Цикл: "Сер Генри Мерривейл". Компиляция. Книги 1-18 [Джон Диксон Карр] (fb2) читать онлайн

Джон Диксон Карр Убийства в Плейг-Корте

Глава 1

Старик Мерривейл, коварный, лукавый, проницательный, многоречивый, развалившийся всей тушей в кресле в своем кабинете военного министерства, забросив ноги на письменный стол, вновь ворчливо потребовал, чтобы кто-нибудь написал об убийствах в Плейг-Корте — видимо, главным образом, ради собственной славы. Теперь уже он не пользовался особой известностью. Из службы контрразведки возглавляемый им отдел был переименован просто в военную разведку и занимался делами даже менее опасными, чем фотосъемка колонны Нельсона.

Я напомнил: ни у кого из нас нет связей в полиции, а у меня, несколько лет назад вышедшего в отставку, нет даже повода интересоваться материалами дела — в отличие от него. Вдобавок нашему другу Мастерсу, ныне старшему инспектору уголовного розыска столичной полиции, это может не понравиться. Однако мне было решительно и хладнокровно предложено выбирать — либо я напишу, либо кто-то другой. Кто — не помню, знаю только, что не сэр Генри Мерривейл.

Сам я впервые ввязался в эту историю дождливым вечером 6 сентября 1930 года, когда в курительную комнату клуба «Крестики-нолики» вошел Дин Холлидей и рассказал мне ошеломляющую историю. Подчеркну один факт. То ли после череды смертей, выкосившей всю семью, включая его брата Джеймса, то ли потому, что Дин, живя в Канаде, время от времени крепко пил, нервы у него всегда были в полном порядке. Он появлялся в клубе, пружинистый, крепкий, с энергичными движениями, юной и в то же время старческой физиономией, украшенной усами песочного цвета, с рыжеватыми волосами и высоким лбом над полными сарказма глазами. И неизменно чувствовалось, что рядом витает какая-то тень, некий призрак из прошлого. Однажды во время непринужденной беседы кто-то заговорил о новейших научных определениях сумасшествия, и Холлидей вдруг неожиданно внес в разговор личную ноту:

— Разве вы не знаете? Мой брат Джеймс, ну он… понимаете?

И расхохотался.

Я был знаком с ним какое-то время еще до того, как мы тесно сблизились, постоянно болтая в курительной клуба. Все, что мне было известно о Холлидее, — в беседах мы никогда не затрагивали личной жизни, — я услышал от своей сестры, оказавшейся близкой знакомой его тетки, леди Беннинг.

Он был младшим сыном импортера чая, который настолько разбогател, что отказался от титула, заявив, что его фирма слишком стара для подобного рода вещей. Отец Дина носил бакенбарды, имел красный нос, с компаньонами был довольно крут, а к своим сыновьям снисходителен. Истинной главой семейства оставалась его сестра, леди Беннинг.

В жизни Дина было немало разных этапов. До войны типичный кембриджский студент-середнячок, на фронте он, наряду со многими другими, превратился в замечательного солдата. Демобилизовался с орденом «За отличную службу» и кучей шрапнели в теле, закутил так, что чертям было тошно. Возникли проблемы: сомнительные нимфы требовали исполнения обещаний, фамильные портреты гневно морщились, поэтому Дин со счастливым британским оптимизмом решил: дурное перестает быть дурным, если совершается где-то в другом месте, а потому собрал вещички и отбыл в Канаду.

Тем временем отец умер, фирму «Холлидей и сын» унаследовал брат Дина — Джеймс, любимчик леди Беннинг, которая постоянно твердила: Джеймс такой, Джеймс этакий, образец точности, вежливости, аккуратности… Тогда как в действительности он был маленьким испорченным негодяем. То и дело отправляясь якобы в деловые поездки, две недели валялся, напиваясь до потери сознания, в публичных домах, потом тихонечко пробирался домой в Ланкастер-Гейт, аккуратно причесывался, горько жалуясь на здоровье. Я его немного знал — улыбчивый мужчина, всегда в легкой испарине, неспособный секунду усидеть на месте. С ним ничего не случилось бы, если б не совесть. В конце концов, совесть его заела. Однажды ночью он вернулся домой и застрелился.

Леди Беннинг пребывала в отчаянии и растерянности. Ей никогда не нравился Дин, — которого она, по-моему, в глубине души винила в смерти Джеймса, — а теперь приходилось вызывать его, ставшего главой семьи, из девятилетней ссылки.

Дин окончательно протрезвел, однако не утратил прежнего юмора и веселья, благодаря чему был желанным (хотя порой опасным) членом любой компании. Он повидал мир, людей, научился закрывать глаза на творившееся вокруг, приобрел какую-то новую жизненную силу, искренность, откровенность, что, видимо, несколько взбудоражило чопорную, мрачноватую атмосферу Ланкастер-Гейт. Дин обладал симпатичной усмешкой, очень любил пиво, детективные книжки и покер. Во всяком случае, у вернувшегося блудного сына все вроде бы шло хорошо, только, мне кажется, он был совсем одиноким.

Дальше произошло нечто более чем неожиданное: незадолго до развернувшихся событий моя сестра сообщила, будто Дин помолвлен и женится. Назвав имя девушки — Мэрион Латимер, — она после обеда быстро и ловко, вроде Тарзана, прошлась по ее генеалогическому древу. Изучив каждую ветвь, мрачно усмехнулась, уткнулась подбородком в сложенные на столе руки, зловеще взглянула на свою любимую канарейку и заключила: будем надеяться, что все обойдется.

Впрочем, не обошлось. Холлидей принадлежал к тому типу людей, вокруг которых, где бы они ни находились, всегда складывается особая атмосфера. Это чувствовалось и в клубе, хотя он вел с нами обычные разговоры. Когда все молчали, он бросал на присутствующих короткий пристальный взгляд, старался изобразить из себя веселого славного парня, после чего смущался, рассеянно задумывался; слишком часто смеялся; тасуя карты, иногда ронял их на стол, потому что смотрел куда-то в пространство. Такие не слишком приятные выходки длились пару педель. Потом он вообще переставал бывать в клубе.

Как-то вечером после обеда я сидел в курительной комнате. Минуту назад заказал кофе, переживая тяжелейший приступ скуки, когда все лица кажутся до омерзения знакомыми. Начинаешь задумываться, почему банальная, суетливая, унылая городская жизнь не осточертеет сама себе своей бессмысленностью и не остановится. В сырой вечер в просторной курительной, обставленной черной кожаной мебелью, было пусто. Я лениво развалился у камина, вперившись ничего не видящим взглядом в газету, и тут вошел Дин Холлидей.

Я слегка распрямился — вид у него был странный. Он помедлил в нерешительности, огляделся, вновь замер па месте, через какое-то время бросил:

— Привет, Блейк, — и уселся немного поодаль.

Последовало весьма неловкое молчание. Мысли его плыли в воздухе, ощутимые, как огонь в топке камина, куда он уставился. Он явно хотел меня о чем-то спросить и не мог. Я обратил внимание на грязные туфли и брючные обшлага, словно он издалека шел пешком, на забытую отсыревшую сигарету в пальцах. Подбородок мрачно опущен, высокий лоб морщится, широкие крепкие скулы бугрятся.

Я зашелестел газетой, вспомнив впоследствии, что именно в этот момент на глаза мне попался маленький заголовок внизу па первой странице:

«Загадочная кража в…».

Но заметку я тогда не прочел, даже другого взгляда на нее не бросил.

Холлидей глубоко вздохнул всей грудью и вдруг посмотрел на меня.

— Слушайте, — как-то поспешно выпалил он, приподнявшись с кресла, — я вас считаю вполне рассудительным человеком…

— Может быть, скажете прямо — в чем дело? — предложил я.

— Ох, — проговорил он, снова опустившись в кресло и пристально глядя на меня. — Только не считайте меня глупым ослом, или старой бабой, или… — Я отрицательно покачал головой, но он не дал мне слова сказать. — Стойте, Блейк. Обождите немножко. Прежде чем я вам все расскажу, разрешите спросить, согласитесь ли вы помочь мне в одном дурацком деле? Хочу вам предложить…

— Ну, смелей.

— …провести ночь в доме с привидением, — договорил Холлидей.

— Чего ж тут дурацкого? — спросил я, стараясь не показать, что скука начинает развеиваться в предвкушении развлечения, приключения…

Собеседник, похоже, это заметил и коротко рассмеялся:

— Отлично! Признаюсь, я даже не надеялся. Просто не считайте меня сумасшедшим. Понимаете, я никакой чертовщиной не интересуюсь, вернее, не интересовался. Являются духи или не являются — не знаю. Знаю только, что, если так будет продолжаться, погибнут две жизни. Я не преувеличиваю. — Он совсем притих, глядя в огонь, и продолжал отсутствующим тоном: — Знаете, полгода назад я счел бы это дикой чушью. Знал, что тетушка Энн ходит к экстрасенсу. Знал, что она уговорила Мэрион пойти вместе с ней. Ну, черт возьми, я ничего тут плохого не видел. — Он заерзал в кресле. — Думал, — если вообще об этом думал, — причуда, забава, каприз. По крайней мере, надеялся, что у Мэрион, безусловно, хватит чувства юмора… — Он посмотрел па меня. — Совсем забыл спросить, Блейк, скажите, вы верите в привидения?

Я ответил, что всегда готов принять убедительные доказательства, но таковых пока никогда еще не получал.

— Забавно, — задумчиво произнес он. — Убедительные доказательства… Ха! Между прочим, откуда взялся дьявол? — Пряди коротких темно-рыжих волос свешивались ему на глаза, полные озабоченности и гнева, на скулах взбухли желваки. — По-моему, тот самый экстрасенс — шарлатан. Ну ладно, допустим. Однако я сам, в одиночку, отправился в забытый богом дом, больше там никого не было, никто не знал о моем приходе…

Слушайте, Блейк, если потребуете, я вам все расскажу, не хочу, чтобы вы блуждали в потемках. Но я бы предпочел, чтобы вы ни о чем не спрашивали. Пойдемте со мной сейчас в один лондонский дом и скажите, увидите ли вы или услышите ли что-нибудь. Если да, то сумеете ли предложить естественное объяснение. Войти нетрудно. Дом фактически принадлежит нашей семье… Согласны?

— Согласен. Значит, вы подозреваете какой-то фокус?

— Не знаю, — покачал головой Холлидей. — Но даже не могу выразить, как я буду вам благодарен. Хотя у вас наверняка опыта нет в подобных делах… Что-то творится в пустом старом доме. Господи, будь у меня побольше знакомых! Если бы можно было привести с собой того, кто хорошо разбирается в оккультных мошеннических проделках… Что вы смеетесь?

— Вам бы надо как следует выпить чего-нибудь крепкого. Я вовсе не смеюсь. Знаю, кажется, одного человека, если вы, конечно, не возражаете…

— Кого?

— Инспектора уголовной полиции из Скотленд-Ярда.

Холлидей замер.

— Не мелите чепухи. Я вовсе не намерен впутывать сюда полицию. Забудьте, пожалуйста! Мэрион мне никогда не простит.

— Да нет, вы не поняли. Он не будет выступать в качестве официального лица. Для него это скорее хобби.

Я опять улыбнулся, вспомнив невозмутимого Мастерса, охотника за привидениями, крупного крепкого горожанина, симпатичного, как карточный шулер, и бессовестного, как Гудини. Во время послевоенного помешательства англичан па спиритизме он служил сержантом уголовной полиции, его главной обязанностью было разоблачение жуликоватых медиумов и экстрасенсов. С тех пор обязанность (к сожалению) переросла в увлечение. В своем маленьком домике в Хампстеде в окружении собственных восхищенных детей он забавлялся всевозможной магией, чрезвычайно довольный своими успехами.

Все это я разъяснил Холлидею. Сперва он насупился, ероша волосы обеими руками, потом его мрачное лицо просветлело.

— Черт возьми, Блейк, если уговорите этого Мастерса… Знаете, нас сейчас интересуют не экстрасенсы, а дом с привидением…

— Откуда вам известно о привидении?

Последовала пауза. За окнами раздавались визгливые, громкие автомобильные гудки.

— Известно, — тихо сказал он. — Можно сейчас же связаться с вашим приятелем-детективом?

— Пойду позвоню. — Я встал, сунув в карман газету. — Но придется кое-что объяснить, рассказать, куда мы отправляемся.

— Говорите что угодно. Скажите… постойте минутку! Если ему хоть что-то известно о лондонских привидениях, — серьезно добавил Холлидей, — просто скажите, в Плейг-Корт. Он поймет.

Плейг-Корт… По пути в вестибюль, к телефону, в голове зашевелились смутные воспоминания, которые я не смог уловить.

В трубке послышался низкий, медленный, ободряюще здравомыслящий голос Мастерса.

— А, сэр, — проговорил он, — как поживаете? Сто лет вас не видел. Ну, в чем дело?

— Во многом, — признался я после обмена любезностями. — Хочу вас пригласить поохотиться за привидениями. Если можно, сегодня же вечером.

— М-м-м, — невозмутимо пробормотал Мастерс, словно я в театр его приглашал. — Вы же знаете, это моя слабость. Ну, посмотрим, удастся ли… А в чем вообще дело? Куда мы пойдем?

— Мне велели передать вам — в Плейг-Корт.

— В Плейг-Корт? Там что-нибудь обнаружили? — довольно резко принялся допрашивать меня Мастерс, разом преобразившись в профессионала. — Это как-то связано с преступлением в Музее истории Лондона?

— Не понимаю, о чем вы толкуете, черт возьми. При чем тут Музей истории Лондона? Просто один приятель просит меня осмотреть нынче вечером дом с привидением, захватив с собой опытного специалиста. Если сможете быстро приехать, расскажу все, что знаю. Что касается музея…

Чуть поколебавшись, Мастерс прищелкнул языком:

— Вы сегодняшние газеты читали? Если нет, загляните. Найдите заметку о происшествии в музее и хорошенько подумайте. «По нашему мнению, отвернувшийся худой мужчина кому-то померещился». Или не померещился… Хорошо, сейчас сяду в подземку. Говорите, вы в «Крестиках-ноликах»? Ладно. Встретимся через час. Все это мне не нравится, мистер Блейк. Абсолютно не нравится. До свидания.

Пенни звонко провалились и канули в прорези телефонного автомата.

Глава 2

Когда через час вошел швейцар с известием, что Мастерс ожидает нас в гостевом зале, мы с Холлидеем все еще обсуждали заметку в утренней газете, на которую я раньше не обратил внимания. Она размещалась в постоянной рубрике «Сегодняшние происшествия — № 12».

"ЗАГАДОЧНАЯ КРАЖА В МУЗЕЕ ИСТОРИИ ЛОНДОНА

Из «камеры смертников» пропало оружие

Кто такой «отвернувшийся худой мужчина»?

Вчера из Музея истории Лондона была похищена реликвия из числа тех, что порой привлекают охотников за сувенирами, но в данном случае кража произошла при необычных обстоятельствах, которые весьма озадачивают и наводят на размышления.

В запасниках этого известного музея хранятся многочисленные экспонаты, связанные с жестокой, кровавой историей старого Лондона. В большом зале, посвященном, главным образом, тюрьмам, представлен в натуральную величину макет камеры смертников в бывшей Ныогейтской тюрьме с оригинальными решетками и засовами. На голой стене висел примитивный стальной кинжал длиной около восьми дюймов с грубо обработанной костяной рукояткой, на которой вырезаны инициалы «Л.П.». Вчера днем между тремя и четырьмя часами он исчез. Вор остался неизвестным.

Ваш корреспондент побывал на месте преступления и, надо признаться, был потрясен подлинным обликом камеры смертников. Полный мрак при слабом освещении и низком потолке, настоящая решетчатая дверь из Ньюгейта на ржавых болтах, уцелевшая после сноса тюрьмы в 1902 году, наручники, кандалы, огромные заржавевшие замки с ключами, клетки, орудия пыток… На одной стене висят обвинительные заключения, смертные приговоры многовековой давности в аккуратных рамках с черной каймой, написанные жирным, расплывчатым почерком, вместе с грубыми ксилографическими изображениями казней и благочестивой надписью «Боже, храни короля».

Не стоит показывать угловую камеру смертников детям. Не станем упоминать о «тюремном запахе», как бы навсегда пропитавшем камеру, об ужасе и отчаянии, источаемом зловонной дырой. Впрочем, хотим поздравить художника, изобразившего искаженные лица людей в жалких лохмотьях, которые, кажется, поднимаются с коек на глазах у заглянувшего в камеру посетителя.

Послушаем бывшего сержанта Паркера, прослужившего в охране музея одиннадцать лет. Вот что он говорит: «Вчера, в выходной, в музей набились ребятишки и подняли жуткий шум в соседнем зале. Днем, часа в три, я сидел у окна, рядом с макетом камеры, и просматривал газету. День выдался туманный, пасмурный, видно было плохо. Я думал, в зале никого больше нет».

Вскоре у сержанта Паркера возникло, по его словам, «странное ощущение». Он огляделся по сторонам, хотя был уверен, что находится в зале один. И что же?

«В дверцу камеры, стоя ко мне спиной, заглядывал джентльмен. Описать я его не могу, скажу только, что очень худой, в темной одежде. Он медленно поворачивал голову, внимательно разглядывая камеру, и время от времени резко дергался, будто у него болела шея. Я не понял, как ему удалось незаметно войти, решил, что он прошел через другую дверь, и вернулся к газете. Но неприятное чувство не отступало, поэтому на всякий случай, пока не нагрянули дети, я пошел осмотреть камеру. Сперва не сообразил, в чем дело, а потом вдруг понял: пропал нож, который висел на стене над восковой фигурой. Мужчина, конечно, исчез. Тогда я догадался, что он его украл, и немедленно доложил о пропаже».

Позже куратор музея сэр Ричард Мид-Браун прокомментировал:

«Надеюсь, что на страницах своей газеты вы обратитесь к общественности с призывом положить конец вандализму по отношению к ценным экспонатам».

По утверждению сэра Ричарда, кинжал, подаренный музею Дж.Дж. Холлидеем, эсквайром, был в 1904 году найден в земле на его собственном участке. Предполагается, что он принадлежал некоему Луису Плейгу, служившему палачом в Тайберне в 1663 — 1665 годах. Впрочем, поскольку его подлинность вызывает сомнения, кинжал никогда отдельно не выставлялся.

Никаких следов вора не обнаружено. Расследование поручено детективу сержанту Макдоннелу с Вайн-стрит".

Типичные журналистские штучки, туманные намеки для развлечения в серый день. Я прочел заметку в клубном вестибюле после звонка Мастерсу и задумался, надо ли ее показывать Холлидею.

Приняв решение, я вернулся в курительную комнату и протянул ему газету, наблюдая за выражением его лица во время чтения.

— Не принимайте так близко к сердцу, — посоветовал я, видя, как на побледневшем лице проступают веснушки.

Холлидей неуверенно встал, посмотрел на меня и швырнул газету в камин.

— Все в порядке, — заверил он, — не беспокойтесь. У меня па душе стало легче. В конце концов, поступок вполне человеческий, правда? Мне кое-что другое не нравится. За всем этим наверняка стоит тот самый чертов экстрасенс, Дартворт. Во всяком случае, план, в чем бы он ни заключался, задуман человеком. Намек в этой проклятой статейке абсурдный. Что автор хочет сказать? Луис Плейг явился за своим кинжалом?

— Мастерс сейчас приедет, — сообщил я. — Вам не кажется, было бы лучше, если бы вы что-нибудь нам рассказали?

Он крепко стиснул зубы.

— Нет. Вы дали обещание, и я прошу вас его сдержать. Ничего не скажу… пока. По пути в чертов дом заеду к себе на квартиру и кое-что для вас захвачу. Многое прояснится, только не сейчас… Вы мне вот что скажите: я со всех сторон слышу, что злые духи постоянно выслеживают, подстерегают. Дух мертвеца всегда ищет возможность вселиться в живое тело, обрести новый дом, заменить слабый ум своим собственным. Как считаете, может он завладеть…

Тут Холлидей запнулся. До сих пор вижу, как он стоит у горящего камина с легкой презрительной улыбкой на губах, с горящими карими глазами.

— Что за чепуху вы мелете? — фыркнул я. — Полный бред. Чем завладеть?

— Мной, — тихо ответил он.

Я заявил, что ему требуется не охотник за привидениями, а невропатолог. Потащил его в бар, позаботился, чтобы он выпил пару стаканчиков виски. Он повиновался с какой-то забавной готовностью. Когда мы снова — в который раз — заговорили о газетной заметке, к нему вернулось прежнее лениво-веселое настроение.

Тем не менее я с облегчением увидел Мастерса. Он стоял в гостевой комнате, высокий, довольно тучный, с безмятежным видом и проницательным взглядом, в неприметном темном пальто, прижимая к груди котелок, словно перед торжественным шествием с государственным флагом. Волосы с проседью старательно зачесаны па плешь, у него появился второй подбородок, в общем он выглядел старше, чем при нашей последней встрече, хотя глаза по-прежнему смотрели молодо. В нем можно было узнать полицейского, но не сразу. Что-то чувствовалось в тяжелой походке, в остром взгляде, которым он быстро окидывал окружающих, однако без всякой величественной суровости, неизменно свойственной охранникам общественного порядка. Я заметил, как Холлидей расправил плечи, почувствовав себя увереннее в присутствии столь физически сильного и опытного человека.

— Ах, сэр, — начал Мастерс после того, как я их представил друг другу, — стало быть, вы хотите избавиться от привидения? — Он сказал это так, будто его просили провести в комнату радио, и улыбнулся. — Как сообщил вам мистер Блейк, я интересуюсь такими делами. Всегда интересовался. Что касается Плейг-Корта…

— Вам о нем все известно, как я понимаю, — кивнул Холлидей.

— Н-ну… — протянул Мастерс, склонив набок голову, — немного. Дайте вспомнить. Дом перешел в собственность вашей семьи сто с лишним лет назад. Ваш дед жил там до семидесятых годов девятнадцатого века, потом вдруг переехал и не пожелал возвращаться… С тех пор дом стал неким белым слоном — никто из ваших родственников не мог его ни сдать, ни продать. Налоги, сэр, налоги! Ужас. — Тут Мастерс незаметно сменил тон на следовательский. — Ну, мистер Холлидей, выкладывайте! Вы любезно считаете, что я способен немного помочь вам, поэтому, надеюсь, и не откажете мне в ответной любезности. Строго конфиденциально, конечно. Итак?

— Как сказать. Но думаю, это я могу вам обещать.

— Так-так. Вы, наверно, читали сегодняшние газеты?

— А… — пробормотал Холлидей. — Вы имеете в виду явление Луиса Плейга?

Инспектор Мастерс добродушно улыбнулся в ответ и понизил голос:

— Признайтесь теперь, как мужчина мужчине, не припомните ли вы какого-нибудь знакомого, настоящего, из плоти и крови, которому понадобилось бы украсть кинжал? Вот о чем я вас спрашиваю, мистер Холлидей. А?

— Хороший вопрос, — признал Холлидей, присев на краешек стола и что-то перебирая в уме. Потом бросил на Мастерса проницательный взгляд. — Сначала, инспектор, позвольте вас тоже спросить. Знаете ли вы некоего Роджера Дартворта?

На лице Мастерса не дрогнул ни один мускул, но вид у него был довольный.

— Видимо, вы его сами знаете, мистер Холлидей?

— Да. Хоть не так хорошо, как моя тетушка леди Беннинг, моя невеста мисс Мэрион Латимер, ее брат Тед и старик Фезертон… Кружок довольно многочисленный. Лично мне Дартворт определенно не правится, но что тут можно сделать? С ними не поспоришь, они лишь снисходительно улыбаются и говорят: «Ты ничего не понимаешь». — Он закурил сигарету, раздраженно загасил спичку, на лице его играла саркастическая усмешка. — Хотелось бы только узнать, известно ли что-нибудь Скотленд-Ярду о нем или о его малолетнем рыжеволосом сообщнике.

Холлидей с инспектором обменялись понимающим взглядом. Вслух Мастерс осторожно ответил:

— У нас нет никаких свидетельств против мистера Дартворта. Вообще никаких. Я встречался с ним — симпатичный джентльмен. Очень даже симпатичный, без всякой показухи. Никаких дешевых эффектов, если вы меня понимаете…

— Понимаю, — подтвердил Холлидей. — Тетушка Энн в моменты особенного экстаза объявляет старого шарлатана святым.

— Правильно, — кивнул Мастерс. — А скажите мне… гм… Извините за щекотливый вопрос… Нельзя ли признать обеих дам несколько… м-м-м…

— Легковерными? — Таким образом Холлидей истолковал утробное мычание Мастерса. — Господи боже мой, нет! Совсем наоборот. Тетушка Энн с виду кажется милой старушкой, а на самом деле — железная леди, смазанная медом. А Мэрион… это Мэрион, понимаете…

— Ясно, — опять кивнул инспектор.

Биг-Бен отбил полчаса, когда швейцар раздобыл нам такси; Холлидей назвал шоферу адрес на Парк-Лейн, объяснив, что хочет захватить кое-что из своей квартиры. Было зябко, по-прежнему шел дождь, на темных улицах сверкали блики отраженного света.

Мы подъехали к одному из новых многоквартирных домов из белого камня с зелеными и никелированными панельными вставками, похожему на модернистские коробки, растущие как грибы на тихой пристойной Парк-Лейн. Я вышел, прошелся под ярко освещенным козырьком подъезда, куда поспешно нырнул Холлидей. Дождь поливал темную улицу, лица прохожих выглядели — как бы лучше сказать? — нереально. Меня донимал яркий образ в газетной заметке: отвернувшийся худой мужчина, заглядывающий в макет камеры смертников, медленно крутя и дергая головой. Самое жуткое, что охранник назвал его «джентльменом». Когда Холлидей тронул меня сзади за плечо, я едва не шарахнулся в сторону. Он держал в руках плоский пакет в коричневой оберточной бумаге, перевязанный лентой, и вручил его мне с предупреждением:

— Пока не открывайте. Там кое-какие факты или домыслы, касающиеся некоего Луиса Плейга.

На нем был тонкий, застегнутый доверху дождевик, в котором он ходил в любую погоду, и шляпа, надетая набекрень. Дин с улыбкой протянул мне мощный фонарик, предварительно снабдив другим Мастерса. Когда инспектор садился со мной рядом в машину, я почувствовал что-то твердое у него в боковом кармане, мне показалось, фонарь, захваченный из дома, однако я ошибся — это был револьвер.

В Уэст-Энде легко толковать о кошмарах и ужасах, но, поверьте мне на слово, я не слишком уверенно себя чувствовал среди огней, перемежающихся темнотой. Шины слабо поскрипывали на мокрой мостовой, хотелось о чем-нибудь поговорить.

— Я ничего не слышал о Луисе Плейге, — начал я, — хотя, мне кажется, по газетной заметке нетрудно реконструировать историю его жизни.

Мастерс только хмыкнул, а Холлидей сказал:

— Попробуйте.

— Очень просто. Луис был палачом и внушал дикий страх. Скажем, тем самым ножом он приканчивал своих… клиентов. Годится для начала?

— На самом деле, — бесстрастно проговорил Холлидей, — ошибочны оба ваши предположения. Если бы все было так просто… Что такое дикий страх! Почему ты вдруг замираешь, будто перед тобой внезапно распахнулась дверь в неведомое, в желудке появляется ледяной ком, хочется бежать куда-то, закрыв глаза, ноги не слушаются, превращаются в кисель…

— Слушайте, — проворчал Мастерс, забившийся в угол, — похоже, вы сами что-то видели.

— Видел.

— А! Правильно. И что же происходило?

— Ничего. У окна просто что-то стояло и смотрело на меня… Вы спрашивали о Луисе Плейге, Блейк. Палачом он не был — духу не хватало. Впрочем, думаю, иногда по приказу палача тянул за ноги приговоренных, слишком долго бившихся в петле. Был, так сказать, подручным, подносил инструменты при четвертовании, убирал останки с эшафота…

У меня слегка пересохло горло. Холлидей повернулся ко мне:

— И насчет кинжала вы тоже ошиблись. Понимаете, это не совсем обычный кинжал. По крайней мере, он не использовался в качестве такового до последнего времени. Луис сам его изготовил для собственных нужд. Он не описан в газетной заметке. Лезвие круглое, толщиной с карандаш, с острым кончиком… Короче говоря, как шило. Ясно, зачем ему требовался такой нож?

— Нет.

Такси притормозило, остановилось, Холлидей рассмеялся. Шофер опустил боковое стекло, объявив:

— Угол Ньюгейт-стрит, хозяин. Теперь куда?

Мы расплатились, постояли немного, глядя друг на друга. Окружающие постройки казались необычайно высокими и покосившимися — как во сне. Вдали туманно светился Холборнский виадук, слышались только слабые автомобильные ночные гудки, шум дождя. Холлидей зашагал вверх по Гилтспер-стрит, указывая нам путь. Я даже не успел понять, что мы свернули с улицы, как уже шел по узкой грязной галерее с кирпичными стенами.

Существует явление, которое называется клаустрофобией или каким-то другим длинным заумным словом, по люди легче себя чувствуют в замкнутом пространстве, когда точно знают, вместе с чем они там заперты. Порой вам кажется, что вы слышите чьи-то голоса, что тогда и случилось. Холлидей, шедший первым, резко остановился в высоком туннеле, за ним я, сзади Мастерс. Кругом еще летало эхо наших шагов.

Холлидей включил электрический фонарь, и мы двинулись дальше. Луч высвечивал только выщербленные мрачные стены, лужи на мощеной дорожке, одна из которых вдруг булькнула, когда в нее с нависающего карниза выплеснулась вода. Впереди виднелись затейливые железные ворота, стоявшие нараспашку. Мы почему-то старались идти тихо. Может быть, потому, что в пустом доме, видневшемся впереди, царила полнейшая тишина запустения. Что-то нас заставляло ускорить шаг, поскорее оказаться за высокими кирпичными стенами, что-то нас манило, играло с нами. Судя по видимой мне части дома, он был сложен из больших светлых каменных плит, потемневших со временем от непогоды. Дом как бы страдал старческой немощью, слабоумием, но мощные карнизы украшали рельефные, жутко веселые купидоны, розы, виноградные гроздья — венок на голове идиота. Одни окна были просто закрыты ставнями, другие заколочены досками.

За домом поднималась широкая стена, окружая просторный задний двор — пустой, грязный, заброшенный. В дальнем конце двора в лунном свете виднелась обветшалая постройка: маленький домик из крупного камня, похожий на бывшую коптильню, с забранными мелкой железной решеткой оконцами. Рядом с ним в запущенном дворе торчало кривое дерево.

Мы шли следом за Холлидеем по заросшей сорняками вымощенной дорожке к резному козырьку над парадным. На дверях высотой более десяти футов висел на одном гвозде ржавый, пьяно покосившийся молоток. Луч фонарика нашего провожатого проплясал по оконным створкам, нырнул в сырой туман, скользнул по корявому стволу дуба с вырезанными инициалами тех, кто вверг в старческий маразм и погубил Плейг-Корт…

— Дверь не заперта, — пробормотал Холлидей.

В доме кто-то вскрикнул.

Расследуя это безумное дело, мы сталкивались с многочисленными кошмарами, но, по-моему, ничто больше нас так не пугало. Кричал настоящий человеческий голос, хотя казалось, будто завопил сам старый дом, содрогнувшись при появлении Холлидея. Мимо меня, тяжело пыхтя, протиснулся Мастерс, однако Холлидей сам распахнул парадную дверь, за которой открылся старомодный большой вестибюль. Из-под первой дверной створки слева пробивался свет — достаточный, чтобы разглядеть лицо Дина — потное, сосредоточенное, суровое. Он открыл эту дверь и спросил, не повышая голоса:

— Что тут за чертовщина творится?

Глава 3

Не знаю, что мы ожидали увидеть. Нечто дьявольское — может быть, отвернувшегося худого мужчину. Впрочем, пока ничего подобного не случилось.

Стоя по обе руки от Холлидея, мы с Мастерсом глупо смахивали на конвоиров. Перед нами была пустая комната с довольно высоким потолком, с остатками былой роскоши, с затхлым подвальным запахом. Из-под сорванной стенной обшивки виднелся голый камень, торчали почерневшие клочья сгнившего белого атласа, густо затянутые паутиной, на грязной, облупившейся каминной доске лишь внизу уцелел резной камень, в широкой топке слабо дымился огонь. Выше над камином на полке выстроились пять-шесть зажженных свечей в высоких бронзовых подсвечниках, которые мерцали в сыром воздухе, высвечивая на стене остатки обоев, некогда пурпурных с золотом.

В комнате находились две женщины, усугубляя сверхъестественную, фантастическую атмосферу. Завидев нас, одна из них, та, что сидела у камина, приподнялась в кресле, другая, молодая, лет двадцати пяти, резко оглянувшись, вцепилась в подоконник.

— Господи помилуй! — охнул Холлидей. — Мэрион…

И она напряженно проговорила чистым, приятным голосом, но на грани истерики:

— Это… ты, Дин? Я хочу сказать, действительно ты?

Меня поразила столь странная формулировка очевидного вопроса, словно она в самом деле серьезно сомневалась в том, что видят ее глаза. Для Холлидея вопрос имел иной смысл.

— Разумеется, — буркнул он. — А ты кого ждала? Я самый. Луис Плейг в меня пока не вселился.

Он шагнул в комнату, мы последовали за ним. Любопытно, что я, переступив порог, моментально ощутил давящую, гнетущую, почти удушающую атмосферу. Войдя, мы взглянули па девушку.

Мэрион Латимер неподвижно застыла в свете зажженной свечи, в мерцании которой тень как бы трепетала у нее под ногами. Она обладала тем тонким, классическим, довольно холодным типом красоты, когда лицо и фигура кажутся худыми и несколько угловатыми. Волнистые волосы цвета темного золота гладко причесаны, синие глаза смотрели озабоченно и взволнованно, нос короткий, чувственные губы решительно сжаты… Она стояла как-то криво, как хромая, сунув одну руку в карман коричневого твидового костюма, облегавшего стройное тело. Глядя на нас, она оторвала другую руку от подоконника и плотно запахнула ворот на шее. Руки красивые, тонкие, гибкие.

— Да… конечно, — пробормотала Мэрион и выдавила улыбку. Подняв руку, она вытерла лоб и вновь вцепилась в воротник. — Я… мне послышался шум во дворе. Поэтому я выглянула сквозь ставни. На твое лицо упал свет, всего на секунду. Очень глупо с моей стороны. Но что же ты… как…

Эта женщина производила сильное впечатление эмоциональной сдержанностью, непонятной, загадочной тягой к сверхъестественному, иногда свойственной старым девам, а иногда бесшабашным и храбрым натурам. Сверкающие глаза, подвижное тело, твердый подбородок… Она волновала — другого слова не могу подобрать.

— Тебе нельзя было сюда приходить, — продолжала она. — Это опасно… особенно сегодня.

От камина донесся тихий невыразительный голос, который подтвердил:

— Опасно.

Мы оглянулись на улыбавшуюся старушку, сидевшую у слабо дымящегося огня. Выглядела она в высшей степени стильно. Седые волосы искусно и затейливо уложены на Бонд-стрит, черная бархотка прятала дряблую шею. Но маленькое личико, напоминавшее восковые цветы, было гладким — лишь вокруг глаз морщинки — и сильно загримированным. Взгляд приветливый… и суровый. Несмотря на улыбку, нога медленно топала по полу. Наше появление явно потрясло ее. Унизанные кольцами руки на подлокотниках кресла сжались и поднялись вверх, словно собирались сделать какой-то жест; она старалась дышать ровно и спокойно. Вы, конечно, читали о дамах, похожих на французских маркиз восемнадцатого века с полотен Ватто. Именно такой маркизой казалась весьма современная и проницательная старушка, леди Энн Беннинг. Только нос у нее был слишком длинный. Она снова проговорила тихо, бесстрастно:

— Зачем ты пришел, Дин? И кого с собой привел?

Голос высокий, тон испытующий, несмотря на профессиональную сладость. Я почти содрогнулся. Она не сводила с племянника черных глаз, улыбаясь привычной, заученной улыбкой. В ней было что-то болезненное.

Холлидей с усилием взял себя в руки.

— Не знаю, известно ли вам, — огрызнулся он, — что это мой дом. — (Тетка заставила его обороняться, к чему, на мой взгляд, постоянно стремилась, и сонно улыбнулась над репликой.) — Вряд ли я должен просить вашего разрешения прийти сюда, тетя Энн. Эти джентльмены — мои друзья.

— Познакомь нас.

Он представил нас леди Беннинг и мисс Латимер. Официальная процедура знакомства казалась фантастической и неуместной при горящих свечах, в пропахшей сыростью сводчатой комнате с пауками на стенах. Обе дамы — прелестная холодная девушка, стоявшая у камина, и похожая на рептилию псевдомаркиза в красной шелковой накидке, качавшая головой, — были враждебно настроены. Мы самовольно вторглись не просто в дом, а и во многое другое. Они, можно сказать, с помощью самовнушения довели себя до возбуждения, до экзальтации, буквально трепетали в скрытом взволнованном ожидании потрясающего духовного переживания, которое уже испытали однажды и снова надеялись испытать. Я украдкой покосился на Мастерса, но инспектор, по обыкновению, пребывал в безмятежном расположении духа. Леди Беннинг широко открыла глаза и проворковала, обращаясь ко мне:

— Боже мой, ну конечно, брат Агаты Блейк. Милая Агата со своей канарейкой!… — И продолжила другим тоном: — Другого джентльмена, к сожалению, не имею чести знать… Итак, милый мальчик, может быть, расскажешь, зачем ты явился?

— Зачем? — переспросил Холлидей дрогнувшим голосом, с трудом сдерживая недоуменный гнев и указывая пальцем на Мэрион. — Зачем? Да вы обе только на себя посмотрите! Я просто не могу больше видеть такого безумия… Не могу допустить… И вы меня, нормального, разумного человека, спрашиваете, зачем я пришел, почему стараюсь положить конец идиотскому бреду? Слушайте, зачем мы пришли. Мы намерены обыскать проклятый дом, поймать ваше проклятое, дурацкое привидение и раз навсегда разнести его на мелкие клочья. Клянусь Богом…

Всех неприятно удивили его вульгарные вопли. Мэрион Латимер побледнела. Все притихли.

— Не выступай против духов, Дин, — сказала она. — Ох, дорогой мой, не связывайся с ними.

У старушки лишь дрогнули пальцы, хотя ладони спокойно лежали на ручках кресла. Она слегка прикрыла глаза и кивнула.

— Ты хочешь сказать, будто что-то заставило тебя прийти, милый мальчик?

— Я хочу сказать, что пришел сюда по своей собственной воле, черт побери!

— Чтобы изгнать привидение, милый?

— Можно и так сказать, если угодно, — угрюмо подтвердил Холлидей. — Слушайте, только не говорите… только не говорите, будто сами пришли сюда с той же целью…

— Мы тебя любим, милый.

Воцарилось молчание. В камине трещал огонь, вспыхивая маленькими голубоватыми язычками, дождь бродил по дому тихими шагами, в потайных углах раздавались и отражались звуки.

Леди Беннинг продолжала неописуемо сладким тоном:

— Тебе здесь нечего бояться, мой мальчик. Духи сюда не проникнут. А в любом другом месте вполне могут тобой завладеть, как завладели твоим братом Джеймсом. Из-за этого он застрелился.

Холлидей тихо, спокойно, серьезно спросил:

— Тетя Энн, вы хотите свести меня с ума?

— Мы хотим тебя спасти, дорогой.

— Спасибо, — поблагодарил Холлидей. — Вы очень добры.

Хриплый голос снова сорвался. Он оглядел застывшие каменные лица присутствующих.

— Я любила Джеймса, — призналась леди Беннинг, и лицо ее сразу избороздили морщины. — Он был сильным, но с духами справиться не мог. Теперь духи подстерегают тебя, потому что ты — брат Джеймса и ты жив. Джеймс мне сказал, что иначе не упокоится… Понимаешь, без этого он не обретет покоя. Не ты. Джеймс. Пока духи не изгнаны, ни тебе, ни Джеймсу никогда не заснуть спокойно.

— Пожалуй, хорошо, что ты сегодня пришел сюда. В компании безопаснее. Плохо то, что нынче годовщина. Мистер Дартворт сейчас отдыхает. В полночь он пойдет один в каменный домик и к рассвету изгонит духов. Не возьмет с собой даже Джозефа. Джозеф очень топко чувствует духов, а изгонять не умеет. Мы будем ждать здесь. Может быть, сядем в кружок, хотя это лишь затруднит работу мистеру Дартворту. По-моему, все.

Холлидей взглянул на свою невесту и прохрипел:

— И вы обе явились сюда в компании одного Дартворта?

Мэрион чуть улыбнулась. Видно, присутствие Дина ее несколько успокоило, хотя она его слегка опасалась. Девушка подошла и взяла его за руку.

— Знаешь что, старичок, — произнесла она единственное человеческое слово, которое мы услышали в этом буквально проклятом доме, — ты как-то вдохновляешь. Слушая твои речи в таком специфическом топе, я мгновенно увидела происходящее совсем другими глазами. Если мы не боимся, значит, бояться нечего…

— Да ведь тот самый медиум…

Она стиснула его пальцы.

— Дин, я тысячу раз говорила: мистер Дартворт не медиум, а экстрасенс. Он старается понять причины, не устраивая показных представлений.

Мэрион Латимер оглянулась на нас с Мастерсом. Вид у нее был усталый, но она почти с болезненным усилием старалась держаться любезно и непринужденно.

— Может быть, вы в таких вещах разбираетесь лучше Дина? Объясните ему разницу между медиумом и исследователем-экстрасенсом. Например, между Джозефом и мистером Дартвортом.

С виду бесстрастный, даже незаинтересованный Мастерс тяжело переступил с ноги на ногу, крутя в руках свой котелок, но я, хорошо его зная, уловил в медленном, терпеливом, задумчивом топе нотку любопытства.

— Правда, мисс, — подтвердил он, — разбираюсь. Пожалуй, могу решительно подтвердить, что мистер Дартворт, насколько мне лично известно, никогда не устраивал никаких представлений. Я имею в виду, он сам.

— Вы знакомы с мистером Дартвортом? — быстро спросила девушка.

— О нет, мисс. В прямом смысле нет. Впрочем, не стану вас перебивать. Вы хотели сказать…

Мэрион, несколько озадаченная, снова взглянула на Мастерса. Я чувствовал себя неловко. Считая понятие «офицер полиции» неким ярлыком, висящей на шее табличкой, я старался догадаться, разглядела ли она ее. Девушка окинула Мастерса быстрым холодным взглядом, однако своего мнения не выдала.

— Я хотела сказать Дину, что мы здесь, разумеется, не одни — с мистером Дартвортом и Джозефом. Хотя нас это, конечно, ничуть не смутило бы…

Это еще что такое? Холлидей забормотал, закрутил головой, а Мэрион заговорила с властной силой.

— Нас это ничуть не смутило бы, — повторила она, — хотя, собственно, здесь присутствуют Тед и майор.

— Кто? Твой брат? — переспросил Холлидей. — И старик Фезертон? Боже мой!

— Тед верит в привидение. Осторожнее, милый.

— Да ты сама боишься… Ну конечно. Я в его возрасте в Кембридже проходил через это. Никто не избежит подобных заблуждений, даже самый здравомыслящий обжора. Мистика, фимиам, любовь и слава Божия… В Оксфорде наверняка еще хуже. — Он замолчал. — Ну, так где они, черт побери? Надеюсь, не на улице дожидаются эманации?

— Они в каменном домике. Растапливают камин для мистера Дартворта, который должен приступить к бдению. — Она старалась вести себя как ни в чем не бывало. — Тед и здесь огонь разжег. Не очень помогает, да? Ох, дорогой, что с тобой?

Холлидей заметался по комнате так, что пламя свечей заколебалось.

— Хорошо! — сказал он наконец. — Кстати, джентльмены, давайте осмотрим дом и маленькое средоточие зла во дворе…

— Ты ведь не собираешься туда идти?

Песочные брови вздернулись.

— Разумеется, собираюсь, Мэрион. Я там был прошлой ночью.

— Очень глупо, — тихо, сладко мурлыкнула леди Беннинг с закрытыми глазами. — Но мы его все равно защитим, даже если он этого не желает. Пустьидет. Мистер Дартворт, дорогой мистер Дартворт его сохранит.

— Пошли, Блейк, — бросил Холлидей, коротко кивнув оставшимся.

Девушка неуверенным жестом попыталась остановить его. Послышался непонятный скрип, скрежет, жутко похожий на крысиную возню за стеной, — кольца на пальцах леди Беннинг царапали подлокотники кресла. Сонное кукольное личико повернулось к Холлидею. Видно было, как она ненавидит его.

— Не беспокойте мистера Дартворта, — предупредила она. — Время почти наступило.

Холлидей вытащил свой фонарик, мы вышли следом за ним в вестибюль. Он закрыл за собой высокую скрипучую дверь, сунув палец в пустое отверстие для замка. Мы постояли в густой сырой тьме, включив все три фонаря. Холлидей посветил в лицо мне, потом Мастерсу.

— Будем ведьм изгонять? — хмыкнул он со всей насмешливостью, на какую был способен. — Теперь поняли, через что я прошел за последние полгода? Что скажете?

Моргая на свету, Мастерс надел шляпу и заговорил, осторожно подбирая слова:

— Ну, мистер Холлидей, если вы отведете нас в какое-нибудь местечко, где никто пас не услышит, я скажу вам кое-что. Пару слов, по крайней мере. В данный момент я особенно рад, что мы сюда пришли. — Луч света ушел в сторону, но я успел заметить его улыбку.

Насколько было видно, вестибюль находился в более запущенном состоянии, чем та комната, из которой мы только что вышли, — мрачный квадратный склеп с широкой лестницей в дальнем конце и высокими дверями с трех сторон. Пол был выложен каменными плитами с давно исчезнувшей вместе со степными панелями инкрустированной деревянной обшивкой. В пятне света шмыгнула крыса и, царапая по камням когтями, нырнула под лестницу. Мастерс двинулся вперед, посвечивая фонариком. Мы с Холлидеем шагали за ним, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.

— Чувствуете? — шепнул Холлидей.

Я кивнул, понимая, о чем идет речь. Атмосфера вокруг пас уплотнялась, сгущалась, смыкалась. Точно такое чувство испытываешь, слишком долго плавая под водой и внезапно пугаясь, что никогда уже больше не вынырнешь на поверхность.

— Давайте держаться вместе, — предложил Холлидей, когда Мастерс, крадучись, зашагал к лестнице.

Мы были потрясены, видя, как он замер возле нее, глядя вниз. Луч света перед ним высветил его котелок и широкие плечи. Он опустился на колено и хмыкнул.

На каменных плитах сбоку от лестницы виднелись какие-то темные пятна. Пыли вокруг них не было. Мастерс протянул руку к дверце чуланчика под ступенями, толкнул ее, и внутри поднялась бешеная крысиная возня. Несколько тварей выскочили, одна перепрыгнула через ногу инспектора, который, не поднимаясь с колена, сунул в зловонную каморку фонарик. Луч сверкнул на вычищенном до блеска ботинке.

Инспектор так долго всматривался, что я начал уже задыхаться в сырости и тумане, потом он проворчал:

— Все в порядке, сэр. Все в порядке. Впрочем, ничего хорошего. Просто кошка. Да, сэр, кошка. С перерезанным горлом.

Холлидей отпрянул. Я посветил в каморку, заглянул через плечо Мастерса. Кто-то, или что-то, швырнул ее туда — подальше с глаз. Животное, наверно, убили недавно, оно лежало на спине с перерезанным горлом. Это была черная кошка, застывшая в агонии, окоченевшая, покрытая пылью. Полуоткрытые глаза напоминали пуговицы. Вокруг нее что-то шевелилось.

— Я начинаю думать, мистер Блейк, — объявил Мастерс, почесывая подбородок, — что, в конце концов, в доме действительно поселился дьявол.

Он с явным отвращением снова плотно захлопнул дверцу чуланчика и встал.

— Но кому понадобилось… — начал Холлидей, оглядываясь кругом.

— В том-то и дело. Кому понадобилось? И для чего? Что это — просто жестокость или тому есть причина? Как думаете, мистер Блейк?

— Я думаю о загадочном мистере Дартворте, — ответил я. — Помните, вы собирались нам что-то о нем рассказать? Кстати, где он?

— Тихо! — Мастерс замер, подняв руку.

В доме послышались голоса и шаги, определенно человеческие, но причудливое эхо в каменном лабиринте создавало впечатление, будто они идут из стены, попадая тебе прямо в ухо. Сначала в неразборчивом бормотании можно было разобрать лишь разрозненные слова:

— …хватит твоего дурацкого мумбо-юмбо… все равно… чертовски глупо…

— Вот именно, вот именно! — Другой голос звучал тише, легче, взволнованней. — Почему вы себя глупо чувствуете? Слушайте, разве я похож на жеманного эстета, который может быть введен в заблуждение и загипнотизирован собственными нервами? Бояться смешно! Поверьте себе! Мы признаем современную психологию…

Шаги приближались из низкого арочного прохода в конце вестибюля. Показалась горевшая свеча, прикрытая чьей-то ладонью, свет мелькнул в беленой галерее с кирпичным полом, потом в вестибюле появилась чья-то фигура, увидела нас, отшатнулась, наткнувшись па другую фигуру. Даже на таком расстоянии чувствовалось, насколько они были ошеломлены. Обе фигуры замерли. В пятне света виден был рот, оскалившиеся зубы. Раздалось бормотание:

— Господи Иисусе…

И тут Холлидей спокойно сказал с едва слышной злостью:

— Не дергайся, Тед. Это мы.

Вошедший вгляделся, подняв свечу. Он был очень молод. Сначала высветился аккуратно повязанный итонский галстук, потом еще не определившийся подбородок, пробивавшиеся светлые усики, смутные очертания квадратного лица, промокшее пальто и шляпа.

— Ты бы хорошенько подумал, прежде чем пугать меня до смерти, Дин, — проворчал он. — Я хочу сказать, черт возьми, ты не имеешь права тут рыскать и… и…

Послышалось свистящее дыхание.

— Проклятие, кто это такие? — прохрипел другой человек, стоявший за спиной Теда Латимера.

Мы инстинктивно направили на него фонари, он выругался и заморгал. За двумя фигурами виднелась третья — худенькая, рыжеволосая.

— Добрый вечер, майор Фезертон, — поздоровался Холлидей. — Как я уже сказал, вам нечего бояться. Кажется, я обладаю незавидным свойством — при моем появлении все дергаются, словно кролики. — Он начал повышать тон. — Лицо у меня такое или еще что-нибудь? Никто меня никогда не пугался, но как только пошли разговоры о Дартворте…

— Успокойтесь, сэр, кто говорит, будто я испугался? — перебил его упомянутый джентльмен. — Мне как раз нравится ваш инфернальный, дьявольский вид. Кто сказал, будто я испугался, сэр? Кроме того, повторяю и не устаю повторять каждому встречному, что считаю себя человеком чести, мотивы которого надо правильно понимать, а не потешаться над ними, ибо я охраняю… короче говоря, здесь присутствую… — Он закашлялся.

Голос майора звучал в темноте как открытое письмо в «Тайме». Плотная фигура слегка откидывалась назад. Мельком взглянув на него, я увидел щеки в синеватых прожилках и красных пятнах, водянистые глаза и узнал старого щеголя и ухажера восьмидесятых годов, затянутого в вечерний костюм, как в корсет.

— Я тут обязательно простужусь, — слабо, почти жалобно добавил он, — но леди Беннинг попросила помочь. Что оставалось делать порядочному человеку?

— Ничего, — буркнул Холлидей, не вкладывая в это слово конкретного смысла, и глубоко вздохнул. — Мы видели и саму леди Беннинг. Я вместе со своими друзьями и с вами дождусь и понаблюдаю за изгнанием духов.

— Тебе нельзя! — воскликнул Тед Латимер. Мальчик казался настоящим фанатиком. Губы кривились, дергались в усмешке, будто лицевые мышцы вышли из-под контроля. — Нельзя, я тебе говорю, — повторил он. — Мы просто проводили мистера Дартворта в домик. Потом он попросил нас уйти. Приступает к ночному бдению. Ты все равно не осмелишься, даже если бы мог туда войти. Слишком опасно. Дух явится. Это будет… — он поднес к глазам наручные часы с серьезным выражением лица, с такими же, как у сестры, тонкими чертами, — да… в пять минут первого.

— Черт побери, — неожиданно проговорил Мастерс, слова словно сами слетели с его губ.

Он шагнул вперед. Под тяжелыми шагами заскрипели гнилые доски в конце вестибюля, где еще сохранилась деревянная обшивка на каменных плитах. Помню, я подумал — в такие моменты память часто выкидывает дурацкие фокусы, связанные с банальными деталями, — что уцелевший пол сделан исключительно из прочного дерева. Помню торчавшую из рукава грязную руку Теда Латимера с засаленными костяшками пальцев. Помню бесцветную фигурку рыжего юнца, стоявшего вдалеке, едва видимого в свете свечей, — он ерошил волосы, растирал лицо, исполняя какую-то необъяснимую, ужасную пантомиму…

Тед Латимер повернулся к нему. Пламя свечи дрогнуло, колеблемое этим легким движением. Юнец сразу замер.

— Может, нам лучше пройти в переднюю комнату? — обратился к нему Тед. — Там безопасно, духи туда не проникнут. Правда?

— Наверно, — согласился бесцветный голос. — Так мне было сказано. Знаете, я никогда их не вижу.

Значит, это Джозеф, хотя уникально талантливый медиум никак не мог иметь столь безнадежно тупую веснушчатую физиономию. Свеча вновь замигала, и он ушел в тень.

— Видите? — спросил Тед.

— Чудовищно! — ни с того ни с сего провозгласил майор Фезертон.

Холлидей шагнул вперед, за ним Мастерс.

— Пойдемте, Блейк, — кивнул он, — посмотрим на тот самый домик.

— Да я вам говорю, что они уже вышли! — крикнул Тед. — Им это не понравится. Их много, они опасны…

Майор Фезертон заявил, что, как джентльмен и спортсмен, считает своим долгом сопровождать нас, обеспечивая безопасность. Холлидей остановился, насмешливо отдал ему честь и расхохотался. Тед Латимер с мрачной усмешкой схватил майора за руку, и тот покорно последовал за ним в переднюю часть вестибюля. Они тянулись гуськом друг за другом — майор величественно раскачивался, Тед суетился, Джозеф тащился с покорной, невозмутимой медлительностью. Мы светили фонариками вслед небольшой процессии, а сами погрузились во тьму, словно в воду. Я повернулся к маленькой беленой галерее, которая вела во двор, где лил дождь…

— Берегись! — крикнул Мастерс, бросаясь к Холлидею и резко отталкивая его в сторону.

В темноте что-то рухнуло. Я услышал грохот, чей-то фонарь подпрыгнул и исчез, в ушах у меня звенело. Тед Латимер оглянулся, высоко поднял свечу и вытаращил глаза.

Глава 4

В широком луче моего фонаря было видно: Холлидей сидел на полу, опираясь на руки, словно ему стало дурно. Луч фонарика Мастерса мельком скользнул по нему, ударил в свод, как прожектор, игриво побегал по лестнице, по лестничной площадке, по перилам, по полу. Никого.

Инспектор оглянулся па троицу.

— Никто не пострадал, — серьезно констатировал он. — Идите-ка все в переднюю комнату. И поскорее. Если дамы испугались, скажите, через пять минут мы придем.

Троица без возражений свернула в комнату, плотно закрыв за собой дверь.

— Теперь все ясно, сэр, — насмешливо фыркнул Мастерс. — Действительно, крутые ребята. Ну что ж, — с великодушной терпимостью продолжал он, — это один из самых старых, избитых, детских фокусов. С длинной бородой. Высокий класс! Отныне можете спать спокойно, мистер Холлидей. Я его засек. Всегда считал мошенником, а теперь изловил.

— Слушайте, — проговорил Холлидей, сдвинув шляпу на затылок, — что это за чертовщина? — Голос звучал неплохо, по плечо дергалось, глаза бегали по полу. — Я стоял вот тут вот, затем кто-то выбил фонарь из моей руки — я его некрепко держал. Кажется, — продолжал он, сидя на полу, — запястье онемело. Что-то ударило в пол, что-то свалилось — бух! Ха-ха-ха. Может, это и забавно, но черт меня побери, если я видел, что это такое. Мне надо что-нибудь выпить. Ха-ха.

Мастерс, по-прежнему посмеиваясь, направил луч фонарика на пол. В нескольких шагах перед Холлидеем валялась разбитая каменная цветочница, такая тяжелая, что, упав, она практически не разлетелась на мелкие осколки, а разбилась на крупные части — третий осколок остался почти целым. Эта цветочница из потемневшего от времени сероватого камня была длиной около трех футов, высотой в десять дюймов. Мастерс перестал фыркать и внимательно пригляделся.

— Ничего себе!… — охнул он. — Господи, череп разбился бы всмятку… Вы даже не понимаете, как вам посчастливилось, сэр. Разумеется, ящик не должен был в вас угодить. Конечно, они ничего подобного не планировали. Убийство не предусматривалось. Но если бы вы стояли на два шага левее…

— Они? — переспросил Холлидей, поднимаясь. — Неужели вы имеете в виду…

— Я имею в виду Дартворта и малыша Джозефа. Они просто хотели продемонстрировать, что злые силы вышли из-под контроля, ополчились против нас и сбросили каменную цветочницу за то, что вы пришли сюда вместе с нами. В любом случае эта проделка должна была что-то доказать, но не нам. Правильно. Взгляните вверх. Выше. Да, вазон свалился с верхней лестничной площадки…

Ноги Холлидея ослабли сильнее, чем он думал. Он нелепо стоял на коленях, пока ярость не подняла его на ноги.

— Дартворт? Слушайте, старина, по-вашему, мерзавец стоял там, — он ткнул пальцем вверх, — па площадке, и сбросил…

— Успокойтесь, мистер Холлидей. И пожалуйста, говорите потише. Мистер Дартворт несомненно находится на своем месте. Правильно. Но на лестничной площадке никого нет. Это шуточки малыша Джозефа.

— Я могу засвидетельствовать обратное, — вставил я. — Он случайно все время стоял под лучом моего фонаря. Вдобавок у него не было возможности…

Инспектор кивнул с бесконечным терпением.

— Ах, так вы его видели? В том отчасти и заключается фокус. Меня нельзя назвать образованным человеком, джентльмены, — назидательно разъяснил он, широко взмахнув руками, — но это весьма старый трюк. В 1649 году его проделывал Джайлс Шарп в Вудсток-Палас, а в 1772-м — Энн Робинсон в Воксхолле, что зафиксировано в моем архиве при любезном содействии джентльменов из Британского музея. Через минуту я вам расскажу, как он делается. Извините.

Мастерс с проворством бармена вытащил из бокового кармана дешевую металлическую, старательно отполированную фляжку.

— Хлебните, мистер Холлидей. Лично я не пью, но обычно ношу с собой — вдруг случится что-нибудь подобное. По-моему, полезно, не так ли? Для других, я имею в виду. Так вот, один знакомый моей жены постоянно ходил к медиуму в Кенсингтоне…

Все еще мертвенно-бледный Холлидей, с плеч которого как бы внезапно свалился тяжелый груз, с усмешкой рванулся к лестнице.

— Давай, свинья! — рявкнул он, глядя на верхнюю лестничную площадку. — Давай, будь ты проклят. Бросай! — Он потряс кулаком. — Теперь, когда я знаю, что это твои выходки, можешь делать, что хочешь. Я боялся другого… Спасибо, Мастерс. Мне вовсе не так плохо, как знакомому вашей жены, но выпивка очень кстати. Хлебну с удовольствием. Вопрос в том, что нам дальше делать.

Мастерс поманил нас за собой, и мы по скрипучим доскам вошли в затхлую тьму галереи. Фонарь Холлидея разбился, от моего он отказался.

— Осторожнее, не попадите в другие ловушки, — предупредил инспектор. — Возможно, весь дом оборудован… Дело вот в чем. Дартворт и компания ведут какую-то игру. Они задумали устроить представление с какой-то неясной целью. Мне хотелось бы эту самую цель выяснить, только здесь я не намерен кидаться на Дартворта. Если бы удалось убедиться, что он не покинул свой пост, одновременно приглядывая за пареньком… Гм-гм…

Луч его фонаря старательно высвечивал детали. Галерея была узкой и очень высокой, с мощными балками; с обеих сторон между зарешеченными окнами внутренних помещений располагалось по пять дверей. Я старался угадать, для чего они предназначались в середине семнадцатого века, когда строился дом, потом сообразил, — тут были товарные склады.

Я заглянул сквозь решетку в пустую каморку, видно, в бывшую контору, заваленную забытыми дровами. Почему-то вдруг смутно припомнился пестрый фарфор, муслин из Мекки, трости, табакерки — странно, я даже никогда не читал о подобных вещах. В спертом воздухе перед глазами всплыли картины. Никаких фигур, никаких лиц — только ощущение, будто кто-то без конца расхаживает взад-вперед, взад-вперед по кирпичному полу среди редких вещиц. Я сердился на себя за усиливающееся в духоте головокружение, по погибший, заброшенный дом все сильнее действовал мне на нервы. Глядя на вздувшиеся, покрытые плесенью стены, я задумался, почему дом назвали Плейг-Кортом.[1]

— Эй! — шепнул Мастерс, и я остановился позади Холлидея.

Инспектор дошел до двери в конце галереи, выглянул наружу. Дождь почти совсем стих. Справа от нас коридорчик поменьше шел к черным кроличьим норкам кухонь с почерневшими печными топками. Другая дверь выходила во двор. Посветив вверх, Мастерс указал туда пальцем.

На низкой крыше прямо над дверью во двор висел ржавый колокол в железной раме, размером приблизительно со шляпу-цилиндр. В прежние времена он служил для подачи сигналов, поэтому я ничего необычного в нем не увидел, пока инспектор не поднял фонарь повыше. Сбоку тянулась, слабо поблескивая, новая длинная тонкая проволока.

— Очередной фокус? — спросил Холлидей после паузы. — Да, действительно проволока. Тянется… вот сюда, по боковой стене, через окопный переплет, во двор. Снова какой-нибудь фокус?

— Не трогайте! — предупредил Мастерс, когда Холлидей протянул руку.

Инспектор всмотрелся во тьму. Холодный ветер нес запах сырой земли и прочие не столь приятные ароматы.

— Не хотелось привлекать внимание наших приятелей, однако пришлось рискнуть и включить фонарь. Да. Проволока идет оттуда вниз и дальше по земле к каменному домику. Гм… Хорошо.

Мы вместе с ним посмотрели вдаль. Теперь дождь превратился в морось, вода журчала в сточных канавах, глухо капала с крыши у нас за спиной. Я почти ничего не видел под затянутым тучами небом, заслоненным силуэтами зданий вокруг стены, огораживающей широкий задний двор. Каменный домик находился приблизительно в сорока ярдах от нас, освещенный только огнем камина, мерцавшим в зарешеченных амбразурах под крышей, слишком маленьких, чтобы назвать их окнами. Он стоял одиноко, рядом торчало лишь мертвое кривое дерево.

Свет снова мигнул, фантастически и приветливо вспыхнул, ушел. Шелестевшая дробь дождя в грязном дворе напоминала возню стаи крыс.

Холлидей передернулся, словно от холода.

— Извините за тупость, — сказал он, — может быть, все это чрезвычайно забавно, но я не вижу здесь никакого смысла. Кошки с перерезанным горлом, колокола с проволокой, каменные цветочницы весом в тридцать с чем-то фунтов, сброшенные на тебя тем, кто находится в другом месте… Мне хотелось бы знать… Кроме того, могу поклясться, в галерее что-то было…

— Возможно, проволока не имеет значения, — вставил я. — Ее слишком легко заметить. Наверно, Дартворт с помощниками просто намерены в экстренном случае звякнуть в колокол, подать сигнал…

— А! Правильно. Но в каком случае? — пробормотал Мастерс, резко повернув голову направо, будто что-то оттуда услышал. — Ох-хо-хо, если б я только знал, если бы приготовился… За ними обоими надо присматривать, а вы, прошу прощения, джентльмены, не обучены слежке. Признаюсь по секрету, исключительно между нами, я назначил бы ежемесячное жалованье тому, кто ходил бы по пятам за Дартвортом.

— Вы решительно против него настроены, да? — уточнил Холлидей, с любопытством глядя на инспектора, говорившего в высшей степени неприязненным тоном. — Почему? Вы же знаете, что ничего не можете с ним сделать. Я имею в виду, вы сами сказали, что он не предсказатель с Джеррард-стрит, который за гинею заставляет стучать барабан. Если ему хочется заниматься экстрасенсорными экспериментами или устраивать для знакомых сеансы в собственном доме, это его личное дело. Чтобы привлечь к ответственности…

— Гм… — хмыкнул Мастерс. — На это и рассчитывает умный мистер Дартворт. По словам мисс Латимер, он в грязные делишки не ввязывается. Экспериментирует в экстрасенсорной области, покровительствует прирученному медиуму… Если вдруг что-нибудь произойдет, объяснит, что последний его обманул, и останется столь же невинным, как те болваны, которым он предъявляет своего наперсника. И с которых берет деньги. Это можно проделывать до бесконечности. Скажите откровенно, мистер Холлидеи, как мужчина мужчине, леди Беннинг богата?

— Да.

— А мисс Латимер?

— Думаю, тоже. Так вот чего он домогается! — взорвался Холлидеи. Впрочем, он сразу же взял себя в руки и сказал не то, что собирался сказать. — Если ему нужны деньги, я выпишу чек на пять тысяч в тот самый момент, когда негодяй согласится убраться отсюда.

— Дартворт обязательно доведет свое дело до конца. Впрочем, можно считать, это — шанс, ниспосланный небом. Если он сам сегодня попробует что-нибудь выкинуть, не ведая о моем присутствии… гм… — выразительно хмыкнул Мастерс. — Лучше того, парнишка меня не знает. Я никогда еще не встречал братца Джозефа. Простите, джентльмены, отлучусь на минутку. Произведу разведку. Стойте здесь и не двигайтесь до моего возвращения.

Мы не успели вымолвить ни слова, как он вышел во двор и бесшумно, невзирая на свою грузность, исчез. Точнее сказать, ничего не было слышно, пока инспектор через десять секунд не зашлепал по луже и, видимо, сразу же замер на месте.

Над дальним правым углом двора вспыхнул луч фонаря. Мы молча наблюдали за ним сквозь тихий дождь. Электрический свет казался очень ярким по сравнению со зловещими вспышками, плясавшими в оконцах каменного домика. Направленный на землю луч трижды быстро мигнул, вновь вспыхнул после долгой паузы и исчез.

Холлидеи хотел что-то сказать, но я предупредительно подтолкнул его локтем. Вскоре в таинственном плеске и шорохе последовал ответный сигнал, предположительно поданный Мастерсом.

В темноте что-то мелькнуло, и перед нами на лестнице снова возникла крупная фигура запыхавшегося инспектора.

— Сигнал? — спросил я.

— От кого-то из наших. Я ответил. Условный код, тут нельзя ошибиться. Значит, — ровным тоном продолжал Мастерс, — тут кто-то из наших…

— Добрый вечер, сэр, — послышался шепот с нижних ступеней. — Мне показалось, я узнал ваш голос.

Мастерс жестом велел незнакомцу войти в галерею. На свет вышел худой, жилистый нервный молодой человек с интеллигентным лицом, которое привлекало каким-то студенческим пылом. Мокрые поля шляпы безобразно обвисли, он утирал лицо промокшим платком.

— Привет, — буркнул Мастерс, — это, стало быть, ты, Берт. Ха. Джентльмены, позвольте представить сержанта Макдоннела. — Он перешел на снисходительный тон. — Занимается тем же, чем и я, но учился в университете. Олицетворяет новый амбициозный тип детектива. Возможно, вы о нем читали в газете — ему поручен розыск пропавшего кинжала. Ну, Берт, — отрывисто бросил он, — как ты здесь оказался? Можешь говорить свободно.

— Появилось кое-что подозрительное, — почтительно доложил детектив, вытирая лицо и щурясь на инспектора. — Сейчас расскажу. Дождь проливной, я торчу тут уже два часа. Наверно… не стоит докладывать, сэр, что здесь ваш bete noir[2], Дартворт.

— Ну-ну, — кратко проворчал Мастерс. — Ну-ну. Если хочешь продвинуться по службе, мальчик, угождай вышестоящему начальству. Так? — После сего загадочного замечания он посопел и продолжил: — Степли мне сообщил, что ты несколько месяцев следишь за Дартвортом, а когда я услышал, что ищешь кинжал…

— …то помножили два на два, и вышло четыре. Так точно, сэр.

Мастерс пристально посмотрел на него:

— Вот именно. Вот именно. Ты мне нужен, парень. Есть для тебя задание. Только сначала выкладывай факты, причем поскорее. Ты осматривал каменный домик? Что он собой представляет?

— Там одна большая, длинная комната, сэр, степы каменные, пол кирпичный. Крыша служит потолком. На каждой стене — высоко расположенное зарешеченное оконце. Всего их четыре. Входная дверь под окном, которое видно отсюда…

— Еще есть какой-нибудь выход, кроме двери?

— Нет, сэр.

— Я спрашиваю, можно ли как-нибудь незаметно оттуда выбраться?

— Невозможно, сэр. То есть, по-моему, нет… Вдобавок и в дверь нельзя выйти. Она заперта. Дартворт велел запереть ее снаружи на висячий замок.

— Это еще ничего не значит. Впрочем, значит — какой-нибудь фокус. Хорошо бы туда заглянуть… Дымоход?

— Я осматривал, — доложил Макдоннел, сдерживая зябкую дрожь. — В дымоходе, прямо над топкой, железная решетка. Оконные решетки прочно встроены в камень, сквозь ячейки даже карандаш не просунешь. Кроме того, я слышал, как Дартворт закрыл дверь изнутри на щеколду… Прошу прощения, сэр. Судя по вашим вопросам, у вас возникло такое же подозрение, как у меня…

— Что Дартворт намеревается покинуть домик?

— Нет, сэр, — спокойно ответил Макдоннел. — Что кто-то или что-то намеревается туда проникнуть.

Мы инстинктивно оглянулись во тьме на неказистый домик, где призывно мерцал и плясал огонь. Решетка па оконце размерами меньше квадратного фута четко вырисовывалась на свету. На секунду высветилась и чья-то голова, как бы всматриваясь сквозь ячейки.

На меня нахлынул беспричинный ужас, лишив всяких сил. Непонятно, почему бы Дартворту, если он высокого роста, не влезть на стул, чтоб выглянуть в окно. Однако голова медленно двигалась, дергалась, точно сидела на больной шее…

Вряд ли кто-то еще это видел — огонь в окне померк, а Мастерс что-то хрипло бубнил. Я не слушал, но, кажется, инспектор отчитывал сержанта Макдоннела, слабака и слюнтяя, клюнувшего на распроклятый примитивный фокус.

— Прошу прощения, сэр. — Макдоннел по-прежнему говорил уважительно, но, по-моему, в его тоне зазвучала новая нотка. — Может быть, вы меня выслушаете? Может, вам интересно, зачем я сюда пришел?

— Ладно, только пойдем куда-нибудь отсюда, — коротко кивнул Мастерс. — Верю тебе на слово, что его заперли на висячий замок. Через минуту пойду сам проверю. Гм… Пойми меня правильно, мальчик.

Он провел нас дальше по галерее, посветил на какую-то дверь и кивнул на нее. За ней была старая кухня. Макдоннел сдернул с головы шляпу, потерявшую всякую форму, закурил сигарету. При свете зажженной спички зеленоватые глаза сержанта оглядели нас с Холлидеем.

— Свои люди, — заверил инспектор, не называя имен.

— Примерно неделю назад, — довольно нервно начал Макдоннел, — я впервые получил реальные результаты. Понимаете, я начал слежку за Дартвортом в прошлом июле и — полный ноль. Может быть, он мошенник, однако…

— Это нам известно.

— Да, сэр. — Макдоннел на секунду запнулся. — Впрочем, дело меня увлекло. Особенно сам Дартворт. По-моему, вы поймете, инспектор. Я долго собирал о нем сведения, наблюдал за домом, расспрашивал давних знакомых… Безрезультатно. Дартворт рассказывал об экстрасенсорных экспериментах только самому узкому кругу людей. Кстати, все они очень богаты. А многие мои друзья, знакомые с ним и считавшие его жутким прохвостом, даже не знали, что он интересуется спиритизмом. Вот как было дело…

Я почти позабыл о нем и вдруг случайно встретил школьного приятеля, с которым давно не виделся. Мы сговорились позавтракать, и он сразу завел разговор о спиритизме. Его фамилия Латимер… Тед Латимер.

Тед еще в школе проявлял подобные склонности, хотя ничего такого в нем не было — я не знаю лучшего центрального нападающего. В пятнадцать лет он увлекся кое-какими книжками Конан Дойла, истолковал их по-своему, принялся погружаться в транс… У меня точно такое же хобби, как и у вас, — домашние сеансы магии и, наверно, поэтому… Прошу прощения. На прошлой неделе мы встретились, и Тед сразу ко мне прицепился.

Без конца рассказывал, что знает необыкновенного медиума, друга Дартворта, которого открыл один его приятель. Я ему не признался, что служу в полиции, за что мне потом стало стыдно — все-таки в каком-то смысле подлость, — но мне очень хотелось взглянуть на Дартворта за работой. Поэтому я притворился, что удивлен, и попросил показать чудотворца. Тед сказал, что Дартворт чужих, как правило, не принимает, не желая, чтобы людям стали известны его интересы, и прочее. Однако завтра вечером он будет на ужине у некоего майора Фезертона, приятеля тетки Теда. Тед обещал добиться для меня приглашения. Таким образом, я неделю назад отправился…

Сигарета Макдоннела вспыхнула и потемнела. Сержант как-то непонятно замешкался.

— Продолжай, — подтолкнул его Мастерс. — Ты присутствовал на демонстрации?

— Нет. Никакой демонстрации не было. Медиума не привели. Кстати, по-моему, сэр, дурачок Джозеф попросту, как говорится, прикрывает Дартворта. Этот чертенок действует мне на нервы, хотя я не думаю, что он понимает происходящее. Мне кажется, Дартворт вводит его в транс, накачивая наркотиками. Возможно, болван действительно считает себя медиумом, а на самом деле служит козлом отпущения, на которого можно свалить вину за любую промашку…

Мастерс уверенно кивнул:

— Хорошо, мой мальчик. Если так, то у нас есть конкретное обвинение в адрес нашего друга. Я в это не верю, хотя допускаю наркотики, а в таком случае… Хорошо. Продолжай.

— Постойте, сержант, — вставил я. — Несколько минут назад вы сказали, что, по вашему мнению, в дом кто-то или что-то хочет проникнуть, намекая на некое сверхъестественное явление. Инспектор согласился…

Сигарета Макдоннела замерла в темноте, поднялась, вспыхнула.

— Позвольте объяснить, сэр. Я вовсе не намекал ни на что сверхъестественное. Я сказал, что на Дартворта кто-то или что-то охотится. Могу утверждать определенно, хотя это весьма смутное ощущение.

— Разумеется, в квартире майора Фезертона на Пикадилли — полагаю, вы знаете, что он сейчас находится здесь, — нет ничего сверхъестественного. Он гордится своей современностью, несмотря на постоянные утверждения, подкрепленные анекдотами, что во времена короля Эдуарда все было иначе и гораздо лучше. Мы ужинали вшестером: Дартворт, Тед Латимер, его сестра Мэрион, слащавая старушка по имени леди Беннинг, майор и я. У меня сложилось впечатление…

— Слушай, Берт, — перебил разозлившийся Мастерс, — хотелось бы знать, о чем ты тут докладываешь? Никаких фактов! Нас вовсе не интересуют дурацкие впечатления, а ты стоишь тут столбом на холоде и отнимаешь у нас время, меля полную чепуху…

— Нет-нет, — неожиданно пробормотал Холлидей, тяжело дыша. — Очень даже интересно. Продолжайте молоть чепуху, мистер Макдоннел.

Сержант, помолчав, слегка поклонился во тьме. Мне почему-то это показалось не менее фантастичным, чем наше совещание под направленными в пол фонариками. Впрочем, Макдоннел полностью держал себя в руках.

— Слушаюсь, сэр. У меня сложилось впечатление, что Дартворт больше обычного интересуется мисс Латимер, а сама она, вместе со всеми прочими, этого абсолютно не замечает. Открыто он заинтересованности пи разу не проявил, но я безошибочно понял это по его настроению. Никогда не видел, чтобы человек таким образом выдавал свои чувства… Остальные были слишком взволнованы, возбуждены, ни на что не обращали внимания.

Мастерс громко, раскатисто предупредительно кашлянул, однако Макдоннел намека не понял.

— Со мной все держались любезно, хотя решительно считали лишним в кружке поклонников, очарованных Дартвортом. Леди Беннинг в высшей степени неодобрительно поглядывала на Теда, который без конца болтал, выдавая секреты. Из многочисленных намеков я понял, что вся компания собирается нынче явиться сюда. В конце концов ему заткнули рот, мы перешли в гостиную, чувствуя себя очень неловко. Дартворт…

Я вспомнил силуэт в окне, освещенном красным светом, который неотступно всплывал в памяти, и, не в силах от него отделаться, уточнил:

— Он высокого роста? Как выглядит?

— Шикарный, впечатляющий экстрасенс, — пробормотал Макдоннел, — по виду, по манере речи… Боже, как он мне противен! Прошу прощения, сэр. — Он опомнился. — Знаете, Дартворт сильный человек. Либо чарует, либо до того не нравится, что хочется дать ему в зубы. Возможно, из-за его собственнического отношения к женщинам, из-за того, как он к ним тянется, берет за руку… Я слышал, у него много… Да, сэр, он высокий. С маленькой темной шелковистой бородкой, с надменной улыбкой, небольшим брюшком…

— Знаю, — подтвердил Холлидей.

— На чем я остановился?… Да, перейдя в гостиную, мы пытались завязать беседу, в частности о картинах какой-то новой школы, бог ее знает какой. Леди Беннинг уговорила майора их приобрести. Видно было, что они его раздражают и возмущают, но, насколько я понял, старая леди целиком и полностью держит его в руках, точно так же, как Дартворт ее саму. Невзирая на мое присутствие, члены кружка не могли удержаться от разговоров о спиритизме и настойчиво пытались уговорить Дартворта, чтобы он заставил духа что-нибудь написать.

Такой фокус разоблачить невозможно, иначе, по-моему, Дартворт па это бы не согласился. Сначала прочел лекцию об усилении восприятия… Честно признаюсь, если бы я не держал себя в руках, то побоялся бы полной темноты. Нет, сэр, я не шучу. — Сержант оглянулся на Мастерса. — Он рассуждал спокойно, логично и убедительно, ловко связывал истинную пауку с лженаукой…

Комнату освещал только огонь в камине. Мы уселись в кружок, Дартворт расположился поодаль, за круглым столиком, вооружившись карандашом и бумагой. Мисс Латимер поиграла на пианино, потом села рядом с нами. Все волновались, что неудивительно. Дартворт привел компанию в возбужденное состояние и, похоже, был этим очень доволен. Последнее, что я заметил, прежде чем погас свет, — самодовольная ухмылка у него на губах.

Я сидел позади него. При свете камина на фигуру Дартворта падали наши тени. Я видел только макушку, непринужденно покоившуюся на высоком подголовнике легкого кресла, в бликах, игравших на стене, у которой он сидел. Над ним — я хорошо разглядел — висела мерцавшая в отблесках света большая картина с изображением обнаженной натуры из одних острых углов, сплошь зеленых.

Нервы у членов кружка были на пределе. Старушка стонала, что-то бормотала о каком-то Джеймсе. Вдруг показалось, что в комнате похолодало. Меня охватило дикое желание вскочить, закричать во весь голос. Я бывал на многих сеансах, но никогда ничего подобного не испытывал. Вскоре я увидел, как голова Дартворта дернулась над спинкой кресла, затряслась, карандаш начал что-то царапать. Кругом стояла мертвая тишина, лишь голова жутко дергалась, и скрипел карандаш, выводя на бумаге круги.

Через двадцать — тридцать минут, точно не знаю, Тед поднялся, включил свет, кто-то не выдержал, вскрикнул. Мы взглянули на Дартворта, и, как только глаза привыкли к свету, я подскочил к нему…

Столик был опрокинут, позеленевший Дартворт окаменел в своем кресле, держа в руке лист бумаги.

Уверяю вас, сэр, физиономия шарлатана была точно такого прокисшего цвета, как чертова картина, висевшая над его головой. Через секунду он опомнился, по его била дрожь. Мы с Фезертоном поспешили на помощь. При этом он сразу же скомкал листок в кулаке, встал, шагнул на одеревеневших ногах и бросил бумагу в горевший камин. Потом сказал восхитительно ровным и сдержанным топом: «К сожалению, не получилось. Какая-то чепуха насчет Луиса Плейга. Попробуем как-нибудь в другой раз».

Он лгал. Я отчетливо видел записку… и, по-моему, Фезертон тоже. Я взглянул только мельком, первую фразу не разобрал, а последняя строчка гласила…

— Что? — прохрипел Холлидей.

— …последняя строчка гласила: «У тебя осталось семь дней».

Помолчав, Макдоннел бросил на пол сигарету, раздавил каблуком. В большом доме позади нас женский голос всхлипнул и крикнул:

— Дин… Дин!…

Глава 5

Все фонарики разом вспыхнули. Мастерс проворно схватил своего подчиненного за руку.

— Это мисс Латимер. Они все тут собрались…

— Знаю, — быстро шепнул Макдоннел. — Тед рассказывал. Я за ними сегодня следил.

— Она не должна тебя видеть. Стой здесь, не высовывайся, пока я не позову. Нет, обождите, мистер Холлидей!…

Но тот, уже выскочив за дверь в темноту, оглянулся. Макдоннел, услышав фамилию, дернулся и щелкнул пальцами.

— Черт возьми, мы обещали вернуться через пять минут, — прорычал Холлидей, — и до сих пор тут толчемся. Она наверняка умирает со страху. Дайте фонарь…

— Секундочку, — предупредил Мастерс, когда я протянул свой фонарик, — постойте, сэр, и послушайте. Пойдите побудьте с ней, успокойте ее. Только попросите, чтобы к нам сюда сей же момент прислали малыша Джозефа. Если понадобится, объявите, что я офицер полиции. Дело становится слишком серьезным.

Холлидей кивнул и со всех ног помчался по галерее.

— Я человек практический, — подчеркнуто объявил Мастерс, — но своему инстинкту верю. Инстинкт намекает на гнусный обман. Я с удовольствием тебя выслушал, Берт… Тебе все ясно, да? Никакой дух ничего не писал. Кто-то из присутствовавших провел Дартворта точно так же, как он хотел провести других.

— И я так подумал, — мрачно подтвердил Макдоннел. — Но все же остается огромный пробел. Несмотря на все здравые доводы, невозможно представить, чтобы Дартворт испугался записки, якобы написанной духом. Невероятно, сэр. Даже если пишущий дух — обман, он был непритворно испуган, могу присягнуть.

Мастерс хмыкнул, прошелся, на что-то наткнулся и выругался.

— Хорошо бы свету прибавить, — проворчал он. — Должен признаться, не люблю я вести разговоры в потемках.

— Минуточку, — извинился Макдоннел, исчез на несколько секунд, мелькая в галерее фонариком, и вернулся с картонной коробкой, где лежали три-четыре длинных свечи. — Дартворт сидел где-то в большом доме, — сообщил он, — якобы отдыхал перед выходом в каменный домик. Тед и майор Фезертон, растопив камин, который сам он, естественно, разжечь не мог, проводили его на место. — Сержант протянул мне фонарик. — Очевидно, фонарь Дартворта, сэр. Лежал в коробке со свечами. Возьмите.

На кухне было темно даже при зажженных свечах, но, по крайней мере теперь, когда мы друг друга видели, атмосфера стала менее гнетущей. Неподалеку возились крысы. Макдоннел обнаружил длинный потрескавшийся столярный верстак, установил на нем свечи, отыскал единственный ветхий ящик, предложил его Мастерсу вместо стула. Мы стояли, переглядываясь, на щербатом кирпичном полу в темной кухне с некогда белеными стенами. На свету сержант оказался костлявым, лысеющим юнцом с длинным носом, с привычкой пощипывать нижнюю губу двумя пальцами. Серьезное, напряженное выражение умного лица немного смягчали иронически приспущенные над зеленоватыми глазами веки.

Обстановка по-прежнему мне не нравилась, и я дважды оглянулся через плечо. Ох уж это проклятое ожидание…

Заметно суетившийся Мастерс действовал, тем не менее, методично. Схватил пододвинутый ящик, вытряхнул, раздавил каблуком выпавшего паука, уселся за верстак и вытащил блокнот.

— Ну, Берт, раз уж мы здесь собрались, давайте все вместе подумаем. Возьмем фокус с мнимым пишущим духом.

— Хорошо, сэр.

— Итак, — инспектор забарабанил карандашом по столу, словно что-то припоминая, — что мы имеем? Компанию из четырех человек с расстроенными нервами. — Он с легким удивлением повторил: — Четыре человека со взвинченными нервами… Пожалуй, исключим старика майора. Остаются трое: юный Латимер, мисс Латимер и старая леди Беннинг. Странный случай, Берт. Трюк можно проделать разными способами, например приготовить бумагу с заранее написанной фразой и сунуть среди листов, которые выдали Дартворту, прежде чем погасить свет. Кто давал ему бумагу?

— Старик Фезертон, — очень серьезно ответил Макдоннел. — Просто вытащил из ящика стола и вручил. Вдобавок, сэр, прошу прощения, Дартворту отлично известен такой старый фокус. Уверен, он точно знал, что майор заранее ничего не писал.

— Было темно, — настаивал Мастерс. — Любой без труда мог выйти из кружка с готовой запиской, наклониться над столиком — по твоим словам, он опрокинулся, — сунуть лист и вернуться на место.

— Д-да-а, — протянул Макдоннел, пощипывая нижнюю губу и переминаясь с ноги на ногу, — возможно, сэр. Однако сомнения остаются. Если мошенник Дартворт задумал обман, повторю: скажите, ради бога, что испугало его до потери сознания?

— Вы больше ничего не припомните, кроме фразы «у тебя осталось семь дней»? — уточнил я.

— Целую неделю только об этом и думаю, — страдальчески сморщился Макдоннел. — Готов поклясться, видел что-то еще, по никак не вспомню что. Записку видел мельком, последнюю строчку только потому разобрал, что она была написана крупным, размашистым почерком. Осмелюсь предположить, что там было написано чье-то имя, — я заметил заглавную букву. И еще мелькнуло слово «зарыт». Впрочем, решительно утверждать не могу. Я бы на вашем месте расспросил майора Фезертона.

— Имя, — повторил я, — и слово «зарыт»… — В голове вдруг возникла ужасная мысль — как поступит кто-то из четырех или трех неврастеников, если вдруг осознает, что Дартворт прохвост и обманщик? — А Дартворт, — продолжал я, не оглашая смутных подозрений, — всех озадачил своим заявлением, будто в записке упоминается Луис Плейг… Впрочем, возможно, он нечаянно выпалил то, что было у него на уме. Кстати, кто-нибудь тут, во дворе, похоронен?

Губы Мастерса дрогнули в тихой улыбке. Он безмятежно взглянул на меня:

— Только сам Луис Плейг, сэр.

Охваченный справедливым негодованием, я раздраженно заметил: видно, история всем известна, все делают загадочные намеки, а мне никто ничего не рассказывает.

— В одной книге в Британском музее этой истории посвящена целая глава, — сообщил Мастерс. — М-м-м… Разве мистер Холлидей не передал вам пакет с документами? — Он проследил, как я лезу в карман, где лежал забытый пакет в оберточной бумаге. — Гм. Правильно. Осмелюсь заметить, нынче ночью, сэр, у вас будет вполне достаточно времени для чтения. Тот самый Плейг — замечательный типчик, — восхищенно, но с полным спокойствием объявил инспектор. — Впрочем, перейдем к фактам, Берт. Что тут сегодня происходило?

Макдоннел начал быстро и толково рассказывать, а я вытащил из кармана пакет и, пока он говорил, машинально взвешивал его на ладони. Рассказ сержанта сводился к следующему. Узнав от Теда Латимера о намеченном предприятии, он самовольно пробрался во двор — ворота были открыты, — виновато признавшись, что затеял сумасбродную охоту на диких гусей. В половине одиннадцатого появились все шестеро — Дартворт, Джозеф, леди Беннинг, Тед Латимер с сестрой и майор. Пробыв какое-то время в доме, куда Макдоннел не мог заглянуть, Тед и майор Фезертон открыли заднюю дверь и принялись подготавливать каменный домик для Дартворта, что-то там оборудовать…

— Колокол? — догадался Мастерс. — Тот самый, что висит в галерее?

— Точно! Прошу прощения, сэр… Да,я был весьма озадачен, наблюдая за ними. Тед по указаниям Дартворта прикрепил проволоку, протянул через двор, влез на какой-то ящик, другой конец просунул в окно домика. Дартворт снова ушел отдыхать, а Тед с майором суетились в домике, разжигали камин, свечи, двигали мебель, не знаю, чем они еще там занимались — мне не было видно, только слышались ругательства. Я так понял, что колокол будет служить для подачи сигнала, если Дартворту потребуется помощь. — Макдоннел кисло улыбнулся. — Потом они вернулись, и Дартворт сказал, что готов. Похоже, он нисколько не нервничал. Не знаю, чего он боялся, но только не домика. Остальное вы знаете.

Мастерс минуту сидел в размышлении и, наконец, поднялся:

— Пойдемте. Кажется, у нашего Холлидея небольшие проблемы. Я сам заберу у них этого медиума. И задам несколько нескромных вопросов, а, Берт? Ты пойдешь со мной, только никто тебя видеть не должен… — Инспектор взглянул на меня.

— Если не возражаете, Мастерс, — сказал я, — я здесь немного посижу и загляну в пакет. Если понадоблюсь, позовите.

Я вытащил из кармана перочинный нож, перерезал ленту. Мастерс с любопытством смотрел на меня.

— Что у вас на уме, разрешите спросить? — отрывисто бросил он. — Когда у вас в последний раз возникало подобное настроение, мы сумели арестовать…

Я заверил, не совсем искренне, что никаких идей не имею. Мастерс промолчал, не поверив, и кивком поманил за собой сержанта. После их ухода я поднял ворот пальто, сел па ящик, освобожденный инспектором, положил перед собой пакет, но не стал разворачивать его, а принялся раскуривать трубку.

По правде сказать, у меня имелись два соображения, очевидные, но противоречащие друг другу. Если Дартворт испугался не пишущего привидения, значит, его ужаснула реальная простая угроза — скажем, разоблачения, — исходящая от человека. Возможно, тут есть нечто сверхъестественное (хотя этого я пока не мог допустить) или кто-то просто выкинул тот самый трюк с подсунутой в бумагу запиской, который описывал Мастерс. В любом случае Дартворт увидел серьезную и страшную опасность, грозящую ему. С другой стороны, возможно, это не связано ни с Плейг-Кортом, ни с происходящими в данный момент здесь событиями.

Однако, рассуждая чисто теоретически, если бы Дартворт боялся самого Плейг-Корта, то вряд ли вел бы себя так, как сегодня. Он единственный сохранял спокойствие и уверенность, с удовольствием дергал марионеток за ниточки и без всякого опасения сидел в темноте. Если бы в записке действительно шла речь о Плейг-Корте, он, по всей вероятности, показал бы ее остальным. Он заговорил о Плейг-Корте именно потому, что этот дом пугает всех, кроме него.

Тут и кроется противоречие. Неопределенные страхи поклонников Дартворта сосредоточены вокруг дома. Они поверили, будто здесь обитает дух мертвеца, который необходимо изгнать, пока он не вселился в живого человека. Леди Беннинг преподнесла нам какую-то чепуху, выходящую за рамки самого спиритизма, а Дартворт, наверно, запудрил мозги всей компании туманными намеками Дельфийского оракула, сделав нечто непонятное еще страшнее. Мистика, ничуть не пугая его самого, ввергла в неудержимую панику даже Холл идея, практичного, здравомыслящего мужчину.

Я смотрел на табачный дым, клубившийся вокруг горящей свечи, вслушивался в шепот зловещих предположений. Затем, бросив взгляд через плечо, сорвал с пакета коричневую оберточную бумагу, под которой обнаружилась плотная картонная папка с шуршащими документами.

В ней лежал большой свернутый лист, засалившийся и покрытый темными пятнами; краткая заметка, вырезанная из газеты; письма на почтовой бумаге, не менее старые, чем первый лист. Выцветшие чернила совсем не читались под желтыми пятнами, но к документам прилагалась копия поновее, свернутая и засунутая под перевязывавшую пачку ленту.

Большой лист, который я не решился полностью разворачивать, боясь, как бы он не рассыпался, представлял собой официальный документ. Сверху шла витиеватая надпись столь крупными буквами, что я разобрал имена участников сделки.

«Сим удостоверяется приобретение Томасом Фредериком Холлидеем, джентльменом, упомянутой ниже усадьбы Лайонела Ричарда Молдена, лорда Сигрейва, 23 марта 1711 года»…

В глаза бросился заголовок газетной заметки: «Самоубийство известного предпринимателя». Бледный снимок запечатлел мужчину в высоком воротничке, который таращил глаза, словно испугавшись фотокамеры. Очки с двойными линзами, обвисшие усы, кроличий взгляд… В заметке кратко сообщалось, что Джеймс Холлидей, эсквайр, застрелился в доме своей тетки леди Энн Беннинг; в последнее время был чем-то угнетен, озабочен, постоянно разыскивал сведения о заброшенном фамильном доме… История загадочная. В ходе дознания леди Беннинг дважды падала в обморок.

Я отложил вырезку, снял ленточку, разложил другие бумаги. На копии старых выцветших, высохших писем была надпись:

«Письмо лорда Сигрейва своему управляющему Джорджу Плейгу и ответное письмо последнего. Переписал Дж. Холлидей 7 ноября 1878 года».

Я начал читать при неверном свете свечей в мрачной комнате, то и дело сверяясь с оригиналом. Ничего не было слышно, только шорохи, скрипы, как всегда бывает в старых домах, хотя пару раз мне показалось, будто кто-то вошел и читает через мое плечо…

"Вилла дела Треббиа, Рим, 13 октября 1710 года.

Плейг!

Твой хозяин (и друг) слишком болен и озабочен, чтобы писать так, как ему приличествует, но я молю тебя и заклинаю во имя твоей любви к Господу Богу поведать мне правду об этом ужасном событии. Вчера я получил письмо от сэра Дж. Толлфера с известием о кончине моего брата Чарлза от своей же собственной руки. Он ничего больше не сообщает, но намекает на какое-то темное дело, и когда я припомнил все слухи, ходившие вокруг нашего дома, то едва не лишился рассудка. Поскольку здоровье миледи Л, ухудшается, что бесконечно меня тревожит, я не могу вернуться домой, хотя ученый доктор уверяет, будто ее можно вылечить. Поэтому расскажи мне все, Плейг, ведь ты жил у нас с детства, а прежде — твой отец. Молюсь и надеюсь, что сэр Дж. Толлфер ошибся.

Поверь, Плейг, я не столько тебе господин, сколько друг.

Сигрейв".

"Лондон, 21 ноября 1710 года.

Милорд!

Если бы Богу было угодно отвести беду, нависшую над Вами и, конечно, над всеми нами, я бы никогда ничего не утаивал. Но я думал, это были преходящие неприятности, хоть теперь убедился в обратном. Ныне на мне лежит тяжкий долг, и Богу известно, я сполна осознаю собственную вину. Должен сказать вашему лордству много больше, чем Вы спрашиваете, и даже о событиях времен Великой Чумы, когда поместьем управлял мой отец, только об этом ниже.

По поводу кончины мастера Чарлза должен сообщить Вам: вашему лордству ведомо, что он был спокойным, тихим юношей, склонным к учению, дружелюбным, любезным и всеми любимым. За месяц до смерти (приключившейся в четверг 6 сентября) я заметил в нем беспокойство и бледность, приписав сие слишком усердным занятиям. Битон, его камердинер, рассказывал, что мастер Чарлз по ночам просыпался в холодном поту, однажды разбудил его криком, и он, прибежав, увидел, что хозяин прячется за пологом кровати, схватившись за горло, как будто испытывал смертную боль. Однако к утру мастер Чарлз обо всем позабыл.

Он не носил с собой шпагу, но, казалось, пребывал в постоянном беспокойстве, искал что-то по бокам своего длиннополого сюртука, пуще прежнего побледнел и осунулся. Кроме того, взял за обыкновение сидеть у окна своей спальни, которое, как известно вашему лордству, выходит на наш задний двор, особенно в сумерки и при восходе луны. Однажды он что-то крикнул в окно и, указывая на явившуюся молочницу, именем Господа Бога заклинал не пускать ее в дом, ибо видит страшные язвы у нее на руках и на теле.

Теперь попрошу ваше лордство вспомнить каменный домик во дворе под деревом.

Пятьдесят с лишком лет он пустует. Батюшка вашего лордства и его досточтимый отец ссылались на таковую причину: домик случайно поставлен над выгребной ямой, и поэтому там все портится. Настаивая на сем утверждении, далеком от истины, оба не позволяли сносить дом, заявляя, будто иначе все кругом заразят дурные испарения. В домике не держали никакой провизии, только сено, пшеницу, овес и подобное.

Служил у нас тогда привратником молодой работник по имени Уилберт Хоукс, зловредный малый, который до того рассорился с прочей прислугой, что не пожелал ночевать рядом с ними и потребовал поместить его в иное место. (Будьте уверены, я об этом в ту пору не знал.) Он клятвенно заверил, что не боится никакой выгребной ямы, в домике нет ничего дурного, честный слуга может там сладко спать на охапке чистой соломы. Его уведомили о запрете. Тогда он говорит: «Ладно, буду по вечерам тайком снимать ключ со связки ключей проныры Плейга, когда он повесит ее на ночь, а по утрам цеплять обратно».

Время было дождливое, ветреное. На первое утро его спросили, спокойно ли он спал, хороша ли постель, на что он сказал: «Хороша, но признайтесь, кто из вас ночью царапался в дверь, легонько стучал и расхаживал вокруг домика, глядя в окна? Кто собирался меня одурачить, прикинувшись пронырой Плейгом, и заставлял открыть дверь?»

Над ним посмеялись, сказали, что он лжет, ибо окна расположены так высоко, что никто не мог бы в них заглянуть. Вскоре приметили необычную бледность Хоукса, нежелание выходить на двор в темноте, хотя он по-прежнему спал в том же домике — не хотел, чтоб его дразнили.

Первая неделя сентября выдалась сырой, с сильным ветром, тут-то и нагрянули беды, о которых я вам хочу поведать.

Хворавший мастер Чарлз оставался в постели, его навещал доктор Ханс Слоун собственной персоной.

В ночь на 3 сентября слуги пожаловались, будто что-то выгнало их в темные коридоры. Больше того, рассказывали, что они задыхались, плохо себя чувствовали, но ничего не видели.

Вечером 5 сентября после захода солнца горничная Мэри Хилл отправилась в галерею, которая тянется среди складских и конторских помещений, чтобы полить герани в каменных цветочницах, установленных на подоконниках. Преодолевая страх, она вошла в пустую в это время часть дома, в одной руке девушка держала зажженную свечу, в другой — кувшин с водой. Когда все забеспокоились, что ее слишком долго нет, и подняли шум, я сам отправился ее искать и нашел на полу с почерневшим лицом.

До самого утра она не произнесла ни слова (при ней всю ночь просидели две женщины), потом, наконец, открыла истинную правду, а именно: когда она поливала цветы, в оконную решетку перед нею просунулась костлявая рука синеватого цвета, покрытая крупными воспаленными язвами, и слабо дернулась над геранью, стараясь выхватить свечу. Затем появилась другая рука — то ли с ножом, то ли с шилом, которое и воткнула в ставню, хотя этот факт горничная с уверенностью не подтверждает, ибо больше ничего не помнит.

Молю ваше лордство извинить меня за подробное описание происшествия, приключившегося в ночь на 6 сентября. Сообщаю, что около часа ночи нас разбудил страшный крик, раздавшийся в каменном домике. Я выбежал с пистолем и фонарем, остальные за мной. Оказалось, дверь заперта изнутри. Ночевавший там Хоукс открыл нам, но толком ничего объяснить не мог, только жалобно умолял ради бога не отправлять его обратно. Позднее он признался, что сквозь решетку пыталась просунуться чья-то рука с шилом, причем он видел даже лицо.

В ту самую ночь (верней, ближе к утру, по свидетельству камердинера Битона перед констеблем) мастер Чарлз в постели перерезал себе горло. Осмелюсь добавить, в надежде на понимание вашего лордства, что явственные припухлости, которые я видел собственными глазами на лице и на теле мастера Чарлза, полностью исчезли к тому времени, как женщина пришла обмывать тело…"

Сердце мое тяжело колотилось, мне было жарко, несмотря на сырость. Перед глазами предстал бледный юноша у окна своей спальни, управляющий, писавший покаянное письмо господину, тени из давних забытых времен возвращались в проклятый дом. Возникла жуткая догадка о том, что сейчас преследует Дина Холлидея.

Я вскочил, причем мышца ноги дернулась от испуга, потому что, клянусь, кто-то прошел мимо двери по галерее. Я лишь краешком глаза уловил движение и сделал несколько шагов, чтобы успокоиться. Каменные цветочницы под окнами? Теперь их тут не осталось, хотя одну, на лестничной площадке, я запомнил. В галерее никого не было.

Вернувшись и бессознательно вытирая руки о пальто, я подумал, не позвать ли Мастерса, не показать ли ему письмо. Но оно как будто меня зачаровало.

"Теперь я с болью и сомнением в сердце обязан по возможности пролить свет на неисповедимые пути Господни. Кое-что я видел собственными глазами, но главное узнал позже — от отца, ибо в год Великой Чумы — 1665 — мне едва минуло десять лет.

Без сомнения, ваше лордство слышали рассказы о тех временах, когда многие ныне живущие не покинули город и все-таки уцелели.

Отец мой, человек достойный и благочестивый, по обычаю, собирал детей и торжественно читал из Псалтыря: «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизится…» Пришли самые страшные, самые жаркие месяцы — август, сентябрь… Помню, я, даже безвыходно сидя в доме, слышал женские вопли из верхних окон соседних домов, разрывавшие мертвую тишину в городе. Как-то раз мы с сестрой влезли на черепичную крышу головокружительной высоты и увидели жаркое мутное небо, ни одного дымка из камина, людей, торопливо бежавших по улицам, стражников с красными жезлами перед домами, помеченными красным крестом на дверях с надписью: «Боже, смилуйся над нами». Я всего раз видел чумную повозку, выглянув среди ночи в окно. Она остановилась поблизости, звонарь зазвонил в колокольчик, пошел к окну, под которым стоял стражник, в огне факельщика виднелись трупы, покрытые язвами. Грохот тех самых телег слышался еженощно.

Впрочем, то, о чем я скажу далее, случилось позже, Чума, вспыхнувшая в приходе Святого Джайлса, так долго добиралась до нас, что мы думали, будто она совсем не придет, и, возможно, поэтому отец решил, что жизнь наша в наших собственных руках, ибо он толковал знаки и предупреждения Божьи точно так же, как те, кому не столь повезло. По пришествии гигантской кометы, которая неторопливо перемещалась по небу, испуская слабое свечение, он отправился к сэру Ричарду, дедушке вашего лордства, и известил его, что это значит. Это было в апреле.

Отец убедил сэра Ричарда принять меры предосторожности, к которым, как он слышал, прибегло одно голландское семейство с Олдерсгейт-стрит, а именно: вдоволь запастись продовольствием и закрыть дом накрепко, никого не впуская и не выпуская, пока мор не отступит. Сэр Ричард его выслушал, ущипнул себя за подбородок и крепко задумался. У него была любимая жена, которая вскоре должна была разрешиться от бремени, обожаемая дочь Маргарет и сын Оуэн, будущий батюшка вашего лордства. Не решаясь уехать из города с женой на сносях, он сказал — план хороший, и, если чума не ударит назавтра, так мы и поступим.

Вашему лордству хорошо известно, что чума не отступила — нет, лишь сильней разъярилась, переносимая расплодившимися в жару мухами (все птицы улетели из Лондона), двинулась на север, к Холберну, вдоль по Стрэнду и Флит-стрит, нависнув над нами. Люди бежали из зараженного города, как сумасшедшие, таща за собой пожитки в тележках, штурмовали ворота Мэншн-Хаус, резиденции лорда-мэра, требуя пропуска и свидетельства о состоянии здоровья, без которых их не впустили бы ни в один другой город, не позволили бы остановиться ни на одном постоялом дворе. У одних болезнь развивалась медленно — сначала боли, рвота, потом язвы, через неделю смерть в страшных судорогах. У других чума поражала жизненно важные органы без всяких внешних признаков. Они просто падали на улицах замертво.

Тогда сэр Ричард приказал закрыть дом, распустил работников, оставив лишь необходимую прислугу. Он хотел отправить сына и дочь к королевскому двору, который перебрался в Хэмптон, но они не пожелали. На улицу открывалась единственная калитка в стене. Выходившие брали в рот мирру и ладан. Один мой отец храбро вызвался исполнять в городе любые поручения сэра Ричарда. Он мог бы считать себя счастливым, если бы не одно обстоятельство — его сводный брат Луис Плейг.

Честно скажу, мне противно писать об этом человеке, который является мне в страшных снах. Наяву я встречал его лишь два-три раза. Однажды он нагло заявился в дом, требуя позвать управляющего, своего брата, но слуги знали, кто он такой, и прогнали его. Он поймал мою маленькую сестру и на глазах у вышедшего отца больно выкрутил ей руку, со смехом рассказывая о вчерашней казни осужденного на Тайберне. (Должен признаться вашему лордству, он был помощником палача, к ужасу и стыду моего отца, который старался скрыть сей позорный факт от сэра Ричарда.) У него не хватало ни храбрости, ни умения для палаческой должности, он просто стоял рядом и…"

Дальше я опускаю кое-какие чудовищные подробности.

"…Отец мой утверждал: если когда-нибудь Луис Плейг наберется духу и займет желанное место, то станет таким дьяволом, что обычной смертью не умрет. С виду он был невысокий, с несколько желчным лицом, парика не носил, ходил в засаленной, сдвинутой набекрень шляпе на жидких волосах, вместо шпаги сбоку у него висел необычный кинжал с лезвием вроде толстого шила, которым он очень гордился, изготовив его собственными руками, и даже дал ему имя — «Дженни»…

С тех пор как к нам пришла чума, мы его не видели. Знаю, отец надеялся, что он умер. Однако, отправившись однажды по делам, он вернулся и уселся на кухне с моей матерью, обхватив руками голову. Ибо встретил своего брата Луиса в переулке у Бейсингхолл-стрит. Тот, опустившись на колени, что-то колол кинжалом. Рядом стояла ручная тележка, полная пушистых кошачьих телец. Напомню вашему лордству, что приказ лорда-мэра и олдерменов строго-настрого запрещал держать свиней, собак, кошек, ручных голубей — переносчиков заразы. Всех их велено было уничтожать, для чего были назначены специальные люди…"

Читая эту фразу, я вспомнил, что видел этот приказ в черной рамке на стене пивной, посетители которой недовольно ворчали по этому поводу.

"Завидев такую картину, отец поспешил дальше, а Луис окликнул его и со смехом спросил: что, мол, братец, теперь ты меня побаиваешься? Кошка все дергалась, он наступил ей на шею и пошел по грязному, скользкому переулку. Шляпа его мелькала на фоне дымного желтого неба. Отец спросил, не опасается ли он заболеть, Луис сказал, что раздобыл у могучего некроманта в Саутворде зелье, которое делает его неуязвимым.

Действительно, тогда ходило множество всевозможных снадобий, напитков, амулетов (на чем разбогатели знахари), но никого они не спасали, мертвецы так и лежали в чумных повозках с амулетами на шее. Впрочем, его зелье, похоже, было изготовлено самим дьяволом, ибо все то ужасное время он пребывал в целости и сохранности, постепенно теряя рассудок от того, чем осмеливался заниматься среди мертвых и умирающих. Этого я повторять не стану, скажу только вашему лордству, что со временем его стали бояться пуще самой чумы и не пускали ни в одну пивную.

Вскоре отец мой про него забыл, ибо 21 августа мастер Оуэн, батюшка вашего лордства, заболел, встав из-за стола после обеда.

Сэр Ричард немедля приказал перевести мастера Оуэна в каменный домик, чтобы не заразились другие. Там ему застелили постель самым лучшим тончайшим бельем, и он лежал со стонами средь лакированной мебели, золота и серебра, а сэр Ричард с ума сходил. Договорились (хотя и в нарушение закона) не сообщать ни слова совету; ухаживать за больным решили сам сэр Ричард и мой отец; хирурга приглашали тайно, взяв с него клятву молчать.

Целый месяц они неусыпно дежурили у постели. (Кажется, несколько дней спустя жена сэра Ричарда родила мертвого младенца.) Доктор Ходжес ежедневно посещал мастера Оуэна, лежавшего с обритой наголо головой, делал кровопускание, ставил клистиры, на час усаживал его в постели, чтобы легче дышалось. И в самый жуткий разгар чумы, на первой неделе сентября, уведомил, что кризис миновал, больной идет на поправку.

В тот вечер сэр Ричард с женой и дочерью чуть сами не умерли от радости. Мы преклонили колена и возблагодарили Бога.

Среди ночи б сентября отец мой поднялся и пошел дежурить при Мастерс Оуэне. Идя с факелом в руке через двор, он увидел перед домиком стоявшего на коленях мужчину, который скребся в дверь.

Сидевший с больным сэр Ричард решил, что это стучит отец, и пошел открывать. В тот самый миг мужчина с трудом встал, повернулся, и отец мой узнал Луиса Плейга, как-то странно вертевшего головой. Подняв факел повыше, он заметил у него на шее огромную чумную язву. Прямо на глазах язвы начали набухать и на лице, а сам Луис Плейг стал визжать и кричать.

Сэр Ричард, открыв дверь, спросил, что происходит. Луис, ничего не ответив, метнулся к дверям, но отец мой ткнул факелом ему в лицо, как бешеному зверю. Тот упал, покатился, моля: «Ради бога, брат, неужели ты меня выгонишь умирать?» Сэр Ричард стоял, окаменев от ужаса, не в силах захлопнуть дверь. Отец крикнул сводному брату, чтобы тот отправлялся в чумной дом, иначе он сожжет его вместе с заразой. Луис отвечал, что его туда не пустили, обругали и прокляли, никто его видеть не хочет, придется умирать в сточной канаве… Отец стал его прогонять, он вдруг собрался с силами, выхватил кинжал, бросился к двери, которую сэр Ричард едва успел закрыть, несколько раз ударил в створку и побежал по двору. Отцу пришлось кликнуть подмогу — полдюжины парней с факелами выгнали Луиса, убегавшего с дикими воплями. Когда крики смолкли, его обнаружили мертвым под деревом.

Там же и закопали на глубине полных семь футов, ибо, если вызвать чумную повозку, пришлось бы признаться, что в доме чума, и его взяли бы под стражу. И на улицу выбросить побоялись — как бы кто не увидел и не доложил. Но мой отец слышал, как Луис перед смертью кричал на весь двор, угрожая вернуться, найти способ проникнуть в дом и заколоть любого, кого встретит, как тех самых кошек. А если сил не хватит, то он вселится в тело какого-нибудь домочадца или самого хозяина…

В ту самую ночь мастер Оуэн слышал, как он (или его оболочка) бьется в дверь, точно огромная летучая мышь, пытаясь пробить ее кинжалом.

Итак, милорд, поскольку Вы просили меня рассказать о сем кошмаре и муках…"

Что-то — до сих пор не знаю, что именно, — заставило меня оторваться от письма. Вокруг клубились зловещие образы, казалось, будто я не здесь, а в семнадцатом веке. Я встал, пристально огляделся…

Во дворе раздавались шаги, снаружи, в галерее, слышался скрип, шорох.

А потом резко и неожиданно, словно в предсмертной судороге, ударил колокол.

Глава 6

Это было предвестие. Поскольку с колокольного звона началось расследование одного из самых ошеломляющих и загадочных дел об убийстве, я буду очень тщательно подбирать выражения, не преувеличивая, не уводя читателя на ложный путь — по крайней мере, не дальше, чем мы сами по нему зашли, — чтобы предоставить ему замечательную возможность самому поломать голову над явно неразрешимой загадкой.

Замечу первым делом, что колокол звонил не громко. Даже сильная рука, дернув проволоку, не добилась бы четкого звука, ибо колокол сплошь был покрыт толстым слоем ржавчины и грязи. Он низко ухнул, дребезжа, затем послышался тихий скрип, потом другой удар — чуть громче шепота. Меня испугало лишь то, что в доме прозвучал внезапный сигнал тревоги. Я вскочил с легкой тошнотой в желудке и выбежал через дверь в галерею.

В лицо ударил свет, луч моего фонаря пересекся с фонариком Мастерса. Инспектор, очень бледный, стоял в дверях, выходивших во двор, и оглядывался на меня через плечо.

— Идите за мной, — прохрипел он, — и держитесь поближе… Стойте!

До нас донеслись громкие голоса, поспешный топот, на выходе из галереи замелькали зажженные свечи. Первым появился майор Фезертон с заметным брюшком и довольно диким взглядом, за ним Холлидей с Мэрион Латимер. Мимо них проталкивался Макдоннел, крепко держа под руку рыжеволосого Джозефа.

— Мне хотелось бы знать… — прохрипел майор.

— Назад! — приказал Мастерс. — Все стойте на месте и не шевелитесь, пока я не позволю. Нет, не знаю, в чем дело. Покарауль их, Берт. Пойдемте, — бросил он мне.

Мы спустились по трем ступенькам на скользкий двор, посвечивая вокруг. Дождь недавно кончился, кругом разлилось густое море грязи, которое кое-где волновалось, но дальше двор шел под небольшой уклон, и там, где мы стояли, луж почти не было.

— С этой стороны у каменного домика никаких следов, — буркнул Мастерс. — Посмотрите! Кроме того, я сам был возле него. Шагайте за мной след в след.

Бредя через двор, мы разглядывали нетронутую грязь.

— Эй вы, там! — крикнул инспектор. — Дартворт! Немедленно откройте дверь!

Ответа не последовало. Теперь огонь мерцал в оконцах гораздо слабее. Последние несколько футов до двери мы пробежали бегом. Дверь была низкая, но необычайно прочная, из толстых дубовых досок, обитых ржавым железом, с выломанным замком, запертая в данный момент на новый висячий замок.

— Я и забыл про чертов замок, — пропыхтел Мастерс, пытаясь сорвать его. Он толкнулся плечом в створку — безуспешно. — Берт! Эй, Берт! Раздобудь у кого-нибудь ключ от замка и неси сюда!… Пойдемте, сэр, к окнам. Вон туда идет проволока от колокола. Тут должен быть тот самый ящик или еще что-нибудь, куда влезал юный Латимер, когда тянул проволоку. Что?… Исчез, клянусь Богом! Посмотрим…

Мы бросились за угол домика, держась ближе к стене, и убедились в отсутствии следов перед нами. Окно размерами в квадратный фут, куда уходила проволока, находилось на высоте приблизительно в двенадцать футов. Низкие скаты крыши, выложенной толстой скругленной черепицей, не выходили за пределы стены.

— Туда не влезть, — проворчал Мастерс. Он был взволнован, тяжело дышал, от него исходила угроза. — Ящик, на котором стоял юный Латимер, должен был быть чертовски высоким, чтобы достать досюда. Может, вы меня подсадите? Я довольно тяжелый, но на одну секунду…

Удержать такой вес оказалось не так-то легко. Я уперся в каменную стену спиной, подставил руки со сплетенными пальцами. Под нагрузкой мои плечи чуть не выскочили из суставов, мы какое-то время, пыхтя, балансировали, потом Мастерсу удалось уцепиться за подоконник.

Кругом стояла тишина…

Держа в руках грязный ботинок инспектора, я неуверенно стоял у стены минут пять, как мне показалось. Вытягивая шею, я видел снизу лицо Мастерса в мерцающих отблесках огня в окне, отражавшихся в его вытаращенных глазах.

— Хватит, — слабо буркнул он.

Я со вздохом облегчения его опустил. Он неловко спрыгнул в грязь, ухватив меня за локоть, энергично вытер лицо рукавом и проговорил ровным, неторопливым, ворчливым тоном:

— Ну, все ясно, сэр. Кажется, я никогда в жизни не видывал столько крови.

— Вы хотите сказать… Дартворт…

— Правильно. Мертв. Лежит на полу. Заколотый насмерть. Рядом кинжал Луиса Плейга. Больше там никого нет. Я всю комнату видел.

— Слушайте, старина, — возразил я, — ведь никто не мог…

— Да, да, правильно. Никто не мог, — мрачно кивнул инспектор. — Вряд ли нам сейчас особенно пригодится ключ. Точно знаю — дверь заперта изнутри на щеколду, которую придерживает большой шпингалет… Говорю вам, фокус! Наверняка какой-нибудь фокус… Берт! Где ты там, черт побери?

Снова перекрестились лучи фонарей — Макдоннел, оскальзываясь, вывернул из-за угла. Сержант был совсем перепуган — я видел взгляд зеленоватых глаз, щурившихся на свету, нервно дергавшееся худое лицо. Его выражение ошеломляюще противоречило лихо сдвинутой набекрень промокшей шляпе, утратившей всякую форму.

— Вот, сэр, — выдавил он. — Ключ нашелся у младшего Латимера. Держите. Что-нибудь… — Макдоннел спрятал другую руку.

— Давай. Попробуем… Что это там у тебя, черт возьми?

Сержант заморгал, выпучил глаза, потом отвел взгляд:

— Э-э-э… Ничего, сэр. Карты… знаете, игральные карты. — Он стыдливо поднял руку, как бы признавая полную неуместность своего поведения в подобных обстоятельствах.

— Вы приказали в ваше отсутствие присматривать за медиумом, а он предложил сыграть в рамми.[3]

— В рамми?…

— Так точно, сэр. Я думал, он свихнулся, совсем съехал с катушек. А он вытащил карты и…

— Ты его оставил без присмотра?

— Никак нет, сэр. — Макдоннел выпятил челюсть, взгляд его впервые приобрел спокойное и осмысленное выражение. — Клянусь, я не спускал с него глаз.

Мастерс что-то проворчал, выхватил у него ключ, однако открыть замок не удалось. Мы втроем навалились плечами на дверь, но та даже не дрогнула.

— Ничего не выйдет, — пропыхтел Мастерс. — Топоры — вот что нам нужно. Единственный способ. Да-да, Берт, он мертв! Не задавай дурацких вопросов! Трупы я узнаю с первого взгляда. Нам обязательно надо войти. Беги назад в дом и загляни в каморку с дровами, поищи хорошее бревно. Попробуем протаранить… Может, дверь прогнила до такой степени, что поддастся. Быстро! — Инспектор обрел прежнюю сообразительность и практичность, хотя до сих пор все еще не мог отдышаться. Он посветил фонариком по двору. — Поблизости от двери никаких следов… вообще нигде нет следов. Вот что мне интересно. Вдобавок я сам тут стоял, наблюдал…

— Что же происходило? — поинтересовался я. — Я читал письма…

— Ах да. Правильно. Знаете, сколько времени вы провели за чтением, сэр? — недовольным тоном спросил он и вытащил блокнот. — Кстати, напомнили, следует отметить время, когда я услышал колокол. Ровно в час пятнадцать. Ха. Ну, сэр, вы сидели, грезили, может, что-нибудь слышали… почти за три четверти часа?

— Ничего не видел и не слышал, — заверил я. — Впрочем, если вы выходили через черный ход, то, случайно, не проходили мимо кухни, где я сидел?

Инспектор круто повернулся, зажав под мышкой фонарик, который освещал страницу блокнота.

— А! Мимо вас кто-то прошел? Когда?

— Не знаю. В то время, когда я читал. Я так отчетливо это почувствовал, что вскочил и выглянул за дверь, однако никого не заметил.

— А-а-а… — довольно презрительным тоном протянул инспектор. — Секундочку. Скажите, это факт — надеюсь, вы меня понимаете: я имею в виду установленный, абсолютно реальный, неопровержимый факт, — или, скорее, впечатление? Признайтесь, у вас часто бывают фантазии.

Я подтвердил абсолютную реальность факта, и он снова зачиркал в блокноте.

— Дело в том, мистер Блейк, что это был не я. Я вышел из парадного, обошел, как вы слышали, вокруг дома… Ну а, скажем, шаги описать можете? Мужские или женские? Быстрые или медленные… припомните все, что может пригодиться.

Я ничего не мог объяснить. Шаги по кирпичному полу были едва слышны среди криков теней, оживавших в письме Джорджа Плейга. Сказал только одно: шаги показались мне торопливыми, словно кто-то хотел поскорей скрыться из вида.

— Значит, вот что происходило после того, как мы с Бертом оставили вас… Лучше все записать на бумаге. Меня начнут допрашивать, устроят настоящий ад… Запишем. Знаете, чем занималась собравшаяся компания в последние полчаса? — ехидно спросил Мастерс. — Правильно догадались — сидела кружком в темноте. Точно так, как неделю назад, когда кто-то подсунул среди чистой бумаги записку, насмерть испугавшую Дартворта. Разве я мог им помешать?

— Устроили сеанс… — понял я. — Да, но как же без Джозефа?…

— Не сеанс, а молебен. И если хорошенько подумать, все это весьма подозрительно. Никому не хотелось, чтобы там присутствовал Джозеф. Старуха настаивала, будто Дартворт специально велел Джозефу не входить в переднюю комнату, наговорила в объяснение какую-то чушь — мол, мальчишка — сильный экстрасенс и только привлечет злые силы, вместо того чтобы… не знаю. Мы с Макдоннелом допросили его. Ха. Ни от парня, ни от прочих, если на то пошло, ничего не добились. Никто ничего не стал говорить.

— Вы представились офицером полиции?

Мастерс шмыгнул носом.

— Да. И очень глупо сделал. Какое я имел право что-то предпринимать? — проворчал он. — Старая леди только руками всплеснула, воскликнула: «Так я и думала!», юный Латимер кочергой замахнулся… За меня вступился лишь один старый джентльмен. Мне было приказано убираться с молебна. Если бы не мистер Холлидеи, вообще выставили бы из дома… Кстати… Берт! — крикнул он в сторону дома. — Возьми с собой мистера Холлидея, он тебе поможет с бревном, а остальные пускай остаются на месте. Слышишь? Пусть держатся подальше отсюда.

Поднялись крики протеста, возражения, объяснения, заверения… В неверном свете высоко поднятых свечей было видно, как Макдоннел волок тяжелое бревно вниз по лестнице, Холлидеи с другого конца подхватил его, и они, спотыкаясь, направились к нам.

— Ну? — потребовал ответа Дин. — Что стряслось? Макдоннел говорит…

— Ничего он не говорит, сэр, — оборвал его Мастерс. — Берем бревно покрепче, по двое с обоих концов. Целимся в центр, попробуем пробить створку. Фонари суньте в карман, возьмитесь обеими руками. Приготовьтесь и по моей команде… давайте!

Эхо ударов гремело в замкнутом пространстве, сотрясая оконные стекла и рамы. Мы четырежды штурмовали дверь, скользя в грязи, отступая назад, вновь бросаясь вперед по команде Мастерса. Слышался треск, но сначала удары приходились в старую железную обивку. После пятой попытки луч фонарика высветил расколовшуюся поперек створку.

Запыхавшийся инспектор натянул перчатки и пролез на четвереньках в образовавшийся пролом. Я последовал за ним. Посередине двери по-прежнему держалась в петлях прочная железная щеколда. Я нырнул под нее, а Мастерс осветил дверь у себя за спиной. Удержалась не только щеколда, но и перекрывавший ее длинный крепкий ржавый шпингалет, обычный для домов семнадцатого века. Мастерс дернул его рукой в перчатке и с немалым усилием вытащил из гнезда. Врезанного замка с круглой ручкой в створке не было, только простая скоба, приколоченная снаружи гвоздями так крепко, что железная обшивка двери погнулась и потрескалась.

— Обратите внимание… — шепнул Мастерс. — Теперь замрите и оглянитесь, нет ли кого поблизости…

Я быстро огляделся вокруг, потому что, когда заползал в домик, перед глазами у меня что-то мелькнуло. Испытание не для слабонервных. Из-за плохой тяги в камине воздух был спертый, удушливый. Вдобавок Дартворт, видно, жег в топке какие-то благовония, а еще сильно пахло палеными волосами.

Камин стоял у левой стены, у той самой короткой стены прямоугольного домика, где располагалось окно, через которое Мастерс увидел труп. Огонь горел уже слабо, но спекшийся уголь источал сильный жар, демонически и маняще подмигивая. Перед камином, головой почти в топке, лежал мужчина высокого роста, со следами былой элегантности. Лежал он на правом боку, поджавшись и скорчившись, словно от боли, прижавшись щекой к полу, повернув голову к двери, как бы стараясь в последний раз взглянуть во двор. Хотя сделать этого не смог бы, даже останься в живых. Наверно, он упал лицом вниз — очки на тоненькой золотой цепочке, зацепленной за уши, разбились. Кровь заливала лицо, испачкала зубы в широко разинутом рту, скривившемся в смертельной агонии, и шелковистую темную бороду. Густые, длинные темные волосы с проседью причудливо вздыбились за ушами. Он словно о чем-то просил нас, указывая неживой левой рукой на боковую стенку камина.

Комнату освещало только мерцавшее красное пламя. Она была меньше, чем казалось снаружи, примерно двадцать на пятнадцать футов, с каменными позеленевшими стенами, кирпичным полом, перекрытая крестовым сводом из прочного дуба. Здесь недавно сделали уборку — у стены виднелась швабра с тряпкой, — но с вековой разрухой не справились. В данный момент тут стояла тошнотворная духота, сквозь каминный дым пробивался какой-то дурной запах…

Мастерс звучно протопал к трупу по кирпичному полу. Мне вспомнилась безумная фраза, звеневшая в ушах и прозвеневшая в комнате, когда я произнес ее вслух:

— Кто бы мог подумать, что в старике столько крови… Мастерс остановился. Может быть, из-за того, что я повторил слова, сказанные когда-то леди Макбет, женой шотландского тана.[4] Инспектор намеревался сделать какое-то замечание, но сдержался. В домике еще звучало эхо его шагов.

— Вон орудие убийства, — ткнул он пальцем. — Видите? Лежит сбоку от тела. Несомненно, кинжал Луиса Плейга. Стол и стул опрокинуты. Здесь никому не спрятаться… Вы немного разбираетесь в медицине, осмотрите его. Ступайте осторожно, не запачкайтесь.

Не запачкаться в крови было невозможно. Пол, стены, топка камина — все было забрызгано кровью, когда скорчившееся тело, исколотое, как манекен на солдатских штыковых учениях, ползло вперед, головой прямо в топку. Дартворт словно от чего-то бежал, дико, слепо, описывая круги, как летучая мышь, вырывавшаяся из дома, пока оно его не прикончило. Сквозь прорехи в одежде виднелись колотые раны па руке, на боку, на бедре. И самая глубокая рана — на спине. Проследив за указующей вытянутой рукой, я увидел висевший сбоку от камина осколок кирпича, привязанный в качестве груза к колокольной проволоке, и склонился над трупом.

Огонь затрещал, чуть ослаб, играя на застывшем лице, изменяя его выражение. Казалось, будто рот открывается, закрывается, забрызганные кровью запонки сияют чистым золотом. В тот момент я насчитал четыре раны на спине. Почти все неглубокие, расположены высоко, но четвертый смертельный удар пришелся прямо в сердце, под левую лопатку. Над последней раной вздулся маленький потемневший пузырек воздуха.

— Он умер не более пяти минут назад, — заключил я, и, как позже выяснилось, не ошибся в оценке. — Однако, — счел я нужным добавить, — полицейскому врачу трудно будет точно определить время. Тело лежит перед сильным огнем, который поддерживает температуру крови…

Огонь в самом деле пылал очень жарко. Я отошел на несколько шагов назад по скользким кирпичам. Правая рука трупа была согнута за спиной, пальцы крепко сжимали железное лезвие длиной дюймов восемь, с грубой чашкой эфеса, отделенной крестовиной от костяной рукоятки, на которой под пятнами крови едва виднелись буквы Л.П. Видимо, перед смертью Дартворт вырвал нож у убийцы. Я снова оглядел комнату и заявил:

— Мастерс, его никто не мог убить!…

Инспектор круто развернулся на месте:

— Ну да! Тем не менее, кто-то его убил. Я ждал от вас подобного заявления. Никто не мог проникнуть в домик и выбраться отсюда ни через дверь, ни в окна. Однако, поверьте, свершилось убийство, причем естественным, общепринятым способом, и я с Божьей помощью выясню… — Он выдохнул и расслабил могучие плечи. Безмятежное лицо внезапно помрачнело, постарело. — Должен быть какой-то ход, — упрямо повторил инспектор. — Под полом, в потолке или еще где-нибудь… Надо осмотреть каждый дюйм. Может, с какого-нибудь окна снимается решетка, может быть… я не знаю. Обязательно должен быть ход… Уходите немедленно!

Он прервался, сердито махнув рукой в сторону двери. Заглянувший в пролом Холлидей сразу заметил лежавшее на полу тело, судорожно скривился в испуге и ошеломлении, как при грубом прикосновении к свежей ране, мертвенно побледнел и, уставившись прямо в лицо Мастерсу, выпалил:

— Там, инспектор… явился патрульный… констебль. — Он с трудом подбирал слова. — Мы… нашумели с бревном, он услышал… — Дин вдруг ткнул пальцем в неподвижное тело. — Дартворт? Убит…

— Да, — кивнул Мастерс. — Уходите отсюда, сэр, только в дом пока не возвращайтесь. Передайте сержанту Макдоннелу, пусть приведет констебля сюда. Он должен сообщить в участок. Ну, держитесь!

— Все в порядке, — пробормотал Холлидей, зажав рот ладонью. — Странно. Похоже… на штыковые учения.

Мне тоже приходила в голову эта неуместная аналогия. Я снова внимательно осмотрелся вокруг. Единственным остатком былой роскоши в развалине, которую некогда украшали чудесные гобелены сэра Ричарда Сигрейва и крытая японским лаком мебель, был массивный дубовый потолок. Мастерс старательно делал заметки в блокноте, и я, следя за его взглядами, тоже кое-что отметил: простой деревянный стол, опрокинутый футах в шести от камина; перевернутый кухонный стул, на котором лежало пальто Дартворта; авторучка и несколько листов бумаги в луже крови рядом с телом; погасшая свеча в бронзовом подсвечнике, выкатившемся на середину пола; уже упомянутый осколок кирпича, привязанный к проволоке; метла и половая тряпка у стены возле двери.

Последний жуткий штрих — сожженные благовония с ароматом глицинии, стоявшим в воздухе тошнотворно-сладким туманом… Ужасное событие, общая атмосфера, клубок противоречий кричали, что очевидные факты ошибочны.

— Мастерс, — сказал я, — еще один вопрос. Почему он не кричал, когда кто-то на него напал, не поднял шума, ударил в колокол и все?

Мастерс поднял глаза от блокнота и сказал дрогнувшим голосом:

— Кричал. Точно. Я слышал.

Глава 7

— Понимаете, — продолжал инспектор, прокашлявшись, — вот что хуже всего. Будь то хороший здоровый вопль или крик, я бы немедленно бросился, чтобы предотвратить несчастье. А тут крик был негромкий, звучал все чаще и чаще… Я слышал, как Дартворт разговаривал, затем он как будто упрашивал, умолял кого-то, а потом вроде как начал стонать и кричать. Там, где вы все находились, вообще ничего не было слышно. Я услышал только потому, что был на улице, обходил вокруг дома перед тем, как…

Он вдруг замолчал, огляделся, вытер лоб серой, не по размеру большой хлопчатобумажной перчаткой.

— Признаюсь, я испугался. Однако заподозрил тут одно из условий игры, непонятно в чем заключающейся. Крик звучал чаще, чаще, пронзительней, за окном виднелись мелькавшие тени, адски страшные в красном свете. Я просто не знал, что делать. Знаете, иногда принимаешь происходящее у тебя на глазах за простую игру, хотя инстинкт настойчиво предвещает беду… Сомневаешься, стоишь на месте и лишь впоследствии с ужасом понимаешь, что надо было вмешаться… — Крупный крепкий седеющий мужчина, очутившийся в безумном мире, взмахнул руками, глядя вокруг мрачными голубыми глазами. — Сочту себя счастливчиком, если меня после этого не разжалуют, сэр. Да, я слышал крики и стоял на месте. Потом ударил колокол.

— Сколько прошло времени между ударом колокола и стихшими криками?

— Ну, скажем, минуты полторы. Должен признаться, я ошибся. Целиком и полностью.

— Крики звучали долго?

— По-моему, чуть больше двух минут. — Он что-то вспомнил, записал в блокнот, морщины на крупном лице стали глубже. — Я просто стоял у задних дверей галереи… Как чурбан, как… ну ладно. Не обращайте внимания, сэр. Меня словно что-то удерживало на месте… Ха! Понимаете, приступив к наблюдению, я вышел из парадного…

Сломанная дверь неожиданно скрипнула. В отверстие проскользнул сержант Макдоннел, за ним полицейский, шлем и широкий черный дождевик которого как бы заполнили всю комнату. Он невозмутимо отдал честь Мастерсу и проговорил скрипучим «военным» голосом с неопределимым акцентом:

— Слушаю, сэр. Доложить в районное управление. Срочно.

Вытаскивая из кармана блокнот, констебль с шуршанием распахнул дождевик, и под этой завесой я выскользнул в пролом.

После душной зловонной комнатки даже во дворе пахло свежестью. Небо прояснилось, виднелись звезды. Неподалеку стоял Холлидей, курил сигарету.

— Значит, свинью закололи, — проговорил он обыденным утвердительным тоном.

Я удивился, не заметив в нем ни нервозности, ни показного легкомыслия. В свете вспыхнувшей сигареты я уловил довольно насмешливый взгляд.

— Причем точненько по сценарию — кинжалом Луиса Плейга. Блейк, для меня это великий вечер. Я серьезно.

— Потому что Дартворт мертв?

— Н-нет… Потому что игра раскрыта целиком и полностью. — Он вздернул обтянутые плащом плечи. — Слушайте, вы, наверно, прочли жуткую историю? Мастерс говорит, вы сидели и внимательно читали. Давайте рассуждать здраво. Я никогда реально не верил в этот бред насчет «одержимости» и являющегося привидения, но, признаюсь, побаивался. Теперь все прояснилось… Боже мой, до конца прояснилось! Благодаря трем вещам.

— Каким же?

Он задумался, глубоко затягиваясь сигаретой. Позади препирались Мастерс с Макдоннелом, слышался тяжелый топот.

— Во-первых, старина, мнимое привидение окончательно разоблачило себя, убив Дартворта. Пока «дух» лишь царапался в дверь, стучал в окна, мы пугались и нервничали. Но, как ни странно, мы сразу же превратились в скептиков, когда он кого-то прикончил обычным смертоносным орудием. Пожалуй, было бы гораздо эффектней, если бы он пару раз замахнулся кинжалом на Дартворта, и тот умер бы от страха. Дух с кинжалом годится для верующих в спиритизм, но с точки зрения здравомыслящего человека это полный абсурд. Все равно как если бы дух адмирала Нельсона вышел из гробницы в соборе Святого Павла, чтобы своей подзорной трубой разбить туристу голову. Ох, знаю… Если вам угодно, чудовищное преступление. Жестокое убийство, за которое кого-то повесят. Но что касается привидения…

— Ясно. А второе?

Холлидей склонил набок голову, глядя куда-то на крышу каменного домика. Хотел фыркнуть, однако сдержался в присутствии смерти.

— Очень просто. Мне чертовски хорошо известно, приятель, что в меня ничего не «вселилось». Я все время сидел в темноте на жестком неудобном стуле, притворяясь погруженным в молитву… В молитву, представьте себе! — повторил он с неким удивлением и одновременно удовольствием, точно сделал открытие. — За Дартворта. Тут во мне проснулось чувство юмора… И переходим к третьему пункту. Поговорите с молившимися, особенно с Мэрион и тетушкой Энн, почувствуйте атмосферу — вы будете поражены. Знаете, как они реагировали на известие о смерти Дартворта?

— Как?

— Вот именно. — Он возбужденно дернулся, отшвырнул сигарету и снова взглянул мне в глаза. — Вы думаете, объявили его мучеником? Упали в обморок? Нет! Они почувствовали облегчение, уверяю вас! Облегчение! Все! Может быть, кроме Теда, который до конца своих дней будет верить, что с Дартвортом расправился дух… А остальные будто избавились от какого-то гипнотического влияния. Блейк, что за безумная, извращенная психология все это спровоцировала? Что за…

В разбитую дверь просунулась голова Мастерса и таинственно шикнула. Вид у него был еще более озабоченный.

— У нас много дел. Сейчас явится полицейский врач и фотографы, нагрянут репортеры… Пока надо кое-что выяснить. Слушайте, сэр, окажите любезность, вернитесь в дом, поговорите с людьми. Допрашивать в полном смысле слова не надо. Пусть свидетельствуют по собственной воле. Никого не отпускайте до моего прихода. Ничего не рассказывайте, кроме того, что Дартворт мертв. Не сообщайте никаких подробностей, которые мы объяснить не способны, ясно, да?

— Что будет дальше, инспектор? — поинтересовался Холлидей.

Мастерс оглянулся на него.

— Знаете… произошло убийство, — проговорил он веско, хрипло, с легкой заминкой, свидетельствовавшей о зародившихся подозрениях. — Вы когда-нибудь были под следствием, сэр? Вот именно. Я бы не назвал подобную процедуру милым развлечением.

Холлидей, как бы внезапно решившись, шагнул к двери, остановился прямо перед Мастерсом, привычным жестом вздернул плечи и уставился на него карими, несколько выпученными глазами.

— Инспектор… — произнес он и помедлил, словно припоминая заготовленную заранее речь, потом быстро затараторил: — Инспектор, надеюсь, мы все понимаем друг друга. Я знаю, что совершено убийство, и не могу не думать об огласке, о прочих ожидающих нас неприятностях, о куче тупоголовых болванов, перед которыми мы предстанем на коронерском следствии… Нельзя ли избежать этого с вашей помощью? Только не принимайте меня за наивного дурачка. Несомненно, в убийстве Дартворта заподозрят кого-то из членов собравшегося кружка. Но ведь вы понимаете, не так ли?… Его не мог убить преданный почитатель. Боже милостивый, кому надо было его убивать? Кроме меня, разумеется… — Холлидей медленно поднял палец и ткнул себя в грудь, вытаращив глаза.

— Да-да, — устало вздохнул Мастерс, — возможно, возможно… Но я, мистер, обязан исполнить свой долг. К сожалению, подозрений снять ни с кого не смогу. Если только… вы сами не признаете себя виновным в убийстве. Признаете?

— Боже сохрани! Я только говорю…

— Ну что же… — Мастерс укоризненно покачал головой. — Что же… Извините, сэр. Мне надо работать.

Холлидей стиснул зубы так, что на скулах взбухли желваки, с улыбкой взял меня под руку и повел к дому.

— Да-да… Инспектор определенно посматривает на кого-то из нас. Однако, старина, меня это ничуть не пугает. Нисколько! — Он запрокинул голову и захохотал в небеса, трясясь в молчаливой пугающей радости. — Сейчас объясню почему. Напомню, мы сидели в темноте, все вместе. Если Мастерс не уличит в преступлении малыша Джозефа, что он в первую очередь постарается сделать, то обрушится на одного из присутствовавших. Понимаете? Примется утверждать, будто в течение двадцати с лишним минут, когда в передней комнате было темно, кто-нибудь встал и вышел украдкой.

— А кто-нибудь действительно выходил?

— Я не знаю, — совершенно спокойно ответил Холлидей. — Без сомнения, кто-то поднимался со стула. Я слышал скрип. Дверь открылась и закрылась. Больше утверждать наверняка ничего не могу.

Пока что, совершенно очевидно, ему не были известны необъяснимые или, если угодно, труднообъяснимые обстоятельства гибели Дартворта. Впрочем, меня поразили более чем сверхъестественные детали нарисованной им картины.

— Ну и что? — спросил я. — Знаете, тут нет ничего смешного. Если посмотреть, сплошное безумие. Только сумасшедший пошел бы на такой риск в комнате, полной народу. Разве можно хохотать над этим до колик?

— Можно.

Лицо его в звездном свете было почти нечеловечески бледным, фантастически радостным, потом стало серьезным. Он кивнул.

— Видите ли, дело в том, что мы с Мэрион сидели в темноте, держась за руки. Бог свидетель, коронерский суд от Души позабавится. Я заранее слышу их смешки. Только в этом, приятель, все равно придется признаться, поскольку это алиби. Видимо, больше ни у кого его нет, так что всех остальных заподозрят в убийстве. Знаете, замечательно, что у меня оно есть. Впрочем, это значения не имеет. Мою любимую, свет моей жизни никто не сможет обвинить. Пусть сажают в тюрьму старика Фезертона, тетю Энн, кого угодно…

Кто-то впереди окликнул нас, и Холлидей торопливо метнулся туда. В старой кухоньке перед входом в галерею, где я читал письма, по-прежнему горели свечи. В створке задней двери возник высокий девичий силуэт в длинном пальто. Мэрион споткнулась на лестнице, Холлидей подхватил ее, крепко обнял. Бесслезно всхлипывая, задыхаясь, она пробормотала:

— Он убит, Дин… Убит! Я должна горевать, а никакого горя не чувствую…

Голос ее задрожал и прервался. Мерцающий свет играл на золотистых волосах, на дверной створке, на серых обветшавших стенах. Холлидей хотел что-то сказать, но лишь встряхнул девушку за плечи и пробормотал:

— Не ступай в грязь, ноги промочишь…

— Ничего, я нашла и надела калоши… Ох, что же я хотела сказать… Да, дорогой, пойди поговори с ними…

Подняв голову, она увидела меня и пристально посмотрела мне в лицо. В неярком свете все детали этой шарады казались отдельными фрагментами: лицо в тени, блеск зубов, неясный жест… Такой в тот момент представала передо мной Мэрион Латимер. Она высвободилась из рук жениха и тихо спросила:

— Вы полицейский, не правда ли, мистер Блейк? Или что-нибудь в этом роде, как Дин говорит… Пожалуйста, пойдемте с нами. Предпочитаю иметь дело с вами, а не с тем ужасным сержантом…

Мы стали подниматься по лестнице, девушка спотыкалась в слишком больших калошах. У кухонной двери я жестом остановил своих спутников. Там было кое-что интересное. В комнатке сидел Джозеф.

Он устроился па том же ящике, на котором сидел я, читая бумаги, и, поставив локти на верстак, подпирал голову руками с растопыренными, торчавшими над ушами пальцами. Он тихо дышал с полузакрытыми глазами. В свете четырех свечей отчетливо выступали из темноты лицо, тонкие грязные руки и тощая шея.

Лицо юношеское, неопределившееся, с мелкими чертами, с нечистой веснушчатой кожей вокруг курносого носа и широких распущенных губ. Короткостриженые светло-рыжие волосы падали на лоб. Ему было, наверное, лет девятнадцать — двадцать, а выглядел он на тринадцать. На верстаке перед ним были разложены веером засаленные игральные карты и лежали письма, которые я читал, но он в них не заглядывал, а тупо смотрел на свечу, чуть раскачиваясь; отвисшие губы двигались, что-то лепетали, но нельзя было разобрать ни единого слова. Одежда в невыносимо яркую красную клетку придавала ему еще более нелепый, фантастический вид.

— Джозеф, — негромко окликнул я его. — Джозеф!

Открытая ладонь шлепнулась на верстак. Он медленно оглянулся, всмотрелся… Лицо его нельзя назвать абсолютно тупым, в других обстоятельствах оно казалось бы вполне осмысленным, даже умным. Глаза затянуты какой-то пленкой, сузившиеся зрачки почти не видны, белки вокруг радужки пожелтели. Остановив и сфокусировав на мне взгляд, он съежился, на широких губах заиграла вымученная улыбка. Глядя на него несколько часов назад при свете электрического фонарика, я видел спокойного, туповатого, совершенно неинтересного пария. Теперь он выглядел по-иному.

Я снова его окликнул, осторожно шагнул вперед.

— Все в порядке, Джозеф. Все хорошо. Я врач…

— Не троньте меня! — проговорил он негромко и слегка пригнулся, словно собираясь нырнуть под верстак. — Сейчас меня не трогайте…

Я взял его за руку, пощупал пульс, пристально посмотрел в глаза (прекрасный гипнотический прием), он задрожал, задергался, отодвигаясь назад. Судя по пульсу, тот, кто вкатил ему дозу морфия, несколько переборщил. Впрочем, опасность ему не грозила, ибо он к этому явно привык.

— Успокойся, не буду. Тебе плохо, Джозеф. И часто бывает плохо, не правда ли? Естественно, ты принимаешь лекарство…

— Пожалуйста, сэр… — Он снова поджался, пригнулся, бросил на меня умоляющий взгляд. — Прошу вас, мне уже хорошо, сэр, спасибо. Пожалуйста, отпустите меня. — Парень вдруг затараторил тоном маленького школьника, который торопливо оправдывается перед учителем: — Я все уже знаю! Сейчас расскажу… Поверьте, я не хотел ничего плохого! Он велел нынче не делать укол, а я все-таки сделал, потому что знал, где он прячет коробку со шприцем. Поэтому нашел… но укол сделал совсем недавно, сэр! Всего несколько минут назад…

— Ты ввел лекарство в вену?

— Да, сэр! — Рука с детской поспешностью дернулась к внутреннему карману, словно он, чтобы загладить вину, торопился подтвердить свои признания. — Вот, смотрите…

— Джозеф, мистер Дартворт делал тебе уколы?

— Да, сэр. Перед сеансами… Потом я входил в транс. Это помогало собрать силы, хотя я, конечно, не знаю, потому что ничего никогда не видел… — Джозеф расхохотался. — Наверно, не надо было вам этого говорить. Мне было приказано никому не рассказывать. Кто вы такой? А сегодня я решил вколоть двойную дозу, лекарство мне правится, а двойная доза еще больше. Ясно? — Затуманенный взгляд метнулся в сторону и снова остановился на мне.

Мне хотелось оглянуться, увидеть реакцию Холлидея и девушки на признание Джозефа, но я боялся отвести от него глаза. Двойная доза развязала ему язык. Может быть, мы услышим правду.

— Разумеется, Джозеф. Я ни в чем тебя не упрекаю. — Он смотрел на меня с благодарностью. — А как твоя фамилия, полное имя?

— Разве вы не знаете? Ну тогда никакой вы не врач!… — Он слегка отстранился, подумал, наконец сказал: — Джозеф Деннис.

— Где ты живешь?

— Понял! Вы — новый доктор. Точно. Я живу в Брик-стопе, Лафборо-роуд, дом номер 401-Б.

— Родные у тебя есть?

— Есть миссис Суини, — неуверенно пробормотал он. — Родных, кажется, нету… Не помню. Помню только, еды мне всегда не хватало. Помню девочку с золотистыми волосами, на которой я хотел жениться, да нам с ней было всего по восемь лет… Не знаю, что с ней стало, сэр. Миссис Суини есть…

— Как ты познакомился с мистером Дартвортом?

Для ответа на этот вопрос потребовалось больше времени. Как я понял, миссис Суини, его опекунша, давно была знакома с Дартвортом. Именно она убедила Джозефа в том, что он обладает великой экстрасенсорной силой. Однажды она вернулась домой вместе с мистером Дартвортом «в пальто с меховым воротником, в блестящей шляпе, в длинном автомобиле с аистом на капоте». Они говорили о Джозефе, и кто-то из них сказал: «Он никогда не станет шантажировать». По мнению Джозефа, было это три года назад.

Пока Джозеф покорно описывал гостиную в доме помер 401-Б на Лафборо-роуд, особо остановившись на дверной занавеске из бусин, Библии с золотыми застежками, лежащей на столике, мне все время хотелось оглянуться на пришедшую со мной пару. Неизвестно, как другие поклонники Дартворта отнесутся к разоблачающему свидетельству, которое Джозеф впоследствии, возможно, не захочет повторить. Было видно, что парень почти на пределе. Через минуту-другую замолчит, надуется, испугается, может быть, даже придет в ярость. Я на него тихонечко поднажал.

— Не бойся, мистер Дартворт не рассердится. Доктор ему объяснит, что тебе требовался укол…

— А-а-а!

— …и еще, естественно, добавит, что ты не обязан выполнять любой приказ мистера Дартворта… Слушай, приятель, что он сегодня велел тебе делать?

Джозеф сунул в рот толстый большой палец и начал сосать. Потом многозначительно понизил голос, как бы подражая Дартворту, и объяснил:

— Слушать, сэр. Слушать. Вот что он мне приказал, сэр.

Парень несколько раз кивнул с победоносным видом.

— Что слушать?

— Тех, кто тут собрался. Если захотят сесть в кружок, не сидеть вместе с ними, только все время слушать. Правда, сэр. Он сам точно не знал, но боялся, что кто-то тихо выйдет из дома и нападет на него… — Глаза его совсем затуманились. Видно, Дартворт описывал угрозу, не жалея красочных и ужасных подробностей. Очевидно также, что он хорошо был знаком с применяемыми в медицине способами гипнотического внушения. — Тайком выскользнет… А я должен увидеть, кто…

— Дальше, Джозеф.

— Мистер Дартворт напомнил, сколько добра он мне сделал, деньги платил за меня миссис Суини, я это должен помнить и узнать, кто выйдет… Но понимаете, сэр, я лекарство принял и в карты хотел поиграть. Потом картинки ожили, особенно две красные дамы. Поднеси их к свету, покрути — и увидишь такие цвета, каких сроду не видел…

— Он ждал, что кто-то тайком выйдет из дома?

— Он…

И без того слабый рассудок совсем сдал. Парень отвернулся, схватил карты, принялся торопливо перебирать их. Тонкие пальцы вытащили бубновую даму. Он поднял глаза, глядя мимо меня, жалобно заскулил, поднялся, попятился…

— Простите, сэр, больше говорить не хочу. Если желаете, можете меня побить, как другие, но больше я говорить не хочу.

Он рывком проскользнул мимо ящика, ревниво зажав в руке карту, и шмыгнул в тень.

Я круто обернулся. Мэрион Латимер с Холлидеем стояли рядом друг с другом, она держала его под руку, оба пристально смотрели на бледного Джозефа, который жался к стене. Холлидей смотрел прищурившись, скривив губы, то ли с жалостью, то ли с презрением, и крепче прижимал к себе девушку. Мне показалось, что она дрожит, — по-видимому, чувство облегчения вызвало слабость во всем ее теле, глаза, привыкнув к слабому освещению, стали больше, даже угловатая красота смягчилась, крутые локоны белокурых волос распустились. Переведя взгляд, я заметил, что слушателей прибавилось.

В дверном проеме стояла еще одна фигура.

— Ну что же! — хрипло воскликнула леди Беннинг, приподняв верхнюю губу.

Лицо ее избороздили глубокие морщины, что резко контрастировало с идеально уложенными волнами седых волос и черной бархоткой на шее. Черные глаза впивались в меня. Она почему-то опиралась на зонтик, затем внезапно взмахнула им и стукнула в стену.

— Идите в переднюю комнату, — визгливо прокричала старуха, — и спросите, кто из нас убил Роджера Дартворта!… О боже мой, Джеймс, Джеймс!… — пробормотала она и вдруг заплакала.

Глава 8

В передней комнате передо мной предстали пять человек.

В данный момент интересней всего было видеть, как самоуверенная старая леди разваливается па куски вместе с безмятежной восковой маской у нее на лице. Она словно рассыпалась и не могла собраться. Кроме душевных переживаний, на то были и физические причины. Сидя у камина в красном одеянии, кивая, леди Беннинг, то ли хромавшая, то ли страдавшая от болей в ногах, о чем можно было судить по легкой паралитической слабости, казалась статной женщиной, как бы позирующей для портрета, прочно вжившись в роль маркизы Ватто. А как только встала и неуверенно зашагала, превратилась в дряхлую, жалкую, обезумевшую старуху, потерявшую любимого племянника. По крайней мере, такое у меня возникло впечатление, хотя в ней более, чем в других, чувствовалось присутствие духа.

Она села в то же самое кресло, где сидела раньше, рядом с дымным, давно погасшим камином, под шестью свечами, горевшими в разоренной комнате. Не вытаскивая носового платка, закрыла рукой припухшие, полные слез глаза и молчала, тяжело дыша. Рядом с ней стоял майор Фезертон, испепеляя меня взглядом. По другую сторону камина расположился Тед Латимер с кочергой в руке.

Я чувствовал себя неловко, встретившись с ними лицом к лицу, поскольку все присутствовавшие в комнате были заметно испуганы.

— Ну, сэр! — прогремел майор Фезертон, решив сразу взять быка за рога, но тут же замолчал.

Весьма импозантный, по крайней мере при хорошем освещении, одетый в строгое пальто, почти скрывавшее брюшко, он слегка откинулся назад. Склоненная набок голова со сверкающей лысиной абсолютно не соответствовала обмякшей физиономии цвета портвейна, с крупным носом и дряблым подбородком, который во время речей майора вываливался за воротник. Одна рука была по-ораторски заложена за спину, другая дергала седые усы. Бледно-голубые глаза рассматривали меня из-под седых бровей, которые следовало бы причесать. Он закашлялся. На лице появилось непонятное примирительное выражение, словно майор хотел хмыкнуть: «Гм!» За всеми этими признаками волнения чувствовалось искреннее недоумение, неподдельная нервозность, чисто британское смущение. Я ждал, что он воскликнет: «Черт побери, пусть кто-нибудь другой говорит!»

Леди Беннинг всхлипнула, и он ласково коснулся ее плеча.

— Сэр, нам сообщили о смерти Дартворта, — прохрипел майор. — Что ж, дело плохо. Чертовски плохо. В этом я вам откровенно признаюсь. Как это произошло?

— Его закололи, — объявил я. — В каменном домике, как вам известно.

— Закололи?… Чем? — быстро спросил Тед Латимер. — Кинжалом Луиса Плейга?

Юноша рывком подтащил к себе стул, уселся на него верхом, изо всех сил стараясь сохранять хладнокровие. Галстук сбился набок, тщательно причесанные волнистые золотистые волосы были запачканы грязью.

Я кивнул.

— Проклятие, скажите же что-нибудь! — рявкнул майор, махнув рукой, и снова мягко положил ладонь на плечо леди Беннинг. — Давайте. Никому из нас это не нравится. Когда выяснилось, что приглашенный Дином приятель, тот самый Мастерс, не кто иной как офицер полиции…

Тед сверкнул глазами на Холл идея, который рассеянно раскуривал сигарету, но встретился взглядом с сестрой и махнул перед лицом рукой, словно отгоняя муху.

— …это уже было плохо, — продолжал майор. — Совсем на тебя не похоже, Дин. Грубое нарушение правил… Из ряда вон выходящее…

— Я бы сказал, предвидение, сэр, — возразил Холлидей. — Теперь вам не кажется, что я правильно сделал?

Фезертон открыл рот и снова закрыл.

— Ох, послушайте! Мне никогда не нравились эти проклятые фокусы. Я простой человек и хочу знать, на каком свете нахожусь. Прошу прощения у дам за такие слова, но это правда. Никогда не одобрял подобных увлечений, не одобряю и не буду одобрять, Бог свидетель! — Он был раздражен, но взял себя в руки, взглянув на леди Беннинг, и переадресовал тираду мне: — Ну, сэр, давайте, в конце концов! Надеюсь, мы тут все говорим па одном языке. Леди Беннинг знакома с вашей сестрой. — В его тоне прозвучала нотка упрека. — Больше того, по словам Дина, вы служили в Третьем отделе разведывательного управления. Черт побери, я знаю вашего шефа, которого звали Майкрофтом. Хорошо знаю. Вам же наверняка не захочется впутывать нас в безобразный скандал, который за всем этим последует…

Был единственный способ заставить этих людей говорить правду. Когда я завершил объяснения, майор прокашлялся.

— А… ладно. Я имею в виду, не так все плохо. Значит, вы не из полиции? И не станете подвергать нас нелепым допросам. Так? Постараетесь помочь, если полиция… э-э-э… за кого-то возьмется…

Я кивнул. Мэрион Латимер бросила на меня странный взгляд синих глаз, как будто что-то вспомнила, и четко проговорила:

— И разгадка, по-вашему, кроется — как вы сказали? — в каких-то других связях Дартворта… скажем, в прошлом…

— Чушь! — буркнул Тед с громким смешком уличного мальчишки, который швырнул в окно камень и удирает.

— Именно так я сказал. Но сначала вы все должны честно ответить на один вопрос…

— Спрашивайте, — согласился майор.

Я оглядел собравшихся:

— Может кто-нибудь откровенно признаться, будто до сих пор верит, что Дартворта погубили сверхъестественные силы?

Игра в «правду» популярна среди подростков, жаждущих выудить смешные секреты, хотя в нее любят играть даже взрослые с определенным складом ума, внимательно наблюдая за результатами. Смотри в глаза собеседникам, следи за жестами, формулировкой фраз, подмечай искусную, изощренную ложь, неубедительную искренность… Зная характер людей, о многом можно догадаться. Задав этот щекотливый вопрос, я как раз вспомнил о компании юнцов, играющих в «правду».

Все переглянулись. Даже леди Беннинг замерла, по-прежнему закрывая глаза унизанными кольцами руками, но, возможно, подглядывая сквозь пальцы. Она содрогнулась, то ли всхлипнула, то ли застонала и беспомощно откинулась на спинку кресла в своей пышной красной накидке.

— Нет! — вскричал майор Фезертон. Напряжение разрядилось.

— Молодец, — проворчал Холлидей. — Давай, старушка, говори. Избавимся от привидений и домовых. Выкладывай, как на духу.

— Я… не знаю, — запнулась Мэрион, глядя в топку камина с мрачной и недоверчивой полуулыбкой. Потом подняла глаза. — Честно, не знаю… Впрочем… Понимаете, мистер Блейк, вы поставили нас в такое положение, что мы, сказав «нет», выглядели бы полными идиотами. Постойте! Скажу по-другому. Не знаю, верю ли я в сверхъестественное или нет. Пожалуй, верю. Есть что-то в этом доме… — Она быстро огляделась вокруг. — Я… была не в себе, но здесь есть что-то ужасное, неестественное. А если вы спросите, считаю ли я мистера Дартворта обманщиком, отвечу «да»! После рассказа того мальчика Денниса… — Она передернулась.

— Тогда, дорогая мисс Латимер, — пробубнил майор, потирая подбородок, — почему, ради всего святого…

— Понимаете ли? — тихо, с улыбкой сказала она. — Вот что я имею в виду. Дартворт мне не нравился. Можно даже сказать, я его ненавидела. За манеру речи, за поведение, ох, не могу объяснить… Я слышала о людях, которые подпадали под власть врачей. Вот и он был таким уникальным врачом, отравляющим вас… — Девушка мельком взглянула на Холлидея и быстро отвела глаза. — Ну… ужасно говорить так, но ты как будто видишь личинок, кишащих на знакомых… любимых людях! Прямо какие-то колдовские чары, как в старых книжках… Он мертв. И мы все свободны, а я и хотела быть свободной!

Лицо ее вспыхнуло, поток слов ускорился до неразборчивости. Тед издал ехидный смешок:

— Я бы на твоем месте, ангел мой, придержал язык. Ты как раз излагаешь мотивы убийства.

— Эй-эй! — оборвал его Холлидей, вытащив изо рта сигарету. — Хочешь, чтобы я тебе морду набил?

Юный интеллектуал испытующе посмотрел на него, осторожно попятился, поглаживая пробивающиеся усики. Он казался бы смешным, если бы не фанатичный огонь в глазах.

— О, если уж до того дошло дело, старик, у всех у нас были мотивы. Может быть, кроме меня, что плохо, ибо я нисколько не возражаю против обвинений в мой адрес. — Демонстрируя очень знакомое высокомерие обитателя фешенебельного района Челси, Тед, по-моему, заметил легкую гримасу Холлидея, после чего лицо его отвердело, и он быстро продолжил: — Тем более, что никого никогда не смогут арестовать. Да, я верил Дартворту и до сих пор верю! Вижу, как все вы жутко засуетились и завиляли, как только кто-то упомянул о полиции. Пусть она приходит. В определенном смысле, я даже рад. Правда откроется всему свету и тем занудам, что вечно стараются воспрепятствовать любому научному прогрессу. — Он тяжело сглотнул. — Отлично, отлично! Можете считать меня чокнутым, но истина восторжествует. Разве это не стоит человеческой жизни? Что значит человеческая жизнь по сравнению с научным достижением…

— Да, — перебил его Холлидей. — Похоже, жизнь человека интересует тебя только после его смерти. Что касается прочего, я этот опасный бред уже слышал. — Он пристально взглянул на своего оппонента. — Кстати, к чему ты ведешь?

Тед вытянул шею, медленно постучал пальцем по спинке кресла, покачал головой, скривился в нечаянной ухмылке.

— Только к одному, парень. К тому самому. Мы не совсем безмозглые. Слышали, как твой друг полицейский дверь выбивал, слышали многое, что было сказано, поняли тайные мысли… И пока твой Скотленд-Ярд не расскажет, как был убит Дартворт, я буду придерживаться собственного мнения.

Он с притворной беспечностью взглянул в топку камина, сощурился. Все почему-то страшно изумились, видя, как леди Беннинг выпрямилась.

Глаза ее уже высохли, но лицо было столь мрачным, что в своем платье с черными кружевами — роскошной, изысканной оболочке — она казалась карикатурной. Бог знает зачем — впоследствии я об этом припомнил — майор Фезертон наклонился, поправил накидку на ее плечах. Красной подкладки видно не стало, старая дама превратилась в темную фигуру в полумраке. Лишь браслеты на руках звякнули, когда она уткнулась локтем в ручку кресла и оперлась на кулак дряблым подбородком, глядя в потухшую топку камина. Потом задумчиво вздернула плечи.

— Спасибо, Уильям. Вы очень любезны. Да-да, мне уже лучше.

— Если вас что-нибудь беспокоит, Энн, — проворчал Фезертон, — я…

— Нет. — Она скользнула рукой по широкому плечу майора, когда тот распрямился. Даже не знаю, что перед нами разыгрывалось — комедия или трагедия. — Спросите мистера Блейка, Дина, Мэрион, — продолжала она, не поднимая глаз. — Они знают.

— Вы имеете в виду признание Джозефа, леди Беннинг? — уточнил я.

— Отчасти.

— Тогда скажите серьезно, вы никогда не подозревали Дартворта в мошенничестве?

Снаружи донеслись голоса — приветствие, чей-то ответ; зазвучали шаги. Глухой голос у парадного произнес:

— Неси свою ржавую треногу. Где, черт возьми…

Кто-то ответил, раздался смех, ноги затопали вокруг дома.

— Не подозревала? — переспросила леди Беннинг. — Никто не знал, что мистер Дартворт мошенник. Даже если так, в одном я уверена… Духи — не обман. Они настоящие. Он выступил против них, и они его убили.

Последовала пауза. Она почувствовала общее настроение, неожиданно подняла глаза и продолжила:

— Я старая женщина, мистер Блейк. Мало что уже может доставить мне радость. Я никогда не просила вас вмешиваться в мою жизнь. Но вы вторглись в нее в тяжелых сапогах, пугаете полоумных детей вроде Джозефа, топчете маленький садик. Ради милосердного Бога, друг мой, во имя Его любви, не делайте больше ничего!

Она стиснула руки и отвернулась.

— Тут есть одна ужасная деталь, — напомнил я. — Неужели вам хочется думать или вы действительно верите, что в вашего племянника может вселиться злой дух и свести его с ума?

Прежде чем ответить, она взглянула на Холлидея.

— Тебя? Ох, мой милый мальчик, я не сомневаюсь, что ты счастлив. Молод, богат, нашел прекрасную девушку… — Леди Беннинг говорила с легким злорадством, помахивая рукой, подчеркивая жестом каждое слово, и речь ее звучала пугающе, словно исходила из уст бурлескного Шейлока. — Ты здоров, у тебя есть друзья и мягкая постель по ночам. Не то что у бедного Джеймса там, на холоде. Почему бы и тебе немного не поволноваться и не поежиться? Почему бы твоей хорошенькой куколке с мягкими губками и красивым телом не пострадать и не погоревать всем сердцем? Ей это принесло бы больше пользы, чем бесконечные поцелуй. Почему бы мне это для вас не устроить?… Я не о тебе тревожилась. Я хотела очистить дом не для тебя. Для Джеймса. Джеймсу суждено оставаться па холоде, пока зло не уйдет из дома. Может быть, Джеймс и есть зло…

— Энн, милая, дорогая моя, — вставил майор Фезертон, — Господи помилуй, как же можно…

— А теперь выясняется, — продолжала леди Беннинг резким, но весьма обыденным тоном, — что Роджер Дартворт меня обманул. Очень хорошо. Но лучше бы мне догадаться пораньше.

Холлидей, недоверчиво глядя на тетку, пробормотал:

— Так это вы устроили…

Я его перебил:

— Он вас обманул, леди Беннинг?

Она колебалась, пытаясь взять себя в руки.

— Если он мошенник, значит, обманул. Если нет, все равно не изгнал зло из дома. В любом случае оно его убило. Он проиграл. А значит, обманул меня. — Леди Беннинг откинулась в кресле и конвульсивно затряслась от смеха, как будто высказала остроумное замечание. Потом утерла глаза. — Ах-ах… Не забыть бы. Хотите еще что-то спросить у меня, мистер Блейк?

— Да. И у всех прочих тоже. Как мне стало известно, неделю назад на квартире майора Фезертона состоялась неофициальная встреча. На ней мистера Дартворта уговорили продемонстрировать пишущего духа. Верно?

Старушка повернулась и дернула Фезертона за рукав:

— Разве я вас не предупреждала, Уильям?… Так и знала. Когда сюда недавно вошел офицер полиции и принялся нас запугивать, с ним был молодой человек. Очередной полицейский, который увел Джозефа. Мы не видели его в лицо, но я знаю, кто это такой. Шпион, подосланный к нам полицией, а мы приняли его как друга.

— Ох, будь я проклят! — вскочил Тед Латимер. — Что за гнусность! Берт Макдоннел, ну да! Мне показалось, что я узнал его в темноте, когда он приходил за бревном, заговорил с ним, а он не ответил… Нет, не может быть, черт возьми! Берт Макдоннел связан с полицией не больше, чем я сам. Чепуха! Фантастика… Слушайте, ведь это не правда?

Я, как мог, уклонился от ответа — посоветовал спросить у Мастерса, чтобы не отвлекаться от темы. Я видел, что Холл идей не позволяет Мэрион говорить, и, не сводя глаз с майора Фезертона, кратко изложил то, что нам было известно. Майор почувствовал себя неловко.

Я оглядел присутствующих:

— Нам сообщили, что Дартворт был явно испуган запиской…

— Да, Бог свидетель! — выпалил Фезертон, стукнув затянутым в перчатку кулаком по ладони. — Жутко. До смерти. Никогда такого не видел.

— Да… — пробормотал Тед. — Да, это наверняка Берт…

— А кто видел, что было написано на бумаге?

Молчание длилось так долго, что мне показалось, будто я не получу ответа. Леди Беннинг сидела с равнодушным видом, но подозрительно поглядывала на Теда, что-то про себя бормотавшего.

— Разумеется, куча дурацкой белиберды, — объявил майор и несколько раз прокашлялся. — Но… э-э-э… по-моему, я могу процитировать первую строчку. Не смотрите на меня такими глазами, Энн! Проклятие, я никогда не одобрял подобной чепухи и скажу вам вдобавок… те самые картины, которые вы мне велели купить… Гм, да. Теперь мне все ясно. Завтра же их сожгу… О чем я говорил? А, первая строчка. Отчетливо помню. «Я знаю, где зарыт труп Элси Фенвик»…

Вновь воцарилось молчание. Майор стоял, хрипло дыша и с каким-то самодовольным вызовом поглаживая усы. Не слышалось ни единого звука, кроме его астматического дыхания. Повторив фразу вслух, я оглядел собравшихся. Либо один из них превосходный актер, либо эта фраза ни для кого не имеет никакого смысла. Приблизительно за три минуты, показавшиеся очень долгими, прозвучали лишь два замечания. Тед Латимер с неудовольствием проворчал:

— Кто такая Элси Фенвик? — словно речь шла о совсем посторонней и неподобающей теме.

Потом Холлидей задумчиво признался:

— Никогда о ней не слышал.

Все стояли, глядя на майора, лицо которого, цвета портвейна, еще сильнее пошло пятнами, а хриплое дыхание стало громче — по-видимому, оттого, что в правдивости его слов усомнились.

А у меня в душе появилась уверенность, что один из пяти находившихся вместе со мной в этой комнате убил Роджера Дартворта.

— Ну? — отрывисто спросил Фезертон. — Кто-нибудь что-нибудь скажет или нет?

— Вы нам раньше этого не говорили, Уильям, — заметила леди Беннинг.

Фезертон сделал широкий раздраженный жест.

— Там же было женское имя, будь я проклят! — возразил он, будто сам не был в том точно уверен. — Понимаете? Женское!

Тед оглянулся в каком-то диком изумлении, словно увидел неподобающую карикатуру. Холлидей пробормотал что-то насчет мидян и персов[5]; Мэрион, сгорая от любопытства, тихо охнула. Только леди Беннинг мрачно, испытующе смотрела на них, вцепившись в воротник.

В коридоре затопали тяжелые шаги, и все обернулись. При виде вошедшего в комнату Мастерса напряжение переросло в холодную враждебность.

Инспектор был тоже враждебно настроен. Я никогда еще не видел его таким взъерошенным, озабоченным и зловещим. Пальто грязное, равно как и сбитый на макушку котелок. Он остановился в дверях, медленно оглядывая присутствующих.

— Ну что? — спросил Тед Латимер. В данных обстоятельствах в его резком тоне звучала не столько бравада, сколько детское нетерпение. — Можно нам отправляться по домам? Долго вы еще будете нас здесь держать?

Мастерс продолжал оглядываться вокруг. Затем, будто под влиянием какой-то мысли, улыбнулся и, кивнув, сказал:

— Что ж, я вам все объясню, леди и джентльмены. — Он осторожно снял грязные перчатки, вытащил из-под пальто часы. — Сейчас ровно двадцать пять минут четвертого. Возможно, мы просидим тут до рассвета. Вы уйдете, как только ответите на мои вопросы, разумеется, не под присягой, но честно… Отвечать будете по отдельности — вас будут приглашать по одному. Мои помощники как раз готовят комнату, чтобы всем по возможности было удобно. С остальными по моей просьбе побудет констебль, присмотрит, чтобы никто из вас не пострадал. Мы вас считаем ценными свидетелями, леди и джентльмены.

Улыбающиеся губы инспектора сжались.

— А теперь… гм… извините меня, мистер Блейк, будьте добры на минуточку выйти. Мне надо сказать вам словечко наедине.

Глава 9

Прежде чем заговорить, Мастерс увел меня на кухню. Джозефа там уже не было. Верстак стоял поперек комнаты прямо перед дверью, на нем горели выстроившиеся в ряд свечи, в нескольких шагах был установлен стул для свидетелей. Картина напоминала изображения инквизиторского трибунала.

На заднем дворе царил шум, стремительно метались бесчисленные фонарные лучи, кто-то карабкался на крышу каменного домика, сверкали фотовспышки… Домик, стены, кривое дерево казались фантастической сценой с гравюры Доре. Глухой голос поблизости с благоговейным ужасом произнес:

— Слушай, понял, а?

Другой проворчал:

— Ух!

Кто-то чиркнул спичкой.

Мастерс ткнул пальцем в окно, за которым шла бурная деятельность.

— Я потерпел поражение, сэр, — провозгласил он. — По крайней мере, в данный момент, и не стыжусь в этом признаться. Не могло такого случиться, однако случилось. У нас есть свидетельства — очевидные, точные, — что никто на всем белом свете не мог войти в домик и выйти оттуда. Но Дартворт мертв. Хуже не придумаешь, доложу я вам. Постойте! Вы что-нибудь выяснили?

Я коротко пересказал то, что услышал, но, когда заговорил о Джозефе, он меня остановил:

— Ах!… Ах да. Хорошо, что вы его видели; и я тоже. — Инспектор по-прежнему мрачно улыбался. — Я его отправил на такси домой под охраной констебля. Возможно, опасность ему не грозит, но, с другой стороны…

— Опасность?

— Да. О, сэр, сначала все сходится. Полностью. Абсолютно. Дартворт боялся домика вовсе не из-за привидений. С духами он на короткой ноге. Он боялся чьего-то реального нападения… Иначе зачем бы он заперся изнутри на щеколду и на шпингалет? Ему бы в голову не пришло запираться от привидения на железный засов. Но он заподозрил, что кто-то из участников маленького спиритического кружка задумал с ним расправиться, и не знал, кто именно. Поэтому велел Джозефу сидеть нынче вечером в другом месте и вести наблюдение. Об опасности он узнал из записки, которую в листы бумаги, приготовленные для плутовского сеанса, мог сунуть только один из присутствовавших. Понимаете, сэр? Дартворт чего-то или кого-то смертельно боялся, на что и рассчитывал злоумышленник, кем бы он ни был. До того момента он считал себя в безопасности…

Тут я рассказал о свидетельстве майора Фезертона.

— «Я знаю, где зарыт труп Элси Фенвик»… — повторил Мастерс. Могучие плечи окостенели, а глаза сощурились. — Знакомое имя. Знакомое, клянусь святым Георгием! Причем связано с Дартвортом, могу поклясться. Хотя я очень давно просматривал его досье, поэтому не совсем уверен. Берт должен знать. Элси Фенвик! У нас положительно что-то есть…

Он надолго умолк, покусывая костяшку большого пальца и что-то бормоча про себя. Потом обернулся:

— А теперь позвольте описать, во что мы вляпались. Понятно ли вам, что мы никогда не сможем предъявить предполагаемому убийце никаких обвинений, пока не объясним, каким образом совершилось убийство? Не осмелимся даже возбудить судебное дело. А? Слушайте.

Начнем с дома. Стены прочные, каменные, ни трещин, ни даже крысиных нор. Один из моих парней прополз по перекрытиям дюйм за дюймом — они такие же крепкие, Цельные, как во времена постройки. Прощупали каждый дюйм пола…

— Вижу, — вставил я, — вы времени зря не теряли.

— Ах-х-х! — вздохнул инспектор, теряя последние остатки гордости.

— Да. Не каждому удастся вытащить полицейского врача из постели в три часа ночи… Итак, осмотрели пол, потолок, стены. Выбросьте из головы всякие мысли о потайных люках, подземных ходах и так далее. Их отсутствие удостоверено и засвидетельствовано моими людьми.

Дальше, окна исключаются. Решетки глубоко вделаны в камень, и тут нет вопросов. Ячейки столь узкие, что в них, например, не пройдет даже лезвие того кинжала — мы пробовали. В дымоход человек не пролезет, даже осмелившись прыгнуть в пылающий огонь. Кроме того, чуть повыше он тоже затянут прочной железной решеткой. Исключается. Дверь… — Он замолчал, взглянул во двор и взревел:

— Ну-ка, слезайте с крыши! Кто это там? Я же вам говорил, обождем до утра! Там сейчас ничего не увидишь…

— «Дейли экспресс», инспектор, — ответил из темноты голос. — Сержант разрешил…

Мастерс ринулся вниз по лестнице и исчез. Послышались неразборчивые красноречивые выражения, после чего он вернулся, запыхавшись.

— Осмелюсь сказать, большого значения не имеет, — мрачно заметил он. — Не очень-то много нам известно. Так о чем я говорил? Дверь. О двери вы знаете. Закрыта на щеколду, поперек которой идет шпингалет, ни один болт не выдернут. Даже изнутри нелегко открыть…

Наконец, самое невероятное. Придется обождать, пока полностью рассветет, чтоб окончательно убедиться, но могу рассказать то, что знаю сейчас. За исключением следов, которые оставили мы с вами, — и те, кто пришел позже, а они шагали точно по нашим следам, чтобы не натоптать, — больше нет ни одного отпечатка на расстоянии в двадцать футов от домика! А мы с вами помним — не так ли? — что, идя туда первыми, на всем пути не видели никаких следов.

Это была безусловная истина. Перед моим мысленным взором встала густая, липкая, нигде не тронутая грязь. Однако я сказал:

— И все-таки послушайте, Мастерс… Вечером во время дождя через двор прошла масса народу, входившего и выходившего из дома. Почему тогда грязь повсюду осталась нетронутой? Почему там не было следов, когда мы выходили?

Мастерс вытащил блокнот, ущипнул себя за нос, нахмурился.

— Видимо, дело в почве. В каких-то пластах, физических качествах, еще в чем-то, не знаю, но вот у меня тут записано. Об этом рассуждали Макдоннел и доктор Блейн. Дом стоит на каком-то плато. Когда дождь прекращается, вода, по словам Берта, стекает, унося с участка слой мелкого песка, который размазывается, вроде известки под мастерком каменщика. Вы заметили, вероятно, что во дворе дурно пахло. И слышали, как что-то журчало уже после дождя. По мнению Берта, где-то проходит сточнаяканава, которая тянется под землей к подвалу… Так или иначе, дождь прекратился за добрых три четверти часа до убийства Дартворта, и грязь кругом сгустилась в кисель.

Он прошелся по кухне, мрачно растирая лицо, угрюмо уселся на ящик за верстаком — взбешенный инквизитор, перепачканный грязью, в полутемной комнате.

— Вот так вот — сплошная грязь. Нетронутая. Невозможно. М-м-м… О чем я говорил? — переспросил инспектор. — Видно, старею, и спать хочу… Никаких следов возле домика, вообще никаких! Дверь, окна, полы, потолок, стены — настоящая каменная коробка! И все-таки где-то должен быть ход. Не поверю…

Он взглянул на бумаги, лежащие на столе: письмо Джорджа Плейга, документ, газетная вырезка. Перевернул их с угрюмым любопытством, вложил в папку, взмахнул ей, бешено потряс.

— В это никогда не поверю.

— Вы оставили привидению не так-то много шансов, Мастерс. Когда ввалилась полиция, бедный старик Луис… — Я вспомнил, как леди Беннинг, обернувшись, обожгла меня взглядом, вспомнил ее упреки и обвинения в мой адрес. — Ну, не важно. Есть хоть что-нибудь вещественное, определенное?

— Дактилоскописты работают. Доктор составил краткое заключение, а полный протокол вскрытия будет только завтра. Фургон здесь, его увезут, как только Бейли сфотографирует все внутри. А-а-ах! — воскликнул он, стиснув руки. — Если бы это случилось днем! Между нами говоря, никогда в жизни мне так не хотелось, чтобы сейчас был день. Где-то Должны быть следы… где-то они есть… а я их не увидел.

И тут напортачил. Заместитель комиссара сделает выговор, скажет: не надо было мне оставлять свои следы на пути к домику, надо было доску перед собой бросать, еще какую-нибудь ерунду наплетет. Как будто у меня была такая возможность! Ах-ах, начинаю понимать… Начинаю понимать, как трудно быть методичным и соблюдать все правила, когда ты сам причастен к делу. Что-нибудь вещественное? Нет. Мы обнаружили только то, что вы видели собственными глазами. За исключением носового платка. Платок Дартворта с его инициалами лежал под трупом.

— На полу валялось несколько листов бумаги и авторучка, — вспомнил я. — На них что-нибудь было написано?

— Не повезло. Пусто. Чисто. Абсолютно. И больше ничего.

— Ну… и что теперь?

— Теперь, — энергично ответил Мастерс, — расспросим нашу небольшую компанию. Берт постоит у дверей, никто нам не помешает.

Давайте еще разок по порядку посмотрим, заглянем в блокнот. Гм… Грубо говоря, около половины первого мы с Бертом и мистером Холлидеем оставили вас здесь читать этот бред и пошли обратно, в переднюю комнату. Мисс Латимер, услышав грохот разбившейся цветочницы, побоялась, как бы с Холлидеем чего не случилось, выбежала в вестибюль, наткнулась на нас и вцепилась в Холлидея. Потом мы направились к остальным. Берт держался в сторонке, а я имел беседу, которая оказалась… — Он нахмурился.

— Бесплодной? — подсказал я.

— Ну, пожалуй, что так, осмелюсь сказать. Старая леди с полным хладнокровием приказала мне отыскать несколько стульев, чтобы все расселись. Так я и сделал, разрази ее гром. Кстати, это была неплохая возможность оглядеться вокруг. В доме полным-полно разбитой мебели. Затем они захлопнули дверь у меня перед носом, но мы успели прихватить малыша Джозефа. Вместе с Бертом отвели его в комнату напротив, набитую всяким хламом, зажгли свечу, поговорили…

— Он уже был накачан морфием?

— Нет. Но нуждался в наркотике. Какое-то время он сидел тихо, но вскоре начал дергаться. Никаких предположений у него не было. Но затем, как я теперь припоминаю, когда он принял дозу, кое-что появилось. Без конца жаловался, что в комнате очень жарко, шмыгал в темноту, прикидываясь, будто срывает с окна доски, однако не сорвал. Я пошел, чтобы вернуть его на место, а он в тот момент что-то прятал во внутренний карман… Я его потащил и нащупал что-то круглое, гладкое, небольшое… Ха. Думаю, если шприц с наркотиком, то пускай хорошенько подействует перед дальнейшим допросом. Поэтому оставил придурка с Бертом, который всегда чертовски вежлив и любезен для службы в полиции, и отправился осматривать дом. Было это приблизительно без десяти час или чуть позже, хотя мы немного времени потратили. Вышел в вестибюль. В комнате, где впятером сидели члены кружка, было тихо и вроде темно. А парадная дверь слегка приоткрыта. Знаете, та, высокая, в которую мы вошли.

Он многозначительно на меня покосился, и я заметил:

— Мастерс, это абсурд! Безусловно, никто не осмелился бы в присутствии офицера полиции… Кроме того, парадная дверь стояла открытой, когда мы пришли. Может, ветер…

— Ах! — простонал инспектор, стукнув себя в грудь. — И я точно так же подумал. Не обращая внимания на присутствующих в доме, присматривал, как вам ясно, за Дартвортом. Хотел разоблачить игру, и таким образом… Ну, я плотно закрыл дверь и запер ее на задвижку, затем поднялся наверх на разведку. Раньше казалось, каменный домик лучше виден из окон, которые выходят на задний двор. Оказалось, что нет. А когда я спускался по лестнице, парадная дверь вновь была приоткрыта. У меня был только фонарик, но я сразу это заметил. — Он грохнул по верстаку кулаком. — Скажу вам, сэр, я стоял в вестибюле один, сам до чертиков перепуганный, но… если б мне только пришло в голову, что кто-то задумал убить Дартворта… Я выскочил в ту самую дверь…

— Кругом была грязь, — напомнил я. — Заметили следы?

— Ни единого, — тихо ответил Мастерс.

Мы с ним переглянулись. Даже в присутствии полицейских и жаждущих новостей репортеров, при свете фотовспышек дом был переполнен страхом и ужасом, описанными в прочитанных мной письмах.

— Завернул за угол… — продолжал инспектор. — Я уже рассказывал вам об увиденном и услышанном. Дартворт стонал, умолял, а потом звякнул колокол.

Он сделал паузу и громко выдохнул, словно слишком поспешно хлебнул крепкого спиртного и у него перехватило дух.

— Да-да, сэр, вот о чем я хочу вас спросить. Вы говорили, что слышали, как кто-то прошел мимо закрытых дверей кухни, где вы сидели, читая бумаги. Правильно? А скажите, в каком направлении? К заднему двору или оттуда?

Я мог ответить только одно:

— Не знаю.

Мастерс хрипло вздохнул:

— Если проходивший возвращался в дом — я имею в виду, в этот дом, в большой, «навестив», так сказать, Дартворта в маленьком домике… Понимаете, я повернул за угол, на задний двор. И видел черный ход, где горела свеча. Частично даже двор видел перед собой. Какой же дьявол мог выйти в парадное, дойти до домика, не оставив ни следа в грязи на дворе, убить в каменном мешке Дартворта и вернуться сюда незамеченным через заднюю дверь, пройдя мимо горевшей свечи?

Помолчав, инспектор коротко кивнул и направился к двери. Я слышал, как он посылает констебля в переднюю комнату караулить пятерых подозреваемых, едва расслышал указание препроводить в «совещательную комнату» леди Беннинг и слегка призадумался: а что об этом запутанном деле сказал бы мой бывший шеф из разведывательного управления, великий человек, о котором напомнил мне Фезертон? «Какой же дьявол мог…»

Вернувшийся Мастерс нерешительно заколебался:

— Если старушка снова пойдет вразнос, как, по вашим словам, уже было…

Он прервался, помедлил, сунул руку в боковой карман, вытащил стальную фляжку, которую при всей своей невозмутимости постоянно носил при себе для нервных любителей спиритических сеансов, и потряс ее в руке с удивительно безмятежным видом. В галерее послышались шаги, хромавшие по направлению к совещательной комнате, и гулкий предупредительный голос констебля.

— Лучше сами выпейте, Мастерс, — посоветовал я.

Глава 10

Подлинно дословной фиксацией полученных показаний я обязан дотошности Мастерса. Он не делал кратких заметок, а стенографировал в пухлых блокнотах каждое слово, разумеется, кроме высказываний, наверняка не имеющих отношения к делу. Затем записи были расшифрованы, отредактированы, перепечатаны, представлены на подпись свидетелям. С его разрешения я получил копии, добавив заданные инспектором, но не записанные на месте вопросы. Поэтому записи представляют собой просто выдержки из сумбурных речей, безусловно неполные, но, может быть, интересные для любителей загадок. Кроме того, в них содержится несколько важных деталей.

Сначала цитируются заявления леди Энн Беннинг, вдовы покойного сэра Александра Беннинга, кавалера ордена Британской империи третьей степени. Записи не передают атмосферу полутемной комнаты, где фальшивая маркиза с картины Ватто сидела при свечах перед полицейским инспектором Мастерсом. Стрелки часов ползли к четырем утра, позади в тени маячил могучий констебль, во дворе стоял шум — тело Дартворта грузили в черный фургон.

Старуха была настроена даже враждебней, чем прежде. Ее усадили на стул — вновь мелькнула красная подкладка накидки, — она сидела прямо, крепко сцепив на колене унизанные кольцами руки. Была в ней какая-то злая веселость. Голова крутилась, словно выискивая местечко, где можно побольней ужалить Мастерса, припухшие глаза были полуприкрыты сморщенными веками, на губах еще играла улыбка. Ответы на формальные вопросы следовали без запинки, хотя майора Фезертона, который настаивал на своем присутствии при допросе, с определенным трудом удалось выставить из комнаты. До сих пор вижу, как леди Беннинг вздергивает брови, помахивает рукой, слышу легкий металлический звон в ее голосе…

Вопрос. Когда вы познакомились с мистером Дартвортом?

Ответ. Не могу точно припомнить. Разве это имеет значение? Месяцев восемь, около года назад…

Вопрос. При каких обстоятельствах вы познакомились?

Ответ. Если вас это интересует, нас познакомил мистер Теодор Латимер. Он рассказывал, что мистер Дартворт интересуется оккультизмом, и привел его ко мне.

Вопрос. Ясно. И как мы понимаем, вы с легкостью попались на удочку, если можно так выразиться?

Ответ. Милый мой, я не намерена отвечать на хамские вопросы.

Вопрос. Ну хорошо. Что вам известно о Дартворте?

Ответ. К примеру, он был превосходно воспитанным джентльменом.

Вопрос. Я спрашиваю, что вы знаете о его прошлом?

Ответ. Ничего.

Вопрос. Он, случайно, вас не заверял, что сам не обладает способностями медиума, по, как очень сильный экстрасенс, чувствует ваши переживания после прискорбной утраты и знает медиума, который может помочь? Ответьте, леди Беннинг.

(Длительное молчание.)

Ответ. Да. Впрочем, не сразу, не скоро. Дартворт тяжело переживал самоубийство Джеймса.

Вопрос. Вы решили встретиться с медиумом?

Ответ. Да.

Вопрос. Где?

Ответ. В доме мистера Дартворта на Чарлз-стрит.

Вопрос. После этого вы часто виделись?

Ответ. Часто.

(Свидетельница начала выходить из себя.)

Вопрос. Леди Беннинг, каким образом вы, так сказать, «общались» с покойным мистером Джеймсом Холлидеем?

Ответ. Перестаньте терзать меня, ради бога!

Вопрос. Прошу прощения, мэм, поймите, я исполняю свой долг. Мистер Дартворт присутствовал на сеансах?

Ответ. Редко. По его утверждению, это его раздражало.

Вопрос. Значит, он вообще в кружке не бывал?

Ответ. Не бывал.

Вопрос. А что вы знаете о медиуме?

Ответ. Ничего. (Леди Беннинг заколебалась.) Только то, что он не совсем в своем уме. Мистер Дартворт консультировался насчет него с врачом из Лондонского общества милосердия, который работает с умственно неполноценными пациентами. Мистер Дартворт сказал, что доктор очень уважает Джеймса, который каждый год жертвует обществу пятьдесят фунтов. По словам мистера Дартворта, небольшой, но прекрасный сознательный поступок.

Вопрос. Правильно. Вы никого не расспрашивали о мистере Дартворте?

Ответ. Нет.

Вопрос. И денег ему никогда не платили?

(Вопрос остался без ответа.)

Вопрос. Леди Беннинг, его услуги дорого вам стоили?

Ответ. Дорогой мой, надеюсь, даже вам хватит ума признать, что это вас не касается.

Вопрос. Кто первым предложил изгнать привидение из Плейг-Корта?

Ответ (очень строгий). Мой племянник Джеймс.

Вопрос. Мне хотелось бы знать, скажем так… кто впервые вслух внятно высказал предложение?

Ответ. Спасибо за уточнение. Я.

Вопрос. Как отреагировал мистер Дартворт?

Ответ. Сначала неохотно.

Вопрос. Вы его уговорили?

(Свидетельница не ответила, пробормотав про себя: «Или, может быть, просто прикидывался, что не хочет».)

Вопрос. Вам что-нибудь говорит имя Элси Фенвик?

Ответ. Ничего.

Насколько я помню, в диалоге более не содержалось ничего существенного, кроме ответов, зафиксированных в записях Мастерса. Хотя старая леди и запиналась, но она не путалась, не отвлекалась, явно взяв себя в руки. Мастерс, по-моему, молча злился, сохраняя хладнокровие. Когда он объявил, что теперь переходит к нынешним событиям, я думал, она сразу насторожится, замкнется. Однако ничего подобного не случилось.

Вопрос. Недавно в этой комнате вы, леди Беннинг, после беседы мистера Блейка с Джозефом предложили: «Пройдите в переднюю комнату и спросите, кто из пас убил Роджера Дартворта…»

Ответ. Да.

Вопрос. Что вы при этом имели в виду?

Ответ. Вы когда-нибудь слышали о сарказме, сержант? Просто думала, глупые полицейские именно так и поступят.

Вопрос. Хотя совершенно не верили…

Ответ. Чему?

Вопрос. Тому, что один из пяти членов кружка убил мистера Дартворта.

Ответ. Нет.

Вопрос. Расскажите, пожалуйста, что происходило в передней комнате после того, как вы, оставшись впятером, закрыли дверь и погрузились в молитву. (Последние слова вычеркнуты из стенограммы.)

Ответ. Ничего особенного. В кружок не садились. Расселись у камина, кое-кто стоял на коленях — по собственному усмотрению.

Вопрос. Вы видели друг друга или в комнате было слишком темно?

Ответ. Пожалуй. Огонь в камине погас. То есть я не заметила.

Вопрос. Как — не заметили?

Ответ. Ох, до чего же вы глупый! Голова другим была занята. Знаете, что такое молитва? Настоящая? Знали бы, не задавали бы дурацких вопросов.

Вопрос. Допустим. И вообще ничего не слышали? Никто не вставал, например, стул не скрипел, не отодвигался, дверь не открывалась…

Ответ. Нет.

Вопрос. Уверены?

(Нет ответа.)

Вопрос. Кто-нибудь что-нибудь говорил после начала сеанса и до удара колокола?

О т в е т. Я ничего не слышала.

Вопрос. Сможете показать под присягой, что так оно и было?

Ответ. Я не готова ни в чем присягнуть, сержант. Пока.

Вопрос. Очень хорошо, леди Беннинг. Тогда скажите хотя бы вот что: в каком порядке вы сидели? Я имею в виду, кто какое место занимал?

(Последовали слабые протесты и возражения.)

Ответ. Я сидела в крайнем кресле справа от камина. Рядом мой племянник Дин, потом, кажется, мисс Латимер. Насчет других точно не могу сказать.

Вопрос. Не знаете, кто мог желать зла мистеру Дартворту?

Ответ. Нет.

Вопрос. Вы считаете его мошенником?

Ответ. Возможно. Впрочем, это не имеет ни малейшего отношения… к истинному положению дел.

Вопрос. Вы по-прежнему отрицаете, что платили ему деньги?

Ответ (очень едкий и неожиданный). Я ничего подобного не отрицала. Если даже платила, неужели вы думаете, будто я признаюсь в подобной глупости?

Когда Мастерс ее отпустил, она, кажется, торжествовала победу. Майор Фезертон вызвался проводить ее в переднюю комнату. Инспектор молчал с непроницаемым видом и попросил пригласить Теда Латимера.

Тед оказался совсем другим свидетелем. Влетел в комнату с высокомерным, презрительным видом, стараясь обескуражить Мастерса своим нахальством, но в результате лишь выглядел слегка подвыпившим. Инспектор позволил ему оглядеться, прикидываясь, будто что-то записывает. Тед в тишине с грохотом подтащил к себе стул, сел, насупился, все больше мрачнея. Не отказываясь от бравады, начал давать многословные показания. В записях посторонние фразы обозначены многоточиями.

Вопрос. Давно вы познакомились с мистером Дартвортом?

Ответ. Ох, около года назад или что-нибудь вроде того. Мы оба интересовались современным искусством. Знаете галерею Кадрок на Бонд-стрит, инспектор? Ну, вот там мы и встретились. Леон Дюфур выставил несколько чудных вещичек из мыла…

Вопрос. Из чего?

(Свидетель довольно усмехнулся, почувствовал себя свободней.)

Ответ. Из мыла, вы не ослышались. Скульптура, понимаете? Для своей библиотеки мистер Дартворт предпочитал прочные вещи — из каменной соли. Согласен, они долговечнее, только им не хватает тонкости линий Дюфура…

Вопрос. Хорошо, мистер Латимер, подобные вопросы нас, к сожалению, не занимают. Леди Беннинг рассказала о своем знакомстве с мистером Дартвортом и дальнейших событиях. Видно, вы крепко с ним подружились…

Ответ. Он меня очень заинтересовал. Культурный человек, гражданин мира, которого редко можно встретить в Англии. Учился у доктора Адлера в Вене — вы о нем, разумеется, слышали, — сам стал выдающимся психологом. Естественно, мы, как культурные люди, часто беседовали на взаимно интересующие нас темы.

Вопрос. Что вам известно о его прошлом?

Ответ. Не так много. (Свидетель колеблется.) По правде сказать, я в то время был жутко влюблен в одну юную леди из Челси и… э-э-э… из-за некоторых затруднений не имел возможности вступить с ней в интимную связь. Мистер Дартворт разрешил проблему, объяснив, что ее породил комплекс страха, который возник из-за внешнего сходства той девушки с гувернанткой, которая за мной присматривала в детские годы. Я призадумался, понял и через пару месяцев успешно справился… Помнится, мистер Дартворт заметил, что подобная проблема возникала у него с покойной женой…

Болтая всякий вздор, Тед наслаждался собой, а Мастерс был явно шокирован. Новых фактов мы не добыли. В ходе беседы Тед проявлял к Мастерсу все больше благосклонности, обращаясь к нему почти отеческим тоном.

Вопрос. Вы представили мистера Дартворта своей сестре?

Ответ. О да. Сразу же.

Вопрос. Он ей понравился?

(Свидетель колеблется.)

Ответ. Кажется, да. Весьма. Конечно, инспектор, Мэрион — странная девочка, не вполне развитая, если вы меня понимаете. По-моему, он хотел ей добра, растолковывал ее собственные переживания и эмоции…

Вопрос. Гм, правильно. Вы его познакомили с мистером Холлидеем?

Ответ. Вы имеете в виду Дина? Нет. Это сделала Мэрион… или леди Беннинг. Точно не помню, кто именно.

Вопрос. Они хорошо поладили?

Ответ. Ну нет. Знаете, Дин парень неплохой, но несколько буржуазный, как будто из довоенных времен. (Примечание: кажется, сказано именно «буржуазный», хотя слово написано очень коряво.)

Вопрос. Бывали между ними открытые стычки?

Ответ. Не знаю, можно ли назвать это стычкой в подлинном смысле. Однажды вечером Дин сказал, что с удовольствием разбил бы ему морду и повесил его на люстре. Понимаете, со стариной Дартвортом трудно было ссориться. Он не поддавался на провокации. Иногда, черт возьми… (Тед замолчал, замямлил, инспектор велел ему продолжать.) Могу только сказать, хотелось бы мне на такую стычку посмотреть. Я не знаю другого такого проворного боксера-любителя среднего веса, как Дин. На моих глазах он уложил Тома Ратгера…

Видно было, что по причине нахлынувшего на него порыва откровенности молодой человек вырос в глазах Мастерса. Вопросы быстро следовали один за другим. По всему судя, Дартворт почти сразу завел разговор об оккультизме. На первом сеансе с участием Джозефа кто-то упомянул о неупокоившемся духе в Плейг-Корте и душевных страданиях Джеймса Холлидея. Услышав это, Дартворт еще больше заинтересовался и заволновался, часто вел долгие разговоры с Мэрион Латимер и леди Беннинг — «особенно с Мэрион», — выпросил у Холлидея письма управляющего Плейг-Корта; в конце концов, по настоянию леди Беннинг, решено было поставить эксперимент.

Возможно, Мастерс допустил ошибку, слишком долго и подробно об этом расспрашивая. Так или иначе, за это время Тед успел превратиться в прежнего фанатика. Улыбающаяся физиономия Дартворта стояла у нас перед глазами, неотступно маячила, приобретая чудовищные черты. Он насмехался над нами после смерти. Мы ощущали его, боролись с ним, но не могли уничтожить зловещую власть, в которой он держал деспотичную старуху с ее неприязнью, фантазиями и неуравновешенного юношу, который сидел в кресле, оглядываясь на Мастерса.

Борьба накалялась с каждым адресованным ему вопросом. В какой-то момент Тед просто взбесился. Он растирал руками мрачную физиономию, стучал по подлокотнику кулаком, то хохотал, то чуть не плакал, словно подлинный призрак самого Дартворта стоял с ним рядом в эти холодные предрассветные часы и доводил его до истерики. Мастерс начал метать настоящие громы и молнии.

Вопрос. Очень хорошо! Если вы не верите, что Дартворта убил человек, то как объясняете утверждение Джозефа Денниса, что он опасался реального покушения со стороны кого-то из собравшихся в доме?

Ответ. Вранье, черт возьми! Вы собираетесь верить на слово чертову наркоману?

Вопрос. Значит, вы знали, что он наркоман?

Ответ. Догадывался.

Вопрос. И все-таки верили ему?

Ответ. Это не имеет значения, не отражается на его экстрасенсорной силе. Разве не ясно? Художник, композитор остается гением, несмотря на пьянство и наркотики. Проклятие, вы слепые, что ли? Как раз наоборот!

Вопрос. Успокойтесь, сэр. Вы отрицаете, что кто-то из присутствовавших в передней комнате мог в темноте встать и выйти? Отрицаете?

Ответ. Да!

Вопрос. Вы подтвердили бы под присягой, что никто не выходил?

Ответ. Да!

Вопрос. А если я скажу, что свидетели слышали, как скрипнул, сдвинулся стул, как открылась и закрылась дверь?

(Легкое колебание.)

Ответ. Они лгут.

Вопрос. Подумайте хорошенько, припомните. Вы уверены?

Ответ. Да. Может быть, кто-то ерзал на стуле… Скрип! Ну и что? В темноте всегда слышатся скрипы, треск, скрежет…

Вопрос. Члены кружка сидели близко друг к другу?

Ответ. Не знаю. Может быть, в двух-трех шагах…

Вопрос. Лично вы слышали какие-нибудь звуки? Может быть, кто-то встал и вышел, ступая по каменному полу, стараясь не привлечь внимания?

Ответ. Я вам уже сказал, никто не выходил.

Вопрос. Вы молились?

Ответ. Что за чушь! Абсолютная чушь, как и все остальное. Молился! Нет, конечно. Разве я похож на благочестивого методиста? Я пытался наладить контакт и психической силой изгнать злой дух. Сосредоточился изо всех сил, мозги чуть не закипели. Молился! Надо ж такое придумать…

Вопрос. В каком порядке вы сидели?

Ответ. Не могу точно сказать. Когда Дин гасил свечи, все стояли. Потом стали нащупывать уже расставленные стулья, кресла. Знаю только, что я был крайним слева от камина. Мы… пребывали в волнении.

Вопрос. Вы ничего не заметили после удара колокола, когда все вскочили?

Ответ. Нет. Началась суета. Старик Фезертон, изрытая проклятия, зажег свечи. Потом все бросились к двери. Кто где был, я не знаю.

На том Мастерс его отпустил, посоветовав ехать домой, но Тед, хотя он был совсем измотан и находился на грани нервного срыва, отказался, решив дождаться остальных.

Инспектор угрюмо задумался, обхватив руками голову.

— Дело только сильнее запутывается, — заключил он. — Все либо взвинчены, либо бьются в истерике, либо еще что-нибудь. Если мы не получим конкретных свидетельств…

Он размял пальцы, затекшие от писания, и устало велел констеблю пригласить майора Фезертона.

Допрос отставного майора Уильяма Фезертона из 4-го Королевского Ланкаширского пехотного полка был очень кратким и лишь в самом конце относительно результативным. Майор лишился прежней помпезности, отбросил привычное многословие, давал четкие, осмысленные ответы. Он сидел в кресле выпрямившись, точно на заседании военного трибунала, смело глядя на Мастерса из-под нависших седых бровей. Речь его прерывалась лишь кашлем, время от времени он наклонял голову, вытирал носовым платком шею. Я заметил, что, кроме леди Беннинг, у него одного руки чистые.

Он объяснил, что был мало знаком с Дартвортом и впутался в историю исключительно из-за дружеских отношений с леди Беннинг. Дартворта видел всего пару раз, почти ничего о нем не знает. Не может утверждать, будто кто-то конкретно желал ему зла, хотя догадывается, что в принципе его не любили, неоднократно забаллотировав на выборах в члены разных клубов.

Вопрос. Нынче вечером, сэр…

Ответ. Задавайте любые вопросы, какие вам будет угодно, инспектор Мастерс. Я докажу, что ваши подозрения нелепы, мне известно, в чем заключается ваш и мой долг.

Вопрос. Спасибо, сэр. Правильно. Итак, долго ли вы, по вашей оценке, сидели в темноте?

Ответ. Минут двадцать — двадцать пять. Я несколько раз поглядывал на свои часы… со светящимся циферблатом. Интересно было узнать, долго ли продлится это дурачество.

Вопрос. Значит, вы не были сосредоточены на молитве?

Ответ. Нет.

Вопрос. Что-нибудь видели, когда глаза привыкли к темноте?

Ответ. Стояла полная тьма, будь я проклят. А зрение у меня уже не столь острое, черт побери. Нет, почти ничего не видел. Ну, может быть, силуэты.

Вопрос. Не заметили ли вы, чтобы кто-то вставал?

Ответ. Нет.

Вопрос. И ничего не слышали?

Ответ. Слышал.

Вопрос. Ах вот как… Что именно? Расскажите, пожалуйста.

(Легкое колебание.)

Ответ. Трудно описать. Сначала, естественно, стоял шум, все рассаживались, стулья двигались, скрипели. А потом раздался совсем другой звук… скорее скрежет, не слишком сильный, словно кто-то чуть-чуть отодвинул стул. И еще одно должен сказать: позже, кажется, где-то слышались шаги. В темноте трудно судить.

Вопрос. Насколько позже?

Ответ. Не знаю. Собственно, знаете, я даже собирался окликнуть и выяснить, кто это там. Но Энн… леди Беннинг… строго-настрого наказала ни слова не говорить и ни в коем случае не двигаться. Мы пообещали. Я сначала подумал, будто кто-то вышмыгнул покурить, и сказал себе — дьявольски странно. Потом услышал скрип двери, почуял сквозняк…

Вопрос. Из открывшейся двери?

(Свидетель закашлялся, сделал паузу.)

Ответ. Слушайте, более того, возникло впечатление, что и парадная дверь открыта. Когда она закрыта, в вестибюле практически нет никаких сквозняков. Конечно, инспектор, я обязан говорить вам правду. Но вы ведь умный человек. Сами знаете, это не назовешь неопровержимым обвинением. Кто-то вышел, а теперь боится признаться…

Тут майор впервые по-настоящему разволновался, будто произвел нежелательное впечатление или сказал больше, чем следовало. И попытался загладить промашку, поспешно оговариваясь, что в темноте слышатся разные звуки, он мог ошибиться… Задав еще несколько коварных вопросов, Мастерс оставил тему. Должно быть, прозорливо понадеялся, что в коронерском суде майора Фезертона будет легко заставить повторить показания под присягой. И быстро перешел к вопросу о том, кто где сидел.

Ответ. Леди Беннинг расположилась справа от камина. Еще одно странное обстоятельство: я хотел сесть с ней рядом, а она меня прогнала. Там уселся молодой Холлидей. Точно знаю — чуть не споткнулся об его ногу. Ха. Потом погасили свечи, пришлось пробираться в темноте, на ощупь. Возле Холлидея примостилась мисс Латимер. Я сел на следующий стул. Почти уверен, что с другой стороны от меня пристроился юный Латимер. Он не вставал.

Вопрос. А с какой стороны доносился тот звук, что вы слышали, — тихий скрежет сдвинутого стула?

Ответ. Проклятие, я же говорю, в темноте не поймешь! Он мог донестись с любой стороны. Может быть, мне это вообще почудилось.

Вопрос. Вы не чувствовали, что мимо вас кто-то прошел?

Ответ. Нет.

Вопрос. Стулья стояли близко друг к другу?

Ответ. Не помню.

Свечи к тому времени почти догорели. Одна вспыхнула широким язычком, замигала, погасла. Майор встал.

— Хорошо, — уныло буркнул Мастерс. — Отправляйтесь домой, майор, если желаете. Можете проводить леди Беннинг. Разумеется, вы должны быть готовы к дальнейшим расспросам… И пожалуйста, попросите прийти сюда мисс Латимер и мистера Холлидея. Я задержу их всего на пять минут, если не откроется что-нибудь… гм… важное. Спасибо. Большое спасибо. Вы очень нам помогли.

Фезертон остановился в дверях, констебль шагнул вперед, протягивая ему черную шелковую шляпу, словно майор только что вышел победителем из уличной драки. Он почистил ее рукавом, оглядел комнату и, должно быть, впервые заметил меня, сидевшего в тени на подоконнике. Надул щеки в лиловых прожилках, нахлобучил шляпу несколько набекрень, прихлопнул сверху по тулье ладонью и сказал:

— А, мистер Блейк! Ну конечно… Дайте мне, пожалуйста, свой домашний адрес, если не возражаете.

Скрывая удивление и любопытство, я назвал ему адрес.

— Ну да, эдвардианский дом… Если вам удобно, завтра загляну. До свидания, джентльмены, до свидания.

И вышел с таинственным видом, накинув на плечи пальто, едва не столкнувшись с вошедшим сержантом Макдоннелом.

Глава 11

Под глазами измученного до предела сержанта Макдоннела залегли темные круги. В одной руке он держал пачку исписанных карандашом листов бумаги, в другой — большой фонарь, который поставил на пол.

Я впервые почувствовал холод в комнате, промозглую сырость, глаза мои сонно слипались, тело одеревенело. За последние полчаса шум на заднем дворе утих, голоса и шаги смолкли, только вдалеке урчал автомобильный мотор. Стоял мертвый, туманный час, в воздухе замаячил близкий рассвет. Уличные фонари еще горели, но в городе уже начиналось слабое шевеление.

Фонарь Макдоннела отбрасывал на кирпичный пол тележное колесо света. Оно слегка двигалось перед моими глазами, над ним виделось причудливо искаженное, некрасивое лицо сержанта с острым носом. Он взглянул зеленоватыми глазами на Мастерса, который сидел, уткнувшись лбом в сжатые кулаки. За спиной у сержанта болталась на тесемке шляпа, волнистая прядь волос падала на глаза. Он пнул ногой фонарь, чтобы разбудить инспектора.

— Долго вы еще будете меня здесь держать, сэр? Все уже разошлись. Бейли обещал вернуться после рассвета, отснять остальное.

— Берт, — глухо проговорил инспектор, не глядя на него, — ты изучал досье Дартворта. Кто такая Элси Фенвик?

Сержант слегка вздрогнул:

— Элси?…

— Ради бога, только не говори, что не знаешь! Я слышал это имя, знаю, что оно связано с Дартвортом, с каким-то загадочным делом, а вспомнить не могу. Ты был прав, нам назвал его Фезертон. В первой строчке той самой записки было сказано: «Я знаю, где зарыт труп Элси Фенвик».

— Да что вы! — охнул Макдоннел, вытаращив глаза, и так долго стоял, уставившись на свечи, что Мастерс стукнул по верстаку кулаком. — Виноват, сэр. Понимаете, факт очень важный. И действительно связан с загадочным делом. Элси Фенвик… — задумчиво протянул он. — Так вот почему наше ведомство заинтересовалось Дартвортом… Это произошло лет шестнадцать назад, задолго до начала моей службы, но, исследуя прошлое Дартворта, я копался в архивах. О происшествии почти совсем забыли, однако, услышав, что Дартворт увлекся игрой в спиритизм, в Восьмом отделе припомнили, что дело это дурно пахло. Элси Фенвик была его первой женой.

— Правильно! — вскричал Мастерс. — Ха. Конечно. Услышав подсказку, я вспомнил. Пожилая и очень богатая женщина, да? Ее убили или что-то такое…

— Нет, сэр. По крайней мере, полиция старалась доказать, что она убита, и, если бы ей это удалось, Дартворту пришлось бы туго. Она просто исчезла.

— Выкладывай факты, — велел Мастерс. — Короче. Давай!

Макдоннел вытащил свой блокнот, полистал.

— М-м-м… Вот. Элси Фенвик, романтичная старая дева, увлекавшаяся спиритизмом, была жутко богата, никакой родни не имела. У нее была то ли кривая нога, то ли кривое плечо, из-за какой-то костной деформации. В нежном возрасте — в шестьдесят пять лет — вышла за молодого Дартворта. Тогда еще не был принят закон о праве собственности замужних женщин, так что вы догадаетесь о дальнейшем. Когда началась война, Дартворт, уклоняясь от военной службы, уехал в Швейцарию вместе со своей застенчивой, робкой женой и ее горничной.

Как-то вечером, приблизительно через год, обеспокоенный муж позвонил врачу, жившему в десяти милях от них, и сообщил, что у жены приступ, она умирает, дал подробные разъяснения насчет язвы желудка… Видимо, миссис Дартворт оказалась весьма крепкой — к приезду доктора она была еще жива. Сообразительный врач по счастливой случайности знал свое дело лучше, чем надеялся опечаленный муж. Он привел ее в себя, а потом побеседовал с Дартвортом. Тот повторял: «Какое несчастье! Язва желудка!…» Но доктор покачал головой, посмотрел ему прямо в глаза и вынес заключение: «Мышьяковое отравление».

Макдоннел сардонически поднял бровь.

— Дальше он действовал удачнее, — проворчал Мастерс. — Продолжай.

— Возникла проблема. Кошмарный скандал предотвратила лишь горничная Элси, которая присягнула, что старушка сама приняла мышьяк.

— Ах! Горничная… Хорошенькая?

— Не знаю, сэр… Сомневаюсь. Дартворт слишком умен, чтоб играть в игры, не ожидая денежного выигрыша.

— Что сказала жена?

— Ничего. Постаралась оправдать Дартворта, словом, так или иначе, простила его. Больше до конца войны о них не было слышно. Со временем супруги вернулись в Англию. Однажды опять же встревоженный Дартворт явился в полицию, заявив об исчезновении жены. Жили они в усадьбе неподалеку от Кройдонского шоссе. По его словам, она просто поехала поездом за покупками в город и не вернулась. Он предъявил медицинское свидетельство о том, что его жена подвержена приступам меланхолии, депрессии, страдает амнезией — потерей памяти… Дартворт в подобных вещах хорошо разбирался, образованный человек. Ярд сначала завел дело, приступил к обычным розыскным процедурам. Потом у кого-то возникли подозрения. Покопались в прошлом, ознакомились с эпизодом мышьякового отравления, и вот тут начались неприятности… Я пришлю вам бумаги, сэр, они слишком пространные, чтобы сейчас в них вдаваться. В итоге не нашли никаких доказательств…

Мастерс медленно занес кулак, грохнул по столу, оглядываясь на меня:

— Да, все это я помню, хотя надо бы освежить память. В девятнадцатом году дело вел старик Бертон. Он-то мне про него и рассказывал. Дартворт весьма искусно разыгрывал оскорбленную невинность. Грозил за клевету в суд подать. Помню… Гм… Ну посмотрим. И что же он сделал, Берт? Подал прошение о признании ее умершей?

— Кажется, да, но прошение не удовлетворили. По закону пришлось семь лет ждать признания. Особой роли это не играло — деньги оставались в его распоряжении.

— Правильно, — кивнул Мастерс, потирая подбородок. — Только вот что меня интересует: ты говоришь, первая жена. А была и вторая?

— Да, хотя они, кажется, не поладили. Вторая живет где-то на Ривьере… в любом случае он старался держаться от нее подальше.

— Из-за денег?

— По-моему…

Макдоннел умолк, слыша, что за дверью шаркают ноги, явно с намерением привлечь наше внимание. Кто-то кашлянул.

На пороге стоял Холлидей с Мэрион Латимер. Я вдруг инстинктивно понял, что они давно слушают рассказ сержанта. На лице девушки утвердилось решительное и презрительное выражение. У Холлидея был растерянный вид; он быстро взглянул на свою спутницу и стремительно шагнул в комнату.

— Ну и ночку вы нам устроили, инспектор, — выпалил Дин. — Уже почти пять часов. Я пытался подкупить констебля, чтобы он сбегал в ближайшее круглосуточное заведение за кофе и бутербродами, но он отказался… Слушайте, — нахмурился Холлидей, — надеюсь, вы нас скоро отпустите. Мы в любой момент к вашим услугам, а этот дом не совсем годится для…

Тут Мастерс, нарочно или нечаянно, развеял атмосферу полицейского суда, после чего всем стало значительно легче. Он прикрыл рукой рот, сладко и невиданно широко зевнул, улыбнулся, прищурился, жестом предложил девушке сесть.

— Оо-ох! — сладко потянулся инспектор. — Нет, клянусь святым Георгием, я вас не задержу. Решил побеседовать сразу с вами обоими — сэкономить время. Кроме того, — откровенно и доверительно продолжал он, — должен предупредить, что задам кое-какие вопросы, которые, может быть, вам покажутся нескромными… но интересными. Надеюсь, услышав их, вы предпочтете…

На золотистых волосах Мэрион сидела теперь строгая коричневая шляпка, воротник пальто был поднят, она сгорбилась в кресле. Синие глаза холодно смотрели на Мастерса. Стоявший позади Холлидей закурил сигарету.

— Слушаю, — звонко проговорила девушка с чуть заметной нервозностью. — Разумеется, спрашивайте, что вам будет угодно.

Холлидей ухмыльнулся.

Мастерс кратко пересказал показания прочих поклонников Дартворта.

— Значит, вы знали его достаточно хорошо, мисс Латимер?

— Да.

— Он вам рассказывал что-нибудь о себе?

Ее взгляд не дрогнул.

— Только то, что когда-то давно был женат, и весьма неудачно. Не знаю, где теперь его жена, может быть, умерла. Правда, — добавила Мэрион с легкой насмешкой, — он воспоминал о ней с байронической скорбью.

Потерпевший поражение Мастерс обладал способностью извлекать выгоду из любой, даже самой невыгодной ситуации.

— А вы знаете, что у него есть живая жена, мисс Латимер?

— Нет. Меня это не интересует. И никогда не интересовало. Я его не расспрашивала.

— Хорошо. — Инспектор мгновенно сменил тему. — Именно мистер Дартворт внушил вам, мисс, что, если можно так выразиться, Плейг-Корт угрожает здравому рассудку и будущему мистера Дина Холлидея?

— Да…

— Он часто говорил об этом?

— Постоянно… — с трудом выдавила она. — Постоянно! Я… старалась объяснить мистеру Блейку свое отношение к Дартворту…

— Ясно. Вы страдали когда-нибудь головными болями, нервным расстройством?

Мэрион чуть приоткрыла глаза:

— Не совсем понимаю… Страдала.

— Он предлагал помочь, применяя лечебный гипноз?

Девушка кивнула. Холлидей дернулся, хотел что-то сказать, по инспектор строгим взглядом заткнул ему рот.

— Благодарю вас, мисс Латимер. Он когда-нибудь вам объяснял, почему не хочет демонстрировать свои экстрасенсорные способности? Все вы безоговорочно верили в их великую силу, но никто даже не потрудился выяснить, является ли Дартворт членом научно-исследовательского Общества по изучению психических явлений, какой-нибудь другой настоящей научной организации или ассоциации подобного типа… Я имею в виду, мисс, он не рассказывал, почему, так сказать, зарывает свой талант в землю?

— Он утверждал, что спасает души, даруя им мир и покой…

Мэрион нерешительно замолчала, и Мастерс вопросительно взглянул на нее.

— …что способен всему свету продемонстрировать свою силу, но его это не интересует. Если хотите знать правду, он говорил — для него важнее всего успокоить меня относительно Плейг-Корта. — Рассказывала она безучастно, но быстро. — А, вспомнила! Он предупреждал, что это дело очень опасное и я должна буду его отблагодарить. Как видите, я откровенна, инспектор… Неделю назад не призналась бы.

Девушка подняла глаза. Лицо Холлидея приняло насмешливое выражение; он сдерживался, жуя зажатую в зубах сигарету, как черенок курительной трубки.

В комнате воцарилось полное молчание. Мастерс тяжело поднялся, вытащил цепочку от карманных часов с прицепленным к ней маленьким, отполированным до блеска предметом и с улыбкой сказал:

— Перед вами новый ключ от английского замка, мисс Латимер. Плоский. Я вдруг вспомнил. Если не возражаете, произведем небольшую проверочку…

Он выскочил из-за верстака, подхватил фонарь Макдоннела, шагнул к Мэрион, которая вздрогнула, вцепилась в ручки кресла, напряженно глядя на него снизу вверх. Подбежав, Мастерс высоко поднял фонарь, твердой рукой держа его над ее головой. Фантастическая картина: свет и тени мелькали на обмершем девичьем лице, рядом вырисовывался силуэт могучей фигуры офицера полиции… Ключик призывно сверкал серебром, раскачиваясь дюйма на три выше ее глаз.

— Прошу вас, мисс Латимер, — мягко проворковал инспектор, — внимательно посмотрите па ключ.

Она чуть не вскочила, отъехала вместе со стулом.

— Нет! Ни за что! Не буду, я вам говорю, вы меня не заставите! Как только я его вижу…

— Ах! — вздохнул Мастерс, опуская фонарь. — Не волнуйтесь, мисс. Сядьте, пожалуйста. Я просто хотел кое в чем убедиться.

Холлидей метнулся вперед, но инспектор, опять шмыгнув за верстак, с кислой усмешкой взглянул на него:

— Тише, сэр. Вы должны сказать мне спасибо. Я изгнал по крайней мере один призрак, с помощью которого Дартворт заставлял себе верить. Когда пациент с легкостью поддается гипнозу…

Мастерс сел, хрипло дыша.

— Он пытался избавить вас от головных болей, мисс Латимер?

— Да.

— Домогался любви?

После лениво заданного предыдущего вопроса последний прозвучал так быстро, что девушка не успела подумать и брякнула:

— Да.

Инспектор кивнул.

— Предлагал вступить в брак?

— Нет… Не делал конкретного предложения. Если бы удалось изгнать духа из дома, обещал сделать… Поверьте! Если подумать… какой-то полный бред, абсурд, — задыхаясь, говорила она с истерическим блеском в глазах. — Помесь графа Монте-Кристо с байроновским Манфредом, отчаявшийся, разочарованный, одинокий, как в дешевом фильме… Суть в том, что вы его не знали…

— Вижу, данный джентльмен редкая птица, — сухо констатировал Мастерс. — К каждому имел особый подход. Только знаете, его в конце концов убили. Вот о чем сейчас идет речь. Никакой гипноз и внушение никому не позволят пройти сквозь каменные стены, запертую дверь и заколоть человека со зверской жестокостью. Теперь, мистер Холлидей, опишите все происходившее в передней комнате с той минуты, как вы погасили свет. Рассказывайте, а у мисс Латимер я попрошу подтверждения.

— Хорошо. Скажу все честно, — кивнул Холлидей, — потому что всю ночь только о том и думаю. — Он глубоко вздохнул, вскинул голову, взглянул на Мастерса. — Вы со всеми уже говорили. Они признались, что слышали чьи-то шаги?

— Излагайте свою версию, сэр, —передернул плечами инспектор. — Только… гм… не сговорились ли вы меж собой? Не посовещались ли наверху со свидетелями?

— Да какое там совещание… чуть не передрались. Никто о своих показаниях не рассказывал, а Тед совсем взбесился. Никто не хотел ни с кем ехать домой… разъезжались в отдельных машинах. Тетя Энн не позволила Фезертону даже на улицу ее вывести. Чудная милая вечеринка… Ну ладно.

— Что же происходило в передней комнате?

— Тетушка Энн потребовала, чтобы мы сели в кружок, сосредоточились, дабы помочь Дартворту, запертому в каменном домике. Я не соглашался, Мэрион уговорила меня не скандалить. Я хотел разжечь погасший камин, чтобы не сидеть без толку в промозглой комнате. Тед посмеялся: мол, сырые дрова не разжечь, насмешливо обозвал меня мерзляком. Ха! Ну, расселись…

Последовал неизбежный вопрос. Холлидей вместе с Мэрион подтвердили, что присутствующие сидели в описанном прежде порядке: крайняя справа от камина — леди Беннинг, потом Холлидей, Мэрион, майор Фезертон, па другом краю — Тед.

— Вы сидели далеко друг от друга?

Свидетели призадумались.

— Довольно далеко, — решил Холлидей. — Знаете, топка камина очень широкая и высокая. Мне пришлось встать на цыпочки, чтоб задуть свечи на каминной полке. Думаю, никто не дотянулся бы до соседа, кроме… — он посмотрел Мастерсу прямо в глаза, — кроме нас с Мэрион.

Дин стиснул плечо смотревшей в пол девушки и продолжал:

— Я старался подсесть к ней поближе, однако не слишком: тетя Энн следила за нами, как ястреб, а мне не хотелось… ох, черт возьми, вы же понимаете!… Мы с Мэрион все время держались за руки. Не знаю, долго ли это все продолжалось. Более того, признаюсь, темнота начинала действовать мне на нервы. Каким бы реалистом ты ни был… — Он бросил на нас вызывающий взгляд, и инспектор согласно кивнул. — Вдобавок кто-то что-то тихонько шептал, бормотал, монотонно повторял одни и те же слова, показалось, кто-то отодвигает стул… Господи, волосы дыбом вставали! Потом — не знаю когда — мне послышалось, что кто-то встал…

— Что именно послышалось? — перебил его Мастерс.

— Ну, трудно объяснить. Вы бы поняли, если б когда-нибудь присутствовали на сеансе. Чувствуется какое-то движение, шорох, что-то движется в темноте… Можно сказать, туманное ощущение. Сначала я смутно услышал, как сдвинулся стул, но точно не смогу сказать, какой именно.

— Продолжайте.

— Потом отчетливо услышал два шага у себя за спиной. Слух у меня очень острый, и в тот момент, похоже, больше никто ничего не заметил, только Мэрион вдруг замерла, крепко стиснула мою руку. Признаюсь, у меня душа ушла в пятки. Она и другую руку ко мне протянула, дрожа всем телом. А позже призналась, что позади нее кто-то прошел и задел ее… Лучше сама расскажи, — обратился он к девушке.

Мэрион старалась держать себя в руках, но ее снова обуял страх. Большой фонарь стоял у нее под ногами, освещая прелестное бледное перекошенное лицо.

Мэрион медленно подняла глаза.

— У меня по шее скользнула рукоятка ножа.

Глава 12

На верстаке дымно вспыхнула и погасла последняя свеча. В галерею просачивался слабый сероватый свет, а кухню по-прежнему застилала густая тень. Горевший фонарь освещал снизу угрюмое лицо Мэрион Латимер. Ночной кошмар достиг апогея, жуткий призрак в последний раз высказался в полный голос, прежде чем растаять при первом крике петуха. Я оглянулся на Мастерса, на сержанта Макдоннела, которых в углу почти не было видно, и, как ни странно, вспомнил кабинет со скудной казенной мебелью, расположенный высоко над Уайтхоллом, где сидит дородный мужчина, забросив ноги на длинный письменный стол и читая дешевый роман. С двадцать второго года я не был в том кабинете…

— Понимаете, — осторожно заговорила Мэрион после паузы, — страшней всего думать, что кто-то из нас вот так вот тайно крался…

Инспектор шумно выдохнул:

— Почему вы решили, что это был кинжал?

— Знаете, просто почувствовала прикосновение рукоятки, крестовины, чашки эфеса, одного за другим, клянусь. Знаете, видно, тот человек, кто бы он ни был, держал его за лезвие.

— И нарочно задел вас?

— Ох, вряд ли. Нож лишь мельком скользнул и мгновенно отдернулся, если вы понимаете, что я имею в виду. Такое впечатление, будто кто-то шагнул в темноте не туда и случайно на меня наткнулся… Так или иначе, после этого — может быть, через минуту, хотя точно трудно сказать, — я отчетливо услыхала всего один шаг. Кажется, где-то посреди комнаты.

— И вы тоже слышали? — обратился Мастерс к Холлидею.

— Да.

— Что потом?

— Дверь скрипнула… Сквозняком потянуло. Черт возьми! — взволнованно вскрикнул Холлидей. — Все должны были это почувствовать! Обязательно…

— Похоже на то. Ну, сэр, сколько прошло времени с того момента до удара колокола?

— Мы с Мэрион это уже обсуждали. Она говорит — минут десять, а я бы сказал — приблизительно двадцать.

— Вы не слышали, чтобы кто-то возвращался?

Сигарета обожгла Холлидею пальцы, он взглянул на нее блуждающим взглядом, как будто никогда раньше не видел, и выронил окурок.

— Более точно ничего сказать не могу, инспектор. Добавлю лишь, что кто-то определенно усаживался. Это было до того, как мы услышали колокол, но не помню когда. В любом случае можно только гадать…

— Когда ударил колокол, все сидели?

— Не уверен, инспектор. Кто-то бросился к двери, Мэрион или тетушка Энн вскрикнула…

— Только не я, — вставила девушка.

Мастерс медленно перевел взгляд с Холлидея на нее и обратно.

— Дверь передней комнаты, — продолжал он, — была закрыта во время вашего… собрания. Я видел собственными глазами. Когда вы побежали на колокольный звон, она была открыта?

— Не знаю. Тед первым оказался у двери, у него одного был фонарик. Мы с Мэрион добрались до него в темноте, потом он включил фонарь… Возникла такая сумятица, что я ничего не помню. Фезертон чиркнул спичкой, зажигая свечи, крикнул: «Обождите меня!» — или что-то вроде того. Потом вдруг оказалось, что дверь уже распахнута. Не помню, кто выскочил первым, остальные за ним, как бараны. Так что… — Он махнул рукой. — Послушайте, инспектор, разве мало мы вам в одну ночь рассказали? Мэрион умирает от усталости…

— Да, — кивнул Мастерс, — да. Можете идти. — Он вдруг вскинул глаза. — Постойте секундочку! Разве только у юного Латимера был фонарь? Ваш разбился, мистер Блейк отдал вам свой, когда мы услышали крики мисс Латимер в галерее…

Холлидей посмотрел на него и расхохотался:

— По-прежнему подозреваете меня, инспектор? Что ж, ваше право. Но уж так получилось, что я нисколько не виновен в сенсационном событии, о чем заявил Теду в ответ на его вопрос. Можете его спросить, если желаете… Ну, всего хорошего. — Нерешительно поколебавшись, он шагнул ко мне, протянул руку: — Всего хорошего, мистер Блейк. Простите, что я втянул вас в такую заваруху. Знаете, не ожидал ничего подобного. Господи помилуй, кто-то над нами здорово подшутил, правда?

Они с Мэрион вышли через черный ход, мы остались па своих местах в абсолютно глупом положении. Город просыпался, начинался новый день, а мы сидели в заброшенном, разваливавшемся доме с привидением… Макдоннел подошел к верстаку и принялся разбирать принесенные листы, исписанные карандашом.

— Ну, сэр? — обратился ко мне Мастерс. — Что скажете? Мозги работают?

Я отрицательно покачал головой и добавил:

— Собственно говоря, противоречивые показания вполне объяснимы. А именно: трое утверждают, что по комнате кто-то прошел, а двое отрицают. Но двое отрицающих — леди Беннинг и Тед Латимер — были полностью догружены в молитву, в медитацию, я не знаю… Могли и не заметить.

— Тем не менее они сразу услышали колокол, — заметил Мастерс. — А он звонил совсем негромко, могу засвидетельствовать.

— Да… Вот тут у нас загвоздка. Ладно, допустим, кто-то лжет. Плетет, пожалуй, самую искусную ложь, какую мы с вами когда-либо слышали.

Мастерс решительно встал.

— Я не собираюсь торопиться с выводами, — объявил он. — Когда голова не варит, лучше этого не делать. Иначе забуду о каком-нибудь очень важном обстоятельстве, которое гораздо важнее, чем люди, способные пройти по раскисшей грязи, не оставив следов. Выброшу все из головы. И все-таки я интуитивно чувствую… интуитивно… не знаю… так или иначе… что такое интуиция?

— Ну, сэр, — вставил Макдоннел, — в принципе я пришел к выводу, что интуиция — это мысль, в которой сомневаешься из опасения, как бы она не оказалась ошибочной. Подобные мысли возникали у меня всю ночь. Удивительно, например…

— Ничего не хочу слышать. Проклятие, меня тошнит от этого дела! Хочу чашку крепкого кофе. И немного поспать. И… минуточку, Берт. Что у тебя там в бумагах? Если что-нибудь интересное, говори. Остальное обождет.

— Слушаюсь, сэр. Заключение полицейского врача. «Смерть наступила от колотой раны, нанесенной острым предметом, представленным для экспертизы, а именно: кинжалом с инициалами „Л.П.“, проникшим…»

— Кстати, где этот чертов кинжал? — перебил его Мастерс, которого вдруг осенила какая-то мысль. — Я должен его забрать. Ты его захватил?

— Нет. Бейли его сфотографировал на столе, который подняли после того, как мы провели измерения и отсняли место преступления. Наверно, так там и лежит. Лезвие, кстати, острое, как игла. Не похоже, чтобы им орудовало привидение.

— Правильно. Захватим его с собой. Не хочу, чтобы с ним снова баловался наш повернувшийся спиной приятель. Плевать на медицинское заключение. Как насчет отпечатков?

Макдоннел нахмурился:

— Уильямс сказал, на ноже вообще нет никаких отпечатков. Говорит, убийца либо начисто вытер его, либо, как и следует ожидать, был в перчатках. А в комнате отпечатков полным-полно. Он насчитал два отдельных набора, кроме пальцев Дартворта. К утру снимки будут готовы. И следов ног много. Там пыльно. Но в лужах крови ничего нет, кроме частичного отпечатка подошвы, видимо, мистера Блейка.

— Сейчас сходим туда и сравним. Что нашлось в карманах Дартворта?

— Обычная белиберда. Ничего интересного. Никаких документов. — Макдоннел вытащил из собственного кармана завернутый в газету пакетик. — Вот. Связка ключей, записная книжка, часы с цепочкой, серебряные монеты… Обнаружена лишь одна странная вещь…

— Ну! — рявкнул Мастерс.

— Когда мы на всякий случай шарили в топке, констебль обратил внимание на стекло, сэр. В камине. Крупные осколки графина, бутылки, не знаю… Они так обгорели и растрескались, что трудно точно сказать. Наверно, давно там лежали.

— Стекло? — повторил инспектор и вытаращил глаза. — Разве оно не расплавилось?

— Нет. Просто обгорело, потрескалось. По-моему…

— Должно быть, бутылка из-под виски, — проворчал Мастерс. — Дартворт принял для куража. Наплевать.

— Возможно, конечно, — согласился Макдоннел, но все же в сомнении постучал пальцами по острому подбородку, оглядывая комнату. — Все равно, странно, правда? Я хочу сказать, зачем кидать пустую бутылку в камин? Никто так не делает, правда, сэр? Вы такое когда-нибудь видели? Удивительно, что…

— Хватит, Берт, — сморщился Мастерс. — С нас достаточно. Бросим последний взгляд на место преступления при дневном свете и отправимся по домам.

Во дворе нам дунул в лицо холодный ветер, заставил прищурить глаза. В неуверенном туманном, сером свете все кругом виделось как под водой. Двор оказался больше, чем мне казалось ночью, он занимал добрых пол-акра. Раскинувшийся в окружении обветшавших каменных и кирпичных построек со слепыми окнами, узкий, с уклоном к востоку, он выглядел зловеще пустынным и заброшенным. Будто никогда не долетали сюда звуки церковных колоколов, уличных шарманок, человеческих голосов…

С трех сторон участок ограждала кирпичная стена высотой около восемнадцати футов. Возле нее стояли несколько погибающих платанов, некрасивых, но кокетливых, вроде гирлянд и купидонов на карнизах большого дома; деревья засыхали в смешных жеманных позах семнадцатого века. В одном углу, у покосившегося фундамента какой-то постройки, возможно бывшей маслобойни, находился заброшенный колодец. Но самые страшные мысли навевал вид каменного домика, одиноко стоявшего посередине двора, ближе к дальней стене, — темно-серого, таинственного, с зияющим проломом в двери. Скаты крыши выложены крупной скругленной черепицей, некогда красной, на ней торчала черная приземистая дымовая труба под покосившимся колпаком. Неподалеку высилось мертвое кривое дерево.

И все. Кругом застывшее море грязи с одной только широкой дорожкой, протоптанной массой людей, ходивших к выбитой двери. От этой дорожки всего два набора следов — наших с Мастерсом. Они шли под стеной домика к 0КПУ. У которого я подсаживал инспектора, когда он впервые увидел мертвого Дартворта.

Мы молча обошли вокруг домика, держась самого края Двора. Загадка становилась страшней, непонятнее… Мы оглядывались и ничего не видели. Ночью я не упустил, не проглядел ни одной детали, ни в чем не ошибся. Все было по-прежнему: каменная коробка с абсолютно непроницаемой дверью и окнами, никаких фокусов и потайных ходов, нигде пи единого следа, оставленного до того, как мы с Мастерсом вышли. Неопровержимая истина.

У Мастерса оставалась последняя ниточка, но и та быстро оборвалась.

Мы подошли к другой стене домика, слева, если смотреть от черного хода. Здесь Мастерс остановился, переводя взгляд с сухого дерева на стену.

— Смотрите… — В мертвой тишине голос инспектора звучал очень громко и хрипло. — Дерево. Знаю, всего прочего оно не объясняет, но, возможно, объяснит отсутствие следов… Очень ловкий, натренированный человек вполне может прыгнуть со стены на дерево, а с дерева на крышу домика. Знаете, расстояние не слишком большое…

Макдоннел уныло кивнул:

— Да, сэр. Мы с Бейли тоже об этом подумали первым делом. Потом кто-то принес лестницу, я влез на стену и попробовал. — Он ткнул пальцем вверх. — Видите сломанную ветку? Черт возьми, я едва шею не сломал. Дерево высохло, сэр, в труху сгнило. Сам я довольно легкий, и все-таки, как дотронулся до ветки, она сразу сломалась. Нет, никакого серьезного груза она не выдержит. Сами проверьте. На мой взгляд, дерево играет другую роль…

Мастерс обернулся.

— Ох, ради Господа Бога, перестань умника из себя корчить! — проворчал он. — Какую?

— Ну, я задумался, почему вся компания сидела в доме, а Дартворт заперся здесь один…

Инспектор с озадаченным и взволнованным видом протер кулаками глаза, тупо уставившись в землю под деревом, на легкое возвышение, где стоял домик.

— …а потом догадался. Именно под этим деревом на глубине в семь футов покоится наш хороший знакомый Луис Плейг. Видно, его волновать не хотели. Любопытно, как предрассудки…

Мастерс шагнул по нетронутой земле и протянул руку к дереву, чтобы проверить его крепость. Ветка отломилась, что вызвало его раздражение.

— Ну еще бы, не любопытно… Ох, Берт, сколько от тебя пользы! — Инспектор швырнул ветку на землю и грозно повысил тон: — Немедленно прекрати, не то я огрею тебя этой палкой! Человека убили. Мы должны выяснить, каким образом, и если ты дальше будешь молоть чепуху насчет предрассудков…

— Согласен, это не объясняет, как убийца попал в домик. Однако, с другой стороны, по-моему, возможно…

— Ох, — вздохнул Мастерс и обратился ко мне. — Знаете, должен быть какой-то ход, — угрюмо повторил он. — Слушайте, можно ли категорически утверждать, что до нашего прихода никто не оставил следов? Смотрите, сплошная грязь, а идя к двери…

— Можно, — решительно заявил я.

Инспектор кивнул. Мы молча вернулись к дверям домика, который крепко хранил свою тайну. В сонный утренний час мы трое вроде бы не были профессионалами с ослабленным зрением, а все же нам показалось, будто этот старый домик омолодился, а за забором можно увидеть красные кресты на дверях и надпись: «Боже, смилуйся над нами»… Когда Мастерс пролез в темноту сквозь разбитую дверь, в моей тяжелой голове возникали догадки о том, что он видит.

Стоя во дворе с сержантом Макдоннелом, я постарался прогнать фантастические картинки. В холодном воздухе изо рта вырывались клубы пара.

— Вряд ли мне следует принимать участие в расследовании, — пробормотал сержант. — Знаете, я служу в управлении на Вайн-стрит, а делом наверняка займется Скотленд-Ярд. Хотя все-таки… — Он круто развернулся на месте. — Эй! Я спрашиваю, в чем дело, сэр?

Изнутри послышались скрип и треск, настолько отвечающие моим безумным фантазиям, что я даже не сразу увидел луч фонарика Мастерса. Тяжело дыша, инспектор через секунду показался в двери.

— Странно, — очень тихо проговорил он, — знаете, порой в голове без конца крутится какой-то стишок, куплет, чепуховина, от которой невозможно отделаться, твердишь и твердишь целый день, стараешься прогнать, забываешься и опять повторяешь… А?

— Перестаньте молоть чепуху, говорите толком, — одернул я его.

— Да, да. — Мастерс тяжело повернул голову. — Вот что я повторял про себя — не знаю почему, может, для утешения, — всю ночь мысленно повторял: «Последняя соломинка, сломавшая спину верблюду». Вот именно. Снова и снова. Последняя соломинка, сломавшая спину верблюду… Богом клянусь, кто-то за это ответит! — прогремел он, хватив кулаком по железному шпингалету. — Вы, конечно, уже догадались. Остается дождаться утренних газет. «Отвернувшийся худой мужчина»… Кто-то снова утащил кинжал, вот что! Его нет. Он украден, исчез… Думаете, его снова хотят пустить в дело?

Он по очереди окидывал нас довольно-таки диким взглядом.

Почти целую минуту никто не произносил ни единого слова. Макдоннел неожиданно рассмеялся, впрочем, с тем же безнадежным отчаянием, в каком пребывал Мастерс.

— Стало быть, я уволен, — заключил сержант.

И молча пошел прочь со двора, напоминавшего утренний зал после бала. На фойе уже чуть розовевшего неба замаячил лилово-серый купол собора Святого Павла. Инспектор изо всех сил пнул попавшуюся под ногу консервную банку. На Ныогейт-стрит резко сигналил автомобильный клаксон, под золоченой статуей Правосудия на куполе Олд-Бейли грохотали тележки молочников.

Глава 13

Я вернулся к себе домой после шести, в два часа дня очнулся от полного забытья, когда кто-то раздвинул шторы и объявил о поданном завтраке.

Личный визит Попкинса, верховного владыки обслуживающего персонала в эдвардианском доме, свидетельствовал, что я приобрел определенную известность и популярность. Держа под мышкой газеты, он стоял в ногах кровати, вздернув подбородок, застегнутый на все пуговицы, как прусский юнкер. Он не стал упоминать о газетах, делая вид, будто ничего не знает, не ведает, небрежно сунул их мне, но подробно расспросил насчет яичницы с беконом и ванны.

Каждый, кто в то время жил в Англии, помнит громкий — нет, бешеный — шум, поднявшийся вокруг так называемого «кошмара в Плейг-Корте». В пресс-клубе мне впоследствии объяснили, что, с точки зрения журналистики, в такой смеси загадочности убийства, сверхъестественных сил и явственных сексуальных мотивов содержатся все компоненты, необходимые для сенсации — идеальное лакомство для Флит-стрит.[6] Дальнейшие события только подлили масла в огонь. В те времена желтая пресса в американском стиле не имела такого распространения в Англии, как сейчас, однако какой-то бульварный листок лежал сверху в пачке, врученной мне Попкинсом. Произошедшее поздней ночью убийство не успело попасть в утренние газеты, но в дневных выпусках сообщения об этом красовались на первых полосах, набранные крупным шрифтом в две колонки.

Сидя в постели в серый, промозглый час, я при включенном электрическом свете внимательно читал газеты, стараясь втолковать себе, что все это было на самом деле. В ванной прозаически текла вода, на комоде привычно лежали карманные часы, ключи, деньги, на узкой крутой Бери-стрит урчали машины, грохотал поезд, шел дождь…

Первую полосу целиком заполнили снимки под заголовком: «Дух-убийца до сих пор орудует в Плейг-Корте!» Посередине в овальных рамках располагались фотографии действующих лиц, явно старые, раздобытые в архивах. На одной из них я распознал себя с убийственным оскалом; леди Беннинг предстала стыдливой старой девой в воротнике с пластинами из китового уса и шляпе с тележное колесо; на маленьком, наполовину срезанном снимке майор Фезертон при всех своих военных регалиях с вожделением взирал на пивную бутылку; отвернувшего в сторону Холлидея фотограф запечатлел на лестнице с зависшей над ступенькой ногой; одна Мэрион была более или менее узнаваема. Фотографии Дартворта, видимо, не нашлось, но художник живо изобразил его в овале закутанным в плащ с капюшоном — убийцей, занесшим кинжал.

Видно, кто-то проболтался. Скотленд-Ярд, разумеется, имел возможность деликатно заткнуть прессе рот, но где-то допустил ошибку, если только, подумал вдруг я, Мастерс, по неким собственным соображениям, не пожелал подчеркнуть сверхъестественный характер дела. Газетные сообщения были довольно точными, без всяких намеков на какие-либо подозрения в адрес нашей компании.

Любопытно, что безумные рассуждения о сверхъестественном скорее разубеждали, чем убеждали меня. На здравый утренний взгляд, вдали от мрака и гулкого эха Плейг-Корта, выяснился один факт. Несмотря ни на чьи мнения, никто из присутствовавших в тот момент в доме не сомневался, что мы имеем дело просто с очень удачливым или очень талантливым убийцей, которого, впрочем, можно повесить, как любого другого. Хотя на данный момент это в высшей степени затруднительно.

Продолжая раздумывать после завтрака, я услышал звонок домофона, за которым последовало сообщение, что пришел майор Фезертон. Тут я вспомнил его вчерашнее обещание нанести мне визит.

Майор был раздражен. Несмотря на дождь, он явился в официальном парадном костюме с довольно кричащим галстуком, в шелковой шляпе. Щеки выбриты до восковой гладкости, хотя глаза припухли. От него сильно пахло пеной для бритья. Бросив шляпу на мой письменный стол, он взглянул на газету со снимком, который запечатлел его с пивной бутылкой, и буквально взорвался, узнав собственное изображение. Много всякого наговорил о представителях закона, обозвал репортеров гиенами, подчеркнув, что последние гораздо благородней, в бешеной ярости постоянно ссылался на нечто, только что произошедшее в Клубе армии и флота. Как я понял, там в его адрес прозвучали определенные замечания наряду с предложением снабдить его бубном для следующего спиритического сеанса. Кроме того, какой-то остряк бригадный генерал прошипел у него за спиной: «Пиво „Гиннесс“ идет вам на пользу!»

Я предложил чашку кофе, майор отказался, согласившись выпить бренди с содовой.

— Я хотел отдать честь флагу, черт побери! — буркнул он, рухнув в кресло и утешаясь зажженной сигарой. — А теперь, будь все проклято, нигде не смогу показаться, причем исключительно из-за старания угодить Энн… Жуткая заваруха, чертовская, вот что это такое. Даже не знаю сейчас, стоит ли… излагать просьбу, с которой я к вам пришел. Так опозориться в проклятых газетенках… — Майор помолчал, прихлебывая спиртное и мрачно задумавшись. — Я ей звонил нынче утром. Вчера она разозлилась, не позволила проводить до дома. А сегодня не стала сносить мне голову, бедная старушка ужасно расстроена. Кажется, до меня ей звонила Мэрион Латимер, обругала ее старой интриганкой и фактически заявила, что чем реже они с Холлидеем будут впредь ее видеть, тем лучше. Однако… Я ждал.

— Слушайте, Блейк, — продолжал майор после очередной паузы, связанной с поминутно сотрясавшими его приступами застарелого кашля, — кажется, прошлой ночью я наболтал много лишнего… Правда?

— Насчет того, что слышали в передней комнате?

— Именно.

— Ну, если это правда…

Фезертон нахмурился и конфиденциально признался:

— Разумеется, правда. Только не в том дело, мой мальчик. Вы, естественно, понимаете, в чем. Нельзя допустить, чтоб полиция думала то, что раньше или позже подумает… Просто черт знает что! Предположить, будто кто-то из нас… Бред! Это надо предотвратить.

— А вы сами, майор, к какому приходите заключению?

— Я же не детектив, будь я проклят! Но я честный человек, и в этом уверен. Даже не думайте, будто кто-то из нас… Невозможно! — Майор сделал выразительный жест и с легкой усмешкой откинулся на спинку кресла. — Уверяю вас, либо незаметно прокрался кто-то чужой, либо медиум поработал. Смотрите! Допустим, кому-то из пас захотелось расправиться с Дартвортом, чего быть не может, даже не думайте. Разве предполагаемый злоумышленник рискнул бы выбраться из комнаты, полной народу? Никогда. Кроме того, можно ли совершить подобное убийство, не запачкавшись кровью с ног до головы? Я слишком часто видел черномазых, которые бросались с ножами на наш караул. Убийца старины Дартворта должен был неизбежно забрызгаться кровью.

Сигарный дым попал в глаз майору, он лихорадочно его протер, энергично подался вперед, обхватив руками колени.

— Поэтому вот что я думаю, сэр. Следует передать это Дело в хорошие руки, и все будет в порядке. Нам с вами прекрасно известен такой человек. Я знаю, он чертовски ленив — надо сыграть на чувстве кастовой солидарности! Надо сказать ему: слушай, старик…

Я встрепенулся, в конце концов догадавшись о том, о чем давно должен был догадаться.

— Вы имеете в виду моего бывшего шефа Майкрофта?

— Я имею в виду Генри Мерривейла. Вот именно. А? Чтобы Г.М. занялся делом, находившимся в компетенции Скотленд-Ярда?… Я снова вспомнил кабинет, расположенный высоко над Уайтхоллом, где не бывал с двадцать второго года, и чрезвычайно ленивого, чрезвычайно словоохотливого и неряшливого мужчину, сидевшего там с ухмылкой на губах, с сонным взглядом, сложив руки на животе, забросив ноги на письменный стол. Больше всего он любил читать всяческие страшилки и часто жаловался, что никто его всерьез не воспринимает. Квалифицированный юрист, квалифицированный врач, сэр Генри Мерривейл, баронет, на протяжении всей своей жизни был воинствующим социалистом, обладал редкостным самодовольством и неистощимым запасом неприличных анекдотов.

Глядя мимо майора Фезертона, я вспоминал старые времена. Шефа прозвали Майкрофтом, когда он возглавлял Британское управление контрразведки. Невозможно было представить, чтобы даже самый младший по чину назвал его сэром Генри. Майкрофтом его впервые окрестил Джонни Айртон в письме из Константинополя, и прозвище прилипло. «Самая интересная личность в рассказах о джентльмене с ястребиным профилем с Бейкер-стрит, — писал Джонни, — вовсе не сам Шерлок, а его брат Майкрофт. Помните? Он обладает такими же, если не большими, дедуктивными способностями, чем Шерлок Холмс, только слишком ленив, чтобы использовать их на практике; крупный, вялый, он никогда не поднимется с кресла, будучи какой-то значительной шишкой в таинственном правительственном департаменте, хранит в памяти информацию, как в картотеке, перемещается по единственной орбите — между клубом и Уайтхоллом. По-моему, он фигурирует лишь в двух рассказах, но есть там великолепная сцена, когда Шерлок с Майкрофтом стоят у окна клуба „Диоген“, перебрасываясь дедуктивными заключениями насчет мужчины, проходящего мимо по улице. Для обоих это дело привычное, а у бедного Ватсона голова идет кругом… Скажу вам, если бы наш Г.М. держался приличнее, не всегда забывал повязывать галстук, не мурлыкал бы сомнительных песенок, шагая по кабинетам, полным машинисток, из него получился бы неплохой Майкрофт. У него есть мозги, ребята, есть мозги…»

Однако Г.М. возражал против этого прозвища. Можно даже сказать, оно его бесило. Он заявлял, что никому подражать не намерен, и дико орал, слыша имя Майкрофт. После своей отставки в двадцать втором году я встречал Г.М. трижды. Дважды в курительной клуба «Диоген», где я был гостем, причем в обоих случаях он там дремал. А в последний раз на приеме в отеле «Мейфэр», куда его затащила жена. Он улизнул от танцующих, чтобы разыскать где-нибудь виски, я заметил его на пути к буфету и выслушал жалобу на жуткую усталость. Поэтому мы отловили полковника Лендинна и сели играть в покер, причем мы с полковником проиграли одиннадцать фунтов шестнадцать шиллингов, заплатив поровну… Немного поговорили о былом. Я так понял, что Г.М. теперь служит в военной разведке. Он кисло объявил, с треском тасуя карты, что нет уже былой славы и блеска; что настали унылые времена для тех, у кого имеется голова на плечах, и что из-за бережливости тех-то и тех-то, экономящих на установке лифтов, ему до сих пор приходится топать пешком на пятый этаж в маленький кабинетик, выходящий окнами на сады вдоль Хорс-Гардс-авеню.

Фезертон снова заговорил. Я слушал вполуха, вспоминая молодость, когда мы двадцать четыре часа в сутки верили, будто живем в прекрасные времена, и считали веселеньким развлечением выдернуть пару перьев из хвоста двуглавого орла, олицетворявшего Германскую империю. По-прежнему монотонно лил дождь, майор повысил голос:

— …я вам скажу, что мы сделаем, Блейк. Поймаем такси и отправимся прямо к нему. Если позвонить и предупредить о визите, он соврет, будто занят. И снова примется читать распроклятые книжки про всякие ужасы. Что скажете? Едем?

Искушение было слишком сильным.

— Немедленно.

Шел сильный дождь. Такси скользило к Пэлл-Мэлл, через пять минут миновало солидную и величественную Би-Бритиш-стрит, свернуло в заросший деревьями проезд, соединяющий Уайтхолл с Эмбанкментом — набережной Виктории. Военное министерство выглядело уныло, как и мокрый сад позади. Кроме суетливого парадного, ближе к деревьям находилась маленькая боковая дверь, о которой якобы никто не знал.

В нее-то мы и вошли, а далее нам пришлось пробираться на ощупь по темной прихожей, подниматься по двум лестничным пролетам мимо дверей, за которыми сидели машинистки, стояли архивные шкафы, горел яркий электрический свет. Все это смотрелось на удивление современно в древнем каменном здании, части старого Уайтхоллского дворца, с коридорами, пропахшими камнем, сыростью и окурками. Ничего не изменилось. На стене по-прежнему висел облезлый военный плакат, провисевший там двенадцать лет. Прошлое разом вернулось и ошеломило — люди постарели, а время остановилось; по этим ступеням бегали неопытные юнцы, зажимая под мышкой офицерские стеки; на набережной шарманка наигрывала мелодию, под которую мы невольно приплясывали. Растоптанный окурок вполне мог бросить на лестнице Джонни Айртон или капитан Банки Harm, если бы один не умер в Месопотамии от лихорадки, а другой не погиб в бешеной перестрелке под Мецем. До той минуты я даже не понимал, как мне повезло…

На четвертом этаже нас поджидало препятствие в лице старины Карстерса. Старший сержант выглядел точно так же, сидя в своем закутке за барьером и посасывая погасшую трубку. Мы тепло приветствовали друг друга, хотя было непривычно, что мне вновь отдают честь. Я мимоходом бросил, что у нас с Г.М. назначена встреча, — Карстерс отлично знал, что это не правда, — и положился на давнее знакомство. Он засомневался:

— Ну не знаю, сэр. Впрочем, попробуйте, может быть, повезет. К нему только что поднялся один тип. — Он многозначительно посмотрел на меня. — Сказал, что оттуда. Из Скотленд-Ярда. Вот так-то!

Мы с Фезертоном переглянулись. Поблагодарив Карстерса, мы заторопились по оставшемуся самому темному пятому пролету и заметили на площадке того самого типа, как раз протянувшего руку к молотку па двери кабинета Г.М.

— Стыдно, Мастерс, — заметил я. — Что скажет заместитель комиссара?

Мастерс сперва рассердился, потом усмехнулся. В каменных стенах Уайтхолла к нему вернулись прежняя уверенность и невозмутимость, он был вымыт, причесан, импозантен. Любые напоминания о его неслыханном виде и поведении прошлой ночью удивили бы инспектора точно так же, как и меня удивляли воспоминания об этом.

— А, это вы! — воскликнул он. — Гм… И майор Фезертон, как я вижу. Что ж, очень хорошо. Я получил разрешение заместителя комиссара. А теперь…

В слабом свете на площадке я видел знакомую дверь. На строгой табличке было написано: «Сэр Генри Мерривейл». Над ней Г.М. давно вывел белой краской огромными шаткими буквами: «Занят!!! Не входить!!! Не беспокоить!!!» — а под табличкой что-то вроде примечания: «Это касается именно ВАС!» Мастерс, по примеру всех прочих, просто повернул круглую ручку и вошел.

По-прежнему никаких перемен. В комнате с низким потолком, двумя большими окнами, выходившими на сады и набережную, царил прежний беспорядок: она была завалена бумагами, курительными трубками, фотографиями, всяким хламом. За широким письменным столом, тоже захламленным, растянулась в кожаном кресле огромная туша. Ноги в белых носках покоились на столе рядом с телефоном. Горела настольная лампа на изогнутой ножке, наклоненная так, что ровно освещала весь стол. Дальше в тени виднелась склонившаяся на грудь лысеющая, наголо стриженная голова Г.М. и сползшие на кончик носа большие очки в черепаховой оправе.

— Привет! — прохрипел майор Фезертон, протиснувшись в дверь. — Эй, Генри! Слушай…

Г.М. открыл один глаз.

— Проваливайте! — буркнул он и махнул рукой. Какие-то бумаги свалились у него с коленей, и он ворчливо продолжал: — Сейчас же уходите, слышите? Не видите, я занят. Прочь!

— Ты спал, — возразил Фезертон.

— Ничего я не спал, черт возьми. Размышлял. Я так размышляю. Неужели нигде нельзя найти покоя, сосредоточиться на вечных вопросах? Я вас спрашиваю!

Он с трудом поднял крупную голову. Равнодушное морщинистое лицо редко меняло выражение, невзирая на настроение. Углы широкого рта опустились, он сморщился, словно ему к завтраку подали тухлое яйцо. Всматриваясь в нас через очки, он сложил на животе крупные вялые руки и испытующе пробормотал:

— Ну-ка, ну-ка, кто это? Кто тут? О, Мастерс, это вы… Я как раз читал ваши отчеты. Гм… Если бы вы на некоторое время оставили меня в покое, я бы вам, может быть, что-нибудь и сказал. Гм. Ну, раз уж пришли, входите. — Он снова подозрительно всмотрелся. — Кто там с вами? Я занят! Занят! Если снова по делу Гончарова, посоветуйте ему прыгнуть в Волгу. С меня хватит.

Мы с Фезертоном одновременно принялись объяснять. Г.М. опять хмыкнул, но несколько утратил суровость.

— А… Ну ладно. Входите, садитесь. Наверняка хотите чего-нибудь выпить. Кен, ты знаешь, где взять. В том же месте. Наливай.

Я знал. На степах прибавилось фотографий, наград, по все оставалось на прежних местах. Над белым мраморным камином, где слабо светились янтарные язычки, висел большой мефистофельский портрет Фуше.[7] По обе стороны от него некстати красовались портреты единственных двух писателей, за которыми Г.М. признавал хоть какой-то талант: Чарлза Диккенса и Марка Твена. Полки по бокам от камина были беспорядочно набиты книгами. У одной из них стоял большой стальной сейф, на дверце которого Г.М., обладая весьма примитивным чувством юмора, написал теми же корявыми белыми буквами: «Документы государственной важности! Не трогать!» Ниже повторялось то же самое по-немецки, по-французски, по-итальянски и, по-моему, по-русски. У него был обычай помечать экспонаты в своем кабинете, руководствуясь своей фантазией. По мнению Джонни Айртона, в его кабинете чувствуешь себя Алисой, путешествующей в Стране чудес.

Дверца сейфа была открыта. Я вытащил оттуда бутылку виски, сифон, пять довольно пыльных рюмок. И пока я занимался своим делом, Г.М. безумолчно ворчал, не повышая и не понижая тона, только раздражаясь все больше:

— Знаете, я сигар не держу. Мой племянник Хорэс — ты его знаешь, Фезертон, сын Летти, — самостоятельный четырнадцатилетний парень, подарил мне коробку «Генри Клейс» к дню рождения. Садитесь, черт возьми. На дыру в ковре не обращайте внимания, все об нее спотыкаются, отчего она делается только шире и шире. Но я их не курю. Даже не пробовал. Почему? — переспросил Г.М., поднял руку и зловеще ткнул в Мастерса пальцем. — А? Я вам объясню. У меня имеется нехорошее подозрение, что они взрываются, вот почему. На всякий случай надо бы проверить. Только представьте себе, племянник дарит дяде взрывающиеся сигары! Уверяю вас, все ко мне несерьезно относятся, несерьезно… Поэтому, знаете, я преподнес те самые сигары министру внутренних дел. Если к вечеру ничего не услышу, заберу обратно. Впрочем, есть у меня немного хорошего трубочного табака… вон там…

— Слушай, Генри, — перебил майор, который какое-то время хрипло дышал и сверкал глазами, — мы к тебе пришли по чертовски серьезному делу…

— Нет! — махнул рукой Г.М. — Не сейчас! Не сразу. Сперва выпьем.

Это был ритуал. Я раздал рюмки, мы выпили, хотя Фезертон сгорал от нетерпения. Мастерс сохранял невозмутимость, крепко держа рюмку, словно боясь ее выронить. Видно было, что его занимает какая-то новая мысль.

— Будем здоровы, — с чрезвычайной торжественностью провозгласил Г.М. и одним глотком осушил свою рюмку. После чего расслабился, запыхтел, поудобнее пристроил на столе ноги, выбрал черную трубку, вновь откинулся в кресле, источая теперь легкую благосклонность. Выражение его лица не изменилось, но теперь он больше смахивал на китайца после плотного обеда.

— М-м-м… Мне лучше. Да, знаю, зачем вы пришли. Чертовски неприятно. Однако… — Моргая маленькими глазками, он медленно оглядел нас одного за другим. — Если у вас имеется разрешение заместителя комиссара…

— Вот оно, сэр, — сказал Мастерс. — В письменном виде.

— Да? Ну да. Положите на стол. Фоллет всегда отличается здравомыслием, — проворчал Г.М. и фыркнул. — В отличие от большинства его коллег.

— Маленькие глазки остановились на Мастерсе. Старик искусно пользовался подобным обескураживающим взглядом. — Значит, вот почему вы ко мне обратились. Потому что Фоллет вас прикрывает. Потому что, по мнению Фоллета, вы ему подбросили динамитную шашку — наткнулись, наконец, на действительно дохлое дело.

— Нисколько не боюсь в том признаться, — подтвердил Мастерс, — равно как и в том, что, по мнению сэра Джорджа…

— Ну что же, он абсолютно прав, сынок, — величественно кивнул Г.М. — У вас большие проблемы.

Во время долгого молчания, воцарившегося в кабинете, лишь дождь хлестал в окна. Я смотрел на пятно желтого света, отбрасываемое на стол лампой на гнутой ножке. Среди разбросанных листов машинописных отчетов, присыпанных табачным пеплом, лежал лист писчей бумаги, исписанный жирным черным карандашом. Сверху на нем было написано почерком Г.М.: «Плейг-Корт». Я был совершенно уверен, что, если Мастерс переслал ему все свои записи, он знает ровно столько же, сколько мы, и поэтому спросил:

— Есть какие-нибудь идеи?

Г.М. с болезненным усилием переложил на столе ноги и схватил исписанный лист.

— Идей полно. Только, знаете ли, никакого смысла они не имеют — пока. Я должен всех вас выслушать. Гм… да. Кроме того, боюсь, мне придется осматривать дом, что чертовски досадно…

— Что ж, сэр, — вставил Мастерс, — я могу через три минуты вызвать машину к подъезду, если позволите звякнуть по вашему телефону. За пятнадцать минут доедем до Плейг-Корта…

— Черт возьми, не перебивайте меня, — величественно приказал Г.М. — До Плейг-Корта? Бред! Кто говорит о Плейг-Корте? Я имею в виду дом Дартворта. Неужели вы думаете, будто я оставлю удобное кресло и потащусь черт знает куда? Ох. Впрочем, я рад, что меня еще ценят. — Он вытянул плоские пальцы и кисло на них посмотрел. А потом опять заворчал: — Беда англичан заключается в том, что они несерьезно относятся к серьезным вещам. Мне это надоело, да. Я на днях собираюсь во Францию, где мне дадут орден Почетного легиона или еще что-нибудь и будут кричать обо мне во все горло. А что делают мои кровные соотечественники, я вас спрашиваю? Как только узнают, в каком я отделе, сразу принимаются забавляться. Подкрадываются ко мне, таинственно оглядываются, спрашивают, установил ли я личность подозрительного незнакомца в розовой бархатной шляпе, отправил ли К-14 в Белуджистан, переодетого туарегом под покрывалом, поручив выяснить, как Икс-Игрек справляется с ПР-2. Хрр! — прохрипел Г.М., махнув рукой и сверкая глазами. — Более того, додумались посылать донесения, карты, подкупают китайцев, чтобы те мне звонили. Да вот — только на прошлой неделе сообщают откуда-то снизу, что меня хочет видеть господин из Азии, такой-то такой-то, имя называют. Я взбесился, чуть не укусил телефонную трубку, велел Карстерсу спустить его с лестницы на все четыре этажа. Оп так и сделал. А оказалось, это действительно доктор Фу-Манчу из китайской дипломатической миссии. Да, сэр, китайский посол дико разозлился, в Пекин пришлось посылать телеграмму с извинениями. А еще…

Фезертон стукнул кулаком по столу и выдавил сквозь сильный кашель:

— Я тебе уже сказал, Генри, и повторю еще раз, дело очень серьезное! Я хочу, чтобы ты за него взялся. Как раз сегодня я сказал юному Блейку: «Представим ему дело как вопрос кастовой солидарности, черт побери». Богом клянусь, никто не станет клеветать на представителей британского правящего класса, если старик Генри Мерривейл…

Г.М. вытаращил глаза и буквально начал раздуваться. Майор избрал далеко не самый лучший способ призвать к сотрудничеству фанатичного социалиста.

— Майор Фезертон шутит, Г.М., — кинулся я спасать ситуацию. — Он хорошо знает ваши взгляды. Мы решили обратиться к вам в последней надежде, хотя я напомнил майору Фезертону, что это совсем не ваша сфера, вы такими делами не занимаетесь, глупо даже надеяться, что разберетесь…

— Вот как? — ухмыльнулся Г.М. — Хочешь заключить пари? А?

— Ну, например, — убедительно продолжал я, — вы ведь, наверно, прочли все свидетельства…

— Уф! Мастерс прислал их сюда утром вместе со своим первоклассным отчетом. О да.

— Нашли что-нибудь интересное, какой-нибудь намек на разгадку?

— Конечно.

— В чьих же показаниях?

Г.М. снова принялся рассматривать свои пальцы, углы губ опять опустились, он сощурился, хрюкнул:

— Гм… Для начала обращу ваше внимание на свидетельства Латимеров: Мэрион и Теда. А?

— Вы хотите сказать, в них есть что-то подозрительное?

Майор Фезертон захрипел. Г.М. бросил на него равнодушный взгляд, погрузившись в собственные мысли и запершись там, как в клетке. Заманив его в эту клетку, следовало оставить его там в одиночестве — пусть беззвучно расхаживает взад-вперед, пока не откроется дверца, и он в нее не выпрыгнет.

— Ох, я бы не сказал «подозрительное», Кен. А ты как думаешь? Суть в том, что мне хотелось бы с ними поговорить. Только не думайте, будто ясобираюсь выйти из кабинета. Не стану изнашивать хорошие кожаные, подметки, чтобы поднести букет Скотленд-Ярду. Слишком много хлопот. Тем не менее…

— Не получится, сэр, — веско объявил Мастерс таким тоном, что мы все на него посмотрели.

В трех этих словах выразилось все, что было у него на уме: новые, тревожившие его повороты событий.

— Чего не получится?

— Поговорить с Тедом Латимером. — Инспектор подался вперед, спокойный тон отчасти вышел из-под контроля. — Он удрал, сэр. Сбежал. Уложил чемоданчик и смылся. Вот так!

Глава 14

Все молчали. Фезертон сделал слабый протестующий жест, и больше ничего. В тишине явственнее слышался шум дождя. Мастерс глубоко вздохнул, словно в конце концов сбросил тяжелый груз, давивший на грудь, вытащил свой блокнот и конверт, набитый бумагами.

— Вот как? — прищурился Г.М. — Интересно. Может быть, важный факт, а может быть, и нет. В зависимости от обстоятельств. Я бы на вашем месте за него ухватился. М-м-м… Что вы сделали?

— Что я могу сделать? Попросить ордер на арест убийцы, даже не имея возможности объяснить коронерскому суду, как он совершил преступление?… Нет, спасибо, — коротко бросил Мастерс. По лицу его было видно, что он двадцать четыре часа не ложился в постель.

Инспектор взглянул Г.М. прямо в глаза:

— С меня голову снимут, сэр Генри, если наделаю еще больше ошибок и не раскрою дело. Газеты пишут: «Пока инспектор уголовной полиции развлекается оккультизмом, у него прямо под носом совершается жестокое убийство. Поистине странный случай!» Больше того, информация попала в газеты вопреки моим распоряжениям… Сэр Джордж утром так и объявил. Поэтому, если у вас есть какие-нибудь идеи, буду очень признателен.

— Ох, черт, — буркнул Г.М., опуская глаза. — Ну какого дьявола вы ждете? Приступайте! Давайте мне факты! Беритесь за дело. Расскажите, чем сегодня занимались.

— Спасибо. — Мастерс разложил бумаги. — Так или иначе, кое-что удалось раздобыть. Может быть, ниточка. Вернувшись в Ярд, я сразу принялся рыться в досье Дартворта. Часть сведений уже послал вам, кроме вот этого. Вы прочли о скандале вокруг его первой жены, Элси Фенвик, которая исчезла после предполагаемой попытки ее отравления в Швейцарии?

Г.М. хмыкнул.

— Правильно, — кивнул инспектор. — В этом деле была замешана женщина, что, возможно, имеет значение, а возможно, и нет. Горничная спасла Дартворта от обвинения, показав под присягой, будто Элси сама приняла мышьяк. Я заинтересовался и начал копать. Отыскал кое-какие имена, — Мастерс поднял затуманенный взгляд, — и подробности. Предполагаемая попытка отравления имела место в Берне в январе шестнадцатого года. Горничную звали Гленда Уотсон. Она по-прежнему служила старушке до исчезновения Элси из нового дома в Суррее 12 апреля девятнадцатого года. После чего покинула Англию…

— И?…

— Сегодня в восемь утра я телеграфировал французской полиции и попросил предоставить сведения насчет второй жены Дартворта. Они собирают информацию обо всех, кто находится в стране, нарушителях закона и добропорядочных гражданах. Вот какой пришел ответ.

Он протянул Г.М. телеграмму, на которую тот покосился, хрюкнул и передал мне. В ней говорилось:

"Девичья фамилия Гленда Уотсон. 1 июня 1926 года вышла замуж за Роджера Гордона Дартворта, отель «Де Виль», 2-й округ, Париж. Последний адрес жены: вилла д'Иври, авеню Эдуарда VII, Ницца. Проверю и сообщу.

Дюран, Сюрте".

— Ну? — спросил Г.М., мирно щурясь на меня. — Что скажешь, сынок? Знаете, Мастерс, я подозреваю, что вы затеяли дурацкую охоту на диких гусей. Есть у меня даже более мрачное подозрение, что Гленда Уотсон тут ни при чем, а кто-то, удобно устроившийся наверху, знает то, что известно ей. Впрочем, вы послали в лузу хороший шар… Ну, Кен?

— Они поженились 1 июня двадцать шестого года, — повторил я. — Через семь лет и несколько месяцев после исчезновения первой жены… Дьявольски законопослушные люди. Ждали столько времени, пока старушку Элси официально признают умершей, потом бросились друг другу в объятия…

— Но я не понимаю!… — протестующе вскричал Фезертон, ерзая и вскакивая на ноги. — Будь я проклят, если понимаю…

— Заткнись, — сурово приказал Г.М. — И совершенно правильно сделали, сынок. Брак должен быть законным. Отсюда возникает интересный вопрос: зачем это потребовалось девице Уотсон? Кстати, у Дартворта деньги были?

Мастерс многозначительно улыбнулся, почувствовав себя немного уверенней:

— Были ли у него деньги? Ха! Слушайте, сэр. Сразу после сообщений в газетах нам позвонил адвокат Дартворта. Я случайно (и, должен признать, очень удачно) хорошо знаком со стариком Стиллером, поэтому помчался прямо к нему. Он мычал, мямлил, выглядывал в окно, но в конце концов выложил информацию. Дартворт оставил состояние приблизительно в двести пятьдесят тысяч фунтов. А?

Майор присвистнул, а Мастерс удовлетворенно оглядел сидевших за столом. Однако информация произвела на Г.М. совсем не то впечатление, какого я ждал. Он широко открыл рыбьи глаза, сдернул очки и потряс ими в воздухе. На секунду мне показалось, что ноги его соскользнут со стола или опрокинется кресло.

— Значит, дело не в деньгах! — заключил Г.М. — Сожгите меня на костре, дело все же не в деньгах! Конечно. М-м-м… — Он довольно заворчал, поискал свою черную трубку, но поленился раскуривать, поэтому мрачно положил обратно и снова сложил руки на животе. — Продолжайте, Мастерс, продолжайте. Мне нравится.

— Почему вы считаете, что дело не в деньгах, сэр? — поинтересовался инспектор. — Я услышал от Стиллера, что других родственников у Дартворта нет, завещание он не оставил, жена станет наследницей. Стиллер ее описывает как… постойте-ка, дайте проверить, — он заглянул в блокнот, — статную брюнетку, вовсе не похожую па прислугу…

— Ну хватит, — проворчал Г.М. — На что вы намекаете? Думаете, будто женщина явилась и убила мужа ради денег? Ну-ну. Это не детективный роман, чтобы подозревать любой упомянутый персонаж, которого мы даже не видели и который не причастен к делу. Не бурчите. Почему? — Он ткнул трубкой в инспектора. — Потому что тот, кто спланировал преступление, задумал его именно как детективный роман. Мастерски, даже я признаю. Однако убийство в запертой комнате слишком идеально и гладко, слишком тщательно подготовлено и устроено и сознательно преподносится нам в виде неразрешимой загадки. Оно готовилось не один месяц. События развивались медленно, чтобы развернуться на той самой сцене, где собрались те самые люди, находившиеся именно в том состоянии и расположении духа. Они даже запаслись козлом отпущения. Если бы что-нибудь сорвалось, нам бы подсунули славного старину Джозефа. Вот зачем он вообще присутствовал в доме, никакой другой нужды в нем не было. Неужели вы думаете, приятель, будто он в самом деле свистнул у Дартворта шприц, полный морфия, а тот об этом знал и прикидывался, будто не знает?

— Но… — возразил Мастерс.

— М-м-м. Пора сорвать несколько слоев оберточной бумаги. Джозеф сам накачался наркотиком и выпал из колоды. Хорошо. Но он все время находился в доме, а британцам отлично известно, кого следует подозревать, видя перед собой наркомана, особенно если он не способен связно рассказать, что делал. А когда наркоман к тому же медиум — еще одна подозрительная фигура, — ух!… Поэтому перестаньте искать мифического незнакомца, нырнувшего в пруд с кровавой водой.

Он бормотал, как бы сонно болтая по телефону, чуть быстрее обычного, но ровным тоном.

— Постойте, сэр! — попросил Мастерс. — Притормозите. Я хочу кое-что прояснить. Вы сказали: «Они запаслись козлом отпущения». Потом что-то еще насчет Дартворта. И постоянно упоминали того, кто спланировал убийство по образцу детективного романа…

— Точно. Так и сказал.

— У вас есть какое-нибудь предположение, кто бы это мог быть?

Глазки Г.М. забегали. В них мелькало веселое удовольствие, хотя на лице сохранялось кислое выражение. Сложив на жилетке руки, он крутил большими пальцами. Потом прищурился.

— Что ж, скажу. — Он словно вдруг решил поделиться секретом. — Это был Роджер Дартворт.

Мастерс вытаращил на него глаза, открыл рот и снова закрыл. В молчании было слышно, как внизу хлопнула дверь, плотно закрывшись, на набережной гудели такси. Потом инспектор чуть наклонил голову, взглянул на него и тихо, спокойно, как человек, твердо решивший сохранить здравомыслие, спросил:

— Вы хотите сказать, сэр, что Дартворт сам себя убил?

— Нет. Никто не может нанести себе три хороших удара ножом в спину, а потом еще четвертый, смертельный. Это невозможно… Понимаете, что-то случилось…

— Вы имеете в виду несчастный случай?

— Черт побери, старина, — фыркнул Г.М., — при каком это несчастном случае человека можно искромсать таким образом? Вы что, думаете, нож сам летал? Нет, конечно. Я говорю, у него что-то не вышло… Поэтому и произошло убийство… Кто-нибудь даст мне спички? М-м-м. Спасибо.

— Невероятно! — воскликнул майор Фезертон и снова закашлялся.

Г.М. равнодушно взглянул на него.

— Я мало что могу сказать, Мастерс, — продолжал он, — не имея возможности… я хочу сказать, пока не имея, — в свое время, как вы понимаете, я ее получу… — да, не имея возможности разгадать проклятую загадку, связанную с отсутствием следов и с запертой комнатой. Что-то сверхъестественное, клянусь Богом! Наверняка куча народу верит в привидение… Послушайте, друг мой. По вашим словам, прошлой ночью Дартворт собирался устроить спиритическое представление. Правильно. Собирался. Если бы все шло по плану, он прославился бы на весь свет. И заполучил бы Мэрион Латимер, которая благоговейно поклонялась бы ему всю жизнь. Вот чего он хотел. А? Вам не нужно напоминать об этом, правда? Прочтите показания, если не помните… Понятно, у Дартворта имелся сообщник. Один из пяти человек, сидевших в темноте, должен был помочь ему провести шоу. Но он — или она — вел двойную игру. Вместо того чтобы выполнять полученные инструкции, сообщник проник в домик и убил Дартворта… после того как последний сочинил пьесу и обставил сцену…

Мастерс склонился вперед, вцепившись в край стола.

— Кажется, начинаю понимать, сэр. Вы хотите сказать, Дартворт нарочно заперся в домике?

— Разумеется, Мастерс, — весьма раздраженно ответил Г.М., чиркнув спичкой, которая тут же погасла.

Инспектор автоматически чиркнул другой и поднес через стол, не сводя глаз с Г.М., который продолжал:

— Как еще можно продемонстрировать всему миру, что привидение сделало то… что он задумал?

— А что он задумал? — спросил Мастерс.

Г.М. с трудом спустил со стола ноги, взял у него спичку, когда она чуть уже не обожгла инспектору пальцы. Трубка погасла, но он все еще сосал ее, как бы не замечая этого. Г.М. облокотился о стол и, поддерживая руками крупную голову, задумался над разложенными перед ним бумагами. На улице почти стемнело, шум дождя ослаб. В сероватом тумане виднелось ожерелье фонарных огней, мерцавших на закруглявшейся набережной, огни на мосту отражались в черной воде. Под неясными контурами деревьев, выше проезжавших в их тени автобусов, тускло мигавших красными подфарниками, ползли светлячками машины. Неожиданно близко грянул и загудел голос Биг-Бена. Пробило пять, когда Г.М. снова заговорил:

— Я тут весь день сегодня сидел, размышляя об этих свидетельствах. Ключ к целому нелегко отыскать. Понимаете? По отношению к девушке Латимер Дартворт, можно сказать, питал самые честные намерения. Вот в чем суть, черт возьми! Самые честные. Если бы он просто хотел соблазнить ее, то давно бы это сделал, и никакая каша не заварилась бы. Гм… Со временем ему надоели бы игры с кружком леди Беннинг и Латимеров или он вытянул бы у старухи все деньги, а потом нашел что-нибудь поинтересней. Почему все пошло иначе, сожгите меня на костре?… — не поднимая глаз, жалобно воскликнул Г.М., яростно и сердито растирая руками голову.

Не надо большого ума, чтоб понять его действия. Во-первых, Дартворт подчинил старую леди, играя на ее тяжелой утрате. Это был очень искусный стратегический ход. Он знал о ее близкой связи с Латимерами и Холлидеем и принялся завоевывать Теда, как всем вам известно. Не знаю, был ли он с самого начала знаком с окружающими Плейг-Корт легендами или познакомился позже, но сообразил, что ему прямо в руки свалилась идеальная история о привидении, которую с помощью спиритического таланта бедного тупоумного Джозефа можно обыграть, как душе его будет угодно. Потом познакомился с Мэрион Латимер. Бумс! Пошла охота на крупную дичь.

Понятно, он хотел жениться на девушке. Причесал усики, принял байронический вид, парализовал ее волю всякими психологическими фокусами, имевшимися в его багаже, наблюдал за их действием… И черт возьми, посмотрите, едва не добился своего! Добился бы полностью, если бы не Холлидей. Тогда он начал морочить ей голову нелепыми байками об «одержимости». На это, конечно, ушло много времени. Он внушал ей мысли, которых у нее никогда раньше не было, приплясывал перед ней, приводил в бешенство, успокаивал, льстил, дурачил, пробовал даже гипнотизировать, запугал почти до безумия. И все это время, по тем или иным причинам, старая леди ему помогала…

Г.М. снова подпер руками голову.

— Ах, — вставил Мастерс, — я бы сказал, из ревности. Однако затея с изгнанием дьявола из Плейг-Корта должна была стать последним…

— …решающим ударом! — подтвердил Г.М. — Смертельным ударом. Заманив девушку именно туда, куда ему было нужно, он завершил бы дело. О да.

— Продолжайте, сэр, — попросил инспектор после паузы.

— Ну, вы же понимаете — я просто сижу и размышляю. Возможно, Дартворт задумал довольно опасную вещь. Знаете, ему наверняка требовался очень сильный удар, иначе вся затея могла провалиться. Надо было устроить грандиозное, впечатляющее зрелище, а не просто махать руками на призрак, которого никто не видит. Возьмем, к примеру, колокол. Может быть, он предназначался для создания большего эффекта, а может быть, и на случай грозной, реальной, смертельной опасности. А? Дартворт в любом случае собирался позвать всех. Снаружи его заперли на висячий замок. Это смахивает на мошенническую уловку, но когда он вдобавок закрылся изнутри на щеколду и на шпингалет… Ну конечно, как иначе изобразить мнимое «явление» Луиса Плейга в комнате, куда, кроме духа, никто не мог проникнуть? Я уже говорил, что всего лишь сижу и рассуждаю… И спрашиваю себя: «Эй! Во-первых, как он хотел это проделать? Во-вторых, неужели он думал один это проделать?» Я читал ваш отчет, Мастерс. Там сказано: вы были во дворе и вышли из-за угла за несколько минут до того, как услышали колокол. Сказано также, что слышали его голос — то ли умолявший, то ли заклинавший кого-то, потом он не то застонал, не то заплакал… На внезапное нападение не похоже, дружище. Вспомните, никакой шумной борьбы, хотя его несколько раз пырнули ножом, точно и аккуратно. Ни криков, ни ударов, ни проклятий, чего следует ожидать от нормального человека. Дартворту было больно. Больно! А он просто стоял и терпел…

Инспектор лихорадочно взъерошил волосы и тихо проговорил:

— Вы хотите сказать, сэр, он сознательно дал себя ранить…

— До ран дойдем через минуту. Может быть, это подтверждает или опровергает наличие сообщника. Хотя скорее подтверждает. Почему бы иначе раны оказались на спине, куда он сам себе не мог их нанести?

— Продолжайте.

— Потом я прочел описание комнаты и вновь задал себе вопросы. Во-первых, почему вокруг было так дьявольски много крови? Слишком много, Мастерс. Может быть, Дартворт какой-нибудь психопат, возомнивший себя мессией, может быть, он хотел получить не царапины, а настоящие раны, чтобы произвести впечатление на весь белый свет… запугать девицу Латимер… удовлетворить самолюбие… Не знаю… Не забывайте, он сам — богач, отчасти прорицатель, пьянеющий от фимиама, влюбленный в звуки собственного голоса, и позволяет себе… Но повторяю, сынок, чересчур много крови.

Г.М. поднял голову. На высокомерной физиономии впервые заиграла заинтересованная улыбка, маленькие глазки пристально уставились на Мастерса. Чувствовалось, что он набирает все больше силы.

— А потом я припомнил две вещи, — негромко продолжал он. — Вспомнил осколки большой стеклянной бутылки в камине, где им быть не следовало. И труп кошки с перерезанным горлом под лестницей в большом доме.

Мастерс присвистнул. Майор было вскочил и опять сел.

— Угу, — промычал Г.М. — Угу… Я звякнул вашему эксперту, Мастерс. И очень сильно удивился бы, если б солидная доля той крови не оказалась кошачьей. Одна из деталей спектакля. Теперь вам ясно, откуда, черт возьми, столько крови — без всяких следов в ней, которые обязательно были бы, если б убийца действительно гнался за Дартвортом, нанося удары.

А еще я спросил себя, зачем разводить такой жаркий огонь. Дартворт мог пронести под пальто плоскую фляжку с кровью, вскоре ловко облился бы сам, вылил остатки на пол, создав весьма эффектную картину. Но кровь надо все время держать в тепле, чтобы она не свернулась… Возможно, поэтому так пылал огонь, а возможно, и нет.

Словом, обдумав всю эту белиберду, я сказал себе: слушай, одежда на убитом изрезана в клочья, он сплошь залит кровью, случайно разбил очки, упав на пол. Но, несмотря на великолепие и живость декорации, говорю я себе…

— Постойте, Г.М., — перебил его я. — Вы утверждаете, что кошку убил Дартворт?

— Гм, — буркнул он, озираясь вокруг в поисках того, кто осмелился перебить его. — А, это ты. Утверждаю.

— Когда же он это сделал?

— Да в то самое время, когда отправил юного Латимера и старину Фезертона наводить порядок в каменном домике. Они там достаточно долго возились. А он, видите ли, отдыхал. Помолчи теперь и…

— Как же он сам в крови не запачкался?

— Безусловно, запачкался, Кен. Тоже вещь замечательная, настоящий цветочек. Видите ли, он собирался облиться кровью попозже — чем больше свидетельств, тем лучше. Просто надел пальто и перчатки, чтобы пока не было заметно крови, а потом… Заметьте, он не заходил в переднюю комнату, где каждый мог его видеть при более или менее неплохом освещении, — пет, ни в коем случае! Он поспешил из дома, неожиданно приказав запереть себя раньше времени. Помните? Кровь должна была остаться свежей. О чем я говорил?…

Он помолчал, неподвижно глядя прямо перед собой, и вдруг медленно произнес:

— О боже мой! — И грохнул кулаками по столу. — Слушайте, ребята, вы меня вдохновляете. Я только что кое о чем подумал. О, это плохо. Очень плохо. Ну ладно. Позвольте продолжить. На чем я остановился?

— Не отклоняйся от темы! — рявкнул майор, стукнув в пол тростью. — Все это чертов бред, но договаривай. Ты обещал рассказать о ранах.

— Правильно. Да. Угу. Ну, давайте отвлечемся от декорации. Все заговорили о жутких ранах, видя море крови и клочья одежды. Но, забыв пока про точный, хороший смертельный удар, вспомним, серьезны ли были другие ранения. А? Видите ли, тот самый кинжал вовсе не режущее орудие. Шило, каким бы оно острым ни было, ничего не разрежет. Дартворт им воспользовался из-за легенды о Луисе Плейге. А что с ним в самом деле случилось?… Я запросил полный протокол вскрытия. Обнаружены три поверхностные раны — на левой руке, на бедре, на ноге. Неврастеник вполне может сам их себе нанести, порезавшись максимум на полдюйма. Думаю, Дартворт, собравшись с силами, сделал это самостоятельно, а потом, испугавшись, попросил сообщника ударить его сзади. Возможно, именно об этом он его и упрашивал. К тому времени экзальтация, видимо, несколько улеглась. В состоянии крайнего нервного возбуждения он не чувствовал особой боли. А сообщнику предстояло ранить его в то место, до которого он сам не дотянулся бы. Один удар высоко над лопаткой в мягкие ткани, другой вскользь вдоль спины, неглубокий. И больше сообщник ничего не должен был делать…

На столе пронзительно зазвонил телефон, мы все вздрогнули. Г.М. выругался, погрозил кулаком аппарату, что-то пробормотал в его адрес, прежде чем снять трубку. Он сразу же объявил, что занят, раздраженно возражая, что судьба Британской империи от этого звонка не зависит, но его перебил чей-то резкий голос. Голос звучал долго. На лице Г.М. появилось суровое, но довольное выражение. Вскоре он воскликнул:

— Гидрохлорид новокаина! — сияя, как будто ему предложили изысканный деликатес. — Ребята, все ясно, — объявил он, кладя трубку и сверкая глазами. — Звонил док Блейн. Мне следовало бы догадаться. В спине Дартворта обнаружена добрая доза новокаина. Если вы сидели когда-нибудь в кресле дантиста, то знаете, что это такое. Бедный старина Дартворт! Даже ради важного дела не мог стерпеть боли. Чертов дурак. У него ж сердце могло остановиться. Впрочем, сердце и так кто-то остановил. Забавно: бандит и мерзавец превосходно знал, как добиться желаемого, и зеленел от страха, когда приходила пора действовать. Ха. Ха-ха-ха. Дайте спички.

— Последние легкие раны, — повторил трудолюбиво писавший Мастерс, — должен был нанести сообщник…

— Да, но вышло не так. Прежде чем Дартворт понял, что происходит, он неожиданно нанес ему две глубокие раны — ударил в спину, рядом с позвоночником, а потом под лопатку…

Г.М. широко взмахнул огромной рукой. На лице его было какое-то сверхъестественное, почти нечеловеческое выражение. Глаза настолько точно угадывали наши мысли, что я отвернулся.

— Все это очень хорошо, сэр, — почтительно заметил Мастерс, — но к чему мы приходим? Все равно надо найти объяснение запертой комнате. Если его убил сообщник, я не понимаю, как Дартворт мог открыть шпингалет и щеколду, чтобы его выпустить, и…

— После чего, — вставил я, — сообщник прошел тридцать ярдов по грязи до большого дома, не оставив ни одного следа…

— Не мешайте пока, — бросил Мастерс, сделав такое движение, как будто старался удержать на голове кувшин с водой. — Я сказал, что не могу понять, как Дартворт его впустил…

— Успокойтесь, — приказал Г.М. — Вспомните, дверь снаружи была заперта на висячий замок. Кстати, у кого был ключ от этого замка?

— У Теда Латимера, — подсказал инспектор. Воцарилось молчание.

— Ну-ну, — ободряюще промычал Г.М. — Почему бы и нет. Только я бы не стал делать скоропалительных выводов… пока. Кстати, вы, кажется, сказали, что он сбежал, и ничего больше не объяснили. Ох, мне еще очень многое надо услышать. Да, да, да…

Мастерс прищурился:

— Если мы сумеем объяснить, как убийца прошел к домику и вернулся обратно, не оставив следов…

— Я как-то читал один рассказ, — поднял руку Г.М., точно отстающий ученик с последней парты. — Читать гораздо забавнее, чем смотреть в кино, как кто-то усаживается на собственную шелковую шляпу… Так вот — один малый совершил убийство в доме, вокруг которого лежал нетронутый снег толщиной в шесть дюймов. Как он туда вошел и как оттуда вышел? Оказывается, на ходулях. Полиция приняла отпечатки за кроличьи следы. Ха-ха-ха. Мастерс, сожгите меня на костре, даже вас осенило б прозрение, если бы вы увидели, как кто-то ковыляет из домика на ходулях. Правда?

Знаете ли, тупицы, основная проблема с запертой комнатой заключается в том, что тут в принципе нет ни малейшего смысла. Я не утверждаю, будто из домика нельзя было выбраться, — никто не сомневается в трюках Гудини. Я хочу сказать, что в обычном случае ни одному реальному убийце не пришло бы в голову маскировать преступление под затейливый фокус-покус, в который нам в заключение предложено поверить. К сожалению, наш случай совсем другой. Все мы настроены против Дартворта, который все время мошенничал и, предположительно, готовил бессмысленное представление с весьма осмысленной целью. Все логично, дьявольски логично, Мастерс. Он не ожидал убийства; убийца просто воспользовался его собственным планом… но, сожгите меня на костре, каким образом?…

— Именно это я и хотел сказать, — подхватил Мастерс. — Если бы можно было объяснить отсутствие следов, можно было бы объяснить и запертую изнутри дверь…

Г.М. взглянул на него.

— Не тараторьте, Мастерс, — сурово велел он. — Терпеть не могу болтовню. Все равно что сказать: если можно поднять крышу дома, потом можно и стены сдвинуть. Впрочем, продолжайте. Хочу поглядеть на забивший фонтан и на звездный свет, сияющий у вас на лбу. Как вы это объясняете?

Инспектор постарался сохранить спокойствие:

— Мне просто пришло в голову, сэр — когда я сидел и раздумывал, — что Дартворт мог сам закрыть дверь за убийцей на шпингалет и щеколду. Может быть, это было предусмотрено планом, и он еще думал, что легко ранен. Видимо, не понимал, что рана смертельная, собирался и дальше действовать по заранее оговоренному плану.

— Друг мой, — вздохнул Г.М., вновь подпирая голову руками. — Не стану упоминать о том факте, что он и трех шагов не сделал после смертельного удара, смог только дотянуться до колокольного провода, после чего упал, разбив очки. Не будем спорить и о том, сумел бы человек, пронзенный в сердце кинжалом, вытащить из гнезда тяжелый железный шпингалет, отодвинуть щеколду, что по силам лишь здоровому, крепкому мужчине. Могу сказать одно: надо искать другое объяснение… Факты. Мне нужно больше фактов, Мастерс. Насчет ваших сегодняшних действий и юного Латимера. Выкладывайте до конца. Говорите!

— Слушаюсь, сэр. Начну по порядку. Порядок — вот что нам требуется. А уже поздно… После беседы с адвокатом Стиллером мы оба отправились осматривать дом Дартворта. Забавно, как дома похожи на своих хозяев. У самых дверей мы встретились…

Снова резко зазвонил телефон — почти в самое ухо Г.М., который сидел, склонившись к столу с заинтересованным выражением лица.

Глава 15

Поднеся трубку к уху, Г.М. сверкнул глазами.

— Нет! — торопливо завопил он. — Нет! Вы ошиблись номером!… Откуда мне знать, какой правильный? Приятель, я не дам и дырявого фартинга за ваш правильный номер… Нет, это не Уайтхолл-0007! Это Музеум-7000. Зоопарк на Рассел-сквер… Разумеется. Алло!… — (В трубке явственно слышался девичий голос с коммутатора на нижнем этаже.) — Слушай, конфетка, — продолжал Г.М. другим тоном, — лучше сразу же отключай это хулиганье, вместо того чтобы соединять их со мной! — Тон его стал ледяным и суровым. — Нет, приятель, я не вас конфеткой назвал…

— Это, наверно, меня, — поспешно вскочил Мастерс. — Извините. Я велел перезванивать мне сюда. Надеюсь, вы не…

Г.М. перевел пылающий взгляд с телефона на него. Телефон звякнул.

— Ха-ха.

Он бормотал еще какие-то презрительные замечания, пока Мастерс ловко не выхватил у него трубку.

— Нет, — проговорил он в нее, — секретарша не пошутила. Это действительно сэр Генри Мерривейл. — Голос его собеседника превратился в неразборчивое ворчание. — Какое мне дело до того, что ты подумал? Давай, Бэнкс! Чего тебе?… Когда?… В такси?… Ты видел, кто с ним еще был? Номер записал?… Ну, на всякий случай. Нет, может быть, это не важно. Ничего подозрительного?… Просто надо хорошенько присматривать за ним. Можешь и проникнуть, если совесть тебе позволяет… Хорошо.

Он положил трубку с довольно неуверенным и озабоченным видом и снова к ней потянулся, но вспомнил о других насущных делах, хотя Г.М. решил прочесть лекцию.

— Ну вот! — заключил он с мрачным удовлетворением, указывая пальцем на Мастерса. — Вот вам первоклассный пример недопустимых безобразий, которыми меня донимают. И меня же еще называют «чудаком»! Представьте себе! Запросто входят ко мне в кабинет, когда пожелают, звонят по телефону и называют чудаком! Налей мне еще выпить, Кен. Я всеми способами стараюсь никого не пускать. Пробовал поставить на дверь самый сложный замок. И единственным, от кого удалось запереться, оказался я сам, так что Карстерсу пришлось выламывать дверь, а у меня до сих пор сохранилось нехорошее подозрение, что кто-то сознательно вытащил у меня ключ из кармана. Гм! Даже моя секретарша, конфетка Лолли, прелестная девушка, все разбрасывает у меня на столе. Даже она меня предает. Что делать, я вас спрашиваю?

Мастерс, сцепив руки, как на руле бешено мчащегося автомобиля, безуспешно пытался вернуть его к теме. Это можно было сделать единственным, хоть и не слишком красивым способом. Я предался сентиментальным воспоминаниям о прежних временах, упомянув, между прочим, тот день, когда мы с Банки Наппом вошли в кабинет без доклада, застав конфетку Лолли с Г.М., якобы диктовавшим ей письма… Прием эффективно сработал. Он немедленно обратился к Мастерсу:

— Если я не получу от вас помощи, старина, можно сразу бросать это дело. Продолжайте! Вы рассказывали о визите в дом Дартворта. Что дальше было?

Г.М. уставился в потолок. Майор Фезертон встал с рассерженным видом и аккуратно примостил на голове цилиндр. Я лишь смутно видел его лицо в сумраке вокруг настольной лампы, но майор, видимо, наконец разобрался в сложных хитросплетениях нашей беседы и теперь решительно выразил свои мысли ледяным, взбешенным тоном.

— Мерривейл! — каркнул он.

— А? Ох! Садись, мой мальчик, садись. В чем дело?

— Я обратился к тебе за помощью, Мерривейл, — прогремел майор с идеально четким произношением. — Клянусь Богом! Думал, ты нам поможешь. А ты? Ничем не помог… Несешь какой-то дикий бред об одном из нас…

— Слушай, дружище, — перебил Г.М., морща лоб, — давно у тебя этот кашель?

— Кашель?

— Кашель. Ну, знаешь — кхе-кхе-кхе. Ты тут целый день пыль поднимаешь. Вчера вечером у тебя его, случайно, не было?

Фезертон вытаращил глаза.

— Был, конечно, — ответил он с таким достоинством, точно гордился каким-нибудь достижением. — Но черт побери, по-моему, сейчас не время обсуждать чей-то кашель!

Не хочется так говорить, Генри, но ты пас подвел. Больше, пожалуй, я слушать не стану. Боже! Проклятие! Я приглашен на коктейль в Беркли, уже опаздываю. Желаю всем всего хорошего.

— Выпить не хочешь? — спросил Г.М. — Нет? Жалко. Ну, иди.

Дверь хлопнула, он поморщился и прищурился на нее, словно филин. Затем тряхнул головой, будто там застряла какая-то непонятная мысль, которую он старался загнать на место. Потом вдруг процитировал:

— "Ты старик, — сказал юнец.

— Как я упоминал и ранее.

Ты необычно разжирел.

Но сделал у дверей сальто-мортале…

Умоляю, расскажи, как это удалось тебе?"

— Что? — переспросил Мастерс.

— Ох, просто подумал… не важно. Слушайте, я родился в семьдесят первом. Значит, Билл Фезертон — в шестьдесят четвертом или пятом. А сколько энергии, а? Будет плясать нынче вечером в клубе. Если бы молодость знала, если бы старость… Гм… Рассказывайте, Мастерс. Вы с адвокатом вошли в дом Дартворта… Продолжайте.

Мастерс торопливо заговорил:

— Чарлз-стрит, номер двадцать пять. Мы пришли со Стиллером и сержантом Макдоннелом. Квартал очень тихий, дом приличный, почти все оконные ставни закрыты. Дартворт купил его года четыре назад. В доме был только один человек, нечто вроде дворецкого, камердинера… Как я понял, хозяин чуть ли не все время проводил в разъездах. Обычно он держал шофера, а последние несколько лет сам водил машину.

— А тот самый дворецкий… — промычал Г.М.

— Н-нет. Я бы сказал, непричастен, сэр. Отличные рекомендации. Он рассказал, что раньше служил в Мейфэре, назвал имя бывшего работодателя, который позвонил ему сразу, как только узнал из газет о смерти Дартворта, и предложил вернуться на прежнее место. Мы проверили. Правда.

— Угу. Так и моя жена всегда говорит. Остерегайтесь сплетен, Мастерс. Дальше?

— Похоже, он согласился на это место, у Дартворта, только ради свободного времени, которого у него было очень много. Понятно, сэр? Я расспросил его о посетителях, о сеансах. Он сказал, что ему было известно об увлечении Дартворта оккультизмом, но, когда назначались сеансы, он всегда получал отгул.

В самом доме сумрачно, как в музее. Каминов нет, обжиты всего несколько комнат, кругом полно бредовых картин и скульптуры. Поднялись наверх, в хозяйскую спальню, Стиллер открыл стенной сейф. Там ничего интересного не обнаружилось. Видно, Дартворт сильно осторожничал с документами и бумагами или держал их где-то в другом месте.

Потом пошли в зал для сеансов, — продолжал Мастерс с насмешливым и презрительным видом. — Просторное помещение под самой крышей. Черный мягкий, как пух, ковер, занавешенный альков для медиума… Ох-ох! И тут, сэр, признаюсь, мы здорово перепугались. Наткнулись на нее совершенно внезапно — сидит в кресле, свесив голову, крутит ею, будто от боли, в окна чуть пробивается свет… Я вам говорю, мне нисколько не стыдно признаться…

— На кого наткнулись? — требовательно спросил Г.М. и открыл глаза.

— Я как раз собирался сказать, сэр, когда телефон зазвонил. На леди Беннинг. Она стонала.

— А, да-да. И что она там делала?

— Не знаю, сэр. Бормотала какую-то ерунду — это, мол, комната Джеймса, велела нам убираться прочь. Привратник, помощник дворецкого, клялся, что в дом никого не впускал. Потом она принялась нас проклинать. Это было ужасно, сэр! Я хочу сказать, леди, воспитанная, утонченная и все такое, к тому же старушка… Знаете, мы были ошеломлены! Затем она поднялась, пошатнулась, и мне даже стало ее жаль. Но помочь никому не позволила, снова села… Тогда мы, не тратя зря времени, поработали в том самом зале.

— Поработали? Как именно?

Мастерс вновь улыбнулся терпеливой, скупой, презрительной улыбкой.

— Уверяю вас, сэр, много я видел гнусных мошенников, но такого!… Не знаю, как Дартворту удавалось выходить сухим из воды, видно, только благодаря силе личности. Господи помилуй, теперь его уже никогда не отдадут под суд… Кругом провода, в стол встроены электрические катушки, магниты для спиритических фокусов, в люстре диктограф, каждое произнесенное слово слышно в другой комнате… На том же этаже мы отыскали каморку, вроде чулана, где он, видно, сидел, руководил сеансом. В стенной панели, за альковом медиума, беспроводной микрофон, через который он что-то вещал на разные голоса. Пакеты с марлей для изображения эктоплазмы, кусок марли на стене для проекции картинок с помощью волшебного фонаря, барабаны с проводами, резиновая перчатка, набитая размоченной бумагой…

— К чертям оборудование, — раздраженно фыркнул Г.М.

— Ну, сэр, мы с Бертом полностью распотрошили тот самый зал. Леди Беннинг — забавно, как на людей иногда действует шум, — наблюдала за нами. Как только мы извлекали очередную проволоку или какое-то устройство, замирала и закрывала глаза. Когда я выложил на стол вытащенный из стены за альковом медиума беспроводной микрофон, то увидел, как по щекам ее текут слезы… Она не плакала, как обычно плачут люди, просто из глаз лились слезы… Даже не щурилась и не моргала. Потом вновь поднялась, захромала, я забеспокоился, кинулся следом (тут леди Беннинг позволила взять ее под руку), проводил вниз и усадил в такси.

Мастерс разволновался от воспоминаний, почесал квадратный подбородок, как бы упрекая себя за изложение «впечатлений» вместо фактов, взял себя в руки и отчеканил на несвойственный для него полицейский манер:

— Вывел свидетельницу на улицу. Э-э-э… Она на меня посмотрела и спрашивает: «Меня тоже хотите разоблачить, сорвав одежды!» Подчеркнула слово «одежды», поэтому я… э-э-э… не понял, что конкретно имелось в виду. На ней был чудной наряд, совершенно неподходящий старушке, лицо сильно накрашено…

Повинуясь указующему персту Г.М., я бросился наливать рюмки, и мы вместе с ним оглянулись на инспектора. Похоже, шипение сифона с содовой благотворно на него подействовало.

— Так вот, сэр. Я кликнул такси и усадил свидетельницу. Она высунулась в окно и сказала… — Инспектор зашелестел страничками блокнота. — У меня точно записано: «Инспектор, нынешним утром я разговаривала с невестой моего дорогого, любимого племянника. Знаете, по-моему, вам бы следовало немного поинтересоваться ими обоими. Особенно после неожиданного отъезда милого Теда». Г.М. кивнул без особого интереса.

— Слушайте! — встрепенулся я. — Фезертон утром звонил леди Беннинг по телефону, а она ничего ему не сообщила о бегстве Теда…

— Новость, естественно, неприятная, сэр, — кивнул Мастерс. — Я побежал обратно в дом, звякнул Латимерам. Трубку взяла мисс Латимер, жутко расстроенная. На мои настойчивые расспросы почти ничего не сумела сказать. Она вернулась домой на Гайд-Парк-Гарденз только после шести утра. Брат, видно, пришел раньше, в передней она заметила его пальто и шляпу, однако беспокоить не стала и легла спать.

Когда утром проснулась, горничная передала ей записку. Всего несколько слов: «Надо кое-что выяснить. Не беспокойся». Горничная сообщила, что Тед ушел из дома с саквояжем около десяти утра. Мисс Латимер прочла записку в одиннадцать. Я спросил, почему она сразу нам не сообщила, и девушка призналась, что побоялась. Умоляла не обращать внимания на очередную глупую выходку брата, предполагая, что к вечеру он вернется. Первым делом она подумала, что он поехал к леди Беннинг. Позвонила старушке — его там не оказалось. После этого обзвонила друзей и знакомых Теда — с тем же результатом.

Близилось назначенное время встречи с вами, сэр, поэтому я отправил на поиски беглеца Берта. Я предупредил мисс Латимер, что закон позволяет арестовывать каждого, кто от него пытается скрыться, и я выдам письменное распоряжение о розыске ее брата, разошлю словесный портрет по обычным полицейским каналам, передам по телеграфу и прочее.

Мастерс захлопнул блокнот, рассеянно взял у меня налитую рюмку, поставил на стол и со злостью проговорил:

— Лично я, сэр, думаю — парень либо виновен, либо совсем рехнулся. Вот так взял — и удрал!… Он или сумасшедший, или преступник, или и то и другое вместе. Будь у меня какие-нибудь доказательства, кроме ключа от висячего замка, я бы арестовал его за убийство. Но если я допущу еще одну промашку…

Инспектор красноречиво махнул рукой.

— Возможно, — пробормотал Г.М. — Да… М-м-м. Если бы ему нарочно хотелось навлечь на себя подозрения и дать нам веский повод предъявить обвинение, он вот именно так и поступил бы — взял и удрал. Любопытный факт. Больше вам ничего не известно? — пробурчал он, вращая маленькими глазками.

— Если вам еще что-то хочется знать, у меня имеется полная запись.

— Хочется. Кое-чего не хватает, сынок. Впрочем, меня интересует другое. Сожгите меня на костре, но я чувствую… Слушайте, вы точно больше ничего не заметили в доме Дартворта? Вспомните первое, что придет в голову.

— Мастерская, сэр, — ответил инспектор, озадаченный неприятной способностью Г.М. разгадывать самое непроницаемое выражение лиц партнеров по покеру. — Но вы не пожелали слушать о приспособлениях для спиритических трюков, поэтому я подумал…

— Не важно. Продолжайте. Я вас перебил потому, что у меня внезапно возникла идея.

— Мастерская в подвале, где он готовил оборудование для своих фокусов. Дартворт не прибегал к услугам специализированных фирм — слишком опасно, сэр. Сам все изготавливал, у него были очень умелые руки. Знаете… я тоже занимался подобными вещами… просто в качестве хобби… Там у него стоит электрический токарный станочек с необычайно тонким резцом, как бритвенное лезвие. Увидев легкий налет белой пудры, я призадумался, над чем он трудился в последний раз…

Рука Г.М. замерла, не донеся до рта рюмку.

— Еще какие-то расчеты на клочке бумаги, размеры в миллиметрах, каракули… Я особенно не присматривался. Вдобавок Дартворт очень успешно изготавливал живые маски. Дело несложное, я сам пробовал. Знаете, мажешь лицо вазелином, накладываешь расплавленный воск, а когда он затвердеет, снимаешь — не больно, разве что брови прихватит. Потом делаешь отливку, заполняя ее изнутри размоченной бумагой…

Я следил за Г.М. Если бы он в тот момент театрально кивнул, издал изумленное восклицание, то отклонился бы от своих непререкаемых правил. Нет, он хранил полнейшее спокойствие, лишь иногда посапывал. Затем сделал из рюмки долгий глоток, сбросил со стола ноги, жестом попросил инспектора продолжать и схватил листы бумаги с отчетом.

— …а еще, — неожиданно вставил Г.М., как бы продолжая дискуссию с самим собой, — крепкие благовония, вроде тех, которые были брошены в топку камина в каменном домике.

— Прошу прощения, сэр? — не понял Мастерс.

— Просто сижу размышляю, — ответил, щурясь на него, собеседник, крутя большими пальцами и многозначительно передернув плечами. — Целый день себя спрашивал, для чего понадобились ароматические курения. Теперь белая пудра… Признаюсь, я просто хвостатый дворовый котенок, — с тихим восхищением пробормотал Г.М. — Все думал, возможно ли что-нибудь подобное. Ха-ха-ха.

— Правильно, сэр. Вы подумали… — начал инспектор.

— Хо-хо-хо, — пророкотал Г.М. — Знаю, о чем вы подумали. И ты тоже, Кен. Снова читаю очередную байку о запертой комнате. Прочел целую кучу. Таинственный злодей изобретает смертельный газ, неизвестный науке, стоит за дверью, пускает его сквозь замочную скважину. Тот, кто находится в комнате, вдыхает, слетает с катушек, насмерть задыхается и всякое прочее. Ха-ха-ха. Ребята, я действительно где-то читал, как жертва, надышавшись во сне опьяняющим газом, оживилась, подпрыгнула и нечаянно напоролась па заостренный штырь люстры. Если это не рекордный прыжок из лежачего положения, надеюсь о другом таком никогда не прочесть…

Нет, мальчики, выбросьте из головы бредовую мысль. Таким способом наш убийца — «икс» — запросто расправился бы с жертвой. — Он нахмурился, припоминая былое. — Кстати, рассказы о неведомых науке газах и ядах, которые не оставляют следов, необходимо запретить законом. Я читаю их с ужасом. Если дозволяются столь возмутительные фантазии, то и убийца вполне может что-нибудь выпить и, вроде газа, просочиться в замочную скважину…

Любопытно! — воскликнул Г.М., осененный какой-то новой идеей. — Сожгите меня на костре, если я впал в поэтическое настроение или фигурально толкую возможность просочиться в замочную скважину, но поверьте, убийца фактически так и сделал.

— Да ведь замка в двери не было! — возразил Мастерс.

— Знаю, — с довольным видом согласился Г.М. — Это-то и интересно.

— Ну, с меня, пожалуй, довольно, — вздохнул инспектор после долгой паузы и, сдерживая гнев, начал совать бумаги в длинный конверт. — Понимаете, это для меня не шутка. Вполне разделяю мнение майора Фезертона. Мы пришли к вам за помощью…

— Ну-ну, не сдавайтесь, — успокоил его Г.М. — Я тоже говорю серьезно, сынок. Честное слово. Перед нами стоит вопрос, на который необходимо ответить в самую первую очередь: как был проделанфокус? Иначе мы, даже точно зная убийцу, абсолютно ничего не сможем с ним сделать. Желаете, чтобы я тут сидел и бубнил: убил такой-то, такая-то, по таким-то мотивам и прочее? А?

— Определенно желаю, чтобы вы поделились идеями, если они имеются…

— Ладно. Если хотите, можно и поболтать. Но прежде попрошу вызвать машину, которую вы обещали. Пожалуй, придется взглянуть на дом Дартворта, черт побери.

Инспектор с очевидным облегчением одобрительно забормотал, звякнул по телефону, а когда повернулся, мы снова почувствовали напряжение. Уже совсем стемнело, слышался топот ног — служащие покидали здание министерства.

— Слушайте, сэр! — напрямик высказался Мастерс. — Можно, по-моему, предъявить обвинение любому члену кружка…

— Полегче, — насупился Г.М. — Появилось что-нибудь новенькое или я чего-то недопонял? Согласно вашему отчету, вы сузили круг подозреваемых до трех человек. У двоих твердое алиби. Молодой Холлидей с девушкой Латимер сидели в темноте, держась за руки.

Мы с любопытством взглянули на него. Оживившийся Мастерс как будто налетел на преграду в совсем неожиданном месте.

— Господи помилуй, сэр! По-вашему, им обязательно верить?

— Боюсь, друг мой, вы чересчур подозрительны. Значит, вы им не верите?

— Может, верю, а может, и нет. А может быть, отчасти. Стараюсь рассматривать дело со всех сторон. Гм. Вот так.

— Хотите сказать, что они сговорились, прикончили старину Дартворта и теперь прикрывают друг друга? Закапайте себе в глаза капли, мой мальчик, первоклассные запатентованные британские глазные капли. Кроме того, вы плохой психолог. Могу привести десяток возражений.

— Хотелось бы, чтобы вы меня поняли, сэр. Я ничего подобного не говорил. Я хотел сказать, в данный момент мисс Латимер полностью предана Холлидею. Больше, чем когда-либо прежде. Может быть, сидя с ним рядом, она точно знала, что именно он встал и вышел с кинжалом, рукоятка которого скользнула по ее шее, а потом упросил ее ради Господа Бога подтвердить его алиби, а? У них хватало времени после убийства поговорить с глазу на глаз.

Возбужденный инспектор подался вперед, а Г.М. сощурился.

— Значит, — констатировал он, — поэтому вы не особо стараетесь найти юного Латимера? Ясно. Каков же ваш вывод?

— Ах! Тут нужно действовать осторожно, сэр. Не подумайте, я вовсе не утверждаю, будто это единственно верное заключение. Но я уже говорил, что стараюсь учесть все возможности. Откровенно говоря, мне не понравилось поведение мистера Холлидея. Слишком уж легкомысленное, легкомысленное и беспечное! Поэтому я ему не поверил. По опыту знаю, когда кто-то делает шаг вперед, предлагая: «Давай бери меня! Ничего хорошего тебе это не даст, но порадуйся, арестуй меня!» — чаще всего выясняется, что это блеф.

— Слушайте, — проворчал Г.М., — разве вы не понимаете? Из всех подозреваемых вы безошибочно выбираете того самого, кому трудней всего предъявить обвинение.

— Почему? Не понимаю.

— Ну, если вы согласны с моим анализом ситуации (вижу, согласны), то должны признать, что из всех сидевших на широкой зеленой скамейке для запасных Холлидей в последнюю очередь стал бы сообщником Дартворта! Сожгите меня па костре, но не могу себе представить, что Дартворт ему предлагает: «Слушай, давай хорошенько их всех разыграем. Я смогу подтвердить свой великий талант гениального экстрасенса, твоя невеста бросится ко мне в объятия…» От подобного зрелища, Мастерс, любой магический кристалл лопнет. Гораздо легче поверить в моего убийцу, проникшего в замочную скважину. Допустим, услышав подобное предложение Дартворта, Холлидей притворно пообещал помочь разыграть всю компанию, с тем чтобы в подходящий момент разоблачить мошенника. Но Дартворт скорее обратился бы с такой просьбой к вам, инспектору полиции, чем к нему.

— Как скажете, сэр. Я только утверждаю, что есть в этом деле глубоко запрятанные детали, о которых нам ничего не известно. Холлидей привел нас с мистером Блейком в Плейг-Корт в тот момент, при таких обстоятельствах, которые кажутся в высшей степени подозрительными. Похоже, будто все это было подстроено. Кроме того, у него был мотив…

Г.М. безутешно уставился на свои ноги.

— Да, вот мы и дошли до мотива. Я вовсе не стараюсь вас переиграть, мотивы интересуют меня в первую очередь. Конечно, у Холлидея имелся мотив, а откуда же тогда возникла бедная старушка Элси Фенвик? Вот что меня особенно занимает, черт побери.

— По-моему, сэр, Дартворт воспринял фразу «я знаю, где зарыт труп Элси Фенвик» как угрозу.

— Естественно, естественно. Но боюсь, вы не придаете этому большого значения. К примеру…

Тут произошло неизбежное, хотя на сей раз Г.М. не возражал против звонка.

— Машина, — проворчал он, с болезненным усилием поднимаясь с кресла.

Его рост фактически не превышал пяти футов десяти дюймов, вдобавок он сутулился, однако обмякшая туша с безжизненной физиономией целиком заполнила кабинет.

К сожалению, Г.М. упрямо носил цилиндр. В этом, собственно, нет ничего необычного — шляпа как шляпа. Он, разумеется, презирал лоснящуюся шелковую безделушку, неотъемлемую принадлежность тори, угнетателей бедняков, одинаково презирая и производимое ею комическое впечатление. Но солидная высоченная шляпа, заношенная до неописуемо рыжего цвета, служила ему талисманом наряду с длинным пальто с побитым молью меховым воротником. Он ревностно хранил верность тому и другому, категорически отвергая всякие инсинуации и выдумывая в оправдание невероятные байки. В разное время я слышал, будто это презент королевы Виктории, выигрыш на первых автомобильных гонках Гран-при в 1903 году, наследство покойного сэра Генри Ирвинга…[8] Г.М. ко многому относился без надлежащей серьезности, хотя притворялся, что это не так, но только не к своим пальто и шляпе, уверяю вас.

Пока инспектор разговаривал по телефону, он осторожно достал их из шкафа. Заметив, что я за ним наблюдаю, кисло скривил широкие губы, старательно надел цилиндр и с великим достоинством облачился в пальто.

— Хватит, хватит, — одернул он Мастерса, — кончайте объясняться с шофером…

— …согласен, очень странно, — нетерпеливо наговаривал в трубку инспектор, — но… Что ты еще выяснил? Точно?… Теперь слушай, сейчас мы отправляемся в дом Дартворта. Приезжай туда и послушай. Если удастся отыскать мисс Латимер, попроси ее тоже приехать…

После долгих колебаний он положил трубку, вид у него был озабоченный.

— Не нравится мне это, сэр, — признался он. — Чувствую, скоро что-то случится.

Необычное признание в устах практичного инспектора, лишенного воображения. Мастерс не сводил глаз с кружка света под настольной лампой. Дождь хлестал в окна, эхом раскатываясь в старом каменном здании.

— Причем после очередной пропажи чертова кинжала! — Мастерс стиснул руки. — Сначала Бэнкс, потом Макдоннел… Именно он сообщил сейчас, что рано утром в спальне Теда Латимера слышали какой-то «необычный голос». Слушайте, как вы думаете…

Г.М. стоял сгорбившись, вырисовываясь причудливым силуэтом в высоком цилиндре, в пальто с меховым воротником. Только глазки сверкали.

— Мне это тоже не нравится, — проворчал он с неожиданной гримасой. — Что-то странное. Какое-то сумасшествие. Чую беду… Ну, пошли. Едем. Сейчас же.

Глава 16

Лондонцы расходились и разъезжались по домам. Вырвавшиеся на свободу люди производили шум, призывно разраставшийся от сверкавшей огнями площади Пикадилли-Серкус, двигались смутные красно-желтые силуэты теней, светофорами мигали автомобильные фары, жалобно завывали клаксоны… Полицейская машина, в которой мы сидели, взбиралась на длинный склон, направляясь к Хеймаркету, мимо плыли освещенные автобусы, ныряли на Кокспер-стрит, оставляя за собой раскатистые гудки. Г.М. высунулся в окно и презрительно фыркнул. Он не любил автобусы, особенно когда они набирают скорость, срезая углы, и именно поэтому демонстрировал свое презрение. В случайном просвете между машинами он зловеще зыркнул на полицейского, дежурившего на площади Ватерлоо, что совсем не понравилось Мастерсу. Мы ехали в полицейской машине, и он заявил, что ему совершенно не хочется, чтобы люди подумали, будто уголовный розыск взял город в кольцо и патрульные переглядываются между собой. Поднимаясь по Джеймс-стрит, проезжая по шумной Пикадилли, двигаясь к северу мимо покосившихся тихих домов, мы молчали. Возле Беркли я мысленно представил майора Фезертона на высоком табурете, за стойкой бара, снисходительно посмеивающегося над юной леди, которой поправилось, как он танцует, а за спиной каждого персонажа, причастного к трагедии, постоянно маячила фантастическая укоризненная физиономия леди Беннинг. «Чувствую, скоро что-то случится…» Озабоченные слова инспектора плохо вязались даже со зловещей тишиной на Чарлз-стрит. Тем не менее…

Кто-то стучал в двери дома под номером 25, нажимая в промежутках на кнопку электрического звонка. Завидев нашу машину, неизвестный сбежал с лестницы, выскочил под уличный фонарь, и мы узнали сержанта Макдоннела, мокнувшего под дождем.

— Дверь никто не открывает, сэр, — доложил он. — Дворецкий, видно, принял меня за очередного газетного репортера. Сегодня они его целый день караулят.

— Где мисс Латимер? — рявкнул Мастерс. — Что случилось: она не пришла или ты из чрезмерной любезности не потребовал, чтобы она пришла? — Меня поразило, что инспектор обращается со своим подчиненным совершенно иначе, чем с нами. — Сэр Генри особенно хотел видеть ее. В чем дело?

— Ее дома не было. Пошла куда-то разыскивать Теда и до сих пор не вернулась. Прошу прощения, сэр… я сам ее прождал полчаса, вернувшись с Юстонского вокзала. Сейчас все расскажу. Нас с ней обоих сильно встревожил телефонный звонок…

Г.М., по-черепашьи вытянув шею, выглянул в окно машины, слегка сбив при этом набок цилиндр и сделав несколько недружелюбных замечаний. Когда обстоятельства разъяснились, он проворчал:

— Ну и что? — Г.М. с трудом выбрался из машины, заковылял по лестнице, взревел так, что наверняка было слышно на Беркли-сквер: — Откройте дверь, черт возьми! — И с размаху всей тушей ударил в нее.

Эффективно. Где-то зажегся свет, дверь открыл довольно бледный мужчина среднего возраста, который нервно объяснил, что репортеры выдают себя за представителей закона.

— Ладно, сынок, — проговорил Г.М. неожиданно скучным и равнодушным тоном. — Принеси-ка стул.

— Сэр?

— Стул. На котором сидят. А! Вот.

Прихожая была высокой и узкой, с натертым до блеска полом из твердого дерева, с парой небольших, тонких ковриков, вроде травяных лужаек-препятствий на поле для гольфа. Стало ясно, почему Мастерс сравнил дом с музеем — чистым, нежилым, застывшим, с чересчур многочисленными тенями, располагавшимися не менее аккуратно, чем немногочисленные предметы обстановки. Неяркие лампы, спрятанные за карнизом, освещали белую скульптуру причудливой формы, стоявшую за креслами с черной обивкой. Дартворт отлично знал, как важна атмосфера. Прихожая, открывавшая путь в сверхъестественный мир, производила фантастическое впечатление. На всех, кроме Г.М., который расселся, пыхтя, в черном кресле. Мастерс немедленно взялся за дело:

— Сэр Генри, это сержант Макдоннел. Находится в моем подчинении на время расследования. Берт мне нравится, у него есть амбиции. Теперь расскажи сэру Генри…

— Эй! — воскликнул Г.М., изо всех сил напрягая память. — А ведь я тебя знаю. Собственно, не тебя самого, а твоего отца. Старина Гросбик был моим конкурентом на парламентских выборах, которые я проиграл, слава богу. Видите, я всех знаю. В последний раз встречал тебя, сынок…

— Докладывай, сержант, — коротко приказал Мастерс.

— Слушаюсь, сэр, — отчеканил Макдоннел и сосредоточился. — Начну с того, как вы меня послали к мисс Латимер, после чего я по вашему вызову поехал в Уайтхолл.

Латимерам принадлежит большой дом на Гайд-Парк-Гарденз. Собственно, слишком большой для них, но они там живут после смерти старого капитана Латимера и отъезда их матери к родным в Шотландию. — Сержант слегка замешкался. — Понимаете, мать, миссис Латимер… не совсем психически здорова. Не знаю, может, этим объясняется чудаковатое поведение Теда. Я бывал у них раньше, хотя, как ни странно, до прошлой недели никогда не встречал Мэрион.

Мастерс велел ему не отклоняться от темы, и сержант продолжал.

— Сегодня она меня встретила очень сердито, обозвала грязным шпиком, вполне справедливо, — сокрушенно признался Макдоннел. — Впрочем, сразу об этом забыла, обращаясь со мной как с приятелем Теда. Она обязательно поговорит с вами, сэр… после следующего телефонного звонка…

— От кого?

— Предположительно от Теда. По ее словам, голос вроде бы не был похож на его голос, а может, она просто не поняла. И теперь не знает, что думать. Он сказал, что звонит с Юстонского вокзала, велел не беспокоиться — он должен что-то выяснить, утром вернется. Мэрион хотела предупредить, что его разыскивает полиция, но говоривший сразу же повесил трубку. Поэтому она, естественно, попросила меня немедленно отправиться на вокзал, разузнать, действительно ли Тед сел в поезд, постараться его отыскать и вернуть домой, пока он не наделал глупостей. Было примерно двадцать минут четвертого. Если бы сведения не подтвердились, сестра собиралась отправиться к его друзьям…

Г.М. в сдвинутом на затылок цилиндре, с полузакрытыми глазами, почесывая квадратный подбородок, перебил:

— Обожди-ка минутку, сынок. Юный Латимер сообщил, что садится в поезд?

— Так поняла его сестра, сэр. Понимаете, утром он ушел с саквояжем, потом звонил с вокзала…

— Еще одно скоропалительное заключение, — кисло заметил Г.М. — Прямо какой-то излюбленный спорт. Ладно. Что дальше?

— Я со всех ног помчался на вокзал, около часа все вокруг прочесывал. След горячий, Мэрион мне вручила хорошую фотографию, но — никаких результатов. Только расплывчатое свидетельство патрульного на платформе — будто бы он уехал в три сорок пять в эдинбургском экспрессе, хотя в билетной кассе этого не подтвердили, а поезд ушел. Не знаю, что и думать. Может, звонок был ложный.

— Ты связался с эдинбургской полицией? — спросил Мастерс.

— Да, сэр. И послал телеграмму… — Сержант прикусил язык.

— Какую?

— Личную. Их мать живет в Эдинбурге. Слушайте, сэр, я давно знаю Теда, понятия не имею, зачем он туда отправился, если отправился, но решил ради Господа Бога умолять парня вернуться в Лондон, пока его не схватили на перроне… Потом снова возвратился в дом Латимеров и снова услышал нечто странное и непонятное.

Макдоннел быстрым взглядом окинул темный вестибюль.

— Нынче перед самым рассветом прислуга слышала, как кто-то разговаривал с Тедом. Голос, говорят, высокий, неестественный, очень быстрый. Доносился либо из его спальни, либо снаружи, с балкона.

Холодный дом вновь наполнился страхом, который чувствовал не только Макдоннел, но даже и Мастерс, перед которым вновь замаячили бесформенные и безликие образы. Г.М. сидел сложа руки, равнодушно сощурившись, хотя,; по-моему, в любой момент был готов вскочить.

— Чей же это был голос? — спросил Мастерс.

— Неизвестно, сэр… Невозможно узнать. Когда я впервые явился, Мэрион упомянула, что люди утром что-то слышали, просила разобраться. А я отложил разбирательство до возвращения с вокзала. К тому времени она ушла, я собрал прислугу и начал расспрашивать.

Как вы помните, Тед прошлой ночью покинул Плейг-Корт сильно расстроенный и взволнованный. Около половины пятого утра дворецкий Латимеров, рассудительный, уравновешенный малый по фамилии Сарк, проснулся оттого, что кто-то бросал камешки в его окно. Дом, надо сказать, отступает от улицы, окружен садом и высокой стеной. Ну, Сарк выглянул в окно (было еще совсем темно) и услышал, что Тед просит его спуститься, открыть дверь — он потерял ключ.

Когда дворецкий отпер парадное, Тед буквально ворвался в дом, что-то бормоча про себя. Сарк заметил, что он грязный, как трубочист, весь закапан свечным воском, глаза безумные, в руке распятие…

Последняя деталь была столь фантастической, что Макдоннел невольно прервался, как бы ожидая комментариев. И дождался.

— Распятие? — повторил Г.М., резко дернувшись. — Вот это что-то новенькое. Он очень религиозный?

— Парень чокнутый, сэр, вот и все, — спокойно ответил Мастерс. — Точно вам говорю. Религиозный? Как раз наоборот. Когда я спросил, молился ли он, юный Латимер бросил на меня такой взгляд, словно услышал жестокое оскорбление. А потом с негодованием выкрикнул: «Разве я похож на благочестивого методиста?» — или еще какую-то чушь. Дальше, Берт. Что еще?

— Ничего. Тед объяснил Сарку, что шел пешком почти всю дорогу, только на Оксфорд-стрит поймал такси. Велел не дожидаться Мэрион — она придет не скоро, налил себе добрую порцию бренди и поднялся к себе в спальню.

Дальнейшее произошло часов в шесть. Девушка поднялась растапливать камины и, спускаясь с третьего этажа, проходила мимо комнаты Теда. В доме было тихо и темно, в саду стоял туман. Она услышала, как Тед в спальне тихо бормочет, и решила, что он говорит во сне. Но тут раздался другой голос… Девушка поклялась, что никогда его раньше не слышала. Женский, очень неприятный голос быстро что-то тараторил… Она до смерти перепугалась, но, придя в себя, кое-что припомнила. Как-то вечером, приблизительно год назад, Тед, сильно выпив, вернулся домой с подружкой, тоже крепко выпившей, — втащил ее в спальню через балкон, который тянется вокруг всего дома, хотя можно было подняться по наружной лестнице.

Макдоннел махнул рукой.

— Вывод напрашивался очень простой, но когда девушка услыхала об убийстве, вспомнила, в котором часу вернулся Тед и все остальное, то пришла в ужас. И рассказала об этом Сарку. Повторяла одно: никогда в жизни не слышала такого голоса, он сводил с ума, дрожь нагонял…

— Слова какие-нибудь разобрала? — перебил его Мастерс.

— Когда я с ней разговаривал, она была до того перепугана, что от нее ничего нельзя было добиться. Только сказала Сарку, который уже мне передал… Причем это либо удивительный вымысел, либо полная чушь, черт возьми, как хотите. Сказала — если бы обезьяна могла говорить, у нее был бы как раз такой голос. Запомнила лишь несколько слов: «Ты даже никогда не догадывался…»

Последовало долгое молчание. Мастерс вспомнил о присутствии дворецкого Дартворта и, чтобы тот не понял, о чем идет речь, твердо приказал ему выйти.

— Женский голос… — задумчиво пробормотал инспектор.

— Это еще ничего не значит, черт побери! — заявил Г.М., разминая пальцы… — Возьмите любого неврастеника, доведенного до предела, — его голос зазвучит фальцетом. М-м-м. Очень любопытное, интересное замечание насчет обезьяны — намекает на нечто большее… не знаю, па что. И все-таки почему Тед так поспешно удрал с саквояжем?… М-м-м. — Он задумался, окидывая помещение сонным взглядом. — В данный момент, Мастерс, могу согласиться с вами — все это мне очень не нравится, по городу разгуливает убийца, с которым мне не хотелось бы встретиться темной ночью. Вы когда-нибудь читали де Куинси? Помните, как в одном доме прятался бедняга, на глазах у которого убийца перерезал всех вокруг? Он попытался тихонько спуститься по лестнице, выбраться из дома и тут заметил, что преступник тоже крадется к парадному. В диком ужасе он скорчился на ступенях, слыша только скрипучие шаги убийцы в передней, который кружил и кружил там, топтался взад-вперед… Только шаги…

— И мы все тоже слышали только шаги…

— Вот что интересно… Ха. — Г.М. на секунду уронил голову на руки, постучал пальцем по лбу и с раздраженным видом выпрямился. — Нет-нет, не годится. За работу! Возьмемся за дело. Мастерс!

— Слушаю, сэр.

— Я больше не собираюсь топать по лестницам, слышите? Я и так по ним ежедневно хожу. Спуститесь с Кеном в мастерскую Дартворта. Принесите мне упомянутый клочок бумаги с цифрами, соскребите белый порошок с резца, ссыпьте в конверт. — Он помолчал, теребя себя за нос. — Кстати, сынок, я бы на вашем месте не стал пробовать его па вкус. Просто предупреждаю.

— Вы хотите сказать, сэр…

— Ступайте, — проворчал Г.М. — О чем это я думал? Ах да. Шаги. Ну кто может дать мне объяснение?… Пелэм? Вряд ли — он специалист по глазам и ушам. Лошадиная Морда? Возможно. Где тут телефон, черт возьми? От меня вечно прячут телефоны… Где он?

Возникший как по мановению волшебной палочки дворецкий Дартворта поспешно открыл шкафчик в дальнем конце прихожей, а Г.М. посмотрел на часы:

— Гм. Едва ли он сейчас у себя в кабинете. Скорее всего, дома. Макдоннел! Ах вот ты где. Беги вон к тому телефону, набери номер Мейфэр-6004, попроси Лошадиную Морду, скажи, мне надо с ним поговорить.

К счастью, я случайно вспомнил, кто носит прозвище Лошадиная Морда, и шепнул словечко Макдоннелу, направляясь вместе с Мастерсом в дальний конец прихожей. Г.М. не видел в своих указаниях ничего необычного. Ему попросту в голову не приходило, что сержанту Макдоннелу, впрочем, как и самому Г.М., неприлично звонить домой доктору Рональду Мелдрам-Киту, пожалуй, самому лучшему на Харли-стрит[9] специалисту по костным заболеваниям, и просить к телефону Лошадиную Морду. Дело вовсе не в его презрении к напыщенному величию, свойственному окружающим, — он просто не обращал па это никакого внимания. Зачем ему понадобился врач с Харли-стрит, я понятия не имел.

Когда Мастерс открыл дверь в конце коридора, я определенно заметил — в данный момент ему совершенно не хочется, чтобы кто-нибудь путался у него под ногами. Поднявшись, он тяжело прошагал к занавешенной двери слева, потом начал спускаться по лестнице, прошел через подвал, заставленный всякой всячиной, включая по пути свет, и очень ловко открыл замок на следующей дверце.

Войдя следом за ним, я слегка вздрогнул. Под потолком горела тусклая лампочка в зеленом абажуре, стоял застарелый запах печного мазута, краски, дерева, клея, сырости. Помещение походило па мастерскую кукольника, только тут изготавливались игрушечные привидения. На меня смотрели устрашающе живые маски, которые сохли на стенах над верстаками, стойками с инструментами, банками с краской, листами фанеры, вставленными в рамки. Одна, голубоватого цвета прокисшего молока, пристально всматривалась сквозь подобие очков с толстыми стеклами, с полузакрытым глазом, приподнятой бровью… Не просто живая, но, клянусь, знакомая. Где-то я видел эти усы, кривую, нервную ухмылку…

— Вот тот самый токарный станок, — указал Мастерс, завистливо прикоснувшись к нему. — Этот самый… — Он схватил с нижней стальной полочки клочок бумаги, соскреб в конверт с резца беловатые гранулы, рассуждая о достоинствах станка. Похоже, это в какой-то мере уводило его от мыслей о загадочном деле. — Любуетесь масками? Да, они хороши. Очень хороши. Однажды я вылепил Наполеона, чтоб посмотреть, как он выглядел, но этот малый, Дартворт… гений.

— Могу только сказать — восхитительные, — согласился я. — Вон та, например…

— Ах! Хорошо, что вы ее заметили. Это Джеймс Холлидей.

Инспектор резко обернулся, спрашивая, видел ли я когда-нибудь марлевую эктоплазму, раскрашенную люминесцентными красками.

— Марлю можно втиснуть в упаковку размером с почтовую марку, сэр, которую медиум сует за пояс. Например, одна женщина в Белэме даже позволяла себя обыскивать. Оставаясь в лифчике и панталонах, она так быстро передвигала пакетик, что любой присягнул бы…

Наверху раздался звонок в дверь. Я пристально разглядывал маску Джеймса, холщовый рабочий фартук Дартворта, аккуратно висевший на спинке стула. Присутствие хозяина так живо чувствовалось в мастерской, что я мысленно видел его, стоящего у верстака, с шелковистой темной бородкой, в очках, с невозмутимой улыбкой. Оккультные обманки выглядели еще безобразнее оттого, что были обманками. А после Дартворта осталось наследие пострашнее — убийца.

В моем воображении четко нарисовалась картина: на рассвете служанка стоит перед закрытой дверью спальни Теда Латимера и слышит, как незнакомый голос произносит: «Ты даже не догадывался…»

— Мастерс, — сказал я, по-прежнему глядя па маску, — кто же, господи помилуй… Кто проник утром в спальню юного Латимера? И почему?

— Вы когда-нибудь видели фокус с грифельной доской? — невозмутимо осведомился Мастерс. — Слушайте… хотелось бы мне прихватить что-нибудь из этого барахла! В магазинах подобные вещи ужасно дорого стоят, гораздо дороже, чем я могу себе позволить… — Он повернулся ко мне и горько спросил: — Вы спрашиваете кто? Хотелось бы мне знать, сэр. Хотелось бы знать… Я все больше тревожусь, помогите мне. Надеюсь, что личность, проникшая нынче утром в спальню юного Латимера, не та самая…

— Что вы хотите сказать?

— …не та самая, которая встретилась нынче днем с Джозефом Деннисом и прогулялась вместе с ним к тому дому в Брикстоне, похлопывая его по спине…

— О чем это вы, черт возьми?

— Помните тот телефонный звонок, когда сэр Генри молол всякую чепуху насчет зоопарка на Рассел-сквер? Он так разошелся, что я не смог толком поговорить с сержантом Бэнксом. Да, кроме того, мне и в голову не пришло тогда, что это так важно. Проклятие! Я не хотел поднимать шум, как прошлой ночью…

— Что такое?

— Ничего особенного. Я послал Бэнкса — он человек хороший — присмотреть за домом, а также за миссис Суини. Велел быть начеку. Напротив находится овощная лавка, он стоял в дверях, разговаривал с хозяином, когда подъехало такси. Хозяин обратил его внимание на Джозефа, который вылез из машины. С ним был какой-то мужчина. Этот мужчина повел его к воротам с другой стороны дома, похлопывая по спиле…

— И кто же это был?

— Никто не разглядел. Стоял туман, моросило, их загораживала машина. Видели только руку, которая направляла Джозефа, а когда такси отъехало, оба были уже за забором. Я вам говорю, это все чепуха! Просто какой-то гость, но что я мог поделать, черт побери?

Мастерс какое-то время смотрел на меня, потом предложил подняться наверх. Я не стал комментировать его рассказ, понадеявшись лишь, что инспектор прав. Ступив на лестницу, мы услышали голос, доносившийся из прихожей. Посреди холодного вестибюля стояла Мэрион Латимер, довольно бледная, со скомканным листом бумаги в руках. Она тяжело дышала. Заметив нас, девушка вздрогнула. Где-то рядом бубнил по телефону Г.М., но слов нельзя было разобрать.

— …в Эдинбурге должны знать, где он, — чуть не умоляюще говорила девушка Макдоннелу. — Иначе зачем бы они прислали эту телеграмму?

Я и раньше, даже в темноте разоренного Плейг-Корта, видел, как она красива, но теперь, на фоне великолепного вестибюля Дартворта, красота Мэрион Латимер просто ошеломляла. На ней было что-то мерцающе-черное, черная шляпа, пальто с широким белым меховым воротником. Сейчас она была взволнована, на лице чуть больше косметики, но, несмотря на бледность, взгляд был нежным, призывным, как будто она снова стала самой собой, избавившись от какого-то пагубного влияния. Мэрион торопливо и тепло нас приветствовала.

— Я просто не могла не прийти, — объясняла она. — Мистер Макдоннел заглянул мимоходом и сказал, что хочет меня видеть. А я хотела всем вам показать эту телеграмму. Она от моей матери. Мать сейчас в Эдинбурге…

Мы прочли: «Моего мальчика здесь нет, но они его не получат».

— А, — вздохнул Мастерс. — Телеграмма от вашей матери, мисс? Есть какая-нибудь идея, что бы это значило?

— Нет. Я вас хотела спросить. То есть если Тед не к ней поехал… — Она махнула рукой. — Но зачем ему это понадобилось?

— Прошу прощения, мисс. Ваш брат всегда мчится к матери, когда у него неприятности?

Она взглянула на инспектора:

— Вы считаете корректным свое замечание?

— Я считаю, мисс, что речь идет об убийстве. Боюсь, придется попросить адрес вашей матери. Полиция разберется. Посмотрим, что скажет насчет телеграммы сэр Генри.

— Какой сэр Генри?

— Мерривейл. Джентльмен, который расследует дело. Сейчас он разговаривает по телефону. Может, вы на минутку присядете…

Дверь кабинки, где стоял телефон, приоткрылась со скрипом, выпустив облако дыма и Г.М. со старой курительной трубкой в зубах. Вид у него был недовольный и грозный, он что-то бормотал, но при виде Мэрион его лицо мгновенно приняло ленивое благосклонное выражение. Он вытащил изо рта трубку и с откровенным восторгом оглядел девушку.

— Прелестная нимфа, — провозгласил он. — Сожгите меня на костре, если это не так!

Таково было представление Г.М. о любезном светском комплименте, что нередко приводило к скандалам.

— Я как-то в кино видел точно такую же девушку. Она где-то посередине разделась. Может, вы тоже видели? А? Забыл название картины, но та самая девушка вроде никак не могла решить…

Мастерс громко кашлянул.

— Это мисс Латимер, сэр, — подсказал он.

— Ну все равно, прелестная нимфа, — повторил Г.М., воинственно отстаивая свою точку зрения. — Я о вас много слышал, моя дорогая. Хотел с вами встретиться и заверить: мы во всем разберемся и без всякого шума вернем вашего брата. Ну, милочка, зачем я вам понадобился?

Мэрион какое-то время разглядывала его, но откровенное чистосердечие Г.М. не позволяло ей возмущенно воскликнуть: «Сэр!» Она вдруг лучисто ему улыбнулась и объявила:

— По-моему, вы противный старикашка.

— Конечно, — сдержанно согласился Г.М. — Но честный, видите? М-м-м. А это что такое? — Мастерс сунул ему телеграмму, предотвратив продолжение беседы. — Телеграмма. «Моего мальчика…» Гм… гм… — пробормотал он, а потом вздохнул. — На ваше имя? Когда вы ее получили?

— Меньше получаса назад. Вернулась домой и увидела. Пожалуйста, скажите что-нибудь! Я так торопилась сюда…

— Ну-ну, не волнуйтесь. Хорошо, что поторопились принести нам телеграмму. Я объясню, в чем дело, моя дорогая. — Он доверительно понизил тон. — Хотелось бы подольше поговорить с вами и с молодым Холлидеем…

— Он привез меня и сидит в машине, — встрепенулась Девушка.

— Да-да. Только, знаете ли, не сейчас. У нас еще много Дел: найти мужчину со шрамом и прочее. Слушайте, может быть, сможете прийти с Холлидеем ко мне в кабинет завтра утром, часов, скажем, в одиннадцать? Инспектор Мастерс за вами заедет, проводит и прочее.

Он был весьма оживлен и любезен, хотя настоятельно увлекал ее к двери.

— Приду! Обязательно… И Дин тоже, — Девушка закусила губу и, прежде чем дверь за нею закрылась, окинула нас умоляющим взглядом.

Г.М. постоял, глядя на закрытую дверь. Снаружи донесся шум автомобильного мотора, и он медленно повернулся.

— Если эта девушка… — задумчиво проговорил Г.М., — если эта девушка давным-давно не свалилась кому-то в руки, как яблочко с дерева, значит, этот тип был дьявольски непредприимчив. Природа не терпит пустоты. Какая расточительность… М-м-м. Интересно… — Он потер подбородок.

— Вы ее очень быстро выставили, — заметил Мастерс. — Слушайте, сэр, в чем дело? Что вам сказал тот самый специалист?

Г.М. посмотрел на инспектора с каким-то странным выражением.

— Я разговаривал не с Лошадиной Мордой, — ответил он, и слова его гулко прозвучали в сумрачном вестибюле. — Пока не с ним.

Воцарилось молчание, а слова все звенели, внушая нехорошие подозрения. Мастерс сжал кулаки.

— Вот что в конце концов выяснилось, — продолжал Г.М. глухим, невыразительным голосом. — Мне передали сообщение из Ярда… Мастерс, почему вы мне не сказали, что кто-то приехал в Брикстон вместе с Джозефом в пять часов дня?

— Вы же не имеете в виду?…

Г.М. кивнул, шагнул к черному креслу и рухнул в него всей тушей.

— Я вас не упрекаю… Я бы не узнал… Да, вы правильно догадались. Джозеф заколот кинжалом Луиса Плейга.

Глава 17

Даже после второго убийства, совершенного, если прибегнуть к стереотипному выражению, «убийцей-призраком», эти слова совершенно не передают ужаса и не дают верного представления об обстоятельствах, — даже после этого события дело о Плейг-Корте еще не приняло последнего, самого чудовищного оборота. Вспоминая ночь на 8 сентября, когда мы сидели в каменном домике, глядя па манекен в кресле, я понял, что это была всего лишь прелюдия. Казалось, все ведет к Луису Плейгу. Если Луис Плейг до сих пор за всем наблюдает, то хорошо понимает, что вместе с этим делом решится и его судьба.

Второе убийство свершилось совсем уже отвратительным образом. Услыхав новость, мы с Г.М. и Мастерсом сразу уселись в машину последнего и пустились в долгий путь к Брикстону. Г.М., зажав в зубах зловонную погасшую трубку, коротко излагал полученную информацию.

Сержант Томас Банке, которому Мастерс поручил следить за Джозефом и миссис Суини, владелицей дома в Брикстоне, целый день тайком наблюдал за округой. Дома в тот день никого не было. Хозяйка ушла в гости, а Джозеф в кино. Разговорчивый и любезный хозяин овощной лавки, рассказавший немногое, что знал о доме и его обитателях, сообщил, что в этот день миссис Суини всегда отправляется с визитами — «в шляпке, как у королевы Мэри, и в пальто с черными перьями». О ней ему известно лишь то, что, по слухам, она когда-то сама была медиумом; всегда добрая, вежливая, ни с кем не общается, не болтает с соседями. С тех пор как у нее поселился Джозеф, года четыре назад, дом приобрел нехорошую репутацию, так что люди обходят его стороной. Порой жильцы долго отсутствуют, а время от времени подъезжают «красивые автомобили, битком набитые шикарными ребятами и девицами».

Днем, в десять минут шестого, сержант Бэнкс увидел подъехавшее в тумане под дождем такси. Одним из пассажиров был Джозеф, другого он не видел, заметил лишь руку, которая увлекала парня к воротам в кирпичной стене за домом. Передав такую информацию по телефону Мастерсу, Бэнкс получил разрешение пойти оглядеться, если совесть ему позволяет. Вскоре после того, как парочка скрылась в доме, он перешел на другую сторону улицы, обнаружив открытые ворота. С виду за воротами царил полный порядок. Там стоял приземистый двухэтажный домик с лужайкой, цветочными клумбами и садиком позади. В боковом окне на первом этаже горел свет, шторы были задернуты, сержант ничего не видел и не слышал. В конце концов, Бэнкс, человек несколько медлительный, решил позвонить об этом на следующий день.

К этому времени открыла свои двери пивная под названием «Король Уильям IV», что на углу Лафборо-роуд и Хетер-стрит, неподалеку от дома миссис Суини.

— Бэнкс, — продолжал Г.М., грызя свою трубку, — вышел из паба приблизительно в четверть седьмого. Нам повезло, что он заскочил выпить. Чтобы сесть на автобус, ему надо было пройти мимо задней части этого дома — он называется, сожгите меня на костре, коттедж «Магнолия». Находясь приблизительно в сотне ярдов от коттеджа, сержант увидел, как кто-то с диким криком выскочил из ворот в стене и побежал перед ним по Лафборо-роуд…

Мастерс неумолчно гудел сиреной синего автомобиля, летя по той самой улице, по которой мы прибыли.

— Неужели?… — прокричал он сквозь громкий вой.

— Нет! Послушайте, черт возьми! Бэнкс бросился за тем типом и догнал его. Он оказался перепуганным до смерти поденным работником в комбинезоне, бежавшим искать полицейского. Обретя дар речи, он забормотал об убийстве и никак не хотел верить, что Бэнкс — офицер полиции, пока не подошел констебль, после чего все вместе вернулись в «Магнолию». По всему судя, миссис Суини велела поденщику вынести мусор и сделать кое-что в саду за домом. Припозднившись на другой работе, он решил до завтра закопать мешок с мусором во дворе. Опасаясь «нехорошего» дома, работник вошел в задние ворота, собираясь сказать хозяйке, что совсем уж стемнело и дело лучше отложить на завтрашний день. По дороге он заметил свет в подвальном окне…

Полиция расчищала перед нами дорогу к Уэст-Энду. Совершая рискованные повороты и виражи на мокрых дорогах, Мастерс промчался мимо Воксхолла, миновал Уайтхолл, вильнул влево у башни с курантами и ринулся через Вестминстерский мост.

— …заглянул туда и увидел лежавшего на полу Джозефа, который еще дергался в луже крови и отчаянно, безнадежно протягивал руки. Он лежал лицом вниз, в спине торчала рукоятка кинжала. Парень умер прямо на глазах у поденщика… которого, впрочем, больше испугало другое. В подвале еще кто-то был.

Я оглянулся с переднего сиденья, пытаясь разгадать необычное, почти безумное выражение лица Г.М. при свете мелькающих мимо фонарей на мосту.

— Да нет, — иронически усмехнулся он. — Знаю, о чем ты подумал. Только следы ног. Снова одни следы ног, но на этот раз дело обстоит еще хуже. Поденщик не видел лица другого человека — тот раскочегаривал печную топку.

Вот и все, что я хотел сказать. Бэнкс говорит — печь большая, располагается в центре подвала. Работник заглядывал в окно с другой стороны, поэтому не заметил, кто стоял возле топки. Вдобавок в подвале горела всего одна свеча. Однако сквозь трещину в оконном стекле бедняга услышал, как кто-то открыл печную заслонку, поддел совком уголь, бросил… И вот тут-то он удрал. И видимо, при этом закричал, потому что тот, у топки, начал поворачиваться…

А теперь заткнитесь. И не задавайте вопросов. По свидетельству сержанта Бэнкса, когда они с констеблем и тем самым поденщиком разбили окно и влезли в подвал, одна нога Джозефа еще торчала из топки. Чтобы вытащить тело из бушующего пламени, пришлось вылить несколько ведер воды. Бэнкс клянется, что пария сунули в печку живым, облив всего керосином…

Мы нырнули в Ламбет, и фонари над темной водой потускнели, а на улицах за Кенсингтон-роуд стало еще темнее. Может быть, днем или утром это милый, уютный и даже веселый район — я не знаю. В тот момент он состоял из слишком широких, тянувшихся на целые мили черных туннелей, освещенных слишком редкими газовыми фонарями, из выстроившихся рядами приземистых двухэтажных домов со стеклянными поверху дверями в шахматную красно-белую клетку. Унылую картину изредка оживляли освещенные кинотеатры, пивные, многочисленные магазинчики на пустых площадях, мимо которых устало скрежетали трамваи, катили велосипедисты.

До сих пор велосипедный звонок вызывает во мне воспоминания о маленьком доме, ничем не отличавшемся от соседних, с внушительным фронтоном и дверью с шахматным красно-белым остеклением сверху. Дом стоял в глубине участка, к которому уже подъехала наша машина. Его освещал размытый туманом свет уличного фонаря. Рядом собралась внушительная толпа. Люди молчали, переминались с ноги на ногу, задумчиво глядя на мостовую, как бы философски размышляя о жизни и смерти. Подъезжавшие сзади велосипедисты настойчиво сигналили, но в целом широкая темная дорога была пуста. В толпе там и сям пробирались полицейские, равнодушно покрикивая: «Ну-ка, ну-ка!» Толпа слегка шевелилась и оставалась на месте.

Завидев нашу машину, полиция расчистила путь. Кто-то шепнул: «А это что еще за старый черт?» Патрульный в торжественном молчании распахнул железные ворота, мы пошли по кирпичной дорожке, слыша шепот у себя за спиной. Высокий нервный молодой человек с разрумянившимися щеками, явно не привыкший к штатской одежде, открыл парадную дверь, козырнув Мастерсу.

— Хорошо, Бэнкс, — коротко бросил инспектор. — Появилось что-нибудь новенькое после твоего звонка?

— Старушка вернулась, сэр, — доложил сержант и с сомнением вытер лоб. — Миссис Суини. Возникли кое-какие проблемы. Я ее посадил в гостиной. Труп еще в подвале, сэр, нам пришлось только вытащить его из печки. Нож по-прежнему в спине, хотя все кругом вверх ногами. Нож тот же самый… из Плейг-Корта.

Он повел нас в мрачную прихожую, где сильно пахло вчерашней жареной бараниной. К этому запаху примешивался и какой-то другой, которого я не сумел опознать. На стене, у лестницы, удушливо дымил газовый рожок, пол был покрыт облупленным линолеумом, обои в цветочек отсырели. Я заметил несколько закрытых дверей за занавесями из бусин. Мастерс потребовал привести поденщика, который обнаружил труп, и саркастически усмехнулся, услышав, что того отпустили домой.

— Он руки очень сильно обжег, сэр, — довольно взволнованно объяснил Бэнкс. — Действовал как настоящий мужчина. Я сам получил пару ожогов. Поденщик абсолютно чист, все говорят, его здесь каждый знает. Всю жизнь живет тут, за углом.

— Ладно, — буркнул Мастерс. — Нашли что-нибудь новое?

— Не успели, сэр. Если желаете взглянуть на труп… Инспектор оглянулся на Г.М., который мрачно осматривал прихожую.

— Я? Ох нет. Сами взгляните, Мастерс. У меня есть другие дела. Пойду поговорю с людьми на тротуаре. Почему полиция вечно старается разогнать толпу? Все на месте, к вашим услугам, не надо ходить по округе, а вы этим не пользуетесь. Потом во дворе осмотрюсь. Пока.

Он с отсутствующим видом принюхался и засеменил прочь. Через минуту мы услышали: «Как дела, ребята?» — что явно изумило собравшихся.

Бэнкс сначала повел нас в маленькую столовую, где все казалось унылым, застывшим, как остекленевший взгляд чучела трески, висящего в рамочке над камином. На столе, накрытом запятнанной скатертью, стоял графин с портвейном, но вино наливали лишь в один стакан. Напротив — видимо, там, где сидел Джозеф, — стояла пятифунтовая коробка шоколадных конфет, верхний ряд был уничтожен. Ощущение злодейства усилилось — Джозеф торопливо ел принесенный кем-то шоколад, а неизвестный, сидя напротив, смотрел па пего, потягивая портвейн… Мастерс потянул носом.

— Ты здесь видел свет, Бэнкс? — уточнил он. — Хорошо. Чем это пахнет?

— Хлороформом, сэр. Мы нашли губку на лестнице. — Сержант вновь нервно вытер лоб тыльной стороной руки. — Убийца, кто бы он ни был, зажал жертве рот и нос губкой, стащил вниз по лестнице и убил без труда. Тут нигде крови нет. По-моему, было задумано так, чтобы мы вообще не нашли тело, сэр. По-моему, убийца, кто бы он ни был, хотел, чтобы парень просто исчез, — собирался сунуть труп в топку и скрыться. Его Джон Уоткинс случайно спугнул.

— Возможно. Пойдем теперь вниз.

Мы не стали задерживаться в подвале. Я только заглянул и вышел. Подвал был залит водой, которой тушили огонь, в топке еще сердито мигали раскаленные докрасна угли, с пола поднимался едкий дым. На ящике горела единственная свеча. Рядом лежало нечто, на первый взгляд сгнившее, почерневшее, развалившееся на куски, по нему бегали мерцающие искорки. Можно было разглядеть только йоги в обгоревших башмаках, и хорошо была видна рукоятка кинжала в спине. На открытой печной дверце еще висел лоскут одежды Джозефа в яркую, веселую клетку. Не только зловонный запах горелого мяса, но и сама картина вызвала у меня тошноту, и я выскочил обратно на пропахший бараньимжиром, но сравнительно чистый воздух в прихожей.

Когда я выбежал, одна из дверей быстро захлопнулась, будто в нее кто-то подглядывал — последний, завершающий штрих в этой картине. Бэнкс сказал, что в гостиной сидит миссис Суини. Но во всем — хитрость, лукавство, всюду какой-то голос, чьи-то тихие шаги, что-то липкое, выглядывающее из-за угла, готовое выпрыгнуть и ударить! Разве, например, думал Джозеф, жуя шоколад под тихо шипящей газовой лампой в обычной столовой, что некто, улыбавшийся ему через стол, встанет, подойдет и…

На лестнице зазвучали тяжелые шаги Мастерса. Бэнкс принялся повторять свой рассказ, к которому не добавилось ничего нового. Инспектор кое-что записал, и мы пошли повидать миссис Суини.

Это была крупная женщина с полным лицом, которое как бы наплывало на нас, когда она вставала из-за круглого столика в навощенной парадной гостиной. Черты лица приятные, правильные. Типичная старая леди — обитательница пансиона для престарелых, из тех, кто сидит не выпуская из рук вязальных спиц, но только крупнее, крепче, сообразительнее. Седоватые волосы над ушами уложены в букли, черное пальто «с перьями», пенсне без оправы на золотой цепочке, которое хозяйка дома сдернула жестом, свидетельствовавшим, будто все это время она читала Библию, лежавшую на столике посередине комнаты.

— Ну вот! — проговорила миссис Суини, вздернув темные брови и слегка отводя пенсне в сторону, словно снимала маску, и продолжала обвинительным тоном: — Видимо, вы понимаете, друзья мои, какой кошмар и ужас произошли в этом доме.

— Конечно, понимаем, — устало ответил Мастерс таким тоном, будто хотел сказать: «Заткнитесь!» — и вытащил блокнот. — Представьтесь, пожалуйста.

— Меланта Суини.

— Чем занимаетесь?

— Я вдова, и сама зарабатываю на жизнь. — Образцовый бюст дрогнул, точно она стряхивала с плеч мирские заботы, по при этом до смешного напоминала опереточную хористку.

— Понятно. Покойный Джозеф Деннис приходился вам каким-нибудь родственником?

— Нет. Это я и хочу объяснить. Я очень любила бедного Джозефа, хотя он отвергал все попытки узнать его получше. Полюбила с той самой минуты, как мистер Дартворт, джентльмен, павший жертвой зверского нападения прошлой ночью, привел его и поселил у меня. Мальчик был настоящим — поистине настоящим — талантливым медиумом, — заявила миссис Суини, положив руку на Библию.

— Вы давно здесь живете?

— Больше четырех лет.

— А Джозеф?

— По-моему… кажется, уже три года. Видите ли, я широкомыслящая женщина. — По каким-то причинам она старалась внести в разговор легкую нотку. Потом миссис Суини чуть повернулась — в свете газовой лампы блеснул вспотевший лоб, и я вдруг понял, что женщина перепугана до смерти. Мы слышали ее тяжелое дыхание.

— Вы хорошо знали мистера Дартворта?

— Вовсе нет! Я… всегда интересовалась экстрасенсами и потому с ним познакомилась. Потом вообще перестала бывать на сеансах. Слишком утомительно.

Мастерс пока не бросался в атаку, задавал рутинные вопросы. Настоящее испытание начнется после выяснения всех деталей.

— Что вам известно о Джозефе Деннисе? — продолжал он. — Скажем, о его родителях?

— Абсолютно ничего, — заявила она с непонятной интонацией. — О его родителях надо было спрашивать у мистера Дартворта.

— Дальше, дальше!

— Больше я ничего сказать не могу. По-моему, он был подкидышем, голодал и страдал с самого детства.

— Вы никогда не подозревали, что ему грозит опасность?

— Нет! Естественно, прошлой ночью он вернулся расстроенный, но к утру обо всем позабыл. Наверно, ему не сказали, что мистер Дартворт мертв, днем он собирался в кино… И наверно, пошел. Я сама утром, в одиннадцать, ушла из дому…

Миссис Суини запнулась, схватила Библию и почти невнятно затараторила:

— Послушайте… Пожалуйста, послушайте. Вы хотите узнать, что мне известно об этом жутком деле. Я могу отчитаться за каждую минуту после ухода из дому. Пошла к Джону Уоткинсу, разнорабочему, у нас в заднем саду треснула бетонная плита над засыпанным колодцем, вода протекает, надо починить. Потом отправилась прямо к своим друзьям в Клапаме и пробыла там весь день…

Она переводила взгляд с Мастерса на меня, на сержанта Бэнкса. Однако чувствовалось, боялась она вовсе не того, что ее заподозрят, а чего-то другого. И еще что-то фальшивое было в ее поведении. Слишком размашистые жесты, многословие. В чем дело?

— В котором часу вы вернулись?

— Из Клапама приехала в автобусе… кажется, сразу после шести. И видите, что обнаружила. Ваш… сотрудник подтвердит, что я вернулась сразу после шести. — Женщина попятилась, села в кресло из конского волоса, стоящее за столом, вытащила крошечный носовой платочек, стала промокать лицо, будто пудрилась. — Инспектор… вы ведь инспектор, да? — спохватилась она. — Да. Еще одно… Ради всего святого, не заставляйте меня здесь ночевать, хорошо? Прошу вас, умоляю… — Но тут даже ей самой показалось, что это перебор. — Можете моих друзей расспросить, — продолжала она более ровным, но умоляющим тоном. — Они порядочные, уважаемые люди. Разрешите у них провести ночь…

— Ну-ну… Почему вы об этом так просите?

Миссис Суини взглянула инспектору прямо в глаза:

— Я… боюсь.

Мастерс захлопнул блокнот и обратился к Бэнксу:

— Постарайся найти сэра Генри, джентльмена, который с нами приехал. Я хочу, чтобы он побеседовал со свидетельницей. Стой! Вы осмотрели весь дом — верхний этаж и прочее?

Вопрос произвел впечатление на миссис Суини. Я видел, как она слегка дернулась и попыталась скрыть это, старательно утираясь платком.

— Наверху много пароду перебывало, сэр. Я не знаю. Леди скажет, не пропало ли чего.

Я вышел вместе с сержантом в прихожую. У нас возникало какое-то инстинктивное подозрение, что этот дом и сама миссис Суини играют в деле более важную роль, чем мы думали. Кроме простой лжи, было еще что-то в поведении хозяйки дома. Она притворялась и переигрывала — то ли от страха, то ли из чувства вины, то ли от нервозности. Хотелось посмотреть, как с ней разберется Г.М.

За воротами его не оказалось, толпа поредела. Чересчур веселый дежурный полицейский уведомил пас, что Г.М. выпивает с народом в «Короле Уильяме IV», причем всех перепил. Бэнкс отправился обратно докладывать Мастерсу, который, как я слышал, ругался в дверях и, по-моему, потрясал кулаками.

Из освещенной двери убогой пивной, битком набитой людьми, плыли туманные волны табачного дыма. На стульях вдоль стен сидели рядком обычные краснолицые джентльмены с медными булавками в галстуках, словно мишени в тире, фыркая и хмыкая на все происходящее. Г.М., держа в руке пивную кружку вместимостью в пинту, в окружении восхищенной толпы, метал дротики в выщербленную мишень, в промежутках вещая:

— Джентльмены, мы, свободные британские подданные, не обязаны и не будем терпеть безобразия, которые творит нынешнее правительство, ухмыляясь рабочим в лицо…

Я сунул голову в дверь, свистнул. Он прервался, акульим глотком осушил пинту горького пива, обменялся со всеми рукопожатием и заковылял прочь под радостный хор голосов.

На туманной улице выражение его лица изменилось. Он поднял ворот пальто, и если бы я не так хорошо его знал, то подумал бы, что он испуган.

— Старые фокусы еще успешно действуют, — заметил я. — Узнали что-нибудь?

Он проворчал что-то утвердительное, сделал несколько шагов, шумно высморкался в платок и сказал:

— Да, насчет Дартворта и еще кое-что. М-м-м. Если тебе нужна информация, сынок, иди к старожилам, посиди в пивной. В этом доме время от времени бывала какая-то женщина… Эх, почему же я не догадался? Заподозрил было, когда мы вошли в дом Дартворта, но, охотно признаюсь, чуть не совершил самую крупную в жизни ошибку… Да… Впрочем, дело поправимое, вот что утешает. Если мне повезет, завтра к вечеру, может быть, позже, но будем надеяться, что завтра к вечеру, я тебе представлю самого хладнокровного и сообразительного преступника, который…

— Женщину?

— Я этого не говорил. А теперь помолчи. Кому-то об этом доме известно гораздо больше, чем нам. Отчасти из-за этого и был убит Дартворт. Джозефа убили, чтобы убрать его с дороги. А сейчас…

Он остановился на тротуаре напротив коттеджа «Магнолия». Дом выглядел мрачно, зловеще, под уличным фонарем расхаживал констебль, железные ворота покосились, поблескивала мокрая дорожка, выложенная кирпичом. Г.М. ткнул пальцем.

— Дом когда-то принадлежал Дартворту, — небрежно сообщил он.

— А потом?

— Прежде чем его приобрела миссис Суини, стоял пустой — не знаю, сколько лет. Объявления о продаже не было, а потому не было и покупателей. Но старые сплетники помнят, как сюда постоянно являлся мужчина, отвечающий описанию Дартворта. По искривленным костям, как утверждает Лошадиная Морда, тело можно идентифицировать, когда бы его ни выкопали… Сынок, я нисколько не удивлюсь, если именно здесь зарыт труп Элси Фенвик.

Из-за угла Хетер-стрит вывернули фары полицейского автомобиля с громко вывшей сиреной. Мы с Г.М. инстинктивно вместе бросились через дорогу и успели подбежать к тормознувшей у бровки тротуара машине, откуда вышли трое в штатском. Мастерс поспешно открыл перед ними ворота. Один из вновь прибывших торопливо проговорил:

— Инспектор Мастерс, сэр!

— Да?

— Нам сказали, что вы, видимо, здесь, но в доме нет телефона, мы с вами не могли связаться. Вам следует вернуться в Ярд…

— Неужели… очередное…

— Не знаю, сэр, возможно. Звонили из Парижа. В отделе переводчиков все уже разошлись. Субъект тараторил по-французски так быстро, что оператор понял лишь половину. Обещал в девять перезвонить, а уж почти половина девятого. У него что-то важное, сэр, насчет убийства…

— Идите составляйте протокол, как положено, фотографируйте, снимайте отпечатки, осматривайте, — коротко бросил Мастерс, нахлобучил шляпу и кинулся к автомобилю.

Глава 18

Все это было вечером накануне того для, когда леди Беннинг высказала ошеломляющее обвинение. В течение промежуточных пятнадцати часов я чисто случайно наткнулся на то, что почти разрешило загадку…

Не будь это простым изложением фактов, я описал бы сумасшедшую гонку по городу, чтобы успеть к звонку из Парижа, следствие, тянувшееся до самого утра — без перерывов па сон и еду… Но даже дело об убийстве не сводится только к изобличению убийцы. В перерывах вдруг понимаешь, что жизнь идет своим чередом, в перерывах терзаешься мучительными догадками — без толку дышишь в туманное зеркало, пытаясь его протереть. К примеру, в тот вечер я должен был обедать со своей сестрой, симпатичной медузой горгоной, а надо сказать, никому в нашей семье даже в голову не приходило отказываться от приглашений Агаты. Честно говоря, меня больше всего беспокоила перспектива опоздать на час — как и вышло впоследствии, — это если не заезжать домой, чтобы переодеться. Званый обед полностью вылетел у меня из головы, но все-таки я был обязан явиться.

Мастерс доставил нас в центр города, мы с ним договорились явиться наутро, в одиннадцать, в кабинет Г.М. Последнего он повез домой на Брук-стрит, а я выскочил на Пикадилли, успел на кенсингтонский автобус и примчался к дверям Агаты, где меня сначала долго рассматривали в глазок, а потом чистили, прежде чем впустить к гостям. К моему удивлению, гостем была одна Анджела Пейн, закадычная подружка сестры, на которой мне предположительно предстояло жениться. Она сидела у камина в зеркальной гостиной Агаты, возбужденно вертясь, жуя нефритовый мундштук с сигаретой, который всем постоянно мозолит глаза па частных приемах. В отличие от меня Анджела строго следовала современной моде — коротко стригла волосы и до предела обнажала спину.

Войдя, я сразу понял, что два лучших в мире эксперта ждут от меня новостей об убийстве. Возможно, поэтому никого больше к обеду не пригласили. Агата даже не упрекнула меня за опоздание. И как только мы уселись за пустым бульоном, столь же питательным, как смесь, наливаемая на сцене фокусником из разных бутылок, началась атака. Я по-прежнему пытался разгадать загадку миссис Суини и неплохо держал оборону.

Агата обиженно обратилась к Анджеле:

— Конечно, он ничего не может рассказать, хотя из уважения ко мне следовало бы, по крайней мере, объяснить свое опоздание…

За рыбой Анджела взорвала бомбу среди свечей: она спросила меня, когда будет дознание, и, услышав, что завтра, осведомилась:

— А жена бедного мистера Дартворта будет присутствовать?

— Разве мистер Дартворт был женат? — удивилась моя сестра.

— Да ведь я же знакома с его женой! — торжествующе воскликнула ее подруга.

Тут я заинтересовался настолько, что отказался от сотерна.

— Ну, — рассказывала Анджела, — довольно симпатичная, если такой тип вам нравится, — высокая, худая брюнетка. Говорят, дорогая Агата, она вышла из самых низов, была какой-то циркачкой, выступала в каком-то ковбойском шоу, что-то вроде того… Определенно была актрисой. Ох, признаюсь…

— Ты с ней лично знакома?

— Да нет, не совсем… — Анджела вновь повернулась к Агате. — Наверно, сейчас растолстела — ведь с тех пор прошло много лет. Помнишь, дорогая, зиму двадцать третьего или двадцать четвертого года в Ницце? По-моему, в том году у леди Беллоуз был жуткий запой… и то ли она, то ли кто-то другой свалился с бельэтажа, а грубияны, стоявшие на галерке, жутко хохотали? Но как бы там ни было, тогда выступала английская драматическая труппа, все газеты писали, что очень удачно… Они оживили Шекспира, — добавила Анджела, точно речь шла об откачанном утопленнике, — и прелестные вещицы времен Реставрации, написанные Уич… Уичерли…

— Прекрати икать, Анджела, — сурово приказала Агата.

— Говорят, она была великолепна в «Двенадцатой ночи» или в какой-то пьесе под названием «Прямодушный». Я ни той ни другой не видела, видела только ту, где она изображала старомодно одетую неряху среднего возраста, вроде школьной учительницы, ну, ты знаешь, Агата… Ты не слушаешь, Кен?

Я внимательно слушал.

Миссис Суини! Описание полностью соответствует миссис Суини…

Исполнив в тот вечер свой родственный долг, я пешком возвращался домой, причем на улицах никто на меня не оглядывался, выворачивая шею, и по дороге все искал разгадку. Если миссис Суини является Глендой Уотсон Дартворт, что кажется вполне вероятным, то протянувшийся далеко в прошлое след может многое объяснить. Гленда Уотсон выступала во многих и разнообразных обличьях, всегда извлекая из этого выгоду. Случайно или целенаправленно заарканила Дартворта после его безуспешной попытки отравить богатую жену, продолжала прислуживать Элси Фенвик-Дартворт после возвращения счастливых супругов в Англию и, возможно… нет, наверняка была причастна к исчезновению первой жены. Дартворт купил дом в Брикстоне, и то, что там похоронено, например в засыпанном колодце, превратилось в очень основательный повод для шантажа. Скромная помощница потребовала, чтобы Дартворт заплатил ей за молчание или женился на ней. Бывшая горничная жила па Ривьере на его деньги, бывала в театрах, развлекалась, выжидала. Образец терпения, она не пыталась выйти за пего замуж, скрепить узы, пока это официально не позволил закон.

Потом она вновь явилась с новыми планами, намереваясь поделить добычу. И по-прежнему держала его в руках? Конечно. Даже если никогда не найдутся кости Элси Фенвик, по которым ее безошибочно можно было бы опознать (кстати, после идентификации нескольких костей Дэниела Кларка, заколотого в пещере, Юджин Эйрам был повешен через одиннадцать лет после убийства), Дартворт все-таки не забыл о ее угрозе опровергнуть прежние свидетельские показания.

И что же?

Помню, в тот момент я шел мимо ограды Гайд-парка, грызя свою трубку, под любопытными взглядами прохожих. И что же? Очень похоже, что Гленда Уотсон руководила магической деятельностью Дартворта, эксплуатировала его таланты ради наживы. Когда он начал выкачивать деньги из богатых жертв? Четыре года назад, сразу после заключения брака с Глендой Уотсон в Париже, в то самое время, когда миссис Суини приобрела уединенный дом в Брикстоне. Ей требовались только деньги, она никогда не стремилась играть роль жены Дартворта… Поскольку он имел дело главным образом с женщинами, ему выгодно было считаться романтическим холостяком.

Но довольствовалась ли жена второстепенной ролью? Насколько я понял, не довольствовалась. Мы слышали, она надолго отлучалась из Брикстона, уезжала на несколько месяцев. Когда Дартворт отдыхал от оккультных сеансов, миссис Суини опять превращалась в талантливую миссис Гленду Дартворт на вилле д'Иври в Ницце. Супруги очень медленно ковали свое счастье, запасшись полоумным козлом отпущения на случай, если ими заинтересуется полиция…

К сожалению, эти предположения пока ничего нам не давали. Когда я вернулся домой, весь вспотевший после двухмильной прогулки по улицам, то подавил искушение позвонить Мастерсу. Даже если я прав, это лишь добавляет очередной пункт к перечню вопросов, связанных с установлением личности убийцы. Какой мотив для убийства был у той женщины?

Хорошо известна сказка о курице, несущей золотые яйца…

Я улегся в постель и, конечно, проспал.

***

Утро 8 сентября было ясным, свежим, в воздухе чуть пахло осенью. На назначенную в одиннадцать встречу было никак не успеть — я проснулся в одиннадцатом часу. Поспешно проглотив незатейливый завтрак, я, торопливо шагая к Уайтхоллу, на ходу просматривал газеты, но замечал только набранный разными шрифтами заголовок: «Вторая трагедия в Плейг-Корте». Золоченые часы на башне Хорс-Гардс отбили полчаса, когда я свернул на Эмбанкмент, а совсем рядом с садом, позади военного министерства, остановился красный прогулочный автомобиль.

Я бы его вообще не заметил, глядя одним глазом в газету, если б не впечатление, будто кто-то внутри пригнулся, чтобы спрятаться. Машина стояла ко мне задом, и я мог бы поклясться, что кто-то тайком выглядывает в заднее стекло. Я свернул к дверце, ведущей к кабинету Г.М., которая тут же открылась. Оттуда вышла смеющаяся Мэрион Латимер, а за ней Холлидей.

Если что-то их и тяготило, то никто об этом не догадался бы. Мэрион сияла, Холлидеи выглядел лучше, чем за многие последние месяцы. Он был тщательно одет, туфли начищены до блеска, песочные усы аккуратно подстрижены и причесаны, глаза снова весело блестели под тяжелыми веками.

Он приветственно отсалютовал мне зонтом и воскликнул:

— Хо-хо! Какая встреча! Гром и молния! Идет третий убийца, посмотрите на него. Поднимайтесь, присоединяйтесь к двум другим. Ваш приятель Г.М. забавляется от всей души, а бедный старина Мастерс на грани человекоубийства. Хо-хо-хо. У меня сегодня не будет никакой депрессии.

Я предположил, что их уже, видно, с пристрастием допросили. Мэрион, стараясь удержаться от смеха, ткнула Холлидея локтем в бок и сказала:

— Кругом люди! Сейчас же прекрати… Вы, наверно, приглашены нынче вечером на небольшой прием, который устраивает Г.М.? Дин пойдет. Это будет в Плейг-Корте.

— Мы собираемся поехать в Хэмптон-Корт и позавтракать, — твердо заявил Холлидеи. — Наплевать на вечерний прием! — Он широко взмахнул зонтом. — Пошли, старушка. Вряд ли меня арестуют. Вперед.

— Все в порядке, — сообщила мне девушка и оглядела улицу, словно ее радовал каждый камень в дымном Лондоне. — Мистер Г.М. веселит и оживляет. Странноватый старик, все время мне рассказывает о девушке, которая раздевалась в каком-то кино, но он… внушает доверие. Сказал — все в порядке, обещал рассказать, где Тед, и так далее… Послушайте, мне очень жаль, но я не могу контролировать Дина…

Я смотрел, как они переходят улицу. Холлидеи размахивал зонтиком, тыкая им, как указкой. Должно быть, читал лекцию о лондонских красотах. Они шли мимо желтевших деревьев к затянутой туманом реке, поблескивавшей за парапетом. Красного прогулочного автомобиля они не видели — так, по крайней мере, казалось. Оба хохотали.

Поднявшись в кабинет, я увидел совсем другую картину. Г.М., пренебрегший в тот день галстуком, сидел в привычном кресле, забросив на стол ноги, и сонно покуривал сигару. Мастерс сердито смотрел в окно.

— Есть новости, — объявил я, — и, возможно, серьезные. Слушайте, вчера вечером я по чистой случайности догадался, кто такая миссис…

Г.М. вытащил изо рта сигару.

— Сынок, — сказал он, щурясь сквозь большие очки, — если ты собираешься рассказать то, о чем я подумал, предупреждаю, можешь погибнуть страшной смертью. От руки инспектора Хамфри Мастерса. А, Мастерс? Французы — забавный народ. Сожгите меня на костре, но людей с англосаксонским складом ума возмущает, когда в газетах лягушатников печатается такая клевета, что, если ее шепнуть в помещении, на вас в суд подадут. — Он махнул газетой. — Вот «Л'Энтрансижан», дорогие мои сыщики. Слушайте. — И начал читать по-французски: — «Тайна Плейг-Корта — удивительная загадка! Но для нашего шефа Сюрте, г-на Лавуазье Жоржа Дюрана, трудностей не существует! С большим удовольствием сообщаем…» Хотите дальше послушать? — ухмыльнулся Г.М. — Официальный представитель решил проблему одним махом. Понимаете, главное вот в чем…

На письменном столе зазвенел звонок, он нажал кнопку, спустил со стола ноги, и выражение его лица изменилось.

— К вашему сведению, — известил он. — Сюда поднимается леди Беннинг.

Мастерс резко оглянулся:

— Леди Беннинг? Чего ей надо?

— Думаю, хочет обвинить кого-нибудь в убийстве…

Мы молчали. Туманный солнечный свет падал на драный, потертый ковер, в нем плясали пылинки, но прозвучавшее имя леди Беннинг нагнало на нас дрожь. Она невидимо присутствовала повсюду. Казалось, мы ждали не одну минуту. Потом снаружи на лестнице послышался стук, после паузы — другой. Она, наконец, сдалась и взяла с собой палку. Я вспомнил красный прогулочный автомобиль, остановившийся на улице, догадался, кто следил из него за веселившейся парой… Стук приближался.

С первого взгляда она вызывала жалость, и не только из-за хромоты. Мастерс распахнул перед нею дверь, леди Беннинг с улыбкой вошла. Позапрошлым вечером ей можно было дать лет шестьдесят, сейчас намного больше. По манерам — прежняя маркиза Ватто, только слишком много румян и губной помады, глаза подведены карандашом, но довольно нетвердой рукой. Живые, сверкающие глаза, улыбаясь, бегали по комнате.

— Значит, вы все здесь собрались, джентльмены, — проговорила старая леди слегка сорвавшимся голосом и повысила тон, попыталась деликатно прокашляться. — Хорошо. Очень хорошо. Позвольте мне сесть? Большое спасибо. — Она кивнула большой шляпой, сидевшей на кудрявых седых волосах и скрывавшей морщины. — Я слышала о вас от моего покойного мужа, сэр Генри. Вы очень добры, что позволили мне с вами встретиться.

— Слушаю, мэм, — буркнул Г.М.

Он говорил резко, нарочно стараясь вывести ее из себя, но она лишь улыбнулась, прищурилась, и поэтому Г.М. продолжал:

— Вы желали, помнится, сделать определенное заявление?

— Дорогой сэр Генри. И вы… и вы… — В паузе она сняла одну руку с набалдашника палки и легонько положила ладонь на стол. — Неужели все ослепли?

— Ослепли, мэм?

— Вы хотите сказать, что столь умные люди ничего не видят? Я должна вам сказать? Вы действительно не знаете, почему дорогой Теодор покинул город и в дикой спешке бросился к матери? Не знаете, что он бежал либо от страха, либо из-за того, чтобы его не заставили проговориться о том, о чем ему не хочется говорить? Не знаете, о чем он догадывался, а теперь знает точно?

Тусклые глазки Г.М. открылись, сверкнули. Старуха резко потянулась к нему. Говорила она по-прежнему тихо, но возникло впечатление, будто какой-то игрушечный призрак, изготовленный Дартвортом, нечестивый фантастический чертик, вдруг выскочил из коробочки.

— Мэрион Латимер — сумасшедшая, — объявила леди Беннинг.

Мы молчали.

— О, знаю! — резко проговорила она, пристально глядя па нас. — Знаю, как вы заблуждаетесь. По вашему мнению, молоденькая, хорошенькая девушка, которая хохочет над мужскими шутками, плавает, ныряет, играет в теннис, бегает на крепких, здоровых ногах, не может быть сумасшедшей? Да? Да? — настойчиво требовала она ответа, снова окидывая кабинет взглядом. — Впрочем, вы мне все равно поверите. Почему? Потому что я старуха и верю тому, чего вы попросту не видите. Вот почему, по единственной этой причине.

Каждый представитель семейства Мелиш склонен к безумию. Это я вам точно говорю. Сару Мелиш, мать этой девушки, держат в Эдинбурге под строгим присмотром. Если не верите моим словам, может, поверите простому доказательству?

— М-м-м. Например?…

— Чей голос слышался в комнате Теда в то утро? — Леди Беннинг явно что-то подметила на лице Г.М. и с улыбкой кивнула. — Почему вы с такой легкостью заключили, будто это был кто-то чужой? Разве чужой человек очутился бы на балконе в такой ранний час? Видите ли, балкон идет вокруг дома, мимо спальни милой Мэрион… Разве удивительно, что бедняжка кухарка не узнала голос? Дорогой сэр Генри, она его раньше никогда не слышала… Никогда не слышала, чтобы он так странно и дико звучал. Это и есть истинный голос милой Мэрион. Как еще можно истолковать слова: «Ты ведь никогда даже не подозревал…»?

Я услышал у себя за спиной тяжелое дыхание. Мастерс шагнул вперед, к письменному столу.

— Мэм, — начал он, — мэм…

— Помолчите, инспектор, — тихо приказал Г.М.

— Милый доверчивый полицейский сержант, мистер Макдоннел, которого вы однажды посылали шпионить за нами, — продолжала старая леди, шевеля на столе пальцами и по-змеиному крутя головой, — вчера днем зашел к ней в неурочный час, и она его выставила. О, с большой легкостью, она — милая умная девочка. Извините, мне надо идти. О да. У меня есть другие дела. — Леди Беннинг посмеялась и вздернула голову. — Кажется, на сегодня назначено следствие, сэр Генри. Я исполню свой долг. Выйду на свидетельскую трибуну и обвиню бедняжку Мэрион в убийстве Роджера Дартворта и Джозефа Денниса.

Воцарившееся после этих угрожающих слов молчание нарушил задумчивый голос Г.М.:

— А теперь, мэм, самое интересное. Сегодня вы, безусловно, не сможете этого сделать. Забыл предупредить, возникла некоторая задержка…

Она вновь рванулась вперед, словно прыгнула:

— А! Вы мне верите, правда? По лицу вижу. Дорогой сэр Генри…

— И вот что любопытно. Видно, ваше мнение полностью переменилось. Я не присутствовал при даче показаний, просто читал их, и помню ваше настойчивое утверждение, что с Дартвортом расправились злые духи.

Ее маленькие глазки сверкнули, как стеклянные осколки.

— Вы ошиблись, друг мой. Если б они пожелали убить мистера Дартворта…

На краю стола лежала поздняя погибшая муха. Рука в черной перчатке метнулась и ласково сбросила мертвое насекомое на ковер. После этого старуха отряхнула руки, улыбнулась Г.М. и ровным тоном продолжала:

— Именно поэтому я и высказала такое предположение, понимаете? А после убийства несчастного идиота поняла, что они просто стоят рядом во всей своей силе и наблюдают, как человек совершает убийства. В определенном смысле — по их указаниям. О да. Они очень сильны. Однако в данном случае предпочли действовать через агента. — Она медленно потянулась через стол и со страшной серьезностью уставилась прямо в лицо Г.М. — Вы мне верите? Вы мне верите, не так ли?

Он потер лоб.

— Теперь вспоминаю, мне показалось несколько странным, что мисс Латимер с Холлидеем держались за руки…

Леди Беннинг была мудрым генералом. Хорошо знала, как важно не говорить слишком много, умела произвести эффект. Внимательно посмотрела в глаза Г.М. (вообще игроки в карты считают подобный прием в высшей степени бесполезным) и, по-видимому, осталась довольна. От нее исходило слабое победительное, ледяное сияние. Она встала, мы с Г.М. тоже.

— До свидания, дорогой сэр Генри, — мягко попрощалась в дверях леди Беннинг. — Не буду отнимать у вас время. Держались за руки!… — Она вновь посмеялась, погрозила нам пальцем. — Безусловно, мой милый племянник, как истинный рыцарь, не мог не подтвердить ее слов. Обычный джентльменский поступок. Кроме того, знаете, его тоже могли ввести в заблуждение. — На губах возникла жеманная, кокетливая усмешка. — Кто знает? Может быть, он меня держал за руку, когда она улизнула…

Дверь закрылась. Мы услышали в коридоре медленное постукивание.

— Сидите спокойно! — приказал Г.М. рванувшемуся вперед Мастерсу. Приказ прозвучал очень громко в напряженной тишине. — Сидите, не валяйте дурака. Не ходите за ней.

— Боже мой, — простонал Мастерс, — неужели вы хотите сказать, будто она права?

— Я хочу только сказать, чтобы вы скорей приступали к работе. Сядьте в кресло, закурите сигару, успокойтесь. — Он снова взгромоздил на стол ноги, лениво пуская кольца дыма. — Слушайте, Мастерс, у вас есть какие-нибудь подозрения насчет девушки Латимер?

— Честно признаться, сэр, никогда даже не думал.

— Плохо. С другой стороны, знаете, тот факт, что ее заподозрили бы в последнюю очередь, вовсе не означает, что она виновна. Это было бы слишком просто. Найди наименее вероятного убийцу и сажай в тюремный фургон. Подвох заключается в том, что чем невероятнее все кажется, тем больше в это верится. Вдобавок, может быть, в данном случае убийца и есть наиболее вероятный подозреваемый.

— Но кто наиболее вероятный? Г.М. фыркнул.

— Вот в чем трудность этого дела: мы его не видим. И все-таки на моем скромном приеме нынче вечером… Кстати, ты еще не слышал, Кен? В Плейг-Корте ровно в одиннадцать. Строго холостяцкая вечеринка. Мне надо, чтобы на ней был ты, молодой Холлидей и Билл Фезертон. Мастерс, вас я не приглашаю, сейчас дам все инструкции. Мне в помощь потребуются несколько человек, но это будут сотрудники моего собственного отдела. Хорошо бы отыскать Креветку…

— Ладно, — устало согласился инспектор, — как скажете, сэр. Если вы согласитесь представить мне убийцу, я сделаю все в этом кошмарном деле. Я почти рехнулся, и это факт. После фиаско с миссис Суини…

— Вам об этом известно? — перебил я его и поспешил выложить свою информацию.

Мастерс кивнул:

— Как только схватишься за ниточку, даже крошечную, заговоришь о ней, она сразу рвется… Да, знаю. Блестящая идея Дюрана. Вот зачем он мне звонил из Парижа, причем за мой счет. Разузнал насчет Гленды Дартворт, выяснил, что ее подолгу не видят в Ницце… Признаюсь, он заставил меня занервничать.

Г.М. махнул сигарой.

— Сожгите меня на костре, — восторженно изрек он, — Мастерс преисполнился подлинной радости жизни, правда. На крыльях полетел в «Магнолию», прихватив с собой сотрудницу для обыска. Набросились на миссис Суини с победными криками, а потом смотрят, что-то не то. Ни парика, ни накладок…

— Черт побери, она уже немолода, — возразил Мастерс, — для чего ей маскироваться…

Г.М. подтолкнул ему экземпляр «Л'Энтрансижан» с крупным снимком и подписью: «Мадам Дартворт».

— Указаны все размеры. Фото восьмилетней давности, но даже за восемь лет карие глаза не почернеют, не изменится форма носа, губ, подбородка, рост не уменьшится на четыре дюйма… Так вот, Кеи, Мастерс взбесился. Хотя, признаю, не настолько, как дамочка Суини. Дальше больше: славный старина Дюран вновь позвонил нынче утром — за счет Скотленд-Ярда — и говорит: «Увы, я в отчаянии. Боюсь, приятель, моя любопытная идея не прошла. Мадам Дартворт сама позвонила нам из другой квартиры — как выяснилось, из парижской — и обругала кого-то полным идиотом. Поистине очень жаль». Положил трубку, а телефонистка предупредила: «Три фунта девятнадцать шиллингов четыре пенса, сэр». Хо-хо.

— Хорошо, — горько вздохнул Мастерс. — Давайте веселитесь. Вы же сами сказали, что Элси Фенвик зарыта рядом с коттеджем…

— Зарыта.

— Тогда…

— Вечером увидим, — посулил Г.М. — Дело, конечно, запутанное, но не до такой степени, как вы думаете. Его корни в Лондоне, а не в Париже, не в Ницце. Оно ведет к человеку, которого вы видите, с которым говорите, питая относительно него лишь самые слабые подозрения. Да, его подозревают, но не очень. Именно он поработал кинжалом, сунул труп в печку и все время посмеивался над нами, скрываясь под самой лучшей маской… Нынче вечером, — объявил он, — я кое-кого убью, точно так же, как Дартворта. Вы будете при этом присутствовать, удар грянет у вас из-за плеча, хотя, возможно, вы его не увидите. Там соберутся все, включая Луиса Плейга.

Г.М. запрокинул крупную голову. Бледное солнце у него за спиной высвечивало внушительную фигуру, по-прежнему ленивую, но источавшую неотвратимую, смертельную угрозу.

— Ему уже недолго осталось смеяться.

Глава 19

Над каменным домиком ярко светила луна. Вечер был холодный, настолько холодный, что звуки приобретали сильную резкость, пар от дыхания зависал облачками в светящемся воздухе. Лунный свет осторожно пробирался в колодец, образованный черными постройками вокруг двора Плейг-Корта, вырисовывал плоские тени и тень кривого дерева, лежавшую на дорожке.

Из открытой двери каменного домика на нас смотрело лицо — бледное, застывшее, хотя один глаз как бы подмигивал.

Шагавший рядом со мной Холлидей отшатнулся, возглас удивления застрял у него в горле. Майор Фезертон что-то пробормотал, и все мы на секунду застыли на месте. Далекие и глухие часы в Сити принялись отбивать одиннадцать. В двери и в окнах домика плясал красноватый каминный огонь. В кресле перед камином сидела высокая неподвижная фигура, сложив на коленях руки, свесив голову на плечо, с дурацкой ухмылкой на синевато-белом лице, с обвисшими усами, приподняв одну бровь над пучеглазыми очками. На лбу, кажется, выступали капли пота.

Я мог бы поклясться, что сидевший в кресле оскалился в усмешке…

Мы вдруг поняли, что это не кошмарный сон. Видение было столь же реальным, как ночь и луна, которую мы увидели, выйдя из гулкой галереи во двор Плейг-Корта, обогнув в темном дворе мертвое дерево.

— Эту самую чертовщину, — пробормотал Холлидей и ткнул пальцем, — или что-то подобное я видел, придя сюда один той ночью…

Мимо камина в доме мелькнула громоздкая тень, кто-то выглянул и приветствовал пас, загородив фигуру с бледным лицом.

— Хорошо, — произнес голос Г.М. — Понимаете, после того, что вы сегодня утром сказали, я подумал — действительно, так все и было. Поэтому приготовил манекен с маской Джеймса. Этим самым манекеном мы воспользуемся в ходе эксперимента. Входите, входите, — раздраженно добавил он, — тут сплошной сквозняк.

Слоновья туша Г.М. в пальто с меховым воротом и в старомодной шляпе только подчеркивала зловещее, причудливое безобразие комнаты. Жаркий — слишком жаркий — огонь с ревом пылал в черной топке. Перед камином стоял столик с пятью кухонными стульями, из которых лишь у одного была целая спинка. На одном стуле, отклонившись от стола, сидел манекен в натуральную величину, грубо изготовленный из холстины, набитой песком. Его даже нарядили в старый пиджак и брюки, лихо заломленная набекрень шляпа удерживала раскрашенную маску на месте лица. Жуткий эффект усиливали белые матерчатые перчатки, привязанные к рукавам так, что казалось — ладони куклы молитвенно сложены…

— Хорош, правда? — с восторженным самодовольством спросил Г.М., придерживая пальцем страницы какой-то книжки и перенося стул на другую сторону стола. — В детстве я всегда был лучшим в Лондоне участником представления Пятого ноября.[10] Аккуратнее сделать времени не было. Чертова штука к тому же чертовски тяжелая. Точно как взрослый мужчина.

— Братец Джеймс… — Холлидей вытер рукой лоб и попробовал усмехнуться. — А вы, я бы сказал, реалист. И что собираетесь с ним делать?

— Убить, — ответил Г.М. — Вон кинжал па столе.

Я оторвал взгляд от таращившего глаза манекена, сидевшего у огня сложив руки, в пучеглазых очках, с кроличьей усмешкой под усами. На столе в медном подсвечнике горела единственная свеча, точно так же, как прошлой ночью. Лежали несколько листов бумаги, авторучка. И потемневший в огне от острия до рукоятки кинжал Луиса Плейга.

— Брось, Генри, — прохрипел майор Фезертон, кашлянув. Выглядел он непривычно — в простом котелке и твидовом пальто, не столь импозантно, больше смахивал па ворчливого пожилого астматика с лицом в синеватых прожилках и густых красных пятнах. И вновь закашлялся. — Я имею в виду, чертовски глупое ребячество. Манекены и прочая белиберда… Слушай, я согласен на любую разумную вещь…

— Пятна па полу можно не обходить, — предупредил Г.М., наблюдая за ним. — И на стенах тоже. Они высохли.

Мы все посмотрели туда, куда он указывал, и тут же оглянулись на скалившийся манекен. На залитых красными отблесками стенах играло, отбрасывая тени, бушующее пламя.

— Заприте кто-нибудь дверь на щеколду и на шпингалет, — велел Г.М.

— Господи помилуй, это еще зачем? — изумился Холлидей.

— Заприте кто-нибудь дверь, — с сонной настойчивостью повторил Г.М. — Давай, Кен. И проверь как следует. О, вы не заметили, что дверь починили? Да. Нынче днем один мой парень. Неаккуратно, однако сойдет. Действуй.

Погнутая в ту ночь щеколда оказалась неподатливой. Плотно захлопнув дверь, я с немалым усилием загнал ее на место. Перекрывающий ее железный шпингалет двигался вертикально. Я опустил его и ударами кулака крепко вбил в гнездо.

— Ну а теперь, — заключил Г.М., похожий на участвовавшее в истории привидение, — теперь… мы заперты на ночь.

По тем или иным причинам все слегка передернулись. Г.М. стоял у камина в сбитой на затылок шляпе. В стеклах его очков сверкали отблески огня, но на крупном лице не дрожал ни один мускул. Углы губ были кисло опущены, глазки поочередно оглядывали нас.

— Итак, давайте рассядемся по местам. Билл Фезертон, я хочу, чтобы ты сел слева от камина. Подвинь стул вперед и чуть дальше от топки, вот так. Черт побери, забудь о своих штанах, делай, что я тебе говорю! Ты садись рядом, Кен, футах в четырех от Билла… так. Дальше за столом сидит манекен, только мы повернем симпатичного компаньона лицом к огню. С другой стороны стола вы, мистер Холлидей, а я замкну небольшой полукруг. — Он потащил свой стул дальше, установил па другом углу камина, откуда ему всех нас было видно. — М-м-м. Ну, посмотрим. Все точно так же, как позапрошлой ночью, за исключением…

Покопавшись в кармане, он вытащил ярко раскрашенную коробочку и бросил в огонь ее содержимое.

— Эй! — взревел майор Фезертон. — Ты что?

Сначала полетели искры, пламя слегка позеленело, потом вылетели плотные клубы дыма с тошнотворным запахом благовоний и медленно закружились над полом. Казалось, запах проникает прямо в поры.

— Я обязательно должен был это сделать, — прозаически объяснил Г.М. — Дело не в моем художественном вкусе, а в замысле убийцы.

Он, сопя, уселся, прищурился на нас.

Стояло молчание. Я через правое плечо взглянул на ухмылявшееся в огонь чучело в легкомысленно сбитой па ухо черной шляпе и неожиданно с ужасом подумал — а вдруг оно оживет?… За ним сидел Холлидей, уже успокоившийся и настроенный иронически. Между ним и манекеном на столе горела свеча, мигая от поднимавшихся волн фимиама. Нелепый вид чучела производил почти устрашающее впечатление.

— Итак, все мы заперты тут в тепле и уюте, — начал Г.М., и голос его отразился от каменных стен, — и я вам сейчас расскажу, что случилось позапрошлой ночью.

Холлидей чиркнул спичкой, поднес ее к сигарете, потом запрокинул голову, но прикуривать не стал.

— Представьте, — сонно продолжал Г.М., — будто все сидят на прежних местах. Теперь вспомним, кто где находился. Поговорим сначала о Дартворте, которого изображает чучело, поскольку… — он вытащил из кармана часы и положил их на стол, — у нас есть еще время до прибытия тех, кого я поджидаю. Я вам уже рассказывал о действиях Дартворта, вчера снова напомнил майору и Кену, нынче утром изложил Холлидею и мисс Латимер. Я говорил о сообщнике и о замысле. Начнем с того, что Дартворт убил кошку, после чего я сел и задумался…

— Не хочу перебивать, — вставил Холлидей, — но кого вы поджидаете?

— Полицию, — ответил Г.М.

После паузы он вытащил из кармана трубку и продолжал:

— Итак, мы установили, что Дартворт убил ту самую кошку кинжалом Луиса Плейга, заколол, проткнул острием горло. Очень хорошо. Затем собрал брызнувшую во все стороны кровь, сам немного испачкался, что осталось бы незамеченным в темноте под пальто и перчатками, если бы он с кем-то встретился. Затем он поспешно кликнул Фезертона и юного Латимера, чтобы те сразу же его заперли. Вопрос вот в чем: как он поступил с кинжалом, а? У него были лишь две возможности: унести нож с собой или отдать сообщнику. Рассмотрим сначала второй вариант, друзья мои. Если он отдал кинжал сообщнику, значит, сообщник — либо юный Латимер, либо Билл Фезертон.

Тут Г.М. сонно приоткрыл веки, как бы ожидая протеста. Никто не вымолвил пи слова. Все слышали, как тикают на столе часы.

— Ведь, кроме них, с ним никого больше не было, нож он мог сунуть либо тому, либо другому. Зачем делать подобную глупость? Зачем просить сообщника отнести кинжал в большой дом и немедленно принести обратно, рискуя, что кто-нибудь, не посвященный в замысел, заметит, как Дартворт вручает нож сообщнику, и еще сильнее рискуя, что сообщника с окровавленным кинжалом увидит кто-нибудь в прихожей? Нет-нет, он сам принес сюда нож. Вполне логично. В общем, мне известна другая причина, по которой он принес его с собой, но мы этот вопрос пока отложим. Я вам продемонстрирую очевидные соображения… Ну, кто-нибудь, скажите же что-нибудь, — неожиданно добавил Г.М., бросив на нас колючий взгляд. — Что, по-вашему, отсюда следует?

Слепо уставившийся на часы Холлидей повернулся.

— А как же, — проговорил он, — а как же кинжал, задевший Мэрион по шее?

— М-м-м. Уже лучше. Вот именно. Как же? Это с виду постороннее обстоятельство разъясняет крупную проблему. В темноте кто-то крался. У него был еще один кинжал? Если да, то эта неизвестная личность держала его весьма странным образом, неестественно — кинжалы никто так не носит. Вспомните, девушка почувствовала прикосновение не острия, а рукоятки и чашечки под крестовиной, значит, его держали за лезвие под рукояткой… Что так можно держать? Какой предмет по форме напоминает кинжал настолько, что тот, при ком речь без конца идет о кинжалах, легко в темноте их перепутает?…

— Что же это?

— Распятие, — произнес Г.М.

— Значит, Тед Латимер… — спросил я после паузы, и слова прозвучали громоподобно. — Тед Латимер?…

— Как уже было сказано, я сидел и думал. Долго думал над психологической загадкой Теда Латимера до и после того, как мы услышали, что он вернулся домой с маленьким распятием в руках.

Понимаете, этот полусвихнувшийся малый быстрее скроет от вас распятие, чем само преступление. Он искренне устыдился бы, если бы вы подумали, будто такой интеллектуал, как он, носит распятие, почитая его святыней, и стал бы упорно отрицать это… Вот в чем проблема с современными людьми. Они посмеиваются над великими идеями, вроде христианской религии, и верят в астрологию. Не верят священнику, который заявляет о существовании рая, и верят довольно легкомысленному утверждению, что будущее можно прочесть, как электрическую вывеску. Считают искреннюю веру в Бога чересчур старомодной и провинциальной, но признают существование целой кучи духов, потому что о них можно разглагольствовать на лженаучном жаргоне…

Ну ладно. Суть вот в чем. Тед Латимер фанатично верил в привидение, которое собирался изгнать Дартворт. Он довел себя до экстаза, до экзальтации. Верил, что дом кишит смертоносными силами. Хотел встретиться с ними, увидеть… Ему было запрещено двигаться с места, но, знаете, он не мог побороть искушения взглянуть на них в «запечатанной» комнате… И, дети мои, когда Тед Латимер встал и тайком улизнул из кружка, он держал в руках традиционное оружие против злых духов — распятие.

— По-твоему, — прохрипел майор Фезертон, — он был сообщником? Это он вышел из дома?

— Старина, разве распятие это не подтверждает? Он вышел, да. Он был тот, кого вы слышали, когда он выходил.

— Мы слышали шаги двух человек… — припомнил Холлидей. — Почему же он нам не признался, что вышел?

Г.М. потянулся к столу за своими часами. Что-то близится? Полицейские собираются вокруг домика под быстрое тиканье стрелок?…

— Потому что кое-что случилось, — спокойно объяснил Г.М. — Он просто увидел, услышал, подметил то, что даже его заставило усомниться, будто на Дартворта напали духи… Можно ли иначе объяснить его дальнейшие безумные действия? Он свихнулся. Упорно цеплялся за свою веру. Как себя чувствовала леди Беннинг, когда инспектор Мастерс вытаскивал провода из стен в зале для сеансов, потрошил чучело ее любимого Джеймса? Тед верил в Дартворта и вдруг разуверился. Но, как бы там ни было, понимаете, он по-прежнему был убежден, что Истина превыше Дартворта. Пусть лучше все верят, что его в самом деле прикончило привидение, если это подтвердит Истину в глазах всего мира!… Разве вы сами не рассказывали мне, как он упорно твердил, что теперь всему свету откроется истина и что значит по сравнению с этим жизнь одного человека? Разве не бился бы при этом в истерике? Богом клянусь, так и было!

— И что же, — спросил Холлидей, неожиданно задохнувшись, — что увидел или услышал Тед?

Г.М. медленно поднялся на ноги, огромный в освещенной пламенем комнате.

— Хотите, чтобы я показал? — спросил он. — Уже почти пора.

Из камина шел удушливый, почти гипнотический жар. В клубах дыма от благовоний, обманчивых бликах свечи и каминного огня маска чучела приобрела выражение насмешливого удовольствия, как будто сам Роджер Дартворт, притаившись в тряпичном туловище, набитом песком, слушал нас в этом доме с привидением, где он нашел свою смерть.

— Кен, — обратился ко мне Г.М., — возьми со стола кинжал Луиса Плейга. Платок у тебя есть? Хорошо. Помните, под телом Дартворта нашли носовой платок… А теперь нанеси манекену три скользящих удара, посильней, постарайся распороть одежду на левой руке, на бедре, на ноге. Давай!

Манекен весил не меньше четырнадцати стоунов[11], он даже не дрогнул, когда я выполнял приказание, только с жутким правдоподобием качнулся к столу, как живой. Маска под напяленной набекрень шляпой чуть сдвинулась, словно чучело взглянуло вниз. Мне на руку брызнул песок.

— Теперь слегка разрежь одежду, только мешок не проткни… Так-так, штук пять дырок… Хватит! Все это Дартворт проделал самостоятельно. Вытри платком рукоятку, сотри отпечатки, брось платок на пол…

— Кто-то ходит вокруг дома, — очень тихо сказал Холлидей.

— Положи кинжал обратно на стол, Кен. Теперь все смотрите, пожалуйста, на огонь. На меня не оглядывайтесь, смотрите прямо перед собой, убийца уже рядом… Здесь нет никакой крови, вид которой мог бы вас отвлечь. Лишь немного песка. Поймите, вся гениальность разыгранного представления заключается именно в форме кинжала Луиса Плейга и в превосходной инсценировке с помощью кошачьей крови и располосованной одежды. Если бы вы это поняли, как понял Дартворт… Важен, конечно, и сильный огонь, куда брошены крепкие благовония, перебивающие другой запах… Ну, смотрите в огонь, не на меня, не друг на друга, не на манекен, смотрите в горящий огонь… и через секунду все решится.

Где-то в комнате или рядом послышался скрип, тупой скрежет. Я постоянно помнил о манекене, сидевшем от меня так близко, что можно было до него дотронуться, точно я стоял у гильотины. Огонь трещал и пылал, слышалось равномерное громкое тиканье часов. Скрип становился все громче…

— Боже мой, я не вынесу! — хрипло воскликнул майор Фезертон. Я покосился на него: глаза выпучены, лицо сплошь в красных пятнах. — Говорю вам…

Вот тут все и случилось.

Г.М. резко хлопнул в ладоши — не знаю, сколько раз. В тот же миг манекен рухнул, опрокинув свечу па столе, помедлил, вздыбился, плашмя грохнулся на пол, мешок с песком сдвинулся, заломленная черная шляпа оказалась почти в топке. Кинжал Луиса Плейга со звоном и дребезгом вонзился в пол рядом с ним.

— Ради бога, что это… — крикнул Холлидей, вскочив вместе со всеми и окидывая освещенную огнем комнату диким взглядом.

Никто не шевельнулся, никто не прикасался к чучелу, в комнате, кроме нас, никого не было.

Ноги у меня дрожали, я снова сел, вытер рукавом глаза, отдернул ногу, коснувшуюся манекена. Пол был усыпан песком. В спине чучела зияли раны — один удар скользнул по лопатке, другой пришелся выше в плечо, третий вдоль позвоночника и один под левую лопатку — в сердце.

— Успокойся, сынок, — медленно проговорил Г.М., схватив за плечо Холлидея. — Смотри сам, и увидишь. Никакой крови, никаких фокусов. Взгляни на манекен, будто ничего не знаешь о планах Дартворта, никогда не слышал о Луисе Плейге и его кинжале, словно тебе никогда не внушали, что тут якобы было…

Трясущийся Холлидей шагнул вперед, наклонился.

— Взгляни, например, — продолжал Г.М., — на дырку, которая его прикончила, — прямо в сердце. Возьми кинжал Луиса Плейга, попробуй. Соответствует? Вполне, вполне. Почему?

— Почему соответствует?… — с недоумением переспросил Холлидей.

— Потому что дырка круглая, сынок. По форме как раз соответствует острию кинжала… Но если бы ты никогда не видел этого кинжала, если б тебе постоянно о нем не твердили, то что бы ты сказал? Отвечайте же кто-нибудь! Кен!

— Похоже на пулевое отверстие, — ответил я.

— Господи помилуй, но его же не застрелили! — вскричал Холлидей. — В ранах не обнаружено никаких пуль. Полицейский врач ничего не нашел…

— Это была совсем особая пуля, мой милый тупица, — ласково объяснил Г.М. — Из каменной соли. Растворяется в крови нормальной температуры за четыре — шесть минут, дурачок, — скорее, чем остынет мертвое тело. А когда это самое тело повернуто спиной к самому жаркому огню во всей Англии… Сынок, тут нет ничего нового. Такими пулями одно время пользовалась французская полиция. Они антисептические, растворяются, их не приходится извлекать с риском для жизни, подстрелив, скажем, грабителя. Но если она попадет в сердце, разит насмерть не хуже свинцовой.

Он повернулся и указующе махнул рукой:

— Имел ли оригинальный кинжал Луиса Плейга точно такой же диаметр, как пуля, выпущенная из револьвера 38-го калибра? А? Сожгите меня па костре, не поверю. Дартворт попросту заточил острие до нужных размеров, ни на миллиметр не ошибся. Сам, дурак, выпилил на токарном станке пулю из осколка той самой «соляной» скульптуры, о которой Тед совершенно невинно рассказывал Кену и Мастерсу. На резце остались следы каменной соли. Поскольку выстрела никто не слышал, он был сделан либо из пневматического оружия, — лично я так бы и сделал, — либо из обычного пистолета с глушителем. Склоняюсь к последнему — в маленькой комнатке жгли курения, чтобы не слышался запах пороха. Наконец, выстрелить можно было в большое пустое отверстие для замка, хотя, собственно, дуло оружия 38-го калибра точно соответствует переплету решеток, которыми забраны все четыре окна. Кто-нибудь наверняка вам рассказывал, что окна расположены высоко под крышей. Если — я говорю, если — кто-то сумел забраться на крышу…

Во дворе раздался чей-то крик, визг. Голос Мастерса рявкнул: «Смотри!» Громко прозвучали два выстрела, и в тот же момент Г.М. оттолкнул столик и тяжело зашагал к двери.

— Вот каков был план Дартворта, — проворчал он. — Но стрелявший шутник стал убийцей. Открой дверь, Кен. Боюсь, убийца улизнул…

Я поднял шпингалет, отодвинул щеколду и распахнул дверь. Во дворе мельтешили лучи фонарей. Мимо нас в лунном свете прошмыгнул пригнувшийся силуэт, бросился к нашей двери, мы шарахнулись в сторону, фигура развернулась, мелькнула игольчато-тонкая вспышка, потом что-то ударило чуть ли не прямо в лицо. В клубах порохового дыма мы разглядели Мастерса с большим фонарем в руке, гнавшегося за бежавшей, петлявшей по двору фигурой. Г.М. взревел, перекричав остальных:

— Ох, проклятый дурак, неужели вы не обыскали…

— Вы не сказали, что надо арестовать, — задыхаясь, прокричал в ответ Мастерс. — Ничего не сказали… Ребята, вперед! Окружайте! Теперь он со двора не уйдет… Не выберется…

Другие фигуры, мигая длинными лучами, помчались вокруг дома.

— Взяли дьявола! — крикнул кто-то из темноты. — Загнали в угол…

— Нет, не взяли, — возразил высокий, чистый голос.

Клянусь, по сей день вижу во вспышке выстрела женское лицо, победно и презрительно открытый рот, когда она пустила последнюю пулю себе в лоб и беспомощно рухнула у стены, за кривым деревом, над закопанным Луисом Плейгом… Во дворе воцарилось полное молчание, клубился белый дым в лунном свете, слышались медленные шаги подходивших мужчин.

— Дайте-ка мне фонарь, — попросил Г.М. инспектора. — Джентльмены, — произнес он с каким-то горьким удовлетворением, — подойдите взгляните на самую блистательную злодейку, которая долго будет являться в кошмарах старому ветерану. Не бойтесь, Холлидей, возьмите фонарь.

Яркий фонарь, трясущийся в руках Дина, осветил бледное лицо у стены, до сих пор сохранившее ироническую усмешку…

Он пригляделся, широко тараща глаза.

— Но… кто это? — удивился Дин. — Клянусь, я эту женщину никогда не видел…

— Видел, сынок, — заявил Г.М.

Я вспомнил снимок в газете, моментальный, нечеткий, расплывчатый, и сам едва расслышал свой голос:

— Это… Гленда Дартворт. Вторая жена… Но Холлидей прав — он никогда ее не видел…

— Да нет, все ее видели, — возразил Г.М. и громко добавил: — Просто не узнали в облике Джозефа.

Глава 20

— Меня больше всего угнетает, — проворчал Г.М., кипятя воду на газовой плитке в умывальной комнате при своем кабинете, что было категорически запрещено, — больше всего меня огорчает, что я не увидел полной картины днем раньше… Вы, болваны, естественно, не рассказали мне все, что знали. Только прошлым вечером и нынешним — верней, вчерашним — утром я получил возможность толком проанализировать с Мастерсом все детали, после чего мне захотелось дать себе хорошего пинка. М-м-м. Всемогущего Бога из себя разыгрывал…

Было около двух часов ночи. Мы вернулись в кабинет Г.М., разбудив ночного дежурного и с большим трудом преодолев четыре лестничных пролета до Гнезда Филина. Дежурный растопил камин, а Г.М. решил приготовить горячий пунш с виски, чтобы отпраздновать окончание дела. Мы с Холлидеем и Фезертоном сидели за письменным столом в ветхих креслах, когда он пришел с кипятком.

— Раз ты ухватился за основную нить, что Джозеф — это и есть Гленда Дартворт, остальное легко распутать. Вокруг этой истории было столько всего накручено, что я просто начал спотыкаться… Была и еще одна проблема. Теперь я понимаю…

— Ну, погоди, — проворчал майор, пытаясь раскурить сигару. — Как это может быть? Мне хотелось бы знать…

— Узнаешь, — оборвал его Г.М., — как только удобно усядемся. По мнению ирландцев, надо взять крутой кипяток — минуточку, — потом сахар… готово!

— А еще, — добавил Холлидей, — как же она попала во двор пару часов назад, кто выстрелил в окно и, прежде всего, как убийца забрался на крышу…

— Сперва выпьем! — приказал Г.М.

Когда пунш был отведан, получив высокую оценку за качество, Г.М. стал более разговорчивым. Устроившись так, чтобы настольная лампа не светила в глаза, он со вздохом облегчения забросил на стол ноги и принялся бубнить в свой стакан:

— Забавно, что Кен со стариной Дюраном из Парижа случайно наткнулись на разгадку, которая сразу бы решила все дело, если б им хватило ума правильно вычислить женщину. Однако они набросились на бедную миссис Суини… На мой взгляд, вполне естественно, ибо обугленный труп Джозефа лежал на столе в морге с кинжалом в спине.

Сынок, в принципе твоя теория абсолютно верна. Гленда Дартворт была очень умной, целеустремленной дамой, она стояла за спиной Дартворта, сделав его тем, кем он стал, и, будь это необходимо для успеха их игр, преобразилась бы в индейца-чероки. К сожалению, вы остановились па миссис Суини и дальше не пошли. А это непременно следовало сделать. Почему? Потому что миссис Суини никогда особой сообразительностью не отличалась, никогда не имела возможности наблюдать за всеми действующими лицами, незаметно совершая стратегические ходы. Она просто сидела дома, занималась хозяйством, оставаясь для слабоумного малого уважаемой домовладелицей. Но Джозеф — если вы согласны считать его подозреваемым — постоянно был на виду, постоянно находился в центре событий, поскольку считался медиумом. Он был необходимым и незаменимым, ему все было известно, ничто от него не ускользало. Ты получил решающий ответ, Кен, когда твоя подруга перечислила пьесы, в которых блистала Гленда Дартворт. Помнишь?

— «Двенадцатая ночь» Шекспира, — кивнул я, — и «Прямодушный» Уичерли.

— Виола! — присвистнул Холлидей. — Минуточку! Ведь это Виола в «Двенадцатой ночи» переодевается в парня и сопровождает героя…

— Угу. Вдобавок я заглянул в «Прямодушного», — фыркнул Г.М., — поджидая вас нынче вечером в каменном домике. Куда делась книжка? — Он выудил ее из кармана. — Героиня этой пьесы, Фиделия, делает то же самое. Вещь на редкость забавная и увлекательная. Сожгите меня на костре, в шестьсот семьдесят пятом году автор основывался на зубодробительных шотландских анекдотах… Вдовушку Блэкакр прозвали «шотландской грелкой». Хе-хе-хе. Ну ладно… Никак нельзя считать случайным совпадением, что в этих пьесах Гленда играла именно такие роли. Если бы вы, тупицы, были хоть чуточку образованнее, то гораздо быстрее обратили бы на нее внимание. Однако…

— Давай ближе к делу, — прохрипел майор.

— Хорошо. Ну, признаюсь, мы слишком поздно об этом узнали. Поэтому начну сначала, изложив историю, которая давным-давно была бы разгадана, наткнись я сразу на Джозефа. Допустим пока, будто нам неизвестно, что Гленда Дартворт изображала Джозефа, вообще ничего не известно; просто сидим размышляем над фактами…

Итак, выясняется, что у Дартворта был сообщник, которому предстояло помочь ему инсценировать нападение призрака Луиса Плейга. Этот самый помощник украл из музея кинжал. Маленький фокус с вертевшейся и дергавшейся головой — так, предполагалось, вертел ею заболевший чумой Луис Плейг — должен был привлечь внимание охранника. Дартворт знал, что газеты ухватятся за такую деталь, и его идея получит широкую огласку. Мы выяснили даже, как было совершено настоящее убийство: с помощью пули из каменной соли, пущенной кем-то с крыши через одно из зарешеченных окон. Если бы Дартворт вытер резец токарного станка, если бы Тед совершенно случайно не упомянул о соляной скульптуре, мы потерпели бы поражение. Господи! — покаянно охнул Г.М., поспешно хлебнув пунша. — Сожгите меня на костре, я боялся, что вы догадаетесь сами… Боялся! — Он бросил па нас пылающий взгляд. — Если бы кто-нибудь испортил эффектное выступление, пускай меня повесят, я бросил бы это дело. Я охотно согласился помочь, но позвольте ветерану действовать по-своему, иначе он не станет играть. М-м-м. Я велел Мастерсу не пробовать пулю на вкус, чтобы он не распознал соль, после чего даже его мозги, может быть, заработали бы. Фу… Ах… Да.

Ну, это все, что на тот момент было известно. На этих основаниях предстояло искать убийцу.

Присмотримся и увидим то, что бросается прямо в глаза: наиболее вероятный сообщник, а может быть, и не только сообщник, — Джозеф. Почему бы не заподозрить его и не вытащить за ушко на солнышко?

Во-первых, потому, что парень, по-видимому, слабоумный, употребляет наркотики, находится полностью под влиянием Дартворта, определенно накачан по уши морфием после совершенного убийства.

Во-вторых, нам рассказывали, будто Дартворт держал его для прикрытия своей деятельности, о которой сам Джозеф ничего не знал и не ведал.

В-третьих, у него было идеальное алиби — он все время сидел и играл с Макдоннелом в карты.

Г.М. усмехнулся, с невероятным трудом раскурил свою трубку, вдохнул утешительный дым и снова рассеянным взглядом уставился вдаль.

— Слушайте, парни, план был гениальный. Изначально очевидная картина скрылась за многочисленными намеками, домыслами и фактами. Люди говорили: «Бедный Джозеф, его, несомненно, подставили». Ох, знаю. Какое-то время я и сам так думал. А потом задумался. Забавно, но, перечитав показания, я увидел, что ни один из членов кружка, знавших Джозефа почти год, до того вечера ни разу не заподозрил его в наркомании. Это открытие буквально всех ошеломило. Допустим, Дартворту с Джозефом удавалось успешно скрывать порочное пристрастие последнего, хотя это не так-то легко, по суть в том, что, в принципе, не было необходимости постоянно накачивать медиума наркотиками. Зачем перед каждым сеансом вводить ему морфий, ведь это очень дорогостоящий, рискованный и сложный способ погружения в сон, что можно сделать гораздо дешевле и проще с помощью обычных лекарств из аптеки, не опасаясь тяжелых последствий? Зачем это было нужно? В результате Дартворт получил наркомана, который в любую минуту может проболтаться и выдать секреты. Почему он просто не гипнотизировал Джозефа, если парень такой восприимчивый? Меня удивил столь нелепый, ненужный, бессмысленный способ достижения вполне легкой цели. Дартворт просто мог посадить парня в кабинку медиума, приказав сидеть тихо, пока хозяин дергает за ниточки. Для этого даже не требуется погружать полудурка в сон.

Поэтому я спросил себя: слушай, кто первый сказал, будто он наркоман? Впервые об этом рассказал сержант Макдоннел, который расследовал дело, и больше никто, пока свидетельство не подтвердил сам Джозеф, явно невменяемый и бормочущий всякую чепуху.

И тут я подумал, ребята, что из всех фантастических, сомнительных, подозрительных деталей, выяснявшихся в деле, случай Джозефа хуже всего. Во-первых, он признался, будто стащил тайком у Дартворта шприц для подкожных инъекций и морфий и вколол себе дозу. Согласитесь, дьявольски не правдоподобно…

— Будь я проклят, Генри, — вставил майор Фезертон, поглаживая седые усы, — ты же сам говорил в этом вот кабинете, что он кололся с ведома Дартворта…

— И вас не поразила сразу же ошибочность моего утверждения? — язвительно спросил Г.М., который терпеть не мог, когда ему указывали на ошибки. — Хорошо, хорошо, признаю, я сначала не разобрался, но разве это не бросается в глаза всем и каждому? По словам Джозефа, Дартворт боялся кого-то из присутствовавших в доме и посадил его следить за ними. Это Джозеф сказал Кену и Мастерсу, такова была его легенда. Ну можно ли себе представить большую глупость, чем позволить своему охраннику по уши накачаться морфием? Как ни крути, полная чушь. Вообще не похоже на правду… Впрочем, есть другое объяснение, настолько очевидное и простое, что не сразу пришло мне в голову. Предположим, старина Джозеф вовсе не наркоман, предположим, остальные правы, тогда у нас остается только его собственное признание, которому мы слишком легко поверили. Предположим, он выдумал такое оправдание, чтобы отвести от себя подозрения. Может быть, позже ввел себе дозу морфия, ибо подлинные физические симптомы нельзя симулировать, хотя хороший актер способен изобразить внешние признаки наркомании: трясущиеся руки, блуждающий взгляд, судороги, бессвязный лепет… К тому же все инстинктивно считают, что, кроме настоящего наркомана, никто себя таковым никогда не признает. Чистая психология, и очень неплохая.

Так вот, я сидел и думал, как уже было сказано…

И говорю себе: слушай, примем это за рабочую гипотезу, поищем подтверждение. Если она окажется правильной, то, к примеру, докажет, что Джозеф далеко не такой идиот, как прикидывается, и тогда сей персонаж предстанет перед нами в довольно зловещем свете.

Снова посмотрим на его легенду. Он сказал, будто Дартворт нервничал, опасаясь нападения одного из членов кружка. По всем прочим свидетельствам, Дартворт ничуть не боялся идти в домик… если вообще чего-то боялся, он не думал, что именно там его подстерегает опасность… Ну ладно. Я разгадал его план, как уже говорил: разыграть нападение при помощи сообщника. Но если сообщником был один из членов кружка, собравшихся в передней комнате, разве стал бы Дартворт специально приказывать Джозефу за ними следить? Господи помилуй, джентльмены, ведь сторож мог увидеть сообщника, поднять шум — словом, спутать карты! Как ни рассматривай показания Джозефа, они весьма сомнительны. Но именно такая история его выгораживала, если тем самым сообщником был он сам, если он убил Дартворта вместо того, чтобы подыгрывать ему, а после убийства вколол себе морфий, чтобы обеспечить алиби.

Рассматривая сейчас эту весьма опасную личность, исследуем вторую причину, по которой мы его не подозревали, — утверждение, будто он лишь прикрывал Дартворта, принимая на себя вину за ошибки. И вновь, кто его высказал? Один Макдоннел, который вел расследование, а Джозеф подтвердил. Мы поверили, чтоб мне провалиться, покорно поверили! Поверили, будто Джозеф в полузабытьи вертелся вокруг, все дела прокручивал Дартворт, а парень ничего об этом не знал.

Потом я вспомнил каменную цветочницу…

Дым наших сигар и курительных трубок смешивался с паром, поднимавшимся от миски с пуншем. В сумерках за горевшей настольной лампой лицо Г.М. приобрело сардоническое выражение. Ночное такси резко просигналило на тихой набережной. Холлидей подался вперед:

— Вот что мне хочется знать! Проклятая цветочница сорвалась с верхнего этажа или еще откуда-то и едва не разбила мне голову, черт побери. Мастерс весьма легкомысленно и снисходительно объявил это старым, избитым трюком. Правильно. Однако старый трюк чуть меня не прикончил, и если его проделал мерзавец Джозеф… или Гленда Дартворт… если она это сделала…

— Ну конечно, сынок, — тяжело махнул рукой Г.М. — Плесните мне еще микстуры отца Флаэрти. М-м-м. Ха. Спасибо. Давай вспомним тот момент. Ты с Кеном и Мастерсом стоял рядом с лестницей, да? Фактически спиной к ней. Верно. А мимо проходили майор, Тед Латимер и немного отставший Джозеф. Так? Скажи, какой там пол?

— Пол? Каменный. Каменный или кирпичный… По-моему, каменный.

— Угу. Но вы ведь в тот момент стояли в конце прихожей, где остался еще старый пол. Из прочных досок, да? Они совсем расшатались, лестница тряслась, так?

— Да, — подтвердил я, — помню, как скрипел пол под ногами у Мастерса.

— А лестничная площадка находилась прямо над головой молодого Холлидея. А перила там были? Да-да. Старый трюк Энн Робинсон. Знаете, как бывает в старых прихожих с шаткими лестницами: наступишь случайно на самую ненадежную доску — и лестница дрогнет, на площадке задрожат перила. А если на перилах держится что-то тяжелое, обязательно свалится, если они сдвинутся хоть на волосок… — Помолчав, он продолжил: — Мимо тебя, сыпок, прошли Тед с майором, в нескольких шагах за ними — Джозеф. И он не случайно наступил на роковую доску…

Чем лучше знакомишься со стариной Джозефом, тем меньше он смахивает на жалкую марионетку, пляшущую на ниточках, не зная, не ведая, что происходит вокруг. Посмотрим на него — костлявый, невысокий для юноши, можно сказать, недомерок. Шея покрыта топкими морщинками, рыжие волосы коротко стрижены, веснушчатая физиономия, нос картошкой, чересчур большой рот, тонкий, мертвый, мальчишеский голос и, главное, учтите, одежда в кричащую, яркую клетку, всегда заметная издали. Весил парень фунтов девяносто…

Перед самым падением каменного вазона Мастерс заметил нечто странное. А вы, остальные, не видели ничего

Любопытного? Джозеф делал какие-то непонятные жесты, как бы растирая лицо, и замер, когда на него упал свет… Поэтому я подумал: а вдруг он поправлял грим? Знаете, только что был под дождем без шляпы и, возможно, боялся…

— Чего?

— Ну, что веснушки размазались, например, — протянул Г.М. — Тогда у меня мелькнула лишь смутная мысль. Однако я сидел, думал, как уже было сказано, и припомнил то самое дерево во дворе. Помните кривое дерево? По мнению инспектора Мастерса, очень ловкий человек легко мог влезть на стену, прыгнуть сверху на дерево, а с дерева на крышу домика. Сержант Макдоннел возразил, заметив, что дерево высохло, сгнило, показал сломанную ветку, за которую попробовал уцепиться… Ветка могла сломаться под тяжестью человека нормального веса. Я говорю могла, сынок, так как Мастерса тоже это свидетельство убедило. Но в доме был один-единственный человек, способный забраться на гнилое дерево, — невинный мальчик Джозеф.

Обладал ли Джозеф необходимыми для этого проворством и ловкостью, мог ли прицельно выстрелить в окно и попасть точно в нужное место? Способен ли на такое глупый, накачанный наркотиками паренек? В ту минуту я только подозревал, что он вовсе не тот, за кого себя выдает, смутно догадывался о маскировке. Потом сказал себе: послушай, этот горошек никуда из банки не денется, поищи кого-нибудь другого. Зачем парню убивать Дартворта? Он помогал ему охмурять леди Беннинг и прочую компанию, зачем же отступать от плана? Очень глупо. Убийство произошло не по несчастной случайности — две последние пули наверняка прикончили усатого мошенника, как барана. Зачем надо было уничтожать свой денежный мешок? Единственной наследницей денег Дартворта становилась его жена…

Жена! Вы даже не поверите, какое подозрение вспыхнуло вдруг в голове старика… Подумаем, зачем Дартворт вообще затевал представление? Возможно, говорил сообщнику, что хочет продемонстрировать всему свету силу оккультизма, прославиться… Нет, о нет. Клянусь Богом, сказал я себе, он охотится на мисс Латимер, хочет на ней жениться. Но в Ницце живет его жена, умная, здравомыслящая женщина, которая в подходящий момент принудила его к браку, чересчур много зная о прошлых проделках. Как она ко всему этому отнесется?

Трубка Г.М. описала в воздухе причудливый круг, словно рисуя чей-то портрет.

— На фотографиях вид у нее вызывающий, провокационный. Очень худая. Лет за тридцать, немного мелких морщин. Невысокая, когда не носит туфли на высоком каблуке. Кто-нибудь из вас, ребята, женат? Замечали когда-нибудь, какими маленькими кажутся ваши жены, когда вы впервые видите их без каблуков? Гм. Не менее интересно, как меняет лицо копна черных волос и что с ним делает косметика. Я первым делом подумал — сожгите меня на костре, — дамочке лучше бы поостеречься. Почему? Потому что Дартворт уже избавился от одной жены с помощью яда или перерезав ей горло — не знаю. Если ему вновь захотелось вырвать из своего сердца прелестный цветок, я бы на месте второй жены постоянно заглядывал под кровать и держался подальше от темных закоулочков после заката. — Г.М. шумно выдохнул и уставился на нас. — Пока я сам не вынудил бы его к этому! — Он ткнул в нас трубкой. — Вам никто не рассказывал, где Гленда Уотсон в пятнадцать лет начинала карьеру? В передвижном цирке, в мелких труппах, разыгрывавших интермедии, ах, об этом вы слышали. Неудивительно, что ей не стоило большого труда перепрыгнуть со степы на дерево или сделать прицельный выстрел из оружия среднего калибра… Способная малышка, а какая женщина! Талантливая, сексуальная, иначе на нее не клевали бы, когда она, благодаря деньгам Дартворта, получала главные роли в театральной труппе в Ницце. В те месяцы, когда она изображала Джозефа, ей приходилось забывать о сексапильности и женской привлекательности, но каждый раз ненадолго. Единственная неприятность — короткая стрижка, окраска волос в рыжий цвет, но у нее был великолепный черный парик, — в случае, если нужно выйти на люди. Помните загадочную женщину, посещавшую коттедж «Магнолия»? Гленде Дартворт предстояло одержать очередную победу в своем собственном облике, а именно…

— Ох, все это весьма увлекательно, — не выдержал майор Фезертон, — только мы ни на шаг не продвинулись. Черт возьми, повторяю, есть одна проблема, которую никак нельзя обойти. У Джозефа, или кто он там такой, имеется алиби: в момент убийства Дартворта в каменном домике он находился под падежным присмотром сержанта Макдоннела. Неопровержимый факт. Вдобавок мы все сидели в полной тишине в передней комнате, рядом с прихожей, и никто не слышал, чтобы они с сержантом проходили мимо…

— Знаю, что не слышали, — сдержанно кивнул Г.М. — В том-то и дело. Не слышали ни малейшего шороха. Именно это и показалось мне подозрительным.

Теперь прошу всех собравшихся здесь проницательных умников, раскисших па рассвете, подумать над многочисленными удивительными совпадениями. Во-первых, сразу после убийства кто-то позволил газетному фотографу влезть на крышу каменного домика, хотя его следовало прогнать, чтобы не затоптал возможные следы убийцы.

Во-вторых, кто-то пошел за угол осматривать мертвое дерево, снова затоптав следы.

В-третьих, несмотря на принятые Мастерсом меры, история об убийстве, совершенном привидением, необъяснимая байка о сверхъестественном событии, просочилась в газеты…

Холлидей начал медленно подниматься с кресла.

В-четвертых, какому-то великому мудрецу поручили следить за Дартвортом, и он гораздо быстрее, чем мы, догадался, что Джозеф, жилец дома в Брикстоне, в действительности представляет собой блистательную миссис Дартворт.

В-пятых, — продолжал Г.М. уже не столь сонным тоном, — в-пятых, мои дорогие болваны, неужели вы забыли о сеансе с пишущим духом в доме Билла Фезертона? Забыли сеанс, на котором Джозеф вообще не присутствовал? Забыли, что именно тогда среди листов бумаги обнаружилась записка с угрожающим заявлением: «Я знаю, где зарыт труп Элси Фенвик»? Дартворт перепугался до смерти потому, что понял: кроме его жены, тайна известна кому-то из присутствующих — по его понятиям, «невидимому убийце». Почему он так испугался записки, если ее подсунул Джозеф? Ведь он знал, что мнимый Джозеф все знает, правда? — Г.М. вдруг склонился над столом. — Кто единственный мог незаметно сунуть записку, будучи, по его собственному признанию, специалистом по домашним сеансам магии?

В полной тишине Холлидей стукнул себя кулаком по лбу:

— Боже мой, неужели вы имеете в виду сержанта Макдоннела?

— Берт Макдоннел, — промямлил Г.М., — разумеется, не совершал убийства. Гленде Дартворт он вообще не понадобился бы, если бы в Плейг-Корт неожиданно не пожаловал инспектор Мастерс. Плану грозил провал. Макдоннел дежурил во дворе. При появлении Мастерса ему пришлось действовать — позаботиться, чтобы он не увидел Джозефа, поэтому сержант так нервничал (не правда ли?), что едва не допустил промашку. Кто предложил Мастерсу подняться по лестнице и поговорить с Джозефом наедине? Кто целенаправленно уводил вас в сторону, как только вы проявляли хоть какую-то сообразительность? Кто клятвенно уверял, будто дерево возле домика не выдержит никакой тяжести? Кто утверждал, по очевидной причине, будто под тем самым деревом похоронен Луис Плейг?

Видя выражение наших лиц, Г.М. нахмурился:

— Мальчик совсем не так плох. Женщина его использовала в своих интересах, и все… Он не знал, что она задумала убить Теда Латимера, переодеть в яркий клетчатый костюм и сжечь в топке…

— Что?! — охнул Холлидей.

— М-м-м, разве я не рассказывал? — равнодушно переспросил Г.М. — Да. Понимаете, Джозеф должен был исчезнуть. Больше никаких убийств Гленда Дартворт не планировала, Джозеф просто должен был исчезнуть — пусть полиция думает, что хочет, — а она должна снова превратиться в Гленду Дартворт и получить в наследство двести пятьдесят тысяч фунтов. Но улизнувший из кружка в тот вечер Тед Латимер видел «Джозефа». После чего, как вы понимаете, Тед Латимер был обречен на смерть.

Глава 21

Холлидей встал, бесцельно прошелся по кабинету, повернулся к нам спиной, глядя в горевший в камине огонь.

— Значит, — выдавил он, — значит, из-за этого чертова наследства Мэрион чуть не погибла…

— Извини, сынок, — проворчал Г.М.

— Я… знаешь, нынче днем не мог ничего рассказать. Иначе вечерняя игра могла бы пойти прахом. Кроме того, я думал, глядя на вас обоих: какая счастливая парочка… Оба прошли через ад, помрачение, попали в зависимость от полоумной тетки, которая командовала ими не хуже самого Дартворта, даже обвинила девочку в убийстве, видя их веселье и радость… Не стоит омрачать им этот день. — Он растопырил пальцы, мрачно их разглядывая. — Да, мальчик мертв. Если помните, он был примерно такого же роста и телосложения, как мнимый Джозеф. Это делало возможным такую замену. Однако ее замысел едва не рухнул, когда разнорабочий Уоткинс заглянул в подвальное окно и заметил убийцу. Но понимаете ли, этот факт убедил нас, что Джозеф действительно мертв. Уоткинс видел только спину лежавшего на полу человека в броской, яркой одежде, которую, на что я уже обращал ваше внимание, постоянно носил Джозеф. Оконное стекло было покрыто густым слоем пыли, горела лишь одна свеча, каждый принял бы убитого за Джозефа. Очень умная женщина. Незачем было обливать труп керосином, совать в печь, абсолютно не требовалось такой жестокости, но ей хотелось быть уверенной, что его не опознают. Полицейские вытащили обугленное тело в остатках одежды и башмаках Джозефа, вот и все. Миссис Дартворт воспользовалась возможностью. Как по-вашему, зачем она одурманила мальчика хлороформом? Да затем, чтобы переодеть в одежду Джозефа, прежде чем ударить кинжалом. Поэтому они так долго мешкали в доме.

Холлидей резко оглянулся:

— А что же Макдоннел?

— Потише, сынок, успокойся. Я встречался с ним нынче вечером перед тем, как отправиться в Плейг-Корт. Дело в том, что я знаю его отца. Очень хорошо знаком со стариком Гросбиком.

— Ну и что?

— Берт поклялся мне, что не знал о задуманном убийстве, вообще не знал, что Дартворта должны убить. Лучше, пожалуй, я вам расскажу.

Я пришел к нему и говорю: «Ты уже сменился, сынок?» Он отвечает: «Да». Спрашиваю: «Где живешь?» — и напрашиваюсь к нему на выпивку в Блумсбери. Наверняка скажу, тут он определенно понял, что дело плохо. Приехали к нему на квартиру, он запер дверь, повернулся и говорит:

«Ну?» А я говорю: «Долго думал о твоем отце, Макдоннел, поэтому я здесь. Она просто играла с тобой, за ниточки дергала, и тебе теперь это известно, не так ли? Первоклассная вампирша, чертовка, — говорю я. — Ты уже понял, что она сожгла беднягу Латимера в коттедже „Магнолия“, да?»

— И что он сказал?

— Ничего. Просто стоял и смотрел на меня, только странно изменился в лице. Потом на секунду закрыл лицо руками, сел и наконец произнес: «Теперь понял». Мы оба молчали, я курил трубку, глядя на него, а потом предложил ему все рассказать.

Г.М. устало вытер лоб.

— «Зачем?» — спросил он, и я объяснил, что его подруга Гленда, убив вчера юного Латимера, вновь приняла обычный женский облик, села на ночной паром Дувр — Кале, переправилась через Ла-Манш и прошлой ночью добралась до Парижа. Перед этим уничтожила в домике все уличающие ее следы. Утром она появилась в Париже под видом жены Дартворта. По моей просьбе адвокат последнего попросил ее вернуться в Англию, чтобы уладить финансовые вопросы. Она должна была прибыть на вокзал Виктории сегодня вечером в девять тридцать. Было четверть восьмого. По приезде ее встретил инспектор Мастерс, пригласил проехать в Скотленд-Ярд. В одиннадцать ее должны были привезти под охраной в Плейг-Корт, где я устраивал небольшое представление. «Ей конец, сынок, — заключил я. — Сегодня ее арестуют».

Ну, он долго сидел, закрыв лицо руками, потом спрашивает: «Думаете, вам удастся ее уличить?» — «Черт возьми, — говорю, — тебе это отлично известно». Он только кивнул пару раз: «Ну что ж, нам обоим конец. Я вам все расскажу». И начал рассказывать.

Холлидей прошагал к столу.

— И что вы с ним сделали? Где он?

— Лучше сначала выслушай историю, — сдержанно предложил Г.М. — Сядь. Буду краток… Основное вы знаете. Именно эта самая женщина разрабатывала планы, как дурачить и доить легковерных простофиль, хотя клялась Берту, будто Дартворт ее заставлял. За четыре года очень многие попались на крючок. Дартворт разыгрывал романтического холостяка, лакомую добычу для женщин, она изображала тупого медиума, не возбуждавшего у поклонниц ее мужа никаких подозрений. Все шло превосходно, пока не появились два обстоятельства: Дартворт влюбился в Мэрион Латимер, а в июле прошлого года Макдоннелу поручили следить за ним, и он выяснил, кто такой Джозеф.

Обнаружилось это случайно. Он заметил неизвестную даму, выходившую из коттеджа «Магнолия», и стал за ней следить. Я не совсем понял, как дальше развивались события, однако догадываюсь, что она всеми силами старалась заставить его хранить тайну. Кажется, вскоре Макдоннел отправился в отпуск и провел его в Ницце, на вилле миссис Дартворт. О да. Желая кого-нибудь очаровать, неотразимая Гленда была великолепна, клянусь Богом! Макдоннел, кстати, без конца повторял, будто бы в оправдание: «Вы даже не знаете, как она красива, видели ее только в дурацком гриме…» Жутко было его слушать. Оп бросился к письменному столу, выдернул ящик, выхватил фотографии, целую кипу, а ведь мы вели речь об убийстве… Я читал между строк.

И знаете, что я прочел между строк? Поняли, зачем славная старушка Гленда старалась очаровать сержанта Макдоннела так, чтобы он исполнил любое ее приказание? Затем, что она к тому времени стала догадываться о замыслах Дартворта насчет новой женитьбы. К их взаимной выгоде он должен был досуха выдоить кружок леди Беннинг, успешно уладив проблему Плейг-Корта, но Гленда хорошо видела, что вытворяет Дартворт с Мэрион Латимер, и поэтому решила…

— Пристрелить его, да? — язвительно перебил Холлидей. — Очень милая дамочка. Ха. Просто на случай, чтобы он ей не сыпанул мышьяку в кофе, так сказать — вернула комплимент и унаследовала двести тысяч… Неплохо. Жаль, Мэрион не слышит. Ей было бы приятно думать…

— Не хочу тебя обидеть, сынок, — покачал головой Г.М., — но суть вот в чем. Видите ли, она притворялась, что верит объяснениям Дартворта, а Макдоннелу в то же время нашептывала о своих страданиях. Мол, Дартворт порабощает ее могучей волей, ко всему принуждает, а почему? Потому что она его боится — он убил первую жену, вполне может и ее убить…

— И Макдоннел верил подобному бреду? — хмыкнул Холлидей.

— А разве вы последние полгода не верили еще более дикому бреду? — спокойно переспросил Г.М. — Успокойтесь. Дайте досказать. К тому времени возникла реальная угроза, что Дартворт избавится от второй жены точно так, как от первой: задушит подушкой, например, и закопает тело. После чего Гленда уже никому ничего не расскажет. Супруги вели друг против друга тонкую, тайную, смертельную игру, и, если бы Мэрион Латимер дала надежду Дартворту, он сделал бы решающий шаг. Вот чего боялась Гленда. Только не хотела устраивать шумный скандал, пока не получит возможность воткнуть в него кинжал. Дартворту никогда даже в голову не приходило, что она способна его убить, — с ее стороны он опасался только разоблачения.

И когда он решил разыграть представление с нападением несуществующего привидения из Плейг-Корта, Гленда наверняка сплясала сарабанду. Теперь враг целиком и полностью в ее руках… А пока она ластилась к мужу, шепча: «Ты меня никогда не обидишь, да?» А тот, сладко мечтая закопать ее с доброй дозой цианида в желудке, поглаживал по голове, заверяя: «Конечно, не обижу». — «Хорошо, — мурлыкала Гленда, любовно крутя пуговицу мужнина пиджака, — иначе, милый, тебе будет очень плохо».

"Ну-ну, — ласково успокаивал ее Дартворт, — что за выражения, милая. Забудь, что ты выросла в цирке и усвоила всего две шекспировские роли — Поскребы и жены Петруччо.[12] Почему это мне будет плохо?" — «Потому что, — отвечала она, глядя на него красивыми, дьявольски искренними глазами, — возможно, еще кто-нибудь, кроме меня, знает, что ты убил Элси Фенвик. И если со мной что-то случится…»

Уяснили мысль? — спросил Г.М. — Она хотела хорошенечко припугнуть Дартворта, чтобы тот не выкинул какой-нибудь фокус. Возможно, он ей не поверил, но забеспокоился. Если действительно еще кто-то знает о его тайне, рухнут планы насчет крошки Латимер — извини, сынок, — а заодно и все прочие. Если чертовка жена проболтается, его могут обвинить в убийстве, совершенном десять с лишком лет назад…

— Ясно, — буркнул майор Фезертон, яростно теребя усы. — Потом она велела Макдоннелу, присутствовавшему в моем доме — в моем, будь я проклят, — сунуть в бумаги записку…

— Правильно, — кивнул Г.М. — Понимаете, в том самом доме, где Джозеф никогда не бывал. Сожгите меня на костре, ничего удивительного, что Дартворт позеленел от страха! Выходило, что кто-то из членов кружка — один из тех, на кого было рассчитано задуманное представление с привидением, — все о нем знает и иронически над ним посмеивается. Можно сказать, Дартворт уже получил нож в спину: один из его преданных обожателей — такой же коварный, хитрый, опасный лицемер, как и он сам. И первым делом решил как можно скорее устроить спектакль в Плейг-Корте. Почему? Потому что кто-то интересуется его прошлым, потому что надо последним ударом произвести решающее впечатление на мисс Латимер… Но, Господи помилуй, кто сунул записку? Тут он вспомнило присутствии постороннего, подумал на него… Но когда стал расспрашивать Теда, услышал, что Макдоннел просто безобидный старый школьный друг. При всех своих подозрениях, что он мог сделать? Нечего и говорить, что якобы случайная встреча Макдоннела с Тедом, которого сержант уговорил ввести его к Фезертону, была не более случайной, чем смерть Дартворта.

Дартворт угодил в ловушку, изготовленную и расставленную собственными руками. Дальнейшее вам известно. Макдоннел поклялся, что не знал о замысле Гленды убить Дартворта. По его словам, она говорила, будто Дартворт обещал отпустить ее, если она поможет ему в последний раз. Поэтому позапрошлой ночью одуревший сержант торчал во дворе, ничего не зная о плане, — просто на всякий случай, хотя в том не было необходимости. Однако необходимость, как вам известно, возникла. Можно представить, как его потрясло появление Мастерса! Надо признать, парень быстро соображает. Объясняя, как он попал туда, где ему быть не следовало, он сразу выдумал историю, близкую к правде. Помните, именно он, как я уже говорил, утверждал, будто Джозеф лишь пешка в руках Дартворта?

— Зачем он объявил Джозефа наркоманом? — спросил Холлидей.

— Так велела Гленда, — сухо объяснил Г.М., — на случай, если кто-нибудь его спросит. В тот момент Берт не понял для чего, но потом догадался.

Хотелось бы точно передать вам его рассказ. Тем вечером, по его словам, он чуть с ума не сошел, стараясь выставить из комнаты Мастерса, пытаясь уговорить Гленду отказаться от безумного замысла, ссылаясь на присутствие полиции. Но она была непреклонна. Фактически, если помните свидетельство Мастерса, она чуть сама себя не выдала. У нее хватило выдержки проверять в его присутствии, хорошо ли расшатаны доски на окне в той комнате, где они сидели с Макдоннелом.

— Доски? — переспросил Холлидей.

— Конечно. Вы же помните, что стена вокруг Плейг-Корта проходит в трех футах от окон большого дома. А окна расположены высоко. Однако хороший прыгун вскочит на стену из окна одним прыжком. Вот как она обогнула дом, не оставив следов, — пробежала по стене. Дальнейшие ее действия вам известны. Она оставила Макдоннела на месте, в комнате, а Мастерс тем временем крался наверх — на стрельбу ушло всего три-четыре минуты. Предыдущей ночью Гленда с Дартвортом предварительно подготовили сцену, на них и наткнулся явившийся Холлидей. Не знаю, сынок, как они показали тебе привидение, но, похоже, вполне преуспели в этом.

Тем временем впутался кто-то еще, заморочив нам голову. Из передней комнаты тайком улизнул Тед Латимер. Вероятно, дело было так. Вместо того чтобы прямо идти через дом, он увидел на кухне свет фонаря — там Кен читал рукописи — и решил, что безопаснее выйти через черный ход и обежать вокруг дома. Но на лестнице в его свихнувшихся мозгах вспыхнула дикая мысль: нельзя трусить, выполняя свой долг, лучше отважно, с поднятой головой пройти сквозь злые силы, заполонившие дом. Ух! Поэтому он развернулся и пошел к задней двери через прихожую, открыв щеколду на парадной двери.

Возможно, поэтому Кен и не слышал, чтобы Тед проходил мимо кухонной двери, которая расположена с другой стороны. И как только он шагнул во двор, то увидел… что же?

Точно мы этого никогда не узнаем. Мальчик мертв, Гленда Макдоннелу ничего не рассказывала. Скорее всего, в мерцавшем в окне пламени он увидел, как Джозеф сползает по крыше к окну, держа в руке пистолет с глушителем. Глушитель, как вы знаете, не совсем заглушает выстрел — кажется, будто кто-то быстренько хлопнул в ладоши. Теду повсюду мерещились злые духи, возможно, он даже старался уговорить себя, будто видит именно духа, однако сомнение оставалось.

Он замер на месте, решая, что делать. И все же Гленда его разглядела, и с той минуты мальчик был обречен. Она не знала точно, заметил он ее или нет, но момент 6ыл ужасный.

Что же происходило тем временем? С верхнего этажа большого дома спускался Мастерс. Когда он в первый раз поднимался наверх, ветер распахнул парадную дверь, и он закрыл ее на щеколду. А спустившись, увидел, что дверь открыта… о чем позаботился Тед. Если б Мастерс прошел через комнату, где должны были сидеть Джозеф с Макдоннелом, дело сразу же было бы кончено. Но, увидев открытую дверь, он в нее вылетел как сумасшедший и, разумеется, не обнаружил никаких следов вокруг дома. Мастерс обходил дом с одной стороны, а Джозеф, сделав свое дело, возвращался с другой. Инспектор слышал стоны Дартворта… Знаете, я думаю, он даже тогда не понял, что его убила сообщница, иначе не побоялся бы кричать во все горло.

Юный Латимер, стоя в задних дверях, слышал приближавшиеся шаги Мастерса и стоны. Он пока еще точно не понял, что это означает, но, слыша чьи-то шаги за углом, сообразил, что при любой неприятности он окажется в весьма двусмысленном положении. И нырнул в переднюю комнату за долю секунды до удара колокола.

Гленда между тем вернулась, сунула пистолет с глушителем под доску пола, где они с Дартвортом за день раньше приготовили тайник. Макдоннел очень красноречиво описал, какой предстала перед ним та женщина, когда увидела его, — он сдавал карты якобы для игры в рамми. Лицо пылает, глаза горят… Она закатала рукав и, к его великому удивлению, с полным спокойствием ввела себе морфий, обеспечивая алиби. «Дорогой мой, — сказала она, — кажется, я совершила ошибку. Кажется, я по-настоящему убила его… наконец». И улыбнулась.

Ничего удивительного, что он выскочил почти обезумев. Мастерс признался, что в жизни не видывал человека в таком состоянии, каким был в тот момент Макдоннел, да еще с картами в руках…

Думаю, остальное вы знаете. Одно неизвестно: собирался ли Тед что-нибудь рассказать или нет? Известно, что он сделал: держал язык за зубами, кричал, что убийство действительно дело рук привидения. Им владела идея, что преступление, совершенное мнимым духом, наделает больше шуму, чем простой выстрел, хотя все же он был озадачен, ибо все утверждали, что Дартворт был заколот кинжалом. Помните, о чем он первым делом вас переспросил: «Кинжалом Луиса Плейга?…» И затем молчал, пока не объявил, что верит в сверхъестественный характер убийства.

Дальнейшее навсегда останется чистым домыслом, ибо два человека, способные нам рассказать, каким образом Теда Латимера заманили в Брикстон, мертвы… Понятно, что Гленда должна была действовать очень быстро. Легкомысленный Тед в любую минуту мог передумать и заговорить. Один намек на то, кто такой на самом деле Джозеф, — и ей конец. Она приготовилась отправиться следом за мальчиком к нему домой и заткнуть ему рот. Поэтому заставила Мастерса отпустить ее домой — «Джозеф» был совсем сонный, слишком сонный для такой дозы морфия. Однако домой она не поехала.

У нее родилась блистательная идея, лучшая в жизни. Вам известно какая. «Джозеф» собирался исчезнуть, а что, если его сочтут убитым?… Главной задачей было немедленно поймать Теда, наплести ему что-нибудь и заставить молчать, пока не удастся залучить его в «Магнолию».

Поэтому она дожидалась, наверно, где-то неподалеку от Плейг-Корта, когда он отправится к себе. Трудность заключалась в том, что, хотя его, как свидетеля, опросили вторым, он отказывался ехать — до того момента, когда начались споры и ссоры. Гленда же, несмотря ни на что, ждала, даже в то же время разрабатывая детали хитрого плана, потом, заметив, что полиция разъехалась и все толпятся на кухне, улучила момент и стащила кинжал.

И поэтому упустила Теда, убежавшего в безудержной ярости. Но, сожгите меня на костре, эта женщина не сдалась. Вот что дьявольски удивительно. Понадеявшись на свою сообразительность и изобретательность, она забралась по наружной лестнице на балкон, оттуда к нему в спальню — помните, в доме она много раз бывала под видом Джозефа? — застала его в смятении, не способного мыслить здраво, и уговорила назавтра с ней встретиться. Если промедлить, если до наступления утра не убедить его каким-нибудь образом, он может отказаться от своего решения — хранить молчание. Понимаете, полиция подозревала его, и он, хорошенько подумав, мог под давлением обстоятельств выложить то, что было ему известно.

— Как по-вашему, что она ему сказала? — спросил Холлидей.

— Бог знает. Судя по записке, которую он утром оставил сестре: «Надо разобраться…» — «Джозеф», скорее всего, не стал притворяться перед ним, будто убийство совершило привидение, а посулил представить какие-то конкретные доказательства в коттедже «Магнолия». Слова «Ты ведь никогда даже не подозревал…», возможно, означают, что «Джозеф» намекал на кого-то из членов кружка, утверждая, будто сам пытался спасти Дартворта, когда Тед столь некстати выглянул в заднюю дверь. Человек, в конце концов, заколот кинжалом, поэтому нетрудно было убедить Теда в невиновности «Джозефа», которого точно не было в комнате. «Пистолет? Что за чушь! Тебе показалось. Я все время следил за своим патроном, которого подло убила…» Кто? Леди Беннинг. Могу поклясться, именно ее выбрала Гленда. «Я был у окна и все видел!»

Я все время путаю мужской и женский род, рассуждая о Джозефе-Гленде, да только потерпите, ребята…

О чем это я? Ах да. Ну, Теда надо было заманивать с большой осторожностью. Почему? Его исчезновение ни в коем случае не должно было быть связано с «Магнолией». Если в топке найдут подозрительный труп, обгоревший до неузнаваемости, и на следствии выяснится, что поблизости видели Теда, кто-нибудь сильно сообразительный скажет: «Эй, слушайте, а это действительно Джозеф?»

И тут я с восхищением снимаю перед Глендой шляпу. Она была очень умна. Не стала немедленно тащить Теда в Брикстон и сразу на месте его убивать. Хорошо зная семейство Латимер, она проложила поистине замечательный ложный след. Очень тонко и четко продумала план, позволивший деликатно намекнуть, будто Тед помчался в Шотландию. Там живет его мать, не совсем психически здоровая.

Если она заявит, что сын не приезжал и не прячется у нее, десять шансов против одного, что полиция будет убеждена в обратном. Какую цель преследовала Гленда? Отвести подозрения от «Магнолии», пока тело не обнаружат и не примут сгоревшего за Джозефа. Потом пусть ищут Теда, пусть думают, что он бежал из страны, доказав тем самым свою виновность.

В результате в полицию поступил ложный звонок, сделанный из какого-то таксофона неподалеку от Юстонского вокзала, причем сообщение было составлено в тщательно подобранных туманных выражениях. Если бы мнимый Тед прямо сказал, что едет в Эдинбург, слишком скоро открылось бы, что он туда не поехал. Эта женщина абсолютно точно представляла себе ход наших мыслей. Ах! Самое смешное, что Макдоннел клюнул на приманку, послал телеграмму матери Теда, которая известила Мэрион, что Теда у нее нет, но, если он приедет, она его не выдаст.

В пять часов Гленда, спрятав Теда в коттедже, приготовилась к осуществлению своего замысла. Миссис Суини дома не было…

— Кстати, — вставил я, — миссис Суини причастна ко всему этому? Она знала, что происходит?

Г.М. ущипнул себя за нижнюю губу.

— Даже если и знала, то никогда не признается. Похоже, вот как было дело. «Джозефа» привел к ней Дартворт, это чистая правда. Миссис Суини когда-то была медиумом. Мастерс покопался в ее прошлом, узнал, что Дартворт однажды спас ее от тюрьмы и поэтому крепко держал в руках, точно так же, как Гленда держала его. Ему требовалось подставное лицо для брикстонского дома. Они с Джозефом насмерть запугали старушку Суини. Сначала, наверно, старались внушить ей, будто «Джозеф» парень, но ведь нельзя жить в одном доме четыре года и ничего не заподозрить. Возможно, она сразу заподозрила, что дело нечисто, и тогда Гленда сказала ей: «Слушай, подруга, ты уже замешана в очень темное дело. Достаточно одного слова моего приятеля Дартворта, чтобы ты села в тюрьму. Если что-нибудь вдруг увидишь, забудь. Ясно?» Поскольку Гленда мертва, мы не узнаем всей правды, пока Суини не заговорит. Понимаете, Дартворт, по вполне понятной причине, хотел, чтобы в доме в Брикстоне постоянно кто-то жил, и женщина, которую он держал в своей власти и всегда мог пригрозить ей, стала идеальной домовладелицей.

— Думаете, она знала, что Гленда убила Теда и выдала его за Джозефа?

— Уверен, будь я проклят! Иначе она бы все нам рассказала. Помните, миссис Суини призналась: «Я боюсь!» И правда, я нисколько не удивился бы, если бы наша славная приятельница Гленда после Теда убрала бы и хозяйку, дождавшись ее возвращения из гостей. К счастью, ее спугнул заглянувший в окно поденщик, а Суини вернулась только после шести…

Биг-Бен, громко нарушив тишину на тихих улицах, пробил четыре. Г.М. заметил, что остатки пунша остыли, а его трубка погасла. Поеживаясь от холода, он встал и, подойдя к камину, уставился в топку.

— Устал я. Сожгите меня на костре, я мог бы проспать целую неделю. Думаю, это вся история… Вечером я устроил маленькое представление. Мне помог один мой приятель, которого я называю Креветкой, славный маленький человечек, ведущий теперь, по его утверждению, честную жизнь. Он специалист по оружию и достаточно легкий, чтоб забраться на кривое дерево в Плейг-Корте. Все было готово. Я привел его в дом, и он быстренько обнаружил пистолет с глушителем под полом в той комнате Плейг-Корта, которой обычно пользовалась Гленда. Если бы мы не нашли его, то воспользовались бы другим, того же образца. Вскоре после одиннадцати Мастерс со своей командой сурово — без лишних слов — убедили Гленду поехать в Плейг-Корт. Она не могла отказаться и очень смело приехала туда. Сначала прошли в ту самую комнату, где Мастерс вновь вытащил из тайника пистолет. Ни она, ни Мастерс не сказали ни слова. Потом, также без всяких слов, они вышли во двор. Креветка взял пистолет, у нее на глазах влез на крышу каменного домика… Интересно, о чем она думала, глядя, как он стреляет? Как она поступила, вы знаете. Эти болваны сразу ее не обыскали. Могла бы еще в кого-нибудь попасть.

Вокруг лампы клубился застоявшийся дым. Я вдруг почувствовал невыносимую усталость.

— Вы еще не сказали, — хрипло спросил Холлидей, — что будет с Макдоннелом? Святая невинность! Проклятый мерзавец! Клянусь, он виновен не меньше ее… Слушайте, неужели вы его отпустили?

Г.М. смотрел в гаснувший огонь. Спина его слегка дрогнула, он как-то неопределенно прищурился:

— Отпустили? Сынок, ты разве не знаешь?

— Чего?

— Нет, конечно не знаешь, — бесцветным голосом произнес Г.М. — Нас же не было в том проклятом дворе — ты не видел… Не то чтобы я его отпустил — в прямом смысле слова… Когда мы с ним были у него на квартире, я сказал: «Сынок, я сейчас выйду из комнаты». И спросил: «Служебное оружие у тебя есть?» Он кивнул. Тогда я говорю: «Ну ладно, я пошел. Если бы я думал, что у тебя есть шанс избежать виселицы, ничего бы не советовал». А он сказал: «Спасибо».

— Вы имеете в виду, что он застрелился?

— По-моему, собирался, судя по его виду. Я добавил: «Ты же не станешь рассказывать на суде то, что рассказал мне, правда? Некрасиво будет выглядеть». Он понял. Но все-таки Гленда была удивительной женщиной. Что сделал этот молоденький дурачок? Присоединился к группе, которая арестовала Гленду, но не смог подойти, чтобы сказать ей хоть слово. Мастерс мне рассказывал. Он тогда ничего еще не знал о Макдоннеле. Мы вышли из домика и направились в Плейг-Корт. Вы не поняли, что означали те выстрелы? Когда Креветка проводил демонстрацию, полиция вместе с арестованной стояла во дворе. Макдоннел вдруг вышел вперед, выхватил пистолет, рванулся к ней и крикнул: «Гленда, такси за углом, я велел ждать! Беги, я их задержу». Разрази его Бог, придурка! Совершил последний жест — хладнокровно, как дьявол, всю толпу на прицеле держал…

— Значит, те два выстрела… стрелял Макдоннел?…

— Нет, сынок. Гленда взглянула на него, вырвавшись от людей Мастерса, вытащила свое оружие, бросила Макдоннелу: «Спасибо», дважды выстрелила ему в голову и бросилась бежать. Она выбрала подходящее место для смерти, сынок. В проклятом доме, вместе с Луисом Плейгом.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Загадка Красной вдовы»

Глава 1 ПРИГЛАШЕНИЕ В ТУМАНЕ

В тот мартовский вечер, когда доктор Майкл Терлейн сел в автобус, его уже немолодое сердце билось несколько быстрее, чем обычно. По правде говоря, знаменитый профессор, заведующий кафедрой английского языка в Гарварде, испытывал нетерпение мальчишки, играющего в пиратов.

Нелишне было бы спросить: чего же он ждал? Может быть, он ждал какого-нибудь приключения, как раз в ту минуту рождавшегося в лондонском тумане? Может быть, он искал тень в окне, прислушивался к шепчущим голосам, высматривал женщину под вуалью? «Теперь не носят вуалей», — подумал он в своей обычной рассеянной, добродушной манере. Он прекрасно понимал, что, столкнувшись с настоящим, не выписанным на страницах книги приключением, он, скорее всего, просто растеряется — именно из-за своей рассеянности и добродушия. «Однако, — подбодрил он себя, — я неплохо справился прошлой осенью в Боустринг-Касл». Именно тогда он убедился, что в обыденном мире существуют странные и страшные провалы; что можно, будучи пятидесяти лет от роду, впервые в жизни встретиться с опасностью и почувствовать возбуждение от этой встречи. Вот почему сегодня он покинул свою теплую квартиру в Кенсингтоне. Пусть даже предстоящее приключение — всего лишь розыгрыш, он постарается не выставить себя дураком. Джордж знал о его слабости; может статься, что все происходящее — всего лишь грубая шутка. Но надо отдать Джорджу должное: интуиция не подвела его тогда, в Боустринге.

Днем, когда сэр Джордж Анструзер пришел к нему домой, доктор Терлейн был вполне уверен в том, что это не розыгрыш. Терлейн снова нарисовал в воображении эту картину: полутемная, освещаемая камином комната, насупленные брови Джорджа, протянутые к огню руки; влажное из-за тумана тяжелое пальто из грубой шерсти, натянутая до ушей бесформенная шляпа. Джордж, толстый коротышка, обладатель совершенно лысой головы и красного простоватого лица загородного жителя. Джордж, директор Британского музея, эрудит, мастер выражаться обиняками и произносить зажигательные речи.

— Ты бы поверил в то, — без всякого вступления начал он, — что комната может совершить убийство?

Терлейн сделал ему виски с содовой. Он, не без приятного предвкушения, воспринял сказанное как остроумное начало философского спора, придуманное Джорджем во время долгого пути через парк. Вольготно устроившись в кресле, высокий и худощавый Терлейн прикрыл глаза и, не замечая неодобрительного взгляда Джорджа, начал взвешивать в уме его слова, наслаждаясь их роскошной противоречивостью.

— Погоди секунду, — не выдержал Джордж. — Знаю я, что ты сейчас скажешь. Ты скажешь: «Давай определимся с терминами и попробуем доказать…» Чушь! Академические рассуждения сейчас не к месту. Я хотел сказать только то, что сказал — ни больше ни меньше. Ты бы поверил в то, что комната может совершить убийство?

— Комната, — уточнил Терлейн, — или что-то находящееся в этой комнате?

— Ну вот, — проворчал его собеседник, — тебе на ум сразу приходят привидения. Уверяю тебя, мой друг, что в этой истории нет никаких привидений, так что лучше сразу бросить о них думать. С другой стороны, речь не идет и о вмешательстве человека, например убийцы… Попробую сформулировать более четко: ты можешь вообразить себе комнату, обладающую столь смертоносными качествами, что всякий, вошедший туда в одиночку и пробывший в ней больше двух часов, умирает?

В рациональном, пытливом, жаждущем новых впечатлений уме Терлейна что-то зашевелилось. Он оглянулся в поисках трубки, отведя взгляд от собеседника, который сидел перед камином, хорошо видимый в световом пятне, сжимая короткопалыми ладонями стакан и больше обычного хмуря брови и морща свой крутой красный лоб.

— Год назад, — медленно ответил Терлейн, — я бы сказал «нет». С тех пор я научился не делать поспешных выводов. Продолжай. От чего умирает жертва?

— Ну… от яда, предположительно.

— Предположительно?

— Я говорю «предположительно», — ответил баронет и нырнул головой в воротник пальто — словно зашел в дом и закрыл за собой дверь, — потому что причина смерти неизвестна, а яд — просто самое подходящее объяснение. Последний человек, убитый этой комнатой — да, да, я не оговорился! — умер почти восемьдесят лет назад, а в те времена аутопсия проводилась не так тщательно, как сейчас, да и знания в области ядов были гораздо менее совершенны. «Тело было найдено в неестественной позе, лицо черного цвета» — это может означать все, что угодно. Они все умерли похожим образом. Все дело в том…

— В чем?

— Что в комнате не было обнаружено никакого яда.

— Да прекрати ты говорить загадками! — Терлейн раздраженно выбил трубку. — Выражайся яснее!

Сэр Джордж внимательно посмотрел на Терлейна.

— У меня есть предложение получше, — сказал он и не удержался от улыбки. — Я дам тебе возможность увидеть все самому. Старик, послушай меня. Помнишь, шесть месяцев назад, когда ты только приехал в Англию, собираясь провести здесь свой годичный отпуск, мы ехали в одном вагоне и разговорились о приключениях? Ты жаловался на отсутствие их в твоей благополучной, спокойной, но такой предсказуемой и однообразной жизни. Я тогда спросил тебя: «Кстати, а что ты подразумеваешь под словом «приключения»? Ты используешь его в общеупотребительном значении? А может, ты имеешь в виду, кроме всего прочего, и прекрасную авантюристку с раскосыми глазами, в соболиных мехах, прокрадывающуюся ночью к тебе в спальню, шепчущую: «Шестерка бубен… возле северной башни в полночь» — и другую подобную чепуху?» И ты со всей серьезностью ответил…

— Я ответил, что, похоже, именно это я и имею в виду, — не теряя спокойствия, согласился Терлейн. — Ну и что?

Джордж встал.

— Раз ты ни от чего не отказываешься, я дам тебе некоторые указания, — сказал он с видом человека, принявшего решение. — Следовать им или оставить их без внимания — дело твое. Я поставлю перед тобой только одно, довольно тривиальное условие: ты не должен задавать никаких вопросов. Ясно? — Маленькие глазки остро сверкнули в сторону доктора Терлейна. — Очень хорошо. Сегодня вечером, ближе к восьми часам — точное время будет зависеть от того, как быстро ты сможешь добраться до места, — ты сядешь в автобус, следующий по Пикадилли, и доедешь до Кларджес-стрит. На тебе будет вечерний костюм; не забудь — это очень важно. Ты пешком пройдешь по Кларджес-стрит до Керзон-стрит. Ровно в восемь часов ты будешь идти по северной стороне Керзон-стрит, вдоль небольшого квартала, разделяющего Кларджес-стрит и Болтон-стрит.

Терлейн вынул трубку изо рта. Он не задал вертевшегося на языке вопроса, но баронету не обязательно было слышать его, чтобы начать на него отвечать.

— Ты же понимаешь, что я говорю серьезно, — тихо сказал сэр Джордж. — Это может не сработать. Но я делаю ставку на то, что в такой час там будет очень мало людей, и на твою… ну, патриархальную наружность.

— Какую наружность?!

— Я продолжу. Если мой план все же сработает, при встрече со мной и весь последующий период времени ты не должен подавать виду, что я каким-либо образом содействовал тому, чтобы ты был причастен к происходящему вокруг. Ты просто прогуливался неподалеку. Понятно? Очень хорошо. Ты будешь прохаживаться вдоль квартала до восьми десяти. Если к тому времени ничего не произойдет, ничего не произойдет вообще. Во время своего патрулирования подмечай все необычное, и, если кто-нибудь обратится к тебе со странным предложением, ты должен будешь согласиться на него. Да, и не ужинай перед тем, как выйти из дому. Все ясно?

— Все предельно ясно. А на что необычное я должен обращать особое внимание?

— На все необычное, — ответил Джордж, уставившись на свой стакан.

Это были последние относящиеся к предстоящему приключению слова, которые Терлейну удалось вытянуть из собеседника — вскоре после этого он поднялся с кресла, попрощался и ушел, тяжело топая и перебрасывая из одного угла рта в другой незажженную сигару. Слова друга не рассеяли сомнений Терлейна, как не рассеяли и чувства радостного предвкушения, овладевшего им. Забираясь на второй этаж автобуса, он сверился с часами. Было без двадцати минут восемь.

Лондон казался городом привидений. Он не был окутан простым туманом, свойственным ему спокон веку, — нет, на него навалилась тяжелая молочно-белая субстанция, искажавшая очертания медленно ползущих автомобилей, сквозь которую с трудом, мутными пятнами пробивались огни уличных фонарей. Терлейн подумал, что правильно поступил, выйдя из дому заранее. Автобус качался, как галеон, среди шума двигателей и автомобильных гудков; он то тормозил, бросая пассажиров вперед, то резко прыгал, набирал скорость, затем останавливался, и все начиналось снова. Терлейн и сам не заметил, как начал в нетерпении барабанить пальцами по стеклу, покрытому сплошным ковром капель. На площади Гайд-Парк-Корнер сквозь туман замерцали витрины магазинов и лица прохожих, а на Пикадилли обрушился, казалось, весь транспорт, имеющийся в Лондоне. Едва не прозевав Кларджес-стрит, Терлейн спрыгнул на проезжую часть, чудом увернулся от такси и, добравшись наконец до тротуара, находился уже в весьма раздраженном состоянии духа. Было без трех минут восемь, но, прежде чем двинуться дальше, ему нужно было привести в порядок свои несчастные, давно не испытывавшие такого потрясения кости.

В сравнении с шумной и суетливой Пикадилли маленькая тенистая улочка, поднимающаяся к кварталу Мейфэр, была настоящим раем. Однако Терлейн торопился и не смог придать своей походке достаточного достоинства. В добавление ко всему прочему он почувствовал голод и уже начал проклинать Джорджа за дурацкие указания. Его утешало одно — если что-то должно произойти, то оно произойдет скоро. Перед тем как выйти на Керзон-стрит, он одернул пальто, поправил на голове шляпу, расправил свои не очень-то представительные плечи, затем придирчиво себя осмотрел и ощупал. Ничто не должно выдать того, что он, боясь опоздать и пропустить долгожданное приключение, летел по Кларджес-стрит, как сорванная ветром шляпа. Он должен изобразить из себя гуляющего джентльмена, которому совершенно некуда торопиться. Черт бы побрал этого Анструзера!

Он рассмеялся и почувствовал себя лучше.

Улочка была тихой и плохо освещенной — видно было, что ее лучшие времена миновали. Она изгибалась вправо к еще более тихой Ланздаун-Пассаж. Ближе к Ланздаун-Пассаж тяжелые фасады домов стали перемежаться с развалинами, казалось невозможными в таком месте. Лондон избавлялся от домов, в течение более чем двухсот лет бастионом окружавших Мейфэр. Терлейн шел мимо отдельно или парами стоящих стен, на которых с внутренней стороны еще сохранились обои исчезнувших комнат; мимо груд камней; обширных провалов между соседними домами, указывающих на то, что от здания остался один подвал. Обреченная улица, выставившая напоказ свои потроха. Вот она, северная сторона, где ему велено было гулять. «Странное предложение», а точнее, странный человек, из уст которого оно прозвучит, должен находиться там — прямо через дорогу.

Оказавшись на другой стороне улицы, Терлейн стал внимательно осматривать дома, мимо которых проходил. Все они были одинаково величественные, с тяжелыми эркерами, с подвальными этажами, окошки которых словно вырастали из земли, с высокими лестницами. На окнах — тяжелые, как камень, глухие шторы. Все дома, кроме одного, были погружены во мрак, и только в паре окон подвальных этажей горел свет — там жили сторожа, оберегающие покой пустых комнат и зачехленной мебели. Исключением оказался дом несколько больших размеров, чем остальные; свет из вестибюля проникал на фасадную лестницу. Терлейн заметил у входа два зажженных газовых рожка. И еще кое-что. В дверях вестибюля стоял человек.

Незнакомец не двигался. Терлейн замедлил свой и без того нескорый шаг, изо всех сил стараясь показать, что он просто прогуливается. Он почувствовал, как забилось сердце. Кто это? Здесь, на странной улице, где автомобильный гудок, донесшийся со стороны Беркли-сквер, казался пришельцем из другого мира, человек в дверях мог оказаться и гоблином, и калифом.

Терлейн вышел на свет; фигура в дверях пошевелилась, зрительно увеличившись из-за огней за спиной. Человек начал спускаться по лестнице. И хотя Терлейн готовился к этому моменту весь вечер, он все равно испытал нечто вроде потрясения, когда человек заговорил с ним.

— Извините меня, сэр… — нерешительно произнес незнакомец.

Терлейн остановился и медленно повернулся. Он не смог разглядеть лица, но и без того понял, что перед ним дворецкий. Дворецкий сделал неопределенный жест рукой.

— Сэр, его светлость приносит свои извинения за доставленное вам беспокойство, — продолжил он, — но не могли бы вы всего на минуту зайти в дом? Его светлость хотел бы поговорить с вами.

Терлейн изобразил на лице удивление и ответил соответствующим образом.

— Нет, сэр, никакой ошибки здесь нет, — заверил его дворецкий. — Я понимаю, это звучит странно, но никакой ошибки здесь нет. Если бы вы…

— Вас тринадцать за столом, — сказал Терлейн, неожиданно почувствовав разочарование и раздражение, — и вас послали пригласить первого попавшегося прохожего. Не очень-то оригинально. Мои наилучшие пожелания Гаруну аль-Рашиду, но…

— Нет, сэр, — сказал дворецкий со странной интонацией, которую Терлейн не смог уловить. Вечер был прохладным, и дворецкого начала бить дрожь. — Уверяю вас, вы не то подумали… Конечно, его светлость будет рад, если вы разделите с ним ужин, но в первую очередь он желал бы вашего присутствия при… своего рода опыте. — Он помолчал, затем очень серьезно добавил: — Сэр, здесь нечего… э… бояться; надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Это Мантлинг-Хаус. Лорд Мантлинг…

— Я не имею привычки бояться чего бы там ни было, — резко бросил Терлейн. — Очень хорошо. Ведите.

Он последовал за своим проводником вверх по лестнице и попал в просторный холл, обшитый белыми панелями. Здесь было так тихо и мрачно, что невольно хотелось понизить голос. Место Терлейну совсем не понравилось. Холодная настенная геометрия восемнадцатого столетия была не в меру крикливо разбавлена слишком большим количеством позолоты, стекла и зеркал. Разглядывая огромную хрустальную люстру, свисающую с потолка в центре холла, Терлейн вспомнил девиз покойного лорда Мантлинга: «Покупаю только самое лучшее». У дворецкого не было никаких сомнений в том, что имя лорда Мантлинга знакомо прохожим. Оно у всех было на слуху. Половина всей шерсти, производимой в Манчестере, принадлежала Мантлингу. Старый лорд умер три или четыре месяца назад, и налог на наследство, который пришлось выплатить нынешнему лорду Мантлингу, почти равнялся бюджету Содружества. Об этом трубили все газеты. Одна газета упомянула, что могила лорда была украшена ангелами в натуральную величину. Тогда еще Терлейн задумался: откуда скульптор узнал, какая у ангелов натуральная величина? А что же нынешний лорд Мантлинг? Освобождаясь от пальто и шляпы, Терлейн заметил в дальнем конце холла первую за вечер любопытную вещь.

Он увидел дождь из игральных карт.

Это не фигура речи.

В канделябре горело всего несколько ламп, и в вызывающе украшенном холле царил полумрак. Но Терлейн смог различить, что справа у стены, возле одной из дальних дверей, стоит большой лакированный шкаф. Еще он мельком заметил фигуру, метнувшуюся к двери. Кто-то был возле шкафа, и они спугнули его своим появлением. В воздухе порхали карты, широко разлетевшиеся во все стороны — неизвестно, по воле случая или по чьему-либо умыслу. Дверь открылась и снова закрылась; Терлейн услышал, как щелкнул замок.

Увиденное показалось Терлейну до того нелепым, что он не знал, как ему реагировать, и потому воздержался от каких бы то ни было комментариев, не удержавшись, однако, от взгляда на дворецкого. По честному круглому лицу последнего (оно будто говорило: «Никогда в жизни не носил ничего, кроме одежды из шерсти Мантлинга, и вполне этим доволен») не было видно, что он что-нибудь заметил. Но именно при взгляде на него Терлейн вдруг испытал смутное беспокойство. Дворецкий спросил, как его зовут, затем провел его через холл к дальней по левой стене двери. Он не задержался, чтобы подобрать рассыпанные по полу карты — деревянной походкой пройдя всего в нескольких футах от них, он распахнул дверь.

— Доктор Майкл Терлейн, ваша светлость, — объявил он и отступил в сторону.

Обстановка небольшой комнаты, по-видимому использовавшейся в качестве кабинета, состояла наполовину из книг, наполовину (как определил Терлейн) из южноамериканских одеял, барабанов и оружия. Красно-желтая расцветка одеял разнообразила мрачную основательность стен из темного дуба. Лампа, стоящая в центре стола на гнутых ножках, была прикрыта темно-желтым абажуром. В комнате находилось два человека. Один из них — сэр Джордж Анструзер — стоял спиной к камину, слегка покачиваясь, как бы от жара или в ожидании. Другой — массивный рыжеволосый человек — сидел за массивным столом. При виде Терлейна он встал.

— Прошу извинить меня, — несмотря на радушие, было ясно, что хозяин не придает своим словам никакого значения, — за это маленькое приключение в стиле «Новой тысячи и одной ночи». Входите, сэр, входите! Мое имя Мантлинг, я ваш принц Флоризель Богемский — верно, Джордж? Это мой дом. — Он громко расхохотался. — Вы еще не ужинали? Хорошо! Может быть, стаканчик хереса? Или вы предпочитаете коктейли? Лично я, например, не люблю коктейлей. Херес? Хорошо! А теперь, сэр, как любят говорить люди коммерции, перейдем прямо к делу: если вы располагаете несколькими свободными часами и являетесь азартным человеком, я могу предложить вам развлечение самого лучшего сорта. Верно, Джордж?

Колоритной фигурой был этот лорд Мантлинг. Он явно веселился — обширное пространство его крахмального пластрона колебалось от едва сдерживаемого смеха. В нем было на два или три дюйма больше шести футов. В тяжелые черты его лица, расчерченные неглубокими морщинами, врезалось — казалось, навечно — ленивое благодушное выражение. К крупной голове, посаженной на бычью шею, лепились мелкие колечки проволочно-жестких темно-рыжих волос; у него были голубые глаза, часто мигающие из-под рыжих клочковатых бровей, и широкий рот, который Мантлинг при смехе разевал так широко, что можно было пересчитать все зубы, кроме самых дальних. На нем — как и на всякой вещи в этом доме — лежал отпечаток безвкусной пышности: на мизинце он носил массивное кольцо с опалом, а его одежда имела особый, характеризующий владельца покрой. Он как нельзя лучше вписывался в интерьер собственной студии, посередке между примитивными одеялами и лучшим английским дубом. С видом фокусника Мантлинг распахнул крышку сигарной коробки, толкнул коробку через стол к сэру Джорджу, затем резко развернул ее так, чтобы Джордж мог достать сигару, и снова расхохотался.

— Мне в голову пришла одна идея, — заявил он и по-обезьяньи выпятил грудь. — Неплохая идея, хотя Гаю она не понравилась, да и этот парень, Бендер, кажется, тоже не в восторге. В любом случае не стоит посвящать в дело Джудит. Сегодня вечером мы устроим спектакль, в котором мне отведена роль принца Богемского. Да, я знаком со Стивенсоном и с его «Новой тысячью и одной ночью», хотя по мне не скажешь, что я любитель чтения. Не скажешь ведь? Не скажешь! Мне нравится название. Это чертовски хорошее название. Оно подходит нам лучше любого другого. — Он задумался, потер подбородок, затем хмыкнул и потер руки. — Ну, по-моему, пора начать наше представление. Что скажете, сэр? Готовы немного поразвлечься?

Терлейн сел.

— Я благодарен принцу Флоризелю Богемскому, — сказал он. — Но мне хотелось бы больше узнать о предстоящем действе. Если я не ошибаюсь, в первом приключении ваш тезка со своим конюшим попадает в Клуб самоубийц, члены которого должны были тянуть карты, чтобы узнать, кто из них…

Он замолчал. Лорд Мантлинг быстрым движением захлопнул крышку ящика для сигар — будто поймал что-то.

— Не думал я, что к нам пожалует ясновидящий, — сказал он. — Верно, Джордж? — Терлейн поежился под взглядом голубых глаз, неожиданно ставших льдисто-холодными, немигающими. — Или, может быть, вы что-нибудь знаете об этом деле? Извините, я не совсем расслышал, как вас зовут, доктор… Вы врач?

Терлейн мог бы поклясться, что в казавшихся такими безобидными глазах Мантлинга теперь было подозрение. Но подходящего ответа он придумать не успел — вмешался сэр Джордж. Он подробно представил Терлейна, упомянув об их личном знакомстве.

— Всему этому есть простое объяснение, — продолжил он, потирая лысину с истинно пиквикской простотой, которая временами могла быть очень обманчивой. — Неудивительно, что доктор Терлейн сегодня оказался в нашей компании. Черт возьми, я, кажется, начинаю вспоминать. Когда я упомянул, что вечером у меня дела на Керзон-стрит, ты, Майкл, ответил, что мы можем наткнуться друг на друга, так как ты хочешь пойти посмотреть на развалины.

«Неуклюжая отговорка, — подумал Терлейн. — Джордж мог бы и получше. Наверное, просто растерялся. И все же интересно, почему он считает, что Мантлинга надо брать бархатными рукавицами, и почему он нервничает?» Мантлинг снова стал само добродушие, применив, похоже, единственный известный ему прием дружеского общения — громогласную искренность.

— Не обращайте на меня внимания, — сказал он, растянув рот в искренней улыбке. — Манеры у меня никуда не годятся. Наверное, слишком много времени провел в джунглях. Ха-ха. И мне не очень нравятся врачи, хоть Джудит и помолвлена с одним из их братии. Возьмите сигару. А, вы уже взяли. Тогда скажите мне по секрету. — Он понизил голос, пошире раскрыл глаза и с заговорщицким видом наклонился через стол. «Ни дать ни взять — бык-революционер», — подумал Терлейн. — Как вы догадались, что мы будем тянуть карты? А?

— Ну, это первое приключение в «Новой тысяче и одной ночи». Кроме того…

Он замолчал, припоминая.

— Кроме того? Ну?

Терлейн с неохотой рассказал о рассыпавшихся картах. Мантлинг подошел к стене и дернул шнурок звонка. Затем прошел в другой конец комнаты и открыл дверь в холл с таким видом, будто устроил дворецкому хитроумную ловушку. Сэр Джордж воспользовался этими манипуляциями, отвлекшими лорда Мантлинга, чтобы прошептать:

— Во имя Господа, не упоминайте врачей в разговоре.

Терлейном овладело странное чувство ирреальности происходящего, будто и лорд Мантлинг, и Джордж — лишь персонажи его сна, и одновременно он вспомнил, что все может оказаться розыгрышем, и тогда их поведение вполне объяснимо. Хотя по лорду Мантлингу не скажешь, что он в состоянии кого-то разыграть. Когда появился дворецкий, он спросил:

— Шортер, вы видели карты, рассыпанные по полу в холле?

— Да, сэр.

— И как, по-вашему, они там оказались?

Дворецкий замялся.

— Я думаю, они лежали на шкафу, сэр, и кто-нибудь задел их, когда проходил мимо. Они и упали. Наверное, он шел в столовую. Карты я подобрал.

— Кто это «он»?

— Не знаю, сэр.

— А что делали карты на шкафу, вместо того чтобы лежать где-нибудь на полке?

— Сэр, когда я в последний раз их видел, они не были на шкафу. Я положил свежую колоду в ящик — приготовил к сегодняшнему вечеру, как вы и приказывали. Их… мм… наверно, достали оттуда.

— Достали? Хм, понятно, — без выражения сказал Мантлинг. Он повернулся, решительной походкой подошел к столу и стал барабанить по нему костяшками пальцев. — Ну хорошо. Кстати, а где остальные?

— Господа Карстерс и Равель в гостиной, сэр. Мистер Бендер еще не спускался, как и мистер Гай и мисс Изабелла. За мисс Джудит заехал доктор Арнольд, и они вместе куда-то отправились.

— Ясно. Шортер, максимально серьезно отнеситесь к следующему поручению: проследите, чтобы сегодня вечером у нас была свежая колода карт: в упаковке, с печатью. Это важно. Можете идти.

Когда за дворецким закрылась дверь, Мантлинг повернулся к Терлейну, который уже начал гадать, не занесло ли его в какой-нибудь игорный дом. «С Мантлинга станется», — с некоторым неудовольствием подумал он. Мантлинг мрачно улыбался, теребя кольцо на пальце.

— Вы, наверное, задаетесь вопросом, — сказал он, — зачем мне такие предосторожности? Сэр, не стоит беспокоиться. Вас пригласили только как свидетеля и гаранта чистоты эксперимента. В игре вы не будете принимать участия.

— В игре?

— Да. Вы увидите, почему я должен быть уверен, что карты не подтасованы. Сегодня вечером несколько человек будут участвовать в игре, которая может оказаться весьма опасной. Мы будем вытягивать карты, чтобы определить, кто из нас умрет в течение двух часов.

Глава 2 ДОМ ПАЛАЧА

Мантлинг снова оглушительно расхохотался. Он глядел на Терлейна так, будто провел над ним какой-то остроумный эксперимент, а Терлейн этого даже не заметил. Терлейна передернуло. Он мысленно поморщился и уставился на тлеющий конец своей сигары. Если бы не присутствие сэра Джорджа, он бы подумал, что попал в сумасшедший дом.

— Понимаю, — сказал он с некоторым усилием. — Все-таки я угодил в очередной Клуб самоубийц.

С лица Мантлинга ушло напряженное выражение, и большая часть его зубов сверкнула в довольной улыбке.

— Хорошо! Мне это нравится, — кивнул он и, засопев, сел. — Еще раз прошу прощения за грубость. Нет, здесь не Клуб самоубийц. Я считаю эту затею просто глупостью, но она мне нравится. А теперь — к делу.

— Кстати, насчет времени, — проворчал сэр Джордж. — Послушай…

— Подожди, — бесцеремонно прервал его Мантлинг. — Я сам скажу. Мой брат Гай занимается историей семьи, он посвятит вас во все детали. Он может рассказать вам несколько зловещих историй. Но я, как глава семьи, оставляю за собой право открыть бал.

Этот дом был построен шесть поколений назад, в 1751 году, прапрадедушкой моего отца. Тогда у нас еще не было ни особенных денег, ни титула. Средоточием сегодняшней игры станет одна из комнат — та, к которой ведет коридор из столовой. В 1876 году, после смерти моего деда, ту комнату заперли и запечатали, привинтив дверь к косяку шестидюймовыми шурупами. С тех пор в ней никто никогда не бывал. Никто туда и не стремился. И если бы не одно обстоятельство, комната так и осталась бы закрытой во веки веков…

Похоже на тайную комнату Синей Бороды, верно? Лично я всегда хотел туда попасть. В детстве я, бывало, говорил себе: «Алан, когда старик отдаст богу душу и все здесь будет твоим, ты простообязан будешь пробраться в ту комнату, приняв все меры к тому, чтобы не умереть в течение двух часов». Но старик все предусмотрел. — Мантлинг кивнул, хлопнул ладонью по столу и ворчанием выразил одобрение покойному отцу. — Ловко он все проделал! По завещанию — старик был очень консервативен и свято чтил право первородства — я получал все, но при одном условии. Условие такое: никто не должен заходить в эту комнату до тех пор, пока дому не придет конец.

Ха! Конечно же я не стал переворачивать собственную тележку с яблоками. А вы бы как поступили? До недавнего времени я запрещал себе думать об этой комнате. И тут начали сносить старый Мейфэр — может, и к лучшему. Ловкачи скупают всю землю в округе. Собираются понастроить здесь высоток и кинотеатров. Заметили, наверное? Для меня этот дом — одно разорение. Он никому не нравится, кроме Изабеллы и Гая, а я плачу за него такие налоги, что мог бы купить остров где-нибудь на пересечении торговых путей. Компания «Крест билдинг девелопмент» за одну землю предложила мне двадцать тысяч чистыми. Я подписал контракт. Через неделю дом начнут сносить, так что я вправе открыть комнату Синей Бороды.

Он наклонился, взявшись руками за край, будто собирался толкнуть стол вперед, и пристально посмотрел на Терлейна.

— А теперь позвольте задать вам вопрос. Вы слышали о моем отце. Как по-вашему, старый пройдоха Мантлинг был суеверным человеком?

— Я не был знаком с ним лично, поэтому…

— Тогда я вам сам скажу. Не был, — сказал сын старого лорда Мантлинга с коротким лающим смешком. — Верно, Джордж? — Он оглянулся на Джорджа, и баронет кивнул. — Более твердокаменного куска здравого смысла я в жизни не встречал. Но в это он верил. А мой дед? Он стоял у истоков финансового благополучия нашей семьи. Во время — как там вы ее называете? — промышленной революции он выжал все соки из трущоб Манчестера. Он не только верил; он умер в той комнате — так же как остальные. Именно поэтому мой папаша ее и запечатал. Это я вам для того рассказываю, чтобы вы забыли обо всякой ерунде вроде проклятия или призраков. Никаким проклятием тут и не пахнет. В той комнате люди по-настоящему, без дураков, умирали — а может, и еще умрут. Еще стаканчик хереса?

Терлейн использовал долгую паузу, во время которой Мантлинг добирался до графина, для того, чтобы обменяться взглядами с сэром Джорджем. Тишина нарушалась только сопением Мантлинга. Терлейн тихо спросил:

— От чего они умирали?

Мантлинг заворчал:

— От яда, друг мой. Никакого сомнения. Так-то. Один докторишка утверждал, будто от страха, но это полная чушь. Яд — в мебели или в чем-то еще. — Он говорил яростно, будто убеждая самого себя, и, замолчав, резко сунул стаканы Терлейну и сэру Джорджу. Со стороны могло показаться, что он не подает гостям напитки, а хлещет кого-то кнутом. — Я не собираюсь устраивать охоту за привидениями. Вопрос чисто научный, уверяю вас. Яд — как в тех кольцах, которые я видел в итальянских музеях. Ну, вы знаете. Человек надевает кольцо; здоровается с вами за руку; отравленный шип вонзается вам в палец… — Он махнул рукой.

— Да, — кивнул Терлейн. — Но у меня была возможность убедиться в том, что большинство легенд об отравленных кольцах эпохи Возрождения либо полностью выдуманы, либо искажены до неузнаваемости. Я знаю, что anello della morte, «кольцо смерти», существует; я видел несколько таких колец во флорентийском музее. Но…

— Это не выдумка, — вмешался сэр Джордж, — и не преувеличение. Просто сейчас так модно: отрицать исторические факты безо всяких доказательств или даже против всяких доказательств. В последнее время наши бедолаги историки приобрели скверную привычку наделять всеми мыслимыми пороками тех, кто раньше считался образцом добродетели, и, наоборот, приписывать благородные черты самым отъявленным злодеям прошлого. Они не допускают и мысли, что достоверное научное знание может появиться откуда-нибудь, кроме их всезнающих голов… Я помню, как один такой ученый безапелляционно утверждал, что Борджиа травили своих недругов только белым мышьяком — других ядов они якобы не знали. Я посоветовал ему поехать и посмотреть сохранившиеся до наших дней музейные экспонаты. Если Борджиа не знали и не использовали ничего, кроме белого мышьяка, то зачем им вообще были нужны отравляющие кольца? Мышьяк действует не через систему кровообращения. При попадании в кровь — посредством укола ядовитым шипом, спрятанным в кольце или, предположим, в шкатулке, — он не более опасен, чем обыкновенная соль. В то же время anello della morte старше, чем сама Венеция. С помощью одного из таких колец умертвил себя Ганнибал. И Демосфен. Это все признанные официальной историей факты.

— Ну и что из этого следует? — требовательно спросил Мантлинг.

Сэр Джордж нетерпеливым жестом потер лоб.

— Я не ставлю под сомнение возможность существования сильного яда, действующего через систему кровообращения. Я говорю только, что такого яда не могло быть в той комнате. Ты же говорил мне, что твой отец…

— До отца мы еще дойдем, — сказал Мантлинг. Он определенно любил находиться в центре внимания. — А пока я, с твоего позволения, продолжу. Давайте взглянем на дело с прагматической точки зрения. Этот дом, как я уже говорил, был построен в 1751 году моим многоуважаемым предком Чарльзом Бриксгемом. В течение сорока с чем-то лет в той комнате ничего странного не происходило. Говорят, старик устроил в ней рабочий кабинет. Идем дальше. В 1793 году его сын Чарльз вернулся из Франции с женой-француженкой. Жена привезла с собой целый караван старинной французской мебели. Пологи для кроватей, гардины, шкафы, зеркала — резьба, позолота, вышивка и прочее. Все, что нужно молодой девушке на чужбине. Это была ее комната. Но умер в ней он. Он стал первой жертвой. Однажды утром — кажется, в 1803 году — его нашли там с почерневшим лицом…

— Простите, что перебиваю, — сказал Терлейн, внимательно изучая лицо Мантлинга. — Комната использовалась в качестве спальни?

Он никак не ожидал, что его слова вызовут такую ответную реакцию: лицо Мантлинга враз отяжелело, стало уродливым, на нем остро проступили морщины; Терлейн вновь услышал, как его дыхание запнулось, затем выровнялось и стало слышимым, затрудненным.

— Да, комната использовалась в качестве спальни, — сказал Мантлинг, беря себя в руки и будто с усилием отбрасывая подальше какую-то мысль. — Там стоял… большой стол с несколькими креслами, — он бросил быстрый взгляд на своего гостя, — но это была спальня. Да. А почему вы спрашиваете?

— Его жена пострадала?

— Нет. Она скончалась за год до его смерти. От болезни или еще от чего-нибудь, но не от яда. Комната убила еще трех человек. Чарльз-младший — тот, первый покойник — оставил двоих детей — близнецов, мальчика и девочку. Дочь умерла накануне своей свадьбы, в двадцатых годах девятнадцатого века. В той же комнате, при схожих обстоятельствах. Ее смерть и стала началом легенды.

— Погодите-ка, — вмешался сэр Джордж, — между теми двумя смертями в комнате кто-нибудь жил?

— Нет. Это был каприз… черт возьми, я не знаю! Спроси Гая. Она была первой, кто захотел там спать после смерти ее отца. Меньше чем через два часа после того, как она уединилась в комнате, к ней зашла служанка — или, может, кто-нибудь другой — и нашла ее мертвую. Начались кривотолки; поговаривали о проклятии и подобной ерунде. Комнату заперли; в ней никто не жил до тех пор, пока один французский коммерсант не приехал по делам к моему деду и не настоял на том, чтобы провести в ней ночь. Ха! Да он даже до постели не добрался. На следующее утро его нашли мертвого возле камина. Я точно помню, в каком году это произошло, потому что в том же году началась Франко-прусская война. 1870-й. Спустя шесть лет дед сам решил переночевать в зловещей комнате. Он сказал, что ему надо проверить одну теорию. Но он тоже умер. Отец рассказывал: все слышали, как он пытался звать на помощь. Он сотрясался в конвульсиях и все пытался указать на что-то, но уже не мог вымолвить ни слова.

Мантлинг, нервно расхаживавший взад и вперед, резко повернулся.

— А теперь мы подходим к самой непонятной части истории. Отцу было тогда двадцать лет. У него хватило здравого смысла сделать то, в чем умные люди убеждали еще деда: он позвал специалиста по изготовлению мебели и шкафов, чтобы он проверил всю мебель в комнате на предмет потайных смертельных ловушек. Так-то. Он обратился в «Равель и K°», в то время самую авторитетную в этой области фирму. Очень старая контора. Занимаются изготовлением мебели уже бог знает сколько лет. Равель сам приехал из Парижа, с двумя ассистентами. В поисках ловушек и отравленных игл они разобрали все буквально по винтику, не оставив без внимания ни одной, даже самой мелкой, детали. Некоторые неразборные детали они вынесли из комнаты и разрезали в мастерской. Но…

— Ничего? — риторически спросил Джордж, вскинув брови.

— Ничего. Потом отец кого только не приглашал: архитекторов, строителей, еще кучу народу. Они поработали на славу. Вскрыли полы, сняли люстру, но не нашли ничего, что могло принести хоть какой-нибудь вред. Но это «ничего» умертвило четырех здоровых людей. Живых людей, не более больных, чем… чем я. — Не сводя глаз с собеседников, он расправил плечи. — Но должно же быть какое-то объяснение! Может быть, все это — просто невообразимых размеров утка. Мистификация. Черт возьми, джентльмены! Чего это вы приуныли? Скоро мы все выясним. Сегодня. Теперь вы понимаете, что я затеял? Я собрал всех заинтересованных в деле людей и пригласил двоих незаинтересованных. Сейчас в доме находятся мой младший брат и моя тетя. Здесь сэр Джордж Анструзер, мой старый друг. Боб Карстерс, еще более старый друг, был со мной в джунглях; самая холодная голова и твердая рука из всех, кого я знаю, — особенно при чрезвычайных обстоятельствах, независимо от того, есть у него скорострельная винтовка или нет. Факт. Молодой Равель — в качестве технической поддержки. Родственник того Равеля, что был здесь давным-давно; неплохой парень, хоть и француз. Клянусь богом, в высшей степени здравомыслящая компания! Здравомыслящая, как… как я! — Он насупил свои песочного цвета брови, выпятил толстые губы и снова принялся расхаживать взад-вперед вдоль увешанной дикарским оружием стены. — И наконец, здесь этот тип, Бендер…

— Кстати, — рассеянно вставил сэр Джордж, — а кто такой Бендер?

— А? Бендер? Ты его видел. Маленький смуглолицый человечек, вечно желающий всех примирить. С манерами больничной сиделки. Хорошо ладит с женщинами — как чертовы доктора. — Мантлинг басовито захихикал. — Ты же его видел, верно?

— Да, но я имел в виду другое. Я хотел узнать: что тебе о нем известно?

Мантлинг остановился. Повертел головой во все стороны.

— Что мне о нем известно? Немного. Он очередной протеже Изабеллы; художник или что-то в этом роде. Приехал откуда-то из провинции. А что?

— О, ничего. Я просто из любопытства. Продолжай, пожалуйста, знакомить нас с программой на вечер.

— Хорошо. Два посторонних человека были приглашены для того, чтобы подтвердить, что эксперимент прошел честно и чисто. Я велел Шортеру выйти на улицу ровно в восемь часов, остановить первого встречного — единственным условием было, чтобы он прилично выглядел, — и пригласить его на ужин. — Мантлинг кивнул. — Первым встречным оказались вы. Второго человека я выбрал специально — черт его побери, он уже должен быть здесь. Я назову вам его инициалы, и вы сразу поймете, о ком речь. Когда-нибудь слыхали о Г. М.?

Джордж изумленно вскинул брови:

— Ты имеешь в виду сэра Генри Мерривейла? Из военного министерства?

— Да. Большой медведь. Большой зануда. Лучший игрок в покер из всех, кого я когда-либо видел, — сказал Мантлинг. В его голосе звучало искреннее одобрение. — Я его знаю по «Диоген-клубу». Он скоро придет. И если в нашем деле что-то нечисто, он живо это вычислит.

Терлейн слышал о сэре Генри Мерривейле от двух людей. Во-первых, его упоминал друг Терлейна Джон Гонт — и упоминал почти с восхищением. Вторым человеком был бывший студент Терлейна, которого звали Беннет. Он также весьма лестно отзывался о Г. М.

Мантлинг мрачно продолжил:

— Когда он появится, мы вчетвером пойдем в комнату, о которой шла речь. Мы отопрем дверь, вынем шурупы и произведем первый осмотр комнаты. Она, наверно, будет в жутком состоянии — еще бы, ведь туда столько лет никто не заходил, но это все равно… Затем мы поужинаем; я уже упоминал, что наша комната находится в дальнем конце коридора, ведущего из столовой. После ужина мы будем тянуть карты, чтобы определить, кому из нас предстоит в одиночку провести там два часа. Трое играть не будут — двое приглашенных (вы, господин Терлейн, и Г. М.) и Изабелла.

Сэр Джордж медленно подошел к кожаному креслу и так же медленно сел в него.

— Насчет… вытягивания карт. Это ты сам придумал? — спросил он.

Мантлинг бросил на него косой быстрый взгляд, выдавший моментально возникшую и так же быстро исчезнувшую неприязнь.

— Что, хороша затея? Но не моя, и мне стыдно, что не моя. Я хотел сам остаться в комнате. Но Боба Карстерса вдруг осенило — чертовски удачно, надо сказать. «Слушай, старик, а почему бы не превратить это все в азартную игру? Так всем будет интереснее. Конечно, не стоит подвергать риску Джудит», — добавил он. Джудит — это моя младшая сестра.

— А почему не разрешить Джудит принять участие в эксперименте? Ей, в конце концов, уже двадцать один.

Мантлинг повернулся, в два шага оказался рядом с креслом, в котором сидел Джордж, и буквально навис над ним.

— С чего вдруг такая дотошность? — почти прорычал он. — Почему, почему, почему! От тебя только «почему» и слышно! Джудит не будет участвовать потому, что я так сказал, и потому, что так будет лучше. Она сейчас где-то в городе, ужинает с Арнольдом и вернется, когда все уже будет кончено… — Он осекся, вдруг поняв весь зловещий смысл последних слов, и обеими руками взялся за борта пиджака. — Как бы то ни было, один из нас идет туда. Выигрывают старшие карты. Остальные остаются в столовой. Каждые пятнадцать минут мы будем звать его, чтобы, услышав ответ, убедиться, что все в порядке. Надеюсь, на этом мы покончили с твоими паршивыми «почему»?

— Да, — ответил Джордж. — Но может статься, без вопросов будет не обойтись. Например, нелишне было бы узнать, почему кто-то рассыпал игральные карты.

— Чепуха! Кто-то просто смахнул их со шкафа.

— Предварительно вынув их из коробки. Нет, старик, так не пойдет. Кто-то хотел подтасовать карты. Некто определенно хотел, чтобы кто-то другой вытянул самую старшую карту.

Мантлинг задышал чаще и тяжелее.

— Ты думаешь, существует реальная опасность?

— Я предпочитаю готовиться к худшему. Но не беспокойся, — сказал сэр Джордж, раздраженно махнув рукой, — на попятный я идти не собираюсь. Кстати, а у комнаты есть название?

— Название?

— В больших домах, — пустился в объяснения сэр Джордж, — комнаты обычно имеют названия, помогающие отличать их друг от друга. По традиционному названию обычно можно определить, какие события были связаны с комнатой, и, если повезет, найти некий ключ, могущий объяснить, что с ней не так. Теперь понятно?

— Она называется «вдовьей комнатой», раз уж вам так интересно. Я не понимаю, чем название может помочь делу, если только это не намек на ее смертоносность.

Вдруг послышался чей-то тихий голос:

— Почему бы не сказать правду, Алан? Ты знаешь ответ не хуже меня.

В доме повсюду были настелены толстые ковры, и кто угодно мог неслышно подойти сзади. По-видимому, Мантлинг давно привык к этому — он даже не вздрогнул, только захлопал красными веками. Терлейн же подскочил от неожиданности.

В проеме двери, ведущей в холл, стояла высокая узкоплечая женщина. Как и всякий, кто видел ее впервые, Терлейн не смог определить, сколько ей лет. На вид ей было лет пятьдесят, но могло быть и шестьдесят, и сорок. Ее вытянутое лицо было худощавым, но не худым; как и у Мантлинга, у нее был длинный нос, подчеркивающий ироничность тонких губ. Коротко стриженные волосы плотно прилегали к голове и отсвечивали чистым серебром. Терлейн подумал, что она могла бы быть красивой — или, по крайней мере, эффектной, — если бы не одна мелочь: у нее были глаза бледно-голубого цвета, такие светлые, что радужка, казалось, сливается с белком; их неприятно-пристальный взгляд крайне нервировал — он был похож на взгляд слепца. У нее был мелодичный голос. Пожалуй, даже слишком мелодичный, как у диктора на радио.

— Раз уж мы пригласили в наш дом гостей, — продолжила она и с неожиданным дружелюбием взглянула на Терлейна, — нам следует быть с ними по меньшей мере честными.

Она протянула руку для приветствия, и Терлейн пожал ее.

— Вы, по-видимому, доктор Терлейн. Шортер сообщил мне ваше имя. Я Изабелла Бриксгем; покойный лорд Мантлинг был моим братом. Я рада видеть вас в моем… в нашем доме. Добрый вечер, сэр Джордж.

— Гостеприимная хозяйка, — сказал Мантлинг и коротко усмехнулся. Его необъятная грудь вздымалась и опадала. — Ну, Изабелла? Что вам нужно?

Она проигнорировала его вопрос и повернулась к человеку, стоявшему в дверях позади нее:

— Разрешите представить — мистер Бендер, мой хороший друг.

Позже (хотя, возможно, это была всего лишь задняя мысль, которая ничего не стоила) Терлейн утверждал, что, именно увидев Бендера, он впервые почувствовал дыхание грядущего ужаса и уверился в том, что не за горами какие-то страшные события. Он не мог объяснить почему. В Бендере определенно не было ничего, что могло навести на такие мысли. Он обладал довольно бесцветной наружностью, скорее располагающей, чем наоборот. Это был маленький опрятный человечек с редеющими темными волосами и невозмутимым лицом, за которым не то чтобы угадывался острый ум — скорее, с помощью него он пытался этот ум скрыть. Он нервничал, хотя, возможно, нервозность не была вызвана какими-то внешними причинами и зависела только от его настроения. Однако Бендер явно был не в своей тарелке, судя по вымученной улыбке, приметному дрожанию руки и тому, как он время от времени подпирал языком щеку. Может быть, первое впечатление Терлейна о вошедшем оказалось несколько искаженным, так как прежде всего он обратил внимание на выпуклость на пиджаке Бендера в районе внутреннего нагрудного кармана. Оружие? Терлейн сразу отбросил мысль ввиду ее абсурдности. Да и выпуклость была не так уж велика. Фляжка? Решил напиться для храбрости? Нет. Фляжка бы не влезла. А вообще, какая разница?

— Я уже знаком с мистером Бендером, — сказал сэр Джордж. Он внимательно смотрел на гостя. — У вас усталый вид. Тяжелый день?

Бендер взглянул на сэра Джорджа и тут же опустил глаза долу.

— Кажется, так, — рассеянно и невпопад ответил он. У него был невыразительный, но приятный голос. Он натянуто улыбнулся. — Иногда приходится много работать. Но я не против. Мисс Бриксгем знает, как подогреть творческое рвение.

Тон сэра Джорджа оставался дружелюбным, но выражение лица изменилось, как будто он старался скрыть усмешку. Он сказал:

— Я не сомневаюсь в этом. Но все же человеку нужно хоть иногда отдыхать. Надеюсь, вы скоро покажете свою работу?

— Очень скоро, если все пойдет гладко. Но давайте не будем сейчас об этом говорить.

Возникла странная, зловещая пауза. Единственным человеком, не заметившим ее, был лорд Мантлинг. Сунув руки в карманы, он нетерпеливо бродил по комнате и, казалось, заполнял собой все свободное пространство. Он остановился возле одной из полок и переставил с места на место бронзовую статуэтку всадника. Зацепившись взглядом за пару коротких дротиков с широкими лезвиями, перекрещенных за обтянутым шкурой щитом, он протянул было руку, чтобы поправить и их, но замер, услышав нарочито-мелодичный голос Изабеллы Бриксгем, вкравшийся в тишину так, будто она продолжала свое предыдущее предложение:

— Я неоднократно просила тебя, Алан, чтобы ты не прикасался к отравленному оружию. Я даже слугам запретила его трогать.

Мантлинг медленно развернулся, наливаясь злобой, и зарычал:

— А я неоднократно просил, чтобы вы поменьше пороли чушь! — Он издевался над ее тоном. — И если вы отдали подобное распоряжение, в моей власти отменить его. А теперь, при всем уважении, могу я спросить, что вам здесь нужно? Отец не допускал женщин в свои покои. Я считаю, что это было в высшей степени разумно. Вы понимаете мою мысль? Кроме того… не то чтобы это имело большое значение… вы совершенно зря беспокоитесь. Арнольд проверил все имеющиеся у меня стрелы.

— Стрелы, — холодно возразила мисс Бриксгем, — но не остальное оружие.

— Это, что ли? — Его костяшки прошлись по плоскости лезвия.

— Если хотите. И раз ты спрашиваешь, что мне здесь нужно, я отвечу. Во-первых, я хотела бы узнать, почему ты сидишь у себя в кабинете вместо того, чтобы присоединиться к остальным гостям в гостиной. Во-вторых, боюсь, мне придется настоять на том, чтобы принять участие в вашей глупой игре, — я являюсь старшим и, возможно, более мудрым, чем ты, членом семьи и имею право настаивать. — Она говорила, а Терлейн не мог отделаться от впечатления, что ее лицо раздвоилось. Одна половина лица была обращена к Мантлингу, и Терлейн мог видеть его только в профиль; но каждый раз, когда она смотрела на гостей, на нем играла приятная улыбка. Терлейн не замечал, когда улыбка появлялась или исчезала. — Да. Если ты еще не отказался от своей дурацкой затеи, я тоже буду тянуть карты… Присаживайтесь, джентльмены. Я ожидала вас в гостиной… Кстати, Алан, отчего ты не сказал правду?

— Правду?

— Отчего бы не рассказать гостям всей истории? Ты, например, уверял, что не знаешь, почему та комната так называется. Почему ты солгал?

Широкое лицо Мантлинга съежилось, глаза под красными веками сощурились еще сильнее. В свете лампы его мелкие кудри сально блестели.

— Может быть, потому, — с усилием сказал он, — что я горжусь моими предками не более, чем некоторыми из моих ныне живущих родственников.

Изабелла легко повернулась к остальным присутствующим. Странно, но с ее губ не сошла приятная улыбка, движения не потеряли своей невозмутимой мягкости; взгляд ее бледно-голубых глаз также не изменился, сейчас он еще больше, чем прежде, заставлял Терлейна чувствовать себя не в своей тарелке. По хребту его — от шеи до поясницы — пробежали мурашки.

— Я могу сама просветить вас, джентльмены, — сказала она. — Дело в том, что во времена Регентства этот дом был известен как «Дом палача». Возможно, такое шутливое название дал ему сам принц-регент. А что касается «вдовьей комнаты»… Алан вам не все рассказал. — Она поиграла ниткой жемчуга на руке, текучим жестом дав ей сползти с предплечья на запястье. — Вначале она называлась La Chambre de la Veuve Rouge, то есть «комната Красной вдовы». «Красная вдова» — это, конечно, гильотина.

Она снова улыбнулась; видимо, она гордилась своим отменным французским произношением. Терлейн вздрогнул, когда в наступившей тишине раздался резкий стук в дверь.

— Сэр Генри Мерривейл, ваша светлость, — провозгласил Шортер.

Глава 3 У ТЕМНОЙ ДВЕРИ

Итак, вот он: великий Г. М., о котором Терлейн столько слышал от Джеймса Беннета. Г. М., в прошлом возглавлявший службу контрразведки Великобритании. Г. М., от природы лишенный всякой заносчивости и чурающийся собственной славы, добряк, стесняющийся своей доброты. Г. М., большой любитель вкусно поесть. В дверях возникла его двухсотфунтовая туша, увенчанная огромной лысой головой. Лицом он походил на Будду, только уголки его рта были направлены не вверх, в полуулыбке, а вниз, будто Г. М. подали на завтрак тухлое яйцо и он до сих пор ощущает его зловоние. Очки его были спущены на самый кончик носа — если допустить, что у столь значительного носа имеется кончик. Казалось, вокруг Г. М. концентрировалась аура здравого смысла. Его появление вызвало необъяснимое, но явственное облегчение у всех гостей.

— Добрый вечер. — Он неопределенно взмахнул рукой, больше похожей на ласт морского котика, и несколько раз моргнул. — Надеюсь, я не опоздал. Черт возьми, меня всегда все задерживают! Похоже, все уверены, что своих дел у меня быть не может. Не мог вырваться из «Диоген-клуба». Старина Фенвик придумал кроссворд, и Лендинн вздумал спорить со мной по поводу одного вопроса из него. А ответ был Enchiridio, «Краткое руководство». Точно. Шесть по горизонтали, десять букв. «Сборник молитв, составленный папой Львом III и подаренный им Карлу Великому в восьмисотом году»… Я так Лендинну и сказал. Но он стал спорить. Вот дурак! Мантлинг, как поживаете?

Мантлинг сердечно приветствовал его. Затем Мантлинг начал знакомить Г. М. с присутствующими, и Мерривейлу пришлось вперевалку ковылять от гостя к гостю, что заняло немало времени. Когда он пожимал своим ластом руку Терлейна, на его будто топором срубленном лице мелькнуло некое подобие улыбки.

— А я о вас слышал. Черт меня побери, приятно познакомиться! Мне о вас Джимми Беннет рассказывал — тот, который попал в заварушку в прошлом году. У меня есть ваша книга. Неплохо пишете… Кстати, Мантлинг, в тот день, когда вы заглянули ко мне в контору, мне попалась статья о вас. В ней было написано, что вы были в Северной Родезии. Вы мне об этом не рассказывали.

Мантлинг оживился.

— Убил там слона, — самодовольно сказал он, — точнее, двух. В прошлом году. Я туда больше не поеду. От Южной Африки уже ничего не осталось. Страна вычищена до самого бельгийского Конго. Они организовывают охотничьи заповедники — представляете! Как будто туда за фазанами ездят! В национальных парках львы шляются у машин и обнюхивают колеса, словно собаки. Смех! Подавайте мне Южную Америку, вот что я вам скажу. Подайте мне Южную Америку…

— И южноамериканские яды, — сказала Изабелла таким тоном, каким обычно говорят об изысканных блюдах. Ее и без того неживые глаза вовсе остановились. — Не уходи от разговора, Алан. Вы, сэр Генри, сыщик. Я слышала о вас.

Г. М. посмотрел на нее, мигнул, вслед за головой медленно развернул к ней неуклюжий корпус. Выражение его лица не изменилось.

— Очень интересно, мэм. Когда со мной разговаривают таким образом, жди вопросов. Я прав?

— Да, я хочу задать вам несколько вопросов… Алан, налей сэру Генри стаканчик хереса. — Кисти ее сплетенных рук напряглись. — Говорят, с вами небезопасно иметь дело, и вы меня немного пугаете. Поэтому я хочу задать свои вопросы до того, как вы начнете задавать свои. Мой племянник рассказывал вам о «вдовьей комнате»?

— Ну… Почти не рассказывал. — Г. М., казалось, докучала какая-то невидимая муха. — Но он сообщил достаточно для того, чтобы зацепить мое любопытство, черт бы его побрал. Он явился ко мне со своей историей как раз тогда, когда у меня было невпроворот работы. Вот именно. Я занимался делом Хартли — вы, наверное, слышали о нем: пистолет в чаше для пунша. Да, у Мастерса прибавилось проблем, когда я его обнаружил. Ну, он обрисовал мне суть дела, и старой ищейке этого, естественно, оказалось достаточно, чтобы сорваться с места и примчаться сюда, поглядеть, в чем дело. Но известно мне немного. Пока немного.

Не теряя времени, Изабелла задала следующий вопрос:

— Я хочу знать, есть ли, по вашему мнению, во «вдовьей комнате» что-нибудь представляющее опасность?

— Как вам сказать… — Г. М. потер лысую голову. — Вы имеете в виду опасность из прошлого? Отравленная ловушка или игла? Нет, мэм, по-моему, ничего такого в той комнате нет.

С той стороны комнаты, где находился Мантлинг, послышалось довольное ворчание. Терлейн успел заметить, что бледная тень удовлетворения мелькнула и на лице женщины; но она продолжила расспросы с мягкой настойчивостью, от которой не было защиты. Она даже шею вперед вытянула.

— Но вы, конечно, не будете отрицать, — сказала она, — что четыре человека, оставшиеся одни в той комнате, умерли насильственной смертью, и причины ее мы не знаем.

— Забавно, — задумчиво протянул Г. М. Его маленькие острые глазки впились в Изабеллу. — В вашем последнем предложении одно слово интересует меня больше остальных. «Одни». Вот ключевое слово! В нем вся соль, и, черт меня побери, я хочу доискаться, в чем тут дело. Если принять за факт, что они действительно умерли насильственной смертью, почему каждый из них умер именно в тот момент, когда остался один? Иными словами, была ли комната менее опасной, если в ней в течение более чем двух часов находилось, скажем, трое или четверо человек?

— Я могу ответить, — вмешался Мантлинг. — Если в комнате находилось больше одного человека, она была безопасней воскресной школы. Факт! Это было проверено еще моим дедом. Дед с французиком — с тем самым, который умер в той комнате, — провели там много часов. И ничего не случилось. Но вот лягушатник остался в комнате один, и… немного времени прошло, и он сыграл в ящик.

— Понятно, — безразлично сказал Г. М., который будто и не ожидал иного поворота событий, и тем же тоном добавил: — Кстати, мэм, вы, случайно, не знаете, как звали того француза?

— Француза?

— Да. Как звали француза, приехавшего к лорду Мантлингу по делу и умершего во «вдовьей комнате»?

В первый раз выражение ее водянистых глаз изменилось; она сощурилась, и выглядело это странно, будто у нее совсем не было век.

— Не знаю. Правда, не знаю. Может, Гай помнит. Это важно?

— Видите ли, он ведь там умер, — расплывчато объяснил Г. М. — Так, что у нас дальше?.. Ах да. Мантлинг, вы вроде говорили мне, что сегодня среди гостей будет еще один француз — а?

— А, вы имеете в виду Равеля, — сказал Мантлинг. — Да, а что? Равель, по-моему, приличный парень. Когда я первый раз его увидел, я удивился: француз — и блондин… Бренди хотите? — Он отвернулся к стене, под прикрытием своей широкой спины нацедил почти полный стакан. Протянул его Мерривейлу и, с любопытством глядя на него, повторил: — А что?

— Да нет, это я так, из любопытства. Кстати, а он не предлагал вам продать ему что-либо из мебели в той комнате?

Взгляд Мантлинга остановился.

— Как вы догадались? — Он был потрясен. — Ловко, черт меня возьми! Ловко… верно, Джордж? Я имею в виду, не каждый бы смог догадаться о подобной вещи через пять минут после прихода. Да, действительно, он хотел купить кое-что.

— Понятно. Я просто размышлял. Какую-то конкретную вещь?

— Н-нет, не совсем. Он сказал, что просто посмотрит, что там есть, и, может быть, я захочу что-нибудь продать… Погодите-ка! Кажется, он упоминал стол… или кресло? В общем, что-то он упоминал.

— Лучше было бы, — сухо сказала Изабелла, — продать их Музею мадам Тюссо.

Теперь ее голос скреб слух, как наждачная бумага. Один Г. М. остался невозмутимым. Он сидел, облокотившись о стол, скрестив руки на своем необъятном брюхе, и равномерно — раз в секунду — моргал.

— Ага. Я об этом тоже думал, мэм. Кстати, в Музее мадам Тюссо имеется настоящий гильотинный нож… Но оставим это на время… Мэм, я хочу задать вам вопрос о вашей племяннице… Джудит, верно? Как вы считаете, почему ей не позволили присутствовать на сегодняшнем представлении?

Изабелла кивнула, и на ее лице мелькнуло удовлетворение, пробившееся даже несмотря на ее всегдашнюю сдержанность.

— Умно придумано. Я думаю, вы догадываетесь, почему ее нет сегодня здесь. Я скажу вам то, что мой племянник никогда бы не сказал — не хватило бы мужества. Она не была допущена потому, что, возможно, рассказала бы все своему жениху, доктору Арнольду.

— Я слышал о нем, — проворчал Г. М. и с мрачным видом кивнул. — Врач-психиатр? Так я и думал. Ну? И что из этого?

Мантлинг посерел — только очки поблескивали. Нежданная помощь пришла со стороны молчавшего доселе Бендера. Он что-то невнятно пробормотал и суетливо бросился к Изабелле Бриксгем, будто пытаясь остановить ее; Г. М. не торопясь поднял свою большую руку и без спешки и напряжения ухватил Бендера за левый отворот пиджака, пригвоздив его к месту.

— Полегче, сынок, — спокойно сказал Г. М. — Смотри, куда идешь. Еще немного, и ты споткнулся бы о тот шнур от лампы и влетел прямехонько в книжный шкаф… Итак, мэм? Что бы изменилось, если бы о сегодняшнем действе узнал доктор Арнольд?

— Он бы предотвратил то, что не сумела предотвратить даже полиция. Возможно, он пошел бы на крайние меры. А мы не можем допустить скандала. — Изабелла подбирала слова с тщанием женщины, ищущей спелое яблоко в большой корзине с фруктами. Она улыбнулась. — Понимаете, кажется, кто-то из обитателей этого дома — сумасшедший.

Самым противным было то, что ее голос ни разу не сбился с ровного, приятного тона. Возникла долгая липкая пауза, а затем разразился гром.

— Ложь, бессовестная ложь! — заревел Мантлинг.

— Выслушайте меня, пожалуйста, — тем же полуофициальным тоном продолжила его тетка. — А ты, Алан, будь добр, не мешай мне говорить. Я понимаю, что заявлять в полицию из-за собаки и попугая — глупо. Никто не воспримет всерьез заявление, касающееся простых домашних любимцев. — Она глубоко вздохнула. — Неделю назад кто-то задушил моего попугая. Ему свернули шею. Бедного Билли задушили; это звучит абсурдно, не правда ли? Вы, мужчины, не любите попугаев. Но вы же любите собак? У Джудит был фокстерьер. Лично мне он не нравился, но он был… тихим существом, и он не путался под ногами. Он исчез. Джудит решила, что он убежал и потерялся; она до сих пор так думает. Я обнаружила его в мусорном ведре — не стану описывать, в каком виде. Видимо, его били каким-то острым тяжелым орудием.

Изабелла помялась, будто пытаясь заглушить неконтролируемую дрожь в коленях. К ней со стулом в руках и нарочито избегая лампового шнура направился Бендер. Где-то на полдороге он метнул косой взгляд в сторону Г. М. Изабелла раздраженно сказала:

— Со мной все нормально. Все хорошо. — Но вдруг посреди фразы она (неслыханное дело!) неожиданно закашлялась и побледнела. — Пожалуйста, оставьте меня в покое, — продолжила она, выдергивая запястье из руки Бендера. — Я отлично себя чувствую, и я еще не все сказала. Если бы Алан хотел быть с вами честным, он бы упомянул о наследственном недуге. Он бы сказал, что Чарльз Бриксгем — тот, что привез жену из Франции и умер во «Вдовьей комнате» в 1803-м, — сошел с ума задолго до своей смерти. Сейчас бы его назвали социально опасным сумасшедшим. Он потерял рассудок при ужасных обстоятельствах. Алан должен был рассказать при каких. Не важно. Теперь это сделает Гай.

Она деревянным жестом подняла обе руки. Затем их будто покинула жесткость, и они безвольно упали на колени.

— Это не просто мои подозрения. Говорю вам: болезнь нашла очередную жертву. Вы можете отмахнуться от задушенного попугая. Вы можете отмахнуться даже от искромсанной на куски собаки. Я не могу. Поэтому я говорю вам: сегодня вы предоставите безумцу исключительную возможность для охоты за… дичью покрупнее.

— Предоставим возможность, — повторил Г. М. — Каким образом?

— Не знаю, — ответила Изабелла. — И именно поэтому мне так страшно.

Все молчали. Тишину нарушали только тяжелое дыхание Мантлинга да позвякивание стекла в серванте. Скосив глаза на звук, Терлейн заметил большую, покрытую веснушками и рыжим волосом руку, облапившую горлышко бутылки. Изабелла встала.

— Ральф, дайте руку, — обратилась она к Бендеру и с холодной, почти неприятной вежливостью добавила: — У меня нет никакого желания изображать из себя каркающую ворону, сэр Генри. Но я вас предупредила. Жду вас в гостиной.

Как только за ними закрылась дверь, Г. М. с недовольным шипением вылез из-за стола, переваливаясь, добрался до противоположной стены комнаты и дернул за шнур звонка. Через полминуты он уже давал указания Шортеру:

— Позовите сюда Гая Бриксгема и француза по имени Равель. Предупредите, что их ждут немедленно. Скорее. — Затем он повернулся и подмигнул Мантлингу: — Темное дело, сынок. Очень темное. Почему вы умолчали о попугае и собаке?

Когда Мантлинг заговорил, Терлейн подумал, что как-то слышал подобные звуки — так звучит пробитый барабан.

— Но я ничего не знал о Фитце, черт бы его побрал, — сказал он бесцветным, вызывающим жалость голосом и махнул рукой. — Бедняга Фитц! Господи боже, это просто ужасно. Я имею в виду старуху Изабеллу. Как вы думаете, она в своем?..

— Ну, она явно уверена, что кто-то не в своем. Вы что-нибудь об этом знаете?

— Чушь. Полная чушь. Можете мне поверить! Я только сегодня услышал о собаке. А насчет попугая… — Он выпятил подбородок. — Я даже рад, что ему свернули шею. Больше мне нечего сказать. Отвратительные твари. Вы когда-нибудь замечали, какие у них глаза? Как у змеи, нечеловеческие. Попробуйте их отогнать рукой — останетесь без пальца… Погодите-ка! Не поймите меня превратно. Я птицу и пальцем не тронул. Я ее не убивал.

— Понятно. А вы знаете, кто это сделал?

— Нет. Слуги, вероятно. Они недолюбливают Изабеллу и попугая тоже терпеть не могли. Он орал так, что зубы сводило. Обычно его клетка висела в столовой. Завидев кого-нибудь, он скрипел: «А вот и ты, а вот и ты» — и хохотал, как полоумный. — Он осекся, покраснев, но, увидев, как открылась дверь, заторопился: — Гай! Гай! Она рассказала тебе? Кто-то убил Фитца и спрятал в мусорном ведре. По крайней мере, так утверждает Изабелла.

В комнату вошли двое. Первый, тот, к которому обращался Мантлинг, остановился возле двери. Это был небольшого роста мужчина с острым лицом и приятной улыбкой. На нем были — и в помещении это смотрелось странно — темные очки. У него был высокий костистый лоб и такие же, как у брата, волосы — жесткие рыжие кольца. Несмотря на то что он был лет на шесть младше Мантлинга, его лицо покрывала сеть мелких морщин, особенно заметных на впалых щеках и вокруг улыбчивого рта. И, несмотря на самоуверенность и мишуру Мантлинга, Терлейн почувствовал, что у хрупкого Гая сердцевина потверже. У него было умное лицо, но… радушное или хитрое? Возможно, подумал Терлейн, такое впечатление возникало из-за темных очков. Ему не нравились темные очки. Прикрытые ими, глаза человека превращались в черные тени, бегавшие, будто крысы за ширмой. Казалось, они не останавливались ни на секунду.

Гай поколебался — очень недолго. На его лице появилось неодобрительное выражение.

— Да, — сказал он. — Я знал, что Фитц умер. Но зачем так кричать, братец?

— Ты знал?

— Со вчерашнего дня. — Гай снова улыбнулся и четко, раздельно произнес: — Я боялся, что Изабелла дознается. Она же всегда…

— Вынюхивает, да? Ты это хотел сказать?

— Хватит, хватит! — Глаза Гая прошлись по периметру линз. — Мы же больше не хотим скандалов и криков? — Как бы говоря, что вопрос исчерпан, он достал серебряный портсигар, вытянул оттуда сигарету и легко постучал ею по портсигару. — Равель, войдите, не стойте в дверях. Они ведь хотели нас видеть.

— Не стоит обо мне беспокоиться, друг мой, — произнес дружелюбный и неожиданно британский голос. Обладателя голоса видно не было — его загораживал Гай. — Но о чем вы? Могу я спросить, кто такой Фитц?

Странным образом, иностранное происхождение Равеля выдавала только точность употребления идиоматических фраз и чрезмерно правильное произношение. Он говорил подходящую фразу так, как хороший игрок в гольф бьет по мячу, — мастерски и не забывая об артистизме. Равель оказался высоким человеком с жесткими рыжеватыми волосами и красноватым лицом. На висках синели толстые вены. В глазах отражалась уверенность и благодушное расположение духа. По английским меркам одет он был чересчур фасонисто. Войдя, он не вынул рук из карманов.

— Я чертовски проголодался, — добавил он, тщательно и точно выстраивая фразу. — Ха-ха-ха.

— Вы знаете, кто такой Фитц, — сказал Гай. Темные очки были направлены на Г. М. — Собачка Джудит. Маленькая такая. Вы его видели, когда только приехали; теперь вспоминаете?

— Ах да. Да, — не сразу отозвался Равель и небрежно добавил: — Очень, очень маленькая собачка. А что с ним случилось?

— Кто-то его зарезал, — ответил Гай и снова постучал сигаретой по портсигару. Затем кивнул Г. М.: — Вы, должно быть, сэр Генри Мерривейл. Очень рад с вами познакомиться, сэр. — Было не похоже, что он очень рад; улыбка, прорезавшая его морщинистое лицо, была не совсем естественной. Однако он дружелюбно протянул руку для пожатия.

— Хватит, черт побери! Здесь не официальный прием! — воскликнул Мантлинг. — Г. М., это мой брат. А кто другой, вы и сами поняли. Он пытался острить, что, принимая во внимание тяжеловесность его юмора, было опасно. — Я хотел сказать, Г. М., вы Гая спросите про собаку. Он увлекается то ли магией, то ли демонологией, то ли вуду — в общем, чем-то таким. Сам я этим никогда не интересовался и не могу отличить одно от другого. Судя по рассказам, при таких занятиях больше всего достается самим практикующим. Может, пса использовали для какого-нибудь обряда? Ну, ты понимаешь, Гай. Как это? «Убейте черного петуха, затем сожгите его перья, и…»

Возникла неловкая пауза, ощутимая, как ток горячего воздуха. Выражение лица Гая не изменилось. Но пальцы тиснули портсигар, и сигарета упала на пол.

— В наше время, — сказал он, и его голос был неприятно вкрадчив, — людям приходится скрывать даже искреннюю веру в Бога. Если вы не против, я оставлю свои убеждения при себе. И безропотно приму все несправедливые обвинения… Сэр Генри, сказать вам, о чем вы сейчас думаете? — спросил он, резко сменив тему. Он дотронулся до своих очков. — Вы спрашиваете себя — как и все, впрочем, — почему я хожу в темных очках, когда на улице пасмурно? Я отвечу: потому что даже самый тусклый дневной свет причиняет моим глазам невыносимую боль.

Мантлингу явно стало неловко.

— Слушай, Гай, ты что, совсем шуток не понимаешь? — Он повернулся к Г. М.: — Бедняга, похоже, обвиняет во всем меня, но откуда, черт побери, мне было знать? У него случилась эта штука с глазами после того, как я затащил его в мое последнее путешествие. Подумал, что перемена мест пойдет ему на пользу…

Гай поднял сигарету. Когда он прикуривал от карманной зажигалки, у него дрожали руки. Терлейн вдруг обратил внимание на то, какой высокий и выпуклый у него лоб — создавалась неприятная иллюзия, будто темные очки делят его лицо пополам. Его тон по-прежнему был дружелюбным, с небольшой примесью хорошо контролируемого сарказма.

— Да, и кое-кто высмеял меня, когда я предложил надеть солнцезащитные очки… Та экспедиция была чудо какой успешной, сэр Генри. Разумеется, меня не интересовали ни бредовые идеи о дворцах в джунглях, ни прогулки по Амазонке. Я поехал с Аланом и Карстерсом только потому, что думал, что смогу высадиться на Гаити для изучения… местных обычаев. Но Алан решил, что для этого у нас нет времени. Я остался в Макапе. Три месяца я жарился в адском пекле, покаони с триумфом не вернулись. Они приволокли трофеи — пару фаршированных змей и пригоршню стрел, которые они считали отравленными. Но я знал, что вы думали про темные очки.

— По правде говоря, — пропыхтел Г. М., — я думал о том, почему всех в этом доме тянет поговорить об отравленном оружии. Впрочем, не обращайте внимания. Я вот что хотел спросить: вы специалист по семейной истории, верно? Хранитель бумаг, скелетов и проклятий?

— Если вам угодно так выражаться, то да.

— Я полагаю, семейные документы также хранятся у вас?

— Да.

— На них можно взглянуть?

— Нет. — Лицо Гая окаменело. — Извините, сэр! — не сразу продолжил он. — Я не хотел показаться… э… резким. Буду рад предоставить вам аннотацию или рассказать то, что вас интересует.

— Понятно. — Не сводя взгляда с Гая, Г. М. кивнул. — А как эти документы передаются? От отца к старшему сыну или еще как?

Гай едва не рассмеялся.

— Вы бы не заставили Алана ими заниматься, — объяснил он. — Они передаются тому, кто выказывает к ним наибольший интерес.

— Хорошо. Возможно, позднее я захочу познакомиться с семейной легендой о «вдовьей комнате» и о тамошнем привидении, А пока я хотел бы побольше узнать о Чарльзе Бриксгеме, который, как считают, умер в ней первым в… — отдуваясь, он залез во внутренний карман пиджака и достал листок с записями. Узел его черного галстука съехал почти под самое левое ухо и сильно ему мешал, когда он стал заглядывать в этот листок, — 1803 году. Хм. У него было двое детей. Сын и дочь. Известно вам что-нибудь о сыне?

Гай пожал плечами:

— Кажется, он был немного не в себе. Нет, сумасшедшим он не был, не поймите неправильно, но… За ним ухаживала его сестра.

— Понятно. И она умерла во «вдовьей комнате» накануне свадьбы. Точная дата?

— Четырнадцатое декабря 1825 года.

Г. М. рассеянно уставился в потолок и принялся возить дужкой очков по носу — от кончика до переносицы.

— Значит, 1825 год. Давайте посмотрим. Что произошло в 1825-м? Заключено большое количество международных договоров. Признана независимость Бразилии. В России на трон взошел Николай I. Друммонд изобрел друммондов свет для освещения сцены. Первое морское путешествие из Англии в Индию, осуществленное с помощью пара. Впервые расшифрован «Дневник Пепи»…

— Вы поразительно информированы, — отрывисто заметил Гай, морща лоб.

— Что? А… У меня энциклопедические знания, сынок. Это необходимо для работы. — Г. М. бросил очки и потер лоб. — Идем дальше. Сильные волнения среди коммерсантов и финансистов… Ага! Как тогда обстояли дела с семейным состоянием?

— Слава богу, отлично. Я могу предоставить доказательства.

— Так. Значит, вам приходится скрывать что-то еще, верно? Дальше. Дочь Чарльза Бриксгема, Мэри, умерла во «вдовьей комнате» накануне собственной свадьбы. Вот что не дает мне покоя. Неожиданно ей пришла в голову блажь провести ночь в той комнате. Почему? Что заставило ее лечь спать в нежилой комнате, тем более в той, тем более в такой день?

Гай снова пожал плечами:

— Не знаю. Сентиментальный каприз.

— Хорошенький каприз, — проворчал Г. М., — провести ночь накануне свадьбы в комнате, где умер ее сумасшедший отец. Ничего себе каприз. За кого она должна была выйти замуж?

— За человека по имени Гордон Беттисон. О нем мне ничего не известно.

На широком лице Г. М. промелькнуло мимолетное выражение «ох, не верю я тебе, сынок». Он не спеша записал что-то в свой блокнот, мигнул, затем сказал:

— Ясно… дальше. Перейдем к следующей жертве, французу, умершему в… хм… 1870-м. Кем он был?

Из-за плеча Гая послышался смешок.

— Он был моим двоюродным дедом, сэр Генри, — с неожиданным дружелюбием сказал Равель и вскинул брови. — Так, по-моему, вы, англичане, называете дядю отца? Да? Спасибо. Значит, двоюродный дед. В этом есть что-то зловещее, вы не находите?

Позвякивая монетами в карманах и покачиваясь на каблуках, Равель одним глазом разглядывал всю компанию. Другой глаз он прикрыл, сообщив своему лицу выражение отстраненного благодушия. В сочетании с краснотой кожи и выступающими на висках венами это придавало ему несколько нетрезвый вид.

— Вот как. Он был совладельцем вашей мебельной фирмы?

— Что? А, нет. Не совсем. Он возглавлял филиал в Туре. Старый Мартин Лонгваль — меня назвали в его честь. Я видел его портрет — бакенбарды и прочее. Вот почему, сэр Генри, мне так интересно поучаствовать в разрешении этой загадки. Понимаете?

— Никакой другой причины нет? Коммерческая выгода, например?

— Ну… Отец как-то проверял здесь мебель по просьбе отца моего друга Алана; он сказал мне однажды, что, если мне когда-нибудь представится такая возможность, нелишне было бы купить что-нибудь — там есть стоящие вещи. А в основном я просто друг семьи. А что?

— Мартин Лонгваль, — задумчиво протянул Г. М. — А какие дела могли связывать его с Мантлингом?

Равель задумался, склонив голову к плечу, будто целился из ружья.

— Сказать по правде, не знаю. Я вообще не думаю, что у них были какие-то общие дела. Может, ему просто нравилась Англия; а что? Вполне может быть. — Равель просто искрился благожелательностью. — Виски с содовой. Ха-ха-ха.

Г. М. положил свои записи в карман. Вытянув шею, он оглядел всю комнату.

— Ну хорошо, — сонно сказал он. — Если вы все готовы, то я тоже готов. Мантлинг, вы, кажется, собирались открыть запечатанную комнату? Сейчас самое время приступить к делу, если мы хотим успеть до ужина.

Мантлинг живо вскочил. Он стал открывать скрипучий ящик стола, чтобы достать инструменты, необходимые для предстоящего дела, и Терлейн будто вышел из транса. Мантлинг извлек долото, молоток и большую отвертку. Потом он отпер нижний ящик и достал большой ржавый ключ с искусно вырезанной бородкой.

— Вот чем мы ее откроем, — с мрачной торжественностью проворчал он, — и прищучим всех призраков. Мне повезло, что на нем не оказалось ядовитого шипа, иначе я бы давно умер — еще когда его чистил.

К удивлению Терлейна, Гай не возразил, когда его брат объявил, что он не будет участвовать в церемонии открывания двери. Будут присутствовать только Мантлинг, Г. М., Терлейн и сэр Джордж. Гай поклонился им вслед. Он снова улыбался, постукивая указательным пальцем по нижней губе.

После теплого уютного кабинета Терлейна поразили тишина и сумрак, царившие в доме. Не мешало бы осветить его получше. Шортер ждал их с коробкой свечей и жестянкой с машинным маслом — для смазывания замка. С некоторым беспокойством Терлейн обнаружил, что, как ни пытается, не может отвлечься мыслями от предстоящего приключения и против своей воли рисует в воображении картину пыльной, заброшенной комнаты. Как бы там ни было, он не собирается ни к чему там прикасаться!

Они прошли холодный музыкальный салон и через двойные двери попали в вытянутую по ходу их движения белую столовую. Г. М., тяжело шагавший об руку с Терлейном, ворчал что-то себе под нос и крутил лысой головой. Длинный стол был накрыт на девятерых; цветов, пожалуй, многовато. Свечи не были зажжены, и комната освещалась только газовыми рожками на стенах. Мантлинг резко отдал какое-то распоряжение, и Шортер поспешно прибавил огня в хрустальной люстре на потолке. Массивная фигура Мантлинга перегораживала проход. Он стоял с молотком в правой руке, словно изготовившись к бою, и не сводил глаз с двойных дверей на другом конце столовой. Он нерешительно покусился на окно-эркер, затем — непонятно зачем — на потолок. Терлейн заметил, что в потолок вделан медный крюк. «Чего Мантлинг тянет?» Прежде чем двинуться дальше, Мантлинг, бормоча что-то себе под нос, внимательно оглядел обеденный стол. Он прошелся вдоль него туда-сюда, и морщины на его лице проступали все резче… видимо, он вдруг испугался.

— Пошли дальше, — бодро сказал сэр Джордж, указывая подбородком на двери напротив. — Я полагаю, нам туда?

— Те двери… ведут в коридор. Наша комната находится в конце коридора. Да, надо двигаться. Зажгите свечи, Шортер. Ключ от тех дверей при вас?

— Да, сэр.

— Хорошо. Тогда пошли. Идите вперед, открывайте…

Замок на двойных дверях заело — видимо, из-за того, что ими долго не пользовались, — и его пришлось обильно смазать. Только после этого Мантлинг смог с усилием провернуть ключ. За дверьми открылся узкий коридор, стены которого были обшиты темными панелями. В коридоре пахло плесенью, по углам висела паутина. Пять свечей одновременно поднялись вверх, и стала видна дальняя стена прохода. Почти всю ее занимала тяжелая дверь. Терлейн заметил и кое-что еще, но ничего не сказал. Напряжение, копившееся в Мантлинге, вырвалось наружу.

— Шортер, — тихим, угрожающим голосом сказал он. Руки у него дрожали, и подсвечник, который он держал, бился о белую дверь. — Какого черта? Что тут происходит? Кто здесь подметал?

Шортер, шедший сзади, спокойно ответил:

— Никто, сэр. С прошлого года никто не подметал. Согласно приказу его св… покойного лорда Мантлинга, мы убираем здесь один раз в год; разумеется, только коридор. Больше тут никто ничего не трогал.

— Как же, не трогал! Кто-то промел дорожку…

Г. М. отвел в сторону руку Мантлинга с подсвечником. Запахло жженым деревом. На белой двери осталась темная отметина от пламени свечи. Мантлинг схватил Шортера за шиворот и ткнул свечой вперед:

— Не трогали, значит… Посмотрите сюда. Видите? Кто-то промел дорожку до самой двери.

Он отшвырнул дворецкого в сторону и тяжелым шагом пошел вперед. Возле двери он отдал свечу Шортеру и взял отвертку.

— Глазом моргнуть не успеете, как я их вытащу. — Он начал нагибаться, но на полпути остановился и с торжественно-мрачным видом посмотрел вверх. Затем сказал: — Видите ли, люди здесь действительно умирали.

Терлейн оглянулся на Г. М. После того как Мантлинг с пронзительным скрежетом вывинтил шуруп, единственным звуком, раздававшимся в коридоре, был повторяющийся скрип. Пять свечей горели ярко, хотя в духоте они должны были едва теплиться. Наверное, воздух в коридоре был относительно свежим. Глядя на неровную дорожку, прометенную к дверям в столовую, Терлейн вспомнил о вмонтированном в потолок крюке. Мантлинг говорил о нем: в столовой висела клетка с попугаем. Терлейну представилось, как птица бьется о прутья клетки и скрежещет: «А вот и ты…» Что-то упало на пол к ногам Терлейна, и Мантлинг выругался.

— Шуруп сломался. Примерно на половине длины, — сухо объяснил он. — Я еще подумал, что он слишком легко идет. Надеюсь, сломанный конец полностью сидит в косяке. Иначе…

Г. М. очень тихо сказал:

— Сынок, на твоем месте я не стал бы возиться с шурупами. Держу пари, они все фальшивые. Доставайте ключ, посмотрим, откроется ли дверь. Если замок смазан…

— Еще бы не смазан, — проворчал сэр Джордж, — он просто залит маслом. Я уже манжету испачкал. Видите? Давайте ключ.

Мантлинг что-то промычал, как пьяный. Но дверь открылась. Ключ с легким щелчком повернулся в замке, и дверь открылась будто сама по себе. Пламя свечей осветило часть комнаты. Блеск позолоты на мебели, пыльные гардины…

Терлейн застыл на пороге, и свеча в его руке задрожала.

Глава 4 КАРТА СМЕРТИ

Огоньки свечей в подсвечниках давно утонули в наплывшем воске, а скатерть приобрела помятый вид, свидетельствующий о множестве побывавших на ней блюд, когда Мантлинг встал со своего места во главе стола.

— Ну что, займемся делом, наконец? — сказал он. — Шортер! Мы не собираемся больше откладывать. Принесите, пожалуйста, кофе. И карты. Проследите, чтобы колода была новая.

За столом воцарилась тишина. Казалось, можно было уловить эхо голосов, звучавших всего мгновение назад. Даже Равель, громогласно рассказывавший какой-то анекдот, замолчал, будто его опустили в воду. Терлейн огляделся. Сам он сидел справа от Мантлинга. Напротив него, слева от Мантлинга, помещался Г. М. Рядом с Г. М. сидел Ральф Бендер. Он молчал и, видимо, по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке. Он ничего не ел, кроме супа, и выпил всего один стаканчик вина. Но его молчаливость более чем скрадывалась оживленностью Мартина Лонгваля Равеля, занимавшего следующий стул. Несмотря на то что он не очень много пил, вино, похоже, сильно на него действовало — как бы то ни было, его от природы нетрезвое лицо теперь приобрело еще более насыщенный цвет. Следующим сидел сэр Джордж Анструзер. Ему приходилось слушать анекдоты, которыми сыпал Равель. Сэр Джордж часто поглядывал на Терлейна и Г. М. Изабелла Бриксгем сидела на другом конце стола, напротив Мантлинга. Слева от нее сидел Гай. Терлейн не мог видеть его из-за Роберта Карстерса, широко расположившегося между ними.

Терлейну Карстерс нравился. Судя по описанию Мантлинга, он решил, что Карстерс по крайней мере одного возраста с лордом, если не старше. А Карстерс оказался худощавым молодым человеком с красноватым лицом, каштановыми усами щеточкой. Держался он непринужденно. Его увлекали все виды спорта, при занятиях которыми можно было свернуть себе шею. Но он отнюдь не был образцом Молчаливого Английского Спортсмена. В первые пятнадцать минут разговора он не просто рассказал большую часть истории своей жизни; он сопровождал рассказы о своих приключениях поистине актерской мимикой и жестикуляцией. Из всего, что попало под руку, он построил на столе трассу для автомобильных гонок и яростно, с грохотом и звоном протащил по ней солонку, которая изображала его машину, показав, как ее развернуло на скорости и крутило несколько десятков футов, пока она не вылетела с трассы. Повествуя об охотничьей экспедиции, он приникал глазом к прицелу воображаемого ружья и с победным видом отдувался, когда пуля попадала в цель. И как ни странно, у Терлейна сложилось впечатление, что он не из фантазеров.

Карстерс объявил себя неудачником. Он рассказал, как после Итона и Сандхерста он не без помощи отца попал в военно-воздушные силы, но ему вежливо предложили подать в отставку после того, как он безо всякой санкции совершил за счет правительства шесть парашютных прыжков; впрочем, у него был шанс исправиться и восстановить свое доброе имя, однако он ухитрился влететь на бомбардировщике стоимостью шесть тысяч фунтов прямехонько в здание офицерской столовой. Ему удалось катапультироваться, отделавшись растянутой лодыжкой. Карстерс также открыл Терлейну («разумеется, строго между нами»), что страстно и давно любит Джудит, сестру Мантлинга. Он признался ей в своих чувствах, но она интересуется только мужчинами, которые чего-нибудь добились в жизни. Он описал доктора Юджина Арнольда — «Я в жизни не видел, чтобы белый человек так плохо выглядел. А ведь ему всего тридцать шесть» — и карикатурно изобразил выражение лица последнего. И наконец, у него была собственная теория насчет «вдовьей комнаты». «Там, — сказал он, — или какой-нибудь газ, или пауки».

— Можете мне поверить, — заявил Карстерс после третьего коктейля, когда Терлейн встретил его в гостиной, — там или газ, или пауки. Всегда или одно, или другое. Вы сидите себе в кресле или лежите в постели, а тем временем от тепла вашего тела высвобождается смертельный газ. Уж я-то знаю. Да, сэр, если мне выпадет несчастливая карта, я сразу, как попаду в комнату, открою окно, высуну голову наружу и так проведу почти все время. Или, — продолжил мистер Карстерс, в волнении ввинчивая указательный палец в ладонь, — где-нибудь в шкафу прячется ядовитый паук, наподобие тарантула. В один прекрасный момент вы открываете шкаф, и — вуаля! — сыграли в ящик. Каково? Я об этом где-то читал.

Терлейн мягко возразил, что это должен быть очень живучий паук — как-никак он провел в шкафу сто двадцать пять лет и все это время ничего не ел. Карстерс сообщил, что где-то читал о пауках, замурованных в стены на еще более долгий срок. Равель, присоединившийся к разговору, был вполне согласен с Карстерсом. Он только настаивал, что в комнате не пауки, а жабы.

— Пауки, господин Карстерс, — говорил он с умным видом, — отличаются от жаб меньшей продолжительностью жизни. — Тут его как будто передернуло. — Но я, если честно, надеюсь, что там не пауки. Я их боюсь. Если увижу какого-нибудь паука, так рвану оттуда, что и тысяча чертей не угонится.

На протяжении всей жаркой дискуссии Терлейн старался не думать о том, что он увидел в комнате после того, как дверь в нее так легко отворилась. Но у него ничего не получалось, несмотря на уверения Г. М. Более того, он знал, что весь долгий ужин Мантлинг думает о том же. Когда Терлейн увидел, что Мантлинг встает со своего места, он испытал облегчение.

— Ну что, приступим? — снова сказал лорд.

Он стоял спиной к белым двойным дверям, и вдаль от него тянулся стол, на котором через строго определенные промежутки были расставлены серебряные подсвечники с витыми свечами. Столовая наполнилась тенями, так как большинство свечей погасло, утонув в воске. В зыбком свете его лицо было красно и блестело; жесткие кольца волос лоснились от пота, а бело-голубые полусферы глаз, казалось, едва держались в глазницах. Мантлинг улыбнулся и постучал костяшками пальцев по столу.

— Я приказал принести свежую колоду карт, — продолжил он, по-прежнему тараща глаза, — потому что та колода, которую я приготовил заранее, нам не подходит. Совсем не подходит. Ну же, господа! Признавайтесь, вам за это ничего не будет. — Он еще сильнее наклонился вперед. — Кто из вас пытался мухлевать? А?

Отозвалась Изабелла Бриксгем — с противоположного конца стола, спокойным голосом:

— Алан, я позволю себе поинтересоваться, не слишком ли много ты выпил?

Он пропустил ее слова мимо ушей, но впился в нее мрачным и задумчивым взглядом.

— Конечно, это не вы, тетушка, — взревел он и после паузы захохотал, — вы же не участвуете в игре! Я задаю вопрос остальным, и я имею на то причины. Один из вас хочет, чтобы в комнату пошел кто-то другой. Почему? Мы распечатали комнату — если ее вообще нужно было распечатывать. И кое-что там увидели.

— И испугались? — звонко спросил Гай. Затем — после паузы — он рассмеялся.

Мантлинг так и впился взглядом в брата:

— Ты что, там был?

— Был ли я там? Нет, — ответил Гай. Темные очки и морщинистый лоб замаячили над правым плечом Карстерса. — Но зачем же держать нас в напряжении? Что вы увидели?

— А вот и Шортер. — Хозяин дома внезапно переменил тему. — Колода свежая? Хорошо. Дайте я посмотрю. Вы знаете, что делать. Джентльмены! Сейчас Шортер будет разносить кофе, и вместе с чашкой те из вас, кто принимает участие в игре, возьмут по карте. Взгляните на них, если желаете, затем положите на стол рубашкой вверх. Не говорите, что у вас за карта, остальным присутствующим; пока не говорите. Прежде чем мы вскроем карты, я расскажу, что мы там увидели. После этого каждый, кто захочет, может выйти из игры… Ну, Шортер, начинайте. Вскройте упаковку. Рассыпьте карты веером по подносу. Вот так. Я буду тянуть первым.

Не сводя выпуклых глаз с гостей — он даже не взглянул на рассыпанные по подносу карты, — Мантлинг вытащил одну. Бросил на нее беглый взгляд и, сохранив спокойное лицо, положил ее рубашкой вверх на стол рядом с собой. Шортер прошел мимо Терлейна, который ощутил мгновенное напряжение, сменившееся мгновенным же облегчением. Ему не нужно было тянуть карту. Поднос очутился перед Карстерсом. Терлейн мог видеть голубые рубашки карт с цветным щитом в центре — видимо, гербом Мантлингов, — и мускулистую руку Карстерса, медлившую над ними. Карстерс поколебался, потер руки, передернул плечами и снова потянулся за картой. Его красное лицо блестело от пота.

— Дайте мне среднюю, — сказал он. — Сэр, пожелайте мне удачи. Ха-ха-ха. Так, иди сюда, маленькая. Да, я бы хотел, чтобы она оказалась… Черт!

Он с размаху шлепнул карту на стол и с запозданием попытался придать лицу невозмутимое выражение. Шортер перешел к Гаю, который со скучающим видом взял карту и, даже не взглянув на нее, положил на стол.

— Я передумал, — неожиданно заявил Мантлинг. — Подождите, Шортер. Пусть мисс Изабелла, если хочет, тоже тянет карту.

— Большое спасибо, — спокойно сказала Изабелла. Ничуть не удивившись, она оторвала от стола взгляд своих бледных глаз и протянула руку. — Я не передумала. Для этого нет никаких причин.

Она взяла карту, мельком взглянула на нее. Ее лицо не выражало ничего. Шортер перешел к сэру Джорджу, который, выбирая карту, наморщил лоб, но ничего не сказал. Равель, весь красный, долго не мог решиться. Среди гостей уже начал подниматься шум, который периодически прерывался произносимыми шепотом просьбами вести себя потише. Остановив свой выбор на одной карте, он неожиданно передумал и выхватил другую.

— Мне никогда не везло в картах, черт бы их побрал, — сказал он. — И сейчас, я думаю… Что? О господи, ура! Ха-ха-ха.

Он ослепительно улыбнулся, плюхнулся на стул и стал радостно скалиться над лежащей на столе картой. Он определенно был так же доволен, как Бендер — подавлен. Когда поднос добрался до него, Бендер резко повернулся к Мантлингу:

— Полагаю, я должен взять карту, сэр?

Мантлинг поднял верхнюю губу.

— Очень хорошо, — сказал Бендер. Он аккуратным движением вытащил карту, но, когда закрывал ее ладонью, чтобы другие не увидели, руки у него дрожали. Он положил карту себе на колени, чтобы взглянуть на нее под скатертью. Когда он положил ее на стол, выражение его лица не изменилось. Г. М. бросил на него любопытный взгляд; на протяжении всего ужина Г. М. не произнес ни слова.

— Итак, карты розданы, — сказал Мантлинг и кивнул. Затем некоторое время сопел. — А теперь я расскажу вам о комнате… Изабелла, — продолжил он после короткой паузы, — считает, что в этом доме завелся сумасшедший. Если вы еще не в курсе, то она, конечно, с удовольствием вас просветит. И знаете что? Я начинаю ей верить. Комната открыта, господа. Кто-то вынул шурупы, крепившие дверь к косяку, укоротил их наполовину и снова ввинтил так, чтобы они не доставали до косяка. Кто-то снял слепок с замка и изготовил ключ; кто-то смазал замок и дверные петли, подмел коридор, чтобы не оставлять следов. Но это не все. Если вы думаете, что в комнате царит запустение, что там наросло пыли на два дюйма и повсюду висит паутина, то вы ошибаетесь. Мне кажется, в ней даже чище, чем шестьдесят лет назад, когда ее запечатывали. Там есть большая позолоченная кровать с пологом. Все ее деревянные части отполированы, хотя полог уже давно сгнил. Перед смертью дед провел в комнату газовое освещение; форсунки газовых рожков прочищены, а сами они находятся в рабочем состоянии. Как видите, кто-то пробирался туда по ночам, когда остальные обитатели дома спали.

Он замолчал, отдуваясь. И снова Терлейн увидел большую квадратную комнату, с люстрой, состоящей из нескольких открытых газовых рожков, горевших желто-голубым пламенем. Они освещали некогда пышное убранство комнаты резким, но в то же время бедным светом. Стены когда-то были фиолетовыми с позолотой; теперь они стали почти черными — вычистить их не представлялось возможным. Терлейн вспомнил камин из белого мрамора, четыре больших зеркала в золотой оправе, отражавшие фигуру в полный рост, — по одному на каждую стену.

— Кто-то, — продолжал Мантлинг, — с величайшим тщанием прибрал большой круглый стол в центре комнаты, окруженный несколькими креслами. Я не знаток, но кажется, эти кресла — настоящее произведение искусства. Они сделаны из какого-то светло-желтого дерева, деревянные части окантованы медью.

— Ciseleurs![1] — воскликнул Равель и ударил ладонью по столу. Он осекся под тяжелым взглядом Мантлинга. — Извините, пожалуйста. Я больше не буду вмешиваться. Понимаете, это технология изготовления мебели. Я вам потом расскажу. Продолжайте, пожалуйста.

Гай привстал, чтобы прикурить сигарету от одной из свечей на столе.

— Алан, ты, без сомнения, заметил, что на спинке каждого кресла с внутренней стороны вырезано имя? — спросил он. — На одном кресле написано Monseur de Paris, на другом — Monseur de Tours, на третьем — Monseur de Rheims, на четвертом… А! Я вижу, уважаемый сэр Джордж Анструзер хмурит брови, как будто в чем-то меня подозревает. Я знаю о надписях, друг мой, потому что они — часть семейной истории. Как и Равель, я расскажу обо всем в свое время. Смысл в том…

— Да провались оно вместе со смыслом, — прервал его Карстерс, резко отодвигая пустую чашку — он будто освобождал место для игры. — Какая чушь! Я хочу спросить, Алан: зачем кому-то понадобилось среди ночи пробираться в комнату и пачкаться обо все это старье?

Он посмотрел на Мантлинга, а тот в свою очередь посмотрел на Изабеллу. Карстерс проследил за его взглядом. Глаза Изабеллы мерцали в тон ее серебряным волосам. Ровный голос Изабеллы тоже напоминал о серебре.

— Стоит ли говорить то, о чем более проницательные уже догадались? Спасибо. Все присутствующие здесь склоняются к мысли, что люди, умершие в той комнате в прошлом, погибли от какой-либо ловушки с ядом. Если это и так, то ловушка, скорее всего, давно потеряла былую мощь. Но только… если ее не обновили. Таким образом, две недели назад комната, возможно, была безопасна. Но не теперь.

После довольно нервной паузы она продолжила:

— Гай, не возражаешь, если я возьму у тебя сигарету? Я уже предупреждала вас, джентльмены, и вынуждена повторить свое предупреждение. Остановитесь! Если уж вам хочется ставить на кон собственную жизнь, единственное, что я могу сделать, — принять участие в игре. В одном мне везет: я верю в судьбу. Но я считаю, что лучше бы мы снова закрыли комнату и нашли того, кто повредился в рассудке… А что скажет сэр Генри Мерривейл?

Г. М. поерзал на стуле. Углы его рта все еще были опущены, и дышал он с присвистом. За весь ужин он не сказал и двух слов; он совсем не был похож на человека, о котором слышал Терлейн. Говорили, что от многословного, любопытного ворчуна и зануды плакала добрая половина военного ведомства. Но как понял Терлейн, молчал сэр Генри потому, что был сильно встревожен. Так сильно он был встревожен всего несколько раз в жизни. Г. М. медленно провел ручищей по лысине — ото лба к затылку.

— Мадам, — сказал он, замолчал и прочистил горло. — По-моему, вы правы.

Мантлинг подпрыгнул, хоть это и нелегко далось ему при его весе, и всем телом повернулся к Г. М.:

— Но вы же говорили!..

— Погодите секунду. Да успокойтесь же, черт возьми, — на низких ровных тонах прогудел Г. М. и раздраженно махнул рукой. — Дайте мне сказать. — Он выразительно посмотрел на Мантлинга. — Час назад, когда я выпроводил вас, доктора и сэра Джорджа Анструзера из комнаты для того, чтобы без помех тщательно ее осмотреть… я сказал, что готов поклясться: в этой комнате нет ничего, что могло бы причинить вред. В свое время мне посчастливилось многое узнать о способах убийства с помощью яда. Взять, например, дело о комнате в башне, где обои были пропитаны мышьяком. Или дело о шкатулке Калиостро, которое я расследовал в прошлом году в Риме. Отравленная цианидом игла вонзалась жертве под ноготь, и никакая посмертная экспертиза не могла обнаружить прокол, через который яд попал в тело. Сынок, я облазил всю комнату. Шестьдесят лет назад старик Равель, специалист в своем деле, сказал, что комната безопасна. Она и сейчас безопасна. Но…

— Что — но, что? — с нетерпением спросил Мантлинг.

— Я чую запах человечьей крови, вот и все, — очень серьезно сказал Г. М. и втянул воздух носом, как людоед в пантомиме. Он развел руками. — Черт меня побери, если я знаю, что еще сказать. Что-то тут не так, сынок. Может пролиться кровь, а может, и смерть придет за кем-то. Я не по звездам гадаю; это факт. Разум говорит мне, что в той комнате нет ничего подозрительного и что я — просто старый дурак. И может быть, в глубине души, — он согнул руку в локте и ткнул оттопыренным большим пальцем куда-то в район желудка, где, вероятно, по его мнению, находилась душа, — я хочу, чтобы вы сыграли в эту дурацкую игру… потому что, наверное, хочу быть на все сто уверенным, что в комнате все чисто. Видит бог, я бы почувствовал себя лучше, если бы прав оказался разум. И все же я советую вам бросить эту затею. Ничего больше — просто советую. Надеюсь, вы последуете моему совету…

Мантлинг снова повернулся к столу.

— Очень хорошо, — сказал он и оглядел собравшихся мрачным и в то же время торжествующим взглядом. — Итак, никто не хочет выйти из игры? Конечно, будет чертовски подозрительно, если кто-нибудь захочет, но тем не менее… никто не хочет выйти из игры?

За столом возникло едва заметное шевеление, но никто ничего не сказал. Зазвенело несколько тарелок, под чьей-то тяжестью заскрипел стул. Терлейн почувствовал, как в горле забился пульс. Он взял чашку кофе и отпил глоток. Кофе остыл. Терлейн поставил чашку обратно, облив руку. Он поймал себя на том, что жалеет, что не попросил Мантлинга взять его в игру.

— Начнем с меня, — сказал Мантлинг, — и продолжим по порядку против часовой стрелки: Боб Карстерс, Гай, Изабелла и так далее. Итак, мне досталась, — он поднял руку, чтобы продемонстрировать карту, — девятка треф. У кого больше?

Шевеление за столом усилилось. Карстерс выругался, пощипал щетку усов и перевернул свою карту.

— Тройка червей, — сказал он, возя карту по столу за уголок. — Повезло. Впрочем, не знаю. Я мог бы выиграть, если бы мы играли на деньги. Вы, Гай?

Гай аккуратно положил сигарету на край тарелки — так, чтобы оба ее конца были взвешены в воздухе. Когда он перевернул свою карту, на его лице была неподвижная презрительная гримаса. Он приподнял карту за уголок, затем снова взял сигарету.

— Алан, к счастью или к несчастью, но у тебя по-прежнему самая старшая карта. — Терлейн, бросив быстрый взгляд в сторону Мантлинга, заметил, что тот утирает лоб. Шевеление за столом еще усилилось, даже скатерть стала двигаться туда-сюда, будто ее кто-то потихоньку дергал. — У меня семерка пик. Если тебе немного повезет и если тетя Изабелла…

— У меня есть и своя доля везения, — вмешалась Изабелла, и в конце фразы ее голос зазвенел, — что бы там ни говорил Гай.

Не спуская светлых-светлых глаз с лица Мантлинга, она подняла карту вверх, а ее левая рука в это время вцепилась тонкими пальцами в скатерть и тянула ее так, что по столу ехали тарелки.

— Нет, черт возьми! — вскричал Мантлинг. — Только не…

— Продолжайте, — холодно сказал Гай. — Дама. Продолжайте.

— Боюсь, я не смогу побить вашу карту, — сказал сэр Джордж. Терлейн почувствовал облегчение и, взглянув на баронета, уловил в его глазах веселый блеск. — Десятка бубен — вот все, на что я способен. Но я согласен с Мантлингом. Мы не можем позволить мисс Бриксгем…

— Ха-ха-ха, — раздельно сказал Равель и подавился смешком. Он поднес палец к носу и нарочито по нему постучал. — Ей и не придется. Нет, не придется. Благодаря мне. У меня «папа». Видите, у меня король бубен. Так-то. Куда идти? Куда?..

— Еще не все карты открыты, — медленно проговорил Мантлинг.

Пауза затягивалась. Бендер сидел, выпрямив спину и прикрыв рукой глаза.

— Ну? — не выдержал Карстерс. — Давайте, не тяните!

Бендер медленно протянул руку и перевернул карту. У него оказался пиковый туз.

За столом зашумели; всем полегчало. Бендер убрал руку и снова прикрыл ею глаза. Из-за руки было трудно разглядеть, какое выражение было на его смуглом проницательном лице, но Терлейн мог бы поклясться, что в течение какого-то мгновения на нем была недобрая ухмылка.

— Знаете, Бендер, — тяжело уронил Гай, — некоторые считают туз пик картой смерти.

Карстерс пробормотал что-то нечленораздельное. Бендер встал и аккуратно обмел платком прилипшие к костюму крошки.

— Я к таковым не принадлежу, сэр, — с удивительным спокойствием ответил он.

Интересно, почему Гаю он говорил «сэр», а Алану — нет? И это «сэр» звучало как-то подобострастно. — Думаю, я сумею позаботиться о себе. Что я теперь должен делать?

— Мы вас запрем, — шутливо ответил Мантлинг. Похоже, он снова обрел хорошее расположение духа. — Пойдут я, Терлейн, Джордж и Г. М. Остальные могут присоединиться к нам или остаться здесь — по желанию. Потом мы будем сидеть здесь и ждать. Да! Вам придется закрыть за собой двери «вдовьей комнаты», чтобы соблюсти чистоту эксперимента. Но вот эти двойные двери будут открыты, и мы будем находиться поблизости от них. У вас есть часы? Каждые пятнадцать минут мы будем вас звать, а вы будете отвечать. Сейчас три минуты одиннадцатого. Эксперимент будет закончен в три минуты первого. Так! Мы должны соблюсти подобающую форму. Терлейн, вы возьмете мистера Бендера за одну руку, я возьму за другую…

Бендер резко повернулся. Его лицо пошло красными пятнами.

— Не стоит вести себя так, будто меня ждет виселица. Я пойду сам, спасибо.

Но по застывшим, напряженным лицам, по тому, как медленно двигалась процессия — никто не хотел идти впереди, — можно было подумать, что они действительно ведут человека на казнь. В коридоре, куда проникал свет из столовой, было достаточно светло. Они подошли к дверям во «вдовью комнату», и Терлейн во второй раз за вечер увидел большое квадратное помещение. Когда-то великолепные, а теперь просто грязные обои клочьями свисали со стен. В люстре, привернутое до минимума, горело желто-голубое пламя газового рожка. Напротив двери располагалось высокое французское окно. Снаружи оно было закрыто заржавленными стальными ставнями, закрытыми и намертво скрепленными друг с другом болтами, такими ржавыми, что, как ни бился над ними Мантлинг ранее вечером, отвернуть их ему не удалось. Одно-два из многих стекол старого окна были разбиты, и в комнате чувствовался легкий сквозняк.

Бендер с любопытством огляделся. Осмотрел просторную кровать в форме лебедя с позолоченными боками и шеей, переходящей в раму для балдахина. Сам балдахин — порядком выцветшая розовая тряпка — был собран складками справа от окна. Он поймал свое отражение в зеркале, повернулся крутой, глядя по очереди в зеркала на каждой стене. Но взгляд его всегда возвращался к столу из полированного атласного дерева и расставленным вокруг него креслам.

Все и так чувствовали себя не в своей тарелке, а тут еще Карстерс с Равелем, оставшиеся в столовой, стали наперебой выкрикивать шутливые предупреждения и сами над ними смеяться. Равель отпустил неуместную шутку насчет пауков; услышав ее, Терлейн вздрогнул.

Мантлинг угрюмо сказал:

— Надеюсь, огонь в камине вам не нужен? Я так и думал. Вам что-нибудь вообще нужно? Э… сигареты? Бутылка виски? Может, что-нибудь почитать?

— Нет, спасибо, ничего не надо, — сказал Бендер. Он все время тянул то за один обшлаг пиджака, то за другой, а то вдруг бросал пиджак и начинал терзать манжеты. — Я не курю, а пить у меня нет настроения. Я… пожалуй, чтобы убить время, что-нибудь попишу.

С несколько вызывающим видом он выдвинул из-под стола кресло и сел. Мантлинг с сомнением посмотрел на него, пожал плечами и направился к выходу. Остальные потянулись за ним. Бендер сидел прямо, будто аршин проглотил, среди древней пыльной мебели, в рожке тихонько шипел газ, а за деревянными панелями, которыми понизу были обиты стены, шуршали крысы. Дверь закрылась.

— Не нравится мне это, — вдруг проворчал Г. М. — Ох как не нравится! — Секунду он глядел на закрытую дверь, затем впереди всех тяжело потопал в столовую.

В столовой находились только Равель с Карстерсом. Шортер успел сервировать стол несколькими графинами, и шутники чокались под ужасающие тосты.

— Гай и тетушка Изабелла? — сказал Карстерс, падая обратно на стул. — Ушли. Мы не смогли убедить их остаться. Изабелла, кажется, расстроилась, а Гай… никогда точно не скажешь, о чем он думает.

Мантлинг положил свои часы на стол как раз в тот момент, когда часы в холле пробили четверть. Все уселись поближе к дверям, ведущим в коридор, и поглядывали в ту сторону. Послали за свежим кофе и разлили его по чашкам; но кофе Терлейна, казалось, успевал остыть до того, как он начинал его пить.

То были самые долгие два часа в его жизни. Поначалу разговор тек оживленно. Как будто намеренно стараясь отвлечь компанию от «вдовьей комнаты», Мантлинг с Карстерсом пустились в воспоминания о том, как они «вдоль и поперек исколесили все три континента» и «не упустили ни одного случая испробовать в деле новое ружье». Подвыпивший Карстерс громогласно острил, время от времени удачно. Терлейн тихо беседовал с сэром Джорджем, а Равель рассказывал анекдоты им обоим. Только Г. М. был мрачен и неразговорчив. Он теребил пальцами клочья волос, окаймлявших лысину, что-то ворчал себе под нос и посасывал потухшую трубку. В первый раз он заговорил, когда Равель попытался перевести разговор на «вдовью комнату».

— Нет! — резко сказал Г. М. — Пока не надо. Еще рано. Дайте мне подумать. Не сбивайте меня. Я ждал этих двух часов. Я хотел услышать от Гая историю. Что за проклятие? Что там с креслами, с этими безвредными креслами? Мне нужно знать. Я этого так не оставлю. — Он посмотрел на Мантлинга. — Вы не в курсе и ничего не можете рассказать, верно?

— Совершенно верно, — кивнул Мантлинг, не отрывая взгляда от Г. М. Затем он снова опустил глаза к некоей структуре, которую он возводил на столе из обеденных принадлежностей. — Глянь сюда, Боб, дружище. Вот Замбези. Здесь все покрыто острой травой и колючим кустарником. Тут и загонщиков не надо. А вот здесь — это вельд — у тебя идет цепь загонщиков…

Часы пробили половину. Мантлинг замолчал, помедлил, затем повернулся в сторону «вдовьей комнаты» и прокричат:

— Бендер, как вы там?

Бендер отозвался — не слишком весело, но ответил. Первый приступ страха миновал…

Страх убывая. Часы снова пробили четверть, затем — одиннадцать часов. Певучие ноты становились все громче по мере того, как вечерний Лондон затихал. К окнам, пряча контуры и звуки, приник густой туман. Изредка было слышно, как сигналят такси, которые тихонько крались, прижимаясь к тротуарам. Пробило четверть двенадцатого; окурков в пепельницах становилось все больше. И каждые четверть часа из «вдовьей комнаты» доносился голос Бендера.

Как только страх отпустил собравшихся, разговор утих сам собой. Мантлинг откинулся на спинку стула, окутал себя сизым дымом и сидел так, улыбаясь. В половине двенадцатого, после того как они услышали приглушенный расстоянием ответ Бендера, со своего стула встал Равель. У него почему-то был разочарованный вид. Он сказал, что ему нужно написать письмо и отправить пару телеграмм и что к полуночи он вернется. Веселость, казалось, покинула его, как только он повернулся ко всем спиной. Без четверти двенадцать Мантлинг очнулся, прокричат обычное «Бендер, как вы там?» и, услышав ответ, налил себе последнюю порцию.

— Клянусь богом, у него получилось! Нет там никакого призрака. Здравый смысл торжествует! Ему всего пятнадцать минут осталось сидеть. Если уж к этому времени гоблины его не съели, то и не съедят.

Сэр Джордж глубоко вздохнул.

— Я и сам очень рад, — сказал он. — Даже не ожидал, что так обрадуюсь. Признаться, я чувствую себя дураком. Меня одолевали дурные предчувствия, совсем как нашего молчаливого друга. Мне казалось, что-то с этим Бендером не так, но я не мог понять что; это меня беспокоило.

Мантлинг понимающе шмыгнул носом.

— Ну, он же художник, понимаете. Может, поэтому…

— Художник, — хмыкнул Г. М. — Как же!

Кто-то, поставив чашку, сильно стукнул ею о блюдечко. Мантлинг рывком поднял голову.

— Да уж, художник, — проворчат Г. М., внимательно изучая конец чубука своей трубки. — У вас что, глаз нет?

— Но если он не художник, — прервал молчание сэр Джордж, — то кто же он, черт возьми?

— Я могу ошибаться. Но у меня серьезные подозрения, что он либо молодой врач, либо студент-медик… Видели, как он себя вел там, в другой комнате, когда леди Изабелла то ли в обморок падала, то ли истерику норовила закатить? Он автоматически потянулся к ее запястью — пощупать ей пульс. Ей пришлось даже отдернуть руку. Вы заметили? Простой человек не мог такого сделать. Хм. И потом, мне было интересно: что он носит в нагрудном кармане пиджака? Я его немного прижал и пощупал, что это. Записная книжка, большая записная книжка. Там что-то еще было, но книжка была ближе. Немного найдешь людей, которые таскают с собой записную книжку, даже когда они в смокинге. Он сказал, что собирается что-то писать.

Мантлинг, явно разозлившись, вскочил.

— Сынок, тебе, возможно, и достаточно, — добавил Г. М. — А мне — нет. Пока нет.

Хлопнула входная дверь, и Мантлинг не произнес ни слова, хотя видно было, что он собирается что-то сказать. К столовой приближались голоса. Открылась дверь. Вошли двое — мужчина и женщина. С веселыми лицами, несмотря на то что их одежда промокла.

— Ты что-то допоздна засиделся, Алан, — сказала женщина. — Мы бы были раньше, но такси ехало так медленно… — Ее взгляд метнулся к двустворчатым дверям, да так к ним и прилип.

Алан потер руки.

— Все в порядке, Джудит. Призрак оказался выдумкой, и теперь тебе можно рассказать. Мы провели эксперимент. Хватит глупых страхов. Там, в комнате, человек; понимаешь, он ее проверяет; по правде говоря, его время почти истекло. Мы выпустим его, как только…

Часы мелодично прозвонили и начали бить.

— Ну вот и все. Бендер! — закричал он. — Время вышло. Выходите и выпейте чего-нибудь.

Мужчина, который стоял в дверях и снимал мокрый плащ, повернулся.

— Мантлинг! Кто, вы говорите, там находится? — неожиданно спросил он, и в его голосе зазвенел лед.

— Его зовут Бендер. Вы его знаете… Ах, извините меня! Это моя сестра Джудит… Доктор Арнольд, разрешите представить… Бендер, выходите! Время вышло, я говорю!

— Кто заставил его пойти туда? — спросил Арнольд. Его звучный голос был спокоен, но на лице было странное выражение.

— Ну, мы тянули карты, и ему достался пиковый туз. Черт побери, Арнольд! — раздраженно воскликнул Мантлинг. — Не смотрите на меня так! Игра была честная. Проклятие его не взяло. Он вошел туда больше двух часов назад, и с ним все еще все в порядке…

— Да? — сказала женщина. Терлейн вдруг заметил, какие черные у нее глаза по сравнению с белым лицом. — Тогда почему он не выходит? Ральф!

Г. М. начал двигаться первым. Терлейн видел, что его губы шевелились, как будто он ругался; он слышал его свистящее дыхание. Г. М., переваливаясь, со всей доступной ему скоростью двигался к двери, и в тишине отчетливо бухали и скрипели его большие ботинки. Топ-скрип. Топ-скрип. За ним бросился Арнольд; через несколько мгновений он уже был впереди Г. М. Следующий — сэр Джордж. Никогда в жизни Терлейн не забудет эту огромную раскачивающуюся на ходу фигуру, в скрипящих ботинках, с согнутой спиной, там, впереди, но коридору… А в следующее мгновение Арнольд распахнул дверь.

В комнате все было по-прежнему, всепредметы на своих местах. Какую-то секунду она выглядела пустой. Сэр Джордж начал было: «А где?..» — и замолчал, потому что все увидели его. В левом углу комнаты был искусно сделанный туалетный столик с купидонами, розами. Большое зеркало над столиком висело немного наклонно и отражало часть пола комнаты. Все видели отражение старого ковра. И еще все увидели лицо.

Бендер лежал на спине и был почти целиком скрыт большой кроватью, перегораживающей комнату. Видно было только его лицо. Раздутое, черное. Между опухшими веками — белки глаз.

— Не подходите, — тихо сказал Арнольд. — Не подходите, говорю вам.

Он прошел по поскрипывающим доскам пола, зашел за кровать и наклонился. Г. М., губы которого еще шевелились от неслышных ругательств, молча стоял и смотрел.

— Но этого не может!.. — воскликнул Мантлинг и сам испугался собственного рыка. Он начал обкусывать ногти на руке. — Он жив! Пятнадцать минут назад он был жив.

Арнольд выпрямился.

— Вы так думаете? — сказал он. — Кто-нибудь, закройте дверь! Джудит, не входи! Этот человек умер по крайней мере час назад.

Глава 5 СЛИШКОМ МНОГО АЛИБИ

Вполне понятно, что после того, что случилось, все опасались до чего-либо дотрагиваться и тем более куда-либо садиться. Кроме Г. М. Он вольготно расположился на кровати и скрестил руки на груди. Сэр Джордж встал возле окна, а Терлейн прислонился спиной к камину. Терлейн посмотрел на пол, на пустое место с другой стороны кровати, откуда только что было убрано тело Ральфа Бендера. Предварительно труп сфотографировали. Все вокруг было засыпано белым порошком, все сдвинуто с места — криминалисты искали отпечатки пальцев. Комната выглядела так, будто ее не успели прибрать после буйной вечеринки. Тело Бендера вынесли на носилках двое констеблей. Зрелище было не слишком приятное. Несмотря на то что с его одеждой все было в порядке, было видно, что он умер в муках: правая нога прижата к животу, голова втянута в плечи, спина выгнута, рот оскален. Были, конечно, и другие признаки, но их описание уместнее смотрелось бы в отчете патологоанатома.

Констебли перенесли его в комнату, в которой было больше света, чтобы полицейский врач мог произвести предварительный осмотр. О том, что во «вдовьей комнате» трагически погиб человек, напоминали, кроме беспорядка, еще две странные вещи. На полу, возле правой руки Бендера, была найдена смятая игральная карга — из тех, что использовались в доме Мантлинга, со щитом на рубашке. Это была девятка пик. Другой предмет был найден лежащим на груди Бендера. Это был длинный, но очень узкий свиток плотной бумаги, свернутый так туго, что мог бы уместиться в наперстке.

Теперь оба этих предмета лежат на столе. И на них задумчиво смотрел старший инспектор Хамфри Мастерс.

Старший инспектор Мастерс был точь-в-точь такой, каким его описывал Джеймс Беннет: дородный, спокойный мужчина с дружелюбным и проницательным лицом, вежливыми манерами и тяжелой челюстью. Он зачесывал свои седые волосы набок, чтобы скрыть обширную плешь. Он стоял и щипал нижнюю губу, плотно зажимая ее между большим и указательным пальцами, вытягивал шею, наклонял голову набок, чтобы со всех сторон рассмотреть лежащие перед ним предметы. Если он и не понимал ничего, то не подавал виду. Мастерс сдвинул котелок на самый затылок — тот почти упал — и с едва заметной улыбкой повернулся к Г. М.

— Ну, сэр, — сказал он, — на этот раз вы оказались в самом пекле, верно? Да. Знаете, я уже начал к этому привыкать. Я уже начал привыкать к тому, что меня вытаскивают из постели среди ночи, говорят, что творится какая-то чертовщина, и что дело опять не обошлось без сэра Генри Мерривейла. Мне снова повезло! В кои-то веки мне представился шанс заняться чем-нибудь поинтереснее кровавой резни в Попларе или вооруженного налета на магазин в Вест-Энде. Что скажете, сэр?

Г. М. поднял огромный кулак и потряс им. Он с явной обидой воспринял лучезарный сарказм Мастерса.

— Сынок, — сказал Г. М. — Я оказался в самом пекле не только в смысле того, что был на месте преступления во время его совершения. Черт меня побери, а что я мог сделать? Они мне говорят: «Мы собираемся сыграть в одну маленькую игру». И что? Какой аргумент я должен был привести, чтобы остановить их? Я лично сам прочесал всю комнату и готов был поклясться, что никаких фокусов в ней нет. Даже если бы я и захотел им помешать, как, спрашивается, я мог это сделать? Мне нужно было выбежать на улицу и ухватить за шиворот полисмена? «Ради бога, констебль, пойдемте скорее! Одному из гостей лорда Мантлинга угрожает страшная опасность. Он собирается войти в комнату и там посидеть». И что бы он мне ответил? «Сэр, я бы посоветовал вам сейчас пойти домой и хорошенько выспаться». И вот к чему все привело… Конечно, вам сейчас весело. Поначалу. — Г. М. никак не мог удобно устроиться на кровати. — Это потому, что у вас под рукой есть я и не могу уйти, даже если бы захотел; я свидетель, и, если хотите знать, чертовски обеспокоенный свидетель. Мастерс, я — напыщенный болван. Как бы вы себя чувствовали, узнав такое о себе? Легко оправдываться: «А что я мог сделать?» Вся соль в том, что я и вправду ничего не предпринял.

— Ну-ну, — успокаивающе сказал Мастерс, — нельзя забывать…

— Нельзя забывать, — прервал Мастерса Г. М. и ткнул пальцем в его сторону, — о том, что я еще не сумел разобраться, от чего бедняга мог умереть. До сих пор не сумел. Сказать по правде, сынок, я в полном недоумении — во всяком случае, пока.

Мастерс снова ущипнул себя за нижнюю губу. Он думал.

— Да, сэр, это, без сомнения, весьма странный случай, — признал он и обвел глазами комнату. — Я имею в виду, что обстоятельства дела очень необычны, а улики — еще необычнее. Но есть кое-что, что мы можем доказать. С этого и начнем. Жертва, без сомнения, была отравлена. Полагаю, здесь никаких сомнений?

— Нет, конечно. Отравлена. Надеюсь, это вам поможет.

— А разве нет? Так, идем дальше. Посмотрим, что у нас есть. Вполне возможно — и на старуху, знаете ли, бывает проруха, — что комната все же опасна. И если мы найдем ядовитую ловушку и характерную отметину на теле парня…

Г. М. предпочел промолчать. Он сидел и часто моргал, глядя на Мастерса поверх очков. Продолжалось это довольно долго. Потом Г. М. высказался:

— Ага. Если так случится, то вы сможете с полным правом веселиться еще пуще, чем сейчас. Мне кажется, я знаю, от какого именно яда умер Бендер. Но лучше подождать результатов официального осмотра. Для вящей уверенности. А пока доктор Блейн не закончил, давайте поиграем в игру под названием «предположения». Давайте предположим, что вы не найдете здесь никакой ловушки, никаких устройств или средств для впрыскивания яда под кожу жертвы. Что тогда?

Мастерс посмотрел на Г. М.

— Простите, сэр Генри, — сказал он, — но не слишком ли вы… да и остальные присутствующие… не слишком ли близоруко вы смотрите на вещи? А? Ну подумайте сами! У вас на уме только отравленные иглы. Они вас просто загипнотизировали. Вы не рассматриваете никаких других возможностей, кроме отравления ядом местного действия, вводимого в ткани тела. Однако взгляните на факты. Я не медик, но о ядах кое-что знаю. По долгу службы. Так вот: вспомните его позу! Как при столбняке: рот оскален, плечи отведены назад, голова втянута в плечи и тоже откинута назад. Спина немного выгнута. На медицинском жаргоне — опистанатос. Одна нога поджата, хотя обе должны быть вытянуты, что… хм…

— Не вписывается в общую картину?

Мастерс примирительно кивнул:

— Если хотите. Я вот что хочу сказать: перед нами более или менее точная картина отравления стрихнином, а стрихнин можно и проглотить. Проглотить, сэр, без всяких игл. Вы скажете, что в этой комнате нет никакой емкости, ничего, в чем мог бы находиться яд. Ее и не должно быть! Ему каким-то образом дали яд до того, как он вообще вошел в комнату. Стрихнину нужно некоторое время, чтобы подействовать. Оно варьируется в зависимости от дозы и… хм… восприимчивости жертвы. Но, — Мастерс ткнул пальцем в ладонь, словно в листок бумаги, — остаются симптомы. Например. — Он повернулся к Терлейну: — Вы, сэр, описали мне, в каком виде нашли мистера Бендера. Я позволю себе процитировать по памяти одно предложение из справочника по судебной медицине: «Жертва отравления стрихнином в первую очередь чувствует некоторую скованность в области шеи, а его взгляд выражает дискомфорт или ужас». Не правда ли, очень напоминает то, как вы описывали мистера Бендера? Спасибо. Вот так.

— Хватит болтать попусту, — сказал Г. М. — Ваша мысль понятна. Но хорошо. А как быть с синюшностью лица?

Мастерс замялся:

— Да, признаться, немного странно…

— Странно?! — прорычал Г. М. — Да чушь все ваши теории, больше ничего. Брось, сынок, ты и сам не хуже меня знаешь! Если у жертвы отекло и посинело лицо, значит, яд воздействовал на дыхательную систему. Жертва в первую очередь лишается возможности закричать. Стрихнин же воздействует на спинной мозг. Если Бендеру кто-то подсыпал стрихнин, почему он не позвал на помощь, когда почувствовал, что яд распространяется по телу? Он даже не пикнул. И на несварение он не жаловался — а вы утверждаете, что он отравился ядом, являющимся одним из самых болезненных в вашем справочнике. Он не мог позвать на помощь. Яд парализовал его мускулы. Он стал трупом еще до того, как умер. Я особенно хочу подчеркнуть, сынок, что его убил чертовски быстро действующий яд. И он был введен в этой комнате. Кроме того, Бендер не мог его проглотить.

— Почему?

— Потому что он отравился кураре, — сказал Г. М.

После паузы, во время которой Мастерс снял котелок, аккуратно положил его на стол и достал записную книжку, Г. М. мрачно продолжил:

— Любой другой токсин — и я бы с тобой согласился. Но только не кураре. Кураре — исключение. Оно абсолютно безвредно, если его проглотить. Можно намазать его на хлеб, выпить с пивом — вы ничего не почувствуете. В то же время многократно меньшая доза, введенная под кожу, убьет вас в течение десяти минут. Естественно, что кураре имеет схожие со стрихнином симптомы отравления. Их получают из одного и того же растения: Strachnos Ignatii, если вам интересно. Но кураре во много раз смертоноснее стрихнина. Южноафриканские индейцы обмазывают им наконечники стрел. Каким-то образом этот яд проник в тело Бендера.

Мастерс задумчиво сказал:

— Яд для стрел. Да, я слышал о нем. — Он улыбнулся. — Ну, ну, сэр, не расстраивайтесь! Удивительно видеть вас расстроенным. Признаюсь, я и сам немного выбит из колеи. Но все это пока теория. Мы возвращаемся к постулату, что где-то в комнате находится смертельная ловушка. Значит, комнату нужно обыскать, — с мрачным удовлетворением заявил Мастерс, — и могу без ложной скромности сказать, что я как раз тот человек, который вам нужен.

Сэр Джордж Анструзер пошевелился. Он стоял у окна, опустив голову и скрестив руки сзади, под фалдами смокинга — этакий невеселый Пиквик. Он сказал:

— Я не хотел бы вмешиваться, мистер Мастерс. И я очень благодарен за то, что мне разрешили присутствовать на вашем… совете. Но по-моему, вы упускаете из виду одну, самую странную, деталь. Если Бендер умер от ядовитой иглы, то кто еще был в комнате? Кто отзывался Мантлингу каждые четверть часа, когда Бендер был уже мертв? Разве вы не слышали, что сказал доктор Арнольд? Бендер умер приблизительно в одиннадцать часов. Если это так, кто по меньшей мере три раза откликался вместо него?

— А… — сказал Мастерс. Теперь он выглядел менее жизнерадостным. Он слегка наклонил голову набок и прищурился. — Вот вы о чем… Понимаете, вы, находящиеся в комнате, — пока мой единственный источник информации. Я еще не допрашивал слуг. Я действительно слышал нечто подобное. Но диагноз, поставленный в спешке, может оказаться ошибочным.

— Никакой ошибки, — проворчал Г. М., — если только вы не записали меня в еще большие глупцы, чем я есть на самом деле. Я его тоже осматривал. — Г. М. достал из кармана трубку, примостил ее в угол рта, но зажигать не стал. — По-моему, Бендер умер где-то в одиннадцать пятнадцать. Действительно, кто-то отвечал за него. Сымитировать крик нетрудно: толстая дверь, большое расстояние — подойдет любой приглушенный звук. Лишь бы мы услышали. Но почему, Мастерс? Зачем кому-то понадобилось изображать Бендера? Здесь действительно был другой. И он украл записную книжку Бендера.

Мастерс сел на стол и открыл блокнот.

— Знаю я, что вы сейчас скажете, — буркнул Г. М. — Я весьма общо ввел тебя в курс дела. Но вот факты. Я сразу стал искать записную книжку Бендера. Она исчезла. В ее существовании я не сомневаюсь. Наверное, в ней было что-то компрометирующее кого-либо из участников игры. И наконец, кто-то положил ему на грудь свиток.

— И еще игральную карту. — Мастерс наклонил голову набок и улыбнулся. — А тот листок бумаги…

— Пергамента, поправил сэр Джордж. — Инспектор, могу я взглянуть на него?

Мастерс отдал свиток. Сэр Джордж развернул похрустывающую полоску и расправил ее на стене. Пергамент имел около восьми дюймов в длину и полдюйма в ширину. На нем мелкими печатными буквами было написано:

Struggole faiusque lecutate, te decutinem dolorum persona.

— Ну как, джентльмены? — спросил Г. М. и моргнул по-совиному. — Хорошо, что в нашем распоряжении находятся мозги из Кембриджа и Британского музея. Что там написано?

Сэр Джордж отпустил концы пергамента, и он сразу свернулся и упал в подставленную ладонь. На лице Джорджа появилось обеспокоенное выражение.

— Если бы я не боялся показаться глупцом, я бы сказал, что пергамент использовался в качестве амулета или талисмана. Возможно, чья-то шутка. — Он посмотрел на Г. М. — Текст на пергаменте — это либо заклинание, либо молитва об «освобождении от боли этого человека». «Dolor» также может означать «печаль». Я не все понимаю. Это средневековая вульгарная латынь. В вульгарной латыни слова часто искажаются, лишаются окончаний, имеется тенденция использовать инфинитив для выражения намерения. Не могу понять, в каком контексте использовано слово faius. Как я уже говорил, возможно, это шутка…

— Ясно. Вы хороший друг семьи, верно? Сразу видно. Ничего себе шуточка: положить на грудь мертвеца молитву об избавлении от боли. Теперь вы видите, Мастерс, что в этом доме не все так просто?

— Вижу, — подтвердил Мастерс и вполголоса выругался.

— И если у вас в голове еще не сложилось полной картины, я могу поделиться с вами несколькими соображениями. Прежде чем двину вам между глаз. Итак. Если ты хочешь найти человека, побывавшего в этой комнате, выбор у тебя не очень велик. Почему? Потому что, за исключением двух человек, у всех, кто находится сейчас в доме или связан с этим домом, железное алиби, к которому не придрался бы и сам ангел-регистратор. Слушай дальше, сынок. Пока они тут кричали и звонили в полицию, я немного побродил, поспрашивал и подумал. — Г. М. начал загибать пальцы на руке. — Во-первых, у нас есть участники игры и вообще все, кто был за ужином. Это Алан, Гай, Изабелла, Карстерс, Равель, Терлейн, Джордж Анструзер и я. Во-вторых, два человека отсутствовали, но пришли к самой, так сказать, кульминации. Это Джудит и Арнольд. В-третьих, нельзя забывать слуг: дворецкого, эконома, кухарку, двух служанок и шофера. Записываете?

— Да, сэр, — ответил Мастерс. — Всегда приятно вновь обратиться к твердым фактам. Пожалуйста, дальше.

— Пишите, пишите. С десяти пятнадцати до половины одиннадцатого — и даже еще позже — все слуги находились в подвальном этаже, ужинали. Джудит с женихом были в театре с целой компанией друзей, трое из которых ехали с ними в такси и могут подтвердить, что те вышли у дверей дома не раньше чем без пяти двенадцать. И наконец, все остальные были все время у меня на глазах… за исключением двоих. Как все просто, да, Мастерс? Черт меня побери, даже слишком просто! И мне это не нравится.

— Двое, которые отлучались, — сказал Мастерс, решительно черкая в книжке, — мистер Гай Бриксгем и мисс Изабелла Бриксгем. Верно? Верно. Подождите секунду! Кажется, кто-то говорил мне, что француз, Равель, также покидал столовую. Ага. Этим иностранцам человека убить — раз плюнуть.

— Но Равель отлучился в десять тридцать одну — после очередного ответа из комнаты. Другими словами, Бендер умер, когда Равель еще был за столом, и неизвестный голос дважды отзывался, когда Равель еще не ушел из столовой. У него алиби ничуть не хуже, чем у любого из нас.

— У меня и с двумя другими работы на всю ночь хватит. Впрочем, я не собираюсь занимать их надолго, — сказал старший инспектор. — Но сначала… Входите, доктор! У нас тут вышел спор по вашей части.

Полицейский врач, хорошо одетый человек, похожий на преуспевающего дельца, был уже в шляпе и пальто.

— Мне нужен ордер на вывоз тела. Я не могу ручаться за свои слова, пока они не подтверждены вскрытием, но сто шансов к одному в пользу предположения сэра Генри. — Он отряхнул пальто. — Это кураре. Мне довелось видеть жертв отравления кураре, иначе мои слова немногого бы стоили.

— Мастерс, спрашивайте дальше, — сказал Г. М., поскольку тот с сомнением замолчал, поглядывая на доктора. Лунообразное лицо Г. М. светилось нетипичным для него весельем. — Видите ли, Мастерс не совсем доверяет моим знаниям. Он хотел уточнить, опасен ли кураре при проглатывании. Блейн, разрешите наши сомнения.

— Нет, не опасен, — отозвался Блейн. — Более того, могу с уверенностью сказать, что в данном случае он не был проглочен. Я взял кровь на анализ, и ее ненормальность видна невооруженным глазом.

— Ясно. Сколько, по-вашему, прошло времени от введения яда до момента смерти?

— Я могу лишь предположить. Мышечный паралич через три минуты. Смерть — через десять.

Мастерс выругался.

— Вы нашли прокол? Как был введен яд?

— Пока не могу сказать с уверенностью. Я не осматривал всю поверхность тела. У него ранка на подбородке, под челюстью. Похожа на порез от бритвы. Но если только он не брал бритву с собой в комнату и не брился в ней, к яду он отношения не имеет. Иначе он умер бы на ваших глазах. Что-нибудь еще? Если нет, выпишите мне ордер, и я пойду. Ах да, вас хотят видеть доктор Арнольд и пожилая леди. Они за дверью.

Мастерс, переглянувшись с Г. М., распорядился позвать их. Терлейну впервые удалось хорошо разглядеть доктора Юджина Арнольда. Он вспомнил, как описывал его Карстерс; это описание, хоть и не соответствовало реальности, позволяло понять, что, по мнению Карстерса, доктор Арнольд — отвратительный тип. Теперь Терлейн понимал Карстерса. От Арнольда разило снобизмом человека, который всего в жизни добился сам. Такие люди всегда говорят правду в глаза, ни с кем не считаются, но им всегда почему-то все оказывают услуги, хотя они никому не нравятся. У доктора Арнольда было красивое волевое лицо, которое мгновенно могло принимать доброе выражение — будто включалась электрическая лампочка; светло-карие глаза, смотревшие серьезно и проницательно; густые, почти черные волосы с легкой сединой на висках — той, что так нравится женщинам. В Юджине Арнольде все было на своих местах. Рядом с ним Карстерс выглядел растрепанным мальчишкой. Глядя на то, как он, пропустив вперед мисс Изабеллу Бриксгем, входит в комнату — голова наклонена точно под нужным углом, глазам сообщено выражение заботы и готовности в любой момент поддержать даму, — Терлейн вспомнил портреты первого герцога Мальборо. Да, вот как выглядел Арнольд: уверенным, собранным, серьезным, умным человеком с развитым чувством собственного достоинства. И может быть, он любил деньги не меньше герцога Мальборо.

— Я хотела поговорить с вами, — тихим голосом сказала Изабелла, в нерешительности переводя взгляд с Мастерса на Г. М. Веки ее бледных глаз были красны, а сама она будто уменьшилась. Сейчас ей можно было смело дать все шестьдесят. — Я должна, потому что… понимаете, в какой-то мере я чувствую себя ответственной за смерть бедного мальчика. Но разве нам необходимо разговаривать здесь? Пожалуйста, пойдемте куда-нибудь в другую комнату.

Арнольд включил свое обаяние, но оно никак не подействовало на Г. М.

— Я боюсь, джентльмены, что вынужден настоять на этом, — резко сказал доктор. — Мисс Бриксгем вверена моим заботам. Она пережила сильное нервное потрясение.

— Ага, — сказал Г. М., невозмутимо пытаясь разжечь трубку. — Тогда зачем вы ее сюда привели?

Арнольд бросил на Г. М. быстрый оценивающий взгляд. Похоже, он еще не определился, как следует относиться к Г. М.

— К сожалению, мы хотим сообщить кое-что важное. Я подумал, что вам, как представителям полиции… — короткая пауза, во время которой Г. М. и не подумал ничего спрашивать, — что вам, как представителям полиции, будет интересно. Это касается бедняги Ральфа Бендера.

— Понимаю. Так он все же оказался врачом?

— И ведь я сама пригласила его сюда, — сказала Изабелла. — О господи, я позволила ему…

— Это не ваша вина, тетя Изабелла, — сказал Арнольд. Тетя? Арнольд сознательно выступал щитом, отгораживая Изабеллу от Г. М. и Мастерса. — В каком-то смысле, джентльмены, я нарушаю профессиональную этику. Но, принимая во внимание, что было совершено убийство, эти факты должны стать известны, и я не собираюсь их скрывать. Итак. Бендер был самым способным студентом Королевской медицинской школы среди своего выпуска. После окончания клинической практики, которую он проходил в больнице Святого Томаса, он собирался посвятить себя психологии, но не имел достаточно средств, чтобы открыть собственный врачебный кабинет. На Вигмор-стрит это недешево. Поэтому…

— Вы взяли его на должность помощника — чтобы он бесплатно занимался теми случаями, которыми не хотите заниматься вы сами?

— Я считаю это чистой воды благотворительностью с моей стороны. Видите ли, я не имею возможности лечить пациентов, которые не могут заплатить за консультацию. Может быть, вы не представляете себе природу моей работы?

— Нет, не представляю. Психиатрия, я не ошибаюсь?

— Только в некоторых… — Арнольд замолчал. У него на лице резко выделились скулы. — Простите пожалуйста, но мне хотелось бы знать, с кем я имею честь разговаривать?

— Ну, ну, — успокаивающе сказал Г. М. Приткнувшаяся в углу рта трубка сипела, когда он посасывал ее. — Не вставайте на дыбы. Пусть глаза ваши не затуманиваются гневом. Продолжайте.

— Он работал на меня, как и еще один многообещающий молодой человек. — Доктор Арнольд сдержался, улыбнулся и что-то для себя решил. — Некоторое время назад ко мне обратилась мисс Изабелла Бриксгем — с проблемой, о которой, я думаю, вы знаете. Я оказался в затруднительной ситуации. С одной стороны, я не мог ей отказать. С другой — в силу определенных причин я не мог вмешиваться лично… опрашивать, как бы завуалированно и аккуратно я это ни делал. Вы меня понимаете?

— Да. Мантлинг терпеть не может врачей. Особенно мозгоправов.

Арнольд в угоду Г. М. изобразил замешательство.

— Особенно мозгоправов, как вы изволили выразиться. Я у него, так сказать, на испытательном сроке. Мне разрешено разговаривать только о спорте. Так как я в прошлом немного играл в крикет, — Арнольд щелчком смахнул с отворота пиджака воображаемую пылинку и улыбнулся чуть презрительной улыбкой, — я, естественно, ценю общество такого блестящего спортсмена. Но я не мог отказать тете Изабелле. Если кто-либо из членов семьи сошел с ума, его необходимо выявить и установить за ним строгий надзор. По возможности не поднимая шума. По предложению мисс Бриксгем Бендер был представлен Мантлингу как художник — один из ее протеже. Играть роль было нетрудно. Как раз приехал месье Равель, он занял все внимание хозяина. Бендеру было поручено найти…

— И он нашел?

— Вне всякого сомнения, — спокойно ответил Арнольд. — Как видите, его убили.

Глава 6 ШКАТУЛКА БЕЗ ИГЛЫ

— Пожалуйста, поймите меня правильно, — продолжил Арнольд рассудительным тоном, с трудом сочетавшимся с резким голосом. — Я бы солгал, если бы сказал, что глубоко переживаю смерть Бендера. По-моему, то, что он дал вовлечь себя в эту авантюру, — непростительная глупость с его стороны. Но мне искренне жаль его. Он был полезен. Я должен был предотвратить сегодняшнее безумство. Мисс Бриксгем, — при взгляде на Изабеллу лампочка-индикатор дружелюбия моментально включилась, — мисс Бриксгем также считает, что все следовало пресечь; как я слышал, она приложила к этому все возможные усилия. Я далек от того, чтобы винить ее, но было бы лучше, если бы она рассказала мне все заранее.

Высказавшись, доктор Арнольд поправил галстук, одернул пиджак и улыбнулся Изабелле: «Ну-ну, я не сержусь на вас». Перемены, произошедшие за последние несколько часов с этой выдержанной женщиной, были разительны; у нее дрожали губы, она чуть не плакала. Г. М. беспокойно пошевелился.

— Теперь вы можете выполнить свою работу, — сказал он. — Ведь все карты на столе. Что вы собираетесь делать?

Арнольд пожал плечами:

— К счастью или к несчастью, но теперь это ваша задача, а не моя. Единственное, что в моих силах, — не дать вам повесить убийцу после того, как вы его схватите. Так что все в ваших руках.

— И вы об этом не жалеете?

— Не жалею, — спокойно согласился доктор Арнольд.

— И все же я не понимаю, как вы можете так легко умыть руки, — сказал Г. М., внимательно изучая внутренности своей трубки. — Неужели вы не испытываете совершенно никаких угрызений совести? Хотя о чем я — вы отлично знаете, кто может быть вам полезен, а кто — нет. Никакие мысли о сумасшедшем шурине не заставят вас забыть о том, что даже на его смирительной рубашке будет вышита корона. Верно?

— Я восхищен вашей прямотой, друг мой, — сказал Арнольд. По его виду было понятно, что ему противна прямота кого угодно, за исключением его самого. Но он оставался спокойным. — Вы забываете, что — да, так случилось! — я люблю мисс Джудит Бриксгем.

— Да. Я знаю. Потому и сказал то, что сказал. Видите, кое-какие действия от вас все же потребуются. Вы сомневаетесь в душевном здоровье мисс Джудит? Нет. А в душевном здоровье мисс Изабеллы?

— Да как вы смеете! — воскликнула Изабелла.

— Тише, тише, мадам! Итак! Вы сомневаетесь в душевном здоровье мисс Изабеллы? Нет. Вычеркиваем из списка подозреваемых двоих. Только двоих. Если вы не желаете помочь нам — разумеется, не выходя за рамки своей профессии, — нам придется предпринимать дальнейшие шаги самостоятельно.

Арнольд внимательно смотрел на Г. М.:

— В настоящее время я ничем не могу вам помочь. Я не вправе делать какие-либо заключения, не проведя тщательного личного опроса подозреваемых. Но, не касаясь никого больше, хочу сказать, что лорд Мантлинг всегда представлялся мне в высшей степени разумным человеком.

— Понятно. — Г. М. вскинул брови. — У меня все. Я хочу посидеть и подумать. Продолжайте, Мастерс.

Мастерс начал допрос в своей обычной, вежливой и дотошной манере. Это был его любимый прием: изобразить из себя мальчика на побегушках, собирающего информацию для мудрых голов, подождать, пока жертва потеряет бдительность, а потом вцепиться ястребиными когтями. Он долго приглашал Изабеллу сесть, на что она не соглашалась до тех пор, пока он не принес стул из столовой. Комната, казалось, гипнотизировала ее. Ее водянистые глаза не останавливались ни на секунду. Они перебегали с одного предмета на другой, возвращались обратно. Не объяснив причин, Мастерс отказался перейти для проведения допроса в другое место.

— Надеюсь, вы понимаете, — начал он задушевно, — что мы должны чисто формально снять показания у всех свидетелей? Да. Итак, доктор, начнем с вас, если вы не возражаете.

— Чтобы иметь возможность допросить мисс Бриксгем в мое отсутствие? — резко спросил Арнольд.

— Мы не причиним ей вреда, сэр. И, кроме всего прочего, вы ведь врач, а не адвокат. Верно? Пожалуйста, кратко опишите мне, чем вы занимались сегодня вечером…

Впервые на лице Арнольда заиграла искренняя улыбка.

— Бог с вами, инспектор, — сказал он. — Я не убивал беднягу. И Джудит тоже не убивала. Я стараюсь совершать как можно меньше глупостей, и, поверьте, я не такой дурак, чтобы рисковать собственной шеей. — Казалось, он был немного удивлен. Он не ожидал, что Мастерс, поначалу державшийся в стороне, будет так вежлив.

Речь Арнольда была такой гладкой, будто он все заранее записал на бумагу. Случайно взглянув на себя в зеркало, он, не задумываясь и не прерываясь, поправил галстук, одернул пиджак, смахнул с его белой поверхности невидимые пылинки. После ужина он, вместе с Джудит Бриксгем присоединился к компании, направляющейся в театр «Хеймаркет». Пьеса? «Десятиминутное алиби». Около одиннадцати они вышли из театра, вместе с еще тремя членами их компании решили поехать в клуб на Регент-стрит. Там они немного выпили, потанцевали. В двадцать минут двенадцатого они вышли из клуба, взяли такси. Из-за тумана такси ехало медленно, и домой они смогли попасть только около полуночи. После того как Арнольд, которого Мастерс почти не перебивал, закончил, инспектор вежливо выпроводил его из комнаты. Как понял Терлейн, его желание остаться и поддержать Изабеллу было во многом напускным. Арнольд с видом победителя удалился, и Мастерс взялся за мисс Бриксгем.

— Мадам, — задушевно сказал он, — прошу вас, не расстраивайтесь из-за того, что нам пришлось остаться в этой комнате. Здесь нет ничего, что могло бы вам повредить.

— Я знаю, что веду себя глупо. Не понимаю, что со мной такое. Кажется, будто все вокруг изменилось. — Она разжала кулаки, снова сжала их. На запястьях образовались острые впадинки. — Вчера, два часа назад, я бы не поверила, что могла бы чувствовать себя так, как сейчас. Я в первый раз в жизни нахожусь в этой комнате. Мне было три года, когда умер мой отец. В 1876 году. Если я и была здесь, то все равно не помню. — Ее тусклые глаза, бегавшие по комнате, вдруг остановились на Мастерсе и вспыхнули. — О чем вы хотите меня спросить?

— Мадам, после того как Бендер удалился в эту комнату, вы решили уйти из столовой?

— Да. Я не могла там находиться. Гай тоже ушел. Сказал, что ему скучно. Скучно! Только подумайте!

— Куда вы пошли после того, как вышли из столовой?

— Наверх, в свою гостиную на втором этаже. А что?

— Это для протокола, мадам, — сказал Мастерс и широко улыбнулся. Терлейн заметил, что Г. М. пытается привлечь внимание Мастерса, изображая — «интересно, почему я так решил?» — страшного серого волка в засаде. — Нам приходится задавать такие вопросы. Как долго вы там оставались?

— До тех пор, пока не услышала крик Джудит. Когда… — Она указала на кровать. — Господи, ведь я сама привела его сюда…

— Да, мадам, соболезную. С вами, случайно, не находился кто-нибудь еще? Например, служанка?

— Вообще-то… со мной был Гай.

Карандаш Мастерса, которым он приготовился сделать запись, скользнул по бумаге и почти выпал у него из руки.

— Черт! — сказал он, спохватился и прокашлялся. — Э… понятно. Но не все же время, мадам? Я имею в виду, может быть, он бродил по дому…

Изабелла смерила его суровым взглядом:

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, инспектор, когда говорите «бродил по дому». Он… да, он был очень обеспокоен, когда пришел в мою гостиную.

— Когда?

— Примерно через полчаса после начала отсчета времени. Где-то в половине одиннадцатого. Я знаю точно потому, что не отрывала глаз от часов. Понимаете, у меня такие часы, — ее палец дернулся в воздухе, — в которых минутная стрелка не двигается до тех пор, пока минута не истечет. Затем она прыгает к следующему делению. Смотреть на это невыносимо. Думаешь, что она никогда не шевельнется, и тут она двигается. Потом пришел Гай. Мы попытались поиграть в шахматы… Мы часто играем в шахматы по вечерам… затем в карты, затем я попробовала читать. Ничего не вышло, и мы стати просто беседовать о происходящем.

— И мистер Гай Бриксгем находился с вами все время, с половины одиннадцатого до полуночи?

— Да.

Терлейн посмотрел на сэра Джорджа, который все еще изучал кусок пергамента. Маленький баронет нацепил на нос пенсне. Его пухлые плечи были подняты к ушам, он шевелил губами, но в целом вид у него был довольный. Отлично! Теперь алиби есть у всех. Мастерс, напротив, не был доволен. Его брови сдвинулись еще больше, когда он услышал исходящее от Г. М. мурлыканье, постепенно формировавшееся в слова «мм-мм, я страшный серый волк. Я в поросятах знаю толк». Мастерс огляделся по сторонам.

— Да. Сэр Генри, может быть, у вас есть вопросы к леди?

Мурлыканье прекратилось. Г. М. потер подбородок.

— Да, есть. Мадам, вы сказали, что вы с вашим племянником беседовали об этой комнате. Что он говорил?

— Он успокаивал меня. Уверял, что здесь абсолютно безопасно, и высмеивал Алана.

— Вы имеете в виду, он высмеивал идею Алана о том, что в комнате находится смертельная ловушка?

— Да. Он сразу сказал: «Ты думаешь, что, даже если бы изначально там было что-то подобное, яд сохранил бы свои смертельные свойства по прошествии стольких лет?»

Г. М. нахмурился:

— Лично я думаю, что это не доказательство. Яд нашел свою первую жертву в 1803 году, последнюю — в 1876-м. Значит, яд сохранял смертоносные свойства довольно долго. Кроме того… Вспомните, о чем я говорил за ужином. Я рассказывал о деле со шкатулкой Калиостро, для расследования которого я пару месяцев назад ездил в Рим. Один коллекционер — его звали Бриоцци — был найден мертвым в своем частном музее. Его отравили, но на теле не обнаружили следов введения яда. Мастерс, напомните мне, чтобы я вернулся к этому вопросу. Вся соль в том, что шкатулка, которая его убила, была сделана в 1791 или 1792 году. Яд сохранил свои свойства до сегодняшнего дня благодаря защитной оболочке, предохранившей его от разложения… Мисс Бриксгем, продолжайте, пожалуйста.

Изабелла глядела на него во все глаза.

— Значит… А, ладно. — Она беспокойно оглянулась кругом. — Я ни о чем таком не думала. Я сказала Гаю: «Возможно, ты прав; но кто-то, — она воровато оглянулась на Г. М., — кто-то побывал в той комнате, навел там порядок. Может быть, он как раз для такого случая зарядил ловушку ядом для стрел».

Мастерс снова стал самим собой.

— Яд для стрел, мадам, — сказал он, — по-видимому, как раз и использовали. Редкое вещество. Очень редкое. Где можно взять что-либо подобное?

— Ах, я пыталась вас предупредить! — Изабелла сцепила ладони. — Где взять, вы говорите? В кабинете моего племянника. Им отравлено первобытное оружие. Не то, которое висит на стене, а два-три дротика, которые он держит в ящике стола.

Мастерс непроизвольно присвистнул. Он уже выпустил когти и собирался схватить жертву, когда вмешался Г. М.:

— Да, да. Полегче, сынок. Мы к этому вернемся. Меня же интересует ваша беседа, — он повернулся к мисс Бриксгем, — с племянником. Что он ответил, когда вы предположили, что ловушку могли снова зарядить?

— Его слова убедили меня. Я… я почти поверила ему. — Она передернула плечами. — Он сказал: «Ты думаешь, что тот, кто решил расправиться с жертвой, окажется таким дураком, что уберется в комнате, ввинтит в дверь фальшивые шурупы и подметет коридор? Убийца бы постарался сделать так, чтобы все подумали, будто в комнате никого не было много лет. Иначе возникли бы подозрения — а они, как видим, возникли». Логично, не правда ли?

Она с надеждой смотрела на Г. М., и ему ничего не оставалось, кроме как одобрительно проворчать:

— А он не глуп. Такие мысли и мне приходили в голову. К несчастью, меня они тоже успокоили. Он что-нибудь еще говорил?

— Д-да… — Изабелла замялась, как будто мучительно подбирая слова. — Он сказал нечто странное. После того как он уверял, что комната абсолютно безопасна, он добавил: «В ней к тому же нет ничего интересного, если только они не догадаются о замазке».

— Замазке? — удивился Мастерс. — Замазке? То есть о веществе, которым заделывают оконные рамы на зиму? — Терлейн заметил, как Изабелла вздрогнула. Она давно была на грани истерики. Может быть, инспектор взял не тот тон. — Ясно. Что он имел в виду?

— Я не знаю! Он не объяснил. Вы что, не понимаете? — воскликнула она. — Я жду объяснений от вас. Я откровенничаю с вами в надежде, что вы все как-то осмыслите и поймете, что произошло. Больше мне нечего сказать.

— Еще один вопрос, мадам. — Мастерс постукивал ладонью по столу. — Откуда Гаю Бриксгему столько известно о комнате, которую он никогда не видел?

Изабелла слабо улыбнулась:

— Понимаете, он историк семьи. Он единственный, кто когда-либо прочел все документы. Естественно, он знает и историю комнаты. — Она бросила взгляд на большой круглый стол, за которым сидел Мастерс. На его светлую полированную поверхность был нанесен темный узор в виде цветков ириса. По неизвестной причине и стол, и стоявшие вокруг него кресла с красными атласными сиденьями, окаймленными медью, вызывали у нее особенное беспокойство. Она смотрела на них так долго, что в колеблющемся газовом свете они приобрели какой-то жуткий вид. Эти предметы мебели своим светлым, чистым цветом сильно выделялись на общем темном фоне комнаты.

— Здесь все они сидели, — неожиданно сказана она и указала на кресла. — Месье де Париж, месье де Тур, месье де Блуа, месье де Реймс… все шестеро. Понимаете…

— Давайте пока о другом, — вмешался Г. М. — Мастерс, остыньте. Вы побагровели от любопытства. У меня возникло одно странное предположение насчет истории этой комнаты. Но я хочу услышать все от Гая. Я настаиваю на том, чтобы услышать все от Гая, потому что… Мадам, я хотел бы задать вам еще пару вопросов. Вы говорили, что имеете сведения, касающиеся данной комнаты и четырех трагических случаев, произошедших в ней. Об одном случае я бы хотел узнать поподробнее. Мэри Бриксгем. Умерла в декабре 1825 года, накануне свадьбы. Вы знаете что-нибудь о ней? Я спрашивал Гая, но он не счел нужным отвечать.

— Что вы хотите узнать о ней?

— Не о ней. О ее будущем муже. Его звали Гордон Беттисон. Кем он был?

Вопрос определенно удивил Изабеллу. Она даже оторвала взгляд от узора на столе.

— Да, это мне известно. Он был очень успешным ювелиром. Их любовь привела к весьма трагическому финалу. После того как Мэри умерла, он забросил работу, его дело пришло в упадок. В конце концов он исчез. А что?

— Не все сразу. Не могли бы вы передать мне тот свиток пергамента? Спасибо. Мастерс, дайте мне карту.

Он тяжело поднялся с кровати, переваливаясь, подошел к столу и неожиданно быстрым движением расправил пергамент на его поверхности.

— Видели это когда-нибудь?

— Нет. Латынь? Я давно забыла то немногое, что знала по-латыни. Что это значит? Где вы это нашли?

— Не волнуйтесь так. Кто-то положил пергамент на грудь Бендера. — Г. М. говорил беззаботно, но его маленькие глазки ни на секунду не отрывались от лица Изабеллы. Он вытащил карту. — Видели это?

— Но здесь только… Что это за карта? Дайте мне посмотреть! Наверное, эта карта досталась кому-нибудь во время игры. Я помню! Да, девятка пик! Кто-то ее вытянул. Вы ее тоже на нем нашли?

— Успокойтесь, мисс Бриксгем. Вы путаете. Ваш племянник Алан вытащил девятку треф; возможно, о ней вы и подумали. Спасибо, мадам. У меня все.

— И я могу идти?

— Да. И если вам не трудно, позовите сюда Гая. Нам нужно задать ему несколько весьма важных вопросов.

Насвистывая, Г. М. вернулся на свое насиженное место на кровати. Изабелла встала, но не сдвинулась с места. Невысказанное мучило ее, подобно физической боли. Она несколько раз облизнула губы, каждый раз пытаясь заговорить. Затем единым духом, так, будто это было признание, выпалила:

— Пожалуйста, выслушайте меня. Вы должны сказать мне! Я ответила на ваши вопросы, и теперь у меня есть право знать. — Она неожиданно указала подбородком на заржавленные стальные ставни на окнах. — Алан сказал… но я должна знать точно. Ставни надежно закрыты изнутри?

— Да, надежно. Более того, болты заржавели, и, чтобы открыть их, нужна ацетиленовая горелка. Мастерс, только не вздумай сказать: «Почему вам нужно это знать?» Вы свободны, мадам.

После ухода Изабеллы Г. М. достал табакерку и начал, наконец, набивать трубку. Во время этого занятия он насмешливо поглядывал на старшего инспектора.

— Ставни очень крепкие, Мастерс. Впору вспомнить старый-престарый кошмар всех старших инспекторов, чудище с тринадцатью хвостами. О-хо-хо. Сынок, у тебя когда-нибудь бывали кошмарные дела при невозможных обстоятельствах? Ну ладно, я совсем другое сейчас хотел обсудить. Помнишь, я упомянул в разговоре шкатулку Калиостро?

— Да, сэр.

— В комнате находится шкатулка, очень похожая на ту… Черт побери, Мастерс, не подпрыгивайте так! У меня и так нервы ни к черту. До того похожая, что обе они могли быть сделаны одним человеком. Может, и были сделаны.

— Но вы сказали, что в комнате нет ничего подозрительного! — почти завопил Мастерс.

Вздыхая, Г. М. снова встал и прошагал к туалетному столику в левом углу комнаты. Посмотрелся в засиженное мухами зеркало, потрогал мраморную столешницу и принялся за выдвижные ящики, двумя золочеными колонками возвышавшиеся по обеим сторонам зеркала. Он потянул на себя верхний правый ящик. Раздался громкий скрип, будто вытаскивали гвоздь из дерева, и ящик выдвинулся.

Тяжелая шкатулка из черненого серебра, девять-десять дюймов в длину, четыре-пять в ширину. Короткие гнутые ножки, из-за которых полная высота шкатулки составляла не меньше четырех дюймов. Когда Г. М. водрузил ее посередине стола, стало видно, что ее пузатые бока украшены чеканкой — аркадские фигурки танцуют под аккомпанемент свирелей. По верхнему краю шкатулки, через все четыре стенки, бежал выгравированный розеточный пояс, прерываясь лишь в одном месте, за полдюйма перед замочной скважиной; узор продолжался через полдюйма с другой стороны. Крышка была выполнена в виде четырех невысоких скатов, полностью покрытых розеточными узорами, за исключением ровного места, находящегося прямо над замочной скважиной. В замке торчал маленький ключ.

— Вот и она, — сказал Г. М. и вытащил ключ. — Она не заперта. Мастерс, откройте ее.

Мастерс потер подбородок.

— Но, сэр…

— Что, духу не хватает? Попробуйте вы, Терлейн. Шкатулка безопасна, даю вам слово. Хотите рискнуть?

Терлейн почувствовал, как в висках и горле забился пульс. Он вспомнил, как однажды в зоологической лаборатории кто-то предложил ему просунуть палку сквозь ячейки сетки, ограждавшей вольер, и загнать в коробку гремучую змею. Тогда у него было похожее чувство. Он хорошо знал, с какой скоростью прыгает гремучая змея, но не смог противостоять искушению — как и сейчас. Протянув руку, он осторожно коснулся указательнымпальцем выступа над замочной скважиной, зацепил крышку и потянул вверх. Ничего не произошло. Он потянул сильнее. Ближний к нему край шкатулки оторвался от стола, а крышка так и не открылась.

— Осторожнее, черт возьми, — сказал Джордж.

Терлейн придержал шкатулку другой рукой и, не убирая пальца из-под выступа на крышке, снова потянул. Крышка немного подалась. Когда под ней образовалась щель достаточной ширины, он засунул под крышку большой палец и стал работать им как рычагом.

Что-то щелкнуло, и крышка резко откинулась.

Терлейн почувствовал, что вспотел от страха. Его дыхание стало частым и неглубоким. Но опять ничего не произошло, кроме того, что шкатулка выплюнула клуб пыли.

— Теперь понимаете, в чем тут трюк? — спросил Г. М. — Вы действовали совершенно так же, как действовала бы жертва, если бы шкатулка была снабжена устройством с ядовитой иглой. Крышка заедает потому, что она так сконструирована. Ее можно открыть, только если вы засунете большой палец под этот выступ. Когда крышка немного подается, вы проталкиваете палец дальше, и ноготь оказывается на одной линии с вот этим маленьким отверстием. Вы надавливаете сильнее; крышка распахивается. В этот момент из отверстия — видите, оно расположено в верхней половине той части замка, что вмонтирована в крышку, — выскакивает стальная игла длиной около одной восьмой дюйма, глубоко прокалывает вам палец под ногтем и исчезает до того, как крышка полностью откинется. Никаких следов.

Мастерс с шумом выдохнул. Терлейн, который еще не пришел в себя, тупо, не моргая, смотрел внутрь шкатулки. Изнутри она была обита выцветшим сукном, и в центре лежал большой медальон; больше ничего не было. Терлейн опустил шкатулку на стол.

— Да, неплохо. — Он старался говорить спокойным голосом. — Игла находит жертву, и — никаких следов. Но в данной шкатулке нет ничего подобного. Или, может быть, я просто не почувствовал…

— Ну, ну! Вы это бросьте! Со шкатулкой все в порядке; я сам ее проверил. В ней нет никаких игл с ядом и никогда не было. Зато в ней имеется кое-что другое: на крышке с внутренней стороны выбиты инициалы мастера, сделавшего ее. М. Л. Я кое-что знаю о мастерах того времени. Пришлось выяснить, когда разбирался со шкатулкой Калиостро. Одним из них был француз, делавший, кроме всего прочего, шкатулки и мебель. Никто о нем ничего не знает, кроме имени, которое он ставил на своих изделиях.

— И как его звали, сэр? — спросил Мастерс.

— Сынок, — сказал Г. М., — его звали Мартин Лонгваль. И сейчас в доме находится кое-кто, чьи первые два имени звучат в точности так же. Как вы думаете, не связывают ли того мастера и нашего друга Равеля родственные отношения?

Никто не успел дать ответ. Яростно хлопнула дверь. Голос, обратившийся к ним, выражал такой гнев, что даже Г. М. круто повернулся на звук.

— Какого черта! — крикнул Гай Бриксгем. — Что вы делаете с этой шкатулкой?

Глава 7 СНОВА ПИКОВЫЙ ТУЗ

Как стало понятно позже, Гаю хватило проницательности, чтобы по растерянному выражению по меньшей мере двух лиц понять, что ничего непоправимого пока что не произошло — что бы, по его мнению, ни являлось непоправимым. Но, несмотря на то что ему почти сразу удалось взять себя в руки, он был бледен и дрожал, как в лихорадке. Он, мягко ступая, пересек комнату, успев вынуть из кармана платок и отереть выступившие на верхней губе капли пота.

Терлейн бессознательно подался назад. При виде Гая он испытал шок, как при неожиданной встрече с ядовитой змеей. Если бы Гай в тот момент протянул ему руку, он не смог бы ее пожать. Да, в нем было что-то змеиное: слишком узкая, слишком медленно двигающаяся голова со слишком высоким лбом; слишком глубокие и подвижные морщины. Даже улыбка — и та была змеиной.

— Простите мою несдержанность, господа, — сказал он, убирая платок. — У меня сложились странные представления о некоторых предметах. Например, если люди, не принадлежащие к моей семье, трогают вещи моих предков, я считаю их поведение чуть ли не богохульством. Ха-ха. — Все время, пока он говорил, его глаза не переставали двигаться за темными стеклами очков. — Так вот она, наконец, — та самая комната. Э… Джудит, входи.

Она стояла в дверях. Они не заметили ее, поскольку все их внимание было обращено на Гая. Она нерешительно и боязливо оглядывала комнату, затем заставила себя успокоиться и шагнула внутрь. Казалось, Джудит подражала — и не слишком успешно — уверенности Арнольда и его манере держать себя. Едва взглянув на молодую женщину, Терлейн почувствовал в своей античной душе невыразимую к ней симпатию. У Джудит Бриксгем были темно-русые волосы, приятное лицо, которое могло быть и таинственно-задумчивым, и беззаботным. У нее была привычка приподнимать одну бровь — тогда ее лицо приобретало очень глубокомысленный вид — и затем улыбнуться, будто вспомнив хорошую, но не очень приличную шутку. В целом, как сразу понял Терлейн, Джудит была выше всяких похвал.

— Да, я хочу войти, — сказала она. — Хочу увидеть все своими глазами. — Синие глаза с сомнением смотрели на Г. М. — Я ведь вам не помешаю?

— Они, без всякого сомнения, чувствуют себя здесь как дома, — сказал Гай. — Не обижайтесь, джентльмены, я ничего не имею против. Но я хочу спросить, так, из любопытства: что вас заинтересовало в этой шкатулке с миниатюрами?

Г. М. мигнул.

— В шкатулке с миниатюрами? — повторил он. — Какое, на мой взгляд, странное название. Позвольте узнать: откуда вам о ней известно?

— Об этой комнате я знаю больше, чем кто-либо, — и уж наверняка больше, чем вы, хоть вы и попали сюда раньше меня. В шкатулке хранятся, если их еще никто не украл, две миниатюры с портретами… членов семьи. Я также могу сказать вам, что сама шкатулка сработана одним из наших предков.

Мастерс надул щеки и воззрился на Гая.

— Вы хотите сказать, сэр, — сказал он, — что Мантлинги находились в родственных отношениях с Мартином Лонгвалем?

Гай был поражен. Он стоял совершенно неподвижно, только морщины вокруг рта шевелились. Нижняя челюсть приобрела уродливый вид, когда у него чуть-чуть приоткрылся рот.

— Вы меня удивили, — пробормотал он наконец. — Скотленд-Ярд, оказывается, знает куда больше, чем думаем мы, простые люди. Итак, вы слышали о Мартине Лонгвале. Я полагаю, сэр Генри, это ваша работа? Да, он наш дальний родственник.

— А мистер Равель тоже ваш родственник? — настаивал Мастерс.

Гай пожат плечами:

— Весьма дальний, как мне представляется. Вы уже осмотрели шкатулку?

Он старался задать вопрос безразличным тоном, настолько безразличным, что его голос чуть задрожал от приложенных усилий. Почему? Терлейн посмотрел на шкатулку. Что же в ней такого? Он бросил взгляд на Г. М. Лицо сэра Генри ничего не выражало, оно было будто вырезано из дерева.

— Очень интересно, — сказал Г. М., голосом выделив первое слово. — Я считаю, что шкатулка неопасна, но я не специалист. Я обязательно проконсультируюсь с экспертами насчет нее. Но давайте пока сменим тему. Скажите мне, есть ли в комнате мебель работы Лонгваля?

Гай поколебался, затем вдруг решился:

— Да. Думаю, есть. Это подтверждается некоторыми письмами, имеющимися у меня. Но я не могу сказать, какая именно мебель сделана Мартином Лонгвалем.

Преследуя какую-то свою цель, непонятную остальным, Г. М. оставил Гая в покое и обратился к Джудит.

— Входите, мисс, — любезно пригласил он. — Входите, присаживайтесь поудобнее. Если опасаетесь прикасаться к предметам, стоявшим в комнате, то вот стул, который принесли из столовой. Он-то уж точно безопасен. Хм. Если я не ошибаюсь, вы помолвлены с Гиппократом прямоходящим?

— С кем? А!.. — Она поняла, что он сказал про ее жениха что-то обидное, и стала вести себя соответствующе. — Если вы имеете в виду доктора Арнольда, то — да, помолвлена. Но вам совсем необязательно мне грубить. Я знаю, что он вам не нравится. Он говорил мне о вас. Он сказал, что полиция забыла свое место и что он собирается написать жалобу главному комиссару.

— Старому Боко? Слушайте, мисс, — Г. М., похоже, начал злиться, — главный комиссар, которому он собрался жаловаться, должен мне тридцать фунтов, проигранные в кости еще тогда, когда мы с ним сидели в парламенте сутки напролет, готовя какой-нибудь «молочный закон», черт его дери. Спасибо, что напомнили. Очень мило с вашей стороны.

— Да, я знаю. — Джудит вздернула одну бровь и выпалила: — Алан сказал Юджину, кто вы такой, и Юджин признал, что, наверное, погорячился. Юджин знаком с вашей женой, дочерью и еще многими знающими вас людьми. Он сказал, что в былые времена, когда вы еще не были старым, вы справлялись со своей работой весьма успешно. — Она задумчиво улыбнулась уголками губ и воскликнула: — Но я считаю, что вы слишком легко все восприняли, все вы! Эта комната пугала меня с тех нор, как я себя помню. А вы, после того как здесь каким-то ужасным способом убили человека — и вы не знаете как! — сидите и в ус не дуете, будто пришли провести вечер в клубе.

— Таков один из способов изгнания зла, разве вы не знали? Но я хочу задать вам вопрос: что вы думаете обо всем случившемся?

Джудит поежилась.

— Знаете… Когда мистер Бендер был жив, я не испытывала к нему никакой симпатии. Скользкий тип. Нет, не подумайте: мне жаль, что он умер, он был такой правильный, он мученик и все такое! Но мне не нравилось, что он везде ходит, вынюхивает, задает разные непонятные вопросы и при этом странно смотрит на вас… Брр!

— Понимаю. Вы догадались, что он врач-психиатр?

— Ну что вы, нет, конечно! — не колеблясь ни секунды, ответила она и вспыхнула. — Если бы я догадалась, то, наверное, возненавидела бы Юджина за то, что он без моего ведома поместил в наш дом ищейку. Мне кажется, Бендер намеренно подавлял в себе все человеческие качества, особенно хорошие. Мужчина должен быть прежде всего человеком. Он может время от времени напиться, сделать глупость, по собственной безалаберности не использовать выпавший раз в жизни шанс. Все лучше, чем ковыряться в мозгах других людей.

— Понятно. Как Карстерс, да? — Г. М. посмотрел на Гая: — А вы раскусили Бендера?

— Я? Нет. Должен признать, что не раскусил. Я не очень к нему присматривался. Естественно, я видел, как он себя ведет, но подумал, что он просто досужий любитель психологии, из тех, что всех вокруг изводят своим увлечением. — Глаза Гая за очками блеснули мрачным озорством. — Кроме того, он показался мне надутым сверх всякой меры сосунком, и я не мог отказать себе в удовольствии так отвечать на его вопросы, что он, наверное, целыми ночами ломал голову над моими ответами. Сэр Генри, может быть, нора перейти к делу? Что вы хотели у меня спросить?

— Я спрашивал про Бендера не из праздного любопытства. Я слышал, у вас хорошее, крепкое алиби. Не стоит передо мной раскланиваться. Каждый персонаж нашей пьесы имеет алиби не хуже вашего, что очень беспокоит инспектора Мастерса.

— Мне вас жаль, инспектор, — сказал Гай и недобро ухмыльнулся.

— Еще я слышал, будто вы уверены, что в этой комнате нет никакой отравленной ловушки, — продолжал Г. М. — Мне говорили, что вы высмеивали всю затею лорда Мантлинга.

— Так она все-таки проболталась! Хм. Сказать по правде, я уже не знаю, что и думать. Я высмеивал затею Алана в основном для того, чтобы успокоить Изабеллу. Не стану утверждать, что не допускаю и мысли, будто в комнате может находиться подобное устройство. Если у всех есть неопровержимое алиби, то смертельная ловушка, которую убийца приготовил заранее, разрешает все наши затруднения, не так ли?

— Если бы! Кто-то был в комнате и выкрикивал ответы Мантлингу, подражая голосу Бендера; кто-то украл его записную книжку, положил свиток пергамента ему на грудь…

— Что?! — Гай снова был застигнут врасплох. В его голосе сквозило искреннее удивление; Терлейн мог бы в этом поклясться. Более того, Гай, похоже, испугался. Впервые за вечер, а может быть, за жизнь. — Пергамент, вы говорите? Да. Прошу прощения. Вам удалось выбить меня из колеи. Поздравляю. Могу я взглянуть на этот… пергамент?

Г. М. протянул свиток. Руки Гая дрожали, когда он брал его, и, чтобы прочесть, ему пришлось расправить его на столе. Через несколько секунд он поднял голову.

— Вы знаете, что там? — спросил Г. М.

— Да, я знаю, что там, — тихо ответил Гай Бриксгем. Его голос вдруг стал слишком пронзительным для такого маленького помещения. — Это попытка скомпрометировать меня, вот что это такое. Посмотри сюда, Джудит. Узнаешь?

Ее вечернее платье в оборках как нельзя лучше соответствовало старинному интерьеру комнаты. На обнаженных плечах переливался газовый свет. Джудит наклонилась поближе, стараясь не коснуться ни стола, ни кресел.

— Похоже на один из твоих талисманов, — сказала она.

— Так и есть. Джентльмены, как скажет вам любой обитатель нашего дома, в свое время я купил полдюжины больших листов такого пергамента. Свиток украден у меня. Это не простой растительный пергамент, используемый для изготовления, например, географических карт; он выделан из козьей кожи, и он чертовски дорог.

— Вы признаете, что он ваш? — уточнил Мастерс.

— Говорю вам, я его не подбрасывал! — закричал Гай. Он, похоже, забыл о своем изощренном жеманстве и впервые повел себя как простой смертный. — Вы не обманываете меня? Не пытаетесь заманить меня в ловушку? Вы на самом деле нашли его на…

— Забавно, — сказал Г. М., — но я вам верю. Кстати, зачем вам вообще нужен пергамент?

Гай придвинул к себе стул и сел.

— Могу рассказать. Правда, вряд ли вы меня поймете, если вы — человек здравомыслящий и рассудительный. Но я попытаюсь. Моим увлечением, вернее, одним из моих увлечений является изучение древних суеверий. Черная и белая магия; оккультизм, некромантия, предсказания; заклинания, вызывающие духов. Подобные вещи занимают меня, как игрушка — ребенка…

— Гай, к чему оправдываться? — нетерпеливо перебила его Джудит. Она с вызовом посмотрела на присутствующих. — Я тоже увлекаюсь магией. Думаю, было бы забавно, если бы заклинания действительно работали. Мне нравятся чучела крокодилов, колдуны, жгущие травы. Нет, Гай ничего такого не делает. Но у него огромная библиотека по теме.

— В любом случае подобное хобби — неплохое средство от скуки, — сказал Гай. — А мне случается скучать. — Он поерзал. — У меня есть все признанные труды: Хорст, Эннемозер, Сибли и еще целый воз разрозненных изданий. Имеется даже якобы перевод «Великого Гримуара». Я продолжаю заниматься своим хобби, несмотря на насмешки Алана. Он издевается надо мной. Я стараюсь не обращать на него внимания, но, ей-богу, когда-нибудь я его так испугаю, что он век не забудет! Слышали, что он сказал вечером? Так вот, я не совершил ничего предосудительного, купив пергамент и изобразив на нем Соломонов пентакль… — Он грустно пожал плечами.

Г. М. внимательно смотрел на Гая.

— Кстати, что на нем написано?

На сей раз Гай не спешил с ответом. Похоже, ему в голову пришла новая мысль; неожиданно вокруг его рта начали собираться торжествующие, злобные морщины.

— Написано? А, вы имеете в виду надпись! Я не знаю. Но могу сказать, что это талисман для защиты от какого-то вида зла. Возможно, одно из заклинаний Альберта Великого. Если хотите, могу поискать, но Альберт написал около двадцати толстых томов. — Гай повел глазами и остановил их на сэре Джордже. — А вы разве не разобрали текст?

— Нет, — вежливо ответил сэр Джордж. — Но я не был бы удивлен, если бы надпись была знакома вам, Гай. Постойте! Я не имел в виду, что вы сами написали заклинание и подбросили туда, где его нашли. Но факт остается фактом: вещица вам знакома.

— Да? Что ж, думайте, как вам угодно. Ха-ха-ха. Вот что я вам скажу: вы ни на шаг не продвинетесь, даже если дознаетесь, откуда был взят текст заклинания. Какой-то идиот… — Он сжал кулак. — Какой-то идиот наугад переписал его из книги и оставил здесь, поскольку знал, что оно приведет вас прямо ко мне. Больше ни к кому такие вещи отношения иметь не могут.

— Может быть, вы догадываетесь, кто подбросил пергамент?

— Может быть.

— Тогда, сэр, — внушительно вмешался Мастерс, — поделитесь с нами своими соображениями; мы оценим вашу помощь по достоинству. Вы ведь еще не доказали, что заклинание писали не вы. Пока мы верим вам на слово.

— Вы что думаете, я доносчик? Нет, инспектор. Не собираюсь ни на кого указывать пальцем. Я могу оклеветать невинного, не так ли? Я ведь всего лишь младший сын, я ничего не получил в наследство. Случись что, у меня не хватит денег на судебные разбирательства. — Он оскалился. — А может быть, я возьмусь за собственное расследование. Вы сказали, кто-то украл записную книжку Бендера. Может, вас интересует мое мнение и по другим вопросам?

Г. М. выложил на стол девятку пик.

— Карта была найдена рядом с телом. Что она может значить — например, в гадании?

— Рядом с телом, говорите? Интересно! Вы льстите мне, сэр Генри, если думаете, что я хорошо разбираюсь в карточных гаданиях. Но… Любая цыганка скажет вам, что пики предвещают беду. Девятка, по-моему, одна из самых плохих карт. Очень интересная задачка. Не была ли карта оставлена как своего рода знак?

Г. М. наклонился к нему через стол.

— Что-то вы слишком развеселились, — резко сказал он. — Что у вас на уме?

— Я так развеселился, — ответил Гай, — что даже дам вам подсказку. Карта очень важна. Господи, вот уж не думал, что стану сыщиком! Карта — ниточка, которую мы должны распутать. Позвольте заметить: пытаясь логически решить задачу, вы допускаете роковую ошибку. Вы начинаете не сначала. Где здесь начало?

Г. М. обвел рукой комнату.

— Вот начало, — проворчал он. — Начало всей чертовщины, что творилась нынешним вечером. И разгадка таится в прошлом этой комнаты. Вот о чем мы хотим от вас услышать. Не голословную болтовню…

— Премного вам благодарен за доверие. Но послушайте секунду, не перебивая, — сказал Гай. Он легонько постукивал острым ногтем по столу, и слышалось: тук-тук, тук-тук. — Я спрашивал: с чего началось убийство Бендера? Бендер появляется в нашем доме. Он врач, его задача — выявить сумасшедшего садиста, свернувшего шею попугаю и перерезавшего горло собаке. — От неожиданного смеха Гая Терлейн вздрогнул. — Этакая Немезида из психушки. Он находит больного. Он должен умереть.

— Это нелепо! — воскликнула Джудит. — Гай, прекрати валять дурака! Хватит, слышишь? Как раз таким голосом ты в детстве пугал меня рассказами о привидениях.

Она с беспокойством глядела на стол, на кресла, ее лицо опять вспыхнуло румянцем. Она по-детски топнула ножкой и просительно посмотрела на Терлейна, который немедленно откашлялся, собираясь уверенно успокоить ее. Гай был вежлив.

— Но ты не ребенок, дорогая. Тебе тридцать один год. С вашего позволения, я продолжу. Итак, Бендеру вынесли смертный приговор. И во время так называемой «игры», имевшей место сегодня вечером, он — будто бы случайно — вытягивает самую старшую карту, из-за которой должен пойти в эту комнату, чтобы найти свою смерть. А теперь зададимся вопросом: можем ли мы быть уверены, что карта досталась ему случайно?

— Продолжайте, — ровным тоном сказал Г. М.

— Спасибо. Вы и сами можете догадаться, джентльмены, что случайность представляется весьма сомнительной, поскольку он вытянул не просто самую старшую карту, туза, но мрачно-символического туза пик, называемого в литературе «картой смерти». Итак, это не было совпадением. Но если это не было совпадением, то как, черт побери, злоумышленник добился своего? Пораскиньте мозгами. Конечно, в обычной игре карты можно подтасовать. Но в нашем случае карты рассыпали веером по подносу, которым Шортер обносил каждого участника игры. Бендер тянул карту последним. Каким образом ему подсунули туза пик, если он сам выбирал его? — Гай кивнул и потер руки. — Вот тут-то нас и ждет та интересная задачка, которую нам надо решить. Вы что-нибудь придумали, сэр Генри?

Г. М., расплывшийся на одном из атласных кресел, застыл, не донеся до рта трубку. Не мигнув и не пошевелившись, он медленно выдавил:

— Мастерс, я уже говорил вам, что я дурак. Мастерс, сынок, теперь я понимаю, что «дурак» еще слабо сказано. Мне нет оправдания. — Он говорил ровным голосом, не понижая его и не повышая. — О господи, что я за идиот. Я ведь все видел собственными глазами и даже не заподозрил… Мастерс, приведите сюда Шортера, дворецкого, быстро! Велите ему захватить с собой ту колоду карт, которая была использована в игре. Черт возьми, повремените с вопросами! — После того как старший инспектор вышел из комнаты, Г. М. мрачно воззрился на Гая: — На сей раз поле боя за тобой, сынок. Ты порядком вывалял в грязи мой лавровый венок.

— Не знаю, о чем ты думаешь, — заметила Джудит, удивленно глядя на брата, — но Шортер… абсурд! Он столько лет у нас работает. Он появился у нас еще до смерти мамы.

— Ты ничего не поняла, — сказал Гай. — Но я уверен, что сэр Генри — понял.

Мастерс привел сбитого с толку Шортера, который тем не менее не выглядел виноватым. На лице у него застыло выражение оскорбленного достоинства.

— Я не понимаю, чего хочет этот человек, сэр, — сказал он Г. М. — Вот карты, которыми играли сегодня вечером. Я их собрал и положил обратно в коробку. Если вы хотите на них взглянуть…

— Хорошо, — протянул Г. М. — Пересчитайте их.

— Что, простите?

— Пересчитайте их. Вы ведь умеете считать, не так ли?

Нервно оглянувшись по сторонам, Шортер вынул колоду; он держал карты неловко и едва их не рассыпал, но считал добросовестно. Пересчитав карты, он нахмурился:

— Извините, я не понимаю, что не так. Их пятьдесят две.

— Хорошо. Теперь просмотрите их. Внимательно поглядите на каждую карту, мы подождем. Ищите что-нибудь необычное. Не спрашивайте меня что! Просто скажите, если что-нибудь заметите.

— Слушайте, Г. М., что происходит? — удивился сэр Джордж.

— Терпение! Увидите. Шортер, не торопитесь. У нас есть время. Ага! Наконец-то! Что там?

Шортер застыл на месте, точно громом пораженный. Он сказал:

— Не понимаю, как такое могло произойти, сэр. Я могу ошибаться, но мне кажется, что здесь два туза пик.

— Их и должно быть два. Ну вот, Мастерс, — грустно сказал Г. М., — первый ключ нас никуда не привел. Да, Бендер хорошо сыграл свою роль. Вы не можете судить об этом, поскольку вы ничего не видели, но другие — видели. Помните, после того, как Бендер взял карту, он спрятал ее под стол, как бы для того, чтобы украдкой от других посмотреть на нее? Помните, как он, несмотря на все свои старания, не смог сдержать ухмылки, когда показал нам туза пик? Помните, как еще раньше вечером кто-то вытащил из шкафа в холле колоду карт и рассыпал ее по полу, казалось, безо всякой видимой цели? Теперь вы понимаете, что произошло? Из рассыпанной колоды Бендер взял туза пик. Во время игры он просто заменил им ту карту, которую он на самом деле вытащил. Он выбирал последним и знал, что никому не попался настоящий туз из настоящей колоды… Так-то. По неизвестной причине он сам хотел пойти во «вдовью комнату». А девятка пик все время находилась у него в кармане. Видите, как она измята? Когда он почувствовал действие яда, он попытался достать что-то из кармана и случайно прихватил карту, а затем упал. Девятка, которую мы, тупицы, считали ключом, была всего лишь картой, которую он вытянул за столом… Мастерс, черт меня побери, если бы я мог сам себя пнуть, то честное слово — пнул бы!

Глава 8 ТАЛИСМАН НА ГРУДИ МЕРТВЕЦА

— Удивительно, — сказал сэр Джордж.

— Элементарно. — Гай рассмеялся неприятным смехом. — Да. Именно так я себе все и представлял. Интересная криминалистическая задача: труп сам оказывается мошенником. Надеюсь, это не было искусно разыгранным самоубийством?

Мастерсу понадобилось больше времени, чем остальным, чтобы переварить услышанное. Он ходил взад-вперед, потирал тяжелый подбородок, время от времени с надеждой заглядывал в записную книжку, как бы в поисках вдохновения.

— Все понятно, сэр, — сказал он, — но я не вижу, каким образом это может нам помочь. Как раз наоборот! По правде говоря, я надеялся, что карта станет для нас одной из отправных точек расследования. Теперь, когда мы доказали, что она таковой не является, нам нужно ответить на очень любопытный вопрос. Почему мистер Бендер так рвался во «вдовью комнату»?

— Я знаю это, сынок, — сказал Г. М. — Он думал, что за ним придет убийца. Он выставил себя в качестве приманки. А убийца не появился. Бендер был довольно хладнокровным типом. Может, у него в кармане было оружие, и девятка пик выпала, когда он пытался достать его? Если да, то оружие исчезло.

Мастерс заволновался:

— Подождите! В конце концов, возможно, все не так плохо. Я понял, сэр! Я понял, и небольшой обыск может доказать мою правоту. Сейчас… — Он резко замолчал и оглядел присутствующих.

— Ну-ну! — проворчал Г. М. — Продолжайте. Уверяю вас, вы среди друзей. Даже если вы раскроете карты убийце, что маловероятно, и, что еще менее вероятно, окажетесь правы, все равно за все, что вы сейчас скажете, отдуваться мне. Так что вы надумали?

Мастерс прищуренными глазами обвел комнату:

— Сэр, я думаю, что в комнате все же может оказаться смертельная ловушка. И, произведя небольшой обыск, мы можем сразу со всем разобраться.

— О господи, — сказал Г. М. — Вы серьезно? Это и есть оригинальная мысль, поразившая вас как молния? О чем тогда, по-вашему, мы тут всю ночь толкуем?

Старший инспектор не потерял невозмутимости:

— Вольно вам насмехаться. Мое объяснение — вот что ново. Не правда ли, вы доказали, что игральная карта выпала у Бендера из кармана? Да. Что мешало свитку пергамента, который доставляет нам столько хлопот, тоже выпасть из кармана?

— Говорю вам, инспектор, — сказал Гай, — я не давал…

— Успокойтесь, сэр. Можно придумать дюжину объяснений тому, как пергамент попал к Бендеру. С вашего позволения, я продолжу. Мистер Бендер приходит сюда в надежде поймать убийцу. Он не знает, что в одном из предметов мебели или еще где-нибудь убийца установил ловушку, заряженную кураре. Да? Уколовшись, он понимает, что жить ему осталось недолго. В кармане у Бендера записная книжка, а в ней — написанное разоблачение убийцы. О чем он мог подумать? О том, что, если уж он не в силах помочь себе, он должен спрятать записную книжку. Спрятать ее так, чтобы представители власти нашли ее, а убийца — нет. Он тратит свои последние силы на то, чтобы убрать ее с глаз подальше… может быть, он сунул ее куда-нибудь в кровать, судя по положению, в котором его нашли. Так как он доставал записную книжку из внутреннего кармана, то случайно прихватил и карту, и пергамент. Карта падает рядом с ним. Свиток — по странному стечению обстоятельств — ему на грудь. Вот и все, — подытожил старший инспектор.

Г. М. медленно выпрямился.

— О господи, — выдохнул он, — о Исав, сын Исаака! За свою долгую никчемную жизнь слыхал я много никудышных версий, а теперь вот дождался такой, что попирает не только законы здравого смысла, но и законы физики! Сынок, ты сам-то веришь в то, о чем говоришь?

— Верю. На тот период времени, когда было совершено убийство, у всех есть алиби. Окно закрыто ставнями, которые невозможно открыть, за дверью наблюдало пять человек. Ну, что скажете?

— Если мне придется сказать, что именно в вашей версии не так, я скажу. — Г. М. посмотрел на Гая: — А вы замечаете какие-нибудь несоответствия?

— Но это же просто глупо! — не выдержала Джудит. — Простите, мистер Мастерс, я понимаю, что у вас опыта гораздо больше, чем у нас. Но это глупо. Вы говорите, что у него остались силы на то, чтобы спрятать записную книжку — вытащить ее из внутреннего кармана, найти место, куда спрятать, положить ее туда, — и в то же время у него не было сил для того, чтобы просто закричать? Это сродни тому, что утопающий станет забрасывать шляпу на берег, чтобы она не намокла, но будет слишком обессиленным для того, чтобы позвать на помощь… Если бы в то время, как он доставал записную книжку, у него из кармана выпали карта и свиток, то они упали бы на пол, вы не находите? Он лежал на спине; я видела. В таком случае пергамент должен был некоторое время парить в воздухе, дожидаясь, пока Бендер упадет, а затем приземлиться ему на грудь. Как ручная птичка… Вы можете выгнать меня из комнаты, но не переубедите меня: я считаю, что ваше объяснение глупо!

— Спокойнее, Джудит, — сказал Гай. — Я вынужден сказать, что присоединяюсь к сестре, инспектор. Ваше объяснение немного… натянуто. Даже если мы согласимся с вашими доводами, как вы объясните голос, доносившийся из комнаты?

Мастерс тихо ответил:

— Я не претендовал на то, что могу объяснить все сразу. Если я и позволил себе излишнюю свободу мысли, то только потому, что сэр Генри в любую минуту может указать мне на допущенные ошибки. Я слышал о механических устройствах, способных воспроизводить звук человеческого голоса… Ну хорошо, хорошо! Вольно некоторым делать загадочные лица, если им от этого лучше. Третий час ночи, а у меня здесь еще дел невпроворот. Со мной — три человека, и я — раз уж вы считаете, что в умственной работе я не силен, — собираюсь досконально прочесать эту комнату. Просто и скучно. Вот так! Сэр Генри, не хотите остаться и помочь нам?

Г. М. отказался, сказав, что у него есть другие дела. Он добавил, что будет находиться в кабинете Мантлинга, и настоял на том, чтобы остальные последовали за ним. Гай наблюдал за Мастерсом из-за своих темных заслонок. Дождавшись, когда остальные собрались уходить, он положил руку на серебряную шкатулку.

— Скажите, вы осмотрели ее? И не нашли ничего подозрительного? Значит, она не является уликой? Тогда не возражаете, если я заберу ее? Мне интересно… Конечно, мной движет в большей мере сентиментальность, чем что бы то ни было, но я хочу…

Не прошло и секунды, как Мастерс хлопнул по шкатулке ладонью. По его неподвижному лицу нельзя было определить, о чем он думает. Он сказал бесцветным голосом:

— Простите, сэр. Отсюда пока ничего нельзя выносить. Лично я не против того, чтобы вы ее забрали, но таково правило… Могу я спросить, зачем она вам понадобилась?

— Шкатулка мне не нужна, — сказал Гай. Он был спокоен, но его длинное лицо начало заливаться густым багровым румянцем. Что это: ярость, отчаяние, страх или просто упрямство? Он из последних сил пытался сдерживаться, и его лицо приобрело угрожающее выражение, будто он отыскивал взглядом амбразуру вражеского укрепления. Никогда не знаешь, как он поведет себя в следующую секунду: вот он улыбается приятной улыбкой, потом вдруг всеми силами старается с собой совладать, а вот — исходит змеиной злобой. Когда он заговорил, его голос слегка дрожал: — Нет, шкатулка мне не нужна. Но в ней находится миниатюра — кажется, я вам о ней уже говорил, — которую я очень хотел бы забрать. Это подозрительно? Ха-ха. Какая чушь!

Мастерс, исподтишка наблюдая за Гаем, открыл крышку и вынул из шкатулки тусклый металлический предмет. Терлейн уже видел его. Предмет был плоским, овальным, не больше трех дюймов в диаметре. Металл оказался обрамлением миниатюры, выполненной на слоновой кости. На одной стороне — мужское лицо, на другой — женское. Сверху к оправе было приделано золотое ушко. Миниатюра была прикрыта тонким стеклом, надежно защищающим изображение. Несмотря на возраст медальона, яркие, многооттеночные краски совсем не выцвели, тонкие линии — не расплылись.

Гай бережно взял медальон в руки. Джудит бросилась посмотреть на него.

— Чарльз Бриксгем и его жена. — Гай провел пальцем по стеклу. — Чарльз был первым, кто умер в этой комнате. Я конечно же могу…

— Мастерс, пусть он заберет медальон, — сказал Г. М.

Все, кроме Мастерса, вышли из комнаты. Джудит взяла медальон у брата и разглядывала его на ходу. Он ее так заинтересовал, что она даже пару раз споткнулась. Затем она передала миниатюру Терлейну, и впервые перед ним предстали тени прошлого дома Мантлингов. В свое время они наполняли жизнью жуткую «вдовью комнату»: спали в ней, зажигали свечи, гляделись в зеркала. Они были обычными людьми. Впервые Терлейн в полной мере почувствовал, как ужасна комната, непостижимым образом пресекающая жизнь.

Мужское лицо на медальоне было молодым — на взгляд, не больше двадцати пяти, — тонко очерченным, мечтательным, нежным до прозрачности. Собственные — не парик — волосы мужчины были собраны в косицу. На нем был шейный платок и доверху застегнутый коричневый сюртук. Пальцы его придерживали подбородок, как бы в задумчивости. Несмотря на то что на миниатюре его лицо покрывал чуть заметный румянец, можно было заподозрить, что в жизни ему была свойственна бледность. Легко ранимый, чувствительный человек, разум которого балансировал между реальностью и мечтами… Женское лицо было противоположностью мужскому: по-своему нежное, оно обладало мягкой латинской привлекательностью, в темных глазах присутствовал отблеск здорового практицизма, для женщины на миниатюре столь же естественного, как кудри ее напудренного парика. Ее губы были сурово поджаты. Похоже, и в жизни щеки ее отличались здоровым румянцем.

— Скажите, она похожа на меня? — неожиданно спросила Джудит. — Гай уверяет, что похожа. Он судит по ее портрету, который висит наверху. Я же не могу найти ни малейшего сходства. Разный цвет глаз, волос… все разное. Я бы повесилась, если бы у меня были такие толстые щеки. Ну почему художники того времени, в особенности французы, всегда изображали лица такими круглыми и широкоглазыми, будто их накачали воздухом? Нет, лучше повеситься, чем быть похожей на нее!

— Дорогая, она была очень умной женщиной, — сказал Гай.

Лица с медальона стояли перед глазами Терлейна еще долгое время после того, как компания оказалась у кабинета Мантлинга. Из-за двери доносились резкие звуки ударов и приглушенные проклятия. Констебль, охранявший вход, с любопытством заглядывал в комнату. Г. М. проворчал, что его ждет Мастерс, и он исчез. Равель и Карстерс, в свете настольной лампы, склонились над доской для багателя. Первый мрачно подсчитывал очки и изощренно ругался, потому что за двадцать шаров набрал только пятьсот очков. Смущенный Карстерс поспешно сгребал со стола серебряные монеты.

— Мы должны что-то предпринять! — закричал Карстерс, завидев Джудит. — Они хотят нас изолировать, они не выпустят нас отсюда! — Он старался выглядеть оскорбленным. — Черт побери, Джудит, не смотри на меня так, будто я муха, упавшая тебе в салат! Я предлагал тебе помощь, предлагал свою дружбу, хотел, чтобы…

— Не обращайте на него внимания, — с вальяжной снисходительностью заметил Равель. — Он слегка пьян. Пил виски с содовой. Он мне говорит: «Старик, я предлагал ей свою защиту, а она отвергла мою защиту». Затем выпивает стакан виски с содовой. Я ему говорю: «Понятно, старик, но от чего ты собрался ее защищать?» Он отвечает: «Это не важно. Дело не в этом. Дело в принципе» — и выпивает еще стакан. Проклятие! Я и сам почти англичанин, но черт меня побери, если я вас понимаю! Может, мне стоило пить больше виски. Старина, вот что я сейчас сделаю: я забью десять, по чертовому шестипенсовику за шар. Ну что, идет?

— Уберите чертову доску! — заревел Г. М. — И… Нет! Погодите секунду. Где все? Где Мантлинг?

— Пошел прилечь, — с готовностью, будто пытаясь реабилитироваться, ответил Карстерс. — Представить себе не могу, что с ним такое приключилось. В трудной ситуации он никогда не теряет головы. Можете мне поверить. Но после того, как умер бедняга Бендер, он, по-моему, стал просто разваливаться на кусочки. Ничего не понимаю. Я…

— А где мисс Изабелла?

Равель посерьезнел:

— Думаю, у нее припадок. С чего вдруг? Вы только представьте… Мы сидим тут, играем, а она врывается и опрометью бежит вон к тому столу. Вытаскивает один за другим ящики и высыпает их содержимое на пол. Там, за дверью, стоял бобби, охранял. Он бросается за ней…

— Хватит! — перебил его Карстерс. Он выглядел взволнованным. — Это, конечно, все пустяки, но шуму было много. Джуди, тебе лучше поговорить с ней. Она вбила себе в голову какую-то безумную идею насчет тех маленьких дротиков, которые мы с Аланом привезли из Америки, — не стрел, не копий, а стрелок длиной не больше двух дюймов. Она считает, что они отравлены.

— А разве нет? — спросил Гай тихим, вкрадчивым голосом. — Помнится, вы и сами говорили, что они отравленные.

— Да. Говорил. Может, они и отравленные, а может, и нет. Один шанс из тысячи, — с жаром ответил Карстерс. — А если есть хоть один шанс, то говорить уже можно. Так интереснее. Например…

— Никому здесь не хочется слушать, что, по вашему мнению, интересно, а что нет, — вмешалась Джудит, — тем более мне. Простите за откровенность, но, по-моему, зря вы сюда приехали. К сожалению, с вашим присутствием здесь ничего не поделаешь — вы ведь считаетесь другом моего брата. Но раз уж вы находитесь в нашем обществе, мы вправе ожидать от вас соблюдения элементарных приличий. Вместо этого вы без конца пьете виски с содовой, хвастаете напропалую о… — Она повернулась к Г. М.: — Сэр Генри, зачем вы заставили нас с Гаем сюда прийти?

Карстерс стоял неподвижно. Его взгляд был обращен внутрь себя, будто на источник света, глаза прищурены.

— О господи, — выдохнул он. — Так вот оно как?

Послышался шорох оборчатых юбок, и Джудит исчезла. Карстерс тупо смотрел на дверь, за которой она скрылась, затем медленно поднял руку и, казалось, забыл о ней. Рука упала. Со стороны его жест напомнил бросание костей. Терлейн был уверен, что перепалка приведет Г. М. в ярость, и потому его удивило умиротворенное выражение лица сэра Генри.

— Понятно, — сказал Г. М. — Я так и чувствовал, что, пока мы сидим во «вдовьей комнате», тут не все ладно.

— Проклятые дротики! — воскликнул Карстерс. — Откуда я мог знать, что они доставят столько хлопот? Тогда она ничего такого не сказала. Она всегда смеялась, когда я пытался поговорить с ней серьезно, и я думал… Она уверяла, что ей не свойственна сентиментальность. У современных женщин такое в голове творится! Невольно подумаешь, что и правда — не свойственна. А как узнать наверное? Однажды, в этой самой комнате, я рассказывал ей байки об отравленном оружии и одновременно крутил в пальцах один из тех дротиков. Дротик вырвался и — надо же такому случиться! — воткнулся мне в руку. Я и правда поначалу чуть сознание не потерял, а потом подумал, что, даже если он и отравлен, он все же может сослужить мне неплохую службу, пусть даже перед смертью. Я сказал: «Джуди, девочка моя, со мной все кончено», да еще и притворился, будто умираю — ну, как в кино. Господи, я и не подозревал, что могу так убедительно играть. Вот что значит иметь впереди ровное поле, без всяких там рвов и убежищ для дичи! Я признался в своих чувствах к ней и добавил: «Но теперь это ни к чему, Джуди, девочка моя, потому что время мое подходит к концу. Я умираю». Ха! В ответ она сказала мне много такого, — Карстерс ухмыльнулся и выпятил грудь, — чего я, будучи джентльменом, не собираюсь повторять. Заметьте: когда я меньше чем за неделю до описываемых событий говорил ей почти то же самое, она назвала мои признания тошнотворным бредом. Но потом удача от меня отвернулась. Она вышла, чтобы позвать доктора или кого-нибудь еще, и влетела обратно в самый неподходящий момент: я как раз встал, чтобы сделать глоточек-другой, для храбрости. А она ожидала увидеть меня в кресле, non compos. И все пошло наперекосяк, а ведь я почти заполучил ее…

Равель потряс головой и глубокомысленно постучал пальцем по носу.

— Dans l'amour, mon viex, — произнес он, взяв напыщенный и серьезный тон, какой большинство его соотечественников используют в разговорах о данном предмете, — il faut s'approcher de la femme avec le plus grand soin, voyez.[2] Вам нужно было завоевывать ее исподволь. Я настоятельно советую вам делать большинство вещей в жизни постепенно. Наступает время, когда медлить уж больше нельзя, и тут уже слишком поздно, чтобы вообще о чем-либо задумываться.

— Понятно, — проворчал Г. М. — Она рассмеялась, сказала, что знала все с самого начала и просто решила вам подыграть? И в тот вечер вы были друг с другом милы, и все было прекрасно? А спустя два или три дня она взъелась на какую-нибудь ерунду, и все стало разваливаться? Хм. А теперь слушайте, черт бы вас побрал! Я больше не намерен терпеть ваши бредни. Мне нужна правда о яде.

— Дротик не был отравлен, — уныло сказал Карстерс.

— А остальное оружие?

— С копьями и стрелами все в порядке. Думаю, с маленькими дротиками — тоже. Но вы скоро сами узнаете. Я ведь говорил, что пожилая леди закатила истерику? Ну, сначала появился один полисмен, за ним — сержант и еще один бобби. Потом еще несколько человек, из команды криминалистов — они сидели в передней, сверяли результаты. Они забрали дротики с собой. Арнольд увел Изабеллу наверх. Думаю, она уже оправилась.

— Ну, если это все, тогда уходите. Да, выметайтесь! Идите куда хотите, но не покидайте пока дом… Нет, подождите-ка! — Г. М. придержал Равеля, а Карстерс, бормоча под нос, вышел. — Погодите. Успеете еще в багатель наиграться. Мы собираемся послушать занимательный рассказ из истории семьи.

— Из истории семьи? Какой семьи?

— Вашей, — сказал Г. М. — Вы не сказали нам, что состоите с Бриксгемами в родственных отношениях.

Равель прищурился. Нижняя часть его лица продолжала улыбаться, в то время как лоб собирался в складки, явственно выражавшие удивление.

— Вы что, шутите? Разумеется, я очень польщен, но кто сказал, что я родственник моих друзей?

— Полиция, — ответил Гай. — И я тоже так думаю. Я посмотрел по документам. Не думаю, что кто-нибудь еще знает. Алан точно не в курсе. Я предпочел молчать, поскольку вы также ни единым словом не обмолвились о вашем с нами родстве.

— Буду с вами откровенен, — неожиданно сказал Равель. — Да не будьте вы таким занудой! Дело выеденного яйца не стоит. Я слышал, что между нами существует дальнее родство. Такое дальнее, что мы могли бы считаться просто хорошими друзьями. Так вот! Я приехал, чтобы, возможно, купить что-нибудь. Зачем ставить друзей в неловкое положение? Я что, должен сказать: «Алан, старик, продай мне вот это и вон то за ту цену, которую назначу я. Мы ведь родственники!»? Нет, нет и нет! Так дела не делаются, верно? Поэтому я и не говорил.

Гай поклонился.

— Так как мы оба знаем, что вы будете вести дела честно и порядочно, мы можем оставить все как есть. Я не возражаю.

— Хорошо. Тысячу раз благодарю, — ответил ничуть не встревоженный Равель и весело вернул поклон. — Сегодня я выпил слишком много виски с содовой для того, чтобы мои импровизированные признания были удачными. У меня всю ночь не выходит из головы тот парень,который так ужасно окончил свои дни. Однако я рад, что на его месте оказался не я. Скажите, вы что-нибудь обнаружили? Полицейские все от нас скрывают. А мне интересно.

— Ага. Вашего предка тоже интересовали подобные вещи, — кивнул Г. М. — Вы, случаем, не знаете, нет ли среди тамошней мебели восемнадцатого века чего-нибудь, сделанного Мартином Лонгвалем?

Равель вскинул брови:

— Уверяю вас, сэр, мои сведения о семье Лонгваль не простираются так глубоко в прошлое. Я не знаю иного Мартина Лонгваля, кроме моего двоюродного дедушки.

— В таком случае, — медленно сказал Г. М., — если вы ничего не знаете о мебели, то, может, вам что-нибудь известно о замазке? Гай, например, кое-что знает.

Повисла мертвая тишина. Г. М. так долго удерживал при себе свой козырь, что Терлейн почти забыл о нем, забыл о том, что сказал Гай в гостиной мисс Изабеллы. Упоминание о замазке произвело эффект разорвавшейся бомбы, но человек, которого оно должно было касаться больше всех, остался невозмутимым. Гай спокойно оглянулся по сторонам; подождав немного, он поднял руки и несколько раз хлопнул в ладоши. Зато Равель, который как раз прикуривал, обжег пальцы спичкой. Витиевато выругавшись, он повернулся к камину и бросил сигарету в огонь. Никто не успел заметить выражения его лица. Когда он повернулся, на его лице снова была застывшая улыбка, словно закрепленная толстым слоем штукатурки. На висках вздулись вены.

— Замазка? — повторил он. — Простите меня, сэр, но что такое «замазка»? Я не понимаю. — Он прокашлялся. — Мне очень трудно запомнить некоторые английские слова. Я не знаю, что такое замазка.

— Судя по всему, друг мой, — учтиво сказал Гай, — вы все же знаете больше, чем сэр Генри. Как мне нравятся ваши выстрелы наугад, сэр Генри! До того нравятся, что я буду с вами полностью честен, когда начну рассказывать о «вдовьей комнате». Я не собирался открывать всего, но вы заслужили награду. Вы сможете отгадать причину тех смертей — если окажетесь достаточно сообразительны. Я предоставлю вам такую возможность. — Морщины на его лице собрались в улыбку. Он подошел к буфету. — Стаканчик портвейна для голоса. Где же портвейн? Алан держит его в одном из этих отделений…

Гай понимал, что все смотрят на него. В его голосе чувствовалась какая-то неестественность, заставляющая Терлейна неотрывно наблюдать за тем, что он делает. У Гая был вид ярмарочного шарлатана-фокусника. Он наклонился к нижним дверкам буфета — их было две — и, не прекращая говорить, повернул ключ на той, что справа.

— Вам всем нужно попробовать портвейн урожая 1898 года. Интересно, почему буфетные дверцы всегда заедают? Ведь в теплой комнате они не должны коробиться — не то что человеческие мозги. Так, сейчас…

Дверца жалобно заскрипела и открылась. Гай отступил назад, чтобы не загораживать свет, падающий на буфет от настольной лампы. И Терлейн, выглядывающий из-за плеча сэра Джорджа, увидел лицо.

Лицо с широко открытыми глазами смотрело на него из буфета. Гай засмеялся, и в ту же секунду Терлейн с облегчением, граничащим с гневом, понял, что к чему.

— Наверное, с другой стороны… Простите, господа! Надеюсь, никто не испугался? У Алана странное чувство юмора — иногда он ведет себя как ребенок. Он находит удовольствие в том, чтобы с помощью этой куклы рассказывать друзьям сомнительные анекдоты… Я, может быть, забыл вам сказать, что мой брат — весьма искусный для любителя чревовещатель?

Он стал открывать другую дверь.

Глава 9 ЛЕГЕНДА

— История «вдовьей комнаты», — стал рассказывать Гай, — начинается в городе Париже в 1792 году, в апреле. Начинается она с Ужаса, и конец ее еще не наступил.

Он сидел за столом, в маленьком круге света, и настольная лампа подсвечивала его стакан красным. Возле стакана лежал медальон. Он взял его, повернул той стороной, на которой был изображен мужчина, и показал четверым слушателям, сидевшим напротив. На мгновение лицо Гая показалось таким же безумным, как лицо мужчины на миниатюре.

— Чарльз Бриксгем был единственным сыном основателя нашей династии. В тот год ему исполнилось двадцать; он только что завершил год учебы в Париже, из его писем домой (в стиле Руссо, только с еще большим количеством цветистых оборотов) становится понятно, что его идолом была Французская революция. «Мы усердно трудились три года, — писал он в апреле, — конец еще далеко, но, благодарение Господу, мы достигли целей, пролив меньше крови, чем гражданские суды Англии проливают за полгода. Наше новое жирондистское правительство по-отечески твердо. В нем есть, са va sans dire,[3] люди крайних убеждений, из трижды проклятого политического клуба якобинцев, но месье Ролан знает, как с ними управляться».

В Англии его отец, делец, поднявшийся из низов, и такой же фанатичный революционер, как его сын, высмеивает взгляды Чарльза, и в нескольких письмах, изобилующих грамматическими ошибками, повторяет одно и то же: «Нельзя приготовить гуся, сначала не свернув ему шею». На этой почве между отцом и сыном возникает конфликт, что подтверждается еще одним письмом Чарльза, в котором он пишет, что «отречется от родства и не примет ни единого пенни» от отца, придерживающегося таких взглядов. Сильные слова, как вы можете видеть, но молодой дурак не отступился от них. В 1792 году он переезжает в убогие меблированные комнаты на улице Сен-Жюльен-ле-Павр, рядом с рекой возле острова Ситэ; ходит в ветхих чулках, ненапудренном парике, при свете лампады читает Руссо, делит с бедными свой хлеб и сыр, слоняется по шумным галереям Национального собрания.

Когда жирондистское правительство объявило войну Австрии, каждый ребенок понял, что надвигается буря. Французская армия прогнила до основания: денег не было, командиры — трусы, офицеры — перебежчики. Когда она рассыпалась в прах перед лицом врага, по всей Франции заговорили о предательстве. Австрийцев поносили. Лафайет бежал в Германию. Марат требовал крови. Парижские волнения немного утихли только после того, как король выступил перед толпой во фригийском колпаке. Затем Пруссия объявила войну Франции, и ее армия пошла на Париж.

К власти пришли якобинцы. Чарльз Бриксгем стоял возле Орлеанских ворот, когда в город вошли марсельские добровольцы, «они шли к желтому закату, под гром барабанов, и пели песню, слов которой я не понимал». За то, что он выкрикнул в толпе имя месье Ролана, его избили, и он лежал без сознания в какой-то подворотне, а добровольцы шли и шли, распевая величайшую боевую песню всех времен и народов.

Он записывает все, чему стал свидетелем. Париж лихорадило. Десятого августа Дантон смел Собрание. Из своих комнат Чарльз Бриксгем слышал выстрелы со стороны Тюильри. Выбежав на улицу, он узнал, что швейцарская гвардия вырезана, а король с королевой взяты под стражу. Он не мог подобраться ближе, потому что на мостах собрались слишком большие толпы. Как бы то ни было, власть Национального собрания была свергнута. С благословения трех отцов террора — Дантона, Марата и Робеспьера — на площади Революции начала сечь головы гильотина.

А затем Чарльза Бриксгема настигла любовь.

Полагаю, юноша просто не смог устоять перед ней. Он слишком долго питался лозунгами вместо хлеба и не знал женщин; одной встречи ему хватило. Встреча произошла при любопытных обстоятельствах. Чарльз был в толпе под стенами Думы в день собрания коммуны — было шестнадцатое августа, через три дня после того, как королевскую семью заключили в Тампль. Вместе с парижанами он, приникнув к окну, слушал, как вершатся людские судьбы. Он слышал речь Робеспьера, говорившего о необходимости учреждения Революционного трибунала. «Это маленький строгий человечек, — пишет он, — с зеленоватым, в бородавках, похожим на огурец лицом и мелодичным голосом. Он стоит очень прямо и не шевелится, как будто боится, что с носа упадут очки». Затем выступил кто-то еще — Чарльз не описывает кто — с требованием крови. Чарльз Бриксгем выкрикнул проклятие, но он на тот момент от волнения почти потерял рассудок и не смог вспомнить ни одного французского слова. Он пискнул что-то по-английски, что окружающие приняли за возглас одобрения. В суматохе его спихнули с облюбованного насеста. Очнулся он под контрфорсом, по лицу его текли слезы. Над ним склонилась женщина в плаще с капюшоном.

Гай видел, что заинтриговал аудиторию. Он повернул медальон, и все увидели круглое женское лицо с красивыми глазами и твердым ртом.

— Она сказала ему: «Я понимаю по-английски. Милорд, должно быть, сошел с ума». На что наш дурачок воскликнул по-французски: «Долой проклятых якобинских убийц!» — и его услышали. Сзади него был контрфорс, рядом — женщина. Это кажется невозможным, но он держался целых пять минут, пока ему не переломили шпагу. Видимо, по ошибке беснующиеся парижане схватили кого-то еще. Серый плащ с капюшоном тащил его сквозь толпу. Они добрались до реки и сели на ступени, ведущие к маслянистой воде. Она не открыла ему, как ее зовут, сказав: «Faut pas faire des betises»;[4] но зато она его поцеловала и пообещала: «Мы еще увидимся».

Вообразите себе, какое действие возымел тот случай на экзальтированного юнца, помешанного на политических идеалах, а о любви судившего по «Новой Элоизе». Незнакомка становится его богиней: он забывает обо всем, кроме нее. В письме отцу — ну и стиль! — он пишет: «В смертной женщине обрел я ангельский лик». Бриксгем-старший над ним подшучивает, дает, может, и грубые, но вполне практичные советы, приведшие в конце концов к временному приостановлению переписки. В следующий месяц Чарльз ушел из дома и, несмотря на то что в Париже лилась кровь, без устали бродил по улицам в поисках незнакомки.

Улицы Парижа стали скользкими от крови, а с его головы и волос не упал. Он снова встретил ее вечером первого дня первого года Республики, когда среди цветов и зелени была коронована Богиня Разума. Он увидел ее в полумраке; она выходила из дома на улице Тампль, с толстой, по виду бухгалтерской, книгой под мышкой. Чарльз сразу решил, что она исполняет какую-то благую миссию. Она обрадовалась ему, но проявила сдержанность. Они пошли в кабачок, где голова у него пошла кругом от вида «ангельского лика на смертной женщине» и от ее улыбок. Она предложила ему проводить его до дома; у него они провели три дня. Три дня, в месяц теплых дождей и желтеющих листьев. Три дня счастья. Она сказала: «Да, теперь мы должны пожениться, но еще не время» — и опять не сказала, как ее зовут. На четвертый день, когда он еще спал, она потихоньку собралась и ушла, оставив записку.

Он ничего не мог поделать. Он ждал долго. Он ни разу не встретил ее до промозглого января, когда был обезглавлен Людовик Капет, бывший французский король. Чарльз Бриксгем был свидетелем казни. Он видел все с большого расстояния, из толпы. В тот день взлетели цены на лестницы и театральные бинокли. В какой-то момент сосед одолжил ему подзорную трубу, и он увидел забрызганную кровью машину смерти и двух палачей в сером — они надевали рабочую одежду поверх обычной, чтобы не забрызгать ее. Трубу забрали у него в тот момент, когда к лестнице подвели маленького коренастого человечка, показавшегося Чарльзу удивленным. С Людовика Капета в одно мгновение сняли головной убор и зашпилили волосы. С удивительной слаженностью палачи подвели его к гильотине и нагнули так, что его шея оказалась точно под ножом. Чарльз закрыл глаза; за мгновение до того, как на площади поднялся оглушительный, невозможный рев, он услышал три глухих удара — это сработала гильотина.[5]

Когда к гильотине подъехала телега, на которую погрузили голову и тело, Чарльз, спотыкаясь, пошел прочь. Он вспомнил, как ругался его сосед в толпе. Сосед с завистью сказал, что палач Сансон неплохо заработает на продаже волос с головы Луи Капета. И неожиданно, еще не оправившись от потрясения, Чарльз задумался над механикой всего действа. Куда увозят тела казненных — огромное количество трупов? Что делают с их одеждой и личными вещами? Как часто точат или заменяют лезвие у «Луизетты», как называли гильотину? Не к добру были такие мысли. Но как вы можете видеть, подобная смесь темного романтизма с практицизмом типична для большинства представителей нашей семьи. Я, например, весьма практически подхожу к изучению магии, а Алан из романтических побуждений убивает носорогов.

Жилье Чарльза Бриксгема находилось недалеко от тюрьмы Консьержери. Время от времени он ходил посмотреть, как из тюрьмы выводят приговоренных. Их вели, подталкивая мушкетными прикладами, руки у них были связаны за спиной «так, — писал он в своем дневнике, — что они с трудом могли забраться в телеги. Многие падали — от неловкости ли, от страха ли, — и зеваки насмехались над упавшими. В холодный или дождливый день приговоренные крепко прижимали руки к телу, чтобы согреться и меньше дрожать». Чарльз стал пить дорогую французскую водку. Он задавал вопросы приветливому владельцу кабака на набережной, который боялся, что навлечет на себя подозрения, потому что якшается с небритым молодым англичанином, который сорит деньгами, не носит кокарды и часто забывает называть собеседника «гражданин». Но, поразмыслив, кабатчик решил, что англичанин — мелкая сошка, недостойная «Луизетты», и что доносить на него не стоит. Если гражданину так уж хочется знать, как республика избавляется от своих врагов, то пусть сходит ночью на холм за Пер-Лашез — он легко найдет нужное место, если пойдет на свет костров, — и посмотрит сам.

Гражданин англичанин так и поступил и потом уж не смог избавиться от страшных видений. Огромные костры были разведены не только для освещения — они отгоняли заразу от тех, кто копал длинные рвы, которым не было конца. Рвы заполнялись освобожденными от одежды телами врагов республики. Одежда рассортировывалась по аккуратным кучкам, в соответствии с тем, какую цену на нее установит контролер с книгой, а затем развозилась для стирки и последующей продажи. Картина этого адского лагеря (контролер в грязной синей блузе, красной шапке, с бородавкой на носу, из кармана торчит бутылка вина; он был единственным, у кого были относительно чистые руки) навсегда запечатлелась в его мозгу. И еще одна картина врезалась в память: начало февраля; ползут слухи, что проклятый Питт, министр из партии тори, почти убедил английский парламент объявить войну Франции. Чарльз идет за телегой почти до самого эшафота и видит палачей с близкого расстояния. Один из них, тот, что за старшего, — осанистый молодой человек, немного даже щеголь. Его волосы собраны в аккуратную косицу, в зубах — роза.

Лишь одно удерживало его в Париже, по его словам, «белое сияние» — он никак не мог найти прекрасную незнакомку. Приходящие письма он даже не распечатывал, среди них было одно от отца, который писал: «Предупреждаю, тебе нужно убираться оттуда. Вчера играл в карты с Ш.[6] Он был пьян, но клялся, что Чатам скоро сделает публичное заявление о начале войны. Высылаю чек на двести фунтов».

Гром над головой Чарльза Бриксгема разразился третьего февраля 1793 года. Двумя днями ранее в его квартире появилась Мари-Гортензия, и он чуть не сошел с ума от радости. Он засыпал ее множеством вопросов, которые «растрогали ее до чрезвычайности, глаза ее наполнились слезами, и она смогла вымолвить только: «Я все решила. Если я все еще тебе нужна, мы поженимся, но сразу после этого мы должны покинуть Францию».

Он побрился и впервые за много дней сменил рубаху. Они поженились в тот же день, без свидетелей (во время расцвета культа Богини Разума это было простой процедурой). Он не видел, какое имя она написала в книге регистрации браков, но ему она сказала, что ее зовут Мари-Гортензия Лонгваль…

…Терлейн завороженно смотрел, как настольная лампа наполняет красным свечением стоящий на столе стакан с портвейном. Он вздрогнул, когда низкий голос прервал течение вкрадчивого голоса Гая, и вернулся из Франции времен революции в кабинет Мантлинга.

— Лонгваль? — спросил Г. М. — Вы уверены? Это точно?

Заклятие не отпускало. Сэр Джордж Анструзер сидел, наклонившись вперед, с потухшей сигарой в пальцах, и лампа выхватывала из сумрака только верхнюю часть его тела. Мартин Лонгваль Равель странным жестом тер глаза; он уже не улыбался. Но больше всех под впечатлением оказался сам рассказчик. «Этот рассказ — дело всей его жизни», — подумал Терлейн.

— Да, ее и в самом деле так звали, — ответил Гай. — По крайней мере, у нее было право носить фамилию Лонгваль. Потом вы поймете почему. Вас заинтересовала моя легенда, не правда ли, джентльмены? Я множество раз повторял ее сам себе.

Он сделал глоток портвейна и продолжил — так человек, проснувшийся среди ночи от шума, снова погружается в сон.

— Чарльз нанял карету, и в ней они доехали до деревни Пасси, что на Сене. В тамошней гостинице они собирались провести неделю, затем отправиться в Англию. Все ее пожитки были с ней в сундуке. Когда Чарльз спросил жену, есть ли у нее родители, она ответила, что это не важно. Такой ответ вполне удовлетворил нашего юного идеалиста, который был невыносимо счастлив. Записи в его дневнике теряют связность. Он пишет, что теперь может спать по ночам; что спит как мертвый; спит, наслаждаясь счастливой усталостью, видит во сне свою новообретенную жену и просыпается обновленный. Погода стояла теплая, а во дворе уже зацветала сирень; она обожала его, а он боготворил ее; из окна гостиницы, стоявшей на холме, молодожены смотрели, как на реку опускаются розовые сумерки. Они были счастливы. Но вот в один миг их идиллия рассыпалась в прах. Даже в Аркадии слышат плачущих. Однажды Гортензия вошла к Чарльзу с белым лицом и рассказала ему, что случилось.

Франция объявила Англии войну. Жорж-Жак Дантон кричал, что развешает проклятых англичашек на каждом фонаре улицы Сен-Антонин. Французы снова надели фригийские колпаки. Хозяин гостиницы побежал доносить, что под его крышей пригрелся один из проклятых англичашек. Нашего дурачка хватило только на то, чтобы презрительно рассмеяться. Он возродился к жизни. Он возликовал, вспомнив, что по Ла-Маншу курсируют корабли лорда Гоу, готовые разнести в прах этих идиотов французов с той же легкостью, с какой ребенок отрывает головку у одуванчика. Англия, наконец, двинулась в бой, бьют барабаны! Ура английским гренадерам! Жена быстро и презрительно охладила его пыл. Она сказала: «Tu es fou, imbecile![7] Нам нужно бежать. В моем доме ты будешь в безопасности». Еще она сказала нечто, что поразило Чарльза. «Ты теперь мой муж и я не позволю тебе покинуть меня, что бы ни случилось. Что имею, я храню».

Его удивил тон ее голоса. Пока новости не успели широко распространиться, они наняли почтовую карету и понеслись в Париж; к ночи они уже были в городе и мчались по грязным улицам, а с неба лил дождь. Чарльз все старался расспросить Мари-Гортензию о ее «доме». Она отмалчивалась и лишь загадочно обронила: «Помни, что ты мой муж» — и с гордостью: «Не удивляйся, увидев богатый дом».

Он пишет, что у него были дурные предчувствия, но они явно возникли потом. На улице Нев-Сен-Жан их остановила толпа людей, выкрикивавших, что только проклятые аристократы и англичане могут позволить себе ездить в карете. Мари-Гортензия высунула голову из окна, в свете висевшего на карете фонаря сняла шляпку и спросила: «Вы узнаете меня, граждане?» И к ужасу жениха, остановивший карету человек отшатнулся. Французы торопливо извинились, и их поглотила тьма.

Они остановились во внутреннем дворе на Нев-Сен-Жан. Дом действительно выглядел богато, «однако, — пишет он, — в обстановке его присутствовало слишком много разнородных, никак не сочетающихся друг с другом предметов, будто их только недавно принесли и не успели как следует разместить, а на полу, еще не развешанные, лежали большие портреты». Его поразило, как пугливы были слуги. Они не разговаривали и старались производить как можно меньше шума. В доме стояла тишина, только из какой-то дальней комнаты доносился звук голосов.

— Отец здесь? — спрашивает Мари-Гортензия у напудренного мажордома с жезлом. Чарльз Бриксгем подумал, что ее родители и в самом деле аристократы, дни которых сочтены.

— Месье де Париж трапезничает, — отвечает мажордом, использовав странный аристократический оборот, — с мадам бабушкой и четырьмя месье-братьями из провинций. Пятый месье задерживается, но здесь господин Лонгваль из Тура. Мадемуазель же не забыла про день рождения мадам Марты?

— Передай отцу, что я сейчас приду, — отвечает Мари-Гортензия. И обращается к мужу: — Это моя прабабушка, она деспот, ей завтра исполняется то ли девяносто семь, то ли девяносто восемь. Хорошенький мы выбрали момент, чтобы познакомить тебя с моей семьей. Подожди, я должна предупредить их.

Она отвела его в комнату, двойные двери которой определенно вели в столовую. Оттуда доносились громкие голоса.

Несмотря на то что Чарльз испытывал некоторый трепет — он ведь не знал, что женился на представительнице знати, — он не очень волновался. Разговор в столовой стал громче и резче, кто-то стучал палкой по полу; один раз прорезался голос Мари-Гортензии: «Он английский милорд, и он богат!» Она вышла с разгоряченным лицом и пригласила его войти.

Ярко освещенная столовая отличалась богатством интерьера. Представьте себе «вдовью комнату» во всем ее былом великолепии, и вы увидите то, что вижу я. В центре комнаты стоял большой стол атласного дерева, окруженный шестью креслами. Там было и седьмое кресло, почти трон, и в нем сидела горбоносая, раскрашенная, как деревянная кукла, старуха в чепце. В одной руке у нее был бокал красного вина, в другой — костыль. Пятеро мужчин, плотных, коренастых, с вплетенными в косицы разноцветными лентами, явно были братьями; шестой — вертлявый человечек — казался дальним родственником. Когда Чарльз вошел, поднялся легкий шум. Со своего места поднялся старший из братьев, седовласый мужчина в зеленом сюртуке, с проницательными глазами и ироническим выражением лица. Он учтиво поклонился.

— Вы должны знать, гражданин англичанин, — сказал он, — что брак моей дочери застал нас врасплох. Мы должны решить теперь, отдать ли вас под суд и в тюрьму или принять в семью. Ни я, ни мои братья не можем из-за каприза моей дочери рисковать своим положением, не говоря уж о головах. Но до тех пор, пока вопрос не решен… — Он протянул Чарльзу табакерку и посмотрел на вертлявого человечка. — Мартин Лонгваль, кресло гостю. Месье де Блуа, пожалуйста, вина гостю.

Чарльз Бриксгем похолодел. Бесстрастные лица смотрели на него, в глазах холодный блеск; он видел, как безукоризненно чисты их руки — а ведь в то время люди не уделяли большого внимания таким мелочам. Один из братьев со смешком говорит:

— Ты можешь остаться без головы, малыш. Поэтому пей вино, пока есть чем. Но все равно ты мне нравишься, черт побери! Ты, наверное, сильно в нее влюбился. Не многие дерзнули бы присоединиться к нашему кругу.

Тут вступает старуха:

— Извольте с гордостью говорить о нашем предназначении, Луи, — говорит она и стучит костылем. — В прошлом сентябре исполнилось сто четыре года, как наша семья занимает эту почетную должность. Она была вручена моему тестю самим великим монархом. Я видела его, когда он был совсем старым и кормил карпов в пруду, и он говорил со мной. Да. Он передал нам ее потому, что дурак Легро стал много пить, не мог как следует держать меч и в конце концов вместо чистой работы скосил Доверелю челюсть. Черт тебя побери, Луи! А что до англичанина, почему бы и нет? Моя дочь вышла замуж за музыканта. Если он нужен Мари-Гортензии, то пусть она его забирает. Кроме того, он мне нравится. Подойди сюда, англичанин, и поцелуй меня.

Чарльз Бриксгем почувствовал слабость в коленях и жжение под ложечкой.

— Месье Лонгваль… — говорит он, обращаясь к отцу Мари-Гортензии, — месье Лонгваль…

— Лонгваль? — переспрашивает тот. — Почему вы используете устаревшую форму нашей фамилии? Уже в течение нескольких поколений ее носят только представители южной ветви семьи. Возможно ли такое, что Мари-Гортензия не открыла вам нашего настоящего имени?

И вдруг за столом поднялся такой шум, что заплясали огоньки свечей. Мужчины корчились от смеха, хлопали ладонями по столу, лилось вино. Только отец Мари-Гортензии даже не улыбнулся. Хмурясь, он постукивал пальцем по табакерке. Чарльз Бриксгем называет всплеск веселья не иначе как адским хохотом — хотя все они были, по существу, неплохими парнями. «Лица исказились, — пишет он, — у них словно стало по сотне пар глаз, и все смотрели на меня». Открылась дверь, и вошел мужчина с подносом, на котором дымилась жареная баранья нога. К собственному ужасу, Чарльз узнал его. Перед ним был щеголеватый молодой палач, которого он видел возле гильотины с розой в зубах.

Чарльз Бриксгем почувствовал, что разум оставляет его.

— Во имя Господа, — говорит он и сам не замечает, что срывается на крик. — Во имя Господа, кто вы такие?

— Это, гражданин, — говорит старик, кивая в сторону мужчины с подносом, — мой старший сын, заменивший меня во всех практических делах. Мы — Сансоны, наследственные мастера по приведению в действие смертных приговоров. Нашими услугами пользуются высокие суды по всей Франции.

…Гай Бриксгем остановился, прочистил горло и насмешливо посмотрел на своих слушателей. Все молчали. Часы в холле пробили половину четвертого.

— Вы, конечно, давно обо всем догадались, — продолжал Гай. — Я рассказывал так подробно для того, чтобы оттенить надвигающуюся трагедию. Я должен подчеркнуть еще одну вещь. Сансоны не были ни дьяволами, ни мерзавцами. Напротив, как я уже говорил, они были по-своему неплохими людьми. Они постарались удобно устроить новообретенного родственника. Они уважали его бредовые взгляды, даже не разделяя их. Они предоставили ему убежище в то время, когда было очень опасно укрывать в доме англичанина. Если бы не некоторая наивность Чарльза и, возможно, не старания мадам Марты Дюбют Сансон, то их брак мог бы оказаться относительно счастливым.

Сансоны выполняли возложенные на них обязанности; выполняя их, они, естественно, не могли обойтись без обсуждения текущего положения дел, и особенно их финансовой стороны. Даже во время того, первого обеда, когда под ясным твердым взглядом Мари-Гортензии Чарльз старался не подавать виду, что ему нехорошо, его родственники и не подумали воздержаться от разговоров о делах. Вы и в наше время можете почитать письма Сансона-старшего министру юстиции. Они хранятся в Париже. Возможно, вы сочтете их самыми ужасающими свидетельствами времен революции именно потому, что в них не делается ни малейшей попытки шокировать или испугать. Как правило, Сансон жалуется на скудость финансирования, выделяемого Конвентом; просит оплатить плотницкие работы, замену вышедших из строя ножей, покупку новой одежды — ведь во время такого рода работы одежда необратимо ветшает. Правительство приказывает ему пытать человека — хорошо; но это подразумевает услуги ассистента, которому надо платить. Пытка не будет осуществлена до тех пор, пока министерство не перечислит деньги за нее. Иногда письменные дебаты Сансона с министерством кажутся дикими до нелепости, хотя ничего нелепого в них нет. Анри Сансон отнюдь не был циничным садистом, каких любят изображать беллетристы. Он был цепким дельцом, никогда не упускавшим случая выколотить побольше денег за свою работу. Спокойный и приятный в обхождении дома, полный достоинства на людях, которое подчеркивалось бледностью лица и шляпой с высокой тульей, он никогда не считал, что в вопросе денег уместны сантименты.

И все равно бедняга Чарльз Бригсгем умер сумасшедшим.

Создавшаяся ситуация, похоже, поначалу не слишком его тяготила. То ли его чувства были притуплены шоком, то ли он был слишком твердолобым… Кроме того, он ведь искренне любил Мари-Гортензию… Естественно, из гордости он ни разу ее не упрекнул: «Почему ты мне сразу не сказала?» За первые две недели его пребывания в доме Сансонов он не написал в дневнике ни слова, кроме упоминания о том, что отослал письмо отцу, «который найдет способы вывезти нас из страны, если только письмо не перехватят». Затем он стал видеть страшные сны, и в них присутствовал образ Мари-Гортензии. Она ни разу больше не упомянула о роде занятий своих родителей, говоря лишь, что волею Божией они нашли надежное убежище. Братья разъехались — в провинциях было много работы. Чарльз Бригсгем был заперт в доме, среди добытых кровавым трудом вещей, в окружении Сансонов: отца, сына, мадам Марты, Мари-Гортензии. И кошмары стали приходить средь бела дня. Однажды в кухне он наткнулся на аккуратную стопку чистой одежды; в другой раз он испугался собственного отражения в зеркале. Он ничего не мог поделать. Вестей от отца не было. Одиннадцатого марта был учрежден Революционный трибунал, и началось время настоящей Власти Террора. Гильотина не прекращала работы ни днем ни ночью. Шестнадцатого марта, вечером, он тихо напился в библиотеке и пошел сдаваться властям. Не успев сделать и дюжины шагов, он наткнулся на Анри-младшего, славного малого, неплохо говорящего по-английски. Анри заговорил с ним о каких-то пустяках, затем зашел сзади, аккуратно уложил его ударом в затылок и отнес обратно в библиотеку. Мари-Гортензия пришла к нему с пылающим лицом, и после того случая супруги несколько дней не разговаривали.

Затем он получил переправленное с надежными людьми письмо от отцовского поверенного в Лондоне. Отец умер — то ли в результате апоплексического удара, то ли не выдержав ложного известия, что его сыну отрубили голову на «Луизетте». Как бы то ни было, отец умер, и адвокат уведомлял Чарльза, что изыскивает пути для переправки наследника отцовского состояния в Англию и что Чарльз — так как дело опасное — должен терпеливо ждать дальнейших распоряжений. Он показал письмо Мари-Гортензии — та, закатав рукава выше локтей, давала указания слугам, как и положено хорошей хозяйке, — и она заявила: «Куда ты, туда и я». Между ними могло бы сохраниться нежное чувство, если бы Чарльз мог пересилить себя («ведь, видит Бог, она ни в чем не виновата, но как, милостивый Боже, мне пересилить себя?»).

Я думаю, что мадам Марта тоже способствовала надвигающемуся безумию. Она очень гордилась родом Сансонов. И когда она поняла, какие невысказанные мысли бродят в голове Чарльза Бриксгема (лучше бы он хоть раз заговорил о том, что его мучит, так было бы лучше всем, и ему в том числе), она возненавидела его любой ненавистью. Той весной ей нездоровилось, и она, думая, что скоро умрет, ненавидела зятя еще сильнее. Именно в ее комнате стояли кресла атласного дерева и большая позолоченная кровать в виде лебедя. Старуха сидела под балдахином, обложенная подушками, с фланелевым шарфом, обмотанным вокруг горла, и в свете свечи с камышовым фитилем ее ненакрашенное лицо казалось зеленым. Чарльз не мог не прийти, когда она звала его. Она с ужасными подробностями рассказывала ему о том, что происходило, когда палач выполнял работу небрежно; рассказывала о дорогих подарках, которые получал ее муж за то, чтобы на предстоящей казни жертва испытывала как можно меньше мучений, и которые она хранит до сих пор; остальное вы можете и сами вообразить. Так как он всегда молчал и, уходя, учтиво кланялся, она думала, что ее план не удается, и приходила в ярость. Но план удался. Он не мог избавиться от видений наполненной тенями комнаты, где всегда пахло лекарствами. Ему снились пиявки, горшок с которыми неизменно стоял на столике у кровати. Повсюду он видел мадам Марту, скрипевшую из-под сползшего на лоб чепца, видел, как ее руки, по которым ползали вены-змеи, слепо шарили по красному покрывалу.

В конце апреля пришли известия. Несколькими милями ниже Кале на якоре стоял шлюп. Для того чтобы их выпустили за пределы Парижа, изготовили фальшивые паспорта — это было небезопасно, но пришлось рискнуть. Мадам Марта была при смерти, когда услышала новость, не в последнюю очередь ей стало хуже именно из-за того, что услышала их. Много часов провела Мари-Гортензия возле ее постели. Мадам Марта месила ее разум, как тесто, «в присутствии кузена Лонгваля показывала ей золотые и серебряные шкатулки, а однажды заставила ее поклясться на распятии. Я узнал все от Анри, который казался обеспокоенным», — писал Чарльз.

Когда Чарльз с Мари-Гортензией в закрытой карете отъехали от дома Сансонов, их провожала злобная ухмылка мадам Марты. Они не встретили на своем пути больших трудностей. Вы, должно быть, думаете, что он плакал от радости, когда, после того как в окнах кареты появились и исчезли солдаты в белых ременных портупеях, с примкнутыми штыками, перед ним открылись ворота, ведущие прочь из мрачного города, навстречу зеленой равнине. Он ничего не пишет о бегстве. Из записей его жены мы узнаем, что он пребывал в глубокой апатии и сидел, завернувшись в плащ до самых глаз. Он был в том же самом странном настроении, когда почувствовал запах темзской грязи и, стоя на палубе шлюпа об руку с Мари-Гортензией, увидел серый Лондон. Он не испытал никакого душевного волнения ни при виде собора Святого Павла, ни услышав знакомую с детства речь. Он пишет только, что на пристани, низко кланяясь, их встретил, поверенный отца; мистер Лаверс при виде Чарльза вздрогнул и поспешно сказан «Сэр, вы уехали мальчиком, а вернулись мужчиной. Вы выглядите старше своих лет, но вам это только идет».

Все, казалось, закончилось, и закончилось счастливо. Со временем страшные воспоминания потускнели. Они приходили только изредка, глубокой ночью, когда он перебирал бордо за ужином. Супруги жили в достатке. Мари-Гортензия стала хорошей женой; единственным ее изъяном был слишком острый временами язычок. На некоторое время все затихло. Они спали в одной постели и ссорились не чаще, чем положено. Но однажды ярким летним полднем, примерно через полтора года после того, как они въехали сюда, у него начались видения.

Он спускался вниз по лестнице, к портшезу, ожидавшему его на улице, и увидел высокую ручную тележку для перевозки трупов. Она, доверху нагруженная, вымазанная в крови, ехала ему навстречу, и обезглавленные трупы скатывались назад и падали. Он побежал за ней, чтобы посмотреть, повернула ли она к спальням, расположенным на втором этаже, но она исчезла.

В ту ночь и вспыхнула ненависть между Чарльзом и его женой.

Похожие видения посещали его регулярно. Он записывает их все. Поначалу он и сам понимает, что его преследуют миражи и что это просто недомогание. Проблема была в том, что видения продолжались. Однажды он играл в карты в «Уайт-клубе» и увидел, как в двери вошли двое или трое из тех, кого обезглавили Сансоны, и сели за один стол с ним. После того он ни разу не вышел из дома.

Второго июля 1796 года — весной того же года у Мари родилась двойня, мальчик и девочка, — из Франции пришло письмо, извещающее о том, что мадам Марта покинула наш бренный мир после острого приступа тонзиллита, не дожив нескольких недель до своего сотого дня рождения. Она оставила странное завещание. Всю мебель и другие предметы из своей комнаты она оставила своей правнучке Мари-Гортензии. Мебель надлежало доставить в Англию, не разбирая на части. Перед смертью мадам Марта продиктовала Мартину Лонгвалю (которого она тоже не обошла в завещании) письмо, и он привез его Мари-Гортензии. Мари-Гортензия прочла письмо и сразу же его сожгла. Но она не забыла его содержание, хотя и упомянула о нем лишь единожды в жизни.

Чарльз не возражал против мебели Марты Дюбют. Он ударился в религию и махнул на все рукой — неисповедимы пути Господни. Он также не сказал ни слова против, когда Мари-Гортензия стала вместе с детьми спать в комнате, где находилась прабабкина мебель. Возможно, она обожествляла мертвую старуху. Кто знает…

Оставшуюся часть истории я расскажу вкратце. Ваше воображение само дополнит картину. Мы знаем, что она умерла прежде него; мы не знаем от чего, но записи утверждают, что смерть ее была естественной. Первым, кто заговорил о проклятии, довлеющем над комнатой, был эконом, ухаживавший за Мари-Гортензией во время болезни. Он присутствовал при последнем свидании Мари-Гортензии с мужем. С ее лица ушла многолетняя ненависть. Она поцеловала его и тихо произнесла несколько слов, из которых эконом смог уловить только: «при великой нужде». Затем она попросила открыть окна — она хотела посмотреть на закат. Она всегда говорила, что закат напоминает ей о тех днях, когда они только поженились и жили в деревушке на берегу Сены. Когда она почувствовала, что ее время пришло, она сжала руку мужа и как будто попыталась предупредить его о чем-то, но не смогла вымолвить ни слова. Возле кровати жались друг к другу двое детей. Они боялись заплакать, потому что рядом стоял их отец, которого преследовали мертвые люди в тележке.

Глава 10 ДУХОВЫЕ ТРУБКИ И ЧРЕВОВЕЩАНИЕ

Ровный голос затих, и Гай сложил руки на столе. Терлейн с трудом отогнал от себя тени прошлого. Рассказ был слишком живым, таким же живым, как Гай, сидящий за столом в темных очках. Семейная история была частью Гая. Заскрипели спинки стульев — спины слушателей расслабились, когда спало наваждение.

— Теперь, джентльмены, — Гай поднял руку прежде, чем кто-либо успел произнести хоть слово, — вы скажете, что нет никаких сомнений в том, что в комнате находится смертельная ловушка. Вы скажете, что ее но наущению мадам Марты сделал мастер Мартин Лонгваль. Вместе с предметами из ее комнаты она была доставлена в Англию, ее правнучке, а в письме содержались указания, следуя которым Мари-Гортензия смогла бы избавиться от своего безумного мужа.

— А вы что, в этом сомневаетесь? — спросил сэр Джордж. Он никак не мог раскурить сигару. — В последнюю минуту она пыталась предупредить его о ловушке, но не смогла. Кстати, а что за серебряную шкатулку показывала ей старуха «в присутствии Мартина Лонгваля»? Сегодня у нас был большой переполох как раз из-за серебряной шкатулки.

— В которой вы, я думаю, — сказал Гай, — не обнаружили ничего необычного?

— Да. Ничего подозрительного, — проворчал сэр Джордж и оглянулся на Г. М.

Если бы Г. М. сейчас воскликнул: «Ах, глупец!» — и хлопнул бы себя по лбу, все бы поняли, что он не слушал рассказ Гая, как все, а, как и полагается истинному сыщику, занимался сопоставлением фактов. Но он не сделал ничего подобного. Он сопел; глаза за стеклами очков были красными, как у морского окуня. Он сказал:

— Отличная история. — Казалось, он рассматривал рассказ Гая со всех сторон, словно ювелир — бриллиант. — Странно, однако… Несмотря на то что в вашем повествовании льются целые реки крови, само слово «кровь» вы использовали всего раз или два. Но это не самое интересное. Самое интересное — необходимо определиться, кому из героев мы должны симпатизировать: бедному безумному Чарльзу Бриксгему, его жене или ее семье? Сами вы ни на чьей стороне. Ваша единственная любовь — Прошлое. Именно прошлое занимает вас больше всего.

— Ну и что из того? — спросил Гай сквозь зубы.

Г. М. ответил нарочито безразлично:

— Раз вас интересует мое мнение, я скажу. Анструзер, вы спрашивали меня, все ли в порядке с серебряной шкатулкой? Нет, не все.

— Но вы говорили… — начал Терлейн.

— Знаю, знаю. Мы установили, что в шкатулке нет отравленной иглы и никогда не было. Допустим; но что же в ней все-таки не так? Равель, вы потомок Мартина Лонгваля. Вам ничего не приходит на ум?

Любопытно, что на Равеля рассказ повлиял больше, чем на всех остальных, и повлиял неприятно. Он сидел, так и не сняв рук с подлокотников кресла, его лицо пошло пятнами, а вены на висках еще больше набухли — и все от одного рассказа. Сильнее воображение, сильнее предрассудки, слабее нервы? Или тут кроется что-то другое? Он, казалось, и чувствовал себя не очень хорошо — иначе с чего бы ему стараться обратить все в шутку?

— Думаете, у меня скелеты в шкафу? Ха-ха-ха. Что ж, может быть, может быть… Ничего я не знаю ни про какую шкатулку. Что мне действительно не понравилось, так это вольность, с какой Гай швыряется головами. Слушайте! Если бы вы когда-нибудь видели, как казнят на гильотине, вы бы так легко не рассуждали. А я видел.

Он промокнул верхнюю губу платком.

— Вам, англичанам, очень просто рассуждать про гильотину. Все потому, что теперь ее у вас не используют. Можете мне поверить: вы радоваться должны, что у вас убийц вешают!

— Почему? — спросил Г. М.

— Почему? Ну, потому что кое-кого не мешало бы вздернуть. — Равель, с платком в руке, повернулся к Г. М. — Вы же не верите в эту чушь о древних ловушках с ядом? Вы нашли хоть одну? А мой старик нашел что-нибудь? Нет! Может быть, один раз что-то и было, хотя я в том сомневаюсь. У нас другая ситуация. Бендер умер от чего-то иного. Полицейский сказал, что его убил индейский яд для стрел, как вы его там называете… По-вашему, им в то время было известно о южноамериканском яде для стрел? Не смешите меня!

— Вот! — пророкотал низкий голос, донесшийся со стороны двери. — Первые разумные слова, прозвучавшие сегодня в этом доме.

Терлейн круто повернулся. Он не слышал, когда открылась или закрылась дверь, и не имел понятия, сколько времени Алан уже стоит там в полумраке. В тусклом свете Мантлинг выглядел еще крупнее и внушительнее. У него был растрепанный вид человека, которому не удалось уснуть.

— Первые разумные слова. Именно так. О да. Я слышал большую часть твоего захватывающего рассказа, Гай. И не испугался… нисколечко. — Он щелкнул пальцами. Его взор был затуманен, но он улыбался. Он тяжело оперся кулаками о стол. — Правда в том, джентльмены, что Гай обожает выступления перед публикой. Его страшных историй боится только маленькая Джуди. Теперь он решил изложить свои бредни в форме лекции. Верно, Джордж? Что пьешь, Гай? Портвейн? Опять лазил в мой буфет?

Гай глядел прямо перед собой.

— Все мы обожаем выступать перед публикой. Хотя бы иногда. По крайней мере, я еще не опустился до посредственных миниатюр с куклой из буфета. Нет, я ее не трогал. Она по-прежнему на месте.

— Ага. У нас зашел разговор о ваших талантах, — сказал Г. М., в то время как Мантлинг открыл дверцу буфета и подозрительно уставился внутрь. — Ваш брат сказал, что вы искусный чревовещатель.

Мантлинг, вначале напряженный, теперь развеселился:

— А вы, сыщики, странный народ! Это что, такой полицейский метод — сидеть здесь и вести разговоры про чревовещание, в то время как бедняга Бендер лежит мертвый в соседней комнате? Забавно. Ничего у вас не выйдет… Да, это Джимми. Я иногда достаю его из шкафа.

— Однажды я разговаривал с чревовещателем, — сказал Г. М. — Великим как-его-там. Он сказал: то, что можно «отбрасывать голос» от себя на некоторое расстояние, — чистой воды заблуждение. Он сказал, чтотакое абсолютно невозм…

— Отойдите назад, все вы, — приказал Мантлинг. — Эффект будет совсем не тот, если вы будете стоять слишком близко. Так. Джимми, я хочу, чтобы ты слушал меня очень внимательно. Я хочу спросить тебя… Что еще? — Он отвернулся от Джимми и раздраженно уставился в дверь. — Что, Шортер? Что вам нужно?

— Простите меня, сэр, — ответил голос Шортера, — но вам лучше самому подойти. Полицейский инспектор лежит на полу во «вдовьей комнате», и, кажется, он мертв.

Г. М. с проклятиями вскочил, у него из рук выпала трубка. Терлейн резко обернулся. Дверь была закрыта. Позади послышался взрыв хохота. Мантлинг топал ногами и, пофыркивая, смеялся.

— Джентльмены, вы имели честь познакомиться с тем, что мой брат считает юмором, — сказал Гай. Он даже не шелохнулся. — Он всем нам это наглядно продемонстрировал.

Мантлинг, вытерев с глаз слезы, убрал куклу на место.

— Да. Зацепил-таки. Черт побери, Г. М., не смотрите на меня так! — ворчливо оправдывался он. — Я был не в настроении разыгрывать сценки с Джимми и подумал, что мог бы… А вы и клюнули, верно? Хо-хо-хо! Гай не так уж не прав: наглядная демонстрация. Я заставил вас обратить внимание на куклу, и вы не заподозрили, что я буду шутить шутки с дверью. И когда я заговорил, обращаясь к двери, вы поверили, что ко мне обращается реальный человек, и что я отвечаю реальному человеку… Ваш друг абсолютно прав, Г. М. Нельзя отбросить от себя звук собственного голоса. В том-то и фокус. Люди, как правило, не могут точно определить источник звука, и вот тут требуется хорошая актерская игра. Вы говорите, обращаясь к определенной точке пространства, затем делаете вид, что слушаете. Назад приходит звук голоса нужной — как это называется? — дистанционно-зависимой высоты; голос звучит так, будто раздается оттуда, куда направлено внимание аудитории, и аудитория верит в иллюзию.

Г. М. покосился на лорда и, кряхтя, нагнулся за трубкой. Он уже успокоился.

— Понятно. Так все актерская игра? Но как вам удалось изобразить чужой голос? Это уж не было актерской игрой.

— Заинтересовались? Хорошо, я расскажу, — с невыносимым самодовольством сказал Мантлинг. — Чтобы трюк получился, нужно практиковаться, но я кратко опишу технику. Это так называемый «голос из подвала». Смотрите сюда — мой рот открыт. Видите, я собираюсь зевнуть? Мое горло приняло позицию для зевка, я говорю через зевок. Я заворачиваю язык назад, так что его кончик касается мягкого нёба. Чем дальше кончик языка, тем с большего «расстояния» приходит голос. Силу голосу придает диафрагма. Я сокращаю ее так, будто собираюсь кашлянуть. Все это довольно легко проделать. Труднее произносить звуки, не шевеля губами. Некоторые согласные при этом вообще невозможно выговорить. Приходится заменять их другими, похожими. Что с вами такое, господа? Что вы так странно на меня смотрите?

— Подождите секунду, — сказал Г. М. — Вы хотите сказать, что можете заставить звучать «голос из подвала» с любого расстояния?

— Нет, не с любого. Я имел в виду разумное расстояние, позволяющее привлечь внимание зрителей к какому-нибудь объекту, например к двери; я обращаюсь к этому объекту и делаю вид, что голос доносится оттуда. Естественно, голос никогда не звучит чисто — из-за способа извлечения звуков, о котором я рассказывал. И чем с большего «расстояния» он доносится, тем он более невнятен…

Неожиданно Мантлинг замолчал.

Его мутные голубые глаза широко открылись. Челюсть упала. Он переводил взгляд с одного своего гостя на другого, и морщины на его лице выступали все резче.

— Ты идиот, — сказал Гай в тишине. — Ты что, не понимаешь, что только что описал, что произошло вчера вечером?

Мантлинг, словно сомнамбула, сделал шаг вперед. Тут открылась дверь, и в кабинет вошел Мастерс. Он, несомненно, почувствовал, что в воздухе висит готовое прорваться напряжение. Его глаза, не задерживаясь ни на чем, обежали комнату, руки захлопнули записную книжку. Он был готов к бою. Г. М. опередил его.

— Сынок, мы тут слушали очень интересный рассказ. О прошлом. Но он может подождать. А как обстоят дела у тебя? Ты нашел записную книжку?

Вид у Мастерса был более чем довольный.

— Дела обстоят очень хорошо. Мы не нашли записную книжку. Нет. Зато я уверен, что скоро мы поймем, каким образом убийца имитировал голос Бендера. Однако, вашими же словами, это тоже может подож…

— Инспектор, вы же видите — еще немного, и моего брата хватит апоплексический удар, — вкрадчиво вступил Гай. Он сцеплял и расцеплял пальцы. — Хотя бы намекните нам, в чем дело. Не использовал ли убийца, часом, чревовещание?

Как ни следил Мастерс за лицом, в течение краткого момента на нем отразилось такое изумление, что Алану пришлось опереться на буфет, чтобы не упасть.

— Чревовещание, — повторил Мастерс, поворачивая слово в мозгу то одним, то другим боком. — Да. Чревовещание. Ну и ну. А! Сэр, вы, надеюсь, понимаете, что я не уполномочен…

— Старший инспектор хочет сказать, — Г. М. удачно примостил трубку в угол рта, — что сотрудники полиции не уполномочены вести разговоры о вещах, в которых ничего не смыслят. Мастерс — хороший полицейский. Но он еще не добрался до вас, Мантлинг. Пока не добрался.

Мастерс прочистил горло.

— Спасибо, сэр. Лорд Мантлинг? Я вас искал. Я допросил всех, кроме вас и мистера Равеля. Если бы вы смогли сейчас уделить мне время, я бы не стал вас сегодня больше беспокоить. Да, я вынужден вас предупредить, что мы еще не скоро освободим ту комнату…

Мантлинг изо всех сил старался унять волнение.

— Ничего страшного! Да. Вы не помешаете. Я… хм… начнем, пожалуй! Что вы хотите узнать? Я его не убивал, черт возьми!

— Да, сэр, конечно. Меня интересуют дротики.

— Что? Дротики? Какие дротики?

— Южноамериканские дротики, сэр. Мисс Изабелла Бриксгем взяла их из одного из ящиков вашего стола и отдала моему подчиненному.

Тут Мантлинг нетвердыми шагами подошел к столу и, казалось, очень удивился тому, что в одном из ящиков торчит ключ.

— Вы знали, что их кончики смазаны кураре?

— Забавно, черт возьми… А? Э… Извините, пожалуйста. Что вы сказали?

— Вы знали, что наконечники дротиков смазаны кураре, сэр? К тому времени, как мисс Изабелла вручила нам дротики, полицейский врач уже ушел, но сержант позвонил ему и предупредил, что пришлет их на экспертизу. Доктор Блейн только что перезвонил. Что скажете, сэр?

Мантлинг заволновался:

— Мой ответ… и да и нет. Я имею в виду, конечно, они должны быть отравлены. Какой к черту прок использовать в духовых трубках неотравленные дротики? Поэтому я и держал их под замком. Но индейцы из джунглей — те еще мошенники. Им нравится внушать, будто их оружие отравлено; они думают, что их будут больше уважать. В тех краях даже простой порез или царапина часто инфицируются. Легко можно подхватить столбняк. Не в последнюю очередь из-за этого вокруг отравленного оружия поднимается куда больше шумихи, чем оно того заслуживает. Я не был уверен, что дротики отравлены, но я держал их под замком, и непонятно, как…

— Ясно, сэр. Сколько у вас было дротиков?

— Восемь. Кстати, скажите своим людям, чтобы обращались с ними аккуратнее, ладно?

— В столе мы нашли только пять, — сказал Мастерс.

Мантлинг рывком поднял голову, и они уставились друг другу в глаза.

— Их было восемь, — упрямо и одновременно жалобно повторил Мантлинг. — Их должно быть восемь! Я сам видел, в последний раз…

— Когда? Когда вы видели их в последний раз?

— Не помню. Неделю, две недели назад. Не помню. С ключом тоже странная штука. В последний раз, когда я его видел, он был на моей связке, и опять же я не помню, как давно это было. А теперь вот он, торчит в замке. Инспектор, вчера вечером его здесь не было.

Мастерс с каменным лицом делал пометки в своей записной книжке. Оторвал карандаш от бумаги, подумал.

— Сэр, вы сказали, что дротики предназначены для духовых трубок. У вас есть такая трубка?

— Ага, вот, значит, как? — сказал Мантлинг, глядя на инспектора одновременно ошарашенно и с хитринкой. В добавление ко всему он начал косить глазами. — Так вы полагаете, что поросенка, который выдавал себя за художника, убили дротиком из духовой трубки? Все лучше, чем смерть от проклятия… Стойте! Духовая трубка исчезла! Не может быть!

Мастерс рванулся к Мантлингу, и Г. М. бросил на него сердитый взгляд.

— Даже ребенку понятно, — проворчал он, — что дело принимает серьезный оборот. Мастерс, возьмите себя в руки. Кстати, вы, часом, не нашли дротик при обыске «вдовьей комнаты»?

— Нет, сэр. Вынужден признать, что ничего похожего мы там не нашли, — после секундной паузы сказал Мастерс, и Г. М. тяжело осел на стуле. — Ничего похожего на дротик. Но трубка исчезла. Хм.

— Ну-ка, выкладывайте, что у вас на уме, — заявил Г. М., устав смотреть на Мастерса, педантично записывающего тот факт, что духовая трубка исчезла. — Что-то вид у вас больно загадочный. Может быть, обнаружили отпечатки пальцев?

Мастерс оживился, но глаз от своих записей так и не поднял. Наконец-то попалось дело, с которым у Г. М. было не меньше трудностей, чем у самого инспектора! Мастерс собирался подольше растянуть удовольствие.

— Много отпечатков пальцев. Мы нашли отпечатки практически всех, кто был в доме. Они же все там побывали, сэр, до того, как вы… хм… решили связаться со мной. А тот человек, который так хорошо вычистил комнату, позаботился о том, чтобы надеть перчатки — возможно, для того, чтобы не запачкать рук. Но я все же думаю, что он оставил пару следов. — Голос Мастерса был намеренно безразличен. Терлейн понял, что он обращается к одному из присутствующих в комнате, нагнетая напряжение. Подождав немного, Мастерс захлопнул записную книжку. — Благодарю вас, ваша светлость. Больше я не буду вас беспокоить, если только вы сами не желаете что-нибудь сообщить.

— Боже упаси! Не желаю.

— Очень хорошо. Теперь вы, Равель, если не возражаете. — Равель, который успел тихонько добраться до буфета, налить себе виски с содовой и крадучись вернуться, сделал большой глоток. Он старательно сохранял невозмутимое выражение лица. Мастерс заметил это и подбодрил француза: — Беспокоиться не о чем, сэр! В Англии не арестовывают людей из-за одного лишь подозрения. Вы просто дадите показания…

— Клянусь богом, сэр, я ничего не знаю! Совсем ничего. Я понимаю, что мое алиби хуже, чем у других. Но все равно я не убивал беднягу Бендера. — Равель передернул плечами. — Я сидел со всеми вместе за столом. Я не был знаком с Бендером и даже никогда его раньше не видел. Вот и все. Вуаля! Вы не возражаете, если, разговаривая с вами, я буду пить виски?

— Как хотите… Но я не собирался спрашивать вас о том, что происходило за ужином. Я хотел услышать о том, что случилось позже. Когда вы покинули столовую?

— В половине двенадцатого, после того, как Мантлинг в очередной раз проверил, что Бендер жив. Да нет же, черт возьми! Говорят, он к тому времени уже давно был мертв. Какая удача для меня!

— Куда вы направились после того, как ушли из столовой?

— В свою комнату. Мне нужно было отправить в Париж две телеграммы и еще написать письмо. Телеграммы я отправил, позвонив с телефона в моей комнате в «Вестерн юнион». Затем я написал письмо, и когда я относил его вниз, чтобы оставить на столе в холле, — вот тогда я и услышал, как кто-то закричал.

Мастерс внимательно смотрел на Равеля и молчал. Со следующим вопросом он обратился к собственной записной книжке:

— Мистер Равель, я опрашивал слуг, и мне сказали, что ваша комната находится на втором этаже рядом с гостиной мисс Изабеллы. Правильно? Я полагаю, вы заглянули к ней, когда проходили мимо? Или, может быть, вы разговаривали с мисс Бриксгем или просто видели ее?

— Нет, я с ней не разговаривал. Дверь была открыта. Она сидела в кресле напротив камина, спиной ко мне, и ее голова была наклонена вот так. — Равель опустил голову на грудь и прикрыл глаза, будто дремлет. — Я подумал, что она спит, и не стал ей мешать. Я пошел к себе.

Равель замолчал, и комнате воцарилась тишина. Мастерс то и дело косился на Гая. Тот сидел прямо, будто аршин проглотил, и до белых костяшек сжимал кулаки. Мастерс тихо сказал:

— Понятно. А где тогда сидел Гай Бриксгем?

Равель удивленно смотрел на инспектора.

— Я не понимаю. Гая там не было.

— Вы ошибаетесь, друг мой, — очень спокойно сказал Гай. — Вы просто меня не заметили. Вы же не заходили в комнату, верно? Если сомневаетесь, можете спросить мою тетушку.

Равель нервно поерзал и начал было что-то говорить, но сорвался и стал, размахивая руками, выкрикивать:

— Слушайте! Я не хочу доставлять никому неприятности, но не собираюсь и лгать полиции! — Он покраснел. — Понимаете, они могут посадить меня в тюрьму, поэтому лгать я не собираюсь. Вас там не было. Простите, но я заглянул в комнату, и вас там не было, если только вы не спрятались в шкафу или еще где. Мисс Изабелла сидела в большом мягком кресле, обитом кретоном, — сказал он так, будто то, что кресло было обито кретоном, а не чем-нибудь еще, было самым важным моментом в его заявлении. — Над спинкой я видел ее голову, наклоненную вот так. Но вас там не было. Не было!

— Извините, — сказал Гай, дернув плечом, — но нас двое против вас одного.

— Думаю, мы еще раз поговорим с мисс Бриксгем и проясним этот вопрос, — сказал Мастерс. — Спасибо, мистер Равель. Скажите, когда вы спускались, чтобы оставить письмо на столе в холле, — около полуночи? Так. Вы снова проходили мимо двери в гостиную мисс Изабеллы. Вы заглянули внутрь?

— Собственно говоря… нет. Не заглянул. А! По-моему, дверь была закрыта. Да, думаю, я не заглянул потому, что дверь была закрыта. Но я не уверен.

С видом «на сегодня все» Мастерс убрал записную книжку и прицепил на нагрудный карман карандаш.

— Джентльмены, не буду вас сегодня больше задерживать — но, может быть, кто-либо желает что-нибудь добавить? — Он посмотрел на Г. М., с мрачным видом сидевшего на своем стуле.

— Я пойду домой, — решительно заявил последний. — Хочу посидеть и подумать. Уж и не вспомнить, когда мне так нужно было посидеть и подумать. Уже почти три часа. — Он мигнул и посмотрел на Терлейна с сэром Джорджем. — Вы куда сейчас направляетесь? Анструзер, я знаю, вы живете недалеко от меня; пойдемте со мной пешком — выкурим по сигаре. А вы, док, не вздумайте тащиться сейчас в Кенсингтон; в таком тумане вы и до утра не доберетесь. Глупости! Пойдемте ко мне, у меня найдется для вас лишняя кровать. И мне нужен слушатель. Выйдемте в холл, Мастерс. У меня к вам разговор.

Терлейн обнаружил, что при прощании с хозяином оказалось нелегко подобрать нужные слова. Фраза «доброй ночи, мы отлично провели время», по понятным причинам, никуда не годилась. Закончилось тем, что все пожали друг другу руки и пробормотали что-то неразборчивое. Все были как-то растеряны. Равель бесцельно бродил по комнате, избегая смотреть на неподвижное лицо Гая. Мантлинг бормотал что-то себе под нос. Гай находился в центре темного тайфуна неприязни ко всему вокруг. Когда Терлейн и Анструзер прощались, он даже не поднял головы и не расцепил рук.

Терлейн и сэр Джордж присоединились к Г. М. в холле. Он стоял в пальто с поеденным молью меховым воротником, сдвинув на затылок старый неуклюжий цилиндр, и спорил о чем-то с Мастерсом.

— Нет, вы, сэр, просто идите домой, — терпеливо повторял Мастерс тоном ко всему привычного лондонского постового. — Мы еще здесь не закончили — мне нужно подробное описание духовой трубки, хм! — держу пари, она должна быть небольшого размера. До тех пор, пока у меня не будет на руках всех доказательств, я лучше вообще ничего говорить не буду… Ну, ну, зачем ругаться? Я завтра зайду к вам, если смогу.

— Ага. Так, по-вашему, вы знаете, кто убийца и как он сделал свое черное дело?

Мастерс жестом отослал Шортера, подавшего гостям пальто. Он проводил их до двери. Керзон-стрит по-прежнему застилал легкий туман. Он размывал свет ламп и скрадывал контуры домов. Терлейн поежился, когда туман стал заползать под пальто.

— Да, я почти уверен, что знаю, — ответил старший инспектор. — Еще два-три штриха — мелких штриха, заметьте! — и картина полностью прояснится.

— И кто же убийца?

— Мистер Гай Бриксгем. Слушайте, сэр Генри, — Мастерс заулыбался, — а что, если я возьму пример с вас и оставлю вам пару намеков, как любите делать вы?

— Продолжайте.

— Я знаю, кто убийца, — сказал Мастерс, — во-первых, потому, что сегодня туман. И во-вторых, потому, что я был в комнате Гая Бриксгема и обнаружил, что у него имеется настоящий японский халат… Утром я предоставлю доказательства. Доброй ночи, джентльмены. Осторожнее, здесь ступеньки.

Обрамленный желтым светом, струящимся из холла, Мастерс поклонился, как дворецкий, и дверь закрылась.

Глава 11 ЧЕЛОВЕК У ОКНА

Приняв любезное приглашение Г. М., Терлейн провел остаток ночи в его большом доме на Брук-стрит. Г. М. сказал, что ему нужен слушатель. Начал он с длинного списка горестей, которые не дают ему спокойно жить. Его жена, когда не отдыхает на юге Франции, имеет скверную привычку приглашать в дом множество гостей, и хоть одному из них он был бы рад! Две дочери распоряжаются его машиной, как своей, ездят в ней на вечеринки, возвращаются в пять утра и сигналят под окном в надежде, что он высунет голову из окна и начнет их костерить. Тоже мне развлечение! Такой-то и такой-то чин в военном министерстве поскупился установить в доме лифт, и ему каждый день приходится подниматься пешком на четвертый этаж. А другой такой-то и такой-то чин — Г. М. назвал его Сухарем — не стал слушать его советов в деле о шифре Розенталя.

Дом оказался большим прохладным красивым особняком, существующим, казалось, для одних лишь официальных приемов. Большую часть времени в нем жил только Г. М. со слугами. Заявление о том, что гудки машин не дают ему спать до пяти утра, оказалось чистейшей воды выдумкой. Терлейну удалось лечь спать только в половине шестого, так как Г. М., вместо того чтобы показать ему спальню, отвел его на верхний этаж, который занимала анфилада комнат, доверху забитых книгами и пыльными трофеями, — его логово. И в долгий утренний час Терлейн не мог угнаться за удивительной ненасытностью ума Генри Мерривейла, скрывавшегося за восточной невозмутимостью его лица и, на неопытный взгляд Терлейна, занимавшего себя преимущественно детскими забавами.

Например, придя в свое логово, Г. М. сразу стал показывать Терлейну свою коллекцию настольных игр — там были всевозможные образцы, но все они были не так просты, как казалось на первый взгляд. Там была одна чертовски сложная игра, реконструкция морского сражения, требующая не меньшей сосредоточенности, чем шахматы, и столь же сложная. Терлейн навсегда запомнил Г. М., сидящего за столом в свете камина, в домашней сорочке, с чашкой остывшего кофе у локтя, с неподвижным лицом, мускулы которого двигались только тогда, когда он затягивался из своей черной трубки; Г. М. бросал свои корабли в атаку, сметая вражескую оборону. После потери всех тяжелых кораблей и большей части терпения Терлейн мрачно заявил, что надо начать все сначала. Он бился отчаянно, уча правила на ходу, и костерил самыми ужасными ругательствами маленькие картонные канонерские лодки Г. М. К тому времени, как он научился выстраивать приемлемую оборону, сна у него не было ни в одном глазу.

Г. М. не замолкал ни на секунду. Он рассказывал об удивительных лингвистических головоломках, в которых нужно было составлять анаграммы и акростихи из исчезающих из английского языка слов. Он ковылял по комнате, брал с полок книгу за книгой, сыпал цитатами, которые Терлейн, как профессор английского языка, должен был закончить. Наконец, ученый потерял самообладание и начал показывать собственную эрудицию, чем почти заставил Г. М. замолчать. Они стучали по столу и шипели друг на друга, как два гусака, до половины шестого, а потом Терлейну, который чувствовал себя так, будто его мозги пропустили сквозь валики для сушки белья, налили последние полбокала виски, чтобы ему не было скучно по дороге в спальню. Он уже наполовину спал, когда вспомнил, что Г. М. ни словом не заикнулся об убийстве Бендера.

— А вы неплохой малый, — заметил Г. М. — Лучшего Ватсона я в жизни не встречал. — Он добавил, что в его доме свято соблюдается старая ирландская традиция. — Если захотите виски, дважды топните в пол. Слуги поймут.

Когда Терлейн, после недолгого сна, вернулся к себе домой, чтобы переодеться, он чувствовал себя совсем разбитым. В десять он договорился встретиться с сэром Джорджем и Г. М. в Уайтхолле, в офисе последнего. Было пасмурное, но не холодное утро. За штаб-квартирой королевской конной гвардии Терлейн свернул налево и, пройдя через внутренний двор, оказался в кабинете Г. М, располагавшемся в мансарде с отличным видом на набережную. Кабинет был очень похож на одну из комнат в мансарде дома на Брук-стрит, только тут было еще больше пыли из-за больших кип бумаг, перевязанных бечевками, да над камином висел большой портрет Иосифа Фуше. Г. М. сидел, закинув ноги на внушительных размеров стол, и задумчиво курил сигару.

— Садитесь. Возьмите вон тот стул, — сказал Г. М, отпихнув телефон на край стола. — Если честно, мне не по себе. Очень не по себе. Мысль посетила меня вчера ночью, когда мы топили боевые корабли. Может быть, мне не стоило этого делать. Потом вы ушли спать, а я снова сидел и думал. Может быть, мне стоило намекнуть Мастерсу… Черт меня побери, я не знаю! Тот парень — младший сын, и я думал, что нужно дать ему шанс. А теперь я не знаю.

— Да что случилось-то?

Г. М. растерянно развел руками.

— Меня волнует Гай. Вы ничего не понимаете, верно? Мастерс скоро будет здесь. Мне кажется, я уловил ход его мысли, что тоже меня беспокоит. Я… — Он заворчал, когда зазвонил телефон, но тут же успокоился: сообщили, что к нему пришел сэр Джордж Анструзер. Баронет появился в кабинете почти сразу же после звонка — низкий, коренастый, в еще более кричащем, чем обычно, плаще. У него было такое необычное, непиквикское выражение лица, что Г. М. убрал ноги со стола и сел прямо.

— Да, вы совершенно правы, — сказал сэр Джордж, садясь, чтобы отдышаться. — Неприятности. Утром мне звонил Мантлинг.

— И?..

— Он не знал номера вашего личного телефона здесь, в министерстве, и позвонил вам домой, но там вас, естественно, не оказалось. Он попросил не втягивать в дело чертову полицию. Надеюсь, так оно и есть.

— Так вы скажете мне…

— Нет, смертей больше не было, если вы об этом беспокоитесь. Но дело тут нечисто. Мантлинг выражался весьма непоследовательно и невнятно, что совсем на него не похоже. Как бы то ни было, дело вот в чем. Прошлой ночью Карстерс и Равель чуть не убили друг друга.

— Что?! Матерь Божья! — Мутные глаза Г. М. широко открылись. — Погодите, погодите. Вы уверены, что правильно все поняли? Карстерс и Равель? Такие славные парни? Если только… как все произошло?

— Мастерс со своими людьми покинул дом примерно через полтора часа после нас. Все было тихо, все спали, кроме Алана, который их выпустил. Мастерс — я считаю, что он допустил преступную халатность, — не оставил охраны у дверей той комнаты. А вдруг там все-таки было отравляющее устройство, и кто-нибудь попытался бы его забрать? Простая мера предосторожности…

— Да. Простая мера предосторожности, — без выражения повторил Г. М., — которую Мастерс не принял по моему настоянию. Хм. Не думал я, что он послушается. Дальше.

Джордж беспокойно поерзал на стуле.

— Алан поднялся наверх, в свою спальню. Он немало выпил за вечер и уснул, едва добравшись до кровати. Проснулся он от шума — а для того, чтобы его разбудить, шум должен был быть громким и продолжительным, — и к тому времени, как он продрал глаза и включил свет, снизу доносились уже звуки настоящей драки. Треск ломаемой мебели, удары и черт-те что еще. Было где-то четыре двадцать. Он взял ружье и, заряжая его на ходу, пошел вниз. Я думаю, что, хотя он ни в чем не признался, он здорово перетрусил, когда понял, что шум доносится из «вдовьей комнаты». Он услышал, как Карстерс закричал впереди, в темноте: «Попался, попался!» Алан включил свет в столовой, взял электрический фонарь и пошел дальше. В комнате что-то двигалось, трещало дерево. Он посветил фонарем и увидел, как что-то перелетело через стол и приземлилось в дальнем конце комнаты, а у стола что-то с хрустом упало. Затем в свете фонаря он увидел Карстерса, слишком ошеломленного, чтобы говорить; ему здорово досталось: одежда в беспорядке, на скуле кровоточащая царапина. Алан включил газовое освещение. В дальнем конце комнаты лежат Равель. Он уже приходил в сознание. Увидев, кто перед ним, Карстерс не мог поверить своим глазам — так он сказал.

Сэр Джордж остановился, чтобы перевести дух. Г. М. смотрел на него во все глаза.

— Я так и знал! — зарычал он и потряс кулаком. — Я так и знал! Но я не думал, что он зайдет так далеко… Теперь дайте я вам кое-что скажу. У Равеля был с собой нож, верно? И еще очень длинное стальное шило, толщиной со спицу, с острым кончиком?

Сэр Джордж от неожиданности смял шляпу.

— Как, черт возьми, вы догадались? Да, верно. При нем нашли и то и другое. Они нашли, как вы его называете, шило. Алан описал его как вязальную спицу с рукояткой. Алан клянется, что именно этой спицей Равель и убил Бендера!

— Что?

— Да. Помните, Равель сидел за столом рядом с Бендером? Алан уверяет, что кончик спицы был отравлен кураре. Равель кольнул Бендера под столом прямо перед тем, как бедняга отправился во «вдовью комнату». Спица только поцарапала кожу, и потребовалось некоторое время для того, чтобы яд начал действовать. Но все равно Бендер был мертв еще до того, как подошло время отзываться в первый раз. Затем в игру вступило устройство типа граммофона, и оно отвечало на вопросы Алана… Не смотрите на меня так! Я понимаю, что это абсурд, абсурд чистой воды. Алан просто взбесился после этого, как его заподозрили из-за способности к чревовещанию, вот и бушует. А может, с шилом все так и было… Ну ладно, я продолжу: у Равеля нашли одну вещь, назначение которой никто не может объяснить. Полдюжины коротких прутков пластилина, завернутых в платок. Ну, знаете, глина для лепки — такая продается в универмаге «Вулвортс», и ее часто покупают детям. Что скажете?

Настроение Г. М. заметно улучшилось. Он забрался поглубже в свое вертящееся кресло и снова закинул ноги на стол.

— Я могу все объяснить. Пластилин понадобился Равелю для того, чтобы заменить им замазку… Не забывайте о легендарной замазке, которую мы никогда не видели! Ей еще предстоит сыграть свою роль, хотя я представляю, каким разочарованием она оказалась для Равеля. Хм! Равелю хорошо известен секрет «вдовьей комнаты». Он знает, где искать механизм-ловушку или, скорее, где был механизм-ловушка. Интересно…

Джордж посмотрел на Г. М.

— Черт возьми, — сказал он, — может быть, нам стоит выбрать что-нибудь одно? Или ядовитая ловушка есть, или ее нет. А вы весь предыдущий вечер и большую часть ночи уверяли нас, что ее нет. Итак, что конкретно вы имеете в виду?

— Ну-ну, — успокаивающе сказал Г. М. — Давайте на время оставим разговор о том, как, по-моему, обстоят дела, и разберем значительно более интересный вопрос, а именно: что не поделили Равель с Карстерсом? Как они ухитрились затеять драку? Как они объяснили случившееся? Иными словами, что на самом деле случилось?

— От Алана я ничего и не смог добиться. У Равеля никто ничего не спрашивал. Ему здорово досталось, хотя и он натворил немало дел; драка была серьезная. После нее он встал и с достоинством, хотя и пошатываясь, пошел в свою комнату. Алан его там запер, что, кажется, привело его в бешенство. Что касается Карстерса… — Джордж насупил кустистые брови, его пухлые пальцы сплетались и расплетались. — Карстерс тоже сказал не много. Он сообщил, что сидел во «вдовьей комнате» и дожидался, «что придет преступник и что-нибудь сделает».

— Кстати, а как он оказался в доме? Он ведь здесь не живет, не правда ли?

— Да, не живет. Очевидно, он после своего ухода вернулся — использовав дубликат ключа от входной двери или еще как. Алан слышал, как Карстерс обещал «предпринять что-нибудь сам». И вот кто-то крадется во «вдовью комнату» с фонарем. Не успевает злоумышленник приоткрыть дверь, как наш герой встает и начинает его лупцевать.

— Идиот! И почему он не мог… — Зазвонил телефон, и Г. М. бросил на него злорадный взгляд. — Знаете, кто это? Мастерс, которому не терпится поплясать на моих старых костях. Чтоб мне лопнуть, если ему это удастся! Пускай идет наверх, детка! Посмотрим, собрал ли он последние недостающие улики…

Очевидно, собрал; свежевыбритый Мастерс так и сиял, как будто собирался немедленно кого-то арестовать; он буквально раздувался от гордости; как только он величественным жестом снял шляпу, все ощутили запах лосьона для волос.

— Всем доброе утро. — Старший инспектор положил на стол портфель. — Как вы можете догадаться, джентльмены, сегодня утром я немного поработал. Есть ли у меня новые улики, спросите вы? Да, есть. — Под унылым взглядом Г. М. он сел и взял предложенную сигару. — Не буду держать вас в напряжении. Я разузнал кое-что о Бендере. Эта информация, хотя и не добавляет ничего к общей картине, подтверждает мою точку зрения. Он проживал в небольшой частной гостинице в Блумсбери, возле психотерапевтической больницы, — чтобы вовремя успевать на срочные вызовы. Я разговаривал с хозяйкой гостиницы, и ее показания подтверждают мою точку зрения… подтверждают, джентльмены, даже в такой малости, как мозоли.

— Какой малости? О чем вы? — удивленно спросил сэр Джордж.

— О мозолях, сэр, — любезно объяснил старший инспектор и стал внимательно рассматривать свой огромный ботинок. — Надеюсь, вам они никогда не докучали. Знаете, мозоли способны доставить немало мучений, если…

— Все, — сказал Г. М. — Хватит! Я уже наслушался такого бреда, что уши вянут, но мозоли — это уже чересчур. Мастерс, вы что, хотите сказать, что Бендера убили мозольным пластырем?

— Спокойно, сэр… Сейчас я перейду к делу. Я просто не мог устоять перед тем, чтобы не подпустить туману — по вашему примеру. — Мастерс перестал улыбаться и принял деловой вид. — Я хочу, чтобы вы ясно представляли себе характер покойного Бендера. Помните, у меня все не укладывалось в голове, как он мог по собственной воле остаться один в комнате и спокойно поджидать убийцу? Он намеренно пошел на риск — уж такой был человек. Однажды у него разболелся живот; он даже заподозрил приступ аппендицита, однако он никому ничего не сказал и продолжал выполнять свои обязанности; Бендер считал: если пациент с психическими отклонениями заподозрит, что его врач сам нездоров, то лечение не принесет желаемого результата. Даже такая мелочь, как мозоли…

— С его аппендиксом действительно было что-то не так? Не было? Тогда чего вы поднимаете вокруг этого такую шумиху?

— Потому что я знаю, от чего он умер, — спокойно ответил Мастерс и открыл портфель. — У меня здесь два вещественных доказательства: кусок тонкой нити и фотография. С их помощью я покажу вам, как Гай Бриксгем совершил убийство. Смею предположить, что он безумен, поэтому его не повесят. Но, джентльмены, — явно наслаждаясь речью, продолжал Мастерс, — чтобы, хм, облегчить понимание, позвольте сначала рассказать вам о трудностях, с которыми мне пришлось столкнуться, и о том, как они помогли мне в дальнейшей работе. Итак! Вот «вдовья комната».

Он подвинул к себе чистый лист писчей бумаги и нарисовал на ней удивительно ровный квадрат. Под ближней к нему стороной квадрата он написал слово «дверь», над дальней — «окно», слева — «камин», справа — «пустая стена».

— Как вы можете видеть, перед нами классическая ситуация, когда убийство технически невыполнимо. Дверь под наблюдением, окно забрано крепкими ставнями, которые невозможно открыть из-за приржавевших к гнездам болтов. Прежде всего мы проверили дымоход. В нем установлена решетка с мелкими ячеями, и он так забит сажей, что пролезть в него невозможно. Потайные ходы отсутствуют… На первый взгляд все выглядит так, будто где-то должен быть какой-то фокус; я имею в виду отравляющее устройство. Джентльмены, — возвестил Мастерс, — мы с моими людьми… хм… прочесали комнату мелким гребнем. В ней ничего подобного нет.

— Вы уверены? — спросил сэр Джордж.

— Абсолютно, стопроцентно уверен. Идем дальше. Несмотря на то что Бендер был отравлен, а из комнаты после его смерти доносился чей-то голос, у всех в доме имеется алиби. Джентльмены, я справился с данной трудностью с помощью, простите за выражение, простого здравого смысла. Мой подход состоял в следующем: следовало опровергнуть чье-либо алиби, что оказалось совсем нетрудно. У двух человек не было алиби вообще. То есть их алиби не подтверждалось другими источниками, как в случае с остальными; они просто повторяли слова друг друга. Я был вполне уверен в том, что мистер Гай Бриксгем лжет. Значит, он убедил свою тетю покрывать его.

Я сразу вспомнил ее странное поведение в ходе допроса. Но странное поведение — еще не улика. Что меня действительно поразило, так это последняя ее фраза перед уходом. Она неожиданно указала на окно и произнесла… хм… если можно так выразиться… мученическим тоном: «Ставни надежно закрыты изнутри?»

Г. М. устал сидеть в положении «ноги выше головы» и сел нормально.

— Неплохо, Мастерс, — проворчал он. — Боюсь, вы потихоньку перенимаете мою привычку занудствовать, но все равно неплохо. Да. Я тоже думал об окне. Что дальше?

— Да, мне не давало покоя то, где нашли тело. Понимаете? Он лежал за кроватью. Не прямо напротив окна, но рядом с ним, на линии между кроватью и стеной… Именно так! Так почему она спросила: «Ставни надежно закрыты?» Я сказал себе: «Предположим, мистер Гай все же отлучался, а вернувшись в гостиную, признался тетке, что заглядывал в комнату через окно и видел, как умер мистер Бендер; он клялся, что не имеет к его смерти никакого отношения; даже если бы он хотел убить Бендера, то не смог бы проникнуть внутрь из-за закрытых наглухо ставен, и попросил ее подтвердить, что он не выходил из ее гостиной, и тем самым обеспечить ему алиби. В таком случае ее вопрос был правомерен. Гм! Человек, стоящий у окна, мог легко разглядеть, что творится в комнате: между ставнями имеются щели. Причем щели горизонтальные, каждая примерно четверть дюйма шириной. Поэтому…

— Погодите, — вмешался сэр Джордж. — Там же, помимо ставен, есть окно со стеклом. Правда, я припоминаю…

— Из окна сильно дуло, — сказал Терлейн, на удивление хорошо запомнивший каждую мелочь во «вдовьей комнате». — Некоторые стекла были разбиты.

Мастерс кивнул:

— Совершенно верно. Я заметил это ночью, когда сгустившийся туман стал просачиваться в комнату. Мы выкрутили-таки болты и открыли ставни; до нас их никто не трогал. Окно снаружи — очень высокое окно, как вы, может быть, помните, — состоит из двух вертикальных рядов квадратных стекол со стороной примерно полтора фута. Окна почернели от грязи — все, кроме одного, которого вообще не было. Стекло, расположенное примерно на половине высоты окна, вырезали. Хорошая работа. Труднее всего было поднять раму; его сто лет не открывали, и оно будто прикипело ко внешнему переплету.

Затем все стало ясно как день. Окно выходит во двор. Там проходит узкая аллея — фута в четыре шириной. Напротив окна — которое, кстати сказать, находится довольно высоко над землей, — глухая стена соседнего дома. Нижняя часть стены под окном укреплена чем-то вроде широкой каменной завалинки, которая тянется до лестницы, ведущей к черному ходу… Теперь понимаете? Кто-нибудь вполне мог выйти из дома через черный ход, дойти по завалинке до окна и, просунув голову в выбитый квадрат окна, через щель в ставне увидеть, что происходит внутри. И тут меня озарило, — сказал Мастерс, потрясая портфелем. — Если кто-нибудь мог через ставни обозревать комнату, мог слышать, что происходит внутри, он, естественно, мог и говорить сквозь них. Он, без всякого сомнения, мог издавать тот приглушенный крик, без слов, который вы слышали каждый раз в ответ на вопрос Мантлинга: «Бендер, как вы там?» Заметьте, вам всем казалось, будто голос доносится из комнаты.

Мастерс замолчат, с торжествующим видом набрал в грудь воздуха. Величественным жестом он вынул из портфеля какие-то листы.

— Так все и было на самом деле, сэр. Вот увеличенные фотографии отпечатков пальцев. Он оставил их на том окне. Позже я сравнил их с отпечатками на стакане, из которого он пил портвейн в студии. Они совпали.

Глава 12 ИСЧЕЗАЮЩИЙ ДРОТИК

— Конечно, я не могу похвастаться тем, что решил задачу посредством логических умозаключений, — продолжал Мастерс, чуть не лопаясь от гордости. — Ха-ха. Простое, будничное отыскание улик и сопоставление фактов — как раз та работа, сэр Генри, какую, как я знаю, вы не любите. У него не возникло никаких затруднений в том, чтобы исполнить на практике все то, о чем мы только что говорили. Единственный риск, которому он подвергался, состоял в том, что его крики могли услышать вне дома, хотя вероятность этого крайне мала. Во-первых, из-за того, что его рот находился прямо напротив щели и близко от нее, звук уходил прямо в комнату. Во-вторых, вы и сами знаете, как сильно туман заглушает звуки; поскольку дом стоит в конце маленького, как говорят наши друзья французы, cul-de-sac,[8] он мог не бояться, что его услышат с улицы. В-третьих, у него за спиной была глухая стена. Вот так.

— Да, похоже на правду. Поздравляю вас, инспектор, — сказал сэр Джордж, потирая лоб. — Как мы, дураки, сразу не додумались? Все складно, все удивительно складно. Так складно, что вы меня почти убедили. Но не совсем… Вы отлично разъяснили нам загадку голоса, доносившегося из комнаты. Но вы ни слова не сказали об убийстве.

Мастерс смотрел на Г. М. Тот молча встал и нерешительно, натыкаясь на предметы, двинулся к камину — крупный старик в мешковатой одежде. Он взял щипцы и подбросил угля в камин. Он стоял не шевелясь, с очками, съехавшими на кончик носа, и смотрел на огонь. Затем кивнул:

— Да. Похоже на правду. Боюсь, Мастерс, вы его прищучили.

— Боитесь?

— Ну… Если вы намерены действовать так, как я предполагаю, то ваша версия устраивает меня не во всем. Вы еще не добрались до самого важного: как, по вашему мнению, было совершено убийство?

— Убийство было совершено, — ответил старший инспектор, — с помощью отравленного дротика, выпущенного из духовой трубки через щель в ставнях.

Он произнес слово «выпущенного» с таким видом, будто представлял доказательства коронеру. Хамфри Мастерс был хорошим полицейским. Разумеется, имея на руках все козыри, можно немного поважничать, но и что из того? Он продолжил:

— Джентльмены, не спешите возражать. Конечно, вы скажете: «Но ведь в комнате не нашли никакого дротика». Верно, дротика не нашли. И сейчас я скажу вам почему.

Сэр Джордж нахмурился:

— Так вы поэтому звонили мне сегодня утром? Чтобы…

— Да, сэр. Я звонил, чтобы просить вас рекомендовать меня служителю отдела первобытного оружия в Музее. Тот джентльмен очень мне помог. — Мастерс нырнул в свой портфель. — Тут у меня две южноамериканские духовые трубки; думаю, нам подойдет та, что покороче. А вот дротики. Не бойтесь до них дотрагиваться. Они не отравлены.

Он выложил на стол бамбуковую трубку — короткую, не больше трех дюймов в длину. Рядом с трубкой он положил две деревянные палочки в дюйм длиной, сужающиеся к концу.

— Вы можете спросить, увидит ли цель человек, вознамерившийся выстрелить сквозь ставни из такой штуки. Да, увидит. Из-за ставни точность прицеливания может даже улучшиться. Расстояние между щелями на ней составляет около двух дюймов. У человека с обычными размерами лица, если он просунет трубку в нижнюю щель, глаза окажутся как раз напротив верхней, в паре дюймов. Ему прекрасно все видно. Злоумышленнику нужно только уметь обращаться с духовой трубкой, и все. Теперь взгляните на дротик. Он точно такой же, как дротики из стола Мантлинга… Возьмите один, сэр.

Терлейна удивило, что дротик оказался гораздо тяжелее, чем можно было ожидать от кусочка дерева. Он осторожно пощупал наконечник большим пальцем. Дротик был острым, как игла.

— Но все равно он легче, чем нужно, — заметил сэр Джордж, подбрасывая дротик на ладони. — Если бы он был тяжелее, он бы бил с большей точностью. Но меня волнует другое. Мастерс, мы хотим, чтобы вы рассказали нам, каким образом дротик исчез из комнаты после выстрела. Объяснить это будет труднее, чем голос из закрытой комнаты!

— Может быть, вы желаете продемонстрировать? — неожиданно сказал Г. М. и, заметив блеск в глазах Мастерса, с кислой миной кивнул. Доковыляв до кучи хлама в углу, он вытащил из нее высокую складную ширму, сделанную из похожего на картон материала. Поставив ее прямо, он похлопал по ней ладонью, выбив тучу пыли. — Мастерс, у вас есть перочинный нож? Прорежьте в ней горизонтальные щели. Она не такая высокая, как окно, но для нашей цели сойдет. Естественно, она придет в негодность, зануда! Режьте. Встанете за ней и будете стрелять из трубки. Сможете сделать так, чтобы дротик сразу же исчез, ну, тогда… Думаете, у вас получится?

Мастерс едва не лопался от гордости. Он высоко держал голову.

— В детстве я ловко стрелял горохом из трубочки. Кроме того… я уже провел испытания. У меня получится, потому что я захватил все необходимое. Джентльмены, мне потребуется помощь одного из вас, — неожиданно обратился он к Терлейну и сэру Джорджу. — Помните представление в Чумном дворике, сэр Генри? Но на сей раз представление устраиваю я. Джентльмены, кто-нибудь из вас должен сесть на стул так, чтобы на него падал свет. Я встану за ширмой, которую мы поставим футах в двенадцати от стула. Я выпущу дротик, но хочу, чтобы вы сами сказали мне, каким образом он исчез после того, как попал в вас.

— Слушайте, Мастерс, а может, не надо? — сказал Г. М. — Не слишком ли вы далеко зашли в услаждении собственного тщеславия? А вдруг вы кому-нибудь в глаз попадете?

— Гарантирую, что дротик только коснется одежды, сэр! Я не буду дуть сильно, он даже не проколет кожу. Ну, джентльмены?

Джентльмены начали спорить. И сэр Джордж, и Терлейн хотели быть жертвами дротика; Г. М., естественно, тоже. Он заявил, что запретит эксперимент, если сам не будет в нем участвовать. Г. М. не уступал ни в какую, и в конце концов им пришлось подбросить монетку. Удача улыбнулась Терлейну; Мастерс расхаживал вокруг ширмы, прорезая в ней щели.

— Самый идиотский спектакль из всех, которые я когда-либо видел. По сравнению снами Панч и Джуди — два беседующих мудреца, — ворчал Г. М. — Надеюсь, мои сослуживцы не увидят, как мы тут развлекаемся. Да, только на это я и надеюсь. Ко мне сегодня должны прийти несколько шишек из австрийского посольства. Съем свой цилиндр, если они не напишут о моем странном поведении доктору Фрейду. Ну-ну. Что нам теперь делать?

— Включите настольную лампу, сэр, — распорядился Мастерс, высунув голову из-за ширмы. Он был похож на фотографа. — Чтобы я мог четко его видеть. Доктор, выдвиньте из-под стола кресло; я должен находиться с вами на одной линии. Сядьте лицом к окну, спиной ко мне. Вот так. Не оборачивайтесь к ширме до тех пор, пока я вам не скажу… Я передвину ее на несколько футов назад. — Послышался шум. Мастерс сшибал ширмой находящиеся на дороге предметы. — А вы, джентльмены, встаньте где-нибудь в стороне и тоже не смотрите в мою сторону до тех пор, пока чего-нибудь не случится.

Кресло оказалось с откидывающейся спинкой — Терлейн сел и неожиданно провалился назад. Поспешно вернувшись в нормальное сидячее положение, Терлейн стал смотреть в окна, в которых в основном отражался яркий свет настольной лампы. Он слышал ворчание Г. М. и потрескивание огня в камине. Внизу вдоль набережной двигались машины, дальше клубилась туманом река, видимая до излучины после Чаринг-Кросс.

Г. М. продолжал ворчать.

Позади него кто-то закричал срывающимся на фальцет голосом:

— Помогите! Терлейн, что вы сидите, помогите же!..

Он вздрогнул, почувствовал, как в горле забился пульс; выбрался из кресла, одновременно разворачиваясь и поднимая голову, чтобы посмотреть, в чем дело. Как только его голова поднялась настолько, что стала видна шея, что-то острое укололо его в кадык.

Некоторое время он стоял, тупо смотря перед собой. Он заметил какое-то движение позади ширмы, и все. Пощупал шею, но ничего не обнаружил.

— Простите, сэр! — сказал Мастерс из-за ширмы. — Обзор оказался хуже, чем я предполагал. Я не думал, что попаду в шею, но ничего страшного — при бритье можно сильнее порезаться. Ну как, вы можете найти дротик?

Терлейн, а также Г. М. и сэр Джордж осмотрели все вокруг. Терлейн обшарил всю одежду, оглянулся назад, пошарил на полу — безрезультатно. Г. М. сделал шаг к Мастерсу и осуждающе ткнул пальцем в его сторону.

— Вы специально все подстроили! — заявил он. — Мастерс, вы специально! Вы крикнули, чтобы он повернулся и поднял голову. А потом дунули в трубку…

— И попали как раз в то место, где у Бендера нашли единственный на теле порез, — сказал сэр Джордж.

Они переглянулись. Панч (или Джуди?) осторожно выглянул из-за ширмы. Терлейн, еще раз пощупав шею, разразился весьма неакадемическими выражениями. Мастерс был доволен.

— Сэр, я рад, что все удалось, — добродушно сказал он. — Когда люди ругаются — это всегда хороший знак. Извините! Я не предупредил вас. Но я хотел, чтобы все прошло как надо…

— Да ладно, — сказал Терлейн, которому стало не по себе в тот миг, когда Мастерс закричал из-за ширмы, — главное, что я не отравлен. — Терлейн машинально похлопывал себя по груди, стараясь хоть немного восстановить попранное достоинство. — Не понимаю, как мы в столовой не услышали убийцу, если он так орал. Впрочем, не важно. Самое интересное, — Терлейн пришел в себя, — как вы провернули трюк с исчезающим дротиком. Ну?

— Давайте я вам покажу. Пожалуйста, не заглядывайте пока за ширму. Медицинский отчет, который я получил сегодня утром, полностью подтверждает мою версию. Мистер Бендер умер от отравления ядом кураре, проникшим в систему кровообращения. Единственная рана, обнаруженная на его теле, — маленький порез на шее, под челюстью. Яд должен был попасть внутрь через него. Но я считал, что яд ввели заранее… Хм. Вы помните, что поставило нас в тупик, сэр Генри? Ну, по крайней мере, меня. Даже если яд действовал со скоростью молнии и в первую очередь парализовал мышцы, почему Бендер не мог позвать на помощь? Вы понимаете, что это значит?

Г. М., нервно ходивший взад-вперед, раздраженно махнул рукой:

— Да. Все ясно. Убийца должен был стрелять в шею, чтобы парализовать голосовые связки. Но…

— Как видим, план убийцы сработал, — кивнул Мастерс. — Бендер не успел понять, что в него попала отравленная стрелка. Вы видели, как вел себя мистер Терлейн. Он был… ошеломлен. Если бы это произошло во «вдовьей комнате», он, наверное, двинулся бы к окну, чтобы посмотреть, что случилось и кто к нему обращается. А потом яд начал действовать… Теперь, джентльмены, взгляните сюда. Я нашел это в щели ставня.

Он вытащил конверт, вытряхнул из него что-то на ладонь и протянул остальным.

— На что смотреть-то? — через какое-то время спросил сэр Джордж. — Я ничего не вижу. Только вашу ладонь.

— Пойдемте поближе к свету. Вот. Теперь видите? Она гораздо прочнее человеческого волоса, но столь же тонкая и гибкая. Это одинарная нить настоящего японского шелка. Как видите, она черная, около двух дюймов длиной. Поразительно, до чего она крепкая.

Мастерс положил нить обратно в конверт, зашел за ширму, но тотчас вернулся. Руки его были разведены в стороны.

— Поверните в мою сторону настольную лампу, а то ничего не увидите. У меня тут четыре ярда сдвоенной шелковой нити, которая в два раза прочнее. Взвесьте всю ее на руке, и вы почувствуете, что она не тяжелее паутины. Здесь используется тот же принцип, что и в игрушечном ружье, стреляющем шариком на веревочке. У моего сына есть такое. Чтобы повторить трюк, вы берете легкий дротик, наматываете на него пару дюймов нити и приклеиваете ее. Идете к окну. Придерживая оба конца нити, вы просовываете в щель ее середину так, чтобы все четыре ярда свободно свисали. Это легко сделать. Никто не увидит ваших манипуляций: нить почти прозрачна, а комната слабо освещена. Свободный конец нити вы держите в руках или привязываете к чему-нибудь для надежности. Затем вы заряжаете дротик в духовую трубку. Он входит свободно, забирая с собой пару дюймов нити… Вы кричите, заставляя жертву принять нужное вам положение, и стреляете. Дротик наносит рану, но не остается в ней. Или остается, но его очень легко выдернуть. Вы тянете за нить, и дротик исчезает, а ваша жертва ничего не успевает понять. Вы осторожно вытягиваете дротик обратно через щель… и все уверены, что жертву убило нечто, находящееся в комнате, что отравленная ловушка действует и что проклятие, тяготеющее над комнатой, не потеряло былой силы.

Мастерс завершил свою речь скромным покашливанием. Он осторожно свернул нить с дротиком и положил в конверт.

— Вот так, — сказал он.

— Знаете, Мастерс, — задумчиво сказал Г. М., — какой вопрос вертится у меня в голове? Вот какой: «Ты все сам придумал?» Сынок, я мог бы догадаться, что парень, чьим хобби является изучение разных спиритуалистских трюков, придумает нечто подобное. О нет, я не насмехаюсь. Насколько я в настоящий момент вижу, для бедняги Гая дело принимает опасный оборот. Только таким образом можно было убить Бендера. Ты разрушил его алиби. Ты доказал, что он был возле окна и говорил через него. У тебя есть хорошие отпечатки пальцев. И наконец, ты можешь доказать, что он действительно мог сделать такую штуку…

— Да, могу, сэр.

— Прошлой ночью вы что-то говорили о японском…

— …халате. Верно. Он старый, поношенный. Я нашел его в шкафу. Нить, которую я вам показывал, в точности совпадает по цвету и фактуре с некоторыми свободно висящими нитями на рукаве. Распустив низ халата, он мог получить сколько угодно сдвоенных и строенных нитей. Но важнее всего то, джентльмены, что я нашел стеклорез! Он был спрятан в шкафу на верхней полке. Прямая улика, не так ли?

— Да сядьте же, наконец! Прекратите бродить по комнате! — прикрикнул Г. М. Терлейн удивился, обнаружив, что все они бродят из угла в угол, как звери в клетке. Почему? Почему Г. М. явно не по душе выводы о виновности Гая Бриксгема? Вспоминая костистое лицо последнего и состоящую из морщин скользкую улыбку, Терлейн понимал, что Г. М. ведет себя так не из дружеских побуждений. — Правда, — сказал Г. М., — Гай наиболее вероятный кандидат на роль… безумца. Из истории, которую он рассказал нам, становится понятно, как сильно он хотел попасть во «вдовью комнату». Правда, что он мог тайно пробираться в нее по ночам. Возможно, он убил попугая и собаку — они могли выдать его своим шумом. Он мог убить Бендера, поняв, что тот его раскрыл, и убить именно тем способом, какой продемонстрировал нам инспектор. Но даже если он и безумен, нельзя отказать ему в том, что он так же умен и проницателен, как его предок Анри Сансон. Да, он подходит на роль убийцы. Он единственный подходит.

— Все верно, — сказал сэр Джордж. — Но вы отказываете ему в последовательности безумия. Какой ему прок убивать Бендера? Его болезнь могли обнаружить и другие.

— Да. Видимо… он так не считал.

— Кроме того, раз он так умен и проницателен, почему он стоял у окна и отвечал за Бендера, в то время как тот уже долгое время был мертв? Если мы принимаем версию Мастерса, зачем вообще кому-нибудь могло понабиться такое?

Мастерс снисходительно улыбнулся.

— Джентльмены, я не силен в — как вы ее называете — психологической подоплеке событий, — сказал он, — но, исходя из здравого смысла, это объяснить легче всего. Он откликался для того, чтобы быть уверенным, что Бендер будет мертв, когда вы обнаружите его. Никто, даже опытный специалист по ядам, не сможет с точностью сказать, сколько времени должно пройти с момента введения яда до смерти любого отдельно взятого человека и в течение какого времени его еще можно спасти. Помните, Бендер упал в стороне от окна. Гай не мог его видеть через ставни. Предположим, Гай Бриксгем выстрелил из духовой трубки сразу после того, как Бендер отозвался в очередной раз в одиннадцать пятнадцать. Гай стреляет, Бендер падает и исчезает из его поля зрения. К половине двенадцатого он мог умереть, а мог и не умереть. Вы, находящиеся в столовой, не услышав обычного отзыва Бендера, без промедления врываетесь в комнату. А если у Бендера еще остались силы, чтобы что-нибудь сказать перед смертью? Весь план летит к черту. Нет, Гай должен дождаться, когда его жертва умрет наверняка. Поэтому вы слышали отзыв в одиннадцать сорок пять, после которого преступник рвет когти. По моему мнению, его поведение — образчик здравого смысла. Никаких сомнений.

Г. М., успевший усесться в кресло, спросил:

— Мастерс, а вы, случайно, не забыли о записной книжке?

— Сэр, я долгое время о ней думал. И могу сказать только, — инспектор решительно махнул рукой, — черт с ней, с записной книжкой!

— Я признаю, что вы побили меня по всем статьям. Но я хочу подчеркнуть, что записная книжка была украдена.

— Да? Позвольте задать вам откровенный вопрос. Вы вообще видели эту записную книжку? Кто-нибудь ее видел? Вы можете поклясться, что эта записная книжка вообще существовала?

Г. М. пробурчал что-то себе под нос. Затем замолчал и уставился в стол.

— Вот именно. Вы слишком хороший барристер, чтобы не понимать, чего стоит то или иное показание — вам же доводилось предоставлять материалы для перекрестного допроса. За час или больше до ужина вы заметили выпуклость на пиджаке Бендера в районе внутреннего кармана. Вы столкнулись с ним и решили, что это записная книжка. Что недоказуемо… Но давайте согласимся с тем, что у Бендера было в кармане нечто подобное. Очень хорошо. Проходит некоторое время, в течение которого вы его не видите…

— Ну да! Конечно! Знаю я ваши перекрестные допросы, — ворчал Г. М. — «Даже если перед ужином у него было что-то в кармане, что могло помешать ему вынуть вещь до того, как он отправился во «вдовью комнату»?» «Так как вы больше не приближались к нему вплотную, вы не можете утверждать, что у него было что-то в кармане в тот момент, когда он спустился к обеду». «Выпуклость, вы говорите? Хочу указать вам на то, сэр, что, когда человек в крахмальной рубашке садится, на его груди появляется значительная выпуклость»… Так и слышу, как Зазнайка Хоувелл сыплет такими вопросами, помахивая карандашом в табачном дыму. — Г. М. горестно покачал головой. — Черт меня побери, вы слишком хороший законник и не прислушиваетесь к доводам разума. Я не могу поклясться, что у него была записная книжка, потому что я ее не видел. Вы еще скажите: мол, муж не может поклясться, что обнимал собственную жену, потому что дело происходило… э… в темноте. Чушь! Говорю вам, Мастерс, я уверен в том, что записная книжка у него была. А вот была ли она у него за ужином…

— Нерешительность? — сказал сэр Джордж, внимательно глядя на Г. М. — Мы что, потерпели поражение?

— Боюсь, что так. В кабинете у него была книжка и еще что-то, а вот потом… Да. Похоже, придется сдать партию. Мастерс со своим другом — здравым смыслом выбили пятьсот к одному. Мы можем ответить только одним — маленьким свитком пергамента. Но сколько он весит по сравнению со всеми его доказательствами? Видите ли, каким-то чудом пергамент мог оказаться в кармане у Бендера вместе с девяткой пик. Каким-то чудом пергамент был у него в руке, когда началось действие яда, и каким-то чудом он уронил его себе на грудь, когда падал. Обвинитель вроде Зазнайки Хоувелла будет с пеной у рта доказывать, что все так и произошло и что Гай — убийца. Гай оставил отпечатки на окне. Гай оставил кусок нити, с помощью которой вытягивал дротик из комнаты на свет божий. Все улики, взятые вместе, указывают на Гая, и только маленький свиток пергамента указывает… свиток указывает…

Неожиданно голос Г. М. осип и стал похож на граммофонную запись. Пластинку с этой записью заело на словах «свиток указывает». Потом завод у Г. М. кончился. Он сидел взявшись руками за углы стола.

— О господи, — едва слышно сказал Г. М.

Он сидел, и за его спиной хмурилось небо.

Целую минуту никто не произнес ни единого слова, а потом раздался телефонный звонок, от которого Терлейн подпрыгнул.

Звонок переслали из кабинета сэра Джорджа в Британском музее. Голос Мантлинга так отчетливо и громко звучал в телефонной трубке, что все всё услышали еще до того, как Г. М. пересказал, что произошло. Во «вдовьей комнате» был найден мертвым Гай Бриксгем. В том, что это убийство, не было никаких сомнений — ему разбили голову. Его нашли под кроватью, и рядом с ним лежала шкатулка из черненого серебра.

Глава 13 ПОТАЙНОЙ ЯЩИЧЕК

Мастерс сейчас же позвонил в Скотленд-Ярд, и команда криминалистов вместе с полицейским врачом оказалась на месте одновременно с машиной Мастерса, в которой приехали все бывшие в кабинете Г. М. Терлейн на всю жизнь запомнил гонку по чадным, забитым машинами улицам. Мало кто уступал им дорогу, и Г. М., сидевший на переднем сиденье, молча грозил кулаком. Заговорил он только раз.

Он сказал:

— Убийца решил действовать в открытую. И я очень опасаюсь, что он и есть тот сумасшедший, о котором мы столько говорили. А не Гай. Я не знаю правды. В какой-то момент я решил, что вижу впереди слабое, дрожащее мерцание правды, но я еще далеко от нее. Предположения, которые я строил прошлой ночью, не выдерживают критики. И все же, ад меня побери, я мог предотвратить злодеяние, если бы вчера поделился своими догадками!

Керзон-стрит была полна зеваками, а перед домом Мантлинга предприимчивые продавцы газет уже выкрикивали новости о происшествии. Дверь открыл сам Мантлинг, словно усохший и постаревший с прошлой ночи. Под глазами у него были мешки, на лице появились новые морщины, а тело еще больше оплыло. Он затащил всех внутрь, погрозил кулаком зевакам (пришедшим от его жеста в восторг — будет о чем рассказать дома) и с размаху захлопнул дверь.

— Не мог до вас дозвониться, — говорил он раздраженно, но как-то тускло. — Пришлось долго уламывать музейных чучел, чтобы они сказали, куда ушел Джордж. Затем проклятые идиоты с телефоном… — Он потер красные глаза и не сразу добавил: — Бедный… гаденыш.

— Давайте пройдем, взглянем на него, — тихо сказал Г. М., который всегда терялся при виде любых изъявлений чувств.

Он был снова самим собой — уверенным и спокойным, как гора, в то время как Мастерс никак не мог оправиться от потрясения. — Я не все понял по телефону. Когда его нашли, кто нашел и почему вы не позвонили раньше?

— Говорю же, это всего полчаса назад произошло! Нашли его мы с Бобом Карстерсом. Мы отправились поискать улики…

— Какие улики? — резко спросил Мастерс.

— Ну… любые улики. Доказательства того, что Равель… Потом расскажу, после того как мы на него посмотрим. — Мантлинг помрачнел и стал мять манжеты. — Мы собрались осмотреть окно, когда Боб схватил меня за руку и указал на пол. Из-под кровати выглядывал носок ботинка. Бедняга! Дорого бы я дал, чтобы не выволакивать его из-под кровати, но мы приняли его за грабителя. Я так и сел на пол, когда понял, кто там. — Он снова потер глаза. — Ну, пойдемте. Дорогу вы знаете. Он был мертв уже некоторое время. Холодный был.

Повернувшись, Алан повел всех по чрезмерно крикливому холлу, который при свете дня производил куда худшее впечатление. У этого дома было плохое свойство наполнять души людей дурными предчувствиями. Наверное, так было и в те времена, когда Чарльз Бриксгем увидел своего первого призрака. При дневном свете было видно, что дом очень старый — его деревянные части давно следовало подновить.

Карстерс, нервно теребя щеточку усов, ждал их в столовой. Увидев, что половина его лица представляет собой сплошной синяк, Мастерс начал приходить в себя. А повязку, закрывающую царапину на скуле, он вообще принял за сигнал к началу работы.

— Сэр, вы можете мне объяснить, — сказал он, повернувшись к Алану, — что здесь вообще происходит? По телефону вы сообщили, что человеку разбили голову, и вот я вижу человека, по виду которого можно сказать, что он побывал в драке.

Карстерс, очевидно тоже будучи не совсем в себе, попытался протестовать и пролаял что-то в ответ. Терлейну при виде этого пришла на ум идиотская мысль о доброй собаке, защищающей хозяина. Алан опередил Карстерса:

— О, здесь ничего особенного. Следы прошлой ночи, когда он нокаутировал Равеля. Я все сейчас расскажу. Что вы забиваете себе — да и мне — голову всякой ерундой, когда Гай?.. Пойдемте.

Несмотря на то что ставни во «вдовьей комнате» были открыты — они придерживались в распахнутом состоянии крюками, вбитыми в стену по обеим сторонам окна, — из-за того, что грязные стекла пропускали мало света, в ней все равно царил полумрак. Лишь один широкий луч света из вырезанного квадрата окна косо падал на пол, и в нем плясали пылинки. Ближняя к двери часть комнаты представляла собой жалкое зрелище. У одного из атласных стульев больше не было ножек, у другого — отломана спинка; она теперь лежала на сиденье. Стол сдвинут с места, ветхий ковер под ним — зигзагообразно разорван.

— Это мы с Равелем постарались, — сказал Карстерс, — а не… — Он ткнул пальцем, попав рукой в косой сноп света; будто обжегшись, он сразу отдернул ее.

Г. М. и Мастерс обошли кровать и подошли к месту, где лежал Гай. Терлейн последовал было с ними, но скоро вернулся к двери. Мантлинг с Карстерсом вытащили труп из-под кровати, поэтому он лежал практически на том же месте, где был обнаружен Бендер. Отличие состояло в том, что Бендер лежал головой к изголовью кровати, Гай же — ногами. Тело было в пыли и соре, скопившемся под кроватью за шестьдесят лет. Оно окоченело еще до того, как его нашли; ноги Гая были скрючены, а руки прижаты к груди — в таком положении он оказался после того, как убийца закатил его под кровать. В сумраке, царившем за кроватью, казалось, что на его лице очень спокойное выражение, только нижняя челюсть немного свернута набок. На полу валялись темные очки, сломанные и покрытые пылью. Глаза Гая были закрыты, и теперь взгляд, прятавшийся раньше за очками, скрывали веки.

Г. М. запнулся за что-то, лежащее на полу.

— Да, Мастерс, — проворчал он, — парню действительно не повезло. Умереть под кроватью; не знаю почему, но мне кажется, что это почти то же самое, что умереть в сточной канаве. Что там такое? Черт, сделайте что-нибудь, чтобы было посветлее! Ага! Наша старая знакомая — серебряная шкатулка. — Он надел перчатки и осторожно взял ее. — Чем его ударили? Вы что-нибудь нашли?

— Я могу сказать, чем его убили, — уныло произнес Алан. К кровати он не подошел. — Я зажег спичку и посмотрел под кроватью. Помните тот молоток, который я принес, чтобы взломать дверь? Он там, посмотрите сами. Я… я не могу вспомнить, где я его оставил. Я забыл…

— Зато я помню, — сказал Мастерс. Он тоже надел перчатки и теперь шарил под кроватью. — Мы воспользовались вашим молотком и долотом, чтобы открыть ставни и поднять окно. Мы оставили их на кровати, и на них наши отпечатки пальцев. Черт! — пробормотал инспектор, и его лицо налилось гневом. — Просто безумие… Сэр Генри, сколько времени он уже мертв?

Г. М., ползая на коленях, сердито потребовал света, и Мастерс поднял окно. Впервые за много лет в комнату проник настоящий дневной свет. День был пасмурный, но все же по сравнению с искусственным освещением разница была значительная. В окно, через узкую аллею, смотрела глухая кирпичная стена. В сером свете лица людей в комнате приобрели землистый оттенок. Терлейн отвел взгляд от окна и посмотрел вниз, на Г. М. Тот приподнял голову трупа и оглядывал рану; Терлейн снова уставился в окно.

— Хм. Мое предварительное заключение таково. Смерть наступила от восьми до девяти часов назад, скорее восемь с чем-то часов назад. Сейчас у нас… начало первого. Значит, беднягу убили около четырех часов утра, может быть, чуть раньше.

— В четыре часа?! — воскликнул Карстерс. На его лице был написан ужас. — Сегодня?!

— Вывод предварительный, — сказал Мастерс. — А почему вас это так удивляет?

Карстерс пощупал рукой позади себя в поисках несуществующего стула, удивился, не найдя его, и снова уставился на труп.

— Вы хотите сказать, что он лежат все время под кроватью, мертвый, а я сидел тут один и караулил?

— Вот именно, сынок, — кивнул Г. М. — Не слишком здорово все складывается, верно? Если вы с Равелем мерялись силами где-то в четыре двадцать, то все так и было. Лучше расскажи обо всем Мастерсу, чтобы он имел правильное представление о разбитой мебели и не связывал ее с разбитой головой.

Карстерс подошел ближе к окну. Он никогда не выглядел красавцем, а теперь был вовсе жалок: из-за посеревшего лица, из-за пыльного костюма, который висел на нем как на вешалке.

Однако во всей его фигуре было что-то честное и даже располагающее. Он не подходил к этой комнате. Терлейн подумал, что в силу открытости своего характера Карстерс переживает смерть Гая сильнее и глубже, чем Мантлинг. Мантлинг был бас-барабаном; Карстерс — простым солдатом, который бредет себе вперед. Он посмотрел на тело и сразу отвел глаза.

— Понимаете, — нерешительно начал он, — я подумал, что кто-нибудь может захотеть пробраться сюда посреди ночи, чтобы украсть что-нибудь…

Мастерс вытащил записную книжку.

— Что заставило вас так подумать, мистер Карстерс?

— Ну… да я слышал, как вы сами так сказали! Или кто-то из ваших людей, когда вы с сержантом и остальными обыскивали комнату и открывали ставни. Но потом вы решили, что ничего не случится, и не стали оставлять охрану. Вы ведь не станете отказываться от собственных слов?

— Вот как, сэр? Вы что, подслушивали?

Карстерс вспыхнул:

— Э… да, можно и так сказать! Я слонялся поблизости…

— Зачем?

— Полагаю, я все должен вам рассказать, сэр? Прошлой ночью я снова поссорился с Джуди. У нас с ней неважные отношения с тех самых пор, как я укололся дротиком и сказал, что умираю. Вчера она разозлилась на Арнольда, а каждый раз, как она на кого-нибудь разозлится, она отыгрывается на мне. Она сразу оседлала любимого конька. Это случилось как раз перед тем, как она отправилась спать. Как всегда, она спросила: «Почему бы вам не заняться каким-нибудь делом?» — и закончилось все тем, что она махнула рукой: «Вы не сумеете сделать даже соломенного чучела — вы даже соломы не отыщете». Я взбесился, потому что рядом стоял Арнольд и у него был всегдашний мерзкий высокомерный вид — только чековой книжки в руке не хватало.

— Спокойнее, мистер Карстерс. Придерживайтесь, пожалуйста, фактов. Когда произошла ссора?

Карстерс подумал.

— Вам нужно выстроить последовательность событий? Знаю, читал. Уверен, это произошло после их ухода. — Он кивнул в сторону Г. М., Терлейна и сэра Джорджа. — А они ушли примерно в два десять. Я запомнил, потому что хотел попрощаться, но не смог. Мы с Джуди как раз были в библиотеке. Мы вышли в холл, когда сначала Равель отправился спать, а потом Гай. Через некоторое время спустился Арнольд. Он то ли успокаивал мисс Изабеллу, то ли занимался еще чем-то. Вот тогда Джуди и сказала про чучело. Мне пришла в голову мысль: «Может, я сам смогу найти убийцу?» — Карстерс сцепил руки. — Я оставил Джуди с ее… а сам пошел в столовую — мне нужно было все обдумать. Естественно, мне захотелось узнать, что делает полиция. Неожиданно я подумал: «А что, если убийство совершил доктор Арнольд и я смогу это доказать?»

Мастерс оторвался от записей.

— Так вы думаете, доктор Арнольд?.. — В глазах инспектора загорелся странный огонек.

— Он же под подозрением, как мы все, разве нет? — попытался уйти от ответа Карстерс. Он поколебался, затем махнул рукой. — Да… Нет, я думаю, что я на самом деле верю в его виновность. Беда в том, что он слишком умен для того, чтобы пойти на убийство; кстати, еще и поэтому я его не выношу. Но я желал, чтобы убийцей оказался он, а он мог убить Бендера с той же вероятностью, как и кто угодно еще. Вот тогда я и подумал о том, чтобы провести остаток ночи в той комнате. Уйти из дома у всех на виду, а потом…

— Понятно. Каким образом вы намеревались пробраться обратно в дом?

Вмешался Мантлинг. Ему порядком надоели все «несущественные детали».

— Черт побери, тут все просто. У Боба есть ключ. Когда мы готовимся поехать в какое-нибудь путешествие, нужно собрать миллион всяких мелочей, и мы приходим и уходим по двадцать раз на дню.

— Хорошо, сэр… Так когда же, мистер Карстерс?

— Я попрощался и вышел на улицу вместе с Арнольдом. Я сказал ему, что мне в другую сторону, скрылся в тумане, а потом вернулся и проследил за ним…

— Проследил за ним? — переспросил Г. М. — Зачем, черт побери?

— Я же играл в сыщика. Я подумал, что он может сделать что-нибудь подозрительное, да и потом, что мне еще было делать? Я же должен был дождаться, пока все уснут. А он, черт его дери, пошел к себе домой… Я вернулся как раз тогда — было почти полчетвертого, — когда Алан вас провожал. — Карстерс кивнул Мастерсу. — Я поднял воротник и стоял в подворотне дома напротив, пока все не стихло. Подождав не меньше получаса, я перешел через улицу. Когда я был почти рядом с дверью, в одной из комнат второго этажа включился свет.

— В чьей? — оживился Г. М.

— В комнате Гая… — Карстерс помолчал; вдруг глаза его расширились. — Слушайте, я только сейчас понял! Дело было в начале пятого. Но если Гай…

— Да. Как видишь, сынок, не Гай включил свет. Что было дальше?

Прежде чем заговорить, Карстерс некоторое время собирался с мыслями.

— Я снова спрятался. Чувствовал себя паршиво. Было холодно, а я весь промок от тумана. Я чуть не бросил всю затею. Окно было закрыто шторами, и я мог видеть только, как в комнате взад-вперед движется чья-то тень.

С окутанной туманом улицы Терлейн увидел желтые окна, в которых двигалась чья-то тень, тень не Гая. Видение заставило его почувствовать ужас, царивший в доме Мантлингов, яснее, чем мысль о двух умерших в нем людях. Карстерс махнул рукой.

— Затем свет погас. Я подумал: «Только Гай не спит, но он сейчас ляжет. Рискну». И я рискнул. Но все равно я беспокоился из-за Гая… — Он снова вспыхнул. — Да, из-за Гая.

Он замолчал.

— Да, сэр, — подбодрил его Мастерс.

— Я потом все расскажу. Ну, я вошел в дом. Было темно и тихо. К тому времени меня уже немного потряхивало. — Он с вызовом посмотрел на Мастерса. — Вы сами попробуйте пойти сюда, в такое место, среди ночи, без света, и посмотрим… Я сжег несколько спичек, и все. Все вроде выглядело нормально, но я все же решил, что не буду никуда садиться и ни на что опираться. Я ждал здесь. — Он прошел в середину комнаты, медленно обвел глазами вокруг себя, как будто не мог поверить, что находится в той же самой комнате, в какой он ночью натерпелся такого страху. — Клянусь богом, ждать мне пришлось не больше десяти минут. Я услышал, как он шел по коридору. У него был фонарик. Я успокоился, когда увидел, что…

— Кто? Продолжайте!

— Что это человек, — ответил Карстерс. Он кивнул. Глаза у него почти вылезли из орбит. — Но наверное, я еще был на взводе, потому что сразу на него бросился. Он уронил фонарик, и… — Он слабо улыбнулся. — Мне нравится Равель, что бы там ни говорил Алан. Он хорошо дерется. Черт побери, Алан, он не нападал на меня с ножом. Просто нож был у него в руке. Все произошло случайно. Он его бросил… И потом, если он убил Гая в четыре, зачем ему было возвращаться сюда через двадцать минут?

— Ты крепкий парень, Боб, — снисходительно ответил Мантлинг, — но не очень любишь думать головой. Ты же ждал, что кто-нибудь придет, верно? Потому ты сюда и пришел. — Черты его лица затвердели. — Инспектор, давайте я расскажу, что у него было с собой.

Он рассказал, как они нашли «вязальную спицу с рукояткой» и кусочки глины для лепки.

— У вас есть какие-либо соображения, — спросил Мастерс, — по поводу того, что он собирался делать, имея при себе такие странные предметы?

— Не имею ни малейшего представления. Но можно просто позвать мистера Равеля и выспросить у него самого, ведь верно? Хорошенько его потрясти…

— Всему свое время, сэр. Итак. В двадцать минут пятого вы услышали звуки борьбы и спустились вниз. Кто еще в доме проснулся от шума и встал?

— Все, кроме Изабеллы. Она приняла снотворное. Я отослал слуг обратно спать, а мы с Джудит подлатали старину Боба, как могли. Мы и не подозревали, что… — Он показал на труп и сглотнул.

— Вас не удивило, что мистер Гай не спустился узнать, в чем дело?

— Ха, нет! Он бы не побеспокоился. Не поймите неправильно. Я ничего не имею против бедняги. — Мантлинг засунул руки в карманы и подошел к кровати. Он с каким-то любопытством, не мигая, смотрел на тело брата. — И надо отдать ему должное. Он тоже ничего не имел против нас.

— Я не понимаю вас, сэр.

— Старина Г. М. поймет, даже если вы — нет, — сказал Алан и кивнул, так и не оторвав глаз от тела. — Постараюсь объяснить. Знаю, все полагают, что я так же умею думать головой, как бык — считать. И что у меня опять же бычье воображение. Признаю, что ночью я и ревел как бык. Я утверждаю, что люди, обладающие богатым воображением, часто нетерпимы и предвзяты, когда дело касается этого их дара. Они не допускают и мысли, что он может встречаться и среди людей, не принадлежащих к их клану. Они несказанно удивляются, когда обнаруживают, что клерку или, не дай бог, уличному торговцу приходят в голову те же мысли, что и им самим. Что, если у меня тоже богатое воображение, но его приходится скрывать? Может, потому я так боялся «вдовьей комнаты». Посмотрите на него. — Мантлинг указал на тело. — Я знал, что он сумасшедший. Ну, или по крайней мере… немного тронутый. Я и теперь не знаю, что и думать, но только я уверен, что он никого не убивал. Я буду лицемерной свиньей, если скажу, что ни капельки не рад, что он умер. Без него спокойнее. Он никогда никуда не вписывался. Дело не в том, что он действовал мне на нервы; он всем действовал на нервы, и себе в том числе. Мы же все только и знаем, что ведем разговоры про «атмосферу»! Вот вам атмосфера! Вы что, не чувствуете, что в доме стало светлее, что посвежел воздух? Разве вы не чувствуете себя свободнее, теперь, когда он уже не может ничего сказать?

Мастерс сказал с сомнением в голосе:

— Я вас понимаю, сэр, но давайте придерживаться фактов…

— Фактов? — Мантлинг заревел было как бык, но тут же уменьшил громкость. — Всю ночь я думал о том, что Гай сумасшедший, и сумасшедший до такой степени, что не остановился перед убийством. Мой брат, в котором течет кровь моих отца и матери! Моя кровь! Плевал я на самом деле на докторов, и на Арнольда в том числе. Я сразу понял, что за птица этот Бендер. Но я ничего не предпринял. Гай тоже его вычислил. Я боялся, что они найдут у Гая что-нибудь серьезное. Вчера, после того как Бендер умер, Боб Карстерс сказал мне, что видел, как он, оглядываясь, выходил из комнаты Гая.

— Что? — переспросил Мастерс. — Откуда выходил мистер Бендер?

Карстерс беспокойно пошевелился.

— Теперь мои слова уже никому не причинят вреда, — сказал он. — Сказать по правде, когда я его увидел, то подумал, что он опять шпионит, и забыл о нем. А что? Это что, важно? Вчера, за пару часов до ужина, я сразу по приходе сюда поднялся наверх — мне нужно было привести себя в порядок. Я видел, как Бендер высунул голову из комнаты Гая, быстро посмотрел по сторонам, как если бы не хотел быть замеченным, и вышел. Я пошел прямо ему навстречу. У него был странный вид. Он возился с пуговицами на рукаве, поэтому и не заметил меня. У него за пуговицу зацепилась то ли длинная нитка, то ли волос…

— Нитка, — тупо повторил Мастерс.

— Нитка, — сказал Г. М. Они переглянулись. — Карстерс, что он с ней делал?

— Делал? Ничего. Он просто оборвал ее и отбросил подальше, как сделал бы каждый. Потом пошел дальше. А что?

— Слушайте, Мастерс. И не открещивайтесь, потому что вы сами это сказали. — Палец Г. М. был направлен на старшего инспектора. — Халат Гая старый и ветхий. По краям карманов нитки свободно свисают. Неудивительно, что нитка, которую ты обнаружил на окне, точно совпадает с нитями от халата. Она с его кармана. Бендер искал что-то в комнате Гая; он сунул руку в карман и зацепился пуговицей. Где конкретно ты нашел свою нитку? Быстро!

— Она зацепилась за неровности одной из щелей ставни. Вы думаете, — Мастерс нахмурился, — что Бендер сам ее там оставил? У него на рукаве был кусок нити. Может быть — заметьте, я говорю «может быть»! — после того, как вы, джентльмены, оставили его одного, он подошел к ставням, чтобы проверить, надежно ли они заперты? Он сам ее там оставил.

Г. М. подошел к окну и стал смотреть на серое небо.

— Разлетелась к чертям, — сказал он. — Мастерс, я просто трепещу. Ваша распрекрасная несокрушимая версия разлетелась в прах от одного-единственного удара. По голове. Где твой злодей с дротиком на паучьей нити? Чего стоит вся ваша гипотеза? Из ничего возникла, в ничто превратилась.

Мастерс прочистил горло.

— Никаких возражений, — предупредил Г. М. Он поднял тяжелый кулак и опустил его, словно молот. — Дело очень сложное. Я имел дело с непростыми убийствами, но Бендер взял все призы, оказавшись самым непростым трупом в моей практике. Он водил нас за нос с девяткой ник. Возможно, с пергаментным свитком произойдет то же самое. А после фортеля с ниткой он и вовсе оставил нас ни с чем.

— Можете объяснить, о чем вы, черт возьми, толкуете? — спросил Мантлинг.

— Не могу, — сказал Г. М. — Ни за какие коврижки не стану рассказывать о загадочном дротике-бумеранге. Видите ли, мы тут сидели у меня в конторе и занимались такой ерундой, что вспомнить стыдно. С данного момента я не полагаюсь ни на чьи недозрелые суждения. Хотя… У кого-нибудь есть предложения?

Мантлинг медленно, но верно закипал.

— Вы что, ослепли? — почти крикнул он. — Не можете разглядеть, что находится у вас под носом? Брать Равеля, вот что надо делать! Мы тут много разговаривали о семенах безумия, дремлющих в недрах нашей семьи. Так вот, Равель тоже принадлежит к ней. Гай меня предупредил. Он сказал, чтобы я был настороже, и это был последний раз, когда я видел его живым. Он меня предостерегал. Чего вы на нас накинулись, ведь Равель был в доме, когда убили собаку, и когда началась вся чертовщина. Ничего такого до него не происходило. Зачем он вообще приехал? На три недели забросить дело, и все для того, чтобы купить пару стульев, каждый из которых в любом случае не стоит больше ста фунтов. Что скажете? Разве не видно, что ночью он хотел сделать что-то недозволенное? Зачем он сюда пришел?

— Я могу ответить на ваш вопрос, — сказал Г. М.

У него был такой безрадостный, унылый вид, что гнев Мантлинга как рукой сняло. Г. М. указал рукой в перчатке на серебряную шкатулку, лежащую на кровати:

— Вот за чем он явился. Только он об этом не знал.

— Не знал?

— Он искал что-то, но искал не там, где нужно. То, за чем он пришел, перепрятали. Хотите, я покажу?

Г. М. с кряхтением поднял тяжелую шкатулку и вернулся к окну. Серый свет оставил от его фигуры лишь силуэт — древний цилиндр и пальто с меховым воротником. Он стоял и смотрел на черненый металл.

— Вы несколько раз спросили, зачем Равелю было пробираться сюда среди ночи. Почему вы не спросили, зачем то же самое понадобилось Гаю? Зачем Гай пришел сюда ночью, без света, с убийцей на хвосте? Чтобы ответить, не нужно быть семи пядей во лбу. Мастерс, вы тут были и поняли, что Гай чуть в обморок не упал, увидев, что мы возимся со шкатулкой. Ад меня побери, вы что, не заметили, что он чуть наизнанку не вывернулся, уговаривая вас отдать ее ему? Вы ее ему не отдали. Поэтому он вернулся.

Зачем? Я не переставал привлекать ваше внимание к шкатулке. Я снова и снова говорил, что с ней что-то не так. А вы все твердили в ответ: «Но в ней нет отравляющего устройства». Верно, такого устройства в ней нет. Что же тогда с ней такое? Как вы думаете, что это за шкатулка?

— И что же? — спросил Мастерс.

— Это шкатулка для хранения с драгоценностей, — сказал Г. М., — с двойным дном.

Он поднес ее к свету, зацепив снизу одну из стенок, потянул. Из шкатулки на добрых пять дюймов выдвинулся неглубокий ящичек, и что-то выпрыгнуло из него, как лягушка… Все отпрянули назад. Небольшой кожаный мешочек ударился об пол, и шнурок, стягивающий горловину, порвался. На полу что-то засверкало. Терлейн разглядел пять бриллиантов (два — в массивных золотых оправах), две рубиновые пряжки для туфель и…

— Безделушки, которыми задабривали палачей. Именно о них рассказывала Чарльзу Бриксгему старуха Марта, — сказал Г. М. — Вот зачем он пришел.

Глава 14 КРЕСЛО МАРТЫ ДЮБЮТ

— Я слышу, звонят в дверь, — продолжил Г. М. — Должно быть, приехал врач с командой криминалистов. Они идут сюда. Если вы хотите услышать окончание истории о проклятии «вдовьей комнаты», нам всем нужно куда-нибудь переместиться… Погодите! Кто-нибудь, захватите одно из кресел, то, на котором написано «Месье де Париж» — вон оно, у него все ножки отломаны. Оно будет фигурировать в рассказе.

Словно под гипнозом, Мантлинг наклонился и поднял кожаный мешочек. Он был новый. Мантлинг высыпал часть его содержимого на ладонь. Драгоценности искрились, переливались огнями — средоточие света в окутанной тенями комнате. Терлейн не разбирался в бриллиантах, но видел, что те два, что были оправлены в золото, почти достигали размера голубиного яйца и были, похоже, самой чистой воды; другие два, оправленные как серьги, отливали голубым; самый большой бриллиант был без оправы, он переливался сверкающими гранями. Пряжки с рубинами были изогнуты почти полукругом. И наконец, там был сапфир в форме розы, булавка со сломанной серебряной ножкой — ее будто вырвали откуда-то.

Мантлинг дотронулся пальцем до самого большого бриллианта и хрипло сказал:

— Тут каратов восемьдесят. А может, и вся сотня. Один парень в Карнуле мне о таких рассказывал. Как они…

— Положите их в карман, — сказал Г. М. довольно бесцеремонно. — Они теперь ваши. Я хотел, чтобы они остались у Гая, раз уж он их нашел, но теперь он мертв — из-за них. — Он задвинул потайной ящичек обратно. Сто каратов, говорите. У меня странное воображение. Я вижу, как на эшафот поднимаются люди. Колени их дрожат. Они срывают с себя драгоценности и отдают их палачу, чтобы он обошелся одним ударом. Среди них была одна женщина — видите серьги? Вот ваше наследство. Вам оно нравится?

— А я думал о том, — заговорил вдруг сэр Джордж, — не ошиблись ли мы в мотиве всех совершенных преступлений.

— Мотиве?

— Да. Чтобы убить ради таких богатств, необязательно быть сумасшедшим.

— Верно. Я думал о том же. Но только сумасшедший, убив, не возьмет добычу. Берите стул и пойдемте. Кто-нибудь, приведите Равеля. Он нам тоже понадобится.

Все молча вышли. Карстерс взял стул и, пока нес, с любопытством глядел на обломок единственной оставшейся ножки. В холле, возле входной двери, стоял перепуганный Шортер, который только что открыл дверь экспертам-криминалистам. Мастерс задержался, чтобы дать необходимые указания. Он присоединился к остальным в кабинете. Мантлинг включил верхний свет. Карстерс пошел за Равелем. «Чтобы было без обид», — пояснил он. Мантлинг высыпал драгоценности на стол. Г. М. сел за стол, снял цилиндр и положил его рядом с собой. Некоторое время он молчал и обеими руками тер лысину.

— С самого начала, — заявил он, — меня беспокоила одна вещь, которая не вписывалась в картину проклятой комнаты, убивающей всех оставшихся в ней. Я имею в виду молодую женщину, неожиданно решившую провести в комнате ночь накануне своей свадьбы в декабре 1825 года. Ведь она воспитывалась в страхе перед комнатой, внушаемом ей ее сумасшедшим отцом. И хотя она была здравомыслящей девушкой, которой приходилось ухаживать за слабоумным братом, страх должен был накрепко въесться в нее. Так в чем же дело?

С первым вопросом тесно связан еще один, самый главный из всех: почему скоропостижная смерть приходила лишь к тому, кто оставался во «вдовьей комнате» один? Это не согласуется ни с законами демонологии, ни с законами вероятности и здравого смысла. Даже если мы отбросим сверхъестественное, картина не прояснится. Ловушка находится в неподвижности и работает всегда, когда кто-нибудь приведет ее в действие; она не может разгуливать по комнате и выбирать себе жертву или так подбирать момент, чтобы никто не увидел, как она срабатывает. И все же, если в комнате находилось больше одного человека, в ней было безопасно.

Я нашел ответ. У той девушки, в 1825 году, была причина для такого странного поступка, причина для того, чтобы уединиться в этой комнате. Все умершие в ней приходили туда с одной и той же целью. Не ловушка выбирала себе жертву; жертва умирала, оставшись один на один с ловушкой. Все они что-то искали — что-то, что никто, кроме них, не должен был увидеть, — и умирали в процессе поиска. Что они искали? Хм. Я вспомнил о двух вещах, которые могли оказаться важными, а могли и не оказаться. Декабрь 1825 года был месяцем самыхсильных за весь девятнадцатый век волнений среди финансистов; будущий муж Мари Бриксгем был ювелиром и впоследствии потерял свое дело.

— Подождите! — возразил сэр Джордж. — Мы же установили, что там не было никакой отравленной ловушки!

— Успокойтесь. До ловушки мы дойдем. У кого-нибудь есть спичка? Так, идем дальше, к последующим жертвам. В 1870 году из Тура приезжает торговец мебелью Мартин Лонгваль. Он является потомком того Лонгваля, который сделал некоторые предметы мебели, находящиеся во «вдовьей комнате». Возможно, у него есть семейные записи, но он о них не упоминает. Предлогом для его приезда является какой-то совместный с вашим дедом прожект. — Г. М. кивнул Алану. — Он настаивает на том, чтобы поселиться в комнате. Пока он находится там с Мантлингом, ничего не случается; как только он остается там один, то умирает.

Некоторое время старый Мантлинг, похоже, ничего не подозревает. Но неожиданно он сам — твердолобый тиран производственных мануфактур, не подверженный никаким приливам чувств, — решает провести ночь в той комнате и умирает. Ему в руки попал ключ. Что у него был за ключ, мы, наверное, никогда не узнаем, но он указывал на то, что в комнате что-то спрятано. Что-то очень ценное.

Представитель следующего поколения семьи Мантлинг, ваш отец, понимает, что с комнатой не все чисто. Он вызывает своего Равеля из «Равель и K°», чтобы тот проверил мебель. Равель проверяет. Он даже вывозит несколько предметов…

— Но ничего не находит, — сказал Алан.

Г. М. вынул трубку, которую почти никогда не курил.

— Вам еще не пришло в голову, — спросил он, — что мы не знаем точно, находит он что-то или нет. Ведь он только говорит, что ничего не нашел.

После паузы, вызванной раскуриванием трубки, Г. М. продолжил:

— Хоть убейте, я не могу представить себе покойного лорда Мантлинга, копающегося в семейном архиве! Откуда ему было знать, что Равели — близкие родственники Лонгвалей, а Лонгвали — Бриксгемов? Но Равель все знал. Яд, стоящий на страже сокровища, не убил его. Кто-нибудь, дайте мне тот стул.

Мастерс, который слушал, не сводя глаз со сверкающих камней и поминутно прочищая горло, взял сломанный стул и, зачем-то осмотрев его со всех сторон, положил на стол. В свете лампы тускло блестел выполненный из желтой меди кант, обегавший периметр атласного сиденья. Г. М. обследовал переднюю часть сиденья снизу, там, где оно достигало нескольких дюймов в толщину. Его пальцы осторожно следовали по лилейному узору.

— Мастерс, дайте мне свой нож, — приказал Г. М. — Здесь наша работа переходит в область догадок. Прошлой ночью я, как мог, проверил его, так как думал, что если где и есть ловушка, то, скорее всего, в кресле главы семьи. Никакой ловушки я не нашел, потому что ее уже нет. Равель-старший обо всем позаботился. Смотрите!

Он открыл перочинный нож и медленно повел лезвием по узору, легко касаясь поверхности его кончиком. В одном месте кончик ножа чуть завяз. Г. М. надавил сильнее, и лезвие начало уходить в поверхность. Терлейн видел, как начал обозначаться контур отверстия, закрытого чем-то вроде круглой дверцы, которую Г. М. и пытался сейчас вытянуть наружу. Отверстие было такого размера, что человек мог засунуть туда два-три пальца.

Что-то затрещало.

— Наверное, придется сломать ее, — сказал Г. М. — Замазка. Уж очень хорошо она держится. Видите, она относительно свежая.

Деревянный кружок развалился надвое как раз в тот момент, когда Г. М. полностью вытащил его из отверстия и он поднялся вверх на внутреннем шарнире. Кто-то непроизвольно выругался. Г. М. облегченно вздохнул и покачал дверцу вверх-вниз. Внутри отверстия была видна только ровная поверхность замазки.

— Хорошо сделано, а? — сказал Г. М. — Мартин Лонгваль и в восемнадцатом веке знал свое дело. Сюда жертва должна была засунуть пальцы, чтобы вытащить что бы то ни было… Шестьдесят лет назад Равель-отец вынул отсюда шипы и запечатал так, чтобы никто ничего не узнал.

— Сэр, вы имеете в виду, что в кресле находились драгоценности? — спросил Мастерс. — Но если ему нужны были драгоценности, почему он их не взял? Они же остались здесь. Их просто переложили в другое место.

Г. М. ковырялся в отверстии перочинным ножом.

— Ага. Гай об этом позаботился. Именно поэтому замазка свежая. А почему Равель не взял сокровище, мы, возможно, поймем, удалив всю замазку… Вам может понадобиться легкая стамеска; замазка здорово затвердела. — Мастерс сменил Г. М., и тот продолжил: — У меня в голове не было ясной картины всего дела до тех пор, пока Гай не рассказал свою историю, в которой фигурировала старая Марта Сансон.

Помните, он рассказывал, как старуха показывала Мари-Гортензии Бриксгем «золотые и серебряные шкатулки»? Это не значит, что она объясняла, как действуют ловушки с ядом; старуха показывала драгоценности и «дорогие подарки», о которых она говорила Чарльзу. Кроме того, если вы просто вмонтируете отравляющую иглу в крышку шкатулки, то, возможно, убьете человека, случайно ее открывшего; какой прок от того, чтобы хранить сокровище в шкатулке, когда тот, кому они нужны, даже не видит наживку до того, как становится жертвой яда? В ловушку должен попасться нужный человек. Помните слова Мари-Гортензии, которые она — несомненно, по наущению старой карги — сказала Чарльзу Бриксгему, находясь на смертном одре? «При великой нужде». Именно на такие слова рано или поздно купится любой человек: «Сделай то-то и то-то, но только при великой нужде». Старина Чарльз, привыкший все записывать, наверное, записал и те слова. Да, старая Марта жестоко отомстила ему за его презрение к кровавым деньгам, которыми так гордились Сансоны. В своей могиле она могла подождать дня, когда его финансовые дела станут совсем плохи, а потом… Ну, Мастерс?

— Замазки осталось совсем немного, сэр. Взглянете?

На первый взгляд отверстие не было ни глубоким, ни широким. В него можно было до костяшек засунуть два-три пальца. Дальше оно переходило в углубление меньшего диаметра, из которого Мастерс еще не вынул замазку. Г. М. присвистнул.

— Кто-нибудь, дайте мне самый большой алмаз! Ну конечно! Вот здесь и было его место. Вы открываете крышку, засовываете пальцы, чтобы вытащить алмаз, — и срабатывает старый трюк с иглой, вонзающейся под ноготь. Я же вам говорил, что Мартин Лонгваль специализировался на подобных штуках. Игла выскакивает, и… Неудивительно, но на нем не было найдено никаких следов. Алмаз сидит так крепко, что вы не можете его вытащить, и вы мучаетесь с ним до тех пор, пока яд не начинает действовать. Внешняя крышка закрывается сама…

— Ничего не выходит! — в отчаянии воскликнул Мантлинг, который пытался установить алмаз на место. — Он слишком маленький для внутреннего отверстия.

— Правильно, — кивнул Г. М. — Вывод может быть только один. Самого большого бриллианта у нас нет. Его много лет назад забрал Равель.

За их спинами послышался всхлип. Терлейн обернулся и увидел в дверях Равеля-младшего в пестром халате. Его лицо, несмотря на распухшую челюсть, было разбито совсем не так сильно, как ожидал увидеть Терлейн. Это, однако, компенсировалось неуверенным, полупьяным видом Равеля: он будто не знал, рассмеяться ему или возмутиться. Он долго изучал лица собравшихся, затем у него в груди что-то забулькало. Он искренне рассмеялся. Он хохотал.

— Извините, — отсмеявшись, сказал он. — Вы забавно смотритесь. Я, похоже, доставил вам немало неприятностей? Приношу свои искренние извинения. Но я хочу обратить ваше внимание на одну вещь. Вы сказали, что мой папа, который умер много лет назад, что-то украл. Мне это не нравится, и, кроме того, вам никогда ничего не доказать.

— Успокойтесь, — сказал Г. М. Мантлингу и схватил его за руку. Затем обратился к Равелю: — И вы успокойтесь. Я не думаю, что это вообще кто-нибудь станет доказывать. Нашему другу Алану досталось достаточно, чтобы компенсировать пропажу одного алмаза… но лишь в том случае, если вы расскажете нам правду.

Равель был сама любезность. Он положил руку на плечо приведшего его Карстерса.

— Конечно, я все вам расскажу, раз уж вы все равно все узнали. Расскажу из уважения к моему хорошему другу Роберту, на которого я не держу зла за то, что он так здорово двинул мне в челюсть. Enfin,[9] я все расскажу потому, что мне очень не хочется, чтобы меня обвинили в убийстве. — Его задор исчез, он начал нервничать. — Убийство ужасно. Слушайте! Вы сами знаете, зачем я ночью взял с собой инструменты. Нож — чтобы открыть… то, что вы открыли; «вязальную спицу», как вы ее называете, — чтобы прощупать, есть ли там что-нибудь; глину — чтобы заменить ею замазку в случае, если я ее найду.

Г. М. снова заставил Мантлинга замолчать.

— Сынок, мы ни слова не скажем против твоего отца. Мы скажем, что он даже не думал найти в стуле алмаз и что обнаружил только обычный небольшой камень. Теперь погляди на стол. Видишь, сколько камушков мы нашли. Похоже, маленькими были выложены стенки отверстия позади нашего Великого Могола. Так почему твой папа не взял остальные?

Лицо Равеля потемнело.

— Старый дурак, он не проверил! Он не думал, что кто-нибудь может оказаться настолько глуп, что положит в качестве приманки столько камней, в то время как хватило бы одного, большого. Он не знал, что старая Марта обещала отдать Мари-Гортензии все камни, если та расскажет своему безумному мужу, где они лежат… И я думаю, что догадался, почему мой отец проглядел их. Скажите мне, среди тех камней, что вы нашли, есть один или два в большой плоской золотой оправе?

— Да, есть.

— Justement![10] Существует список, в котором перечислены все спрятанные в этом кресле камни. Он в нашем архиве в Туре. Когда позднее отец увидел его, он понял, что золотая оправа сыграла с ним злую шутку. Камень в оправе был расположен перед всеми остальными в маленьком отверстии в глубине и повернут так, что снаружи была видна только золотая оправа. Он принял оправу за деталь обивки из желтой меди и решил, что, кроме большого бриллианта, в кресле ничего нет. — Равель покачал головой и по-наполеоновски сложил руки на груди.

— А не кажется ли вам, — тяжело дыша, сказал Мантлинг, — что вы слишком спокойны, принимая во внимание, что рассказываете все это в присутствии полицейского офицера, не говоря уже обо мне…

Равель оглядел его с головы до ног.

— Вас я не боюсь. А что я такого сделал с точки зрения закона? Среди ночи зашел в комнату. Но я ведь ваш гость, так что в этом такого? Взял с собой нож. И что? Может, я собрался есть пирог. Вы ведь ничего не знали о камнях. — Он неожиданно рассердился. — Посмотрите на себя! Сравните себя с моим другом Карстерсом! И вы еще читали мне лекции о кодексе чести! Мы с вами из разных миров, и пытаться понять друг друга — пустая трата времени. Когда я побеждаю, я радуюсь. Когда проигрываю — расстраиваюсь. Вот мой кодекс чести, и потому я так спокойно стою перед вами. А ваше спортсменство — как хороший совет, который всем нравится, но которому никто не спешит следовать. Похвальный, но не практичный.

По неизвестной причине после ответа Равеля напряжение спало. Мантлинг посмотрел на Карстерса, и неожиданно они оба рассмеялись. Терлейн впервые увидел Мантлинга, искрившегося искренним весельем.

— Ну ладно, мой французский друг, — сказал Мантлинг, — раз уж вы во всем признались, то вопрос с камнями закрыт. Есть какие-нибудь мысли по поводу убийства Гая, которое вы предположительно совершили?

— И вы так думаете?! — воскликнул Равель, повернувшись к Мастерсу.

— Я думаю, мистер Равель, что вам нужно многое нам объяснить; и если вам есть что сказать, лучше сделать это сейчас. — Мастерс был резок. — Итак, вы охотились за драгоценностями. Так же, как мистер Гай Бриксгем…

— Разве бриллианты у меня? Нет! Он опередил меня, вот и все. Он вынул их из кресла и положил в серебряную шкатулку…

— Откуда вы знаете?

— Карстерс сказал только что.

Мастерс отвернулся.

— Я думаю, мистер Карстерс и вы, ваша светлость, могли бы нам немного помочь. Вас не затруднит найти мисс Изабеллу и мисс Джудит и сказать им, что я хотел бы их здесь видеть? Полагаю, они знают о том, что случилось?

— Иными словами — выметайтесь, — беззлобно сказал Карстерс. Он почесал затылок. — Извините, инспектор. Джуди знает, бедняжка; но я не думаю, что мисс Изабелла уже встала. Пойдем, Алан.

Когда за ними закрылась дверь, Мастерс повернулся к Г. М.:

— Сэр, я не отрицаю, что вы проделали большую работу с креслом, драгоценностями и всем остальным. Но разве вы не понимаете, что мы зашли в тупик? В тупик! Вы исключили последнюю возможность существования отравленной ловушки. Стало понятно, что Гай не мог убить Бендера, как мы думали — через окно, используя… ну, вы сами знаете. — Мастерс спохватился, когда в поле его зрения попал Равель. — Мы остались ни с чем.

Г. М. убрал обломки кресла со стола и снова сел.

— Думаете? — переспросил он. Его рыбьи глаза обежали комнату. — А я так не думаю. По-моему, мы продвинулись очень сильно. Док, помогите Мастерсу. Что мы знаем?

— Если Гай — тот, кто вынул драгоценности из кресла и спрятал их в шкатулку, — сказал Терлейн, — то именно он открыл «вдовью комнату» и тайно приходил туда по ночам.

Г. М. раздраженно махнул рукой:

— Разумеется! Кто бы сомневался! Он единственный настоящий, истинный кандидат. Что ни в коем случае не доказывает, что именно он убил Бендера. Человек тайно приходит в комнату и полирует там мебель; ну и что? Разве он безумец! Просто чудак. Я бы не стал этого делать, но я бы также не стал рисовать кубистические картины, играть в бридж в долг или заниматься нудизмом. Многие такие занятия могут показаться странными нормальному человеку, но они не являются поводом для того, чтобы упрятать вас в сумасшедший дом.

— Да, верно. Но как быть с убийством попугая и собаки?

— Да! Они могут являться таким поводом. Если вы сможете что-то доказать. Но убийства животных невозможно повесить на Гая. А ваша остроумная версия с дротиком-бумерангом? Развалилась. Давайте посмотрим, что нам известно наверняка. — Г. М. стал загибать свои короткие пальцы. — Первое. Гай приходил во «вдовью комнату» по ночам, он вычистил мебель и перепрятал бриллианты в серебряную шкатулку. Второе. По неоспоримому свидетельству экспертов, он действительно стоял у окна «вдовьей комнаты», когда умер Бендер.

— Что?!

— Черт возьми, Мастерс, вы же сами это сказали и предъявили доказательства. Не стоит отказываться от действительно важных фактов только потому, что теория с дротиком на ниточке оказалась чепухой. Вы понимаете, какое ошеломительное умозаключение можно отсюда вывести? Он стоял у окна; конечно, он стоял у окна! Вы бы и сами поступили точно так же, если бы у вас там — а Гай полагал, что там самое безопасное в доме место, — было спрятано целое сокровище. Вы бы пожелали удостовериться, что Бендер, который все везде вынюхивает, не нашел драгоценности. Теперь вы понимаете, почему Гай был так уверен в себе прошлой ночью? Почему он так верно истолковывал улики, объясняя их роль нам, дуракам? Гай не убивал — но он видел, как убийство было совершено.

Мастерс посмотрел на него каким-то диким взглядом, будто внезапно что-то понял.

— Сэр, — сказал он и сглотнул. — Сэр! Вы видите, я отказался от своей теории. Не собираетесь ли вы сказать, что, если он видел, как было совершено убийство, он не просто стоял там и бездействовал, но выкрикивал отзывы Бендера после того, как тот умер?

— Именно это я и собирался сказать, — спокойно ответил Г. М.

— Но… погодите, сэр! Вы имеете в виду, что Гай был в сговоре с убийцей и помогал ему осуществить задуманное?

— Совсем нет. Он видел, как и от чего Бендер умер. Действуя совершенно независимо от убийцы и преследуя какие-то свои цели, он отзывался на ваши крики. — Г. М. хлопнул ладонью по столу. — Говорю тебе, сынок, что у меня в голове нет пока полной картины, но к ней каждую минуту добавляются новые детали. Я начинаю понимать, кто виновен. Я начинаю понимать, по какой причине Гай совершил безумный на первый взгляд поступок — подражал голосу мертвого человека. Да, он откликался из в высшей степени разумных побуждений. Я вижу, почему он прикрывал убийцу. Но как видите, убийца не оценил оказанной услуги. Гай был убит не из-за драгоценностей — их не украли. Гай умер потому, что слишком много знал.

Сэр Джордж Анструзер сердито махнул рукой.

— И вы считаете, будто это нам поможет? Все еще больше запуталось. Раньше у вас были невозможные обстоятельства убийства. А теперь? Окно не только надежно закрыто, но еще и охраняется человеком, не совершавшим убийства. Дверь под наблюдением… ну и все остальное.

— Я не говорил, что он видел убийцу, — резко прервал его Г. М. — Я утверждаю только, что он видел, как все случилось, и потому догадался, кто убийца.

— Вы хотите сказать, что мы снова вернулись к постулату о том, что благодаря какому-то трюку убийце совершенно не обязательно было находиться в комнате в момент убийства?

Г. М. торжественно кивнул.

— В абсолютно безопасной комнате, необходимо добавить. Осталось только выяснить, что за трюк применил убийца. Пока я этого не знаю.

Увлекшись спором, все забыли о Равеле, который беспокойно мялся возле двери. Он покашлял. Затем сказал:

— Ваше обсуждение приятно слушать, хотя я и не понимаю, о чем идет речь. Вам еще нужны от меня какие-нибудь сведения? Если нет, я хотел бы поесть. — Он потрогал больную челюсть. — А если вы все же хотите что-нибудь узнать… Позвольте мне быть с вами откровенным. Я больше не являюсь желанным гостем в этом доме, и у меня нет причин надолго здесь задерживаться. Я могу говорить честно.

Г. М. раскрыл глаза пошире.

— Сынок, ты что-нибудь знаешь?

— Может — да, а может — нет. Никто добровольно не пожелает выдавать сведения полиции.

— Нам нужно вынудить вас рассказать то, что вам известно? Ясно. — Г. М. задумчиво разглядывал драгоценности, лежащие на столе. — Посмотрим, что господин Равель поделывал сегодня ночью. Вы покинули комнату между четвертью и двадцатью минутами пятого и спустились вниз. Вы встретили кого-нибудь по дороге?

— Что? Господи, нет, конечно. Я бы вернулся.

— Вчера вы говорили, что ваша комната находится в передней части дома. Она находится рядом с комнатой Гая?

— En face.[11] Через холл. А что? Его я не видел, можете мне поверить.

— Я думаю, вы внимательно смотрели по сторонам. Вы не заметили в его комнате света, движения, еще чего-нибудь?

— Не заметил, будьте уверены, иначе я бы вернулся.

Г. М. опередил Мастерса, который хотел что-то сказать:

— Пока все, Равель. Но все же… что у вас на уме? — Взгляд Г. М. стал острым. — Что вас гложет? Черт возьми, не отнекивайтесь! Мне лучше знать. Вы хотите что-то рассказать, взвешиваете все за и против. У вас такой вид. Почему вы так внимательно слушали, когда мы говорили о дротиках? Говорите!

Его ладонь поднялась и с грохотом обрушилась на стол. Терлейн понял: Равелю не устоять.

— Ну ладно. Я расскажу. Какой мне прок от того, что я буду скрывать правду? Прошлой ночью я притворился, что меня удивляет шумиха, возникшая вокруг тех дротиков — дротиков из стола Мантлинга. Я говорю о шумихе, которую устроила мисс Изабелла. Но на самом деле я не удивился. Мисс Изабелла только догадывалась о чем-то, но я-то знал. Я не собираюсь прятать в шкаф местное грязное белье. Из стола Мантлинга взяли один… два… три… дротика и духовую трубку. Я знаю, кто их взял. Я видел.

— Вы знаете… — начал Мастерс и сглотнул. — Кто их взял?

— Малышка Джудит Бриксгем, — сказал Равель. — Я видел.

Глава 15 ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПОСЛЕДНЕГО КЛЮЧА

Заявление Равеля так поразило всех, что никто, даже Г. М., не мог отвести глаз от горящего лица француза. Никто не слышал приближающихся шагов. Теперь, когда слова были сказаны, гнев Равеля сдулся, как проколотый шарик. Он был тверд, он нервничал… ему стало стыдно. Он медленно провел по рту тыльной стороной ладони.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал он, постукивая по столу костяшками пальцев. — Я о себе такого же мнения. Не ожидал, что мне станет так плохо, а мне просто ужасно! Да! Я не рыцарь. На самом деле я выдал ее потому, что человек, который ей небезразличен, швырял меня по всей комнате. Я не забыл обиды. Иначе я бы не сказал вам ничего. А пока… хотелось бы мне отказаться от своих слов. Но к сожалению, то, что я сказал, — чистая правда.

— Человек, который ей небезразличен? — повторил голос за его спиной. — Кто же это, позвольте спросить?

Рука Равеля пропустила положенный удар по столу. Он повернул голову и покосился в ту сторону, откуда доносился спокойный, уверенный голос. Его владелец привык заявлять о своем присутствии до того, как его соизволят заметить. За плечом Равеля, в светлом костюме с иголочки, стоял доктор Арнольд. Его холодные глаза были задумчивы. Он стоял, чуть выставив перед собой руки и надев на лицо выражение вежливого внимания, будто выслушивал признания пациента.

— Я нечаянно услышал, что вы сказали, — продолжил он. — Но я не уверен, правильно ли я понял.

— Скорее, Мастерс, — приказал Г. М. так быстро, что Терлейн еле разобрал слова, — приведи Джудит. И Карстерса. Поторопись. Я хочу посмотреть на любовный треугольник. Подержи их за дверью, но так, чтобы они нас слышали. Я подам тебе знак кашлем.

Арнольд не сводил глаз со сверкающих бриллиантов и рубинов. Г. М. рассеянно поигрывал с ними, трогая пальцем то один камень, то другой. Затем Арнольд оглядел разбитое кресло и перевел взгляд на Равеля — тот смотрел на него презрительно.

— Так вы специалист по мозгам? — сказал француз. — Тогда объясните мне, почему я веду себя не по-рыцарски. У меня нет кодекса чести. Я, часом, не болен? Да. Вы правильно расслышали то, что я предпочел бы вообще не говорить. Я сказал…

Вступил Г. М.:

— Обсудим дело попозже. Если только мисс Бриксгем и вправду предпочитает вам Карстерса? Как бы там ни было, мы можем вернуться к разговору в любой подходящий момент.

Арнольд взял себя в руки и вежливо поздоровался с остальными. С Г. М. он был подчеркнуто любезен — «не до раболепия, — подумал Терлейн, — это бы плохо сочеталось с его самоуверенной манерой держать себя, но достаточно уверенно». Однако после замечания Г. М. он с силой втянул в себя воздух.

— Вы действительно думаете, что это не важно, сэр Генри?

— Все зависит от многих обстоятельств. Полагаю, вы слышали об убийстве Гая?

— Конечно. Мне позвонила Джудит. Я приехал сразу, как только смог.

— Ясно. Плохо все обернулось, не правда ли?

— По правде говоря, сэр Генри, — Арнольд потер руки, — я так не думаю. Если вы помните, прошлой ночью я намекал вам на некоторые вещи и надеялся, что вы разберетесь во всем сами до того, как я приму меры. Я пришел к предварительному заключению, что Гай Бриксгем страдал от патологии неясного происхождения, осложненной эпилепсией и вылившейся в застой крови.

— Это опасно? — спросил сэр Джордж.

Ответ Арнольда был вежлив, но снисходителен:

— Мой дорогой сэр, почему все обычные люди считают, что все душевнобольные одержимы жаждой убийства? Конечно, это опасно — в том смысле, что душевная болезнь изменяет внутренний мир пациента, создает у него ложную систему ценностей. Поэтому она должна быть изгнана. Застой крови также мог угрожать жизни Гая. Но главное в другом. Я верю в идеальное государство. Если хотите, можете считать меня последователем Шоу или Уэллса. В правильно управляемом государстве те индивиды, душевная болезнь которых коренится в распаде тканей мозга, — естественно, только те из них, которые не поддаются медицинскому воздействию и признаны неизлечимыми, — должны быть устранены. Безболезненно, разумеется.

Г. М. пососал трубку.

— Ну да, конечно. Безболезненно. Да. А судить их будем мы — обладатели кристально чистых мозгов. Мы будем посылать их в камеру смерти, а на могилах напишем: «Господь не проявил к тебе милосердия, поэтому человек волен поступить так же». А вы не слишком милосердны, верно?

— Я не сентиментален, если вы это имеете в виду… Может быть, сменим тему? Я хотел вам кое-что предложить, но из-за смерти Гая мое предложение потеряло всякий смысл. Полагаю, вы знакомы с доктором Уильямом Пелемом?

— Пелем? С Харли-стрит? Знаю. Зазнайка, но хороший парень. А что?

— Я договорился, что сегодня в четыре он придет взглянуть на Гая. Я охотно помог бы ему, уступив главенствующую роль, но… — Арнольд пожал плечами.

— Все равно приведите его, — сказал Г. М. — Приведите его. Вы оба дадите медицинское заключение по поводу кое-чего другого. Интересно узнать, как далеко может зайти ваша несентиментальность. — Он наклонился вперед, уперев локти в стол, а кулаки — в скулы. — Как вы отнесетесь к тому, что вашей невесте предъявят обвинение в убийстве?

Арнольд замер. Он отряхивал рукав пиджака, и его рука секунду висела без движения, прежде чем упала. Он холодно сказал:

— Я скажу, что это абсурд.

— Хм. Бендера отравили кураре. У нас есть свидетель, который видел, как Джудит вытащила из ящика стола три отравленных дротика и духовую трубку… Подождите. Я понимаю, о чем хотите спросить, но лучше не тратьте слова попусту. Дело нешуточное.

Арнольд откашлялся. Он уже был не так уверен в себе.

— Это… это…

— Безумие, вы хотите сказать? Возможно, и безумие — в буквальном смысле. А может, и нет. Скоро мы все выясним.

— Уму непостижимо! Вот что я хочу сказать. Джудит с отравленными дротиками? С таким же успехом вы можете обвинить и меня. Я ведь был с ней.

— Почему бы и нет? — вежливо согласился Г. М. — Можете считать, что обвинение вам предъявлено.

— Ладно, не будем обо мне. Давайте вернемся к Джудит! — почти выкрикнул Арнольд. Его лицо покраснело, из-за него Арнольд потерял уверенный вид. — Так вот о чем болтал Равель, когда я вошел? Уверяю вас…

— Молодец, — сказал Г. М., щелкнув пальцами, — так и знал, что вы броситесь на ее защиту. А как же ваше чувство социальной справедливости? Что, если она действительно виновна?

Арнольд сделал шаг назад, наклонил голову, будто собрался броситься в атаку, благодаря чему вновь обрел спокойный вид. Когда он, наконец, заговорил, его голос звучал на низких, ровных, умиротворяющих тонах и в нем была искренность, поразившая всех присутствующих:

— С профессиональной точки зрения с вами я потерпел неудачу. — Он оглянулся вокруг. — Со всеми вами. Не о всякий спичечный коробок можно зажечь спичку. Я вам не нравлюсь. Ну и пусть; я и не возражаю. Но неужели вы думаете, что я сделан из камня? Я люблю эту девушку, несмотря на то что все вы считаете иначе. Я совершенно уверен, что она ничего такого не делала; если она и взяла дротики, то это совершенно ничего не значит.

Г. М. кашлянул.

Помня о том, что кашель является сигналом, Терлейн посмотрел на дверь. Мастерс был уже в комнате. За ним медленно вошла Джудит, потом — Карстерс.

При ярком свете она из просто миловидной женщины превратилась почти в красавицу. Белизна ее чистой кожи выгодно оттенялась русыми с золотом волосами; синие глаза были опущены, их выражение было скрыто, но было видно, что веки ее красны — видимо, она плакала. На ней было темное платье. Джудит не выглядела обеспокоенной. Она сложила руки на груди и водила правой ладонью по левому плечу.

— Я слышала, меня в чем-то обвиняют, — сказала она. — В чем же?

— Спокойнее, Равель, — тихо сказал Г. М., видя, что тот собирается ответить. Он не сводил с Джудит глаз. — Говорить буду я… Мадам, все может закончиться обвинением в убийстве. Но пока мы не пойдем так далеко. Вы обвиняетесь в том, что вынули из ящика стола три отравленных дротика. Это так?

Она вздрогнула, и, казалось, ей в голову пришла какая-то странная мысль, однако она держала себя в руках. Она не подняла глаз, но перестала гладить плечо.

— Кто это сказал?

— Я, — подал голос Равель. — Простите! Я вас видел.

Карстерса будто дубиной по голове ударили. Джудит повернулась, чтобы посмотреть на француза; тот попытался сделать шаг вперед, но не смог. Ее взгляд, в котором светилась та же самая странная мысль, переместился на Арнольда — Арнольд улыбался широкой улыбкой, — затем на Мастерса.

— Инспектор, я обязана сейчас отвечать на этот вопрос? — спросила она.

— Ответ не отнимет у вас много времени, верно? Особенно если вы этого не делали.

— Верно. — Она нахмурила брови. — Но у меня другой ответ. Да. Я взяла их, вместе с духовой трубкой. — Повисла напряженная пауза, после которой она продолжила: — Я взяла их десять дней назад. Днем. Мистер Равель был в холле, когда я отсюда вышла, и, честно говоря, я боялась, что он меня видел. Ключ от ящика я украла с кольца Алана, утром, когда он еще спал. Я знала, что он не заметил пропажу. Прошлой ночью, после того как я узнала, что Бендер мертв, я испугалась. В суматохе никто не заметил, как я пошла наверх, взяла ключ, духовую трубку и два оставшихся дротика…

— Два оставшихся!.. — воскликнул Мастерс. Он как раз доставал из кармана записную книжку и от неожиданности чуть не уронил ее на пол.

— Да. Я собиралась положить их обратно в ящик. Но ключ застрял. Только я вставила его в замок, как услышала чьи-то шаги. Я оставила ключ в замке. Едва я успела спрятать остальное, как вошел Гай. — По ее лицу постепенно разливался румянец, но голос оставался спокойным. — А потом нас обоих позвали во «вдовью комнату». Позже здесь было много людей, и мне не представился шанс вернуть все на место. А потом я забыла. Но я признаю, что это я их взяла.

— Господи, Джуди, ты их взяла! — Карстерс кричал в голос.

— Да, взяла. Что из того? — Она посмотрела на него.

Карстерс ответил неуверенным взглядом:

— Ну… я имею в виду… все так неожиданно. Я имею в виду… а что я должен был сказать?

Осмысленные слова перешли в бормотание, которое постепенно стихло. Арнольд смеялся.

— Твои сумасбродства, Джудит, — сказал он, — когда-нибудь доведут нас до беды. Я не одобряю розыгрыши. Ты поступила глупо. С психологической точки зрения, — его веселье зазвучало немного фальшиво, — очень любопытна реакция, написанная на лицах присутствующих. Ну, ну, давайте скорее закончим с этой чепухой, и пусть полиция наконец займется своим делом.

— Мисс, в каком конкретно месте вы спрятали украденное? — спросил Мастерс.

— За… за той картиной и головой носорога, вон там, на книжном шкафу. — Неожиданно она истерически расхохоталась. Терлейн понял, что у нее наступила реакция после тяжелейшего эмоционального напряжения, которое она испытала. Она резко повернулась к Равелю, Карстерсу и Арнольду. — Выйдите, вы трое. Пожалуйста, выйдите. Да, я серьезно. Серьезно! Мне нужно кое-что сказать этим людям, и я не хочу, чтобы вы слушали. Выйдите отсюда, а то я закричу на весь дом! Да, ты тоже, Юджин. Но все равно, спасибо, спасибо.

— Не могу поверить… — начал Карстерс.

— Так ты решилась? — спросил Арнольд. — Пойдемте, господа.

Они вышли. Джудит осталась одна в центре комнаты, а в ее глазах стояли слезы.

Г. М. выпустил дым и снова затянулся. Сэр Джордж что-то невнятно бормотал. Повинуясь неожиданному порыву, Терлейн встал и взял Джудит за руку.

— Спасибо, — сказала она и сама схватила его руку. — Сейчас все пройдет. Ненавижу выставлять себя дурой. Я наблюдала за вами и поняла, что вы подумали. Конечно, наше маленькое представление — не экспромт. Мне нужно было кое-что выяснить.

— Так-то лучше, — проворчал Г. М., когда она улыбнулась и стала вытирать глаза. — Не люблю, когда женщины плачут. Кажется, вы устроили кому-то небольшую проверку. Вот что я хочу знать: какого черта вы взяли дротики?.. Мастерс, нашли что-нибудь?

Переводя дыхание, Мастерс положил на стол два дротика и короткую духовую трубку, очень похожую на ту, что лежала у него в портфеле.

— Вам придется кое-что объяснить, мисс, — недружелюбно и деловито заявил он. — Я подозревал, что с дротиками дело нечисто, и вот мы к ним вернулись. Вот, как вы сказали, «два оставшихся». Где третий?

— В лаборатории министерства внутренних дел, — сказала Джудит. — У сэра Барнарда Темпла, государственного старшего медицинского инспектора.

— В…

— Да. Вы же не думали, что я воспользовалась дротиками в преступных целях? — Джудит села на принесенный Терлейном стул. Она еще с вызовом хмурила брови, но ее разгоряченное лицо выглядело усталым. Ей было немного стыдно. — Все так глупо, что не хочется рассказывать. Тогда я разозлилась. Поэтому мне и пришло в голову отдать дротик на экспертизу. Боб рассказывал вам, как он однажды надо мной подшутил? Он укололся одним из тех дротиков, что висят на стене. Нарассказывал мне страшных сказок, а потом специально уколол им руку, и я…

Она со странным выражением посмотрела на присутствующих.

— Тогда я подумала: «Ничего, мальчик мой. Ты за все заплатишь». Я вспомнила о дротиках, которые, как он думал, действительно были отравлены. Я решила на них взглянуть и стянула ключ. У пяти из них кончик был покрыт твердым веществом темно-коричневого цвета.

— Кураре, — сказал Мастерс. — Пять отравленных стрел мы забрали. Дальше, мисс.

— Остальные три были чистыми, но мне нужно было удостовериться. Вы понимаете, что я хотела сделать? Если бы у меня оказалась неотравленная стрелка и после того как я выяснила бы, что с духовой трубкой тоже все в порядке, я подменила бы дротики. Потом я привела бы сюда Боба, подвела бы разговор к тому же самому предмету, уговорила бы его показать мне, как действует духовая трубка, и случайно уколола бы его безопасной стрелкой. Вот тогда бы я посмотрела, как наш герой повел бы себя, зная, что он действительно отравлен! Я имею право на маленькую месть. — Она скривила губы. — Мне не следовало этого делать. Я знаю.

Г. М. с инспектором переглянулись. Мастерс закашлялся.

— Нам все ясно, мисс. Но можете ли вы доказать ваши слова?

— Могу. Я написала письмо медицинскому инспектору министерства внутренних дел, потом встретилась с ним. Если хотите, можете позвонить ему прямо сейчас; там есть телефон. Когда я пришла к нему узнать результаты анализа, он сказал, что с двумя стрелками полный порядок: как он выразился, они девственно чисты — понимайте как хотите. На третьей были обнаружены следы кураре; он сказал, что хотел бы оставить ее у себя для дополнительного обследования, и я не нашла причин для отказа. Я принесла назад два безопасных дротика. Вот они. Он даже прокипятил их и стерилизовал. — Голос Джудит наполнился усталостью и горечью. — Как ужасно сидеть и разговаривать о яде, зная, что Бендер умер от него! И Гай… Гай тоже мертв. Каждый раз, когда я вспоминаю о них, я начинаю сама сходить с ума. И если вы думаете, что Бендера убила я…

С нерешительным видом Мастерс взял один дротик, посмотрел на Джудит, положил дротик обратно на стол и с каким-то отчаянием посмотрел на копья на стене.

— Бессмыслица какая-то. Бессмыслица! Я не понимаю, как мог кто-нибудь убить мистера Бендера с помощью кураре, не говоря уже о вас. Откуда злоумышленник взял яд? Все восемь дротиков теперь у нас. Значит, их не использовали. — Мастерс обратился к Г. М.: — Сэр, вы все понимаете. Дротики не имеют отношения к убийству, как и яд с них. И что… теперь?

Г, М. увидел, что Джудит зачарованно смотрит на драгоценности на столе. Он что-то проворчал и придвинул их поближе к девушке.

— Я не знаю, Мастерс, — ответил он. — Похоже, мы в тупике. Вызови своих экспертов, пусть проверят остальное находящееся здесь оружие. Но чем больше я смотрю на проклятые дротики и думаю о твоих проклятых теориях, тем больше я склоняюсь к моему первоначальному заключению. Я имею в виду записную книжку. Я имею в виду пергаментный свиток. Ты сказал, что первое — плод моего воображения, а второе — мистификация. Но они являются ключами к нашему делу. — Он посмотрел на сэра Джорджа: — Я забыл кое-что спросить. Вы показали надпись на пергаменте экспертам в Британском музее?

— Я телеграфировал ее текст нужному человеку. Его зовут Беллоуз. Если он ничего не найдет, то и никто не сможет. Но он живет довольно далеко от Лондона, где-то в Дорсете. Может пройти пара дней, прежде чем мы получим ответ. Кроме того, в ученых кругах Беллоуз знаменит тем, что любит пошутить… Почему бы не забыть на некоторое время о Бендере и не заняться Гаем?

Джудит вспыхнула:

— Вот именно! Кому нужен ваш Бендер? Вы только и знаете, что обсуждать, как было совершено это или как было совершено то… Вам неинтересно думать о том, кто убил Гая, потому что его убили таким обычным предметом, как… — Она готова была расплакаться. Она указала на драгоценности. — Алан мне о них говорил. Была бы моя воля, я бы выбросила их в мусорное ведро. Гай умер, когда пошел за ними. Почему вы не спрашиваете меня о том, что произошло прошлой ночью?

— Хорошо, если уж вам так хочется, — терпеливо согласился Г. М. — После того как вы пошли спать, вы слышали какой-нибудь подозрительный шум или что-нибудь еще?

— Нет.

— Видели свет? Кто-нибудь ходил но коридору?

— Нет. Я так устала за вечер, что сразу уснула, и проснулась, только когда услышала звуки борьбы, доносящиеся снизу.

— Ясно. Вот и все; о чем я еще могу спросить? Если мы хотим напасть на след убийцы, нам придется анализировать, как он действовал при включенном свете и на виду у свидетелей. Так что вернемся к Бендеру. Если хотите, против воли, но все же вернемся. Не носил ли он с собой записную книжку? Вы не замечали?

Джудит отбросила волосы на спину.

— Я… я не знаю! Не помню. Никогда не обращала на него особого внимания. Он… — Она вздрогнула, когда в комнату, словно бомба, ворвался Алан.

— Г. М., вы просили меня привести Изабеллу. Придется немного подождать. — Он был раздражен. — Она еще очень слаба, и Арнольд говорит, что ее нельзя беспокоить. Так, задание я выполнил. Дальше! Черт побери, Джудит, что за бред? Тебя обвиняют в краже моих дротиков?

— Алан, успокойся. — Джудит улыбнулась. — Все в порядке. Я оправдана. Или буду оправдана, как только мистер Мастерс сделает телефонный звонок. Они ничего не хотят знать о Гае. Они только и делают, что расспрашивают меня о каких-то записных книжках.

Мантлинг где шел, там и застыл.

— Записных книжках? Каких записных книжках?

— Мне уже надоело изображать из себя попугая, — сказал Г. М. Он с мрачным видом пытался приладить к пиджаку сапфировую булавку, — но все же повторю еще раз. Полагаю, вы не видели у Бендера записную книжку? Нет? Я так и думал.

— Я не… Видел, черт меня побери! — неожиданно сказал Мантлинг. Он с подозрением посмотрел на Г. М., и его вид, казалось, его успокоил. — Видел я у него записную книжку. Большая, в кожаном переплете, с выбитыми на нем инициалами Бендера. Вчера ночью, когда он переодевался к ужину, она лежала на столе у него в комнате.

— Продолжайте! Продолжайте!

— Да не подпрыгивайте вы так! Что такого с его записной книжкой? Вчера вечером я пошел наверх переодеться. Было довольно рано. Я хотел предупредить его, что ужин переносится на более позднее время из-за… нашего эксперимента, и сказать, чтобы он не вздумал трепать о нем языком с Арнольдом, когда тот придет за Джудит. Я заглянул в комнату Бендера. У него там есть ванная. Он был в ней. В комнате была разложена его одежда, а на столе лежали вещи, которые обычно носят в карманах. Ну, вы понимаете: часы, ключи… Так вот, там была еще большая записная книжка. — Лицо Мантлинга потемнело. — Я решил, что она для эскизов. Он ведь выдавал себя за художника. Парень был нервным — не хуже вашего. Когда я заглянул в ванную, он брился. Услышав мой голос, он подпрыгнул почти на фут в высоту и здорово порезался бритвой…

Мантлинг явно не заметил того эффекта, какой произвели его простые слова на четырех слушателей. Мастерс долго переваривал услышанное, а когда переварил, сказал:

— Э… э… подождите, сэр! Вы уверены, что он порезался?

— Конечно, уверен! Разумеется! Я сам ему за йодом ходил. Рана была похожа скорее на укол — он зацепил себя краем бритвы, но крови вылилось много. Он всю раковину перепачкал. Шума он поднимать не стал, но я удивился, с чего бы ему так нервничать.

— Сэр! Вспомните, пожалуйста, в каком месте он порезался. Может быть, слева, под нижней челюстью?

Мантлинг стал вспоминать, щупая челюсть то справа, то слева.

— Правильно! С левой стороны! Я помню, потому что стоял ближе к ванне, помогая ему. А что?

— Конец, — сказал Г. М., — предел. Мне уже все равно. Я дошел до ручки!

Мастерс, увидев, что Мантлинг удивлен такой бурной реакцией, поспешил все объяснить, взяв тон учителя, увещевающего непослушного школьника:

— Понимаете, ваша светлость, ваше заявление ставит нас в трудное положение. Единственной раной на теле Бендера был небольшой порез под челюстью. Мистер Бендер (в том нет никаких сомнений) умер от того, что в его кровеносную систему через свежую рану проник яд, который убил его в течение десяти минут. Но если он порезался при бритье за несколько часов до смерти… яд не мог быть введен через порез. Верно? — Он печально посмотрел на Г. М.: — Сэр, взявшись за расследование дела, я позволил себе подшучивать над вами. Теперь мне не до шуток. Сначала мы обнаружили, что для убийства Бендера не использовались дротики. Затем мы узнали, что на тех дротиках, которые могли быть использованы, нет яда. Теперь, даже если бы мы и поняли, откуда мог взяться яд, у нас нет раны, через которую он проник в тело Бендера. Вы хотите что-нибудь сказать?

— Хочу, — сказал Г. М. — Налейте мне, старику, чего-нибудь покрепче.

Глава 16 ШПРИЦ

Терлейн и Г. М. обедали в «Диоген-клубе», куда старик ходил почти каждый день. «Диоген-клуб» располагается на Пэлл-Мэлл, прямо напротив «Клуба Старейших Консерваторов», к которому большинство членов «Диогена» относится настороженно, считая его шумным и неспокойным заведением, куда не мешало бы почаще заглядывать полиции. В «Диогене» родилось великое множество анекдотов о клубной жизни; среди них, надо признать, и те, что описывают каталептический сон в креслах, которым грешат многие его завсегдатаи. Но его кухня превосходна, а винный погреб еще лучше. В нижних залах и комнатах — кроме комнаты для посетителей — свято соблюдается суровое правило «Диоген-клуб»: «Здесь братья либо говорят на латыни, либо хранят молчание»; именно благодаря данному правилу, сказал Г. М., он счел это место незаменимым для того, чтобы сидеть и думать, — впрочем, чаще для того, чтобы просто сидеть.

Расправившись с плотным ленчем, подкрепленным изрядным количеством спиртных напитков, Г. М. и Терлейн уютно устроились в комнате для посетителей, у окна, похожего на бойницу, и принялись спорить. На улице лил дождь; он был такой сильный, чтовыходящие на улицу члены клуба, понимая, что от зонтов толку мало, бросались под него, как в омут, так и не раскрыв их. Г. М. сказал, что ожидает звонка от сэра Джорджа Анструзера, с новостями, которые должен передать ученый из Дорсетшира.

— Вряд ли его сведения нам сильно помогут, — сказал он. Он рисовал синим карандашом на блокнотных листах пасквильные карикатуры на старшего инспектора Хамфри Мастерса. — Но может быть, нам будет от чего оттолкнуться. Может быть, пергамент окажется ключом, который нам так нужен. Ад меня побери, я себя чувствую, будто меня черти поджаривают на жарком огне преисподней. И вот почему: я не могу понять, как сработал трюк, несмотря на то что имею вполне ясное представление о том, кто совершил оба убийства.

— Полагаю, что спрашивать кто бесполезно.

— В высшей степени, — проворчал Г. М. С нескрываемым удовольствием он пририсовал последнему портрету Мастерса такие уши, которые, даже на снисходительный взгляд Терлейна, были слегка великоваты. — Вы все равно мне не поверите. Я серьезно. Есть какие-нибудь соображения?

— Я размышлял, — после вина и нескольких затяжек трубкой Терлейна потянуло пофилософствовать, — о применении возможностей литературного иносказания. Нет, моя мысль не требует особого подкрепления. Помните, какую песню пели сирены, каким именем назвался Ахиллес, скрываясь среди женщин? Хоть загадки и внушают ужас, они разрешимы? Кстати, вы заметили, что Джудит Бриксгем — чертовски привлекательная женщина?

— Слушайте вы, старый развратник…

— Я не старый развратник, — с достоинством возразил Терлейн. — Мне пятьдесят; ей тридцать один. Мои чувства к ней можно назвать отеческими. Вот так. Мне просто тяжело видеть, как она тратит свою жизнь на высокомерного педанта доктора и на симпатичного, но бесхребетного охотника на слонов. Я уже седею; однажды я сказал себе, что, раз уж мои молодые годы позади, пора перестать интересоваться тем, что в нашем целомудренном веке носит название Этого. Но вот что я вам скажу: если бы Джудит хоть раз посмотрела на меня так, как она смотрела на Карстерса, когда он укололся дротиком, я думаю, вы могли бы увидеть меня танцующим румбу посреди гарвардской площади, а из карманов у меня бы торчали две бутылки шампанского. — Он машинально затянулся. — Ну ладно! Давайте посмотрим, удастся ли мне заронить вам в голову парочку идей по поводу обоих убийств.

— Я постоянно черпаю у вас идеи. Но продолжайте.

— Вы пытаетесь понять, каким образом был убит Ральф Бендер. Хорошо. Почему бы не взглянуть на проблему с литературной точки зрения?

— Эй! — воскликнул Г. М. — Слушайте, док. Вам или нужно срочно выпить, или вы уже перебрали. Что вы имеете в виду под литературной точкой зрения?

— А вот что. По вашим словам, Гай Бриксгем стоял снаружи под окном и через ставни видел, как умер Бендер. Вы утверждаете, что он не видел убийцы, но по каким-то признакам смог потом установить его личность. Далее. Знаком вам основной принцип литературного описания? На примере он выглядит так: вот вы входите в комнату; что немедленно бросается вам в глаза, что привлекает внимание? Возможно, вещь или группа вещей, цвет, предмет мебели, освещение — все, что угодно. Именно это будет сердцевиной живого описания… Теперь вопрос: когда Гай Бриксгем заглядывал сквозь ставню, что он видел? Ведь его поле зрения было ограничено. Он мог видеть только небольшую часть комнаты. Яд подействовал на Бендера, когда он находился в месте, доступном обозрению Гая. Итак, — заключил Терлейн, весьма довольный плавным течением своей речи, — давайте посмотрим там.

Г. М. положил карандаш.

— Неплохо, — кивнул он. — Гм. Давайте подумаем. Я не был возле того окна снаружи. Но я стоял спиной к нему. Со своего места я вижу… Ага! Вот кто нам нужен. — Он прервал работу мысли и показал в окно на Мастерса, спешащего юркнуть в двери клуба, чтобы спастись от дождя. — Он был снаружи. Он нам все скажет.

Когда Мастерс вошел, все карикатуры уже были перевернуты рисунками вниз. Старший инспектор вцепился в идею, как голодный пес в мясо.

— Вы имеете в виду, сэр, — он потер подбородок, — какое действие показало ему, каким образом было совершено преступление, и тем самым вывело его на убийцу? Следовательно, то, что он видел, прямо указывает на убийцу. И конечно, мы принимаем за аксиому, что убийцы не было в комнате?

— Мы должны принять это за аксиому, — сказал Терлейн. — Иначе у нас не окажется ни одного подозреваемого. Давайте сначала очертим место действия. Вы стоите снаружи и смотрите через ставню, которая ограничивает ваше поле зрения. Что вы видите?

Мастерс немного помолчат, вспоминая. Он двинул рукой влево, вправо, затем сжат кулак.

— Чертовски мало! Ну ладно. Прямой коридор — он, правда, расширяется, но совсем немного — к двери напротив. Кровать слева не видна; камин справа тоже не виден, как и туалетный столик. Кроме двери, вы видите полоску ковра и… Погодите-ка! После того как вы привели Бендера в комнату, что он делал в ней?

— Он придвинул себе кресло и сел, — ответил Г. М. — Кресло, подписанное «месье де Париж», то, что мы разобрали. Оно находилось на том конце стола — если, конечно, у круглого стола может быть конец, — который примыкает к окну. Когда мы нашли Бендера, кресло стояло на том же самом месте. Оно было только развернуто лицом к столу и отодвинуто дальше от него. — В тусклых глазах Г. М. появился слабый блеск. — Думай дальше, сынок!

Старший инспектор кивнул:

— Именно так. Через ставню можно было увидеть только кресло и небольшую часть стола. Дверь, ковер, кресло, часть стола. Больше ничего.

— Причина его смерти, — сказал Терлейн, все больше воодушевляясь, — должна была находиться в данных пределах. Оставаясь в поле зрения Гая, Бендер мог перемещаться только по прямой — либо к окну, либо к двери… Тупик, — разочарованно добавил он, — во всех смыслах. Вы же все уже проверили и не обнаружили ничего подозрительного. Кресло, стул, даже ковер, дверь и ставни.

— Верно, — сказал Мастерс, но тут же возразил: — Однако действительно важным является следующее: что именно навело Гая на след убийцы? Ведь во «вдовьей комнате» прежде никто не бывал, кроме него самого? И еще! Что бы Бендер ни сделал, это должно было быть что-то очень простое, что могло дать Гаю ключ. Хм. Я имею в виду, сэр, что он не мог просто сидеть и смотреть перед собой. Он совершил какое-то действие. Оно должно поражать, как… удар в челюсть или…

И тут случилась вещь, чуть не вызвавшая скандал в «Диоген-клубе» и давшая его секретарю повод подать прошение об исключении Г. М. из его членов. Сказать, что он в голос выругался, — значит солгать. Он произнес совершенно нейтральное слово, не принадлежащее к арсеналу его обычных словечек, от которых его машинистки разлетались, как опавшие листья от ветра. Тем не менее к их столику подошел смотритель зала, чтобы узнать, что происходит.

— Мозоли! — сказал Г. М., вскочив из-за стола. Его последующие слова были столь же невразумительны, по крайней мере для Терлейна. — Вот в чем секрет! Но кое о чем он умолчал! Кровь в раковине. Суровая необходимость. И особенно куриный суп… Джентльмены, я тупица. Я идиот. Если у меня когда-нибудь случится приступ высокомерия, просто шепните мне: «Мозоли». Увидите, как быстро я приду в себя. Нет, Мастерс, ничего я вам не скажу. Утром вы прошлись по поводу мозолей, и, ад меня побери, я собираюсь вам отплатить! О-хо-хо!

Мастерс снова сел.

— Не знаю, о чем вы там думаете, сэр, — он вздохнул, — но я уже привык, что сразу вы ничего не рассказываете. Ноя уверен, что у вас перед глазами — истина. — Он улыбнулся. — И поэтому я могу успокоиться. Не стану ничего выпытывать. Так невежливо. Но хочу обратить ваше внимание: сейчас уже за полтретьего, а мы обещали к четырем быть на Керзон-стрит. Может, нам пора?

— Вы правы. Но сначала я хочу позвонить. Как назывался отель, в котором жил Бендер? Не спрашивай, зачем мне он.

— «Уайтфрайерс», Монтегю-стрит. Номер, по-моему, «Музей, 0828». Спросите миссис Андерсон.

Г. М. ушел, переваливаясь и потирая руки. Мастерс повернулся к Терлейну и улыбнулся:

— Старик нашел зацепку. Хорошо. Я давно не видел его в таком замешательстве.

Если сейчас его подозрения оправдаются, он снова станет самим собой.

— Как вы думаете, что у него на уме?

Мастерс пожал плечами:

— Не знаю, сэр. Уверен только, что можно больше не беспокоиться. Вы были совершенно правы, когда сказали, что предметы в комнате безопасны. Я не стал поддакивать при нем, — признал старший инспектор, — но в голове у меня возникало огромное количество бредовых идей, каждую из которых я проверял. Вначале мои подозрения вызвал ковер: может, он пропитан ядом, или в нем спрятан отравленный шип, или еще что-нибудь. Ничего такого я не обнаружил. Я подумал, что в записной книжке Бендера могло оказаться лезвие или игла. Край переплета мог быть заточен и смазан ядом. Книжку мы не нашли. Когда-то я читал о диком способе убийства с помощью книги, страницы которой были пропитаны ядом. Человек, прежде чем перевернуть страницу, слюнил палец. Так яд попадал в рот. Но способ срабатывал, потому что жертва могла проглотить галлон яда прежде, чем что-либо почувствует. А что касается острого края — мы ведь все равно не нашли ни одной раны на теле Бендера. Конечно, где-то есть отметина, только мы не можем ее найти. Если бы мы ее обнаружили, все встало бы на свои места.

Терлейн смотрел на дождь.

— А кстати! — сказал он. — Почему мы не можем найти записную книжку? А вам не случалось порезаться о край страницы? Порез получается тоньше и чище, чем от любого стального лезвия; он очень сильно болит, но снаружи его не видно — разве что натечет капля крови. Ваш полицейский врач искал что-либо подобное?

— Не знаю, — с неохотой сказал Мастерс. — Возможно, вы правы. За время расследования я столько наслушался о хитрых смертельных устройствах, что без толстых кожаных перчаток боюсь касаться чего бы то ни было в том проклятом доме.

— Давайте вернемся к Гаю. Вы оставались в доме после нашего ухода — ничего нового не узнали?

Мастерс ответил, что ничего особенного не узнал. Он допросил всех, за исключением Изабеллы Бриксгем. Слуги, которые спали внизу, ничего не слышали. Джудит и Алан ничего не слышали, кроме звуков борьбы. Равель на вопрос, не видел ли он в четыре часа свет в комнате Гая, о котором говорил Карстерс, ответил, что не видел; но так как он вышел из своей комнаты почти в двадцать минут пятого, а свет включатся лишь на краткий промежуток времени, его ответ не является поводом для подозрений. Гай умер от черепно-мозговой травмы, возникшей в результате двух ударов тяжелым молотком. На молотке были обнаружены три различных типа отпечатков пальцев: Алана и Шортера, которые прикасались к нему вечером, и самого Мастерса. Полицейский хирург объяснил, почему нижняя челюсть Гая была так странно свернута набок: ее сломали ударом молотка — очевидно, уже после того, как Гай упал.

Когда, поговорив по телефону, вернулся Г. М., Терлейн все еще невесело размышлял об ужасной и необъяснимой жестокости, с которой было совершено убийство Гая. Г. М. пришел в прекрасное настроение — цилиндр на затылке. Он успел заказать такси до Керзон-стрит. Но даже он молчал во время поездки к дому Мантлингов. Всех их окутывали дурные предчувствия каждый раз, когда они проделывали этот путь.

На сей раз все было тихо, хотя Шортер, открывший им дверь, выглядел взволнованным. В холле их ждала Джудит. Она была на грани истерики.

— Да, у меня кое-что для вас есть, — ответила она на вопросительный взгляд Г. М. — Может быть, это улика. Пойдемте со мной… Нет, только не в библиотеку! Там Гай. — Она будто говорила о живом человеке. — С ним там сотрудники из похоронного бюро. Они так вежливо разговаривают, что почти забываешь, зачем они здесь. С меня хватит!

Она отвела их в гостиную, имевшую основательный вид благодаря массивной викторианской мебели, заставленную многочисленными часами. Гостиная освещалась только камином, топившимся углем.

— Здесь доктор Пелем, — начала она. — С Харли-стрит. Он сейчас в кабинете с Аланом; и похоже, врач произвел на брата отличное впечатление. Но меня беспокоит другое: зачем он здесь теперь, когда Гай умер и когда в нем больше нет нужды?

— А разве ее нет? — спросил Г. М.

В тишине тикали часы. Лицо Джудит побелело. Она стояла у огня, высоко подняв голову. На шее у нее выступили жилы. Она сказала:

— Вы отлично понимаете, что я имею в виду. Вы все еще хотите объявить кого-то из членов моей семьи сумасшедшим.

— Нет! — ответил Г. М. — Вы все поняли неправильно. Мы хотим доказать, что один из членов вашей семьи нормален. Да-да, я не шучу. Понимаете, от мнения врача зависит успешное расследование всего дела. Кое-кто вообразил, будто, объявив человека сумасшедшим, они могут выйти сухими из воды. Я этого не допущу. Вы сейчас не понимаете, что я имею в виду, но впоследствии… Какую новую улику вы хотели нам показать?

Джудит шагнула к каминной полке. Ее голос дрожал.

— Мы бы вообще его не нашли, если бы не Изабелла. Она сейчас внизу. Бледна, как привидение, но у нее что-то на уме. Что — не говорит. Но у нее не отнимешь инстинктов хозяйки дома. Когда она увидела старое постельное белье и полог… вы сами знаете где… она решила, что их надо вынести и сжечь. В них полно клопов. Она сказала, что клопы могут расползтись по всему дому. Слуги отказались к ним прикасаться, и ей пришлось приплатить Шортеру. Карстерс вызвался ему помогать. Когда они выносили матрас — он был весь в прорехах, — что-то выпало из него. — Джудит отступила на шаг назад и указала на каминную полку. — Он тут. Возьмите сами. Я не могу до него дотронуться.

Мастерс подошел к каминной полке и пошарил в полумраке. Он нащупал продолговатый предмет, завернутый в носовой платок.

— Он принадлежал Гаю, — сказала Джудит. — Когда-то давно он использовал его. Я совсем забыла о нем.

Мастерс в свете камина развернул платок и поднял вверх шприц для подкожных инъекций. Его узкий стеклянный цилиндр был на треть заполнен золотисто-коричневой жидкостью.

Глава 17 НЕОПРОВЕРЖИМОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО?

— Боб сказал, что вы будете проверять его на наличие отпечатков пальцев, — продолжила Джудит. Она завороженно смотрела, как сквозь стекло, подсвеченная светом камина, зловеще мерцала ядовитая жидкость. — Поэтому мы завернули его в платок.

— Хорошо, мисс! — Мастерс постарался подпустить в голос побольше признательности. Он поднес шприц поближе к свету. — Но могу поклясться, на нем нет никаких отпечатков. Пятна. Тальк с перчаток за пять фунтов. А тут…

Г. М. подошел к Мастерсу и взял шприц, затем сел на стул и сложил платок в несколько раз. Положил платок на колено. Неожиданно ловко и тонко действуя своими толстыми пальцами, он выдавил из шприца две капли жидкости. Понюхал ее, затем попробовал.

— Кураре, — сказал он. — Порошок в спиртовом растворе. Очень просто: соскребите яд с оружия, разотрите его хорошенько, затем растворите в медицинском спирте. Вот то, что вам нужно, Мастерс.

— Вы имеете в виду, что Бендеру сделали укол?

— Дело не в этом, — поморщился Г. М. — Почему шприц не использовали для убийства Гая? Почему бы не впрыснуть ему немного яда и не оставить его умирать? Тогда убийца действовал бы в русле легенды о проклятой комнате. Зачем убивать Гая молотком? Создается впечатление, что убийство не было продумано заранее. Убийца не принес молоток с собой. Он уже был там — лежал на кровати, куда Мастерс положил его после того, как открыл окно. Но откуда он узнал о молотке?

— Он бы знал о молотке, — очень тихо сказал Мастерс, — если бы сам принес его туда. Но сейчас давайте о другом. Сэр, все опять перевернулось с ног на голову! Как вы не понимаете? Чтобы умертвить Бендера с помощью шприца для подкожных инъекций, убийце не обязательно было находиться в комнате. Он мог впрыснуть Бендеру более слабый раствор яда еще до того, как тот покинул столовую…

— Впрыснуть куда? — спросил Г. М.

Возникла пауза, во время которой Г. М. снова завернул шприц в платок и отдал его Мастерсу. Затем продолжил:

— Я не сказал ни слова о том, что шприц — орудие убийства Бендера. Я только спросил — в надежде, что вы, наконец, поймете, — почему его не использовали, чтобы убить Гая? Подключи то, что я называю творческим здравомыслием. Гай тайно спускается ночью за алмазами. Убийца — давайте проявим воображение и назовем его Сансоном — крадется за ним со шприцем в руке. Неожиданно — оказавшись с Гаем лицом к лицу или все еще находясь у него за спиной — Сансон понимает, что, составляя свой план, он что-то не учел. А если Гай поднимет шум, когда почувствует, что его укололи, и перебудит всех в доме? Ладно! Провидение оставило ему молоток на кровати. Осталось лишить Гая сознания одним ударом, затем впрыснуть яд; кураре сделает все остальное. Но Сансон поступает иначе. Ему хватило молотка. Ну, что скажете?

Мастерс пожал плечами:

— Я не понимаю, сэр. Может, ему помешали?

— Возможно, — задумчиво сказал Г. М. Он смотрел на огонь. — Хотя у Сансона нашлось время для еще нескольких хороших ударов. Скорее всего, именно осознание того, что он что-то не учел, заставило его изменить план. Предположим, Сансон «выключает» Гая; синяк может вообще не проявиться, или на него не обратят внимания. Дальше он вводит яд, скажем, под кожу головы, где след от инъекции не будет заметен под волосами. Хорошо. Следующим утром прибывает старший инспектор Мастерс, видит тело. И что он думает? Мастерс, отвечай!

Мастерс нахмурился:

— Ну, сэр, тогда я сам думал, что Гай и есть…

— Совершенно верно. Ты был убежден, что Гай убил Бендера; все мы подозревали его. Ты бы сказал, и на твоей стороне была бы логика: «Убийца или совершил самоубийство, или попался в свою же адскую ловушку. Спасибо, Господи, дело закрыто». Неужели ты бы стал продолжать расследование, имея на руках замечательную версию, в которой Гаю отводилась главная роль? Не стал бы… И ад меня побери, Сансон все отлично понимал.

— Тогда мы имеем дело с очень странным убийцей. — Мастерс шмыгнул носом. — Он не удовлетворился тем, что свалил вину на другого!

Г. М. снова стал невозмутимым Буддой. Он равнодушно сказал:

— Бывает. Хватит о нем. Пойдемте поговорим с доктором Пелемом. А вы, мисс, побудьте пока здесь. Я скажу вашему брату, что вы хотите с ним поговорить. Он знает о шприце? Хорошо. Мастерс, позаботьтесь о нем.

Дружелюбная атмосфера окутывала кабинет, как густой сигарный дым. В самом большом кресле удобно устроился доктор Уильям Пелем, пухлый седовласый коротышка с добродушным лицом и манерами премьер-министра. У доктора Пелема был талант вести разговор так, что любой, даже самый нелюбезный, собеседник тратил на него последние крохи вежливости. В пальцах у него дымилась гаванская сигара, под рукой стоял стакан хереса. Единственным, да и то косвенным, свидетельством его профессиональной принадлежности были очки на черном шнурке, которыми он постукивал по подлокотнику, отмеряя такты своей гладкой речи. Его собеседником был сидящий напротив Алан. Иногда доктор Пелем мог быть слишком напыщенным, но он знал свое дело. Алан, который встал, чтобы обнести сигарами пришедших, настолько подпал под обаяние врача, что не обратил внимания на просьбу Джудит, переданную ему Г. М. И именно доктор Пелем мягко выпроводил Алана из кабинета. Когда он ушел, доктор Пелем надел очки, затянулся и откинулся в кресле. На его уютном румяном лице было написано дружелюбие.

— А, Мерривейл! — Он поднял свои темные брови. — Весьма рад вас видеть. Даже при таких печальных обстоятельствах. — Его лицо на секунду потемнело, но тут же опять посветлело, будто он снова вспомнил, что весьма рад видеть Г. М. — Мы черт знает сколько лет не виделись. Если не ошибаюсь, со времени дела Грандаби, во время которого я в вашем лице получил полную поддержку моим предположениям. Вас никогда не видно на собраниях ассоциации.

Г. М. сел.

— Ну… я старомоден, Билл. Зато у вас достало здравого смысла двигаться в ногу со временем и болезнями. Все становится ясно, стоит только посмотреть на нас. — Г. М. уставился на свои мятые брюки, затем сделал жалкую попытку поправить галстук, заколотый слишком высоко. — Вы воздействуете на людей одной только своей элегантностью. Мне такое недоступно. Ты видел Мантлинга. С ним все в порядке?

Пелем закрыл один глаз.

— Ерунда, — сказал он. — Не верю ни одному вашему слову, старый лис. — Он улыбнулся. — Арнольд уверял, что я ничего не найду, но кое-кто настоял на моем приходе. Мантлинг? Ничего серьезного. Естественно, легкий невроз, с которым ничего не стоит справиться, а что до остального…

— Главное слово здесь, — без выражения сказал Г. М., — «естественно». Именно с ним проблемы у твоих пациентов: ты и в целом мире не найдешь полностью здорового человека, и в то же время никто не предъявит тебе обвинения, если ты ненароком сведешь человека с ума, совершишь, так сказать, ментальное убийство. Но как бы то ни было, я доволен. Билл, мне нужно твое мнение по поводу настоящего, физического убийства. Ответь мне на один вопрос, будь другом. Если бы Мантлинг предстал перед судом по обвинению в убийстве собственного брата и если бы у нас были неопровержимые доказательства того, что убил именно он, ты бы повесил его?

Г. М. говорил ровным тихим голосом, но Терлейн похолодел. Неприметное на первый взгляд продвижение Г. М. в расследовании, его медленный путь через туман неведения и ошибок — все это вылилось в настоящий ужас. Что-то жуткое всколыхнулось в доме — то, что присутствовало здесь с восемнадцатого века. Что-то неуловимое, как кровное родство, передающееся из поколения в поколение. У истока его, возложив руки на серебряную шкатулку, стояла торжествующая накрашенная ведьма, за ее спиной полыхал Париж времен революции; а щупальца его протянулись к Алану Бриксгему, лорду Мантлингу, идущему на эшафот за убийство. Страх, воцарившийся в комнате, привел с собой физически ощутимый холод. Даже Пелем поежился. Он выпрямился в кресле, осторожно положил сигару на край пепельницы и открыл рот для ответа…

— Нет, вы бы не повесили его, — сказала Изабелла Бриксгем. — Вы бы не повесили его, правда? — В ее голосе звучала мольба, сменившаяся уверенностью. — Конечно нет. С ним же ничего не случится? Я имею в виду, по-настоящему плохого?

Вид у нее был жалкий. Казалось, что-то внутри гложет ее и заставляет проявить решительность; ей необходимо было что-то сказать, потому что иначе ей не найти покоя. К ней вернулось достоинство, каким она обладала прошлым вечером, до смерти Бендера. Терлейн поискал слово для описания выражения ее водянистых глаз. Безразличное? Не совсем. Загнанное? Слишком искусственно. Подобный эпитет предполагает многословные и не всем понятные печали, он подходит для белого стиха, но не может выразить ту решительную и горькую искренность, которой светилась Изабелла. Она стояла прямая как палка, с седыми волосами, уложенными в опрятные волны по сторонам длинного лица. Рот кривился презрением, возможно к самой себе.

— Мне сказали, что вы здесь. — Она повернулась к Г. М., затем к Мастерсу. — Мне нужно было с вами встретиться. С ним же ничего не случится?

— С Аланом? Обещаю вам, мадам, — спокойно сказал Г. М., — ничего с ним не случится. Клянусь Господом, все будет в порядке.

Она, казалось, успокоилась и села на предложенный стул. Но странно: губы ее стали кривиться сильнее.

— Я решила вам рассказать. Иначе мне не будет покоя. Я иногда думаю, что никогда больше не засну… Я знаю, кто вы такой, — она посмотрела на Пелема, — и могу догадаться, зачем вы здесь. Но в настоящий момент дело касается полиции. Не перебивайте меня. Дайте мне сказать то, что я должна сказать. Прошлой ночью я солгала вам — насчет Гая. Он попросил меня свидетельствовать, что он не отлучался из моей гостиной, и я не смогла отказать, потому что я любила Гая; очень любила. Но вы же знаете, что он отлучался… — Она шевельнула рукой. На ней было черное платье тонкой материи, которое не скрывало выпирающих острых костей. — Гая убил мой племянник Алан.

Еще я знаю, что он перерезал горло той собаке — я видела нож, которым он совершил преступление, он так его и не отмыл. Но убить собаку и убить родного брата — совсем не одно и то же.

Г. М., не спускавший с нее глаз, не оборачиваясь, яростно махнул рукой остальным, собравшимся у него за спиной.

— Вы видели, как он убил Гая, мадам?

Ее лицо посерело еще больше.

— Нет, потому что не пошла за ним вниз. Я же не знала, что он собирается сделать. Я расскажу вам то, что видела. Вчера ночью я легла в постель, но мне не спалось. Обычно я часто просыпаюсь. Когда вам будет почти семьдесят, как мне, вы поймете, что значит иметь тело, состоящее из одних костей, и что значит чувствовать жар. Я проснулась оттого, что очень хотела пить. Я бы отдала все, что у меня есть, тому, кто принес бы мне воды в постель. Не стакан, нет — целый кувшин. Чтобы напиться, мне пришлось дойти до ванной комнаты. Наконец, я встала и надела халат. Открыв дверь, я…

— Время, мадам, — тихо сказал Мастерс, словно боясь спугнуть ее. — Вы помните, сколько было времени?

Вопрос все равно выбил Изабеллу из колеи.

— Не… помню. Нет, помню. У меня на столе часы со светящимся циферблатом. Было около четырех. Я выглянула в холл. Вначале было темно. Затем я заметила свет. Он выбивался из-под двери Алана.

То, что я сейчас скажу, наверное, покажется вам нелепым, притянутым за уши и… неестественным, если вы понимаете, что я имею в виду. Но вы должны знать, почему я испытала такой страх, что не могла ни двинуться, ни что-либо предпринять. Когда я была маленькой — вскоре после того, как мой отец умер в той комнате, — кто-то подарил мне на Рождество книжку со сказками. Для большинства детей она была бы вполне безобидна. Я еще не умела читать и целыми часами рассматривала жуткие картинки. Для меня, росшей под сенью той комнаты, все это было настоящим. Волшебные сказки не были для меня просто выдумкой, как для других детей. Лес был темным и страшным — настоящим лесом; злобные и хитрые ведьмы смотрели на меня, красное вино было отравлено; грабители не были людьми — они были монстрами. Там была одна особенно страшная сказка о невесте, которая шла через лес на встречу со своим женихом. Она пришла к дому, где…

Изабелла судорожно сцепила руки.

— Впрочем, это не важно. Достаточно сказать, что в моем воображении грабители, живущие в доме, сидели за круглым столом и пили отравленное вино. Они хотели зарезать невесту. Та картинка снилась мне долгие годы. А то, что я видела прошлой ночью, не было сном.

Я выглянула в темный холл и увидела свет, идущий от двери Алана. Он нес небольшую электрическую лампу — такие используют шахтеры. Сетка на ней отбрасывала черточки теней. Он казался в два раза выше и шире, чем обычно. На нем был черный халат с красным воротником. Он осматривал холл. Когда он поворачивался, лампа осветила его лицо, и я увидела его морщины, его бычью шею, его мокрые от пота рыжие волосы. Но яснее всего я увидела его глаза. Я не знаю, как вам описать… Они были как устрицы и поворачивались из стороны в сторону. Он не улыбался, но выглядел так, будто вот-вот улыбнется. Я поняла, что он безумен… Он зашагал очень тихо. В одной руке у него была лампа, а в другой шприц, наполненный какой-то желто-коричневой жидкостью. Его руки были в черных хлопчатобумажных перчатках. Он что-то бормотал себе под нос, когда смотрел вниз с лестницы… Спросите меня! — неожиданно воскликнула Изабелла. — Спросите, почему я не закричала, не побежала за ним, не перебудила весь дом? Я просто не могла. Я была физически не способна что-либо сделать. Возможно, я потеряла сознание, хотя я так не думаю. Следующее, что я помню: в холле становится темнее, источник света движется вниз по лестнице. Все ужасы прошлого вернулись ко мне. Все было так, как на картинке в той книге.

Затем мне пришло в голову: Гай! Где Гай?

Доктор Пелем снова взял сигару и с любопытством ее разглядывал.

— Вы беспокоились за Гая Бриксгема. — Он не спрашивал, а утверждал. — Почему?

— Говорю вам, — Изабелла безнадежно махнула рукой, — я не могу объяснить. Не знаю. Я только помню, что каким-то образом, ощупью, добралась до комнаты Гая. Сначала я боялась включить свет, но потом рычажок каким-то образом оказался у меня под рукой. Я плотно закрыла дверь и включила свет. Его постель была пуста. — Она глубоко вздохнула. — Я понимала, что должна спуститься вниз, за Аланом. И не могла. Я сидела в кресле и смотрела на пустую постель Гая. Мне снова стало жарко, я не очень хорошо видела. Я выключила свет и вышла из комнаты в холл. Там я снова попыталась успокоиться и убедить себя, что должна спуститься вниз. Затем мне пришло в голову — это был компромисс с самой собой, цепляние за соломинку в надежде, что все пойдет по-прежнему, — что я могу пойти в комнату Алана и встретить его, когда он вернется. Но там мне стало хуже. Я решила, что включу свет, как только он появится, но я просто не могла находиться там в темноте. И еще там был странный запах. Я закрыла дверь и включила свет. А потом я увидела открытый ящик.

— Открытый ящик, мэм? — переспросил Г. М.

— Самый нижний ящик комода. Он был выдвинут не очень сильно, но я заметила. В замке торчал ключ. Я подошла посмотреть… и не смогла удержаться на ногах. В ящике лежал нож — большой охотничий нож, такие Алан обычно берет с собой в путешествия. Он не был отмыт. К лезвию прилипли несколько собачьих волосков коричневого цвета. Они приклеились, когда кровь засохла, понимаете? Да! Там была еще записная книжка. Черная, кожаная, с выдранными страницами. На переплете золотом были вытиснены буквы «Р. Б.».

Мастерс не смог удержаться от восклицания, но она его, похоже, не услышала. Она приложила ладонь ко лбу, как если бы ее терзала головная боль.

— Я… не могла там оставаться. Там даже воздух был пропитан… Я выключила свет и вышла. Не прошла я и половины пути до моей комнаты, как увидела, что вверх по лестнице двигается лампа.

Испугалась ли я? Я чуть с ума не сошла от страха. Я чувствовала себя как кролик, которого загнали в угол. У меня в буквальном смысле земля ушла из-под ног, и я опустилась на колени у стены. Я думала, что он идет за мной. Он не заметил меня, хотя и прошел всего в нескольких ярдах. Когда он закрывал дверь своей комнаты, я снова увидела его лицо. Он улыбался. Я слышала, как он сказал, будто обращаясь ко мне: «С ним все кончено». Вот последнее, что я видела или слышала, джентльмены. Я не помню, как попала в свою комнату, но, очевидно, без посторонней помощи. Потому что, понимаете, я ведь жива.

Изабелла устало откинулась на спинку стула. Ее дыхание прерывалось. Она выглядела так, будто с облегчением бы расплакалась, но не может. Г. М. внимательно смотрел на нее, сложив руки на животе.

— Мастерс, — сказал он бесцветным голосом, — сбегайте наверх, поглядите на тот ящик.

Изабелла горящими глазами смотрела на Мастерса, спешащего прочь. У него самого лицо было белее мела.

— Вы верите, что те вещи действительно там, сэр Генри? — спросил она.

Г. М. задумчиво кивнул:

— Да, мадам. Я вполне уверен, что они там есть, и, может, кое-что другое. — Он повернулся; — Пелем, у вас есть какие-нибудь вопросы к мисс Изабелле?

— Дружище Мерривейл… — сказал Пелем и прочистил горло. Он казался невозмутимым. Он не был невозмутимым. — Дружище Мерривейл, это ваша епархия, не моя. Здесь дело полиции. На данный момент у меня вопросов нет.

— Хорошо. Мадам, я хочу задать всего один вопрос. Скажите, вы подозревали, что ваш племянник виновен, еще до того, как вы увидели его вчера ночью? Вы считали его сумасшедшим? И когда вы увидели, как он выходит из комнаты, вы ужаснулись, но не удивились?

— Да. Теперь я могу с чистой совестью признать это.

Г. М. покрутил большими пальцами.

— Я так и думал. Вы дали показания в присутствии четырех свидетелей; но, возможно — и даже скорее всего, — вам еще не раз придется повторить ваши слова, если Мастерс найдет улики. Смогли бы вы повторить их на коронерском суде? Со свидетельской трибуны в Олд-Бейли?

— Господи, нет! Я ни за что не расскажу это снова! Я…

— Но вы говорили правду?

— Да, и мне необходимо было рассказать вам все. Теперь вы знаете. Вы обещали, что ничего плохого с Аланом не случится. Зачем я должна повторять то, что рассказала?

— Хм. Не все так просто.

Изабелла недоуменно уставилась на него:

— Вы что, арестуете его?.. То есть его же не заберут, как обыкновенного преступника?..

Распахнулась дверь. На лице Мастерса Терлейн увидел ликование. Близился конец охоты. Инспектор нес большой носовой платок, в который были завернуты металлические предметы. Изабелла вздрогнула и отвернулась.

— Все здесь, сэр, — хриплым голосом сказал Мастерс. — В том ящике было все. Теперь он у нас в руках.

Он начал разворачивать платок. На столе по очереди появились: большой нож с двусторонней заточкой, со следами того, что им убили собаку; черная кожаная записная книжка; небольшой закупоренный пузырек; никелированная фляжка. Г. М. с помощью платка открыл пузырек и понюхал содержимое.

— Цианистый калий, — проворчал он. — Набор маньяка. Все, что нужно для убийства, — под рукой. Он, я полагаю, запасся на всякий случай. — Г. М. взял фляжку, отвинтил пробку и снова понюхал. — Шерри-бренди; примерно треть объема. Ничего не скажу, кроме того, что запах шерри-бренди хорошо перебивает запах цианистого калия — запах горького миндаля.

Записная книжка была той разновидности, которая называется «с отрывными листами». Из нее и вправду все листы были вырваны. На никелированных кольцах оставалась только пара обрывков бумаги. Г. М. долго разглядывал книжку, поворачивая и так и этак. Затем он глубоко вздохнул и посмотрел на Мастерса:

— Ну, сынок? Твой ход. Я пока не собираюсь вмешиваться и мешать вам работать. Что будете делать?

— Я могу сделать только одно, сэр. Нетрудно догадаться что. Конечно, у меня еще нет ордера, но я хочу узнать у лорда Мантлинга…

— Так узнай. — Г. М. торжественно кивнул. — Он стоит у тебя за спиной.

Мантлинг стоял в дверном проеме. Он удивленно переводил взгляд с Г. М. на Мастерса и обратно. Рядом с ним стоял Карстерс. Джудит крепко держала брата за руку.

— Что здесь… — выпалил Мантлинг. Его лицо приобрело цвет красной глины. Он обвел глазами комнату. — Что… Шортер сказал, что видел, как вы бежали по лестнице в мою комнату. — Он неожиданно ткнул пальцем в направлении стола. — Где вы взяли… это?

— В вашей комнате, сэр, — веско сказал Мастерс. — Знакомы вам данные предметы?

— Мой нож! — воскликнул Мантлинг и замолк. Он не мог продолжать. — В моей комнате? Где?

— В нижнем ящике комода, сэр. Я повторяю…

— Но я не пользуюсь… нижний ящик комода? — воскликнул Мантлинг. Его огромные кулаки сжались и снова разжались. — Но я им не пользуюсь, говорю вам! Я им не пользуюсь. Он плохо выдвигается. Он заедает. Ты же знаешь, что он заедает, — обратился он к Джудит с яростной, но в то же время молящей настойчивостью. — Он заедает, разве нет? Скажи им! Я им не пользуюсь. Я…

Мастерс поднял руку:

— Секундочку, сэр. Вынужден сказать вам, что ваша тетя, Изабелла Бриксгем, только что дала показания, свидетельствующие о том, что вы виновны в убийстве вашего брата. Мы нашли данные предметы в вашей комнате и теперь можем предъявить вам некоторые другие обвинения…

Мантлинг медленно повернулся и посмотрел на Изабеллу. Та отвернулась, не поднимая головы. Она плакала. Мантлинг тяжело задышал. Он наклонил голову и смотрел исподлобья своими маленькими красными глазками. Его кулаки сжимались и разжимались, он медленно шагнул вперед…

Джудит закричала. Карстерс сделал безуспешную попытку схватить его. Он не сделал и трех шагов, как Мастерс одним прыжком оказался на его пути. Старший инспектор был на добрых два дюйма ниже Мантлинга. Он взял его за руку. Хватка была легкой, но Терлейн видел, как сильно опущено плечо Мастерса, и понял, что при следующем шаге он сломает Алану руку.

— Нет, сэр, — спокойно заявил Мастерс. — Вы не будете сейчас делать глупости, потому что я не хочу применять силу. Хм! Сэр, должен предупредить вас о том, что ордера на ваш арест у меня нет. Но ввиду того что вам предъявлено обвинение в убийстве Гая Бриксгема, я должен попросить вас проследовать за мной. Вас не заключат под стражу — разве только мое начальство станет на том настаивать. Вам предоставят адвоката. Советую вам пойти со мной добровольно.

Мантлинг остановился. Весь гнев вышел из него, как воздух из пробитой шины. Мощные плечи поникли. Он с любопытством смотрел на Мастерса, будто никогда его раньше не видел. Он заговорил и стал похож на огромного жалующегося ребенка.

— Зачем вы хотите, чтобы я пошел с вами? — протяжно и удивленно спросил он. Затем потряс головой и оглянулся вокруг. — Изабелла, зачем ты говоришь обо мне неправду? Я ничего не сделал. За что вы хотите меня повесить? Господи, помоги мне. Я же… ничего… не сделал.

Мастерс не стал тратить время:

— Хорошо, сэр, если вы сможете это доказать. Уверен, что все здесь хотят вам помочь. Вы готовы?

— Готов?

— Ваша… э… шляпа и все остальное?

Мантлинг, в точности как ребенок, пощупал рукой голову:

— Да. Шляпа и плащ. Где Шортер? Приведите Шортера. Мне нужна шляпа и плащ, чтобы дойти до тюрьмы. Не беспокойтесь, я не стану делать глупостей и спокойно пойду с вами.

Он повернулся и пошел к двери. Все смотрели ему вслед. И пока его тяжелые шаги отражались эхом от стен проклятого дома, все они слышали жалобный голос:

— За что вы хотите меня повесить? Я же… ничего… не сделал.

Глава 18 КРОВЬ В РАКОВИНЕ

После неофициального ареста Алана Бриксгема, лорда Мантлинга, официально обвиненного в убийстве собственного брата, дело, которому суждено было войти в историю под названием «Загадка Красной вдовы», вступило в свою завершающую и наиболее драматическую стадию. Все пока было тихо: по поводу последних событий ни в одной из вечерних газет не появилось ни строчки, однако Лондон был охвачен ураганом слухов. Падение Мантлинга означало падение дома и даже хуже. Терлейн, отправлявшийся ужинать с Г. М. и Мастерсом, был уныл, как мелкий дождь, падавший на город.

Ближе к семи-восьми вечера вы во всем городе не найдете более безлюдного места, чем Флит-стрит. Сити вымирает. Тишина узкой улицы, стремящейся поскорей сбежать вниз с холма по направлению к Ладгейт-Серкус — на ней днем не протолкнешься, — нарушается только рычанием одинокого автобуса или гулкими шагами случайного прохожего. Улица полна шорохов, но нельзя определить их источник. В типографиях еще тихо, но скоро с лязгом и грохотом пойдут в печать утренние газеты. Железные ворота большинства ресторанов закрыты. К немногим открытым принадлежит «Зеленый человек», приткнувшийся в одном из туманных проулков позади церкви Святой Бригитты. Он в большом почете у Г. М.

В половине восьмого такси Терлейна, подняв тучу брызг, подкатило к тротуару. Окна первого этажа ресторана, где находился бар, были ярко освещены, в окнах комнат второго этажа играли отблески каминного огня. Терлейн попытался привести мысли в порядок, но не смог. Сегодняшние события в доме Мантлинга слишком живо стояли перед глазами, чтобы их можно было осмыслить. Г. М. разочаровал Терлейна. Г. М. ничего не сказал. На вопросы Мастерса по поводу целесообразности заключения Мантлинга под стражу и его встревоженные взгляды лорд Генри отвечал только невнятным ворчанием. Затем он сказал, что это не имеет значения, и ушел допрашивать слуг. Остальные? Джудит и Карстерс отказывались верить в то, что Алан как-то связан с убийствами. Изабелла сразу удалилась в свою комнату, а Равель свою и не покидал.

Терлейн, направляясь в такси на встречу, ощущал ту душевную опустошенность, которая иногда приходит к тем, кто одинок в этом странном городе среди вечера и холодного дождя. В туманных голубых сумерках, в хороводе зонтиков, отражающих тусклый свет фонарей Стрэнда, в шуме шагов и гомоне на тротуарах Чаринг-Кросс он в первый раз в жизни ощутил свое одиночество — к собственному изумлению. Одиночество? До сих пор его жизнь была вещью в себе. Терлейн наблюдал жизнь со стороны, не окунаясь в нее. Теперь было иначе, не так удобно; но почему?

Он почувствовал себя лучше, когда поднялся на второй этаж ресторана и увидел Г. М., изучавшего меню, и Мастерса, греющего руки у камина в отдельном кабинете с посыпанным песком полом. Мастерс тоже был невесел и нервничал.

— Мы играем с огнем, уверяю вас, — говорил он, полуобернувшись через плечо. — Я разговаривал с комиссаром. Он обеспокоен. В сложившихся обстоятельствах он поступил бы точно так же, как я, но все равно дело ему не по душе, и он ясно дает мне понять свое отношение. — Мастерс повернулся. — Сэр, как вы можете спокойно сидеть, словно лягушка на пне? Вы совершенно не волнуетесь! Я так не могу, уж поверьте мне. Вы понимаете, что за кашу мы заварили? Вы понимаете, что нас ждет? Полномасштабный процесс перед палатой лордов — пэр обвиняется в убийстве! Такого не было уже черт знает сколько лет! Так вот я думаю: правильно ли я поступил?

Г. М. почесал нос и промурлыкал:

— Ну, мы же пока не сделали ничего предосудительного. Я имею в виду, он ведь не под арестом. А пока он не под арестом, ничего страшного не произошло.

— Не произошло?

— Да. Перед приходом сюда я позвонил старине Боко. У него была встреча с министром внутренних дел; он сказал, чтобы ты продолжал действовать по своему усмотрению, пока они тщательно не проработают вопрос. — Г. М. подозвал официанта. — Сто к одному за то, что он выйдет из тюрьмы самое позднее завтра… Как насчет черепашьего супа?

— Так вы думаете, сэр, что мисс Изабелла сказала нам неправду?

— Нет, я так не думаю, — неожиданно ответил Г. М.

Мастерс отпрыгнул от камина с такой скоростью, будто прожег себе брюки.

— Но, черт возьми, сэр, это же очень важно! Если мы докажем, что она не лжет… в чем, кстати говоря, я сильно сомневаюсь: она определенно ненавидит лорда Мантлинга… но если она говорит правду, то вещественные и косвенные доказательства довершат дело.

Официант принес три стакана хереса. Г. М. подождал, пока он не уйдет, и все не сделают по глотку. Затем сказал:

— Боюсь, вы не замечаете самого интересного в ее свидетельских показаниях. Не видите, кого она разоблачает. Давайте рассмотрим ее слова беспристрастно, исключив факт личной неприязни. Давайте примем за рабочую гипотезу: Изабелла выдумала историю с Мантлингом, спускающимся ночью по лестнице, отначала до конца. Предположим, она хочет, чтобы его упекли в сумасшедший дом как социально опасного сумасшедшего. Мастерс, если эта женщина лгала, то лгала как-то странно. Смотрите. Утром она уже знала, что Гая убили молотком. Если она хотела оговорить Алана, зачем идти такими окольными путями? Почему она сказала, будто у ее племянника был шприц для подкожных впрыскиваний — и ничего больше? Он ведь его не использовал. Почему бы не пойти ва-банк и не сказать, что она видела, как Мантлинг бил Гая молотком по голове? Все, что она видела, — Мантлинг среди ночи бродил по дому. А этого недостаточно для того, чтобы признать человека виновным.

Мастерс махнул рукой.

— Сэр, возможно, она юлила.

— Чепуха, сынок. Чепуха. Ничего она не юлила, а прямо обвинила Алана в убийстве. Если, как вы говорите, она солгала и Мантлинг невиновен, значит, она и подбросила ему в ящик всю ту дрянь. Что такого хитрого в окровавленном ноже, украденной записной книжке и пузырьке с цианидом? Зачем нагромождать такую гору улик — их хватило бы еще на пару убийств, — если она впрямую обвиняет его в единственном преступлении, за которое его могут повесить?

Старший инспектор уставился на Г. М.:

— Вы говорите так, будто все улики из ящика комода ничего не стоят.

— Они и не стоят! Гроша ломаного, — заявил Г. М. — Что такое нож в собачьей крови? Максимум пара месяцев тюрьмы за жестокое обращение с животными — в случае если его причастность удастся доказать, в чем я, откровенно говоря, сильно сомневаюсь. Что еще? Пузырек с цианидом, который не доказывает абсолютно ничего…

— Не забудьте о записной книжке.

— Да, наша старая подруга, — произнес Г. М. даже с некоторой нежностью. — Еще недавно выдумка и головная боль, теперь же ваш верный союзник. И что? Вы намерены обвинить Мантлинга в убийстве Бендера? Если да, то придется объяснить, каким образом Бендер был убит; в ином случае нечего даже соваться в суд присяжных. А объяснить, как сработал трюк, вы как раз не можете. Алиби Мантлинга ничуть не ухудшилось за прошедшее время, и вы не сумеете построить дело только на одних своих обоснованных сомнениях. Записная книжка с буквами «Р. Б.»! Ну и что? А если парень под присягой заявит, что они означают, к примеру, «Роберт Браунинг» или «Рей, Британия», или что-нибудь подобное? Кто докажет, что книжка принадлежала Бендеру, если учесть, что единственный, кто ее когда-либо видел, — единственный, кто может свидетельствовать, что она принадлежала Бендеру, — это сам Мантлинг! Да, улик полно. Но каждая из них порождает основания для разумного сомнения.

Мастерс невнятно выругался. Затем сказал:

— Сэр, если вы знали, что я совершаю ошибку, арестовывая Мантлинга, почему вы меня не остановили?

— Потому что его арест никакого вреда не принесет, а польза от него может быть огромной. Благодаря этому завтра твою чиновничью голову могут увенчать лавровым венком, а не швырнуть в корзину для бумаг. Потому что, — Г. М. сверился с массивными золотыми часами, — сейчас почти восемь часов, а еще до полуночи у тебя в руках, возможно, окажется настоящий убийца.

Терлейн и Мастерс переглянулись. Лунообразное лицо Г. М. лучилось самодовольством.

— Да, — сказал Г. М., размахивая ложкой и дожидаясь официанта с супом, — я не шучу. От вашего имени я распорядился, чтобы сегодня в дом Мантлинга принесли пакет с вещественными доказательствами. Мы проведем небольшой эксперимент. Вам лучше захватить с собой пару человек, Мастерс, и было бы хорошо, если они будут вооружены. Тот парень — убийца… он может попытаться сбежать. Надо отдать ему должное, он разыграл одну из самых замечательных пьес, которую я когда-либо видел. Он просто гений! Но не буду портить вам аппетит, джентльмены. Приятного аппетита. Соли?

* * *

Моросил мелкий дождь, ветер стал холоднее. Несмотря на усилия Г. М. оживить разговор и его неприлично хорошее настроение, ни Мастерс, ни Терлейн не были расположены к беседе. Крыша в машине Мастерса протекала, что тоже не способствовало веселью. В начале десятого они приехали на Чарльз-стрит, чтобы забрать сэра Джорджа. Он выглядел очень взволнованным, когда забирался на заднее сиденье. У него даже голос охрип. Из кармана он достал телеграмму и передал ее Г. М.

— От нашего эксперта в Дорсете, — отдуваясь, объяснил он. — Десять минут назад получил. Часть объяснения не слишком понятна. Например, что такое «Красный дракон»?

— «Красный дракон»? — повторил Мастерс. Они свернули на Беркли-сквер. Мастерс через плечо Г. М. заглядывал в телеграмму, текст которой тот пытался разобрать при свете индикаторов на приборной панели. — Что за красный дракон? При чем здесь красный дракон?

— О-хо-хо! — сказал Г. М. — Нет, Мастерс! Руки прочь! Дайте старику сегодня позабавиться. Вы можете выпустить кота из мешка, если прочтете это. — Он свернул телеграмму. — По правде говоря, она нам не так уж необходима. Чистая наука часто показывает свою неэффективность на практике. Телеграмма только подтверждает кое-что, о чем я догадался и без нее. Помните, я упоминал…

— Но как согласовать ее со всем остальным? — спросил сэр Джордж. — Я думаю, что начинаю кое о чем догадываться. Г. М., кажется, я понял, почему в нашем деле столько крови — по крайней мере, кажется, что крови много. Мастерс, надпись — Sttuggole faiusque lectuate… — это средневековый заговор против…

— Нет! — прорычал Г. М., запылав праведной яростью. — Я же велел: молчать! Если о чем-то догадываетесь, держите свои соображения при себе.

Все замолчали и так в тишине доехали до Мантлинг-Хаус на Керзон-стрит. Неподалеку остановилась еще одна машина — синего цвета. Из нее выбрались два человека. Пока Г. М. звонил в дверь, Мастерс дал им краткие указания. Оторвавшись от шнурка дверного колокольчика, Г. М. с ног до головы оглядел офицеров в штатском. Он отвел одного из них в сторону и тоже что-то ему сказал — его инструкции, казалось, удивили полисмена. Шортер открыл дверь. Им навстречу вышла сияющая Джудит.

— Вы слышали? — спросила она. — Они собираются освободить Алана! Нам звонил комиссар столичной полиции. — Ее голос срывался от радости. — Он приедет с минуты на минуту. Я держу ужин для него теплым. Он свободен, понимаете? Комиссар сказал, что Алан освобожден за недостатком улик.

На Г. М. ее речь не произвела никакого впечатления.

— Ну-ну! Мы все знаем. Откровенно говоря, я сам звонил Боко и посоветовал ему отпустить Алана. Вы уже известили остальных?

— Да… конечно! Как же иначе?

— Хорошо. Как они восприняли новость?

Джудит широко открыла глаза:

— Восприняли? Обрадовались, конечно. Все, кроме Изабеллы.

— Ясно. А где сейчас Изабелла?

— Наверху, в своей гостиной. С ней доктор Пелем и Юджин. Как вы и распорядились. Остальные еще ужинают. Вы присоединитесь к ним?

Вошедшие сняли шляпы и плащи. Отдавая плащ Шортеру, Терлейн заметил, что у дворецкого сильно дрожат руки. Мрачная атмосфера дома Мантлингов снова окутала его, но на сей раз стрелки часов медленно ползли к финалу. Глядя в ясные глаза Джудит, Терлейн улыбался, хотя в горле у него пересохло. Он поспешил в столовую, куда уже направились Г. М., сэр Джордж и Мастерс.

В столовой все было как в тот вечер, за исключением того, что большинство стульев теперь были пусты. На столе коптили свечи, все так же утопая в воске; огонь в камине погас. Равель и Карстерс смотрели друг на друга через стол, но теперь в их взглядах читалась враждебность. Больше никого не было. Белые двойные двери, ведущие во «вдовью комнату», были закрыты. Когда компания, возглавляемая Г. М., появилась в дверях, вилка Равеля со звоном упала на тарелку.

— Добрый вечер, — с деланым безразличием поздоровался Г. М. — Уже поужинали? Тогда кто-нибудь, пожалуйста, пойдите во «вдовью комнату» и включите там газ. Я хочу продемонстрировать вам, как умер Бендер.

Воцарилась тишина. Джудит, с бледным лицом, стала отодвигаться от Г. М. и остановилась, только вжавшись спиной в стол.

— Вы не…

— Я не шучу, — сказал Г. М., — особенно кое для кого. Мастерс, зажгите свет; найдите что-нибудь, на что можно встать. В вашем портфеле все улики? Хорошо! Пойдемте.

Терлейну становилось все хуже и хуже. Он видел, что Мастерсу тоже не нравится перспектива идти в ту комнату в темноте, хотя он и попытался улыбнуться, распахнув двойные двери. Оставшись у дверей, они слышали, как Мастерс старается добраться до газовых рожков. Затем из комнаты выплеснулся свет, а вслед за ним донесся глухой стук — это Мастерс спрыгнул со стола. Вытирая со лба пот, он вернулся в столовую.

— Сцена подготовлена, сэр, — мрачно сказал он. — Что теперь?

— Не нравится мне все это, — заявил Равель. И бросил салфетку на стол. — Это выглядит как… ловушка. Ее для кого-то приготовили, и непонятно — для кого.

— Да, кто-то в нее попадется, — согласился Карстерс, натянуто улыбаясь. — Но только не Алан. Мы знаем, что сказал комиссар. Так-то. Я готов.

Они прошли во «вдовью комнату». Джудит не позволила Терлейну взять ее за руку. В комнате прибрали, оставив почему-то рваный ковер. Кровать, с которой сняли постельное белье и матрац, выглядела как разобранная лодка. Разбитую мебель убрали, стол выровняли и расставили вокруг него оставшиеся кресла.

— Четыре кресла всего осталось, — задумчиво сказал Г. М. — Принесите еще стульев, будьте добры. Я хочу, чтобы все сидели. Я хочу, чтобы всем было удобно. Подождите! Кресло «Месье де Париж» сломано, поэтому поставьте какой-нибудь стул на то место, где оно стояло вчера вечером. У стола… на одной линии с окном… вот так. Хм. Мистер Равель, не хотите ли сесть на него? Хорошо! Вы сидите как раз на том месте, где сидел Бендер, когда яд убил его…

Равель подпрыгнул. Его исцарапанное лицо было бледным как мел.

— Все хорошо, сэр, — бесцветным голосом сказал Мастерс. — Никакой опасности нет.

Он положил свою большую руку на плечо Равеля и насильно усадил его обратно на стул — будто заправлял чертика в табакерку. Затем он открыл портфель и принялся опустошать его, раскладывая предметы на столе. Карстерс ушел за стульями. На полированном атласном дереве выстроился ряд довольно мрачных вещей: шприц для подкожных инъекций, окровавленный нож, закрытый пробкой пузырек, фляжка, смятая девятка пик, пергаментный свиток, кусок черной нити. Странные улики странного дела, которое подходило к концу.

Г. М. развалился в кресле, не спеша раскурил трубку и чубуком указал на предметы.

— Посмотрите на них, — сказал он. — Жалкие останки двух самых подлых преступлений из всех, что я имел несчастье расследовать. Но за ними скрывается истина. Я покажу вам ее.

— Может быть, привести остальных? — слабым голосом предложила Джудит. Она держалась на некотором расстоянии от стола.

— Нет, — сказал Г. М. — Пока не надо. Через несколько минут — с большим или меньшим приближением — все мы пойдем наверх, и кому-то из вас придется поговорить с Изабеллой. Разговор, если он вообще состоится, обещает быть интересным. А выводы из того, что она скажет, — еще интереснее. Ну а пока…

Я все понял сегодня днем. С сожалением признаю, что я не пришел к выводу логическим путем, хотя мог бы, если бы мне удалось правильно выстроить факты. Но каждый раз, когда я сидел и думал, факты только сбивали меня с толку. В голове у меня роилось великое множество безумных идей. Один маленький нюанс, всего один маленький нюанс запутал дело с самого начала. Он оказался таким простым — трюк, с помощью которого убили Бендера, — что мы долго отказывались понимать, что к чему. Чтобы мы прозрели, истине пришлось дать нам пинка по заднице.

Меня не проняло, когда Мастерс сегодня утром пришел ко мне в офис и поведал о стоическом отношении Бендера к неприятностям вроде мозолей или аппендицита. Я взял и наорал на Мастерса, а ведь решение головоломки было у него в руках, хоть он о том и не подозревал. Бендер мучается мозолями — и никому ни слова. Бендер думает, что у него воспалился аппендикс, — и по-прежнему держит язык за зубами. Из-за такого своего отношения бедняга и отправился в царство небесное.

Я мог догадаться еще вчера. Этот нервный вид, будто он находится под воздействием наркотика. На лице написано… не беспокойство, нет — какое-то тайное страдание. Повторяющееся движение челюсти — он бессознательно ощупывал языком щеку. А когда он ужинал…

— Но он не ужинал! — воскликнула Джудит. — Он ничего не ел, кроме супа.

— Кроме супа. Вот именно, кроме супа, — глухо отозвался Г. М. — Я оказался достаточно глуп для того, чтобы не догадаться. Помните, что рассказал нам Мантлинг? Он неожиданно окликает Бендера, когда тот бреется. Бендер вздрагивает и режется бритвой. Из-за маленького пореза вся раковина испачкана кровью. Можете себе представить, чтобы из-за маленького пореза вылилось столько крови и при этом ничего не попало бы на одежду? Откуда столько крови? Откуда она взялась, при том что Бендер ничего вам не говорит? Его голос звенел в тишине комнаты.

— Ну? — не выдержал Мастерс.

— Бендер полоскал рот, — деревянным голосом сказал Г. М. — А не объяснил он это потому, что только что вскрыл у дантиста воспалившуюся десну.

Глава 19 НАРУЧНИКИ

Мастерс вскочил, будто его подбросило взрывом.

— Кажется, я начинаю понимать, — пробормотал он.

— Да. Как все просто, верно? За сегодняшний день я несколько раз говорил вам, что у Бендера в кармане была не только записная книжка. Там было что-то еще. А днем на меня снизошло озарение. Что могло поместиться в нагрудный карман? Что-то плоское, как большая записная книжка. Она пряталась за ней. Что это могло быть? Кто-нибудь, ответьте! Что бы вы подумали при взгляде на его нагрудный карман?

Терлейн вспомнил.

— Я помню, что я подумал, — сказал он. — Я подумал, что у него в кармане плоская фляжка.

— Да. Было бы лучше, если бы вы сказали о своих догадках раньше. Посмотрите, каким простым, ясным, душераздирающе легким кажется теперь дело. Я с самого начала пошел не в том направлении. Я настаивал, что кураре не могло быть проглочено, потому что в этом случае оно не причинило бы Бендеру никакого вреда. Вообще-то я был прав. При обычных обстоятельствах ничего бы не произошло. Но я не знал о маленьком разрезе у него во рту, возле зуба мудрости, где десна так легко воспаляется. Никто не искал рану там — рану, нанесенную в день его смерти. Система кровообращения! Естественно, яд попал прямо в кровоток и убил его в течение считаных минут. Какой патологоанатом найдет почти невидимый разрез на челюсти, даже если и заметит, что она слегка воспалена? Как только яд попал в кровь, определить место его введения невозможно.

Но черт меня побери, я должен был определить его! Мастерс, помните, — Г. М. пытался снова разжечь свою трубку, — как сегодня в моем кабинете мы единодушно решили, что яд должен был попасть в тело через порез на горле? В таком случае, рассуждали мы, яд в первую очередь воздействует на голосовые связки и немедленно лишает жертву возможности закричать. Понимаете? Так и случилось — с той только разницей, что яд попал в тело через десну. А я все витал в облаках в поисках какого-нибудь изощренного способа убийства и даже не задумывался о том, что вот он, способ, у меня перед глазами: человек вынимает из кармана фляжку и пьет из нее, не зная, что в бренди было подсыпано кураре.

Посмотрите, вот она, стоит себе на столе. Безобидно выглядит, не так ли? Я могу сделать из нее глоток прямо сейчас, и ничего со мной не случится. Фляжку нашли рядом с пузырьком с цианидом, и мы бессознательно объединили их. Но во фляжке не цианид. В ней кураре. Бендер сидел за столом, а Гай Бриксгем наблюдал за ним через окно. То, что Гай увидел, должно было быть очевидно, как удар в челюсть — позволю себе позаимствовать чье-то сравнение. Он увидел, как человек пьет. В день убийства Гай подслушал разговор, во время которого кто-то дал Бендеру ту фляжку. И что происходит со всеми вашими алиби? Естественно, что в таких обстоятельствах возле двери во «вдовью комнату» могла собраться сколь угодно большая толпа — все равно их алиби было пшиком. Бендер носил смертельную ловушку с собой. Рано или поздно — когда закончилось бы действие инъекции кокаина или новокаина, которую сделал ему дантист, — он должен был отхлебнуть из фляжки. Он отпил бы из нее потому, что кто-то внушил ему, что в бренди подмешано обезболивающее. Так я думаю. Скоро мы узнаем, прав ли я. Кстати, кто-то не солгал. В бренди было подмешано то, что избавляет от боли навсегда.

Сэр Джордж не отрываясь смотрел на Г. М. — меловое лицо в красных пятнах.

— Но как злоумышленник, — воскликнул он, — мог быть уверен, что Бендер не сделает глоток до того, как войдет во «вдовью комнату»? И каким образом фляжка потом пропала? Да, и книжка.

— Все может объяснить мисс Изабелла Бриксгем, — очень тихо сказал Г. М.

В наступившей тишине пение газа в горелках было слишком громким. Заскрипели доски пола — Мастерс снова вскочил на ноги.

— Так, значит, она… Значит, все-таки она?

Г. М. поднялся.

— Сейчас мы пойдем наверх и послушаем, что она скажет, — ответил он. — Да, все мы. Не отставайте. И не исчезайте по дороге. Теперь вы можете спать спокойно. Это просто комната, и она не более опасна, чем любая другая. Довлеющее над ней проклятие существовало только в вашем воображении, так же как и призраки, якобы населяющие ее. Она безопасна. Ад меня побери, но мне кажется, что она стала немного скучнее. Вы что, не рады?

Джудит Бриксгем отошла назад, кусая тыльную сторону своей ладони. Ее лицо было белым, за исключением небольших, резко очерченных алых пятен на скулах. Равель сидел, тупо уставившись в стол. Лицо Карстерса было похоже на лицо Г. М. отсутствием выражения. У Терлейна возникло предчувствие, что настоящий ужас еще впереди; что прошлое проклятого дома так просто не ослабит своей хватки, на последнем издыхании оно предпримет попытку найти новых хозяев и поселиться у них в умах. Однако пока ничего не происходило: газовые рожки и электрические свечи горели спокойным светом, древнее дерево холла не сулило никакой опасности. Компания поднялась по большой, устланной ковром лестнице: той самой лестнице. Они услышали голос, доносящийся из верхнего холла.

Это был голос доктора Пелема. Он звучал монотонно, предложения были разделены четкими паузами. Жутковатое впечатление от него усиливалось из-за того, что они не могли разобрать слова — только ровное, подобно падению капель воды, бормотание.

Г. М. яростно махнул рукой: «Ни звука!» Он двинулся по широкому коридору, ведущему в холл — туда, где на белых стенах тускло горели электрические свечи, а пол был прикрыт темно-красным ковром. Ровный, жуткий голос не умолкал.

Терлейн смог разобрать пару слов и похолодел. Слева от него шла Джудит; справа — Равель. Джудит чуть не вскрикнула, но Мастерс, совсем потеряв голову, схватил ее и зажал ей рот ладонью. Не успел Терлейн возмутиться, как они уже стояли в дверях гостиной Изабеллы Бриксгем и заглядывали внутрь.

Терлейну никогда не забыть той сцены. Она сидела спиной к двери, лицом к неярко горевшему огню. Она сидела в большом кресле, обитом какой-то узорчатой тканью. Ее седая голова возвышалась над его спинкой. Прямо перед ней, на каминной полке, стояли часы, стрелки которых двигались рывками. Комната, освещаемая только камином и настольной лампой, была погружена в полумрак. Затем он увидели доктора Пелема. Он сидел лицом к Изабелле сбоку от камина. Они могли видеть только его глаза, заблестевшие, когда он, не вставая с кресла, наклонился вперед.

Стрелки часов прыгнули вперед — так прыгает гремучая змея на добычу. Пелем еще больше наклонился вперед, на его гладком лице было выражение сосредоточенности.

— Я озабочен тем, чтобы причинить вам как можно меньше боли, мисс Бриксгем, — говорил он, — поэтому я хочу, чтобы вы отвечали кратко. Сегодня днем вы сказали полиции, что вчера ночью видели вашего племянника Алана, шедшего вниз по лестнице со шприцем в руке. Это так?

— Да.

В ее голосе слышался какой-то странный механический призвук. Она не пошевелилась.

— Вы сказали правду, мисс Бриксгем?

— Не совсем. Я должна была так сказать.

— Должны были так сказать? Значит, вы не видели своего племянника, идущего вниз по лестнице, как сказали полиции?

— Нет.

— И не находили тех предметов в нижнем ящике комода в его комнате, о которых вы сказали полиции?

— Нет.

Стрелки часов перепрыгнули на деление. Кто-то рядом с Терлейном ощутимо вздрогнул. Он понял, что Пелем использует гипноз.

— Я скажу вам, что произошло, мисс Бриксгем, а вы ответите, прав ли я. Вам внушили, чтобы вы так сказали полиции. Вам в подробностях рассказали историю, и вы должны были ее повторить. Вам сказали, чтобы вы дали показания сегодня, ровно в пять часов. Вы не могли поступить иначе. Кто отдал вам приказ? Вы скажете мне?

— Да. Это был…

Хлопнула дверь. Кто-то двумя прыжками пресек комнату. Возле лица Изабеллы, видимые в свете камина, появились две руки. Кто-то резко и громко хлопнул в ладоши. Она вскрикнула, над спинкой кресла возникло ее искаженное лицо.

— Вперед, Мастерс! — заревел Г. М. — Вон он!

Кто-то слепо, опрокидывая все на пути, бежал. В течение краткого мгновения Терлейн увидел лицо одного из офицеров в штатском. Оно вынырнуло из тени и снова исчезло. Блеск наручников. Терлейна толкнули в спину, он споткнулся о пуф, опрокинул стул и оказался в центре комнаты. Кто-то распахнул боковую дверь. Терлейн, ничего не соображая, побежал за Мастерсом в переднюю комнату. В окна светил размытый дождем свет уличных фонарей. По комнате катался клубок теней, бился о туалетный столик, затем с треском рассыпался.

— Мы его взяли! — Голос в темноте, резкий щелчок, с каким срабатывает замок наручников. — Свет, сэр! Включите свет…

Терлейн пошарил по стене в поисках выключателя. Заморгав от яркого света, он увидел: в комнате много людей; по полу рассыпан туалетный набор — тридцать предметов, серебро, искусная работа; Мастерс с еще одним офицером поднимают с пола человека. Человек, несмотря на мешающие ему наручники, отряхивал брюки от пыли.

— Мы о нем позаботимся, сэр, — сказал Мастерс, обращаясь к Г. М.

Бросив чиститься, человек выпрямился. Доктор Юджин Арнольд старался сохранить выражение невозмутимости на своем гладком, бледном, красивом лице.

Глава 20 Г. М. СИДИТ И ДУМАЕТ

На Лондон опустилась настоящая весенняя ночь, хотя был март. Многочисленные окна длинной комнаты на чердаке дома Г. М. на Брук-стрит были открыты. Г. М., без воротничка, с чашкой скверного кофе под рукой, примостился на краешке ветхого дивана. Как всегда, он посасывал давно потухшую трубку. Мастерс сидел на том же диване со стаканом пива. Напротив него, через стол, Терлейн склонился над доской, заполненной картонными квадратиками с номерами и названиями боевых судов. Если верить балансировавшим на высоченной стопке книг часам, было полчетвертого утра.

— Атакую, — сказал Терлейн и передвинул субмарину. — Слушайте, вы же не хотите сказать, что он признался?

Г. М. упомянул Всевышнего, а затем чертову мать.

— Подбил, — уныло признал он, показал Терлейну на свой легкий крейсер, затем убрал его с доски. — В чем признался? Кто «он»? О чем вы?

Мастерс в возмущенном изнеможении откинулся на спинку дивана.

— Зачем вы притворяетесь? Вы же знаете, — сказал он. — Мы с доктором сидим тут всю ночь, слушаем ваше ворчание (извините, сэр, но все, что я говорю, — чистая правда), потому что хотим что-нибудь услышать об Арнольде. Мне же нужно что-то написать в отчете. — Он повернулся к Терлейну и мрачно сказал: — Он признался, сэр. Только в одном случае он бы и стал говорить — он подумал, что умирает. Если бы не это, он протащил бы нас через все суды, и не исключено, что выиграл бы дело — несмотря на то что играл бы против сэра Генри. У нас против него было меньше улик, чем против лорда Мантлинга… Но он смог дотянуться до жестянки с острым краем и располосован себе запястья. В решительный момент у него сдали нервы, несмотря на то что убивал он с полным хладнокровием. Он решил, что скоро умрет. Он попросил позвать священника и коменданта и холодно, по-деловому сказал, что хочет сделать заявление. Ему не сказали, что он выживет. Теперь уж его точно повесят. И между нами, едва ли его смерть будет очень уж сильно отягощать мою совесть. Сэр Генри, скажите…

Г. М. резко отодвинул доску в сторону.

— Я потрачу десять минут, — ворчливо сказал он, — на то, чтобы помочь вам написать свой отчет. Но я не хочу говорить об этом. Нет, Мастерс, я не жеманюсь — я действительно не хочу говорить об этом. Данное дело не принадлежит к числу моих успехов. Я не только с самого начала его запутал, я еще проглядел неуклюжий трюк, который Арнольд использовал впоследствии. Я должен был его сразу вычислить — и, к собственному стыду, не смог. Вы уже поняли, надеюсь, что в деле есть один факт — один неопровержимый, абсолютный факт, — который с всесокрушающей определенностью указывает на то, что Арнольд — единственный, кто мог бы совершить оба убийства. Да. Но чтобы дать вам возможность еще раз все обдумать, я начну свой анализ сначала.

Он заморгал, когда снизу послышались крики. Крики все приближались, под чьими-то шагами загрохотала гулкая лестница, ведущая на чердак. Открылась дверь, и в щели показалась голова сэра Джорджа Анструзера.

— А вот и я, — сказал баронет. — Надеюсь, я не опоздал. Вы велели прийти в четвертом часу. Во что играете? У вас в доме что, больше никого нет? Мне пришлось самому найти путь наверх.

— Итак, — злорадно сказал Мастерс, — вы не хотите говорить об этом, сэр Генри? И вы не собрали здесь всех нас, и вы не дожидались сэра Джорджа для того, чтобы начать?

Мастерс совершил тактическую ошибку. Им пришлось придумывать способы, как успокоить Г. М., который вопил что-то о неблагодарности и тряс своим кулачищем перед носом Мастерса. Через некоторое время и не без усилий спокойствие было восстановлено, и Г. М. снова разжег трубку.

— Ну хорошо, — сказал он. — Я все же начну, но лишь исполняя свой долг. — Косой взгляд на Мастерса. — Итак…

Джентльмены, Юджин Арнольд — сумасшедший. Не в юридическом смысле этого слова и даже не согласно выработанным им самим правилам. Его не отправят в сумасшедший дом; при том общественном строе, какой мы имеем, его не назовешь даже оригиналом. Когда такой человек, как он, действует в рамках закона, мы восхищаемся им, возвеличиваем его, при жизни награждаем «роллс-ройсами», после смерти — памятниками. Его болезнь — это прописные заученные истины, разложившиеся вместе с его мозгом. Короче говоря, джентльмены, он словно генерал без армии или финансист без капитала.

Я бы назвал ее болезнью одной идеи. Вся его жизнь была расписана, как таблица. Все вокруг делилось на две категории — полезное и бесполезное. Лично ему, естественно. Бесполезное можно было без лишних угрызений совести выбросить. Он сам определял, что ему было нужно, и добивался своего, не считаясь ни с чем. Он был за то, чтобы говорить правду в глаза — естественно, если правда не касалась его самого. Ни одному пророку здравого смысла не понравится то, что говорят о нем простые смертные. Что из того, что он в погоне за тем, что ему нужно, нарушал буржуазную этику и буржуазные условности? Пока супермен следует своему кодексу чести, кто помешает ему обманывать окружающих его дураков, пляшущих под его дудку? Он так привык говорить всем правду, что ее не осталось для него самого. Наш герой никак не мог взять в толк: если человечеству нравится тешить себя какой-нибудь иллюзией, то эта иллюзия гораздо ценнее, чем глупец, который пытается ее разрушить.

— И все же, — задумчиво сказал Терлейн, — он вступился за Джудит, когда ее обвинили в краже дротиков…

Г. М. был непреклонен.

— Ага. Если уж я и прежде не был уверен, что он виновен, та сцена дала бы мне много пищи для размышлений. Его выступление так не вязалось с его характером, а играл он так паршиво, что я едва прямо не посоветовал ему держать язык за зубами. Понимаете…

— Подождите, сэр. Давайте начнем сначала, — предложил Мастерс. — Когда вы стали его подозревать?

— Во время первого с ним разговора. У меня возникло просто смутное ощущение — я ведь еще не знал, как было совершено убийство, а у всех было алиби. Я тогда временно потерял контроль над моим аппаратом сидения и думания, поэтому я не придал нашему разговору особого значения. Позже я переосмыслил его. В том, что он говорил нам — помните, как он отзывался о Бендере? — я сразу учуял какую-то непоследовательность, какую-то извращенность. Не стану углубляться в детали — могу только повторить, что мне не доставляет никакого удовольствия рассказывать о нем.

Арнольд послал Бендера в Мантлинг-Хаус. Он был его боссом, его владыкой. Кто-то из обитателей дома подозревается в безумии; Бендер пробыл в доме достаточно времени, чтобы напасть на след. И все же Арнольд уверяет, что не знал, в каком направлении двигалась его работа. Позволю себе быть легковерным и предположу, что Арнольд не требовал от Бендера регулярных и подробных отчетов (что вряд ли, потому что в дело замешана девушка, с которой Арнольд помолвлен). Но я ни за что не поверю в то, что он ничего не знал о той маленькой игре, которую мы затеяли тем вечером. Черт побери, к ней готовились не меньше недели, а Арнольд — первый человек, к которому Бендер обратился бы за консультациями. Как видите, облако маловероятных совпадений становилось все гуще и гуще. Почему Бендер так стремился попасть в ту комнату? Он не остановился даже перед мошенничеством с картами. Пресловутая «добросовестность» ничего не объясняет. Даже если бы в комнате оказалась смертельная ловушка, как бы она помогла Бендеру справиться с психом, если бы тот вдруг объявился? Вся история дурно пахнет. Я угадывал за происходящим чью-то руку. Вот что интересно: проведя столько времени в доме — а он был на короткой ноге со всеми его обитателями, — Арнольд так и не смог догадаться, кто безумец. Не очень логично думать, будто Бендер за неделю сумел обнаружить то, что его блестящий начальник не раскрыл и за год. Вы видели, как ратовал он за социальную справедливость? Я прямо вижу его: подбородок вздернут вверх, в глазах — современная утопия здравого смысла, и говорит спокойно и со знанием дела: «Если в доме находится сумасшедший, наш долг — ограничить его свободу».

Так вот, я сидел, думал и сказал себе: «А возможно ли, что Арнольд не хотел, чтобы психа нашли?» Конечно, возможно, если бы Арнольд был простым смертным и хотел замять дело. Но он прислал Бендера. Почему? Почему?

Затем я подумал: «Оставь пока Арнольда. Прикинь, какие выгоды он мог бы получить, если бы Гая или Алана признали сумасшедшим. Давай посмотрим, какие перемены произошли бы в планах Юджина Арнольда». Ну, если бы сумасшедшим признали Гая, это было бы грустное событие: младший сын в сумасшедшем доме, бедный мальчик без права наследования. В данном случае Юджин Арнольд остается с тем, что нажил своим трудом… Я имею в виду, что между Джудит Бриксгем и четвертым или пятым по величине состоянием в Англии оставался жизнелюбивый старший брат, который, возможно, умрет в глубокой старости.

Сэр Джордж взял кофе, который сварил ему Мастерс.

— Вы имеете в виду, что он с самого начала собирался убить Гая — настоящего сумасшедшего — и повесить убийство на Алана, которого впоследствии объявили бы сумасшедшим? Таким образом Арнольд убирал с дороги единственное препятствие к тому, чтобы все деньги унаследовала его невеста.

— Нет. Нет, — насупился Г. М., — этого я как раз не имею в виду. Здесь как раз вступает партия здравого смысла Юджина Арнольда, партия настолько чудовищная, что просто не укладывается в голове. Алана должны были признать вменяемым. От этого зависело все. Алан должен был быть вменяемым в момент убийства Гая. Вы знаете что-нибудь о законах, по которым судят сумасшедших?

Сэр Джордж посмотрел на Мастерса. Мастерс покачал головой.

— Сэр, я всегда думал, — старший инспектор явно сомневался, — что сумасшедший в юридическом смысле мертв и его собственность переходит к следующему по старшинству родственнику, или, по крайней мере, управляется следующим по старшинству родственником.

— Нет, мальчик мой. Все как раз наоборот. Такая система существовала в прошлом, и из-за нее возникало множество проблем. А сейчас наилучший способ заморозить чьи-нибудь деньги так, чтобы ими никто не мог управлять и, соответственно, пользоваться, — признать их владельца сумасшедшим. Тогда его собственность контролируется Комиссией по умопомешательству — что-то вроде Комиссии лорда-канцлера. Любящие родственники остаются с носом. Теперь понимаете? Если бы убийства преследовали цель упрятать человека в психиатрическую лечебницу, чтобы Джудит могла унаследовать состояние, то жертвой стал бы Алан, а вина была бы возложена на Гая. Что произошло бы тогда? Алан мертв; все уверены, что Гай виновен. Тем не менее, прежде чем попасть под опеку добрых докторов, Гай наследует имущество; наследство тут же замораживается и не размораживается до тех пор, пока он не выздоровеет или не умрет. Другими словами, весьма невыгодно иметь в качестве убийцы настоящего сумасшедшего.

— А где в игру вступает Бендер? Зачем его-то убивать?

— Спокойно! — проворчал Г. М. — Полегче! Вы кошмарная аудитория. Не заставляйте старика забегать вперед. Давайте вернемся к моим первым подозрениям насчет Арнольда и разберем их но порядку. Признаю, они — подозрения — не получали никакого развития до тех пор, пока не умер Гай.

Но я все же держал Арнольда за важного подозреваемого и спросил себя — так, на всякий случай: «Если бы он был виновен, где бы он достал кураре для убийства Бендера?» Единственное место, где его можно было взять, — дротики. Но о дротиках мы все знали и предполагали, что они не отравлены. И вот тут, — Г. М. размахнулся трубкой, — я застрял, потому что не знал того, что знали вы. Я обнаружил это позднее. Помните, что Алан сказал вам в первый вечер, еще до моего приезда? Напрягите мозги! Изабелла говорила об отравленном оружии — особенно о стрелках, которые Алан с Карстерсом привезли из Южной Америки. Что тогда сказал Алан? А?

Терлейн вспомнил мгновенно — все до единого слова:

— Он сказал: «Вы совершенно зря беспокоитесь. Арнольд проверил все имеющиеся у меня стрелы».

— Ага. Он их проверил. Совершенно так же, как Равель-старший проверил мебель во «вдовьей комнате» много лет назад: он собрал с них яд и оставил его себе.

— Он оставил его потому…

— Потому что план зародился в его голове давным-давно, задолго до того, как в доме появился Бендер. Арнольд использовал его в качестве затравки, чтобы все поверили в существование проклятия… Итак, я пришел к выводу, что Арнольд мог достать кураре; по правде говоря, только у него была возможность достать яд. Но я не мог ничего на него повесить до тех пор, пока у меня в руках не окажется абсолютного, неопровержимого доказательства. А потом я понял то, о чем говорил вам в самом начале нашей беседы. Я знал, что Арнольд виновен, еще до того, как услышал об убийстве Гая, хотя и не понимал, каким образом он организовал убийство Бендера. Меня осенило, я задумался о маленьком свитке пергамента на груди Бендера.

Вне всякого сомнения, в комнату проникнуть было нельзя — я не буду по сотому разу все объяснять. Убийцы не было в комнате в момент убийства — значит, должна была быть ловушка. Приняв это за аксиому, я стал ломать голову над пропавшей записной книжкой. Как она могла исчезнуть, если в комнате никого не было? И когда меня озарило, у меня появилось желание самого себя пнуть — современные психологи назвали бы мой порыв мазохистским. Господи боже, каким же я был тупицей! — воскликнул Г. М. — Дано: Бендер лежит на спине, на груди — пергамент. Он мог попасть туда единственным способом… Ну? Вспомните, как мы увидели, что Бендер мертв. Вспомнили? Кто первым подошел к телу?

— Арнольд, — после долгой паузы сказал Терлейн.

Мастерс вынул из кармана записную книжку.

— Арнольд, — кивнул Г. М. — И что он сразу сделал?

— Он приказал нам отойти назад. Что мы и сделали, — сказал сэр Джордж, — включая вас.

— А затем он наклонился над телом. Вы могли его видеть? Вы видели, что он делает? Нет. Вы видели только его голову. А почему? Потому что его скрывала огромная кровать, за которой лежал Бендер. Он надул нас прямо у нас на глазах! Так почему мы нашли пергамент там, где мы его нашли? Потому что он лежал у Бендера во внутреннем нагрудном кармане вместе с записной книжкой. Арнольд засунул руку ему в карман, вытащил записную книжку и проклятую фляжку и положил их к себе в карман. Вместе с ними он выхватил и пергамент, который упал на грудь Бендера. Вот единственное разумное объяснение того, как он там оказался, — он выпал у Бендера из кармана. Он проделал свой трюк у нас на глазах — как просто! Однако ему удалось нас одурачить. Теперь вы понимаете, что никто, кроме нашего друга Арнольда, не мог быть виновен в обоих убийствах?

Мастерс удовлетворенно кивнул, постукивая пальцами по записной книжке.

— Любопытный парень этот Арнольд, — заметил он. — Все так, как вы сказали. Он упомянул об этом в признании. С гордостью, как сообщил мне священник. По мнению Арнольда, уровень нашего умственного развития… ну, он много чего рассказал. Кстати, он ничего не знал о пергаменте. Он никогда его раньше не видел, посчитал его мелочью и не стал рисковать, подбирая его. Кстати, а что там написано?

Вступил сэр Джордж:

— Написано? Это заговор от зубной боли. Я думаю, что магические занятия Гая сильно интересовали Бендера — ведь он сам нам говорил, помните, Мерривейл? Гай знал, что Бендер следит за ним, и…

— Полегче! Что он нам говорил? Кроме того, вы не правы. Да, Гай опасался, что психиатры что-нибудь откопают на него, но совсем не из-за магических занятий. Бендер и сам верил в заговоры. Вот, кстати, телеграмма от эксперта. Анструзер, не возражаете, если я оставлю ее у себя в качестве сувенира? — Он выудил из кармана смятую бумажку. — В ней сказано: «ПОСМОТРИТЕ В КРАСНОМ ДРАКОНЕ. ЭТО ЗАГОВОР ЛЬВА III ОТ ЗУБНОЙ БОЛИ». Ад меня побери, в день убийства я как раз думал о «Красном драконе»! Помните, когда я появился в тот вечер, я упоминая о кроссворде, придуманном кем-то в «Диоген-клубе»? Слово из десяти букв, означающее собрание магических молитв и заговоров, сочиненное папой Львом III и подаренное им Карлу Великому в восьмисотом году. Enchiridie — итальянизированное латинское прочтение средневекового названия, которое означает «Красный дракон». Но я не собираюсь сбивать вас с толку глубокомысленными рассуждениями. Кто мог знать об этом? Никто. Поэтому я буду придерживаться реальных фактов: давайте проанализируем, как вел себя Гай в тот момент.

— Но если Гай дал Бендеру заклинание от зубной боли, — вмешался Терлейн, — значит, Гай знал о том, что у Бендера воспалилась десна.

— Конечно, знал, — согласился Г. М. — И когда я вычислил, что Арнольд виновен, я понял, что только то, что Арнольд — убийца, объясняет поведение Гая. Подумайте! Мысленно перенеситесь во время перед убийством. Давайте предположим, что Гай шпионил за Бендером точно так же, как Бендер шпионил за Гаем. Он не только в курсе того, что Бендер мучается воспаленной десной, он также знает, что именно в тот день он вскрыл ее у дантиста. Возможно, он подслушивает под дверью, когда ранним вечером Арнольд заходит к Мантлингам и разговаривает с Бендером. Он не выпускает Арнольда из поля зрения, так как Арнольд — шеф Бендера. Он боится, что парочка врачей признает его сумасшедшим.

Так все было задумано. Чертова первичная схема Арнольда весьма отличалась от того, что мы получили в результате. Итак, Арнольду нужно было убить Гая и организовать все так, чтобы Алана — вменяемого человека — обвинили в убийстве. Надо отметить, джентльмены, повел он себя весьма разумно. Убить человека и переложить вину на другого — самое сложное и изощренное из преступлений. Доказать чью-либо вину так, чтобы было не подкопаться, сложнее, чем доказать собственную невиновность. Достаточно трудно подделать собственное алиби; и почти невозможно быть уверенным в том, что у человека, которого вы хотите повесить, со стопроцентной вероятностью не было бы алиби. Двойное препятствие с самого начала занимало осторожного Арнольда. Оно мешало ему просто убить Гая и понадеяться, что полиция сочтет виновным Алана. Когда-нибудь читали об убийствах, в которых невинный человек шел на эшафот только потому, что имел несчастье во время убийства в одиночестве бродить по улицам? Или потому, что кто-то ошибся номером? В реальной жизни все по-другому. И Арнольд, будучи реалистом, все понимал. Он знал, что обычно большинство людей могут предоставить целый список свидетелей, видевших их там, где они были, — что уж говорить об известном спортсмене и клубмене лорде Мантлинге! Нечего было и надеяться, что в момент убийства Мантлинг окажется без алиби. И Арнольд решает, что единственный способ разрешить его трудности — загнать жертву в ловушку, которая сработает независимо от того, будет ли у козла отпущения алиби или нет.

Мантлинг собрался распечатать «вдовью комнату». Если бы в ней кто-то умер, и все бы выглядело так, что убийца зарядил старую отравляющую ловушку современным кураре… да, план мог сработать. Но как Арнольду поймать Гая в ловушку? Никак — Гай знал слишком много. По правде говоря, он не мог поймать в ловушку никого, так как не знал, где она находилась, а возможности пробраться внутрь и сделать все самому у него не было. Путь был закрыт — если только, сама того не подозревая, ему не поможет сама жертва.

Теперь вы понимаете, почему Бендер должен был умереть? Бендер должен был умереть из соображений маскировки. Полиция должна была поверить в то, что в комнате находится устройство — они просто не могут его найти, — которое современный убийца использовал для умерщвления своей жертвы, в то время как его самого в комнате могло не быть. Как только это доказано, Алан мог позвать хоть весь Скотленд-Ярд в свидетели — он бы все равно болтался на виселице. Бендер должен был умереть от отравления кураре, как и Гай вслед за ним. Я не думаю, что у Арнольда к Бендеру была личная неприязнь — он был просто пешкой, которой жертвуют в гамбите, затравкой, необходимой жертвой… Я прав, Мастерс?

Старший инспектор прочистил горло.

— Так значит, — он полистал записную книжку, — Арнольд изменил первоначальный план. Ах да, вы об этом упоминали. Ловко он все задумал! Он задолго до того украл шприц из комнаты Гая и наполнил его кураре. Знаете, как он собирался всепровернуть, сэр? Бендер подменил бы карту и попал бы в комнату — что он и сделал. Но перед тем как забрать Джудит Бриксгем на ужин, Арнольд намеревался пойти в комнату Бендера и скормить тому миленькую историю. Он сказал бы ему, что Гай украл кураре у лорда Мантлинга; что существует секретный проход, ведущий во «вдовью комнату», и что Гай полон решимости убить всякого, кому выпадет… гм… плохая карта. «Но, — говорит доктор Арнольд, — мы его остановим». Он достает шприц и говорит, что в нем — противоядие. Мистер Бендер должен был ввести его сразу, как только войдет в комнату, и, даже если попытка убийства будет предпринята, ничего страшного не случится. Он не должен делать себе инъекцию до того, как окажется в комнате, потому что действие противоядия кратковременно…

— А в шприце было кураре? Вот идиот! — не выдержал сэр Джордж. — А если бы Бендер струхнул — со всяким может случиться — и сделал себе укол заранее? Или уронил бы шприц на пол, и мы бы нашли его? Полиция бы расценила случай как самоубийство! Арнольд не мог быть уверен — раз уж он был таким осторожным, — что первым доберется до тела или что шприца никто не заметит до того, как он его спрячет!

На лице Мастерса появилась спокойная улыбка. Он мягко сказал:

— Сэр Генри не утверждает, что Арнольд был умелым преступником. Он сказал только, что он умен. Между двумя понятиями большая разница — вы бы почувствовали ее, если бы занимались тем, чем занимаюсь я. В Дартмуре полно таких умников… Как бы то ни было, Арнольд осознавал недостатки своего плана. Он бы, наверное, совсем отказался от него — если бы ему не представилась возможность получше.

— Воспаленная десна?

Г. М. махнул Мастерсу, что сам будет продолжать.

— Воспаленная десна. Верно. Накануне Арнольд узнал, что Бендер собирается ее вскрыть, и выяснил, когда он идет к дантисту. Что тогда? Доза кураре в бренди. Арнольду, наверное, пришлось придумать предлог: «Я не потерплю, чтобы мои подчиненные работали неэффективно. Вскрытая десна будет болеть всю ночь». Понимаете, джентльмены? Если бы заботу проявил кто-нибудь другой, не Арнольд, это звучало бы абсурдно — с чего бы начальнику обращать внимание на такие мелочи? Но Бендер знал Арнольда или думал, что знает. Арнольд не преминул бы поинтересоваться: «В котором часу вы были у дантиста? Хорошо. Боль придет позже, когда закончится действие кокаина. Возьмите фляжку. Там смесь, которая снимет боль. — Так, Мастерс? — Полощите воспаленное место. И не вздумайте пить из нее до тех пор, пока вы не окажетесь в той комнате. Я не потерплю, чтобы мои подчиненные пили бренди из фляжки на глазах у моих клиентов». Арнольд сам ничего не пьет, как кто-то заметил… «И в любом случае боль не будет вас беспокоить до позднего вечера». Да, ход был глупый, такой же глупый, как большинство из того, что предпринял самоуверенный убийца. Но он сработал. Единственное достоинство плана — после того как Бендер сделает глоток, он положит фляжку обратно в карман. Кроме того, она безобидно выглядит, не то что шприц. Будучи доктором и приехав вовремя (он почти опоздал из-за тумана; но выехали они так, чтобы прибыть довольно рано) — будучи доктором, Арнольд почти не сомневался, что первым осмотрит тело. Он мог рассчитывать на то, что не вызовет подозрений, ощупав Бендеру грудь. Так как мы искали иглу, а не фляжку…

Мастерс закашлялся.

— Он сказал, что у него была еще одна фляжка, сэр, без яда. Он хотел подменить ту, что была у Бендера, когда тело отнесут в соседнюю комнату. Но ему повезло. Он смог украсть фляжку с кураре под прикрытием кровати (чего он, естественно, не мог предусмотреть заранее).

— Но зачем красть записную книжку? — удивился Терлейн.

Г. М. шмыгнул носом.

— Она бросала тень на Гая, вот зачем. А ему было невыгодно, чтобы Гая подозревали в убийстве. Давайте вернемся к Гаю. Теперь вы понимаете, почему он себя так вел. Он подслушал разговор, при котором Арнольд дал Бендеру фляжку. По-другому его поведение не объяснишь…

— А мы точно знаем, что Арнольд разговаривал с Бендером в тот вечер? Если бы мы знали наверняка…

— Вы же слышали, что говорил Мантлинг. Арнольд должен был заехать за Джудит и заодно зайти к Бендеру. Когда Мантлинг испугал Бендера до того, что тот порезал себе шею, он и шел к нему, собственно, для того, чтобы прямо сказать, чтобы тот не вздумал говорить Арнольду об «игре», которую они затеяли в тот вечер. Меня здесь смущает другое. Почему Мантлинг, который не знал, что Бендер… э… ищейка Арнольда, вдруг решил, что Бендер станет откровенничать с Арнольдом? Как бы то ни было, Гай подслушал их разговор. Конечно, он не знал, что во фляжке яд. Но после того как Бендера оставили одного в комнате, он спустился, чтобы проследить за ним. Во-первых, для того, чтобы удостовериться, что Бендер не станет искать драгоценности, и, во-вторых, чтобы быть уверенным, что Бендер не нашел никаких улик, указывающих на то, что именно Гай убирался в комнате и свернул попугаю шею.

— Так это Гай убил?.. — спросил Терлейн.

Г. М. внимательно разглядывал собственные пальцы.

— У Гая на то были свои резоны. Попугай или собака могли выдать его — а ведь у него во «вдовьей комнате» хранилось целое состояние, о котором никто ничего не знал. Кроме того, Гай был обеспокоен. Очень обеспокоен, господа. Потому что я думаю, что незадолго до последних событий — что там написано у вас в отчете, Мастерс? — Бендер нашел нож, которым Гай убил собаку. Так он попал в руки Арнольда.

Мастерс кивнул:

— Да. Тогда его Карстерс и увидел — он обыскивал комнату Гая. Нож был в кармане старого халата. Бендер отдал его Арнольду. Тот сумел им хорошо воспользоваться.

Теперь не стоит и объяснять, почему Гаю было так интересно, чем Бендер занимался во «вдовьей комнате». Но зато стоит разобрать, почему нам показалось, будто Гай помогал убийце. Гай все понял сразу, как только увидел, что случилось с Бендером после того, как тот глотнул из отравленной фляжки. Гай стоял у окна, Гай все видел, Гай все знал. Может, он даже окликнул Бендера… Как бы то ни было, Бендер упал и выпал из поля зрения Гая. Господи, какая возможность! Гай, наверное, заплясал от радости. Врач, который хотел отправить его в сумасшедший дом, убил собственного ассистента, и Гай все видел! Шантаж! Он знал, что теперь Арнольд никогда не упрячет его в психушку. «Отзови своих собак, — скажет он ему, — и не докучай мне больше своими тестами и подозрениями. Иначе…»

— Но разве его не сочли бы сумасшедшим с большим основанием, если бы услышали его обвинения против Арнольда? — спросил Терлейн.

— Нет, мальчик мой. Нет, если бы Гай показал, как убийство было совершено. Но это уже не имело значения. У Арнольда и раньше была причина для того, чтобы убить Гая. Теперь у него появилась причина сделать это немедленно… А Гай, кстати, имитировал голос Бендера, исходя из того, о чем думал Мастерс, когда подозревал Гая в убийстве. «Гай должен был дождаться, пока Бендер умрет наверняка» — вот что сказал Мастерс. Он тогда думал, что Гай сам отравил Бендера. Но разве не более справедливо в нашем случае, раз Гай вообще не знал, что там был за яд? Пусть Бендер умрет! Пусть маленькая ищейка закатывает глаза и извивается от боли; тогда главная ищейка окажется у Гая в руках. Гай не собирался давать Бендеру шанс на спасение. Вы помните, какое у Арнольда было лицо, когда он узнал, что мертвец еще в течение часа отзывался из комнаты?

Итак, мы переходим к следующему убийству и тем приготовлениям, которые предпринял Арнольд для нанесения последнего удара. Детский лепет! Топорная работа. Именно тогда я понял его мотивы. Арнольд планировал подстеречь Гая во «вдовьей комнате» и сделать ему укол. Он мог уже не заботиться об осторожности — мы все думали, что в комнате спрятано отравляющее устройство. Но Арнольду нужно было подготовиться…

Он должен был внушить Изабелле то, что она воспроизвела нам на следующий день. Многие психиатры используют гипноз при работе с пациентами, страдающими неврозами. Конечно, он не мог заставить ее сказать все, что внушил, если бы она в глубине души не верила, что Мантлинг виновен. Вы наверняка знаете фокус, который может продемонстрировать любой хороший гипнотизер: «Завтра, ровно в три тридцать, вы позвоните такому-то и такому-то и скажете следующее… Потом вы забудете, что я отдал вам приказ». После убийства Бендера Арнольд пробыл с Изабеллой наедине полночи. Далее. Некоторые вещи можно заставить сделать с помощью гипнотического вмешательства, а некоторые — нельзя. Например, можно заставить человека под гипнозом ткнуть кого-нибудь резиновым кинжалом — его подсознание понимает, что это всего лишь резина. Но нельзя заставить сделать то же самое настоящим кинжалом. Вы можете заставить человека пойти к какому-нибудь знакомому и сказать: «Я только что вернулся из долгого путешествия по России. Меня там посадили в тюрьму», — потому что внутреннее «я» человека расценит подобный факт как возможный и не вступающий в противоречие с его характером. Но вы не можете заставить человека сказать: «Я клянусь, что Джон Андерсон зарезал моего брата», — если только он не верит, что так и было.

Изабелла верила. Но ее возглас: «Я должна вам рассказать, иначе мне не будет покоя!» — и длинное вступление, совершенно не в ее стиле, — все это звучало будто случай из практики психоаналитика. Помните ее рассказ о «впечатлениях детства» и обо всем остальном? Она была пластинкой, а граммофонную иглу поставил Арнольд. Нужно ли говорить о том, что окровавленный нож, записная книжка с вырванными страницами, фляжка и не имеющий отношения к делу, но дополняющий картину пузырек с цианидом были подброшены Арнольдом в комнату Мантлинга еще до убийства Гая, когда мы все находились внизу? Он внушил Изабелле то, что она должна рассказать, еще до того, как все произошло. И если потом она будет отрицать свои показания, это только добавит им естественности — ведь при разговоре будут присутствовать свидетели, которые подтвердят ее слова.

— А как насчет света в комнате Гая? Он-то на самом деле горел?

— Единственный поступок Изабеллы, который действительно имел место. Она действительно встала среди ночи и направилась в комнату Гая. Она не знала, зачем идет туда, но в голове у нее теснились какие-то ужасные воспоминания; она что-то где-то слышала, но не могла вспомнить — что и где, воспоминания разрывали ее на части, но не обретали форму. Вы спросите — как я спросил вас сегодня, — почему она рассказала, что Мантлинг (который, конечно, и не выходил из своей комнаты) шел вниз со шприцем, в то время как Гай был убит молотком. Найдя ответ на данный вопрос, я понял, как собирался действовать убийца: Арнольд внушил Изабелле про шприц, когда сам собирался сделать смертельный укол. Но когда он понял, чем это грозит…

— Понял?

— Если бы он вколол Гаю яд, мы бы подумали то, о чем говорил Мастерс сегодня днем. Мы бы решили, что убийца — Гай и что он либо пал жертвой собственной ловушки, либо совершил самоубийство. Если бы что-нибудь пошло не так и Изабелла не дала бы показаний, Арнольду пришел бы конец. Он предпочел рискнуть… И возможно, дело увенчалось бы успехом, однако…

Мастерс кивнул:

— Вы правы, сэр. Он хотел оглушить Гая, но удар молотка оказался слишком сильным, и он убил его. А потом он не умел разжать жертве челюсти…

— Разжать челюсти? — не выдержал Терлейн. — При чем здесь челюсти, если он хотел сделать укол?

— Сэр, оба преступления, убийство Бендера и убийство Гая, должны были быть похожи. Обе жертвы должны были умереть от кураре. Мы не нашли отметины на теле мистера Бендера и потому, по мнению Арнольда, не обнаружили бы следа от инъекции, если бы он сделал ее Гаю где-нибудь под языком. Сэр Генри подчеркнул: мы полагали, что в комнате действует смертельная ловушка. И когда мы услышали бы показания Изабеллы — что она якобы видела Мантлинга, идущего вниз со шприцем, — мы не должны были подумать, что он хотел сделать инъекцию Гаю, в руку или еще куда. Мы должны были подумать, что он хотел снова зарядить ловушку. Может, мы так и не смогли бы понять, как работает мифическая (гм!) ловушка, зато окончательно убедились бы в виновности лорда Мантлинга. Ничего лучше Арнольд и не мог придумать. Он посчитал, что, вкупе с другими уликами, этого должно оказаться достаточно… Но как видите, он не смог открыть мистеру Гаю рот.

— Так вот почему он сломал ему челюсть молотком?! — неожиданно воскликнул сэр Джордж. — Чтобы открыть рот? Но все равно не смог, потому и закончил дело еще несколькими ударами… или его спугнул Карстерс… Стойте! А как Арнольд пробрался в дом? Ведь снаружи был Карстерс, он все время следил за дверью.

— Он не следил за окном во «вдовьей комнате», — устало сказал Г. М. — Вы не забыли, что Мастерс открыл ставни и смазал петли? Окно находится на первом этаже, и до него легко добраться, если свернуть в тупик на соседней улице. Конечно же Арнольд пошел домой. Он ни минуты не сомневался, что Карстерсу придет в голову блестящая идея проследить за ним, — он же был неглупым человеком. Он пошел домой, но позже вернулся. Он должен был встретиться с Гаем. Гай угрожал обо всем рассказать. Бедняга думал, что может постоять за себя. Не смог. Утешает одно, — Г. М. отпил кофе, — Арнольд тоже не смог.

В окутанной табачным дымом комнате воцарилась тишина. Сэр Джордж встал и задумчиво ходил из угла в угол. Мастерс сидел нахмурившись — казалось, его одолевали тяжелые мысли. Наконец, маленький баронет нарушил молчание.

— Я одного не понимаю, — сказал он. — Вы говорите, что Арнольд был такой осторожный. Но как он мог так рисковать, если его невеста могла в любой момент передумать — вы видели, как она относится к Карстерсу? А если бы она передумала, все его усилия ни к чему бы не привели. Кстати, что Джудит думает обо всем?

Терлейн смотрел на маленькие синие квадратики боевых кораблей. Он отстраненно подумал, что, если послать в атаку минный катер под прикрытием дредноута, можно взорвать защиту гавани Г. М. Вспомнив об одном недавнем разговоре, он сказал:

— Мисс Бриксгем останется со своим мужем.

— Со своим мужем? — выдохнул сэр Джордж и закашлялся.

Все опять замолчали.

— Она и Арнольд состояли в тайном браке, — наконец сказал Терлейн. — Они поженились по его инициативе. Наверное, он умел быть романтичным, когда ему это было выгодно. Я, например, не умею. Пока не умею. Она останется с ним. Иначе грош ей цена.

— А потом? Она же станет вдовой.

Терлейн задержал руку над доской.

— Моя гавань в опасности, — заметил он. — Да. Поэтому всем нам стоит побыть холостяками… Ваш ход, Г. М. Мина пошла.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Убийства единорога»

Глава 1 ЛЕВ И ЕДИНОРОГ

Позвольте мне изложить вам дело и спросить, как бы вы поступили при таких обстоятельствах.

Вы в Париже на каникулах, в том месяце, когда весна почти становится летом. На душе у вас легко, и вы в полном согласии со всем миром. Однажды в сумерках вы сидите на террасе кафе «Лемуан» на рю Руаяль, попивая аперитив. Потом вы видите идущую к вам девушку, с которой ранее были знакомы в Англии. Эта девушка — которую, кстати, вы всегда считали весьма чопорной — подходит прямиком к вашему столику и начинает с серьезным видом декламировать детский стишок. После этого она садится за столик и продолжает болтать самую нелепую чушь, какую вы когда-либо слышали. Ну?

Да, именно это я и сделал — стал ей потакать. В результате я оказался вовлеченным в серию событий, одно воспоминание о которых вызывает у меня дрожь, не только потому, что они оказались куда хуже тех, с которыми мне приходилось сталкиваться во время службы в разведке, но и при мысли о том, какие ужасные вещи может повлечь за собой безобидная ложь. Я был глупцом, но меня интересовала Эвелин Чейн, а весенний Париж подталкивает к глупостям.

Я могу предоставить лишь самые необходимые биографические данные. Согласно паспорту, мое имя Кенвуд Блейк, возраст — тридцать восемь лет, адрес — Эдвардиан-Хаус, Бери-стрит, Сент-Джеймс. О роде занятий говорить нечего — я не люблю работать и признаю это. Мне прочили дипломатическую карьеру, поэтому пичкали множеством языков. В 1914 году я отправился в Вашингтон в качестве атташе британского посольства, а год спустя, уже перейдя возрастной лимит, умудрился получить назначение в полк хайлендеров[1] Сигрейва. Я надеялся командовать батальоном, но был ранен при Аррасе, а когда поправился, меня признали негодным для службы в действующей армии.

Потом одним пасмурным днем в Лондоне, когда мое настроение было под стать погоде, я столкнулся с Г. М. Едва ли я когда-нибудь забуду его шагающим по Уайтхолл в сдвинутом на затылок цилиндре, съехавших к кончику носа очках и пальто с побитым молью меховым воротником. Он шел опустив голову, размахивая кулаком и бормоча проклятия по адресу правительственных чиновников, которые обвинили его едва ли не в прогерманских настроениях. Думаю, Г. М. сразу понял, как обстоят мои дела, хотя и не подал виду. Он затащил меня в свою берлогу с окнами на набережную Виктории, и таким образом я поступил на секретную службу, по его словам не имея к этому никаких особых данных, кроме отсутствия хитрости.

Г. М. утверждал, что это бесценное качество для сотрудника секретной службы, так как слишком хитрые заканчивают жизнь перед расстрельной командой или с ножом в спине. Если подумать, это не так глупо, как кажется. Он предупредил, что не сможет оказать мне никакой помощи, если у меня возникнут трудности, что было ложью от начала до конца. Я знал, что Г. М. способен поставить с ног на голову все правительство и мобилизовать все ресурсы министерства иностранных дел, дабы защитить самого ничтожного из своих агентов. Они его семья, заявлял он, а если такому-то это не нравится, он может идти туда-то и делать то-то.

Я перешел из контрразведки в разведку, что означало работу за рубежом, которая продолжалась до конца войны. Здесь не место рассказывать о моих тогдашних приключениях и о славных парнях, которые делили их со мной. Но я вспоминал о них, сидя на террасе «Лемуана» на рю Руаяль и потягивая «Дюбонне».

Была суббота 4 мая. Парижская весна погружала меня в летаргию добродушия. Деревья были в цвету, в янтарных лучах солнца светло-зеленые листья казались прозрачными, а воздух наполняли шум голосов и гудки такси.

Было около восьми вечера — подходящее время, чтобы расслабиться после обеда под звуки, весьма напоминавшие летний дождь. Капли барабанили по навесу у меня над головой, порывы ветра уносили прочь газеты и раздували белые фартуки официанток. Запомните, что я две недели не заглядывал в газеты — разве только мельком видел заголовки. Мимо меня пронеслась одна из них, и я придавил ее ногой. Заголовки сообщали о подготовке к юбилею английского короля, беспорядках в Индии, но более всего о людях по имени Фламанд и Гаске.

Это вызвало у меня интерес, смешанный с раздражением, какой вызывает бессмысленная популярная фраза, значение которой вам непонятно. Годами люди отвечали почти на все: «Да, у нас нет бананов»,[2] вызывая желание спросить: «Что, черт возьми, это значит?» Точно так же мне захотелось узнать, кто такие Фламанд и Гаске. Казалось, все говорили о них. Их имена наполняли Париж, как гудки такси, и слышались даже на этой террасе, где было не так уж много народу. У меня возникла идея, что они — соперничающие друг с другом боксеры или члены кабинета министров. Во всяком случае, заголовок статьи, которую мне было лень читать, сообщал, что один послал другому зловещий вызов.

За улетевшей газетой побежал официант. Я протянул ему газету и осведомился наугад:

— Вы друг Фламанда или Гаске?

Результат был поистине удивительным. Проходивший мимо agent de police[3] внезапно остановился и уставился на меня с явным подозрением, после чего шагнул на террасу.

— Ваш паспорт, месье, — потребовал он.

Официант склонился над столом и быстро провел по нему тряпкой.

— Этот джентльмен не сделал ничего дурного. Он только спросил…

— Англичанин, — промолвил полицейский, изучая мой паспорт. — Вы использовали слова, месье, которые могли служить сигналом. Поймите, я не хочу докучать безобидному путешественнику, но…

Полицейский говорил сквозь зубы, поглаживал усы, как строгий чиновник, но я не мог понять, что такого я сказал. Конечно, если это было политическое дело вроде аферы Ставиского,[4] то я ступил на опасную почву.

— Вероятно, все дело в моем скверном французском языке, месье, — отозвался я с поклоном, чувствуя себя полным идиотом. — По правде говоря, я спросил не подумав. У меня и в мыслях не было пренебрежительно отзываться о ваших боксерах или министрах…

— О ком? — перебил полицейский.

— О ваших боксерах или министрах, — повторил я. — Мне дали понять, что эти господа принадлежат к одной из упомянутых категорий…

Полицейский засмеялся, и я понял, что неприятности позади, хотя мы привлекли нежелательное внимание других посетителей.

— Да неужто? Наши парижане смеются над вами, месье. У них дурные манеры, за которые я извиняюсь. Простите, что побеспокоил вас. A'voir,[5] месье.

— Но все-таки кто этот Фламанд? — осведомился я.

Пристрастие полицейского к драматическим эффектам повлекло за собой ряд трудностей.

— Он убийца, месье, — ответил полицейский, после чего расправил плечи, отсалютовал и вышел из кафе с таким видом, словно скрывался за кулисами. Я отослал официанта и в следующий момент осознал, что полицейский ушел с моим паспортом.

Бежать за ним я не стал, поскольку и так обратил на себя слишком много внимания. Пережив триумф своего драматического ухода со сцены, полицейский обнаружит у себя в руке мой паспорт и вернет его, а если нет, официант наверняка знает его номер, так что я в любом случае смогу получить паспорт назад. Поэтому я остался сидеть за столиком и вскоре увидел Эвелин Чейн.

Она прошла на террасу через дальний вход со стороны плас де ла Конкорд и, должно быть, видела, если не слышала, заключительную часть моей беседы с полицейским. Моей первой реакцией была мысль, что теперь я всегда буду выглядеть дураком в ее глазах. Заметив Эвелин на фоне темнеющего неба, я вздрогнул не от предчувствия, а скорее от удивления при виде ее и того, как она одета. Я даже был не вполне уверен, что это Эвелин.

Ее нельзя было назвать моим старым другом. До сих пор мы встречались только четырежды. У нее были темные волосы и карие глаза — не сочтите мою речь неподобающей, но о внешности Эвелин можно было сказать: о такой девушке мечтают солдаты, возвращаясь после трехнедельного пребывания под огнем. Однако она никогда бы не признала свое истинное metier.[6] Эвелин утверждала, что хочет быть ценимой за свой ум, и я как дурак верил ей — или почти верил. Она «занималась политикой». Это означало, что Эвелин начнет карьеру как секретарь какого-нибудь говорливого члена парламента, потом будет избираться сама и со временем может стать такой же знаменитой, как леди Астор[7] (ужасная мысль!).

Она с такой холодной небрежностью говорила о прогрессе, служении человечеству, его будущем и тому подобных материях, которые я считал полнейшим вздором, что я не знал, чему верить. Эвелин бросала вызов природе, нося строгие костюмы и пенсне на цепочке.

Но все это было до того вечера в «Лемуане». Я увидел Эвелин такой, какой ей следовало быть всегда. Девушка на террасе была одета во все белое, включая кокетливую шляпку, а ее кожа отливала золотисто-кофейным оттенком, который так редко встречаешь в реальности. Карие глаза были устремлены на меня — их взгляд был бесстрастным, но рука нервно щелкала замком сумочки. Она подошла к моему столику, и я вскочил.

— Привет, Кен, — поздоровалась Эвелин так же холодно, как всегда.

— Здравствуй, Эвелин.

После этого она произнесла так же серьезно:

— «Вел за корону смертный бой со Львом Единорог. Гонял Единорога Лев вдоль городских дорог…»[8]

Если бы такое произошло со мной несколькими минутами раньше, я бы засмеялся или спросил, что она имеет в виду. Но это случилось слишком скоро после непонятной истории с полицейским. Я начинал чувствовать, что мои спокойные каникулы оборачиваются цепью невероятных событий, что стрелка компаса повернулась, и я должен следовать ее направлению.

— Дай вспомнить, что дальше, — задумчиво промолвил я. — «Кто подавал им черный хлеб, а кто давал пирог, а после их под барабан прогнали за порог».

Эвелин облегченно вздохнула и села, все еще глядя на меня.

— Закажи мне выпить, ладно, Кен? — сказала она. — Знаешь, я ужасно рада, что это оказался ты.

— Я тоже рад нашей встрече, Эвелин. Не обидишься, если я скажу, что сейчас ты выглядишь именно так, как должна выглядеть?

Она не улыбнулась. Карие глаза продолжали разглядывать меня, а брови приподнялись, слегка наморщив лоб.

— Это большое облегчение, — вполголоса продолжала Эвелин. — Вероятно, мы должны сразу кое-что выяснить. Наша предыдущая встреча… ну, тогда все казалось неправильным, верно?

— Верно, — согласился я. — И это моя вина. Если бы я не делал замечания относительно твоих эстетствующих друзей…

Эвелин усмехнулась. В этот момент она была настолько привлекательна, что я едва сдержал восклицание.

— Я могла бы сразу ответить тебе, что думаю о моих эстетствующих друзьях, Кен, если бы ты хотя бы намекнул мне, что все еще состоишь на секретной службе. Но ты делал бесстрастное лицо каждый раз, когда я пыталась затронуть эту тему… Понимаешь, я должна была это знать. Я дошла до того, что спросила Г. М, работаешь ли ты еще на него, но не получила ответа. Он ограничился двусмысленными замечаниями на мой счет — о том, что мне следует выйти замуж или еще что-нибудь… да, и проворчал о ком-то по имени Хамфри Мастерс.[9] А теперь я перейду к делу и сообщу тебе…

Ее лицо вновь стало серьезным. Она быстро огляделась и сделала абсолютно ошеломляющее заявление:

— Сэр Джордж Рэмсден везет единорога в Лондон. Мы должны сегодня вечером быть в «Слепом», но я не знаю почему, так как сэр Джордж приедет в Париж.

— Хм… — произнес я. Стрелка компаса начала дико вращаться.

Эвелин порылась в сумочке.

— Сэр Джордж вчера прибыл в Марсель. Он пользуется регулярными авиалиниями, так как не доверяет частным самолетам. Сегодня есть два рейса «Эр-Юнион» из Марселя в Париж — сэр Джордж полетит вторым, который прибывает в Ле-Бурже в 21.15… Последние полученные мною инструкции предписывают тебе и мне поехать в гостиницу «Слепой» в паре миль за Орлеаном и быть там в одиннадцать вечера. Насколько я понимаю, сэр Джордж, прибыв в Париж, по какой-то причине должен сразу отправиться в эту гостиницу. Пароль — первые две строчки стишка про Льва и Единорога, а отзыв — его завершение. Это все, что мне известно. Каковы твои инструкции?

Чтобы выиграть время, я заказал еще два «Дюбонне» и сигареты для Эвелин, после чего начал медленно зажигать трубку. Конечно, вам легко говорить, что мне следовало не лезть в это дело и сразу признаться Эвелин: я не тот, с кем она должна встретиться в «Лемуане», тем более что в любой момент мог появиться настоящий агент. Но упрямство, свойственное человеческой натуре, не поддается доводам рассудка. Я упивался сложившейся ситуацией, не хотел отпускать от себя Эвелин, а кроме того, думал, что окажусь полезен секретной службе не меньше, чем, вероятно, куда менее опытный агент, которого они прислали. Поэтому я решил занять его место.

— И ты не знаешь, что означает слово «единорог»? — спросил я.

— Нет, и хочу услышать от тебя.

— Ну… дело в том, Эвелин, что я тоже этого не знаю.

Она уставилась на меня:

— Но где ты получил свои инструкции?

— От самого Г. М. А ты его знаешь?

Конечно, Г. М. слишком ленив, чтобы отправиться во Францию и разоблачить меня. Но теперь мне стало не по себе, и я проклинал себя за то, что ввязался в эту историю. Это была нечестная игра. Но, опять же повинуясь свойствам человеческой натуры, я утешал себя тем, что вскоре скажу ей правду.

— Очевидно, мы должны сравнить нашу информацию. Тебе известно хоть что-нибудь еще?

— Ничего, кроме того, что ты видел в газетах, — Фламанд говорит, что собирается лететь тем же самолетом.

— Фламанд! — воскликнул я и обжег пальцы спичкой.

— Да. Держу пари, Кен, что это беспокоило наше начальство еще до его угрозы. Вот что делает ситуацию такой опасной. Признаюсь, что мне страшно, но я чувствую себя лучше, зная, что ты рядом. — Эвелин откинула прядь темных волос и улыбнулась, но ее глаза оставались беспокойными. — О, я знаю, что Фламанд склонен к театральности и саморекламе, но, к сожалению, он всегда делает то, о чем предупреждает. Говорят, что Гаске на сей раз его прищучит. Но я в этом сомневаюсь.

— Послушай, — спросил я, на миг ослабив бдительность, — кто такие Фламанд и Гаске? Честное слово, о них не упоминалось в моих инструкциях. Я не шучу. Кто этот Фламанд?

Эвелин скорчила гримасу:

— По крайней мере, ты должен был читать газеты. Фламанд — самый колоритный преступник в современной Франции. А здесь любят колоритных преступников и хвастаются ими, даже отправляя их на гильотину. Эта дуэль обсуждается, как футбольный матч в Англии.

— Дуэль?

— Между супермошенником Фламандом и Гаске — старшим инспектором Сюрте.[10] Не смейся, Кен. Такое не могло случиться в Англии, но происходит здесь. Это дико, фантастично, но это правда. — Серьезное лицо Эвелин обуздало мое веселье. — Никто не знает, как выглядит Фламанд. Но, за исключением самых близких ему людей, никто не знает и как выглядит Гаске — это его главный козырь. Ни один из них не является профессиональным лингвистом, но каждый безукоризненно владеет тремя языками — французским, английским и немецким. Каждый может выдать себя, например, за англичанина или американца и обмануть тебя или меня. К тому же оба настоящие хамелеоны, способные играть любую роль. Я не имею в виду парики, фальшивые бакенбарды и тому подобное. Но поскольку никто никогда не видел Фламанда достаточно долго, чтобы запомнить его лицо, ему ничто не мешает выдать себя за врача или адвоката…

— Или архиепископа, или балерину.

Эвелин сердито посмотрела на меня:

— Не говори так, Кен, пока не увидишь его досье. Прочитав его, ты вряд ли станешь шутить. А к твоим словам я отношусь вполне серьезно. Да, он может выдать себя за архиепископа, хотя едва ли за балерину. Понимаешь, хотя никто не помнит, как выглядит Фламанд, известно, что он довольно высокого роста и у него тягучий голос… — Она открыла сумочку и достала записную книжку. — Взгляни на это, и у тебя пропадет охота к шуткам.

Ее слова невольно произвели на меня впечатление.

— Послушай, Эвелин, даже выдающиеся мастера маскировки не могут одурачить человека достаточно опытного. Но ты говоришь, что этот человек — убийца…

— Я так не говорила, Кен. Но ведь ты меня не опровергаешь? Значит, ты читал статью в утренней газете об убийстве в Марселе? Вскоре Фламанд заявит права на него. Я знаю, что именно он совершил это преступление, хотя ничто не связывает его с ним. Впервые он был вынужден убить человека. Фламанд… — Она оборвала фразу и уставилась на меня. — Но почему ты использовал слово «убийца», Кен? До вчерашнего дня Фламанд никого не убивал. И в этом преступлении его не подозревают. Кто сказал тебе, что он убийца?

— Полицейский, — ответил я и тут же умолк.

Куда делся этот полицейский с моим паспортом?

Глава 2 КРАСНЫЙ АВТОМОБИЛЬ

Вероятно, это было совпадение, но оно заставило меня вздрогнуть и окинуть взглядом рю Руаяль с новым интересом. Я не собирался ничего рассказывать Эвелин, пока не буду уверен полностью.

— Всего лишь сплетни, — произнес я небрежным тоном. — Полагаю, ему хотят пришить все, включая убийство… Но что за история с убийством в Марселе?

Было странно задавать такой вопрос Эвелин Чейн — новичку в департаменте Г. М. Она достала записную книжку, в которой лежала вырезка из газеты.

— Я вырезала статью из сегодняшней «Пари-Миди». На первый взгляд она не связана с Фламандом, но тут есть кое-что, имеющее отношение к нашей работе. Это выглядит скверно, Кен. Не хочу верить, что мы окунулись в мир ужасов и сказочных чудовищ. Прочти.

«Ужасная и таинственная трагедия произошла прошлой ночью в Марселе, в парке возле Променад дю Прадо. Полицейский, патрулировавший аллеи после наступления темноты, увидел человека, который сидел прислонившись к подножию фонаря у фонтана Оша. Полицейский подошел к нему, думая, что мужчина пьян, но обнаружил, что тот едва жив в результате страшной раны между глазами.

Одежда жертвы была разорвана, тело покрыто ссадинами, а правая рука сломана. Рану сначала приняли за пулевую, так как в черепе было отверстие, форма и размер которого наводили на мысль о выстреле из крупнокалиберного револьвера.

Раненого повезли в больницу Святой Девы, но он умер в машине «скорой помощи». Дважды он пытался заговорить, но смог произнести лишь одно слово по-английски. Доктор К.С. Мелисс, владеющий этим языком, сообщил нам, что то было слово «единорог».

За этим последовало удивительное открытие: рана в голове несчастной жертвы не является огнестрельной. Никакой пули найдено не было. Оружие проникло в мозг на глубину четырех дюймов.

Поблизости не нашли подобного оружия. Доктор Мелисс утверждает, что вонзить острие в голову на такую глубину и вытащить его снова не в человеческих силах. Он также заявил, что не знает огнестрельного оружия, способного нанести подобную рану, и добавит как бы в шутку, что ее мог причинить только длинный и острый рог животного».

Я посмотрел на Эвелин, которая ответила мне серьезным взглядом испуганного ребенка. В сумерках ее лицо казалось белым пятном позади красного кончика сигареты. Уличные фонари уже горели среди деревьев, и весь Париж казался освещенным луной. Вдалеке слышались раскаты грома — приближалась гроза.

«Насколько мы понимаем, эти заявления подтвердил, хотя и с некоторой осторожностью, доктор Эдуар Эбер — полицейский врач департамента Буш-дю-Рон. Нам также сообщили, что находки доктора Эбера столь удивительны, что он собирается отправиться в Париж для консультации с медицинским отделом Сюрте.

В соответствии с его паспортом мертвец был опознан как месье Гилберт Драммонд, лондонский адвокат. Брата мистера Драммонда, также проживающего в Лондоне, уведомили о печальном событии. Месье Драммонд остановился на три дня в Гранд-отеле, прибыв в Марсель из Парижа.

Нам сообщили, что полиция располагает важной уликой».

— Единорог… — промолвил я, чувствуя, как у меня холодеет внутри. — Единорог — сказочное животное, Эвелин, но этот, похоже, не вполне сказочный. Гилберт Драммонд был как-то связан с нашей работой?

— Насколько я знаю, нет.

— А при чем тут Фламанд?

— Вчера вечером он отправил записку в «Ле Журналь», которая была опубликована сегодня утром. Все газеты ее перепечатали, а сегодня вечером пришла записка от Гаске. Письмо Фламанда было отправлено из Марселя в пять часов вечера. Могу пересказать его слово в слово: «Меня интересуют странные животные. Завтра, дорогие друзья, я буду среди пассажиров самолета Марсель-Париж, прежде чем он достигнет места назначения. Фламанд».

— А как насчет детектива?

Она улыбнулась:

— Гаске тоже не чужд театральности. Его записка напоминала комментарий, нацарапанный на доске объявлений: «Я тоже там буду, дорогие друзья».

Я усмехнулся, и мы оба почувствовали себя лучше.

— Ее тоже отправили из Марселя?

— Не знаю. Об этом не сообщалось — журнал старается подыгрывать Гаске. Но, несомненно, это так. Он ведь мог телеграфировать, только услышав новости о первой записке. Странное дело, не так ли? И эта ужасная история с Драммондом…

— Давай будем благоразумны. Ты же не можешь всерьез полагать, будто сэр Джордж Рэмсден таскает за собой единорога, который сбежал и прикончил этого беднягу в парке?

— Нет, но… Говорю тебе, за этим убийством стоит Фламанд! Не спрашивай, почему я так думаю и какие у меня доказательства. Я просто знаю, что это его рук дело! — Она стиснула кулаки. — Конечно, больше никто не обратил внимания на статью в «Пари-Миди» и не стал связывать ее с Фламандом.

— Вероятно, по веской причине. Ты сама говоришь, что он никогда не был известен как убийца.

Эвелин приподняла бровь. Сигарета вспыхнула и погасла.

— Логика на твоей стороне. Я не собираюсь ссылаться на инстинкт или женскую интуицию. Конечно, у меня есть свои предположения, иначе я бы не работала в секретной службе. Но на сей раз от них мало толку. Я лишь знаю, что это какой-то кошмар… А если говорить о логике, то зачем Фламанду нужен единорог?

Я напомнил, что Фламанд об этом не упоминал, а только сообщил, что будет в том самолете. В любом случае было приятно убедиться, что мое приключение с полицейским и потерянным паспортом всего лишь совпадение. Если Фламанд намеревался лететь вместе с сэром Джорджем Рэмсденом, он бы не расхаживал по Парижу в полицейской форме, что вообще выглядело чепухой, как, впрочем, и все дело… Эвелин вернула меня к действительности:

— Сейчас половина девятого, а в одиннадцать мы должны быть в этой гостинице. До Орлеана семьдесят пять миль, так что нам лучше выехать сразу. Мой автомобиль снаружи с полным баком и картой. Ты упаковал чемодан? Мы ведь можем и не вернуться этой ночью.

Я поспешно объяснил, что остановился в «Крийоне» за углом и могу собраться в одну секунду. Но это ставило крест на поисках чертова паспорта. Под предлогом расчета я отвел официанта в сторону и объяснил мои затруднения. Он знал номер полицейского, хотя не знал его имени, и сказал, что легко может вернуть паспорт. Я дал ему стофранковую купюру, пообещав еще одну, когда паспорт доставят в мой отель. Знает ли он полицейского в лицо? Не вполне, но…

Теперь я окончательно ввязался в авантюру. Это стало ясно, когда я сел в двухместную машину Эвелин с мощным мотором и мы начали пробираться через сигналящий транспорт по плас де ла Конкорд. Что, если сказать ей правду? Очевидно, с ее инструкциями было что-то не так. Где агент, с которым она должна была встретиться на террасе «Лемуана»? Там находилось несколько человек, но я мог бы поклясться, что никто из них не был британцем. Итак, я шагнул в брешь, но крепость выглядела мрачной и таинственной…

Она стала выглядеть еще мрачнее, когда я просматривал досье Фламанда, упаковывая в отеле чемодан. Эвелин перечислила все факты, невольно вызвав мое восхищение. Хотя до сих пор за Фламандом не числилось ни одного убийства, дважды он едва не избил жертву до смерти. Несмотря на склонность к театральности, Фламанд знал свое дело. У него были железные нервы, ироническое чувство юмора и ум, чей блеск давал себя знать в неожиданной простоте наносимых им ударов. Ни один сейф не являлся для него препятствием, но даже ребенок мог бы применить его методы взломщика, если бы додумался до них. Фламанд наносил два визита сейфу, который намеревался обчистить. Первой ночью он всего лишь удалял диск на комбинационном замке и возвращал его на место, поместив под него кружок тонкой белой бумаги размером меньше диска. Днем сейф должны были открыть минимум однажды или дважды. Следующей ночью Фламанд возвращался туда, удалял бумагу и изучал вмятины, оставленные действием механизма, открывающего сейф. Это сообщало ему комбинацию, и он мог спокойно открыть сейф, не оставляя следов и ставя в тупик Сюрте. Таким образом Фламанд похитил двести тысяч франков из сейфа банка «Лиль Кредит Лионне», комбинацию которого знал только управляющий. Он проник в офисы крупнейшей парижской фирмы, производящей сейфы и хвастающей тем, что они недоступны для воров, и открыл все сейфы в демонстрационном зале, прежде чем обчистить президентский сейф, где хранился миллион в облигациях.

Именно Фламанд впервые использовал для открытия сейфа термит — химический препарат из алюминиевого порошка, окиси железа и порошка магнезии, который можно было пронести в спичечном коробке, но который, будучи помещенным на крышку сейфа, создавал температуру две тысячи градусов, расплавляя любой металл под ним. Именно Фламанд первым применил микрофон для прослушивания реверсивного механизма. Именно Фламанд украл изумруды де Рейтера в Антверпене и смог вывезти их из страны, несмотря на полицейский кордон по всей границе, спрятав их под шерстью черного ньюфаундленда в свите короля Бельгии.

Я мог лишь мельком просмотреть записки Эвелин, но благодаря им перед мысленным взором возникала фигура, комбинирующая две латинские крайности: любовь к дерзким театрализованным выходкам и сатанинскую жестокость. Один полицейский комиссар негодовал на тупость своих коллег, до сих пор не поймавших Фламанда. Покуда он негодовал, в участок вошел «рабочий» забрать мебель для ремонта и удалился с любимым креслом комиссара на глазах дюжины полицейских. Таким же образом Фламанд украл из зала суда часы, когда вышеупомянутый комиссар давал показания на процессе. Но тот же Фламанд едва не убил сторожа в Монте-Карло, заставшего его во время очередного рейда.

Чем больше я читал, тем сильнее убеждался, что у меня были основания подозревать Фламанда в краже моего паспорта. Конечно, это с таким же успехом мог быть и Гаске, но я бы хотел увидеть дуэль между Фламандом и сэром Генри Мерривейлом. Фламандом нельзя было не восхищаться. В то же время я, по личным причинам, отдал бы правую руку за то, чтобы одержать над ним верх.

Когда я спустился, гроза уже бушевала над белым лесом фонарей на плас де ла Конкорд. Париж лишился вечернего мерцания под потоками ливня, сопровождаемого сверканием молний. Это не походило на обычную весеннюю грозу, а нам предстояла семидесятипятимильная поездка. У меня были международные права, поэтому я сел за руль. Мы проехали по мосту Инвалидов и выбрались из Парижа через Версальские ворота. Пробираться сквозь гудящий транспорт было нелегко, и мы оба молчали, прислушиваясь к мерному шарканью «дворников» на фоне шума дождя.

— Ты все прочитал? — заговорила наконец Эвелин, сняв шляпу и надев плащ.

— Да.

— Ну и что ты об этом думаешь?

— Фламанд — опасный тип. Меня беспокоит, является ли этот Гаске адекватным его противником.

Засмеявшись, Эвелин плотнее задернула боковую занавеску и откинулась назад так, что свет щитка отразился в ее глазах. Казалось, она удобно расположилась в кресле у камина.

— Думаю, что да. Ты сомневаешься потому, что прочитал только об одном участнике поединка. Если бы ты слышал оГаске, то без колебаний сделал бы ставку на него. Сейчас у меня нет времени вдаваться в подробности — нам слишком многое нужно обсудить, — но его называют «усмехающимся Гаске». Он арестовывает убийцу с эпиграммой на устах и вежливо кланяется перед выстрелом. Гаске любит театральные эффекты не меньше, чем Фламанд, так что это будет битва гигантов. Знаешь, Кен…

— Ну?

— Если бы у меня не было ощущения, что все это куда опаснее, чем мы думаем, я бы этим наслаждалась. Мы едем по темной дороге, никто не знает, куда, почему и когда мы вернемся. Но почему все так таинственно? Ни ты, ни я понятия не имеем, что нам предстоит делать, и я даже не уверена, что это знает Г. М. Почему сэр Джордж Рэмсден должен приехать в Париж и сразу же мчаться в захудалую гостиницу под Орлеаном?.. Насколько я смогла выяснить, он важная шишка в министерстве иностранных дел. Ты его знаешь?

Я хорошо знал Рэмсдена. Он был известен как баронет-спортсмен, но немногие знали, как близко он связан с министерством иностранных дел. Рэмсден был одним из тех подковерных дипломатов, которые работали как бы без официальной санкции и приносили империи куда больше пользы, чем все пышные мероприятия в посольствах за рубежом. Внешне он являлся полной противоположностью чопорному субъекту, служившему идеалом дипломата, который пыжится изо всех сил, стараясь впечатлить другие нации и вызывая лишь неприязнь к Британии. Рэмсден был маленьким, толстым и вспыльчивым, с манерами карикатурного полковника. Он любил женщин, виски, баккара и все виды спорта, но при этом мог быть британцем с британцами, мусульманином с мусульманами и, насколько я знаю, зулусом с зулусами, потому что знал свое дело. Если сэру Джорджу доверили привезти единорога в Лондон, значит, этот единорог был чертовски важен.

— В таком случае, — добавил я, — мне кажется, мы пренебрегаем очевидной нитью к тому, что замышляет Уайтхолл. Вчера Рэмсден прибыл в Марсель. Откуда? Где он был до того?

— В Афинах.

— В Афинах? Там какие-то неприятности?

Эвелин задумалась.

— Много неприятностей, но никаких, которые касались бы нас или, насколько мне удалось выяснить, Рэмсдена. Всем известно, что в Афинах он был на каникулах.

Мы снова умолкли. Мне приходилось следить за мощеной дорогой, проходящей через деревни вдоль реки справа. Гроза не только не уменьшалась, а, напротив, усиливалась.

— С такой скоростью мы никогда не доберемся, — сказала Эвелин. — Не мог бы ты подстегнуть машину?

Я попытался. У Версальского дворца мы свернули налево и выехали на асфальтированную дорогу, которую тоже буквально заливал дождь. Молнии освещали два бесконечных ряда тополей, черневших на фоне неба. На дороге не было никого, кроме красного «вуазена», который обогнал нас около Рамбуйе с невероятной скоростью, вызвав подозрения Эвелин. Но в лесу мы его потеряли из виду, или же он свернул. Мы поехали по шоссе в направлении Шартра, что казалось мне кружным путем.

Эвелин сказала, что не может найти на карте эту дорогу, но она выглядела прямой и благоустроенной, несмотря на узость. Выехав из леса, мы увеличили скорость и помчались вниз по склону холма. Справа находился овраг.

— Осторожно! — крикнула Эвелин.

Из-за поворота вылетел красный «вуазен» и остановился поперек дороги тридцатью футами впереди нас. Кто-то размахивал фонарем. Я нажал на тормоз, но машину занесло на скользкой дороге сначала влево, потом вправо, пока она не остановилась, упершись задними колесами в насыпь перед оврагом. Я посмотрел на Эвелин — она смертельно побледнела. Мотор заглох, и тишину нарушали только шум дождя и наше тяжелое дыхание.

— Одну минуту, пожалуйста, — произнес кто-то голосом вежливого секретаря.

Чья-то рука скользнула под боковую занавеску и повернула ручку дверцы.

Глава 3 НА ОРЛЕАНСКОЙ ДОРОГЕ

Будучи во Франции, мы ехали по правой стороне дороги, поэтому я, сидя за рулем, оказался ближайшим к руке. Прежде чем я успел шевельнуться, дверца со скрипом открылась. Я видел только силуэт на фоне дождя и черных деревьев и расплывчатое пятно вместо лица, когда человек шагнул назад к насыпи. Но мне показалось, что я узнал голос, хотя его приглушал дождь и французские слова звучали нечетко.

— Что это значит, черт возьми? — крикнул я по-английски.

— Англичанин, — отозвался голос на том же языке, и если в нем звучало облегчение, то оно сразу исчезло. — Кто вы и что здесь делаете?

Голос говорил на превосходном английском. Краем глаза я посмотрел на красный автомобиль. Он не полностью преграждал дорогу, и слева можно было проскочить мимо.

— Вопрос в том, кто вы, — ответил я, — и почему вы пытаетесь устроить автомобильную катастрофу?

— Кто бы я ни был, — сказал мужчина, — у меня имеются полномочия от французской полиции. Два полицейских ждут впереди в той машине.

Он говорил так спокойно, что на мгновение я почти поверил ему. Потом мужчина шагнул вперед, и я увидел, что он что-то держит в руке.

— Выходите из автомобиля. Я хочу взглянуть на ваш паспорт.

— Сегодня утром я уже предъявлял паспорт. Этого недостаточно?

— Выйдите из машины.

Он подошел ближе, и свет щитка блеснул на черном металле в его руке. Но ему не следовало этого делать, так как я увидел, что его оружие слишком похоже на жестянку. Если бы он нажал на спуск этого маленького пистолета, поднялась бы крышка рукоятки, и ничего более. Фактически нам угрожали портсигаром. Но передо мной на расстоянии вытянутой руки стоял Фламанд.

Я далеко не храбрец, но, когда мне в грудь направляют игрушечный пистолет, могу посоветовать даже Фламанду окунуть голову в Луару. Г. М. и я обычно посмеивались над триллерами, в которых бесстрашный герой бросается на целящегося в него противника — такое не могло прийти в голову никому за пределами сумасшедшего дома. Но эта ситуация была принципиально иной. Сначала нужно было выяснить, что намерен делать незнакомец. Покуда я покорно вылезал из автомобиля, Эвелин великолепно изображала негодующую туристку.

— Слушайте, приятель, — обратилась она к мужчине, который осветил фонарем верх нашей машины. — Даже в стране, кишащей нежелательными иностранцами, это худшее оскорбление, о котором когда-либо докладывали британскому консулу. Мой кузен и я едем в Орлеан…

— Вы тоже выходите, — прервал незнакомец тем же бесстрастным тоном, который начал казаться мне жутким. — Стойте рядом с ним, но не слишком близко, и держитесь оба на свету. А вы, — он посмотрел на меня, — поднимите руки.

В его голосе звучало усталое презрение. Во мне начал закипать гнев, но я повиновался. Дождь бил нам в лицо, а незнакомец снова включил фонарь, направив луч нам в глаза. Обе его руки были заняты. Мне казалось, что он говорит замедленно, как будто держит во рту что-то, затрудняющее речь.

— Теперь отвечайте. Кто вы?

— Кенвуд Блейк из Лондона. Я импортер чая. — Не знаю, почему это занятие пришло мне в голову.

— Вы выдаете себя за сотрудника отдела С-5 британской разведывательной службы?

— Нет.

— Что вы делали этим вечером в «Лемуане»?

— Выпивал.

— Вы пожалеете о том, что так говорите. — Теперь в голосе слышались нотки ярости, но речь по-прежнему что-то тормозило. Он обратился к Эвелин: — Пошарьте у него в карманах и дайте мне его паспорт, если таковой у него имеется. Если нет, мы отвезем его в Орлеан и там им займемся. Не спорьте со мной. Делайте, что вам говорят!

— Откуда мне знать, где он хранит свой паспорт? — осведомилась Эвелин. — Я порядочная женщина.

Луч фонаря сразу устремился на нее.

— Заткнитесь, проклятая предательница! — прошипел незнакомец.

И тогда я бросился на него, как игрок в регби, старающийся отобрать мяч у противника.

Должно быть, он подумал, что я спятил. Дело в том, что пистолет был настоящий. Я обнаружил это, когда двумя дюймами выше моего уха грянул выстрел, и вспышка обожгла поля моей фетровой шляпы.

О дальнейшем у меня сохранились смутные впечатления. Я услышал, как пуля угодила в нашу машину со звуком, какой бывает, когда протыкаешь консервным ножом крышку банки с горохом, прежде чем мое плечо ударило противника выше колена и он инстинктивно отскочил к оврагу. Луч фонаря осветил ему лицо, и я увидел, как у него во рту блеснул серебром какой-то предмет, который он едва не проглотил. Это был полицейский свисток, скользнувший к краю рта, издав жалобное чириканье.

Потом что-то ударило меня по голове, деревья перевернулись вверх ногами, и мы оба свалились через насыпь в овраг, покатившись по дну. Что-то натягивалось и рвалось под нами, как струны, а еще что-то ударило меня по голове, прежде чем мы налетели на какое-то бревно. Освободившись, я с трудом поднялся на колени. Сквозь звон в голове у меня мелькнула ужасная мысль.

Бандиты не носят полицейские свистки. Господи, кто же этот парень? И где полиция?

Отчасти унять головокружение и усмирить пчелиный улей в голове помог свет фонаря, который валялся возле бревна, позволяя разглядеть моего противника. Он лежал на спине с открытым ртом и в съехавшем набок котелке.

Я подобрал фонарь — при этом все снова закружилось перед глазами — и направил луч на незнакомца. К счастью, он не был мертв и даже не пострадал, если не считать шишки на голове от оглушившего его удара о бревно. Мои мысли вернулись к свистку, который он, слава богу, не проглотил. Кто же этот человек? Его румяное лицо было испачкано грязью, которую смывал дождь, все еще хлещущий по растущим в овраге березам. Массивное квадратное лицо с торчащими скулами и щеткой усов казалось английским. Почему же он сказал «проклятая предательница»?

Потом я увидел под распахнувшимся плащом то, что выпало из его внутреннего кармана. Это был маленький сероватый клочок бумаги, свернутый в трубочку, который мой противник обмотал вокруг авторучки и прикрепил зажимом колпачка. На клочке были белый крест на голубом фоне, номер, имя шефа и печать министерства иностранных дел, но подделать все это было невозможно, так как любой сотрудник секретной службы узнает клочок по фактуре, как банковский клерк узнает подлинный банкнот. Значит, этот человек служит в британской разведке.

Внезапно я понял, что именно с ним Эвелин должна была встретиться в «Лемуане», и когда он увидел, как я ухожу с ней… Боже, какая неразбериха!

Как вы понимаете, все это было делом нескольких секунд. Я едва успел перевести дух, как услышал сквозь шум дождя голоса наверху. Над моей головой протянулись белые лучи двух фонарей. На фоне света фар нашего автомобиля бежали две фигуры в фуражках и коротких плащах полицейских. Мой противник говорил правду — два полицейских ждали в красном автомобиле и теперь искали меня. К их несчастью, они не могли найти место, где мы свалились в овраг, а так как с дороги он казался черной бездной, то, вероятно, боялись прыгать через него. Никакие объяснения мне не помогут — нужно как можно скорее убираться отсюда. О моем противнике позаботятся полицейские, когда мне удастся от них отделаться, но Эвелин надо забрать. Пусть садится в машину и уезжает, пока я буду избавляться от преследователей. Но где она?

— Ты цел? — послышался тихий голос совсем рядом. — Ты не пострадал? Ш-ш! Я проскочила в овраг следом за тобой, иначе они бы меня схватили.

Эвелин проскользнула мимо лежащего без сознания моего противника и схватила меня за руку.

— Выключи фонарь, Кен! Не знаю, в чем дело, но мы, кажется, совершили какую-то ужасную ошибку. Мы… Смотри! Они увидели свет!

— Держись за мою руку, и постараемся выбраться… Нет, подожди! Встань рядом с телом. Я отвлеку их фонарем, а когда они погонятся за мной, вылезай наверх и уезжай в машине. Не спорь, черт возьми! Если я не смогу убежать от них, то украду их автомобиль и поеду за тобой.

Я помчался среди белых берез, при этом крики и свет фонарей следовали за мной по краю оврага. Обернувшись, я направил в их сторону луч своего фонаря.

— У-ух! — заухал по-совиному некогда респектабельный мистер Блейк. — Suivez mois,[11] вы, тупицы! Vive le crime! A bas la police![12]

Ответные крики показали, что провокация достигла цели. Собравшись с духом, полицейские прыгнули в овраг. Один из них споткнулся, но другой приземлился удачно. Я поставил фонарь между ветками дерева лицом к полицейским, как будто меня загнали в тупик, потом пригнулся как можно ниже и издал чревовещательный вопль, перекрывая шум дождя:

— Halte la ou je tire![13]

У этих ребят были стальные нервы. Не испугавшись угрозы, они устремились прямиком на маяк. Я надеялся, что они начнут стрелять и погасят фонарь, прежде чем обнаружат, что меня за ним нет. Один из них выстрелил, и пуля срезала ветку. К тому времени я уже карабкался наверх, как обезьяна. Упавшая у бревна фигура, когда я споткнулся о нее, шевельнулась, но не смогла мне помешать.

Эвелин не уехала. Она сидела за рулем своего автомобиля, уже заведя мотор, когда я плюхнулся рядом и захлопнул дверцу. Покуда я переводил дыхание, мы проехали мимо красной машины и помчались по дороге.

Все было как в прежние дни, если не считать моего скверного состояния. Я держался за левый бок и пытался между стонами говорить.

— Почему ты не уехала?

— Почему не уехала? Это мне нравится. Кроме того, как бы ты последовал за мной? Во всяком случае, не в этом красном «вуазене».

— Почему?

— Ну, у того типа, которого ты нокаутировал, остался в руке пистолет. Я забрала его и всадила пулю в каждую шину красного автомобиля. Ты ведь не хотел, чтобы они следовали за нами, верно? Теперь им это не удастся. Пистолет на сиденье позади тебя.

— Ты прострелила им шины? Ой!..

— Почему ты сказал «ой»? Я знаю, что мы совершили ошибку и что ты, по-видимому, нокаутировал полицейского. Но особого вреда мы не причинили, и они все равно не смогут нас поймать. — В ее голосе слышалось ликование. — Кен, это было грандиозно! То, как ты бежал через кусты с криком «Vive le crime!» и… Знаешь, они, вероятно, подумали, что ты Фламанд.

Выходит, это ее радует. Я повернулся и посмотрел на сидящую за рулем Эвелин. Она не совсем промокла, так как по-прежнему была в плаще, но выглядела крайне неопрятно. Подняв грязную руку, Эвелин откинула мокрые волосы с глаз, сверкающих от удовольствия; время от времени она вскидывала голову, словно в такт приятной мелодии. Но я был вынужден сообщить ей весьма неприятную правду.

— Слушай, — начал я, собравшись с духом. — Мне нужно кое-что сказать тебе. Положение куда серьезнее, чем ты думаешь. Ты знаешь, как выглядит удостоверение сотрудника секретной службы? Так вот… э-э…

Эвелин с триумфом посмотрела на меня:

— Я знаю, что ты собираешься сказать. Можешь поблагодарить меня за то, что я спасла твою шкуру. Ты хочешь сказать, что во время драки с этим парнем удостоверение выпало у тебя из кармана, и ты считаешь, что потерял его. Но оно упало рядом с этим типом, и я подобрала его, когда ты отошел. Вот оно. — И Эвелин предъявила авторучку настоящего агента с серой бумагой под зажимом. Это был конец.

— Интересно, — пробормотал я, когда обрел способность говорить связно, — он не видел, как ты нашла и подобрала удостоверение? Или он еще не пришел в себя?

— Уже приходил, а свет фар автомобиля на дороге был достаточно ярким, чтобы это разглядеть. Я боялась, что он схватит меня или погонится за тобой. Поэтому я просто огрела его по башке рукояткой пистолета, и он снова отключился.

Я ничего не сказал — говорить было нечего. Глядя на забрызганное ветровое стекло, я пошевелил ногой, услышав, как вода хлюпает в ботинке, и попытался осмыслить ситуацию. Прежде всего, тот полицейский в кафе был настоящим полицейским, который действительно совершил оплошность с моим паспортом. Но мне повсюду мерещился Фламанд, и в результате мы наделали целую кучу чудовищных ошибок. Я напал на сотрудника разведки его величества и нанес ему травму. Эвелин украла его удостоверение, а когда он начал приходить в себя, ударила по голове его же оружием. Досталось и французской жандармерии. Шины полицейского автомобиля были пробиты пулями, оставив трех человек без транспорта в нескольких милях от города под проливным дождем.

Из этого можно было сделать два вывода. Первый: считали ли они меня Фламандом (что было вполне вероятно) или нет, мы вскоре станем объектом величайшей полицейской охоты со времен Ландрю,[14] поэтому нужно принять срочные меры. Второй: я так глубоко погряз в этом, что вынужден вести игру дальше. Сейчас я не могу все объяснить Эвелин. Поэтому мне остается только взять удостоверение и быть агентом разведки, покуда миссия «Единорог» не будет завершена.

Хотя мне не нравились облик и манеры настоящего агента, это был вопрос личной антипатии. Обман можно устроить с помощью удостоверения. Эти карточки не похожи на паспорта — в них нет ни имени, ни фотографии, ни описания. Даже в том невероятном случае, если мы встретим кого-то из начальников отдела, — всего их восемнадцать, и в карточке они обозначены буквой, за которой следует номер агента, — самозванство будет разоблачено только в случае встречи с непосредственным шефом этого парня. Я приободрился, ощущая дух прежних дней.

— Конечно, им придется идти пешком, — говорила Эвелин. — А мы выехали значительно раньше, чем они смогут поднять тревогу. От места столкновения около двух километров до моста через Луару. Должно быть, мы уже рядом с ним. Орлеан — на противоположном берегу, километрах в четырех вверх по реке. Когда они пересекут Луару, то направятся либо в Орлеан, либо по нашим следам, пока не найдут телеграф. Взгляни еще раз на карту. Возле нашей гостиницы нет деревни, верно? Тогда где им искать телеграф и телефон? Если они зайдут в гостиницу…

Возле нескольких точек на карте с надписью «Bois de la Belle Sauvage»[15] Эвелин нарисовала крест, обозначающий гостиницу. Похоже, она находилась в пустынном районе Орлеаннуа, где на значительном расстоянии не было ни одной деревни.

— Вряд ли в нашей гостинице есть телефон, — сказал я, — но они могут зайти туда, чтобы спросить о нас. Если мы не подкупим кого-нибудь и он не скажет, что нас там нет…

Я проклял себя за тупость. Ведь в гостиницу направлялись не только мы, но и настоящий агент! Он, как и Эвелин, получил указание явиться туда. Мы не могли избежать встречи с ним. А если я обвиню его в самозванстве, полиция подтвердит его личность…

— Кен!

Я оторвался от размышлений, услышав крик Эвелин и почувствовав, что машину опасно заносит.

— Ты должен взять руль! Я не могу справиться с дорогой. Мы свалимся в воду или…

Но на извилистом спуске с холма мы не могли поменяться местами.

— Не пытайся переключать скорость, — сказал я. — Сними ногу с тормоза, пока мы не спустимся с холма. Там ты сможешь остановиться…

— Ладно. Но ты ничего не слышишь?

— Похоже на шум воды. Ты сказала, что мы рядом с рекой.

— Нет-нет! Позади нас. Похоже на мотор. Разве ты не слышишь? Что, если им удалось поймать машину?

Я открыл дверцу и выглянул наружу. На секунду дождь ослепил меня, но так или иначе смотреть было почти не на что. Мы спускались мимо лугов к реке, чье бурное течение слышалось впереди. Справа на некотором расстоянии я разглядел среди деревьев огни. Очевидно, там находилось большое здание, но, как ни странно, огни как будто отражались в воде. Правда, Эвелин упоминала о замке на острове. Я высунулся вперед, чтобы посмотреть налево поверх капота. Вдалеке на противоположном берегу реки мерцал свет. Это был Орлеан. А сейчас мы мчались к мосту, местонахождения которого не знали.

Теперь я мог слышать мотор, но это был не автомобиль. Прерывистый тарахтящий звук раздался у нас над головой так близко, что я невольно пригнулся. Пассажирский самолет находился в двухстах футах над нами, и у него явно были неприятности. Сначала я разглядел красный огонек левого крыла, потом он исчез за черным корпусом.

— Надеюсь, мы сможем остановиться, не перевернувшись, — спокойно заговорила Эвелин. — Впереди нет моста.

Это была правда. Мы уже очутились в воде, так как река вышла из берегов. Грязная полоса дороги обрывалась у бреши в белом парапете, который захлестывали бурные воды Луары. Но мы избежали холодной ванны, потому что вода сама задержала нас. Автомобиль послал вперед две волны, которые откатились назад от парапета, прежде чем колеса увязли в грязи и перестали вращаться. Фары освещали брешь. Теперь было ясно, почему инструкции предписывали Эвелин ехать по основной дороге, а не по этому спрямляющему спуску. Мост здесь существовал только в воображении составителей карты. Мы видели стальные кабели парома, но самой баржи на этом берегу не было. Объявление на доске гласило, что паром прекращает функционировать в 19.00.

Мы оказались в западне. Впереди была река шириной в добрых двести ярдов. Единственная дорога вела назад, туда, где находились преследователи. Помимо того, что наш карбюратор залило, требовались еще одна машина и канат, чтобы вытащить нас из трясины, в которой мы увязли. Парни в красном автомобиле загнали нас в тупик.

— Не знаю, что делать, — с истерическим смехом сказала Эвелин. — Ты умеешь плавать?

— Да. Но посмотри на течение.

— Ну а я не умею. И не поплыла бы, даже если бы умела. Для этого нужно слишком много героизма. Давай взглянем фактам в лицо. Мы не попадем в гостиницу. Мы даже не можем вернуться и бросить вызов. Я хочу только принять горячую ванну и переодеться.

— Мы не должны сдаваться. Поблизости есть замок. А если они едут по нашим следам…

— Они уже здесь, — прервала Эвелин.

Я пинком открыл дверцу и шагнул в воду, которая стояла выше нашей подножки. Сначала я надеялся, что это может быть снова звук самолета, но по дороге ехал автомобиль. Его фары вынырнули из-за поворота, и он мчался к нам со скоростью, вдвое превышавшей нашу. Я судорожно глотнул.

— Ну и как же нам поступить? — осведомилась Эвелин, успев взять себя в руки. — Конечно, у нас есть пистолет. Но я не вижу, чем нам поможет убийство пары полицейских… Погоди! — Она тоже выскользнула из машины. — Возможно, они не знают, что тут нет моста, и просто видят нас. Если мы высунемся и помашем им, они могут промчаться мимо нас в реку или хотя бы увязнуть в грязи, и тогда мы снова будем на равных.

Лично я не видел особого этического различия между выстрелами в полицейских и утоплением их. Но сейчас было не до различий — приходилось повиноваться инстинкту. Сев в машину, я высунулся в окошко и начал кричать и махать рукой.

Мои жесты возымели прямо противоположный эффект. Водитель, очевидно, расценил их как предупреждение или вовремя заметил брешь в парапете. Я не знаю точно, что произошло, так как меня слепили фары. Потом раздался скрежет, машина промчалась мимо, фары повернулись и застыли, а приливная волна хлынула на нас. Колеса увязли в трясине, когда автомобиль находился всего в нескольких футах от бреши. Но я успел разглядеть, что это такси «ситроен» и что в нем находятся только двое, ни один из которых не походил на наших преследователей. Машина остановилась почти боком к нам. На заднем сиденье кто-то размахивал кулаком, потом боковое окошко со стуком опустилось.

— Что вы тут вытворяете, черт возьми? — рявкнул по-английски знакомый голос. — Вы пытались убить меня! И это в благодарность за мои старания…

Моргая округлившимися глазами за стеклами очков, из-под съехавшего набок древнего цилиндра на нас уставилось свирепое лицо сэра Генри Мерривейла.

Глава 4 СТАРЫЙ ДРУГ

Г. М. избежал утопления буквально чудом, и мы с Эвелин ощутили угрызения совести. Но моим главным чувством было облегчение, несмотря на то что мы столкнулись с единственным человеком, способным меня разоблачить. Г. М. изрыгал страшные угрозы, но его приступы ярости, когда он находился словно на грани апоплексического удара, всегда оканчивались обычным ворчанием.

— Кто здесь? — осведомился Г. М. — Эвелин Чейн, не так ли? Или я всю дорогу из Парижа следовал не за тем, за кем надо? Говорите же, черт бы вас побрал!

— Здравствуйте, Г. М., — кротко произнесла Эвелин.

— Привет, Майкрофт,[16] — поздоровался я. Г. М. внезапно склонил голову набок:

— А это еще кто? Неужели Кен Блейк? Господи, вы-то что здесь делаете?

— Особое задание, Г. М., — ответил я. — Временно я занимаю чужое место. Но как вы здесь очутились?

В этот момент нас прервал недовольный голос водителя.

— Черт бы побрал ваше распрекрасное такси! — заорал Г. М. — Неужели нам мало неприятностей и без ваших жалоб? Слушайте, Марсель, если машина пострадала, я куплю ее у вас — acheter… l'argent[17] — понимаете?

— Oui,[18] — удовлетворенно отозвался Марсель и, откинувшись назад, зажег сигарету.

— Раз вы здесь, все будет в порядке, — сказала Эвелин. — Но, пожалуйста, объясните, что все это значит. Мы попали в жуткую неразбериху и не знаем, что делать. Что вообще мы должны были делать?

Г. М. окинул пейзаж угрюмым взглядом.

— Угу! Я бы и сам хотел разобраться. Это одна из причин, по которым я следовал за вами.

— Сами хотите разобраться? — переспросил я. — Но, боже мой, неужели глава департамента не знает…

Он оборвал меня ругательством по адресу неблагодарных таких-то, которые не слушают его советов.

— Единственное, что сообщила мне эта свинья из министерства внутренних дел (вот увидите, как я с ними рассчитаюсь!), — это что ваша миссия аннулируется. Что бы вы ни должны были делать, это отменяется. А если бы вы, девочка моя, — он указал на Эвелин, — задержались в вашем отеле еще на пять минут, вам бы сообщили это по телефону. Такой неразберихи следовало ожидать от министерства внутренних дел, когда они забрали эту миссию у меня из рук. Я прибыл в Париж, чтобы рассчитаться с ними сполна, и отправился в ваш отель, но мне сказали, что вы только что уехали в Орлеан… Похоже, ваша уховертка здорово увязла, и вода, вероятно, достает вам до лодыжек. Перебирайтесь в мою машину, я расскажу вам, что знаю, и мы постараемся разработать план, чтобы поджарить этих портачей из министерства внутренних дел в их собственном жире. У меня есть виски, — добавил он весьма кстати.

Мы достаточно продрогли, чтобы это оценить, хотя еще не обедали. Я перенес Эвелин в другую машину, и Г. М. зажег свет на потолке. Марсель завел мотор в тщетной надежде извлечь такси из грязи, но не добился даже кашля. Г. М. устроился в углу, надвинув цилиндр на ухо, дабы избежать столкновения с потолком; расстегнутое пальто демонстрировало тот факт, что он снова забыл надеть галстук. В одной руке он держал термос, а в другой — бутылку виски. Его присутствие вселяло уверенность, но благоразумная Англия была далеко. Мы сидели, разговаривая о единороге и потягивая виски, в увязшем автомобиле возле вышедшей из берегов реки где-то во французской глуши, но Г. М. выглядел так, словно закинул ноги на свой письменный стол в родном министерстве.

— Так что с вами произошло? — осведомился он. — Несчастный случай?

— Да. В некотором роде.

— А каким образом вы, Кен, оказались в этом замешаны? Неужели министерство внутренних дел завербовало вас у меня за спиной? Ух, как я с ними расправлюсь! Они еще пожалеют, что не посоветовались со стариком! Я оскорблен и открыто это признаю. Но они соизволили сообщить мне, что выбрали для этой работы девицу Чейн и Харви Драммонда.

— Кто такой Харви Драммонд?

— Официально — парень, который держит упряжку скаковых лошадей. В прошлом году он выиграл «Оукс», а в позапрошлом — «Сент-Леджер». Ба! Я бы не поставил ни на одну из его кляч. От этого субъекта у меня боль в затылке. Хмф! К тому же он бывший боксер в Кембридже и хвастается, что может нокаутировать любого в его весе менее чем за три раунда. Короче говоря, поганый тип, Кен.

— Я имею в виду — как он выглядит.

— Массивный, скуластый, с каштановыми усами щеткой и румяной физиономией…

Мы с Эвелин посмотрели друг на друга, и я увидел в ее глазах страх и понимание. Этого человека мы оставили в овраге.

Я быстро повернулся к Г. М.:

— Кстати, вы ничего не заметили на дороге, прежде чем добрались сюда? Например, никого не встретили?

— Еще как встретили! — воскликнул Г. М., снова свирепея. — Что это за чертова страна, спрашиваю я вас? Какой-то тип пытался на меня напасть менее чем в двух милях отсюда. Эта шайка бродила по лесу, словно они заблудившиеся туристы, но я заметил их машину. Старый трюк, Кен! Было слишком темно, чтобы разглядеть лица, иначе я бы их запомнил! Когда мы их остановили, здоровый парень попытался вскочить на подножку…

— И что вы сделали?

— Высунулся в окошко и двинул ему разок в физиономию, — с удовольствием отозвался Г. М. — Мы ехали быстро, и он перелетел через дорогу, как будто его вышвырнули из паба. Меня бы не удивило, если бы он перескочил через насыпь. Его сообщники подняли шум, но мы не остановились, чтобы разбираться с ними.

— Теперь мы все в этом замешаны, — вздохнул я. — Этот тип второй раз за вечер перелетает через насыпь и теперь наверняка в бешенстве. Прежде чем продолжать, Г. М., я хочу, чтобы выслушали историю моих прегрешений. Так как вы говорите, что миссия отменена, теперь это не имеет значения.

Г. М. опустил панель за спиной обиженного Марселя, и я сделал полное, хотя и краткое признание. Дождь, уже прекращавшийся, вновь забарабанил по крыше; опять сверкнула молния и заворчал гром. Хотя я ожидал от Г. М. новой вспышки, он сидел молча, устремив на меня взгляд рыбьих глаз. Эвелин не возмущалась, — напротив, она выглядела почти ликующей.

— Но почему? — осведомилась она. — Почему, Кен, ты захотел…

— Ты сама знаешь, — ответил я и понял, что в отношении ее все в порядке.

— Вы имеете в виду, что перекинули через насыпь Драммонда? — воскликнул Г. М., когда я перешел к истории с красным автомобилем. — Совсем как я! Не завидую вам, сынок. Вы нажили врага в лице одного из худших людей в Англии. Когда он доберется до вас, Кен, то постарается вас прикончить.

— По крайней мере, — со вздохом отозвался я, — мы должны вернуться и подобрать их…

— Разве вы еще не удовлетворены? Хотите снова швырнуть его через насыпь? Нет, теперь мы трое изгоев по многим причинам. Кроме того, как мы можем вернуться? Наши машины вышли из строя, как и его автомобиль, так что мы в состоянии передвигаться только пешком. — Он посмотрел на нас, и на его угрюмом лице мелькнуло подобие усмешки. — Если бы вы проделали такой трюк со мной, выдав себя за правительственного агента… Но, к счастью, вы всего лишь напакостили министерству внутренних дел, а я сам охочусь за их шкурами. Как я сказал, мы все изгои. Позвольте объяснить. Прежде всего, знаете ли вы подлинную причину, по которой я прибыл во Францию?

— Ну?

— Чтобы поймать Фламанда.

— Фламанда? Но почему? Ведь он не ваша дичь, верно?

— Потому что министерство внутренних дел заявило, что я не смогу этого сделать. Они считают, что этот шут слишком ловок для старика.

Я присвистнул.

— Вот как обстоят дела, — продолжал Г. М. — В прошлую среду старый Ск… ладно, обойдемся без имен… некто из министерства внутренних дел позвонил мне и сказал: «Мерривейл, мне поручено дать вам указания». — «Ого! — отозвался я. — И с каких это пор вы даете мне указания?» — «Давайте не будем спорить. Полиция в подчинении у нашего министерства, а это полицейская работа. Мы хотим позаимствовать двух ваших агентов». — «Тогда почему бы вам не обратиться в Скотленд-Ярд? — спросил я. — У них есть специальный отдел для подобной работы». — «При всем уважении к вам, Мерривейл, — ответил этот тип, — на то есть две причины. Во-первых, это дипломатическая миссия, а каковы бы ни были ваши таланты, дипломатия к ним не принадлежит. Французы их не поймут, а Скотленд-Ярд настаивал бы на консультациях с вами. Во-вторых, мы считаем, что полицейскую сторону дела лучше организовать не вашими руками. Для сотрудничества с людьми, которые будут ее организовывать, мы бы хотели позаимствовать мисс Чейн и мистера Драммонда». Знаете, ребята, я даже не успел разозлиться. «Что же это за миссия и кто ее организовывает?» — осведомился я. «Сожалею, — ответил он, — но нам пока не позволено это разглашать». Ну, у меня имелась кое-какая информация, и я был бы таким же тупицей, как старый Скуиффи, если бы не сложил два и два. «Ах, не позволено? — спросил я. — Тогда, может, мне вам это сообщить? Джордж Рэмсден был послан с миссией и собирается возвращаться, но он всегда отказывается путешествовать с охраной. Поэтому вы решили приставить к нему для наблюдения двух человек без его ведома. Во-первых, вам нужна хорошенькая девушка, потому что Рэмсден — жуткий старый распутник, а во-вторых, вам требуется самое крутое яйцо на двух ногах, которого можно назвать джентльменом, на тот случай, если возникнут осложнения. Но Рэмсден уже возвращается, так почему вы не хотите, чтобы эти двое вернулись с ним? Зачем они нужны вам во Франции? Это я тоже вам скажу. Потому что опасность исходит из Франции, потому что французское правительство, вероятно, полагает, что Фламанд намерен заинтересоваться Рэмсденом, а если ваши два департамента, работая вместе, сумеют защитить Рэмсдена и прищучить Фламанда для Гаске, то обеим странам могут достаться солидные лавры. Верно?»

— Понимаю, — кивнула Эвелин.

— «Может, вы и правы, Мерривейл, — как ни в чем не бывало ответил он, — хотя едва ли ваше мнение представляет для нас интерес. Передайте этим двоим, чтобы они немедленно связались с полковником Тейлором». И он положил трубку. Я так рассвирепел, что утратил дар речи.

— А как насчет единорога и миссии в гостинице «Слепой»? — спросила Эвелин. — Вы что-нибудь об этом знаете?

— Не знаю, но могу догадаться. Пару дней я сидел и думал, и чем больше думал, тем сильнее злился. А сегодня в полдень мне позвонил тот же тип и заявил: «Мы решили, Мерривейл, что ваши ребята нам не понадобятся. К сожалению, они, кажется, уже отбыли. Мы не знаем, где Драммонд, но мисс Чейн в Париже в отеле «Мерис». Не могли бы вы связаться с ними и передать, что миссия отменяется?» Я принял решение под влиянием момента. «Нет, — ответил я, — но я скажу вам, что сделаю. Во второй половине дня я отправлюсь в Париж и преподнесу вам Фламанда на блюдечке в течение сорока восьми часов. Как вам это нравится?» Я был так зол, что утратил обычную осторожность, но получил удовольствие, услышав его вопль: «Вас предупреждали, чтобы вы не вмешивались! У вас нет и не будет никаких полномочий!» — «Можете взять ваши полномочия, Скуиффи, и…» Объяснив, что он должен с ними сделать, я положил трубку, пока он продолжал блеять.

Эвелин и я видели, что старик настроен по-боевому.

— Они пытались остановить вас? — спросила Эвелин.

— Конечно, но я тем не менее сел в самолет. Разумеется, меня могут попросить уйти в отставку, если они нажмут на нужные кнопки, — радостно усмехнулся Г. М., — но пока что я здесь. Во время полета я сидел и думал. Я знал, что не получу помощи от французской префектуры. Но у меня была теория. Прежде всего мне следовало связаться с вами, девочка, чтобы узнать ваши инструкции, — поэтому я последовал сюда с Марселем. А теперь, когда меня едва не утопили за мои старания, я узнаю, что у вас нет никаких инструкций, которые могли бы мне помочь! Ни одной нити! Ни одного ключа! — Г. М. злобно засопел. — Что же нам теперь делать? Конечно, если моя первоначальная идея была неверной…

Я задумался.

— Мы можем создать оборонительный союз изгоев, но мы здорово застряли на старте — во всяком случае, что касается охоты за Фламандом. К примеру, вам известно, что Рэмсден этим вечером летит из Марселя в Париж? И что Фламанд угрожал лететь тем же рейсом?

Г. М. разглядывал свои руки. Ему приходилось сдерживать мимику, и лицо его одеревенело, дабы скрыть тот факт, что первую партию он проиграл.

— Нет, неизвестно, — ответил он. — Думаете, я бы погнался за вами в эту глушь, зная, что самолет должен приземлиться в Париже вскоре после моего отъезда оттуда?

Эвелин подперла рукой подбородок.

— Значит, если его не задержала гроза, он уже прибыл в Париж. А мы застряли в грязи в нескольких десятках миль от поля битвы и… Что это?

Мотор самолета затарахтел еще ниже и громче. Г. М. выключил свет и посмотрел в окно.

Сначала мы не могли ничего разглядеть. Звук внезапно прекратился, — очевидно, мотор выключили. Потом в нескольких сотнях футов над лугом справа от нас и в нескольких сотнях ярдов от тополей вдоль дороги вспыхнули два луча света с обеих сторон кабины самолета, который кружил над лугом, совершая вынужденную посадку.

— Я подумывал, что Фламанд может пойти на подобный трюк, — промолвил Г. М. — Позаботиться, чтобы этот самолет никогда не долетел до Парижа.

— Вы имеете в виду… — начала Эвелин.

— Угу. Меня бы очень удивило, если бы это оказался не самолет рейса Марсель-Париж, задержанный грозой или какими-то махинациями, с Джорджем Рэмсденом, Гаске и Фламандом на борту. — Г. М. щелкнул пальцами в темноте. — Карты раскладываются сами собой! Я собираюсь сыграть в покер с Гаске и Фламандом, не зная, кто есть кто. Надеюсь только, что самолет не разбился.

Он не разбился. Посадочные огни описали последний круг, нырнули за деревья и заскользили возле тополей, пока не остановились. Потом окна кабины вспыхнули желтым светом.

— Приземлился! — радостно воскликнул Г. М. — Ну что, отправимся к ним? Мне хочется взглянуть на этих невинных пассажиров.

— Даже если это тот самый самолет, что сомнительно, — возразил я, — вы же не думаете, Г. М., что Фламанд организовал поломку в воздухе, вынудив самолет приземлиться?

— Полагаю, вам лучше прихватить с собой пушку, которую вы украли, на случай неприятностей, — посоветовал Г. М. — Но я не думаю, что это дело рук Фламанда. Такое ему не по зубам. Скорее всего, возникли неприятности с мотором — вода в питательном шланге или еще что-нибудь. Пошли. Я не возражаю, если придется немного промокнуть ради доброго дела. Нет-нет, Марсель. Вы restez la и buvez le whisky, mon gars.[19]

Марсель поблагодарил его. Французский язык Г. М. в основном состоял из сленга парижских трущоб. Выйдя из машины, он отказался надеть цилиндр, заявив, что это подарок королевы Виктории, который не должен отсыреть. Спрятав его под пальто в сложенном виде, Г. М. накрыл голову носовым платком и заковылял вперед, являя собой самое странное воплощение британской респектабельности, какое когда-либо видели на французских дорогах. Я позаимствовал у Марселя фонарь, и, если не считать грязи, идти было легко. Мы прошли сквозь ряд тополей и двинулись через луг, границы которого скрывались в тумане. Слева от нас, вдоль берега реки, тянулась буковая роща, за которой виднелись огни.

Но наше внимание было приковано к приземлившемуся самолету. Его дверь была открыта, и собравшаяся возле нее группа людей горячо о чем-то спорила. Четверо отделились от группы и отошли налево. Когда они попали в поток света (салон самолета был освещен), мы увидели, что это трое мужчин и женщина. Остальные продолжали толпиться у двери. Г. М. напряг свой зычный голос, перекрикивая дождь.

— Алло! — окликнул он по-французски. — Это самолет из Марселя в Париж?

Слова вызвали более чем сенсацию. Все повернулись, и голоса смолкли, словно прихлопнутые крышкой. Пассажиры превратились в скрюченные силуэты, застывшие при звуке незнакомого голоса. Один из мужчин в униформе стоял на свету, падающем из двери, и я увидел, как его рука метнулась к карману.

— Да! — крикнул он в ответ, но голос его звучал неуверенно. — Кто здесь?

— Друзья. Английские туристы. С нами произошел несчастный случай.

Последовала еще одна пауза. Затем один из группы слева от нас — низкорослый коренастый мужчина — сделал несколько шагов вперед.

— Англичане? — осведомился он по-английски. — Кто вы, черт возьми? Не вздумайте шутки шутить — мы вооружены.

— Хо-хо! — усмехнулся Г. М. — Я знаю этот голос. Привет, Рэмсден. Не бойтесь — это не Фламанд, а Генри Мерривейл. Со мной пара друзей.

— Вот это да! — воскликнул сэр Джордж Рэмсден. — Успокойтесь, я знаю этого парня. С ним все в порядке.

— Вы уверены, что знаете его? — осведомился высокий мужчина в дождевике, стоящий у двери самолета. — Фламанд славится талантом к мимикрии. Но если он не желает обнаружить себя, думаю, Гаске пора это сделать. Мы должны знать нашего защитника.

— Не болтайте чепуху, приятель, — проворчал позади Рэмсдена голос, в котором звучал явный американский акцент. — Кто-то вас разыграл.

Пока Г. М. ковылял к Рэмсдену, которого мы с Эвелин также приветствовали, я пытался рассмотреть семерых пассажиров, но было слишком темно, чтобы различить их лица. У меня создалось впечатление, что все они — за одним исключением — англичане или американцы. Исключением являлся джентльмен среднего роста, с чопорной осанкой французского юриста или медика — он все еще стоял в дверях самолета, словно опасаясь, спрыгнув вниз, испачкать начищенные до блеска ботинки. Тем временем Рэмсден принюхивался, словно чуя неприятности, и оглядывался вокруг, резко жестикулируя.

— Свалились прямо с неба, — говорил он своим высоким, пронзительным голосом. — Меня беспокоят неудобства. Хотя мне наплевать на угрозы этого мошенника в духе Эдгара Уоллеса,[20] я хочу хоть какого-то комфорта. Мы не можем оставаться в самолете — здесь не разрешают даже курить. Что там за огни? — Он указал налево. — Пилот говорит, что это замок какого-то аристократа и что он, вероятно, приютит нас, пока мы не сможем лететь дальше. — Рэмсден обратился к пилоту на безупречном французском: — Объясните, в чем причина аварии и когда мы сумеем продолжить полет?

Мужчина в униформе пожал плечами:

— Неполадки с мотором можно исправить, месье, и я не думаю, что мы повредили шасси. Нас вынудил приземлиться туман. К сожалению, это старый самолет, не приспособленный к полетам вслепую. Пока туман не рассеется… ну, мы постараемся устранить неполадки.

Высокий англичанин у двери самолета, пытающийся зажечь сигарету, резко вскинул голову и сказал Рэмсдену:

— Идите в замок, сэр. Мы последуем за вами, если нам окажут гостеприимство.

— Правильно, — произнес другой англичанин рядом с ним, а стоящий в дверях француз молча кивнул.

Мы отошли вместе с другими четырьмя, слыша позади звуки спора. Единственная женщина среди пассажиров, взяв под руку мужчину в щегольском кепи, с любопытством разглядывала Эвелин. Так как с нами якобы произошел несчастный случай, Рэмсден хлопотал вокруг Эвелин, демонстрируя галантность, хотя не мог ее видеть. Его жизнелюбивый дух согревал даже эти неприветливые места. Думаю, приближаясь к замку, мы все почувствовали себя лучше. Только последний член группы — толстяк, которого Рэмсден именовал Хейуордом, — продолжал ворчать и спотыкаться.

Когда буковая роща уступила местозарослям ив, показался Шато де Л'Иль. Впечатление было такое, что замок построен не на острове, а прямо на воде.[21] В этом месте Луара делает излучину, поэтому замок находился в добрых шестидесяти ярдах от любого берега. Гравиевая подъездная аллея, чье начало мы не могли видеть, оканчивалась у высокой каменной дамбы. Река бурлила и пенилась вокруг острова. Замок был небольшим, но конические верхушки его башен казались гигантскими в пелене дождя, а свет на первом этаже выглядел далеким из-за глубоких оконных ниш. Застрявшее бревно колотилось об арки дамбы, листва шумела, а ветер дул нам в лицо.

— Надеюсь, нам откроют дверь, — пропыхтел Рэмсден. — Пилот говорит, что хозяин — человек со странностями. Живет затворником и редко принимает кого-либо.

В этот момент мы оказались под прикрытием увитой виноградом стены. Несколько ступенек вели к большой двери, и, как только мы начали подниматься, дверь открылась, и на темном фоне возникла арка света.

— Пожалуйста, входите, господа, — произнес вежливый голос. — Граф д'Андрье ожидает вас.

Глава 5 ХОЗЯИН СТРАННОГО ЗАМКА

Большая дверь захлопнулась за нами. Я восстановил равновесие, чувствуя себя пробудившимся в комфортабельной комнате после дурного сна. Мы находились в каменном коридоре с высоким потолком и колоннами по обеим сторонам, напоминавшем неф маленького собора и оканчивающемся лестницей в дальнем конце. Камень почернел от сырости, но пол между колоннами покрывала чистая красная ковровая дорожка. Каждая вторая колонна была снабжена железными консолями для электрических ламп.

— Он ожидает нас? — переспросил Рэмсден. — А, понимаю! Вы имеете в виду, что видели, как мы подходим к замку?

— Нет, месье, — вежливо ответил крупный мужчина в поношенном вечернем костюме, с пышными усами и покрытыми бриллиантином волосами. — Я имею в виду, что монсеньор ожидает вас со вчерашнего дня.

— Господи! — воскликнул человек в щегольском кепи и посмотрел на женщину, все еще цепляющуюся за его руку. — Вы хотите сказать…

— Что говорит этот тип? — осведомился толстяк по фамилии Хейуорд. — Я смог понять только пару слов. Вроде бы нас ожидают?

— Вот именно, — произнес по-английски новый голос. — Позвольте мне объясниться.

Я не заметил, как в коридор спустился хозяин дома, который, заложив руки за спину и глядя на нас с вежливым интересом, направлялся к нам по красному ковру между наклонными тенями от колонн.

Это был худощавый мужчина лет шестидесяти с лишним, чью ковыляющую походку компенсировали легкость осанки и искорки юмора в блестящих темных глазах под набрякшими веками, с морщинками вокруг них и на лбу, словно от привычки поднимать брови. Волосы и подстриженная по-военному бородка начинали седеть, но усы под костлявым носом оставались черными. На нем были халат, белый галстук и черная ермолка. Кивнув каждому из нас, он поднял руку, призывая к молчанию. Его английский был вполне сносным, хотя слегка педантичным.

— Не бойтесь, друзья мои. Это не ловушка, и я не Фламанд. Ха-ха! Меня зовут д'Андрье. Все, что я знаю о сложившейся ситуации, содержалось в письме, которое я имел честь получить от самого Фламанда. Э-э… кто из вас сэр Джордж Рэмсден?

Он посмотрел на Г. М., который оставался бы наиболее колоритной фигурой в нашей группе даже без мокрого носового платка, прилипшего к лысине. Рэмсден, шаривший глазами по коридору, почти виновато вздрогнул.

— Это я, — ответил он. — Прошу прощения, сэр, но откуда вам все это известно?

— Письмо все объяснит. Вы переведете его вслух?

Рэмсден взял лист бумаги, который протянул ему хозяин дома, пробежал его глазами и поднял рыжеватые брови к мокрым полям шляпы.

— В жизни не видел подобной наглости! Слушайте!

«Монсеньор!

Имя месье графа д'Андрье всегда было известно мне как принадлежащее человеку, в прошлом обожавшему охоту. Если она все еще его интересует, могу предложить месье графу увлекательнейшее занятие — охоту на единорога.

Позвольте объяснить. Этим вечером я узнал, что на завтрашний вечерний авиарейс из Марселя в Париж зарезервировано место для некоего сэра Джорджа Рэмсдена — англичанина, чье доброе сердце я высоко ценю, но при упоминании об интеллекте которого невольно начинаю смеяться…»

— Как видите, — поспешно вставил наш хозяин, — письмо отправлено вчера вечером из Марселя.

— «Невольно начинаю смеяться…» — повторил Г. М. — Угу. Продолжайте, Рэмсден. Что там дальше?

«Меня интересуют сэр Джордж Рэмсден и то, что он везет с собой. Поэтому я зарезервировал место на том же самолете.

Я много думал о месте для посадки и в конце концов выбрал изолированный район около Вашего знаменитого замка. В должное время я приму меры, чтобы обеспечить вынужденную посадку. Так как на солидном расстоянии от этого места больше нет ни одного дома, мы, вероятно, нанесем Вам визит. Здесь у меня будет время для работы, хотя много времени мне никогда не требуется. Могу я попросить Вас приготовить легкую закуску для пассажиров? К сожалению, даже я не могу сообщить Вам точное время нашего прибытия, а в данный момент и количество пассажиров. Но холодных закусок будет достаточно, и я едва ли оскорблю месье графа, добавив, что полагаюсь на его хороший вкус в выборе не слишком сладкого шампанского…»

Рэмсден издал звук, как человек, получивший удар в живот.

— Что касается шампанского, — сказал д'Андрье, — могу предложить вам «Рёдерер» 1921 года. Надеюсь, это вас удовлетворит?

— Еще бы! — с одобрением отозвался толстяк Хейуорд. Все повернулись к нему. Его широкая физиономия покраснела, и он вцепился в переносье роговых очков, словно поправляя их. — Я только имел в виду… Ну, вы понимаете. Продолжайте, Рэмсден.

«Об одном, месье, я глубоко сожалею. Среди пассажиров самолета, безусловно не блещущих умом, вероятно, окажется настолько тупой, что я бы не стал навязывать его Вам, если бы не был почти готов убить его. Это субъект низкого происхождения, именующий себя Гаске. В данный момент я не могу информировать Вас, к какой неуклюжей маскировке он прибегнет на сей раз. Но Вы легко узнаете его, месье, по возмутительного размера ушам, близко посаженным глазам и носу, который на расстоянии двадцати шагов почти неотличим от помидора…»

Молодой человек в щегольском кепи — очевидно, американец — начал смеяться. Он снял кепи, и все посмотрели на него. Привлекательное лицо с карими глазами, широким носом и таким же широким добродушным ртом свидетельствовало скорее о богатом воображении, нежели об остром уме. Светлые волосы прилипли ко лбу. Нисколько не смущенный устремленными на него взглядами, он задумчиво почесывал нос. Женщина или девушка рядом с ним казалась обеспокоенной. Насколько я мог судить, она не была ни американкой, ни англичанкой, ни француженкой — скорее немкой или австрийкой, вероятнее всего из Вены. Она была маленького роста, с высокой грудью, почти прозрачной кожей и чисто венским темно-красным ртом. Ярко-голубые глаза и темные волосы придавали ей особое очарование. На ней были голубой берет и открытая кожаная куртка, какую носят автомобилисты, под которой угадывалась весьма соблазнительная фигурка. Я заметил, что покрытая грязью Эвелин смотрит на нее неодобрительно. Когда ее спутник засмеялся, она упрекнула его по-немецки.

— Ладно, Эльза, — усмехнулся он. — Могу добавить, что хотел бы взглянуть на ответ, написанный Гаске.

Глаза нашего хозяина блеснули.

— Можете это сделать, сэр, если пожелаете.

— Вы имеете в виду, что получили письмо и от Гаске?

— Оно пришло сегодня после полудня. Я нахожу обоих необычайно забавной парой… э-э… — он щелкнул пальцами, — микоберов.[22] Но я забыл о хороших манерах. Дамы, должно быть, испытывают неудобства. Пожалуйста, простите старого ветерана. — Он поклонился им. В ответ на приветствие Эвелин коснулась рукой головы, а женщина по имени Эльза присела в реверансе. — Я редко принимаю гостей, — продолжал д'Андрье, — но вы найдете требуемые месье Фламандом «легкие закуски» приготовленными для вас. Если хотите принять ванну и переодеться, мой дом в вашем распоряжении. Мои слуги могут принести ваш багаж…

Рэмсден уставился на него:

— Вы хотите сказать, что выполнили указания автора письма?

— Конечно. Он пообещал мне интересное развлечение.

— И вы даже не сообщили об этом полиции?

Д'Андрье нахмурился:

— Разумеется, нет, если не считать дозволенного в последних абзацах. Вы не дочитали письмо? Позвольте мне. — Он взял письмо у Рэмсдена.

«Хотя я предпочел бы, чтобы Вы не связывались с местной полицией, я достаточно знаком с их интеллектом, чтобы не предвидеть серьезных осложнений. Но я не возражаю, чтобы Вы, если хотите, связались с Гаске. Напротив, я хочу, чтобы он заранее получил известия о своем грядущем поражении. Чтобы сделать охоту более возбуждающей, можете написать ему в марсельское или парижское отделение Сюрте. Этим вечером я напишу в газеты, сообщая, что буду на борту завтрашнего самолета. Он прочитает это. Но в качестве личной информации можете передать ему все, что я сообщил Вам.

Напишите следующее: «Завтра великий Фламанд будет в самолете с сэром Джорджем Рэмсденом. Он обеспечит вынужденную посадку около Шато де Л'Иль неподалеку от Орлеана, украдет единорога, убьет любого недоумка, вставшего у него на пути, и исчезнет, как всегда. Вы знаете, когда и где он нанесет удар. Попробуйте остановить его, если сможете.

Фламанд».

— Ура! — вскричал молодой блондин. — Это заставит публику вскочить с мест. Кстати, что такое «единорог»?

— Все это шепуха, — произнесла Эльза с немецким акцентом.

— Конечно, он самодовольный негодяй, — задумчиво промолвила Эвелин, — но я бы хотела с ним повстречаться.

Хейуорд прочистил горло.

— Друзья мои, будем рассуждать здраво! У этого типа достаточно наглости, — в его глазах блеснуло невольное восхищение, — но ваш Фламанд не волшебник. Как он мог заранее указать точное место, где самолет совершит вынужденную посадку? Если не… — Он оборвал фразу и пригладил седые волосы. — Ну конечно, джентльмены! Нам следовало об этом догадаться. Фламанд подкупил пилота. Такую грязную работу мог проделать кто угодно, и я выхожу из себя при мысли, что нас задержало…

— Тем не менее я в этом сомневаюсь, — сказал Г. М.

Все замолчали, сами не зная почему. Г. М. вытер лысину, протер очки и прислонился к колонне, почесывая цилиндром подбородок. В уголке его рта торчала старая черная трубка.

— Сомневаюсь, ребята, — повторил он. — Во-первых, в таком случае второй пилот и, вероятно, стюард были бы соучастниками. Разве одинокий волк вроде Фламанда действует подобным образом? Одного вида этих парней достаточно, чтобы понять весь риск такой затеи.

— Значит, вы и ваши друзья, сэр, не были на борту самолета? — спросил д'Андрье, посмотрев на Эвелин и меня.

— Нет. Наш автомобиль попал в аварию. Хмф! Во-вторых, я припоминаю экипаж этого самолета — мне приходилось летать с ними раньше, и я не верю, что их можно подкупить. Пилота зовут Жан Морель — он крепкий парень родом с юга и выше всяких подозрений…

— Знаю, — кивнул Рэмсден. — Они говорили, что их прикомандировали к нам. Но это только все усложняет. Хейуорд прав. Как может кто-то заставить самолет приземлиться в точно намеченном им месте? Как мог Фламанд рассчитывать сделать это в качестве пассажира?

Глаза д'Андрье блеснули под отекшими веками. Он явно наслаждался происходящим.

— А как, сэр, он похитил Рембрандта из комнаты-сейфа Гроссенмарта в Берлине? Или сапфиры мадам де Монфор на президентском балу? Теперь сэр Джордж может понять причину, по которой я выполнил все требования месье Фламанда, когда он почтил меня своим доверием.

Рэмсден продемонстрировал ту сторону своей натуры, которая обеспечивала ему популярность в других странах. Внезапно он хлопнул себя шляпой по ноге и усмехнулся:

— В жизни не слышал ничего более спортивного! Сэр, мы будем счастливы воспользоваться вашим гостеприимством. Позволим Фламанду действовать. Если он слышит меня, на что я надеюсь, то оценит, что я предлагаю честную игру.

— Невзирая на то, что это чревато большой опасностью для вас?

— К черту опасность! Я готов рискнуть — мне доводилось рисковать куда сильнее. — Кирпично-красное лицо Рэмсдена буквально сияло. — К тому же здесь присутствует кое-кто, способный испортить Фламанду игру гораздо больше, чем Гаске. Я имею в виду этого парня. — Он указал на Г. М. — Не знаю, откуда он взялся, но он здесь, так что великому Фламанду лучше быть поосторожнее. Кстати, позвольте представить. Это сэр Генри Мерривейл. И… ах да, леди. Это мисс Чейн, а это… — он повернулся к Эльзе, — мисс… миссис…

— Миддлтон, — подсказал ее спутник, гордо расправив плечи и улыбаясь Эльзе, которая улыбнулась в ответ. — Миссис Миддлтон — моя жена.

— И мистер Миддлтон, — продолжал Рэмсден, потом подтолкнул вперед толстяка. — Это мистер Эрнест Хейуорд. Мы разговорились в автобусе по пути к самолету. Он был в Вашингтоне одновременно со мной более двадцати лет тому назад — во время первой администрации Вильсона. Думаю, Кен тоже был там тогда. — Он посмотрел на меня: — И наконец, мой друг мистер Блейк, который выглядит так, словно ему не помешало бы умыться.

Д'Андрье поклонился.

— Больше пассажиров в самолете не было?

— Подойдут еще трое. Я не знаю никого из них. Хотя погодите! Кажется, высокий тощий парень представился мне как парижский корреспондент лондонской «Рекорд». А теперь, сэр, если вы попросите ваших слуг принести наш багаж… Между прочим, Г. М., где ваша машина?

Слово «багаж» напомнило мне кое о чем. К этому времени Драммонд и двое других мстителей (если Провидение не послало их в другом направлении) должны были добраться до наших увязших автомобилей. Я мог себе представить, что они сказали Марселю. Следующим их шагом будет посещение замка. Если не принять меры, все трое изгоев будут схвачены — включая Г. М. Как ему указали в Уайтхолле, у него не было никаких полномочий. Если он попадет в передрягу, Уайтхолл будет только злорадствовать.

При этой мысли моя душа ушла в пятки.

— Месье д'Андрье, — заговорил я, прежде чем Г. М. успел ответить, — наши машины находятся у реки возле пристани. Но прежде чем вы приютите нас, будет честно предупредить вас, что нас преследует полиция.

Последовала пауза.

— В какую респектабельную компанию мы попали! — проворчал Хейуорд. — И что же вы натворили, молодой человек?

— Напал на полицейских. Уверяю вас, это было недоразумение. Сэр Джордж может поручиться за нашу… респектабельность. Когда они попытались остановить нашу машину, мы подумали, что это грабители, поэтому я атаковал того, кто выглядел вожаком. А потом, когда мы поехали дальше, появился сэр Генри и тоже напал на них. У нас не было дурных намерений, но они, должно быть, уверены, что все мы опасные преступники…

Д'Андрье смотрел на меня с явным интересом.

— Я знаком с неукротимым духом британцев, мистер Блейк, — заверил он меня, сочувственно цокая языком, — и полностью к вашим услугам. Что я могу для вас сделать?

— Конечно, вы понимаете, сэр, — продолжал я, бросая наживку, которая должна была привлечь эту форель, — что мы не возражаем против ареста, так как легко можем все объяснить. Но наверняка, с вашей точки зрения, присутствие в доме полиции испортит охоту. Фламанд возражает против этого, а вы следуете его указаниям. Поэтому, если полицейские придут сюда, и вы скажете им, что не видели нас…

— Огюст! — резко окликнул наш хозяин.

Появился мажордом с пышными усами и по-военному отсалютовал д'Андрье, чья маленькая фигурка застыла, как на парадном плацу.

— Пожалуйста, опишите нам этого «вожака», мистер Блейк.

Я описал агента разведки его величества, Харви Драммонда, сказав, что он детектив в штатском, сопровождаемый двумя полицейскими. Исподтишка поглядывая на Г. М., посасывающего пустую трубку, я увидел, как на его деревянном лице мелькнуло удовлетворение, и это выглядело ободряюще.

— Вы слышали, Огюст? — осведомился д'Андрье.

— Oui, mon colonel.[23]

— Если этот человек придет сюда и попытается причинить неприятности, вы ничего не знаете. Если он будет настаивать, вероятно, лучше бросить его в реку.

Челюсть Хейуорда слегка отвисла. Моя, выражаясь фигурально, тоже.

— Вы великолепный хозяин, месье д'Андрье, — сказал я. — Но незачем заходить так далеко. Кроме того, должен предупредить вас, что этот человек весьма крут…

Маленький человечек в ермолке мечтательно возвел глаза к потолку:

— Когда много лет назад я имел честь служить республике в качестве полковника спаги,[24] мне не раз приходилось сталкиваться с людьми, которых вы именуете «крутыми». Современная их разновидность меня не впечатляет. В наши дни появилась тенденция полагать, будто «крутость» в основном состоит из дурных манер. Думаю, это ошибка, и я отнюдь не уверен, что грубость лексикона прямо пропорциональна мужеству. Что касается Огюста, не беспокойтесь. Прежде чем стать моим ординарцем, а позднее слугой, он был чемпионом в тяжелом весе среди боксеров Французского иностранного легиона… Вы все поняли, Огюст?

— Да, мой полковник.

— Тогда, друзья мои, если вы проследуете к камину в библиотеке…

Послышался резкий стук дверного молотка, и мы повернулись. Огюст расправил плечи и пошел открывать. На пороге стоял чопорный француз, которого я принял за врача или юриста. У него были чисто выбритое лицо с резкими чертами и тяжелым подбородком и маленькие очки, сквозь которые он разглядывал нас из-под полей черной шляпы. Под мышкой он держал портфель, барабаня по нему другой рукой.

— Я принес плохие известия, месье, — обратился человек к Рэмсдену, говоря с типично средиземноморским акцентом. — Пилот сообщил мне, что наш самолет невозможно отремонтировать быстро и что этой ночью нам не удастся продолжить полет.

Глава 6 НЕВЕРОЯТНЫЙ ПАССАЖИР

Наш хозяин повел нас по коридору. Электрические лампы, прикрепленные к колоннам, только усиливали мрачность пустого помещения — тени в углах казались шевелящимися. Я нервно озирался, потом с усилием взял себя в руки. Д'Андрье открыл дверь слева, и мы очутились в просторной комнате с огромным камином, где весело потрескивал огонь. Это была гостиная, наполненная запахами кофе, портьер и политуры, которые присутствуют почти во всех французских гостиных, и обставленная белой с позолотой мебелью в стиле ампир. Но, по контрасту с аккуратным обликом хозяина, она выглядела неухоженной и почерневшей от сырости, как будто годами оставалась запертой. Очевидно, д'Андрье бывал здесь нечасто. Комнату освещали бра в стеклянных абажурах с хрустальными подвесками, а под окнами шумела река. Неуместным предметом казалась только голова суматранского леопарда над камином.

Огюст забрал промокшую верхнюю одежду у всех, кроме пришедшего последним, который чопорно стоял у камина, облаченный во все черное.

— Благодарю месье за любезный прием, — обратился он к нашему хозяину, — но ситуация просто невозможная. — Он говорил отрывистым голосом, постукивая пальцами по портфелю и расправляя плечи. — Пилот утверждает, что мы не сможем вылететь до завтра…

Вмешался Г. М. Зная его страсть к сленгу и крепким выражениям, я испытал облегчение, услышав сравнительно корректный французский.

— А радиотелефон? Как насчет его? У пилота должен быть радиотелефон. Пусть он сообщит о происшедшем в Париж, и за вами пришлют машину из Шартра или Орлеана.

— Он мог бы это сделать, месье, если бы какой-то негодяй не разбил радиотелефон. Я сам видел обломки.

Глаза д'Андрье блеснули вновь.

— Какая жалость! Но вы не должны меня оскорблять. А я буду глубоко оскорблен, друзья мои, если вы откажетесь провести ночь под моим кровом. Огюст! Вы знаете, что делать.

— Я снова благодарю месье за любезность, но это невозможно, — отозвался мужчина в очках. — Мне нужно быть в Париже рано утром. Я доктор Эбер — полицейский врач департамента Буш-дю-Рон из Марселя. — Он произнес это несколько напыщенно. — Я еду в Париж по официальному делу, и задержка была бы весьма некстати. Но едва ли необходимо проводить здесь ночь. У вас есть телефон?

— К сожалению, нет. Я не люблю телефоны и не нуждаюсь в них. Кроме того, было бы нелегко протянуть кабель так далеко через…

— Но ведь у вас имеется электричество.

— Да, месье доктор. Я всего лишь сказал, что у нас нет телефона. — Голос д'Андрье звучал учтиво, но взгляд стал суровым. — Ток подает моя собственная динамо-машина в подвале.

— А автомобиль у вас имеется?

— Нет. Понимаете, я отшельник. Провизию мне доставляют дважды в неделю на телеге из Орлеана. В тех редких случаях, когда я покидаю дом, я езжу верхом. — Он задумался. — В моей конюшне на… на Большой земле есть несколько хороших лошадей. Вы наездник, месье? Я предпочел бы не выпускать Грома или Трефовую Даму при такой погоде, но если вы настаиваете…

— Я не езжу верхом, — прервал Эбер. Тем не менее он оживился, повернулся к нам и заговорил по-английски, иногда запинаясь: — Кто-нибудь из вас, джентльмены, умеет обращаться с лошадью? Пусть он отправится в ближайшую деревню и приведет автомобиль.

— Я умею, — признался Миддлтон, — но будь я проклят, если сделаю это. Существует ли реальная причина, доктор, для скачки в духе Пола Ривира?[25] У нас чудесный хозяин и великолепный дом. К чему рыпаться? Кроме того, я хочу посмотреть, что произойдет. Верно, Эльза?

Даже Хейуорд одобрительно кивнул. Он сидел на стуле в углу, расставив колени, и, если бы не очки и короткий серебристый «помпадур» на голове, выглядел бы точь-в-точь как дворецкий из салонной комедии. При этом в нем ощущались достоинство и твердость. На нем были мешковатый костюм горчичного цвета, голубой галстук и такой же расцветки носки. Каждый раз, когда он улыбался, уголки его рта приподнимались, как края полумесяца, а глаза прищуривались.

— Я не верю в эту чушь, — заговорил он приятным голосом, разминая в пальцах сигару. — Повторяю, Рэмсден, кто-то вас разыгрывает. Я ожидаю встретить здесь этого мошенника не больше, чем… ну, скажем, единорога. Но, как сказал мистер Миддлтон, к чему рыпаться? У нас превосходный хозяин, веселая компания и «Рёдерер» 1921 года. Так что, друзья мои, я вполне удовлетворен. — Он вставил в рот сигару. — Почему, доктор Эбер, вы так стремитесь уехать?

— Я мог бы спросить, — вежливо отозвался Эбер, — почему вы так стремитесь остаться, но не стану этого делать. Zut![26] — неожиданно рявкнул он. — Вам известно, что знаменитый преступник угрожал лететь с нами в самолете. Вчера вечером об этом сообщили все марсельские газеты.

— Нам известно и побольше этого, — проворчал Рэмсден. — Покажите ему письмо, месье д'Андрье.

Доктор прочитал письмо, и его лицо пожелтело.

— И никто из вас ничего не предпринял? Вы что, с ума сошли? Неужели вы даже не вызвали полицию?

Хейуорд пошевелился на стуле.

— Не будем начинать все заново. Напротив, доктор, если кто-то из полицейских здесь появится, дворецкому приказано вышвырнуть его пинком пониже спины. Теперь все довольны?

Молодой Миддлтон, раскачиваясь на каблуках, что-то бормотал по-немецки озадаченной Эльзе и выглядел почти таким же довольным, как д'Андрье.

— Попробую выдвинуть несколько догадок, — сказал он. — Для начала заявляю, что мистер Хейуорд — это Гаске.

— Что? — воскликнул Рэмсден, повернувшись к нему. — Почему?

— Потому что я пишу детективы, — откровенно признался Миддлтон. — Они не слишком известны и, вероятно, не слишком хороши. Но я повторяю, что он должен быть Гаске.

Хейуорд усмехнулся, выглядев польщенным.

— Ну, я мог бы им быть, — согласился он. — Хотя в самолете был один странный тип, на которого я положил глаз, — кстати, он до сих пор не появился. Продолжайте, дружок.

— Мы здесь играем не только в обычную игру «Найдите преступника», — Миддлтон возбужденно постукивал пальцем по ладони, — но и в игру «Найдите сыщика». Так кто же из нас преступник, а кто сыщик? Взять, к примеру, мистера Хейуорда. Он никак не может быть Фламандом…

— Интересно, почему? — осведомился Хейуорд обиженным тоном.

— Потому что это было бы слишком просто. В личности его типа люди сразу бы заподозрили преступника. Я объясню вам, что имею в виду. — Миддлтон говорил как фокусник, просящий кого-то снять карту. — Например, священника достаточно легко сделать убийцей — это может прийти в голову каждому. А попробуйте сделать его детективом!

— Оуэн, я не шелаю, штобы ты говорить против церковь! — сказала прекрасная Эльза. — Это не есть хорошо. Если мы остаться здесь, я бы хотеть принять ванну, пошалуйста.

Два лакея под руководством Огюста внесли в коридор багаж. Эльза и Эвелин отправились переодеваться. Эбер, греющий руки у огня, повернулся к остальным.

— Полагаю, вы думаете, что это шутка, — заговорил он так тихо, что мы все уставились на него. — Я тоже умею шутить. Но не над этим. Понимаете, мне известно кое-что, о чем не знаете вы.

— Что именно? — спросил д'Андрье.

— Что Фламанд действительно убийца, — ответил доктор. — Потому я и еду в Париж. Прошлой ночью он убил человека в Марселе.

— А почему, — спокойно осведомился д'Андрье, — вы должны ехать в Париж из-за того, что человека убили в Марселе?

— Из-за того, как было совершено убийство. — Эбер постучал двумя пальцами по портфелю. — Я не могу это объяснить. Возможно, это удастся сделать в Париже, но я этому не верю. Все дело в ране на голове жертвы. — Он перешел на французский и заговорил быстрее, обшаривая нас глазами. — Скажу откровенно: я не понимаю, каким образом подобная рана могла быть нанесена человеком. Я не фантазирую, господа, но мне кажется, ее мог нанести только длинный острый рог животного.

Впервые в комнату с позолоченной мебелью начал прокрадываться ужас. Он не только звучал в словах желтолицего человека в черном костюме, стоящего у камина, но и ощущался сам по себе, как физическое лицо. За окнами бурлила река. Рэмсден с его брюшком, рыжими волосами и мешковатым твидовым костюмом казался наименее впечатленным. Он даже усмехался, но за его усмешкой скрывалось подозрение.

— Несомненно, единорога? — спросил он вежливым голосом, не похожим на его обычный лай.

— Не думаю, — серьезно ответил Эбер. — Поймите, я только констатирую факт.

— Наконец-то мы добрались до единорога, — пробормотал д'Андрье. — Это озадачивает меня больше всего. Конечно, я не стану задавать очевидный вопрос, что такое «единорог»…

— Нет-нет, — сказал Рэмсден. — Пусть Фламанд сам это выясняет.

Все еще мрачно улыбаясь, он достал из кармана револьвер «браунинг», повернул коротким указательным пальцем барабан и снова спрятал.

— Начинаю интересоваться, не заманили ли меня в ловушку мои спортивные инстинкты. Тем не менее, я готов продолжать игру.

Лакей принес поднос с аперитивами и двумя серебряными портсигарами.

— Мы прервали вас, доктор Эбер, — заговорил по-английски д'Андрье. — Вернемся к человеку, которого убили в Марселе. Меня это заинтересовало… Виргинские в этом портсигаре, мистер Миддлтон, а турецкие в другом… Особенно из-за легенды.

— Легенды? — переспросил Рэмсден.

— Мне следовало сказать — из-за суеверия. В отличие от большинства моих соотечественников я немного попутешествовал и знаю страну, где распространено одно неприятное суеверие. Там считают, что быть пронзенным рогом единорога — судьба предателя.

Я медленно окинул группу взглядом. Хейуорд вынул изо рта сигару и выпрямился. На лице Миддлтона возбуждение боролось с сомнением — казалось, ему хочется верить в происходящее, но он считает это шуткой. Эбер презрительно отмахнулся. Наш хозяин рассматривал бокал на просвет, а Рэмсден поднес свой бокал к губам. Старый Г. М., который расположился на диване в стиле ампир и не произнес ни слова с тех пор, как мы вошли в комнату, оставался бесстрастным, как играющий в покер Будда. Бурное течение Луары заставляло позвякивать хрустальные подвески на стене.

Внезапно Рэмсден поставил бокал и обернулся.

— Вам лучше взять дело в свои руки, Мерривейл, — сказал он. — Этот парень знает слишком много.

— Угу. Начинаю думать, сынок, что мне пора этим заняться. — Г. М. посмотрел на Эбера и ткнул в его сторону черенком трубки. — Пока я слушал вас, док, мне пришло в голову, что вы делаете очень странные выводы. «Фламанд убийца», — заявили вы. «Почему?» — спросили мы. «Потому что жертва умерла от раны, которая не могла быть нанесена человеком, а только рогом животного». Тогда почему вы приписываете это Фламанду?

Доктор колебался.

— Тут нет особого секрета. Существует публикация в газетах. Возможно, вы читали? Я спрашиваю потому, что это может оказаться интересным. Убитый был англичанином.

В голове у меня мелькнуло имя из газетной статьи: «…месье Гилберт Драммонд, лондонский адвокат. Брата месье Драммонда, также проживающего в Лондоне, уведомили о печальном событии». Драммонд… Брат… Брат Харви?

— Его звали Гилберт Драммонд, Г. М., — вмешался я. — Не был ли он родственником…

— Всего лишь братом, — ответил Г. М. после паузы. Опустив голову, он ерошил несколько оставшихся на висках волосков. — Не удивляюсь, Кен, что одно знакомое нам лицо очень расстроено.

— Что все это значит? — довольно резко осведомился наш хозяин.

— О, всего лишь маленькое личное дело. Давайте продолжим…

— Значит, вы знали месье Гилберта Драммонда? — вмешался Эбер, блеснув стеклами очков. — Думаю, сэр, мы слишком торопимся. Вам не кажется странным, что человек, знавший месье Драммонда, так удачно появляется из темноты, когда наш самолет приземлился?

— По-вашему, я Фламанд? — добродушно отозвался Г. М. — Хо-хо-хо! Впрочем, у меня нет возражений. Я только терпеливо прошу объяснить мою вину. Почему вы утверждаете, что это убийство совершил Фламанд, когда сами сказали, что его могло совершить только животное?

Эбер скрестил руки на груди.

— Потому что, друг мой, существует одна деталь, которая не попала в прессу. Отчет гласил, что жертва перед смертью повторяла одно слово — «единорог». Это неправда. Гилберт Драммонд произнес еще три слова по-французски, прежде чем умереть в машине скорой помощи. Когда его спросили, кто на него напал, он четко произнес: «Это был Фламанд». — «Вы имеете в виду знаменитого преступника?» Он кивнул и… — Эбер сделал выразительный жест, — покинул этот мир. Было чудо, что он прожил даже минуту.

Доктор кратко изложил содержание газетного отчета. Он описал человека, сидящего прислонившись к фонарному столбу в парке возле Променад дю Прадо, в рваной одежде, со сломанной правой рукой и синеватой дыркой между глазами.

— Я осмотрел его. Пулевое отверстие? Нет, нет, нет! — горячо воскликнул Эбер. — Я хорошо знаю пулевые отверстия. Во-первых, оно было слишком большим для пули любого калибра. Настолько большим, что такая пуля попросту разнесла бы ему затылок. Во-вторых, я не нашел пулю в ране. В-третьих, я обнаружил доказательство (избавлю вас от неприятных подробностей), что после проникновения из раны что-то извлекли. Какое-то чистое острие вонзилось в голову ровно на шесть дюймов.

— Господи! — воскликнул Хейуорд, приподнявшись со стула.

Наш хозяин ничего не сказал. Но его глаза блестели, а сморщенное лицо выпятилось вперед, словно он прислушивался к военной музыке.

— Во что же я втянул Эльзу? — заговорил Миддлтон. — Не возражаете сообщить нам, в какой степени все это на уровне?

— Что бы вы под этим ни подразумевали, сэр, это правда. — Презрительно пожав плечами, Эбер повернулся к Г. М.: — Поскольку с другой стороны парка находилась мясная лавка, доктор Мелисс предположил, что это был топор с острием.

Я заметил, что Рэмсден посматривает в углы комнаты.

— Топор с острием? — переспросил он. — Вы имеете в виду средневековое оружие вроде алебарды? Знаете, Ричард Львиное Сердце и так далее… В общественном парке? Чушь!

— Очевидно, сэр Джордж говорит о боевом топоре, — задумчиво промолвил д'Андрье. — Это почти то же самое. Край топора использовали как рубящее оружие, но на противоположном конце находилось железное острие, которое применяли в ближнем бою. Должен согласиться, что это чушь. Можете вообразить Фламанда рыщущим в поисках жертвы с боевым топором на плече? Это не только непрактично, а почти комично.

— Это было не комично, а ужасно, — тихо сказал Эбер.

Пауза казалась невыносимой…

— Я собирался добавить, — снова заговорил доктор, — что ни о каком топоре с острием не может быть речи. Рана была слишком большой и глубокой, а оружие с весом топора попросту раздробило бы череп. К тому же рана была чистой.

— Итак, — подытожил Г. М., — мы можем считать установленным, что убийство не было совершено топором или чем-то вроде него?

— Можем, сэр Генри, — послышался голос в дверях. — Я видел тело.

Г. М. вскочил и выругался. Вновь прибывший направился к камину, и я узнал в нем высокого худого мужчину, который остался у самолета. Несмотря на рост, сутулые плечи придавали ему вид смотрящего на вас снизу вверх. У него были курчавые черные волосы, разделенные прямым пробором, длинное лицо с крючковатым носом и смышленые глаза под сросшимися черными бровями. Поскольку мои мысли все еще вращались вокруг боевых топоров, мне пришло в голову, что он выглядит как нормандский злодей в средневековой истории.

— Простите мне внезапное вторжение, сэр, — заговорил незнакомец с кембриджским акцентом. — Какое-то время я стоял снаружи и слышал конец вашего разговора. Понимаете, меня интересовало, что привело сюда великого Г. М. — Он произнес это так почтительно, что лицо Г. М. приняло выражение удовлетворенности. — Несомненно, какие-то серьезные цели. Даже если вы не знаете меня, я знаю вас в лицо. — Незнакомец с таким же почтением повернулся к д'Андрье: — Я говорил с Огюстом, месье граф, и он все мне рассказал. С вашей стороны очень любезно принять нас, а для репортера это сказочная удача! Фламанд! Меня зовут Фаулер, сэр, Керби Фаулер. Я представляю «Рекорд» во Франции.

Мистер Фаулер принадлежал к молодой школе журналистов, которая являлась на Флит-стрит[27] как на увлекательное мероприятие. На нем были короткий черный пиджак, полосатые брюки и рубашка с крахмальным воротничком — его обаятельная усмешка произвела впечатление на всех, кроме Хейуорда, на чьем лице было написано подозрение.

— Добро пожаловать, мистер Фаулер, — сказал д'Андрье. — Мы как раз наслаждались попыткой обнаружить среди нас Фламанда или Гаске. Э-э… вы, часом, не один из них?

— К сожалению, нет.

— Что, черт возьми, вы делали в этом самолете? — осведомился Рэмсден.

— Следовал за вами, сэр.

— Следовали за мной? Почему?

Фаулер заколебался.

— Понимаете, ходили слухи… Между прочим, сэр, как здоровье низама?

— Вот оно что! — Рэмсден усмехнулся, хотя его глаза смотрели сурово. — Очевидно, это обычный вопрос, на который должен последовать ответ? Ох уж эти щенки! Продолжайте, Мерривейл, — я не буду вмешиваться.

— Не вижу смысла продолжать, — буркнул Г. М., — пока мы не выясним, из какого количества народу нам предстоит выбирать злодея и сыщика. Все пассажиры уже здесь?

— Остался еще один, — ответил Фаулер. — Он уже идет сюда с пилотом. А вот и он! Входите, мистер… мистер…

Я слышал шаги в дверях, но смотрел на Фаулера и не обернулся.

— Драммонд, — раздался знакомый голос. — Харви Драммонд.

Глава 7 МАСКА СОРВАНА АВТОРУЧКОЙ

В литературе существует традиционная фраза о людях, «взлетающих с мест». Теперь она меня не озадачивает, поскольку я знаю, как это происходит. Эта фраза точно описывает ваши чувства между тем моментом, когда вы спокойно сидите на стуле, и следующим, когда вы обнаруживаете, к своему удивлению, что стоите на ногах. Со мной произошло именно такое эмоциональное затмение.

Широкая фигура с выпяченной вперед шеей и слегка ощетинившимися каштановыми усами стояла в дверях, окидывая нас угрюмым взглядом. Под мышкой торчала шляпа-котелок, а руки были засунуты в карманы дождевика.

— Ну, по крайней мере, мы можем рассчитывать на приличную постель, — заговорил вновь пришедший. — Кого за это благодарить?

Меня потрясли не только эти слова, но и равнодушный взгляд, который он бросил на меня и тут же отвел, словно не узнав.

Более того, хотя требуется очень многое, чтобы деревянное лицо Г. М. изменило выражение, он закрыл глаза, прежде чем заговорить.

— Не возражаете сообщить мне, Драммонд, откуда вы явились?

— Откуда явился? Какого дьявола вы имеете в виду? Пришел из самолета на лугу. Разве вы меня там не видели?

— Вы хотите сказать, что летели в нем из Марселя?

Драммонд сердито уставился на него:

— Конечно, летел. Почему бы и нет? Разве закон это запрещает?

— Нет-нет, сынок, не ерепеньтесь. Но возникла жуткая путаница, в которой мы должны разобраться, прежде чем продолжать. Взгляните на этого парня. — Г. М. махнул рукой в мою сторону. — Вы когда-нибудь видели его раньше?

— Насколько я знаю, нет. А что?

— Послушайте, — заговорил я. — Разве вы не вели красный автомобиль по дороге Леве около часа тому назад? Если помните, я позаимствовал вашу авторучку.

Драммонд слегка покраснел, но спокойно обратился к Г. М.:

— Этот парень спятил, Мерривейл, или таково ваше представление о юморе? Что это за вздор? Вы пытаетесь убедить меня, что я не летел в этом самолете? Спросите кого угодно из присутствующих!

Темные глаза Фаулера разглядывали Г. М. из-под сросшихся бровей.

— Что касается мистера Драммонда, сэр, то он разговаривал со мной после того, как самолет приземлился. Мы пробовали починить радиотелефон.

Последовала пауза.

— Я ни в коей мере не хочу сомневаться в ваших словах или в вашей честности, сэр, — обратился ко мне д'Андрье. — А еще меньше в словах и честности сэра Генри Мерривейла, о котором я слышал. Замечу только, что вы, кажется, пережили куда более экстраординарный опыт, чем тот, который обычно выпадает на долю путешествующих по дороге Леве. Сначала вы атаковали полицейского, который пытался вас ограбить. Потом вы позаимствовали авторучку (несомненно, по веской причине) у джентльмена, который в тот момент находился в небе. О чем еще вы забыли нам сообщить?

Я не слушал его. Даже после краткого изучения человека, именующего себя Харви Драммондом, я нашел объяснение. Являлся он настоящим Драммондом или нет, но он был не тем человеком, который остановил нас на дороге, а всего лишь его хорошей копией. Разница заключалась не только в физических деталях — более худое лицо, менее торчащие скулы, более высокий череп под редкими каштановыми волосами. Его угрюмость была только маской, сквозь которую просвечивало нечто куда более опасное, чем то, что вдохновляло Драммонда на дороге Леве, — сила интеллекта — а также скрытая улыбка, от которой становилось не по себе.

Вопрос заключался в том, кто из них настоящий Харви Драммонд. Я не верил, что человек на дороге был самозванцем, но нужно было действовать с осторожностью. Вновь пришедший явно играл роль, но кто он? Фламанд? В таком случае сейчас нам следовало не разоблачать его, а позволить ему действовать, наблюдая за ним. Если только я не испортил все дело, будучи в шоке от увиденного…

— Позвольте мне принести вам искренние извинения, мистер Драммонд, — заговорил я. — Дело в том, что я встретил на дороге человека, который так походил на вас…

Г. М. повернулся ко мне.

— Рад, что вы начинаете осознавать это, сынок, — проворчал он. — Конечно, это Драммонд — мне ли не знать? А на дороге кто-то вас разыграл…

Драммонд с любопытством смотрел на меня. Его глаза выдавали, что он словно взвешивал что-то.

— Все в порядке, — сказал он. — Забудем это. Но я хотел бы поговорить с вами о происшедшем. Вы сказали, что кто-то на дороге выдал себя за меня?

— Не совсем. Он не назвал своего имени…

— Где же он теперь? — резко осведомился вновь пришедший.

— Это часть нашей путаницы, сынок, — усмехнулся Г. М. — У нас были все причины полагать, что он направляется сюда, чтобы причинить неприятности. Д'Андрье приказал слуге вышвырнуть его. Кстати, вам не кажется, что при сложившихся обстоятельствах приказ следует отменить?

— Пожалуй, — задумчиво согласился д'Андрье. — Вы не возражаете против встречи с вашим двойником, мистер Драммонд?

— Разумеется, нет.

— И конечно, — вежливо продолжал наш хозяин, — вы готовы подтвердить свою личность в случае необходимости?

— Безусловно. Черт возьми, давайте забудем об этой ошибке…

— В таком случае, думаю, вам лучше сделать это сейчас, — закончил д'Андрье.

Это была помеха. Г. М. вынул изо рта пустую трубку и шевельнул губами, словно собираясь выругаться. Д'Андрье продолжал улыбаться, но в упор смотрел на Драммонда.

— Поймите, в данный момент я не делаю выбор между историями мистера Блейка и мистера Драммонда. Возможно, они даже не противоречат друг другу. Но мне кажется, они нуждаются в некотором объяснении, хотя мистер Блейк готов великодушно признать свою ошибку. Я мог бы поклясться, что сэр Генри верил в историю мистера Блейка, пока тот внезапно не стал великодушным…

Г. М. указал на д'Андрье черенком трубки:

— С вами нелегко иметь дело. Вы хотите, чтобы старик с ходу расчехлил тяжелую артиллерию? Или чего вы хотите?

— Хорошей забавы, — сказал д'Андрье. — Вы согласны со мной, джентльмены?

— Ну, я могу сказать вам кое-что чертовски забавное, — проворчал сэр Джордж Рэмсден. — Я не знаю в лицо этого парня, — он кивнул в сторону Драммонда, — но я слышал о нем, а Генри говорит, что с ним все в порядке. Зато Кена Блейка я знаю и могу утверждать, что с ним тоже все в порядке. Тогда что означает эта ерунда с полицейским и авторучкой?

— Вы правы, — кивнул Хейуорд и выпятил подбородок. — Вы думаете, что знаете этих людей, но что, если один из них самозванец? Когда имеешь дело с Фламандом…

— Justement,[28] — согласился д'Андрье и повернулся ко мне: — Давайте начнем сначала. Конечно, у вас есть паспорт, мистер Блейк?

Я открыл рот и закрыл его снова.

— В данный момент нет.

— Но ведь правила требуют… Могу я спросить, что с ним случилось?

— Его украл у меня полицейский.

Д'Андрье склонил голову набок, Миддлтон вытаращил глаза, а Фаулер погладил худой нормандский подбородок.

— И поэтому вы напали на него? — предположил д'Андрье.

— Нет. Это произошло сегоднявечером в Париже и с другим полицейским.

— Который также пытался вас ограбить? — осведомился наш хозяин. — Если я правильно понимаю, вас дважды атаковал полицейский… Пожалуйста, не выходите из себя, мистер Блейк, — я всего лишь пытаюсь разобраться. После этого вы позаимствовали авторучку у одного из злодеев и… Кстати, мы можем взглянуть на эту авторучку?

Я предвидел этот вопрос и успел потихоньку отделить от ручки серый клочок бумаги. Оставив его на дне кармана, я протянул авторучку, снабженную не французским пером, а золотым «уотерменом». Клочок скрывал имя «Харви Драммонд», выгравированное на корпусе золотыми буквами.

— Ваша, сэр? — спросил д'Андрье, вежливо протягивая ручку человеку, именующему себя Драммондом.

Последний слегка побледнел. Взяв авторучку, он повертел ее в нетвердых пальцах.

— Нет, не моя. Я никогда не видел ее раньше.

— Это представляет всю путаницу в новом свете, — заметил Рэмсден. — Что, если мы отбросим чертову вежливость? Самозванец вы или нет? Для начала собираюсь спросить вас о ваших лошадях…

— Простите, старина, — вмешался Хейуорд, взмахнув сигарой, — но вы не правы. Я юрист и могу об этом судить. Самое главное — мотив. Следовательно…

— Вы пренебрегаете очевидным! — прервал Эбер. — Вспомните человека, убитого в Марселе. Сходство имен бросается в глаза…

Фаулер и Миддлтон посмотрели друг на друга, словно им в голову пришла одна и та же идея. Потом Миддлтон достал из кармана пятифранковую монету и подбросил ее в воздух.

— Орел, — сказал Фаулер.

— Решка, — сказал Миддлтон и посмотрел на результат. — Так и есть — решка. Значит, он самозванец. — Они обменялись рукопожатиями.

Я окинул взглядом группу, в которой находились Фламанд и Гаске, скрывая свой секрет с поразительным хладнокровием. Кто же из них кто? Очевидно, та же мысль мелькнула у остальных, так как болтовня внезапно прекратилась.

Паузу нарушил ворчливый голос Г. М.

— Отлично! — фыркнул он. — Если все шестнадцать поваров прекратили плясать вокруг похлебки, может быть, мы перейдем к делу? — Он посмотрел на Драммонда. — Для начала, сынок, я хотел бы взглянуть на ваши документы.

Драммонд полез в карман.

— Мой паспорт… — начал он, но Г. М. устало прервал его:

— Нет-нет, сынок. Я имею в виду не паспорт на имя Харви Драммонда, если таковой у вас есть, а ваше подлинное удостоверение. Ведь вы Гаске, не так ли?

Г. М. произнес это таким беспечным тоном, что какой-то момент мы не осознавали, что он сказал, или принимали это за оговорку. Потом смысл дошел до нас, подействовав как удар в лицо. Хейуорд с проклятием вскочил на ноги.

— Знаю, знаю. Прошу прощения, что поторопился и, вероятно, испортил впечатление от задуманного вами театрального эффекта, — продолжал Г. М., изучая собственные пальцы. — Но разве вы не понимаете, приятель, что мне пришлось это сделать? Наше столкновение с Драммондом на дороге и замечательное исполнение Кеном роли придурка, какое нечасто увидишь на сцене, все настолько запутало, что мы бы блуждали в лабиринте, если бы оставили все как есть. Думаю, вам лучше признаться. Это будет наилегчайшим способом осуществить ваши намерения. Вы со мной согласны?

Какой-то момент Драммонд стоял неподвижно. Потом он достал трубку и кисет и начал заталкивать большим пальцем табак в чашечку, опустив голову. Когда же он посмотрел на нас, его лицо по-прежнему демонстрировало интеллект, а когда заговорил, в голосе зазвучали насмешливые нотки.

— Поздравляю. — Он чиркнул спичкой. — И одновременно проклинаю вашу проницательность. Нет, вы не испортили задуманное впечатление. Все, на что я надеялся, — это сесть в самолет, не вызывая подозрений. Как вы сказали, мне лучше признаться…

Рэмсден, придя в себя, издал сдавленный возглас.

— Да, я Гаске, — продолжал мнимый Драммонд. Он зажег трубку и устремил на нас насмешливый взгляд. — Если бы Драммонд следовал моим указаниям и держатся в тени в Париже, пока я занимаю его место, месье Фламанд, возможно, до самого конца не догадался бы, кто я в действительности. А теперь… — Массивные плечи шевельнулись.

— А теперь? — переспросил д'Андрье.

— Это не имеет значения. Он знает меня, но и я знаю его.

Кто-то присвистнул. Фаулер энергично шагнул вперед.

— Вы имеете в виду, что Фламанд здесь и вы знаете, кто он? Что все это означает?

— Что означает? — свирепо отозвался бывший Драммонд. — Это означает, что проклятый мошенник и убийца последний раз выставил меня дураком. Это означает триумф.

Он щелкнул пальцами. Усмешка на его лице стала походить на оскал сытой акулы, сорвав последние остатки маски Драммонда. Когда он взял у Г. М. серную спичку, чтобы заново разжечь трубку, то закашлялся, но не выглядел при этом нелепо.

— Простите мое возбуждение, джентльмены, но если благодарная республика наградит меня Большим крестом Почетного легиона…

— Безусловно, — успокаивающе произнес Г. М. — Но давайте сначала проясним пару вопросов. Это одна из ваших знаменитых маскировок? Если да, то ставлю вам высшую оценку. Вы точная копия Харви Драммонда.

— Верно, но должен признаться, особой маскировки не понадобилось. Фальшивые у меня только усы. Я занял место Драммонда, так как похож на него. И у меня возникла идея…

— Какая?

Он задумался.

— Охота почти окончена. Я могу сообщить вам кое-что. Скажем, когда мы умоемся, устроимся подобнее, и я достану кое-какие бумаги из моего чемодана?

— Но Фламанд!.. — воскликнул Фаулер.

— Фламанд, друг мой, какое-то время будет вариться в собственном соку. На сей раз ему не уйти. Не хочу казаться мстительным — я всего лишь практичен. Мои люди скоро будут здесь. Мы передадим им арестованного для отправки в Париж, но в свое время. А пока что… — он снова щелкнул пальцами и улыбнулся широкой улыбкой, — надеюсь, ожидание будет приятным для месье Фламанда. Остается спросить сэра Генри, как он разоблачил меня. Если бы я не слышал, как вы назвали свое имя, приближаясь к самолету, то никогда бы не догадался, кто вы.

— Кроме этого, остается еще одна мелочь, месье Гаске. — Д'Андрье нахмурился.

— Да?

— Ваши документы. Возможно, мы излишне любопытны, но если бы вы представили какие-нибудь доказательства…

— Ага, мои документы! Разумеется. Но сейчас я не намерен удовлетворять ничье любопытство, кроме этих двух джентльменов. — Он посмотрел на Рэмсдена и Г. М. — Я продемонстрирую им доказательства моей личности, и более того. Если вы, джентльмены, встретитесь со мной в этой комнате через пятнадцать минут, я назову вам имя, которым Фламанд пользуется этой ночью.

Глава 8 ГОБЕЛЕН И СМЕРТЬ

Сейчас неподходящее время для здравомыслия, думал я, переодеваясь в отведенной мне комнате. Мои часы показывали двадцать пять минут первого, а события начали раскручиваться с половины девятого, вызвав в моей голове кавардак. Кроме того, я был так голоден, что тут же проглотил покрытый табачной крошкой кусок шоколада, который нашел в одном из карманов. Д'Андрье не торопился с «легкими закусками» — он соблюдал все формальности, как на официальном приеме в английском сельском доме.

К примеру, у каждого из нас была отдельная комната, хотя мы легко могли разместиться по двое. Это выглядело тем более фантастично, так как (по крайней мере, судя по моей комнате) помещения никогда не использовались обычным образом, но были подметены и снабжены свежим бельем в угоду Фламанду.

Интерьер Шато де Л'Иль был достаточно прост, если не считать резных и лепных украшений в верхнем и нижнем коридорах и на лестнице. Обитаемыми были только два из трех его этажей. Третий, ранее предназначавшийся для слуг и имеющий отдельную лестницу, был заперт, как и двери на башне. Широкая галерея на втором этаже, где поместили нас, как и нижний коридор, тянулась во всю длину замка. Посредине находилась поперечная галерея. Как объяснил д'Андрье, здесь не было ни лабиринтов, ни потайных комнат, ни скользящих панелей, столь любимых знаменитыми злодеями, вроде Гизов и Медичи. Генрих IV никогда не держал тут своих любовниц, а Ришелье никого не бросал в подземные камеры. Мне это казалось упущением. Хотя замок построили в середине XVI века, он десятилетиями был заброшен и разрушался, покуда не был спасен и отреставрирован в период империи первым графом д'Андрье, получившим титул от Наполеона I.

От прежних времен сохранились только лепнина в коридорах и резьба на лестнице. Последняя неприятно подействовала на меня. Она находилась в конце коридора, была широкой, массивной и мрачной, чему способствовали резные украшения из темного дуба наподобие горгулий. Десять ступенек вели к промежуточной площадке, где лестница сворачивала налево под прямым углом, и еще десять — на второй этаж. На стене площадки висел огромный гобелен, чьи красный, черный и зеленый тона выцвели, превратившись в бурый, хотя кое-где оставались яркие пятна. Фигуры и лица были с трудом различимы, но я понял, что здесь изображена охота на вепря или что-то в этом роде. Когда я проходил мимо гобелена, мне стало не по себе.

Моя комната помещалась в начале галереи второго этажа, а ее окна были обращены в сторону дамбы. Воздух был спертым из-за плотных зеленоватых портьер, в мраморном камине с бронзовым бюстом Наполеона над ним тлел огонь, а две парафиновые лампы в круглых стеклянных абажурах отбрасывали призрачный свет.

Я решил, что пора спускаться. Должно быть, Гаске уже закрылся внизу с Рэмсденом и Г. М. Приближалась развязка, но она выглядела слишком легкой, и это меня нервировало. Очевидно, Гаске знал свое дело, но мне казалось, ему следует что-то предпринять, прежде чем Фламанд подготовит контрудар. В доме было тихо, если не считать шума дождя и угрюмого плеска реки внизу. Мне казалось, что к этим звукам примешивается какой-то стук, который я не мог объяснить.

Интересно, как поступит Г. М.? Неужели он удалится побежденным, когда Гаске арестует Фламанда? Я не мог представить себе такое, но Г. М., казалось, не делал вообще ничего. Одной предосторожностью явно пренебрегли. Что, если Фламанд решит сразу нанести удар? Тем не менее Гаске с улыбкой позволял ему свободно передвигаться по дому…

Что же это за стук? Я открыл дверь и высунул голову. На хорошо освещенной каменной галерее было пусто и так тихо, что мне показалось, будто я слышу откуда-то звук пишущей машинки. Ряд дверей с обеих сторон тянулся к поперечному коридору и лестнице в дальнем конце. Стук доносился не оттуда.

Я подошел к окну, повернул ручку и распахнул створки. Портьеры заколыхались, а дверь на галерею хлопнула из-за сквозняка, но в нижних окнах было достаточно света, чтобы разглядеть дамбу.

Она была разрушена более чем до середины. Деревянные сваи, вырванные из гнезд, стучали друг о друга, тревожимые течением. Некоторые из них застряли у поросшего ивами берега, а некоторые выбросило на наш остров.

Я закрыл окно, продолжая смотреть наружу. Теперь, когда река перерезала наш единственный путь на Большую землю, мы оказались в одной ловушке с Фламандом. Гаске мог ощущать триумф. Противника отделяли от другого берега всего шестьдесят ярдов воды, но он был надежно заперт. Странным выглядело то, что Гаске, задержавшись, оказался последним человеком, прошедшим по дамбе.

Не был ли он причастен к ее разрушению? Но если Гаске знал Фламанда, зачем ему уничтожать и собственную линию связи?

В дверь постучали, и я резко повернулся. Это была Эвелин в белом гофрированном вечернем платье, которая с серьезным видом присела в реверансе.

— Поферьте мне, mein Herr,[29] — заговорила она, имитируя немецкий акцент, — я бы не штала наряшаться, как плюшевый лешадь, если бы не мой подруга Эльза… Она постаралась, чтобы все мужчины пялили на нее глаза, и мне тоже пришлось принять меры. Должна признать, сложена она прекрасно, если тебе нравятся женские фигуры в стиле надувных подушек.

Вообще-то они мне нравились, но проблема состояла в том, как информировать Эвелин, что она тоже обладает солидной долей этих качеств, одновременно используя термин, более подходящий для vers passione,[30] чем «надувная подушка».

— Эльза рассказала мне историю своей жизни, — продолжала Эвелин. — С английским языком у нее неважно, а с французским еще хуже, но я немного знаю немецкий, поэтому все поняла. Ей нравится идея остаться здесь. Понимаешь, она ужасно боится своего мужа…

— Боится Миддлтона? Почему?

— Нет-нет, не Миддлтона. Они официально еще не поженились. Эльза боится теперешнего официального супруга — третьего по счету, — который, как ей кажется, намерен погнаться за ними с саблей. И поделом ей!

— Давай обойдемся без морализаторства. Ты не одобряешь ее поведение?

— На ее месте я поступила бы так же, — откровенно призналась Эвелин. — Поэтому они направляются в Париж, где она сможет получить развод. Не пойми меня превратно — мне нравится Эльза, и она по-настоящему влюблена в Миддлтона, который выглядит достойным парнем. Но она все время жалуется. Ее третий муж — пьяница, игрок и грубиян…

— Какая трагедия!

— Некоторым женщинам это не по душе. Хотя лично я… Ладно, не буду отвлекаться. Они жили в Монте-Карло, где он тратил семейное состояние. Эльза сбежала от него в Марсель, так как считала этот город последним местом, где мужу придет в голову ее искать. Там она встретила Миддлтона, который возвращался из Индии. Кстати, они знакомы всего неделю, но решили лететь в Париж, чтобы добиться развода…

— Меня не интересуют сплетни, — прервал я. — Что у тебя на уме?

Эвелин изучала носок своей туфли.

— То, что Оуэн Миддлтон появился на сцене всего неделю назад и только что вернулся из Индии.

— При чем тут Индия? Господи, ты ведь не думаешь, что Миддлтон — Фламанд? Или Эльза?

Эвелин нахмурилась:

— К Индии мы скоро перейдем. Что касается Миддлтона — не знаю, хотя мне это кажется маловероятным. А после того как я видела Эльзу обнаженной, я могу поклясться, что она не Фламанд. Но почему Эльза закричала и чуть не упала в обморок при виде «Забавных сказок» Бальзака?

Я подвел Эвелин к камину, усадил ее на стул, зажег для нее сигарету и засыпал вопросами. Она показала мне язык, но выглядела по-настоящему обеспокоенной.

— Нет, я не шучу, — сказала Эвелин, посматривая на Наполеона над камином, — и не валяю дурака. Дело было так. Я сидела в их комнате, разговаривая с Эльзой, когда Миддлтон поднялся на второй этаж вместе с остальными минут пятнадцать назад…

— Он рассказал вам, что произошло внизу?

По лицу Эвелин я понял, что нет. Когда я дал ей краткий отчет, ее глаза расширились и она недоверчиво усмехнулась:

— Драммонд превратился в Гаске? Брр! Жаль, что я это пропустила, но я бы пробила головой крышу, если бы увидела этого парня в дверях… Не могу этого понять. Ты имеешь в виду, что все кончено, за исключением наручников? А что говорит Г. М.?

— Очевидно, он еще ничего не сказал.

— А Миддлтон не сообщил нам об этом ни слова, — задумчиво промолвила Эвелин. — Интересно, почему?

— Вероятно, не хотел вас тревожить заранее.

— Может быть. Но теперь ты согласен, что я была права в одном? Я говорила, что Фламанд убил этого беднягу в Марселе, и доктор Эбер это подтверждает. А по твоим словам, наш любезный хозяин произвел сенсацию, заявив, что знает страну, где судьбой предателя считается быть пронзенным рогом единорога. Мне кажется, я могу предоставить еще одно звено.

— Спокойно. Рассказывай по порядку. Почему Эльза потеряла сознание при виде книги Бальзака?

— Не совсем потеряла сознание. Все происходило так. Миддлтон вошел в комнату, взял мыло и полотенце из багажа Эльзы и отправился на поиски ванной. Я встала, чтобы уйти. Тем временем Эльза бродила по комнате и наткнулась на очередное доказательство гостеприимства и предупредительности нашего друга д'Андрье. На ночном столике у кровати лежали книги.

— Книги?

— Да. Должно быть, они есть в каждой комнате, так как я заглянула к себе и нашла их, хотя не заметила раньше. Разве у тебя их нет?

Я снял с каминной полки одну из парафиновых ламп и отправился на разведку. На мраморной крышке столика у кровати действительно лежали книги. Случайно или в качестве сатирического жеста меня снабдили «Островом пингвинов» Анатоля Франса и «Арсеном Люпеном — джентльменом-грабителем» Мориса Леблана.

— Д'Андрье наверняка получал удовольствие, распределяя эти книги. — Эвелин поежилась. — Он делает все, чтобы помочь Фламанду. Мне это не нравится, Кен. Тут есть нечто жуткое. Эльзе достались «Забавные сказки» Бальзака и французский перевод «Робинзона Крузо». Продолжая говорить, она посмотрела на пару страниц «Робинзона», потом подобрала «Забавные сказки» и стала разглядывать весьма фривольные иллюстрации. Внезапно Эльза издала вопль, напугав меня до полусмерти, уронила книгу на пол и села на кровать, белая как мел. Когда я попыталась выяснить, что не так, она что-то невнятно пробормотала. Я подняла книгу, но с ней было все в порядке — никаких надписей или вкладок. Мне не верилось, что Эльзу могли так напугать иллюстрации. Но она отобрала у меня книгу и сказала, что должна побыть одна. Вот и все. Мне ужасно жаль Эльзу — я раскаиваюсь, что плохо говорила о ней, — но что все это значит?

Мы оба окинули взглядом комнату с зелеными портьерами, как будто ответ скрывался в ней.

— У тебя разыгрались нервы, — сказал я. — Давай пойдем вниз…

— Нет! Пожалуйста, подожди немного! Я думала еще кое о чем, — вероятно, это чепуха, но может послужить для нас ключом. Мне пришла в голову смутная идея насчет единорога. Я не уверена в ней, так как не обладаю энциклопедической эрудицией Г. М. Что ты знаешь о единорогах в легендах, геральдике или еще чем-то в этом роде? Подумай!

Эвелин говорила так серьезно, что я напряг память. Единороги? Можно было днями рыться в заброшенных уголках мозга и найти только обрывки, которые не значили ничего. Конечно, возникали очевидные ассоциации — два Единорога на королевском гербе Шотландии, традиционно соперничавшие с британским Львом и вдохновившие детский стишок.

— Существует шотландское суеверие, — объяснил я, — что рог единорога в чаше для питья служит талисманом, предохраняющим от яда. Но я не вижу, как это может нам помочь. Также есть легенда, что единорог может становиться невидимым, когда хочет. Но…

Снаружи на галерее послышался крик.

Дверь моей комнаты была закрыта неплотно, и мы четко услышали его, а также грохот и стук, напоминавшие звук упавшего и покатившегося тяжелого тела, которые прекратились так же внезапно, как начались.

Я распахнул дверь и помчался в направлении этих звуков — к лестнице в противоположном конце. Галерея имела в длину около семидесяти футов. Двери открывались с обеих сторон, но я не следил за движениями выходящих людей. Если бы кто-нибудь в тот момент был способен ясно мыслить, мы могли бы сразу схватить Фламанда. Но сейчас на галерее было темно. Свет проникал только из двух дверей впереди и из нижнего коридора.

К лестнице вела широкая каменная арка. Широкие ступеньки спускались к площадке, потом сворачивали под прямым углом и вели к нижнему коридору. Освещение было тусклым, так как резные перила едва пропускали свет снизу. Наверху стояла Эльза Миддлтон, опустив голову и вцепившись обеими руками в стойку перил. Фаулер стоял чуть позади, глядя вниз.

У подножия лестницы в нижнем коридоре лежал лицом вниз мужчина в темном костюме, который недавно признал, что он Гаске. Над ним склонились Г. М. и доктор Эбер, а Рэмсден бежал к ним с другого конца коридора. Могучие руки Г. М. повернули голову упавшего человека и отпустили ее снова.

Доктор Эбер посмотрел вверх. В наступившем молчании его пронзительный голос звучал с ужасающей четкостью.

— Еще одна дырка между глазами! — воскликнул он.

Глава 9 НЕВИДИМОЕ ОРУЖИЕ

Фаулер повернулся к Эльзе Миддлтон. Его лицо было настолько бледным, что сросшиеся брови напоминали перекладину креста.

— Вам незачем на это смотреть, — хрипло сказал он. — Лучше идите в свою комнату.

Голова женщины опустилась — мне показалось, что она вот-вот перелетит через перила, и я подхватил ее.

— Обморок, — хладнокровно заметила Эвелин. — Я позабочусь о ней.

Она отодвинула Оуэна Миддлтона, стоявшего по другую сторону от Эльзы.

Я побежал вниз. За мной последовали Фаулер, Хейуорд, д'Андрье и мажордом Огюст. Хейуорд толкнул меня, и мы оба едва не свалились на тело у подножия последнего пролета.

Тело уже перевернули лицом вверх. Чуть выше переносицы виднелась чистая круглая рана, но при виде ее меня затошнило, так как орудие убийства, вытащенное из нее, оставило следы. Лицо выражало ужас и удивление, которые выглядели гротескно, так как щеточка усов наполовину отклеилась от верхней губы.

Я слышал только тяжелое дыхание. Мы беспомощно столпились вокруг. Эбер и Г. М. опустились на колени около тела. Фаулер склонился вперед, бледный, но заинтригованный. Миддлтон держался за нижнюю стойку перил, как недавно Эльза за верхнюю. Хейуорд прислонился к стене, пыхтя и жестикулируя, словно сердитый инвалид. Огюст стоял неподвижно. На полпути вверх по лестнице д'Андрье в ермолке и халате тихо постукивал пальцами по перилам.

Именно он нарушил паузу, начав спускаться. Его шаги гулко звучали на дубовых ступеньках.

— Выходит, я был не прав. Я думал, что он Фламанд, который выдает себя за Гаске.

Зычный голос Г. М., казалось, предотвратил грядущую панику:

— Спокойно, ребята! Мы уже думали более чем достаточно, и тем не менее убийца нас провел. Теперь нужно действовать быстро, и вы все должны помочь. Я видел, как он свалился на пол. А кто из вас видел, что произошло наверху? Говорите быстро, пока не успели забыть!

— Я видел, — отозвался Фаулер. Он был потрясен, и его голос звучал хрипло. — Я был там. Думаю, миссис Миддлтон тоже. Но я не могу точно описать происшедшее. Дайте мне полминуты, чтобы прийти в себя… — Фаулер провел рукой по курчавым черным волосам, бросил взгляд на тело и отвернулся. — Его комната прямо напротив лестницы, а моя — на другой стороне коридора, по диагонали от его, ближе к концу галереи. Я стоял у двери, ожидая, когда он выйдет из комнаты…

— Почему? — Обычного сонного ворчания Г. М. как не бывало. Он никого не называл «сынок» и был насторожен, как старший инспектор Мастерс.

— Ну… чтобы задать вопросы для интервью, прежде чем он сойдет вниз говорить с вами и сэром Джорджем.

— Угу. И долго вы там ждали?

— Ну… около четверти часа, за исключением, может быть, пары минут, с тех пор как все поднялись в свои комнаты. Все, кроме вас и сэра Джорджа. Он, — Фаулер кивнул в сторону тела, — поднялся на несколько минут раньше нас, если помните.

— Значит, все это время вы наблюдали за происходящим на галерее? Ваша дверь была открыта настежь?

— Нет — приоткрыта на дюйм, чтобы я мог смотреть на его дверь. Поймите, я не шпионил, а просто боялся его упустить.

— Угу. Продолжайте.

— Около пяти минут назад электрический свет в коридоре погас. Не в комнатах — во всяком случае, не в моей, там только парафиновые лампы…

— Вы еще не были наверху, сэр Генри? — послышался спокойный голос д'Андрье. — Устанавливать электричество всюду слишком хлопотно. На втором этаже электричество только на галерее, в ванной и трех комнатах сзади, которые занимаю я.

— Продолжайте. — Г. М. повернулся к Фаулеру. — Что вы сделали, когда погас свет?

— Естественно, открыл дверь и выглянул…

— Ну? Вы что-нибудь увидели?

— Нет. Было слишком темно. В моей спальне горела лампа, из-за чего снаружи, казалось, было еще темнее. Я не мог разглядеть ничего, кроме света из нижнего коридора над лестницей. Потом я услышал, как отодвинулся засов и открылась дверь напротив моей. Я знал, что это ванная, и услышал голос Миддлтона: «В чем дело? Перегорели пробки?»

— Верно, — энергично кивнул Миддлтон. — Свет в ванной погас…

— Я сказал ему: «Кажется, пробки внизу». Тогда Миддлтон закрыл дверь ванной и направился к своей комнате с другой стороны лестницы. Я видел, как он прошел мимо лестницы и открыл дверь — в комнате горела лампа. И примерно в то же время этот парень… Гаске… открыл свою дверь… — Фаулер пришел в себя скорее благодаря интересу к делу, нежели усилию воли. Его взгляд был печальным и при этом возбужденным. — Чертовски странно, сэр, — задумчиво промолвил он. — Я запнулся на слове «Гаске». Кажется неправильным называть его так. Он появился и исчез, как фейерверк, и казался не реальным человеком, а всего лишь парой масок. Вы меня понимаете?

Г. М. прищурился:

— Очень интересно. Теперь расскажите, что он делал. Вы ведь хорошо его видели?

— Да. На столе у двери горела лампа, и он нагнулся, чтобы задуть ее. В одной руке у него была коричневая картонная папочка с кармашками вроде миниатюрной картотеки, какой пользуются адвокаты. Он казался слегка удивленным тем, что на галерее темно, но, поколебавшись, погасил лампу и направился к лестнице…

— Не застревайте, черт возьми! Что было потом?

— Не знаю. В этот момент дверь комнаты Миддлтонов открылась, и в коридор вышла миссис Миддлтон. Он находился в паре футов от лестницы, и я уже собирался его окликнуть, когда это произошло. Казалось, кто-то — или что-то — схватил его в темноте. Это лучшее описание, которое я могу дать.

— Что значит «лучшее описание»? — взорвался сэр Джордж Рэмсден. — Либо вы видели, как кто-то на него напал, либо нет. Если вы видели его, значит, должны были видеть и кого-то еще. Ну?

— Боюсь, я не мог четко разглядеть… — Фаулер пожал плечами. — Сожалею, что привношу… э-э… элемент метафизики…

— К черту метафизику! — внезапно заговорил мистер Хейуорд, чей паралич, очевидно, сменился приступом красноречия. — Раз уж вы затащили нас сюда, то могли бы, по крайней мере, сказать, кто ударил этого беднягу, и прекратить всю эту чушь, которая продолжается с тех пор, как мы оказались в этом логове убийц!..

— Merci,[31] — сказал д'Андрье. — Но может быть, мы позволим мистеру Фаулеру продолжать?

Фаулер не сводил глаз с неподвижного лица Г. М.

— Могу поклясться, что я никого не видел — в обычном смысле слова. Но повторяю: что-то как бы потянулось и схватило его. Он вздрогнул, испустил жуткий вопль, поднес руки ко лбу — вот так — и покатился вниз по лестнице.

— Не может кто-нибудь прикрыть его? — Миддлтон указал на тело.

— Спокойно, сынок, — проворчал Г. М. — Продолжайте, Фаулер.

— Я побежал к лестнице. Кто-то бежал с другой стороны — думаю, миссис Миддлтон. Этот парень — я имею в виду Гаске — отлетел от стены площадки, как мяч, и покатился дальше, упав прямо к вашим ногам, сэр Генри, когда вы подбежали. Я думал, он собирался ухватиться за гобелен, но, должно быть, он тогда уже был мертв. Это все, что я знаю.

Последовало молчание. Я посмотрел на площадку, увидев верхний угол огромного гобелена с безобразными бурыми фигурами, изображавшего охоту на вепря или монстра с одним рогом. Фаулер, проследив за моим взглядом, казалось, подумал о том же.

— Ну-ну, — сказал Г. М. — Оставьте на минуту в покое сказочных чудовищ. Значит, вы не видели никакой борьбы, которая могла бы произойти, если бы его атаковали с каким-то острым орудием? Это вас беспокоит?

— Очевидно, — признал Фаулер после паузы.

— И вы побежали к лестнице. Кто-нибудь пробежал мимо вас в обратную сторону?

— Я никого не видел, но было темно, и напавший на Гаске мог пробежать незаметно.

Блестящие глазки д'Андрье блеснули под набрякшими веками.

— Э-э… могу я задать вопрос? Мистер Фаулер, когда покойный Гаске вскрикнул и поднес руки ко лбу, в какую сторону он смотрел?

Фаулер колебался.

— Точно не могу сказать, сэр, кроме того, что он подошел к лестнице и собирался спускаться. Поэтому я думаю, что он смотрел вниз.

— В сторону нижнего коридора?

— Да.

— Ага! — Д'Андрье вытянул шею. — Предположим, что, когда он стоял у лестницы, в него выстрелили из нижнего коридора или с другого конца галереи. Разве пуля, выпущенная оттуда, не привела бы к такому результату?

— Это мысль! — воскликнул Хейуорд.

Доктор Эбер поднялся, отряхнул колени и заговорил по-французски:

— Вы видите рану и твердите о пулях! Я спрашиваю вас, месье граф, вы когда-нибудь видели такую пулевую рану? Пуля бы снесла ему затылок. К тому же здесь следы вытащенного оружия. Какого?

— Это мы и должны выяснить, — деревянным голосом произнес Г. М. — Можно отнести беднягу куда-нибудь, чтобы доктор произвел обследование? В библиотеку? Отлично! Огюст, поднимите тело и отнесите его туда. И обращайтесь с ним достойно. Начинаю думать, что он был лучшим человеком, чем нам казалось. Я имею в виду — человеком, а не детективом. Потом возвращайтесь сюда. Осмотрите его, док. Проверьте, нет ли у него в карманах этой миниатюрной картотеки, о которой говорил наш друг Фаулер, но я ставлю пять фунтов против копченой селедки, что она исчезла.

Огюст без особого труда поднял тяжелое тело с открытым ртом и отклеившимися усами. Когда его шаги замерли среди колонн, Г. М. из оттопыренного кармана пиджака достал трубку.

— Хм! Пожалуй, стоит заняться реконструкцией преступления, — сказал он. — Но сначала нужно кое-что выяснить. Сколько людей находится в доме в данный момент? Кстати, как насчет трех авиаторов?

Д'Андрье нахмурился:

— К моему искреннему сожалению, друг мой, их здесь нет, и теперь они вряд ли появятся. Они слишком долго оставались у самолета и, когда вода смыла нашу дамбу, оказались отрезанными… — Он быстро повернулся: — Вы не слышали об этом, джентльмены?

Хейуорд, Фаулер и Миддлтон заявили, что понятия не имели о разрушении дамбы.

— Я тоже узнал об этом только что, — сказал д'Андрье. — Мне сообщил Огюст. Я очень огорчен, джентльмены, но уверен, что мы сможем удобно вас устроить, покуда завтра утром неполадки не будут устранены. Авиаторам придется переночевать в самолете. Так о чем я говорил?.. Ах да! В доме также находятся мои слуги. Помимо Огюста, это повар Жан-Батист, Жозеф и Луи, которые этой ночью исполняют обязанности лакеев, хотя первый из них конюх, а второй… как это называется… мастер на все руки. Вот и все.

— Прошу прощения, месье, — вмешался возвратившийся Огюст, — но в доме появился еще один человек — водитель такси, который называет себя Марселем Селестеном. Он очень пьян.

Г. М. окинул нас взглядом.

— Вам наверняка приходилось участвовать в игре под названием «Убийство», — снова заговорил он. — У нас аналогичная ситуация вплоть до погасшего света и крика. Поэтому воспользуемся ею. Я хочу, чтобы все заняли те места, где находились, когда услышали крик этого бедняги. Рэмсден, Эбер и я были здесь. Я стоял там же, где теперь. Где были вы, Рэмсден, прежде чем прибежали?

— Снаружи — у входной двери, — проворчал Рэмсден. — Я пытался разглядеть, в какой степени разрушена дамба. Вы начали подниматься наверх узнать, почему Гаске не спускается, чтобы встретиться с нами… Ну а как насчет Эбера?

— С Эбером и со мной все в порядке, — ухмыльнулся Г. М. — Мы можем взаимно подтвердить наше алиби. Он подходил сюда со стороны лестницы, и мы друг друга видели. Повезло, а? Теперь давайте поднимемся на второй этаж и установим тамошние позиции. Идите все за мной и ищите эту картонную папку. Хмф!

Г. М. затопал по ступенькам, пыхтя и глядя через перила. На площадке он остановился и посмотрел на гобелен, потом отодвинул его в сторону, обнаружив под ним окно в глубокой нише.

— Так-так. Это становится все более интересным. Окно не заперто. — Г. М. опустил шпингалет и повернулся к д'Андрье: — Вы всегда держите его незапертым?

Наш хозяин быстро подошел и посмотрел на шпингалет.

— Насколько я знаю, его никогда не оставляли открытым. Не так ли, Огюст?

— А что находится снаружи? Обрыв к реке?

— Нет, плоская крыша с балконным парапетом. Можете выйти на нее, если не опасаетесь промокнуть.

— Если выйти на крышу отсюда, можно вернуться в дом другим путем?

— Можно. — Д'Андрье прищурился. — С каждой стороны есть карниз, тянущийся мимо окон спален. Эти комнаты занимают мистер Хейуорд и мистер Фаулер. Ловкий человек легко может пробраться к каждому окну. Может быть, мы…

— Не горячитесь! Идемте наверх, и покажите мне, где вы стояли. Здесь чертовски темно, — очевидно, перегорели пробки. Кен, сбегайте в свою комнату и принесите фонарь, который вы позаимствовали у шофера такси.

Я нащупал нужную дверь и достал фонарь из ящика стола. Конечно, он не работал, а мои пальцы были слишком неловкими, чтобы починить его. Но когда я шел назад по галерее, то услышал ободряющий возглас д'Андрье. Он и Г. М. находились в бельевой напротив лестницы.

— Здесь регулируется электрический свет на всем этаже, — говорил д'Андрье, когда я вошел. — С пробками все в порядке. Кто-то просто опустил рубильник…

— Всем стоять на месте! — рявкнул Г. М. — Кто-то только что выбросил что-то белое. Никому не двигаться!

На галерее зажегся свет, и мы увидели белый конверт, лежащий на покрытом ковром полу неподалеку от двери бельевой, на котором были отпечатаны слова: «Месье графу д'Андрье».

Глава 10 ПИСЬМА ЛЖЕЦА

Г. М. взмахнул кулаком.

— С меня довольно! — заявил он. — Эти игры над трупом если и могут подействовать на чье-нибудь чувство юмора, то только не на мое. Будь я проклят, если когда-нибудь чувствовал себя таким беспомощным!.. Еще одно конфиденциальное сообщение, а? Лучше прочитайте это. — Он передал конверт д'Андрье, который был удивлен не более, чем если бы получил письмо с обычной почтой. — Не будем устраивать фарс, спрашивая, кто бросил конверт. Кто стоял ближе всего к нему?

— Я, — ответил Хейуорд. — Я практически видел, кто это сделал…

— Ну и кто же?

— Не знаю. Я имею в виду, что видел, как его бросили. Господи, это просто неприлично! Парень рехнулся! Конечно, если письмо действительно от…

— Да, — спокойно сказал д'Андрье. — Оно от Фламанда. И его стиль изменился. Он уже не шутит.

Впервые я увидел на лице нашего хозяина мрачное выражение. Он выглядел неуверенным, словно взвешивал что-то.

— Прочитать вам письмо, джентльмены? На сей раз оно написано по-английски. Если он говорит правду, это многое меняет.

«Месье!

Я пишу это письмо, так как должен это сделать. Недоразумение необходимо прояснить немедленно. Для этой цели я позаимствовал чью-то портативную пишущую машинку, которую нашел в багаже. Сейчас она в бельевой.

К тому времени, когда Вы получите мое послание, я уже разберусь с болваном, вставшим у меня на пути. Я не верю в убийство, если только оно не абсолютно необходимо. Это было именно таковым. Придурок причинил бы мне неприятности, если бы я не устранил его…»

Я вспомнил стук машинки, который слышал в тихой галерее за несколько минут до убийства.

— У кого есть портативная пишущая машинка? — осведомился Г. М.

— У меня, — ответил Фаулер. — Я не обратил внимания, принесли ли ее в мою комнату с другими вещами. Значит, теперь она в бельевой?

Подойдя к двери, он заглянул внутрь, вытащил из-под полки старый «ремингтон», щелкнул замками футляра и мрачно добавил:

— Да, это она. Он воспользовался бумагой, которую я вложил в футляр.

— Слушайте дальше, джентльмены, — сказал наш хозяин.

«Должен также предупредить Вас о еще более серьезном деле. Вчера Вы получили письмо якобы от Фламанда. Я никогда не писал этого письма — это явная подделка. Я не устраивал поломку самолета, не собирался посещать Ваш дом и продумал совсем иной план кампании, который кто-то едва не испортил. Спросите любого, кто когда-либо получал от меня сообщения, снисходил ли я хоть раз до такой нелепой похвальбы? Хотите доказательств? Среди вас есть человек, который в качестве газетчика должен был часто видеть мою подпись в письмах. Пусть он посмотрит на подпись в том письме и скажет Вам, подлинная ли она.

Но у меня есть подозрение насчет того, кто его написал. Я испытываю величайшее удовлетворение оттого, что в данный момент могу протянуть руку и коснуться любого из вас, а вы не знаете, кто я. Я должен свести счеты, прежде чем заберу единорога у сэра Джорджа Рэмсдена. Это должно стать для него существенным предупреждением от Фламанда».

— Bay! — Миддлтон огляделся вокруг. — Беда в том, что это похоже на правду. Может кто-нибудь объяснить ситуацию? Зачем кому-то понадобилось подделывать письмо преступника? Кстати, он прав насчет подписи?

Д'Андрье вопросительно посмотрел на Фаулера, и тот нахмурился.

— Вы приперли меня к стене, — признался он. — Я не был уверен, но мне казалось, что в том, другом письме есть что-то сомнительное. Могу я взглянуть на оба? — Фаулер взял два письма и изучил их. Выражение его лица оставалось озадаченным. — Тем не менее подписи очень похожи. Не знаю… Если первая подпись — подделка, то очень хорошая.

— Вам, любителям, следовало бы рассмотреть один пункт со всех точек зрения, — сказал Г. М., ни к кому конкретно не обращаясь. — Предположим, первая подпись поддельная. Где же автор подделки раздобыл подлинную подпись Фламанда, чтобы имитировать ее? Между прочим, Фламанд часто писал в газеты. Не публиковалась когда-нибудь фотокопия одной из его подписей? Это было бы естественно.

Фаулер ущипнул себя за длинный нос.

— На это я могу ответить. Я просматриваю все сколько-нибудь значительные французские газеты и ни разу не видел в них фотокопии подписи Фламанда. Очевидная причина — избежать возможности того, что, похоже, произошло сейчас. Мелкий преступник может совершить ограбление и оставить записку с поддельной подписью, сваливая таким образом вину на Фламанда. Путаницы хватало и без этого. Вероятно, газеты получили приказ воздержаться от публикации фотокопий…

Он умолк, когда Эльза и Эвелин вышли из комнаты Миддлтонов и медленно направились к нашей группе. Маленькое личико Эльзы побледнело под макияжем, но теперь она казалась спокойной. Как и Эвелин, она надела белое платье с блестками и глубоким вырезом.

— Пошалуйста, простить меня, — обратилась Эльза к д'Андрье. — Я ошень расстроена. Как вас зовут? Я не запоминайт французские имена…

Г. М. заговорил с ней по-немецки, и она повернулась к нему. Мои знания этого языка ограничены словами «Schloss», «Ausgang» и «Bahnhof»[32] которые не может не вызубрить ни один турист в Германии. Думаю, большинство из нас не смогли бы уследить за быстро тарахтящей речью, если бы Эвелин и Миддлтон не переводили диалог синхронно, как придворные толмачи. Г. М. сохранял деревянное выражение лица, но я впервые не без злорадства заметил возбужденный блеск под стеклами его очков.

В целом Эльза подтвердила сообщение Фаулера. По ее словам, она вышла на галерею вскоре после возвращения Миддлтона, чтобы спуститься на первый этаж. Света на галерее не было, но она не знает, когда он погас. Эльза успела увидеть через приоткрытую дверь комнаты Гаске, который задул лампу и направился к лестнице. Она видела свет в комнате Фаулера, но тогда не знала, что это его комната, и не заметила его самого.

Потом они перешли к критическим моментам, изложенным, как я припоминаю по переводу, следующим образом:

Г. М. Насколько хорошо вы могли его видеть, когда он находился у лестницы?

Эльза. Не очень хорошо, но достаточно, чтобы узнать его, поскольку снизу проникал свет.

Г. М. Вы видели, как кто-то напал на него?

Эльза. Нет, никто к нему не подходил.

Г. М. Вы в этом уверены?

Эльза. Да, да, да! Никто к нему не приближался, и никого там не было.

Г. М. Тогда что произошло?

Эльза. Не знаю. Казалось, он на что-то наткнулся, как человек натыкается на стену. Он поднес руки к голове — с ней случилось что-то ужасное, но я не видела, что именно. Голова Гаске слегка качнулась вбок, и он закричал, а потом покатился вниз по лестнице. Думаю, он закричал снова, но я не уверена. Я была слишком испугана.

В этот момент д'Андрье пожелал задать вопрос, который перевел Миддлтон:

Д'Андрье. Было похоже, что в него попала пуля?

Эльза. Не знаю! Почему вы меня спрашиваете? Разве я понимаю в пулях?

Г. М. В каком направлении он смотрел перед тем, как это произошло?

Эльза. Вниз на лестницу. Это я заметила. Я подумала, что он повернется и посмотрит на меня, но он этого не сделал.

Г. М. Значит, если был произведен выстрел, то со стороны гобелена, висевшего лицом к нему на площадке?

Эльза. Откуда мне знать? Я ненавижу выстрелы и пули!

Г. М. Вы могли видеть гобелен с того места, где стояли?

Эльза. Думаю, могла видеть верхнюю половину. Перила скрывали нижнюю часть и ступеньки.

Г. М. Вы не видели, как гобелен шевельнулся, словно за ним кто-то прятался?

Эльза. Нет, я не видела ничего подобного.

Г. М. И это все, что вы знаете?

Эльза. Да, все!

По окончании диалога Г. М. повернулся к лестнице, измеряя на глаз расстояние. Рэмсден, посмотрев на Эльзу и Фаулера, подвел итог:

— Так или иначе, дружище Генри, это не имеет смысла. Рядом с Гаске никого не было. Никто на него не нападал. Он стоял там один, когда что-то ударило его, как пуля. Допустим, кто-то прятался за гобеленом, выстрелил, вылез из окна позади гобелена на плоскую крышу и вернулся в дом через окно Фаулера с одной стороны или через окно Хейуорда — с другой, потом в темноте и суматохе смешался с остальными и спустился вниз. Но…

Хейуорд, очевидно чувствуя, что мы снова вплываем в юридические воды, громко откашлялся, призывая к молчанию.

— Не пойдет! — заявил он. — Будем рассуждать здраво. Это не могла быть пуля по той простой причине, что в ране ее не было. Мы все видели след, указывающий, что нечто вытащили из раны. Значит, применялось ручное оружие, а вы не можете его вытащить, если не стоите рядом. И наконец, доктор, который обследовал убитого в Марселе, утверждает, что пуля такого большого калибра разнесла бы жертве затылок. Это невозможно.

Д'Андрье приподнял бровь:

— Боюсь, что он прав. У меня есть кое-какой опыт обращения с крупнокалиберным огнестрельным оружием… Остается вопрос, какую из двух невозможностей мы предпочитаем. Его не могли застрелить, так как это невозможно. Его не могли заколоть кинжалом или пронзить копьем, так как, чтобы сделать это, убийце пришлось бы стать невидимым. Это тоже невозможно. Лично я предпочитаю первую альтернативу.

— Но взгляните на это с другой точки зрения! — воскликнул Миддлтон, осененный новой идеей. Он обнимал Эльзу и встряхивал ее, словно подчеркивая свои слова. — Мы забываем о главном ключе. Могу я объяснить подробно?

Г. М. сонно махнул рукой:

— Валяйте,сынок. Мне нравятся теории, хотя чем больше рассуждений, тем больше путаницы. Когда кто-то выдвигает теорию, он не мыслит логически, а всего лишь излагает то, как бы он сам это проделал. Однако и подобная малость помогает понять его характер.

— Ну тогда вы сможете разобраться и в моем характере, — сказал Миддлтон. — Допустим, жертва стоит в темноте наверху лестницы, а убийца прячется за гобеленом. Он вылезает оттуда, но пригнувшись так низко, что Эльза, которая может видеть только верхнюю половину гобелена, не видит его. Такое могло произойти?

— Нет, не могло! — горячо возразил Рэмсден.

Он подошел к перилам и посмотрел вниз.

— Конечно, она небольшого роста, но и я не гигант. Тем не менее я вижу весь гобелен, кроме самого низа. Убийце пришлось бы ползти по площадке. Но продолжайте.

— Убийца имеет при себе острое стальное оружие вроде кинжала и бросает его оттуда. Жертва падает и катится с лестницы. По словам Фаулера, прошла пара секунд, прежде чем он подбежал к лестнице и посмотрел вниз. Когда жертва падает на площадку, убийца вынимает из раны оружие, забирает маленькую картонную папку из кармана убитого и успевает спрятаться за гобелен, когда Фаулер смотрит вниз. Как насчет этого?

Я быстро огляделся и заметил одобрение на лице Хейуорда. Г. М. усмехнулся.

— Кто-нибудь хочет прокомментировать? — подстрекнул он.

— Послушайте, старина, — снисходительным тоном обратился к Миддлтону Фаулер. — Я понимаю, что из этого вышел бы недурной сюжет для детектива, но, к сожалению, это еще более невозможно, чем то, что мы слышали до сих пор. Во-первых, на подобном расстоянии никто не может метнуть кинжал с такой силой, чтобы вонзить его в череп на шесть дюймов. Во-вторых, если бы в жертву что-то бросили, я бы заметил. В-третьих, вы забываете, что, когда я смотрел вниз, Гаске еще катился по лестнице. За этот крошечный промежуток времени убийца должен был бы извлечь из раны оружие — непростая работа даже для сильного мужчины, обчистить карман жертвы и спрятаться за гобеленом. А я могу поклясться, что на лестнице не было никого. Это абсолютно невозможно. — Он повернулся к Г. М. с виноватым видом, словно боясь, что говорил слишком горячо: — Вы согласны со мной, сэр?

— Угу. Да, согласен. Вред был причинен раньше.

— Тогда, может быть, вы объясните, как именно это произошло? — предложил Рэмсден. — Если Гаске был убит наверху лестницы, его либо заколол человек-невидимка, либо застрелили пулей, которая выскочила из раны и улетела. У нас, как в парламенте, есть левое и правое крыло. Левое крыло заявляет, что его застрелили; правое — что закололи или прикончили каким-то ударом. Левое крыло утверждает, что это проделали с солидного расстояния; правое — что вблизи. За кого вы проголосуете? Кто из нас прав?

Г. М. окинул нас взглядом, посасывая пустую трубку.

— Я дам вам ответ, ребята, который покажется очень странным, но тем не менее он абсолютно верен. Те и другие одновременно правы и не правы.

Мы уставились на него.

— Вы серьезно? — спросил Рэмсден.

— Вполне серьезно.

— Но, черт возьми, жертву либо застрелили, либо закололи, не так ли? Одно или другое!

— Необязательно.

— Знаю, — мрачно произнес Миддлтон после паузы. — На самом деле его задушили, а дырка в голове всего лишь иллюзия. Фокус! Но на один пункт вы должны дать конкретный ответ. Левое крыло утверждает, что жертву прикончили на расстоянии, а правое — что это проделал кто-то, находившийся рядом. Что вы на это скажете?

— То же самое, — отозвался Г. М. — Что те и другие одновременно правы и не правы. Эти ответы кажутся вам дикими, потому что вы не подумали о единственном оружии в мире, которое могло проделать такое, и об обстоятельствах этого убийства. Я даю Фламанду намек, понимаете? Интересно, пришлет ли он на сей раз письмо мне? — Его глаза сощурились. — Прежде чем продолжить этот разговор, давайте перейдем к делу. Я хочу, чтобы вы заняли те же места, где находились, когда бедняга закричал. Я буду стоять здесь и наблюдать. Рэмсден займет место Гаске. Услышав его крик, выбегайте из ваших комнат и делайте то, что делали тогда. Хотя сначала мы должны реконструировать происшедшее перед убийством. — Он снова окинул взглядом галерею. — Хм… давайте посмотрим… Рэмсден, идите в комнату Гаске, зажгите его лампу и будьте готовы по сигналу задуть ее и подойти к лестнице. Фаулер, стойте в дверях вашей комнаты. Миддлтон, идите в ванную…

В этот момент Хейуорд озвучил мысль, которая, должно быть, вертелась в голове у каждого.

— Послушайте, старина, — резко заговорил он, вцепившись в узел галстука, словно хотел унять дрожь в руках. — Я не трусливее других, но если мы будем повторять этот кошмар снова, то при свете. Неужели вы не понимаете, что Фламанд среди нас? Он подбрасывает свои записки, делает, что ему заблагорассудится, несмотря ни на что, и к тому же является хладнокровным убийцей. Нет, сэр! Оставим свет или отменим реконструкцию. Что до меня, я был в своей комнате, ожидая возможности попасть в ванную, когда услышал крик, и ничего об этом не знаю. Но я не вижу никакого смысла в том, чтобы давать этому маньяку еще один шанс. Что об этом думают остальные?

— Шанс на что? — довольно резко осведомился Фаулер. — На вашем месте я бы не нагнетал страх. Никому нечего опасаться, кроме человека, подделавшего первую подпись, и сэра Джорджа, за которым следовали с самого начала. Что касается того, оставлять свет или нет, то это ничего не изменит. Если Фламанд хочет кого-то найти, то найдет его и в темноте…

Речь была неподобающей, особенно в устах тактичного Фаулера. Он понял это, и его лицо изменилось при взгляде на Эльзу. Она не заговорила и не сдвинулась с места, но задрожала всем телом, и ее глаза наполнились страхом. Миддлтон выругался.

— Я прошу прощения… — начал Фаулер, но Миддлтон прервал его:

— Лично я не возражаю проделать все заново. Но без Эльзы. Предупреждаю, что любого, кто попытается втянуть ее в это, ждут неприятности.

Я тщетно старался разгадать странное выражение лица Г. М.

— Вы правы, сынок, — согласился он. — Я упустил из виду, что для девушек это будет не слишком приятно. К тому же для того, что я хочу увидеть, не требуется много народу. Пусть Миддлтон и Хейуорд отведут девушек вниз. Попросите д'Андрье подать вам давно обещанный холодный ужин, а то вы уже больше двух часов на пределе нервного напряжения и без кусочка еды. Рэмсден, Фаулер, Кен и я задержимся здесь, а после присоединимся к вам. Накормите их, д'Андрье, но потом поднимитесь сюда. Я должен спросить вас о чем-то важном.

— Отличное предложение! — просиял наш хозяин. — Я сразу же вернусь. Мне тоже нужно сказать вам кое-что важное. Оставайся здесь, Огюст.

Эвелин подняла брови, спрашивая меня, должна ли она остаться. Но я покачал головой, и она направилась вниз вместе с Эльзой, Миддлтоном, Хейуордом и д'Андрье. Г. М. молча стоял у лестницы, поглаживая обширный подбородок. Почерневший каменный коридор с украшенными лепниной арками и темной ковровой дорожкой при электрическом освещении создавал для него мрачный фон.

— Может, теперь вы станете более общительным? — с тяжеловесным сарказмом осведомился Рэмсден. — Что у вас на уме?

— Все. Ребята, я знаю дела, где два-три пункта казались неверными, но еще не сталкивался с делом, где неправильны абсолютно все детали. «О, что за паутину мы сплели. Наш здравый ум в нее не может верить».[33] Вот так и мой здравый ум шарахается в испуге от каждого слова и движения. На первый взгляд мы кажемся группой нормальных разумных людей. Но, черт возьми, посмотрите на нас. Я чувствую себя как больной белой горячкой, смотрящий «Пер Гюнт» задом наперед. Почему все так неправильно?

— Не понимаю этого мистицизма, — сказал я.

— Должны понимать. Потому что, судя по вашим недавним действиям, вы самый большой псих из присутствующих здесь. Знаете, что напоминает мне этот дом? Однажды у меня был друг, у которого было очень много денег, но крайне примитивное чувство юмора. Он приспособил одну из комнат своего дома для грубой шутки. К потолку был прибит ковер, а также перевернутые стол и стулья, а пол оклеен обоями, из которых торчал стержень с плафонами люстры. Окна доходили почти до потолка, и дверь была сделана намеренно очень высоко — короче говоря, это была комната как бы вверх ногами. Так вот, он приглашал приятеля, поил его допьяна, а когда парень сваливался под стол, переносил его спящим в эту комнату, чтобы понаблюдать, как тот будет себя вести утром, когда проснется на полу и подумает, что лежит на потолке. Мой остроумный друг говорил, что первый жест пробудившегося после попойки был всегда одинаковым — тот с жутким воплем хватался за люстру, боясь, что свалится на потолок… В данный момент, ребята, я тоже боюсь свалиться на потолок. Вот как действует на меня это место.

— И что это доказывает? — осведомился Рэмсден, внимательно наблюдавший за ним.

— Ровным счетом ничего. Только если мы увидим очередное проявление безумия… Откройте дверь комнаты Гаске и зажгите лампу.

Фаулер открыл дверь, нащупал лампу с круглым абажуром на столике слева, чиркнул спичкой и зажег фитиль. Как и остальные, комната была просторной и с высоким потолком. Белая мебель была обильно снабжена потертым красным плюшем, а над камином слева висела превосходная картина Мейсонье — моего любимого художника, — изображавшая лагерь Наполеона. Правую стену прикрывал алый занавес, а в передней стене были два высоких окна. Я загляделся на картину и не сразу понял, почему Г. М. бормочет проклятия.

— Вы не замечаете ничего странного? — спросил он. — Где его багаж? На стуле шляпа и пальто, но где багаж? Неужели у него не было ни одного чемодана?

Позади нас послышался вежливый кашель. Подкрутив усы, Огюст шагнул вперед с почтительным видом.

— Прошу прощения, месье, — заговорил он по-французски. — Насколько я понял, вы спрашивали о багаже месье Гаске?

— Да-да, вы правы, mon gars. У него был какой-нибудь багаж?

— Да, месье. Два чемодана, черный и коричневый.

— Тогда что с ними случилось?

— Он выбросил их в окно, месье, — любезно объяснил Огюст.

Глава 11 ПОРТАТИВНАЯ ПИШУЩАЯ МАШИНКА

Не впервые за этот день я усомнился в том, правильно понял услышанное или это какая-то загадочная галльская метафора. Судя по выражению лица Г. М., он интерпретировал фразу точно так же.

— Весьма необычно, mon gars, — заметил Г. М., глядя на мажордома. — Значит, месье Гаске выбросил свой багаж в окно? Что же с ним произошло? Он помешался?

Огюст задумался, как будто считал это вполне вероятным.

— Да, месье, этот поступок кажется безумным и бессмысленным. Понимаете, он поднял такой шум из-за этого багажа…

— Когда?

— Когда первый раз поднялся сюда. Внизу он спросил меня: «Где мой багаж?» — «Должно быть, его отнесли в комнату месье, — ответил я. — Если месье последует за мной, я покажу ему его комнату…»

— И когда же это было? Когда он оставил нас внизу?

— Да, месье. Когда он покинул гостиную. Я проводил его сюда, где сам поставил два чемодана. Он посмотрел на них и закричал: «Боже мой, это не все! Был еще портфель. Где он? Я видел его внизу. Немедленно найдите его!» Я спустился, поискал портфель и спросил о нем Жозефа и Луи. Они видели его, но не помнили где. Стюард самолета отложил его, чтобы не перепутать с другими. Тем не менее он мог попасть в другую комнату. Я снова поднялся и столкнулся с месье Гаске, только что вышедшим из комнаты… э-э…

— Из чьей комнаты? — резко осведомился Г. М.

— Я не знаю его имени, месье. Высокий, полный американец с красным лицом…

— Хейуорд?

— Да, — кивнул Огюст со вздохом облегчения. — «Вы искали портфель, месье? — обратился я к месье Гаске. — Нашли его?» — «Что-что? — переспросил он. — Э-э… нет, не нашел». Месье Гаске выглядел очень сердитым и слегка запыхавшимся. «Посмотрите в других комнатах и, если найдете его, сразу принесите мне», — сказал он и захлопнул свою дверь. Я поискал, но портфеля нигде не оказалось. Тогда мне пришло в голову, что его, возможно, оставили в самолете. Поэтому я спустился вниз, когда остальные джентльмены, кроме вас двоих, — мажордом кивнул в сторону Г. М. и Рэмсдена, — и маленького доктора, поднялись в свои комнаты, и подошел к входной двери, намереваясь выйти. Тут обнаружилось, что дамбу смыло. «Лучше сразу сообщить об этом полковнику», — подумал я и опять поднялся. По дороге я постучал в дверь месье Гаске…

— Это правда, — вмешался Фаулер, который, прищурившись, наблюдал за мажордомом. — Я видел его.

— Благодарю вас, месье. — За вежливой серьезностью Огюста могла скрываться ирония. — Я вошел сюда и рассказал месье Гаске о происшедшем. Он ходил взад-вперед, куря сигарету. «Ладно, — сказал он наконец. — У меня имеется кое-что в чемодане, так что обойдусь без портфеля. Можете идти». Поэтому я направился в комнаты полковника…

— А он сказал, что было у него в чемодане? — прервал Г. М.

— Нет. Он даже не взглянул на чемоданы, стоявшие у кровати. Казалось, месье Гаске говорил сам с собой. Но он выглядел обеспокоенным. Как я сказал, я направился в комнаты полковника позади галереи. Мне нужно было достать его вечерний костюм и другие вещи…

— Что он сказал, когда вы сообщили ему о разрушении дамбы?

— Что это некстати, но мы сможем заняться этим утром.

— Продолжайте.

— Несколько минут полковник давал мне указания, одновременно производя чистку своего ружья. Ужин следовало подать в час ночи. Потом я зашел в свою комнату рядом с его кабинетом, окна которой выходят туда же, что и окна этой комнаты. Внезапно свет погас. — Огюст щелкнул пальцами. — Вы ведь знаете, что в комнаты месье полковника проведено электричество?

— Да. Вы присутствовали, когда полковник говорил нам об этом.

— Совершенно верно. Посмотрев в окно, я увидел, что месье Гаске выглядывает из своего окна. Он все еще казался очень сердитым. Я видел, как он поднял чемодан и бросил его в окно. Мое окно было открыто, и я четко слышал, как он вскрикнул: «Украли!» «Что там со светом, Огюст?» — раздраженно окликнул полковник из своего кабинета. «Смотрите, господин полковник, — отозвался я. — Месье Гаске выбрасывает из окна свой багаж!» — «Неужели? — сказал он и усмехнулся. — Ну что ж, Огюст, мы не должны препятствовать маленьким развлечениям наших гостей». Тем временем еще один чемодан полетел в окно, и месье Гаске захлопнул его с такой силой, что я испугался, как бы оно не разбилось. «Посмотрите, Огюст, что произошло со светом», — велел полковник. Я слышал, как он вышел из кабинета в переднюю и направился в спальню с другой стороны. Тогда я прошел через кабинет в переднюю и вышел на галерею. Месье Гаске только что покинул свою комнату, выбросив чемоданы. Когда я открыл свою дверь, то успел услышать его крик и увидеть, как он падает…

— Вы тоже это видели? — резко спросил Фаулер.

— Чуть-чуть, месье. Настолько мало, что ни за что не могу поручиться. Это всего лишь впечатление. Повернувшись, я увидел рядом с собой полковника. «Достойно «Гран-Гиньоля»,[34] а, Огюст?» — спросил он.

Г. М. взглядом остановил Рэмсдена, собиравшегося разразиться градом вопросов, и медленно прошелся по комнате. Я заметил, что он задержался возле кровати у столика, на котором лежала книга — «Дьявольщина» Барбе д'Орвийи. Заканчивающийся дождь тихо постукивал по окнам.

Повернувшись к Огюсту, Г. М. заговорил по-английски:

— Вы очень хорошо пересказали разговоры, сынок, но меня интересует одна вещь. Судя по вашим словам, вы слышали и понимали все, когда мы говорили по-английски, не так ли? Следовательно, вы хорошо говорите на этом языке?

— Немного говорю, — признал мажордом, который впервые выглядел настороженным. — У полковника много английских друзей.

Г. М. задумчиво разглядывал его.

— Этой ночью Гаске все время говорил с нами по-английски — даже после того, как назвал свое подлинное имя, — продолжал он. — Это было вполне естественно, так как английский являлся доминирующим языком в нашей группе. Но когда он покинул нас, я слышал, как он заговорил по-английски с вами. Рискну предположить, что он разговаривал с вами на этом языке все время, верно?

Огюст молча кивнул. В этот момент в дверь постучали, и в комнату вошел д'Андрье. Он переоделся в вечерний костюм и походил на седеющего дружелюбного Мефистофеля. Быстро оценив ситуацию, он стал серьезным.

— Полагаю, Огюст рассказывал вам о причудах нашего покойного друга, — скорее констатировал, чем спросил наш хозяин. — Наши друзья внизу ужинают с аппетитом, и, полагаю, мы вскоре присоединимся к ним. Но сначала я хотел бы задать два вопроса. Первый из них личного характера, и я вряд ли получу на него ответ. — Он в упор посмотрел на Рэмсдена. — Я бы хотел знать причину, по которой упоминалось слово «единорог». Сэр Джордж улыбается! А он далеко не глуп — несмотря на то, что думает о нем Фламанд.

— Благодарю, — с усмешкой отозвался Рэмсден, — но боюсь, что не смогу вам ответить. Каков второй вопрос?

Морщины на лице д'Андрье обозначились резче.

— Второй вопрос заключается в следующем. Первое письмо Фламанда ко мне, джентльмены, было подлинным. У меня имеется доказательство. Тогда зачем Фламанду понадобилось красть пишущую машинку мистера Фаулера, печатать на ней второе послание, отрицающее подлинность первого (если только он был автором второго письма), и бросать его в галерее? Повторяю, у меня есть веское доказательство, что первое письмо было подлинным.

Рэмсден выругался, а Г. М. иронически подмигнул:

— Похоже, ребята, мы опять оказались в психушке. На этой интригующей выставке все экспонаты демонстрируются вверх ногами, а когда привыкаешь к подобной ситуации, они переворачиваются снова… Итак, у вас имеется доказательство. Какое именно?

Д'Андрье подошел к стулу у стола в центре комнаты, сел и достал портсигар.

— Да-да, веское доказательство. Я не детектив, джентльмены, но некоторые вещи кажутся очевидными. Когда я читал вам первое письмо Фламанда, мистер Миддлтон сказал: «Я хотел бы взглянуть на ответ, написанный Гаске». А я отозвался: «Можете это сделать».

Он предложил нам портсигар.

— Получив первое письмо, я выполнил указания Фламанда и отправил Гаске оригинал. Вам я показал изготовленную мною копию. Я был не так глуп, чтобы посылать ее Гаске, — он мог не поверить мне, если бы не увидел оригинал. Гаске, который лучше всех должен был знать подпись Фламанда, написал мне, что верит в ее подлинность. Однако теперь Фламанд отрицает, что написал первое письмо. Почему? Письмо, которое я показывал вам, было машинописной копией, на которую я скалькировал подпись Фламанда, так что он имел основания отрицать подлинность подписи, но не факт самого послания. Не будет ли разумным предположить, что первое письмо было подлинным, а его отрицание — какой-то трюк или же оно, отрицание, исходит вовсе не от Фламанда?

Последовала пауза.

— И все же, — медленно произнес Г. М., — я думаю, у вас есть более глубокая причина говорить об этом сейчас. К чему все усложнять, если не… Что у вас на уме?

— Я хотел бы выяснить кое-что относительно мистера Керби Фаулера, — спокойно сказал д'Андрье.

Фаулер, который сидел на кровати, рассеянно изучая свои ботинки, вскочил на ноги.

— Недавно его попросили сравнить две подписи, — продолжал д'Андрье. — Одна была на сделанной мною копии и не обманула бы даже ребенка, знавшего подпись Фламанда, а другая — на письме, которое подбросили в этой галерее. Мистер Фаулер не заявил, что моя подпись — грубая подделка. Напротив, он сказал, что это очень ловкая подделка, которая обманула бы любого, незнакомого с подлинной подписью. Но я знал, что это неправда.

Д'Андрье резко поднял руку:

— Пожалуйста, позвольте мне продолжить. Впуская в дом гостей, я и предположить не мог, что дело дойдет до убийства. Больше я не стану помогать Фламанду. Теперь, когда Гаске мертв, я собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы поймать Фламанда и отправить его на гильотину. Вы это понимаете? Отлично. Итак, к кому мы обратились с целью выяснить, является ли подлинным первое письмо? К мистеру Фаулеру. На чьей якобы украденной машинке отпечатали это письмо? На машинке мистера Фаулера. Но как ее могли украсть? Весь багаж заранее отнесли в комнаты, но мистер Фаулер, по его собственным словам, поднялся наверх раньше всех нас, чтобы наблюдать за дверью месье Гаске. Это приводит нас к последнему пункту. Незадолго до убийства свет отключили из бельевой, куда поместили пишущую машинку. Мистер Фаулер, согласно его заявлению, все время наблюдал за галереей. Вы, безусловно, обратили внимание, что его дверь прямо напротив двери бельевой. Если бы он наблюдал постоянно, то не мог бы не заметить человека, который вошел в бельевую с пишущей машинкой, чтобы отключить свет. Однако он об этом не упомянул, хотя такое должно было сразу же прийти ему в голову. Полагаю, это требует объяснений.

Дождь продолжал негромко постукивать по оконным стеклам. Фаулер так же тихонько барабанил по изголовью кровати. Было заметно, что он нервничает. Но это казалось нервозностью опытного спорщика, которого неожиданно загнали в угол. Его глаза блестели, и он почти улыбался.

— В самом деле? — отозвался Фаулер с вежливым презрением. — Vive la logique![35] Хорошо, я тоже постараюсь быть логичным и дам вам объяснения, хотя они, возможно, вам не понравятся. У вас при себе оба письма?

— Я не предполагал, что они вам понадобятся, — сказал д'Андрье, — но они при мне.

Он положил их на стол.

— Вскоре я попрошу непредубежденных людей, — продолжал Фаулер, — взглянуть на эти подписи, и тогда посмотрим, много ли им удастся найти различий. А пока что я тоже хочу немного поупражняться в логике. Я рад, что вы привлекли внимание к истории с пишущей машинкой, бельевой и моей дверью напротив, так как сам собирался это сделать. Вы говорите, что весь багаж, включая мою машинку, отнесли в наши комнаты. Думаю, что, услышав о портфеле Гаске, мы имеем право в этом усомниться. Тем не менее важно то, что я наблюдал за галереей, стоя у двери моей комнаты. Я говорил вам, что приоткрыл ее примерно на дюйм, чтобы это не было заметно снаружи, а я мог бы наблюдать за дверью комнаты, находящейся напротив по диагонали. Пока горел свет, я смотрел налево. Это означает, что я мог видеть каждого, кто шел по галерее в обоих направлениях, но слева от меня. Я назову вам, кто проходил там за это время, — мистер Блейк, который пошел в ванную и вернулся за несколько минут до того, как погас свет, и Миддлтон, который направился в ванную после того и был там, когда свет отключили. Только эти двое, понятно?

Его лицо побледнело, но голос звучал спокойно.

— Через щель в двери размером в один-два дюйма влево по диагонали я никак не мог видеть дверь бельевой, — продолжал он, постукивая по ножке кровати. — Если хотите, можете провести эксперимент. Я даже не знал, что выключатель находится там. Но я знаю, что любой, прошедший по галерее слева от меня, где расположено большинство комнат, и направлявшийся в бельевую, должен был оказаться в поле моего зрения. Однако я никого не видел. Следовательно, этот человек шел по галерее справа от меня, по той ее части, которая не была мне видна, и проскользнул в бельевую. Это чертовски странно, но справа от меня находились только ваши комнаты, месье д'Андрье.

— Не знаю, зачем нужно было затевать новую суету, — ворчливо заговорил Рэмсден, подобравший со стола два письма и изучавший их, — но что касается этих писем, — он сердито ими взмахнул, — то подписи выглядят так, как будто сделаны одной и той же рукой.

— Это потому, — заявил д'Андрье, — что вы не разбираетесь в почерках, а я разбираюсь. Мистер Фаулер сказал, что он тоже в них разбирается. Я поймал его на слове.

— Но теперь это не важно, приятель! Если Фаулер прав насчет бельевой… Что скажете, Мерривейл?

— Об этом? — рассеянно отозвался Г. М. — Буря в стакане воды, хотя тут есть один странный момент — почему наш друг д'Андрье устроил эту бурю? Но я бы хотел взглянуть на письмо от Гаске.

Впервые на лице д'Андрье мелькнуло что-то вроде гнева. Фаулер, который, казалось, сожалел о своей вспышке, открыл рот, собираясь заговорить, но передумал. Достав из внутреннего кармана конверт, д'Андрье бросил его на стол.

— Отправлено из Марселя и написано от руки, — сказал он. — Так как вы, похоже, не принимаете во внимание другие письма, то можете проигнорировать и это. Но возможно, вы знакомы с почерком Гаске?

— Как ни странно, да, — ответил Г. М. — И вот его образец. Он достал официальный бланк, положил его на стол и начал читать письмо. Я заглядывал ему через плечо.

«Месье!

Выражаю Вам мою глубокую благодарность. Думаю, вскоре мы отправим этого мошенника туда, где ему самое место. Если Вы всерьез намерены принять нашу компанию в случае, если он осуществит свою угрозу (что возможно), вероятно, это облегчит мою задачу.

Не могу сообщить Вам, сколько пассажиров полетит на этом самолете, но меня информировали, что, судя по зарезервированным местам, почти все они англичане или американцы. Среди них следующие имена: сэр Дж. Рэмсден, месье Драммонд, месье Эрнест Хейуорд, месье Керби Фаулер и доктор Эдуар Эбер. Очевидно, будут и другие пассажиры. Пока что я не в состоянии даже намекнуть Вам, под какой личиной будет скрываться Фламанд.

В данный момент мне не разрешено сообщать что-либо относительно упомянутого Вами единорога, кроме того, что это крайне важно для Британии и министерство внутренних дел в Лондоне, с которым я поддерживаю связь, с беспокойством ожидает его. Искренне Ваш,

Гастон Гаске».

Г. М. поднял взгляд:

— Разумеется, он контактировал с министерством внутренних дел. Вы слышали, что он написал о единороге, Рэмсден. У вас есть какие-нибудь комментарии?

— Сейчас нет, — с улыбкой отозвался сэр Джордж. — Учитывая то, что нас могут подслушать. Это письмо подлинное?

— На сто процентов, сынок.

— В таком случае к чему это нас приводит? — осведомился Рэмсден, бросив суровый взгляд на Фаулера.

— Думаю, к большому ломтю правды. Что делает вас таким чертовски самоуверенным, Рэмсден? Вы куда самоувереннее меня. Хотя у меня в руках кусок правды, все же… — Повернувшись к д'Андрье, Г. М. задал самый неожиданный вопрос, какой мне когда-либо приходилось от него слышать: — У вас большая библиотека?

Ему явно удалось вывести нашего хозяина из равновесия. Тот выглядел как человек, умеющий играть по правилам, но падающий при первом же сильном ударе.

— Очень большая, друг мой. Она вас интересует? Я думал, вы собираетесь реконструировать преступление.

— Это уже в прошлом, — отмахнулся Г. М. — Теперь я знаю, как оно произошло. Фламанд допустил жуткую оплошность, и мне на голову свалился ключ размером с… с пишущую машинку. Нам больше не нужна реконструкция. Лично мне необходима жратва. Пошли!

Глава 12 ВТОРОЙ САМОЗВАНЕЦ

Эта трапеза обозначила интерлюдию во всем безумном деле, как между двумя половинами танца. К несчастью, нам было о чем подумать.

Несмотря на характерный жест, Г. М. настоял на реконструкции убийства. Покуда мы разыгрывали немую сцену, я обнаружил, что мы втянулись в еще одну из неразрешимых загадок, которые судьба обрушила на Г. М., словно в отместку за его ворчанье. Того человека никак не могли убить, но тем не менее его убили.

Г. М. был реалистом. Когда он потребовал, чтобы жертва во время реконструкции по-настоящему (хотя и осторожно) падала с лестницы, Рэмсден отказался от почетной роли, и она, разумеется, досталась мне. Целью процедуры было установить, мог ли убийца, стоя на площадке, сначала метнуть какой-то снаряд, потом извлечь его, покуда жертва падала (попутно украв у нее картонную папку). Результат всех экспериментов оказался следующим:

1. Было точно установлено, что при тех световых условиях, которые существовали во время убийства, никто не мог приблизиться к жертве на галерее незаметно. Фаулер стоял в прежней позиции, пока я изображал Гаске, а Рэмсден занял место миссис Миддлтон. Сначала д'Андрье, затем Огюст и, наконец, Г. М. пытались подкрасться ко мне, и каждый раз их четко видели Фаулер и Рэмсден. Следовательно, жертву не мог поразить кто-то, стоящий около нее на галерее.

2. С другой стороны, было также установлено, что убийца не мог поразить жертву откуда-либо еще — вблизи или издалека. Если бы убийца находился на лестнице, он был бы виден. Если бы он скрывался за гобеленом и высунул хотя бы нос, его бы увидели либо Эльза в галерее наверху, либо Г. М. и Эбер снизу — если, конечно, он не лежал почти что лицом вниз на площадке. Но даже в таком невероятном положении он не мог ни подползти наверх и нанести удар незаметно, ни метнуть какое-либо оружие, потом вытащить его, когда жертва застряла на площадке, украсть у нее папку и толкнуть ее дальше вниз за две или три секунды, которые прошли, прежде чем Фаулер подбежал к лестнице.

Таким образом, мы столкнулись с невозможной ситуацией, которая, казалось, беспокоила всех, кроме Г. М, пребывавшего в хорошем настроении, еще заметнее улучшившемся после еды. Наверняка читатель спросит: «Неужели они будут сидеть и есть, пока в соседней комнате лежит бедняга, чью голову пронзили столь фантастическим образом?» Ответ: «Да, будут и почувствуют себя гораздо бодрее».

Было любопытно наблюдать за эффектом, который производила пища на компанию промокших людей, каковой мы были раньше. Промокших и испуганных, так как Фламанду удалось поиграть у нас на нервах. Впрочем, нервозность сохранялась, но теперь мы могли ее контролировать. Рэмсден все время усмехался. Мне неоднократно казалось, что он собирается сделать какое-то заявление, но каждый раз сдерживается. Эльза и Миддлтон демонстрировали свои чувства друг к другу. Д'Андрье и Фаулер утратили былую враждебность и дружески беседовали, но по какой-то причине оба выглядели озадаченными. Хейуорд стал почти жизнерадостным и рассказал несколько анекдотов, но куда интереснее их было его выражение лица. Только Эбер оставался угрюмым и молчаливым, внимательно наблюдая за нами. Г. М. иногда обращался к нему вполголоса, но его ответы звучали односложно.

Когда табачный дым начал подниматься к потолку, я сидел рядом с Эвелин в оконной нише. Мы чокнулись.

— Кен, — сказала она, приподняв одну бровь, — я понимаю, что все это ужасно, но ни за что бы не упустила такое. А ты? Но нам следует соблюдать крайнюю осторожность в том, что мы говорим.

— Говорим?

Эвелин огляделась вокруг:

— Неужели ты не видишь, что происходит? Стоит сказать, что что-то нелепо и такого не может быть, как это тут же происходит. Мы сталкивались с этим в Париже, на дороге и здесь. Помнишь, о чем мы говорили в твоей комнате перед тем, как убили Гаске? О легендах и древних историях про единорогов. Ты сказал, что существует предание, будто единорог может становиться невидимым. И сразу после твоего рассказа…

— Выпей и забудь об этом, — прервал я. — Ты говорила, что у тебя имеется какая-то теория. Какая?

— Погоди! Едва ли ты узнал что-то у Рэмсдена…

— Ничего.

— Или вспомнил еще какие-то истории о единорогах?

Я внезапно припомнил самую фривольную из всех историй.

— В Шотландии есть предание — я не шучу, это правда, — что единорога можно поймать только с помощью девственницы.

Эвелин широко раскрыла глаза:

— И что она должна делать?

— Не знаю, но это не важно, — продолжал я, охваченный вдохновением. — Взгляни на мораль, которую можно из этого извлечь. Серьезный ученый мог бы с триумфом воскликнуть, что наконец-то найдена хоть одна веская причина для сохранения девственности. Но какова ценность этой причины? Для девушки — вроде тебя, например, — было бы слабым утешением думать, что она в состоянии помочь заарканить единорога. Желание поймать единорога встречается сравнительно нечасто, в то время как…

— Истинная правда, — согласилась Эвелин, словно о чем-то вспомнив. — То, о чем я думаю, не могло произойти…

— Что не могло произойти? — вмешался этот болван Миддлтон, подойдя вместе с Эльзой в тот момент, когда я собирался сделать подобающее замечание. Я выругался про себя, но Эвелин продолжала как ни в чем не бывало:

— …по крайней мере, сейчас. Мы говорили о единорогах. — Она посмотрела на Эльзу: — Чувствуете себя лучше?

— Со мной фее о'кей, плагодарю фас, — ответила Эльза, покраснев. — Мне был нушен только бокал шампанское. — Она улыбнулась Миддлтону, и тот гордо выпятил грудь. — Но Оуэн говорить шепуха…

— Вовсе нет! — возразил Миддлтон. Допив свой бокал, он придвинул стул, сел и, когда Эльза устроилась у него на коленях, склонился вперед с заговорщическим видом. — Вы должны это понять, Блейк. Они говорили о проведении расследования, и я сделал предложение сэру Генри Мерривейлу. Мы застряли здесь без всяких средств связи. Каждый из нас заявляет, что он такой-то, и нет решительно никаких способов это проверить — рутинная полицейская работа здесь невозможна. Чтобы уличить кого-то, нужен прямой допрос. Как же его провести?

— Ну?

Достав конверт и карандаш, Миддлтон начал писать имена.

— Нам остается только допросить друг друга. Среди нас представители разных национальностей. Предположим, кто-то из нас играет роль. Мне всегда казалось, когда я читал книги о секретной службе, что когда они ловят кого-то, то неверно его допрашивают. А шпион всегда выдает себя за польского коммивояжера, торгующего мылом, или вождя арабского племени.

— Да, — согласился я. — Но в реальной жизни мы всегда выдавали себя за американцев. Мы говорили так, как не разговаривал ни один американец ни на земле, ни на небе, но это было необходимо. Если бы мы не носили соломенные шляпы, не называли себя Сайлас К. Энтуисл и не начинали каждый разговор словами «Скажи-ка, парень!», никто бы нам не поверил, и мы бы оказались перед расстрельной командой.

Миддлтон выглядел задумчивым.

— Так вот в чем причина, — сказал он. — Полагаю, это идет вровень с идеей, будто каждый англичанин говорит: «Первоклассно, старина!» или «Господи, сэр, да ведь на нем галстук старой школы!». Странная получается штука. Комичный англичанин был изобретен в Англии и для англичан, чтобы они смеялись, видя его на сцене, а водевильного американца изобрели в Америке. Но оба превратились в национальные типы, и требуется поработать лопатой, чтобы докопаться до корня идеи. Итак, допустим, что кто-то здесь играет роль. Во время допроса подозреваемого обычно спрашивают о нем самом, о его деловых и семейных связях, откуда он прибыл и куда направляется. Умный лжец может заранее придумать убедительные ответы на все эти вопросы. Согласны?

— До некоторой степени. А какие вопросы задавали бы вы?

— О мелочах, которые человек должен знать, если он тот, за кого себя выдает. Предположим, я говорю с Хейуордом — он из Ардмора, что на Мейн-Лейн под Филадельфией. Его нужно расспрашивать не о семейных и деловых связях, а о том, сколько стоит билет на поезд от вокзала Брод-стрит до Ардмора, и, если он запнется, значит, он лжец. Разумеется, я не говорю, что лжец — Хейуорд. Возьмем, к примеру, меня. Я живу в Монтегью-Террас на Бруклин-Хайтс. Какая там ближайшая станция метро? Или, если вы переедете через Бруклинский мост на машине, на какую улицу нужно свернуть, чтобы попасть на Коламбиа-Хайтс? Вам понятна идея?

— Она должна сработать, если у вас достаточно информации, чтобы проверить ответы, — сказал я. — А если нет?

— Думаю, мы справимся. В любом случае это единственный способ… Черт побери, в противном случае мы все будем выглядеть как банда мошенников, и наши истории не выдержат никакой критики. Взять, к примеру, Эльзу и меня.

Эльза с тревогой заявила, что она не мошенница.

— Да я не это имел в виду! Просто мне пришел в голову пример. Хотите верьте, хотите нет, но я не знаю имени ее мужа. Предположим, меня спросят об этом, а я не смогу ответить? — Он нахмурился. — Кстати, Эльза, как зовут твоего последнего мужа, за которым ты была замужем три месяца?

Эльза казалась испуганной, — похоже, шампанское начало производить обратный эффект.

— Ты не долшен думать о таких вешах! — вскрикнула она. — И фообше, надо мной смеются, когда я произносить его имя. Я могу написать его?

— Ладно, напиши, — согласился Миддлтон, протягивая ей карандаш и конверт. — Конечно, это не имеет значения, — обратился он ко мне, — но вы понимаете, к чему я клоню. Это выглядело бы подозрительно, и у нас обоих начались бы неприятности. К тому же… — Оборвав фразу, он уставился на слова, которые написала на конверте Эльза, посмотрел на нее, а когда она кивнула, медленно поднялся. — О боже мой!

— В чем дело?

— Приведите вашего Г. М., — тихо произнес Миддлтон. — Мы нашли самозванца.

Прежде чем я успел взглянуть на конверт, мы быстро, но без ненужной суеты направились к камину, где Г. М. разговаривал с Эбером.

— Не хочу, чтобы вы думали, будто я спятил, сэр, — сказал Миддлтон, — но давайте найдем местечко, где мы сможем поговорить. У меня есть подозрения по поводу кое-кого, и я могу их обосновать.

Г. М. знал, когда не следует задавать вопросы. Разговоры в комнате заглушили тихий голос Миддлтона. Сонно кивнув, Г. М. с сигарой в руке последовал за нами в коридор. Мы направились в гостиную, где Миддлтон изложил то, что я уже знал.

— Муж Эльзы сейчас в Монте-Карло, — продолжал он. — Такое совпадение имен практически невозможно. Кое-кто позаимствовал его имя, но этот человек настолько не похож на мужа Эльзы, что она не связывала их друг с другом, а ее французский слишком плох, чтобы разобрать имя, когда его произносили вслух. Совсем недавно Эльза, испытав сильный шок, спросила, как его зовут, но он не ответил. — Миддлтон протянул конверт. — Имя, которое она написала здесь, — Рауль Серанн, граф д'Андрье.

Мы слышали, как во время долгой паузы трещит в камине огонь. Под окнами все еще шумела река, но дождь прекратился, и в наступившей тишине хотелось бросить взгляд через плечо.

— Ну? — хрипло осведомился Миддлтон.

Г. М. опустился в кресло у камина.

— Угу, — кивнул он. — Я так и думал.

— Вы знали это и все же…

— Потише! — Сохраняя деревянное выражение лица, Г. М. выпустил кольцо дыма и наблюдал за ним, словно ожидая от него подсказки. — Хмф! Пожалуй, лучше кое-что прояснить. Я знал, что он не тот, за кого себя выдает, уже спустя три минуты после того, как мы вошли в этот дом. Вот почему атмосфера здесь кажется нереальной и безликой, как в необитаемом месте. Это всего лишь оболочка, вернее, театр для исполнения причудливой комедии, поставленной одним человеком. Только мы не можем разоблачить д'Андрье.

— Не можем разоблачить? Почему?

— Потому что он — подлинный Гастон Гаске, — ответил Г. М., выпуская очередное кольцо дыма, — и это его шоу.

Ошеломленный Миддлтон нащупал позади стул и плюхнулся на него. Я тоже сел — мы оба в этом нуждались. Г. М. склонился к очагу. Отсветы пламени играли на его лысине.

— Теперь ваша очередь сходить с ума? — осведомился я после паузы. — Гаске? Вы же сами говорили, что бедняга, которого прикончили…

— Угу, — кивнул Г. М. — Хотя он был такой же Гаске, как я… Должен просить вас, Кен, доверять мне, хотя вы думаете, что я окончательно рехнулся и меня следует поместить под надзор. Я вполне в здравом уме. Когда я сказал этому бедняге: «Ведь вы Гаске, не так ли?» — я отлично знал, что это не так, но молился, чтобы ему хватило ума понять, куда я клоню, и ответить утвердительно. Так и вышло — он был умным парнем. Это было единственным шансом позволить ему осуществить то, что, как я думал и как теперь знаю, он пытался сделать. Конечно, я недооценил Фламанда…

— Выходит, из-за вас он погиб, — сказал я. Г. М. вскинул голову:

— Знаю, и это мучает меня. Но поверьте, я считал, что он ничем не рискует и для него куда безопаснее выдавать себя за Гаске. Я пытался помочь ему. Все было в порядке, и дело могло быть уже закончено. Но Фламанд, черт бы его побрал!.. — Он стукнул себя кулаком по виску. — Вся беда в том, что Фламанд оказался слишком умен для нас обоих.

— Но кем же был этот парень, если он не был Гаске? И кто… вы сказали, что настоящий Гаске — это д'Андрье?

— Да. И все это было спланировано для нашего блага. А теперь слушайте внимательно! Я попытаюсь сорвать несколько слоев тайны с этой истории.

Г. М. помолчал, ерзая в кресле, потом заговорил снова:

— Начнем с того момента, когда мы прибыли в замок после весьма удачного приземления самолета на соседний луг. Вы, Эвелин Чейн и я пришли сюда с остальными. Нас встретил улыбающийся граф д'Андрье, изображая радушного французского хозяина, получившего письмо от Фламанда и жаждущего увлекательных приключений. Все это отдавало фарсом, но я мог бы этому поверить. В конце концов, подобное послание было вполне в духе Фламанда, и могла существовать вполне реальная личность, которая вела бы себя так, как д'Андрье. Но как только он заговорил с нами, кое-что с треском разоблачило спектакль.

Вспомните. Мы вошли в замок и не произнесли ни слова — у нас просто не было возможности. Поскольку все мы были покрыты грязью, то казались членами одной и той же группы, тем более что самолет потерпел крушение в четверти мили отсюда. Когда мы начали обсуждать случившееся, я заговорил о пилоте и экипаже самолета таким образом, что выглядело само собой разумеющимся, будто мы летели на нем. И все же, хотя об этом еще не было сказано ни слова, д'Андрье повернулся ко мне и спросил: «Значит, вы и ваши друзья не были на борту самолета?»

Это была жуткая обмолвка, ребята. Откуда он знал, что нас там не было? Абсолютно все, включая мои собственные слова, указывало, что мы были на борту. Как он мог знать на расстоянии четверти мили от самолета, к тому же отгороженного от замка деревьями, кто там находился? Ответ заключается в том, что он заблаговременно знал, кто будет лететь этим рейсом.

Из этого вытекало единственно возможное объяснение повреждения самолета. То, что выглядело самой трудной загадкой, оказывалось самой легкой. Хейуорд был совершенно прав. Самолет не мог совершить вынужденную посадку в заранее намеченном месте без соучастия пилота или всего экипажа. Тем не менее это казалось невозможным, во-первых, потому, что пилот был доверенным сотрудником авиалинии, всегда выполнявшим ответственные поручения, а во-вторых, потому, что Фламанд всегда работал один. Но это верно лишь в том случае, если у пилота были преступные намерения. Предположим, он посадил здесь самолет, получив приказ от полиции и действуя в сотрудничестве с авиакомпанией, на которую работал?

Все сразу становилось ясно! Картонный замок с егостранным хозяином и неиспользуемыми комнатами начинал выглядеть как искусная ловушка для Фламанда.

Как же они намеревались осуществить задуманное? В чем состояла игра? Прежде чем перейти к этому, давайте удостоверимся, что виденное нами действительно игра. Что произошло, когда мы оказались в замке? Разрушилась дамба. Было бы слишком большим совпадением, если бы подобное случилось само собой. Но если кто-то подрубил сваи, то кто же? Взгляните на это сооружение из дерева и камня — можете себе представить, чтобы один из гостей — пассажиров самолета и нас троих — пнул его ногой и разнес на куски? Нет, это могли сделать только несколько человек в самом замке. Д'Андрье, Огюст, Жозеф, Луи — мозг и сила Сюрте — постарались, чтобы Фламанд не мог отсюда выбраться.

Подумайте сами. Фламанд заявил, что будет на борту самолета, а он всегда держит слово. Полиция не знает, под какой личиной он появится, но уверена, что он там будет, дабы украсть у Рэмсдена…

— Что? — осведомился я.

— Спросите у него, — с усмешкой предложил Г. М., кивнув в сторону открывшейся двери, сквозь которую вошел Рэмсден. — А я покуда продемонстрирую вам несколько весьма причудливых ключей к плану Гаске.

Глава 13 КАК Г. М. СОЗДАВАЛ ТЕОРИИ

— Что происходит? — довольно сердито спросил Рэмсден. — Вы выглядите так, словно в чем-то провинились. Кстати, Мерривейл, вас ищет д'Андрье. Он говорит, что у него есть еще одно веское доказательство того, что первое письмо было написано Фламандом…

— Еще бы, — отозвался Г. М. — Послушайте меня, сынок, и тогда вы, возможно, поймете, почему он хочет убедить нас в подлинности первого письма даже ценой сфабрикованных обвинений против Фаулера. Если мы всерьез усомнимся в подлинности этого послания, это испортит всю игру… Садитесь, Рэмсден.

Миддлтон озадаченно потер лоб.

— Похоже, вы ее уже испортили, — усмехнулся он. — Но ведь Фламандом могу оказаться и я. В таком случае вы разболтали мне важную информацию.

— Угу. Если бы вы были Фламандом, сынок, — невозмутимо ответил Г. М., — то не нуждались бы в этом. Фламанд и так все знает. Вот почему он написал подлинную записку и подбросил ее в верхнюю галерею. Это встревожило Гаске — выходит, Фламанд знает, кто он, но Гаске понятия не имеет, кто такой Фламанд. Отчасти поэтому он напустился на Фаулера. Иными словами, маскарад Гаске пошел прахом. Кроме того, я не вижу иной причины, по которой французское правительство должно было использовать Рэмсдена в качестве предлога.

Рэмсден сердито уставился на него.

— Я долго ждал, — произнес он с зловещим спокойствием, — покуда услышу хоть что-то, имеющее смысл. Может быть, вы, наконец, соизволите объяснить…

Г. М. повиновался под аккомпанемент протестующих воплей собеседника.

— Вы утверждаете, — сказал Рэмсден, переведя дух, — что Гаске (или д'Андрье) написал первое письмо, сообщая, что Фламанд намерен организовать вынужденную посадку самолета?

— Точнее, отпечатал на машинке. Хотите еще доказательств? Ему нужно было только скопировать подпись. Но факсимиле Фламанда держалось в секрете и никогда не публиковалось. Однако Фаулер долго изучал оба письма и не смог сделать окончательный выбор между подлинной и фальшивой подписью. Значит, почерк Фламанда воспроизвела полиция, у которой имелись для этого все возможности. Как я сказал, д'Андрье встревожился. Когда мы пришли в замок, он представил первое письмо как подлинник. Когда же его подлинность была опровергнута вторым посланием, он состряпал сомнительную историю, будто отправил оригинал Гаске, а потом предъявил ответ Гаске — разумеется, рукописный, так как он сам его написал.

Рэмсден покачал головой:

— Но разве это не было с самого начала чертовски глупо? Д'Андрье ожидает, что Фламанд появится в какой-то маскировке. Фламанд появляется и сталкивается с поддельным письмом якобы от него. Он не может не насторожиться и…

— Хо-хо-хо! — Лицо Г. М. расплылось от удовольствия. — И что тогда? Фламанд заявляет в лицо д'Андрье: «Вы лжец! Я никогда не писал этого письма»? Едва ли. Конечно, это его насторожит, но не заставит подозревать д'Андрье. Разве вы сами его заподозрили? Откровенная демонстрация письма отвлекла бы от подозрений, тем более учитывая, что Фламанд ищет Гаске среди пассажиров самолета.

— Тем не менее, — задумчиво промолвил Миддлтон, — вы сами сказали, что это вызвало у Фламанда подозрения и теперь он знает…

— Угу. Конечно, знает. Потому что Фламанд куда проницательнее, чем думал Гаске с присущим ему самодовольством. Я просто объясняю вам ход мыслей д'Андрье. Поддельное письмо дает двойное преимущество. Во-первых, Фламанд сразу же после необъяснимого крушения самолета сталкивается со столь же необъяснимым письмом. Гаске считает, что Фламанду понадобятся стальные нервы, чтобы не выдать себя ни поступком, ни словом, ни жестом, ни выражением лица. Вспомните — д'Андрье настаивал, чтобы письмо прочли вслух, дабы при этом он мог изучать лица. Вспомните также, что единственный, кому д'Андрье дал письмо для индивидуального прочтения, был Эбер, кого он, вероятно, знал как подлинного полицейского врача…

— Что освобождает Эбера от подозрений? — быстро спросил Миддлтон.

— Очевидно. Тем более что у него железное алиби на время убийства. — Г. М. нахмурился. — Но когда Фламанд понимает, что каким-то образом угодил в ловушку, он мобилизует мозги, чтобы не допустить никакой оплошности.

— И это ему удалось?

— Да, будь он проклят! Второе преимущество — эффект, ударивший по тщеславию Фламанда. Мы знаем, что оно непомерно — достаточно вспомнить, как он отплатил бедному комиссару, рискнувшему смеяться над ним. Неужели он оставит такое безнаказанным? Д'Андрье правильно рассуждает, что нет. Вопрос в том, позволит ли мошеннику тщеславие взять на себя первое письмо и то, чем оно угрожает? Или же Фламанд испугается и откажется от своих намерений? В любом случае, учитывая его наклонности, он, вероятно, напишет какой-нибудь ироничный ответ и подбросит его нам. В таком случае, полагает д'Андрье, ему конец. Все слуги в этом доме — люди из Сюрте. Если Фламанд попытается подбросить записку, они тут же его схватят. Так бы и вышло, если бы Фламанд не выбрал момент, когда все утратили бдительность после того, как он совершил, казалось бы, невозможное убийство.

Думаю, д'Андрье почти не сомневался, что Фламанд возьмет на себя вынужденную посадку самолета и напишет: «Я же говорил, что сделаю это, не так ли?» И вот тут-то, ребята, он не учел особенности изощренного ума противника. Фламанд — тщеславный позер, но ему не нужна музыка, если не он ее заказывает. Если кто-либо одурачил бы его, он бы вылез из могилы, чтобы отплатить ему. Так и вышло. Он подбросил записку, смысл которой заключается в следующем: «Я знаю, кто проделал со мной эту шутку. Берегись, друг Гаске».

— Ну, старший инспектор Сюрте должен уметь позаботиться о себе, — заметил я. — Но давайте рассмотрим все с самого начала. Д'Андрье (будем называть его так, чтобы не запутаться в именах) позаимствовал имя и замок у настоящего д'Андрье, который живет в Монте-Карло и никогда не пользуется этим домом…

— Погодите! — Миддлтон щелкнул пальцами. — Теперь я начинаю понимать — особенно эту историю с книгой!..

— С книгой? — переспросил Г. М. — С какой еще книгой? Вы крадете мои лавры? Я как раз собирался…

— Нет, это касается Эльзы. Этой ночью она жутко испугалась и не желает говорить мне, чего именно. Когда я вернулся из ванной перед убийством, она сидела, уставившись на книгу, лежащую на столике у кровати, бледная как привидение, потом захлопнула книгу и выбежала, не сказав ни слова. Вот почему Эльза не подождала меня и оказалась на галерее во время убийства. Я смотрел книгу — Бальзак, и на форзаце было написано имя д'Андрье…

— Угу. — Г. М. взмахнул сигарой — он казался удовлетворенным. — Вы говорили, что она пробыла замужем за настоящим д'Андрье всего три месяца и даже не знала, что у него здесь дом. Имя в книге должно было ее напугать. — Он подмигнул покрасневшему Миддлтону, который сердито поглядывал на него. — Ну-ну, не ерепеньтесь! Никто не собирается читать вам мораль, а Эльза — симпатичная девчонка. Кстати, книги в комнатах могли бы поведать вам кое-что.

— Что именно?

— Что наш хозяин — не тот, за кого себя выдает. Этот парень настолько внимателен к деталям, что даже кладет у наших кроватей книги, подбирая сатирические названия. Он знает заранее — судя по «письму Гаске», написанному им самим, — что почти все его гости будут англичанами или американцами. Д'Андрье превосходно говорит по-английски — это заметно, когда он возбуждается и забывает о своей роли. Человек, так хорошо владеющий двумя языками, должен иметь в библиотеке хотя бы несколько английских книг. Но поскольку он не дал нам ни одной книги на английском языке, разумно предположить, что у него их нет. А если они отсутствуют в его большой библиотеке, это означает, что библиотека ему не принадлежит и что он не тот, за кого себя выдает. Он представляется отставным полковником спаги, спортсменом, охотником и игроком, наделавшим шум в Монте-Карло. Но наш друг Огюст (детектив-сержант Огюст, если это его настоящее имя) добавил разоблачительный штрих, сказав, что старик сидел в своей комнате и чистил ружье. В армии мне не довелось видеть полковника, который стал бы чистить ружье, когда рядом его ординарец — даже если это бывший полковник и бывший ординарец. Но вы спрашивали о начале всего плана и все еще до него не добрались. Началом явились вы, Рэмсден. Вам предстояло стать приманкой.

— Вот как? — кисло улыбнулся Рэмсден.

— О, мы просто сидим и размышляем. Скажем, вы возвращаетесь домой через Францию, а французскую полицию и Ке д'Орсе[36] попросили потихоньку присматривать за вами, поскольку у вас при себе нечто ценное, а вы из тех независимых личностей, которые и слышать не желают об охране…

— Не спорю, — прервал Рэмсден. — У меня было при себе нечто ценное.

— Угу. К тому же осведомители сообщили, что Фламанд каким-то образом полностью осведомлен о ваших действиях. — Г. М. так энергично взмахнул сигарой, что пепел полетел в разные стороны. — Это встревожило всех, так как речь идет о деле международного значения. Фламанд же стал общенациональной проблемой, а избиратели имеют скверную привычку резко реагировать на беспомощность государства в таких делах. Если Фламанд отколет очередной номер и об этом станет известно, определенные круги ощутят явный дискомфорт. Выход один — расставить для Фламанда ловушку с достаточно сладкой приманкой и достаточно надежную, чтобы удержать его, если он в нее попадет. Тогда все будут счастливы. Но есть одно препятствие. Нужно получить согласие Уайтхолла, что может оказаться нелегко. Необходимо также сотрудничество британской полиции, чтобы сделать операцию вполне официальной. Фактически я не могу понять, как они могли обойтись без вашего согласия.

— Ха! — воскликнул Рэмсден. — Вы намекаете, что я знал о том, что должно произойти этой ночью? — Он задумался. — Могу дать честное слово, что случившееся в этом месте явилось для меня таким же сюрпризом, как… как для любого из вас. Но вы заинтересовали меня. Продолжайте.

— Моя догадка состоит в том, что для этого потребовались два сотрудника нашей разведки. Они должны были слепо подчиняться приказаниям, поэтому не знали (как вначале не знал и Уайтхолл), что им предстоит делать, кроме похвального намерения охранять сэра Джорджа Рэмсдена. Их первые инструкции гласили: отправиться в гостиницу с другой стороны Орлеана. Очевидно, Гаске вначале планировал использовать эту гостиницу так же, как сейчас использовали этот замок, — схема не была бы такой изощренной, но группа людей совершила бы вынужденную посадку на самолете где-нибудь на пустоши неподалеку от гостиницы. Конечно, по прибытии двух британских агентов Гаске посвятил бы их в свой замысел.

Но тем временем произошли две вещи. Уайтхолл узнал, в чем состоит план Гаске, и пришел в ярость. Я не питаю особого почтения к нашему правительству — увидите, что я сделаю с министерством внутренних дел! — но даже старый Скуиффи не полный идиот. Агенты должны были охранять Рэмсдена, но после того как его во время выполнения деликатной правительственной миссии завлекут в ловушку с целью поймать преступника, чьи действия нас абсолютно не касаются. Я спрашиваю вас, стал бы даже Скуиффи терпеть подобное? Наверняка он обратился в министерство иностранных дел, и они категорически отказались участвовать в подобной операции или санкционировать ее. Агентов следовало немедленно отозвать, но они уже уехали, и никто не знал, как до них добраться.

Что же делает Гаске? Ладно, говорит он, мы откажемся от помощи британских агентов и ничего им не сообщим, но продолжим выполнять наш план. А вторым событием стало то, что он решил усложнить план, используя этот замок. Не знаю, как он пришел к такому решению. — Г. М. закрыл один глаз. — Возможно, Гаске встретил в Марселе своего друга, настоящего д'Андрье, который разыскивал там свою жену, и попросил согласия воспользоваться этим местом…

— Не пойдет, — прервал Рэмсден, скрестив руки на груди. — Анализ, если это можно так назвать, достаточно безупречен, кроме одного пункта, Мерривейл. По-вашему, если наше руководство отказалось санкционировать западню со мной в роли привязанного козленка, то Гаске и его начальство осмелились бы продолжать? — Он усмехнулся. — Можете поставить шестипенсовик, что нет. В таком деле даже у козленка есть право голоса. А как насчет меня?

— Я как раз к этому подхожу. — Г. М. с трудом поднялся с кресла, сжимая зубами потухшую сигару, и стал ходить взад-вперед у камина. — Ключ нам предоставляют два пункта. Первый — неизвестный человек, которого убили после того, как он солгал, назвавшись Гаске. Кто он и почему солгал?

— Вы имеете в виду, — злорадно осведомился Рэмсден, — почему вы убедили его солгать? Вам незачем негодовать на охотников, которые привязывают козлят, чтобы их сожрал тигр. Вы сами так поступили.

— Вы действительно так думаете? — странным тоном спросил Г. М. — Хмф, я бы сказал, у вас имеются на то основания. Черт возьми, почему вы не в состоянии видеть чуть дальше?

— Коли на то пошло, — фыркнул Рэмсден, — почему вы не в состоянии стать менее дальнозорким? Я не претендую на хорошее зрение, если это подразумевает убийство человека.

Г. М. уставился на огонь.

— Вижу, мне придется распутать это дело, — сказал он. — Я колебался, так как, в конце концов, это шоу Гаске и мне не хотелось его портить. Тем более что вас это касалось больше всего и вы, как я думал, дали согласие…

— На шоу Гаске?

— Да. Понимаете, это второй пункт, предоставляющий мне ключ. Вы сами заявили, что начальство Гаске никогда бы не позволило ему проделать этот трюк с самолетом и затаскивать вас сюда. Вы не дурак, хотя этой ночью иногда производите обратное впечатление. Не думаю, что вы знали, кем окажется Гаске и что он организует вынужденную посадку. Но полагаю, что кое-какие слухи до вас доходили. Тогда почему вы рискнули в этом участвовать? Вам доверили доставку единорога в Лондон?

— Да.

— Угу. И во сколько вы оцените стоимость этого редкого животного?

Поколебавшись, Рэмсден усмехнулся.

— Вы правы, — заговорил он другим тоном. — С меня достаточно собственных мистификаций. Так или иначе, завтра все появится в газетах. Вы хотите знать стоимость единорога. Если говорить о его важности, он стоит королевства. А если только о денежной стоимости — ну, возможно, всего лишь миллион фунтов.

— Пожалуй, мне лучше удалиться, — сказал Миддлтон. — Думаю, я уже слышал больше чем полезно для здоровья. — После паузы он добавил: — Всего лишь миллион фунтов. И вы не побоялись иметь дело с Фламандом?

— Нисколько, — отозвался Рэмсден. — Потому что единорога у меня нет.

— Угу, — произнес Г. М. деревянным голосом.

— Рад сообщить, — продолжал Рэмсден, — что он загнан в клетку и сейчас на пути в Лондон с эскадрильей Королевских военно-воздушных сил. Если Фламанд собирался атаковать меня, его план пошел прахом.

— Господи! — послышался новый голос. — Неужели обязательно сообщать это всем?

Дверь захлопнулась, и мы увидели холодное, циничное и более не дружелюбное лицо детектива Гаске, именовавшего себя графом д'Андрье.

Глава 14 РОГ ЕДИНОРОГА

Г. М. тяжко вздохнул.

— Сожалею, сынок, — признал он. — Боюсь, мы забылись и говорили чересчур откровенно.

Во внешности д'Андрье не произошло изменений, если не считать утраты ковыляющей походки и медлительной речи. Он по-прежнему выглядел безупречно и походил на Мефистофеля, но больше не был невозмутимым. Обращаясь к нам, он щелкал пальцами, как будто стоял перед дрессированными собаками.

— Вы называете это доверительным разговором? Да вы все вопили, как палата депутатов! Любой в коридоре мог вас слышать, как слышал я. — Его глаза прищурились. — Кажется, джентльмены, почти все карты выложены на стол. Какой вы мне оставили шанс поймать Фламанда на месте преступления?

— Какого преступления? — отозвался Рэмсден. — Если вы имеете в виду поимку преступника во время моего убийства, благодарю покорно. Вам не кажется, что это немного чересчур? Какой шанс на спасение вы оставили мне?

— Вы согласились сотрудничать.

— В чем? Таинственный субъект с Ке д'Орсе спрашивает, не возражаю ли я принять участие в полицейской ловушке для Фламанда, подробности которой он сообщить не может. Он честно предупреждает меня, что Уайтхоллу это может не понравиться, и говорит, что надеется на мои охотничьи инстинкты. Я сказал, что не возражаю, и вот я здесь. Но что касается единорога…

Г. М. нахмурился:

— Да, мы угодили в запутанный лабиринт. Все же я не думаю, что вам следует так расстраиваться. Вы загнали Фламанда в угол, хотя не знаете, кто он. Фламанд заперт на этом острове, откуда нет выхода. И он должен быть одним из нас. В случае необходимости вы можете отправить нас всех в кутузку. Я как раз собирался предложить…

— В этом не будет необходимости, — прервал д'Андрье.

Его лицо выражало насмешку и одновременно неистощимую энергию. Гастон Гаске, или д'Андрье, принадлежал к числу людей, которых можно назвать энергичными циниками. Я с тревогой подозревал, что он приготовил для нас новый трюк. Опустившись на стул, он обратился к Г. М.:

— Теперь маски сброшены. Вы знаете, кто я, и я могу сказать вам то, что думаю. Откровенно говоря, какое-то время я интересовался, намеренно вы вводите меня в заблуждение или всему виной ваша бестолковость. Теперь я знаю, что все дело в последней.

— Не беситесь, Мерривейл, — посоветовал Рэмсден. — Черт возьми, неужели вы не видите, что он просто старается вывести вас из себя? Через минуту вас хватит удар.

— Напротив, — резко возразил д'Андрье, и мне еще сильнее стало не по себе, — я говорю правду. В данном случае это жизненно важно. Да-да, я знаю, что он разгадал мою подлинную личность. Ну и что? Было ли это так уж трудно? Чисто случайно здесь оказалась жена моего друга д'Андрье… — Он снова щелкнул пальцами. — Важно то, что в истории с самозваным Гаске он может считать себя ответственным за его смерть. Едва ли я теперь могу всерьез рассматривать какое-либо его предложение. Я не хочу оскорблять вас, друг мой, а всего лишь стараюсь быть предельно ясным. Будет только справедливо сообщить вам, что один из ваших коллег, который должен хорошо вас знать, недавно охарактеризовал мне вас как благонамеренного старого психа. Не обижаетесь? Вот и отлично! Тогда мы можем перейти к делу… В одном вы правы. Я не расстроен, так как добился успеха. Я знаю, кто Фламанд.

— Угу, — проворчал Г. М. — Вы имеете в виду действительно это или только то, что написали еще несколько писем самому себе?

— Я имею в виду, что нашел рог единорога, — улыбнулся д'Андрье. — Я нашел орудие убийства и точно знаю, как оно было совершено.

— И знаете, кто его совершил? — осведомился Рэмсден.

— Знаю, — ответил д'Андрье после напряженной паузы. — Я нашел оружие у одного из гостей в этом доме. — Он постучал костяшками пальцев по подлокотнику стула. — Было выдвинуто определенное предположение, причем для того, кто его выдвинул, оно служило всего лишь смутной догадкой с целью подтвердить свою репутацию проницательного человека. Но эта догадка была ценной, так как подсказала мне кое-что практичное. — Теперь его глаза блестели. Несмотря на позерство, в нем ощущалась сила. — Я открыто признаю, что случайное замечание Мерривейла подало мне идею. Правда, последняя часть сказанного им была полной чушью, но первая — что оружием не был ни пистолет, ни кинжал и в то же время оба вместе — содержала крупицу истины. Можете разгадать эту загадку, джентльмены?

— Где вы его нашли? — спросил Г. М. — В чьем кармане?

— Это я собираюсь продемонстрировать всем вам. Огюст!

«Мажордом» с довольным видом открыл дверь. Я заметил, что в его внутреннем нагрудном кармане находится какой-то продолговатый предмет, по которому он временами похлопывает, словно убеждаясь в его присутствии. Лицо д'Андрье вновь стало дружелюбным.

— Спросите моих гостей, — сказал он, — не будут ли они так любезны прийти сюда.

Тем не менее фраза прозвучала как щелканье бича. Маленький седеющий Мефистофель улыбался и выглядел настолько уверенным в себе, что в комнате повеяло ледяным холодом.

Г. М„казалось, подыскивал правильные слова.

— Слушайте, сынок, — заговорил он наконец. — Возможно, я действительно тупоголовый осел или одурманенный оракул, сам не понимающий, какие предсказания он бормочет. Не будем на этом сосредотачиваться. Вы, в сущности, неплохой парень, хотя и набиты вздором, и я на вашей стороне. Поэтому предупреждаю вас: ради бога, будьте осторожны! Если вы позволите вашему пристрастию к драме завести вас слишком далеко, возникнет жуткая неразбериха. Мне известно, вы переживаете из-за того, что этот тип все время выходит сухим из воды. Я тоже. Но не поддавайтесь эмоциям, иначе положение станет гораздо хуже.

— Но вы сознаете, что я нашел оружие? — с улыбкой спросил д'Андрье.

— Да.

— Что я нашел его у одного из моих гостей и могу логически объяснить, как было совершено преступление?

— Ну… — Г. М. почесал голову. Он казался расстроенным. — Логически — да. Я боялся, что вы это скажете. Поверьте, на своем веку я слышал множество логических объяснений. Беда в том, что они, как правило, оказывались неверными.

Д'Андрье снова пребывал в своей стихии.

— Мы опять упираемся в разницу между латинским и англосаксонским темпераментами. Вы отвергаете логику, потому что она требует напряжения и концентрации мысли… Входите!

Он повернулся к двери, в которую вошли пять остальных членов нашей группы. Что они знали или о чем догадывались, я не мог определить, но, должно быть, они почувствовали изменение, которое внесла в атмосферу зловещая уверенность д'Андрье. Эльза отпрянула, быстро переводя взгляд с д'Андрье на Миддлтона, который подошел к ней и что-то ободряюще прошептал. Эвелин уставилась на меня. Хейуорд, Эбер и Фаулер держались на заднем плане.

— Чую новые неприятности, — внезапно сказал Хейуорд. Его лицо было красным, а в руке он держал стакан виски с содовой. — Я же говорил вам, Фаулер. Можете всегда полагаться на мое чутье. Ну, в чем дело теперь?

— Похоже на голосование присяжных, верно? — Фаулер старался говорить небрежным тоном. — Вы нашли убийцу?

— Я нашел, — уточнил д'Андрье. — Сейчас он в этой комнате.

Д'Андрье встал, потирая руки. Он был так уверен в своих словах, что мог жонглировать ими. Его движения были абсолютно механическими — он напоминал мне не столько актера, сколько голубя-турмана, напрягшегося перед очередным кувырком в воздухе.

— За последние полчаса произошло так много, что мы не станем вдаваться в это сейчас. Но могу сообщить вам, что я нашел рог единорога.

— Что, черт возьми, это значит? — осведомился Хейуорд. Усмехающееся лицо с крючковатым носом и яркими глазами под отечными веками повернулось к нему.

— Я Гастон Гаске, сэр, — к вашим услугам и услугам Фламанда. Имя человека, которого убили, не имеет значения — если не считать того, что он не был Гаске и что его убил Фламанд. Я бы предпочел сохранить мою личность в секрете и поймать Фламанда во время кражи того, что он намеревался украсть. К сожалению, кое-кто разгласил правду, сделав это невозможным. Теперь Фламанд не станет рисковать. Тем не менее я знаю, кто он.

Несколько секунд все молчали. Лица слегка расплывались у меня перед глазами. Присутствие этого человека невольно действовало на меня — я чувствовал, каким он мог быть, допрашивая подозреваемого.

Паузу нарушил Фаулер. Достав сигарету, он подошел к камину и склонился над очагом, чтобы прикурить от огня.

— Прошу прощения, сэр, — небрежно извинился он. — Вы что-то сказали?

— Я говорил, что взял на себя расследование с целью избежать дальнейших ошибок нашего английского друга Мерривейла. Давайте вернемся к убийству. Перед нами вроде бы абсолютно невозможное преступление. Но тем не менее оно произошло, и с помощью логики, а не свободного брожения мыслей мы сможем разобраться, каким образом. Преимущество «невозможного» преступления в том, что, если мы находим объяснение, оно оказывается единственным.

Но действительно ли ситуация настолько невозможная? Перед тем как упасть, жертва поднесла руки к лицу, потом покатилась вниз по ступенькам на площадку, а оттуда к подножию лестницы. Где же тогда мог быть нанесен удар? Не наверху лестницы, так как жертва находилась в четком поле зрения двух свидетелей. Не на первом лестничном пролете, так как он попадал (хотя и с перерывом) в поле зрения миссис Миддлтон. И не на нижнем пролете, который был в поле зрения сэра Генри и доктора Эбера.

Остается только площадка. Но против этого имеются возражения. Первое: хотя мистер Фаулер задержался на несколько секунд, прежде чем подбежать к лестнице, убийце, прячущемуся за гобеленом, не хватило бы времени выдернуть оружие из черепа жертвы и обшарить ее карманы. Второе: миссис Миддлтон хорошо видела всю площадку, за исключением нескольких футов вверх от пола, и заметила бы убийцу.

Само слово «исключение» показывает, что мы имеем дело не с абсолютно невозможной ситуацией, иначе не было бы никаких исключений. Единственное место, которое не находилось ни в чьем поле зрения, — самая нижняя часть площадки. Поскольку все остальное невозможно, мы приходим к логичному выводу, что убийца должен был находиться там.

— Должны ли мы снова перебирать все это? — нетерпеливо осведомился Фаулер, чья уверенность, казалось, росла с каждой секундой. — Ведь это идея Миддлтона. И мы доказали, что никакое оружие не могли метнуть оттуда, а потом вытащить…

— Согласен.

— Ну тогда…

— Позвольте продемонстрировать вам оружие, которое было использовано. Огюст!

«Мажордом» шагнул в комнату, и д'Андрье продолжил:

— Мне предложили загадку: какое оружие не является пистолетом и кинжалом, но в то же время является обоими? Я вспомнил сделанное ранее сообщение доктора Эбера о том, что неподалеку от места убийства в Марселе была лавка мясника… Дай мне эту игрушку, Огюст.

«Мажордом» достал из-под пиджака самый невероятный и жуткий на вид механизм, какой я когда-либо видел. По форме он напоминал пистолет, но был больше и тяжелее ручного огнестрельного оружия самого крупного калибра. Он имел около одиннадцати дюймов в длину, был изготовлен из стали, за исключением деревянной рукоятки, и, вероятно, весил добрых четыре фунта. Но никакая пуля или иной снаряд не могли быть выпущены из него — в отверстии ствола мы увидели маленький кружок, напоминающий кончик стержня диаметром около шестнадцатой части дюйма. Быстрым движением д'Андрье открыл ствол сбоку, возле казенной части. Внутри находилось нечто вроде камеры для одного патрона, установленной возле мощного пружинного механизма.

— Узнаете? — спросил д'Андрье. — Это так называемый «гуманный убийца», которым пользуются мясники.[37] Он заменил топор. По закону умерщвление животных должно быть безболезненным и мгновенным. Теоретически лучшим средством была бы пуля, но пуля не должна оставаться в туше, подлежащей разделке. Поэтому изобрели смешанный вариант — острие, выталкиваемое взрывом патрона, прикрепленного к пружинному механизму. Этот стержень куда мощнее любой пули. Он моментально проделывает глубокое отверстие и может быть сразу же извлечен, а оружие легко перезаряжается вталкиванием стержня в ствол рукой. Это оружие английского производства… Позвольте продемонстрировать.

Он повернулся к Огюсту, который протянул ему картонную коробочку с несколькими предметами, похожими на легкие холостые патроны. Д'Андрье вставил один из них в казенную часть, защелкнул пистолет и оттянул предохранитель.

— Патроны «К», — сказал он. — Используются для самых твердых черепов, вроде воловьих. Они кажутся очень легкими — всю работу делает пружинный механизм. Итак…

— Нет! — завопила Эльза, спрятав лицо на груди Миддлтона и зажав уши. — Я этого не фыдершу! Фы не долшны делать такая вешь!

— Это создает очень мало шума, мадам, — не без иронии успокоил ее д'Андрье. — Куда меньше, чем игрушечный пистолет с пистонами. Но, если вы боитесь… — Он открыл ствол, извлек патрон и передал его Огюсту вместе с оружием. — Мы не нуждаемся в демонстрации. Теперь вы видите, чем был «рог единорога».

— Да, думаю, мы можем обойтись без демонстрации, — дрожащим голосом произнес Миддлтон. — Уберите эту штуку. При виде ее сразу представляешь себе все кровавые подробности. «Гуманный убийца» — ну и название! Вы имеете в виду, что беднягу убили именно таким образом?

— Да. Вы согласны, доктор Эбер?

— C'est absolument vrai[38]… — пробормотал Эбер. Он шагнул вперед, чтобы обследовать оружие.

— Похоже на правду, — заговорил Хейуорд, чье лицо побледнело и покрылось красными пятнами. — Не тяните время! Кончайте спектакль! Где вы нашли эту штуковину? Кому она принадлежит?

Д'Андрье не обратил на него внимания. Я посмотрел на Фаулера, молча стоявшего с блестящими глазами, быстро затягиваясь сигаретой, которую не вынимал изо рта. Д'Андрье повернулся к Г. М.:

— Вы согласны, друг мой?

— Угу. — Г. М. медленно кивнул. — Я имею в виду, что вы нашли правильное оружие. Вопрос в том, как, по-вашему, оно было использовано. Ведь его нужно поднести прямо к голове жертвы, а рядом с убитым никого не было видно.

— Это я и собираюсь объяснить, прежде чем передать арестованного детективу — сержанту Аллену. — Д'Андрье кивнул в сторону Огюста. — Пистолет, безусловно, могли использовать, только поднеся к голове жертвы. Я уже приводил вам логические причины, позволяющие считать, что убийство могло быть совершено лишь на площадке. Поскольку его могли совершить только этим пистолетом — кстати, если вы обследуете цилиндр, то увидите доказательства того, что им воспользовались, — и так как никто не приближался к жертве на галерее, напрашивается вывод, что в тот момент, когда жертва поднесла руки к лицу, закричала и покатилась по ступенькам, в нее еще не стреляли.

Подумайте сами. Может кто-нибудь из свидетелей поклясться, что видел рану на лице жертвы перед ее падением? Нет. Что же они видели? Человека, который инстинктивно поднес руки к лицу, вскрикнул и оступился, словно собираясь шагнуть на первую ступеньку. Почему же это произошло? Очевидно, потому, что он увидел на площадке своего врага, в руке у которого был предмет, напоминающий обычный крупнокалиберный пистолет, нацеленный на него.

Очевидно, Фламанд прятался за гобеленом, поджидая, когда его добыча начнет спускаться, и выбрался наружу слишком рано. В тот же момент, когда жертва оказалась у лестницы, Фламанд увидел миссис Миддлтон, появившуюся на галерее у балюстрады. Инстинктивно он пригнулся к полу площадки, чтобы она его не заметила. Но жертва у верхней ступеньки видела, как он целится в нее из пистолета. Она прикрыла лицо руками, собираясь шагнуть вниз, вскрикнула, оступившись, и покатилась по ступенькам. Фламанд действовал прежде, чем жертва успела скатиться вниз и выдать его. Он пригнулся так низко, что его невозможно было увидеть ни сверху, ни снизу, а когда жертва скатилась на площадку, приставил к ее лбу «гуманного убийцу», нажал на спуск и тут же выдернул стержень. На площадке валялась папка, выпавшая из рук жертвы. Подобрав ее, Фламанд толкнул тело вниз по лестнице и скрылся за гобеленом. Учитывая быстроту, с которой можно пользоваться этим оружием, все заняло не более трех секунд. В последнюю из этих секунд мистер Фаулер подбежал к лестнице, и что же, по его словам, он увидел? Он увидел, как гобелен колыхался, когда убитый прокатился мимо него, и приписал это тому, что жертва за него ухватилась. Однако движение ткани было вызвано нырнувшим за нее Фламандом.

Объяснение выглядело блестящим, и меня оно убедило.

Фаулер внезапно шагнул вперед. Во рту у него так пересохло, что сигарета пристала к губам, и он обжег пальцы, пытаясь вытащить ее.

— Если вы верите, что я говорил правду, значит, вы не считаете меня виновным? — осведомился он.

— И никогда не считал, друг мой, — ответил д'Андрье. — Могу я продолжать? Я почти закончил. Прежде чем убитый скатился к подножию лестницы, Фламанд вылез из окна за гобеленом (которое, напоминаю, мы впоследствии нашли незапертым) на плоскую крышу. В следующий момент он оказался на карнизе, пролез в окно комнаты мистера Хейуорда (на подоконнике которого Огюст менее получаса назад обнаружил несколько многозначительных пятен грязи) и оказался на галерее примерно через двадцать секунд после того, как нажал на спуск.

Д'Андрье постучал по каминной полке.

— Продолжать нет смысла. Я знаю виновного. Оружие и коробка с патронами недавно были найдены в тайнике его чемодана с двойным дном. Теперь Фламанду не избежать гильотины. Хотите знать, кто он и как себя именует? Охотно сообщу вам это. Он стоит вон там.

И тогда этот блистательный идиот повернулся и жестом, позаимствованным из «Гран-Гиньоля», указал на меня.

Глава 15 ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ

Одну-две секунды я не мог думать об обвинении даже как о шутке. Случившееся было за пределами понимания, как при первом шоке после автомобильной катастрофы. Черты лица д'Андрье — крючковатый нос, подстриженная бородка, глаза, блещущие триумфом — расплывались у меня перед глазами, покачивались, как отражение в воде. В некотором роде это напоминало реакцию на то, когда вас окликает на улице абсолютно незнакомый человек, — вы бросаете взгляд через плечо, чтобы посмотреть, нет ли кого-то позади. Именно так я и поступил, но никого позади не обнаружил. Очевидно, в этот момент я, будучи ни в чем не повинным, являл собой самую убедительную картину виновного, какую можно увидеть в Олд-Бейли.[39] Постараюсь помнить об этом, когда буду входить в состав присяжных.

Д'Андрье продолжал тыкать в мою сторону указующим перстом. Я представил его взывающим громовым голосом к подозреваемому: «Признавайся, злодей!» Видение превращало все в шутку, и я позволил себе то, что казалось мне усмешкой. Для воспаленного воображения это могло прозвучать гулким, но неубедительным хохотом.

— Вы с ума сошли? — осведомился я. — Сегодня ночью все один за другим впадают в безумие — теперь наступила ваша очередь? По-вашему, я — Фламанд?

Д'Андрье наслаждался собой.

— Значит, вы это отрицаете? Ладно, давайте немного подискутируем. Понимаете, я располагаю не только этой уликой, но могу доказать, что вы — единственное лицо в доме, которое могло совершить преступление.

Г. М. выглядел так, словно не знал, что ему делать — усмехнуться или выругаться.

— Я боялся этого, — сказал он, — с тех пор, как месье Гаске вошел в комнату. Он избегал обращаться к вам или даже смотреть на вас, Кен! Он не хотел портить театральный эффект. Подозреваю, что вы, Гаске-д'Андрье, случайно нашли оружие в комнате Кена, куда его подбросили, подогнали под этот факт ваши умозаключения и убедили себя, что пришли к ним ранее. А потом, когда вы бросили обвинение в виноватую физиономию Кена…

— В моей физиономии нет ничего виноватого, — прервал его я. — Давайте выясним все сразу. Что вы имели в виду, говоря, что я единственный в доме, кто мог совершить убийство?

— Только то, что сказал. Поймите, друг мой, я не питаю к вам никакой враждебности. Держите себя в руках, и я все вам продемонстрирую. Еще раз дайте оружие, Огюст!

Его голос звучал очень убедительно. Думаю, не усмешка на лице Огюста, а что-то похожее на восхищение в глазах д'Андрье заставило меня осознать, что эти люди искренне считают меня Фламандом. На остальных я не смотрел.

— Понимаете, — продолжал д'Андрье, — качество сэра Генри Мерривейла, которое я с сожалением должен назвать старческим слабоумием, предоставило вам возможность сделать то, что больше никто не мог сделать. Все это время он невольно помогал вам… Взгляните на это оружие. Оно весит четыре фунта и обладает солидными размерами. Убийца во время всеобщего возбуждения, когда никто к нему не присматривался, мог прятать его под пиджаком всего лишь несколько минут — не дольше. Иначе было бы заметно для самого поверхностного наблюдателя. От оружия следовало избавиться сразу после преступления, как только представится возможность. Но у кого была такая возможность?

После обнаружения тела каждый из вас каждую секунду был под наблюдением либо моим, либо Огюста, либо троих других моих людей. Задачу облегчало то, что ваша группа держалась вместе. С того времени и до сих пор ни у кого из вас не было возможности пойти в комнату мистера Блейка… кроме самого мистера Блейка.

Как вы помните, сразу же после убийства мы все столпились наверху. Еще несколько секунд — и о наличии у кого-то оружия заподозрили бы, так как мы собирались включить свет. Никто не покидал группу — опять же кроме мистера Блейка. Сэр Генри Мерривейл любезно послал его в свою комнату за фонарем, и он отсутствовал короткое время…

— Полагаю, вы не поверите, — сказал я, — что я пытался починить сломанный фонарь?

— Боюсь, что нет, старина, — вежливо отозвался д'Андрье. — Это дало мистеру Блейку возможность сделать две вещи. Сначала он спрятал пистолет, а потом засунул портативную пишущую машинку под пиджак и, так как она была незаметна в темноте, поспешил по галерее и вошел… куда? В бельевую, где стояли Мерривейл и я. Вспомните, что только мы трое рискнули войти в бельевую. Спрятав машинку, он смог подбросить записку… куда? Снаружи за дверь.

При этом даже Г. М. беспокойно моргнул. Что до меня, то сказать, что я встревожился, было бы слишком мягко. Ибо, хотя я все еще старался не смотреть на молчаливую группу, чье дыхание становилось все громче, я бросил взгляд на Рэмсдена. Он изучал меня с любопытством, как будто видел впервые.

— Теперь, — продолжал д'Андрье, загнув один палец, — перейдем к обуви.

Должно быть, все посмотрели на мои ноги. Во всяком случае, я устремил на них виноватый взгляд. Мои ботинки пребывали не в лучшем состоянии после хлюпанья по грязи, но они подали мне неприятную мысль. Я украдкой обвел глазами обувь остальных. Ботинки Г. М., Рэмсдена и Эбера тоже были грязными, но они не поднимались наверх переодеваться и имели железное алиби. Обувь остальных — спортивные ботинки Хейуорда из белой и коричневой кожи, черные лакированные туфли Фаулера, коричневые ботинки Миддлтона, поношенные белые туфли Эвелин и Эльзы на высоком каблуке — сияла чистотой.

— Очевидно, вы уже поняли вашу ошибку, — сказал д'Андрье. — Вы вспомнили о пятнах грязи на подоконнике, оставленных вами, когда вы влезали в дом с карниза. Остальные переобулись до убийства, так как ни у кого не было возможности сделать это после. У всех чистая обувь… конечно, кроме вас. Вы не переобувались.

— Я упаковал чемодан, рассчитывая вернуться утром, — объяснил я, — и не взял лишней пары обуви. В противном случае…

— В противном случае, — просиял д'Андрье, — вы бы переобулись, когда вас послали в вашу комнату за фонарем? Рад слышать, мой старый невидимый друг, что вы заполняете пробелы в наших знаниях…

Первое, что я увидел, был блеск очков Эбера. Разглядывая меня, он выглядел не враждебным, а всего лишь одержимым интересом к новому образчику человеческой породы.

— Боже, какой триумф! — воскликнул он по-французски. — Поздравляю вас, месье Гаске! Да, это настоящий преступный тип… Обратите внимание на форму его ушей и неправильные очертания черепа, которые…

— Слушайте, это зашло слишком далеко! — перебил я. — Хотите верьте, хотите нет, но я не Фламанд. В моем чемодане нет второго дна, как и кроликов в моей шляпе.

— Ну и что вы намерены делать? — послышался ворчливый голос Хейуорда. — Позволить ему стоять и болтать дальше? В какую же компанию психов я попал! Что, если он попытается бежать? Вы не собираетесь надеть на него наручники?

— Заткнитесь! — бросил ему Миддлтон. Потом он с любопытством посмотрел на меня, цокая языком. — Блейк, мальчик мой, вы угодили в передрягу — нет смысла это отрицать. Тем не менее я не могу поверить, что вы Фламанд. Во всем этом есть нечто очень сомнительное. Кроме того, моя комната — соседняя с комнатой Хейуорда, откуда вы якобы вышли. Думаю, я бы это заметил. У меня создалось впечатление, что вы пробежали мимо с другого конца галереи.

— Вот именно! — воскликнула Эвелин и сердито уставилась на д'Андрье. — Вы старый дурак!

— Спокойно, — остановил я ее, ибо женщина подобного темперамента, выйдя из себя, могла употребить выражения, от которых волосы консервативного мужчины встали бы дыбом. Но Эвелин впала в другую крайность — мне показалось, что она вот-вот заплачет.

— Почему никто не спрашивает, где был Кен все то время, когда он якобы вылезал из окон и влезал в них? — осведомилась Эвелин, взяв себя в руки. — Я скажу вам. Он был со мной, понимаете? Безусловное алиби! А если вы верите всему, что говорите, то это означает, что я — сообщница, не так ли?

Д'Андрье смотрел на нее без всякой вражды.

— Вы вынуждаете меня затронуть это, мисс Чейн. Факт в том, что я действительно считал и считаю вас сообщницей.

— О боже! — простонал Г. М. — Это уж слишком! Значит, она — любовница Фламанда, которая крадет планы у кабинета министров? Послушать вас, сынок, так и я окажусь замешан! Почему бы вам не перестать тратить время и не отправить нас всех в каталажку?

— Возможно, я так и сделаю. — Д'Андрье повернулся к нему, понемногу утрачивая вежливые манеры. — На вашем месте я бы не особенно полагался наваше подлинное или воображаемое положение в британском правительстве. Не забывайте, что здесь распоряжаюсь я. Откровенно говоря, я больше не желаю выслушивать ваши предположения. Они уже стоили жизни одному человеку и едва не погубили все мое расследование. Вы делаете все возможное, чтобы защитить человека, который пудрил вам размягченные мозги, утверждая, что его зовут Кенвуд Блейк. Я…

— Слушайте, вы, гном-переросток! — рявкнул Г. М. и с такой силой ударил кулаком по подлокотнику стула, что дерево треснуло. — Я знаю, кто из этих людей Фламанд! Если вы позволите мне сказать вам, что надо делать…

— Сержант Аллен! — скомандовал д'Андрье и выпрямился.

— Месье? — отозвался Огюст.

— Если сэр Генри Мерривейл, — с холодной вежливостью продолжал д'Андрье, — еще раз попытается вмешиваться или давать нам советы, поместите его под арест. Понятно?

— Будь я проклят, если я стану дальше терпеть! — вмешался Рэмсден. — Сядьте, Мерривейл! Что до вас, Гаске, то вы заходите слишком далеко! Если…

Здесь я почувствовал, что кто-то должен восстановить порядок. Казалось, это невозможно, так как силы моих легких явно не хватало, чтобы перекричать спорщиков, но бокалы с коктейлями на табурете подали мне идею. Я поднял один из них и запустил им в камин. Звук бьющегося стекла сразу заставил всех умолкнуть. Независимо от того, сочли ли они это призывом к порядку или началом атаки.

— Прошу прощения, — сказал я, — но, может быть, вы успокоитесь и послушаете коварного злодея?

— Отличная работа, — одобрил Фаулер, заговорив впервые. — Конечно, вы — Фламанд, но хладнокровия вам не занимать. Вернее, вам его не занимать именно потому, что вы Фламанд. Почему вы убили того парня, и кто он был?

Д'Андрье тоже взял себя в руки.

— Я так долго ждал этого собрания, — заметил он, — что нахожу удовольствие в разговорах. Что вы хотите сказать?

— Я хочу получить шанс оправдаться — вот и все.

— Значит, вы по-прежнему отрицаете свою вину? Очень хорошо. Сэр Джордж Рэмсден, вечером вы говорили, что можете удостоверить личность этого человека. Вы уверены, что можете удостоверить ее теперь?

— Нет, не уверен, — ответил Рэмсден, и земля ушла у меня из-под ног.

Рэмсден стоял у камина, расставив ноги. Его лицо выглядело озадаченным.

— Я никогда близко не знал Блейка, — продолжал он. — А шапочного знакомства недостаточно. — Рэмсден повернулся ко мне: — Простите, если я несправедлив к вам, но это слишком серьезное дело для опрометчивых заявлений. Вы могли обманывать меня.

— По-вашему, я мог обманывать и Г. М., или вы согласны с д'Андрье, что он стал слабоумным?

Рэмсден скрипнул зубами.

— А по-вашему, это подходящий тон для человека, арестованного за убийство? Думаю, вы не вполне меня поняли. Вы можете быть Кеном Блейком, а можете и не быть им. На этот счет я не принял решения. Но Блейк вы или нет, вы совершили это убийство. Можете вы опровергнуть доказательства? Если Г. М. говорит, что вы Кен Блейк, я соглашусь с ним. Но как насчет доказательств?

К несчастью, я это предвидел. Даже если бы я привез из Септ-Джеймса всех знакомых, способных клятвенно подтвердить мою личность, это едва ли отразилось бы на обвинении в убийстве. Я посмотрел на Г. М., который снова сидел с таким деревянным лицом, как будто ничего не слышал, только его правое веко слегка подергивалось.

— Ваша защита, месье Фла… мистер Блейк? — язвительно произнес д'Андрье.

— Вся эта чушь основана на предположении, что я прятался за гобеленом, вылез из окна и влез назад через окно мистера Хейуорда. Но вы кое-что проглядели. Если бы я влез через это окно, как говорите вы, и если мистер Хейуорд был в своей комнате, как говорит он, то он должен был меня увидеть. Вы спрашивали его, может ли он поклясться, что видел меня?

Хотя я сделал ударение на слове «поклясться», это был выстрел наугад. Судя по тому, как был настроен Хейуорд, он запросто мог заявить, что видел, как я влез к нему в комнату. Обернувшись, я был удивлен и ободрен. Хейуорд снова сидел на диване, положив руку на спинку, и разглядывал меня, прищурившись и жуя сигару. Как ни странно, он выглядел почти дружелюбным.

— Я уже спрашивал вас, ребята, — заговорил Хейуорд после паузы, — почему вы не позволите юристу, который привык к подобным делам, задать пару вопросов. Сейчас я это сделаю. Но я немного пораскинул мозгами и скажу вам кое-что. Если этот человек виновен, то он не ведет себя как те виновные, которых мне приходилось видеть. Я начинаю менять о нем мнение. — Хейуорд прочистил горло и выпятил вперед голову, как человек, переходящий к делу. — По поводу того, о чем вы меня спросили. Нет, я не заметил, чтобы вы проходили через комнату, но если бы давал показания под присягой, то не мог бы поклясться в том, что вы этого не делали. Понимаете, я погасил лампу примерно за секунду до того, как услышал крик.

— Погасили лампу?

— Вообще-то вы должны отвечать на вопросы, — заметил он, описав сигарой круг в воздухе. — Но вы можете и спрашивать, если думаете, что это пойдет вам на пользу. Да, я погасил лампу. В этом нет ничего странного. Я собирался идти в ванную и спускаться вниз. Услышав вопль, я стоял в темноте, думая, что делать. Должен признаться, мне было не по себе. Я хотел снова зажечь лампу, но не мог найти спички. Поэтому я подбежал к двери и открыл ее.

Краем глаза я наблюдал за д'Андрье, который казался довольным. Это разозлило меня еще сильнее.

— Что вы сделали потом? — спросил я.

— Ждал, пока не увидел компанию, собравшуюся у лестницы. Да, вы были среди них. Когда все вы направились вниз, я подбежал и присоединился к вам.

— Значит, вы стояли в дверях и должны знать, что никто не мог проскользнуть из комнаты на галерею мимо вас?

— Это можно назвать наводящим вопросом свидетелю, — усмехнулся Хейуорд. — Нет, я не стоял в дверях. Я вышел в коридор, отойдя от двери на четыре или пять футов, чтобы лучше видеть.

— Мне нравятся эти ссылки на судебные правила, — заметил наш хозяин. — Они сослужат нам отличную службу во Дворце правосудия, когда его будут судить. Итак, вы не можете поклясться, что никто не выходил из комнаты после вас и не бежал к лестнице, как будто вышел из собственной комнаты?

— У меня сложилось впечатление, что никто, — поправил Хейуорд, подняв палец.

— Будем надеяться, мистер Хейуорд, что ваше впечатление удовлетворит суд.

— Но разве вы бы не услышали шаги или какие-нибудь звуки, если бы кто-нибудь открыл окно, пересек комнату и вышел позади вас? — настаивал я.

— Необязательно. Буря создавала много шума, ковры в доме мягкие, а я присматривался и прислушивался к тому, что происходит на галерее.

Самым странным было то, что, сводя на нет последнее доказательство моей невиновности, Хейуорд выглядел так, словно старался мне помочь. Казалось, он подает намеки отгадывающему загадку.

— Продолжать это нет смысла, — сказал д'Андрье. — Фактически вопросы мистера Блейка снабдили меня последним пунктом, необходимым для уверенности в его вине… Значит, мистер Хейуорд погасил лампу перед криком? Превосходно! Меня удивляло, что Фламанд осмелился влезть в окно, рискуя застать обитателя комнаты. Но, увидев с карниза, что свет погашен, он, естественно, предположил, что комната пуста, и влез в нее без колебаний. Не хочу торопить вас, месье Фламанд, но мы можем продолжить разговор по дороге в Париж. У меня есть планы на ваш счет. Днем вы должны быть в Париже вместе с мисс Чейн.

Г. М., сидевший неподвижно, зашевелился. Я видел, что, какой бы замысел ни вертелся у него в голове, это заявление сделало его неосуществимым. Меня же оно повергло в отчаяние.

— Мне следовало знать… — буркнул Г. М.

— Вам, безусловно, следовало знать, — согласился д'Андрье, — что мы бы не стали устраивать эту маленькую ловушку, не обеспечив выход из нее. У нас имеется даже автомобиль. Очень скоро я предоставлю мисс Чейн и месье Фламанду менее удобное жилище…

Хейуорд выпрямился:

— Погодите! Разве парень не хочет задать мне еще несколько вопросов?

— Не думаю, что у нас есть на это время, — отозвался я. — Но предположим, мы заключим сделку? Если вы согласитесь не связывать мисс Чейн с этим делом…

— Молчите, болван! — рявкнул Г. М. — Именно это он и пытается заставить вас сказать. Лучше задайте Хейуорду вопрос, на который он хочет ответить…

— Из вас вышел бы никудышный адвокат, Блейк, — усмехнулся Хейуорд. — У меня есть старая привычка — находясь в незнакомом доме, никогда не выходить из комнаты, не сделав одной вещи, которую делают многие…

— Что вы сделали, прежде чем задули лампу, мистер Хейуорд? — спросил я.

Хейуорд с облегчением откинулся на спинку дивана.

— Я запер окно, — ответил он.

Глава 16 ЛЖЕЦЫ БУДУТ ПРЕУСПЕВАТЬ

Мои акции повышались. Последнее доказательство, если бы я смог его поддержать, весило бы так же тяжело, как этот чертов пистолет, мое отсутствие в группе и грязные ботинки. Сочувствие публики, столь же непредсказуемое, как колесо рулетки, вроде бы начало медленно поворачиваться в мою сторону.

— Это опровергает обвинение, не так ли? — проворковала Эвелин. — Если окно было заперто, Кен не мог пролезть в него. А вся теория держится на том, что он это сделал. — Она посмотрела на Г. М. и добавила почти сердито: — Почему вы молчите? Вы наверняка можете припомнить куда больше фактов, говорящих в его пользу.

— У меня есть свои причины. — Г. М. покачал головой. — Пускай сам ведет свою защиту — если может. Между прочим, д'Андрье, как вы намеревались отсюда выбраться?

— Вы спрашиваете, как я планирую покинуть это место с моими арестованными? — весело отозвался наш хозяин. — С помощью разборного моста военно-инженерного образца. Жозеф и Жан-Батист скоро начнут над ним работать. Примерно через полчаса течение успокоится достаточно, чтобы рискнуть проложить мост.

— С вашими арестованными? — воскликнул Хейуорд. — А как же история с окном? Через окно Фаулера Блейк тоже не мог пролезть — все утверждают, что он бежал к лестнице с другого конца галереи. Кроме того, у Фаулера горел свет. Как же он мог вернуться в дом, если не влезал в мое окно? Или вы хотите сказать, что я его не запирал?

— Нет.

От возбуждения Хейуорд стал агрессивным.

— Тогда что же вы хотите сказать? Я готов держать пари, что эти окна взломать невозможно. На них нет обычных шпингалетов. Они похожи на маленькие двери с ручкой посредине, которая опускает стержень в подоконник при повороте. Пришлось бы вырезать кусок стекла или…

— Вряд ли вы заметили, — прервал его д'Андрье, — что ручка этого окна сломана.

Хейуорд разинул рот.

— Очевидно, вы полагаете, джентльмены, — продолжал д'Андрье, — что я не знаю свое дело. Конечно, я об этом подумал. Этот стержень не входит в паз в подоконнике. Легкий толчок снаружи — и окно открывается. Я не упоминал об этом, так как хотел вас опровергнуть. — Он посмотрел на меня, потирая руки.

— Все равно я этому не верю! — мрачно заявил Миддлтон. — Моя комната рядом с комнатой Хейуорда, по другую сторону поперечной галереи. Я выбежал вскоре после того, как раздался крик, и думаю, что, если бы Блейк выскользнул из комнаты Хейуорда, я бы его увидел.

— Давайте в заключение расспросим вас об этом, — согласился д'Андрье. — Вы уверены, что увидели бы его?

— Можно сказать, уверен.

— На галерее было не слишком темно?

— Нет. Я вышел из комнаты, услышав крик, и остановился, глядя на галерею в сторону комнаты Хейуорда, когда кто-то пробежал мимо меня сзади (теперь я знаю, что это был Блейк), а потом направился к лестнице. Все это время я смотрел на галерею и никого не видел.

— Вот именно, — промурлыкал д'Андрье. — Было так темно, что вы не могли разглядеть даже мистера Хейуорда, стоящего в нескольких футах от собственной двери.

— Друзья, — заговорил я после паузы. — Злодей благодарен вам за добрые намерения, но просит больше не стараться ему помочь. Каждый раз, когда кто-то протягивает мне руку помощи, я все глубже увязаю в болоте.

Миддлтон выругался.

— Вы все извращаете, Гаске! Я этого не говорил.

— Значит, вы изменили ваше мнение и заявляете, что видели мистера Хейуорда впереди вас?

— Ну, вероятно, это был Хейуорд. Впереди маячила какая-то тень…

— Которая с таким же успехом могла быть мистером Блейком. Благодарю вас. Будет справедливым вас информировать, — сказал д'Андрье, — что Луи стоит за дверью, стенографируя весь разговор. Понимаете, друг мой, настоящий д'Андрье сообщил мне, что эта комната сконструирована по принципу «галереи шепотов» и у двери слышен малейший звук. Вот почему я выбрал ее. Чтобы завершить процедуру, мы идентифицируем несколько вещей. Луи!

Дверь открылась, и в комнату, сунув в карман записную книжку, заглянул один из лакеев — коренастый громила. Д'Андрье обратился к нему по-французски:

— У вас чемодан месье Фламанда, который, как он утверждает, не имеет второго дна?

— Да, месье.

Д'Андрье повернулся ко мне:

— Только для уверенности в том, что не произошла ошибка, не сообщите ли вы нам, что находилось в вашем чемодане? Благодарю вас. Принесите его сюда, Луи, и доставайте предметы в том порядке, как он будет их называть… Пижама. Халат. Комнатные туфли. Носки. Рубашка. Бритва…

Снова этот безумный заговор перевернул мои мозги вверх ногами.

— Это мои вещи, но не мой чемодан, — сказал я. — Мой чемодан был из черной кожи — не знаю, какого сорта. А этот из коричневой свиной кожи. Спросите…

— Спросить мисс Чейн? — осведомился д'Андрье. — Нет, спасибо. Кто еще может идентифицировать чемодан? Вы говорите, что чемодан чужой. Это недостойно вас, друг мой. Теперь вы скажете, что кто-то подбросил в вашу комнату не только «гуманного убийцу», но и другой чемодан, в котором таинственным образом оказалась вся ваша одежда. Кто и когда имел возможность сделать это? Вы открывали ваш чемодан, когда поднялись наверх перед убийством?

— Да, и тогда все было в порядке! Это был черный… проклятие!

Огюст, он же сержант Аллен, шагнул вперед.

— Могу заверить вас, месье Фламанд, — обратился он ко мне, — что я сам достал этот коричневый чемодан из вашей машины и отнес его в дом.

— Давайте продолжим, — сказал д'Андрье. — Перечисляя ваши вещи, вы ничего не забыли упомянуть?

— Может быть. Не знаю. Ничего важного.

Д'Андрье погрозил пальцем:

— Нет? Например, пистолет «браунинг», один патрон в котором недавно использовали? Интересно, когда и почему вы произвели этот выстрел?

Разумеется, речь шла об оружии, которое Эвелин подобрала на дороге, и о котором я забыл. Меня поглотило сильное желание отрицать, что оно принадлежит мне, как только пришла мысль о бездне, которая разверзнется у нас под ногами, если я попытаюсь все объяснить.

— И еще одна вещь. Записная книжка, исписанная женским почерком, который, думаю, принадлежит мисс Чейн, — продолжал наш хозяин, — где тщательно перечислены все подвиги Фламанда с информацией о его методах, которые могли быть известны только ему одному.

Это решило дело. Нас окружали каменные лица, и было очевидно, что, за исключением Г. М., никто нам не верит. Но это поражение могло обернуться нашей победой.

— Не только ему, — запротестовал Г. М. мягко, словно воркующий голубь. — Это известно и полиции. Есть кое-что, сынок, о чем вам следует знать, и меня удивляет, что мисс Чейн до сих пор об этом не заявила. Правда, разглашать это позволено только в крайнем случае, но мне кажется, этот случай наступил… Мисс Чейн сотрудница нашей разведывательной службы — я за это ручаюсь. Даже если вы считаете меня слабоумной бездарью, надеюсь, вы признаете, что я не лжец?

Эвелин облегченно вздохнула:

— Вопрос в том, поверит ли он мне, даже если я докажу, кто я.

Д'Андрье задумчиво разглядывал ее.

— Действительно, это вопрос, мисс Чейн. Как вы понимаете, я мог бы без колебаний согласиться, что вы та, за кого себя выдаете, тем не менее считать вас коллегой Фламанда. — Он щелкнул пальцами. — Конечно, у вас имеется удостоверение?

Пока Эвелин снимала часы и открывала корпус, я нашел способ, который поможет ей выпутаться. Следовало признаться, что я самозванец, убедивший ее, что являюсь агентом разведки, но поступивший так потому, что я Фламанд. Это докажет, что она оказалась замешанной в неразбериху не по своей воле (что было истинной правдой), а впоследствии, когда с ней все будет в порядке, я смогу вести собственную битву, доказывая, что не виновен в убийстве.

— Вроде бы удостоверение в порядке, мисс Чейн, — промолвил д'Андрье, обследуя сероватый клочок бумаги, который она ему протянула. — Я вспомнил. Вы были одной из двух сотрудников британской разведки, которым вначале поручили охранять… — Он кивнул в сторону Рэмсдена.

— Да, — подтвердил я. — По-вашему, Фламанд об этом не знал?

Д'Андрье круто повернулся:

— Значит, вы признаете…

— Что я Фламанд? О, разумеется. Вас это смущает? Ведь вы уже давно пытаетесь это доказать, не так ли?

— Он жуткий лжец! — сказала Эвелин и рассмеялась мне в лицо.

Природная извращенность человеческой натуры такова, что я впервые увидел на лице д'Андрье если не сомнение, то удивление.

— Вы мне не верите? — весело осведомилась Эвелин. — Он и есть другой агент, которого прислали вместе со мной. А разведслужба не настолько коррумпирована, чтобы мы оба оказались мошенниками. Хотите доказательств? Хватайте его, Огюст, и посмотрите, что лежит в его левом верхнем жилетном кармане!

Эта просьба явно пришлась Огюсту по вкусу. Прежде чем я успел шевельнуться, он схватил меня, достал из указанного кармана сероватый клочок бумаги и протянул его д'Андрье. Тот нахмурился, хотя это должно было стать решающим доказательством моей вины.

— Где вы это взяли?

— Украл.

— Это его удостоверение, — сказала Эвелин. — По-вашему, британская разведка целиком состоит из мошенников и убийц?

— Не знаю, как насчет этого, — вмешался Хейуорд, — но начинаю думать, что она целиком состоит из законченных, психов. Это часть нелепой истории о том, как вы напали на полицейских, пытавшихся украсть ваш паспорт, которую вы рассказали нам вечером?.. Слушайте, Гаске, этот парень либо невиновен, либо безумен, но будь он Фламандом, неужели он стал бы рассказывать эту чушь с самого начала?

Я повернулся к нему:

— Все чистая правда. Я украл удостоверение у настоящего агента. Кстати, это его оружие — у меня не было пистолета. Он увидел меня с Эвелин и что-то заподозрил. Я принял его пистолет за портсигар. Он и два полицейских остановили машину. Произошла потасовка, и мне пришлось вывести их из строя. Но мисс Чейн тут ни при чем. Господи, неужели вы мне не верите, даже когда я признаю себя виновным?

— Интересно, что это за игра? — пробормотал Фаулер, поднявшись и меряя шагами комнату. — Вероятно, месье Гаске, это какой-то трюк.

— Если это трюк, — заявил Хейуорд, — то ему следовало бы исполнять его на сцене. Позвольте мне задать вопрос. Вы просите нас поверить, что в одиночку и без оружия атаковали троих вооруженных мужчин и вывели их из строя, потому что вам показалось, будто они украли ваш паспорт?

— Боже мой, что за человек! — воскликнул Эбер.

— Погодите, — остановил его Хейуорд. — Помимо удостоверения и оружия, вы украли что-нибудь еще?

— Авторучку Драммонда. Я говорил вам об этом.

— Верно, говорили. Теперь я вспоминаю. Вы украли этот клочок бумаги, авторучку и пистолет, так как приняли его за портсигар. Правильно?

Я пожал плечами:

— Какой в этом смысл? Я признаю, что я Фламанд, — разве этого недостаточно? Давайте поедем в Париж и покончим с этим. Нет, я не собираюсь бежать. Принесите наручники.

— Одну минуту, — вмешался д'Андрье. — Что может сказать об этих приключениях мисс Чейн?

— По его словам, — раздраженно отозвалась Эвелин, — я ничего об этом не знаю, потому что меня там не было. Неужели вы не понимаете, что это выдумка — что он ни в чем не виновен и просто пытается меня защитить? Стал бы Фламанд так себя вести? Похоже это на действия убийцы? Он дошел до того, что отрицает свою службу в разведке…

— Не вижу, как он может ее доказать, — критически заметил Хейуорд. — Вы утверждаете, что на дороге ничего подобного не произошло?

— Конечно! — ответила Эвелин с такой уверенностью, что у меня отвисла челюсть. — Вечером он морочил вам голову, потому что этот человек, — она кивнула на д'Андрье, — вел себя так нелепо с письмами, которые якобы получил от Фламанда. А теперь он пытается превратить шутку в серьезное заявление, так как хочет избавить меня от неприятностей, даже отрицая, что является сотрудником разведслужбы. Здесь присутствует сэр Генри Мерривейл. Почему бы вам не спросить его, служит мистер Блейк в разведке или нет?

— Ага! — радостно воскликнул Г. М. — Я все время ждал, что кто-нибудь выдвинет аргумент, вызвавший у нашего славного Гаске хотя бы тень сомнения. И будь я проклят, если это не заставит его усомниться в виновности Кена!

— Я жду вашего ответа, — сказал д'Андрье, — хотя и не говорю, что это что-либо изменит даже в малейшей степени. Они должны быть доставлены в Париж под арестом. Но если стоящий передо мной человек действительно секретный агент…

— Конечно, сынок, — даже не покраснев, ответил Г. М. — Я сам только вчера выдал ему удостоверение.

— А как же авторучка? Вы сами видели авторучку с надписью «Харви Драммонд».

— Господи, сынок, неужели вы до сих пор не поняли? Несколько дней назад Кен случайно позаимствовал авторучку у настоящего Харви Драммонда, а вечером здесь появился человек, называющий себя этим именем. Кен знал, что он самозванец, и выдумал эту историю, чтобы смутить его. Кстати, это ему удалось.

— Значит, на дороге Леве не было никаких неприятностей?

— Разумеется, не было. Наконец-то вы это поняли.

Д'Андрье пригладил усы. Его глаза сардонически поблескивали, но мне казалось, что эти аргументы действительно вызвали у него сомнение в моей виновности.

— Вы признаете, что это правда? — обратился он ко мне.

— Я подчиняюсь неизбежному, месье Гаске.

— Ладно, посмотрим. Если сэр Генри Мерривейл солгал мне… Сержант Аллен!

— Месье?

— Мисс Чейн и мистера Блейка следует поместить под арест. Отведите их наверх в комнату мистера Блейка и сами их охраняйте — только сначала обыщите его. Будьте вооружены и стреляйте без колебаний, если он попытается бежать… Луи! — Д'Андрье посмотрел на часы. — Уже пятый час. Луи, посмотрите, достаточно ли успокоилась река, чтобы установить наш мост. Некоторые из нас, несомненно, вскоре отправятся в Париж, но я настаиваю, чтобы остальные оставались здесь.

— Он все еще считает вас убийцей, сынок, — пробормотал Г. М., — хотя уже не так в этом уверен. Идите с Эвелин наверх и играйте в карты со стариной Огюстом, а я продолжу расследование.

После того как меня обыскали, Эвелин и я, пытаясь сохранять достоинство, направились в сопровождении Огюста к двери. Остальные не произнесли ни слова, так как не знали, что сказать, но, когда дверь за нами закрылась, мы услышали голоса. Эвелин склонилась ко мне.

— Ты выглядишь ошеломленным, — шепнула она. — Я все думаю — что, если настоящий Драммонд появится здесь со своими копами?..

— Ш-ш! Берегись Огюста.

— Хорошо, но в том, что ты выглядишь ошеломленным, нет никакой тайны.

— Остальным, похоже, так не кажется, — не без раздражения отозвался я.

Глава 17 ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЧЕРНОГО ЧЕМОДАНА

Огюст распахнул дверь моей спальни и подал нам знак войти. Огонь в камине погас, но лампы еще ярко горели, так что, несмотря на мрачные зеленые портьеры, можно было представить себе тюремную камеру и похуже. Эвелин опустилась на стул и попросила сигарету. Огюст подскочил к ней, достав пачку из кармана брюк.

— Разогнитесь, Огюст, — строго сказала ему Эвелин по-французски. — Теперь вам незачем изображать дворецкого. Вы детектив-сержант Аллен из Сюрте. Скажите положа руку на сердце: вы действительно думаете, что этот человек — Фламанд?

Огюст разогнулся и с усмешкой хлопнул себя по бедру, потом задумался, прищурившись на кончики усов, как на ружейный прицел.

— Откровенно говоря, мадемуазель, не знаю. Иногда я думаю, что да, а иногда — что он просто чокнутый англичанин. Но друзья поддерживают его — особенно вы. — Улыбнувшись, он добавил с галльским простодушием: — Он ваш amant,[40] не так ли? Это бросается в глаза.

— Если это так легко бросается в глаза, — сказал я, — некоторые люди оказались достаточно глупы, чтобы не поддаваться всеобщему мнению. Вы шпионите за нами, Огюст? Все, что мы скажем, будет использовано против нас?

Огюст задумался.

— В зависимости от обстоятельств, месье. Мне поручили наблюдать за вами. Конечно, если вы ничего не скажете… — Он поколебался. — Могу предположить одно. Если вы Фламанд, то тоже могли бы разогнуться. Вам незачем так скверно говорить на вашем родном языке, месье.

Удар был не в бровь, а в глаз.

— Это приводит нас к вопросу, — задумчиво промолвила Эвелин, — должен ли ты продолжать притворяться Фламандом, Кен? По-моему, нет. С твоим акцентом ты никогда не сможешь делать это убедительно.

— Ладно. Под таким сильным давлением признаю, что я не Фламанд. Поэтому я собираюсь задать сержанту Аллену несколько вопросов. Послушайте, старина, вы можете поклясться, что действительно нашли коричневый чемодан в этой комнате?

— Конечно! Он был здесь — в изножье кровати. Там, где я оставил черный чемодан!

— Вы достали его из багажника машины мисс Чейн и принесли сюда?

— Вообще-то в комнату я его не приносил. Багаж распределяли Луи и Жозеф.

— А вы обращаете внимание, к примеру, на отпечатки пальцев? Вы нашли мои отпечатки на чемодане с двойным дном или на «гуманном убийце»?

Огюст засмеялся:

— Шеф не уделяет особого внимания таким мелочам, месье. Он говорит, что они устарели и психологически не важны. Если где-то находят какие-то отпечатки, можно не сомневаться, что их оставил не тот, кто нам нужен. В любом случае там не было никаких отпечатков. По-вашему, Фламанд оставил бы их? Он нанес бы на пальцы жидкую резину.

— Нанес бы на пальцы жидкую резину, чтобы достать зубную щетку из своего чемодана?

Огюст снова усмехнулся:

— Если вы не Фламанд, то вы слишком простодушны. Существует прозрачная разновидность жидкой резины, которую можно нанести на кончики пальцев незаметно. Во время операции Фламанд делает так постоянно, поэтому не оставляет отпечатков… — Он нахмурился. — Прошу прощения, но мне не разрешено отвечать на вопросы.

— Ну-ну, Огюст! Сядьте поудобнее, закурите сигарету, и давайте выпьем… Потяните этот шнур звонка, и посмотрим, удастся ли нам что-нибудь раздобыть.

По поведению Огюста было очевидно, что он далеко не убежден в моей вине. Поколебавшись, Огюст сунул пистолет в карман, дернул шнур и сел со вздохом облегчения.

— Значит, вы допускаете, — продолжал я, — что с багажом могла произойти ошибка?

Он пожал плечами:

— Вы должны убедить шефа, месье, а не меня. Кроме того, какая ошибка? Разве мы совершили ошибку?

— О да. Помните, что портфель самозванца, именовавшего себя Гаске, таинственно исчез? Вижу, что помните. Его нашли?

— Нет. Это правда, — согласился Огюст, снова прищурясь на кончики усов. — Но это не делает черный чемодан коричневым, а коричневый черным. Фальшивый Гаске доставил нам — я имею в виду шефу — много хлопот! Конечно, мы думали, что он Фламанд. Вот почему я наблюдал за его окнами, а шеф — за его дверью. Мы хотели посмотреть, что он намерен делать, а потом — voila![41] — Огюст сжал кулак. — Когда его убили, шеф расстроился. Фламанда надо было искать снова. Поэтому, когда вы ужинали, он приказал мне обыскать все комнаты, кроме комнат доктора Эбера, в котором он уверен, и двух англичан, которых называют «сэр».

Мыс Эвелин сразу же обратили внимание на одну деталь этого монолога.

Эвелин выпрямилась:

— Значит, д'Андрье, или Гаске, наблюдал за дверью этого человека перед убийством? Откуда?

— Ну… — Огюст задумался. — Полагаю, из средней двери своих комнат в конце галереи, мадемуазель.

— И следовательно, он мог видеть всю галерею, пока не погас свет?

— Понимаете, я всего лишь подчиненный… — пробормотал Огюст.

Эвелин возбужденно повернулась ко мне, забыв о французе:

— Одна вещь мне с самого начала казалась странной, Кен. Когда Гаске обвинил тебя, он не упомянул одно обстоятельство, которое раньше интересовало всех. Кто выключил свет на втором этаже рубильником в бельевой? Если Гаске думал, что ты убийца, он должен был считать, что и свет выключил ты. У тебя была возможность это сделать? Я знаю, что ты этого не делал, так как была с тобой в этой комнате, но есть какое-нибудь доказательство?

— Да. Фаулер утверждает, что видел бы любого, идущего к бельевой, если он шел с этого конца галереи. Он говорит, что никто туда не проходил.

— Верно. Теперь подумай. Самозванец заявляет, что он Гаске, когда его загнали в угол. Настоящий Гаске, или д'Андрье, знает, что это не так. Естественно, он стал наблюдать за его дверью, как Огюст наблюдал за окном, и должен был четко видеть галерею. Гаске должен был видеть, кто проскользнул в бельевую и выключил свет… Почему же он не сказал об этом?

— Думаю, он придерживал взрыв бомбы… Нет, постой! Он не стал бы так делать, если собирался обвинить меня, потому что я не заходил в бельевую и не выключал свет. Напротив, в течение часа или получаса после убийства Гаске был больше всего озадачен…

— Озадачен?

— Да! Он желал выдвинуть обвинение против Фаулера и доказать, что только у Фаулера была возможность проскользнуть в бельевую…

— Ты имеешь в виду, что он видел, как Фаулер это сделал? Я пробовал сложить вместе фрагменты картинки-загадки.

— Это возможно. Но есть возражения. Стал бы он так срываться с цепи, распутав только полдела и собрав так мало свидетелей его театрального эффекта? Не попытался бы лучше подготовиться к атаке? Не сказал бы «Не думайте блефовать — я видел, как вы туда входили!» вместо сравнительно мягких логических упражнений?

— Ему нравится представлять себя логиком.

— Да, но еще больше ему нравится безошибочно хватать добычу. Вспомни, это величайшее дело в его жизни, а он далеко не глуп. Г. М. говорит, что он обвинил Фаулера только потому, что был расстроен, озадачен и стрелял наугад. Если он считал Фаулера виновным, то почему так быстро переключился на меня? Но если Гаске не видел Фаулера проскальзывающим в бельевую (а меня он точно не видел), то кого же он видел, в конце концов?

В глазах Огюста, который слушал нас, приложив ладонь к уху, чтобы лучше понимать, светилось любопытство. Но, увидев, что я смотрю на него, он распушил усы и стал по-отечески благожелательным.

— Если я вас правильно понял, — сказал он, — это интересно, но маловероятно. Возможно, это был человек-невидимка?

Эвелин устремила на него взгляд, полный холодного неодобрения:

— Вы меня удивляете, сержант Аллен. Подумайте о вашем долге перед Францией! Подумайте, наконец, о собственной карьере! Вы ведь толковый человек, не так ли? Отлично! Значит, вы могли бы разобраться в этом деле, если бы вам представилась возможность?

— Ну, — осторожно признал Огюст, — у меня могут иметься определенные идеи. Но я верен моему шефу, а он величайший детектив в мире…

— Вопрос не в том, — прервал его я. — Вы говорите, что он был около двери. Превосходно. Тогда кого он мог видеть входящим в бельевую? При сложившихся обстоятельствах мы делаем вывод, что не Фаулера…

Ворчанье.

— Следовательно, Фаулер говорит правду, заявляя, что не видел никого идущего с другого конца галереи. Это исключает мисс Чейн, миссис Миддлтон, Хейуорда, меня… фактически всех. Напрашивается вывод, Огюст, что свет выключил ваш шеф.

— Нет! — прогремел Огюст, вскочив со стула. — Это нелепо! Зачем шефу делать такую глупость? Это оскорбительно, а кроме того, я здесь, чтобы наблюдать за вами, а не разговаривать…

Эвелин задумалась, покуривая сигарету и закинув ногу на ногу. Внезапно она склонилась вперед:

— Какие же мы дураки, что упустили это! Не только шеф находился в другом конце галереи, где его не могли видеть. Вы забыли, что Оуэн Миддлтон был в ванной?

Я заявил, что отказываюсь этому верить не только потому, что Миддлтон последний, в ком я мог бы заподозрить Фламанда, но и потому, что он поддержал меня в трудную минуту.

— Признаю, что это не слишком веские причины, — добавил я. — Но если бы он выключил свет, д'Андрье видел бы его. А он явно не обращал никакого внимания на Миддлтона.

— Но он, казалось, и на тебя не обращал никакого внимания, пока не предъявил тебе обвинение, — возразила Эвелин. — Помнишь, я говорила тебе, что Миддлтон, по его собственному признанию, только что вернулся из Индии?

— Да, помню. Что означают эти намеки на Индию, и вообще, что подразумевают под единорогом? Все говорят о нем! Рэмсден заявил, что он стоит королевства и миллиона фунтов. Прекрасно! Но что он собой представляет? Теперь, когда кота выпустили из мешка, я бы хотел, чтобы кто-нибудь проделал то же с единорогом. Несправедливо находиться под арестом, не имея понятия, что именно ты собирался украсть.

Эвелин взмахнула рукой с сигаретой:

— Всему свое время, Кен. А свет должен был выключить Миддлтон. Неужели ты не понимаешь, что если это не он, то единственные альтернативы — д'Андрье и человек-невидимка Огюста?

В этот момент Огюст поднял руку:

— Невидимка только в одном смысле, мадемуазель.

— В каком?

— В том, что шеф, возможно, не мог его видеть.

— Хотя вошел в бельевую при включенном свете?

— С вашей помощью, мадемуазель, — усмехнулся Огюст, — сержант Огюст Аллеи может стать инспектором, хотя я не понимаю, что означает мое открытие. — Он нахмурился. — Понадобилось много работы, чтобы привести замок в порядок для нашей интермедии, тем более что это нужно было сделать быстро. Мне шеф доверил женскую работу, которую я считаю грязной. Именно я выносил белье, устанавливал лампы и… Короче говоря, в отличие от моего шефа, я часто входил в бельевую и выходил оттуда.

— Ну и что?

— То, что я обратил внимание на дверь в левой стене бельевой. Она почти незаметна, так как является частью стенной панели, но должна вести в соседнюю комнату, которую занимал убитый самозванец! Правда, я этого не проверял, но ведь его комната рядом с бельевой. Помните большой занавес на правой стене комнаты самозванца? За ним должна находиться противоположная сторона двери! Если то, что вы говорите, соответствует действительности, значит, мнимый Гаске сам выключил свет! Ведь свет погас всего через несколько секунд после того, как я видел его выбрасывающим из окна чемоданы. Но зачем ему было выключать свет?

Я свистнул.

— Если он это сделал, становится понятно, почему д'Андрье, смотря прямо на галерею, не видел никого входящим в бельевую. Это также означает, что все снова попадают под подозрение!

— Включая тебя — не забывай, — указала Эвелин. Теперь она выглядела испуганной. — Это ужасно, Кен! Держу пари, наш друг шеф только потому наконец согласился выслушать Г. М., что его озадачивала эта единственная деталь. Если Гаске услышит о двери, все его доказательства будут идеально соответствовать друг другу. Сержант! — Поколебавшись, она повернулась к Огюсту с таким умоляющим видом, что тот вздрогнул, очевидно понимая, что сейчас последует. — Огюст, вы ведь не собираетесь рассказывать об этом вашему шефу?

Огюст поднялся с негодующим фырканьем:

— Даже не просите меня об этом, мадемуазель! Я обязан исполнить свой долг. Месье Гаске и так будет сердит, что я не сообщил ему об этом раньше, и наградит меня хорошим пинком пониже спины. Нет, нет, нет!

— Пусть рассказывает, — шепнул я. — Тебе это ничем не грозит, а если я наконец смогу убедить Гаске в своей виновности, то…

— То ты погубишь нас обоих — неужели ты этого не понимаешь?

Я попробовал взять иной курс:

— Естественно, вы должны рассказать ему, сержант Аллен… Сядьте, черт возьми! Я не собираюсь вас подкупать — я просто полез в карман за трубкой. Так-то лучше… Безусловно, необходимо все сообщить шефу, но вы не можете сделать это сейчас. Вам приказано оставаться с нами. Давайте обсудим ситуацию без предубеждений.

— Рад, что вы это понимаете, — проворчал Огюст, опускаясь на стул. — Ну, месье?

— Давайте представим, что вы инспектор Огюст Аллен, кем вы можете стать, если разумно подойдете к делу. Вы ведете это расследование и не верите, что я Фламанд, а мисс Чейн моя сообщница. Тогда кого бы вы арестовали? У такого толкового полицейского должна быть какая-то теория. Кто, по-вашему, виновен?

— Строго между нами?

— Естественно!

Поколебавшись, Огюст заговорил вполголоса:

— Я бы без колебаний надел наручники на запястья месье Эрнеста Хейуорда. Вас это удивляет? — продолжал он после паузы. — Так я и думал. Конечно, мой шеф — величайший детектив в мире. Беда в том, что иногда он проявляет излишнюю активность и расследует то, чего не существует. Он всегда ищет изощренность. Допустим, шеф приходит домой вечером и видит пакеты с крупой у себя на пороге. Разве он подумает: «Приходил мальчишка из бакалейной лавки. Интересно, не обсчитали ли они меня снова?» Нет! Он начнет придумывать способы, которыми бакалея могла оказаться на пороге не с помощью посыльного на велосипеде. Что ее сбросили с самолета, что она принадлежит кому-то другому или что в пакете спрятана бомба!

Огюст энергично покачал головой и продолжил:

— Я — другое дело. Мы нашли пятна грязи на подоконнике комнаты месье Хейуорда. Для меня это означает, что их, вероятнее всего, оставил сам месье Хейуорд. Я бы, по крайней мере, спросил его об этом. И что мы узнаем? — Огюст многозначительно поднял указательный палец. — Мы узнаем, что он, по его словам, выключил свою лампу за несколько секунд до того, как услышал крик. Но что он делает потом? Выбегает из комнаты, как все остальные? Нет! Он колеблется и добирается к лестнице последним. Месье Хейуорд говорит, что стоял на галерее, хотя месье Миддлтон, идущий из следующей комнаты, не видел его там.

Я не критикую моего шефа. Только величайший в мире детектив мог изобрести такое великолепное объяснение того, как произошло убийство. Но что потом? Шеф обвиняет вас, месье. Он говорит, что после того, как вы выбежали из комнаты месье Хейуорда, вы сразу же (с оружием под пиджаком) поспешили смотреть на труп. Только затем вы нашли предлог удалиться в свою комнату. Возможно, таким образом вы стремились избежать подозрений. Но мне этот поступок кажется глупым и неестественным. Если бы вы совершили убийство, то разве не побежали бы тотчас же к себе в комнату прятать оружие? В темноте вас бы не увидели, а потом вы могли бы присоединиться к остальным у лестницы. Кто же мог спрятать оружие в вашей комнате? Месье Хейуорд. Кто колебался, прежде чем присоединиться к остальным? Месье Хейуорд. Но вы глупец! — Огюст скорчил свирепую гримасу. — Вы погубили себя, заявив, что у вас есть черный чемодан без второго дна. Должно быть, вы обезумели!

Эвелин и я посмотрели друг на друга. Ее глаза сияли.

— Да, черный чемодан. Во всех прочих отношениях, — искренне сказал я, — мне остается снять перед вами шляпу. Вы победили великого Гаске в его же игре. Черт возьми, почему я не мог подумать о таком простом…

Огюст протестующе отмахнулся, и мое уважение к нему поднялось на пятьдесят градусов.

— Месье, я бросил играть в шахматы, так как все в кафе подсказывали мне ходы. Но к делу! Подумайте о самозванце, который называл себя Гаске и был убит. Сам шеф после кратких размышлений сказал, что этот человек не мог действовать с дурной целью. Был ли он Фламандом? Нет! Фламанд, будучи уличенным в одном самозванстве, не поступил бы так глупо, сразу же заявив, что он Гаске. Настоящий Гаске тут же бы… — Огюст снова сжал кулак. — Но этот человек, кем бы он ни был, явился сюда с добрыми намерениями. Он собирался разоблачить Фламанда. Сказав всем, что знает, кто такой Фламанд, он не лгал. Его портфель исчезает. Я ищу его, и он тоже. Я поднимаюсь наверх и застаю его выходящим из комнаты месье Хейуорда. Почему он решил начать поиски с этой комнаты и почему не стал обыскивать другие, убедившись, что портфеля там нет?

Откинувшись на спинку стула, Огюст достал очередную сигарету, и Эвелин чиркнула спичкой.

— Я изменил своему долгу, поделившись с вами своими мыслями. — Он мрачно скрестил руки на груди. — Шеф наградит меня хорошим пинком, если узнает об этом. Но я хотел показать мадемуазель, что, хоть я и flic,[42] у меня доброе сердце. Теперь я хочу знать только одно. Что за история с этим проклятым чемоданом? Как могли вы достать зубную щетку из черного чемодана, когда я знаю, что он был коричневым?..

В дверь постучали. Огюст, говоривший громко, резко оборвал фразу, едва не проглотив сигарету. Поднявшись, он направил на нас пистолет и отошел открыть дверь.

Это оказался Жозеф — высокий и тощий в сравнении с коренастым Луи. Он с подозрением уставился на нас, но при виде оружия в руке Огюста облегченно вздохнул, вытер лоб грязной рукой и осведомился:

— В чем дело? Кто звонил? У меня нет времени отвечать на звонки — мы устанавливаем мост…

Был только один способ выяснить то, что я хотел знать.

— Заткнитесь, Жозеф, — сказал я, вставая. — Относитесь ко мне с уважением, иначе даю честное слово Фламанда, которое я никогда не нарушал, я выйду из тюрьмы через три дня и перережу вам горло. Понятно? — Я с трудом удержался, чтобы не рявкнуть «Бу!», так как он испуганно отпрянул. В том, чтобы быть заклейменным этим именем, имелись свои преимущества.

— Теперь вам это не удастся, — отозвался Жозеф без особой уверенности. — Что вам нужно?

— Нам нужна бутылка виски за счет республики, и поживей. А теперь вопрос. Вы принесли багаж в эту комнату из нижнего коридора или Луи?

— Я. Ну и что из того? Если вы спрашиваете о коричневом чемодане, то его принес я.

— А другой чемодан — черный?

— Не пытайтесь говорить как англичанин! Вам не выпутаться. Да, я принес и другой чемодан.

Огюст повернулся к нему:

— Значит, чемоданов было два? Коричневый и черный? Говорите, бригадир!

— Не уроните оружие, Аллен! — нервно вскрикнул Жозеф. — Разве преступник не может иметь два чемодана? Я не крал его коричневый чемодан. Я детектив, а не чертов лакей. Говорю вам, я принес его сюда и поставил у кровати.

— Вы принесли два чемодана? — рявкнул Огюст. — У шефа будет что заявить по этому поводу!.. Попробуйте теперь сказать, что ничего не напутали. Например, не вы ли потеряли портфель,принадлежавший убитому? — В его голосе звучала тяжеловесная ирония.

— Подумаешь! — фыркнул Жозеф. — Повторяю, я детектив, а не лакей! Кроме того, какое это имеет значение, если он мертв? Все равно он был мошенником. К тому же я нашел портфель. Знаете, куда я его отнес?

— И куда же, бригадир? — вкрадчиво осведомился я.

— В комнату доктора Эбера, — ответил Жозеф.

Глава 18 ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

— Если вы хотите когда-нибудь стать инспектором, Огюст, — сказал я, — притащите его сюда и закройте дверь. Самый большой ключ ко всему делу свалился вам на голову.

Огюст хладнокровно взял Жозефа за воротник.

— Подойдите сюда, месье Жозеф, и расскажите о последнем проявлении вашей тупости. — Он втащил детектива в комнату и запер дверь. — Что произошло с этим портфелем?

Жозеф старался держаться как можно дальше от меня.

— К чему вся эта суета? — осведомился он. — Матерь Божья, неужели возникли сомнения, что это чудовище Фламанд стоит здесь?.. Держите его под прицелом!.. Он же сам в этом признался. А если нет, — добавил Жозеф со зловещей улыбкой, — то люди поумнее нас сейчас доказывают это внизу. Они уже разоблачили ложь находящейся здесь женщины и толстого лысого старика, который говорил, что на дороге Леве не было никаких неприятностей. Помните пьяного водителя такси, которого нам велели уложить спать в кухне? Они допросили его, и он говорит, что толстый старик — злодей, который тоже напал на полицейского на дороге. Водитель слышал через перегородку, как они разговаривали об этом на заднем сиденье и как Фламанд признался, что ограбил и убил агента британской секретной службы всего за несколько километров отсюда…

Наши шансы снова рухнули с грохотом упавшего лифта. Я посмотрел на Эвелин и впервые увидел, что ее покидает самообладание. Мы оба (как, очевидно, и Г. М.) забыли об этом чертовом водителе, который, должно быть, проснулся после чрезмерной дозы виски в ярости из-за потери машины и готовым заявить что угодно.

— Ясно, что все трое были в заговоре, — быстро продолжал Жозеф, очевидно надеясь, что перемена темы позволит забыть о его собственных промахах. — Луи говорит, что эта… — поймав мой взгляд, он судорожно глотнул и добавил: — Что эта девушка — дочь толстяка. Когда завтра новость опубликуют газеты, она прозвучит как сенсация…

Бедный старый Г. М. Я мог себе представить его апоплексическое состояние, но мы с Эвелин были в куда худшем положении. Я посмотрел на Огюста. Мы не могли позволить себе потерять нашего последнего союзника…

— А вы в такое время пристаете ко мне с каким-то портфелем! — Жозеф сделал презрительный жест. — Мы поймали величайшего преступника века, а вы даже не заботитесь о том, чтобы охранять его как следует! Шеф узнает о том, что сделал я? А как насчет…

Это было ошибкой. Побагровев, Огюст протянул огромную лапу и пригвоздил Жозефа плечом к двери.

— Тем не менее, друг мой, — заговорил он с обманчивой мягкостью, не выпуская изо рта сигарету, — мы побеседуем о портфеле, если не возражаете. Я думаю, что этот человек — англичанин, и мы, французы, должны показать ему, что умеем играть честно. Расскажите мне все, что знаете. Вы сказали, что портфель в комнате доктора Эбера. Как и почему он там оказался?

— Но это вполне естественно! — воскликнул Жозеф. — Подумайте сами. Багаж был сложен в нижнем коридоре, верно?

— Я помню. Продолжайте.

— А вы помните, что, когда доктор вошел в дом, он нес коричневый портфель?

Это была правда. Я представил себе первое появление Эбера в поблескивающих очках и с портфелем под мышкой. Он взял его с собой в гостиную перед нашей первой беседой, но я не мог вспомнить, что произошло с ним потом.

— И что же? — сказал Огюст.

— А то, что, когда весь багаж сложили в коридоре и отсортировали, я увидел коричневый портфель и, естественно, подумал, что он принадлежит доктору, поэтому отнес его наверх вместе с его чемоданом. Я не связывал его с другим портфелем, когда вы спрашивали меня о нем, хотя помнил, что видел коричневый портфель. А уже после убийства, когда я заметил, что доктор Эбер все еще носит свой портфель, мне показалось это странным, так как все говорил, что он не поднимался наверх! Вспомнив ваши вопросы, я понял, что, очевидно, было два коричневых портфеля. Но какая разница? Ведь этот человек мертв…

— Вы не понимаете важности самого факта наличия двух портфелей, — сказал я, — как не могли понять важности двух чемоданов. Трудно сказать, в каком качестве вы проявили себя хуже — как лакей или как детектив. Вы имеете в виду, что портфель все время находился и находится до сих пор в комнате доктора Эбера?

— Полагаю, что да.

— Но, — вмешалась Эвелин, — разве Огюст не нашел бы его, когда обыскивал все комнаты?

— Нет, мадемуазель, — сказал сержант. — По приказу шефа я не должен был обыскивать его комнату, если найду доказательства где-нибудь еще.

Я собрался с духом:

— Слушайте, Огюст. Это мелочь, и вы должны ее сделать. В комнате Эбера, несомненно, находится улика, которая разоблачит Фламанда и отправит его на гильотину. Вы должны пойти туда и добыть ее. Заприте нас здесь и оставьте этого парня на страже с вашим оружием. Мы не сможем убежать. Господи, неужели вы не понимаете, как это важно?

Я быстро говорил по-английски, надеясь, что Жозеф не станет вмешиваться. Но если он и не понял моих слов, то, очевидно, понял их смысл.

— Вы с ума сошли, сержант Аллен! — воскликнул он. — Вам поручили охранять этого человека. Говорю вам, это трюк! Я не возьму на себя ответственность за его охрану. Неужели вы не понимаете, что он Фламанд? Думаете, я так глуп, чтобы остаться…

— Вы должны сделать выбор, Огюст, — настаивал я. — У вас есть шанс продемонстрировать свои способности, которые не желает признавать ваше начальство, поймать в одиночку настоящего Фламанда и получить от французского правительства заслуженную награду! Мы не просим об услуге — мы лишь просим детектива найти доказательство. Это ваша работа, и у вас есть шанс выполнить ее с блеском. Можете связать меня, посадить Жозефа мне на живот, даже всадить мне пулю в ногу, чтобы я не мог двигаться. Но ради самоуважения сделайте двадцать шагов и найдите Фламанда!

Тяжело вздохнув, Огюст шагнул назад и протянул Жозефу пистолет.

— Вы будете их охранять, — сказал он, — или я расквашу вам физиономию, понятно? Если вы боитесь, стойте снаружи и заприте дверь. Вот ключ. Я всегда подчинялся приказам, но этот приказ я нарушу.

В следующий момент он вытолкнул Жозефа наружу, дверь захлопнулась, и ключ повернулся в замке. Чувствуя, как мое сердце стучит о ребра, я пожалел, что Жозеф сначала не принес виски.

— По-твоему, шанс действительно есть? — спросила Эвелин.

— Если в портфеле то, что я думаю (а я даже не знаю, что это), — ответил я, глядя на дверь, — то ты спасена. Они не смогут ничего тебе сделать…

Меня прервали странные звуки. Эвелин плакала, съежившись на стуле; упавшая сигарета прожигала дырку в ковре, а ее руки так сильно прижались к скулам, что ногти порозовели. Она дрожала, и я чувствовал себя беспомощным, ощущая нежность, какой никогда не испытывал раньше, и проклиная себя за собственную глупость, втянувшую ее в эту передрягу. Все, что я мог сделать, — это обнять Эвелин, шептать ей слова утешения и всматриваться в тени, ища осязаемого врага, с которым можно сражаться.

— Наступи на с-сигарету, — запинаясь, вымолвила Эвелин. — Я… со мной все будет в порядке через секунду. Это… не то, что ты думаешь. П-просто все это… ужасно нелепо. Д-ду-маю, я бы так не волновалась, если бы действительно совершила убийство. Но они выставили дураками всех нас — даже Г. М. Если бы мы могли выбраться отсюда и доказать им…

— Здесь очень жарко — тебе необходим воздух. Подойди сюда — давай откроем окно.

Опустившись на колени на подоконном сиденье, мы распахнули створки и глубоко вдохнули свежий воздух. Мы молчали — говорить было не о чем. Эвелин была права. Если бы мы могли одержать над ними верх и поймать неуловимого Фламанда… но он был слишком ловок даже для Г. М., не говоря уж о таких, как я. У меня развилась личная ненависть к человеку, подложившему мне орудие убийства и завлекшего нас в западню.

Мы оба повернулись, услышав, как Жозеф тихо, но возбужденно говорит что-то за дверью. Ему ответил голос из галереи. Ни одного слова было невозможно разобрать. Потом послышались шаги, указывающие, что Жозеф отходит от двери.

Я подбежал к двери и дернул ручку.

— Огюст!

Ответа не последовало. Шаги продолжали удаляться.

— В чем дело, Жозеф? Вы нашли…

Шаги смолкли.

— Что, по-твоему, это означает? — прошептала Эвелин.

— Бог знает. Возможно, новые неприятности. Если бы он нашел нужное доказательство, то мог бы намекнуть на то, чего нам ждать…

Прошло десять минут, казавшихся нам бесконечными. За это время мы оба зажгли три сигареты и выбросили их недокуренными. В замке царила мертвая тишина — он казался покинутым. Одна из наших ламп уже догорала.

— Кен…

— Да?

— Я кое о чем подумала. Гаске сказал, что нижняя комната похожа на «галерею шепотов» и снаружи можно услышать все, что там говорят. Предположим, Фламанд мог подслушивать таким же образом и здесь? Что, если он слышал, о чем говорили ты, Огюст и Жозеф, и подстерег Огюста в комнате Эбера? Мы ведь не знаем, кто сейчас позвал Огюста…

— Да, я думал о том же. Нам нужно выбраться отсюда. Может быть, вытолкнуть ключ на кусочек бумаги снаружи и втащить его под дверью? Если Огюст попал в ловушку… Слушай!

На галерее раздались тяжелые, но быстрые шаги. Чьи-то руки стали поворачивать ключ. Дверь приоткрылась. На пороге стоял Г. М.

Это был один из тех немногих случаев, когда я лицезрел его деревянное лицо слегка побледневшим. Он тяжело дышал и, казалось, с трудом видел сквозь очки, а на лбу у него выступил пот.

— Слушайте внимательно, — заговорил Г. М., бросив взгляд через плечо. — Я не хочу никаких возражений и требую, чтобы вы выполнили мои приказания, иначе вы погубите всех нас. Не важно, как я сюда попал или что я делаю. Вы оба должны срочно выбираться отсюда.

— Но как…

— Слушайте меня! Сейчас все в задней части дома, не важно почему. Мост уже установили, и вы можете перебраться через реку. Как только окажетесь на другом берегу, поверните направо и футах в двадцати в ивняке найдете конюшню и гараж с открытой дверью. В гараже стоит автомобиль с полным баком. Садитесь в него, выезжайте по подъездной аллее на дорогу и мчитесь изо всех сил…

— Да, но что…

— Сколько раз мне повторять, чтобы вы делали все, что я скажу? Доверьтесь мне, иначе мы пропали. Вот ключ от машины. Когда приедете в Шартр, найдите британское консульство и оставайтесь там, пока не получите от меня известия. Это долго не продлится. Не спорьте, говорю вам! Дайте мне две минуты, чтобы незаметно спуститься, и уходите.

Сейчас на галерее было темно. Г. М. изобразил на лице нечто вроде ободряющей усмешки и прикрыл дверь.

— Будь готова, — сказал я. — Г. М. знает, что говорит.

Побледневшая Эвелин кивнула.

— Если Г. М…. если мы сможем их одурачить… — Она сжала кулаки. — На Г. М. можно положиться. Я не знаю его планов, но держу пари, что он выиграет партию. Теперь им нас не остановить!

— Уходим через минуту.

Эвелин закрыла окно и задула лампы. Я поцеловал ее, и мы оба шагнули на галерею.

По ковровой дорожке можно было ступать бесшумно. В нижнем коридоре горел свет, проникая наверх сквозь лестничную клетку. На ступеньках не было ковра, но они не были скрипучими. Я слышал учащенное дыхание Эвелин. Оказавшись на освещенном участке, мы посмотрели вниз. В коридоре первого этажа никого не было видно. Если мы спустимся к колоннам, отбрасывающим тени на покрытый красным ковром пол, то сможем без помех добраться до входной двери…

Спуск казался нескончаемым. Один раз Эвелин споткнулась, и мы застыли на площадке. Но нигде не слышалось ни звука. Наконец-то нижний коридор! Еще несколько шагов по ковру, и мы будем у двери…

— Мы сможем пуститься бегом, как только выйдем, — шепнула Эвелин.

И в этот момент в тишине послышался властный стук дверного молотка. Мы окаменели, словно он означал конец света. Послышался чей-то сердитый оклик, и дверь распахнулась. В дверном проеме, снимая шляпу и хлопая ею о дождевик, стоял настоящий Харви Драммонд.

Эхо еще не замерло, когда мы молча уставились друг на друга.

Рука со шляпой застыла в воздухе. Маленькие глазки блеснули, а массивное скуластое лицо человека, с которым мы столкнулись на дороге Леве, расплылось в злорадной улыбке.

— Выходит, я наконец добрался до вас, — прошипел он. — Я ждал всю ночь, чтобы войти и увидеть вас, мистер чайный импортер, он же Фламанд. Вы и опомниться не успеете, как окажетесь в тюрьме. Полицейские здесь, но, прежде чем передать им вас, я намерен доставить себе удовольствие, превратив вашу физиономию в месиво. Понятно, мистер чайный импортер?

Это явилось кульминацией ночи, полной недоразумений и неудач. Все перенесенные мною унижения сконцентрировались в злобной ухмылке Драммонда. Я приветствовал его радостным криком, как вновь обретенного брата.

— Вот как? — отозвался я. — Тогда подойди, ублюдок, и посмотрим, чего стоит твоя похвальба!

При обычных обстоятельствах я бы, вероятно, не выстоял в схватке с ним и двух минут. Но Драммонд так же обезумел от ярости, как и я, и, по-видимому, забыл все, чему его учили. Даже не прикрывшись рукой, он рванулся вперед, пытаясь ухватить меня за воротник. Я быстро шагнул назад и изо всех сил нанес ему удар прямо в рот.

Это было все равно что ударить кулаком ступку. Но тем не менее ступка треснула, и я увидел кровь из выбитого зуба, перед тем как кулак противника угодил мне между глазом и скулой. Лицо Драммонда размножилось у меня перед глазами, пустившись в беззвучную пляску, хотя рот, казалось, что-то кричал. Я даже не пытался защититься — меня обуревало единственное желание убить его. Дважды ударив Драммонда правой и левой рукой, я почувствовал удар в живот, словно поднявший меня в воздух…

Драммонд продолжал плясать передо мной, и колонны плясали вместе с ним. Из носа у него текла кровь. Правый кулак огрел меня по уху, на миг полностью лишив слуха. Я двинул его в челюсть, наши ноги сплелись, и мы ударились о колонну. Что происходило потом и как долго это продолжалось, я толком не помню. Знаю лишь, что великий Харви Драммонд размахивал руками, как слепой, а я продолжал колотить его, несмотря на боль.

Внезапно коридор наполнился людьми, бегущими ко мне, и Драммонд смешался с ними. Кто-то заломил мне руки за спину. Сквозь кровь, заливающую мне глаза, я увидел, как Драммонд сделал несколько неуверенных шагов, словно пьяный, и рухнул на колени. Шум и крики перекрыл голос Фаулера:

— Мерривейл, старый дурень, вы не на того надели наручники!

Драммонд склонился вперед, как будто молясь. С безумным выражением окровавленного лица он поднял руки, скованные цепью, тщетно пытаясь ее порвать.

— Нет, сынок, — ответил голос Г. М. — Наручники находятся там, где надо, что может подтвердить старина Гаске, — на запястьях Фламанда.

Глава 19 ТРОЙНОЕ ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ

— Значит, наше «бегство», — спросил я, — было спланировано вами и месье д'Андрье (простите, что придерживаюсь этого имени) с целью заставить Фламанда перехватить нас?

— Угу. Мы знали, что он это сделает.

— А тип, остановивший нас на дороге Леве, был не настоящим Харви Драммондом, а Фламандом? В открытом бою он не так уж силен…

— Зато он в десять раз опаснее любого силача — пусть это вас утешит, мистер Блейк, — весело отозвался д'Андрье. — Мы очень боялись, что он окажется вооружен… Дело в том, что настоящий Харви Драммонд мертв — так говорит сэр Генри, и я ему верю. Но вы вскоре услышите все детали. А сейчас — завтрак.

Было семь утра. Солнечный свет согревал промокший Орлеаннуа, разгоняя последние облака над Шато де Л'Иль. Д'Андрье настоял, чтобы мы с помпой позавтракали на балконе задней стены, обращенной к полноводной реке. Стол накрыли на одиннадцать персон, так как Эвелин потребовала присутствия Огюста Аллена. Глядя на этих людей при утреннем солнце, было трудно поверить, что всего несколько часов назад мы приписывали мотивы убийства каждому из них по очереди, особенно Хейуорду, который, сияя под стеклами очков на чисто выбритом лице, снова говорил тоном оракула. Во главе стола сидел Гаске, безукоризненно вежливый, щеголеватый, несмотря на темный костюм, и с цветком в петлице. Напротив восседала Эльза в голубом, «ибо мадам, — как указал Гаске, — хозяйка дома, даже если она этого не знает». Миддлтон возбужденно излагал теории несколько смущенному, но столь же возбужденному Фаулеру, получившему в итоге материал для сенсационной статьи. Рэмсден, как всегда самоуверенный, дружелюбно обсуждал ситуацию со мной и Эвелин, как будто прошлой ночью не обвинял меня в убийстве. Даже доктор Эбер, который опытной рукой отремонтировал мою физиономию, сопроводив свои манипуляции толикой нравоучений, кисло улыбался и передавал другим предметы, которые те не просили. За столом царил праздничный дух, подчеркнутый тем, что все наконец привели себя в порядок. Исключение составлял Г. М., который не побрился и не сменил воротничок, но выглядел как китайский идол после сытного обеда, сидя рядом с д'Андрье с сигарой во рту и бутылкой виски перед собой.

Длинный стол был уставлен серебром и фарфором, хотя ассортимент провизии ограничивался яйцами и беконом. Внизу поблескивала река. Д'Андрье излучал радушие, как и вчера вечером.

— Думаю, — сказал он, — накопившиеся загадки следует объяснить в присутствии всех. Во-первых, чтобы воздать справедливость неправомерно обвиненным мисс Чейн и мистеру Блейку, а во-вторых, чтобы продемонстрировать, что Гастон Гаске не так упрям, как иногда кажется. Признаю открыто, что до начала пятого утра у меня оставались сомнения, а окончательно меня удалось убедить только в пять. Поскольку моя реконструкция убийства оказалась неверной, я скромно удаляюсь. А так как мы поймали Фламанда и он сейчас под стражей, скажу по секрету, что мне наплевать, прав я был или нет. Логика торжествует. А вся слава, как я заявляю публично, принадлежит моему другу Мерривейлу…

Г. М. казался встревоженным.

— Нет! — рявкнул он. — Если вы собираетесь принести себя в жертву, то сделайте одну вещь. Забудьте, что я принимал в этом участие. Никогда не упоминайте мое имя в связи с этим делом. Только вы поймали Фламанда, и не позволяйте никому об этом забыть. Если станет известно, что меня едва не отправили в Париж в наручниках, как отца очаровательной международной шпионки… — он подмигнул Эвелин, — и сообщника Фламанда, моя жизнь в Лондоне превратится в кошмар, и я даже не смогу показать нос в клубе «Диоген». Договорились? — Он посмотрел на Фаулера. — Отчет, который вы готовите…

— Я напишу, — сказал Фаулер, — что Фламанд был пойман Гаске и его верным оруженосцем сержантом Алленом при условии, что вы расскажете нам, что произошло в действительности и как вы об этом узнали.

На сей раз Г. М. не стал демонстрировать слоновью застенчивость в ответ на просьбу поведать подробности. Некоторое время он попыхивал сигарой, глядя через балюстраду.

— Угу. Ладно. Конечно, реконструкция будет несовершенной, пока мы не сможем связаться с Марселем и удостовериться в паре вещей. К тому же Фламанд едва ли заговорит. Он заявляет, что выйдет из тюрьмы через два дня. Знаете, я почти опасаюсь, что ему это удастся! Как бы то ни было, я постараюсь заполнить пробелы догадками и держу пари, что они окажутся недалеки от истины.

Это дело, ребята, было самым странным из всех, с какими я когда-либо сталкивался. Я не имею в виду, что оно самое трудное или даже самое замысловатое, но, безусловно, самое странное. Его можно назвать проблемой тройного перевоплощения. Вы наверняка слышали о делах, где фигурируют два человека, похожие друг на друга, но это единственный известный мне случай, где похожими оказываются трое. Из-за подобной мелочи абсолютно простая серия событий стала настолько запутанной, что все участники выглядели чокнутыми.

Мы начнем не с самого начала — я вернусь к нему, — а с того момента, когда у меня впервые мелькнула смутная догадка о том, что может здесь таиться. Это произошло вчера вечером в гостиной, когда туда вошел человек, представившийся Харви Драммондом, — еще один самозванец, находившийся в злополучном самолете.

Зная то, что рассказал мне Кен о происшедшем на дороге Леве, я встрепенулся. Два Драммонда — два человека, которые в течение часа выдавали себя за одно и то же лицо! (Теперь мы знаем, что оба были самозванцами, но тогда у меня всего лишь закружилась голова.) Глядя на этого парня, я мог поклясться, что он не Харви Драммонд! Он играл роль — походка была не та, да и все свидетельствовало, что человек, обладающий высоким интеллектом, копирует манеры Драммонда…

— Я это заметил, — сказал я.

— Угу. Ну, если он не был Драммондом, то кем он был? Я решил притвориться, что верю ему, и постараться выяснить, какую он ведет игру. Потом я получил первый смутный намек. Когда Кен рассказывал о встрече с этим парнем на дороге, мнимый Драммонд вел себя очень странно для самозванца, которого могут разоблачить в любую минуту, к примеру не проявлял никаких эмоций, которых можно было ожидать даже от хорошего актера, считающего, что он выйдет сухим из воды с его самозванством. Он казался всего лишь возбужденным и заинтересованным и с любопытством смотрел на Кена, а потом спросил: «Вы сказали, кто-то выдавал себя за меня?» — «Не совсем, — ответил Кен. — Он не назвал своего имени». — «А где он теперь?» — чересчур резко осведомился Лже-Драммонд. Его тон не показался мне похожим на тон самозванца, опасающегося разоблачения. Скорее, это был голос человека, желающего встретиться со своим двойником, но опасающегося, что это ему не удастся. Я был очень заинтригован. Потому вмешался и дал понять, что другой парень, вероятно, направляется сюда, чтобы причинить неприятности, и скоро будет здесь. Но это не обеспокоило его, а произвело прямо противоположный эффект. Пока я ломал себе голову, наш любезный хозяин заявил, что в этом нужно разобраться. Кена загнали в угол несколькими быстрыми вопросами и попросили предъявить авторучку, которую он позаимствовал у якобы настоящего Драммонда.

Кен протянул этому парню авторучку. Что же произошло? Как только тот увидел ее, то побледнел, и его пальцы задрожали. Означало ли это, что он выглядел виновным? Мнимый Драммонд сохранял хладнокровие, даже когда мы ему не верили. Конечно, он мог запаниковать при виде авторучки, но в реальной жизни люди не бледнеют и не кричат, сталкиваясь с уличающим их доказательством, а борются жестко и хладнокровно. Бледнеют они, когда видят нечто подтверждающее то, чего они опасались раньше. Почему же этот парень так себя повел при виде ручки?

Суть дела заключалась в следующем: имело его самозванство благую или дурную цель? Подумав, я решил, что происходящее похоже на невинное самозванство. Конечно, это была всего лишь догадка, которую следовало проверить. Даже если самозванство невинное, кто этот парень? Черт возьми, подумал я, ведь он похож на Харви Драммонда, как родной брат…

Брат! Я вздрогнул при этой мысли. Мог ли наш знакомец оказаться Гилбертом Драммондом, который считался убитым в Марселе? (Помните, что я все еще оперировал смутными непроверенными догадками.) Я никогда не встречал подлинного Гилберта Драммонда. Возможно ли, чтобы с помощью усов (явно фальшивых) и ватной подкладки в костюме Гилберт сошел за Харви? Если так, то где настоящий Харви? И кого убили в Марселе?

Мы находились на весьма спорной, если вовсе не на мифической почве. Существовала сильная вероятность, что я гоняюсь за тенями, и что этот человек может быть Фламандом. Поэтому я применил два теста. Тест номер один: я заявил, что он Гаске, и он признал это.

Миддлтон потянул себя за верхнюю губу.

— Таким образом, — сказал он, — убедив всех подозрительно настроенных, что он действительно Фламанд?

— Напротив, сынок. Это убедило меня, что он не может быть Фламандом и вообще мошенником. Фламанд знал, что Гаске должен здесь присутствовать, — возможно, даже догадывался, под какой личиной. Поэтому, если бы он объявил себя Гаске, вся игра была бы проиграна. Любой мошенник, играющий роль, — я имею в виду его первую роль Харви Драммонда, — придерживался бы ее до конца, а не стал бы перевоплощаться в другого персонажа в середине пьесы. Тем более что остальные больше сомневались в словах Кена, чем в его… Следовательно, зачем этому человеку заявлять с иронической усмешкой, словно наслаждаясь шуткой, что он Гаске?

— А вы не подумали, сэр, — спросил Фаулер, — что это могло произойти по той странной причине, что он действительно Гаске?

— Я был уверен, что это не так, — невозмутимо отозвался Г. М. — Мой второй тест это подтвердил. Я дал ему серную спичку.

— Не понимаю, — сказал Хейуорд.

— Естественно. Не многие американцы и англичане это бы поняли. Зато любой француз понял бы сразу. Серная спичка, ребята, дьявольская штука, присущая Франции. Смотрите, вот одна из них. Для нас она выглядит как обычная большая спичка. Вы чиркаете и сразу же подносите ее к сигаре, а когда затягиваетесь, сернистая волна попадает вам в горло и едва вас не душит. Чтобы избежать этого, нужно подождать пару секунд, пока сера не выгорит, а потом зажечь сигару. Любой француз это знает и поступает так инстинктивно. А если вы видите, как кто-то зажигает такую спичку и втягивает серу в горло, можете прозакладывать последнюю рубашку, что он не француз… Когда я дал этому парню серную спичку, он задохнулся. Значит, он не был ни Гаске, ни вообще французом. Это подтверждало мои подозрения, что он мог быть англичанином и Гилбертом Драммондом.

Зачем притворяться Гаске, когда его могут разоблачить, если появится настоящий Гаске? Мне пришел в голову ответ: он не возражает, чтобы его разоблачили. Причуда назваться Гаске щекотала какой-то сатирический нерв — ведь он действительно совершал миссию мести и действительно знал, кто такой Фламанд. Это не было притворством — он был уверен, что знает Фламанда. Почему? Знал ли он это все время, или ему подали какой-то намек рассказ Кена и авторучка? Инцидент с авторучкой становился все более значительным. А что случилось потом? Мы сказали ему: «Если вы Гаске, покажите нам Фламанда». И он ответил с яростью, к которой примешивался триумф: «Да, я покажу вам Фламанда, но не сейчас, а вскоре». Почему же не сейчас, если кота выпустили из мешка? Зачем давать Фламанду шанс спастись? Другие его слова также наводили на размышления: «Мои люди скоро будут здесь, и они доставят арестованного в Париж». Казалось, все зависит от чьего-то прибытия. Чьего же? Никаких «людей» у него не могло быть — он не был Гаске и не имел никаких полномочий. Не ждал ли он прибытия в замок своего двойника, прежде чем ловушка захлопнется? «Предположим, — сказал я себе, — этот парень — Гилберт Драммонд, а в Марселе убили Харви. Предположим. Гилберт занял место брата, чтобы найти и поймать убийцу, так как тот убил Харви и украл его документы с целью занять его место». Но так как это снова была догадка, мне пришлось ждать.

Теперь вы понимаете, почему я не подозревал, что этому парню грозит опасность. Я думал, что убийца — Фламанд — еще не прибыл в замок. В действительности он все время тайно находился здесь, но мы этого не знали. Гилберт (будем называть его настоящим именем, чтобы не запутаться) ждал, что убийца появится в роли Драммонда. Наверху у него были документы, доказывающие, что он Гилберт, что Харви мертв и что в его гибели виновен Фламанд. Но Гилберт не знал, что дамба разрушена, а когда Фламанд тайком проник в замок, он не знал, что ее разрушат.

Однако я забегаю вперед. Обо всем этом я еще не догадывался, а просто сидел и думал. Вскоре мы нашли беднягу убитым. Господи, для меня весь мир перевернулся вверх ногами! «Сынок, — сказал я себе, — ты снова витал в облаках — твои догадки не подтвердились. Ты был не прав, так как дамба снесена, и никто не мог сюда пробраться. Забудь свои нелепые идеи». Вот почему я вел себя так дико, когда произошло убийство и после того, как нам в темноте подбросили издевательскую записку.

Тогда я начал по-новому располагать фрагменты картинки-загадки. Лучшим способом это сделать было уяснить последовательность событий. Что происходило после того, как мнимый Гаске (кто бы он ни был) поднялся наверх? Как вы помните, он поднялся на несколько минут раньше остальных. Что произошло в промежутке? Он вышел в коридор, поговорил с Огюстом (как я выяснил, по-английски) и спросил, куда отнесли его багаж. Огюст показал ему его комнату. Там он увидел два чемодана и обнаружил, что портфель исчез. (Теперь нам известно, что его по ошибке отнесли в комнату Эбера, но бедолага этого не знал.) Он отправил Огюста вниз на поиски. Пока Огюст искал портфель, никто не видел этого парня. Потом Огюст поднялся на второй этаж… и увидел, как он выходит из комнаты Хейуорда.

Огюст снова спустился, а остальные поднялись в свои комнаты. Огюст собирается посмотреть, не остался ли портфель в самолете, но Жозеф и Луи уже разрушили дамбу. Огюст поднимается в комнату Гилберта и сообщает, что дамбу снесло. Гилберта это приводит в ярость. Огюст идет в комнаты д'Андрье и наблюдает за задними окнами мнимого Гаске, покуда д'Андрье наблюдает за дверью. Правильно?

— Правильно, — согласился д'Андрье. — Добавлю, что при этом я не видел никого входящего в бельевую, что сильно все запутало.

— Еще бы! Но продолжим. Вы, Фаулер, наблюдая с другой стороны коридора, не видели никого проскользнувшего в бельевую. А что видели остальные? Огюст видел, как фальшивый Гаске выбрасывает свой багаж в окно.

Ребята, хотя все предприятие окружено ореолом безумия, одного этого эпизода было бы достаточно, чтобы сойти с ума. Зачем невинному человеку вытворять подобное? Огюст слышал, как он произнес трагическим тоном: «Украли!» Это делает все еще безумнее. Допустим, «Гаске» что-то потерял, не нашел это в своих чемоданах или обнаружил, что это не его чемоданы. При любом объяснении сама мысль, что человек, обнаружив потерю, впадает в такое состояние, что вышвыривает в окно всю свою одежду, кажется невероятной.

Но тут я вспомнил один многозначительный факт. Парень, который выдал себя за Гаске, и человек, который остановил Кена и Эвелин на дороге, выглядят почти одинаково. Это ударило меня, как молоток. «Предположим, — подумал я, — снова исключительно в качестве гипотезы, — что моя первая теория все-таки была правильной. Предположим, что человек на дороге был Фламандом, что он последовал сюда за Кеном, увидел, что происходит, и понял, что фальшивый Гаске — это Гилберт Драммонд, который приехал с целью разоблачить его… Ну, точные мотивы еще невозможно установить, но предположим, что Фламанд в замке. Что, если человек, выбрасывавший чемоданы в окно, — Фламанд, который занял место первого самозванца? Тогда причина избавления от чемоданов становится очевидной. Ни одной вещи с меткой «Гилберт Драммонд» не должно оставаться в замке. Но, выбрасывая вещи в реку, Фламанд видит Огюста, наблюдающего за ним из другого окна. Вынужденный срочно изобрести предлог для своего эксцентричного поведения, он кричит: «Украли!» — между прочим, единственный раз, когда его слышали говорящим по-французски.

Поддерживает ли что-нибудь эту гипотезу? Я вспомнил о портативной пишущей машинке Фаулера. Из-за этой машинки было немало суеты и споров. Все вращалось вокруг вопроса, у кого имелась возможность украсть ее. Вы все начали обвинять друг друга на очень хлипких основаниях. Никому не пришло в голову спросить: у кого именно была возможность украсть машинку незаметно? Вспомнив ситуацию, вы получите очевидный ответ: у человека, который поднялся на второй этаж раньше остальных и оставался там наедине со всем багажом.

Я все сильнее убеждался, что произошла подмена. Один человек — мнимый Гаске, которого мы определили как англичанина, знающего личность Фламанда, — поднимается наверх. Через четверть часа он становится другим человеком. Когда же именно была осуществлена подмена? Давайте подумаем!

Он остался наверху один, когда Огюст спустился искать его портфель. Мы можем сделать вывод, что Огюста отправил на поиски первый мнимый Гаске, так как Огюст был с ним с тех пор, как он покинул нас в гостиной… Что же увидел Огюст, поднявшись снова? Он увидел мнимого Гаске, выходящего из комнаты Хейуорда.

Тут есть о чем подумать. Независимо от того, был ли этот человек «оригиналом» или подменой, что ему понадобилось в комнате Хейуорда? Что мы обнаружили позднее в этой комнате? Ничего, кроме пятен грязи на подоконнике, через который кто-то туда влез…

И тут я понял. Предположим, он влез в комнату именно тогда. Значит, до того он был на плоской крыше. Почему? Туманная картина начинала приобретать четкие очертания.

Фламанд находится в замке. Покуда слуги (прошу прощения, детективы) заняты разрушением дамбы, он стоит за дверью гостиной и слышит последнюю часть нашего разговора — о превращении «Харви Драммонда» в «Гаске» — благодаря акустике типа «галереи шепотов». Фламанд понимает, что не сможет явиться в дом в роли Харви Драммонда, как намеревался с самого начала, если не заставит замолчать человека, который его опередил. Когда наша группа в гостиной собирается расходиться, он быстро ускользает и, как я подозреваю, прячется в оконной нише за гобеленом, покуда Огюст и его Немезида поднимаются по лестнице.

Гилберт, отправив Огюста вниз за своим «дипломатом», пребывает в страшной тревоге. Все доказательства того, что он в действительности Гилберт Драммонд, находятся в исчезнувшем портфеле. Если он потерян или украден, ему грозят серьезные неприятности. Обуреваемый нетерпением узнать, что делает Огюст, он начинает спускаться. Огюст находится в задней части дома, все остальные в гостиной, и Фламанд — случайно или намеренно — выходит из-за гобелена, столкнувшись лицом к лицу с Гилбертом Драммондом.

Фламанду приходится действовать быстро и бесшумно. Думаю, он оглушил свою жертву рукояткой «гуманного убийцы», втащил его за гобелен, приставил дуло к его голове и нажал на спуск.

После избавления от врага образ действий абсолютно ясен. Фламанд оставляет тело за гобеленом, быстро поднимается в комнату Гилберта и уничтожает все доказательства личности последнего, какие может найти. Если его кто-нибудь увидит — за исключением Эвелин и Кена, которые хорошо разглядели его на дороге, — это не имеет значения. Любой, естественно, подумает, что это первый мнимый Гаске. Уничтожив доказательства, он выскользнет из дома, а потом явится снова в качестве подлинного Харви Драммонда, на которого напали на дороге, — это будет втройне безопасно, так как Кен практически признал в присутствии всех, что он был настоящим Драммондом. Фламанд окажется в замке, готовый ограбить Рэмсдена. Никто в мире не заподозрит Фламанда в убийстве, так как мошенника тогда якобы не было в доме, а личность Харви безмолвно подтверждена…

Итак, Фламанд убивает Гилберта за гобеленом… и слышит шаги на лестнице! Это поднимается Огюст. Если он выйдет из-за гобелена, объяснив, что хотел полюбоваться им изнутри, это может вызвать подозрения. Поэтому Фламанд вылезает в окно, перебирается на карниз, выбирает наугад комнату Хейуорда, влезает в нее через окно… и, выходя в коридор, сталкивается с Огюстом.

— И все это время тело Гилберта Драммонда лежало за гобеленом? — спросил Миддлтон.

— Угу. А если вы используете ваши мозги еще несколько секунд, то увидите доказательство, — отозвался Г. М.

Глава 20 ПРАВДА

— Чтобы понять положение, в котором оказался Фламанд, — продолжал Г. М., — давайте рассмотрим дело с самого начала и разберемся в намерениях Фламанда. Здесь нам снова придется пользоваться намеками, но разобраться в них не составит труда.

Фламанд находился в Марселе. Его первоначальный план был очевиден. Он собирался попасть на самолет в роли Харви Драммонда. Мы не знаем, как он разузнал о личностях двух британских агентов, — при всем уважении к вам, дружище Гаске, подозреваю, что тут не обошлось без утечки из полицейского департамента. Или можете прибегнуть к более благоприятному объяснению — скажем, Фламанд не знал, что Драммонд секретный агент, а всего лишь увидел его в отеле, обратил внимание на их сходство, выяснил, что Драммонд заказал билет на самолет, в котором он сам собирался лететь, и решил убить его и выдать себя за него.

— Если не возражаете, мы примем второе объяснение, — быстро сказал д'Андрье. — Бумаги в портфеле Гилберта Драммонда и заявление, которое он написал на случай, если с ним что-нибудь произойдет…

— Угу. Тут мы можем руководствоваться фактами. Заявление, которые мы обнаружили этим утром, обнаружив портфель в комнате Эбера, объясняет убийство в Марселе.

Харви Драммонд, как и мисс Чейн, получил инструкции несколько дней назад. Необходимость подчиняться вслепую приводила его в ярость. Он хотел знать, что происходит. Ему предписывалось вечером 5 мая встретиться с мисс Чейн в кафе «Лемуан» и отправиться вместе с ней в гостиницу за Орлеаном, где вначале собирались устроить западню. Правильно?

— Да, — ответил наш хозяин. — Все изменила моя встреча с моим добрым другом д'Андрье.

— Согласно заявлению Гилберта, Харви знал, что частью его миссии является охрана Рэмсдена и что Рэмсден должен быть в Марселе 3 и 4 мая. Поэтому Харви решает наплевать на инструкции, отправиться тайком в Марсель и выяснить, что там происходит. Кстати, поэтому его не могли разыскать, когда миссию отменили, — никто не знал, где он.

В Марселе Харви встречает своего брата Гилберта, который проводит там отпуск. Они остановились в разных отелях, поэтому никто из них не знал о присутствии в городе брата. Харви рассказывает о происходящем Гилберту, но не может ни в чем разобраться, пока 4 мая кто-то не публикует в газете нескромную догадку относительно единорога…

— Вы имеете в виду меня, — сказал Фаулер. — Вот почему я был в Марселе и почему следовал за вами, сэр Джордж. Как видите, я открыто это признаю.

— Разумеется, я говорю о вас… Да-да, Кен, через минуту мы перейдем к единорогу. Итак, Харви начинает догадываться, решает незаметно держаться поближе к Рэмсдену и действовать как настоящий охранник. Его брат Гилберт, который собирается возвращаться в Лондон, уже заказал место на вечернем самолете. Харви делает то же самое.

Тем временем Фламанд готовится убить Харви и занять его место. Но он ничего не знает о его брате — возможно, никогда не видел Гилберта и не слышал о нем. Начинается путаница, в результате которой все пошло наперекосяк. Когда, как сообщает Гилберт, Харви убили в парке, произошло нечто, о чем мы бы никогда не догадались, не располагая заявлением Гилберта. Харви примчался в Марсель практически без багажа — он одолжил у Гилберта комплект одежды с метками портного.

Вечером 4-го числа Фламанд подстерегает его в парке, вероятно, весело сообщает ему о своих намерениях, а когда Харви пытается сопротивляться, наносит ему в драке ряд увечий и приканчивает его «гуманным убийцей». Потом он удаляет с тела все, принадлежащее Харви, — документы, служебное удостоверение, даже инструкции, — и думает, что теперь труп невозможно идентифицировать.

Попытаемся, руководствуясь тем, что мы знаем, реконструировать ход мыслей Фламанда. Перед ним британский агент с инструкциями охранять то, за чем охотится Фламанд. Инструкции предписывают Драммонду находиться в Париже, встретиться с другим агентом, Эвелин Чейн, на террасе «Лемуана» в половине девятого вечера в пятницу, отправиться вместе с ней в гостиницу и т. д. — мне незачем повторять все это, — куда также прибудет сэр Джордж Рэмсден. «Что все это означает? — думает Фламанд. — Трюк или какой-то план? Почему Рэмсден должен ехать туда, когда, насколько мне известно, он собирается в Париж?»

Должно быть, он испытал еще большую встряску, когда следующим утром прочитал в газете, что мертвеца опознали по меткам на одежде как Гилберта Драммонда. Господи, неужели он убил не того, кого надо? Кто такой Гилберт Драммонд? Харви упомянут в качестве его брата. Два брата… В статье упомянуто название отеля, где остановился Гилберт. Фламанд может позвонить туда и разузнать все о нем. Возможно, Гилберт летит в Париж тем же самолетом. Если так, все пропало. Фламанд не может свалить свое самозванство на брата покойного. Но кто же убит — Харви или Гилберт? Очевидно, Харви в костюме брата. По телефону он узнает, что оба брата заказали места в одном самолете. Значит, в любом случае игра проиграна. Он не может лететь этим самолетом в качестве Харви Драммонда.

Естественно, если Гилберт узнает об убийстве, он тут же обратится к властям и скажет: «Ребята, я жив — убит мой брат». Тогда Гилберт может отказаться от полета, но это ничего не изменит. Новость распространится, и, если «мертвец» сядет на самолет, игра будет кончена, прежде чем самолет взлетит.

Но у него остается шанс. В тот день есть более ранний авиарейс из Марселя в Париж — об этом даже упоминалось в газетах, — и если он вылетит им, то будет в Париже во второй половине дня, сможет следовать инструкциям, данным Харви Драммонду, и быть в «Лемуане» к половине девятого для встречи с другим агентом. Конечно, все получится только в том случае, если агенты не знают друг друга, но это его единственный выход. Ему известно, что рано или поздно они должны встретиться с Рэмсденом, и тогда можно будет организовать подмену…

Но что тем временем происходит с настоящим Гилбертом? Нам незачем строить догадки — мы знаем это из его заявления. Он тоже поражен сообщением, что его считают мертвым, но, так как отнюдь не является самым большим дураком в Лондоне, понимает, что произошло. Харви подстерег и убил человек, который, согласно газетному источнику, угрожал появиться на борту самолета, — значит, там готовятся какие-то неприятности. Очевидно, убийца ничего не знает о нем, Гилберте. Что же ему делать? Есть два пути. Он может пойти в полицию и объяснить, что произошла путаница. Да, но пока он будет доказывать, кем является, самолет взлетит без него, и план убийцы, каков бы он ни был, осуществится согласно графику. Что, если выдать себя за Харви и нанести удар убийце брата? Полицию посвящать нельзя, иначе возникнет задержка, которая погубит весь замысел, но этот трюк имеет одно колоссальное преимущество. Предположим, убийца собирается выдать себя за Харви Драммонда и два ХарвиДраммонда появятся в аэропорту. «Что это значит, джентльмены?» — спросят чиновники. «Это самозванство, — ответит Гилберт. — Поместите нас обоих под стражу, пока кто-то из нас не сможет доказать подлинность своей личности». Как бы то ни было, Гилберт сделал это.

Между прочим, — усмехнулся Г. М., — вы должны были это заметить. Разве в письме от Гаске к Гаске, которое наш друг написал сам себе, не фигурировал список пассажиров и не упоминалось, что «месье» — то есть господа — Драммонды заказали места на этот рейс? Снова два Драммонда — Гилберт и Харви. Что же произошло с другим, и как случилось, что Харви ничего не знал о смерти брата или делал вид, что не знает?

Но давайте повернем нашу камеру и посмотрим на то, что делает Фламанд. Один раз ему уже не повезло, и его ожидала новая неудача. Фламанд, изображая Харви Драммонда, явился в полицейский комиссариат в Париже, предъявил удостоверение Харви, позаимствовал полицейскую форму и стал ждать, что произойдет в «Лемуане» в половине девятого. В назначенное время там появляется Эвелин, подходит к Кену и делает ошибку (хотя помоги ей Бог, если бы она выбрала другого парня!), декламируя условленный стишок о Льве и Единороге. У Фламанда волосы встают дыбом. Что это значит? Новый план и новые агенты? Он не осмеливается вмешаться, не разобравшись. Теперь ему приходится держаться в стороне. Что же делать? Ну, он заручился сотрудничеством полиции. Предположим, он последует за двумя агентами, остановит их на законном основании и узнает, кто они, куда направляются и в чем состоит игра. Потом он предъявит им обвинение и отправит их в кутузку на ночь, невзирая на протесты, а сам явится на условленную встречу, как подлинный секретный агент, после чего исчезнет, выполнив работу за несколько часов.

Вы знаете, что произошло. Фламанд получил взбучку, и птички упорхнули. Он был в ярости, но не собирался сдаваться. Кен и Эвелин украли удостоверение, похищенное им ранее, и он решил следовать за ними, даже если придется идти пешком. Думаю, Фламанд послал двоих ставших бесполезными полицейских в обратную сторону и отправился в путь. При нем был собственный коричневый чемодан с «гуманным убийцей» в тайнике на случай, если его понадобится использовать вновь… Но что он увидел, перебравшись через холм? Снижающийся самолет. Многие странности неожиданно объяснились сами собой.

Теперь Фламанд знал, что приготовлена западня. Его самого собирались заманить в этот дом. Вопрос: находится ли Гилберт Драммонд на борту самолета? Если да, то Фламанду придется проникнуть в дом тайно, так как он не может выдавать себя за Харви в присутствии Гилберта. Фламанд подходит ближе и видит впереди на дороге два увязших автомобиля, с которыми он уже сталкивался. Люди покинули их, — очевидно, теперь они вместе с пассажирами самолета. Фламанд кладет свой коричневый чемодан в багажник одного из автомобилей, чтобы избавиться от него, пока он подберется ближе и осмотрится. Теперь вспомните. У самолета оставались трое — Эбер, Фаулер и Гилберт Драммонд. Фламанд подкрадывается к ним в темноте и, несомненно, слышит, как о нем говорят. К тому же самолет освещен, и Фламанд видит человека, который выглядит точь-в-точь как он сам.

В чем же дело? Что это за дьявольский трюк? Ведь он уверен, что Харви мертв. Но Фламанд понимает преимущества ситуации. Теперь он может войти в дом и спрятаться, пока не представится шанс нанести удар. Если кто-нибудь его увидит, то примет за другого парня — важно только, чтобы их не видели вместе. Фламанд приходит в замок и прячется в одной из свободных комнат внизу. Позже приходит Гилберт Драммонд, но слуги в суматохе наверняка подумали, что пришедший первым вышел и вернулся.

Гилберт Драммонд был пойман на лжи и притворился, что он Гаске. Должно быть, Фламанд пел от радости. Его враг сам идет к нему в руки. Если он сумеет убить Гилберта, то, поскольку полиции он известен как Харви Драммонд, он сможет явиться в дом открыто, притворившись, будто только что прибыл, и делать все, что хочет.

Я уже говорил, что сделал Фламанд. Он убил Гилберта и оставил тело за гобеленом. Теперь нужно было уничтожить все доказательства, какие могли иметься у Гилберта, выйти из дома и вернуться…

— Но как же… — начал Хейуорд и оборвал фразу. — Понял! Когда Фламанд вернулся в комнату Гилберта и приготовился выбрасывать чемоданы в окно…

— Угу. Фламанд узнал, что дамба разрушена, и он заперт в доме.

Последовала пауза.

— Неудивительно, что Фламанд растерялся, — снова заговорил Г. М. — Ведь весь план был основан на его уходе из замка и последующем возвращении. А притвориться пришедшим только что он никак не мог. К тому же в любой момент могли обнаружить тело за гобеленом. В любой момент кто-то мог подняться и спросить, почему он не спускается для разговора с Рэмсденом и мною. И хотя на расстоянии Фламанд достаточно походил на парня, которого мы видели внизу, изображать его он не мог — особенно перед Эвелин и Кеном.

Остается одно — спрятаться, пока кто-нибудь не нашел в этой комнате его, а также труп за гобеленом. Если ему удастся скрываться, покуда он не найдет способ выбраться с острова, остальные будут считать, что убийца — один из них.

Фламанд уже отпечатал записку, которую собирался оставить на видном месте, чтобы поддержать иллюзию. Есть ли из его комнаты выход, помимо двери на галерею? Он ищет и находит маленькую дверь, ведущую в бельевую. Неплохая идея! Фламанд прячет там пишущую машинку и осматривается. Рубильник! Несомненно, им отключают свет на галерее, а может, и внизу. Если отключить весь свет и пробраться в одну из нижних комнат…

Но сначала нужно избавиться от доказательств. Фламанд выглядывает в окно и видит электрический свет в окне Огюста на расстоянии нескольких ярдов. Если пойти в бельевую, отключить свет и выбросить багаж… Но его видел Огюст. Фламанд кричит «Украли!» и выбрасывает чемоданы. Он боится, что, когда обнаружат жертву, собравшиеся догадаются, что в доме видели ее двойника — убийцу.

Фламанд берет адвокатскую папку Гилберта Драммонда, в которой не хранилось ничего существенного, но которая придавала ему деловой вид. Собравшись с духом, он открывает дверь на галерею и выглядывает наружи. Свет внизу продолжает гореть. Как же ему незаметно добраться до лестницы и спуститься вниз? Кто-то — я — идет по нижнему коридору. Внезапно Фламанд в панике осознает, что дверь с другой стороны открыта и там стоит Фаулер, который видел его… Господи, приближается кто-то еще! Это мадам Эльза, но Фламанд думает, что это Эвелин. Обе носят белые платья, обе темноволосые, и у обеих сходные фигуры, изобилующие округлостями. Теперь он в ловушке!

Но из этой катастрофической ситуации, друзья мои, Фламанд находит единственно возможный выход. Он создает видимость того, что убийство произошло только сейчас. Практически на глазах свидетелей Фламанд подходит к лестнице, кричит, подносит руки к голове и падает вниз, сунув папку в карман. Оказавшись на площадке, где его нельзя было увидеть сверху, он подкатывается под гобелен и сталкивает плечом мертвое тело вниз по ступенькам. Все заняло не более двух секунд.

Вы поняли? По первому пролету скатился живой человек, а труп завершил падение. Ваша реконструкция происшедшего, Гаске, была достаточно изобретательной, но такой ход событий требовал бы слишком много времени. Чтобы выйти из-за гобелена, застрелить жертву из «гуманного убийцы», вытащить стержень и столкнуть тело вниз, убийце понадобилось бы больше чем эти две секунды, прежде чем Фаулер посмотрел на площадку…

Оказавшись за гобеленом, Фламанд вылезает в окно на плоскую крышу и возвращается в дом через окно Хейуорда. Времени у него достаточно — он может ждать, пока остальные соберутся внизу, прежде чем выйти на темную галерею. Следующий вопрос: где ему спрятаться там?..

— Погодите! — вмешался Рэмсден. — Вы говорили о «гуманном убийце». Когда мы слышали о нем в последний раз, он лежал на втором дне коричневого чемодана, который Фламанд спрятал в багажник автомобиля на дороге…

— Верно. И который был принесен Огюстом вместе с остальным багажом, а позже отнесен наверх Жозефом. Понимаете, они думали, что чемодан принадлежит Кену. Очевидно, пока чемодан находился в нижнем коридоре, Фламанд, как только вошел в дом, достал из него оружие для будущего использования. Благодаря колоннам в коридоре можно прятаться даже в присутствии там других людей. Он забрал оружие, но не мог расхаживать по дому с чемоданом, поэтому оставил его на месте, проследив, в какую комнату его отнесли.

Чемодан отнесли в комнату Кена, и это подало Фламанду идею — хотя он тогда еще не мог ее осуществить. Совершив убийство, Фламанд в промежутке между тем, как Огюст вторично спустился вниз, а вы все поднялись на второй этаж, украл пишущую машинку Фаулера. Войдя в комнату Кена, он снова положил «гуманного убийцу» на второе дно чемодана и спрятал его там — вероятно, за одной из плотных портьер. Кен еще не видел чемодана и ничего о нем не знал.

Первоначальный план Фламанда заключался в том, чтобы позволить кому-нибудь найти спрятанный там чемодан — он не сомневался, что будет произведен обыск. В чемодане не было ничего указывающего на него — все думали, что чемодан принадлежит Кену. Фламанд ненавидел Кена за то, что тот взял над ним верх на дороге, поэтому Кен должен был стать жертвой, ответив за совершенное Фламандом преступление. Появившись в доме в роли негодующего и ограбленного Харви Драммонда, Фламанд собирался сам найти «гуманного убийцу» в тайнике чемодана, если кто-то не сделал этого раньше. Я сразу понял, что, если кто-то выставит Фламанда дураком, тот вылезет из могилы, чтобы свести счеты.

Итак, где мог спрятаться Фламанд, сфальсифицировав сцену убийства, сбросив тело вниз и снова пробравшись в дом? Пока у него не появилась возможность спуститься на первый этаж, только в одном месте — в собственной комнате! Это кажется безумием? Нет, поскольку в комнате имелась дверь (не потайная, но не слишком заметная), связывающая ее с бельевой. Если бы мы вошли в комнату Фламанда, он бы ускользнул в бельевую, а если бы мы вошли в бельевую, вернулся бы за портьеру в своей комнате. (Хотя в замке нет тайных коридоров, портьеры в спальнях их неплохо заменяют!) Кроме того, мы не могли застигнуть его врасплох, так как в комнатах только парафиновые лампы, и он мог скрыться, прежде чем зажгут свет.

Когда мы поднялись наверх, чтобы реконструировать преступление, Фламанд, очевидно, находился в бельевой, оставив открытой дверь в свою комнату. А когда Гаске, Кен и я вошли в бельевую и стали ощупью искать рубильник, Фламанд подбросил свою записку. Почему? Потому что при слабом свете снаружи он мог видеть силуэт вошедшего Кена и слышал, как тот говорил со мной. В такой ситуации должно было казаться очевидным, что записку мог оставить только один из нас троих. Но Фламанд совершил ошибку. Он подбросил записку в воздух, и я увидел, как мелькнуло что-то белое. Это доказывало, что ее бросили из задней части бельевой, где не могло быть никого, если только там кто-то не прятался.

Таким образом, друзья мои, фарс продолжался. Гаске был абсолютно прав, обвиняя Кена в том, что он спрятал пистолет и оставил следы грязи на подоконнике, так как больше никто в нашей группе с тех пор не отлучался ни на секунду и не имел грязной обуви. Но я не сомневался в присутствии еще одного персонажа.

Конечно, теперь вы можете догадаться о том, что произошло с коричневым чемоданом. Когда мы спустились вниз перед ужином, у Фламанда было достаточно времени, чтобы усовершенствовать свой план. Он стремился опутать Кена такой паутиной косвенных улик, чтобы тот не мог из нее выбраться. Войдя в комнату Кена, Фламанд опустошает его черный чемодан и выбрасывает его в окно, потом наполняет свой чемодан вещами Кена, оставив оружие на втором дне. Поскольку Огюст может поклясться, что нашел коричневый чемодан в багажнике машины Кена и что Жозеф отнес его наверх, кто сумеет доказать, что он не принадлежит Кену?

План осуществлялся успешно. Фламанд слушал и наслаждался. Он видел каждое наше движение, черт бы его побрал! И хотя я не сомневался, что он находится в доме и почти в пределах досягаемости, я был беспомощен, так как мой друг Гаске отвергал все мои предположения. Я ждал своего шанса и заставил его усомниться, только когда мы с Эвелин начали лгать относительно нападения на дороге…

— Думаю, нам незачем в это вдаваться, — дружелюбно заметил д'Андрье.

— Но я совсем упал духом, услышав, что вы собираетесь установить мост через зияющую бездну и увезти Эвелин и Кена в Париж, покуда Фламанд будет потирать руки. Теперь он мог покинуть замок — особенно услышав, что у Рэмсдена нет при себе единорога. Когда Кена и Эвелин отправили под охраной наверх, я отвел друга Гаске туда, где мы могли побеседовать наедине, не будучи подслушанными. Мое положение становилось отчаянным, так как старина Марсель Селестен, водитель такси, нас здорово подвел. Но я рад сообщить, что природный здравый смысл Гаске…

Д'Андрье кашлянул.

— Едва ли стоит на этом задерживаться, — сказал он. — Сэр Генри имеет в виду, что в критический момент вошел сержант Аллен с портфелем, который лежал в комнате доктора Эбера. В нем содержалось доказательство…

— Прошу прощения, — вмешался Огюст. — Я вам очень признателен, но знал ли Фламанд об этом, и если знал, то почему его не уничтожил?

— Не думаю, что он об этом знал, — ответил Г. М. — Понимаете, Фламанд не мог подслушать разговор между Огюстом и Гилбертом Драммондом в комнате последнего. Он знал, что что-то пропало, так как Огюста послали на поиски, но не знал, что именно, и не осмелился спросить. Когда он нашел несколько документов в чемоданах Драммонда (точнее, в этой адвокатской папке, которая должна была предоставить вам ключ к его профессии), то решил, что раздобыл все.

Когда дружище Гаске наконец согласился со мной, что Фламанд прячется в доме, было едва ли не слишком поздно. Даже если бы мы устроили повальный обыск, продемонстрировав тем самым, что разгадали его план, он мог ускользнуть. Мост был установлен, да и река успокоилась достаточно, чтобы ее переплыть, а мы не хотели рисковать упустить его. Поэтому Фламанд считал, что может в любой момент войти в дом в роли Харви Драммонда, и мы поверим ему.

Но мы были уверены, что, если я состряпаю план бегства для Кена и Эвелин, он не сможет удержаться от искушения помешать им и попадет прямиком в наши руки. Мы играли в расчете на его характер. Он мог бы вывернуться, если бы не был таким мстительным и не стремился отправить эту пару в Париж в наручниках. На редкость «приятная» личность.

Последовала длительная пауза.

— Остается раскрыть тайну единорога, — заговорил я. — Меня спрашивали, что я о них знаю и как они связаны с Индией, но никто еще не…

— Значит, вам намекали на Индию? — Рэмсден усмехнулся и посмотрел на Фаулера. — Между прочим, когда вы, щенок, в своем стремлении к многозначительным замечаниям осведомились о здоровье низама, я подумал, что вы собираетесь испортить игру.

— Но что это значит? — допытывался я. — Я перебрал все легенды — что рог единорога предохраняет от яда, что единорог может становиться невидимым, что его можно поймать только с помощью девственницы…

По какой-то причине это позабавило Рэмсдена.

— Думаю, так как мы поймали Фламанда, нет причин для секретности, — сказал он. — О единорогах существуют не только сказки и легенды. Первое описание единорога дал…

— Аристотель, — прервал Г. М. — Это моя епархия, сынок. Единственными животными, которые, согласно Аристотелю, имели один рог, были «орикс и индийский осел».[43] Аристотеля воспринимали как бога науки, и его авторитет долгое время был незыблемым. Считалось, что более поздние сведения об индийском единороге возникли под влиянием носорога, но Индия считалась родиной этого фантастического существа. Поэтому даже много лет спустя прииск в Партиале был известен как прииск Единорога… Знаете, где находится Партиал?

— Поняла! — воскликнула Эвелин. — Рядом с Голкондой,[44] верно?

— Голконда! — подхватил я. — Вы имеете в виду алмазные прииски? Но ведь они давным-давно истощены и покинуты…

— Спокойно, — остановил меня Г. М. — Кроме того, Голконда была не прииском, а местом, где алмазы гранили и шлифовали. Подумайте снова. В каком единственном независимом княжестве Индии под британским протекторатом правителя именуют «низам»?

— Хайдарабад, — ответила Эвелин и с торжествующим видом повернулась ко мне. — Голконда — его часть. Всего в семи милях от столицы. А Партиал…

— Полагаю, если вы читали газеты, то видели сообщение о беспорядках в Индии?

— Это было первое, на что я обратил внимание в этом чертовом деле, — сказал я, — прежде чем прочитал о Фламанде и Гаске. Но я только взглянул на заголовки.

— Незачем болтать о политике, — проворчал Рэмсден. — В ней слишком много чепухи. Говоря коротко, на старом прииске Единорога в Партиале, который считался истощенным, обнаружили залежи алмазов. Они настолько велики, что могут причинить кучу неприятностей. Хайдарабад — индуистское княжество, но его правящий класс почти целиком мусульманский. Местный губернатор — мы опустим имена — напрашивался на осложнения. К счастью, низам — один из самых сильных и лучших людей в стране. Его ответом был маленький подарок королю Англии, внутри которого содержалась записка с просьбой, чтобы новые богатства Индии никогда не использовались для борьбы с ее друзьями. Подарок представлял собой плоскую фигурку единорога длиной в десять дюймов, целиком изготовленную из прекраснейших алмазов, найденных в новых залежах. Вчера подарок отправили в Лондон для торжественного вручения — по поводу юбилея короля. Мне пришлось быстро слетать в Хайдарабад, дабы убедиться, что все в порядке, — я даже заехал в Афины, чтобы оставить ложный след… — Он усмехнулся, расправил плечи и встал. — Кажется, самолет готов доставить нас в Париж. Думаю, Мерривейл, для вас найдется местечко, если вы хотите отправить такси назад.

Я посмотрел на Эвелин и твердо заявил:

— Мы решили побывать на юге Франции.

— То, что я всегда советовал, не так ли? — воскликнул Г. М. — А если вы должны руководствоваться легендами, то теперь, когда единорог пойман, нет никакой пользы в…

— В талисмане против яда, — закончила Эвелин и подмигнула. — Вы абсолютно правы, сэр!

Джон Диксон Карр Убийства павлиньим пером

Глава 1 ПАВЛИНЬИ ПЕРЬЯ

«В доме номер 4 на Бервик-Террас, квартира 8, состоится чаепитие на 10 персон. 31 июля точно в 5 часов пополудни. Присутствие полиции Королевства почтительно приветствуется».

На первый взгляд в этой записке, адресованной в Новый Скотленд-Ярд старшему инспектору Хамфри Мастерсу, не было ничего особенного, что могло бы хоть сколько-нибудь его обеспокоить. Она пришла в среду с утренней почтой, в тот день, когда дьявольская жара достигла наивысшей точки. Записка была без подписи, напечатана в центре жесткого листа писчей бумаги. По мнению юного сержанта Полларда, адъютанта Мастерса, она не добавляла им никаких новых хлопот и в без того тяжелый день.

– Не о чем и говорить, – не без нотки сарказма заметил Поллард. – Если они приглашают всех и каждого, это должно быть довольно большое чаепитие. Что это такое, сэр? Какая-то шутка или просто реклама?

Сержант совершенно не был готов к той реакции, которую эта писулька вызвала у старшего инспектора. Мастерс, как всегда, вне зависимости от погоды, одетый в темно-синий саржевый костюм с жилеткой, задыхался и потел над столом, заваленным бумагами. Но тут его невозмутимое, словно у карточного шулера, лицо, обрамленное седеющими волосами, зачесанными набок, чтобы скрыть лысину, вдруг приобрело ярко-красный цвет. Более того, подняв глаза от записки, он громко выругался.

– Что такое? – всполошился Поллард. – Не хотите же вы сказать?..

– Нет, нет! – прорычал Мастерс. У него была привычка в приступе раздражения напускать на себя вид родителя, упрекающего идиота ребенка. – Не мог бы ты воздержаться от замечаний, Боб, пока не узнаешь, в чем, собственно, дело? Если бы ты играл в эти игры так же долго, как я… Значит, так. Вали отсюда и принеси мне как можно скорее папку с надписью: «Дартли».

На папке красовалась дата двухлетней давности. У Полларда не было возможности просмотреть ее на ходу; но по заголовку он понял, что содержащиеся в ней бумаги касаются убийства, и его уныние в один миг сменилось любопытством. До сих пор Поллард, попавший на службу в полицию через Кембридж, не видел в ней ничего, кроме скуки секретарских обязанностей. Даже тот период, когда он служил патрульным, состоял по большей части всего лишь из гипнотических пассов организации дорожного движения и ареста только одного автомобилиста. Но его заинтриговало зловещее покашливание Мастерса, когда тот просматривал принесенную папку.

– Что-нибудь… потрясающее? – полюбопытствовал сержант.

– Потрясающее! – с невыразимым презрением повторил Мастерс. Но каким бы осторожным ни был бы старший инспектор, он не смог удержаться от того, чтобы не продолжить: – Это убийство, мой мальчик, – вот что это такое. Мы так и не поймали парня, который его совершил, и не похоже, что когда-нибудь нам это удастся. Скажу тебе даже больше: за двадцать пять лет моей работы это единственное убийство, в котором вообще не за что было зацепиться. Потрясающее!

Озадаченный Поллард переспросил:

– Не за что было зацепиться?

– Вот именно, – подтвердил Мастерс, затем скомандовал:

– Надевай шляпу, Боб. Мне нужно минутку поболтать по телефону с заместителем комиссара, а потом мы с тобой нанесем небольшой визит известной тебе персоне…

– Не сэру ли Генри Мерривейлу?

– Почему бы и нет?

– Ради бога, сэр, не делайте этого! – взмолился Поллард. – Только не сегодня. Он будет в ярости. Он разорвет нас в клочья и спляшет на наших останках. Он…

Несмотря на изнуряющую жару, на лице Мастерса проступила легкая ухмылка.

– Не волнуйся. Старик высоко держит голову и на самом деле работает, чтобы добиться изменений. Предоставь это дело мне. Нам нужно поймать его на крючок, Боб, поймать на крючок. Грр-рм. И тогда, если ты его заинтересуешь…

Мастерс был необычно приветлив, когда через десять минут он толчком открыл дверь кабинета Г. М., находящегося пятью лестничными пролетами выше первого этажа здания, похожего на кроличий садок на задах Уайтхолла. Зной здесь ощущался еще сильнее, чем на улице, смешиваясь с запахами старого дерева и бумаги. А поскольку Мастерс толкнул дверь, не удосужившись предварительно постучать, то они застали Г. М. водрузившим ноги на стол, со снятым воротничком и мстительно смотрящим на телефон.

– Пошлите им письмо, – гремел он в трубку с интонациями, смахивающими на речь индейского вождя. И на самом деле, если не считать очков, сдвинутых на кончик широкого носа, деревянное выражение лица Г. М. делало его весьма похожим на индейского вождя. Его лысая голова отсвечивала в солнечных лучах, льющихся из окон, а огромная груда бумаг на столе, казалось, сжалась от зноя. – Редактору «Таймс», дорогой Стинкер, – твердо произнес Г. М. – Вынужден выразить свое недовольство этими прокаженными, гиеноподобными продажными душами, которые имеют бесчестие составлять наше нынешнее правительство. Доколе, спрашиваю я вас, сэр… (Это хорошее выражение, достойно Цицерона, не так ли? Да, мне нравится; продолжим в том же духе…) Доколе, спрашиваю я вас, сэр, наши свободнорожденные англичане должны наблюдать, как общественные деньги тратятся на пустяки, тогда как такое чудовищное количество вещей стоит того, чтобы потратить деньги на них? Возьмем, к примеру, меня. Каждый день я вынужден преодолевать пять лестничных пролетов, а почему? Потому что грязные, бесчестные сквалыги отказываются постановить…

– Ах, сэр, – приветливо произнес Мастерс.

Г. М., перечисляющий ненавистные этажи, был слишком измучен для того, чтобы зарычать.

– Ну хорошо, – сказал он, злобно мигая. – Хорошо. Я мог бы уже знать, что это вы, Мастерс. Чаша моих страданий теперь полна. Вы могли бы войти и расплескать ее. Ба!

– Доброе утро, мисс Ффоллиот, – галантно сказал Мастерс.

Эта конфетка, секретарша Г. М., была ослепительной блондинкой с бумажными манжетами. Стоило им войти, как она поднялась, закрыв блокнот, который, как заметил Поллард, был девственно чист, и юркнула из комнаты. Дыша, словно загнанный вол, Г. М. убрал ноги со стола. Перед ним лежал веер из пальмовых листьев.

– Сказать по правде, – вдруг уступил Г. М., неожиданно ослабляя свою оборону, – я как раз искал что-нибудь интересное. Эти дипломатические маневры нагоняют на меня тоску. Кое-кто снова стреляет по нашему линкору. А это с вами не Боб Поллард? А, думаю, что так и есть. Садитесь, Мастерс. Что у вас на уме?

Столь легкая капитуляция поколебала даже общительного старшего инспектора. Однако Поллард полагал, что Г. М. и в самом деле последние несколько дней вынужден был усиленно работать, и теперь искал пути улизнуть от своих прямых обязанностей. Мастерс подтолкнул через стол бумагу про чай на десять персон. Г. М. кисло изучил ее, вертя большими пальцами.

– О, ах, – протянул он. – Что это такое? Вы намереваетесь?..

– Намереваюсь, – твердо ответил Мастерс. – Более того, сэр Генри, я намерен выставить кордон у дома номер 4 по Бервик-Террас, чтобы туда и змея не смогла проскользнуть. Вот так. А теперь посмотрите на это.

Он вытащил из портфеля папку Дартли и из бумаг в ней извлек еще один лист бумаги примерно того же размера, что и первый. Текст на нем также был напечатан. Пока Мастерс укладывал на столе Г. М. эти листы рядом, Поллард успел прочитать:

«В доме номер 18, Пендрагон-Гарденс, квартира 8, в понедельник 30 апреля в 9.30 утра состоится чаепитие на десять персон. Полиции следует держать ухо востро».

– Не такая вежливая форма, как в предыдущем, не так ли? – спросил Г. М., нахмурившись сравнивая. – Тем не менее оба дома в районе Кенсингтона. Итак?

– Эту записку о Пендрагон-Гарденс мы назовем «Экспонат А», – продолжал Мастерс, постучав по ней пальцем. – Она была адресована мне и пришла в Ярд 30 апреля два года назад. И теперь я спрашиваю вас, сэр, – прорычал он, преисполненный горечью, – что я мог поделать? Э? Больше того, что я сделал не так? Это было началом дела об убийстве Дартли, помните его?

Г. М. ничего не ответил, хотя его глаза немного приоткрылись. Он поднял свой пальмовый веер и подвинул к себе по столу коробку с сигарами.

– Я слишком давно на этой работе, – продолжал Мастерс, опираясь о стол локтями, – чтобы не знать, что с таких вещей не снимешь хороших отпечатков. Э? И я мало что мог сделать, разве что замолвить словечко-другое в районном полицейском участке. Я осмотрел дом номер 18 по Пендрагон-Гарденс. Пендрагон-Гарденс – тихая, довольно шикарная улица в Западном Кенсингтоне. Дом номер 18 оказался пустым – из него выехали за неделю до этого или около того, так что свет и воду еще не отключили. Единственное, что я смог тогда выяснить, – это то, что люди, по каким-то причинам, почему-то боялись этого места и подолгу там не жили. Улавливаете мою мысль, сэр?

– Вы – образец ясности, сын мой, – отозвался Г. М., глядя на него с любопытством. – Хо-хо! Вот только думаю, когда ваш старый бука намерен пролезть и укусить вас…

– Не смейтесь над этим, – посоветовал Мастерс. – Говорю вам, как было. Констебль, который ночью дежурил в том районе, не заметил там ничего подозрительного. Но на следующее утро приблизительно в шесть часов, направляясь обратно в полицейский участок, он обратил внимание, что входная дверь дома номер 18 приоткрыта. Сержант поднялся по ступенькам и обнаружил, что дверь отперта. И это еще не все. Дом пустовал, но в коридоре лежал кусок ковра, стояла вешалка для шляп и пара стульев. Сержант стал заглядывать в комнаты. Нигде никакой мебели – кроме одной комнаты, комнаты слева на первом этаже, что-то вроде гостиной. На окнах там висели шторы, но сержант рассмотрел, что она обставлена: ковер, занавеси и все такое. Даже новая круглая люстра. В общем, ничего особенного, не считая одной вещи. Посредине комнаты стоял большой круглый стол, а на нем кто-то расставил кругом десять фарфоровых чашек с блюдцами. Никаких других чайных принадлежностей, только чашки, и чашки пустые. Чашки… Понимаете, сэр, это выглядело несколько странно. Но если это еще можно как-то объяснить, другое обнаруженное сержантом в этой комнате никакому объяснению не поддавалось. На полу комнаты лежал труп мужчины. – Мастерс глубоко втянул носом воздух. Его румяное лицо озарила скептическая улыбка, словно он гордился своей добросовестностью, как и произведенным теперь драматическим эффектом. – Труп мужчины, – повторил он, протягивая еще бумаги. – У меня вот есть его фотография. Это был маленький человек, в возрасте, в вечернем наряде, поверх него – в легком летнем пальто. (Его шляпа и перчатки оказались на стуле в другом конце комнаты.) Мужчина лежал лицом к столу, между столом и дверью. В него выстрелили дважды из автоматического пистолета 32-го калибра – один раз в грудь, второй – в затылок. Оба выстрела были сделаны с такого близкого расстояния, что, похоже, убийца держал пистолет прямо перед ним. Волосы и шею убитого опалило выстрелами. Все выглядело так, словно пожилой мужчина подошел к столу, может быть, чтобы заглянуть в чашки, а убийца приставил к нему в этот момент пушку и отправил его на тот свет. Согласно медицинскому заключению, он был убит предыдущим вечером между десятью и одиннадцатью часами.

Улики? Да. Но там не обнаружили никаких улик. В комнате нашли массу отпечатков пальцев, включая и пальцы убитого; однако на чашках и блюдцах вообще не было никаких отпечатков, даже рук в перчатках или следа ткани, которой их вытирали. Никто там не курил и не пил; ни один стул не двигали; не было и намека на то, сколько человек могло находиться в комнате и что они могли там делать. Было только еще одно свидетельство: в пепле камина нашли остатки очень большой картонной коробки и фрагменты оберточной бумаги. Однако это не походило на упаковку от чайных чашек. Чашки хранились, как я объясню, в более продуманной таре, в деревянной коробке. Но эта деревянная коробка исчезла.

Фотография запечатлела тощего человека, с кротким лицом, крючковатым носом, подстриженной седой бородой и усами.

– Опознать убитого оказалось легко, – продолжал Мастерс. – И тут – бенс! Мы уткнулись в стену. Высший класс, сэр, он был последним человеком, которого кто бы то ни было стал бы убивать! Его звали Уильям Моррис Дартли. Он был холостяк, очень богатый, и у него не было родственников, кроме незамужней сестры, грозной старой особы, которая вела его дом. Дело не только в том, что у него не было никаких врагов – у него не было даже друзей. В молодости Дартли подозревали в том, что он провернул дельце-другое, связанные с шантажом; но за десятилетия это быльем поросло. Его сестра сообщила – и у меня не было оснований не поверить! – что она может описать каждую минуту из последних пятнадцати лет жизни брата. Мотив? Половина его денег переходила к сестре. Другая половина – музею Южного Кенсингтона. Поскольку в вечер убийства сестра играла в бридж, у нее было железное алиби – мы ее и не подозревали. А больше просто нам некого было подозревать. Последними нанимателями этого дома были мистер и миссис Джереми Дервент. Дервент оказался адвокатом, человеком с ужасающе безупречной репутацией. А с Дартли эта пара имела столько же дел, сколько с человеком на луне, так что мы опять уперлись в глухую стену. Единственным интересом Дартли в жизни было коллекционирование всякого рода предметов искусства, с сильным предпочтением керамики и фарфора. И тут мы снова вернулись к этим десяти чашкам.

Мастерс наклонился вперед и с многозначительным выражением лица побарабанил пальцами.

– Итак, смотрите, сэр. Я не назвал себя ценителем антиквариата. Такие вещи вне моей компетенции. Но про эти чашки даже я мог бы сказать, что они – нечто особенное. На них был рисунок вроде переплетенных павлиньих перьев – оранжевых, желтых и голубых. Нежные краски словно светились в темноте, и казалось, перья шевелятся. Кроме того, чашки были очень старинные. Так что я был прав, когда предположил, что они весьма хороши. Вот отчет эксперта из музея Южного Кенсингтона:

«Эти чашки и блюдца – превосходные экземпляры ранней итальянской майолики из всех, какие я когда-либо видел. Они ведут свою родословную из мастерской маэстро Джорджио Андреоли Диббио, на них стоит его подпись и дата изготовления – 1525 год. Я уверен, эти предметы уникальны. Они, разумеется, не являются чашками для чая, поскольку чай в Европе не знали до середины семнадцатого века. Признаю, что их назначение меня озадачило. В настоящий момент моя гипотеза такова: в свое время они, возможно, служили для каких-то церемониальных целей, таких как тайные советы, которые, как известно, существовали в Венеции. Чашки чрезвычайно ценные и на аукционе, вероятно, могли бы быть проданы за две или три тысячи фунтов».

– О-хо-хо! – отреагировал Г. М. – Это куча денег. Звучит многообещающе.

– Да, сэр, я тоже так подумал. Мы проследили путь этих чашек; они принадлежали самому Дартли. Похоже, он купил их как раз в тот день, 30 апреля, у торговцев художественными произведениями Соар с Бонд-стрит. Купил лично у старика Соара. Сделка проводилась под большим секретом, Дартли заплатил за чашки двадцать пять сотен наличными. Теперь вы можете сказать, что для убийства был мотив, хотя и совершенно сумасшедший. Предположим, какой-то свихнувшийся коллекционер тоже хотел получить эти чашки и задумал преступление, чтобы ими завладеть. Признаю, мне это кажется полным бредом, но что еще нам оставалось думать?

При этом преступник пошел на довольно-таки трудоемкое занятие. И начал с мебели. Мы обнаружили, что двумя днями раньше, 28 апреля, в офис компании Холборн «Домашняя мебель» – это одна из тех огромных фирм, которая может обставить весь ваш дом, начиная с громоотвода и кончая занавесками, – поступило анонимное письмо с приложенными к нему двадцатью пятифунтовыми чеками. Их отправитель выражал желание получить лучшую мебель для гостиной и холла. При этом просил собрать всю мебель вместе, за которой приедет фургон. И он приехал. Одновременно еще одно анонимное письмо с чеком на пять фунтов поступило в транспортную компанию Картрайта. Ее просили послать мебельный фургон в «Домашнюю мебель», чтобы перевезти приготовленный там груз в дом 18 на Пендрагон-Гарденс (в конверт был вложен ключ от входной двери) и оставить его в холле. И все это было выполнено, хотя никто и в глаза не видел человека, сделавшего такие заказы. Когда грузчики складывали мебель в холле, в доме никого не было. Человек, который за всем этим стоял, должно быть, расставил ее позже. Некоторые из соседей, конечно, обратили внимание на то, как вносили мебель, но, поскольку дом пустовал, решили, что это переезжает новый жилец.

Г. М. отмахнулся от невидимой мухи.

– Продолжайте, – попросил он. – Те анонимные письма были написаны от руки или напечатаны?

– Напечатаны.

– О-хо-хо. И письмо, сообщающее вам о новом чаепитии на десять персон, напечатано на той же машинке?

– Нет, сэр. На другой, и более того – как бы это сказать? – совсем в иной манере исполнения. В тех записках строчки выглядели неровными, с опечатками. В этом же письме все чисто и гладко. Всегда можно отличить опытную машинистку.

– О-хо-хо. Продолжайте.

И Мастерс продолжил:

– Итак, гм, заключение, к которому мы из всего этого пришли: убийца устроил своей жертве ловушку. А? Нашел пустующий дом, видимо выдав его за свой, но обставил в нем только ту часть, которую мог видеть его гость. Дартли явился на чаепитие и по каким-то причинам был убит. Может быть, для того, чтобы украсть чашки.

– Пока все это хорошо объясняет поведение Дартли. В ночь, когда он был убит, он покинул свой дом на Саут-Одли-стрит в половине десятого. Его сестры не было дома, она уже ушла играть в бридж, уехала в их автомобиле; но дворецкий выпускал его из дома и говорил с ним. Дартли нес с собой что-то вроде большой коробки или почтовой посылки, завернутой в бумагу, в которой и могли быть чайные чашки. Но он не сказал, куда он отправляется. У дома он взял такси, позже мы нашли водителя. Он поехал прямиком к дому 18 по Пендрагон-Гарденс. – Мастерс тяжело усмехнулся. – Шофер такси хорошо запомнил своего пассажира. Тут нам повезло. Дартли дал ему на чай всего два пенса. Похоже, при всех его деньгах он был скрягой. Но на этом наша удача и кончилась. Водителю Дартли стал так противен, что он нажал на газ и уехал, не обратив никакого внимания, куда тот пошел. А ведь достаточно было бросить только один взгляд, и он увидел бы, кто ему открыл дверь. Опросили и других водителей, проезжавших в ту ночь по той улице, – никто из них не видел в доме номер 18 никакого света. – Мастерс делал широкий жест рукой. – И это, к сожалению, все свидетельства, которые мы смогли добыть. Остальные наши поиски ни к чему не привели, словно над нами нависло какое-то проклятие. Никаких ненормальностей, никаких врагов, вообще ничего. Если вы решите, что Дартли, гм, завлекли, – Мастерс явно без удовольствия выговорил это мелодраматическое слово, – если вы скажете, что его завлекли в этот дом и убили из-за чайных чашек… что ж, сэр, осмелюсь сказать, что вы совершенно правы. Но теперь посмотрите на это иначе. Убийство было не из дешевых. Убийце, без сомнения, пришлось немало похлопотать и потратиться, чтобы устроить эту ловушку: в любом случае, лишь в одну мебельную компанию он отослал такую же сумму денег, на которую моя дочь самым прекрасным образом обставила целый дом. Если он мог себе позволить так швыряться деньгами, то почему бы ему было просто не купить эти чашки у торговца антиквариатом? Ну а если он пошел на все эти проблемы с обстановкой сцены для убийства Дартли, то почему он не забрал чашки? Они же так и остались там стоять на столе. Самое удивительное, сэр, что до них даже никто не дотронулся.

Повторяю, мы собрали в комнате отличный урожай отпечатков, включая отпечатки пальцев самого Дартли, но это нас никуда не привело. Все они принадлежали тем, кто перевозил мебель. Должно быть, убийца все время был в перчатках. Почему же он не забрал чашки? Он ведь не удрал, чего-то испугавшись, потому что в течение всей ночи его никто не побеспокоил. Вот так обстояли дела. Ни одна наша схема не сработала, как мы их ни вертели. А если и есть что-то, что может завести меня, так это случаи, в которых нет никакого смысла. Как этот. Ведь что сделал убийца на вершине своего успеха? Даже не дотронувшись до чашек, он ушел с коробкой, в которой их принесли, и с бумагой, в которую они были завернуты! Теперь прошу вас, взгляните! Сегодня утром, два года спустя, я получаю еще одну записку насчет чаепития на десять персон. Означает ли это еще одно убийство? Или из этого следует сделать другой какой-то вывод?

Глава 2 ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК

Некоторое время Г. М. сидел за столом моргая и вертя большими пальцами у живота. Углы его рта опустились вниз, словно он чуял запах тухлого яйца, приготовленного ему на завтрак. В комнате было очень тихо; тусклый свет дрожал в волнах зноя за окном. И снова Г. М. потянулся к коробке с сигарами. На этот раз, вытащив сигару, он надкусил у нее кончик, выплюнул его, и тот, описав длинную параболу, опустился на пол у камина в другом конце комнаты.

– Если ты спросишь, не кажется ли мне, что все это очень плохо кончится, – произнес он, фыркая, – то я отвечу: да, это так. Я снова чую кровь англичанина. Будь я проклят, Мастерс, ты умудрился впутаться в одно из самых чертовски трудных дел, о каких я когда-либо слышал. Все, что нам остается, – это получить на руки еще одно убийство в самой невероятной ситуации, какая только может быть. Да, я чувствую, что грядет именно такая беда.

Мастерс все еще оставался крайне обходительным, зная, как подтолкнуть старика в верном направлении.

– Разумеется. Сэр, я не могу ожидать слишком многого, – проговорил он. – Никто не надеется, что мы увидим какой-то просвет, после того как вся наша организация не могла ничего найти целых два года. Простите меня, в конце концов вы – только любитель. Но даже если это вне вашей компетенции…

От этих слов Г. М. взревел с такой силой, что Поллард испугался, не зашел ли Мастерс слишком далеко. Но Г. М. быстро немного смягчился и проговорил:

– Сдается мне, что люди не бывают счастливы, пока не сообщат мне, что я потрепанная, тупоголовая, бормочущая всякий бред старая окаменелость. А это травля, вот что это такое. Ну хорошо. Наблюдайте. Просто чтобы показать, что эта работа не настолько тупа, как вы, болтуны, полагаете, я хочу задать вам пару вопросов. Есть кое-что, что нужно решить перво-наперво. – Он указал на письмо, пришедшее утром. – Посмотри сюда, сынок. «Номер 4 Бервик-Террас, точно в 5 часов пополудни». Почему пополудни, интересно? В одном этом факте есть что-то подозрительное. Я не хочу сказать, что это – мистификация или надувательство, просто в этом есть кое-что странное и подозрительное. И эта концовка? «Полиции предлагается держать ухо востро», – говорилось прямо и определенно в записке, полученной тобой два года назад. А здесь? «Присутствие полиции Королевства почтительно приветствуется». Это неестественная фраза, мне она не нравится; похоже, кто-то насмехается над нами. И вот что я скажу: надеюсь, у вас хватило ума убедиться, что это не розыгрыш? Вы проверили, что дом номер 4 на Бервик-Террас действительно пустует?

Мастерс фыркнул.

– Разумеется, я это сделал, сэр. Я созвонился с районным инспектором округа Кенсингтон, и он сообщил мне об этом доме все, что ему было известно. И это сейчас напомнило мне кое о чем. К настоящему моменту инспектор должен уже иметь кое-какие известия. Вы разрешите? – Он наклонился вперед и взял трубку телефона Г. М. А через минуту уже говорил с инспектором Коттерилом, и Поллард слушал его отрывистые фразы, произносимые в телефонной трубке. Затем Мастерс прикрыл трубку ладонью и повернулся к ним. С его лица несколько сошел румянец, а глаза стали свирепыми. – Точно, – сообщил он им. – Дом стоит пустой. Простоял так уже год или около того. В окне выставлен адрес агентства недвижимости «Хьюстон и Кляйн», на Сент-Джеймс-сквер». Коттерил говорит, Бервик-Террас – это небольшой тупик: очень тихий, спокойный, с дюжиной домов. Викторианская прочность и респектабельность, знаете ли. И дом номер 4 – не единственный пустующий. Вообще на этой улице обитаемы тольконесколько домов.

– А в чем дело? Что там случилось? Чума?

Мастерс вернулся к телефонному разговору.

– Почти так же плохо, как кажется, – отрапортовал он через некоторое время. – Там тянут подземку и намереваются построить станцию практически у входа на Бервик-Террас. Ветка еще не закончена, но дело движется. Жители Бервик-Террас пришли в такую ярость оттого, что в их частную жизнь вмешается станция метро, что съехали почти в полном составе. Цены на жилье упали до ужаса… Что такое, Коттерил? Да? Да, дело сделано. – Когда Мастерс обернулся снова, он был очень спокоен. – Участковый констебль сказал, что вчера в дом номер 4 привезли в фургоне кое-какую мебель и занесли ее внутрь.

Г. М. присвистнул.

– Это означает дело, сынок, – пробормотал он. – Что у убийцы крепкие нервы.

– Должно быть, он – человек-невидимка, – предположил Мастерс, – если считает, что сможет провернуть такое забавное дельце дважды и снова выйти сухим из воды. Я ему устрою чаепитие на десять персон! Алло! Коттерил? Это снова может быть дело Дартли, точнее мы тебе пока сказать не можем. Пошли туда двух твоих лучших людей, в штатском, пусть наблюдают за домом с фасада и с тыла. Если сумеешь, поставь человека и внутри, главное, чтобы за домом все время следили. Я возьму у агентов ключи от дома. Наши люди тоже будут снаружи и внутри. Да, прямо сейчас. Но скажи наружному наблюдению, чтобы держались в тени, насколько сумеют. Точно. Увидимся. Пока.

– Минутку, минутку, – успокаивающее и в то же время настоятельно потребовал Г. М. Пока Мастерс разговаривал, он разжег сигару, и теперь дым окутывал его голову белым облаком. – Придержи коней, сынок. Сейчас только полдень. Мы можем быть уверены, что убийца будет точно придерживаться графика, так что у тебя в запасе еще целых пять часов: хотя должен заметить, что ты довольно простодушен, если принимаешь его слова на веру, без вопросов. Гм.

– Вас это совсем не волнует? – поинтересовался Мастерс.

– О, конечно, меня это чертовски волнует. И больше всего меня волнуют методы, которыми действует этот парень, и по какой причине он настолько самонадеян. А печалит меня то, что у нас нет ни малейшего намека на то, кто избран жертвой сегодня.

– Простите меня, сэр, – вмешался Поллард, – но откуда вообще известно, что произойдет убийство?

Возникла пауза. Г. М. и старший инспектор уставились на него. Мастерс нахмурил брови и, казалось, готовился сказать: «Нет, нет» – в той особой манере, которую он приберегал для новичков, в особенности для тех новичков, которых называл «ваша образованность». И хотя работать с Мастерсом было легко, на слова он был жесток. Но Полларда слишком заинтересовала эта странная картина – десять чашек, расписанных павлиньими перьями, выстроенные кружком и сияющие среди самой обыкновенной мебели.

– Продолжай, сынок, – предложил ему Г. М. несколько деревянным голосом. – Что у тебя на уме?

Поллард потянулся и постучал по запискам:

– Дело вот в чем. Ни в одной из этих записок нет и намека на то, чтобы мы могли предположить какую-либо неприятность. Все, что в них говорится, – это что в таком-то месте состоится чаепитие на десять персон. А если предположить, что убийство Дартли никак не планировалось?.. Вот таким вот образом, сэр. У нас есть только одно указание на то, что могут означать десять чайных чашек. Это – доклад служителя музея Южного Кенсингтона. Оно перед нами. «Моя гипотеза такова: в свое время, возможно, чашки служили для каких-то церемониальных целей, таких как тайные советы, которые, как известно, существовали в Венеции». Я ничего не знаю о тайных советах в Венеции. Но в конце концов, это – ключ. Я хочу сказать: а что, если предположить, что это встреча членов какого-нибудь тайного общества?

– Гм, – отреагировал Г. М., – нечто вроде клуба самоубийц, хотите сказать? Только это больше похоже на клуб убийц.

– Не работает, – фыркнул Мастерс. – Знаешь, Боб, мы уже думали обо всем этом раньше. Обо всем этом. Мысль о тайном обществе появилась еще во время убийства Дартли. Это была идея какой-то газеты; они напечатали множество цветистых статей о тайных обществах – старинных и современных. Но это чепуха. Начнем с того, что если это – тайное общество, то оно до такой степени тайное, что никто и никогда о нем не слышал.

– Не знаю, не знаю, – не согласился Г. М. – Это примитивно, Мастерс. Ты представляешь тайное общество как одно из больших благотворительных орденов, которые вообще не являются тайными обществами, насколько я понимаю. Но есть кое-что и поглубже, сынок. Похоже, ты не можешь поверить в тайное общество, которое действительно было бы тайным и действовало без шума. Имей в виду, я не говорю, что в данном случае это именно так. Я сам в этом сомневаюсь. Но есть ли у тебя причины поклясться, что этого не может быть?

Мастерс проявил упрямство.

– Да, – провозгласил он. – И я приведу вам одну практическую причину – сестру Дартли Эмму. Эта женщина могла бы составить себе состояние, работая частным детективом. Я никогда, ни раньше, ни позже, не видел человека, который до такой степени совал бы во все свой нос. Она клялась, что ее брат никогда не состоял и не мог состоять в чем-то вроде этого, и я ей поверил. Если бы вы с нею встретились, вы бы меня поняли. Более того, этот случай навел бы нас на целую организацию. Но не было и намека на ее существование. Все признаки указывали на то, что в ту ночь в Пендрагон-Гарденс находились только двое: Дартли и его убийца. Так что, сэр, я не знаю, как можно собрать тайное общество без какого-либо шума. И совершенно убежден, что им невозможно руководить, не имея ни единого члена.

Г. М. изучающе посмотрел на старшего инспектора.

– Ты уклонился в сторону, – заметил он. – Но давай придерживаться фактов, если тебе это больше нравится. Ты снова вытащил на свет божий Дартли, и о Дартли я и хочу тебя спросить. У него ведь была довольно большая коллекция, не так ли?

– Большая и весьма ценная. По оценкам, приближалась к сотне тысяч фунтов, как сказал человек из музея.

– Ох-хо-хо! И что это было по большей части? Керамика?

– Керамика и многое другое. У меня где-то есть список. Это была довольно смешанная коллекция: картины, табакерки, книги, даже одна или две шпаги…

– Он часто имел дело с Соарами с Бонд-стрит?

Мастерс был озадачен.

– Довольно часто, как я понимаю. Он был в дружеских отношениях со старым Бенджамином Соаром – помните главу фирмы, который умер полгода назад? А теперь делом заправляет сын Соара. Припоминаю, как человек из музея говорил, что Дартли, должно быть, был необычайно ловким бизнесменом, несмотря на его невзрачный вид. На его столе обнаружили пачку расписок, он набрал у Соара кучу вещей по очень хорошей цене. – Мастерс бросил на Г. М. проницательный взгляд. – Нет, конечно, – вынужден был признать он, – это важно…

– А теперь скажи мне, когда Дартли купил чашки, как они были упакованы?

– В обычную коробку тикового дерева примерно двух футов длиной и в один фут глубиной, ничего особенного. И каждая была обернута бумажной салфеткой и стружкой. Коробку так и не нашли, я вам говорил.

– Еще одни вопрос, сынок; и будь чрезвычайно внимателен с ответом. Я полагаю, после смерти Дартли был составлен инвентарный список коллекции, коль скоро он завещал ее музею. Когда они просматривали коллекцию, в ней все было на месте?

Мастерс медленно приподнялся на стуле. Его большое лицо искривилось в удивленной ухмылке.

– Я мог бы и догадаться, что вы вот таким образом вытащите из шляпы кролика. Откуда вы узнали, что кое-что пропало?

– О, я просто сидел и думал. И подумал, что нечто вроде этого могло произойти. Что это было, сынок?

– Это – самое странное во всей той истории. Если не ошибаюсь, из коллекции старого шампиньона пропала одна вещица, не представляющая никакой ценности. Он держал ее для развлечения, как игрушку. Эта вещь называется «горшочек-головоломка». Вы такую, может быть, видели. Это большой, глиняный, но не обязательно, горшок с тремя носиками и иногда с ручкой-выемкой. Носики направлены в разные стороны. Фокус в том, чтобы, набрав в горшок воды, вылить ее из одного носика, не пролив ни капельки из других. – Мастерс сделал паузу и вытаращился. – Но ради всего здравого смысла, какое отношение может иметь пропавшая игрушка к убийству Дартли и как она может сочетаться с десятью чайными чашками, расставленными в кружок?

– У меня нет даже самой туманной мысли на этот счет, сынок, – признался Г. М. Он с горечью посмотрел на свои руки и снова стал крутить большими пальцами. – Во всяком случае, в данный момент. Но после всего тобою сказанного я вдруг подумал, что в коллекции Дартли могло чего-нибудь и не хватить. Нет, нет, не спрашивай меня почему! Черт меня побери, Мастерс, у тебя полно работы. Ты – человек действия, и мне кажется, тебе лучше заняться делом.

Мастерс поднялся, подавив глубокий вздох.

– Я и собираюсь, – отозвался он. – Прямо сейчас. Но у нас в Ярде совещание по делу Бирмингема, и мне пришлось бы отпрашиваться, чтобы уйти. – Он посмотрел на Лолларда. – Ты займешься первой частью, Боб. Как думаешь, справишься?

– Да, – коротко ответил тот.

– Отлично. Тогда отправляйся к Хьюстону и Кляйну, агентам по недвижимости на Сент-Джеймс-сквер. Возьми у них ключи от дома номер 4 на Бервик-Террас и разрешение на осмотр. Не показывай, что ты – коп: они могут устроить неприятности. Прояви великосветские манеры и скажи, что ты подумываешь купить этот дом. Понятно? Разузнай, не спрашивал ли кто-нибудь еще о ключах. Потом отправляйся в этот дом, найди комнату, где стоит мебель, и не уходи оттуда, что бы ни случилось. Я присоединюсь к тебе, как только смогу. Лети!

Последнее, что слышал Поллард, покидая кабинет Г. М., это его мерзкий хохот и восклицание Мастерса: «Ур!» Поллард должен был признаться себе, что он в восторге от этого дела. Но сержант также знал и другое: если он его провалит, Мастерс его прикроет. На Уайтхолл давило тревожное темнеющее небо, словно к вечеру собиралось разразиться дождем. Поллард на такой скорости мчался на автобус, что, забравшись в него, обнаружил, что обливается потом, и вынужден был поправить одежду. Но меньше чем через десять минут он уже был в офисе Хьюстона и Кляйна и смотрел на импозантного джентльмена, который почтительно склонился к нему через стол.

– Номер 4, Бервик-Террас? – медленно повторил агент, словно это название ничего ему не говорило. – Ах да! Да, конечно. Мы будем очень рады вам его показать. – Он осмотрел Полларда с очевидным любопытством. – Похоже, этот дом становится очень популярным?

– Популярным?

– Да. Только сегодня утром мы дали связку ключей и разрешение на его осмотр еще одному претенденту. – Агент улыбнулся. – Конечно, предварительное разрешение не дает никаких преимуществ, если кто-либо собирается приобрести…

Поллард постарался изобразить озабоченность.

– Ах, какая досада! Очень неудачно, если это тот человек, о котором я думаю. А кто это, между прочим? Понимаете, мы заключили что-то вроде пари…

– О, пари, – с явным облегчением отозвался агент. – Ну хорошо, сэр, я не думаю, что тут есть какая-то тайна. Это был мистер Вэнс Китинг.

Имя открывало целый список возможностей. Поллард смутно припомнил, что встречал Китинга на вечеринке и он ему не понравился. Но это имя было, безусловно, знакомо любому читающему газеты. Вэнс Китинг был молодым человеком с кучей денег, любящим чересчур часто и чересчур публично заявлять, что он устал от жизни. «Мы принадлежим к культу искателей приключений, который так же древен, как рыцарство, – заявил он однажды, вызвав у слушателей веселье. – Мы звоним в странные дверные звонки, выходим не на тех станциях, проникаем в трущобы и спускаемся по Ниагарским водопадам в бочонках. Мы всегда бываем разочарованы, но все еще верим, что приключение, как и богатство, ждут нас за углом». С другой стороны, Китинг, без сомнения, совершил несколько очень опасных деяний, хотя ходили слухи, что его стойкость не всегда соответствует его идеалам. Однажды он вышел один на двенадцатифутового тигра, но сразу же упал, и большую часть времени его несли на носилках. Поллард припомнил, что не так давно читал о его помолвке с мисс Франсис Гейл, играющей в гольф.

– О, Китинг! – протянул он. – Я так и знал. Ну хорошо, вы можете ожидать борьбы, но один из нас получит это место… Интересно, а еще кто-нибудь в последнее время интересовался этим домом?

Агент задумался:

– Не помню, чтобы кто-то был за последние шесть месяцев, но могу для вас проверить. Одну минутку. Мистер Грант! – Агент величественно удалился и вернулся с записями. – Я ошибся, сэр. Приблизительно три месяца назад, а если быть точным, 10 мая, дом осматривала мисс Франсис Гейл, молодая леди…

– Благодарю вас, – перебил его Поллард и быстро вышел.

Если в этом деле замешан Вэнс Китинг, значит, намечается что-то впечатляющее. Китинга не интересуют спокойные дела. Сержант Поллард спустился в душную подземку, доехал до Ноттинг-Хилл-Гейт и направился на запад по пологим тихим улочкам.

Было только четверть второго, но вокруг стояла мертвая тишина и покой. Мутное желтое небо давило на верхушки домов, что-то в воздухе шевелилось, словно жар из печи шурша сухой листвой на деревьях. Он довольно легко нашел Бервик-Террас. Это оказался тупик, ведущий от площади, этакая тихая заводь, настолько отрезанная от окружающего мира, словно она находилась за воротами, приблизительно шестидесяти ярдов в глубину и двадцати ярдов в ширину. Там стояло десять домов, по четыре с каждой стороны, и еще два дома с узкими фасадами завершали конец тупика. Это были прочные, стандартные дома из серого камня с белыми фасадами, с эркерами, подвалами и каменными ступенями, ведущими в глубокие вестибюли. Каждый дом имел три этажа и мансарду. Потемневшие от сажи мансарды выделялись на стандартного цвета покраске. Такое впечатление, будто все эти дома выстроили одновременно, и они могли бы даже показаться одним домом, если бы не перила, ведущие к парадным дверям от общей ограды. Но кружевные занавески висели в окнах лишь четырех домов. Может быть, именно от этого у улицы был такой одинокий, выпотрошенный вид, что Поллард ощутил какое-то беспокойство. Здесь ничто не двигалось. Единственным признаком жизни была детская коляска в холле дома номер 9 в конце улицы. Единственным цветным пятном – ослепительно-красная телефонная будка в начале улицы. Каминные трубы темнели на фоне мрачнеющего неба. Поскольку большая часть жителей отсюда уехала, Бервик-Террас начала ветшать с изумительной быстротой.

Дом номер 4 стоял по левую руку. Поллард прошел по тротуару справа, слушая эхо собственных шагов. Затем остановился напротив дома номер 4, лениво вытащил сигарету и принялся его изучать. В нем не было ничего примечательного по сравнению с другими домами, кроме того, что в мелочах он казался более потрепанным. Некоторые окна закрывали ставни, другие выглядели запыленными, а одно или два были открыты. Едва глянув через улицу, Поллард заметил, как открылось окно в мансарде, словно кто-то его толкнул, чтобы выглянуть наружу. Если в доме сейчас кто-то был, этот человек следил за ним.

Неожиданно очень низкий голос за спиной прошептал:

– Сержант!

Дом номер 2, у которого он стоял, был также пуст. Уголком глаза Поллард заметил, как окно на первом этаже, выше подвального, приоткрылось на полсантиметра. Голос шел оттуда, хотя из-за пыли ничего не было видно.

– Холлис, дивизион Л., – произнес он. – Я здесь уже час. Портер осматривает зады. Мы все опечатали; оттуда не выйти, только через переднюю или заднюю дверь. Не знаю, тот ли это, за кем вы охотитесь, но сейчас в доме кто-то есть.

Поллард, зажигая сигарету, заговорил голосом чревовещателя:

– Будьте осторожны, он у окна. Не позволяйте ему вас увидеть. Кто там?

– Я не знаю. Какой-то молодой человек в светлом пиджаке. Он вошел туда примерно десять минут назад, пришел сюда пешком.

– Что он делает?

– Не могу сказать, разве что открыл пару окон; он там задохнулся бы насмерть, если бы этого не сделал. Тут внутри жарко, как в аду.

– Вам удалось проникнуть в дом и осмотреть его?

– Нет. Мы не сумели. Он заперт, словно сейф. Мы не смогли проникнуть в него, не привлекая внимания, а инспектор сказал…

– Хорошо. Оставайтесь здесь.

Глубоко затянувшись сигаретой, Поллард перешел улицу, изучая дом с откровенным интересом. Затем вытащил ключи, к которым была прицеплена бирка агентства, и позвенел ими. Окно в эркере слева от двери с тяжелым стуком затворилось. Вероятно, это и была та комната, где установили мебель. Сержант двинулся по ступенькам к парадной двери. Затем остановился и посмотрел в начало улицы.

Бервик-Террас отходила от большой площади под названием Кобург-Плейс. Деревья на площади, казалось, сверкали от зноя, и было очень тихо, если не считать неожиданного звука карбюратора. Голубой двухместный «толбот» проехал мимо начала улицы. Водитель, женщина, выглянула из машины наружу, глядя на Бервик-Террас, отчего автомобиль заметно вильнул. Отсюда было слишком далеко, чтобы Поллард мог рассмотреть лицо женщины, однако в этом шуме мотора было что-то решительное и пугающее. Автомобиль быстро промчался.

Поллард ощутил, что колесо их дела где-то начало вращаться, дирижер поднял свою палочку, запустилось медленное движение к чему-то нехорошему. Но у него не было времени поточнее осознать все это. Внутренняя дверь дома резко отворилась. Раздались шаги по мраморной плитке холла, затем распахнулась и наружная дверь. В холле стоял и смотрел на него мужчина.

– Итак? – произнес он.

Глава 3 ОБЕЩАНИЕ УБИЙЦЫ

Холл был вымощен красно-белыми мраморными плитами, и в нем было очень темно, так что Поллард видел мужчину смутно, но он узнал Вэнса Китинга. На Китинге был пиджак из очень светлой серой фланели, слегка запачканный, большие пальцы рук он держал в карманах пиджака. Это был тонкий, жилистый человек среднего роста, с длинным носом и недовольным ртом. Обычно выражение его лица было презрительным, но сейчас оно скорее выдавало восторг, или восхищение, или подозрение. Но в появлении этого молодого человека был еще один момент, придавший всей картине смешную деталь: видимо, в спешке он схватил чью-то чужую шляпу – мягкий серый «хомбург». Шляпа была намного больше размера его головы и потому забавно сползала ему на уши.

– Где женщина? – требовательно спросил Китинг.

– Женщина?

– Да. Женщина, которая… – Китинг остановился, и в это мгновение Поллард уверился, что в доме проводится какая-то тайная встреча или собрание и его он принял за одного из членов. Но голова Китинга тоже работала, и в следующую секунду у Полларда пропало всякое желание притвориться одним из них.

– La tasse est vide; la femme attend,[1] – проговорил Китинг.

Итак, это явно прозвучал пароль, на который надо дать отзыв. Но Поллард не знал его. И тогда он решился идти напролом.

– Цыплята моей тетушки в саду, – ответил сержант. – В чем дело?

– Кто, черт побери, вы такой? – очень тихо спросил Китинг. – Чего вам здесь нужно?

– Я хотел посмотреть дом, так же как и вы.

– Посмотреть дом?

– Послушайте, – мягко предложил Поллард, – давайте поговорим прямо. Я хочу осмотреть дом, потому что собираюсь его купить, если подойдет цена. Разве Хьюстон и Клейн вам не говорили? Они мне дали ордер на осмотр, так же как и вам, полагаю.

– Они не могли этого сделать! – вдруг прокричал с недоверием, переходящим почти в ужас, Китинг, что прозвучало очень глупо. Очевидно, он не предвидел такого поворота событий.

– Они не могли этого сделать. Они дали ключи мне.

– Нет причины, почему бы нам не посмотреть дом вместе, разве не так? – спокойно спросил Поллард и прошел в холл.

Он оказался обширным, очень темным, украшенным тяжелой деревянной резьбой по моде шестидесятилетней давности – ловушка для пыли и теней. У подножия лестницы через окно из очень толстого разноцветного стекла слабо пробивался тусклый свет, неспособный разогнать полумрак. Он лишь окрашивал холл в тягостные цвета. Шаги по голым плиткам разносились во мраке и отдавались эхом. Словно бы ненароком, Поллард пересек холл влево и открыл дверь. В этой комнате мебели не было.

Он это разглядел, хотя окна закрывали ставни. И вдруг ему стало неприятно, что он высматривает ловушки. Уголком глаза сержант следил за Китингом. А поскольку в этом деле было что-то уродливое, сейчас его волновал лишь один вопрос: кто он – убийца или жертва?

– Прошу прощения, старина, – неожиданно проговорил Китинг. И выражение его лица в одно мгновение изменилось, словно у актера. Сейчас оно излучало очарование. – Я немного не в себе после вчерашнего большого приема. Конечно, нет причины, почему бы нам не посмотреть вместе этот дом. Если уж на то пошло, я даже могу вас провести по нему. Э… вы намерены задержаться здесь надолго?

Поллард глянул на часы. До чаепития оставалось три часа и двадцать минут.

– Боюсь, я пришел рано, – ответил он. – Придется убить массу времени. Понимаете, я договорился встретиться здесь с сестрой – она ведет мое хозяйство и, натурально, хотела бы посмотреть дом. Сестра подъедет в половине пятого, но, наверное, опоздает – она вечно опаздывает. Так что мне лучше не торопиться. О, если вы хотите, я могу сейчас уйти и вернусь около полвины пятого или в пять.

Теперь лицо Китинга выражало спокойное высокомерие.

– Не хотите ли, – вежливо предложил он, – просто немного пройтись со мной?

– Пройтись? Куда?

– Сюда, – показал Китинг на входную дверь и вышел из дома.

Полларду пришлось идти. Не важно, кто такой Китинг – убийца или жертва, за ним следует приглядывать. Не имея даже смутного представления, куда они направляются, сержант двинулся за Китингом. Но тот довел его всего лишь до телефонной будки на углу Бервик-Террас. Открыв дверь, так чтобы сопровождающий мог его слышать, он набрал номер.

– Я хотел бы поговорить, – произнес Китинг высокомерным тоном, – с мистером Кляйном. Алло, Кляйн? Говорит Вэнс Китинг. Я принял решение насчет этого дома на Бервик-Террас. Какова ваша цена?.. Да. И безусловное право собственности… Да, это меня вполне устраивает. Я покупаю его, если… Одну минутку. Тут от вас еще один покупатель. Вы намерены, друг мой, дать больше трех тысяч пятисот? А, я полагаю, нет. Кляйн? Да, я покупаю. Так что дело в шляпе. Дом принадлежит мне с этой минуты, даже раньше чем будет оформлен акт? Это так? Вы в этом уверены?.. Хорошо. До свидания. – Он аккуратно повесил телефонную трубку, вышел из будки и с удовлетворением провозгласил: – Итак, мой друг, отныне дом едва ли может вас в какой-то мере интересовать. Я привык получать то, что хочу, и, как всегда, получил. Теперь любой визит в дом номер 4 на Бервик-Террас, светский или какой-либо еще, лишь по моему желанию. Таким образом, вы обязаны валить отсюда к чертовой матери.

Серый «хомбург», сплющивший его уши, тем не менее небрежно сидел у него на затылке. Китинг двинулся назад свободным шагом, явно полностью удовлетворенный окончанием дела. Но по его виду можно было сказать, что он сейчас же об этом забудет. Сержант Поллард с яростью, бившейся в его висках, сделал за ним шаг, но тут услышал с другой стороны телефонной будки знакомое долгое покашливание. Обернувшись, он увидел голубые глаза старшего инспектора Хамфри Мастерса, смотрящие на него со стороны Кобург-Плейс. Мастерс покачал головой и поманил его.

Сержант подождал, пока Китинг не скрылся в доме, после чего присоединился к Мастерсу, чей котелок выглядел зловеще.

– Мы ведь учили тебя, – проговорил Мастерс, – если есть сомнения, никогда не опускай руки. – Он окинул взглядом дом. – Высший класс, он ведь мог бы и отказаться. Тридцать пять сотен – за что? Вот что меня поражает. Ладно, не обращай внимания. Докладывай.

Поллард кратко рассказал о том, что успел увидеть в доме, и Мастерс принялся разжевывать детали его сообщения.

– Был ли там еще кто-нибудь, кроме Китинга?

– Не могу сказать. Но не думаю, судя по тому, как он рванулся мне навстречу – что бы он там обо мне ни подумал, – когда я подошел к двери. Он ожидал какую-то женщину…

– И все равно это – куча денег, – вернулся Мастерс к больной теме. – Гм. И никакой мебели в той комнате? И все равно, это ничего не означает. За домом следят с фасада и с тыла. Говорю тебе, Боб, никто не мог туда войти! Это невозможно! Однако смотри: ты же все-таки сумел туда войти. Прошмыгнул, словно змея. Послушай, поскольку у тебя есть ключи, на этот раз ты можешь попытаться войти через заднюю дверь. Если он тебя поймает, ты пропал, но ты должен сделать все, чтобы он тебя не поймал. А я присоединюсь к Холлису в доме через улицу. – Над чем-то размышляя, старший инспектор почесал подбородок. – Проблема, как ты и говоришь, в том, что мы не знаем, кто он – жертва или случайный человек. В любом случае мы не можем действовать открыто. Если мы туда войдем и объясним, кто мы, ну, он просто выдворит нас из дома. И будет прав. Это – единственный путь. Может, все это и к лучшему, что у нас все еще три свободных часа до пяти. Ты войдешь в дом, обнаружишь, в какой он комнате, и ты прилепишься к этой двери, словно клей.

От Кобург-Плейс мрачные конюшни шли до самой Бервик-Террас. У каждого дома был обширный сад, обнесенный высокой стеной. Поллард с облегчением увидел, что все задние окна дома номер 4 закрыты ставнями. Проскользнув в открытые ворота, он столкнулся с Портером, констеблем в штатском, который расположился в ветхом летнем домике.

– Из дома никто не выходил, – доложил ему Портер. – Я знаю эти ставни: изнутри через них можно видеть, что происходит на улице. Быстро идите к заднему крыльцу, и он вас не заметит, даже если стоит прямо у окна.

Заднее крыльцо было с нависающей крышей с железным орнаментом в виде завитков. Оказавшись под крышей, Поллард больше всего боялся, что дверь заперта изнутри на задвижку, и тогда от его ключей будет немного толку. Но ключ открыл дверь, и, к его удивлению, дверь почти беззвучно отворилась.

Сержант стоял в полумраке кухни. Жар сухого дерева охватил его голову, словно мешком. И хотя эти старые полы были прочными, совершеннейшее отсутствие жизни, мебели и вообще чего-либо, напоминающего о людях, делало каждый его шаг легко слышимым, словно он двигался внутри раковины. Поллард обнаружил, что у него дрожат коленки, он старался шагать тихо и слишком поздно пожалел о том, что не выкурил прощальной сигареты, прежде чем вошел в дом. План первого этажа был прост: с тыла находились кухня и кладовая, дальше открывался центральный холл с двумя просторными комнатами по обеим сторонам. Ни в одном из этих помещений не было и признака мебели, кроме разве что растения в горшке, оставленного на одном из подоконников. И Полларду, хотя он и не был экстрасенсом, не понравился вид ни одного из них. Он припомнил, как Мастерс говорил, что номер 18 на Пендрагон-Гарденс, где был убит Дартли, пользовался дурной репутацией, что никто не хотел жить в нем; и теперь гадал, не пользуется ли схожей репутацией дом на Бервик-Террас. Этот дом, если можно так выразиться, плохо дышал. Кто бы ни жил здесь последним, этот обитатель имел страсть обвешивать стены маленькими картинками: они, словно сыпь, были покрыты крошечными крючками, прибитыми гвоздями.

Поллард уже добрался до комнаты справа, когда услышал шаги, спускающиеся по главной лестнице.

Это были громкие, проворные, бойкие шаги. Он понял, что они принадлежат Китингу, еще до того, как увидел его самого. Через дверную щель сержант увидел, как Китинг пересек холл, подошел к парадной двери, что-то насвистывая, вышел и запер ее за собой. Затем снова наступила тишина.

Поллард осторожно высунул голову. Это могла быть ловушка: после всех тех неприятностей, в которые ввязался Китинг, чтобы остаться в доме одному, он не должен был отправиться погулять. С другой стороны, возможно, ему надо было доделать ловушку с организацией этого чаепития на десять персон, может, закончить какие-то необходимые приготовления.

Сержант рискнул и заторопился наверх по лестнице. Через несколько минут ожидания, не услышав ни щелчка парадной двери, ни шороха в вестибюле, он набрался смелости, чтобы осмотреть два верхних этажа. На каждом из них было по пять спален и довольно примитивные ванные комнаты. Все в заброшенном состоянии. В доме, видимо, жили дети, потому что стены одной из комнат были оклеены обоями с рисунками, подходящими только для детской; но Поллард не мог себе представить, чтобы, глядя на них, дети были очень счастливы. Однако нигде не было и следа мебели.

Она, должно быть, в мансарде, решил он, если только Китинг не водит их всех ловко за нос. Поллард неожиданно живо припомнил первое, что он увидел, когда подошел к дому около часа назад: предположительно фигуру Китинга, выглядывающую в окно мансарды. В конце коридора третьего этажа он нашел дверь, за которой мрачные плоские ступеньки, словно трап, вели наверх.

Мансарду, разделив ее на четыре комнаты, формировали деревянные перегородки, упирающиеся в крышу. В каждую вела отдельная дверь. Зной здесь был совершенно удушающим: Поллард чувствовал, что пот струится через все его поры. Это, должно быть, и было место для чаепития: иначе кто же, будучи в здравом уме, станет тащить мебель на верхушку дома, когда все остальные комнаты свободны? Передняя комната мансарды – она находилась слева, если стоять лицом к фасаду дома, – имела окно, из которого кто-то смотрел на Полларда час назад.

Он подошел к двери и повернул ручку. Комната оказалась заперта. Это была единственная запертая комната во всем доме.

Заглянув в три другие, сержант обнаружил, что все они открыты. А следовательно, эта единственная комната в мансарде, площадью в пятнадцать квадратных футов, ему и нужна. Посмотрев в замочную скважину, он увидел стены, покрытые запачканной белой штукатуркой, и посредине комнаты стол, покрытый какой-то золотистой скатертью, но больше ничего рассмотреть не смог. Поллард исследовал щель под дверью, откуда пробивалась слабая полоска света, но безрезультатно, не считая того, что выяснил: ковер на полу темный и толстый. В комнате никого не было, в этом он был убежден. Однако сломать замок не решился, так как, вернувшись, Китинг это сразу же заметит.

За два часа постепенно ослабевающего тревожного ожидания возвращения Китинга Поллард внимательно обследовал весь дом, включая каждый уголок подвала, и убедился, что никто там не прячется. Было пятнадцать минут пятого, когда он услышал характерные шаги Китинга, входящего в холл, и хлопок парадной двери. Китинг был один.

Поллард тихо пробрался в мансарду и спрятался в пустой комнате справа. Через щель в двери он хорошо видел запертое святилище. Наконец Китинг поднялся по ступенькам мансарды, остановился перед дверью святилища, вытащил из кармана пиджака ключ, открыл ее, но так быстро вошел внутрь, вновь закрыв за собой дверь, что Полларду ничего не удалось рассмотреть. И тем не менее он опять увидел сияющую тусклым золотом скатерть и расставленные на ней кругом черные чайные чашки. Китинг не запер дверь – ключ остался в замке снаружи. Юный искатель приключений сделал только одно движение, проскользнув в эту заброшенную сокровищницу, – он снял шляпу.

Четыре пятнадцать. Четыре тридцать. Поллард чувствовал, как его скальп сжимается, а разум разжижается под давлением зноя. Из комнаты напротив все еще не доносилось ни звука, не было и следа какого-либо другого посетителя, пока наблюдатель стоял со сведенной судорогой спиной, не сводя глаз с двери. А стрелка его ручных часов между тем двигалась вперед и наконец показала без четверти пять. Полларду припомнились слова Мастерса: «Не знаю, можете ли вы организовать тайное общество, не наделав никакого шума, но я убежден, что вы не можете им управлять, не имея ни одного члена». Вэнс Китинг сидел в святилище один, охраняемый так, как только может охраняться человек, окруженный полицией со всех сторон. Без пяти пять.

Вдруг Китинг вскрикнул, и Поллард услышал первый выстрел как раз в тот момент, когда минутная стрелка часов встала вертикально.

Крик и выстрел были настолько неожиданны, а звук выстрела такой приглушенный, словно оружие было прижато к плоти так, что Поллард едва смог понять, что именно он услышал. Дальше раздался шорох, звук бьющегося фарфора и тяжелый удар. Потом прозвучал второй выстрел, менее глухой. И он раздался так близко, что от него вздрогнул ключ в замке. За дверью дважды выстрелили из тяжелого револьвера, и пока эхо выстрелов разносилось по воздуху, Поллард слышал громкое тиканье своих ручных часов.

Он ощутил запах пороха из старомодного револьвера еще до того, как бросился через холл. Открыв дверь святилища, сержант увидел низкую комнату с белыми, покрытыми штукатуркой стенами. В стене справа – единственное окно. Снаружи небо темнело перед грозой, тяжелые занавеси темного бархата были частично задернуты, но в комнату проникало достаточно света, чтобы он смог разглядеть круглый стол, на котором стояли десять чайных чашек. Две из них были разбиты.

Вэнс Китинг лежал вытянувшись во весь рост на полу между столом и дверью, головой к двери. Он лежал на левом боку, его лицо было прижато к полу, а правая нога немного сдвинулась. В него выстрелили дважды (это стало известно позже как неоспоримый факт) из револьвера 45-го калибра, который валялся рядом с ним. На затылке Китинга был рваный черный ожог, там, где пуля вошла ему в череп. На спине серого пиджака виднелась еще одна прожженная дыра, все еще слегка дымящаяся. Ее оставила вторая пуля. Сильнее запаха пороха был запах горелой одежды и волос. Оружие, как заметил Поллард, было направлено прямо на Китинга. Кровь начала медленно проступать из его ран, но очень немного, потому что он умер на глазах убийцы.

Стоя так, чтобы перекрыть собою дверной проем, Поллард видел все это не как отдельные детали, а в целом. Непонятно, как убийца сюда пробрался, однако он все еще должен был находиться в комнате. Сержант точно знал, что никто из нее не выходил. А единственное окно – в сорока футах над улицей.

Поллард приказал себе: «Спокойно! Не волнуйся! Не волнуйся, сейчас…»

Вытерев слезящиеся глаза, он выскочил из комнаты, схватил ключ и запер дверь изнутри. Затем обошел комнату – медленно, его нервы были на пределе; но никого не нашел, потому что в комнате никого не было. На толстом ворсе черного ковра остались только два ряда пыльных отпечатков – его собственных ног и те, что вели к повернутым вверх носкам туфлей Вэнса Китинга. Сержант подошел к окну.

Надвигалась буря, порыв прохладного воздуха дунул ему в лицо. Безмятежная в своей дремоте, Бервик-Террас лежала в сорока футах внизу. Он осознал, как мало времени прошло между выстрелами и тем, как он подошел к окну, когда увидел фигуру Мастерса в котелке, ринувшуюся через улицу к двери дома номер 4. Высунувшись наружу, Поллард посмотрел влево и вправо вдоль бледного фасада дома, вдоль большой и пустой улицы, которая не скрыла бы никакого беглеца.

– Он выпрыгнул в окно! – прокричал сержант.

С другой стороны улицы окно первого этажа прямо напротив, откуда за происходящим следил сержант Холлис, с неподобающим визгом распахнулось. Холлис высунул злое лицо.

– Нет, никто этого не делал! – долетел до Полларда его слабый крик. – Никто не вылезал из этого окна.

Глава 4 КАБИНЕТЫ ЮРИСТОВ

Ровно в половине шестого доктор Блейн, проворный полицейский хирург, поднялся над телом Вэнса Китинга и отряхнул колени. В комнате работали фотографы, сверкали вспышки. Мак-Алистер (отпечатки пальцев), примостившись у окна, чтобы поймать свет, с револьвером 45-го калибра на коленях, тихонько выругался и посмотрел на старшего инспектора Хамфри Мастерса.

– Итак, – спросил он, – что вы желаете знать?

Мастерс сдвинул котелок, чтобы вытереть пот носовым платком. Похоже, он страдал от клаустрофобии. Но старался говорить легко, вероятно защищаясь.

– Ну, я вижу, что он был убит выстрелом, – признал старший инспектор. – Но пушка, а? Той пушкой?

– Это едва ли моя работа. Вы это и сами знаете, но все равно, я думаю, тут вряд ли могут быть какие-либо сомнения. – Блейн показал на раны. – Эти обе были сделаны револьвером 45-го калибра. Это очень старомодная пушка со старомодными патронами еще и потому, что современная, со стальными патронами, привела бы к тому, что пули прошли бы сквозь него навылет. И у вас прямо здесь имеется пушка с двумя использованными зарядами в магазине. – Он кивнул в сторону Мак-Алистера, очевидно озадаченный мрачным выражением лица Мастерса.

Мастерс отошел туда, где специалист по отпечаткам пальцев смахивал остатки порошка с дула, и Поллард последовал за ним.

В своем роде револьвер был превосходным образчиком оружия. Хотя и большой, он не выглядел громоздким и был намного легче, чем казался. Серебристая сталь дула и барабана почти почернела от старости, но ручка была выложена причудливым перламутровым узором. Внизу ее на маленькой серебряной табличке было выгравировано имя: Том Шэннон.

– Теперь вот имя, – заключил Мастерс, указывая на него. – Вы ведь не предполагаете…

– На вашем месте, старший инспектор, – выдохнул Мак-Алистер, – я бы выпустил бюллетень в поисках этого Тома Шэннона. И попытался бы арестовать Чарли Писа. Шэннон уже сорок лет как выращивает маргаритки. Но пушка его. И что за пушка! – Он поднял ее вверх. – Знаете, что это такое? Это настоящий шестизарядный «ремингтон», сделанный в 1894 году. Если вы когда-нибудь читали что-либо о Диком Западе, то знаете, что это означает. А Шэннон был одним из настоящих плохих парней. Меня только интересует, почему на этой штуке нет зарубок; но может быть, Шэннон не любил помечать свое огнестрельное оружие. Как вы думаете, где человек мог взять патроны к такой штуке в наши дни и в нашем веке? Он же полностью заряжен, только два выстрела сделано. Кроме того, как это могло случиться в Англии? Может быть, ответы на оба вопроса в том, что револьвер принадлежит кому-то, кто коллекционирует оружие?..

– Коллекционеры! – произнес Мастерс. Казалось, он размышляет о серии коллекций, включающих в себя чайные чашки, кувшины-головоломки, а теперь вот еще и шестизарядные револьверы. – Не берите в голову. Как насчет отпечатков?

– Никаких отпечатков на этой вещи нет. Убийца был в перчатках.

Когда Мастерс обернулся обратно к Блейну, он попытался вернуть себе свою обычную вежливость.

– Обратите на это внимание, доктор. Вы спрашивали, что конкретно мы хотим знать. И у нас есть только один вопрос. Вы абсолютно уверены, готовы поклясться, что оба эти выстрела были сделаны из оружия, найденного рядом с телом?

– Я в этом абсолютно уверен.

– Погодите, погодите, не волнуйтесь, – попросил старший инспектор, понизив голос. – Я объясню, что имею в виду. Я не первый раз сталкиваюсь с подобной ситуацией и каждый раз нахожу новую хитрость в том, как они убегают из запертой комнаты. Это мой ночной кошмар, если вы понимаете, что я имею в виду. Но это – впервые, когда (если ваш диагноз верен, простите меня) совершенно точно доказано, что убийца непременно должен был быть в комнате. Это также первый раз, когда факты могут быть подтверждены полицией под присягой, без всякой возможности надувательства. Вот так! – Он побарабанил пальцем о ладонь и продолжил: – Сержант Холлис из дивизиона Л. и я лично, мы сидели в доме напротив и наблюдали. В особенности за окном этой комнаты. Ни на секунду не прекращали следить. Видите ли, этот мертвый парень, мистер Вэнс Китинг, вернулся в дом в четверть пятого. Несколько позже мы видели, как он выглянул в окно. Это – единственное окно в доме, в котором подняты занавески; и мы знали, что мы нашли «меблированную комнату». Э? Так что мы следили. И в то же время сержант Поллард здесь, – он показал рукой, – наблюдал за дверью. И никто не вышел ни одним из этих путей. Итак, теперь: если вы скажете мне, что существует хоть самая отдаленная возможность, что парня застрелили с расстояния – ну ладно, тогда все в порядке, потому что окно было открыто, и пара выстрелов могла проникнуть через него. Но если вы скажете мне, что убийца должен был быть в комнате (а я готов признать, что и сам так думаю), тогда мы в тупике.

– В доме очень пыльно – мы наследили по всему ковру, – буркнул Блейн.

– Да, – подтвердил Мастерс. – Я спрашивал Полларда об этом. Он клянется, что было только два следа от ботинок, когда он ворвался сюда, – его собственные и Китинга.

– Значит, это Китинг обставил комнату? – спросил Мак-Алистер.

– Мм, необязательно. Метла стоит в темном углу в другой комнате. Тот, кто обставил комнату мебелью, мог подмести за собой ковер. Это кое-что доказывает.

– Кроме того, – сухо заметил Блейн, – что никто в этой комнате не был застрелен – разве что Поллард его застрелил.

Мастерс прокашлялся, а Блейн продолжил.

– А как насчет лазеек или потайных ходов? – поинтересовался он.

– Лазейки! – воскликнул Мастерс. – Давайте посмотрим вокруг.

Комната была похожа на своего рода бак. Две ее стены: одна напротив двери, а другая с окном – были из прочного камня, из которого был построен сам дом. Две деревянных стены были выстроены до крыши, чтобы сформировать четыре стороны комнаты. Все стены и потолок были покрыты пыльной белой штукатуркой, на которой не было никаких трещин, не считая нескольких мелких микроскопических изъянов. С середины низкого потолка спускалась короткая трубка разобранного газового рожка, со свинцовой затычкой у устья.

На полу, сделанном из прочной древесины, лежал черный ковер с очень густым, высоким ворсом. У стены, противоположной к двери, стоял стул красного дерева. У стены справа красовался довольно потрепанный диван. Но особое внимание привлекал предмет, находящийся посередине комнаты: складной круглый стол красного дерева, приблизительно пяти футов в диаметре. Он был покрыт квадратной скатертью, напоминающей павлиньи перья, вышитые тусклым золотом, и слегка сдернутой в сторону двери. Очень тонкие черные чайные чашки и блюдца были расставлены на ней, словно цифры в часах. Две чашки со стороны двери были разбиты, но разбиты любопытным образом. Чашки остались на разбитых блюдцах, куски их не были разбросаны широко и лежали в блюдцах или рядом с ними; было похоже, будто по ним ударили каким-то тяжелым плоским предметом.

– Последнее место, в котором можно было бы отыскать лазейку, – произнес Мастерс, – это голая штукатурка. Посмотрите сюда, доктор: нам за это капитально влетит. Вот мы собрались здесь на месте преступления, словно куча болванов, а толку? Именно поэтому, если вы сможете показать,что выстрелы не были сделаны в этой комнате…

– Но они были сделаны именно здесь, – возразил Блейн. – Ваши собственные уши должны были бы сказать вам об этом. Пропади все пропадом, разве никто их не слышал?

– Я слышал, – вмешался Поллард. – Это было не более чем в десяти футах от двери, и я готов поклясться, что выстрелы раздались отсюда.

Блейн кивнул:

– Теперь посмотрите на рану головы. Пистолет находился приблизительно в трех сантиметрах от головы, это была пуля с мягким концом, и она разнесла череп на кусочки. Вы можете видеть зазубренные пороховые ожоги от старомодного патрона. Другая пуля – в спину – перебила парню позвоночник. Пулю, должно быть, выпустили прямо в него. Говорят, вы появились здесь довольно быстро, сержант? Вы заметили какие-нибудь признаки?

– Множество, – ответил Поллард, живо вспоминая случившееся. – Одежда все еще дымилась. И тут был запах. И дым…

– Мне очень жаль, Мастерс, – подытожил Блейн, – но здесь не может быть никаких сомнений.

Наступила тишина. Фотографы собрали свои аппараты и удалились. С улицы доносился гул толпы и голос полицейского, приказывающего всем отойти. Коридоры дома номер 4 на Бервик-Террас ожили под топотом ног, там распоряжался инспектор Коттерил; и в центре всей этой паутины по комнате бродил Мастерс и тыкал пальцем в стены. Наконец, он обратился к Мак-Алистеру, который тоже бродил туда-сюда:

– Закончили?

– Почти, сэр, – сообщил специалист по отпечаткам пальцев. – И это – самый ясный случай беззакония, с которым я когда-либо сталкивался. Никаких отпечатков пальцев, едва ли пара смазанных на ручках кресла и несколько ясных отпечатков на оконной раме, но я почти уверен – они оставлены покойным.

– Никто не трогал стол или чашки?

– Нет, разве что в перчатках.

– О да, перчатки! Снова и снова дело Дартли с модными аксессуарами. Высший класс, как я ненавижу случаи, в которых нет смысла. Хорошо, Мак-Алистер, это все. Спросите по пути инспектора Коттерила, не поднимется ли он сюда на минутку? И спасибо, доктор, на сегодня это все. Я рад, что вы появились так скоро, мы должны были быть уверены насчет этого револьвера. Но я хочу, чтобы тело еще минутку не двигали. Сначала я хочу осмотреть карманы. И еще сюда направляется джентльмен… гм… по имени сэр Генри Мерривейл, и я хочу, чтобы сэр Генри на него посмотрел.

Когда Блейн ушел, Мастерс еще раз обошел вокруг стола, глазея на него.

– Чепуха, – заявил он, указывая на чайные чашки. – Чепуха, однако направленная на то, чтобы сбить нас с толку. Кому нужно сегодня тайное общество? Я знаю, Боб, вы думаете, что Китинг произнес пароль. Но вы не можете мне сказать, что здесь проходило собрание и что сюда вместо одного убийцы проникло десять членов какого-то тайного общества. Ободритесь, не будьте таким мрачным. Мы превосходным образом сваляли дурака, но я не вижу, что еще мы могли бы или имели право сделать. Кроме того, старик скоро будет здесь. Он явится злой, как пятьдесят шершней, но я не боюсь признаться тебе, что буду рад показать ему один замкнутый круг, который он тоже не в силах разорвать. – Мастерс посмотрел на тело. – Этот болван Китинг, Боб. Знаешь что-нибудь о нем?

– Ничего, кроме того, что уже рассказал вам сегодня, после того как он купил дом и выставил меня из него…

– Да. Он хотел умереть красиво, разве не так? – спокойно спросил Мастерс.

Поллард глянул на безвольное тело в серой фланели, со сломанным позвоночником и волосами цвета соломы, прилипшими к ране.

– У него была куча денег, – напомнил сержант. – И он любил называть себя «последним авантюристом». Вот почему я думал, что Китинг вполне мог бы заинтересоваться каким-нибудь тайным обществом, если оно в достаточной мере таинственно или в достаточной мере зловеще. Он постоянно говорил, что хочет испытывать трепет. Я полагаю, он жил в Вестминстере на Грейт-Джордж-стрит?

Мастерс проницательно посмотрел на него:

– Грейт-Джордж-стрит, э? Вот куда мы направимся!

– Куда мы направимся?

– Туда. Сегодня же. Ты не забыл, что он ушел отсюда сегодня после полудня в десять минут третьего и не вернулся до четырех пятнадцати? Вот так. Я знаю, куда он ходил, – с удовлетворением сообщил Мастерс, – потому что я лично за ним следил. Но в настоящее время это не имеет значения. Как насчет его родственников или друзей? Что-нибудь знаешь о них?

– Нет-нет, боюсь, что нет. Знаю только, что у него был кузен по имени Филипп Китинг. И еще что он был обручен с Франсис Гейл. Вы, наверное, слышали о ней, она – одна из тех, кто, похоже, выигрывает все турниры по гольфу.

– А! Видел ее фотографии в газетах, – с интересом отозвался Мастерс. И, подумав, добавил: – Вот она не вмешалась бы в подобные игры, ставлю шесть пенсов. Ладно, не обращай внимания. Давай лучше перевернем этого бедного болвана на спину. Тихонько…

– Боже! – невольно вскрикнул Поллард.

– Значит, он хотел испытать трепет? – заключил Мастерс после паузы, во время которой было слышно лишь его астматическое дыхание. – Не слишком хорош, не так ли?

Они оба поднялись. Никаких повреждений на лице Китинга, которое теперь находилось прямо перед ними, не было. Разум, как и жизнь, покинул это лицо, а причиной его безумного выражения был страх. Поллард многое мог прочитать на лицах, обезображенных видимым страхом. Во время службы констеблем он видел разбившегося насмерть мужчину, который выпал из высокого окна, и другого мужчину, которому размозжили голову выстрелом. У обоих в широко открытых глазах навечно застыл страх. Но похоже, Китинг, который хотел испытать трепет, в последнее мгновение жизни увидел нечто более ужасное.

– Вот что я скажу тебе, мой мальчик, – угрюмо заметил Мастерс. – Как бы тебе понравилось провести ночь в этой комнате?

– Нет, благодарю.

– Вот так. И тем не менее, что не так с этим местом? Ты говоришь, оно достаточно обыкновенное. Хотел бы я узнать, кто был последним нанимателем этого дома. – Осмотрев пронзительным взглядом комнату, Мастерс присел на корточки рядом с телом и принялся выворачивать карманы. – Постой-ка! Тут что-то есть. Как тебе понравится вот это, например?

«Это» был тонкий полированный серебряный портсигар. Он не был у Китинга в кармане, а лежал под телом, слегка накрытый полой пиджака. Мастерс открыл его, обнаружив, что тот под завязку полон сигаретами «Крэйвен А». Мастерс держал портсигар очень осторожно, только за края, потому что на его полированной поверхности отчетливо виднелись несколько ясных отпечатков.

– В углу есть монограмма, – сказал Поллард. – Вы видите буквы? Дж. Д. Вот так: Дж. Д. Это портсигар не Китинга. Может быть, того, кого мы ищем.

– Если бы старик был здесь, – улыбнулся Мастерс, – он сказал бы, что у тебя примитивный ум, мой мальчик. Этот убийца слишком хитер, чтобы хвататься за самую лучшую поверхность для отпечатков пальцев. Посмотрим, но готов с тобой поспорить, что это отпечатки Китинга, просто он прихватил чей-нибудь портсигар. – Старший инспектор аккуратно завернул портсигар в носовой платок. – Странно другое – что эта штука делала под его телом? Китинг не курил, и никто тут не курил. Кстати, так же как и в случае с Дартли. Во всяком случае, здесь нет никаких окурков, и эта штука полна сигарет. Если Китинг прихватил чей-то портсигар… Стой, мне это кое-что напомнило! В чьей он был шляпе? Не думаю, чтобы это была его собственная. И между прочим, где эта шляпа сейчас?

Поллард прошел через комнату к дивану, который был немного отодвинут от стены, и сунул за него руку, откуда выудил несколько помятый серый «хомбург». Когда сержант впервые осматривал святилище, шляпа, как он помнил, лежала на диване. Он повертел ее, затем вручил Мастерсу, указав на этикетку внутри. На этикетке позолоченными буквами было написано имя: Филипп Китинг.

– Филипп Китинг, – повторил Мастерс. – О, это тот кузен, которого ты упоминал, не так ли? Да. Хорошо для мистера Филиппа Китинга, что мы все знаем, что его кузен ходил в его шляпе, иначе у нас появилась бы к нему масса вопросов. Это самый распространенный тип джентльменов, Боб, которые надевают чужие шляпы и берут чужие сигареты, а мы думаем: «Ага, поймали!» Я хорошо знаю этот тип людей. Можешь рассказать мне что-нибудь еще об этом мистере Филиппе Китинге?

– Ну, сэр, он, вероятно, подпрыгнул бы до потолка и взорвался бы, если бы его заподозрили замешанным в убийстве. Он брокер на бирже, очень милый мужчина, но респектабельный, как дьявол.

Мастерс подозрительно посмотрел на сержанта:

– Ну хорошо. Мы это выяснили. Но есть ли кто-нибудь, связанный с ними, чьи инициалы были бы Дж. Д.?

– Этого я вам сказать не могу.

– Тогда посмотрим, что там у него еще. Вытаскивай все наружу. Так, бумажник. Восемь фунтов банкнотами и пара его собственных визиток. Да, тут тот самый адрес: дом номер 7, Грейт-Джордж-стрит. Больше в бумажнике ничего нет. Ручка. Часы. Связка ключей. Коробок спичек. Носовой платок. Шесть четрехпенсовиков медью. Это много, но толку от этого мало. Разве что он был страстным курильщиком: в каждом кармане на подкладке табак.

– Если только он не надел еще и чужой пиджак, – предположил Поллард. – Он был страстным курильщиком, но не выкурил ни одной сигареты за время сорокапятиминутного ожидания. Посмотрите сюда, сэр, не думаете ли вы, что это была своего рода… религиозная служба?

Мастерс неопределенно хмыкнул.

– Нет, метка портного в порядке. Это его собственный пиджак. Ты думаешь, что ты шутишь, мой мальчик, а это совсем не смешно. Но я не шучу. Я влезу в это дело. Я видел куда более странные вещи… А, инспектор! Входите.

Детектив-инспектор районного отделения Коттерил был высоким тощим человеком с длинным лицом, хранившим меланхоличное выражение, которое не без труда выражало любезность. Увидев повернутое вверх лицо Вэнса Китинга, он присвистнул:

– Ба! Вот это вид… – Помолчав, он доложил: – Обыскали каждый сантиметр дома. Теперь я могу точно вам сказать, что тут нет и не было никого еще, но вы это уже и так знаете. Мы уперлись в тупик. Но вот что я хотел бы спросить у вас, старший инспектор: вы хотите, чтобы этим занималось наше отделение или, как я полагаю, Ярд заберет это дело себе?

– Я тоже так полагаю. Но это будет решено сегодня вечером. Не могли бы вы пока выяснить, какая компания привезла сюда мебель два дня назад, где они ее взяли, и проследить за ней от и до? А мы займемся этим револьвером: это антикварная вещь, и у него нет регистрационного номера. Но я хотел бы получить от вас еще кое-какую информацию. Вы что-нибудь знаете о последних нанимателях этого дома?

– Да, я сам могу вам это сказать, – отозвался Коттерил. – Я их помню, потому что эти люди как-то сами явились в участок с жалобой на то, что у них украли золотистого кокер-спаниеля; и я их сам принимал. Итак, как же, черт побери, было их имя? – Коттерил постучал себе по виску. – Мистер и миссис… Ну, я не думаю, что вы сейчас их имя услышите. Насколько я его помню, старик был адвокатом, знаете, такой старый, покрытый коркой; почтенный. И у него была очень хорошенькая жена. Черт побери, как же было его имя? Могу вспомнить все, кроме этого. Они уехали отсюда примерно год назад. Имя было какое-то странное, кажется, начиналось с Д. Мистер и миссис… А, вспомнил! Мистер и миссис Джереми Дервент!

Мастерс уставился на инспектора, слегка изменившись в лице:

– Вы в этом уверены, а?

– Совершенно уверен, да. Уверен. А собаку звали Пете.

– Парень, послушай! Это тебе ничего не говорит? Ты помнишь дело Дартли?

Коттерил открыл один глаз и сухо произнес:

– Нет, лично я не помню, благодарение господу. После всей этой суматохи меня перевели сюда из отделения Ц. Конечно, я слышал об этом. И знаю, что все это повторилось здесь.

– Дартли получил пулю в затылок в доме 18 на Пендрагон-Гарденс. Последние наниматели дома 18 на Пендрагон-Гарденс съехали за неделю до убийства. Это были мистер и миссис Джереми Дервент. Эти люди выглядели настолько респектабельно, что было ясно: они не могут иметь ничего общего с Дартли. Потому мы их особо не беспокоили. Но теперь выясняется, что эти же Дервент – последние наниматели дома номер 4 на Бервик-Террас. И под телом Китинга обнаружен портсигар, помеченный инициалами Дж. Д. – Мастерс явно взбодрился. – Вот так. Мне очень интересно, мой мальчик, какие выводы из всего этого сделает сэр Генри Мерривейл.

Глава 5 ГЛАЗА МЕРТВЕЦА

– Хотите знать, что я думаю? – спросил Г. М. – Я думаю, у вас чертовски крепкие нервы. Вот что я думаю. Вы вынудили меня приехать сюда, нанеся мне оскорбление, потому что это вы влезли в это дело. Вы протащили меня вверх по трем пролетам ступенек, как будто в моей жизни и так недостаточно лестниц, и посадили в эту чертову турецкую баню, после которой у меня наверняка начнется пневмония, как только я выйду на свежий воздух. И теперь вы еще имеете невообразимую наглость предложить мне, поскольку мы собираемся играть в вежливых и изысканных людей, надеть воротничок, чтобы предстать перед всеми в выгодном свете. О, мои глаза! Это конец. Я умираю.

– Нет, нет, – умиротворяющее протянул Мастерс. – Я только предложил…

Прибытие Г. М. шесть часов спустя после убийства сопровождалось кое-какими трудностями. Как было известно, он надевал воротничок только по настоятельному требованию своей секретарши, но чаще все-таки спор выигрывал. Победив в нем, он испытывал такое состояние триумфа, что прибегал к сомнительному и почти неслыханному самостоятельному управлению автомобилем, в результате чего, свернув однажды каким-то магическим образом с Хорс-Гардс-авеню не в ту сторону, умудрился сбить мистера Джефри Мадден-Брайна, министра транспорта. Г. М. очень гордился своим умением водить автомобиль, если только вообще давал себе труд этим заняться, но на сей раз безопасно добрался до Кенсингтона. А теперь сидел в мансарде на кушетке без воротничка и ворчал.

Мастерс не обращал внимания. С другой стороны, сколько бы на Мастерса ни ворчали, что он сделал то и не сделал этого, все исходило от Г. М.: так что рассудок Мастерса испытывал громадное облегчение, и он снова мог быть самим собой – приветливым, любезным. Тело Китинга теперь убрали, что тоже облегчило груз на его душе.

– Я только предложил, – пояснил Мастерс, – что вы можете найти это более удобным – надевать низкий воротничок, а не тот, который вы обычно носите. Я не подумал об этом, просто сболтнул ненамеренно. А вы ухватились за фразу и сшили из нее целое дело. Но теперь о том, что я хочу знать, сэр: что вы думаете об этом деле?

– Вы имеете в виду ваше замечание о Дервентах? Дьявольская ситуация, не так ли? Почтенный адвокат и его хорошенькая жена переезжают из уединенного дома в другой уединенный дом, и, куда бы они ни поехали, как раз после того, как они покидают дом, там появляется и расквартировывается убийца. Это вызывает трепет. Только обдумайте это. Это артистично, Мастерс, мне это даже нравится.

– Благодарю вас, – мрачно кивнул старший инспектор. – Меня обычно не обвиняют в том, что я артистичен, я далек от этого. Но я вовсе не имел в виду именно Дервентов. Я имел в виду убийцу.

– Убийца, растворившийся в воздухе?

– Да, вы можете в это поверить? Кто-то стоял здесь в комнате рядом с Китингом, выстрелил в него два раза с близкого расстояния, а потом исчез?

– Я не верю в это, сынок, – серьезно ответил Г. М., – судя по тому, что вы мне рассказывали. Но я предостерегал вас, что убийца ужасно хитер и способен ускользнуть из любых сетей, которые вы ему расставите. Вот что меня тревожит. Вы говорите о мастере преступного мира; но сегодня никто вне Бедлама не решается назначать свидание полиции. Разве что человек совершенно уверенный в том, что его ни при каких обстоятельствах не поймают.

– Или если он настоящий псих, конечно.

Г. М. недоброжелательно нахмурился:

– Даже и в этом случае. Никакой псих, не считая политических наемников, не будет настолько не в своем уме, чтобы желать быть пойманным. Джек-потрошитель был исключением, если хотите. Да, он писал в полицию, но никогда не предостерегал ее заранее, где он собирается использовать свою бритву. Кроме того, в этом деле нет ни малейшего намека на сумасшествие, как я, надеюсь, в состоянии объяснить вам. Нет, Мастерс. Этот парень знал, что он в безопасности и с легкостью совершит убийство, как бы вы ни пытались его остановить.

– Все это очень хорошо, сэр, однако взгляните на факты! Вы знаете какой-нибудь безопасный метод совершения убийства?

– Нет, сынок, – ответил Г. М. – И надеюсь на Бога, что перед нами не тот случай.

И снова сержант Поллард ощутил неловкость. Снаружи ранний вечер все еще обещал бурю, которая так и не разразилась. Маленькие глазки Г. М. обвели комнату, прикидывая.

– Ну хорошо, теперь мы просто пройдемся по свидетельствам, насколько я смог их уловить из той тарабарщины, которую вы тут мне наговорили. У меня есть пара вопросов, которые я хотел бы вам задать, а потом мы попытаемся реконструировать преступление. Начнем с самого начала. Ты, сынок. – Маленькие глазки остановились на Полларде, довольно сильно его смутив. Г. М. подвигал очки туда-сюда по носу, что-то пробормотал себе под нос и продолжил: – Итак, я понял, что вы отправились к Хьюстону и Кляйну. Они сказали вам, что сегодня утром дали ключи Вэнсу Китингу. И еще сказали, что в последний раз дом осматривали три месяца назад. Тогда это была Франсис Гейл, девушка, обрученная с Китингом. Верно?

– Да, сэр.

– И это означает что? – мягко спросил Мастерс.

– О, совершенно не обязательно. А еще мы знаем, что вчера сюда приезжал транспортный фургон и мужчины привезли кое-какую мебель. Ну хорошо, у них должны были быть ключи, чтобы войти. Я не понимаю: так где же они взяли ключи, если Китинг до сегодняшнего дня свои не получал?.. Не перебивайте меня, черт возьми! Нет, сынок. Когда ты поднялся на ступеньки дома, в начале улицы проехал двухместный «толбот», в нем сидела женщина, которая рассматривала дом оценивающим взглядом. Верно?

– Да, сэр.

– Ох-ох! Вы узнаете эту женщину, если увидите ее снова?

– Думаю, что да. Она молодая, без сомнения, не уродина, но я видел ее с далекого расстояния, и автомобиль двигался. Однако я успел записать номер машины. Это был МХ-792.

– За ним следят, – сообщил Мастерс.

– Так, а теперь выслушаем вашу историю, – не отступал Г. М., поворачиваясь к старшему инспектору. – После того как Китинг ввязался во все эти проблемы с покупкой дома и с тем, чтобы выбросить вас отсюда, он вышел из этого дома в десять минут третьего. И куда же он отправился?

Мастерс вытащил записную книжку, прочистил горло и принялся рассказывать по памяти:

– Персона, о которой идет речь, вышла ловить такси. Дошла до Кенсингтон-Хай-Стрит, прежде чем ей это удалось. Обнаружила там стоянку такси. Взяв следующее такси, я последовал…

– Понятно, ты прыгнул в машину со свистом: «Скотленд-Ярд! Следуйте за той машиной!» Хо-хо! Я просто вижу, как ты это сделал, сынок.

– Простите меня, я ничего такого не делал, – спокойно возразил Мастерс. – Таксистам нельзя говорить заранее, что ты – коп, потому что они тут же начинают гадать, получат ли свои денежки, и ты потеряешь своего преследуемого. Грр-рм. – И он продолжил в официальной манере: – Интересующая нас персона проехала по Пикадилли, Хэймаркет, Кокспур-стрит и через Трафальгарскую площадь к таверне «Галеон» в Уайтхолле. Там выпила две порции, ни с кем не общалась. Затем покинула бар, так как в три часа он закрывался. Не похоже было, чтобы персона куда-либо торопилась. Прошла по Уайтхоллу, пересекла Грейт-Джордж-стрит и вошла в блок квартир под названием Линкольн-Мэншнз. (Он там жил.) Поднялась наверх на лифте. Я приблизился и был уже готов заговорить с портье, когда интересующая нас персона снова спустилась на лифте и сказала портье: «Не позволяйте мистеру Гарднеру уйти», затем вышла на улицу…

– Подожди секунду. Как ты думаешь, что все это значит?

– У меня нет ни малейшей идеи, – смущенно улыбаясь, признался Мастерс. – Разве что в нашем списке появилось еще одно имя. Франсис Гейл, Филипп Китинг, мистер и миссис Джереми Дервент и теперь кто-то по имени Гарднер. Надеюсь, это немало. Но продолжу о Китинге. Он пробыл в квартире не более трех-четырех минут. После этого вышел и примерно минуту просто шатался по улице, оглядываясь по сторонам. В пятнадцать тридцать он опять поймал такси и приехал сюда на Кобург-Плейс. На дороге мы попали в пробку и не могли выбраться из нее приблизительно в течение часа. Китинг перешел Кобург-Плейс, прошел по Бервик-Террас и вошел в дом. Не густо, не правда ли?

– Нет. И ничего слишком потрясающего. Ты думаешь, что он просто убивал время, а? Ну хорошо, теперь давайте посмотрим, что мы можем сделать с реконструкцией преступления. Вероятно, мы не сможем сказать, как это проделал убийца. Но давайте представим, что Китинг лежит здесь сейчас, с пушкой у левой руки и с портсигаром под животом. Давайте посмотрим, где он мог стоять или сидеть, когда в него выстрелили; и какой из выстрелов был сделан первым и почему; и что Китинг мог видеть, если допустить, что он что-то видел. Надеюсь, Мастерс, вы уже выяснили, кому принадлежат отпечатки пальцев на портсигаре?

– Пока нет. Когда мы нашли портсигар, Мак-Алистер уже ушел. Мы отослали портсигар в Ярд и должны получить оттуда рапорт с минуты на минуту. А также, я надеюсь, и рапорт о посмертном вскрытии.

С огромным усилием Г. М. поднял себя с кушетки, бормоча проклятия, и на ощупь двинулся на середину комнаты. Золотой узор скатерти из павлиньих перьев сиял в вечернем свете; черные чайные чашки смотрелись богато и угрюмо; с дополнением в виде стула красного дерева все это создавало в обыкновенной мансардной комнате что-то вроде центра и приманки. Г. М. шагнул к столу. И некоторое время стоял там, глядя на него совиными глазами.

– «И все сосуды для питья у царя Соломона были золотые, – неожиданно произнес он, – и все сосуды в доме из Ливанского дерева были из чистого золота, из серебра ничего не было, потому что серебро во дни Соломоновы считалось ни за что. Ибо у царя был на море Фарсисский корабль с кораблем Хирамовым; в три года раз приходил Фарсисский корабль, привозивший золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян, и павлинов».

Это была одна из тех резких перемен в настроении Г. М., которые все еще заставляли Мастерса вздрагивать. Потом Г. М. широко открыл глаза и ухмыльнулся:

– Хо-хо! Вы удивлены, что старик цитирует Третью книгу Царств? О боже, сынок, какая литература! Я просто задумался над повторяющимся узором из павлиньих перьев в этом деле. Дартли застрелили на фоне десяти чашек, расписанных павлиньими перьями. Китинг тоже упал рядом со столом, украшенным приблизительно таким же образом… Что нам следует предположить? Сожгите меня, я не знаю. У нас получается классическая мифология: павлины были любимой птицей Юноны. В Средние века одна из самых священных клятв рыцарства принималась на павлиньем пере. Рыцарство! Рыцарство! И что мне думать?

Мастерс наблюдал за ним с любопытством.

– Где вы всего этого набрались? – полюбопытствовал он.

– О, я не знаю. Просто когда я осматриваюсь, это иногда приходит на ум. Кроме того, я до смерти ненавижу современные романы, так что мое время для чтения не перегружено суматохой. Но я говорю тебе, сынок, о чем-то, что не имеет к книгам никакого отношения. – Он потянулся и коснулся пальцами скатерти. – Это – настоящее золото. Помнишь, я говорил тебе в то время, когда мы распутывали дело Красной вдовы, как я был в Риме по делу коллекционера, которого отравили в его частном музее? Ух-ух! Помню, там кто-то показал мне одну из таких скатертей: на ней не было павлиньих перьев, а какой-то религиозный узор. Эти вещи стоят кучу денег. Это средневековая итальянская работа, когда листки золота вплетаются в ткань. Пункт первый: в Англии не так много людей, кто владел бы хоть одной из таких скатертей, и только несколько дилеров, которые могли бы заниматься ими – как, например, Соар с Бонд-стрит. Пункт номер два: кто-то мог позволить себе принести ее сюда, так как это сделал Китинг. Теперь эта мебель. Она не выглядит музейной редкостью, конечно; но это все еще хорошая мебель и, должно быть, довольно дорогая. И наконец, эти чайные чашки…

– Ах. Чайные чашки. И какую ценность они собой представляют?

– Ну… сейчас. – Г. М. поднял одну из тонких черных чашек и перевернул ее. – Если по шесть пенсов за штуку, то пять шиллингов за все.

– Шесть пенсов за штуку?! – вскричал Мастерс.

– Да, за чашки и блюдца вместе, – объяснил Г. М., пока Мастерс поднимался на ноги. – Они из «Вулвортса». Можете посмотреть штамп на дне. «Элефант. Сделано в Англии» и номер универмага Вулвортса. Кто бы ни организовал все это, он расставил дорогую мебель и взял почти бесценную скатерть – на которую аккуратно поставил чашки ценой в три пенни. Вот так-то. Говорю тебе, Мастерс, кто-то смеется над нами, и мне это не нравится.

– Я начинаю приходить к убеждению, – произнес старший инспектор, – что мы преследуем настоящего сумасшедшего.

– Нет, это не так, сынок. Все здесь имеет определенное значение: в этом-то и беда. Но мы начали реконструировать убийство, займемся этим дальше. Для начала возьмем чашки – я имею в виду две разбитые. Посмотрите на них и скажите, что вы о них думаете.

Мастерс задумался. Если принять круглый стол за часовой циферблат, обращенный к двери, то чашки расставлены так, что две разбитые означают цифры 6 и 7. Мастерс изучал их.

– Да, я об этом думал, – неохотно признал он. – Чашки разбиты весьма подозрительным образом. Их не стукнули обо что-то, словно бы в пылу борьбы; их даже не сдвинули с блюдец, хотя блюдца тоже разбиты. Никаких осколков по комнате, словно их пробили пулей. Вот так. Похоже, на них опустился какой-то тяжелый груз и просто их раздавил. Словно тяжелый чемодан или что-то вроде этого. – Он посмотрел на потолок.

– А как насчет мертвеца? – поинтересовался Г. М. – Вот что случилось, сынок. Револьвер 45-го калибра, в особенности на таком близком расстоянии, имеет силу, словно лошадиный удар копытом. Теперь смотри сюда. Китинг шел к столу, как Дартли. Он шел куда-то по направлению от двери или, во всяком случае, с той стороны комнаты, где дверь. В ином случае, как ты можешь видеть, он разбил бы или перевернул больше чашек, когда падал. А они все еще стоят аккуратным кружком. Итак. Первая пуля задевает его. И он падает от выстрела – то ли с пробитым черепом, то ли с пробитой спиной, всем своим мертвым весом, лицом на стол.

Г. М. резко сжал пальцы, и Мастерс кивнул.

– Осмелюсь сказать, – пробормотал старший инспектор, – скорее всего, так и было, потому что больше нечем разбить чашки. Но тогда возникает вопрос: почему он оказался лицом в другую сторону? Когда мы его нашли, он лежал во весь рост, головой к двери.

– Потому что первый выстрел пришелся ему в спину, вот в чем дело. Если бы первая пуля была той, которая попала ему в голову, то он никуда не сдвинулся бы от этого стола; он был бы уже мертв. Он не мог бы двигаться, разве что соскользнуть, а его одежда для этого недостаточно измята. Одежда недостаточно измята, чтобы показать, что он… Ага! Понял?

– Он попытался подняться на ноги и обернуться, – предположил Поллард.

– Точно, сынок. Но продолжим эту мысль дальше, выпустим джинна из бутылки. – И снова его маленькие глазки остановились на Полларде, выражение их было сбивающим с толку. – Я вижу, у тебя есть вдохновение. Быстро – что ты об этом думаешь?

Поллард посмотрел на стол.

– Это не вдохновение, сэр. Скорее нечто противоположное. Тут есть большое противоречие. Китинг увидел что-то достаточно ужасное, отчего на его лице и застыло такое странное выражение – и тем не менее в то же время в него два раза выстрелили сзади! Если он увидел то, что увидел, то как убийца смог обойти его сзади и приблизиться настолько, чтобы выстрелить в Китинга, не оставляя ему никакого шанса бежать или бороться? Все, похоже, произошло слишком быстро. Однако предположим, что я понял! Убийца подошел к Китингу невидимым, его шагов не было слышно из-за толстого ковра. Он поднес пушку к спине Китинга, вероятно намереваясь прострелить ему сердце. Но Китинг дернулся и начал оглядываться…

– И закричал. Мне казалось, вы об этом упоминали, – поддержал его Г. М.

Наступила пауза.

– О, все это достаточно отвратительно, мои ребятки, – продолжил он безучастно. – Потому я и хотел спросить вас, что же увидел Китинг, когда оглянулся через плечо, и отчего на его лице застыло такое выражение. Затем наш «некто», Старина с гор, спустил курок, и Китинг повалился прямо на чашки. Но он там не остался. Он попытался подняться и обернуться и упал, может быть, из-за того, что кто-то сзади снова атаковал его. Китинг использовал руки, но позвоночник был прострелен, и его ноги ему не повиновались. Так что когда он поднялся на ноги и обернулся влево, то снова потерял равновесие и просто рухнул в другую сторону. А убийца наклонился и выстрелил в него еще раз – на этот раз в затылок, когда он лежал беспомощным на левом боку.

– Угу, – помолчав, буркнул Мастерс.

– О нет, в этом нет ничего хорошего, я это признаю.

Мастерс оперся подбородком о руку.

– Все это прекрасно, сэр Генри, что вы так быстро со всем разобрались. Но я немного более осмотрителен. И, пока это признаю, все звучит логично… Между прочим, что касается вашей реконструкции, а как насчет портсигара, который мы нашли под телом?

– Я не могу так быстро на это ответить, сынок. Многое зависит от того, чьи отпечатки пальцев на нем найдут. А также от того, был ли это портсигар Китинга или кого-нибудь еще. Я не собираюсь что-либо объяснять, пока не узнаю, что именно должен объяснить. – Он вздохнул и заключил: – Тебя это, похоже, угнетает, но я также признаю, что, пока мы распутаем все это дело, нам встретится еще немало головоломок. Какая польза от портсигара, если никто не курит? Какой в нем смысл? Эй? Да, что это такое?

Сначала на лестнице в мансарду, а потом в коридоре послышались быстрые шаги. И в комнату с листом бумаги в руках вошел сержант Холлис, которого оставили охранять дом внизу с двумя констеблями.

– А это, если я не ошибаюсь, о нашем нынешнем клиенте, – одобрительно произнес Г. М. – Ну, говори, сынок. Получили информацию из штаб-квартиры?

– Да, сэр. Но это не то, что я хотел вам сказать. Мы…

Мастерс взял из рук сержанта лист бумаги и решительно объявил:

– А! Вот в чем дело. Однако тут два вопроса. Первое сообщение – об отпечатках на портсигаре. Их там два вида: самого Китинга и какой-то женщины. Полагаю, вы можете сказать, что это предположительно. Второе сообщение – насчет голубого двухместного «толбота» за номером МХ-792. Он принадлежит мисс Франсис Гейл.

– Это то, что я хотел сказать вам, сэр, – торопливо вмешался Холлис. – О мисс Гейл. Она внизу. Она здесь с тех пор, как мы унесли тело мистера Китинга. Мисс Гейл видела, как мы переносили его в фургон. Она не устроила шума, хотя ее потрясение было велико. Ведет себя тихо и только постоянно задает вопросы, на которые мы не можем ответить. Вы можете ее принять? Я знаю, вы просили вас не тревожить, что бы ни случилось, но все равно подумал: может быть, повидаетесь с ней?..

Глава 6 В КОТОРОЙ РЯДОМ С РЕВОЛЬВЕРОМ ОКАЗЫВАЮТСЯ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК

Поллард почему-то ожидал увидеть крупную и мускулистую женщину. И был удивлен, когда в комнату вошла девушка не старше двадцати лет, среднего роста, хотя и пышущая здоровьем, но без каких-либо признаков атлетических способностей. Он сразу же узнал в ней ту незнакомку, которую видел днем в автомобиле в конце Бервик-Террас. У мисс Гейл были коротко подстриженные, пушистые каштановые волосы, более темные карие глаза с черными ресницами и очень решительный подбородок. Ее нельзя было назвать хорошенькой с точки зрения общепринятых стандартов красоты, но здоровье и энергия делали девушку привлекательной. На ней была плотно облегающая шляпка из белой соломки и белое шелковое платье с ярко-алой пряжкой на поясе. В руках она держала белую сумочку, которую все время мяла. Ее лицо выражало не столько горе или страх, сколько жалкую растерянность.

– Я… я… – пролепетала она и остановилась.

Мастерс был в своей стихии. Он галантно поднялся, а лицо его приняло учтивое выражение, словно он обращался к мудрецу, чьи советы заранее находил очень полезными.

– Пожалуйста, не расстраивайтесь, мисс, – мягко проговорил он. – Мы должны извиниться за то, что пригласили вас сюда наверх, но в доме больше негде присесть. Итак, если вы попытаетесь нам помочь, это будет… Э? Вот так. Не присядете ли сюда на диван? Ах, так-то лучше.

– Но, ради всего святого, скажите, что это такое? – Мисс Гейл кивком показала на мебель, и ее охватило какое-то новое чувство, настолько сильное, что казалось, на мгновение оно прогнало все другие ее переживания. На ее глаза даже навернулись слезы. – И кто вы? И что стряслось? И вообще, что все это такое? Я знаю, что видела вас раньше. – Не моргая, она смотрела на Г. М. – Я видела вас. И мой отец мне о вас говорил. Сказал, что вы носите забавные шляпы или что-то вроде того. Но я не понимаю, что вы здесь делаете…

– Минутку, минутку! – неожиданно прогремел Г. М. – Разумеется, вы меня знаете, а я знаю вашего старика. Вы – дочь Броки Гейла, великого капитана команды регби в шестом году. Так что, как видите, вы среди друзей. Но если вы дочь Броки Гейла, то нет смысла осыпать вас лепестками роз: вы сможете это выдержать, моя девочка.

– Постараюсь, – помолчав, ответила она. – Но все равно все это ужасно. Что он сделал и почему? Я видела, как его выносили, но не знаю, от чего он умер. Я стала спрашивать, а мне все твердили, что произошел несчастный случай. – Стиснув руки, она перевела взгляд с Г. М. на старшего инспектора.

Мастерс покачал головой:

– Боюсь, это не был несчастный случай, мисс. Это – преднамеренное убийство.

– Да. Я тоже так думаю.

– Вот как? И почему вы так думаете, мисс?

– О, а что я еще могла подумать при том, как обстоит дело? И как его убили?

– Выстрелом в спину. – Поллард заметил, как при этих словах лицо мисс Гейл еще больше омрачилось. А Мастерс поспешно спросил: – У вас были причины полагать, что кто-то мог его убить?

– Нет. В самом деле нет. Это…

– В самом деле нет. Гм! – повторил Мастерс, отечески улыбаясь. – Вас немножко трудно понять, мисс Гейл. Вы хотите сказать, что кто-то ему угрожал?

– Не совсем. Я сказала это не подумав. Вообще-то Рон в раздражении угрожал ему, говорил, что его застрелит, но я не знаю точно, как это было, потому что меня при этом не было. – Она подняла честные карие глаза. – Я рассказываю вам просто потому, что, вероятно, вы все равно об их ссоре узнаете. И лучше вам услышать об этом от меня, потому что я знаю, что там не было ничего серьезного. Во-первых, Рон на самом деле никогда никого не убьет. А во-вторых, мне отлично известно, что он никогда не выстрелил бы кому бы то ни было в спину.

– Кто такой Рон?

Франсис Гейл удивилась:

– Ну, Рональд Гарднер. Он большой друг Вэнса. Я понимаю, по моему рассказу этого не скажешь. Но это так. Я думала, вы уже слышали это имя. Он делает массу таких же вещей, как и Вэнс, только без… без такого шума вокруг. – Неожиданно она вспыхнула и затем быстро продолжила, словно торопилась обогнать время: – Я хочу сказать, я думала, вы читали книгу, которую написал Рон. Это великая книга, об их путешествии по Ориноко. У Рона ранчо в одном из западных штатов в Америке, кажется в Аризоне – никак не могу правильно запомнить штаты, потому что их так много. Рон…

Мастерс показал жестом сидящему за столом Полларду, чтобы тот не вмешивался в разговор, и опять повернулся к девушке:

– Одну минутку, мисс. Вы сказали, что мистер Китинг и мистер Гарднер поссорились? Итак, когда это было?

Она задумалась.

– Позавчера вечером, наверное. Давайте посмотрим: сегодня среда, так? Да, это, должно быть, было в понедельник вечером. Во всяком случае, так говорит Филипп. Филипп – кузен Вэнса, это он рассказал мне об их ссоре.

– А из-за чего они поссорились, мисс?

– У меня нет ни малейшего представления. Правда.

– Разве вы не пытались выяснить? В конце концов, если кто-то угрожает застрелить вашего жениха… Э?

И снова всем показалось, что она вот-вот расплачется.

– Если бы вы только позволили мне объяснить! Все было совсем не так. До вчерашнего дня я даже не знала, что между ними что-то произошло. А вчера вечером был большой прием, на который мы с Вэнсом собирались пойти. Мы договорились об этом еще неделю назад. Ну, и вчера же после полудня я позвонила ему на квартиру, чтобы узнать, когда он за мной зайдет. Он неожиданно заявил, что сожалеет, но у него случились какие-то непредвиденные дела, из-за которых он не может пойти, и что будет заниматься этими делами пару дней, а когда они закончатся, даст мне знать.

Мастерс, косо посмотрев на нее, почесал подбородок.

– Вэнс объяснил вам, что это за дела, мисс? Хм! Значит, в таком случае он тогда упомянул о ссоре?

– Нет. Полагаю, он о ней и не вспомнил. Но говорил таким холодным, жестким тоном… Вообще-то он иногда так разговаривал. Сначала я даже подумала, не обидела ли его чем-нибудь, но потом пришла в ярость. Не знаю, задевает ли вас открытое пренебрежение – меня задевает. Так что я подумала: ну ладно, очень хорошо, я пойду на вечер одна. Конечно, там все спрашивали меня, где он. Рон Гарднер тоже расспрашивал меня о Вэнсе, интересовался, почему его нет. Наконец, я отвела в сторонку Филиппа Китинга и спросила его прямо, знает ли он, что за «дела» не позволили Вэнсу прийти. Филипп долго мялся и уклонялся… он, видите ли, гордится своим тактом… но в конце концов сообщил, что Вэнс и Рон поссорились, и это, по-видимому, и есть та причина, по которой Вэнс не пришел. Филипп не мог или не хотел сказать ничего больше.

– Значит, так. Вы говорили об этом с мистером Гарднером?

Ее глаза помрачнели.

– О да, натурально. И это так глупо! Рон притворился удивленным. Даже поклялся мне, что между ним и Вэнсом не было никакой размолвки. Делал вид, что не понимает, откуда я могла такое взять? Но я предполагаю, он просто чувствовал себя обязанным лгать как джентльмен, в особенности после того…

Г. М., который сидел в углу дивана сгорбившись, словно Будда, при этих словах открыл один глаз. Затем вытащил свою черную трубку.

– Итак… теперь… – пробормотал он несколько неопределенным тоном. – Это может расширить дело, понимаете ли. В особенности после чего?

– Я… я не знаю.

– Мастерс вам скажет, – заявил Г. М., – что у меня чрезвычайно подозрительный ум. Но поскольку вы дочка старины Броки Гейла, я не хотел бы, чтобы вы были замешаны в какое-нибудь сомнительное дело, которое мне пришлось бы ему объяснять. Значит, у вас были какие-то причины полагать, что эта ссора могла произойти из-за вас?

Франсис Гейл медленно повернула к нему круглое лицо и положила руки на диван.

– Разумеется, нет! – вскричала она. И, помолчав, спросила: – Что заставило вас так подумать?

– Ну, понимаете ли, существует только одна причина, по которой мужчина должен лгать, чтобы остаться джентльменом, – довольно торжественно проговорил Г. М. – В любом другом случае он просто лжет как обыкновенный человек, как обычно лжет всякий парень. А тут, похоже, что-то хотели скрыть именно от вас. Мне пришло в голову, после того как я послушал, что вы тут нам говорили, что вас, похоже, гораздо больше поражают качества и возможности Гарднера, нежели Китинга. Вы влюблены в Гарднера или он влюблен в вас?

– Да, мне нравится Рон. Но случилось так, что я обручена с Вэнсом. И ничего не могу с этим поделать. Вы привели меня в ту самую комнату, где Вэнс был убит, и я не знаю, как или кем, и вы не хотите мне ничего сказать, и тогда вы начинаете намекать и шантажировать…

Мастерс перевел подозрительный взгляд с Г. М. на девушку. Потом Мастерс прочистил горло и атаковал с эффектом вылетевшей пули:

– Вы не должны обижаться на старика, мисс. Просто у него такая манера рассуждать. Ну почему же, мисс, мы готовы рассказать вам все. Что вы желаете знать? Вот так-то… Кстати, вы сообщили нам, что у мистера Гарднера есть ранчо в Америке?

– Да, есть.

– Тогда вам может показаться интересным, из какого оружия был застрелен мистер Китинг. Я не могу вам его показать, потому что револьвер отослали в Ярд. Но это старое оружие, «ремингтон» 45-го калибра, с ручкой, украшенной жемчугом, с табличкой с выгравированным на ней именем Том Шэннон. А мне тут объяснили, что Том Шэннон был плохим парнем в старые дни в Америке. Э?

– О боже! – неожиданно воскликнула девушка. Но потом посмотрела на старшего инспектора и спокойно, доверительным тоном спросила: – Вы ведь не лжете мне, нет? Я хочу сказать, что ведь это не одна из тех уловок, о которых читаешь, когда человека хотят заставить в чем-то признаться, а потом ему говорят: «Ха-ха, мы этого не знали раньше, но теперь знаем».

– Нет, мисс, это совсем не то.

– Не сердитесь, я только спросила. И надеюсь, что это не так, потому что я прекрасно знаю эту пушку. Если тут, конечно, не замешана какая-нибудь другая старая пушка Тома Шэннона, но не думаю, чтобы это было так. Она принадлежит Рону. У него коллекция пистолетов, которой он очень гордится. Я видела этот сорок пятый сотни раз! И это еще не все. Помните, я говорила вам о приеме, вчера вечером? Я и там видела этот револьвер. Мы играли с ним в убийство.

– Убийство? – взорвался Мастерс и помолчал, потирая подбородок. – Играли в убийство?! О! Я понял. Имеется в виду, что вы играли в карты, и пиковый туз был убийцей, а потом выключили свет… Вы ведь не использовали в игре настоящую пушку, мисс, не правда ли?

– Использовали. Заряженную холостыми, разумеется. Все было ужасно детально продумано. Еще использовали тонкую веревку, завязанную петлей. И маленький кинжал с лезвием, которое убирается в ручку, и маленькую бутылочку для яда, на которой были нарисованы череп и кости. И пушку. Понимаете, все эти предметы были выставлены в ряд на каминной доске в гостиной, и убийца должен был выбрать один из них так, чтобы его не увидели… На самом деле это был вечер убийств, со множеством усовершенствований обыкновенной игры. Все это придумал мистер Дервент. Это он устраивал прием. Мистер Дервент сказал, что всегда хотел поиграть в вечер убийств.

Очень осторожно, слегка склонив голову, Мастерс уточнил:

– Это, должно быть, мистер Джереми Дервент, адвокат?

– Да. Вы его знаете? Он адвокат Вэнса.

– Я слышал о нем, мисс. Значит, мистер Китинг дружил с ним, не так ли? А вы?

По какой-то причине Франсис Гейл перевела выразительные карие глаза на Г. М. и бесцветным голосом объяснила:

– Я знаю егонедостаточно хорошо. Мы знакомы только полгода или около того. Другое дело Вэнс. Мистер Дервент всегда вел дела его семьи. Мне он нравится – очаровательный старый мальчишка. Между прочим, он живет недалеко отсюда – на Вернон-стрит. Я пошла на этот прием потому что… ну, вы знаете. Кстати, это не была обыкновенная пирушка, это был прощальный вечер. В следующем месяце Дервенты съезжают с Вернон-стрит и переезжают в деревню.

Сержант Поллард поднял голову от своих стенографических записей. Старший инспектор Мастерс подошел к окну, скрестил руки на груди и некоторое время стоял так, глядя на темнеющую улицу. Зной в мансарде был таким сильным, что сейчас, когда он начал потихоньку ослабевать, в комнате, казалось, стало почти холодно.

– Мисс, – произнес Мастерс, резко оборачиваясь и глядя скорее на ее каштановые волосы, чем на ее лицо. – Я должен поблагодарить вас за то, как вы хорошо держали себя, и за то, как честно и прямо отвечали на наши вопросы. Но я не хотел бы, чтобы вы что-то утаили об этой вечеринке. Дело в том, что кто-то, видимо, украл пушку, из которой убили мистера Китинга. Если, конечно, мистер Гарднер не унес ее с собой, что тоже могло быть. Скажите, а что за люди собрались на этой вечеринке? И сколько их было?

– Ну, вместе с Вэнсом нас было бы семь человек, – твердо сообщила мисс Гейл. – Конечно, мы использовали для игры весь дом; но когда народу слишком много, все то и дело натыкаются друг на друга. Там был мистер Дервент. Там была я, чтобы не возвращаться к этому. Там был Филипп Китинг, Рон Гарднер и мистер Соар…

– Соар? Необычное имя. Вы имеете в виду Бенджамина Соара, торговца актиквариатом?

– Д-да, полагаю, это он. – Она нахмурилась. – Но я не уверена. Я впервые встретилась с ним вчера вечером. Он милый, он мне понравился.

– Мисс Гейл, можете ли вы сказать мне, что даже сейчас слова «чаепитие на десять персон» ничего для вас не значат?

На этот раз она внимательно посмотрела на стол, на чайные чашки, на стул. Затем снова перевела взгляд на диван, словно ее он интересовал больше всего.

– Уж не хотите ли вы напомнить, – медленно произнесла мисс Гейл, и Поллард был готов поклясться, что эта мысль впервые пришла в ее голову, – о том мужчине – я не знаю его имени, – которого убили, когда на столе вот так же стояло десять чашек? Я имею в виду тот случай, о котором столько писали и говорили…

– Давайте же! Честно, мисс Гейл, вы же не думаете, что комнаты в пустых домах обычно бывают вот так обставлены, не правда ли? Вы же не ожидаете, что я поверю, будто вы не заметили и не связали это убийство с делом Дартли?

Ее белые руки упали с коленей. Она попыталась вернуть их на место; и когда она снова посмотрела на старшего инспектора, ее лицо порозовело и выглядело более озадаченным.

– Я не знаю, во что вы верите, а я убеждена. Я вижу это, да. Но это делает все только еще хуже, потому что я не понимаю… нет, инспектор. Ничего важного. Вы отклонились в сторону. Я только что перечисляла вам людей на вечере убийств, и вы так неожиданно на меня набросились: «Давайте же, сейчас же!»

Мастерс колебался.

– Это так, – согласился он. – Однако я не думаю, что получил полный список. Вы назвали мистера Дервента, мистера Филиппа Китинга, мистера Гарднера, мистера Соара и себя. Это шесть человек. А как насчет молодой миссис Дервент?

– Я не знаю, кого вы имеете в виду под словами «молодая миссис Дервент», потому что миссис Дервент сорок пять лет. И по-моему, у них есть сын в возрасте восемнадцати лет или около того. Он где-то в школе.

– Но как я понял…

– О, вы почти правы, инспектор, – согласилась мисс Гейл с неожиданной сердечностью. – Большинство людей полагают, что миссис Дервент гораздо моложе – так она выглядит. Да, она тоже участвовала в вечере убийств, но не очень долго. Примерно в половине десятого миссис Дервент заявила, что у нее разболелась голова, и удалилась, попросив ее простить. А после того как она ушла, вечер убийств превратился в самый ужасный провал. Во-первых, нас осталось мало для хорошей игры. Во-вторых, так уж получилось. Совершенно неожиданно показалось очень глупым шататься по дому в темноте.

– Значит, в конечном итоге вы прекратили игру?

– Да, мы только немного поиграли, пока миссис Дервент не ушла наверх. Она была центром этой затеи, приходится так думать. Ее убили, использовав петлю для висельника, – мне кажется, я говорила вам, что в гостиной на каменной полке лежали все виды оружия. Миссис Дервент была удушена на софе. Мистер Дервент был детективом. И превосходно справился со своей ролью, Филипп был убийцей. Его схватили уже через пятнадцать минут. Для члена фондовой биржи бедняжка Филипп оказался отвратительно плохим лгуном.

– Для полиции это всегда удача, – любезно заметил Мастерс. – Итак, мне нет дела до убийств, в которые вы там играли, я хочу знать о пушке. Все об этом оружии. Когда вы в последний раз его видели? Кто мог его взять? Расскажите все, что вы видели.

Она пристально посмотрела на него:

– Я ничего не могу сказать об этом. Это абсолютная правда. Я напрягаю мозги, но я просто не знаю. Единственное, что я могу сказать точно, так это то, что в начале игры револьвер лежал на каминной полке, и положил его туда Рон. Он показывал его всем с гордостью. Но кто к нему потом подходил, не помню. И не видела, кто его взял. Но не могу поклясться, что не брали револьвера, потому что я вообще за этим не следила.

Мастерс смотрел не нее почти гипнотическим взглядом.

– Подумайте хорошенько, мисс. Вы должны знать! В конце концов, может быть, вы заметили его в конце игры? Это так? В конце концов, уходя домой, мистер Гарднер должен был забрать свое имущество, разве не так? Или, может быть, он сказал что-то, обнаружив пропажу оружия?

– Я ничего такого не знаю. – Она сдвинула брови, припоминая изо всех сил. – Я пошла к своей машине немного впереди всех, потому что к этому времени была немного не в настроении и у меня разболелась голова. Мне хотелось сбежать. Но в одном я совершенно уверена: Рон Гарднер не уносил револьвера с собой домой.

– Как вы можете быть в этом уверены?

– Он ехал домой в моей машине. Рон теперь сам не водит. Он потерял кучу денег или большую их часть. Так что я подвозила его домой.

– Итак, мисс?

– Вам нет нужды подгонять меня, знаете ли. Ну, на Роне был легкий летний пиджак, ну, вы знаете, такой без подкладки, и никакого плаща. В машине он снял пиджак. А если вы видели эту пушку, то знаете, что ее невозможно незаметно спрятать.

Мастерс посмотрел на нее с тяжелым сомнением.

– Значит, так, – произнес он сурово, видимо приняв неприятное решение. – Может быть, вы думаете, что все закончено, мисс? Но мне хотелось бы прояснить кое-что еще, о чем вы проинформированы лучше всех. Скажите, почему, когда сегодня днем вы проезжали мимо этого места на своем автомобиле, вы так интересовались этим домом?

– Я не проезжала здесь сегодня.

Мастерс посмотрел на Полларда, который, хотя ему это и не нравилось, определенно кивнул.

– Ну же, мисс, мы так никогда ничего не выясним, если вы будете вести себя подобным образом, – проговорил Мастерс с величайшим терпением. – Представьте, вас видел офицер полиции. Так что давайте начистоту. Я повторяю: когда вы проезжали…

– Я этого не делала! – закричала Франсис Гейл и, словно школьница, внезапно так разгневалась, что Мастерс заморгал. – Я вообще сегодня днем не была поблизости отсюда. Не была, не была, не была! И вы не можете утверждать, что была.

– Значит, так тому и быть, если вы так говорите. И вы никогда не проявляли интереса к этому дому? И никогда не видели его раньше?

– Никогда.

– Понимаете ли, мы не можем с этим согласиться. Поскольку менее трех месяцев назад, а точнее 10 мая, вы брали ключи от этого дома в агентстве недвижимости Хьюстона и Кляйна, находящемся на Сент-Джеймс-сквер. Это – неоспоримый факт.

И хотя это утверждение не вызвало у мисс Гейл такой же ярости, как первое, все же оно произвело на нее должный эффект. Она проворно вскочила на ноги, словно готовясь к драке. Но ее глаза были несчастными.

– Я этого не делала, – отрезала она. – Я не делала ни того ни другого, и вы не можете утверждать обратное. А сейчас я ухожу домой, и вы не можете меня остановить. Все, что вы сделали, – это задавали мне бессмысленные вопросы. Вы ничего не рассказали мне о бедняге Вэнсе и о том, кто его убил, разве только заподозрили Рона, а я знаю, что это не так. Хотела бы я, чтобы мой отец был здесь. Хотелось бы мне, чтобы у меня был кусок кирпича или что-нибудь вроде него, и я бы… я бы… – Она подняла руку и направилась к выходу, но в дверях неожиданно задержалась и добавила: – Что же до вашей миссис Дервент, то можете ей от меня передать, что она ужасно старая…

Плотно охватывающая голову белая шляпка слегка сбилась набок. Франсис посильнее натянула ее, давая выход эмоциям, и исчезла, но они еще какое-то время слышали, как она быстро стучала каблучками, спускаясь по лестнице.

Мастерс с легким свистом вздохнул и заключил:

– Высший класс. – Потом, подумав, спросил: – И что это на нее нашло так внезапно? Впрочем, я признаю, она – ребенок. Еще хуже, чем мои собственные дети, хотя до последней минуты казалась мне достаточно разумной. И тем не менее все это время, пока она тут возмущалась, я почему-то чувствовал, что ошибаюсь. Гм… И должен сказать, сэр Генри, вы нам тоже не очень-то помогли. Только и делали, что сидели здесь словно мумия и пыхтели вашей трубкой.

– Я просто думал, – пробормотал Г. М. – И мне казалось, что тебе не нужна никакая помощь. А тебе следовало бы сделать перерыв. Ты же не хочешь, сынок, чтобы твои мозги с самого начала были забиты лишней информацией. – Приподнявшись на месте, он позволил руке упасть на тусклую коричневую обивку дивана. С дивана поднялось облачко пыли, и Г. М. сдул ее. – Что же до девушки… гм… Почему-то мне кажется, что завтра же утром она появится у меня в кабинете и расскажет нам все. О боже, однако как же она ненавидит миссис Дервент! И все потому, что мисс Гейл семнадцать, а ей сорок девять. Я думаю, мы обнаружим в миссис Д. энергию, томность и тайну. Должно быть, бедняге Китингу она нравилась.

– Вы думаете, между Китингом и миссис Дервент что-то было? И девчонка Гейл об этом знала? Да, у меня тоже мелькнула такая мысль.

– О, все это возможно, хотя миссис Дервент кажется мне очень осторожной. В любом случае, если мы хотим раздобыть какую-то информацию, нам стоит нанести визит зловещему адвокату на Вернон-стрит, адвокату, который снова переезжает в следующем месяце.

Пока Г. М., потея, спускался по темной лестнице, Мастерс, задержавшись на минутку в мансарде, посмотрел на потолок, потом осмотрел то место, где лежало тело, и, наклонившись, поскреб ковер. Когда он последовал за Г. М., ворчавшим уже внизу, на его лице играла улыбка человека, который что-то для себя понял.

Глава 7 ЛИМУЗИН ЛЕДИ

Дом мистера Джереми Дервента назывался «Сады». Это был квадратный, прочный дом, окруженный высокой стеной с воротами. Но добрались они до него не сразу – не раньше, чем фонарщик прошел по улицам со своим шестом и слабое желтое пламя осветило голубые сумерки.

Сначала Г. М. предложил двум своим компаньонам пообедать. Он мило (или омерзительно, как мог бы подумать сторонний наблюдатель) взялся подвезти их к таверне на своей машине. И сделал это не так плохо, как можно было ожидать. Несмотря на любовь Г. М. к скорости, на сей раз они ехали медленно, испытывая на себе таинственные спецэффекты, тревожившие дорожных полицейских; но из чувства уважения к собственной шее Поллард воздержался от того, чтобы подсказать водителю, что автомобиль будет функционировать лучше, если его снять с ручного тормоза. Они прыгали по улицам, словно механическая игрушка, Г. М. гордо улыбался деревянной улыбкой, но хороший обед восстановил их силы. Когда же автомобиль очередной раз дернулся по дороге на Вернон-стрит, Мастерс приступил к делу.

– Вы говорите, – начал он, вытаскивая серебряный портсигар, за которым специально посылали, – что девушка будет у вас в кабинете завтра же утром и… гм… облегчит свою душу? Возможно. Но в любом случае чего конкретно вы от нее ждете? Кое-что и так ясно…

– Что, например? – поинтересовался Г. М., глядя на пешеходный переход.

– Я понимаю это дело так. Предположим, мисс Гейл и Китинг были без ума друг от друга: в любом случае они были обручены, если это что-либо значит в наши дни и в нашем веке…

– Ты становишься циником?

– Я никогда не был другим, разве что в младенчестве, – признался Мастерс. – В то же самое время она, похоже, несколько увлечена Рональдом Гарднером. Когда мисс Гейл услышала о ссоре между Китингом и Гарднером, она решила, что это из-за нее. Но это еще не все. Улавливаете мою мысль, сэр? Предположим, Гарднер сказал Китингу: «Смотри, ты обручен с Франсис Гейл, так что прекрати вертеться вокруг миссис Дервент». Однако это не устрашило Китинга, потому что «дело», о котором он говорил по телефону, – дело, которое у него займет несколько дней, – на самом деле было как-то связано с миссис Дервент. И мисс Гейл это заподозрила. И заподозрила еще больше, когда в ту же ночь на вечере убийств миссис Дервент покинула вечеринку в половине десятого. Что вы на это скажете?

– Скажу, что это чепуха.

– А теперь послушайте, сэр…

– Чепуха, – твердо повторил Г. М. Он повернул свое луноподобное лицо, на котором застыло выражение фантастического веселья. – Мне причиняет боль, что ты – ты, со всей твоей пророческой осторожностью, – сейчас развиваешь теории, еще даже не повстречавшись ни с кем из этих людей. Не обращай внимания. Тебе нужны причины. Это верно. Ты предположил, что Вэнс Китинг и миссис Дервент могли назначить прошлой ночью любовное свидание. Но, несмотря на весь твой глубокий и циничный опыт, слыхал ли ты о том, чтобы кто-нибудь назначал свидание таким дурацким образом? Смотри, что они сделали. Они выбирают ночь вечера убийств, единственную ночь, когда отсутствие обоих будет замечено, единственную ночь, когда внимание будет приковано к ним безо всякой возможности как-либо это перед всеми оправдать. В противовес этому Китинг старается обидеть свою невесту. И в конце концов эта миссис Дервент выходит из дома, когда вечер в самом разгаре. Даже если она не видела другого выхода, ей пришлось бы очень долго объяснять мужу, где она была, по возвращении домой.

Мастерс покачал головой:

– Я не думаю так, сэр. Предположим, они об этом не тревожились, потому что собирались бежать вместе. Предположим, они планировали это как… гррм… нечто вроде драматического жеста, как вам это понравится? Китинг сказал, что будет занят несколько дней. Для меня это звучит как тайное бегство или тайное бегство с намеренным вызовом. Как насчет этого?

– О-хо-хо! Беда заключается в том, что они никуда не бежали; вчера ночью они ничего такого не сделали. Просто подумай о сегодняшнем поведении Вэнса Китинга и скажи мне, веришь ли ты, что он уже влез в эту авантюру. А? Не сходится. Сегодня в час дня после полудня, безмятежный и без сопровождения, он маялся дурью в этом пустом доме над своими чайными чашками. Он убивал время, катаясь на такси, выпивал и весь вечер оставался в состоянии возбуждения, потому что ожидал, что что-то случится. Он ожидал кого? Женщину? – Помолчав некоторое время, Г. М. поинтересовался: – Начинаешь различать, куда я клоню, болван ты мой? Если бы ты сказал мне что-то вроде того, что Китинг намеревался сегодня днем встретиться с миссис Дервент в доме 4 на Бервик-Террас, – это другое дело. Их встреча имела бы или не имела бы отношения к любовной связи, но, в конце концов, она имела отношение к десяти чайным чашкам. Франсис Гейл справедливо полагает, что между этими двумя что-то есть; поэтому она и поехала за Китингом на своей машине, когда он отправился на Бервик-Террас. И знаешь, почему Гейл устроила истерику, когда ты заговорил об этом? Потому что она не хотела признаться, что ревновала, следила и шпионила за ним. – Г. М. погудел в гудок. – Такова моя версия. Если бы ты сказал мне что-то в этом роде, я бы тебе поверил. Я думаю, приблизительно так все и происходило. Гм… Но все, чего я хочу, – подчеркнуть с самой отвратительной ясностью, что это (насколько мы можем знать) не имеет никакого отношения к встрече между Китингом и миссис Дервент прошлой ночью.

Мастерс был озадачен.

– Следующий поворот на Вернон-стрит, – подсказал он. – Дом Дервентов номер 33. Я выяснил по телефону. Но высший класс, я не вижу, на что вы нацелились! Какая нам, собственно, разница?

– Какая нам, собственно, разница?! – проревел Г. М.

– Конечно! Если между миссис Дервент и Китингом существовала любовная связь, то для нас важно, что такая связь была и что они организовали встретиться сегодня после полудня на Бервик-Террас. Я не вижу, какое значение имеет, встречались они или нет прошлой ночью.

– О, Мастерс, сынок, – уныло протянул Г. М. – После всех тех проблем, в которые я ввязался, мне жаль, что ты не сразу понимаешь. Я пытаюсь вести тебя по дорожке медленно и осторожно, так, чтобы ты видел, что для меня является истинным противоречием, главным противоречием, великим пламенеющим вопросом всего этого дела. А это вот что. Почему Китинг отказался присутствовать на вечере убийств вчера ночью?

Старший инспектор уставился на него.

– Противоречие? – медленно повторил он. – Где здесь противоречие? Вы не можете назвать меня человеком, наделенным воображением, но даже я могу с ходу придумать полдюжины причин. Но убей меня бог, я совершенно не понимаю, почему вы уцепились за одно это? Почему, например… – Далее Мастерс продолжать не стал.

Дом 33 на Вернон-стрит находился по правую руку. Сумрак, разметающий синие и черные тени, словно щеткой, отступал от заднего двора под теплым сверканием газового фонаря. Другой уличный фонарь стал прямо перед домом. Над высокой из гладкого камня стеной сада, с двойными воротами в виде арки, выкрашенными в тускло-зеленый цвет, склонялись вершины деревьев. Справа от ворот висела табличка, на которой маленькими черными буквами было выведено: «Сады». У тротуара перед домом был припаркован лимузин «даймлер» с включенными подфарниками, а рядом с машиной стоял шофер.

Неожиданно зеленые двери отворились, и из дома вышла женщина. Шофер шагнул к ней, прикоснувшись к своей кепке.

– Миссис Дервент, мадам? – спросил он.

– Выходи, Мастерс, – мягко велел Г. М.

Женщина стояла под уличным фонарем, голова ее была слегка повернута в их сторону, поэтому невозможно было не заметить, что она в своем роде образчик зрелой красоты. Хотя она не была высокой, но казалась такой. Позже Мастерс клялся, что она, должно быть, весит более одиннадцати стоунов, но это была клевета. Таким же пасквилем была мысль Полларда, что утверждение Франсис Гейл насчет возраста Дервент соответствует действительности. На ней был вечерний плащ из черного бархата с высоким воротником. Но прежде всего вас захватывало выражение ее глаз.

У нее был тот взгляд, который вульгарно приписывают определенным танцовщицам, взгляд, который мог открыть устрицу за шестьдесят шагов.

И тем не менее, даже когда этот непреодолимый набор совершенств оказался на свободе на городской улочке, сержант Поллард испытал определенные сомнения. Все это было очень хорошо, чтобы быть таинственным и вызывать острое желание и даже задушевность; однако, если пойти дальше, мужчина-наблюдатель видел во всем этом обманчивую скромность тех леди, которые рассуждают о своей душе лежа на софе. Дальнобойный жар глаз миссис Дервент, должно быть, был под жестким контролем, иначе они расплавили бы фонарный столб.

Старший инспектор Хамфри Мастерс приблизился к ней, сняв шляпу, и держал ее у лица, словно ведро с водой.

– Гм! – произнес он. – Прошу меня простить, мадам.

– Да? – отозвалась она низким контральто. Поллард смотрел на ее очень густые и очень богатые белокурые волосы, которые засверкали, когда она повернула голову. Волосы были уложены на затылке в старомодной манере. – Слушаю вас?

– Прошу меня простить, мадам, – повторил Мастерс, – но не имею ли я чести говорить с миссис Джереми Дервент?

– Да, это я, – мелодично ответила великолепная блондинка. Она посмотрела на Мастерса, и ее взгляд, похоже, немного смягчился. – Вы… э… желаете поговорить со мной? Или, может быть, с моим мужем? Вы найдете его в саду.

– В свое время я буду рад повидаться и с мистером Дервентом, мадам. Но для начала должен сообщить вам, что я – полицейский из Скотленд-Ярда и хотел бы перемолвиться именно с вами парой слов, если это удобно.

Его заявление, похоже, не особенно ее взволновало, хотя бледно-голубые глаза с очень тяжелыми веками немного приоткрылись. Между ее классическими бровями пролегла морщинка.

– Боюсь, сейчас это не совсем удобно, – мягко пояснила она. – Понимаете ли, у меня неотложная встреча. О боже! Полагаю, это опять то утомительное дело Дартли? Я надеялась, что мы с этим покончили. Э… это ведь насчет Дартли, не так ли?

– Отчасти, мадам.

– Да, конечно, Дартли.

– Нет, мадам. Я сказал… – Мастерс приосанился и прочистил горло. – Я вынужден сообщить вам, что у меня нет власти задержать вас, и наш разговор будет во многом зависеть от вашей доброй воли. Во многом, мадам.

Она заколебалась.

– Но я не понимаю, что я могу? Разве что… – она наклонилась, размахивая руками, ее наполовину прикрытые глаза посмотрели ему прямо в лицо, – разве что, если вы согласитесь проехаться со мной в автомобиле?

Затылок Мастерса покраснел, как кирпич.

– Пожалуй, мадам, – мрачно согласился он. – С вашего позволения.

– Боюсь, я смогу взять только одного из вас. Но если вы последуете за мной…

Вполне возможно, что, когда, шелестя черным шелком, она величаво и грациозно усаживалась в машину, то случайно подтолкнула Мастерса под руку. Что-то выпало у него из рук, ярко блеснув в свете фонаря, и серебряный портсигар упал на тротуар. Повернув голову, миссис Дервент издала легкий вскрик. Она увидела портсигар раньше, чем Мастерс успел его подхватить, и какую-то долю секунды в лице ее было нечто такое, что заставило Полларда содрогнуться. Тем не менее миссис Дервент улыбалась.

– Итак, где вы взяли мой портсигар? – спросила она.

– Вы идентифицируете это как ваш портсигар, мадам?

– Я полагаю, что так. Могу я посмотреть на него? Ну конечно. Здесь в углу моя монограмма. Видите эти буквы Дж. Д.? Имя, данное мне при крещении, – Дженет. Но пожалуйста, не последуете ли за мной?..

Шофер захлопнул дверцу лимузина. Когда автомобиль проезжал мимо машины Г. М., он мог увидеть богато уложенный подушками мягкий салон, миссис Дервент, склонившуюся к Мастерсу с великолепной скромной стыдливостью, и Мастерса в котелке, слегка надвинутом на глаза.

В машине Г. М. раздался низкий, немелодичный, странный звук, который Поллард вскоре идентифицировал как радостный смех. Хотя выражение лица Г. М. едва ли изменилось, он двигался вперед и назад в припадке чего-то вроде деревянного экстаза. Веселье все продолжалось. В тот момент Полларду не пришел на ум комментарий юного Уеллера: «Ну, я никогда не видел такого старого привидения за все свои дни. Над чем ты смеешься, тупица?» Но он подумал что-то вроде этого и вот что сказал:

– Попал прямо в объятия змеи. Вы думаете, он сумеет позаботиться о себе?

– О, с ним все будет в порядке, сынок, – успокаивающе хрюкнул Г. М. – Он исполнит свой долг, и, когда это сделает, этой женщине придется пережить довольно неудобные четверть часа. Но, держите меня семеро, все-таки стоило прожить так долго, чтобы это увидеть! Она втащила его в машину раньше, чем ты успел бы сказать «фокус-покус».

– Полагаю, адвокаты могут себе позволить владеть лимузинами «даймлер», – заключил сержант. – Но куда она направилась, как вы думаете?

С некоторым трудом Г. М. выбрался из-за руля.

– Эта машина? Да она нанята. Есть такая компания, которая сдает их в аренду на вечер, если вы хотите произвести впечатление на своих друзей. Гм… Пойдем, сынок. Мы с тобой намерены устроить и устроим небольшой causerie[2] с Дервентом. Ордер? Никогда не думай, получил ли ты какой-нибудь ордер; я – тот, кто обладает властью, будь ты проклят, и не забывай об этом. Я рад слышать, что старина Джем Дервент дома. Мне нравится этот парень.

– Вы хотите сказать, что знаете его?

– Я знаю всех, сынок, – утомленно поведал Г. М. – Разумеется, я его знаю, вот почему и очень рад, что могу сунуть голову в это дело впереди Мастерса. Джем Дервент – хороший и потрясающе умный человек. А теперь хотел бы я знать…

Он толчком открыл одну из зеленых дверей. Внутри высокого холла маленький садик, выглядевший неухоженным, был затенен зеленой листвой. Дом был квадратным, без украшений, света нигде не было. Вместо того чтобы подойти к парадной двери, Г. М. неуклюже двинулся вокруг по боковой дорожке, которая привела их на зады дома. Лондон, казалось, совсем исчез. Прямая дорожка вела к летнему домику. А из летнего домика наружу пробивался свет. Во влажном воздухе чувствовался запах сигары.

В летнем домике горела лампа под абажуром. Рядом с ней, откинувшись в плетеном кресле, сидел тощий длинный человек в обеденном жакете. Его длинные черные ноги были скрещены, и казалось, он смотрит куда-то вдаль. Вокруг лампы вились мошки, и одна большая коричневая бабочка билась зигзагами в окошко летнего домика; но он даже глаза не приоткрыл. А когда мужчина поднес сигару к губам, движение его было таким плавным, что длинный столбик пепла даже не дрогнул. В этой медлительности и неподвижности было что-то тревожное и немного зловещее.

Но первый же близкий взгляд на него, когда он встал, это впечатление тут же развеял. Джереми Дервенту могло быть немногим за шестьдесят. Его манеры были сдержанны до сухости, но по всему чувствовалось, что этот человек не лишен юмора. Это выражали даже его седые волосы – то немногое, что от них осталось – сухие, словно проволока. Его виски были оголены, чисто выбритый подбородок выдавался вперед, а по его виду в целом можно было сказать, что у него нет никаких секретов.

– Это, должно быть, Мерривейл? – произнес Дервент таким же сухим голосом. – Полагаю, что так. Мой дорогой сэр, какая неожиданная и приятная встреча! Пожалуйста, входите.

Г. М. неуклюже пробрался в летний домик, тяжело дыша.

– Хелло, Джем, – отозвался он. – Джем, у меня полно всякой муры, и надеюсь, у нас найдется на нее время. А это – детектив сержант Поллард из известного тебе места; помощник комиссара ввязал меня в это. Джем, боюсь, что я здесь по делу.

В выражении лица Дервента, казалось, ничего не изменилось. Он приветствовал Полларда с великолепной вежливостью, подвинул к столу два стула и остался стоять, пока его гости усаживались.

– Итак, я не собираюсь расставлять тебе какие бы то ни было ловушки или прятаться за всякой ерундой, так что сразу перейду к делу и скажу: «Плохо дело. Ты – юрист и прекрасно знаешь, как далеко ты можешь зайти. Поэтому, если ты начнешь увиливать, нам придется просидеть здесь всю ночь. Но я намерен изложить тебе факты и задать вопросы, ответы на которые запишет Боб. Ты знаешь парня по имени Вэнс Китинг, не так ли?

Глаза Дервента слегка потемнели.

– Да.

– Джем, он был убит сегодня днем в комнате, где полиция караулила дверь и окно. Кто-то два раза выстрелил в него с близкого расстояния и каким-то образом ускользнул незамеченным. Дело вот в чем: дом, где был убит Китинг, – это дом номер 4 на Бервик-Террас, где ты когда-то жил. И на столе там снова стояли десять чайных чашек.

Дервент стряхнул пепел с сигары, аккуратно положил сигару на край пепельницы и некоторое время смотрел в пол, сцепив руки.

– Это шокирующее известие, Мерривейл, – наконец произнес он. – И действительно плохие новости. – Он поднял глаза. – Но что ты хочешь от меня услышать?

– Да, это шокирует. А тебя удивляет?

– Удивляет, если подумать. И почему именно Китинг? Кстати, я должен был вчера встретиться с этим с бедным парнем. И потом, откровенно говоря, это снова возвращает нас к тому делу на Пендрагон-Гарденс…

– О-хо-хо! – тяжело вздохнул Г. М. – Я тебя понимаю: такие совпадения могут заставить тебя почувствовать себя проклятым. Надо же, как только ты съезжаешь из дома, там кого-то убивают… Но начнем с того, что я тебя спрошу: какая сила гонит тебя из дома в дом, словно тебя преследуют судебные приставы? Ты же крепкий гражданин. В твоем положении ты и должен быть таким. Но немногим более двух лет назад ты жил в доме 18 на Пендрагон-Гарденс, потом в доме 4 на Бервик-Террас, а теперь вот здесь на Вернон-стрит… И я слышал, что на следующей неделе ты снова переезжаешь. Почему?

Сказать, что Дервент улыбнулся, было бы неправдой. Скорее то, что отразилось на его лице, походило на легкую сардоническую гримасу. Однако его манеры остались официальными.

– Моя жена очень чувствительна к окружающей атмосфере… – начал он.

– О нет, сынок! – перебил его Г. М. – Думаю, ты хочешь сказать, что каждый раз, когда ей надоедает дом, она настаивает на переезде? И ты соглашаешься?

– Да. Что поделаешь, моя жена обладает великим даром убеждать, – ответил адвокат. – А знаешь, что такое сила речи? Это грозное оружие, способное победить любого мужчину. И полагаю, я не первый мужчина, сделавший такое открытие.

– И это единственная причина?

– Это единственная причина.

– В таком случае, – заявил Г. М., сонно разглядывая мошек, вьющихся вокруг лампы, – тебе лучше услышать остальную часть истории.

И он рассказал Дервенту все, почти преуспев в том, чтобы поколебать его самообладание. К концу истории адвокат поднялся и принялся шагать туда-сюда по летнему домику, временами нервно взбивая скудные проволочные седые волосы на затылке своего черепа.

– Ну, ты видишь, в какой мрачный круг мы попали? – продолжил Г. М. – Если исключить возможность, что в это дело вмешался кто-то посторонний, то мы можем быть совершенно уверены, что Китинга застрелил кто-то из шести человек, присутствовавших вчера вечером на игре в убийство. И добавь сюда факт, что портсигар твоей жены был найден под телом…

– Это не выдерживает никакой логики, – с сомнением пробормотал Дервент, – хотя я и признаю, что есть сильные дополнительные доказательства. Что же до миссис Дервент, смею тебя заверить, она вне подозрений. Во всяком случае, я так думаю. Портсигар ничего не означает, даже если вы обнаружите, что он целиком покрыт отпечатками ее пальцев. У Вэнса Китинга была страсть то и дело утаскивать чужие вещи. Ты же сам мне сказал, что на нем была шляпа его кузена. Если бы я обнаружил, что в его карманах полно моих сигар, а в его погребе полдюжины бутылок моего портвейна, то это меня не удивило бы. Но вот чего я не могу понять и что кажется мне настоящей дьявольщиной во всем этом деле, так это повторение этих… этих чайных чашек! Мне это не дает покоя.

– Гм… Странно, не права ли? Но давай поговорим о Китинге. Я слышал, ты был его поверенным; так что ты довольно хорошо его знаешь?

Дервент подумал.

– Полагаю, мне были хорошо известны его юридические и финансовые дела.

– С этого и начнем. Он был богатый парень, не так ли?

– Весь свет об этом знает.

– Скажи мне, Джем, я не думаю, чтобы он оставил завещание, правда ведь?

Дервент вернулся к своему креслу, удобно в нем уселся и взял в руки сигару.

– Представь себе, к его чести, он это сделал. Ты же знаешь, бедный парень вечно отправлялся во всякие рискованные экспедиции, без всякой цели, насколько я понимаю, лишь чтобы обрести дурную славу и большое количество неудобств. Мистер Филипп Китинг и я заставили его написать завещание. Ты можешь спросить меня о его распоряжениях. – Дервент помолчал. Большой коричневый мотылек продолжал летать кругами по комнате. – Поскольку Китинг мертв, у меня нет возражений против того, чтобы их огласить. Не считая кое-каких мелких даров, его состояние делится поровну между его кузеном, мистером Филиппом Китингом, и его невестой, мисс Франсис Гейл.

– Обычно ты не даешь, гм, такую информацию добровольно, сынок, – напомнил Г. М., открывая один глаз. – А сейчас ты это сделал с какой-то целью?

Дервент нахмурился:

– Полагаю, цель твоих расспросов – это обнаружить мотив убийства. Что ж, здесь я такого не вижу. Это правда, что родители мисс Гейл небогаты. Также правда и то, что мистер Филипп Китинг, как и все мы, временами терпит неудачи в своих делах. Но, откровенно говоря, Мерривейл, я не могу допустить даже мысли, что один из них может оказаться убийцей. Это совершенно невозможно. Кроме того…

– Кроме того? Я думал, мы подошли к концу.

– Завещание больше не действительно, – мрачно добавил Дервент. – И тут, признаюсь, меня ждут трудности. Я не могу сказать тебе, откуда я мог узнать о существовании нового завещания; это связано со спорными вопросами юридической этики, я получил это известие по тайным каналам. Уверенно могу сказать только одно: я не подписывал нового завещания. Но мне сообщили надежные источники, что менее недели назад Китинг написал новое завещание. Его содержание просто: все свое состояние он оставил моей жене.

Глава 8 ОТСУТСТВИЕ МОТЫЛЬКА

Какое-то время Г. М. смотрел на адвоката с деревянным выражением лица. Как и Дервент, он смотрел на него через сползшие у него с носа очки. Наконец, в его взгляде появилось какое-то оживление, что-то даже вроде намека на восторг, граничащий со смехом.

– Гм, – прочистил он горло. – Черт меня побери, сынок, я всегда полагал, что ты – достаточно крепкий орешек. Но раскусить тебя не так-то и трудно; проблема заключается в том, чтобы потом выковырять ядрышко из скорлупки. Вот! Об этом завещании широко известно?

– Не совсем. Кроме Китинга и моего друга, который его подписывал, полагаю, я – единственный посвященный…

– А как насчет миссис Дервент?

– Ах! Этого я тебе сказать не могу, потому что я у нее не спрашивал. Но, – произнес он сухо, – полагаю, похоже, что Китинг сообщил ей об этом.

– Готов поклясться, так оно и есть. И ты понимаешь, что это нам дает, сынок? Это дает нам огромный мотив, как, кстати сказать, и тебе.

– Конечно. Вот почему я тебе об этом сказал, – объяснил Дервент. – Через день или два это станет общим достоянием. А я предпочитаю обсудить этот вопрос с тобой и послушать, что ты об этом думаешь, нежели рисковать возможными интерпретациями за моей спиной. Будь так добр, удели мне внимание сейчас. – Он снова положил сигару и наклонился вперед, его бледные, проницательные серые глаза уставились на Г. М. – Я не богатый человек, Генри. Определенные желания и капризы моей жены время от времени стоят мне больших денег. Я не стану трудиться рассказывать тебе, к примеру, чего мне стоило послать ее сегодня вечером навестить двух старых дев тетушек в Стритхэм в нанятом лимузине, чтобы она могла произвести на них должное впечатление…

– Две старые девы, – повторил Г. М. – Бедный старина Мастерс. Итак?

– …но, Мерривейл, заверяю тебя, я не убивал Китинга, если это пришло тебе в голову. Не думаю, чтобы я вообще мог кого-либо убить… ради денег. И у меня не было зла на этого мальчишку. Даже напротив, я желал ему удачи.

– Ты желал ему удачи, – повторил Г. М. определенно лживым тоном. – Это дело открывает массу возможностей. Хорошо, тогда скажи, подкатывался ли Китинг к твоей жене?

– Насколько я знаю, да.

– И между ними что-то было?

– К сожалению, нет.

Сержант Поллард поднял глаза от блокнота.

– Я не успел записать последнее, сэр. Вы сказали: «к сожалению» или «к счастью»?

Дервент повернулся к нему с сухой снисходительностью.

– Я сказал «к сожалению»? Ах ты! Достойная сожаления оговорка, сэр, конечно, я имел в виду «к счастью». В конце концов, все мы знаем, что добродетель – это драгоценность, которая может украсить красоту. Поэты, не сговариваясь, соглашаются на этот счет, а некоторые из шекспировских героинь дают этому совершенно ужасное подтверждение. Нет. Миссис Дервент добродетельна. Для женщины, которая, без всякого сомнения, увлечена мужчинами, она – одна из самых добродетельных женщин из всех, кого я знаю. К счастью, я могу вспомнить один или два случая из нашей ранней семейной жизни. С другой стороны, я могу сейчас только гадать, что за неясный биологический процесс – более подходящий, вероятно, к шуточному стихотворению, чем к реальной жизни – дал существование нашему сыну Джереми. – Он посмотрел на них с улыбкой, полной кислого очарования. – Вы застали меня, джентльмены, в том настроении, когда мне хочется говорить прямо. А я не так часто бываю в таком настроении. Оно пришло в последние несколько минут после ясного понимания, что это дело, когда оно выйдет на публику, означает для меня профессиональный крах. Я слишком старый человек, чтобы испытывать какую-либо неподобающую горечь, но я надеялся на тихую жизнь. Даже не считая тех откровений, которые, должно быть, выйдут на свет божий, касающихся моей жены, факт остается фактом: я был нанимателем двух домов, где были совершены два странных и жестоких убийства. Таким образом, я чувствую необходимость вежливо просветить вас в той ситуации, которая возникла между Китингом и миссис Дервент.

Я с сожалением должен признать, что здесь не было никакой неверности, чтобы у меня появились основания для развода. Моей жене было известно, что я дам ей развод, если Китинг согласится на ней жениться. Но когда дошло до дела, я знал и она знала, что Китинг никогда не женится на ней ни при каких обстоятельствах. С другой стороны, природное благоразумие миссис Дервент уберегло ее от того, чтобы принять его на каких-либо других условиях. Она – последняя женщина на земле, которая позволит вскружить себе голову ветряными мельницами; в этом я могу вас заверить. На этом дело и застопорилось.

– Понимаю. Ты говорил когда-нибудь с Китингом об этом?

– Никогда, – с некоторым неудовольствием ответил Дервент. – И если это возможно, я предпочел бы больше не обсуждать этот вопрос.

Г. М. наклонился вперед:

– Не бери в голову, Джем. Я собираюсь задать тебе только один последний вопрос. Ты действительно честно веришь, что твоя жена отправилась в тот день на Бервик-Террас, 4, чтобы встретиться с Китингом? Погоди минутку, черт побери! Остановись на секунду, прежде чем ответить. Я не подразумеваю свидание того рода, которое ты имеешь в виду. Я не думаю, что там могли быть такого рода вещи. Люди не часто назначают свидания во время чаепития в пыльной дыре-мансарде, где температура поднимается до 105 градусов. Мне это больше кажется своего рода ритуалом, хотя я и не знаю каким. Но если здесь было какое-нибудь таинственное смотрение в кристалл или какая-нибудь ерунда с тайными обществами, касающимися чайных чашек, могла ли она быть заинтригована и готова пойти? Если ее не интересовали занятия любовью, может быть, она хотя бы интересовалась какими-нибудь глупостями?

– Да, это я признаю, – отозвался Дервент. – Дженет любит тайны так же, как более простые женщины любят сладости, хотя я не осуждал и ее любви к сладкому. Она истребляет пятифунтовую коробку шоколада за неделю. Но больше интересуется своей душой. Таким образом…

– Да?

– Таким образом, я убежден, что ее не приглашали на Бервик-Террас, и в том, что она, возможно, туда поехала. Понимаешь ли, Мерривейл, я на самом деле знаю, что она делала в тот день. Минуту назад я упомянул двух старых дев и то, как сложно бывает послать ее их навестить в частном лимузине. Для вечернего развлечения это, может быть, и не так дорого. Однако тогда был торжественный день. Она пожелала позаботиться о своих тетушках – так она это называла: дневной концерт, чай…

– Но ты же не собираешься мне сказать, – резко перебил его Г. М., – что автомобиль был нанят на целый день?

Дервент наклонил голову:

– Сразу после полудня, да. Моя жена провела весь день в обществе своих тетушек. Сержанту могут понадобиться их имена и адреса: это миссис Алис и Лавиния Буркехарт, «Голубятня», Парк-роуд, 18. Они отправились на шекспировскую постановку в Шафтсбери-театр. Пили чай у Фраскати, и мне было рассказано, что они пили чай в пять часов. – Он поднял глаза и после паузы продолжил: – В этот вечер она разоделась в пух и прах и отправилась к ним, чтобы встретиться с некоторыми своими друзьями. Поскольку этот выход планировался за неделю или даже за две, я едва ли думаю, что ее график в тот вечер имел отношение к десяти чашкам.

– Это предельно ясно, сынок, – признал Г. М. Он смотрел на Дервента странным, рыбьим, недоброжелательным взглядом. – Я не намерен спорить о сроках. Но ты уверен, что все именно так и происходило? Или это только то, что она тебе сказала?

– Это, мой дорогой Мерривейл, я должен оставить на твое усмотрение.

– О! – протянул Г. М.

Он неуклюже встал со стула, прошел недолгий путь до двери летнего домика и остановился там, фыркая, словно людоед в теплой ночи. Хотя мотыльки то и дело налетали на него, ни один из них не коснулся прямого, довольно элегантного старого человека. Поллард, наблюдая за Г. М. краешком глаза, с удовлетворением подумал, что старик все же уличил мистера Джереми Дервента по крайней мере в одной лжи. Он помнил, что, когда они приехали на Вернон-стрит, шофер лимузина подошел к женщине, вышедшей из двери, и спросил: «Миссис Дервент?» Но если автомобиль был нанят на целый день, шофер должен был ее уже знать. Итак?

– Джем, – проговорил Г. М., обращаясь в ночь, – нам удалось затемнить массу вещей во время этой маленькой беседы. Но факт остается фактом: кто-то убил Китинга. У тебя есть на этот счет какие-либо мысли?

– Да. Предполагаю, вы ищете связь.

– Связь?

– Естественно. Что-то общее в случаях Дартли и Китинга. – В голосе Дервента слышались нотки нетерпения. – Боюсь, мой дорогой, что, увлеченные сенсационной смертью Китинга, вы находитесь в опасности совершенно позабыть о Дартли. Между тем в этих убийствах есть момент… В деле Дартли фигурировало имя Бенджамина Соара, который уже умер. В деле Китинга, в списке из шести человек, которые были прошлым вечером в моем доме, чтобы развлечься этой дурацкой игрой в убийство…

– Да. Я собирался перейти к этому.

– …снова возникает имя юного Бенджамина Соара, который вплотную занимался его делами уже несколько лет и начал это еще до смерти отца.

– Не знаю, можно ли это назвать единственным совпадением. Там также были ты и твоя жена. Все зависит от того, с какого конца взяться за это дело. Гм… Что ты там выдумываешь, сынок? Представляешь убийцу антиквара, крадущегося среди своих старинных безделушек? Я сказал – и разве тебе самому это никогда не приходило в голову? – что во всех этих домах есть что-тожутковатое. Такое впечатление было у всех, кто об этом писал. Подумай о Маркхейме, стоящем с кинжалом под часами, и о маленьком магазинчике, где Готье купил ногу мумии, и…

– Глупости! – перебил старика Дервент, пронзительно глядя на него. – Молодой мистер Соар – способный и компетентный бизнесмен, который привнес в свою торговлю то, что я называю «задором». Я далек от того, чтобы даже намекать, что он мог убить либо Дартли, либо беднягу Китинга. И его присутствие в моем доме на вечере убийств вчера ночью тоже не случайно. Я хорошо его знаю. Я знаю его с тех пор, когда мы оба оказались замешаны в этом деле Дартли, что нас, в конце концов, и сблизило.

– В чем же в таком случае совпадение?

– Оно есть, – ответил Дервент с возобновившейся настойчивостью. Полларду, правда, казалось, что адвокат пытался скрыть свою настойчивость, но его выдавали ногти, которыми он скреб по столу. – Ты помнишь, что Дартли за день до своей смерти был приглашен, как предполагалось, к старому Бенджамину Соару, чтобы купить у него набор чашек, расписанных павлиньими перьями?

– Да.

– И что он купил эти чашки втайне, я бы сказал, в большой тайне?

– Да.

– Тогда вас может заинтересовать, что вчера, за день до своей смерти, Китинг тоже кое-что купил в антикварном магазине Соара. Он купил это при условии, что покупка останется в тайне. Сам Китинг не посещал магазина, так же как не делал этого и Дартли. А предмет, который приобрел Китинг, – миланская скатерть или шаль невероятной красоты и такой же древности, на которой золотом вышит орнамент из павлиньих перьев. Не удивлюсь, если эту скатерть вы обнаружили в комнате с чайными чашками.

Дервент снова уселся в кресло, явно намереваясь насладиться произведенным эффектом. Но если он рассчитывал произвести сенсацию или уязвить Г. М. новой головоломкой, он мог испытать разочарование.

Г. М. только покачал головой:

– Сказать по правде, я ожидал чего-то в этом роде. Это может быть важно, но все-таки я куда больше интересуюсь этим вашим вечером убийств. Тебе известны какие-нибудь подробности о покупке Китингом этой шали?

– К сожалению, нет. Один-единственный факт.

– Как ты вообще мог узнать об этом?

– Сам мистер Соар упомянул об этом между делом на нашем злосчастном вечере убийств. – Дервента снова одолела холодность, и его голос стал отчетливо сух. Он сложил кончики пальцев. – Я не должен был этого допускать – эта детская глупость, Мерривейл, хотя должен признать, что сама идея увлекла меня. Ты слышал о том, что мистер Китинг у нас не появился? Мы все гадали почему, и мистер Соар…

– Ага, вот мы и дошли до этого! – прогремел Г. М., впервые проявив признаки жизни. Он совершенно переменился. – Значит, вас удивило, что Китинг не явился на вечер, так?

– Даже очень сильно удивило. Китинг был заводилой в этой игре, полагаю, он сам и предложил ее. Китинг очень хотел попробовать себя в роли детектива. Но могу ли я спросить, почему это вызывает у тебя такой интерес?

– Спокойно, сынок. А ты не пытался выяснить, почему он не пришел?

Дервент нахмурился:

– О, ради бога, Мерривейл! Я ожидал, что он приедет с мисс Гейл. Но она приехала одна, несколько возбужденная, со всей очевидностью не хотела говорить об этом. Я предположил, что между ними произошла размолвка. В данных обстоятельствах я едва ли мог давить на нее.

– Понятно. А слышал ли ты что-нибудь о ссоре между Китингом и его приятелем по имени Гарднер? Может быть, от самой Гейл?

– Нет, не слышал.

– Похоже, ты удивлен. Я прав? Давай пренебрежем старыми школьными чопорностью и рыцарством. Ссора, предположительно, произошла вечером перед твоей вечеринкой: в понедельник вечером Гарднер грозился убить Китинга.

– Это для меня новость. Я могу сказать только то, что это очень маловероятно. Ради господа бога, парни! Рон Гарднер! Кроме того, я лично видел Китинга во вторник утром. У меня были дела в Вестминстере, а поскольку кое-какие вещи нужно было обсудить с Китингом лично, я позвонил ему на квартиру. Он точно ничего не говорил ни о каких проблемах. Напротив, казалось, был в превосходном расположении духа и не мог дождаться этой игры вечером.

– Во вторник утром… – повторил Г. М., усиленно над чем-то размышляя. – Тогда он все еще намеревался прийти на твой вечер? Так? Значит, что-то, что произошло между утром вторника и вечером вторника, когда он сообщил Франсис Гейл, что не сможет пойти. Что-то заставило Китинга изменить его решение. О, черт возьми! Я говорил Мастерсу, что в этом деле могут быть очевидные вопросы. – Некоторое время Г. М. помолчал. – Давай вернемся к тому, что Мастерс считает самым главным вопросом этого дела. Джереми Дервент. Дженет Дервент. Филипп Китинг. Рональд Гарднер. Франсис Гейл. Бенджамин Соар… Джем, кто из них стащил револьвер из твоего дома?

– Генри, я не знаю, – ответил Дервент.

Установилось молчание.

– Я боялся, что ты так и скажешь, – признал Г. М. – Маленький джокер в этом деле слишком незначителен, чтобы увидеть, как кто-то стащил огромную пушку 45-го калибра прямо у тебя из-под носа. И тем не менее ты был хозяином. Ты должен был быть более наблюдательным, чем, скажем, Франсис Гейл.

Прикрыв глаза, словно желая сосредоточиться, Дервент постучал сложенными пальцами по столу.

– Согласен. Давайте посмотрим, смогу ли я что-нибудь вспомнить. Приблизительно в половине десятого у моей жены разболелась голова и она ушла с вечера. Я точно помню, что в это время револьвер лежал на каминной полке в гостиной в передней части дома. Мы еще поиграли в убийство после того, как моя жена нас оставила. Мы сидели в гостиной и болтали. Приблизительно в половине двенадцатого Филипп Китинг заявил, что ему пора уходить. Остальные тоже решили распрощаться. Я спросил мужчин, не выпьют ли они со мной по стаканчику в моей студии в глубине дома. Они согласились, и мисс Гейл составила нам компанию. Я был последним, кто покидал гостиную. Тогда и заметил, что револьвер все еще лежит на каминной полке, и напомнил себе, что должен сказать Рональду Гарднеру, чтобы он не забыл забрать его, когда будет уходить. Пока я ясно излагаю? – При этих словах он резко открыл глаза и закрыл их снова. – Мы отправились в мою студию. Четверо из нас пили виски с содовой, а мисс Гейл – легкое шерри. Никто из нас за это время не покидал комнату. Мисс Гейл, как я вам уже сказал, была несколько возбуждена в тот вечер. Слегка пригубив шерри, она неожиданно выказала некоторые признаки замешательства, если не сказать больше. Вдруг расплакалась, извинилась и почти что выбежала из комнаты. Мы были удивлены. Рональд Гарднер допил свое виски и довольно торопливо последовал за ней, объявив, что она пообещала отвезти его домой на своей машине. Я дошел с Гарднером до парадной двери. Он не подходил к двери гостиной, которая, я полагаю, была закрыта. Я напомнил ему о револьвере. Он ответил мне что-то в таком духе – я цитирую по памяти: «О, точно, он должен быть в надежных руках». Тогда я понял это так, что он оставляет револьвер, поскольку торопился уехать с мисс Гейл и не собирается в данный момент беспокоиться о нем. Мисс Гейл была уже в своей машине. Я дошел с Роном до ворот и видел, как они уехали.

Когда я вернулся в дом, мистер Соар стоял у входной двери. Филипп Китинг брал шляпу с полки для шляп в холле. Я не знаю, заходил ли кто-либо из них в гостиную. У Филиппа Китинга была машина, а мистер Соар решил пройтись до станции метро «Ноттинг-Хилл». Только тогда, когда я стал запирать дом и гасить огни, я заметил, что револьвера нет. Тогда-то я и подумал, что не понял смысла слов Гарднера. Я и сейчас их не понимаю. Вот и все.

Хотя его сигара уже давно сгорела, адвокат стряхнул ее в пепельницу. Затем его глаза снова медленно повернулись к Г. М., в них блеснул живой ум. Поллард надолго запомнил, как он выглядел в эту минуту: скудные седые волосы, которые были слегка растрепаны, легкая улыбка, худое запястье, застывшее над пепельницей, словно он собирался передвинуть шахматную фигуру… За стенами летнего домика крепчал ветер, в саду мела метель из белых цветов.

– Никаких вопросов, Генри?

– Никаких вопросов. Думаю, ты сказал все, что хотел сказать, – отозвался Г. М. и поднялся. – Итак, теперь, я полагаю, нам лучше уйти. Мне есть над чем подумать сегодня вечером.

– Твое любопытство удовлетворено?

– Мое любопытство? Ты же знаешь, что нет. – Г. М. довольно резко обернулся. – Я думаю о том, что сейчас у тебя на уме. Я ценю твое вежливое старомодное отношение. Ценю, что ты не желаешь сказать ни о ком ничего плохого, допуская, что тот, кто мог стянуть пушку, мог совершить и это немыслимое убийство в доме номер 4 на Бервик-Террас…

– Это не вежливость. Это осторожность.

– Знаю. Они часто приводят к одному и тому же. Но вот чего я не могу понять: с чего это ты так вежлив, рассуждая о предмете мебели.

– Прошу меня простить?

Г. М. шмыгнул носом.

– У меня есть друг по имени Мастерс. Его вечным страшилищем являются вещи, которые не могут произойти, но которые происходят: как, например, сегодняшнее убийство. Наружное наблюдение, чудо в мансарде, когда убийца растворился без следа, – это самая головоломная загадка во всем этом деле. И тем не менее тебя это не встревожило; ты даже не поинтересовался этим хотя бы на минуточку; ты даже не упомянул об этом. Хотел бы я знать почему? Даже если комната тебя не интересует. Я говорил тебе о куче мебели, которую перевозчики привезли туда, – стул красного дерева, стол красного дерева, хороший ковер, диван… И ты не заговорил, не сказал: «Я ничего не знаю об остальной мебели, но перевозчики не привозили тот диван».

Потому что перевозчики не привозили его, Джем. Это не просто логический вывод; все это заметили. Это был старый, потрепанный диван. Когда я хлопнул по нему рукой, пыль поднялась облаком. Так что его оставили в доме, скорее всего, последние наниматели, когда переезжали. И мне просто интересно…

– Почему я не упомянул о нем? Но слушай! – весело запротестовал Дервент. – Конечно, я не упоминал о нем. Я не думал, что это важно. Да, этот диван принадлежал нам, и мы оставили его в старом доме, хотя его очень любила Дженет. Осмелюсь сказать, он давал ей ощущение восточной роскоши. Даже когда стал чересчур ветхим, его перенесли в мансарду вместо того, чтобы выбросить или кому-нибудь отдать.

– Да, у него, похоже, есть какая-то особая привлекательность, – подхватил Г. М. – Франсис Гейл глаз с него не спускала. Она так им интересовалась, что больше ни на что не смотрела, даже не заметила чайных чашек. Так что я просто интересуюсь, вот и все. Не смеем больше тебя задерживать. Спокойной ночи.

Дервент поднялся и прошел с ними к двери летнего домика.

– Благодарю. Я говорю только «до скорого», джентльмены, потому что уверен, что полиция увидится со мной снова. Я это чувствую. Вы захотите знать, что я лично делал в этот день после полудня. – Тут адвокат заговорил с неожиданной серьезностью: – Поверьте мне, я на самом деле благодарен вам за этот визит. Я не могу сказать большего. Мне жаль, что мы не можем встретиться, чтобы обсудить искусство убийства в более дружественной обстановке, за сигарой и стаканом портвейна, нежели в летнем домике, полном мотыльков. Однако одну вещь вам все-таки пришлось заметить.

Г. М. обернулся.

– Вы могли заметить, – мрачно улыбаясь, объявил Дервент, – что ни один мотылек не сел на меня. Доброй ночи, джентльмены. До-оброй ночи!

Глава 9 СОВЕСТЬ БИРЖЕВОГО МАКЛЕРА

На следующее утро, чуть позже девяти, сержант Поллард взбирался по грязным лестничным пролетам в кабинет Г. М., выходящий окнами на Эмбанкмент. Ему было приказано явиться туда, когда они расставались с Г. М. накануне вечером в среду, а сегодня в восемь утром он уже побывал в Ярде. Действуя по мере своих возможностей в качестве кого-то вроде секретаря старшего инспектора во время расследования убийства, сержант считал своей обязанностью собрать всю информацию, которая могла скопиться за ночь, и подготовить ее в виде рапорта Мастерсу. И этот его рапорт, содержащий несколько ужасных фактов, был уже готов. Но Мастерса пока что не было и следа, так же как и Г. М., что он обнаружил, добравшись до его кабинета.

В большой грязной комнате было так тихо, словно внизу не стучали машинистки, словно Уайтхолл был заперт на все задвижки. Везде виднелись следы неряшливого пребывания Г. М. – от смятых бумаг до кончиков его сигар. День был жарким, и Поллард распахнул оба окна. Затем медленным шагом обошел комнату, изучил похожий на Мефистофеля портрет Фуше на каминной полке, наконец, уселся за стол Г. М., зажег сигарету и принялся читать то, что написал.

«Заключение посмертного вскрытия. Покойный был убит двумя пулями, выпущенными из револьвера 45-го калибра. Одна пуля пронзила верхнезатылочную кость и застряла у фронтальной кости над левым глазом. Другая пуля вошла в спину между третьим и четвертым поясничными позвонками, задев нервы спинного мозга, и прошла по косой, остановившись около правого легкого. Оба выстрела были сделаны с расстояния менее сантиметра от тела.

Результат баллистической экспертизы. Обе пули, извлеченные из тела, вне всяких сомнений, были выпущены из револьвера «ремингтон» 45-го калибра, представленного на экспертизу (регистрационный номер отсутствует)».

– Вот так-то, – произнес вслух Поллард. Потом перевернул лист бумаги, на котором излагались результаты расследования от инспектора отделения.

«Мебель. Утром во вторник, 30 июля, управляющий компанией «Атлас мебель», Оксфорд-стрит, получил отпечатанное на машинке письмо с просьбой отложить один стол красного дерева, два легких стула из того же материала, один простой черный ковер размером 10x12, одну меру черных бархатных занавесей для окна 4x5. (Это не та же самая компания, которая предоставляла мебель в случае Дартли.) К письму были приложены десять 10-фунтовых банкнотов. Мебель известна под названием «Грант».

В тот же день компания «Катрайт Хаулинг», Кенсингтон Хай-стрит, получила письменные инструкции забрать мебель и перевезти ее в дом номер 4 на Бервик-Террас. Ключей не прилагалось, но дверь должна была быть открыта. Мебель была оставлена в нижнем переднем холле. Из-за ошибки в магазине «Атлас» был доставлен только один из двух требуемых стульев. (Катрайт Лимитед – компания, которая перевозила мебель в случае Дартли.)»

На этом месте Поллард, который бессознательно прислушивался к медленным шагам за открытой дверью, поднял глаза от своих записок.

– Прошу меня простить, – произнес довольно холодно чей-то голос. В дверном проеме появился пухлый, суетливого вида человек с котелком в руках, который он держал, словно люльку. Его круглое лицо, несмотря на довольно жесткие серые глаза, свидетельствовало о хорошей жизни и хорошем характере. Его тонкие каштановые волосы были расчесаны и блестели, как и хорошо скроенный черный пиджак. Но мужчина был, очевидно, расстроен. Он вошел в кабинет с некоторым подозрением, словно ожидал, что на него опрокинется ведро воды, поставленное над дверью, но затем он кое-как собрался. Поллард сразу же его узнал.

– Вы ведь не можете быть Мерривейлом? – предположил посетитель с осторожным дружелюбием. – Они… э… сказали мне прийти сюда. Я думаю, что угодно в мире можно заполучить обманом, но никогда в жизни мне не приходилось преодолевать столько препятствий, чтобы получить какую бы то ни было информацию от полиции. А ведь я родственник того человека, смею вам напомнить. Совершенно ужасно, вот как я это называю. Меня зовут Китинг, Филипп Китинг.

– Да, сэр. Входите. Сэр Генри Мерривейл скоро будет здесь.

– Послушайте, я вас не знаю? – внезапно спросил Филипп. – Ну конечно, мы где-то встречались. Я тут же вспомнил бы ваше имя, если бы это дьявольское дело не отвлекало меня.

Его, казалось, поразило известие, что Поллард – сержант полиции, и он принялся вспоминать детали их знакомства, выражая дружелюбие, шумно шаркая ногами, и будто хотел этим компенсировать свою забывчивость. Затем оседлал стул рядом со столом и понизил голос. Если бы Полларду пришлось обсуждать с ним дела, сержант почувствовал бы себя очень настороженно.

– Это дело, – произнес Китинг, – довольно тухлое, не так ли?

Поллард согласился, что так оно и есть.

– И между прочим, – медленно продолжил Китинг, – оно заставляет меня чувствовать себя свиньей.

– Почему же?

– О, мы немного повздорили с Вэнсом как раз перед тем, как он вчера ушел. Говорите что хотите, но Вэнс всегда играл со мной в игры, и я старался отвечать ему тем же. Это не важно, но вы знаете, как такие вещи действуют. Остается неприятный осадок, и вы вините себя, когда вспоминаете, что в последний раз, когда вы видели этого человека живым, вы сказали…

Задушевные признания Филиппа Китинга были прерваны бурным появлением Г. М.

Выглядел он словно призрак. Прежде всего Полларду бросилось в глаза, что Г. М. и сегодня не отказался от того, чтобы надеть воротничок. Более того, в дополнение к древней шляпе он облачился в ослепительный костюм, пальто и брюки со штрипками. Воротник-стойка был обвязан серым шарфом, над которым он еще больше потел. Он выглядел так впечатляюще, как того хочет правительство. Эффект немного омрачала его трубка из кукурузной кочерыжки, которую он зажег с очевидным удовольствием.

Усевшись, Г. М. положил ноги на стол.

Филипп Китинг сердечно его приветствовал.

– В любое другое время, сэр Генри, я был бы польщен знакомством с вами, – признал он. – Но это, ну, это гнилое дельце, как я уже говорил сержанту Полларду… Мы с Вэнсом больше были братьями, нежели кузенами.

– Спасибо, сынок. Да, должно быть, для вас это серьезный шок, – заявил Г. М., глядя в сторону. – Старина Боко предоставил вам все факты, разве не так? Я его об этом спрашивал.

– Комиссар? Да. Но дело не только в смерти Вэнса. Понимаете ли, все это будет иметь… последствия, – сообщил Филипп, поглядывая через плечо, чтобы убедиться, что дверь закрыта. – Я часто говорил Вэнсу, что ему очень хорошо быть чуждым условностям. Ему не приходилось зарабатывать себе на жизнь. Можете меня назвать респектабельным псалмопевцем. Но это не так. Играй в игру и не допускай чертовых оплошностей – вот мой девиз. Понимаете, что я имею в виду? Кроме того, я не нарушу тайны, если сообщу, что я обручен с леди Прунеллой Аберисуит – дочерью графа Глэмбейка, понимаете ли, – добавил он несколько смущенно. – А старый Глэмбейк…

– Не хочу тебя перебивать, сынок, – сказал Г. М., вытаскивая трубку изо рта, – но не мог бы ты объяснить, о чем, собственно, ты нам тут толкуешь?

– Вы не знаете, кто убил Вэнса?

– Пока нет. А ты?

– Я не могу вам точно сказать, кто это был. Но я могу вам сказать, что это было. Это было тайное общество под названием «Десять чайных чашек».

Наступила пауза. Г. М. положил свою трубку. Филипп Китинг смотрел на него с такой глубокой искренностью и с такой тревогой на круглом добродушном лице, что Г. М., похоже, заколебался.

– Это очень интересно, сынок. И что же ты знаешь об этом обществе?

– Боюсь, что не так много. Только раз или два Вэнс намекал на что-то такое, как я понял. Ну, не обращайте внимания. Я полагаю, это что-то вроде религиозного общества.

– Религиозного общества?

– Не в хорошем смысле этого слова. Они чему-то поклоняются: я не знаю в точности чему. Магия, или вечная жизнь, или что-то такое же отвратительное. В любом случае один из их внутренних законов гласит, что любой мужчина, которому будет позволено стать членом этого общества, может взять в качестве своей невесты, по клятве или как-то там еще, любую женщину из группы, которую он только захочет. Ну, мы все – мирские люди, и я не скажу, что стал бы возражать против того, чтобы самому ввязаться во что-нибудь приятное, если это делается осторожно. Но этот вздор!.. И вот в чем дело. Я почти уверен, что жена Дервента была членом этого общества.

– Да, это было бы понятно, – признал Г. М., разглядывая свои туфли. – Но вместе с этим возникает масса вопросов. Как велико было общество? Как давно оно существует? Что означают десять чайных чашек? И какое отношение имеет к вечной жизни то, что они разносят пулями головы своим членам?

Филипп покачал головой:

– Боюсь, я не смогу вам этого сказать. То, что я говорю вам, было собрано мной по крупицам, если вы понимаете, что я имею в виду. Я думаю, Вэнс был втянут в это дело, а жена Дервента там была заводилой.

Самое интересное во всем этом было то, отметил про себя Поллард, что вся эта история о Десяти чайных чашках, которая должна была бы быть фантастической, в конце концов, так не выглядела. И это было правильно. Характеры Вэнса Китинга и Дженет Дервент неожиданно улеглись в узор из павлиньих перьев. Он сам был свидетелем того, как Китинг, направляясь в то место с чайными чашками, снял шляпу. Он сам был свидетелем таинственной атмосферы даже и в тот жаркий день после полудня. И что бы вы ни думали о шарлатанах, один факт оставался явным и упрямым, Китинг завещал миссис Дервент состояние в несколько сотен тысяч фунтов.

У Полларда было время обо всем этом подумать, поскольку Г. М. некоторое время хранил молчание. Затем он взял свою трубку, снова сунул ее в рот.

– Вы принесли нам пакет динамита, мой мальчик, – объявил он, – и мне нужно время, чтобы обдумать все это. Как вы понимаете, здесь не только сюрприз. Я думаю, ваше пророчество целиком ошибочно. Когда вы спросили: «Вы не знаете, кто убил Вэнса?», я подумал, что вы собираетесь дать нам совершенно другое объяснение. Я думал, вы скажете, что это – парень по имени Гарднер.

Филипп открыл рот, но потом закрыл его снова. Было видно, что по какой-то причине он вдруг почувствовал себя неуютно.

– Нет. Нет. Провались все это! Ничего подобного. Во всяком случае, я не понимаю…

– Послушайте, похоже, у нас все сходится. На этом вечере убийств в понедельник вечером разве вы не говорили Франсис Гейл, что между Гарднером и Китингом произошла ссора и что Гарднер угрожал его застрелить? Мне понадобилось много времени, чтобы докопаться до сути всего этого, и я хочу знать правду.

– Господи боже, нет! – воскликнул Филипп с явным и непритворным ужасом. – Послушайте, что я скажу! Это у вас все сходится. Но это не Рон угрожал убить Вэнса. Это Вэнс угрожал убить Рона и чуть это не сделал, вот так. Я это точно знаю, потому что был там. Вэнс так разъярился, что угрожал убить его. Он загнал Рона в угол и пытался заставить его сознаться. Затем выстрелил в Рона – но я не предполагаю, что он намеревался его ранить на самом деле, потому что пуля пролетела мимо и разбила стекло, которое Бартлетт, слуга Вэнса, вынес потом на подносе.

– Что ж, я рад слышать, что не случилось беды, – заметил Г. М. – Просто милая вечеринка, не так ли? Когда это произошло?

– В понедельник вечером, на квартире Вэнса. – Филипп нахмурился, но не похоже было, что он нервничает. – Все равно на вашем месте я не придавал бы этому слишком большого значения. Вэнс становился дьяволом, когда злился. Он называл это артистическим темпераментом или какой-то еще ерундой. Но я расскажу вам маленький секрет. Вэнс был хорошим человеком и в большинстве случаев дал бы фору любому, однако втайне – глубоко в сердце – он боялся фейерверков. Я не знаю почему. Вэнс скорее бы умер, чем признался бы в этом. Он скрывал это с самого детства. Вэнс мог потерять голову в возбуждении, имея в руках пушку…

– Мне это не кажется мелочью, сынок. Но расскажите же по порядку, что произошло.

Филипп немного поколебался, изучая свой хорошо отполированный башмак, но затем заговорил:

– Так случилось, что у меня квартира в том же доме, что и у Вэнса, двумя этажами выше. Мы все время ходили друг к другу из квартиры в квартиру. Вечером в понедельник, приблизительно часов в восемь, я вышел, чтобы повидать Вэнса. Я не побеспокоился постучаться, дверь всегда была открыта. Внутри – длинный коридор, который идет через всю квартиру. – Он остановился. – К сожалению, я не тот человек, который, услышав яростную перебранку, может потом повторить ее слово в слово. Я часто гадаю, как люди делают это в суде? Все произошло слишком быстро. В любом случае я был в коридоре, когда услышал, как Вэнс в гостиной перешел на повышенные тона и закончил фразу словами: «Теперь я загнал тебя в угол, так что просто признай это!» Или что-то в этом роде. Потом Рон что-то ответил, и Бартлетт – слуга Вэнса – закричал: «Ради бога, сэр, посмотрите!» А потом – бах! – выстрел и звук стекла, рассыпавшегося по всей сцене. Одну секунду я не знал, что делать. Потом я… э… тихонько подошел к двери гостиной и заглянул туда. Там были Вэнс, с револьвером в руке он смотрел на меня, Рон, который выглядел мрачным, и Бартлетт у бокового стола с подносом в руках. На нем стояла бутылка и лежало немного разбитого стекла. С другой стороны комнаты Хаукинс – это официант, который подает еду, – просунул голову в дверь. Все застыли, как в проклятом музее восковых фигур.

– Понимаю. И что вы сделали потом?

– Дело в том… – начал Филипп выразительно и остановился. – Вы понимаете мое положение, – продолжил он, сменив тон на нечто вроде ангельского воркования. – Для Вэнса было характерно быть чуждым условностям. Но для меня быть втянутым в какую-либо ссору… драку… судебный процесс… Что скажет отец Прунеллы?..

– Вы хотите сообщить, что повернулись и на цыпочках вышли так быстро, как только смогли?

– Откровенно говоря, я так и поступил. Вы понимаете мое положение. Я решил не вмешиваться в это дело. Это не имело ко мне отношения. Чем меньше будешь говорить, тем быстрее все исправится. В конце концов, я так на это смотрю. И вот что я решил, – заявил он с самодовольством или прозорливостью, – быть хорошим парнем для всех и не упоминать об этом, если только кто-нибудь не заговорит со мной сам. Никто не заговорил. Конечно, я чувствовал себя обязанным намекнуть о случившемся Франсис Гейл. Это удивительная девушка, сэр Генри. В тот вечер, когда у Дервента была вечеринка, я посчитал моим долгом намекнуть ей, объяснить, почему Вэнса там не было…

Г. М. смотрел на него рыбьим взглядом.

– И побоялся, что она не увидит того, что у нее перед носом, – прокомментировал он. – Я полагаю, романтические души видят пистолеты в двадцати местах в Гайд-парке одновременно. Ты – пример такта, сынок, я слышал ее замечание на этот счет. Значит, эта перебранка была из-за Франсис Гейл, не так ли?

– Полагаю, что да, – чопорно признал Филипп. – Я совершенно точно слышал, как Вэнс упомянул ее имя.

– Значит, кузен Вэнс был ревнив? Он хотел, чтобы Гарднер «кое в чем признался» насчет Франсис Гейл?

– Я этого не говорил, – спокойно возразил Филипп. – Я не знаю, из-за чего это было. Я упомянул ее имя, только чтобы показать вам, что это был еще один пример «темперамента» Вэнса. Франсис – жизнерадостная, хорошая девушка, и никто не скажет вам о ней ничего другого. – Он откинулся назад, переплетя пальцы. – Нет, вы не станете усложнять дело подобными перебранками. Вам нужно идти по следу десяти чайных чашек. Если вы сумеете его найти. А этот трюк с исчезнувшим убийцей? Это самое худшее. Я не мог поверить своим ушам, когда об этом услышал. Я был в тот день на коктейле в Дорчестере, как раз в то время, когда, должно быть, это происходило. Этот исчезнувший убийца – совершеннейшая чепуха, он связан с делом чайных чашек. Если вы спросите меня, я скажу, что там было спрятано какое-то механическое устройство. Оно…

– И снова не хочу перебивать вас, – остановил его Г. М., – но я не думаю, что мы можем отмахнуться от ссоры так легко, сынок. Гм, нет. После твоих слов фигура Гарднера начинает приобретать совершенно зловещие цвета…

– Не поддайтесь ошибочному впечатлению, – предостерег Филипп, словно не хотел сказать грубости. – Рон – приличный человек. Он был бы одним из величайших крикетистов, если бы поддерживал себя в форме. Я говорил ему, как датский дядюшка, что нельзя хлестать виски и ожидать, что у тебя будет хороший глаз. Надо быть благоразумным. Он даже написал хорошую книгу о путешествиях, во всяком случае, мне говорили, что она хорошая, хотя… – Филипп весело улыбнулся. – Любопытно было бы узнать, кто ее написал за него? И боюсь, Рон в большой заднице в смысле денег. Вот почему он потерял большую часть того, что имел. Но не в этом дело. Честно говоря, я не видел, чтобы его это очень заботило. Есть другая вещь, которая меня тревожит…

– Пушка, да?

– Так вы это заметили, – несколько оживился собеседник. – Ну да, пушка. Сэр Генри, именно из этого револьвера Вэнс выстрелил в Рона в понедельник вечером, и из него же потом убили самого Вэнса.

– Теперь вы в этом уверены?

– Совершенно. Я слишком часто видел этот револьвер у Рона, он особенный. Когда я заглянул в гостиную в квартире Вэнса, я понял это сразу же. Там не было много света, горели только лампа или две на столах, но Вэнс стоял около одной из них и был хорошо освещен. Господи боже, вы не можете себе представить, как я встревожился, когда увидел ту же пушку в среду вечером на вечеринке у Дервента! Обратите внимание, ее принес Рон. На самом деле он, похоже, больше тревожился о тонком кинжале, который тоже принес, чем о пушке. Конечно, я ничего не сказал. И не мог сказать, какое сильное это на меня произвело впечатление. Но даже Рон не такой болван, чтобы убивать Вэнса из своего собственного оружия. В конце концов, я думаю, что его надо допросить. Это была пушка Рона. Он принес ее в дом Дервента. Он унес ее с собой, и он был последним человеком, который держал ее в руках…

– Продолжай! – проревел Г. М., выпрямляясь на стуле так резко, что Филипп вздрогнул. – Только думай, что говоришь, сынок. Глубоко осмысли, что ты скажешь, и не связывай это ни с чем, что ты уже нам рассказывал. Ты уверен, что Гарднер унес эту пушку из дома Дервента в тот вечер, когда был прием?

– Да, конечно. Спросите молодого Бена Соара, если мне не верите.

На столе Г. М. пронзительно зазвонил телефон.

Г. М. посидел мгновение, глядя прямо перед собой, прежде чем взял телефонную трубку и что-то в нее проворчал. Выражение его лица снова стало деревянным. Положив трубку, он поднялся.

– Сынок, – сказал Г. М. Филиппу бесцветным голосом, – я хотел бы еще кое-что у тебя спросить. Не смог бы ты подождать в комнате внизу приблизительно минут десять, пока я не приглашу тебя снова? Это – приятная комната. Все высокородные шляпы из дипломатического корпуса ждут там; я велел положить там «La Vie Parisienne»[3] и «Скетчи Снаппи» – чтение, которое может быть им по душе. Благодарю. Пальчики оближешь!

Общительный, но несколько подозрительный Китинг удалился из комнаты, после чего Г. М. повернулся к Полларду.

– Это Мастерс, – объяснил он не без выражения удовольствия на лице. – Вернулся из поездки в Стритхэм. И это еще не все. С ним Франсис Гейл; и похоже, она хочет нам что-то сказать – вот увидишь, это будет про диван.

Глава 10 КЛЕЙМО НА КОВРЕ

Старший инспектор выглядел почти величественным, когда вошел в кабинет. Он был один, оживленный, чисто выбритый, какой-то вкрадчивый. В одной руке у него был портфель, в другой – маленький саквояж.

– Ах, сэр, – пророкотал Мастерс, то ли совершенно не смущаясь, то ли притворяясь таковым. И положил свою шляпу на стол с величайшим изяществом. – Сегодня утром стало немного прохладнее, вам не кажется? Доброе утро, Боб.

– Хо-хо, – отозвался Г. М. – Перестаньте, Мастерс. Вам меня не одурачить. Черт меня побери, я всю ночь ждал, когда услышу историю о вашей беседе во время поездки в Кенсингтон; и вам не отнять у меня этого удовольствия. Давайте же выкладывайте.

На мгновение Мастерс нахмурился:

– Понимаете ли, сэр, это только между нами, я не возражаю признать…

– Значит, так оно и есть. Мастерс, признавайся! Ты ее испугался.

– Нет, сэр, это не так, – с достоинством возразил старший инспектор. – Не совсем так, точно вам говорю. Но я не возражаю признать, строго между нами, что я продолжал думать: высший класс, предположим, что миссис М. сейчас сунет голову в машину! И – грр-рм! У этих женщин такие манеры, что все возможно. – Он вытащил носовой платок и вытер лоб. – Но это еще не все. Если бы кто-нибудь сказал мне, сэр Генри, что после двадцати пяти лет службы в полиции какая-нибудь отъявленно льстивая Венера одурачит меня… ур! Прошу меня простить, Боб. Не кажется ли тебе, что в этом есть что-то забавное?

– Да, сэр, – подтвердил Поллард.

– Просто внимательнее веди свои записи, мой мальчик, – мрачно буркнул Мастерс, – и оставь дела тем, кто в них лучше разбирается. Как я уже говорил, сэр Генри, я не собирался дать себя одурачить, если вы это имеете в виду. Я – коп и знаю мои обязанности. Но… Предположим, что мы влезли в это дело. Что бы я ни делал и чего бы ни обнаружил… – он впечатляюще побарабанил пальцами по столу, – две вещи я установил точно. Во-первых, отпечатки пальцев – женские отпечатки пальцев на портсигаре – не принадлежат миссис Дервент. Во-вторых, на весь день убийства у миссис Дервент железное алиби. Э?

Г. М. кивнул:

– Да, мы уже об этом догадывались, – проворчал он, глядя в угол потолка. – Мы тут тоже собрали кое-какую информацию. Ну же, ну же, Мастерс, никто не пытается тебя одурачить. Что произошло?

Старший инспектор поколебался.

– Полагаю, мне лучше изложить все по порядку. Но обратите внимание! – Он снова вытер лицо. – Как вы знаете, мы сели в машину. Сначала я допросил ее насчет этого портсигара: когда она в последний раз его видела и все такое. Поначалу она только смеялась и отнекивалась. Гм! Потом совершенно неожиданно вспомнила и, конечно, сказала, что дала его своему другу в понедельник днем. Этим другом был мистер Вэнс Китинг. Похоже, что они с Китингом и ее мужем (улавливаете, сэр?) в понедельник днем вместе пили чай. Китинг взял портсигар и забыл его вернуть. Это дало мне удобный предлог. Я предположил, что если Китинг намеревался встретиться с нею вчера, то, вероятно, намеренно взял этот портсигар, чтобы его вернуть. Затем я сообщил ей новость о смерти Китинга.

– Ну и?.. – оживился Г. М.

– Готов признать, что я совершенно не был готов к тому, что последовало. Одну секунду она просто смотрела на меня – странный взгляд, не знаю даже, как его вам описать. Потом откинулась назад и закричала. Да, закричала. Довольно странная, – произнес Мастерс благоговейно, – эта леди. За всю мою жизнь я никогда не слышал подобного визга. Автомобиль дернулся и едва не врезался в тротуар. Шофер обернулся, вид у него был такой, словно он готов разразиться проклятиями. Потом он остановил машину, вышел и открыл заднюю дверцу. К тому времени женщина забилась в угол, дыхание ее успокоилось, слезы выступили на глазах, и она попыталась прикрыть лицо рукой…

Понимаете, сэр, мне кажется, шофер не стал хватать меня за руку. Он только сказал: «Я знаю, что за игру вы затеяли. Убирайтесь отсюда!» Я объяснил ему, что я – офицер полиции. Он сказал, хрен с ним, и, наверное, стукнул бы меня, если бы не действовал слишком резко и не промахнулся. Говорю вам, эта женщина всюду создает подобную атмосферу. Все начинают действовать таким образом…

– Господь любит неудачников, – выдохнул Г. М., открыв глаза. – И что ты сделал?

– Ничего не оставалось, как ответить ему тем же. Я схватил его, заломил ему руки за спину, так чтобы он не мог двигаться, но он к этому времени уже вопил как резаный. Начала собираться толпа. Сейчас нам нет нужды в это углубляться, но факт в том, – проворчал Мастерс, – что начались беспорядки то ли из-за какой-то дьявольщины, то ли для того, чтобы дать ей время подумать. Только эта женщина лежала в машине, притворяясь, что плачет, и смеялась надо мной, прикрывшись рукой.

Я это знал. И она знала, что я знаю. Но она – одна из тех, кто успокаивает ссоры. Ах! Высунулась из автомобиля и объяснила, что все в порядке. Но сделала это таким образом, что вся толпа (включая копа) подумала, что она просто пытается избежать скандала. Черт побери, то, что она говорила, у меня от этого уши завяли!..

Потом мы двинулись дальше. Но миссис Дервент еще со мной не закончила и продолжала сжимать мое колено. Начала говорить о том, как это ужасно и как все вокруг знали, что мистер Вэнс Китинг был ею увлечен, хотя она совершенно невиновна. Сказала, что теперь ее могут заподозрить. Я подтвердил, что это весьма вероятно. Тогда она заявила, что единственное, что ей остается, – это обратиться к людям, которые могут доказать, что она чиста как младенец. Вы можете мне не поверить, но она повезла меня прямиком к…

– Я знаю, – сонно сообщил Г. М. – В «Голубятню», Парк-роуд, 18.

Мастерс уставился на него:

– Вот так так! Вы ничего мне об этом не сказали, не так ли? В таком случае помогите мне, если вы, как я полагаю, все уже знаете…

– Нет, нет. Продолжай.

– Да, туда, куда вы сказали, – мрачно подтвердил старший инспектор. – В «Голубятню», Парк-роуд, 18, где живут две ее незамужние тетушки. И там было нечто вроде суаре с бриджем. Прежде чем я понял, чего ей нужно, или смог поговорить с нею наедине, она провела меня прямо на середину комнаты, сообщив всем новость. И побей меня пуля, если все старые карги не собрались вокруг нее, как вокруг королевы в трагедии, или что-то в этом роде; не начали говорить наперебой. О, миссис Дервент была в своей обычной роли, это так. Она – самая умная леди из всех, кого я когда-либо встречал. Вместо того чтобы задавать ей вопросы, мне пришлось сражаться с толпой. Тетушки лепетали, как это потрясающе – бр! – видеть в доме настоящего полицейского из Скотленд-Ярда. Спрашивали меня, правда это или нет, что мы все время переодеваемся, и как насчет дорожного убийства в Боурнемауте, и все такое. О, я от них отбился, все хорошо. Но все, что я получил, – это твердое алиби для миссис Дервент и доказательство того, что отпечатки пальцев на портсигаре не принадлежат ей.

Отчет Мастерса о передвижениях Дженет Дервент в среду после полудня в точности совпадал с отчетом Дервента прошлым вечером.

– На одну секунду я подумал, что смогу ее поймать, – продолжил старший инспектор. – Я имею в виду это дело с наймом автомобиля на целый день. Шофер, который ждал миссис Дервент на Вернон-стрит (вы это заметили?), не узнал ее, когда она вышла из дома, чтобы сесть в машину. Но не получилось. Оказалось, в этих наемных автомобилях работают дневные и вечерние водители. Днем ее возил другой шофер. Итак, сегодня утром я сбегал в «Меркурии мотор сервис» и повидался с человеком, который возил ее днем. В пять часов, когда был застрелен мистер Китинг, миссис Дервент как раз выходила из ресторана на Оксфорд-стрит с двумя тетушками и еще тремя людьми, которые были вместе с ними в театре. Алиби у нее крепкое. – Мастерс сделал глубокий вдох, который прозвучал свирепо. – Теперь вы знаете столько же, сколько и я.

– Да, у тебя была хорошая ночка, – признал Г. М. – По-моему, тебе нужно выпить, предлагаю так и сделать. Может быть, тебя немного утешит то, что мы собираемся тебе рассказать. Но сначала скажи мне о твоем общем впечатлении о миссис Дервент. Какой ты ее нашел? Кроме того, что она умна?

– Злодейская дамочка, – уверенно заявил Мастерс. – Холодная словно лед и кое-что еще сверх этого. Я знаю этот тип женщин. Неста Пэйцн, которою повесили восемь или десять лет тому назад, была такой же, только у нее не было способностей или преимуществ этой леди. Как правило, женщины такого сорта не совершают убийств. Но они стоят рядом и смотрят, как это делает кто-то другой, и никогда потом не раскалываются, как те, что более человечны. Я признаю, что ее алиби внушительно, но оно мне не нравится. Выглядит так, будто оно было очень хорошо заранее подготовлено. Если миссис Дервент намеревалась получить кое-что после смерти Китинга, я начал бы искать мужчину, за спиной которого она стояла…

– Она должна получить от этого немалую выгоду, – сообщил Г. М. – Я не знаю, как много оставил Китинг, но это должна быть, как минимум, пара сотен тысяч долларов. И она получит неплохую добычу. – Коротко и с удивляющей лаконичностью он пересказал Мастерсу разговор с Дервентом. – А теперь посмотрим, какие выводы ты из этого сделаешь. Но ради всего святого, Мастерс, не переходи к скоропалительным выводам еще до того, как сам повидаешься с Джемом Дервентом? Эге?

– Вы должны были бы знать, сэр, что я никогда не делаю скоропалительных выводов, – провозгласил Мастерс. Г. М. посмотрел на него, но старший инспектор был упрям. – Хотя это и дает мне несколько идей, которые я оставлю при себе, как и вы. Но Дервент! Дервент! Что ж, я кое-что слышал об этом джентльмене только сегодня утром.

Мастерс теперь мерил комнату странными шагами, вывернув носки внутрь. Затем, покачав головой, взглянул на Г. М.:

– Нет, ничего такого, что было бы не к чести мистера Дервента. Даже напротив, теперь он в моих глазах выглядит еще более честным человеком. Сегодня утром я слышал кое-что от помощника комиссара, когда официально принял на себя расследование этого дела. Дело в том, что мистер Дервент пытался приоткрыть завесу над делом Дартли. Вот так. Похоже, у него есть своя теория. В прошлом месяце он побывал в Ярде три или четыре раза, стараясь получить папку с делом Дартли. Еще мне поведали, в прошлом весьма респектабельная фирма «Бенджамин Соар и сын» пару раз подозревалась в торговле фальшивыми антикварными вещами.

Судя по тому, как Мастерс посмотрел при этом на Г. М., Поллард заподозрил, что это была приманка. Но Г. М. никак не отреагировал, разве что сказал:

– И они также, вне всяких сомнений, сообщили тебе, что направили ко мне Филиппа Китинга. Интересный предмет для исследования этот Филипп, я бы сказал. Боб, прочти Мастер-су самое интересное из того, что он нам тут рассказывал. – Пока Поллард читал, Г. М. весело посматривал на старшего инспектора, а затем заключил: – Вот, не думаю, чтобы ты и теперь будешь отпускать колкости насчет секретного общества. А, Мастерс?

– Это как получится, сэр.

– Тебя ничто не заинтриговало?

– Даже чересчур многое, но все под вопросом, – ответил Мастерс. – Тайное общество под названием «Десять чайных чашек» существует либо нет. Мисс Дервент либо является его членом, либо нет. У Гарднера либо была ссора с Китингом, либо ее не было. Либо Гарднер унес пушку из дома Дервента во вторник вечером, либо не уносил…

Г. М. был сбит с толку.

– Либо завтра будет дождь, либо нет. Нет, сынок, ты можешь сделать проблему из чего угодно, если будешь перебирать факты и затем утверждать прямо противоположное. Дело, без сомнения, не так сложно, как может показаться. Но я имел в виду другую интересую часть: характер Филиппа Китинга. Ты согласен со мной, Боб?

– Китинга? – удивленно переспросил Поллард.

– Да, попробуй описать мне твое впечатление онем.

Сержант подумал:

– Я сказал бы, что это приятный человек, во всяком случае внешне. Осмотрительный. Ему нравится, когда о нем думают как о друге семьи. Гордится своими бесцеремонными манерами, но может быть немного нерешителен. Он мог бы извести кого-то, но сомневаюсь, чтобы он убил. Верен людям, которые ему нравятся. Филипп Китинг, очевидно, увлечен Франсис Гейл, и так же ясно, что он ненавидит миссис Дервент…

– Да. Тогда почему же он ее убил?

Наступила тишина. Мастерс и Поллард смотрели на Г. М., пока он наслаждался отвратительным весельем.

– Ну, почему он убил миссис Дервент? Нет, мои мальчики, я не имею в виду реальную жизнь – я имею в виду игру в убийство, в которую они играли в доме Дервентов во вторник вечером. Помните, девчонка Гейл рассказала нам, что они сыграли за вечер в одну короткую игру, прежде чем миссис Дервент пожаловалась на головную боль и ушла наверх? Ух-ух! Филипп Китинг был убийцей, а его жертвой – миссис Дервент. Он поймал ее на кушетке в кабинете Джема и задушил. И вот я хочу спросить, Мастерс, ты когда-нибудь играл в эту светскую игру под названием «убийство»?

Старший инспектор признал, что у него есть множество вещей получше, чтобы дурачиться подобным образом. Он откровенно думал, что Г. М. ушел в очередное отступление.

– Кстати, о мисс Гейл, – напомнил старший инспектор, – не лучше ли было бы, чтобы она была здесь? Она ждет внизу и по некоторым причинам не хочет говорить ни с кем, кроме вас…

– Понимаете, у меня разум ребенка, – объяснил Г. М., не обратив на это никакого внимания и вглядываясь в пространство. – Я люблю играть в эту игру. И есть одна вещь, которую я всегда замечал. Если ты в этой игре – убийца, то ты никогда не убьешь кого бы то ни было, кроме того, кто тебе нравится или с кем ты чрезвычайно близок. Почему это так – не знаю, просто констатирую факт. Похоже, тут нет той самой домашней заготовки, счастливых чувств, когда ты убиваешь кого-то, кто тебе не нравится или кого ты не знаешь. Люди этого стесняются. Я никогда не видел в игре, чтобы кто-то убил человека, который ему не нравится в обычной жизни. Люди будут находить отговорки полвечера, прежде чем сделают это. Можете сказать, что я опять витаю в облаках, если вам так хочется. И вы, наверное, так и скажете. Но если Филипп Китинг по-настоящему не любит миссис Дервент, тогда, прах меня побери, почему же он ее убил?

Мастерс ухмыльнулся:

– Боюсь, все это слишком тонко для меня. Может быть, это было одно из его подавленных желаний, о которых вы читаете в газетах. Ну же, сэр! Если вы не можете предложить ничего более практического…

– Нет. Только еще один каприз, сынок. Почему наш друг Филипп так уверен, что его кузена Вэнса убили с использованием какого-то механического приспособления?

Это фраза буквально ошарашила Мастерса.

– Механическое приспособление? – потребовал он ответа. – Что такое насчет механического приспособления? Что за механическое приспособление?

– Хо-хо! Ты – старый домовой с тридцатью девятью хвостами, разве не так, Мастерс? Я не знаю. Меня только поразило как очень, очень подозрительное, что посреди своей речи Филипп вдруг заявил о механическом приспособлении. Это никак не укладывается в гладкую последовательность его характера. Это на него не похоже. Но, конечно, я, может быть, снова витаю в облаках?

– Пропади все пропадом! – чертыхнулся старший инспектор. – Послушай, Боб, у тебя есть результат посмертного вскрытия? – Мастерс взял у Полларда бумагу, изучил ее и передал Г. М. Похоже, что-то в ней должно было заинтересовать Г. М., так как Мастерс внимательно следил за его реакцией. Наконец, спросил: – У вас есть какие-нибудь мысли? Насколько я понимаю, это выглядит так, словно все было подстроено. Китинга застрелили из механического приспособления 45-го калибра! Или вы имеете в виду какую-нибудь пушку-ловушку, которая могла быть собрана из чего попало и стреляла сама по себе? Но разве в него не выстрелили дважды? Разве ему не попали в разные части тела? И куда, ради всего святого, это приспособление делось? – Старший инспектор продолжал с подозрением смотреть на Г. М. – Странно, сэр. Очень странно, что вы упомянули какое-то механическое приспособление. Не стану отрицать, что и мне приходило это в голову. Понимаете, я не слишком увлекаюсь выдумками, однако один раз видел в пьесе трюк – удобный, словно рисование. Это был механизм с пушкой, размещенной в телефонной трубке. Звонил звонок; жертва поднимала телефонную трубку, подносила ее к своей голове и – бах! Выстрел в ухо, и никаких следов убийства. Вот так. Поэтому я признаю, что размышлял немного об этом газовом рожке…

– Газовый рожок? – взревел Г. М., садясь на стул. – Что за газовый рожок?

На лице Мастерса появилась слабая улыбка, хотя он и пытался сохранить выражение полной невинности.

– Разве вы его не заметили? Гм! Я думал, вы его видели…

– Мастерс, – рассердился Г. М., – ты держишь от меня все в секрете, как всегда это делаешь. Значит, ты снова вернулся к своим старым трюкам. Эй? Я не собираюсь этого терпеть. Но тебя, похоже, ничто не приводит в больший восторг, чем возможность унизить меня в глазах…

– Что ж, это то, что вы всегда делаете со мной, – философски заметил Мастерс. – Но сейчас, сэр, никто не попал в такую глубокую яму. Я просто привлек ваше внимание к комнате в мансарде, если хотите. Если помните, там низкий потолок; максимум восемь или девять футов…

– Полагаю, я должен выслушать это. Итак?

– И вы видели, – продолжил Мастерс, – что в потолок были вбиты прутья по всей длине газовой трубы, которые на самом деле ничего не фиксировали. Вот так. То есть эта труба не в центре комнаты. Похоже, она шла к двери. Факт состоит в том, что она подходит очень близко к тому конкретному месту, где лежало тело. – И снова старший инспектор колко посмотрел на Г. М. – Я хотел оставить все эти маленькие штучки при себе, пока не получу какой-либо убедительной версии. Но вот пожалуйста. Подозрительный факт, сэр, состоит в том, что диаметр обычной газовой трубы примерно равен дулу револьвера 45-го калибра. Э?

Г. М. посмотрел на него с нескрываемым любопытством:

– Я скажу, сынок. Ты горишь страстным желанием сообщить мне, что ты не упустил ни одной мелочи на потолке и все хорошенько осмотрел? Пушка в газовой трубе производства Мастерса. У тебя душа романтика. А также, если там и была ловушка такого рода, кто будет так любезен прикладывать спину к трубе после того, как она уже выстрелила?

– О, Коттерил сегодня обратил на это внимание, – ухмыльнулся Мастерс, но сразу стал серьезным. – Обратите внимание, я не говорил, что это правда. В особенности это грустно, потому что в рапорте говорится, что в деле была настоящая пушка 45-го калибра. Но я дам вам другой кончик, которого вы, возможно, не заметили. Как раз под этой газовой трубой на ковре было выжжено порохом пятно. Э?

Тут раздался резкий и довольно яростный стук в дверь. Дверь открылась, и вошла Франсис Гейл.

Глава 11 НИЧЬЯ ШЛЯПА

С вопросом о механическом приспособлении было покончено так быстро, словно кто-то закрыл крышку, и Мастерс снова стал самим собой – вежливым, предупредительным. Франсис Гейл стояла, переводя взгляд с одного на другого, ее подбородок был вздернут. Хотя она, казалось, была готова принести извинения, на ее лице все равно был вызов, который тревожил. Сегодня она выглядела старше и бледнее и любопытным образом более хулиганистой. Может быть, из-за маленькой синей шляпки.

– Если это еще одна ваша уловка, – холодно произнесла она, – мне она не нравится. Я не могу больше ждать. Вы обещали играть честно, мистер Мастерс. Мой отец говорил мне, что вы, – она обвиняющее посмотрела на Г. М., – станете играть честно. Он… он собирался притащить меня сюда с целой толпой адвокатов, но я не могла бы этого вынести. Я вышмыгнула из дома, пока они все еще спорили.

– А я было подумал, что это Броки прислал вас сюда, – признался Г. М., который по каким-то таинственным причинам, казалось, чувствовал себя под ее взглядом смущенным. – Но если вы хотите изложить нам что-то, что у вас на уме…

– Я думаю, вы просто животные, вы все, – произнесла мисс Гейл. – Но я готова рассказать вам то, что вы желаете знать.

– Вот, мисс. Вот пример настоящего самообладания! – произнес Мастерс с широкой улыбкой и вводящей в заблуждение сердечностью. Он энергично обошел комнату, чтобы придвинуть ей стул. И в то же самое время как бы невзначай вынул из кармана портсигар Дженет Дервент. – Сожалею, что заставили вас так долго ждать, но вы понимаете, как трудно иметь дело с такими вещами. – Он протянул ей портсигар. – Не хотите ли сигарету, мисс?

Она холодно посмотрела на него, но цвет ее лица стал ярче.

– О! Это тот самый портсигар, который вы нашли под телом бедняги Вэнса, не так ли?

– Не в бровь, а в глаз, сынок, – сонно заметил Г. М. – С женщинами тебе сегодня не везет.

– А теперь могу ли я вас спросить, мисс, откуда вы это знаете? – поторопился задать вопрос старший инспектор. – Я не говорил вам вчера ничего о портсигаре. Сообщение об этом появилось в газетах только сегодня утром.

– Моя дорогая подруга миссис Дервент обзвонила сегодня утром всех своих друзей. Даже меня. – Впервые за все время, что они ее знали, в карих глазах девушки заиграли шаловливые чертики. – Более того, мистер старший инспектор, вам больше меня не запугать. Я вас поймала. Я знаю все о том, как вы пытались вчера вечером насильственно принудить ее к любви в автомобиле…

– Честное слово, Мастерс, ты это делал? – поинтересовался Г. М., с интересом поворачивая к нему голову.

Но старший инспектор снова обрел железный самоконтроль.

– Нет, сэр, я этого не делал, – ответил он с оглушительным хладнокровием.

– Я и не думаю, что вы это делали на самом деле, – уступила девушка. – Миссис Дервент говорит такое обо всех, не важно, делали они это или нет. Даже о бедняжке Филиппе. Но все, что мне остается, – это представлять вас в этом автомобиле и что вы, предположительно, там делали и все такое… Ну, в общем, вам меня больше не запугать. Я знаю, что вы хотите знать. Вы хотите знать, не могут ли быть на портсигаре отпечатки моих пальцев? Да, я думаю, они там могут быть.

– Ха-ха! – отреагировал Мастерс. – Вы намерены сознаться в убийстве, мисс?

– Не говорите так, даже в шутку. – Она проницательно посмотрела на него. – В любом случае одна часть истории дорогой миссис Дервент – правда. Вэнс точно взял ее портсигар в понедельник вечером, после того как пил у них чай. Я знаю, потому что, когда после этого мы с ним виделись, я держала этот портсигар в руках.

– Это несколько странно, мисс. Мне кажется, я припоминаю, как читал в одной из газет, которые выписывает моя жена, – «Руководство христианской семьи» или что-то вроде того? – что вы – одна из лучших юных леди-атлеток, потому что не пьете и не курите.

Она снова посмотрела на него:

– Обычно я так и делаю. Хотя иногда пью вино. Но я брала портсигар не для того, чтобы закурить. Я обнаружила, что в моей компактной пудре разбилось зеркальце. А это к несчастью, как я сказала моему отцу. Я расстроилась из-за этого. Тогда Вэнс вручил мне этот полированный портсигар, который мог заменить зеркало, и сказал: «Возьми, используй это». Но когда я увидела, чей это портсигар, я решила, что он сделал это нарочно, и была готова бросить его ему в лицо. О, я была в ярости! Но Вэнс ничего такого не имел в виду. Вэнс был просто… просто таким.

При упоминании о портсигаре в таком качестве выражение любопытства на лице Г. М. сменилось морщинками на лбу. Он потянулся и взял портсигар у Мастерса. Изучил его. Но ничего не сказал.

– Итак, мисс. Давайте вернемся к этому, – продолжил старший инспектор. – Вчера я задал вам два вопроса, но вы решили отвертеться от них. Будьте так добры ответить на них теперь. Во-первых, вы все еще отрицаете, что проезжали вчера днем мимо Бервик-Террас в голубом «толботе» и смотрели на дом, где…

– Конечно, не отрицаю. И знаете почему? Поскольку вы говорили с дорогой миссис Дервент, я полагаю, вы теперь знаете все. Я шпионила, вот что я делала.

– Вы последовали за мистером Китингом на Бервик-Террас?

– Да. Это так. Правда, сначала я не собиралась этого делать. – Франсис Гейл выглядела несчастной, хотя Полларду казалось, что больше от горя, нежели от унижения. Ноготь ее пальца вонзился в ручку кресла. – Я объехала Линкольн-Мэншнз, где живет Вэнс, чтобы… чтобы увидеть его, и обнаружила, что что-то не так. Он как раз выезжал оттуда в такси. Когда я увидела, что он отправился в этот дом на Бервик-Террас, я не знала, что и подумать. Так что я проехала еще несколько улиц и вернулась. Какой-то другой мужчина, – она бросила взгляд на Полларда, – как раз поднимался по ступеням, и я не могла ничего понять.

– Вас удивило, что мистер Китинг вошел в пустой дом?

– Нет.

– Почему нет, мисс?

Она сосредоточенно провела пальцами по ручке кресла.

– У вас был еще один вопрос, мистер Мастерс. Вы спрашивали меня вчера, почему я брала ключи и осматривала дом три месяца назад. Я не хотела осматривать это противное место. Не хотела даже близко к нему подходить. Но мне сказали, что это единственный способ, которым я могу получить ключи – взять их у агентов. Так что мне пришлось это сделать. Потому что, разумеется, я не могла объяснить истинной причины…

– Какова она была?

– Это миссис Дервент меня послала, – ответила Франсис Гейл, выставив вперед нижнюю челюсть. – Говорю вам, я знаю ее только полгода, – продолжала она после паузы. – А тогда совсем еще не знала. Но я поняла, почему эта старая кошка послала меня туда сразу после того, как я там побывала. Понимаете ли, каждые три месяца или около того эта леди устраивает представления – у нее это что-то вроде душевной болезни. – Франсис скорчила гримасу. – Она ложится в постель, лежит там словно королева и пытается загипнотизировать себя, говоря о своих любовниках. Ну, однажды, когда я была у нее, она неожиданно села, словно вошла в транс, и начала говорить о каких-то письмах, о которых только что вспомнила. Сказала, что забыла их в тайнике дома, из которого они съехали. Стала причитать, что она не вынесет, если кто-то въедет в этот дом на Бервик-Террас и найдет письма. О, она говорила такие чудовищные вещи!

А потом стала просить меня пойти туда и забрать для нее эти письма. Сначала миссис Дервент думала, что у нее есть ключи от дома, которые она никому не отдавала, но потом обнаружила, что их нет. Так что она попросила меня отправиться к агентам по продаже недвижимости…

И вы знаете, почему она это сделала? Я достала письма, все как надо. А потому, что некоторые из них были от Вэнса. Конечно же эта старая кошка знала, что я их прочту.

Признание Франсис Гейл было ей в тягость, но, похоже, она испытывала облегчение, все в конце концов рассказав. Г. М. положил портсигар на стол.

– Ох-ох! Что за баба! Но это не та часть, которая вызывает у нас наибольшее любопытство. Вы сказали, что эти письма были спрятаны в каком-то тайнике. Случайно, этот тайник не был устроен где-то около коричневого дивана в мансарде?

– Да, это было ее любимое место. Она сказала мне, что обычно любила лежать на этом диване и мечтать. Говорила, что в этом диване что-то есть. – Девушка нахмурилась. – И письма были в диване. Понимаете ли, там было такое углубление…

– Углубление? – повторил Мастерс, медленно поднимаясь на ноги.

– Не совсем углубление. Но оно открывалось на петлях, а там внутри было пространство, где можно держать подушки или одеяла… Я сказала что-то не так?

– Погодите одну минутку, мисс, – настойчиво попросил Мастерс, помахав перед ней рукой, словно гипнотизер. – Вы хотите сказать, что это пространство в диване достаточно большое, чтобы кто-нибудь мог в нем спрятаться?

– Нет, я так не думаю. – Девушка выглядела испуганной. – Это невозможно, разве что человек очень маленький и тощий, как… как подушка. Нет, этого не могло быть. Кроме того, этот человек там задохнулся бы.

И тем не менее Мастерс, пробормотав проклятия, уже потянулся к телефону, чтобы позвонить инспектору Коттерилу. Г. М., ничуть не встревоженный, продолжал посасывать свою трубку из кукурузного початка.

– Не думаю, что все это так просто, сынок, – пробормотал он. – Я согласен с девушкой – вряд ли убийца мог ускользнуть таким образом. Но в этом может быть кое-что интересное… – Он пристально посмотрел на Франсис Гейл. – Вы ответили на множество вопросов, на которые отказывались отвечать вчера. А теперь, когда между нами все хорошо и гладко, вы не хотите взять какие-нибудь слова назад?

– Взять слова назад? Я не понимаю.

– Ну, например, – Г. М. сделал вялый жест рукой, – вы сообщили нам, что абсолютно уверены, что ваш друг Гарднер не брал и не мог взять револьвер «ремингтон» из дома Дервента в тот вечер, когда вы там играли в убийства.

– И что?

– Вы все еще на этом настаиваете?

– Настаиваю, абсолютно! – вскричала девушка, сжимая руки. – Я хотела бы, чтобы вы прекратили! Вы делаете из Рона нечто вроде дебила, или козла отпущения, или что-то вроде этого. Он не брал револьвера, говорю вам. Не брал, не брал! Почему бы вам не пойти и не спросить у него самого? Он сегодня утром в Линкольн-Мэншнз. Он… А кто сказал, что он его взял?

– Филипп Китинг. Между прочим, Мастерс, я думаю, нам лучшее позвать нашего друга Филиппа сюда.

Мастерс закончил говорить по телефону, и Г. М. дал ему необходимые инструкции. Девушка оставалась спокойной и дерзкой. Изучая ее, Мастерс открыл саквояж, который принес с собой. Затем достал и положил на стол Г. М. мягкую серую шляпу, внутри которой было написано имя Филиппа и револьвер 45-го калибра. При виде пистолета мисс Гейл слегка вздрогнула, но ничего не сказала. Китинг, который вошел минутой позже, был очевидно удивлен, увидев ее здесь, и выказал некоторые намеки на опасение.

– Франсис, старушка, – сердечно произнес он. – У меня не было возможности повидать тебя и сказать, как я сожалею о твоей великой…

– О черт! – Она повернула к нему пылающее лицо. – Филипп Китинг, я хочу знать, что это на тебя нашло? Ты на себя не похож. Ты выглядишь смешным и нездоровым. Ты что, сообщил этим людям, что Рон Гарднер взял пушку… – она указала на револьвер, – домой во вторник вечером? Филипп Китинг, ты прекрасно знаешь, что это не так. Я думала, что хоть ты будешь говорить правду…

– Так я и сделал, – заявил Китинг, неожиданно встревожившись. И снова Поллард заметил, что у него довольно холодные глаза. – Итак, джентльмены?..

Мастерс представился, тогда как Г. М. – Поллард готов был поклясться – сладко спал.

– Итак, сэр, – сказал старший инспектор, – мы ценим ваше предположение, что… гм… Вэнса Китинга убило какое-то механическое приспособление. – Здесь он сделал паузу, словно ожидая, что жертва схватит наживку, но Филипп только с вежливой настороженностью кивнул, и Мастерсу пришлось продолжить: – Но, насколько нам известно, это было сделано при помощи этой пушки. Этой пушки. – Он поднял револьвер. – Можете ли вы идентифицировать его, сэр? Итак, вы утверждаете, что мистер Гарднер во вторник вечером забрал его домой?

– Минуточку, – возмутился Китинг. – Я не понимаю, почему за это меня следует в чем-то обвинять. Насколько мне известно, он именно так и сделал.

– Вы в самом деле видели, как он взял его?

– Нет. Но мне об этом сказал мистер Бенджамин Соар. А с чего бы ему лгать? – Голос Китинга слегка изменился, став более деловым. Похоже, он гадал, о чем они разговаривали в его отсутствие; а может быть, тому были какие-то другие причины. Во всяком случае, Филипп Китинг утратил свою манеру доверительной сердечности. Его круглое, сияющее честностью лицо было вежливо, но не более того. Он вынул из кармана маленький перочинный нож и принялся механически открывать и закрывать лезвие, словно не знал, чем занять руки.

– Сэр, мы хотели бы услышать только о том, что вы видели лично, – пояснил Мастерс. – Когда вы в последний раз видели этот револьвер?

– На вечере убийств во вторник. Приблизительно в половине двенадцатого. Или около того.

– Почему вы можете так точно назвать время?

– Вечеринка пошла наперекосяк. Мы собирались домой. Дервент спросил нас, не хотим ли мы по-быстрому пропустить стаканчик на дорожку. Мы согласились, вышли из гостиной и направились в его берлогу. Так что я могу сказать точно: в это время пушка лежала на каминной доске. Я ее видел.

Пока, как заметил Поллард, описание Китингом вечера вторника совпадало с описанием Дервента. И снова звякнуло лезвие перочинного ножа.

– Значит, так. И кто последним выходил из гостиной?

– Дервент. Я думал, он закрывал дверь. Черт побери, я вижу, вы смотрите на меня; но мне больше нечего сказать Мы пошли к Дервенту и выпили.

– Да, сэр. И что было потом?

– Ну, во время этой выпивки мисс Гейл расстроилась, или что-то в этом роде, и ушла к своей машине. Рон Гарднер последовал за ней.

– Минуточку. Пока вы все были вместе в «берлоге» мистера Дервента, выходил ли кто-либо из комнаты до того, как вас покинула мисс Гейл?

– Нет, мы пробыли там буквально пару минут.

– Сколько прошло времени между входом мисс Гейл и тем, как мистер Гарднер последовал за ней?

Китинг задумался.

– Не могу точно сказать. Полминуты или, может быть, минута. Я советовал Рону не ходить. Я сказал ему: «Послушай, старина, когда доходит до этого, самое мудрое – оставить их в покое. Не стоит будить спящую собаку». Но он все равно пошел.

– Один?

– Нет. С ним вместе к парадной двери пошел Дервент.

– Значит, если мистер Гарднер взял пушку, он должен был взять ее в промежуток времени между тем, как оставил вас в «берлоге», и тем временем, когда вышел из дома с мистером Дервентом?

– Полагаю, что так. Я их не видел. – Китинг явно волновался: казалось, после беспорядочных вопросов Г. М. он почувствовал в тяжелой безличной важности Мастерса что-то тревожащее. – Вы все еще хотите знать больше? Да, конечно. Мы с Соаром остались в «берлоге». Соар двинулся за Дервентом и Роном; он стоял в дверях. Я последовал за ним, чтобы взять мою шляпу. Я думал, что оставил ее в столовой, так что пошел за ней туда. Но ее там не оказалось. Когда я снова вышел в холл, Соар как раз шел от дверей гостиной к входной двери дома. Это – все, что я знал.

– Знали, сэр?

– Да, знал. Соар еще мне сказал: «Поражаюсь я этому парню, Гарднеру, в конце концов он забрал пистолет». Я поинтересовался, что он хочет этим сказать. И Соар пояснил, что Рон обещал одолжить ему эту пушку для какой-то постановки, и сказал, что Соар может забрать ее в конце вечера. А потом Соар повторил: «Но в конце концов сам его забрал. Интересно, он что, хотел меня этим оскорбить?» И показал на дверь гостиной. И точно, в этот момент на каминной полке пушки уже не было. Вот все, что я знаю. Соар вышел через переднюю дверь, а я направился в гардеробную в холле и наконец нашел мою шляпу. Могу вам сказать, что Соара это довольно сильно разозлило.

Мастерс обдумывал услышанное. Китинг резким щелчком закрыл перочинный ножик и убрал его, наконец, в карман жилетки.

– Скажите, мистер Китинг, – прочистив горло, попросил Мастерс, – по вашим словам, мистер Соар сказал: «Интересно, он что, хотел меня оскорбить?» Что он имел в виду под этим?

– О нет, нет, тут все в порядке. Это просто Соар. Он уэльсец, понимаете ли. Обидчивый. Горд, словно Сатана. Полон воображаемых идей. Не то чтобы у Бена мозги были набекрень, не подумайте! Должно быть, он напал в своем бизнесе на золотую жилу. У него такая манера, которая удержала бы на плаву любую компанию в Сити: он внушает доверие. Хорошая голова и хороший нюх, в таком роде.

Мастерс неожиданно сбросил маску большой терпимости.

– В вашей истории много интересного, сэр. Как вы считаете, мистер Соар мог проникнуть в гостиную и взять там револьвер, пока вы искали вашу шляпу в столовой? А?

– Полагаю, мог. Но, ради бога, я не думаю, что он это сделал.

– Значит, так. А насчет столовой, сэр, она находится с той же стороны от холла, что и гостиная?

– Да. О, я признаю, что не мог видеть двери гостиной. Но…

– В ней есть дверь, сообщающаяся с гостиной?

– Да. А что?

– Только предположение, мистер Китинг, которое, я знаю, не может обидеть человека вашего ума, – убедительно сообщил ему Мастерс. – Но если вы не могли видеть мистера Соара, он также не мог видеть и вас. Вы ведь тоже могли проникнуть в гостиную и взять этот револьвер.

Мгновение Филипп таращился на старшего инспектора. Затем по его пухлому животу прошла судорога, пошевелив полы его жилета и оживив его пухлое лицо таким весельем, что слезы навернулись у него на глаза. Он закрыл один глаз и хихикнул. Затем закрыл оба глаза и расхохотался. Но все, что после этого сказал, было:

– Но я этого не делал. А вчера после полудня я был на коктейле. Могу вам дать имена и адреса, если желаете. Надеюсь, мне удастся доказать, что я был там.

– Через минутку мы возьмем у вас эти имена и адреса, с вашего позволения. Но могу ли я спросить, сэр, что вас так развеселило в моем вопросе?

– То, что, по-вашему, я мог бы быть убийцей, – ответил Филипп.

– Разумеется, зачастую это трудно бывает представить. А теперь, мистер Китинг, как я понимаю, вы неожиданно обнаружили вашу шляпу в гардеробной мистера Дервента? Так? Эту самую шляпу? – поинтересовался Мастерс, приподнимая со стола серый предмет.

– Нет.

– Вы слышали от комиссара, что эта шляпа была надета на мистере Вэнсе Китинге незадолго до того, как его застрелили. В качестве простой формальности, – проговорил Мастерс, поворачивая шляпу, – вы можете сказать, что она принадлежит вам?

Филипп повертел шляпу в руках, заглянул внутрь, затем положил ее на стол.

– Боюсь, что не могу этого сказать, мои дорогие, – встревоженно ответил он. – Она совершенно точно мне не принадлежит.

Существуют определенные вещи, как говорил Г. М., которых расследующий дело вправе ожидать, и таким образом они приводят его к ошибке. К примеру, вы не можете ожидать, что очевидные вещи окажутся не таковыми или что стулья убегут, когда вы попытаетесь на них сесть. Но Г. М. также говорил, что именно в этот момент он получил урок, который оживил его бездействующий острый ум и дал ему верное направление. Однако в данный момент старшего инспектора Хамфри Мастерса не волновали философские идеи.

– Ничем не могу вам помочь, – настаивал Филипп Китинг, в очередной раз глядя в лицо Мастерсу честным взглядом. – Это не моя шляпа.

– Но вы признаете, что на ней написано ваше имя?

– Не могу этого отрицать, – ухмыльнулся Филипп. – Но что с того? Когда вы идете в магазин и покупаете шляпу, у вас не спрашивают свидетельства о рождении, чтобы написать имя, которое вы им скажете. Более того, я никогда в жизни не писал внутри шляп мое полное имя. Только инициалы. Вот и все. Кто-то пытается сыграть со мной в игру: сами можете это видеть.

– Как вы можете объяснить, в какую игру с вами хотят сыграть, если мистер Вэнс Китинг лично надел эту шляпу в тот день?

– Никак.

– И вы признаете, что эта шляпа вам подходит?

– Она моего размера, вот что вы хотите сказать? Но если вы поедете со мной ко мне на квартиру, думаю, я сумею доказать, что она никогда мне не принадлежала. – Он обернулся к девушке: – Франсис, ты можешь это подтвердить. Ты знаешь меня давно. Ты когда-нибудь видела, чтобы я надевал что-либо, кроме котелка?

– Нет, никогда не видела, – с сочувствием заявила она. – Кроме разве что цилиндра. Среди нас даже ходила шутка: «Филипп с его котелком».

Мастерс выразительно постучал пальцами по столу:

– Перестаньте, сэр! Хотел бы вам напомнить, что мы обнаружили эту шляпу в той же комнате, где был убит ваш кузен. Но это не означает, что на вас падает подозрение. Пожалуйста, поймите это. Вы с ним жили в одном доме. Мы слышали, что мистер Китинг часто одалживал у вас вещи…

– Благодарю. Я все это знаю, – кивнул Филипп. – А теперь послушайте! Когда я услышал, что в той комнате нашли мою шляпу, меня это не удивило. Я так и сказал комиссару. Я думал, что это, должно быть, и вправду была моя шляпа. Но подумайте здраво. Вы сами признаете, что из этого не следует никаких подозрений. Ну, если бы шляпа в действительности принадлежала мне, какого черта я стал бы это отрицать?

Они выразительно посмотрели друг на друга. И тут Г. М. заявил, что пришло время выпить.

Глава 12 НЕСЧАСТЬЕ ЛАКЕЯ

Линкольн-Мэншнз на Грейт-Джордж-стрит был новым многоуровневым многоквартирным домом, отсвечивающим белым на фоне зелени деревьев и серого высокородного достоинства Вестминстера. Невыносимая жара делала его еще более сонным, когда Г. М., Мастерс, Филипп Китинг, Франсис Гейл и сержант Поллард прибыли туда. Но тучи сгущались, и Мастерс воодушевлял их во время поездки возможностью дождя. И им повезло даже больше, чем ожидалось. Когда они входили в фойе, портье приветствовал Филиппа.

– Надеюсь, все в порядке, сэр? – произнес он. – Мистер Гарднер и мистер Соар ждут вас наверху. Я подумал, что вы не станете возражать…

Филипп ответил, что все в порядке. Но выглядел он обеспокоенным. То, что мистер Гарднер и мистер Соар действительно ожидали его, стало очевидно, когда лифт поднял посетителей к квартире Филиппа на четвертом этаже и Филипп открыл дверь. Длинный коридор шел через всю квартиру. В открытую дверь слева было слышно, как кто-то говорит по телефону.

– …она сказала, что сделала это? – спрашивал голос. – Да, но послушай, Дервент, при всем моем уважении, ты знаешь Джейн…Да, я признаю, что это дает нам всем хороший шанс объяснить наши обстоятельства. У нас здесь военный совет, а потом мы все вместе отправимся в Скотленд-Ярд… Но что еще оставалось парню делать?…Он до нее дотронулся… Чт-о-о? Продолжай! Я этому не верю, старая кляча. Как зовут этого парня? Костер? А, Мастерс. Старший инспектор Мастерс. Да. Хорошо, если он…

В тускло освещенном холле Поллард мог разглядеть только спину Мастерса, но Поллард начал испытывать некоторую симпатию к этому человеку. Мастерс мог чувствовать, что он достиг конечного пункта терзаний. То, что его старшего офицера не раздуло и не взорвало, Поллард принял просто как факт. Однако Мастерс прошел по коридору, гулко топая ногами, и заглянул в дверь.

В комнате находились двое мужчин. Один сидел за столиком с телефоном, другой – на софе, с интересом разглядывая журнал. Это была элегантная комната, похожая на раковину, обставленная темным деревом, с приглушенным светом и креслами с острыми углами, покрытыми синей тканью. Стоило Мастерсу появиться в дверях, как взгляды обоих мужчин обратились в его сторону, и мужчины застыли, как если бы их ослепила вспышка фотокамеры.

У телефона сидел плотный молодой человек лет под тридцать, он был похож на атлета, который постепенно набрал вес, у него было квадратное, довольно смазливое лицо и дружественно выпяченная челюсть. Его коротко подстриженные усики были несколько темнее светло-каштановых волос, он выглядел по-настоящему волосатым, несмотря на короткую стрижку. Лицо покрывал глубокий загар, а светлые дружелюбные глаза смотрели на них поверх телефона. Его спортивная шляпа была старой, да и фланелевый костюм выглядел весьма сомнительно. Поллард, правильно определив его как Рона Гарднера, начал понимать, почему большинство людей с трудом связывают этого человека с убийством. Но это ничего не означает, напомнил он себе.

Что же касается Бенджамина Соара, Поллард мог понять, почему Филипп Китинг говорил о нем с вдохновенным доверием. В этом человеке не было никаких характерных черточек. В качестве деталей можно было назвать лишь то, что он был мал ростом, тощ, у него были темные волосы и очки без оправы, которые подчеркивали его несомненную чувствительность. Так оно и было. И хотя он, казалось, наслаждался телефонным разговором так же, как и Гарднер, его восторг был как бы внутренним и выказывался разве что в легкой деформации губ и почти незаметных движениях глаз за очками, тогда как Гарднер откровенно хихикал. Но при появлении Мастерса он сразу затих и глаза его потемнели.

– Алло! – сказал Гарднер.

– Ур! – произнес Мастерс или издал какой-то непонятный звук вроде этого. – Добрый день, джентльмены. Я надеюсь, вы не сочтете это вторжением. Должен сообщить вам, что я офицер полиции из Скотленд-Ярда…

Было очевидно, что подвижные мозги Гарднера вычислили имя Мастерса еще до того, как старший инспектор представился.

– …тот самый старший инспектор Мастерс, о котором вы говорили минуту назад…

– Не может быть! – поразился Гарднер с достаточно искренним изумлением.

– …и я должен предостеречь вас, сэр, что собираюсь задать вам несколько вопросов, которые нахожу безотлагательными и которые…

– Ну, в любом случае вам не стоит тратить слов попусту, – перебил его Гарднер, поднимаясь со стула. Но потом резко сел назад. – Эй, что это за игра? Держитесь подальше, разве это так трудно? Вы прижали меня к стене. Кто-нибудь уберет от меня этого психа, пока он не разбушевался?

– Спокойно, сынок, – вмешался Г. М. тяжелым сонным голосом, но с такой неожиданной властностью, что все обернулись к нему. – Привет, ребята, – продолжил он. – Я должен предостеречь вас, что даже терпение полиции имеет свои пределы, а эта история с миссис Дервент и так уже зашла слишком далеко. К тому времени, как вы закончите говорить, Мастерс уже догонит миссис Дервент на Пикадилли вместе с ее подвязками. И если вы собираетесь лгать, как я ожидаю, то советую вам этого не делать, отвечать нам открыто и честно.

Когда в комнату вошли Франсис Гейл с Филиппом Китингом, Бенджамин Соар вскочил на ноги. У Соара был удивительно колючий взгляд. И вообще, если бы он был не выбрит и вычищен, без бриолина на темных волосах и без очков, то, как думал Поллард, в точности был бы похож на древнего дикого человека.

– Должно быть, вы сэр Генри Мерривейл, – любезно произнес Соар глубоким баритоном. – Дервент говорил, что нам следует ожидать вашего визита. Что ж, надеюсь, эта маленькая встреча снимет напряжение, и даже только ради этого нам стоит поговорить. Нам нет нужды объяснять вам, какое плохое это дело и что мы испытываем в связи с этим. Понятно, что могут чувствовать друзья мистера Китинга. Поэтому самым лучшим было бы разом покончить с этим делом.

– Это меня устроило бы, сэр, – согласился Мастерс, который снова стал самим собой. Он обернулся. – Ах, может быть, я надавил на вас слишком сильно? Но я прав, принимая вас за мистера Гарднера?

– Да, – подтвердил плотный молодой человек с пышными волосами. – И извините, это моя вина, инспектор. Я не должен был разводить тут малину. Но вы застали меня врасплох. Обещаю, больше вам не понадобится применять против меня силу.

– Если вы позволите, я предложил бы всем устроиться поудобнее и простить меня, – вмешался Филипп Китинг. – А я посмотрю, найдете ли нам чего-нибудь выпить…

Мастерс выставил на стол саквояж, который принес с собой.

– Одну минутку, мистер Китинг. Вы нам сейчас понадобитесь.

Пока Мастерс учреждал судейское место, Г. М. тяжело опустился на софу рядом с Соаром и яростными знаками приказал Франсис Гейл, которая, похоже, собиралась заговорить, молчать. Затем усадил ее на софу рядом с собой. Мастерс открыл саквояж.

– Итак, мистер Гарднер, это тот револьвер, которым был убит Вэнс Китинг. Он принадлежит вам?

Гарднер как-то поспешно схватил в руки пушку, открыл магазин, вытащил один из патронов и принялся его рассматривать.

– Перестаньте, сэр! У вас ведь нет на этот счет никаких сомнений, не так ли?

– Нет, он мой, все в порядке. Дервент мне уже сказал, что именно его использовали… Но я смотрю не на пушку, а на заряды. Это – старые ремингтоновские «утки». Их нигде невозможно достать. Последний раз, когда я видел эту штуку, она была заряжена холостыми.

– О? Но она не была заряжена холостыми в ночь понедельника, не так ли?

– В ночь понедельника?

– Предположим, я скажу вам, сэр, что мы знаем, что в ночь понедельника в этом револьвере были настоящие пули?

– В таком случае вы – отъявленный лжец, – заявил Гарднер с прискорбным недостатком манер, однако с очевидной откровенностью. – Потому что именно тогда его и зарядили холостыми. Я сам купил по пути коробку. Вы ведь это время имеете в виду?

– Я имею в виду вечер прошлого понедельника, когда вы и мистер Вэнс Китинг поссорились из-за мисс Гейл в квартире мистера Китинга. Вэнс угрожал вам, заставлял вас в чем-то признаться и выстрелил в вас из этого револьвера.

– Значит, так, – резко произнес Гарднер. Казалось, он смотрит в прошлое: его плечи слегка ссутулились, сильные запястья высунулись из рукавов, пальцы нервно перебегали по дулу пушки. – Верите вы мне или нет, но я ничего другого придумать не могу, как только сказать, что это – дикий, сумасшедший, извращенный розыгрыш… – Неожиданно он быстрым жестом положил револьвер и добавил: – Бедный дьявол!

Наступила пауза. В последних двух словах прозвучала такая горькая искренность (а может быть, также и ирония), что даже Мастерс поколебался. Он вынужден был поверить.

– Джентльмены, позвольте мне вмешаться, – пророкотал тяжелый голос с софы, откуда Г. М. изучал по очереди каждого из находящихся в комнате. – Пока я не расскажу ему, что на самом деле случилось в квартире Китинга, Мастерс не поверит тебе, сынок, – и ты это знаешь. Давайте посмотрим, сумею ли я помочь тебе сделать несколько шагов по дороге. Ты пришел сюда в понедельник вечером повидать Китинга. Он, вероятно, пригласил тебя на ужин, а?

– Да, это так.

– Но это случилось из-за меня, – произнесла с софы Франсис Гейл, вызвав у присутствующих небольшой всплеск эмоций. Гарднер резко замолчал, однако смотрел на нее, весело моргая.

– Попрошу всех, кто здесь находится, заткнуться… – сурово начал Г. М. И недоброжелательно посмотрел на Гарднера. – Итак, вы с Китингом решили пойти на вечер убийств к Дервентам во вторник вечером. И на этой вечеринке Вэнс Китинг должен был играть детектива. Не перебивайте! А Китинг, каким бы он там ни был, любил выставляться. Поэтому, собираясь быть детективом, намеревался самым восхитительным образом провести расследование так, чтобы все открыли рты от удивления! Разве не так? В особенности ему хотелось произвести впечатление на миссис Дервент. Поэтому он собирался подготовиться к нему заранее. Это нормально, Мастерс. Это очень нормально…

Я не знаю конкретных деталей вашего плана. Но подозреваю, что карты были перемешаны так, чтобы ты, сынок, – Г. М. посмотрел на Гарднера, – оказался убийцей. А ты… – он повернулся к Франсис Гейл, – должна была стать жертвой. Финал должен был быть блестящим, как в хорошей пьесе. Говори что хочешь, Мастерс, но повторяю, по-человечески все это очень понятно…

Мастерс медленно обернулся.

– Не хотите ли вы сказать мне… – начал он.

– Это была репетиция, – хрюкнул Г. М. – Точно. Понимаешь, Мастерс, это совсем не похоже на такое дело, когда человек открыто кому-то угрожает, в то время как его лакей мирно готовит напитки на соседнем столике, а официант из отеля стоит в дверях, с интересом наблюдает за сценой и готов сообщить, что обед подан. Не похоже на то, что Китинг, приглашая Гарднера, просил его притащить старомодный револьвер 45-го калибра, чтобы угрожать его жизни. Это необычное оружие скорее всего выглядело как реквизит.

– Благодарю, – произнес Гарднер. – Все именно так и происходило. Можете не полагаться на мои слова. Спросите Бартлетта и Хаукинса. Но чего я не могу понять…

– Хочу вам напомнить, сэр, – перебил его Мастерс, – что, согласно нашей информации, тем не менее выстрел был сделан и разбито стекло.

– Минутку. – Гарднер подошел к внутреннему телефону и что-то быстро сказал в трубку. – Значит, так, инспектор. Дело было так. У нас не было ни малейшего намерения использовать пушку в этой игре в убийство. Я должен был убить Франсис тонким кинжалом. Но Вэнс позвонил мне в понедельник вечером, пригласил меня на обед и попросил принести мой самый эффектный пистолет с холостыми патронами. Когда я явился к нему, он объяснил великий план и показал мне кинжал.

Полагаю, вы знаете эту игру. В основном все сводится к вопросам: «Где вы находились в такой-то и такой-то момент?» Но согласно нашим правилам, убийца должен был оставить материальную улику, которая, соответствующим образом интерпретированная, привела бы прямо к нему…

Г. М. открыл глаза.

– Любопытно, – протянул он. – Гм… Убийца должен оставить материальную улику… И кто же такое придумал?

– Я, – ответил Бенджамин Соар.

– Да, но это требует огромной изобретательности, разве не так? Я имею в виду, оставить улику, которая будет указывать на убийцу и тем не менее не наведет детектива на след в ту же минуту, как только он ее увидит?

– О, мы изобретательные люди, – с обезоруживающей усмешкой заявил Гарднер. – Судите сами. Это должно было быть убийство, совершенное левшой. Понимаете, в жизни я – не левша, и все это знают. Задача заключалась в том, чтобы детектив доказал, что кто-то левша. После того как я «убил» Франсис, она должна была остаться лежать, положив руки на кинжал в ее теле под таким углом, чтобы детектив вычислил, что действовал левша. Это, разумеется, ничего не доказывает. Он проверил бы всех подозреваемых и обнаружил бы, что все они – правши. Однако после долгих допросов и при более скрупулезном рассмотрении… Ну, я лучше вам покажу. Инспектор, на вас есть заколка для галстука?

Мастерс уже дымился.

– Не вижу в этом никакого смысла. Заколка для галстука? Зачем вам понадобилась заколка для галстука?

– Посмотрите внимательно на вашу заколку! Вы ведь правша, не так ли?

– Да, сэр, я – правша. Но…

– Точно. А это означает, что вы всегда закалываете ею ваш галстук с правой стороны. И головка вашей заколки для галстука (поднимите руку и пощупайте) всегда тоже будет с правой стороны. Каждый может это видеть. Ну это и была «фишка» в нашей игре. Моя заколка, которую я должен был надеть на вечер убийств, была повернута головкой влево, то есть в обратную сторону, доказывая, что я левша. И значит, что я совершил преступление.

Никто ничего не сказал, только Мастерс продолжал ощупывать свою заколку.

– Я знаю, что не должен этого говорить, – продолжил Гарднер, пристыженно наклонив голову. – Но поскольку в дело вступила искаженная версия событий, я вынужден рассказать вам, как Вэнс готовился к торжественному финалу. Именно тогда он и пришел в восторг. Как всегда приходил. Вэнс начал скакать вокруг меня с пушкой, заставлял меня приложить руку к булавке для галстука. Я предупреждал его, чтобы он не махал этойштукой. То же самое сделали и Бартлетт и лакей. Понимаете, конечно, револьвер был заряжен холостыми, но пыж такой плотный, что мог выбить глаз, если бы попал в него. Вы ведь видите, что это за пушка. Этот револьвер был сделан для плохих ребят с Запада, которым нужно было стрелять внезапно, в одну секунду: другими словами, у него такой спусковой крючок, что пушка стреляет, даже если вы на нее только косо посмотрите. У Вэнса сорвалась рука, когда он прицелился в уличный фонарь, произнося свою драматическую речь, и, разумеется, его палец был на курке. Пыж из холостого патрона в меня не попал, но расколотил стакан для коктейля, там, где Бартлетт готовил нам напитки. Ни одна современная пушка так не действует, но со старыми пистолетами происходила масса всяких несчастных случаев. Вот так и получилось.

Мастерс смотрел на него.

– Меня поражает, сэр, – тяжеловесно проговорил он, – что никого из вас, к сожалению, нельзя назвать достаточно осторожным. Вы хотите сказать, что Вэнс Китинг предложил, а вы согласились использовать в игре такое опасное оружие? Оружие, которое могло выстрелить и кого-нибудь поранить?

– Отдайте мне должное, кое-какое соображение у меня все-таки есть, – заявил Гарднер. – Нет, конечно нет. Обычно это оружие ни в коем случае не способно никого ранить. Попробуйте выстрелить из него сейчас, и вы сами убедитесь. Для начала нужно взвести курок: об этом в наши дни и в нашем веке никто не думает. Вот почему я кричал на Вэнса, когда он размахивал пистолетом со взведенным курком. Он бы… Э, простите меня, – поправился Гарднер и добавил более спокойно: – Я скажу вам кое-что, инспектор. Когда я впервые услышал об этом деле… о реальном убийстве… я сначала даже подумал, что это мог быть еще один несчастный случай. Я подумал, что Вэнс сам мог это сделать, потому что кому в целом свете могло понадобиться его убивать? Но потом услышал, что было произведено два выстрела, и понял, что это не мог быть несчастный случай или ошибка. Один раз со взведенным курком – да. Но между первым и вторым выстрелом кто-то должен был снова взвести курок, а это означает, что убийство было преднамеренным.

Поллард подумал, что такая простая вещь, как необходимость взвести курок, казалось, добавила убийству жестокости. Убийца сейчас был среди них в комнате, и все это сознавали. Сержант оглядел присутствующих. С самого начала беседы лицо Франсис Гейл оставалось розовым; один раз она сделала движение, чтобы встать и выйти, но Г. М. остановил ее. Филипп Китинг казался беспокойным, но испытывающим облегчение. Бенджамин Соар вытащил сигарету из пачки, лежащей у его локтя, аккуратно ее зажег и теперь занимался тем, что просто курил, но это снова напомнило Полларду о Диком Человеке.

– Что ж, сэр, если все, что вы сказали, – правда, – размышлял Мастерс, – и я признаю, что вы были бы первостатейным дураком, если бы стали лгать о чем-то, что могут подтвердить лакей и официант, – тогда все очень хорошо. Но к чему это нас приводит?

– Смотри, – с неожиданной энергией вмешался Г. М., – не кажется ли тебе, что это только очистило наше дело от мусора? Нет, мой мальчик, это ненадолго. Это самая поучительная и стимулирующая лекция, какую я когда-либо слышал. Давай разъясним один-два маленьких пункта. – Он воззрился на Гарднера. – Вы были совершенно правы, когда сказали, что ваша группа обладает чрезвычайно большой изобретательностью. Этот маленький трюк с заколотой левой рукой заколкой – одна из лучших идей. Кто это придумал?

– Сам Вэнс, – ответил Гарднер. – Говорю вам, многие люди недооценивали его ум. Но послушайте, позвольте мне задать вам вопрос. Дервент сообщил мне, что вы самым серьезным образом подозреваете меня. Это, конечно, приятное известие. Но помоги мне Господи, мне никогда не могло прийти в голову, что причиной тому может послужить это происшествие в понедельник вечером! Я вообще не понимаю, как могла возникнуть подобная глупая версия. Откуда это взялось? Не думаю, чтобы это сочинил Бартлетт или Хаукинс.

– Это был ни тот ни другой, сынок. – Г. М. наклонил массивную голову. – Это был Филипп Китинг, который, между прочим, сейчас перед вами.

Филипп выступил вперед.

– Рон, старина, – начал он, – я приношу тебе мои извинения. Не сомневаюсь, что ты меня поймешь и не затаишь никакой обиды. Но я всегда говорил, что правда есть правда, закон есть закон и человек должен рассказывать полиции все, что они желают знать, или в таком случае где было бы правительство?

Гарднер мигнул.

– Ты нас видел? Не говори мне про правительство, и где, черт тебя возьми, ты был?

– В коридоре, старик. Я не видел вас, да и слышал не слишком хорошо; но скажи мне как мужчина мужчине и без дураков, откуда мне было знать, что вы там занимаетесь такими глупостями? Мне это даже в голову не пришло бы. Конечно, предполагалось, что я должен был бы войти. Но в конце концов я подумал, что вы втроем прекрасно справитесь, если Вэнс перейдет к насилию…

– Ну хорошо, тебе нет нужды так убиваться по этому поводу, – заявил Гарднер, глядя на Филиппа с изумлением, которое вдруг сменил громкий хохот. – Ничего ужасного не произошло. Слушай! Так ты из-за этого выглядел таким загадочным во вторник у Дервентов? И почему ты… – Он посмотрел на девушку, но она не ответила ему взглядом.

– Вернемся к нашим баранам, сынок, – предложил Г. М. – Давайте снова поговорим о вечере понедельника. Когда вы повторили главный номер концерта к вечеру убийств, что вы стали делать потом?

– Ну, у Вэнса было хорошее чувство юмора. Мы напились.

– Отвратительно, – высказалась Франсис.

– Без всякого сомнения, – вежливо подтвердил Гарднер.

– Но вы говорите, что у него было хорошее чувство юмора. Он был увлечен игрой, которая должна была состояться наследующий день, – настаивал Г. М. – И это подтверждает заявление Дервента, Мастерс. Я не знаю, помнишь ли ты, но Дервент виделся с Китингом во вторник утром, и Китинг был все еще дьявольски увлечен всем этим. Черт меня побери, могу поспорить, что так оно и было! А теперь, Мастерс, смотри, что мы имеем. Все возвращается на круги своя. Мы копаемся в подробностях, но, всякий раз делая круг, приходим к одному и тому же старому вопросу: почему Китинг неожиданно отказался пойти во вторник на вечер убийств? – Г. М. покрутил шеей, высвобождаясь из воротничка. – Мастерс, а ведь это приобретает все большее и большее значение. И начинает меня преследовать. Не было такой причины, по которой он не мог присутствовать на вечере. Наоборот, все, в том числе его тщеславие и энтузиазм, говорило о том, что он должен был там быть. И тем не менее в период между тем, когда утром его видел Дервент, и временем после полудня, когда ему позвонила мисс Гейл, он развернулся в противоположном направлении. Говорю тебе, ты не далеко продвинешься, выясняя, кто стащил пушку. Обстоятельства изменились. То, что нам сейчас нужно, – это полный отчет о передвижениях, беседах и разговорах (если таковые были) Китинга во вторник. Мы должны узнать о нем побольше у его лакея; лакей – тот человек, которого я хочу видеть… Но в настоящее время прошу сообщить мне: кто-нибудь, кроме мисс Гейл и Дервента, видел Китинга во вторник?

Возникла пауза.

– Нет, – ответил Гарднер, приглаживая свои коротко подстриженные усы. – Но я видел его в среду, вчера, всего за пару часов до того, как его убили. Я был внизу в его квартире.

Филипп Китинг кивнул:

– Это и ко мне тоже относится, сэр Генри. Я звонил ему из офиса в среду утром, а потом еще раз после полудня. Но я не видел беднягу во вторник и краешком глаза.

– Так, кто еще? – подтолкнул Г. М. присутствующих, не без труда поворачивая шею в воротничке в сторону Соара.

– Кое-что заставляет меня полагать, – произнес тот, – что все эти вопросы направлены непосредственно ко мне. – Он раздавил в пепельнице сигарету, сложил руки и огляделся с мрачным видом. – Нет, поверьте мне, я не пытаюсь избежать вопросов. Я просто удивляюсь.

– Это так. В деле Китинга, сынок, есть три материальные улики…

– Такие же, как намеренная материальная улика при игре в убийство?

– Точно. Ты меня понял. Более того, с первого взгляда ни одна из этих улик не имеет особого значения. Первая – это портсигар. Вторая – это чрезвычайно интригующая и необъяснимая шляпа. А третья – вот это. Дай-ка мне саквояж, Мастерс. – Старший инспектор подвинул к нему саквояж, и Г. М. открыл его. Затем расстелил у себя на коленях миланский платок с золотым узором в виде павлиньих перьев. В этом окружении более чем где-либо было видно, что перед нами вещь редкой красоты. На фоне Вестминстера ее тусклый золотой цвет и изобилие ярких красок выглядели чем-то варварским. – Даже в газетах вы можете прочитать, – прогремел Г. М., – что чайные чашки стояли на этой скатерти! Я говорил вчера вечером с Дервентом, и он сообщил мне о ней очень странную вещь. Сказал, что за день до смерти Китинга – соответственно, это был вторник – Китинг купил у вас ее в условиях чрезвычайной секретности. Дервент говорил, что вы сами сообщили ему об этом факте во вторник вечером. Я не думаю, что Джем Дервент станет выдвигать беспочвенную ложь: для этого он слишком умный парень. Но кое-что в том, как он об этом поведал, меня насторожило. А что вы сами можете мне сказать по этому поводу?

Глава 13 ЗОЛОТАЯ СКАТЕРТЬ

Соар вытащил из коробки у своего локтя еще одну сигарету.

– Да, думаю, кое-что могу, хотя не знаю, что это значит, и не уверен, что хочу знать. И между прочим, могу я спросить, что показалось вам подозрительным в словах Дервента?

– Нет, сэр, простите за напоминание, но это мы задаем здесь вопросы, – вмешался Мастерс. – Так что если вы…

– Черт побери, это очень важно, инспектор, – заявил Соар, затем чиркнул спичкой, и волосатые запястья закрыли его лицо, пока он зажигал сигарету. – Однако на какой конкретно вопрос вы хотите, чтобы я ответил?

– Покупал ли у вас мистер Китинг эту скатерть?

– В одном отношении – да; в другом отношении – нет, – улыбнулся антиквар. – Спокойно, инспектор! Прежде чем вы загоните меня в угол, как вы это сделали с нашим другом Гарднером, позвольте мне все объяснить. Я собираюсь рассказать вам истинную правду, хотя ее, как я понял из близкого знакомства с криминальными делами, законникам и полицейским, похоже, трудно понять и принять. Во вторник (это день, который вас интересует, не так ли?) кто-то претендующий на то, что он – Вэнс Китинг, позвонил в мой офис и заявил, что желает купить этот предмет. – Соар коснулся богатых складок на скатерти. – Этот человек хотел, чтобы ее прислали немедленно, как он сказал, к миссис Джереми Дервент в дом номер 33 на Вернон-стрит.

– Запиши, Боб, – коротко напомнил Мастерс сержанту. – Это важно.

Г. М. нахмурился.

– Вы сказали, «кто-то претендующий на то, что он – Вэнс Китинг». Значит, вы сомневались, что это был Китинг?

– Нет, не совсем так. Тогда я не удивился. Вэнс Китинг был человеком нетерпеливым и частенько делал дела по телефону.

– Черт побери, это так. Он купил целый дом всего лишь за несколько часов до того, как его убили, – напомнил всем Мастерс. – Итак, сэр?

– …Он и миссис Дервент вместе рассматривали эту скатерть, восхищались ею в моем магазине буквально за неделю до того. Вот так-то, джентльмены. Любые другие рассуждения, откровенно говоря, не мое чертово дело. – Лоб Соара дернулся, когда он поднял брови; глаза его застлало легкой дымкой. – Я послал ее с личным курьером, моим помощником мистером Уиверном, в дом номер 33 на Вернон-стрит. Уиверн позже доложил мне, что он отдал ее горничной в дверях. Меня беспокоила только одна вещь. Я не совсем был уверен, что разговаривал по телефону именно с мистером Китингом.

– Почему? – мягко поинтересовался Г. М.

– Не знаю. Голос показался мне как бы старше. Не могу сказать, что я сознательно в этом усомнился, однако это запало мне в голову, вот и все. Между прочим, поскольку вам нравится, когда называют точное время, так этот звонок раздался в час дня. Я как раз отправлялся на ленч. А вернувшись с ленча, решил удостовериться. Так что я позвонил Китингу под тем предлогом, что хочу убедиться, что сделал все так, как он хотел, и все такое. И представляете, что я услышал? Китинг заявил, что не звонил мне и ни о чем не просил.

– Итак? Вас это, конечно, встревожило?

Соар издал звук, напоминающий «плюх», и дым вихрями окутал его лицо.

– Да, нас обоих. Сначала я испугался, что он думает, будто я хочу оскорбить его или пошутить над ним. Естественно, я встревожился. Но Китинг сказал, что, поскольку предмет продан, в данных обстоятельствах он предпочтет его купить. Я ответил, что в данных обстоятельствах он уже не продается.

Конечно, это был глупый спор, но закончился он тем, что Китинг меня убедил… Да, я знаю, это звучит фантастически, однако для него… не было ничего страшнее, чем упасть в глазах миссис Дервент. Он решил: что ж, пусть будет так, будто он прислал ей скатерть. Я согласился, сказав, что в таком случае Китинг получит ее за половину реальной цены.

Г. М. моргнул.

– Гм… Когда вы упомянули о продаже скатерти Дервенту вечером во вторник, вы рассказали ему эти подробности?

Соар удивился:

– У вас репутация очень умного человека, сэр Генри. Не думаю, что мне даже стоит отвечать на это. Я говорю о сделанных у меня покупках, в особенности о конфиденциальных покупках, не более, нежели доктор говорит посторонним о почках своих пациентов или, скажем, хозяин отеля о том, что поселившиеся у него мистер и миссис Джон Смит не предъявили ему свидетельства о браке.

– Еще один реалист?

– Нет, это Дервент реалист. Моя личная философия несколько иная. Но может быть, вы не хотите это обсуждать? Я только упомянул, что мистер Китинг купил миланскую скатерть, да. Я сделал намек, который он мог интерпретировать, как ему было угодно. Сами понимаете почему. Над нами с Китингом была сыграна кем-то весьма дорогая, бесчувственная и, вероятно, опасная шутка. Кто попросил, чтобы эту скатерть прислали миссис Дервент? И с какой целью? Я хотел узнать, что известно об этом Дервенту – не поймите меня превратно! – хотел выяснить, знал ли он вообще, что его жене прислали скатерть.

– Ну, и он знал об этом?

– Нет. Или, во всяком случае, мне этого не сказал. Но я также готов поспорить, – проговорил насмешливо Соар, – что он ничего не сказал об этом и вам.

Прежде чем Г. М. успел ему ответить, в разговор вмешался Мастерс:

– Постойте, минутку, сэр! Мы не желаем уклоняться от хорошего доброго свидетельства, которое получили. Если скатерть, несомненно, была у миссис Дервент перед тем, как мистера Китинга убили, – ну, вы сами понимаете, что это означает. Прямое благоприятное свидетельство. Э? Вот так-то. Вы говорите нам, что ваш помощник отвез скатерть в дом миссис Дервент и передал ее горничной. А горничная передала скатерть миссис Дервент?

Соар посмотрел на кончик своей сигареты.

– Я почти в этом уверен, инспектор. Но, как вы понимаете, я этого не видел; и я не могу делать за вас вашу работу.

– Может быть, это и моя работа, – признал Мастерс, – но в то же время это ваша скатерть. Вы не попытались выяснить кое-что о ней у самой миссис Дервент? Почему вы ее не спросили?

– Я спросил, – невозмутимо ответил Соар. – Именно поэтому она и ушла в половине десятого наверх с головной болью.

В этот момент Поллард был уверен в верности своего впечатления, что эти двое, похоже, перешли на разговор на повышенных тонах. Может быть, это выглядело так потому, что у обоих были хорошо поставленные голоса, а может быть, и потому, что все остальные в комнате сидели тихо как мышки.

– Итак? Значит, вот почему это случилось, – пробормотал Мастерс. – Это проясняет картину, насколько я понимаю. Да, сэр, но что она вам об этом сказала? Мне кажется, здесь какая-то путаница и тайна, там, где их быть не должно. Скажем так, вы могли спросить ее: «Как вам понравилась эта чудесная скатерть?» Вы могли сказать это, не показавшись нескромным, потому что она была доставлена из вашего магазина. И она могла ответить: «Боже, разве это не чудесно со стороны мистера Китинга прислать ее мне?» Или что-то в этом роде. Ну, как всегда говорят женщины.

– В том-то все и дело, инспектор. Она ничего не сказала, у нее разболелась голова. Вы совершенно правы. Вот почему я и подумал, что все это дело выглядит подозрительным, вот почему и стал расспрашивать об этом самого Дервента. – Соар нахмурился. – Я понимаю, что вы… э… что у вас был определенный опыт общения с миссис Дервент. Можете вы понять, что она вообще мне ничего не ответила?

Это был удар прямо в лицо, и даже Мастерс ощутил его и вынужден был признать, что это правда, хотя он и не был удовлетворен. Соар повернулся к Г. М.:

– Я не знаю, насколько это может вам помочь ответить на конкретный вопрос, почему Китинг не пришел на вечер убийств во вторник вечером. Но скажите, не кажется ли вам эта неприятность со скатертью достаточной причиной, по которой он предпочел остаться дома?

– Нет, – отрезал Г. М.

– И я считаю, что нет. Мы говорим сейчас о человеке светском, который, как я обнаружил, весьма отличается от обычного человеческого существа. Теперь вы можете видеть, насколько сильно Китинг был увлечен миссис Дервент. Он так слепо поддавался ее чарам, что скорее готов был пойти на неприятный обман, чем признать, что не заказывал для нее подарка…

Не сказав ни слова и не издав ни звука, Франсис спокойно поднялась и прошла свободной походкой к двери из комнаты. Казалось, что она шагает медленно и даже делает это намеренно, но, когда была уже в шаге или двух от двери, бросилась бежать. Дверь за ней закрылась.

– Приношу мои извинения, – очень спокойно проговорил Соар. – Помоги мне боже, я хотел бы принести ей извинения должным образом.

Рональд Гарднер, не сводя светлых глаз с Соара, заметил:

– Похоже, мы все только еще сильнее запутали. Конечно, ей было очень приятно это услышать.

– Могли бы меня остановить.

– Нет, я… я не успел. У вас такая завораживающая манера говорить, вы заставляете людей себя слушать…

– В особенности самого себя. Что ж, идите и успокойте ее. Здесь может быть кто-то другой, кто захочет это сделать.

– Благодарю, – вежливо произнес Гарднер. – Я так и поступлю. – И он широко зашагал за мисс Гейл.

Все это произошло так быстро и внезапно, что никто не успел ничего сказать, это высветило в Соаре новую сторону, объясняя, почему он говорил об этом сквозь зубы. Г. М., как чрезвычайно ученая сова, не сделал никаких комментариев. Но Мастерс после нескольких секунд свинцовой тишины продолжил.

– Сэр Генри сообщил нам, – заявил старший инспектор, – что ему нет дела до того, кто украл револьвер из дома Дервентов во вторник вечером. Однако мне есть до этого дело. А кстати к тому, что уже было сказано, сэр, и учитывая объяснения мистера Гарднера, вы все еще думаете, что именно мистер Гарднер забрал револьвер? Он мог это сделать, вы знаете.

– Я совершенно уверен, что он этого не делал, – ответил Соар, поднимая брови. – Что заставляет вас так думать?

Филипп Китинг подошел к нему и резко проговорил:

– Послушайте, Бен, не отказывайтесь от своих слов. Ради меня. Я и так устал от того, что все неправильно понял и заставил полицию думать, что все, что я говорю, – ложь. Вы сказали мне совершенно ясно: «Помешайте этому парню, Гарднеру, в конце концов, это он взял револьвер. Он что, пытается меня оскорбить?» Или что-то вроде этого. Мне надоело со всеми попадать впросак…

– Это только подтверждает, – сообщил ему Соар, – что у тебя добрые намерения. Единственная твоя беда, если ты простишь мне такие слова, в том, что ты – самый неточный репортер в мире. Я уже замечал это раньше. – Слова об «оскорблении», похоже, задели его. – Я помню, что говорил что-то в этом роде. Но к этому я еще добавил слова: «Нет, этого не может быть, потому что револьвер был в гостиной на каминной доске в половине двенадцатого, а Гарднера с тех пор там не было». Понимаете, инспектор, я стоял в дверях «берлоги» Дервента, когда Дервент прошел с Гарднером к парадной двери.

– Ну, трудно ожидать, чтобы я помнил все, – проворчал Филипп. – Я пошел за своей шляпой. Кто-то ее спрятал. Во всяком случае, я уверен в том, что люди делали или не делали.

Соар затушил сигарету. В комнате стало темнее; тени легли от широких окон, а облака стали плотнее, чтобы наконец разразиться грозой, которая день ото дня все откладывалась, но должна была положить конец зною. Полларду показалось, что он услышал неясный раскат грома, от которого задрожали стеклянные предметы в квартире.

– Нет, и в этом я снова буду тебе противоречить, – снисходительно произнес Соар. – Полиция, вероятно, уже спрашивала тебя об этом. Например, ты не можешь быть уверен в том, что делал я. Ты не можешь поклясться, что это не я украл револьвер – так же как и я не могу поклясться, что этого не делал ты. И никто из нас не может поклясться, что его не взяла, скажем, миссис Дервент, которую мы совершенно упустили из виду по той любопытной причине, что с половины десятого ее больше никто не видел.

– Должен отдать вам должное, сэр, – заключил Мастерс бесцеремонным тоном, – вы исключительно хладнокровный человек.

– Или возьмем другой пример. Так уж случилось, что на время убийства Китинга у меня нет алиби. Это необычно. Меня почти всегда можно застать после полудня в доме номер 13 на Бонд-стрит. Но вчера я ушел раньше обычного, в четыре часа. Понимаете, я переезжаю. Это, похоже, удивит вас, инспектор, но люди время от времени меняют место жительства. Я ушел из офиса, пошел пешком, и никто меня не видел. А это означает, что я виновен или невиновен, можете интерпретировать как хотите.

– Мистер Соар, – вдруг спросил Г. М. – а что вы сами думаете об этом деле?

То, что он назвал имя верно, изумило даже Мастерса.

– О моей собственной вине? Это на ваше усмотрение, – ухмыльнулся Соар. – В настоящий момент я мог бы сидеть здесь в холодном поту от страха. И пока шутил бы с вами, вступал в перепалки, каждую секунду боялся бы поскользнуться, потому что это я убил Вэнса Китинга. Или я могу быть невинен и невозмутим. Или могу быть невиновен, но так нервничать, что начал бы лепетать глупости… Это все на ваше усмотрение. И вы, может быть, никогда не узнаете, какое из предположений верно.

– Нет, сынок. Я не это имею в виду. Я повторяю вопрос: что ты думаешь об этом деле?

– Позвольте мне ответить на ваш вопрос другим вопросом, сэр Генри. Вы верите в Дьявола?

– Нет, – отрезал Г. М.

– А это очень плохо, – заметил Соар, сморщив лоб, словно Г. М. говорил о пропавшей хорошей книге или пьесе. – Если бы вы побывали в доме Дервентов во вторник вечером, то, я думаю, вы изменили бы вашу точку зрения. Я, конечно, не говорю, что это произошло бы непременно. Некоторые люди – материалисты, как Дервент.

– О-хо-хо! Так, там был Дьявол?

– Да. Я не имею в виду старика Сатану. И не имею в виду оперного баса в красном трико, а также универсальный персонаж наших популярных пословиц. Нет. Я имею в виду Дьявола. Если вы не понимаете разницы, то, может быть, ее чувствуете.

Вы, инспектор, похоже, все еще удивляетесь, почему я не получил никакого ответа от миссис Дервент, когда спросил ее об этом. – Соар поднял скатерть, которая сияла золотом и стекала с его рук волнами. – Я скажу вам, когда и как я ее спросил. У меня не было возможности поговорить с нею наедине; мы все находились в одной комнате. Я знал, что единственная возможность сделать это у меня появится во время игры в убийство.

А теперь следуйте за моей мыслью. Все огни были погашены для той короткой игры в убийство, в которую мы играли как раз перед половиной десятого. Мы начали бродить по дому в темноте. Вот тогда-то я и понял, что есть в этом что-то возбуждающее или берущее за душу, чего не было в нашем первоначальном плане. В темноте под этой крышей скитались шестеро умных, простодушных людей, все в восторге от преступления; и с ними был Дьявол. Это впечатление с трудом поддается анализу, но я это знаю. Я видел это в Помпее, видел это в резьбе на флорентийской чаше и видел это на лице городской домохозяйки… Я старался следовать за миссис Дервент. В окна проникал яркий лунный свет, можно было разглядеть даже тени, но ее я потерял.

Потом наткнулся на нее неожиданно, когда забрел в «берлогу» Дервента. Там было два окна, с этими викторианскими кружевными занавесками. Они тоже пропускали лунный свет, но не так много. У одного из окон в углу стояла викторианская софа с подушками. Когда я ее увидел, у меня все похолодело внутри. На софе лежала миссис Дервент, повернув голову к окну. Ее голова была слегка подперта подушками, вокруг шеи – петля, узел был как раз под ухом, и она смотрела на меня широко открытыми глазами.

Теперь в темнеющей комнате не было слышно ни звука, кроме голоса Соара.

– Конечно, джентльмены, физическая сторона этого дела была ясна. Кто-то «убил» ее здесь во время игры; и она выжидала оговоренное количество секунд, прежде чем «закричать». Но я не видел физической стороны дела. Это было словно во сне, тот же полусвет, те же полутона, то же приглушенное качество или пророчество. Я сказал ей негромко: «У вас есть друг, который сегодня после полудня послал вам прекрасный подарок. Как давно вы получаете от него подарки?»

Не хочу преувеличивать. Но у меня создалось впечатление, что я никогда не был так близок к смерти, как в тот момент. Подождите! Не поймите меня превратно! Угроза исходила не от миссис Дервент: она ничего не могла сделать, она была словно красивая кукла или манекен; пугающая вещь или персона, это как вам будет угодно, была где-то позади меня. Я сказал еще несколько слов, и она подала сигнал, чтобы собрать остальных. Включили свет; и снова это комната стала обычной.

Резкий звонок в дверь квартиры в одно мгновение избавил всех от какого-то гипнотического эффекта, который производил голос Соара. Свет и тень изменились и перемешались. Место приняло еще более обыденный вид, когда Филипп Китинг подошел к двери и сообщил, что прибыли Альфред Бартлетт, слуга, и У. Гладстоун Хаукинс, официант, и они готовы к допросу, а кроме того, из Уайтхолла от мисс Ффоллиот Г. М. передали записку.

– Мы, в принципе, не возражаем время от времени послушать рассказы про привидения, – радушно сказал Мастерс Соару. – Мы с сэром Генри к ним привычны. Но в качестве свидетельства – нет. Должен также предостеречь вас, что у миссис Дервент железное алиби на время, когда было совершено реальное убийство. Кстати, вам она нравится?

– В достаточной мере.

– А мистер Дервент? Как насчет него? Он выглядит очень молчаливым джентльменом; и, строго между нами, хотел бы я знать, что он делал вчера после полудня в пять часов…

– Я могу вам сказать, что он делал, – заявил Соар.

– Да, сэр?

– Он сидел в комиссариате полиции.

Это был один из тех немногих моментов, когда Мастерс позволил себе, будучи при исполнении, выругаться. Он сказал только одно слово, но сказал его с яростью. От легкого раската грома снова вздрогнули стеклянные предметы в квартире, теперь уже стало так темно, что едва ли можно было что-то разглядеть. Мастерс посмотрел на Г. М., который разрывал конверт.

– Вы совершенно правы, – произнес старший инспектор. – Кто-то действительно смеется над нами… Вы уверены в том, что говорите, мистер Соар?

– Нет. К несчастью, меня с ним не было. Но я не думаю, что Дервент лгал. Вы тоже могли слышать, что он пытался снова открыть дело Дартли.

– Значит, так, дело Дартли. Я сам об этом думал. Вот что, сэр, – Мастерс вытянул указующий перст, – вас не поражает как определенная странность, что, когда убили мистера Дартли, в комнате оказались чашки с узором из павлиньих перьев, и когда убили мистера Китинга, рядом с ним была скатерть с узором из павлиньих перьев, а главное, что все-таки вещи попали на места преступлений из вашего магазина?

– Разумеется, это поражает меня, как нечто странное, – резко ответил Соар, – но я не могу это объяснить.

– Вы когда-нибудь слышали о тайном обществе под названием «Десять чайных чашек»?

Соар проницательно посмотрел на него:

– Опять старая песня, инспектор? Нет, я никогда не сталкивался с этим, но совершенно не удивлюсь, если в деле обнаружится нечто подобное. До меня доходили отрывочные слухи…

– Все виды слухов нам пригодятся, – заметил старший инспектор. Он посмотрел не без подозрения на Филиппа Китинга, который упрямо кивнул, потом опять на Соара. – Вот как обстоит дело. И что мы не можем пока понять, что вся эта чепуха означает. Если она ничего не означает, значит, так тому и быть. Эти павлиньи перья, это воздержание от курения и в особенности эти инфернальные чайные чашки. Мы что-то слышали о «религиозном» обществе. Но какое отношение могут к нему иметь чайные чашки?

– Разве вы не можете отважиться предположить?

– Не предположить. Это чересчур… грм… доморощенное дело для меня, сэр. В чем состоит вред или значение чайных чашек? Вы говорите мне «чайная чашка», и я сразу представляю огонь в камине, дом, хорошую чашку чая с большим количеством сахара и молока – самые обычные вещи. Никакого отношения к опасности или убийству это не имеет. Вот если бы это было что-то похожее на ту уродливую серебряную коробку, которую мы с сэром Генри однажды обнаружили в доме лорда Мантлингза…

– Точно, – внезапно заявил Соар, – у вас, мистер Мастерс, воображение, достойное школьника. Боюсь, это именно так. Вы видите нечто зловещее только в скрещенных кинжалах или окровавленных руках. Но подумайте снова. Вы что-нибудь знаете об истории чая?

– Истории чая? Нет. Кроме разве… подождите минутку… это заключение о чайных чашках из музея Южного Кенсингтона… Оно у меня где-то было. Там еще говорилось: «Это, конечно, не чайные чашки, поскольку чай не был известен в Европе до середины семнадцатого века».

– Это не совсем так, инспектор. Чай привезли в Европу из Китая, когда Китай начал торговать с Португалией и Италией в 1517 году, что делает дату, к которой относятся чашки, вполне логичной. То есть чай в Европе был уже известен, хотя и не получил еще широкого распространения. Видите ли, то, что для нас сейчас приятный повседневный напиток, когда-то представлялось секретным, опасным и экзотическим зельем. Разве вы не знаете, какие протесты были из-за чая в Англии даже в начале восемнадцатого века? Один писатель-медик клялся, что чай так же вреден, как опиум. Или вы не знаете, что чай способен вызывать галлюцинации, правда, это относится к зеленому чаю, или не слышали истории Ле Фану – человека, который к нему пристрастился?

Лицо Мастерса приобрело несколько иной оттенок.

– Вот что я скажу! – запротестовал он. – Вы же не собираетесь убеждать меня, сэр, что в шестнадцатом веке группа итальянцев собралась вместе и образовала тайное общество, чтобы пить чай, словно старые девы в кружке кройки и шитья? Я в это не верю.

– Это шокирует вашу романтическую душу? – поинтересовался Соар, вбивая гвоздь в голову так точно, что Мастерс заворчал. – Ну хорошо, успокойтесь, инспектор. Это был чай совершенно отличный от того, который известен нам. Если я прав в моих допущениях, это был зеленый чай, приправленный опиумом. Вы читали книгу путешествий Гарднера «Цыганский язык»? В верхней Бразилии он обнаружил маленькую португальскую колонию, очень древнюю и вырождающуюся, в которой была принята такая практика. Я не знаю, какие секреты могли прокрасться из Лиссабона, Милана или Толедо сотни лет назад, чтобы заползти в дыры и углы современного Лондона. Я ничего не знаю о Десяти чайных чашках или о том, какие ритуалы с ними практиковались, но я знаю, что в период их изготовления, предположительно с 1525 по 1529 год, в Южной Европе была необычайно активна инквизиция. Не менее чем в четырех случаях группы по десять человек – пять мужчин и пять женщин – были приговорены к повешению и сожжению, и никаких деталей судебных процессов над ними не разглашалось. Подумайте над этим.

Поллард взглянул на Г. М., который не произнес ни слова с тех пор, как получил из офиса письмо. Он сидел прикрыв глаза рукой, настолько далекий от всего, что говорил Соар, что сама его неподвижность вызывала тревогу. Наконец Г. М. отвел руку от глаз и проговорил:

– Должно быть, я уснул. Мастерс, Боб, давайте-ка выйдем в коридор. Я хочу сказать вам словечко. – И, тяжело дыша, он похромал в коридор.

Старший инспектор и Поллард последовали за ним. Г. М. закрыл дверь, затем развернул записку, написанную почерком его секретарши.

– Это пришло с первой почтой сегодня утром, но ты не вскрыл свою почту. Думаю, тебе лучше взять это.

В сером свете от окна в конце коридора они увидели отпечатанные слова, и восклицание старшего инспектора Мастерса прозвучало, словно рык.

«В четверг, 1 августа, в 9.30 после полудня, ожидается чаепитие на 10 персон в номере 5Б, на Ланкастер-Мьюз. Сэр Генри Мерривейл приглашается на демонстрацию. Он может привести с собой любых гостей, которых только захочет».

Больше Поллард ничего не смог разглядеть, потому что за окном резко потемнело и без грома и молний с шумом хлынул дождь.

Глава 14 В КОТОРОЙ ПЕРЕД ЧИТАТЕЛЕМ ПРЕДСТАЮТ ВАЖНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

В тот вечер около семи часов, когда Поллард старался влезть в автобус, чтобы присоединиться к Г. М. и Мастерсу, которые собрались пообедать в любимой таверне Г. М. «Грин мэн» недалеко от Сент-Бридж-Черч за Флит-стрит, город был все еще во власти дождя. Он падал сплошной стеной, без брызг, не смачивая поверхности, а просто их заливая. Наконец, промокший до нитки сержант забрался на верхний этаж автобуса, забился в угол и снова принялся изучать свою записную книжку.

Определенную часть свидетельств, записанных в ней, он уже прочел дважды. Но намеревался это сделать столько, сколько потребуется, пока не поймет комментария, сделанного по их поводу Г. М. А тот с определенной горячностью заявил, что эти свидетельства содержат несколько пунктов, которые указывают на решение проблемы. Хотя в них не было ничего сенсационного – просто отчет о передвижениях Вэнса Китинга с утра вторника до второй половины дня среды, – Поллард не мог найти в этом отчете ничего похожего на предвестие возможного решения.

Записи начинались со свидетельства Альфреда Эдварда Бартлетта, лакея, которого Г. М. и Мастерс только что допросили в Линкольн-Мэншнз.

Альфред Эдвард был тощим, седым, пожилым человеком с длинным кривым носом, но манеры его были спокойными и уверенными. Он не выглядел хитрюгой, каким, согласно традиции, обычно выглядят лакеи после убийства их хозяев. Напротив, производил впечатление восприимчивого и заслуживающего доверия человека. Первая часть его сообщения, повторенная также У.Г. Хаукинсом, была простым подтверждением истории Гарднера о выдумке с галстучной булавкой для вечера убийств. Бартлетт стоял в непринужденной позе, его сильные белые руки были сложены на груди, и он ни разу не повысил голоса. Поллард вновь внимательно прочитал запись допроса:

«В (Мастерс): И наконец, вы говорите нам, что, когда рука мистера Китинга направилась на уличный фонарь, пушка выпала и пыж из обоймы с холостыми патронами разбил стакан на подносе, который вы несли?

О: Да. Он разбил стакан в сантиметре от моей руки. Вот почему я уронил поднос на стол.

В: Как далеко от вас в тот момент находился мистер Китинг?

О: Примерно на таком же расстоянии, как вы сейчас. (Шесть футов? Семь футов?)

В: Оттуда, где вы стояли, вам была видна дверь в коридор?

О: Да, я мог ее видеть, но я в ту сторону не смотрел.

В: Значит, вы не видели там мистера Филиппа Китинга?

О: Нет.

В: Что после этого сделали мистер Вэнс Китинг и мистер Гарднер?

О: Пообедали. Потом стали выпивать и разговаривать.

В: Они много выпили?

О: Да, изрядное количество.

В: Вы были в то время в комнате?

О: Да, они заставили меня остаться и выпить вместе с ними. Я по профессии бармен и могу смешать любой в мире напиток.

В: Не говорил ли мистер Китинг чего-нибудь о Десяти чайных чашках или о своей встрече в среду?

О: Нет, я уверен, что он этого не говорил, или я этого не заметил.

В: Говорил ли он что-нибудь о других людях из их группы; я имею в виду что-нибудь такое, что могло бы нам помочь обнаружить, кто убил мистера Китинга?

О: Ничего конкретного, что я запомнил бы. Он говорил о них, но ничего конкретного.

В: Похоже ли было, что он в хороших отношениях со всеми ними?

О: Да, в очень хороших отношениях. О, один раз мистер Китинг хотел позвонить миссис Дервент по телефону и поговорить с ней, но было уже половина второго ночи, и мы его остановили.

В: Он много говорил о миссис Дервент?

О: Не более чем обычно.

В: Да перестаньте валять дурака! Что конкретно он говорил о миссис Дервент?

О: Сказал, что намерен заставить эту суку пройти через это, даже если это будет последним делом, которое он сделает в жизни.

В: И как на это отреагировал мистер Гарднер?

О: Мистер Гарднер сказал, что все в порядке, но мистер Китинг должен прекратить играть в такие игры после того, как женится. Мистер Китинг ответил: «Это верно, это верно», и они пять или шесть раз пожали друг другу руки и еще выпили за это.

В: Но не мог ли он сказать что-нибудь, что вы прослушали?

О: Не думаю, потому что я был с ними до тех пор, пока мистер Гарднер не ушел. Мистер Гарднер настаивал, что он пойдет по лестнице вместо того, чтобы вызвать лифт. А там такие изогнутые лестницы, что выпившему джентльмену лучше не рисковать спускаться по ним. Мистер Китинг вызвался пойти с ним. И я пошел с ними тоже, потому что не знал, насколько им удастся благополучно спуститься, и еще я боялся, что они могут начать петь в холле.

В: Теперь поговорим про утро следующего дня, вторника. Я хотел бы услышать все о посетителях, телефонных звонках или письмах, которые ваш хозяин получил. Была ли в то утро какая-то почта?

О: Нет.

В: В какое время Китинг встал?

О: Около десяти часов. То есть он проснулся около десяти часов, но не поднимался примерно до часа дня. Оставался в постели с мокрым полотенцем на голове и стонал. Мистер Дервент приходил повидаться с ним.

В: В какое время пришел Дервент?

О: Думаю, это было немного позже одиннадцати.

В: Для мистера Дервента было обычным приходить в вашу квартиру?

О: Нет, это было впервые за все время.

В: О чем они говорили?

О: Я не знаю. Мистер Дервент отправился в спальню повидаться с мистером Китингом и закрыл дверь.

В: Вы ничего не слышали?

О: Ни слова.

В: Но это было похоже на дружескую беседу?

О: Ну да, насколько я могу судить. Мистер Дервент безусловно выглядел довольным, когда уходил.

В: А как насчет мистера Китинга?

О: Да, он казался достаточно веселым.

В: Не говорил ли мистер Дервент чего-нибудь, что бы вы расслышали, в момент, когда он уходил?

О: Да, он обернулся через плечо и сказал что-то мистеру Китингу по-французски. Я думаю, это был французский. Я не понимаю по-французски. Мистер Китинг что-то ответил на том же языке.

В: У мистера Китинга были какие-то другие посетители?

О: Нет, в течение всего дня никого не было. Приблизительно в половине третьего, думаю, что это было тогда, позвонил мистер Соар насчет золотой шали или чего-то там еще».

Здесь, заметил Поллард, свидетель целиком и полностью подтверждал историю Соара, хотя он и слышал только часть разговора. Китинг сказал Соару, что не заказывал у него такой вещи и совершенно уверен, что в час дня ему не звонил. Это было сильное свидетельство в пользу торговца искусством.

«В: Говорил ли вам сам мистер Китинг что-нибудь об этом?

О: Нет.

В: А как он выглядел? Он был зол? Расстроен?

О: Да, довольно зол.

В: Что случилось потом?

О: Он принял турецкую баню в квартире. В ванной оборудована специальная парная. Именно тогда я услышал, что он не собирается идти на вечер убийств к Дервентам. Я спросил его, как он собирается одеться. Мистер Китинг ответил, что он никуда не идет.

В (со стороны Г. М.): Это вас не удивило?

О: Очень сильно удивило.

В: А как вы думаете, почему он так внезапно переменил решение?

О: Полагаю, это случилось из-за трудностей с мистером Соаром и скатертью.

В: Звучит ли это для вас убедительно? Если кто-то сыграл над ним злую шутку, заказав скатерть от его имени и заставив мистера Соара отослать ее от его имени миссис Дервент, не было бы более уместным отправиться к миссис Дервент и выяснить, в чем дело?

О: Я не знаю. Это не мое дело. Если вы хорошо делаете вашу работу, вам нет нужды думать о том, что делает ваш работодатель, и тогда вы не наживете себе неприятностей.

В (снова Мастерс): Были ли в тот день какие-либо другие послания?

О: Позже после полудня позвонила мисс Гейл, это было около пяти. Я не знаю, о чем они говорили. Я смешивал на кухне специальный коктейль после турецкой бани, и мистер Китинг сам ответил на звонок.

В: Как он провел вечер?

О: Дома. Он отправил меня купить полдюжины детективных романов и провел весь вечер читая их и слушая радио.

В: Он обычно был домоседом, вроде этого?

О: Нет, но иногда любил посидеть дома.

В: И наконец, о среде – дне, когда его убили…

О: Я подхожу к этому. Утром в среду мистер Китинг получил письмо, которое, похоже, сильно его взволновало.

В: Вы видели это письмо?

О: Естественно, нет, но в нем было два ключа. Один выглядел как ключ от входной двери, а другой – как обычный дверной ключ.

В: Вы полагаете, что это были ключи от дома номер 4 на Бервик-Террас?

О: Теперь я так думаю. Но это не мое дело. Вы сами меня спросили.

В: И что он сделал?

О: Занервничал, слонялся все утро по дому и в полдень сказал, что ему нужно выйти. Как будто он собирался…

В: Подождите. Посмотрите на эту шляпу, серый «хомбург», размер 73/4, с именем «Филипп Китинг» внутри. Когда мистер Китинг уходил из квартиры в среду, он был в этой шляпе?

О: Нет, это не так. Это не его шляпа.

В: В таком случае, что у него было на голове?

О: Вообще ничего. Он редко надевал шляпу в жаркую погоду».

Здесь, припомнил Поллард, имели место пререкания. Они допрашивали Бартлетта в гостиной квартиры Филиппа, всех других свидетелей удалили. Но Филипп вошел в комнату, чтобы послушать эту часть показаний. Сыщики, рыскавшие по всему зданию, привели портье, который вступил в дискуссию: портье заявил, что, когда Вэнс Китинг спустился вниз на лифте около полудня в среду, на нембыла серая шляпа. Тем не менее Бартлетт ни на секунду не поколебался в своих показаниях, утверждая, что Китинг покинул квартиру без головного убора.

«В: Не мог ли он прихватить эту шляпу где-нибудь по дороге, между тем, как вышел из собственной квартиры, и временем, когда спустился вниз на лифте?

О: Он мог это сделать, но я ничего об этом не знаю. Могу только повторить, что на нем не было шляпы, когда он уходил из своей квартиры. Всякий, кто утверждает обратное, говорит неправду.

В: Мог ли он прихватить ее здесь, в квартире Филиппа Китинга?

Филипп Китинг: Нет, не мог. Я снова вам говорю: я никогда в жизни не видел этой чертовой шляпы.

В: Вы были в вашей квартире в полдень в среду?

Филипп Китинг: Нет, я был в офисе, как всякий порядочный работающий человек».

Когда Филиппа выставили вон без лишнего шума, насколько это было возможно, допрос Бартлетта продолжился.

«В: Итак, мы имеем свидетельство, что мистер Китинг отправился на Бервик-Террас в среду после полудня, довольно рано; что он оставался там в десять минут третьего; что потом он взял такси и вернулся в свою квартиру с очень коротким визитом приблизительно в три часа. Зачем он возвращался домой?

О: Я не знаю. Он вообще был таким.

В: Что вы имеете в виду под словами «он вообще был таким»?

О: Я имею в виду, что он вечно носился туда-сюда.

В: И что он сделал, когда вернулся сюда?

О: Прошел в спальню и закрыл дверь, а через пару секунд вышел. Я не знаю, что он там делал.

В: Не был ли он тогда в этой знаменитой шляпе?

О: Да, он был в ней. Она не то чтобы очень ему шла, и мистер Гарднер даже спросил: «Где ты откопал этот смешной цилиндр?»

В: Мистер Гарднер? Он что, был у вас?

О: Да, он пришел за некоторое время до того, чтобы выяснить, почему мистер Китинг не был на вечере убийств, и ждал его.

В: И что ответил мистер Китинг о шляпе?

О: Какую-то глупость. Я насчет этого не уверен.

В: Да, но что именно?

О: Сказал, что шляпа обладает магической силой. Потом сказал, что должен снова идти, но попросил мистера Гарднера подождать его возвращения, потому что у него будут кое-какие великолепные новости. И ушел снова.

В: Мистер Гарднер остался его ждать?

О: Он подождал до двадцати минут пятого, а потом разозлился и ушел.

В: Что-нибудь еще случилось, пока мистер Китинг был в квартире?

О: Нет, он был там всего несколько минут. О, позвонил мистер Филипп Китинг, но мистер Вэнс Китинг сказал, что у него нет времени с ним разговаривать. Они немножко поспорили и слегка обругали друг друга, но в этом не было ничего необычного.

В: Из-за чего разругались?

О: Я думаю, мистер Филипп Китинг хотел занять немного денег. Он уже звонил один раз до этого, утром.

В: Можете вы объяснить, как обыкновенная шляпа от «Пранс и сыновья» могла обладать магической силой?

О: Я не думаю, что она обладает какой-то магической силой. Я только говорю вам, как об этом сказал мистер Китинг».

Поллард с отвращением захлопнул блокнот и уставился на сумрак от дождя. Автобус, сворачивающий в этот момент на Флит-стрит, казалось, неодобрительно ухнул. Ведь так и остался пока загадкой неожиданный отказ Китинга присутствовать на вечере убийств. Осталась загадкой и ничейная шляпа.

Поллард выяснил у портье, что Рональд Гарднер действительно покинул квартиру Китинга в среду вечером, приблизительно в двадцать минут пятого. Таким образом, ему понадобилось бы лететь с огромной скоростью, чтобы вовремя добраться до Бервик-Террас и убить Китинга в пять. Но, если учесть феноменальную удачу и правильно выбранный маршрут, это все еще оставалось возможным. Таким образом, никто из подозреваемых не мог быть с уверенностью исключен.

Сержант был не единственным, кого все это расстраивало. Прибыв в «Грин мэн», где Г. М. и Мастерс устроились в уютной комнате наверху, Поллард обнаружил, что Мастерс неистовствует.

– Значит, будет чаепитие на десять персон в доме номер 5Б на Ланкастер-Мьюз? – говорил старший инспектор. – И они будут там сегодня вечером, не так ли? Сегодня вечером! Неужели этот маньяк думает, что он сможет улизнуть дважды за два дня?

Г. М., изучавший в это время меню, положил его на стол и пристально посмотрел через очки на собеседника. Г. М. выглядел угрюмым, и заговорил он со встревоженным рычанием:

– Не гони так, вот все, о чем я прошу. Я спрашиваю, Мастерс, ты уверен, что это новое письмо про чайные чашки такое же, как другие?

Старший инспектор потер лоб:

– Тогда помогите мне, сэр, я не знаю, чего от вас ждать! Похоже, вы не хотите задавать никаких вопросов или проявить к этому делу какой бы то ни было интерес. Да, похоже, что это то же самое, если убийства происходят одинаковым образом. Я обнаружил это, пока вы устраивали себе сиесту сегодня после полудня. И у меня странное чувство, что сегодня вечером произойдет что-то ужасное. Я не чувствовал себя так паршиво со времен войны.

В маленькой столовой, обшитой тусклыми панелями, с газовым освещением и оловянными кружками девятнадцатого века, было очень уютно. Даже дождь, бивший толстыми вялыми потоками в стекло, казался теплым.

– Да, я знаю, – сказал Г. М. – Как насчет дома?

– Номер 5Б по Ланкастер-Мьюз – это убогий маленький домишко, но на довольно-таки шикарной улице – все в одной куче, как это бывает, – на задах Парк-Лейн. Вы знаете: то, что использовалось под конюшни и каретные сараи при больших имениях, теперь превратилось в частные резиденции. Дом некоторое время стоит пустой. Он принадлежит лорду Хейлингу. Лорда Хейлинга нет в городе, и мы не смогли связаться ни с кем, кто занимался бы его собственностью. Однако это не имеет значения. У меня есть ордер на обыск; мы можем ворваться туда в любое время.

– Постой! – яростно повторил Г. М. – Ты же не собираешься мне сказать, что сегодня туда прибыл обычный груз?

– Так и было. И никто не знает названия транспортной компании. Вот так, сэр. И если вы скажете, что от этого у вас уже мурашки бегут по телу, я с вами соглашусь. Но почему это вас должно удивлять?

Они помолчали, пока официант разливал суп. Г. М. положил на стол ладонь и сжал ее в кулак.

– Потому что для этого нет причин, вот почему! Этому всему нет причин, разве что все мое тусклое видение причин насчет этого дела перевернется и мне придется начинать все сначала. Что, как ты сказал бы, весьма и весьма вероятно. Погоди, не толкай меня, черт побери! Что ты сделал для того, чтобы предотвратить очередные танцы с чайными чашками?

– За домом наблюдают…

– О-хо-хо! Припоминаю, что ты уже делал так раньше.

Мастерс вспыхнул:

– О, однако мы выяснили пару вещей о покупателе, с которым имеем дело. И не можете ли вы мне сказать, какие еще предупредительные меры следует предпринять против убийцы-невидимки? Очень хорошо. Все входы и выходы перекрыты. Каждые полчаса я получаю рапорты от моих людей, которые находятся там. Целый день у дома никто не появлялся. Стоит кому-нибудь сунуть нос в дверь, как мы будем готовы закрыть его там в любое понравившееся нам время. Но это еще не все. Теперь мы работаем не вслепую. Нам известен круг подозреваемых. За каждым человеком, на которого падает подозрение в этом деле, внимательно следят. Ни один из них не сможет даже вздохнуть так, чтобы мы об этом не узнали…

– Это уже лучше, сынок. Это на что-то похоже.

– Толпа наших людей работает над этим делом. Как только я услышу, что кто-то вошел внутрь, – он посмотрел на Полларда, – мы с тобой входим…

– Ну хорошо… Итак, – поскреб челюсть Г. М. – Полагаю, что я тоже последую за вами.

– Это может быть веселенькое дельце, и их там может быть больше одного. Хотел бы я, чтобы мы были вооружены; но, разумеется, министерство внутренних дел этого не позволит. Когда доходит дело до потасовки, английский коп должен действовать голыми руками и полагаться на Бога. Ур! – с удовольствием высказался Мастерс, сев на больную тему. – Я не ожидаю, что настоящая беда может случиться до половины десятого. Этот маньяк с чайными чашками, похоже, очень пунктуален и старается придерживаться графика. Но мы готовы к его действиям в любое время. Одного я не могу понять. Этот осел должен бы знать, что мы будем готовы. Как он осмеливается думать, что ему еще раз это сойдет с рук?

Заслуживает внимания упомянуть, что никто из них не отдал должного супу. У них были другие интересы.

– Это все еще выглядит подозрительно! – проревел Г. М., зачерпнув суп ложкой. – Посмотрите: вы сравнивали письмо, пришедшее сегодня утром, с другими письмами про чайные чашки, чтобы убедиться, что они напечатаны на одной и той же машинке?

– Боюсь, что это не имеет значения, сэр. Думаю, я уже говорил вам раньше: все письма, фигурирующие в этом деле, напечатаны на разных машинках.

– Это означает, что у них, может быть, целая организация?

– Думайте как хотите, сэр. Пока вы сегодня днем спали или сидели и думали, если вас больше устраивает такая формулировка, я собрал еще немного информации. Что напомнило мне… – Он обернулся к Полларду: – Давай послушаем, Боб, что ты имеешь сказать. Могу сообщить вам, сэр, что я послал сержанта в Кенсингтон, чтобы допросить миссис Дервент. Я подумал, что, может быть, он своей вежливостью произведет на нее лучшее впечатление, чем такой старомодный коп, как я.

Г. М. с любопытством оглянулся, но Поллард покачал головой.

– Ничего хорошего из этого не вышло, – сообщил он. – Я ее даже не видел.

– Даже не видел? – резко переспросил Мастерс.

– Нет, сэр. У нее в доме находились два врача и сиделка. Я спросил врачей, когда они собираются осмотреть ее. Они сказали, что она в прострации от нервного шока и не может никого видеть. Они были в своем праве и знали это. Однако я повидался с горничной – с той, которая приняла золотую скатерть от помощника Соара во второй половине дня во вторник. Горничная клянется, что она тут же передала сверток миссис Дервент. Миссис Дервент тогда была наверху в гостиной. И с нею кто-то был.

– Кто?

– Вот в этом-то все и дело. Горничная не знает. Она не знала, что в доме кто-то есть, пока не услышала, что миссис Дервент разговаривает за закрытой дверью. Горничная не видела, чтобы кто-то входил в дом или выходил из него. Миссис Дервент открыла дверь верхней гостиной, взяла сверток и снова закрыла дверь. И это все, – заключил Поллард, вспоминая унылый дом посреди сада. – Однако миссис Дервент передала мне пару слов. Выразила сожаление, что из-за болезни не может со мной увидеться, и предложила немного освежиться после долгого путешествия, выпив чашечку хорошего горячего чая.

Г. М. положил свою ложку.

– Снова интересные дела, а? – заметил он.

– Этого следовало ожидать, – уныло кивнул Мастерс. – Это в точности тот ответ, который она должна была послать. А теперь я вам кое-что скажу. Во-первых, вы можете отбросить все наши модные идеи о людях, которые прячутся в диванах, или о пушках, которые устраивают в газовых трубах. Инспектор Коттерил практически на части разобрал эту комнату в мансарде на Бервик-Террас. Что до этого коричневого дивана – того, где, как говорила мисс Гейл, есть тайник, то этот тайник совершенно не годится. Туда может поместиться разве что почтовая открытка. Черт побери, интересно, а с чего это такая умная девушка, как мисс Гейл, принялась беспокоить нас всей этой ерундой? – Он ненадолго задумался. – Что же касается газовой трубы, то это обыкновенная газовая труба. И больше ничего. Никакой чепухи в этой комнате нет. Никаких секретных проходов. Никаких ружейных механизмов. Никаких технических приспособлений… Это – первое. Второе заключается в следующем: нам больше нет нужды подозревать мистера Джереми Дервента. Он не имеет к этому никакого отношения. У него железное алиби.

– В таком случае Соар был прав, – пробормотал Г. М., – когда говорил, что в пять часов пополудни во время убийства Китинга Джем Дервент сидел в кабинете комиссара полиции?

Мастерс невесело улыбнулся:

– Прав до мелочей. Кстати, он не сказал «кабинет». Он сказал «в комиссариате». На самом деле мистер Дервент не был у комиссара, но был в соседнем кабинете, пытаясь повидаться с ним, и в этом нет никаких сомнений. Это один из немногих известных мне случаев, когда сам Скотленд-Ярд может поручиться за невиновность подозреваемого. Как я и предполагал, его не было дома; во всяком случае, это проясняет дело.

Инспектор откинулся на спинку стула, пока официант ставил перед ними второе блюдо, которое они тоже почти не ели. Склонившись над Мастерсом, официант сообщил:

– Для вас внизу есть записка.

Все они знали, что это было. Г. М. вытащил свои часы, которые громко тикали в его руках, показывая четверть десятого. Мастерс ненадолго отошел от стола, а когда вернулся, был спокоен и почти весел.

– Приготовьтесь, джентльмены, – сказал он. – Машина нас ждет. В дом номер 5Б на Ланкастер-Мьюз вошел мужчина.

Глава 15 ТЕМНОЕ ОКНО

Рассмотреть что-то далеко впереди было невозможно. Мрачная мощенная булыжником улица уходила на север. С правой стороны возвышались высокие стены, словно за ними находились товарные склады. Слева стояли тесно стиснутые дома, нависающие над улицей, все они были темны, будто до сих пор оставались конюшнями и каретными сараями. Далее темная улица резко поворачивала вправо и упиралась в тупик. Припавший к земле двухэтажный дом на углу Ланкастер-Мьюз и небольшого переулка, парадные двери которого выходили и туда и сюда, значился под номером 5Б.

Приблизительно в дюжине ярдов от этого угла красовался омываемый дождем уличный фонарь, свет вокруг которого расплывался небольшим пятном. По стеклянным стенкам фонаря текли потоки воды, отчего, казалось, искажались и очертания улицы. Только подойдя близко к дому номер 5Б, можно было увидеть, что его парадная дверь (с железным молотком) выходит на улицу, а боковая – в переулок. Всего лишь в сотне ярдов отсюда на Парк-Лейн кипела жизнь, а тут был один из тех модных лабиринтов, которые казались более неряшливыми, нежели трущобы. Дюжина глаз следила за домом, но никакого движения не было ни видно, ни слышно за всеобъемлющим шумом дождя. В некоторых местах он падал с причмокиванием, в других – брызгал мелкой изморосью, в-третьих – просто лился, напоминая теплый чай.

Мастерс держался левой стороны улицы ближе к стене, Поллард следовал за ним, а Г. М. шел сзади. Сержант едва мог разглядеть очертания спины старшего инспектора и чуть не врезался в него, когда тот, наконец, остановился. В темноте произошли какие-то перемены, чей-то новый голос прошептал:

– В настоящем все нормально, сэр. Сейчас там внутри трое из них.

– Трое?

– Да. Это выглядит, словно там собрание, вот так. Первый вошел, когда я связался с вами, пятнадцать минут назад…

– Вы сумели его рассмотреть?

– Только не лицо. И увидели не очень много. На нем широкий макинтош и мягкая шляпа; голова его была опущена. Он открыл парадную дверь ключом и вошел внутрь. Я не знаю, включал ли он где-нибудь внутри свет. Отсюда не видно. Второй мужчина…

– Шшш, – мягко остановил его Мастерс, и Поллард подумал, что он зажал незнакомцу рот рукой. Монотонный плеск и рокот дождя были громче, чем их голоса. – Мне кажется, я что-то слышал. Нет, все в порядке, продолжайте.

– …второй мужчина вошел всего лишь через минуту или около того после первого. Еще один макинтош. Подергал парадную дверь, потыкался в окна, а потом прошел к боковой двери в переулке. Я не знаю, открыл ли он ее ключом; думаю, что да; но во всяком случае, он ее открыл. Третий мужчина прибыл незадолго до вас, на нем была накидка с капюшоном и мягкая шляпа. Его кто-то впустил, открыв парадную дверь. Но в доме все еще ни проблеска света. Они собрались не для хорошего дела, сэр, это я вам точно говорю.

– Сколько в этом доме входов и выходов?

– Только эти две двери. И за всеми окнами следят. У меня есть ключ, который подходит к боковой двери. Вот, вам лучше его взять.

– Хорошо. Стойте здесь, покуда… Господи всемогущий, куда это понесло старика?

Мастерс обернулся в темноте и заговорил почти в полный голос. Г. М. пробрался в темноте мимо Полларда и теперь медленно хромал вперед – темная груда на фоне сияния уличного фонаря, потом двинулся через улицу к парадной двери дома номер 5Б. Древний цилиндр (подарок королевы Виктории), на который он положил большой носовой платок, чтобы защитить его от дождя, делал силуэт старика весьма странным. Он устало и медленно продвигался вперед, носовой платок качался в такт его шагов. Наконец, Г. М. остановился у двери дома и внимательно ее рассмотрел. Затем поднял железный молоток, и громовой стук разнесся по Ланкастер-Мьюз.

Коснувшись руки Полларда, давая понять, чтобы он следовал за ним, Мастерс заторопился через улицу к дому. На стук ответа не последовало. Ничего в доме не двинулось. Они трое стояли в ряд лицом к двери, и Мастерс заговорил плохо различимым чревовещательским шепотом.

– Вы что-нибудь соображаете, старый чурбан? Вы что, хотите, чтобы они приготовились нас встретить? Что это за игра?

– У меня появилась идея, – объяснил Г. М. таким же голосом.

– Вот так. И она оказалась правильной?

– Нет, я ошибся, – признал Г. М. И добавил: – Не двигайтесь и не смотрите наверх. Тут есть окно как раз над дверью, а в нем чья-то рука с пушкой. Я думаю, что она целится вам прямо в лоб.

Ни у кого из троих не дрогнул ни один мускул. Поллард слышал, как дождь стучит ему по спине, струи его проносились перед его глазами, пока они стояли, глядя на дверь. После недолгого молчания Мастерс потряс рукой, и в его ладонь скользнул кусок холодного металла.

– Дубликат ключа от боковой двери, – пояснил он. – Вернемся назад, возьмем Саджена и Райта и пойдем в переулок. Пришлите мне Бэнкса. Не торопитесь. Когда услышите мой свист, бросайтесь к боковой двери. Мы с Бэнксом ворвемся отсюда и попробуем захватить их с этой стороны. А вы, сэр, услышав сигнал, отойдете к стене…

– Зачем бросаться хорошими людьми? – проговорил Г. М. – Следуй за стариком, сынок.

Он повернулся, распрямил плечи и вразвалочку пошел от двери с кислым выражением лица. Не оставалось ничего другого, как последовать за ним; две секунды неспешной ходьбы, и все трое оказались в чернильно-черном переулке, где, однако, не была выпущена ни одна пуля. Когда Поллард отходил от парадной двери, он поднял глаза. Однако за оконным стеклом не разглядел ничего, кроме смуглой руки в белой перчатке, которая неожиданно появилась и распласталась по стеклу, словно морская звезда.

Вздувшиеся ручьи бежали по улице, на которой они устроили маленькую конференцию.

– Стоит нам входить или не стоит? – задал вопрос Мастерс.

– Войдем, – решительно отозвался Г. М., – но через ту дверь, где у нас есть порядочные шансы. Я не думал, что нам придется делать грязную работу. Но теперь знаю, что придется. Попробуем эту дверь, сынок.

Поллард нащупал тонкую дверь с облезающей краской, которая когда-то была серой. Его пальцы искали замочную скважину, когда он услышал легкий щелчок и ручка под его рукой повернулась. Он понял, что это произошло раньше, чем он успел сунуть дубликат ключа в замочную скважину.

– Они открыли нам дверь изнутри, сэр, – шепнул сержант. – У вас есть фонарик?

Мастерс нажал на кнопку фонарика, когда Поллард толкнул дверь ногой. Мастерс направил луч света внутрь. Прямо перед ними был просторный коридор с низким потолком, в котором было не совсем темно, так как из дальней двери, приоткрытой на несколько сантиметров, просачивался свет. Пол коридора покрывал половик из кокосового волокна дурацкого желтоватого цвета. В стене с другой стороны находились большие ниши, какие обычно бывают у лестниц в старомодных домах, в каждой из них стоял глиняный кувшин или ваза. Полларду это напомнило описание Мастерсом набора чашек: «Оранжевые, желтые, синие, сияющие, казалось, они двигаются».

Мастерс быстро прошел по коридору, но остановился посередине его и направил луч фонарика вниз. На половике не было мокрых следов от ботинок, его внимание привлекло небольшое темное пятно. Старший инспектор коснулся пятна и поднял палец, показывая, что это кровь. Потом он нашел еще одно пятно, поменьше, рядом с дверью в конце коридора.

– Ну хорошо, – произнес старший инспектор, переводя дух, и толкнул дверь.

Комната за дверью оказалась большой и тоже с низким потолком. В простенке между окнами горела настольная лампа, не особенно сильно разгоняя темноту. Стены комнаты были обшиты светло-коричневым деревом в стиле восемнадцатого века, местами потрескавшимся, с большим количеством книжных полок, а над камином висел портрет какого-то современного старика в очках. Но в первую очередь в глаза бросались большие стулья и диваны, покрытые от пыли плотно облегающими накидками. Однако помещение все равно выглядело ободранным и необставленным.

Сильно чувствовался запах сигары.

– Добрый вечер, джентльмены, – произнес мистер Джереми Дервент, вставая со стула, стоящего спинкой к двери. – Я ожидал вас. Пожалуйста, входите.

На протяжении, наверное, секунд пяти они таращились на него, слушая, как с их плащей на пол капает вода. Пожилой адвокат выглядел таким же худощавым и вычищенным, как и накануне вечером, его волнистые белые волосы были зачесаны с боков на лысый череп, а из-под седых бровей на них с приятным удивлением смотрели очень проницательные глаза. На Дервенте снова был обеденный пиджак. В одной руке он держал сигару, в другой – книгу, заложив палец между страницами. В этой неустроенной, покинутой комнате он был словно у себя дома.

– Кто?.. – выпалил Мастерс.

– Добрый вечер, Джем, – произнес Г. М. деревянным тоном. – Не думал, что мы тут встретимся. Это – старший инспектор Мастерс, а это – наш печально известный друг Дервент.

Дервент дал понять, что все понял, заговорив своим обычным, слегка педантичным тоном:

– А, я рад, что ты привел с собой полицию. Я говорил тебе вчера вечером, Генри, как я сожалею, что мы не можем сесть и обсудить преступление в комфортабельной обстановке за сигарой и стаканом портвейна. И вот подумал, что эту оплошность можно исправить. Между прочим, я тут просматривал, – он протянул им книгу, – Де Квинси «Об убийстве, считающемся одним из искусств». Это потрясающее чтение, но боюсь, что эта книга содержит мало практических советов для осуществления современных убийств.

Мастерс вытер лицо мокрым рукавом.

– Я должен был об этом подумать, – отозвался он. – Не кажется ли вам, мистер Дервент, что вы заставили нас дьявольски понервничать?

– Боюсь, это так, – признал тот.

– Вы знаете, что дом окружен?

– Да. Я это заметил.

В спокойствии адвоката, как понял Поллард еще накануне вечером, было что-то легкомысленно зловещее. Мастерс вытащил последнее письмо про чаепитие из-под своего непромокаемого дождевика.

– Итак, в таком случае, это написали вы?

– Пожалуйста, позвольте мне посмотреть. Да, это написал я. Но почему бы вам не снять ваши плащи и не присесть, джентльмены? Такая ненастная ночь, и…

– Спокойно, Мастерс! – проревел Г. М., удерживая рукой старшего инспектора за рукав. – Я предостерегаю тебя, Джем: тебе лучше нам все объяснить, пока нас не хватил удар. Мы приняли эти письма о чаепитии на веру, потому что этот парень всегда держал свое слово. Тут сегодня вечером намечалась встреча клуба Десяти чайных чашек? И прежде всего, кто там ты – президент, или великий лама, или кто-то еще?

Дервент положил книгу на стул.

– Во-первых, могу совершенно твердо заверить вас, что я не имею никакого отношения ни к какому обществу Чайных чашек. Во-вторых, здесь не должно было быть встречи членов какого-то клуба – ни здесь, ни где бы то ни было еще, сегодня вечером или в какое-либо другое время, и по очень веской причине. Ничего такого нет.

– Ничего такого нет? – повторил Мастерс.

– Я имею в виду, оно не существует… Джентльмены, простите мой маленький обман. Я написал это письмо, что является мистификацией и иллюзией. Но я хотел бы показать вам, что у меня были причины его написать. Только таким образом я мог добиться, чтобы за этим домом следили, не устраивая предварительно шума и ссор. Это был единственный способ, чтобы вы явились сюда быстро, вооруженные ордером на обыск, без особого шума и споров. Быстрота была необходима, а также и эффект, который произвела эта операция на нервы определенного человека. Я много недель пытался заставить Скотленд-Ярд задвигаться и наконец понял, что только резкий удар булавкой может заставить правосудие зашевелиться. Правосудие не должно быть слепо, словно богиня; но у него плоскостопие, словно у полицейского.

– Если вы притащили нас сюда из сумасбродства, – пробурчал Мастерс, – тогда я должен вас предостеречь…

– О нет, – довольно резко возразил Дервент, поднимая сигару. – Я, может быть, не в силах показать вам какие бы то ни было чайные чашки, джентльмены, но я могу предоставить вам свидетельства убийства Уильяма Дартли.

Из глубины дома послышались шаги. Дверь из коридора отворилась, и вошел Бенджамин Соар.

В этом деле было несколько случайных встреч, которые имели волнующий результат. Однако Поллард не мог себе представить, что коренастый, смуглый, спокойный мистер Соар будет одним из таких встреченных. Только секунду на его лице сохранялось выражение чего-то такого, что можно было бы назвать атавистическим: безусловно опасное, и не из чисто выбритой цивилизации. Но оно очень быстро прошло. Соар коснулся переносицы, словно бы для того, чтобы убедиться, прочно ли сидят на ней очки. На нем был черный фрак.

– Привет! – хрипло произнес он. – Как вы все здесь оказались? Что вы здесь делаете?

– Это, сэр, мы и сами хотели бы знать, – угрюмо ответил Мастерс. – Мы полагали, что найдем здесь десять чайных чашек и, возможно, труп…

– Это ты их впустил, Дервент? – поинтересовался Соар.

– Я.

– …и теперь нам говорят, что все это что-то вроде розыгрыша, – пояснил Мастерс. – Но вот что я вам скажу: мы имели и до сих пор имеем очень веские причины полагать, что все это – реальность. Этот дом, например. Он не принадлежит никому, а груз с мебелью привезли сюда точно так же, как в те разы, когда мистер Дартли и мистер Китинг были уби…

– Почему вы говорите, что он никому не принадлежит? – потребовал ответа Соар. – Черт побери, сэр, это мой дом; я его купил и заплатил за него. И конечно, груз мебели привезли сюда. Разве не я лично говорил вам сегодня утром, что я переезжаю и что именно поэтому у меня нет алиби на время убийства Китинга?

Наступила тишина, слышен был только шум дождя.

– Да, он это говорил, Мастерс, – подтвердил Г. М., почесывая нос. – Случай убийства – самая большая неразбериха, когда все только и повторяют «я вам говорил». Но в этом письме о десяти чайных чашках с самого начала крылась какая-то хитрость. Джем, я полагаю, что ты прекрасно рассчитал, какой эффект произведет на нас ситуация с пустым домом и мебелью?.. Все будет выглядеть так… – он обернулся к старшему инспектору, – что мы просто вломились в частный дом…

– Который, как говорит закон, является моей крепостью, – досказал Соар. – Я не возражаю против вашего здесь присутствия. Но не могу сказать, что приветствую его, и, кроме того, у меня был тяжелый день. Если только у вас нет никаких неотложных дел, мы могли бы пожелать друг другу спокойной ночи.

– Что ж, сэр, – ответил ему Мастерс с обманчивой бесцеремонностью, – я думаю, у нас есть некоторые неотложные дела. Если это просто уютный частный дом, как вы утверждаете, тогда почему кто-то стоял у окна над крыльцом не так много времени тому назад, в темноте, с револьвером в руках?

– Вы пьяны, – заявил Соар, четко выговаривая слова и двигая челюстью. – Вы сошли с ума. Сэр Генри Мерривейл, вы одобряете подобное? Дервент, не будете ли вы так добры сказать этому психу, что в этом доме, кроме нас двоих, никого нет?

Дервент, которого, казалось, оторвали от размышлений, выглядел озадаченным.

– Да, это правда, как и все остальное, что может быть, а может и не быть правдой, – провозгласил Дервент. – Мы с Соаром здесь одни, насколько я знаю.

– Я был наверху, переодевался во фрак, – продолжил Соар с той же настойчивостью, – и я могу сказать вам, что я не стоял в темноте у окна с пушкой в руках. Кто еще это мог бы быть? Здесь пока нет слуг. На самом деле, дом еще не приведен в порядок, не считая этой комнаты и моей спальни. Мебель не расставлена, и лампы есть только в двух комнатах, поэтому здесь так темно. Но если вы думаете…

Мастерс поднял руку.

– Может быть, вас заинтересует, сэр, та информация, что за домом следили весь вечер? – спросил он и увидел, как на лбу Соара выступил пот. – И поэтому мы знаем, что сейчас в доме находятся три человека. Один из вас вошел сюда в четверть девятого, и вошел через парадную дверь…

– Это быть я, – подтвердил Соар. Надо заметить, что, когда Бенджамин Соар пренебрегал грамматикой, он производил весьма отталкивающее впечатление.

– Второй человек вошел минуту или две спустя и прошел через боковую дверь… – Мастерс сделал вопрошающую паузу, но Дервент с Соаром только смотрели на него, – открыл ее ключом. Третий человек прибыл приблизительно в половине девятого, и его впустили через парадную дверь. На нем была накидка с капюшоном.

– Это я – ваш покорный слуга, инспектор, – сообщил Дервент. – Это я пришел в подобной накидке. Вы можете увидеть ее в коридоре. И мистер Соар впустил меня в парадную дверь в половине девятого. – Он вежливо осмотрелся. – Э… может быть, мистер Соар что-нибудь скажет?

– Нет. Это ерунда. Это, черт побери, полная чушь. Если предполагается, что в доме есть кто-то еще, тогда где он сейчас?

– Выяснить это, – заявил Мастерс, – является нашей целью. Потому что у вас в коридоре, ведущем к этой двери, кровь.

– Нет, не нужно, сынок, – резко остановил инспектора Г. М. Его большая ладонь опустилась на локоть Мастерса, когда старший инспектор вытащил полицейский свисток. – Пока еще нет. Еще минуту или две. Мы знаем, что в доме был лишний парень; мы также знаем, что он не мог никуда улизнуть. Если он мертв, то никуда отсюда не делся. А если ты начнешь обыск и загонишь эту дичь, то только запутаешь причину, по которой он вообще сюда явился сегодня вечером. А я очень, очень хотел бы знать эту причину… Мистер Соар, у вас еще есть неприятности?

– Кровь?! – повторил Соар таким обычным тоном, что глаза Мастерса потемнели. – Кровь! Я, разумеется, не могу этого объяснить. И вы свободны искать что угодно, если… Прошу меня простить. Что вы сказали?

– Прочтите это. – Г. М. взял письмо про чайные чашки и вручил его Соару прямо в руки.

Соар прочел его без комментариев, но в конце стал выглядеть таким же непроницаемым, как Дервент. Это походило на то, будто оба читали мысли друг друга. В некотором отношении они были до любопытного похожи, даже их сноровка при игре словами; но Соар был эмоционален, а Дервент – логичен. В любом случае стало ясно, что Соар скрыл свои чувства с огромным усилием.

– Присядьте, джентльмены, – предложил он и сам сел на ручку кресла с другой стороны комнаты. Тусклый свет отразился в его очках. – Дервент, – произнес он, – это письмо – фальшивка. Это вы его написали?

– Да. Это я его написал.

– Зачем?

– Это то, что и я хотел бы знать! – вмешался Мастерс не без ярости. Г. М. толкнул его на стул, но он снова поднялся. – Вы много тут говорили, мистер Дервент. Однако вы все еще не привели никакой доброй, звучной, серьезной причины, с чего это вы затеяли глупый трюк, который может довести вас до беды. Вы вытащили на улицу весь Скотленд-Ярд…

– Если вы позволите мне объяснить, – начал Дервент, жестикулируя почти сгоревшей сигарой, затем откинулся в кресле, – я думаю, что смогу вам показать, что это – единственный способ получить защиту, в которой я нуждаюсь.

– Защиту? – с недоумением повторил Соар.

– Защиту от того, кто убил Уильяма Морриса Дартли на Пендрагон-Гарденс в ночь на понедельник, 30 апреля 1934 года.

– И вы думаете, что это я его убил?

– Нет, как ни странно, я так не думаю, – ответил Дервент.

– Но кто это сделал в таком случае?

Глаза Дервента поднялись к портрету, который висел над камином. Это был портрет очень старого человека, который сильно напоминал самого Соара, вплоть до очков; но он казался куда более беспощадным.

– Я думаю, его убил твой отец, – объявил Дервент, – и я готов это доказать.

Глава 16 БОЛЬШОЙ КУВШИН

Дервент положил сигару на край стола, затем соединил вместе кончики пальцев, ими постукивая, и опять посмотрел на темный портрет над камином в тускло освещенной коричневой комнате.

– Вы не хотите сказать, – произнес Мастерс, – вы не хотите сказать, что это – старый джентльмен, который умер полгода назад? Но он не мог убить Вэнса Китинга. Он мертв. Он…

– Вы меня не поняли, – резко поправил его Дервент. – Я не говорил, что он убил Китинга, я сказал, что он убил Дартли. И с этого места, я думаю, все ваше дело пошло наперекосяк. Я же говорил вам, что вы уделяете слишком много внимания Китингу и слишком мало – Дартли.

Г. М. издал что-то вроде стона.

– Вы тоже на это наткнулись, не так ли? – спросил он, и Дервент повернулся к нему.

– Вы хотите сказать, что согласны со мной? – поинтересовался он, не слишком польщенный.

– Я хотел бы послушать ваши выводы.

– Очень хорошо. – Адвокат закрыл глаза. – Тогда позвольте мне снова кратко изложить – только для большей ясности – факты убийства Дартли.

Уильям Моррис Дартли был убит двумя выстрелами из автоматического пистолета 32-го калибра в меблированной комнате дома номер 18 на Пендрагон-стрит. Он лежал лицом к столу и к двери, одетый в пальто. Его шляпа и перчатки были на стуле. В комнате нашли отпечатки его пальцев, отпечатки пальцев рабочих, которые привезли мебель, и никаких других. В пепле камина обнаружили остатки большой картонной коробки вместе с фрагментами оберточной бумаги. Но это была не та коробка, из которой извлекли чашки, стоявшие на столе. Их туда принесли в обычном деревянном ящике, приблизительно двух футов длиной и одного фута высотой, – он исчез вместе с бумагой, в которую был завернут.

Итак, на столе стояли кругом десять чайных чашек, на которых не оказалось никаких отпечатков – не только пальцев, но даже следов салфетки, если их вытирали.

Я начал мое расследование, – продолжил Дервент довольно приятным голосом, – с момента приобретения этих чайных чашек, что происходило как-то уж очень таинственно. Тогда было установлено, что Дартли купил их у старого мистера Бенджамина Соара, уплатив ему за них двадцать пять сотен фунтов наличными. И тем не менее этот факт оставался до конца не выясненным. Мы знаем (пункт, который я подчеркивал в беседе с моим другом Мерривейлом вчера вечером), что после полудня 30 апреля Дартли не был в магазине Соара, хотя и уплатил ему наличными, и Соар его тоже не навещал, никаких расписок на получение таких денег в счетах не было найдено. Помощники мистера Соара, включая его собственного сына, тоже ничего об этой покупке не знали. Откуда же взялась эта версия? Единственное реальное тому свидетельство заключалось в том, что в половине десятого ночью 30 апреля Дартли, покидая свой дом на Саут-Одли-стрит, унес с собой довольно большую коробку, завернутую в бумагу, в которой предположительно могли быть чайные чашки.

Но было ли все на самом деле именно так? Вы допустили, что Дартли, получив чашки после полудня, взял их с собой на Пендрагон-Гарденс, поскольку имели свидетельские показания, что, покидая свой дом в половине десятого, он унес внушительный сверток. А теперь давайте подумаем, что в первую очередь делает коллекционер, когда он приобретает что-то новое, ценное для своей коллекции? Он изучает этот предмет, прикасается к нему, даже ласкает его. И Дартли непременно должен был это сделать если не дома, то на Пендрагон-Гарденс. Но отпечатки его пальцев оказались на всем, кроме этих чашек. На них вообще не обнаружили никаких отпечатков, даже следов того, что их вытирали.

Таким образом, можно допустить, что Дартли не покупал этих чашек и не приносил их на Пендрагон-Гарденс. А человек, который принес их туда, – убийца. Но как объяснить, что на них не нашли никаких следов? Кто-то же должен был касаться их, хотя бы для того, чтобы расставить на столе? Объяснить это можно только одним способом. Чашки были упакованы в большую деревянную коробку, каждая была обернута мягкой стружкой и бумажной салфеткой. А следов на них не осталось потому, что кто-то сначала ставил каждую чашку на стол, а уж потом сдергивал с нее оберточную бумагу, вообще не касаясь чашек. Совершенно ясно, что это – человек, который позднее так очевидно лгал о продаже чашек Дартли, – единственный человек, в распоряжении которого были эти чашки: сам мистер Соар. Мне продолжать? – поинтересовался Дервент и, снова схватив сигару, чиркнул зажигалкой. – С другой стороны, мы точно знаем, что Дартли принес в тот вечер на Пендрагон-Гарденс большую коробку, завернутую в бумагу, которую видели и его дворецкий, и водитель такси. Вы помните, что фрагменты большой картонной коробки и оберточной бумаги были найдены в камине. Что же в таком случае принес Дартли в той картонной коробке? Это любопытный факт, потому что единственная вещь, которой позже недосчитались в его коллекции, и недосчитались необъяснимо, был один большой кувшин-головоломка. А он им очень гордился.

Мастерс медленно поднялся со стула и щелкнул пальцами.

– Господи боже, сэр, я полагаю… Вы хотите сказать, что у Дартли с убийцей была назначена встреча? Дартли принес на нее кувшин-головоломку, а убийца – чашки? Вы хотите сказать, что Дартли был убит потому, что убийца хотел украсть этот кувшин?

– Точно так.

– Но ведь эта вещь не представляла собой ценности, разве не так? – потребовал ответа старший инспектор. – Я имею в виду кувшин. Все тогда говорили, что он никакой ценности не представляет. Для чего бы он понадобился убийце? А, подождите! Если старый мистер Соар сделал это, как вы утверждаете, почему же он ушел, оставив на столе расставленными чайные чашки? А? Они стоили двадцать пять сотен кусков. Более того, эти чашки указывали прямо на него: так что ему пришлось потом нагромождать кучу лжи, чтобы отчитаться за них. А по-вашему получается, похоже на то, что бедный старина Дартли вообще этих чашек в глаза не видел: вы говорите, что их вынули из стружки и бумаги, но никто их не касался. Если это так, то, должно быть, это сделали уже после того, как Дартли был застрелен. Почему убийца оставил эти чашки?

Дервент сморщил лоб.

– Насчет вашего последнего вопроса, инспектор. Ваша природная проницательность должна подсказать вам ответ. А что касается первого… Почему бы вам самому не полюбоваться на этот кувшин-головоломку?

– Полюбоваться на кувшин?

Дервент поднялся на ноги и выразительно посмотрел на молодого Соара. На секунду в холодном свете, в котором двигался Дервент, его лицо изменилось и в нем появилось что-то человеческое.

– Молодой человек, – произнес он, – мне очень жаль. Но прежде чем вы начнете проклинать старого дьявола, вспомните, что ваш отец использовал мой бывший дом, чтобы совершить убийство. – Он указал на портрет над камином. – За этой картиной находится стенной сейф. У него буквенная комбинация, которая открывается словом «Лидс». Вы найдете там кувшин-головоломку. У вас есть ордер на обыск, джентльмены? Теперь возьмите ваше чертово свидетельство и позвольте мне уйти домой.

Бенджамин Соар-младший сидел без движения на ручке широкого покрытого чехлом кресла.

– Не знаю, являетесь ли вы старым дьяволом, – проговорил он, – но я знаю, что вы – очень терпеливый дьявол, Дервент. Вы сами убедили меня купить этот дом.

– Да.

– Потому что вы присматривали его для себя и вы знали комбинацию сейфа?

Соар поднялся с ручки кресла. Шаркая шлепанцами, он спокойно подошел к камину, снял картину и открыл мощный стенной сейф. Оттуда он вытащил чудовищно уродливый кувшин, приблизительно в фут высотой, с длинными вытянутыми носиками, вроде рук, и большим ухом в качестве ручки. Этот предмет менее всего походил на кувшин, скорее на какой-то фантастический чайник с плотно подогнанной крышкой. И хотя по виду сосуд был из китайского или какого-то другого фарфора, он казался исключительно тяжелым. Когда Соар поставил его на пол, раздался металлический звук.

– Вы пытались на протяжении двух лет доказать, что или я, или мой отец сделали это. И даже когда вы знали, где он, вы не могли вызвать сюда полицию, разве только вот так, написав фальшивое письмо про чаепитие. Вы заслуживаете награды, – проговорил Соар. – Теперь берите ваше чертово свидетельство и позвольте мне отправиться в тюрьму. Мастерс подошел к столу.

– Вы признаете, сэр, что ваш отец…

– Да, это мой отец убил Билла Дартли. – Соар обернулся со свирепой горечью. – Какая жалость, что вы не можете его арестовать, не так ли? Но я полагаю, вы можете успокоить свою совесть, арестовав меня. – Он замолчал. – Прошу меня простить, инспектор. Я понимаю, это ваша работа. Полагаю, нет никакой пользы говорить вам, что я не знал, что мой отец убил его, так же как ничего не знал об этом кувшине, буквально до предсмертного часа отца.

– Одну минутку, сэр, подождите! – остановил антиквара Мастерс. – Но что за смысл в этом кувшине? Зачем он был так ему нужен? И хотя мне во благо, что вы этого не сделали, мне все еще интересно, почему вы не избавились от него или не разбили его?

– А как, – Соар засунул руки в карманы фрака, – можно «разбить» стальной полый предмет, инспектор? Бросить его в пылающую печь? Эта штука стальная, под фарфоровой оболочкой. Попытайтесь снять с него крышку. Вы не сможете и этого – у нее своя комбинация. Вы знаете, что это за вещь на самом деле? Это частный сейф, маленький сейф. Вот почему Дартли им так гордился. Именно там Дартли держал некоторые свои бумаги. Вы знаете, кто был Дартли?

– О, начинаю припоминать. Фирму «Соар и сын», – сообщил ему Мастерс, – одно время подозревали в том, что она продает поддельный антиквариат. А Дартли, я помню, был одно время связан с шантажом. И я обращал внимание в моем рапорте, что вещи, которые Дартли покупал у вашего отца, он получал по низкой цене, по очень низкой цене.

Темные брови Соара сошлись вместе.

– Мой отец… совершал ошибки. Это я признаю. Были времена, когда дела его шли очень плохо. Дартли вышел на пенсию, и, следовательно, он не мог использовать свою излюбленную тактику шантажа в делах, тогдаон стал просто использовать ее как хобби. Он собирал улики. Потом однажды пришел к моему отцу и выбил из него признание. Когда я думаю о том, как эта тихая маленькая свинья действовала, я… – Антиквар опустил на стол кулак с такой силой, что даже стальной кувшин вздрогнул. Но вскоре овладел собой. – Это даже нельзя назвать обычным прямым шантажом. Дартли был недостаточно честен или недостаточно циничен для этого. Он не сказал: «Соар, я хочу глазированный кувшин восемнадцатой династии, который у тебя есть, дай его мне». Нет, он сказал: «Мой дорогой друг, я хотел бы иметь этот глазированный кувшин восемнадцатой династии; ты упомянул цену – шестьдесят фунтов, но я уверен, что для старого друга ты уступишь его за тридцать». Он даже не думал об этом как о шантаже: он называл это хорошим бизнесом. Ну а мой бизнес так не ведут. И мой отец, помоги ему боже, так дела не вел. Нас с Уиверном никогда не подозревали; мы подумали, что у старика просто размягчение мозгов. Но в течение нескольких лет бизнес Дартли чуть не довел нашу фирму до разорения, потому что он был у отца постоянным покупателем.

– Ваш высокоморальный тон, – сухо заметил Дервент, – достоин всяческой похвалы. Значит, ваш отец принял героическое решение застрелить его?

– А что бы вы сделали на его месте?

– Не знаю, – отрывисто ответил его собеседник. – Между нами есть разница.

– Возможно. Вы будете продолжать расследование со своим достойным Шерлока Холмса анализом или моим признанием я уже испортил вам все удовольствие?

– Простите меня. Похоже, вы думаете, что все это идет от личной мстительности? Но, Соар, это не так. Вспомните, если можете, что в мире, кроме вас, есть и другие люди, и они оказались под подозрением. Я пытался единственным способом, каким только мог, очистить мое имя…

– Глупости, – отозвался Соар, щелкая большим и указательным пальцами. – Если бы вы знали, что мой отец убил Дартли, вы так же хорошо знали бы, что он не убивал Китинга. А полиция интересуется одним лишь Китингом. Ради чего вы вытащили этого мертвеца из могилы?

Дервент медленно покачал головой с хитрой улыбкой, которая ему совершенно не шла.

– Я доказал один пункт, который чрезвычайно интересует полицию: существует или нет тайное общество под названием «Десять чайных чашек». Я пытался показать, и, думаю, показал, к их глубочайшему удовлетворению, что такого общества нет. Вот в чем дело. А вы, как я заметил, все время хотите направить их по ложному следу.

– Вы еще не доказали этого, – мрачно заявил его собеседник. – А я собираюсь это сделать сейчас. Инспектор, я предлагаю вам разобраться с этим.

Мой отец хотел получить назад то «признание», которое он дал Дартли. Отец был готов заплатить за него хорошую цену, а когда Дартли не захотел его отдать, решил его убить. Вот так, быстрый и милосердный способ решения проблемы. В то же время Дартли, как вам известно, больше всего на свете желал получить набор чашек из майолики. Они уникальны, и мой отец предложил отдать ему эти чашки в обмен на признание.

Но он ни на йоту не доверял Дартли. Так же как и я не доверял ему. Отец начал готовиться к убийству. Вам, может быть, будет интересно знать, инспектор, что первоначальная версия полиции насчет этого преступления – во всяком случае та, о которой рассказывали газеты, – была верной. Дартли «заманили» в пустой дом, где и убили, и ничто там не указывало на то, кто это сделал. Ваш бывший дом, Дервент, был выбран только потому, что у него была репутация «дома с привидениями» – это обстоятельство подействовало на воображение моего отца. У него было богатое воображение, которое я, словно проклятие, получил по наследству. Заказал анонимно мебель и…

– Прекрасно, – вмешался Мастерс, – так мы и думали. Но объясните мне ради здравого смысла, зачем, задумав провернуть это дельце, ваш отец написал в полицию? Это же бессмысленно.

– Разве вы еще не догадались, инспектор? – спросил Соар. – Отец ничего не писал. Это Дартли послал письмо в полицию. Вспомните, в нем говорилось: «В номере 18 на Пендрагон-Гарденс состоится чаепитие на десять персон», и совершенно официальное требование: «Полиции следует держать ухо востро». Разве вы не установили, что это письмо про чаепитие и те письма, посланные в «Компанию домашней обстановки» и в «Компанию перевозок Картрайта», были напечатаны на разных машинках? Дартли доверял моему отцу не больше, чем мой отец доверял ему. Он не мог изложить все дело полиции целиком; но он думал, что сможет защитить себя. И попробовал сделать это еще и другим способом. Дартли не положил «признание» моего отца в конверт и не принес его в кармане. Мой отец был стар, но еще силен и крепок. Дартли же выступал в весе пера. Так что Дартли взял с собой кувшин-головоломку, свой личный сейф, внутри которого лежало признание отца.

Сейф нельзя разбить об пол, и никто не сумеет его открыть, не зная секрета, как снять крышку.

Да. И он умер потому, что написал в полицию, и потому, что взял с собой этот кувшин.

И хотя голос Соара дрожал, он говорил достаточно спокойно; но Поллард чувствовал, что ему с трудом дается это внешнее спокойствие.

– Вы не узнаете от меня каких-либо вызывающих ужас подробностей, инспектор. Я только могу объяснить, как все это произошло. Это произошло, когда Дартли вытащил кувшин-головоломку из картонной коробки, принялся размахивать им и объявил, что написал в полицию. Мой отец рассказывал: что-то тогда в его голове пошло не так. Вот так-то. Дартли стоял лицом к огню. Мой отец положил на него руки и зажал ему рот рукой, прежде чем Дартли успел закричать. Затем вытащил пистолет, но Дартли извивался, и первый выстрел угодил ему в шею. Дартли навалился на стол и был убит выстрелом в затылок.

У вас такой вид, словно вы в ужасе, не так ли? Я вас не виню. Я не ищу оправданий. И не защищаюсь. Я только рассказываю вам о том, что вижу в ночных кошмарах с тех пор, как впервые услышал об этом. Если вы полагаете, что это жестоко, то что, по-вашему, мог думать об этом я?

Благодарю вас: я закончу мой рассказ так быстро, как только смогу. Вы желаете знать, почему мой отец оставил чашки, расставив их на столе, когда они все еще были в коробке, и Дартли даже и не видел их в тот вечер. Причина так же проста, как и ужасна. Я вижу по взгляду Дервента, что он уже догадывается. Несколько логических заключений из имеющихся фактов, и вы сами к этому придете.

Он оставил чашки, но пропала их деревянная коробка в два фута длиной и в фут высотой. Когда мой отец разбирался с Дартли, тот стоял лицом к огню. Картонная коробка и оберточная бумага от кувшина-головоломки полетели в огонь случайно, когда Дартли пытался вывернуться. Отец не мог их спасти, потому что его руки были заняты другим. А когда забой свиньи был окончен, каким образом, вы думаете, он мог унести этот кувшин из дома так, чтобы его не увидели все на полмили вокруг? Посмотрите на кувшин! Он примерно в фут высотой; у него носики, словно соборные шпили, торчат во все стороны под разными углами, вдобавок он еще и ярко-синий – один взгляд на него, и любой потом вспомнит и этот кувшин, и того, кто его нес. Отец не мог спрятать его под пальто. И не мог завернуть его в кусок бумаги; попробуйте, и вы убедитесь сами. Однако этот кувшин следовало унести, потому что отец не знал секрета, как открыть крышку, а бумага все еще была внутри.

Можете представить себе ужасное положение, когда вы вынуждены шагать по лондонским улицам с монстром приблизительно двух футов высотой?.. Существовал только один вариант – запаковать этот кувшин в ящик из-под чайных чашек, обыкновенную деревянную коробку, которую могла увидеть дюжина людей и ничего такого не подумать. Но при этом отцу пришлось оставить чашки. Он со всей очевидностью не мог забрать и то и другое. Оба варианта были опасны, но я думаю, что он избрал лучший. Так что его воображение добавило делу цветистости, сделало из него головоломку, возможность строить самые разные предположения, которые с тех пор и сбивали вас с толку. Вы знаете, что он сделал. Он снял с чашек обертки, поставил их в круг на столе, словно символ, и оставил так. Превратил чертову улику в тайну, указывающую в сторону от нее. Отец укрылся, раскрывшись. Он создал миф о Десяти чайных чашках. – Тяжелое дыхание Соара стало несколько легче. Теперь он шагал взад-вперед перед камином, его черный фрак развевался, словно одеяние монаха, потом обернулся с сардонической усталой улыбкой. – Дервент прав, джентльмены. Никогда не существовало такого общества «Десять чайных чашек», насколько мне известно. Англичане любят тайны, они наделены воображением. Простите меня за большое количество намеков, болтовни и уловок. Должно быть, я сегодня вас огорчил. Но то, что я говорил вам об истории чая, – это правда. И когда я говорил вам, что эти чашки из майолики действительно были первыми чайными чашками, обнаруженными в Европе, – это тоже правда. Остальное – просто болтовня. Я же должен был спасти мое лицо и лицо моего старика или хотя бы попытаться спасти. А теперь делайте что хотите, я все сказал.

Старший инспектор Мастерс тихо произнес:

– Черт меня побери, – потом повернулся к широкому покрытому чехлом креслу, в котором с закрытыми глазами сидел Г. М. и все это время хранил молчание. – Я начинаю припоминать вопросы, которые вы задали мне в самом начале этого дела… Послушайте! О, пропади все пропадом! Да старик спит!

– Я не сплю, черт тебя побери, – рассердился Г. М., открывая один глаз. – Я размышляю. Это мой способ размышлять.

– …Вопросы, которые вы мне задали, – повторил Мастерс. Вы хотите сказать, что знали все это, сэр Генри?

– Ну… нет. Знать было бы слишком хорошо. Предполагал, что дело могло быть так, это да. Все улики были разложены прямо перед нами.

– Тогда почему же вы не сказали мне этого? Это, я полагаю, никогда не приходило вам в голову?

– Сказать тебе? Я не думаю, что это было бы мудрым поступком, сынок. И можешь предположить почему. Мне было очень любопытно, сколько человек влезут в это дело и начнут доказывать, что существует общество Чайных чашек. Но ты шел по верному следу и даже быстро продвигался, потому что был последователен и всем сердцем отказывался верить в какое-то подобное общество. А теперь скажи, сынок, ты думаешь о Вэнсе Китинге?

– Да, я думаю о Китинге.

Г. М. поскреб челюсть.

– Тогда ты понимаешь, Мастерс, – сконфуженно произнес он, – к чему мы пришли в конце концов? Дело Дартли решено. Мифическое общество «Десяти чайных чашек» развеялось как дым и обман, хотя, разрази меня гром, мне жаль, что оно распалось, – было весело, пока оно фигурировало в деле. И теперь мы пришли к тому, что кто-то использовал случай с Дартли, чтобы запорошить нам глаза и убить Вэнса Китинга таким способом, чтобы полиция принялась с улюлюканьем разыскивать ужасное тайное общество, пренебрегая мотивами, близкими к делу. Мы должны были видеть в убийстве Китинга только звено в цепи не относящихся к делу убийств. Именно так преступник все задумал и потому намеренно во многих деталях, насколько мог, восстановил убийство Дартли. Он, правда, не смог найти десяти чайных чашек с узором из павлиньих перьев, потому что те чашки были уникальны, но тогда сделал то, что смог, – стащил миланскую скатерть с похожим рисунком. Начинаешь видеть кое-что еще? Вот почему он так щедро разбросал множество улик, словно бумажки, по следу которых нам предстояло идти. Постарался навести подозрение практически на каждого в этом деле, чтобы мы думали, что в этом зловещем клане Чайных чашек состоит большое количество людей. И зловещие знаки украсили одежду каждого. Должен заметить, он почти преуспел в том, чтобы одурачить нас, Мастерс. Однако я полагаю, что есть только один человек, который убил Вэнса Китинга, и мы его найдем. Или я должен сказать – ее? – добавил Г. М. – Потому что сам Китинг верил, что существует общество Чайных чашек. Им убийца и заманил его в тот дом, где застрелил.

Глава 17 СОБРАНИЕ ПОДОЗРЕВАЕМЫХ

Тусклый свет фонарей, проникающий в комнату через два окна, делал многорукий синий кувшин, стоящий посередине стола, еще более чудовищным и уродливым. Все они собрались вокруг кувшина, и только Г. М. все еще сидел в неуклюжей позе на стуле.

– Вы же не думаете, что это женщина, – спросил Мастерс.

– Хотел бы я знать, что думают об этом наши друзья? – ответил Г. М. вопросом на вопрос.

Дервент мрачно огляделся вокруг, морщины прорезались на его тощей шее.

– Стоит только кому-нибудь упомянуть в этом деле женщину, – проговорил он, – как я начинаю думать, что имеют в виду мою жену. Но это, по-моему, нонсенс.

– А как ты думаешь, сынок?

– Я? – переспросил Соар. Он поднял тяжелый кувшин и с шумом опустил его обратно на стол. – В моем теперешнем положении я думаю только об одном. Мне сейчас наплевать на дело Китинга и то, что ваше предположение может оказаться правдой. Мне хотелось бы знать, на каком я свете. Принимая во внимание все мною сказанное…

– Ваше положение неплохо, – мрачно пояснил Мастерс. – Вы находитесь в положении соучастника после того, как признали факт убийства мистера Дартли – признали сами в присутствии свидетелей. Это удовлетворяет мои первоначальные требования.

– Соучастник – после того как факт имел место? Храни Бог наши законы, – искренне произнес Соар. – Но я хочу спросить вас снова, мистер Мастерс: поверите ли вы, что я ничего не знал об этом деле до самой смерти моего отца? Вы ожидали, что я побегу в Скотленд-Ярд и скажу: «Смотрите, какой я хороший гражданин. Вот перед вами факты, теперь вздерните мертвеца и сокрушите мою карьеру»? Что бы там ни говорил закон о гражданском повиновении, полагаю, вы же не думаете, что я сошел с ума?

Слова Мастерса прозвучали с большой горечью.

– Вы можете говорить что угодно, сэр. Все, что вы можете, – это изворачиваться. Но в первую очередь у нас нет никаких доказательств, что ваш отец рассказал вам об этом, только когда умирал…

– Нет, я могу представить вам такое доказательство, – перебил его Соар, и луч надежды осветил его землистое лицо. – Отец написал мне письмо. Оно в этом кувшине, если вы позволите показать вам трюк с его открыванием. Но удовлетворит оно вас или нет, я не думаю, что оно удовлетворит Дервента.

С того момента, как стало понятно, что Соару известно все об убийстве Дартли, реакция адвоката изменилась, хотя он старался этого ничем не показать, и Поллард подумал, что Дервент испытывает облегчение, и вдруг неожиданно осознал, что ведь этому человеку за семьдесят. И все были немного удивлены, когда дрожащим голосом он сказал:

– Должно быть, все думают, что я, как и все люди, сделал это исключительно по злому умыслу? Я не хочу, чтобы вас арестовали, Соар. Не хочу, чтобы вообще кого бы то ни было арестовали. Я терпеливо пытался вам показать, что сделал это, только чтобы очистить себя от подозрений в убийстве Дартли. Поскольку они это признают, меня не заботит, что они будут думать об остальных. Что же касается смерти Китинга, мне очень жаль беднягу, но тут мне нечего опасаться. Так случилось, что я…

– Имеете алиби, – подсказал ему Соар. В первый раз за все время он вдруг заговорил более дружелюбным тоном, хотя в его голосе и слышалось уныние. – Да, у обоих вас, и у вас и у миссис Дервент, есть алиби. А это означает, что крайним оказываюсь я. Если даже они не считают меня соучастником в деле убийства Дартли, то могут решить, что я – главный злодей в деле Китинга. – Похоже, Соар пришел к какому-то решению, в его лице появился фантастический свет, похожий на вдохновение. – Может быть, есть способ убедить вас? – обратился он к Мастерсу. – Если бы я был на вашем месте, инспектор, я не терял бы больше времени даром и обыскал бы этот дом.

– Как раз это я и собираюсь сделать, – откликнулся Мастерс. – Но почему вы внезапно так встревожились?

Соар посмотрел на него:

– Потому что вы или блефуете, или можете очистить меня от подозрений. Вы же говорите, что в доме есть еще кто-то, кроме Дервента и меня. Вы утверждаете, что этот человек вошел через боковую дверь в четверть девятого…

– Мы это знаем.

– Тогда я должен был обустраивать мое гнездо в перчатках, – сказал Соар. – Потому что вы получили убийцу Китинга.

– Глупости, – вмешался Дервент. – В доме никого нет, кроме нас. Кто бы это мог быть?

– Все дело в том, что это вы, к несчастью, и привели его, Дервент. Вы сыграли хорошенький маленький трюк, приведя сюда полицию. Посмотрите на это! «В четверг, 1 августа, ожидается чаепитие на десять персон в номере 5Б по Ланкастер-Мьюз, в точности в 9.30». Поскольку это написал не убийца, вы не думаете, что он мог заинтересоваться, почему и кто это написал? Не думаете ли вы, что он мог почувствовать искушение узнать?.. Что вы говорите, сэр Генри?

– Такая возможность есть, – признал Г. М. – Ты уже думал об этом, не так ли, сынок?

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну… вот что. Я сомневаюсь, стал бы ты стоять тут перед нами так свободно и весело, с открытой дверью в коридор, рассказывая нам вещи, которые более чем разрушают схему убийцы с десятью чайными чашками, если бы думал, что он может стоять в коридоре и слушать с пушкой в руках. Говорю тебе, Мастерс, нам нужно было это выслушать. Нам следовало послушать о Дартли, иначе мы не знали бы, на каком свете находимся. Но я также говорю тебе, что последние десять минут я сижу здесь и у меня мурашки ползут по спине, словно я – терка для мускатного ореха.

Соар уныло улыбнулся:

– Нет, меня это не тревожит. Кроме того, вы забыли, что убийца умеет появляться и исчезать, когда только захочет. Может быть, он уже ушел. Или решил не показываться нам, пока не стукнет половина десятого. Но если он действительно желает сыграть с нами злую шутку, жаль, что он не решил показаться сейчас.

В этот момент кто-то постучал во входную дверь. Позже Мастерс утверждал, что в комнате не было человека, включая самого Г. М., чье сердце не ушло бы пятки. Между тем стук в дверь стал громче шума дождя, бившего в окна. На мгновение он прекратился, но начался снова.

– Это – не наши люди, – сказал старший инспектор. – Они не двинутся с места, пока я не подам им светового сигнала. Вот. – Он обернулся к Полларду: – Пойди к парадной двери с этим фонариком. Впусти любого, кто бы там ни был, и приведи его сюда, только никого не выпускай. А когда это сделаешь, снова подойди к парадной двери и посвети на улицу фонариком три раза. На зов явятся Райт и Бэнкс. Ну давай пошевеливайся!

В холле было очень темно, но веерообразное окно над дверью все же пропускало слабый свет с улицы. Поллард обошел справа колонну винтовой лестницы и услышал слева сочное тиканье старинных дедовских часов. Он невольно посветил фонариком на циферблат и увидел, что стрелки показывают пять минут десятого. Потом открыл парадную дверь.

– Это дом мистера Бенджамина Соара? – мелодично спросила крупная блондинка.

– Да, мадам.

– Я – миссис Джереми Дервент. Мой муж здесь?

– Да, мадам. Не будете ли так добры войти?

Она рассматривала его в полумраке, слегка наклонив голову в сторону. И хотя Поллард не мог видеть ее лица, он почувствовал, что миссис Дервент усмехнулась.

– Но какой дворецкий! – воскликнула она. – Вы, несомненно, тот юный сержант полиции, который предпринимал такие невероятные усилия, чтобы повидать меня сегодня днем? В данных обстоятельствах я не думаю, что мне следует входить. Если только…

– Ваше такси уехало, – подсказал Поллард, когда она уже повернула назад. – Вы промокнете. Я думаю, вам все же лучше войти. – Он протянул руку и сомкнул пальцы вокруг ее запястья, которое под плащом было гладким и мягким. – Я ничего вам не сделаю, миссис Дервент, но предостерегаю вас, что, если вы издадите хотя бы звук, его услышат только наши люди на улице.

Она рассмеялась, и он отошел, чтобы пропустить ее мимо себя в коридор. Следуя за ней, Поллард освещал им дорогу фонариком. Миссис Дервент не оборачивалась. Сержант не знал, какое впечатление произведет ее появление, но понимал, что встреча Дженет Дервент и сэра Генри Мерривейла будет любопытной, и не хотел бы ее пропустить.

– Миссис Дервент, сэр, – произнес он в дверях библиотеки и увидел, как вытянулись лица мужчин. И хотя сержант помнил, что ему было велено вернуться к парадной двери, он еще какое-то время потоптался на месте. Потом, выругавшись сквозь зубы, вернулся к входной двери, высунув голову в сырую непогоду, и трижды посветил фонариком. Через несколько минут из измороси материализовались две фигуры, двинулись мимо конюшни и остановились у парадной двери. Сержанта Бэнкса Поллард знал довольно хорошо, а сыщик Райт был ему известен как хороший человек.

Бэнкс закрыл дверь, отодвинул Полларда в сторону и не громче, чем тиканье часов, спросил:

– Что, черт побери, здесь происходит? Я как раз шел с обходом и…

– Погоди, послушай! – попросил Поллард, не обращая внимания на то, что Бэнкс, отряхнув свою шляпу, окатил его водяным душем. – Кто-нибудь пытался выйти отсюда, с тех пор как мы вошли?

– Нет. Как я уже сказал, я пошел с обходом. В этом-то все и дело. Никогда не слышал, чтобы такое количество копов собралось в одном месте со времен битвы на Сидней-стрит. Брр! Здесь можно курить? Знаешь ли ты, что Его Величество Босс приказал следить за каждым участником этого дела сегодня с полудня? Ну так вот, большинство из них притащились сюда или куда-нибудь поблизости. Мы только что это выяснили. Этот юрист, Дервент, внутри. Соар внутри. И теперь еще какая-то женщина – я почти уверен, что это миссис Дервент.

– Послушай, но если за ними следили… Да, Дервент здесь, и Соар здесь, но кто тот третий человек, который вошел сам через боковую дверь в четверть девятого?

– Не знаю, – ответил Бэнкс. – И похоже, никто не знает. А ты знаешь парня по имени Гарднер?

– Это он в доме?

– Нет, в доме его нет. Знаешь, что он делает? Сидит на стене с констеблем Митчеллом. Этот Гарднер умен, он с самого начала сообразил, что Митчелл за ним следит, и заставил его побегать. Протащил через весь город к Лондонской башне, провел через всю выставку в башне, потом снова вернул через Чипсайд к Святому Павлу, заставил подняться по сотне миллионов ступенек в собор, три раза обошел Галерею шепотов – кстати, Митчелл думает, что он слышал всякие умные замечания, которые просто витают в воздухе в Галерее шепотов, – наконец, вернулся автобусом в Вестминстерское аббатство… Ну, в общем, таскал его таким образом до самого вечера. Затем он подождал, когда Митчелл наткнется на него, и сказал: «Послушай, парень, я устроил тебе поучительный день и дал тебе возможность расширить кругозор; но мы оба теперь товарищи по несчастью, так что давай посидим и посмотрим, что произойдет». Вот они теперь и сидят вместе на стене конюшни под деревом, курят сигареты и говорят о пушках. Так я снова спрашиваю тебя, что происходит?

– Бог его знает. А как насчет Филиппа Китинга?

– Это я могу тебе сказать. Никаких следов его присутствия поблизости не наблюдается, насколько я знаю.

– Тогда кто же все-таки этот третий человек в доме? Ты точно уверен, что он вошел и не выходил?

– Точно. Я не знаю, кто он. Это не моя работа. Моя работа…

– Да, я забыл. Пройди к старшему инспектору.

В библиотеке желтый абажур лампы теперь был немного наклонен, но света она давала немного. Дженет Дервент сидела на стуле, который раньше занимал ее муж. А он стоял рядом с ней. Поллард видел миссис Дервент в том же освещении, что и прошлым вечером, только сегодня на ней вместо черного было серебряное платье. Белую бархатную накидку она отбросила в сторону, явив их глазам платье с очень низким вырезом, которое оттеняло сиянием ее достойные Рубенса пропорции. Когда женщина двигалась, локтем она упиралась на ручку стула, и тогда на ее запястье сверкал бриллиантовый браслет. Пока Поллард докладывал обстановку, никто не проронил ни слова, но в комнате ощущалась атмосфера успешной перебранки. В щель двери за своей спиной Поллард даже умудрился расслышать хриплый шепот П.С. Райта:

– Полкроны за то, что сэр Генри ее расколет.

– Маленькая ставка, – пробормотал Бэнкс. – Три и шесть на блондинку.

– Пять шиллингов.

– Идет. Увидимся в понедель…

Мастерс, не сделав никаких комментариев насчет новостей о Гарднере, отдал прибывшим полицейским приказание:

– Кто-то прячется в этом доме. Я не знаю, жив он или мертв, но мне он нужен. Не пропустите ни сантиметра, переверните дом вверх дном, но найдите его. Нет, Боб, ты останешься здесь: я хочу, чтобы ты записывал ответы этой леди. – Старший инспектор захлопнул дверь с излишней яростью и обернулся: – Итак, продолжим, мадам! Вы все еще отказываетесь сообщить нам, для чего приехали сюда?

– Но, мой дорогой мистер Мастерс, – отозвалась она низким, мелодичным голосом. – Вы так ужасно неверно меня поняли? Вы знаете, что я не отказываюсь делать чего бы то ни было, что велит мне сделать полиция. Вы должны это знать, в конце концов, мы все прошли через это вместе…

Голос Мастерса стал хриплым.

– Прекратите это, леди. Прекратите это здесь и сейчас. Это больше не сработает. Вы сами вышли на нас, когда мы вас об этом не просили. – Пока он это говорил, суставы ее пальцев медленно поднялись к ее полным губам. – А теперь вы здесь, и будьте добры ответить на несколько вопросов прежде, чем вы покинете этот дом.

– Джереми, дорогой…

– Да? – откликнулся Дервент.

– У него есть право так со мной говорить?

– Нет, моя дорогая.

– И ты позволишь ему говорить со мной таким образом, Джереми?

– Да, моя дорогая, – ответил он.

– Ну что ж, я полагаю, мне придется позволить себя запугать, – заявила миссис Дервент, быстро оглядываясь вокруг, – если никто не встанет на мою защиту. Но я и в самом деле думаю, что это слишком плохо, когда я приезжаю сюда только потому, что так должна сделать всякая жена, если она хочет позаботиться о своем муже…

– Вы приехали сюда сегодня вечером, чтобы позаботиться о мистере Дервенте?

– Конечно! Зачем же еще? – Ее рука мягко скользнула и легла на руку мужа, лежащую на спинке ее стула. – Конечно, я не должна была бы упоминать подобных вещей, пока вы не вытянете их из меня, но у нас есть строжайшее предписание доктора, бедняжка Джереми уже не молод, и иногда у него бывают небольшие…

– Дженет, – остановил ее Дервент. Легкая дрожь в голосе и расслабленность, которые он выказал некоторое время тому назад, теперь исчезли. Адвокат снова стал прежним – сухим и вежливым. – Что конкретно ты имеешь в виду? Ты имеешь в виду то, что касается головы? Мое слабоумие? Безумие?

– Нет, конечно нет! Ничего подобного. Только… – Она медленно оглянулась на него, показав изогнутую линию своей шеи, и, к изумлению присутствующих, задала следующий отталкивающий вопрос: – Разве девочки не должны заботиться о своих милых стареньких мужьях?

Невероятная физическая привлекательность этой женщины была такой, что она, казалось, заполнила всю комнату, перед ней бледнело даже ироническое хладнокровие ее мужа. Миссис Дервент заставляла его выглядеть слабым. Она намеренно играла против него на этой привлекательности и выигрывала. И прежде чем Мастерс выкроил время подумать, миссис Дервент снова обернулась к нему.

– Так что если он пишет вам записку, в которой сообщает, что стоит во главе такой шокирующей организации, как «Десять чайных чашек», – произнесла миссис Дервент, – в которой, по его словам, женщины делают самые ужасающие вещи, пожалуйста, постарайтесь ему не поверить. А если вы все-таки должны ему поверить, я надеюсь, вы устроите для него самый честный судебный процесс и проследите, чтоб его возраст был принят во внимание? Пообещайте мне это, мистер Мастерс.

Мастерс моргнул. Наверху над их головами раздались легкие шаги. Кто-то двигался туда-сюда, вверх и вниз, покуда Бэнкс и Райт совершали обыск. Они продвигались вперед, они отступали, они замирали совсем и возвращались снова. На Полларда эти шаги произвели такое впечатление, будто человек что-то тащит. Очевидно, такое же впечатление они произвели и на Соара. Он уселся в свое любимое кресло подальше от света, тревожно поглядывая на потолок. Г. М. оставался спокойным.

– Мы еще не бросили вашего мужа в тюрьму, миссис Дервент, – подчеркнул старший инспектор. – Откуда вы узнали о записке, которую написал ваш муж?

– Но я ее, разумеется, прочитала.

Она откинулась в кресле, расслабившись. Ее грудь слегка вздымалась с тем же скрытым возбуждением, с которым она сюда вошла. Но теперь миссис Дервент успокоилась, она стала любопытна и – как бы это точнее выразиться? – почти бескостной. Лежа на спине так же, как она лежала вчера в лимузине, она изучала Мастерса.

– Он показал ее вам, мадам?

– Какой абсурд! – Миссис Дервент улыбнулась. – Когда вчера веером я вернулась из этого путешествия, от которого мы с вами получили такое удовольствие, я заметила, что Джереми вручил Арабелле, нашей горничной, письмо, которое она должна была отнести в почтовый ящик, чтобы его отправили рано утром. Я видела, что письмо было адресовано сэру Генри Мерривейлу, – она ни разу не посмотрела в сторону Г. М., – а поскольку конверт был запечатан неплотно, пожелала убедиться, что мой дорогой мальчик не навлек на себя каких-либо ложных обвинений… Вас это шокирует? Мой дорогой Хамфри, если вы будете арестовывать женщин, которые читают корреспонденции своих мужей, то в Англии просто не хватит для них тюрем. Разве ваша жена не читает вашу корреспонденцию, Хамфри?

– Моя жена тут ни при чем, мадам. – Мастерс посмотрел на нее неожиданно подозрительно. – А как вы полагаете, кто мог «навлечь на себя ложные обвинения»?

– Мой муж, – ответила она и снова дотронулась до руки Дервента.

– Что заставило вас думать, что он может так поступить?

– Вы, Хамфри, во время нашего тет-а-тет.

– О? Разве я упоминал мистера Дервента?

– Нет, но вы ужасно много говорили о Десяти чайных чашках.

– Вот оно, мадам, я как раз подхожу к этому. Вы сами сказали, минуту назад, что вам известны определенные вещи о тайном обществе, под названием «Десять чайных чашек». Так что вы можете мне о нем рассказать?

Наступила тишина, во время которой каждый рассматривал расставленную ловушку.

– О, перестаньте, Хамфри, – протянула с мелодичной усмешкой миссис Дервент, упираясь в него взглядом. – Вам отлично известно, что ничего такого не существует.

– А откуда вам это известно?

– Мне и не известно, но вы с такой настойчивостью пытались заставить меня признаться, что нечто подобное существует, что я почувствовала уверенность в том, что этого не может быть. Не смейтесь надо мной, Хамфри, пожалуйста.

– А могу ли я спросить, – неудержимо потребовал Мастерс, – как случилось такое, что вам известно мое имя?

– Я позвонила вашей жене и сказала ей, какой вы прекрасный человек. Она мне многое о вас рассказала. Если только вы попытаетесь засунуть меня в эти ужасные коробки для допроса во время дознания и попытаетесь сказать, что я что-либо вам сообщила, у меня против вас есть показания очаровательного свидетеля.

– Во время дознания не используют свидетельских показаний, миссис Дервент.

– О? – проворковала она. – Вы так добры?

– Так вы ничего не знаете о Десяти чайных чашках?

– Ничего, кроме того, что вы мне рассказали.

Мастерс обернулся.

– Хотя, – неожиданно сказал он, – та золотая скатерть, которой был накрыт стол в комнате, где убили Вэнса Китинга, была передана вам, и последнее, что о ней известно, – это то, что она была у вас в руках.

Миссис Дервент посмотрела на него из-под тяжелых век. Поллард подумал: «Почему не вмешается Г. М.?» Но Г. М. оставался словно статуя, высеченная из камня, уголки его губ опустились вниз, его цилиндр лежал на коленях. Впечатление могло быть более чем зловещее, чем могла себе представить эта женщина, поскольку каждым своим словом она бросала ему вызов. Наверху снова послышались шаги.

– Итак, миссис Дервент?

– Материя! Разве это доказывает, что я что-то знаю о чайных чашках?

– Отвечайте, пожалуйста, на вопрос.

– На какой вопрос, Хамфри, дорогой?

– Вы отрицаете, что получили золотую скатерть?

– Разумеется, нет!

– Кто послал ее вам?

– Дорогой бедняжка Вэнс прислал ее мне только за день до того, как он… как он ушел от нас…

– Так случилось, что нам известно: это – неправда.

Ее красивое лицо выразило изумление и озабоченность.

– Разве не он это сделал? Тогда вам следует говорить не со мной. Это мистер Соар говорит самую ужасную ложь или, скорее, это помощник. А может быть, Арабелла, моя горничная? Они сказали мне, что скатерть прислал бедняжка Вэнс. Откуда мне знать что-то еще?

– Да. Мы знаем, что вы ее получили. Но что вы сделали с нею потом?

– Ну, она была такая ужасно ценная… Понимаете, конечно, никакая порядочная женщина, которая дорожит своим именем, не может и мечтать получать такие дорогие подарки от какого бы то ни было мужчины, кроме мужа. Натурально, я не могла ее принять. Так что я отдала ее моему мужу, чтобы он запер ее в сейфе, пока не сможет вернуть Вэнсу. – Миссис Дервент откинулась назад и повернула голову так, чтобы видеть Дервента, и в то же время ее рука сжала его руку. – Полагаю, он ее убрал, потому что с тех пор я ее не видела. Ты ведь так и сделал, дорогой?

Мастерс переводил глаза с одного на другую.

– Очень складно, – произнес с неожиданным смешком старший инспектор. – Но я думаю, что вам предстоит преодолеть определенные трудности, с тем чтобы мистер Дервент это подтвердил. Итак, итак…

– Ты ведь так и сделал, дорогой?

– Да, – кивнул Дервент.

Раздался резкий стук в дверь, и сержант Бэнкс просунул в комнату голову.

– Прошу меня простить, сэр, – пророкотал он, обращаясь к Мастерсу, – но не выйдете ли вы на секундочку? Тут кое-что довольно серьезное.

Старший инспектор был так увлечен этой новой отговоркой, переводя глаза с Дервента на подчеркнуто спокойную миссис Дервент, что уже был готов приказать Бэнксу уйти, однако выражение лица Бэнкса заставило его выйти в коридор. Поллард последовал за ним и закрыл дверь.

В одной руке у Бэнкса был фонарик, в другой – что-то завернутое в газету. Он осветил фонариком развернутый сверток. В нем лежали автоматический пистолет 32-го калибра, пара вечерних мужских перчаток белого цвета, нож или кинжал восьми сантиметров длиной, с широким двойным лезвием и желобом, с серебряной крестовиной и ручкой черного дерева. Кто-то, очевидно, пытался его вытереть об газету, но следы крови остались на крестовине.

– Эту штуку использовали меньше часа назад, – тяжело констатировал Мастерс. – Где вы ее нашли?

– Она была завернута в кучу оберточной бумаги и засунута за полки шкафа в спальне наверху, – пояснил Бэнкс. – Беда в том…

– Ну?

– Кинжал точно использовали, сэр, – сказал Бэнкс. – Но беда в том, что мы с Райтом, обыскав каждый сантиметр в этом доме, и наверху, и внизу, и повсюду, никого не нашли.

Глава 18 КРЕСЛО ЧАРОДЕЯ

Мастерс уже был готов смять бумагу.

– Не морочь мне голову, парень, – бросил он. – В доме кто-то есть, живой или мертвый. Когда мы сюда вошли, в доме, как известно, было трое – и только двоих мы видим перед собой. Они кого-нибудь выпускали?

– Нет, сэр, нет. Но сейчас в доме больше никого нет. Пойдите и поищите сами. Это – маленький дом, но только пара комнат обставлена мебелью. Тут нет подвала, и только маленькая комнатка в мансарде, тут просто нет места, чтобы кто-то мог спрятаться.

– Похоже на то, что исчезающий убийца исчез снова, – заметил Поллард.

– Больше похоже на исчезнувшее тело, судя по крови на ноже, – упрямо предположил Бэнкс и повернулся к Мастерсу: – Я только что говорил с патрульными, сэр. Не хотите ли поговорить с Садженом? Вы говорили с ним, когда только что прибыли сюда.

Старший инспектор, тяжело ступая, пошел с ним к двери, Бэнкс светил ему фонариком.

– Какой теперь толк сохранять секретность! – прорычал Мастерс. – Нам лучше вызвать его свистком. Ведите сюда всех. Я хочу, чтобы этот дом перевернули вверх дном. Если человек, которого мы разыскиваем, умудрился ускользнуть из ваших рук, будь он проклят, если он выбрался из дома, пока мы за ним следили, и снова сделал из меня мартышку, я, помоги мне бог, переломаю тут…

– Спокойнее, сэр, – остановил его Поллард. – Здесь Саджен.

Мастерс прошел по коридору, опустив голову, чтобы охладить ее, и умудрился справиться со своей яростью. Он дал краткие указания по всестороннему обыску дома. Потом вернулся в библиотеку, неся с собой улики, все еще завернутые в газету. И тут Бэнкс обрушил на него новую информацию.

– Они выследили еще одного из этой шайки, сэр, – доложил он. – Это Филипп Китинг.

– Филипп Китинг, – повторил Мастерс, растягивая слова. – Значит, и он тоже. Он здесь?

– Нет, его здесь нет. Но он сидит в пабе недалеко от Марбл-Арч, примерно в пяти или десяти минутах ходьбы отсюда, заказал там двойное виски.

– Послушайте, – вмешался Поллард, – можем ли мы быть уверены, что тут нет никакой организации, учитывая то, что нам рассказали? Если ничего такого нет, то что они все здесь делают?

Мастерс обдумал это быстрее, чем прорычал:

– Нет, нет, я могу сказать тебе, что они все здесь делают, мой мальчик. У миссис Дервент страсть звонить по телефону. Она видела письмо, которое ее муж написал вчера вечером в Скотленд-Ярд. Так что это она всех обзвонила…

– Вы думаете, она в этом замешана?

– Правда состоит в том, что я не знаю. Иногда уверен, что да, а иногда думаю, что она не осмелилась бы проявить подобную наглость. Нет, это не то, что я хотел бы знать. В данный момент где-то в доме прячется убийца или тут спрятано тело, и что бы там ни было, я хочу знать, кто это. Если за Филиппом Китингом целый вечер следили и его в доме нет, то кто же тот парень, который вошел в дом в четверть девятого? Это не Гарднер, потому что за ним тоже следили, и он сейчас сидит на стене. И это не Соар, нам известно, когда он вошел. Это не был Дервент, с ним то же самое. Тогда кто же это? – И Мастерс снова принялся пережевывать одну и ту же проблему. – С этой женщиной мы опять уперлись в стену. Ты видел, что случилось? Она определенным образом повлияла на своего мужа, в этом можно не сомневаться. Когда миссис Дервент сообщила новость, что отдала золотую скатерть ему, она снова навела на него подозрение. Я не знаю, что это за влияние. Может быть, у старика в конце концов действительно съехала крыша? Иногда это выглядит почти так. Может, все они с приветом? Ты видел этот автоматический пистолет 32-го калибра? Вспомни, Дартли убили из такого же. Даю голову на отсечение, что эта пушка принадлежит Соару; и готов поспорить, что ему принадлежат еще и перчатки, и кое-что еще, потому что они его размера. Можешь решать на свой вкус, мой мальчик. Кто стоял у окна над дверью в белых перчатках и с пушкой, направленной мне в голову, когда мы пришли сюда? – Он протопал по коридору и открыл дверь в библиотеку.

С тех пор как Мастерс покинул эту комнату, оставшиеся тут не произнесли ни слова. Находившиеся там сидели или стояли, словно чучела в музее восковых фигур; а над ними прямо посередине дивана возвышалось массивное китайское чучело Г. М. Гротескный многорукий кувшин-головоломка добавлял картине нечто символическое. Мастерс заметил, что обстановка в комнате нормальная, и не стал ничего говорить. Молча он выложил на стол нож, перчатки и автоматический пистолет.

– Это очень хорошо, – неожиданно заметил Г. М. – Теперь, когда мы все заперты здесь этой ночью и в этой истории появилось привидение, может быть, вам всем захочется узнать, что в самом деле произошло.

Все находящиеся в комнате смотрели на новые предметы на столе. У Полларда возникло ощущение, что никто ничего не говорит, потому что никто не осмеливается заговорить. Дженет Дервент медленно повернулась к Г. М.

– С вашей стороны это было бы исключительно любезно, – заверила она его. – А то я и в самом деле почти в вас разочаровалась. – Ее тяжелое красивое лицо слегка вспыхнуло; иногда в ее светло-голубых глазах появлялось обманчивое покорное выражение, словно у коровы. – Может быть (ведь никто не может отрицать этого, правда ведь?), может быть, одна из причин, почему я пришла сюда сегодня вечером, было желание встретиться с вами.

– Благодарю вас, – рассеянно отозвался Г. М.

– Итак, разве вы не намерены кое-что рассказать или кое о чем спросить?

– О, ну хорошо. – Г. М. выудил из внутреннего кармана испачканный лист бумаги. – Давайте посмотрим. 28 июня этого года. Эта дата вам о чем-нибудь говорит?

– 28 июня? Нет.

– О-хо-хо! В таком случае перейдем к развитию этого дела. А как насчет 15 июля?

– В самом деле, все это непонятно. Почему вы думаете, что 28 июня должно что-то для меня значить?

На лице Г. М. появилась редкая и весьма пугающая улыбка.

– Нет, – сказал он. – Нет. Вы просто попались на удочку, девочка моя. Вам задали вопрос. Вы дали короткий ответ и толкнули меня в бок. Это так взволновало другого нашего подопечного, что он принялся метаться по всей комнате; так что вы можете понять, что у него на уме, и таким образом перебросить вопрос, как в футболе.

В ее глазах плясали чертики.

– Как вы умны, сэр Генри! Мы знаем, что вас так просто не проведешь.

– Это я и имею в виду, – признал Г. М. – Я даю вам в руки стопудовую улику, а вы уже выкрутились. Забыл, о чем это я говорил? О да. Итак, если 28 июня вас не интересует или даже последующее развитие темы 15 июля…

– Вы хотите, чтобы я признала, – проворковала миссис Дервент, – что 28 июня – это день, когда бедняжка Вэнс оставил мне все свое имущество? Будьте уверены, что мне не нужны его деньги. И теперь вы пытаетесь предположить, не говоря об этом прямо, что 15 июля Вэнс составил другое завещание. Я нахожусь в положении, при котором ничего не знаю о том, чтобы он сделал что-то в этом роде. Я могу только предположить то, о чем я уже говорила Хамфри: не дразните меня, пожалуйста. Вы пытаетесь напугать меня этим, не так ли?

– Хо-хо, – отреагировал Г. М. – А кто теперь начал метаться? Нет, это не то, что я пытаюсь предположить. Я никогда об этом даже не думал. Вы совершенно правы: Вэнс Китинг не менял завещания, которое он составил 28 июня, оставив вам все свои деньги; и это действительно превосходное завещание.

– Тогда, в самом деле? Я не понимаю, к чему вы клоните.

– Я только хочу узнать насчет 15 июля, – повторил Г. М. с исключительным терпением.

Мастерс решил вмешаться.

– Ну, что с этим 15 июля? – потребовал он объяснения. – Или с 28 июня? Откуда вы взяли все эти даты?

Дженет повернулась к нему так быстро, словно политик,почувствовавший перемену ветра, превращающего в возможного союзника бывшего врага. За прошедшие несколько минут в ней произошла легкая перемена. Она все еще была женщиной в полном цвету; но в эту минуту, глядя на нее, вы уже думали не столько о женщинах Рубенса или о мадемуазель Мапин, сколько о Боадиции. Было очевидно, что она испытала громадное облегчение, когда Г. М. признал юридическую действенность завещания Китинга.

– Даты? – прогромыхал Г. М., почесывая подбородок. – Я получил их, следуя моему нюху, сегодня после полудня, пока, как вы утверждаете, я спал. И знаете, мне всегда казалось чрезвычайно интересным в этом деле, Мастерс, поведение нашей подружки Франсис Гейл.

– Дорогая маленькая Франсис, – жеманно произнесла миссис Дервент и посмотрела на Соара, сидевшего без движения. – Мистер Соар виделся с ней во вторник вечером, и, я думаю, она нанесла ему ужасный удар…

– Да, – подтвердил Соар. – Так оно и было.

– Частично ее поведение можно объяснить, – продолжил Г. М., – учитывая то, что она, в конце концов, потеряла своего жениха довольно ужасным способом. Но это не объясняет всех ее прыжков и скачков, и всяких нервических штучек. Когда сегодня утром Гейл явилась с визитом в мой кабинет, она сказала кое-что, что открыло мне глаза. Посмотрим, сумеете ли вы вспомнить первые слова, которые она произнесла, когда вертелась на пороге. Она заявила, что убежала из дома, сбежала, чтобы избежать ругани своего отца с целой толпой адвокатов. Целая толпа адвокатов, Мастерс! Эта молодая леди выражается всегда очень буквально. Это можно понять так, что ее отец, узнав, что его дочка замешана в деле об убийстве, мог проконсультироваться с адвокатом, чтобы понять, на что она может рассчитывать. Но что такое делает старина Броки Гейл, который не богат, посреди целой толпы орущих адвокатов? И из-за чего ему с ними ругаться? И почему она предпочла сбежать, вместо того чтобы увидеться с ними? Во всяком случае, это дает пищу для предположений. Я довольно хорошо знаю старину Броки Гейла; так что я решил, что мне лучше будет прямо позвонить ему и спросить… Мастерс, знаешь ли ты, что делал Вэнс Китинг во второй половине дня 15 июля?

– Ну?

– Он женился, – сообщил Г. М. – Он женился на Франсис Гейл.

На лице мистера Джереми Дервента, которое до этого дрожало, возникла совершенно очаровательная улыбка. Это не была сардоническая усмешка, которая являлась на его лице раньше. Это было облегчение, словно он выбрался из раковины, и улыбка ширилась, покуда Дервент не расхохотался сухим смехом. Его жена вспыхнула, обернувшись к нему через плечо, и потом подала голос.

– Но как это чрезвычайно, чрезвычайно очаровательно с их стороны! – тихо вскричала миссис Дервент. – Тайное бегство влюбленных в самом поэтическом стиле Вэнса. Как Гретна Грин, не так ли? Я только надеюсь, что это законно, потому что дорогой крошке еще нет двадцати одного. И в любом случае, сэр Генри, вы и сами знаете, что это нисколько не повлияет на мое положение, поскольку Вэнс не менял завещания.

– Нет, – отрезал Г. М. – Ему в этом не было нужды.

– Не было нужды?

– Что ж, почему бы вам не спросить вашего мужа, отчего он смеется? – сказал Г. М. – Миссис Джереми, я вынужден сообщить вам новость. Китинг не менял своего завещания: в противном случае ваш прирученный адвокат, который его писал, обязательно сообщил бы вам об этом. Это превосходный документ, не считая того, что теперь от него нет никакого толку. Согласно закону, когда какой-либо из завещателей женится, любые предыдущие завещания автоматически становятся недействительными. И это очень плохо. Если вы вовлечены в это дело, если ваше имя запачкано или вы помогали совершить одно из самых грязных преступлений, которое только мне встречалось, вы причинили себе мучения совершенно напрасно. Вы не получите ни пенни.

– Джереми, – после небольшой паузы спокойно произнесла миссис Дервент. – Это правда, то, что он говорит о законе?

– Совершеннейшая правда, моя дорогая.

– Вам также может быть интересно узнать, – продолжал Г. М., все еще не двигаясь и не отводя глаз от лица миссис Дервент, – как именно Китинг сыграл над вами эту искусную маленькую шутку. Потому что это и была шутка. Все это тяжеловесное завещание было шуткой. Вот почему гениальный мистер Китинг женился на Франсис Гейл втайне. Она не очень-то его любила. Она вышла за него в порыве злости, потому что показала Рональду Гарднеру свои чувства, и тут выяснилось, что Гарднер ее не любит. Надо отдать ему должное, Гарднер никогда бы не положил на нее глаз, будь она даже богата, как Екатерина Великая. Понимаете ли, ей едва исполнилось двадцать. Она не заботилась о деньгах, может быть, только потому, что еще недостаточно взрослая, чтобы испытывать в них нужду.

Теперь послушайте меня, миссис Дервент: это завещание и эта тайная женитьба должны были быть использованы против вас. У Китинга была в жизни одна честолюбивая страсть. Вы знаете, в чем она заключалась. Он намеревался сделать вас своей любовницей – только один раз, – даже если бы это стало последним, что он сделал бы в своей жизни. Вы завлекали его и кокетничали с ним, миссис Джереми; и черт меня побери, если Китинг этого не чувствовал. Он знал, что вы хотите его на себе женить. Но, поскольку Вэнс сделал то, что должен был сделать, он не собирался сообщать вам, что уже женат. Он хотел, чтобы долгие месяцы вы жили в опиумном раю обещаний, думая о завещании, которое все равно что сгорело, а потом – прощайте, моя дорогая, и черт бы вас побрал…

Тебе лучше зажать ей рот рукой, Мастерс, – добавил Г. М. безразличным тоном. – Я думаю, она собирается закричать.

Дженет Дервент не закричала, хотя уже открыла было рот. Она сидела на стуле очень прямо, и Полларда поразило, что никогда прежде она не выглядела такой красивой, потому что сейчас в ней появилось определенное достоинство. Его можно было назвать достоинством унижения. Меньше чем за пять минут Дженет пережила такое падение, каких, может быть, раньше не знала, и неожиданно даже вызвала этим к себе симпатию.

– Хочу сказать, Мерривейл, – вмешался Дервент. – Это зашло уже слишком далеко.

– О, я знаю, – печально откликнулся Г. М. – Я все сидел и думал и надумал вам большие неприятности, не так ли? Неожиданно все уголовные дела становятся слишком человеческими, разве не так? В самом деле, вокруг тебя собираются настоящие живые люди, ты не анализируешь мистера Икс и миссис Игрек, ты просто чувствуешь их, как чувствуешь на вечеринке, когда брызгаешь супом или даешь пощечину хозяйке. Не думаешь же ты, что мне это доставляет удовольствие?

– Могу ли я сделать вам комплимент за такое примерное соблюдение элементарных приличий? – произнесла миссис Дервент. Теперь в ее голосе не было никаких эмоций. Она поднялась. – Если вы позволите мне уйти…

– Нет, – отрезал Г. М. тяжелым, но спокойным голосом.

По лицу Дженет Дервент пробежало быстрое, лукавое и неприятное выражение, и все его заметили. Она обернулась к мужу:

– Джереми, Джереми, дорогой, уведи меня отсюда. О, ради бога, уведи меня отсюда! Я сделаю все, что ты скажешь, все; только защити меня, поддержи меня против того, что они обо мне говорят, и уведи меня отсюда, пока…

– Одну минутку, Джем, – перебил ее Г. М. – Тут есть и другая сторона дела. Ты ведь теперь знаешь, не так ли, когда Китинг планировал разоблачить свою маленькую ложь о завещании и тайной женитьбе? Он собирался сообщить об этом вчера после полудня, когда думал, что отправляется в храм Десяти чайных чашек. Он думал, что встретит там твою жену. Вот почему ей пришлось объяснять, какое она к этому имеет отношение, независимо от того, невиновна она или нет. Что за языческий ритуал, или любовное свидание, или обещание любовного свидания Китинг полагал найти на Бервик-Террас – сие неизвестно. Это не имеет теперь никакого значения, потому что нам известно, что Десяти чайных чашек не существует. Мы знаем, что вся эта сцена была злой шуткой и ловушкой, построенной по аналогии с обстоятельствами убийства Дартли, для того чтобы соблазнить Китинга и запорошить глаза полиции. И мы знаем, что там нашел Китинг сломанный позвоночник и черную дыру в голове. Но это еще не все, сынок. Потому что, ты понимаешь, враг снова здесь сегодня вечером. По крайней мере, он был здесь.

– Враг? – повторил Дервент.

Дверь в коридор открылась, и вошел сержант Бэнкс, сопровождаемый Садженом и Райтом. Коридор у них за спиной теперь был ярко освещен.

– Сэр, – доложил сержант Мастерсу, – мы только что закончили с доказательствами того, что все обстоит, как я вам и говорил. Каждая комната в доме освещена, мы послали в отель и получили коробку электрических шаров. Мы простучали стены, осмотрели в доме все и тем не менее никого не нашли. Полагаю, в этой комнате вы сами все хорошо посмотрели, не так ли?

– Да, в этой комнате я хорошо посмотрел, – мрачно подтвердил Мастерс. – Но давай! Все, что угодно. Обыщи ее!

– Всем вести себя спокойно, – приказал Г. М. – А теперь обыщите ее.

В тишине, не сопровождаемые даже любопытными взглядами находившихся в комнате, полицейские начали обыскивать комнату, хотя здесь, казалось, негде было искать. В комнате не было шкафа, а простукивание стен не обнаружило потайного хода. Они подняли ковер, передвинули столы, даже заглянули под диван (три сантиметра над полом), сдернули чехлы с больших кожаных кресел, которые не были заняты. Пока происходил обыск, все молчали.

– Удовлетворены, сэр? – поинтересовался Бэнкс.

Г. М. неуклюже поднялся с дивана, прошел через комнату и встал перед Соаром, который сидел не шевелясь. Двигались только его глаза.

– Сынок, – мягко произнес Г. М., – тебе лучше признаться. То, что ты сделал сегодня вечером, – одно из самых тяжелых испытаний для самой несомненной смелости, какую я только могу себе представить; и мне интересно, хватило ли бы у кого-нибудь из нас сил пройти через это. Я не знаю, почему ты это делаешь. Но тебе лучше признаться сейчас.

– Признаться? – хрипло спросил Соар. – А что такое? Почему я должен признаться?

– Потому что под тобой мертвец, – сказал Г. М. – И у тебя хватает нервов скрывать его с того самого момента, как начали обыскивать дом, так что полицейские и не подумали бы здесь искать.

Одной рукой он рывком поднял Соара на ноги. Другой сдернул белый чехол с кресла. Это не было большое кожаное кресло, как другие, – это был деревянный плетеный стул, с высокой спинкой и сиденьем с навесом. Мужчина, которого они не смогли опознать, потому что его грудь и голову поддерживал кусок доски, сидел прямо под стулом. Еще один кусок доски лежал у него на коленях; так, чтобы прикрытый чехлом стул по виду ничем не отличался от остальных. Руки мужчины были привязаны к ручкам кресла бечевкой, еще один кусок бечевки удерживал его грудь у его плетеной спинки. Были видны только его белые руки и запястья, а ноги заканчивались двумя начищенными ботинками, которые были поставлены на пол в пародии на жизнь.

Мастерс отшвырнул доски и карманным ножом разрезал бечевку. Тело свалилось на сторону, седые волосы мужчины взъерошились, и все они смогли увидеть, что это Альфред Эдвард Бартлетт, лакей. А по запекшейся крови и ране могли разглядеть, что Бартлетт был убит ударом ножа в спину.

Глава 19 ПУТЬ Г. М

– Никому не покидать комнаты, – тяжело приказал Мастерс.

Крик Дженет Дервент теперь был настоящим криком, она кричала не во всю силу легких, но с тонкой и пронзительной силой. Этот крик потряс нервы всех присутствовавших и закончился только у двери, к которой она понеслась и где Бэнкс ее поймал. После этого наступила не менее пронзительная тишина.

Мертвец, с его кривым носом и седеющими волосами, лежал на левом боку рядом со стулом. На его коричневом макинтоше не было ни следа грязи или влаги, не считая пятна крови, которая пропитала спину его плаща. Они переводили взгляд с него на двойное лезвие ножа, лежащего на столе между пистолетом и запачканными перчатками.

Неуверенными шагами Бенджамин Соар отошел так далеко, как только мог, от своего бывшего места и уселся снова. Он дышал как человек, который долго пробыл под водой, но, через мгновение отдышавшись, уже смотрел вперед в испарине и с какой-то непредсказуемой улыбкой.

– Что ж, я рад, что с этим покончено, – заявил он Мастерсу поразительно обыденным тоном. – Вы заставили меня попотеть сегодня вечером. Сначала я думал, что вы пришли, чтобы схватить меня за убийство Китинга. Потом вы едва не задержали меня за убийство Дартли. И все это время – этот безжизненный набитый опилками манекен лежал под чехлом моего кресла. Не вижу, что еще я мог сделать, если не считать, что у меня что-то не так с подоходным налогом.

И только когда этот человек начал отпускать невнятные шуточки, стало понятно, какова его реакция на все произошедшее. Мастерс осмотрел его с мрачным удовлетворением.

– Вы сделали достаточно для одного вечера, – сообщил он ему. – Достаточно было простой дырки, мой мальчик. – На мгновение он стал формален. – Должен вам признаться, что у меня нет ордера на арест, но я пойду на риск, Бенджамин Соар, я арестовываю вас за убийство Бартлетта. В мои обязанности входит сообщить вам, что все, что вы скажете, будет записано и может быть использовано как свидетельство.

– Это та самая формула, не так ли? – спросил Соар, с любопытством глядя на него. Его разум, похоже, был поражен тяжелой тупостью, его интересовал только один маленький вопрос, и он играл с ним, словно кот с мотком шерсти. – Будет записано, и… Я слышал, что обычно слова записывают неправильно и что свидетельства против вас потом так и не используются. Это правда?

– Вы понимаете, что я вам говорю? – резко спросил Мастерс, который, похоже, потерял терпение. – Мистер Соар! Вы меня слышите?

– Что? О да. Прекрасно.

Дженет Дервент, стоящая у двери, где Бэнкс удержал ее за руку, легонько вздохнула, весь ее вид выражал каменное спокойствие и безмятежность, пока она затягивала на шее бархатную накидку.

– Значит, вы его поймали, – заметила она с затаенной злобой. Ее слова прозвучали отдаленной мелодией, словно она была героиней пьесы. – Есть только одна вещь, которую я не могу простить. Я не могу простить того, что вы послали мне эту золотую скатерть, Бенджи, послали мне ее сами, чтобы возбудить отвратительные подозрения…

Соар поднял голову и снова стал рационален.

– Послушайте, миссис Дервент. Я – единственный человек, который сегодня вечером не обмазал вас смолой. Не советую вам начинать мазать смолой меня. – Он обратился к Мастерсу: – Инспектор, я этого не делал.

– Вы не обязаны, – напомнил Мастерс, – делать какие-либо заяв…

– Вы мне не поверите, я и не могу рассчитывать на это, но просто для будущих поколений: я… его… не… убивал. Чего бы мне его убивать, Бартлетта, могу я вас спросить, ради всего святого?

– Значит, так. С чего бы это кому бы то ни было его убивать? И если это не вы его убили, то кто?

– Я не знаю. Я спрятал тело – да. Да, это я признаю, можете сделать с этим что хотите. Что, как видите, означает, что я – наследник двух уголовных дел, один раз – дела Дартли, а второй – дела этого бедного дьявола, который тут лежит. Однако, поскольку я арестован за убийство…

– Ты не арестован за убийство, сынок, – вмешался Г. М.

Мастерс стремительно обернулся:

– Эй, подождите секундочку. Что это такое? Почему это он не арестован? Если…

– Потому что я так сказал! – проревел Г. М. с такой неожиданной силой, что Бэнкс выпустил руку миссис Дервент. – Еще одна маленькая причина заключается в том, что он невиновен. Черт бы побрал мою задницу, Мастерс, но ты целый день жаловался, что я действую как выживший из ума старикан и что я все время спал, невзирая на все твои жалобные мольбы. Ну хорошо. Теперь я проснулся и беру на себя всю ответственность. Садитесь. Вы, миссис Джереми, очень меня обяжете, если вернетесь туда, где вы сидели раньше. – Он смотрел на них от камина. – Нет, Мастерс, не двигай тело. Оно служит своим целям там, где лежит.

– В таком случае, – сказал Мастерс, – я должен иметь причину или две. Саджен!

– Сэр?

– Вы все еще подтверждаете в своем рапорте, что до того, как мы вошли в этот дом сегодня вечером, в него вошли трое?

Саджену столько раз уже задавали этот вопрос, что он был готов испепелить спрашивающего.

– Да, сэр. И не только я один их видел; спросите любого другого. Они…

– Не дерзи мне, мой мальчик. Мы идентифицировали их как мистера Соара, мистера Дервента и неизвестного, который вошел через боковую дверь в пятнадцать минут девятого. Этот неизвестный оказался Бартлеттом, который был здесь убит ударом ножа… Вы это отрицаете, сэр Генри?

– Нет. О нет. Это Бартлетт, на самом деле.

– Значит, так. И судя по тому, что вы называете процессом исключения, – провозгласил Мастерс, – убийцей может быть только один из двоих. Мистер Соар – или мистер Дервент. Э? Если вы не выбираете мистера Соара, значит, вы выбираете другого.

– Джереми, дорогой, – жалостно прокричала миссис Дервент, – ты этого не делал!

Дервент, который стоял глядя на них с таинственной приятностью, сжав руки за спиной, наклонил голову.

– Если быть совершенно откровенным, моя дорогая, я этого не делал, – подтвердил он. – И тем не менее я вижу силу предположения инспектора, и я против него не возражаю. Это была твоя идея, Мерривейл?

– Необязательно. Нет, Джем, совсем необязательно.

– Вы же не имеете в виду невидимого убийцу? – потребовал ответа Мастерс.

– Да, – ответил Г. М., серьезно кивнув. – Я имею в виду невидимого убийцу. – Он посмотрел на Соара. – Давай послушаем, что произошло здесь сегодня вечером, сынок. Мы так понимаем, что ты сам пришел сюда приблизительно в четверть девятого, а Бартлетт вошел минуту-другую спустя. Я сильно подозреваю, что ты был в панике, потому что целый день имел дело с трупами – разве не так? – после того, как тебе позвонила миссис Дервент и сказала, что она слышала – она слышала – что общество «Десять чайных чашек» встречается сегодня вечером у тебя дома. Что ты об этом думаешь?

Соар размышлял. Он все еще был настолько взволнован, что не мог отвести глаз от тела на полу, но Г. М. не сделал никакого движения, чтобы его закрыть.

– Я думал, что Дервент в конце концов спятил.

– Похоже, это было общее впечатление, – заметил адвокат, вытаскивая свой портсигар с величайшей неторопливостью. – Но почему?

– Потому что вы были вечным призраком. Потому что долгое время вы неотступно меня преследовали. Потому что вы два года пытались обвинить моего отца или меня в убийстве Дартли. Когда вы не смогли этого сделать, я подумал, что навязчивая мысль довела вас до того, что вы по-настоящему совершили убийство – в моем доме, – так чтобы меня за него повесили.

– Это все ваше кельтское воображение, – усмехнулся Дервент, зажигая сигару.

Поллард подумал: «Что-то здесь сейчас произойдет. Смотри во все глаза! Опасность! Или это мое далекое от кельтского воображения?»

– Вы правы, – продолжал Соар, обращаясь к Г. М., – насчет того, что я был в том состоянии, которое вы называете паникой, и с меня достаточно было трупов. Я не должен был вообще возвращаться в этот дом. Я должен был побежать в полицию, я должен был пойти к друзьям и организовать себе алиби, я мог сделать дюжину вещей, чтобы отступить в тень, если бы я только не помнил об этом кувшине-головоломке, запертом в моем сейфе. Так что я вынужден был вернуться. Могу вам сказать, что это не самый приятный дом, чтобы возвращаться в него во время дождя, в особенности если вы, как и я, думаете, что видите шлем полицейского недалеко от уличного фонаря.

Я вошел через парадную дверь, повесил в коридоре плащ и шляпу. Почти сразу, прошло не больше нескольких секунд, я услышал звук вроде тяжелого удара в этой комнате. Я вошел сюда, но, похоже, все было в порядке. Тогда я открыл дверь в коридор, ведущий к боковой двери. И я увидел его. – Соар кивнул в сторону Бартлетта. – Он лежал лицом вниз, повернув ко мне голову. На нем был макинтош, котелок его свалился, а ручка этого ножа торчала у него между плеч.

– Он был мертв? – спросил Мастерс.

– Не совсем. Понимаете, он… полз. Он полз ко мне.

– Вот так. Как Дартли.

– Очень проницательное сравнение, инспектор. Благодарю: как мои ночные кошмары о Дартли, да. В коридоре не было света, кроме того, который падал из этой комнаты, так что я перетащил его сюда. Я полагаю, он только что вышел из такси; его лицо и ботинки были совершенно мокрыми, и крови было совсем немного. Но в этом не было ничего хорошего. Он умер прежде, чем я смог что-нибудь сделать.

Мастерс отошел и открыл дверь в коридор с желто-коричневым половиком и с синими вазами в нишах вдоль стен. Другой двери не было.

– Предположим, что это правда – обратите внимание, я не говорю, что это так и есть! – внезапно атаковал его Мастерс. – Как вы думаете, что случилось с убийцей?

– Вы мне льстите, – сухо отозвался Соар. – Я об этом не думал. В конце концов, я предполагаю, что он, должно быть, последовал за этим бедным дьяволом через боковую дверь, ударил его в спину и снова выскользнул через боковую дверь.

– Была ли в таком случае боковая дверь заперта?

– Нет. Я помню это, потому что потом ее проверил. Должно быть, именно так Бартлетт и вошел. У него, разумеется, не было ключа.

Мастерс обратился к своим подчиненным:

– Так, теперь послушаем наших сыщиков. Что вы на все это скажете? Мог кто-нибудь последовать за Бартлеттом через боковую дверь, заколоть его и выйти снова? Вы следили за дверью. – Он выслушал с определенным удовлетворением свидетельство о том, что никакая другая персона не появлялась возле боковой двери, не могла ни выйти, ни войти. – Это кажется довольно-таки ясным, а, мистер Соар? Вот так. Следовательно, если мы поверим вашей истории, убийца должен был войти в дом, причем используя этот коридор и эту комнату? Таким образом, как бы он ни приблизился к Бартлетту, он должен был оставить тело и вернуться через эту комнату, поскольку он не мог выйти через боковую дверь.

– О боже, предполагаю, что так.

– В таком случае вы должны были его видеть. Однако вы говорите, что никого не видели.

Соар открыл один глаз.

– Что до этого, инспектор, все ваши проклятые силы обыскали этот дом и тоже его не нашли. И тем не менее они клянутся, что он все еще внутри. Я сделал кое-какие исключительно глупые вещи, это я признаю; но это все еще не дает вам права на двойное отношение. Если вы можете поверить им, вы можете поверить и мне.

– Могу ли я, ради короля Георга? Что ж, посмотрим на это дело так. Мистер Соар, я вас ар…

– Ты делаешь это уже во второй раз, – напомнил Г. М. – Черт тебя побери, Мастерс, не можешь ли ты помолчать секундочку? Итак, Бартлетт умер у тебя на руках, это так, сынок? А что произошло потом?

– Кто-то постучал в парадную дверь, – ответил Соар.

Наступила пауза.

– Представьте себе мое положение, – предложил Соар. – У меня были причины думать, что кто-кто намеренно манипулирует мной и пытается поймать меня в ловушку, что окончится хорошо намыленной веревкой и виселицей высотой в десять футов. И вот вам доказательство этого. Перед вами мертвец, который лежит на полу, под ним расстелена газета, чтобы впитать брызги крови; лежит здесь, словно развернутая посылка; а в дверь без перерыва колотят. Я побежал наверх, выглянул в окно над парадной дверью. Это был Дервент; я узнал его по складкам на накидке. В ту минуту я готов был поверить, что он – сам дьявол. Я также понимал, что не будет ничего хорошего, если я просто не открою дверь. Потому что я думал, что, если я этого не сделаю, он просто возьмет и приведет полицию…

Ну что ж, теперь вы знаете, что я сделал: старый трюк с украденным письмом – тело у вас на глазах, но никто его не замечает, во всяком случае пока я сижу на кресле. И я сделал это не больше чем за две минуты с помощью бечевки и коротких перегородок от книжных полок в качестве досок. Одно из преимуществ, когда переезжаешь в новый дом, – это то, что веревка и пустые книжные полки разбросаны повсюду. Однако я вытащил из него нож, потому что он мешал прислонить его спиной к плетеному креслу. Затем я накрыл все это дело белым чехлом, опустив углы настолько низко, чтобы вы не могли разглядеть его ноги, завернул нож в газету, повесил его котелок в коридоре и открыл дверь. Но я забыл вечерние перчатки, которые надел, чтобы проделать все это, чтобы у меня на руках не осталось крови; и когда я вас впустил, мне пришлось спрятать руки в карманы. Однако я едва ли был в настроении пожимать вам руки.

– Вы полагали, – хрипло произнес Дервент, – что это я… – Он указал на тело.

Соар был вежлив.

– А что, по-вашему, я должен был подумать, – возразил он, – когда сразу после вашего прибытия раздался громовой стук в парадную дверь? Я вынужден был снова пойти наверх и выглянуть в окно, даже рискуя оставить вас здесь одного.

Мастерс кивнул:

– Так-то лучше! Значит, это вы стояли у окна в перчатках и с пушкой в руках?

– Но не для того, чтобы заставить вас подумать, что я намерен пустить вам пулю в лоб, – пояснил Соар. Его тяжелая грудь вздымалась. – Признаю, что я был готов пустить пулю в себя. К чему морализировать? Так оно и есть. Говорю вам, я стоял там в темноте, и одновременно меня одолевала сотня разных чувств. Но вы ушли – или, во всяком случае, мне так показалось. Тогда я стащил перчатки и надел халат. Потом спустился вниз и обнаружил здесь вас. Почему я сразу же во всем не признался, я и сам не знаю. А тут еще Дервент начал у меня перед глазами этот разговор про моего отца. Я видел целую кучу намыленных веревок и целые ряды палачей, я был словно пьяный. Если бы только все шло, как началось, никто не обнаружил бы тело. Я было уже думал, что вы никогда его не найдете, и я бросал вам вызов, бросал вам его прямо в лицо. Если бы я мог совладать с собой и сидеть достаточно тихо, а не колотить по этим чертовым коленям, я думаю, вы удовлетворились бы и убрались бы отсюда. Я такой. О боже, мне нужно бренди! – заявил Соар. – Но я не думаю, чтобы в доме оно было.

Мастерс повернулся к Г. М.:

– Вы верите всему этому, сэр?

Г. М. кивнул. Затем тяжело поднялся с дивана и встал перед Дженет Дервент, которую усадили снова.

– Я собираюсь спросить, верите ли вы в это? – произнес Г. М. – Но вы не ожидали такого, не так ли? – Он серьезно указал пальцем на Бартлетта. – Миссис Джем, я не могу больше вести эту игру. Я даю вам последний шанс. Будете ли вы говорить и расскажете ли нам все, что вам известно об этом деле, или мне придется прибегать к угрозам? Честное слово, я не испытываю к вам неприязни, но я желал бы, чтобы вы были немного менее добродетельны, чтобы мы могли избежать этой ужасной неразберихи. Теперь я хочу вас предостеречь, во вторник вечером, на вечере убийств, нашему другу Соару было видение, он видел вас с веревкой на шее. Если все останется так, как сейчас, это видение может оказаться пророческим.

– Вы же не имеете этого в виду. Вы просто блефуете. Вы… вы даже не знаете, почему был убит Бартлетт…

– О нет, я знаю, – возразил Г. М. почти любезно. – Он был убит, потому что слишком много знал. Он знал, почему Вэнс Китинг надел шляпу.

Это был совершенно бессмысленный ответ, но Дженет Дервент вдруг вышла из себя. Ее нервы сдали резко, словно вышел из-под контроля какой-то химический процесс, величественно-белая мраморная красота неожиданно разрушилась и обрюзгла на глазах. Она опустила глаза, а когда снова подняла их, выражение лица Г. М. стало более жестким.

– Мне жаль видеть, что вы тоже об этом знаете! – прорычал он. – В глубине души я все-таки надеялся, что это не так. Ну теперь выкладывайте ваши козыри, скажите: «Я не знаю, как невидимый убийца совершал свои невидимые трюки, и поэтому вы не можете меня арестовать».

– Вы не можете этого сделать и не сделаете.

– Первый выстрел, – сказал Г. М., – был куда глуше второго. Означает ли это для вас что-то?

Она поднесла руки к вискам.

– Я этого не делала! Я не убивала его! Я ничего об этом не знаю. Я…

– Но вы же разумная женщина, миссис Джем, – настаивал Г. М., – и вы понимаете, что теперь вам пришел конец. Однажды, пару лет тому назад (я думаю, это было дело Белого монастыря), я сделал вывод, что существует только три мотива, чтобы убийца создал ситуацию запертой комнаты. Первое – это может быть поддельное самоубийство, второе – поддельная история с привидениями, и третье – серия случайностей, которые могли помочь убийце. Что ж, я был не прав. Когда я стал постепенно выяснять, как сработала эта маленькая ловкость рук, я увидел четвертый мотив, самый точный и самый умный из всех. Суперковарный преступник в конце концов осознал законное значение невозможного; этот человек понял то, что, если он создаст по-настоящему невозможную ситуацию, его не смогут обвинить в убийстве, даже если все остальные свидетельства будут достаточно сильны, чтобы повесить целую скамью епископов. Он не пытался ускользнуть от разоблачительной силы закона, он больше старался избежать его наказующей силы. Он осознал, что, кроме невозможности, все остальные способы замести следы чересчур грубы и ненадежны.

Послушайте! Обычно преступник, совершив убийство, старается замести за собой следы. Как? Чаще всего это достигается с помощью алиби. Он подделывает показания, уезжает на велосипеде или на поезде, лжет насчет расписаний или фигур высшего пилотажа, подкручивает стрелки часов, делает массу других опасных вещей, а все потому, что во всех отношениях он должен полагаться на кого-то другого, каждый пункт приносит осложнение за осложнением, каждый пункт снова и снова подвергает его опасности быть пойманным на лжи.

Но предположим, с другой стороны, он может убить свою жертву таким способом, что полиция не может сказать, как это было сделано. Запертая комната, единственное тело в спектакле, что угодно… Полиция может быть уверена, что он это сделал. Его руки могут быть в крови, а в его кармане могут лежать кровавые деньги. Если они осмелятся привести его в суд, судья и жюри присяжных будут тоже убеждены, что это сделал он. Однако если государственное обвинение не сможет показать, как преступник это сделал, его придется оправдать. Суд закона – это не суд возможностей; это суд уверенности.

А этот человек, насколько нам известно, не является суперпреступником. Убийство Вэнса Китинга совершила чрезвычайно умная личность, наделенная богатым воображением, которая осознала, что есть новый путь совершить преступление, рискнув ужасной случайностью. И убийца добился своего. Конечно, он проделывал этот трюк, поскольку знал, что его защищает алиби и что он утаил свое оружие; но с ним все кончено, он повязан по рукам и ногам и трижды проклят. Невероятная ситуация оказалась не такой уж невероятной. Миссис Джем, я даю вам последний шанс дать свидетельство перед лицом короля. Кто убил Китинга и Бартлетта? Вы скажете это мне или мне вам сказать?

– Я…

– Ну хорошо, – произнес Г. М. совершенно другим голосом. – Если вы не хотите говорить, значит, не хотите. Теперь, Мастерс, я изложу тебе все факты, и ты можешь реша…

– Прошу меня простить, – перебила его женщина спокойным, холодным тоном. – Я, как вы сказали, не дура. Вы не можете запугать или поймать меня в ловушку, чтобы заставить меня сказать что-то, чего я говорить не хочу; и вы не можете заставить меня впасть в истерику; но я знаю свой долг, и ложный альтруизм, который заставлял меня покрывать убийцу, теперь прошел. Вы, так же как и я, знаете, что Китинга убил…

Дверь в коридор открылась, и в комнату быстро и тихо вошла фигура в длинном дождевике. Этот человек оказался посредине комнаты еще до того, как они осознали его присутствие. Поллард видел, как вода капает с его промокшей кепки и с черного дождевика, от вновь прибывшего летели брызги, словно от отряхивающейся собаки, когда он подошел к столу и потянулся за ножом.

Собирался ли он ударить им женщину или себя, это неизвестно. Вполне возможно, что он и сам этого не знал. Но когда его рука оказалась над столом, Поллард поднял стальной кувшин-головоломку и опустил его на правое запястье мужчины. Затем Мастерс схватил его с одной стороны, а Поллард – с другой, однако применять силу им не понадобилось.

Убийца Вэнса Китинга, тяжело дыша, жалко посмотрел на женщину, которая смерила его холодным взглядом, а потом горько кивнул Г. М.

– Ну хорошо. Вы выиграли, – произнес Рональд Гарднер.

Глава 20 В КОТОРОЙ ВЫЯСНЯЕТСЯ, ЧТО МЫ НЕ ВСЕГДА ДУМАЕМ ОБО ВСЕМ

Воскресным вечером, который принес чуточку прохлады, четыре человека – Г. М. собственной персоной, Мастерс, Поллард и Бенджамин Соар – подъехали в «лэндчестере» к дому номер 4 на Бервик-Террас. У всех у них был вид людей, собравшихся на важную конференцию. Они поднялись на верхний этаж дома, в маленькую комнату мансарды, где все еще оставалась мебель. Скатерть и чайные чашки снова заняли свои места на столе.

Мастерс сел за стол и разложил свои бумаги. Поллард с записной книжкой устроился у стены, а пока Соар неугомонно шнырял по комнате, Г. М. прислонился к стене напротив дивана и облегченно запыхтел своей отвратительной сигарой.

– Если бы вы только все перестали носиться туда-сюда! – раздраженно проревел Г. М., однако, выдержав паузу, заговорил по существу: – Джентльмены, в этом деле значение имеет только один предмет меблировки, и пришло время, когда мы его получили. Сам он не имеет голоса, так что рассказать ничего не сможет. А нам с вами остается ответить только на один вопрос – как Гарднер проделал свои трюки с исчезновением, и тогда мы сможем закрыть все это дело.

Правда, предстоит еще установить верные пропорции вины. Вам известны все факты. Рональд Гарднер убил Китинга и Бартлетта, убил их один, без посторонней помощи, как покажет вам сам механизм убийства; но его вдохновила на это миссис Дженет Дервент. Гарднер сделал это не ради денег, он сделал это для миссис Дервент. В этом-то и состоит проблема: как много знала эта умная леди? Как глубоко была во все это вовлечена? Как сильно его подстрекала? И как много обвинений, когда эта гениальная парочка попадет на суд, вы будете в состоянии выдвинуть против нее?

– Забудьте о мотиве, сэр, – вмешался Мастерс, качая головой. – Давайте послушаем о механизме преступления.

– Забудьте о механизме, – предложил Соар. – Давайте послушаем о мотивах.

– А поскольку вся эта чепуха прояснилась, нам остается выяснить только две вещи, – продолжил Г. М., недовольный тем, что его перебили. – Я собираюсь провести вас шаг за шагом через всю картину, которая складывается из ваших собственных наблюдений, записанных в книжке Боба, и показать вам, как все это выглядит для меня.

Хочу начать с признания, что с того времени, как я услышал определенное заявление из уст Бартлетта, меня, старика, провели как младенца. Черт бы меня побрал, я даже не осознавал, сколько правдивых улик я имею, когда меня вдруг осенило, и я просто застонал. Итак, какую ситуацию мы имели в самом начале?

У нас имелась Бервик-Террас, мрачная улочка всего в двадцать ярдов, или в шестнадцать футов шириной. На ней по четыре дома на каждой стороне, очень похожих друг на друга. Выглядят словно близнецы. Окна и двери дома через улицу, где сидел в засаде Холлис из дивизиона Л., смотрят прямо на окна и двери этого дома. Ох-ох. Если бы можно было доказать, что два выстрела, которыми был убит Китинг, были сделаны с определенного расстояния (скажем, хотя бы с шести футов, из окна мансарды в доме напротив), у нас вообще не было бы никаких проблем.

– Вы же не собираетесь сказать нам, что так все и было? – не выдержал Мастерс.

– Нет, конечно, просто подожди минутку. Я предлагаю поразмышлять об уликах. Как я сказал, в таком случае все было бы совершенно ясно и легко, в особенности учитывая размер окна в этой комнате. – Он кивнул в его сторону окна. – Вам сообщили, что размеры этого окна – четыре фута на пять с половиной, это огромное окно, особенно по ширине.

Но мы имеем медицинское заключение, что этого произойти не могло. Кроме того, нам известно, что рана в спине Китинга дымилась, а на его одежде были искры, когда Боб Поллард ворвался сюда. Правда, первый выстрел прозвучал приглушенно и как бы отдаленно, но второй – так громко и близко, что не было сомнений: выстрел сделали в комнате. И пороховые ожоги на затылке у Китинга показывают, что обе пули были выпущены с близкого расстояния.

Так что я продвигался вслепую, даже на следующий день, когда всплыл весьма подозрительный факт. Ты сам меня навел на эту мысль, сынок, с твоими зловещими рассуждениями о пушках в газовой трубе. Ты упомянул про пороховое пятно на ковре недалеко от того места, где лежал Китинг. Пороховое пятно на ковре! Как оно могло тут очутиться? Как могло туда попасть, если в обоих случаях пушка была приставлена прямо к телу Китинга? Я этого не знал. Но продолжал об этом думать.

Благослови бог те свидетельства, которые мы получили от самого Гарднера (он, конечно, говорил правду о тех вещах, которые можно доказать), – кое-какие правдивые показания насчет старого «ремингтона» 45-го калибра, принадлежавшего Тому Шэннону. У этой пушки слабый спусковой крючок. По словам Гарднера, это старомодная модель, появившаяся до изобретений, нацеленных на безопасность. Револьвер «выстреливает, стоит вам на него косо посмотреть». До меня дошло, что пороховое пятно на ковре могло получиться, если кто-то уронил взведенную пушку и она выстрелила, едва коснувшись пола; но от этого было мало толку, потому что прозвучало всего два выстрела, и потому что пушка была взведена намеренно, и потому что ковер такой толстый, что он не дал бы необходимой вибрации.

Шоры слетели с моих глаз только тогда, когда я понял, что Бартлетт по совершенно неизвестной причине нам лгал, когда рассказывал, как Китинг и Гарднер готовились в понедельник вечером к игре в убийство.

Вспомните, мы услышали сказочку о том, как Китинг пришел в возбуждение и выпалил из пистолета, заряженного холостыми патронами. Скорее чтобы прояснить детали, нежели из каких-либо подозрений, Бартлетту был задан вопрос о том, как выстрелил этот холостой патрон. Теперь, Боб, просто прочти нам, что он ответил.

Под сардоническим взглядом Г. М. Поллард открыл свою записную книжку и прочел вслух:

«В (Мастерс): И наконец, вы говорите нам, что, когда рука мистера Китинга направилась на уличный фонарь, пушка выпала и пыж из обоймы с холостыми патронами разбил стакан на подносе, который вы несли?

О: Да. Он разбил стакан в сантиметре от моей руки. Вот почему я уронил поднос на стол.

В: Как далеко от вас в тот момент находился мистер Китинг?

О: Примерно на таком же расстоянии, как вы сейчас. (Шесть футов? Семь футов?)

Мастерс нахмурился.

– Да, но… что с этим не так? – спросил он. – В холостых зарядах имеются пыжи. И они стреляют с достаточной силой, чтобы разбить стакан на подносе.

Лицо Г. М. светилось злой радостью.

– О, точно, сынок точно. Но это еще не все. В этом-то вся и беда. Мастерс, ты когда-нибудь смотрел любительские спектакли? Так вот что я тебе скажу: самая опасная вещь на свете для группы актеров-любителей на маленькой сцене (а иногда и на большой сцене для профессионалов) – это пушка, заряженная холостыми. Если они увлекаются, они с нею заигрываются. Профессиональный актер, который должен выстрелить в кого-то на сцене, знает непременное правило: пистолет следует направлять обязательно в пол или туда, где никого нет. Почему? Да потому, что в зарядном устройстве не одни только пыжи, там еще тяжелый заряд крупнозернистого пороха. Одна из ужаснейших вещей, которую я когда-либо видел в миролюбивом английском обществе, случилась, когда мой племянник (тот, который в пехоте) собрал на Рождество труппу для любительского спектакля про гангстеров. Вау! Злодей увлекся и направил пушку на героиню. Она перепугалась, повернулась к нему спиной, а этот болван спустил курок. На героине было вечернее платье с низким вырезом. Обратите внимание, она находилась от него более чем в десяти футах, и тем не менее пороховые зерна так порезали и повредили ей спину, что бедной девочке пришлось провести неделю в постели.

Итак, Бартлетт, по его собственному признанию, стоял всего лишь в шести или семи футах от Китинга, когда тот выстрелил. Более того, он заявил, что пыж разбил стакан на подносе. Мастерс, Бартлетт солгал. Если бы этот пыж прошел бы где-то поблизости от его руки, достаточно близко, чтобы разбить стакан, его рука теперь была бы вся в бинтах. Но вы сами заметили гладкую, нетронутую белую поверхность этих совершенно неповрежденных рук…

Это был мудрый человек. Разрази меня гром, с чего бы ему было лгать? Какой в этом смысл? И вот тут мой рассудок начал поворачиваться к той странной путанице, которая началась с этой невинной репетиции убийства в понедельник вечером. Итак, что мы вообще об этом знаем? Определенные факты можно не обсуждать, потому что они были подтверждены большим количеством свидетелей. Мы знаем, что в действительности проходила репетиция трюка для игры в убийство во вторник (знаем это от Бартлетта, что подтвердил Хаукинс, официант; от Гарднера, что подтвердило ошибочное свидетельство Филиппа Китинга). Мы знаем, что на самом деле не было никой ссоры между Вэнсом Китингом и Гарднером (благодаря независимому свидетельству официанта, подтвержденному самим Вэнсом Китингом, который говорил на следующий день с Дервентом и Франсис Гейл). А еще нам известно, что был произведен выстрел. Это подтверждают все.

Но это и все. А сколько людей на самом деле видели, как был сделан этот выстрел? Филипп Китинг, по его признанию, этого не видел. (Между прочим, это был первый вопрос, на мой взгляд подозрительный, который задал Гарднер Филиппу: «Ты что-нибудь видел?») Официант тоже ничего не видел, потому что он появился в дверях столовой только после выстрела. Они все могли только слышать. Единственными людьми, которые действительно могли видеть, были Вэнс Китинг (ныне умерший), Бартлетт (который солгал о том, что в него попал пыж) и Гарднер (который подготовил и организовал эту ложь). Итак, кто-то выстрелил, и прямо перед собой мы видим… ну, мы видим, что с этого момента и началось таинственное поведение Вэнса Китинга.

Что же он делает? На следующий день почему-то даже не высовывает носа на улицу. Однако общался с Дервентом. Любопытная вещь, мои мальчики, когда Дервент навестил Китинга, на его голове лежало мокрое полотенце. Потом Китинг вдруг решает не ходить на вечер убийств, к которому готовился с таким нетерпением. А когда на следующий день, в конце концов, вышел издома, чтобы попасть на собрание Десяти чайных чашек, на голове у него была странная шляпа, которая была так ему велика, что сползала на уши и прикрывала весь затылок.

Г. М. помолчал, поглядывая на окружающих с тем же самым злорадным весельем.

– Вы хотите сказать… – начал было Мастерс.

– Шляпа, сынок, – провозгласил Г. М., яростно кивая. – Шляпа – начальный и конечный пункт этого дела. Она должна была дать мне первый след. Это должен был быть тот обычный бытовой повод, который подхлестнул бы наш разум: почему Вэнс Китинг, утонченный парень, весьма тщеславный и заносчивый, вдруг решил выйти на улицу в шляпе, которая до смешного ему велика? На первый взгляд в этом ничего особенного. Известно, что у него была привычка прихватывать чужие вещи. Но несомненно, Китинг не взял бы единственную вещь в мире, да и никто иной не стал бы ее заимствовать – это шляпа, которая ему не шла. Теперь предположим, что два молодых парня вместе снимают квартиру, берут друг у друга вещи. Если они друзья, то используют бритвы друг друга, зубную пасту, рубашки и галстуки. Но вы можете себе представить, чтобы кто-нибудь из них взял чужую шляпу, которая наезжает ему на уши?

И это даже не была шляпа Филиппа, это была ничья шляпа, которую где-то раздобыли специально, а внутри написали имя Филиппа, чтобы объяснить неподходящий размер, если кто-нибудь спросит об этом у Вэнса. Для чего ему понадобилась эта шляпа? Чтобы скрыть затылок. Но почему бы не взять шляпу Филиппа? Потому что Филипп носит только котелки, а это должна быть мягкая шляпа…

Итак, джентльмены, за всей этой грудой улик я увидел перед собой видение рождественского вечера у меня в доме, когда спина девушки была ужасно порезана и обожжена холостым зарядом. Я также увидел, что могло произойти в квартире Вэнса Китинга в понедельник вечером. Просто предположим (пока у нас нет других свидетельств), предположим, что Гарднер выстрелил холостым, а потом и Гарднер и Бартлетт об этом солгали. Они оба держали пушку. Гарднер поднял револьвер со взведенным курком… может быть, случайно, или в шутку, или с нехорошим намерением – Китинг этого не понял… и пожалуйста. И Китинг отступил, просто отступил, учтите это. Мы слышали, что он втайне боялся фейерверков, хотя и был сумасбродным искателем приключений и скорее бы умер, чем признался бы в этом. Но он отступил. Словно школьница, на глазах своего друга и своего лакея. Он повернулся с чем-то вроде крика, и палец Гарднера случайно или намеренно спустил курок. Лакей закричал: «Вон отсюда!», что слышали все. Затем: «Ради бога, сэр, обернитесь!» – и лакей уронил поднос со стаканами, когда револьвер выстрелил… не в десяти, или семи, или шести футах от Китинга, а с более короткой дистанции – прямо ему в затылок. Пороховые ожоги? Да, выстрел должен был обжечь его, словно адское пламя.

Вы знаете, Гарднер предстал перед нами как веселый, умный человек, наделенный воображением. Да. Но хотел бы я знать, каким было его лицо, когда он спускал курок.

Что же произошло потом? Итак, я сидел, думал и говорил себе: вот! Была одна идея, которая опалила разум Китинга, как порох опалил его затылок: тот факт, что он отступил при виде оружия, поднесенного к его голове, и все это видели. Так что когда Гарднер торопливо произнес – помните, он сказал что-то так тихо, что Филипп в холле не смог расслышать: «Господи боже, прости меня, это случайность. Вот, возьми эту пушку, иначе мне не избежать неприятностей». И тогда Вэнс взял пушку.

Именно это и увидел Филипп, когда на секунду заглянул в дверь. Это было все, что он видел; потому что, как он сказал, Вэнс стоял к нему лицом, и комната была очень тускло освещена. Но заметьте, Вэнс выглядел напуганным. Это все, что видел официант, потому что его тут же прогнали.

Так что теперь Вэнс Китинг, когда он это обдумал, был в таком положении, которое приводило его в дикую ярость: комическое положение, нелепое положение, такое положение, которое он ненавидел. На следующий вечер был назначен вечер убийств, на котором он собирался играть роль детектива. Вэнс просто должен был предстать перед ними с опаленными порохом волосами, со смешной шишкой, набитой пыжом. Но показаться в таком виде перед своей невестой и своей потенциальной любовницей – это было невозможно для парня с его тщеславием. А если бы он явился на вечер убийств и рассказал историю, как был ранен холостым патроном, то оказался бы вдвойне дураком.

Он надеялся, что, может быть, сумеет как-то скрыть ожоги, чтобы все-таки появиться на приеме во вторник вечером. Когда Вэнс увиделся во вторник с Дервентом с мокрым полотенцем вокруг головы, он все еще на это надеялся. Но ожоги оказались серьезнее, чем он думал. Вэнс был в ярости, но поделать ничего не мог. И это, джентльмены, и была та причина, по которой Вэнс Китинг не присутствовал на вечере убийств во вторник вечером.

Была только одна вещь, которая вытащила бы его из этого, один призыв, которому он мог бы повиноваться: призыв от Десяти чайных чашек. Он мог бы отправиться туда, отомстить миссис Дервент, если он найдет там опору. А убийца тем временем был готов собрать общество «Десять чайных чашек»… потому что теперь у него был Вэнс с черными ожогами на затылке. И в мансардной комнате противоположного дома стоял убийца с пушкой Тома Шэннона и вставлял в пушку пули с мягкими кончиками, которые точно разнесут Вэнсу череп на куски. Нужно только, чтобы Вэнс стоял спиной к окну в половине шестого. Дайте убийце возможность прострелить ему затылок одной из этих разрывных пуль. И никакой доктор потом не будет иметь причин заподозрить что-либо, потому что и ожоги и пуля принадлежат одному оружию, единственное, что ожоги появились не одновременно с тем, как пуля вошла Вэнсу в голову.

Г. М. сделал паузу, с кислой иронией осматривая группу. Мастерс мягко выругался и двинулся к окну.

– Вот почему, сэр, – предположил Поллард, – я слышал за дверью… слышал, что первый выстрел был приглушенным и отдаленным, а второй раздался прямо за дверью?

– Подожди минутку, – настойчиво попросил Мастерс. – Если это правда, как насчет второго выстрела, того, который пробил ему спину? Совершенно точно, что второй выстрел был сделан здесь, спинка пальто все еще дымилась, когда Боб вошел. И пистолет был найден здесь!

Г. М. кивнул:

– Точно. Но разве ты еще не понял, сынок? Да, первый выстрел был сделан через улицу: самое веселое заключается в том, что он был сделан из мансарды дома, где Холлис и ты, Мастерс, стояли и следили за этим самым окном. Конечно, для вас он прозвучал негромко, потому что тут такие толстые полы, и между вами было несколько этажей, и пуля была выпущена на открытом воздухе. Вы следили за окном этой комнаты. Ваши сердца, глаза, души и уши были сконцентрированы и прикованы к этому окну. Если что-либо должно было случиться, вы ожидали, что это случится здесь. Когда вы услышали выстрел в этом направлении, вы все, натурально, предположили, что он раздался отсюда. Потом наступило короткое затишье, а потом раздался второй выстрел, который в действительности и без всяких сомнений был сделан отсюда…[4]

Я довольно ясно представляю себе первый выстрел, сынок. Почти вижу, как Китинг стоит спиной к окну. Вижу, как убийца поднимает пистолет. И потом – что? Вспомни, что Китинг закричал за долю секунды до второго выстрела. Как он мог увидеть, что с ним произойдет? Ну хорошо, ты можешь вспомнить, что он вертел в руках портсигар, гадая, может ли он позволить себе закурить во время собрания Чайных чашек. Ты можешь также припомнить, что полированная серебряная поверхность портсигара была такой же гладкой, как зеркало. Один раз, сам знаешь, Китинг дал его Франсис Гейл вместо зеркала. Так вот, он поднял портсигар и увидел на его поверхности то, что происходило у него за спиной, – окно через улицу. Он увидел пушку убийцы – последнее, что увидел в своей жизни. Китинг упал на стол, разбил две чашки, потянул на себя немного скатерть…

Тут-то и произошел второй взрыв. Заметь, Мастерс, я не сказал «выстрел»: я говорю – взрыв. Я сказал так, чтобы привлечь твое внимание к четырем весьма очевидным фактам.

1. Когда Боб Поллард ворвался в комнату, он обнаружил, что Китинг лежит во весь рост на левом боку, спиной к окну.

2. Револьвер 45-го калибра валялся на полу рядом с Китингом с левой стороны.

3. Рана в спину, согласно медицинскому свидетельству, была немного странной. Вместо того чтобы войти прямо, пуля прошла между третьим и четвертым поясничными позвонками, ушла вниз и прошла через тело по наклонной.

4. Слева рядом с телом оказалось это подозрительное пороховое пятно на ковре, о котором мы говорили некоторое время тому назад.

Откуда было взяться пороховому пятну? Я задавал себе этот вопрос. Итак, если кто-то бросил пистолет на ковер рядом с Китингом, с дулом, направленным в сторону тела, и если в этом положении пистолет выстрелил – ну хорошо, вы получите рану, положение пушки, пороховой след на ковре, все совершенно точно соответствует. Но ковер слишком мягкий, чтобы спустился курок. Такой взрыв мог произойти, только если вы понимаете, револьвер был… эй?

– Брошен, – подсказал Соар. Он сделал шаг вперед, и на его лице появилось циничное выражение. – Да, теперь я понимаю, – согласился Соар. – Убийца не старался попасть в Китинга вторым выстрелом. Он хотел сделать две вещи, сэр Генри. Первое: подбросить оружие в комнату, чтобы его нашли здесь и чтобы оно показало, что Китинга и в самом деле застрелили в этой комнате. Во-вторых, тело Китинга распростерлось на полу спиной к окну. Убийца знал, что, если он подбросит в окно взведенный револьвер, тот приземлится где-то поблизости от Китинга. В случае удачи может всадить в его тело еще одну пулю. Но в любом случае револьвер взорвется, совершит еще один выстрел, любого рода выстрел, что покажет, что обе пули были выпущены в этой комнате.

– Погодите, я говорю! – запротестовал Мастерс. – Как такое может быть? Разве мы с Холлисом не увидели бы пушку, когда ее бросали?

– Нет, мой мальчик, не увидели бы, – заявил Г. М. с отвратительным удовольствием. – Вы, конечно, увидели бы, если бы кто-то вылезал из окна мансарды. Но вы не увидели в сумерках пушку из темного металла, брошенную в сорока футах у вас над головами первоклассным игроком в крикет. Вы бы этого не увидели, потому что не потрудились вымыть окно.

– Сделать что?

Г. М. глянул на Полларда:

– Послушай, сынок. Когда ты приехал на Бервик-Террас в среду после полудня, тебя приветствовал сержант Холлис, который следил за домом номер 4 из дома напротив. Так? Верно. Ну хорошо, когда Холлис говорил с тобой оттуда, откуда он следил за домом, мог ты его видеть? Нет? А почему? Потому что окно было покрыто толстым слоем пыли. Мастерс, какие шансы были у тебя увидеть темный предмет, который летит в сорока футах у тебя над головой, когда парень, стоявший за окном, не мог разглядеть парня внутри? Мне очень жаль. Это до боли, до разбитого сердца просто, когда ты понял, в чем секрет. Ты даже можешь увидеть, что пушка достаточно легкая, чтобы бросить ее без труда. И все это был аккуратный маленький план, разработанный убийцей…

Наступила странная тишина, потом Соар задумчиво сказал:

– Убийца – Рональд Гарднер.

– Это не слишком удивительно, не так ли? – спросил Г. М. тем же тоном, так тихо, что Соар окинул его быстрым взглядом.

– Вы – колдун в отношении чужих секретов, – сухо заявил Соар. – Нет, это меня не удивляет. Я так понимаю, что ваше сидение и думание касалось очень чувствительных вещей. Что же до меня, мне жаль так говорить, но это снимает мои сомнения насчет Дервента. Некоторое время я полагал, что Гарднер был любовником миссис Дервент. Между ними было что-то вроде… вроде близости. Или это просто мое кельтское воображение? Но я видел, как они обменивались взглядами. Оба любили все эксцентричное и эффектное. Вы же знаете миссис Дервент, и вы могли прочитать экзотическую книгу путешествий Гарднера. Я пытаюсь дать вам кое-какие намеки на это.

– О-хо-хо? Это ведь не причина, разве не так, для вашего резкого столкновения в отношении Франсис Гейл? Я думаю, твоя вспышка была немного странной, сынок.

– Нет, однако это было непреднамеренно. – Соар все еще говорил задумчиво. – Моей настоящей целью было хорошенько его разозлить. Нет, я имею в виду намеки, которые я пытаюсь донести до вас о его опасной близости к ней. В частности, я находил полезным водить вас за нос насчет Десяти чайных чашек. Вы могли воскресить то тщательно придуманное тайное общество, которое я вызвал из небытия; и то, что я рассказал о практике чаепития, когда чай смешивали с опиумом и пили из старомодных чашек, и делали это втайне. Кстати, все это упоминается Гарднером в его книге. Вот так – упоминается как факт. Но я, у которого были весьма веские причины полагать, что все это дело – вонючее жульничество, знал, что Гарднер лжет.

Мастерс присвистнул:

– Послушайте, сэр! Вы же не хотите сказать, что он намеренно написал ложь в книге, которая, как предполагается, была правдивой, чтобы потом, когда это станет казаться правдой и в Лондоне, у него было бы подтверждение?

– Почему бы и нет? Южная Америка – единственный оставшийся неизвестным континент. Если, как говорит Гарднер, он обнаружил в верхней Бразилии маленькую группу португальцев, приверженную жутким ритуалам и практикующую их, кто может его опровергнуть? И это еще не все. Вы понимаете, сэр Генри?

Г. М. кивнул с безутешным видом:

– О да. Это подхлестнуло бы интерес Китинга. И когда Гарднер, со своим авторитетом, шепотом спросил его, не хочет ли он стать членом общества «Десять чайных чашек», в котором уже состоит миссис Дервент… это было жестоко, ловко и элегантно, джентльмены.

– Это показывает, что он очень давно замыслил убийство, – подхватил Мастерс. – Вы полагаете, что они одинаково глубоко замешаны в этом убийстве, Гарднер и миссис Дервент? Я полагаю, что она знала обо всем, даже если Гарднер единолично привел механизм в действие.

– Я совершенно уверен в этом, сынок, – подтвердил Г. М., жуя сигару, – и если ты перестанешь меня перебивать, я объясню тебе почему. Зачем, для начала, ты думаешь, она обзавелась этим круговым сильным алиби из всех этих тетушек и наемного лимузина? Она за две недели к этому готовилась, как сказал нам Дервент. За то, что это было предумышленно, ставлю пять фунтов. Потом, было совершенно ясно, что никакую ложь, касающуюся чайных чашек, невозможно было бы подсунуть Китингу так, чтобы она об этом не знала. Подумай минутку! Если бы действительно существовало общество этих чашек и миссис Дервент в самом деле была бы его членом, было бы возможно, чтобы Китинг попал в расставленную ловушку так, чтобы она об этом не знала? Но поскольку общество было мифом, она должна была знать, почему Китинг был так уверен, что они встретятся с ним в доме номер 4 на Бервик-Террас? Почему он был так уверен, что она – член общества? Предположим, все это было сделано так, что она об этом не знала и Китинг намекнул бы ей словечком? Неужели Китинг не обнаружил бы подделку – разве что она поддерживала его убежденность. Я склоняюсь думать так. И наконец, миссис Дервент стащила пистолет с каминной доски в своем собственном доме, когда, как предполагалось, она лежала в постели с головной болью.

Хочешь знать, с чего это у нее разболелась голова? Этому намеренно или ненамеренно способствовал ты, Соар. Ты подошел к ней в темноте, как раз после того, как ей прислали золотую скатерть, и прошептал: «У вас есть друг, который сегодня днем прислал вам прекрасный подарок. Как давно вы принимаете от него подарки?» Я почти вижу, какой опасности ты себя подвергал в ту минуту, сынок. Миссис Дервент думала, что ты говоришь о ее отношениях с Гарднером. А поскольку ни ее муж, ни Китинг об этом не догадывались, она боялась, что ты в одно мгновение разрушишь всю игру.

– О, золотая скатерть, – хмурясь, протянул Мастерс. – Значит, это Гарднер позвонил и попросил прислать ее? И что за проблема с этой скатертью?

– Я могу объяснить это самым превосходным образом, – сообщил Г. М., – показав вам, как эта гениальная парочка принялась работать над своим планом. И тут мы возвращаемся к вечной проблеме, к вечной упорной проблеме, как измерить вину на весах, подкладывая чуть-чуть на эту чашу, потом чуть-чуть на другую, и попытаться определить, кто из двоих более виновен. Вы сталкиваетесь с той же головоломкой, когда мужчина и женщина убивают другого мужчину ради общих интересов или общих аппетитов. С одной стороны, у вас есть Дженет Дервент: холодная, порочная, жаждущая внимания, роскоши и мягких подушек. С другой стороны – Рональд Гарднер: умный, импульсивный, даже щедрый – и все это без всякого корсета морали. Дженет Дервент хладнокровно убивает ради денег, Гарднеру дела нет до денег, он убивает со всем пылом ради Дженет Дервент. И тем не менее в этом случае именно Гарднер в дюжину раз более беспощаден, нежели его осторожная любовница. Я приведу вам два примера, которые покажут вам это на деле.

Теперь заметьте, как в каждом конкретном случае эти двое поддерживали свидетельства друг друга. Женщине было позволено обзавестись железным алиби на время убийства Китинга; но в то же время было ясно показано, что мужчина не мог и не имел возможности унести этот револьвер из дома Дервента во вторник вечером. Что так же хорошо, как и алиби. Но в одном пункте благоразумие, кажется, их подвело. Я имею в виду, тупоголовые мои, это очевидное мероприятие с посылкой золотой скатерти миссис Дервент. Гарднер хотел обставить сцену, словно в театре, для того, чтобы произвести впечатление на Китинга. Он наскреб по мелочам сотню фунтов, чтобы обставить собрание Чайных чашек кое-какой мебелью. (Между прочим, вы должны были заметить, что все это – легкая мебель, которую один мужчина может перенести, и, похоже, это свидетельствует о том, что всю сцену обставил один человек.) Но он хотел чего-то законченного. Все это очень хорошо. Вы мне возразите: «Даже если он хотел роскошный предмет в качестве скатерти на стол, для чего было посылать его к миссис Дервент?» Чтобы сильнее втянуть ее в заговор, джентльмены. Чтобы показать, что она влезла в это дело так же глубоко, как и он: осторожный, довольно отвратительный намек на это. Чтобы она не пыталась сыграть в какую бы то ни было игру: потому что Гарднер был в достаточной степени реалистом, чтобы предположить, что она это может сделать.

И последнее – это убийство Бартлетта, спокойное, хладнокровное и беспощадное проявление жестокости, как и все в этом деле.

Соар зябко поежился.

– Поскольку у меня есть основательные причины знать, – заметил он, – то это – именно то, о чем я хотел вас просить. Я вижу, поскольку вы проследили путь, как убийца провернул здесь трюк с невозможным убийством, что это указывает прямо на Гарднера и больше ни на кого другого. Но разве он не втянул в заговор и Бартлетта? В конце концов, Бартлетт солгал и своим свидетельством выгородил Гарднера…

– Да. И он был убит прежде, чем сумел взять свое свидетельство назад, – пояснил Г. М. – Это был целый план, вот почему он и был убит. Натурально, первое, что может подумать старик, – что Бартлетт и Гарднер были заодно. Но в этом-то и была беда; это была та часть, которая не имела смысла. Бартлетт солгал о выстреле холостым, да. Он солгал о шляпе, которую лично купил по приказу Вэнса Китинга. Но, если говорить о самом скверном, он не лгал об одном важном пункте, в котором мог бы сказать самую отъявленную ложь. Я имею в виду, что они с Гарднером не создали друг другу алиби.

– Э? – потребовал Мастерс.

– Они не подтвердили алиби друг друга, ты знаешь. Бартлетт сказал, что Гарднер покинул Линкольн-Мэншнз в среду после полудня, в день убийства, в двадцать минут пятого: достаточно времени, если повезет, чтобы Гарднер вовремя попал на Бервик-Террас. Это не алиби. И у Бартлетта алиби не было. Если бы они задумали это вместе, то могли бы оставить тебя в убеждении, что они весь день провели в обществе друг друга. Почему бы и нет? Гарднер мог ускользнуть вниз на грузовом лифте или по задней лестнице; и кто бы мог знать, что он не сидит в квартире с Бартлеттом? В то же самое время Бартлетт сам мог бы позаботиться о том, чтобы получить какое-нибудь алиби, в случае если бы они захотели втянуть его потом в это дело, если бы он только поболтал с горничной или лифтером. Но он этого не сделал, он оставался в квартире один.

Нет, сынок, Бартлетт лгал потому, что он уже соврал согласно приказу Китинга, когда Китинг еще был жив, об этой обожженной голове. В первую очередь он придерживался той истории, которую уже рассказывал всем и повсюду и которая могла бы прозвучать очень подозрительно для будущих нанимателей (ничего не сказать о полиции), если бы теперь он изменил свои показания. Во-вторых, он не видел причины, по которой он не должен был рассказывать эту историю, потому что не связывал ее с убийством. Что он знал об убийстве в тот первый раз, когда мы его видели? Только то, что мог прочитать в официальном рапорте, который позволили напечатать в пресс-бюллетене. А в нем говорилось лишь о том, что в Китинга дважды выстрелил кто-то, кто, должно быть, находился с ним в комнате. Теперь мы можем быть совершенно уверены, что за очень короткое время – максимум двадцать четыре часа, а может быть, и меньше – он узнал, в чем было дело, и был готов рассказать правду. Но в то же самое время, что ему было подозревать? Вы же сами видите, у него не было причин подозревать Гарднера. Отношения между Китингом и Гарднером всегда были веселыми, в ту самую ночь, когда револьвер выстрелил холостыми, они устроили дружескую попойку, во время которой Китинг простил Гарднера за «несчастный случай». И как раз в то время вы с ним и встретились. Но через некоторое время, узнав, что полиция старается объяснить обожженную голову Китинга, Бартлетт вынужден был набрать в рот воды.

Для Гарднера и миссис Дервент это было достаточно щекотливое положение. Но Гарднера, должно быть, охватило воодушевление, когда Джем Дервент сыграл ему на руку, написав в полицию, что в доме Соара в четверг вечером состоится собрание Десяти чайных чашек. Какая возможность протащить еще одну жертву Чайных чашек у всех перед носом! И кто еще может быть этой жертвой, если не Бартлетт? Гарднер действовал с той же быстротой, с той же отвагой и сноровкой, как и в случае убийства Китинга. Как он убедил Бартлетта пойти в четверг вечером в дом Соара, думаю, мы не узнаем до самого суда. Но у меня есть мысль, что он сделал из Бартлетта детектива-любителя, попросил, чтобы он выследил виновного, потому что Бартлетт любил Китинга и любил Гарднера…

– Итак, мы приходим к финальному трюку с исчезающим убийцей? – поинтересовался Соар.

– Хо-хо-хо, – отозвался Г. М. – Ты имеешь в виду, как Гарднеру удалось убить Бартлетта и исчезнуть? Да, это можно назвать трюком с исчезновением. За Гарднером весь день следили, более того, он знал, что за ним следят. Он прекрасно провел время, устроив дьявольский танец, чтобы разозлить сыщика, утомить его и сделать неосторожным. В конце концов, он отправился на Ланкастер-Мьюз, сильно обогнав того, кто за ним следил. К тому же было темно. В кармане у него лежал нож. Там он затаился у боковой двери дома, а как только Бартлетт открыл ее, воткнул в него нож. Полицейские сыщики не видели этого, потому что – ты ведь помнишь, Мастерс? – было очень темно. Они не могли даже разглядеть, были ли у Бартлетта ключи. Бартлетт вошел внутрь. Закрыл за собой дверь и упал. А Гарднер просто снова припал к стене и спокойно встретил того, кто ходил за ним хвостом. О, этот Гарднер – хладнокровный парень. Дружелюбный, хладнокровный, практичный. Он так сообразителен, что мне пришлось надавить на миссис Дервент, чтобы она предала его и у нас появилось достаточно улик, чтобы представить их в суде.

Сигара Г. М. догорела. Он затушил ее, потом еще раз осмотрел заброшенную комнату со следами пороха на ковре.

– Вот и все, джентльмены, – заключил он скучным голосом. – Теперь вы видите, что все кирпичики встали на место и концы сошлись с концами. Остаются одни только человеческие проблемы: что случится с Джемом Дервентом, который не так уж крепок на голову, как это было раньше, а эта женщина поступила с ним немилосердно?.. Что произойдет с Франсис Гейл?..

– Надеюсь, через год или около того я смогу вам об этом сказать, – произнес Соар.

– …И что случится на суде? Каков будет его результат? Я лично предполагаю, что Гарднер возьмет всю вину на себя и его повесят, а женщина, вероятно, отделается лекцией на скамье подсудимых. И снова золотоволосая дева проплывет перед нами и расчешет свои длинные волосы. Верно это или неверно? Где ответ?

– В этом доме есть одна вещь, – добавил мрачным голосом старший инспектор. – Мы столько танцевали вокруг этого отъявленного тайного общества, что я готов признать: мне даже жаль, что его не существует. Черт побери, оно должно было существовать! Ладно, пусть его нет, и все равно, все эти ловушки – шестипенсовые чашки, дорогую скатерть, павлиньи перья – связывает какая-то нить…

Г. М. хрюкнул.

– Разве ты не видишь, сынок? Так оно и есть. Китинг был шестипенсовой чашкой, которую следовало разбить, как она и была разбита на скатерти роскошной, изнеженной женщины. Тут можно привести и другую аналогию, но я слишком большой материалист, чтобы это делать. Более уместно ее было бы услышать от нашего друга Соара. Дело в том, что глаз павлиньего пера был символом военной формы одной определенной армии в определенной битве, которая произошла давным-давно, когда Люцифер со своим павлиньим телом упал с неба. Но у меня материалистический ум, как я уже сказал, чтобы это утверждать. И еще я подозреваю, что ранние теологи смешали латынь с древнееврейским. Потому что, понимаешь ли, люцифер на латыни означает «носитель света». А это еще одно имя Венеры.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Смерть в пяти коробках»

Глава 1 ЗОНТИК-УБИЙЦА

Доктор Джон Сандерс вышел из лаборатории только в час ночи. Запирая дверь, он продолжал ломать голову над делом Смита, которым занимался. Каким образом в мороженом оказался мышьяк? Отчет требовалось подготовить к концу недели. Сандерс устал; поскольку он много часов просидел за микроскопом, у него болели глаза. Он решил идти домой пешком, надеясь, что на свежем воздухе в голове прояснится.

Институт токсикологии имени Гарриса находился на Блумсбери-стрит. Сандерс вышел из здания последним и, как всегда, тщательно запер за собой дверь. Когда он повернул на Грейт-Рассел-стрит, заморосил дождик, и сразу посвежело. Шепот дождя был единственным звуком на длинной улице, сплошь застроенной домами до самой Тоттнем-Корт-роуд. В тусклом свете уличных фонарей здания казались черными громадами — все, кроме одного.

Сандерс так и не понял, почему вообще обратил на этот дом внимание: разве что находился в состоянии легкой прострации — когда невольно замечаешь всякие мелочи. Краснокирпичный дом был узкий, четырехэтажный, с мансардой — постройки XVIII века. На первый взгляд он казался нежилым: типичное офисное здание. Однако в мансарде в двух слуховых окошках из-за белесоватых ставен пробивался свет. На темной улице эти единственные освещенные окна смотрелись как-то особенно одиноко. Проходя мимо, Сандерс не сводил с них глаз. У самого дома горел фонарь; его свет падал на входную дверь.

У фонаря кто-то был.

— Извините, — произнес девичий голос.

Сандерс чуть не вздрогнул от удивления; секундой раньше он готов был поклясться, что улица пуста. Вначале он решил, что перед ним обычная бродяжка, и невольно ускорил шаг. Однако, рассмотрев девушку получше, все же остановился. На ней была короткая коричневая меховая шубка; концы воротника скрещивались впереди наподобие галстука. Шляпки на девушке не было. Каштановые волосы, разделенные пробором, в свете фонаря выглядели пышнее, чем были на самом деле; кожа на лбу казалась восковой. Ее тонкие брови на концах чуть поднимались кверху. Еще Сандерс заметил очень красивые карие глаза и короткий прямой нос. Слышно было, как капли дождя барабанят по тротуару.

— Вы ведь доктор Сандерс? — спросила незнакомка.

— Да, верно.

— И вы из полиции! — Голос у девушки оказался уверенным, низким и очень приятным.

— Что вы! Я совсем не из полиции…

Девушка подошла ближе.

— Ах, прошу вас, не перебивайте меня! И не возражайте! — Она стиснула руки. — Вы связаны с полицией! Ведь вы давали показания по делу Холтби.

— Да, иногда я работаю на министерство внутренних дел. А что случилось? Я могу вам чем-нибудь помочь?

Последние слова вырвались у него как бы сами собой. Девушка подошла еще ближе. Шум дождя усиливался; на ее волосах и плечах блестели водяные капли. Теперь, когда она вышла из тени, Сандерс заметил, как она красива.

— Дело в том, что сегодня, перед тем как уйти из дому, он составил завещание, — объяснила девушка. — Вот что меня пугает!

Сандерс молча воззрился на нее.

— Наверное, я кажусь вам круглой дурой, — продолжала девушка, — но это очень-очень важно. Сейчас я вам все объясню. Только прошу… сделайте для меня одну вещь! Сделаете? Меня зовут Марша Блайстоун. Я художница, рисую скетчи. Вы должны знать моего отца, сэра Денниса Блайстоуна. Видите вон те окна, в которых горит свет? Пожалуйста, поднимитесь со мной — всего на минуту-другую!

— Да, разумеется, если надо. Но зачем?

— Потому что одна я идти туда боюсь, — просто ответила Марша.

Джон Сандерс всегда был настолько поглощен судебной медициной, что у него почти не оставалось времени на личную жизнь. Он огляделся. Человек многоопытный на его месте непременно заподозрил бы неладное. Однако Сандерс не был таковым. Он обдумал последствия своего поступка со свойственной ему серьезностью — так, словно сидел за рабочим столом и сравнивал семена ядовитого дурмана с семенами безвредного стручкового перца.

— Во-первых, вам не стоит стоять под дождем, — сказал он и вежливо указал девушке на крыльцо.

— Видите ли, — объяснила она, — я не хотела звать полицию. Но мне нужен был человек, который немного смыслит в таких вещах. В общем, мне требовалась помощь, вот я и обратилась к вам.

Они оказались в вестибюле; за стеклянными дверями находился длинный и мрачный холл. Слева висела доска с фамилиями обитателей всех этажей. Сандерс чиркнул спичкой и осветил список жильцов. Первый этаж. Мейсон и Уилкинс, дипломированные бухгалтеры. Второй этаж. Сыновья Чарлза Деллингса, агенты по продаже и сдаче недвижимости. Третий этаж. Англо-египетская импортная компания. Четвертый этаж. Мистер Феликс Хей. Последняя фамилия была приписана совсем недавно.

— Вот именно, — прошептала девушка. — Мистер Феликс Хей. На четвертом этаже не контора там его квартира. Так вы подниметесь или нет?

Сандерс толкнул стеклянную дверь; она не была заперта.

— Судя по свету, — сказал он, снова чиркая спичкой, — мистер Хей еще не спит. Не хочу показаться чрезмерно любопытным, но что я ему скажу, когда мы поднимемся?

— Если кто-нибудь откроет дверь, сделаем вид, будто просто возвращаемся домой с вечеринки. Говорить буду я. Если же никто не откроет…

— Что тогда?

— Не знаю, — призналась девушка, и Сандерсу показалось, что она вот-вот расплачется.

Он пришел в некоторое замешательство. Здравый смысл вопрошал: какого черта я впутываюсь непонятно во что? Осторожность предупреждала: я никогда не делал ничего подобного. Внутренний же голос твердил: я хочу как можно дольше находиться в обществе Марши Блайстоун.

Он зашарил по стене в поисках выключателя и, не найдя его, пошел вперед, зажигая спичку за спичкой. На лестнице стоял затхлый воздух — так пахнет во всех конторах; к тому же явственно чувствовалась атмосфера минувших веков. Пройдя мимо дверей в офис «дипломированных бухгалтеров Мейсона и Уилкинса», они очутились на лестнице, ступени которой были застелены толстым линолеумом и скрипели при каждом шаге, как детские качели. Они прошли полпути до площадки второго этажа, как вдруг Сандерс ударился в темноте обо что-то рукой.

Он как раз зажигал очередную спичку; левая рука с коробком опускалась вниз. В свете вспыхнувшей спички он увидел, что на ступеньках всего-навсего зонтик. Кто-то прислонил зонтик к стене и забыл о нем. Когда Сандерс нечаянно задел его, зонтик упал с таким грохотом, что Марша испуганно вскрикнула; зонтик стукнулся о перила и покатился вниз. Сандерсу показалось, что от падения он разломился пополам.

Он зажег очередную спичку и осветил ступеньки. Блеснул металл. Сандерс сбежал вниз и склонился над зонтиком. Зонтик оказался необычным. В его ручку было вделано очень узкое стальное лезвие фута в два длиной.

— Зонтик с вкладной шпагой, одна из первых моделей, — произнес он на удивление нормальным голосом. — Я еще не… — Он не стал извлекать лезвие до конца, так как заметил, что оно в крови.

Спичка опалила ему пальцы. Доктор Джон Сандерс, эксперт министерства внутренних дел, поспешно сунул лезвие в ножны. Он не знал, заметила Марша Блайстоун кровь или нет.

— Что случилось? — прошептала она.

Больше не нужно было чиркать спичками. Кто-то зажег наверху свет.

— Все в порядке! — солгал он, наверное, в первый раз в жизни. — Все хорошо. Поднимайтесь. Кто-то включил свет, и…

На площадку третьего этажа выходили две двери матового стекла. За обеими находились помещения «Англо-египетской импортной компании с ограниченной ответственностью», о чем горделиво свидетельствовали надписи золочеными буквами. Ниже сообщалось, что коммерческим директором компании является некий Б.Г. Шуман.

Одна дверь приоткрылась, и на площадку высунулся пожилой человек, по виду — типичная канцелярская крыса. Очевидно, он только что закончил умываться — высокий лоб блестел, как отполированный, седеющие редкие волосы вздыбились вверх призрачной короной. В руках человек держал полотенце. Почти на самом кончике носа чудом умещались очки-половинки.

— Мне показалось, я слышал какой-то шум. Кто-то упал? — деловито спросил незнакомец.

— Зонтик. — Сандерс поднял его в знак доказательства. — Ваш? Мы нашли его на лестнице.

Зонтик был новый, со сверкающей ручкой красного дерева; он выглядел так, словно им никогда не пользовались по прямому назначению. Клерк оглядел его со смешанным брезгливым и разочарованным выражением. Потом поднял голову. Наверху, через пролет, виднелась закрытая дверь, за которой, очевидно, находилась квартира мистера Феликса Хея.

— Ах, вон что! — протянул незнакомец, как будто ожидал увидеть нечто другое. — Нет, зонтик не мой. Наверное, верхнего жильца. — Наскоро вытеревшись, он сухо и неприязненно добавил: — Кстати, когда пойдете назад, не забудьте выключить свет. Выключатель находится здесь. Спасибо.

Он развернулся и шагнул через порог.

— Мистер Хей дома? — спросила его Марша Блайстоун.

— О да. Он дома, — ответил незнакомец после паузы.

— Вы не знаете, гости у него есть?

— О да! — Очевидно, незнакомцу неприятно было отвечать, но вместе с тем ему хотелось посплетничать. — Кстати, сегодня они еще вели себя прилично. Много часов оттуда не было слышно ни звука — я даже подумал, что сегодня меня ждет тихий вечер. Но тут все они начали хохотать, как толпа диких индейцев, и топать. Я в жизни не слышал такого смеха! Мне казалось, сейчас обвалится крыша. Ну почему некоторые не могут…

Взяв себя в руки, мужчина швырнул полотенце за дверь, словно желая усилить впечатление от сказанных им слов. Затем вошел внутрь и прикрыл за собой дверь.

Сандерс поднял голову и оглядел дверь в квартиру Феликса Хея. Затем взбежал еще на один пролет и позвонил. Ему показалось, что пронзительный и резкий звук проникает в самые отдаленные уголки квартиры, а потом эхом возвращается назад. Дверь не открыли. Прождав несколько секунд, Сандерс дернул дверную ручку. Потом обернулся к девушке, которая смотрела на него с площадки нижнего этажа.

— Послушайте. Не знаю, но боюсь, действительно что-то случилось. Дверь открыта. Я вхожу. А вы на всякий случай оставайтесь там — пока я вас не позову. Только скажите, что вы боялись увидеть?

— Моего отца, — ответила девушка.

За дверью оказались ступеньки, поднявшись по которым Сандерс вступил в прихожую. И ступеньки, и иол в прихожей были застелены темно-коричневым ковром. Горел свет. Поскольку окна квартиры выходили на фасад, Сандерсу нетрудно было вычислить расположение комнат. Впереди, в конце просторного холла, находилась маленькая кухня. Справа — три смежные комнаты: большая гостиная, спальня и ванная.

Несмотря на низкие потолки, комнаты были просторными. Хотя нижние этажи сдавались под офисы, в мансарде владелец оставил панельную обшивку XVIII века. Сандерс не ожидал такой роскошной обстановки. Некоторое время он стоял прислушиваясь. По крыше барабанил дождь.

— Эй! — крикнул Сандерс.

Никто не ответил. Он вошел в гостиную и сразу понял, почему на его зов никто не отозвался.

Сначала ему показалось, что в комнате восковые фигуры или манекены. Гостиная поражала богатством; стену по обе стороны от камина украшали фрески. За длинным и узким обеденным столом сидели четыре фигуры в самых нелепых позах. Дальше всех находилась красивая дама в вечернем платье; голова ее упала на плечо. Наискосок от дамы — старик с жесткими седеющими волосами. Напротив старика — мужчина среднего возраста; он сидел прямо, как кочерга. Во главе же стола, на председательском месте, помещался крупный толстяк с венчиком рыжих волос, похожий на монаха-расстригу. На его лице играла улыбка.

Оконные рамы задрожали, так как по улице проехал грузовик. Молчаливая компания тоже задрожала.

Они мертвы?!

Еще нет! Даже с порога Сандерс расслышал учащенное дыхание. Он осторожно приблизился к даме. Ее рука, унизанная кольцами, была порезана — видимо, ударилась о разбившийся стакан для коктейлей. Пульс учащенный — больше ста двадцати ударов в минуту. Кожа покрыта красноватыми пятнами. Сандерс оттянул веко дамы и все понял. Зрачок был настолько расширен, что осталось лишь узкое кольцо радужки.

Доктор осмотрел еще двоих. Они не умерли; их жизнь была вне опасности, однако у всех были симптомы отравления наркотическим веществом — дышали они учащенно, со всхлипами, заглушая шум дождя.

Тяжелее других пострадал старик с жесткими седеющими волосами; он уткнулся лицом в стол, и при каждом выдохе из стоящей рядом пепельницы выдувался пепел. Состояние мужчины средних лет можно было описать словами «средней тяжести». Его поза была отмечена достоинством; у него были красивые сильные руки с чересчур длинными большими пальцами — почти такими же, как указательные. Перед стариком на столе стоял стакан для коктейлей, перед мужчиной средних лет — бокал без ножки.

Трое были живы. Но, едва подойдя к четвертому, Сандерс отпрянул. Рыжеволосый толстяк с круглой плешью наподобие тонзуры был мертв — уже по крайней мере час.

Как только доктор приподнял толстяка, он понял причину смерти.

Первым делом необходимо найти телефон и вызвать «скорую» для отравленных. Телефонный аппарат обнаружился на столике между двумя окнами, закрытыми белесоватыми ставнями. Обернув трубку носовым платком, Сандерс несколько раз нажал на рычаг и убедился, что телефон не работает.

— Доктор Сандерс! — раздался голос Марши Блайстоун.

Скрип старых половиц был слышен даже из-под толстого ковра. Чтобы девушка не увидела того, что здесь произошло, доктор выбежал в холл и прикрыл за собой дверь гостиной. Марша ждала; концы ее воротника были связаны так туго, словно она пыталась задушить себя.

— Я больше не могла выносить ожидания, — заявила она. — Мой отец?..

— Успокойтесь. Все хорошо. Как выглядит ваш отец? Такой толстый, лысоватый, с рыжими волосами?

— Нет, что вы! Рыжий толстяк — это мистер Хей. Но где мой отец? И что случилось?

— Ваш отец жив. За исключением мистера Хея, никто серьезно не пострадал. Там несколько человек; их чем-то опоили, но их жизнь вне опасности. Как выглядит ваш отец?

— Он… привлекательный мужчина средних лет. У него есть отличительная особенность: большие и указательные пальцы на руках почти одинаковой длины. Пустите меня!

Сандерс протянул ей руку:

— Да, ваш отец там. Послушайте меня. Их всех чем-то опоили — или, если предпочитаете другое слово, отравили. Я думаю, белладонной или атропином. Но мертв только один человек — Хей. Их нужно немедленно отвезти в больницу. Сейчас я спущусь и постараюсь найти телефон. Можете войти, только обещайте ничего не трогать. Обещаете?

— Хорошо, — не сразу ответила Марша. — Да, обещаю. Значит, мистера Хея отравили…

Сандерс уже бежал вниз по лестнице. По пути он подобрал зонтик с ручкой красного дерева. Он решил пока не говорить Марше, что Феликс Хей умер не от отравления. Он был заколот. Его ударили в спину длинным и узким клинком — похоже, именно тем, что имелся в зонтике.

Глава 2 ЗАЧЕМ ЧЕЛОВЕКУ ЧЕТВЕРО ЧАСОВ?

— Извините, пожалуйста, — сказал Сандерс.

В помещении Англо-египетской импортной компании было темно. Пожилой клерк, успевший надеть черное пальто и поношенную мягкую шляпу, явно собирался уходить, хотя, как заметил Сандерс, дверь запереть он и не подумал. Клерк спокойно шел по коридору с выражением суровой терпимости, когда Сандерс окликнул его.

Клерк оглянулся.

— Вы что-то сказали? — недоверчиво переспросил он.

Сандерс протянул ему свою визитную карточку.

— Простите… Можно позвонить по вашему телефону? Боюсь, дело серьезное. Наверху произошел несчастный случай, а может, умышленное убийство. Несколько человек проглотили ядовитый препарат, а мистер Хей мертв.

Клерк некоторое время стоял молча, а потом вдруг выругался. Ругательство, вырвавшееся из уст такого сухаря, прозвучало особенно непристойно и неожиданно. Но дверь в контору он все же распахнул.

— Телефон на столе, — сказал он. — Так и знал, что с ним что-нибудь случится, — а все его штучки. Надо пойти посмотреть! — И он почти осуждающе добавил: — Там Шуман!

— Шуман?

Клерк кивком указал на вывеску «Коммерческий директор — Б.Г. Шуман» на дверях Англо-египетской импортной компании. Сандерс набрал номер Гиффордской больницы на Гоуэр-стрит. Клерк из дверей следил за ним. Вдруг он спросил:

— А как дама?

Не сводя глаз с телефонного диска, Сандерс ответил:

— Вполне нормально. Переносит все спокойно, особенно если учесть, что там ее отец…

— Чей отец? — недоуменно переспросил клерк, но тут же раздраженно взмахнул рукой. — Ах нет! Я вовсе не о той молодой особе, что пришла с вами. Я имею в видутемноволосую даму там, наверху, — миссис Синклер.

— С ней тоже все в порядке.

К тому времени как Сандерс дозвонился до полицейского участка, клерк уже ушел. Машинально повторяя про себя «миссис Синклер», Сандерс подхватил зонтик и вернулся на четвертый этаж. Марша Блайстоун сидела в холле на резном дубовом сундуке, вытянув ноги в желтовато-коричневых чулках, забрызганных грязью; она смотрела на кончики своих замшевых туфель. Когда она подняла голову, Сандерс подметил, что белки ее глаз странно светятся. Она как будто заряжала энергией все, на что смотрела или что делала.

— Скажите правду, — настойчиво спросила девушка. — Он умрет?

— Нет.

— Кто та дама? — Марша кивнула в сторону закрытой двери.

— Клерк снизу называл ее миссис Синклер. Но мне о ней совершенно ничего не известно. Вы узнали кого-нибудь, кроме вашего отца?

— Да, там мистер Хей, тот, кто… — Марша осеклась. — Значит, остается только один человек, которого мы не знаем, — старик с седыми волосами. Но что же там произошло? Вы мне расскажете? Вы говорите, их отравили белладонной или…

— Вероятнее всего, атропином. Атропин — алкалоид белладонны.

— Значит, атропином! То есть вы хотите сказать, что кто-то пытался отравить целую компанию?

— Возможно, — осторожно согласился Сандерс. — А может быть, злоумышленники просто хотели вывести гостей из строя. Атропин вызывает своего рода расстройство сознания. Прежде чем жертва догадается, что с ней происходит, она уже не в состоянии двигаться. Кстати, вы, наверное, сумеете помочь.

— Кто — я?!

— Да. Почему вы боялись, что ваш отец окажется здесь?

Марша так и подскочила на месте, словно удивленная вопросом, который, казалось, привел ее в полное замешательство. Ее испуг был неподдельным — она явно чего-то боялась.

— Не знаю…

— Но… — не выдержал Сандерс; он уже собирался сказать: «Но, моя милая!» — своим самым сухим, лекционным тоном; так он обращался к студенткам, которые несли околесицу на экзамене. Однако сейчас ему отчего-то не хотелось устраивать выговор молодой девице. — Но ведь должно же быть что-то?

— Да. Я знаю только, что отец ненавидел мистера Хея пуще яда. — Девушка запнулась, поняв, что выбрала неудачное сравнение; ее передернуло. — И тем не менее он все же отправился к нему сегодня. А до того он пригласил своего поверенного и составил завещание. Более того, он вел себя странно Он…

— Да? Продолжайте.

— Перед тем как уйти из дому, — сказала Марша, глядя на Сандерса в упор, — он рассовал по карманам четверо часов.

— Четверо… чего?

— Часов. Знаете, таких приборов, с помощью которых определяют время. И не смотрите на меня так, будто я полная дура! Я говорю правду. Джефферсон все видел; Джефферсон — папин лакей. Он и рассказал мне о часах, потому что встревожился. После того как отец надел смокинг, он положил двое часов в нагрудные карманы и еще двое часов в карманы брюк. Одни часы он взял у мамы, а еще одни одолжил у Джефферсона, потому что такого количества своих у него нет.

Сандерса так и подмывало спросить: уж не спятил ли сэр Деннис Блайстоун? Однако с виду Блайстоун совсем не походил на психа; как и говорила его дочь, он был представительным мужчиной, хоть и сидел в нелепой позе.

— Да, но зачем ему понадобилось четверо часов?

— Ну откуда же мне знать?! Если бы я знала, то так не волновалась бы!

— Часы и сейчас при нем?

— Не знаю. — Марша вызывающе вскинула вверх подбородок. — Вы велели ничего не трогать, вот я и не трогала — только убедилась, что папа жив. — Внезапно она присмирела. — Кстати, зачем вы скрыли от меня, что Феликс Хей умер не от отравления? Его закололи. По всей вероятности, тем самым зонтиком-шпагой, с которым вы не расстаетесь.

— Да, — согласился он.

— Вот почему я спросила вас, что произошло, — объяснила Марша, помолчав. — Кто-то пытался убить всех или, может быть, только опоить зельем…

— Кто-то из их же компании?

— Вполне возможно. — Девушка оживилась. — Наверное, злоумышленник подмешал яд во все стаканы, кроме своего, а сам только притворился, будто теряет сознание. После того как все отключились, он заколол Хея, а потом и сам принял немного яда, чтобы никто не догадался, что он убийца. Или нет… Наверное, дело было так: их отравил кто-то посторонний. Когда все четверо потеряли сознание, злоумышленник спокойно убил Хея и ушел. Ведь ясно, что подозревать станут одного из тех, кто находится в комнате!

Сандерсу не впервые приходилось сталкиваться с трудной задачей. Он принадлежал к числу тех чудесных молодых людей, кто готов ломать голову над подобными проблемами ночи напролет, и чем сложнее и запутаннее задача, тем интереснее.

— Нам еще многое неизвестно, — заявил он. — Начнем с того, что Хея было гораздо проще отравить. Зачем убийце возиться со шпагой, спрятанной в зонтике?

— Да, в том-то и сложность.

— Далее. Если убийца — посторонний человек, который хотел навлечь подозрение на гостей Хея, зачем он, убегая, оставил зонтик-шпагу на видном месте, двумя лестничными пролетами ниже? — Сандерс вздохнул. — К сожалению, пока мы просто гадаем на кофейной гуще.

— Плохо дело, — согласилась Марша. — Вы очень смешной и довольно милый. Что же нам делать? — Она улыбнулась.

Сандерс сконфузился.

— Необходимо раздобыть факты, — ответил он. — Кто такой был этот Хей и почему кто-то захотел убить его? — Хотя глаза у Марши по-прежнему сверкали, доктору показалось, что она намеренно и с самым невинным видом водит его за нос. — Что вы о нем знаете? Он дружил с вашим отцом?

Марша как будто прочитала его мысли.

— Если вы думаете, будто он какой-нибудь мошенник, например шантажист, выбросьте такие мысли из головы! Он биржевой маклер. У него куча денег. Все его знают. Возможно, он не всегда зарабатывал деньги честно, но, но крайней мере, его капиталы нажиты на фондовой бирже.

— Вы были с ним знакомы?

— Немного.

— Он вам нравился?

— Я его терпеть не могла, — откровенно призналась Марша. — По-моему, он был противным пошляком, хотя многие считали его веселым и щедрым. И потом, он вечно все вынюхивал. Не для чего-то особенного, не с какой-то целью, а просто так. Хотел все знать, понимаете?

Она покосилась в сторону гостиной; и тотчас же, словно он дожидался вопроса Марши, оттуда вышел служащий Англо-египетской импортной компании. Он с силой закрыл за собой дверь — собственно говоря, почти захлопнул. Его трясло.

— Ну и ну! — проговорил он.

Сандерс подосадовал на себя, — оказывается, о клерке он совсем позабыл.

— Хорошенькие дела у нас творятся! Как мы все это объясним, а?

— Нам не нужно ничего объяснять, — ответил Сандерс. — Вы ведь ни к чему там не прикасались?

— Я в чужие дела не лезу, — мрачно заявил клерк и как бы нехотя добавил: — Моя фамилия Фергюсон. Я работаю внизу, в фирме Бернарда Шумана. А сам Бернард Шуман находится там.

— Который из них?

Фергюсон приоткрыл дверь. Они увидели край узкого обеденного стола, на котором распростерся старик, похожий на ученого, с жесткими седыми волосами.

— Вон он. Молодой человек, вы, кажется, врач? Как он, плох?

— Вы имеете в виду, поправится ли он?

— Именно это я и спрашиваю, молодой человек.

— Поправится, — сухо отрезал Сандерс. Из-за враждебности, выказанной клерком с шотландской фамилией, молодой доктор вспомнил о своих шотландских корнях. Он тоже способен быть упрямым и несговорчивым! — Мне просто интересно, не намерены ли вы рассказать нам о событиях сегодняшнего вечера.

— Нет. Я иду домой.

— Что ж, дело ваше. Идите, если хотите. Все равно полицейские вас вызовут.

Не затруднившись ответом, Фергюсон заковылял прочь. Но, сделав несколько шагов, остановился и с мрачным видом повернулся к молодым людям:

— Я здесь ни при чем. Я в чужие дела не лезу.

— Вот именно! Может быть, вы поможете пролить свет на то, что случилось у вашего соседа? Вы говорили, что сидели у себя в кабинете и слышали, как гости наверху смеются, хохочут. У них, видите ли, началась истерика, когда подействовал наркотик. И очень важно знать, не входил ли кто-нибудь в то время туда или, наоборот, не выходил.

Фергюсон ссутулился.

— Властям я отвечу. Вам — нет.

— Значит, помочь вы не хотите?

— Я не намерен вам помогать! Именно вам!

— Но там ведь ваш директор!

— А что мой директор? — вспылил Фергюсон; неожиданно звучный голос не вязался с его ссутулившейся фигурой. — Если Бернард Шуман желает пить коктейли — в его-то возрасте! — и валять дурака, пусть будет благодарен, что остался жив.

— Жаль, что вы так воинственно настроены, — осторожно проговорила Марша. Судя по всему, престарелый клерк отчего-то внушал ей страх. — Если вы нам поможете, вам вреда не будет. Там мой отец, и он…

Фергюсон впервые выказал слабый проблеск интереса:

— Ваш отец? Который?

— Сэр Деннис Блайстоун. Он сидит напротив вашего мистера Шумана. Высокий мужчина лет пятидесяти…

— Нет, я его не знаю, — буркнул Фергюсон, глядя в пол. — Он-то чем знаменит?

— Он, видите ли, известный хирург, — холодно пояснила Марша.

Сандерса точно громом поразило. Теперь он понял, почему имя отца Марши показалось ему знакомым и почему девушка решила, что он должен знать ее отца. Хотя Сандерс подвизался, так сказать, в смежной отрасли, он слышал, что Блайстоун считается светилом в области операций на голове. Однако дерзкий вопрос Фергюсона: «Он-то чем знаменит?» — явно подразумевал нечто непристойное.

— Они все известные люди? — спросил Сандерс.

— Уж конечно! — ехидно прошипел Фергюсон. — Откуда мне знать? Я простая ломовая лошадка, тружусь на Бернарда Шумана. А вы, должно быть, друг Феликса Хея, иначе не заглянули бы сегодня к нему. Значит, вы осведомлены лучше, чем я. Вот миссис Синклер, ту красивую даму, считают знатоком живописи; она пишет об искусстве и заодно коллекционирует картины. Бернард Шуман получил награду от правительства… правда, не нашего, а египетского. Он единственный человек, способный воспроизвести процесс бальзамирования Девятнадцатой династии. Но крайней мере, так говорят.

От его неприкрытой злобы Маршу передернуло. На Сандерса же злопыхательство Фергюсона совершенно не подействовало. Он не отрываясь смотрел в сторону гостиной, где за столом восседали безмолвные и неподвижные гости.

— Ясно, — кивнул он. — Все они известные люди. Но что они здесь делали?

— Делали? — Фергюсон снова повысил голос. — Вам следовало бы самому это знать, молодой человек! У них была вечеринка. Они валяли дурака!

— Вы верите в это? Я — нет.

Фергюсон закричал еще пронзительнее:

— Хотелось бы знать, что вы имеете в виду, молодой человек! Феликс Хей всегда устраивал вечеринки в такое время, когда порядочные люди работают!

— Я скажу вам, что я имею в виду, — спокойно произнес Сандерс. — Не похоже, чтобы им было весело; вот в чем несуразность. Вы только взгляните, как они сидят вокруг стола, словно манекены в витрине, и перед каждым — стакан. Все это больше похоже на заседание членов правления.

Марша переменилась в лице.

— Вот именно! — негромко воскликнула она. — Когда я их увидела, что-то в них показалось мне странным, только я не могла понять, что именно. А вы сразу все раскусили! Отец в жизни не ходил по вечеринкам! Он практически не пьет; более того, пить он боится. Короче, дело темное.

После ее слов в холле как будто стало еще сумрачнее, и даже дождь сильнее застучал по крыше. Фергюсон торопливо захлопнул дверь в гостиную и повернулся к молодым людям, словно на что-то решившись.

— Что вам известно? — спросил он.

— Ничего, — честно ответил Сандерс. Будучи истинным ученым, он терпеть не мог блефовать. — Но ведь что-то есть, не правда ли?

— Я ничего вам не говорил, молодой человек!

— И напрасно, — вздохнул Сандерс. — Странный вы, однако, если не сказать большего. Не знаю что и думать о вас и о ваших выходках; но сдается мне, полиция вами заинтересуется.

Клерк неожиданно ухмыльнулся. Улыбка дико смотрелась на лице старого ханжи.

— На кой я сдался копам? — Фергюсон затряс головой. — В жизни они меня не трогали и сейчас не тронут. Я мелкая сошка, рабочая лошадка Бернарда Шумана. Все равно что какой-нибудь скарабей или мумия. — Вдруг он окинул Сандерса внимательным взглядом, как будто только что расслышал его слова. — Сдается мне, вы человек честный! Ну ладно! Вот вам бесплатный совет. Не впутывайте в дело полицию. Если вы хоть сколько-нибудь дорожите своим здоровьем, не делайте этого! Занимайтесь своими микробами или лекарствами и не лезьте в дела, о которых понятия не имеете.

— Почему?

Фергюсон снова разозлился.

— Хорошо, я вам скажу почему! Посмотрите на тех четверых! Все они очень богаты. И знамениты. Они спят в мягких постелях, и кошмары их не мучают. Они примерные граждане, образцовые прихожане. Их невозможно не любить! А знаете, кто они такие на самом деле? Хотите скажу? Все они преступники, а кое-кто из них убийца. Вы угадали, назвав их сборище заседанием членов правления. Вы и представить себе не можете, сколько лжи, коварства и обмана таится в их душах! Проблема в том, что вам неизвестно, в каком преступлении повинен каждый из них; вы не знаете, кто из них что натворил. Кто-то убийца, у других же руки относительно чисты. А когда вы разберетесь, что к чему, будет слишком поздно. Вот потому-то я и говорю вам: послушайте моего совета и держитесь от них подальше.

Некоторое время он смотрел на них с убийственной бесстрастностью. Затем, не дав Сандерсу ответить, заковылял к лестнице. И снова манекены за столом задрожали, когда внизу по улице проехал грузовик. Сандерса, который вообще не отличался богатым воображением, вдруг затошнило — возможно, от страха.

Глава 3 ПРИВИДЕНИЕ В ОФИСЕ

В начале третьего Сандерс сидел в тускло освещенном зале ожидания Гиффордской больницы и листал журнал не читая. От усталости у него немного дрожали руки. Все было сделано. Пострадавших действительно отравили атропином; но, судя по тому, как их взялись лечить, доза яда оказалась выше, чем он предполагал. Здесь, в больнице, всем сейчас распоряжался доктор Нильсен, а в квартире Хея хозяйничала полиция.

Сандерс с досадой швырнул журнал на столик. Из-за того, что он недооценил опасность, жизнь трех человек оказалась под угрозой! Его вина в том, что ему хотелось покрасоваться перед девушкой и утешить ее.

Тут в зал ожидания вошел старший инспектор Хамфри Мастерс, с которым Сандерс был отлично знаком.

Старший инспектор Мастерс — румяный, невозмутимый, как карточный шулер, с седеющими волосами, старательно зачесанными набок, — выглядел соответственно обстоятельствам. А обстоятельства были таковы, что его вытащили из постели в половине второго ночи.

— А, вот и вы! — обрадовался Мастерс, заметив молодого человека. Он придвинул себе стул и положил на столик кейс. — Дело дрянь, доложу я вам. Нам повезло только в одном: на месте происшествия случайно оказались вы. Всегда приятно иметь дело с человеком, которому можно доверять.

— Спасибо.

Мастерс понизил голос:

— Видите ли, я осмотрел квартирку только мельком — так сказать, предварительно. Сейчас там орудуют наши ребята, а я решил подскочить сюда и посмотреть, как дела у пострадавших. Уж больно скоро их забрала «скорая»…

— Один труп лучше, чем четыре. Старик, мистер Шуман, был в очень тяжелом состоянии.

— То же самое твердит и здешний врач. — Мастерс пристально посмотрел на своего собеседника. — Нет, я вас не виню; я не считаю, что вы напортачили. Вы все сделали как надо. По словам врача, все трое уже вне опасности, но до завтра их лучше никуда не перевозить и не беспокоить. Как по-вашему, он не врет? — Инспектор руководствовался в жизни одним простым правилом: подозревать всех.

— Доктор Нильсен свое дело знает. И потом, если даже вам удастся допросить их сегодня, вы все равно не узнаете ничего ценного.

— Допустим! — Мастерс задумался. — С другой стороны, врач говорит, что дама, миссис Синклер, отделалась сравнительно легко. Наверное, приняла не такую большую дозу яда, как другие. По-моему, я ей не наврежу, если задам несколько вопросов. А вы как считаете? Разумеется, беседовать следует тактично, не задевая ее чувств…

— Если Нильсен не против…

— Я знал, что вы согласитесь! Но прежде всего, если не возражаете, хотелось бы услышать вашу версию случившегося. Мисс Блайстоун сейчас наверху, со своим отцом; ей не до того, чтобы давать показания. Поэтому давайте-ка пока запишем ваш рассказ.

Сандерс добросовестно изложил все, чему стал свидетелем, а Мастерс столь же добросовестно записал. Задолго до конца рассказа Мастерс встал с места и принялся расхаживать по залу; он побагровел больше обычного, и взгляд у него был предельно озабоченный.

— Замечательно. Мы опять вляпались, — заметил он. — Интересно, что скажет обо всем сэр Генри! — Старший инспектор задумался. — Доктор, дело более странное, чем вам кажется. Давайте проясним вот что. Значит, тот тип, Фергюсон, назвал всех четверых преступниками. Правильно?

— Да.

— Как по-вашему, он сделал это не просто ради красного словца? Так сказать, употребил фигуру речи…

— По-моему, его слова совсем не были похожи на фигуру речи. Если бы вы его слышали…

— Все они преступники, а кое-кто из них убийца, — задумчиво повторил Мастерс. — Допустим! Поскольку мистер Хей мертв, последняя часть высказывания меня нимало не удивляет. Говорил ли он что-нибудь еще?

— Нет, он спустился вниз и закрылся в конторе.

Старший инспектор прикусил губу.

— Да, — протянул он после паузы, — мне знаком подобный тип людей. Скрытный, как устрица, но взрывается, словно медведь, но каждому незначительному поводу. А иногда выбалтывает нечто совершенно неожиданное! Хотя для нас он оказался весьма полезен. Фергюсон не давал понять, что ему известно, зачем собрались те четверо наверху?

— Нет.

— Но по-вашему, он что-то знает?

— По-моему, он что-то знает или подозревает.

— Так-так. Теперь скажите мне вот что. — Мастерс снова сел, придвинулся вместе со стулом ближе к Сандерсу и с заговорщическим видом подмигнул ему. — Какого мнения обо всем случившемся мисс Блайстоун?

— О чем конкретно? — настороженно уточнил Сандерс.

— Полно, полно, сэр! — Мастерс укоризненно покачал головой, его проницательные голубые глаза впились в молодого человека. Сандерс заволновался. — Фергюсон назвал ее отца преступником в числе прочих. Она удивилась? Рассердилась, вышла из себя? Что она сказала?

— Что Фергюсон, возможно, сам и убил Хея. Мы встретили Фергюсона, когда поднимались наверх. Он вышел на лестничную площадку, и мы заметили, что он только что умывался. Мисс Блайстоун предположила, что он смывал кровь. — Сандерс иронически хмыкнул.

В ответ Мастерс растянул губы в снисходительной улыбке. Однако глаза его не смеялись.

— Разумеется, все возможно, — кивнул он. — Но имеет ли мисс Блайстоун какое-либо представление, зачем те четверо собирались в квартире наверху?

— Сомневаюсь.

— И тем не менее она следила за своим отцом, долго ждала на улице, и это посреди ночи. А все якобы потому, что отец перед уходом составил завещание и захватил с собой четверо часов. Кстати, правда, что сэр Деннис Блайстоун известный хирург?

— Да, правда. — Сандерс беспокойно поежился. — Но… не слишком ли мы полагаемся на слова какого-то клерка? Вы старший инспектор уголовного розыска. Вам что-нибудь известно о совершенных теми людьми преступлениях?

— Я, сэр, ничего не принимаю на веру, — заявил Мастерс. — Не стану скрывать, об их преступлениях мне ничего не известно. Уверяю вас, я не стану их арестовывать, опираясь только на слова Фергюсона. Но мы с вами подошли к сути. Мне хочется услышать ваше мнение по поводу многих вещей: и с медицинской, и с другой точки зрения. Вот сейчас, навскидку… — Инспектор наклонился вперед и широко раскрыл глаза. — Что, по-вашему, было самым странным, если не считать собственно отравления и убийства новомодным зонтиком-шпагой?

— Сэр Деннис Блайстоун и его четверо часов.

— Вот тут вы ошибаетесь. Хирург с часами — далеко не самое странное, — ответил старший инспектор. — Поднявшись на место преступления, я взял на себя смелость обыскать пострадавших. Разумеется, обыск был лишь поверхностный. Так вот, сэр, у других гостей, у миссис Синклер и у мистера Шумана, оказалось при себе нечто такое же странное, как и часы сэра Денниса. Хотите узнать, что у них было? Охотно поделюсь с вами. В правом кармане смокинга мистера Бернарда Шумана я обнаружил звонковый механизм будильника…

— Что?!

— Звонковый механизм будильника, — не без удовольствия повторил Мастерс. — Пружина, молоточек, все, кроме самого звонка. Все детали старые и немного заржавели, но еще вполне пригодны. А в нагрудном кармане пальто Шумана оказался большой кусок выпуклого стекла, наподобие увеличительного. Что скажете?

Сандерс задумался.

— Шуман занимается египтологией, — заметил он. — Так что увеличительное стекло для него вещь вовсе не странная. Но я не понимаю, зачем ему понадобились колесики и пружинки от будильника… А у миссис Синклер тоже что-то нашлось?

— Да, в сумочке, — кивнул Мастерс. — Сумочка лежала у нее на коленях, а внутри я увидел пузырек с негашеной известью и пузырек с фосфором.

Наступило молчание.

— Итак! — Мастерс громко постучал пальцем по столу. — Вы химик. Скажите, зачем миссис Синклер, светской даме до мозга костей — по крайней мере, она производит такое впечатление, — негашеная известь и фосфор?

Сандерс развел руками:

— Не знаю. Фосфор, конечно, яд. Честно говоря, меня часто удивляет, почему отравители им пренебрегают. По фосфору абсолютно невозможно вычислить убийцу, так как его без труда способен раздобыть кто угодно, отломив несколько спичечных головок; чтобы убить человека, достаточно шестнадцати. Что же касается негашеной извести…

Старший инспектор изумленно уставился на молодого человека, который с самым серьезным видом излагал ему оригинальный способ убийства.

— Хр-рм, да, — прокашлялся Мастерс. — Но ведь в нашем случае фосфором, так сказать, и не пахло? Нет. Так зачем ей понадобились негашеная известь и фосфор?

— А зачем ученому-египтологу детали будильника и почему выдающийся хирург, прежде чем покинуть дом, запасается несколькими часами?

Мастерс кивнул, словно бы нехотя соглашаясь с ним. В то же время Сандерса не покидало ощущение того, что старший инспектор что-то скрывает, причем еще и втайне радуется. Его прямо-таки распирало от удовольствия. Сэр Генри Мерривейл немедленно раскусил бы Мастерса; но Сандерсу, который ничего не знал, а только подозревал, стало не по себе.

— Послушайте, инспектор, что там у вас в рукаве?

— У меня? — с самым невинным видом удивился Мастерс. — В рукаве?! Ничего. Просто мне интересно, есть ли у вас еще какие-либо предположения.

— Сейчас нет. Впрочем… может, вы считаете их всех убийцами, а данные предметы уликами, изобличающими их вину?

— Ага! Такое вполне возможно.

— Или невозможно. По вашему лицу не поймешь, что у вас на уме. Фосфор — яд, но часами или стеклянной пластинкой человека не убьешь.

К удивлению Сандерса, Мастерс оглушительно расхохотался:

— Они вроде как колдуны или алхимики, верно? Полно, полно, сэр! Не обижайтесь. Я ничего плохого не имел в виду. Если подтвердятся мои подозрения, ничего смешного тут нет; произошедшее много серьезнее того, с чем обычно приходится иметь дело. Очень бы хотелось повидать того малого, Фергюсона. Кстати, не хотите составить мне компанию? Сейчас я иду беседовать с миссис Синклер.

Миссис Синклер поместили в одноместную палату, а их в Гиффордской больнице совсем немного. Она сидела на кровати, выкрашенной в белый цвет, обложенная подушками; неяркая лампа в изголовье бросала свет на ее волосы. Рядом находился доктор Нильсен; судя по его виду, он успокаивал больную.

Трудно было представить, что женщине только что сделали промывание желудка, давали рвотное и сульфат цинка. Она показалась Сандерсу настолько хрупкой, что невольно подумалось: подобные неприятные процедуры ее бы просто убили.

Щеки миссис Синклер больше не пылали ярким румянцем, мышцы расслабились. Когда Сандерс видел ее в квартире Хея, она показалась ему старше, сейчас же он понял, что ей едва ли больше тридцати двух — тридцати трех лет. Фигура у нее была что надо — стройная, гибкая. Длинные волосы, очень темные и блестящие, были заправлены за уши, отчего казалось, будто миссис Синклер накинула капюшон. На ее очень красивом, чувственном лине выделялись огромные иссиня-черные глаза; у нее был маленький округлый рот и крепкий подбородок. Сразу бросалось в глаза крайне серьезное и одухотворенное выражение лица. Обычная больничная сорочка выглядела на ней как вечернее платье. В общем, миссис Синклер была очень хороша; такого же мнения, очевидно, придерживался и доктор Нильсен.

Мастерс откашлялся, словно не решаясь начать разговор. Как позже заметил Сандерс, лишь ее одну среди прочих свидетелей Мастерс как будто немного стеснялся.

— Помните, у вас всего пять минут, — предупредил доктор Нильсен. — Я останусь здесь и прослежу, чтобы мои распоряжения не нарушались.

— Пожалуйста, поговорите со мной, — попросила миссис Синклер низким голосом. — Доктор Нильсен как раз рассказывал мне, что произошло.

Старший инспектор едва удержался, чтобы не выругаться.

— Терпеть не могу ваши полицейские уловки, — отрубил доктор в ответ на его выразительный взгляд. — Вы делаете свое дело, а я свое. И мое дело заботиться о пациентах.

— Допустим, — примирительно согласился Мастерс; на губах его заиграла обычная вкрадчивая улыбка. — Итак, мэм… Я вынужден задать вам несколько вопросов. Не обращайте внимания на блокнот, это простая формальность.

Миссис Синклер, грустно улыбнувшись, поблагодарила его и грациозно откинулась на подушки. Зрачки ее глаз до сих пор оставались немного расширенными.

— Ваше имя, мэм?

— Бонита Синклер.

— Вы замужем?

— Я вдова.

— Где вы живете?

— В Челси. Чейни-Уок, 341.

Мастерс оторвался от блокнота.

— Каков ваш… род занятий, мэм? У вас есть профессия?

— О да, я работаю, — сообщила миссис Синклер с таким выражением, словно работа являлась очком в ее пользу. — Я консультант в области живописи; иногда и сама торгую картинами. И пишу статьи для «Национального художественного обозрения».

Старший инспектор захлопнул блокнот.

— Итак, мэм… Вам известно, что мистера Феликса Хея сегодня убили?

Миссис Синклер вздрогнула. Глаза ее наполнились слезами, хорошо заметными в свете лампы. Сандерс готов был поклясться, что женщина по-настоящему расстроена.

— Доктор как раз сказал мне… Ужас! Терпеть не могу думать о страшном и неприятном.

— Согласен с вами, мэм, но, боюсь, нам придется посвятить неприятностям немного времени. Итак… прошу вас, расскажите мне все, что произошло сегодня вечером.

Миссис Синклер с трудом переменила позу.

— Но… я ничего не знаю. Честно и откровенно: не знаю! Последнее, что я помню, кто-то за столом рассказывал какую-то историю, анекдот. Он показался мне ужасно смешным; смешнее я ничего в жизни не слышала. Я смеялась и смеялась, а потом мне стало стыдно. Но к тому времени перед глазами у меня все поплыло, и…

— В таком случае начнем сначала. Как вы оказались в квартире мистера Хея?

— Он пригласил меня в гости. Сказал, что придут еще несколько человек, что это не пышный прием, а так, небольшой званый вечер.

Женщина говорила немного манерно; впрочем, если учесть, что на ее лице не было ни грамма косметики, жеманство ей очень шло. Вне всяких сомнений, пострадавшая была еще очень слаба; она выпростала из-под одеяла длинную тонкую руку, и Сандерс увидел бинты.

— В котором часу вы пришли туда, миссис Синклер?

— Кажется, около одиннадцати.

— Не поздновато ли для вечеринки?

— Боюсь, все началось так поздно из-за меня. Видите ли, сегодня мне нужно было сделать три очень важных звонка в определенное время; я сказала мистеру Хею, что вряд ли успею к нему раньше одиннадцати. Он ответил, что не хочет причинять мне неудобство и позовет остальных на тот же час.

Несмотря на то что свидетельница отвечала охотно и подробно, Мастерсу показалось, будто он постепенно погружается в туман.

— А разве вы не могли позвонить из квартиры мистера Хея?

Миссис Синклер улыбнулась:

— Ну что вы! Один разговор был с Нью-Йорком, второй — с Парижем, а третий — с Римом. Разумеется, я звонила по делу. Терпеть не могу деловые звонки и ничего не смыслю в технике; и все же позвонить нужно было непременно.

— Скажите мне вот что, мэм. Мистеру Хею так уж необходимо было звать вас в гости?

— Простите, не поняла…

— Мистер Хей пригласил вас с какой-то определенной целью?

— Честно говоря, не знаю! Он был моим очень близким другом; он пригласил меня, и я пришла.

Мастерс сам не понимал, куда клонит. Он словно брел ощупью в тумане.

— Вы были знакомы с остальными гостями?

— Конечно, я была знакома с мистером Хеем и с сэром Деннисом Блайстоуном. Сэр Деннис заехал за мной… — Несмотря на бледность, миссис Синклер покраснела. — Он заехал ко мне домой и отвез к мистеру Хею. А вот мистера Шумана я увидела впервые. Он мне понравился.

— Когда вы оказались дома у мистера Хея?

— Кажется, около одиннадцати. Мистер Шуман уже был там.

— И вы сразу начали пить?

Миссис Синклер не улыбнулась, но в ее иссиня-черных глазах заплясали веселые огоньки.

— Едва ли про это можно сказать «пить». Я выпила всего один коктейль, да и тот не до конца.

— Всего один… — Мастерс вовремя сдержался и прочистил горло. — Прекрасно, мэм. Кто смешивал коктейли?

— Я.

— Вы признаетесь?

— В чем? — удивилась женщина. На ее лбу, казавшемся таким гладким под шапкой черных волос, появились морщины. — В чем тут признаваться? Конечно, коктейли готовила я. Не знаю, известно ли вам, но в моем присутствии мистер Хей никогда не пил ничего, кроме коктейля «Белая леди». Я… То есть у него была дурацкая шутка насчет меня. И он непременно требовал, чтобы я сбивала коктейли, а потом спрашивал остальных гостей: «Вы уже пробовали мою «Белую леди»?» — Миссис Синклер вспыхнула.

— Все пили одно и то же?

— Нет. Сэр Деннис приготовил себе виски с содовой и льдом, так называемый американский хайбол.

— И больше вы ничего не пили и не ели?

— Да, но почему?..

— Сейчас поймете, почему я задал такой вопрос, мэм. Яд, который вы проглотили, обнаружен в ваших напитках. Не будете ли так любезны сказать…

— Но… это невозможно! — слабым голосом воскликнула миссис Синклер. — Прошу вас, не говорите так; вы не знаете, что говорите! Уверяю вас: в том, что мы пили, не могло оказаться никакого яда! Я не сумасшедшая и не истеричка. Если сомневаетесь, если не верите мне, то спросите других. Мы просто не могли выпить отравленные коктейли; сейчас вы поймете почему.

Послышался щелчок; Нильсен захлопнул крышечку на часах.

— Мастерс, время вышло!

— Да перестаньте! — рассеянно отмахнулся старший инспектор. — Видите ли, мэм…

— Я сказал, время вышло! — повторил Нильсен.

Мастерс обернулся:

— Неужели вы серьезно?

— Еще как серьезно, — с мрачным видом ответил Нильсен. — Я не имею права подвергать риску здоровье моей пациентки. Извините, Мастерс, но здесь приказываю я. Уйдете сами или позвать санитаров?

Старший инспектор предпочел удалиться самостоятельно. Сандерс понимал, что Мастерс еле сдерживается, — он только-только приступил к допросу, даже не успел упомянуть о негашеной извести и фосфоре. Однако Мастерс прекрасно понимал, что такое дисциплина, что, впрочем, не помешало ему в кабине лифта отпустить несколько крепких замечаний.

— Она водит нас за нос! — заявил старший инспектор, когда они с Сандерсом спустились вниз. — Женщине с такой романтической внешностью доверять нельзя! Она ведет ловкую игру, но я выясню, что у нее на уме. Он, видите ли, не имеет права подвергать риску ее драгоценное здоровье! А меня, представьте себе, вытащили из постели среди ночи и приказали расследовать убийство, но оказывается, что расследовать особенно и нечего. Поверьте моему слову…

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — попросил Сандерс, — но сдается мне, у вас появились кое-какие зацепки.

Мастерс не выдержал:

— Ладно, доктор. Она меня достала. Да, не скрою, меня кое-что задело, а именно словечко «невозможно». Я-то надеялся: хоть раз в жизни достанется простое дело без затей! Никаких запертых изнутри комнат, трупов в снегу и прочего вздора. Но первое, что я слышу, — «невозможно»! Неужели так трудно подмешать в напиток яд? И если окажется, что все же…

Они вышли в зал ожидания как раз в тот момент, когда заскрипела вращающаяся дверь в вестибюле. Стараясь не поскользнуться на мраморном полу, навстречу старшему инспектору почти бежал молодой человек, в котором Сандерс опознал сержанта уголовного розыска Полларда. Доктору показалось, что сержант чем-то взбудоражен.

— Сэр, вам лучше вернуться на Грейт-Рассел-стрит, — заявил он. — Наш свидетель, Фергюсон… в общем, он исчез.

Мастерс с силой натянул на голову котелок, как будто затыкая себя пробкой. Видимо, он хотел что-то сказать, но вовремя вспомнил, где находится.

— Что значит исчез? — прошипел инспектор, сдерживаясь из последних сил. — Вот так просто взял и исчез? То есть вы позволили ему уйти прямо через парадную дверь?

— Нет, сэр, — тихо ответил Поллард. — Через парадную он не выходил. И через черный ход тоже.

— Ты, главное, успокойся, Боб! — шепотом попросил Мастерс. — Возьми себя в руки. Куда же он делся?

— Видите ли, сэр, я решил не приставлять к нему человека. А парадную дверь караулил Райт. Когда я в последний раз видел Фергюсона, он сидел в своем кабинете и ждал вашего возвращения. Фергюсон сказал: мол, если он понадобится, мы знаем, где его искать. А после я спустился вниз, открыл дверь, а его-то и нет. Матерчатые нарукавники, такие, знаете, конторские, на столе и очки тоже. А самого Фергюсона нет.

— Я тебя спрашиваю, — зашипел Мастерс, — как он вышел?

— Должно быть, вылез через заднее окно, сэр. Только в том доме окна старомодные, высокие — из таких не спустишься. Если в таком доме случается пожар, всегда бывают жертвы. Должно быть, он спрыгнул.

— Господи ты боже мой! — прошептал Мастерс, вздымая кверху сжатые кулаки. — Старик ночью прыгает из окна с высоты сорок футов, спокойно отряхивается и уходит?

Сандерс безуспешно попытался представить себе эту картинку. Мрачный, подозрительный клерк-ханжа, который то суетится, словно старая дева, то начинает обвинять окружающих во всех смертных грехах… Внезапно Фергюсон вырос в загадочную и зловещую фигуру, вокруг которой оказалось сосредоточено все дело.

— Согласен, прыгать из окна нелегко, — откликнулся Поллард. — Земля влажная, и в месте возможного приземления следов не отыскать. Но дверь черного хода заперта изнутри на задвижку и на цепочку, а парадный вход все время караулил Райт. Поэтому единственное, что он мог сделать, — выпрыгнуть из окна.

— Выпрыгнуть из окна… черт побери! — воскликнул Мастерс. — Поговорим об этом позже, дружок. А пока…

— Это еще не все, — продолжил сержант, как видно собравшись с духом. — Получается, что никакого Фергюсона не существует в природе.

Мастерс снова снял котелок. Казалось, сама суть подобного нелепого разговора, да вдобавок еще шепотом, в больничном вестибюле, отрезвила старшего инспектора.

— Мы начали его искать, — тем временем продолжал Поллард, — и разбудили сторожа, который спал в подвале. Сторож — ирландец по имени Тимоти Риордан. Он подозрительный, как все ирландцы, и к тому же здорово накачался виски. Наверное, оттого-то его и не разбудила кутерьма наверху — он был пьян в стельку. Но…

— Слушай, Боб, не мямли, говори как есть!

— Слушаюсь, сэр. Сторож говорит, что у мистера Шумана нет клерка по фамилии Фергюсон. Здесь, в английском отделении компании (у Шумана есть еще контора в Каире) служат два помощника, причем один из них — египтянин, который работает на Шумана уже десять лет. Никакого Фергюсона он не знает.

Глава 4 ВОКРУГ ОБЕДЕННОГО СТОЛА

Когда Сандерс на следующий день приехал на Грейт-Рассел-стрит, где он договорился встретиться со старшим инспектором, было почти одиннадцать часов утра. Дома он не ночевал. У него на службе был диван, на котором он спал, если случалось работать допоздна; а накануне Мастерс попросил его провести ряд анализов, да побыстрее.

Он привез в контейнере целую коллекцию всевозможных стаканов, бокалов и бутылок из квартиры Феликса Хея и остаток ночи и утро посвятил изучению их содержимого. Результат исследования изумил его.

Однако усталости Сандерс не чувствовал. Было славное апрельское утро; в прохладном воздухе явственно пахло весной, а над крышами старых домов показался краешек солнца. Дом на Грейт-Рассел-стрит зажил обычной жизнью: дипломированные бухгалтеры Мейсон и Уилкинс, а также сыновья Чарлза Деллингса, агенты по недвижимости, равнодушно сновали по двум нижним этажам. Но двери Англо-египетской импортной компании были заперты, и перед ними стоял полицейский.

Наверху молодого человека встретил Мастерс — свежий, гладко выбритый и невозмутимый. Кроме старшего инспектора в квартире находился только сержант Поллард. Сквозь маленькие окна ярко светило солнце, отчего квартира казалась веселее, хотя по-прежнему носила печать таинственности.

— Доброе утро, сэр, — приветствовал Сандерса Мастерс. — Доброе утро, доброе утро, доброе утро! А мы с Бобом уж думали, что вы не придете. Совсем заработались?

— Ну вас к черту! — беззлобно буркнул Сандерс. — Вы, наверное, детективов начитались. В романах, когда инспектор отдает что-то на экспертизу, химик идет в лабораторию, тут же возвращается и заявляет: мол, в кофе был подмешан такой-то и такой-то яд в таком-то количестве. Вы хотя бы имеете представление о том, сколько времени требует подобного рода исследование?

— Да бросьте вы, — примирительно заявил Мастерс.

Они вошли в гостиную, где за узким обеденным столом больше не сидели застывшие фигуры.

— Главное, какие новости вы нам принесли: хорошие или плохие.

— Я бы сказал, плохие.

Мастерс помрачнел:

— Ясно. Так я и думал. Ну что у вас?

Сандерс извлек из контейнера никелированный шейкер для сбивания коктейлей — из него разливали напитки вчера ночью. Шейкер стоял на журнальном столике, рядом со стулом Феликса Хея. Он был наполовину полон.

— Трое из них, — начал Сандерс, — пили коктейль «Белая леди». Ингредиенты: джин, апельсиновый ликер «Куантро» и лимонный сок. Но в той жидкости, что осталась в шейкере, я атропина не обнаружил. Там его нет.

Старший инспектор присвистнул:

— Неужели?..

Сандерс кивнул и выставил на стол три стакана из-под коктейля.

— Количество атропина в осадке варьируется от одной пятидесятой до одной десятой грана. Судя по всему, Шуман принял самую большую дозу, Хей — вторую по величине, а миссис Синклер досталось меньше всех. Видимо, атропин влили прямо в стаканы.

Затем он выставил на стол бокал без ножки.

— Сэр Деннис Блайстоун, как вам известно, приготовил себе американский хайбол, или смесь ржаного виски и имбирного пива. Он выпил лишь половину; в остатках обнаружена треть грана атропина. Наконец, в бутылках, из которых наливали ингредиенты, атропина нет: я не нашел его ни в джине, ни в виски, ни в «Куантро», ни даже в лимонных выжимках из соковыжималки. Что отсюда следует? Раз атропина нет ни в шейкере, ни в бутылках, значит, яд влили непосредственно в стаканы.

— По-вашему, злоумышленник крутился у стола и отравил коктейли после того, как их смешали?

— Да.

— На первый взгляд, — заявил Мастерс после паузы, — трудно придумать более идиотский способ. Кто-то вливает атропин в четыре стакана с коктейлями — и окружающие ничего не замечают! Можно незаметно подлить яд в один бокал, ну, в два… Но в четыре! — Он задумался. — Кстати, доктор, какова смертельная доза?

— В среднем полграна.

— А у нас, причем в остатках, после того как гости отпили изрядную часть, — не унимался старший инспектор, — обнаружено до трети грана? Допустим! Но ведь такого количества яда хватило бы, чтобы прикончить их всех!

— Это точно.

Мастерс воззрился на узкий обеденный стол, как будто пытаясь представить себе четырех пострадавших. Солнечные лучи, проникавшие в комнату через узкие оконца, подсветили обшивку стен и фрески XVIII века по обе стороны от камина. Нежные акварельные тона восхищали, однако сюжет фресок оказался вполне вольным: на них были изображены обнаженные нимфы у пруда.

Странная комната! Интересно, подумал Сандерс, каково было ее изначальное предназначение? Над камином красовалась резная полка; на ней как попало валялись дешевые издания в ярких обложках. На одном из журнальных столиков лежала открытая коробка сигар, а на самом обеденном столе стояли две пепельницы. Рядом с ними лежал и злополучный зонтик с ручкой красного дерева; шпагу вынули из ножен.

— Смертельная доза яда в каждом стакане! — не унимался Мастерс. — Помните, что говорила вчера миссис Синклер? Мол, и она, и все остальные готовы присягнуть, что ни в один бокал не наливали яда! С чего, спрашивается, она так горячится? Зачем говорить за других? Ведь не может быть, чтобы все гости знали о том, что их коктейли отравлены!

— Едва ли такое возможно, — согласился Сандерс. — Опасное вышло бы развлечение. Вы нашли что-нибудь еще?

Старший инспектор ехидно ухмыльнулся:

— Неплохой урожай отпечатков пальцев, но к чему они? Ручка зонтика совершенно бесполезна. Боюсь, вы и сами хватались за нее, доктор, когда поднимались по лестнице. Да, Хея закололи именно данным зонтиком. Вот только никто не знает, чей он и откуда взялся. Многое станет ясным после допроса свидетелей. Сегодня утром всех пострадавших выписали из больницы, и у меня развязаны руки.

— А что Фергюсон?

— Не сыпьте мне соль на рану! — рявкнул Мастерс. — Пока я знаю о нем только одно: он действительно исчез. Я уже почти готов обратиться за помощью к сэру Генри. Боб прав: он не вышел из парадной двери, не вышел и черным ходом. Утром я прошелся вдоль задней стены дома. На ней имеется водосточная труба, однако она расположена далеко от всех окон. Чтобы спуститься по водосточной трубе, Фергюсон должен обладать ловкостью гориллы! Нет, не годится. Значит, онвыпрыгнул из окна, но следов на земле нет как нет. У нас всего одна зацепка.

— Какая?

— Он забыл очки, — проворчал Мастерс, — а на очках отпечатки его пальцев! Впрочем, вряд ли они нам что-нибудь дадут. Разве что его пальчики имеются в картотеке Скотленд-Ярда — но это маловероятно. Мы топчемся на месте! Да, вот еще… Я узнал адрес поверенных Хея, пошлю туда сержанта. А меня ждет очередная битва с миссис Синклер. Не желаете со мной, доктор?

Сандерс желал; он чувствовал, что заслужил награду за свои труды. Они поехали в Челси. Полицейская машина долго катила по набережной; Сандерсу показалось, что даже сейчас, весной, Темза какого-то осеннего цвета.

Жилище Бониты Синклер оказалось именно таким, каким он себе его и представлял: типичный загородный коттедж или кукольный домик. Между темными кирпичами аккуратно белел известковый раствор; почти под всеми окошками висели ящики для цветов; должно быть, летом там пышно цветут розы. На зеленой двери красовалось медное кольцо в виде кошки.

Однако старшего инспектора поразила не красота дома, а нечто совсем другое. Мастерс резко дернул рукоятку ручного тормоза; машина остановилась. Несмотря на весну и на то, что на деревьях уже набухли почки, на первом этаже горел камин. А за окном справа от двери они увидели мужскую фигуру.

— Знакомые лица, — заметил Сандерс. — Сэр Деннис Блайстоун!

— Он самый, — проворчал старший инспектор. — Ах, болваны! Учишь их, учишь… Говорил я Сагдену, чтобы глаз с него не спускал! Я приказал установить слежку за всеми троими и чтобы они не общались друг с другом! Опять прошляпили! Он все-таки улизнул. Ну, идемте!

Опрятная горничная взяла визитную карточку Мастерса. Их провели в гостиную, похожую на беседку; там по обе стороны от камина сидели Бонита Синклер и сэр Деннис Блайстоун.

Все выглядело по-домашнему. Хозяйка, одетая в просторное утреннее платье, мелкими глоточками пила херес. У камина она смотрелась очень выигрышно, а может, все дело было в несколько театральной обстановке. Увидев, кто пришел, Блайстоун порывисто вскочил со стула.

— Доброе утро, миссис Синклер, — произнес Мастерс. — Доброе утро, сэр. Вижу, вам уже лучше.

— К счастью, да.

Внешность Блайстоуна оставляла противоречивое впечатление. Хотя данные эпитеты исключают друг друга, он казался человеком одновременно сильным и нерешительным. Роста он был высокого; на грубоватом, мужественном лице выделялись красивые глаза, излучающие уверенность. Манеры знаменитого хирурга были безупречными, как и костюм, сшитый у дорогого портного. Блайстоун держался достаточно непринужденно. Он сразу понравился доктору Сандерсу.

— И тем не менее, сэр, — продолжал Мастерс, — я просил вас утром не выходить из дому!

Блайстоун торжественно кивнул:

— Совершенно верно, инспектор. Но проблема в том, что… я должен был знать. — Он улыбнулся, как будто вспомнил о чем-то приятном.

Блайстоун был еще слаб — сказывалось действие яда, — но старательно скрывал свое нездоровье. И разговаривал с визитерами просто, как со старыми знакомыми, нимало не смущаясь.

— Я не часто теряю память. В последний раз такое случилось много лет назад, ночью после соревнований по гребле. Но я до сих пор все помню. Когда я проснулся на следующее утро… Инспектор, меня терзали страшные муки! Я понятия не имел, что было со мной накануне! И я не успокоился до тех пор, пока не обошел всех друзей и не выспросил их в мельчайших подробностях о том, что я вытворял. Вот и сейчас, мне непременно нужно было узнать, что я делал вчера ночью.

— Прекрасно, сэр! Итак, вы не убивали мистера Хея? — Мастерс дружелюбно осклабился.

— Насколько мне известно, нет, — ответил Блайстоун, улыбаясь не менее дружелюбно.

Все сели.

— Итак, — заявил старший инспектор, — положение таково. До сих пор мне не удалось добиться ни от одного фигуранта сколько-нибудь важных показаний. Но есть вещи, которые невозможно отрицать. Мы не можем отрицать того, что мистер Хей мертв.

— Совершенно верно.

— Произошло убийство, — продолжал Мастерс, захлопывая капкан. — И мы совершенно уверены: его убил злоумышленник из числа тех, кто находился у него в гостях.

Продолжать не было необходимости, слова старшего инспектора возымели должное действие. Бонита Синклер отставила бокал с хересом на стоящий рядом стол и, широко раскрыв глаза, с ужасом смотрела на него. Блайстоун, который слушал кивая, как примерный ученик, перебил Мастерса:

— Вы хотите сказать, что его убила либо миссис Синклер, либо Шуман, либо я?

— Если вы так ставите вопрос, сэр, то да.

— Инспектор, это нелепо!

— Почему?

— Потому что вы городите чушь! — рассудительно и резко ответил Блайстоун. — Ни у одного из нас не было причин убивать его. Уверяю вас, он был нашим другом; я думаю, что имею право говорить от имени всех.

— Зачем нужно говорить от имени всех? — негромко спросил Мастерс.

Блайстоун смерил его суровым и одновременно ироническим взглядом. Однако ответил не сразу.

— Не вижу необходимости, инспектор, цепляться к словам. Хорошо, я буду говорить за себя. Однако было бы более вежливо вначале спросить мнение хозяйки, миссис Синклер. Вот и все. — Вдруг хирурга прорвало; видимо, он испытывал ненависть ко всяческим уловкам и ухищрениям. — Послушайте меня! Скрывать правду ни к чему. Иногда Хей меня раздражал; многие люди считали его шутом гороховым, хамом и грубияном. Но мне он был добрым другом. Он оказал мне массу услуг; с ним не было скучно, и… я готов как угодно помогать вам, лишь бы его убийцу повесили.

Высказавшись, Блайстоун как будто устыдился собственной несдержанности.

— Прекрасно! — бодро воскликнул Мастерс. — Наконец начинается разговор, какого я ждал. А теперь ответьте, пожалуйста… Вы не удивились тому, что мистер Хей пригласил вас в гости в одиннадцать вечера?

— Да нет, не особенно.

— А ваша дочь утверждает, что вы не любитель вечеринок.

— При чем здесь моя дочь? — внезапно рассердился Блайстоун. — Мне говорили, что вчера она доставила вам немало хлопот; примите мои извинения. И потом, не понимаю, что она имеет в виду. Я, конечно, не принадлежу к числу «золотой молодежи», о выходках которой нам прожужжали все уши; но я не считаю себя стариком, которого нужно возить в инвалидной коляске!

— Кстати, — не унимался Мастерс, — не говорил ли мистер Хей, что собирается вечером сообщить вам нечто важное?

Блайстоун оглянулся на Бониту Синклер; та наградила его загадочной улыбкой. Вопрос инспектора, по-видимому, разозлил его не на шутку. Он резко повернулся к Мастерсу:

— Сообщить нечто важное? Нет. Не понимаю.

— Вы сказали, что Хей оказал вам массу услуг. Что это были за услуги?

— Он приобретал для меня ценные бумаги, и всегда выгодно, а еще давал мне немало… дельных советов.

— Вот как? И ваши деньги, мэм, он тоже помещал в ценные бумаги? — спросил Мастерс, разворачиваясь к хозяйке.

Она сохраняла тот же серьезный вид, как и вчера ночью. Черные волосы были теперь аккуратно разделены пробором и заплетены в две баранки над ушами. Она наклонилась к огню, положив руку на колено, словно какая-нибудь старая актриса на классическом портрете. Однако ее поза не выглядела театральной; она держалась очень естественно и непринужденно.

— Довольно часто, мистер Мастерс. Я совершенно ничего не смыслю в денежных делах, и мистер Хей всегда охотно мне помогал.

— Понимаю, мэм. — В голосе Мастерса послышались вкрадчивые нотки. — А теперь, прошу вас, продолжите ваш вчерашний рассказ с того места, где нас перебил врач. Как вам уже известно, все вы отравились атропином. Вчера вы сказали: невозможно, чтобы кто-то отравил коктейли. Что вы имели в виду?

Миссис Синклер казалась озадаченной.

— Видимо, вы неверно меня поняли. А может, вчера я еще находилась под действием яда и неясно выразилась? Мне очень жаль. Разумеется, я хотела сказать, что ни один из нас не мог отравить напитки.

— Из кого «из нас»?

— Из тех, кто находился в квартире мистера Хея.

Мастерс пристально посмотрел на женщину:

— Извините, мэм, но вчера вы говорили не так! Вы сказали: «никто»!

— Вы, конечно, неверно меня поняли! — воскликнула миссис Синклер с такой неподдельной искренностью, что Мастерс смутился. — Позвольте, я расскажу, как было дело. Как только все гости собрались, мистер Хей попросил меня приготовить коктейли. Кажется, я вам говорила? Разумеется, вы не считаете, что напитки отравила я? Но я бы и не смогла ничего подмешать, даже если бы захотела, — как и никто другой. Все остальные стояли на кухне и смотрели на меня.

— Все трое мужчин?

— Все трое. Они стояли вокруг.

— Продолжайте, мэм.

— Начнем с того, что Денни… то есть сэр Деннис… сполоснул шейкер горячей водой. И наши стаканы он тоже сполоснул; мы все это видели. Я налила в шейкер необходимые ингредиенты, а мистер Хей смешал коктейль. Сэр Деннис сам приготовил себе хайбол из виски и имбирного пива. — В ответ на вопросительный взгляд Мастерса Блайстоун уверенно кивнул. — Потом мистер Шуман поставил на поднос шейкер, бокал с хайболом, три пустых стакана для коктейлей и понес все в гостиную. Мы видели, как он поставил поднос на столик и тут же вернулся. Бедный мистер Шуман, конечно, отравителем быть не мог — мы не сводили с него глаз. И потом, я точно знаю: тогда в напитках ничего постороннего не было.

— Откуда вы знаете, мэм?

— Потому что я пробовала коктейль, — ответила миссис Синклер с торжествующей улыбкой. — Видите ли, когда смешиваешь коктейль, всегда нужно попробовать, что получилось. Я смешала все ингредиенты «Белой леди» и продегустировала содержимое; стыдно признаться, но я отпила прямо из шейкера. — Она поморщилась, словно стыдясь своей неделикатности. — Я и хайбол сэра Денниса тоже попробовала. Понимаете, раньше я никогда не пила хайбол, и мне хотелось узнать, каков он на вкус.

Мастерсу становилось все больше не по себе. Он откашлялся.

— Погодите минутку, мэм. Вы говорите, мистер Шуман унес шейкер и стаканы из кухни в гостиную, а потом вернулся. Разве все вы не пошли за ним в гостиную?

— Нет. Именно об этом я и собиралась вам рассказать. Мы остались на кухне, потому что мистер Хей показывал нам фокус с апельсином. Он как-то ловко надрезал шкурку, а потом отогнул ее, и получалась рожица, как у смеющегося или плачущего младенца. — Миссис Синклер грустно улыбнулась. — Мистеру Хею не было равных по части фокусов, шуток и разного рода розыгрышей. Он радовался как ребенок, если мог продемонстрировать какой-нибудь новый трюк, например зеркало в ванной, которое не запотевает от пара, или фокус с банкнотом, исчезающим из конверта. Как сейчас помню… Он стоит на кухне перед холодильником, а его апельсиновый «малыш» пищит «ма-ма»; мистер Хей хохотал от души. — Вдруг миссис Синклер вздрогнула, как от толчка. — Кстати… тот ужасный зонтик со шпагой принадлежал ему.

— Вот как? — мрачно заметил Мастерс после паузы. — Вчера ночью он был в квартире?

— О да, этот зонтик у него уже давно. Обыкновенно он стоял в подставке в холле, как обычный зонт.

— Вернемся к яду, мэм. Вы готовы поклясться, что никто ничего не подмешивал в напитки?

Миссис Синклер всплеснула руками:

— Да. Конечно! То есть я уверена: никто из нас не мог этого сделать. Мы все время были друг у друга на виду. Поймите, мистер Мастерс, такое было бы попросту невозможно! С другой стороны, добавить атропин можно было потом. Мистер Шуман составил шейкер и стаканы с подноса на столик и вернулся на кухню смотреть фокус с апельсином. — Она выразительно помолчала. — Мы все оставались на кухне… Интересно, сколько времени? — Словно желая прояснить все происходящее с точностью до доли секунды, она повернулась к Блайстоуну.

— По меньшей мере три-четыре минуты, — твердо заявил тот, не сводя глаз с Мастерса.

— И все это время, — продолжала миссис Синклер, — коктейли находились в другой комнате и стояли на столе. Как вам, возможно, известно, — впрочем, что это я, конечно, вы все знаете, — кухня не примыкает непосредственно к гостиной. Дверь из кухни в холл была почти закрыта, потому что перед ней стоял мистер Хей. И мы не видели, что происходит в гостиной. Разве не ясно? Пока мы находились на кухне, злоумышленник… кто-то посторонний… незаметно прокрался в гостиную… и отравил напитки!

Мастерс снова что-то пометил в блокноте. Несмотря на невозмутимое лицо и приветливую улыбку, он явно готовился нанести очередной удар.

— Отлично, мэм. Вот только одна вещь… Вы совершенно уверены, что мистер Шуман не подмешал яд в коктейли, когда нес их в гостиную?

И миссис Синклер, и сэр Деннис Блайстоун ответили одновременно: да, они совершенно уверены.

— Мы наблюдали за ним из холла, — пояснила она. — Поднос был еще влажным, и мне не хотелось, чтобы мистер Шуман ставил его на стол или еще куда-нибудь и портил полировку.

— Понимаю. Значит, мистер Шуман просто отнес все в гостиную. Коктейли он не разливал?

— Нет. Мы разлили их потом. Только хайбол Денни был уже в бокале. Ах, инспектор, но все же очень просто! Злоумышленнику нужно было только проникнуть в гостиную, добавить атропин в шейкер и в бокал с хайболом и… ужасно, но и все!

— М-да. И все. Злоумышленнику только и оставалось, что подмешать атропин в шейкер, так?

— Конечно.

— Продолжайте, мэм.

Миссис Синклер пожала плечами:

— Больше и рассказывать-то нечего. Потом мы пошли в гостиную. Мистер Хей сам разлил коктейли и раздал стаканы. Он рассадил нас вокруг стола и заявил, что хочет произнести маленькую речь. — Сандерсу снова показалось, что миссис Синклер вот-вот расплачется. — Он встал, как председательствующий на собрании, и начал: «Друзья, римляне, сограждане!» То есть я не имею в виду, будто все председательствующие так говорят; но так выражался мистер Хей; ему очень нравилось пародировать высокопарный стиль. Вначале он предложил выпить за меня, «за нашу прекрасную леди». Мы выпили. Потом заявил, что намерен кое-что нам сообщить… — Миссис Синклер отвернулась и стала смотреть на огонь.

— И что же он вам сказал? — спросил Мастерс.

— В том-то и дело, — ответила хозяйка. — Он так ничего нам и не сказал. Начал с того, что все происходящее напоминает ему анекдот о двух шотландцах, и рассказал его. Анекдот о шотландцах напомнил ему другую смешную историю; он боялся забыть ее и поспешил тоже рассказать. История была длинной, как будто бесконечной, и полна диалектных выражений. Мистер Хей обожал подражать какому-либо выговору, особенно ланкаширскому.

Так вот, вначале его история вовсе не показалась мне смешной. Но внезапно я расхохоталась. Мы все смеялись, все громче и громче. Мне стало жарко, закружилась голова. Я заметила, что мистеру Хею тоже жарко — по лицу у него тек пот, а рыжие волосы встали дыбом. Он так хохотал, что почти не мог говорить. Самое странное зрелище представлял собой мистер Шуман — он такой тонкий, хрупкий, похож на святого. Так вот, Шуман согнулся пополам, прижав руки к бокам, и топал ногой!

Последнее, что я помню, — мне показалось, будто лицо у мистера Хея раздувается, как воздушный шар; потом оно заполнило собой всю комнату и стало красным как огонь — возможно, дело в его рыжих волосах. Он что-то говорил с акцентом и показывал на нас. Потом все смешалось, мне стало плохо; больше я ничего не помню.

Миссис Синклер говорила как-то отстраненно, глядя то на огонь, то на Мастерса. Однако сам рассказ отличался необычайной живостью — может, сказывался ее художественный вкус. Она подчеркивала сказанное одним-двумя легкими движениями.

— О том, что было, мне не хочется даже вспоминать, — закончила миссис Синклер.

Старший инспектор обратился к Блайстоуну:

— Теперь вы, сэр. Можете ли вы что-либо добавить?

— Боюсь, что нет. — Блайстоун потер лоб своей примечательной рукой. — Конечно, я сознавал, что с нами творится неладное. Однако времени на то, чтобы что-то сделать, уже не было. Более того, меня потянуло петь. Я, кажется, даже затянул матросскую песню: «Правь к берегу, моряк!»

— Вы тоже считаете, что никто из вас не мог отравить напитки?

— Разве это не очевидно?

— И по-вашему, атропин добавил в шейкер некий посторонний человек — злоумышленник, незаметно прокравшийся в квартиру, пока все вы находились на кухне?

— Да.

— Ваш хайбол уже был в бокале. А «Белую леди» разлили только после того, как вы вернулись в гостиную. Вы видели, как разливали коктейли?

— Конечно.

Мастерс откинулся на спинку стула, лучась добродушием.

— Ну хватит! — отрезал он. — Откровенно говоря, изворачиваться вы мастера. Но обязан предупредить вас обоих: шутки кончились. Пора говорить правду. Дело в том, что в шейкере никакого атропина не было. Вы понимаете меня? Следовательно, атропин был добавлен непосредственно в бокалы уже после того, как разлили коктейли. После, а не до! Вы оба утверждаете, что все находились в гостиной и сидели за столом. Я хочу знать, кто из вас отравил коктейли. Я также хочу знать, почему у вас, сэр, с собой было четверо часов и почему в вашей сумочке, мэм, оказались пузырьки с негашеной известью и фосфором. Итак?

Глава 5 РУКА МАНЕКЕНА

Доктор Сандерс давно ждал, когда старший инспектор приступит к делу; он даже придвинулся ближе. Как-то справятся с натиском Мастерса снисходительная миссис Синклер и задумчивый, серьезный Блайстоун? Однако их реакция оказалась совершенно неожиданной. Оба изумленно воззрились на старшего инспектора. На один короткий миг Сандерсу показалось, что их головы стали прозрачными и можно разглядеть, как работают мозги; молодой человек готов был поклясться, что удивление обоих свидетелей неподдельно.

Сэр Деннис Блайстоун поднялся. Изумление у него постепенно сменялось гневом.

— Вовсе не обязательно, — отрывисто заявил он, — испытывать на нас ваши полицейские приемчики. Мы стараемся вам помочь!

— Это не приемчик, сэр, — возразил старший инспектор. — Я говорю истинную правду. Если вы мне не верите, спросите вот доктора Сандерса. В шейкере атропина не было.

Блайстоун некоторое время недоверчиво смотрел на старшего инспектора; казалось, веские доводы Мастерса проникают в его мозг постепенно, как яд. Потом повернулся к миссис Синклер.

— Господи, Бонни! — воскликнул он совершенно другим тоном. — Так что же все-таки случилось?

— По-моему, вам лучше самому все вспомнить, сэр, — сказал Мастерс. — Ну же, приступайте! Ничего страшного: мы вместе докопаемся до истины. Вы же понимаете. Если бы коктейли были разлиты по стаканам до того, как вы все вернулись в гостиную, если бы они уже стояли на столе в то время, как вы были на кухне, — тогда ваш рассказ еще выдержал бы критику. Но все было не так. Вы или, вернее, дама утверждаете, что во время приготовления в коктейлях ничего постороннего не было. Миссис Синклер их пробовала. Отлично! С ними было все в порядке до того, как они были разлиты по стаканам, потому что в шейкере атропина нет. Но после того как напитки разлили, кто-то незаметно подмешал отравляющее вещество в каждый стакан по отдельности. Вы все сидели за столом; вы должны были видеть, кто это сделал. Итак… Может, вы что-то хотите мне сообщить? Вы не хотите изменить ваши показания?

Блайстоун поднял руки, а потом бессильно опустил их вниз.

— Я не хочу ничего менять, — заявил он. — То, что я вам рассказал, правда!

— Полно, сэр, что толку запираться? — В голосе Мастерса послышалось раздражение. — Надеюсь, вы не станете отрицать, что коктейли были отравлены?

— Нет.

— Вот и хорошо. И ни к чему уверять меня, будто напитки вовсе невозможно было отравить.

Блайстоун метнул на инспектора суровый взгляд из-под нахмуренных бровей.

— Но дело обстояло именно так. Я готов присягнуть, что никто ничего не подмешивал в напитки за столом. Друг мой, неужели вы полагаете, будто я… будто у нас… нет глаз? По-вашему, возможно сидеть за столом и не заметить, как тебе что-то подмешивают в стакан?

Старший инспектор, не на шутку закипая, переводил взгляд с Блайстоуна на миссис Синклер. Бонита медленно постукивала носком комнатной туфли по ковру; в тот миг благодаря задумчивому выражению она напоминала школьную учительницу с головкой Мадонны.

— Пожалуйста, позвольте мне вставить слово, — вдруг вмешалась она. — Как выглядит этот ваш атропин? То есть… он твердое вещество или жидкость? Цвет у него есть?

— Говорите, доктор! — Старший инспектор повернулся к Сандерсу.

— Атропин, — объяснил Сандерс, — бесцветная жидкость. Возможно, вы видели его много раз, только не знали, что это такое. Атропин получают из белладонны, а белладонна содержится в большинстве обыкновенных глазных примочек.

Миссис Синклер как будто испугалась.

— Примочек? Но у меня… — Она осеклась. — А сколько нужно атропина, чтобы жертва потеряла сознание?

— Чистого атропина — всего несколько капель. Кстати, в ваших напитках был чистый атропин, а не более слабый раствор, какой готовят в аптеках.

— Тогда я, наверное, сумею все объяснить, — заявила Бонита; на лице ее появилась торжествующая улыбка, показавшаяся Сандерсу совершенно неуместной в данных обстоятельствах. — Все очень просто! Кто-то вошел к нам с лестницы, как мы и предполагали. Но он не налил атропин в шейкер, потому что не мог рассчитать, сколько его потребуется; злоумышленник боялся переборщить с дозировкой и убить нас всех. И вот он капает по нескольку капель на дно каждого стакана — так легче отмерить примерное количество. Вы сказали, атропин бесцветный. Вот почему никто его не заметил. Стаканы для коктейля почти всегда мокрые или влажные; если бы мы увидели на дне бесцветную жидкость, то решили бы, что в бокалах осталась вода после мытья, и не обратили бы на нее внимания… Денни, как по-твоему, я умница?

Миссис Синклер направила всю силу своего обаяния на Блайстоуна; тот слегка покраснел. Однако продолжал смотреть перед собой.

— Должен признаться, мэм, вы очень наблюдательны, — угрюмо заметил Мастерс. — Надеюсь, вам никогда не придет в голову мысль травить своих недругов, иначе их ждет бесславный конец.

Настал ее черед краснеть. Она опустила глаза и задышала чаще.

— Извините, мистер Мастерс, по-моему, ваша шутка не удалась.

— Согласен с вами, — заверил женщину старший инспектор. — Что скажете, доктор? Возможно то, о чем говорила миссис Синклер?

— Нет, — отрезал Сандерс.

Ответ его произвел маленькую сенсацию. И Бонита, и сэр Деннис вдруг затихли.

— Я хочу сказать, — продолжал Сандерс, — что такое развитие событий маловероятно. Где стояли стаканы для коктейлей?

— В центре обеденного стола, — ответила Бонита после короткой заминки. — Мистер Хей нагнулся и разлил напиток из шейкера.

Сандерс задумался.

— Видите ли, в одном из стаканов яда оказалось очень много, почти смертельная доза. Хорошо, что никто из вас не выпил коктейль до конца… В среднем количество яда колеблется от чайной до столовой ложки. Если на столе стояло всего три небольших стакана и на дне каждого было столько жидкости, думаю, кто-нибудь обязательно заметил бы это. Кто-нибудь заметил?

— Да… По-моему, я заметила, — серьезно ответила Бонита. — Но, разумеется, я ни в чем не уверена.

Хотя Мастерс кипел от негодования, он старался не показывать виду. Он долго пристально смотрел на сэра Денниса, в чьих глазах мелькали злорадные искорки, а потом снова раскрыл блокнот.

— Отвлечемся на минуту, — предложил он, — до тех пор, пока вы чего-нибудь не вспомните. А пока, сэр, будьте так любезны, расскажите, зачем вам понадобились четверо часов?

Блайстоун откинул голову и расхохотался. Когда был задан вопрос, он как раз закуривал сигарету; от неожиданности он даже задул спичку. От смеха лицо его прояснилось; видимо, веселье благотворно сказывалось на его состоянии.

— Прошу прощения, — извинился Блайстоун, кладя сигарету на каминную полку. — Просто… вот бы все ваши тайны разрешались так же просто! Согласен, мои часы заставили полицию изрядно поломать голову. Но когда вы узнаете, в чем дело… Кстати, вчера ночью миссис Синклер дала вам ключ к разгадке, хотя вы этого, видимо, не поняли. Бонни, разве ты не говорила им, что я зашел за тобой домой и мы поехали к Хею вместе?

— Говорила, — подтвердил Мастерс. — Ну и что?

— Кажется, она еще сообщила вам, что ей надо было сделать три очень важных звонка в разные места: в Нью-Йорк, Париж и Рим?

Мастерс широко раскрыл глаза, но тут же прищурился.

— Вот видите, инспектор, вы уже и сами все поняли, — добродушно заявил Блайстоун. — Мы находимся в разных часовых поясах. Например, у нас с Нью-Йорком разница во времени составляет пять часов. Когда у нас полночь, там семь вечера. С Парижем разница другая, с Римом — третья. И если вам надо позвонить в определенный час по местному времени, так и запутаться недолго. Я нашел решение, — с довольным видом продолжил он. — Одни часы, мои собственные, показывали обычное английское время. А трое других я перевел соответственно на нью-йоркское, парижское и римское время! Стоит бросить один взгляд на часы, и можно сказать, который сейчас час во всех четырех городах. Большое подспорье! Теперь, когда вы это знаете, вы тоже понимаете, насколько все просто!

Следует отдать должное Мастерсу: в его взгляде, направленном на сэра Денниса, читалось откровенное восхищение.

— Поразительно, сэр! — воскликнул он. — Как вы и сказали, все очень просто объясняется. Что же насчет негашеной извести и фосфора?

Теперь рассмеялась женщина.

— Неужели с ними возникли проблемы? Да, я понимаю: такое возможно… — задумчиво заметила она. — Видите ли, вчера вечером я случайно захватила в гости не ту сумочку. Естественно, я не таскаю с собой негашеную известь и фосфор каждый день. Их используют реставраторы для того, чтобы снять слой краски с холста, если подозревают, что под картиной скрыто другое изображение, более ценное. Вы наверняка слышали о подобных вещах. В обоих пузырьках соединения кальция: оксид кальция и фосфат кальция. От всей души рекомендую, мистер Мастерс!

— Оказывается, у вас обширные познания в области химии, мэм. Не откажу себе в удовольствии заметить: отдаю должное вашей изобретательности, даже если ваш рассказ и неправда.

— Неужели вы сомневаетесь в наших словах? — резко спросил Блайстоун.

— Видите ли, сэр, в конце концов… мое дело — сомневаться, — объяснил Мастерс, который явно наслаждался допросом. — Спрашивается, много бы преступлений мы раскрыли, если бы принимали все на веру? О да, я охотно поверил бы вам, — с невозмутимым видом продолжил он. — Кстати, не скажете ли мне… впрочем, вряд ли вы это знаете… зачем мистеру Шуману понадобились детали от будильника?

Блайстоун, казалось, растерялся. Он поглаживал подбородок своей примечательной рукой с большим и указательным пальцами почти одной длины; иногда они производили впечатление почти уродства.

— Детали будильника? — повторил он. — Не понимаю! Какой еще будильник?

Мастерс описал свою находку.

— Значит, у каждого из нас имелся клад, — рассеянно заметил Блайстоун. — Нет, о будильнике я понятия не имею. Вы лучше спросите самого Шумана.

— Если позволите, — деликатно перебила его Бонита, — по-моему, я могу разгадать зловещую загадку. Вы, мужчины, очень умны, но временами бываете такими глупыми! Мистер Мастерс, слыхали ли вы когда-нибудь об Эндрю Дж. Бордене?

— По-моему, нет.

— Но как же! Мне неприятно вспоминать отвратительные подробности, но… Дело было лет пятьдесят тому назад. Эндрю Борден стал жертвой самого громкого убийства в Америке. Их с женой зарубили топором среди бела дня, летом, в собственном доме. В убийстве заподозрили их дочь Лиззи, Лиззи Борден из Фолл-Ривер. Но она была оправдана. Повторяю, вспоминать подобные случаи мне очень неприятно…

— Вот именно. Но к чему вы клоните?

— В кармане мистера Бордена, — мечтательно продолжала Бонита, — нашли старый, ржавый, негодный замок. В то самое утро он подобрал его на улице. Никто не понимал, как замок оказался в кармане жертвы, пока не выяснилось, что он имел привычку подбирать всякий хлам; возможно, замок чем-то его заинтересовал, а может, он собирался найти ему применение. Мне кажется, мистер Шуман — человек такого же склада. Вы умеете определять характер, мистер Мастерс?

— Можно сказать, я определяю его в данную минуту, — торжественно отвечал Мастерс. — Характер очень интересный. Впрочем… не смею вас больше беспокоить. Вот только еще одна деталь. Известно ли вам, — заявил старший инспектор с самым торжественным видом, как будто давал свидетельские показания в суде, — что вас троих назвали преступниками?

Бонита Синклер дернулась; от изумления она как будто лишилась дара речи. Сэр Деннис Блайстоун сцепил руки за спиной.

— Ваша шутка вовсе не кажется мне смешной. — Миссис Синклер укоризненно покачала головой. — Кто сказал вам такое?

— Не важно, мэм. Но сведения оказались весьма кстати. Так что сознавайтесь!

— В чем? Глупость какая-то. Почему бы сразу не обвинить нас в убийстве?

Мастерс кивнул:

— Кстати, в убийстве вас тоже обвинили.

— Проклятие! — взорвался Блайстоун. — Это уже не просто клевета! От подобных обвинений настолько теряешься, что даже не думаешь оправдываться! — Наконец он улыбнулся. — Ну конечно! У нас такие профессии, что каждому недалеко до преступления. Сколько романов написано о зловещих врачах-убийцах! Допустим, Бонита продает подделки…

— Не вижу здесь ничего смешного.

— …я же, вне всякого сомнения, торгую наркотиками или делаю подпольные аборты. И то и другое, кстати, легко проверить. А наш бедный старый Шуман? Если у вас богатое воображение, нетрудно представить, как он ночами убивает случайных прохожих, а потом бальзамирует их и продает под видом мумий. По сравнению с нами он куда более зловещий преступник — впрочем, он такой же преступник, как и мы. Нет, послушайте… серьезно, кто внушил вам весь этот вздор?

Мастерс сохранял невозмутимость.

— Не важно. Итак…

— Кто внушил вам весь этот вздор?

— Кажется, вы заволновались, сэр?

— Конечно, я заволновался, — досадливо подтвердил Блайстоун. — Представьте, что некто входит в ваш кабинет в Скотленд-Ярде и заявляет: мол, все знают, что вы берете взятки. Вы бы не заволновались? Если человека в чем-то обвиняют, он имеет право знать, в чем его вина и кто выдвигает обвинения.

— А в чем вас обвиняют, сэр?

— Боже правый, да ведь именно это я и пытаюсь выяснить! По-моему, ваша полицейская скрытность заходит слишком далеко! — Сдержанного Блайстоуна словно прорвало. — Если вам доставляет удовольствие… как сказала бы моя дочь, вешать нам лапшу на уши…

Мастерс покачал головой:

— Сдается мне, сэр, лапшу вешал не я, а кое-кто другой. Кхм! Впрочем, вы имеете право знать. Может быть, я сумею ответить на ваш вопрос, задав другой. Когда вы с миссис Синклер пришли вчера к мистеру Хею, мистер Шуман уже был там?

— Где? У Хея? Да. Но я не понимаю…

— Контора мистера Шумана была закрыта?

— Да. Нет. Погодите-ка… в одном из кабинетов кто-то был. Кажется, его служащий. Я не обратил на него внимания. А что?

— Фамилия данного служащего Фергюсон, — как бы невзначай заметил Мастерс. — Очень интересный тип. До свидания… и благодарю вас обоих.

Старший инспектор медленно повернулся к хозяйке спиной и с достоинством удалился. Но едва выйдя в холл, он криво улыбнулся и, понизив голос, обратился к Сандерсу:

— Интересно, кто из нас сел в лужу? Не спешите с ответом. Даю вам шесть пенсов, если я не напугал обоих, а именно такова была моя цель. Отныне за ними будут пристально следить. Если они знают Фергюсона, они попытаются связаться с ним; они могут привести нас прямо к старику. — Мастерс покачал головой и восхищенно прищелкнул языком. — Но каковы! Ничего удивительного в том, что Фергюсон назвал их скользкими типами. Как ловко они выпутывались, с ходу сочиняя самые невероятные истории! Умны, нечего сказать! Помните замечательную историю с часами?

— Вполне правдоподобно, вы так не считаете?

— Да никоим образом! Самое трудное для меня — доказать, что мои подозрения обоснованны.

— Вы хотите сказать, что часы понадобились для другого? А негашеная известь с фосфором?

— Разумеется, — язвительно проворчал Мастерс. — Трудность в том, что я не понимаю, зачем они понадобились именно ей. Неужели она… Кхм! — Желание поделиться боролось в нем с природной сдержанностью. — Пока я не могу связать ее с негашеной известью и фосфором, разве что будем ждать дополнительных сведений. Уверен я лишь в одном: мозги у нее работают как надо и с фантазией все в порядке — она умеет и мошенничать по мелочам, и сочинять целые романы. У нее есть… ммм… определенные способности. Сэр Деннис Блайстоун не уступает ей ни в уме, ни, возможно, в другом… Вот это да! — вдруг ахнул старший инспектор, уже взявшись за ручку двери.

У стены в прихожей стоял низкий резной сундук, весьма похожий на тот, что они видели в холле квартиры Феликса Хея. Как заметил Сандерс, крышка была приподнята; из сундука торчало нечто, напоминающее палец в серой перчатке.

В прихожей царил полумрак; застекленная дверь была завешена сборчатыми занавесками. На стене висел забавный неоконченный набросок, точнее, эскиз, подписанный именем Данте Габриэля Россетти. К удивлению Сандерса, старший инспектор долго смотрел на картину, прежде чем нагнулся и поднял крышку сундука.

Очевидно, несмотря на всю свою рафинированность, миссис Синклер была неряхой. Сундук оказался забит старым хламом, который убрали с глаз подальше: несколько зонтиков, сломанная теннисная ракетка, измазанный углем джемпер и два плаща.

А сверху кучи лежала человеческая рука. Сандерс был неприятно поражен; но вскоре он понял, что рука оторвана от манекена. Из белой манжеты, нашитой на рукав черного пальто, набитого шерстью, высовывалась искусственная кисть в серой перчатке; рука выглядела до омерзения натурально, вызывая в воображении самые мрачные образы, навеянные темной прихожей.

— Ах, — вздохнул Мастерс, опуская крышку.

Оба поспешили к выходу.

— Инспектор, ради всего святого, что здесь происходит? — тихо спросил Сандерс. — Что они замышляют? И почему она засунула оторванную руку в…

— Тише! — прошептал старший инспектор, убедившись, что рядом нет служанки. — Скоро вы все узнаете, доктор. И потом, не думаю, что рука принадлежит ей. Возможно, вы и сами догадаетесь, откуда взялась искусственная рука и почему она оказалась в этом сундуке. А пока съездим-ка в Хэмпстед. Пора навестить мистера Шумана.

Глава 6 ИЕРОГЛИФЫ

Они ехали по извилистым хампстедским улицам; дорога вилась вверх бесконечной лентой. Наконец они оказались на вершине холма, с которого весь район Хампстед-Хит был как на ладони. Аккуратно объехав большую лужу, пестрящую всеми цветами радуги, начали спуск.

Справа от них тянулась обширная холмистая пустошь. По контрасту с ней дома слева от дороги казались плоскими серыми коробками. Деревья стояли голые в синеватой дымке — листочки еще не начали распускаться. Там и сям виднелись овраги и ямы; между деревьями вились утоптанные коричневые тропки. Порыв резкого ветра взметнул в воздух выброшенную кем-то газету. Бледные лучи солнца почти не пробивались сквозь плотные облака. Здесь, на холме, даже воздух был совсем другой, не лондонский.

Мастерс повернул влево, к дому Шумана.

— Не хочу показаться занудой, — проговорил Сандерс, который никак не мог успокоиться, — но я был бы вам очень признателен, если бы вы хотя бы намекнули мне, что происходит. Четверо часов, негашеная известь и фосфор, детали будильника, а теперь еще и искусственная рука! Скажите мне откровенно, как мужчина мужчине; вы имеете хоть какое-то представление о том, что означают данные предметы?!

Старший инспектор расплылся в улыбке.

— Только между нами, сэр… да. Более того, я испытываю большое желание заскочить сегодня к сэру Генри Мерривейлу. Вы с ним знакомы?

— Я видел его в суде. Он защищал обвиненного в убийстве. А зачем вы хотите к нему заскочить?

— Ага! — воскликнул Мастерс. — Хотя он и задал нам жару в суде, не скрою, мне будет приятно повидать старика и посмотреть, как он закипит от бешенства. Видите ли, наше дело можно назвать из ряда вон выходящим. Сэру Генри без моей помощи никак не обойтись, без меня он и шагу ступить не сможет. Мне ужасно хочется утереть ему нос!

— И еще одно. Почему вас так заинтриговала картина, которая висит в холле миссис Синклер?

Мастерс посерьезнел.

— Я, что называется, не знаток живописи. Хотя мне и приходилось сталкиваться с так называемым искусством, картины для меня темный лес. Зато в своем деле я разбираюсь неплохо и всегда чувствую, когда требуется вмешательство полиции. К тому же моя старушка пару раз водила меня в Национальную галерею — хотела, что называется, развить. Не знаю, заметили вы или нет, но в гостиной у миссис Синклер — на стене напротив камина — висит еще одна картина: девушка в голландском чепчике.

— Нет, я ее не заметил. В гостиной было темновато.

— Хм… Возможно, она задернула шторы нарочно, — предположил старший инспектор. — В общем, руку даю на отсечение, что копия картины из гостиной висит в Национальной галерее. А написал ее не кто иной, как старина Рембрандт. Откуда я его узнал? Рембрандт единственный художник, в оценке которого я схожусь с общественным мнением. Всякий раз, как мне понравится какая-нибудь картина, можете биться об заклад на что угодно: критики и все мои знакомые назовут ее просто мазней, а про меня скажут, что у меня буржуазный вкус. Рембрандт исключение. Вот почему я запомнил его фамилию.

Сандерс смерил своего собеседника недоверчивым взглядом.

— Ну и что? В мире ходит масса копий Рембрандта, — возразил он. — Уж не хотите ли вы сказать, будто миссис Синклер и правда торгует подделками? — Молодой человек против воли испытал разочарование.

Старший инспектор искренне удивился:

— О нет! Что вы! Если миссис Бонита Радди Синклер хотя бы наполовину такая умница, какой я ее считаю, она никогда не опустится до топорной работы. Нет, картина просто еще одна ее уловка, доктор. Когда вы все узнаете, вам понравится. Кажется, приехали.

Они оставили машину у невысокой стены, отгораживающей дорогу от жилых домов. Бернард Шуман жил в солидном, респектабельном викторианском доме на две семьи, выстроенном из серого кирпича и облицованном по углам и окнам камнем. Когда они шли по аллее к подъезду, то заметили: кто-то следит за ними из окна.

Мрачная пожилая женщина в одежде экономки провела их в душную прихожую. Когда Мастерс протянул ей свою визитку, она отмахнулась.

— Я знаю, кто вы такой, — заявила женщина. — Будь на то моя воля, вы вообще сюда не вошли бы. На то у нас имеется распоряжение доктора. Но он непременно хочет вас видеть. Сюда!

В гостиной перед ярко пылающим угольным камином стоял старинный диван, набитый конским волосом; его придвинули как можно ближе к огню, чтобы больному было удобнее. На диване, укрытый одеялом, лежал Шуман.

Хозяин вполне соответствовал этой комнате с высоким потолком и эркером, загроможденной безделушками почти вековой давности. На Шумане была шерстяная кофта, застегнутая на пуговицы по самую шею. Благодаря своему лицу с узкими темными бровями и неглубокими носогубными складками Шуман немного походил на священнослужителя или государственного деятеля; и даже жесткая, как щетка, шевелюра не портила этого эффекта. Она была как бы трещиной в фарфоре, вот и все. В честных бледно-голубых глазах Шумана явственно сквозила озабоченность. Тонкие, чуткие руки покоились на книге, которая лежала у него на коленях.

Однако атмосферу гостиной нельзя было назвать строго викторианской. Сандерс подметил тут следы гораздо более древней культуры. Среди обычных безделиц он увидел длинную стеклянную витрину с необычной утварью: кувшинами, расширяющимися кверху, статуэтками, отполированными почти дочерна, глиняным клеймом, глазурованными скарабеями — по-видимому, печатками или подвесками. А в углу, в нише между окнами, стоял саркофаг высотой футов в семь.

— Прошу вас, садитесь, джентльмены. — Шуман почти подобострастно указал вошедшим на стулья. Прежде чем подать голос, он несколько раз откашлялся. — Я ждал вас. Насколько я понимаю, вас интересует будильник.

В голосе хозяина не слышалось никакого замешательства, хотя он постоянно прочищал горло.

— Вот именно, мистер Шуман, — согласился Мастерс, также не выказав удивления. — Откуда вы узнали?

— Мне звонил сэр Деннис Блайстоун. — Шуман улыбнулся и сел поудобнее. — Позвольте мне откровенно разъяснить вам нашу точку зрения. Я знаю, вы не хотели, чтобы мы общались друг с другом, и вы, конечно, по-своему правы. Но войдите в наше положение. Мы еще больше вашего хотим узнать, что случилось. Согласитесь, наше желание вполне естественно. Позвольте задать вам вопрос. Насколько я могу судить, вы подозреваете, будто мы сговорились и сочинили сказку специально для вас?

Мастерс покачал головой:

— Если вы не против, сэр, задавать вопросы буду я.

— Извольте, — любезно согласился Шуман. — Но предупреждаю заранее: мне нечего добавить к рассказу моих друзей. Они сказали вам правду, чистую правду.

— Давайте по порядку, — потребовал Мастерс. — Прежде всего, раз уж вы сами упомянули о будильнике, расскажите о нем. Можете объяснить, с какой целью он вам понадобился?

— Ни с какой.

— Как так?!

— Раньше я в жизни его не видел. — Снова шумно откашлявшись, Шуман наградил Мастерса грустноватой обаятельной улыбкой.

— Очень жаль, сэр, — заявил Мастерс. — Я надеялся услышать от вас разумное объяснение. И у миссис Синклер, и у сэра Денниса такие объяснения нашлись.

— Рад за них. Но я могу говорить только за себя.

— Зачем же вы только что делали заявления от общего имени?

— Как же мне вас убедить? — искренне огорчился Шуман. — Даю вам слово, мы не сговаривались. Если бы мы сочинили сказочку, уж, наверное, у меня была бы для вас наготове какая-нибудь правдоподобная ложь относительно того, зачем мне понадобился будильник.

— Как по-вашему, каким образом детали будильника попали к вам в карман?

— Не знаю. Должно быть, кто-то положил их туда.

— Пока вы находились без сознания? Возможно ли в таком случае, чтобы вещи, обнаруженные в карманах сэра Денниса и в сумочке миссис Синклер, также были положены туда в то время, пока они были без сознания?

— Ни в коем случае! У меня нет сомнений в их правдивости.

Мастерс долговыспрашивал Шумана о всех событиях вчерашней ночи, хотя его рассказ не слишком отличался от показаний двух других свидетелей. От монотонного голоса Шумана Сандерса клонило в сон. Чтобы не заснуть, молодой человек разглядывал интересные диковинки.

Особый интерес для него представлял огромный саркофаг в форме мумии, стоящий в нише между окнами. За долгое время краски на нем поблекли, можно было только догадываться, какого цвета он был раньше. Сгущались сумерки, и рисунки на саркофаге как будто таяли во мраке. По черному фону вились красные ленты, исписанные иероглифами. На крышке — позолоченная маска; руки, скрещенные на груди, украшенной изображением грифа. Перед саркофагом, чуть правее, стоял викторианский трехногий столик с медным горшком, похожим на цветочный, однако никакого растения в горшке не было.

Сандерсу показалось, будто в комнате пахнет благовониями. Но он решил, что обоняние его обманывает.

— …могу лишь повторить, — говорил тем временем Шуман с плохо скрытым раздражением, — никакого особенного повода для того, чтобы собираться у Хея, ни у кого из нас не было… по крайней мере, такого повода, о котором нам было бы известно.

— О котором вам было бы известно?

— Если хотите, о котором мне было бы известно. Я даже не знал, кто еще, кроме меня, будет у него в гостях!

— В котором часу вы пришли к Хею?

— Приблизительно в четверть одиннадцатого.

— Мистер Хей был дома?

— Да, он сообщил, что только что явился.

— Скажите, как он… мм… вел себя? Как держался?

— Ругал нашего сторожа, Тимоти Риордана. Днем мистер Хей просил Риордана прибраться у него в квартире, но тот, видимо, схалтурил. — Шуман улыбнулся, но тут же посерьезнел. — Если не считать сторожа, мистер Хей был в превосходном настроении. Даже пару раз пошутил насчет драконов.

Мастерс насторожился.

— Что такое? Какие драконы, сэр?

В гостиной как будто сгустилась атмосфера; доктор Сандерс готов был поклясться, что Шуман вот-вот сообщит нечто важное — у него даже в горле забулькало.

Но, видимо, он передумал.

— Не знаю… — последовал малоубедительный жест. — Может быть, старик Тимоти в чем-то похож на дракона. Какие еще вопросы вы собирались мне задать? Прошу вас, спрашивайте.

— Мистер Шуман, когда вчера вы поднимались наверх, ваша контора была открыта? Кто-нибудь еще оставался там?

— Нет, разумеется.

Мастерс всем корпусом подался вперед.

— Как вам, наверное, известно, вчера вечером в помещении вашей фирмы находился человек. Он назвался Фергюсоном, вашим служащим. Он, видимо, действительно знаком с вами, поскольку знает, как вас зовут; он опознал вас, держался уверенно, даже мыл у вас руки…

Пока Шуман слушал старшего инспектора, выражение его лица менялось — казалось, на нем отражаются оттенки темнеющего неба за окном. При последних словах он даже рывком сел на диване и всплеснул тонкими руками. Но голос его походил на шелест.

— Сэр, вы что, с ума сошли?!

— Нам стало известно, — продолжал тем временем Мастерс, — что такого человека не существует в природе…

— Видимо, я не совсем вас понял, — перебил его Шуман. — Конечно, такой человек существует!

Его слова застали Мастерса врасплох. Казалось, старший инспектор готов свалиться со стула. Сообщение Шумана оказалось полной неожиданностью.

— Уж не хотите ли вы сказать, будто у вас действительно служит некий Фергюсон?!

— Сейчас — нет; вот почему ваш рассказ так поразил меня. Но восемь или десять лет тому назад у меня действительно работал Фергюсон, и его внешность соответствует вашему описанию! Потом… у нас возникли неприятности, и он ушел. Я думал, что он умер. Вы, конечно, шутите?

Мастерс смотрел в одну точку; видимо, он собирался с мыслями.

— Прекрасно! Это многое объясняет! — пробормотал старший инспектор. — Вот почему он чувствовал себя в конторе как дома, вот почему знает вас, вот как он проник в запертое помещение… Но все равно я не понимаю, как он оттуда вышел!

— Вышел? — повторил Шуман.

— Не вижу причин скрывать от вас, сэр. Когда мы приехали, Фергюсон исчез из здания, запертого с фасада и с черного хода. Каким образом он выбрался?

По лицу Шумана пробежала еле заметная тень, веки слегка моргнули. Такое же выражение Сандерс однажды подметил на лице члена парламента, которому хотелось выпутаться из серьезного затруднения, не компрометируя при этом себя.

— Тут я ничего не могу сказать. — Шуману как будто полегчало; он даже слегка развеселился. — Тот Фергюсон, которого я знал, волшебником не был.

Мастерс тут же набросился на него, как терьер, взявший след.

— Вы сказали, у вас возникли неприятности и Фергюсон «ушел». О какого рода неприятностях идет речь?

— Вряд ли они вас заинтересуют.

— Меня интересует все, связанное с Фергюсоном, сэр, — сурово заявил Мастерс. — Если бы я сумел выяснить, кто такой Фергюсон, чего он хочет и какое отношение имеет ко всему, что произошло, я подошел бы гораздо ближе к разгадке. Пожалуйста, расскажите о нем все, что вы знаете.

— Он скрылся с чужими деньгами. — Шуман брезгливо пожал плечами.

— Вы не подали на него в суд?

— Нет. Он уехал за границу. Не имею ни малейшего представления ни о том, что он делал у меня в конторе вчера ночью, ни о том, чего хотел и что имел в виду. — Шуман прищурился. — У меня ничего не пропало; все осталось на своих местах. Утром я беседовал со старшим клерком. Полная нелепость! Безумие какое-то. Трудно представить… Люди приходят в гости… на обычный званый вечер. — Последние слова он выговорил с трудом — возможно, из-за того, что у него пересохло в горле. — Нас отравили. Беднягу Хея закололи. В наших… в моем кармане обнаружили некие посторонние предметы. Мой бывший служащий проник в помещение моей фирмы — ничего не тронул, ничего не украл, разве что затеял бессмысленный маскарад. Потом, судя по вашему рассказу, исчез через запертые двери. Я должен вам верить, поскольку должен верить собственным глазам и ушам. Но мне интересно, как вы объясняете его появление. Кстати, Фергюсон… говорил что-нибудь обо мне?

Мастерс весь подался к Шуману и впился в него взглядом.

— Да, сэр, сказал две вещи. Сказал, что египетское правительство наградило вас орденом за то, что вы воспроизвели процесс бальзамирования Девятнадцатой династии. Для меня все это полная абракадабра. А еще назвал вас преступником.

— Первое утверждение соответствует истине. Второе — нет.

Наступило молчание.

— Неужели вам больше нечего сказать, сэр? — спросил Мастерс. — Вы не хотите опровергнуть?..

— Опровержением является вся моя жизнь, — спокойно заметил Шуман. — Полагаю, к моим словам следует проявлять больше доверия, чем к словам вора. Жаль, что я не подал на него в суд. А он… не посмел встретиться со мной лицом к лицу и повторить свои обвинения!

Доктор Сандерс подумал, что давно не слыхал столь убедительной речи. Однако в поведении Шумана просматривалась какая-то неуверенность. Когда египтолог опустил голову, Сандерсу опять показалось, что ему ужасно хочется что-то сообщить, но он не решается.

А Мастерс неожиданно решился на смелый выпад, который сделал бы честь и самому сэру Генри Мерривейлу.

— Мистер Шуман, — спросил он, — кто убил Хея?

— Не знаю! — с недовольным видом отмахнулся Шуман и продолжил: — Атропин — странный яд. Сегодня утром я прочел о его свойствах. А вчера ночью на себе испытал его действие. У меня были галлюцинации. Напротив меня находились фрески, а на полке лежали книги в ярких обложках. Вдруг мне стало ужасно смешно — показалось, будто фрески оживают, а надписи на книгах светятся. Кто-то входил в комнату, выходил из нее — какие-то фигуры…

— Мистер Шуман, кто убил Хея? — снова спросил Мастерс.

— Не знаю, — брюзгливо повторил хозяин.

Старший инспектор сник.

— Допустим! Теперь перейдем к отравленным коктейлям. Не стану скрывать, ваши показания совпадают с рассказом других свидетелей. Однако они высказали версию, будто яд — дело рук постороннего злоумышленника, который незаметно проник в квартиру Хея и влил атропин в бокалы в то время, когда они без присмотра стояли в гостиной. Как по-вашему, это возможно?

— Нет, сэр. Стаканы были чистыми. Я смотрел на них, когда Хей разливал коктейли.

— Ага! — с довольным видом воскликнул Мастерс. — Но как же атропин попал в напитки?

Впервые с начала разговора лицо Шумана исказила досадливая гримаса. Он прикрыл глаза рукой.

— Друг мой, я не мастер сочинять ловкие истории. По моему скромному разумению, дело кажется таким простым, что мне непонятны ваши затруднения. Вы уверяете, что добавить яд в напитки за три-четыре минуты, пока в гостиной никого не было, невозможно. Почему? Если я верно вас понял, все упирается в то, что вы не обнаружили атропина в шейкере. Но представьте себе такую картину: предположим, злоумышленник все же влил яд и в шейкер, и в бокал сэра Денниса. Мы выпили коктейль и потеряли сознание. У преступника развязаны руки, он делает свое черное дело: хватает зонт-шпагу и закалывает Хея. Так почему бы ему не вымыть шейкер, не наполнить его снова коктейлем, на сей раз безвредным, и не оставить там, где вы его нашли? В результате вы, как и рассчитывал преступник, решили, что атропин добавили потом, в каждый отдельно взятый стакан. И посему подозрение падает на одного из нас. Если бы не счастливое стечение обстоятельств: все мы видели, как смешивались коктейли, — мы, пожалуй, и сами начали подозревать друг друга!

Шуман говорил убедительно и энергично, в конце даже закашлялся. На лице его появилось озабоченное выражение.

— Разумеется, вы учитываете данную версию? — спросил он.

— О да, сэр, мы все учитываем, — ворчливо ответил Мастерс, — однако это не значит, что мы обязаны всему верить. Значит, вы считаете, что убийца Фергюсон?

— Вовсе нет! Я гораздо милосерднее Фергюсона.

Тучи за окнами сгустились, и стало совсем темно. Роспись на саркофаге едва различалась; мебель утратила свой цвет, занавески, медный горшок на трехногом столике у саркофага и все прочее растворилось во мраке.

Мастерс что-то записал и закрыл блокнот.

— Последний вопрос, — предупредил он, — и я вас оставлю, пока. Мне бы хотелось получить подробное описание внешности Фергюсона, каким вы видели его в последний раз. Мне нужны его адрес, его привычки, куда он уехал — словом, все. Надеюсь, вы выполните мою просьбу?

— Не сейчас. Мы ведь виделись восемь, а то и все десять лет назад; кроме того, я еще не совсем оправился. Но наверное, я сумею описать его. Фергюсон! Да, я расскажу о нем все, что знаю; я так же заинтересован в нем, как и вы. Понимаете, я считал, что он умер.

— Умер?

— Я пришлю вам его описание после обеда, сэр, — повторил Шуман, с усилием вставая с дивана. — А пока… прошу меня извинить.

Причину столь резкой смены настроения Сандерс не понял; впрочем, возможно, Шуману просто изменили силы. Его лицо побледнело. Он стоял, завернувшись в одеяло, и казался меньше ростом, но в то же время величественнее, чем когда лежал; особенно выразительной была вытянутая рука. Выходя из гостиной, Сандерс чувствовал на себе пристальный взгляд Шумана и взгляд выцветших глаз на саркофаге. Даже невозмутимому старшему инспектору Мастерсу, когда тот оглянулся и заметил слежку, стало явно не по себе.

— Что с вами? — осведомился Сандерс.

— Р-р-р! — проворчал его спутник, делая энергичный жест обеими руками.

Как только они вышли из дома, Мастерс глубоко вздохнул, будто ему прежде не хватало воздуха.

— Версия! Еще одна версия! Если я услышу еще хоть одну…

Старший инспектор стукнул кулаком по воротам и выругался. Тут к ним подошла некая персона, которая пряталась за углом и курила сигарету.

— Пожалуйста, не ругайтесь, — попросила Марша Блайстоун. — Я все утро за вами слежу, и теперь вы просто обязаны меня выслушать. Я знаю, кто убил мистера Хея и как яд попал в напитки!

Мастерс в оцепенении воззрился на девушку. Доктор Сандерс впервые увидел Маршу при свете дня. Она выглядела как-то здоровее и веселее и почти не напоминала ту взволнованную и испуганную девочку, которая остановила его на улице вчера ночью. Ее карие глаза сияли от радостного возбуждения, на щеках появился румянец, а вокруг головы она повязала яркий шарф. Под мышкой Марша сжимала большой альбом для эскизов.

— И вы туда же, мисс? — укоризненно спросил старший инспектор. — Что вы здесь делаете?

— Я приехала на такси, — объяснила Марша, — но отпустила его. Боюсь, придется вам подвезти меня домой в вашей «Черной Марии», или как там называют полицейские машины? Здравствуйте, доктор!

— Прекратите, мисс. Боюсь, что…

— Неужели вы собираетесь бросить меня здесь одну?

— Разумеется, нет! — сухо ответил Сандерс. — Старший инспектор, вы ведете себя не по-рыцарски! Девушка не может идти домой пешком. И если у нее есть какие-то ценные сведения…

Мастерс перешел на отечески вразумляющий тон:

— Что ж, мисс, так и быть, мы отвезем вас домой. Что же касается очередных домыслов…

— У меня не домыслы, — спокойно возразила Марша, — а неопровержимые факты. Если не все, то, по крайней мере, некоторые из них, — благоразумно уточнила она. — Если вы не против, я сяду на переднее сиденье, рядом с вами. Так мне легче будет все объяснить.

Она выбросила сигарету и, прижав к груди альбом, уселась рядом со старшим инспектором. Сандерс разместился на заднем сиденье. Он надеялся, что Мастерс не видит его ехидной ухмылки. Тот довольно резво рванул с места. Дорога, по которой они ехали, шла под гору, по крутому и обрывистому краю пустоши.

— Итак, мисс, мы вас слушаем, — объявил старший инспектор. — К какому выводу вы пришли? Наверное, решили, что убийца влил атропин в шейкер, а потом вымыл его?

— Ну что вы! — искренне изумилась Марша. — Все куда хитроумнее. Убийца…

— Именно этого я и боялся, — обреченно кивнул Мастерс. — Ну, давайте по порядку. Кто там у вас убийца?

Марша осторожно раскрыла папку и положила ее прямо на руль. Мастерс, который полагал, что водитель должен держать рулевое колесо обеими руками, остался очень недоволен. Однако он все же скосил глаза на лист бумаги. И увидел карандашный рисунок, изображавший Бониту Синклер, — настоящий шедевр. Сандерс сзади тоже смотрел в альбом. Он заметил, что художница подчеркнула характерные черты миссис Синклер, которые бросались в глаза: ее вытянутую, гибкую фигуру, длинные конечности, спокойную одухотворенность взгляда. Лицу Бониты Марша Блайстоун придала выражение крайней тоски, которое было доведено почти до абсурда.

— Вот она, шлюха! — негромко пояснила Марша.

— Мисс! — заревел старший инспектор. — Будьте добры, уберите эту штуку с… Кстати, с чего вы взяли, что она убийца?

— Она убила своего мужа, — отчеканила Марша, — и у меня есть улики против нее!

Относительно того, что случилось потом, мнения участников происшедшего разошлись. Мастерс и по сей день уверяет, что девушка, пребывавшая в состоянии лихорадочного возбуждения, накрыла руль рисунком и в то же самое время наступила ему на ногу. Достоверно известно одно: полицейская машина рванула вниз со скоростью реактивного снаряда. Марша, в свою очередь, считает: ничего бы не случилось, если бы другое транспортное средство, которое, впрочем, можно назвать транспортным средством только из вежливости, находилось на своей стороне дороги.

Им навстречу, то есть в гору, величественно скрипя, двигалась тележка с фруктами. Человека, который ее толкал, было почти не видно из-за пирамиды апельсинов, яблок, лимонов, бразильских орехов, слив-венгерок и бананов. И лишь за секунду до аварии все услышали его отчаянный рев.

Резко крутанув руль, Мастерс избежал лобового столкновения. Иначе он ударил бы в тележку, словно в бильярдный шар. Сильный удар — и тележка завертелась, замерла на месте и покачнулась, как танцор; в следующий миг апельсины, яблоки, лимоны, бразильские орехи, сливы-венгерки и бананы брызнули во все стороны, словно огромный разноцветный фонтан. Человек, толкавший тележку, ухитрился не попасть под нее. Он свалился в канаву, и его накрыло лавиной из апельсинов, яблок, лимонов, бразильских орехов, слив-венгерок и бананов.

Упав на сломанное колесо, тележка кокетливо присела и замерла на месте, притворившись черепахой. Поведение человека, который ее вез, было совершенно иным. Полыхая от гнева, он с трудом поднялся; виновники аварии увидели тучного пожилого человека в пестром купальном халате, шортах и очках.

— Вы что творите, так вашу растак?! — заревел знакомый голос, от которого птицы в испуге вспорхнули с ветвей. — Убить меня хотели?! Ах, дайте отдышаться! Погодите, сейчас я до вас доберусь… Душу вытрясу!

Очки сползли на нос, красное лицо исказилось в злобной гримасе. Из придорожной канавы медленно вылез сэр Генри Мерривейл.

Глава 7 ПОСОБИЕ ДЛЯ ОТРАВИТЕЛЕЙ

Глазам ошеломленных зрителей предстала невероятная картина. Широко расставив ноги, чтобы снова не свалиться в канаву, Г. М. что-то бессвязно лопотал. Его лысина сверкала, как отполированная, полы халата кричащей расцветки развевались на ветру. Он был похож не просто на борца-тяжеловеса, а на борца-тяжеловеса, которого только что отправили в нокаут.

— Скажите на милость, зачем вас занесло направо?! — крикнул Мастерс. — С какой стати вы вообще…

— С какой стати я… Ах ты!.. — Громогласно выругавшись, Г. М. застыл на месте. — Глазам своим не верю! Неужто Мастерс?!

— Уверяю вас, сэр, я ничего не мог поделать! Молодая леди хотела показать мне рисунок. Она… ммм… навалилась на меня, а потом наступила мне на ногу!

Глаза Г. М. вылезли из орбит.

— Вы опять за свое! — просипел он. — Провалиться мне на месте, Мастерс, ну и нахал же вы! Я давно уже понял, что рядом с вами женщины не могут чувствовать себя в безопасности. Но чтобы кидаться на бедную девушку прямо в полицейской машине, средь бела дня…

Лишь с огромным трудом Мастерсу удалось сохранить спокойствие.

— Пусть себе разоряется, мисс, — проговорил он уголком рта. — Это наш старик, сэр Генри Мерривейл… А вы, сэр, объясните, какого черта шляетесь по Хампстед-Хит в халате и трусах и зачем вам тележка фруктовщика?

— Я тренируюсь, — с достоинством ответил Г. М.

— Вы… что?!

— Худею, черт вас побери! — Г. М. запахнул халат на манер римской тоги. — Все служащие Уайтхолла, заканчивая моими машинистками, без устали твердят, что у меня огромное брюхо. Какое они имеют право! Посмотрите-ка! Здесь сплошные мышцы! — Он ткнул себя пальцем в живот. — Но они меня достали. Я им покажу!

Пыхтя, Г. М. негодующе огляделся, словно в поисках врагов.

— А тележка зачем?

— У меня есть друг по имени Джованни, — сказал Г. М. — Он хозяин гимнастического зала. А еще у меня есть друг по имени Антуанелли, которому и принадлежит тележка. Мы с ним поспорили. Он утверждал, будто я не смогу вкатить тележку на вершину холма, и оказался прав! Я прошел всего двадцать пять шагов, и надо же такому совпадению — навстречу катит загулявший полицейский! Мощный удар — и конец. О боже! Вы только посмотрите! Меня преследует злой рок, провалиться мне на месте!

— Надеюсь, вы не ушиблись?

— Хороший вопрос! Главное, вовремя! Конечно, я ушибся. Я цел, но ушибся. Возможно, даже…

— В таком случае, сэр, садитесь лучше к нам в машину, — примирительно предложил Мастерс. А тележку выкиньте из головы. Как только доберемся до ближайшего гаража, пришлем за ней механика. Или вы сегодня собирались еще потренироваться?

— Откровенно говоря, нет… По-моему, на сегодня достаточно. — Г. М. окинул критическим взором свою талию. — Как ни странно, вы угадали: на сегодня с меня хватит упражнений. Против гантелей или дорожных работ я не возражаю, но мне решительно не нравится крутить сальто в сточной канаве всякий раз, как на меня налетит полицейская машина. Кстати, напрасно вы думаете, что мои раны можно излечить в гараже. Вы и понятия не имеете об их масштабах и местоположении…

Плотнее запахнувшись в халат, Г. М. враскачку направился к машине. Хотя внутри у него по-прежнему все клокотало, он постепенно затихал. Осмотрев свои синяки и ссадины, он уселся на подножку машины, поднял с земли банан, очистил его и проглотил в один присест.

— Вы не боитесь снова набрать все, что потеряли? — спросила Марша.

Спохватившись, Мастерс представил Г. М. своих спутников.

Услышав фамилию Сандерс, Г. М. очень оживился.

— Доктор Сандерс? Я отлично знаком с вашим начальником, главным судмедэкспертом министерства внутренних дел. Кстати, не вы ли автор книги «Патологоанатомическое исследование толстой кишки»?

— Бр-р-р, как романтично! — со смехом воскликнула Марша. — Неужели вы правда написали такое?

У Сандерса сразу испортилось настроение. Он был еще так молод, что всякий раз, когда кто-то упоминал о его научном труде, светился от радости. Названная книга объемом в восемьдесят страниц составляла его единственное сокровище, хотя продано было всего одиннадцать экземпляров. Скорее всего, о книге не знал даже его ангел-хранитель. Но сам Сандерс часто перечитывал свой труд и полагал, что он удался. А еще он надеялся, что его книга произведет впечатление на Маршу Блайстоун.

— Хорошая книга, — объявил Г. М., после чего сразу стал лучшим другом Сандерса. — Чертовски полезная! Кому-то, дорогая моя, надо писать подобные вещи. Не всем же кропать стишки о луне и розах!

— Но толстая кишка? — поморщилась Марша.

— Не будьте неделикатной, — проревел Г. М. — Кстати, как вы все здесь очутились, а? Что я хотел сказать? Ага, вспомнил. Послушайте, Мастерс: сдается мне, я чую дурные предзнаменования и небесные знамения, и мне мерещатся фальшивки и подделки. Не иначе как вы толковали об убийстве Хея?!

Мастерс выпрямился и заговорил сухо, официально:

— Позвольте спросить, сэр, почему вы так решили?

— Хо-хо! — зарокотал Г. М. — Значит, так оно и есть?

— Возможно, сэр. Собственно говоря, сегодня после обеда я собирался заскочить к вам…

— Мастерс, не скромничайте! Вы думали, что у вас на руках все козыри, и надеялись утереть мне нос, так сказать, посмеяться над стариком! Верно я говорю? Провалиться мне на месте, ну зачем, зачем все так стремятся посадить меня в лужу? Что ж, я избавлю вас от затруднений, потому что…

— Почему, сэр?

— Со мной уже советовались насчет этого дела, — высокомерно заявил Г. М. — И готов поспорить, мне известна парочка подробностей, о которых вы и понятия не имеете.

— Советовались? Но кто?

— Вам известна фирма «Дрейк, Роджерс и Дрейк»?

— Поверенные мистера Феликса Хея, — кивнул Мастерс. — Утром я отправил к ним сержанта Полларда.

— Значит, ему будет что порассказать, сынок. Ко мне обратился сам старик Дрейк. Должно быть, ему уже под девяносто; но вчера в конторе Дрейка, Роджерса и Дрейка случилось такое, чего не бывало сто пятьдесят лет. Старикан испытал такое потрясение, что вынужден был обратиться за помощью в полицию.

— Что же случилось, сэр?

— Их ограбили, — сообщил Г. М. — Хей передал им на хранение кое-какие ценности, но их стащили.

— Деньги? Акции?

— Нет, ничего подобного. Никакой материальной ценности его клад не составлял. Он принес им всего пять коробочек. Пять маленьких запечатанных коробок, которые поверенным надлежало вскрыть в случае смерти Хея. Но поверенным не довелось их вскрыть. Я боюсь, Мастерс, в тех коробочках находилось что-то такое, из-за чего некто спокойно мог его убить.

Г. М. выбросил шкурку от банана, облизал пальцы и поднял с земли еще один банан. Потом глава департамента военной разведки принялся задумчиво его поедать. На лице Мастерса появилось сосредоточенное выражение, означавшее, что он напряженно мыслит, но также и служившее предупредительным сигналом.

— Понятно, сэр, — осторожно начал он. — Присутствующая здесь мисс Блайстоун — дочь сэра Денниса Блайстоуна.

— Конечно, я знаю. — Г. М. поднял голову. — Как только я утром прочел в газетах о смерти Хея, то сразу решил: позвоню-ка и выясню, что к чему. Меня соединили с вашим суперинтендентом, и я узнал все интересующие меня подробности. Дело дурно пахнет, Мастерс. Очень дурно!

— Вы полагаете, здесь и сейчас уместно обсуждать подробности?

— Мастерс, — Г. М. укоризненно покачал головой, — не стоит подозревать всех на свете! Провалиться мне на месте, я терпеть не могу играть в молчанку и при свидетелях напускать на себя таинственный вид! Если они намерены лгать, то так и так солгут. Если намерены сказать правду, врать не станут. Почему бы нам не обсудить подробности при этой девчушке? Она такая милая на вид. И возможно, сумеет нам помочь.

Старший инспектор расплылся в улыбке.

— Можно сказать, сэр, она уже помогла нам, когда вдребезги разнесла тележку вашего приятеля-фруктовщика. Мисс Блайстоун как раз собиралась рассказать нам, кто совершил убийство и как отравили напитки…

— Нет, теперь это не важно! — вскричала Марша, вылезая из машины. — Вы лучше расскажите о пяти маленьких коробках!

— Хорошо. Хей принес адвокатам пять картонных коробок, упаковав каждую в оберточную бумагу, перевязав и запечатав красным сургучом. Он велел открыть их в случае его смерти. На каждой коробке было написано определенное имя.

— Чьи имена там были? — быстро спросила Марша.

— Я записал, но список в кармане брюк, а брюки в гимнастическом зале Джованни. Всех не упомню, но одним из них был ваш отец.

— Не верю!

— Почему? — с неприкрытым интересом спросил Г. М.

Марша вдруг присмирела.

— Потому что я знаю, что вы думаете. Я чувствую ваше настроение. Я все чувствую, и я знаю. Вы думаете, мой отец преступник. Думаете, у них было… нечто вроде совещания; вчера в квартире мистера Хея собралась воровская сходка. Но насчет моего отца вы не правы. Он пришел туда только за компанию с миссис Синклер. Кстати, маме об этом неизвестно… надеюсь! Я сама ничего не знала до сегодняшнего утра. Зато пообщалась со Стеллой Эрскин, а она в курсе всего, что происходит в Лондоне. Не стану от вас скрывать: отношения моего отца с этой особой Синклер носят совершенно скандальный характер. — Девушка перевела дух, лицо у нее пылало.

Мастерс хмыкнул:

— По правде говоря, мисс, я нисколько не удивлен. Дальше!

— У нее дурная слава. Понимаете? — продолжала Марша. — Ее знают по всей Европе. Кажется, она действительно признанный авторитет в области живописи, но искусствоведение не единственная ее профессия. Она притворяется скромницей и ханжой, а на самом деле она самая обыкновенная…

— Ну-ну! — проворчал Г. М. — Вот возьмите яблоко или еще что-нибудь. Не стоит расстраиваться…

— Я вовсе не расстраиваюсь. Я и слова не сказала бы, если бы он связался с какой-нибудь симпатичной, чувственной, порядочной девушкой, которой хочется весело проводить время. Но я не хочу, чтобы он ставил себя в глупое положение! А еще я не хочу, чтобы он разводился с мамой и женился на этой… этой машине, которая непременно отравит его, чтобы заграбастать его денежки!

Мастерс присвистнул.

— Послушайте, мисс. Вы назвали ее убийцей и уверяете, что можете все доказать. Но ведь вы просто пошутили, да?

Марша пожала плечами:

— Достоверно ничего не известно. Но вот что рассказала Стелла Эрскин, она всегда знает всякие грязные подробности… Года три назад миссис Синклер встречалась в Монте-Карло с одним богатым итальянцем. Однажды вечером после ужина его хватил апоплексический удар и он умер. Загвоздка в том, что они ужинали на террасе «Сплендида», на виду у дюжины свидетелей и двух официантов с рысьими глазами. А сейчас приготовьтесь! Было неопровержимо доказано: он не ел ничего такого, чего не ела бы она; он не пил ничего такого, чего не пила бы она, — потому что она, по своей мерзкой привычке, пила из его бокала, Дело каким-то образом замяли; кроме того, что я вам рассказала, никто ничего не знает.

Потом умирает ее муж. Про мужа вообще ничего не известно. Просто однажды он встал с постели и умер, вот и все. Дело было в Ницце или Биаррице. Его быстро похоронили; старый доктор, друг миссис Синклер, выписал свидетельство о смерти, а она получила страховку… Вот где настоящая грязь! — воскликнула Марша, которой явно полегчало после того, как она поделилась своими мыслями. — Остальное просто слухи. Даже Стелла, которая любит приврать, почти ничего не смогла мне сообщить. Кажется, с ней связано еще несколько скандальных историй. Их все тоже замяли. История с музеем в Нью-Йорке, история с торговцем картинами в Париже и с несколькими частными коллекционерами. Она много с кем общается.

— Уф-ф-ф! — Г. М. плотнее обернул халат вокруг своего мощного торса и смерил недоеденный банан недобрым взглядом.

— Мисс Блайстоун, вы уверены, что это не просто сплетни? — осведомился Мастерс. — Потому что в противном случае…

— То, что я сказала, общеизвестно; больше я вам ничего сообщить не могу. Попробуйте связаться с французской полицией или полицией Монако, все сразу выяснится.

— Именно так я и поступлю. А тот итальянец в Монте-Карло… какой диагноз поставили в свидетельстве о его смерти? Ведь доказать отравление совсем нетрудно.

— Ничего не доказано. Как я и говорила, дело замяли.

— И все же… при данных обстоятельствах… возможно, он все же умер ненасильственной смертью?

— Она отравила итальянца таким же способом, каким вчера ночью отравила напитки! — заявила Марша. — Повторяю, я следила за вами все утро. Вы ведь были у нее дома? Там был и мой отец. Я вломилась к ним сразу после вас. Мне было очень страшно, но я была такая злая, что мне уже было все равно. Боюсь, я устроила скандал; зато мне удалось кое-что выяснить. Помните, я говорила: когда она ужинала с итальянцем, то пила из его бокала?

— Да.

— А вчера ночью она пила из бокала моего отца!

— Да, мисс, по крайней мере, она так нам сказала, — проворчал Мастерс.

— Более того, она попробовала приготовленный коктейль, как только смешала его! Отхлебнула прямо из шейкера. Так?

— Так.

— Пить из шейкера неудобно, — заявила Марша, испустив еще один глубокий вздох. — Вы только представьте: надо ухитриться поднять полный шейкер, наклонить его, не расплескав, и отпить через край. А чтобы такая «рафини-и-рованная» длинноногая ханжа, как Бонита Синклер, вела себя так вульгарно!..

— Не знаю. Я, мисс, коктейлей не пью. Мне подавай пиво. Но…

— Разумеется, она поступила так не случайно. Я все утро тренировалась с зубным эликсиром и могу вам сказать: все получается. Надо набрать в рот немного жидкости и держать под языком совсем недолго. Она могла, например, незаметно набрать яда, притворившись, будто ищет в буфете бутылку… Да! Потом вы хватаете бокал или стакан для коктейля и притворяетесь, будто пьете оттуда. А на самом деле вы не пьете, а выплевываете яд. В данном случае атропин, который спрятан у вас во рту. И на глазах у нескольких свидетелей вы отравляете напитки, причем все готовы присягнуть: подмешать что-либо постороннее было совершенно невозможно!

Закончив свою маленькую речь, Марша как будто обессилела и привалилась к дверце машины. Посреди груды раздавленных фруктов воцарилось молчание.

Г. М. откровенно веселился — его обычно невозмутимое лицо оживляли веселые искорки в глазах.

— Катастрофа! — вскричал он. — Мастерс потрясен, но вы не должны его винить. Он находит ваш способ негигиеничным. А еще он полагает, что так не поступают настоящие леди; отсюда делаем вывод, что миссис Синклер удалось произвести на него впечатление. «Когда в шелках моя Джульетта…»

— Мне плевать, как поступают настоящие леди, — буркнул Мастерс. — Главное, возможно ли такое практически? Что скажете, доктор?

— Учитывая все вышеприведенные факторы… — начал было Сандерс, собираясь с мыслями, но Марша накинулась на него.

— Прекратите, бога ради! — вскричала она. — Вчера вечером я остановила вас на улице ночью, попросила подняться со мной наверх и впутала неизвестно во что! Вы пошли, не задав мне ни единого вопроса. Более того, вы сразу взяли руководство в свои руки; и мне показалось, что вы самый славный на свете. И как же вы теперь заговорили! Какие-то противные «данные», какие-то мерзкие «вышеприведенные факторы»! Ну почему так трудно оставаться самим собой? Почему нельзя просто выразить свое мнение, просто по-человечески сказать «да» или «нет»? А вы… Вам задают простой вопрос, а вы морщите лоб, и поднимаете палец, и даже прищуриваетесь — ни дать ни взять дельфийский оракул!

Сандерс покраснел до корней волос.

— Я начинаю жалеть о том, что согласился вам помочь, — процедил он сквозь зубы.

Марша смерила его ледяным взглядом:

— В самом деле?

— А ну-ка, заткнитесь оба! — строго приказал Г. М. молодым людям. Оглядев всех, он продолжил: — Прежде всего надо все-таки ответить на вопрос. У меня есть собственное мнение, но я хотел бы выслушать и тебя, сынок. Как по-твоему, могла она выплюнуть атропин изо рта?

— Такое возможно, — заявил Сандерс, — при условии, что она сумела достать достаточное количество чистого атропина, в чем я сомневаюсь. А вот вам и два «человеческих» довода. Первое. Если миссис Синклер отравила коктейль в самом шейкере, зачем она потом его вымыла? Она ведь предположила, что яд влили в шейкер. Зачем ей сразу наталкиваться на противоречие? Мой второй и самый главный довод: данный способ нелеп. Попробуйте заявить в суде, что она выплюнула яд! Присяжные осмеют вас, а защита камня на камне не оставит от ваших доказательств.

Вот, получай, подумал он.

Г. М. с трудом поднялся с подножки и начал забираться в машину.

— Мне срочно нужны брюки, — проворчал он. — Хорошенькое будет дельце, если я подхвачу воспаление легких и умру! Без меня вам ни за что не выбраться из лабиринта. Интересно, понимаете ли вы, насколько все плохо?

— Я бы так не сказал, сэр. — На лице Мастерса появилась самодовольная улыбка. — Наоборот, могу похвастать, что я уже свел концы с концами, за исключением… кхм!.. нескольких мелких деталей. Разумеется, я не жду вашей помощи. Дело не совсем в вашем вкусе… Не помню, говорил ли я вам, как продвигается расследование?

Он наскоро изложил события утра. Злорадное выражение на лице Г. М. проступило еще явственнее.

— Вот так, сэр Генри. Я не виню вас в том, что вы переоценили сложность дела; возможно, вы озадачены…

— Озадачен? — удивился Г. М. — Кто озадачен? Только не я. Если вы считаете, будто я блефую, я вам докажу. Я расскажу вам все, что вы в состоянии объяснить, а заодно и то, что оказалось вам не по зубам. Вы поняли значение четырех часов, деталей от будильника, увеличительного стекла и искусственной руки. Вы знаете, почему в холле квартиры миссис Синклер висит неоконченный набросок Россетти, а в гостиной — Рембрандт. Вы можете объяснить и негашеную известь с фосфором; только вы не понимаете, какое они имеют к ней отношение. И потому вы ужасно растеряны. И даже если принять за аксиому, что Фергюсон действительно существует, вы ни за что на свете не догадаетесь, какое он имеет отношение к делу, не говоря уже о том, как он исчез с места действия. — Г. М. рассеянно покосился на лобовое стекло машины. — Хм! Фергюсон и миссис Синклер. Они, сынок, — два сцепленных между собой кусочка мозаики. Вы любите складывать головоломки, Мастерс? Там есть одна общеизвестная хитрость. Скажем, у вас есть много кусочков, которые подходят друг к другу. Но имеется и парочка лишних, причем ни один из них не ложится в узор. Что же делать? Вы складываете два лишних кусочка вместе, чтобы проверить, не подходят ли они друг к другу. Попробуйте сложить вместе Фергюсона и миссис Синклер, просто ради интереса.

— Сложить? Как?

Г. М. подмигнул Сандерсу:

— Теперь ты, сынок. Если я правильно информирован, ты первый говорил с Фергюсоном после того, как нашли труп?

— Да, вроде бы.

— Угу. Он что-нибудь сказал? Отпускал какие-нибудь замечания?

Сандерс задумался.

— Да. Сказал, что так и знал, а еще сообщил, что в числе гостей Бернард Шуман.

— Больше ничего?

— Да, — вдруг вспомнил Сандерс. — Он вдруг спросил: «Что с дамой?» Я подумал, он имеет в виду мисс Блайстоун, но Фергюсон отчего-то разозлился и недвусмысленно заявил, что имеет в виду темноволосую даму наверху, миссис Синклер. Потом он поспешил на четвертый этаж.

Г. М. закрыл глаза.

— Вот как! Видите, Мастерс, между ними двоими уже прослеживается связь. Я на это надеялся. Возможно, ниточка слишком слабая, однако она может привести нас от гипотез к доказательствам. Вспомните все, что вам известно о негашеной извести и фосфоре. Вспомните все, что вам известно о Фергюсоне. Вспомните все, что вам известно о миссис Синклер. А потом свяжите воедино, как связку сосисок; я очень удивлюсь, если после тщательных размышлений вы не сумеете догадаться о том, кто такой Фергюсон и как он исчез из запертого дома.

Наступила тишина.

— Вот это да! — выдохнул Мастерс. — Вы попали в самую точку! Никаких сомнений. Все ясно как божий день!

Доктор Джон Сандерс переводил взгляд с одного мужчины на другого с таким маниакальным любопытством, какого никогда не испытывал прежде. Ему казалось, что у него сейчас лопнет голова.

Но пропасть, разверзшаяся между ним и Маршей Блайстоун, начала потихоньку уменьшаться. После того как Мастерс и Г. М. обменялись загадочными восклицаниями, Марша в буквальном смысле перешла на сторону Сандерса: теперь она стояла рядом, положив ему руку на плечо. А может быть, она вовсе не была так озадачена, как казалось? Молодой человек ничего не знал достоверно, потому что — как и вчера ночью — не мог разгадать, что написано у нее на лице. После гневной отповеди ее глаза стали такими же невыразительными, как у маски на саркофаге Шумана.

Но ее слова подтвердили их союз.

— Я все поняла, — заявила она. — Все ясно! Я, конечно, сама напросилась к вам в машину, но, раз уж вы меня пригласили, могли бы рассказать и поподробнее!

— Хорошо, — отрывисто согласился Г. М. — Залезайте!

Но сам он по-прежнему молчал, уставившись в ветровое стекло. Он молчал, когда Мастерс остановился у гаража и распорядился убрать с дороги давленые фрукты. Он молчал, когда переодевался в гимнастическом зале имени Гарибальди и даже когда заглушал денежными купюрами горестные вопли хозяина фруктовой тележки. Он раскрыл рот лишь в два часа пополудни, когда машина остановилась перед домом Феликса Хея на Грейт-Рассел-стрит.

— Если я и был с вами груб, — обратился он к Марше, словно их разговор и не прерывался, — то лишь потому, что хотел услышать правду. Итак, мы приехали; теперь вы можете сказать мне правду, не так ли?

— Я? Но почему?

— Вы стояли у того уличного фонаря? — спросил Г. М., ткнув пальцем вперед.

— Да. — Марша поглядела на него с любопытством.

— Долго ли вы ждали на улице, прежде чем подвернулся доктор?

— Где-то чуть больше часа.

— Угу, — недовольно буркнул Г. М., но терпеливо продолжал: — Значит, вы видели убийцу. Вы не могли его не видеть!

Глава 8 ЗАПЕЧАТАННЫЕ КОРОБКИ

А в это время сержант уголовного розыска Роберт Поллард согласно приказу старшего инспектора Мастерса входил в контору Дрейка, Роджерса и Дрейка в «Грейз Инн».

Сержант посвятил утро собиранию всевозможных сведений о всех фигурантах дела. Результаты повергли его в тоску и изумление. Согласно тайным источникам с Флит-стрит, сэр Деннис Блайстоун был безупречен. Разумеется, всем было известно о том, что у него интрижка с миссис Синклер. Зато он активно занимался благотворительностью; у него была отменная репутация; он никогда не хвастал, не сорил деньгами, например он никогда не ездил на такси, если можно было добраться до места в автобусе, и так далее в том же духе.

Поскольку и миссис Синклер, и Бернард Шуман пользовались известностью в деловых кругах, Скотленд-Ярд располагал о них кое-какой информацией, как и журналисты — друзья Полларда. Владельцы самых сомнительных картинных галерей клялись и божились, что миссис Синклер чиста, как ангел. В их искренности невозможно было усомниться. Шуман оказался не просто кристально честным человеком; выяснилось, что в прошлом он крупно пострадал. Однажды загорелся его каирский склад; Шуман понес серьезные убытки, так как товар стоимостью в десять тысяч фунтов не был застрахован. Если верить отзывам дельцов из Сити, Феликса Хея тоже можно было причислять к лику святых.

Обычно биржевые маклеры не отличаются сентиментальностью. Но, выслушав восхваления в адрес покойного Хея, сержант только выругался про себя. Поллард устроился в полицию, мечтая о славе Шерлока Холмса, однако старший инспектор выказывал непростительное пренебрежение по отношению ко всем его блестящим теориям. Зато сейчас в голове сержанта забрезжили догадки, явно не совпадающие с мыслями Мастерса. Он считал, что Мастерс уделяет недостаточно внимания двум зацепкам: зонтику-шпаге и Марше Блайстоун.

Утром Поллард допрашивал сторожа дома на Грейт-Рассел-стрит, сварливого маленького ирландца. Тимоти Риордана, как и ночью, переполняли виски и враждебность, но он хотя бы мог связно выражаться. Сторож клялся и божился, что знать ничего не знает. В последний раз он видел Хея живым где-то в начале седьмого вечера. Хей спускался вниз, он собирался поужинать в городе. Увидев Риордана, Хей попросил его убрать в своей квартире, потому что вечером ждал гостей.

Убрал ли он в квартире? Да, убрал. Как только речь заходила об уборке, старый Тимоти становился еще сварливее и подозрительнее. Он убрал квартиру немедленно, а потом снова спустился к себе в подвал. Риордан не видел, как к Хею пришли гости, потому что лег спать в половине одиннадцатого.

Зонтик-шпага? Конечно, он его помнит. Он принадлежит самому мистеру Хею, и он (Тимоти Риордан) видел зонтик в квартире прошлой ночью, когда делал уборку.

Последнее показание заинтересовало Полларда. Мастерс, подумал сержант, так одержим атропином, что забыл об орудии убийства. Почему Хея вообще закололи зонтиком? И почему, убив Хея, преступник оставил зонтик на лестнице, у всех на виду?

Показаниями девушки также пренебрегли.

Поллард решил, что Марша Блайстоун не в его вкусе. Из двух женщин он предпочел бы миссис Синклер. Порасспросив приятелей с Флит-стрит, сержант узнал, что миссис Синклер успела похоронить двух мужей. Последний был намного старше ее; кажется, у него было свое дело. Об этом человеке никто решительно ничего не помнил, за исключением того, что на теннисном корте он выказывал поразительное проворство. По всей Ривьере за миссис Синклер тянулся длинный шлейф поклонников; один из них был богатый итальянец, который заужином в Монте-Карло так перевозбудился от ее чар, что у него случился удар, сведший беднягу в могилу.

Поллард вполне понимал итальянца. В Марше Блайстоун было слишком много мальчишеских черт, а женщины-мальчики не нравились сержанту. Разумеется, он не мог отрицать того, что Марша очень хорошенькая. Однако сержанту не нравились ее склонность к лукавству, частые смены настроения и всплески эмоций. Он был совершенно уверен, что ей ничего не стоит солгать.

Несомненно, Фергюсон важный свидетель, поэтому его так рьяно ищут. Но свидетелем является и Марша Блайстоун. Она околачивалась на улице у входа в дом, в котором убили Хея. Долго ли она там пробыла? Не меньше часа, по ее утверждению. Полицейский врач не может установить время убийства с точностью до минуты; можно лишь утверждать, что Хея закололи между одиннадцатью вечера и полночью. Видела ли мисс Блайстоун что-нибудь важное? Входила ли она ранее в дом? И как она замешана в деле?

Поллард размышлял, ощупью поднимаясь по крутой лестнице. Фирма «Дрейк, Роджерс и Дрейк» обосновалась в старом краснокирпичном здании «Грейз Инн» еще до рождения королевы Виктории. Поллард был осведомлен о безупречной репутации фирмы. Дрейк, Роджерс и Дрейк всегда вели дела и даже говорили вместе, как сиамские близнецы-тройняшки. Как только сержант вошел в контору, не менее древний секретарь провел его в кабинет, где он предстал перед мистером Чарлзом Дрейком, младшим партнером. Тот с озабоченным видом поднялся со своего места.

Чарлз Дрейк оказался сухопарым и подвижным, лет ему на вид было около пятидесяти. Он ходил враскачку, как моряк, и носил пенсне, из-за которого его нос казался горбатым. Возможно, на клиентов манеры Чарлза Дрейка и производили должное впечатление, однако Полларду почудилось, что младший партнер чего-то боится. В самом деле, катастрофа, потрясшая фирму, была первой со времен французской революции.

— Положение очень щекотливое, — заявил Чарлз Дрейк, проведя Полларда в маленький кабинет, где едва можно было повернуться. — Отец не намерен прибегать к помощи полиции; что ж, ему виднее. Как бы там ни было… Но погодите!

Серые глаза Чарлза Дрейка за стеклами пенсне казались огромными и пустыми, как, скажем, у устрицы. От человеческого в них был только страх. Дрейк поднял руку, как уличный регулировщик, словно преграждая Полларду дорогу.

— Вы ведь пришли по поводу смерти Хея?

— Да, сэр, конечно; зачем же еще?

— Кража, — отрывисто сказал Дрейк. — Значит, я угадал. Стоп!

Здесь ничего не делалось в отсутствие кворума. Прибегнув к помощи нескольких послов, Чарлз Дрейк призвал к себе в кабинет мистера Уилберта Роджерса, следующего но старшинству. Мистер Роджерс оказался худощавым горделивым человеком, который подал голос всего один или два раза, зато властно и веско.

— Да, я угадал, — продолжал Чарлз Дрейк. — Прочел о случившемся в утренней газете. Мой отец еще ничего не знает. Мы решили не расстраивать его до ленча. Позвольте спросить… Мистера Хея убили?

— Да, сэр. Убили.

— И это я тоже угадал. Итак, вы здесь. Деваться некуда. Доставайте свой блокнот, и я все вам расскажу.

У него был такой вид, словно он собрался диктовать; он разминал пальцы, сжимая и разжимая костистые кулаки. Обменявшись кивками с мистером Роджерсом, Дрейк откинулся на спинку кресла и затараторил как пулемет.

— Мистер Феликс Хей, — начал он, — был биржевым маклером, или, как он себя называл, инвестиционным брокером; его контора находится по адресу: Леденхолл-стрит, 614. Он являлся нашим клиентом на протяжении одиннадцати лет. (Прошу вас, мистер Роджерс, поправьте меня, если я ошибаюсь. Спасибо!) Он был холостяком; единственная родственница — тетка, которая живет в Камберленде. Ровно неделю назад, седьмого апреля, мистер Хей пришел к нам и заявил, что его хотят убить.

Поллард резко выпрямился. Дрейк говорил сухо и деловито.

— Извините, сэр. Говорил ли он, кто именно хочет убить его?

— Нет, — ответил его собеседник, подтягивая к себе блокнот. — Он представил нам для осмотра плоскую подарочную керамическую флягу со светлым элем фирмы Юкшоу, а также картонную коробку, в которой лежала фляга, оберточную бумагу и сопроводительное письмо. Письмо было отпечатано на бланке магазина Юкшоу. Вот что там говорилось: «С наилучшими пожеланиями от фирмы «Орас Юкшоу и K° лимитед». Мистер Хей заявил: есть все основания полагать, что письмо подделано, а содержимое бутыли отравлено.

— Ясно, сэр. Старый трюк, — улыбнулся Поллард, желая произвести впечатление опытного детектива.

— Верно, трюк старый, — ехидно улыбнувшись, согласился Дрейк. — Мистер Хей пришел к нам за советом. Отец предложил обратиться в полицию, хотя в данном вопросе я с ним и не согласился, и мистер Хей поддержал меня. Он попросил нас отправить эль на экспертизу. Если окажется, что эль действительно отравлен, он просил передать дело в руки какой-нибудь надежной частной сыскной фирмы. Понимаете?

— Да, сэр.

— Так вот. Я выполнил его распоряжение. Через два дня, девятого апреля, пришел ответ. Во фляге содержалось десять гран отравляющего вещества под названием атропин.

— Атропин?!

— Ат-ро-пин, — добросовестно повторил Дрейк по слогам.

— Спасибо, сэр. Что сталось с флягой?

— Погодите, — сурово осек его адвокат. — Вы должны узнать все по порядку, иначе факты окажутся для вас бесполезными. Мистер Хей был у нас в тот же день, мы передали ему результаты экспертизы. Он огорчился и ушел, сказав, что вернется после того, как все обмозгует.

Вернулся он на следующее утро, десятого апреля. Отец обычно по субботам не приходит в контору. Но мистер Хей так настаивал, чтобы присутствовали все, что нам пришлось привезти отца из нашего дома на Блумсбери-сквер.

После этого мистер Хей предъявил нам пять небольших свертков или, вернее, пакетов. Он расставил их на столе… мм… как фокусник. Каждый пакет содержал картонную коробку размером примерно шесть на четыре дюйма. Коробки были упакованы в толстую оберточную бумагу, перевязаны крепкой бечевкой и в двух местах запечатаны красным сургучом, личной печатью мистера Хея. На каждой коробке чернилами было написано имя. Вот список имен.

Дрейк вытащил из ящика стола синюю папку, переписал несколько слов на бумагу и передал листок сержанту. Поллард прочел:

«1) Бонита Синклер; 2) Деннис Блайстоун; 3) Бернард Шуман; 4) Питер Фергюсон; 5) Джудит Адамс».

Поллард нерешительно убрал листок к себе в блокнот. Питер Фергюсон?! Значит, Фергюсон все же существует? Но самым загадочным казался неон.

— Простите, сэр. Кто такая Джудит Адамс?

— Не могу сказать. Возможно, его друг, то есть знакомая. Если поищете, то, несомненно, ее найдете; я такую не знаю.

— Пока отложим ее, сэр. Что сказал вам мистер Хей?

— Хей сказал, что желает оставить коробки нам на хранение; мы должны вскрыть их, если с ним что-то случится. Мы приняли его условия. А вчера ночью кто-то влез в контору и украл все коробки до единой. Вот так! Это все… к сожалению!

Большие глаза Дрейка, увеличенные стеклами пенсне, налились кровью; в них мелькнули досада и любопытство. Он взял карандаш и принялся постукивать им по столешнице.

— Понятно, сэр. Мистер Хей говорил о коробках что-нибудь еще?

— Говорил, — осторожно начал Дрейк, — что в них содержатся улики относительно определенных лиц, желающих ему смерти.

— Вы хотите сказать — улики против определенных лиц?

— Мистер Хей сказал «относительно». Возможно, он имел в виду и «против». Я не знаю.

— Вам известно, что было в коробках?

— Конечно нет. Погодите… кроме одной. Да, мистер Роджерс?

— Да, — мрачно кивнул партнер. — Она тикала.

— Что она делала, сэр?!

— Сержант, — Чарлз Дрейк положил карандаш, — вы знали мистера Хея? Я задаю вам вопрос не для того, чтобы уйти от ответа; наоборот, я хочу подчеркнуть важность сказанного. Мистера Хея считали шутником. Я начисто лишен так называемого чувства юмора. Замечу, я прекрасно без него обхожусь! А вот мистер Хей обладал данным чувством. Одна дама называла его «мальчиком-переростком»! — Лицо Дрейка передернуло гримасой отвращения. — На том и кончим.

— Молодой Чарлз! — резко осадил его мистер Роджерс. — Еще не все!

Услышав внушение, Чарлз Дрейк спохватился:

— Как бы там ни было… мисс Роулингз, моя секретарша, взяла коробки, собираясь положить их в ячейку мистера Хея. Одна из коробок вдруг затикала: тик-так… Мисс Роулингз чуть не выронила ее. Бедняжка решила, будто у нее в руках бомба. Мистер Хей очень развеселился. Он заявил что-то вроде: «Наверное, у одних часов — всего их там четыре штуки — еще не кончился завод. Странно! Они должны были давно остановиться».

— Не припомните, в какой они были коробке?

— Припомню. Часы лежали в коробке, надписанной именем Денниса Блайстоуна.

— Спасибо, сэр. Продолжайте!

— Повторяю, это произошло в субботу, девятого. А в понедельник эксперт вернул мне флягу с элем. Я позвонил мистеру Хею и спросил, что мне с ней делать. Во вторник, то есть вчера, в день убийства, мистер Хей мне перезвонил и попросил принести флягу ему домой. Так я и поступил; я был у него в квартире около шести вечера.

— Дальше, сэр!

— Он сказал, что задумал «грандиозный розыгрыш», но не объяснил, в чем розыгрыш заключается. Хей был в наихудшем настроении или, если предпочитаете, в наилучшем. Когда я пришел к нему, он переодевался к ужину и уже успел выпить рюмку-другую. Хей открыл мне дверь, стоя в брюках от смокинга и жилетке; в одной руке он держал шейкер для коктейлей, в другой — кавалерийскую саблю. Да, кавалерийскую саблю! Он размахивал ею, делал выпады в воздухе, как будто сражался на дуэли с невидимым противником.

Я сказал, что принес флягу. Он велел мне отнести ее на кухню. Я умолял его, ради всего святого, быть с ней поосторожнее и спросил, не хочет ли он кого-нибудь отравить. Он ответил, что как раз думал об этом. Чтобы убедиться, что никто по ошибке не выпьет содержимое бутылки, я взял лист бумаги и написал: «Яд. Не пить!» — и поставил бутылку на видное место — на полке в буфетной, а листок прикрепил резинкой к горлышку.

Закончив писать, Поллард покачал головой. Флягу во что бы то ни стало нужно найти! Оказывается, вчера вечером у самого Феликса Хея имелось в наличии десять гран атропина! Конечно, это был не чистый атропин, а растворенный в эле Юкшоу. Но тем не менее…

— Так вы говорите, что пришли к нему около шести?

— Да.

— А потом?

— Я спросил, зачем ему так срочно понадобился эль. Он ответил… за точность не ручаюсь, но приблизительно так: «Сегодня я устраиваю небольшой прием; хочу показать эль моим гостям». Хей как раз одевался в спальне и кричал мне оттуда.

— Он говорил что-нибудь еще о приеме?

— Нет. Да и с чего бы? После того как Хей оделся, мы вместе вышли из квартиры. Он сказал, что отправляется поужинать, затем идет в мюзик-холл, а вернуться рассчитывает к одиннадцати. Извините, сержант, но это все, что я могу вам сообщить.

— И больше ничего, сэр? Абсолютно ничего? Вы понимаете, насколько это важно? Может быть, он говорил о том, кто придет к нему в гости…

Дрейк сурово сдвинул брови:

— Ладно. Вы, так или иначе, все узнаете. Когда, спускаясь вниз, мы проходили мимо помещения Англо-египетской импортной компании (кстати, вы знаете ее владельца, мистера Бернарда Шумана?), мы встретили одного из помощников Шумана; он шел домой. Он египтянин; не могу вспомнить, как его зовут. Не стану скрывать, он мне не нравится. Выпученные глаза, зубы торчком и набриолиненные волосы. Хей спросил его, на месте ли мистер Шуман. Египтянин ответил, что мистера Шумана весь день не было на работе, якобы он (если я верно запомнил) принимает каких-то иногородних друзей.

— А мистер Хей?

— Ответил, что вечером он рассчитывает увидеть мистера Шумана у себя. — Последнюю фразу Чарлз Дрейк произнес, в упор глядя на сержанта. — Слово «рассчитывает» он подчеркнул. Вот и все.

— Так уж и все, сэр?

— А что?

— Например, когда вы спускались по лестнице, не встретили ли вы сторожа? Говорил ли с ним мистер Хей? Сторож — пожилой человечек по имени Тимоти Риордан.

Всем своим видом Дрейк демонстрировал холодное негодование и еще более холодное желание помочь.

— Я что, опускаю важные сведения, молодой человек? Да, сторожа мы встретили. По крайней мере, — осторожно уточнил он, — я имею основания полагать, что это был сторож. У него была тряпка в руках. Хей попросил его подняться к нему в квартиру и прибраться там.

— И сторож поднялся?

— Не могу сказать. Но пошел он наверх.

— Скажите, сэр, сторож был пьян?

Дрейк пришел в такое замешательство, что даже его мышиные волосы, казалось, поднялись дыбом, но тем не менее ответил:

— Я ничего подобного не заметил. Мм… Сторож что-то говорил о книге, которую он вроде бы дал Хею на время. Спрашивал, прочел ли ее Хей. Я говорю вам это потому, что он, наверное, уже рассказал все то же самое; не желаю, чтобы меня обвинили в сокрытии «важных сведений». Хей ничего ему не ответил.

— Книга, сэр? Какая книга? О книге он ничего не говорил…

— Понятия не имею. Полагаю, какая-нибудь непристойная.

Поллард задумался.

— И последнее, сэр. Будьте любезны, расскажите о краже, которая имела место в вашей конторе вчера ночью.

— Ага, так-то лучше. Итак, кража произошла в двенадцать тридцать. В половине первого ночной сторож, Бизли, позвонил мне домой — вернее, в дом моего отца. Я встал, подошел к телефону, а потом разбудил отца. Бизли видел, как кто-то вылезал из окна заднего кабинета и спускался по пожарной лестнице.

— В двенадцать тридцать, — задумчиво повторил Поллард.

— Бизли погнался за вором, но не догнал его. Потом он поднялся в контору. Все оставалось на своих местах, кроме большой ячейки, на которой была написана фамилия Хей. Она в числе других стояла на стеллаже. Ячейка была взломана и валялась на полу. Я немедленно оделся и приехал сюда. Все пять коробок пропали… — Полларду показалось, что из-за пенсне глаза Дрейка немного косят. — Раньше, — продолжал мистер Дрейк, — я даже не задумывался, насколько легко обокрасть контору вроде нашей. Окнам двести лет. Поддеть ножом шпингалет просто… все равно как отрезать кусок сыра. Но зачем грабить адвокатскую контору? Все ценные документы — я имею в виду такие, на которые может покушаться взломщик, — заперты в сейфе, а он остался неприкосновенным. — Дрейк поспешно обернулся к мистеру Роджерсу. — Кстати… надеюсь, сейф не взломан? Не важно. Разумеется, у меня есть кое-какие соображения… Но расследование — ваше дело. Вы, наверное, хотите осмотреть место преступления? — Он встал.

Поллард тоже поднялся. Но смотрел он не на сутулого адвоката, лупоглазого, как лягушка, а прямо перед собой, пытаясь разобраться во всех несуразностях дела. Дело начинало приобретать ясность. И у него была не просто версия: Поллард понимал, что располагает фактами.

Феликс Хей действительно созвал «сходку», желая поиздеваться над приглашенными. Он собирался выставить на стол отравленную флягу эля. И намерен был объявить, что у него есть улики против каждого из них — улики, которые могут привести гостей в тюрьму или на виселицу. Улики запечатаны в пяти коробках, а коробки вскроют, если на его жизнь произойдет покушение.

Но кое-кто, располагавший запасом атропина, успел подготовиться. Злоумышленник отравил коктейли. Возможно, яд в напитки влил один из троих гостей; возможно, это сделал неуловимый Фергюсон или совершенно загадочная Джудит Адамс, чье имя сержант услышал впервые.

Потом злоумышленник заколол Хея зонтиком-шпагой. Оставив потерявших сознание гостей за столом, убийца (мужчина или женщина) незамеченным вышел на Грейт-Рассел-стрит. Преступник поспешил в «Грейз Инн», расположенный неподалеку, вломился в контору поверенных и унес проклятые коробки. Разумеется, он взял все пять. Если бы убийца украл только одну коробку, на которой было написано его имя, он выдал бы себя. Остальные он унес в целях самозащиты.

А потом? Поллард с трудом удержался, чтобы не присвистнуть. До чего все просто! И главная улика — четверо часов.

В коробку, на которой было написано «Деннис Блайстоун», Хей положил часы — четыре штуки. И, если только не имело место совпадение — но такое маловероятно! — часы те самые, которые нашли в карманах Блайстоуна в ночь убийства. Следовательно, Марша солгала, заявив, что сэр Деннис сам взял их дома, отправляясь в гости к Хею. Наоборот, часы Блайстоуну подкинул убийца, пока Блайстоун находился в отключке.

Действия убийцы начинали приобретать смысл. После взлома адвокатской конторы он вернулся на Грейт-Рассел-стрит с содержимым коробок. Четверо часов, найденных в коробке с надписью «Блайстоун», он рассовывает по карманам Блайстоуна. Детали будильника, найденные в коробке с надписью «Шуман», положил в карман Шуману. Негашеную известь и фосфор (непонятную улику против миссис Синклер) подбросил в ее сумочку. Скорее всего, предусмотрительный Хей написал письмо, в котором разъяснял значение сих странных предметов. Но убийца, желая, чтобы подозревали всех, не был намерен раскрывать тайну.

Теперь можно хронометрировать все действия убийцы. Согласно судебно-медицинскому отчету, Хей умер между одиннадцатью и двенадцатью часами. В течение этого времени убийца находился в здании, поскольку он подмешал яд в напитки и заколол Хея зонтиком-шпагой. Затем убийца вышел из дома и направился в «Грейз Инн», где совершил кражу со взломом; установлено, чтя кража была совершена в двенадцать тридцать. Потом убийца вернулся на Грейт-Рассел-стрит, где подбросил улики одурманенным гостям, и произошло это, скорее всего, между двенадцатью тридцатью и часом ночи.

Следовательно, ключевой фигурой в деле является Марша Блайстоун!

Сержант Поллард торопливо выстроил в уме цепочку доказательств; он был поражен той простотой, с которой распутывался клубок. По ее же собственному признанию, Марша Блайстоун ждала у дома больше часа, то есть она находилась там между двенадцатью и часом ночи. За это время убийца успел выйти наружу, когда направлялся в «Грейз Инн», и, совершив кражу, вернуться обратно. Существует лишь один способ выйти из здания — через парадную дверь. Как уже было установлено, через окно вылезти невозможно, а дверь черного хода заперта изнутри на задвижку и на цепочку. Следовательно, убийца просто не мог не воспользоваться парадной дверью. И Марша Блайстоун непременно должна была его увидеть.

Девушка солгала — как солгала и про часы. Охваченному волнением Полларду очень захотелось поскорее допросить Маршу Блайстоун — вернее, задать ей всего один вопрос. Он не знал, что в том нет необходимости. Он не знал, что сэр Генри Мерривейл, сидящий в полицейской машине у дома на Грейт-Рассел-стрит, уже задал девушке тот же самый вопрос, смерив ее сердитым взглядом.

Глава 9 ЕДИНСТВЕННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

— Я видела убийцу?! — повторила Марша Блайстоун, удивленно глядя на Г. М. — Да что вы! Откровенно говоря, я понятия не имею, о чем вы говорите!

Судя по виду старшего инспектора, тот тоже не понимал, что имеет в виду Г. М. Однако, будучи скрытным по природе, он удержался от вопросов.

— Ах, Мастерс, сын мой, — печально заметил Г. М. в ответ на его взгляд. — Ты ведь не знаешь о краже со взломом, а я знаю. Старик Дрейк все мне рассказал.

На голову Г. М. нахлобучил древний цилиндр и сдвинул его вперед, на самые брови. Исподлобья он сердито озирал Грейт-Рассел-стрит. Бросил взгляд на дом, в котором умер Феликс Хей. А потом поведал своим спутникам об ограблении, сопровождая рассказ выразительными комментариями.

— Понимаете, что произошло? — с затаенной надеждой спросил он. — Убийца подмешал наркотик в напитки и заколол Хея. Потом вышел, взломал контору Дрейка, вернулся с добычей и рассовал содержимое коробок по карманам гостей. Закрома Дрейка были взломаны в двенадцать тридцать. Я проверял. Итак, — повторил Г. М., — кто входил в дом или выходил из него за указанное время? Я больше чем уверен, что это был убийца!

Мысль была свежей, настолько свежей, что Мастерс моментально забыл про девушку.

— Если бы убийца просто уничтожил коробки с уликами, я его понял бы, — заявил старший инспектор. — Но зачем ему приносить… ммм… все эти безделушки назад и рассовывать их по карманам жертв? Зачем?

Казалось, Г. М прислушивается к жужжанию невидимой мухи.

— Не знаю, сынок. Просто так вышло, и все. Иначе и быть не могло. Все найденные безделушки вещицы древние. Детали будильника заржавели, фосфор выдохся, часы давным-давно остановились. Провалиться мне на месте, уж не думаешь ли ты, будто миссис Синклер, Блайстоун или Шуман постоянно таскают при себе такие сувенирчики?

— Нет, вряд ли…

— Именно поэтому они так разволновались, когда пришли в себя и обнаружили их у себя в карманах. Блайстоун и миссис Синклер пытались выкрутиться; они сочинили сказочки, которые и ребенка бы не обманули, если, конечно, то, что ты мне пересказал, верно. Негашеную известь и фосфор используют для того, чтобы смывать краску! Это не просто ложь, это вопиющая и потрясающая наглость! Неужели она действительно думает, будто кто-нибудь ей поверит? Шуман поступил умнее. Он хотя бы признался в том, что не имеет привычки таскать с собой детали от будильника; должно быть, сказал, что кто-то подбросил их ему в карман, пока он находился без сознания.

Мастерс задумался.

— Отлично, сэр. Раз вы так считаете, — буркнул он. — Но мне все же непонятно зачем?! Зачем убийца пошел на огромный риск, вернувшись в дом? Конечно, если он хотел возложить вину на кого-то другого, так сказать, рассеять подозрение…

— Сдается мне, — заявил Г. М., — шаг неглупый. По правде говоря, я сам с ходу и не придумаю ничего лучше. А еще он набросил тень на других и заставил их молчать о некоторых вещах, по поводу которых вопиет их совесть. Но здесь кроется что-то еще, сынок. Понимаешь, о чем я?

— Прекрасно понимаю. Если подтвердятся наши подозрения, троих гостей можно исключить… ну, почти. Если бы убийцей была миссис Синклер, или сэр Деннис, или Шуман — в общем, кто-то из них, — вряд ли он или она подбросили бы такие серьезные улики наряду с другими себе в карман!

— Неужели улики настолько серьезные?

Мастерс пытливо сдвинул брови.

— Повторяю, неужели улики настолько серьезные? — спросил Г. М. — Ты пораскинь мозгами. Тебе досталось очень интересное дело, сынок; а в центре находится очень ловкий и скользкий убийца. Вспомни Исава и ничего не принимай на веру, иначе покатишься по наклонной. А пока… — Он круто повернулся всем корпусом и посмотрел на Маршу. — Почему бы не сказать нам правду?

Она подняла глаза, смерила его спокойным взглядом и тихо ответила:

— А я и говорю правду. Вчера ночью я действительно ждала на улице больше часа. Но из парадной двери никто не выходил. Понимаете, никто! Готова поклясться чем угодно. Или, если хотите, арестуйте меня.

Все смолкли. Г. М., который, казалось, собирался вспылить, загрустил и почесал нос. Мастерс не сводил с обоих подозрительного взгляда.

— Предупреждаю, мисс! — заговорил он. — Преступник просто обязан был выйти через парадную дверь. В здании имеется черный ход, но нам стало известно, что он был заперт изнутри на задвижку и на цепочку…

— А как же Фергюсон? — негромко вмешался доктор Сандерс. — Он-то выбрался и не через парадную, и не через заднюю дверь. Мы заходим в тупик, так как все версии возвращают нас к Фергюсону. Фергюсоном можно проверять любую версию, как кислотой. Но доказать ничего невозможно, пока вы его не найдете; и, если позволите высказать мое мнение, не мешало бы прежде всего разыскать его.

Мастерс, вылезший из машины, собрался уже сурово отчитать доктора, но тут вмешался Г. М.:

— Ну-ну, сынок! Не горячись. А ведь он прав. Я сам считаю своим святым долгом взять подлеца Фергюсона за шиворот. Потому что, если девица нас не обманывает, мне только что открылись весьма интересные возможности. И все-таки кое-что мы можем проверить. — Он подмигнул Марше. — Вы ведь обманули нас, сказав, что вчера ваш отец ушел из дому с четырьмя часами — будто бы он взял их с собой к Хею. Ну-ка, признавайтесь!

Марша скрестила руки на груди.

— А что будет, если я не отвечу? Вы отправите меня в тюрьму? Ну и пожалуйста! Отправляйте.

— Подумать только! — воскликнул Г. М. — В жизни не видел, чтобы такая толпа народу жаждала попасть за решетку! Да кто вас собирается арестовывать? А если честно, то сейчас нет смысла геройствовать. Я только спросил у вас…

— Нет.

— Понимаете ли, — продолжал Г. М., сдвигая цилиндр еще круче, на самые глаза, — если вы нам все расскажете, то сэкономите нам кучу времени и избавите от хлопот. Мы с Мастерсом уже знаем, что означают часы. Мы знаем, зачем вашему отцу понадобилась искусственная рука, которую он прятал у миссис Синклер. Но мы ничего не можем доказать, понимаете? Часы вашего отца — это одно. Но Мастерса интересует только убийство.

— Вы не шутите? Вы правда все знаете?

Г. М. с самым серьезным видом перекрестился. Но, если он надеялся, что его жест растопит страхи Марши или ее беспокойство, он ошибался. Девушка вышла из машины, хлопнув дверцей. Глаза у нее словно остекленели; они выдавали ее напряжение, хотя выражение лица оставалось спокойным.

— Тогда я вам вот еще что скажу, — начала она. — Если то, что вы знаете, когда-нибудь выплывет наружу… я… покончу с собой, уеду в Буэнос-Айрес или сделаю еще что-нибудь. Единственное, чего я не выношу, когда надо мной смеются. Так что продолжайте расследовать преступление, обвиняйте кого хотите, но Хея убила та женщина. Вот увидите!

С последними словами она повернулась и быстро пошла прочь. Г. М. некоторое время смотрел ей вслед, а затем развернулся к Сандерсу.

— За ней, сынок! — процедил он уголком рта. — Я нечасто отдаю такой приказ, но сейчас — за ней! Ей совершенно не о чем беспокоиться. Впрочем, подождите. Провалиться мне на месте, я иду с вами!

Бросив взгляд на ошеломленного старшего инспектора, он выбрался из машины и покрепче нахлобучил на голову цилиндр.

— Оставайтесь здесь, Мастерс. Как вы думаете, почему я лезу не в свое дело? Денни Блайстоун один из моих стариннейших друзей. Сидите на месте, увидимся позже. Пошли, сынок!

Они нагнали Маршу, когда та переходила Блумсбери-стрит. Г. М., запыхавшись, зашагал рядом с нею, Сандерс зашел с другой стороны. Девушка демонстративно не замечала их до тех пор, пока чуть не врезалась в проезжавшее мимо такси.

— Может быть, хотите перекусить? — с надеждой осведомился Г. М.

— Нет, спасибо.

Они зашагали еще быстрее. Слева от них тянулась высокая, с шипами наверху ограда Британского музея, похожая на тюремную; за оградой находилось массивное серое музейное здание, тоже напоминавшее тюрьму. У ворот толпились газетчики; уличный фотограф расставлял свой треножник.

— А сфотографироваться не желаете? — спросил Г. М. Он сам обожал фотографироваться и не мог устоять перед искушением.

— Нет, спасибо, — ответила Марша, но, не выдержав, прислонилась к ограде и рассмеялась. — Ну ладно, — заявила она, лучезарно улыбаясь. — Мы сфотографируемся. А потом пойдем в паб или еще куда-нибудь; вы, если на то пошло, расскажете, что думаете об этом деле.

После церемонии фотосъемки — Г. М. держался с наивысшим достоинством, держа цилиндр на сгибе локтя, а другой рукой упершись в бок, как Виктор Гюго, и смотрел в глазок аппарата так въедливо, что даже уличный фотограф сделал ему замечание, — они обосновались в общем зале дымной и уютной таверны на Мьюзиэм-стрит. На столе стояли две пинты горького пива и джин с тоником; последний заказала Марша.

— Я не хотела говорить при полицейском, — сообщила она, — но о вас я знаю все. Видите ли, я знакома с Эвелин Блейк, женой Кена Блейка. Она утверждает, что вы самый упрямый и аморальный тип из всех ее знакомых и наклонности у вас самые дурные. Всякий раз, как вы с ее мужем куда-то отправляетесь, вы неизменно оказываетесь в тюрьме. Вот почему мне кажется, что вы и правда на моей стороне. Поэтому…

— Поэтому вы, такая-сякая, нарочно сбежали от Мастерса, — беззлобно заметил Г. М. — Ясно. Я все понял и пошел за вами. Так что вы собираетесь мне рассказать?

— Я не против того, чтобы пооткровенничать с вами, — холодно заявила Марша. — Но вовсе не уверена, что могу говорить в присутствии доктора Сандерса. Ведь доктор Сандерс связан с полицией, в некотором смысле. К тому же он считает меня нелепой.

— Черта с два! — Сандерс грохнул кружкой по столу. — О чем вы?! Я ничего подобного не говорил!

— Нет, говорили!

— Никогда!

— Нет, говорили. Вы сказали: способ, каким, по-моему, миссис Синклер отравила коктейли, просто нелеп.

Сандерс рассердился не на шутку:

— Да, так оно и есть! Но мои слова не имели никакого отношения к вам. Неужели вы не понимаете…

— А вы, сэр Генри, тоже считаете мои мысли нелепыми?

Двигая кружкой по столешнице, Г. М. смерил девушку насмешливым взглядом.

— А давайте проверим! Испробуем ваш способ прямо сейчас. И боюсь, милочка, вы сами скоро поймете, что все ваши предположения просто чушь собачья. Разумеется, вы можете незаметно набрать жидкость в рот. Разумеется, вы сумеете выплюнуть ее в напитки именно так, как вы и описали нам. Однако одного вы сделать с жидкостью во рту никак не сумеете. Вы не сможете разговаривать. Говорить, не проглотив жидкость, абсолютно невозможно, голубушка. Попробуйте сами! А ведь миссис Синклер, перед тем как отпить глоток из бокала вашего отца, спросила у него разрешения. Нет, боюсь, ваша версия не проходит. Придется вам изобрести другой способ отравления напитков.

— Ах, так!.. — Марша вовремя осеклась. — А по-вашему, как их отравили?

Г. М. насупился; прежде чем ответить, он что-то буркнул себе под нос.

— Предположим, — рассеянно начал он, — у нас иссякли версии. И мы теоретически — только теоретически! — допустим, что гости говорили правду, клянясь, что атропин не мог попасть в шейкер или в бокалы до того времени, как Шуман отнес напитки в гостиную. Допустим, что ваш отец, миссис Синклер и Шуман не сговаривались заранее.

— И что тогда?

— Тогда, — с оттяжкой выговорил Г. М., — видимо, остается лишь одна версия. Лишь одна! Я имею в виду первоначальное положение о том, что в гостиную проник посторонний, который и подмешал яд в шейкер, пока гости были на кухне, а потом шейкер вымыл. — Он повернулся к Марше. — А теперь говорите правду, или я сдеру с вас кожу! Входил кто-нибудь в дом или выходил оттуда, пока вы ждали на улице?

— Нет. Я говорю правду.

Г. М. смерил Маршу долгим задумчивым взглядом.

— Угу. Значит, на том и остановимся. В таком случае мы вынуждены признать, что убийца либо сам Фергюсон, либо сообщник, работавший заодно с Фергюсоном. И не кричите на меня, и не спрашивайте, как Фергюсон выбрался из дома! Все просто; я все объясню вам до того, как вы допьете джин. Дело совсем в другом. Если Фергюсон либо его сообщник действительно сделали грязную работу, зачем Фергюсон так долго околачивался в доме после того, как все было кончено? Да еще вертелся в конторе Англо-египетской компании? Да еще заговаривал с вами на лестнице? И пошел наверх осматривать труп после того, как вы обнаружили, что там произошло убийство? И навлек на себя столько подозрений перед тем, как решил бесследно исчезнуть? Все не так. Если он виновен, зачем ему вообще впутываться в то, что началось потом?

— Не знаю, — вздохнул Сандерс. — Не скрою, мне показалось, что он был искренне потрясен, когда узнал об убийстве.

— Да, вот именно. Ах, черт! А если убийство не совершали ни Фергюсон, ни его сообщник, кто тогда?

Сандерс изумленно воззрился на сэра Генри.

— По-вашему, Фергюсон тут совершенно ни при чем и убийство совершил кто-то из троих гостей Хея?

— Может, и так, сынок.

— А по-моему, нет, — возразил Сандерс. — И даже наоборот, тогда само преступление совершенно теряет смысл. Тогда одному из них пришлось бы отравить коктейли, что невозможно. Одному из них пришлось бы незаметно проникнуть в здание, а потом выйти оттуда, что тоже невозможно.

— Угу. Я знаю. Но, — негромко сказал Г. М., — мне и раньше приходилось сталкиваться с невозможными случаями.

Во время спора Марша бессмысленно глядела в противоположный угол комнаты. Вдруг глаза ее загорелись, а брови поднялись, как будто ее осенила блестящая мысль. Если бы Сандерс в то время знал ее ближе, он бы понял, что такой вид не сулит ничего хорошего. Девушка повернулась к своим спутникам и протянула к ним руку, словно умоляя выслушать ее не перебивая.

— Я все поняла, — почти устало произнесла она. — Да, вы правы: все очень просто! Я знаю, как Фергюсон выбрался из дома!

Г. М. закрыл лицо руками и испустил стон.

— Ладно, — сказал он, — выкладывайте. В чем дело?

Марша кивнула, как сомнамбула.

— Итак! Убийство совершили Фергюсон и миссис Синклер. Они вступили в сговор. Она снабдила его ядом, он же отравил напитки, заколол Хея и украл коробки. Вы ведь сами говорили, что они связаны между собой? Да! Что же касается того, как он выбрался из дома… он оттуда и не выбирался!

— Надеюсь, вам ваш рассказ доставляет удовольствие, — зловеще произнес Г. М. — Продолжайте!

— Выслушайте меня, пожалуйста! Я уверена в своих словах, потому что симпатичный сержант, который вчера отвозил меня домой, все мне рассказал. Вы, конечно, возразите, что Фергюсон не прятался в здании. Конечно не прятался, и даже наоборот! Давайте вспомним, кто там был. Назовите мне имя единственного человека — одного-единственного, — про которого известно, что он все время находился в здании! Ну конечно, это сторож, низкорослый и коренастый ирландец по фамилии Риордан! Разве вы не понимаете?! Фергюсон и есть сторож!

На широком лице Г. М. застыло выражение благоговейного ужаса. Он ничего не ответил. Казалось, сейчас он просто не способен на членораздельную речь.

— Фергюсон, настоящий Фергюсон, изменил облик, — на полном серьезе продолжала Марша. — Он устроился сторожем в то же самое здание, где раньше служил в конторе мистера Шумана. По словам Мастерса, Шуман считал Фергюсона мертвым. Вчера ночью Фергюсон сбросил личину «сторожа» и появился наверху в собственном обличье. Вот почему он позволил, чтобы его видели и с ним разговаривали! Он именно хотел произвести на нас впечатление, а потом исчезнуть. Тогда все решат, что мертвец сначала воскрес, а потом пропал. И полиция кинется по следам фантома, которого не существует. И все то время Фергюсон в роли сторожа Риордана спокойненько посиживал внизу, среди труб отопления.

— Умница, — проворчал Г. М., — заслужили пирожок! И вы на самом деле верите в свою идиллию?

— У меня есть доказательства. Видел ли кто-нибудь Фергюсона и сторожа одновременно? Нет. А где находился сторож, когда поднялся ужасный шум и суматоха — до и после приезда полиции? Мы с доктором Сандерсом его не видели. Санитары, которые увозили отравленных, его не видели. Его не видел никто, пока полицейские не начали искать Фергюсона. О-о-о! Ведь я права! — с восторгом воскликнула девушка.

— Нет, — ответил Г. М. — Ради бога, заткнитесь, пока Фергюсон не начал сниться мне в кошмарных снах! У него и так шестнадцать личин, и он раскрашен во все цвета радуги. Настоящий Человек-Паук! Скоро он начнет скалить рожи в окна и выпрыгивать из чернильниц. Фергюсон мне уже надоел; хватит с меня! Уверяю вас, в Фергюсоне вовсе нет ничего странного либо экстраординарного. Он…

Марша сникла и вновь посерьезнела.

— Тогда скажите, прошу вас: вы отрицаете связь между Фергюсоном и миссис Синклер?

Г. М., который только что готов был взорваться, успокоился.

— Нет. Нет, я вовсе этого не отрицаю. Я ведь уже сказал, что они связаны. А следовательно…

— И вы считаете возможным, что атропин подмешала миссис Синклер?

Г. М. снова заволновался.

— Прекратите! — заревел он. — Нечего устраивать мне перекрестный допрос! Да, я признаю такую возможность, но доказать ее…

Марша стихла. Но тут доктор Сандерс почувствовал, что пора заявить о себе. Он долго терпел насмешки относительно якобы отсутствия у себя чувства юмора, терпел, когда его обзывали напыщенным — сам-то он себя напыщенным отнюдь не считал! — но теперь все обиды вскипели и направили его по нужному курсу.

— Если дело в этом, — заявил он, нарочито небрежно закуривая, — проверить эту версию можно лишь одним способом. Вломиться в дом к миссис Синклер и все узнать.

— Вломиться в дом к миссис Синклер? — изумилась Марша.

— Да, прямо к ней в дом. Взломать замок, — пояснил Сандерс. — Если хотите, я это сделаю.

Наступило молчание.

— Милый, что вы! — вскричала Марша. — Я вам не позволю. Вас поймают!

В груди доктора Сандерса стало приятно и тепло; тепло шло вверх, к шее и голове. Ему показалось — да так оно и было, — что он впервые выпил спиртного за долгий холодный день. Марша Блайстоун сияла.

— Ничего подобного, — возразил он.

— А вы умеете… ну, взламывать замки и все такое прочее?

Искушение было велико, но Сандерс был честен.

— Практически — нет, — признался он, — а теоретически — да. Предоставьте дело мне. Я совершу превосходный налет!

— А вы не… то есть… можно мне пойти с вами?

— Конечно, если хотите.

— Хо-хо! — подал голос Г. М. — Ты это серьезно, сынок? Честное индейское, я тебе верю. Не хочу показаться занудой и испортить вам удовольствие, но…

— Никакой вы не зануда, — сообщила ему Марша. — Эвелин Блейк говорит, вы испытываете болезненное пристрастие к кражам со взломом. Она уверяет, что вам больше нравится, когда кто-то взламывает замок, чем когда человек спокойно входит в парадную дверь. Она…

— Ладно… ладно, — пробормотал Г. М., вытирая ладонью крупный лысый череп и пристально глядя на молодых людей через стекла очков. — Было время, и я развлекался, да еще как. Я не возражаю, поймите. Просто хочу понять, в чем цель вашей затеи. Предположим, вы вломитесь в дом к миссис Синклер. А дальше? Что вы намерены доказать своим поступком? Что рассчитываете там найти?

Сандерс был спокоен.

— Улику. Я еще не знаю какую, но серьезную. Подумайте сами. Вы считаете, будто между Фергюсоном и миссис Синклер существует какая-то связь. Вы считаете, что там, откуда взяли атропин, имеется еще большой запас. Ее дом — очевидное змеиное гнездо. Те улики, которые мы в огромном количестве добыли до сих пор, получены безо всякого ордера на обыск. Значит, нам необходимо попасть к ней в дом и…

Г. М. смерил доктора задумчивым взглядом.

— Говоришь чертовски убедительно, сынок, — заметил он, переводя взгляд на девушку. — Только и всего, а? Неплохо, неплохо! Может, в вашей затее действительно что-то есть. Возможно, я сумею вам помочь.

— Хотите пойти с нами, сэр?

— Нет. С вами я пойти не хочу, — с достоинством возразил Г. М. — Дело в том, что я занимаю достаточно высокое положение, и я им дорожу. Я, так вас и растак, важная шишка! Хорошенькое выйдет дельце, если я начну носиться по округе, разбивая окна и взламывая замки! — Он задумался. — Но я, пожалуй, сумею кое о чем позаботиться. Например, о том, чтобы в нужное время миссис Синклер не оказалось дома. Да, и не забывайте о соседях. Мысль о них, конечно, в голову не приходила? Как вы собирались с ними объясняться?

— Как… Ну как обычно…

— Ясно. Как обычно. Не скрою, мне ужасно любопытно, что вы сумеете у этой дамы найти. Если позже по соседству объявится мой призрак, чтобы оглядеть ваши находки, не очень-то удивляйтесь. Но помните: если попадете в беду, не ждите от меня никакой поддержки. Я не имею права быть замешанным в дурацкие истории. Я ни при чем. Меня там даже близко не будет! Я вас не знаю. Вы поняли? — состроив страшно злобную физиономию, спросил Г. М.

Марша и Сандерс кивнули.

— Тогда слушайте мои инструкции.

Глава 10 НЕГАШЕНАЯ ИЗВЕСТЬ И ФОСФОР

Поздним теплым апрельским вечером Сандерс в черном костюме и черной шляпе зашел за Маршей в дом сэра Денниса Блайстоуна на Харли-стрит. Обычно хладнокровный Сандерс не просто рвался в бой, он пылал от возбуждения. Дело в том, что, перечитав лучшие научные труды по криминологии в поисках описания различных методов и способов взлома, он нашел ответ на один из главных вопросов дела.

Сначала он не поверил собственным глазам. За уверенностью пришло сомнение, которое снова сменилось уверенностью. Он провел ряд опытов с усердием зубрилы, который готовится к экзамену; он что-то записывал и время от времени посылал помощников за покупками (купленные предметы теперь оттопыривали карманы его пиджака). Зато он теперь точно знал назначение неких загадочных предметов.

Когда Сандерс прибыл в дом на Харли-стрит, там царила напряженная атмосфера.

Дом был мирный и горделивый, как и сам его хозяин сэр Деннис. В холле горели настенные бра, отбрасывая желтые тени. Сразу было видно: это не только дом врача, но и его приемная. Однако что-то было не так. Похожее чувство Сандерс испытал несколько лет назад, когда ему было восемнадцать или девятнадцать лет. Тогда он заехал за девушкой, чтобы везти ее на танцы. Отец девушки в этот момент выходил из запоя и слонялся но всему дому — не шатко, но как-то нервно. Мать, казалось, вот-вот расплачется, а сама девушка никуда не хотела ехать. И при этом все делали хорошую мину при плохой игре.

Сэра Денниса Блайстоуна Сандерс увидел почти сразу же, как только служанка объявила о его приходе. Блайстоун не спеша вышел из двери в дальнем конце холла. На нем была довольно помятая пиджачная пара, а лицо хранило воспоминания о только что произошедшем скандале. В это время сверху по лестнице сбежала Марша, застегивая темные перчатки.

— Дорогая! — нерешительно позвал ее отец. — Ты не…

— Извини, но меня вызывают в Скотленд-Ярд на допрос, — сообщила девушка.

Блайстоун, видевший утром Сандерса в обществе старшего инспектора, не подверг слова дочери сомнению. Но высокая, величественная женщина с волнистыми седеющими волосами, которая быстрым шагом вышла из двери рядом, явно была против. Сандерс решил, что в обычной обстановке такая величественность подавляет, однако сейчас дама едва ли не бегом бросилась к нему. Она, казалось, вот-вот разрыдается.

— Какая чушь! — воскликнула дама. — Что может бедная девочка понимать в подобных вещах! — Марша стиснула зубы. — Она ничего не знает. Ее там даже не было! А вам известно, сколько сейчас времени? Двенадцатый час ночи! Вы не имеете пра…

Как тогда, с теми проклятыми танцами, подумал Сандерс. Ему стало очень и очень не по себе, но он постарался напустить на себя важный вид.

— Ничем не могу вам помочь,мадам, — заявил он. — У меня приказ.

— Конечно. Не говори ерунды, мама, — решительно поддержала его Марша. — И пожалуйста, ложись спать, не дожидайся меня. Все в порядке, инспектор, я готова!

Леди Блайстоун повернулась к дочери:

— Марша, чего ради ты вырядилась в эти ужасные туфли на резиновой подошве? Ступай наверх и немедленно переобуйся! Деннис, и ты все это допустишь?! Неужели ты ничего не можешь сделать? По крайней мере, поезжай с ней!

— Ну, Джуди… — тихо начал сэр Блайстоун.

— О боже! — вскричала его жена. — Тебе мало того позора, какой ты уже навлек на нас! Твою дочь тащат в Скотленд-Ярд, как какую-нибудь уголовницу! По-моему, после того, что произошло, тебе должно быть стыдно смотреть нам в лицо. Или ты считаешь, раз в Скотленд-Ярд отвезли твою подругу миссис Синклер, твоя дочь тоже может туда съездить? Ты прекрасно знаешь: там полным-полно репортеров. Они будут ждать снаружи с камерами. Ты понимаешь, что это значит? Говорю тебе, я не потерплю…

— Извините, мадам, — громогласно заявил Сандерс, чувствуя, что, если сцена затянется, он сам не выдержит. — Я получил приказ. Сюда, мисс Блайстоун. Такси ждет!

Очутившись в полумраке такси, он снова заговорил:

— Сначала придется немного покружить. В полночь мы встречаемся с Г. М. в доме миссис Синклер; он запретил нам что-либо предпринимать до тех пор, пока мы его не увидим. Значит, миссис Синклер вызвали в Ярд! Должно быть, это работа Г. М.; он расчистил нам путь. Но зачем вы так по-дурацки соврали, будто бы вас тоже вызывают на допрос? Надеюсь, ваша мать не станет звонить в Ярд и проверять, хотя, судя по ее лицу, она вполне на такое способна!

— Так романтичнее. — Марша бросила на него странный взгляд. — Да перестаньте меня поучать! Во всяком случае, сегодня. Мама любит все проверять. Теперь вы понимаете, почему отцу иногда хочется немного отвлечься?

— Да.

— Вы готовы для?..

— Вполне. И, по-моему, у меня есть кое-что, что вас удивит.

На лице Марши Сандерс прочитал полное доверие, отчего его грудь невольно подалась вперед, а голова чуточку закружилась. Перед тем как уйти из дому, он подкрепился для храбрости спиртным, однако сейчас его состояние объяснялось вовсе не допингом из бутылки. Когда они вышли из такси в нескольких кварталах от Чейни-Уок, ему стало еще лучше.

В доме миссис Синклер было темно. Сандерс заметил, что и в окнах соседних домов не горит свет. Ее жилище больше чем когда-либо, особенно при свете дальнего уличного фонаря, напоминало кукольный домик; зеленая дверь выделялась на фоне игрушечных кирпичиков, медный молоток сиял. Из палисадника нежно пахло цветами и травой. Бледная луна над Челси и над рекой добавляла происходящему неестественности. Двое заговорщиков медленно прошли вдоль низкой кирпичной стены и нырнули в зеленые ворота, за которыми находился садик миссис Синклер.

В голове Сандерса крутилась фраза из некогда прочитанного трактата. «В нашей стране, — нашептывал автор, — тратятся огромные силы и суммы на замки, запоры, засовы, цепи. Входные двери превращаются, по сути, в баррикады. Ни один нормальный взломщик даже не подумает вторгаться в дом через парадный ход! Там слишком людно, дверь хорошо защищена. Через парадное входят обычные люди. Нет, взломщик предпочитает слуховое окошко или дверь черного хода…»

— Заходим, — прошептал Сандерс. — Вы готовы?

Марша вздохнула и вдруг отпрянула.

— Брр! А это еще что такое?! Что у вас с руками?

— Я в резиновых перчатках.

— Сейчас же снимите! Они просто отвратительные!

— Я не собираюсь натягивать их на вас. Шш!

— Еще бы вы собирались! Сумасшедший, что вы делаете? Уберите! Эта пакость действует мне на нервы! Фу, как воняет резиной! О господи, что там у вас?

Хорошенькое начало, подумал Сандерс.

— Убираю. Шш! — прошипел он. — Всего-навсего мушиная липучка!

— Мушиная липучка? Джон Сандерс, вы что, с ума со…

И тут липучка дала себя знать. Сандерс с трудом отодрал ее от себя и потянулся к дверной ручке, В ту же секунду за воротами возникла массивная фигура полицейского.

Было бы преувеличением сказать, что сердце Сандерса ушло в пятки. Но оно действительно ухнуло куда-то вниз. Уж слишком неожиданно возник служитель закона в палисаднике миссис Синклер. Он был высокого роста, плотный, с короткими усиками. Свет уличного фонаря добавлял ему внушительности.

Каким-то образом Сандерсу удалось сохранить голову на плечах.

— Добрый вечер, констебль! — услышал он свой собственный спокойный голос. Липучка к этому времени уже покоилась в кармане.

— Добрый, сэр, — решительно, но добродушно отозвался полицейский. — Кто живет в этом доме?

Наступило решающее мгновение, которое определяло ход всей ночи. Сандерс понимал, что, если сейчас проиграет, приключение кончится не начавшись. И он решил рискнуть, чтобы не потерпеть поражение в первом же бою.

— Вы недавно в нашем квартале, верно, констебль?

— Да, сэр. Меня перевели сюда на прошлой неделе.

— Так я и думал, — заявил лгун-любитель, доставая из кармана ключ. — Здесь живу я. Вернее, мы с женой. А в чем дело?

Он пропустил Маршу вперед, нарочно держа ключ на виду. Если констебль захочет посмотреть, как они входят в дом, они пропали — ключ был от здания Института токсикологии имени Гарриса.

Полицейский отдал ему честь:

— Рад слышать, сэр. Пожалуйста, осмотрите все внимательно. Где-то здесь шатается подозрительный субъект.

— Подозрительный субъект?!

— Да, сэр. Боюсь, с ним придется трудно. Толстый, здоровенный малый с лысым черепом. Он швырнул в меня цветочным горшком.

— Что-о?!

Полицейский засопел.

— Возможно, сэр, горшок просто упал с подоконника, но мне кажется, что его сбросили нарочно. Неплохо было бы осмотреть ваш палисадник.

— Джон! — воскликнула Марша, которая уже пришла в себя; губы ее растянулись в улыбке, глаза сияли. — Боюсь, он имеет в виду дядю Генри!

Полицейский круто развернулся к ней:

— Мэм, вы хотите сказать, что знаете того человека?

— На нем очки и цилиндр? — уточнил Сандерс. — Тогда, конечно, это он, мой дядя. Черт побери, констебль, дело зашло слишком далеко! Он немного эксцентричен, но не следует обращаться с ним как с закоренелым преступником.

Лоб служителя закона разгладился, гнев исчез.

— Очень извиняюсь, сэр, коли совершил ошибку, — с натугой произнес он, — но я выполняю свой долг. Вы должны меня понять. В любом случае мне придется написать рапорт. А еще, боюсь, он порасшибал стекла в огуречных теплицах. Я погнался за ним, а он пробежал прямо насквозь. Я чуть его не схватил, потому что с него слетел цилиндр и он нагнулся, чтобы его поднять. А раз он ваш дядя, почему не остановился? Кстати, передайте вашему родственнику: он плохо кончит, если и дальше будет так ругаться. Спокойной ночи, сэр. Спокойной ночи!

Сандерс, сжимая в руке ключ не от той двери, шагнул к парадному входу. Полицейский не двинулся с места.

— Спокойной ночи, констебль!

Полицейский по-прежнему оставался недвижим.

В жизни Сандерса секунды никогда не тянулись так долго. Он подошел к самой двери и поднес ключ к замку.

— Дорогая, — обратился он к Марше, словно его вдруг осенило, — что, если нам обойти кругом и поискать дядю Генри на заднем дворе? Возможно, он у себя в кабинете и…

— Сэр, вы бы лучше сначала дверь отперли, — негромко посоветовал констебль.

Сандерс повернулся к нему спиной и приложил к замку ключ, который явно был намного больше. Как только он притронулся к двери, в душе у него запели фанфары, а тошнота прошла. Дверь оказалась незапертой. Он нажал на ручку, открыл дверь и, обернувшись к полицейскому, холодно поинтересовался:

— Довольны, констебль?

— Спокойной ночи, сэр.

Взяв Маршу под руку, доктор Сандерс ввел ее внутрь и закрыл дверь. В прихожей было душно и пахло плесенью; впрочем, он подметил это еще утром, когда был здесь со старшим инспектором. Сквозь сборчатые занавески с улицы пробивался тусклый свет; Сандерс разглядел на стене неоконченный набросок. Где-то в тишине хрипло тикали часы. Половицы скрипели еще сильнее, чем утром.

— Ну мы и влипли! — прошептала Марша. — Может, включите свет? Полицейскому покажется странным, что мы не зажгли свет?

Сандерс посмотрел на улицу в боковое окно.

— Мы не можем рисковать. Мы считаем, что миссис Синклер в Скотленд-Ярде. А что, если она все же дома? Или служанка?

Он почувствовал, что Марша дрожит.

— Знаете… Мне это не нравится, — призналась девушка.

— Вы сами хотели пойти со мной.

— Да нет, я не отказываюсь. Но что дальше? И зачем вам понадобилась эта жуткая мушиная липучка?

— Придется нам найти Г. М. Мы с ним условились встретиться в полночь на заднем дворе. Входить раньше было против правил — сначала он должен был проверить обстановку. Но, поскольку за нами следил полицейский, ничего другого и не оставалось. Липучка пригодилась бы для того, чтобы без шума выдавить оконное стекло — к ней хорошо прилипают осколки. Но теперь в ней нужды нет. Давайте пройдемся по дому и выйдем с черного хода. Только сначала я хочу кое-что вам показать.

Половицы в холле нещадно скрипели. Стараясь производить как можно меньше шума, Сандерс повел Маршу в гостиную, где утром он и Мастерс беседовали с миссис Синклер и сэром Деннисом Блайстоуном. Длинные окна не были зашторены, если не считать кружевных занавесочек, пропускавших свет. Огонь в камине еле теплился. Комната была уставлена массивной мебелью и завалена безделушками. У одного окна, почти загораживая его, стоял рояль. На крышке рояля, на салфетке, как и утром, красовался хрустальный графин с водой и несколько стаканов. В полумраке грани хрусталя переливались и мерцали. Часы в углу хрипло тикали.

— Полицейский все еще там? — прошептал Сандерс.

Марша подкралась к окну и тут же отпрянула.

— Да! Он стоит на тротуаре и глядит прямо сюда, в эту комнату…

— Отлично! Теперь смотрите.

— Что вы делаете?! — ахнула Марта.

— Сейчас я вам покажу, для чего нужны негашеная известь и фосфор, — заявил Сандерс.

Он извлек из кармана купленный заранее пузырек с белесоватым порошком. Затем встал сбоку от окна, слегка отдернул кружевную занавеску, открыл пузырек и высыпал его содержимое на подоконник. Потом, набрав в стакан воды, осторожно начал поливать негашеную известь… В ноздри ударил едкий запах — такой бывает в мастерской каменотеса. Стекло за занавеской затуманилось. Казалось, оно покрывается тонкой вуалью.

— Теперь другое окно, — прошептал Сандерс.

В комнате стало темнее, и он вдруг испугался, что Марша сейчас закричит.

— Все в порядке, — поторопился предупредить ее Сандерс. — Видите, что получилось? Стекла стали матовыми; сквозь них ничего не видно, как если бы их покрыло инеем. Но человек снаружи, например наш полицейский, не заметит разницы. Он только поймет, что через окно ничего не видно. Занавески не задернуты, а он все равно ничего не видит! Если только не зажигать яркого света, будет казаться, что комната пуста…

Из другого кармана Сандерс осторожно извлек второй пузырек, завернутый в кожаный футляр. В комнате затеплился слабый желтоватый свет, такой неправдоподобный, что в нем и лица, и предметы выглядели по-другому. В пузырьке был фосфор. Сандерс показал его своей спутнице.

— Теперь поняли? — тихо спросил он. — Фонарик супер-взломщика! Сегодня я все это узнал из книг. Света достаточно, чтобы разглядеть все, что нужно. Только свет не рассеивается вверх, как у электрического фонаря. Предположим, я взломщик. Окна «запотели». Через них такой тусклый свет не разглядишь. Я мог бы обчистить эту комнату под самым носом у полицейского, который пялится на окошко; он так и не поймет, что в незанавешенной комнате, да еще окнами на улицу, кто-то орудует. Негашеная известь и фосфор — просто часть оснащения современного взломщика.

Тусклый, мерцающий желтовато-зеленый лучик света искажал все вокруг. Лицо Марши показалось Сандерсу незнакомым; он решил, что и с ним происходит то же самое. Сандерс подошел к роялю, в свете его «фонарика» блеснул хрусталь.

— Но… — вскрикнула было девушка, однако тут же понизила голос: — Их нашли в сумочке миссис Синклер! Вы ведь не думаете, что она взломщица?

— Нет, вовсе нет. Разве вы не помните?.. Мастерс и все остальные были озадачены. Они с Г. М. даже поспорили. Он понял значение находок, но не знал, какое отношение они имеют к ней. Тут Г. М. попал в затруднение. Но негашеная известь и фосфор были не ее — они принадлежали человеку, с которым она очень тесно связана. Вы сразу поймете, о ком идет речь, если подумаете о связи между миссис Синклер и…

Сандерс поднял пузырек повыше, и они разглядели ковер из медвежьей шкуры по другую сторону от камина, а затем очертания кресла, в котором кто-то сидел и смотрел на них.

Это был Фергюсон. Когда он кивнул им молодым людям показалось, что он стал старше и страшнее.

Глава 11 ТАЙНА ПРИВИДЕНИЯ

Мерцающий луч не дрогнул. Сандерс ощутил, что у него, как ни странно, прояснилось в голове. На оклеенной обоями стене за Фергюсоном висел ученический эскиз — похоже, кисти самого Пикассо. Теперь Сандерс понял, почему Фергюсон показался ему таким странно знакомым и кого он напоминает. Фергюсон был ужасно похож на грубого и раздражительного школьного учителя с розгами. Даже кончики пальцев у Фергюсона были в чернилах.

Только на коленях у Фергюсона лежали не розги. Там лежал серебристый крупнокалиберный пистолет незнакомой Сандерсу марки.

На каминную решетку с шипением упал уголек, и Фергюсон заговорил, отводя указательным пальцем спусковой крючок:

— Итак… — Голос у него был грубый и спокойный. — Итак… Я же предупреждал: не суйтесь куда не следует!

Он обращался к Сандерсу, словно к двоечнику, который просит повысить ему оценку.

— Во-первых, не болтайте лишнего, молодой человек. Возможно, ваш приятель полицейский все еще караулит снаружи. Но вы не свистнете ему, юноша. А если свистнете, я пущу в вас нулю. Никакого грохота не будет — у меня пневматический пистолет. Хочу продемонстрировать вам, что я не бросаю слов на ветер. Это послужит вам хорошим уроком.

Казалось, Фергюсон почти не пошевелил рукой. Сандерс услышал всего лишь щелканье курка и глухой шлепок, словно ребенок выстрелил из духового ружья. Он ощутил острую боль, как будто кто-то ударил его в левое предплечье, повыше локтя. И больше ничего. Только в голове зашумело.

Сандерс не сводил взгляда с лица Фергюсона, которое исказила гримаса. Сандерс опустил голову и увидел на рукаве дырку, из которой торчала подкладка. Руке стало жарко, потом мокро. Прошло несколько секунд после выстрела, и руку стало жечь огнем. Сандерс почувствовал, как у него закружилась голова.

Но даже тогда он не осознал, что в него попала нуля. Просто ему стало нехорошо.

— На ручке кресла позади вас газета, — заявил Фергюсон. — Нет, не опускайте свет, дотянитесь левой рукой. Возьмите газету и подстелите ее под себя. Встаньте на нее! Я не хочу, чтобы вы закапали ковер. Делайте, как я вам велел!

Теперь вся рука горела; Сандерсу показалось, что она раздувается. Он с трудом пошевелил ею. И вдруг оказалось, что он стоит на газете.

— Вы все поняли? — спросил Фергюсон. — Или хотите, чтобы я проучил и вашу спутницу?

— Нет, — ответил Сандерс. — Если уж вам так нужно стрелять в кого-то, стреляйте в меня.

— Отлично, — хмыкнул Фергюсон и снова выстрелил.

На сей раз Сандерс не почувствовал, куда попала пуля и попала ли она вообще, — ему стало все равно. Примириться он не мог только с одним: оскорбительным, злобным спокойствием, с каким разглагольствовал Фергюсон, и змеиными плавными движениями его указательного пальца.

— Придется вам усвоить, — продолжал между тем тот, — что в нашем мире кое-что серьезно. Я ведь вас предупреждал. Но нет! Вы и так все знаете! Вы и эта молодая особа не наигрались в детстве. Решили, будто вы умнее всех. Ну хорошо, теперь расплачивайтесь! Делайте в точности то, что я вам приказываю. Передайте мне пузырек с фосфором. Возьмите газету в правую руку и подложите ее под левое плечо. Да, немножко больно, но я ведь мог целить в такое место, где было бы гораздо больнее! Если хоть капля крови упадет на ковер, вам несдобровать. А теперь оба — ко мне!

Фергюсон вполне мог бы быть школьным учителем, который сухо распекает десятилетнего ученика, доведшего его до ручки. Именно тон Фергюсона внушил Сандерсу дикую, головокружительную ярость. Но поделать он ничего не мог — они угодили в безвыходное положение.

Марша побледнела, однако тихо подошла, куда было велено. В конце комнаты находилась дверь, которую Фергюсон приказал Сандерсу открыть. Они прошли коридором и очутились в комнатке, где, судя по всему, и обитал Фергюсон.

На столе у камина горела лампа, накрытая газетой. Окна закрывали плотные жалюзи, дополненные толстыми красными шторами, через которые не пробивался ни один лучик света. Иол в комнате был каменный, в одном углу стояли кадки и каток для глаженья; здесь царил застарелый запах прачечной. Стул с сиденьем из конского волоса был пододвинут к яркому огню. На столе стояли стакан с горячим молоком, тарелка с холодным мясом, белым хлебом и уксусница. Фергюсон уселся на стул. Сандерс заметил, что на нем домашние тапочки, а из нагрудного кармана торчит авторучка.

— Садитесь туда, — приказал он, — и держитесь подальше от ковра!

— Когда вас повесят, — заявила Марша, — я на радостях спляшу перед тюрьмой!

Сандерсу показалось, что она вот-вот расплачется. Фергюсон оглядел ее совсем не враждебно.

— Закройте рот, ясно? — велел он. — С вами мне говорить не о чем. Сваляли дурака, и получите то, что вам причитается. — Он перевел взгляд на Сандерса. — А вот вам мне есть что сказать.

Предплечье у Сандерса горело от боли, голова раскалывалась, но он старался бодро держаться. Не выпуская из левой руки пистолета, Фергюсон отпил молока.

— Вот, возьмите! — Фергюсон бросил Сандерсу салфетку. — Обмотайте руку! Переверните кадку. Я не хочу, чтобы вы свалились в обморок прямо на меня. Вы и так еле на ногах стоите, мистер Переросток! Значит, вам известно, кто я и что я, верно?

— Да.

— Итак, кто я и что я?

Сандерс успокоился.

— Вас зовут Питер Фергюсон; у Хея набралось против вас достаточно улик, чтобы вас вздернули на виселицу. Вы домушник, но уже почти не работаете по специальности. Возможно, я и не наигрался в детстве, но я врач, и вот что я вам скажу: вы не такой старый, каким хотите казаться. Вам около сорока пяти. — Он пошатнулся, но устоял на ногах. — Ваш почтенный вид часть вашего образа. Большинство людей считает, будто взломщиками могут быть только молодые громилы. Наткнувшись на вас в конторе, которую вы грабите, свидетели увидят пожилого человека в очках и нарукавниках, без пиджака, с ручкой за ухом. Вот один из лучших в мире маскарадных костюмов!

Фергюсон ничего не ответил, он пил молоко.

— И в вас никто не заподозрит домушника, — продолжал Сандерс ровным голосом, — потому что никто не знает, насколько вы проворны. Но достаточно взглянуть на вашу походку, чтобы понять… Вот как вы вчера ночью выбрались из здания. Старший инспектор сказал, сзади есть водосточный желоб, но он слишком далеко от любого окна, чтобы нормальный человек мог до него дотянуться. Конечно, он по-своему прав. Но домушник проделывает такие фокусы без труда.

Фергюсон скосил глаза. Лицо же его оставалось по-прежнему невозмутимым. Испачканный чернилами палец поглаживал стакан.

— Вы меня удивили, — признался он. — Оказались умнее, чем я ожидал. Полиция в курсе?

— Разумеется. Мастерс и сэр Генри Мерривейл раскусили вас еще днем, когда поняли, что вы и миссис Синклер связаны друг с другом, а негашеная известь и фосфор на самом деле ваши. И потом, вы сглупили — забыли перед уходом очки. Значит, вы вовсе не так стары и хрупки, каким хотели казаться. Если бы вы действительно нуждались в очках, если бы привыкли носить их, вы скорее забыли бы штаны, чем очки! Более того, вы сглупили еще больше — не стерли со стекол отпечатки пальцев! Если они, как я подозреваю, есть в картотеке Скотленд-Ярда, то сейчас о вас уже все известно.

Сандерс говорил не спеша, осторожно приводя довод за доводом, хотя голова у него кружилась. Цвета вдруг стали более яркими, звуки — более громкими. Он отчетливо видел, как маслянисто блестит стальной ствол пистолета; дуло смотрело прямо на него. В нос снова ударил запах стирки, от которого он никак не мог отделаться.

Видимо, его слова задели Фергюсона за живое.

— Молодой человек, полиция меня не знает. А что вы там плели о моей связи с миссис Синклер?

Молчание.

— Отвечайте, когда вам задают вопрос! Я, кажется, ясно дал понять, что слов на ветер не бросаю!

— Нет, — отозвался Сандерс. — До сих пор все сходило вам с рук. Я знаю, что нахожусь в полной вашей власти и сил у меня немного. Вы уже выстрелили в меня дважды, хотя мне даже не очень больно. Но с какой стати мне вас бояться? Вы неприятный тип, и мне не нравятся ваши манеры. Интересно, что вы намерены делать после того, как наиграетесь в Вильгельма Телля?

Вместо ответа, Фергюсон снова поднял пистолет.

Когда за дверью, в коридоре, послышались шаги, глаза его сверкнули. Он чуть сместился, чтобы держать под прицелом дверь. Тяжело дыша, в комнату ввалился сэр Генри Мерривейл. На голове его был все тот же древний цилиндр.

— Вечер добрый, сынок, — произнес он. — Пожалуй, с тебя хватит.

Ответом ему было молчание. Фергюсон шевельнул рукой.

— Встаньте рядом с ним! — приказал он.

Г. М. послушался. Поместившись между Маршей и Сандерсом, он выдвинул себе табурет и, сопя, опустился на него. Цилиндр сместился на затылок; уголки рта опустились, как будто на завтрак ему подали тухлое яйцо. Пальто у него было распахнуто, оттуда торчал массивный живот, препоясанный золотой цепочкой от часов. Смерив Сандерса озабоченным взглядом, Г. М. поерзал на табурете и потер друг о друга большие пальцы. Все это молча. Сцена казалась еще более зловещей именно из-за того, что Г. М. ничего не говорил.

— Ах да! — оживился Фергюсон, словно вспомнив что-то. — Я знаю, кто вы. Вы знаменитый комик из Уайтхолла, над которым все потешаются. У вас тоже сложилось впечатление, будто я просто болтаю? Полагаю, это вы носились сегодня по саду?

Г. М. кивнул, с интересом разглядывая Фергюсона:

— Верно, сынок. Понимаешь, я решил, что не помешает на всякий случай иметь под рукой полицейского — я ведь подозревал, что в доме прячешься ты. Поверь мне, если бы эти два молодых идиота послушались и встретили меня на заднем дворе, шума было бы поменьше. Ты храбрый малый, настоящий смельчак. Я тобой просто восхищаюсь.

На лице Фергюсона впервые затеплилось некое подобие улыбки. Сандерсу показалось, что на лбу у домушника вздулись жилы.

— Мы займемся вами через минуту, — пообещал он. — А пока… говорите.

— Конечно, — кивнул Г. М. — Я здесь как врач. Хочу понять, чего ты добиваешься. Неужели просто хочешь попугать молодого человека, а потом выставить его на улицу и отпустить с миром? Или ты намерен совершить убийство?

— Я не убийца, — возразил Фергюсон. — Никогда им не был и не буду. И нечего пытаться меня подловить. Я еще не решил, что с вами делать; но, знаете, я ведь могу и сдать вас полиции, которую вы так любите. Вы вломились в чужой дом.

— Угу. Можете сдать нас полиции. Но я назову вам две причины, почему вы так не поступите.

— Говорите! — приказал Фергюсон.

— Я тут сидел и думал, и вот что надумал…

— Живее!

— Ладно, сынок. Первая причина. Официально ты — покойник. Ты муж миссис Синклер, «скончавшийся» в прошлом году. Твоя жена, воспользовавшись твоей якобы смертью, получила солидную страховку.

— Дальше!

— Видишь ли, мы сразу заподозрили, что между тобой и ею существует некая связь. Доктор ведь говорил тебе. Мы с Мастерсом начали гадать, какие отношения вас объединяют. А сегодня сержант Поллард собрал массу сведений о миссис Синклер. Ее покойного мужа звали Питер Синклер; он якобы умер в 1936 году в Биаррице от какой-то эпидемии. Никто почти ничего не запомнил о нем, кроме того, что на теннисном корте он демонстрировал поразительную для его возраста резвость. Итак, мы уже знали: ты не такой старый, каким хочешь казаться. Мы уже знали, что ты — первоклассный домушник. А сейчас мы располагаем дополнительными сведениями, полученными от Бернарда Шумана и от французской полиции. А узнав про мужа миссис Синклер, я посмотрел на Мастерса и спросил: «Возможно такое?» А он посмотрел на меня и ответил: «Мы все выясним». Вот мы и выяснили. Сынок, игра окончена.

Фергюсон откинулся на спинку кресла. На виске его пульсировала жилка.

— Будь у меня время, — без всякого выражения продолжил Г. М., — я порасспросил бы тебя о твоей жизни и о жизни миссис Синклер. В разное время вы с ней оба проявили чудеса ловкости. Интересно, вы работали вместе или порознь?

— Наши дела вас не касаются, — отрезал Фергюсон. — А пока… Что еще вам известно? Мне нужны факты. «Будь у вас время!» Время! Да у вас его сколько угодно!

— Знаю, сынок, — кивнул Г. М. — А вот у тебя нет.

— Вы будете говорить или дать вам пилюлю? — Фергюсон взвел курок. — Она пойдет вам на пользу.

— Да послушай же! Не будь полным кретином! Дурак, кем ты себя возомнил? Я вот что пытаюсь тебе сказать…

Вместо ответа, Фергюсон выстрелил. Как в кошмарном сне, Сандерс услышал знакомый глухой хлопок. Он невольно дернулся вбок и склонился над кадкой, постепенно заполняющейся кровью. Но он услышал и новый звук и увидел, как в стене, в нескольких дюймах над головой Г. М., образовалась дырка. Марша сдавленно вскрикнула. Было ясно: она долго не выдержит. Выражение лица Г. М. не изменилось.

— Ты промахнулся, — заявил он.

— Жаль, — пролаял Фергюсон. — Значит, попробуем еще раз. Если…

— Я бы не стал на твоем месте. — Г. М. покачал головой. — Можешь разнести мою голову на куски, если прицелишься получше и рука не дрогнет. Но она дрогнет. И потом, ты совершишь глупость. Сынок, кто-то решил от тебя избавиться. Молоко, которое ты пьешь, отравлено! И если ты не перестанешь валять дурака и немедленно не примешь противоядие, через десять минут тебе крышка.

Наступила такая пронзительная пауза, что даже потрескивание дров в камине стало невыносимо громким. Доктор Сандерс быстро посмотрел в глаза Фергюсону и понял, что Г. М. прав. Симптомы отравления атропином проявлялись так стремительно, что не приходилось сомневаться — злоумышленник не пожалел яда.

Молчание нарушил сам Фергюсон.

— Ах, какие мы умные! — язвительно протянул он. — Кажется, все мы еще не наигрались вдоволь. Не старайтесь меня провести, Мерривейл! Меня на пушку не возьмешь!

Г. М. широко раскрыл маленькие глазки.

— Неужели, сынок, ты думаешь, будто я беру тебя на пушку? Неужели сам ничего не чувствуешь?

— Я чувствую себя отлично, — возразил Фергюсон. Шлепанец упал на пол, он подцепил его ногой. — А вот вы нет. И когда я закончу, вам будет гораздо, гораздо хуже, чем мне.

В комнате было очень жарко. По лбу Г. М. катился пот.

— Отдай мне пистолет! Черт тебя подери, ты что, хочешь покончить с собой в присутствии двух врачей?

— Надо рискнуть. Предупреждаю, Мерривейл: хватит нести чушь. Отвечайте! Откуда вы узнали, что…

Г. М. с трудом поднялся на ноги.

— Отдай мне пистолет!

— Ладно. Смотрите, сейчас вылетит птичка, — сказал Фергюсон. Он поднял пистолет и оперся локтем о ручку кресла, чтобы удобнее было целиться.

Глава 12 НЕВИНОВНОСТЬ БОНИТЫ СИНКЛЕР

Бонита Синклер сидела в маленьком пустом зале ожидания Нового Скотленд-Ярда, изображая на лице вежливую терпимость. Но она все чаще и чаще бросала взгляд на свои наручные часики, а потом на настенные часы, как будто сравнивая, какие из них точнее. В данный момент и те и другие показывали без пяти двенадцать ночи.

Из противоположного угла за ней наблюдал сержант Поллард. Он по-прежнему восхищался ее красотой, хотя теперь его чувство дополнялось интересом иного рода.

Миссис Синклер была вся в черном — от шерстяного пальто до шляпки с полями, загнутыми спереди кверху. Она сидела грациозно закинув ногу на ногу и облокотившись на спинку стула, с таким достоинством, словно восседала на троне. Лицо ее с твердым подбородком и округлым ртом было совершенно спокойным. Иссиня-черные глаза ни разу не встретились с глазами Полларда; ее взгляд блуждал по комнате, не пропуская ни одного угла, однако носил печать полнейшего безразличия.

Однако безразличие, видимо, было напускным. Она улыбнулась Полларду, и тот, захваченный врасплох, невольно улыбнулся в ответ подозреваемой.

— Можно мне… Здесь можно курить? — спросила она.

— Конечно, миссис Синклер. Вот, возьмите.

В просторном помещении все звуки отдавались гулким эхом; в поздний час их голоса звучали громче обычного. Поллард не знал, слышит ли их разговор Мастерс в соседней комнате. Он поспешил предложить миссис Синклер сигарету. И даже дал ей прикурить — Мастерс наверняка не одобрил бы его поступок.

— Большое спасибо, — с улыбкой поблагодарила миссис Синклер, слегка склонив голову.

Поллард задул спичку и некоторое время недоуменно озирался, не зная, куда ее деть. Наконец пошел на компромисс: швырнул за спину, в направлении камина. Попал он очень ловко — прямо на пальто старшего инспектора Мастерса, который как раз в тот момент вошел в зал ожидания.

— Прошу вас, мэм, — пригласил Мастерс. Затем кивнул Полларду. Взгляд его не сулил подчиненному ничего хорошего.

В кабинете Мастерса горела лампа. На столе, придавленные пресс-папье, лежали три телеграммы, полученные от французской полиции. Показав на стул, Мастерс задумчиво воззрился на гостью красными от усталости глазами.

— Я как раз говорила сержанту, — начала миссис Синклер, словно находилась в компании близких друзей, — что не могу понять, зачем меня вызвали в такой поздний час. — Она еле заметно пожала плечами. — Насколько мне известно, моя бедная служанка тоже здесь. Я просто в ужасе! Вы что, собираетесь продержать меня здесь всю ночь, применить ко мне третью степень устрашения или еще что-нибудь?

— Нет, мэм.

— Тогда?..

— Прежде всего, должен сказать, что вы, если захотите, имеете право отвечать на наши вопросы в присутствии вашего адвоката.

Услышав зловещую фразу, миссис Синклер задумчиво стряхнула пепел, а потом смерила Мастерса растерянной улыбкой.

— Мистер Мастерс, сами посудите, какой адвокат явится сюда посреди ночи? Разве не проще подождать до завтра? Тогда мы с адвокатом приедем вместе.

Мастерс остался невозмутим.

— Если настаиваете, мэм. В то же время у меня для вас есть очень серьезная новость; думаю, вы предпочтете узнать ее сейчас. — Он замолк.

— Какая новость? — спросила миссис Синклер слегка изменившимся тоном.

— Вам известно, что если кое-кто подаст на вас в суд за вымогательство, то вам грозит длительное тюремное заключение?

Какая неприятность! Миссис Синклер держала сигарету горизонтально, стряхивая пепел длинным пальцем. Ее грудь вздымалась и опускалась, как если бы она спала.

— Извините, но я… не понимаю.

— Буду с вами откровенен, миссис Синклер. — Мастерс наклонился к женщине с видом человека, делающего честное деловое предложение. — Я знаю, как вы работали. С вашими методами знакомы все опытные полицейские. Хотя не скрою: до сих пор никому так долго не удавалось выходить сухим из воды, так преуспеть и придумать столько ухищрений, как вам. — Он откинулся на спинку стула с довольным видом. — Мы имеем дело с новой отраслью мошенничества, о ней известно немногим. Дело касается полотен великих мастеров. Лично я в них не разбираюсь, но я проконсультировался со специалистами. Подлинные имена мы опустим, мэм, хотя список фамилий у меня имеется. — Мастерс похлопал по лежащим на столе запискам и заговорил с расстановкой: — Допустим, в XVI веке некий итальянский художник пишет картину, которая нравится всем. Как говорят сейчас, у него вышел хит. Он знаменит, и его полотно тоже прославилось. Что же потом? Родной город художника мечтает иметь его картину. Она становится предметом вожделения всех картинных галерей Европы. Некий герцог готов отдать любые деньги, чтобы картина стала жемчужиной его частной коллекции. И так далее. Так кто, спрашиваю я, получит картину? — Мастерс опять откинулся на спинку стула и продолжил довольным тоном: — Сэр Эдвард Литл сообщил мне, что даже великие художники были не прочь заработать несколько лишних гульденов, талеров или других монет. Себе они цену знали, но и обижать никого не хотели. Что, скажите мне, делать художнику, который оказался между двух огней: герцогом таким-то и князем сяким-то? Он берет и рисует картину еще раз, а иногда и два, и три раза. И подписывает все экземпляры своей фамилией, и покупатели хвастают перед соседями, что приобрели подлинник великого мастера. Никакого обмана, разве что номинальный. Картины на самом деле подлинные и нарисованы великим мастером. По словам сэра Эдварда, такое случается довольно часто. Главное, чтобы все было шито-крыто.

Как ни странно, миссис Синклер как будто воспрянула духом.

— Но при чем здесь я?! — воскликнула она, широко раскрыв глаза.

— Будьте добры, дослушайте меня до конца. Что же происходит потом? Проходит сто, может быть, двести лет. — Мастерс сделал щедрый жест рукой. — Картины нашего мастера рассеиваются по свету. Известность получает одна из них. Чаще всего та, что попала в картинную галерею. Она и считается оригиналом. Никто ничего не подозревает. Притом что по свету гуляют миллионы ее копий, никто даже и не думает искать другой оригинал, даже если натыкается на него случайно. Я больше чем уверен, что «Пробуждение души», которое висит дома на стене…

Миссис Синклер вздрогнула.

— …это подлинное «Пробуждение души», написанное великим мастером. Но, если верить сэру Эдварду, в мире полным-полно таких вот, с позволения сказать, оригиналов. И вот, — Мастерс посерьезнел, — допустим, кто-то специально отыскивает другие оригиналы. Предположим, этот «кто-то» вы. Вы находите дубликат. Каковы ваши дальнейшие действия? Тут возможно несколько вариантов. Вы идете к миллионеру, обладателю частной коллекции, и спрашиваете, не купит ли он подлинную «Венеру в купальне». Коллекционер отвечает: «Держите карман шире, мадам! Подлинная «Венера в купальне» находится в Лейпцигской картинной галерее». Надеюсь, вы понимаете, что название картины вымышленное?

— Да, я догадалась, — сухо отозвалась миссис Синклер.

Мастерс еще ближе придвинул к ней свой стул.

— Итак, мадам. Вы говорите коллекционеру: «Поверьте, у меня настоящая «Венера в купальне». Если сомневаетесь, пригласите вашего эксперта и пусть он проверит». Разумеется, терять вам нечего: даже самый тщательный анализ установит подлинность картины. Коллекционеру не терпится ее купить. «Я продам ее, — говорите вы, — только никому о ней не рассказывайте, потому что у вас выйдут неприятности с Лейпцигской галереей. Когда они узнают, что у них на самом деле…» Подразумевается, что в картинной галерее копия, но вы недоговариваете. Поскольку сэр Эдвард сам коллекционер, он радостно потирает руки, сияет, как начищенная монета, и помалкивает. Он получил то, что хотел. За дубликат «Венеры» вы заплатили фунтов десять, а продали ее за десять тысяч. И даже если правда все же всплывет, к вам не придерешься: все, что вы делаете, вполне законно.

Сержант Поллард подумал: теперь он уже не сможет просто восхищаться картинами. Всякий раз, очутившись в картинной галерее, он будет гадать, что перед ним — подлинник или один из бесчисленных дубликатов. О чем думала в тот момент миссис Синклер, понять было трудно.

— Не уверена, что до конца понимаю вас, — заявила она. — Если все, чем я занимаюсь, законно, к чему разговоры о вымогательстве и прочем?

— И шантаже, — пояснил Мастерс. — Все гораздо серьезнее. Если бы ваша деятельность этим и ограничивалась, можно было бы говорить о мелком мошенничестве. Разумеется, при условии, что вы не преступаете закона.

Но все становится гораздо серьезнее, когда вы имеете дело с крупными национальными или частными картинными галереями. У них имеется шедевр живописи. Отличный экземпляр, который стоит двадцать тысяч фунтов. Люди приезжают со всех концов света только ради того, чтобы полюбоваться им. Картина становится городской достопримечательностью. Что же будет, если предать достоянию гласности тот факт, что где-то гуляют еще несколько таких же?

Здесь коммерческий вопрос, мэм. Картина ценна постольку, поскольку уникальна. Такая причуда. Иначе она резко упадет в цене на рынке, что вполне понятно. Итак, допустим, вы идете в музей. Предъявляете дубликат шедевра. Галерейщики понимают, что оказались в щекотливом положении. Они и так выложили кучу денег за свой шедевр — возможно, больше, чем того хотел директор, или оценили картину выше того, во что ее ценит общественное мнение. Вы же предлагаете им купить дубликат и показать себя разумными людьми, спрятав то, что у них висит, подальше, с глаз долой. В противном случае вы угрожаете продать картину кому-то другому. Подобные действия, миссис Синклер, я называю вымогательством.

Можно еще неплохо заработать и на неоконченных картинах. Сэр Эдвард Литл и тут все мне разъяснил. Когда умирает знаменитый художник, после него обычно остается кипа незаконченных работ, эскизов и холстов. Умный вор спешит домой к новопреставленному и скупает все оптом. Если с ним в связке работает опытный рисовальщик, он «заканчивает» картину так ловко, что даже эксперты не отличат ее от подлинника. Картина и есть подлинник… почти. На том вы и стоите, миссис Синклер: вы всегда торгуете только подлинниками.

Как только можно деликатнее, Мастерс отодвинулся назад, но взгляд его, направленный на миссис Синклер, был напорист.

Некоторое время женщина молчала. В темной комнате единственным источником света была лампа над столом старшего инспектора; она фиксировала малейшие изменения на подвижном лице миссис Синклер, которая смотрела вниз, на сцепленные пальцы рук; казалось, веки у нее восковые. Наконец она тяжело вздохнула, и сержанту показалось, что подозреваемая вот-вот во всем признается.

— Подобные вещи, — проговорила миссис Синклер, — очень трудно доказать. — Она подняла взгляд. — Простите, что напоминаю вам очевидные вещи, но… Чтобы обосновать случай мошенничества с неоконченной картиной, требуется доказать следующее: никто не прикасался к картине, кроме самого художника, написавшего ее. В данной же области способны разобраться только специалисты, не так ли? Разве глубокие познания в определенной области не самоценны? Разве они не заслуживают похвалы?

— Возможно. Но я о другом…

— Картинные галереи, — продолжала миссис Синклер, — в суд не подадут. Любой судебный процесс становится достоянием гласности, что противоречит интересам галерейщиков. На суде им придется рассказать, на каких условиях им предложили купить ту или иную картину… Худшее, в чем вы можете меня обвинить, самое-самое худшее! — это в том, что я продаю только подлинники.

— Нет, это не самое худшее.

Миссис Синклер нетерпеливо дернула плечом.

— Вы мне льстите? Возможно, ваши слова о моих якобы ухищрениях комплимент?..

— Не все ухищрения ваша заслуга, — уверенно и спокойно перебил ее Мастерс. — Полагаю, доброй части уловок вас научил покойный супруг, Питер Фергюсон.

Миссис Синклер побледнела, да так внезапно, что сержант Поллард вздохнул, — он и не предполагал, что ее лицо способно так измениться.

— Хочу сообщить вам некоторые факты, которые имеют отношение к нему, — неспешно продолжал Мастерс. — Сегодня вечером я получил с курьером письмо от мистера Бернарда Шумана, его бывшего работодателя. И еще длинную телеграмму от моих французских коллег.

Его настоящее имя Питер Фергюсон. Ему всего сорок два года, как вам, наверное, известно. Он сын шотландского священника. Защитил диссертацию в Абердине. Он мастак на всякого рода приспособления, в том числе и те, для которых требуется ловкость рук. Прекрасный гимнаст. Превосходно владеет актерским мастерством, в частности в двадцать пять лет изображал стариков. Работал на мистера Шумана, в его каирском офисе изготавливал искусственные папирусы. Речь не шла о подделках; папирусы открыто продавались как искусственные. Позже трудился в его лондонской конторе. Ограбил своего работодателя. Сбежал в Европу. Так утверждает мистер Шуман.

А теперь вот что сообщает французская полиция. Известно о тесных связях Фергюсона с известными взломщиками. У него документы на имя Питера Синклера и Питера Макдональда — он хранил верность шотландскому колориту. Подозревается его участие в ряде громких краж. Применяет новинки, в том числе пользуется негашеной известью для затемнения стекол. В данный момент считается, что он уехал за границу или умер. Но И июня 1935 года некий Питер Синклер женился в Ницце на Боните Фишер, то есть на вас. Жил по адресу: Бульвар Синь, 314.

В письме Шумана содержится краткое описание внешности Фергюсона. Мы передали его французской полиции. По приметам мадам Дю… впрочем, не важно… Консьержка дома опознала Питера Синклера. Иными словами, вашего мужа. И наконец! Принято думать, что Синклер умер в Биаррице в мае 1936 года. Скончался во время предполагаемой эпидемии оспы, которую власти предпочли скрыть. Вот почему о его смерти почти ничего не известно; власти курорта не желали, чтобы случай оспы стал достоянием гласности. Он похоронен старым слугой более или менее втайне. Врач выписал свидетельство о смерти, не осматривая труп. Ха! Но Фергюсон не умер. Сейчас он в Лондоне. В эту самую минуту, мэм, французская полиция готовит приказ об эксгумации. Они откопают пустой гроб. А вы получили страховку. Вот мошенничество, причем такое, которое можно доказать.

Мастерс швырнул свои записки на стол.

Поллард не знал, какого эффекта ожидал старший инспектор — но уж во всяком случае, не такого, какой произвели его слова. Миссис Синклер откинулась на спинку стула и испустила облегченный вздох. Ее поведение было слишком искренним, чтобы ее можно было заподозрить в фальши; облегчение, отразившееся на ее лице, имело цвет смертельной бледности.

— Слава богу! — только и сказала она.

Мастерс так и подскочил на своем стуле.

— Позвольте узнать, миссис Синклер, к чему такие слова?

Женщина не открывала глаза.

— Вы поверите, — спросила она, — если я скажу правду?

— Попробуйте, мэм. Я все пойму, рано или поздно.

— Прошу вас,не говорите так. Я знаю, вы считали, что я лгу, и я понимаю, в чем дело. Да, да, да! Он мой муж. И он не умер. Но клянусь вам, я не знала о том, что он жив, до прошлой недели. Дело в том, что… я радовалась, считая его мертвым.

— Блокнот, Боб! — быстро скомандовал Мастерс.

Миссис Синклер выпрямилась и загадочно кивнула, глядя в одну точку. Поллард вспомнил, что такое же выражение он видел однажды на лице женщины, намеревавшейся передать некие ценные сведения.

— Нет, позвольте я скажу. Сейчас уже не знаю, зачем я вышла за него — как все это получилось. Но он… так хвастал, что обманул меня.

— Ясно. Понятно.

— Ничего вам не понятно! Во-первых, вам не понять, какое действие он на меня оказывал. Мне казалось, что он всегда точно знал, чего хочет, и всеми силами стремился получить желаемое. Ничто не могло свернуть его с пути. Проблема в том, что, несмотря на всю свою силу воли и красноречие, он так и не получал желаемого. Неудачи приводили его в ярость. Потом выяснилось: несмотря на все его уверения, он вовсе не был богачом. Обладая поверхностными знаниями, он ни в чем не был особенно силен, кроме тенниса и гимнастики. Он стал предметом насмешек моих друзей. Более того, он… хотел жить за мой счет!

Бонита Синклер обладала ясным, мелодичным голосом, однако последние слова она почти провизжала, не сводя округлившихся глаз с Мастерса. Видно было: последнее является для нее самым главным. Сержант Поллард не увидел, а скорее почувствовал, как старший инспектор изобразил вежливую улыбку.

— Как необычно, мэм, — угрюмо проговорил Мастерс. — Помогли ли вам его познания, которыми он овладел на службе у мистера Шумана, в подделывании предметов живописи?

Миссис Синклер спохватилась, что слишком изливает душу.

— Прошу вас, не оскорбляйте меня! — накинулась она на инспектора. — Вы не правы, ваши предположения нелепы и основаны на слухах. У меня есть конкретная работа. Она требует углубленных познаний, как я вам и сказала. Вот и все.

— Неужели?

— Но я начала подозревать, что Питер Фергюсон… да, преступник. В самом деле, его подлинная профессия стала последней соломинкой! На Ривьере находят приют мошенники всякого рода, но терпеть мумию-акробата в качестве мужа — это уже чересчур! Я старалась скрывать его как можно дольше. Если бы я так не поступала, ему бы удалось оскорбить моих друзей.

Мастерс нетерпеливо заерзал на стуле.

— Давайте вернемся к делу, миссис Фергюсон, и посмотрим правде в глаза. Вам казалось, что он выгодная партия. Вы ошиблись. Так что вы оба придумали наилучший выход из положения; вы помогли ему «умереть», а сами получили страховку.

Миссис Синклер всплеснула руками:

— Но я ее не получала! И мне было неизвестно о страховке… Узнав о его смерти, я обрадовалась. Меня в то время даже не было в Биаррице. Я путешествовала по Италии с друзьями; если вы проверите, то убедитесь, что я говорю правду. Когда меня вызвали на Ривьеру, все было кончено. Должно быть, «смерть» и «похороны» устроил он сам, вдвоем со слугой.

Смерив женщину долгим недоверчивым взглядом, Мастерс принял укоризненный вид.

— Миссис Синклер, мы не продвинемся ни на шаг, если вы будете продолжать в том же духе. Ведь не думаете же вы, что он затеял ложную смерть и похороны шутки ради? Как и не считаете, что после своей «смерти» явился в страховую компанию и сам забрал страховку.

— Нет.

— Тогда что ему пользы от такой «смерти»? Боюсь, миссис Синклер, ваши уверения, что вас не было дома, когда он умер, звучат неубедительно. Вы не задавали лишних вопросов, а просто потребовали страховку…

— Еще раз повторяю: никакой страховки я не получала. И не требовала ее.

Мастерс очень медленно встал. Глаза его налились кровью; он помахал рукой в воздухе, словно желая успокоить не себя, а кого-то другого.

— Итак, какие ко мне претензии? — спросила Бонита Синклер.

— Источник, заслуживающий доверия, сообщил, — заявил Мастерс с напыщенностью, которая предвещала бурю, — что Фергюсон, или Синклер, застраховал свою жизнь в вашу пользу на крупную сумму!

— Помилуйте, нельзя же верить слухам! От полиции вы подобных сведений получить не могли.

— Мне сообщили, что в Биаррице об этом знали все…

Миссис Синклер откровенно заскучала. Она подняла руку и взмолилась:

— О, прошу вас, не продолжайте! Лучше послушайте, как все было на самом деле! А потом я хотела бы пойти домой. Да, разумеется, он говорил всем и каждому, что застраховался на крупную сумму и что выплатил взносы за год вперед. Но я ему, естественно, не верила. Я думала, он хвастает, как обычно. Поэтому даже не вспомнила о его страховке!

— А дальше?

— На прошлой неделе, — продолжала миссис Синклер, — вечером в понедельник я вернулась домой из театра и увидела, что Питер Синклер сидит у меня в гостиной в тапочках. — Она помолчала. — Вот вам простая, обыкновенная, ужасная правда. До сих пор все шло так хорошо, мистер Мастерс! Я думала, что избавилась от него. Обычно я веду довольно приятную жизнь, и только он не доставлял мне радости. Но он объявился. Сказал, что пришел забрать свою долю.

Тут-то я и узнала правду. Оказывается, в тот раз он меня не обманул. Он на самом деле застраховал свою жизнь на пятнадцать тысяч фунтов в парижском отделении лондонского банка. Он оставил полис в Биаррице, в сейфе для хранения ценностей; он решил, что я непременно заберу его оттуда. Но полис до сих пор там. Он действительно заплатил страховые взносы вперед; получив солидный куш, страховые агенты не задали ни одного лишнего вопроса, и никто не потребовал извещения о его смерти… Разве вы не понимаете, какую нечестную, нечестную (Полларду горячность миссис Синклер показалась несколько неуместной) ловушку он подстроил? Он не смел поделиться со мной своими планами заранее, потому что я ни за что не согласилась бы помогать ему. Он расставил мне капкан, потому что я отказалась поддерживать его. Застраховал свою жизнь и инсценировал собственную смерть. Он думал, что я попытаюсь получить страховку. Если компания откажется платить или возникнут какие-либо трудности, он просто исчезнет и весь позор падет на меня. Если же мне выплатят деньги, он выждет некоторое время и явится, чтобы… шантажировать меня. И я не посмею его выдать! То есть, не посмею признать, что Питер Фергюсон жив! — Миссис Синклер печально кивнула, а потом добавила: — Мне было не до смеха. Слишком уж крупная сумма фигурировала в деле. Но я едва не расхохоталась, увидев, как вытянулось у него лицо, когда он узнал, что его надежды не оправдались. Поскольку никакого шума не было, он решил, что я забрала деньги. И все время, что он питался очистками и мечтал о богатстве, полис, за которым никто не явился, лежал себе в Биаррице. Как он смотрел на меня… идиот несчастный!

Как будто загипнотизированная собственными словами, миссис Синклер покачала головой и погрузилась в молчание, словно в транс.

Мастерс что-то прорычал, сохраняя, однако, невозмутимый вид.

— Допустим, миссис Синклер. Ведь сам Фергюсон сказал, что мы имеем дело с шайкой самых умных воров в Европе.

— Я сказала вам все, — прошептала женщина, пропуская мимо ушей слова инспектора и не поднимая глаз. — Теперь вам понятно, что я ничего не выгадала от его жуткой ложной смерти. И ни в каком мошенничестве не замешана!

— Возможно, вы замешаны в более серьезных вещах. Где Фергюсон сейчас?

— У меня дома.

— Вот как? Он находился там все время, не так ли?

— А что еще мне оставалось? Он меня запугал. Нет, лично мне он не угрожал… — Миссис Синклер заговорила тише, так как на столе у Мастерса зазвонил телефон и он снял трубку. Пока инспектор разговаривал, она что-то бессвязно бормотала, но Поллард не понял ни слова. Во все время разговора но телефону Мастерс ни на миг не сводил с подозреваемой пристального взгляда.

— Это про меня! — вдруг вскричала миссис Синклер. — Про меня?

Мастерс несколько театрально положил трубку на рычаг.

— Прошу вас, повторите, — елейным голосом попросил он. — Ваш муж заплатил страховые взносы за год вперед?

— Да.

— Вы знаете, когда истекает срок полиса?

— К-кажется… Питер говорил, в мае этого года.

— Пятнадцать тысяч фунтов, — произнес Мастерс. — У вас целый месяц, чтобы получить страховку. Фергюсон умер, и на сей раз по-настоящему.

Глава 13 КОРИЧНЕВЫЕ ПЕРЧАТКИ

Доктору Сандерсу снились сны — вернее, то были обрывки сновидений. Они преследовали его, хотя особенно и не тревожили. В промежутках между снами он складывал какую-то трудную головоломку, причем тщательно анализировал каждый свой шаг.

В глубине души Сандерс сознавал, что находится дома, в своей постели. Иногда он пробуждался от ноющей боли в руке и тогда ощущал, что из открытых окон веет теплым ветерком, а на столике у кровати тикают его наручные часы. Но явления реальности перемежались со сновидениями. Важное место в его снах занимала какая-то кухня или прачечная. Он — или кто-то другой — пригибал голову и быстро бежал по полу, мощенному каменными плитами. Еще во сне фигурировала полоска мушиной липучки.

И еще, там был огонь. Кто-то лежал в изножье кресла, у которого провалилось сиденье. Под сиденьем валялись смятые газеты; Марша Блайстоун перегнулась через спинку кресла, а Сандерс и сэр Генри Мерривейл склонились над фигурой, лежащей на полу. А потом вдруг сон превратился в явь. Хирург, вызванный на Чейни-Уок, извлек из левой руки Сандерса две пули; они задели кость, но раны оказались чистыми. Теперь рука Сандерса покоилась в лубке. Он помнил, как провожал Маршу Блайстоун до такси; и вроде бы — вот только непонятно, во сне или наяву, — она обвила его шею руками.

Сладостное видение нарушил довольно грубый голос сэра Генри Мерривейла на заднем плане; он явственно угрожал дать обоим хорошего пинка под зад, если они сейчас же не прекратят обниматься… После этого Сандерс провалился в блаженное забытье.

Когда молодой человек снова открыл глаза, благородное весеннее солнце светило вовсю. Деревья за окнами его квартиры вдруг, словно бы за одну ночь, покрылись зелеными листочками. Несмотря на больную руку, Сандерс чувствовал себя на удивление бодрым и свежим, однако его чувства никак не были связаны с Г. М. и старшим инспектором Мастерсом, стоявшими в ногах его кровати.

— Доброе утро, сынок! — зарокотал Г. М. — Ну как ты? Мы вот заскочили посмотреть на тебя. — Неизвестно почему вид у Г. М. был смущенный, а глаза бегали. — Возьми-ка сигару! — вдруг оживился он.

Смутно понимая, что сигара не самое полезное при его состоянии, Сандерс тем не менее ее взял, одновременно пытаясь собраться с мыслями.

— Фергюсон! — произнес он вслух и сразу вспомнил все, что произошло накануне ночью.

— Ах, сэр! — добродушно отозвался старший инспектор. — Доброе утро, доброе утро, доброе утро! Как мы себя чувствуем?

— Рука немного затекла. А так ничего. — Сандерс сел, опираясь на подушки, и повертел сигару в пальцах.

— Сэр Генри сейчас пытается сделать то, что ему не удавалось всю жизнь, — объяснил Мастерс, — а именно сказать «спасибо». Вовремя вы поставили подножку, доктор. Да, удачно все вышло! Если бы вы просто бросились на Фергюсона, он сломал бы вас через колено. О его пушке уж я умолчу. Но вы подкрались сбоку и залепили ему физиономию мушиной липучкой! Отличная мысль! Молодец, доктор!

— Да, неплохо, — согласился Г. М.

Сандерс посмотрел в окно. Занавески раздувал теплый ветер. Его самого изнутри распирало от гордости. Значит, в конце концов и мушиная липучка пригодилась, хоть и не для того, чтобы вломиться в чужой дом. Он вспомнил, как Фергюсон корчился на каменном полу под креслом, облепленный липучкой, словно огромная муха. Последний выстрел пришелся наугад, поскольку Фергюсон ничего не видел.

Нет, то был не сон. Кресло существовало на самом деле. Когда Фергюсон упал, сиденье провалилось. А когда Г. М. вышел позвонить по телефону, Марша свернулась в кресле клубочком.

— Сэр Генри, — продолжил старший инспектор, — упорно утверждает, будто Фергюсон страдал манией величия. Не знаю, что он имеет в виду. Я назвал бы Фергюсона по-другому. В его пневматическом пистолете было восемь пуль. К тому времени как вы его скрутили, он успел произвести всего четыре выстрела. Еще сэр Генри хочет сказать…

— Говорить я и сам могу, — проворчал Г. М.

— Что вы, сэр, я только…

— У меня самого есть язык, — заявил Г. М. — И вот что, сынок, я хочу сказать. Вчера ночью, пребывая в состоянии аффекта, вызванного предшествующими событиями, я вроде бы угрожал дать вам с девицей хорошего пинка под зад. Сейчас я со всей откровенностью заявляю, что действовал сгоряча. Но… боже мой! В жизни не слышал таких отвратительно слезливых излияний, какие обрушила на вас дочка Денниса Блайстоуна! Далее, я имею заявить, что… — И Г. М. продолжал что-то говорить в своем так называемом парламентском стиле.

Сандерс прочистил горло:

— Я… мм… ничего не помню. Благополучно ли добралась до дому мисс Блайстоун?

— Угу. Насколько мне известно.

— А Фергюсон? Вы добились от него показаний?

Г. М. посерьезнел.

— Нет, сынок. Фергюсон умер. — Он достал сигару. — Если бы болван позволил нам позаботиться о нем, он бы выкарабкался. Но было слишком поздно. А он еще рассуждал о том, что некоторые не наигрались в детстве! Фергюсон покончил жизнь самоубийством, а кто-то другой вознамерился всерьез его прикончить, подмешав ему в стакан солидную дозу атропина. Сынок, квартирная хозяйка несет тебе завтрак. Да, если хочешь, можешь встать, но при условии, что не будешь выходить из комнаты и сегодня посидишь тихо. А мы пока немного побудем тут и подумаем.

Пока Сандерс завтракал, а Г. М. усиленно дымил сигарой, Мастерс, расхаживая по комнате, рассказал им о том, что происходило накануне ночью в Скотленд-Ярде.

— Но это еще цветочки, — заключил он. — Я же хочу узнать, что, во имя всего святого, происходило вчера ночью в доме миссис Синклер! — Он повернулся к Г. М.: — Сдается мне, сэр, вы совершили кражу со взломом, не предупредив меня! Отлично… продолжать не будем…

— Вот спасибо, — проворчал Г. М.

— Но какого черта вы туда полезли? Что рассчитывали там увидеть? Фергюсон был нашим главным свидетелем. И вот, стоило нам его найти, как кто-то его прикончил! Так что же там произошло?

Г. М. задумался.

— Сейчас… так. Я, в общем, предполагал, что Фергюсон прячется у миссис Синклер. Логично было искать его у нее. Но если бы я рассказал вам о моих предположениях, вы, боюсь, пригнали бы туда отряд колов (я помню ваш стиль работы), и Фергюсон ускользнул бы, как акробат на трапеции. Вот я и решил действовать на свой страх и риск. Почему бы и нет? Почему бы и нет, я вас спрашиваю?! Провалиться мне на этом месте, никто не имеет права обзывать меня толстопузым! Вот, поглядите! Сплошные мышцы…

Мастерс хлопнул себя ладонью по лбу:

— Так вот в чем дело! Понимаю, сэр. Чтобы доказать, что у вас еще есть порох в пороховницах, — старший инспектор постепенно распалялся, — и у вас нет пуза (хотя, если позволите мне такое сравнение, оно похоже на купол собора Святого Павла), — вы нарочно…

— Ладно, ладно, — досадливо отмахнулся Г. М. — Виноват! Я всегда оказываюсь виноватым до самого конца расследования. А потом вы осыпаете меня дурацкими комплиментами и уверяете, будто так и знали, что у меня в рукаве все время находился козырной туз. Вот что я вам скажу, Мастерс. Нашим юным друзьям, доктору и дочке Денни Блайстоуна, страсть как хотелось покопаться в доме миссис Синклер. Может, они и обнаружили бы там что-нибудь интересное. Но я не мог допустить, чтобы они пошли на такой риск, ведь они, скорее всего, наткнулись бы там на Фергюсона. Вот я и подумал: проберусь-ка я туда первым, тихонько пошарю в темноте и проверю, правда ли Фергюсон там прячется. Поэтому-то я и взял с них слово, что они в условленное время встретятся со мной на заднем дворе. Все было бы шито-крыто, если бы меня не выследил один из ваших копов.

— И вы швырнули в него цветочным горшком! Мило, сэр, нечего сказать. Почему вы так любите бросаться цветочными горшками?

— Такой у меня был хитрый план, — объяснил Г. М.

— Хитрый план? Как бы не так! Вы просто разозлились, потому что он вас засек, вот и…

— Говорю вам, у меня был хитрый план, — заревел Г. М. — Пораскиньте мозгами, все не так сложно! Самый лучший способ выяснить, находится ли Фергюсон в доме, и заставить его как-то выдать свое присутствие — это учинить первоклассный, разрушительный скандал. Так оно и получилось. Мы с копом потоптались на огуречных грядках, точно парочка танцующих медведей. И пузо тут ни при чем. Плохо, что коп-вредитель никак не отставал от меня. Я не мог от него избавиться. И мне пришлось искать убежища…

— В доме?

— Конечно в доме! А что еще мне оставалось делать? Мой друг Креветка Галлоуэй снабдил меня великолепным набором отмычек. Я собирался отдать их доктору Сандерсу, так как, — сконфуженно добавил Г. М., — не был уверен, что он сведущ в технике взлома. Сам я, разумеется, участвовать не собирался. Но, повторяю, иного выхода не было. Я вошел. Вот почему входная дверь оказалась незапертой, когда туда проникли двое любителей.

Мастерс сделался мрачнее тучи.

— Надеюсь, сэр, вы знаете, что делаете, очень надеюсь. Но главный вопрос в другом: кто отравил молоко? Что творилось в доме?

— Там орудовал отравитель, — кратко пояснил Г. М.

Старший инспектор присвистнул и достал свой блокнот.

— Уж не хотите ли вы сказать, будто видели?..

— Боюсь, что так, — подтвердил Г. М. — Рискую снова навлечь громы и молнии на свою голову, но позвольте рассказать все, как было. Войдя в дом, я направился прямиком к черному ходу. Видите ли, мне хотелось попасть на задний двор еще до прибытия любителей. В доме было темно. Я не знал, там Фергюсон или нет. Оказалось, что он прячется. Я проходил по коридору мимо маленькой комнатки и увидел, что там горит свет.

— И что? Что вы предприняли?

— Залез в чулан под лестницей. И если кто-нибудь что-нибудь скажет про мое!.. Нет? Ну ладно. В общем, я видел оттуда дверь комнатки. Она была чуть приоткрыта; мне с моего места был виден стул и стол у камина, на столе горела лампа. Потом я услышал голоса. Фергюсон с кем-то разговаривал.

— Как вы поняли, что там Фергюсон?

— Увидел его, вот как. Мерзавец высунул голову за дверь и огляделся. Его фотографии вполне отчетливые, сынок. Он и его собеседник (которого я не видел), очевидно, смотрели в окно и наблюдали маленький спектакль, который я устроил в саду. Так вот, Фергюсон высунулся за дверь, сжимая в руке пневматический пистолет. Он прошелся взад-вперед по коридору, оглядываясь и принюхиваясь, и подергал парадную и заднюю двери. Я мог бы дотянуться до него и свернуть его цыплячью шею, но в комнатке был кто-то еще. И, когда Фергюсон вышел в коридор, тот, второй, вдруг развил бурную деятельность.

— Вы его не видели?

— Я видел его руку, — ответил Г. М. — Да, черт возьми, только руку! — От досады лицо толстяка побагровело. — Руку в коричневатой перчатке. Я еще говорил вам, если у вас есть уши, что дверь была чуть приоткрыта. Я видел стол у камина и лампу, обернутую газетой, да еще тарелку с холодным мясом и стакан с молоком. Я было подумал, что молоко только что вскипятили — от него еще шел пар. Черт побери, сынок, у меня очки не для дали. Коричневые перчатки расплывались у меня перед глазами. Я увидел, как перчатки принялись исполнять что-то вроде военного танца над тем стаканом. Пальцы вроде как дрожали. Они взяли пипетку, набрали в нее какую-то жидкость и накапали в стакан. Немного пролилось на стол. Отравитель вытер столешницу и отошел, словно лакей, который накрыл на стол.

— И вы даже рукава не видели?

— Нет. Свет был слишком слабый, а руки находились на границе света и мрака. Коричневые перчатки. Мастерс, у Меня от них мурашки побежали по коже. Клянусь! Как будто они были живые. — Сигара у Г. М. потухла. Он повертел ее в руке и сощурился. — Так вот. Как только перчатки услышали, что Фергюсон возвращается, одна из них скрылась из вида. Вторая еще секунду покружила над стаканом, как будто проверяя, все ли в порядке. Она колебалась до последнего, до последней минуты. Классная картинка: отравитель за работой! И прямо перед тем, как Фергюсон вошел, перчатка отпрянула. Я услышал, как Фергюсон сказал: «Кажется, ушли, кто бы там ни был; но вам лучше убираться отсюда».

— А тот, другой, ответил что-нибудь?

— Нет. Потом Фергюсон выключил свет. Стало темнее, чем в пещере. Я услышал чьи-то неуверенные шаги и уже приготовился сцапать обоих — и Фергюсона и убийцу. Я прикидывал, как лучше их схватить, но тут услышал стук. Когда я понял, что происходит, то чуть не выскочил из своего чулана, как черт из табакерки. Знаете, что это было? Закрывали ставни! Проклятый хищник Фергюсон выпустил убийцу через одно из французских окон, что доходят до самого пола…

— Сэр Генри, вы должны были все предвидеть!

— Конечно. Верно. Ясно, как апельсин. Так и есть. Выпроводив своего гостя, Фергюсон включил свет. Некоторое время он разгуливал по комнате — видимо, был очень доволен чем-то. Потом пошарил под сиденьем кресла, выудил оттуда какие-то бумаги, сел поближе к лампе, достал авторучку и начал писать. Очевидно, он писал и до того, как к нему пришел гость. Когда Фергюсон шлялся мимо моего чулана со своим пневматическим пистолетом, я заметил, что его пальцы в чернилах.

Сандерс кивнул, отчетливо вспомнив, как указательный палец, испачканный чернилами, нажимал на спусковой крючок и поглаживал стакан с отравленным молоком.

— Продолжайте, сэр! — попросил Мастерс.

— Собственно, это почти все. Ба! Много он написать не успел. Только взялся за ручку, как перед домом начался новый скандал. — Г. М. кивнул в сторону раненого. — Любители никак не могли отвязаться от назойливого полицейского. Надо же было им вляпаться в него перед самой дверью миссис Синклер…

— Да уж, — пылко закивал Сандерс.

— Фергюсон встал, спрятал свои записки и выключил свет. Я решил, что пора мне выбираться через заднюю дверь, чтобы встретить юных дилетантов в саду, как мы условились. Провалиться на месте, откуда мне было знать, что они вломятся прямо в дом через открытую дверь? До меня все дошло только тогда, когда я оказался в саду и услышал внутри дома голоса. Вот я и вернулся, и, кажется, вовремя. А, что было потом, вы уже знаете. Хуже всего то, что Фергюсон успел выпить полстакана своего зелья. Что за ночка!

Мастерс встал. Пошатываясь, подошел к окну и стал смотреть на улицу.

— Не молчите, — проворчал Г. М. — Скажите что-нибудь. Скажите, что я упустил и Фергюсона и убийцу!

— Упустили, сэр. Верно. Но тем не менее…

— У вас-то хоть есть хорошие новости?

— Н-нет. То есть… не совсем. Только некоторые факты. — Мастерс обернулся с хитрой улыбкой. — Перчатки и есть убийца. Это ясно. Мы нашли пипетку, о которой вы говорили. Она валялась за кадкой, и в ней был атропин. А в молоке Фергюсона обнаружили пять гран яда. Понимаете, куда все клонится? В какое время вы видели гостя?

— Хм, да. Перчатки покинули дом в полночь, до того как туда проникли мои дилетанты…

— Что исключает вину миссис Синклер, — решил Мастерс. Оживление его испарилось, он нахмурился. — Я дошел до того, что уже не очень жалею о постигшей нас неудаче. Черт возьми! Наша главная подозреваемая. У нее были все основания желать мужу смерти. Она получает страховку в пятнадцать тысяч фунтов…

— Вряд ли, сынок. Принимая во внимание все странности, связанные со злополучной страховкой, сомневаюсь, чтобы она взяла оттуда хоть пенни.

— Во всяком случае, в полночь она сидела у меня в кабинете. Вот так-то, сэр! Она не может оказаться вашими перчатками. У нее алиби. Надежное, как скала.

В комнате ненадолго воцарилось молчание. Г. М. продолжал крутить в пальцах сигару.

— Что на второе? — спросил он. — Появились новые зацепки?

— Сэр, по-моему, все достаточно ясно, — заявил Мастерс. — Я, разумеется, намерен узнать, чем занимались вчера в полночь другие фигуранты, за исключением миссис Синклер. Что же касается Феликса Хея… Ах да! Пункт первый: частные сыщики…

Г. М. сел.

— Частные сыщики? Какие еще частные сыщики?

— Получив флягу эля Юкшоу, в которую наш отравитель подсыпал порцию яда, Хей велел своим адвокатам поручить расследование какой-нибудь частной детективной конторе. Так они и сделали. Утром пришла записка от Дрейка. Фирму они выбрали солидную: «Эвервайд». Дрейк, Роджерс и Дрейк люди другого склада. Мало того что убийца украл пять коробок, он также унес кое-какие принадлежащие им ценные бумаги. Как бы там ни было, сотрудники «Эвервайда» сообщили, что располагают информацией относительно бутылки эля. Вот почему меня интересует, так сказать, пункт первый.

— Угу. Значит, имеется и пункт второй?

— Джудит Адамс.

— Джудит Адамс?

Мастерс шумно выдохнул через нос.

— Тут что-то очень странное, сэр Генри. Очень-очень странное. Имя Джудит Адамс стоит пятым в списке потенциальных убийц, составленном Хеем. Но кто она такая? Никто о ней не слышал. Я послал телеграмму тетке Хея в Камберленд; тетке ничего не известно. Я велел Бобу Полларду допросить половину знакомых Хея; они ничего не знают. Но Джудит Адамс должна находиться где-то поблизости, иначе Хей не счел бы ее потенциально опасной. Ее надо найти! Уверяю вас, сэр Генри, с ее именем связано какое-то мошенничество. Если существует реальная Джудит Адамс, почему о ней никто не знает? У нас на примете нет ни одной Джудит.

Обычно доктор Сандерс полностью контролировал себя. При иных обстоятельствах он и глазом бы не моргнул. Но, вспомнив, где он слышал только что названное имя, Сандерс со звоном поставил чашку на блюдце. Мастерс посмотрел на него в упор.

— Конец! — заявил Г. М., глубоко вздыхая. — Я все думал, скоро ли вы докопаетесь. Да, сынок, в деле замешана одна Джудит — жена сэра Денниса Блайстоуна.

Глава 14 ПОЧЕМУ БЛАЙСТОУН УШЕЛ В ПОДПОЛЬЕ

— Вот как? — еле сдерживаясь, переспросил Мастерс, переводя подозрительный взгляд с. Сандерса на Г. М. — Насколько я помню, сэр Деннис ваш друг, а молодая леди определенно друг доктора Сандерса. И давно вы все знали?

— Ерунда какая-то! — выпалил Сандерс. — Неужели леди Блайстоун…

— Я думал, вам можно доверять, доктор! И давно вам все известно?

Сандерс был настолько поглощен собственными мыслями, что ответил не сразу.

— Ерунда! — повторил он. — Ничего я не скрывал. Имя я услышал, как, впрочем, и увидел его обладательницу только вчера вечером. Они с сэром Деннисом были в холле, когда я заехал за Маршей. Она, можно сказать, была расстроена…

— Расстроена, вот как? — Мастерс снова вытащил блокнот.

— Погодите! Ее расстроило то, что Маршу вызывают в Скотленд-Ярд. Они с мужем немного повздорили. Сэр Деннис называл жену Джуди. Ну и что? Может, это просто совпадение? Необходимо выяснить, действительно ли до замужества ее звали Джудит Адамс.

Старший инспектор мрачновато-вопросительно посмотрел на Г. М.

— Хо-хо! — отозвался тот. — Значит, я опять оказался последним негодяем, так? Обычно меня величают шутом гороховым и ворюгой. Я швыряюсь цветочными горшками в ваших доблестных полицейских. Я упускаю убийцу и приканчиваю главного свидетеля. Когда я не в состоянии иным способом помешать колеснице правосудия, я вставляю ей палки в колеса, утаивая информацию. Так вот, я не знаю ее девичьей фамилии. И нечего так на меня смотреть, Мастерс! Не знаю. Но выяснить ее девичью фамилию довольно просто.

— Да. — Мастерс угрюмо кивнул. — Леди Блайстоун была знакома с Хеем?

— Повторяю, сынок: не знаю!

Старший инспектор перевел взгляд на Сандерса.

— Кое-что, — заметил он, — мы можем узнать прямо сейчас. В частности, проверить ее алиби. Доктор, вы утверждаете, что вчера вечером заехали за Маршей Блайстоун; затем вы оба отправились домой к миссис Синклер. По словам сэра Генри, вы прибыли на Чейни-Уок ровно в полночь. Между тем гость в коричневых перчатках, то есть убийца, уже находился в то время в задней комнате и беседовал с Фергюсоном. Так?

Г. М. буркнул в знак согласия.

— Допустим. Надо полагать, гость уже находился у Фергюсона какое-то время? Пусть даже несколько минут.

— Наверное, — согласился Г. М., глядя поверх очков.

— Хорошо! Но доктор Сандерс только что приехал от сэра Денниса, где он видел как самого сэра Денниса, так и леди Блайстоун. Маловероятно, чтобы леди Блайстоун, скажем, бросилась сломя голову к миссис Синклер и оказалась тем гостем в коричневых перчатках, который покинул дом перед тем, как доктор Сандерс туда вошел. Значит, обоих Блайстоунов можно вычеркнуть из списка подозреваемых, верно?

Мягкость и дружелюбие старшего инспектора не обманули Сандерса. Его, как и Г. М., чрезвычайно расстраивало, что все так неудачно складывается.

— К сожалению, нельзя, — возразил он. — К Блайстоунам я заехал в самом начале двенадцатого. А с сэром Генри мы условились встретиться только в полночь. Мы с Маршей довольно долго катались в такси.

— Хм! Значит, остается час, о котором нам ничего не известно. Час! — Старший инспектор задумался. Потом, неожиданно развеселившись, захлопнул блокнот. — Ну, доктор, нам с сэром Генри пора. Мы заскочили к вам ненадолго, узнать, как вы себя чувствуете. Кстати, сообщаю, что я направил двух своих сотрудников по следам атропина: кто его купил и где. Вот что всегда выдает отравителя, знаете ли. Пойдемте, сэр Генри!

Г. М. сидел безо всякого выражения, уставясь на спинку кровати.

— Вы идите, Мастерс, — произнес он. — Скоро увидимся. Мне нужно кое-что сказать доктору.

Стоя в дверях, Мастерс смотрел на сэра Генри с растущим подозрением.

— Сэр Генри, признайтесь откровенно, как мужчина мужчине: вы снова что-то затеваете? Снова пытаетесь меня одурачить?

— Вот как перед Богом истинным, сынок, — нет!

— Тогда еще одно. Можете вы дать мне всего один хороший, конструктивный совет относительно того, что мне делать? Да, понимаю, куда вы намерены меня послать в первую очередь. А дальше что?

Г. М. задумался.

— Я дам вам целых две подсказки. Первая относительно убийства Хея: займитесь рутинной работой, которую вы так любите. Пошлите лучших ваших людей и выясните, чем занимались миссис Синклер, Блайстоун и Шуман весь день, вплоть до одиннадцати часов вечера, когда они собрались на квартире Хея. Понятно, сынок? Весь день. Я хочу знать обо всех их передвижениях, о каждом их шаге.

— Но зачем? Зачем нам знать, чем они занимались до одиннадцати вечера?

— Ах, Мастерс, сын мой, — печально проговорил Г. М., — если ты этого не выяснишь, у тебя не будет повода называть меня тупицей. Вторая подсказка касается вчерашнего убийства Фергюсона. Выясните, что писал Фергюсон перед самой смертью.

Старший инспектор ухмыльнулся:

— Есть, сэр! Я уже и сам думал об этом. Вы говорили, что Фергюсон достал из-под сиденья несколько листков бумаги, а потом засунул их обратно. Мы тщательно обыскали комнату. Обшарили все, включая и сиденье кресла. Насколько я помню, там действительно обнаружился лист бумаги вместе со старыми газетами. Но на нем ничего не оказалось.

— Знаю, — кивнул Г. М. — Я тоже ничего не нашел. Вот и все, сынок. А теперь давай отсюда. Увидимся за ужином.

Когда старший инспектор ушел, Г. М. еще долго молчал. Сандерс, сдвинул в сторону поднос с остатками завтрака, выбрался из кровати и, хотя сразу же почувствовал слабость и головокружение, все же смог накинуть на плечи халат и сунуть ноги в тапочки. Потом он сел в мягкое кресло у окна, выходившего на ярко освещенную, широкую и чистую Марилебон-роуд. Кузова машин сверкали на солнце, а шум от проезжающего транспорта в теплом воздухе казался не таким уж громким.

Они с Г. М. переглянулись.

— Зачем вы хотели меня видеть? — поинтересовался Сандерс.

— Неужели не догадываешься, сынок?

— Нет.

— Мне нужно было повидать не тебя, а Маршу Блайстоун. Она придет навестить тебя. По крайней мере, она торжественно пообещала мне это сделать вчера ночью. Не понимаю я женщин… — Г. М. задумался. — Женщину легко запугать до потери сознания. Она охотно падает в обморок, а потом лежит в постели целую неделю. Но вот подвергаясь действительно страшной опасности, она сохраняет хладнокровие и присутствие духа.

Подумайте сами. Когда что-то угрожает жизни мужчины, его глаза и уши нацелены лишь на одно: как выжить. Все остальное он просто не замечает. Самый жадный бандит, отстреливаясь от полицейских, не потратит и двух секунд, чтобы достать из сточной канавы случайно упавший туда банкнот в пятьдесят фунтов. А вот женщина, та вытащит. Впрочем, — заметил Г. М., — это я так, к слову. Мастерс тут обвинял меня в том, что я якобы вставляю палки в колеса правосудия. Но из всех людей, которые последовательно, упорно, очаровательно и убедительно вредят правосудию на каждом шагу, хуже всех ваша подруга Марша Блайстоун.

— Как так?

— Записки Фергюсона украла она, — объявил Г. М. — Вытащила их из кресла. Разве вы не заметили?

— Черт! — Сандерс выпрямился. — Нет, я думал о другом. Но…

— Конечно. И я тоже. О том я и говорил. Но вышло все именно так. Вы только немножко пораскиньте мозгами и вспомните, какая началась суматоха. А теперь скажите, что произошло с креслом после того, как с него свалился Фергюсон.

— Сиденье провалилось и сдвинулось вперед.

— Угу. И что сделала девчонка?

— Сначала перегнулась через спинку, пока мы держали Фергюсона… А потом села в… — Доктор замолчал.

Мужчины снова переглянулись.

— С ней надо что-то делать, сынок, — серьезно заявил Г. М.

— Но откуда она знала, что записки находятся там?

— А она и не знала. Должно быть, увидела, как они торчат из-под сиденья. Вот что я называю присутствием духа.

Сандерс на мгновение задумался.

— В настоящий момент больше всего на свете мне хочется выяснить вот что, — сказал он. — Если сэр Деннис Блайстоун преступник, то в чем состоит его преступление? Видите ли, мы немного расчистили вам дорогу. Мы начали догадываться, кто что совершил. Хотя вы со старшим инспектором, кажется, поняли все с самого начала. После нашего с вами приключения и в результате допроса, которому Мастерс подверг в Ярде миссис Синклер, нам стало известно о двух преступлениях. Фергюсон был домушником. Миссис Синклер мошенничаете произведениями искусства. Остаются Бернард Шуман и сэр Деннис Блайстоун.

О Шумане я ничего не знаю. Мастерс решительно утверждает, что он не подделывает египетский антиквариат. Сэр Деннис пошутил, будто Шуман убивает людей и продает их трупы под видом мумий; но, помимо того, что такой способ непрактичен, Шуман вроде бы в лучшем смысле этого слова джентльмен. Каким-то образом в его делишках замешаны детали будильников и увеличительные стекла. Но что бы там он ни натворил, вряд ли его преступления так уж серьезны. Из всех подозреваемых он самый спокойный, самый невозмутимый и больше остальных стремится помочь. А вот сэр Деннис Блайстоун дело другое. Он… Я, кажется, слишком разболтался?

— Что ты, сынок! — откликнулся Г. М., не открывая глаз. — Дуй дальше!

— Повторяю, Блайстоун дело другое. Его родные что-то знают, но ведут себя по-разному. Леди Блайстоун была на грани истерики. Марша обещает, если правда выплывет наружу, покончить с собой или уехать в Буэнос-Айрес. И самому сэру Деннису очень и очень не по себе. За его поведением явно кроется что-то по-настоящему дурное. Если кого называть лицемером, так это его. Атмосфера в его доме гнетущая; она напомнила мне случай из моей юности, когда я однажды заехал за девушкой, чтобы отвезти ее на танцы, а ее папаша был пьян, и… В общем, в каких злодеяниях он виновен?

Сандерс замолчал, увидев, что лицо Г. М. исказилось неправдоподобно веселой гримасой. Г. М. сдавленно фыркал, раскачиваясь взад и вперед, отчего казалось, будто его душит смех.

— Вот именно! — воскликнул он.

— Почему вы говорите «вот именно»?

— Случай интересен сам по себе, — заметил Г. М., справившись со смехом. — Если женщина покрывает по-настоящему серьезного преступника, например убийцу, она молчит. Если поблизости шныряет полицейский, она и словом не обмолвится о том, какие действия предпримет, если правда выплывет наружу. Нет, сынок, серьезного преступника женщина покрывает с помощью гордости и молчания. Но что способно довести пожилую высокомерную леди до истерики? Из-за чего дочь-подросток лезет в бутылку вместо того, чтобы держать язык за зубами?

— Не знаю.

— Из-за чего-то нелепого и смехотворного, — пояснил Г. М. — Они боятся позора. Наш великий хирург, в высшей степени почтенный и уважаемый гражданин, в прошлом был весьма удачливым карманным воришкой!

Сандерсу показалось, будто рушатся стены, рушится весь мир, включая Марилебон-роуд. Он с недоверием воззрился на своего собеседника, но тот, видимо, говорил вполне серьезно. Сандерс даже слабо вскрикнул, но так ничего и не сказал, предпочитая слушать дальше.

Г. М. передвинул сигару в угол рта и продолжил важным тоном:

— Понимаешь, сынок, большинство людей считают, будто карманник — жалкий, давно не мывшийся субъект в грязном воротничке. Они заблуждаются. Ничего подобного! Обычно карманник достойный с виду и прилично одетый господин в автобусе или вагоне метро. По-иному он выглядеть просто не может. Внешность — часть его профессии. Если в толпе приличного человека случайно притиснет к другому такому же приличному человеку, он не заподозрит ничего дурного. А вот от жуликоватого типа он тут же отпрянет, инстинктивно. Точно так же приличный человек никогда не оглянется второй раз на приличного незнакомца, который сидит рядом в вагоне и читает газету. Приличный человек скорее усядется рядом именно с таким субъектом, чем с неряшливым и подозрительным с виду. Возможно, это отрыжка классового сознания, но так оно и есть. Разве не всем известно, что Блайстоун никогда не берет такси, если может поехать в автобусе или на метро?

Любой опытный полицейский с первого взгляда вычислит карманника. Мастерс, разумеется, сразу понял, какое маленькое хобби имеется у Блайстоуна, едва увидел его руки…

Сандерс очнулся от своих раздумий:

— Руки? Но у него очень красивые руки!

— Конечно, в своем роде. Сынок, о человеческих руках болтают много чуши. Например, ты наверняка слышал, как люди говорят о нежных, чувствительных пальцах музыканта, имея в виду, что у музыкантов длинные, изящные и гибкие пальцы. Однако у большинства музыкантов широкие, сильные кисти и плоские подушечки пальцев. Как и у хирургов.

В энциклопедии преступлений Ганса Гросса говорится, что у самых лучших карманников большой и указательный пальцы на рабочей руке почти одной длины. Как у Блайстоуна! Почему? Видишь ли, карманник не роется в кармане у жертвы всей пятерней. Иначе его сразу поймали бы. Нет, он орудует как будто лезвиями ножниц: складывает большой палец с указательным, средний с безымянным — они сходятся и расходятся. Вот так. — Г. М. наглядно изобразил действия карманника. Это было похоже на игру теней на стене: «Так говорит ослик, а так…»

— Господи! — воскликнул Сандерс. — До конца следствия вы заставите меня подозревать всех и вся в самых диких преступлениях. Сначала затемненные окна. Потом картины в галереях. А теперь еще прилично одетые пассажиры в общественном транспорте. Если кто-либо когда-нибудь напишет отчет об этом деле, его следует назвать «Пособие для начинающих правонарушителей». Значит, четверо часов — это просто…

Г. М. кивнул:

— Награбленное, сынок. Добыча Блайстоуна после ряда налетов. Феликс Хей каким-то образом раздобыл их. Возможно, он даже узнал, у кого и когда эти часы были украдены. Часы как раз самое простое из всего. Все так очевидно, что объяснение никому не пришло в голову. Что же касается руки манекена, то я сразу догадался, что она принадлежит Блайстоуну…

— Зачем она ему, сэр?

Г. М. поморщился:

— Необходимый реквизит. Гросс упоминает о типе, который неплохо зарабатывал с помощью третьей, так сказать накладной, руки. Хорошо одетый господин в салоне автобуса или в вагоне метро читает газету, которую держит двумя руками. Но одна из рук фальшивая. А настоящая рука в это время спокойно орудует в кармане у соседа.

— Неужели старик совсем спятил? — не выдержал молодой доктор. — Зачем ему все это? Он один из известнейших хирургов в Лондоне…

— Угу. Многие считают, что Джек-потрошитель тоже был врачом.

— Да, но…

— Он ничего не может с собой поделать, сынок. У него хорошо известная форма клептомании: отсылаю тебя снова к Гроссу. Деннис Блайстоун обеспеченный человек. Ни часы, ни деньги ему не нужны. Я склонен полагать, что сейчас он уже отошел от такого рода деятельности; он усмирил свою странную склонность и, пожалуй, готов посмеяться над теми штуками, какие откалывал, когда действительно нуждался в деньгах. Как все началось, я знать не знаю, но припоминаю, что он с молодости любил разные фокусы и отличался ловкостью пальцев. Наверное, у него бывали тяжелые времена, когда он нуждался в деньгах. Как и все мы. Вот ты можешь сказать, положа руку на сердце, что с тобой такого ни за что не произойдет?

Ответом было молчание.

— Теперь ты понимаешь, — продолжал Г. М., — почему у него дома все вели себя так, словно он выходит из запоя? И если малышка Марша Блайстоун упрямилась и скрытничала, то теперь ты в состоянии понять, в чем дело. Ты не представляешь, сынок, как я волновался! Если правда выплывет наружу…

— Ему конец.

— Ничего подобного. Провалиться мне на месте, да он расхохочется, и все! Не думаю, что ему угрожает судебное преследование или тюремный срок. Его преступление легче, чем у других. Оно просто смехотворно! Но представь себе, какие чувства испытали он сам и его родные, узнав о том, что Феликс Хей докопался до истины. А теперь попробуй скажи, что его случай не самый серьезный из всех.

— Из всех?

— Конечно. Ему, в отличие от других, есть что терять. Совершил бы он убийство, чтобы скрыть улики?

Сандерс представил себе статную, величественную фигуру Блайстоуна: знаменитый врач обычно выглядел так, словно вот-вот взойдет на кафедру и прочтет лекцию. Впрочем, было в его облике и что-то странное, какая-то слабость и нерешительность. Но больше всего Сандерса заботила Марша.

— И она украла… — предположил молодой человек, — то, что писал Фергюсон вчера ночью? Разоблачение истинного убийцы?

— Не знаю, сынок. Но такое вполне вероятно.

Сандерса слегка замутило — ночью он чувствовал себя лучше.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал он, видя, что Г. М. упорно молчит. Сандерс невольно сопоставил факты, несмотря на то что сопоставлятьих ему очень не хотелось. — В нашем случае преступник использовал атропин. Атропин необычный яд. Им широко пользуются врачи, особенно такие, как Блайстоун, который делает операции на голове и глазах. С другой стороны…

Г. М. приоткрыл один глаз:

— Вижу, тебе уже лучше. Так что с другой стороны?

— Любой человек, даже не знающий химии, без труда отыщет источник атропина и получит все, что нужно. Травка atropa belladonna растет у нас почти повсеместно. Подробное ее описание можно найти в любом учебнике ботаники: ее черные ягоды размером с вишню ни с чем не спутаешь. Если выварить листья и корни, можно извлечь столько атропина, сколько потребуется. Рассуждения Мастерса о том, что можно якобы «выследить» источник яда, просто нелепы! И главное, пока вы не установите, каким образом яд попал в напитки…

— Ах, вот что? — оживился Г. М. — Это-то я знаю!

— И атропин не был подмешан человеком со стороны, который незаметно прокрался в гостиную?

— Совершенно верно, сынок.

На лестнице послышались тяжелые шаги и пыхтение миссис Бартлеми, квартирной хозяйки Сандерса. Тяжело стукнув в дверь, она заглянула в комнату и взволнованно объявила:

— К вам леди и джентльмен! Сэр Деннис Блайстоун и мисс Блайстоун!

Сандерс был готов к их визиту.

— Попросите сэра Денниса и мисс Блайстоун подняться, — попросил он.

Глава 15 ТАЙНА БУДИЛЬНИКА

— Я пришла, чтобы… — начала Марша, но, заметив Г. М., осеклась. За нею в дверном проеме маячила фигура ее отца; он дергался, словно марионетка на веревочках. Марша вопросительно глянула на Сандерса; сэр Деннис взял инициативу в свои руки. Прокашлявшись, он шагнул вперед. Теперь Сандерс совершенно по-другому расценивал честные глаза под кустистыми бровями, безупречные воротнички, манжеты и хорошо сшитый костюм.

— Мерривейл! — воскликнул сэр Деннис, увидев старинного друга. На его красивом лице отразилась неподдельная радость. — Здравствуй, Генри! Сколько же мы с тобой не виделись? Как поживаешь?

— Привет, Денни, — как-то застенчиво ответил Г. М., глядя в пол. — Я хорошо, спасибо.

— В полном здравии, старый конь?

— Угу. Худею.

Последовала долгая пауза. Помявшись в нерешительности, Блайстоун повернулся к Сандерсу.

— Доктор Сандерс, надеюсь, вы простите мой приход, — зарокотал он низким доверительным голосом. — Буду с вами откровенен. По-моему, вы поступили глупо, позволив моей дочери принять участие в бессмысленном и опасном приключении. Впрочем, подозреваю, Марша напросилась сама. Как бы там ни было, мне удалось все скрыть от ее матери. — Сэр Деннис был настроен по-отечески добродушно. — Слава богу, вы оба живы; надо полагать, тут следует воздать должное вашей смелости и решительности, которые…

Сандерс смутился — он даже не подозревал, что способен так сконфузиться. Кровь прилила к голове, рука пульсировала.

— …в то же время вы не можете не сознавать, что вели себя непрофессионально и совершенно необдуманно. Вы понимаете, что вам грозит, если о ваших похождениях узнает ваше начальство? Вы не имели права так рисковать своей карьерой! Разумеется, вы не практикующий врач, но если позволите дать вам совет…

Тут Сандерс не выдержал.

— Давайте проясним обстановку, — выпалил он. — Еще минута, и мы окаменеем, словно мумии Шумана. Сэр Деннис, нам все известно о четверых часах и о карманных кражах. А еще мы полагаем, что мисс Блайстоун лучше отдать старшему инспектору ту рукопись, которую она вчера ночью вытащила из кресла Фергюсона. После этого действительно все будет прекрасно… Мы и впрямь живы, а в том буфете виски, так что налейте себе выпить и чувствуйте себя как дома.

— А! — только и воскликнул Блайстоун.

— Дипломат из меня никудышный, — заметил Сандерс. — И все равно дело сделано.

Блайстоун погладил щеку своими примечательными пальцами. Сандерсу показалось, что он готовится произнести речь в свою защиту. Однако Блайстоун не сделал ничего подобного.

— Спасибо, — механически ответил он. — Виски я не хочу. Как вы говорите, дело сделано. К сожалению… я оказался никудышным человеком. — Под глазами у выдающегося хирурга обозначились тени; видимо, ему было нелегко.

Г. М. не проявил к другу никакого сочувствия.

— Ах, бога ради! — вскричал он. — Прекрати каяться! Ты так жалеешь себя, что довел до слез собственную дочь. И нечего считать себя падшим ангелом. Ты не такой. Больше всего тебя волнуют условности. Как говорил старина Мортон, «на свете больше мы всего боимся миссис Гранди». Ты шаришь по карманам, ну и что? Я на твоем месте на следующем же званом ужине стащил у кого-нибудь часы, а потом при всех вернул владельцу, да еще посмеялся бы над своим необычным хобби! Надеюсь, смеяться ты еще не разучился? Многие почтенные граждане увлекаются фокусами.

Блайстоун, которого оторвали от тягостных раздумий, наградил друга пристальным взглядом.

— Уж не хочешь ли ты сказать?..

— Почему бы и нет? — Г. М. пожал плечами. — Подумаешь, часы!

Сандерс не сводил глаз с Марши. Ему показалось, что он впервые видит ее истинную сущность. Как будто под маской сорванца таилась совершенно другая девушка. Связно мыслить он был не в состоянии, но именно такой он ее себе и представлял.

Марша с удивлением глядела на Г. М.

— Знаете, — воскликнула она, — а вы молодец! Как вы здорово придумали!

— Я старик, — с достоинством заметил Г. М. — Доверьтесь мне, и все будет в порядке. И не слушайте Мастерса.

Марша повернулась к отцу:

— Он совершенно прав! Смейся! Смейся во все горло! Тогда никто и слова не скажет про твой роман с потаскушкой из Чейни-Уок…

— Марша! — возмутился Блайстоун.

— Ну вот, опять! — поморщился Г. М. — Ты настаиваешь на своих священных правах главы семейного очага и в то же время готов его разрушить собственными руками. Чушь собачья! Твоя дочь уже совершеннолетняя. Вам ведь уже исполнился двадцать один год? Взять, к примеру, меня. У меня две дочери. Обе считают меня самым смешным созданием, какое когда-либо появлялось на свет, зато наши отношения на удивление безмятежны.

— Прекрати, Генри. Я только сказал…

— Послушайся моего совета, — не сдавался Г. М. — Сегодня же днем, когда встретишься с каким-нибудь приятелем, стащи у него бумажник, а потом верни. Он не бросится бежать от тебя, как от прокаженного. Когда люди дают фокуснику свой цилиндр или часы, они ведь не верят, что он на самом деле разобьет в цилиндр яйца или вдребезги разобьет их часы молотком. В противном случае после каждого представления за фокусником гналась бы толпа разъяренных зрителей!

— Наверное, я все же выпью глоточек, — заявил Блайстоун, обращаясь к Сандерсу.

Г. М. был неумолим.

— Нет, погоди! Садись и слушай. У тебя на уме пустяки, а мы расследуем убийство. За убийство полагается смертная казнь!

— Догадываюсь, — мрачно кивнул Блайстоун. Он понемногу приходил в себя, хотя взгляд его еще блуждал. Повинуясь жесту Г. М., он присел на краешек кровати.

— Видишь ли, сынок, на сей раз ты затесался в компанию настоящих преступников. И они не шутят. Убиты уже двое. Сознавайся, твоих рук дело?

— Боже правый, нет!

— Угу. У тебя есть атропин?

— Да, но я могу отчитаться за него, к счастью.

— Что ты делал вчера вечером между одиннадцатью и двенадцатью?

— Ходил гулять.

— Да. Тебе нужно было проветриться. Помнишь, где ты был?

— Не знаю, надеюсь.

— Куда ты ходил?

— В направлении Скотленд-Ярда.

— Почему?

— Я слышал, что туда увезли миссис Синклер! — не раздумывая, выпалил сэр Деннис, но тут же бросил беглый, хотя и суровый, взгляд на Маршу, которая стояла рядом с креслом Сандерса.

— От кого ты узнал?

— От… от жены. Да. Мы как раз обсуждали новость, когда к нам явился доктор Сандерс, выдававший себя за инспектора уголовного розыска…

— Ничего подобного! — запротестовал Сандерс. — Я ни за кого себя не выдавал. Я только сказал…

— Это никому не интересно! — рявкнул на него Г. М. и снова уставился своими маленькими глазками на Блайстоуна. — А твоя жена откуда узнала?

Блайстоун пришел в замешательство.

— Как от кого? Не знаю… Наверное, от горничной. Ее горничная знакома со служанкой миссис Синклер; вроде бы служанку миссис Синклер тоже забирали в Скотленд-Ярд, и та на радостях всем разболтала. Какая разница?

— Сынок, какая у твоей жены девичья фамилия?

— Послушай, — встревожился Блайстоун, — при чем здесь девичья фамилия моей жены? Ну ладно. Ее звали Барбара Гор-Ривз.

— Барбара? Не Джудит? Почему же ты всегда зовешь ее Джуди?

— Так уж повелось, а она меня Панч, — вздохнул Блайстоун, поправляя воротничок. — Мы… зовем так друг друга с первых лет нашего брака. Тогда я был молод, полон идей и считал, что лучше всех разбираюсь в вопросах воспитания детей.

— Денни, ты не врешь? Твою жену звали не Джудит Адамс?

Блайстоун нахмурился:

— Джудит Адамс! Нет, что ты. В конце концов, это легко проверить. Поезжай и спроси у нее самой. Только одно условие, Мерривейл. Веди себя тактично, понимаешь? У леди Блайстоун нервы немного не в порядке. Помнишь последний раз, когда ты у нас был? Ты жевал табак. Моя жена не понимает, откуда у тебя, носителя древнейшего титула, обладателя стольких ученых степеней, такие вульгарные привычки. Боюсь, ей также не по душе твоя манера выражаться. Женщинам подобные вещи недоступны, как, впрочем, иногда и мне. Так о чем мы говорили? Ах да. Девичья фамилия моей супруги. Я могу показать тебе ее паспорт, но…

Тут Марша с решительным видом подошла к Г. М. и открыла сумочку. Хотя Сандерсу и не видно было ее лица, он отчего-то заволновался.

Из сумочки она извлекла два сильно помятых листка бумаги, сплошь исписанных мелким почерком, и протянула их Г. М.

— Вот, — сказала она. — Читайте!

Г. М. подбросил комок в ладони.

— Ага! — воскликнул он. — Вот что вы стащили из кресла Фергюсона вчера ночью. Значит, сознаетесь?

— Пожалуйста, читайте!

Отмахнувшись от обвинений, как несущественных, девушка облегченно вздохнула. Видимо, исполнив свой долг, она избавилась и от всех печалей. Ее карие глаза сияли. Но Сандерс насторожился. По опыту он понял: Марша снова что-то задумала.

— Вы оказались правы, — заявила она. — Папа действительно спутался с настоящими преступниками. Бр-р-р! Но я так и думала. Как только я его увидела, я сразу поняла, что он самый мерзкий из всех.

— Кто самый мерзкий из всех? — отрывисто переспросил Блайстоун. — О ком ты?

Г. М. разгладил листки на коленях и погрузился в чтение. Комнату заливал солнечный свет. Марша впервые со времени своего прихода посмотрела Сандерсу в глаза и улыбнулась.

— Конец! — воскликнул Г. М. — Ах, чтоб его! В самом деле конец!

— Кому конец? Или чему?

— Убийце Хея, — зычно объявил Г. М.

Блайстоун беспокойно пошевелился. Он сидел с прямой спиной на краю кровати, его напряженный взгляд больше не блуждал по комнате.

— Он сообщил, кто убийца? — требовательно спросил Блайстоун.

— Нет, не сообщил. То есть сообщил, но не прямо. Видишь ли, Фергюсону не хватило времени. Письмо написано бисерным почерком и озаглавлено так: «Показания относительно убийства Феликса Хея, эсквайра, написанные Питером Синклером Фергюсоном, бакалавром естественных наук, кавалером Египетского ордена за заслуги». Такой уж Фергюсон был человек, — словно бы оправдываясь, пояснил Г. М. — Любил упоминать все свои звания и награды. По-моему, он слегка гордился собой, отсюда его напыщенный стиль. Его тень по-прежнему нависает над нами. От него никуда не скрыться. Читать?

— Читай, — потребовал Блайстоун, — и поскорее.

Г. М. был прав. Тень Фергюсона все еще нависала над всеми ними — ощутимая, как дерево за окном.

«Следуя примеру Феликса Хея, — прочитал Г. М., — я хочу предать гласности имя человека, убившего его, а также описать крайне изобретательный способ совершения преступления.

В противоположность Хею, я не предчувствую никакой опасности. Но, если в результате несчастного стечения обстоятельств со мной что-нибудь случится, считаю своим долгом сообщить полиции все, что мне известно.

Вначале немного о себе. В 1926–1927 гг. я служил в Англо-египетской импортной компании в качестве главного художника-ретушера. Я работал в конторе и на складе в Каире, на бульваре Каср-эль-Али. Мы фабриковали скарабеев и мумии животных из стекломассы и силиконового клея; более крупные статуи делали из сланца, похожего на черный базальт. Кроме того, мы изготавливали папирусы, более или менее похожие на настоящие.

Должен упомянуть, что воссозданные мною копии папирусов времен Девятнадцатой династии удостоились высших похвал его величества короля Египта. Мой труд вызвал его горячее одобрение, вылившееся в награждение меня орденом за заслуги перед Египтом. Я один из немногих кавалеров данного ордена.

Большая часть готового товара помещалась в отдельном складе, где у Бернарда Шумана был частный кабинет. Бернард Шуман является главой Англо-египетской импортной компании. Чтобы избежать осложнений с выплатой налогов, он называет себя коммерческим директором, но он единственный владелец компании. Я намерен обвинить этого человека в поджоге и убийстве».

— В поджоге и убийстве, — механически повторил резко побледневший Блайстоун.

Никто не двинулся с места; было тихо, если не считать шелеста бумаги, когда Г. М. разглаживал письмо.

— В поджоге и убийстве? — повторил Сандерс. — Шуман?!

— Верно, — едва заметно кивнул Г. М. — Вчера Боб Поллард получил следующие сведения: сгорела почти вся собственность Шумана. Причем товар оказался незастрахованным. Прошу это запомнить. Все горячо сочувствовали Шуману, потому что он известен как честный делец. Добрый старый Фергюсон сейчас все нам разъяснит.

«Шуман поджег собственный склад, чтобы скрыть убийство своего единственного серьезного конкурента, довольно сметливого мусульманина по имени Эль-Хаким, который, не стесняясь никаких средств, пытался выжить его с рынка. Все было подготовлено заранее. Шуман не внес страховой взнос — будто бы случайно, по забывчивости.

Вот что он придумал. Никто не поверит, что можно нарочно уничтожить собственный товар, стоящий целое состояние, чтобы скрыть другое преступление — каким бы тяжелым оно ни было. Шуман говорил: единственный способ совершить идеальное убийство — пожертвовать чем-нибудь. Чтобы приготовить омлет, говорил он, необходимо разбить яйца. Он полагал, что омлет того стоит. По натуре он очень хладнокровен.

За день до предполагаемого пожара Шуман заманил Эль-Хакима на склад, где и убил (каким оружием — не знаю). Дело было подстроено так, что, когда начался пожар, сам он находился далеко и располагал алиби.

Что же касается деталей, то они следующие. На полу склада лежал толстый слой стружек, древесной щепы и прочих горючих материалов. Шуман полил их бензином. Затем взял корпус от обычного будильника. Как известно, звонковый механизм будильника состоит из молоточка, который бьет по колокольчику до тех пор, пока не кончится завод. Шуман вынул из будильника колокольчик, вместо него прикрепил к молоточку несколько спичек, связанных проволокой. Часы он поставил на большой деревянный ящик. В условленное время начался пожар. Для верности ящик, на котором стояла «адская машинка», он тоже полил бензином, а будильник присыпал стружкой.

Разумеется, Шуман мог поджечь склад в любое удобное ему время — достаточно было лишь завести будильник на определенный час. В нашем случае он завел его на десять вечера. В то время сам Шуман сидел на террасе отеля «Шепердс». Редко доводилось мне видеть более эффектное зрелище! Языки пламени взметнулись высоко в небо, а Шуман, окруженный друзьями, лишь заламывал в отчаянии руки.

Естественно, в развалинах обнаружили обгорелые останки. Поскольку Эль-Хакима нигде не могли найти, догадались, что это он. И решили — как и рассчитывал Шуман, — что Эль-Хаким, желая устранить конкурента, поджег его склад, но сам погиб при пожаре. Все назвали случившееся «небесной карой»; должен сказать, все именно так и выглядело. Шуману все сочувствовали. План оказался хорош».

— Вот, — громко произнес доктор Сандерс, — пример классического занижения. Ничего себе «план оказался хорош»!

Г. М. с серьезным видом кивнул.

— Разумеется, — согласился он, — при условии, что Фергюсон не лжет. В плане нет ни единого изъяна. Убийца не пытается спрятать труп, на чем прогорает большинство преступников. Он вообще ничего не скрывает. Полиция может расследовать дело сколько угодно, но на него не падает и тени подозрения. И с психологической точки зрения все правдоподобно. Как говорит Фергюсон, никто не поверит, что человек способен уничтожить свой собственный товар стоимостью в целое состояние ради того, чтобы скрыть другое преступление. — Он нахмурился. — Хм! Если — повторяю, если — все подтвердится, перед нами почти идеальное убийство. Единственное, что было нам известно заранее, — и это еще одно очко в пользу Мастерса и настоящего полицейского опыта, — Шуман действительно поджигатель.

— Так вы все знали? — удивился Блайстоун.

— Конечно. Трюк с будильником стар, как первородный грех. Он известен всем. Как только у подозрительной личности обнаруживается будильник без звонкового устройства, как в данном случае, можно биться об заклад, что перед нами поджигатель. Если в то же самое время в другом кармане мы обнаруживаем увеличительное стекло, дело приобретает еще большую ясность. В увеличительное стекло можно не только разглядывать мелкие предметы. С его помощью можно также и поджигать. И это приспособление так же старо, как и сам Египет.

Сандерс задумался. В тоне Г. М. он уловил сомнение.

— Да, сэр, но послушайте! Будильник, подброшенный в карман Шуману, не может быть тем же самым, с помощью которого подожгли склад в Каире. Тот будильник в огне должен был совершенно расплавиться!

— Да, — проворчал Г. М. — И это меня беспокоит. Впрочем, вполне возможно, Шуман просто пироман и постоянно что-нибудь поджигает. Мы не знаем, что раскопал Феликс Хей. Мы не знаем, что находилось в пяти коробках.

Марша искоса посмотрела на отца.

— Извините, — тоненьким голосом вмешалась она. — Фергюсон приводит немало пикантных подробностей о миссис Синклер, своей законной жене. Я не знала о том, что она жульничает с картинами, пока не прочла письмо.

— Марша!

— А ты знал?

— Не твое дело, — с раздражением буркнул Блайстоун. — Она не сделала ничего противозаконного. Разве не так, Мерривейл? Что пишет о ней Фергюсон?

— Фергюсон! — воскликнул Г. М., пробегая глазами строчки, выведенные мелким почерком. — Из одной лишь подлости Фергюсон всех подряд обливает грязью. Возможно, кое-кто обидел его в прошлом, но он мстит всем и каждому. Только о тебе, Денни, здесь нет ни слова. Видимо, он просто тебя не знал. Но все это несущественно; перейду непосредственно к убийству Хея.

И Г. М. вновь обратился к письму:

«У меня не было веских улик против Шумана, но он знал о том, что мне все известно. Когда я пожелал вернуться в Англию и потребовал должности управляющего лондонским отделением, он безропотно согласился.

Всякий раз, когда Бернард Шуман грубил мне или переходил границы дозволенного, я начинал бормотать как бы про себя: «Большой лондонский пожар, 1666 год… Большой лондонский пожар, 1666 год… Большой лондонский пожар, 1666 год». И это всегда действовало. Мне кажется, иногда мои слова снились ему в кошмарах.

Следует отметить, что я человек широких взглядов и разносторонних интересов. Мне стало тесно в конторе Шумана; я не планировал провести там всю жизнь. Я уехал в Европу, прихватив с собой деньги. Вы без труда догадаетесь, почему Бернард Шуман не подал на меня в суд».

Далее, — с удовольствием продолжал Г. М., — следует ряд замечаний относительно его женитьбы на миссис Синклер и их счастливой семейной жизни. Несмотря на ваши просьбы… — он глянул на Маршу, — мы их опустим. Потому что самое главное дальше. Вот как он повествует о позавчерашней ночи:

«Итак, старые друзья встретились вновь. На прошлой неделе, в понедельник, я явился домой к жене. Мы не виделись почти год. Не верю, что она действительно считала меня мертвым. Поверить в такое трудно. Жена — женщина сообразительная; вряд ли она не получила бы страховку, если бы не заподозрила ловушку.

Во всяком случае, встретила она меня с распростертыми объятиями, и мы славно провели ночь…»

— Наглая ложь! — воскликнул Блайстоун.

— В конце концов, сынок, — кротко возразил Г. М., — она его жена!

— Уже нет! Сейчас она скорее его вдова… Впрочем, это не имеет никакого значения! — Блайстоун смолк, вспомнив, что рядом стоит его дочь.

Г. М. смерил его внимательным взглядом.

— Сынок, пожалуй, стоит еще раз напомнить: будь осторожнее. Ты играешь с огнем. Ты связался едва ли не с самыми ловкими мошенниками во всей Англии. Бонита Синклер и ее муженек, Питер Синклер Фергюсон, то и дело пытались обхитрить и обжулить друг друга. У меня, старика, мурашки по коже бегут, когда я представляю, как хладнокровно и расчетливо они подставляли друг другу ножку. — Г. М. погладил ладонью огромный лысый череп. — Нет, я применил плохое сравнение. Лучше так: ты принадлежишь к другой весовой категории. Ладно, ладно! Не сердись. Продолжим.

«Естественно, она поняла, что я ей пригожусь. И очень ловко меня использовала.

Позвольте заметить: я не имел чести быть знакомым с мистером Феликсом Хеем. Я не знаю, кто он. Не знаю, почему он интересовался мною и почему считал, будто я хочу убить его, а также где он раздобыл негашеную известь и фосфор, которые в прошлом были мне нужны для известных занятий. Он был дураком!

Жена сообщила, что Хея пытались убить, кажется прислав ему бутылку отравленного эля. И Хей намеревался пригласить к себе всех, кто мог желать ему смерти. Самонадеянный болван каким-то образом и неизвестно почему собрал опасные улики против нескольких человек. Жена не знала, сколько всего подозреваемых. Она также считала, что Хей где-то спрятал свои улики или собирался спрятать. Она сказала, что в список вхожу и я, но я думал, что она лжет. Моя жена была очень напугана.

Вот что она мне предложила. Я должен незаметно пробраться в квартиру Хея, что нетрудно. Я с удивлением узнал, что Хей живет в том же доме, где помещается моя старая контора. Там мне знакомы все ходы и выходы; я затвердил их, как Коран (по-моему, он является самым поэтичным духовным произведением).

Мне следует сидеть в конторе Шумана. Войдя к Хею, она закроет дверь только на задвижку. Выждав некоторое время, когда все присутствующие окажутся в одном помещении, я должен проникнуть в квартиру и подслушивать.

Мистер Хей, по словам жены, редкостный хвастун и болтун. По ее мнению, он обязательно проболтается, где спрятаны улики, которых она так боится. Даже если он откажется говорить, она сумеет развязать ему язык.

Но хватит о пустяках. Я устал писать. Я понадобился жене потому, что могу взломать любой замок. Итак, теперь вам все известно. Мне нужно было подслушать признание Хея. Что до моей жены, то Хей раздобыл написанные ею два письма, в которых она ручалась за подлинность фальшивых Рубенса и Ван Дейка. За подобные действия дают пять лет. Затем мне следовало добыть письма. И я добыл бы их отовсюду, кроме, пожалуй, Английского банка — я не лгу. Я сказал, что выкраду письма за тысячу фунтов. Сговорились мы на семисот пятидесяти.

Я подождал, пока все собрались наверху, в квартире Хея, а потом взломал отмычкой дверь в контору Бернарда Шумана. Мне нравится взламывать замки. Люблю притворяться; если бы кто-нибудь вошел в контору, я бы притворился служащим. Я не боялся наткнуться на Шумана. Даже встреть я его случайно, наготове у меня была фраза: «Большой лондонский пожар 1666 года».

Но Шумана я не встретил. Наверх я поднялся в десять минут двенадцатого. Гости были на кухне, а идиот Хей, судя по звукам, изображал младенца. Я спрятался в спальне — оттуда вся гостиная как на ладони. И сразу увидел старину Шумана. Он вышел из кухни с подносом в руках; на подносе стояли шейкер, несколько стаканов и бокал. Он поставил все на столик и вернулся на кухню, где Хей продолжал пищать и агукать.

Если вы думаете, будто кто-то подмешал яд в шейкер или стаканы в то время, когда они стояли на столике, то ошибаетесь. Никто не подходил к столу. Я следил.

Через несколько минут все вошли в гостиную. Хей велел гостям садиться за стол. Потом задал им жару. Он начал словами: «Друзья, римляне, сограждане…» — в общем, валял дурака. По-моему, ему и в самом деле не хватало шариков в голове. Он так путано выражался, что я никак не мог понять, о чем он толкует и что у него есть против каждого из гостей. Но он сказал, что спрятал улики у своих адвокатов, в конторе Дрейка, Роджерса и Дрейка, а большего мне знать и не нужно было. Все вдруг начали хохотать — вроде как напились с одного глотка. Вначале я ничего не понял».

Г. М. поднял голову и посмотрел на Блайстоуна.

— Итак, — ровным голосом произнес он, — Хей не просто рассказывал анекдоты перед тем, как подействовал атропин.

Блайстоун, который думал о чем-то своем, встрепенулся и, не зная, что ответить, погладил подбородок.

— Да, — признался он. — Хей кое-что рассказал.

— Что именно?

— Мне трудно говорить, — попытался уклониться Блайстоун. — Хей не умел выражаться прямо. Напрямую он никого и не обвинял. Хей изъяснялся слишком уж… как получше сказать? Высокопарно. По примеру Генри Джеймса, не называл вещи своими именами. Ну и, конечно, на него уже подействовал атропин. В общем, он все запутал. Боюсь, я слушал только то, что касалось меня. Но…

— Что «но»?

— Вы верите, что свинья Фергюсон не лжет?

— Конечно. Во всяком случае, в том, что касается данных событий.

— Тогда как атропин попал в напитки? — спросил Блайстоун, наклоняясь вперед, словно лектор на кафедре. Казалось, он вложил в свой вопрос весь пафос, на какой был способен. — Вот что меня беспокоит! Клянусь, что Бонни… то есть миссис Синклер… этого не делала. Я наблюдал за ней.

— Насколько пристально? — презрительно фыркнула Марша, покраснев от возмущения.

— Я наблюдал и за остальными, — поправился Блайстоун. — Никто не подмешивал яда. Это совершенно невозможно!

«Я ждал, не скажет ли Хей чего-нибудь еще, но он только хохотал, — продолжил чтение Г. М. — Высокий прилично одетый тип распевал: «К берегу, моряк, правь к берегу!» Я спустился в контору Шумана и взял телефонный справочник, чтобы найти адрес «Дрейка, Роджерса и Дрейка». Я их не знал. На поиски ушло много времени, потому что в справочнике фамилия «Дрейк» занимает почти три колонки.

Тем временем наверху все стихло. Мне это не понравилось. Отыскав адрес, я собрался сматываться, но услышал, как из квартиры наверху кто-то выходит. К счастью, я успел выключить свет. Пройдя мимо конторы Шумана, незнакомец затопал дальше, вниз.

Я последовал за ним. На лестнице было темно. Тот человек спустился на первый этаж, отодвинул засов и снял цепочку с двери черного хода. Я последовал за ним. Когда он вышел на освещенную улицу, я увидел его лицо.

Вы удивитесь, когда я скажу, кто это был.

Человек направился быстрым шагом по Грейт-Рассел-стрит в направлении к Саутгемптон-роу. Мне все равно нужно было туда, так что я пошел за ним. С Саутгемптон-роу он повернул на Теобальдс-роуд; я заподозрил, что его целью, как и моей, является «Грейз Инн».

И оказался нрав. Тот человек (кстати, может, и не мужчина вовсе; я употребляю местоимение мужского рода просто для удобства) направлялся в контору адвокатов. Он прошел во дворик и взобрался вверх по пожарной лестнице. Я посмотрел на часы — было четверть первого. Злоумышленник (он или она) добрался до нужного окна и вроде бы поддел ножом шпингалет. Залез в окно, через две минуты вылез, спустился и ушел.

Я никогда не теряю головы. Всегда знаю, что делать. Но позавчера невольно растерялся. Жена заплатила мне авансом.

Однако, похоже, кто-то уже выполнил мою работу. Я не переживал, так как надеялся, что сумею выгодно воспользоваться создавшимся положением. Вот почему я не пытался остановить того человека. Но я решил проверить, забрал ли он улики из адвокатской конторы — он вполне мог что-то забыть.

Я тоже поднялся по пожарной лестнице. Все оказалось в порядке. Ящик с фамилией «Хей» валялся на полу; замок взломан — и как он успел? Ящик был пуст. Я обшарил всю контору, чтобы убедиться, что ничего не упустил. Я всегда все делаю правильно. Потом я решил, что лучше будет вернуться на Грейт-Рассел-стрит.

Когда я вылезал из окна, было половина первого. Меня заметил ночной сторож; он поднял шум, и мне пришлось заметать следы. Поэтому я вернулся позже, чем ожидал. Чтобы добраться от «Грейз Инн» до дома на Грейт-Рассел-стрит, требуется пятнадцать минут, но я пришел позже. Было без десяти час.

Проклятая задняя дверь, через которую мы вышли, оказалась запертой изнутри на задвижку и на цепочку. Этого я не ожидал; я ничего не понял. Несмотря на то что войти через дверь я не мог, проникнуть в дом для меня не составило труда (см. выше). Я поднялся по водосточной трубе и через окно влез в контору Шумана. Я весь перепачкался — как всегда, когда приходится лезть по водосточной трубе. Пришлось мне почистить одежду и вымыть руки. Тишина наверху была зловещей — но тогда я еще ничего не понимал.

Не успел я вымыться, как услышал, что кто-то поднимается по лестнице. К тому времени я уже догадался, что произошла грязная история и все пошло не так. Я решил, что лучше выясню все сам. Поэтому я притворился служащим Бернарда Шумана; я вышел и увидел взбалмошную девчонку и молодого доктора».

Вот, собственно, почти и все, — сказал Г. М., проглядывая последний листок. — Нам известно, почему Фергюсон не боялся сообщить свою настоящую фамилию и прикинуться служащим Шумана. Он думал, что Шуман ни за что его не выдаст. А ведь ему нужно было что-то сказать, объяснить, почему он там оказался: когда стало ясно, что совершено убийство, ему захотелось узнать, что же случилось на самом деле. И, только сообразив, что произошло, и увидев бесчувственные фигуры наверху, он решил исчезнуть. — Г. М. подмигнул Сандерсу. — Печально, знаете ли, но Фергюсон действительно ни о чем не догадывался, пока вы его не просветили.

— А потом? — спросил Сандерс.

— Он испытал потрясение и даже невольно выдал себя, осведомившись о своей жене. Он проявил беспечность. Должно быть, потом Фергюсон пожалел о своей болтливости. Но было, как всегда, слишком поздно. Ему никогда не везло. — Г. М. подбросил листки на ладони. Казалось, он оценивает их весомость.

— Отлично, — отрывисто произнес Блайстоун, — но он ведь ничего не сообщает! Кажется, ты обещал, что назовешь нам имя убийцы, а вместо того мы выслушали просто бессвязную болтовню. Фергюсон так и не сказал, даже не намекнул, кто же настоящий убийца и как атропин попал в…

— Нет, он все сказал, — возразил Г. М.

Блайстоун снова потер рукой щеку. Сандерс подметил, что на лице Марши появилось крайне сосредоточенное выражение.

— Я не шучу, сынок. — Г. М. потряс листами бумаги. — Все становится ясно, если внимательно читать. Правда вроде как всплывает между строк. Ее невозможно не увидеть. — Он оглядел собравшихся, криво улыбаясь. — В чем дело? Все тайны раскрыты, кроме пары мелочей: кто убил Хея и как отравили веселых гостей. У нас в руках четкий список подозреваемых. Питер Фергюсон — взломщик. Бонита Синклер — мошенница. Деннис Блайстоун — карманник. Бернард Шуман — поджигатель. Бернард Шуман интересует меня чрезвычайно. «Большой лондонский пожар 1666 года! Большой лондонский пожар 1666 года!» Насколько я понимаю Фергюсона, ему удалось превратить жизнь Шумана в настоящий кошмар. Но список будет не полон до тех пор, пока мы не поймем, кто такая Джудит Адамс. Хей думал, что всех перехитрил, а на самом деле все очень просто. «Джудит Адамс» надо понимать не в буквальном смысле. Никто до сих пор даже отдаленно не догадался о том, кто она такая.

— Чушь! — воскликнул Блайстоун.

— Что?

— Я сказал: чушь, — отрывисто повторил сэр Деннис. Вид у него был заинтересованный, хотя и озадаченный. — Я ведь уже начал говорить, но ты, как обычно, меня перебил. Никакой тайны здесь нет. Я прекрасно знаю, кто такая Джудит Адамс. Она…

Глава 16 ВСЕ ДЕЛО В ДРАКОНАХ

Сержант Поллард узнал, кто такая Джудит Адамс, почти сразу, как вошел в квартиру Феликса Хея.

Утро выдалось не слишком плодотворным. В одиннадцать от доктора Сандерса вернулся старший инспектор Мастерс; по настоянию сэра Генри Мерривейла он велел Полларду проверить, что делали и где были интересующие их люди в день убийства.

Разумеется, начал Поллард с Бониты Синклер. Красивое лицо и потрясающая фигура этой дамы произвели на него неизгладимое впечатление. Сержант побывал у нее дома, на Чейни-Уок, — она вышла к нему заплаканная и в неглиже; ему пришлось, стиснув зубы, выслушивать подробности ее бесед с портнихами и тому подобное. Зато теперь он мог представить детальный отчет о каждом ее шаге в день убийства — вплоть до одиннадцати вечера.

Следующим по списку шел сэр Деннис Блайстоун. На Харли-стрит сэра Денниса не оказалось; секретарша сообщила, что он уехал проведать доктора Сандерса. Однако, побеседовав с секретаршей, леди Блайстоун и двумя служанками, сержант Поллард выяснил все, что делал сэр Деннис до самого вечера, когда он заехал за миссис Синклер на Чейни-Уок.

Леди Блайстоун, высокая дама с жесткими волосами и опущенными уголками рта, не произвела на него особого впечатления. У сержанта сложилось впечатление, что не он допрашивал леди Блайстоун, а она — его. Ее интересовало все, в том числе и то, в какую он ходил школу. Потом леди Блайстоун немного оттаяла и даже угостила сержанта печеньем, как попугая, — однако известила его о своей неприязни к сотрудникам полиции. Особенно не по душе леди Блайстоун пришелся некий инспектор уголовного розыска Сандерс. По ее словам, вчера вечером он вломился к ним в дом и грубо наорал на всех. Поллард предпочел не раскрывать ей глаза, только заметил вскользь, что у полицейских работа не из легких.

«На месте старика, — подумал он, выходя из дома, — я бы тоже…» И мысли его вновь обратились к Боните Синклер.

От Харли-стрит было недалеко до конторы Бернарда Шумана. По пути Поллард перекусил бутербродом и соком. Сержанту хотелось повидать не только старого египтолога. Он намеревался, во-первых, допросить сторожа о том, кто ходил в гости к верхнему жильцу, а во-вторых, забрать из кухни Хея флягу с отравленным элем, чтобы его ненароком не выпили.

На Грейт-Рассел-стрит Полларда ждала неудача. Англо-египетская импортная компания была открыта. Обходительный, немногословный египтянин, который объяснялся в основном с помощью жестов, сообщил, что мистер Шуман сегодня весь день пробудет дома, так как он плохо себя чувствует. А в день убийства мистера Шумана, собственно говоря, даже не было на работе.

Поллард поднялся этажом выше.

Время приближалось к трем часам пополудни; сержанту было жарко, ему все надоело — явные признаки весеннего томления. Квартиру Хея заливало солнце, отчего там было очень светло, хотя в обшитом панелями холле царил полумрак. Здесь, в мансарде, было очень душно, тихо и пахло тленом.

Порывшись в кухонных шкафчиках, Поллард нашел флягу с элем. Потом он побрел в гостиную. Снизу еле слышались голоса прохожих и шум проезжающих машин. Обстановка навевала сон.

Сержант с интересом изучил нимф на фресках у камина. Одна из них слегка напоминала Бониту Синклер. Чем больше он на нее смотрел, тем более выявлялось сходство. Он произвел мысленный сравнительный анатомический анализ. Возможно, миссис Синклер слегка со сдвигом, зато она не убийца. Ни в коем случае! Он сам готов подтвердить ее алиби. Когда отравили Фергюсона, Бонита Синклер находилась в Скотленд-Ярде. В конце концов, что она такого натворила? Выгодно применила свои знания. Ну и что с того?

Поллард встал и не спеша двинулся в сторону спальни. Интересно, какие отношения связывали Бониту Синклер с Феликсом Хеем? Спальня оказалась очень просторной, но в ней было всего одно маленькое окошко. Там стояли огромная кровать и огромный платяной шкаф. В углу, у стены, сержант увидел кавалерийскую саблю. На спинке стула до сих пор висела рубашка Хея, а под кроватью валялись его грязные носки. Над камином красовался снимок знаменитого фокусника с автографом: «Моему доброму другу Феликсу Хею». Фотография претендовала на роль главной достопримечательности спальни.

Вернувшись в гостиную, Поллард принялся рассматривать книги на полке. Каковы были литературные предпочтения Хея? Сержант стал читать заголовки. Несколько сборников самых простых головоломок; видимо, для более сложных Хею не хватало ни ума, ни воображения, «Сто трюков для развлечения ваших гостей», «Шутки и поговорки на все случаи жизни», «Как провести вечеринку», Сборник анекдотов, томик очень скабрезных лимериков, изданный в Париже; да, личность Хея вырисовывалась все ярче. Романы «Барни из-за решетки», «Шериф из Свистящего Ущелья», «Алуа, девственница Южных морей». Несколько сборников мемуаров великих людей с закладками. Заложенными неизменно оказывались те страницы, на которых именитые личности оказывались замешанными в каких-либо подозрительных или нечестных поступках… А это что такое?

Поллард застыл на месте, точно громом пораженный. На красной обложке крупными белыми буквами была выведена фамилия автора — Джудит Адамс!

Несколько секунд он просто стоял и смотрел на книгу, изнывая от жары и духоты. От потрясения — а может, от жары — у Полларда зудела голова. Он протянул руку и снял книгу с полки.

Книга называлась «Логово дракона». С первого взгляда сержант понял: он сделал сенсационное открытие. На первой странице кто-то жирно написал от руки: «Ты мне пригодишься, Джудит». Сличить почерк не составляло труда — все книги пестрели пометками. Скажем, в чьих-нибудь мемуарах было написано: «Хотя лорд Дэш-Бланк возглавлял движение в поддержку трезвости, всем известно, что он каждый вечер напивался в стельку». На полях Хей оставлял приписку: «Ха-ха!» или: «Жаль, что я не знал раньше».

Все заметки были сделаны одним и тем же почерком.

Пролистав книгу, Поллард понял, что это не роман, а довольно подробное перечисление всяких мифологических поверий, касающихся драконов и прочих сказочных существ. Увидев, что «Логово дракона» вышло в издательстве Гоффита, сержант возликовал — там служил его старинный приятель Томми Эдвардс.

Телефон в квартире Хея не работал. Радуясь, что утрет старшему инспектору нос, Поллард поспешил вниз. От египтянина он получил разрешение позвонить по телефону Шумана.

— Том, это ты? Боб Поллард. Среди ваших авторов есть некая Джудит Адамс. Мне нужно кое-что о ней узнать. Мне известно, что вы не распространяете информацию об авторах, но у меня ведь не личный интерес.

— Да пожалуйста, я охотно расскажу тебе все, что нужно! — Казалось, Эдвардс заинтригован. — А что натворила старушка?

Припомнив суровый взгляд Мастерса, Поллард решил держаться сдержаннее.

— Мы пока точно не знаем, что именно, но…

— Спорю на что хочешь, ничего она не натворила, — убежденно перебил его приятель. — Она умерла!

— Она что?!

— У-мер-ла. Ну, ты понимаешь? Скончалась. И ее похоронили.

— Когда она умерла?

— Примерно в 1893 году. Ты читал «Дракона»? Это переиздание. Книгу уже давно забыли, и если бы не суета вокруг лох-несского чудовища, о ней так никто бы и не вспомнил. А в чем, собственно, дело?

Поллард нахмурился. Он заметил, что вежливый египтянин подслушивает. Джудит Адамс умерла в 1893 году, в то время Феликсу Хею было лет шесть или семь…

— Дети у нее были?

— Ни в коем случае, — отвечал приятель. — Джудит Адамс была старой девой и славилась строгостью нравов. Дочь священника откуда-то из Камберленда. Умерла в преклонном возрасте, в расцвете сил и все такое. Почитай ее книгу, и сам все поймешь. Она описывала битву Зигфрида с драконом таким высоким стилем, что половину пришлось выкинуть.

— Не была ли Джудит Адамс или кто-либо из ее родни каким-либо образом связана с человеком по имени Феликс Хей?

Приятель Полларда присвистнул.

— Ух ты! Так вот чем ты сейчас занимаешься! Не знаю, но для тебя могу выяснить. Перезвони примерно через час.

Поблагодарив приятеля, Поллард повесил трубку и задумался. В соседней комнате слышались голоса; там трудился второй помощник Шумана. Египтянин с кожаной папкой под мышкой то и дело заглядывал в кабинет, в котором сидел сержант. Стоя на пороге, он вдруг по-французски обратился ко второму помощнику:

— Il ne comprend pas, ce sale flic. C'est rigolo, hein?[1]

Поллард очнулся от раздумий, как будто его толкнули.

Однако он не развернулся кругом. К сожалению, египтянин больше ничего существенного не сказал. Далее он забормотал: «Счет-фактура, один синий глазурованный кувшин с головой ибиса…»

— Спасибо за то, что разрешили воспользоваться телефоном, — сказал Поллард по-французски. — Интересно, чего же не понял мерзкий шпик, ты, грязный сын пустыни?

Лоснящаяся черная голова оторвалась от папки; бросив на сержанта косой взгляд, щеголеватый египтянин сначала закончил фразу: «…шестьдесят пять фунтов десять шиллингов и шесть пенсов», а затем широко улыбнулся.

— Прошу вас, месье, не обижайтесь, — ответил он также по-французски. — Я просто шутил. Конечно, потешаться над недогадливостью полиции некрасиво. Но я никого не хотел обидеть. Что же касается «сына пустыни», позвольте заметить, что я наполовину испанец. Вот почему я улыбаюсь.

Полларду ничего не удалось из него вытянуть. У египтянина был готов ответ на любой вопрос. Поллард как будто сражался с опытным фехтовальщиком. Через несколько минут он вынужден был ретироваться. Он пожалел о том, что сразу не поехал в Хампстед, к Шуману. Все равно сторожа допросить не удалось, так как его не оказалось на месте.

На обратном пути, сидя в метро, Поллард мучился над книгой Джудит Адамс. Как связана старая ханжа с убийством? И при чем здесь служащий Бернарда Шумана?

Относительно самого Шумана он никаких подозрений не питал. Старший инспектор Мастерс говорил о нем очень мало, хотя и послал в Каир запрос. Сержант подозревал, что Шуман окажется мошенником самого мелкого пошиба. По мнению Полларда, для того, чтобы совершитьнастоящее преступление, старому ученому недостает ни смелости, ни злобы.

Когда он добрался до дома на краю Хампстед-Хит, тени уже удлинялись. Поллард был настолько поглощен расследованием, что совершенно забыл обо всем остальном. Уже у самого дома он сообразил, что вид у него довольно странный: из одного кармана горчит подарочная фляга с элем, из другого — книга. Наверное, он похож на Омара Хайяма.

Поллард подошел к дому из серого камня и постучал. Ему показалось, что стало ужасно сыро — наверное, оттого, что вокруг столько деревьев.

Дверь открыл сам Бернард Шуман.

— Ах да! — воскликнул хозяин, когда Поллард представился, и цепким взглядом оглядел его. От Шумана не ускользнули ни фляга, ни книга. Его бледно-голубые глаза казались выцветшими.

Поллард снова подметил контраст между тонкими руками старика и его седыми, жесткими, как щетка, волосами.

— Сегодня я сам встречаю гостей, — пояснил Шуман. — И у экономки, и у горничной выходной. Прошу в гостиную, — со старомодной вежливостью добавил он, слегка изогнув губы в улыбке.

В доме было очень тихо и почти так же душно, как в квартире Хея. Послеполуденное солнце угасало. Поллард то и дело ударялся об углы. На глаза ему попались искусственные цветы, а потом стойка для зонтиков.

Шуман шел впереди, его жесткие тапочки скрипели.

— Моя нора, — пояснил он, открывая дверь направо. Они оказались в тесном кабинете, уставленном старомодной мебелью. В углу стоял саркофаг, рядом, на треноге, Поллард увидел медный горшок.

Хозяин указал ему на стул у камина, в котором, несмотря на теплый день, горел огонь.

— Итак, сержант, — начал Шуман, слегка хмурясь. — Из газет я узнал, что вы нашли Питера Фергюсона при необычных обстоятельствах. Однако подробностей почти не сообщается. Позвольте спросить: его отравили?

— Боюсь, что так, сэр.

— Очень жаль. — Шуман покосился на огонь. Он не был похож на больного. Если не считать домашних тапочек. — Очень был способный малый, хотя иногда с ним трудно было найти общий язык. Вы догадываетесь, кто мог?..

— Полиция идет по следу, сэр.

— Вот как? Можно спросить, по чьему?

— В настоящее время, сэр, я предпочел бы не обсуждать дело, — с деланым безразличием и в то же время несколько зловеще ответил Поллард, как учил его Мастерс. Ему стало немного жаль старого хрыча. Судя но виду, Шуман едва ли способен поднять что-либо тяжелее пресс-папье.

Египтолог не сводил с сержанта пристального взгляда.

— Я хотел бы, — продолжил тот, — задать вам несколько вопросов. Что вы делали позавчера, в тот день, когда был убит Хей?

— Что делал? Не понимаю, зачем вам это?

Поллард и сам ничего не понимал. Но он получил приказ, а приказы не обсуждаются.

— Будьте добры, сообщите мне о всех ваших передвижениях с утра до одиннадцати вечера.

Шуман прикрыл глаза рукой.

— Дайте-ка вспомнить… О, как все просто! От волнения я совсем позабыл. Я принимал близких друзей, лорда и леди Тарнли…

— Неужели историка Тарнли? — Поллард встрепенулся, узнав, что свидетелем может стать такой известный и почтенный человек.

— Да, — ответил Шуман, явно удивленный осведомленностью сержанта. — Как вам, может быть, известно, они живут в Дареме и нечасто выбираются в Лондон. Я заехал за ними в отель «Олмондс» в десять утра. Утро мы провели в библиотеке Ратуши и вернулись в отель пообедать. За обедом мне позвонил бедняга Хей, он приглашал меня на вечер. Я сказал, что принимаю чету Тарнли и вряд ли приду.

— А дальше, сэр?

— Хей сообщил, что еще одна гостья, миссис Синклер, также занята. Поэтому он ждет всех нас в одиннадцать вечера и отказа не примет.

— Значит, вы не собирались идти к нему?

Хотя Шуман не сводил глаз с сержанта, мысли его, казалось, блуждают где-то далеко.

— Важно то, что я все же пошел. Но давайте по порядку. Вы хотели узнать, где я был в течение всего дня. Весь день я провел с лордом и леди Тарнли. Мы ходили на концерт, потом на выставку в Берлингтон-Хаус. После чая поехали ко мне, сюда. Поужинали. Примерно в двадцать минут одиннадцатого они уехали на такси к себе в отель. Вскоре после их отъезда я вызвал такси по телефону и поехал на квартиру к Хею. Я прибыл туда, как я уже говорил старшему инспектору, без четверти одиннадцать. Хей был дома и встретил меня. Уверен, что Тарнли подтвердят мои показания вплоть до того времени, как они уехали от меня. Они все еще находятся в отеле.

— Сэр, вы говорили им о том, что собираетесь в гости к Хею?

— Нет. — Шуман покачал головой. — Я ответил на все ваши вопросы, сержант?

Поллард задумался. Интересно, стоит ли намекнуть Шуману о том, что им известно о содержимом пяти коробок, и о том, что Хей собрал улики против всех своих гостей. Нет, лучше не стоит… определенно не стоит! Такого рода тяжелую артиллерию следует приберечь для самого Мастерса, а старший инспектор расшумится, узнав, что сержант хотя бы на шаг отступил от его приказа. С другой стороны, Поллард был твердо намерен выяснить кое-что.

— Мистер Шуман, насколько хорошо вы знали мистера Хея?

— Поверхностно, всего лишь поверхностно. Мы с ним познакомились несколько лет назад в Каире.

— В Каире?

— Да, по-моему. Тогда меня… преследовали неудачи.

У Полларда возникло ощущение, что собеседник изучает его — бледно-голубые глаза Шумана так и впились ему в лицо. Сержант догадался, что имеет в виду египтолог. Знакомство состоялось в то время, когда Шуман потерял почти все свое имущество на пожаре. Имущество не было застраховано. По мнению сержанта, старикашка производил неплохое впечатление, если не считать усталого вида и старомодных манер.

— Да, сэр, нам обо всем известно. Вам очень не повезло. Я и сам подумал: какая жалость, что будильник не прозвенел раньше.

Наступила пауза.

— Вот как, в самом деле? — спросил Шуман странным голосом. — И старший инспектор придерживается такого же мнения?

Поллард улыбнулся:

— Ну, мы с ним еще ничего не обсуждали. Но вот о чем я хотел вас спросить. Не упоминал ли мистер Хей в вашем присутствии даму по имени Джудит Адамс?

Египтолог задумался. У его кресла, возле гаснущего камина, притулился маленький круглый столик, на котором находились сигаретница, коробка спичек и нож для разрезания бумаги. Взяв нож, Шуман надавил кончиком лезвия на подлокотник.

— Прошу прощения… Джудит Адамс? Нет, не припоминаю. Я никогда о ней не слышал.

— И даже в роковую ночь мистер Хей не говорил о ней?

— Нет. А почему «даже»?

Поллард заглянул в блокнот.

— Всему свое время, сэр. Кстати, странно, что вам имя Джудит Адамс ничего не говорит. Вашим служащим оно хорошо известно.

— Моим служащим?!

— Да. У вас два помощника, один из них египтянин…

— Ну и что? Простите, я вас не понимаю.

— Джудит Адамс написала книгу, — объяснил Поллард. — Видимо, книга имеет непосредственное отношение к делу. Сегодня я нашел ее в квартире мистера Хея; даже старший инспектор пока не видел ее и не знает о ней.

— Друг мой, вы избрали любопытный способ нападения. При чем здесь книга? Не понимаю. О чем она?

— О чудовищах, — сказал Поллард.

За окнами сгущались сумерки. На улице стало так же мрачно и тягостно, как и в самой комнате. Огонь в камине почти догорел, угли покрылись толстым слоем пепла; в полумраке сержант почти не различал лица своего собеседника. Несмотря на камин и на теплый день, в комнате было промозгло.

Шуман не сводил с Полларда острого взгляда бледно-голубых глаз.

— О чудовищах? — повторил он, откашлявшись. — То есть о преступниках?

— Нет, нет! Я имею в виду настоящих… то есть мифологических чудовищ. Драконов и им подобных. У нас, сэр, есть все основания полагать, что имя Джудит Адамс связано с одним из гостей, которых мистер Хей подозревал в попытке покушения на свою жизнь.

— Мистер Хей подозревал, что кто-то пытается его убить?

— Тот, кто его убил, не был новичком, — уклончиво ответил Поллард, ощупывая флягу с элем в кармане. — Но сейчас меня интересует другое. Обнаружив «Логово дракона», я спустился к вам в контору и позвонил в издательство, чтобы узнать о книге поподробнее. В конце разговора я увидел, что ваш помощник-египтянин очень развеселился; потом он тихо сказал по-французски: грязный шпик ничего не понимает. Что он имел в виду?

— Не имею ни малейшего понятия, — ответил Шуман, двумя пальцами поднимая нож для разрезания бумаги. — Та книга, что у вас в кармане, и есть «Логово дракона»? Разрешите взглянуть!

— Всему свое время, сэр. Поскольку книга явно что-то значит для ваших помощников, я пришел к выводу, что она что-то значит и для вас.

— Вы оптимист, молодой человек. Драконы! Скажите на милость, ну при чем здесь драконы?!

— А вы подумайте, сэр, — настоятельно предложил Поллард. — Какая-то связь существует. Откровенно говоря, единственное, что мне известно о драконах, — это то, что они мифологические существа и, как считается, изрыгают огонь.

Глава 17 НА ЧТО ГОДИТСЯ МУМИЯ

Шуман судорожно стиснул нож для бумаги.

— Действительно, — согласился он, снова откашливаясь. — К сожалению, ничем не могу вам помочь. Видимо, с драконами связана какая-нибудь очередная неуклюжая шутка Хея.

С сожалением закрыв блокнот и скрепив его резинкой, Поллард встал:

— Ну что ж, мистер Шуман… Извините, что отнял у вас столько времени…

— Нет, нет, нет! — запротестовал Шуман. — Дело слишком интересно. Вам еще рано уходить. Останьтесь! Посидите, выпейте что-нибудь. Я прошу!

— Извините, сэр, но…

— Возможно, я сообщу вам нечто ценное.

— О чем? — тут же насторожился Поллард.

— О чем же еще, как не о смерти Феликса Хея? Нечасто выпадает мне возможность побеседовать с образованным молодым человеком, которому, в частности, известно, что лорд Тарнли прежде всего историк, а не бывший посол в Египте. Возможно, вы читали его труд о династии Тюдоров и…

— Послушайте, сэр, вам действительно есть что сообщить мне?

— Совершенно верно, — сказал Шуман. — Садитесь! — Он сделал глубокий, но абсолютно бесшумный вдох. Лицо его, похожее на лицо священника-аскета, снова превратилось в невозмутимую вежливую маску. — Возможно, я не слишком, вам помог до сих пор, но не забывайте, что я плохо себя чувствую, а подобные вещи меня расстраивают. У меня диабет. Надеюсь, вам не придется почувствовать на себе, что это такое. Наверное, вам кажется, что вы действуете очень проницательно, но… Видите ли, мне, в отличие от вас, совсем не нравится, когда в моем присутствии постоянно упоминают о пожарах.

— Пожа… — начал было Поллард, но тут его осенило. — Уж не имеете ли вы в виду книгу лорда Тарнли о Большом лондонском пожаре 1666 года?

Шуман как будто раздул ноздри, отчего показалось, что он улыбается.

— Вам действительно нужно что-нибудь выпить, — заявил он. Протянул руку к колокольчику у камина, но тут же отдернул ее. — Совсем забыл! Звать-то некого. Мы здесь одни.

Когда он шел но комнате, его тапочки скрипели. Буфет стоял в нише эркера. Шуман начал передвигать бутылки и выдвигать ящики. Кружевные занавески, стулья, журнальные и шахматные столики — все постепенно таяло в сумерках, как саркофаг. Надо бы затопить камин, подумал Поллард.

Снова заскрипели тапочки. Шуман вернулся. В руках он нес два бокала хереса, один из которых протянул гостю. Потом старик снова уселся на свое место по другую сторону камина.

Поллард нахмурился. Он чувствовал что-то неладное.

— Сэр, вы действительно собираетесь что-то мне сообщить?

— Да, и очень многое, в том числе о драконах и о пожарах. Но взамен я тоже хочу кое-что узнать.

— Извините, — сказал Поллард, вставая.

Хозяин не двинулся с места.

— Сержант, не валяйте дурака. Если вы задумаетесь хотя бы на секунду, то поймете, что ведете себя глупо. Возможно, мои сведения окажутся весьма ценными для вас. С другой стороны, чем вы рискуете? Двумя минутами вашего драгоценного времени и одним-двумя фактами, которые все равно через двадцать четыре часа будут опубликованы в газетах, и все смогут о них прочитать. Друг мой, вы выкажете себя плохим переговорщиком, если откажетесь торговаться на данных условиях.

Поллард кивнул и, поставив бокал с хересом на каминную полку, приготовился слушать.

— Вот и молодец, — похвалил его Шуман. — Вопрос у меня только один. Когда вчера здесь был старший инспектор, он заявил, что все гости Хея — теперь мы стали знаменитостями, не так ли? — обвиняются в различных преступлениях. В каком конкретно преступлении обвиняют меня?

В тишине особенно резко прозвучал стук дверного молотка. Кто-то без устали молотил во входную дверь.

Бернард Шуман не двинулся с места, хотя выражение его лица изменилось. Полларду даже показалось, что старик вздрогнул.

— Полагаю, — медленно произнес Поллард, — мне придется ответить.

— Да уж, сэр, будьте так добры.

В дверь продолжали стучать. Шуман направился в прихожую; его тапочки снова заскрипели. Вскоре он вернулся в сопровождении нового гостя. Поллард не удивился, увидев, кто так громко и настойчиво стучал в дверь. В гостиную вошел старший инспектор Хамфри Мастерс.

— Добрый день, сэр! — дружелюбно приветствовал он Шумана. Глаза его быстро пробежались по комнате. — Вот, случайно оказался по соседству, дай, думаю, зайду… Привет, Боб! А ты что здесь делаешь?

Удивление старшего инспектора, по мнению Полларда, было излишне наигранным. Шуман между тем тихо стоял на пороге. Казалось, он встревожен. Его нервозность делала атмосферу в комнате, перегруженной старомодными вещами, еще более гнетущей.

— В соответствии с полученным приказом, сэр, я… — начал Поллард.

Мастерс не дал ему договорить:

— Допустим. Не возражаете, если я присяду? — спросил он Шумана.

— Что вы, что вы. Чувствуйте себя как дома.

Старший инспектор не спеша побрел к камину. Протянув руки к огню, он бросил взгляд на бокал с хересом на каминной полке.

— Надеюсь, я вам не помешал, — продолжал Мастерс. — Если честно, сэр, я догадался, что у вас гость. Я видел, как вы разливали вино в два бокала. Просто заглянул в окно, понимаете? Кстати… неужели вы предложили сержанту выпить?

Шуман оглянулся, вопросительно хмурясь.

— Разве это запрещено, друг мой?

— Самым строжайшим образом, — бодро солгал Мастерс, — всем в звании ниже инспектора. Однако вечер холодный. Если вы не против, я с удовольствием выпил бы чего-нибудь согревающего.

— Позвольте предложить вам бренди.

Мастерс поспешно схватил Шумана за тонкую руку.

— Что вы, что вы! Чтобы зря пропадал полный бокал хереса?! Вы бы так не говорили, будь у вас жалованье вроде моего. Я его выпью. — Он подхватил бокал, подошел к дивану, не спеша уселся и поднял бокал. — Ваше здоровье, сэр!

Шуман не дрогнул.

— Ваше здоровье, старший инспектор, — проговорил он.

Вдруг, словно пораженный новой мыслью. Мастерс нахмурился.

— Кстати, Боб, что ты здесь делаешь? Ты пришел сюда без моего ведома. О чем вы беседовали с мистером Шуманом?

Шуман опередил Полларда с ответом.

— Главным образом о драконах, — сказал он, подсаживаясь к камину и глядя на старшего инспектора с выражением вежливого, хотя и напряженного, внимания. — Вы можете дать мне какие-либо разъяснения, старший инспектор?

— О драконах?! — переспросил Мастерс. Казалось, он совсем не удивился.

— Точнее, о Джудит Адамс, сэр, — пояснил Поллард. — Я выяснил, кто она такая, то есть кем она была. У Хея имелась ее книга.

— Ах, вот оно что! — Мастерс просиял. — Ты имеешь в виду ту старушку, что написала книгу об огнедышащих чудовищах? Извини, Боб, что выбиваю у тебя почву из-под ног, но мне о ней все известно. Меня просветил сэр Генри, позвонил по телефону. Он много чего знает, наш сэр Генри! А о книге ему рассказал сэр Деннис Блайстоун, как и о многом другом. — Старший инспектор покосился на Шумана. — Вам известно, мистер Шуман, что Питер Фергюсон перед смертью написал признание?

— Нет, неизвестно. Но я ничуть не удивлен.

— А известно ли вам, сэр, что он выдвинул против вас достаточно серьезные обвинения? Конечно, я надеюсь услышать ваши личные удовлетворительные разъяснения, но…

Шуман прикрыл глаза ладонью и заговорил звонко и четко:

— Да. Я уже некоторое время жду, когда же мне будут предъявлены эти обвинения. Днем вы успешно поиграли со мной в кошки-мышки, а сейчас этим занимался сержант. Не скрою, он искуснее вас, хотя и намекнул, что истина известна ему одному.

Мастерс смерил своего подчиненного суровым взглядом. Полларду хотелось безразлично пожать плечами, но он покраснел. Он вдруг осознал всю важность бокала с хересом, стоящего у локтя Мастерса. Ему показалось, что он все понял уже давно, но старый хрыч выглядел так безобидно… Сообразив, что он только что был на волосок от смерти, сержант невольно вздрогнул. Но Шуман вместе с тем значительно выиграл в его мнении.

Мастерс вертел бокал за ножку; руки Шумана, лежащие на подлокотниках кресла, задрожали.

— Так что вы говорили, сэр? — напомнил ему Мастерс.

— Я говорил, что вам лучше не тратить зря ваше время. Выкладывайте, в чем дело! Перед самым вашим приходом мы с сержантом Поллардом заключили сделку: я сообщу ему весьма важные для вас сведения, если он наконец — я долго ждал! — скажет, в чем меня обвиняют.

Старший инспектор отбросил напускное добродушие.

— Отлично, сэр. Допустим, вас обвиняют в убийстве. Что скажете?

— Опять ваши полицейские штучки! Я играю честно и намерен услышать прямой ответ, без всяких «допустим». Так, значит, я обвиняюсь в убийстве?

— Да, сэр.

— Убийство! — Шуман убрал руку от лица и смерил Мастерса загадочным взглядом. — И все?!

— А что, вы совершили другие, более тяжкие преступления?

— Чушь! Так есть там что-нибудь еще?

— Да.

— Что именно?

— Извольте, сэр. В 1927 году вы намеренно подожгли склад Англо-египетской импортной компании в Каире при помощи взрывного устройства, переделанного из будильника. Уничтожив склад со всем его содержимым, вы также уничтожили труп убитого вами человека по имени Эль-Хаким. Буду с вами откровенен. О поджоге я догадался и сам. Когда я услышал о пожаре в Каире, я послал запрос тамошней полиции. Сегодня я послал туда еще один запрос касательно смерти Эль-Хакима. Скоро мы все узнаем. А пока…

— Что — пока?

— Так можно мне выпить этот херес? — спросил Мастерс, указывая на бокал.

— Разумеется. Я так и понял, что вы хотите его выпить.

— Еще одно очко в вашу пользу, мистер Шуман! Вы хладнокровный субъект. Значит, по-вашему, если я выпью яд, со мной ничего не случится?

Хозяин дернулся, как будто его ударило током. Отвлеченный от собственных неясных мыслей, он, казалось, пытается осмыслить новое странное обвинение.

Наконец он поднял руку и, постучав себе по лбу, воскликнул:

— Боже всемогущий! Ну и кретин же вы! Неужели вы действительно думаете, будто в хересе яд?

— Могу сообщить вам следующее. Я намерен как можно скорее отправить бокал на экспертизу. И я буду очень удивлен, мистер Шуман, если в хересе не обнаружат атропин. Ну, что вы на это скажете?

— Вот что, — вежливо ответил Шуман.

Его движения были настолько стремительны, что Мастерс не успел ему помешать. Шуман быстро протянул руку, схватил бокал, одним глотком осушил его и снова сел, тут же зайдясь в приступе кашля.

— Вы оскорбили меня, — заявил он, — заподозрив, что я способен отравить гостя! — Он вытащил носовой платок и снова закашлялся.

Мастерс, отринув всегдашнее добродушие, вскочил.

— Так вот что вы задумали! — зарычал он. — Боб! Телефон в холле. Бегом туда! Звони в ближайшую неотложку. Эта штука действует не сразу. Застукали мы голубчика! Попался на месте преступления…

Шуман поднял руку.

— Инспектор Мастерс, — сухо заявил он, — прекратите валять дурака и послушайте меня. Сержант Поллард, стойте! Вы решили, будто я пытаюсь покончить с собой. Скорпион, загнанный в угол, кусает себя за хвост. Сейчас вы вызовете «скорую помощь» (за последние дни вам приходилось вызывать ее неоднократно), перебудоражите персонал больницы. Мне во второй раз за три дня сделают промывание желудка. Нет уж, спасибо! Достаточно и одного раза. Промывание желудка процедура неприятная сама но себе, но особенно неприятна она тогда, когда в ней нет надобности. Предупреждаю: если вы все же осуществите свою безумную затею, я подам на вас в суд, и в результате над вами будет смеяться вся Англия. И санитарам я просто так не дамся, чтобы ваше положение было еще хуже, когда я затею судебное разбирательство.

Мастерс удивленно воззрился на него.

— Боб, выполняй приказ! — велел он. — Еще один Фергюсон, только наоборот! Ух, как я зол!

— Стойте на месте, сержант! — холодно приказал Шуман. — Мастерс, прежде чем вы сядете в лужу, позвольте мне сделать вам другое предложение. Через два дома живет доктор Бернс, мой личный врач. Вызовите его, он явится в десять раз быстрее любой «скорой». Пусть осмотрит меня. Если у меня обнаружатся хотя бы малейшие следы отравления, вы спасете меня для виселицы. Если нет, вы не совершите самую большую ошибку в своей карьере. Предупреждаю: скандал будет крупный.

— Что мне делать, сэр? — спросил Поллард. — По-моему, он говорит правду. Что же делать?

— Черт возьми, — зарычал Мастерс, — хотел бы я знать! Даже Сократ не пил свою цикуту так спокойно, как этот господин осушил бокал с хересом! Да и никто не… Но мы не можем себе позволить, чтобы он… Стойте! Дайте-ка адрес и номер телефона вашего доктора Бернса!

Шуман продиктовал.

— Скорее, Боб! Если такой врач действительно существует и согласен прийти, зови его. Если мы напрасно свозим мистера Шумана в больницу, мы потом за всю жизнь не расплатимся. Но если ты не застанешь доктора дома… ты знаешь, что делать.

Старший инспектор мелкими шажками заходил по комнате, бросая злобные взгляды на Шумана. Сам же Шуман как ни в чем не бывало взял другой бокал хереса, тот, который налил для себя, и выпил его тоже.

— Просто для того, чтобы все стало до конца ясно, — пояснил он.

Мастерс позволил себе некое замысловатое выражение.

— Я вынужден был, — продолжал Шуман, — отпить воды из графина в буфете и попробовать содержимое других бутылок. Сегодня днем после вашего визита мне стало плохо, я пережил тяжелейшие минуты в жизни. Откровенно говоря, мне хотелось всадить вам нож в глотку и пару раз повернуть. — Он задумчиво покрутил рукой в воздухе. — Но мне не хочется напиваться в стельку и предстать пьяным перед доктором Бернсом. А пока, друг мой…

— Да, сэр?

— Пожалуйста, скажите, откуда у вас такие безумные идеи? С чего вы взяли, будто я способен покончить с собой или убить кого-то другого?

— Знаете ли, трудно отрицать очевидное.

— Я не пытаюсь отрицать очевидное — только хочу понять, что вы имеете в виду. Что я, по-вашему, натворил?

Мастерс подошел ближе и со значением посмотрел на старика.

— Во-первых, маленькая шалость — поджог.

— Прошу прощения, но я ничего не поджигал. Предположим, ваши смехотворные обвинения справедливы. Но при чем здесь поджог? Поджогом называется умышленное и злонамеренное уничтожение огнем общественной собственности либо собственности, принадлежащей иному лицу. В Каире сгорел склад, единственным владельцем которого был я. Никакие другие строения или имущество не пострадали. Вот вам пример. Здесь мое кресло. Я имею право вынести его в сад и сжечь или уничтожить любым другим способом. Надеюсь, с этим вы согласны?

— Да, — мрачно кивнул Мастерс. — Но остается еще другая маленькая шалость — убийство!

В комнату вернулся сержант Поллард.

— Доктор Бернс сейчас придет, — сообщил он, с любопытством глядя на Шумана.

Старика трясло — как будто от смеха.

— Полагаю, меня обвиняют в убийстве некоего Низама Эль-Хакима до или после пожара. Но я его не убивал. И знаете почему?

— Почему, сэр?

— Потому что Низам Эль-Хаким жив. Сержант Поллард разговаривал с ним сегодня днем.

Позже Мастерс вспоминал: в его практике не было другого такого дела. Всякий раз, как он открывал дверь, задавал вопрос или просто оборачивался, он как будто получал болезненный удар под дых.

Но к последнему удару старший инспектор оказался не готов.

— Вы имеете в виду вашего служащего-египтянина?

— Да, — невозмутимо ответил Шуман. — Вы допрашивали его? Узнали, как его зовут? Догадываюсь, что нет. Если быть точным, он полуегиптянин-полуиспанец, но…

— А почему он все время смеялся? — не сдержался Поллард.

— Клянусь, к вам его смех никакого отношения не имел.

— Погодите, — раздраженно перебил его старший инспектор. — Так что вы можете нам рассказать об этом Эль-Хакиме?

— Пора, наконец, положить конец чудовищным и бессмысленным слухам, появившимся после пожара, — ответил Шуман. — Пожар я признаю. То есть признаю, что пожар был. — По лицу его снова пробежала тревожная тень. — Мы с Эль-Хакимом занимались примерно одним и тем же, только с разным размахом. И денег у него было поменьше.

Итак, господа, в ночь пожара Эль-Хаким исчез. На самом деле он бежал в Порт-Саид, чтобы спастись от кредиторов. Однако после пожара в развалинах обнаружили скелет или, скорее, множество человеческих костей. Кое-кто заподозрил, что склад будто бы поджег Эль-Хаким, который и погиб в огне. Далее поползли еще более нелепые слухи о моем якобы причастии… — Шуман стиснул кулаки. — Полагаю, вы получили данные сведения от Фергюсона?

— Да, сэр. Скрывать это нет смысла.

— Конечно, — кивнул Шуман, и в глазах его сверкнула обычно несвойственная ему злоба. — Фергюсон очень хотел поиграть в сыщика и заигрался, пришлось перевести его сюда, в английское отделение фирмы…

— Что вы имели против того, чтобы он играл в сыщика?

— Он был невыносим и ужасно мне надоел. Думаю, вы со мной согласитесь.

— Но вы ведь могли уволить его, — возразил Мастерс.

— Увольнение меня бы не спасло. Хотите знать, как все было на самом деле? Извольте… Конечно, в развалинах нашли кости! Отлично сохранившиеся кости, несмотря на то что им целых две тысячи лет… Иными словами, в развалинах обнаружили останки мумии фараона Девятнадцатой династии. Как вам, наверное, известно, в то время искусство мумифицирования достигло таких высот, что современные ученые обнаруживают под льняными бинтами мумий сохранившуюся плоть и не утерявшие гибкость конечности. — Шуман улыбнулся. — Господа, если я когда-либо пойду на убийство (что, впрочем, маловероятно), я предпочту совершить преступление в том доме, где не скрывают наличие такой вот мумии. После пожара ни один врач не отличит останков жертвы от обгорелой мумии давно почившего египетского фараона… Вы что-то сказали, старший инспектор?

Мастерс сдвинул брови.

— Если до конца следствия, — произнес он сдавленным голосом, — я узнаю еще об одном оригинальном способе совершения преступления… я сам пойду и что-нибудь сделаю. Кхм! Вы можете привести нам доказательства?

— Разумеется. Полиция не сомневается в том, что найденные останки принадлежат мумии. Было сделано соответствующее заявление. Но, к сожалению, в тех местах нет вездесущих газетчиков, которые повсюду суют свой нос. Сплетничать продолжали даже после того, как мнимый покойник полгода спустя объявился в Каире, живой и невредимый. Чтобы защитить себя, я вынужден был принять Низама Эль-Хакима к себе на службу и предъявить его общественности. Впрочем, малый он неплохой; с тех пор он так и работает у меня. Конечно, Фергюсон прекрасно знал, как обстояло дело. Этот самодовольный идиот только мутил воду, впрочем, как всегда. Хотите верьте, хотите нет. Раз вы послали запрос в Каир, скоро вы сами все узнаете. А пока… стучат. По-моему, пришел доктор Бернс.

Мастерс и Поллард переглянулись.

Через пять минут врач, которому помешали пить чай, не без раздражения заявил, что никаких признаков отравления он не наблюдает. Доктор Бернс отпустил немало едких замечаний относительно умственных способностей полицейских.

На время осмотра Мастерса с Поллардом изгнали в полутемную прихожую.

— Ладно, парень, — проворчал старший инспектор, глядя на сержанта. — Ты ни в чем не виноват. Но… я своими глазами видел, как он что-то подмешал в херес. Что же мне еще оставалось думать? Если он не врет про каирские дела…

— Мне кажется, сэр, он говорит правду.

— Тогда в чем он виноват? Какие улики против него имелись у Хея? — задумался Мастерс. — Ведь поджог несомненно был! Шуман… как бы получше выразиться?

— Пироман? Поджигатель? — подсказал Поллард. — Да, сэр, по-моему, да. Но разве человек, будь он хоть пироманом, способен поджечь все свое имущество, а потом плясать вокруг костра? Во всяком случае, мне кажется, из списка подозреваемых в убийстве его можно вычеркивать. Кажется, он располагает какими-то сведениями для нас. Кстати, как вы-то здесь оказались?

Мастерс снова нахмурился.

— Нужно спросить его кое о чем. А также передать, что сэр Генри Мерривейл просит всех, связанных с делом, вечером пожаловать на квартиру к Хею для небольшого представления…

Поллард присвистнул.

— Вы хотите сказать?..

— Не забегай вперед, — угрожающе насупился старший инспектор. — Я сам скажу, что имел в виду. Лучше расскажи, что тебе удалось выяснить сегодня.

Рассказ Полларда он выслушал очень внимательно.

— Значит, ты вышел на издательство, да? Издательство Гоффита на Блумсбери-стрит, на углу той улицы, где находится дом Хея!

— Да, сэр. Но какое отношение к Шуману имеет книга Джудит Адамс? Вот в чем закавыка. Если «Логово дракона» связано с Шуманом, зачем Хей внес в свой список и Бернарда Шумана, и Джудит Адамс? Должно быть, книга намекает на кого-то другого. Иначе и быть не может.

— Поменьше думай. Что еще тебе сказали в издательстве?

— Ах ты, черт! — Поллард вдруг вспомнил. — Томми Эдвардс должен был кое-что выяснить. Я обещал перезвонить ему через час, но забыл. Прошло почти два часа… Надеюсь, он еще на службе.

Он снова поспешил к телефону; Мастерс не преминул отпустить несколько язвительных замечаний насчет того, что кто-то пренебрегает своими обязанностями, и заявил: он не допустит, чтобы его подчиненные совершали такие грубые ошибки. Хороший офицер полиции никогда не ошибается. И если сержант Поллард не застанет Эдвардса на месте…

К счастью, Поллард застал Эдвардса на месте. Однако настроение у того было не лучше, чем у старшего инспектора.

— Дружище, — с горечью заявил Эдвардс, — сижу у телефона, потому что мне не терпится сообщить тебе настоящую сенсацию! Ты все узнаешь, что называется, из первых рук…

— Извини, Том. Так что у тебя?

Эдвардс принялся рассказывать:

— Во-первых, никто не знает о Джудит Адамс больше того, что я уже тебе сообщил. Душеприказчиком является ее племянник, священник в Стоктон-он-Тиз; вряд ли он каким-либо образом замешан в деле. Зато неожиданно обнаружилась связь между Джудит Адамс и персоной, самым непосредственным образом связанной с вашим расследованием.

— Что?! И кто же это?

— Спокойно, приятель! Я все узнал от самого Гроциуса Гоффита. С месяц назад к ним в контору явился один тип, вид у него был самый загадочный. Он хотел повидать главу фирмы по важному делу, касавшемуся одного из авторов. Гоффит побеседовал с типом лично. Старик очень забеспокоился, он решил, что один из наших авторов снова угодил за решетку…

— Не важно. Дальше!

— Не торопи меня. Оказалось, что таинственный тип просто захотел купить книгу. Он сказал, что живет неподалеку и видел рекламу книги Джудит Адамс. Он попросил продать ему один экземпляр «Логова дракона». Сказал, что его отец работал у мисс Джудит на севере и он в молодости хорошо знал ее, и так далее. Гоффит испытал такое облегчение, что дал типу книгу и поскорее спровадил его. Тот ушел, рассыпаясь в цветистых благодарностях.

— Почему в цветистых?

— Потому что он оказался ирландцем по фамилии Райли или Риордан, Гоффит точно не помнит. В общем, этот тип сообщил, что работает сторожем в доме номер 12 по Грейт-Рассел-стрит, которая находится прямо за углом. А ведь именно там убили вашего друга Хея. Вот я и говорю…

Полларду показалось, что он очень долго смотрит на черную трубку, из которой по-прежнему доносится голос его знакомого.

— Ты меня слушаешь? — спросил Эдвардс.

— А?

— Ты меня слушаешь? — подчеркнуто серьезно повторил Эдвардс. — У меня есть версия.

Глава 18 ДВЕРЬ НА ЦЕПОЧКЕ

В девять часов вечера моросил дождь. На Грейт-Рассел-стрит тускло мерцали фонари. Полицейский, неторопливо обходящий свой участок, обратил внимание на двухместную машину у обочины перед домом, который был ему отлично известен.

Из машины доносились звуки, свидетельствующие о том, что там ссорятся или даже дерутся. Полицейский подошел ближе.

— Эй, вы! — прикрикнул он.

За рулем сидела замечательно хорошенькая девушка с каштановыми волосами и карими глазами. Рядом с ней — серьезный на вид молодой человек лет тридцати с небольшим. Левое предплечье у молодого человека было забинтовано, поэтому плащ был просто наброшен ему на спину. Щегольски сдвинутая набок шляпа свидетельствовала о том, что руку к ней приложила женщина.

— Все в порядке, констебль! — сказал доктор Сандерс. — Мы просто кое о чем договариваемся.

— Мы собираемся пожениться, — сообщила Марша Блайстоун. — Ух ты!

— Понятно, — сказал констебль. — Сэр, дольше двадцати минут здесь стоять нельзя.

Сандерс высунул из окошка голову и огляделся. Когда полицейский ушел, он спросил:

— Интересно, что еще за двадцать минут? Что он имел в виду?

— Ничего, — ответила Марша. — Не заговаривай мне зубы. Повторяю: тебе нельзя сегодня выходить из дому. Особенно с твоей рукой. Ночной воздух вреден для…

— Радость моя, это типичное заблуждение. Подумай о том, как полезен свежий воздух для…

— Ничего не желаю слушать! Вреден, и все тут! Тебе и правда нельзя выходить. И мне все равно, хочет сэр Генри, чтобы мы присутствовали или нет. И не думай, что сегодня ночью тебе тоже удастся погеройствовать. У тебя нет ни единого шанса.

— Жаль, — вздохнул доктор Сандерс. — Зачем рассуждать о героизме? Я никогда не был героем. И никогда не хотел им стать, кроме разве что… — Он задумался. — Когда-то я хотел поступить на секретную службу и следить за шпионами в иностранных отелях…

— Правда? — оживилась Марша. — Я тоже.

Уже в который раз сегодня они обнаруживали, что похожи друг на друга.

— …тогда мне было восемнадцать или девятнадцать. Мне даже хотелось, чтобы меня пырнули ножом. Тогда я мог бы щеголять шрамами. Никто никогда не касался меня ножом (кроме того случая, когда мне вырезали аппендицит, но таким шрамом не похвастаешься). Зато теперь я могу похвастаться парочкой пулевых ранений — правда, должен признаться, они мне изрядно мешают.

— Милый, ты просто чудо! — восхитилась Марша.

В последнем доктор Сандерс не был уверен. Однако слова очаровательной леди лили бальзам на его израненную душу. Если бы не логический склад ума, он сейчас возгордился бы.

— Так вот, — продолжал Сандерс, — разговор о героизме, хотя он втайне и льстит моему самолюбию, полная ерунда. Я не хочу быть героем. Я от всей души сочувствую киногероям, но сам для подобной роли совсем не подхожу.

— Хочешь разрушить мои иллюзии?

— Я не хочу разрушить твои иллюзии. Просто я успел тебя узнать. Сейчас ты окольными путями подходишь к главному, только пытаешься все запутать, словно фокусник…

Марша снова принялась поправлять на женихе шляпу; по ее мнению, сейчас он был слишком похож на Наполеона. Она сдвинула шляпу ему на лоб, и Сандерс на этот раз уподобился спившемуся репортеру. Он продолжал читать ей мораль, а она любовалась произведенным эффектом. Вдруг оба, не сговариваясь, повернулись к дому и посмотрели вверх, на освещенные окна последнего этажа.

— Если нам с тобой так не терпится подняться наверх, в квартиру Хея, почему мы медлим? — спросила Марша.

— Потому что, — ответил ее жених, — нам обоим не но душе перспектива скандала.

Марша прекрасно все понимала. В ту ночь в квартире Хея, помимо них самих, ожидались еще четверо гостей: Шуман, сэр Деннис Блайстоун, миссис Синклер и леди Блайстоун.

Судя по тому, что было известно Сандерсу, последняя согласилась прийти только после долгих уговоров. Принцип леди Блайстоун был таков: она не встречается с известной особой на публике. Тут она была непоколебима. Она никогда не отрицала существования миссис Синклер и даже не прочь была побеседовать с ней когда-нибудь в будущем накоротке, однако от публичной встречи отказывалась наотрез. Мнение Бониты Синклер по данному поводу было неизвестно.

Г. М. пригласил также Тимоти Риордана, сторожа, и, к удивлению Сандерса, египтянина, служащего Англо-египетской компании.

На лестнице зажгли тусклые лампочки, чтобы гости не споткнулись. Молодые люди пришли первыми из приглашенных. Они еще с порога увидели в гостиной в полном разгаре важное совещание.

Высшие чины переговаривались отрывисто и тихо, что не понравилось Сандерсу. Обеденный стол был завален бумагами. Все медленно ходили с места на место, как в странном сне. Г. М. притулился в углу. Дымя сигарой, он читал «Логово дракона». Сержант Поллард и еще один человек, очевидно офицер полиции, незнакомый Сандерсу, без устали кружили вокруг стола. Старший инспектор Мастерс допрашивал сторожа Риордана.

Увидев молодых людей, старший инспектор смерил их суровым взглядом.

— Извините, — сказал он, — но вы явились раньше времени. Мы еще не закончили…

— Чушь! — проворчал Г. М., не отрываясь от книги. — Пусть заходят. Им лучше подготовиться заранее. Встаньте там, и чтобы тихо, поняли?

Сандерсу происходящее все больше не нравилось, но делать было нечего — они с Маршей встали в углу, прислонясь к стене, как будто в ожидании начала школьного экзамена.

Мастерс снова обратился к сторожу:

— Я хочу, чтобы вы сейчас повторили то, что сказали сэру Генри, а сержант запишет ваши слова. Посмотрите на книгу, которую читает сэр Генри. Это та самая, что вы давали мистеру Хею?

Риордан совсем не походил на тех весельчаков, какими изображают ирландцев в мюзик-холле. Ему было около шестидесяти; у него были коротко стриженные рыжеватые волосы и гладко выбритое лицо со следами усталости. По виду он был упрямый флегматик. Перед тем как ответить, он долго прокручивал каждый вопрос в голове, а затем отвечал мрачно и не спеша.

— Вы знали мисс Джудит Адамс?

— Точно, знал. Образованная была дамочка и много поездила по свету. Так шпарила по-иностранному, что любо-дорого послушать. Мой папаша служил у нее кучером.

— Как вы узнали о книге «Логово дракона»?

— Прочел в воскресном приложении, что, мол, умерла одна великая писательница. А она — глядь, и оказалась той самой дамочкой. Про многое, о чем она написала в своей книжке, ей рассказал сам папаша, хоть и не в таких красивых выражениях.

— Почему вы захотели купить ее книгу?

— А что, ее читать запрещено? — Риордан начал потихоньку закипать.

Мастерс поспешил его успокоить:

— Нет-нет! Как получилось, что вы дали почитать книгу мистеру Хею?

— Книга лежала на моем столике. Скажете, нельзя? Все жильцы ее видели. Вот и он увидал.

Сандерс не понимал цели допроса. Сэр Деннис Блайстоун мог бы сказать им, что Джудит Адамс — это писательница, чьей книгой о сказочных чудовищах увлекся Хей. Весь день они проспорили о том, какое значение имеет данная книга. Возможно ли, чтобы имя Джудит Адамс указывало на самого Риордана? Чушь! Впрочем, ведь Марша с самого начала подозревала сторожа… Сандерс навострил уши.

— Итак, — продолжал Мастерс, — расскажите нам о той ночи, когда умер Феликс Хей. Когда вы в последний раз видели его живым?

— Господи ты боже мой! — вскричал сторож. — Сколько можно?! Вчера только я докладывал сержанту…

— Да, докладывали. Однако об одной существенной детали забыли. И хватит дерзить! Когда вы в последний раз видели Хея живым?

— Должно быть, в начале седьмого, он отправлялся поужинать.

— Он вам что-нибудь говорил?

— Сказал, что уходит. И попросил прибраться у него в квартире, потому как вечером ждал к себе важных гостей.

— И вы прибрались?

— Ну да. Ведь я вам уже говорил!

— У вас есть ключ от его квартиры?

— Есть.

— Погоди, сынок, — вмешался Г. М. — Дай-ка лучше я.

Неуклюже переваливаясь с боку на бок, Г. М. подошел к столу, положил сигару и, опершись о столешницу кулаками, воззрился на Риордана поверх стекол очков.

— Вот что я тебе скажу, сынок. Раз уж тебе смерть как не хочется говорить, я все скажу сам, а ты меня поправишь, если что-то будет не так. Просто кивни или скажи «нет», я пойму. Ты поднялся сюда, чтобы сделать уборку. А Хей, перед тем как идти ужинать, здесь пил, так?

Кивок.

— Так я и думал. А что он пил, сынок, коктейль? Снова кивок.

— Ясно. Ты сполоснул шейкер, поставил бутылки в шкафчик и вымыл раковину. Но всю квартиру ты так и не убрал. Возьмем, к примеру, спальню: Хей там переодевался, и по всей комнате до сих пор разбросана его одежда. Почему ты не закончил уборку? Если не хочешь говорить, я скажу.

Все дело в том, что на кухне было целое море выпивки, в том числе початая бутылка виски. Здесь многие удивлялись тому, как крепко ты спал — в ночь убийства ты не слышал ни шума, ни грохота. Ты не проснулся, пока тебя не растолкали копы. И вот почему: ты сидел себе спокойно на кухне, потягивая виски. Потом ты испугался, что скоро вернется Хей. Поскольку виски осталось мало, ты прихватил бутылку с собой и спустился в подвал. Отсюда ты ушел незадолго до возвращения Хея, где-то в двадцать минут одиннадцатого.

— Ну и что, если так? — вызывающе спросил сторож после долгого молчания.

— Да ничего. — Г. М. покачал головой. — На твоем месте так поступили бы многие. Но теперь мы подходим к самому важному, и мне нужна правда. Правда, понял? В ту ночь ты еще раз выходил из подвала? Меня интересует любое время до того, как тебя разбудили полицейские.

Хотя никто из присутствующих не выдал волнения, Сандерс почувствовал, как все они затаили дыхание. Слишком многое зависело от ответа сторожа.

— Да что же это такое? — прошептала Марша в самое ухо Сандерсу. — Чисто палачи. Какая им разница, выходил он или нет?

На сторожа вопрос произвел сильное впечатление. Он как-то вдруг сник.

— Как будто я помню! — буркнул он.

— А ты все-таки попробуй вспомнить, сынок.

— Зачем еще?

— Ладно, ладно. Раз ты так окосел, что не держался на ногах…

— Кто не держался на ногах?! —возмутился сторож. — Я все помню!

Посреди ночи хлопнула дверь.

— Какая дверь, сынок?

— Дверь черного хода. Кто-то открыл ее нараспашку, да так и оставил. Я встал, задвинул засов и накинул цепочку… было около четверти первого.

Все, кто был в комнате, как будто оттаяли и облегченно вздохнули. Значит, они услышали то, что хотели.

— Все, сынок, — сказал Г. М. — Можешь идти.

После того как сторож величаво удалился, старший инспектор Мастерс принялся лихорадочно собирать со стола бумаги. Лицо у него было довольное.

— Сцапали голубчика! — негромко произнес Мастерс. — Если я хоть что-то смыслю в этом деле, теперь убийца от нас не уйдет! А пока… — Он покосился на Маршу Блайстоун, затем на доктора Сандерса и откашлялся. — Если не возражаете, сэр, мы перейдем в смежную комнату. Надо кое-что обсудить. Боб! Вы с Райтом заберите того типа, о котором я говорил, из сыскного агентства «Эвервайд», и сделайте так, как велел вам сэр Генри. Ступайте и возвращайтесь скорее. Сэр Генри, вы не подойдете ко мне?

Да, старший инспектор развил бурную деятельность. Г. М., вид у которого был обеспокоенный, едва успел поздороваться с Сандерсом и Маршей, как Мастерс увел его в соседнюю комнату и закрыл дверь, так что Г. М. лишился интересного зрелища. Потому что едва они со старшим инспектором скрылись в спальне, как в квартиру вошли Бонита Синклер, леди Блайстоун и сэр Деннис Блайстоун.

Они вошли торжественно, наподобие процессии. Позже события того вечера вспоминались Сандерсу четко и ясно, как бывает посреди бессонной ночи. Он видел пол, покрытый коричневым ковром. Роскошную гостиную, фрески и бра на стенах. Мрачноватую прихожую, обшитую панелями. На фоне деревянной обшивки выделялись меха двух дам. Сандерс подметил непривычную резкость, с какой Блайстоун поставил зонтик в стойку. Он помнил даже приглушенный шум машин, доносящийся с улицы, и тихое гудение холодильника в кухне.

— Пора, — шепнула Марша. — Наш ход!

Гости шли вереницей. Первой появилась Бонита Синклер, за ней леди Блайстоун. Возможно, в этом что-то крылось? Обе дамы держались друг с другом подчеркнуто дружелюбно.

Леди Блайстоун, мать Марши, весело спросила:

— Куда повесить шубу, милый Панч? Знаешь, я ведь здесь впервые…

— В спальню, — поспешно ответил Блайстоун. — Я все унесу.

Избавившись от мехового манто, которое она, неточно рассчитав, сбросила прямо на голову мужу, леди Блайстоун вошла в гостиную уверенной походкой с оживленной улыбкой на лице, фальшивой, как вставная челюсть. Миссис Синклер передвигалась словно в замедленной съемке. За дамами на ощупь двигался Блайстоун — с меховым манто на голове.

Сандерс не успел понять, какую аллегорию они собой являли, однако ему стало не по себе. Леди Блайстоун подошла к ним. Должно быть, ее успели просветить, что он вовсе не инспектор уголовного розыска, так как она смерила его неодобрительным взглядом.

— Марша, тебе не мешает причесаться, — механически заявила леди Блайстоун. — Доктор Сандерс, не так ли? Муж рассказал мне, кто вы такой. Здравствуйте. — Она не спрашивала, она утверждала. — О, миссис Синклер! Подойдите сюда, пожалуйста. Не знаю, знакомы ли вы. Это моя дочурка Марша. — Она протянула руку и погладила дочь по голове, отчего ту передернуло.

— Здравствуйте, — произнесла Марша. — А вот мой будущий муж. Мы собираемся пожениться.

Сандерсу невольно подумалось: его невеста вряд ли могла выбрать более неподходящий момент для того, чтобы объявить об их решении. Поскольку он был человеком порядочным, то механически принялся перебирать в уме всякие скучные вещи, например размер своего годового дохода, на тот случай, если его спросят, как он намерен обеспечивать семью.

— Неужели, дорогая? — рассеянно проговорила леди Блайстоун, оглядываясь через плечо. Голова ее явно была занята чем-то другим. — Деннис, иди же сюда! Ты бываешь таким копушей! Миссис Синклер, вы не находите, что мой муж несколько медлителен?

— Никоим образом, — отозвалась миссис Синклер.

Хотя она улыбнулась Марше, лицо у нее было печальное, в отличие от леди Блайстоун. Мать Марши выглядела, как всегда, величественно и горделиво — хоть сейчас фотографируй ее для светской хроники. Однако на ее лице было написано и кое-что другое. Вскоре Сандерс понял: она была неподдельно счастлива.

— Марша, чуть не забыла сказать, — продолжила леди Блайстоун. — Боюсь, тебе придется какое-то время пожить без нас. Мы с твоим отцом уезжаем в круиз, в длительное путешествие, возможно в кругосветное. Мы так решили сегодня вечером.

— Правда?! — обрадовалась Марша. — Вот здорово!

— Да, милая. Отец боялся, как бы из-за того, что произошло, с нас не взяли подписки о невыезде. Но сейчас он уверен, что нас не задержат. В любом случае у него очень большие связи. Мы отплываем на следующей неделе и пробудем в путешествии почти полгода.

— Отлично, — заявила Марша. — В таком случае вы вернетесь как раз к свадьбе.

— К чему, милая?

— К свадьбе. К моей свадьбе! Ты что, не поняла? Я выхожу замуж за доктора Сандерса. Вот за него.

— Чушь!

Сандерс достал из кармана блокнот, в который успел записать несколько замечаний.

— Я надеялся, — начал он, — объявить о важном событии в более подходящее время, но раз уж так вышло… В первую неделю сентября мы с Маршей поженимся. Боюсь, тут уже ничего не изменишь. Однако я считаю, вам следует знать, что… — Он говорил примерно полторы минуты, затем захлопнул блокнот, сунул его в карман и посмотрел в глаза будущей теще. На секунду ему показалось, что леди Блайстоун сейчас заломит руки и начнет стенать. Однако деловитость будущего зятя, видимо, пришлась ей по душе. На лице леди Блайстоун снова заиграла радостная улыбка, хотя было в ней и нечто жалкое.

— Радость моя, — обратилась она к Марше, — если ты настаиваешь на замужестве, я не могу тебе помешать, но необходимо все как следует обсудить. Поговорим об этом позже. Во всяком случае, мы с твоим отцом не намерены ломать наши планы из-за…

— Разумеется! Я просто хотела довести до вашего сведения, что выхожу замуж, вот и все, — подвела черту под разговором Марша.

Судя по всему, леди Блайстоун никак не могла решить, радоваться ей или горевать; однако ей удалось подавить обуревавшие ее чувства.

— На следующей неделе, — повторила она. Потом на редкость грациозно обернулась к миссис Синклер и спросила: — А вы когда-нибудь совершали кругосветное путешествие?

— Нет, — улыбнулась Бонита.

— Наверное, вы были слишком заняты. Уверена, мы с мужем будем наслаждаться каждой минутой!

— Я тоже в этом уверена.

Что-то промелькнуло между женщинами, а может быть, пошло не так, как было задумано.

— Ваш муж, миссис Синклер, — ведь вы, кажется, замужем, не так ли?..

— Нет, — спокойно ответила Бонита. — Мой муж умер вчера. Не стану притворяться, будто мне его жаль. Но он умер, его убили. Из-за этого мы здесь и собрались, верно? А вы… если вы можете гордиться победой подобного рода, что ж, радуйтесь!

Наступило молчание. Джону Сандерсу нравилось, как держится миссис Синклер. Она нравилась ему вопреки всему, вопреки тому, что, скорее всего, была нечиста на руку, вопреки тому, что Марша называла ее ханжой, и просто потому, что миссис Синклер говорила то, что думает.

Внезапно гостиная начала заполняться народом.

Из спальни вышли сэр Генри Мерривейл, старший инспектор Мастерс и сэр Деннис Блайстоун. Из прихожей появились Бернард Шуман и человек с прилизанными черными волосами, покатыми плечами и землистого цвета лицом; Сандерс догадался: должно быть, это и есть помощник-египтянин.

— Voici le cadavre, — негромко произнес последний, ухмыляясь и хлопая себя по груди. — Le tete de morte, c'est moi. Je prendrai ma place au pied de la table.[2]

Шуман, одетый в смокинг, как и Блайстоун, приложил шляпу к сердцу и кивнул.

— Надеюсь, мы не опоздали? — спросил он. — Представляю вам моего помощника, мистера Эль… того самого, о котором мы говорили днем.

— Нет, сынок, вы не опоздали, — ответил Г. М. — Мы еще не начали. — Он неуклюже протопал на председательское место и шумно шлепнул о столешницу «Логовом дракона». Ничто не выдавало его волнения — разве что он все время постукивал по кончику сигары, словно стряхивая пепел. — Садитесь!

Все послушно сели, кроме Мастерса. Старший инспектор остался стоять спиной к камину.

Первым о деле заговорил сэр Деннис Блайстоун:

— Итак, Генри, мы все в сборе. Верно ли будет предположить, что ты, проделав большую работу, которую называешь «сидеть и думать», добился какого-то результата?

— Да, в некотором роде, — кивнул Г. М.

Казалось, он только что заметил, что его сигара потухла, и был неприятно удивлен. Шуман, сидящий справа от Г. М., протянул ему зажигалку и высек огонь.

— Нас не представили, — торжественно заявил Шуман. — Но, по-моему, я знаю, кто вы такой. Позвольте считать, что мы познакомились.

— Спасибо, сынок, — откликнулся Г. М.

В ярко освещенной комнате плавали клубы дыма. Г. М., торжественно и сосредоточенно надув щеки, выпустил несколько колец. Голову сэра Генри украшала внушительных размеров лысина; остатки седеющих волос спадали на уши. Книга на столе перед ним лежала обложкой вверх, и все видели название, напечатанное яркими буквами.

— Я тут думал, — начал Г. М., — с чего лучше начать. И наконец придумал. В ходе следствия мы изрядно порылись в грязном белье. Нас интересовало содержимое коробок, стоившее кое-кому жизни. Но остается одна тайна, которой мы даже не касались, хотя она является краеугольным камнем всего дела. Я имею в виду, друзья мои и недруги, тайну Феликса Хея.

Глава 19 ПОСЛЕДНЯЯ ТАЙНА

— Тайна не бог весть какая страшная, — продолжал Г. М., скрестив ноги и устроившись поудобнее. — Она касается его характера, а большинство из вас были с ним знакомы. Подумайте о том, какие поступки совершал Хей. Прочтите книги, которые он читал. Задумайтесь над его словами. И вы поймете, что он представлял собой на самом деле.

Шантажистом он не был. И вообще не нарушал закона. Он действовал не из корысти, не из какой-либо выгоды в будущем, не из стремления к справедливости. Маловероятно также, чтобы его поступками двигала злоба. Феликс Хей был именно тем, кем хотел казаться, — довольно успешным дельцом с неразвитым умом. Подтверждением тому его своеобразное чувство юмора и его своеобразное хобби. Я скажу вам, кто он такой. Он — разоблачитель.

Я предпочитаю не спорить с правдолюбами, которые с пеной у рта доказывают, что люди совсем не такие, какими хотят казаться. Конечно, среди них попадается много жулья или откровенных психов. Если такой вот разоблачитель в конечном счете пытается обмишурить честного человека, всучить ему бесполезную дрянь, заманить в какую-нибудь секту или даже расстроить чье-то семейное счастье, мне наплевать.

Если вы занимаетесь разоблачениями, потому что терпеть не можете ханжества и обмана, честь вам и хвала. Небеса вознаградят вас, да и на земле горевать не придется. Но если вы разоблачаете пороки просто так, для развлечения… Кстати, именно поэтому многим не дают покоя давно усопшие люди. Как правило, мертвецы безобидны. Нам не угрожает опасность нападения со стороны Юлия Цезаря. Гладстон больше не выступит в парламенте. Диккенс не напишет нового романа. Все они покоятся с миром — если современные Ювеналы оставляют их в покое. Но есть люди, которые искренне радуются, узнав, что генерал Икс, оказывается, был трусом, а леди Игрек — алкоголичкой. Вот таким был и Феликс Хей.

В чем тут дело? Послушайте меня! Наверняка многие из вас помнят, что в детстве вдруг услышали, как ругается в сердцах мать или старшая сестра. А может, увидели, как ваш величественный двоюродный дедушка украдкой целует горничную за дверью. А может, услышали неприглядную историю о каком-либо родственнике. Готов поспорить: вы были оскорблены в лучших чувствах. Со мной именно так и было — как и почти со всеми. Мы и не подозревали, что наши близкие тоже грешны. Большинство из нас, разумеется, потом перерастают детское изумление. Мы грубеем и понимаем, что обман неотъемлемая часть жизни.

Но Феликс Хей так и не вырос из детских штанишек. Зато стремление узнавать что-то дурное превратилось у него в увлечение, стало источником радости и довольства. Он обожал раскапывать неприглядные факты о своих знакомых. Затем хитро и ненавязчиво намекал, что кое о чем ему известно, — просто ради того, чтобы посмотреть, как они станут себя вести. У него и в мыслях не было, что он причиняет кому-либо вред. Он вовсе не собирался никого разоблачать публично. Просто у него было такое хобби.

Г. М. помолчал.

— Конечно, для удовлетворения его страсти требовались люди знатные или знаменитые. Он на них просто помешался. Но, к сожалению, таких друзей у него не было. Феликс Хей был обыкновенным дельцом средней руки, который не выбился в высшее общество. Так что ему пришлось довольствоваться кругом своих друзей. То есть… — Г. М. обвел пальцем молчаливую группу людей за столом.

— Теперь ясно, — задумчиво произнес Бернард Шуман. — Сам я никак не мог понять… Я чуть с ума не сошел, гадая, зачем ему все это было нужно. Я понятия не имел, чем так привлек его. Он меня почти не знал!

— С Питером Фергюсоном он вообще не был знаком, — возразил Г. М., — только знал, что тот очень опасный малый. Он узнал о Фергюсоне от его жены и сразу почувствовал к нему интерес… — Г. М. резко сменил тему: — То, что я вам сообщу сейчас, не более чем мои домыслы. Как Хей узнал то, что узнал, — тайна, которая умерла вместе с ним и которая не имеет отношения к нашей насущной проблеме. Кое-что он действительно раскопал. А теперь я должен вас успокоить. Все улики, свидетельствующие о ваших грешках, уничтожены. Поэтому не стоит метать в меня молнии из-за того, что здесь присутствует зловещий старший инспектор Мастерс. У него против вас ничего нет. Следовательно…

Сэр Деннис Блайстоун встал со своего места. Сандерс и Марша не сводили с него глаз. Пока Г. М. говорил, сэр Деннис слушал его, положив руку на плечо жены и то и дело рассеянно поглаживая его. Очевидно, жест мужа коробил леди Блайстоун и в то же время доставлял удовольствие. Наконец знаменитый хирург торжественным видом направился прямиком к Мастерсу:

— Старший инспектор…

— Да, сэр?

— Позвольте вернуть вам ваш блокнот. Я вытащил его у вас из кармана, пока раскладывал манто в спальне.

— Деннис! — взвизгнула леди Блайстоун, но тут же опомнилась.

— Должен признаться, сэр, — отчеканил Мастерс, — сейчас не лучшее время для шуток…

— Совершенно верно! — кивнул Блайстоун. Вдруг все увидели, что он широко улыбается. — Я просто выполняю предписания моего друга, Генри Мерривейла. Вы видите перед собой опытного жулика-дилетанта, который отныне не намерен скрывать от друзей свою маленькую слабость… Боже, какое облегчение! — добавил он после паузы. — Оказывается, все так просто! Мне все равно, даже если завтра заметка обо мне появится в «Дейли мейл». Что с тобой, Джуди?

— Деннис, ты дурак! Ты совершенно…

— Заткнитесь! — спокойно осадил супругов Г. М.

Впервые за весь вечер леди Блайстоун удостоила его взглядом.

— Сэр Генри, сегодня вы, кажется, зашли дальше, чем обычно.

— Заткнитесь! — заревел Г. М.

Казалось, старик вот-вот швырнет в нее «Логовом дракона». Сандерс понимал, в чем дело: Г. М. тоже испытывал облегчение. Молодому судмедэксперту уже приходилось наблюдать за поведением Г. М. в суде.

Однако до счастливого финала было далеко. Все сознавали: среди них, в этой самой комнате, находится убийца. Но кто же он?

— Кто-нибудь еще желает сделать признание? — обратился к присутствующим Г. М. — Облегчите душу, вам станет лучше.

Он посмотрел на миссис Синклер. Та ответила ему задумчивым взглядом из-под полуопущенных век. Бонита Синклер никогда еще не выглядела такой рассеянной, такой непорочной и в целом — такой непостижимой. Как будто для того, чтобы позлить леди Блайстоун, она положила ногу на ногу. Невинное выражение ее лица совершенно не подходило к столь развязной позе.

— Только не я, спасибо, — улыбнулась она. — Не сомневаюсь: многие считают, что я гораздо хуже, чем есть на самом деле, — что я убийца, например. Жаль, но мне не в чем признаться. Что я могу сказать? Я зарабатываю на жизнь. Торгую картинами.

Леди Блайстоун смерила ее надменным взглядом.

— Я торгую картинами, — повторила Бонита Синклер. — Если же у меня есть и другая профессия, то должна сказать, что ее освоили многие выдающиеся дамы, а полицейские интересуются ею только тогда, когда они не на службе. Женщина, которая не преуспела в роли жены, заслуживает моего сочувствия. Вот и все. Никакого преступления я не совершала.

— Погодите! — Г. М. резко осадил леди Блайстоун, которая собралась уже вставить свое слово. — Давайте все выясним раз и навсегда. Любые обвинения в адрес этой дамы, сплетни и вообще болтовня обречены на провал. Французская полиция на ее счет не питает никаких подозрений. Итальянец в Монте-Карло, тот самый, о котором ходило столько таинственных слухов, скончался от аппендицита. О том, чтобы обвинить миссис Синклер в убийстве, и речи не шло. Когда умер Фергюсон, она находилась в Скотленд-Ярде…

— Спасибо, сэр Генри, — проговорила Бонита Синклер. — Так вы мне и сказали, когда были днем у меня дома. Зачем снова все повторять?

— Сейчас поймете. Единственное, что имелось против вас у Хея, — это два письма, в которых шла речь о поддельных Рубенсе и Ван Дейке. В них вы гарантировали их подлинность…

— Снова клевета!

— Разумеется, — кротко согласился Г. М. — Но мне необходимо было упомянуть о письмах. — Он повернулся к Шуману. — Вы правы, сынок, мы с вами незнакомы. Но я знаю, кто вы. Не хотите рассказать, какую улику против вас приберег Хей, обвиняя вас в поджоге?

В комнате вдруг стало очень тихо. Мастерс переминался с ноги на ногу, стоя на огнеупорных кирпичах у камина, как будто готовился к забегу. Бернард Шуман вдруг рассердился.

— Будь все проклято! — воскликнул он, сжимая кулаки. — Как мне надоели ваши нелепые угрозы! Днем приходил ко мне старший инспектор и повторил все сплетни, добавив свеженькое: обвинение в убийстве. Предполагается, что я поджег собственный склад и убил мистера Низама Эль-Хакима…

Его слова весьма удивили Сандерса, который ничего не слышал о новом повороте дела. Шуман показал на улыбающегося египтянина:

— …которого я имею честь вам представить. Как видите, он находится в добром здравии.

— Enchante,[3] — поклонился Эль-Хаким, как будто его только что познакомили со всеми присутствующими.

— Извинений я не требую, — продолжал Шуман. — На извинения нечего и надеяться! Но я настоятельно прошу вас проявить порядочность и прекратить клевету. Полагаю, вы не обвиняете меня в поджоге собственного склада?

Г. М. печально покачал головой и принялся рассматривать сигару, которую вертел в пальцах.

— Нет, сынок. Вовсе нет!

— Тогда?..

— Собственно говоря, по-моему, склад поджег он. — Г. М. показал пальцем на Низама Эль-Хакима.

Никогда раньше доктор Сандерс не видел такого завораживающего и вместе с тем неприятного зрелища: на его глазах темнокожий человек сделался совершенно белым. Египтянин вскочил со своего стула и разразился длинной тирадой на ломаном французском. Он тараторил так быстро, что после первой же фразы Сандерс потерял смысл его речи. Вдруг, сокрушенно всплеснув руками, египтянин замер, как игрушка, у которой кончился завод, а вслед за тем выбежал из комнаты. Слышно было, как он с топотом понесся вниз по лестнице.

Г. М. поднял руку.

— Имейте в виду, — осторожно заговорил он, — доказать я ничего не могу. Мои слова чистой воды домысел. Но, посидев и подумав, я решил, что каирские обыватели все же болтали не зря. По-моему, Эль-Хаким поджег ваш склад и сбежал в Порт-Саид. И еще я думаю, что у вас были все основания подозревать его. К сожалению, когда он вернулся в Каир, вам пришлось взять его к себе на службу, чтобы защититься от нелепых слухов.

Возможно, Эль-Хакиму, как и Хею, известна твоя тайна, сынок. Ты пироман, устраиваешь пожары из любви к поджогам… Жизнь у тебя нелегкая, сынок, и мне тебя немного жаль. Целый звонковый механизм, который нашли в твоем кармане, не имеет никакого отношения к пожару в Каире. Будильник уцелел после другого поджога, не доведенного до конца или неудавшегося, — а Хей разыскал остатки «адской машинки» и спрятал. Но главное не это. Меня совершенно не волнует, что и когда ты поджигал. Я вообще знать не хочу о твоих играх с огнем. Они не связаны с нашей главной проблемой — убийством.

Шуман не на шутку разволновался.

— Вас это не волнует?!

— Я так сказал, сынок.

— Тогда зачем тревожить меня… нас… игрой в кошки-мышки? Вы ведь знаете, — Шуман попытался успокоиться, — ответ на вопрос, который вы назвали «главной проблемой». Сегодня днем я, как и обещал, передал старшему инспектору Мастерсу важные сведения. Важные! Надеюсь, вы это цените. Я сообщил ему, кто убийца.

— Не хотите ли вы сказать, что знаете, кто он? — вскричала Бонита Синклер.

— Мадам, конечно, я знаю. Убийца…

— Погодите! — остановил его Г. М.

Однажды на сельской ярмарке доктор Сандерс попал на хитроумный аттракцион, карусель под названием «Гигантская юла». Посетителей усаживали в хлипкие с виду креслица, прикрепленные к длинным цепям. Когда карусель раскручивалась, креслица вращались все быстрее и быстрее, пока, наконец, жертвы не начинали вертеться в воздухе параллельно земле. В голову невольно закрадывалась мысль: «Что будет, если цепь порвется?» Сейчас у Сандерса было схожее чувство. Карусель кружилась все быстрее; сможет ли кто-нибудь остановить вращение?

— Подите вы к черту! — в тон Г. М. ответил Шуман. — Я все вам рассказал. Так зачем вы мучаете нас всех, кроме истинного убийцы? Зачем терзаете вопросами о нашем прошлом? Я знаю то, что знаю. Я готов дать показания под присягой…

— Конечно, — терпеливо перебил его Г. М. — В том-то и дело! В том-то и дело! Вот почему я так подробно вас расспрашиваю. Идиоты несчастные, неужели вы не понимаете, что дело непременно дойдет до суда? — Тут кротость покинула его, и он заревел: — Все очень просто, так? Если убийцу схватят, будет суд. А вы все свидетели. Неужели непонятно? Как вы думаете, над чем я постоянно ломаю голову? Вам хочется все замять! Предположим, у меня есть друг. И мне очень не хочется, чтобы на суде всплыла правда о нем. А правда заключается в том, что он карманный воришка! И вы думаете, никто ничего не узнает? Хо-хо! Представители защиты расклюют вас, как коршуны. Поэтому усвойте главное: никаких улик против вас не существует…

— Полегче! — вмешался Мастерс. — Мы не имеем права…

— Заткнись, Мастерс, — фыркнул Г. М., но все же смягчился. — Собственно, за своего друга я уже не беспокоюсь. Он исцелился. Сорвал крупный куш и научился смеяться. Он не будет возражать. Его дочь тоже исцелилась: она влюбилась. Но…

Тут вмешался сэр Деннис Блайстоун.

— А если убийцу так и не поймают? — спросил он ровным тоном.

Все сидящие за столом ощутили легкий холодок — как будто они присутствовали на спиритическом сеансе.

— Эх, сынок! — усмехнулся Г. М. — Убийцу — меня все слышат? — уже повязали. Вот что самое грустное. Мы знали, кто убийца, еще до того, как были убиты Хей и Фергюсон. Хотите знать, как было дело? Сотрудники сыскного агентства «Эвервайд», частные сыщики, выяснили, кто купил атропин и кто послал Хею отравленную бутылку. Ули-ка! Подумать только! Если бы я даже захотел, то не смог бы предотвратить судебный процесс. А теперь, после показаний Бернарда Шумана…

— Что за глупости вы городите? — осведомилась леди Блайстоун.

— И все же, — спокойным тоном заявила Бонита Синклер, — остается непонятным одно. Я… видите ли, немного разбираюсь в юриспруденции. Чтобы успешно довести расследование до конца, необходимо установить, как атропин попал в наши коктейли.

— Верно, — кивнул Г. М.

— В то же время все мы готовы присягнуть: ни один из нас не мог отравить напитки. Вы выяснили, как действовал убийца?

— Нет, — ответил Г. М. — Но я намерен сейчас провести небольшой опыт. — Он порывисто встал и швырнул в камин окурок сигары. — Здесь собрались почти все гости, которые были в ночь убийства, и еще несколько человек. Так что займемся реконструкцией. Вам, мадам, придется смешать еще одну порцию коктейлей, а остальные будут за вами наблюдать. Денни нальет себе виски с содовой. Мистер Шуман отнесет напитки в гостиную. Я же обещаю вам их отравить. Следите за мной внимательно, дамы и господа. Интересно, сумеете ли вы угадать, как я волью яд. Ну как, все согласны?

— Да, — кивнул совершенно сбитый с толку Шуман. — Но…

— В ходе следствия, — продолжал Г. М., — нам пришлось многое узнать об изобретательности преступников. Вот вам еще одна уловка, заключительная, так сказать, на десерт — жемчужина коллекции. Но прежде чем мы начнем, я хотел бы задать кое-кому вопрос. — Он мрачно воззрился на сэра Денниса Блайстоуна. — Денни! Помнится, ты всегда был трезвенником. Твоя дочь уверяет, что ты и сейчас пьешь очень редко. Вчера у доктора Сандерса ты сказал, что не любишь виски. Кстати, мне тебя искренне жаль. Так вот. Зачем, придя в гости к Хею, ты соорудил себе хайбол из ржаного виски?

Блайстоун посмотрел другу прямо в глаза.

— Для того имелись две причины. Во-первых, из всех сортов виски я предпочитаю ржаное. Во-вторых, дешевое ржаное виски редко подают на званых вечерах. Я нарочно прошу ржаное виски и имбирное пиво. Если у хозяев их не оказывается, я свободен от угощения, что мне и надо. Я спокойно обхожусь без спиртного.

— Да? Значит, ты часто проделываешь в гостях такой фокус? И Хей держал ржаное виски специально для тебя? Наверное, о твоих пристрастиях знали все?

— Наверное.

— Хорошо, — продолжил Г. М. — Начнем! Роль Хея сыграет Мастерс. Чтобы доказать, что я не прячу ничего в шейкере или в кухонной раковине, я останусь здесь, в гостиной. Здесь у меня нет возможности притронуться к напиткам. А сейчас все на кухню!

Время начало тянуться очень медленно — Сандерс еле терпел. Подгоняемые мрачным старшим инспектором, миссис Синклер, сэр Деннис и Шуман вышли в прихожую, а оттуда в кухню. Леди Блайстоун осталась за столом. Она сидела тихо, с высоко поднятой головой. Казалось, ее мысли витают где-то далеко. Увидев, что Сандерс встает. Марша вцепилась в его рукав.

— Нам нельзя, — яростно зашептала она, бросая косые взгляды на Г. М. — Наша задача — наблюдать… за ним! Ты должен все время смотреть на него!

Из-за шипения и плеска бегущей из крана воды голос Мастерса был еле слышен:

— Будьте любезны, сэр, подайте шейкер. Я сполосну его, как делал мистер Хей. Пожалуйста, миссис Синклер. А теперь стаканы…

Сандерс посмотрел на часы. Ему показалось, что даже секундная стрелка застыла на месте. На кухне выжимали сок из лимонов. Слышались звон бутылок и постоянное шипение горячей воды.

Г. М. стоял без движения, почесывая нос.

Потом они услышали дребезжание шейкера.

— Готово, сэр! — крикнул Мастерс.

— Делайте все как позавчера, — отозвался Г. М., не двигаясь с места. — Пусть миссис Синклер попробует коктейль из шейкера.

Молчание.

— Ну как? — крикнул Г. М.

Голос у миссис Синклер внезапно задрожал:

— Коктейль нормальный, да. Но… неужели вы действительно что-то туда…

— Продолжайте, — скомандовал Г. М.

При иных обстоятельствах Бернард Шуман, вошедший в гостиную с подносом, являл бы собой нелепое зрелище. Он был похож на пожилого официанта и, видимо, таковым себя и чувствовал. Но, ставя поднос на сервировочный столик, едва удержал его в руках. На подносе находились никелированный шейкер, четыре пустых стакана для коктейлей и один полный бокал без ножки.

Г. М. по-прежнему не двигался с места.

— Возвращайся на кухню, сынок, — велел он Шуману, — к остальным! — Г. М. посмотрел на Сандерса: — Засекайте время. Провалиться мне на месте, мы сделаем все в точности, как тогда, не отклоняясь ни на йоту! Они говорили: «минуты две-три». Значит, пусть будет две с половиной минуты. Эй вы там! — заревел он вдруг. — Говорите! И пусть кто-нибудь изобразит, как плачет младенец. Вы меня слышите?

После того как все отказались по причине нервного потрясения, роль Хея согласился исполнить Мастерс. Он издавал такие устрашающие звуки, что в другое время все бы рассмеялись, но только не теперь. Легкие у Мастерса были сильные, как, видимо, и у Хея. Не видя старшего инспектора, можно было подумать, что вопит сам Хей.

Гости демонстрировали достойное восхищения присутствие духа. Одна минута. Вопли продолжались, но Сандерсу показалось, что он ничего не слышит, кроме тиканья часов.

Две минуты. Сандерс и не предполагал, что время может так тянуться. Марша прижалась щекой к его рукаву. Он видел, как дрожат ее загнутые ресницы, и слышал ее дыхание. Потом ему показалось, что часы вовсе остановились. Леди Блайстоун по-прежнему сидела не шевелясь. Казалось, она думает о чем-то своем.

Две с половиной минуты…

Сандерс взмахнул рукой.

— Отлично, — произнес Г. М.

Прерывистый плач младенца затих. Молчаливая процессия, возглавляемая старшим инспектором, вернулась в гостиную. Бонита Синклер была мертвенно-бледна, хотя пыталась улыбаться.

— Отлично! — повторил Г. М. — Вы согласны, что все было именно так, как позавчера?

— Точно так, — заверил Блайстоун, поднося руку к воротничку. — Включая и то, что у тебя была возможность подмешать атро… то есть что-то подмешать в напитки, пока мы были на кухне.

— Что скажете, док? — Г. М. требовательно посмотрел на Сандерса.

— Он не подходил к подносу, — заявил Сандерс, и Марша в знак подтверждения кивнула. Даже не приближался.

Теперь Г. М. подошел к подносу. Он поднял бокал без ножки и протянул его Блайстоуну. Потом, преувеличенно громко тряхнув шейкером, налил в стакан мутноватую жидкость.

— Вы готовили коктейль, — обратился он к миссис Синклер. — Теперь продегустируйте. Вот, выпейте.

— Не хочется, — помолчав, отказалась Бонита Синклер. — Я ведь уже пила из шейкера. А потом мистер Шуман все сюда принес. Пусть он попробует.

Шуман вежливо наклонил голову.

— Не возражаю, мадам, — пробормотал он, — поскольку знаю, кто за все в ответе. — Он задумчиво поднял стакан. — Второй раз за день пью предположительную отраву. Потом мне станет плохо, и придется… Боже мой! — Старик непроизвольно дернулся, отскочил в сторону и вытянул вперед руки, словно отталкивая что-то. Стакан выпал из его рук и со звоном разбился о поднос. Шуман поднес руки ко рту. — Сэр Генри, что там?..

— Все в порядке, — успокоил его Г. М. — Там нет яда, сынок. Только зубной эликсир, абсолютно безвредный. Нужно было, чтобы присутствовал посторонний привкус, иначе вы мне не поверили бы.

Блайстоун очень осторожно наклонил свой бокал и поболтал его содержимое.

— Твоя правда! Здесь что-то есть, а раньше ничего не было. Но как, Мерривейл, как?! Как ты это сделал? Ради всего святого…

— О господи! — заревел Г. М. — Ничего сложного тут нет! Пораскинь мозгами, сынок. Все потрясающе просто. Вот два типа напитков. Один приготовлен из джина, другой из виски. В одном имбирное пиво, в другом — ликер «Куантро» и лимонный сок. А что еще? Что входит в состав всех коктейлей?

— Ну и что же?

— Лед! — Г. М. фыркнул, сунул руки в карманы и мрачно огляделся. — Я вспомнил о льде, — продолжил он, — когда Мастерс передавал мне слова миссис Синклер о том, как Хей стоял, прислонившись к холодильнику, и изображал младенца. Лед, сынок. Лед из ледника, лед, приготовленный в морозильном отделении холодильника. Теперь понимаешь?

Злоумышленник приготовил лед заранее. Бесцветную жидкость, то есть атропин, влили в лоток для льда. Потом лоток заморозили. Смешали «Белую леди» и хайбол. Из морозилки достали кубики льда, бросили их в шейкер и в бокал. Но это еще не все.

Миссис Синклер пьет из шейкера. Но за пару секунд лед еще не успел растаять, и атропин не проник в «Белую леди». То же самое и с хайболом, который миссис Синклер также пробует. Затем напитки принесли сюда и оставили на две-три минуты. Когда все вернулись в гостиную, хозяин взял шейкер, механически встряхнул его еще пару раз, отчего яд только быстрее растворился, и разлил коктейли. Запал вставлен, пушка выстрелила!

Убийца знал то, что вы мне сообщили: Хей пьет исключительно коктейль под названием «Белая леди». Хозяин не сомневался, что гости, за исключением Денни Блайстоуна, составят ему компанию. Блайстоун же, как всегда, смешает себе любимое ржаное виски с имбирным пивом. Ты счастливчик, Денни. Если бы у тебя была привычка пить херес или шотландское виски с содовой — да мало ли напитков, не требующих льда! — сейчас ты был бы мертв. Убийце пришлось бы прикончить тебя. Но сладковатый на вкус хайбол безо льда становится просто тошнотворным пойлом. И ты бросил в свой бокал лед.

Вот почему дозы яда в каждом стакане были неодинаковы — отравитель не мог отмерить нужное количество. Вот почему ему пришлось заколоть Хея зонтиком-шпагой — одного яда было недостаточно. А потом убийца просто сполоснул шейкер и приготовил новую порцию коктейля, уже безвредного. Он хотел отвлечь наше внимание ото льда. Он хотел, чтобы мы подумали — как и произошло в действительности, — будто яд влили в каждый стакан по отдельности и сделал это кто-то из гостей.

Блайстоун изумленно воззрился на друга:

— Кто-то из гостей? Но мы ничего не подмешивали! Мы просто не имели такой возможности! Никто из нас и близко не подходил к холодильнику. Ни у кого не было возможности заморозить атропин в виде кубиков льда!

— Знаю, сынок, — грустно кивнул Г. М.

— Тогда… кто же убийца?

— Джудит Адамс, — ответил Г. М. — Ах да, — продолжил он. — Я знаю, что настоящая Джудит Адамс умерла. Я имею в виду намек, содержащийся в ее имени. Настоящая тайна Феликса Хея связана с его последней шуткой, его самой лучшей, самой удачной и хитроумной шуткой, его последним каламбуром, так сказать, прощальным поклоном. В соответствии с замыслом Хея каламбур недвусмысленно называет убийцу. Видишь ли, на одной из пяти коробок было написано: «Джудит Адамс». Но внутри, в самой коробке, милые мои дурачки, находилась улика, которая изобличала совершенно другого человека!

— Ах! — вздохнул Шуман.

— Он просто спятил, — заявил Блайстоун. — Зачем писать одно имя снаружи, а другое внутри? Ведь коробку следовало вскрыть в присутствии трех адвокатов, и они непременно обнаружили бы расхождение.

— Вот именно, — кивнул Г. М. — Ты ухватил самую суть! Все бы раскрылось, но только когда коробку вскрыли бы три представителя фирмы — непременно все вместе. Все трое, сынок. Все трое. Самая солидная, ужасно респектабельная и честная адвокатская контора во всем Лондоне. И обнаружили…

— Хочешь сказать, что убийца?..

— Да, — подтвердил Г. М. — Входите, Боб!

Дверь в спальню распахнулась настежь и ударилась о стену. Ведомый с одной стороны сержантом Поллардом, а с другой констеблем Райтом в штатском, в гостиную вошел арестованный. Казалось, он не готов к борьбе и вот-вот потеряет сознание. Достаточно было взглянуть на его походку враскачку, на нос с горбинкой, на широко раскрытые глаза, казавшиеся огромными из-за стекол трясущегося пенсне…

Несмотря на то что и Поллард, и Райт находились в прекрасной физической форме, они с трудом удерживали обмякшего убийцу — адвоката Чарлза Дрейка.

Глава 20 Г. М. В РОЛИ ВЕДУЩЕГО

Прошел почти час, прежде чем улеглась суматоха и Г. М. смог возобновить разъяснения.

— Прежде чем я убедительно докажу вам, что Чарлз Дрейк, младший партнер фирмы «Дрейк, Роджерс и Дрейк», был единственным, у кого была возможность убить Феликса Хея, я намерен подчеркнуть: способ, каким Хей собирался уличить Дрейка, отличался крайней изобретательностью. Вы меня понимаете?

Ему ответил старший инспектор Мастерс:

— Да, сэр, я понимаю. Преступник найден. — Мастерс перевел дух. — Но я понял и кое-что другое. В полиции я тридцать лет. Начинал в отделении «Кей», по-другому — «Лаймхаус». В те дни лаймхаусские доки были по-настоящему трудным районом. Я всю жизнь работаю с жуликами и ворами. Но Бог свидетель — пока мы не занялись этим делом, я ни разу не сталкивался с такой пестрой бандой хитроумных преступников, которые прикидываются честными гражданами!

— А чего ты еще ожидал, сынок? — спросил Г. М., окидывая молчаливых слушателей доброжелательным взглядом. Он взирал на них с почти отеческой теплотой. — На кого Хею было охотиться, если не на преступников? Он привлекал их. Вернее, они привлекали его. И что же было главным экспонатом, так сказать, жемчужиной его коллекции? Конечно же мошенник, который орудовал в стенах самой древней и солидной лондонской адвокатской конторы «Дрейк, Роджерс и Дрейк». Молодой Чарлз Дрейк (ему пятьдесят три года) крал доверенные им ценности так хитроумно, что…

Видите ли, если бы не всем известные честность и надежность фирмы, ничего бы не было. Возможно, не было бы и убийства. Я уже рассказывал вам о старике Дрейке, отце Чарлза. Ведь он сам обратился ко мне. Превыше всего он ценит честность, Создателя и свою семью. Именно в таком порядке. И Уилберт Роджерс человек такого же склада.

Именно на их принципиальности и строил свой расчет Хей. Он доверяет фирме и просит в случае его смерти обнародовать улику, направленную против одного из ее владельцев! Контора — последнее место на свете, где Чарлзу Дрейку пришло бы в голову искать доказательства своей вины. Хей знал, что «Дрейк, Роджерс и Дрейк» ни за что не вскроют его ячейку, пока не соберутся все вместе. И тогда… ящик Пандоры но сравнению с тем, что им откроется, — пустяки. Собственный отец схватит за руку Чарлза Дрейка. Хей считал, что молодой Чарлз не обратит внимания на коробочку, подписанную «Джудит Адамс». Его внимание способно отвлечь уже и то, что на коробке женское имя. Провалиться мне на месте, ведь его ход и нас сбил со следа!

Но, видите ли, Феликс Хей не отличался большим умом. Он недооценил Чарлза Дрейка. Ох, как недооценил!

Арестованного увели. За все время он не произнес ни слова. Доктор Сандерс запомнил: огромные испуганные серые глаза Дрейка бегали за стеклами пенсне, как крысы в клетке. И тут Бонита Синклер неожиданно закатила истерику, правда ненадолго.

— Я требую, — резко заявил Бернард Шуман, — чтобы меня прекратили называть преступником!

Бонита Синклер молчала.

— А мне все равно, — задумчиво проговорил Блайстоун. — Гораздо интереснее другое. Я до сих пор не понимаю, каким образом Джудит Адамс изобличает Чарлза Дрейка. Ты утверждаешь, что Дрейк единственный, кто мог совершить преступление. Этого я тоже не понимаю. Неплохо было бы послушать, как ты «сидел и думал» и до чего додумался.

Г. М. облокотился о столешницу и, потирая виски пальцами, некоторое время подозрительно смотрел на «Логово дракона». Наконец он заговорил, вынув из кармана карандаш и измятый конверт.

— Ладно, вот как все было. Вы знаете, что наша версия в основном — повторяю, в основном, в общих чертах — оказалась верной. Приглашенные выпили атропин. Убийца заколол Хея, незаметно покинул дом, пошел в «Грейз Инн», ограбил контору, вернулся с добычей и рассовал ее по карманам гостей.

Сначала — вплоть до прошлой ночи — я продвигался на ощупь. Я считал, что убийство и ограбление в конторе Дрейка дело рук Питера Фергюсона, который действовал в сговоре с женой, миссис Синклер. Черт возьми, насколько все бы упрощалось! И прежде всего, объяснилось бы главное: как влили яд.

Вот смотрите. Если убийца Фергюсон, легко ответить на все вопросы. Фергюсон незаметно прокрался в квартиру и отравил коктейли, пока они стояли без присмотра на столе в гостиной. Потом отодвинул засов с двери черного хода, вышел из дома, взломал контору в «Грейз Инн», вернулся и запер дверь черного хода изнутри. Что для него какой-то засов! Парень был потрясающим взломщиком. Он с легкостью передвигался по водосточной трубе — и именно так и «исчез».

Разумеется, против этой версии было немало веских доводов. Если убийца Фергюсон, зачем он вернулся на место преступления, крутился в своей бывшей конторе и вообще, так сказать, засветился? И зачем потом исчез? Поскольку ничего лучшего мы придумать не могли, данная версия казалась наиболее вероятной. Вот почему я согласился вчера ночью так по-идиотски вломиться в дом к миссис Синклер.

Вам известно, что из этого получилось. Наша версия разлетелась в пух и прах. Фергюсона буквально у меня на глазах отравили атропином, а миссис Синклер в то время находилась у Мастерса, в Скотленд-Ярде.

Да. Повторяю: мне стало очень и очень не но себе. И я решил, что лучше посидеть и пораскинуть мозгами.

С чего надо было начинать? Фергюсон убит. Значит, можно почти со стопроцентной вероятностью предположить, что убийство совершил кто-то из гостей. Вы поняли? У нас имеется свидетельница Марша Блайстоун. Она стояла у парадной двери. Но злоумышленник мог свободно спуститься вниз, выйти черным ходом, сбегать в «Грейз Инн» и обратно и закрыть за собой дверь. По-другому никак невозможно. Человек посторонний — Фергюсон не в счет — не мог вернуться черным ходом, так как дверь была заперта на засов и на цепочку. Нельзя было выйти и через парадную дверь, так как его бы заметила свидетельница.

Итак, посторонний злоумышленник исключался. И тут снова возникает загадка номер один: как отравили напитки? Гости клялись, что это невозможно.

Именно тогда меня осенило насчет холодильника и замороженного атропина.

Пока все несложно. Допустим, убийца миссис Синклер, сэр Деннис Блайстоун или Бернард Шуман. Для точности можно добавить в список подозреваемых и сторожа Риордана, который также находился в здании. Вот и все. Возникает следующий вопрос. Когда у кого-либо из наших подозреваемых была возможность приготовить отравленный лед? После того как собрались у Хея — невозможно, ведь Хей сам вернулся домой за двадцать минут до начала вечеринки! Хей пришел без двадцати одиннадцать. Шуман минут на пять позже; миссис Синклер и Денни Блайстоун около одиннадцати. Как только все собрались, начали готовить коктейли. Предположить, будто кто-то из вас, едва придя в гости, тут же отправился на кухню, извлек из морозильника лоток со льдом, выковырял оттуда старые кубики, залил свежую воду, незаметно добавил туда атропин — нонсенс! Я уже не говорю о том, что за такой короткий срок вода не успела бы замерзнуть. Что из этого следует? Отравленный ледприготовили раньше, днем или вечером, — но задолго до без четверти одиннадцать.

Шуман подался вперед и поднял руку:

— Уважаемый председатель, позвольте вопрос. Так вот почему полицию так интересовало, чем мы занимались весь день позавчера — вплоть до того времени, как собрались здесь?

Г. М. кивнул:

— Конечно! Но, видите ли, тогда я только вышел на правильный путь и еще не успел осмыслить все до конца. Когда я пораскинул мозгами, то понял: можно и сузить время поисков. Нужно лишь понять, когда преступник пришел к Хею, сделал свое черное дело, и…

У нас имелся свидетель, на которого я возлагал большие надежды. Отличный невиновный свидетель, как я тогда считал. Чарлз Дрейк охотно рассказывал все, что знал. Он сообщил Бобу Полларду немало ценного. Чарлз Дрейк пришел к Хею в шесть вечера. Он пришел, чтобы вернуть (заметьте: вернуть лично) флягу с элем, только что прошедшую экспертизу. Зачем младший партнер солидной фирмы взялся лично выполнить поручение, которое обычно возлагают на простого курьера или почтальона? А дело в том, что Дрейк, рассудительный Дрейк, успел переговорить с Хеем по телефону и знал: тот созывает гостей. Ему стало любопытно.

Что происходит потом? Феликс Хей переодевается к ужину и попутно пьет, как обычно, коктейль. Где находится Хей? В спальне. Он переодевается и одновременно говорит с адвокатом. А Чарлз Дрейк выходит на кухню, чтобы убрать флягу с элем. Факт, что он провел там некоторое время. Он утверждал, будто писал записку с предупреждением о том, что в бутылке яд. Тем временем Хей находился в спальне и перекрикивался со своим посетителем через всю квартиру.

И Хей пил коктейль. Хо-хо! Значит, в то время никакого атропина в кубиках льда еще не было. А вскоре, в начале седьмого, они вместе с Дрейком вышли из дома. Значит, можно предположить, что отравленный лед был изготовлен в промежутке между тем, как Хей вышел поужинать, и без двадцати одиннадцать, когда он вернулся домой.

Однако сегодня, рано утром, в наших руках оказались две новые прекрасные улики: показания Питера Синклера Фергюсона и разгадка тайны «Джудит Адамс».

Я перечитывал показания Фергюсона, и вдруг передо мной забрезжил свет. Сначала пелена упала только с одного глаза. Когда я перечел его записки еще раз, я прозрел окончательно. Должен вам сказать, Фергюсон особой правдивостью не отличался. Однако он выдал тайну Шумана — пусть и попал пальцем в небо — и разоблачил собственную жену. Я не усомнился в том, что Фергюсон точно описал обстоятельства убийства Хея. Это объясняет его дальнейшее поведение. Его убили только за то, что он слишком много знал. Если бы он врал, его незачем было бы убивать. Кроме того, в его показаниях имеются некие туманные намеки…

Я сказал туманные? Провалиться мне на месте, задал он мне задачу! Он все время петлял и путал следы. Вы только послушайте, что он пишет! Мастерс, передайте мне копию его записки.

Вот он прячется в спальне и наблюдает за всем происходящим в столовой через приоткрытую дверь. Его показания в точности совпадают с тем, что нам уже известно. Он пишет, что все вы расселись вокруг стола и Хей начал разоблачать вас. Он цитирует самого Хея. Фергюсон слышит, что пять коробочек с уликами находятся в конторе Дрейка, Роджерса и Дрейка, в ящике, на котором написана фамилия Хей. Он узнал все, что ему было нужно, и готовится уйти из квартиры и ограбить адвокатскую контору.

Но что он пишет потом? Роняет как будто бессмысленную фразу: «Я увидел также и платяной шкаф и потому вышел».

Что это значит? Единственный платяной шкаф в квартире — огромный гардероб в спальне. Ну и что? Что особенного в платяном шкафу? И почему он вынужден был уйти после того, как увидел шкаф?

Видимо, в квартире находился еще один посторонний человек, который прятался в шкафу!

Давайте еще раз проследим за дальнейшими действиями Фергюсона. Он спускается вниз, ищет в справочнике адрес конторы Дрейка, слышит чьи-то шаги на лестнице и следует за незнакомцем. Оба выходят через заднюю дверь, оставив ее открытой. На улице Фергюсон узнает человека, за которым идет, поэтому и пишет: «Вы удивитесь, когда я скажу, кто это был». Чему нам удивляться? Все гости в квартире и так находятся под подозрением. Но дальше начинается самое интересное.

Незнакомец влезает по пожарной лестнице и вроде бы — заметьте слово «вроде бы» — поддевает ножом шпингалет. Влезает в окно, а через две минуты выходит. Время — четверть первого ночи.

Запомните: неизвестный провел в помещении конторы две минуты. Фергюсон, опытный взломщик, идет по его следам. Послушайте, что он пишет дальше:

«Ящик с написанной на нем фамилией Хей валялся на полу: замок был взломан — и как он успел? Ящик был пуст. Я обшарил всю контору… Когда я вылезал из окна, было половина первого».

Как он успел? — удивляется Фергюсон, опытный громила. И верно, за такой короткий срок взломать замок на ячейке невозможно. Так когда же ограбили контору и чьих рук это дело? Неужели человек, за которым шел Фергюсон, успел все провернуть за две минуты?

Положа руку на сердце, заявляю: это невозможно. Таинственный грабитель влезает в окно, находит определенную ячейку с фамилией, взламывает замок, забирает из ячейки все содержимое и уходит. Как он успел? Всего за две минуты! Но погодите, это не все! Утром Дрейк, Роджерс и Дрейк сообщают нам: оказывается, у них пропали некие ценности, оставленные им на хранение. И вытащили их не из ячейки Хея, а из сейфа. И все за две минуты?!

Преступник водит нас за нос — толково и расчетливо!

Возможно, Фергюсон лжет. Но если так, какой смысл в его записке и почему его убили? До сих пор мы можем проверить все его показания, и все они соответствуют действительности. Давайте предположим — только предположим, — что остальные его показания также правдивы. По крайней мере, их нельзя опровергнуть. Из записки Фергюсона становится ясным следующее.

Первое. Контору Дрейка, Роджерса и Дрейка ограбили не позавчера в четверть первого ночи, а гораздо раньше.

Второе. Там орудовал человек, у которого имелся ключ от сейфа.

Третье. Грабителю было известно, что Феликс Хей отдал адвокатам на хранение некие ценные вещи. Он знал, о каких вещах идет речь и где их искать.

Уже от одного этого я почувствовал, как мозги у меня плавятся. Пойдем дальше. Предположим, что и в остальном Фергюсон не соврал. Что же получается, друзья мои? Если к четверти первого адвокатскую контору уже ограбили, значит, неизвестная личность не уносила оттуда наручные часы, будильник и все остальное. Улики были украдены задолго до четверти первого. Злоумышленник заранее отнес их на Грейт-Рассел-стрит и рассовал по карманам отравленных. Убийце было крайне важно, чтобы предметы, уличавшие гостей Хея, оказались у них в карманах. Но он не мог подбросить улики до тех пор, пока они не потеряют сознание, а гости находились в сознании до без десяти двенадцать. Значит…

Убийца подбросил улики тогда же, когда заколол Хея зонтиком, то есть между без десяти двенадцать и полночью. Сделав свое черное дело, он наведался в «Грейз Инн», забрался в уже ограбленную контору и убедился, что ничего не упустил.

А потом… потом пошел домой.

Все кусочки головоломки встали на свои места! Фергюсон недвусмысленно указывает: в квартире Хея, кроме него, находился еще один посторонний, который прятался в платяном шкафу. Мы удивимся, узнав, кто это был. Неизвестная личность влезает в контору Дрейка, Роджерса и Дрейка, проводит там две минуты и удирает домой… Каким образом становится понятно, что незнакомец уходит домой? Давайте перечитаем записку.

Убедившись, что убийца ушел, и осмотрев контору, Фергюсон возвращается на Грейт-Рассел-стрит. Вот что он пишет:

«Проклятая задняя дверь, через которую мы вышли, оказалась запертой на засов изнутри… Этого я не ожидал… я ничего не понял».

Если убийцей был один из гостей, почему запертая дверь так удивила Фергюсона? Гость-убийца, вернувшись, естественно, запер за собой дверь… Нет, друзья мои. Фергюсон удивился, так как знал, что «личность», сделав свое дело, отряхнула руки и удалилась восвояси.

Вот тут наша прекрасная версия терпит полный крах. Мы пятимся назад, к самому началу. Задняя дверь на засове, за парадной дверью наблюдают. Какая еще посторонняя личность? Однако я сохранял спокойствие. И даже одно время считал убийцей или сообщницей Маршу Блайстоун…

— Это уж слишком! — возмутился Сандерс.

— Неужели вы и правда думали, что я?.. — спросила Марша.

— Хо-хо! — замогильным голосом отозвался Г. М. — Еще как думал! Я ведь уже говорил вам: вы упорнее и увлеченнее всех вставляли правосудию палки в колеса в ходе всего расследования. Вы никогда не говорили правды, если можно было солгать. Вы утащили записку Фергюсона из-под самого моего носа, а вернули, лишь убедившись, что в ней не содержится ничего опасного. Но мне как-то не верилось, чтобы у вас имелся ключ от сейфа конторы «Дрейк, Роджерс и Дрейк»! А еще мне не верилось, что вы способны украсть ценные бумаги, принадлежащие Хею. Я наблюдал за вами, когда мы вломились в дом к миссис Синклер. Взломщица из вас никудышная, как и сообщница. Так что на роль убийцы вы не годились.

Отсеяв лишнее, я оставил в списке лишь подозреваемых, способных взломать дверь или сейф… — Г. М. широко улыбнулся и прочувствованно продолжил: — Милая старушка Джудит Адамс! Денни Блайстоун рассказал мне о ней и ее книжке, и тут до меня наконец дошло. Книжка никакая не улика. С ее помощью Феликс Хей затеял свой самый дурацкий розыгрыш. Скверный вышел анекдот. Представляю, как потешался Хей над занудным стилем книги о драконах, как порадовала его тяга мисс Адамс к иностранным языкам — о данной склонности ученой старушки нам сообщил еще Тимоти Риордан… О господи! — Г. М. зловеще поднял палец. — Возьмем, к примеру, тебя, Денни… Кто такой, по-твоему, дракон?

За Блайстоуна ответил Шуман:

— Я могу ответить, сэр Генри. «Дракон» происходит от латинского «драко», то есть «ручная змея»…

— Ручная змея! — зарокотал Г. М. — Конечно! Ручная змея. А теперь послушайте… — Он взял книгу. — Послушайте, что пишет старушка Джудит:

«Для древних римлян «драко» был вовсе не огнедышащим чудовищем христианских легенд. Они называли так ручных змей, которые в богатых семействах выполняли роль домашних животных — среди них попадались и ядовитые. Того же корня и английское слово «дрейк», то есть «селезень». Примечательно, однако, что в испанском языке латинское «драко» трансформировалось в «эль драко». Такое прозвище в елизаветинские времена было дано, после его набегов, сэру Фрэнсису Дрейку».

— Ба! Вот оно. Феликс Хей не мог пропустить такую замечательную шутку. Ручная змея, селезень — и даже прямое упоминание знаменитого однофамильца! Я почти слышу, как он хихикал, перечитывая книгу. Боюсь, особой чуткостью он не отличался — был несколько толстокож, из-за чего и погиб. Эль Драко, Дрейк…

— Я, кажется, говорил вам, — перебил его Шуман, — что мой помощник Эль-Хаким наполовину испанец. Вчера сержант не мог понять, почему Эль-Хаким так веселится, слушая, как он обсуждает книгу по телефону. Хей часто называл Чарлза Дрейка Эль Драко.

— Угу, — буркнул Г. М. — И такие важные сведения вы сообщили нам только от страха… Ну да ладно! Вернемся к доказательствам. Я попросил Мастерса проверить, чем занимались в день убийства Хея миссис Синклер, Денни Блайстоун и Бернард Шуман. Я был совершенно уверен, что атропин попал в кубики льда между шестью — когда Дрейк приходил сюда — и двадцатью минутами седьмого. Мог ли кто-либо из вечерних гостей отравить лед? Более того, мог ли кто-либо из них взломать контору Дрейка, Роджерса и Дрейка?

Нет.

Сержант Поллард выяснил, как провела позавчерашний день миссис Синклер — вплоть до одиннадцати часов, когда она пришла сюда в компании Денни Блайстоуна. С его передвижениями тоже было все более или менее ясно. То же самое касается и Шумана. Шуман провел весь день, до самого вечера, когда уже поздно было что-либо предпринимать, в обществе таких безупречных свидетелей, как лорд и леди Тарнли. Они подтвердили его показания. Значит, ни один из троих не мог совершить убийство и кражу со взломом. Никто из них даже не приближался к конторе Дрейка.

Но кто приходил сюда, к Хею, в шесть часов? Чарлз Дрейк, и только Дрейк. Кто мог незаметно подлить в воду атропин, пока Хей переодевался в спальне? Дрейк. Кто долго торчал на кухне? Дрейк. Кому были известны все подробности предстоящей вечеринки: когда она начнется, кто приглашен? Дрейку.

Идем дальше! Феликс Хей в шесть часов пил коктейль с еще неотравленным льдом. Потом он ушел из дому. Мог ли кто-то, кроме Дрейка, в отсутствие хозяина проникнуть к нему в квартиру? Я не имею в виду конкретно ни миссис Синклер, ни Денни, ни Шумана — я говорю вообще.

Ответ на данный вопрос — «нет». Встретив на лестнице сторожа, Тимоти Риордана, Хей попросил его подняться к нему в квартиру и убрать там. Что Тимоти Риордан и сделал незамедлительно. А потом устроился на кухне и принялся методично уничтожать запасы хозяйского виски. У кого хватит духу бросить в него камень? Риордан знал, когда вернется Хей, и думал, что он не причинит ему особого ущерба. Покидая квартиру верхнего жильца, он прихватил недопитую бутылку с собой. Но, как бы пьян ни был Тимоти, при нем никто не сумел бы незаметно проникнуть на тесную кухню да еще и подменить кубики льда… — Г. М. сокрушенно покачал головой. — Конечно, существует еще вероятность того, что зловещим убийцей был сам Тимоти и лед отравил он. Но такое предположение не выдерживает никакой критики. По-моему, он вообще не знает, что в спиртные напитки добавляют лед, — на свое счастье. Иначе он сейчас был бы мертв. Да и вообще, достаточно взглянуть на Тимоти, а потом обдумать все улики, и сразу станет ясно: убийца из него такой же, как из Марши Блайстоун или, скажем, из леди Блайстоун.

И тем не менее остается вопиющее противоречие. Если убийца Дрейк, тогда кто запер дверь черного хода изнутри? Все остальное нам ясно. А дверь… Тут напрашивается единственный возможный ответ. Смешайте джин, ржаное виски и скотч и помножьте на ирландский характер. Тимоти ирландец до мозга костей. Услышав в четверть первого, как хлопнула дверь черного хода, он, памятуя о своем долге, встал и закрыл ее.

Нам ясны мотивы Чарлза Дрейка. Хей держал его за жабры, но не показывал виду, что ему все известно — по крайней мере, он так считал. Хей был никудышным актером. Намекал на то, что много знает, но открыто ни в чем не признавался. Скорее всего, Дрейк уже давно догадался об осведомленности Хея. Он понятия не имел, много ли известно Хею. Но, будучи человеком практичным, Дрейк поспешил принять меры предосторожности. Он послал Хею флягу эля с атропином.

Смешно! Поллард подметил, что Дрейк разговаривал с ним тоном прожженного злодея — возможно, он считал себя настоящим циником. Одно Дрейк знал точно. Если прийти в аптеку, наклеив фальшивые бакенбарды, и под каким-то невинным предлогом спросить пузырек с ядом, да еще расписаться в книге вымышленной фамилией, тебя обязательно схватят. Еще в «Графе Монте-Кристо» убедительно показано: можно обратиться к пятерым фармацевтам, и тебя выследят в пять раз быстрее. Единственный способ купить яд незаметно — приобрести его в огромных количествах, и тогда тебя никто ни в чем не заподозрит. Возьмем, к примеру, никотин — такой же яд. Его покупают малыми дозами. Однако в графстве Кент есть места, где никотин продают грузовиками. Такой же трюк провернул и Дрейк с атропином. Он представился главой фирмы, которая производит глазные мази, и закупил оптовую партию, десять унций чистого атропина — так много, чтобы никто не заподозрил его в желании кого-то отравить.

Но Хей не стал пить отравленный эль. Более того, он догадался, кто прислал ему смертоносный подарок. По-моему, его подозрения на чем-то базировались. Иначе он не отнес бы флягу своим поверенным и не попросил бы их — то есть Чарлза — послать эль на экспертизу. Хей подробно проинструктировал Дрейка. Хей попросил его нанять частного детектива и найти человека, купившего эль. И тем не менее, по-моему, Хей не считал, что предполагаемым отравителем является именно Дрейк. В равной мере он подозревал и хирурга Блайстоуна, и миссис Синклер — даму, похоронившую нескольких мужей.

Потом Хей придумал фокус с пятью коробками. Он очень радовался, полагая, что отлично обезопасил себя на тот случай, если его враги — Дрейк или другие — задумают что-то против него. Дрейк видел его насквозь. Ставлю пятерку против чего угодно: Дрейк почти сразу догадался, кого символизирует «Джудит Адамс», и вскрыл собственную коробку.

Нам неизвестно, какие улики против Дрейка раздобыл Хей. Сам Дрейк вряд ли в чем-либо сознается. Однако в его коробке содержалось нечто, способное вызвать настоящую бурю. Игра зашла слишком далеко. И Хею суждено было умереть.

Дрейк выжидал, пока его жертва созовет всех подозреваемых. Видимо, Хей намекал насчет того, что произойдет нечто подобное. Дрейк тщательно подготовился. Необходимо было инсценировать кражу со взломом и утащить все коробки с уликами — и свои, и чужие. Мне кажется, он выкрал коробки накануне псевдограбежа и убийства. В коробках оказались некие интересные предметы, а также их подробное описание, составленное неутомимым Хеем, — улики против Блайстоуна, Шумана и миссис Питер Синклер Фергюсон.

Тут-то в голове Дрейка и зародился грандиозный план. Предположим, во время званого вечера ему удастся отравить всех гостей атропином — не убить, а только одурманить. Тогда он сможет спокойно обшарить квартиру Хея и проверить, не хранит ли тот еще каких-либо улик против него. Убить Хея можно его знаменитым зонтиком или даже саблей, которую он также держал дома. Хей заколот, а три потенциальных убийцы без сознания сидят за столом. В их карманы он подбросит улики. Не все, а только часть. Несуразные и зловещие вещи, например часы или увеличительное стекло. Когда отравленных приведут в чувство — а Дрейк рассчитывал на то, что их вскоре обнаружат и спасут, — они не смогут объяснить, откуда у них при себе такие странные предметы.

Вы меня понимаете? Он вовсе не собирался их выдавать, боясь, что на допросе они расколются и начнут сотрудничать с легавыми. Он лишь набросил на них тень при помощи косвенных улик; так сказать, намекнул, что у каждого есть свой скелет в шкафу. В результате пострадавшие сговорятся покрывать друг друга и инстинктивно будут держаться вместе, чтобы спасти себя, а заодно отвести подозрения от Чарлза Дрейка. Неплохо!

Имелось одно препятствие. В коробке с надписью «Бонита Синклер» находились всего два письма — и ничего больше! Прочитав письма, полиция сразу поймет, в чем дело. Дрейку было известно, что многие женщины (конкретно с этой он знаком не был) склонны слишком много болтать в полиции. Однако в другой коробке содержалась информация о Питере Фергюсоне, ее муже, которую Хей собрал по крупицам, опираясь на отдельные намеки миссис Синклер. — Г. М. поморгал за стеклами очков и покосился на спокойную, улыбающуюся Бониту. — Мадам, вы ведь не верили в то, что Питер Фергюсон умер, правда? Иначе вы получили бы страховку, которая являлась приманкой. Хей тоже не верил в кончину вашего супруга. Однако пригласить Питера Фергюсона в гости он не мог, так как не был с ним знаком и не знал, где он находится. Поэтому Чарлз Дрейк решил взять негашеную известь и фосфор, атрибуты взломщика, которые вы сохранили на память, а Хей каким-то образом заполучил, и сунуть их вам в сумочку, чтобы указать на связь между вами и Фергюсоном.

Бонита Синклер пожала плечами.

— Я не собираюсь ни в чем признаваться, — заявила она. — Я хочу спросить вот о чем. Почему Хей не пригласил в гости самого Дрейка?

Г. М. изумленно воззрился на нее.

— О, дитя мое! — воскликнул он. — Чтобы испортить шутку?! Хей просто не мог сообщить Дрейку, что ему все известно, не намекнув ему о Джудит Адамс и не выдав свои дальнейшие планы! О нет. Дрейк знал, что отсюда опасности ему ждать нечего.

Итак, в тот день, когда Дрейк узнал, что вечером ожидаются гости, он был уже готов. Он зашел к Хею около шести вечера. Вы догадываетесь почему? Он знал, что Хей будет переодеваться к ужину и перед выходом из дому выпьет коктейль. Поэтому Дрейк под каким-то благовидным предлогом вышел на кухню и подменил лед в морозильнике.

«Ограбление» собственной конторы он осуществил, должно быть, между половиной седьмого и, скажем, половиной одиннадцатого, когда все служащие разошлись по домам. Тогда ли он украл ценные бумаги Хея? А может, как я подозреваю, он стащил их уже давно? Правды мы никогда не узнаем. Он взломал замок ящика, подпилил шпингалет и ушел.

Разумеется, он вернулся на Грейт-Рассел-стрит раньше половины одиннадцатого. Он собирался незаметно проскользнуть в квартиру и подождать прибытия гостей. Спрятаться даже в небольшой квартире, если в ней имеется огромный платяной шкаф, не составляет труда. Думаю, у него был дубликат ключа от квартиры Хея, но ключ даже не понадобился. Дверь оказалась открытой, потому что сторож Тимоти сидел на кухне, наливаясь виски.

Чарлз Дрейк прошел в спальню и затаился там. Он вылез оттуда только один раз. Дождавшись, когда Тимоти наконец уберется восвояси, Дрейк отключил телефон — он боялся, что кто-то из гостей вздумает обратиться за помощью до того, как подействует атропин, и поднимет преждевременную тревогу. Потом он спрятался в платяном шкафу.

Вы знаете, что было дальше. Хуже всего Дрейку пришлось, когда в спальне появился Питер Фергюсон и принялся наблюдать за дверью в гостиную. Дрейк не знал ни кто такой Фергюсон, ни чем он занимается. Возможно, он принял Фергюсона за безобидного клерка снизу и потому особо не волновался. Фергюсон наблюдал за тем, что происходит в соседней комнате, а Дрейка не замечал. По крайней мере, так считал наш адвокат. А перед тем как вся компания отключилась, Фергюсон куда-то ушел.

Уф! Итак… Ошибка Дрейка заключалась в том, что он действовал слишком поспешно. Он распихал улики по карманам гостей. И, собравшись с духом, ударил Хея в спину зонтиком-шпагой. Ему тут же захотелось убраться с места преступления. Видите ли, Дрейк не привык к зрелищам подобного рода.

Однако головы он не потерял. Дрейк намеревался подстроить все так, чтобы подозрение пало на одного из отравленных гостей. Выбравшись из квартиры Хея, он отправился в «Грейз Инн», где инсценировал ограбление собственной конторы. Ему почти удалось внушить нам то, что он хотел, потому что он оставил открытыми все двери: и дверь в квартиру Хея, и дверь черного хода. К тому же выставил зонтик напоказ на лестнице.

В помещении Англо-египетской компании было темно. Дрейк не догадывался о том, что Фергюсон следит за ним. Возвращение в «Грейз Инн» стало его очередным искусным ходом. Если бы даже кто-то заметил, как Дрейк разгуливает рядом со своей конторой, его бы ни в чем не заподозрили. Главное — не попадаться никому на глаза рядом с домом на Грейт-Рассел-стрит. Но…

Г. М. замолчал и посмотрел на Шумана.

— Кажется, вы сообщили старшему инспектору о том, что Фергюсон знал Дрейка в лицо, верно?

Шуман кивнул:

— Да. Фергюсон упоминал об этом еще давно, десять лет назад. Говорил, что Дрейка выдает его походка враскачку, как у моряка. Полагаю, именно по ней Фергюсон опознал Дрейка на улице.

— Да, на улице, — повторил Г. М. не без удивления. — Конечно! Все просто. Чарлз Дрейк мог бы воспользоваться парадным, а не черным ходом. Но… он выглянул на улицу и увидел… — Г. М. повернулся к Марше. — Увидел вас. Вы стояли прямо перед ним, под фонарем.

Кстати, деточка, вы обманули правосудие еще и в другом. Вам ничего не было известно о часах в карманах вашего папаши до того, как вы с доктором Сандерсом не обнаружили наверху бесчувственные тела. Пока доктор бегал вниз вызывать полицию и «скорую помощь», вы обнаружили часы в карманах у Денни. Вы знали, что они означают. И потому, когда доктор вернулся, вы тут же на месте сочинили сказочку о том как ваш отец перед выходом из дома собрал целую кучу часов. Вы хотели направить нас по ложному следу, чтобы мы не подумали о кра… впрочем, не важно.

Речь шла о Дрейке. Рассказ мой почти окончен. Дрейк быстро огляделся в своем кабинете — ему нужно было создать видимость взлома. Будучи неплохим психологом, он действительно подпилил шпингалет на окне, чтобы показать, что в кабинет вломились снаружи. В четверть первого он отправился домой, на Блумсбери-сквер — туда всего десять минут ходу. Естественно, как вы и догадались, ночной сторож заметил его преследователя, Фергюсона. В половине первого тот вылезал из окна. К тому времени как позвонил сторож с сообщением о грабителе, Дрейк был уже дома и успел снять трубку.

Должно быть, он не мог взять в толк, что же случилось, — ведь ночной сторож видел взломщика в полпервого. Таким образом, у него появилось отличное алиби. Дрейк вышел из дому и отправился в контору, но сделал крюк и заглянул на Грейт-Рассел-стрит. Он собирался позвонить из телефона-автомата и сказать полиции, что в квартире Хея что-то неладно.

Потом понял, что все и так скоро откроется. Он видел Маршу Блайстоун и доктора Сандерса, которые вначале спорили под фонарем, а затем вошли в дом.

Мой рассказ может дополнить Мастерс. Он знает все недостающие подробности. Фергюсон вернулся на Грейт-Рассел-стрит, как написано в его записке. Придя туда, он обнаружил, что произошло убийство. Он не был уверен в том, как все случилось, но улики в карманах гостей его чрезвычайно встревожили. Он знал, что убийца — Дрейк. И на следующий же день связался с Дрейком, намереваясь шантажировать его. Представляю, как он потирал руки — думал, что набрел на золотую жилу. Видимо, с женой он делиться не собирался. Когда ее увезли в Скотленд-Ярд, он пригласил Дрейка на Чейни-Уок для беседы. Но Дрейк оказался предусмотрительным. Он ко всему подготовился.

А знаете, что в данном деле самое печальное? Сотрудники «Эвервайд», сыскной фирмы, которую привлек к расследованию сам Дрейк, еще до всех убийств установили, что яд покупал именно он. Поняв, что произошло, они пришли в замешательство. Но, поскольку дело касалось убийства, а они дорожат своей репутацией, они сообщили своему клиенту — Дрейку — о том, что им удалось выяснить, и только потом заявили в полицию. Когда мы с Мастерсом узнали, что Дрейк предупрежден, мы поняли: пора его брать. Мы устроили реконструкцию убийства (Поллард и Райт насильно удерживали Дрейка в спальне). Последнюю улику мы получили от мистера Шумана. Он не только разгадал загадку Джудит Адамс, но и…

— Я последним потерял сознание, — очень тихо проговорил Шуман. — Мне показалось, что я видел, как он входит в комнату перед тем, как я отключился. Возможно, это была галлюцинация, вызванная атропином; хотя теперь я понимаю, что все происходило наяву. Господи, помоги мне! Как я мог говорить, не выдав себя в… в другом? — Он наклонился вперед и ударил кулаком по столу, а затем порывисто вздохнул и затих.

Пошел дождь, вначале слабый, затем все сильнее и сильнее. Наконец, он забарабанил по крыше, как два дня назад. Сандерс вспомнил и кое-что другое. Две ночи назад, перед тем, как началась вся эта история, он, сидя в институте, ломал голову над сложной проблемой. Он занимался делом Смита и не мог понять, как мышьяк попал в мороженое. Теперь он все понял.

Внезапно тишину нарушила леди Блайстоун. Она встала и заговорила — впервые после того, как Г. М. грубо велел ей заткнуться.

— Насколько я понимаю, — негромко заявила она, — дело закончится судебным разбирательством?

— Да, — подтвердил Г. М. без всякого выражения.

— Какой ужас! В суде всплывет вся грязь… все о моем муже?

Блайстоун криво ухмыльнулся.

— Ничего страшного, Джуди, — утешил он ее. — Я научился смеяться над своими ошибками и могу за себя постоять. Пусть все всплывает… я не против!

— Зато я против! — с холодной яростью в голосе вскричала его жена. — Ты, может, и научился смеяться над своими ошибками, а я нет! И не думаю, что мне хочется этому учиться. Как по-твоему, почему я все терпела и даже пришла сегодня сюда? Почему я терпела тебя, терпела многое другое? Потому что я не вынесу позора в семье, с которой я связана! Скандал убьет меня!

— Но послушай, Джуди… Как же наш круиз…

— Я собиралась поехать в круиз, — пояснила леди Блайстоун, — потому что надеялась, что дело каким-нибудь образом замнут. Теперь ни о каком круизе не может быть и речи. Спокойной ночи, Деннис! Спокойной ночи, господа… Нет, Марша, ты оставайся. Я завтра же велю моим адвокатам начать дело о разводе. Едва ли необходимо упоминать имя соответчицы! — На Бониту Синклер она и не взглянула. — Разведясь с тобой, я, по крайней мере, формально очищусь от грязи. — И леди Блайстоун не спеша вышла из комнаты.

Блайстоун бросился за ней.

— Да, беги за ней! — вскричала Бонита Синклер. — Беги за ней, и ты окончательно утратишь покой и потеряешь душу! Она до смерти изведет тебя своими придирками, и ты не сможешь смотреть в глаза собственной дочери! Или оставайся с той, кого ты так любезно назвал шлюхой-торгашкой, и тогда ты, может быть, еще будешь счастлив. Я не жила по-настоящему до тех пор, пока не встретила тебя. И ты не жил, пока не встретил меня. Поступай как знаешь, бог с тобой! Но сначала хотя бы поблагодари своего друга. Пусть у него вульгарные манеры и тяга к простонародному языку, но он один протянул тебе руку помощи, когда ты угодил в беду!

Г. М. покраснел и принялся что-то бессвязно бормотать. Мастерс еще не видел сэра Мерривейла в таком замешательстве. А Сандерс, не отрываясь, смотрел на свою невесту. Марша откашлялась, сделала шаг в сторону Бониты и робко тронула ее за руку.

— Миссис Синклер, — проговорила она, — простите меня, пожалуйста.

Джон Диксон Карр Окно Иуды

Пролог ЧТО МОГЛО ПРОИЗОЙТИ

Вечером в субботу 4 января молодой человек, который собирался жениться, отправился в дом на Гроувнор-стрит познакомиться с будущим тестем. Молодой человек ничем особо не отличался, за исключением того, что был богаче большинства молодых людей. Джимми Ансуэлл уродился крупным, светловолосым и добродушным. Злоба отсутствовала в нем целиком и полностью. Его хобби, как вашим и моим, являлось чтение детективных историй с убийствами. Иногда он выпивал лишнее, а иногда поступал глупо, опять же как вы и я. Наконец, будучи наследником состояния покойной матери, он мог считаться выгодным женихом. Советуем держать в голове эти факты, читая о деле об убийстве крашеной стрелой.

А вот факты, касающиеся его визита на Гроувнор-стрит, 12. Во время рождественских каникул в Суссексе Ансуэлл познакомился с Мэри Хьюм. Их роман был внезапным и серьезным – он начался спустя двенадцать часов после первой встречи, а к Новому году они уже были помолвлены. На основании этого кузен Ансуэлла, капитан Реджиналд, который познакомил их, попытался раскошелить его на пятьдесят фунтов. Джимми дал Реджу чек на сотню и совершил еще ряд аналогичных безумств. Мэри написала о помолвке отцу, приславшему в ответ поздравления. Это было весьма удачно.

Мистер Эйвори Хьюм, директор банка «Кэпитал каунтис» и ранее управляющий сент-джеймсским офисом этого банка, не принадлежал к числу людей, легко воспринимающих подобные известия. Честность сочеталась в нем с подозрительностью, и он демонстрировал оба качества с тех пор, как начал карьеру в городке на севере. Поэтому, когда 4 января Джиму Ансуэллу пришлось на один день покинуть Суссекс и отправиться по делу в Лондон, он решил немедленно нанести визит будущему тестю. Одной вещи Джим не мог понять. Почему, когда Мэри провожала его на вокзале в девять утра, ее лицо было таким бледным? Ансуэлл думал об этом по пути на Гроувнор-стрит в начале седьмого вечера. Ему не пришлось связываться с Эйвори Хьюмом по телефону. Старик сам позвонил ему домой и пригласил к себе. Он говорил вежливо, но с той холодноватой формальностью, которая, вероятно, приличествовала случаю. «Учитывая то, что я слышал, полагаю, нам лучше уладить дела, касающиеся моей дочери. Шесть вечера вас устроит?» Это не совсем походило на дружескую встречу, думал Ансуэлл. Старик мог хотя бы пригласить его к обеду. Джим опаздывал – туман ограничивал движение транспорта, и такси еле ползло. Черт возьми, думал он, вспоминая испуганное лицо Мэри, Хьюм не может быть таким уж страшилищем! В наш век нервничать перед встречей с семьей невесты – это отдает комедией. Но комедии вовсе не предполагалось.

Дом 12 по Гроувнор-стрит оказался именно таким солидным зданием из желтого песчаника с неудобными лоджиями, как ожидал Джим. Традиционно респектабельный дворецкий встретил его в традиционно респектабельном холле, наполненном тиканьем напольных часов, чьи стрелки показывали десять минут седьмого.

– Моя фамилия Ансуэлл, – сообщил Джим. – Мистер Хьюм ожидает меня.

– Да, сэр. Могу я взять ваши пальто и шляпу?

В этот момент Джим без всякой причины уронил шляпу-котелок, и головной убор покатился в противоположный конец холла. Дворецкий невозмутимо подобрал шляпу. Чувствуя себя идиотом, Джим Ансуэлл выпалил первое, что пришло ему в голову:

– Я останусь в пальто. – Его голос прозвучал неожиданно грозно. – Проводите меня к мистеру Хьюму.

– Да, сэр. Сюда, пожалуйста.

Комната, куда его повели, находилась в задней части дома. Когда они проходили мимо большой лестницы в холле, Джим увидел обращенное на него сверху довольно приятное лицо женщины в очках. Должно быть, это мисс Амелия Джордан, о которой говорила Мэри, много лет работавшая у ее отца. Его интересовало, не присутствует ли для официальной инспекции и брат старика, доктор Спенсер Хьюм?

– Джентльмен пришел повидать вас, сэр. – Провожатый Джима открыл дверь комнаты с высоким потолком, меблированной как кабинет, если не считать буфета.

На современном письменном столе с плоской крышкой в центре помещения стояла столь же современная настольная лампа. Еще одним намеком на кабинет (или даже комнату-сейф) были два окна, закрытые ставнями, которые выглядели как стальные. Комната, переделанная из гостиной прошлого века, была оклеена черными обоями с некогда золотыми узорами. В стене напротив двери находился белый мраморный камин, демонстративно лишенный каких-либо украшений. Единственное украшение в комнате было прикреплено к стене над каминной полкой – три стрелы, образующие треугольник, покрашенные в различные цвета и вроде бы помеченные датами; три пера, присоединенные к хвосту каждой стрелы, казались высохшими и искривленными. В центре треугольника находился бронзовый диск. Эйвори Хьюм поднялся из-за стола – свет падал на его лицо. Очевидно, он только что закрыл шахматную доску и положил шахматы в коробку, которую отодвинул в сторону. В свои шестьдесят с лишним лет Хьюм был крепким мужчиной среднего роста, с тяжелым взглядом. То, что оставалось от черных седеющих волос, было тщательно причесано на массивном черепе. На нем ладно сидел серый твидовый костюм с высоким старомодным воротником. Сначала Ансуэллу не понравилось выражение его выпуклых глаз, но оно быстро изменилось.

– Это все, Дайер, – обратился Хьюм к дворецкому. – Приведите машину для мисс Джордан. – Взгляд, устремленный на гостя, не был ни сердечным, ни враждебным. – Пожалуйста, садитесь. Думаю, мы должны о многом поговорить.

Хьюм подождал, пока закроется дверь, потом сел за стол и обследовал свои руки. Пальцы были толстыми, но ухоженными.

– Вижу, вы смотрите на мои трофеи, – внезапно добавил он.

Ансуэлл покраснел, чувствуя, что что-то не так, и отвел взгляд от стрел на стене позади хозяина дома. Он заметил на покрытой пылью нижней горизонтальной стреле желтовато-коричневого цвета дату «1934».

– Вы интересуетесь стрельбой из лука, сэр?

– Когда я мальчишкой жил на севере, мы стреляли из сорокафунтового лука, как здешние ребята играют в крикет или футбол. – Тяжелый голос умолк. Казалось, Эйвори Хьюм обдумывает каждую фразу, словно обходя ее, как человек, обследующий дом. – Я член Королевского общества лучников и клуба «Лесники Кента». Эти стрелы – трофеи ежегодного состязания «Лесников». Тот, кто первый попадет в золото…

– В золото? – переспросил гость, чувствуя, что это слово было произнесено со зловещим оттенком.

– В центр мишени. Кто первый попадет в золото, становится главным лесником клуба на следующий год. За двенадцать лет мне удавалось это трижды. Стрелы еще вполне хороши. Ими можно убить человека.

Ансуэлл подавил желание выразить взглядом недоумение.

– Очень полезное качество, – сказал он. – Но, сэр, я пришел сюда не красть ложки и не убивать кого-либо, если только это не станет крайне необходимым. Дело в том, что я хочу жениться на мисс Хьюм и… как насчет этого?

– Вполне достойное желание. – Хьюм впервые улыбнулся. – Могу я предложить вам виски с содовой?

– Спасибо, сэр, – с облегчением отозвался Джим.

Хьюм встал, подошел к буфету, вынул пробку из графина, налил в два стакана виски, добавил в них содовой из сифона и вернулся к столу.

– Позвольте выпить за ваше процветание? – Выражение его лица слегка изменилось. – Мистер Джеймс Кэплон Ансуэлл, – задумчиво произнес он имя гостя. – Буду с вами откровенен – тот брак был бы выгоден… можно сказать, обеим сторонам. Как вам известно, я уже дал на него согласие. У меня не может быть никаких возражений – я имел честь быть знакомым с покойной леди Ансуэлл и знаю, что финансовое положение вашей семьи вполне надежно. Поэтому хочу сообщить… Да что с вами, приятель? Вы с ума сошли?

Ансуэлл видел, как хозяин дома застыл с наполовину поднесенным к губам стаканом и выражением испуга на лице. Но он видел это словно сквозь туман. Казалось, что-то обжигает ему горло, распространяясь на плечи. Закружилась голова. Стол наклонился вперед, и Джим понял, что падает на него. Последней мыслью перед обмороком было то, что в напиток что-то добавили, но ее заглушил шум в ушах.

Мысль о том, что в виски что-то было, вернулась вместе с сознанием. Ансуэлл выпрямился на жестком стуле, стараясь справиться с тошнотой. Глаза болели от света настольной лампы под зеленым абажуром. Мгновение полной паники сменило осознание происшедшего. Когда Хьюм благословлял брак, что-то вывело его гостя из строя. Должно быть, Хьюм подмешал что-то в виски. Но это чепуха. Зачем Хьюму это делать? И куда он подевался?

Чувствуя, что должен срочно найти Хьюма, Ансуэлл с трудом поднялся. Голова раскалывалась, во рту ощущался привкус мяты. Если бы он мог с кем-то поговорить, все было бы в порядке. Что произошло и как долго это длилось? На нем все еще было пальто, мешавшее поискам часов в кармане пиджака. Когда он вошел в этот дом, было десять минут седьмого. Сейчас часы в его руке показывали половину седьмого. Опершись руками на стол, Джимми посмотрел на пол, чтобы унять головокружение. Переведя взгляд налево от стола, он увидел старомодный ботинок со шнуровкой и несколько дюймов носка, а шагнув в этом направлении, споткнулся об ногу.

– Вставайте, черт бы вас побрал! – услышал он собственный голос, который жалобно добавил: – Встаньте с пола и скажите что-нибудь!

Эйвори Хьюм не шевельнулся. Он лежал на левом боку между окнами и краем стола настолько близко к столу, что вытянутая правая рука касалась его, словно пытаясь обнять.

Ансуэлл перевернул хозяина дома на спину. Что-то перевернулось вместе с телом, и он отпрянул, чтобы это к нему не притронулось. Потом он увидел кровь. Тонкий и круглый деревянный стержень торчал в груди Хьюма. К заднему краю стрелы, вонзившейся в сердце на восемь дюймов, были прикреплены три потрепанных и пыльных пера.

Хьюм был мертв, но тело еще не остыло. Лицо казалось удивленным и сердитым, высокий воротник и галстук смялись, на руках была пыль, а на правой ладони – порез.

Пытаясь отскочить и одновременно удержаться на ногах, Ансуэлл едва не упал на спину. При этом он почувствовал, как что-то оттопыривает правый карман его брюк под пальто, – хотя что это было, он узнал позже. Казалось нереальным, что Хьюм лежит на собственном ковре, пронзенный стрелой, в испачканном кровью костюме. Настольная лампа деловито отбрасывала свет на промокательную бумагу, светло-коричневый ковер и открытый рот мертвеца.

Охваченный паникой, молодой человек огляделся вокруг. В стене позади него была дверь, в стене слева – два закрытых ставнями окна, а на стене впереди висели стрелы, но теперь их осталось только две. Желтовато-коричневая стрела, образовывавшая основание треугольника и датированная 1934 годом, торчала в теле Хьюма; половина среднего из трех ее перьев, покрашенного в голубой цвет, отломалась или оторвалась. В глубине души Ансуэлл ощущал, что в доме что-то не так, с тех пор как вошел в него. Разговор с Хьюмом казался фантастичным. Седеющий дворецкий, тикающие в холле напольные часы, склонившаяся над перилами женщина – все выглядело частью иллюзии или западни. Кто-то вошел в кабинет, пока он был без сознания, и убил Хьюма. Но в таком случае где убийца? Отойдя назад еще дальше, Ансуэлл осознал, что что-то громко тикает у него в руке, спрятал часы в карман и подошел к двери. Повернув ручку несколько раз, он заметил, что дверь заперта на засов изнутри. Но ведь кто-то вышел отсюда! Джим медленно подошел к окнам. Стальные ставни на каждом из них были также заперты – плоская стальная перекладина вставлена в гнездо, как засов.

Ансуэлл быстро обошел комнату. Другого выхода не было. Единственной вещью, которую он не заметил раньше, оказалась электроплитка, вмонтированная в решетку белого мраморного камина. Войти и выйти через трубу было невозможно – дымоход имел всего дюйм в ширину и забит сажей, которую давно не тревожили. От камина словно исходило тепло, и Джиму стало жарко в его пальто.

Неужели Хьюм покончил с собой? Может быть, он сошел с ума и решил представить самоубийство убийством, совершенным его гостем, – ситуация весьма популярная в излюбленном Джимом литературном жанре? Чепуха! Единственная альтернатива… Конечно, никто не поверит, что это сделал Джим. Зачем ему могло это понадобиться? Кроме того, он может легко объяснить, что ему подмешали в виски наркотик. Правда, он не видел, как Хьюм добавлял что-то в стакан, но кто-то, безусловно, поработал над напитком. Это можно доказать. Джим вспомнил, что даже не допил свой стакан – почувствовав первую волну тошноты, он машинально поставил его на пол возле стула.

Ансуэлл начал искать стакан, но его не оказалось ни на полу, ни вообще в комнате. Не было также следов виски с содовой, которое Хьюм смешал для себя. С неопределенным чувством страха Джим обследовал буфет. На немстояли графин из граненого стекла с виски, сифон с содовой и четыре стакана. Графин был полон до пробки, ни капли содовой не было выцежено из сифона, а стаканы выглядели абсолютно чистыми. Впоследствии Ансуэлл припоминал, что произнес что-то вслух, но понятия не имел, что именно. Он сделал это, чтобы помешать себе думать. Но думать пришлось – время не стояло на месте, а часы продолжали тикать. Если дверь и два окна были заперты изнутри, значит, только он мог убить Хьюма. Казалось, один из его любимых романов превратился в кошмар. В реальном мире полиция не поверит в его невиновность и отправит его на виселицу. Конечно, хорошо говорить об изобретательных приспособлениях, которыми дверь закрывалась на внутренний засов кем-то, находящимся снаружи, но он видел эту дверь и знал, что это невозможно.

Ансуэлл снова подошел к двери. Она была сделана из крепкого дуба и настолько плотно прилегала к раме и полу, что последний был процарапан в местах их соприкосновения. В панели не было даже замочной скважины – автоматический американский замок не действовал и был оставлен в положении «открыто». Длинный тяжелый засов, очевидно, использовали редко – когда Джим попытался повернуть его в гнезде, ему пришлось приложить всю силу.

Оставив засов, Ансуэлл посмотрел на правую руку и отошел к свету, чтобы лучше видеть. Пальцы и ладонь покрывала сероватая пыль, которая казалась песочной, когда он стиснул кулак. Джим знал, что ни к чему не прикасался, с тех пор как вошел в комнату. Он снова почувствовал что-то в брючном кармане, но не стал проверять, боясь узнать, что это. От гипнотического света настольной лампы его глаза скользнули к мертвому телу. Стрела от долгого висения на стене покрылась слоем сероватой пыли, за исключением тонкой линии на стержне, где она, по-видимому, не касалась стены. Но теперь пыли не было только в одном месте – в середине стержня, где кто-то сжимал его пальцами. Наклонившись, Джим смог даже невооруженным глазом различить четкие отпечатки пальцев. Ансуэлл посмотрел на собственную руку, вытянув ее вперед, как будто обжог. В тот момент ему пришла в голову смутная идея насчет того, что могли в действительности означать телефонный звонок Хьюма, бледное лицо Мэри, кое-какие разговоры в Суссексе и письмо, спешно написанное накануне вечером. Но его внимание отвлек звук. Нет, это была не кровь, колотящаяся у него в голове, а стук в дверь.

В ЦЕНТРАЛЬНОМ УГОЛОВНОМ СУДЕ

4 марта 1936 г.

КОРОЛЬ ПРОТИВ ДЖЕЙМСА КЭПЛОНА АНСУЭЛЛА

Обвинение: преднамеренное убийство Эйвори Хьюма. Судья: м-р Рэнкин.

Обвинители: сэр Уолтер Сторм, генеральный прокурор, м-р Хантли Лотон, м-р Джон Спрэгг.

Защитник: сэр Генри Мерривейл, королевский адвокат.

Ссылка на план места преступления: http://oldmaglib.com/book/c/Carr_John_Dickson__The_Judas_Window_pic1.jpg

Глава 1 И ВЫНЕСУ СПРАВЕДЛИВЫЙ ВЕРДИКТ…

– Все лица, которые могут сообщить что-либо, касающееся рассматриваемого дела, пусть подойдут и дадут показания перед судом. Боже, храни короля и милордов королевских судей.

В зале суда номер 1 судья Рэнкин занял свое место. Это был низенький толстый человечек, которого алая мантия, отороченная черным, делала еще ниже и толще, но он носил ее весьма непринужденно. Лицо под седым париком, подходящим ему как собственные волосы, было круглым и румяным. Маленькие узкие глазки энергично поблескивали, придавая ему облик директора школы, стоящего перед классом.

Эвелин и мне, сидящим на зарезервированных местах позади обвинителей и защиты, помещение также напоминало скорее школьный класс, нежели зал суда. Даже столы были расположены как парты. Белый купол над судейским креслом оканчивался стеклянной крышей, сквозь которую проникали бледные лучи утреннего мартовского солнца. Скрытые под карнизами электрические лампы отбрасывали желтоватый свет на дубовые панели. Сходство с классом подчеркивали деловитая аккуратность и полное отсутствие суеты. С наших мест мы могли видеть только спины и затылки барристеров[1] в мантиях и париках с буклями. Слева от нас находилась сейчас пустовавшая скамья подсудимых, а напротив, перед столом солиситоров,[2] скамьи присяжных и свидетельское место. Справа располагался ряд массивных стульев с высокими спинками, образующих судейскую скамью; над центральным из стульев вертикально нависал карающий меч правосудия.

Судья Рэнкин отвесил обвинению, защите, судебным чиновникам и присяжным низкий поклон, напоминающий мусульманское приветствие. Два секретаря суда за столом ниже судейского кресла тут же повернулись и поклонились в унисон. Оба были высокими мужчинами в париках и мантиях, чьи движения настолько совпадали с движениями судьи, что напоминали шоу Панча и Джуди.[3] После этого суд занял места, и в зале начался кашель. Судья Рэнкин устроился на стуле слева от меча – центральный предназначался для лорд-мэра или одного из олдерменов.[4] Надев очки в роговой оправе, судья взял ручку и открыл большую книгу записей.

Мартовский свет, проникающий сквозь стеклянную крышу, стал ярче, затем снова потускнел. В зал ввели обвиняемого. Невозможно долго смотреть на подсудимого, стоящего у огромной скамьи с полицейскими по обеим сторонам. По крайней мере, я не мог этого делать, так как чувствовал себя упырем. Мы с Эвелин впервые увидели Ансуэлла. Он выглядел вполне достойным молодым парнем – ничуть не хуже любого из сидящих в зале. Хотя Ансуэлл был хорошо одет, чисто выбрит и стоял по стойке «смирно», складывалось впечатление, что его не слишком волнует происходящее. Позади нас сидело несколько вампиров из прессы, и он не смотрел в нашу сторону. Когда ему зачитали обвинение, он ответил «невиновен» голосом, в котором неожиданно прозвучал вызов.

В зале не было произнесено ни одного лишнего слова. Казалось, судья предпочитает вести процедуру, обходясь в основном знаками. «Клянусь всемогущим Богом, – диктовали эти знаки-слова присяги членам жюри, – что буду честно разбирать дело между нашим повелителем королем и обвиняемым и вынесу справедливый вердикт, согласно доказательствам».

– Не могу этого понять, Кен, – с беспокойством заговорила Эвелин, прикрыв рот ладонью и глядя на ряд черных спин впереди. – Почему Г. М. захотел участвовать в суде? Ведь он всегда на ножах с правительственными чиновниками, а при встрече с министром внутренних дел едва не затевает драку, зато в хороших отношениях с полицией. Старший инспектор… как его фамилия?..

– Мастерс?

– Да, Мастерс. Он больше прислушивается к советам Г. М., чем собственного начальства. Если Г. М. может доказать, что Ансуэлл невиновен, почему он не доказал это полиции, чтобы они отозвали дело?

Я этого не знал. По этому поводу Г. М. хранил агрессивное молчание. Хотя барристеры располагались к нам спиной, разглядеть Г. М. не составляло труда. Он занимал левый край передней скамьи и сидел, опершись локтями на стол; старая мантия делала его спину еще шире, а парик на голове выглядел нелепо. Справа от него сидели представители Короны – сэр Уолтер Сторм, мистер Хантли Лотон и мистер Джон Спрэгг, – которые шепотом совещались. Хотя стол перед Г. М. был относительно чистым, пространство перед обвинителями заполняли тома недавно отпечатанных отчетов, желтые буклеты с официальными фотографиями и розовая промокательная бумага. Хотя их спины выглядели вполне серьезно, я едва сдерживал ироническую усмешку, когда головы в париках поворачивались к Г. М. Эвелин испытывала те же чувства и была в ярости.

– Ему не следовало являться в суд, – настаивала она. – Г. М. стал адвокатом еще до войны, но Лоллипоп говорила мне, что он не вел дела в суде уже пятнадцать лет и его наверняка сожрут. Посмотри – он нахохлился, как филин, а если его начнут доставать, безусловно, выйдет из себя.

Я был вынужден признать, что Г. М. отнюдь не самый лощеный адвокат. Кажется, был какой-то скандал, когда он последний раз появился в суде. И я согласен, что с его стороны было невежливым начинать обращение к присяжным: «Ну, тупоголовые вы мои». Тем не менее дело он выиграл.

Пока жюри приносило присягу, зал наполняло бормотание. Эвелин посмотрела на длинный стол солиситоров. Каждое место было занято, а на столе лежали вещественные доказательства в аккуратных конвертах или пакетах. Еще два более причудливых доказательства были прислонены к маленькой кабинке судебного репортера-стенографиста. Потом Эвелин перевела взгляд на судью Рэнкина, отстраненного, словно йог.

– Судья выглядит… крутым.

– Он такой и есть. К тому же он один из самых толковых людей в Англии.

– Тогда, если парень виновен… – Эвелин оборвала фразу. – Думаешь, он сделал это?

Лично я полагал, что Ансуэлл либо виновен, либо безумен, либо то и другое вместе, и не сомневался, что его повесят. Во всяком случае, он приложил для этого все усилия. Но размышлять об этом было не время. Последние из присяжных, включая двух женщин, принесли присягу без отвода. Подсудимому снова зачитали обвинение. Послышался кашель, и сэр Уолтер Сторм, генеральный прокурор, поднялся, чтобы открыть дело от имени Короны.

– Ваше лордство, члены жюри…

В наступившем молчании зычный голос сэра Уолтера производил странное впечатление звучащего из бездны. Шерстяная макушка его парика устремлялась на нас, когда он вскидывал голову. Не думаю, что в течение всего процесса мы видели его лицо более чем один раз, когда он повернулся, – оно было продолговатым, с длинным носом и цепким взглядом. Выглядел он абсолютно бесстрастным, что производило особенно жуткое впечатление, иногда напоминая учителя, задающего вопросы туповатому ученику, и четко, как актер, произнося каждый слог.

– Ваше лордство, члены жюри, – начал генеральный прокурор. – Как вы слышали, подсудимый обвиняется в убийстве. Мой долг – указать курс, которого будет придерживаться обвинение. Можете поверить, что обвинитель часто с неохотой исполняет свои обязанности. Жертва этого преступления – всеми уважаемый человек, долгие годы работавший в банке «Капитал каунтис», а впоследствии ставший членом совета директоров этого банка. В то же время обвиняемый происходит из хорошей семьи, получил достойное воспитание и солидное наследство, обладая, таким образом, преимуществами, в которых многим в этом мире отказано. Но вам будут представлены факты, которые, на мой взгляд, не могут привести к иному выводу, кроме того, что мистер Эйвори Хьюм был жестоко убит обвиняемым.

Убитый был вдовцом и во время смерти проживал в доме 12 на Гроувнор-стрит со своей дочерью, мисс Мэри Хьюм, братом, доктором Спенсером Хьюмом, и личным секретарем, мисс Амелией Джордан. В течение двух недель, с 23 декабря по 5 января, мисс Мэри Хьюм отсутствовала, гостя у друзей в Суссексе. Вы услышите, что утром 31 декабря покойный получил письмо от мисс Хьюм, извещающее о ее помолвке с Джеймсом Ансуэллом, обвиняемым по этому делу, с которым она познакомилась в доме друзей. Вы также услышите, что, узнав новости, покойный вначале был обрадован и выразил горячее одобрение. Он отправил поздравительное письмо мисс Хьюм и по крайней мере один раз говорил с ней по телефону на эту тему.

Вы можете подумать, что у него имелись причины быть довольным, учитывая перспективы обвиняемого. Но я должен привлечь ваше внимание к следующему. В какое-то время между 31 декабря и 4 января отношение покойного к этому браку (и к обвиняемому) претерпело внезапное и полное изменение. Когда и почему оно произошло, Корона сообщить не в состоянии. Но Корона просит вас подумать, произвело ли это изменение эффект на обвиняемого.

Вы услышите, что утром в субботу 4 января покойный получил еще одно письмо от мисс Хьюм. Это письмо извещало, что обвиняемый в тот день будет в Лондоне. Не теряя времени, мистер Хьюм позвонил обвиняемому в его квартиру на Дьюк-стрит. Слова покойного во время телефонного разговора слышали два свидетеля. Вы услышите, в каких выражениях и как резко он говорил с обвиняемым. А положив трубку, покойный произнес вслух: «Мой дорогой Ансуэлл, я заставлю вас замолчать, черт бы вас побрал!»

Сэр Уолтер сделал паузу. Он произносил слова без всяких эмоций, время от времени сверяясь со своими бумагами. Некоторые из присутствующих посмотрели на подсудимого, теперь сидящего на скамье между двумя надзирателями. Мне он казался вполне готовым к услышанному.

– Во время разговора по телефону покойный попросил обвиняемого явиться к нему в дом на Гроувнор-стрит в шесть часов вечера. Позже, как вы услышите, он сказал дворецкому, что ожидает к шести посетителя, который (по его собственным словам) «может причинить неприятности, так как ему нельзя доверять». Около четверти шестого покойный вернулся в свой кабинет на задней стороне дома. Должен объяснить вам, что в течение долгой службы в банке он оборудовал в доме личный офис. Вы увидите, что в этой комнате только три входа: дверь и два окна. Тяжелая и плотно прилегающая дверь была заперта на засов изнутри. В ней не было даже замочной скважины – снаружи она запиралась на американский замок. Каждое из окон было снабжено стальными ставнями, которые надежно предохраняли от взломщиков. Покойный держал в кабинете важные документы и письма, которые приносил домой. Но последние несколько лет кабинет не использовался как «комната-сейф», и покойный не считал необходимым запирать дверь или закрывать ставни, так как хранил там только свои «трофеи». Дело в том, что покойный увлекался стрельбой из лука. Он был членом Королевского общества лучников и клуба «Лесники Кента», которые пропагандируют этот старинный вид спорта. На стене его кабинета висели призы ежегодных матчей «Лесников Кента». Они включали три стрелы с обозначенными на них годами выигрышей – 1928, 1932 и 1934 – и бронзовую медаль, врученную «Лесниками» за рекордное число попаданий в 1934 году. Вечером 4 января покойный вошел в кабинет около четверти шестого.

Теперь прошу внимания! В это же время покойный вызвал дворецкого Дайера и велел ему закрыть и запереть ставни. «Ставни?» – удивленно переспросил Дайер, поскольку этого не делали с тех пор, как комнату перестали использовать как офис. «Делайте, что вам говорят, – сказал покойный. – Думаете, я хочу, чтобы Флеминг видел, что вытворяет этот дурень?» Покойный имел в виду мистера Рэндолфа Флеминга, своего друга и энтузиаста-лучника, который жил в соседнем доме по другую сторону узкого мощеного прохода за окнами кабинета. Дайер выполнил указания покойного и крепко запер ставни. Стоит отметить, что два подъемных окна также были заперты изнутри. Дайер, проверяя, все ли в порядке в комнате, заметил на буфете графин с виски, полный до пробки, неиспользованный сифон с содовой водой и четыре чистых стакана. После этого он вышел из кабинета.

Обвиняемый прибыл в десять минут седьмого. Вы услышите показания, которые помогут вам решить, был ли он в крайне возбужденном состоянии. Он отказался снять пальто и сразу попросил проводить его к мистеру Хьюму. Дайер проводил его в кабинет и снова удалился, закрыв дверь. Около двенадцати минут седьмого Дайер, находясь в маленьком коридоре за дверью кабинета, слышал, как обвиняемый сказал: «Я пришел сюда не убивать кого-либо, если только это не станет крайне необходимым». Спустя несколько минут он услышал крик мистера Хьюма: «Да что с вами, приятель? Вы с ума сошли?» После этого дворецкий услышал звуки, которые будут вам описаны.

На сей раз пауза была краткой. Сэр Уолтер Сторм несколько разгорячился, хотя говорил с той же тщательной артикуляцией, при каждом слове указывая пальцем в сторону жюри. Генеральный прокурор был высоким мужчиной, и рукав его черной мантии при каждом жесте слегка трепетал.

Дайер постучал в дверь и спросил, все ли в порядке. «Я справлюсь сам – уходите», – ответил его хозяин, и дворецкий повиновался. В половине седьмого мисс Амелия Джордан спустилась вниз, намереваясь выйти из дома, и подошла к кабинету. Она собиралась постучать, когда услышала голос обвиняемого: «Вставайте, черт бы вас побрал!» Мисс Джордан повернула ручку, но обнаружила, что дверь заперта на засов изнутри. Тогда она побежала по коридору, столкнулась с появившимся в нем Дайером и крикнула ему: «Они дерутся, убивают друг друга – остановите их!» Дайер ответил, что лучше позвать полицейского. «Вы трус! – сказала мисс Джордан. – Бегите в соседний дом и приведите мистера Флеминга». Но Дайер ответил, что мисс Джордан в такой момент лучше не оставаться одной, поэтому пусть она сама сходит за мистером Флемингом. Мисс Джордан застала мистера Флеминга выходящим из своего дома и вернулась вместе с ним. Они увидели Дайера, пришедшего из кухни с кочергой, и втроем подошли к двери кабинета. Дайер постучал, и они услышали звук, который правильно определили как звук засова, медленно выдвигаемого из гнезда с другой стороны двери.

Я сказал «правильно», так как засов в тот момент действительно выдвигали, что потребовало некоторых усилий, как неоднократно заявил сам обвиняемый. Подсудимый приоткрыл дверь на несколько дюймов. Увидев стоящих за ней, он открыл ее настежь и сказал: «Ладно, можете войти».

Эти слова могут показаться вам бессердечными при данных обстоятельствах. А обстоятельства были таковы, что мистер Хьюм лежал на полу между окном и письменным столом в положении, описание которого вы услышите. В груди у него торчала стрела. В ней опознали ту, которая, когда покойного последний раз видели живым в обществе подсудимого, висела на стене кабинета, что подтверждает и обвиняемый. Согласно медицинскому свидетельству, которое мы представим, стрелу воткнули в тело с такой силой, что она пронзила сердце, вызвав немедленную смерть. В показаниях экспертов вы услышите, что стрелу не выпустили из лука, а, очевидно, использовали как ручное оружие наподобие ножа. Вы услышите от полицейских, что на стреле, провисевшей несколько лет на стене, был слой пыли, стертый лишь в одном месте, где обнаружены четкие отпечатки пальцев. И наконец, вы услышите, что эти отпечатки принадлежат обвиняемому.

Что произошло, когда подсудимый открыл дверь кабинета мисс Джордан, мистеру Флемингу и дворецкому? Как они обнаружили, он находился в комнате наедине с мертвецом. «Кто это сделал?» – обратился к нему мистер Флеминг. «Полагаю, вы скажете, что я», – ответил обвиняемый. «Вы убили его, – заявил мистер Флеминг, – и нам лучше вызвать полицию». Обследуя комнату, они обнаружили, что стальные ставни и подъемные окна все еще заперты изнутри. Таким образом, обвиняемого застали наедине с убитым в комнате, куда нельзя было проникнуть ни через дверь, ни через окна, а других доступов туда не существовало. Покуда мистер Флеминг осматривал комнату, обвиняемый сидел на стуле, внешне абсолютно спокойный, и курил сигарету…

Кто-то кашлянул. Кашель был непреднамеренным, но по залу пробежал легкий шорох. Я не мог определить, как большинство присутствующих воспринимает речь обвинителя, но атмосфера в зале была зловещей. Позади нас, на местах земельной корпорации Сити, сидели две женщины. Одна – в пальто из шкуры леопарда – была красивой, а другая – невзрачной, если не сказать уродливой, и ее аристократическое лицо покрывал плотный слой косметики. Справедливость требует признать, что они не вертелись, не смеялись и громко не разговаривали – их шепот слышали только мы.

– Знаешь, – сказала Леопардовая Шкура, – я однажды встречала его на вечеринке. Только подумать, что через три недели его повесят!

– Ты находишь это забавным, дорогая? – отозвалась Уродина. – Я бы хотела, чтобы его посадили поудобнее.

Сэр Уолтер Сторм окинул взглядом присяжных:

– Что же говорит об этом сам обвиняемый? Как он объясняет тот факт, что только он один мог быть с мистером Хьюмом в момент его гибели? Как он объясняет наличие отпечатков своих пальцев на оружии? Как он объясняет (этот факт будет вам представлен), что пришел в дом вооруженный пистолетом? Вы услышите слово в слово замечания, сделанные им мистеру Флемингу, Дайеру и доктору Спенсеру Хьюму, который прибыл вскоре после обнаружения тела. Но большинство этих замечаний содержится в заявлении, которое обвиняемый сделал участковому детективу-инспектору Моттраму 5 января в 12.15. Обвиняемый в сопровождении инспектора Моттрама и сержанта Рейва проследовал на Доувер-стрит, где добровольно дал показания, которые я намерен вам зачитать.

Он сказал следующее: «Я делаю это заявление по доброй воле, предупрежденный, что все, сказанное мною, будет записано и может быть использовано как свидетельство. Я желаю очистить себя от подозрений. Я абсолютно невиновен. Я прибыл в Лондон сегодня в 10.45 утра. Покойный знал о моем приезде, так как моя невеста написала ему, что я приезжаю девятичасовым поездом из Фроненда в Суссексе. В половине второго мистер Хьюм позвонил мне по телефону и попросил прийти в его дом в шесть. Он сказал, что хочет уладить дела, касающиеся его дочери. Я пришел в его дом в 18.10. Он дружески меня приветствовал. Несколько минут мы разговаривали о стрельбе из лука, потом я обратил внимание на три стрелы, висящие на стене. Мистер Хьюм сказал, что каждой из этих стрел можно убить человека. Я в шутку ответил, что пришел сюда не затем, чтобы кого-то убивать, если только это не станет абсолютно необходимым. Я уверен, что тогда дверь не была заперта на засов, а при мне не было никакого оружия. Я сказал мистеру Хьюму, что хочу жениться на его дочери и прошу его согласия. Он предложил мне выпить, и я согласился. Мистер Хьюм налил два стакана виски с содовой и протянул один мне. Потом он сказал, что хочет выпить за мое здоровье и что согласен на мой брак с мисс Хьюм».

Сэр Уолтер оторвал глаза от бумаги. Казалось, некоторое время он молча смотрел на присяжных. Мы не видели его лица, но затылок в парике выглядел весьма красноречиво.

– Корона спросит вас, верите ли вы, что покойный пригласил обвиняемого «уладить дела, касающиеся его дочери». Вам предстоит решить, считаете ли вы это заявление правдоподобным или вероятным. Обвиняемый приходит в дом, они начинают говорить о стрельбе из лука, как только он входит в кабинет, и мистер Хьюм дружелюбно заявляет, что каждой из этих стрел можно убить человека. Такое поведение может показаться вам странным, хотя оно позволяет обвиняемому пошутить насчет убийства. Еще более странным вам может показаться то, что покойный, ранее выражавший при свидетелях совсем иные чувства к обвиняемому, пьет за его здоровье и дает согласие на брак. Но что за этим следует?

Сэр Уолтер возобновил чтение: «Я выпил около полстакана виски с содовой, когда почувствовал, что у меня кружится голова и что я теряю сознание. Я пытался заговорить, но не смог. Я понял, что в напиток, очевидно, добавили какой-то наркотик, и стал падать лицом вниз. Последнее, что я помню, – как мистер Хьюм спросил: «Да что с вами? Вы с ума сошли?» Когда я пришел в себя, то сидел на том же стуле, хотя помнил, что упал с него. Мне было скверно. Я посмотрел на часы – было половина седьмого. Потом я увидел ногу мистера Хьюма с другой стороны стола. Он лежал мертвый, каким вы его нашли. Не понимая, что произошло, я крикнул, чтобы он встал. Обойдя комнату, я заметил, что одна из стрел исчезла со стены. Я подошел к двери и обнаружил, что она заперта на засов изнутри. Тогда я обследовал ставни и увидел, что они тоже заперты изнутри. Мне пришло в голову, что меня могут заподозрить в убийстве, поэтому я стал искать стаканы с виски, которые наполнил мистер Хьюм, но не смог их найти. Графин с виски стоял на буфете снова полный, а сифон с содовой выглядел нетронутым. Рядом находились четыре чистых стакана, но я не знаю, были ли среди них два, которыми пользовались мы. Вскоре после этого я снова подошел взглянуть на дверь. Тогда я заметил пыль на моей руке, на которую вы позже обратили внимание. Я вернулся и посмотрел на стрелу. В этот момент в дверь постучали, и я открыл ее. В комнату вошел крупный мужчина, которого вы называете Флемингом, а за ним слуга с кочергой. Мисс Джордан осталась в дверях. Это все, что я могу вам сообщить. Я ни разу не прикасался к стреле».

Послышался шелест, когда сэр Уолтер перелистал страницы с отпечатанным текстом и отложил их.

– Да он же просто сумасшедший! – прошептала Леопардовая Шкура.

– Ты так думаешь, дорогая? – отозвалась Уродина. – Как ты наивна! По-моему, он хочет, чтобы о нем так думали.

– Члены жюри, – продолжал сэр Уолтер, с озадаченным видом разводя руками, – я не собираюсь комментировать это заявление и показания, которые дадут свидетели и полиция. Какую интерпретацию даст столь необычному заявлению обвиняемый или мой ученый друг, мне неизвестно. Корона придерживается мнения, что обвиняемый, застав Эйвори Хьюма решительно противящимся его матримониальным планам, поссорился с ним и жестоко убил старика, не причинившего ему никакого вреда. В заключение должен напомнить вам следующее. Ваша задача – решить, подтверждают ли доказательства, которые Корона представит вам, обвинение в убийстве. Если вы сочтете, что Корона не доказала обвинение, не оставляя сомнений, без колебаний исполняйте свой долг. Говорю откровенно, что Корона не в состоянии объяснить причину внезапного антагонизма жертвы по отношению к обвиняемому. Но суть не в этом, а в том, какой эффект этот антагонизм оказал на подсудимого. Сам по себе антагонизм является фактом, и вы можете считать его отправным пунктом в цепи фактов, которые мы вам представим. Если же вы решите, что обвинение доказано без каких-либо сомнений, не превращайте слабость характера подсудимого в фактор его защиты и без колебаний приговорите его к высшей мере наказания.

Глава 2 ВЗГЛЯНИТЕ НА ФОТОГРАФИЮ НОМЕР 5

Генеральный прокурор сел, и со стола солиситоров ему протянули стакан воды. Судебный пристав, который на цыпочках проходил мимо присяжных, наклонившись, чтобы не заслонять им обвинителя, выпрямился. Мистер Хантли Лотон, ассистент сэра Уолтера, поднялся для допроса свидетелей. Первые два из них были официальными лицами, и их быстро отпустили. Харри Мартин Кумб, полицейский фотограф, удостоверил подлинность снимков, сделанных в связи с преступлением. Лестер Джордж Фрэнклин, землемер района Вестминстер, дал показания относительно обследования им дома 12 на Гроувнор-стрит и предъявил планы дома. Копии раздали членам жюри. Мистер Хантли Лотон, чьи манеры отличались некоторой напыщенностью, плохо гармонировавшей с крючковатым носом, задержал свидетеля.

– Насколько я понимаю, 5 января по требованию детектива-инспектора Моттрама вы произвели обследование комнаты, именуемой кабинетом, в доме 12 на Гроувнор-стрит?

– Да.

– Вы обнаружили какие-либо средства входа или выхода в этой комнате, помимо двери и окон? Нечто вроде потайного входа?

– Нет.

– Стены были фактически однородными?

Молчание.

– Обвинитель спрашивает вас, – пояснил судья Рэнкин, – не было ли в стенах пустот.

В спокойном, мягком голосе ощущались здравомыслие, способное сводить все факты к их подлинным ценностям, и умение властвовать над залом суда.

– Пустот, милорд? – переспросил свидетель. – Разумеется, нет.

Судья с любопытством посмотрел на мистера Лотона, и ручка в его пухлых пальцах заскользила по странице в книги записей.

– Не было даже щели, достаточно широкой, чтобы пропустить стержень стрелы? – допытывался обвинитель.

– Нет, сэр. Ничего подобного.

– Благодарю вас.

Перекрестного допроса не было – Г. М. молча покачал головой и сгорбил плечи под мантией. Он сидел в той же статичной позе, и оставалось надеяться, что он не сверлит присяжных злобным взглядом.

– Вызовите Амелию Джордан.

Мисс Джордан препроводили на свидетельское место – в узкую кабинку, стоящую под прямым углом между скамьями жюри и судейской скамьей. По-видимому, в обычных обстоятельствах она была спокойной и деловой женщиной. Но сейчас она споткнулась, поднимаясь по ступенькам к месту свидетеля, и было заметно, что женщина явно нервничала, произнося слова присяги. Явилась ли нервозность причиной того, что она споткнулась, или наоборот – мы не могли определить, но женщина густо покраснела. К тому же она явно страдала каким-то недугом. Амелия Джордан явно перешагнула тридцатилетний рубеж. У нее были каштановые волосы и голубые глаза под маленькими хромированными очками, едва заметными на привлекательном, но иссушенном болезнью лице. Одежда вызвала благоприятные отзывы двух женщин, сидящих позади нас. На ней было все черное – в том числе шляпка с козырьком, как у фуражки.

– Ваше имя Флора Амелия Джордан?

– Да. – Ответ прозвучал хрипловато, словно голос пытался найти нужный уровень. Не глядя на судью и присяжных, она смотрела на напыщенную фигуру мистера Хантли Лотона.

– Вы были личным секретарем мистера Хьюма?

– Да… То есть нет. Я уже давно не являлась его секретарем – после отхода от дел секретарь был ему не нужен… Я вела хозяйство – это было лучше, чем держать платную экономку.

– Милорд и жюри все понимают, – умиротворяюще произнес обвинитель. – Вы были кем-то вроде родственников?

– Нет-нет, мы не были родственниками. Мы…

– Понятно, мисс Джордан. Сколько времени вы пробыли с ним?

– Четырнадцать лет.

– Вы близко его знали?

– Да, очень близко.

Обвинитель предъявил два письма, касающиеся помолвки Мэри Хьюм, – одно от девушки к отцу, другое от отца к дочери, – и попросил подтвердить их подлинность. Мисс Джордан, по ее словам, видела первое письмо и помогала писать второе. Характеры начинали вырисовываться. Судя по ее письму, Мэри Хьюм была импульсивной, ветреной и слегка непоследовательной, как и можно было себе представить по фотографии блондинки с широко расставленными глазами, которая украшала сегодняшний утренний выпуск «Дейли экспресс», но при этом не чуждой практичности. Эйвори Хьюм выглядел снисходительным и осторожным, со склонностью к педантичным проповедям. Больше всего его, казалось, радовала одна мысль: «Верю, что пройдет не слишком много лет, когда я смогу с уверенностью сказать, что вскоре у меня появится внук… (В этот момент человек на скамье подсудимых побледнел, как привидение.) Я так уверен в этом, моя дорогая дочка, что собираюсь оставить все свое состояние в виде траста для сына, который у тебя появится. Надеюсь провести много счастливых лет в вашей компании».

Послышалось неловкое покашливание. Ансуэлл сидел, уставясь на лежащие на коленях руки. Мистер Хантли Лотон продолжал допрос Амелии Джордан.

– Вы помните какие-нибудь конкретные замечания мистера Хьюма насчет помолвки?

– Да. Он говорил, что очень доволен и не мог желать ничего лучшего. «А вы что-нибудь знаете о мистере Ансуэлле?» – спросила я. «Да, он прекрасный молодой человек – я знал его мать, она была очень основательная женщина». Что-то в этом роде.

– Иными словами, он рассматривал брак как решенное дело?

– Ну, мы так думали.

– Мы?

– Доктор Спенсер Хьюм и я. По крайней мере, я так считала – за других не могу отвечать.

– Скажите, мисс Джордан, между 31 декабря и 4 января вы заметили какую-нибудь перемену в поведении мистера Хьюма?

– Да.

– Когда впервые вы заметили ее?

– В субботу утром – в день его смерти.

– Пожалуйста, объясните, что именно вы заметили.

Гипнотические манеры мистера Лотона подействовали успокаивающе. Мисс Джордан стала говорить тихо, но отчетливо. Сначала она не знала, куда девать руки, но в конце концов решительно стиснула ими перила. Когда она говорила о письме, которое помогала писать, то с трудом сдерживала слезы.

– Вот как все произошло, – начала мисс Джордан. – В пятницу было решено, что доктор Спенсер Хьюм и я поедем на автомобиле в Суссекс поздравить Мэри и провести уик-энд с ее друзьями. Но мы не могли выехать раньше субботнего вечера, так как доктор Хьюм состоит в штате больницы Сент-Прейд и должен был работать допоздна. В пятницу вечером Мэри позвонила отцу из Суссекса, и я сообщила ей об этом…

– А мистер Эйвори Хьюм собирался ехать с вами? – спросил обвинитель.

– Нет, он не мог. У него были какие-то дела в субботу – кажется, отчеты пресвитерианской церкви. Но он просил передать от него поздравления, а мы собирались привезти Мэри с собой.

– Понятно. А в субботу утром, мисс Джордан?

– В субботу утром, когда мы завтракали, пришло письмо от Мэри – я узнала ее почерк и удивилась, что она написала отцу, хотя вчера вечером говорила с ним по телефону.

– Что стало с этим письмом?

– Не знаю. Потом мы искали его, но нигде не могли найти.

– А что делал или говорил мистер Хьюм?

– Прочитав письмо, он быстро встал, спрятал его в карман и отошел к окну. Я спросила: «Что-то не так?» А он ответил: «Жених Мэри решил приехать сегодня в Лондон и хочет повидать нас». – «Значит, мы не поедем в Суссекс?» – сказала я, имея в виду, что мы должны принять мистера Ансуэлла и пригласить его к обеду. Он отвернулся от окна и заявил: «Пожалуйста, делайте то, что вам говорят, вы поедете туда, как планировали».

– Каким тоном он это произнес?

– Очень холодным и резким, а это опасный признак.

– Что произошло потом?

– Ну, я спросила: «Но ведь вы пригласите его к обеду?» Секунду он смотрел на меня, а потом ответил: «Мы не будем приглашать его ни к обеду, ни куда-либо еще» – и вышел из комнаты.

Человек на скамье подсудимых на миг поднял взгляд.

– Насколько я понимаю, мисс Джордан, в субботу около половины второго вы проходили мимо двери гостиной в холле?

– Да.

– И вы слышали, как мистер Хьюм говорил по телефону в гостиной?

– Да.

– Вы заглянули в комнату?

– Да. Мистер Хьюм сидел за столом между окнами, где стоял телефон, спиной ко мне.

– Пожалуйста, повторите как можно точнее его слова, которые вы слышали.

Свидетельница спокойно кивнула:

– Он сказал: «Учитывая то, что я слышал, мистер Ансуэлл…»

– Вы можете поклясться, что он сказал: «Учитывая то, что я слышал…»?

– Да.

– Пожалуйста, продолжайте.

– «Учитывая то, что я слышал, полагаю, нам лучше уладить дела, касающиеся моей дочери».

Судья устремил маленькие глазки на обвинителя и заговорил в той же неторопливой манере:

– Мистер Лотон, вы намерены заявить, что на другом конце провода говорил обвиняемый?

– С вашего позволения, милорд, мы предъявим свидетеля, который слышал обоих участников разговора по параллельному аппарату в конце холла. Думаю, он сможет сообщить, был ли это голос обвиняемого.

На левой стороне передней скамьи послышался громкий кашель, звучащий злобно и агрессивно. Г. М. поднялся, опершись кулаками на стол. По какой-то причине косичка его парика задралась вверх, как поросячий хвостик. Его голос был первым no-настоящему человеческим звуком, который мы слышали здесь.

– Милорд, если это сэкономит суду время, мы готовы признать, что с покойным говорил обвиняемый. Фактически мы собираемся на этом настаивать.

После кивка судьи и удивленного шороха в зале он снова сел.

– Можете продолжать, мистер Лотон, – сказал судья.

Обвинитель повернулся к свидетельнице:

– Что еще говорил покойный?

– Он сказал после паузы, во время которой, очевидно, говорил собеседник: «Да, я это одобряю, но сейчас не время это обсуждать. Не могли бы вы прийти ко мне домой? Шесть вечера вас устроит?»

– Каким тоном он это произнес?

– Резким и официальным.

– И что случилось потом?

– Мистер Хьюм положил трубку, посмотрел на телефон и сказал: «Мой дорогой Ансуэлл, я заставлю вас замолчать, черт бы вас побрал».

– И как же он произнес эти слова?

– Тем же тоном, но с большим удовлетворением.

– По-вашему, он выражал свои мысли вслух?

– Да.

Как и большинство свидетелей, рассказывающих о происшедшем или цитирующих кого-то, мисс Джордан держалась строго. Казалось, она чувствовала, что каждое ее слово может быть использовано против нее. Под тенью козырька черной шляпки ее благообразное увядшее лицо стало жестким. Но голос сохранял мягкий тембр, при котором слова «черт бы вас побрал» прозвучали неуместно.

– Что вы сделали после того, как услышали это?

– Быстро отошла. – Поколебавшись, женщина добавила: – Я была так шокирована этой внезапной переменой и тем, как он говорил о мистере Ансуэлле, что не знала, что и думать, и не хотела, чтобы он видел меня.

– Благодарю вас… «Учитывая то, что я слышал…» – задумчиво, но четко повторил Лотон. – У вас создалось впечатление, что мистер Хьюм услышал что-то неблагоприятное об обвиняемом, и это вынудило его изменить к нему отношение?

– Мистер Лотон, я не могу этого позволить, – вмешался судья. – Сэр Уолтер уже заявил, что Корона не в состоянии объяснить причину столь внезапной перемены. Будьте любезны воздержаться от подсказок.

– Прошу прощения. – Лотон повернулся к судье: – Заверяю ваше лордство, что это не входит в мои намерения. Разрешите продолжить. Мисс Джордан, вы бы охарактеризовали мистера Хьюма как человека, чье поведение зависит от причуд?

– Безусловно, нет.

– Он был благоразумным человеком, руководствовавшимся вескими причинами и доводами?

– Да.

– Если, скажем, он считал Джона Смита умным человеком в понедельник, то не мог думать о нем как о полном идиоте во вторник, не найдя убедительной причины?

– Я должен настаивать, мистер Лотон, – снова послышался голос судьи, – чтобы вы прекратили задавать свидетельнице наводящие вопросы.

– Как будет угодно вашему лордству, – униженно пробормотал обвинитель. – А теперь, мисс Джордан, давайте перейдем к вечеру 4 января. Сколько человек было в доме в шесть?

– Мистер Хьюм, Дайер и я.

– В доме больше никто не проживает?

– Доктор Хьюм, кухарка и горничная. Но у кухарки и горничной был свободный вечер. А я собиралась подобрать доктора Хьюма на автомобиле в больнице Сент-Прейд и поехать оттуда в Суссекс…

– Понятно, мисс Джордан, – остановил обвинитель поток нервных слов. – Где вы были около десяти минут седьмого?

– Наверху – упаковывала вещи. Доктор Хьюм просил меня положить несколько вещей в его чемодан, так как у него не было времени возвращаться за ними домой из больницы, а я упаковывала свой саквояж…

– Кажется, около десяти минут седьмого вы услышали, что в дверь позвонили?

– Да.

– Что вы сделали?

– Подбежала к лестнице и склонилась над перилами.

– Вы видели, как вошел обвиняемый?

– Да. Я… подглядывала сквозь нижнюю часть балюстрады. – Амелия Джордан покраснела и добавила: – Мне хотелось посмотреть, как он выглядит.

– Вполне естественно. Что же произошло?

– Дайер открыл дверь, и… этот человек… – она быстро взглянула на обвиняемого, – вошел в холл. Он сказал, что его фамилия Ансуэлл и что мистер Хьюм ожидает его. Потом он уронил шляпу на пол. Дайер предложил взять у него пальто и шляпу, но он ответил, что предпочитает оставаться в пальто.

– Предпочитает оставаться в пальто, – медленно повторил обвинитель. – И каким же тоном он говорил?

– Очень резким.

– А потом?

– Дайер повел его через холл и по маленькому коридору, ведущему к кабинету. Он посмотрел на меня, проходя мимо. Они вошли в кабинет, и больше я ничего не видела. Я поднялась заканчивать укладку вещей, не зная, что и думать…

– Просто расскажите нам, что вы делали, мисс Джордан, – этого будет достаточно. Где вы были за несколько минут до половины седьмого?

– Я надела пальто и шляпу, взяла чемоданы и спустилась вниз. Дайеру велели вывести машину из гаража на Маунт-стрит и поставить ее у входной двери. Я ожидала, что он позовет меня, но, спустившись, никого не обнаружила. Тогда я подошла к двери кабинета, узнать перед уходом, нет ли у мистера Хьюма последних указаний или сообщений.

– «Последних сообщений» у него не было, мисс Джордан, – мрачно заметил мистер Лотон. – Что именно вы сделали?

– Подойдя к двери, я услышала чей-то голос: «Вставайте, черт бы вас побрал!» – Последние слова вновь показались неуместными в ее устах.

– Он сказал что-нибудь еще?

– Да. Кажется, он добавил: «Встаньте с пола и скажите что-нибудь».

– Голос был громкий?

– Довольно громкий.

– Это был голос обвиняемого?

– Теперь я знаю, что да. Но тогда я едва ли его узнала. У меня это ассоциировалось с тем, что говорил утром мистер Хьюм…

– Вы пробовали открыть дверь?

– Да, один раз.

– Она была заперта на засов изнутри?

– Тогда я так не подумала, что на засов. Но дверь была заперта.

– А потом?

– Дайер появился из-за угла коридора со своими пальто и шляпой. Я подбежала к нему и сказала: «Они дерутся, убивают друг друга – остановите их». Он ответил, что пойдет за констеблем. «Вы трус! – упрекнула его я. – Бегите в соседний дом и приведите мистера Флеминга». Но он сказал, что лучше пойти мне, чтобы не оставаться одной в доме, если что-то случится. Поэтому я пошла.

– Вы быстро нашли мистера Флеминга?

– Да, он спускался с крыльца своего дома.

– Он пошел в дом мистера Хьюма вместе с вами?

– Да, и мы увидели Дайера с кочергой в руке. «Что там происходит?» – спросил мистер Флеминг. «Сейчас все тихо», – ответил Дайер.

– Вы втроем подошли к двери кабинета?

– Да, и Дайер постучал. Потом мистер Флеминг постучал сильнее.

– А после?

– Мы услышали внутри шаги, и кто-то начал отодвигать засов.

– Вы уверены, что дверь была закрыта на засов, и его пришлось отодвинуть?

– Да, судя по звуку. Засов двигался с трудом, и дверь слегка вздрагивала.

– Сколько, по-вашему, прошло времени между стуком и моментом, когда отодвинули засов?

– Не знаю. Возможно, немного, но это показалось вечностью.

– Могла пройти целая минута?

– Вероятно.

– Пожалуйста, расскажите присяжным, что случилось затем.

Но женщина обращалась не к присяжным, а к своим рукам, лежащим на перилах.

– Дверь открылась на несколько дюймов, и кто-то выглянул. Я увидела, что это тот мужчина. Потом он распахнул дверь и сказал: «Ладно, вам лучше войти». Мистер Флеминг вбежал в комнату, и Дайер последовал за ним.

– А вы вошли в кабинет?

– Нет. Я осталась у двери.

– Что именно вы увидели?

– Я увидела Эйвори, лежавшего на спине у стола ногами ко мне.

– Вы видели эти фотографии? – Лотон указал на желтый буклет. – Да? Благодарю вас. Пожалуйста, возьмите буклет и взгляните на фотографию номер 5. Он лежал так?

– Да. Думаю, что так.

– Поверьте, я глубоко… Да, можете положить буклет. Как близко вы подходили к телу?

– Я не отходила от двери. Они сказали, что он мертв.

– Кто именно сказал?

– Кажется, мистер Флеминг.

– Вы помните, что говорил обвиняемый?

– Помню начало. МистерФлеминг спросил его, кто это сделал, а он ответил: «Полагаю, вы скажете, что я». – «Вы убили его, и нам лучше вызвать полицию», – сказал мистер Флеминг. Я хорошо помню то, что видела, но почти не помню, что слышала. Мне стало не по себе.

– Как себя вел обвиняемый?

– Он был спокоен и сдержан, если не считать того, что галстук у него болтался поверх пальто.

– Что сделал обвиняемый, когда мистер Флеминг заговорил о вызове полиции?

– Он сел на стул у стола, достал из внутреннего кармана портсигар, вынул сигарету и закурил.

Мистер Хантли Лотон наклонился посовещаться с генеральным прокурором, но думаю, это было сделано для отвода глаз. Все, кроме судьи, бросили беглый взгляд на обвиняемого. Судья Рэнкин оторвался от своих записей, ожидая продолжения. Мисс Джордан выглядела так, словно пыталась примириться с пребыванием на свидетельском месте до конца дней.

Хантли Лотон снова обратился к ней:

– Кажется, мисс Джордан, вскоре после обнаружения тела вас отправили в автомобиле за доктором Спенсером Хьюмом в больницу Сент-Прейд на Прейд-стрит?

– Да. Мистер Флеминг взял меня за плечо и велел быстро привезти его, так как, если он на операции, ему не передадут телефонное сообщение.

– Вы не можете сообщить нам что-нибудь еще о дальнейших событиях этого вечера?

– Нет.

– Потому что, вернувшись из больницы, вы заболели воспалением мозга и месяц не могли покидать вашу комнату?

– Да.

Обвинитель провел рукой по странице досье.

– Прошу вас подумать как следует, мисс Джордан. Можете ли вы повторить нам еще какие-нибудь слова обвиняемого? Он сказал что-то, когда сел и зажег сигарету?

– Да, ответил на вопрос.

– На какой?

– Кто-то спросил: «Вы что, сделаны из камня?»

– И что он ответил?

– «Поделом ему за то, что он что-то подмешал мне в виски». Несколько секунд Лотон молча смотрел на нее, потом сел.

Сэр Генри Мерривейл поднялся для перекрестного допроса.

Глава 3 В МАЛЕНЬКОМ ТЕМНОМ КОРИДОРЕ

Какой линии будет придерживаться защита, никто не мог сказать – возможно, безумия или даже непреднамеренного убийства, но, зная Г. М., я сомневался, что он этим ограничится. Его первый перекрестный допрос мог дать какую-то подсказку. Г. М. величественно поднялся, но эффект испортила мантия, которая за что-то зацепилась и треснула со звуком, настолько напоминающим пренебрежительное фырканье, что на одну ужасную секунду я подумал, что он действительно выразил таким образом свое отношение к происходящему. Потом Г. М. расправил плечи. Как бы ни заржавели его адвокатские таланты, это был перекрестный допрос, где дозволены наводящие вопросы. Могла возникнуть какая-нибудь зацепка, при которой его обычная агрессивная тактика стала бы смертоносной. Но беда была в том, что женщина завоевала симпатии всех, включая жюри, и нападать на нее было неразумно. Бросив злобный взгляд через плечо на порванную мантию и поправив очки на широком носу, Г. М. обратился к ней почти так же мягко, как Хантли Лотон. При звуках его голоса свидетельница сразу расслабилась. Казалось, он приглашает ее выпить и поболтать.

– Мэм, – начал Г. М., – вы считаете, что мистер Хьюм услышал что-то скверное об обвиняемом, и это внезапно заставило его переменить мнение?

Пауза.

– Не знаю.

– Все же, – настаивал Г. М., – поскольку мой ученый друг задал этот вопрос, давайте разберемся. Как он сказал, если мистер Хьюм изменил мнение о подсудимом, то, должно быть, потому, что узнал что-то от кого-то, не так ли?

– Мне казалось, что да.

– И наоборот, если бы он ничего не узнал, то не изменил бы мнения?

– Полагаю, что да.

– Кажется, – продолжал Г. М. тем же тоном, – он пребывал в наилучшем настроении в пятницу вечером, когда договаривался о вашей с доктором Хьюмом поездке в Суссекс?

– Да.

– Тем вечером он выходил из дому?

– Нет.

– Принимал каких-нибудь посетителей?

– Нет.

– Отвечал на телефонные звонки, получал письма или какие-то сообщения?

– Нет. За исключением звонка Мэри. Я сняла трубку и говорила с ней минуту-две, а потом мистер Хьюм подошел к телефону, но я не слышала, что он говорил.

– А сколько писем он получил следующим утром за завтраком?

– Только одно – написанное почерком Мэри.

– Угу. Следовательно, если он узнал что-то плохое об обвиняемом, то, возможно, от собственной дочери?

По залу пробежал шорох. Сэр Уолтер Сторм сделал движение, словно собираясь встать, но вместо этого начал совещаться с Хантли Лотоном.

– Ну… откуда мне знать?

– Все же именно после чтения этого письма он впервые проявил антагонизм по отношению к подсудимому?

– Да.

– Значит, все началось именно тогда?

– Судя по тому, что я видела, да.

– Предположим, мэм, я скажу вам, что в этом письме не было ни единого слова об обвиняемом, кроме того, что он приезжает в Лондон?

Свидетельница прикоснулась к очкам.

– Не знаю, что я должна ответить.

– Именно это я говорю вам, мэм. У нас имеется это письмо, и в свое время мы собираемся предъявить его. Поэтому, если я скажу вам, что в нем нет ничего о подсудимом, за исключением голого факта – его намерения приехать в Лондон, – это изменит вашу точку зрения на поведение мистера Хьюма?

Г. М. сел, не дожидаясь ответа. Суд был озадачен. Защитник не опроверг и не попытался опровергнуть ни одного слова в показаниях свидетельницы, но оставил ощущение, что в них что-то не так. Я ожидал, что мистер Лотон возобновит допрос, однако поднялся сэр Уолтер Сторм: – Вызовите Херберта Уильяма Дайера. Мисс Джордан покинула свидетельское место, на которое поднялся Дайер. Было очевидно, что он окажется хорошим и убедительным свидетелем, что и произошло. Дайер был степенным мужчиной лет под шестьдесят, с коротко стриженными седеющими волосами. Ради такого случая он облачился в короткий черный пиджак и полосатые брюки, а вместо стоячего воротничка надел обычный с темным галстуком. Человек буквально излучал респектабельность. Проходя мимо скамьи присяжных и стола солиситоров, он не то поклонился, не то кивнул светловолосому молодому человеку, сидящему за этим столом. Дайер произнес присягу звучным голосом и застыл, опустив руки и слегка выпятив подбородок.

Тягучий голос сэра Уолтера Сторма резко контрастировал с четкими интонациями Хантли Лотона.

– Ваше имя Херберт Уильям Дайер, и вы пять с половиной лет состояли в услужении у мистера Хьюма?

– Да, сэр.

– Насколько я понял, до того вы одиннадцать лет работали у покойного лорда Сенлака и после его смерти получили наследство в благодарность за преданную службу?

– Да, сэр.

– Во время войны вы служили в 14-м полку миддлсексских стрелков и в 1917 году были награждены медалью за боевые заслуги?

– Да, сэр.

Сначала Дайер подтвердил рассказ мисс Джордан о телефонном звонке обвиняемому. Он объяснил, что параллельный аппарат стоял под лестницей позади холла. Ему поручили позвонить в «Пиренейский гараж» насчет ремонта машины мистера Хьюма и убедиться, что она будет в полном порядке вечером. Около половины второго Дайер подошел к телефону и, сняв трубку, услышал, как мистер Хьюм попросил соединить его с номером Риджент 0055 и позвал обвиняемого, на что голос, который Дайер мог опознать как принадлежащий подсудимому, ответил, что он у телефона. Убедившись, что связь установлена, Дайер положил трубку и направился в сторону гостиной. Проходя мимо двери, он услышал конец разговора, описанный первым свидетелем, а также последовавший монолог хозяина.

– Когда мистер Хьюм снова коснулся этой темы?

– Почти сразу же после телефонного разговора. Я вошел в гостиную, и он сказал: «В шесть вечера я ожидаю посетителя. Из-за него могут быть неприятности, так как ему нельзя доверять».

– Что вы на это ответили?

– Я сказал: «Да, сэр».

– А когда вы услышали об этом в следующий раз?

– Около четверти шестого или чуть позже. Мистер Хьюм позвал меня в кабинет.

– Опишите, что произошло.

– Мистер Хьюм сидел за столом с шахматной доской и фигурами, разгадывая шахматную задачу. Не отрывая взгляда от доски, он велел мне закрыть и запереть ставни. Должно быть, я невольно выразил удивление, так как он передвинул фигуру на доске и сказал: «Делайте, что вам говорят. Думаете, я хочу, чтобы Флеминг видел, что вытворяет этот дурень?»

– Он всегда объяснял вам причины своих распоряжений?

– Никогда, сэр, – уверенно ответил свидетель.

– Насколько я понимаю, окна столовой мистера Рэндолфа Флеминга находятся прямо напротив кабинета, с другой стороны мощеного прохода между домами?

– Совершенно верно.

Генеральный прокурор подал знак. Из-под свидетельского места извлекли первое из двух странных вещественных доказательств: стальные ставни, прикрепленные изнутри к макету рамы с подъемным окном. Зал встретил их возбужденным шепотом. Ставни были сконструированы во французском стиле, как две маленькие складные дверцы, в которых, однако, не было ни щелей, ни отверстий. В центре находился плоский стальной брус с ручкой. Ставни предъявили для осмотра свидетелю и присяжным.

– Это пара ставней из окна, помеченного на плане буквой «А», – пояснил сэр Уолтер Сторм. – Они были прикреплены к макету рамы инспектором Моттрамом под руководством мистера Дента из фирмы «Дент и сыновья» в Чипсайде, который устанавливал их на самих окнах. Скажите, свидетель, это одна из пар ставней, которые вы запирали в субботу вечером?

Дайер внимательно обследовал вещественное доказательство.

– Да, сэр.

– Пожалуйста, заприте ставни, как вы сделали это в субботу.

Брус слегка заклинило, и он опустился в гнездо со стуком и звяканьем. Дайер отряхнул руки.

– Кажется, яма под виселицей открывается с помощью такого же засова? – прошептала дама в леопардовом пальто.

Дайер оттянул засов назад и снова вытер руки.

– За этими ставнями, – продолжал генеральный прокурор, – находились два подъемных окна?

– Да.

– Они тоже были заперты изнутри?

– Да, сэр.

– Отлично. Теперь расскажите милорду и присяжным, что произошло после того, как вы заперли ставни.

– Я обошел комнату, проверяя, все ли в порядке.

– Тогда вы обратили внимание на стену над камином, где висели три стрелы?

– Да.

– Покойный говорил вам что-нибудь еще?

– Да, сэр. Он спросил меня, все еще не отрываясь от шахматной доски, достаточно ли здесь напитков. Я увидел на буфете полный графин виски, сифон с содовой водой и четыре стакана.

– Посмотрите на этот графин и скажите мне, тот ли это самый, который вы видели на буфете в субботу вечером около четверти шестого.

– Тот самый, – ответил свидетель. – Я сам его купил по приказу мистера Хьюма в магазине Хартли на Риджент-стрит. Это очень дорогой графин из граненого стекла.

– Что еще сказал вам мистер Хьюм?

– Что вечером должен прийти мистер Флеминг для игры в шахматы, а когда он приходит, всегда должна быть выпивка. Я понял, что мистер Хьюм шутит.

– В десять минут седьмого вы впустили обвиняемого через парадную дверь?

Отчет Дайера об этом совпадал с показаниями первого свидетеля.

– Я проводил обвиняемого в кабинет мистера Хьюма. Они не обменялись рукопожатиями. Мистер Хьюм сказал мне: «Это все – можете идти. Посмотрите, готова ли машина». Я вышел и закрыл дверь. Тогда мистер Хьюм сидел за столом, а обвиняемый – на стуле перед ним. Не помню, слышал ли я, как кто-то задвинул засов. Я не слишком тревожился, но было слегка не по себе. Потом я вернулся и прислушался.

Мы живо представили себе Дайера, стоящего у двери в маленьком темном коридоре, где, как он объяснил, было мало света даже днем. В одном его конце находилась дверь, выходящая в мощенный кирпичом проход между этим домом и домом мистера Флеминга, в которой раньше была стеклянная панель, но любовь мистера Хьюма к уединению побудила его заменить дверь на полностью деревянную полгода назад. Вечером свет горел только в главном холле.

Сведенные к форме заявления, показания Дайера выглядели следующим образом:

– Я слышал, как обвиняемый сказал: «Я пришел сюда не убивать кого-либо, если только это не станет крайне необходимым». Мистера Хьюма я почти не слышал, так как он обычно говорит тихо. Правда, вскоре он повысил голос, но я все равно не мог разобрать слов. Потом он неожиданно сказал: «Да что с вами, приятель? Вы сошли с ума?» Тогда раздались звуки, которые я принял за борьбу. Я постучал в дверь и спросил, все ли в порядке. Мистер Хьюм велел мне уйти, сказав, что может разобраться сам. Он говорил так, словно слегка запыхался. Так как мистер Хьюм велел привести машину, мне пришлось повиноваться, иначе я бы потерял работу. Я надел пальто и шляпу и отправился в «Пиренейский гараж», находившийся в трех-четырех минутах ходьбы. Они еще не совсем закончили ремонт и напомнили о предупреждении, что он будет долгим. Тем не менее, я забрал автомобиль и поехал назад, но туман затруднял движение. Когда я вернулся, напольные часы показывали тридцать две минуты седьмого. У поворота в маленький коридор, ведущий к кабинету, я встретил мисс Джордан. Она сказала, что они дерутся, и попросила меня остановить их. Света в холле было мало. Мисс Джордан споткнулась о большой чемодан, принадлежащий доктору Спенсеру Хьюму, а когда я сказал, что лучше позвать полицейского, она накричала на меня. Мне показалось, что она плачет. По моему предложению мисс Джордан отправилась за мистером Флемингом, пока я пошел за кочергой. Мы втроем подошли к двери кабинета и постучали. Примерно через минуту дверь открыл обвиняемый. Несомненно, до того момента она была заперта на засов изнутри. Когда обвиняемый сказал: «Ладно, вам лучше войти», мистер Флеминг и я так и сделали. Я сразу же подошел к мистеру Хьюму, который лежал как на фотографии. Стрела, которую вы мне показывали, торчала у него в груди. Я не слушал его сердце, так как не хотел испачкаться кровью, но пытался нащупать пульс. Его не было. В комнате никто не мог прятаться. Вместе с мистером Флемингом я проверил ставни, так как не мог связывать происшедшее с джентльменом, каким, как я слышал, был обвиняемый. И ставни, и окна были заперты.

– Когда предложили вызвать полицию, обвиняемый что-нибудь сказал? – спросил генеральный прокурор.

– Он сказал: «Да, полагаю, нам лучше с этим покончить».

– Вы как-нибудь это прокомментировали?

– Да, сэр. Я не должен был этого делать, но не мог удержаться. Он сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и курил сигарету. Я спросил: «Вы что, сделаны из камня?»

– И что он на это ответил?

– «Поделом ему за то, что он что-то подмешал мне в виски».

– Что вы об этом подумали?

– Я не знал, что и думать, сэр. Я посмотрел на буфет и спросил: «Какое виски?» Обвиняемый ткнул в мою сторону сигаретой и сказал: «Когда я пришел сюда, он угостил меня виски с содовой. В нем был какой-то наркотик. Я отключился, а кто-то вошел и прикончил его. Это подтасовка, и вы это знаете».

– Вы подошли к буфету?

Свидетель впервые положил руки на перила.

– Да. Графин и сифон были полными, как и когда я видел их в прошлый раз, а в носике сифона торчала маленькая бумажная пробка. На стаканах не было никаких следов использования.

– Обвиняемый проявлял какие-нибудь признаки или симптомы, которые навели вас на мысль, что он находился под действием наркотика?

Дайер нахмурился:

– Не могу сказать, сэр. Но я слышал, как полицейский врач говорил, что обвиняемый не принимал никаких наркотиков.

Глава 4 ОКНО ЛИБО ЕСТЬ, ЛИБО ЕГО НЕТ

В начале второго, когда суд сделал перерыв на ленч, Эвелин и я мрачно спускались по лестнице. Олд-Бейли, наполненный шаркающим эхом, которым отзываются мрамор и плитки, был переполнен. Мы оказались в центре сутолоки у лестницы в главный холл.

– Не знаю, почему мы так предубеждены в пользу обвиняемого, – заговорил я. – Разве только потому, что его защищает Г. М., или потому, что он выглядит так, словно всегда одолжит тебе деньги, если они тебе понадобятся, и встанет рядом с тобой, если у тебя будут неприятности. Беда в том, что на скамье подсудимых все выглядят виновными. Если они спокойны, это плохой признак, а если нервничают – еще худший. Возможно, все дело в нашей чертовой национальной уверенности, что если бы они не были виновными, то никогда не оказались бы на скамье подсудимых.

– Хмф, – отозвалась моя жена, сосредоточенное выражение на чьем лице было чревато безумными идеями.

– И напрасно.

– Знаю. Но, Кен, пока они демонстрировали все улики, я не могла отделаться от мысли, что таким чокнутым, как этот парень, может выглядеть только невиновный. А потом выясняется, что он не принимал никаких наркотиков и снотворных… Если они предъявят медицинское заключение, тогда Г. М. останется только пытаться доказать невменяемость…

Что пытался доказать Г. М., было неясно. Он подверг Дайера необычайно долгому и нудному перекрестному допросу, главным образом стараясь подчеркнуть, что в день убийства Хьюм пытался связаться по телефону с Ансуэллом еще в девять утра. Единственный веский довод Г. М. касался стрелы, которой было совершено преступление, но и он оставался загадочным. Г. М. привлек внимание к факту, что прикрепленное к стреле голубое перо было сломано. Было ли перо целым, когда Дайер видел стрелу на стене перед преступлением? Да. Дайер в этом уверен? Абсолютно. Но кусок пера исчез, когда они обнаружили тело? Да. Они нашли его где-нибудь в комнате? Нет – они обыскали кабинет, но не смогли его найти. Последняя атака Г. М. была еще более таинственной. Касались ли целиком все три пера поверхности стены? Нет, ответил Дайер. Ее касались целиком две стрелы, образующие боковые стороны треугольника, но стрела, образующая его основание, держалась на стальных костылях примерно в четверти дюйма от стены.

– И все эти вопросы Г. М. задавал кротко, как ягненок, – заметила Эвелин. – Это неестественно, Кен. Он умасливал этого дворецкого, как будто тот был его собственным свидетелем. Как ты думаешь, мы могли бы повидать Г. М.?

– Сомневаюсь. Сейчас он, вероятно, на ленче в адвокатской столовой.

В этот момент наше внимание отвлекли. Был ли этот маленький человечек служащим суда или посторонним, жаждущим поделиться информацией, мы никогда не узнали, но он внезапно пробился сквозь толпу и постучал по моему плечу.

– Хотите взглянуть на двух фигурантов дела? – спросил он шепотом. – Они впереди вас! Справа доктор Спенсер Хьюм, а слева Реджиналд Ансуэлл, кузен обвиняемого. Они спускаются вместе. Ш-ш!

Толпа на большой мраморной лестнице прижала двоих мужчин, на которых он указывал, к перилам. При бледном мартовском солнце они выглядели не слишком привлекательно. Доктор Хьюм был довольно полным мужчиной, среднего роста, с седеющими волосами, так аккуратно причесанными, что круглая голова походила на колесо. На миг он обернулся, и мы увидели самоуверенно вздернутый нос и поджатые губы. В руке он держал абсолютно неподходящий к ситуации цилиндр, который старался уберечь от расплющивания. В его компаньоне я узнал молодого человека, которого видел за столом солиситоров и которого вроде бы узнал Дайер. Он был худощавым, с прямыми плечами и выдающимися скулами. Портной хорошо потрудился над его костюмом, и он рассеянно постукивал пальцами по шляпе-котелку. Быстро посмотрев друг на друга, они продолжили спуск. Казалось, каждый едва замечает присутствие другого. Меня заинтересовало, не испытывают ли они друг к другу вражду, но, когда они заговорили, мне показалось, что речь скорее может идти не о враждебности, а о лицемерии.

– Как все это воспринимает Мэри? – спросил Реджиналд Ансуэлл тоном, обычно приберегаемым для похорон.

– Боюсь, очень тяжело, – покачал головой доктор.

– Скверно.

– Увы, да.

Они спустились еще на одну ступеньку.

– Я не видел ее в суде, – заметил Реджиналд, едва разжимая рот. – Ее не вызвали как свидетельницу?

– Обвинение не вызвало, – отозвался доктор Хьюм. – Как, впрочем, и вас.

– Я тут ни при чем. Защита меня тоже не вызвала. Какая им от меня польза? Я пришел туда после того, как он… ну, потерял сознание. Бедный старина Джим! Я думал, он слеплен из более крепкого теста. Конечно, он безумен.

– Я бы охотно это удостоверил, – пробормотал доктор Хьюм, бросив быстрый взгляд через плечо, – но у Короны, похоже, имеются сомнения на этот счет, да и сам он, как вам известно, утверждает… – Доктор не окончил фразу. – Надеюсь, вы не обижаетесь?

– Нисколько. Я знаю, что в нашей семье были случаи безумия. – Они спустились почти на целый пролет. – Ничего особенного – легкое проявление несколько поколений тому назад… Интересно, чем он питается?

– Трудно сказать. Вероятно, «он горькую сегодня пьет, – ему в ответ капрал».[5]

– Какого черта вы приплетаете армию? – осведомился Реджиналд.

– Дружище, это всего лишь фигура речи! Кроме того, я не знал, что вы все еще связаны с армией, – с беспокойством сказал доктор Хьюм. – Будем смотреть фактам в лицо. Это печальная история – я тоже потерял брата. Но жизнь продолжается: как говорится, мужчины должны работать, а женщины – плакать. Поэтому самое разумное – выбросить из головы эту неприятную историю и забыть о ней как можно скорее. До свидания, капитан. Нам лучше не обмениваться рукопожатиями – при данных обстоятельствах это покажется неподобающим.

Он быстро отошел. «Жизнь окончил Дэнни Дивер! Слышишь звонкий барабан? Полк построился в колонны, нас уводит капитан».[6] В атмосфере этого места есть нечто побуждающее людей морализировать в том духе, в каком эти строки пришли мне в голову. Впрочем, они тут же улетучились при виде Лоллипоп, блондинки-секретарши Г. М., которая пробиралась к нам сквозь толпу.

– Г. М. хочет вас видеть, – сообщила она.

– Где он? Что он делает?

– Думаю, в данный момент ломает мебель, – с сомнением отозвалась Лоллипоп. – Когда я с ним расставалась, он заявил, что намерен этим заняться. Но к вашему приходу он, вероятно, будет есть ленч. Вам придется пройти в таверну «Голова Мильтона» на Вуд-стрит в Чипсайде – это за углом.

Г. М. знал дешевые забегаловки так же хорошо, как людей с дурной репутацией. Окна «Головы Мильтона», помещавшейся в маленьком переулке, выглядели так, словно их не мыли со времен Великого пожара.[7] Зато огонь в камине приятно контрастировал с мартовским холодом. Нас проводили наверх в отдельную комнату, где Г. М. сидел перед огромной оловянной кружкой пива и тарелкой бараньих отбивных. Заткнув за воротник салфетку, он жевал отбивную в стиле, который популярная кинотрадиция приписывает королю Генриху VIII.

– Вот и вы, – проворчал Г. М., открыв один глаз.

Я молчал, стараясь выяснить его настроение.

– Полагаю, – не слишком злобно осведомился он, – вы не собираетесь оставлять дверь открытой? Или вы хотите, чтобы я умер от пневмонии?

– В прошлом, – сказал я, – вам удавалось разбираться в делах, которые выглядели безнадежными. Возможно, вам повезет и на этот раз.

Г. М. отложил отбивную и широко открыл оба глаза. На его деревянном лице мелькнула усмешка.

– Хо-хо! Значит, они думают, что загнали старика в угол?

– Необязательно. По-вашему, этот парень виновен?

– Нет, – ответил Г. М.

– И вы можете это доказать?

– Во всяком случае, собираюсь попытаться. Все зависит от того, насколько мои доказательства сочтут убедительными. – Старик был обеспокоен и почти не скрывал этого.

– Кто инструктировал вас по этому делу?

Г. М. провел рукой по лысине:

– Вы имеете в виду солиситора? Его нет.[8] Понимаете, я единственный, кто ему верит. Я жалею хромых собак, – виновато добавил он. Последовала пауза. – Более того, если вы ожидаете, что в последнюю минуту в зал ворвется скрываемый до тех пор свидетель и поднимет шум, выбросьте это из головы. В суде под председательством Рэнкина можно ожидать шума не больше, чем на шахматной доске. Все будет происходить спокойно – от одного хода к другому, как в шахматах, – и меня это вполне устраивает. Помните строки «Джона Пила»?[9] «От находки к проверке, от проверки к взгляду, от взгляда к убийству утром».

– Ну, желаю удачи.

– Вы можете помочь, – неожиданно заявил Г. М.

– Помочь?

– Заткнитесь, черт возьми! – рявкнул он, прежде чем я успел что-то добавить. – Я не играю в игрушки и не посылаю вас в тюрьму. Все, что я вас прошу сделать, – это передать одному из моих свидетелей сообщение, которое ни в коей мере вас не скомпрометирует. Я не могу сделать это сам и испытываю недоверие к телефонам с тех пор, как услышал, какую роль они сыграли в этом деле.

– Какому свидетелю?

– Мэри Хьюм… Вот ваш суп – ешьте и помалкивайте.

Пища была превосходной. Напряженность Г. М. постепенно ослабевала, и он пришел в сравнительно хорошее настроение, протянув ноги к камину и попыхивая сигарой.

– Я не собираюсь ни с кем обсуждать это дело, – снова заговорил Г. М. – Но если вы хотите знать что-то, не имеющее отношение к информации, которой располагает защита – то есть я…

– Да, – сказала Эвелин. – Почему вы стали заниматься этим делом в суде, а не обратились в полицию, если могли доказать…

– Нет, – прервал Г. М. – Это один из тех вопросов, на которые я не могу ответить.

– В таком случае, – сказал я, – если вы утверждаете, что Ансуэлл невиновен, вы можете объяснить, как настоящий убийца вошел в комнату и вышел из нее?

– Надеюсь, что да, сынок! Иначе как бы я мог вести защиту? – отозвался Г. М. – Думаете, я настолько туп, что взялся бы за дело, не имея альтернативного объяснения? Идею подала мне Мэри Хьюм, когда я зашел в тупик. Она славная девочка. Мэри Хьюм упомянула, что в тюрьме Джим Ансуэлл больше всего ненавидит «окно Иуды». Это все решило.

– В каком смысле? Вы же не станете утверждать, что убийца проделал какой-то фокус со стальными ставнями и запертыми окнами?

– Нет.

– Тогда как насчет двери? Они правы, утверждая, что дверь была заперта на засов изнутри и никак не могла быть открыта снаружи?

– Конечно. В этом они абсолютно правы.

Мы выпили пива.

– Я не говорю, что это невозможно, так как вам приходилось и раньше находить объяснение подобным вещам. Но если это не какая-то техническая уловка…

– Нет, сынок. Я имел в виду то, что сказал. Дверь и окна действительно были надежно заперты изнутри. Никто не орудовал скрепкой, чтобы отпереть их. К тому же вы слышали, как архитектор заявил, что в стенах не было ни пустот, ни щелей, ни даже крысиной норы. Повторяю, убийца вошел и вышел через «окно Иуды».

Эвелин и я посмотрели друг на друга. Мы оба знали, что Г. М. не просто создает тайны – он открыл нечто новое и тщательно это обдумал. «Окно Иуды» звучало зловеще, но не вызывало конкретных ассоциаций. Можно было представить себе только темную фигуру, всматривающуюся в окно.

– Но если эти обстоятельства соответствуют действительности, – сказал я, – то такого просто не может быть! Окно либо есть, либо его нет. Если опять же вы не имеете в виду какую-то особенность в конструкции комнаты, которую не заметил архитектор…

– Нет, сынок, и это самое странное. Комната ничем не отличается от любой другой. «Окно Иуды» есть в вашей комнате, в этой комнате и в каждом зале суда в Олд-Бейли. Беда в том, что его немногие замечают.

Не без труда Г. М. встал, подошел к окну, дымя сигарой, и уставился на крыши.

– Но сейчас у нас есть работа, – продолжал он. – Кен, я хочу, чтобы вы доставили письмо Мэри Хьюм на Гроувнор-стрит. Просто получите от нее ответ «да» или «нет» и сразу возвращайтесь. Мне нужно, чтобы вы присутствовали на продолжении заседания, так как они собираются первым вызвать Рэндолфа Флеминга, а у меня к нему несколько важных вопросов насчет перьев. Если вы будете внимательно следить за показаниями, то поймете, где я собираюсь найти моих свидетелей и почему.

– У вас есть еще какие-нибудь указания?

Г. М. вынул сигару изо рта и задумался.

– Так как я не хочу, чтобы у вас были неприятности, нет. Скажите только, что вы мой помощник, и передайте мою записку мисс Хьюм. Если девочка захочет побеседовать о деле, валяйте, так как ваши знания весьма ограниченны. Если кто-нибудь еще обратится к вам по этому поводу, говорите свободно – нет никакого вреда в том, чтобы создать атмосферу тайны. Но не упоминайте «окно Иуды».

Это все, что я смог из него вытянуть. Г. М. послал за бумагой и конвертом, нацарапал записку и запечатал ее. Теперь проблема состояла не только в фактах, но и в двух словах – «окно Иуды». Спускаясь вниз, я размышлял о тысячах домов и миллионах комнат в кроличьем садке, именуемом Лондоном, каждая из которых содержит «окно Иуды», которое мог видеть только убийца.

Глава 5 НЕ ЛОГОВО ЛЮДОЕДА

Водитель такси, который высадил меня у дома 12 на Гроувнор-стрит, с интересом его разглядывал. Это было одно из узких серовато-коричневых зданий, в чьих окнах в наши дни часто висит объявление «Сдается». От улицы дом отделял маленький двор с железной оградой, узкий мощеный проход отделял его от строения слева. Я поднялся на крыльцо, ежась от ветра, продувавшего улицу насквозь. Опрятная маленькая горничная, ответившая на дверной звонок, начала закрывать дверь, прежде чем я успел открыть рот.

– Простите, сэр, но мисс Хьюм больна и никого не принимает…

– Передайте ей, что у меня сообщение от сэра Генри Мерривейла.

Горничная удалилась, не пригласив меня, но и не закрыв дверь, поэтому я шагнул внутрь. Большие напольные часы в холле скорее шелестели, чем тикали. По трепету занавесей в арке слева можно было проследить маршрут горничной.

За портьерами послышалось легкое покашливание, и в холл вышел Реджиналд Ансуэлл. Встреча лицом к лицу подтвердила более раннее впечатление. Мрачное скуластое лицо плохо гармонировало со светлыми волосами. Глубоко запавшие глаза под высоким лбом в упор смотрели на собеседника. Впрочем, Реджиналд не казался так придавленным смирением перед смертью, как на лестнице Олд-Бейли, и я подумал, что при обычных обстоятельствах он мог быть достаточно обаятельным.

– Вы от сэра Генри Мерривейла? – спросил Реджиналд.

– Да.

– Слушайте, старина, – продолжал он, понизив голос. – Мисс Хьюм… неважно себя чувствует. Я зашел навестить ее. Понимаете, я… э-э… друг семьи – особенно мисс Хьюм, – и если у вас имеется сообщение, то можете передать его мне.

– Сожалею, но сообщение предназначено мисс Хьюм.

Реджиналд Ансуэлл посмотрел на меня и внезапно засмеялся:

– Вы, адвокаты, подозрительная публика! Я обязательно передам ей сообщение. Ведь это не логово людоеда или… – Он не договорил. – Тем не менее, думаю, мне лучше повидать ее.

Позади холла послышался звук шагов, быстро спускающихся с лестницы. Мэри Хьюм не выглядела больной – скорее напряженной под маской покорности судьбе. Газетная фотография оказалась на удивление точной. У нее были широко расставленные голубые глаза, короткий нос и пухлый подбородок, – казалось, подобные черты не являлись признаком красоты, но ее они отнюдь не портили. Светлые волосы, разделенные пробором, были собраны в узел на затылке. Она носила траур, но и обручальное кольцо.

– Кажется, у вас сообщение от Г. М.? – спросила девушка.

– Да, мисс Хьюм.

Реджиналд Ансуэлл начал шарить на шляпной вешалке. Его улыбающееся лицо появилось из-под круга шляп.

– Ну, я пошел, Мэри.

– Спасибо за все.

– Не за что. Это честный обмен, – весело отозвался он. – Значит, договорились?

– Ты меня знаешь, Редж.

Во время этого загадочного маленького диалога в голосе девушки звучали кротость и смирение. Когда Реджиналд кивнул и вышел, тщательно закрыв за собой входную дверь, она проводила меня в комнату слева. Это была гостиная с телефоном на столике между двумя окнами и камином, горящим под мраморной полкой. Мэри взяла конверт и подошла ближе к огню, чтобы сломать печать. Прочитав письмо, она бросила его в огонь и наблюдала, пока оно не загорелось со всех сторон, а потом повернулась ко мне. Ее глаза сияли.

– Скажите ему «да». Да, да, да!.. Нет, пожалуйста, не уходите. Вы были в суде сегодня утром?

– Да.

– Пожалуйста, сядьте на минуту. Возьмите сигарету – они в этой коробке. – Она опустилась на низкое широкое сиденье у камина, поджав одну ногу. Отблески пламени делали ее волосы более пушистыми. – Скажите, это было… ужасно? Как он выглядел?

На сей раз она имела в виду не Г. М. Я ответил, что Ансуэлл вел себя превосходно.

– Я так и знала. Вы на его стороне? Пожалуйста, возьмите сигарету.

Я протянул ей коробку и зажег одну сигарету для нее. Она держала сигарету обеими руками – хрупкими и деликатными, – глядя на меня поверх пламени спички.

– Обвинению многое удалось доказать? Что бы вы чувствовали, если бы заседали в жюри?

– Не очень многое. Помимо вступительной речи, показания давали только два свидетеля, так как допросы были долгими. Мисс Джордан и Дайер…

– О, с ними все в порядке. Амелии, – практично заметила Мэри Хьюм, – в общем нравится Джимми и нравился бы еще больше, если бы она так не любила моего отца… Я никогда не была в Олд-Бейли. Скажите, как они обращаются со свидетелями? Кричат на них, как в кино?

– Разумеется, нет, мисс Хьюм. Выбросьте эту мысль из головы!

– Не то чтобы это имело значение. – Она посмотрела на огонь и снова повернулась ко мне. – Скажите правду, как перед Богом: с ним все будет в порядке?

– Мисс Хьюм, вы можете положиться на Г. М.

– Знаю. Понимаете, именно я обратилась к Г. М. месяц назад, когда солиситор Джимми отказался заниматься этим делом, так как считал, что Джимми лжет. Я… я ничего не утаивала намеренно, – добавила она, очевидно думая, что я ее понимаю. – Только то, о чем не знала или не догадывалась. Сначала Г. М. сказал, что не в состоянии мне помочь, – он злился и бушевал. Боюсь, я немного поплакала – тогда он рассердился еще больше, но согласился взяться за дело. Беда в том, что мои показания хотя и могут немного помочь Джимми, но не вытащат его из этой жуткой передряги. И даже теперь я понятия не имею, как Г. М. собирается это сделать. А вы?

– Этого никогда никто не знает, – ответил я. – Но сам факт, что он молчит об этом, означает, что у него в рукаве что-то спрятано.

– Надеюсь. Но я не могу быть спокойна, не зная ничего. Что толку просто твердить, что все будет в порядке?

Поднявшись с сиденья, Мэри Хьюм стала ходить по комнате, сжимая руки, словно ей было холодно.

– Когда я рассказала Г. М. все, что знаю, – продолжала она, – то, казалось, его заинтересовали только две вещи, не имеющие никакого смысла. Одна – насчет «окна Иуды»… – она снова села, – а другая – насчет лучшего костюма для гольфа дяди Спенсера.

– Костюма для гольфа вашего дяди? Что с ним произошло?

– Он исчез.

Это заявление прозвучало так, будто должно было что-то мне объяснить. Инструкции предписывали мне обсуждать дело, если этого захочет Мэри Хьюм, но я мог лишь ожидать продолжения.

– Он должен был висеть в шкафу, но его там не оказалось, – добавила девушка. – Не понимаю, какое отношение может иметь к этому штемпельная подушечка, а вы?

Я тоже не понимал. Если защита Г. М. в какой-то степени зависела от «окна Иуды», костюма для гольфа и штемпельной подушечки, то это была очень странная защита.

– В кармане костюма оставалась штемпельная подушечка, которую требовал мистер Флеминг. Я… я надеялась, что вы что-то разузнали. Факт в том, что и костюм, и подушечка исчезли… Господи, я не знала, что в доме кто-то есть!

Последние слова прозвучали так тихо, что я едва их расслышал. Мэри встала, бросила сигарету в огонь и снова превратилась в спокойную и вежливую хозяйку дома. Обернувшись, я увидел вошедшего в комнату доктора Спенсера Хьюма. Его круглое лицо под аккуратно причесанными волосами с пробором в четверть дюйма шириной выражало приличествующее родственнику беспокойство и сочувствие. Выпуклые, как на фотографиях его покойного брата, глаза равнодушно скользнули по мне и окинули взглядом комнату.

– Привет, дорогая, – беспечно поздоровался он. – Ты нигде не видела мои очки?

– Нет, дядя. Уверена, что здесь их нет.

Доктор Хьюм ущипнул себя за подбородок. Посмотрев на стол и на каминную полку, он устремил вопросительный взгляд на меня.

– Это мой друг, дядя Спенсер. Мистер…

– Блейк, – сказал я.

– Здравствуйте, – приветствовал меня доктор Хьюм. – Кажется, мне знакомо ваше лицо, мистер Блейк. Мы нигде не встречались раньше?

– Ваше лицо мне тоже знакомо, доктор.

– Возможно, сегодня утром в суде… – Покачав головой, он посмотрел на Мэри, в которой было невозможно узнать полную энергии девушку, беседовавшую со мной несколько минут назад. – Скверное дело, мистер Блейк. Не задерживайте Мэри надолго, ладно?

– Как идет процесс, дядя Спенсер? – быстро спросила она.

– Так хорошо, как и следовало ожидать, дорогая. К сожалению…

Мне еще предстояло узнать, что у него была привычка начинать речь фразой полной надежды, а потом говорить «к сожалению», сдвинув брови.

– К сожалению, боюсь, что возможен только один вердикт. Конечно, Мерривейл знает свое дело – он наверняка представит медицинское свидетельство, доказывающее безумие клиента без всяких сомнений… Я вспомнил, где видел вас, мистер Блейк! По-моему, вы говорили с секретаршей сэра Генри в холле Олд-Бейли.

– Мы с сэром Генри сотрудничаем много лет, доктор Хьюм, – правдиво ответил я.

Он выглядел заинтересованным.

– Но вы не участвуете в процессе?

– Нет.

– Хмф… Могу я спросить – строго между нами, – что вы думаете об этом злосчастном деле?

– Ансуэлла, безусловно, оправдают.

Последовало молчание. Комнату освещало только пламя в камине, а день стал пасмурным и ветреным. Я не мог определить, какой произвел эффект, выполняя указание «создавать таинственную атмосферу». Но доктор Хьюм достал из жилетного кармана очки с черной лентой, водрузил их на нос и задумчиво посмотрел на меня.

– Вы имеете в виду, что он виновен, но безумен?

– Невиновен и в здравом уме.

– Но это нелепо! Парень явно не в себе. Достаточно одних его показаний насчет виски… Прошу прощения, очевидно, мне не следует это обсуждать. Кажется, во второй половине дня меня вызовут свидетелем. Между прочим, я всегда полагал, что свидетелей держат вместе под наблюдением, как присяжных, но узнал, что так бывает только в некоторых случаях. Обвинение считает, что это дело к ним не относится, учитывая… э-э… очевидный результат.

– Если ты свидетель обвинения, дядя Спенсер, – спросила девушка, – они позволят тебе заявить, что Джимми безумен?

– Вероятно, нет, дорогая, но я постараюсь предположить это. Я обязан сделать это ради тебя. – Он снова многозначительно посмотрел на меня: – Я ценю вашу позицию, мистер Блейк. Понимаю, что вы хотите утешить Мэри и поддержать ее во время тяжкого испытания. Но внушать ей ложные надежды… черт возьми, сэр, это бессердечно! Помни, Мэри, что твой бедный отец жестоко убит, – это вся поддержка, которая тебе понадобится. – Он посмотрел на часы. – Я должен идти – как говорится, время и прилив никого не ждут… Кстати, Мэри, насколько я понял, ты говорила какую-то чепуху о моем старом коричневом твидовом костюме?

Девушка, сидевшая у камина положив руки на колени, подняла взгляд:

– Это очень хороший костюм, дядя Спенсер. Он стоил двенадцать гиней. Ты ведь хочешь вернуть его, не так ли?

Он с беспокойством посмотрел на нее:

– Вот прекрасный пример того, как люди цепляются к мелочам во время великой утраты! Господи, дорогая, почему ты так волнуешься из-за этого костюма? Я же говорил тебе, что отдал его в чистку и, естественно, позабыл послать за ним, когда пришлось думать о стольких куда более важных вещах! Насколько я знаю, он все еще в чистке.

– Выходит, ты отдал его в чистку со штемпельной подушечкой и резиновыми печатями в кармане? А как насчет турецких шлепанцев?

Казалось, ничто в этих словах не могло никого встревожить. Тем не менее доктор Хьюм нервно снял очки и сунул их в карман. Я заметил, как портьеры в дверях шевельнулись, и в комнату заглянул какой-то человек. Света было недостаточно, чтобы хорошо его разглядеть, но вроде бы это был худощавый мужчина с седыми волосами и невзрачным лицом – одна его рука судорожно вцепилась в складку занавеса.

– Очевидно, я так и сделал, дорогая. – Доктор Хьюм пытался говорить беспечным тоном. – На твоем месте я бы из-за этого не тревожился. В химчистке работают честные люди. Ну, мне пора… О, прошу прощения. Это мой друг, доктор Трегэннон.

Человек в дверях отпустил портьеру и слегка поклонился.

– Доктор Трегэннон – специалист по душевным болезням, – улыбаясь, объяснил доктор Хьюм. – А теперь я должен идти. Всего хорошего, мистер Блейк. Не забивайте Мэри голову чепухой и не позволяйте ей проделывать то же самое с вами. Постарайся немного поспать, дорогая. Вечером я дам тебе лекарство, которое поможет забыть обо всех бедах. Как говорит Шекспир, «тот сон, который тихо сматывает нити с клубка забот».[10] Ну, пока.

Глава 6 КУСОК ГОЛУБОГО ПЕРА

Человек на свидетельском месте зала номер 1 Центрального уголовного суда обладал зычным, уверенным голосом. Прокравшись потихоньку в зал, я опоздал на начало очередной фразы.

– …поэтому я, конечно, подумал о штемпельной подушечке. Как говорится, «прими меры предосторожности до прихода врача». Только на сей раз это был полицейский.

Мистер Рэндолф Флеминг был крупным, крепким мужчиной с жесткими рыжими усами, которые лет сорок назад могли бы удивить даже в гвардии. Осанка у него была соответствующая, и держался он весьма уверенно. С наступлением сумерек скрытые под дубовыми карнизами лампы отбрасывали театральный свет на происходящее под белым куполом. Но, войдя спустя несколько минут после начала заседания, я думал не столько о театре, сколько о церкви. Эвелин сердито посмотрела на меня и возбужденно прошептала:

– Ш-ш! Он только что подтвердил показания Дайера о находке тела вплоть до того момента, когда Ансуэлл заявил, что принял наркотик в виски, а они не обнаружили никаких признаков того, что графином или сифоном вообще пользовались. Как выглядела блондинка?

Я шикнул на нее в ответ, так как головы начали поворачиваться к нам, и меня заинтриговало упоминание о штемпельной подушечке.

Мистер Рэндолф Флеминг сделал глубокий вдох, выпятив грудь, и с интересом окинул взглядом зал суда. Его колоссальная энергия, казалось, ободряла присутствующих. Жесткие усы доминировали над массивным двойным подбородком; проницательные глаза поблескивали под сморщенными веками. Невольно приходила вголову мысль, что в одном из них должен быть монокль, а на жестких каштановых волосах – нечто вроде шлема. В промежутках между вопросами, когда движение в зале прерывалось, словно на застрявшей кинопленке, он изучал судью, барристеров и людей на галерее, а когда говорил, подбородок выпячивался и втягивался, как огромная лягушка. Допрос вел Хантли Лотон.

– Объясните, мистер Флеминг, что вы подразумеваете под штемпельной подушечкой.

– Ну, дело было так, – ответил свидетель, втянув подбородок, словно пытался понюхать цветок в петлице своего крапчатого шерстяного пиджака. – Когда мы посмотрели на буфет и увидели, что графин и сифон полны доверху, я сказал обвиняемому: «Почему бы вам по-мужски не признать, что вы это сделали? Взгляните на эту стрелу. На ней отпечатки пальцев, и они наверняка окажутся вашими».

– Что он на это ответил?

– Ни-че-го! Поэтому я подумал о том, чтобы взять у него отпечатки пальцев, так как всегда был практичным человеком. Я сказал Дайеру, что, если бы у нас была штемпельная подушечка – одна из тех, к которой прижимают резиновые печати, – мы могли бы получить хороший комплект отпечатков. Он ответил, что доктор Хьюм недавно купил несколько печатей и подушечку и что они наверху в одном из его костюмов. Дайер вспомнил об этом, так как собирался забрать печати, чтобы они не испачкали карман, поэтому предложил подняться наверх и принести…

– Мы поняли, мистер Флеминг. Вы принесли штемпельную подушечку и взяли у обвиняемого отпечатки пальцев?

Свидетель казался недовольным тем, что его прервали.

– Нет, сэр, эту подушечку мы не обнаружили. Дайер не смог найти нужный костюм, или его там не оказалось, но он достал из ящика стола старую подушечку с фиолетовыми чернилами, и мы получили серию отпечатков пальцев подсудимого на листе бумаги.

– На этом листе? Пожалуйста, покажите его свидетелю.

– Да, это тот самый.

– Обвиняемый возражал против этого?

– Да, немного.

– Что он делал?

– Ничего особенного.

– Повторяю, мистер Флеминг, что он делал?

– Сбил меня с ног, – проворчал свидетель. – Толкнул с такой силой, что я потерял равновесие, ударился о стену и упал.

– Понятно. Он был сердит?

– Да, неожиданно пришел в ярость. Нам пришлось держать его за руки, чтобы взять отпечатки.

– Значит, он внезапно нанес вам сильный удар?

– Да, иначе я бы не потерял равновесие.

– Отлично. Мистер Флеминг, вы обследовали место на стене комнаты, изображенное на фотографии номер 8, откуда была снята стрела?

– Да.

– Маленькие костыли, на которых стрела держалась, выглядели так, будто их резко выдернули?

– Да, они валялись на полу.

Обвинитель заглянул в свое досье. Флеминг расправил плечи и опустил кулак на перила, глядя на суд, как будто призывал всех попытаться подвергнуть сомнению его ответы, но его лоб избороздили мелкие морщинки. Один раз он случайно встретился со мной взглядом, и я, как бывает в таких случаях, задал себе вопрос: о чем в действительности думает этот тип?

Впрочем, не меньший интерес вызывало то, о чем в действительности думает подсудимый. Сейчас он выглядел куда более обеспокоенным, чем утром. Об этом свидетельствовали нервные движения его рук. Он часто бросал взгляд на стол солиситоров в направлении Реджиналда Ансуэлла. Его широкие плечи поникли, а в глазах светилась тревога. Лоллипоп, секретарша Г. М., теперь сидела за солиситорским столом в бумажных нарукавниках, корпя над листом с отпечатанным текстом.

Обвинитель прочистил горло.

– Вы говорили нам, мистер Флеминг, что являетесь членом нескольких обществ лучников и занимались этим спортом много лет.

– Совершенно верно.

– Значит, вы могли бы охарактеризовать себя как авторитет в этой области?

– Думаю, да, – ответил свидетель, кивнув с серьезным видом.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели на эту стрелу и описали ее.

Флеминг казался озадаченным.

– Не знаю, что именно вы хотите от меня услышать. Это стандартный тип мужской стрелы из красной сосны, длиной двадцать восемь дюймов, толщиной четверть дюйма, с железным острием и роговым клином в конце, куда вставляется тетива. Вот так.

Он продемонстрировал это жестом, оттянув руку назад и ударившись локтем о подпорку крыши свидетельского места к своему явному удивлению и раздражению.

– Этой стрелой могли выстрелить?

– Безусловно, нет.

– По-вашему, это абсолютно невозможно?

– Конечно, невозможно. Кроме того, на ней были только отпечатки этого парня…

– Должен просить вас не забегать вперед, мистер Флеминг. Почему это невозможно?

– Взгляните на роговой клин! Он так изогнут, что его не приспособить к тетиве.

– Клин был в таком же состоянии, когда вы впервые увидели стрелу в теле покойного?

– Да.

– Пожалуйста, передайте стрелу присяжным для обследования. Благодарю вас. В слое пыли, который, по вашим словам, покрывал стрелу, вы заметили где-нибудь – повторяю, где-нибудь – какие-нибудь следы, кроме отпечатков пальцев?

– Нет.

– Это все.

Обвинитель сел. Покуда стрелу изучали члены жюри, раздалось воинственное рычание, которым Г. М. прочищал горло, прежде чем подняться. Лоллипоп начала делать предупреждающие знаки, по какой-то причине подняв лист с отпечатанным текстом, над которым она корпела. В зале запахло грозой, но Г. М. начал перекрестный допрос достаточно мягко.

– Вы говорили нам, что тем субботним вечером собирались идти в дом покойного, чтобы играть с ним в шахматы.

– Да. – Враждебный тон Флеминга предполагал вопрос: «Ну и что из этого?»

– Когда покойный договорился с вами о встрече?

– Около трех часов дня.

– Угу. На какое время?

– Он сказал, чтобы я пришел примерно без четверти семь, и мы съедим холодный ужин, так как в доме больше никого не будет.

– Но вы упоминали, что, когда мисс Джордан прибежала за вами, вы уже направлялись в соседний дом?

– Да. Я вышел немного раньше. Лучше рано, чем поздно.

– Угу. Теперь посмотрите еще раз на эту стрелу. Взгляните на три пера. Думаю, я прав, утверждая, что они расположены примерно в дюйме от края рогового клина и имеют в длину около двух с половиной дюймов?

– Да. Размеры перьев варьируются, но Хьюм предпочитал самые большие.

– Обратите внимание, что верхняя половина среднего пера оторвана. Оно выглядело так же, когда вы обнаружили тело?

Флеминг с подозрением посмотрел на Г. М. поверх рыжих усов:

– Да, так же.

– Вы слышали, как свидетель Дайер заявил, что все перья были целыми и невредимыми, когда обвиняемый вошел в кабинет в десять минут седьмого?

– Слышал.

– Как и все мы. Следовательно, перо было сломано между этим временем и обнаружением тела?

– Да.

– Если обвиняемый сорвал стрелу со стены и ударил ею Хьюма, держа стрелу в середине стержня, каким образом, по-вашему, оторвалось перо?

– Не знаю. Вероятно, во время борьбы Хьюм схватил стрелу…

– За конец, противоположный угрожавшему ему острию?

– Возможно. Или перо могло быть повреждено, когда стрелу срывали с маленьких костылей в стене.

– Это еще одна теория. Значит, кусок пера отломался либо в борьбе, либо когда стрелу срывали со стены. Угу. Но в обоих случаях – где этот кусок? Вы нашли его, когда обыскивали комнату?

– Нет, но такой маленький кусочек…

– Напоминаю, что этот «маленький кусочек» имел дюйм с четвертью в длину и дюйм в ширину. Он был гораздо больше полукроны. Вы бы заметили на полу полукрону, не так ли?

– Да, но это была не полукрона.

– Я сказал, что кусок пера был куда больше ее. И окрашен в ярко-голубой цвет, верно?

– Да, по-видимому.

– Какого цвета был ковер на полу?

– Не помню.

– Тогда я вам напомню: светло-коричневого. Согласны? И вы согласны, что в комнате было очень мало мебели? Угу. Тем не менее вы тщательно обыскали комнату и не нашли пропавший кусок пера?

До сих пор свидетель казался довольным собой, подкручивая усы в интервалах между вопросами. Теперь же он проявлял признаки раздражения.

– Может быть, он отлетел куда-нибудь и все еще там. Откуда мне знать? Почему бы вам не спросить об этом полицейского инспектора?

– Я собираюсь это сделать. А теперь давайте снова воспользуемся фондом вашей информации о стрельбе из лука. Перья на конце стрелы имеют какую-либо практическую цель или же они сугубо декоративны?

Флеминг выглядел удивленным.

– Конечно, имеют. Как видите, они установлены с равными промежутками параллельно линии полета. Естественный изгиб перьев позволяет стреле делать в воздухе вращательное движение – как пуля винтовки.

– Одно перо всегда отличается от других по цвету, как это?

– Да. Это направляющее перо – оно указывает, где приспосабливать стрелу к тетиве.

– При покупке стрел, – продолжал Г. М. тем же тоном, – перья уже прикреплены или их прикрепляют позже?

– Как правило, уже прикреплены. Но некоторые предпочитают прикреплять собственные перья.

– Я прав, предполагая, что к такому сорту людей относился и покойный?

– Да. Понятия не имею, как вы об этом узнали, но он использовал перья особого типа. Большинство стрел имеет перья индейки, но Хьюм предпочитал серые гусиные и прикреплял их после покупки. Полагаю, ему нравилась старинная традиция британских лучников. Эти перья – гусиные. Обычно их прикреплял старый Шенкс – он выполнял для Хьюма разную работу.

– И мои сведения верны в том отношении, что он использовал особую краску собственного изобретения для направляющего пера?

– Да. В своей мастерской…

– В своей мастерской! – встрепенулся Г. М. – Где находится эта мастерская? Возьмите план дома и покажите нам.

Присяжные зашелестели бумагами, разворачивая планы. Зрители заерзали, интересуясь, что старик мог прятать в рукаве своей потрепанной мантии.

Рэндолф Флеминг ткнул в план красным волосатым пальцем и нахмурился:

– Вот здесь. Это маленькое строение в заднем саду ярдах в двадцати от дома. Думаю, его сначала предназначали для оранжереи, но Хьюм не интересовался такими вещами. Оно частично застеклено.

Г. М. кивнул.

– Что хранил там покойный?

– Свое спортивное снаряжение. Луки, тетивы, стрелы, перчатки и тому подобное. А Шенкс красил там перья.

– Что еще там находилось?

– Если хотите весь каталог, пожалуйста, – отозвался свидетель. – Нарукавники, поясные ремни для стрел, камвольные кисти, которыми чистят острия, одна-две банки с жиром для перчаточных пальцев и, конечно, инструменты. Хьюм умел работать руками.

– И больше ничего?

– Нет, насколько я помню.

– Вы уверены?

Свидетель фыркнул.

– Так. Вы заявляете, что стрелой не могли выстрелить. Очевидно, вы имели в виду выстрел из лука. Но вы согласны, что ее могли использовать как снаряд?

– Не понимаю, что вы имеете в виду. В чем разница?

– В чем разница? Видите эту чернильницу? Если я брошу ее в вас, это не будет означать, что я выстрелил ею из лука, не так ли?

– Да.

– И вы могли бы взять эту стрелу и бросить в меня?

– Мог бы! – Тон свидетеля предполагал, что он бы охотно это сделал.

Зычные голоса обоих звучали все громче. В этот момент генеральный прокурор сэр Уолтер Сторм поднялся и откашлялся.

– Милорд, – начал он голосом, спокойствие которого могло бы посрамить епископа, – я с сожалением прерываю моего ученого друга. Но я хотел бы знать, считает ли он, что эту стрелу, чей вес, вероятно, равен трем унциям, могли бросить с такой силой, чтобы она проникла в человеческое тело на восемь дюймов? Могу лишь предположить, что мой ученый друг путает стрелу с ассегаем,[11] не говоря уж о гарпуне.

Затылок парика Г. М. начал ощетиниваться. Лоллипоп сделала угрожающий жест.

– Милорд, – отозвался Г. М. сдавленным голосом, – то, что я имею в виду, станет ясно из моего следующего вопроса свидетелю.

– Продолжайте, сэр Генри.

Г. М. повернулся к Флемингу:

– Могли ли этой стрелой выстрелить из арбалета?

Наступило молчание. Судья Рэнкин отложил ручку. На его круглом лице отразилось любопытство.

– Я все еще не понимаю, сэр Генри. Что именно означает арбалет?

– Образец у меня при себе.

Г. М. вытащил из-под стола большую картонную коробку, вроде тех, в какие упаковывают костюмы. Из коробки он достал массивный, смертоносного вида механизм из полированных дерева и стали. Рукоятка, похожая на миниатюрный ружейный приклад, имела в длину не более шестнадцати дюймов. Но перед ней находился широкий полукруг из гибкой стали, к обоим концам которого была прикреплена веревка, оттянутая назад к лебедке с выемками и ручкой из слоновой кости. Спусковой крючок был присоединен к этой лебедке. В середине плоского ствола тянулся паз. Арбалет с инкрустированным перламутром прикладом, казалось, должен был бы выглядеть неуместно в руках Г. М. Но, как ни странно, он скорее походил на оружие будущего, а не прошлого.

– Это, – продолжал Г. М. без всякого смущения – как ребенок, демонстрирующий новую игрушку, – короткий арбалет, какими пользовалась французская кавалерия в XVI веке. Вот как он действует. – Г. М. начал поворачивать ручку, и под аккомпанемент неприятного щелканья веревка стала оттягивать углы стального полукруга. – В этот паз вкладывается стальной стержень. При нажатии на спуск он вылетает, как из катапульты. Стержень короче стрелы, но из арбалета можно выпустить и стрелу.

Сэр Уолтер Сторм снова поднялся.

– Все это очень интересно, милорд, – заговорил он, – независимо от того, является ли это доказательством. Намерен ли мой ученый друг выдвинуть альтернативную теорию, заключающуюся в том, что преступление совершено этим причудливым аппаратом? – В его голосе звучала легкая усмешка.

Но судья добавил вполне серьезно:

– Да, сэр Генри, я собирался спросить о том же.

Г. М. положил арбалет на стол.

– Нет, милорд. Этот арбалет взят из лондонского Тауэра. Я использовал его для иллюстрации. – Он вновь обратился к свидетелю: – У Эйвори Хьюма когда-нибудь имелся арбалет?

– Вообще-то да, – ответил Флеминг. С мест для прессы поднялись двое мужчин, которые представляли ранние послеполуденные издания, и на цыпочках вышли из зала. Свидетель выглядел раздраженным, но заинтригованным.

– Это было давно, – добавил он. – «Лесники Кента» один год экспериментировали с арбалетами, но без особого успеха. Оружие оказалось громоздким и не обеспечивало дальность полета в сравнении со стрелами.

– Угу. Сколько арбалетов было у покойного?

– Думаю, два или три.

– Какой-нибудь из них походил на этот?

– По-моему, да. Это было три года назад, и я не…

– Где он хранил арбалеты?

– В том сарае в заднем саду.

– Но минуту назад вы о них не вспомнили, не так ли?

– Да, не вспомнил. Это вполне естественно.

Оба опять ощетинились. Массивный нос и подбородок Флеминга торчали вперед, как у Панча.

– Давайте послушаем ваше экспертное мнение. Могла эта стрела быть выпущена из такого арбалета?

– Без особой меткости. Она слишком длинная и входила бы в паз слишком свободно. Вы бы промахнулись на расстоянии двадцати ярдов.

– Но ею могли выстрелить?

– Полагаю, да.

– Полагаете? Вы отлично это знаете, верно? Дайте мне стрелу, и я покажу вам…

Сэр Уолтер Сторм поднялся опять:

– В демонстрации нет необходимости, милорд. Мы принимаем заявление моего ученого друга. Мы также считаем, что свидетель честно пытается выразить свое мнение при весьма угнетающих обстоятельствах.

– Это я и имела в виду! – шепнула мне Эвелин. – Видишь? Они будут дразнить старого медведя, пока он от ярости не позабудет о кольце в носу.

Складывалось явное впечатление, что Г. М. плохо справился с задачей и вдобавок ничего не доказал. Последние два вопроса он задал почти жалобным тоном.

– Забудем о двадцати ярдах. Можно было бы попасть в цель с очень короткого расстояния – скажем, в несколько футов?

– Вероятно.

– Фактически промахнуться было бы нельзя?

– С двух или трех футов – нет.

– Это все.

Возобновив прямой допрос, генеральный прокурор отрубил это предположение на корню.

– Значит, чтобы убить покойного таким образом, как предположил мой ученый друг, лицо, использовавшее арбалет, должно было находиться на расстоянии двух-трех футов от жертвы?

– Да, – ответил Флеминг, слегка оттаяв.

– Иными словами, в той же комнате?

– Да.

– Вот именно. Мистер Флеминг, когда вы вошли в эту запертую и запечатанную комнату…

– Мы протестуем! – внезапно рявкнул Г. М., взмахнув бумагами.

Впервые сэр Уолтер казался слегка растерянным. Он повернулся к Г. М., и мы наконец смогли разглядеть его лицо. Оно было массивным и румяным, с темными бровями и чеканными чертами. Оба обращались к судье, словно разговаривая друг с другом через переводчика.

– Милорд, против чего возражает мой ученый друг?

– Против слова «запечатанная».

Судья с интересом посмотрел на Г. М., но сухо промолвил:

– Термин, возможно, излишне вольный, сэр Уолтер.

– Я охотно отказываюсь от него. Мистер Флеминг, когда вы вошли в эту незапечатанную комнату, где все возможные входы и выходы были заперты изнутри…

– Снова протестую, – прервал Г. М.

– Хорошо. – В голосе генерального прокурора невольно зазвучали отдаленные раскаты грома. – Когда вы вошли в эту комнату, чья дверь была крепко заперта на засов изнутри, а окна закрыты запертыми ставнями, вы нашли в ней похожий аппарат? – Он указал на арбалет.

– Нет, не нашел.

– Это не такая вещь, которую можно не заметить, не так ли?

– Безусловно, – весело отозвался свидетель.

– Благодарю вас. Вызовите доктора Спенсера Хьюма.

Глава 7 СТОЯТЬ ВОЗЛЕ ПОТОЛКА…

Спустя пять минут они все еще искали доктора Спенсера Хьюма, и мы поняли, что что-то не так. Я видел, как ручищи Г. М. сжались в кулаки, хотя он не проявлял других признаков гнева. Хантли Лотон поднялся с места:

– Милорд, свидетель, кажется… э-э… отсутствует. Мы… э-э…

– Я понял, мистер Лотон. Ну и какова ситуация? Вы ходатайствуете о перерыве до тех пор, пока свидетеля не найдут?

Последовало совещание, во время которого несколько взглядов было брошено на Г. М. Наконец сэр Уолтер встал:

– Милорд, сущность дела Короны такова, что, по нашему мнению, мы можем сэкономить время суду, обойдясь без показаний этого свидетеля и продолжив процедуру обычным курсом.

– Решать вам, сэр Уолтер. В то же время, если свидетель вызван повесткой, он обязан здесь присутствовать. Думаю, случившееся нуждается в расследовании, и я приму меры в этом направлении.

– Конечно, милорд… Вызовите Фредерика Джона Хардкасла.

Констебль Хардкасл дал показания, касающиеся обнаружения тела. Когда он дежурил на Гроувнор-сквер без четверти семь, к нему подошел человек, который теперь известен ему как Дайер, и сказал: «Пойдемте, констебль, – случилось нечто ужасное». Когда он входил в дом, подъехал автомобиль, где сидели доктор Хьюм и женщина (мисс Джордан), которая казалась потерявшей сознание. В кабинете он обнаружил подсудимого и человека, представившегося как мистер Флеминг. «Как это произошло?» – обратился Хардкасл к обвиняемому. Тот ответил: «Я ничего об этом не знаю» – и больше не сказал ни слова. Тогда констебль позвонил в свой участок и остался на страже до прибытия инспектора.

Перекрестного допроса не было. Обвинение вызвало доктора Филипа Маклейна Стокинга.

Доктор Стокинг был худощавым мужчиной с косматой шевелюрой, суровым узким ртом и при этом с сентиментальным выражением лица. Вцепившись в перила, он уже не отпускал их. Черный костюм и галстук-бабочка выглядели неопрятно, но руки были такими чистыми, что казались полированными.

– Ваше имя Филип Маклейн Стокинг, вы профессор судебной медицины Хайгейтского университета и хирург-консультант участка «С» столичной полиции?

– Да.

– 4 января вас вызвали в дом 12 на Гроувнор-сквер, и вы прибыли туда приблизительно без четверти восемь вечера?

– Да.

– Что вы обнаружили в кабинете?

– Мертвое тело мужчины, лежащее между окном и письменным столом лицом вверх и очень близко к столу. – Голос у свидетеля был невнятный. – Присутствовали доктор Хьюм, мистер Флеминг и обвиняемый. «Его передвигали?» – спросил я. Обвиняемый ответил: «Я перевернул его на спину. Он лежал на левом боку, почти прижимаясь лицом к столу». Кисти рук мертвеца были холодными, но предплечья и тело еще теплыми. Трупное окоченение начиналось в нижней части левой руки и в шее. Я пришел к выводу, что он мертв значительно больше часа.

– Вы не можете точнее назвать время смерти?

– Мне кажется, смерть наступила между шестью и половиной седьмого. Точнее сказать не могу.

– Вы произвели вскрытие тела?

– Да. Смерть причинило железное острие стрелы, проникшее на восемь дюймов в грудную клетку и пронзившее сердце.

– Смерть была мгновенной?

– Да, абсолютно. Вот такой. – Свидетель внезапно щелкнул пальцами с видом фокусника.

– Мог ли он двинуться или шагнуть назад? – настаивал сэр Уолтер. – Хватило бы ему сил после полученного удара запереть на засов дверь или окно?

– Это полностью исключается. Он умер немедленно.

– Какой вывод вы сделали из характера раны?

– Что стрелу использовали как кинжал, и что страшный удар был нанесен сильным мужчиной.

– Таким, как обвиняемый?

– Да, – ответил доктор Стокинг, бросив резкий взгляд на Ансуэлла.

– Каковы были причины для такого вывода?

– Направление раны. Стрела вошла высоко – здесь, – он проиллюстрировал на себе, – и скользнула вниз по диагонали, пронзив сердце.

– Вы имеете в виду – под острым углом? Удар сверху вниз?

– Да.

– Что вы думаете о предположении, будто стрелу выпустили из лука или другого оружия?

– Если вас интересует мое личное мнение, я бы сказал, что это почти невозможно.

– Почему?

– В случае выстрела, мне кажется, стрела вошла бы в тело более-менее по прямой линии и, безусловно, не под таким углом.

Сэр Уолтер поднял два пальца:

– Иными словами, доктор, если стрелой выстрелили, то стрелявший должен был стоять где-то возле потолка, целясь вниз?

Мне показалось, он с трудом удержался, чтобы не добавить «как Купидон». В его голосе явно слышались насмешливые нотки. Я мог бы поклясться, что на лице одного из присяжных, который сидел, словно аршин проглотил, мелькнула улыбка. Атмосфера заметно холодала.

– Да, что-то вроде. Или жертва должна была склониться почти вдвое, как если бы отвешивала убийце низкий поклон.

– Вы обнаружили какие-нибудь признаки борьбы?

– Да. Воротник и галстук покойного были скомканы, пиджак слегка смят на спине, руки грязные, а на правой ладони маленькая царапина.

– Что могло причинить эту царапину?

– Не знаю. Возможно, острие стрелы.

– Вы имеете в виду, что он мог вытянуть руку, защищаясь?

– Да.

– Кровь из царапины была на руке покойного?

– Да, царапина немного кровоточила.

– Во время осмотра вы нашли пятна крови на других предметах в комнате?

– Нет.

– Таким образом, весьма вероятно, что царапина нанесена стрелой?

– По-моему, да.

– Что произошло после произведенного вами первоначального осмотра тела в кабинете?

Косматый свидетель снова бросил взгляд на подсудимого, скривив рот от отвращения.

– Доктор Спенсер Хьюм, с которым я знаком, попросил меня взглянуть на обвиняемого.

– Взглянуть?

– Обследовать его. «Он рассказывает какие-то нелепые истории, – сказал доктор Хьюм, – что ему дали наркотик. Я только что его осмотрел и не нашел никаких признаков».

– Как вел себя все это время подсудимый?

– Он был слишком спокоен и сдержан – только иногда проводил рукой по волосам. Я был потрясен куда сильнее его.

– Вы обследовали обвиняемого?

– Поверхностно. Пульс был частым и неровным, а не замедленным, как после приема наркотика. Зрачки глаз были в норме.

– По вашему мнению, он принимал наркотик?

– По моему мнению, нет.

– Благодарю вас, это все.

Бледное лицо подсудимого выглядело озадаченным. Один раз он привстал со стула, словно желая выразить протест, и два надзирателя сразу напряглись. Я видел, как беззвучно шевелятся его губы. Если он был невиновен, то сейчас испытывал леденящий ужас. Г. М. неуклюже поднялся и добрые полминуты молча смотрел на свидетеля.

– Значит, вы обследовали его «поверхностно», не так ли? – Его голос заставил даже судью поднять взгляд. – Вы всех ваших пациентов осматриваете таким образом? По-вашему, человеческая жизнь должна зависеть от поверхностного осмотра?

– Нет.

– Или от него должны зависеть показания под присягой в суде?

Доктор Стокинг поджал губы.

– Моей обязанностью было обследовать тело, а не делать подсудимому анализ крови. Я считаю авторитет доктора Спенсера Хьюма достаточным, чтобы опираться на его просвещенное мнение.

– Понятно. Значит, все ваши показания основаны на просвещенном мнении доктора Хьюма, который, между прочим, здесь отсутствует?

– Милорд, я вынужден протестовать против подобных намеков! – воскликнул сэр Уолтер Сторм. – Пожалуйста, сэр Генри, ограничьтесь тем, что говорит свидетель.

– Прошу прощения у его лордства, – проворчал Г. М., – но я понял, что свидетель ограничивается тем, что сказал доктор Хьюм… Можете вы поклясться, опираясь на собственные знания, что подсудимый не принимал наркотик?

– Нет! – огрызнулся свидетель. – Я не собираюсь ни в чем клясться, кроме того, что честно выражаю свое мнение.

– Не понимаю, – вмешался судья. – Вы считаете невозможным, чтобы подсудимый принял наркотик?

– Нет, милорд, я не говорю, что это невозможно. Это было бы слишком.

– Почему?

– Милорд, обвиняемый сказал мне, что якобы принял этот наркотик около четверти седьмого. Я осматривал его без нескольких минут восемь. Если бы он даже принял наркотик, эффект был бы в значительной степени стертым. Однако доктор Хьюм обследовал его незадолго до семи…

– Мнение доктора Хьюма нам не было представлено, – сказал судья Рэнкин. – Я бы хотел выразиться ясно, так как это крайне важно. Если эффект этого таинственного наркотика в любом случае был бы стертым, мне кажется, вы едва ли в состоянии что-либо утверждать на этот счет.

– Я же говорил, милорд, что могу лишь выражать свое мнение.

– Хорошо. Продолжайте, сэр Генри.

Г. М., явно довольный, перешел к другим вопросам:

– Доктор Стокинг, есть еще один аспект дела, который вы назвали почти невозможным, – я имею в виду предположение, что стрела была выпущена из какого-то оружия. Давайте вернемся к вопросу о положении тела. Вы принимаете заявление обвиняемого, что вначале тело лежало на левом боку лицом к боковой стороне стола?

Доктор мрачно улыбнулся:

– По-моему, мы должны проверять, а не принимать заявления обвиняемого.

– Да, разумеется. Но могли бы вы согласиться с этим заявлением?

– Да, мог бы.

– Вам известно что-либо противоречащее ему?

– Нет, не известно.

– Предположим, покойный стоял с той стороны стола – взгляните на план – лицом к буфету у противоположной стены и наклонился, чтобы взглянуть на что-то на столе. Если бы, когда он склонился вперед, в него выпустили стрелу со стороны буфета, она могла бы войти в тело таким образом?

– В принципе могла бы.

– Спасибо, это все.

Г. М. плюхнулся на скамью.

Генеральный прокурор возобновил прямой допрос:

– Если события происходили бы так, как предполагает мой ученый друг, имели бы место следы борьбы?

– Не думаю.

– Вы бы вряд ли обнаружили скомканные воротник и галстук, смятость пиджака, грязные руки, порез на правой ладони?

– Да, конечно.

– Можем мы поверить в то, что этот порез вызван попыткой поймать в воздухе стрелу, которой выстрелили в покойного?

– Лично я назвал бы это нелепым.

– Вы считаете вероятным, что убийца, вооруженный большим арбалетом, прятался в буфете?

– Нет.

– И наконец, доктор, дабы подтвердить, что вы достаточно квалифицированны для определения того, принимал ли обвиняемый наркотик или нет, напомните нам – вы ведь уже двадцать лет состоите в персонале больницы Сент-Прейд на Прейд-стрит?

– Да.

Доктора отпустили, и обвинение вызвало своего самого важного свидетеля – Харри Эрнеста Моттрама. Инспектор Моттрам сидел за столом солиситоров. Я много раз обращал на него внимание, не зная, кто он. Инспектор выглядел человеком, тщательно следившим за своими манерами и речью. Он был сравнительно молод – не больше сорока лет, – но его спокойные и неторопливые ответы указывали на некоторый опыт в судебных делах. Все его поведение, казалось, говорило: «Мне не слишком нравится накидывать петлю на чью-либо шею, но убийство есть убийство, и чем скорее мы отправим преступника на тот свет, тем лучше будет для общества». У него было квадратное лицо с коротким носом и проницательными глазами, явно не нуждавшимися в очках. В целом он производил впечатление солидного семейного человека, стоящего на страже общественных интересов.

Принеся присягу, Моттрам устремил взгляд на обвинителя:

– Я детектив-инспектор столичной полиции. Приняв сообщение о случившемся, я отправился в дом 12 на Гроувнор-стрит, куда прибыл без пяти семь вечера 4 января.

– Что там произошло?

– Меня проводили в комнату, называемую кабинетом, где я обнаружил обвиняемого в обществе мистера Флеминга, дворецкого и констебля Хардкасла. Я опросил троих последних, которые сообщили мне то, о чем уже дали показания в суде. Потом я спросил обвиняемого, хочет ли он что-нибудь сказать. На это он ответил: «Если вы уберете из комнаты этих гарпий, я попытаюсь объяснить вам, что случилось». Я попросил остальных выйти, закрыл дверь и сел напротив обвиняемого. Процитированное инспектором заявление подсудимого совпадало с тем, которое зачитал в своей вступительной речи генеральный прокурор. Когда Моттрам повторял его бесстрастным голосом, оно звучало еще менее убедительно. А когда дело дошло до наркотика в виски, вмешался сэр Уолтер:

– Подсудимый говорил вам, что покойный протянул ему стакан виски с содовой, что он выпил половину и поставил стакан на пол?

– Да, около его стула.

– Думаю, инспектор Моттрам, вы трезвенник?

– Да.

– Изо рта подсудимого пахло виски? – вкрадчиво осведомился обвинитель.

– Нет.

Ответ произвел эффект, подобный взрыву бомбы, так как его простота и естественность были очевидны для присяжных.

– Продолжайте, инспектор.

– Когда обвиняемый умолк, я спросил: «Вы сознаете, что рассказанное вами не может быть правдой?» – «Клянусь богом, инспектор, это подтасовка, – ответил он, – но я не понимаю, каким образом они все могут в этом участвовать, и зачем понадобилось сваливать это на меня».

– Что, по-вашему, он под этим подразумевал?

– Я понял, что он имеет в виду других людей в доме. Обвиняемый говорил свободно и даже дружелюбно, но он, казалось, подозревал каждого обитателя дома или друга семьи, который приближался к нему. «Если вы признаете, – сказал я, – что дверь и окна были заперты изнутри, как мог кто-либо сделать то, что вы говорите?»

– Что он на это ответил?

– Начал рассуждать о детективной литературе, о способах запирать двери и окна снаружи с помощью проволоки и тому подобного.

– Вы читаете детективную литературу, инспектор?

– Да, сэр.

– Вам знаком какой-либо из упомянутых им методов?

– Ну, сэр, я слышал об одном или двух, и в случае удачи их можно осуществить на практике. – Голос инспектора Моттрама звучал слегка виновато. – Но ни один из них неприменим к данному случаю.

По знаку обвинителя были предъявлены макеты ставней и двери – дубовой панели, прикрепленной к раме.

– Насколько я понимаю, тем вечером вы с помощью детектива-сержанта Рейва удалили ставни и дверь и доставили их в полицейский участок для эксперимента?

– Да.

– Пожалуйста, объясните, почему подобные методы не могли быть применены.

В объяснениях Моттрама не было ничего нового, но они выглядели солидными и нерушимыми, как сам Олд-Бейли.

– Что вы сделали, инспектор, расспросив обвиняемого о двери и окнах?

– Я спросил его, не возражает ли он против обыска. Когда обвиняемый поднялся – большую часть времени он сидел, – я заметил, что его правый брючный карман оттопыривается под пальто.

– Что ответил обвиняемый?

– Он сказал: «Это не понадобится. Я знаю, что вам нужно». Расстегнув пальто, он полез в карман брюк и передал это мне.

– Передал вам что?

– Полностью заряженный пистолет 38-го калибра, – ответил свидетель.

Глава 8 СТАРЫЙ МЕДВЕДЬ ЕЩЕ НЕ ОСЛЕП

Пистолет «уэбли-скотт» был предъявлен для обследования и идентификации. Кто-то позади нас начал тихо напевать мелодию «О, кто поплывет со мной через Дауне?» на слова «О, кто говорил, что он невиновен?». Атмосфера скептицизма стала ощутимой почти физически. Я случайно посмотрел на Реджиналда Ансуэлла – вещественное доказательство как будто впервые заинтересовало кузена подсудимого. На мгновение он поднял взгляд, но его угрюмое красивое лицо не выразило ничего, кроме презрения, а рука вновь начала теребить графин с водой на солиситорском столе.

– Этот пистолет находился в кармане обвиняемого? – продолжал сэр Уолтер Стром.

– Да.

– Подсудимый объяснил, почему он пришел для мирного разговора о своем будущем браке с огнестрельным оружием в кармане?

– Он отрицал, что пришел с пистолетом, и заявил, что кто-то, вероятно, подложил его, пока он был без сознания.

– Понятно. Он смог опознать оружие?

– Обвиняемый сказал мне: «Я хорошо знаю этот пистолет. Он принадлежит моему кузену Реджиналду. Когда он не на Востоке, то всегда останавливается в моей квартире. Кажется, последний раз я видел пистолет месяц назад в ящике стола в гостиной».

После долгих и вполне убедительных показаний, касающихся обследования комнаты, свидетеля спросили:

– К какому выводу вы пришли относительно того, как было совершено преступление?

– Мне кажется, стрелу стягивали со стены справа налево, держа ее так, как указывают отпечатки пальцев. Человек, который делал это, должен был стоять со стороны буфета. При таких обстоятельствах я пришел к выводу, что покойный подбежал к левому боку стола с целью спастись от нападавшего…

– Иными словами, чтобы поместить стол между ним и собой?

– Да, – согласился инспектор Моттрам, иллюстрируя повествование боксерскими жестами. – Тогда нападавший, очевидно, побежал к жертве вдоль передней стороны стола. Началась борьба, во время которой покойный стоял очень близко к столу и лицом к буфету. В схватке отломился исчезнувший кусок пера, а покойный порезал руку. Когда ему нанесли удар, он упал около стола и испачкал руки пылью, хватаясь за ковер перед смертью. Вот как я представляю себе происшедшее.

– Или же покойный ухватился за пыльный стержень стрелы. Ведь часть стрелы вы не могли проверить на наличие отпечатков, так как она вошла в тело? Пыль могла оказаться на руках таким образом?

– Вполне.

– Кажется, инспектор, вы квалифицированный дактилоскопист, прошедший соответствующее обучение для работы в этой области?

– Да.

– Вы изучали образцы отпечатков пальцев обвиняемого, взятых сначала на Гроувнор-стрит с помощью имевшейся там штемпельной подушечки с фиолетовыми чернилами, а позже в полицейском участке?

– Да, изучал.

– Вы сравнивали их с отпечатками пальцев на стержне стрелы?

– Да.

– Пожалуйста, идентифицируйте эти фотографии, показывающие различные серии отпечатков, и объясните жюри пункты совпадения… Благодарю вас. Отпечатки на стреле были оставлены обвиняемым?

– Да.

– Были ли найдены в комнате еще чьи-либо отпечатки пальцев, помимо покойного и подсудимого?

– Нет.

– Были ли найдены какие-нибудь отпечатки на графине с виски, сифоне или четырех стаканах?

– Нет.

– Где еще находились отпечатки пальцев обвиняемого?

– На стуле, где он сидел, на столе и на дверном засове.

После еще нескольких вопросов, касающихся ареста Ансуэлла, прямой допрос был завершен. В некотором роде он суммировал все дело. Если Г. М. готовил атаку, пришло время ее начинать. Снаружи стало темно, и капли дождя барабанили по стеклянной крыше. Свет в зале стал ярче. Г. М. поднялся, опершись руками на стол, и приступил к перекрестному допросу:

– Кто запер дверь на засов?

– Прошу прощения, я не совсем понял.

– Я спросил, кто запер дверь на засов изнутри.

– На засове были отпечатки пальцев обвиняемого, сэр, – ответил инспектор Моттрам.

– Мы не отрицаем, что он отпер дверь. Но кто ее запер? Имелись на засове другие отпечатки, кроме принадлежащих обвиняемому?

– Да, отпечатки покойного.

– Значит, покойный мог запереть дверь точно так же, как обвиняемый?

– Да, мог.

– По словам свидетеля Дайера, около четырнадцати минут седьмого он услышал, как покойный сказал: «Да что с вами, приятель? Вы сошли с ума?» – после чего раздались звуки, похожие на звуки борьбы. По-вашему, эта была схватка, во время которой убили Хьюма?

Но инспектора Моттрама было нелегко заманить в подобную ловушку. Он покачал головой и прищурился.

– Хотите знать мое мнение, сэр?

– Да.

– Судя по описанным мною доказательствам, мы пришли к выводу, что эта схватка была краткой и окончилась, когда свидетель Дайер постучал в дверь и спросил, что происходит. После чего дверь закрыли на засов изнутри…

– Вы имеете в виду, чтобы они могли спокойно и без помех продолжать драку?

– Чтобы никто не мог войти, – невозмутимо уточнил свидетель.

– А потом они дрались еще пятнадцать минут?

– Нет, ссора могла вспыхнуть снова через четверть часа.

– Понятно. Но если обвиняемый запер дверь в четверть седьмого, это означает, что он был готов к преступлению, не так ли? Стал бы он запирать дверь, а потом мирно беседовать?

– Вполне возможно.

– Вы ожидаете, что жюри этому поверит?

– Я ожидаю, что жюри поверит тому, что милорд судья велит считать доказательством, сэр. Вы только спрашиваете мое мнение. Кроме того, я ведь согласился, что покойный мог сам запереть дверь…

– Фактически вы считаете вероятным, что он это сделал?

– В общем да, – признал инспектор.

– Отлично. Нас пытаются убедить, что обвиняемый отправился к будущему тестю с заряженным пистолетом в кармане. Это указывает на преднамеренность, не так ли?

– Обычно люди не носят оружие, если не думают, что могут им воспользоваться.

– Но он не воспользовался этим оружием?

– Нет.

– Тот, кто убил жертву, пробежал через комнату, сорвал со стены стрелу и напал с ней на покойного?

– Мы так считаем, сэр.

– Фактически на этом основано все ваше дело? – осведомился Г. М., склонившись вперед.

– Только часть дела.

– Но важная часть?

– Об этом предоставляю судить милорду.

Г. М. похлопал себя по парику. Педантичный голос свидетеля звучал неторопливо – он говорил лишь то, что имел в виду.

– Вернемся к пропавшему куску пера, – продолжал Г. М. – Вы нигде его не нашли?

– Нет.

– Вы тщательно обыскивали комнату?

– Очень тщательно.

– Значит, вы не могли бы его не заметить, если он находился там? Тогда где же он был?

Инспектор Моттрам улыбнулся ровно настолько, насколько позволяла обстановка. Он настороженно наблюдал за Г. М., ибо ошибка в показаниях губительна для полицейского офицера.

– Мы тоже думали об этом, сэр, – сухо отозвался Моттрам. – Если, конечно, его не убрал из комнаты кто-то еще…

– Стоп! – прервал Г. М. – Кто-то еще? Но в таком случае это должен быть один из тех, кто уже давал здесь показания?

– Полагаю, что да.

– Значит, один из свидетелей лгал, не так ли? И дело против обвиняемого отчасти построено на лжи?

– Вы не дали мне закончить ответ, сэр. Я сказал это только для того, чтобы все исключить, как мы и должны делать.

– Ну и что вы собирались добавить?

– Что кусок пера, вероятно, застрял в одежде обвиняемого, незаметно для него самого. На нем было тяжелое пальто…

– И это, – заметил Г. М., – по-вашему, свидетельствует, что перо сломалось во время борьбы?

– Да.

Г. М. подал знак в сторону стола солиситоров. Теперь он, казалось, излучал злорадство.

– Инспектор, вы ведь достаточно сильный мужчина, не так ли?

– Полагаю, не слабее большинства.

– Превосходно. Взгляните на то, что вам протягивают. Знаете, что это? Гусиное перо. У нас есть и другие образцы, если они вам потребуются. Я бы хотел, чтобы вы взяли это перо в руки и разорвали его пополам. Пробуйте ломать его, крутить, тянуть в разные стороны – делайте что хотите, но разорвите его надвое.

Могучие руки инспектора Моттрама сжали перо, а плечи расправились. В полном молчании он дергался из стороны в сторону, но ничего не происходило.

– Какие-нибудь затруднения, сынок? – мягко осведомился Г. М.

Инспектор бросил на него взгляд из-под сдвинутых бровей.

– Наклонитесь к старшине присяжных, – посоветовал Г. М., – и пусть он тянет перо за другой конец. Только осторожнее – не перетяните друг друга через перила… Вот так!

Старшина присяжных был видным мужчиной с седыми усами и подозрительно яркими каштановыми волосами, разделенными на прямой пробор. «Перетягивание каната» едва не выдернуло его со скамьи, как рыбу на леске. Постепенно перо начало расслаиваться на отдельные пряди, став похожим на раздавленного паука, но стержень так и не сломался.

– Фактически, – заговорил Г. М. в наступившей паузе, – это невозможно сделать, не так ли? Я это знаю, так как использую такие перья для чистки трубок. А теперь посмотрите на сломанное перо в стреле, послужившей орудием убийства. Разрыв неровный, но абсолютно чистый, и ни одна прядь не оторвалась. Видите?

– Вижу, – спокойно ответил Моттрам.

– Вы признаете, что кусок пера не мог отломиться во время борьбы?

– Господи! – прошептала Эвелин. – Ему это удалось!

Моттрам молчал, будучи слишком честным, чтобы возражать. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу и переводя взгляд с растрепанных клочков пера на Г. М. Впервые обвинение получило шах. Но возбуждение умерила холодная сдержанность сэра Уолтера Сторма.

– Я полагаю, милорд, что тест моего ученого друга скорее эффектный, чем убедительный. Могу я взглянуть на перо, использованное для теста?

Перо передали ему. Обвинение не собиралось сдаваться. До сих пор на его стороне было столько преимуществ, что препятствие казалось пустячным.

– Если у вас остаются сомнения,инспектор, – снова заговорил Г. М., – попробуйте проделать то же самое с одним из двух других перьев в стреле… Повторяю: вы признаете, что перо не могло быть сломано так, как вы говорили?

– Не знаю, – честно отозвался Моттрам.

– Но ведь вы сильный мужчина и не смогли этого сделать?

– Тем не менее…

– Просто ответьте на мой вопрос. Каким образом перо было сломано?

– Направляющее перо в стреле было старым, высохшим и ломким. Поэтому, если…

– Как оно было сломано?

– Я не смогу ответить, сэр, если вы не дадите мне шанс. Не думаю, что перо настолько крепко, что его нельзя переломить надвое.

– Но вы не смогли этого сделать?

– Не смог с тем пером, которое вы мне дали.

– Попробуйте сделать это с одним из двух оставшихся старых и ломких перьев. Вам это удастся? Нет? Отлично. Теперь посмотрите на это. – Он поднял арбалет. – Предположим, вы вставляете стрелу в арбалет. Направляющее перо окажется в середине, когда вы положите стрелу в паз, не так ли?

Моттрам начал понемногу нервничать.

– Может быть – не знаю.

– Но вы должны заталкивать стрелу в паз, пока она не коснется выталкивающего механизма?

– Возможно.

– И следовательно, когда вы взводите курок арбалета, кончик пера попадает в зубцы вращающегося барабана?

– Я ничего не знаю об арбалетах.

– Но я показываю вам один из них… И наконец, – быстро продолжал Г. М., прежде чем обвинитель успел заявить протест, – я утверждаю, что это перо могло сломаться так аккуратно только под действием катапульты из толедской стали.

Он нажал на спуск. Послышался зловещий щелчок, и веревки ударились о перекладину арбалета.

– Ну и где перо? – осведомился Г. М.

– Сэр Генри, – вмешался судья, – пожалуйста, задавайте вопросы, а не аргументируйте.

– Как будет угодно вашему лордству, – проворчал Г. М.

– Надеюсь, ваша демонстрация имеет отношение к делу?

– Мы так думаем, – отозвался Г. М., зачехлив орудия. – В свое время мы собираемся предъявить арбалет, который, как мы считаем, явился подлинным орудием преступления.

Желтую мебель зала суда, казалось, поразила эпидемия скрипа. Кто-то кашлянул. Судья Рэнкин перевел взгляд с Г. М. на свои записи, и ручка в его пухлых пальцах забегала по бумаге. Даже подсудимый смотрел на Г. М., но скорее с удивлением, чем с интересом. Г. М. повернулся к инспектору Моттраму, спокойно ожидавшему продолжения:

– Возьмите эту стрелу. Вы обследовали именно ее, как только прибыли на Гроувнор-стрит?

– Да, – ответил инспектор, прочистив горло.

– Вы заявили, что пыль на стреле была не стерта, за исключением тех мест, где вы обнаружили отпечатки пальцев?

– Да, верно.

– Взгляните на фотографию номер 3 в буклете и скажите, было ли ваше заявление правильным во всех отношениях. Как насчет тонкой вертикальной линии, тянущейся вдоль стержня – правда, слегка смазанной, – где нет пыли?

– Я говорил, что в пыли больше не было никаких следов, и это правда. На упомянутой вами линии никогда не было пыли, так как она проходит там, где стрела соприкасалась со стеной. Как оборотная сторона картины, прижимающаяся к стене.

– Вы когда-нибудь видели эту стрелу висящей на стене?

– Естественно, нет.

– Вот как? Но вы слышали, как свидетель Дайер заявил, что эта стрела не соприкасалась со стеной, а находилась от нее на небольшом расстоянии, лежа на костылях?

Пауза.

– Но я сам видел, как две других стрелы соприкасались со стеной.

– Да. Они образовывали боковые стороны треугольника и должны были прижиматься к стене, чтобы удерживаться в таком положении. Но как насчет этой стрелы, служившей основанием треугольника?

– Я не понимаю вашего вопроса.

– Давайте поставим его по-другому. Две боковых стороны этого треугольника были прижаты к стене. Третья сторона – основание – пересекала нижние края двух других стрел. Следовательно, она прижималась к ним и находилась примерно в четверти дюйма от стены. Вы принимаете это заявление Дайера?

– Если милорд признал его доказательством, то да.

– Но если стрела находилась в четверти дюйма от стены, то она не была защищена от пыли, верно?

– Отчасти.

– Отчасти? Вы согласны, что стрела не соприкасалась со стеной? Значит, весь ее стержень должен был покрыться пылью, не так ли?

– Это трудный вопрос.

– Тем не менее стержень стрелы не был везде покрыт пылью?

– Не был.

– Тонкая вертикальная линия, свободная от пыли, тянулась вдоль всего стержня?

– Да.

– Я утверждаю, – заявил Г. М., снова подняв арбалет, – что такой след мог остаться лишь в том случае, если стрелу вставили в паз арбалета и произвели выстрел.

Проведя пальцем по пазу, Г. М. окинул зал суда злорадным взглядом и сел. Затаившая дыхание публика шумно выдохнула. Старый медведь еще не ослеп от крови и произвел должное впечатление. Инспектору Моттраму – абсолютно честному свидетелю – пришлось нелегко. Линии его челюсти напряглись в ожидании возобновления прямого допроса генеральным прокурором.

– Мы уже несколько раз слышали, – резко начал сэр Уолтер, – о том, что тот или иной эффект мог произойти «лишь в том случае». Позвольте привлечь ваше внимание к фотографиям. Для вас очевидно, что, когда стрелу срывали со стены, ее дернули слева направо? Вы уже давали показания по этому поводу.

– Да, сэр.

– Дернули так сильно, что костыли упали на пол?

– Да.

– При таком движении вы бы провели стрелой вдоль стены, оставив похожий след?

– Да, пожалуй.

Судья Рэнкин посмотрел вниз поверх очков:

– Здесь возникает некоторая путаница, сэр Уолтер. Согласно моим записям, пыли в этом месте не было изначально. Теперь мы слышим, что она могла быть стерта. Которую из двух альтернатив вы предлагаете?

– Все очень просто, милорд. Как и мой ученый друг с его арбалетом, я иллюстрирую. Мой ученый друг настаивает, что свободная от пыли линия могла появиться только одним способом. Едва ли он может возразить, если я продемонстрирую ему другой… Полагаю, инспектор, в вашем доме есть на стенах картины или фотографии?

– Очень много, сэр.

– Они ведь не висят прижатыми к стене целиком, не так ли?

– Нет.

– И тем не менее, – продолжал сэр Уолтер, посмотрев на женщин в составе жюри, – они практически не собирают пыли на задней стороне рамы?

– Если собирают, то очень мало.

– Благодарю вас. Теперь перейдем к единственному в мире способу, которым перо можно разорвать надвое, – продолжал обвинитель с иронической вежливостью. – Насколько я понимаю, при подготовке дела вы приобрели некоторую информацию о стрельбе из лука?

– Да.

– Как мне кажется, направляющее перо стрелы – в данном случае сломанное – изнашивается и рвется куда сильнее, чем другие. Ведь это перо направляет кончик стрелы к тетиве и, следовательно, более подвержено повреждениям рукой или тетивой?

– Да. Его часто приходится заменять.

– Разве не возможно, чтобы в борьбе за стрелу между двумя людьми, один из которых сражался за свою жизнь, центральное перо сломалось?

– Возможно, хотя я должен признать…

– Это все, – прервал сэр Уолтер. Он позволил себе впечатляющую паузу, покуда инспектор покидал свидетельское место, а затем повернулся к судье: – Это, милорд, вместе с заявлением обвиняемого завершает показания свидетелей Короны.

Худшее было позади. Несмотря на возобновление прямого допроса, семена сомнения в виновности обвиняемого были посеяны.

– Кен, – возбужденно зашептала Эвелин под прикрытием шума в зале, – Г. М. своего добьется! Я это знаю! Обвинитель дал маху с пылью на задней стороне картин. Конечно, там постоянно собирается пыль! Я смотрела на женщин в жюри и понимала, о чем они думают. Маленькая вещица вроде стрелы была бы пыльной целиком, если бы не соприкасалась со стеной. Неужели ты не чувствуешь, что они уже не уверены?

– Ш-ш! Тише!

Судья посмотрел на часы, и раздался звучный голос секретаря:

– Члены жюри, когда обвиняемый предстал перед магистратами, его спросили, хочет ли он что-нибудь заявить в ответ на обвинение, и объяснили, что он не обязан ничего говорить, но, если сделает это, все сказанное им будет записано и использовано на суде в качестве доказательств. «Я ни в чем не виновен, – заявил обвиняемый, – но мне советуют повременить с защитой. Из-за этого обвинения я потерял все, что было мне дорого, поэтому делайте что хотите. Больше я ничего не скажу».

– Если у сэра Генри нет возражений, – быстро заговорил судья Рэнкин, – мы сделаем перерыв до завтра.

Судья поднялся, и весь зал следом за ним.

– Все лица, которые могут сообщить что-либо, касающееся рассматриваемого дела, пусть подойдут и дадут показания перед судом. Боже, храни короля и милордов королевских судей.

Дождь продолжал ритмично барабанить по стеклянной крыше – это был час усталости, когда в голову лезут мысли о коктейлях. Снова наступила пауза. Судья повернулся и быстро зашагал вдоль скамьи. Толпа в зале номер 1 разделилась на отдельных людей с их личной жизнью и мыслями, шляпами и домами. Кто-то шумно зевнул, а потом внезапно прозвучал четкий голос:

– Следи за ним, Джо!

Это явилось шоком. Все повернулись к скамье подсудимых. Двое надзирателей держали заключенного за плечи. Почти у самого люка, ведущего к камерам, Ансуэлл повернулся и медленно подошел назад к перилам. Мы слышали его шаги по полу, отполированному ногами многих пребывающих ныне в мире ином. Но он не пытался предпринять какие-либо резкие действия, а всего лишь положил руки на перила и заговорил. Слышать его голос было все равно что слышать голос глухонемого.

– Какой смысл продолжать все это? Кусок пера отлетел от стрелы, когда я ударил его. Я признаю, что убил старую свинью, так что давайте закончим этот спектакль.

Глава 9 АЛАЯ МАНТИЯ БЕЗ СПЕШКИ

Если бы кто-нибудь спросил меня, что может случиться в подобных обстоятельствах, я бы подумал о чем угодно, кроме того, что произошло в действительности. Мы все смотрели на судью, так как обвиняемый обращался к нему. К этому времени мистер Рэнкин почти добрался до двери позади скамьи с правой стороны, через которую он входил и выходил. Возможно, на десятую долю секунды его быстрый шаг замедлился, а голова слегка повернулась. Потом его алая мантия безо всякой спешки исчезла за дверью, которая закрылась вслед за перевязанным лентой париком. Судья «не услышал» слов, которые четко прокричал заключенный. Поэтому мы тоже их не слышали. Словно глухонемые, мы молча подбирали наши шляпы, зонтики, пакеты, шурша бумагами и глядя в пол…

– Господи, неужели вы меня не слышите? Подождите!..

Присяжные выходили как стадо овец – никто из них даже не обернулся, кроме одной испуганной женщины, которую тут же потянул к выходу старшина.

– Ради бога, послушайте меня! Я признаю, что убил его! Я прошу вас…

Его прервало успокаивающее бормотание надзирателя:

– Тихо, парень, все в порядке… Джо, уведи его…

Ансуэлл остановился, переводя взгляд с одного надзирателя на другого. Мы старались не смотреть выше пуговиц его жилета, но у нас сложилось впечатление, что он чувствует себя еще более загнанным, чем прежде.

– Подождите! – кричал Ансуэлл, когда надзиратели тащили его к люку. – Я не хочу уходить! Неужели они меня не выслушают? Ведь я признался!..

– Конечно, парень, но у тебя еще полно времени. Осторожно, здесь ступенька…

Мы выходили строем, оставляя за собой пустой зал с желтой мебелью. Бледная Лоллипоп подала мне знак, который я интерпретировал как «вниз». Я не мог разглядеть в толпе Г. М. Начали гасить свет, и вокруг послышался шепот:

– …и все кончено, кроме повешения.

– А я всего пару секунд назад подумала…

– Что он не мог это сделать?

– Не знаю, но…

– Я должна идти, Кен, – сказала Эвелин, когда мы выбрались на улицу. – Обещала Сильвии прибыть к половине седьмого. Ты идешь?

– Нет. У меня сообщение для Г. М. Просто «да» от Мэри Хьюм. Я подожду.

Эвелин закуталась в шубку.

– Не хочу здесь торчать… Черт возьми, Кен, зачем мы вообще пришли сюда? Теперь ему конец, верно?

– Зависит от того, является ли это доказательством. Очевидно, нет.

– Подумаешь, доказательство! – с презрением сказала Эвелин. – Что бы ты чувствовал, если бы сидел в жюри? Вот что важно. Лучше бы мы никогда не слышали об этом деле! Как выглядит эта девушка? Нет, не говори – не хочу ничего знать… Пока, дорогой. Увидимся позже.

Она поспешила в дождь, а я остался в толпе. Люди у дверей Олд-Бейли суетились, как цыплята, хотя дождь почти прекратился. Дул порывистый ветер; на Ньюгейт-стрит белели газовые фонари. Среди автомобилей, ожидавших сановных владельцев, я нашел закрытый «воксхолл» Г. М. (не недоброй памяти «ланчестер»!) с его шофером Луиджи. Прислонившись к машине, я попытался закурить сигарету на ветру. На меня нахлынули воспоминания. Вон там, за церковью Гроба Господня, тянулась Гилтспер-стрит, а от нее отходил Плейг-Корт, где несколько лет назад Г. М. и я занимались совсем другим делом,[12] когда Джеймс Кэплон Ансуэлл еще и не помышлял об убийстве. Толпа, выходящая из Олд-Бейли, медленно редела. Когда начали закрывать двери, пара полицейских лондонского Сити в шлемах, похожих на каски пожарных, обшитые синей тканью, вышли и окинули взглядом ситуацию. Г. М. показался одним из последних. Он ковылял в съехавшем на затылок цилиндре; ветер теребил полы пальто с побитым молью меховым воротником, а по резким движениям губ, произносивших безмолвные ругательства, я понял, что он говорил с Ансуэллом. Г. М. втолкнул меня в машину.

– Поехали! – крикнул он и добавил: – Молодой осел все испортил.

– Значит, он все-таки виновен?

– Конечно нет! Он просто вполне достойный парень. Я должен вытащить его, Кен! Дело того стоит.

Когда мы свернули на Ньюгейт-стрит, встречная машина задела наше крыло. Г. М. высунулся из окошка и разразился таким изобретательным потоком брани, что дополнительных свидетельств о его душевном состоянии не потребовалось.

– Очевидно, – продолжат Г. М., – он думал, что стоит ему признаться, как судья скажет: «О'кей, парень, этого достаточно. Уведите его и вздерните».

– Но зачем ему признаваться? И вообще, является ли это доказательством?

Отношение к происшедшему Г. М. было таким же, как у Эвелин.

– Конечно, это не доказательство! Но важно то, какой произведен эффект, даже если Чокнутый Рэнкин распорядится это не учитывать. Я верю в Чокнутого, Кен… Но если вы думали, что худшее позади, когда Корона закончила вызывать свидетелей, то вы жестоко ошибаетесь. Сынок, наши беды только начинаются. Больше всего я боюсь перекрестного допроса Ансуэлла. Вы когда-нибудь слышали, как Уолт Сторм проводит перекрестный допрос? Он разбирает обвиняемого на мелкие кусочки, как часы, а потом предлагает вам поставить все колесики на прежнее место. Закон не обязывает меня вызывать Ансуэлла свидетелем, но если я этого не сделаю, то подставлю себя под язвительные комментарии Сторма, да и история убийства не будет полной. Но я боюсь, что, если мой свидетель повторит то, что заявил недавно, его высказывание сочтут официальным признанием.

– Я снова спрашиваю (как же заразителен стиль зала суда!), почему Ансуэлл признался?

Г. М. откинулся на подушки, и цилиндр съехал ему на глаза.

– Потому что кто-то с ним контактировал. Не знаю как, но не сомневаюсь кто. Я имею в виду кузена Реджиналда. Вы заметили, как он и Реджиналд всю вторую половину дня обменивались многозначительными взглядами? Хотя вы не знаете Реджиналда…

– Знаю. Я встретил его сегодня в доме Хьюма. Проницательные маленькие глазки устремились на меня.

– Ну и что вы о нем думаете?

– Немного высокомерный, но вполне приличный парень.

Глазки устремились в другую сторону.

– Угу. А что сообщила девушка?

– Она велела сказать вам «да».

– Славная девчушка.

Г. М. уставился из-под полей цилиндра на стеклянную перегородку:

– Это может сработать. Во второй половине дня мне довольно повезло, но я получил и несколько достаточно скверных ударов. Худшим из них был тот, когда Спенсер Хьюм не появился в качестве свидетеля. Я рассчитывал на него – будь у меня хоть один волос, он бы поседел, когда я услышал о его отсутствии. Неужели он дал стрекача? Люди думают, что у меня нет ни капли достоинства, видя, как мы с Лоллипоп гоняемся за свидетелями и делаем всю грязную работу, которую должны выполнять не барристеры, а солиситоры…

– Откровенно говоря, – заметил я, – вся беда в том, что вы не хотите работать с солиситорами, Г. М. Вы стараетесь проводить все шоу самостоятельно.

К сожалению, это было настолько близко к истине, что вызвало взрыв негодования.

– И это вся благодарность после того, как я бегал вокруг железнодорожной станции, словно носильщик?..

– Какой железнодорожной станции?

– Не важно какой, – остановил себя Г. М. на полпути. Тем не менее он был так доволен, создав очередную загадку, что немного остыл. – На какую станцию вы бы отправились, Кен, после услышанных сегодня показаний?

– Чтобы сесть на поезд? Каким образом эта тема вообще возникла в разговоре, мне не вполне понятно, – сказал я, – но не является ли это изощренным способом намекнуть, что доктор Хьюм может смыться?

– Еще как может! – Г. М. возбужденно повернулся ко мне: – Вы, случайно, не видели его сегодня в их доме?

– Да, видел – изрекающим благодушные банальности.

– Вы выполнили мои инструкции насчет создания таинственной атмосферы?

– Да, и думаю, мне это удалось, хотя сам не знаю, каким образом. Как бы то ни было, доктор Хьюм сказал нам, что собирается сегодня давать показания. Он обещал постараться создать впечатление, что Ансуэлл безумен. Кстати, с ним был специалист по душевным болезням – некий доктор Трегэннон…

Шляпа Г. М. медленно съехала на нос и свалилась на пол. Но он не обратил на это внимания, хотя очень ею гордился.

– Доктор Трегэннон? – переспросил он. – О боже! Может, мне лучше сразу поехать туда?

– Надеюсь, нам не придется спасать героиню? – осведомился я. – Что происходит? Вы думаете о том, какую цену потребует с Мэри Хьюм зловещий дядюшка за показания в пользу защиты? Такая мысль приходила в голову и мне, но это чепуха. Не станет же он вредить собственной племяннице.

– Пожалуй, нет, – задумчиво промолвил Г. М. – Но дядюшка Спенсер сражается за свою респектабельность и может ощетиниться, узнав, что племянница не в состоянии найти его турецкие шлепанцы…

– Это каким-то таинственным образом связано со штемпельной подушечкой, железнодорожной станцией, «окном Иуды» и костюмом для гольфа?

– Да, но это не важно. Полагаю, с девушкой все в порядке, а я хочу жрать.

Однако прошло некоторое время, прежде чем он смог осуществить свое желание. Когда машина подъехала к дому Г. М. на Брук-стрит, по ступенькам к входной двери поднималась женщина в шубе и съехавшей набок шляпе. При виде нас она сбежала с лестницы и стала рыться в сумочке. Под шляпой поблескивали полные слез голубые глаза Мэри Хьюм.

– Все хорошо, – запыхавшись, сказала она. – Мы спасли Джима!

– Этого не может быть! – рявкнул Г. М. – Вся загвоздка в том, что парню никак не могло повезти, если не…

– Но ему повезло! Дядя Спенсер сбежал, оставив мне письмо, где практически признается…

Мэри продолжала копаться в сумочке, уронив губную помаду и носовой платок. Когда она достала письмо, ветер вырвал его у нее из руки, и я едва успел его подхватить.

– Пойдемте в дом, – сказал Г. М.

Дом Г. М. представлял собой одно из тех богато декорированных сооружений, существующих только для того, чтобы устраивать приемы. Большую часть времени в нем находились только хозяин и прислуга – жена и две дочери Г. М. обычно пребывали на юге Франции. Как обычно, он забыл ключ, поэтому колотил в дверь и орал, пока на стук не вышел дворецкий. Войдя в холодную библиотеку на задней стороне дома, Г. М. выхватил письмо у девушки и разложил его на столе под лампой. Оно занимало несколько листов писчей бумаги, исписанных аккуратным, неторопливым почерком:

Понедельник, 14.00.

Дорогая Мэри! К тому времени, как ты получишь это письмо, я буду далеко, и думаю, отыскать меня будет непросто. Я не могу не испытывать горечи, ибо не сделал ничего такого, чего следовало бы стыдиться, – напротив, я пытался оказать тебе услугу. Но Трегэннон подозревает, что Мерривейл добрался до Куигли и завтра вызовет его свидетелем, а кое-что услышанное мною дома во второй половине дня привело меня к той же мысли. Я не хочу, чтобы ты думала слишком сурово о твоем старом дяде. Поверь мне, если бы это могло принести хоть какую-то пользу, я бы заговорил раньше. Теперь могу признаться, что это я раздобыл наркотик, добавленный в виски Ансуэлла. Это был брудин – производное от скополамина, с которым мы экспериментировали в больнице…

– Bay! – рявкнул Г. М., опуская кулак на стол. – Это решает дело.

Глаза Мэри не отрывались от его лица.

– Вы думаете, это оправдает Джима?

– Это половина того, что нам нужно. А теперь тихо, черт возьми!

…он действует почти моментально и вызывает обморок почти на полчаса. Ансуэлл пришел в себя немного раньше, чем планировалось, – возможно, из-за того, что его пришлось приподнять, чтобы влить ему в горло мятный экстракт, дабы избавиться от запаха виски.

– Помните, что говорил Ансуэлл? – осведомился Г. М. – Первое, что он заметил, придя в себя, был вкус мяты во рту. Со времен дела Бартлетта ведутся споры о том, можно ли влить жидкость в горло спящего человека так, чтобы он не захлебнулся.

Я все еще не мог понять, где голова, а где хвост.

– Но кто усыпил его? И почему? Чего вообще они добивались? Нравился ли Ансуэлл Эйвори Хьюму, или же он смертельно его ненавидел?

Я считал ошибкой добавление наркотика в графин с виски, а не только в стакан, так как это означало необходимость впоследствии избавиться от графина. Поверь мне, Мэри, мысль, что кто-то потом может найти графин, причинила мне несколько неприятных минут. В итоге я договорился с Трегэнноном и Куигли сделать то, что было сделано. Этим ограничены мои прегрешения. Не моя вина, что мои добрые намерения привели к таким злосчастным результатам. Но ты поймешь, почему я не мог заговорить.

В этом месте Г. М., перевернув страницу, издал сдавленный стон. Наши надежды рухнули с грохотом оторвавшейся кабины лифта.

Конечно, если бы Ансуэлл действительно был невиновен, я был бы вынужден сказать правду. Ты должна этому верить. Но, как я уже говорил тебе, даже правда не помогла бы ему, ибо он виновен, дорогая. Он убил твоего отца в одном из приступов ярости, которыми его семья славилась долгое время, и я с куда большей охотой позволю ему отправиться на виселицу, чем выйти на свободу и жениться на тебе. Возможно, его заявления о невиновности вполне искренни. Ансуэлл может даже не знать, что убил твоего отца. Брудин – сравнительно неизвестный препарат. Он абсолютно безвреден, но, когда его эффект заканчивается, у пациента часто остается провал в памяти. Я знаю, что для тебя это будет ужасным известием, но, пожалуйста, позволь рассказать, что произошло в действительности. Ансуэлл думал, что твой отец усыпил его и ведет с ним какую-то игру. Он понял, что в напитке наркотик, как только ощутил его действие. Это застряло у него в памяти, и было первым, о чем он вспомнил, начав приходить в себя и забыв о более недавних событиях. К несчастью, они говорили об убийстве с помощью стрел. Ансуэлл сорвал со стены стрелу и ударил ею твоего отца, прежде чем бедный Эйвори понял, что происходит. Вот почему твой дорогой жених сидел на стуле, когда память вернулась к нему. Он только что выполнил свою работу. Клянусь богом, Мэри, я говорю правду. Я видел это собственными глазами. Прощай и будь счастлива. Благословляю тебя, так как мы вряд ли увидимся снова.

Твой любящий дядя Спенсер.

Г. М. прижал руки ко лбу. Червь сомнения грыз всех нас.

– Но разве это не… – начала девушка.

– Не спасет его? – Г. М. опустил руки. – Девочка моя, если вы принесете это письмо в суд, ничто в мире его не спасет. Сомневаюсь, что его вообще можно спасти.

– А не можем мы удалить последнюю часть письма и показать первую?

Г. М. сердито посмотрел на нее. Она была очень хорошенькой и выглядела куда толковее, чем можно было судить по этому предложению.

– Нет, не можем, – ответил он. – Не то чтобы я был выше любых фокусов-покусов, но самая скверная часть письма находится на оборотной стороне фрагмента, повествующего о наркотике в виски. У нас есть доказательство, но мы не в состоянии им воспользоваться! Скажите, девочка, прочитав это письмо, вы все еще верите в невиновность Ансуэлла?

– Конечно… О, не знаю! Я только знаю, что люблю его и что вы должны его спасти! Вы ведь не собираетесь отказаться от дела?

Г. М. сидел сложив руки на животе и уставясь в пол.

– Я? О нет! Я жажду мести. Они загнали старика в угол, бьют его дубинкой по башке и приговаривают: «Он еще в сознании? Стукнем его еще разок!» И все же… зачем лгать вашему доброму старому дядюшке? Он ведь признался насчет виски. Я собирался допросить его сегодня и был готов разорвать его на куски, чтобы вытащить из него правду. Я мог бы поклясться, что он знает ее и даже знает, кто настоящий убийца. Но в письме он уверяет, что это Ансуэлл… «Я видел это собственными глазами». Вот чего я не могу понять. Черт возьми, как он мог это видеть, находясь в больнице? У него алиби размером с дом – мы все проверили. Он лжет, но, если я это докажу, первая часть письма не будет стоить и ломаного гроша. Письмо – палка о двух концах.

– Даже сейчас вы не хотите намекнуть на то, как намерены защищать Ансуэлла? – осведомился я. – Что вы собираетесь говорить завтра в суде? Что тут вообще можно сказать?

На лице Г. М. мелькнуло выражение злорадства.

– По-вашему, старик не может быть красноречивым? – отозвался он. – Увидите сами. Завтра я собираюсь встать, посмотреть им в лицо и сказать…

Глава 10 Я ВЫЗЫВАЮ ОБВИНЯЕМОГО

– Милорд, члены жюри.

Заложив руки за спину и широко расставив ноги, Г. М. смотрел им в глаза. Но мне бы не хотелось, чтобы он вел себя как укротитель львов, входящий в клетку с бичом и пистолетом, или, по крайней мере, гипнотизировал присяжных убийственным взглядом.

Зал суда номер 1 был переполнен. Слухи о сенсационном развитии дела распространились по всему городу – очередь на галерею у нас над головами выстроилась с семи утра. На местах для прессы, где вчера сидели всего несколько журналистов, сегодня присутствовали представители всех лондонских газет. Перед началом заседания Лоллипоп некоторое время разговаривала с обвиняемым через ограду скамьи подсудимых – он казался потрясенным, но под конец устало пожал плечами. Похоже, эта беседа заинтересовала угрюмого капитана Реджиналда Ансуэлла, наблюдавшего за ними. Ровно без двадцати одиннадцать сэр Генри Мерривейл поднялся, чтобы открыть дело защиты.

– Милорд, члены жюри. Вероятно, вас интересует, какую линию защиты мы намерены предложить. Я скажу вам. Прежде всего мы попытаемся доказать, что ни одно из заявлений обвинения не может быть правдой.

Сэр Уолтер Сторм встал, сухо кашлянув.

– Милорд, это намерение настолько поразительно, что я бы хотел внести некоторую ясность, – заговорил он. – Полагаю, мой ученый друг не отрицает, что жертва мертва?

– Тсс! – прошипела Лоллипоп, когда Г. М. взмахнул кулаками.

– Ну, сэр Генри?

– Нет, милорд, – ответил Г. М. – Мы согласны с этим, как с единственным фактом, который генеральный прокурор смог установить без посторонней помощи. Мы даже согласны с тем, что у зебры имеются полосы, а гиены умеют выть. Избегая более личных сравнений гиен с…

– Вопросы зоологии нас не касаются, – прервал судья Рэнкин, даже глазом не моргнув. – Продолжайте, сэр Генри.

– Прошу прощения у вашего лордства и снимаю вопрос, – серьезно сказал генеральный прокурор, – упомянув общеизвестный факт, что гиены не воют, а только хохочут.

– Гиены… Так о чем я? Ах да! Члены жюри, – продолжал Г. М., опершись руками на стол, – Корона представила свое дело в двух аспектах. Обвинение осведомилось у вас: «Если обвиняемый не совершал этого преступления, то кто же его совершил?» Оно также заявило: «Это правда, что мы не можем продемонстрировать вам даже тень мотива преступления, следовательно, мотив должен быть очень веским». Оба этих аспекта весьма опасны. Обвинение основывает свое дело на виновном, которого не может найти, и на мотиве, которого не знает.

Давайте сначала рассмотрим вопрос мотива. Вас просят поверить, что обвиняемый явился в дом Эйвори Хьюма с заряженным пистолетом в кармане. Почему? Ну, полицейский офицер, который вел расследование, заявил: «Обычно люди не носят с собой оружие, если не думают, что могут им воспользоваться». Иными словами, вас косвенно убеждают, что подсудимый пришел туда с намерением убить Эйвори Хьюма. Но почему? Как прелюдия к браку это выглядит слишком решительно. И что могло к этому побуждать обвиняемого? Единственное, о чем вам с определенностью сообщили, – это телефонный разговор, во время которого покойный не произнес ни одного гневного или оскорбительного слова. «Учитывая то, что я слышал, я думаю, нам лучше уладить дела, касающиеся моей дочери. Шесть часов вас устроит?» Разве он сказал обвиняемому: «Я заставлю вас замолчать, черт бы вас побрал»? Нет. Он сказал это, положив трубку, говоря сам с собой. Все, что мог слышать обвиняемый, – это холодный, официальный голос, приглашающий его в дом. Но на этом основании вас просят поверить, что он схватил чье-то оружие и помчался по указанному адресу с преступным намерением, написанным у него на лице.

Почему? В голову закрадывается мысль, что жертва узнала об обвиняемом что-то скверное. Но вам не сообщили, что именно, а попросту заявили, что дыма без огня не бывает, хотя вы даже не услышали ни о каком дыме. Обвинение не может предложить никакой причины, по которой Эйвори Хьюм внезапно стал вести себя как безумный. Но я могу это сделать.

Несомненно, Г. М. завладел вниманием аудитории. Он говорил почти небрежным тоном, уперев кулаки в бока и глядя поверх очков.

– Факты – я имею в виду физические факты – этого дела не подлежат сомнению. Мы собираемся выяснить подлинные причины этих фактов. Мы намерены доказать вам, что поведение жертвы не было связано с обвиняемым и что все дело против этого человека подтасовано от начала до конца. Корона не может предложить какой-либо мотив для чьих-либо действий, а мы можем. Корона не может сказать вам, что произошло с таинственно исчезнувшим куском пера, а мы можем. Корона не может объяснить, каким образом кто-то, кроме обвиняемого, мог совершить преступление, а мы это сделаем.

Только что я говорил, что обвинение представило вам дело следующим образом: «Если обвиняемый не совершал этого преступления, то кто же его совершил?» Но вы не можете сказать себе: «Трудно представить, что он этого не сделал». При подобных выводах вам придется оправдать подсудимого. Однако я не намерен всего лишь посеять разумное сомнение в его виновности – мы собираемся доказать, что не может быть ни малейших сомнений в его невиновности. Будь я проклят…

Лоллипоп предупреждающе взмахнула листом бумаги с отпечатанным текстом.

– Ладно, ладно! Иными словами, вы услышите альтернативное объяснение. Не мое дело заявлять, кто в действительности совершил убийство, если обвиняемый этого не делал. Это не входит в наши обязанности. Но я покажу вам два фрагмента пера, спрятанные в месте настолько очевидном, что никому и в голову не пришло туда заглянуть, и спрошу вас, где, по-вашему, стоял убийца во время преступления. Вы слышали много мнений и точек зрения. Вы слышали о зловещих усмешках и странном поведении обвиняемого – сначала вам сказали, что он так нервничал, что не мог удержать в руке шляпу, а потом – что он был настолько хладнокровен и циничен, что курил сигарету, хотя мой примитивный ум не в силах понять, почему какое-либо из этих действий должно внушать подозрение. Вы слышали, как он сначала якобы угрожал Хьюму убийством, а потом Хьюм поднялся и запер дверь на засов, чтобы не мешать гостю осуществить свое намерение. Вы слышали, что обвиняемый мог сделать, что он, вероятно, сделал и что он не мог сделать никогда. Теперь пришло время услышать правду. Я вызываю обвиняемого.

Покуда Г. М. жадно опустошал стакан с водой, один из надзирателей коснулся руки Ансуэлла. Дверь отсека со скамьей подсудимых была не заперта, и его провели мимо столов адвокатов. Он шел нервным шагом, не глядя на присяжных и теребя рукой и без того ослабший галстук. Светлые волосы были расчесаны на косой пробор, привлекательное лицо свидетельствовало скорее о чувствительности и богатом воображении, нежели о высоком интеллекте, а взгляд устремился на потолок свидетельского места с вмонтированным в него зеркалом – реликтом тех дней, когда таким образом фокусировался свет, – которое словно притягивало его.

Несмотря на решительность Г. М., я знал, что он обеспокоен. Приближался поворотный пункт дела. Находясь на свидетельском месте (иногда более часа, а иногда и целый день), обвиняемый должен постоянно следить за собой. Невиновный не запинается при перекрестном допросе.

Манеры Г. М. были обманчиво беспечными.

– Ваше имя, сынок?

– Джеймс Кэплон Ансуэлл.

Хотя обвиняемый говорил очень тихо, но умудрился закашляться, после чего бросил виноватый взгляд на судью.

– Вы нигде не работаете и живете в доме 23 на Дьюк-стрит?

– Да. Вернее, жил там.

– В конце декабря вы обручились с мисс Мэри Хьюм?

– Да.

– Где вы были тогда?

– В доме мистера и миссис Стоунмен в Фроненде в Суссексе.

Г. М. вел формальную часть прямого допроса очень мягко, но обвиняемый не расслаблялся.

– В пятницу 3 января вы решили на следующий день отправиться в Лондон?

– Да.

– Почему?

Невнятное бормотание.

– Говорите громче, – резко сказал судья. – Мы не слышим ни слова.

Ансуэлл огляделся вокруг и с усилием заговорил членораздельно, хотя, казалось, с середины фразы.

– …и я хотел купить обручальное кольцо, которое еще не приобрел.

– Вы хотели купить обручальное кольцо, – повторил Г. М. ободряющим тоном. – Когда именно вы решили ехать? Я имею в виду в какое время пятницы?

– Поздно вечером.

– Угу. Что побудило вас к этому?

– Мой кузен Редж тем вечером собирался в город и предложил купить для меня кольцо. – Долгая пауза. – Тогда я впервые об этом подумал. – Еще одна пауза. – Полагаю, мне следовало подумать об этом раньше.

– Вы сообщили мисс Хьюм о своем намерении?

– Естественно, – ответил Ансуэлл. На его лице внезапно мелькнула странная улыбка.

– Вы знали, что в пятницу вечером у нее состоялся телефонный разговор с отцом?

– Тогда нет. Я узнал об этом позже.

– До или после этого разговора вы решили ехать в Лондон?

– После.

– Что произошло потом?

– Произошло? О, понимаю, – как бы с облегчением добавил Ансуэлл. – Мэри сказала, что напишет отцу письмо, и тут же это сделала.

– Вы читали это письмо?

– Да.

– В нем упоминалось, каким поездом вы поедете?

– Да, девятичасовым поездом со станции Фроненд.

– Оттуда до Лондона примерно час сорок пять минут езды, не так ли?

– Да, скорым поездом. Это ближе, чем от Чичестера.

– В записке указывалось время отъезда и прибытия?

– Да, в 10.45 на вокзал Виктория. Мэри сама всегда пользуется этим поездом.

– Значит, ее отец хорошо его знал?

– Должен был знать.

Запавшие глаза Ансуэлла были неподвижны. Обычно он начинал фразу четко, но затем она словно повисала в воздухе.

– Что вы сделали, прибыв в Лондон?

– Купил кольцо. И еще кое-какие дела…

– А потом?

– Поехал в свою квартиру.

– В котором часу вы туда прибыли?

– Около двадцати пяти минут второго.

– Именно тогда покойный позвонил вам?

– Да, около половины второго.

Склонившись вперед, Г. М. расправил плечи и оперся ладонями о стол. Руки обвиняемого начали дрожать. Он снова посматривал в зеркало наверху, словно следя за собой в ожидании приближающейся кульминации.

– Вы слышали, что покойный тем утром неоднократно звонил вам, не получив ответа?

– Да.

– Что он начал звонить в девять утра?

– Да.

– Вы слышали, как Дайер говорил это?

– Да.

– Угу. Но ведь он должен был знать, что вас еще нет дома, не так ли? В девять вы только выехали из Фроненда, и поездка должна была продолжаться час сорок пять минут. Этим поездом постоянно пользовалась его дочь, и он должен был знать, что не сможет связаться с вами раньше чем через два часа.

– Да, по-видимому…

– Что делает Г. М.? – шепнула мне Эвелин. – Рвет на кусочки собственного свидетеля?

– Вернемся к телефонному разговору. Что сказал покойный?

Отчет Ансуэлла совпадал с другими показаниями.

– В его словах было что-нибудь, что вы могли воспринять как оскорбление?

– Нет, ничего.

– А что вы подумали о разговоре в целом?

– Ну, его голос звучал не слишком дружелюбно, но некоторые всегда так говорят. Думаю, он просто вел себя сдержанно.

– В вашей жизни были какие-нибудь мрачные тайны, которые он мог открыть?

– Насколько я знаю, нет. Я никогда об этом не думал.

– Когда вы пошли повидаться с ним вечером, вы взяли с собой оружие вашего кузена?

– Нет. Зачем мне было его брать?

– Вы прибыли в дом покойного в десять минут седьмого, не так ли? Мы слышали, как вы уронили вашу шляпу, выглядели сердитым и отказались снять пальто. Какова была подлинная причина такого поведения, сынок?

Судья Рэнкин прервал бормотание обвиняемого:

– В ваших интересах говорить внятно. Я опять ничего не слышу.

Подсудимый повернулся к нему, озадаченно жестикулируя:

– Милорд, я старался произвести хорошее впечатление… – Пауза. – Тем более что по телефону он говорил не слишком… сердечно. – Еще одна пауза. – Войдя, я уронил шляпу, и это меня рассердило. Я не хотел выглядеть как…

– Как кто?

– Как круглый дурак.

– «Как круглый дурак», – бесстрастно повторил судья. – Продолжайте.

– Полагаю, – заговорил Г. М., – молодые парни, впервые посещающие будущего тестя, часто чувствуют то же самое. Как насчет пальто?

– Это вырвалось само собой. Но я не мог взять свои слова обратно, иначе выглядел бы еще глупее.

– Отлично. Вас проводили к покойному. Как он вел себя с вами?

– Сдержанно и… странно.

– В каком смысле странно, сынок?

– Не знаю…

– Ну, расскажите присяжным, что вы говорили друг другу.

– Мистер Хьюм заметил, что я смотрю на стрелы на стене. Я спросил, интересуется ли он стрельбой из лука. Он ответил, что занимался этим еще в детстве, когда жил на севере, и что это модное занятие и в Лондоне, а стрелы – трофеи, полученные на ежегодных состязаниях «Лесников Кента». «Тот, кто первый попадет в золото, становится главным лесником на следующий год», – сказал он.

– В золото? – переспросил Г. М. – Что он под этим подразумевал?

– Я спросил его, и он объяснил, что центр мишени. При этом он странно на меня смотрел…

– Что вы имеете в виду?

– Ну, как будто думал, что я гоняюсь за деньгами. У меня создалось такое впечатление…

– Как будто вы гоняетесь за деньгами. Полагаю, в этом вас никак нельзя было заподозрить?

– Надеюсь, что нет.

– Что он сказал потом?

– Он посмотрел на свои пальцы, потом на меня и сказал: «Одной из этих стрел можно убить человека».

– А после? – допытывался Г. М.

– Я подумал, что лучше переменить тему. Поэтому я попытался отшутиться и сказал: «Ну, сэр, я пришел сюда не красть ложки или убивать кого-то, если только это не станет крайне необходимым».

– Что?! – рявкнул Г. М. – Вы использовали выражение «я пришел сюда не красть ложки», прежде чем сказали остальное? Мы об этом не знали.

– Я сказал это, так как все еще думал о «золоте» и интересовался, что у него на уме. Это было вполне естественно.

– Согласен. А затем?

– Я решил, что незачем больше ходить вокруг да около, и просто сказал: «Я хочу жениться на мисс Хьюм. Как насчет этого?»

Г. М. перешел к виски:

– Теперь прошу вас быть очень внимательным. Я хочу, чтобы вы в точности повторили, что сказал мистер Хьюм после того, как налил виски. Опишите каждый его жест и взгляд.

– Он спросил: «Могу я выпить за ваше процветание?» Потом выражение его лица изменилось – оно мне не понравилось – и он произнес мое имя «мистер Джеймс Кэплон Ансуэлл», словно ни к кому конкретно не обращаясь, посмотрел на меня и добавил: «Тот брак был бы выгоден… можно сказать, обеим сторонам».

Г. М. остановил его, подняв руку:

– Одну минуту. Будьте внимательны. Он сказал «тот брак», а не «этот брак»?

– Да.

– Продолжайте.

– Потом он сказал: «Как вам известно, я уже дал на него согласие».

– Позвольте мне повторить, – снова прервал Г. М. – Значит, мистер Хьюм сказал: «Тот брак был бы выгоден… я уже дал на него согласие»?

– Да.

– Понятно. А потом, сынок?

– Потом он сказал: «У меня не может быть никаких возражений – я имел честь быть знакомым с покойной леди Ансуэлл и знаю, что финансовое положение вашей семьи вполне надежно».

– Снова подождите! Он сказал «ваше финансовое положение» или «финансовое положение вашей семьи»?

– «Финансовое положение вашей семьи». А потом добавил: «Поэтому хочу сообщить…» Это было все, что я расслышал. В виски был наркотик, и я отключился.

Г. М. глубоко вздохнул и продолжал тем же монотонным голосом:

– Давайте вернемся к телефонному звонку, которым вас вызвали на Гроувнор-стрит. Покойный знал, что вы приезжаете в Лондон поездом, который отходит из Фроненда в девять утра?

– Должен был знать.

– И он также знал, что поезд прибывает в Лондон только в 10.45, поэтому ему не удастся связаться с вами до одиннадцати?

– Мэри ему говорила об этом.

– Тем не менее он постоянно звонил в вашу квартиру, начиная с девяти – когда вы только отбывали из Фроненда?

– Да.

– Когда вы говорили с ним по телефону в субботу в половине второго, вы уже слышали его голос раньше?

– Нет.

– И никогда с ним не встречались?

– Никогда.

– Расскажите, как начался телефонный разговор.

– Зазвонил телефон, и я снял трубку. Я сидел на диване и потянулся к аппарату, просматривая газету. Тогда я подумал, что мистер Хьюм сказал: «Я хочу поговорить с Кэплоном Ансуэллом». Я ответил, что я у телефона.

Г. М. склонилсявперед:

– Вы подумали, что он сказал: «Я хочу поговорить с Кэплоном Ансуэллом», но позже, вспоминая об этом, вы осознали, что мистер Хьюм сказал нечто другое?

– Да.

– Что же именно? Молчание.

– Может, в действительности он сказал: «Я хочу поговорить с капитаном Ансуэллом»?

– Да.

Г. М. бросил свое досье на стол, скрестил руки на груди и произнес с угрожающей мягкостью:

– Короче говоря, во время вашей телефонной беседы и позже, в собственном доме, он думал, что разговаривает с вашим кузеном, капитаном Реджиналдом Ансуэллом, не так ли?

Глава 11 ПЯТЬ ТЫСЯЧ ФУНТОВ ЗА МОЛЧАНИЕ

Минут десять в зале царила мертвая тишина. Мне чудилось, будто я различаю людское дыхание. Смысл услышанного доходил до присутствующих постепенно, но меня интересовала реакция судьи. Обвиняемый, на усталом лице которого появилось сардоническое выражение, казалось, пытался встретиться взглядом с Реджиналдом Ансуэллом, но тот сидел за солиситорским столом спиной к скамье свидетелей, положив руку на бутылку с водой, и словно не слышал слов Г. М. Его мрачное лицо с волосами того же цвета, что и у подсудимого, выражало только скуку и легкое удивление.

– Да, я имею в виду этого человека, – уточнил Г. М., привлекая к нему внимание.

Реджиналд покачал головой и презрительно улыбнулся. Сэр Уолтер Сторм поднялся во всем своем великолепии.

– Позвольте предположить, милорд, – сказал он, – что обвиняемый едва ли является авторитетом в том, что мог или не мог думать мистер Хьюм.

Судья задумался, слегка потирая виски.

– Справедливо замечено, сэр Уолтер. В то же время, если у сэра Генри имеются доказательства этой теории, я думаю, мы можем проявить к нему некоторую терпимость. – Он резко взглянул на Г. М.

– Да, милорд, у нас имеются доказательства.

– Тогда продолжайте, но помните, что подозрения обвиняемого доказательствами не являются.

Хотя генеральный прокурор сел, не продолжив атаку, было очевидно, что он объявил войну. Г. М. снова повернулся к Ансуэллу:

– Ваш кузен прибыл в Лондон вечером, накануне вашего приезда, не так ли?

– Да. Он гостил в том же доме, что и я.

– А будучи в Лондоне, он всегда останавливался в вашей квартире? Кажется, об этом упоминалось в зале суда?

– Да.

– Значит, если покойный хотел связаться с ним, то его звонок в вашу квартиру в девять утра был вполне естественным?

– Да.

– Когда вы прибыли на Гроувнор-стрит в субботу вечером, там упоминалась только ваша фамилия или же и ваше имя?

– Нет. Я сказал дворецкому: «Моя фамилия Ансуэлл», а он, докладывая обо мне, объявил: «Джентльмен пришел повидать вас, сэр».

– Следовательно, когда покойный сказал: «Мой дорогой Ансуэлл, я заставлю вас замолчать, черт бы вас побрал», то, по-вашему, он имел в виду не вас?

– Я в этом уверен.

Г. М. пошуршал бумагами, позволяя присутствующим осознать это. Затем он перешел к показаниям обвиняемого, начав с виски. Мы знали, что эта часть его истории правдива, но тем не менее был ли он виновен? Ансуэлл выглядел не лучшим в мире свидетелем, но казался абсолютно уверенным в своих словах. Допрос был долгим, и Ансуэлл произвел бы хорошее впечатление, если бы вчера вечером не заявил о своей вине со скамьи подсудимых. Воспоминание об этом факте, хотя никто о нем не говорил, заставляло сомневаться в каждом его слове. Еще бы – ведь он сам признался в убийстве! Как будто два человека сливались в одного, словно фигуры на дважды экспонированной фотопластинке.

– Когда вы впервые заподозрили, что произошла ошибка, и что покойный весь вечер принимал вас за вашего кузена? – спросил Г. М.

– Не знаю. – Пауза. – Я подумал об этом тем же вечером, но не мог этому поверить.

– Была какая-то причина, по которой вы даже потом никому не хотели об этом говорить?

– Я…

Снова пауза.

– Просто скажите, была у вас причина или нет.

– Вы слышали вопрос, – вмешался судья. – Отвечайте на него.

– Полагаю, что да, милорд.

Судья Рэнкин нахмурился:

– Так была причина или нет?

– Была, милорд.

Вероятно, Г. М. начал потеть.

– Тогда скажите вот что. Вы знаете, почему покойный имел желание назначить встречу вашему кузену, а не вам?

Между защитником и обвиняемым, казалось, стояли весы, и сейчас одна из чаш резко опустилась. Молодой упрямец расправил плечи, положил руки на перила и обвел взглядом зал.

– Нет, не знаю, – четко ответил он.

Молчание.

– Не знаете? Но ведь должна была существовать какая-то причина для подобной ошибки?

Молчание.

– Была причина, не так ли, по которой покойный мог не любить капитана Ансуэлла и желать «заставить его замолчать»?

Снова молчание.

– Не потому ли, что…

– Нет, сэр Генри, – прервал судья. – Мы не можем позволить вам продолжать задавать свидетелю наводящие вопросы.

Г. М. поклонился и оперся на руки. Он понимал, что настаивать бесполезно. Должно быть, окружающие нас бесстрастные лица скрывали всевозможные мысли и предположения. Первое, что пришло мне в голову, – что это наверняка как-то связано с Мэри Хьюм. Допустим, у нее был роман с безденежным капитаном Ансуэллом, и практичный Эйвори Хьюм намеревался пресечь его на корню, покуда он не помешал выгодному браку? Это соответствовало всем обстоятельствам, но стал бы обвиняемый охотнее совать голову в петлю, чем признавать это? Такое рыцарство в наши дни казалось невероятным. Очевидно, существовала другая причина, касающаяся Мэри Хьюм, о которой, по-видимому, не догадывался никто из нас.

Вскоре Г. М. закончил допрашивать своего свидетеля, и внушительный сэр Уолтер Сторм поднялся для перекрестного допроса.

– Вы уже пришли к выводу, виновны вы или нет? – осведомился он тоном спокойного презрения.

Таким тоном было рискованно говорить даже с беспомощным человеком. Ансуэлл вскинул голову и посмотрел генеральному прокурору в глаза:

– Это все равно что спрашивать, прекратил ли я плутовать, играя в покер.

– Вопросы о ваших привычках во время игры в карты не относились бы к делу, мистер Ансуэлл. Будьте любезны отвечать на мои вопросы. Виновны вы или нет?

– Невиновен.

– Очень хорошо. Насколько я понимаю, у вас достаточно острый слух?

– Да.

– Если я обращусь к вам «Кэплон Ансуэлл», а потом «капитан Ансуэлл», то, даже несмотря на неподобающий шум в зале, вы сможете услышать разницу?

На губах сидящего за солиситорским столом Реджиналда Ансуэлла мелькнула улыбка. Какое все это производило на него впечатление, было невозможно определить.

– Пожалуйста, говорите. У вас ведь не бывает периодических приступов глухоты?

– Нет. Но тогда я не обращал на это особого внимания. Я читал газету, когда снял трубку, и особо не прислушивался, пока не услышал имя мистера Хьюма.

– Но его имя вы слышали достаточно хорошо?

– Да.

– Передо мной ваши показания полиции. Вы упоминали, что покойный мог сказать «капитан Ансуэлл», а не «Кэплон Ансуэлл»?

– Нет.

– Хотя заявили нам, что это приходило вам в голову даже в вечер убийства?

– Тогда я не думал об этом всерьез.

– Что заставило вас подумать об этом всерьез позже?

– Ну, я пораскинул мозгами…

– Вы упомянули об этом магистратам?

– Нет.

– Так когда же эта идея откристаллизовалась у вас в уме?

– Не помню.

– А вы помните, что помогло ей откристаллизоваться? Тоже нет? Короче говоря, можете вы назвать хотя бы одну вескую причину для столь необычайной идеи?

– Да, могу! – крикнул обвиняемый, выведенный из ступора. Его лицо покраснело – он впервые проявлял естественные человеческие эмоции.

– Отлично. Назовите ее.

– Я знал, что Мэри была очень дружна с Реджем до нашего знакомства – именно он представил меня ей у Стоунменов…

– Вот как? – вежливо осведомился сэр Уолтер. – Вы имеете в виду, что в их отношениях было нечто неподобающее?

– Нет. Не совсем…

– Но у вас были причины подозревать нечто подобное?

– Нет.

Сэр Уолтер потер рукой щеку, словно приводя в порядок странные идеи.

– Тогда скажите, правильно ли я понимаю ваши заявления. Мисс Хьюм была дружна с капитаном Ансуэллом, хотя в их отношениях не было ничего неподобающего. Однако из-за этого у обычно благоразумного мистера Хьюма возникает острая неприязнь к капитану, и он внезапно решает «заставить его замолчать». Он звонит капитану Ансуэллу, но вы перехватываете телефонное сообщение, ошибочно полагая, что оно адресовано вам. Вы приходите невооруженным в дом мистера Хьюма, где он угощает вас виски с добавленным туда наркотиком, будучи уверен, что вы капитан Ансуэлл. Пока вы без сознания, кто-то подкладывает вам в карман пистолет капитана и (как вы, очевидно, сказали моему ученому другу) вливает экстракт мяты вам в горло. Когда вы приходите в себя, ваши отпечатки пальцев находят на стреле, к которой вы не прикасались, а виски снова оказалось в графине без всяких отпечатков на нем. Я правильно понимаю вашу позицию? Благодарю вас. Можете ли вы ожидать, что жюри этому поверит?

Последовала пауза. Ансуэлл окинул взглядом зал суда.

– Сейчас я вообще не рассчитываю, что кто-нибудь чему-нибудь поверит, – спокойно отозвался он. – Если вы думаете, что каждый человеческий поступок совершается под влиянием какой-то причины, попробуйте поставить себя на мое место, и вы увидите, как вам понравятся собственные слова.

Резкий упрек судьи остановил обвиняемого, но он уже полностью справился с нервозностью.

– Понятно, – невозмутимо произнес сэр Уолтер. – Далее вы заявите, что ваши поступки не обусловлены никакими причинами?

– Я всегда думал, что обусловлены.

– В том числе ваши действия вечером 4 января?

– Да. Я держал рот на замке, когда со мной говорили так, как вы сейчас.

Последовал еще один судейский упрек, но Ансуэлл производил куда лучшее впечатление, чем во время прямого допроса. Это впечатление было иррациональным, так как сэр Уолтер связывал его сознание в такие узлы, что едва ли даже три человека в зале верили хотя бы одному его слову. Г. М. он здорово подвел, но меня интересовало, не входило ли это в планы старика.

– По вашим словам, причина, по которой вы отказались снять пальто и говорили с одним из свидетелей тоном, описанным другим свидетелем как «резкий», заключалась в том, что вы не хотели «выглядеть круглым дураком». Это так?

– Да.

– Вам казалось, что вы будете выглядеть более круглым дураком без пальто, чем в нем?

– Да. Нет. Я имею в виду…

– Что именно?

– Просто я так чувствовал.

– А не остались ли вы в пальто, не желая, чтобы кто-нибудь заметил, как оттопыривается ваш карман, где лежит пистолет?

– Нет. Я никогда об этом не думал.

– Никогда не думали о пистолете в вашем кармане?

– Да. Вернее, в моем кармане не было никакого пистолета.

– Теперь я снова привлекаю ваше внимание к заявлению, которое вы сделали полиции вечером 4 января. Вы понимаете, что ваши сегодняшние показания прямо противоречат этому заявлению.

Ансуэлл снова начал теребить галстук.

– Нет, не понимаю.

– Позвольте зачитать вам кое-что из него, – сказал сэр Уолтер с той же невозмутимостью. – «Я прибыл в его дом в половине седьмого. Он дружески приветствовал меня». Теперь же вы даете понять, что его поведение было отнюдь не дружелюбным, верно?

– Да, пожалуй.

– Какому же из двух ваших утверждений мы должны верить?

– Обоим. Я имею в виду, что в тот вечер мистер Хьюм принимал меня за другого, и его поведение не было дружелюбным, но ко мне он относился вполне по-дружески.

Несколько секунд сэр Уолтер молча смотрел на обвиняемого, потом опустил голову, словно пытаясь понять услышанное.

– Мы не станем задерживать суд, разбираясь в этом, – боюсь, вы не поняли мой вопрос. За кого бы он вас ни принимал, было ли его отношение дружеским во время вашего разговора?

– Нет.

– Это я и хотел выяснить. Значит, эта часть вашего заявления ложна, не так ли?

– Тогда я считал ее правдивой.

– Но с тех пор вы полностью изменили мнение? Очень хорошо. Далее вы заявили нам: «Он сказал, что хочет выпить за мое здоровье, и дал полное согласие на мой брак с мисс Хьюм». Поскольку теперь вы считаете, что мистер Хьюм держался недружелюбно, как вы соотнесете эти слова с недружелюбным поведением?

– Я его неправильно понял.

– Иначе говоря, – сказал генеральный прокурор, – то, в чем вы сейчас хотите убедить присяжных, прямо противоречит некоторым наиболее существенным фрагментам ваших предыдущих заявлений?

– Формально – да.

Битый час сэр Уолтер Сторм разбирал свидетеля на мелкие детали, как часы. Он тщательно проанализировал все показания и наконец сел с самым сокрушительным результатом, какой я когда-либо слышал. Следовало ожидать, что Г. М. возобновит прямой допрос, чтобы реабилитировать своего свидетеля. Но он сказал:

– Вызовите Мэри Хьюм.

Надзиратель отвел Ансуэлла на скамью подсудимых. Ему принесли из камеры кружку воды, и он жадно ее выпил, бросив быстрый взгляд поверх ободка, когда Г. М. вызвал следующего свидетеля.

Где находилась Мэри Хьюм во время предыдущих допросов, никто не мог сказать. Она словно внезапно появилась в зале суда. Выражение лица Реджиналда Ансуэлла изменилось – он выглядел так, будто кто-то похлопал его по плечу сзади, и ему не хотелось оборачиваться. Медленно барабаня пальцем по бутылке с водой, он бросил взгляд на обвиняемого, который улыбался.

Направляясь к свидетельскому месту, Мэри Хьюм посматривала на затылок капитана Ансуэлла. За исключением инспектора Моттрама, она выглядела самой спокойной из всех, кто уже давал показания (во всяком случае, производила такое впечатление). На ней было манто из соболей – великолепного качества, как заверила меня Эвелин, – но оно могло служить одним из средств обороны. Разделенные пробором и зачесанные назад светлые волосы (она была без шляпы) подчеркивали мягкость и своеобразную чувственность лица, где доминировали широко расставленные голубые глаза. Она вцепилась в перила вытянутыми руками, словно катаясь на акваплане. В ее поведении больше не ощущалось покорности, которую я видел ранее.

– Вы клянетесь именем всемогущего Бога, что ваши показания…

– Да.

– Она напугана до смерти, – шепнула Эвелин.

Я возразил, что девушка никак этого не демонстрирует, но Эвелин только покачала головой и снова кивнула в сторону свидетельницы.

В любом случае само присутствие Мэри предвещало грозу. Даже маленький рост, казалось, усиливал ее значимость. Пресса сразу оживилась. Г. М. ждал, пока смолкнет гул голосов. Только судья казался невозмутимым.

– Хмф! Ваше имя Мэри Элизабет Хьюм?

– Да.

– Вы единственный ребенок покойного и проживаете на Гроувнор-стрит, 12?

– Да, – ответила Мэри, кивнув как сомнамбула.

– Вы познакомились с обвиняемым на рождественских каникулах в Фроненде, графство Суссекс?

– Да.

– Вы любите его, мисс Хьюм?

– Очень люблю. – Ее глаза блеснули.

В зале царила тишина.

– Вы знаете, что его обвиняют в убийстве вашего отца?

– Конечно, знаю.

– А теперь, мэм… мисс, я попрошу вас взглянуть на это письмо. Оно датировано 3 января и половиной десятого вечера – вечера накануне убийства. Скажите присяжным, вы ли его написали.

– Да, я.

Письмо, зачитанное вслух, гласило:

Дорогой папа! Джимми внезапно решил завтра утром поехать в Лондон, и я подумала, что лучше сообщить тебе об этом. Он отправится поездом, которым обычно пользуюсь я, – отходящим отсюда в девять и прибывающим на вокзал Виктория без четверти одиннадцать. Я знаю, что он собирается повидаться с тобой. С любовью,

Мэри.

P. S. Позаботься о другом деле, ладно?

– Вам известно, получил ли ваш отец это письмо?

– Да, получил. Услышав о его смерти, я, естественно, сразу поехала в Лондон и в тот же вечер нашла письмо у него в кармане.

– По какому поводу вы его написали?

– Вечером в ту пятницу Джим неожиданно решил ехать в Лондон, чтобы купить мне обручальное кольцо.

– Вы пытались разубедить его – отговорить от поездки?

– Да, но не особенно, чтобы не вызвать у него подозрений.

– Почему вы пытались его отговорить?

Свидетельница облизнула губы.

– Потому что его кузен, капитан Ансуэлл, поехал в Лондон в пятницу вечером с намерением повидать моего отца на следующий день, и я боялась, что он и Джим столкнутся в отцовском доме.

– У вас была причина не хотеть, чтобы они встретились в доме вашего отца?

– Да!

– Какая причина?

– Немного раньше, на той же неделе, – ответила Мэри Хьюм, – капитан Ансуэлл потребовал у меня – вернее, у моего отца – пять тысяч фунтов за молчание.

Глава 12 ОТ НАХОДКИ – К ПРОВЕРКЕ…

– Вы имеете в виду этого человека? – спросил Г. М., указывая ручищей на Реджиналда.

Казалось, на него направили луч прожектора. Лицо капитана Ансуэлла приобрело странный грязноватый оттенок; он сидел прямо, и было хорошо видно, как вздымается его грудь. Вспоминая прошедшие события, я начал многое понимать. Реджиналд считал себя в полной безопасности – его отношения с этой девушкой не допускали и мысли, что она осмелится его выдать. Мэри даже обещала ему с превосходно разыгранным страхом, что будет молчать. Теперь становились понятными обрывки их разговора: «Спасибо за все…», «Это честный обмен. Значит, договорились?», «Ты меня знаешь, Редж». А тем временем она уже приняла решение. Голоса в зале суда быстро сменяли друг друга. Первым заговорил генеральный прокурор:

– Капитан Ансуэлл привлечен к суду?

– Еще нет, – ответил Г. М.

– Продолжайте, сэр Генри, – сказал судья.

Г. М. повернулся к свидетельнице, которая упорно смотрела на затылок Реджиналда.

– Итак, капитан Ансуэлл требовал у вас – точнее, у вашего отца – пять тысяч фунтов за молчание?

– Да. Конечно, он знал, что у меня нет таких денег, но не сомневался, что сможет вытянуть их у отца.

– Угу. Чем он вас шантажировал?

– Я была его любовницей.

– Да, но существовала и куда более веская причина?

– О, да.

Второй раз во время процесса обвиняемый вскочил, пытаясь заговорить со скамьи подсудимых. Он явно не ожидал такого. Г. М. жестом остановил его.

– В чем заключалась эта другая причина, мисс Хьюм?

– Капитан Ансуэлл фотографировал меня.

– В каком виде?

– Без одежды и в… определенных позах, – невнятно ответила она.

– Я не расслышал, – сказал судья. – Пожалуйста, повторите.

– Я сказала «без одежды и в определенных позах», – четко произнесла Мэри Хьюм.

Безжалостное спокойствие судьи покоробило всех в зале.

– В каких позах? – осведомился он.

– Милорд, – вмешался Г. М., – исключительно с целью объяснить, почему обвиняемый избегал говорить об этом и почему он так вел себя, я принес одну из фотографий. На ее обороте написано: «Одна из лучших штучек, которые ты для меня проделывала» – почерком, который, как я надеюсь, свидетельница опознает как принадлежащий капитану Ансуэллу. После этого я предлагаю передать фотографию присяжным, как доказательство того, что мы стараемся установить.

Когда судья смотрел на фотографию, в зале царила мертвая тишина. Все смотрели на свидетельницу, очевидно представляя ее совсем в другом одеянии – или вовсе без оного. Сэр Уолтер Сторм не комментировал и не протестовал.

– Можете показать фотографию жюри, – сказал судья. Снимок проследовал вдоль двух рядов бесстрастных лиц.

– Сколько существует подобных фотографий?

– Около дюжины.

– Та, которую вы передали мне в качестве доказательства, единственная, которой вы располагаете?

– Да. Остальные у Реджа. Он обещал отдать мне их, если я не заявлю в суде о его попытке шантажировать меня.

Реджиналд Ансуэлл медленно поднялся и начал пробираться к выходу из зала суда, стараясь идти небрежной походкой. Разумеется, никто не пытался его остановить. Но Г. М. намеренно сделал паузу, позволив залу сфокусировать на нем внимание, подобно его же собственной фотокамере. Стулья, люди за солиситорским столом, локти, ноги – все, казалось, встало на пути у Реджиналда, вынуждая его идти быстрее. Казалось, кто-то пытается выйти из театрального зала в темноте, наступая всем на ноги. Подходя к двери, он уже почти бежал. Дежурный полицейский бросил на него взгляд и шагнул в сторону. Мы услышали шорох стеклянной двери в холл.

– Давайте вернемся к фотографиям, – заговорил Г. М. – Когда они были сделаны?

Мэри облизнула губы.

– Около года назад.

– Вы прекратили вашу связь с капитаном Ансуэллом до знакомства с обвиняемым?

– Задолго до того.

– Вы требовали у капитана фотографии?

– Да, но он смеялся и говорил, что от них никакого вреда.

– Что сделал капитан Ансуэлл, услышав о вашей помолвке с обвиняемым?

– Отвел меня в сторону и поздравил. Он сказал, что одобряет мой выбор.

– А еще?

– Редж добавил, что, если я не заплачу ему пять тысяч фунтов, он покажет фотографии Джиму. Он сказал, что не понимает, почему бы ему на этом не заработать, когда у всех полным-полно денег.

– Это произошло в течение недели между 28 декабря и 4 января?

– Да.

– Пожалуйста, продолжайте, мисс Хьюм.

– Я ответила, что он, должно быть, спятил, так как ему отлично известно, что у меня никогда не было даже пяти тысяч пенни. На это он сказал, что мой отец охотно заплатит и больше, так как его величайшая мечта – устроить для меня выгодный брак, а теперь…

– А теперь?

– А теперь, должно быть, отчаялся когда-либо осуществить…

– Погодите, мэм. У вас бывало что-нибудь подобное и раньше?

– Нет-нет! Я просто передаю вам то, что Редж… что капитан Ансуэлл говорил мне. Он сказал, что мой отец не позволит каким-то пяти тысячам фунтов помешать мне заполучить такой выгодный улов, каким является Джим Ансуэлл.

Г. М. внимательно разглядывал ее.

– Ваш отец был весьма упорным человеком, не так ли?

– Да.

– Когда он чего-либо хотел, то добивался этого?

– Да, всегда.

– Ваш отец знал что-нибудь об этих фотографиях?

Ее голубые глаза широко открылись, словно она не могла понять цели столь нелепого вопроса.

– Конечно нет! Рассказать ему было почти так же тяжело, как…

– Но вы все-таки рассказали ему?

– Мне пришлось это сделать.

– Объясните, как это произошло.

– Ну, Редж… капитан Ансуэлл сказал, что дает мне пять дней на то, чтобы раздобыть деньги. Это было в среду. Я написала отцу, что должна срочно повидать его в связи с чем-то очень важным, касающимся моего брака. Я не могла без объяснений покинуть дом, где гостила, тем более что Джим бросался деньгами направо и налево, отмечая помолвку, и все местные благотворители приходили благодарить нас. Поэтому я спросила отца, не может ли он приехать в четверг утром и встретиться со мной в деревне около Фроненда…

– Да, продолжайте.

– Я встретилась с ним в гостинице «Голубой вепрь» по дороге в Чичестер. Я ожидала, что отец придет в ярость, но он молча слушал меня, расхаживая по комнате и заложив руки за спину, а потом сказал, что пять тысяч фунтов – абсолютно нелепое требование. Он мог бы заплатить меньшую сумму, но недавно перенес несколько финансовых потерь и фактически рассчитывает на деньги Джима. Я сказала, что, может быть, капитан Ансуэлл согласится снизить цену. «Мы не станем ему платить, – ответил отец. – Предоставь его мне, и я заставлю его замолчать».

– Ого? «Предоставь его мне, и я заставлю его замолчать». Как он выглядел, говоря это?

– Он был белым как бумага и, думаю, убил бы Реджа, если бы тот находился там.

– Хмф! Выходит, – заметил Г. М., – теория, что ваш отец, пытаясь заставить капитана Ансуэлла замолчать, дал ему отравленное виски, выглядит не так уж глупо, как старался представить ее мой ученый друг, а? – Он поспешил добавить, прежде чем кто-то успел возразить против последнего замечания: – Ваш отец говорил вам, как он намерен заставить замолчать капитана Ансуэлла?

– Он сказал, что вернется в Лондон и все обдумает, и велел сообщить ему, если Редж предпримет еще какой-то шаг.

– И больше ничего?

– Ах да, он просил меня попытаться выяснить, где Редж хранит фотографии.

– И вы попытались?

– Да, но только все испортила. Редж засмеялся и сказал: «Так вот оно что? В таком случае, малютка, я немедленно отправлюсь в Лондон и повидаю твоего отца».

– Это было в пятницу, не так ли?

– Да.

– Что вы сделали?

– Я позвонила отцу в пятницу вечером…

– Это был тот звонок, о котором мы слышали?

– Да. Предупредить его и спросить, что он собирается предпринять.

Г. М. делал гипнотические пассы.

– Я хочу, чтобы вы как можно точнее повторили то, что он тогда говорил.

– Постараюсь. Отец сказал мне: «Очень хорошо – все уже подготовлено. Я свяжусь с ним завтра утром, приглашу его сюда и обещаю тебе, что больше он нас не побеспокоит».

Г. М. повторил эти слова, словно стремясь крепче вдолбить их в головы присяжных.

– Он объяснил вам, каким образом заставит умолкнуть капитана Ансуэлла?

– Нет. Я расспрашивала его, но он не стал объяснять. Отец только спросил меня, где сможет найти Реджа, и я ответила, что в квартире Джима. «Так я и думал, – сказал он. – Я уже был там».

– Он сказал, что уже был там? – Г. М. повысил голос. – А он упоминал, что украл в квартире капитана Ансуэлла его пистолет?

Эффект этих слов нарушило вмешательство судьи.

– Свидетельница уже говорила вам, сэр Генри, что больше ничего не слышала.

Г. М. с удовлетворением похлопал себя по парику.

– И после всего этого, – продолжал он, – ваш жених внезапно решил тоже ехать в Лондон, а вы испугались, как бы чего не случилось?

– Да. Я с ума сходила от страха.

– Поэтому вы написали вашему отцу в пятницу вечером насчет телефонного звонка?

– Да.

– А постскриптум «Позаботься о другом деле, ладно?» относится к эффективному способу заткнуть рот капитану Ансуэллу?

– Да, конечно.

Г. М. шумно высморкался.

– Еще один маленький пункт. Один из свидетелей заявил здесь о довольно странном поведении вашего отца, когда он получил ваше письмо в субботу утром за завтраком. Он отошел к окну и мрачным тоном сообщил, что ваш жених сегодня приезжает в Лондон и собирается повидать его. Тогда свидетель сказал: «Значит, нам не придется ехать в Суссекс – мы пригласим его к обеду» или что-то в этом роде. Покойный ответил, что двое остальных поедут в Суссекс, как было условлено, и добавил: «Мы не будем приглашать его ни к обеду, ни куда-либо еще». – Г. М. хлопнул ладонью по столу. – Он имел в виду, что они не станут приглашать его к обеду, дабы два кузена не столкнулись друг с другом?

Сэр Уолтер Сторм наконец зашевелился:

– Милорд, я снова вынужден протестовать против постоянных попыток спрашивать свидетельницу о событиях, которые она не видела, и словах, которые она не слышала, тем более в форме наводящего вопроса.

– Не отвечайте на это, – распорядился судья Рэнкин.

– По вашему мнению, – осведомился Г. М. после обычного полуиронического извинения, – судя по тому, что вы видели и слышали, рассказанное вами объясняет, что действительно произошло в вечер убийства?

– Да.

– Хватило бы этой женщине смелости пройти через все это, если бы она не была абсолютно уверена в невиновности подсудимого?

Г. М. притворился, что ожидает ответа, потом сел со стуком, сотрясшим скамью.

В зале повсюду слышался шепот. Мэри Хьюм рисовала пальцем узоры на перилах, время от времени поднимая взгляд, покуда генеральный прокурор готовился к перекрестному допросу. Ее хорошенькое личико покраснело, и она как бы машинально куталась в соболя. Сколько еще ей удастся продержаться, было трудно сказать. Мэри нанесла серьезный ущерб обвинению – становилось ясно, что многие показания Ансуэлла, казавшиеся нелепыми и путаными, были правдой. И присяжные, безусловно, это понимали. Но шепот становился все громче, как шелест леса. Кто-то осведомился, собираются ли показать фотографию. Я заметил, что места прессы полностью пустуют, хотя не припоминал, чтобы кто-нибудь из них выходил. Услышанное наверняка станет темой для заголовков газет и разговоров в каждом британском доме.

– Ну, держись! – шепнула мне Эвелин, когда сэр Уолтер Сторм поднялся для перекрестного допроса.

Его манеры и голос буквально источали сочувствие и предупредительность.

– Поверьте, мисс Хьюм, мы очень ценим вашу откровенность и смелость. В то же время вы не колебались, позируя, кажется, для дюжины этих фотографий?

– Для одиннадцати.

– Хорошо, для одиннадцати. – Он сделал паузу, поправляя книги на столе. – Насколько я понимаю, мисс Хьюм, во время убийства вы были осведомлены обо всем, о чем упоминали в ваших показаниях?

– Да.

– Кажется, вы заявили, что, услышав о смерти вашего отца, поспешили в Лондон и прибыли домой тем же вечером?

– Да.

– Однако вы не упомянули о поведанных нам только что примечательных обстоятельствах полиции – ни тогда, ни в другое время?

– Нет.

– А кому-либо еще?

– Только… – Она жестом указала на Г. М.

– Вы сознаете, мисс Хьюм, что, если бы вы предоставили полиции эту информацию и сообщили, что капитан Ансуэлл пытался вас шантажировать, вам бы не понадобилось приносить эту фотографию в суд? Или подвергать себя унизительному публичному допросу?

– Да, сознаю.

– Полагаю, этот опыт не может быть вам приятен?

– Нет. – Взгляд девушки стал напряженным.

– Тогда почему вы не упоминали об этом раньше и не принесли заключенному ту пользу, которую могли, не доводя дело до показаний в суде?

– Я…

– Не потому ли, что вы считали подсудимого виновным, а эти фотографии – не имеющими отношения к его преступлению?

Г. М. с усилием поднялся:

– Оценивая предупредительность моего ученого друга, мы все же хотели бы знать, какую цель преследуют эти вопросы. Принято ли Короной, что, как мы предполагали все время, произошла путаница между Кэплоном Ансуэллом и капитаном Ансуэллом, и что покойный усыпил одного, пытаясь заставить замолчать другого?

Сэр Уолтер улыбнулся:

– Едва ли. Мы принимаем фотографию как факт и принимаем предположение, что ее сделал капитан Ансуэлл, но отрицаем, что эти два пункта имеют отношение к рассматриваемому делу – виновности или невиновности подсудимого.

Эвелин резко ткнула меня локтем:

– Неужели они станут оспаривать очевидное? Для меня это ясно как день.

Я ответил, что она предубеждена.

– Сторм вполне искренен: он считает, что Ансуэлл – убийца, изворачивающийся перед изобличающими его фактами. Он будет доказывать, что девушка лжет, пытаясь его выгородить, что хотя между Реджиналдом и Мэри Хьюм существовала связь, но никаких попыток шантажа со стороны Реджиналда не было и что все это – лишь последние усилия защиты.

– По-моему, звучит глупо. Ты этому веришь?

– Нет, но посмотри на двух женщин в жюри.

– Возможно, я выразился не вполне ясно, – продолжал сэр Уолтер. – Позвольте мне попробовать снова. Все, что вы сообщили нам сегодня, вы могли сообщить в любое время после ареста обвиняемого?

– Да.

– Не было бы это так же полезно для него тогда, как, по мнению моего ученого друга, полезно теперь?

– Я… я не знаю.

– Тем не менее вы об этом не упоминали?

– Нет.

– Вы предпочли выставить себя на всеобщее обозрение (прошу прощения за терминологию, мисс Хьюм, но боюсь, что это необходимо), чем объяснить все раньше?

– Это уже слишком, сэр Уолтер, – резко вмешался судья. – Должен напомнить вам, что это не суд нравов. В прошлом мы так часто страдали из-за тех, кто пытался действовать, руководствуясь обратным впечатлением, что я вынужден упомянуть об этом сейчас.

Обвинитель поклонился:

– Как вам будет угодно, милорд. Лично мне казалось, что я придерживаюсь правил перекрестного допроса… Вы говорили нам, мисс Хьюм, что вечером в пятницу 3 января капитан Ансуэлл поехал из Фроненда в Лондон с целью повидать на следующий день вашего отца?

– Да.

– Чтобы вытянуть из него деньги?

– Да.

– Тогда почему же он не встретился с вашим отцом?

Девушка открыла рот и застыла. До сих пор, несмотря на хрупкую внешность, она держалась достаточно уверенно.

– Позвольте задать вопрос яснее. Несколько свидетелей заявили – фактически были вынуждены это сделать под давлением моего ученого друга, – что всю субботу ваш отец не принимал никаких посетителей, не получал сообщений и не отвечал на телефонные звонки, кроме тех, о которых было упомянуто. Капитан Ансуэлл не приближался к нему и не пытался с ним связаться. Как это сочетается с вашим заявлением, что капитан Ансуэлл поспешил в Лондон с указанной вами целью?

– Не знаю.

– Я утверждаю, мисс Хьюм, что в субботу 4 января капитан Ансуэлл вообще не был в Лондоне.

– Но этого не может быть!

– Согласитесь ли вы с моим заявлением, мисс Хьюм, основанном на рапортах полицейских, которые отслеживали передвижения каждого, связанного с этим делом, что в пятницу капитан Ансуэлл поехал в Рочестер навестить друзей и не появлялся в Лондоне почти до полуночи в субботу?

– Нет!

– Согласитесь ли вы с моим утверждением, что он говорил нескольким людям в Фроненде о своем намерении поехать в Рочестер, а не в Лондон?

Ответа не последовало.

– По крайней мере, вы согласитесь, что если он был в Рочестере, то не мог быть в Лондоне?

– Возможно, он солгал мне.

– Вполне возможно. Давайте рассмотрим другой аспект. Вы говорите, что эти фотографии сделаны год назад?

– Примерно – может быть, немного больше года.

– Через сколько времени после этого вы прекратили вашу связь с капитаном Ансуэллом?

– Спустя примерно месяц.

– И в течение всего последующего времени он не пытался вытягивать из вас деньги?

– Нет.

– Или вообще использовать фотографии с целью угрозы?

– Нет. Но разве вы не видели его лицо, когда он выбегал из зала?

– Это не тот вопрос, который может привлечь наше внимание, мисс Хьюм. Но я могу сделать предположение о причинах, в корне отличных от шантажа, по которым эта тема могла его смутить. А вы?

– Не отвечайте, – распорядился судья, отложив ручку. – Обвинитель только что информировал вас, что эта тема не является существенной.

– Значит, вы заявляете, что все это время со стороны капитана Ансуэлла не было никаких попыток шантажа?

– Да.

– Вам известно, что вы находитесь под присягой?

– Конечно.

– Я полагаю, что весь рассказ о шатажирующих действиях капитана Ансуэлла и желании вашего отца «заставить его замолчать» – от начала до конца неуклюжая фабрикация.

– Нет, нет, нет!

Посмотрев на нее, сэр Уолтер покачал головой, пожал плечами и сел.

Если кто-нибудь из присутствующих ожидал от Г. М. возобновления прямого допроса, то он был разочарован. Г. М. поднялся с почти усталым видом.

– С целью прояснить это дело раз и навсегда, – четко произнес он, – я вызываю доктора Питера Куигли.

Я был уверен, что прозвучит имя, слышанное мною ранее, но ошибся. Мужчина, занявший свидетельское место, был мне незнаком. Это был флегматичный шотландец, чей голос, однако, резко акцентировал каждый слог. Хотя ему не могло быть больше тридцати с небольшим, он производил впечатление человека гораздо более зрелых лет.

– Ваше полное имя? – начал Г. М. в своей обычной небрежной манере.

– Питер Макдоналд Куигли.

– Вы окончили медицинский факультет университета Глазго и имеете степень в криминалистике от Зальцбургского университета?

– Да.

– Хмф. Кем вы работали в течение месяца с 10 декабря прошлого года по 10 января этого года?

– Ассистентом доктора Трегэннона в его частной лечебнице в Диттоне-на-Темзе, графство Суррей.

– Каким образом вы заняли это место?

– Я должен объяснить, что являюсь агентом Международного медицинского совета, британское отделение которого расследует слухи или обвинения, которые невозможно доказать обычным способом, кроме как прибегнув к помощи специалистов по душевным заболеваниям.

– То, что вы собираетесь сообщить нам, содержится в вашем отчете Британскому медицинскому совету и одобрено им?

– Да.

– Вы были знакомы с покойным Эйвори Хьюмом?

– Был.

– Можете сказать нам, пытался ли капитан Ансуэлл вытянуть у покойного деньги посредством шантажа?

– Насколько я знаю, да.

– Теперь расскажите нам все, что вам известно об этом деле.

– В пятницу 3 января…

Первые слова доктора Куигли утонули в шуме зала и шепоте Эвелин. Надежность этого свидетеля не могла вызвать сомнений. С кажущейся беспечностью Г. М. разбивал дело Короны на мелкие кусочки. Он позволял обвинению вести перекрестный допрос сколько угодно и не стал возобновлять прямой допрос. Мне снова пришли в голову строки песни, которые цитировал Г. М. и которые больше походили на формулу, чем на припев: «От находки – к проверке, от проверки – к взгляду, от взгляда – к убийству утром».

– В пятницу 3 января…

Глава 13 ШТЕМПЕЛЬНАЯ ПОДУШЕЧКА – ЭТО КЛЮЧ

Поскольку сенсационные показания задержали утреннее заседание, было уже два часа дня, когда Г. М., Эвелин и я снова сидели за ленчем в верхней комнате таверны «Голова Мильтона» на Вуд-стрит. Г. М. с торчащей во рту сигарой, при свете огня в камине похожий на огромного китайского идола, отодвинул свою тарелку.

– Ну, тупоголовые вы мои, теперь вы понимаете, что произошло. Не так ли?

– Большей частью – да. Но многие связующие звенья отсутствуют. И каким образом вы вышли на Куигли?

– Сидя и думая. Вы знаете, почему я вообще взялся за это дело?

– Потому что, – вполне искренне ответила Эвелин, – девушка пришла к вам в слезах, а вам нравится видеть молодежь довольной жизнью.

– Я этого ожидал, – с достоинством произнес Г. М. – Черт побери, вот благодарность, которую я получаю от всех; вот ваше мнение о молчаливом сильном человеке, который… Ладно, теперь слушайте меня. Мне нравится исправлять извращенность. В прошлом вы неоднократно слышали, как я говорил об извращенности мира в целом, и, полагаю, думали, что это всего лишь мой способ выпустить пар. Но я говорил вполне серьезно. Вспомните, как часто вы опаздывали на поезд, когда вам предстояла важная встреча, или забывали дома бумажник, ведя девушку в ресторан. Но вам когда-нибудь приходило в голову, что это относится и к куда более серьезным вещам? Вспомните вашу жизнь и подумайте, много ли важных событий, происшедших с вами, были следствием чьих-то усилий причинить зло, сделать добро или вообще чьих-то усилий, а не просто треклятой извращенности абсолютно всего на свете?

Я с любопытством смотрел на Г. М. Он яростно попыхивал трубкой, но мне казалось, что вспышка вызвана облегчением. Его главный свидетель положил сэра Уолтера Сторма на обе лопатки.

– Надеюсь, вы не делаете из этого религию? – осведомился я. – Потому что если вам кажется, что в мире все объединяется в заговоре с целью дать хороший пинок в зад, то вы можете спокойно удалиться в Дорсет и писать романы.

– Это доказывает, – ухмыльнулся Г. М., – что единственная разновидность извращенности этого мира, которую вы в состоянии представить, – та, что сажает вас в лужу. Как в греческой трагедии, где боги преследуют какого-нибудь беднягу, не оставляя ему ни единого шанса. Вам хочется сказать: «Играйте честно – дайте ему несколько хороших оплеух, если это необходимо, но не грузите кости так тяжело, чтобы парень не мог даже выйти в лондонский туман, не вернувшись домой с солнечным ударом». Нет, сынок, все в мире палка о двух концах, особенно извращенность. Она вовлекла Ансуэлла в эту передрягу и в то же время дала мне возможность вытащить его из нее. Суть в том, что вам никогда не объяснить это рационально – как хотелось бы Уолту Сторму. Назовите весь процесс как хотите – судьбой, роком, гибкостью неписаного закона, – но он останется извращенностью.

Возьмем, к примеру, это дело, – продолжал Г. М., жестикулируя сигарой. – Как только девушка пришла ко мне, я стал догадываться, что произошло в действительности. Вы, вероятно, тоже, когда услышали показания. Джим Ансуэлл принял телефонное сообщение, адресованное не ему, и прямиком шагнул в ловушку, приготовленную для кузена Реджиналда. Но ни Ансуэлл, ни девушка вначале не могли это осознать. Они были слишком близки к происшедшему, а в своем глазу невозможно разглядеть песчинку. Оба лишь знали о ее наличии. Но когда я месяц назад вытянул из Мэри Хьюм всю историю и объяснил ей ситуацию, было уже поздно – дело передали в суд. Если бы она обратилась к ним тогда, ей бы не поверили, как Уолт Сторм абсолютно честно и искренне не верил ей сегодня.

Но я спрашиваю вас, что девушка могла подумать вначале? Она слышит, что ее отец мертв, мчится домой и застает жениха наедине с телом отца в пространстве, герметичном как сейф, с отпечатками его пальцев на стреле и всем прочим, указывающим на него. Как она может заподозрить подтасовку и связать это с кузеном Реджиналдом, если кто-нибудь не подскажет ей?

– И этим «кем-нибудь» были вы?

– Разумеется. Было очевидно, что старый Эйвори Хьюм сам устроил этот маленький фокус-покус с целью обмануть Реджиналда. Вы все это слышали. Он звонил в квартиру Ансуэлла с девяти утра, хотя Ансуэлл уже в первоначальном заявлении полиции указывая, что Хьюм должен был знать о его прибытии домой не раньше без четверти одиннадцать. Он неожиданно отпустил до утра кухарку и горничную. Он приказал закрыть ставни в кабинете, чтобы ничего нельзя было увидеть снаружи. Он привлек внимание дворецкого к тому, что на буфете стоят полный графин виски и полный сифон с содовой. Он запер на засов дверь кабинета изнутри, когда Ансуэлл находился наедине с ним. Он произнес достаточно громко, чтобы его мог слышать дворецкий: «Да что с вами? Вы сошли с ума?» Это была ошибка. Ибо ни один хозяин в мире, видя, как гость падает без сознания, не стал бы спрашивать, не сошел ли тот с ума. Он спросил бы: «Вам нехорошо?», или «Вы заболели», или даже «Вы пьяны?».

Итак, Эйвори Хьюм, несомненно, вел какую-то игру. Что он намеревался сделать? Заткнуть рот кузену Реджиналду, но не предлагая ему денег. Знаем ли мы что-нибудь о Реджиналде, что могло бы дать нам указание? Я узнал это от девушки, а вы, по вашим словам, подслушали сегодня. Разве нам, к примеру, не известно, что в семейной ветви Реджиналда были случаи безумия?

В моей памяти зазвучали голоса на лестнице Олд-Бейли. Реджиналд Ансуэлл и доктор Хьюм спускались вместе, проявляя лицемерное дружелюбие, сквозькоторое просвечивала злоба. Реджиналд Ансуэлл сделал выпад как бы случайно: «Я знаю, что в нашей семье были случаи безумия. Ничего особенного – легкое проявление несколько поколений тому назад…»

– Но вполне достаточное для задуманной цели, – продолжал Г. М. – Интересно, о чем тогда думали эти двое? Каждый из них знал правду, но оба собирались держать язык за зубами. Итак, в семье Реджиналда случалось безумие. А брат Эйвори Хьюма – врач, и для осуществления плана, должно быть, требовался весьма необычный наркотик. А один из ближайших друзей Спенсера Хьюма – доктор Трегэннон, специалист по душевным болезням, располагающий частной лечебницей. А необходимы два врача, чтобы удостоверить…

– Итак, они собирались запереть Реджиналда в сумасшедшем доме, – сказал я.

Г. М. наморщил лоб.

– Ну, тогда я только обдумывал такую возможность, – отозвался он, вставив сигару в рот и посасывая ее, как ребенок – мятную конфетку. – Но казалось вероятным, что Эйвори и Спенсер Хьюмы вели именно такую игру. Конечно, они допустили чудовищную ошибку, заманив в дом Джима вместо Реджиналда. Но отразилось ли это на деталях, которые мы обнаружили? Давайте посмотрим.

Реджиналда собираются пригласить в дом. Почему же он, учитывая безумие в семье, мог якобы внезапно помешаться? Это очень просто. О его связи с Мэри Хьюм было достаточно известно – даже Джим Ансуэлл это знал.

– А он знал о фотографиях? – с интересом осведомилась Эвелин.

– Хо-хо! Фотографии! – отозвался Г. М. – Нет, тогда не знал – он узнал о них позже, в кутузке, потому что я ему рассказал. Это причинило мне немало хлопот. Джим Ансуэлл не изображал юного героя, который скорее отважно шагнет в петлю, чем позволит другим узнать, что у его девушки была связь с другим мужчиной. Но когда дело дошло до фотографий, он не мог – не мог физически – заявить об этом в суде перед всем миром. Не мог, даже спасая свою жизнь. А вы бы могли?

– Не знаю, – признался я. Передо мной предстали, должно быть, те же видения, что и перед Ансуэллом. – Чем больше об этом думаешь, тем более дьявольским это выглядит.

– Зато девушка смогла, – радостно сказал Г. М. – Вот почему мне так нравится Мэри Хьюм – она необычайно искренняя и естественная. Судья тоже заслужил букетик. Когда Чокнутый Рэнкин отпустил замечание насчет того, что это не суд нравов, я едва не вскочил и не преподнес ему коробку сигар. Тридцать лет я ждал того, что судья примет факты без комментариев, и я говорил вам, что верю в Чокнутого. Но перестаньте меня прерывать, черт возьми!

Так на чем я остановился? Ага, вспомнил. О связи Реджиналда и Мэри Хьюм было известно достаточно широко. Было также известно, что у него нет ни гроша, и что Эйвори Хьюм не допустит даже мысли о браке. А потом с девушкой обручается богатый кузен Джеймс. Реджиналд приходит повидать старика – и впадает в помешательство.

Вам ясен план Эйвори? Из кабинета слышатся гневные слова. Вскоре появляются свидетели и застают Реджиналда с его пистолетом в кармане – что предполагает насилие. Они также обнаруживают отпечатки его пальцев на стреле, которую явно сорвали со стены, что предполагает не только насилие, но и безумие. Они находят волосы Реджиналда растрепанными, а галстук – свисающим наружу. Они застают Эйвори Хьюма в помятом костюме, с явными признаками борьбы. А что говорит сам Реджиналд, выглядевший так, словно он не знает, где находится? Он говорит, что ему дали наркотик и что это подтасовка. Но там присутствует медик, который клянется, что Реджиналд не принимал никакой наркотик, а на буфете стоит полный графин виски. Не вижу, что еще можно было проделать, – разве только продемонстрировать парня с застрявшей в волосах соломой.

Каков же должен быть лозунг, когда Реджиналда обнаружат? «Ш-ш! Тише! Помалкивайте! Пусть об этом знают только свидетели, которые могут удостоверить подлинность происшедшего». Не должно стать известным, что бедняга лишился рассудка. Комиссия по установлению невменяемости не должна слышать об этом. Парень продолжает лепетать о Мэри Хьюм, каких-то фотографиях и подтасовке? Тем больше оснований, чтобы такую чудовищную клевету не распространял даже помешанный. Почему бы не отправить его в лечебницу доктора Трегэннона под опеку Спенсера Хьюма? Даже Джим Ансуэлл, когда ему придется сообщить печальные новости, будет держать язык за зубами. Он не захочет трубить накануне своей свадьбы, что его двоюродный брат взят под наблюдение психиатров.

Конечно, оба врача изымут личные вещи Реджиналда – одежду, ключи и так далее. Где бы он ни прятал фотографии, они их найдут и сразу же сожгут. – Г. М. щелкнул пальцами и фыркнул. – Вот и все, тупоголовые вы мои. Это даже не дорого обойдется. Реджиналд останется под присмотром, пока не пообещает быть хорошим, – и поделом ему! Жаль, что план не сработал. Даже если бы кузен Реджиналд не обещал исправиться, он не смог бы ничего доказать – его все еще долго бы считали рехнувшимся, а дочка Эйвори Хьюма уже была бы замужем. Такое случалось и раньше. Это вполне респектабельный способ избежать скандала.

Мы задумались. Замысел предстал перед нами в больших подробностях, чем излагаемый со свидетельского места бесстрастным голосом доктора Куигли.

– Очевидно, Эйвори Хьюм был крутым субъектом, – заметил я.

Г. М. удивленно заморгал.

– Не особенно, сынок. Он просто был реалистом. Кто-то его шантажировал, – значит, следовало что-то предпринять. И он предпринял. Вы слышали в суде его дочь. Я не возражаю против людей такого типа. Как я сказал, мне жаль, что план не сработал и что нашего Реджиналда не отправили в психушку, где ему бы стало очевидно, что не всякие способы добычи денег хороши. Но я старомодный адвокат, Кен, и моя цель – не дать повесить моего клиента. Поэтому я сразу решил найти свидетеля, который знал кое-что об этом плане. В случае необходимости я даже был готов подкупить Трегэннона, чтобы он заговорил…

– Вы сказали «подкупить»?

– Разумеется. Но я отыскал Куигли, так как Медицинский совет уже охотился за Трегэнноном. Кое-кто подслушал, как он, Эйвори и Спенсер обсуждали план кое-кого поместить в лечебницу Трегэннона в ожидании возможности его разоблачить. Это я и имел в виду, говоря, что извращенность – палка о двух концах.

– Но какова теперь линия защиты? Вы практически установили наличие заговора. Но откажется ли Сторм из-за этого от обвинения? Есть ли причина, по которой даже сейчас Ансуэлл не может быть виновен?

– Нет, – вздохнул Г. М. – Это меня и беспокоит.

Он отодвинул стул, поднялся и прошелся по комнате.

– Так какова же линия защиты?

– «Окно Иуды», – ответил Г. М., глядя поверх очков. – Взгляните на все показания с самого начала, как сделал я. Теперь, когда мы установили существование заговора, выясняется множество полезных деталей, направленных на то, чтобы план сработал. Но одна из них меня беспокоила. Эйвори и Спенсер действовали заодно с целью прищучить Реджиналда – отлично. В вечер спектакля Эйвори все устраивает так, чтобы выдворить из дома всех, кроме дворецкого. Амелия Джордан и доктор Хьюм собираются ехать в Суссекс. Но я сказал себе: Спенсера нельзя было отсылать! Он был нужен брату. Кто должен был войти в кабинет, обследовать предполагаемого психа, цокнуть языком и заявить, что тот не принимал наркотик, если не доктор Хьюм? Он был стержнем всего плана.

– Да, если бы они не привлекли Трегэннона.

– Они едва ли стали бы помещать Трегэннона на сцену. Это выглядело бы чересчур подозрительно. Но если бы Спенсер как нельзя кстати болтался рядом со своим стетоскопом и все прошло бы чересчур гладко, это тоже могло вызвать удивление. Намек подала мисс Джордан, выступая вчера в суде, – я слышал ее заявление месяц назад и уже тогда обратил на это внимание. Помните, что она должна была сделать? Заехать на автомобиле за Спенсером в больницу и отправиться вместе с ним в деревню.

– Да, помню. Ну и что?

– А вы помните, – продолжал Г. М., широко открыв глаза, – что Спенсер просил ее сделать? Упаковать его чемодан и привезти его в больницу, чтобы ему не пришлось возвращаться домой. Будь я проклят, если припоминаю более ловкий трюк! Мисс Джордан должна была ехать в Суссекс, но Спенсер – нет! Единственный способ в этом мире наверняка не получить то, что вам нужно, – это попросить кого-то упаковать для вас чемодан. Этот человек добросовестно упаковывает все, что, по его мнению, может вам понадобиться. Но чего-то всегда недостает. В данном случае Спенсеру требовался только предлог. Амелия Джордан приехала бы в больницу с чемоданом. «Спасибо, – вежливо поблагодарил бы Спенсер. – А вы положили мои щетки с серебряным верхом?» Это мог быть также его халат, вечерние запонки или что угодно – ему оставалось только перебрать список, пока он не обнаружит что-то отсутствующее. «Господи, по-вашему, я могу без этого обойтись? – воскликнул бы он. – Боюсь, нам придется вернуться за этим домой».

Г. М., похлопывая себя по животу, так ловко изображал Спенсера Хьюма, что мы почти что слышали голос доктора.

– Они вернулись бы в дом, – добавил он, – как раз в тот момент, чтобы застать Эйвори Хьюма справившимся с маньяком, который пытался его убить. Ну, каково?

Последовала пауза.

– Трюк действительно ловкий и выглядел бы убедительно, – признала Эвелин. – А женщина – Амелия Джордан – участвовала в заговоре?

– Нет. Иначе не было бы причин для трюка с чемоданом. Ей предстояло стать одним из неподготовленных свидетелей. Двумя другими были Дайер и Флеминг.

– Флеминг?

Вынув изо рта сигару, Г. М. с мрачным видом снова сел за стол.

– Вы слышали показания. Эйвори просил его прийти приблизительно без четверти семь. Учитывая привычки Флеминга, он даже мог подозревать, что тот придет на несколько минут раньше. Теперь сосредоточьте внимание на элегантном расписании того, как должны были происходить события.

Эйвори велел предполагаемому будущему «маньяку» прийти в дом ровно в шесть и, помня о намерениях шантажиста, мог не сомневаться, что Реджиналд явится вовремя. Амелии Джордан Эйвори сказал, чтобы та уехала в автомобиле, который Дайер приведет из гаража, вскоре после четверти седьмого. Эйвори Хьюм был невероятно методичен и разработал эту часть своей аферы столь же тщательно, как разрабатывал бы условия залога недвижимости.

Ровно в шесть прибудет Реджиналд. Его увидят мисс Джордан и Дайер, который проводит гостя в кабинет. Затем Дайера пошлют за автомобилем. Вероятно, Дайер замешкается в дверях кабинета на пару минут – не забывайте, его предупредили, что гостю нельзя доверять. Дайер покинет дом, скажем, в пять минут седьмого и вернется назад с машиной между десятью и пятнадцатью минутами седьмого. А между пятнадцатью и двадцатью минутами Амелия Джордан поедет в больницу.

Это всего лишь короткая поездка с Гроувнор-стрит на Прейд-стрит около Паддингтона. Амелия Джордан прибудет в больницу, скажем, в 18.22. Она передаст чемодан Спенсеру, который обнаружит, что один из якобы необходимых предметов отсутствует. Они поедут назад и вернутся между двадцатью семью минутами и половиной седьмого.

К этому времени декорации будут установлены. Эйвори Хьюм поднимет крик, а когда Дайер прибежит и начнет стучать в дверь, откроет ее, продемонстрировав результаты жестокой борьбы в кабинете. Реджиналд, едва пришедший в себя после приступа «безумия», едва ли сможет многое сказать. Появится доктор, цокая языком. Покуда возбуждение еще не улеглось, прибудет Флеминг и станет последним свидетелем. Вот так.

Г. М. затянулся трубкой и взмахнул ею.

– Только это не сработало, – сказал я. – Кто-то воспользовался преимуществами плана и убил старика.

– Вот именно. Я объяснил вам, что должно было произойти, а теперь расскажу, что произошло в действительности. Я собираюсь в качестве наглядного пособия предложить вам хронометраж всего вечера. О большинстве официально зафиксированных моментов, вроде времени прибытия полиции или фактов, сосредоточенных непосредственно вокруг убийства, вы уже слышали в суде. Остальное не считалось прямыми уликами, и не было подчеркнуто. Но у меня здесь полный график, заимствованный из полицейских протоколов, а также комментарии, которые я добавил после беседы с Ансуэллом и Мэри Хьюм. Предлагаю вам (господи, я уже начинаю ненавидеть это выражение!) использовать мозги на полную катушку во время его изучения – тогда вы узнаете многое.

Г. М. достал из внутреннего кармана плотный, потрепанный лист бумаги и аккуратно разложил его на столе. На нем стояла дата месячной давности. Хронометраж событий в левой колонке, очевидно, был отпечатан Лоллипоп, а комментарии в правой – нацарапаны синим карандашом самим Г. М. Вот как это выглядело:

В этом месте вмешалась Эвелин:

– Означает ли это, что прошло только девять минут между тем, как они вошли в комнату, и тем, как Дайер ушел за полицейским? Судя по тому, как говорили об этом в суде, казалось, что прошло значительно больше времени.

– Конечно, – проворчал Г. М. – Так кажется всегда, когда говорят много. Но время запротоколировано точно.

– Больше всего меня озадачивает шум из-за штемпельных подушечек, – сказал я. – Вроде бы они не имеют никакого отношения к делу. Какая разница, взял или не взял Флеминг отпечатки пальцев у Ансуэлла? Полиция все равно занялась бы ими и сравнила с отпечатками на стреле. Однако даже обвинение подчеркнуло этот момент.

Выпустив облако дыма, Г. М. откинулся назад с довольным видом и закрыл один глаз, чтобы дым не попал в него.

– Конечно, подчеркнуло, Кен. Но обвинение интересовали не штемпельные подушечки, а, собственно, момент, когда Флеминг пытался взять у Ансуэлла отпечатки. Ансуэлл – отнюдь не в состоянии оцепенения – так толкнул его, что тот пролетел через комнату. Так же внезапно он якобы атаковал покойного. Но я рад, что обвинение упомянуло о подушечках, иначе это пришлось бы сделать мне. Потому что меня очень интересует конкретная штемпельная подушечка – это ключ ко всей тайне. Вы понимаете это, не так ли?

Глава 14 ХРОНОМЕТРАЖ ДЛЯ ЛУЧНИКОВ

Это заявление, сделанное в маленькой комнате с низким потолком на верхнем этаже «Головы Мильтона», всегда останется одной из самых причудливых виньеток во всем деле. Отблески пламени играли на оловянных кружках, на огромных ботинках Г. М., на его очках и на лице, расплывшемся в веселой улыбке. Эвелин сидела закинув ногу на ногу, склонившись вперед и подпирая рукой подбородок. В ее карих глазах светилось раздражение, которое Г. М. умудрялся вызывать в каждой женщине.

– Вы отлично знаете, что мы не понимаем, – сказала она. – Нечего сидеть, строя рожи, как Тони Уэллер, думающий о том, что бы он хотел сделать со Стиггинсом![13] Иногда вы бываете самым невыносимым человеком в мире! Почему вам так нравится все мистифицировать? Если бы здесь был мистер Мастерс, удовольствие было бы полным, не так ли?

– Мне это вовсе не нравится, черт возьми! – с самым серьезным видом возразил Г. М. – Напротив, люди привыкли мне пакостить, и я вынужден платить им тем же. Ладно, перейдем к делу. Прочтите хронометраж до конца. Я всего лишь спрашиваю вас: если убийца не Джим Ансуэлл, то кто же?

– Нет, спасибо, – отозвалась Эвелин. – Я слишком часто слышала такое раньше. Сначала вы предъявляете список подозреваемых, и мы делаем выбор, а потом всегда оказывается, что вы выбрали совсем другого. Очевидно, сейчас вы собираетесь доказать, что настоящий убийца – сэр Уолтер Сторм или судья Рэнкин. Нет уж, благодарю покорно.

– Что вы имеете в виду? – осведомился Г. М., глядя на нее поверх очков.

– Вот что. Вы обратили наше внимание на хронометраж, что является чертовски подозрительным знаком. Похоже, вы сосредоточились на людях, которые во время убийства находились рядом. Но как насчет остальных?

– Каких остальных?

– Есть еще по крайней мере трое. Я имею в виду Реджиналда Ансуэлла, доктора Хьюма и даже саму Мэри Хьюм. Например, генеральный прокурор сегодня указал мисс Хьюм, что Реджиналд вообще в тот день был в Рочестере и прибыл в Лондон не раньше полуночи. Вы не стали ему возражать – во всяком случае, не возобновили прямой допрос свидетельницы. Так где же в действительности был Реджиналд? Мы знаем, что он побывал в доме в вечер убийства, пусть даже значительно позже – я слышала, как он сам это говорил, спускаясь по лестнице в Олд-Бейли. Мэри Хьюм тоже была там и тоже поздно. И наконец, доктор, который сейчас отсутствует. Сначала вы заявили, что у доктора Хьюма есть алиби, но вчера вечером, по словам Кена, он написал письмо, где утверждал, что видел, как произошло убийство. Как вы намерены все это объяснить?

– Если вы дочитаете хронометраж… – начал Г. М., но оборвал фразу. – Кое-что из этого беспокоит и меня, – признался он. – Вы ведь знаете, что судья выписал ордер на арест Спенсера? Когда выяснилось, что он сбежал, Чокнутый Рэнкин не стал смотреть на это сквозь пальцы. Если его поймают, Чокнутый отправит его в каталажку за намеренное неуважение к суду, рассматривающему дело об убийстве. Мне показалось, Уолт Сторм слишком легко решил обойтись без этого свидетеля, хотя ему следовало бы попросить о перерыве в заседаниях. Должно быть, он знал, что доктор дал стрекача. Но Чокнутый, по-видимому, тоже знал это. Интересно… хотя это не важно. У вас есть какие-нибудь идеи, Кен?

Моя позиция была проста.

– Меня интересует не столько то, кто убил Хьюма, сколько как это было проделано. В этом отношении я похож на Мастерса: «Бог с ним, с мотивом, – давайте послушаем о технике». Здесь есть три альтернативы. Первая – все-таки его убил Ансуэлл. Вторая – Хьюм сам убил себя, случайно или намеренно. И третья – наличие неизвестного убийцы и неизвестного метода. Вы можете ответить на пару прямых вопросов, Г. М., – без уверток и двойных толкований?

Морщины на лице Г. М. разгладились.

– Конечно, сынок. Валяйте.

– По вашим словам, убийца проник в комнату с помощью «окна Иуды». Это так?

– Да.

– И убийство было совершено арбалетом?

– Верно.

– Почему? Я имею в виду – почему арбалетом?

Г. М. задумался.

– Это самый логичный вывод. Арбалет – единственное оружие, которое соответствует преступлению. Кроме того, это легчайшее оружие из всех, какие можно было использовать.

– Легчайшее? Та большая неуклюжая штуковина, которую вы нам показывали?

– Вовсе не большая, сынок, – возразил Г. М. – Очень широкая – да, но не длинная. Вы же сами видели – это был короткий арбалет. А легким это оружие является в том смысле, что, как признал сам Флеминг, с короткого расстояния даже любителю нелегко из него промахнуться.

– Я как раз к этому подхожу. С какого расстояния выпустили стрелу?

Г. М. бросил на нас сердитый взгляд:

– Стиль зала суда становится заразительным. Я понимаю медика, который сказал на одном процессе: «Это как экзамен в колледже под присягой». На ваш вопрос, Кен, я не могу ответить с точностью до пары дюймов. Но чтобы избежать обвинения в уклончивости, скажу, что не более чем с трех футов. Вы удовлетворены?

– Не вполне. Как вы предполагаете, что делал Хьюм во время выстрела?

– Убийца разговаривал с ним. Хьюм стоял у стола, наклонившись, чтобы посмотреть на что-то. Как только он склонился вперед, убийца спустил курок арбалета – отсюда странный угол вхождения стрелы, летевшей почти прямо. Уолт Сторм устроил из этого посмешище, но это чистая правда.

– Наклонившись, чтобы посмотреть на что-то?

– Да.

Эвелин и я уставились друг на друга. Г. М., покусывая окурок сигары, придвинул ко мне хронометраж.

– Теперь, когда вы сбросили с плеч этот груз, почему бы не уделить внимание делам и персонам не менее важным? Например, Спенсеру Хьюму. Он создал брешь в процессе, так как не давал показания. Не то чтобы Спенсер сделал что-либо важное, когда вернулся в дом, но тем не менее его поведение весьма любопытно. Ведь он должен был испытать страшный шок, узнав, что они поймали в ловушку Джима Ансуэлла, а не Реджиналда.

– Он знал в лицо обоих кузенов?

Г. М. бросил на меня странный взгляд:

– Да, и был единственным во всем этом чертовом деле, кто знал их обоих.

Мы снова посмотрели на лист бумаги.

– Солидно, – заметил я, посмотрев на Г. М. – Это должно что-то нам поведать?

– Несомненно.

Эвелин снова устремила взгляд на бумагу:

– Ну, если это не ваш очередной фокус, вы можете практически исключить еще кое-кого – я имею в виду Реджиналда. Вы указываете, что он покинул Рочестер в 17.15. Рочестер в тридцати трех милях от Лондона, не так ли? Хотя теоретически возможно проехать тридцать три мили за час, я не вижу, каким образом, учитывая пробки в центре города, он мог прибыть на Гроувнор-стрит так рано, чтобы успеть совершить убийство. И вы уже исключили доктора Хьюма.

– Исключил Спенсера, девочка моя? – осведомился Г. М. – Ну нет. Никоим образом.

– Но вы же сами признаете, что у него железное алиби!

– Алиби! – Взмахнув кулаком, Г. М. встал и начал мерить шагами комнату. – Убийца, проходивший по делу Красной вдовы, имел превосходное алиби, не так ли?[14] У парня, выполнившего грязную работу в деле о десяти чайных чашках, тоже было недурное алиби.[15] Меня беспокоит не это, а чертово письмо, которое дядюшка Спенсер написал своей племяннице вчера вечером, уверяя, что видел убийство и что его совершил Ансуэлл. Почему он это написал? Если он лгал, то зачем? Напрашивается предположение, что Ансуэлл был искренен, клянясь в своей невиновности – будто бы он в беспамятстве убил Хьюма и просто не помнит этого. Вы когда-нибудь слышали теорию, что именно так Диккенс намеревался завершить «Тайну Эдвина Друда»: убийца – Джаспер, но он не помнит этого, так как курил опиум? Ту же идею Уилки Коллинз использовал в «Лунном камне» для описания кражи драгоценности, так что меня бы не удивило, если бы она возникла сейчас. Но моя великолепная версия не может из-за этого треснуть по швам! Иначе как объяснить перо? Первый, кого я заподозрил, был дядюшка Спенсер…

– Вы подозревали его, так как у него было алиби? – спросил я.

– С вами бесполезно говорить, – устало отозвался Г. М. – Вы не видите истинных трудностей. Я думал, что если он не совершил убийство, то организовал его…

Мне в голову пришла еще одна возможность.

– Я как-то читал об одном деле, но это было так давно, что я не помню, было оно реальным или вымышленным. Человека нашли убитым в комнате наверху башни у самого берега моря. Ему выстрелили в грудь из дробовика, но оружие исчезло. Единственным «ключом» была удочка в комнате. К сожалению, за дверью башни наблюдали и не видели никого входящего или выходящего. Единственное окошко находилось в гладкой стене высоко над морем. Кто же убийца и что произошло с оружием? Секрет прост – это самоубийство. Человек установил дробовик в окне, направил ствол на себя, отошел на несколько футов и тронул слабый спусковой крючок удочкой. Отдача при выстреле выбросила дробовик в море. Происшествие признали убийством, и семья получила страховку. Вы имеете в виду, что в кабинете Эйвори Хьюма было какое-то приспособление, которого он случайно коснулся, и оно выпустило в него стрелу?

– Такого не может быть, – возразила Эвелин. – Если это не очередная мистификация, нам следует поверить, что убийца действительно разговаривал в это время с Хьюмом.

– Правильно, – согласился Г. М.

– Мне кажется, мы отклоняемся от наиболее важного момента, – заметил я. – Кто бы ни совершил убийство, каков был мотив? Не скажете же вы, к примеру, что Ансуэлл схватил стрелу и вонзил ее в Хьюма только потому, что считал, будто его будущий тесть накапал ему снотворное в стакан с виски. Если, конечно, он не такой же псих, каким они хотели представить Реджиналда. Но во всем деле было на удивление мало разговоров о мотиве. У кого еще имелось хотя бы подобие мотива для убийства Хьюма?

– Вы не забыли о завещании? – спросил Г. М.

– О каком завещании?

– Об этом вы все слышали в суде. Эйвори Хьюм мечтал иметь внука, как большинство мужчин, добившихся всего собственными силами. Продолжить род и так далее. Он собирался составить завещание, оставляя все – запомните, все! – в виде траста для гипотетического внука.

– И он составил это завещание?

– Нет. Ему не хватило времени. Поэтому мне показалось интересным отправиться в Сомерсет-Хаус[16] и взглянуть на прежнее завещание, которое теперь будет утверждено. Конечно, главный наследник – дочь, но и другие получают солидную долю денег старика, даже бедняга Дайер. А сумма в три с половиной тысячи фунтов оставлена на постройку нового здания для «Лесников Кента» и должна быть передана секретарю клуба, дабы он распорядился ею по своему усмотрению…

– Поэтому «Лесники Кента» отправились в Лондон и проткнули его стрелой? Чепуха, Г. М.! Это недостойно вас.

– Я просто выдвигал предположения, – с удивительной кротостью отозвался Г. М. – Исключительно с целью проверить, способно ли что-нибудь расшевелить ваше серое вещество. Вы бы никогда не смогли строить линию защиты, Кен. Вы не в состоянии выудить из показаний намек и с его помощью искать свидетеля. Предположим, я считал жизненно важным добраться до дядюшки Спенсера; пусть мне не удалось официально усадить его на свидетельское место, однако казалось необходимым с ним побеседовать. Каким образом я смог бы наложить на него руки?

– Бог знает. Это одна из любимых рутинных работ Мастерса. Если полиция не может его найти, не понимаю, как это удастся вам. Помните, он стартовал значительно раньше вас и сейчас может находиться даже в Палестине.

Стук в дверь вывел Г. М. из ступора. Он бросил в тарелку окурок сигары и выпрямился.

– Входите, – пригласил Г. М. и добавил: – Может, но не находится.

Дверь осторожно открылась, и доктор Спенсер Хьюм, безукоризненно одетый, со шляпой-котелком в одной руке и сложенным зонтиком, свисающим с другой, вошел в комнату.

Глава 15 ФОРМА «ОКНА ИУДЫ»

Если бы позолоченная фигура Правосудия на куполе Олд-Бейли соскользнула с него и появилась здесь, это не могло бы произвести более яркое впечатление. Но сегодня доктор Хьюм не казался вежливым и банальным. Он выглядел больным. Хотя его темные волосы были так же аккуратно причесаны, румянец исчез с лица, а маленькие глазки смотрели напряженно. При виде Эвелин и меня, сидящих у камина, он вздрогнул.

– Все в порядке, сынок, – заверил его Г. М., снова садясь за стол и прикрывая ладонью глаза. Взгляд доктора инстинктивно метнулся к окну, в сторону величественного здания, где требовалось его присутствие. – Это мои друзья. Думаю, одного из них вы встречали вчера. Присаживайтесь и берите сигару. Существует старая артиллерийская поговорка: «Чем ближе цель, тем труднее в нее попасть». Находясь под боком у Чокнутого Рэнкина, вы в полной безопасности. Можете стать в очередь, подняться на галерею с другими зрителями и сесть прямо над головой у Чокнутого, который не будет знать, что вы находитесь ближе, чем в Китае.

– Я… э-э… осведомлен об этом, – ответил Спенсер с горькой усмешкой. Он отказался от сигары, но сел – его короткая фигура была не лишена своеобразного достоинства. – Могу сообщить для проформы, что я все утро находился на галерке.

– Угу. Я был уверен, что видел вас там, – небрежно заметил Г. М.

Доктор слегка побледнел.

– Это отнюдь не новый трюк. Чарли Пис[17] проделал такое на процессе молодого Хэброна, обвиняемого в убийстве, которое в действительности совершил Пис. Откровенно говоря, вы оказались смелее, чем я думал.

– Но вы… не сообщили…

– Ненавижу скандалы в суде, – фыркнул Г. М., разглядывая собственные пальцы. – Они нарушают приятную, спокойную атмосферу и ощущение интеллектуального баланса. Но это к делу не относится. Насколько я понимаю, вы получили мое сообщение вчера вечером?

Доктор Хьюм положил шляпу на пол и прислонил зонтик к стулу.

– Получил, раз вы видите меня здесь, – ответил он. – А теперь вы ответьте на один вопрос. Как вы узнали, где меня искать?

– Никак, – сказал Г. М. – Но я вычислил наиболее вероятное место. Вы сбежали, но при этом успели написать очень длинное и подробное письмо вашей племяннице. Людям, которые зависят от самолетов и поездов-паромов, обычно не хватает на это времени. Вы знали, что вас ищут и что неуважение к суду является преступлением. Его может оправдать только одно – серьезная болезнь. Я решил, что вы отправились прямиком к вашему другу Трегэннону и затерялись среди простынь и больничных халатов его лечебницы. Вероятно, вы можете предъявить свидетельство о вашем вчерашнем тяжком недомогании. Как я говорил много раз, подобное выслеживание всего лишь расширенная версия избитого анекдота о глупом мальчике, нашедшем пропавшую лошадь: «Я просто подумал, куда бы я отправился на ее месте, пошел туда, и теперь она здесь». Я отправил вам в лечебницу сообщение, и теперь вы здесь.

– Довольно странное сообщение, – заметил Спенсер, сурово глядя на него.

– Да. Вот почему пора перейти к делу. Мне казалось, что в мире есть по крайней мере один человек, которого вы бы не хотели видеть повешенным.

– Вы имеете в виду меня?

– Совершенно верно, – согласился Г. М., убирая руку от глаз. Он достал дешевые карманные часы-луковицу и положил их на стол. – Послушайте меня, доктор. Я не блефую и могу это доказать. Но через пятнадцать минут я должен быть в суде. Сегодня я завершу защиту Джима Ансуэлла, и думаю, существуют примерно сто шансов против шести, что вас арестуют за убийство.

Некоторое время доктор Хьюм молча барабанил пальцами по коленям. Потом он вынул из внутреннего кармана портсигар, достал сигарету и защелкнул его. Когда он заговорил, его голос звучал спокойно:

– Это блеф. Раньше я в этом сомневался, а теперь уверен.

– Блеф то, что я знаю, куда исчезли штемпельная подушечка, костюм для гольфа и прочее, и что все это сейчас в моем распоряжении?

С тем же бесстрастным видом Г. М. полез в карман брюк, вынул оттуда черную штемпельную подушечку в обычном оловянном футляре и длинную резиновую печать с чьим-то именем и бросил их на стол среди тарелок. В сотый раз меня удивил контраст между резким движением его руки и невозмутимым выражением лица. Доктор Хьюм казался не столько ошарашенным, сколько расстроенным.

– Ну и что из этого, мой дорогой сэр?

– То есть как это «что»?

– Доктор Куигли, – с горечью продолжал Спенсер Хьюм, – сегодня уже разоблачил меня в суде. Полагаю, нам придется принять его вердикт. Если вы предъявите ваши экспонаты, что это докажет, кроме того, что уже было доказано? Утопленник спокойно воспринимает перспективу плавания по морю. – Жутковатая улыбка – призрак былой суетливой усмешки – мелькнула на его лице. – Не уверен, что цитирую Кай-Луня.[18] Но так как я уже заочно осужден за одно преступление, мне абсолютно безразличны ваши фокусы.

Он зажег сигарету, резко чиркнув спичкой по коробку. Г. М. смотрел на него, и его лицо постепенно менялось.

– Знаете, – медленно начал он, – я начинаю думать, что вы действительно считаете Ансуэлла виновным.

– Я абсолютно уверен, что он виновен.

– Вчера вечером вы написали Мэри Хьюм письмо, где клялись, что видели, как произошло убийство. Не возражаете сообщить мне, правда ли это?

Доктор сдул пепел с сигареты, держа ее вертикально.

– Как правило, я избегаю высказывать мнение даже о погоде. Но вам я скажу вот что. Во всей этой истории меня больше всего бесит, что я не сделал совершенно ничего! Я пытался помочь Эйвори и Мэри. Понимая, что поступаю неэтично, я думал, что это всем на пользу. И что в результате? Меня преследуют – да, сэр, повторяю: преследуют! Но даже вчера, когда мне пришлось бежать, я старался помочь Мэри. Я признался ей, что принес брудин по просьбе Эйвори. В то же время я был обязан указать ей, что Джеймс Ансуэлл – убийца, и буду называть его так до последнего вздоха.

Несмотря на любовь к трафаретным фразам, явная искренность этого человека пересиливала даже жалость к себе.

– Вы видели, как он это сделал?

– Я должен был обезопасить себя. Если бы я ограничился первой частью письма, вы бы отнесли его в суд, и это могло спасти убийцу. Поэтому мне пришлось обеспечить такой текст, чтобы вы не стали демонстрировать письмо в суде.

– Понятно, – другим тоном произнес Г. М. – Вы намеренно вставили эту ложь, чтобы мы не осмелились использовать письмо в качестве доказательства.

Доктор Хьюм презрительно отмахнулся:

– Я пришел сюда, многим рискуя, сэр Генри, с целью получить нужную информацию. Это честная игра. Не так ли? Я хочу знать мое официальное положение в этом деле. Во-первых, у меня действительно имеется свидетельство, удостоверяющее мою вчерашнюю болезнь…

– Выданное врачом, которого собираются дисквалифицировать.

– Но пока что не дисквалифицировали. Если вы настаиваете на формальностях, то и я вынужден к ним прибегнуть. Как вам известно, я утром присутствовал в суде. Во-вторых, Корона отказалась от намерения вызвать меня свидетелем и завершила свое дело.

– Да, но его не завершила защита. И вас все еще могут вызвать свидетелем – не важно, какой из сторон.

Спенсер Хьюм аккуратно положил сигарету на край стола и скрестил на груди руки:

– Вы не вызовете меня свидетелем, сэр Генри. Если вы это сделаете, я разнесу ваше дело в пух и прах за пять секунд.

– Ого? Выходит, речь идет об отказе от судебного преследования за вознаграждение?

Лицо Хьюма напряглось, и он быстро взглянул на нас. Г. М. спокойно продолжал:

– Не имеет значения – я неортодоксален, чтобы не сказать весьма гибок. Но неужели вам хватает дерзости угрожать, что вы поведаете выдумку о виденном вами убийстве, если я осмелюсь извлечь вас из укрытия? Bay! Честное слово, сынок, я вами восхищаюсь.

– Нет, – спокойно сказал Хьюм. – Мне будет достаточно сообщить чистую правду.

– Исходящую от вас…

– Это не пойдет, – прервал Спенсер Хьюм, подняв палец. – Как вам известно, сегодня утром было установлено, что это не суд нравов. То, что Мэри поддалась зову плоти, не основание для дискредитации ее показаний об убийстве. Точно так же то, что я намеревался бескровно и безболезненно отправить шантажиста туда, где ему самое место (уверяю вас, это куда менее оскорбительно для британских ушей), не является причиной для дискредитации моих показаний о том же преступлении.

– Угу. Если вы так ненавидите шантажистов, то почему шантажируете теперь меня?

Доктор Хьюм глубоко вздохнул:

– Я и не думаю этого делать, а всего лишь предупреждаю: не вызывайте меня свидетелем. Все ваше дело основано на пропавшем фрагменте пера. Вы упорно и монотонно твердили каждому свидетелю: «Где этот кусок пера?»

– Ну?

– Он у меня, – просто ответил доктор Хьюм. – Вот он.

Снова достав портсигар, Спенсер Хьюм осторожно вытащил из-под ряда сигарет кусок голубого пера длиной около дюйма с четвертью и шириной в дюйм и положил его на стол.

– Обратите внимание, – продолжал он, – что края здесь более зазубрены, чем на другом куске. Но думаю, они полностью совпадут друг с другом. Я подобрал перо на полу кабинета в вечер убийства. Это был всего лишь инстинкт аккуратности, а не собирания улик. Вижу, вы хотите спросить, почему я никому его не показал. Друг мой, вы знаете единственного человека, которого когда-либо интересовало это перо? Это вы. Полиция о нем практически не думала – как, впрочем, и я. Честно говоря, я начисто забыл о нем. Но если перо представить в качестве доказательства, вы скоро увидите результат. Я убедил вас?

– Да, – ответил Г. М. с жутковатой улыбкой. – Наконец-то вы убедили меня в том, что знали об «окне Иуды».

Спенсер Хьюм резко поднялся, сбросив на пол лежавшую на краю стола сигарету. Со свойственным ему инстинктом аккуратности он машинально наступил на нее, и тут в дверь снова постучали. На сей раз она открылась более решительно. Рэндолф Флеминг, нырнув под низкую перемычку, шагнул в комнату и заговорил тоном таким же агрессивным, как его рыжие усы:

– Мне сказали, Мерривейл, что вы… – Он оборвал фразу и уставился на доктора. В своем роде Флеминг бы не меньшим щеголем, чем Спенсер Хьюм, – на голове у него красовалась мягкая серая шляпа, чуть сдвинутая набок, а в руке он держал трость с серебряным набалдашником. Его сморщенные щеки раздувались, покуда он разглядывал Спенсера. – Черт возьми! – наконец заговорил Флеминг, закрыв за собой дверь. – Я думал, вы…

– Сделали ноги? – предположил Г. М.

Флеминг удовлетворился замечанием, брошенным через плечо Спенсеру Хьюму:

– У вас не будет неприятностей, если вы объявитесь теперь? – Потом он повернулся к Г. М.: – Прежде всего, позвольте сказать, что я на вас не в обиде за то, что вы вчера доставали меня в суде. В конце концов, у каждого своя работа. Ха-ха-ха! Но я хотел бы кое-что знать. Говорят, что вы тоже можете вызвать меня свидетелем. Это верно?

– Нет, – ответил Г. М. – Думаю, будет достаточно показаний Шенкса. Если вас о чем-то спросят, то лишь для проформы. Я раздобыл арбалет, который, надеюсь, идентифицируют как принадлежавший Эйвори Хьюму. Шенкс отлично сможет это сделать.

– Мастер на все руки? – Флеминг пригладил усы рукой в перчатке. – Не возражаете сказать мне… – Он заколебался.

– Не возражаю, – подбодрил его Г. М.

– Вы все еще считаете, что беднягу Хьюма застрелили из арбалета?

– Я всегда так считал.

Флеминг задумался.

– Я не рассчитываю, что к моему мнению прислушаются, – сказал он. – Но должен сказать вам одну вещь. Вчера вечером я немного поэкспериментировал и убедился, что такое могли проделать с достаточно близкого расстояния. И еще…

– Выкладывайте, сынок. – Г. М. бросил взгляд на доктора, который сидел неподвижно и издавал негромкие звуки, словно прочищая пересохшее горло.

– Я пробовал три раза выпускать стрелы из арбалета, – продолжал Флеминг, иллюстрируя слова жестами. – Направляющее перо может застрять в зубцах ворота, если не быть осторожным. Один раз стрела застряла, и перо целиком оторвалось от стержня, когда я ее вытаскивал. В другой раз перо разрезало пополам – как то, которое вы показывали в суде. Не то чтобы я отказывался от своих слов, но такие вещи меня беспокоят. Я подумал: если тут есть что-то сомнительное, то я должен об этом сообщить. Если вы думаете, что я делаю это с удовольствием, то ошибаетесь. Но я собираюсь предупредить также генерального прокурора. Кстати, – строго между нами, – что произошло с этим чертовым куском пера?

Несколько секунд Г. М. молча на него смотрел. На столе, почти полностью скрытый тарелками, лежал фрагмент голубого пера, который положил туда Спенсер Хьюм. Услышав вопрос Флеминга, Спенсер сделал быстрое движение, но Г. М. опередил его. Подобрав перо, он поместил его на тыльную сторону ладони и протянул руку вперед, словно собираясь подуть на него.

– Странная штука, – заметил Г. М., не глядя на Спенсера. – Мы как раз обсуждали этот пункт, когда вы пришли. Вам не кажется, что это пропавший кусок?

– Где вы его нашли?

– Ну… это один из предметов обсуждения. Будучи экспертом, могли бы вы взглянуть на этот кусочек и определить, тот ли это, который нам нужен?

Флеминг взял перо, с подозрением посмотрел на Г. М. и Спенсера и отошел к окну, чтобы лучше видеть. Во время обследования его маленькие глазки несколько раз скользнули по комнате.

– Чепуха! – резко заявил он.

– Что чепуха, сынок?

– Мысль, будто это кусок того пера.

Спенсер Хьюм достал из нагрудного кармана сложенный носовой платок и начал тереть им лицо, словно полируя его. Его взгляд, выражавший сомнение или печаль, показался мне знакомым. Интересно, почему?

– Вы абсолютно уверены, что это не так? – мягко осведомился Г. М. – Почему?

– Это перо индейки. Я же говорил вам – вернее, вы это из меня вытянули, – что бедный старина Хьюм использовал только гусиные перья.

– Между ними большая разница?

– Большая разница? Ха! – Флеминг щелкнул по полям своей шляпы. – Если вы пойдете в ресторан и закажете индейку, а вам вместо нее подадут гуся, вы заметите разницу, не так ли? То же самое с перьями. – Казалось, ему пришла в голову новая мысль. – Что вообще здесь происходит?

– Все в порядке, – проворчал Г. М. – Небольшая приватная конференция. Мы…

Флеминг поднялся.

– Я не собирался задерживаться, – с достоинством произнес он. – Я пришел сюда облегчить душу. Теперь моя совесть чиста, и я с удовольствием откланяюсь. Скажу только, что здесь творится что-то чертовски странное. Кстати, доктор, если я смогу повидать генерального прокурора, могу я сказать ему, что вы вернулись и готовы давать показания?

– Говорите ему что хотите, – спокойно ответил Спенсер.

Поколебавшись, Флеминг кивнул и направился к двери. Каким-то непонятным образом его присутствие вносило в атмосферу беспокойство. Г. М. встал и посмотрел на Спенсера сверху вниз.

– Вы рады, что не пошли в суд? – сказал он. – Успокойтесь – я не собираюсь вызывать вас свидетелем. При вашем теперешнем душевном состоянии я бы не рискнул это делать. Но, строго между нами, признайтесь – вы сфабриковали эту улику, не так ли?

– Полагаю, это можно назвать и так.

– Но зачем?

– Потому что Ансуэлл виновен.

И тогда я понял, что напоминали мне его глаза, – выражение глаз самого Джеймса Ансуэлла и ту же искренность, с которой он встречал обвинения. Г. М. сделал жест, который я не мог понять, не отрывая при этом взгляд от Спенсера.

– Понятие «окно Иуды» ничего для вас не означает? – осведомился он с тем же непонятным жестом.

– Ровным счетом ничего – клянусь вам.

– Тогда послушайте меня, – сказал Г. М. – Перед вами два пути. Вы можете исчезнуть или пойти в суд во второй половине дня. Если Уолт Сторм отказался от намерения вызывать вас и если у вас действительно имеется медицинское свидетельство относительно вчерашнего дня, вы не можете быть арестованы – разве только Чокнутый Рэнкин выйдет из себя, что крайне маловероятно. На вашем месте я бы пошел в суд. Вы можете услышать кое-что интересное, что пробудит в вас желание говорить. Но вы должны знать, где находится подлинный кусок пера. Существуют две его части. Одна половинка застряла в зубцах арбалета, который я собираюсь предъявить в суде. Другая осталась в «окне Иуды». Предупреждаю, что, если течение повернется против меня, я вызову вас свидетелем, какую бы опасность вы ни представляли. Но не думаю, что этопонадобится. Это все, что я хотел сказать. Теперь я удаляюсь.

Мы последовали за ним, оставив Спенсера сидящим за столом с отблесками тлеющего огня на лице. Вчера в это время мы впервые услышали об «окне Иуды». Менее чем через час ему предстояло стать таким же очевидным, большим и функциональным, как буфет, хотя и несколько иных пропорций, и накрыть своей значимостью зал суда номер 1. Но в тот момент мы знали лишь то, что комната была заперта.

На площадке Эвелин схватила Г. М. за руку.

– Можете вы ответить хотя бы на один маленький вопрос, который до сих пор не приходил мне в голову? – осведомилась она.

– Угу. Ну?

– Какой формы «окно Иуды»?

– Квадратной, – сразу же ответил Г. М. – Осторожно, здесь ступенька.

Глава 16 Я САМ НАКЛАДЫВАЛ ЭТУ КРАСКУ

– Правду, только правду и ничего, кроме правды.

– Мм.

Свидетель не жевал резинку, но постоянные движения челюстей и цоканье языком создавали впечатление, что он занят именно этим. У него были узкое лицо, становившееся то добродушным, то настороженным, очень тонкая шея и волосы, казалось обладающие не только цветом, но и консистенцией лакрицы. Когда он хотел что-то подчеркнуть, то мотал головой из стороны в сторону, словно проделывая трюк с невидимой жвачкой, и в упор смотрел на допрашивающего. Его стремление обращаться ко всем, кроме Г. М., с титулованием «ваше лордство» могло быть признаком завуалированного благоговейного страха или, напротив, коммунистических тенденций, на мысль о которых наводили презрительная складка рта и рисунок на галстуке в виде серпа и молота.

– Ваше полное имя Хорас Карлайл Грейбелл, и вы проживаете на Бенджамин-стрит, 82 в Путни? – приступил к допросу Г. М.

– Верно, – бодро согласился свидетель, словно бросая вызов каждому, кто в этом усомнится.

– Вы работали в «Д'Орсе Чеймберс» – многоквартирном доме с гостиничным обслуживанием, где живет обвиняемый?

– Верно.

– Какую работу вы там выполняли?

– Я был «дополнительным уборщиком».

– Что это означает?

– Ну, жильцы создают беспорядок, который не нравится горничным, – вытряхивают пепельницы в мусорные корзины, запихивают старые бритвенные лезвия куда попало, лишь бы с глаз долой, разбрасывают вещи и так далее. Тут-то и нужен «дополнительный уборщик», особенно после вечеринок.

– Работали ли вы там приблизительно 3 января?

– Не приблизительно, а именно в тот день, – поправил Хорас Карлайл Грейбелл, мотнув головой.

– Вы знали покойного мистера Хьюма?

– Я не имел чести быть знакомым с ним лично…

– Ограничьтесь ответом на вопрос, – резко прервал судья.

– Хорошо, ваше лордство, – спокойно отозвался свидетель, выпятив подбородок и приподняв верхнюю губу. – Я хотел сказать, мы тесно пообщались только однажды – когда покойный дал мне десять фунтов, чтобы я помалкивал о том, что он вор.

Должно быть, протоколисту несколько раз представлялась возможность написать слово «сенсация». Хотя, быть может, это заявление едва ли можно было назвать полновесной сенсацией, так как Грейбелл произнес его обычным тоном, и никто не знал, что оно означает. Судья медленно снял очки, извлек дужки из-под парика и уставился на свидетеля.

– Вы понимаете, что говорите? – осведомился он.

– Хорошо понимаю, ваше лордство.

– Хотел бы я в этом убедиться. Продолжайте, сэр Генри.

– Мы постараемся убедиться в этом, милорд, – сказал Г. М. – Каким образом вы так хорошо знали покойного в лицо?

– Я часто работал в другом месте – неподалеку. Каждую неделю, в субботу утром, недельную выручку в кожаной сумке доставляли в банк «Капитал каунтис». Ну, я был вроде телохранителя – хотя не скажу, чтобы в этом была нужда. Покойный не забирал деньги через прилавок, а просто выходил из задней двери банка, стоял снаружи, заложив руки за спину, и кивал мистеру Перкинсу, который приносил деньги, как бы давая свое благословение.

– Сколько раз вы видели его там?

– Много.

– Дюжину?

– Куда больше. – Свидетель скептически покачал головой и втянул воздух через дыру между зубами. – Каждую субботу в течение примерно полугода.

– Где вы были утром в пятницу 3 января?

– Очищал мусорное ведро в квартире ЗС, где живет мистер Ансуэлл. – Грейбелл дружелюбно кивнул в сторону подсудимого, ткнул себя кулаком под подбородок, как будто стараясь поддержать его, и сразу же принял напыщенно-серьезный вид.

– Где находилось мусорное ведро?

– В кухне.

– Кухня выходит в столовую?

– Да, как обычно, – согласился Грейбелл.

– Дверь между ними была закрыта?

– Да. Вернее, почти закрыта – оставалась щелочка.

– Что вы видели или слышали тогда?

– Ну, я старался особо не шуметь. Стоя в кухне, я услышал, как дверь столовой открылась – другая дверь, ведущая в прихожую. Меня это удивило, так как я не ожидал, что мистер Ансуэлл вернется. Я выглянул в щелочку и увидел, как в столовую быстро и бесшумно вошел мужчина. Было очевидно, что он замышляет недоброе. Шторы на окнах в столовой были опущены. Сначала он простучал стены, словно ища сейф, потом стал открывать ящики буфета. Сперва я не видел, что он вытащил, так как он стоял спиной ко мне. Потом он подошел к окну и поднял штору, чтобы лучше это разглядеть. Тогда я увидел, кто это и что он держит в руке.

– Кто же это был?

– Покойный – мистер Хьюм.

– И что было у него в руке?

– Пистолет капитана Ансуэлла, который лежит на том столе.

– Передайте его свидетелю. Посмотрите на него как следует и убедитесь, что это тот самый пистолет, который покойный забрал из ящика буфета в пятницу утром.

– Это он и есть, – сказал свидетель, разглядев серийный номер пистолета, прежде чем его ему передали. Вытащив обойму, он вставил ее на место и повертел пистолет в руке, заставив ближайшую к нему женщину-присяжного испуганно отпрянуть. – Однажды мне пришлось самому разряжать его, когда они хватили лишнего на вечеринке.

– Расскажите нам, что произошло после того, как вы узнали мистера Хьюма.

– Я не мог поверить своим глазам. Он достал записную книжечку и заглянул в нее, словно о чем-то справляясь, а потом положил пистолет в карман. Ну, это уже было чересчур. Я вошел в столовую и сказал: «Привет». Мне было незачем проявлять уважение к типу, который пришел воровать. Он здорово струхнул, хотя попытался это скрыть – повернулся ко мне, заложил руки за спину и сдвинул брови, что ваш Наполеон, и спросил: «Вы знаете, кто я?» Я ответил: «Да, и знаю, что вы только что украли пушку капитана Ансуэлла». Он сказал, чтобы я не болтал вздор и что это всего лишь шутка, тоном, которым говорят важные шишки, проделывая грязные дела и пытаясь выйти сухими из воды. Когда лорда Борфастли застукали с козырными тузом, королем и валетом в жилетном кармане…

– Опустите это, – прервал судья.

– Хорошо, ваше лордство. «Шутка или нет, – ответил я, – но вам придется пройти к управляющему и объяснить, почему вы взяли пистолет капитана». – «Ладно, – говорит он, сбавив тон, – но вы знаете, с какой стороны ваш хлеб намазан маслом?» – «Не знаю, начальник, – ответил я, – так как не видел никакого масла ни разу в жизни». – «Получите фунт, если будете держать язык за зубами», – предложил он. «Фунт – это не масло, а маргарин, начальник, – сказал я. – Такого я повидал достаточно на моем хлебе». – «Хорошо, десять фунтов, но не больше». И он ушел с пушкой.

– Вы взяли десять фунтов? – осведомился судья.

– Взял, ваше лордство, – с вызовом ответил Грейбелл. – А как бы вы поступили на моем месте?

– По этому поводу я не стану выносить суждение, – сказал судья Рэнкин. – Продолжайте, сэр Генри.

– Итак, он ушел с пистолетом, – сказал Г. М. – Что вы сделали потом?

– Как я говорил, я знал, что он замышляет недоброе, поэтому решил, что лучше предупредить капитана Ансуэлла.

– Вот как? И вы его предупредили?

– Да. Хотя цена ему грош, но я думал, что это мой долг.

– Хмф. Когда же вы это сделали?

– Не сразу, так как он уехал в деревню. Но капитан неожиданно появился на следующий день…

– Угу. Выходит, капитан Ансуэлл все-таки был в Лондоне в день убийства, не так ли? – Г. М. сделал паузу, покуда Грейбелл двигал челюстями. – Когда вы видели его?

– Около десяти минут седьмого в субботу вечером. Он подъехал к дому сзади, где паркуют машины. Больше там никого не было, и я сообщил ему, что вчера мистер Хьюм побывал в квартире и прикарманил его пушку.

– Как на это прореагировал капитан Ансуэлл?

– Подумал с минуту, потом сказал: «Благодарю вас, это пригодится», дал мне полкроны, развернулся и уехал.

– Теперь слушайте внимательно, сынок. Вот этот пистолет, который нашли в кармане обвиняемого, и который он якобы взял с собой в субботу вечером, чтобы опробовать его на мистере Хьюме, в действительности был украден из квартиры в пятницу самим мистером Хьюмом? Это правда?

– Истинная правда, – ответил свидетель.

Г. М. молча сел.

Возможно, Грейбелл был дерзким и болтливым свидетелем, но факты сами по себе произвели колоссальное впечатление. Однако мы знали, что основная борьба еще впереди. Антагонизм между свидетелем и сэром Уолтером Стормом стал очевидным, прежде чем генеральный прокурор произнес хоть слово. Повинуясь свойственному всем лондонцам инстинктивному почтению перед красной мантией, представляющей собой туманную концепцию «Закон с империей», Грейбелл выказывал по отношению к судье покорность, граничащую со смирением. Однако к обвинению он не испытывал подобных чувств. Для него оно являло собой всего лишь силу, стремящуюся одержать над ним верх. Должно быть, Грейбелл занял свидетельское место, готовый ощетиниться. Это намерение отнюдь не уменьшал высокомерный вид сэра Уолтера.

– Э-э… Грейбелл, вы заявили, что приняли десять фунтов от мистера Хьюма?

– Да.

– По-вашему, это был достойный поступок?

– А по-вашему, достойный поступок предлагать их?

– Думаю, привычки мистера Хьюма не обсуждаются…

– Значит, их следует обсудить. Из-за них вы пытаетесь вздернуть этого беднягу.

Внезапно выражение лица генерального прокурора стало таким угрожающим, что свидетель слегка отпрянул.

– Вам известно, что такое неуважение к суду, Грейбелл?

– Да.

– Если нет, то милорд может быстро вам это объяснить. Дабы избежать любых неприятных последствий, напомню вам, что вы должны отвечать на мои вопросы, и ничего более. Я ясно выразился?

Побледневший Грейбелл выглядел так, словно был готов сорваться с цепи, но тем не менее молча кивнул.

– Отлично. Рад, что вы это понимаете. – Сэр Уолтер привел в порядок свои бумаги. – Я вынужден сделать вывод, – продолжал он, покосившись на жюри, – что вы последователь учения Карла Маркса?

– Никогда о нем не слышал.

– Вы коммунист?

– Может быть.

– Вы еще сами не решили? Так вы приняли взятку от мистера Хьюма или нет?

– Да. Но после этого я все рассказал капитану Ансуэллу.

– Понятно. «В бесчестье коренится честь его».[19] Вы хотите убедить нас, что выглядите более достойно, потому что дважды обманули чье-то доверие?

– О чем вы? – проворчал свидетель, нервно озираясь.

– Вы заявили, что 3 января работали в «Д'Орсе Чеймберс» на Дьюк-стрит. Сейчас вы там не работаете.

– Нет… Я ушел.

– Почему?

Молчание.

– Вас уволили?

– Можно сказать и так.

– По какой причине?

Молчание.

– Отвечайте на вопрос, – резко произнес судья.

– Я не поладил с управляющим, а им и так хватало работников.

– Управляющий дал вам рекомендацию, когда вы уходили?

– Нет.

– Но если вы ушли по причинам, которые назвали, он должен был дать вам характеристику, не так ли?

Сэр Уолтер Сторм не был подготовлен к этому свидетелю, но благодаря долгому опыту знал без предварительной информации, в каком направлении следует атаковать.

– Вы говорили нам, что в пятницу утром 3 января очищали мусорное ведро в квартире обвиняемого?

– Да.

– Сколько времени отсутствовали мистер Ансуэлл и капитан Ансуэлл?

– Около двух недель.

– Какой тогда был смысл очищать мусорное ведро, если их не было так долго?

– Они могли вернуться.

– Однако несколько минут назад вы информировали моего ученого друга, что не ожидали их возвращения.

– Все равно иногда это нужно было делать.

– Но за прошедшие две недели это не было сделано?

– Нет.

– Но ведь, по вашим словам, ведро должны очищать и во время отсутствия жильцов?

– Да, но я не уверен… Слушайте, ваше лордство…

– Далее вы сказали нам, – продолжал генеральный прокурор, опираясь на стол обеими руками, – что, когда вы пришли в квартиру, шторы были опущены и вы старались не шуметь?

– Да.

– Вы привыкли очищать мусорные ведра в темноте…

– Слушайте, я и не думал об этом…

– …или стараться не шуметь, чтобы никого не побеспокоить в пустой квартире? Думаю, если вы действительно были в квартире в указанное вами время, то не для очистки ведра, а с другой целью.

– Нет!

– Или вас вовсе там не было?

– Вы не даете мне вставить слово. Повторяю: я был там и видел, как старый Хьюм украл эту пушку!

– Кажется, в «Д'Орсе Чеймберс» есть портье?

– Да.

– Вы поверите мне, если я скажу, что этот портье, будучи опрашиваемым полицией, заявил, что не видел никого похожего на покойного в «Д'Орсе Чеймберс» в пятницу или в любое другое время?

– Может, и не видел. Он поднялся по черной лестнице.

– Кто?

– Мистер Хьюм. Во всяком случае, спустился по ней. Я видел, как он выходил черным ходом.

– Тогда вы сообщили эту информацию полиции?

– Как я мог это сделать? На следующий день я ушел с работы…

– На следующий день?

– Меня уведомили об увольнении месяц назад, и это была суббота. Кроме того, я не знал, что это важно.

– Очевидно, нет. Похоже, у некоторых возникают странные идеи насчет того, что могло быть неважным тогда, но стало очень важным теперь, – сухо заметил сэр Уолтер. – Когда вы якобы видели капитана Ансуэлла на автостоянке, там был кто-то еще, кто мог бы подтвердить ваше заявление?

– Никого, кроме капитана Ансуэлла. Почему бы вам не спросить его?

– Замечание свидетеля, хотя и нарушает правила, сделано по существу, – вмешался судья Рэнкин. – Капитан Ансуэлл присутствует в зале суда? Учитывая, что часть показаний зависит от информации, которую он, быть может, в состоянии предоставить…

Г. М. быстро поднялся:

– Милорд, капитан Ансуэлл собирается появиться в качестве свидетеля защиты. Вам незачем посылать за ним. Он уже давно вызван в суд, и мы позаботимся о его присутствии, хотя я не уверен, что он охотно будет свидетельствовать от себя лично.

– Что все это значит? – шепотом спросила Эвелин. – Ты ведь слышал, как этот парень сам говорил, что его не вызовут как свидетеля. Он должен был знать, что это не так, если получил повестку. В чем тут дело?

Я знал лишь то, что это какой-то трюк со стороны Г. М.

– У меня больше нет вопросов к этому свидетелю, – заявил сэр Уолтер Сторм.

– Вызовите Джозефа Джорджа Шенкса, – сказал Г. М.

Покуда Грейбелл покидал свидетельское место, а Джозеф Джордж Шенкс занимал его, представители Короны совещались друг с другом. Обвинение оказалось в странной и двусмысленной ситуации, из которой ему предстояло выбираться. С одной стороны, теперь почти не вызывало сомнения, что Джеймс Ансуэлл стал жертвой ошибки, что Хьюм планировал ловушку для Реджиналда; выяснилось даже, что Хьюм украл пистолет. Но с другой стороны, это отнюдь не доказывало невиновность подсудимого. Я припоминал слова в резюме одного знаменитого юриста в другом cause celebre:[20] «Члены жюри, иногда косвенное свидетельство бывает не менее убедительно, чем прямое… Приведу пример. Представьте себе комнату с закрытым окном и одной дверью, к которой ведет коридор. Человек подходит по этому коридору к двери, входит в комнату и застает там другого человека, стоящего с пистолетом над мертвецом, лежащим на полу. В данном случае косвенное свидетельство было бы почти полностью, если не полностью убедительным…»

Перед нами была такая же ситуация. Обвиняемого застали в запертой комнате, и косвенные свидетельства все еще оставались убедительными. Ответ на единственно важный вопрос по-прежнему не вызывал и тени сомнения. Какие бы потери ни понесло обвинение, сэр Уолтер будет следовать прежним курсом.

Голос Г. М. пробудил меня от размышлений:

– Ваше имя Джозеф Джордж Шенкс и вы исполняли обязанности мастера на все руки в доме 12 на Гроувнор-стрит?

– Да, сэр, – отозвался свидетель. Это был маленький, толстый человечек, настолько похожий на карликовую модель Джона Буля,[21] что с трудом вмещался в свою лучшую воскресную одежду. Высокий белый воротничок врезался ему в шею, словно мешая говорить.

– Сколько времени вы там работали?

– Около шести лет.

– Каковы были ваши обязанности?

– В основном содержать в порядке принадлежности мистера Хьюма для стрельбы из лука и чинить их.

– Взгляните на стрелу, которую использовали для убийства покойного (свидетель тщательно вытер руки о брюки, прежде чем взять стрелу), и скажите присяжным, видели ли вы ее раньше.

– Конечно, видел, сэр. Я прикреплял к ней перья. Помню вот это – краска немного темновата.

– Вы часто прикрепляли перья к стрелам покойного и красили направляющие? Так говорил нам вчера мистер Флеминг.

– Да, сэр.

– Предположим, я покажу вам кусок пера, – продолжал Г. М., – и спрошу, действительно ли он оторвался от среднего пера этой стрелы? Вы сможете ответить?

– Смогу, сэр. Кроме того, он должен подойти к остатку пера в стреле.

– Разумеется. Вы работали в маленькой мастерской или сарае в заднем саду, не так ли?

– Да, работал.

– Мистер Хьюм хранил там арбалеты?

Шорох в зале придал Шенксу ощущение собственной важности. Он расслабился и оперся локтями на перила, но поспешно выпрямился, очевидно осознав неуместность позы. Вероятно, чей-то строгий взгляд наблюдал за ним с галереи.

– Да, сэр, три штуки.

– Где именно он их хранил?

– В большом ящике с ручкой, сэр, похожем на чемодан для инструментов, под верстаком. – Свидетель моргал, стараясь сосредоточиться.

– Скажите, вы заходили в этот сарай в воскресенье утром 5 января, на следующий день после убийства?

– Да, сэр. Я знаю, что это было воскресенье, но, учитывая…

– Вы заметили в сарае какие-нибудь перемены?

– Заметил, сэр. Кто-то открывал ящик, который я называю чемоданом для инструментов. Он стоит прямо под верстаком, сэр, и на него падают стружки и пыль, так что сразу заметно, если к нему прикасались.

– Вы заглянули в ящик?

– Конечно, сэр. Одного из арбалетов там не оказалось.

– Что вы сделали, обнаружив это?

– Сообщил мисс Мэри, но она сказала, чтобы я не беспокоился из-за таких мелочей.

– Могли бы вы опознать этот арбалет, если бы увидели его снова?

– Да, сэр.

Г. М. подал знак Лоллипоп. Свидетелю предъявили оружие, внешне очень похожее на арбалет, который Г. М. вчера использовал для иллюстрации. Оно было не таким длинным и с более широкой головкой; ручку украшали ряд стальных гвоздей и стальная пластинка.

– Это тот арбалет? – спросил Г. М.

– Да, сэр. На пластинке даже выгравировано имя мистера Хьюма.

– Взгляните на зубчатый барабан ворота. Не застряло ли в нем что-нибудь?.. Вытащите это и покажите жюри. Что это такое?

– Кусочек голубого пера, сэр.

Генеральный прокурор поднялся. Теперь он был не саркастичен, а серьезен и вежлив.

– Милорд, следует ли нам предполагать, что это тот самый таинственный кусок пера, о котором задавали так много вопросов?

– Только его часть, милорд, – сказал Г. М. – Если его обследовать, видно, что маленький фрагмент все еще отсутствует – размером всего лишь около четверти дюйма на полдюйма. Это второй кусок. Всего их три – один еще предстоит найти. – Он повернулся к свидетелю: – Могли бы вы ответить точно, является ли кусочек, который вы держите в руке, частью сломанного направляющего пера этой стрелы?

– Думаю, мог бы, сэр.

– Тогда взгляните на него и скажите нам.

Покуда Шенкс, сгорбившись, разглядывал кусочек пера, люди в зале приподнимались, пытаясь его увидеть. Заключенный тоже смотрел на него, но выглядел таким же озадаченным, как остальные.

– Кусочек является частью этого пера, сэр, – заявил Шенкс.

– Вы в этом уверены? Даже если это гусиное перо и покрыто специальной краской, каким образом вы можете опознать его как принадлежащее именно этой стреле?

– Сэр, я сам накладывал эту краску кисточкой, как художник. Вот что я подразумевал под соответствием. Краска в одном месте облупилась, и на голубом фоне появилось светлое пятно, похожее на вопросительный знак. Здесь находится его верхняя часть, но низ и точку я не вижу…

– Вы можете поклясться, что кусочек, застрявший в арбалете, оторвался от пера на этой стреле?

– Могу, сэр.

– Пока это все, – сказал Г. М.

Генеральный прокурор встал. За его вежливостью скрывалось некоторое раздражение. Под взглядом сэра Уолтера Шенкс явно нервничал.

– Эта стрела датирована 1934 годом. Означает ли это, что вы изготовили или покрасили ее в 1934 году?

– Да, сэр. Думаю, весной.

– С тех пор вы когда-нибудь видели ее достаточно близко, чтобы обследовать? После победы на ежегодном состязании в 1934 году мистер Хьюм повесил эту стрелу на стене кабинета?

– Да, сэр.

– С тех пор вы находились достаточно близко от нее?

– Нет, сэр, пока этот джентльмен… – он кивнул в сторону Г. М., – не попросил меня взглянуть на нее месяц назад.

– Значит, с 1934 года и до тех пор вы практически не видели стрелу?

– Да, сэр.

– Полагаю, в течение этого времени вы изготовили много стрел для мистера Хьюма?

– Да, сэр.

– Сотни?

– Ну, сэр, я бы не заходил так далеко.

– Попытайтесь назвать приблизительное число. Будет ли правильным предположить, что вы изготовили или подготовили более сотни стрел?

– Да, сэр. Их было очень много.

– Понятно. Тем не менее вы утверждаете, что по прошествии стольких лет можете опознать одну из более чем сотни стрел, которую вы красили в 1934 году? Напоминаю вам, что вы находитесь под присягой.

При этом грозном напоминании свидетель бросил взгляд на зрительскую галерею, словно ища поддержки.

– Понимаете, сэр, это моя работа…

– Пожалуйста, отвечайте на вопрос. Можете ли вы после стольких лет определить среди более чем сотни стрел ту, которую вы красили в 1934 году?

– Я бы не хотел клясться, сэр. Чего доброго, попаду в ад…

– Отлично, – кивнул генеральный прокурор, довольный произведенным эффектом. – А теперь…

– Но я уверен, что это та самая стрела!

– Хотя не можете в этом поклясться. Понимаю. А теперь… – продолжал сэр Уолтер, подобрав тонкие листы с машинописным текстом. – У меня здесь копия заявления обвиняемого полиции… Пожалуйста, передайте это свидетелю… Возьмите заявление, мистер Шенкс, и прочитайте нам первый абзац.

Испуганный Шенкс взял лист бумаги и, моргая, уставился на него. Потом он начал шарить в карманах без очевидного результата, побуждая суд все сильнее сомневаться в его умственных способностях.

– Не могу найти мои очки, сэр. Боюсь, что без них…

– Насколько я понимаю, – осведомился генеральный прокурор, правильно интерпретируя моргание, – без очков вы не можете прочитать заявление?

– Не то чтобы не могу, сэр, но…

– Однако вы смогли опознать стрелу, которую красили в 1934 году? – добавил сэр Уолтер и сел.

На сей раз Г. М., готовый к бою, возобновил прямой допрос, но он оказался кратким.

– Сколько раз Эйвори Хьюм выигрывал ежегодные состязания?

– Три раза, сэр.

– В этих случаях стрела служила специальным призом, не так ли?

– Да, сэр.

– Значит, она не являлась «одной из более чем сотни»? Это был специальный сувенир?

– Да, сэр.

– Эйвори Хьюм показывал вам стрелу и привлекал к ней ваше внимание после того, как выиграл первое состязание?

– Да, сэр.

– Ха! – Г. М. приподнял мантию, чтобы подтянуть брюки. – Это все. Нет, не сюда, сынок, – это судейская скамья. Пристав проводит вас. – Подождав, пока Шенкса уведут, он снова поднялся. – Вызовите Реджиналда Ансуэлла.

Глава 17 ЧЕРЕЗ «ОКНО ИУДЫ»

Реджиналд Ансуэлл был не совсем под охраной – когда пристав провожал его к свидетельскому месту, он выглядел свободным человеком. Но позади него я заметил знакомую фигуру старшины Карстерса, который охраняет вход в логово Г. М. в Уайтхолле. На лице старшины застыло выражение благодушия.

Глаза всех тут же начали искать Мэри Хьюм, но ее в зале не оказалось. Длинное, худое лицо Реджиналда было бледным, но решительным. Помню, я тогда подумал, что он выглядит хитрым субъектом и с ним лучше держать ухо востро, каковы бы ни были намерения Г. М. Впрочем, эта волна неприязни могла быть вызвана выражением холодного самообладания, присущего его чертам. Он принес присягу четким, приятным голосом.

Набрав воздуха в легкие, Г. М. приступил к допросу:

– Ваше имя Реджиналд Уэнтуорт Ансуэлл, вы не имеете постоянного места проживания, но, будучи в Лондоне, останавливаетесь в «Д'Орсе Чеймберс» на Дьюк-стрит?

– Да.

– Я хочу, чтобы вы поняли, – продолжал Г. М., – что вы не обязаны отвечать на вопросы, которые могут повредить вам. – Он сделал паузу. – Однако этот вопрос к таковым не относится. Когда полиция расспрашивала вас о ваших передвижениях вечером 4 января, вы сказали всю правду?

– Нет.

– А вы готовы сказать всю правду теперь, под присягой?

– Готов, – ответил Реджиналд как будто с неподдельной искренностью. Его глаза блеснули.

– Вы были в Лондоне в начале вечера 4 января?

– Да. Я ехал на автомобиле из Рочестера и прибыл к «Д'Орсе Чеймберс» в начале седьмого.

Странное чувство напряжения снова начало возрастать. Г. М. склонил голову набок:

– Та-ак. Насколько я понял, было десять минут седьмого, не так ли?

– Нет, немного раньше. Я четко помню, как посмотрел на часы на щитке автомобиля.

– Вы собирались повидать покойного тем вечером?

– Да.

– Когда вы подъехали к «Д'Орсе Чеймберс», то видели свидетеля Хораса Грейбелла?

– Видел.

– Он рассказал вам о визите покойного в вашу квартиру в пятницу?

– Да.

– А что покойный взял ваш пистолет и ушел с ним?

– Да.

– Что вы сделали тогда?

– Я не мог понять его поступка, но мне это не понравилось. Поэтому я решил не встречаться с мистером Хьюмом. Я… немного поколесил вокруг, потом вскоре уехал из города и… не возвращался допоздна.

Г. М. быстро сел. Слово «вскоре» прозвучало с какой-то странной интонацией, которую он наверняка уловил. Сэр Уолтер Сторм так же быстро поднялся.

– Вы сказали, капитан Ансуэлл, – начал он, – что «немного поколесили вокруг» и «вскоре» уехали из города. Как вскоре?

– Через полчаса или, возможно, чуть позже.

– Через полчаса? Колесили так долго?

– Да. Я хотел подумать.

– Куда вы ездили?

Молчание.

– Повторяю вопрос. Куда вы ездили, капитан Ансуэлл?

– К дому мистера Хьюма на Гроувнор-стрит, – ответил свидетель.

Какую-то секунду смысл сказанного не доходил до нас. Даже генеральный прокурор заколебался. Откровенность свидетеля напоминала «обаятельного» Реджиналда Ансуэлла, которого я видел вчера.

– Вы говорите, что ездили к дому мистера Хьюма?

– Да. Я надеялся, что вы об этом не спросите. – Он бросил взгляд на подсудимого, который в свою очередь уставился на него. – Я говорил им, что не могу помочь кузену. Я рассчитывал, что меня не будут вызывать свидетелем.

– А теперь вы осознали, что вам придется говорить правду? Отлично. Почему вы поехали к дому мистера Хьюма?

– Точно не знаю. Мне это казалось очень странным, каким-то шоу. Я не собирался входить в дом – только поездить рядом и понаблюдать… что там творится.

– В котором часу вы подъехали к дому? – осведомился генеральный прокурор. Даже он был не в состоянии говорить бесстрастным голосом.

– В десять минут седьмого.

Судья вскинул голову:

– Минутку, сэр Уолтер… – Он устремил маленькие глазки на свидетеля: – Получается, что вы прибыли туда одновременно с обвиняемым?

– Да, милорд. Фактически я даже видел, как он входил.

Вероятно, не существует степеней измерения человеческой неподвижности. Однако я ни разу не видел Г. М. более неподвижным, чем тогда. Его исполинская фигура в черной мантии застыла с карандашом в руке; казалось, он не дышал. Стул Джеймса Ансуэлла неожиданно скрипнул. Подсудимый сделал странный жест, как школьник, начавший поднимать руку в классе и внезапно передумавший.

– Что вы сделали потом? – спросил генеральный прокурор.

– Я не знал, что делать. Меня интересовало, почему Джим там. Когда я видел его в Фроненде, он не говорил, что собирается туда. Меня заинтересовало, не касается ли это моих былых отношений с мисс Хьюм. – Свидетель выпрямился. – Я не раскаиваюсь в том, что сделал. Любой на моем месте поступил бы так же. Я знал, что есть открытый проход между домом мистера Хьюма и соседним домом…

Сэр Уолтер Сторм прочистил горло. Он походил не на прокурора, ведущего прямой или перекрестный допрос, а на мыслителя, пытающегося добраться до истины.

– Вы бывали в этом доме раньше, капитан Ансуэлл?

– Да, несколько раз, хотя никогда не встречал мистера Хьюма. Я бывал там с мисс Хьюм. Ее отец не одобрял нашего знакомства.

– Пожалуйста, продолжайте.

– Я… я…

– Вы слышали, что сказал вам обвинитель, – вмешался судья. – Продолжайте ваш рассказ.

– Я много слышал о кабинете мистера Хьюма от мисс Хьюм и знал, что если он принимает Джима, то именно там. Выйдя из машины, я двинулся по проходу рядом с домом – без какого-либо конкретного плана, только чтобы быть поближе к ним. Справа я обнаружил короткую лестницу, ведущую к двери с кружевной занавеской на стеклянной панели. Дверь вела в маленький коридор возле кабинета мистера Хьюма. Заглянув сквозь занавеску, я увидел дворецкого, который подвел Джима к кабинету и постучал в дверь.

Казалось, подул сквозняк, разметав на столе обвинителя бумаги.

– Что вы сделали потом?

– Я… ждал.

– Ждали?

– За дверью. Я не совсем знал, как мне поступить.

– Сколько времени вы ждали?

– От десяти-двенадцати минут седьмого до немногим позже половины.

– И вы, как и остальные, – осведомился сэр Уолтер, – до сих пор ни при ком об этом не упоминали?

– Нет. Думаете, я хотел, чтобы моего кузена повесили?

– Это неподобающий ответ, – указал судья.

– Прошу прощения у вашего лордства. Я боялся, что это интерпретируют подобным образом.

– Что вы видели, стоя за дверью со стеклянной панелью? – снова заговорил сэр Уолтер.

– Я видел, как Дайер вышел из кабинета около четверти седьмого. Потом, около половины седьмого, мисс Джордан подошла к кабинету и постучала в дверь. Дайер вернулся, и я слышал, как она крикнула ему, что они дерутся…

– Одну минуту. Между четвертью седьмого, когда Дайер вышел из кабинета, и половиной седьмого, когда спустилась мисс Джордан, вы видели, как кто-нибудь приближался к кабинету?

– Нет.

– Вам было хорошо видно?

– Да. Хотя в коридоре не было света, но он проникал из главного холла.

– С того места, где вы стояли… передайте свидетелю план… вам были видны окна кабинета?

– Да. Они находились слева от меня, как вы можете видеть на плане.

– Кто-нибудь приближался к этим окнам в то время?

– Нет.

– А мог кто-нибудь подойти к ним незаметно для вас?

– Нет. Полагаю, меня подвергнут наказанию за то, что я не сообщил это…

* * *

Здесь я делаю паузу, ибо такая же пауза воцарилась в зале. Мы часто слышали о появлявшихся в последнюю минуту свидетелях защиты, но Реджиналд Ансуэлл, хотя и вызванный защитой, стал появившимся в последнюю минуту свидетелем обвинения, крепко затянувшим петлю на шее подсудимого. Лицо Джеймса Ансуэлла приобрело цвет, какой еще не приобретало ни разу во время процесса; он с недоумением смотрел на своего кузена.

Но в зале суда ощущалась также иная пауза или перемена – если, конечно, она не существовала только в моем предубежденном уме. До сих пор Реджиналд внушал веру в себя. Он привнес в это дело то, что отсутствовало в нем раньше, – свидетельства очевидца, подтверждающего косвенные доказательства. Но последняя фраза: «Полагаю, меня подвергнут наказанию за то, что я не сообщил это…» – представила его в несколько ином аспекте. На миг от его речи пахнуло лицемерием, которое уже давало о себе знать прежде. Я был уверен, что этот человек лжет и, более того, занял свидетельское место, намереваясь лгать именно таким образом. Он сознательно пытался навлечь на себя атаку сэра Уолтера Сторма.

Но знал ли об этом Г. М.? Был ли он к этому готов? Г. М. по-прежнему сидел неподвижно, прижав кулаки к вискам. Впечатленными казались присяжные, а не он.

– Вопросов больше нет, – сказал сэр Уолтер. Он выглядел озадаченным.

Г. М. поднялся для продолжения прямого допроса, который фактически являлся перекрестным допросом собственного свидетеля. Когда он заговорил, то использовал слова, которые не звучали в Олд-Бейли со времен судьи Арабина.[22] Но в них слышалась не только угроза, но и удовлетворение, казалось делавшее его на фут выше ростом.

– Я даю вам две секунды, – сказал Г. М., – на признание в том, что у вас произошел приступ белой горячки и что все сказанное вами на этом допросе – ложь.

– Откажитесь от вашего требования, сэр Генри, – сказал судья. – Вы имеете право задавать вопросы свидетелю по любому поводу, возникшему в процессе перекрестного допроса сэром Уолтером, но извольте выражаться подобающим образом.

– Как угодно вашему лордству, – отозвался Г. М. – Когда я начну допрос, станет понятно, почему я придерживаюсь этой линии… Капитан Ансуэлл, вы желаете отказаться от какого-либо из сделанных вами заявлений?

– Нет. Почему я должен это делать?

– Отлично, – кивнул Г. М. – Вы видели все это через стеклянную панель, не так ли?

– Да.

– Дверь была открыта?

– Нет, я не входил внутрь.

– Понятно. Когда вы последний раз посещали этот дом до 4 января?

– Должно быть, около года назад.

– Угу. Так я и думал. Но разве вы не слышали, как Дайер, давая показания вчера, говорил, что старая дверь со стеклянной панелью полгода назад была заменена целиком деревянной? Если у вас имеются сомнения на этот счет, взгляните на отчет официального землемера – это одно из вещественных доказательств, – и вы увидите, что он прямо заявляет об этом. А что вы собираетесь сообщить нам теперь?

Казалось, голос свидетеля звучит из бездны.

– Возможно, дверь была открыта…

– Это все, – кратко произнес Г. М. – В завершение допроса, милорд, я предлагаю принять меры по поводу происшедшего.

Сказать, что удар был сильным, было бы слишком мягко. Реджиналд возник из небытия, чтобы подтвердить виновность Джеймса Ансуэлла, и спустя всего восемь секунд был пойман на лжесвидетельстве. Но это еще не самое важное. Впервые я увидел, как некоторые присяжные с сочувствием смотрят на обвиняемого. Слово «подтасовка» почти физически ощущалось в атмосфере. Если Г. М. и ожидал такого трюка от Реджиналда, это не уменьшало эффект.

– Вызывайте вашего следующего свидетеля, сэр Генри, – мягко произнес судья.

– Милорд, если генеральный прокурор не возражает, я бы хотел повторно вызвать одного из свидетелей Короны – всего лишь с целью опознать некоторые предметы, которые я собираюсь предъявить в качестве доказательств. Лучше всего это мог бы сделать обитатель дома, чье знакомство с этими предметами было установлено.

– У меня нет возражений, милорд, – сказал сэр Уолтер Сторм, потихоньку вытирая лоб носовым платком.

– Очень хорошо. Этот свидетель присутствует в суде?

– Да, милорд. Я бы хотел повторно вызвать Херберта Уильяма Дайера.

Мы не успели подумать о новом обороте дела, когда Дайер занял свидетельское место. Но подсудимый выпрямился, и его глаза сияли. Серьезный Дайер, одетый так же аккуратно, как вчера, хотя и менее мрачно, внимательно склонил седую голову. Тем временем Лоллипоп раскладывала на столе таинственные предметы, завернутые в коричневую бумагу. Первым делом Г. М. продемонстрировал коричневый твидовый костюм для гольфа. Мы с Эвелин посмотрели друг на друга.

– Вы когда-нибудь видели этот костюм раньше? – обратился Г. М. к свидетелю. – Передайте костюм ему.

– Да, сэр, – ответил Дайер после паузы. – Это костюм для гольфа доктора Спенсера Хьюма.

– Поскольку вызвать доктора Хьюма не представляется возможным, полагаю, вы в состоянии его опознать? Превосходно. Этот костюм вы искали в вечер убийства?

– Да.

– Загляните в правый карман пиджака. Что там находится?

– Штемпельная подушечка и две резиновые печати, – ответил Дайер, вытащив их.

– Это те подушечка и печати, которые вы искали в вечер убийства?

– Да.

– Отлично. У нас имеется еще кое-что, – небрежным тоном продолжал Г. М. – Белье из стирки и пара турецких комнатных туфель, но это, так сказать, не ваша епархия. Их сможет идентифицировать мисс Джордан. А вот это вы в состоянии опознать?

На сей раз был предъявлен большой чемодан из черной кожи с инициалами, вытисненными золотом на клапане возле ручки.

– Да, сэр, – отозвался Дайер. – Несомненно, это чемодан доктора Хьюма. По-моему, его упаковала для доктора мисс Джордан в вечер… прискорбных обстоятельств. Мисс Джордан и я забыли о нем – она впоследствии тяжело болела, а когда спросила меня, что произошло с чемоданом, я не мог вспомнить. С тех пор я его не видел.

– Да, но здесь еще одна вещь, которую вы можете идентифицировать. Взгляните на этот графин из граненого стекла. Как видите, он наполнен виски, за исключением примерно двух стаканов. Вы когда-нибудь видели его раньше?

На секунду я подумал, что Г. М. держит в руке одно из вещественных доказательств обвинения. Предъявленный им графин был неотличим от представленного Короной. Очевидно, Дайер думал так же.

– Он похож на графин, который стоял на буфете в кабинете мистера Хьюма. Совсем как тот…

– Так и было задумано. Можете вы отличить их друг от друга?

– Боюсь, что нет, сэр.

– Возьмите оба графина в руки. Можете вы поклясться, что мой графин в вашей правой руке не тот, который вы купили у Хартли на Риджент-стрит, а первый экспонат в вашей левой руке не копия из стекла худшего качества?

– Не могу, сэр.

– Вопросов больше нет.

Три человека быстро сменили друг друга на свидетельском месте, пробыв там не более пяти минут. Мистер Рирдон Хартли из фирмы «Хартли и сын» на Риджент-стрит удостоверил, что графин, который Г. М. называл «моим», был оригиналом, проданным им мистеру Хьюму, а экземпляр обвинителя – копией, которую Эйвори Хьюм приобрел в пятницу 3 января. Мистер Деннис Мортон, химик-аналитик, подтвердил, что обследовал виски в «моем» графине и обнаружил в нем сто двадцать гран брудина, производного от скополамина. Доктор Эштон Паркер, профессор прикладной криминологии Манчестерского университета, дал более подробные показания:

– Я обследовал арбалет, который, как мне сказали, принадлежал Эйвори Хьюму. В желобке в центре, очевидно предназначенном для стрелы – вот здесь, – микроскоп обнаружил чешуйки засохшей краски. Я пришел к выводу, что они стерлись с деревянного снаряда, выпущенного из арбалета, вследствие внезапного трения. Анализ показал, что краска относится к типу «Лак Икс», используемому исключительно господами Хардиган, которые продали покойному стрелу, о которой идет речь. Я сделал письменное заключение по этому поводу.

Стрела была любезно предоставлена мне инспектором Моттрамом. Микроскоп показал, что чешуйки краски облупились вдоль стержня по неровной линии.

В зубцах ворота арбалета я обнаружил фрагмент голубого пера, который сейчас перед вами. Я сравнил его со сломанным пером на конце стрелы. Два фрагмента составили целое перо, за исключением исчезнувшего маленького кусочка. У меня здесь фотографии обоих фрагментов в десятикратном увеличении. Соединения волокон пера четко видны, и у меня нет сомнений, что оба фрагмента принадлежат одному и тому же перу.

– По вашему мнению, стрелу выпустили из этого арбалета?

– По моему мнению, безусловно.

Правда, на перекрестном допросе доктор Паркер признал теоретическую возможность ошибки.

– А я признаю, милорд, – заявил Г. М. в ответ на вопрос судьи, – что пока мы не объяснили, откуда взялись этот арбалет и другие предметы, и что произошло с исчезнувшим кусочком пера. Но сейчас мы это исправим. Вызовите Уильяма Кокрана.

– А это еще кто? – шепнула Эвелин.

Г. М. уже говорил, что в суде под председательством Чокнутого Рэнкина беспорядка должно быть не больше, чем на шахматной доске, но любопытство в зале приближалось к точке кипения, и было лишь стимулировано появлением на свидетельском месте скромно одетого пожилого мужчины.

– Ваше полное имя?

– Уильям Рат Кокран.

– Какова ваша профессия, мистер Кокран?

– Я управляющий камерами хранения вокзала Пэддингтон – терминала железной дороги Грейт-Уэстерн.

– Думаю, мы все знаем процедуру, – сказал Г. М., – но я кратко ее обрисую. Если вы хотите оставить на несколько часов чемодан, сумку, пакет или еще что-нибудь, вы передаете вещь через прилавок и получаете квитанцию, позволяющую забрать ее потом. Так ведь?

– Совершенно верно.

– Вы можете назвать дату и время суток, когда вещь была передана на хранение?

– Да. Они указаны на квитанции.

– Предположим, – продолжал Г. М., – вещь оставлена, но никто не заявляет на нее права. Что происходит с ней тогда?

– Зависит от того, когда ее оставили. Если вещь пробыла у нас очень долго, ее передают в камеру, специально предназначенную для таких целей, а если ее не требуют в течение двух месяцев, то могут продать и направить выручку в благотворительные железнодорожные организации, но мы прилагаем все усилия, чтобы найти владельца.

– Кто заведует этим отделом?

– Я. Все осуществляется под моим руководством.

– 3 февраля кто-нибудь приходил в ваш офис и осведомлялся о чемодане, оставленном на определенное время и в определенную дату?

– Да. Вы, – ответил свидетель с подобием улыбки.

– Кто-то еще присутствовал при этом?

– Да, двое мужчин, которых я теперь знаю как мистера Паркера и мистера Шенкса.

– Спустя неделю после нашего визита кто-нибудь еще приходил и справлялся об этом чемодане?

– Да, мужчина, которыйназвался…

– Имя не имеет значения, – быстро прервал Г. М. – Это нас не касается. Вы открывали чемодан в присутствии первых трех посетителей?

– Да, и убедился, что он принадлежит одному из них, – ответил Кокран, строго глядя на Г. М. – Содержимое чемодана – весьма необычное – было описано, прежде чем чемодан открыли.

Г. М. указал на черный кожаный чемодан с инициалами Спенсера Хьюма.

– Посмотрите на него и скажите нам, тот ли это чемодан?

– Тот самый.

– Я бы также хотел, чтобы вы опознали кое-какие предметы, которые тогда находились в этом чемодане. Попрошу секретаря поднимать их по очереди. Это?

Лоллипоп подняла костюм для гольфа.

– Да.

– Эти?

Последовали различные предметы одежды, включая пару красных кожаных шлепанцев.

– Это?

Одежду и обувь сменил неполный графин с виски, куда добавили наркотик.

– Это?

Следующим оказался сифон с содовой водой, чье содержимое уменьшилось на пару дюймов. Его сменили перчатки с именем «Эйвори Хьюм», написанным на подкладке несмываемыми чернилами, маленький штопор, два стакана и пузырек с экстрактом мяты.

– И наконец, этот арбалет был в чемодане? – осведомился Г. М.

– Был. Он идеально в нем поместился.

– А этот кусочек пера застрял в зубцах ворота?

– Да, вы привлекли к нему мое внимание. Это тот самый кусочек.

– Угу. Итак, вечером в субботу 4 января некое лицо явилось в камеру хранения и оставило там чемодан?

– Да.

– В случае необходимости это лицо могут опознать?

– Один мой подчиненный полагает, что может, так как…

– Благодарю вас, это все.

Поколебавшись, генеральный прокурор приподнялся с места:

– Вопросов нет.

Зал шумно выдохнул. Судья Рэнкин, чье запястье казалось неутомимым, упорно продолжал записывать. Наконец он сделал паузу и поднял голову. Г. М. окинул взглядом зал.

– Милорд, у меня остался только один свидетель. Я пригласил его с целью продемонстрировать альтернативную теорию того, как убийца проник в запертую комнату и вышел из нее. Этот свидетель, – продолжал Г. М., – находится в суде с начала процесса. Единственная беда в том, что он не может говорить. Следовательно, я вынужден дать кое-какие объяснения. Если есть возражения, я могу сделать это в заключительной речи. Но так как краткое объяснение может предъявить еще одно доказательство в пользу защиты, я прошу снисхождения суда, поскольку без этого доказательства наше дело не может быть завершено.

– Мы не возражаем против предложения моего ученого друга, милорд.

Судья кивнул.

– Я вижу за солиситорским столом инспектора Моттрама, – заговорил Г. М. после долгой паузы. Инспектор резко повернул к нему массивное лицо. – Я попрошу его предъявить одно из вещественных доказательств Короны. Нам показывали стальные ставни на окнах кабинета и тяжелую дубовую дверь. Давайте снова взглянем на дверь…

Инспектор и все присутствующие здесь полицейские, безусловно, слышали о маленьком приспособлении, именуемом «окном Иуды». Его использование считается ограниченным дверями тюремных камер. Это маленькое квадратное отверстие с панелью над ним, сквозь которое надзиратель может наблюдать за заключенным незаметно для него. В этом деле оно нашло свое применение.

– Я не понимаю вас, сэр Генри, – резко сказал судья. – В двери, находящейся перед нами, нет никакого «окна Иуды».

– Есть, – возразил Г. М. – Если вы немного подумаете, милорд, то поймете, что «окно Иуды» имеется почти в каждой двери. Я имею в виду, что у любой двери должна быть ручка. У этой она есть, и, как я уже указывал некоторым людям, очень большая!

Если вы удалите из этой двери ручку, что вы обнаружите? Стальной стержень квадратного сечения, проходящий сквозь квадратное отверстие, подобное «окну Иуды». С обеих сторон к стержню посредством винтика прикреплены ручки. Если вы извлечете ручки и стержень, в двери останется отверстие размером около половины квадратного дюйма. А если вы не сознаете, насколько большим может оказаться такое отверстие и как много можно через него увидеть, мы попытаемся продемонстрировать это через минуту. Вот почему я возражал против слова «запечатанная».

Предположим, вам нужно приготовить этот простейший маленький механизм заранее. Для этого вы отвинчиваете с наружной стороны двери ручку от стержня. Обратите внимание, что в чемодане, оставленном на вокзале Пэддингтон, есть очень маленькая отвертка, поэтому я попрошу инспектора проделать это для нас… Ага! Как видите, в конце стержня остается дырочка для винта. В эту дырочку вы продеваете длинный отрезок плотной черной нитки и завязываете его узлом. Потом вы пальцем проталкиваете стержень через отверстие на внутреннюю сторону двери, то есть в комнату. На стержне остается только одна ручка – с внутренней стороны, – а к другому концу привязана ваша нитка. Когда вы хотите вернуть стержень и ручку назад, вы просто тянете нитку. Вес ручки достаточен, чтобы нитка висела абсолютно вертикально, поэтому вы без труда втягиваете квадратный стержень в квадратное отверстие – он поднимается вверх и скользит внутрь, когда его край пересекает край «окна Иуды». Как только стержень входит полностью, вы отрываете вашу нитку, надеваете наружную ручку на стержень и привинчиваете ее назад… Все необычайно просто, но дверь теперь выглядит «запечатанной».

Снова предположим, что вы подготовили механизм заранее, уже продев нитку. Кто-то находится в комнате с запертой на засов дверью. Вы начинаете работать с вашим механизмом. Человек внутри ничего не замечает, пока внезапно не видит, что ручка и стержень начинают понемногу продвигаться внутрь. Вам нужно, чтобы он это видел. Вы даже обращаетесь к нему через дверь. Ему интересно, что происходит, – он подходит к двери и наклоняется, как сделал бы любой, стараясь взглянуть на ручку вблизи. Когда он склоняется вперед – цель находится всего в трех футах от вашего глаза, и вы не можете промахнуться…

– Милорд! – воскликнул сэр Уолтер Сторм. – Мы охотно предоставили защите свободу действий, но должен протестовать против подобного аргумента…

– …вы выпускаете через «окно Иуды» вставленную в него стрелу, – закончил Г. М.

На момент воцарилась мертвая тишина. Инспектор Моттрам застыл с отверткой в руке.

– Я был вынужден произнести все это, милорд, – виновато заговорил Г. М., – дабы сделать очевидным то, что я собираюсь вам продемонстрировать. Эта дверь была в распоряжении полиции с вечера убийства. Никто не мог ничего с ней проделать – она пребывает в прежнем состоянии… Инспектор, вы отвинтили одну ручку от стержня? Отлично. Не сообщите ли вы милорду и присяжным, что продето в дырку для стержня и привязано к нему?

– Пожалуйста, говорите, – сказал судья Рэнкин. – Отсюда мне ничего не видно.

В тишине голос инспектора Моттрама звучал жутко. Едва ли я забуду, как он стоял под белым куполом Олд-Бейли, переводя взгляд с отвертки на стержень, в желтом свете, среди желтой мебели и дубовых панелей, перед рядами людей, поднявшихся с мест. Даже фигуры обвинителей в белых париках и черных мантиях выпрямились, мешая нам видеть.

– Милорд, – заговорил инспектор, – в дырке для стержня остался кусок черной нитки.

Судья сделал запись аккуратным почерком.

– Понятно. Продолжайте, сэр Генри.

– А теперь, инспектор, – сказал Г. М., – просто толкните стержень внутрь пальцем – воспользуйтесь острием отвертки, если это удобнее, – и вытащите стержень из отверстия… Вот так! Мы хотим взглянуть на «окно Иуды» и… Кажется, вы что-то нашли, не так ли? Что-то застряло между стержнем и стенками отверстия? Что именно?

Инспектор Моттрам обследовал предмет, лежащий у него на ладони, и выпрямился.

– Похоже на маленький кусочек пера, покрашенного в голубой цвет, размером около четверти дюйма, треугольной формы, очевидно оторвавшийся от…

Каждая половица деревянного пола, каждая скамья, каждый стул, казалось, издали отдельный скрип. Эвелин неожиданно села, шумно выдохнув.

– Это, милорд, – вежливо произнес Г. М., – вместе с идентификацией последнего фрагмента пера завершит дело защиты.

Глава 18 ВЫНЕСЛИ ЛИ ВЫ ВЕРДИКТ?

76.75–76.12

ИЗ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ РЕЧИ

СЭРА ГЕНРИ МЕРРИВЕЙЛА

– …Итак, я только что попытался обрисовать вам то, что мы назовем отдаленными фазами этого дела. Думаю, вы убедились, что обвиняемый стал жертвой подтасовки. Вы слышали, что он пришел повидать человека, которому хотел понравиться, и не имел при себе пистолета. Вы слышали детали, которые извращали все, им сказанное, до такой степени, что вынуждали меня действовать крайне осмотрительно. Подтасовка была задумана и осуществлена несколькими людьми – в особенности активен был тот, кого вы слышали сегодня, и кто намеренно пытался отправить подсудимого на виселицу. Помните обо всем этом, когда будете обдумывать ваш вердикт.

Но ваше дело не жалость и сочувствие, а только правосудие, и это все, о чем я прошу. Поэтому я собираюсь строить линию защиты, базируясь на двух предметах – куске пера и арбалете.

Корона убеждает вас, что этот человек без всякого мотива внезапно сорвал со стены стрелу и вонзил ее в Эйвори Хьюма. Это простое обвинение и требует простого ответа. Либо он сделал это, либо нет. Если он сделал это, он виновен, а если нет – невиновен.

Сначала возьмем перо. Когда Дайер оставил обвиняемого в кабинете наедине с Эйвори Хьюмом, перо оставалось в стреле, целое и невредимое. Этот простейший факт не оспаривал никто, что может подтвердить вам генеральный прокурор. Когда дверной засов отодвинули и Дайер с мистером Флемингом вошли в кабинет, половина пера исчезла со стрелы. Они сразу же обыскали комнату, но куска пера там не оказалось – это также простейший факт. Инспектор Моттрам тоже обыскал кабинет и тоже не обнаружил обрывка пера. Все это время, как вы помните, обвиняемый не покидал комнату.

Где же был кусок пера? Единственное предположение, которое в состоянии сделать полиция, – что обвиняемый, сам того не зная, унес его на своей одежде. Заявляю вам, что это не может быть правдой по двум причинам. Во-первых, вам продемонстрировали, что два человека не могли разорвать это перо в борьбе так, как оно было разорвано. Следовательно, никакой борьбы не было, и что в таком случае остается от дела Короны? Во-вторых, что еще важнее, мы знаем, где действительно находился обрывок пера.

Вы слышали в показаниях управляющего камерами хранения вокзала Пэддингтон, что некое лицо – не обвиняемый – оставило чемодан на вокзале в начале вечера 4 января. (Обвиняемый в любом случае не мог этого сделать, находясь под присмотром полиции со времени обнаружения тела до следующего утра.) Чемодан содержал арбалет, который вы видели, а в его зубцах застрял фрагмент исчезнувшего куска пера.

Думаю, не может быть сомнений, что это часть пера в стреле. Вы видели микроснимки, на которых могли сравнить все детали; вы слышали, как его опознал человек, который прикреплял перо к стреле, – короче говоря, как и во всех прочих аспектах дела, вы сами могли принять решение. Как же фрагмент пера попал туда? Как этот факт соответствует теории обвинения, будто обвиняемый сорвал со стены стрелу и использовал ее как кинжал? Даже если он заколол покойного, есть много вещей, которые он никак не мог сделать. Обвиняемый не мог разорвать перо, не мог засунуть обрывок в зубья арбалета и, безусловно, не мог положить весь аппарат в чемодан Спенсера Хьюма, который, как вы помните, не был даже упакован или принесен вниз до половины седьмого.

Несколько слов об этом чемодане. На мой взгляд, он сам по себе уничтожает всякие сомнения в невиновности подсудимого. Я не предполагаю, что мисс Джордан упаковала для поездки на уик-энд арбалет вместе с воротничками и шлепанцами. Нет, я имею в виду, что чемодан стоял внизу в коридоре, и кто-то им воспользовался. Но как это применимо к обвиняемому? Чемодан упаковали и принесли вниз в половине седьмого. С тех пор и до того, как три свидетеля вошли в кабинет, он находился у кого-то на глазах. Обвиняемый хоть раз покидал кабинет? Нет. Вы часто это слышали – особенно от обвинения. Приближался ли он к чемодану, чтобы положить в него арбалет, графин или что-либо еще (что, как я думаю, было уже где-то собрано, ожидая упаковки)? Короче говоря, имел ли он вообще дело с чемоданом? У него не было такой возможности до обнаружения убийства и, безусловно, не было после.

Я привлекаю ваше внимание к еще одному моменту. Кусок пера находился в чемодане, который, как мы выяснили, призрак Джеймса Ансуэлла не относил на вокзал Пэддингтон. Но был и другой, совсем маленький фрагмент. Вы знаете, где он находился, и видели его там. Он находился в месте, которое я для удобства буду именовать «окном Иуды». Как же это сочетается с уверенностью обвинения, что Ансуэлл использовал стрелу как кинжал?

Никак не сочетается. Нет никаких сомнений, что перо оказалось там во время убийства. Инспектор Моттрам, как вы слышали, изъял дверь в вечер убийства и с тех пор держал ее в полицейском участке. От обнаружения убийства до изъятия двери в кабинете постоянно кто-то находился, так что частица пера могла попасть туда только в момент преступления. Только что вы слышали, как профессор Паркер идентифицировал этот кусочек как последний недостающий фрагмент пера и объяснил, по каким причинам. Как же мой ученый друг объяснит его нахождение в «окне Иуды»? Уверяю вас, я здесь не для того, чтобы отпускать глупые шутки в адрес обвинения, которое вело свое дело со скрупулезной честностью в отношении обвиняемого и предоставляло защите всю свободу действий, на которую мы могли рассчитывать. Но что я могу сказать? Просто подумайте о невероятном предположении, будто Джеймс Ансуэлл внезапно вскочил со стула и убил Эйвори Хьюма и в то же самое время кусочек пера с этой стрелы оказался в отверстии, поддерживающем стержень дверной ручки. Можете найти самое изобретательное объяснение, которое не звучало бы нелепо?

Вы уже слышали о причинах, по которым обвиняемый не мог приблизиться к арбалету или чемодану, – фактически такое никогда не предполагалось. То же самое относится к перу в двери и маленькому приспособлению в виде нитки на стержне. Думаю, вы согласитесь, что механизм был подготовлен заранее. Раньше Ансуэлл никогда не бывал в доме, а приспособлением следовало оперировать снаружи, чтобы вытолкнуть внутреннюю ручку. Ансуэлл находился в кабинете с запертой на засов дверью. Как я говорил, глупые шутки бессмысленны, но я уверен, что чем больше вы об этом думаете, тем сильнее убеждаетесь, что Ансуэлл не мог установить механизм. В противном случае вы просто группа тупоголо… хмф!.. вы не являетесь толковыми английскими присяжными, каковыми я вас считаю.

Тем не менее перо каким-то образом попало в «окно Иуды». Рискну предположить, что если вы, вернувшись вечером домой, вытащите ручки из всех ваших дверей и даже из дверей ваших соседей, то не найдете перьев в отверстиях для стержня. Рискну также предположить, что лишь при одном стечении обстоятельств вы могли бы найти и перо, и приспособление с ниткой в «окне Иуды». Это не имеет отношения к стреле, сорванной со стены и использованной как кинжал. Речь идет об обстоятельствах, на которые я недавно намекал: кто-то, стоявший снаружи двери, запертой на засов, выпустил стрелу прямо в сердце Эйвори Хьюма, когда тот оказался достаточно близко.

С вашего позволения, я собираюсь изложить вам то, как, по нашему мнению, действительно было совершено убийство, и попытаюсь продемонстрировать, как известные вам факты поддерживают защиту и противоречат обвинению.

Но прежде чем сделать это, я хочу сказать кое-что еще. Вы не можете игнорировать жука у вас на затылке или необъяснимое заявление в зале суда. Члены жюри, вчера во второй половине дня вы слышали, как обвиняемый во всеуслышание произнес единственную ложь, которую произносил в этом зале, признав свою вину. Конечно, он заявил это не под присягой, и, может быть, именно потому вы были склонны ему поверить, но теперь вы знаете, почему он так поступил. Вероятно, тогда его не заботило, надел он себе петлю на шею или нет, – как вам известно, это упорно пытались сделать за него другие. Вам судить, за или против обвиняемого говорит его поступок. Но теперь я могу встать и обвинить моего собственного клиента во лжи. Ибо он заявил, что ударил Эйвори Хьюма стрелой, чье перо сломалось во время борьбы. Если вы не верите заявлению моего подзащитного, то не сможете и не осмелитесь вынести вердикт «виновен», а этому заявлению вы не сможете и не осмелитесь верить, и я объясню вам почему.

Члены жюри, вот, как мы считаем, было совершено это преступление…

16.32–16.55

ИЗ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ РЕЧИ СЭРА УОЛТЕРА СТОРМА

– …Таким образом, моему ученому другу нечего опасаться. Я не стану ждать, пока милорд обратится к вам, чтобы сказать следующее: если вы не удовлетворены доказательствами обвинения, ваш долг вынести вердикт «невиновен». Не думаю, что кто-либо из вас, слышав мою вступительную речь, может пребывать в заблуждении на этот счет. Я говорил вам тогда, что бремя доказательств лежит на обвинении, и всегда буду это повторять, излагая дело перед жюри, поскольку это мой долг.

Но в равной степени моим долгом является подчеркнуть факты, свидетельствующие против обвиняемого. Речь идет именно о фактах, на что я неоднократно указывал. Поэтому я должен спросить вас, так уж ли много существенных фактов этого дела было изменено или опровергнуто?

Мой ученый друг попытался все красноречиво объяснить, но я вынужден напомнить вам то, что ему объяснить не удалось.

Что остается? Факт, что обвиняемый был обнаружен с заряженным пистолетом в кармане. Он отрицает, что принес его в дом, но что подтверждает его отрицание? Далее показания свидетеля Грейбелла. Вы слышали его ответы на мои вопросы и наблюдали за его поведением. Только он один заявляет, что видел покойного в «Д'Орсе Чеймберс» в пятницу утром. Каким образом незнакомец в многоквартирном доме мог избежать внимания другого смотрителя? Как покойный получил доступ в квартиру обвиняемого? Чего ради Грейбелл пришел туда очищать мусорное ведро в темноте, когда он сам признал, что ведро должны были очистить две недели назад? Грейбелл – о чьих представлениях насчет чести и правдивости вы сами в состоянии судить – единственный свидетель визита покойного в квартиру. Есть еще хоть один свидетель, который мог бы подтвердить предполагаемую кражу пистолета Эйвори Хьюмом, пусть даже получив об этом информацию из вторых рук? Есть – Реджиналд Ансуэлл. Но тут я в затруднении. Признаю откровенно, что, когда он поведал вам историю, которая должна была убедить вас в виновности подсудимого, я ему не поверил. Вы сможете решить, воспользовался ли мой ученый друг этими показаниями в суде, где ни обвинение, ни защита не должны извлекать пользу из лжи. Но Реджиналд Ансуэлл – тот самый свидетель, который заявил о своем разговоре с Грейбеллом насчет пистолета. Если мы считаем, что человек лгал в последней части своих показаний, должны ли мы верить, что он говорил правду в первой их части?

Если же обвиняемый пришел с пистолетом в дом мистера Хьюма, налицо преднамеренность. А я считаю, что он это сделал.

Какие еще остаются факты? Отпечатки пальцев обвиняемого на стреле. Они, несомненно, указывают, что его рука держала стрелу, если только, как предположил мой ученый друг, отпечатки не были нанесены на стрелу другими, пока обвиняемый был без сознания.

А каковы доказательства этого предполагаемого обморока и предполагаемого приема наркотика, на которых должны основываться все выводы относительно отпечатков пальцев? Если вы отказываетесь верить, что подсудимому дали наркотик, то отпечатки становятся решающей уликой. В чемодане, обнаруженном в камере хранения вокзала Пэддингтон, находились графин, похожий на первый, но с виски, содержащим наркотик, и сифон, откуда исчезло некоторое количество воды. Несомненно, подобных графинов достаточно в Лондоне, но я хотел бы видеть доказательство, что обвиняемый пил виски с наркотиком или вообще какое-либо виски. Напротив, вы слышали мнение участкового полицейского врача, что подсудимый не принимал наркотик. К сожалению, свидетель, который должен был заявить то же самое, – доктор Спенсер Хьюм – исчез необъяснимым образом, но мы не можем считать эти два обстоятельства связанными, не выслушав доктора Хьюма. Вот что я подразумеваю под фактом.

Вы слышали инсинуации, сделанные по адресу доктора Стокинга. Несмотря на это, я не думаю, что мнение человека с таким долгим опытом работы в больнице Сент-Прейд, как доктор Стокинг, можно игнорировать.

А другие факты? Вы слышали показания свидетеля Дайера о замечании, сделанном обвиняемым покойному: «Я пришел сюда не убивать кого-либо, если только это не станет крайне необходимым», которое ныне фигурирует с добавлением обвиняемого: «Я пришел сюда не красть ложки», подчеркнутым моим ученым другом. Обратите внимание, что мой ученый друг благожелательно принял все прочие заявления Дайера, так как от них зависели многие его доказательства, но не принимает это. Какой мы должны сделать вывод? Что Дайер – свидетель, который говорит правду в час дня и лжет в пять минут второго?

Чтобы сделать окончательно ясным то, как я прошу вас отнестись к этому делу, давайте рассмотрим все показания с самого начала…

…Перейдем к предположению относительно арбалета и трех фрагментов пера – обвинение не ожидало этого контрудара. То, что обвинение не получило предупреждений, вполне законно и этично – защита вправе придерживать информацию, хотя обвинение обычно уведомляет ее, каким линиям собирается следовать. Что касается арбалета и пера, то в мои намерения не входит это комментировать. Мой долг – изложить вам доказательства Короны. Каким образом кусочек пера – если это действительно кусочек пера из лежащей перед вами стрелы – попал в отверстие для стержня дверной ручки, я не знаю. Каким образом другой фрагмент пера оказался в зубцах арбалета, мне тоже неизвестно. Я только соглашаюсь, что они находились там. Если вы считаете, что эти и другие факты говорят в пользу обвиняемого, вы обязаны позволить им повлиять на ваш вердикт. Вы не можете осудить этого человека, если не уверены, что изложенное нами дело без всяких сомнений указывает на его виновность. Конечно, последнее слово остается за милордом, но я не сомневаюсь, что он скажет вам…

16.55–17.20

ИЗ РЕЗЮМЕ СУДЬИ РЭНКИНА

– …Как известно членам жюри, дело основано на косвенных доказательствах. Проверкой ценности подобных доказательств может служить то, исключают ли они все другие теории или возможности. Если вы не в состоянии сказать это об уликах против обвиняемого, значит, не можете признать его виновным. Закон в этом отношении не допускает никаких двусмысленностей. Человек не может быть осужден за любое преступление, особенно за убийство, если доказательства против него допускают какие-либо сомнения или иные толкования. Если вы допускаете другие возможности, значит, не можете сделать вывод о справедливости обвинения. Вопрос не в том, кто совершил это преступление, а в том, совершил ли его подсудимый. Вы слышали показания свидетелей, речи обвинения и защиты, и теперь моя задача – сделать краткий обзор услышанного. Помните, что о фактах судить вам, а не мне, если я опущу или, напротив, подчеркну какой-то момент в противовес вашему мнению.

Давайте рассмотрим то, что можно назвать существенными фактами. Вначале много говорилось о поведении обвиняемого. Как вам известно, в суде дозволены показания, касающиеся того, как выглядел человек – счастливым, несчастным, возбужденным и так далее. Вам следует отнестись к этому с должным вниманием. Но мне кажется неразумным придавать слишком большое значение подобным заявлениям. Вы, безусловно, знаете, что в вопросах о повседневной жизни они не всегда надежны. Размышляя о поведении какого-либо человека, вы вынуждены предполагать, что его реакция на событие – трагическое, странное или даже ничем не примечательное – должна быть аналогична вашей, а мне незачем говорить вам об опасности такого подхода. Что касается представленных вам фактов…

…Таким образом, я полагаю, что дело сводится не только к самим фактам, но и к их интерпретации. Учебник арифметики должен состоять не только из ответов, но и из задач. Дело такого рода должно складываться не только из следствий, но и из причин, и именно причины должны обсуждаться. Вам предстоит решить, во-первых, замыслил ли Эйвори Хьюм план усыпить капитана Ансуэлла наркотиком, подтасовать улики, свидетельствующие о нападении капитана Ансуэлла на него, и поместить капитана Ансуэлла под надзор, как сумасшедшего, и, во-вторых, был ли обвиняемый ошибочно принят за капитана Ансуэлла.

Я только что указал вам причины, побуждающие меня считать, что многое свидетельствует в пользу обоих предположений. Вы слышали показания доктора Питера Куигли, агента Международного медицинского совета, относительно услышанных им слов покойного. Эйвори Хьюм, как утверждает доктор Куигли, говорил, что собирается завладеть пистолетом капитана Ансуэлла, пригласить его в свой дом, добавить брудин в виски с содовой, избавившись впоследствии от улик, имитировать внешние признаки борьбы, поместить отпечатки пальцев капитана Ансуэлла на стрелу, а его пистолет ему в карман. Вы верите, что это произошло? Если нет, то должны принять соответствующее решение. Но если вы этому верите, любые разговоры о «фактах» приведут вас только к путанице.

Имел ли покойный в виду, что пистолет должен быть найден в кармане человека, которого он принимал в своем доме? Если да, думаю, «факт», что пистолет действительно там нашли, не свидетельствует против подсудимого. Если покойный намеревался дать гостю виски с наркотиком, избавившись потом от улик, и успешно осуществил задуманное, то мне кажется, это тоже не говорит против обвиняемого. Если же покойный собирался поместить отпечатки пальцев гостя на стрелу – и если вы считаете, что он в этом преуспел, – именно эти отпечатки мы и должны были найти. Если, к примеру, А обвиняют в краже бумажника у Б и бумажник найден в кармане А, то этот факт не свидетельствует против него, если вы убеждены, что бумажник положил туда В.

Признаюсь, что я не смог обнаружить в показаниях мотив убийства со стороны обвиняемого. В самом деле, нам не предлагалось ничего, кроме самого факта антагонизма мистера Хьюма по отношению к подсудимому, а если верить показаниям, этого антагонизма не существовало. Обвиняемый приходит в дом без мотива и без оружия. Вы слышали показания, свидетельствующие о признаках ссоры в кабинете, и должны тщательно их обдумать. Но если каждый пункт, основанный на косвенных доказательствах, в равной степени свидетельствует и о виновности, и о невиновности обвиняемого, обилие таких пунктов может не привести вас к выводу о виновности.

Возьмем для начала показания отдельных свидетелей…

…И наконец, члены жюри, возникает вопрос, ответ на который должен стать стержнем вашего решения: был ли покойный убит стрелой, направляемой рукой обвиняемого?

Если подсудимый взял стрелу и намеренно ударил ею покойного, он виновен в убийстве. С одной стороны, на стреле его отпечатки пальцев, а дверь и окна были заперты изнутри. С другой стороны, существуют альтернативные объяснения. Мы слышали, что, когда обвиняемый остался в кабинете наедине с мистером Хьюмом, направляющее перо на стержне стрелы было целым. Вы также слышали, что во время обыска комнаты сразу после обнаружения тела в пере не хватало куска около дюйма с четвертью длиной и около дюйма шириной. Ни мистер Флеминг, ни Дайер, ни инспектор Моттрам не нашли его. Обвинение предположило, что он попал на одежду обвиняемого.

Вопрос заключается не столько в том, что произошло с исчезнувшим куском пера, а в том, составляют ли два фрагмента пера, предъявленные защитой – один из арбалета, другой из отверстия для стержня дверной ручки, – исчезнувший кусок. Принадлежат ли они перу на стреле, использованной для этого преступления? Если вы решите, что нет, значит, они не должны нас беспокоить. Обстоятельства, при которых они найдены, несомненно, любопытны, но это не наше дело. С другой стороны, если вы сочтете, что один или оба фрагмента относятся к перу в стреле, трудно избежать разумных сомнений в справедливости обвинения.

Признаюсь, я не вполне понимаю позицию обвинения в этом вопросе. В своих записях я нашел предположение, что первый фрагмент пера, найденный в арбалете, не является частью пера в стреле, но я не обнаружил дальнейших объяснений. Давайте рассмотрим доказательства в том виде, в каком они были представлены, и посмотрим, могут ли они привести нас к выводу, что…

17.20–17.26

ИЗ ЗАПИСЕЙ СТЕНОГРАФИСТА, М-РА ДЖОНА КИСА

Жюри после шестиминутного отсутствия вернулось в зал.

Секретарь суда. Члены жюри, вынесли ли вы вердикт?

Старшина присяжных. Да.

Секретарь суда. Вы признаете подсудимого виновным или невиновным в убийстве?

Старшина присяжных. Невиновным.

Секретарь суда. Единодушны ли вы в своем решении?

Старшина присяжных. Да.

Судья Рэнкин. Джеймс Кэплон Ансуэлл, жюри, рассмотрев представленные доказательства, сочло вас невиновным в убийстве. С этим вердиктом я полностью согласен. Остается добавить, что вы свободны, и пожелать вам всяческих успехов. Подсудимый свободен.

Примечание. На лице генерального прокурора улыбка, – похоже, он рад такому вердикту. Старый Мерривейл встает и ругается на чем свет стоит, непонятно почему – ведь его клиент свободен. Подсудимый берет шляпу, но, кажется, не может найти выход. Люди обступают его, включая молоденькую девушку. Галерка в восторге.

17.45

ИЗ ИСТОРИИ ОЛД-БЕЙЛИ

В зале суда номер 1 выключали свет. Оба надзирателя, совсем не похожие на полицейских без своих шлемов, казалось, остались в одиночестве в опустевшем «классе». Голоса и топот ног постепенно замирали снаружи. Дождь упорно барабанил по стеклянной крыше. Щелчок – и ряд ламп, скрытых в одном из карнизов, погас; дубовые панели и белый камень над ним приобрели более густые оттенки. Еще два щелчка – и почти все помещение погрузилось в темноту. Шум дождя словно стал громче, как и шаги надзирателей по деревянному полу. Высокие остроконечные спинки судейских стульев и тусклую позолоту карающего меча едва можно было различить. Дверь в вестибюль скрипнула во мраке, когда один из надзирателей распахнул ее.

– Погоди! – внезапно сказал другой, и его голос отозвался эхом. – Не закрывай дверь. В зале кто-то остался.

– Ты видишь призраков?

– Нет, человека. Вон сидит там, за скамьей подсудимых. Эй!

Конечно, вполне возможно было увидеть призраков в здании, построенном на костях Ньюгейта,[23] но на краю скамьи действительно прикорнула сгорбленная женская фигура, не шевельнувшаяся даже при окрике надзирателя, который направился к ней.

– Пожалуйста, покиньте зал, – ворчливо потребовал он.

Женщина отозвалась, не поднимая взгляд:

– Не знаю, смогу ли я. Только что я кое-что выпила…

– Выпили?

– Какое-то дезинфицирующее средство. Я думала, что смогу это выдержать, но мне очень плохо… Отправьте меня в больницу.

– Поди-ка сюда, Джо, – подозвал напарника надзиратель.

– Понимаете, я убила его. Поэтому выпила яд.

– Убили кого, мэм?

– Бедного Эйвори. Но мне жаль, что я это сделала. Я бы хотела умереть, если бы это не было так больно… Меня зовут Амелия Джордан.

Эпилог ЧТО ПРОИЗОШЛО В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

– Мне кажется, – заметила Эвелин, – что самую сильную речь произнес генеральный прокурор. Этот человек произвел на меня огромное впечатление. До последней минуты я боялась, что он может добиться решения в свою пользу.

– Хо-хо! – усмехнулся Г. М. – Так вот о чем вы думали, девочка. Ну нет, Уолт Сторм слишком хороший юрист. Не хочу сказать, что он сделал это намеренно, но он изложил дело таким образом, чтобы судья смог свести его на нет. Самый аккуратный трюк с подставой подбородка под удар, какой я когда-либо видел! Уолт Сторм слишком поздно осознал, что парень невиновен. Он мог отказаться от обвинения, но я хотел, чтобы все было доказано окончательно – с полной историей преступления. Поэтому его речь звучала впечатляюще, но отнюдь не преследовала цели осуждения обвиняемого.

Мартовским вечером мы собрались в офисе Г. М. на верхнем этаже ярко освещенного здания, с окнами выходящими на набережную Виктории. Приготовив пунш с виски (по его словам, в память о деле Ансуэлла), Г. М. сидел закинув ноги на стол. В камине потрескивал огонь, и Лоллипоп примостилась за столиком у окна, очевидно составляя какие-то отчеты. Г. М., которому сигарный дым попадал в глаза, а запах пунша с виски щекотал ноздри, то усмехался, то кашлял.

– Не то чтобы существовали какие-то сомнения по поводу вердикта… – продолжал он.

– Вы так думаете? – отозвалась Эвелин. – Разве вы не помните собственное поведение? Когда присяжные вернулись с вердиктом, кто-то подошел вас поздравить и случайно столкнул книгу с вашего стола. Вы целых две минуты поливали его отборной бранью…

– Ну, всегда испытываешь облегчение, когда можешь выбросить такое дело из головы, – проворчал Г. М. – Однако на скачках нервничаешь, даже будучи твердо уверенным, что фаворит придет первым. Понимаете, я рассчитывал, что кое-какие намеки в моей заключительной речи благотворно подействуют на настоящую убийцу…

– Амелию Джордан! – добавил я. Какое-то время мы молчали, покуда Г. М. разглядывал кончик своей сигары и допивал пунш с виски. – Значит, вы все время знали, что это она?

– Конечно, сынок. И могу это доказать, если нужно. Но сначала я должен был добиться оправдания подсудимого. Я не мог заявить о ее виновности в суде. Но я написал в хронометраже, который показывал вам, что не может быть сомнений в личности подлинного убийцы. Сейчас я расскажу обо всем подробно, так как приятно произносить речь, не подчиняясь никаким правилам.

Мне незачем восстанавливать все происшедшее от начала до конца. Вам все известно вплоть до того, как Джим Ансуэлл выпил виски с наркотиком и свалился в обморок в кабинете Хьюма. Фактически вы знаете все, кроме того, что казалось мне достаточным основанием, чтобы считать виновным конкретное лицо.

Как я вам уже говорил, я с самого начала отбросил теорию безумия. Меня мучил вопрос, как произошло убийство, если Ансуэлл не совершал его. Потом Мэри Хьюм упомянула, что ее парень больше всего ненавидит в тюрьме «окно Иуды», и мне пришла в голову возможность наличия такого «окна» в каждой двери. Я ходил взад-вперед, напряженно думая, потом сел, набросал хронометраж, и все начало понемногу проясняться.

Сначала я считал, что план с целью прищучить Реджиналда Ансуэлла замыслили только двое – Эйвори и Спенсер. Я и теперь так думаю. Однако было очевидно, что кто-то узнал о заговоре и настоял на своем участии в последний момент.

Почему? Подумайте сами! Если «окно Иуды» использовалось для убийства, значит, убийца должен был действовать заодно с Эйвори Хьюмом – по крайней мере, быть достаточно близок к нему, чтобы знать о происходящем в кабинете. Именно убийца должен был унести лишний графин – я задал вопрос о графине в своих записях, – чтобы его не нашла полиция. Все это указывает на сотрудничество с Эйвори. Кто-то еще участвовал в заговоре и воспользовался им, чтобы убить старика.

Кто же? Конечно, в первую очередь в голову приходила мысль о дядюшке Спенсере, так как он, несомненно, был участником заговора. Но он никак не мог совершить убийство собственноручно, поскольку имел железное алиби, подтверждаемое половиной персонала больницы.

Тогда кто еще? Примечательно, как одна лишь уверенность в еще одном участнике заговора сужала поле. У Эйвори Хьюма было мало друзей и не было близких людей, помимо собственной семьи. А рассказать о плане – даже под давлением – он мог только очень близкому человеку.

Как вы понимаете, на том этапе я всего лишь сидел и думал. Хотя чисто теоретически кто-то посторонний (например, Флеминг) мог пробраться в дом и совершить убийство, это выглядело крайне сомнительным. Флеминг не был даже очень близким другом Эйвори – об этом можно легко судить по манере их разговора. Более того, постороннему пришлось бы пробираться под прицелом наблюдательных глаз Дайера и Амелии Джордан – кто-то из них постоянно находился в доме. Учитывая такую возможность, следовало рассмотреть другую теорию.

Она приводила к уверенности, что еще одним участником заговора мог быть либо Дайер, либо Амелия Джордан. Это настолько просто, что для полного осознания требуется долгое время. Но Дайер, безусловно, не был соучастником. Не стану говорить о своей уверенности, что болезненно респектабельный Дайер был последним человеком, которого столь же болезненно респектабельный мистер Хьюм допустил бы к семейным скелетам в шкафу. Дворецкий годился в качестве свидетеля безумия капитана Реджиналда, но никак не в качестве коллеги. То, что соучастником не мог быть Дайер, явствует из моих записей.

По известным вам причинам я уже пришел к выводу, что Хьюма убили стрелой, выпущенной из арбалета. Кто-то должен был дождаться, пока наркотик подействует на Джима Ансуэлла, потом войти в кабинет к Хьюму, помочь влить мятный экстракт в горло потерявшего сознание человека и забрать графин и сифон. Кто-то должен был иметь предлог для того, чтобы забрать стрелу из комнаты. Кто-то должен был заставить Хьюма закрыть дверь на засов – я не знал, как его удалось убедить это сделать, когда стрела все еще находилась за пределами комнаты. Кто-то должен был привести в действие механизм «окна Иуды», убить Хьюма, избавиться от арбалета и графина и все аккуратно убрать.

Итак, Дайер впустил в дом Джима Ансуэлла в десять минут седьмого (это установлено). Прошло еще минимум три минуты, прежде чем Ансуэлл выпил виски с наркотиком в кабинете, и еще больше, прежде чем наркотик ударил ему в голову (установлено самим Ансуэллом). Дайер покинул дом в четверть седьмого (установлено мною – я отметил в правой колонке записей, куда помещал только абсолютно бесспорные факты, что он подошел к гаражу в 18.18, а гараж, как Дайер правильно указал в суде, находится в трех-четырех минутах ходьбы). Возможно ли, что за полторы минуты он проделал весь фокус-покус, необходимый для убийства Эйвори Хьюма? Нет. Временной элемент делает это невозможным.

Это привело меня к тому факту, что в течение семнадцати минут, пока Дайер не вернулся с машиной в 18.32, только Амелия Джордан находилась в доме с Хьюмом и потерявшим сознание человеком.

Подумайте как следует об этой женщине. Соответствует ли она характеристикам соучастника заговора? Амелия Джордан прожила с Хьюмами четырнадцать лет – это достаточный срок, чтобы квалифицировать ее как члена семьи. Она была – по крайней мере, внешне – фанатично предана Эйвори. В состоянии волнения она – как вы должны были заметить на процессе – называла Хьюма по имени, что никто не осмеливался делать, кроме его брата. Она занимала положение, позволяющее знать многое о происходящем в доме. Если Эйвори был вынужден доверить свой замысел кому-то, то самой вероятной кандидатурой выглядела практичная, компетентная особа, прожившая в доме достаточно, чтобы быть допущенной в замкнутый семейный круг.

Давайте вспомним, что делала Амелия Джордан в течение этих таинственных семнадцати минут между 18.15 и 18.32. В половине седьмого (по ее словам) она спустилась вниз, упаковав чемоданы. Здесь я прошу вас следить за показаниями, данными ею в суде, так как ранее она дала точно такие же показания полиции, которые я тщательно изучил, как и показания остальных. Амелия говорила, что упаковала саквояж для себя и чемодан для дядюшки Спенсера, а потом спустилась на первый этаж.

В показаниях Дайера есть интересный фрагмент, который это подтверждает. Вернувшись из гаража, Дайер застал Амелию Джордан стоящей перед дверью кабинета. Она с плачем сообщила ему, что люди в комнате убивают друг друга, и велела бежать в соседний дом за Флемингом. В этот момент, говорит Дайер, «она споткнулась о большой чемодан, принадлежащий доктору Спенсеру Хьюму».

Меня заинтересовало, почему чемодан оставили в коридоре, ведущем к кабинету. Главная лестница в этом доме – вы видели ее, Кен, – находится неподалеку от парадной двери. Это означало, что Амелия Джордан спустилась с чемоданом и саквояжем и, намереваясь пойти в кабинет, чтобы попрощаться с Эйвори, прошла назад в коридор, все еще неся багаж – во всяком случае, чемодан. Чего ради? Знаю по опыту, что люди, спустившись на первый этаж с парой чемоданов, всегда ставят их у подножия лестницы, откуда недалеко до входной двери, а не тащат их с собой на заднюю сторону дома, чтобы с кем-то проститься.

Тогда я начал многое понимать. Изучая хронометраж, я поставил вопросительный знак напротив действий Амелии Джордан. Что я тогда знал об убийстве? В противоположность мнению полиции я не сомневался, что, во-первых, Хьюм был убит стрелой, выпущенной из арбалета через «окно Иуды», и арбалет исчез из сарая с того вечера; во-вторых, Амелия была единственным человеком, который находился в доме один, помимо Хьюма и Ансуэлла, в течение семнадцати минут; в-третьих, Амелию застали у двери кабинета в необъяснимой компании большого чемодана, о котором с тех пор, похоже, никто не слышал; и, в-четвертых, твидовый костюм дядюшки Спенсера исчез из дома также в тот вечер.

Bay! Мы даже знаем, когда было обнаружено исчезновение этого костюма. Сразу после находки тела Флеминга осеняет идея взять у обвиняемого отпечатки пальцев. Дайер упоминает, что наверху в кармане костюма Спенсера лежит штемпельная подушечка. Он поднимается за ней, но не находит ни подушечки, ни костюма. Дайер не может этого понять и спускается озадаченным. Но где же был костюм? Если бы все не были так взбудоражены убийством, какое наиболее вероятное местонахождение костюма сразу пришло бы в голову, а?

Последовало молчание.

– Знаю! – воскликнула Эвелин. – Чемодан!

– Верно, – согласился Г, М, выпустив облако дыма. – Женщина только что упаковала чемодан для владельца этого костюма. Дядюшка собирался в деревню на уик-энд. Что в первую очередь кладут мужчине в чемодан для такого случая? Твидовый спортивный костюм.

В 18.39, как указывает хронометраж, Флеминг просит Амелию поехать в больницу и привезти Спенсера. Практически одновременно он выдвигает идею взятия отпечатков пальцев. Если бы только, говорит он, у них была штемпельная подушечка! Дайер упоминает о подушечке в костюмедля гольфа и идет за ней. Как видно из записей, женщина все еще там. Она слышит это. Почему же она не встает и не говорит: «Нет смысла подниматься и искать этот костюм. Я положила его в чемодан, который стоит в коридоре»? (Даже если она бы вытащила из кармана подушечку, прежде чем упаковать костюм, то могла бы сказать: «Не ищите в костюме. Я положила подушечку туда-то».) В любом случае, почему она промолчала? Амелия не могла забыть, что совсем недавно упаковала костюм, и со свойственной ей практичностью привыкла на службе у Эйвори Хьюма думать обо всем. Но она ничего не сказала. Почему?

Обратите внимание на кое-что еще. Костюм не только исчез тогда, но так и не появился. Добавьте к этому тот факт, что пара красных турецких шлепанцев (запомнившихся благодаря неординарному виду) также исчезла, и вы начнете сознавать, что исчез весь чемодан.

Есть еще одно «почему». Знаем ли мы об исчезновении еще какой-либо вещи? Конечно! Арбалет исчез тоже – короткий арбалет, но с очень широкой головкой. Слишком широкой для маленького саквояжа, но вполне вмещающейся в большой чемодан.

Г. М. сердито затягивался потухшей сигарой. В глубине души я считал, что настоящее дело – величайший успех, но остерегался говорить это, так как он бы только преисполнился самодовольства и усладил себя очередной мистификацией.

– Вы не подали нам ни единого намека, что мисс Джордан виновна, вплоть до вашей заключительной речи в суде, – сказал я, – но вы всегда все делаете по-своему, так что продолжайте.

– Предположив теоретически, что арбалет был спрятан в этом чемодане, вы получаете объяснение того, почему женщина не сообщила Дайеру, что костюма для гольфа наверху нет. Она едва ли могла посоветовать дворецкому открыть чемодан и найти в нем арбалет и едва ли стала бы открывать его сама в чьем-либо присутствии. Дайер собирался пойти наверх за костюмом, и мисс Джордан, несомненно, подумала, что, как только обнаружит его исчезновение, кот выпрыгнет из мешка с пронзительным мяуканьем. Дайер наверняка бы подумал об очевидном и сказал: «Пожалуйста, мисс, откройте чемодан и позвольте нам взять штемпельную подушечку». Следовательно, чемодан нужно было срочно вынести из дома. К счастью, у нее нашелся великолепный предлог для отлучки – поездка за доктором. Покуда Флеминг был в кабинете, а Дайер – наверху, она легко могла подобрать в коридоре чемодан и незаметно пройти с ним к машине.

До тех пор я полагал, что шагаю по достаточно безопасной почве. Но…

– Погодите, – нахмурилась Эвелин. – Есть одна вещь, которую я не понимаю и никогда не понимала. Что, по-вашему, было в чемодане? Я имею в виду, кроме одежды дядюшки Спенсера?

– Один арбалет, – ответил Г. М. – Один графин из граненого стекла. Один неполный сифон. Один пузырек с жидкостью для уничтожения запаха виски. Возможно, одна отвертка и, несомненно, два стакана.

– Знаю. Об этом и речь. Зачем Эйвори Хьюму или кому-то еще было выносить из дома или прятать столько вещей? Зачем нужны были два графина? Разве не легче было бы вылить виски с наркотиком, ополоснуть графин и наполнить его заново обычным виски? Не было бы проще ополоснуть стаканы и поставить их на место? А если просто поместить сифон с содовой на полку в буфетной, какие он мог бы вызвать подозрения? Я не говорю об арбалете, так как это была идея не Хьюма, а убийцы, но как насчет остального?

Г. М. усмехнулся.

– Не забыли ли вы, – осведомился он, – что сначала в заговоре участвовали только Эйвори и Спенсер?

– Ну?

– Взгляните на картинку, которую мы нарисовали, – продолжал Г. М., жестикулируя потухшей сигарой. – Дайер ничего не знает о плане, Амелия Джордан тоже. Реджиналд Ансуэлл должен закрыться в кабинете с Эйвори. Как мог бы Эйвори между этим моментом и временем, когда Реджиналда обнаружат в невменяемом состоянии, покинуть кабинет? Либо Дайер, либо мисс Джордан будут находиться в доме: Джордан – покуда Дайер выйдет за автомобилем, а Дайер – пока Джордан поедет за Спенсером. Теперь понимаете? Эйвори не мог выбежать в кухню, вылить виски, ополоснуть графин, наполнить его заново и вернуться, покуда его гость лежит без сознания в кабинете, а один из свидетелей наблюдает, как он ополаскивает графин. Это невозможно проделать, пока кто-то присутствует в доме – особенно кто-то, готовый к неприятностям, как Дайер, благодаря предупреждению хозяина, и, безусловно, женщина. Точно так же Эйвори не мог ополоснуть стаканы, вытереть их и принести назад. Он не может поставить сифон в буфетную. Он должен притаиться в кабинете. Вот почему я подчеркивал, что сперва в заговоре участвовали лишь двое.

Как планировалось вначале, Эйвори поместил дубликаты графина, сифона и стаканов внутри буфета, готовыми к подмене. Не забывайте о том, что он не собирался вызывать полицию! Не должно было произойти никакого тщательного обыска комнаты, а тем более дома. Эйвори намеревался лишь одурачить двух своих свидетелей. Ему оставалось лишь спрятать графин, сифон, стаканы и мятный экстракт на дно буфета и запереть дверцы. Он мог избавиться от виски с наркотиком и всего лишнего, когда увели бы едва пришедшего в себя Реджиналда. Разве вы не помните (взгляните на примечания Моттрама к плану), что ключ к дверцам буфета нашли в кармане у Эйвори?

Но когда Амелия вступила в заговор, она не намеревалась следовать плану. Она собиралась убить Эйвори. Это означало вмешательство полиции. Таким образом, все инкриминирующие сувениры нельзя было просто оставить в буфете – их следовало убрать из дома, иначе вину не возложили бы на «плохого парня», лежащего без сознания.

– Мне она нравится, – неожиданно сказала Эвелин. – Проклятие! Я имела в виду…

– Слушайте дальше, – прервал Г. М.

Выдвинув ящик стола, он извлек одну из жутких голубых папок, которые я часто видел раньше (эта пролежала не так долго, чтобы собрать пыль), и открыл ее.

– Вы знаете, что Амелия Джордан умерла прошлой ночью в больнице Святого Варфоломея, – сказал он. – Вы также знаете, что перед смертью она сделала заявление, которое было записано. Вот копия. Послушайте один-два абзаца:

…Я работала на Эйвори четырнадцать лет. Но я не возражала против тяжелой и нудной работы, так как долгое время мне казалось, что я люблю его. Я думала, что после смерти жены Эйвори женится на мне, но он этого не сделал. Многие предлагали мне брак, но я всех отвергала, думая, что выйду замуж за Эйвори. Но он заявил, что всегда будет верен памяти жены. Я осталась в доме, так как другого выхода у меня не было.

Я знала, что в своем завещании Эйвори оставил мне пять тысяч фунтов. Это единственное, на что я могла рассчитывать. Потом мы узнали, что Мэри собирается замуж. И внезапно Эйвори объявил мне о своей безумной идее изменить завещание и оставить все до последнего пенни под опеку для внука, который еще даже не родился. Я не могла вынести такое.

…Конечно, я знала обо всем, что собирались сделать Эйвори, Спенсер и доктор Трегэннон, – знала с самого начала, хотя Эйвори об этом не догадывался. Он считал, что женщинам не следует участвовать в подобных делах, и ничего мне не сказал. Я очень любила Мэри, поэтому никогда не стала бы убивать Эйвори и пытаться возложить вину на мистера Кэплона Ансуэлла. Но Реджиналд Ансуэлл шантажировал Мэри, и мне казалось, что он этого заслуживает. Откуда мне было знать, что в кабинете не тот человек?

– Это правда, – проворчал Г. М. – Вот добрая половина причины, по которой она слегла с воспалением мозга, узнав, что натворила.

– Но почему она не призналась потом? – спросила Эвелин. – Ведь Амелия под присягой заявила в суде, что старый Эйвори ненавидел Джима Ансуэлла.

– Она защищала семью, – ответил Г. М. – Неужели это кажется вам странным? Она защищала семью так же, как защищала себя.

Я сказала Эйвори, что знаю о его плане, только за четверть часа до того, как убила его. Когда Дайер вышел из дома за машиной, я спустилась с чемоданами, подошла к двери кабинета, постучала и сказала: «Я знаю, что вы держите его в кабинете, накачав брудином, но больше в доме никого нет, поэтому откройте дверь и позвольте помочь вам».

Как ни странно, Эйвори не казался особенно удивленным. Он тоже нуждался в поддержке – это был первый нечестный поступок в его жизни, и он охотно положился на меня. В моей жизни это тоже был первый нечестный поступок, но я была лучше подготовлена к нему, поэтому смогла заставить его слушаться меня.

Я сказала ему, что когда капитан Ансуэлл (я думала, что в кабинете находится он) проснется, то непременно поднимет шум и потребует обыскать дом, тем более что здесь будет Флеминг, а такой человек обязательно будет настаивать на поисках стаканов, графина и сифона. Эйвори знал, что это правда, и страшно испугался. В течение семи лет я любила Эйвори, но тогда я его ненавидела.

Я объяснила, что мой саквояж стоит снаружи, что я собираюсь в деревню и могу забрать вещи, чтобы избавиться от них. Он сразу согласился.

Мы положили пистолет в карман человека, лежащего на полу, и попытались влить мятный экстракт ему в горло. Я боялась, что он захлебнется. Потом мы сорвали стрелу со стены, порезали Эйвори руку, и нанесли на стрелу отпечатки пальцев человека, лежащего на полу, чтобы все выглядело реально… Для меня было труднее всего вынести стрелу в коридор незаметно для Эйвори. Вот как я это проделала. Графин, стаканы и прочие вещи уже были там. Я притворилась, будто слышу возвращающегося Дайера, выбежала из комнаты, держа стрелу за наконечник, и крикнула Эйвори, чтобы он быстро запер дверь на засов. Он подчинился не задумываясь, так как был старым человеком и не привык к подобным делам.

Потом мне пришлось поспешить. Я уже поместила арбалет в темном коридоре и собиралась отнести его в сарай, когда все будет кончено. Нитка уже была прикреплена к дверной ручке…

Г. М. бросил папку на стол.

– Хуже всего было то, что, закончив работу, Амелия действительно услышала шаги Дайера, едва она успела снова «запечатать» дверь (в перчатках Эйвори Хьюма, которые мы нашли в чемодане). Она не собиралась прятать арбалет в чемодан – было достаточно вернуть его в сарай, где он не вызвал бы подозрений. Но теперь на это не оставалось времени. Она даже не успевала вытащить из ворота кусочек пера. Через полминуты Дайер появится в коридоре и увидит все.

Это едва не направило меня по ложному следу. У Амелии были маленький саквояж и большой чемодан – оба стояли в коридоре. Конечно, она намеревалась положить более мелкие вещи в свой саквояж, чтобы потом избавиться от них, и отнести арбалет назад в сарай. Но Дайер вернулся слишком скоро, и арбалет пришлось положить в чемодан Спенсера, так как в саквояж он не умещался.

Это заставило меня подозревать (и достаточно долго), что Спенсер замешан в убийстве. Она воспользовалась его чемоданом, а когда все вещи для уик-энда внезапно исчезли, Спенсер не поднял шум…

– Конечно, – сказал я. – Во второй половине первого дня процесса он уверял, что отправил костюм для гольфа в чистку.

– Поэтому я и решил, что Спенсер и Амелия вдвоем спланировали все шоу, и он подготовил себе алиби в больнице. Мы реконструировали события вплоть до того момента, когда Амелия выбежала из дома, чтобы ехать в больницу за Спенсером. Их совместное участие в грязной работе выглядело весьма вероятным.

Но когда я сидел и думал, меня беспокоила одна вещь. Амелия выбежала из дома с чемоданом и не могла привезти его назад – во всяком случае, в тот вечер, – так как кто-то мог что-то заподозрить или все еще продолжать поиски штемпельной подушечки. Ей нужно было избавиться от него, и притом срочно, так как она должна была ехать прямо в больницу и привезти дядюшку Спенсера. Если бы Амелия и Спенсер были соучастниками, она могла бы оставить чемодан в больнице, где у Спенсера наверняка имелась комната или хотя бы личный шкаф. Но этого не произошло. Хронометраж, вернее, примечания к нему указывают, что портье больницы видел, как Амелия приехала и уехала со Спенсером, не оставив никакого чемодана. Тогда куда же он делся? Она не могла выбросить его в сточную канаву или отдать слепому нищему, а избавиться даже временно от чемодана, полного опасных улик, чертовски трудно. За то ограниченное время, которым, как показывает хронометраж, располагала Амелия, можно было сделать только одно. Больница на Прейд-стрит, как вам известно, а если нет, как вам указали, находится рядом с вокзалом Паддингтон. Чемодан могли оставить в камере хранения. Это неизбежный вывод, ребята.

Конечно, в какой-то мере мне повезло. Я пришел к этому выводу в феврале. В вечер убийства Амелия слегла с воспалением мозга и тогда все еще не выходила. Значит, она не могла забрать чемодан из камеры, и он должен был все еще находиться там.

Как глупый мальчик из анекдота, я отправился туда и нашел чемодан. Вы знаете, что я прихватил с собой моего старого приятеля доктора Паркера и мастера на все руки Шенкса. Я хотел, чтобы они были свидетелями находки чемодана и его обследования, ибо тогда уже не мог остановить судебный процесс. Во-первых, он готовился уже месяц. Во-вторых, что еще важнее, вы знаете, что бы мне пришлось сказать властям? Старик, никогда не пользовавшийся особой популярностью в министерстве внутренних дел, приплелся бы и заявил: «Ребята, у меня имеются для вас кое-какие указания. Я хочу, чтобы обвинение было отозвано по следующим причинам: Амелия Джордан лжет, Спенсер Хьюм лжет, Реджиналд Ансуэлл лжет, Мэри Хьюм лгала. Короче говоря, в этом чертовом деле лгали все, кроме моего клиента». По-вашему, мне бы поверили? Нет, мне нужно было привести всю компанию к присяге и заставить их говорить. Вот вам причина моей скрытности.

Вы знаете, где и почему я нашел своих свидетелей. Но одна проблема продолжала меня беспокоить вплоть до второго дня суда. Был Спенсер Хьюм замешан в убийстве или нет?

Я раздобыл чемодан, но он пробыл на вокзале с вечера убийства. Если Амелия и Спенсер работали вместе, она бы велела ему срочно забрать чемодан, покуда какой-нибудь любопытный парень не сунул в него нос. Ведь она не лежала в бреду больше месяца. Но только спустя неделю после моего визита на вокзал какой-то мужчина – не Спенсер – пришел и стал расспрашивать о чемодане.

Я начал видеть проблески света вечером первого дня суда. Спенсер сбежал, но написал Мэри, клятвенно уверяя, что видел, как Джим Ансуэлл совершил убийство. Письмо выглядело правдивым, в отличие от большинства заявлений Спенсера. Тем не менее, я знал, что это должно быть ложью, пока внезапно не понял, в чем дело. Во всей этой истории Амелия выглядела простодушной и невинной, а Спенсер – хитрым и лживым. Но в действительности беда дядюшки Спенсера состояла в том, что он был слишком простодушным. В течение четырнадцати лет он верил – вероятно, не без оснований – каждому слову этой практичной женщины. Амелия сказала ему, что видела, как Ансуэлл совершил преступление, и он ей поверил. Неужели вам не ясно, что этот человек искренне верит во все изрекаемые им цветистые банальности? Согласно ее заявлению, Амелия сообщила ему, что присоединилась к Эйвори в этом маленьком заговоре, воспользовалась чемоданом Спенсера, чтобы спрятать графин, стаканы и прочие атрибуты ловушки, и бросила чемодан в реку, поэтому ему придется примириться с потерей. Ибо, если эти вещи найдут в его чемодане, у него будут серьезные неприятности. Разумеется, об арбалете она не сказала ни слова. Поэтому Спенсер держал язык за зубами. Он даже в письме к Мэри не выдал Амелию и не сообщил, что его информация не из первых рук. Думаю, мы неверно судили о дядюшке Спенсере. Он вел себя слишком по-рыцарски.

– Но послушайте! – запротестовал я. – Кто же был мужчина, который через неделю после вас приходил на вокзал Пэддингтон и справлялся о чемодане? Вы спрашивали об этом управляющего на суде. Я был уверен, что этот человек – убийца. Кто же приходил на вокзал?

– Реджиналд Ансуэлл, – с довольным видом отозвался Г. М.

– Что?!

– Наш Реджиналд, как вы знаете, отправится на пару лет в тюрьму за лжесвидетельство. Он заявил под присягой, что практически видел, как было совершено убийство. Я хотел, чтобы Реджиналд дал показания. Не было достаточных доказательств, чтобы предъявить ему обвинение в шантаже, но, если бы он попытался солгать (на что я надеялся), я мог прижать его к стенке в одну секунду. Я сказал ему, что полученная им повестка – чистая формальность и что его, вероятно, вообще не вызовут. Естественно, я не хотел, чтобы Реджиналд сбежал как Спенсер – что он наверняка бы сделал, если бы я сообщил ему, что намерен затронуть тему шантажа Мэри Хьюм. Поэтому Реджиналд спокойно занял свидетельское место и попытался обвести меня вокруг пальца, а в результате заработает два года за лжесвидетельство. Но самая прекрасная и самая извращенная часть всего этого заключается в том, что Реджиналд сказал правду – он действительно видел, как произошло убийство.

– Неужели?

– Разумеется. Реджиналд не знал, что мне все известно о его разговоре с Грейбеллом – я имею в виду, о его осведомленности о краже пистолета Хьюмом – до второго дня процесса. Реджиналд был зол на меня за то, что я затронул вопрос о шантаже, когда он сидел за солиситорским столом, поэтому напустился на меня. Но первая часть его показаний была абсолютно правдивой. Реджиналд был на Гроувнор-стрит и поднялся в проходе между домами к боковой двери. Если вы помните примечания Моттрама к плану, эта дверь была найдена незапертой…

– Но, черт возьми, вы же сами доказали, что он ничего не мог видеть через деревянную дверь!

– Вы забываете о двух стаканах виски, – мягко произнес Г. М.

– О двух стаканах виски?

– Да. Эйвори Хьюм налил два стакана – один для себя, к которому не прикоснулся, не желая пить брудин, а другой для гостя, который выпил только половину. Вы также слышали, как Амелия Джордан потом упаковала эти стаканы в чемодан. Но она никак не могла упаковать туда две порции виски – ей пришлось опустошить стаканы. Так как раковины вблизи не оказалось, а она не хотела открывать окна, дабы не нарушать впечатление запертой комнаты, она попросту отперла боковую дверь, открыла ее и выплеснула содержимое стаканов, таким образом открыв Реджиналду доступ. Помните, что он сказал, когда я разоблачил ложь о стеклянной двери? Он слегка позеленел и промолвил: «Возможно, дверь была открыта», что являлось истинной правдой. Дверь была открыта. Реджиналд даже не заметил, что это за дверь, – он просто помнил прежнюю дверь со стеклянной панелью и упомянул о ней, не желая признавать, что совал нос в дом. Но должно быть, Реджиналд видел достаточно, чтобы получить средство для шантажа Амелии Джордан, и хорошо знал, что в чемодане было нечто сомнительное. Беда в том, что чемодан исчез, и он не знал куда. Трудно сказать, что происходило у него в голове или как он подобрался к Амелии. Она попала в такое положение, что я невольно начал ее жалеть, но не собирался позволить из-за этого вздернуть моего клиента. Но, думаю, ее порадовало лицезрение Реджиналда, корчившегося на свидетельском месте, как на раскаленных углях. А меня радует то, что эта свинья заработает длительный срок в кутузке за то, что, по существу, сказала правду.

Мы с восхищением смотрели на Г. М., поглощавшего пунш с виски. Он хотел выглядеть старым маэстро, и нужно было признать, что ему это удалось.

– Я склонна подозревать, – сказала Эвелин, – что вы позорите все великие традиции справедливого английского закона.

– Полагаю, вы правы, – задумчиво признал Г. М. – Формально я нарушил закон, поручив моему приятелю-взломщику Малышу Кэллоуэю проникнуть одной прекрасной ночью в полицейский участок инспектора Моттрама и убедиться в правильности моих выводов относительно кусочка пера в «окне Иуды». Отсутствие там пера испортило бы весь эффект в суде… Старику нравится видеть, что молодые счастливы, и я надеюсь, что у Джима Ансуэлла и Мэри Хьюм будет такой же счастливый брак, как у вас двоих. Так что стоит ли ко мне придираться?

Он снова глотнул пунша с виски и зажег потухшую сигару.

– Таким образом, – сказал я, – наш Реджиналд отправится в тюрьму из-за искажения священных правил правосудия, а Джим Ансуэлл оправдан с помощью трюка, да и вообще все движется благодаря… как вы это называете?

– Я называю это ужасающей извращенностью мира в целом, – серьезно ответил Г. М.

Джон Диксон Карр Читатель предупрежден

Часть первая

Письмо мистера Лоуренса Чейза доктору Джону Сандерсу

81, Слоун Стрит,

Линколънз Инн Филдз.

26 апреля 1938 г.

Мой дорогой Джон!

Как ты собираешься провести уик-энд 29 и 30 апреля? Даже если у тебя есть какие-то конкретные планы, надеюсь, тебе удастся их изменить. Мне бы очень хотелось, чтобы ты приехал в Форвейз; постарайся также уговорить сэра Генри Мерривейла провести там это краткое время отдыха.

Форвейз, как ты, наверное, знаешь, принадлежит Сэму и Мине Констеблям. Сэмюэль – мой дальний родственник, а о Мине ты должен был слышать. Они просили, чтобы я пригласил вас от их имени. И все это потому, что Мина раскопала какого-то ясновидящего…

Клянусь честью, что это не выдумка и не розыгрыш. Поэтому приготовь свою ученую душу к потрясению! Наш ясновидящий также не имеет никакого отношения к мюзик-холлу. Он что-то изучает. Не думаю, чтобы он был аферистом, во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление. Но он действительно так читает чужие мысли, что волосы у тебя на голове станут дыбом! Он развивает какую-то там теорию, что Мысль – это физическая сила, которую можно использовать как оружие…

Нас будет немного: Сэм, Мина, наш приятель ясновидящий – Герман Пенник, Виктория Кин и я. Вики Кин – это моя новая знакомая и большая симпатия, – поэтому без глупых шуток, ясно? Ну что, заинтриговал я тебя? Наш уик-энд начнется в пятницу, 29-го. Есть подходящий для тебя поезд в 17.20 с Чаринг-Кросс до Кэмбердина. Автомобиль будет ждать на станции. Если сможешь приехать, дай знать.

Твой Лоуренс Чейз.

P.S. А что твоя прекрасная дама, Марсия Блистоун, по-прежнему путешествует вокруг света со своими родителями? Я слышал, что между вами не все благополучно: надеюсь, ничего серьезного?

Письмо доктора Джона Сандерса мистеру Лоуренсу Чейзу.

Институт Харриса, Блумсбери Стрит.

27 апреля 1938 г. Мой дорогой Ларри!

С удовольствием появлюсь у вас в пятницу. К сожалению, Г.М. не сможет приехать. Он выезжает на север по служебным делам. Его очень заинтересовал ваш ясновидящий, и он обещал на обратном пути, если представится такая возможность, заглянуть ненадолго в воскресенье, если это не будет для вас слишком поздно.

Оставляя за собой право высказать собственное мнение после знакомства с фактами, должен заявить тебе: то, что утверждает ваш ясновидящий, если ты правильно его цитируешь, с научной точки зрения полный бред!…

Сердечно благодарю супругов Констеблей за приглашение. Выеду в Кэмбердин в 17.20 с Чаринг-Кросс.

Твой Джон Сандерс.

P.S. Не понимаю твоих намеков относительно «глупых шуток» и относительно того, что между нами «не все благополучно». Да. Марсия по-прежнему путешествует. Ее последнее письмо было из Гонолулу, оттуда они должны были отправиться на Ямайку. В июне она возвращается домой.

Глава первая

Доктор Джон Сандерс приехал в Суррей в пятницу, 29 апреля, во второй половине дня.

Он не имел ни малейшего понятия, что находится в преддверии детективной истории, которая покроет преждевременной сединой волосы законников, уподобив их серебряным парикам, которые когда-то носили в британских судах и в которых выступали с научными докладами в области права и медицины. И все же Сандерс не был спокоен. Даже прекрасная весенняя погода с нежным ветерком и пастельно-голубым небом не могла успокоить его напряженные нервы. Поезд был переполнен, поэтому он не мог вынуть из кармана письмо от некоей молодой особы и еще раз внимательно прочитать его, точно так же, как он изучал под микроскопом интересующий его препарат.

Разумеется, никаких поводов для беспокойства у него не было. Марсия Блистоун, несмотря на то, что в настоящее время пребывала в Гонолулу, находящемся на расстоянии шести тысяч миль отсюда, была его невестой. Кругосветное путешествие было необходимо в связи с оглаской, которую получило дело об убийстве Хея, куда невольно оказался замешан ее отец. Собственно, отъезд Марсии был не так уж необходим, но Сандерс не мог винить ее за радость, какую вызвала в ней перспектива подобного путешествия. Она часто писала ему. Письма ее были остроумными и поучительными; он не раз думал, что они слишком жизнерадостны. Он, скорее, предпочел бы что-то более сентиментальное или даже страстное. Один раз – когда Греция настроила ее на сентиментальный лад – он получил такое письмо, и потом много дней ходил с головой в облаках.

Но такое случалось нечасто. При этом в последнее время его постоянно угнетало все чаще повторяющееся в письмах имя Кесслер.

Сначала эти упоминания носили случайный характер. «Общество на борту совершенно неинтересное, за исключением одного мужчины, который кажется вполне сносным; его фамилия Кесслер, или что-то в этом роде». Но вскоре: «Это уже четвертое путешествие мистера Кесслера по этому маршруту, и поэтому он бывает нам очень полезен». Или: «жаль, что ты не слышал, как мистер Джеральд Кесслер описывает свои приключения с верблюдом в пустыне Гоби!» Черт бы побрал эту пустыню Гоби вместе с мистером Джеральдом! Вначале она всегда писала «мистер», потом «Джеральд Кесслер рассказывал нам» и, наконец «Джерри говорил».

Сандерс мог наблюдать развитие этого знакомства по мере отдаления корабля от родных краев так же явно, как и морской офицер, отмечающий флажками на карте порт за портом, которые они миновали. Его постоянно преследовала мысль о Кесслере. Черты его лица, несмотря на совместный снимок с Марсией в Иокогаме, остались неясными; он был высоким, беспечным, в белых брюках и с трубкой в зубах. Он представлял его себе человеком с большими возможностями. В холодную Англию в период между декабрем и мартом приходили рассказы о теплых морях и цветных фонариках среди ветвей цветущего миндаля. Доктор Сандерс – врач-патолог, работающий в качестве консультанта в Министерстве внутренних дел – все чаще испытывал ощущение депрессии. Безликий Кесслер. Теперь они в Гонолулу. Представления Сандерса о Гонолулу были весьма смутными, и касались главным образом гитар и людей, одевающих друг другу венки на шеи. Он очень опасался, что все это могло фатально кончиться для такой девушки, как Марсия Блистоун.

Кесслер, Кесслер, Кесслер! А что с тем другим типом, которого она едва упомянула? Может быть, Кесслер – это только дымовая завеса?

Наступали также периоды, когда он начинал сомневаться: не ослаб ли его интерес к Марсии? При виде письма, написанного ее рукой, он отнюдь не всегда ощущал радостное волнение. Иногда при чтении ее остроумных и экзальтированных описаний его так и подмывало сказать с иронией: «Радость моя, спустись на землю». Совесть сурово корила его за это, но факты оставались фактами…

Таковы были его размышления, когда он ехал на уик-энд в Форвейз, сельскую резиденцию Сэмюэля Констебля. Это настроение могло частично послужить причиной последующих событий – у него всегда существовали сомнения на этот счет.

В 18.15 он вышел из поезда на станции Кэмбердин, погруженную в глубокую вечернюю тишину. Ему нравилась эта тишина, нравилось одиночество; в первый раз он почувствовал, что нервное напряжение ослабло. Небо было чистым. В вечернем свете все казалось свежим и умытым, В воздухе чувствовался запах весны. Автомобиля за ним не прислали, но это не обеспокоило его. Начальник станции, голос которого эхом отдавался на пустом перроне, проинформировал его, что нет никаких транспортных средств и что Форвейз находится в полумиле отсюда, вверх по шоссе. Он бодро двинулся в путь, неся тяжелый чемодан.

Форвейз, когда он, наконец, его обнаружил, не произвел на него впечатления выдающегося произведения архитектуры. В лучшем случае об этом строении можно было бы сказать, что оно крепкое и мощное. Викторианская готика или, точнее говоря, вытянувшаяся вверх стена темно-красного кирпича, которая только в верхней своей части выпускала побеги в виде маленьких балкончиков, башенок и декоративных труб. Это строение вместе с обширным шести– или семиакровым парком в форме треугольника, образованного пересечением дорог, окружала высокая стена, которая сама в восьмидесятых годах прошедшего столетия должна была стоить целое состояние.

Тот, кто построил Форвейз, желал уединения и получил его в полной мере. За стенами, на пересечении дорог, находилась будка дорожной службы Автомобильного Клуба, а чуть дальше его служащий регулировал движение. Но внутри, сразу же за поворотом дорожки, все пряталось за деревьями вплоть до того момента, когда перед глазами прибывшего появлялись оконные витражи и маленькие балкончики.

Доктор Сандерс, глубоко заинтригованный, под шум своих собственных шагов шел по подъездной дорожке, засыпанной песком. Из каменной кормушки для птиц, стоящей у входной двери, доносился шум крыльев, а громкое щебетание воробьев поднималось к самому фронтону. Сандерс ничего не знал о Сэмюэле или Мине Констеблях кроме того, что они были большими приятелями Лоуренса Чейза, и не имел ни малейшего понятия, почему они хотели познакомиться с ним. Чейз, симпатичный, но весьма рассеянный молодой адвокат, обычно опирался на предположение, что все обо всем знают. Однако мощный дом Констеблей произвел на молодого врача большое впечатление.

Он взялся за тяжелый дверной молоток и постучал в дверь. Ответом ему было только усилившееся щебетание птиц.

Через минуту он постучал снова, но и на этот раз никто не вышел ему навстречу. Изнутри не доносилось ни одного звука или какого-то отголоска жизни. Все это, вместе с отсутствием автомобиля на станции, немного обеспокоило Сандерса, приводя на ум ряд возможностей: ошибка в дате, недоразумение, потерявшееся письмо. Он немного поколебался, потом поставил чемодан и пошел вдоль правой стороны дома.

Все правое крыло состояло из одного огромного помещения, пристроенного к средней части здания. Это была оранжерея, такая, какие строили в девятнадцатом веке; огромный зал деревянной конструкции с высокими витражами и куполообразной стеклянной крышей. Сейчас это выглядело излишне роскошно и архаично. Один из витражей был до половины открыт, и, к своему огромному облегчению, Сандерс услышал женский голос, звучащий на фоне шума тихо плещущей где-то воды.

– Он должен отсюда уехать! Обязательно убеди Мину, чтобы она его отослала, Ларри, иначе будут неприятности. Неужели ты этого не понимаешь?

Эти слова были сказаны с такой страстью, что Сандерс невольно остановился. Кто-то рассмеялся, и он услышал голос Лоуренса Чейза.

– А что тебя беспокоит? Боишься, что он прочтет твои мысли?

– Знаешь, возможно, так и есть, – призналась она.

Доктор кашлянул и зашуршал ногами по песку, которым была усыпана дорожка. Потом перешел полосу газона, отделяющую оранжерею от дорожки, постучал в стекло и сунул голову в окно.

– Боже мой! – воскликнул Чейз, обернувшись.

Девушка в темном платье быстро встала с каменного парапета, окружавшего маленький фонтанчик.

Внутри было гораздо более тепло и душно, чем предполагал Сандерс. Скупой свет проникал туда через стеклянный купол крыши. Огромные тропические растения – развесистые папоротники и пальмы – еще больше сгущали полумрак. Мелкие, как пыль, капли воды с тихим шумом разбрызгивались фонтаном. Часть каменного пола была покрыта пушистым ковром. На этом старомодном фоне необычно выглядел современный переносной электрический камин, оранжево-красные отблески которого ложились на пол, отражались в каплях воды и в стеклянной крыше.

– Это старина Сандерс, – как бы с недоверием сказал наконец Чейз. – Господи, послушай, мне так неудобно из-за этого автомобиля. Похоже, что этот уик-энд начался достаточно скверно. Но, позволь, я тебя представлю: доктор Сандерс – мисс Виктория Кин.

Он бросил на Сандерса многозначительный взгляд: «и-без-глупых-шуток-понятно?». Его лицо, достаточно длинное от природы, вытянулось еще больше. Лоуренс Чейз был высоким, худощавым молодым человеком, несколько флегматичным по натуре, но обладавшим истинным талантом юриста. Слова просто сами текли у него из уст. В тот период, когда был построен этот дом, бытовало модное выражение: «Выглядит так, как будто его только что вынули из коробки». Однако сейчас определяющей чертой его поведения была серьезность.

– К сожалению, все разладилось, – объяснил он. – Поэтому никто за тобой не поехал. У нас была авария.

– Авария?

– Да. Мина, Виктория, Сэм и я приехали поездом. То же самое сделал наш ясновидящий приятель, Пенник. Прислуга – все четверо, ехали с нашими вещами на автомобиле Сэма. Вещи нам доставили, но, что весьма неприятно, без прислуги.

– Без прислуги? Почему?

– Никто точно ничего не знает. Ходжес, шофер Сэма, видимо, пытался на большой скорости повернуть и врезался в грузовик. Не могу ничего понять, потому что Ходжес – самый осторожный водитель из всех, с которыми я когда-либо ездил.

– Ты хочешь сказать, что с ними ничего серьезного не произошло?

– Нет, нет, никто серьезно не ранен. В худшем случае, ушиб и шок, но и этого достаточно, чтобы задержать их в госпитале на всю ночь. Таким образом, у нас нет никого, кто, по крайней мере, мог бы сварить яйца. Очень неприятно. Но, разумеется, им гораздо неприятнее, беднягам… – добавил он поспешно.

– Гораздо неприятнее, – признала Вики Кин. – А, кроме того, я могу сварить яйца. Добрый день, доктор!

Сандерс ждал этих слов, чтобы иметь возможность завершить приветственные формальности. Он поклонился и с интересом взглянул на девушку. Хотя она была примерно в его возрасте, то есть около тридцати лет, свойственная ей теплая, мягкая жизнерадостность делала ее значительно моложе: она ощущалась и в ее фигуре, и в манерах, и даже в голосе. При этом она не производила впечатления изнеженной особы. Ее также нельзя было назвать красавицей, потому что она не обладала классическими признаками красоты. Ее голубые глаза и темно-каштановые, коротко подстриженные волосы были настолько обыкновенными, что вы никогда не обратили бы на нее внимания, если бы не удивительное обаяние, исходящее от всей ее особы. И, взглянув на нее один раз, трудно было отвести взгляд. Кроме того, Сандерсу редко случалось встретить человека с такой свободой дружеского общения и такими спокойными движениями. Она сидела на краешке фонтана в своем темном и просторном платьице, но о ее присутствии невозможно было забыть. К тому же у нее была очень приятная улыбка.

– Удивительно, – задумчиво продолжал Чейз, – каким одиноким выглядит дом без прислуги. Странно, вся наша шестерка оказалась замкнутой здесь на весь уик-энд, и нет никого, кто мог бы вести этот корабль!

– Да? – заинтересовалась Вики. – И что ты видишь здесь странного?

Хотя она возражала против этого, Сандерс ощущал ту же самую атмосферу, которую не смог точно определить Чейз. Куртины Форвейза как будто отгородили их от мира. Из комнаты, прилегающей к оранжерее, доносился мерный стук часов. Чейз поколебался какое-то мгновение.

– Хм-м, сам не знаю. Может быть, я поддаюсь общей склонности к метафизике? А кроме того, бедный старина Сэм заработает инфаркт, если будет отсутствовать его бесценный Паркер. Кто приготовит ему ванну или вставит запонки в манжеты? Виктория, – быстро добавил он, меняя тему, – из одной компании с нами. Она работает в прокуратуре. Она готовит материалы для юристов, ты режешь покойников, я защищаю или обвиняю. Как удастся! Мы прекрасная стайка стервятников, не так ли?

– Ты прав, – серьезно согласилась Вики. Она повернулась к Сандерсу. – Вы приятель сэра Генри Мерривейла, правда?

– Да, во всяком случае, один из многих.

– Я слышала, он приезжает сюда в воскресенье?

– Вероятно.

– Вики опасается, что могут быть неприятности с нашим приятелем, ясновидящим, – заметил Чейз. Он говорил с какой-то откровенной нежностью, как будто объяснял что-то маленькой девочке.

– Меня уже обвинили в излишке воображения, помешательстве и мании преследования. – Вики с интересом рассматривала собственные ногти. – Позвольте мне задать вам один вопрос. Я хочу вам представить одну гипотетическую ситуацию. Допустим, Пенник обладает способностями, на которые претендует, и при соответственном усилии может прочитать любую мысль, которая придет нам в голову. Я не поручусь заранее, что мы не имеем дело с подлинным ясновидящим, хотя ни на одном представлении подобного рода мне не было так… так не по себе. Но допустим, что он обладает подобным даром. Вы отдаете себе отчет в том, что из этого может выйти?

На лице Сандерса, должно быть, мелькнуло недоверие, потому что Вики отбила его взгляд с ловкостью опытного фехтовальщика. При этом она усмехнулась.

– Доктор не верит в ясновидящих?

– Сам не знаю, – искренне признался Сандерс. – Но продолжайте дальше. Если мы примем вашу гипотезу, что из этого вытекает?

Она пристально смотрела в фонтан.

– Я говорила с Ларри по поводу пьесы «Опасный поворот». Ее главная мысль, если вы помните, заключается в том, что во всех разговорах с друзьями или родственниками, любое, даже самое банальное замечание может превратить невинную болтовню в истинное бедствие. Большей частью мы успешно минуем эти опасные повороты, но иногда колеса случайно соскальзывают. И тогда выходит наружу какая-либо тайна. Но если ты уже оказался на этом повороте, то тебе приходится съезжать по дороге в самый низ. Раскрытие этого секрета ведет к раскрытию следующего, касающегося другого человека, и, в конце концов, тайная, внутренняя жизнь каждого оказывается вытащенной на дневной свет. Это не самое приятное зрелище.

Такой поворот достаточно опасен. Но это только поворот, взятый случайно или в результате стечения обстоятельств. Но допустим, что существует кто-то, сделавший это сознательно, зная, где находится такой поворот и к чему он может привести? Допустим, что есть человек, способный читать мысли. И он может узнать самые сокровенные из них. Лучше вообще не думать о том, к чему это может привести. Может быть, я не права?

Она говорила спокойно, как бы объясняя. И только в конце подняла глаза. На лице Лоуренса Чейза было написано удивление, сомнение и некоторое раздражение.

– Это для меня слишком из области теории…

– Нет, Ларри. Сам знаешь, что нет.

– А, кроме того, я начинаю подозревать, моя дорогая, что ты слишком обобщаешь.

– Может быть. Честно говоря, сама не знаю. Но я заметила, что люди всегда обвиняют оппонента в том, что с его рассуждениями что-то не в порядке, когда он вынуждает их к размышлениям.

– Я имел в виду, что ты слишком далеко заходишь в своих обобщениях, – сказал Ларри.

До сих пор он говорил небрежным тоном, бросая взгляды на Сандерса, как бы внушая ему, что не следует серьезно относиться к высказываниям девушки. Теперь он внезапно выпрямился, и его острые лопатки четко обозначились под пиджаком.

– Ты права. Мы будем смертельно серьезными. Обратимся к пьесе, которую ты упоминала: насколько я помню, прежде чем они закончили разгребание тайн, обнаружилось, что герои пьесы нарушили практически все Десять Заповедей. Черт бы все это побрал! Не думаешь же ты серьезно, что это может относиться к какой-либо группе людей?

– Нарушили заповеди! – Вики усмехнулась. – Я задам тебе один вопрос. Допустим, что каждая мысль, которая придет тебе в голову в течение дня, будет записана, а потом прочитана перед твоими приятелями…

– Сохрани Бог!

– Ты не был бы от этого в восторге?

– Я бы скорее предпочел, что бы меня сварили в масле, – заявил Чейз.

– А ведь ты не совершил никакого преступления, я, разумеется, имею в виду настоящее преступление?

– Нет. Во всяком случае, ничего такого, что бы не давало мне спать спокойно.

Наступила тишина.

– И еще одно, – с упрямым блеском в глазах продолжала Вики. – Оставим преступления в стороне. Можем даже исключить ваши мужские победы или намеченные завоевания. Ты можешь даже не признаваться в таких грешках, как то: познакомился с какой-либо девушкой, она понравилась тебе, ты пригласил ее куда-нибудь и подумал: «Все идет хорошо, легкая добыча», хотя в самом деле ничего о ней не знал. Люди говорят о секретах, но обычно имеют в виду тайные мысли о пережитых, либо не пережитых, любовных приключениях…

– Ты как всегда права, – признал Чейз обезоруживающе. Но даже в темноте можно было заметить ясный румянец, заливший его лицо.

– Ну и что? Исключив преступления и все дела, связанные с сексом, ты согласился бы, чтобы…

– Сейчас, сейчас! – прервал ее Чейз. – Это уже заходит слишком далеко. Мы собирались вести теоретический спор, а не играть в «правду». Кроме того, почему именно мои пороки и слабости должны выйти наружу? Разве ты сама хотела бы, чтобы все мысли, пришедшие тебе в голову в течение дня, были выставлены на публичное обозрение?

– Ни в коем случае, – бурно запротестовала Вики.

– Ага! Даже отбросив преступления и секс, у тебя имеются мысли, которых ты не хотела бы открыть?

– Да.

– И ты действительно думала даже о преступлениях и сексе?

– Разумеется.

– Что ж, тогда все в порядке, – сказал смягчившийся Ларри. – Знаете, давайте оставим в покое эту тему, прежде чем дело дойдет до скандала.

– Мы не можем этого сделать. В том-то и заключается самое главное, понял, наконец? Видишь, как легко начать подобную историю и трудно закончить… И не потому, что мы являемся преступниками, а потому, что все мы люди. Вот причина, по которой мы должны убедить Мину избавиться от Пенника.

Чейз заколебался, прежде чем ответить, и Вики повернулась к Сандерсу.

– Он причинит массу неприятностей. При этом я совершенно не думаю, что у него злые намерения, на мой взгляд, он не является кем-то вроде интригана. Нет. Наоборот, его намерения самые добрые и в его работе много очарования…

– Из-за чего же ты волнуешься? – недовольно спросил Чейз, хотя у самого при этом отсутствовало беззаботное выражение лица.

– Именно в этом и заключается основная сложность. Он в самом деле верит, что обладает даром ясновидящего, и мне не кажется, что он шарлатан. Он производит впечатление мягкого человека, но под этой маскойскрывается дикое упрямство, желание убедить, заставить людей поверить в него, ясновидящего Божьей милостью! Особенно с того времени, когда мистер Констебль…

– Сэм.

– Пусть будет Сэм. Особенно с того времени, когда Сэм начал противоречить ему при каждой возможности. Помнишь, к чему приводили его «выступления» в лондонской квартире Констеблей? Ты можешь себе вообразить результаты, если он будет демонстрировать свои способности перед такой группой людей, как мы? Или вообще перед какой-либо группой людей в мире? Что вы думаете об этом, доктор?

В стеклянной крыше оранжереи отражалось темное небо, быстро наступали сумерки. Капли воды, брызгающие из фонтана, с тихим шумом падали на каменный пол, а растения превратились в странные тени. Оранжево-красный прямоугольник электрического камина был единственным источником света. Сандерс наконец понял причину своего приглашения на уик-энд в Форвейз.

Он посмотрел на Чейза.

– Скажи мне, это твой замысел, чтобы мы совместно с сэром Генри Мерривейлом провели здесь следствие по делу этого типа? Чтобы мы окончательно выяснили, является он аферистом или нет?

Ларри обиделся.

– Не представляй это таким образом. Ни в коем случае! Оба, Мина и Сэм, очень хотели с тобой познакомиться.

– Спасибо. Но прежде чем мы снова углубимся во все это, скажи мне, где наши хозяева? Мне бы хотелось, наконец, с ними познакомиться. Я приехал сюда…

– Их нет дома. Они поехали в Гилдфорд навестить прислугу и заодно нанять кого-нибудь, кто бы быстро приготовил пищу и позаботился обо всем. Эта ситуация расстроила Мину. Надо же было этому случиться сейчас, на пути к следующей книге…

– На пути к чему? – прервал его Сандерс.

– К книге. Ты же понимаешь, о чем идет речь… – Чейз вдруг замолчал, широко открыл глаза и несколько раз ударил себя кулаком по лбу. – Бог мой, не хочешь же ты сказать, что ничего не знаешь. Я думал, что все знают.

– Как видишь, не все.

– Мина Констебль, – стал объяснять Ларри, – это в действительности Мина Шилдс – писательница… Ну, ты знаешь. И не смейся.

– Почему, черт побери, я должен смеяться?

– Понятия не имею, – мрачно признал Чейз, – но только по какой-то странной причине, все женщины, пишущие пером, вызывают общее веселье. Мина – это современная Мария Корелли. Я не хочу этим сказать, что она напыщенная или сумасшедшая. Мина – это хорошая женщина, увидишь сам. Она может писать романы о перевоплощениях в Египте или о «Сатане из предместья», но, несмотря на это, она очень умная женщина. Когда она решила написать роман о храме, расположенном в глубине французского Индокитая, то не стала ограничиваться уже написанными книгами. О нет! Она отправилась в Индокитай! Это путешествие чуть не прикончило Сэма, не говоря о самой Мине. Оба они заработали малярию. Сэмюэль до сих пор не может от нее избавиться. Постоянно мерзнет. Поэтому в каждой комнате имеются электрокамины, и весь дом раскален, как печь. И не открывай слишком много окон, а то восстановишь Сэма против себя.

– Да. С этим я полностью согласна, – с каким-то напряжением в голосе сказала Вики, глядя на водяную пыль, поднимавшуюся над фонтаном.

– Сейчас, сейчас!

– Миссис Констебль – прекрасная женщина, – продолжала она. – Я очень ее люблю. Но мистер Констебль – нет, я не буду называть его Сэм – бррр!

– Глупости. Сэм – прекрасный парень. Типичный продукт британских клубов и, честно говоря, немного мелочный.

– Он, по крайней мере, на двадцать лет старше ее, – сказала Вики бесстрастным голосом, – и я не заметила, чтобы он был чем-то привлекателен. А как он командует ею, как отчитывает при посторонних людях! Никогда бы не позволила, чтобы какой-нибудь мужчина так обращался со мной. Уж лучше отравиться…

Чейз беспомощно развел руками.

– Мина просто очень к нему привязана. Она воспринимает его как героя своих романов. Когда-то он, действительно, был интересным мужчиной, прежде чем оставить службу и сконцентрироваться на собственной особе.

– Чего никто из нас не может себе позволить, – горько заметила Вики.

– Ну хорошо… – начал Ларри, и было видно, что он не собирается заканчивать эту фразу. – Давайте перестанем сплетничать о них в их собственном доме. – Он снова поколебался, – Послушай, Джон, нет смысла скрывать: приступы малярии немного изменили Мину, но больше всего повлияли на Сэмюэля. Иногда он приходит в бешенство, но все равно его нельзя не любить. Я сам не знаю, чего хочу, чтобы этот ясновидящий оказался аферистом или человеком с неизвестными науке способностями. Мина его «открыла» и, по-моему, страшно гордится им; хотя иногда у меня возникают сомнения, не замешано ли здесь ее чувство юмора. Сэмюэль же, напротив, терпеть не может протеже своей супруги, и у меня такое впечатление, что назревает скандал. Атмосфера страшно напряжена. И все дело заключается в том, поможешь ли нам ты с твоим знаменитым приятелем Г.М.?

Глава вторая

К Сандерсу наконец вернулось хорошее настроение. Его самолюбие было приятно пощекочено, и в первый раз за много недель ему вдруг стало весело.

– Разумеется, но…

– Но что?

– Думаю, что ты ошибаешься во мне. Я не детектив. Я занимаюсь судебной медициной. И не очень понимаю, каким образом мои знания или умения могут быть полезны в отношении этого человека. К тому же…

– Осмотрительный доктор, – прокомментировал Чейз.

– К тому же трудно определить, какая отрасль науки или, скорее, псевдонауки имеет отношение к вашему ясновидящему, если окажется, что он не просто шарлатан. Какими он располагает знаниями? На каких принципах работает или делает вид, что работает?

– Не совсем понимаю тебя, старик.

– Большинство ясновидящих, с которыми я встречался, выступали в мюзик-холлах. Женщина сидит с завязанными глазами, а мужчина прогуливается среди публики: «Что у меня в руках?» и так далее. Или другой вариант, человек работает самостоятельно: велит написать что-то на клочке бумаги, который вкладывается в конверт, конверт заклеивается, а потом он читает текст. Большей частью это такой очевидный обман, что достаточно элементарных знаний о подобного рода трюках, чтобы поймать этого типа с поличным. Если ваш ясновидящий принадлежит к одному из этих двух вариантов, я могу вам помочь. В какую группу вы его поместите?

– Бог мой, ни в одну!

– Почему такое бурное возражение?

Вики поморщилась.

– Ларри хотел этим сказать, – пояснила она, – что у нашего ясновидящего есть масса научных титулов. Дипломы почти со всего мира. Это мне не особенно нравится, но нельзя не признать, что это имеет определенный вес. Во всяком случае, подтверждает его подлинность. Кроме того, он крайне отличается от тех типов, которых вы описали.

– Так что же он такого делает? Может быть, смотрит в глаза и серьезно заявляет: «Ты думаешь о маленьком домике, расположенном на краю пляжа в Саутенде», – так?

– Теперь вы попали в точку! – подтвердила Вики.

В густеющем мраке сглаживались странные очертания пальм и только оранжево-красный квадрат раскалившихся спиралек резко выделялся на темном фоне. Но, несмотря на это, они увидели выражение лица Сандерса.

– Ага! – закричал Ларри, удовлетворенно улыбаясь. – Потрясло тебя, правда? Почему же?

– Потому что это невозможно. – Доктор поколебался секунду. – Я не отрицаю, что в прошлом, даже с определенным успехом, проводились многие эксперименты в области телепатии. Ее открывателями в определенной степени были Уильям Джеймс, Гегель, Шеллинг и Шопенгауэр. Но потом все это замерло на мертвой точке, потому что никто не занимался исследованиями в этой области. Все дело в том, что нельзя признать научным фактом ничего, что не находило бы своего подтверждения в ежедневной практике с постоянно повторяющимся тем же самым механизмом действия. Ну, а в случае с телепатией научные опыты вообще дают осечку. Представьте себе субъекта, который проводит опыт и жалуется, что он не в настроении или что «условия неподходящие»! Это может быть правдой, но это ничего общего не имеет с научным подходом. Но вернемся к вашему ясновидящему. Кто он такой? Что вы о нем знаете?

Прежде чем прозвучал ответ Вики, прошло несколько минут томительной тишины.

– На самом деле ничего, кроме того, что он производит впечатление человека состоятельного и на всей этой истории не зарабатывает ни гроша. Мина встретила его на обратном пути из Индокитая. Он сказал нам, что проводит научные исследования.

– В какой области?

– В области человеческой мысли, которую можно использовать как физическую силу, или что-то в этом роде. Он сам вам это объяснит. Но при этом, – продолжала Вики, и ее мягкий голос явно стал более резким, – мне все время кажется, что с ним что-то не в порядке. И это не имеет ничего общего с тем, является, ли он обманщиком; скорее, с чем-то, таящимся в его подсознании. Робость? Комплекс неполноценности? Возникает такое впечатление, что к чтению мыслей он относится как к небольшой прелюдии к… ох, сама не знаю! Поговорите с ним, если он согласится, разумеется…

– Мне это доставит огромное удовольствие, – неожиданно отозвался чей-то чужой голос.

Зашелестела трава. Серый свет сумерек просачивался через верхнее стекло. В тени прикрытых дверей остановился какой-то человек.

В наступающей темноте можно было заметить только контуры его фигуры. Пришедший был мужчина ниже среднего роста, с широкой грудной клеткой и слегка кривоватыми ногами. Он наклонил голову, и, несмотря на темноту, все поняли, что он улыбается. Голос у него был глубокий и приятный, речь медленная.

– Свет. Надо зажечь свет, – поспешно бросился Ларри, и Сандерс мог бы поклясться, что в его голосе звучала скрытая паника.

Чейз прикоснулся к выключателю. В каждом углу стеклянной крыши вспыхнули электрические лампы в круглых плафонах, как светящиеся плоды. Это было весьма модное в конце девятнадцатого века освещение: яркое и вульгарное, подчеркивающее крикливость позолоты, пальм и цветных витражей.

– Спасибо, – сказал вновь прибывший, – Доктор Сандерс?

– Да. Мистер…?

– Пенник. Герман Пенник.

Он протянул руку. Трудно было бы найти более непритязательного человека, чем Герман Пенник. Перед тем, как войти в оранжерею, он очистил подошвы от грязи. И прежде чем подал руку, еще раз оглядел свои туфли, чтобы убедиться, что не запачкал ковер.

Это был мужчина лет сорока. Мощный череп был покрыт волосами песочного цвета; широкое, потемневшее от солнца лицо с глубокими бороздами по обеим сторонам рта; широкий нос и светлые глаза под песочными бровями. Лицо не носило никаких следов интеллекта, оно было, скорее, простоватым, грубо вытесанным.

Но особенность Пенника, кроме прочего, заключалась и в том, что он казался более незначительным, чем был на самом деле.

Разговаривал он каким-то извиняющимся тоном, чуть пожимая плечами.

– Приветствую вас. И прошу прощения. Не моя вина, что я услышал часть разговора.

Сандерс ответил так же вежливо.

– Мне кажется, что я был излишне откровенным. Надеюсь, что мои слова не обидели вас?

– Нет, что вы. Видите ли, я сам не знаю, зачем я здесь нахожусь, у меня нет особого таланта общения. Но миссис Констебль выразила желание, чтобы я приехал, поэтому я здесь.

Он усмехнулся, и у доктора возникло какое-то странное ощущение. Несмотря на внутреннее сопротивление, репутация, которую завоевал Пенник, заставила его чувствовать себя неловко. Она окружала Пенника как аура; нужно было быстро стряхнуть с себя это впечатление, мешающее сохранению спокойствия и уравновешенности. В нем пробудилась коварная мысль: а что, если этот тип в самом деле может прочитать мои мысли? Атмосфера в оранжерее явно изменилась.

– Сядем? – неожиданно предложил Пенник. – Можно принести вам стул, мисс? Вам, наверное, будет гораздо удобнее на нем, чем на краю фонтана.

– Спасибо, мне вполне удобно.

– Вы уверены, что…

– Совершенно уверена, благодарю вас.

Доктор почувствовал, что она, несмотря на улыбку, тоже была неприятно удивлена поведением Пенника. Разговаривая с ней, он совершенно менялся: не мог связно выговорить ни одной фразы, и держался, как маленький смущенный мальчик. Он неловко уселся на плетеном стуле. Но быстро взял себя в руки, хотя Сандерс заметил, что он сделал несколько глубоких вздохов.

– Мы как раз рассказывали доктору, – начал Чейз, запустив пальцы в редеющие волосы, – о некоторых ваших подвигах.

Пенник протестующе взмахнул рукой.

– Благодарю вас. И какова была реакция доктора?

– Честно говоря, мне показалось, что он был немного шокирован.

– Действительно? И можно узнать почему?

Сандерсу почему-то вдруг стало не по себе, как будто не Пенник, а он должен был обороняться. И хотя этот тип не вглядывался в него пристально своими проклятыми глазами! Черт бы побрал это подсознание! Все это время он старался перехватить взгляд Вики, это нервировало его, он начинал смотреть в другую сторону и снова возвращался к ней взглядом.

– Я не назвал бы это шоком, – сухо ответил он. – Скорее, удивлением. Человек, который имеет дело с такой конкретной наукой, как анатомия…

– О! – воскликнул Ларри, – это нечестный прием.

– Согласен, но каждый ученый выступает против экспериментов, которые… – Он оборвал фразу, потому что хотел сказать: экспериментов, которые выступают против законов природы, но подумал, что это прозвучит слишком помпезно и может вызвать улыбку. – Ну, такого рода притязаний, – неловко закончил он.

– Понимаю, – сказал Пенник. – И поэтому наука отказывается проводить исследования в этой области, поскольку результаты могут оказаться невыгодными для нее?

– Ничего подобного.

Пенник поморщился, но в глазах у него загорелись веселые огоньки.

– Вы же сами признали, что в прошлом с успехом проводились некоторые эксперименты в области телепатии?

– В определенной степени. Но это очень далеко от результатов, в которых вы признаетесь.

– А вы что-то имеете против того, чтобы я шел вперед? В самом деле, дорогой доктор, это так же неразумно, как утверждение, что надо прекратить опыт с радио и телеграфом, поскольку первые исследования, хотя и удачные, были несовершенными.

«Надо быть внимательным. Он положит меня на обе лопатки, если так пойдет дальше. Прибегание к аргументам фальшивой аналогии является старым приемом».

– Именно к этому я и клоню. Работа беспроволочного телеграфа опирается на принципы, которые можно объяснить. А вы можете объяснить принципы, на которые опирается ваша теория?

– Подходящему слушателю.

– Но не мне?

– Дорогой доктор, – Пенник выглядел очень искренним, – прошу вас меня понять. Вы считаете мои рассуждения фальшивыми, поскольку я опираюсь на сравнения. Но если какое-то понятие является абсолютно новым, как иначе можно объяснить его, как не с помощью сравнений? Предположим, что я стараюсь объяснить туземцу принципы, на которых работает беспроволочный телеграф! Прошу прощения. Это не самое удачное сравнение. Но допустим, что эту же самую проблему я должен раскрыть перед цивилизованным римлянином, живущим в первом веке нашей эры. Для него сами принципы будут звучать столь же таинственно, как и результаты; я бы даже сказал, что принципы будут выглядеть столь же неправдоподобными, как и результаты. Я нахожусь в очень неудобной ситуации, когда люди требуют от меня вывести формулу всего этого.

Если бы мы располагали большим количеством времени, я попытался бы все объяснить вам. Общий принцип заключается в том, что мысль или то, что можно назвать силой мысли, обладает такой же физической природой, как и звук. И если осознание принципов работы беспроволочного телеграфа заняло бы у образованного римлянина несколько недель времени, прошу вас не удивляться, что вы не можете понять принципов телепатии в течение пяти минут.

Сандерс пренебрег последним высказыванием.

– Вы утверждаете, – настойчиво продолжил он, – что мысли имеют такую же физическую природу, как и сила звука?

– Да.

– Но ведь силу звука в связи с его физической природой можно измерить.

– Естественно. Звуковая волна может выбить стекло, и даже убить человека… То же самое, разумеется, относится и к мысли.

Он говорил достаточно убежденно. И Сандерс подумал, что его первое впечатление об этом человеке как сумасшедшем, было неправильным.

– Оставим пока вопрос, – заметил он, – смогли бы вы убить человека, используя только мысль, так как это, вроде бы, делают колдуны из племени Банту. Вместо этого перейдем на простой язык, такой, который может понять человек моего ограниченного ума. Что вы все-таки делаете?

– Покажу вам на примере, – просто ответил Пенник. – Если вы сконцентрируете свои мысли на чем-то, на ком-то, особенно на человеке или идее, которая имеет большое значение в вашей жизни, я скажу вам, о чем вы думали.

Это было что-то вроде вызова.

– Вы утверждаете, что с каждым могли бы это проделать?

– Практически с каждым. Разумеется, если вы не будете помогать мне и постараетесь скрыть свои мысли, возникнут дополнительные трудности. Но и с этим можно справиться.

Откровенность Пенника потрясла Сандерса. Мысли его панически заметались.

– Ну что ж, – сказал он с притворной небрежностью, – проверим ваши способности?

– В любой момент.

– Прекрасно. Тогда начинайте, – буркнул доктор, стараясь взять себя в руки.

– Ну, раз вы… нет, нет, нет! – резко крикнул Пенник. – Ничего из этого не получится.

– Из чего ничего не получится?

– Вы стараетесь освободить ваши мысли от всего наиболее существенного. Прошу вас не бояться меня, я не сделаю вам ничего плохого. Теперь, например, вы решили сконцентрироваться на мраморном бюсте какого-то ученого, по-моему, это Листер, который стоит на каминной полке в чьей-то библиотеке.

Это была абсолютная правда.

Есть такие чувства, которые трудно скрыть, потому что у истоков их лежит совершенное ошеломление. Быть «пойманным» на какой-то мысли – не слишком приятно; быть пойманным приятелем, который много знает о тебе, а остальное может домыслить, неприятно и заставляет ощущать некоторое бессилие. Но оказаться «прочитанным» в минуту, когда на ум пришла первая попавшаяся безделушка, и притом совершенно посторонним человеком со взглядом собаки, принесшей палку…

– Нет, нет, – запротестовал Пенник. – Вы должны предоставить мне больше возможностей. Бюст Листера не имеет для вас никакого значения. С таким же успехом это могла быть кухонная плита. Попробуйте еще раз.

– Минуточку, – прервала его Вики со своего места у фонтана. Ее руки судорожно сжимали платок. – Он отгадал?

– Да.

– Черт… – буркнул Лоуренс Чейз. – Прошу женщин и детей покинуть зал суда. Я написал тебе в моем письме, что не думаю, чтобы это мог быть обычный трюк. Ты же не записывал свои мысли на листке бумаги или что-то в этом роде…

– Трюк, трюк, трюк, – полушутливо прервал его Герман Пенник. У Сандерса, однако, создалось впечатление, что это просто поза, за которой Пенник старается скрыть огромное умственное напряжение; его чрезмерная вера в себя была оскорблена. Говоря так, он просто «старался показать себя». И существовало опасение, что он и дальше будет делать это. – Трюк, трюк, трюк! Это все, о чем вы, англичане, можете думать. Что ж, доктор, попробуем еще раз?

– Хорошо. Продолжайте.

– Попробую… о… теперь гораздо лучше, – заявил Пенник. Он прикрыл глаза пальцами и сквозь них внимательно приглядывался к своей жертве. – Вы действительно играете честно, потому что сконцентрировались на объекте, который вызывает у вас сильные эмоции.

И почти без колебаний стал рассказывать о Марсии Блистоун и ее путешествии вокруг света с мистером Кесслером.

Это было странное чувство. Сандерс ощущал почти физическую боль, как будто ему безжалостно вырывали зуб за зубом.

– Я… хм… надеюсь, что вы не сердитесь, – Пенник сделал попытку оправдать себя. – В принципе, я не должен был быть столь откровенным. Моим девизом всегда был девиз королевы Елизаветы: «Вижу и молчу». Но вы сами хотели, чтобы я сказал, на чем сконцентрированы ваши мысли. Мы можем продолжить. По-прежнему есть нечто, что вы стараетесь спрятать от меня… Я могу говорить дальше?

– Да, – процедил Сандерс сквозь стиснутые зубы.

– Я предпочел бы…

– Да!

– О-о, новый объект интереса. Во взгляде Пенника было что-то от сатира. – Мисс Кин с первой минуты произвела на вас огромное впечатление, скорее всего, это эмоциональная реакция. Очарование этой молодой особы никого не оставляет равнодушным. Вы думаете, не больше ли она подходит вам, нежели мисс Блистоун.

– Я так и знал! – воскликнул Чейз, вскакивая на ноги. Вики молчала; она держалась так, как будто ничего не слышала, не переставая вглядываться в брызгающие из фонтана струйки воды. Свет отражался на ее густых темно-каштановых волосах и подчеркивал мягкую линию шеи. Неожиданно она посмотрела на собравшихся, и удивление на ее лице, скорее, было вызвано тоном, нежели словами Пенника.

– Согласны, доктор? – спросил Пенник таким же бесцветным голосом, как в начале их разговора.

Сандерс ничего не ответил.

– Следовательно, ты признаешься? – проворчал Ларри. – Ну хорошо, мистер ясновидящий, а о чем я думаю?

– Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос.

– Да? А может быть, мне кто-нибудь скажет, почему меня всегда обвиняют в неприличных мыслях? Почему всегда предполагается, что я думаю только о…

– Никто этого не сказал, – постарался успокоить его Сандерс. – В этом и заключается неправильность всего этого эксперимента. Нас выдает совесть.

– Так, а может быть, вы тогда скажете нам, о чем думает Виктория? – вызывающе бросил Чейз. – В чем заключается ее секрет, который она старается укрыть на всем протяжении нашего знакомства?

К счастью, в этот момент их прервали. Из глубины дома через стеклянные двери, занавешенные плюшевой портьерой, долетел шум поспешных шагов и чей-то запыхавшийся голос. Маленькая, улыбающаяся женщина в сбившейся набок шляпке ворвалась в оранжерею. Это могла быть только хозяйка дома, и Сандерс с облегчением приветствовал ее появление. Он начинал отдавать себе отчет в том, что эту игру в «чтение мыслей» не следует продолжать, потому что это может иметь самый неожиданный результат. Однако благодаря противоречивости, заложенной в человеческой природе, каждому из них хотелось продолжить ее.

В этом и заключалась главная неприятность. В первый раз он задал себе вопрос: что еще может произойти, прежде чем этот уик-энд достигнет конца?

Глава третья

– Мне очень неприятно, что я оставила вас одних, – оправдывалась Мина Констебль. – Все разладилось, и я сама не знаю, что делать.

Сандерсу она понравилась с первого взгляда: она возвращала чувство реальности. От нее исходили доброжелательность, искренность и обаяние. Небольшого роста, с быстрыми движениями, она производила впечатление женщины с большим запасом энергии. У нее были большие темно-карие мечтательные глаза, смуглая кожа и коротко подстриженные волосы. Одета она была с небрежной элегантностью, а лихо сдвинутая набок шляпка только прибавляла ей очарования. Однако Сандерс успел заметить признаки тяжелых приступов малярии: в сузившихся зрачках и дрожании рук.

Она быстро оглянулась назад.

– Я прибежала первая, – сказала она тем же самым, чуть запыхавшимся голосом. – И хотела просить вас, чтобы вы не обращали внимания на Сэма, если он будет в одном из своих настроений. Бедняга, у него сегодня был отвратительный день; машина разбита, никого не удалось найти для помощи в доме. Слава Богу, слуги чувствуют себя гораздо лучше. Веселые, как ни странно, хотя сама авария вряд ли принадлежала к приятным ощущениям. Можно представить себе…

Она внезапно замолчала, когда ее взгляд остановился на Сандерсе. Чейз представил его. И, может быть, потому, что был выведен из равновесия, продемонстрировал непривычное отсутствие такта.

– Не обольщайся, Мина, – сказал он утешающим тоном, обнимая ее за плечи. – Перед тобой человек, который никогда о тебе не слышал. Ты совсем не так популярна, как воображала.

– Я никогда этого не воображала, – решительно заявила Мина и дружелюбно улыбнулась доктору.

– Он никогда не слышал, – упорно продолжал Ларри, – о «Леди Иштар» или «Сатане из предместья», и даже сомневаюсь, что слышал, что наша Мина некогда написала детективный роман! Я по-прежнему убежден, что он был твоей неудачей. Считаю абсолютно неправдоподобным, чтобы какой-то тип мог ездить с трупом по всему Лондону, а потом убедить всех, что покойник все это время был жив и умер только в Гайд-парке. Кроме того, твоя главная героиня – тупица, которая каждую минуту теряет голову. С другой стороны, если бы она не была тупицей, не было бы и романа, Следовательно, все в порядке.

Это задело Сандерса за живое.

– Прошу меня извинить, но это вы написали «Двойное алиби»? Разумеется, ваше имя мне известно. И я абсолютно не согласен с Ларри. Вероятно, вас спрашивали об этом сотни раз, но как вам пришло в голову подобное отравление? Это совершенно новая идея, и она имеет полное научное обоснование.

– Сама не знаю, – уклончиво ответила она. – Я знакомлюсь с людьми, и они рассказывают мне разные вещи. – Создавалось впечатление, что ей хотелось сменить тему разговора. – Мне очень приятно, что вы приехали к нам, но боюсь, что уик-энд будет не из самых удачных. Как вам нравится Форвейз? Милый дом, правда? – спросила она с чувством искренней гордости. – С самого детства я мечтала о таком доме! Знаю, знаю, люди над ним смеются, но мне он нравится. Нравится атмосфера самого дома. И Сэму тоже, он разбирается в таких вещах. Ларри, будь хорошим мальчиком и принеси нам что-нибудь выпить. Для меня коктейль, а Сэм, наверное, захочет джин с вермутом. Я угадала, мой дорогой?

Она обернулась, улыбаясь. В оранжерею вошел Сэм Констебль. Мистер Сэмюэль Хобарт Констебль начал что-то говорить, но, заметив незнакомого человека, сразу же замолчал. Он тяжело дышал и молчал так демонстративно, как будто хотел показать, что его молчание объясняется исключительно хорошим воспитанием. Его представляли тираном, но Сандерс увидел перед собой просто полноватого мужчину, приближающегося к шестидесяти, лицо которого выдавало раздражительность и заносчивость. Невысокий и уже немолодой, он все еще был исключительно красивым мужчиной. Твидовый костюм сидел на нем идеально, без единой морщинки. После минуты торжественного молчания он обернулся и увидел открытое окно. Ровным шагом он прошел через оранжерею и тщательно закрыл его.

– Приятно познакомиться с вами, – обратился он к Сандерсу, демонстративно игнорируя всех остальных.

– Все в порядке, дорогой, – сказала Мина, весело похлопав его по плечу. – Ларри принес нам выпить, и нам сразу же будет лучше. Кроме того, миссис Чичестер обещала приготовить нам что-нибудь поесть, и…

– Вы, вероятно, слышали, что произошло. Что ж, молодой человек, вам очень повезет, если вы получите что-нибудь на ужин. Некая миссис Чичестер любезно согласилась позаботиться о нас: она не может приготовить порядочный ужин, но сможет приготовить «немного холодной говядины» и «вкусный салат». – При последних словах на его желтом лице появился румянец. – Мне это не нравится. Я не хочу ни куска холодной говядины, ни вкусного салата. Я хочу хорошо поужинать. И с того времени…

– Сэм, мне действительно очень жаль. – Мина сняла шляпку и бросила ее на плетеное кресло. В ней чувствовалось раздражение. – Я прекрасно тебя понимаю. Но сегодня магазины закрываются рано, и кроме холодных закусок, в доме ничего нет.

Сэм обернулся к ней и спросил преувеличенно вежливо:

– Это моя вина?

– Нет, но без прислуги…

– Это уже меня не касается. По-моему, в мои обязанности не входит хождение по магазинам за мясом или за чем-то другим. Постарайся быть справедливой, Мина. Если уж ты сумела без всяких дорожных приготовлений тянуть меня через сотни миль малярийных болот – жаль, что ты сейчас не видишь своих глаз, – наверное, я не требую слишком многого, если хочу, чтобы хозяйство в нашем доме находилось на должном уровне. Но не будем ссориться в присутствии гостей.

– Я могу приготовить ужин, – предложил Герман Пенник.

Это прозвучало так неожиданно, что все присутствующие вытаращили на него глаза. Даже Чейз остановился на пути за напитками и высунул голову из-за куста папоротника. Сэмюэль первый раз обратился непосредственно к Пеннику:

– Вы повар, старина? – спросил он презрительным тоном человека, давно обо всем догадавшегося. – То есть, кроме ваших прочих способностей?…

– Я умею хорошо готовить. Разумеется, я не смогу приготовить горячих блюд, но зато холодные закуски будут достойны королевского стола.

Вики рассмеялась; это был непроизвольный смех, освобождение от давящей тяжести. Она встала с краешка фонтана.

– Великолепно! Браво! Вы должны наконец сесть и отдохнуть, – обратилась она к Мине. – Вы не считаете, что не стоит делать такой трагедии по поводу одного ужина? Если бы у вас не было денег, как у меня, один-единственный ужин не имел бы для вас никакого значения. Мистер Пенник приготовит его, а я подам…

– Нет, нет! – Герман был явно шокирован этим предложением. – Вы будете подавать? Я не могу этого позволить. Прошу предоставить все мне.

– Вы совершенно покорили его, мисс! – Сэмюэль выражался с неумелой галантностью. Неожиданно настроение у него поднялось. Сандерс задумался, что могло вызвать такую перемену: рассмешила его перспектива увидеть «ясновидящего» в роли повара или в роли официантки. Мина, до сих пор беспомощно оглядывающаяся вокруг, как будто желая убедиться, что, несмотря на мелкие столкновения, все по-прежнему считают ее мужа прекрасным человеком, снова впала в мечтательное настроение.

– Что ж, тогда все в порядке, – заметила она. – По-моему, Дюма когда-то готовил ужин для французских гурманов? Жаль, что я не умею этого делать. Где-то в кухне должен быть поварской колпак, знаете, такой высокий, белый… Он может вам пригодиться.

– Он будет ему очень к лицу, – серьезно заметил Сэм. – Но вы должны дать нам слово, что не отравите нас. Идет?

Дальнейший разговор прервало появление Ларри. Он с таким раздражающим скрипом толкал перед собой по каменному полу плетеный столик, что лицо Сэма покраснело. Через минуту Чейз поставил на него поднос с бутылками, рюмками и миской, полной льда.

– Он не отравит нас, – уверил он присутствующих. – Что бы ни случилось, он не будет этого делать. Ему это не нужно.

– Ему это не нужно?

– Нет. Он просто подумает о нас и – хоп! Джин с вермутом, или сделать коктейли?

– О чем ты говоришь, черт возьми?

– Я говорю святую правду, – продолжил Ларри, быстро разливая напитки. – Голосуем? Не хочешь коктейля? Все в порядке. Что ты будешь, Мина?

– Мне все равно, Ларри. Может быть, джин с вермутом.

– Мистер Пенник, – продолжил Чейз. – сказал, что мысль – это физическая сила. И он также сказал, что, использовав ее соответственно, можно убить человека.

На лице Сэма, который взял в руку бокал с напитком, появилось выражение отчаяния. Он как будто хотел сказать: «Опять! Всегда что-то должно меня расстроить и вывести из себя. Ну почему все неприятности сваливаются на мою голову?»

– В самом деле? – удивился он, громко проглотив напиток. – Вы снова развлекаетесь отгадыванием мыслей?

– Спроси доктора. Ну спроси его! Мистер Пенник сказал, о чем он думал, и – попал с первого раза. И даже угадал, когда Джон попытался скрыть свои мысли о…

– Других делах, – вмешалась Вики, с интересом наблюдая за струящейся в фонтане водой.

– Я думаю, подходящий ли мне попался человек? – заметил Сэм, внимательно глядя на Сандерса. – Молодой человек, вы доктор, не правда ли?

– Да.

– И, как мне говорили, работаете в качестве патолога в Министерстве внутренних дел?

– Да.

– И вы согласны со всеми этими бреднями?

– Я не обязан с чем-либо соглашаться. Но признаю, что мистер Пенник прекрасно продемонстрировал свои способности… Да, пожалуй, это самое подходящее определение.

Хозяин дома вскочил на ноги.

– Ради Бога, Мина! Перестань трясти этот бокал. Ты ведешь себя, как старуха, тянущая джин в трактире. Если у тебя так дрожат руки, что ты не можешь удержать бокал в руках, поставь его на край стола, а потом уже пей. Это будет значительно приличнее, чем делать из себя посмешище!

Он замолчал, смущенный собственным взрывом. Скорее всего, он не имел в виду ничего плохого. Но во всем этом был элемент жестокости, поскольку он на собственном опыте должен был знать, что невозможно совладать с дрожью после приступа малярии.

Мина не сказала ни слова.

– Ну, хорошо, хорошо, прошу прощения, – буркнул он. Он выпил содержимое бокала до дна и тяжело уселся. – Но вы довели меня до того, что я чувствую себя стариком. Имейте хоть немного жалости. Я часто говорю, что Мина меня когда-нибудь убьет из-за того, что не может ничего удержать в руках. Нервы. Не могу сдержаться. Да, но, возвращаясь к предыдущей теме, вся эта история с чтением мыслей – чушь. Это аморально, это… – вены вздулись у него на лбу, – это противоречит всему, что я когда-либо учил. Это противоречит природе.

– Не волнуйся, Сэм, – просила его Мина. Глаза ее блестели. – Но ты должен признать, что это поразительно. Ты же прекрасно знаешь, что мистер Пенник точно сказал тебе, о чем ты думаешь. Но ты не дал ему закончить и закричал: «Неправда!» И потом уже не согласился ни на одну попытку. Мне очень жаль, мой дорогой, но ты сам знаешь, что это так.

Сэмюэль посмотрел на нее.

– Может быть, мы сменим тему? – преувеличенно любезно предложил он. Он вытащил из кармашка часы и посмотрел на них. – Подумайте! Уже почти половина восьмого. Самое время для того, чтобы принять ванну и переодеться…

– Успокойся, Сэм, неужели мы сегодня будем переодеваться к ужину?

– Разумеется, моя дорогая. Ты можешь назвать мне какую-нибудь причину, по которой мы должны изменять нашим обычаям? Если я переодевался к ужину, находясь среди этих чертовых негров, то, уж наверное, я имею право сделать это в собственном доме?

– Конечно, если тебе так хочется.

– Мне так хочется… благодарю тебя. Паркер выбрал именно сегодняшнюю ночь, чтобы отлеживаться в госпитале. Единственный человек, который умеет приготовить мои вещи. Но так бывало не раз. Придется тебе заменить его сегодня, моя дорогая, если, конечно, это будет тебе по силам. – Он повернулся к Пеннику. – Я хотел бы поблагодарить вас, старина, за приносимую жертву с приготовлением ужина. Вы успеете приготовить его к восьми?

– Если вам так хочется, – ответил тот серьезно. И добавил после паузы: – Однако я не думаю, что вы будете ужинать.

Констебль выпрямился на стуле.

– Не буду ужинать? Почему, черт побери, я не буду ужинать?

– Потому что вас уже не будет в живых, – ответил Пенник. Прошло несколько секунд, прежде чем значение этих слов дошло до слушателей, и прошло очень много времени, пока кто-либо из них отозвался.

Все время разговора Пенник сидел так спокойно, что о его присутствии просто позабыли. И вдруг он обратил на себя внимание всех.

Он выглядел очень хорошо в своем темном костюме. Сидел, чуть наклонившись вперед, скрестив ноги, а руки стиснув так, что под ногтями появились голубые полукружия. В тишине, которая воцарилась в оранжерее, любой звук как бы усиливался: воды, брызгающей из фонтана, шорох подошв об пол. В душном помещении повеяло холодом.

Затянувшееся молчание прервал Сэм, в его голосе звучало почти детское недоверие. Все оживились.

– О чем вы говорите?

– Я сказал, не думаю, что вы доживете до ужина.

Лоуренс Чейз вскочил на ноги.

– Разрыв сердца? – добивался объяснения обеспокоенный хозяин дома.

– Нет.

– Тогда вы, может быть, любезно объясните мне, что вы имели в виду? Такое ужасное… – Констебль прикусил язык и, подозрительно оглянувшись по сторонам, поднял свой бокал. – А может быть, кто-то отравил мой коктейль, вы это хотели сказать? – добавил он с глубоким сарказмом.

– Нет, этого я не хотел сказать.

– Я скажу вам, что он имел в виду, – спокойно заметила Вики. – Вы можете нам сказать, вернее, вы думаете, что можете нам сказать, о чем каждый из нас думает?

– Возможно.

– И в чьей-то голове родился замысел убийства мистера Констебля? Я угадала?

– Возможно.

Наступила тишина.

– Разумеется, – подчеркнул Пенник, еще сильнее стиснув руки, – я не утверждаю, что так обязательно будет. Я… что-то… есть основания. Я накрою для вас, но, скорее всего, ужинать вам не придется. – Он посмотрел Сэму в глаза. – Поскольку вы придаете большое значение так называемому «спортивному поведению», я прошу вас принять это, как мое предостережение.

– Чушь! – взорвался Сэм. – Послушайте…

Все вдруг заговорили одновременно. Сэмюэль не спускал глаз с Пенника. Он выпятил подбородок, и на его лице было написано какое-то мрачное веселье. Это вызвало у Сандерса удивление.

– Ну что ж, – наконец заметил хозяин дома. – Благодарю за предупреждение. Я буду настороже. Но кто хочет меня убить? Моя жена? И это будет напоминать несчастный случай, о котором столько писала пресса? Осторожно, Мина. Помни, что ты разговариваешь во сне и можешь выдать себя. Хотя бы одно это должно заставить тебя вести добродетельную жизнь. – Он задел локтем бокал, который со звоном разбился о каменный пол. – О боже, что за идиотский вздор! Я иду переодеваться. Вы идете со мной?

– Сэм, он не шутит! – взволнованно воскликнула Мина.

– Ты хорошо чувствуешь себя, моя дорогая?

– Сэм, повторяю тебе, он не шутит!

– Я наткнулся у дверей на чей-то багаж, – невозмутимо продолжал хозяин дома. – Это ваша собственность, доктор? Хорошо. Я перенес его в холл. Прошу вас пойти со мной, я покажу вам вашу комнату. Мина, покажи мисс Кин ее спальню. Ларри, будь так добр и покажи мистеру Пеннику, где помещается кухня и… и другие помещения. Брр, но становится холодно!

– Именно, – подтвердил Пенник. – Но мне хотелось бы сказать мистеру Чейзу несколько слов.

– Сэм! – Мина почти кричала.

Он крепко сжал пальцы на ее плече и вывел ее за дверь. Сандерс направился за ним, но краем глаза успел заметить Пенника и Ларри, стоящих у плетеного столика среди тепличных джунглей. В этот момент Пенник что-то сказал, Чейз пошатнулся и внимательно осмотрелся. В стеклянном куполе оранжереи глухим эхом отразились удаляющиеся шаги. В холле громко пробили часы. Было семь часов тридцать минут.

Глава четвертая

Было ровно без четверти восемь, когда Сандерс услышал из соседней комнаты приглушенный крик.

Резиденция Форвейз напоминала ему корабль. Чтобы попасть в главный холл, нужно было пройти через несколько небольших салонов. С главной лестничной площадки коридор вел на верх лестницы, прилегающей к высокой стене, почти целиком состоящей из цветных витражей. Из хрустальных люстр и жирандоллей струился электрический свет. На втором этаже находились шесть спальных комнат, двери которых выходили на четырехугольную площадку. Это было небольшое, слабо освещенное помещение, устланное толстым ковром. Его главным декоративным элементом были старинные часы. В каждой из трех стен находились две двери, ведущие в спальни. Четвертая сторона была обращена к лестничной клетке. Доктору была предназначена комната, находящаяся рядом с комнатой Виктории Кин. Констебли занимали две спальни, располагающиеся напротив лестничной клетки. Чейз и Пенник, вероятно, размещались в двух оставшихся комнатах.

Спальня Сандерса была меблирована так же, как и весь дом. Окна закрывали тяжелые занавески, спадающие складками, как старомодные юбки, кровать выглядела огромной, а на столе, сразу же под окном, стояла фарфоровая лампа. В Форвейзе не было центрального отопления, но этот недостаток современного комфорта искупался большим количеством ванных комнат. Одна из них принадлежала Сандерсу.

Чтобы не париться в душной атмосфере дома, он выключил электрический камин и открыл настежь оба окна. Но не смог справиться с занавесями и оставил их так, как они были. Одно из окон выходило на небольшой балкончик. Он глубоко вдохнул свежий воздух, принял холодный душ и поспешно оделся. Перед тем, как надеть пиджак, он закурил и погрузился в размышления. Несмотря на всю историю с чтением мыслей, неужели Пенник действительно был?

Что это?

Он мог бы поклясться, что услышал слабый крик. Из-за толстых стен трудно было определить его источник, однако он был уверен, что крик донесся из соседней комнаты. Он остановился, вслушиваясь в окружающие его звуки, похожие на шепоты и скрип окон. И вдруг сразу произошло несколько событий.

Тяжелые занавеси взметнулись, приобретя форму колокола, кто-то пытался откинуть их. Маленький столик пошатнулся, с его сверкающей поверхности соскользнула фарфоровая лампа и с таким шумом ударилась об пол, что это должно было быть слышно по всему дому. Из-под занавеси сначала показалась черная атласная туфелька, бежевые чулки, темно-голубое платье, и в комнату, тяжело дыша, ввалилась Вики. Она была близка к обмороку, а ужас превратил ее лицо в бесцветную маску.

Огромным усилием воли она пыталась взять себя в руки.

– Прошу… прошу прощения за вторжение. Но у меня не было другого выхода. В моей комнате кто-то есть!…

– В вашей комнате кто-то есть? Кто?

– Я проникла сюда через окно, – объяснила она, с излишними подробностями, что свидетельствовало о сильном волнении. – Там есть балкончик. Я должна на минуту присесть, мне… мне не хочется делать из себя посмешище…

С первой минуты встречи он пытался уловить особенность, которая в большей степени была бы для нее определяющей. И только теперь, в момент сильного потрясения, эта черта ясно обрисовалась: преувеличенная забота о своем внешнем виде. Это чувствовалось по всему ее облику: одно плечико ее платья упало или порвалось, она быстро вернула его на место. На плечах и руках виднелись следы грязи, и, когда она заметила это, у него было впечатление, что она разрыдается. Она уселась на краешек кровати.

– Все уже хорошо, все хорошо, – успокаивал он ее. – Что случилось? Что вас так испугало?

Прежде чем она успела ответить, кто-то неожиданно застучал в дверь.

Вики нервно подскочила.

– Не открывайте дверь! – умоляла она. – Нет,нет! Не открывайте… – И с облегчением умолкла при виде Констебля, который, не дожидаясь разрешения, открыл дверь. Он был в халате и домашних туфлях.

– Что тут за шум? – потребовал он объяснения. – Я думал, что дом обрушился. Неужели нельзя даже спокойно переодеться?

– Прошу прощения, – сказал доктор. – Ничего особенного не произошло, только упала лампа.

Но их хозяин нисколько не заинтересовался лампой. Он окинул быстрым, проницательным взглядом Вики и Сандерса, широко открыл глаза и сделал собственные выводы. – Послушайте… – медленно начал он.

Но Вики уже полностью пришла в себя.

– Нет, сэр. Не делайте столь быстрых выводов. Это совсем не то, о чем вы подумали.

– А можно узнать, мисс, – сказал Сэм менторским тоном, – в каких выводах вы меня подозреваете? Разве я просил каких-либо объяснений? – Он почувствовал себя обиженным. – Я зашел узнать, что тут за шум. Нашел семейную реликвию в осколках и двоих из моих гостей в ситуации, которая во времена моей молодости была бы определена как «подозрительная». Но разве я задал в связи с этим какие-либо вопросы?

– Мисс Кин как раз рассказывала, – начал Сандерс.

Она прервала его.

– Что-то было в моей комнате и испугало меня. Я проникла сюда через балкончик. Посмотрите на мои руки, если вы не верите моим словам. Мне очень неудобно из-за этой лампы, я перевернула ее, когда влезала через окно.

– Это не имеет абсолютно никакого значения, – лицо Сэма приобрело хитрое выражение. – Мне очень жаль, что вас что-то испугало. Что это было, мыши?

– Нет… не знаю.

– Следовательно, не мыши. Если удастся вспомнить, что это было, скажите мне, я этим займусь. Простите меня, господа, я не буду вам больше мешать.

Сандерс сделал вывод, что его объяснения только усилят подозрения хозяина дома, и воздержался от комментариев.

– А как насчет предсказания, сэр? – сменил он тему. – Никто не пытался вас убить?

– Пока нет, доктор. Пока нет. Альбом по-прежнему лежит на полке. До встречи за ужином!

Сандерс удивленно смотрел на исчезающего за дверью Сэма.

– Что он хотел этим сказать?

– Чем?

– Альбом по-прежнему лежит на полке…

– Понятия не имею – прошептала Вики. – И не знаю, смеяться мне или плакать. По-моему, вы попадаете из одной затруднительной ситуации в другую.

– Это не имеет никакого значения, но если мы уж заговорили об этом, то в какую затруднительную ситуацию вы попали несколько минут назад?

Она уже совершенно успокоилась, хотя шок оставил на ней явные следы. По ее телу время от времени пробегала дрожь.

– Это неважно. Я могу умыться в вашей ванной комнате? Мне еще не хотелось бы возвращаться к себе.

Он показал ей ванную, закурил сигарету и глубоко затянулся. Неожиданное появление Виктории, ее вид обеспокоили его по многим причинам. Когда она довольно быстро вернулась из ванной, он заметил на ее лице решительность.

– Да, правда, мне нужно было несколько минут, чтобы прийти в себя, – пояснила она. – И прошу вас не сердиться, доктор, но я ничем не могу с вами поделиться, кроме моего собственного ощущения: вся эта ситуация ведет к катастрофе. Я не хочу добавлять к ней еще мои мелкие неприятности. Ничего не произошло…

– И все же что-то должно было произойти! Может быть, у кого-то возникли какие-либо… хм… намерения относительно вас?

– Я вас не понимаю.

– Правда?

– Нет, это совсем не то, что вы имеете в виду. Это нечто иное. – Она вздрогнула. – Для моих нервов это уже слишком. Но ведь взглядом нельзя убить, правда? – Она уселась в мягкое кресло, он подал ей сигарету и поднес огонь. Она задумчиво выпускала кольца дыма. – Я смогу рассказать вам, в чем заключаются наши неприятности и почему все это кончится не слишком весело?

– Разумеется.

– Когда мне было семь лет, я получила в подарок книгу с волшебными сказками. Некоторые из них были ужасающими. В них был мир, в котором можно было иметь все, разумеется, если тебе удавалось завоевать любовь какой-то ведьмы или колдуна. Одна из таких сказок была о летающем ковре. Колдун сказал юноше, которому подарил его, что ковер отнесет его в любое место – при одном условии. Во время полета нельзя даже на секунду подумать о корове. Стоит ему о ней подумать, как ковер сразу же упадет на землю. Не было ни малейшей причины, по которой он стал бы думать о корове. Однако с той минуты, когда ему сказали, чтобы он этого не думал, он не мог избавиться от мысли о корове, особенно тогда, когда смотрел на свой волшебный ковер. Нет, я не сошла с ума. Тогда я не понимала психологического значения этой сказки, я просто ее не любила. Но в ней заключена правда. Стоит кому-то сказать: «Этот человек умеет читать мысли», и ни о чем другом ты уже не можешь думать, только о том, чего не хочешь обнаружить перед другими. И именно на этом концентрируешь все свое внимание. И ничего нельзя сделать.

– Ну и что?

– Ох, не притворяйтесь таким наивным!

– Бог свидетель, я нисколько не притворяюсь. Мне просто кажется, что вы преувеличиваете. Я скорее согласился бы с Ларри: было бы чертовски неприятно, если бы все наши мысли вышли наружу, но ведь мы все же не банда преступников!

– Нет? Даже потенциально? У меня есть мачеха, которую я ненавижу. Я желала бы, чтобы она умерла. Что вы на это скажете?

– Только то, что это не такой уж страшный секрет.

– Мне нужны ее деньги, – настойчиво продолжала Вики. – Вернее, деньги моего отца, который оставил их ей в пожизненное пользование. Она вышла за него замуж, когда он был в возрасте мистера Констебля. А сама чуть старше меня и тверда, как сталь. И я постепенно становлюсь такой же… Скажите мне, что вы думаете о нашем ясновидящем?

– Хвастун.

Она посмотрела на него с удивлением и каким-то беспокойством. В глазах ее также было облегчение, и другие чувства, которых он не мог понять. Однако он знал, что где-то в глубине ее души укрыты те предрассудки, которые заставляют ее верить в сверхъестественные силы Германа Пенника.

– Почему вы так говорите? Ведь он прочитал ваши мысли?

– Это только кажется. Я думал об этом. Я еще не знаю, как это происходит, но мне кажется, что ответ на этот вопрос связан с Ларри Чейзом.

– С Ларри? Каким образом?

– Вы же не знаете, какой это болтун. Он интересуется людьми. Сначала выложит полную историю жизни какого-то человека, а потом утверждает убежденно, что не сказал ни слова на эту тему. Мне как раз вспомнилось, что он что-то знал или подозревал, что знает относительно Марсии Блистоун и… и дел, о которых я не хочу говорить. Он упоминал об этом в письме ко мне. И если Пенник является мастером вытягивания информации, а потом маскирует это…

– Но это не объясняет, откуда Пенник мог знать, когда вы будете думать об этом!

– Я в этом совсем не уверен. Предположим, что он великолепный психолог. Это основа деятельности каждого гадальщика.

– Ну а как быть с бюстом Листера?– И… – она заколебалась. – Простите, что я об этом вспоминаю, но другие вещи, о которых говорил Пенник? Та последняя?

– Признаю, что истории с бюстом Листера не понимаю. А ту, что вы называете «последней», он мог прочесть на моем лице. На нем все отражается. Я не умею долго сохранять каменную маску.

Воцарилось молчание. Вики бросила выкуренную сигарету в пустой камин и стала нервно ходить по ковру.

– Осталось еще предсказание. Что Сэм… вы знаете.

– Мистер Констебль, – ответил с изысканной вежливостью Сандерс, – пока еще не умер. Даже если Пенник умеет читать мысли, то пусть меня повесят, но я не поверю, что он может предсказывать будущее.

– Если вся эта история является одним большим обманом…

– Этого я не сказал. Я не исключаю, что Пенник обладает некоторыми телепатическими способностями. Но, как это случается не с одним честным человеком, он помогает себе мелким обманом и незаурядными способностями к дедукции.

– Значит, вы не верите, что мысль может быть использована как сила или физическое оружие?

– До конца моей жизни я буду возражать против этого.

Из спальни, расположенной через две комнаты от них, послышался страшный крик Мины. На часах Сандерса было без одной минуты восемь.

Это был нечеловеческий крик, полный физической боли и ужаса. Она кричала и почти одновременно говорила что-то, они смогли выделить только постоянно повторяющееся имя ее мужа. Вики вглядывалась в доктора с выражением суеверного ужаса на лице, он боялся, что через минуту и она начнет кричать.

Сандерс отворил дверь в холл. И там увидел сцену, которую потом многократно описывал.

Сэм Констебль, одетый к ужину, стоял, опершись о перила в нескольких шагах от лестницы. Всем туловищем он опасно наклонился вперед, одной рукой придерживаясь за столб. Вторая рука дернулась, судорожно разжимая пальцы, и в течение нескольких секунд Сандерс думал, что он тяжело рухнет через перила на первый этаж. Но он уже слишком обмяк. Гротескно скрючившееся тело осело вниз к столбикам балюстрады, а рука с глухим стуком ударилась о ковер. Голова была повернута в сторону, так что Сандерс увидел его лицо, только когда Констебль опрокинулся на спину.

Крик прекратился. Мина, вцепившись зубами в носовой платок, неподвижно стояла в полуоткрытой двери одной из комнат напротив лестничной клетки.

Теперь, когда наступила тишина, думать стало легче. Сандерс подбежал и опустился на пол около Сэма. На секунду он почувствовал легкое дрожание пульса, которое замерло при его прикосновении. Сэмюэль Констебль был мертв.

Еще стоя на коленях, доктор осмотрелся. Ведущие в холл двери спальни Мины, его комнаты и комнаты Вики были открыты. Из своего положения он мог заглянуть под кресло, кровать и даже под туалетный столик, стоящий у стены в комнате Вики. И именно под этим предметом меблировки его взгляд наткнулся на какое-то светлое пятно.

Это был белый поварской колпак.

Старомодные часы в холле мелодично пробили восемь часов.

Глава пятая

Краем глаза Сандерс заметил, что кроме него, в холле находятся еще три человека. Мина по-прежнему стояла в полуоткрытых дверях, подбородок ее дрожал. Вики сделала два шага в направлении лестницы и остановилась. С другой стороны холла Ларри как раз отворил дверь своей комнаты. Никто из них не трогался с места.

В углу, около старых часов горели несколько электрокаминов. Свет от них падал на столбики балюстрады, которые бросали тень на лицо и тело Сэма Констебля. Доктор склонился над ним, методично осмотрел тело. Результаты осмотра принесли ему огромное облегчение. Однако…

Он скорее почувствовал, нежели увидел Чейза, старающегося заглянуть ему через плечо. Но все же не обернулся до той минуты, когда Чейз внезапно схватил его за локоть. Он был без галстука и пиджака, жестко накрахмаленная рубашка топорщилась под подтяжками, худая шея склонилась набок. Во второй руке он держал галстук.

– Послушай, – шептал он хриплым голосом, – он жив, да? Ведь он жив, правда?

– Нет.

– Сэм мертв?

– Можешь убедиться сам.

– Но это невозможно! – Чейз одной рукой держался за Сандерса, а другой взмахивал галстуком прямо перед его носом. – Это неправда! Он не имел в виду ничего подобного… он не мог!

– Кто не имел ничего в виду?

– Неважно. Скажи мне только одно: как он умер? Что случилось?

– Успокойся! И перестань меня толкать, а то я перевернусь через перила. Отойди от меня, черт возьми! Сердечный приступ, по крайней мере, похоже на это.

– Приступ?

– Да, а может быть, инфаркт. Когда сердце слабое, оно может просто в определенный момент отказать. Отойди от меня, понял? – Сандерс отпихнул от себя руку с воротничком. – Ведь ты же слышал, что он сам говорил о приступе. В каком состоянии было его сердце?

– Его сердце? – повторил Ларри с огромным облегчением, – Понятия не имею. Скорее всего, очень слабое. По-моему, да. Бедный старина Сэм. Спроси Мину, она должна знать. Спроси Мину!

Вики спокойно присоединилась к ним.

– Слушайте внимательно и сделайте, что я вам скажу. Останьтесь около него, но к нему не прикасайтесь и не позволяйте никому этого делать. Я вернусь через минуту, – обратился к ним Сандерс.

Он подошел к Мине, мягко ввел ее в комнату и закрыл за собой дверь.

Она не сопротивлялась, но колени у нее начали сгибаться под собственной тяжестью, как будто были из пластилина. Он обнял ее за плечи и ласково усадил в кресло. Она не была еще переодета к ужину, широкий розовый халат закрывал ее с ног до головы. Руки женщины были судорожно стиснуты, а бледное, бессмысленное лицо в обрамлении черных волос производило впечатление трагической маски. На одном из рукавов халата виднелись пятна, похожие на воск. Вся живость Мины куда-то улетучилась. У нее были синие губы и очень частый пульс. Но в тот момент, когда она осознала, что Сандерс не пускает ее к собственному мужу, она начала яростно сопротивляться.

– Успокойтесь, дорогая! Уже ничего нельзя сделать.

– Это неправда, он жив! Жив! Я сама видела…

– К сожалению…

– Вы же должны знать! Вы врач! Вы знали бы, если бы…

Сандерс молча кивнул головой.

После продолжительного молчания, дрожа всем телом, она упала в глубокое кресло. Ужас уступил место боли. Она старалась взять себя в руки, слезы медленно наполняли огромные печальные глаза.

– У него было слабое сердце?

– Что вы сказали?

– У него было слабое сердце, не так ли?

– Да, он всегда… нет, нет, нет! – закричала Мина, придя в себя и глядя на доктора. – У него было сердце, как у быка. Только неделю назад это заявил доктор Эйдж. Думаю, что у немногих людей было такое здоровое сердце, как у Сэма. Но какое это имеет значение теперь? Я не дала ему двух чистых носовых платков. Это было последнее, о чем он меня просил…

– Но что произошло?

– Не знаю, не знаю, не знаю!

– Но почему вы кричали?

– Прошу вас оставить меня одну.

Сандерс старался побороть поднимающееся в нем чувство жалости. Он ласково положил руку ей на плечо.

– Мне очень жаль, дорогая миссис Констебль. Но есть определенные вопросы, которыми следует заняться. Мы должны послать за врачом, лучше всего за вашим домашним врачом, также следовало бы известить полицию. – Он почувствовал, как под его пальцами напряглись мышцы ее тела.

– Если вы расскажете мне, что произошло, я займусь всем этим.

– Да, вы правы, – она пыталась взять себя в руки, но слезы ручьем текли у нее по лицу. – Вы очень добры ко мне. Я все расскажу вам.

– Что произошло?

– Сэм был в своей комнате…

Спальня Мины, в которой они оба сейчас находились, несмотря на множество мелочей, имела довольно суровый вид, это впечатление подчеркивалось весьма скромной меблировкой. Небольшая ванная комната соединяла ее комнату со спальней мужа. Все двери были открыты. Мина выпрямилась, потерла ладонью лоб и дрожащими пальцами показала в направлении спальни Сэма.

– Он был там. Как раз закончил переодеваться. Я сидела у туалетного столика в спальне. Я еще не была готова, потому что должна была помочь ему. Все двери были открыты. Сэм крикнул: «Спускаюсь вниз». Это были его последние слова. Я ответила: «Хорошо, мой дорогой». – Это воспоминание вызвало новый пароксизм слез, хотя глаза ее были совершенно неподвижны.

– Да?

– Я услышала скрип закрываемой двери, той, которая ведет из его комнаты в холл.

Она снова заколебалась.

– И что же дальше?

– Я не была уверена, приготовила ли ему два чистых носовых платка, о которых он просил. Вы понимаете, один в кармашек, а другой для пользования…

– Да?

– Я хотела его спросить… Встала со стула, надела халат, – каждое действие она иллюстрировала жестами, – и пошла… туда… и отворила дверь в холл. Я думала, что он уже внизу. Но нет. Он стоял на лестничной площадке, спиной ко мне. И как будто танцевал и раскачивался…

– Танцевал и раскачивался?

– Так это выглядело. Потом упал. На перила. Я думала, что он перелетит через них. Начала кричать. Я знала, что он умирает.

– Откуда вы могли это знать?

– Я чувствую некоторые вещи.

– И что же дальше?

– Это все. Вы выбежали из своей комнаты. Я слышала, что вы сказали Ларри…

– Благодарю вас. Остальным займусь я сам. Прошу вас ненадолго прилечь. Да, да, вот еще что, вы видели еще кого-нибудь в холле?

– Нет.

– Сколько времени могло пройти с последних слов вашего мужа до того момента, когда вы увидели его в холле?

– Около минуты. А зачем вам это нужно знать?

– Просто я думаю, как долго это могло длиться?

У Сандерса складывалось впечатление, что мысли Мины начинают течь по какому-то скрытому руслу. Он не мог понять изменений, которые наблюдал в ее лице: презрение к себе? Вынашивание решения? Нарастание чувств привело к следующему взрыву.

– Не могу лежать! – рыдала она. – Не хочу лежать! Хочу быть рядом с ним! И думать. Боже, помоги мне!

– Минуточку, дорогая. Вот так. Теперь вам будет гораздо удобнее.

– Не будет…

– Все уже хорошо, – мягко сказал Сандерс. Он стянул с кровати покрывало и укрыл им Мину. – Я сейчас вернусь.

Он задумался, где могут находиться снотворное или успокаивающие таблетки. При буйном воображении Мины, которое временами превращало ее в клубок нервов, такие вещи обязательно должны были находиться в доме. Ему хотелось, чтобы она приняла такую таблетку, прежде чем начнет думать о Германе Пеннике.

Сандерс вошел в ванную и зажег свет. Это было маленькое, влажное помещение: ванна, вешалка для полотенца, умывальник и аптечка. В аптечке, полной бутылочек и лекарств, он нашел картонную коробочку с морфием. Сверху был наклеен рецепт с подписью доктора Д. Л. Эйджа.

Он вынул две таблетки. Запер аптечку и внезапно увидел в зеркале свое собственное отражение.

– Нет! – громко сказал доктор. Он положил таблетки обратно в коробочку, поставил ее на место и вернулся в спальню. Мина лежала спокойно, глаза ее, окруженные темными кругами, были полуоткрыты.

– Я буду здесь рядом, – заверил он ее. – Вы можете назвать мне имя врача вашего мужа.

– Нет… да. Местного? – Она старалась говорить спокойно, – Доктор Эйдж. Вы можете ему позвонить. Гроувтоп, 62.

– Гроувтоп, 62. Погасить свет у кровати?

– Нет.

Он отдернул руку, но причиной этого был совсем не взволнованный голос Мины. Он заметил нечто такое, что обострило его подсознательный страх перед использованием какого-либо лекарственного средства, находящегося в доме Констеблей. Около кровати стоял ночной столик. Рядом с ним – письменный стол с лампой, под которой лежал блокнот, несколько ручек и карандашей и вырванные листы бумаги. Концы всех карандашей были изгрызены и несли на себе следы острых зубов. Под столиком и непосредственно за ним, на расстоянии неполного метра от кровати, находилось несколько небольших полок с книгами. Между Оксфордским словарем, словарем синонимов и толстой записной книжкой с газетными вырезками, Сандерс увидел более высокий, чем остальные книги, тонкий, переплетенный в искусственную кожу альбом; на его корешке была наклейка с небрежно написанным названием: «Новые способы совершения убийств».

Он тихо вышел в холл. Вики и Ларри – уже полностью пришедшие в себя – ждали его, повернувшись спиной к телу, неподвижно лежащему у балюстрады.

– Ну что? – спросил Чейз.

– Ты знаешь, где все находится в этом доме. Иди к телефону, позвони доктору Эйджу, номер Гроувтоп, 62, и попроси, чтобы он приехал сюда как можно скорее. Полиции еще ничего не сообщили.

– Полиции? Что, собственно, ты имеешь в виду, старина?

– Никогда ничего заранее не известно. Не нужно быть ясновидящим, чтобы понять, что я имею в виду… и, если уж мы об этом заговорили, где Пенник?

Во всем доме, кроме тиканья часов и прерывистых, спазматичных рыданий Мины, не было слышно ни одного звука.

– Я пойду к ней, – сказала Вики, но Сандерс задержал ее.

– Минуточку. Мы должны устроить военный совет, потому что Дело идет к тому, что каждому из нас придется отвечать на ряд вопросов. Казалось бы, крик Мины мог поднять мертвеца из гроба. Где Пенник?

– Почему ты на меня смотришь? – разозлился Ларри. – Откуда, черт побери, я могу знать, куда он девался?

– Оттуда, что ты остался с ним внизу, когда мы пошли переодеваться.

– Ах, вот ты о чем! Но я оставался с ним только несколько минут, и с того времени прошло уже полчаса. Я проводил его на кухню и сказал, чтобы он принялся за работу. Потом пошел в свою комнату и сидел там до сих пор. Какой ты назвал номер? Гроувтоп, сколько? Шестьдесят два. Хорошо. Доктор Эйдж. Сейчас позвоню.

Он повернулся и чуть не споткнулся о тело Сэма Констебля. Несколько секунд постоял неподвижно, потом неожиданно большим прыжком миновал лестницу и спустился вниз. Вики смотрела перед собой с непроницаемым выражением. Она сделала шаг вперед, и снова Сандерс остановил ее.

– Разве не лучше будет, если вы позволите мне пойти к Мине? Эта несчастная женщина доведет себя…

– Прошу послушать, – настойчиво прервал он ее. – Я совершенно не собираюсь командовать вами, но поверьте мне, я уже не раз был замешан в подобные криминальные истории. – «Если говорить честно, то всего один единственный раз, – подумал он, – но это воспоминание преследует меня и по сей день», – и знаю, что, если с самого начала не говорить правду, результатом этого может быть масса различных неприятностей. Вы можете ответить мне на один простой вопрос?

– Нет, я не буду отвечать! Я иду к Мине… – оборвала она, ее голубые глаза сверкнули усмешкой при виде подавленного выражения на лице доктора. – Ну, хорошо. Что это за вопрос?

– Когда вы ворвались в мою комнату… что вас так испугало? Пенник? Он был в вашей комнате?

– Нет, что вы!

Сандерс облегченно вздохнул.

– Тогда все в порядке.

– А как вам пришло в голову, что Пенник был в моей комнате?

– Это не имеет значения. Мне так показалось.

Лицо Вики покрылось румянцем.

– Нет, это как раз имеет значение. Почему вы решили, что Пенник был у меня в комнате? По каким-то непонятным для меня причинам, именно я возбуждаю всегда самые худшие подозрения среди окружающих. Сначала Ларри, потом Сэм, а теперь – вы.

– Мы не подозреваем вас. Мы подозреваем самих себя.

– Я не совсем понимаю вас?

– Прошу прощения, что я говорю об этом. В этих обстоятельствах…

– Ах, Сэм не услышит вас. Он мертв.

– Я только хочу сказать…

– Это я прошу у вас прощения, – прервала она его изменившимся голосом. Она поднесла стиснутый кулачок к губам. После всех событий нервы стали отказывать ей, и она была на грани истерики. Сандерс, однако, упрямо стоял на своем.

– Я должен, черт по… должен знать, что вас так напугало. Скорее всего, дело связано с этим, – он кивнул головой в сторону неподвижного тела Констебля. – Он мертв и не может нас услышать, как вы только что сказали.

– Я понимаю, вы считаете, что я упрямая девица, правда? – спокойно спросила Вики, глядя ему в глаза. – Вы забыли, где я работаю. И также забыли, что я, вероятно, знаю столько же, сколько вы, на тему случаев внезапной смерти. Наверное, вы даже не обратили бы на меня внимания, я только одна из рядовых служащих, которые помогают великим юристам в подготовке дел. Но я не хочу ничего об этом знать. Не хочу!

Она прикоснулась к его руке.

– Почему вы спросили, не был ли у меня Пенник?

– Пойдемте туда. – Сандерс проводил ее до открытой двери в ее комнату. – Прошу вас наклониться и заглянуть под туалетный столик. Видите, что лежит на полу? Белый поварской колпак.

– Ну и что?

– Миссис Констебль дала именно такой колпак Пеннику и сказала, что он должен его надеть. Поэтому я подумал… – он замолчал. Вики смотрела на него с таким выражением, как будто не верила собственным ушам. – Скорее всего, в этом ничего нет. Это только одна из моих запутанных теорий. Если вы утверждаете, что Пенник не был в вашей комнате, тогда не о чем говорить.

– Этот скромный маленький человечек?

– Это лишь ваша точка зрения. Любопытно, где сейчас находится скромный маленький человечек?

Толстый ковер приглушил шаги Ларри, скачущего через две ступени лестницы. Он тяжело дышал.

– Все в порядке, – заверил он. – Доктор Эйдж сейчас приедет, – Он стиснул свои длинные сильные пальцы. – Слушай, Джон, может быть, это ни на чем не основанная паника, но мне кажется, что мы должны вызвать полицию.

– К чему такая спешка? Почему ты так думаешь?

– Во-первых, доктор Эйдж сказал, что у Сэма было здоровое сердце. А во-вторых, Пенник…

– Ты видел его?

– Если точно придерживаться фактов, – Чейз еще сильнее стиснул пальцы, – то не видел. Не сомневайтесь, однако, он находится там, внизу. Но мы не должны так серьезно воспринимать его глупую болтовню. Я заглянул в столовую. Кухонная дверь закрыта, но Пенник находится там, я слышал, как он насвистывал и мешал салат в деревянной миске, или что-то в этом роде. Да-а, столовая готова: зажжен полный свет, на столе – лучший фарфор и серебро, любимые ирландские салфетки Мины и цветы в вазе. Но стол накрыт только на пять человек.

Часть вторая Темнота

Пресса

30 апреля 1938 г.

«Ист-Суррей морнинг мессенджер»

Смерть мистера С.Х.Констебля

Всем многочисленным друзьям мистера Сэмюэля Хобарта Констебля из Форвейза близ Гроувтоп мы приносим печальное известие о его внезапной смерти. У мистера Констебля, согласно полученной нами информации, случился сердечный приступ в тот момент, когда он собирался на ужин.

М-р Констебль, 56 лет, сын сэра Лоуренса Ч. Констебля, владелец текстильных фабрик. Учился в Хартонби, а также в колледже Симона Мага в Кембридже. Под конец первого года обучения решил посвятить себя государственной службе. Его карьера, хоть и не была блистательной, складывалась в самых лучших традициях нашей Империи. После смерти отца в 1921 году отошел от активной работы. В 1928 году женился на мисс Вильгельмине Райт, более известной под псевдонимом Мина Шилдс. Потомства после себя не оставил.

«Лондон ивнинг гриддл» (последний субботний номер)

ТАИНСТВЕННАЯ СМЕРТЬ МУЖА СОЗДАТЕЛЬНИЦЫ КРИМИНАЛЬНЫХ РОМАНОВ!

ЧТО ПОСЛУЖИЛО ПРИЧИНОЙ СМЕРТИ? ПОЛИЦИЯ СТОИТ ПЕРЕД ЗАГАДКОЙ

Наш специальный корреспондент Рей Додсворт сообщает:

Сэм Констебль, богатый супруг популярной писательницы Мины Шилдс, потерял сознание и умер вчера вечером на глазах многочисленных приятелей, собравшихся в его сельской резиденции в Суррее.

Что убило его?

Вначале причиной назвали сердечный приступ. Однако доктор Л. Эйдж отказался выдать свидетельство о смерти. Коронер назначил вскрытие, которое было произведено сегодня утром д-ром Эйджем совместно с известным патологом д-ром Джоном Сандерсом. Потом оба доктора удалились на совещание, которое длилось около семи часов.

Почему? Вероятно, нельзя было установить причину смерти. Ни один из внутренних органов умершего не поврежден.

«Имеется ли у врачей какая-либо теория на этот счет?» – с этим вопросом мы обратились к шефу полиции в Суррее, полковнику Ф. Г. Уиллоу.

«Это загадочный случай, – признался полковник. – В эту минуту мне нечего вам сказать».

«Но разве может человек умереть без всякой причины?»

«В эту минуту мне нечего вам сказать», – повторил полковник Уиллоу.

Журналистам не было позволено обратиться с вопросом к гостям, прибывшим на уик-энд в Форвейз – окутанную печалью сельскую резиденцию, где произошла таинственная смерть».

«Лондон ивнинг гриддл» (в том же самом номере)

В ПОСЛЕДНЮЮ МИНУТУ!

В связи с таинственной смертью Сэмюэля X. Констебля в Гроувтоп в Суррее направляется старший инспектор Скотланд-Ярда Хамфри Мастерс».

Глава шестая

В воскресенье утром, когда даже природа, казалось, просыпается позднее, сонный свет падал через открытую дверь ресторана гостиницы «Черный Лебедь». Доктор Сандерс сидел у открытого окна в зале, попивая кофе и щуря глаза от солнечного света. В утренней тишине со двора явственно доносились голоса домашней птицы. Неожиданно зашумел автомобиль, и Сандерс почувствовал огромное облегчение при виде широкого, добродушного лица инспектора Мастерса.

– Мое почтение, сэр! – Мастерс стремительно вошел в зал и с довольным видом стал трясти руку Сандерса. – Добрый день, добрый день. Прекрасное утро, не правда ли? Вряд ли это нам поможет.

Несмотря на то, что инспектор любой ценой старался сохранить хорошее настроение, эти слова его несколько смутили.

– Кофе? С удовольствием. Да, доктор, вы выглядите совершенно вымотанным.

– И чувствую себя таковым.

– Думаю, что мы справимся с этим! – утешил его Мастерс. Принесли кофе, и он стал оживленно размешивать его. – А что у вас слышно, сэр? Есть какие-то известия от мисс Блистоун? Как она себя чувствует?

– Насколько мне известно, она чувствует себя замечательно, – проворчал Сандерс, глядя на Мастерса таким ледяным взором, что тот вытаращил глаза и на лице у него выступили красные пятна.

Старший инспектор окинул своего товарища быстрым взглядом и принял неожиданное решение: он пододвинулся к нему вплотную вместе со стулом и заговорил конспиративным тоном:

– В чем дело, сэр? Я не совсем понимаю, почему вы меня так обрезали, когда я спросил о мисс Блистоун, но я знаю, что это не мое дело, и беру свой вопрос назад…

– Прошу прощения. Я не хотел вас обидеть.

Мастерс внимательно посмотрел на него.

– Все в порядке… Перейдем к более важным делам: что за сообщение вы мне принесли? Вы хотели, чтобы я сюда приехал, и вот я здесь. Но вы хорошо знаете, доктор, лучше, чем кто-либо иной, что у меня имеются собственные обязанности. И моей обязанностью является поехать в Гроувтоп и немедленно доложиться у комиссара полиции. Таковы правила игры. Почему же вам так нужно было увидеть меня до этого?

– Потому что я не хочу, чтобы вас на месте хватил удар, – напрямик сказал Сандерс. – Вам и так будет непросто… Я подумал, что небольшая предосторожность не помешает…

– Все так плохо?

– Да.

– Господи помилуй, мы снова впутались в неприятную историю, – проворчал Мастерс – А впрочем, мне все равно. Слишком много я видел за последние шесть или семь лет, и если вы думаете, что меня еще может что-то удивить, то вы ошибаетесь. – Однако было видно, как его охватывает все большее беспокойство. – Итак, в чем тут дело? Из того, что я слышал, не следует никакой причины для тревоги. Жена мистера Констебля видела, как ее супруг вышел из спальни и направился к лестнице. Посередине холла с ним случился приступ, он упал и в течение нескольких минут скончался. Это так?

– Если говорить о фактах, да.

– А если… – Мастерс замолчал и исподлобья взглянул на своего собеседника. – Вы можете рассказать мне что-то еще?

– Очень немногое. И в этом нет ничего сложного… В пятницу вечером в Форвейзе находились шесть человек: мистер и миссис Констебль, мисс Виктория Кин, мистер Лоуренс Чейз, мистер Герман Пенник и я. Непосредственно перед смертью Сэмюэля Констебля все мы находились в разных местах. Мистер Констебль переодевался к ужину в своей спальне, которая через ванную комнату соединяется со спальней его жены. Миссис Констебль переодевалась в своей комнате. Мистер Чейз делал то же самое у себя. Мисс Кин и я разговаривали в моей спальне. Комнаты, которые я назвал, находятся на одном этаже, по трем сторонам четырехугольного холла. Последний гость – Герман Пенник, был в кухне, готовил нам ужин.

Без двух минут восемь Констебль крикнул своей жене, что уже оделся и спускается вниз. Когда он закрыл за собой дверь, миссис Констебль вспомнила, что не уверена, дала ли ему два чистых носовых платка, о которых он просил. Она отворила дверь в холл.

Их комнаты расположены прямо напротив лестницы. Сэмюэль Констебль стоял в холле спиной к жене. То есть, собственно, даже не стоял. Мина Констебль определила «танцевал и раскачивался».

Мастерс вынул записную книжку и положил на стол. Его маленькие глазки смотрели сосредоточенно. Он кожей чувствовал, что последние фразы скрывают в себе какое-то иное значение, но не знал, какое именно.

– Танцевал и раскачивался? Нет, но… но что она хотела этим сказать?

– Она не смогла или не захотела точнее это определить.

– Так. Что же дальше, доктор?

– Он тяжело повалился на перила, ограждающие лестницу, и Мина закричала. Я выбежал в холл несколькими секундами позже. Констебль висел на перилах, по левой руке, поднятой вверх, пробежала судорога, складывалось впечатление, что он сейчас перевалится через перила. Но он осел на пол и умер несколькими секундами позже, когда я уже был около него.

– И в чем была причина? – резко спросил инспектор.

– Сначала я подумал, что это сердце. Очень характерные признаки: внезапная боль, падение, судороги, внезапное понижение температуры и влажность тела. Раньше, в тот же самый вечер, Констебль сказал что-то относительно сердечного приступа, как будто он опасался его. Но мне не понравилось расширенные зрачки. Я спросил миссис Констебль, каково было состояние сердца у ее мужа. Она не смогла ответить ничего вразумительного. Так выглядела ситуация – достаточно простая, вы, наверное, согласитесь – пока я не поговорил с доктором Эйджем, лечащим врачом Констебля.

– Ага… и что же сказал он?

– Что сердце покойного было таким же здоровым, как ваше или мое. Просто он был ипохондрик. Но это еще не все. При вскрытии оказалось, что все внутренние органы умершего в отличном состоянии: мы не нашли ничего, что указывало бы на причину смерти.

– Но найдете, правда, доктор?

– Не понимаю вас.

– Фью, фью… – Мастерс недоверчиво свистнул. – Может быть, это выглядит плохо, согласен; но я не вижу никакого повода для паники. Врачи всегда крутят! Обсуждают, что вызвало смерть…

– Я повторяю вам, что мы не нашли ничего, что могло бы привести к смерти. Если на ваш упрямый лоб свалится дом, может быть, вы, наконец, поймете, почему так важно то, что я говорю! А кроме того – врачи не крутят!

– А что вы думаете об отравлении? – заметил Мастерс таким тоном, как будто делал честное торговое предложение.

– Нет!

– Нет? Это точно?

– Да. Разве что у вас имеется какой-либо неизвестный науке яд, но я не дам себя провести. – Вопреки собственному желанию доктор Сандерс рассмеялся. – Инспектор, могу поклясться чем хотите, что причиной смерти Констебля не был какой-либо яд: жидкий, твердый или газообразный. Доктор Эйдж и я, мы мучились над этим много часов, и, если существует еще какой-то метод исследования, о котором мы забыли, я очень хотел бы о нем услышать. Ничего.

Старший инспектор задумчиво царапал свой подбородок. Он был явно обеспокоен, и на лице его застыло подозрение.

– Что-то тут не в порядке, – заявил он. – Правда? Всегда в организме остается какой-то след. Ведь что-то, в конце концов, должно было умертвить этого типа. Человек не может ни с того ни с сего упасть трупом.

– В том-то и дело, что может, – спокойно сказал Сандерс.

– Я, видимо, плохо расслышал вас, доктор?

– Нет. Я могу вам назвать, по крайней мере, три случая, в которых совершенно нормальный и здоровый человек может умереть без какой-либо видимой причины смерти: внутренней или наружной.

– Это невозможно!

– Почему же?

– Потому что… потому что. Господи, помилуй! – вскричал Мастерс.

Он встал и, нервно позвякивая в кармане монетами, уставился в залитое солнцем окно.

– Хорошо бы мы выглядели! Я спрашиваю вас, что стало бы с полицией, если бы люди, ни с того ни с сего, стали умирать без малейшего указания на то, что их прикончило…

– Вот, вот, уже теплее, уже теплее, Мастерс. Мы еще не попали в цель, но находимся ближе к ней. Если ситуация станет слишком горячей, я написал заявление, которое вы можете передать прессе, разумеется, это заявление не мое, а того, кто представляет авторитет в подобных делах. Это цитата из Тейлора, автора «Теории и практики судебной медицины», следовательно, вы можете избавиться от своих сомнений.

И он склонился над листком бумаги, исписанным его рукой.

«Среди людей, не имеющих научной подготовки в этой области, существует убеждение, что никто не может умереть внезапной смертью, если организм особы не получит смертельного ранения – то есть видимого, механического повреждения какого-либо из органов или кровеносных сосудов, необходимых для жизни. Это убеждение ошибочно, поскольку смерть может наступить в результате нарушения функции необходимого для жизни органа без обязательного видимого изменения его строения».

Он отодвинул листок от себя.

– Видите, здесь все изложено, коротко и ясно. Повторяю, я могу назвать вам, по крайней мере, три случая, в которых человек может умереть насильственной смертью без каких-либо следов, указывающих на причину смерти: внутреннего или наружного.

Мастерс бросился на него, как терьер.

– Минуточку! Вы сказали «насильственной смертью». То есть – убийство?

– Да.

– Ага, – сказал он после паузы и уселся на стул. – Не буду отрицать, мне все время приходится узнавать много нового. Но почему-то всегда, когда я разговариваю с вами или сэром Генри Мерривейлом, всплывают дела, от которых бы я с удовольствием отказался. Три способа, не так ли? Ну что ж, доктор, я вас слушаю!

– Первый. Известны случаи практически немедленной смерти, когда она наступает как результат неожиданного удара в верхнюю часть желудка, либо брюшную полость. Это влияет на центральную нервную систему. Однако не оставляет ни одного следа или внутренней раны, ни физического изменения внутри организма, то есть не имеет какого-либо следа, указывающего на причину смерти.

– Подождите минуточку, – вмешался Мастерс. – Не хотите ли вы сказать, что можно прикончить кого-нибудь, неожиданно ударив в желудок?

– Что ж, я не особенно рассчитывал бы на это, как на безошибочный способ. Может, удастся, а может, и нет. Речь идет о том, что такого рода случаи зафиксированы. Если вы произведете подобную «операцию» без свидетелей и жертва умрет, никто и ничто на свете не выяснит истинной причины смерти.

– Вот, значит, как это выглядит. – Мастерс переваривал Услышанное. – А второй способ?

– Случается, что люди умирают от сотрясения мозга и не остается ни малейшего следа, указывающего на причину смерти. Неожиданный удар по голове, и жертва падает замертво на месте или умирает чуть позднее, не приходя в себя. Разумеется, может остаться след удара, либо содранная кожа, но может и не быть никакого следа. Бывают также случаи, когда после подобного удара не происходит никаких изменений в мозгу или кровеносных сосудах, и все остальные органы умершего остаются в прекрасном состоянии. Однако этот человек погибает насильственной смертью.

– Та-ак. Третий способ?

– Нервный шок, вызванный чем-то неожиданным или как результат испуга. В большинстве случаев мы скорее приписываем это внезапному прекращению сердечной функции. И не фыркайте, пожалуйста, это факт, имеющий солидное научное обоснование, опираясь на которое, можно разложить здорового человека, как младенца, без всяких внешних и внутренних следов.

Есть еще много иных способов, но ни один из них нельзя применить к нашему случаю. Например, люди умирают от электрического шока, но это не оставляет никаких следов. Разумеется, это первое, что приходит в голову в доме, переполненном различными электрическими приборами. Но Констебль не находился в зоне действия какого-либо прибора, впрочем, сила тока слишком слаба, чтобы поразить кого-то насмерть. Вся проблема с электричеством заключается в том, что если оно убивает, то делает это в течение секунды. Кроме того, есть некоторые препараты – например, инсулин, – которые очень трудно выявить при подкожных впрыскиваниях. Однако, думаю, что при вскрытии мы не пропустили этой или подобной возможности. Не хочу, чтобы вы неправильно поняли меня. Все, что мы могли, мы сделали.

Несколько минут Мастерс неуверенно наблюдал за своим собеседником из-под прищуренных век. Кирпичный румянец залил его лицо.

– Прошу вас не сердиться, доктор, – успокаивающе сказал он. – Вы хорошо себя чувствуете?

– Более или менее.

– Меня это радует, потому что я не имею ни малейшего понятия о том, что вас мучает. Клянусь Богом, вы уже достаточно подробно объяснили всю эту теорию. Чего вы хотите? Проверим только, хорошо ли я вас понял. Мистер Констебль мог умереть от удара кулаком в желудок. Или от удара тупым предметом по голове. Или от шока – кто-то вышел из-за угла и сказал: «У-ууу». Если вы позволите, – сказал он голосом, полным сарказма, – мы воспользуемся научной терминологией и этот случай определим как прекращение сердечной функции по неопределенной причине. Во всяком случае, вы вычислили три способа, которые могли вызвать смерть Сэмюэля Констебля. Вы согласны?

– Да.

– Вот видите. И вы думаете, что это умышленное убийство?

– Без всякого сомнения.

– Внимание! – Старший инспектор нацелил в Сандерса указательный палец. – Никаких утверждений. Подождем фактов, молодой человек. Но подискутировать мы можем. Констебль сказал своей жене, что идет ужинать, и вышел в холл?

– Да.

– Сколько времени прошло между той минутой, когда миссис Констебль в последний раз разговаривала с мужем, и моментом, когда она открыла дверь и увидела его, качающегося на ногах?

– Она говорит, что около минуты.

– Около минуты. Какой-либо другой человек выглядывал в холл, прежде чем миссис Констебль начала кричать?

– Нет.

– Значит, в течение этой минуты он был один?

– Правильно.

– Допустим, – продолжал Мастерс, – что убийца ждал там его. Предположим, что он напал на Констебля, когда тот вышел из комнаты. Ударил его в желудок или по голове. Думаю, ему хватило бы времени, чтобы быстро сбежать с лестницы или вернуться обратно в одну из спален, прежде чем миссис Констебль выглянула в холл?

– Да, наверное.

– В таком случае?…

– Видите ли, – пояснил Сандерс, – мы как раз приближаемся к главному. Все это может быть правдой. Вы можете выбрать себе теорию, которая вам больше нравится. И если даже дать голову на отсечение, что она верна, как вы сможете это доказать?

Наступила тишина. Мастерс пытался подняться со стула и что-то сказать, однако сумел справиться с собой. Лицо его было очень сосредоточенным.

– Вы поняли, о чем идет речь, – настаивал доктор. –Проблема заключается в том, что нет ничего, что указывало бы, каким образом встретила его смерть. Возможно, что это следствие удара в желудок или в голову, что, в свою очередь, могло произойти по несчастливой случайности в то время, когда он один находился в холле. Принимая какую-либо из этих версий, вы должны сознавать, что у вас нет никаких оснований для утверждения, что он умер тем или иным способом. Его смерть точно так же могла быть вызвана нервным шоком. В медицине нет ничего более загадочного и неопределенного, нежели нервный шок, над которым вы издевались минуту назад. Есть случаи, известные в медицине, когда люди умирали при виде железнодорожной катастрофы, при сообщении по радио или в результате «глупых шуток»! Даже при одной мысли, что кто-то нападает на них, хотя поблизости не было ни одной живой души. Поскольку мы не имеем ни малейшего понятия, как умер Сэмюзль Констебль, вы никогда не будете в состоянии что-либо доказать. Если это убийство, убийца свободен от ответственности перед законом.

Снова наступила тишина.

– Но здоровый рассудок не может согласиться с этим! – запротестовал Мастерс.

– Нет. Но самое неприятное заключается в том, что подобное уже не раз случалось.

– Что ж, доктор, посмотрим, что можно будет сделать, – Мастерс пытался казаться веселым. – Да, но должен признать, что мне не нравится вся эта история с отсутствием доказательств…

– Это самая меньшая из ваших неприятностей.

Старший инспектор приглядывался к своему собеседнику с некоторой долей подозрительности.

– Минуточку, доктор. Если бы я не знал вас так хорошо, то черт меня побери, если я не подумал, что во всем этом кроется что-то необычное. Вы уверены, что вы на правильном пути? Убийство? Из того, что вы мне рассказали, следует, что это мог быть и несчастный случай. Разве не так? Зачем же тогда вы нашпиговываете меня подозрениями, что Констебль умер насильственной смертью?

– Затем, что «ясновидящий» по имени Герман Пенник предсказал, что Констебль умрет в пятницу вечером около восьми часов, – буркнул Сандерс. – А я не верю в ясновидящих.

Приближался полдень, и солнце начало пригревать все сильнее. По главной улице медленно проехал автобус и, скрипя тормозами, остановился на остановке. Сандерс посмотрел на часы. Старший инспектор, который внимательно наблюдал за ним, громко вздохнул и вышел. Доктор услышал его голос, мягкий и просительный:

– Девушка, бар у вас открыт в воскресенье?

Возмущенный женский голос ответил, что открыт.

– Ах, – с удовольствием выдохнул Мастерс, – две кружки легкого пива, будьте так любезны.

В этот момент из автобуса, стоящего на остановке перед отелем, вышел Герман Пенник. Сандерсу трудно было объяснить, почему его фигура казалась ему настолько неуместной на улице маленького городка в спокойный воскресный полдень. К тому же им овладело чувство, которое мучило его со времени смерти Сэмюэля Констебля, что с каждой минутой личность Пенника растет и становится мощнее, как дерево манго, выпускающее все новые и новые побеги. Старший инспектор вернулся с двумя кружками светлого пива. Он держался с несколько нарочитой беззаботностью.

– Чтобы утолить жажду, доктор, – сказал он. – О чем это я хотел вас спросить, ага, видели ли вы в последнее время «Старика»? Сэра Генри Мерривейла?

– Он приедет сюда во второй половине дня.

– Та-ак. Ему уже известно об этом деле?

– Еще нет.

– А-а… Значит, не знает? Такая маленькая приятная неожиданность? Ну-ну! Ваше здоровье!

– Ваше. А тем временем, здесь находится некто, кого я хотел бы представить вам. Алло, сэр! – окликнул Сандерс Пенника. – Сюда. Это, – продолжил он, – мистер Мастерс, старший инспектор Скотланд-Ярда. Мастерс, это мистер Пенник, ясновидящий – феномен, о котором я вам рассказывал. Я просил его, чтобы он заглянул сюда к нам.

Довольное выражение исчезло с лица инспектора. Он бросил на Сандерса взгляд, полный упрека, отставил поспешно кружку и повернулся к Пеннику – мягкий на вид, как обычно.

– Прошу прощения, но я, видимо, плохо расслышал…

– Я, как это определил доктор Сандерс, ясновидящий, – сказал Пенник, не отводя глаз от своего собеседника. – Доктор Сандерс проинформировал меня, что вы будете вести это дело.

Мастерс покачал головой.

– Этот вопрос еще не решен. Я мало знаю обо всей этой истории. Однако, – сказал он голосом, пробуждающим доверие, – если бы вы захотели поделиться со мной своими взглядами на это дело, это, разумеется, помогло бы мне. Садитесь, пожалуйста. Чего вы выпьете?

Сандерс, который был хорошо знаком со старшим инспектором, знал, что когда последний одевал на себя маску чрезмерной любезности, его следовало остерегаться, как кобры.

– Благодарю вас, – сказал Пенник. – Я никогда не пью. И не потому, что у меня какие-то особые причины, просто алкоголь плохо действует на мой желудок.

– Много людей лучше всего помогли бы себе, если бы не пили – заметил Мастерс, с довольным видом глядя на свою кружку. – Возвращаясь к предыдущей теме, видите ли, дело в том, что не существует никакого дела. Если мы поднимем большой шум, а потом окажется, что Констебль умер естественной смертью, то мы доставим себе массу неприятностей…

Пенник слегка поморщился, бросив на Сандерса дружелюбный, но удивленный взгляд. И снова Сандерсу пришло в голову сравнение с деревом манго, это ощущение не было особенно приятным.

– Я вижу, доктор Сандерс немного рассказал вам об этом деле, – проговорил Пенник. – Разумеется, Констебль не умер естественной смертью.

– Вы тоже в это верите.

– Разумеется. Я просто это знаю.

Мастерс рассмеялся.

– Вы знаете? – спросил он. – В таком случае, может быть, вы также знаете, кто убил его?

– Разумеется, – ответил Пенник, ударяя себя легонько в грудь кулаком. – Его убил я.

Глава седьмая

Именно этот жест, а не слова, заставили Сандерса наблюдать за ним с вновь пробудившимся интересом. В облике Пенника в этот день было нечто неуловимое, нечто такое, что произвело впечатление расцвета этого довольно неприметного человека. Но что это было? Его твидовый костюм был достаточно солидным и не бросался в глаза, как костюм Сэма Констебля. Мягкая шляпа и бамбуковая трость, которые он положил рядом с собой на столе. Держался он так сдержанно, что это выглядело, скорее, неестественным. Но на мизинце левой руки кровавым светом поблескивал перстень с рубином.

Не могло существовать большего гротеска, нежели контраст между этой драгоценностью и их окружением: деревенская гостиница, прозаичный пейзаж с курами, лучи солнца, падающие сквозь чистые занавески на голову Пенника. Этот перстень так изменил его – отбрасывал на него свой лучезарный отблеск.

Сандерс был так поглощен этим наблюдением, что не заметил выражения лица Мастерса. Но ему было достаточно звука его голоса.

– Что вы сказали?

– Я сказал: его убил я. Разве доктор Сандерс не проинформировал вас об этом?

– Нет, он ничего мне не говорил. Поэтому вы сюда приехали? – Мастерс выпрямился. – Герман Пенник, вы хотите дать показания в связи со смертью мистера Констебля?

– Если вы этого хотите.

– Минуточку! Я должен предупредить вас, что вы не обязаны давать показания, но если вы их дадите…

– Я знаю, все будет в порядке, инспектор, – успокоил его Пенник.

Сандерс заметил выражение огромного облегчения на спокойном до сих пор лице Пенника. Однако в глазах его можно было прочесть раздражение.

– Я только не понимаю, почему доктор Сандерс не проинформировал вас об этом. Так же, как не понимаю причины всей этой шумихи. Доктор Сандерс может засвидетельствовать, что я предостерегал мистера Констебля в присутствии его жены и приятелей, что постараюсь его убить. Разумеется, я не сказал, что на сто процентов уверен в его смерти, поскольку не был уверен, удастся ли мне провести этот эксперимент. Но я предупреждал, что собираюсь попробовать это сделать. Мне трудно понять, почему здесь возникло какое-то недоразумение. Я ни в коем случае не притязаю на обладание сверхъестественными силами, и никто, по крайней мере, до сих пор, насколько мне известно, не был в состоянии предсказать будущее. Я предупредил, что постараюсь убить его, и убил. И к чему вся суматоха?

– Господи Иисусе… – выговорил Мастерс, с трудом переводя дыхание. – Прошу дать мне возможность вставить слово! Я должен предупредить вас, что вы не обязаны давать показания, но, если вы их дадите.

– А я повторяю, инспектор, что я знаю, что делаю. Меня проинформировали, что я могу дать показания такие, какие считаю нужным, не неся за это никакой ответственности.

– Кто вам это сказал?

– Мой адвокат.

– Ваш…

– Вернее, – поправился Пенник, – мой бывший адвокат, мистер Чейз. Но со времени нашего последнего разговора он отказал мне в своих услугах, думая, что я шучу. Но я совсем не шутил.

– Вы не шутили?

– Нет. Перед тем, как убить Сэма Констебля, я спросил мистера Чейза, могу ли я быть обвинен в убийстве, если убью Констебля в определенных мною обстоятельствах. Мистер Чейз заверил меня, что нет. В противном случае, я не стал бы этого делать. Я ужасно боюсь всевозможных закрытых помещений – на меня это плохо действует. Весь этот эксперимент не представлял бы для меня никакой ценности, если бы обрекал на риск быть заключенным в тюрьму.

– Ничего себе! А что вы думаете о повешении?

– Вы тоже считаете, что я шучу?

Мастерс громко откашлялся.

– Спокойно, спокойно! Мы не должны отклоняться… Прошу меня извинить, но… доктор, этот человек не сошел с ума?

– К сожалению, нет, – ответил Сандерс.

– Благодарю вас, доктор, – голос Пенника был достаточно спокойным, но под широким носом выступили два белых пятна, которые, по мнению Сандерса, говорили о с трудом сдерживаемом бешенстве. Кровь медленно отхлынула от его щек, и лицо производило впечатление плоской маски.

– Ну, хорошо, но почему вы не заявили об этом служащим местной полиции?

– Я заявил.

– Когда?

– Сразу по их прибытии в Форвейз. Я хотел убедиться, что мне ничего не грозит с точки зрения закона.

– И как они к этому отнеслись?

– Они согласились со мной, что мне ничего не смогут сделать… А если говорить об их отношении к этому, то это уже другой разговор. Полковник Уиллоу даже не моргнул глазом, и на него это не произвело никакого впечатления. Но у комиссара Белчера менее крепкие нервы, и, насколько я понимаю, только мысль о жене и четырех детях удержала его от того, чтобы сунуть голову в газовую плиту.

Мастерс с трудом сохранял самообладание.

– Это правда, доктор?

– Полная правда.

– Почему же, черт побери, вы не сказали мне об этом?

– Я именно этим и занимался, – терпеливо объяснил ему Сандерс. – Поэтому я попросил, чтобы вы сюда приехали. Я, как и мистер Пенник, предупредил вас. Мне не казалось разумным… хм… выплеснуть все на вас сразу.

– А что, полиция, черт бы ее побрал, тоже свихнулась?

– Нет, нет, – заверил его Пенник. – Хотя вначале они были обо мне точно такого же мнения, как и вы. Однако я согласен с вами, что доктор Сандерс должен был вам обо всем рассказать. Немедленно после происшедшего в Форвейзе я сообщил о своем участии в этом деле доктору и остальным гостям. По какой-то странной причине все, кроме присутствующего здесь доктора, стали смотреть на меня с каким-то суеверным ужасом. Отказались даже съесть ужин, который я с таким старанием приготовил. Я пытался им объяснить, но никто не хотел слушать. Разумеется, я был горд своим успехом. – И снова кровь отхлынула от его лица. – Но я всего лишь человек, и не утверждаю, что обладаю, какими-то сверхъестественными силами. Предположения такого рода – просто глупость.

Мастерс взял себя в руки. С минуту он дышал медленно и спокойно, так, как будто мысленно считал до десяти.

– Если вы не имеете ничего против, – старшего инспектора просто распирало от вежливости, – то, может быть, мы начнем все сначала, хорошо? Вы по-прежнему утверждаете, что убили Сэмюэля Констебля?

– Мне кажется, мы не слишком далеко уйдем, инспектор, если вы не перестанете задавать все время один и тот же вопрос. Да. Это я его убил.

– Разумеется! Разумеется! Но как вы его убили?

– О, а вот это уже мой секрет. – Пенник глубоко задумался. – Я внезапно начал понимать, какое огромное значение для мира может иметь моя тайна. Не надеетесь же вы, что я открою вам ее?

– Не надеюсь, что… Бог мой! Нет… спокойно, спокойно! Нет никаких причин для волнения! Все хорошо. Почему вы его убили?

– На этот вопрос мне гораздо легче ответить. По моему мнению, этот тип был образчиком грубоватого дурака, жестокого в отношении к жене, оскорбительно ведущего себя с собственными гостями, препятствие на пути умственного и морального прогресса. Как человек, он перечеркнул все границы моего терпения. Как объект эксперимента, это был субъект, отсутствия которого никто не почувствует. Я уверен, что доктор Сандерс согласен со мной в этом вопросе, хотя в других вопросах наши взгляды полярно противоположны. Следовательно, я сделал Констебля объектом эксперимента.

– Эксперимент! – схватился за голову Мастерс – Поговорим разумно! Как вы это сделали? Какими средствами при этом воспользовались? Может быть, вы узнали о новом методе убийства одним ударом в желудок? Таким, который никогда не подведет, разумеется. Или ударом по голове тяжелым предметом? Или, может быть, о каком-то новом способе убийства, который позволяет сразу отправить человека на тот свет?

– Ага, я вижу, вы слышали о некоторых признанных наукой возможностях, – констатировал Пенник.

– И которым же из этих методов вы воспользовались?

– Открытие этого я предоставляю вам, – усмехнулся Пенник.

– В самом деле? Значит, вы признаетесь в использовании одного из этих методов?

– Напротив. Я не применял ни одного из них, вернее, применил, но не в полном смысле слова.

– Не в полном смысле слова? Что вы хотите этим сказать?

– Что я воспользовался оружием, которое может поражать, а при соответственном использовании – убивать. Если вам обязательно нужно определение – назовем ее «Телефорс» – физическая сила, действующая на расстоянии – сила, которая может стать орудием уничтожения. До сих пор я не отдавал себе отчета в том, насколько она мощна. – Как раньше, в минуту волнения, лицо его покрыла бледность. – Я очень устал, инспектор. Не надо больше меня расспрашивать. Говоря в общих чертах, это та сила, которая позволяет мне сейчас читать ваши мысли.

– Значит, вы знаете, о чем я думаю в эту минуту? – допытывался Мастерс, наклонив голову.

Пенник слегка усмехнулся.

– Разумеется. Вы обдумываете различные варианты моей безвременной кончины. Это видно каждому, кто хорошо к вам приглядится. Но то, о чем я говорил, относится к вашим тайным мыслям, которые вы стараетесь отбросить от себя. Вы надели на себя маску искусственной веселости, потому что вас мучает серьезное беспокойство. У вас есть ребенок – дочь, которая, если не ошибаюсь, завтра пойдет в госпиталь на операцию аппендицита. У нее довольно слабое здоровье, и вы так об этом беспокоитесь, что не сомкнули глаз всю ночь.

Мастерс покраснел и тут же неожиданно побелел. Сандерс никогда не видел у своего старого приятеля такого выражения лица.

– Вы сказали ему об этом?! – взорвался инспектор.

– Но я сам ничего не знал, – возразил Сандерс, кладя ладонь ему на плечо. – Мне очень жаль.

– Но это правда? – настаивал Пенник. – Верьте мне, дружище, вам все равно придется убедиться в этом раньше или позже.

– Давайте оставим мои дела в покое, если вы не возражаете. Хм-м… Вернемся… а, вот: вы можете нам сказать, что вы делали в то время, когда был убит Сэмюэль Констебль?

– Я все думал, когда же вы зададите мне этот вопрос, – усмехнулся Пенник. – Выясним это раз и навсегда. Доктор Сандерс и мисс Хин могут засвидетельствовать, что в пятницу, в семь сорок пять вечера мистер Констебль был жив и здоров. Он появился в комнате доктора, чтобы выяснить причину странного шума. – Столько злорадства скрывалось в его словах, что Сандерс почувствовал его почти физически. – Я был тогда внизу. Где-нибудь без пятнадцати минут восемь в дверь черного входа позвонили. Как вам, наверное, известно, вся прислуга лежала в госпитале, и в связи с этим некая миссис Чичестер согласилась приготовить пищу для обитателей дома. Я отворил дверь. Миссис Чичестер явилась на работу в сопровождении сына Льюиса, видимо, ради приличия. Я занимался приготовлением ужина, поэтому сказал им, что они могут помочь мне, если хотят. По какой-то, неизвестной для меня причине, они казались сильно взволнованными…

Здесь Сандерс прервал его. Это был один из эпизодов, которые меньше всего нравились ему в этой истории.

– Почему вы не скажете старшему инспектору, по какой причине они были взволнованы?

– Не понимаю.

– Миссис Чичестер и ее сын, – пояснил Сандерс, – скажут вам, что, когда мистер Пенник открыл им дверь, он тяжело дышал, как будто только что пробежал стометровку, и вращал глазами. За время от семи сорока пяти до восьми, с небольшими перерывами, у него были приступы легкого помешательства. В восемь, когда миссис Констебль закричала наверху, они не смогли уже больше это переносить. Они сбежали из дома так, как будто сам дьявол гнался за ними, и больше уже не вернулись.

– Так, доктор, и что же дальше? – спросил Мастерс.

Сандерс посмотрел на Пенника.

– Я просто задумался над тем, почему он так запыхался, когда открывал им дверь. Может быть, он был наверху?

– Нет, не был, – заверил Пенник. – Но доктор Сандерс очень любезно… – он заколебался, – очень любезно заменил меня в описании событий. Миссис Чичестер и ее сын скажут вам, что между семью сорока пятью и восемью часами я не высовывал носа за пределы кухни или столовой: они подтвердят это наверняка, потому что двери в столовую были открыты. Доктор Сандерс же, как врач, может сказать вам, что мистер Констебль умер около восьми. Думаю, что этого достаточно.

Мастерс упер стиснутые кулаки в бока.

– Прекрасное алиби, не так ли!

– Вы совершенно правы, прекрасное алиби, – усмехнулся Пенник.

Наступила тишина.

– Дорогой инспектор, я знаю английские законы. Вы не решитесь арестовать меня, даже не получите такого приказа. Вы не сможете ни применить ко мне допрос третьей степени, ни даже временно задержать меня как «необходимого для дела свидетеля». Как я уже упоминал, я боюсь всяких замкнутых помещений. Впрочем, я не являюсь свидетелем. Я просто убил этого человека. И я действительно не представляю, что вы можете предпринять в данном случае.

Старший инспектор вглядывался в него, как завороженный, но не мог выдавить из себя ни слова. Пенник потянулся за шляпой и тростью. Солнечный свет падал на его редкие песочного цвета волосы. Он сидел, выпятив грудь и глядя прямо перед собой. Потом он стиснул кулак и изо всей силы ударил им по столу.

– Послушайте, господа, усилием моего сердца, тела и ума я высвободил энергию с неограниченными возможностями. Отыскал спрятанные сокровища великой тайны. Доктор Сандерс может рассказать вам, что нет области более таинственной и трудной для исследований, чем нервный шок, но я разгадал ее секрет. И прежде, чем буду почивать на лаврах, я докажу ученым, занимающимся этой проблемой, что их логика – это просто ребячество, а они сами – слепые летучие мыши и совы. Однако эта сила должна использоваться для того, чтобы делать добро. Да. Для добра. Всегда, всегда, всегда! Как бы мы высоко ни ценили Сэмюэля Констебля, никто не заметит его отсутствия…

– А вам не пришло в голову, – прервал его Сандерс, – что жена почувствует его, как вы называете, «отсутствие» очень болезненно?

– Жена! – пренебрежительно повторил Пенник.

– Это очень достойная женщина. Если допустить, что вы ответственны за смерть ее мужа, неужели тот факт, что она совершенно убита горем, оставляет вашу совесть спокойной?

– Если допустить, что я ответственен? – с удивлением повторил Пенник, поднимая вверх песочного цвета брови.

– Да, я сказал именно так.

Пенник наклонился вперед. Он говорил изменившимся голосом.

– Я должен расценить это как вызов, доктор?

Наступила тишина, которую прервал старший инспектор.

– Спокойно! Только спокойно! Без всяких ссор!

– Вы правы, инспектор, – согласился Пенник, делая глубокий вдох. – Прошу прощения, доктор. Я должен помнить, что мне нельзя совершать никаких глупых или необдуманных поступков. Постарайтесь понять меня, господа. Я не претендую на какие-то сверхъестественные силы. Я пользуюсь лишь силами природы, возможности которых мне хорошо известны. Я не утверждаю, что они будут действовать постоянно. Нет, нет, я слишком скромен, чтобы это утверждать, однако думаю, что в семи случаях из десяти мне будет сопутствовать полный успех. И обязательно подчеркну это в разговоре с журналистами.

Еще одна причина для беспокойства обрушилась на плечи Мастерса.

– Сейчас, сейчас! – прервал он. – Не так быстро! Не собираетесь ли вы дать интервью журналистам?

– А почему бы нет?

– Вы не можете этого сделать!

– Да? И каким образом вы собираетесь помешать этому, инспектор? Они уже ждали меня в комиссариате полиции. Я обещал им, что подготовлю сегодня заявление для прессы. Первым ко мне обратился, – он вытащил из кармана визитную карточку и внимательно посмотрел на нее, – мистер Додсворт из «Ивнинг Гриддл». Меня проинформировали, что эта газета специализируется на скандалах. Я ничего не имею против этого, поскольку скандалы дают определенную пищу для размышлений и иногда приводят к хорошему результату. Но там также были и другие журналисты, представляющие так называемую «серьезную» прессу. Минуточку, мистер Бэнкс из «Ньюс-Рекорд», мистер Макбейн из «Дейли Трам-петер», мистер Норрис из «Дейли Нон-Стоп»… И… где эта визитная карточка, о, вот она, мистер Кинстон из «Таймс».

Мастерс судорожно глотнул.

– Вы нуждаетесь в рекламе, не так ли?

– Мой дорогой инспектор, я не забочусь о рекламе, но и не стараюсь ее избегать. Если журналисты хотят задать мне вопросы, я с удовольствием на них отвечу.

– Ах так? И вы собираетесь повторить им то, что сказали мне минуту назад?

– Естественно.

– Неужели вы не понимаете, что они не смогут ни слова из этого напечатать?

– Это мы еще посмотрим, – ответил Пенник без особого интереса. – Мне не хотелось бы оказаться вынужденным применить силу, которой я воспользовался только для того, чтобы доказать, что я говорю правду. Не вынуждайте меня к этому, дружище. Я по натуре человек мягкий и хочу делать только добро. Если я вам больше не нужен, то я откланяюсь. В случае чего, меня можно будет найти в Форвейзе. Правда, миссис Констебль приказала мне покинуть свой дом – ее ненависть ко мне граничит с манией, – но полиция велела мне жить там и дальше. Я надеюсь, вы заметили, что меня радует, когда я могу выполнить разумные пожелания.

– Я заявляю вам без обиняков! Вы не имеете права рассказывать об этом деле никаким журна…

– Не стройте из себя глупца, инспектор. До свидания.

Это были его последние слова. Он взял шляпу, трость, холодно кивнул головой Сандерсу и вышел из комнаты. Через окно они видели, что он направился к автобусной остановке.

– Ну? – спросил Сандерс, – Он ненормальный.

– Вы действительно в это верите?

– А как же иначе? – вслух рассуждал Мастерс – В этом человеке есть что-то такое, чего я не могу понять. Сам это признаю. Клянусь Богом, за всю жизнь никто еще не говорил со мной подобным образом. И тем не менее я не могу относиться к нему, как к тем сумасшедшим, которые приходят к нам и утверждают, что совершили убийство. Я знаю этот тип, видел тысячи таких людей, и говорю вам прямо – он на такого не похож.

– Допустим, – сказал доктор, – только не вскидывайтесь: просто допустим, что Пенник скажет, что в определенный день и час умрет кто-то другой, указанный им, и что это произойдет на самом деле?

– Я не поверю в это!

– Хм, очень короткий и разумный ответ, но вряд ли нам это поможет. Вы представляете себе, что из такой истории может сделать бульварная пресса? Ничего удивительного, что они сочли это отличным материалом для статей!

Мастерс скептически покачал головой.

– Это меня меньше всего заботит. Даже если они встанут на голову, вряд ли найдут газету, которая напечатала бы подобную историйку, и уж наверняка они не будут рисковать, если получат соответственные распоряжения. Но что меня беспокоит… хм… да, признаюсь. Что меня больше всего беспокоит, это то… я думаю, что этот тип в самом деле убил мистера Констебля.

– Вы поверили?

– Ничего подобного! Но, доктор, этот тип был совершенно искренен. Он сам в это верил, будь я турок! Такие вещи всегда чувствуются. Я имею в виду, что, возможно, он нашел какой-то неизвестный, не оставляющий никаких следов способ убийства людей, ну, например, какой-то новый способ удара в желудок, или…

– Даже если он, без всяких сомнений, докажет, что был в это время внизу с миссис Чичестер и ее сыном?

– Нам нужны факты, – упрямо продолжал Мастерс. Он на мгновение задумался над чем-то, и глаза его злорадно блеснули. – Во всем этом меня утешает только одно. По Божьей воле это дело принимает некий джентльмен, которого мы оба хорошо знаем!… – Он подмигнул Сандерсу с выражением глубокого удовлетворения. – Между нами, доктор, как вы думаете, что сэр Генри Мерривейл скажет обо всем этом деле?

Глава восьмая

– Чушь! – сказал Г.М.

Во время строительства Форвейза некие предприимчивые декораторы ввели в моду меблировку, так называемый «турецкий уголок». В одном углу комнаты находился альков, завешенный собранными в складки восточными занавесями. Это создавало обрамление для ниши, в которую ставилась тахта, покрытая полосатым материалом, кривые турецкие сабли располагались на стене. Висячая лампа в виде фонаря давала приглушенный свет. Все это должно было создавать видимость таинственности и романтизма, на самом деле, этот уголок притягивал флиртующие пары со всего дома.

Именно в этом уголке салона Форвейза во мраке наступающих сумерек сидел сэр Генри Мерривейл, обычно именуемый в среде подчиненных и друзей «Старик» или Г.М.

Даже Мастерсу, который работал с ним уже много лет, редко удавалось увидеть столько злости в его обличье. Передвинув очки на кончик носа, он переводил проницательный взгляд быстрых маленьких глаз с Сандерса на старшего инспектора. Время от времени он тяжело двигался на тахте. Каждое такое движение поднимало тучи пыли, которая оседала на его голову, вызывая потоки проклятий. Чувство собственного достоинства, однако, не позволяло ему сменить место, а может быть, ему по вкусу пришелся «турецкий уголок»…

– Так выглядит вся ситуация, – с глубоким удовлетворением подвел итог Мастерс. – И что вы на это скажете?

Сэр Генри потянул носом.

– Скажу то, что уже много раз говорил, – сварливо заметил он. – Не знаю, почему так происходит, но Мастерс всегда дает втянуть себя во всякие дьявольские дела, о которых даже я не слышал. Не хотят оставить вас в покое? Казалось бы, что рано или поздно ваши противники устанут выдумывать разного рода издевательства и начнут для разнообразия мучить кого-либо другого. Но нет. Это было бы слишком хорошо. Вы можете мне сказать, почему так происходит?

– Наверное, потому, что я легко впадаю в бешенство, – откровенно признался Мастерс, – точно так же, как и вы.

– Как я?

– Да, сэр.

– Как я, что вы этим хотите сказать? – вскипел Г.М., неожиданно поднимая голову. – Вы настолько безжалостны, что я, я изо всех людей на свете…

– Да, сэр. То есть, нет, сэр! Ничего подобного я не имел в виду.

– Я очень рад, – Г.М. успокоился и с большим достоинством стал чистить полы своего пиджака. – Весь мир полон ошибочными понятиями и драматическими недоразумениями. Возьмите, к примеру, меня. Разве меня ценят? Ха! Бьюсь об заклад, что нет!

Сандерс и инспектор вглядывались в него широко открытыми глазами. Это было какое-то новое настроение: не ворчание, разумеется, а мрачный тон, который, казалось, подчеркивает, что тело – это только недолговечная оболочка, которая рассыпается в прах, и жизнь человека – это только скучная дорога к смерти.

– Хм, ничего плохого не произошло?

– Смотря для кого.

– Я хотел сказать, сэр, что этот курс похудания, который вам прописали, не мог отразиться на вашем здоровье, или что-то в этом роде…

– Я произносил речь… – заявил шеф Департамента Военной разведки, мрачно рассматривая носки своих туфель. И неожиданно вскипел от злости. – Хотел оказать кое-кому услугу, я же член правительства, не так ли? Надо было помочь Скаффи. Именно Скаффи должен был выступать с речью на открытии новой ветки железной дороги где-то там, на севере. Но он схватил грипп, и не смог поехать, ну, и я пообещал сделать это за него. Успех был такой, что другим и не снилось, кроме… хм… небольшой неприятности на обратном пути. Там был специальный поезд, и оказалось, что машинист – мой старый приятель. И я поехал на локомотиве со старым Томом Портером. Черт возьми, а что они хотели, чтобы я сделал? Потом, по старой дружбе, я сказал ему: «Слушай, Том, подвинься. Дай мне повести эту штуку». А Том на это: «А ты знаешь как?» Я: «Разумеется, знаю». Вы оба должны признать, что у меня есть способности к технике, или, скажете, нет? Ну и Том на это ответил: «Ладно, только веди осторожно, как я».

Мастерс завороженно смотрел на него.

– Но вы же не разбили поезд, сэр?

– Разумеется, не разбил! – закричал Г.М. так, как будто именно это и было самым главным поводом для сожаления. – Я только сшиб какую-то дурацкую корову.

– Что вы сделали?

– Сшиб корову, – пояснил Г.М. – И потом меня сфотографировали, когда я ругался с фермером. Скаффи был в бешенстве, такова человеческая благодарность. Он заявил, что я уронил престиж людей, занимающих… хе… хе… высокое положение. И что я всегда так делаю, а это уже являлось наглой ложью. Последний раз я участвовал в такого рода празднестве три года назад в Портсмуте, когда спускали на воду новый тральщик. Разве моя была вина, что его спустили на воду слишком быстро и бутылка шампанского, вместо корабля, попала в голову бургомистра? Черт возьми, почему они всегда привязываются ко мне?

– Если это все, сэр… – успокаивающе начал Мастерс.

– Я вам скажу, в чем тут дело, – проворчал Г.М., наконец-то приступая к сути дела. – Вы можете в это не поверить, но до меня дошли слухи… какие-то дьявольские сплетни, что меня хотят впихнуть в Палату Лордов. Ведь они же не могут этого сделать? – обратился он к Мастерсу.

Старший инспектор слегка усмехнулся.

– Трудно сказать, сэр. Но я не очень хорошо понимаю, как они могут впихнуть вас в Палату Лордов только по той причине, что вы сшибли корову.

– Я совсем в этом не уверен, – тон Г.М. подчеркивал мрачные подозрения относительно «их» неограниченных возможностей. – Они постоянно внушают, какой я старый, закоренелый грешник. Попомните мои слова: они роют мне яму, и, если смогут воспользоваться каким-либо из моих проступков, сразу всунут меня в Палату Лордов. И, как будто всего этого мне мало, теперь новая история. Я приехал сюда после тяжелых трудов в надежде на спокойный отдых, а вы что мне суете? Новое убийство. Черт побери!

– Если мы уже говорим о смерти мистера Констебля…

– Я не хочу об этом говорить, – проворчал Г.М., сплетая руки на большом животе. – Не имею ни малейшего намерения это делать. Извинюсь перед хозяйкой и дам драпака. Но хорошо, что ты мне напомнил, сынок, где миссис Констебль, где все остальные?

Мастерс огляделся вокруг.

– Не имею понятия, сэр. Я пришел сюда прямо из комиссариата. Но доктор Сандерс вернулся раньше меня.

– Миссис Констебль, – в первый раз подал голос Сандерс, – лежит в постели в своей комнате наверху. Мисс Кин находится у нее. Чейз беседует на кухне с полицейским, который оставлен здесь на посту. А Пенник исчез.

Сэр Генри казался обеспокоенным.

– Видимо, хозяйка дома очень расстроена смертью мужа?

– Да. Она совершенно убита горем. Вики пришлось сидеть с ней вчерашнюю и нынешнюю ночь. Но теперь она чувствует себя немного лучше и обязательно захочет вас увидеть.

– Меня? Почему меня, черт возьми?

– Потому что считает, что Пенник аферист и одновременно безумный убийца и что только вы сможете его разоблачить. Она все знает о ваших знаменитых делах, это одна из ваших поклонниц. Она с нетерпением ждет этой встречи, больше почти ни о чем не говорит. Вы не можете ее разочаровать.

Сэр Генри подозрительно взглянул на Сандерса. Его быстрые глазки сосредоточились, он поправил очки и с внезапно проснувшимся интересом стал задавать вопросы:

– Это она говорит, что Пенник аферист? Но это немного странно, сынок. Ведь она сама нашла Пенника, клялась, что он обладает даром ясновидящего, защищала его от собственного мужа…

– Да.

– Откуда же эта внезапная смена точки зрения? Когда это произошло?

– Когда Пенник убил, вернее, когда он сказал, что убил Констебля. То есть, когда он объявил об этом.

– О?… А может быть, она думала, что эта заслуга принадлежит кому-то другому?

Сандерс развел руками.

– Она, по крайней мере, не утверждает, что ее подозрения обоснованны. Говорит только то, что чувствует. Она хочет каким-либо способом покарать Пенника. Поэтому и хочет, чтобы вы и Мастерс занялись этим делом и разоблачили его. Я слышу это уже в течение двух дней и не считаю, что это самая приятная вещь на свете.

Сэр Генри что-то пробурчал себе под нос. Через минуту тяжело повернул голову в сторону инспектора.

– Инспектор, – начал он, – вся эта история гораздо удивительнее, чем вы думаете.

– Она просто не может быть более удивительной! Вы вспомните, мы до сих пор не уверены, что произошло убийство…

– Ох, сынок! Разумеется, это было убийство.

– И тем не менее…

– Пенник говорит, что какой-то человек умрет около восьми часов. И этот человек действительно умирает, как по заказу. Бог мой! Неужели в вашем подозрительном мозгу, который не доверял бы собственной матери при наполнении бутылок молоком для малюток, не появился хотя бы проблеск интереса к этому странному стечению обстоятельств?

– Вам легко так говорить, сэр, – сопротивлялся Мастерс. – То же самое я слышал от доктора и в определенной степени согласен с этим. Но остается вопрос: каким образом умер Сэмюэль Констебль, если нет никаких следов?

Г.М. встал, засунул большие пальцы рук в карманы и тяжелым шагом стал прогуливаться туда и обратно по салону. Его толстый живот, украшенный большими золотыми часами на цепочке, гордо опережал его, как барабанщик, шествующий впереди армии. Если он и прошел курс похудания, результаты его были ничтожны.

– Ну хорошо, – буркнул он. – Мы можем это обсудить. Что совершенно не значит, что я этим займусь!

– Как хотите. Но, – воспользовался случаем Мастерс, – что вы думаете о нашем приятеле Пеннике?

Сэр Генри внезапно остановился.

– Нет, – решительно заявил он. – Я не собираюсь говорить, что я думаю об этом, если вообще что-то думаю. У меня слишком много забот. При одной мысли, что мне будет приказано вырядиться в тогу и дурацкую шляпу, у меня мороз идет по коже! Если это не сплетни, что эти стервятники нацелились на меня и ищут только предлога, чтобы засадить меня в Палату Лордов, что ж, сынок, я должен подумать, как их перехитрить! Ладно. Я выслушаю все, что касается дела Констебля, но сначала ты должен мне сказать, что ты об этом думаешь.

Старший инспектор кивнул головой.

– Совершенно правильно, сэр. Я только с самого начала хочу заметить, что я простой человек и не верю в чудеса. Кроме тех, что в Библии, они не в счет. Вместе с комиссаром Белчером мы внимательно изучили даже самые крошечные факты. Выводы: Герман Пенник не совершил этого преступления – если это вообще преступление – потому что у него не было никакой возможности. Это во-первых. Дальше следовало бы задуматься, кого еще мы можем полностью исключить на основании алиби? Кто еще не мог совершить этого преступления?

Это был риторический вопрос.

– Я не мог, – как и ожидалось, сказал Сандерс. – И Вики Кин также. Мы оба можем поручиться друг за друга, поскольку были вместе.

– Это подтверждается, сынок? – заинтересовался Г.М.

– Да, – признал Мастерс – все подтверждается, сэр. Ну, пойдем дальше. Рассуждая здраво, если мистер Констебль был убит, это преступление могли совершить либо миссис Констебль, либо мистер Чейз.

– Глупости, – заявил Сандерс.

Мастерс поднял руку.

– Минуточку, доктор. Одну минуточку. – Он повернулся к Г.М. – Это вполне возможно. У обоих была такая возможность. Удар в желудок. Удар по голове. Или что-то такое, что могло бы привести этого господина к нервному шоку и убить его. Каждое из этих действий могло быть совершено его собственной женой или Чейзом. Ни у одного из них нет алиби.

Сэр Генри снова заходил по салону.

– До сих пор, – продолжал Мастерс, – мы принимали за чистую монету показания миссис Констебль о том, как у ее супруга после выхода из спальни, начался приступ. Белчер обратил особое внимание на эти показания. Полковник Уиллоу также. Но правда ли это? Доктор Сандерс увидел мистера Констебля только в последней стадии приступа, за минуту до смерти. Его могла ударить хозяйка дома. Могла довести его до нервного шока. Но, с другой стороны, мистер Чёйз тоже мог нанести ему роковой удар и быстро скрыться в своей комнате, прежде чем кто-либо успел его заметить.

В этот момент старший инспектор сделал паузу.

– О чем теперь следует подумать, сэр? Ясно, как белый день: мотив. У кого были причины, чтобы избавиться от Констебля? У Пенника не было никакого мотива, по крайней мере, ничего, что можно было бы назвать мотивом – вся эта болтовня относительно научных экспериментов – сказочка для детей! У доктора никаких мотивов не было. У мисс Кин – также. Но можно ли то же самое сказать о миссис Констебль и мистере Чейзе?

Это все только мои предположения. Мистер Чейз в родстве с хозяином дома. Я также слышал, что он был очень внимателен к старику, который ему в отцы годится, несмотря на то, что тот был совершенно иным, нежели люди из обычного окружения Чейза. Не исключено, что в завещании мистер Констебль отказал ему неплохой кусок. А если речь идет о миссис Констебль, что ж, – Мастерс усмехнулся скептически. – Без долгих размышлений я могу вам назвать несколько причин, по которым она хотела бы избавиться от богатого мужа, который был на двадцать лет старше ее. Ну что?

– Могу я кое-что сказать? – вмешался Сандерс. Сэр Генри кивнул головой.

– Просто я никогда в жизни не видел женщины, более сломленной смертью мужа, чем миссис Констебль.

– Вы так думаете? – в тоне старшего инспектора звучало сомнение.

– Не относитесь к этому, как к моему частному мнению. Я подтверждаю этот факт как врач. И готов поклясться, что она не убивала и никогда бы не смогла убить своего мужа. Эта женщина чуть не умерла в пятницу вечером.

– От разбитого сердца?

– Вы можете издеваться над этим, инспектор. Крокодиловы слезы не могут обмануть врача. Она не выжимала их силой. Миссис Констебль была так же поражена и испугана смертью мужа, как Вики Кин была поражена и испугана тем, что случилось в ее комнате немного раньше, в тот же самый вечер. В обоих случаях я опирался на чисто физические симптомы.

Сандерс помолчал и продолжал значительно тише.

– Я обращаю на это ваше внимание, прежде чем мы перейдем к другим деталям. Все равно, раньше или позже, вы узнаете об этом. Будет лучше, если вы услышите все от меня. В пятницу вечером, около семи сорока пяти – эту часть Мастерс уже знает, – что-то испугало мисс Кин. Ее комната находится рядом с моей. Когда она перебиралась в мою комнату через балкон, разбила лампу. Мистер Констебль услышал шум и пришел проверить, что случилось. Когда он уже выходил, сказал мне одну фразу. Я спросил: «Никто еще не пытался вас убить?», а он ответил: «Еще нет. Альбом по-прежнему лежит на полке».

Подождите! Я не понял, что могла означать эта фраза и не знаю этого до сих пор. Могу только вам предложить еще один факт. Под столиком у кровати миссис Констебль – вероятно, она пишет за ним по вечерам – находятся маленькие полки с книгами. Между ними находится большого формата альбом с наклейкой на корешке «Новые способы совершения убийств».

Снова воцарилось молчание.

Мастерс выглядел глубоко задумавшимся.

– «Новые способы совершения убийств», – повторил он с возрастающим волнением. – Знаете, доктор, я бы совершенно не удивился, если бы оказалось, что мы наконец нашли то, чего искали. Что вы на это скажете, сэр?

– Не знаю, – проворчал Г.М. – А что испугало эту девицу?

– А?

– Я спросил, что испугало эту девицу? – раздраженно повторил Г.М. – Ну, эту Викторию Кин, о которой вы только что говорили. Все знают, что она ошалела от страха, но никто не знает почему? Никого это не интересует. Ваш приятель, Белчер, спросил ее об этом?

Мастерс рассмеялся, перелистывая свою записную книжку.

– Да, комиссар спросил ее об этом. Он человек подозрительный. Ему хотелось узнать, что она делала в комнате доктора. Она заявила, что неожиданно впала в панику при мысли о предсказании Пенника, и сама атмосфера дома тоже была необычной. Больше она не могла находиться в одиночестве и побежала к Сандерсу, который находился в соседней комнате. – Он заколебался. – По-моему, в этом нет ничего странного?

– Ох, сынок! Но зачем через балкон?

– Да, это вопрос.

– Именно. Балконы редко убираются. Влезая через окно, рискуешь запачкаться и выглядеть весьма неэлегантно. Если ты жаждешь общества, зачем влезать в окно, достаточно выйти в холл и открыть дверь? Кроме того, она разбила лампу, и Сандерс утверждает, что мисс Вики была на грани нервного срыва. Похоже на то, что кто-то преградил ей путь к двери.

За высокими окнами салона быстро наступали сумерки. Последний холодный вечерний свет отражался в стеклах, создавая из блестящего паркета тусклое озеро, по которому скользили их тени. Под белым мраморным карнизом камина ярким оранжевым светом светился рефлектор. Его отблеск падал на старомодную мебель и тяжелые занавеси «турецкого уголка».

«Итак, – подумал Сандерс, – Вики не только мне, но и полиции отказалась назвать истинную причину». Он почувствовал на себепроницательный взгляд сэра Генри Мерривейла.

– Но ведь вам она должна была что-то сказать? Может быть, упомянула что-то, сделала какой-то намек?

– Нет.

– Отказалась объяснить?

– Что-то в этом роде.

– Но ведь вы находились там. У вас должны были быть какие-то подозрения в связи с ее состоянием?

– Нет. То есть, сначала мне показалось, что я знаю. Но оказалось, что я не прав, так что мы можем забыть об этом.

– Минуточку! – закричал Г.М., махнув рукой на инспектора, который как раз начал что-то говорить. Он уселся на тахту, пружины которой застонали под его тяжестью. По привычке он стал двигать очки вверх и вниз по носу. И после недолгого молчания сказал странно изменившимся голосом: – Ты беспокоишь меня, сынок…

– Беспокою вас? Почему?

– Кто эта девушка?

– Мисс Кин? Не знаю. Я знаком с ней всего несколько дней.

– Ага… Тебя влечет к ней, не так ли?

– Не вижу никаких оснований для подобных предположений.

В глубине души Сандерс очень уважал сэра Генри Мерривейла и восхищался им. Он считал, что он ухитряется одновременно выглядеть и забавным, и остроумным, что удавалось немногим людям. Особенно он любил находиться в его обществе, когда Старик на полном серьезе кого-то разыгрывал. Но даже в самые лучшие моменты их долгого знакомства он не мог избавиться от некоторого беспокойства, которое пробуждал в нем быстрый взгляд маленьких глазок Г.М. Ему пришлось приложить огромные усилия, чтобы достойно ответить Старику на его последнее замечание.

Однако реплика Сандерса не произвела ни малейшего впечатления.

– Ха, ха, ха! – притворно рассмеялся Г.М. – Это не предположение, а истина. Я сам ясновидящий. Но если бы Пенник сказал вам то же самое, что я минуту назад, руководствуясь только взглядом и умом – мой старый метод, – вы наградили бы его расшитым золотом колпаком колдуна. Такой был обычай в средние века…

Его голос снова изменился.

– Ох, у меня нет никаких сомнений. Я даже могу вам сказать, кто она такая. Ее отцом был старый Джо Кин. После смерти первой жены его поймала хористка из водевиля «Виадук» в Холборне. Одна из тех, кто охотится на мужей с большими деньгами. Я слышал, что его дочь – очень умная девушка. Но не это является темой нашей дискуссии. Сейчас для меня самым важным является определенная информация, – он быстро взглянул на Сандерса, – каковы ваши подозрения? Кто или что напугало мисс Кин?

– Тогда я думал, что это Пенник. – И Сандерс рассказал им о белом поварском колпаке, валявшемся под туалетным столиком.

Мастерс снова хотел вмешаться, но Г.М. резко оборвал его.

– И что? Вы спросили ее об этом?

– Да, но она запротестовала, следовательно, не о чем говорить.

– Однако это не такая уж обычная вещь – поварской колпак под туалетным столиком в спальне… Она сказала вам, каким образом он там оказался?

– У нас были другие темы для разговора.

– Вы хотите сказать, что она уклонилась от ответа?

– Я хочу сказать, что больше не касался этой темы.

– Спокойно, сынок. Карты на стол. Ты думал, что Пенник был в ее комнате. Что еще, кроме этого знаменитого колпака, навело тебя на эту мысль?

– За эти несколько дней, – устало начал Сандерс, – мы привыкли к тому, что в атмосфере крайнего нервного напряжения все наши сокровенные мысли вытаскиваются на дневной свет. В результате – у нас всех чрезмерно обострилось воображение. Может быть, мое внимание привлекло отношение Пенника к Вики, какая-то собачья преданность. Он не мог разговаривать о ней естественно, в ее присутствии он сразу терял свободу. На любые мелочи, касающиеся Вики, он реагировал молниеносно. Был на грани чего-то, о чем трудно сказать. У меня создалось впечатление, что это «предсказание», касающееся смерти Констебля, было вызвано желанием «показать себя» перед ней. Честно говоря, когда она ввалилась через окно в мою комнату, ее состояние говорило о том, что она получила не только психическое потрясение.

Сэр Генри пошевелился.

– Да? Тихий и покорный поклонник внезапно встал на дыбы… – Он немного помолчал. – Инспектор, не нравится мне вся эта история. – Снова замолчал. – Мисс Кин не похожа на истеричную женщину?

– Нет.

– Поэтому, – вмешался инспектор, – вы спросили Пенника, был ли он наверху в пятницу вечером? Я прав, доктор? Понимаю. И он это отрицал.

– И он отрицал, – согласился Сандерс.

Сэр Генри кисло усмехнулся.

– Однако это заставляет меня задуматься. Казалось бы, что эта девушка могла справиться с подобной ситуацией. Повести себя более решительно, или что-то в этом роде. Я не собираюсь обобщать. Но женщины часто утверждают, что поступят так, а не иначе, если кто-то из их поклонников вдруг сорвется с цепи, а потом поступают наоборот. Да, это заставляет меня задуматься. Допустим, что это было не то, о чем вы подумали. Что же такого мог сделать Пенник, чтобы привести ее в состояние, граничащее с паникой?

Это был точный удар.

Именно эта мысль, со времени случившегося в пятницу, подсознательно мучила Сандерса.

– Но она сказала, что это был не Пенник, – упрямился доктор, – и могу поклясться, что она говорила правду! Мы не знаем, кто или что это было. Знаем только, что она была напугана.

– Ш-шшш, – прошептал Мастерс, прикладывая палец к губам. Они обернулись. На каменном полу холла явно слышались чьи-то шаги. Лоуренс, прямой, свободно держащий себя, энергично вошел в салон. Он улыбнулся и окинул собравшихся взглядом, полным нескрываемого любопытства.

– Нас стало больше, – заметил Сандерс. – Мистер Чейз – старший инспектор Мастерс. А это – сэр Генри Мерривейл.

В то время, когда Чейз, с трудом скрывая энтузиазм, тряс руки обоих мужчин, его быстрые глаза не упускали ни одной мелочи.

– Здравствуйте, – сказал он. – Итак, значит «великие» тоже посетили наши скромные края. Давно я так ничему не радовался. Приветствую вас, инспектор, приветствую, сэр Генри! Много слышал о вас обоих. – Он развязно повернулся к Сандерсу и сказал: – Ты проиграл бы пари, старина.

– Пари?

– Я хотел заключить с тобой пари.

– Но о чем?

– О том, что в пятницу вечером Пенник не был в комнате Вики, – медленно процедил Чейз, вытягивая из внутреннего кармана портсигар. – Другое дело, что я не очень понимаю, почему это так интересует богов из Скотланд-Ярда. Я не придавал ни малейшего значения этому визиту, но он был в ее комнате. Я сам его видел…

Он пододвинул себе не слишком удобный стул и уселся на нем, вытянув перед собой длинные ноги. Потом подбросил вверх портсигар, поймал его одной рукой в воздухе и с интересом взглянул на своих собеседников, как бы ожидая одобрения за хорошо исполненный фокус.

Глава девятая

В этот момент в разговор включился Мастерс.

– Прошу вас, повторите все снова! – потребовал он, вынимая записную книжку. Он окинул Чейза суровым взглядом. – Вы видели Пенника в пятницу вечером в комнате мисс Кин?

– Честно говоря, я видел его, когда он выходил из ее комнаты, – уточнил Чейз предыдущие показания. И снова подбросил портсигар вверх.

– И когда это было?

– Примерно без четверти восемь.

– Та-а-а-к? А нас проинформировали, что без четверти восемь Пенник был внизу и отворял дверь миссис Чичестер и ее сыну.

– Все совпадает, – Чейз на секунду задумался. – Я почти уверен, что слышал звонок в дверь, когда Пенник сбегал по лестнице вниз. Да, это было именно так.

Старший инспектор внимательно посмотрел на него.

– Вы дали показания комиссару Белчеру?

– Конечно. Отличный мужик, этот ваш Белчер. Но какая у него физиономия! – Он быстро сориентировался, что затронул не ту тему, и его лицо внезапно стало почти суровым, только в глазах блестело неудовлетворенное любопытство. Он по-прежнему беззаботно подбрасывал портсигар, но голос его звучал сухо, официально: – Да, я дал комиссару показания.

– Однако вы не упомянули об этом событии.

– Нет, а почему я должен был о нем упоминать? Это не имеет ничего общего со смертью бедного старого Сэма. Кроме того…

– Вы позволите… – Жестом полицейского, останавливающего движение, Мастерс поднял вверх руку. – Вы позволите, я зачитаю часть ваших показаний. Это ваши слова: «В половине восьмого миссис Констебль попросила меня, чтобы я проводил мистера Пенника в кухню, в это время остальное общество отправилось на второй этаж. Я показал Пеннику, где находится кухня, холодильник и все остальное. Находился с ним всего несколько минут. Потом пошел переодеваться и оставался в моей комнате до восьми часов, то есть до той минуты, когда услышал крик миссис Констебль».

Чейз, внимательно выслушав свои прежние показания, поднял голову и посмотрел на Мастерса.

– Да, все сходится. Ну и что из этого? Это все правда. С того момента, когда я пошел наверх, я не покидал своей комнаты, не был с Пенником и не разговаривал с ним. Но видел его.

– Вы можете это объяснить понятнее?

Лоуренс Чейз с явным облегчением заявил:

– С удовольствием. Было примерно без четверти восемь, когда я начал раздеваться, в ванну наливалась вода. И вдруг услышал, как что-то упало, звук похожий на звон разбитой посуды или стекла. Я выглянул в холл и увидел Пенника, выходящего из комнаты Вики. Он закрыл за собой дверь и быстро сбежал вниз. Это все.

– Это не показалось вам странным?

Чейз поморщился. Он окинул инспектора оценивающим взглядом, как человек, который старается внимательно присмотреться к слишком большой картине.

– Нет, разумеется, нет. А почему это могло показаться мне странным? Вики предложила ему свою помощь в приготовлении ужина и собиралась накрывать на стол. Джон может это подтвердить. Я думал, что он заходил к ней именно по этой причине.

– Это так, доктор?

– Да.

– Хм-м-м! А шум не обеспокоил вас?

Чейз задумался.

– Так, немного, на одну минуту. Вскоре все объяснилось, и я больше не думал о Пеннике. – Он говорил холодно, отстранение – Едва Пенник успел сойти вниз, отворилась дверь комнаты хозяина, и оттуда вылетел в спешке бедный старый Сэм. Он натягивал на себя халат, и всовывал босые ноги в домашние шлепанцы. Он подошел к комнате Сандерса, ударил кулаком в дверь и отворил ее. Я слышал, как он спросил, что случилось. И ответ Джона: «Ничего не случилось, на пол упала лампа». – Он замолчал.

– Ну и что? – настойчиво спросил Мастерс. Чейз пожал плечами.

– Я слышал также голос Вики.

– В самом деле?

– Да. Итак, я закрыл дверь своей комнаты. – Ларри говорил с деланным безразличием, как будто хотел прекратить обсуждение этой темы. – Меня это не особенно интересовало. И почему я должен был думать о Пеннике? Ведь Вики не было в ее спальне.

Он прекратил свои объяснения, в них не было никакого смысла.

Итак, вот что было причиной перемены в настроении Чейза, подумал Сандерс. Одно из таких дел, в котором каждый ошибочно трактовал мотивы остальных. Однако он ничего не сказал, почувствовав на себе предостерегающий взгляд старшего инспектора. Мастерс неожиданно стал мягким и сердечным, знак, который Чейз, старый практик, мгновенно распознал.

– Это совершенно понятно, – подтвердил инспектор. – Совершенно понятно, можно сказать. Но, если уж мы начали говорить об этом деле, то, может быть, выясним его до конца, хорошо?

Чейз усмехнулся.

– Спрашивайте, инспектор, только не старайтесь замылить мне глаза. Там, где есть мыло, можно ожидать и наличие мутной воды. Напоминаю вам, что я юрист, а редко кто из нашей братии спотыкается о собственные ноги.

– Да, я знаю об этом. Когда вы в последний раз видели Пенника, вы не заметили в нем ничего странного?

– Вы все время повторяете слова: «Странно, странного». Что вы под этим подразумеваете?

Мастерс сделал неопределенный жест.

– Нет, не могу сказать, что заметил. В холле было слишком темно, чтобы я мог увидеть выражение его лица, если вы это имеете в виду. Только разве то, что, сбегая по лестнице, он качался, как большая сумасшедшая обезьяна. И, видите ли, я нисколько не боюсь обвинения в клевете, потому что и до этого подозревал, что он ненормальный.

– Ненормальный?

– Послушайте, инспектор. – Чейз подбросил портсигар вверх и ловко поймал его. Казалось, что он принял какое-то решение. – Я уже раз обжегся на этом деле… это правда… Он действительно спросил меня в кухне, может ли он быть привлеченным к ответственности за убийство, если убьет человека определенным способом. Я сказал ему, что в сегодняшнем законодательстве даже самые плохие мысли по адресу другого человека ненаказуемы. Он относился к этому делу так дьявольски серьезно и так по-академически, что трудно было относиться к нему без симпатии. Ты согласен со мной, Джон? – обратился он к Сандерсу.

– Да, наверное, да.

– Но чтобы относиться к нему серьезно, о нет!

Из «турецкого уголка», где восседал на тахте сэр Генри Мерривейл, раздался издевательский смех.

– Хо, хо! – смеялся Г.М. – Однако в определенный момент вы начали относиться к нему серьезно, признайтесь, сынок?

Чейз рассматривал портсигар.

– Что ж, короткий сеанс отгадывания мыслей – это одно, – заметил он, как бы поясняя, что в каждом мужчине сохраняется мальчишка. – Но, чтобы мысленно раскроить человеку череп, это уже слишком. Подумайте, какое бы это возымело значение, если бы оказалось правдой. Возьмем, к примеру, Гитлера. Гитлер ударяет рукой по лбу, верещит: «Майн Гот!» или: «Майн Кампф!» или еще что-то из знаменитых высказываний и падает мертвый, как колода. Я спрашивал Пенника: «А могли бы вы убить Гитлера?»

Это вызвало такой большой интерес, что Мастерс закрыл свою записную книжку.

Сэр Генри сдвинул очки на кончик носа.

– И что он ответил на это, сынок?

– Спросил: «А кто такой Гитлер?»

– Что?

– Да, именно такова была его реакция. И меня внезапно охватило такое чувство, как будто я говорю с человеком, прилетевшим с Луны. Я спросил его, где он жил последние пять или шесть лет. Он совершенно серьезно ответил, что в разных частях Азии и Африки, там, куда не доходит эхо последних событий. Потом он попросил меня – меня! – чтобы я был благоразумным. Он сказал, что, во-первых, не утверждает, что его метод может быть применен в любом случае; во-вторых, чтобы добиться успеха, ему надо познакомиться с будущей жертвой и «подобрать шапку» к ней – не имею понятия, что это значит! Ну, а в-третьих, что какое-то время он должен находиться в контакте с будущей жертвой, интеллектуальный уровень которой – это он особенно подчеркнул! – должен быть ниже, чем у него.

Старший инспектор бросил на сэра Генри насмешливый взгляд.

– Что ж, – пошутил он, – по этой или по иной причине, приходится исключить возможность истребления Гитлера, Муссолини и прочих. Но, я думаю, все эти сведения вы вытянули из него не во время кратковременного разговора в пятницу вечером?

– Нет, нет, я спросил его об этом вчера. Он… ну, где теперь находится Пенник?

– Все в порядке, – успокоил его Мастерс – Он ничего вам не сделает.

– Вы можете быть спокойны на этот счет, если только это будет зависеть от меня. Но где он находится?

– Скорее всего, спрятался куда-нибудь, чтобы пережить свое плохое настроение и разочарование. Когда он был в полицейском участке, хотел поговорить с журналистами, но я убедил их, что это безобидный сумасшедший, – с глубоким удовлетворением заметил Мастерс – Ну уж нет! Или все эти бредни произвели на вас большое впечатление? Почему вы хотите знать, где он сейчас?

– Нет, не произвели, – не слишком уверенно заявил Чейз. – Мне только показалось, что минуту назад я видел его в саду.

Последние лучи заходящего солнца проникали через тяжелые занавеси. Старший инспектор вскочил на ноги. Быстро подошел к высоким фронтонным окнам и со скрипом отворил одно из них.

– Здесь слишком жарко. Поэтому я позволил себе… – И движением руки показал, что именно он позволил себе. Он высунулся в окно и глубоко вдохнул свежий воздух, который холодной волной наплывал в комнату.

В полной тишине были слышны малейшие отголоски: трепет птичьих крыльев, шелест листьев и легкий треск веток. Но тропинка под окном была пуста.

– Скорее всего, он сейчас где-то тут. Мне сказали, что наш ясновидящий любит прогулки, – сказал старший инспектор. И внезапно оживился: – Я хотел бы задать несколько вопросов мистеру Чейзу. Они относятся не к Пеннику, а к вам лично. А тем временем… доктор, не будете ли вы так любезны подняться к мисс Кин и попросить ее прийти к нам? Хорошо?

Сандерс вышел, закрыв за собой высокую дверь салона.

Его немного обеспокоило, как Мастерс выглянул в окно: он вел себя как охотник, выслеживающий зверя. Но ничего не могло быть более привычного, нежели картина, какая предстала перед его глазами, после того, как он вошел в комнату Мины Констебль. Вики сидела около окна, и, наклонившись к свету, быстро вязала. Мина, закутанная в яркий шелковый халат, отдыхала в мягком кресле возле кровати. Около нее на ночном столике стояла пепельница, полная окурков, во рту у Мины была сигарета, которую она так крепко сжимала зубами, как будто ей трудно было несколько секунд удержать ее без дрожи. При виде доктора на лицах обеих женщин появилось выражение облегчения. Атмосфера была насыщена мнимым спокойствием, казалось, все темы для разговора они уже исчерпали и им осталось только ожидание.

Мина неожиданно ожила.

– Кто там, внизу? – спросила она, глядя на Сандерса глазами, полными беспокойства. – Снова пришел комиссар? Я слышала, как вы его впускали.

– Нет, миссис Констебль. Это старший инспектор Мастерс и сэр Генри Мерривейл. Они хотят увидеть…

– Я так и знала, так и знала! Я немедленно оденусь и спущусь вниз. О Боже мой, у меня нет ничего черного. – Он думал, что она расплачется. – Что об этом говорить. Какое это имеет значение? Что-нибудь сделаю. Попросите его, пожалуйста, чтобы он немного подождал, хорошо, доктор?

Сандерс заколебался.

– Вы напрасно беспокоитесь. Прошу вас оставаться здесь и не волноваться, они оба придут к вам наверх. И если быть точным, то они сначала хотели бы поговорить с мисс… Вики.

Наморщив лоб, Вики старалась подцепить спицей петельку в своем вязании. Потом подняла голову и удивленно посмотрела на Сандерса.

– Со мной? Почему со мной?

– Небольшая разница в показаниях. Прошу вас!

Легко отодвинув его, Мина поспешно вбежала в ванную, зажгла свет, стянула с вешалки полотенце, споткнулась об электрокамин и, наконец, остановилась в дверях. В ее глазах появилась решимость. В ней чувствовалось нечто такое, что вначале было незаметно: железная сила характера. Но не это обратило на себя внимание. Свет из ванной падал на ночной столик и на размещенные под ним две книжные полки, среди них уже не было высокого тонкого альбома с заголовком «Новые способы совершения убийств».

– Разница в показаниях? – спросила Мина, вытирая руки полотенцем. – Что случилось?

– Ничего серьезного. Правда.

– Речь идет об этой отвратительной жабе, Пеннике?

– Да.

– Я знала! Знала!

– Прошу вас сесть, – просила Вики. Она повернулась к Сандерсу. – И… Джон… – Колебание, с которым они называли друг друга по имени, говорило о глубоко укоренившейся робости. – Есть кое-что, что мы должны обговорить теперь, немедленно. Ты должен завтра быть в Лондоне?

– Скорее всего. Будет следственное дознание, но, наверное, оно будет отложено.

– А ты не мог бы освободиться и остаться здесь?

– Да, разумеется. Но для чего?

– Для того, что Мину нельзя оставлять одну. Я знаю, что говорю, Джон. Звонили из госпиталя, что кухарка и горничная вернутся завтра, поэтому речь идет только об одной ночи. Мина помешалась на одном: она хочет непременно остаться одна в этом доме. Мы не можем этого допустить. Разумеется, я осталась бы с ней, но завтра утром рассматривается дело Райс-Мейсон, и, если сегодня вечером я не выеду отсюда, то не стоит заблуждаться, меня выгонят с работы. Ты сможешь остаться?

«Что ж, – подумал Сандерс, уставившись глазами в пустое место, которое некогда занимал уже упомянутый альбом, – я не полицейский. Это не мое дело. Но как бы я хотел, чтобы этот альбом лежал на своем месте».

– Ты слышал, что я сказала?

– Естественно. – Он с трудом оторвался от интересующей его проблемы. – Я с удовольствием останусь, если миссис Констебль ничего не имеет против этого. Было бы неплохо, если бы кто-то позаботился о ней еще одну ночь. Она совсем не в таком хорошем состоянии, как ей кажется.

Мина зажмурилась, и внезапно лицо ее озарилось мягкой, очаровательной улыбкой. Она бросила полотенце, пробежала несколько шагов и взволнованно положила руку на плечо Вики.

– Как бы то ни было, – сказала она, – я благодарю вас за все. Вы оба были так добры ко мне. Вики, я просто не знаю, что бы делала без тебя. Ты готовишь еду! И даже моешь посуду!

– Жуткая работа, – проворчала Вики. – Убийственная. Она совершенно прикончила меня. А как, черт возьми, ты справляешься в своих путешествиях в забытые богом места, где нельзя никого найти для мытья посуды?

– О, плачу кому-нибудь, чтобы делал это, – уклончиво ответила Мина. – Я сберегаю таким образом время и избегаю хлопот. – Тон ее явно изменился. – Ах, не беспокойтесь обо мне, моя дорогая. Все будет хорошо, правда. Я… жду этого вечера. То есть, если мне удастся убедить эту жабу, Пенника, чтобы он тоже остался.

– Пенника?

– Да.

– Но я думала…

– Я хочу поговорить с сэром Генри Мерривейлом, – продолжала Мина. – И тогда увидим… то, что увидим. А теперь, мои дорогие, убирайтесь оба отсюда и дайте мне одеться. Вот так!

Она насильно вытолкала их из комнаты, как человек, находящийся на грани срыва, и с треском захлопнула дверь. Сандерса это не обеспокоило. Существовало нечто, что он хотел сказать Вики; при этом он отдавал себе отчет в том, насколько ему трудно будет это сделать.

Весь холл, за исключением длинной череды оконных витражей, дающих тусклый, цветной свет, утопал в полумраке. Сандерс рядом с Вики спускался по лестнице, ступени были выложены толстым ковром. То, что он собирался ей сказать, по-прежнему застывало у него в горле. А Вики тем временем говорила:

– С ней невозможно искренне разговаривать. И в этом вся трудность. Она или замыкается в себе, и тогда трудно узнать, что она на самом деле думает…

– Кто?

– Мина, разумеется! Либо становится просто неестественно разговорчивой. Может быть, правда лежит где-то посередине, но я так хотела бы знать, что в действительности происходит!

– Вики!

– Да?

– Почему ты не сказала мне правду, что Пенник в пятницу вечером был в твоей комнате?

Оба неожиданно остановились. Из холла доносилось только тиканье старинных часов. Доктор боялся, что их разговор могут услышать в салоне.

– Иди сюда, – сказал он и потянул ее за собой, на несколько ступеней выше. Она не сопротивлялась, ее плечо безвольно поддалось сильному натиску пальцев Сандерса.

– Почему ты думаешь, что я не сказала тебе правду? – спокойно спросила она.

– Ларри видел Пенника, когда он выходил из твоей комнаты, прежде чем ты успела неожиданно влезть ко мне в окно. В этом, разумеется, нет ничего плохого, но он сказал это полиции, именно поэтому они хотят с тобой повторить. Пойми, они должны узнать, что тебя так испугало. Он был в твоей комнате, правда?

– Да, – призналась Вики. – Он был в моей комнате.

Глава десятая

– Так почему ты не сказала мне об этом?

На этот раз она попыталась спрятаться за позой капризной кокетливой особы, но, несмотря на безупречную игру, созданный ею образ не подходил к ситуации. Сандерс немедленно это почувствовал. Сделав церемонный придворный реверанс, она уселась на ступеньки и, обхватив колени руками, посмотрела на него. На ее лице, погруженном в полумрак, создаваемый цветными витражами, трудно было что-либо прочесть, оно могло выражать все и ничего.

– А почему я должна была сказать об этом уважаемому господину доктору? – спросила Вики, покачивая головой.

– Успокойся.

– Вероятно, существуют обстоятельства, которые никогда не снились невинным молодым людям…

– Вероятно. Но если ты не скажешь этого невинно мыслящей полиции, я не хотел бы оказаться в твоей шкуре. Пойми это, наконец.

– Ты угрожаешь мне?

– Послушай, Вики, – сказал он, садясь рядом с ней на ступеньках, – ты ведешь себя, как героиня детективного романа. Гордость, умение хранить тайну и тому подобное, и все это для того, чтобы скрыть какую-то ерунду, скрывать которую нет ни малейшего смысла. Полиция интересуется Пенником, они хотят знать, где он был и что делал. Я интересуюсь этим по другой причине. Что тебе сделал Пенник, если ты была так напугана?

– А ты как думаешь?… На этот раз ты разговариваешь, как герой дешевого романа. Ты думаешь, мне хотелось бы, чтобы вокруг подобного дела создавался шум? Возможно, определенная категория женщин и стремится к такому, но это имеет соответствующее название. Гораздо лучше делать вид, что ничего не произошло. Это…

Настроение Вики внезапно изменилось. Сандерс почувствовал, что она вздрогнула.

– А если говорить честно, то ты прав, – сказала она, – было нечто большее. Впрочем, этот бедняга ко мне даже не прикоснулся.

– Этот бедняга?

Вики наклонилась назад в сторону высокого окна, оперлась головой о фрамугу, чувствовалось, что напряжение ее ушло.

– Скажи мне, – неожиданно спросила она, – что из себя представляет мисс Блистоун, ну, та девушка, на которой ты собираешься жениться, – голос ее звучал напряженно.

– Но…

– Скажи, пожалуйста.

– Ну что же… я думаю, что она немного похожа на тебя.

– В каком смысле?

К нему вернулось воспоминание о последних минутах перед расставанием: солнце отражалось в белом корпусе судна, высокие черные трубы, протяжный рев гудка и цветная толпа, среди которой мелькнула Марсия Блистоун, стараясь каждому сказать несколько прощальных слов. Наверное, Кесслер тогда тоже присутствовал на борту.

– Я не могу этого точно определить. Она менее взрослая, чем ты. Но жизнь в ней бьет ключом, – эту фразу он сказал только потому, что ненавидел это определение. – Веселая собеседница в компании, и вообще с ней приятно разговаривать. Я человек серьезный, а она беззаботная и…

– А как она выглядит?

– Она ниже ростом, чем ты, и более худощавая. Карие глаза. Она актриса.

– Это интересно?

– Да.

– Ты любишь ее?

Подсознательно он ждал этого вопроса.

– Да, разумеется.

Минуту Вики сидела неподвижно.

– Да, разумеется, ты ее любишь, – повторила она. – И поэтому мы можем быть добрыми друзьями.

– Мы и так добрые друзья.

– Да. Я имела в виду… – Она замолчала.

Поведение ее изменилось. Всякая видимость кокетства исчезла в мгновение ока. Она говорила спокойно, но в голосе ее чувствовалась отчаянная серьезность.

– Послушай. Ты только что сказал, что я веду себя, как героиня детективного романа. Я всегда смеялась над подобными вещами, но в определенном смысле я чувствую себя именно так. Ясновидящий в погоне за девушкой. То, что случилось две ночи назад, не идет ни в какое сравнение со смертью мистера Констебля. Но, несмотря на это, то, что произошло – отвратительно. Пенник, в сущности, человек не злой, однако он опасен. Я не собираюсь всего им говорить, потому что не хочу, чтобы все это распространилось… ох, это неважно. Но проблема заключается в том, что если я расскажу им все, то могу быть обвинена в сокрытии определенных вещей, а если не расскажу, то не смогу себя защитить. Первый раз в жизни с того времени, когда меня ребенком посылали в наказание в темную комнату, я боюсь. Я нисколько не шучу, Джон! Мне нужен кто-то, кто будет со мной, поможет мне. Скажи, ты поможешь мне? Поможешь мне?

– Ты знаешь, что можешь рассчитывать на меня, Вики.

В этот момент их прервали. Тонкая полоска света пересекла холл. В темноте они услышали шарканье ног, звук удара, проклятье и оглушительный шум упавшей вместе с кадкой пальмы.

– Если бы вы немного потрудились и нашли выключатель, сэр! – проворчал кто-то. – Прошу прощения, но зачем вам нужно куда-то ходить и переворачивать все вверх ногами?

– По-вашему, я сова? – рявкнул в ответ гораздо более разъяренный голос. – Черт побери, инспектор, если вы думаете, что в темноте видно так же, как при дневном свете, то поищите его сами. А я знаю, что делаю. Ага! Вот он!

Щелкнул выключатель, весь холл и лестницу залил свет, при вспышке Вики и Сандерс вскочили на ноги с неясным ощущением вины. Сэр Генри Мерривейл и старший инспектор молча вглядывались в их лица, которые еще не успели принять безразличное выражение.

– Угу, – буркнул Г.М., воздерживаясь от дальнейших комментариев. Он стал тяжело подниматься по лестнице. – Добрый вечер. Вы дочь Джо Кина?

Она молча кивнула головой.

– Я был знаком с вашим отцом много лет тому назад. Старина Джо был хорошим человеком, – сказал Г.М., шмыгнув носом. – Что-то я хотел сказать, ага, старший инспектор хотел вам задать несколько вопросов. Может быть, вы спуститесь к нам? Нет, сынок, – коснулся он руки Сандерса. – Ты пойдешь со мной. Прошу представить меня миссис Констебль.

Вики холодно кивнула головой.

– Охотно, – ответила она, посмотрев на часы. – Но я надеюсь, это не займет много времени. Я должна приготовить ужин.

Она легко сбежала по ступеням в направлении Мастерса, лицо которого успело стать суровым и важным. В этот момент в холл выглянул Чейз, окинул взглядом представшую перед ним сцену и начал насвистывать сквозь стиснутые зубы. Сандерс пошел наверх с сэром Генри. Последний не произнес ни одного слова.

Мина в коричневом платье стояла на пороге комнаты. Она уже полностью взяла себя в руки.

– Я как раз собиралась спуститься вниз, – пояснила она, закрывая за ним дверь. – Но, наверное, будет лучше, если мы поговорим здесь. Прошу садиться. Мы можем сразу же приступить к делу.

– Уважаемая миссис Констебль, – сказал Г.М. с грациозностью слона, попавшего в посудную лавку, которая производила такое же ошеломляющее впечатление, как и его вспышки бешенства. – Уважаемая миссис Констебль, я не испытываю никакого счастья, находясь сейчас здесь.

– А я очень рада, что вы находитесь с нами, – усмехнулась Мина, отряхивая пальцем пудру с шеи. Глаза ее подозрительно заблестели. – Я только хотела бы, чтобы вы оказались здесь гораздо раньше. Вы поживете у нас?

Это прозвучало несколько комично, но Г.М. только отрицательно покачал головой.

– Нет, уважаемая миссис Констебль. Я могу задержаться только на один день. Но, – осторожно уселся он в кресло, положив руки на подлокотники, – мне сказали, что вы хотели поговорить со мной. Я подумал, что есть несколько вопросов, на которые вам будет легче ответить мне, нежели Мастерсу. Это довольно неприятные вопросы, дорогая миссис Констебль.

– Спрашивайте обо всем, что вам необходимо знать.

– Хм-м… да. Правда ли, что ваш супруг с некоторого времени подозревал, что вы хотите его убить?

– Кто вам это сказал? Ларри Чейз?

Сэр Генри сделал рукой неопределенный жест.

– Именно этого он нам не говорил. Это само всплыло наверх, как масло. Это правда?

В комнате горела только маленькая лампа на ночном столике, бросающая приглушенный свет на темные волосы Мины. Но даже в полумраке было видно, что она старается сдержать смех.

– Нет, нет, нет! Это настолько абсурдно, что… что просто смешно. Но почему Ларри так сказал? Он же все прекрасно знает. Вряд ли он говорил серьезно. Это была шутка бедного Сэма.

– Он выбрал достаточно мрачную тему для шуток.

Мина ловко парировала удары. Сандерс, наблюдая за ней, пришел к выводу, что в этом поединке она владела (или ей только казалось) более острой шпагой.

– Да нет, – чуть улыбнулась она. – Видите ли, я – писательница.

– Я знаю.

– О-о, это хорошо! Впрочем, я написала только один детективный роман, который был безжалостно разруган, но и в остальные мои книги я почти всегда включаю какую-нибудь таинственную или неожиданную смерть. Сэм, – она спокойно и открыто смотрела прямо в глаза своему собеседнику, – Сэм утверждал, что у меня преступные наклонности. Я считаю, что напротив, преступные наклонности существуют у людей, которые подавляют их в себе. Это была его постоянная шутка, что я когда-нибудь убью его…

– Вас это беспокоило?

– Нет, никогда, – она выглядела удивленной самим этим предположением.

– Я как раз размышлял… откуда вы берете материалы для всех этих запутанных и таинственных смертей?

– О, мне много рассказывают люди. Много материала можно найти в древнеегипетских и средневековых документах. Ну а кроме того, разумеется, я составила альбом газетных вырезок. И назвала его «Новые способы совершения убийств».

Даже Г.М. не удержался и моргнул. С давних пор его партнеры по игре в покер в клубе «Диоген» поняли, что любая попытка прочитать его мысли по лицу кончается полным фиаско, но в этот момент на его лице застыло очень странное и хитрое выражение. Он сложил руки на животе и начал перебирать пальцами.

– Да-а-а? Альбом? Это интересно было бы прочесть.

– Возможно, но сейчас уже поздно, – сказала Мина, судорожно сжимая руки. – Я сожгла его вчера. Со всем этим я покончила и никогда больше не буду об этом писать.

Она наклонилась вперед.

– Сэр Генри, не знаю, сказали ли вам, почему я так хотела с вами познакомиться. Я от всего сердца восхищаюсь вами. Правда – это не комплимент. Я знаю обо всех ваших делах, начиная от истории Даворта в 1930 году, убийства кинозвезды на Рождество 1931 года и удивительного дела об «отравленной» комнате в доме лорда Матлинга. Я считаю, что вас недостаточно ценят. Я часто говорила, что вам давно должны были дать титул лорда.

Лицо Г.М. стало темно-пурпурным.

– Что мне больше всего нравится в вас, – продолжала Мина, не понимающая, какое впечатление произвели на него ее последние слова, – это легкость, с какой вы справляетесь с нагромождением трудностей и обращаете страшных призраков в невинные души, какими они и являются в действительности. Именно это здесь и необходимо! И поэтому я обращаюсь к вам с мольбой о помощи. Я хочу, чтобы вы разоблачили Германа Пенника. Чтобы маска свалилась с него и он получил то, что заслуживает: виселицу, если это возможно. Вы уже познакомились с Пенником?

Сэр Генри с огромным трудом втянул в себя воздух, но держался до сих пор с большим достоинством.

– Хм-м… да, да, – сказал он. – Вы открываете мне широкое поле для предположений. Вы считаете, что Пенник убил вашего мужа при помощи только ему одному известного способа?

– Понятия не имею. Знаю только одно – этот человек обманщик!

– Но это уже несколько непоследовательно, не правда ли? Сначала вы предполагаете, что Пенник мог убить вашего мужа с помощью какого-то вида телепатии. А потом утверждаете, что он обманщик. Что вы имеете в виду?

– Не знаю. Я только чувствую это. Вы уже познакомились с Пенником?

– Нет.

– Он таскается где-то здесь, – глаза Мины сузились. – Сэр Генри, уже много дней я стараюсь вспомнить, кого мне напоминает этот человек. А теперь я знаю. Это Питер Квинт из повести Генри Джеймса «Поворот винта». Вы помните эту ужасную историю: перепуганная гувернантка во дворе имения Блай? Квинт на башне, Квинт у окна, Квинт на лестнице. И все погружено во мрак. Подсознательно он все время напоминал мне его. Я могу вам сказать, как поступить с Пенником.

Она еще больше наклонилась вперед.

– Он всегда таскается где-то на улице, и когда становится темно, все время наталкивается на людей. А знаете почему? Пенник страдает клаустрофобией. Он не переносит замкнутых помещений. Поэтому ему нравятся комнаты в нашем доме, они большие и высокие. Знаете, что вы должны сделать? Под каким-нибудь предлогом забрать его в полицию. А потом запереть его. Запереть на неделю или дольше в самой маленькой камере, которая только существует. Только тогда он начнет говорить! Он все вам расскажет!

– К сожалению, мы не можем этого сделать.

– Но почему? – спросила она. – Никто ничего не узнает!

Сэр Генри пристально посмотрел на Мину. Казалось, он в замешательстве.

– Что ж, дорогая миссис Констебль, у нас существует такое понятие, как закон. Нравится он кому-то или нет – но это очень полезный институт. И его нельзя переворачивать вверх ногами. Вы должны понять, что мы ничего – абсолютно ничего – не можем сделать Пеннику, даже если он будет во все горло кричать, что он убил вашего мужа. А кроме того, закон запрещает пытки.

– Закон запрещает пытки? А он может пытать?

– Но ведь…

– Он провел над Сэмом «эксперимент», разве не так? Мой муж был недостоин жить на этом свете, не правда ли? Можно было обойтись без него. Он говорил так или нет? Посмотрим! Вы отказываете мне в помощи, сэр Генри?

– Ради Бога! – закричал сэр Генри. – Не надо так волноваться. Меня не напрасно называют «Старик». Это к чему-то обязывает. Я помогу вам, сколько смогу. Но вся история очень скользкая… и, по крайней мере, до сих пор я не знаю, за что ухватиться. Поэтому мы ничего не можем сделать, пока…

Он замолчал, потому что какая-то тень скользнула по лицу Мины, она как будто приняла какое-то решение и снова замкнулась в себе. У Г.М. было впечатление, что она утратила контакт с внешним миром. И хотя она улыбалась, но в глазах застыло безумие.

– Слушайте, что я вам говорю! – крикнул Г.М. с внезапно проснувшейся бдительностью. – Вы слышите меня?

– Да.

– Если вы хотите, чтобы мы что-то сделали здесь, вы должны помочь нам. А впадение в транс может только помешать. У меня есть определенные идеи, вернее, неясные ощущения. Я хочу, чтобы вы дали мне факты. Ну что, вы скажете мне то, что я хочу знать, или нет?

– Простите меня, – сказала Мина, очнувшись от своего оцепенения. Лицо ее прояснилось. – Разумеется, скажу.

Сандерс понимал, что Г.М. очень обеспокоен. В его представлении он ассоциировался со спасателем: он бросал слова так, как будто они были веревкой, вытягивающей тонущего человека из пучины. С минуту Г.М. молчал, астматично втягивая в себя воздух.

– Ну что ж, все в порядке. – Он осмотрелся. – Это ваша общая спальня?

– Нет, нет. Муж жаловался, что я разговариваю во сне. Его комната рядом. Вы хотите ее осмотреть?

Она встала, не проявляя никакого интереса к происходящему, и проводила их через ванную комнату в спальню Сэма Констебля. Включила свет. Комната эта мало отличалась от других спален в этом доме, если не считать некоторых черт индивидуальности, которые отсутствовали в комнатах гостей. Она была квадратной, с высокими потолками и холодной. Мебель из темно-орехового дерева – кровать, шкаф, комод, стол, несколько стульев – выделялась на фоне узорчатых обоев. Несколько картин в тяжелых рамах нарушали эстетику этой и так не слишком привлекательной комнаты.

Сэр Генри осмотрелся вокруг и начал обследовать все углы и закоулки. В одном из углов комнаты стояла двустволка в чехле, шляпные коробки громоздились на комоде, а стол был завален еженедельниками «Татлерз» и спортивными журналами. От последнего жильца этой комнаты осталось очень мало следов. Одно из окон выходило на маленький балкончик, с которого каменная лестница вела на газон перед домом. Г.М. тщательно осмотрел все, прежде чем повернулся к Мине, стоящей на пороге ванной.

Все это время глаза Мины с желтоватыми после недавнего приступа малярии белками внимательно следили за ним.

– Ну, та-а-к. А что находится под этой комнатой?

– Под нами? Столовая.

– Ага. Вернемся к вечеру в пятницу. Вы с супругом поднялись наверх в свои комнаты в половине восьмого, не так ли? Что стал делать ваш супруг?

– Он искупался и начал одеваться.

– А где в это время были вы?

– Здесь.

– Здесь?

– Да. Паркер, слуга Сэма, был в больнице, поэтому я должна была приготовить ему смокинг и вставить запонки в рубашку. У меня это заняло много времени. Мои руки… – она замолчала.

– Прошу вас, продолжайте.

– Он был уже почти одет, а я завязывала ему шнурки в туфлях…

– Да-а-а? А сам он не мог их завязать?

– Он страдал головокружениями, бедняжка… и не мог наклоняться так низко. – Она посмотрела на шкаф и крепко-крепко стиснула губы, для нее это был самый худший момент. – Итак, я завязывала эти несчастные туфли, когда мы услышали страшный шум. Я сказала: «Это в соседней комнате». Сэм разозлился: «Нет, это в комнате этого дурацкого доктора. По-моему, он разбил лампу моей прабабушки». Нет, нет, доктор Сандерс не заслуживает подобного определения, но Сэм надеялся, что доктор разоблачит Пенника, и был очень разочарован. Теперь я понимаю, что он чувствовал. Будь спокоен, Сэм, мы доведем это дело до конца…

Сандерс взглянул на Мину, и мурашки пробежали у него по спине.

– Он сказал, что идет посмотреть, что произошло. Надел халат и вышел. Примерно через минуту он уже вернулся. Сказал, что Вики Кин с доктором Сандерсом… – она прервала себя на полуслове. – Прошу прощения, доктор! Я забыла о вашем присутствии. Я знаю, что здесь не было ничего такого. Но – возвращаясь к теме разговора – когда я помогла ему надеть рубашку, он сказал мне, чтобы я пошла переодеться, иначе опоздаю на ужин. И что он сам завяжет себе галстук, потому что мои руки не годятся для этого. – Она грустно усмехнулась. – Я прошла в свою комнату. Через несколько минут услышала, что он чистит пиджак. Он крикнул мне, что спускается вниз. Я сказала: хорошо, дорогой. Когда он закрыл дверь, я вспомнила, что должна была дать ему два чистых носовых платка. Вы, наверное, знаете, что потом произошло. Я уже рассказывала об этом, рассказывала, рассказывала и повторяла столько, столько раз. Мне нужно это снова делать?

– Нет, – ответил Г.М.

Грузный, уперев руки в бока, широко расставив ноги, он стоял в центре комнаты. Слушал он спокойно, но очертания его губ приобрели какой-то зловещий характер, и казалось, что даже внушительная лысина блестит угрожающе. Он потянул носом.

– Ля-ля-ля, – фальшиво пропел Г.М. – Слушай, сынок, – обратился он к Сандерсу, – я тоже не люблю наклоняться, но это потому, что слишком толстый. – Он показал пальцем. – Вон там, на полу, у правой ножки кровати. И здесь, рядом с миссис Констебль. Согни шею, посмотри, что это такое, и скажи мне.

– Похоже на стеарин, – ответил Сандерс, касаясь пятна на ковре.

– Стеарин! – воскликнул Г.М., почесывая нос. – И что же?

Он снова осмотрелся вокруг. На углах комода стояли два китайских подсвечника с зелеными свечами. Сэр Генри тяжелонаклонился над ними и коснулся фитиля рукой.

– Холодные, – заметил он. – Но это ничего не значит, потому что все равно кто-то зажигал эти свечи. Обе. Присмотритесь к ним. Это вы их зажигали? – обратился он к Мине.

– О Боже, нет!

– У вас были какие-то проблемы со светом?

– Нет, точно нет.

– Но кто-то использовал эти свечи, – настаивал Г.М. – Вы ничего об этом не знаете?

– Понятия не имею. Я ничего не заметила. – Она прижала ладони к лицу. – Это вам о чем-то говорит? Почему вы придаете этому такое значение?

– Тут что-то не так. Единственная вещь, которая не подходит ни к этой убранной комнате, ни ко всей этой «грязной» работе. Кто-то разгуливает с зажженными свечами в доме, в котором столько света, что хватило бы для иллюминации на Пикадилли. И здесь же, за дверью кто-то другой умирает от сердечного приступа, и никого рядом с ним нет. О небо! И кроме того…

Мина Констебль побледнела, как полотно. На лице ее была написана решительность.

– Вы уже закончили, сэр?

– Да, по крайней мере, пока.

– Но я не закончила, – Мина дружелюбно, и вместе с тем, нервно улыбнулась. – Наоборот, я только начинаю. Сейчас я вам все покажу. Вы можете спуститься со мной вниз?

Сандерс не имел ни малейшего понятия, что она собирается сделать. Было похоже, что для Г.М. это тоже было загадкой. Они молча вышли из комнаты и спустились вниз. Мина направилась прямо в салон, двери которого были широко открыты. Под роскошным канделябром с записной книжкой на коленях сидел Мастерс и старательно что-то писал. Лоуренс с интересом наблюдал за ним. Оба они с удивлением посмотрели на Мину, которая не обратила на них никакого внимания. На столике около оконной ниши стоял телефон.

Она подняла трубку и положила ее рядом с аппаратом. Потом, прихватив левой рукой запястье правой, чтобы остановить дрожь, начала набирать номер.

Мастерс внезапно сорвался со стула.

– Прошу прощения, – сказал он. – Вы миссис Констебль, не правда ли? Я так и думал. Могу я узнать, что вы делаете?

– Что такое? – спросила она, поворачивая к нему улыбающееся лицо, на котором, однако, по-прежнему была написана решимость. Почти сразу же она забыла о заданном вопросе и снова занялась телефоном. – Междугородная? Мой номер – Гроувтоп, 31. Прошу соединить меня с Лондоном Центральным, 98-76. Да… спасибо. Что вы сказали?

Мастерс в мгновение ока оказался рядом с ней.

– Я спросил, что вы делаете?

– Звоню в «Дейли Нон-стоп». Я знаю руководителя литературной редакции. В свое время я написала для него несколько статей. Я больше никого не знаю, но он мне, может быть, скажет, с кем мне нужно поговорить. Прошу прощения… Алло? «Дейли Нон-стоп»? Я могу поговорить с мистером Бартоном?

– Минуточку, – Мастерс положил большой палец на рычаг и разъединил. – Мне очень жаль, миссис Констебль.

Мина посмотрела на него.

– Что это значит? Мне нельзя звонить из моего собственного дома?

– Разумеется, можно, разумеется, – улыбнулся Мастерс, желая загладить свой поступок. – Только… разве… разве не было бы лучше, если бы вы сначала поговорили с нами? Что? Мы старые практики. Возможно, мы могли бы что-нибудь вам посоветовать. Что вы хотели им сказать?

При ярком свете лицо Мины выглядело старым и незначительным. На вид она была совершенно спокойна, но судорожно сжатая рука все еще прижимала трубку к груди.

– Вы, наверное, старший инспектор из Скотланд-Ярда. Прошу вас, скажите мне: какое самое страшное оскорбление вы знаете?

– Это трудный вопрос, – хитро сказал Мастерс – Если оно должно быть использовано в мой адрес…

– Я имела в виду Германа Пенника. – Она задумалась. – Была одна тема, которой мой муж всегда выводил его из равновесия. Я подумала, а почему? Можно было бы начать с Обманщика с большой буквы и обычного прохвоста.

– Может быть, вы отдадите мне трубочку…? А-а-а… спасибо. Прекрасно.

Мина опустила руку. Осмотрелась вокруг. В комнате не было ни одного человека, у которого бы не сжалось болезненно сердце при взгляде на ее лицо.

– Я прошла через ад – сказала она. – Ради Бога, оставьте мне хотя бы маленький шанс на возмездие.

Глаза ее наполнились слезами.

В полной тишине был слышен только стук трубки, опущенной на рычаг. Через высокое окно в комнату вливался холодный вечерний воздух.

– Я понимаю вас, дорогая миссис Констебль, понимаю, – сочувственно проговорил Мастерс… Но это не метод. Нельзя ведь ни с того, ни с сего звонить в редакции с оскорблениями в адрес какого-то Пенника.

– Я и не собираюсь этого делать.

– Нет?

– Нет. Мистер Пенник утверждает, – продолжила она очень тихим голосом, – что может пользоваться мыслью как физической силой, как оружием. Вы, наверное, знаете, что мой муж был состоятельным человеком. Я собираюсь сделать то, что хотел бы Сэмюэль. Мой муж в своей жизни никого и ничего не боялся. Хорошо: позволим ясновидящему испытать его оружие на мне. Я бросаю ему вызов. Именно это я хотела сказать мистеру Бартону. Пожалуйста, пусть Пенник попробует меня убить. Я разоблачу его. Если мне это удастся, все, чем я располагаю, пойдет на благотворительные цели. Но это не имеет значения. Я хочу разоблачить этого прохвоста и сделать что-нибудь для бедного, любимого Сэма. И я предупреждаю вас: об этом будет сообщено во все английские газеты, даже если это последняя вещь, которую я сделаю в своей жизни.

Чейз быстро подошел к ней.

– Мина, – прошептал он, – что ты болтаешь? Будь осторожна. Прошу тебя, будь осторожна!

– Ах, ерунда!

– А я повторяю, ты не понимаешь, что говоришь.

– Вы, я думаю, тоже не понимаете, что говорите, – заметил Мастерс, приближаясь к ним. – Дамы и господа! – Он кашлянул и ударил рукой по столу, на котором стоял телефон. – Очень прошу вас! Успокойтесь! Вы ведете себя, как истерики!

С большим трудом он выдавил из себя улыбку.

– Вот так! Теперь уже гораздо лучше. Прошу вас, – продолжал он мягко, обращаясь к Мине, – может быть, вы сядете рядом со мной, вот сюда, в это большое, удобное кресло, хорошо? Мы вместе обсудим все это дело. Мисс Кин уже занимается приготовлением ужина, – он кивнул головой в сторону закрытых дверей в столовую, откуда доносились звуки, свидетельствующие о том, что там накрывают на стол, – а мы тем временем, посидим и постараемся вести себя разумно…

– Если вы так хотите – согласилась Мина. – Я сказала то, что должна была сказать. Вы сами понимаете, что не сможете долго меня удерживать от пользования собственным телефоном.

Мастерс прищурил один глаз.

– Я хочу вам что-то сказать, – обратился он к Мине. – Вы совершенно напрасно выходите из себя при одном упоминании Германа Пенника. И не надо повторять каждому, что он прохвост. Мы об этом хорошо знаем.

Мина резко повернулась к нему.

– Вы серьезно говорите?

– Бог мой! Для чего же, вы думаете, существует полиция? Разумеется, мы об этом знаем. У нас есть доказательства этого.

За открытым окном, на тропинке, усыпанной песком, послышались чьи-то легкие шаги.

Сандерс, находящийся рядом с окном, услышал их, но не выглянул. Он подсознательно отметил шелест и только потом вспомнил об этом. Все его внимание было сосредоточено на лицах людей, находящихся в залитом светом салоне.

– Все лопнуло, как мыльный пузырь, – заверил Мину старший инспектор. – Я могу вам объяснить происхождение этих чудес. Почему? Потому, что мы установили, на основании некоторых вещей, которые рассказал нам мистер Чейз, что в большинстве случаев наш «ясновидящий» друг Пенник делал вид, что читает ваши мысли, тогда как в действительности он лишь выдавал информацию, полученную до этого.

– Прошу прощения, – с возмущением прервал его Чейз. – Я не согласен с таким истолкованием моих слов. Я этого не говорил. Это ваши слова.

– Вы можете назвать это, как хотите. Я не обижусь.

– О, если бы я могла в это поверить! – воскликнула Мина. – Вы считаете, что это чтение мыслей тоже было обманом?

– Да, дорогая миссис Констебль, – с удовольствием подтвердил Мастерс. Он посмотрел на Г.М., который за время этой сцены не произнес ни слова. – Жаль, что вас там не было, сэр. Клянусь Богом, вы получили бы удовольствие! – Внезапно лицо Мастерса покрылось румянцем, – Он сегодня как обухом по голове меня ударил, не буду скрывать. Болтать о моей дочке! Ух! Я ему устрою за эту болтовню о моей малышке и ее операции! Мне только хотелось бы знать, откуда он взял эти сведения. А если речь идет об огласке, то я могу дать прессе такой отзыв, что вся Англия еще долго будет смеяться при упоминании имени Пенника. Кроме того, что ж, вы хотите спровоцировать Пенника, чтобы он на вас испробовал свое волшебное оружие, – он искоса бросил на нее взгляд, который трудно было расшифровать, – вы можете бросить ему вызов или нет, это все только потеря времени. Этот тип никого не убьет своей ничтожной «Телефорс». Он не сможет убить даже мухи. Если я не прав, готов завтра же отказаться от своих слов.

– Слушайте! – внезапно прервал его Чейз.

Резкий звук его голоса вызвал нужный эффект. Наступила тишина, прекратилось звяканье ключей в чьем-то кармане, и даже Мастерс сдержал кашель. На этот раз все услышали слабый шорох на тропинке перед домом. Ларри подбежал к окну. Сандерс, который стоял поблизости от окна, высунулся наружу. На темном небе светились звезды; ночь была тихой, а неподвижно стоящие деревья освещались светом луны. И хотя тропинка была пуста, они явно услышали быстро удаляющиеся шаги, звук которых, легкий и осторожный, умолк в тени высоких деревьев.

– Это был Пенник, – нервно сказал Чейз. – Как вы думаете, что он теперь замышляет?

Глава одиннадцатая

– Все для завтрака приготовлено в буфетной, – сказала Вики, натягивая перчатки. – Ничего не перепутай. Свежий хлеб в коробке с правой стороны, а с левой – черствый. Ты уверен, что справишься? И сможешь позаботиться о Мине?

– Ты можешь мне не поверить, – Сандерс иронически усмехнулся, – но мне достаточно часто приходилось делать себе завтрак. Это не то сложное занятие, за которое следует браться лишь после ночных медитаций и молитв. Разбиваешь несколько яиц на сковороду с ветчиной и, когда вторая порция тостов подгорает, понятно, что завтрак готов. А если речь идет о Мине, то она спит, как убитая, после дозы морфина, которую я ей прописал, и проснется только около девяти часов. Что тебя мучает?

Она была чем-то обеспокоена. Он говорил небрежным тоном, потому что сам ощущал какое-то неопределенное беспокойство. Они стояли в столовой под тяжелыми картинами, написанными в темных мрачных тонах, на которых, если с них смыть паутину, скорее всего проявились бы гигантские окорока и овощи. Наступил вечер, часы Сандерса показывали двадцать минут девятого.

Вики разгладила перчатку. На ковре, рядом с ней, стояла ее дорожная сумка. Через открытую дверь был слышен приглушенный шум двигателя полицейской машины.

Она натянула вторую перчатку.

– Мы все покидаем тебя, – сказала она. – Как крысы. Как крысы с тонущего корабля… Сначала очаровательный Пенник отказался прийти на ужин. Потом Ларри решает, что у него назначена встреча, которую нельзя отложить, и едет в Лондон…

– У него встреча с адвокатом. Он говорил об этом вчера.

– В воскресенье вечером? В такое время? Я попросила его, чтобы он помог мне мыть посуду. Он заявил, что не выносит такого рода работы. Если ты хочешь знать мое мнение, то наш Ларри любит совсем другие вещи. Но я не хочу сплетничать. Я тоже дезертирую и знаю об этом. – Со злостью она дернула перчатку. – Однако самое важное – куда, черт возьми, девался Пенник? Почему его нет в доме? Ты отдаешь себе отчет в том, что мы оставляем тебя одного в обществе Пенника и Мины?

– Это не имеет значения. Я справлюсь с Пенником.

Однако он совершенно не был в этом уверен.

И хотя он ничего не говорил об этом, ему очень не хотелось, чтобы она уходила. Щеки ее румянились, голубые глаза блестели от волнения. Она была одета в светло-серый костюм, что создавало контраст с цветом ее лица и глаз, с легким макияжем и свежестью гладкой кожи. В его памяти навсегда остался ее образ – таким, каким он был тогда. Она стояла у обеденного стола под стеклянным абажуром, в котором отражался отблеск вечернего неба и электрический свет.

Она схватила дорожную сумку одной рукой, а другую протянула ему.

– Ну что ж, до свидания. Вот это был уик-энд, не правда ли?

– Да. Я не скоро его забуду. – Он отобрал у нее сумку. Они были уже около двери, когда она вдруг остановилась.

– Джон, я тебя очень прошу, если что-нибудь…

– Послушай, – запротестовал он мягко. – Ведь меня не заключают на всю жизнь в Бастилию. Здесь мне очень удобно. Доктор Эйдж зайдет около десяти посмотреть Мину. В холодильнике есть пиво. Кроме того, здесь имеется большая библиотека, в которой я еще не имел возможности порыться. А теперь исчезай! Увидимся во вторник за ужином, правда?

Она кивнула головой. Он говорил легко и беззаботно, и только когда они оказались у выхода, прежнее беспокойство ожило в нем. Старший инспектор и сэр Генри Мерривейл тяжело спускались по лестнице.

– Садись в машину, – обратился он к Вики. – Инспектор отвезет тебя на станцию.

Подождал, пока она вышла. Старательно закрыл за ней дверь, чтобы убедиться, что она не услышит ни слова. И только тогда со злостью взглянул на обоих мужчин.

– Я хотел бы задать вам один вопрос и прошу, чтобы от меня не отделывались насмешками, как до сих пор.

Мастерс удивился:

– Вопрос, доктор? Разумеется, – ответил он с широкой улыбкой. – А что еще вы хотите узнать?

– Что вы собираетесь с ней делать?

– С ней?

– С миссис Констебль. Неужели вам не приходит в голову, что она подвергается опасности?

Никогда до сих пор он не чувствовал себя таким чужим по отношению к этим двум людям, которых считал своими приятелями. Общая нить, соединяющая их мысли и чувства, лопнула, как оборвавшаяся телефонная линия. Даже Г.М., в которого Сандерс верил, стоял мрачный и кислый одновременно. Мастерс же среагировал мягко, но решительно:

– Что-о-о? Какую опасность вы имеете в виду, доктор? Кто представляет эту опасность?

– Пенник. Думаю, что вы не отдаете себе отчет в том, каков этот человек. Независимо от того, убивает он силой мысли или нет, главное заключается в том, что он способен совершить убийство. Неужели вы не слышали вызова, брошенного ему миссис Констебль?

– Вызов, брошенный Пеннику миссис Констебль? – задумчиво повторил старший инспектор. – Да, слышал. Но я также слышал сказку о пастушке, который кричал: «Волк!» Вы помните ее?

– Помню, – ответил Сандерс, – только в ней волк в конце концов все-таки пришел.

– Что ж, не будем теперь переживать из-за этого, – Мастерс усмехнулся, уверенный в себе. – И вы тоже не должны беспокоиться об этом. На вашем месте я постарался бы скорее обо всем забыть.

Доктор молча смотрел на него.

– Но когда Пенник вернется сюда…

– Он не вернется, – мрачно вставил Г.М. – Мы только что были в его комнате. Он исчез. В то время, когда мы ужинали, он собрал свои вещи и сбежал. Оставил кое-что для нас на туалетном столике. Мастерс, покажите ему.

Из своей записной книжки старший инспектор вынул сложенный вчетверо листок бумаги и подал его Сандерсу. Внутренняя часть была исписана мелким и старательным почерком:

В полицию.

Сожалею, что некоторые обстоятельства, как существующие в настоящий момент, так и те, которые могут возникнуть, сделали мое пребывание в Форвейзе как неудобным, так и нежелательным. Однако, чтобы не быть обвиненным в уклонении от ответственности перед законом, уведомляю вас, что собираюсь остановиться в гостинице «Черный Лебедь», где утром встречался с инспектором Мастерсом. Это единственная гостиница, которую я знаю в этих местах, и она произвела на меня, во время моего короткого визита, вполне благоприятное впечатление. В любой момент я буду там к вашим услугам.

С уважением, Герман Пенник.

Это письмо, подумал Сандерс, может дать повод одновременно и для облегчения, и для беспокойства. Он вернул его Мастерсу.

– Но миссис Констебль…

– Послушай, сынок, – сказал Г.М. спокойным и серьезным голосом, каким разговаривал крайне редко. – Я сам хотел бы думать по-другому. Но бесспорным является то, что твоя убитая горем миссис Констебль наговорила нам множество лжи.

Сандерс не мог понять, почему его это так ошеломило и в определенном смысле даже шокировало. Он только осознал, какое впечатление на него произвели эти слова.

– Ты хочешь знать, что это за ложь, сынок?

– Да. Очень.

– Пункт первый, – буркнул Г.М., стараясь пальцами раздвинуть тесный воротничок. – Вернись мысленно к своему приключению за пятнадцать минут до убийства, когда прабабушкина лампа с шумом разбилась и Сэмюэль Констебль ввалился в твою комнату узнать, что случилось. Два человека подробно описали это событие. Ты сам это слышал. Молодой Чейз и миссис Констебль. Чейз описал нам, как мистер Констебль выскочил из своей спальни и в спешке пытался всунуть ноги в домашние туфли. Каждый из нас наверняка неоднократно оказывался в подобной ситуации с домашними туфлями. И мы знаем, как это выглядит. Описание Ларри было таким подробным, что всякая ошибка исключена. Следовательно: или это правда, или обычная ложь.

– Ах так? – сказал Сандерс, хорошо зная, что последует за этим.

– Но с другой стороны – что сказала нам об этом супруга мистера Констебля? Она сказала, что как раз закончила завязывать бедному Сэму шнурки в туфлях, когда они услышали шум и ее муж выбежал из комнаты. Итак, согласно ее показаниям, Констебль был обут в носки и туфли. Описание также подробное и точное. Следовательно: или это правда, или обычная ложь. И я боюсь, сынок, что это ложь.

– А почему не мог лгать Чейз?

Сэр Генри почесал свою обширную лысину.

– Потому что я знаю лжецов, сынок, – устало сказал он. – И она не принадлежит к самым умелым. Но если ты думаешь, что мои слова – бредовые идеи предубежденного человека, то я прошу тебя мысленно вернуться назад! Ну, что? Что было на ногах у Констебля: туфли или домашние шлепанцы?

Сандерс был слишком поглощен другими делами, чтобы обращать внимание на мелочи. И хотя ему хотелось забыть об этой сцене, она предстала перед ним, как живая.

– Домашние шлепанцы, – признал он.

– Хм-м-м… следовательно, она лгала… Пункт второй, – продолжил Г.М. – Вы сами слышали, как она с подкупающей прямотой и горячностью клялась, что ничего не знает о свечах, которые кто-то зажигал в спальне ее мужа. И сама не разгуливала с зажженными свечами. Может быть, вы не заметили, как она подскочила, когда я обратил на это ее внимание. Но оставим это. В пятницу вечером на ней был свободный розовый халат из шелка, вы согласны? Мы немного поискали с Мастерсом и нашли этот халат. Правый рукав внизу – вы, наверное, заметили, как дрожит ее правая рука, – испачкан стеариновыми пятнами.

Доктор не оспаривал это. Он вынужден был признать факты. Он хорошо помнил Мину Констебль, скорчившуюся в кресле, розовый халат, в который она была завернута, действительно был испачкан стеарином.

– Ты понял, сынок? – мягко спросил Г.М. Ответом ему была тишина.

– Есть еще одно дело, – продолжал Г.М. – Этот альбом с вырезками из газет и журналов. Она заявила, что сожгла его. Однако она не сделала этого. Нельзя сжечь толстую книгу или блокнот, переплетенный в имитацию кожи, не оставив никаких следов. Разумеется, если она не бросила его в раскаленную печь. Но в этом доме нет печей, нет даже ни одного камина, который топили бы дровами или углем, где можно было бы его сжечь. И нет никаких следов от сожженной книги или обложки. Это все ложь, сынок. Пусть она спит. Если бы у нас были хотя бы малейшие доказательства ее вины, вместо своей спальни ей бы пришлось сейчас отправиться в тюрьму в Кингстон по обвинению в убийстве.

– Дьявольщина! – проворчал Сандерс.

– Да, – согласился Г.М.

– Но все, что она сказала или сделала… И вообще, какое значение имеет, что было на ногах у Констебля? Или зажигала она свечи или нет?

Г.М. сердито усмехнулся.

– Я сам хотел бы знать ответы на эти вопросы, сынок. Это самые безумные улики, о которых я когда-либо слышал!

– Неужели вы утверждаете, – не отступал Сандерс, – что все это: ее слезы, потеря сознания, состояние апатии и даже вызов, который она собиралась бросить Пеннику – просто игра и бахвальство?

Мастерс добродушно рассмеялся.

– Ну, а вы что думаете? Вы заметили, как легко она дала себя отговорить от этого «вызова»?

– Я думаю, вы неправы.

– Это ваше дело, доктор. Каждый человек имеет право на собственное мнение! А теперь, если вы позволите, – Мастерс посмотрел на часы, – сэр Генри и я должны отсюда уехать. Сначала в Гроувтоп, а потом в «Черный Лебедь» на встречу с мистером Пенником. Могу вам сообщить по секрету, что это разговор, которого я очень жду! Когда сэр Генри встретится с Пенником…

– Эта женщина в опасности!

– Все в порядке, доктор. Вы должны о ней позаботиться. Доброй ночи, доброй ночи!

Он отворил дверь и кивнул головой Г.М. Сэр Генри снял свой старомодный котелок и столь же старомодное пальто с вешалки около двери, сделал несколько шагов и остановился, глядя на обоих мужчин.

– Предположим, этот молодой человек прав… – задумчиво сказал он, обращаясь к Мастерсу.

Старший инспектор почти закричал:

– Зачем снова возвращаться к этому? Мы говорили об этом уже сто раз! Ведь мы знаем, что все это значит, не правда ли, сэр? – умоляющим голосом закончил он.

– Ох, ну конечно. Ну конечно. Мы всегда знаем. Каждый раз, когда у кого-то поскользнется нога и он полным ходом съезжает вниз, мы знаем, что об этом думать. Да-а-а, а теперь подведем печальный итог… Что мы знаем?

Осторожно осмотревшись, Мастерс закрыл дверь и повернулся к Сандерсу:

– Мы знаем, что миссис Констебль умышленно убила своего мужа. Не знаем только, каким образом она это сделала. И могу вам еще кое-что сказать. Я не читал ни одной книги этой женщины, будьте спокойны. Но моя жена читала и кое-что рассказывала мне. В одной из них, описывающей экспедицию в Египет, умирает целая группа людей – их якобы настигло проклятье из гробницы фараона. Неплохо, а? А потом оказывается, что их прикончили с помощью дьявольски ловко использованного газа, содержащего окись углерода. Моя жена точно не помнит, как это было сделано, но сказала, что это было очень убедительно и достаточно легко в применении, она даже задумалась, не удастся ли ей сделать это, если она решит избавиться от меня.

Доктор пожал плечами.

– Хорошо, примем во внимание и это, – согласился он. – А в другой ее книжке «Двойное алиби», жертва умирает после подкожного впрыскивания инсулина. От этого волосы встают на голове, потому что с точки зрения науки это полностью возможно и исключительно трудно для определения. Я помню, что в пятницу вечером я что-то сказал ей на эту тему. Ну и что из этого? Констебль умер не от отравления окисью углерода и не от инсулина. Что это доказывает?

– Это доказывает, – Мастерс постучал пальцем по ладони другой руки, – что подобные шуточки не являются тайной для миссис Констебль. И если бы она решила кого-то прикончить – существуют способы, на которые она могла бы опереться. Нечто неуловимое, как ветер, и в то же время заурядное, как хлеб. То, что можно сделать в собственном доме, при помощи воды и кусочка мыла, то, что не требует специальных знаний.

В этот момент в лице Г.М. произошла неожиданная перемена. Он сморщился, астматично задышал, выпятил губы… еще минута…и раздался бы недовольный свист, однако вдруг лицо его снова разгладилось, щеки порозовели, и в глазах появилось выражение безмерного удивления.

– Ах, я слепец! – буркнул он.

– Что, сэр?

– Неважно, сынок. Просто я размышлял вслух.

Мастерс подозрительно посмотрел на него.

– Я размышлял вслух! – упрямо повторил Г.М. – Продолжайте. То, о чем я размышлял, совершенно не относится к вашим выводам. Я думал о месте на ковре, где находилось пятно стеарина. Черт побери, почему вы всегда подозреваете, что я хочу вас оставить с носом?

– Потому что вы всегда это делаете, – кротко заметил старший инспектор. – И если…

– Вернемся к делу, – прервал его Сандерс. – Ну, а какое отношение ко всему этому имеет Пенник?

– Это ясно как день, доктор. Пенник знал об этом или догадывался. Он знал, когда она собирается сделать это и зачем. И он использовал смерть Констебля для подтверждения своей безумной теории об убийстве с помощью телепатии. Обращаю ваше внимание, что его предсказания были достаточно осторожны. Что он такого сказал? Что мистер Констебль, вероятно, умрет до восьми часов. А когда это произошло, Пенник стал утверждать, что это сделал он. Что? Я совершенно убежден, что он не был в сговоре с миссис Констебль. Он просто воспользовался ею, как орудием. Поэтому она так чудовищно зла на него. Пенник вещает кругом, что это он совершил убийство, в то время как наша Мина знает истинную правду. Она знает, что «ясновидящий» лжет. Поэтому я задаю вам вопрос: разве это не объясняет все непоследовательности, с которыми мы встретились в этом деле?

– Да, но только в том случае, если миссис Констебль не в своем уме, – сказал Г.М.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Но это же совершенно ясно! Такое поведение было бы слишком щепетильным! Получается, что миссис Констебль пылает просто животной ненавистью к Пеннику за то, что он взял на себя вину за преступление, совершенное ей самой?

Старший инспектор задумался над последними словами сэра Генри.

При просматривании заметок, касающихся данного дела, меня и сейчас поражает факт, что многократно подчеркивается связь ряда лиц с убийцей. Поэтому я должен направить ваше внимание на истинный путь, информируя, что в этом конкретном случае убийца действовал совершенно один и не имел ни одного сообщника, который знал бы о его планах или каким-то образом с ним сотрудничал. Читатель, снова предупреждаю тебя. – Д. С.

– Трудно сказать, сэр. Может быть, это лучший способ оградить себя от подозрений?

– Возможно. Тем более, что в этом случае ее «вызов» тоже являлся бы чистым блефом. Да-а-а, это хороший материал для обвинения, если не принимать во внимание, что мы ничего не смогли бы доказать, даже если бы были уверены, что это правда. Я убежден, что во всем этом есть доля правды. Должна быть. И вопреки твоим описаниям, сынок, – он злорадно посмотрел на Сандерса, – эта женщина в такой же безопасности в Форвейзе, как если бы находилась в сейфе Английского банка. Ну, нам пора, иначе дочь Джо Кина опоздает на поезд. Доброй ночи, сынок! Пошли, инспектор.

Доктор Сандерс стоял в дверях резиденции и ждал до тех пор, пока задние огни машины не исчезли за деревьями. Воздух был холодным. С минуту он смотрел вверх, на темное небо, усеянное звездами. Потом вошел в дом, закрыл за собой дверь, повернул в замке ключ и задвинул засов. Он остался один в доме со спокойной, милой женщиной, которая, согласно мнению двух его коллег, была убийцей. Эта мысль вызвала веселую улыбку на его лице. Он не предполагал, что ему предстоит одна из самых тяжелых ночей в его жизни.

Глава двенадцатая

Его первым ощущением в тот вечер, как он потом вспоминал, было ощущение свободы и беззаботности.

Каким блаженством является одиночество; наконец-то он сможет немного почитать или подумать над своими собственными проблемами. Может быть, он должен хотя бы отчасти потушить горящий свет – но он очень соответствовал его настроению, а мелкая бережливость никогда не была ему свойственна. Интересно, анализировал он собственные чувства, какими чуткими и напряженными становятся нервы в полной тишине. Малейший шум усиливался: отголосок шагов по каменному полу в холле, шелест пальмовых листьев, задетых рукавом.

Он вошел в салон, сверкающий дубовый паркет пугающе заскрипел под его ногами. В комнате было очень холодно, он быстро закрыл высокое окно. Сделал несколько шагов, остановился и снова вернулся к окну. Тщательно закрыл внутренние запоры. Все окна на первом этаже начинались с пола, и он задумался, все ли они заперты. Дома такого рода напоминали открытые арки.

Он перешел в столовую и долго задумчиво смотрел на огромные, темные картины и массивное блюдо, стоявшее на буфете. Ему вспомнилось, что внутри должна была остаться недопитая бутылка пива. Он вынул ее со стуком, прозвучавшим в тишине непривычно громко, поставил на столик и открыл дверцу серванта. В зеркале, находящемся на задней стенке, неожиданно отразилась его фигура. Он взял бокал и фарфоровую пепельницу замысловатой формы, которая с извращенным злорадством переворачивалась всякий раз, когда он стряхивал в нее пепел.

Теплое пиво сильно пенилось. Он медленно наполнил бокал, закурил сигарету и задумчиво уселся возле большого, круглого стола.

Да, могло быть очень интересно, если бы он когда-нибудь написал монографию на тему медицинских аспектов чувства, называемого страхом. Разумеется, об этом уже не раз писали; но только когда он проанализировал факты, изложенные в справке для Мастерса, он понял, насколько туманны представления обо всем известном понятии: нервный шок. Совершенно новая область, настоящие зыбучие пески. Сколько человек в этом доме, включая Вики, испытало это чувство. Да… Вики… в конце концов, он так и не узнал, что она такое увидела. Или более конкретный пример: допустим, Сэм Констебль умер в результате нервного шока, вызванного чем-то, что он случайно увидел, или услышал, а может… это не было случайно?

Дверь в кухню, находящаяся за его спиной, открылась с протяжным скрипом.

Огромным усилием воли он сдержал импульс, почти заставивший его вскочить со стула. Он переждал несколько секунд, и только тогда бросил назад равнодушный взгляд.

Он заранее был уверен, что ничего не увидит, и был прав. Его смутила собственная нервная реакция на самое обычное, неожиданное движение мертвого предмета. Все эти звуки – скрип, треск, которые издает ссыхающееся дерево, – голоса мертвых предметов, всегда вызывают внутреннее напряжение и беспокойство. Он заметил, что в кухне было темно, так же темно было в оранжерее, виднеющейся за закрытой стеклянной дверью.

Да, это не лучшее время для анализа нервной системы. Лучше встать и что-нибудь сделать. О, вот что! Он должен заглянуть к Мине и проверить, как она себя чувствует.

Он погасил сигарету, допил пиво и пошел наверх. Постучал в дверь, не получил никакого ответа, впрочем, он и не надеялся на него, ему было хорошо известно действие морфина, который он дал пациентке. Он тихо отворил дверь и заглянул внутрь.

Кровать Мины была пуста. Оставленная в беспорядке постель предстала перед ним при свете ночника. Подушки были отодвинуты в сторону, исчезли халат и домашние туфли, которые Мина сняла в его присутствии, укладываясь в постель в десять часов вечера. Ванная также была пуста. Это маленькое темное помещение, как и темная комната Сэма, производили впечатление черной пустоты, в которой вряд ли кто стал бы сидеть для своего удовольствия.

– Миссис Констебль! – окликнул он. Она должна была откликнуться.

– Миссис Констебль!

Трудно представить себе более неприятное ощущение, нежели сознание того, что человек, наедине с которым ты заперт в доме, слышит, как ты зовешь его, и по каким-то своим причинам не отзывается. Это напомнило какую-то кошмарную игру в прятки. Он окликнул ее еще раз, но Мина не откликнулась.

Он стал осматривать комнату. При этом он думал о том, что скажет, если вдруг найдет ее, спрятавшуюся в шкафу. А может быть, на этот раз действительно сердечный приступ? Но эту теорию опровергало отсутствие халата и домашних туфель – в таких случаях нет времени на одевание. Он поспешно осмотрел ванную, ударился ногой о коричневый корпус электрообогревателя и уронил с полки бутылочку, которая с дьявольским шумом упала в раковину. Это некоторым образом привело его в себя. Спокойно и систематично он стал осматривать все комнаты на втором этаже, включая собственную спальню. Потом спустился вниз. От его глаз, привыкших замечать любые мелочи, не укрылась некоторая перемена, произошедшая в холле. Высокие двери, ведущие в салон, которые он оставил открытыми настежь, были тщательно закрыты.

В тот момент, когда он резко отворил их, зазвонил телефон. В первый момент он даже не понял, что ему делать, потому что неожиданный, резкий звонок полностью парализовал его. Он оглядел салон, но непрекращающийся звонок раздражал его. Лучше ответить. Он поднял трубку и почувствовал, что она еще теплая. Кто-то буквально несколько секунд назад, положил ее на рычаг.

– Алло! – услышал он взволнованный голос. – Это Гроувтоп, 31?

– Нет. Да, – ответил Сандерс, проверив номер на диске телефона. – Что вы хотите?

– Это из редакции «Дейли Нон-стоп». Я могу поговорить с мисс Шилдс?

– С кем? Ох! Мне очень жаль, но мисс Шилдс нездорова и вряд ли сможет…

– Все в порядке, доктор, – прервал его голос Мины, которая вынырнула из-за его спины. Она протянула свою худую, слегка веснушчатую руку и отобрала у него трубку. – Алло? Да, я у телефона. Хорошо, что вы позвонили. Ну что, вы наконец убедились, что это не шутка?… Да, да, прекрасно понимаю, что вы должны быть осторожны… Но в любом случае, вы напечатаете столько, сколько сможете… Нет, об этом не стоит беспокоиться… Я больше не могу с вами разговаривать. Я неважно себя чувствую. Да, большое спасибо. До свидания, до свидания.

Она положила трубку на рычаг и отступила.

– Мне очень жаль, что я вас обманула, – сказала она, помолчав немного и глядя ему прямо в глаза. – Я же говорила, что они не смогут помешать мне воспользоваться собственным телефоном. Сразу же после их отъезда я спустилась вниз. И ждала. Наверное, вы бы захотели меня остановить.

Сандерс тоже сделал несколько шагов назад.

– Вы не должны оправдываться передо мной.

– Вы сердиты на меня сейчас.

«Конечно, сердит. Кто, черт побери, не был бы сердит на моем месте?» – подумал Сандерс.

– Тут не о чем говорить. Если я хочу строить из себя дурака, то это уже мое дело. – Ему вспомнилось, как он во весь голос кричал, ища ее по всем комнатам. – Вы можете мне сказать, каким чудом после принятия большой дозы морфина вы выглядите такой оживленной?

– Я не принимала его, – боязливо ответила Мина. Сандерс услышал в ее голосе истерические нотки и сразу смягчился. – Я только сделала вид, что глотаю таблетку, это очень легко. Но теперь я наконец отомстила Пеннику, отомстила ему! Они не хотели печатать всего того, что я им рассказала, потому что считают: это была бы клевета или обман. Но и этого будет достаточно! Мистер Вуду будет выглядеть как старый осел! Вы не слышали об этом? Мы путешествовали на одном судне с неким профессором, который называл Пенника «месье Вуду». Не имею понятия почему, но это приводило Пенника в бешенство. Но я ему теперь подпорчу настроение! А сейчас я пойду наверх, приму лекарство и лягу спать.

– И как можно быстрее. Вас здесь уже нет!

– Но вы пойдете со мной, хорошо? Я так одинока и теперь переношу это гораздо тяжелее, чем в течение дня. Все покинули наш корабль. Остались только вы.

– Разумеется, я составлю вам компанию.

В холле на втором этаже часы, принадлежащие к эпохе прадедушки, пробили десять часов. Двадцатью минутами позже Мина Констебль уже лежала в кровати. Сандерс укрыл ее одеялом, дал таблетку, которую она сразу же проглотила, и подождал, пока лекарство начнет действовать. Она поджала ноги, натянула на голову угол подушки и очень быстро заснула.

Доктор проверил ее пульс, погасил свет и вышел из комнаты. Как же так, думал он, спускаясь вниз, Мина производит впечатление абсолютно честного человека, а между тем так лжет…

Удивительно, но вся эта история с ее исчезновением хорошо повлияла на него. Она вылечила его (а может быть, ему это только казалось) от беспричинного беспокойства. Одного раза достаточно. Однако напряжение не оставляло его, и он знал, что ему не стоит и мечтать о сне. Даже перспектива тяжелого дня работы, который предстоял ему, не могла заставить его лечь в кровать. Он бродил по дому, садился, однако постоянно возвращался в столовую. Проверил и закрыл все двери и окна на первом этаже. Осмотрел в библиотеке не слишком интересную коллекцию книг. На больших часах было одиннадцать.

Время уже подходило к половине двенадцатого, когда ему показалось, что он увидел лицо Пенника, заглядывающего через стеклянную дверь оранжереи.

Потом Сандерс вспоминал, что бокал, из которого он допивал пиво, выскользнул у него из пальцев и разбился о стол.

С некоторого времени до его слуха доносился легкий шум; шум такой неуловимый, что он скорее напоминал вибрацию или шум в ушах, чем звук. Почему-то он напоминал ему о воде. Разумеется, с облегчением вспомнил он, маленький фонтан, вода из которого равнодушно брызгала сейчас, как и перед смертью Сэма Констебля. Он взглянул на застекленные двери в оранжерею.

Он даже не заметил, как вскочил со стула. На секунду он подумал, что это его собственное отражение в стеклянных дверях, пока не заметил расплющенного о стекло носа и пальцев Пенника. Прежде чем он подбежал к двери и толкнул ее, Пенник исчез. На него повеял теплый воздух оранжереи, переполненный ароматом растений. Вокруг было тихо.

Он вбежал в оранжерею и стал лихорадочно искать выключатель. Где, черт возьми, находится эта штука? Потом он остановился и понял, что всякие поиски напрасны. Одно из высоких окон оранжереи, которое он старательно закрыл несколько минут назад, было открыто. Дорога к отступлению.

Мина Констебль?

Мина Констебль наверху и под действием наркотика!!

Он побежал наверх и без стука влетел в темную комнату. Очередная фальшивая тревога. Она спала – ее дыхание было спокойным и размеренным. Но Сандерс не стал больше рисковать: он закрыл дверь в ванную на засов, проверил окна и, выйдя в холл, запер дверь снаружи и сунул ключ в карман.

Это ощущение неуловимой опасности было гораздо хуже, чем сама конкретная опасность. Ведь он же видел Пенника, а может быть, ему только показалось? Неожиданно он понял, что совсем в этом не уверен. Это было только впечатление, картина, увиденная краем глаза, образ, вызванный его разбуженным воображением или – он даже вздрогнул при этой мысли – призрак? Но как быть с открытым окном? А может быть, он забыл его закрыть? Теперь, когда он думал над этим, он был почти уверен, что не закрыл его.

Теперь он чувствовал себя чуть лучше. Однако не стал уходить далеко от спальни Мины; он уселся в холле на верхней ступени лестницы. Он дышал быстро, взволнованно, а мысли его ходили по кругу, как шестеренки ошалевшей машины. Он закурил сигарету и наблюдал за струящимся дымом. Часы пробили одиннадцать сорок пять. Он совершенно успокоился, встал и начал спускаться вниз…

В этот момент снова зазвонил телефон.

Он подошел к столику и снял трубку.

– Алло! – услышал он взволнованный голос. – Это Гроувтоп, 31? Говорят из редакции «Дейли Трампетер»…

Сандерс устало посмотрел на диск.

– Мне очень жаль, – сказал он, – мне-очень-жаль-но-я-не-мо-гу-дать-вам-никакой-информации…

– Прошу вас не вешать трубку! – сказал незнакомец с такой настойчивостью в голосе, что Сандерс вопреки собственной воле прижал трубку к уху. – Не вешайте трубку, пожалуйста, хорошо? Мне не нужна никакая информация, это я хочу кое о чем вас проинформировать.

– Что такое?

– Мисс Мина Шилдс хорошо себя чувствует? Вы понимаете, что я имею в виду?

– Нет, не понимаю, что вы имеете в виду. Разумеется, она чувствует себя хорошо. А что такое?

– Можно узнать, кто это говорит?

– Друг семьи. Моя фамилия Сандерс. Почему вас интересует ее самочувствие?

– Доктор Сандерс? – живо заинтересовался незнакомец. – Доктор, вы должны об этом знать. Герман Пенник минуту назад позвонил в редакцию.

– Да-а? – протянул Сандерс, хотя уже хорошо знал, что сейчас услышит.

– Он заявил, что мисс Шилдс, скорее всего, умрет еще до полуночи. Он подчеркнул, что не утверждает ничего, не обещает, что это обязательно случится, однако он предполагает, что до этого времени ему удастся ее убить. Естественно, мы не придали особенного значения его заявлению, но подумали, что надо дать вам возможность его…

– Сейчас! Вы знаете, откуда он звонил?

Наступило молчание.

– Гостиница «Черный Лебедь», в четырех милях от вас.

– Вы уверены в этом?

– Да. Я проверил.

– Когда он вам звонил?

– Минут десять назад. Мы не знали, как отнестись к этой истории, доктор. Если бы вы захотели помочь нам и сделать заяв…

– Во всем этом ни капли правды. Миссис Констебль спокойно спит в комнате, запертой на ключ. Никто не сможет до нее добраться. Все в порядке. Прошу принять это как мое заявление.

Он энергично положил трубку на рычаг, сунул руку в карман и стиснул пальцы на ключе от спальни Мины.

Трррр… Снова зазвонил телефон.

– Троувтоп, 31? Это говорят из редакции «Ньюс-Рикорд». Просим прощения за поздний звонок, но мистер Герман Пенник сделал нам сегодня удивительное заявление. Минуту назад он позвонил снова и сказал…

– Знаю. Он намеревается убить миссис Констебль с помощью, как он это называет, «Телефорс». Он очень скромный человек, и поэтому не может заранее обещать, что ему это удастся и…

– Не совсем так, – прервал его голос в трубке. – Это все он сказал пятнадцать минут назад. Теперь же он утверждает, что миссис Констебль мертва.

С минуту Сандерс всматривался в белый диск телефона. И, не ожидая больше информации, дрожащей рукой опустил трубку на рычаг.

На этот раз передохнуть не удастся. Итак, воображение сыграло с ним шутку: он думал, что видел лицо Пенника за стеклом в оранжерее, в то время как Пенник находился на расстоянии четырех миль отсюда в гостинице «Черный Лебедь». Все это было игрой воображения. Однако мурашки пробежали у него по спине при одном воспоминании, как четко виднелись на фоне стекла нос и пальцы Пенника.

Ведь он же видел его! Видел, Господи!

Снова зазвонил телефон.

– Гроувтоп, 31? Говорят из редакции «Дейли Ваэлес»…

На этот раз Сандерс сразу же деликатно опустил трубку на рычаг. Он вынул из кармана ключ, прошел через холл и, только достигнув середины лестницы, побежал вверх. Он отворил дверь в спальню Мины и подошел к кровати.

Когда несколькими минутами позже он покидал ее комнату, в голове у него было только одно. Минаспокойно лежала в кровати однако это было не спокойствие сна, а безнадежность смерти. Бедная, несчастная женщина, которую наперекор всему он так полюбил. Бездушная, патетичная в своей безжизненности кукла… Бедная Мина. Однако он думал только об одном: как заставить замолчать этот чертов телефон, который звонил беспрерывно.

Часть третья Страх

Пресса

Заголовки газет. Понедельник, 2 мая 1938 г.

«Дейли нон-стоп»

МИНА ШИЛДС ПРОИГРЫВАЕТ ПОЕДИНОК С МИСТИКОМ

ТАИНСТВЕННАЯ СИЛА ЗАБИРАЕТ СЛЕДУЮЩУЮ ЖЕРТВУ

«Дейли трампетер»

ТЕЛЕФОРС: НОВАЯ УГРОЗА ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ?

«Дейли ньюс-рикорд»

В ИНТЕРВЬЮ ДАННОМ НАШЕЙ РЕДАКЦИИ ЯСНОВИДЯЩИЙ ПРЕДСКАЗАЛ СМЕРТЬ

НОВОЕ ОРУЖИЕ – СИЛА МЫСЛИ

ЧЕМ ЯВЛЯЕТСЯ ТЕЛЕФОРС?

«Ивнинг гриддл» (Сообщение последнего часа)

СМЕРТЬ БЕЗ ВИДИМОЙ ПРИЧИНЫ – ПАНИКА ОХВАТИЛА СУРРЕЙ

ТЕЛЕФОРС ЗАХВАТЫВАЕТ НОВУЮ ЖЕРТВУ

(Перепечатка запрещена)

– …и слышали все. Да, сэр. Я и мой старик слышали, как по радио говорили. Я говорю ему: «Если ты не веришь Би-Би-Си, то кому же ты тогда веришь?» Так ему и сказала, слово в слово! А люди болтают об этом, куда ни зайдешь, только и слышишь одно и то же. Соседка работает в гараже в Гроувтоп. «Нет, его надо повесить – говорит миссис Дрю, – повесить этого Пенника». А мой старик, сэр, умная голова, все знает, читает самые умные заметки в газетах, я говорю ему: «А что это такое – Телефорс?» А он мне: «О, это такая штука. Как радио, только гораздо больше». А я говорю: «Ну хорошо, а что сделают с Пенником?» Вот что я хотела бы знать. Повесят его? Что с ним сделают?

– Девушка, еще кружку…Твое здоровье!

…Да, старик, мне очень жаль, что приходится тебе это говорить, но ты ретроград. Целиком и полностью, мой дорогой. Надеюсь, ты не обидишься, и сам признаешь, что это так.

…Верю ли я в «Телефорс», старина? А почему бы нет? Это наука, дружище. Времена меняются. Тридцать или сорок лет тому назад сказали бы, что радио – фантазия. А теперь оно у тебя под носом в твоем собственном доме, стоит только повернуть ручку, и все в порядке! Понимаешь, старик, что я имею в виду?

…Ну и что! Лет через тридцать-сорок повернешь ручку «Телефорс» и сможешь убить своего шефа, или Гитлера или еще кого-то, кто тебе не по вкусу. Черт побери! Если бы я знал, как это сделать – я бы им всем показал! Бах, бах, бах! Как из автомата. А что касается этого Пенника, он вряд ли может что-то сделать. Таки люди, как Эйнштейн или Уэллс необходимы, но… спасибо, старик, с удовольствием.

…Девушка, еще раз то же самое.

…Твое здоровье!

– Это редакция «Ивнинг Гридлл»? С вами говорят из Нью-Йорка. Алло, «Ивнинг Гриддл»? Соедините меня с мистером Реем Додсвортом.

…По– моему, я ясно говорю: Додсворт.

…Алло! Рей? Это Луи Уэстерхам из «Флудлайт». Как дела, Рей? Слушай, что это за история с чехословацким ученым? Он действительно собирается прикончить Гитлера смертоносными лучами?

…Что?

…Все это чушь?

…Интереснее, чем я думал? Не понимаю?

…Что…?

…Слушай, Рей, я могу на это рассчитывать?

…Что за материал! Это же великолепная штука! Подожди, подожди минутку. Посмотрим, как это будет выглядеть в заголовке. Т-Е-Л -…Черт побери…!

…Что?

…Почему я должен быть осторожен?

…Старина, что об этом беспокоиться? Это новость, так? Большая? Предположим, что никто не знает, что это такое. Ты думаешь, это их удержит от болтовни? Мы еще продадим «Телефорс» американцам, вот посмотришь! Я уж постараюсь, чтобы здесь все бросились на «Телефорс». Это же сенсация! Подожди, Рей, не вешай трубку. Я хотел, чтобы ты поговорил с…

– Алло! Алло!

…Прошу не прерывать связи, мадемуазель! Влез какой-то идиот… Британское Министерство Обороны?

…Отлично!

…Привет, дружище!

…Мои самые искренние поздравления. Великолепное достижение. Может оказать неоценимые услуги.

…Ха, ха!

…Знаю ли я, о чем говорю? Отлично! Машина, которую сконструировали наши инженеры?

…Нет, нет, больше ни слова. Я не настаиваю. Соблюдение тайны – вещь необходимая. Я только хотел передать наши поздравления.

…Ваши увертки просто великолепны. Я тоже подозреваю, что эта линия прослушивается.

…А не могли бы наши инженеры наведаться к вам?

…Алло! Не понимаю. Все время этот ужасный треск, наверное, линия прослушивается. Да, погода в Париже прекрасная. В окрестностях Тюильри уже появились первые тюльпаны.

…До свидания, дружище.

Глава тринадцатая

Во вторник с утра шел дождь. Когда доктор Сандерс вышел из метро на Трафальгарскую площадь и направился в сторону Уайтхолла, где собирался встретиться с сэром Генри и Мастерсом – лило, как из ведра.

Возвращение в город и повседневная круговерть, которая не оставляла много времени на размышления, принесла ему большое облегчение. Однако что-то неустанно преследовало его, идя за ним шаг в шаг, чтобы наконец, со всей силой обрушиться на него. И если там, в деревне, это был тихий шепот, то здесь он превратился в гул миллиона бумажных глоток. В ресторане из-за столика у огромного окна встал Мастерс. Сквозь стекло виднелся киоск с газетами, вся витрина которого была сверху донизу забита газетами с кричащими заголовками. Пенник стал знаменит.

Сэр Генри опоздал всего на несколько минут. Они видели, как в прозрачном непромокаемом плаще, закрывавшем его с ног до головы, он вышел из автомобиля и направился в ресторан. Он напоминал грозного духа из детских комиксов.

Освободившись от дождевика и бросив его официанту, он втянул запах вкусной пищи. Старший инспектор не стал ждать, пока он сядет.

– Сэр, вы обещали мне…

– Перестаньте злиться, – буркнул Г.М. – Даже если бы я встал на голову, то все равно не смог бы вчера вырваться в Форвейз. У нас разразился огромный скандал, и если я каким-нибудь образом не выкручусь, то прямым ходом попаду в Палату Лордов. Без всяких хлопот, как луковица на рынок в Ковент-Гарден.

– Неприятности?

– Неприятности? – с иронией повторил Г.М. Он засунул угол салфетки за ворот и с интересом изучал меню. – О, нет. Немногого не хватало, чтобы из этой истории вспыхнул международный скандал… Нам удалось немного утихомирить их… Я хотел бы знать, что за идиот начал всю эту кампанию, вы понимаете, о чем я? Ну, что открыли какие-то смертоносные лучи, которые могут разрушить все бомбардировщики, находящиеся ниже, чем в полумиле над землей. О, черт бы побрал все это! Каждый раз, когда начинается подобный балаган, такие люди, как я, вынуждены все это распутывать. И что мы получаем взамен благодарности: подзатыльник за то, что не действовали более активно.

Мастерс показал пальцем на киоск за окном, облепленный крупными заголовками газет.

– И как долго это продлится?

– Понятия не имею.

– Но ведь Пенник не может ничего сделать?

– Без всяких сомнений. Однако делает…

– Все это чертова газетная компания. Сколько живу на свете, ничего подобного не видел. В поездах, в метро, автобусах ничего, кроме «Телефорс», и что мы намерены с этим делать? Высказываются самые невероятные предположения. Вчера какой-то тип поймал меня за пуговицу в поезде и предложил засадить Пенника, как мы это делаем с радием, в емкость, обитую цинком. Все из-за этих журналистов, хотелось бы знать, кто их натравливает…

Сэр Генри ударил себя в грудь.

– Я их натравливаю, – сказал он.

– Что?

– Точно. Вы должны были заметить, сынок, что ни одна из статей не утверждает, что Пенник в самом деле ясновидящий. Да-а, они думают над каждым словом. И если мне удастся…

– Но люди верят в эту чушь!

– Разумеется. Это только разжигает аппетит Пенника. Завтра вечером вы услышите его по радио.

– Бог мой! – воскликнул Мастерс. – Кто же даст согласие на то, чтобы он болтал по радио?

– Мы его не давали. Но французы уже заключили с ним соглашение. Радио Бретани, семь пятнадцать, рекламная передача, оплаченная концерном «Творожные Бисквиты Спридона». Знаете, мои дорогие, – Г.М. почесал свою голую, как колено, голову, – некоторые явления нашей жизни меня заставляют удивляться. Каким чудом болтовня Пенника может заставить всех глотать это свинство, это уже загадка, которую я не в силах разгадать. Дамы и господа! Послушайте Германа Пенника, который может прикончить, кого захочет, даже без помощи «Творожных Бисквитов Спридона»!

– Допустим, сэр, что это вы их направляете, и что же?

– Хм-м. Давайте лучше скажем, что я их не разочаровываю.

Мастерс замолчал. Он только посмотрел на Г.М. таким взглядом, как будто нашел для него более подходящее местопребывание, нежели Палата Лордов. Но сэр Генри не шутил.

– Меня не напрасно называют Стариком, – сказал он с достоинством. – Доверьтесь мне, и все будет в порядке. У меня есть свои причины. Только…

– Только…?

– Если у меня это не получится и я ошибусь в собственных предположениях, не хочу даже думать о том, что случится. Я упакую свои вещи и отправлюсь в пустыню Сахару в таком темпе, что вы даже глазом не успеете моргнуть.

– Я уже вижу это, – мрачно сказал старший инспектор.

– Именно поэтому, – продолжал Г.М. с нескрываемым напряжением в голосе, – мы должны подумать и немедленно приняться за работу. Я хочу знать каждый, даже самый незначительный факт. Хочу быть готов к любой неожиданности, потому что Пенник прячет их в рукаве. Я читал ваш рапорт и заключение Сандерса. Вы производили вскрытие Мины Констебль?

– Да, – сказал Сандерс.

– И снова нельзя было установить причину смерти?

– Нет. Кроме того, что весь ее организм был ослаблен и исключительно чувствителен к…

– Любому из тех воздействий, которые мы обсуждали?

– Да.

– Хм-м-м. Я хочу, чтобы вы рассказали обо всем поподробнее. Обо всем, что произошло после нашего отъезда в воскресенье вечером. Обо всем, что касалось миссис Констебль – и да поможет нам Бог! Начинай, сынок, только медленно и подробно.

Сандерс приступил к рассказу, и он длился почти до конца ланча. Он описывал происшедшее, может быть, уже в десятый раз, но не пропускал ничего. Сэр Генри с салфеткой за воротом ел и слушал: время от времени он задавал вопросы, застывая с вилкой, зажатой в руке. Трудно было прочитать по его лицу, какая часть рассказа Сандерса имела для него большее значение. В конце ланча он отодвинул прибор и скрестил руки на груди.

– Да-а-а, – бормотал он про себя, – да-а-а…

– Похоже на то, сэр, – вставил Мастерс, – что наши предположения относительно смерти мистера Констебля были ошибочны.

– Да, и поэтому все кажется вам еще более подозрительным, не правда ли? Если бы я был полностью уверен, что нахожусь на правильном пути, то должен был бы теперь объяснить, каким образом произошла подобная ошибка? Вы не догадываетесь?

– Я не хочу догадываться, я хочу знать. Так что вы знаете?

Сэр Генри задумался.

– Сначала давайте закроем пробелы. Алиби Пенника на воскресный вечер проверено? – повернулся он к инспектору.

Мастерс кивнул головой.

– Да, оно не вызывает никаких сомнений. Он остановился, как и говорил, в гостинице «Черный Лебедь». Помните, сэр, мы направились туда, чтобы поговорить с ним, а он начал изображать из себя важную персону и отказался встретиться с нами.

– А дальше?

– Что дальше? Он приехал в «Черный Лебедь» около девяти. И почти до половины первого пребывал в обществе, по крайней мере, двоих людей, которые в любую минуту могут это подтвердить. Разумеется, он сделал это сознательно. Пригласил к себе несколько человек после закрытия бара, и они сидели за бокалом вина. Они думали, что он ненормальный, и я совершенно этому не удивляюсь.

– Он задержал их умышленно?

– Конечно. Он находился у них на глазах даже тогда, когда разговаривал по телефону, хотя стоял такой шум, что они ничего не слышали. Короче говоря, от девяти часов до начала первого у Пенника железное алиби.

Мастерс замолчал и глубоко вздохнул. Давление у него подскочило, как ртуть в барометре.

– Я знаю, что у него железное алиби, – повторил он. – Но проблема заключается в том, что доктор Сандерс клянется, что видел Пенника в половине двенадцатого в Форвейзе.

Воцарилась тишина. Сэр Генри повернулся к Сандерсу.

– Ты уверен в этом, сынок?

Доктор кивнул головой. В дождливый лондонский полдень, в переполненном и шумном ресторане на него с новой силой нахлынули воспоминания о мрачной атмосфере того дома. Он отчетливо видел лицо Пенника, прижавшееся к стеклянной двери оранжереи.

Да. Это был Пенник, или его дух, или брат-близнец.

– Может быть, его дух, – без удивления прокомментировал Г.М. – Астральный призрак…

– К черту ваши астральные призраки! – вспылил Мастерс. Кровь хлынула ему в лицо.

– О, Бог мой! Вы хотите сказать, что Пенник не только может убивать людей без малейших следов на их телах, но и высылать свой призрак, чтобы он сделал это за него? Это уже слишком!

– А как вы объясните последние события?

– Понятия не имею. Пока, по крайней мере. Я знаю только, что постепенно схожу с ума…

– Спокойно, спокойно! – Г.М. наклонился к Мастерсу и окинул его осуждающим взглядом. – Не выходите из себя и перестаньте стучать кулаком по столу. Вам следует вести себя столь же благовоспитанно, как я. – Усмешка скользнула по его лицу. – Я настолько благовоспитан, что даже Скаффи не в чем меня упрекнуть. Так что слышно у вас дома? И как чувствует себя малышка?

Признательная улыбка появилась на лице Мастерса.

– Благодарю вас, сэр. Операция прошла очень хорошо. Малышка веселая, как птенчик, жена находится около нее в больнице. Мне это все трудно досталось…

– Конечно. Поэтому ваш мозг не работает.

– Бесконечно признателен вам за комплимент.

– Не за что. Я стараюсь вытянуть из вас важнейшую информацию. Когда мы виделись в последний раз, вас интересовало только одно… И вы решили любой ценой раздобыть какую-нибудь информацию о Пеннике. Ну и что?

Мастерс взял себя в руки.

– Кое-что я уже знаю. Правда, этого немного, но и то хорошо.

– Слушаю, слушаю…

– Часть информации мне дал Чейз, а остальное я случайно узнал от владельца гостиницы «Черный Лебедь». Я пытался узнать, кем является этот проклятый Пенник, что он делает, откуда взялся. Похоже на то, что мистер Чейз, с которым я виделся вчера, последний человек на свете, который хоть что-то знает о Пеннике.

Сэр Генри поправил очки.

– Очень ободряющая информация. Я надеюсь, что она успокаивающе подействовала на Чейза.

– Я как раз хотел сказать, сэр, что хм… я позволил себе пригласить сюда мистера Чейза. Я подумал, что вы, может быть, захотите с ним поговорить. Возвращаясь же к предыдущей теме разговора, я пытался найти информацию о Пеннике в университетах, в которых он обучался: в Оксфорде и Гейдельберге, их назвал мне Чейз. Но в Оксфорде о нем ничего не знают, а в Гейдельберге лет пятнадцать назад выдали ему диплом метафизика.

– Любопытно.

– Следующую и последнюю информацию я получил в «Черном Лебеде». Все, кто в первый раз встречаются с Пенником, почему-то считают его иностранцем. У меня возникло такое же впечатление, и разрази меня гром, если я знаю почему. То же самое сказал владелец «Черного Лебедя», поэтому он хотел, чтобы Пенник зарегистрировался в книге для иностранных посетителей. Пенник разнервничался, отказался это сделать и показал паспорт, выданный в Южно-Африканском Союзе. Владелец уступил, но не был уверен, правильно ли он сделал, поэтому записал на полях книги номер его паспорта. Я отправил туда телеграмму с просьбой о подробной информации, касающейся владельца этого документа.

Сэр Генри кашлянул.

– Ответ пришел?

– Нет. Пока нет.

– Надеюсь, они ничего не пропустят. Вернемся к убийству миссис Констебль. Даже Мастерс вынужден теперь согласиться, что это было убийство. Эта странная история в оранжерее, о которой рассказал нам Сандерс. Вы тщательно осмотрели дом и окрестности? Отпечатки пальцев, потерянные запонки от манжет и черт знает что еще?

– Да. Тщательно осмотрели.

– Нашли что-нибудь?

– Нет. Ничего. Мы осмотрели каждый уголок в комнате миссис Констебль, каждый закоулочек во всем доме и не нашли абсолютно ничего. Отпечатки пальцев? Ха, ха! Их масса. Все в то или иное время заходили в ее комнату.

Он наклонился вперед и постучал ножом о стол.

– Бедная женщина! Лежала на кровати в ночной рубашке, в том самом розовом халате, постель в беспорядке. Нет сомнения, что она пыталась бороться, изо всех сил бороться! Доктор может подтвердить…

– Минуточку! Вы говорите о какой-то драке?

Инспектор заколебался и взглянул на Сандерса.

– Я бы этого не сказал, – задумчиво проговорил доктор, и перед его глазами возник образ женщины, лежащей на кровати. – Во всяком случае, не было никаких следов драки или чего-либо подобного. Скорее, это было похоже на борьбу, которую ведет человек с каким-либо приступом. Помните, как она описывала поведение своего мужа в холле за несколько секунд до приступа? Вот что-то в этом роде.

В просторном зале внезапно повеяло холодом.

– Так, – констатировал Г.М., – но давайте подумаем над конкретными возможностями. Могло ли так случиться, что кто-то проник в ее комнату?

Сандерс задумался.

– Мы с инспектором разговаривали на эту тему. Существует какая-то минимальная возможность, но я лично в ней сомневаюсь. Последний раз я видел Мину Констебль живой в половине двенадцатого. Выходя из ее комнаты, я запер дверь в ванную, потом дверь, ведущую в спальню, и сунул ключ в карман. Потом в течение пятнадцати минут я сидел на лестнице. Без четверти двенадцать, когда я спустился вниз, стал звонить телефон. Я ответил на вопросы журналистов и через две-три минуты опять уже был наверху. Конечно, это была не «герметично закрытая комната». Замок в двери довольно старый, и почти любой легко мог с ним справиться. Например, в то время, когда я сидел на ступенях, кто-то мог войти внутрь через ванную. Потом убийца мог выйти назад тем же путем. На это существует много способов – ключ, находящийся внутри комнаты, повернуть снаружи. Я согласен. Но если ее смерть наступила в результате применения физической силы во время моего пятнадцатиминутного пребывания на лестнице, я совершенно убежден, что должен был что-то услышать.

– Хм-м-м-м. Ты сидел далеко от двери, сынок?

– Нет, примерно на расстоянии семи футов. И если она, как говорит Мастерс, боролась с кем-то, я должен был что-то услышать.

– Это разумно. Подождите, – буркнул Г.М. Мастерсу, который пытался что-то сказать. – Не было слышно ни малейшего шума?

– Нет. Ничего. Что означает, что нападение было совершено именно в течение тех двух-трех минут, когда я разговаривал по телефону. Я согласен с этим. В этом случае убийца должен был проникнуть через запертую дверь, после короткой борьбы убить миссис Констебль способом, не оставляющим следов, и исчезнуть из комнаты. Да, убийца мог это сделать. И даже, как я уже говорил, оставить за собой дверь, запертую на ключ. Но у него было бы исключительно мало времени на свои действия.

– Следовательно, она умерла в одиночестве… – задумчиво сказал Г.М., – как и ее муж.

Лицо Мастерса неожиданно стало мягким и добродушным. Удивленный этой неожиданной переменой, Г.М. недоверчиво и подозрительно смотрел на него.

– Минуточку, сэр, – сказал старший инспектор. – Вы сказали, что в воскресенье вечером только два человека были в Форвейзе: Миссис Констебль и доктор Сандерс. Вы уверены, что там не было кого-то третьего?

– Не уверен. Ведь мы еще не решили, не почтил ли Форвейз своим присутствием астральный призрак Пенника.

Короткий эпитет Мастерса превратил астральный призрак Пенника в нечто не вполне элегантное.

– …Я в состоянии доказать, да, доказать, что там был третий человек.

– Мы слушаем…

– Вы помните две зеленые свечи на комоде в комнате мистера Констебля?

– Я помню, – буркнул Г.М., глаза его сузились.

– Прежде чем покинуть Форвейз в воскресенье вечером, мы оба заглянули в комнату Пенника, но этот тип уже сбежал. Вы помните? Потом мы также заглянули в комнату мистера Констебля. Так? Тогда вы обратили мое внимание на две зеленые свечи и показали, что они сгорели примерно наполовину.

– Да? И что же?

Мастерс выпрямился на стуле.

– После смерти миссис Констебль эти самые свечи были сгоревшими больше, чем наполовину.

Глава четырнадцатая

– Я не очень понимаю, какое это может иметь отношение к нам, – продолжал Мастерс – Или к смерти обоих Констеблей? Это даже не какой-то конкретный след. – Он смущенно засмеялся. – Разумеется, я признаю, что у меня самого есть несколько идей. Сначала мне пришли в голову отравленные свечи. Я читал какой-то рассказ, где один тип был убит именно таким способом. Но доктор Сандерс клянется, что ни одна из жертв не была отравлена ядом в жидком, твердом или газообразном состоянии. Мне этого достаточно.

Он задумчиво потер лоб.

– Может быть, это не имеет никакого отношения к убийствам, но, по моему мнению, свидетельствует о том, что в воскресенье вечером в Форвейзе находился кто-то третий. Сэр Генри и я вышли из этого дома последними, и в то время свечи были в таком же состоянии, как после смерти мистера Констебля. Я думаю, вы не пользовались ими, доктор?

– Нет. Разумеется, нет.

– Та-ак, – старший инспектор ненадолго задумался. – Я не вижу причины, по которой миссис Констебль могла бы их зажигать. Сейчас. Я знаю, что вы хотите сказать. Она могла это сделать. Согласен. Но зачем? Мне не кажется это правдоподобным. Нет. Только в случае самоубийства. Но ведь свечи не отравлены, следовательно, не могли никого убить. О, клянусь Богом, скоро меня отправят в сумасшедший дом!

– Это конец, – наконец отозвался Г.М.

– Чей конец?

– Свечей. Я уверен, что, наконец, на правильном пути. Там были какие-либо отпечатки пальцев?

– Нет.

– И какие-либо новые пятна стеарина? Похожие на те, которые мы нашли в комнате Констебля?

– Ни пятнышка.

Сэр Генри недовольно проворчал:

– Да. Так я и предполагал. На сей раз, убийца был более осторожен.

– Более осторожен? – быстро подхватил Мастерс. – Значит, он был там в воскресенье вечером, не так ли? Вот это заявление, сэр! Если вы догадываетесь, каким образом было совершено убийство, или каким чудом этот проклятый Пенник мог одновременно быть в двух местах, или что значат эти чертовы свечи, прошу вас сказать об этом прямо, а не тянуть кота за хвост. У меня сегодня неподходящее настроение.

Сэр Генри громко кашлянул.

– Честно говоря, у меня соответственное настроение. Вам не знакомо такое чувство, инспектор, что вы находитесь на грани какого-то открытия, еще чуть-чуть, еще немножечко и… Почти! Это все. Похоже на то, когда кто-то пытается подробно вспомнить сон. Лучше скажите мне еще одну вещь, а потом я вам расскажу нечто любопытное. Вы нашли этот большой альбом с вырезками и заметками миссис Констебль?

– Нет.

– А искали тщательно?

– Вопрос! Искали ли мы тщательно? – повторил Мастерс с нескрываемым сарказмом. – Комиссар, его люди и я просмотрели каждую щель в этом проклятом доме! Каждую щель. И ничего не нашли. Но это меня нисколько не удивило. Под конец уик-энда все гости разъехались вместе с багажом. Таким образом и улетучился альбом в чемодане или дорожной сумке. Кто-то его увез.

– Вполне возможно. Да. У меня есть только одно принципиальное возражение: я в это просто не верю. Я уже говорил и повторяю еще раз: Мина Констебль спрятала этот альбом. Это было написано на ее лице, когда я ее спросил. И могу поспорить на кружку пива, что он по-прежнему находится в доме.

Старший инспектор с усилием сдержал готовый вырваться гнев, вызванный неверием в его профессиональную скрупулезность.

– Доктор! – возвысил он голос. – Только вы видели этот альбом. Каких он размеров?

Сандерс задумался.

– Примерно восемнадцать дюймов высоты, дюйм толщины и около двадцати дюймов ширины.

– Восемнадцать дюймов… – Мастерс поднял руку на соответствующую высоту, – и около двадцати ширины. Это колосс, а не альбом. Он просто бросается в глаза. К тому же, в массивном переплете под кожу. Да, правильно, она не могла его сжечь или уничтожить. Кроме того, миссис Констебль вообще не покидала дом. Сэр Генри, а где, по-вашему, спрятан этот альбом?

– Не знаю, сынок. Просто я старый упрямец.

– Это для меня не новость. Вы думаете, что из этого альбома вы могли бы узнать, как был устроен весь этот фокус-покус?

– Да, приблизительно.

– Если так, то такую вещь следует закупить в интересах народа и поместить в Британский Музей! Во-первых, она содержит описание чего-то, что абсолютно невидимо. Во-вторых, объясняет тайну, почему две зеленых свечи каждый раз выгорают на полдюйма, когда кто-то умирает. В-третьих, мы узнаем из него, как Пенник может одновременно находиться в двух местах сразу: в баре деревенской гостиницы и в оранжерее дома, лежащего на расстоянии четырех миль оттуда…

– Хм-м. Вы совершенно правы. Пенник задал нам задачу. Впрочем, может быть, гораздо менее сложную, чем нам кажется. Я немного наблюдал за ним и…

– Немного наблюдал за ним? – повторил, как эхо, Мастерс – Но ведь вы его еще не видели! Когда мы приехали в «Черный Лебедь», этот чертов Пенник спрятался от нас. До сих пор вы ни разу его не видели.

– В том-то и дело, что видел, – спокойно заявил сэр Генри.

Он снял очки, что сразу сделало его глаза скрытыми и далекими, а лицо стало совершенно чужим. Он поднес стекла к свету, осмотрел их и снова надел очки. Однако на одну минуту как Сандерс, так и Мастерс увидели истинное лицо Старика.

– В том-то и дело, что я видел его, – повторил он. – Так же, как и Чейз, в некой интересной, впрочем, ситуации, я не встречался с ним, но его видел.

– Когда, где?

– Вчера ночью в Золотом Зале отеля «Коринтиан». Это такой фешенебельный ресторан. Вот как хорошо ко мне относятся дома! У меня две дочери, которым доставляет огромное удовольствие, если они не дают мне выспаться. Каждый мой бессонный час – для них выигрыш. Вытащили меня после театра ужинать. И кого же мы увидели за столиком? Германа Пенника во всем своем великолепии, любезничающего с барышней на выданье. Он ужинал в обществе Вики Кин.

Старший инспектор протяжно свистнул.

Сандерс подумал, существует ли на свете хоть один человек, достойный доверия. Он взглянул на Г.М., но выражение его лица было еще более непроницаемо, чем обычно.

– Ну и что из того? – небрежно пожал он плечами. Однако почувствовал в сердце острый укол ревности. – Кто может запретить ей делать это? Сегодня вечером и я иду с ней ужинать. Правда, такие рестораны, как «Коринтиан», не по моему карману.

– А может быть, – взволнованно вмешался старший инспектор, – эта молодая дама в сговоре с Пенником и…

Но Г.М. взмахом руки отверг его идею.

– Ерунда! Пенник ни с кем не в сговоре, это одинокий волк. Вы не видите, к чему я веду? В фешенебельном ресторане сидела Виктория. Элегантная, красивая, глаз не оторвать. И атмосфера соответствующая, не правда ли? Однако она была панически напугана. И все время исподтишка наблюдала за Пенником, даже когда он подзывал, официанта.

Он замолчал.

– А если вести речь о Пеннике, то было видно, что его тоже что-то мучает. Хотя ресторан оборудован роскошно – позолота, плюш и Бог знает что еще, но помещение он занимает небольшое. Когда там много посетителей, и нормальному человеку трудно выдержать, не говоря уж о Пеннике. Ведь он сам вам говорил, что не переносит закрытых помещений. Поддерживал его единственно вид мисс Кин. Он смертельно влюблен в нее, и мне это очень не нравится. Вопрос этот гораздо более серьезный, чем кажется на первый взгляд.

Он беспокойно взглянул на Сандерса.

– Я ничего до сих пор не говорил о твоих делах, сынок. То, что ты начинаешь чувствовать к дочери Джо Кина, может быть вызвано подсознательной обидой на Марсию Блистоун, а может быть истинным чувством. Но сейчас важно не это, а совсем другое: если все по-прежнему будет развиваться в таком темпе, то, клянусь моей шевелюрой, – тут он с гордостью погладил себя по лысому черепу, – между вами обоими дело дойдет до скандала. Ты не думал об этом?

– Нет.

– Тогда задумайся, сынок, – мрачно сказал Г.М. – Потому что Мастерс говорил мне, что уже однажды… привет!

Он замолчал и, насупившись, посмотрел на вновь прибывших. Через вращающуюся дверь, отряхивая капли дождя с плащей, вошли Виктория Кин и Лоуренс Чейз. Дождь, который уже было затих, начался с новой силой. Вспышки молний вспарывали свинцовые тучи, гремели мощные раскаты грома, и дождь, как пелена, накрыл Уайтхолл.

Чейз сдвинул котелок вперед, и вода крупными каплями капала с тульи.

– Добрый день, добрый день, – поздоровался он. – Тот из вас, кто скажет: «О волке речь, а он навстречь», получит награду за самую банальную фразу, поскольку у меня создалось впечатление, что мы прервали вашу интересную дискуссию, касающуюся Вики или моей скромной персоны. Или я не прав, как бы сказал наш ясновидящий.

Вики и Сандерс взглянули друг на друга и почти одновременно перевели взгляд в другую сторону.

– Вы правы, – согласился Г.М., махнув рукой официанту. – Садитесь, мои дорогие. Выпьем кофе, выкурим хорошую сигарету?

– Я обойдусь без сигареты, – усмехнулась Вики. Она сняла шляпку и откинула назад блестящие каштановые волосы. Сандерс пододвинул ей стул. – И могу посидеть только одну минуточку, мне не так везет, как некоторым, и я не могу затрачивать на ланч два с половиной часа. Я как раз возвращалась на работу, когда встретила этого искусителя и… мне просто стало интересно.

Ларри положил портсигар на стол.

– Если говорить честно, – признался он, – то мне тоже было интересно.

– В самом деле? – вежливо спросил Мастерс – И что же именно вас интересует?

– Очень многое, дорогой инспектор. И между прочим, почему вы хотели со мной повидаться? Разве произошло что-то новое? То есть, не считая последнего события. Боже мой, бедная Мина!

Он придвинул стул ближе. Веки его покраснели.

– Мне кажется это просто невероятным. Какая-то омерзительная каша, которую заварил человек, чудовище или не знаю кто еще! Посмотрите в окно – заголовки газет. Оглянитесь вокруг, везде газеты. На нашем столе, на соседнем, на любом другом! – Он быстро взглянул на своих собеседников. – Не думаете же вы, что кто-то здесь знает, что мы замешаны в эту историю.

– Если вы не будете говорить тише, то через минуту это будут знать все. 

Чейз сжался. 

– Прошу прощения, – прошептал он. – Но я предупреждал Мину, а она не хотела меня слушать. Не думайте, что я верю в какие-то сверхъестественные силы этого типа, речь только о том, что все это повторяется. Как я могу во всем разобраться? Вы же знаете, что Сэм Констебль был моим дальним родственником?

– Да-а? – заинтересовался Мастерс.

– Да. Нужно было внимательно читать некролог. Имя его отца было Лоуренс Чейз Констебль. Я его дальний родич. Однако денег после него не унаследую, не беспокойтесь.

– Нет?

– Нет. Кроме ста фунтов, которые можно не считать. Проблема заключается в том, кто будет его наследником вообще? Я скажу вам кое-что, но прошу хранить это в тайне.

– Разумеется, разумеется.

– Завещание Сэма, – пояснил Ларри, открывая портсигар, – содержит имя только одного наследника. Все, чем он располагал, он полностью и без всяких условий завещал жене. А Мина никогда не думала о таких вещах и вовсе не оставила завещания. При этом у нее нет ни детей, ни родственников. А это означает, что состояние Мины вместе с еще большим состоянием Сэма поступает в пользу государства.

Это в свою очередь вызовет огромную бурю, потому что будет оспорено родственниками Сэма. Подчеркиваю, что я в этом участия не приму. Во-первых, вместе со старым дураком сэром Джоном Ричем я назначен душеприказчиком. Во-вторых, остальные его родственники – это родная сестра и два кузена… Если дело будет выиграно, то сестра получит большую часть, а то, что останется, получат кузены, следовательно, даже если бы я имел какие-то виды на наследство, все равно из этого ничего не выйдет. Так выглядит вся ситуация. Я обрисовал вам ее честно и без недомолвок. На меня свалят раздел имущества, и вместо благодарности я получу кучу проблем. Ну, что ж! И все этот трижды проклятый Пенник…

Он замолчал. Видимо, решил, что больше ничего говорить не следует. Он стряхнул пыль с пиджака и закурил.

– Да, это незадача, – сочувственно буркнул Мастерс.

– Согласен. Но это не имеет значения. Единственное, что имеет значение, это то, что бедный старина Сэм и Мина мертвы.

– Да. Но…

– Что «но»?…

Держащийся до сих пор с подозрительной любезностью, старший инспектор хранил за пазухой камень. Он ждал только соответственного момента, чтобы сбросить его.

– Ничего, сэр. Но в этом обществе лучше не говорить слишком резко о Германе Пеннике.

– В этом обществе?

– Я хотел сказать, в присутствии мисс Кин.

– А какое отношение к этому имеет Вики?

Мастерс изобразил на лице удивление.

– Так вы не знаете? Мисс Кин в большой дружбе с мистером Пенником. Не правда ли, мисс? На следующий день после смерти Мины Констебль мисс провела с ним вечер в роскошном ресторане…

Вики молчала. Она сидела совершенно неподвижно на стуле рядом с Сандерсом. Голова ее была слегка наклонена, и он видел только ее блестящие волосы теплого оттенка старой бронзы и нежную линию шеи, виднеющуюся из скромного выреза темно-синего платья. Но слышал ее прерывистое дыхание.

Неприятную паузу прервало появление официанта. Он с шумом поставил чашки с кофе на стол и удалился.

Только тогда она подняла голову. И повернулась к Г.М.

– Сэр Генри, почему вы меня так не любите?

– Я-а? Не люблю вас?

– Да. Вы. Неужели по той причине, что вы приятель отца невесты доктора Сандерса, сэра Денниса Блистоуна? Да?

– Моя дорогая, я не имею понятия, о чем вы говорите. И какое отношение к этому имеет Денни Блистоун?

– Неважно. – Она начала нервно играть коробком спичек, лежащим на столе. – Я видела вас вчера вечером в отеле «Коринтиан». Вы постоянно наблюдали за нами. Вы даже специально споткнулись о ближайший столик, чтобы лучше нас рассмотреть. Думаю, именно вы рассказали старшему инспектору об этой встрече?

Несколько секунд Г.М. не отзывался. Он казался смущенным. Что-то бормотал себе под нос, медленно выбирая сигарету из пачки.

– Что ж… ведь вы были там?

– Да. Боже мой, да! Я там была.

– По собственной воле?

– По собственной воле.

– «Коринтиан» – это не закрытый клуб. Там в любой момент могли появиться репортеры…

– Да. Они поймали нас, когда мы вставали из-за стола.

– Вам нравятся подобные приключения?

– Я их ненавижу, – нервно ответила Виктория. Она положила коробок спичек и сказала уже гораздо спокойнее: – Вы обладаете большой силой, сэр Генри. Это такая внутренняя сила, которая заставляет других людей думать и чувствовать так, как вы. Поэтому я прошу, чтобы вы не делали выводов из того, как узнаете мотивы того или иного поступка.

– Это не входит в мои привычки, – спокойно ответил Г.М. – Признаюсь, что я смотрел в вашу сторону, но, даю слово, не на вас. Я хотел увидеть руки Пенника и поэтому… хм-м-м… споткнулся возле вашего столика.

– Руки Пенника? – в ее голосе звучало искреннее удивление.

– Да, – подтвердил Г.М. – И не исключаю возможности, что ваши намерения гораздо лучше, чем выглядят.

Виктория облегченно вздохнула и удобнее уселась на стуле. Смех Сандерса разрядил напряженную атмосферу.

– Может мне кто-нибудь сказать, о чем идет речь? – спросил он. – Мы собрались здесь не для того, чтобы дискутировать о дружеских встречах. Почему Вики не может пойти поужинать с кем хочет?

– Вот именно. Почему я не могу этого сделать? – холодно спросила Вики. – Я вспомнила об этом только потому, что старший инспектор начал делать намеки…

– Но мисс Кин, это…

– А кроме того, – продолжал Сандерс, – сегодня я иду с ней ужинать. Правда, Вики?

– Да, разумеется, Джон. Только…

– Ты идешь со мной?

– Да, да, разумеется. Впрочем, это не совсем подходящее место для подобного разговора. Извините, господа, но я должна возвращаться в бюро.

Она быстро допила кофе, встала и накинула на себя дождевик. Впервые она посмотрела ему прямо в глаза. Она держала себя со спокойной уверенностью: в этом была какая-то отчужденность и решимость.

– Хорошо – весело сказал Сандерс. – Я заеду за тобой ровно в половине восьмого. Не опаздывай.

– Джон…

– Сейчас я найду такси. Ты не можешь в такую отвратительную погоду прогуливаться по Ричмонд Террас.

– Джон, я хочу тебе что-то сказать. Хорошо? Господа нас извинят.

– Пожалуйста, мисс, – начал старший инспектор, с интересом наблюдая за ней, – может быть, это не наше дело. С другой стороны, прошу не сердиться, но, возможно, и наше. Могу поручиться, что знаю, что вы хотите сказать доктору. Меня интересует все, что касается этого проклятого Пенника или людей, с которыми он обращается. Так почему же вы не сможете сегодня пойти поужинать с доктором…

Не закончив фразу, Мастерс вдруг вскочил на ноги.

Снаружи, за высоким окном промелькнула в струях дождя фигура какого-то мужчины. Он остановился перед входом в ресторан, толкнул дверь и вошел внутрь. Сняв промокшие плащ и шляпу, Герман Пенник улыбнулся им и одновременно жестом, не терпящим промедления, подозвал официанта.

Глава пятнадцатая

Манговое дерево разрасталось.

Появились все новые побеги, оплетая все, как лианы. Такое беспокоящее ощущение всякий раз испытывал Сандерс, когда видел Пенника.

Самым худшим было то, что все должны были делать вид, что они встретились за самым обычным ланчем, как и остальные люди в уже почти пустом ресторане. Через полуоткрытое окно в зал вливалась волна свежего воздуха, и дым, скопившийся под потолком, стал рассеиваться. У столиков кружились официанты, стряхивая скатерти. В этой послеобеденной, немного сонной атмосфере каждый повышенный голос или резкое движение обращали на себя внимание.

Пенник заговорил первым. Разумеется, это была просто иллюзия, что его лицо или общий вид изменились. Нет. Однако в нем появилось нечто новое. В его поведении чувствовалась внутренняя удовлетворенность, причины которой Сандерс сначала не мог понять.

– Сэр Генри Мерривейл? – спросил Пенник. Он испытующе посмотрел на собеседника.

– Да. Вы присоединитесь к нам?

– Благодарю вас.

Он подал плащ и шляпу официанту, в глазах которого появился блеск узнавания. Он взял у Пенника мокрые вещи и быстро отошел.

– Я должна идти, – сказала Вики. – В самом деле должна. Джон, я хотела бы сказать тебе несколько слов.

– Прошу вас, останьтесь, – обратился к ней Пенник. Он сказал это обычным голосом, но чуткое ухо Сандерса уловило в нем сдержанное веселье. Это было первое впечатление, которое несколько минут назад он не сумел определить. Пенник поверил в свою силу. – Нет, нет, не уходите пока. Даже если вы опоздаете в бюро, мы все уладим.

– Если бы так.

– Да? Если бы все остальные проблемы было также легко разрешить! – снисходительно усмехнулся Пенник. – «Если бы я был королем, озолотил бы тебя солнцем, посеребрил бы лунными лучами», – продекламировал он.

– Это было бы приятно, – сконфуженно пробормотала Виктория.

Она уселась обратно.

– Как дела, инспектор? – приветствовал Пенник Мастерса, внимательно наблюдавшего за ним, как за ошалевшим мартовским котом, которого через минуту потребуется огреть башмаком. – Приветствую вас, – повернулся он к Чейзу.

– Прошу прощения. Я уже должен идти. Вы должны меня извинить, – сказал Чейз.

Он чопорно поднялся и вышел из ресторана. Даже не надел непромокаемый плащ, только перебросил его через руку. Он остановился на залитой дождем улице, взглянул вправо, влево, как будто не мог решить, в каком направлении ему идти. Натолкнулся на группу зевак, столпившихся под крышей у входа, и быстрым шагом пошел вперед.

За столиком царило молчание, которое прервал Пенник, обратившись непосредственно к сэру Генри.

– Я жалею, в самом деле, очень жалею, что не согласился встретиться с вами в тот вечер. Я очень хотел познакомиться с вами. Но в тех обстоятельствах я опасался, что это может оказать ненужное влияние. Вы понимаете меня?

Сэр Генри долго раскуривал сигарету.

– Обойдемся без извинений, сынок. А что вы делаете здесь?

– Если вы хотите знать правду, то я проследил за мисс Кин.

– Значит, это вы… – начала Вики.

– Ездили за мной на такси? – закончил за нее Пенник. – Да, малышка, это был я. Мне нравится смотреть на вас. Да, это действительно доставляет мне удовольствие. Прошу меня правильно понять! Вы меня вдохновляете. Под вашим влиянием даже такой скромный человек, как я, может отважиться на великие поступки. – На лице Вики выступил кирпичный румянец, но она не осмелилась произнести ни одного слова. Пенник взволнованно стиснул руки. – Когда я увидел всех моих… хм… противников, собравшихся на военный совет, то не смог отказать себе в удовольствии включиться в дискуссию. Но главным поводом послужило другое. Я хотел поговорить с инспектором Мастерсом.

Мистерс замер.

– Я хотел задать вам один вопрос, – продолжил Пенник.

– Если кто здесь и будет задавать вопросы, – проворчал Мастерс, – то этим человеком буду я. Во-первых, что вы делаете в Лондоне? Во-вторых, где вы живете, в том случае, если нам понадобится с вами связаться? Последнее время вы жили в гостинице «Черный Лебедь». Так что же?

Пенник усмехнулся.

– Я остановился там ненадолго. У меня есть квартира на Блумсбери, скромная, но мне она нравится. Я напишу вам адрес. Да, но, как я уже говорил, мне нужно задать вам один вопрос. Что вы имеете против моего выезда за границу?

Неожиданный удар в желудок не мог бы произвести на Мастерса большего впечатления.

– За границу? – Казалось, что это слово никак не может пройти через его горло. – Да, у меня есть дьявольски серьезные основания возражать против вашего выезда за границу. Если вы думаете, что можно вызвать такой скандал, а потом упаковать вещи и удрать за тридевять земель, то вы скоро убедитесь, где в этом предположении заключается ошибка.

Пенник сноваусмехнулся. И хотя его маленькие глазки с обожанием вглядывались в Вики, отповедь старшего инспектора не прошла мимо его внимания.

– Прошу вас, не волнуйтесь, инспектор. Я не собираюсь дезертировать. Я хочу выехать на несколько часов во Францию. Я снискал огромный успех, радио Бретани предложило мне, чтобы я выступил…

– О-о-о, да, да, – прервал его Мастерс со злорадным блеском в глазах. – Знаю. Творожный концерн, не так ли?

Пенник громко рассмеялся. Это странным образом изменило его физиономию. На лице появились многочисленные, не видимые до сих пор морщинки, как будто оно не было привычно к выражению радостных чувств. Казалось, что он искренне полюбил инспектора, и не существует никого, к кому бы он чувствовал неприязнь.

– Нет. Вы не знаете последних новостей? Я был официально приглашен парижской радиостудией для того, чтобы завтра вечером прочитать там популярную лекцию. Я буду говорить на французском языке, а потом по-английски. Если вам интересно, то мне определено время: с девяти сорока пяти до десяти пятнадцати. – Хотя он по-прежнему усмехнулся, было видно, что он недоволен. – Мне кажется, мой дорогой друг, что французы плохо поняли мои заявления. Все эти глупости относительно машин и тому подобной ерунды…

Он покачал головой.

– Они сами себя обманывают. Уперлись на том, что приписывают мне сверхъестественные силы, которыми я не обладаю и никогда этого не утверждал. Один Бог знает, что моя теория совершенно проста. Она кажется удивительной только потому, что при нынешнем состоянии развития науки является абсолютно новой… – Пенник поколебался. – Я не хочу, чтобы они забивали себе голову подобными сказками, а потом разочаровывались. В то же время я думаю, что, когда они услышат то, что я собираюсь им сказать, это их не разочарует. Это касается и моих друзей в Англии. Ради Бога, господа, не разочаровывайте сотни тысяч моих слушателей!

Все смотрели на него.

– Минуточку, сынок. – Сэр Генри положил сигарету на краешек пепельницы. – Вы хотите этим сказать, что собираетесь убить следующую жертву?

– Да, – спокойно сказал Пенник.

Наступила тишина. Только через минуту, как будто желая предупредить ожидаемую атаку, Пенник внезапно начал объяснять.

– Вам не стоит говорить мне, господа, что до сих пор я сам выглядел не самым лучшим образом. Я согласен. Я не мастер стратегии. Я просто человек, который подвержен всем человеческим чувствам. Я убил Сэмюэля Констебля умышленно, потому что был глубоко убежден, что это правильный и хороший поступок. Но смерть миссис Констебль – что ж, почему бы и нет? Если я действовал под воздействием гнева, почему бы нет?

Голос Мастерса был абсолютно бесцветным.

– Вы сделали это, потому что я сказал, что вы не смогли бы убить даже муху?

– Нет. Я принял ее вызов. И теперь она мертва. Но выслушайте же меня, господа! – Он стукнул указательным пальцем по столу. – Я не собираюсь преувеличивать силу, которую считаю не такой уж сложной. Я сказал, что эта сила может быть использована для того, чтобы творить добро, и по-прежнему это утверждаю. Но я не могу пропустить такой возможности, как сегодняшняя. Подумайте, что это значит. Передо мной открылись такие перспективы, какими обладало только несколько человек за всю мировую историю. Люди, они как дети, которым я стараюсь объяснить то, чего они не понимают. Следовательно, я должен доказать это на примерах, доступных их пониманию. Когда я буду разговаривать с ними завтра вечером, одних слов им будет недостаточно. Я возьму в свои руки человеческую жизнь и, как стеклянный шарик, раздавлю ее на их глазах. Я скажу им, кто умрет, назову дату и время. Когда они убедятся, что это не пустые угрозы, может быть, наконец, поймут, что я не бросаю слов на ветер.

Он глубоко вздохнул. Но особенного волнения в нем не ощущалось, и создавалось впечатление, что он с трудом удерживает какую-то распирающую его радость.

– Слишком много болтовни, слишком много болтовни, – добавил он, энергично потирая руки. – Как сказал Антоний Клеопатре?… – с улыбкой повернулся он к Вики. – Я пришел сюда не для того, чтобы говорить… Есть что-то в вашем лице, инспектор, что действует на меня возбуждающе. Так, теперь вы знаете мои планы. И я действительно не знаю, каким образом вы можете помешать мне…

– Спокойно! – буркнул Г.М. Мастерсу. – Садись, сынок.

– Но…

– Я сказал, садись.

Заскрипел стул. В течение всего разговора сэр Генри молча курил, после каждой затяжки стряхивая пепел. Это было единственным признаком его волнения. Сидящий над чашкой остывшего кофе Сандерс не сводил с Пенника глаз. И когда тот в начале своего рассказа наклонился в сторону Вики, Сандерс в первый раз заметил его толстые, вывернутые губы.

– Если присутствующий здесь джентльмен, – с иронией начал старший инспектор, – думает, что может поехать во Францию и там выставляться, и если он думает, что я не могу его задержать, то…

– Вы можете посидеть тихо? – прервал его Г.М. и обратился к Пеннику: – Мм-м… та-а-ак. Если вы хотите поехать туда и наделать шума, то это ваше дело. Я не думаю, что вы потребуетесь нам в ближайшее время. Правда, завтра во второй половине дня состоится дознание, но ваши показания совсем не обязательны.

Пенник сразу же проявил к этому интерес.

– Дознание? Какое дознание?

– По делу о неожиданной смерти первой жертвы, мистера Констебля.

– Я, видимо, плохо понял уважаемого господина. Ведь уже проводилось дознание по делу о смерти мистера Констебля. И было отложено.

– Правильно. Отложено. Но, согласно закону, рано или поздно оно должно было состояться, и следующее дознание назначено на завтра, чтобы, в конце концов, покончить с этим.

Пенник беспокойно пошевелился.

– Я по-прежнему ничего не понимаю.

– Послушайте, – сказал Г.М., отчаянно потерев рукой лоб. – Человек умер, так? Полиция думает, что за этим скрывается чья-то грязная работа. Поэтому дознание откладывается, чтобы успеть подготовить дело. Но если они не располагают достаточными доказательствами против кого-либо, коронер должен, согласно закону, назначить следующее разбирательство. Это необходимо для установления причины смерти.

– Но ведь они не смогут установить, что вызвало его смерть?

– Нет.

– Зачем же тогда это дознание?

Сэр Генри с усилием взял себя в руки.

– Не знаю, – прошипел он. – Таков закон. Черт побери, не я же устанавливаю законы. Не меня вы должны винить. Вы должны быть снисходительны к нашей слепоте. Прошу вас вспомнить, что не каждый день коронер ведет дознание по делу жертвы, убитой с помощью телепатии. Если вы не хотите привести меня в бешенство, советую принять к сведению мои слова. Это обычная формальность, будет оглашено заключение, что мистер Констебль умер по неизвестной причине. Следовательно, вы можете ехать в Париж или Тимбукту, ради Бога. Вы же не являетесь свидетелем.

– Я отдаю себе отчет в том, – довольно усмехнулся Пенник, – что не являюсь свидетелем. Но я – убийца, и поэтому интересуюсь дознанием по делу моей жертвы. Когда будет дознание?

– Завтра, в три часа дня.

– Где?

– В Гроувтоп. Но вы же не собираетесь туда?

Пенник широко открыл глаза.

– Сэр, – ответил он, – прошу простить мне мой болезненный интерес к публичным зрелищам, но если вы думаете, что я туда не поеду, то вы грубо ошибаетесь. Может быть, я всего лишь убийца, но, тем не менее, меня интересует, что будут обо мне говорить. – Он задумался. – Три часа: так это удастся устроить. Я дам показания, если это вам нужно. Они могут помочь коронеру в его дилемме.

Старший инспектор внимательно взглянул на него.

– И вы не боитесь… хм… вы не боитесь гнева толпы?

Пенник рассмеялся.

– Нет. Вы не знаете своих соотечественников, дорогой друг. Наедине они могут много говорить. Но их главная особенность – страх сделать из себя посмешище при большом скоплении народа – парализует всякое проявление чувств. Если бы меня представили кому-нибудь из них, то, в самом худшем случае, он сделал бы вид, что меня не замечает. Я как-нибудь это переживу.

– Значит, вы собираетесь появиться там завтра во всем своем великолепии?

– Да.

– И вы действительно собираетесь поехать в Париж и… и…

– Убить следующую жертву? Да. Руководствуясь при этом самыми верными мотивами. Повторяю: да. Прошу вас, ответьте мне, неужели вы по-прежнему считаете, что я обманщик?

Мастерс крепко ухватился руками за край стола.

– Почему бы вам самому не ответить на этот вопрос? Ведь вы же можете читать мысли или делаете вид, что можете делать это. Ответьте нам!

– С удовольствием. Вы думаете, что я действительно совершил все эти убийства и что воспользовался для этого каким-то банальным способом, который вы не можете установить. Вы согласны? Да, вижу по вашему лицу. Что ж, если вы решили уделить гораздо больше внимания этому «банальному» способу, нежели тому факту, что я, скромно говоря, признался в своей вине – у меня нет никаких возражений.

– Вы выбрали уже свою следующую жертву?

– Да, но вам ничего не угрожает, инспектор. В глубине души я совершенно не злой человек и в определенном смысле даже полезный. Но…

– Прошу прощения, но я не могу больше оставаться. Я должна возвращаться на службу, – прервала Вики этот, пока бескровный, поединок.

Пенник решительно воспротивился:

– Моя дорогая, я готов исполнить любой ваш каприз. Но это не каприз, а просто чепуха. Вы не слышали, что я сказал. Я все устрою.

– Ах, что хорошего может выйти из подобной болтовни! И я не хочу ничего «устраивать». Я хочу только уйти отсюда. Умоляю вас…

– Я прошу прощения, – лицо Пенника помрачнело, – что я так неожиданно открыл перед вами мои планы. Но я не мог сопротивляться интересу, написанному на лицах присутствующих джентльменов, и поэтому немного преждевременно кое-что раскрыл. Ради Бога, прошу меня выслушать. Я не хочу, чтобы мисс Кин возвращалась в бюро. Я надеялся, что смогу уговорить ее поехать со мной в Париж.

В первый раз с момента прихода Пенника Сандерс подал голос:

– Прошу вас, уберите руку с ее плеча.

Казалось, в ресторане все замерло: не только в переносном, но и в прямом смысле. Не отдавая себе в этом отчет, Сандерс повысил голос так, что он перекрыл шум разговоров. В глубине зала застыли официанты.

– Слушаю вас?

– Прошу убрать руку с ее плеча, – повторил доктор.

Их голоса были слышны четко. Пенник с грохотом подвинул стул.

– Ах, это же мой друг, доктор Сандерс, – сказал он так, как будто только сейчас заметил его присутствие. – Как поживаете? Вы сидели так тихо, погрузившись в размышления, что я не заметил вас. Это очень бестактно с моей стороны.

– Интересно, можете ли вы догадаться, о чем я размышлял?

– Дорогой доктор, у нас уже были подобные разговоры. Я постоянно опасался, что с вами могут возникнуть трудности. В том числе и в воскресенье утром в гостинице «Черный Лебедь». Но не будем возвращаться к этому… Я только прошу вас, давайте оставим это салонное развлечение. Оно не имеет ни малейшего значения. Я просто хотел обратить на себя внимание…

– Вот именно, – задиристо прервал его Сандерс.

– Могу я узнать, почему вы это сказали?

– Потому, что я с самого начала понял вашу игру.

Вспышка молнии резко отразилась во всех зеркалах и стеклах ресторана, высветив самые мельчайшие детали. В течение доли секунды перед Сандерсом предстало изменившееся до неузнаваемости лицо Пенника. Удар грома постепенно перешел в тяжелый шум дождя.

– Я не совсем понимаю, что вы этим хотите сказать, – медленно процедил Пенник.

– Как же, а история с чтением мыслей? Мастерс узнал от Ларри, что вы старались вытянуть от всех как можно больше информации о каждом из нас. Вы, наверное, неплохо развлекались этим «чтением мыслей, таящихся, в подсознании». Если у кого-либо из нас были серьезные неприятности и вы говорили: «Именно это таилось в вашем подсознании», трудно было бы на это возразить, не правда ли? К тому же вам требовалось знание некоторых интимных подробностей. Остальное – это умная дедукция, опирающаяся на то, что вчера вечером я нашел в книге под названием: «Искусство чтения мыслей»…

Виктория из-за спины Пенника делала ему какие-то отчаянные знаки рукой. Но Сандерс не обращал на это внимания.

– Итак, если вы действительно убили этих двоих людей…

– Если я их убил? – повторил Пенник. – Насколько я понимаю, вы сказали то же самое при других обстоятельствах. Вы бросаете мне вызов?

Доктор с шумом отодвинул чашку с остывшим кофе.

– Да, – сказал он.

Глава шестнадцатая

Казалось, что дождь никогда не прекратится. Когда поезд 17.20 в облаках пара отошел от вокзала Чаринг-Кросс, за окнами ничего не было видно. Зато вагон был почти пустой, и в купе, кроме них, никого не было.

Не прошло и пяти минут, как Г.М. фыркнул со злостью:

– Боже мой, неужели эта гусеница не может ползти быстрее?

– Может быть, поговорить с машинистом? – с сарказмом предложил Мастерс – Предложить ему взятку? К чему эта внезапная спешка, сэр? Вчера вы вообще не появились в Форвейзе, а мы ждали достаточно долго. Так почему мы так торопимся?

Сэр Генри ничего не отвечал. Несколько раз он кулаком стукнул себя по колену и недовольно посмотрел на доктора Джона Сандерса, который сидел на диване около окна.

– Старый осел! – буркнул Г.М.

Этот эпитет привел старшего инспектора в хорошее настроение.

– Как вы себя чувствуете, доктор, – шутливо спросил он. – Сердце колотится? А может быть, выступил холодный пот? Клянусь Богом, давно у меня уже не было такого хорошего настроения! Вы разнесли Пенника вчистую, а то он был просто убежден, что вы будете сидеть тихо!

– Вы оба думаете, что это так весело? – разозлился Г.М. – Замолчите, инспектор, – буркнул он Мастерсу. – А ты, сынок, – обратился он к доктору, – лучше ответь мне на один вопрос. Зачем ты это сделал?

– А что он думает, этот ваш Пенник? Кто он такой? Бог, который указывает людям, кто должен умереть или с кем пойти на ужин? Его знаменитая «Телефорс» – это чушь, и вы об этом знаете так же хорошо, как и я. Что ж: позволим ему действовать. Он же утверждает, что его «мысленные волны» могут убивать! Пусть нажмет на кнопочку в своем мозгу, а мы посмотрим, что из этого выйдет!

– Хм-м… – проворчал Г.М., почесывая подбородок. – Что, поджилки трясутся?

– Немного, – честно признался Сандерс.

– Тогда зачем ты это сделал?

Почему не сказать? Почему не признаться, что это голубые глаза Вики, ее улыбка, ее облик, не оставляющий его воображения, привели его к этому… Там, где в игру входила ее особа, он и Пенник вели себя, как два кобеля в присутствии суки. Это сравнение не было ни легким, ни приятным, и Сандерс чувствовал к себе отвращение за то, что оно пришло ему в голову в связи с Викторией, но если быть искренним по отношению к самому себе, то это сравнение только называло все своими именами. С другой стороны, Пенник не принадлежал к благородным поклонникам, страдающим молча. Наоборот, если бы он только смог, он убил бы его, не моргнув глазом. Он вспомнил сцену в ресторане, когда Пенник вежливо поклонился, взял шляпу, плащ и спокойно вышел на улицу, залитую дождем. И – если принять во внимание прежнее его поведение – это был красный сигнал опасности. Сандерс поднял голову:

– Вы не знаете, почему я это сделал?

– Я? – задумался Г.М. – Разумеется, знаю. Во мне достаточно проницательности, если в этом случае она вообще требовалась, но я не в состоянии помешать чудовищным глупостям, которые делают другие люди, хотя и неоднократно предупреждаемые. Пенник только ждал случая. Ты не заметил этого? О, нет! Перчатка брошена, и ты гордишься собой. Вопреки всем предупреждениям, которые ты получил в течение пяти дней…

– Но…

– …ты остался к ним глух, как пень. А зачем дочь Джо Кина встречается с этим типом и обходится с ним, как с яйцом? Для того, чтобы помешать тому, что сегодня произошло. Для того, чтобы ты не стал объектом нападения Пенника.

Колеса поезда громко стучали.

– Вы так думаете? – быстро спросил Сандерс.

– О, сынок, думаю ли я так? Разумеется. Я знаю об этом. Надо иметь бельмо на глазах, чтобы не заметить, что Пенник хочет избавиться от тебя. Он ждал только принципиального оправдания… да… принципиального оправдания, чтобы показать свои коготки. В этом-то вся проблема. В определенном смысле Пенник очень честный человек.

Старший инспектор недвусмысленно постучал себя пальцем по лбу.

Сэр Генри со злостью посмотрел на него:

– Да. Я знаю, что говорю. Еще одна глупость, и, клянусь, я брошу это дело, инспектор!

– Спокойно, без нервов! Все, что я хотел сказать, это…

– Пенник – честный человек, – подчеркнул Г.М. – Признаю, что он бывает исключительно неприятным. Я подозреваю также, что он немного не в себе и, если кто-то всерьез им не займется, окажется в сумасшедшем доме. Но этот человек не лишен совести, которая немного его беспокоит в случае с Сандерсом. Дьявол-искуситель говорит: «Да». Совесть же говорит: «Нет». Дьявол-искуситель говорит: «Прикончи его». Совесть говорит: «Нет, если ты сделаешь это, это будет проявлением ревности к любому, кто находится вблизи от нее и докажет, что ты не являешься сверхчеловеком». Дьявол-искуситель говорит: «Это будет в интересах науки». А совесть говорит: «Чушь!». Но теперь, когда ты сам подсунул ему оправдание, он забудет обо всем. Если только ему удастся это совершить, ты будешь, сынок, его следующей жертвой.

Мастерс серьезно забеспокоился.

– Минуточку, сэр! Неужели вы думаете, что он это сделает?

– Если только ему удастся, – повторил Г.М. упрямо. – Нет, может быть, это сказано слишком сильно. Могу вас успокоить. По моему мнению, Сандерсу ничего не угрожает…

– Да, сэр, по вашему мнению, – запротестовал старший инспектор. – Но то же самое вы сказали о Мине Констебль. И что же? Она мертва.

– Хорошие же из вас друзья! – со злостью вмешался Сандерс. – Кудахчете, как старые куры! Мне что, уже сейчас заказывать себе венок или после возвращения в город?

Сэр Генри постарался смягчить ситуацию.

– Спокойно, сынок, ты выглядишь совершенно здоровым. Все будет в порядке, если только…

– Знаю. Если только я буду доверять Старику. Отлично, я доверяю вам. И в случае чего, вместо цветов на могилу, сделайте пожертвование в пользу незаконнорожденных детей…

Доктор задумался.

– До настоящей минуты, – продолжил он, – я всегда думал, что живу в нормально организованном мире, где ничего необычного не случается. Я завидовал Марсии… то есть завидовал людям, которые могли себе позволить путешествовать, хотя бы в Японию. Если говорить о физическом состоянии, то мало что изменилось. Я ем, сплю, как и раньше. В квартире у меня те же самые обои, и я зарабатываю столько же денег. Но чувствую себя так, как если бы оказался в другом мире, где все может произойти.

– Мы все будем чувствовать себя так, – мрачно заявил старший инспектор, – если эта идиотская история с «Телефорс» будет развиваться дальше. «Телефорс!» Слышали, что говорили на вокзале? И что кричала в окно вагона эта толстая старуха? А киоски с газетами? Я хотел бы прочитать вечерний выпуск. Может быть, его удастся купить на следующей станции?

Несколькими минутами позднее поезд затормозил. Мастерс выскочил на политый дождем перрон и через минуту вернулся с целой охапкой газет.

Поезд тронулся, и некоторое время был слышен только шелест бумаги.

– События начинают нагромождаться. Эти ученые умники затеяли соревнование. От профессора Хьюденса в интервью вытянули только одно слово: «Чушь». Это приведет Пенника в ярость. И наоборот, профессор Трипплетс, допуская теоретическую возможность существования такого рода оружия, сказал, что этот замысел не нов. Я уже вижу, как Пенник брызжет ядом. Да-а, совсем неплохо. – Он неохотно посмотрел на Сандерса. – Если бы только ты в это не ввязывался! Как жаль, что ты не прикусил себе язык в присутствии Пенника!

Доктор с обидой взглянул на своего собеседника.

– Один вопрос. Можете сказать, почему я должен играть роль козла отпущения? Вы оба цепляетесь ко мне без малейшего повода. Я бросил Пеннику вызов, чтобы доказать, что он обманщик. Следовательно, выполнил работу за вас. И вместо того, чтобы поблагодарить меня, вы ведете себя так, как будто я нарушил ваши планы.

– Нарушил, сынок…

– Я?… Каким образом?

– Самым простым. По злосчастной случайности, – устало сказал Г.М. – я все обдумал, так тщательно распланировал. Я поймал бы Пенника в ловушку… вот так! – Он щелкнул пальцами. – Во всяком случае, я рассчитывал на сорок процентов вероятности, больше и требовать было нельзя. Ты снизил эту вероятность до одной десятой. Что за куриная слепота! Потому-то мы так торопимся в Форвейз. У меня остались еще две возможности…

– Поймать Пенника? – старший инспектор едва сохранял самообладание.

– Да.

– Когда?

– Завтра, если нам повезет.

Мастерс злорадно усмехнулся.

– Что ж, будет лучше, если вы поспешите, сэр. Разумеется, я не верю во всю эту чушь. Но что будет, если Пенник решит немного раньше прикончить нашего доктора?

– Нет, – серьезно запротестовал Г.М. – Мы можем рассчитывать на двадцать четыре часа. Пенник не начнет действовать, пока не прочитает завтра вечером в Париже свою лекцию и…

– Ха, ха, ха, – неестественно рассмеялся Сандерс.

– Сиди тихо, сынок, хорошо? – сурово призвал его к порядку сэр Генри. – К тебе это не имеет отношения. Как я уже говорил, инспектор, у нас есть немного времени, прежде чем Пенник не узнает, что может вытащить из-за пазухи следующую бомбу. В эту минуту нет причины для волнения.

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, сэр. Но скажу вам прямо. Похоже на то, что вы, прошу прощения, сошли с ума! Вы же не собираетесь допускать, чтобы он стал болтать по радио? Я не верю этому! Его можно остановить. Есть много способов, достаточно легких… что?

– М-м. А зачем?

– И еще одно, – продолжил инспектор. Он взял в руки газету, и глаза у него подозрительно блеснули.

– Вы видели это? «Ивнинг Планет»?

– Нет, не видел, – с виноватым лицом признался Г.М. – А что там такое?

– Что там такое? Вот это хорошо! Две мои фотографии! И одна с надписью «Стареющий инспектор Мастерс», а другая: «Старший инспектор Мастерс, переодетый хулиганом из Ист-Энда». И главное, на этом первом, я выгляжу в сто раз хуже, чем на втором! Это мелочь, не так ли? Но, как говорит сэр Генри: «Не волноваться, сидеть и думать». Я сделал это, и черт меня побери, если я вспомнил больше одного человека, у которого имеется мой снимок в этой одежде! Это вы дали мой снимок в прессу?

– Спокойно, спокойно.

– Так это вы?

– Перестаньте скандалить…

– Постараюсь. Я также сразу догадался, что это вы написали статью на целую колонку в «Дейли Вайэлес». Я не говорю, что вы окончательно помешались, нет, этого я не сказал. Но, уж если вас засадят в Палату Лордов, то я сяду в первом ряду галерки, чтобы не пропустить этого представления. Это все. Я хотел бы только знать, зачем мы едем в Суррей? Что вы хотите там найти?

– Во-первых, – сэр Генри оставался при своем мнении, – я должен найти альбом Мины Констебль с вырезками.

– Что? Это невозможно! Мы перевернули там все вверх ногами, а вы по-прежнему уверены, что альбом находится в доме?

– Да.

– И где вы собираетесь его искать?

– В этом-то и дело. Не знаю.

Мастерс пожал плечами. Яркая вспышка молнии осветила залитые дождем окна вагона. Раскаты грома слились с шумом и грохотом колес. Ни один из них больше не сказал ни одного слова до прибытия на станцию, где с автомобилем их ожидал комиссар Белчер, получивший телеграмму от инспектора.

Путешествие по открытому пространству во время грозы не принадлежало к самым приятным. Форвейз в струях дождя выглядел еще более мрачно, нежели обычно, а газон превратился в настоящее болото. Огромный дом производил впечатление вымершего и безлюдного, как после большого пожара. У комиссара были ключи от входной двери.

– И что дальше? – спросил Мастерс, включая свет.

– Прошу меня не торопить, инспектор. Я должен подумать. Сейчас, сейчас! Вы искали альбом в оранжерее? Все тщательно осмотрели?

– Можете быть спокойным! Не стройте иллюзий, что он спрятан под пальмами. Правда, мы их не выкапывали. Но земля в кадках была такой сухой, что был бы заметен любой след.

– Я хотел бы туда заглянуть.

Салон, столовая, оранжерея. Сандерс с неприятным ощущением убедился, что все осталось таким же, как и в ту ночь, когда умерла Мина. На столе в столовой, под блестящим абажуром лежали осколки стекла; это напомнило Сандерсу момент, когда за дверью оранжереи он увидел лицо Пенника и выпустил из внезапно ослабевших рук бокал с остатками пива. Все это возвращало его в прошлое – как запах или звук. Пенник не мог ничего сделать. Он лопнул, как воздушный шарик, когда доктор сказал ему в глаза, что он о нем думает. Однако…

Сэр Генри отворил стеклянную дверь оранжереи и начал тщательно осматривать ее.

– Если вы ищете отпечатки пальцев, – заметил Мастерс с сарказмом, – то зря теряете время. Ничего подобного мы не обнаружили. Да, я знаю, доктор сказал, что Пенник прижался носом и пальцами к стеклу; мы не пропустили бы этого. Есть только такая альтернатива: либо следы были потом стерты, либо их вообще не было.

Доктор не дал себя спровоцировать.

– Вы начинаете подозревать меня в галлюцинациях…

– Не забывайте об астральном призраке, – вставил Г.М., открывая и закрывая дверь в оранжерею. – И еще одно. Вы видели что-либо еще, кроме носа и пальцев Пенника?

– Правду говоря, немного.

– А слышали, как он убегал?

– Нет, не слышал. Но могу поклясться, что он был здесь: тут не было никакого фокуса-покуса или игры воображения.

В этот момент не существовало никакой угрозы со стороны Пенника. Однако его образ сильный и неумолимый, как смерть, носился над Форвейзем.

Мастерс протиснулся мимо Г.М. и нажал кнопку выключателя. Шары огненных плодов засветились по углам стеклянной крыши. Струи дождя разбивались о стекло с таким громким звуком, что они вынуждены были кричать, чтобы слышать собственные голоса. Сандерс подсознательно ощутил облегчение при виде пустого плетеного стула, втиснутого между растениями, стула, на котором несколько дней назад сидел Пенник. Г.М. подошел к бездействующему фонтану.

– Эй! – воскликнул он.

– Что?

– Очень важный вопрос. Когда ты увидел Пенника и выбежал за ним в оранжерею, этот фонтан работал?

– Нет.

– Ты уверен?

– Могу поклясться. Во всем доме была мертвая тишина. Даже больше, я помню, что проходил мимо этого фонтана. Но почему?

– Потому, – подозрительно мягко сказал Г.М., – что, если это так, как ты говоришь, то мы получили одну из важнейших улик во всем этом деле.

Мастерс тут же оказался рядом с ним.

– Подождите! Одна из важнейших улик? Вы думаете, что мы, наконец, сможем установить, был Пенник или не был, прошу прощения, доктор, в оранжерее? И если был, то зачем? Но какое отношение к этому имеет фонтан? Это обычный садовый фонтан; он вбирает несколько галлонов воды, и она циркулирует в нем по кругу. Я хорошо его осмотрел, потому что хочу купить подобный для своего сада.

– Собираетесь вы купить себе фонтан или нет, в этот момент несущественно, главное, что у нас в руках важное доказательство. И меня не интересует, как этот аппарат работает. Речь не об этом. – Он перешел в переполненный украшениями холл. – Есть тут еще какие-либо двери? Ах! Только одни! В кухню, не так ли? Я так и думал. А не существует ли лестницы из кухни наверх? Нужно это запомнить, инспектор, лестницы нет.

Сэр Генри заглянул в кухню. Мастерс ходил за ним по пятам.

– С другой стороны, – продолжал Г.М., взмахивая руками, чтобы удержать в отдалении от себя наступающего ему на пятки Мастерса, – спальня нашего печальной памяти Сэмюэля Констебля находится прямо над столовой. Насколько я помню, об этом говорила мне миссис Констебль. Да. И помню также, что под одним из окон спальни находится балкон с лестницей, ведущей в сад. Сынок, если ты не отодвинешься от меня, я совершу убийство…! Следовательно, можно из столовой попасть в спальню на втором этаже, вернуться обратно вниз и никто не заметит. Если мы…

– Боже мой! – вырвалось у старшего инспектора.

Яркая вспышка молнии, отразившись в стеклянной крыше, озарила оранжерею, и в ее резком свете они увидели свои испуганные лица. Казалось, что стеклянная крыша затряслась от последующего мощного раската грома. Одно из стекол лопнуло, со звоном разбилось об пол, и через образовавшееся отверстие хлынул поток дождя. Все это произошло в одну секунду. Электрический разряд, по-видимому, вызвал короткое замыкание, потому что свет в оранжерее погас.

– Черт побери! – выругался в темноте Г.М.

– Не о чем беспокоиться, – мягко успокаивал его Белчер. – У меня есть фонарик. Но что могло выйти из строя? Наружные провода или предохранитель?

Мастерс был окончательно выведен из себя. Он еще ощущал шок, вызванный неожиданным ударом молнии, и непроницаемая темнота действовала ему на нервы. Он говорил громко, стараясь перекричать шум дождя.

– Скорее всего, провода. Здесь столько всякого дополнительного электрооборудования, что они поставили предохранители в нескольких местах: один на две комнаты. Их нельзя вывести из строя одновременно, разве что…

– Ящик для предохранителей, – неожиданно сказал Г.М.

– Что такое?

– Ящик для предохранителей, – повторил он. – Обыскивая дом, вы заглядывали в ящик для предохранителей?

– Нет, а зачем? Могу поклясться, что никто не орудовал там ни до, ни после смерти миссис Констебль…

– Я говорю об этом не в связи с чьей-либо смертью, – раздраженно сказал сэр Генри. – Я просто подумал, что это может быть отличный тайник для плоского альбома восемнадцать на двадцать дюймов… – И после недолгого молчания добавил: – А где этот ящик?

– В комнате миссис Констебль, в стенном шкафу… мы идем?

Они поднялись наверх при свете фонарика Белчера. В дальнем углу спальни находился стенной шкаф с открытыми дверями. Внутри, над самой высокой полкой они увидели металлический, выкрашенный в черный цвет ящик около двух футов высоты и полтора ширины. Мастерс встал на стул и пальцами повернул недовернутые винты. Крышка со скрежетом открылась, и на голову инспектору упал большой альбом с позолоченными уголками.

– Он был здесь спрятан… – со злостью буркнул он.

– Да, сынок. Нетронутый с того времени, когда Мина Констебль после смерти мужа сунула его туда. Прекрасный тайник. Человек смотрит на ящик с предохранителями, и ему никогда не придет в голову, что там могут находиться какие-то иные предметы. Но на этот раз крышка не примыкала плотно, потому что там было слишком мало места для объекта такого размера. Если вы хотите хорошо укрыть от воров свое состояние, берите пример с Мины.

Мастерс соскочил со стула.

– Отличный замысел, не так ли? – повторил он, потряхивая альбомом. – Точно. Но теперь он у нас! Вы думаете, нам именно он был нужен? – обратился он к сэру Генри, подсовывая добычу под нос.

– Да. Возможно. Если там содержится то, что я надеюсь увидеть… то Пенник в наших руках. Положи эту книгу на стол, сынок, посмотрим его.

Свет фонарика упал на крышку альбома, который Мастерс положил на ночном столике: «Новые способы совершения убийств». Они молча наклонились над ним. Только дождь неустанно барабанил в стекло.

Это был исключительно мрачный экспонат. Он содержал коллекционируемые в течение семи или восьми лет вырезки из периодических изданий, касающиеся случаев внезапной смерти. Некоторые пожелтели от времени, другие были потрепаны или вытерты, как будто долго лежали, прежде чем были включены в коллекцию – остальные относились к последнему периоду. На некоторых были проставлены даты и названия газет, большинство, однако, были неизвестного происхождения. Часть из них была взята из популярных еженедельников, одна или две из медицинского ежемесячника. Они не были расположены в хронологическом порядке; 1937 год был вклеен перед 1935, а между ними находился 1932 год. Это в определенной мере говорило о характере Мины Констебль: женщины умной, но неорганизованной.

Сэр Генри даже застонал при виде этого беспорядка. Но он застонал еще громче, когда они обнаружили на предпоследней странице клочок, оставшийся после оторванной бумаги. Почти вся страница – статья, название газеты, дата – были неровно отрезаны ножничками.

– Она не хотела рисковать, – буркнул Г.М. – И легко могла это сжечь.

– Вы так рассчитывали на этот альбом, сэр?

– Ну, может быть, не совсем так… хм-м, может быть, нет. Но я был уверен, что наконец-то смогу доказать себе и другим, что я был прав. Если бы в этом альбоме была одна маленькая штучка, одна маленькая штучка.

Согнутым пальцем он несколько раз стукнул по альбому. Потом тяжело прошел через темную комнату и уселся в кресло. За ним в залитых дождем стеклах вспыхнула еще одна молния. Мастерс покачал головой.

– К сожалению, ничего не удастся сделать сэр. Если бы остался хотя бы малейший след, мы поставили бы на ноги весь полицейский аппарат, и уверен, нашли бы эту вырезку. Но нет абсолютно ничего! Мы даже не знаем, ни из какой она газеты, ни даже из какой страны, потому что в этом альбоме есть также вырезки из американских и французских изданий. Мы не знаем ни дня, ни месяца, ни даже года издания. Не знаем, какую статью надо искать. Если бы, – старший инспектор кричал, доведенный до белого каленья, – если бы вы могли мне сказать, в каком направлении вы идете, что вы хотите доказать!?

Сэр Генри оперся головой на руку. Он задумался. Через минуту он начал бурно трепать остатки своего некогда богатого волосяного покрова – редкие пучки, торчащие по обеим сторонам лысины.

– Да, да! Разумеется. Я знаю все эти сложности. У Мины не было секретарши. Она не нумеровала вырезки, я проверил это. А что я хочу доказать? Я могу это сказать в нескольких словах.

– Ну?

– Я хочу доказать, что кто-то может быть одновременно и живым и мертвым.

У слушателей мурашки пробежали по спине. Атмосферы не улучшил дьявольский хохот сэра Генри Мерривейла.

– Ха, ха, ха! Вы уверены, что я уже совсем спятил, не правда ли? Печальные руины прекрасного интеллекта. Нет, мои дорогие. Я сказал именно то, что думаю. Инспектор, вы проглядели мотивы всего этого дела. В свое время вы не хотели верить, что существует Окно Иуды. И когда я, в конце концов, доказал…

– Может быть, доказали, а может, и нет. Но что бы ни случилось, вы не сможете показать мне живой труп, и никто не сможет этого сделать. Нет, я не дам вам сделать из себя идиота. С меня уже достаточно! Я думал, что вы уже давно перешли все границы, но подобного я еще не слыхал! Вы можете взять свои астральные призраки, свои зеленые свечи, свои фонтаны и своих живых покойников и можете…

– Ого? Вы струсили что ли?

– Можно узнать, сэр, кто это струсил?

– Вы, мой дорогой. Вы так боитесь, что приятно посмотреть! Вы боитесь этого дома и всех этих вещей! Что, может быть, нет?

– Нет. Я совершенно не боюсь. Я протестую…

– Однако при вспышке молнии вы вскакиваете, как ошпаренный! Не стыдитесь. Ну, честно?

– Перестаньте, довольно, – вмешался обеспокоенный доктор Сандерс – Если вы не перестанете над ним издеваться, через минуту Мастерс начнет грызть ковер!

– Послушайте, – неожиданно сказал Г.М. так решительно, что всё замолчали. Сандерс был убежден, что в этот момент Старик злорадно сверкнул глазами. – Да-а-а, теперь гораздо лучше. Итак: вы хотите поймать убийцу?

– Разумеется, хочу!

– Все в порядке. Если вас не интересуют научные факты, то я дам вам погрызть нечто лучшее, чем ковер. Послушайте, какой у меня план. Завтра мы начинаем наступление. Может быть, это потребует от нас много времени и усилий, но у нас есть шанс, а это все, что нам требуется. Начнем на дознании. Пеннику кажется, что он устроит там великолепный спектакль. Ничего из этого не выйдет. Во всяком случае, он должен быть убежден, что из этого ничего не выйдет. Мы должны иметь на это разрешение, но думаю, нам удастся его получить. Мы сделаем заявление, что…

Только теперь я заметил, какое это правильное замечание. Мотивы убийства, хотя о них упоминалось в тексте, не были явно определены; в игру здесь входит также юридический аспект. Заинтересованным в решении этой проблемы советую читать между строк. Читатель, ты предупрежден. – Д. С.

Часть четвертая Рассвет

Пресса

3аголовки газет: «Дейли-нон-стоп» Среда, 4 мая 1938 г.

ПЕННИК НЕ ДОПУЩЕН НА ДОЗНАНИЕ ПО ДЕЛУ О ЖЕРТВАХ МНИМОГО УБИЙСТВА:

СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ БУДЕТ ПРЕДПРИНЯТА ПОПЫТКА ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ТЕЛЕФОРС

«Дейли трампетер»

ДОЗНАНИЕ ПО ДЕЛУ О СМЕРТИ КОНСТЕБЛЯ ПРИ ЗАКРЫТЫХ ДВЕРЯХ – СЕРЬЕЗНАЯ ОШИБКА ПРАВИТЕЛЬСТВА

ТЕЛЕФОРС – СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ИЗ ПАРИЖА

«Ньюс-рикорд»

ПЕННИК ОБЕЩАЕТ НОВУЮ ЖЕРТВУ

СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ОН ОТВЕТИТ НА ВЫЗОВ

САМОЗВАНЫЙ УБИЙЦА НЕ ДОПУЩЕН НА ДОЗНАНИЕ, УСТАНАВЛИВАЮЩЕЕ ПРИЧИНЫ СМЕРТИ ЕГО ЖЕРТВЫ

«Дейли Вайэлео

СЭР ГЕНРИ МОРРИВЕЙЛ (Эксклюзивное интервью)

«Телефорс» «Телефорс» «Телефорс»

9.45 9.45 9.45

…и хотя мы можем посмеяться при воспоминании о некоторых заявлениях, какими нас засыпали, человек мыслящий не может безразлично пройти мимо проблемы, перед которой мы остановились сегодня: угроза свободе личности, настолько дорогой сердцу каждого гражданина нашей страны. Дознание при закрытых дверях, дознание, на которое публика не имеет доступа, относится к действиям такого рода, которые требуют объяснения. Наше правительство до сих пор поступало правильно и разумно, следовательно, оно должно было установить личность и привлечь к ответственности вдохновителя этих необычных шагов. Ответственность за них не должна падать исключительно на коронера – мистера Фридайса.

Глава семнадцатая

Ратуша в Гроувтоп, где проходило дознание, представляла собой образец наиболее претенциозных строений викторианской эпохи. Но помещение, где проходило дознание, совершенно отличалось от остального здания. Это был низкий продолговатый зал, занимающий часть подвала. Через зарешеченные окна можно было увидеть ноги прохожих. Там всегда было темно и холодно, несмотря на бегущие под потолком трубы центрального отопления. Там ощущался запах классной комнаты. На каменном полу гулко отдавались шаги.

Над столиком коронера, рядом с которым стоял стул для свидетелей, висела лампа с белым, похожим на шар, абажуром. На чем-то, похожем на помост, размещались присяжные. Остальную часть зала занимали ровные ряды стульев, но только в первом ряду сидели несколько человек. Но если здесь все выглядело холодным и официальным, то атмосфера, царящая снаружи, представляла этому решительный контраст. Веселые выкрики и шум большого количества голосов доносились до зала суда, а через зарешеченные окна можно было увидеть не только ноги, но и склоненные лица.

– Прошу тишины! – нервничал коронер, перебирая исписанные листы бумаги на столе. – Это невозможно выдержать! Сержант!

– Слушаю, сэр.

– Прошу вас закрыть окна. Я совершенно не слышу свидетеля!

– Слушаюсь, сэр.

– Я не могу вести дознание при таком шуме. Что здесь делают все эти люди? Почему вы их не разгоните?

– О-о, это огромная толпа, господин коронер. От Хай-Стрит до главной дороги столько собралось, что… подобную толпу я в последний раз видел во время войны, когда подстрелили цеппелин над фермой Хейджера!

– Сержант, меня нисколько не взволнует, даже если все население Лондона решит нанести нам визит. У меня есть собственные инструкции, я собираюсь им следовать. Прошу вас разогнать толпу! Что, закон уже совершенно бессилен? Господи, а это что такое?

– По-моему, это аккордеон, господин коронер.

– В самом деле?

– Да. Это Джон Кроули играет песенку о Джонни Пиле. Он…

– Меня бы не заинтересовало, даже если бы это Рахманинов играл свою «Прелюдию». Ему не следует играть перед окнами зала заседаний суда. Прошу вас навести порядок, сержант.

– Слушаюсь, сэр.

– Так. Господа присяжные. Мне очень жаль, что вы оказались обречены на такого рода неприятности. Если вы сможете сосредоточиться в этом шуме, то мы, может быть, приступим к продолжению допроса нашего последнего свидетеля. Доктор Сандерс!

Сандерс, сидящий на скамье свидетелей, осмотрелся по сторонам. Он никогда не видел более мрачного места, чем этот продолговатый зал. Из мрака виднелись лица сэра Генри Мерривейла, старшего инспектора Мастерса, комиссара Белчера, доктора Эйджа и Лоуренса Чейза, который официально идентифицировал тело. Они сидели совершенно неподвижно. В то же время ему казалось, что присяжные с трудом сдерживают смех.

– Доктор, вы дали нам ясные и краткие показания, касающиеся исследований, которые вы проводили над телом покойного непосредственно после его гибели и при вскрытии. Вы считаете, что эти исследования учитывали все возможные причины смерти?

– Да.

– Вы согласны с заключением, представленным нам доктором Эйджем?

– Согласен.

– Эй, вы там! Разойдитесь! Разойдитесь!

– Сейчас! Чего пихаешься!

– Спокойно! Разойтись! Разойтись!

– Поглядите на него! Думаешь, если каску надел, так ты здесь самый важный!

– Ну-ка, все вместе, ребята!

– Можно попросить кого-нибудь из вас закрыть второе окно? Благодарю вас, инспектор. Я предпочитаю задохнуться, нежели оглохнуть. Надо будет применить более решительные меры. Слушаю вас, доктор Сандерс.

Сандерс отвечал совершенно машинально. Голова у него разрывалась от боли, поскольку он всю ночь сидел над книгами, и шум, доносящийся снаружи, действовал на него успокаивающе. В его подсознании, как заноза, торчала мысль, что Вики не встретилась с ним предыдущим вечером, так что первый раунд выиграл Пенник.

– Вы нам также заявили, доктор, что ни один орган, необходимый человеку для жизни, не был поврежден.

– Да.

– И что, хотя существуют причины, которые могут вызвать такого рода состояние, невозможно установить, было ли это и какая из этих причин вызвала смерть мистера Констебля?

– Да.

«Черт бы побралэтого Пенника вместе с его „Телефорс“. Даже если бы я старался, все равно не смог бы уснуть сегодня ночью. С этим внушением все не так просто. Нервы у меня напряжены, как струны. Человек воображает себе неизвестно что. Теперь уже начало четвертого. Сейчас зайдет солнце. Пенник будет стараться прикончить меня… что за чушь… сегодня вечером, между девятью сорока пятью и десятью. Еще семь часов».

– Прошу вас ответить, доктор, смерть мистера Констебля была мгновенной?

– Нет. Она наступила быстро, но не мгновенно. Агония длилась, по меньшей мере, две минуты.

– Вы считаете, что она сопровождалась болями?

– Да. Сильными болями.

«Да. Это было унизительно. Я приехал на квартиру Вики в Вестминстере, заказал столик в ресторане „Коринтиан“, а потом оказалось, что она уже ушла с Пенником и оставила мне письмо с извинениями: „Прошу тебя, доверься мне. Я работаю вместе с твоим Г.М., а у него есть определенный план“. Но какой план?»

– Я могу попросить вас быть более внимательным, доктор?

– Прошу прощения.

«Но какой план? Что скрывалось за каменным лицом Г.М.?»

– Выясним еще один пункт, доктор. Вы не верите в сверхъестественную причину смерти?

– Нет. Ни в коем случае.

– По вашему мнению, такого рода внушения являются чистейшим вымыслом?

– Да.

– Следовательно, мы можем суммировать ваши показания утверждением, что невозможно ни для вас, ни для меня, ни для кого-либо другого установить причину смерти. Вы согласны?

– Да.

– Благодарю вас, доктор. Это все.

Один из присяжных, который более или менее отличался от остальных, рыжеволосый, жилистый мужчина с высоким воротничком, громко кашлянул.

– Прошу прощения, господин коронер, а мы можем задавать вопросы?

– Да, разумеется. Вы можете задавать свидетелю любые вопросы, если они имеют отношение к рассматриваемому делу.

Рыжеволосый наклонился вперед и оперся ладонями о колени.

– А как быть с «Телефорс»? – потребовал он объяснений.

На скамье присяжных явно ощущалось волнение. Члены этого уважаемого собрания внезапно наклонились вперед, как марионетки, которых потянули за нитки. Старшина сидел с недовольным лицом, потому что был задан вопрос, который он сам рассчитывал задать с начала заседания.

– Я никогда об этом не слышал, – коротко ответил Сандерс.

– Вы что, не читаете газет?

– Я хотел этим сказать, что никогда не слышал, чтобы «Телефорс» имела какое-либо отношение к науке. Если вы хотите знать мое мнение, я могу только присоединиться к тому, что заявил профессор Хьюденс: чушь.

– Но…

– Господа, – холодно прервал их коронер. – Мне очень жаль, что я вынужден прекратить вашу интересную дискуссию, но она касается слишком широкого понятия, и поэтому я прошу вас ограничиться вопросами, имеющими непосредственное отношение к следствию. Вы выслушали заключение врачебной экспертизы доктора Эйджа и доктора Сандерса. И ваше решение должно опираться именно на него. Таковы обязательные правила, и я настоятельно рекомендую вам придерживаться их.

Трудно было побороть волнение, охватившее присяжных. Все они заговорили разом.

– Это неправильно! – заявил кто-то коронеру.

– Сэр, вы подвергаете сомнению мой метод ведения дознания?

– Доктор, – воскликнул один, полный презрения голос. – Доктор! Возьмем, к примеру, мою жену. Когда она умерла, доктора заявили, что…

– Господа, я уже просил тишины и не хотел бы повторяться. Надеюсь, все меня поняли?

– Клянусь Богом, это он!

– Кто?

– Быстро, Салли! Я подсажу тебя. Он выходит из автомобиля!

– Господа, это тот самый тип! Я видел его снимок в газете. Эй, приятель, может быть, ты прикончишь мою жену?

– А теперь, господа, прощу направить внимание на мои слова, вместо того, чтобы смотреть в окна. Думаю, мне нет необходимости подчеркивать, что то, что происходит за этими стенами, нас совершенно не касается. Благодарю вас, доктор Сандерс, господа присяжные больше не имеют к вам вопросов. Они вполне убеждены…

– Этот тип – убийца!

– Эй, слушайте! Не устраивайте скандала! Дайте человеку шанс! Что он такого сделал?

– Что он такого сделал? Это же фашист, ты что, не слыхал?

– О чем они говорят? Что случилось?

– Фашист. Большой друг Гитлера.

– Да, это точно. Я слышал о нем вечером в баре. Такой большой, толстый, лысый, как колено, тип из Лондона, у него еще артис… тьфу!, ну и слово… аристократический титул, говорил, что…

– …что доказательства и только доказательства имеют для них значение. В связи с тем, что доктор Сандерс был последним свидетелем, на меня падает обязанность суммировать все факты, которые помогут вам в вынесении вердикта. Мне кажется, господа, что есть только один вердикт, который вы можете огласить. Во всяком случае, задумайтесь над…

Сандерс на цыпочках прошел мимо нескольких человек, неподвижно, как манекены, сидящих в первом ряду, взглянув на Г.М., глаза которого были закрыты, руки скрещены на груди, а мощный живот равномерно поднимался и опускался, как в глубоком сне. Мастерс, внимательный, как всегда, не спускал глаз с коронера. Но доктор в этот момент больше всего желал затянуться сигаретой.

Он толкнул скрипящую дверь, которая вела в коридор, и вдруг остановился с незажженной сигаретой в зубах.

Проникающие в окно последние лучи солнца осветили спускающегося по ступеням Германа Пенника. Сандерс, стоящий в тени, завороженно вглядывался в его лицо мечтателя, грезящего о великой, неограниченной силе. Тяжелые веки поднялись вверх, обнаруживая горящие глаза. Он был одет для путешествия: спортивная шляпа и плащ, в руках дорожная сумка. Он одно мгновение поколебался, когда через приоткрытую дверь увидел зал заседания в подвале, потому что питал необозримое отвращение к любым подземным помещениям. Но не успел он сойти с последней ступени, когда перед ним вырос полицейский.

– Что вы хотите, сэр?

– Я хочу, друг мой, находиться на следствии по делу о смерти Сэмюэля Констебля.

– Вы являетесь свидетелем?

– Нет.

– Пресса и публика на заседание не допускаются. Прошу вас подняться наверх.

– Знаю, но я собираюсь дать показания. Меня проинформировали, что каждый, кто хочет, имеет право принять участие в дознании, и дать показания.

– Только не в этом случае. Такие отданы распоряжения.

– Вы не понимаете, о чем идет речь! Я – Герман Пенник. Я тот, всюду известный человек, который убил…

– В таком случае, – невозмутимо сказал полицейский, – идите в комиссариат и дайте показания там. Мне все равно, кого вы убили. И находиться здесь вы не имеете права.

– Не собираетесь ли вы помешать мне… – начал Пенник, сдавленным от бешенства голосом.

На мгновение показалось, что он не сможет взять себя в руки. Он поднял свою широкую ладонь и… еще… еще чуть-чуть… и ударил бы полицейского по лицу так небрежно, как будто хотел смахнуть паутину, загораживающую ему дорогу. Но потом опустил руку, на лбу у него выступили вены.

Полицейский смотрел на него с нескрываемым интересом.

– Не знаю, что ты собирался сделать этой рукой, скотина, – процедил он, – но если еще раз ты попытаешься сделать нечто подобное, то тебе придется очень пожалеть об этом.

Дверь зала заседаний снова заскрипела. Сэр Генри, уперев руки в бока, как балерина, приближался к ним.

– Все в порядке, сынок, – обратился он к полицейскому. – Позволь ему пройти. Коронер как раз заканчивает заседание, а я хочу поговорить с этим человеком.

Пенник спустился с последней ступени. Поставил на каменный пол сумку, снял перчатки и положил их в карман своего светлого коричневого плаща. Казалось, он не замечает Сандерса.

– Ага, так дознание уже закончилось? – спросил он. – Мне очень жаль. Так неудачно сложилось, что меня немного задержали. Прямо отсюда, чтобы не терять времени, я отправлюсь на аэродром в Кройдон. Поэтому у меня с собой сумка и…

– Вы выглядите весьма элегантно, – проворчал Г.М., приглядываясь к нему с живым интересом. – Я как раз думал, появитесь ли вы здесь.

– Я к вашим услугам. А теперь я постараюсь расшифровать ваши мысли, сэр. – Пенник говорил тоном дантиста, собирающегося произвести болезненную операцию. – Я должен сориентироваться, о чем идет речь. Признаю, что меня удивило решение Министерства Внутренних Дел о проведении этого следствия при закрытых дверях. Мне также любопытно, почему запрещен доступ прессе. Я не видел здесь ни одного журналиста. Мне пришлось задуматься над тем, не должно ли было это все послужить приманкой, а может быть, вызовом в мой адрес?

Сэр Генри покачал головой:

– Нет, сынок. Я совершенно не хотел, чтобы вы сюда приезжали. В самом деле. Но раз вы уже здесь, думаю, что мы можем войти внутрь и послушать заключение.

– Ага, вы стараетесь меня напугать? – Пенник рассмеялся в лицо своему собеседнику. – Это недостойно вас, сэр. – Он почти коснулся спины Сандерса, но по-прежнему совершенно игнорировал его присутствие. – Я обращался за справками к юристу. И точно знаю, что не могу быть обвинен ни в одном преступлении.

– Да, вы правы. Вы не можете быть обвинены ни в одном преступлении, связанном с этим делом. Но все же, давайте войдем и выслушаем вердикт. Да-а-а. Возьмите его под другую руку, – обратился он к старшему инспектору, который только что вышел из зала. – Пошли.

– Можно узнать, что вы делаете?

– Мы идем слушать вердикт. Фи… вы пользуетесь духами? А может быть, это бриллиантин?

– Не были бы вы так любезны убрать руку с моего плеча?

– Прекрасно, пойдемте туда. Сядем в последнем ряду, и никто нас не увидит.

Голоса снаружи, которые слабо были слышны в коридоре, ударили им в уши с удвоенной силой. Наступили сумерки, и мелькавшие в непрерывном хороводе за окнами ноги и лица бросали длинные тени на и так уже темный зал.

– Господа присяжные, вы приняли решение?

При последних словах коронера присяжные сгрудились вместе, а потом расступились, создавая сомкнутый фронт, как команда регбистов во время матча. Именно в этот момент кто-то прижал к окну фотоаппарат со вспышкой; свет озарил комнату и высветил Пенника с его вынужденным эскортом. Старшина присяжных, с красным лицом, вскочил на ноги. В руке у него был листок бумаги, который он сосредоточенно рассматривал.

– Господин коронер!

– Да, слушаю вас? Минуточку!

На этот раз за окнами полиция предприняла настоящую атаку. Ноги стали разбегаться. Старшина нервно оглянулся назад. Через мгновение он взял себя в руки и мрачно взглянул на листок бумаги.

– Господин коронер, – повторил он, – прежде чем я зачитаю наше заключение, могу я задать вопрос?

– Да, разумеется, если вы считаете это необходимым. Что вы хотите узнать?

– Господин коронер, вы обязаны принять любое заключение, которое мы сделаем?

– Разумеется.

– Ну, потому что несколько человек из нас не были в этом уверены, – сказал старшина. – Законы – это одно, но каждый трактует их по-своему. Есть какой-нибудь судья или учреждение, куда подаются апелляции, ну, или кто-то, кто может отменить наше заключение и сказать, что мы можем засунуть его себе…

– Нет, разумеется, нет, – нервно прервал его коронер. – Я не вижу никакой причины для того, чтобы вы должны были употреблять подобные выражения, господин старшина. Это не суд, а всего лишь дознание, и мы должны действовать согласно с вашими заключениями. Но, наверное…

Старшина глубоко вдохнул в себя воздух и поднял вверх мощный кулак, чтобы остановить дальнейшие комментарии коронера.

– Хорошо, именно это я и хотел знать. – Он взглянул на листок бумаги, который держал в руке. – Мы, судебные присяжные, – выкрикнул он во все горло – заявляем, что умерший был умышленно убит Германом Пенником при помощи чего-то, именуемого «Телефорс»!

Коронер вскочил на ноги. В волнении он забыл о лампе, висящей над столом. Он ударился лбом о тонкий стеклянный абажур, который громко зазвенел. Протянув руку, чтобы остановить раскачивающийся шнур, он одновременно заговорил:

– Господа, прошу вас, минуточку!

– Ну что, разве я не говорил тебе, Тед, что это ему не понравится, – сказал чей-то голос.

– Я не могу, разумеется, влиять на ваше заключение. И не собираюсь этого делать. Это вы должны оценивать факты, а не я. Но прежде чем ваше заключение будет официально зарегистрировано, я еще раз прошу вас подумать. Вы хотите, чтобы я отдал Германа Пенника под суд за совершение убийства?

– Да, господин коронер.

– А вы отдаете себе отчет, что такой процесс будет просто фарсом? Вы отдаете себе отчет в том, что не существует никаких возможностей осудить его?

Маленький рыжеволосый присяжный вытянул шею.

– Тогда мы все должны стыдиться самих себя, – заявил он. – Убийцы будут разгуливать на свободе, и кто-нибудь подумал, что станет со всеми нами? Нас мало интересует, что говорят доктора. В газетах подробно описано все это дело! И если об этом написали во всех газетах, то это никакая не политика, а истинная правда. Об этом было даже в нашей консервативной «Дейли Вайэлес». Интервью с большой шишкой, сэром Генри каким-то там. Если они не могут его осудить, это их дело, и тем более им должно быть стыдно, ну а мы сделали все, что от нас зависело.

– Хорошо ты ему врезал, Чарли! – крикнул кто-то с удовольствием.

– Господа, позвольте мне в последний раз обратиться к вам с просьбой о тщательном изучении всего дела! Вы задумались, например, во сколько обойдется налогоплательщикам процесс об убийстве?

– Во сколько? – с живым интересом спросил рыжеволосый присяжный.

– Это не имеет отношения к нашему делу и…

– Ну вот, а вы только что сказали, что имеет! – настаивал тот же самый голос.

– Ну, если вы так настаиваете, то я думаю, что расходы будут около пяти тысяч фунтов.

– Пять тысяч фунтов!

– Да, господа, что-то около этого. Неужели даже это не имеет никакого значения для вас?

Лицо старшины потемнело от бешенства.

– Имеет, и большое, – прошипел он. – Если они могут позволить себе швыряться деньгами во многих случаях, то думаю, что, черт побери, могут выделить немного и на охрану наших прав. В моем баре был вчера вечером один такой тип – очень вежливый, настоящий джентльмен, он так и сказал. Если они могут швырять…

Коронер наклонил голову.

– Не будем продолжать эту дискуссию, господа. Я готов выслушать ваше заключение.

Он внимательно выслушал заключение, зачитанное во второй раз.

Сандерс наблюдал за его лицом. Он не имел смелости взглянуть на Г.М., Мастерса или Пенника, сидящего между ними. На суровое, бледное лицо коронера падал яркий свет лампы, и Сандерс мог поклясться, что он заметил на нем с трудом сдерживаемую улыбку.

– Хорошо, господа. В зале присутствует офицер полиции, отвечающий за это следствие?

В глубине продолговатого, темного зала заскрипел отодвигаемый стул, и Мастерс встал.

– О, старший инспектор? На основании возложенной на меня ответственности я поручаю вам найти…

– Он здесь, сэр, – поспешно прервал его Мастерс, кладя руку на плечо Пенника. – Прошу вас встать и подойти к коронеру.

Присяжные, все как один, сорвались с места. Сандерс не видел лица Пенника и нисколько не хотел его увидеть. Перед глазами его по-прежнему стояла картина: ясновидящий между Г.М. и Мастерсом, несущий новую дорожную сумку. Снаружи уже было темно. Теперь только ноги полицейских загораживали окна подвала.

– Мистер Герман Пенник? – спросил коронер. Пенник поклонился.

– В связи с заключением суда присяжных я должен отдать вас под суд. Старший инспектор Мастерс проинформирует вас, что вы не обязаны давать показания, но все, что вы скажете, будет зафиксировано как доказательства. Наконец…

Пенник прервал его, он говорил четко, очень громким голосом.

– Господин коронер, вся эта ситуация просто фантастична. Я даже не знаю, смеяться мне или плакать. Вы сами, впрочем, сказали, что мой процесс будет обыкновенным фарсом.

– Я согласен. Если бы вы, вопреки моим инструкциям, проникли на наше дознание, – странным голосом сказал коронер, – то вы знали бы, что если бы даже я был вашим защитником, то не смог бы сделать для вас больше, чем сделал. У меня нет выхода.

– Но это совершенно лишено смысла. Где же справедливость? Однако если вы настаиваете на этом, мне не остается ничего иного, как сделать хорошую мину при плохой игре. Я согласен предстать перед судом, если вы считаете это необходимым. Вы знаете, где меня можно найти. А тем временем меня ждут важные обязанности: визит в Париж. Разумеется, я дам обязательство, гарантирующее мое возвращение. А теперь, если вы позволите, я должен идти.

Двое полицейских прошли через зал и встали у двери. Коронер отрицательно покачал головой.

– К сожалению, – мрачно сказал он, – это не так просто. Вы не поедете в Париж или куда-либо еще. Вы будете содержаться в тюрьме до самого процесса, что ограничит пределы вашей деятельности четырьмя стенами.

Прошло несколько секунд, прежде чем Пенник заговорил. Сандерс заметил, что его широкие плечи задрожали под плащом.

– Надеюсь, вы не хотите этим сказать, что я… что я буду посажен в тюрьму? Заперт в камере?

– Разумеется. Таков обычный порядок. Вы не можете ожидать, что к вам будут относиться лучше или хуже, чем к другим людям, обвиняемым в убийстве!

– Но я не могу быть осужден! – отчаянно защищался Пенник. – Вы же сами сказали это. Запирать в тюрьму человека, который не может быть обвинен в убийстве, это полное безумие. Только потому, что кучка глупцов решила принять решение, противоречащее закону и здравому смыслу…

– Это вы о нас? – внезапно потребовал объяснений старшина присяжных, спрыгнув с помоста.

Коронер быстро повернулся.

– Господа присяжные, будьте любезны удалиться в соседнюю комнату и подождать меня там. Я хотел бы сказать вам несколько слов. Прошу вас, не спорьте со мной, а выполните мою просьбу. Я не отниму у вас много времени… Мистер Пенник, я не могу больше с вами дискутировать. Старший инспектор, я оставляю узника на вашу ответственность.

Пенник почти закричал.

– А когда будет процесс? Как долго вы собираетесь держать меня в тюрьме?!

– Этого я не могу вам сказать точно. Теперь у нас начало мая. Скорее всего, ваш процесс будет проходить в конце июля в Кингстоне. Мне в самом деле трудно дать вам более точную информацию.

– Три месяца!

– Что-то около этого…

Несмотря на то, что Пенник был плечистым мужчиной, Сандерс никогда бы не поверил, что в нем столько силы. Он вскочил с такой быстротой, что Мастерс едва успел поймать его за плащ. Пенник высоко поднял тяжелый дубовый стол и опустил бы его, как каменную плиту, на голову коронера, если бы не подвернул ногу в щиколотке. Стол закачался в воздухе, в мгновение ока старший инспектор бросился на Пенника, сжав его в железных объятиях. Двое полицейских поспешили на помощь. Стол еще несколько секунд качался в руках Пенника, после чего с тяжелым грохотом упал на каменный пол.

Побледневший коронер коснулся пальцем очков, как будто хотел убедиться, что они все еще находятся на его носу.

– Думаю, что этого достаточно. Вы хорошо его держите, инспектор?

– И еще как, сэр.

– Думаю, что лучше нам больше не рисковать. После этого инцидента, я полностью отдаю в ваши руки определение тюрьмы для арестованного. Вы просили, – он повернулся к Пеннику, – точно соблюдать предписания закона. Мы поступаем согласно с ним. Я заметил, что вам не нравится лекарство, которое вы хотели прописать другим. Господа присяжные, прошу вас следовать за мной…

Среди общего шума, подгоняемые коронером, присяжные перешли в соседнюю комнату. В мрачном зале остались только покорный ясновидящий и его усмирители.

– Господи! – прошептал он, подняв стиснутые руки к глазам. – Ты не можешь этого допустить. Это чудовищно. Это ужасно. Ведь это настоящая пытка. Три месяца в тюрьме, три месяца заключения, три месяца для того, чтобы сойти с ума! Я этого не выдержу! Я требую справедливости!

Сэр Генри приглушенным голосом отдал какие-то распоряжения. Он бесшумно прошел вперед, что было удивительно при его полноте, и остановился около Пенника. Взял стул и подвинул его вперед.

– Садись, сынок, – сказал он.

Глава восемнадцатая

Квартальный полицейский Леонард Риддл имел свой постоянный маршрут, который, пожалуй, относился к самым спокойным в округе. И Риддл был очень этому рад.

Он любил этот маршрут не только потому, что он олицетворял собой стабильную и одновременно богатую жизнь: знакомство с благородными жителями этого квартала приятно щекотало его тщеславие. Он находился как бы за кулисами, но, хотя и невидимо, помогал беречь спокойствие и достаток сильных мира сего. Маршрут его пролегал через Парк-Лейн, потом по Маунт-Стрит до Беркли, поворачивал на Керзон-Стрит и обратно к Парк-Лейн. Забавно, как много информации можно было собрать о людях, хотя, казалось бы, они совершенно не обращали никакого внимания на солидную фигуру полисмена. Он хорошо знал, что происходит в его квартале. Кто куда пошел, какие у кого семейные неприятности и много другого о тех, для кого сам он существовал только как деталь, которой вечером говорилось несколько вежливых слов на прощанье.

У Риддла были любимые участки маршрута, точно так же, как были любимцы среди жителей квартала. Он знал имена некоторых из них, большинство шоферов принадлежало к его приятелям. Однако по отношению к большинству своих подопечных он вел себя, как квалифицированный гардеробщик, который номерки каждого гостя держит в голове и даже в огромной толпе не ошибется при выдаче соответствующей шляпы. Он ощущал себя добрым Боженькой, который заботится о своих овечках. И когда кто-то назвал его знатоком человеческой природы, это доставило ему больше удовольствия, нежели три кружки его любимого пива.

Определение «знатока человеческой природы» было дано ему одним из его «номерков». Когда-то в три часа утра номер одиннадцатый с Дорси-Стрит (молодой, а не старший) возвращался домой с вечеринки. Будучи сильно навеселе, номер одиннадцатый с Дорси-Стрит обнял почтовый ящик и сначала захотел непременно прочесть лекцию на астрономическую тему, а потом о противоречивости женской натуры. Его философское настроение было внезапно вызвано тем, что он только что получил отставку у своей невесты. Во время своего продолжительного разглагольствования он и назвал Леонарда Риддла знатоком человеческой природы. Он просто вел себя, как и все мы, когда под мухой желаем видеть в нашем собеседнике такой же выдающийся ум, как и наш собственный. Но с этого времени квартальный полюбил одиннадцатый номер. Это была еще одна причина, по которой улица Дорси, образующая небольшой тупичок в районе Маунт-Стрит, так его интересовала.

Теперь, однако, его интерес к этой улице был связан с не особенно приятными ассоциациями. Риддл знал там имена нескольких жителей. Например, номер девятый: прекрасный дом, в настоящее время переоборудованный в апартаменты, с неправдоподобной, чрезмерно высокой арендной платой. Семья Констеблей занимала квартиру на втором этаже. Как и большинство лондонских жителей, Риддл все знал о судьбе семьи Констеблей, но известие это дошло до него только недавно, когда эхо преступления донеслось до района Мейфер.

Бедная миссис Констебль! Сколько же раз она пыталась вытянуть из него информацию о работе полиции. Она сбегала по лестнице прямо на улицу с огромной шляпой в руках и, подпрыгивая, старалась приспособиться к его походке, задавая одновременно множество вопросов. А Риддл решительно не терпел, когда кто-то расхаживал вместе с ним по его маршруту.

Большинство ночей Риддл думал о ней. Было бы преувеличением сказать, что он был одержим ею, он ничем не был одержим. Но все это время, когда во всех газетах и по радио беспрерывно говорили о «Телефорс», он всегда, подходя к номеру девятому на Дорси-Стрит, замедлял шаг и глубоко задумывался.

Риддл не особенно интересовался выслеживанием преступников. Когда после облавы в одном из фешенебельных домов на Керзон-Стрит там был обнаружен игорный притон, он был совершенно ошеломлен. Несмотря на то, что он хорошо знал свой квартал, Риддл понятия не имел о существовании этого притона, пока его об этом не проинформировали. В течение долгого времени он чувствовал глубокую обиду на этот притон за то, что тот так прекрасно устроился за его спиной. Но в связи с последними событиями, он, как и большинство лондонцев, бессознательно искал каких-то объяснений. Другое дело, что он не любил об этом думать, он не любил думать ни о чем, что нарушало его спокойствие. Таков уж он был, и это его вполне устраивало.

В эту дождливую ночь – через несколько часов после дознания по делу о смерти Сэмюэля Констебля, – когда он проходил мимо газетного киоска, его глаза остановились на гигантском заголовке, оповещающем о последней сенсации. Он еще не читал вечерней прессы, у него не было на это времени. Он как-то неопределенно надеялся, что с Германом Пенником быстро будет покончено. Но красные буквы заголовка его горько разочаровали.

ПЕННИК В ПАРИЖЕ

Гнев поднялся в душе Риддла, как вспенившаяся река в дождливую ночь. Значит, ему позволили уехать. Наверное, теперь он будет искать новую жертву. И на этот раз только Бог знает, как далеко зайдет эта бестия. У Риддла было точно такое же ощущение, как во время приближения военного кризиса: что никому и ничему на свете нельзя верить, что на протяжении нескольких дней он будет брошен в вихрь совершенно неправдоподобных событий, которые все переворачивают вверх ногами!

Перед тем, как выйти на Маунт-Стрит, он замедлил шаги.

Ему хотелось сделать что-то такое, чего он до сих пор никогда не делал. У него был приятель, который упрямо стремился вверх по служебной лестнице: в настоящее время он был сержантом в дактилоскопической лаборатории, принадлежавшей к их округу. Квартальному очень хотелось позвонить Биллу Уайну (он мог воспользоваться телефоном в аптеке под номером четыре) и поделиться с ним подозрением, которое с некоторого времени засело в его мозгу. Разумеется, Билл не особенно влиятельный человек, но, с другой стороны, он все же является сотрудником криминальной полиции, и, наверное, знает, к кому следует обратиться. Что ж, Риддл лично не был знаком ни с одним влиятельным лицом. Правда, по виду он знал старшего инспектора Скотланд-Ярда Хемфри Мастерса, он встречался с ним несколько лет назад, когда разразился скандал на Ланкастер Мью – громкая история, получившая название «Десять чашек». Там еще был толстый, старый джентльмен, как его звали… Мерривейл… разумеется. Да, но лучше будет поговорить с Биллом, и пусть он что-то сделает.

Позвонить Биллу?

Нет, лучше не надо. Он только выругает его и правильно сделает.

Он двинулся дальше по своему маршруту. Слабо освещенная улица производила впечатление вымершей. На безоблачном небе светила луна, а влажный, порывистый ветер гнал по мостовой обрывки газет.

Монотонный шум уличного движения, монотонное тиканье часов, все было монотонным. Было без двадцати минут десять. Пенник в Париже, Пенник в Париже, Пенник в Париже! Сейчас, сейчас: разве он не должен выступать по парижскому радио без четверти десять? У владельца овощного магазина на Рассел Лейн, 4-6, маленькой улочке в нескольких шагах отсюда, есть радио, и он мог зайти к нему на несколько минут и послушать. Но лучше не надо. В десять он должен был встретиться со своим сержантом, не стоит рисковать, опаздывая. Он производит этот обход с точностью до одной секунды.

Риддл еще раз поборол искушение и, придерживаясь обычного маршрута, свернул в тупичок, называемый Дорси-Стрит.

На середине пути он внезапно остановился. До его ушей донесся непривычный шум.

Он хорошо знал голоса своих улиц, как человек, много лет живущий в одной комнате, знает каждую трещинку в потолке. Его мозг регистрировал любой неожиданный звук на несколько секунд раньше, нежели сознание. Это был слабый отзвук, но Риддл, – руководствуясь своим обостренным слухом, быстро понял, откуда он идет. В стеклянном диске над массивными воротами отражался лунный свет. Дорси-Стрит, номер девять.

Рядом с девятым номером, второй этаж которого занимала семья Констеблей, находилась узкая калитка с металлической решеткой. На задах номера девятого, а Риддл знал это все, как свои собственные пальцы, за высокой стеной простирался большой сад, в который от калитки вела узкая тропинка. К огромному беспокойству квартального, эта калитка теперь была настежь открыта, и ветер со скрипом раскачивал ее. Это случилось впервые за четыре года, во время которых он патрулировал свой квартал.

Констебли были мертвы, значит, это не они отворили калитку. Жилец первого этажа находился в отъезде. В этом Риддл был уверен. В то же время он не был уверен, что делается с обитательницей верхнего этажа. В последнее время она находилась в Южной Франции, но, может быть, уже вернулась. Да, если она была дома, то во всех окнах горел свет и не раз оттуда доносились звуки веселой вечеринки. Теперь, однако, дом номер девять на Дорси-Стрит стоял тихий и темный, только непрестанно скрипела калитка.

Риддл придержал ее рукой и вошел в сад. Там нечего было осматривать, только деревья и трава, освещенная лунным светом, который погружал в густую тень часть дома. В темноте он видел очертания дома, покрытого белой штукатуркой. Вдоль каждого этажа тянулся железный балкон с узорчатыми перилами и лестницей, ведущей вниз, чтобы каждый жилец мог спускаться в сад.

Скрываясь в тени дома, Риддл осмотрелся вокруг.

И замер неподвижно, вытянув руки вперед. На газоне стоял Пенник.

Он не мог ошибиться, это лицо, на которое падал теперь свет луны, уже несколько дней смотрело на него из каждой газеты. Каштан с недавно распустившимися листьями отбрасывал густую тень, но Пенник, внимательно всматриваясь в дом, вышел из-под этого естественного укрытия.

Он был без шляпы, и его лицо (а может быть, это была вина освещения) напоминало лицо утопленника. Квартальный заметил, что он сунул руку в карман и что-то вынул оттуда. Несмотря на ветер, шумящий в ветвях, он услышал щелканье пружины и увидел, как сверкнуло лезвие ножа. Пенник сунул открытый нож в карман и стал тихо подкрадываться к дому.

Полисмен двинулся вслед за ним, держась в тени. Когда Пенник вошел на железную лестницу, Риддл был уже за его спиной. Он мог схватить его за руку, когда ясновидящий ухватился за перила. Но не сделал этого, он подождал, пока Пенник поднялся на несколько ступеней, а потом уже двинулся вслед за ним.

Этот гротесковый, почти обезьяний подъем по лестнице осуществлялся в полной тишине и темноте. Пенник до сих пор ни разу не оборачивался, и Риддл надеялся, что останется незамеченным. Он думал только об одном: в конце концов, он оказался прав. Надо было все же позвонить Биллу Уайну. Наверное, он заслужил бы хорошую репутацию у начальства.

Ах, все это не имеет значения. Леонард Риддл и так чувствовал глубокое удовлетворение. Если бы только хотел, он мог бы объяснить кое-что. Снова Пенник был в двух местах одновременно? Исключено! И Лен Риддл мог бы объяснить им, в чем заключается этот трюк! Правда, в Лондоне много знают о работе детектива, но зато слишком мало знают о браконьерах…

Железная лестница легонько заскрипела. Пенник был уже почти на втором этаже. Риддл различал на фоне стены темный силуэт окон. Внезапно ясновидящий остановился, а несколькими ступенями ниже за ним неподвижно замер квартальный. На балконе над их головами находился какой-то мужчина.

Он был среднего роста, в шляпе и держался за перила. Риддл не мог увидеть его лица, но у него было такое впечатление, что мужчина был молодым, также ему показалось, что, когда голова Пенника показалась из-за перил балкона, мужчина пережил глубокое потрясение. Несколько секунд оба молча смотрели друга на друга.

Пенник заговорил первым, таким тихим шепотом, что трудно было различить слова.

– Добрый вечер, доктор Сандерс…

«Сандерс? Сандерс? Где он слышал это имя?»

Незнакомец пошевелился и встал в оборонительную позицию на ступенях лестницы. Он тоже разговаривал глубоким шепотом:

– Что вы здесь делаете?

– Пришел уладить несколько дел…

Часы на отдаленной башне пробили три четверти десятого. Пенник, откинув голову назад, поднял в темноте руку и попытался увидеть стрелки часов.

– С точностью до секунды, – довольно прошептал он. – А что вы здесь делаете, доктор?

– Я сам бы хотел это знать, – ответил мужчина, названный Сандерсом, крепко схватившись за перила балкона. – Клянусь Богом, я сам бы хотел это знать. Если бы мне хотя бы намекнули…

– Я могу вам сказать, – проговорил Пенник и молниеносно оказался на балконе.

В этот момент полисмен начал действовать. Он ничего не драматизировал, потому что не в его натуре было драматизировать какие-либо ситуации. Просто одним ловким, большим прыжком он преодолел расстояние, отделяющее его от балкона, и согнутым пальцем деликатно постучал в спину Пеннику. Он отцепил от пояса фонарик, включил его и, когда Ленник резко обернулся, направил свет на него.

– Сейчас, сейчас, – пробормотал Риддл. – Что здесь происходит?

Это был чисто риторический вопрос. Он сам не знал, какого ожидать ответа. Но вот уж чего он совсем не ожидал, это было выражение, которое он увидел на обернувшемся к нему лице. До сих пор Пенник держался уверенно и спокойно, и то, что увидел квартальный, было до того неожиданным, что потрясло его. Пенник плакал, как маленький ребенок, плакал так отчаянно, что веки у него распухли, а глаза покраснели. Дрожащей рукой он заслонился от света. Из плаксиво изогнутого рта исходило какое-то нечленораздельное бормотание.

На железных плитах балкона что-то зашумело. Это были осторожные шаги. Кто-то включил фонарик и осветил им Риддла.

– Что вы здесь делаете, черт возьми? – тихо спросил полный бешенства голос. – Немедленно погасите свет!

Оба фонарика погасли, как по мановению волшебной руки, но в последнем луче света Риддл увидел своего собеседника и от неожиданности широко открыл рот. Это был старший инспектор Мастерс в низко надвинутом котелке, левой рукой он нетерпеливо отмахивался от света, как от нападающего комара. Рядом с ним стоял тот старый джентльмен, которого Риддл хорошо помнил со времени скандала на Ланкастер Мьюз. Квартальный пытался собрать свои разбегающиеся мысли. Такой случай…

– Что такое? – ворчал Мастерс. – Чего вы хотите?

– Калитка была открыта, сэр… – машинально начал Риддл. Только теперь он отдал себе отчет в важности происходящего. – Я поймал Пенника, – добавил он, сжимая руку на воротничке последнего.

– Да, да, все нормально. Но теперь убирайтесь отсюда! Чтобы через секунду вас здесь не было! Или нет, останьтесь, вы можете нам понадобиться.

– Сэр, это Пенник. Он совсем не в Париже. И я знаю, каким образом он может одновременно находиться в двух местах. То же самое делали браконьеры в Ланкашире. Мой отец…

– Отпустите его! Что вы делаете?

– Прошу прощения, сэр. Я хотел позвонить Биллу Уайну, но, может, лучше будет, если меня выслушаете вы. В Ланкашире у нас было два брата-близнеца, лучшие браконьеры в округе. Они оставляли с носом всех лесничих, вместе с судом. Том и Гарри Годдены, один орудовал под носом охранников, но у него было прекрасное алиби, потому что второй сидел в это время за пивом в трактире в обществе нескольких свидетелей…

– Вы что, спятили?…

– Существуют два Пенника, – стоял на своем Риддл, стискивая пальцы на воротнике своей добычи. – Мне и раньше так казалось, но сейчас я знаю точно.

– Не горячитесь, – прервал его чей-то голос, и Риддл услышал тяжелое астматическое дыхание сэра Генри Мерривейла. – Только без нервов, инспектор. Он в некотором смысле прав…

– Благодарю вас, сэр. Мой отец…

– Да, да, успокойтесь. Пусти его, сынок, убери руку. Он не сделал ничего плохого.

– Но все эти убийства…

– Он никого не убивал.

Мастерс сделал шаг в его направлении, и рука Риддла безвольно опустилась. Наступила тишина, которую прервал Сандерс. Он говорил спокойно и рассудительно, однако квартальный чувствовал, что он решительно добивается ответа, и если бы он только понимал, о чем идет речь, то немедленно ответил бы ему.

– Карты на стол, сэр Генри, – раздраженно сказал Сандерс. – Это не самое подходящее время для фокусов. Скажите мне, что я должен делать, и я сделаю. Объясните мне, как глубоко я вовлечен во все это, чего я должен остерегаться и чем могу быть полезен. Но, поверьте, будет не только честнее, но и разумнее, если вы хотя бы немного посвятите меня в эти дела.

– Да-а? Что вы имеете в виду?

– Вы только что сказали, что Пенник не совершал этих убийств?

– Да, он ничего не делал, – устало пояснил Г.М. – Никого не убивал и не имеет никакого понятия ни об одном убийстве. Он абсолютно невиновен и не замешан ни в чем, что бы имело преступный характер.

Под ними в молодых весенних листьях шумел ветер.

– Это только видимость, – продолжал Г.М. – Совсем не этот призрак мучил нас и весь мир с прошлой недели. Но иди за мной, сынок. Я покажу тебе настоящий призрак…

Он направился в сторону лестницы, ведущей на верхний этаж. Несмотря на свой огромный вес, он двигался легко и ловко. Сандерс шел по пятам за ним.

– Но ведь здесь квартира Констеблей! Вот эта! На этом этаже! Они жили здесь! Зачем мы идем выше? – шепотом допытывался квартальный.

Весь этот странный разговор, который велся приглушенным шепотом, начал действовать всем на нервы. Первым на лестницу вступил Г.М., за ним все остальные. На самом верхнем этаже лучи лунного света проникали через орнамент балкона. Сэр Генри приостановился и оглянулся. Свет отразился в стеклах его очков.

Он широко расставил руки, как будто загораживал проход. В ту секунду, когда он повернулся к ним, все услышали приглушенный, но сильный звонок: это был звонок в дверь квартиры, находящейся на верхнем этаже.

– Наверное, это звонит убийца, – прошептал Г.М. – Слушайте, у нас есть прекрасный пункт наблюдения у окон. Я позаботился о том, чтобы они не были заперты. Если кто из вас шепнет хоть слово, я его убью… Там, наверху находится квартира особы, которая с самого начала была главной целью убийцы, и которая, согласно решению убийцы, должна умереть сегодня ночью. Пошли…

Сэр Генри исчез с их глаз. У балкона на верхнем этаже не было никакой крыши. Свет луны серебрил его металлическую конструкцию и высокие французские окна. Два из них, задернутые толстыми, розовыми шторами, были слегка приоткрыты. Во всей этой сцене было нечто нереальное, потому что, кроме тяжелых штор, окна прикрывались тонким золотистым тюлем. Ни малейший порыв ветра не касался его. Как бы сквозь вуаль, они заглянули внутрь слабо освещенной комнаты.

Это была спальня, либо будуар, меблированный во французском стиле середины девятнадцатого века. Обитые шелком стены создавали теплую гамму цветов в зеркалах, оправленных в медальоны. С золотого обруча на потолке спадали дорогие занавеси, создавая нечто вроде полога возле кровати, стоящей слева. Тяжелая жирандоль состояла из множества мелких хрусталиков. Но, кроме двух бра, в комнате не было никакого освещения. Кто-то, кого они могли видеть, скорее всего – владелица квартиры, сидела в кресле с высокой спинкой, повернутой в сторону окна.

Звонок в дверь, который нажимала рука убийцы, прозвенел еще раз. С кресла отозвался голос, приглашающий войти. До ушей слушающих за окнами долетел приглушенный звук шагов.

Сэр Генри схватил за плечо Сандерса, сердце которого стучало, как пневматический молот, и пихнул его к просвету между шторами. Как раз напротив него находилась дверь. Она отворилась без шума, и долгожданный гость вошел в комнату.

В этот момент квартальный в первый раз в жизни нарушил приказ и сказал дрожащим, прерывающимся шепотом прямо в ухо Сандерсу.

– Я… я знаю кто это, сэр. Она часто навещает свою мачеху. Это мисс Виктория Кин.

Глава девятнадцатая

Нереальность всей этой сцены, заслоненной золотой вуалью, освещенной двумя бра, бросающими слабый свет на обитые шелком стены, толстый ковер, приглушающий шаги, и даже голоса – все это притупляло ощущения мужчин, наблюдающих за ней в окно, как большая доза опиума.

Ко всей этой роскоши совершенно не подходила скромная и неприметная фигура Вики. Она, правда, принесла с собой ощущение какого-то волнения, щеки ее разрумянились, но это могло быть результатом быстрого подъема по лестнице. Под правой рукой у нее был большой четырехугольный пакет, обернутый в коричневую бумагу. На ней был хорошо сшитый костюм из темно-зеленого твида и мягкая шляпа, надвинутая на глаза. На лице ее медленно разливалась искренняя и непосредственная улыбка.

– Дорогая, как хорошо, что ты пришла! – раздалось из глубокого кресла приветствие хозяйки дома. Она вскочила на ноги при виде гостьи.

Сандерс в первый раз увидел вдову Джо Кина, вернее, ее отражение в одном из продолговатых зеркал на противоположной стене. Это была невысокая, пухленькая, исключительно красивая блондинка с локонами, спадающими на плечи, крупным ртом и глазами, в которых горели веселые огоньки. Хотя она была примерно в возрасте Вики, но выглядела рядом с ней маленькой и беспомощной. На ней был тоненький кружевной пеньюар, который выгодно подчеркивал ее формы. Она подбежала к Вики и громко расцеловала ее в обе щеки.

– Как дела, Синтия? – Вики наклонила голову, принимая поцелуи.

– Я знала, что ты придешь, – довольно сказала Синтия. – Я пообещала тебе, что, кроме нас, здесь никого не будет, и сдержала слово, Вики, ты абсолютно несносна, уже столько дней я пытаюсь с тобой связаться…

– Но ведь ты только в воскресенье вернулась с Ривьеры, – запротестовала Вики. Она задумалась и через несколько секунд спросила, изменившимся голосом: – Как было на Ривьере?

– Божественно! Изумительно!

– Могу себе представить.

– Я встретила там необыкновенно милого… но это неважно. Я умираю от любопытства… ты должна мне все рассказать о Пеннике. Вики, ты стала знаменитостью! И все эти ужасные истории в газетах… я не понимаю, что с нами происходит. И ты в самом центре волнующих событий. Но не это самое главное! Пенник! Говорят, что он все для тебя сделает, что он обожает тебя и совершенно на тебе помешался…

– Да, пожалуй, так.

– Стелла Эрскин видела вас вчера вечером вресторане. Она сказала, что он при всех наклонился и поцеловал тебе руку. На континенте это старый обычай, но у нас – это дает пищу для размышления… Ты совершенно не взволнована? Я бы, наверное, вылезла из кожи. Это точно так же, как если бы ты публично появилась с Гитлером или Муссолини, небывалая сенсация, ты понимаешь, что я имею в виду? Знаешь, Вики, люди просто не дают мне покоя с тех пор, как узнали, что мы с тобой в родстве. Но я буду первой, кому ты все расскажешь, да? Прошу тебя, Вики!

– Я все подробно тебе расскажу. Можешь быть уверена, моя дорогая.

Синтия даже подпрыгнула от удовольствия.

– Дорогая Вики! Иди сюда и сядь рядом со мной. Я не могу удержаться от любопытства. Он симпатичный? Говорят, что это его настоящее, огромное чувство, как… ну, помнишь, те книги о французских королях, которые делали вокруг этого столько шума… – Она задумалась, но ненадолго, и снова весело защебетала: – Стелла говорит, чтобы я остерегалась. Вроде бы Пенник заявил, будто я недостойна жить на свете, потому что вместо тебя получила наследство после твоего отца. Что за чушь! Ну, скажи сама, дорогая! Прошу тебя, не стой, как столб, и разденься. А что это за пакет?

– Это подарок для тебя.

Синтия широко открыла глаза и даже разрумянилась от радости.

– Для меня? Ах, Вики, как это мило с твоей стороны. Но это напомнило мне, что я тоже привезла для тебя кое-что с Ривьеры. Как будто мелочь, но это самые лучшие часы, какие были в магазине. В них много камней, или как это называется, я совершенно в этом не разбираюсь. Ну вот, я сразу все тебе выболтала. А что тут у тебя? Прошу тебя, разверни, ты же знаешь, какая я любопытная!

– Через минуту, моя дорогая, – холодно ответила Вики. Уклонившись от протянутых рук хозяйки, она положила пакет на мраморный карниз камина. Улыбнулась, сняла с головы шляпу и энергичным жестом встряхнула каштановыми, блестящими волосами.

– Вики! С тобой что-то случилось? Ты вся дрожишь!

– Тебе кажется, моя дорогая. Я могу на минуточку зайти в ванную?

– Разумеется. – Синтия лукаво улыбнулась.

Вики окинула свою собеседницу странным долгим взглядом, искусственная улыбка не сходила с ее лица, и Сандерс почувствовал, что сердце у него на мгновение замерло. Потом она схватила сумочку, быстрым шагом прошла через комнату в ванную и закрыла за собой дверь.

Доктор ясно слышал тиканье чьих-то часов. Голова у него была совершенно пустой, ему не хватало храбрости думать. В какой-то момент он сделал шаг вперед, но пальцы Г.М. судорожно вцепились в его плечо.

Синтия что-то напевала себе под нос, медленно и с удовольствием повертелась перед зеркалом и нервно рассмеялась. Потом уселась в кресло. Из пачки, лежащей на столике, она вынула сигарету, закурила ее и почти тут же погасила. Она так явно жаждала информации, что не могла усидеть спокойно. Дверь в ванную отворилась, и атмосфера комнаты сразу же изменилась, как по мановению волшебной палочки.

Однако трудно было бы сказать, в чем это заключалось. Приглушенный свет бра, расположенных по обе стороны двери в ванную, бросал на лицо Вики косые тени. Может быть, она была еще больше разрумянившейся и чуть-чуть быстрее дышала. Она, как обычно, выглядела очень мило и производила впечатление спокойной и уравновешенной. Руками, спрятанными за спиной, она закрыла дверь в ванную. Сделала шаг вперед.

– Дорогая, что с тобой происходит? Я давно уже не видела столь идиотского выражения лица! Что случилось?

Вики, все еще держа руки за спиной, сделала следующий шаг.

– Вики!

– Нет… – сказала Вики своим спокойным, приятным голосом. – Ничего плохого не случилось, только…

В несколько прыжков она оказалась около кресла. В этот момент мужчины, стоящие за окном, почувствовали запах хлороформа, донесшийся до них из комнаты. Синтия, видимо, тоже его почувствовала, или ее обеспокоило что-то в поведении Вики, только она быстро отвернулась, и ее смертельно бледное лицо отразилось в зеркалах, висящих на стенах. Вики не повысила голоса, но разница между ее спокойным тоном и значением произносимых слов, была ужасающая:

– …только я убью тебя, моя дорогая, как убила Мину Констебль, – спокойно сказала она и бросилась на свою жертву.

Она немного поспешила с этим своим заявлением, потому что любой врач мог бы ей сказать, что применение хлороформа сопротивляющемуся пациенту совсем не такое легкое дело, как кажется некоторым юристам. Полотенце, пропитанное хлороформом, чуть не выпало из ее рук, и Синтия открыла рот, чтобы закричать. Какой-то момент они видели ее белые зубы, пока Вики грубо не прижала ее голову к своему плечу. Обе женщины исчезли за спинкой кресла. В тишине было слышно тяжелое дыхание и затихающий шум борьбы. Прошла, наверное, целая минута, прежде чем ноги Синтии в белых, атласных туфлях перестали биться и неподвижно замерли на ковре.

Вики поднялась и отошла на шаг.

Волосы закрывали ей почти все лицо, она тяжело дышала.

Голубые глаза напряженно бегали по сторонам. Она нервно осматривала каждый угол комнаты, стараясь проникнуть сквозь тишину, таящую в себе неожиданную опасность.

Наконец она взглянула на себя. На одном чулке поползла стрела. Она машинально поднесла палец к губам, послюнила его, потерла то место, где лопнула нить, и выпрямилась. Прижав руки к колотящемуся сердцу, она взмахнула головой, отбросив волосы назад, и подошла к зеркалу над камином, в котором отразилось ее бледное лицо. Однако нервная бдительность ни на минуту не оставляла ее. Она оглядывалась по сторонам, как будто все время опасаясь чего-то неожиданного, скрывающегося в углах комнаты. Была полная тишина – даже часы не тикали.

Вдруг она что-то вспомнила, подбежала и заперла дверь на ключ. И только тогда разорвала шнурок, которым был перевязан пакет, лежащий на камине. Она вынула оттуда коробку и открыла ее. Сначала вынула грубо сплетенные полосы черного шелка разной длины. Это, скорее, был разрезанный пояс от халата. Потом надела на руки резиновые перчатки.

Наполовину неся, наполовину волоча бесчувственную женщину, она направилась в сторону кровати. Ее лицо, покрасневшее от напряжения и неожиданно ставшее некрасивым, появилось из-под кружевного рукава Синтии. В полумраке, раздвинув драпировку, она опустила свою жертву на кровать.

В первый раз Вики заговорила громко:

– Сниму с тебя твои тряпки, моя дорогая. Умирать так, как Констебли, можно только в голом виде. Когда ты будешь раздета, я свяжу тебя этими шнурами, которые не оставят ни малейшего следа. Потом, – она подбежала к камину и вернулась с платком и кусочками пластыря, – я засуну его тебе в рот и заклею пластырем. Когда ты будешь умирать, я хочу, чтобы ты была в сознании.

Неожиданно она пошевелилась и быстрым взглядом окинула всю комнату.

Как раньше ее голос, так теперь легкость и грация ее движений вступали в противоречие с выражением глаз. Она посмотрела в сторону окна, поколебалась немного и снова отвернулась. Синтия тихо застонала.

– Так, сейчас ты придешь в себя. Еще несколько мелких приготовлений, и все будет готово.

Минутой позже она до самого горла закрыла одеялом беспокойно шевелящуюся женщину, у которой уже успела связать руки и ноги.

– Синтия, ты слышишь меня? Если бы у меня хватило смелости… если бы только у меня хватило смелости вытащить у тебя изо рта этот кляп, тогда мы смогли бы поговорить немного… Синтия!

Она наклонилась над кроватью и потрясла свою жертву. Внезапно она стала неподвижно и, как бы проснувшись от летаргического сна, побежала назад. В другом углу комнаты стоял на изогнутых ножках богато позолоченный комод. Его украшала сценка с картины Ватто, изображающая двух пастушков. Внутри был ловко вмонтирован радиоприемник, но радио молчало. Она поспешно проверила, подключен ли аппарат к розетке, и снова покрутила настройку.

– Синтия, почему радио не работает?

Ответом ей была тишина.

– Я должна услышать предсказание Пенника, – пояснила она спокойно. – Бедная овечка. Он должен предсказать твою смерть, и я хочу знать, когда я должна тебя убить. Без моей помощи, в которой, он, разумеется, не отдает себе отчет, «Телефорс», к сожалению, ничего не значит. Честный инспектор Мастерс когда-то правильно сказал, что Пенник не смог бы убить даже мухи. Хотя этот мнимый чудотворец убежден, что обладает неограниченной силой, и ему это ударило в голову.

Ты не поверишь, сколько у меня было проблем, прежде чем я убедила его, чтобы он тебя убил. Он так жаждал прикончить Джона Сандерса! Просто неприлично скандалил! Все уже было подготовлено, но тут доктор и бросил Пеннику вызов. Мне все пришлось начинать сначала. Но мне удалось переубедить его, чтобы он выбрал тебя. Знаешь, каким образом, Синтия? Разумеется, знаешь! Он постоянно мне повторял, что если бы был королем, то озолотил бы меня солнцем и так далее. Поэтому не смог отказать в такой скромной просьбе, как убить тебя…

Вики рассмеялась. Ее неиспользованная энергия нашла выход в странных пароксизмах смеха. Но это настроение быстро миновало. Она склонилась над кроватью, как заботливая мать над колыбелью.

– Ты хотела, чтобы я все тебе рассказала? Все о Пеннике, что он делает и кто он такой? Ты все услышишь, обещаю тебе. Выражаясь вульгарно, я думала, что мне удалось найти «теплое местечко». Ты узнаешь, что это за теплое местечко. Знаешь ли ты, кто такой Пенник? Знаешь ли ты, что он такое?

Она протянула руку к неподвижно лежащей фигуре. Послышался неприятный звук отдираемого пластыря, и через несколько секунд платок, заменяющий кляп, лежал на полу.

– Ты знаешь это, Синтия?

С кровати послышалось непонятное бормотание.

– Пенник – это мулат из Восточной Африки. Отец его происходил из хорошей английской семьи, во всяком случае, так он утверждает. А мать была дикаркой из племени Матабеле. Дядя его был колдуном из племени Банту, и Пенник жил в этом примитивном обществе аж до восьми лет.

Мужчины, стоящие на балконе, посмотрели друг на друга. Только один из них не отрывал ни на минуту безумных глаз от Вики.

Как точно выпущенная стрела попадает в самый центр диска, так и истина, заключенная в этих словах, неожиданно достигла их разума. Затерявшиеся в памяти полные несоответствия эпизоды внезапно, как в головоломке, стали в одну картину. Ведь это было очевидным: с самого начала Пенник явно заключал в себе смешение этих двух цивилизаций.

– Ты, наверное, видела его, – продолжала Вики. – Вспомни форму его головы. Вспомни его губы и нос, а, прежде всего маленькие голубые полукружья на ногтях. Нельзя ошибиться, даже если просто наблюдать за его поведением. Он держит себя в железных рукавицах. Не принимает ни капли алкоголя. И, несмотря на это, он производит впечатление «неразорвавшейся бомбы». Изысканная смесь: три четверти образованного джентльмена и одна четвертая суеверного дикаря. И эта последняя перевешивает, потому что – извини меня за вульгарность – капля дегтя портит бочку меда. Это и было теплое местечко, которое я для себя нашла. Да, моя дорогая: черный мужчина.

Вики не могла усидеть спокойно. Она нервно кружилась по комнате, на щеках у нее выступили красные пятна, по телу пробегала дрожь.

– Во всяком случае, он очень неглуп. Ты не можешь против этого возразить. И еще будучи ребенком, он понял, что обладает незаурядным умом. Какой-то английский пастор и немецкий врач занялись его воспитанием. Они забрали его от дяди-колдуна, который подрабатывал торговлей амулетами, продали за хорошую цену его талисманы из слоновой кости и получили достаточно денег на содержание необыкновенного ребенка. Жаль только, что дядя-колдун оставил на нем такой сильный отпечаток. Да… и я должна это переносить… по крайней мере, еще какое-то время. Зато тот научил его множеству вещей. Он видел, как дядя-колдун произносил заклятия, которые должны были убить человека, находящегося за сотни миль. Он в это верит, понимаешь? Он видел результаты. И всю жизнь пытался найти этому научное объяснение. Он все время повторяет: «Научные возможности человеческого мозга», и верит, что мозг обладает неограниченной силой, которую только он может покорить, поймать в сачок, как ловят бабочку, выявить ее возможности, точно определить и… использовать. Он обладает некоторой силой. Не стану спорить. Но не такой уж…

Внезапно что-то вдруг щелкает в его мозгу, и он превращается в настоящего дикаря. Но это ему не мешает, напротив. Благодаря этому маленькая Вики уже скоро получит то, чего желает. Разумеется, после твоей смерти, моя дорогая. Именно такой дикарь в костюме джентльмена вылез из него в пятницу вечером у Констеблей. Мы начали говорить на определенную тему и никак не могли покончить с этим. Дело было так, моя дорогая, – увлеклась воспоминаниями Вики. – Мы сидели в оранжерее: Сэм и Мина Констебли, доктор Сандерс, Ларри Чейз, я – и не имели никакого представления, что вскоре случится. Сэмюэль Хобарт Констебль – прекрасный образчик типичного джентльмена – постоянно издевался над Пенником, так что тот уже не мог больше выдержать. Потом дорогой доктор Сандерс выскочил с неудачной фразой: «Оставим на минуту вопрос, могли бы вы убить человека, применив только мысль, как это якобы делают колдуны из племени Банту».

У Пенника уже случайно вырвалось нечто нежелательное. Аргументируя, он использовал слово «дикарь», но почти сразу же привел другое сравнение. Потом мы, однако, никак не могли покончить с этой темой. Кто-то бросил фразу о поварском колпаке, и мистер Констебль заметил со своей злорадной улыбкой, что Пенник будет хорошо выглядеть в таком головном уборе. Мина вспомнила, что когда-то Дюма готовил ужин для французских гурманов, а у Дюма – этого ты, наверное, не знаешь – была примесь негритянской крови. И, в конце концов, Сэмюэль заявил с большой помпой: «Если я переодевался к ужину среди этих чертовых негров, то, наверное, имею право переодеться к ужину в своем собственном доме». И от бешенства у моего маленького мулата рассудок окончательно помутился. Он заявил, что Сэмюэль умрет.

И, наверное, он умер бы, если бы заклятья Банту могли его убить. Над миской салата Пенник наводил «порчу» на Сэма. Это так напугало женщину, которую Мина пригласила на кухню, что она сбежала вместе с сыном, как будто за ними гнался сам дьявол. А поскольку во время подобных «действий» у Пенника на губах выступает пена, можешь представить, как он очаровательно выглядел… Он прибежал наверх и попытался изнасиловать меня перед ужином – я надеюсь, что твои клиенты, моя дорогая, ведут себя немного лучше, – и заявил, что убьет Констебля и принесет его как жертву перед моим алтарем, что бросит мне под ноги все золото мира, короче говоря, нагнал на меня немало страху. И это произвело на меня огромное впечатление. Потому что случилось то, что Пенник предсказывал – Сэмюэль Хобарт Констебль умер. Но самое забавное заключается в том, что Пенник не имел к этому никакого отношения. Этот мулат совершенно безобиден, если уметь им управлять. Во всяком случае, он представлял собой отличную дымовую завесу, когда я убила Мину. Я убила ее, чтобы она не смогла рассказать правду о смерти Сэма. Только после этого я смогла заняться собственными проблемами – то есть, заняться тобой – по-прежнему под дымовой завесой таинственной силы Пенника. Сила Пенника – какая чушь!

Я прекрасно знаю, что я делаю, мой ангел. Знаю, что какое-то время меня будут немного подозревать и будут задавать самые странные вопросы. Но я уже привыкла к этому. И в такой ситуации предпочитаю иметь дело с мужчинами. Но самое главное заключается в том, что как бы они меня ни подозревали – они никогда не смогут ничего доказать. Даже если разоблачат фанфаронство Пенника, то все равно они будут подозревать его, а я улыбнусь скромно и мило, как обычно, потому что смерть Сэма… о-о-о… здесь у меня железное алиби.

И тут Вики совершила ошибку. Она совершенно потеряла голову. Начала говорить, говорить, и ничто уже не могло ее остановить.

Яркий румянец залил ее щеки. Она грациозно сделала несколько танцевальных па, но это выглядело карикатурно. Эти движения, как и слова, выдавали состояние ее ума.

– Я уже устала действовать вежливо и осторожно, когда таким людям, как ты, достаточно только свистнуть, чтобы получить все, что они хотят. И когда я услышала, как на самом деле умер Констебль, я сразу же решила, что ты отправишься по его следам.

Я не убивала его, Синтия. Нет, нет. До самой его смерти мои мысли были, в сущности, невинны и чисты. Иначе я не призналась бы Сандерсу, что желаю твоей смерти. Я узнала, как умер Сэм, потому что две ночи после этого спала в одной комнате с Миной, а Мина, о чем все знают, имела привычку разговаривать во сне. Я связала все это в одно целое и только тогда увидела, как могу использовать Пенника, чтобы расправиться с тобой.

С юридической точки зрения можно сказать, что смерть Сэмюэля Констебля была вызвана несчастным случаем. Если говорить о самом механизме того, что произошло, то так оно и есть, но в действительности это не было случайностью. И ответственность за это лежит на Пеннике. Если бы Пенник не сказал того, что сказал, не сделал того, что сделал, и не предсказал смерти в Форвейзе около восьми часов вечера, Сэмюэль Хобарт жил бы до сих пор. Но это должно было произойти. Если бы я внимательно слушала тогда разговор в оранжерее, наверное, уже тогда поняла бы, что это неизбежно. Каждый человек поступает согласно своей природе, и потому стервозность, сидящая в Сэме, проиграла, а я извлекла выгоду. Сейчас ты увидишь, как он умер, потому что ты умрешь тем же самым способом, моя дорогая…

Вики сделала церемонный реверанс, и Сандерс вспомнил, что когда-то она сделала то же самое на лестничной клетке в Форвейзе. Он также узнал выражение ее лица – точно такое же, как под стеклянным абажуром в столовой, краска на лице, блестящие глаза – когда она прощалась с ним за несколько часов до смерти Мины Констебль.

Подпрыгивая, как школьница, она побежала в сторону камина. Всунула руку в коробку, которая стояла на карнизе.

– Если радио не будет действовать, то ничего не поделаешь, – практично заявила она. – Впрочем, у меня масса времени, прежде чем объявят о выступлении моего ясновидящего. Теперь ты должна быть очень внимательной, моя дорогая. Это самый лучший способ убивать людей, о каком я когда-либо слышала. Для него не нужны какие-то специальные знания, иначе я не справилась бы с этим. Старший инспектор Мастерс неожиданно еще раз попал в цель. Я подслушивала под дверями, прежде чем меня посадили в поезд, которым, разумеется, я не уехала. Он сказал: «Что-то неуловимое, как ветер, и одновременно самое обычное, как хлеб. Что-то, что можно сделать в собственном доме при помощи воды и кусочка мыла». И был прав. Мыло! Мыло! Это как раз напомнило мне… Ты можешь подождать минутку?

Она исчезла за дверями ванной, и целую минуту был слышен только шум воды, льющейся из кранов.

– У тебя мне не требуется следить, чтобы не произвести ни малейшего шума, – пояснила она, остановившись на пороге, – как это было в Форвейзе, когда я отправила на тот свет Мину. Благородный доктор Сандерс услышал шум воды, но подумал, что это фонтан в оранжерее.

Ничего у меня не вышло с этим парнем, Синтия. Я хотела спровоцировать вспышку неожиданной любви, даже сидела с ним в темноте, чтобы облегчить ему задачу. Но ничего не вышло. Он без памяти влюблен в какую-то глупую девку, в твоем стиле, а та, вместо того, чтобы не выпускать его из рук, путешествует по свету. Джон считает, будто она наставляет ему рога, что весьма правдоподобно. В общем, все было напрасным, и этот дурак оказался слишком большим джентльменом, чтобы воспользоваться минутой женской слабости… Правда, был момент, когда уже… Он сказал, что я веду себя, как «героиня детективного романа». В этом не было ничего удивительного, потому что я считала, что это самый лучший способ сыграть свою роль. Ты согласна со мной?

Это был неплохой замысел. Джона легко обмануть, и я знала, что, если он поймает меня в воскресенье вечером в Форвейзе, я смогу убедить его, чтобы он помог мне. Он мог мне здорово помочь. Впрочем, он и так неосознанно сделал это. Мне пришлось дать по носу Ларри. Он был очень недоволен, бедняга! Я так уговаривала его, чтобы он взял меня с собой к Констеблям и… ничего из этого не вышло.

Знаешь, Синтия, я в первый раз начинаю в самом деле тебя любить. Ты не имеешь понятия, что за облегчение больше не быть благовоспитанной девицей, а на самом деле: «маленьким-песиком-на-посылках-для-всех»! Думаю, что свои самые лучшие трюки и уловки я переняла от тебя. Я наблюдала за тобой с того момента, когда ты вышла за моего отца. Только так уж мне не везло, что мужчины, которые теряют из-за меня голову, не тратят на меня деньги, потому что их не имеют. С этой точки зрения ты всегда счастливее… Ах, перестань! Лежи тихо!

Женщина на кровати отчаянно забилась под одеялом, закричала. Вики в мгновенье ока оказалась около нее, совершенно спокойная и уверенная.

– Я слишком много говорю. Совсем, как Пенник, – констатировала она. – Не кричи! Знаешь, я думала о том, чтобы тебе пальцы рук и ног подпалить спичками, прежде чем отправлю тебя на тот свет. Не думаю, что потом кто-то будет заниматься такими мелочами, как мелкие ожоги. Мне это доставило бы огромное удовольствие! Ну, готовься, моя дорогая, я должна тебя перенести.

Внезапно Синтия Кин сказала прерывающимся, но неожиданно четким голосом.

– Ничего из этого не выйдет…

– Почему, дорогая?

– Потому что у нас много зрителей на балконе, – продолжала она. – А у меня все-таки еще остались крупицы стыда, несмотря на все то, что ты обо мне плела. Я уже развязала большинство этих узлов, и могу, наконец, прикрыться халатом, хотя думаю, что они могли бы меня предупредить о твоих планах.

– Вперед, ребята! – скомандовал самый спокойный в мире голос Г.М.

Он распахнул настежь стеклянное окно, отодвинул шторы и вошел в комнату.

Глава двадцатая

– Да-а-а, – сказал Г.М., поднимая к свету высокий бокал с вином. – Да-а, теперь уж можно все рассказать, сынок. Мастерс и я вынуждены были держать рот на замке из опасений, чтобы ты невольно не проболтался этой девице. Это очень простое дело…

– Я хочу знать все, – прервал его Сандерс, – относительно способа убийства. Как это выразился Мастерс: «То, что можно сделать в собственном доме при помощи воды и кусочка мыла?»

Сэр Генри кивнул головой, а старший инспектор улыбнулся довольно: уже в третий раз за сегодняшний день его кто-то цитировал.

Ранним утром, после ночи, полной драматических событий, они сидели в кабинете сэра Генри Мерривейла, находившемся в районе Уайтхолла. В течение нескольких часов телефон звонил не переставая, и Г.М. в прекрасном настроении выдавал множество инструкций. Тот же широкий письменный стол, та же самая стоящая лампа, сейф, полный бутылок и бокалов, все было близким и знакомым.

– Хм-м, – Г.М. поморщился, выпустил огромный клуб дыма из своей черной трубки и глотнул из бокала. – Как вы думаете, у меня есть свой метод: я сижу и думаю. Но в данном случае в этом даже не было необходимости, поскольку я уже понял, что человек может быть одновременно и живым и мертвым, и что медицина знает только одну физиологическую причину, которая может вызвать это состояние. Мастерс чуть не сошел с ума, когда я ему в первый раз об этом сказал, но факт есть факт.

Он задумался.

– Лучше всего будет, если я расскажу все по очереди, начиная с того памятного вечера в пятницу. Вики Кин, что ж, – он посмотрел из-под очков на Сандерса, – постараемся говорить о ней, как можно меньше, но эта девушка когда-то сказала очень правильные слова, а именно: «То, что произошло, было совершенно неизбежно, поскольку каждый человек поступает согласно своей природе». Это и подтвердили дальнейшие события.

Прошу вас представить себе, что сейчас пятница, около половины восьмого вечера, и вы сидите рядом с миниатюрным фонтаном в оранжерее Форвейза. Перед вами чистый лист бумаги: умершие еще живы и все начинается сначала. Минуту назад Пенник вызвал общее замешательство своим заявлением, что Сэм Констебль, скорее всего, умрет еще до восьми часов.

Но что собственно такого сказал Пенник? Разве он сказал, что убьет его? Ничего подобного! Разве кто-либо из присутствующих понял его слова таким образом? Нет! Вы развлекались отгадыванием мыслей и поэтому Виктория Кин сразу же спросила: «Вы хотите сказать, что в чьей-то голове зародился замысел убить мистера Констебля?» И Пенник ответил на это: «Возможно».

Каждый из вас интерпретировал его по-своему. Но никто не подумал о Пеннике, как о возможном убийце. Вас совершенно ошеломило, когда позднее Пенник хладнокровно объявил, что именно имел в виду. Вы поняли его слова в том смысле, что кто-то в этом доме решил убить Констебля и что Пенник прочитал эти грешные мысли. Ты согласен, сынок?

Сандерс кивнул головой.

– Да, – признал он, и перед его глазами возник образ душной оранжереи.

– Хорошо, а какое впечатление это произвело на ваших хозяев? Какой эффект произвело на Мину и Сэма Констеблей? Задумайтесь над этим. Сэмюэль Констебль, типичный ипохондрик, сначала подумал о сердечном приступе, а потом сразу же об убийстве, прежде чем кто-либо предложил такую возможность. Он сразу же сел на своего любимого конька, которого эксплуатировал уже длительное время, а именно заявил: его молодая, привлекательная жена собирается его убить. Разумеется, это была шутка. Он никогда в это серьезно не верил. Но он принадлежал к числу людей, которые любят подобные шутки по адресу собственной жены, в основном, это шутки, но частично и предостережение! Все, что он говорил, было приправлено этим специфическим чувством юмора. Он даже указал способ, которым она может его убить: «Мина когда-нибудь убьет меня из-за того, что вечно что-то роняет». Или еще более непосредственно: «Может быть, убьет меня и сделает вид, что произошел несчастный случай, о котором столько писала пресса?» Это был намек, который они оба поняли, поскольку вырезка с описанием подобного случая находилась в альбоме Мины.

А как вы думаете, что во время этих шутливых обвинений, думала его жена? Она уже слышала подобную болтовню раньше. Это была впечатлительная женщина, больная и расстроенная возвращением приступов малярии, болезненно реагирующая на малейший шум. Она в самом деле любила этого старого дурака. И думала: «Бедный, дорогой Сэм боится, что я могла бы его убить! Боже мой, никогда! Но предположим, что нечто подобное я сделала бы нечаянно». Тогда она еще верила в Пенника. И отнесла его предсказание на свой счет. «Меня бы повесили, если бы я его убила». Это была очень неприятная мысль.

А Пенник?

– Пенник был ответственен за все, – ответил Г.М. на собственный вопрос. – Он все это заварил – этот божок из племени Банту. Его личность несомненно была несравненно более сильной, нежели вы отдавали себе отчет. Он затеял эксперимент с группой нормальных, обычных людей и прежде, чем закончил его, довел до того, что каждый из вас думал именно о том, о чем не должен был думать. Ты, мой молодой друг, думал, что уже не любишь Марсию Блистоун. Виктория Кин перебирала различные неприятные мысли, касающиеся ее мачехи. Сэм Констебль начал слегка опасаться, что жена может его убить, а Мина умирала со страху, что у нее случайно могло это получиться. Ваши нервы были напряжены до предела. Что-то должно было произойти. И это произошло.

В половине восьмого Констебли пошли переодеваться к ужину. Мина, с ее трясущимися руками и разбуженным воображением, должна была приготовить ванну для Сэма и вставить запонки в его рубашку. Еще внизу он напомнил ей, каким образом она могла его убить. А вдруг что-то случится, когда она будет помогать ему одеваться? Допустим, что у нее существовало подсознательное (черт возьми, как мы все любим и боимся этого слова) подсознательное желание убить его? Эта мысль была самой ужасной.

– Но возьмем другой факт, – продолжал ораторствовать Г.М. – Выкупался Сэм сразу же после прихода в комнату? Позднее она сказала, что так и было, что он уже выкупался и был почти одет. Когда она завязывала ему туфли, они услышали шум, и Сэм побежал проверить, что произошло. Было уже без четверти восемь. Но, как мы знаем, она лгала. За пятнадцать минут до восьми на Сэме был только халат и домашние туфли. Почему? Потому, что он еще не искупался. Он постоянно брюзжал, чем еще больше вывел Мину из равновесия. И когда уже собирался отправиться в ванную, они услышали шум разбившейся лампы. Он побежал посмотреть, что произошло, и вернулся в ванную между семью сорока пятью и восемью часами.

Теперь мы подходим к сути дела!

Сэмюэль всегда жаловался на холод. Ему никогда не было достаточно тепло в Форвейзе. И это было последнее, на что он жаловался перед тем, как пойти наверх в половине восьмого. Настоящая мания! Да, и что же он сделал, чтобы согреть ванную комнату, где обычно действительно бывает холодно?

Сэр Генри злорадно посмотрел на Сандерса.

– Ты много раз видел в ванной электрический камин, сынок. Небольшой, на две спирали. Ты даже споткнулся о него, помнишь? Удивительная вещь, даже необычайно удивительная – ты видел там этот проклятый камин в субботу и в воскресенье, а в пятницу, когда ты заглянул в ванную через несколько минут после смерти Сэмюэля Констебля, его там не было.

Да, это было правдой.

Сандерс вспомнил маленькую, наполненную паром ванную и аптечку, в которой искал успокаивающее средство для Мины. Он точно помнил любую мелочь. Сэр Генри, как всегда, был прав. В пятницу вечером камина там не было. Но на следующий день он обратил на него внимание: окрашенный в коричневый цвет предмет, о который он и Мина много раз спотыкались.

– В ванной была большая влажность… – констатировал он неожиданно.

– Разумеется, – проворчал Г.М. – Поскольку Сэм Констебль влез туда только без пятнадцати восемь. Черт побери! Вы можете себе представить, что он ей за это время наговорил!

Итак, он залез в воду. И как было в его привычках, сразу же стал жаловаться на сквозняк и холод. Жена нервно крутилась вокруг него, как в подобных обстоятельствах его слуга. Он был господином и владыкой. Машинально, даже не думая о том, что говорит, ведь он уже столько раз обращал на это внимание своего слуги, он закричал на нее, чтобы она поставила камин поближе к ванне. И, как она и опасалась, ее охватил подсознательный страх. Трясущимися руками, которыми она не могла спокойно держать даже стакан, она подняла металлический предмет. В этот момент оба они подумали об одном и том же. Она поскользнулась – и камин упал в воду.

Это все, джентльмены.

– Неминуемая смерть, – вынес приговор Сандерс. Сэр Генри с шумом втянул в себя воздух.

– Видишь, сынок, лондонские городские власти совершенно правильно отдали распоряжение, касающееся электрического оборудования в ванных комнатах. Там запрещается даже размещать электрические розетки. Но ставить камин рядом с ванной – просто чистое самоубийство. Если он упадет в воду, немедленно происходит короткое замыкание. Ток молниеносно проходит через воду, и тело, находящееся в ней – жертва. Не остается ни одного знака или ожога. Поскольку его воздействие равномерно распространяется на всю поверхность тела. Единственный след – это расширенные зрачки. В последнее время в Бристоле произошло два подобных случая, и бедная Мина Констебль очень хорошо о них знала. Она вклеила вырезки из газеты в свой альбом. Напряжение не имеет никакого значения – 210 вольт достаточно, чтобы убить.

– Да. То, что она ничего не могла удержать в руках, вызвало его смерть. Случилось то, чего она больше всего опасалась, – Г.М. замолчал и через несколько секунд продолжил задумчиво: – Что же дальше? Темнота, ванная залита водой, а в ванной – мертвый супруг. Нет, не прерывайте меня. Она должна была это проверить, у нее еще теплилась слабая надежда. Свет погас, когда перегорел предохранитель. Но, как мы знаем, в Форвейзе так устроено электричество, что на одну-две комнаты приходится один предохранитель. Так что свет погас только в комнате Мины, ванной и спальне Сэма.

На комоде, в комнате ее мужа стояли две свечи. Она побежала, зажгла их и вернулась в ванную. Но поскольку руки ее дрожали, она закапала стеарином не только рукав халата, но и ковер. Одно пятно находилось у ножки кровати, а другое у двери в ванную. Я сказал, чтобы вы обратили внимание на эти пятна, помните? Она тогда была с нами в комнате и пережила очень неприятные минуты. И честно скажу вам, мне очень жаль! Но так, к сожалению, выглядит правда.

Она проверила. Ее муж – мертв. Ей грозит виселица.

Вы знаете, каков был ее характер. Перед ее глазами сразу предстали судьи, виселица и ее последние минуты. И вдруг ей вспомнились предсказания Пенника. Никто теперь не поверит, что это был несчастный случай. Сэм сказал при собравшихся, что она убьет его: «И это будет напоминать несчастный случай, о котором столько писала пресса». Она даже думала использовать этот способ в своей следующей книге. Она была виновна.

Вы знаете уже, о чем она думала, когда стояла с горящими свечами в ванной комнате. Дьявол-искуситель нашептывал ей: «Разве ты не можешь сделать так, как будто это сделала не ты?». Совесть отвечала: «Нет, не могу, я очень его любила». «Но ты же не собиралась этого делать?» – мучил ее дьявол. «Это не имеет значения», – отвечала она уже менее уверенно. «Если бы ты смогла вытащить его из ванны, – настаивал дьявол, – так, чтобы никто ни о чем не догадался…»

Все это очень просто. Она была глубоко предана ему, но ее охватил страх при мысли об аресте и наказании. Она никогда не думала более лихорадочно. Писательница Мина Шилдс нашла выход в течение двух минут. Когда-то она написала детективный роман – Лоуренс Чейз упоминал о нем, – в котором убийца убил свою жертву в одном месте, а потом перенес в другое и утверждал, что смерть наступила именно там…

Сандерс мрачно кивнул.

– Да, – подтвердил он, – Чейз упоминал об этом. Он как раз представил меня Мине и упомянул эту книгу, сказав, что не верит, чтобы можно было сделать нечто подобное.

– Вот видите? Этот замысел пригодился ей теперь. Она стала думать, как ей перенести тело.

Было нетрудно включить свет так, чтобы этого не увидел никто. Предохранители находились в стенном шкафу ее комнаты. Она вставила запасной на место сгоревшего и поставила свечи обратно на комод в спальне Сэма. Следующее действие стоило ей огромного нервного напряжения: она должна была одеть тело мужа. Господа, я видел ее в воскресенье и утверждаю, что только мысль о виселице заставила ее держать себя в руках. Вспомните о ее последующем поведении и вы многое поймете. Перенести Сэма не представляло большой проблемы: он не был ни большим, ни тяжелым. Я не раз видел, как маленькие женщины справляются с упившимися в дым мужчинами, раздевают и кладут их в постель без всяких проблем. Она же должна была сделать нечто противоположное. И ей оставалось еще около десяти минут. Одежда была приготовлена, запонки вставлены.

Она думала, что пережила самый тяжелый момент в своей жизни, когда тащила его мертвое тело через площадку. Наконец она дотащила его до лестницы и прислонила к перилам, через которые перегнулось его бессильное тело. Но это не был самый тяжелый момент в ее жизни. Еще нет!

– Господа, – продолжал Г.М., окинув мрачным взглядом своих собеседников, – следующая сцена драмы – это крик Мины. Все вы были просто парализованы им. Нечеловеческий крик, примерно так каждый из вас это описывал. Она стояла в дверях своей комнаты и кричала так, как будто сошла с ума, впрочем, она была очень близка к этому. Она не играла. После нечеловеческой работы, проделанной только для того, чтобы избежать виселицы, она прислонила бездыханное тело к перилам. И уже закрывая за собой дверь, бросив последний взгляд на мужа, увидела, что он шевелится.

При этом обрати внимание, мой дорогой друг, что никто из вас не видел Сэма Констебля стоящего собственными силами. Ты не видел его, а оказался в холле только после первых криков. И не видел никакого «раскачивания и пошатывания», которые она придумала для собственной защиты. Следовательно, что конкретно ты увидел? Констебля, перегнувшегося через перила, одной рукой придерживающегося за столб. Но ты тоже заметил, что он пошевелился.

Ты помнишь? Его тело внезапно дернулось, вторая рука поднялась вверх, судорожно разжав пальцы. Он бессильно лежал на перилах, но спина его вздрогнула и он пошевелил рукой. Очень характерные симптомы, не правда ли?

Он обратился к Мастерсу:

– Доктор может вам сказать, дружище, что существует одна единственная форма смерти, при которой человек может быть признан мертвым, сердце его перестает биться, однако тело может проявить признаки жизни через несколько минут после смерти. Это смерть, вызванная электрическим шоком.

Это случалось и при казни на электрическом стуле в Америке, но тогда еще не знали того, что мы знаем сейчас. Когда человек поражен электрическим током, он часто проявляет признаки жизни после применения искусственного дыхания. Обращаю ваше внимание, инспектор: признаки жизни. Потому что даже самое совершенное искусственное дыхание не может заставить его сердце долго биться. Впрочем, начнем с того, что если сердце перестает биться, то наступает смерть. Но могут проявиться определенные признаки жизни, такие, как Сандерс наблюдал у Констебля. Почему? Потому что совершенно неосознанно Мина применила искусственное дыхание. Когда? Это очень просто – во время одевания.

И когда, в конце концов, прислонила его к перилам, в нем проявились эти признаки. Легкое движение, судорога пальцев – не больше. Но, как часто случается при такого рода «случайностях», Сандерс, осматривая Констебля, уловил дрожь покидающей его жизни и был уверен, что смерть наступила именно в этот момент.

Клянусь Богом, нельзя винить его за это! Кто бы догадался, что он имеет дело с «оживлением» смертельно пораженного током человека, когда по показаниям свидетелей, он просто упал и умер в собственном холле?

Это была… хм… своего рода вторая смерть. Все приобрело иной вид: время, место, способ смерти. Это направило наши подозрения на неправильный путь. Я не верю в детективные способности нашего молодого друга, но, как врач, он пользуется моим полным доверием. Никто, кроме него, не мог точнее увидеть то, что произошло. Это был тот самый «слепой случай», который на этот раз чуть было не прикончил миссис Констебль.

– Благодарю вас, – тихо сказал Сандерс.

Ему вспомнилась Мина, сидящая в кресле. Ее изнеможение и ускоренный пульс – ведь это был прежде всего результат физических усилий. Ее слова: «Это неправда, что он умер! Нет! Я сама видела…» теперь можно было объяснить совершенно иным образом. «Вы же должны знать! Вы врач! Вы бы знали, если бы…» Да, он понял теперь каждое изменение ее чувств, презрение к себе самой, сомнения, которые она переживала, желание узнать все сразу, немедленно…

– Теперь вы понимаете, – сухо продолжал Г.М., – ее состояние, когда Пенник с полным спокойствием заявил, что это он с помощью «Телефорс» убил Сэмюэля. Поэтому она всю свою боль и ненависть сконцентрировала на Пеннике и при каждом удобном случае повторяла, что он аферист и преступник. При этом еще Пенник комментировал происшедшее на свой лад: что это доброе дело, так как он устранил бесполезного члена общества. На ее несчастье он строил свою славу. А что осталось ей? Отчаяние и воспоминания, которые доводили ее до безумия. Проблема, однако, заключалась в том, что она не могла сказать правду. Больше всего на свете она желала разоблачить Пенника. И она бросила ему вызов: пусть попробует убить меня при помощи «Телефорс»! Но она не могла сказать правды…

И здесь мы можем оставить миссис Констебль. Она не была убийцей. О нет! Это была порядочная женщина, старающаяся спасти свою жизнь. После несчастного случая она спрятала в шкафу мокрый электрический камин и на следующий день заменила его на другой, исправный. В этом доме, как вам известно, было множество каминов. Она также спрятала альбом с вырезками, который достаточно хорошо рассмотрел Сандерс. Да, с Миной мы закончили. Теперь перейдем к не слишком приятной личности убийцы – настоящего убийцы, – единственного убийцы во всем этом деле.

Виктория Кин. Джо Кин оставил все свои деньги своей второй жене Синтии. После ее смерти состояние переходило в руки Вики.

Старший инспектор кашлянул и поднял голову над блокнотом, углубившись в который он сидел все это время. За широким столом, отодвинув в сторону лампу, Г.М., удобно устроившись во вращающемся кресле, рукой прикрывал глаза от света. Уголки его губ опустились вниз, и он громко сосал свою трубку. Но Сандерсу казалось, что из-под его руки на него посматривают быстрые маленькие глазки.

Помолчав немного, Г.М. продолжил:

– Нет, мне она не нравилась. И она была настолько умна, что поняла это. Я знал ее отца. Она уродилась не в него. Это злая женщина, без всяких моральных устоев. Но я не мог тебе этого сказать, сынок, потому что ты вцепился бы мне в горло за то, что я преследую бедную, невинную девушку. Ты не влюбился в нее, хотя она делала все, чтобы тебя привести к этому. Ты мог ей пригодиться… Меня очень радует то, что ты не дал себя поймать, потому что готов побиться об заклад, что ее в скором времени ждет виселица…

«Да, это были первые слова, которые причинили боль».

– Не волнуйся так, сынок. Я знаю, это не очень приятно, но и она была не слишком приятной особой. Если бы я был тобой, то занес бы это все в печальный жизненный опыт и ни словом бы не обмолвился Марсии Блистоун, которая в июне вернется домой. Ты слышал, что она говорила в комнате Синтии, когда чувствовала себя в безопасности. Следовательно, мне не надо ничего говорить о ее характере: большой ум при заторможенных эмоциях. Она умела быстро воспользоваться ситуацией. И вот на горизонте появляется «бог из машины» Герман Пенник. Абсолютно убежденный, что это он убил Сэма Констебля и что он обладает силой, которая даже его пугала своей мощью. Таково было состояние ума Пенника. Она молниеносно сориентировалась, каким образом сможет это использовать.

Лицо Г.М. преобразилось вследствие священного гнева.

– А теперь я вам расскажу, как я все это увидел. Вы втянули меня во всю эту историю в воскресенье во второй половине дня. После того, что я пережил в Лондоне – эта проклятая Палата Лордов, впрочем, вы сами знаете, – я приехал в деревню, чтобы провести несколько спокойных часов. И что я застаю? Сумасшедший дом! Вы потчуете меня всякими несуразностями относительно убийства при помощи мысленных волн.Миссис Констебль со слезами на глазах, почти на коленях, умоляет меня разоблачить Пенника – и при этом вываливает на меня кучу лжи.

Великолепно. А что я думал? Что мог бы подумать любой разумный человек на моем месте? Я согласился с Мастерсом, что, если здесь совершено убийство, то это сделала Мина Констебль. Я сказал, что ей ничего не угрожает и что она в такой же безопасности в Форвейзе, как в сейфе Английского Банка. И до сих пор считаю, что имел право так утверждать.

Но Пенник беспокоил меня. И если миссис Констебль убила своего мужа, то я никак не мог понять, как она это сделала. Я только знал, что ванная комната имела к этому какое-то отношение. К ней вели все следы, включая пятна стеарина. Когда я спросил Мину, когда ее муж пошел купаться, она солгала. После смерти Констебля Сандерс подробно описал нам ванную комнату и сказал, что там не было электрического камина. А в воскресенье, во второй половине дня я нашел там камин. Мне показалось странным, что человек, которому постоянно было холодно, не держал камина там, где он больше всего был нужен.

– Я жил в чертовском напряжении, – вздохнул Г.М. – Меня снедало беспокойство, потому что я не мог опровергнуть свидетельство доктора, который заявил, что Констебль умер в холле. Только в воскресенье ночью, когда я сидел дома, мне пришло в голову, что кто-то вынужден был зажечь свечи в ванной, потому что погас свет, а погас он потому, что кто-то уронил камин в воду. Камин, который внезапно улетучился. Это объясняло бы и «возвращение к жизни» покойника. И это было единственное, что могло объяснить расширенные зрачки трупа.

Было похоже на то, что Пенник действовал совместно с миссис Констебль. Он должен был затуманить всем мозги «черной магией», а Мина взяла на себя «мокрую работу». Ночью я видел очень приятный сон, как я доберусь до них, а когда проснулся – миссис Констебль была уже на том свете, а у Пенника снова было алиби! Это привело меня в бешенство!

Споры вокруг «Телефорс» вызвали дьявольский шум во всем мире. Я был так занят, что только во вторник, во время ланча, узнал от вас обоих все подробности. Это поставило все точки над «и». Я знал, что я прав, поскольку, во-первых, снова кто-то зажигал свечи, во-вторых, Сандерс, который сидел в столовой – комнате, расположенной прямо под ванной на втором этаже, обратил внимание на легкий, вибрирующий шум воды, который не мог исходить от фонтана в оранжерее.

Наступила тишина. Сандерс мрачно кивнул.

– Понимаю. Шум воды, наливающейся в ванну.

– Нет, сынок.

– Как это нет?!

– Шум воды, вытекающей из ванны, – поправил его Г.М. – Видите ли, очень легко наполнить ванну почти без всякого шума. Просто нужно делать это очень медленно. Почти невозможно, чтобы сквозь толстые стены этого дома кто-то мог услышать шум медленно и равномерно наполняющейся ванны. Но чего невозможно сдержать и что дает вибрирующий звук? Вода, выливающаяся из ванны. И ты только потому услышал этот шум, что трубы, ведущие в канализацию, расположены во внутренней стене столовой. Поэтому для меня стало абсолютно ясно, что убийцей является Вики Кин.

Мастерс подскочил на стуле.

– Помедленнее, сэр. Этого уж я совершенно не пойму.

– Нет? – удивился Г.М. – Ну что ж, обратимся к другим доказательствам. Что нам рассказал Сандерс о воскресной ночи в Форвейзе? Он уложил Мину в кровать, дал ей таблетку морфина и спустился вниз. Время: примерно около двадцати минут одиннадцатого. Где-то около половины двенадцатого, он услышал шум стекающей воды, осмотрелся и увидел через стеклянную дверь в оранжерею «астральный призрак» Пенника. Он безрезультатно обшарил оранжерею, потом помчался наверх, все ли в порядке. Миссис Констебль спокойно спала.

Ну хорошо, а когда же она умерла? Выйдя из ее спальни, доктор около пятнадцати минут сидел около двери на лестнице. В доме была мертвая тишина. Инспектор, если вы думаете, что за пятнадцать минут убийца мог совершить все это: вытащил из кровати женщину, которая наверняка частично проснулась, раздел ее, посадил в ванну, опустил туда камин, который при соприкосновении с водой издает довольно громкий звук, вынул ее из ванны, вытер, одел и уложил обратно в кровать… если вы считаете возможным, чтобы человек, сидящий около двери, не услышал ни малейшего шума, то вы гораздо глупее, чем я думал… А если вы считаете, что все это могло произойти в течение трех минут, когда Сандерс разговаривал по телефону, то я советовал бы вам проверить, не растут ли у вас ослиные уши… Нет, тот факт, что вода была выпущена из ванны уже в половине двенадцатого – мог означать одно…

Миссис Констебль была мертва еще до половины двенадцатого. Но в половине двенадцатого Сандерс нашел в ее кровати живую, спящую женщину. Правда, он сказал нам, что не зажигал света. Кроме того, когда он уходил из ее комнаты, Мина, одетая в толстый халат, лежала в кровати с подушкой, натянутой на голову. Но эта женщина не могла быть Миной Констебль! А если она не была ей, то – напрягите свои извилины – кто мог занять ее место?

Для Сандерса это был наиболее неприятный момент воспоминаний. Он поднял голову и мгновенье они с Мастерсом смотрели друг на друга.

Г.М. понимающе кивнул.

– Разумеется, сынок. Дочь Джо Кина. Когда мы отвезли ее на станцию, она сделала вид, что села в поезд. Она знала уже в субботу, что рано или поздно миссис Констебль бросит вызов Пеннику, догадывалась, когда это произойдет и внушила легковерному ясновидящему, когда он должен выпустить следующую «Телефорс». Она спокойно вернулась в Форвейз, времени у нее было достаточно. Она знала, что Сандерс там один, но если бы каким-то чудом он ее обнаружил, то в своей самоуверенности она была убеждена, что сумеет его убедить, чтобы он не выдал ее.

В дом она попала по наружной лестнице, ведущей в комнату Сэма. Теперь ей оставалось только принести с верхнего этажа один из валяющихся электрических каминов, и подождать в укрытии нужного момента. Было маловероятным, что Сандерс всю ночь будет сидеть возле кровати миссис Констебль, и он, разумеется, не стал этого делать.

Миссис Констебль, хотя и одурманенная морфином, пыталась бороться. Но для Вики Кин это не представляло особой трудности: вы видели, как она управилась со своей мачехой. Следовательно, само убийство не доставило ей особенных хлопот. Она вытащила свою жертву из ванны, вытерла ее и переодела в ночную рубашку, когда внезапно поняла, что перед ней возникла новая проблема. До сих пор ей удалось не выдать себя ни малейшим шумом – но что будет с водой, стекающей по трубам, шум которой человек, сидящий этажом ниже, непременно услышит?

Но иного выхода не было, она должна была справиться с этим. Она спустилась по главной лестнице в холл, а оттуда через кухню в оранжерею и заглянула в столовую как «астральный призрак» Пенника. Вся эта «астральная» история теперь не имеет никакого значения! – Г.М. махнул рукой на немой вопрос, появившийся в глазах Сандерса. – Она совсем не хотела, чтобы кто-то увидел Пенника – во всяком случае, еще не тогда.

Однако доктор увидел его. Он не обратил особого внимания на шум воды, но подскочил, когда за стеклом мелькнуло лицо Пенника. Она поняла, что должна действовать очень быстро. Было совершенно ясно, что Сандерс пойдет наверх, чтобы проверить, что происходит с Миной Констебль. Если бы он тогда обнаружил ее труп, все дело было бы проиграно. Речь уже не шла об обнаружении Вики в этом доме, она бы нашла, как выкрутиться. Но все ее реквизиты были раскиданы в разных местах: свечи в ванной, дополнительный электрокамин, включенный там, мокрая ванна и перегоревший предохранитель. Если тело будет обнаружено прежде, чем она успеет избавиться от всех доказательств преступления, весь миф о «Телефорс» лопнет, как мыльный пузырь.

Что ж, она вполне справилась с этим. Не выдала себя ни малейшим шумом: вы видели, как она легка на ногу, впрочем, могу поклясться, что она сняла туфли. Когда Сандерс увидел ее сквозь стеклянную дверь оранжереи, она на цыпочках подошла к окну, открыла его, выбралась через него и по наружной лестнице поднялась через балкон в комнату, в то время когда Сандерс осматривал оранжерею. Запихнула тело миссис Констебль под кровать, надела на себя ее халат, улеглась в постель в такой позе, в какой всегда лежала Мина, с головой под подушкой.

Даже если бы Сандерс захотел включить свет, ничего бы из этого не вышло, потому что предохранитель перегорел. Но она рассчитывала на то, что облегчение, которое он испытает, когда услышит спокойное дыхание спящей женщины, подействует на него успокаивающе, и он не будет больше ничего проверять и не заглянет в ванную. Она была права.

Время, которое Сандерс просидел на лестнице, она провела весьма спокойно. Видите ли, все это доставляло ей огромное удовольствие: было волнующим и вело к желанной цели… Когда она услышала, что доктор спустился вниз, быстро положила Мину на кровать, заменила предохранитель. Потом открыла дверь в ванную, которую Сандерс запер со стороны комнаты, вошла внутрь, задвинула запор изнутри и вынесла все свои реквизиты через комнату Сэма.

И вот ее следующий поступок обнаружил всю жестокость и дерзость этого предприятия. Сам я до этого не додумался, но можно было понять из проклятий, которыми она осыпала нас, когда мы помешали ей прикончить ее мачеху…

– Достаточно… – нервно прервал его Сандерс.

– Нет, говорите дальше, сэр, – Мастерс понимающе взглянул на Г.М. – Мне кажется, я знаю, что вы имеете в виду.

– Эта девушка всю ночь оставалась в доме, в котором совершила преступление! Когда доктор обнаружил миссис Констебль мертвой, нужно было много сделать, а он ведь не мог раздвоиться. Один человек во всем этом проклятом балагане! Нужно было звонить по телефону. Он должен был вызвать полицию, и было неправдоподобно, что та сможет приехать до утра. Ему хотелось спать, потому что он был измучен. Следовательно, у нее было достаточно времени для исправления всяких мелких недосмотров. В определенный момент она проскользнула обратно в открытую теперь спальню Мины и закрыла засов на двери в ванную со стороны комнаты. Потом отнесла перегоревший камин в неиспользуемую комнату на последнем этаже! Это была игра в прятки, и она прекрасно потешилась ей! В половине шестого она выскользнула из дома, забрав с собой свою дорожную сумочку. Она остановила на шоссе ранний автобус до Гилфорда, а оттуда на поезде отправилась в Лондон. В обычное время она появилась у себя на службе – свежая и благовоспитанная молодая леди, похожая на ангела с картинки. Это все.

Такова была моя оценка ее характера, когда я встретился с ней во вторник. Но оставался еще Пенник. Какова была его роль в этом деле? Может быть, они работали вместе? На первый взгляд, это было очевидно, но я, однако, не мог в это поверить. Потому что, когда я увидел его в понедельник вечером в ресторане «Коринтиан», то понял, с каким человеком мы имеем дело. Существует такое психологическое явление, как «субъективная правда», джентльмены. И черт меня побери, если Пенник сам глубоко не верит в то, что говорит. У Мастерса тоже создалось такое впечатление, да и у тебя, сынок. Я уверен, что любой мало-мальски интеллигентный человек, поговорив с Пенником пятнадцать минут, не поверит, что он может принять участие в каком-либо заговоре. Я повторял вам уже много раз, что Пенник – это кот, гуляющий сам по себе. Я также говорил вам, что он абсолютно честный человек.

В отеле «Коринтиан» я умышленно споткнулся около их столика, чтобы хорошо его разглядеть. Я обратил внимание на маленькие голубые полукружья под его ногтями, которые, как может подтвердить доктор Сандерс, свидетельствуют о примеси негритянской крови. Но это имело для меня минимальное значение, потому что я по-прежнему не знал, что находится внутри этого человека. Я должен был его как-то сломить. Существовал один способ, который нам в воскресенье предложила миссис Констебль, помните? Если бы я мог его на месяц или два запереть в камере! Да. Но как это сделать? Был только один выход: развернуть такую шумную рекламную кампанию, чтобы средний британец отбросил пресловутую флегматичность и закричал: «Черт с ним, с рассудком: сажайте его в тюрьму!» Поэтому старый интриган, – пояснил Г.М., с огромным удовольствием потирая руки, – снова занялся интригами. И я совсем не выжил из ума, инспектор. Ничуть!

Вы еще не понимаете? Ведь все было видно, как на ладони, когда мы во вторник сидели в ресторане с Викторией Кин и Пенником. Меня тогда мучил один вопрос: почему? Я был уверен, что дочь Джо Кина ведет какую-то «игру». Я также был уверен, что, в практическом значении этого слова, Пенник не ведет никаких «игр». Но работали ли они вместе или нет, почему, почему дочь Джо Кина должна была убить миссис Констебль? Ведь не только для того, чтобы усилить веру в «Телефорс»?

Вы знаете ответ. Мина Констебль могла разоблачить Пенника. И больше того, она обязательно сделала бы это. Она много раз уже была близка к срыву и в любую минуту могла выболтать все, вы видели это сами. Если бы следующая жертва умерла и Пенник снова записал ее на свой счет, миссис Констебль с огромным шумом разоблачила бы весь этот обман! Следовательно, Виктория должна была убить ее, прежде чем Пенник снова «ударит». Имя настоящей жертвы было для меня таким очевидным, как будто кто-то громко назвал его за столом. Помните, как резко и решительно Вики прервала разговор, когда Мастерс начал задавать вопросы относительно имени жертвы, будучи в отличном настроении, и был на грани, чтобы назвать ее? Я был прав. Я нашел новую фрау Франкенштейн.

Я думал, что они оба уже у меня в руках. Помните? Мы позволили Пеннику поехать в Париж и сделать предсказание по радио. Позволим Виктории воспользоваться помощью «Телефорс» и поймаем ее с поличным, со всеми доказательствами вины, которые иначе мы просто не смогли бы получить. Нельзя также было допускать Пенника на дознание. Пусть наш честный суд вынесет приговор против него и немедленно после выступления по радио арестует его, сломает психологически, вынудит сказать правду, и я одним выстрелом убиваю обоих зайцев. Но…

– Тут вмешался я, – Сандерс был явно смущен. – И бросил Пеннику вызов.

– Мне хотелось просто убить тебя, сынок, – заметил Г.М., искоса взглянув на молодого человека.

– Виктория была в не меньшем бешенстве, чем я. Потому что ее не устраивало, чтобы Пенник дал себя спровоцировать и заявил: умрет Сандерс. И она делала, что могла, лишь бы не допустить этого. Нервное напряжение этой девушки передавалось нам всем…

Она знала, что должна отвлечь внимание Пенника от нашего доктора. Я просто молился, чтобы ей это удалось. Разумеется, мы могли бы разбить миф о «Телефорс», если бы Пенник заявил: «Сандерс умрет!», а тот остался бы жить, но это не помогло бы нам схватить настоящего убийцу. Поэтому я должен был быстро атаковать с другой стороны. Прежде всего, я уже знал, что маленькие электрокамины имеют какую-то связь с этим делом, и нужно было найти доказательства на этот счет. Но сами камины – это слишком мало. Не мог же я заявить: «Слушайте! Этот камин неисправен; это доказывает, что он был использован для убийства человека!» Альбом с вырезками мог направить нас на правильный путь. Я мог поручиться головой, что миссис Констебль спрятала его и что дочь Джо Кина не имела об этом понятия, она просто сложила кусочки головоломки, на основании того, что Мина выболтала во сне. Однако, когда я подумал об электричестве, мне пришло в голову, что ящик для предохранителей – прекрасное место для тайника. Но в этом случае Вики знала бы об этом. И это было так. Она знала, но не тронула его, потому что это не было доказательством ее вины – правду говоря, и нам этот альбом помог мало.

У нас оставался последний спасательный круг: суд присяжных. Если бы они заочно вынесли вердикт против Пенника! Мне нужно было только, чтобы арестовали его после выступления по парижскому радио.

Существовала опасность, что Пенник приедет на дознание. Он уже не раз угрожал это сделать. Правда, я знал, что его не пустят в зал, но он мог сделать попытку пройти. В таком случае, нужно было арестовать его на месте – исключительно плохой вариант. Поэтому весь смысл дознания при закрытых дверях заключался в том, чтобы Виктория Кин не имела бы понятия об аресте Пенника, если бы все произошло по нашему сценарию. Пресса не получила бы присяжных до того момента, когда эти уважаемые граждане смогли бы без всяких помех направо и налево рассказывать о дознании.

Что ж, Пенник явился на дознание, а мы получили вердикт именно такой, какой нам нужен. Сначала он впал в бешенство, а потом сломался. Мы с Мастерсом отвели его в маленькую комнату…

– В которую, – горько прервал его Сандерс, – меня не впустили.

– Нет, сынок. Ты был слишком опасен и мог все испортить. Ведь ты не поверил бы, если бы мы сказали тебе что-то плохое об этой девушке, пока не убедился в этом собственными глазами.

Все дело висело на волоске до того момента, когда мы, наконец, узнали правду от Пенника. Я объяснил ему, что последние события были организованы мной и, если он все расскажет мне, я избавлю его от последствий. Он поверил мне. И рассказал нам всю историю своей жизни. «Телефорс»– это только фетиш и суеверия, которые он унаследовал от своего дяди из племени Банту.

Да, теперь мы переходим к очень существенному моменту: мне хотелось, чтобы ты хорошо это понял, сынок, – ораторствовал Г.М., в запале отбивая такт пальцем. – С научной точки зрения, даже его чтение мыслей было обманом. Оно опиралось на информацию, собранную или полученную от самого «пациента». Например, от комиссара из Гроувтопа вытянул много информации о Мастерсе. Но Пенник не считал это обманом. В этом заключалось все дело. Объективно говоря, Пенник обладает незаурядным умом, огромными способностями к наблюдению, что значительно облегчило ему чтение мыслей. Даже по мимике лица он мог сделать вывод, сосредоточились ли мысли жертвы на серьезных вещах или на каких-либо мелочах. Все это помогает ему насквозь просветить человека. А если он к тому же обладает какой-то информацией, то уж не о чем говорить. Мы слышали, как Сандерс занервничал, когда Пенник сказал ему, что он думает о бюсте Листера, стоящем в Институте Хэрриса. Успокойся, сынок, правда очень проста. Когда-то ты рассказал об этом Чейзу, а он, разумеется, выболтал, что когда ты стараешься уйти от каких-то проблем, сосредотачиваешься на бюсте Листера.

Скорее всего, ты уже забыл об этом. Но я же говорил вам, в чем заключается талант Пенника. Он сориентировался, что ты хочешь убежать мыслями в сторону, и – один-ноль в его пользу – использовал невинную болтовню Чейза, выстрелил и попал. На многих людей это бы навело страх.

Проблема заключалась в том, что Пенник постепенно сам начал верить в свои необыкновенные возможности. Он поверил, что обычный дар интуиции, которым обладают иногда даже дети и сумасшедшие, с научной точки зрения огромная сила, которую можно трактовать наравне с черной магией племени Банту, потому что, как он утверждает, в основе их лежит один источник. Когда его доводили до бешенства, он обращался к наукам дяди-колдуна и так же, как он, наводил проклятья и порчу на своего врага. Человек умер – разве нужны еще какие-то доказательства? Он считал, что им взят последний барьер.

Г.М. почесал свой небритый подбородок.

– Я представил вам образ человека, которого должен был сломить и вытянуть из него правду. Осторожно и очень подробно я объяснил ему, как умерли Сэм и Мина Констебли. Когда я сказал, кем на самом деле является Виктория Кин, он не поверил мне, и какое-то время казалось, что я имею дело с безумцем. Видимо, унаследованные от дяди способности в этом конкретном случае подвели. Он не смог прочесть мысли этой девушки. Он в нее слепо, безоглядно влюблен. И признался, что в этот вечер намеревался испытать свою «силу» на Синтии Кин – наконец я вытянул из него эту грозную тайну, которая была так же опасна, как кружка пива для Мастерса. Я был так рад, как будто получил наследство, ведь выигрыш был на нашей стороне.

Я сказал ему: «Хорошо, вы мне не верите. Не верите, что эта девушка делает из вас дурака. Не верите, что она собирается убить свою мачеху при помощи электрического тока. Хорошо: прошу вас немного помочь нам, и вы во всем убедитесь лично. Прошу вас ехать в Париж и огласить свое предупреждение. Я все устрою так, что вам никто не помешает. Ну и посмотрите, что произойдет».

Пенник согласился. Он приехал на аэродром с полицейским в штатском, никто, кроме нас, не знал, что он находится под арестом. Очень бледный, он уселся в самолет на глазах толпы людей и под обстрелом репортерских камер. Это мне и было нужно, чтобы он уехал, прежде чем смог бы рассказать обо всем Виктории Кин… Но я также знал, что он никогда не решится произнести это предупреждение. Он просто не мог этого сделать. Его гордость подверглась унижению, и когда он разговаривал со мной, то плакал как ребенок.

Теперь мы уже знаем, что произошло. Он полетел в Париж, но мысли о Виктории доводили его до безумия. Он оторвался от сопровождающего его полицейского и исчез. Прежде чем кто-либо успел сориентироваться, Пенник на самолете вернулся в Лондон. Он должен был быть свидетелем событий. Должен был развеять свои последние сомнения…

Старший инспектор тихонько свистнул.

– Да, – прервал он Г.М. – Вы предупреждали нас, что он может это сделать. Я должен признать, что особенно удивился, что он наскочил на нас, когда мы готовились захватить врасплох эту молодую даму, – Мастерс удовлетворенно улыбнулся, – со значительной поддержкой ее мачехи.

Доктор Сандерс с горечью смотрел на него.

– Да, но меня это удивило. Когда я увидел Пенника, поднимающегося по лестнице, ведущей на балкон, я был уверен, что он охотится на меня. Вы знали, что у него был нож?

– Я знал, – мрачно ответил старший инспектор. – Все время, пока мы стояли на этом чертовом балконе, я так крепко держал его за плечи, что он не мог пошевелиться. Но этот нож был предназначен не для вас, а для мисс Кин. Он бы покончил со всем на месте: рыдал, как ребенок, но при этом хотел ее убить! Я не слишком сочувствую этому джентльмену, сэр, хотя знаю, что вы жалеете его…

– Спокойно, сынок, без нервов! – мягко сказал Г.М.

– Нет, я нисколько его не жалею, – продолжал Мастерс с ожесточенным блеском в глазах. – Он хотел быть хозяином и владыкой над всеми, как хозяйничал в своем племени, когда время от времени появлялся в родном буше. Он рассказывал нам, как из дома своего дяди-колдуна он управлял всеми! Пенник и его резиновые маски!

– Резиновые маски? – удивился Сандерс.

Сэр Генри почесал себя по лысине. Потом с интересом посмотрел на потолок, а когда повернулся к доктору, голос его был сладким, как сироп от кашля.

– Хм-м, копия его собственного лица, выполненная из темной резины. Фетиш. Маска, какую носят колдуны в разных африканских племенах. Она больше, чем нормальное лицо, сделана из резины, так что ее можно растягивать во всех направлениях и таким образом придавать ей более страшный вид. Вы знаете, на чем основывается подобного рода фетишизм? Я слишком устал, чтобы в такое время просвещать вас относительно сходства между различными религиями. Но главные принципы те же самые, как среди африканских дикарей, так и в Европе, когда в средние века на кострах сжигали еретиков. Да, мои дорогие. Секта Водо возникла в начале двенадцатого века во Франции в борьбе со злоупотреблениями церковной иерархии. От нее, вероятно, произошло название Вуду – религия, распространенная на Антильских островах и среди негритянского населения Соединенных Штатов, основанная на суевериях и черной магии. Не знаю, помните ли вы, но Мина Констебль говорила, что Пенник чуть не вышел из себя, когда какой-то профессор на корабле назвал его месье Вуду. У Пенника было несколько таких масок, и одну из них он все время носил при себе. Виктория Кин – что за хитрая девица – выпросила или просто украла ее у него. Это могло ей очень пригодиться, если бы она захотела в нужный момент «вызвать» астральный призрак Пенника…

Серый свет вливался в комнату в незашторенные окна. Мастерс уже долгое время с нескрываемым весельем присматривался к противоположной стене. Энергичным движением он поднес к губам бокал и осушил его одним глотком. Засмеялся. Поставил, его тихий смех перешел, в громкий и неудержимый хохот.

– Клянусь Богом… – выдавил он, хлопая себя по бедрам. Сэр Генри посмотрел на него поверх очков.

– Да? Что в этом смешного, инспектор?

– Мне вспомнился тот старик из поезда: ну тот, который предлагал посадить Пенника в оцинкованный ящик, как мы делаем с радием. «Телефорс»! А люди сходили с ума от страха! И лучи смерти, которые могут разрушить в воздухе бомбардировщик! И… и все только потому, что электрический камин упал в ванну…

– Вы думаете, что это так смешно?

– А вы так не думаете, сэр?

– Нет, – серьезно сказал Г.М. – А как вы думаете, почему мы допустили весь этот шум по радио, в газетах?

– Не понимаю?

– Потому что хотели дать обществу урок здравого рассудка. Сегодня лопнет мыльный пузырь. Они узнают, что грозный «Телефорс» – это просто стечение бессмыслиц, а псевдонаучные теории годятся только для корзины с мусором. Это и было целью всей акции. И в следующий раз, когда начнут распространяться панические слухи, когда начнется болтовня о супербомбе, которая может уничтожить все Британские острова, либо о Лондоне, окутанном облаком ядовитого газа – они посмотрят на свой домик с садиком и скажут с иронией: «Телефорс»! И почувствуют себя в безопасности.

Когда вы услышите о суперсамолетах, супергазе или о нашей абсолютной беззащитности, подумайте о «Телефорсе». Тенденция верить во все превращает человеческие лица в чудовищные маски. Маски, большие, чем лица владельцев, потому что это только резина, которую можно растягивать во все стороны.

Сэр Генри тяжело встал с кресла, засопел от сделанного усилия и подошел к окну. Первые солнечные лучи осветили его лысину и упрямый подбородок, когда он стоял и задумчиво вглядывался в панораму Лондона.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «А потом — убийство!»

Глава 1 ПРИСКОРБНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ДОЧЕРИ КАНОНИКА

1

Несмотря ни на что, Моника волновалась. Перед тем как ехать сюда, она решила не выдавать своих истинных чувств. Она внушала себе, что должна держаться уверенно и легко, как будто посещение «Альбион Филмз» для нее в порядке вещей. Но сейчас, сидя в кабинете мистера Томаса Хаккетта, который собирался продюсировать «Желание», Моника поняла, что сердце у нее готово выскочить из груди, а язык слегка заплетается.

Собственная впечатлительность раздражала ее.

Дело было не во внешности сидящего напротив продюсера. Как раз наоборот. Судя по тому, что она слышала и читала, Моника ожидала, что киностудия окажется этаким бедламом, полным толстяков с сигарами, которые, как сумасшедшие, орут на своих ассистентов по телефону. Конечно, она не представляла мистера Хаккетта полным безумцем. И все же продюсер удивил ее и слегка выбил из равновесия.

Ее поразила тишина, царящая в парке, в павильонах и кабинетах. Киностудия «Пайнем», добраться до которой из Лондона можно было на поезде всего за сорок пять минут, занимала обширную территорию, отгороженную от шоссе высокой проволочной изгородью. За главным корпусом из белого бетона, длинным и приземистым, как ангар, с маленькими оранжевыми козырьками на окнах, располагался огромный серый студийный павильон. От одного его вида к горлу Моники подступил комок. Однако сейчас студийный павильон как будто дремал под жарким августовским солнцем; он казался вымершим и слегка зловещим.

Конечно, ей назначили встречу не в главном здании. Когда такси, которое она наняла на станции, подъехало к сторожке, привратник просветил ее.

— К мистеру Х-хаккетту! — крикнула Моника с заднего сиденья.

— А кто это?

— Мистер Х-хаккетт!

— Мистер Том Хаккетт? — уточнил привратник, прекрасно знавший, что в «Пайнеме» имеется только один Хаккетт.

— Д-да. Меня зовут Моника Стэнтон. У меня назначена с ним встреча.

Привратник сжалился над ней.

— Старое здание, — скомандовал он шоферу. Тот, видимо, понимал, о чем речь.

Жарко было невыносимо. Зеленые лужайки, подъездная дорожка, машины, припаркованные на ней, — все блестело и сияло на солнце. По тенистой аллее они проехали мимо главного корпуса вниз и остановились перед сложенным из красного кирпича строением с куполом, похожим на живописный замок. Фасад «замка» был увит плющом. В низинке, у самых окон, переливаясь на солнце, протекала мелководная речушка, в которой плавали утки. Настоящая идиллия — подлинная Аркадия! Здесь невольно клонило в сон. А наверху, в залитом солнцем кабинете, выходящем окнами на речку, Монику представляли мистеру Томасу Хаккетту.

Мистер Хаккетт держался спокойно, суховато и властно — как главный герой в ее «Желании».

— Рады вас видеть, мисс Стэнтон, — сказал он. — Очень рады. Прошу садиться.

Кивком продюсер указал ей на стул. Грубоватым, повелительным жестом достал из ящика стола коробку с сигарами и придвинул к ней. Поняв, что его жест несколько неуместен, он убрал коробку и с тем же деловитым видом захлопнул ящик.

— Но от сигареты вы не откажетесь? Отлично! Я сам не притрагиваюсь к табаку, — объяснил он с сурово-добродетельным видом. — Мисс Оулси! Принесите, пожалуйста, сигареты.

Усевшись в кресло, Томас Хаккетт смерил ее пристальным взглядом. Мистер Хаккетт (реально существующий человек) работал на загадочную личность по фамилии Маршлейк, главу компании «Альбион Филмз», который вкладывал в производство деньги, но которого никто никогда не видел. Если спрашивали про мистера Маршлейка, то обычно говорили: «Он только что вышел». Мистер Хаккетт был живым воплощением практичности. Мужчина в расцвете сил — лет тридцати пяти — приземистый, смуглый, широколицый. Лицо его украшали усики щеточкой и ослепительная улыбка, которая, тем не менее, несла налет суровой деловитости.

— Разумеется, — заявила Моника в порыве откровения, — я ужасно рада здесь оказаться… ужасно рада, что мне представился случай…

Мистер Хаккетт снисходительно улыбнулся, как бы соглашаясь со справедливостью ее суждений.

— …и все же я не хочу воспользоваться ложным предлогом. По-моему, мой агент ясно сказал вам, что у меня нет абсолютно никакого опыта в написании сценариев…

Ей показалось, будто мистер Хаккетт изумился. Глаза его сощурились.

— Неужели совсем никакого? — спросил он.

— Абсолютно.

— Вы уверены? — властно переспросил мистер Хаккетт с видом человека, которого трудно провести.

— Конечно, уверена!

— А, я этого не знал, — тихо и зловеще пробормотал продюсер.

У Моники сердце ушло в пятки.

Мистер Хаккетт некоторое время размышлял над ее словами. Потом он вскочил с места и забегал по кабинету. Казалось, он погрузился в глубокие раздумья.

— Плохо! Очень плохо. Совсем нехорошо! Я, видите ли, просто думаю вслух, — объяснил он, неожиданно бросая на нее взгляд и тут же снова впадая в транс. — С другой стороны, мы не требуем от вас режиссерского сценария. Говард Фиск, который будет ставить «Желание», никогда не пользуется режиссерским сценарием. Уверяю вас. Никогда!

Моника с трудом подавила порыв сказать: «Как мудро с его стороны». Но поскольку она понятия не имела, что такое «режиссерский сценарий», то решила тактично промолчать.

— Диалоги писать умеете? — спросил мистер Хаккетт, резко останавливаясь.

— О да! Однажды я написала пьесу.

— Это не то, — возразил мистер Хаккетт.

— Почему?

— Совсем не то. — Мистер Хаккетт загадочно покачал головой. — А теперь подумайте и ответьте: вы сумеете сочинить диалоги — хорошие, живые и остроумные?

— Не знаю. Попробую…

— Значит, вы приняты, — вежливо заявил мистер Хаккетт и тут же предупредил: — Только не перегружайте ими сценарий! Пусть диалоги будут максимально яркими. И сведите их к минимуму. Лучше всего, — он протянул руки вперед, как бы обрисовывая ситуацию, — практически никаких диалогов… Это опять мысли вслух. Мисс Стэнтон, я принял решение и не отступлю от него. Вы приняты на работу.

Поскольку Моника уже знала, что ее приняли, — после трудной битвы, выигранной ее литагентом, подобное заявление со стороны продюсера могло показаться излишним. Однако ничего странного тут не было. Одному Аллаху ведомо, как делаются дела в киноиндустрии.

Неожиданно для себя Моника ощутила такое счастье, что едва не начала заикаться. Безумная, неистовая радость охватила ее; душа у нее пела. Ей показалось, будто она слегка пьяна. Ей захотелось встать и крикнуть своему отражению в зеркале: я, Моника Стэнтон из прихода Святого Иуды, Ист-Ройстед, Хартфордшир, в самом деле сижу на кинокомпании «Альбион Филмз» и разговариваю с продюсером, который поставил «Хмурый рассвет» и «Развод моей хозяйки»! Я, Моника Стэнтон, которая так часто сидела в кинозале и наблюдала за игрой прославленных актеров, скоро увижу в титрах собственную фамилию, а на экране оживут придуманные мной персонажи! Я, Моника Стэнтон, стану частью этого огромного ослепительного мира… Так все началось.

2

Мистер Томас Хаккетт, по причинам, которые мы вскоре укажем, был самым озабоченным человеком на киностудии «Пайнем». Но, несмотря на свое состояние, он изумился, увидев Монику Стэнтон во плоти. Дело в том, что он успел прочесть «Желание» и втайне удивлялся, как книга — по крайней мере, большая ее часть — избежала цензуры.

Нет, он не ждал, что Моника окажется похожей на чувственную и пресыщенную Еву д'Обри, героиню «Желания». Как раз наоборот. По опыту мистер Хаккетт знал: авторши страстных любовных романов обычно оказываются либо суровыми и весьма деловитыми дамами, либо кислыми старыми девами, способными обратить в камень любого мужчину в округе. Однако он не был готов к встрече с живой, пухленькой, скромной с виду девушкой, которая восхищенно взирала на него умными, но наивными глазами. Моника не поражала своей красотой, тем не менее она принадлежала к числу тех хорошеньких, общительных, румяных девушек, которые буквально лучатся невинностью и очень нравятся мужчинам.

В глубине души мистер Хаккетт был немного шокирован. Откуда невинной девушке знать о подобного рода вещах? Как только маменька позволила ей написать такую книгу?

Матери у Моники не было — она умерла; однако имелась тетка, которая тоже диву давалась.

Сегодня всем известна история создания ставшего бестселлером романа «Желание». Его автор, Моника Стэнтон, двадцати двух лет, единственная дочь преподобного каноника Стэнтона, сельского священника, почти никогда в жизни не выезжавшая за пределы Ист-Ройстеда, что в графстве Хартфордшир. Однако никто не знает, какой шум поднялся после выхода романа на родине автора!

Когда рукопись была впервые представлена на рассмотрение, некий издатель изрек:

— Шампанское ведрами! Бриллианты шапками! Если машина — так уж не меньше «роллс-ройса». А уж любовные страсти — Господи, спаси! Главный герой, капитан Ройс, — ну и тип! По-моему, не стоило автору отпускать его охотиться на тигров в Африке. Но…

— Но — что? — спросил его компаньон.

— Во-первых, у девочки хороший слог. Скоро она поймет свои заблуждения. Но нам вовсе не нужно, чтобы она поняла свои заблуждения! Это во-вторых. Ее книга — настоящая золотая жила. Мечта любого издателя! Не видеть мне больше ни одной книжки, если за ее романом не будут выстраиваться очереди!

Он оказался прав.

Моника написала роман сердцем; он оказался воплощением и ее собственных мечтаний. Не то чтобы она ненавидела Ист-Ройстед или даже миллион мелких обязанностей, возложенных на нее как на дочь священника. Но иногда они надоедали ей — буквально до слез. Иногда, размышляя о своей жизни, она в бессилии сжимала кулаки и мотала головой. Ее чувствам никак не помогало присутствие мисс Флосси Стэнтон, тетки, одной из тех веселых и, что называется, здравомыслящих особ, против которых хочется взбунтоваться больше, чем против какой-нибудь жестокой тиранши. Оказавшись за письменным столом, Моника отпускала фантазию на волю.

Ее героиня, Ева д'Обри, стала этакой grande amoureuse, великой любовницей, чьим подвигам позавидовали бы Клеопатра, Елена Троянская и Лукреция Борджиа, вместе взятые.

Заранее поясним: Моника пыталась сохранить свое авторство в тайне. В конце концов книга вышла под псевдонимом. Дома никто бы и не узнал, что она впуталась в историю, если бы тетка, которая имела обыкновение примерно раз в две недели переворачивать все вещи Моники вверх дном, не наткнулась на рукопись в ящике туалетного столика.

Находка не нарушила душевного покоя родственников, потому что никто не позаботился выяснить, в чем же, собственно, дело. Моника, одновременно сгорая от унижения и раздуваясь от гордости, объявила, что пишет книгу. Ее признание не встретило поддержки. Тетка расплывчато улыбнулась.

— Вот как, милочка? — сказала она и тут же сменила тему и несколько обиженно поинтересовалась, успела ли Моника, занятая литературным трудом, отнести заказ зеленщику.

Первый раскат грома прогремел, когда из издательства пришло извещение о том, что рукопись принята. Вместе с извещением Монике прислали чек. Домашние, завтракавшие за столом в доме викария, прервали беседу. Почтенный каноник Стэнтон застыл на месте с кофейником в руке — да так надолго, что служанке, которая больше не могла этого вынести, пришлось вмешаться и забрать его. Мисс Флосси Стэнтон раздирали самые противоречивые чувства. Но чек ее убедил.

Сразу после завтрака тетка нахлобучила на голову шляпку и пошла по соседям — хвастаться.

Мисс Флосси была сама во всем виновата. Она держалась вполне непринужденно, но хвасталась изо всех сил. Скоро уже все соседи знали, что Моника стала писательницей. Тетке не пришло в голову поинтересоваться сюжетом «книжечки Моники — такой умницы». Вначале рукопись называлась «Ева д'Обри», отчего в голове у мисс Стэнтон возникла неясная ассоциация с Элизабет Гаскелл, которая писала семейно-бытовые романы о провинциальной жизни и создала биографию Шарлотты Бронте. Тетка решила, что книга племянницы «очень мила».

Но жители Ист-Ройстеда прочли книгу и замерли в ожидании. Взрыв произошел в июле, когда мисс Стэнтон, пившая чай у полковницы Гренби, в который раз обронила: кажется, ее племянница написала хорошую книгу. Интересно, о чем она? Тут все сидевшие за столом дамы, трепеща от тайной радости, дружно просветили ее.

Удар был силен.

Вернувшись домой, мисс Стэнтон, как ураган, ворвалась в кабинет брата и без сил рухнула на диван. Преподобный Стэнтон покорно положил ручку.

— Джеймс, — вопросила она тоном, каким сотрудники ФБР в кино допрашивают гангстеров, — ты прочел эту книгу?

К сожалению, родственники все понимают буквально.

3

Так Моника Стэнтон приобрела репутацию падшей женщины.

Нет, с ее героиней, Евой д'Обри, Монику вовсе не пытались отождествлять. В конце концов, соседи знали дочь каноника с рождения и прекрасно понимали, что у нее нет и не могло быть таких возможностей, как у Евы д'Обри. Никто не считал, что она впервые продала свою честь за бриллиантовое ожерелье стоимостью двадцать тысяч фунтов, потому что ни у кого в Ист-Ройстеде не было бриллиантового ожерелья стоимостью двадцать тысяч фунтов. Никто не утверждал, что она отдыхала на Средиземном море с итальянским графом, потому что всем было прекрасно известно: Стэнтоны всегда проводят отпуск в Борнмуте.

Жители Ист-Ройстеда чувствовали, что должны быть справедливыми.

Но на том справедливость и заканчивалась. Даже самые снисходительные критики, считавшие, что роман — в основном вымышленное произведение, говорили, демонстрируя трогательную веру в искренность автора, что невозможно написать книгу на определенную тему, не имея о теме хотя бы некоторого представления.

Более того, Моника всегда слыла тихоней, и потому ситуация выглядела еще хуже.

Первые несколько недель в доме викария царили сумбур и сумятица. Страдальческие стенания мисс Стэнтон можно было обозначить с помощью трех пунктов: а) как им пережить позор; б) как ее племянница посмела создать такое безобразие; в) откуда ее племяннице стало известно о некоторых вещах столько, что она сумела о них написать?

Оказалось, что последний пункт — самый важный. Мисс Флосси Стэнтон останавливалась на нем с ужасающей последовательностью.

Она ни разу не довела разговора с Моникой до конца. Вначале она требовала подробностей; когда же племянница пыталась объясниться, тетка, вспыхнув, поднимала руки и отказывалась что-либо слушать. Когда доведенная до отчаяния Моника спрашивала, на что, собственно, намекает тетка, мисс Стэнтон многозначительно и зловеще отвечала:

— Уж ты-то знаешь!

После такого заявления она, оставив Монику, бежала выяснять отношения с самим каноником.

Мисс Стэнтон желала знать, кто «этот мужчина». Она перебирала всех молодых людей, живших по соседству. В конце концов она едва не свела каноника с ума. Однако Моника в отце обрела неожиданного союзника.

Мисс Стэнтон пришла в ужас.

— Джеймс, я тебя не понимаю! Неужели ты не видишь, что практически попустительствуешь безобразиям?

— Каким безобразиям? — спросил каноник.

— Книге, разумеется!

— Книгу, дорогая моя, нельзя назвать в полном смысле слова «безобразием».

— Джеймс, ты способен вывести из себя кого угодно! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Книга — просто ужас…

— Согласен с тобой: она немного незрелая. И возможно, немного неблагоразумная. В то же время должен признать: я нашел книгу весьма занимательной.

— Джеймс, ты невыносим!

— Милая Флосси, — каноник чуточку повысил голос, — поддамся искушению быть вульгарным и отвечу так: хватит трепаться! Ты, кажется, путаешь факты с вымыслом. Мы с тобой оба недавно познакомились с мистером Уильямом Картрайтом, который пишет детективы. Если я правильно помню, он произвел на тебя вполне благоприятное впечатление. Ведь не думаешь же ты, что мистер Картрайт в свободное время режет людям глотки?

Мисс Стэнтон ухватилась за соломинку, которая одновременно стала последней каплей.

— Ах! — вскричала она. — Как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!

Данное историческое замечание заслуживает включения в список фраз, которыми начинаются семейные скандалы.

Все, у кого есть хотя бы некоторый опыт семейной жизни, знают: еслиженщина — глава семьи — случайно произносит фразу, которая кажется ей остроумной, она повторяет ее снова и снова. Члены семьи вынуждены слушать одно и то же, в тех же самых выражениях, по многу раз на дню. Постепенно злополучная фраза подтачивает их жизненные силы. Они болезненно воспринимают историческое замечание. Они с ужасом ждут его всякий раз, как хозяйка дома открывает рот.

Следует пояснить: до того, как все началось, Моника Стэнтон относилась к детективным романам довольно равнодушно — то есть без особой любви, но вместе с тем и без отвращения. Она прочла несколько детективов, которые показались ей немного натянутыми и глуповатыми, хотя, несомненно, вполне терпимыми — если вам нравится скрашивать досуг подобным образом.

Но по прошествии некоторого времени, устав слушать тетку, Моника готова была проклинать тот день, когда родился сэр Артур Конан Дойл. Она прониклась непередаваемой и бессмысленной ненавистью ко всем писателям-детективщикам. Уильяма же Картрайта, которого мисс Флосси ухитрялась вставлять в разговор на любую тему, от пудинга из тапиоки до Адольфа Гитлера, Моника охотно отравила бы ядом кураре, а после сплясала бы на его могиле. Как всегда бывает, дело довершил пустяк. В ходе всего переполоха вокруг «Желания» Моника держалась внешне твердо, хотя внутри у нее все дрожало. Сомнения овладели ею задолго до того, как грянула буря. Ей стало нехорошо после того, как прошел первый страстный порыв вдохновения, и она поняла, что именно она написала. Второй приступ дурноты случился, когда она, мучаясь, читала корректуру. Потом осталось только беспокойство.

Ее одолевали не столько дурные предчувствия, сколько изумление и ярость. «Так несправедливо! — кричала она своему отражению в зеркале. — Так нечестно! Так неразумно!»

Она всегда хотела стать писательницей, и ей удалось доказать, что она владеет слогом. И что же? Что? Она создала превосходную вещь, за которую могла бы ожидать похвалы, а вместо того с ней обращаются как с преступницей! Так бывает в детстве: ты совершаешь что-то из самых лучших побуждений, но все взрослые немедленно обрушиваются на тебя.

— И я сказала ее отцу, — повторяла убитая горем мисс Стэнтон, — как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!

В конце концов, из-за чего поднялся такой шум? Моника искренне недоумевала. Холодея, она снова и снова перечитывала напечатанный роман. Да, некоторые места можно назвать чересчур откровенными. Ну и что? Чему так удивляться? Все совершенно нормально, естественно, по-человечески… Разве нет?

— И я сказала ее отцу, — сообщала мисс Стэнтон, доверительно склоняясь к очередной собеседнице, — как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!

О господи!

К сожалению, книга имела небывалый успех. Привлеченный сплетнями и намеками соседей, к Монике заявился репортер. Ее сфотографировали в саду, возле дома; в прессу просочилось ее настоящее имя. Репортер задал ей, в числе прочих, вопрос о праве женщин на свободную любовь. Сбивчивый ответ Моники в газете выглядел довольно двусмысленно. Канонику Стэнтону пришлось объясняться с епископом; мисс Стэнтон получила мощное духовное подкрепление на следующие три недели; к дому викария, как мухи на мед, слетались другие репортеры, спеша снять дань с лакомого кусочка.

«Невозможно поверить! — надрывалась «Планета», сама славящаяся некоторым легкомыслием. — Личико ангела с портретов Берн-Джонса, но при этом душа Мессалины!»

«Я не знаю женщин, — едко замечал «Ньюз-Рекорд», — но, по-моему, она — та еще штучка! Не пробовали пригласить ее на свидание?»

— Конечно, — вздыхала мисс Флосси Стэнтон, причем в ее голосе появлялись опасно самодовольные нотки, — конечно, книга действительно приносит деньги — и немалые; но я сказала брату: «Ну и что?» И действительно, ну и что? В конце концов, и мистер Картрайт неплохо зарабатывает. И как я сказала брату: «Как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик…»

Моника не выдержала.

В середине августа, незадолго до того, как Европу потрясли события совершенно другого масштаба, Моника собрала вещи и уехала в Лондон.

4

Теперь, сидя в кабинете мистера Томаса Хаккетта, Моника прямо-таки горела желанием немедленно приступить к работе. Она обещала себе, что будет хорошим драматургом; она сделает из «Желания» образцовый киносценарий! Подумать только — человек, которого называют молодым Наполеоном британской киноиндустрии, разговаривает с ней так вежливо и даже почтительно! Она испытывала такую горячую благодарность, что немедленно прониклась и деловитостью мистера Хаккетта, и его уверенностью, и его здравомыслием.

— Значит, решено. — Мистер Хаккетт перегнулся через стол и пожал ей руку. — А теперь, мисс Стэнтон, когда вы стали одной из нас, скажите откровенно: какого вы мнения о происходящем?

— По-моему, это замечательно, — искренне ответила Моника. — Но…

— Что такое?

— В общем… как мне работать? То есть… мне писать сценарий в Лондоне, а потом прислать его вам — или я должна работать здесь?

— О, вы будете работать здесь, — ответил мистер Хаккетт; сердце у Моники подскочило от радости. Вопрос о том, где ей работать, был последним из тех, что беспокоили ее. От одного вида «Пайнема» киношный микроб проник ей в кровь.

— Если вы останетесь в Лондоне, дело не выгорит, — сухо продолжал продюсер. — Мне нужно, чтобы вы были у меня перед глазами. Есть у меня один парень, который за секунду обучит вас всем правилам игры. Ваши кабинеты будут рядом. — Он что-то пометил в блокноте. — Но имейте в виду: вам придется попотеть! Поработать как следует, усердно, не щадя себя. И, кроме того, быстро, мисс Стэнтон. На скорости я особенно настаиваю. Я намерен приступить к съемкам… — продюсер коротко и деловито стукнул рукой по столу, — в самом ближайшем будущем. Если получится, через четыре недели. Еще лучше — через три. Что скажете?

Моника, еще не привыкшая к манерам киношников, приняла его слова за чистую монету, и ей стало нехорошо.

— Три недели! Но…

Мистер Хаккетт немного подумал, а потом как бы нехотя проговорил:

— Ну может быть, немного больше. Но помните — немного! Вот так мы здесь работаем, мисс Стэнтон. Я хочу запуститься сразу после «Шпионов на море», антинацистского фильма, который мы делаем сейчас.

— Понимаю, мистер Хаккетт, но…

— К тому времени съемки «Шпионов на море» должны быть закончены. Надеюсь. — На лице его на мгновение появилась зловещая гримаса, но морщины и складки тут же разгладились. — Скажем, от четырех до пяти недель; тогда у нас будет куча времени. Вот именно! Значит, решено! — Он записал что-то еще. — Ну как?

Моника улыбнулась:

— Постараюсь, мистер Хаккетт. И тем не менее… Мне столько предстоит узнать, столькому нужно научиться, и все же, думаю, за четыре недели мне удастся написать более-менее нормальный сценарий «Желания»…

Мистер Хаккетт смерил ее безучастным взглядом.

— «Желания»? — повторил он.

— Да, конечно.

— Но, милая моя, — в голосе мистера Хаккетта зазвучали снисходительные нотки, — вы будете работать вовсе не над сценарием «Желания».

Моника изумленно воззрилась на него.

— О нет, нет, нет, нет! — Мистер Хаккетт как будто удивлялся, отчего такая нелепая мысль пришла ей в голову, и даже укоризненно покачивал головой. Его зубы сверкнули в улыбке; усики зашевелились. Он сосредоточил все силы, всю свою энергию, чтобы вывести ее из нелепого заблуждения.

— Но я думала… я так поняла, что…

— Нет, нет, нет, нет, нет, — повторил мистер Хаккетт. — Над «Желанием» будет работать мистер Уильям Картрайт, и он научит вас всему, что вам необходимо знать. А вы, мисс Стэнтон, должны представить нам сценарий по новому детективу мистера Картрайта «А потом — убийство!».

Глава 2 НЕУМЕСТНОЕ КРАСНОРЕЧИЕ БОРОДАЧА

1

По теории Данна, в подсознании творятся странные вещи. У Моники, хоть она на мгновение лишилась дара речи, появилось удивительное чувство, будто она уже здесь бывала. Вся окружающая обстановка — кабинет, выдержанный в белых тонах, ситцевые занавески на залитых солнцем окнах, громкий голос мистера Хаккетта — все показалось ей настолько знакомым, как будто ей уже пришлось пережить нечто подобное, и она точно знала, что далее последует.

Истинная же причина заключалась в другом. В глубине души Моника все время боялась, что счастье скоро закончится. Все слишком хорошо, чтобы быть правдой! Она была твердо убеждена: злобные богини судьбы уже готовятся испортить ей праздник каким-нибудь мерзким финтом.

И когда ее опасения сбылись, разумеется, оказалось, что финт связан с фамилией Картрайт. Неизбежность! Картрайт ее преследовал. Вся ее вселенная была омрачена существованием Картрайта. Куда ни глянь, повсюду маячила его злобная, отвратительная физиономия.

Но она пыталась бороться.

— Вы шутите? — умоляюще спросила она, все еще надеясь на что-то. — Мистер Хаккетт, вы ведь не серьезно?

— Совершенно серьезно, — любезно возразил ее собеседник.

— Мне предстоит писать сценарий по детективу, а не по моей собственной книге?

— Вот именно.

— А мистер Картрайт… — ей не без труда удалось выговорить ненавистную фамилию, — будет писать сценарий по… моей книге?!

— Вы угадали! — просиял продюсер.

— Но почему?

— Прошу прощения, что?

Моника испытывала к продюсеру настолько благоговейное чувство, что, будь ситуация рядовой, ей бы не хватило мужества возражать. Она бы молча страдала, думая, что, наверное, она сама во всем виновата. Но это уж слишком! С ее губ непроизвольно готовы были слететь слова: «Ничего глупее я в жизни не слышала!» И хотя она не сказала ничего подобного, в ее интонации отразились ее переживания.

— Я спросила: «почему?» — повторила она. — Почему мы должны писать сценарии не по своим книгам?

— Мисс Стэнтон, вы не понимаете.

— Знаю, мистер Хаккетт, но…

— Мисс Стэнтон, кто из нас продюсер с десятилетним опытом, вы или я?

— Конечно, вы. Но…

— Тогда все хорошо, — бодро заявил мистер Хаккетт. — Не надо стараться сразу нас изменить, мисс Стэнтон. Ха-ха-ха! Видите ли, у нас свои методы и приемы. Поверьте моему слову, после десяти лет мы кое в чем разбираемся. Ясно? А вы будете учиться. Да, в самом деле. С таким учителем, как Билл Картрайт, вы моментально во всем разберетесь.

Моника, до которой, наконец, дошла вся чудовищная глупость происходящего, вскочила на ноги.

— Вы хотите сказать, что я должна остаться здесь и учиться… учиться писать сценарии под руководством этого гнусного… отвратительного…

— Что такое? Вы знакомы с Биллом Картрайтом? — оживился ее собеседник.

— Нет, я его не знаю. Но мои родственники с ним знакомы. И они говорят… — тут Моника поневоле отступила от правды, — они говорят, что он — самый гнусный и отвратительный тип из всех, чьи ноги когда-либо попирали землю!

— Да что вы! Нет, нет, нет!

— Вот как?

— Вы все не так поняли, мисс Стэнтон, — заверил ее продюсер. — Я знаю Билла много лет. Бог свидетель, он никогда не стал бы победителем конкурса красоты. Но он вовсе не так плох. — Мистер Хаккетт задумался. — Я бы скорее назвал его своеобразным.

Моника прикусила язык.

Мистер Хаккетт смутно уловил, что девушка чем-то раздосадована.

Дело в том, что в голове Моники давно уже сложился образ мистера Уильяма Картрайта и она не хотела менять его ни на йоту. Мистера Картрайта везде расхваливали, по крайней мере литературные критики, за «безупречную здравость суждений и скрупулезную точность сюжета». От таких отзывов его образ становился еще более невыносимым. Монике казалось: она не так презирала бы Картрайта, если бы кто-нибудь отругал его за небрежность. Автор детективных романов рисовался ей чопорным морщинистым сухарем профессорского склада, в громадных очках. И она старательно лелеяла в душе ненависть к воображаемому «профессору».

— Я не могу, — просто сказала она. — Мне ужасно жаль. Вы знаете, как я вам признательна. Но я не могу.

— Ну конечно, — холодно и равнодушно отозвался продюсер. — Если хотите разорвать контракт…

— Дело не в контракте, — с отчаянием возразила Моника. — Пожалуйста, поймите меня правильно, мистер Хаккетт. Я не пытаюсь навязывать вам свою волю. Уверена, вы лучше меня во всем разбираетесь. — Она искренне верила в то что говорила: во всем виноват один Картрайт! — Я сделаю все, что вы меня попросите, если вы только объясните, почему… Почему я должна писать детективный сценарий? Я совершенно не разбираюсь в детективах… И почему я не могу писать сценарий на основе собственной книги, которую я знаю досконально? Прошу вас, объясните, в чем тут дело!

Мистер Хаккетт просиял и вздохнул с облегчением.

— Ах, в чем тут дело? — Он намеренно подчеркнул последние слова. — И все? Так почему же вы сразу не сказали? Вам нужна причина?

— Да!

— Что ж, дорогая моя, ничего нет проще, — с некоторой снисходительностью начал продюсер. — Дело в том, что…

Тут зазвонил стоящий на столе телефон. Мистер Хаккетт, вздрогнув, как динамо-машина, схватил трубку. Все прочее тут же выветрилось из его головы.

— Да… да, Курт? Да? Ну, спросите Говарда!.. Нет, нет, ни за что! Только что прибыла новая сценаристка. — Он заговорщически сверкнул в сторону Моники белозубой улыбкой. — Да, очень милая девушка… Да. Ладно, ладно, скоро буду. — Схватив карандаш, он что-то пометил в блокноте. — Третий павильон, через пять минут… Да. Хорошо! Пока.

Он повесил трубку.

— Итак, мисс Стэнтон… О чем мы говорили?

— Не хочу вас задерживать…

— Все в порядке. — Мистер Хаккетт махнул рукой, что внушало мысль: вовсе не все в порядке, но он справится. — Пять минут, пять минут! Не торопитесь! Что вы собирались мне сказать?

— Я — ничего, мистер Хаккетт. Это вы собирались объяснить, почему нужно, чтобы я работала над детективом, а не над моим собственным сюжетом.

— Ах да! Да. Милая моя мисс Стэнтон, ничего нет проще. Дело в том, что…

Вдруг дверь распахнулась, и вошел мужчина.

Он не просто вошел: он ворвался в кабинет мистера Хаккетта, и вместе с ним ворвался поток такой спокойной, холодной, сдержанной ярости, как будто новоприбывший только что вылез из холодильника. От незнакомца веяло холодом, казалось, даже солнечный свет померк. Состояние его отражалось в каждом жесте. Хотя дверь он распахнул настежь, он не хлопнул ею о стену, а, придержав ее холодными дрожащими пальцами, мягко прикрыл за собой. Потом незнакомец осторожно двинулся к столу продюсера — с таким видом, как будто шел по минному полю. Это был высокий моложавый мужчина с книгой под мышкой. И только когда он остановился у стола продюсера и посмотрел мистеру Хаккетту в глаза, мина, на которую он так боялся наступить, взорвалась. Его первыми словами были:

— Черт побери… Это что такое?! — Он хлопнул книгой по столу так громко, что с фарфоровой чернильницы в виде китайского мандарина слетела крышечка.

Книга оказалась бестселлером «Желание». Мистер Хаккетт водрузил крышечку на место.

— Привет, Билл, — поздоровался он.

— Послушай, — заявил вошедший, — это уж слишком! Я не могу, Том. Ради всего святого, есть же пределы!

— Садись, Билл.

Тот, кого назвали Биллом, решительно направился к мистеру Хаккетту. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что он хочет задушить продюсера; видимо, на какое-то мгновение у незнакомца возникло такое желание. Хотя мужчина не повышал голоса, он говорил хрипловато. Таким голосом игроки в гольф, упав на колени, обычно заклинают мячи.

— Послушай, — продолжал новоприбывший. — Я, в общем, не против того, что пишу сценарии по плохим книгам. В свое оправдание могу заявить: только по таким книгам и можно писать сценарии. Их хотя бы можно переделать. Погоди!

Он поднял руку.

— Но есть пределы, за которые не выйдет ни один пишущий на английском языке, каким бы бессовестным он ни был. Я дошел до предела. То, что ты мне всучил, — не просто вздор. Книжонка — самая мерзопакостная белиберда, какую способны всучить невинному читателю неграмотные маньяки, выдающие себя за издателей! Одним словом, Том, то, что мне дали, — непотребство! Я ясно выразился?

Наклонившись над столом, он стукнул по книге. Пальцы его подергивались.

— Ах ты! — огорчился вежливый мистер Хаккетт. — Позволь я тебя познакомлю с мисс Стэнтон. Мистер Картрайт — мисс Стэнтон.

— Здрасте. — Картрайт метнул на Монику быстрый взгляд через плечо и снова повернулся к продюсеру: — Так вот, Том. Эта книга…

— Здравствуйте, — ласково поздоровалась Моника. В душе у нее все ликовало.

Возможно, это прозвучит странно, но при виде мистера Уильяма Картрайта она почувствовала, что ее страдания вознаграждены. Однако даже радость ее была пронизана лютой ненавистью. Несмотря ни на что, Моника была счастлива. Решимость ее окрепла, смелость вернулась после того, как она поняла, что враг идет прямо к ней в руки.

Правда, ее представления оказались ошибочными. Уильям Картрайт вовсе не был морщинистым сухарем, хотя и обладал раздражающей привычкой вставать в позу и поучать. Люди неосмотрительные могли бы сказать, что он недурен собой: широкоплечий, худощавый, с правильными чертами лица и коротко стриженными каштановыми волосами. Люди неосмотрительные, которые не заглядывали в его греховную душу, могли бы даже назвать выражение его лица добродушным. Моника, которая, несмотря ни на что, была человеком справедливым, сразу отдала должное внешности нового знакомого. Однако она узрела нечто настолько ужасное, что ей даже полегчало. Она узрела нечто, сразу выводящее Уильяма Картрайта за пределы человечества; нечто, способное навсегда оправдать ее ненависть к нему. Моника готова была прыгать от радости.

Уильям Картрайт оказался бородатым!

2

Здесь снова требуется внести ясность. Борода Уильяма Картрайта не напоминала по форме лопату; он не носил и козлиную бородку, которая обычно внушает сильное отвращение. Наоборот, любой мужчина счел бы ее удачной попыткой справиться с буйной растительностью на лице.

Такие щегольские, аккуратно подстриженные бородки носят морские офицеры.

Однако почти все женщины относятся к бороде по-другому. Монике, которая на время лишилась способности распознавать цвета, показалось, что борода у Уильяма Картрайта ярко-рыжая.

— Я уже не говорю об огромном количестве грубых грамматических и синтаксических ошибок. — Отвратительный Картрайт выпятил вперед подбородок, украшенный преступной бородой. — Я молчу о тяжеловесном стиле, способном потопить линкор. Я молчу о самодовольном дураке герое, капитане Как-там-его; я молчу о порнографических наклонностях авторши, которая настрочила эту пакость…

— Ах! — Моника непроизвольно вздрогнула.

— Билл, — вмешался мистер Хаккетт, — напрасно ты так выражаешься при мисс Стэнтон. Где твои манеры?

— Я уже молчу о… Да что с тобой? Что ты мне машешь?

— Вот девушка, которая написала эту книжку!

— А? Кто?

— Да вот же она. Перед тобой.

Наступило ужасное молчание. Мистер Картрайт обернулся не сразу. Моника успела разглядеть со спины древнюю спортивную куртку и серые фланелевые брюки, которые, похоже, не гладили с прошлого Рождества. Плечи, обтянутые спортивной курткой, медленно поднимались, пока не оказались почти на одном уровне с ушами их обладателя.

— Господи помилуй! — с благоговейным ужасом прошептал Картрайт.

Вначале он рискнул посмотреть на Монику одним глазом, затем, наконец, обернулся и посмотрел ей в лицо.

— Послушайте… Простите меня! — выпалил он.

— Простить? Ну что вы! — Монике, бледной от злости, все же удавалось сдерживаться и говорить беззаботно и легко. — Пожалуйста, не извиняйтесь. Все нормально. Я нисколько не возражаю.

— Не возражаете?!

— Конечно нет! — Моника издала короткий смешок. — Так приятно выслушать непредвзятое мнение о своем творчестве!

— Послушайте… мне правда очень жаль! Надеюсь, у вас не сложится неправильного впечатления от того, что я наговорил?

— Совсем нет! — Моника добродушно рассмеялась. — «Одним словом, Том, то, что мне дали, — непотребство!» Не слишком много вариантов для неправильного истолкования, как, по-вашему?

— Говорю вам, мне очень жаль! Откуда мне было знать, что вы — автор? Я и понятия не имел! Если бы я знал…

Моника лукаво улыбнулась:

— Если бы вы знали, вы бы так не сказали?

— Нет, ей-богу, нет!

— Вот как! Неужели? — обрадовалась Моника. — Знаете, мистер Картрайт, я всегда представляла вас лицемером и ханжой. Приятно сознавать, что вы такой и есть.

Картрайт отступил на шаг назад. Его борода (рыжая борода!) виновато обвисла. Легкомысленный наблюдатель, неспособный, подобно Монике, разглядеть его глубинной подлости, решил бы, что писатель искренне раскаивается.

Выпрямившись, он сделал вторую попытку.

— Мадам, — в голосе его вновь появились бархатистость и любезные интонации, — на тот случай, если вы не удосужились заметить, я все время пытаюсь извиниться. Я повел себя бестактно. Я проявил себя невоспитанным грубияном. И я во что бы то ни стало намерен вымолить у вас прощение, даже ценой собственной жизни!

— Не сомневаюсь, мистер Картрайт, что извинение для вас — самая мучительная форма самоубийства.

— Ну-ка, перестаньте ссориться, — строго приказал мистер Хаккетт, вставая и разглаживая пиджак. — Извините, по мне придется вас покинуть. Пора бежать. Рад, что вы познакомились. Я хочу, чтобы вы сработались.

Картрайт застыл на месте. Потом он очень медленно развернулся к продюсеру.

— Ты хочешь, чтобы мы… что?!

— Да. Кстати, мисс Стэнтон будет писать сценарий по твоему детективу. Разве я тебе не говорил?

— Нет, — сдавленным голосом ответил Картрайт. — Нет, ты мне ничего не говорил.

— Ну вот, теперь ты все знаешь. Да, кстати! Я хочу, чтобы ты стал для мисс Стэнтон… — продюсер улыбнулся, — своего рода руководителем, советчиком и наставником. У нее нет никакого опыта в написании сценариев.

— У нее, — шепотом повторил Картрайт, — нет никакого опыта в написании сценариев?!

— Вот именно. Поэтому я хочу, чтобы ты ее поучил. Помоги ей, растолкуй, что есть что. Вы оба нужны мне здесь, в старом здании; будете трудиться под моим присмотром. Ее я поселю в старом кабинете Леса Уотсона, рядом с твоим. Мы там приберемся, поставим новую пишущую машинку, и он будет как новенький. Ты ее натаскаешь, научишь ее азам… ну, ты меня понимаешь! — а сам будешь работать над сценарием «Желания».

Картрайт забегал по комнате.

— Раз, два, три, четыре, — считал он вслух, полузакрыв глаза. — Пять, шесть, семь, восемь… Нет, ты никуда не уйдешь!

Рванувшись вперед, он перегородил путь мистеру Хаккетту, который направился было к выходу. Картрайт запер дверь на ключ и закрыл ее своим телом.

— Я пришел, чтобы прояснить ситуацию до конца, — заявил он. — И пока мы во всем не разберемся, ты отсюда не выйдешь.

Мистер Хаккетт изумленно воззрился на него:

— Да какая муха тебя укусила? Ты что, спятил? Открой дверь!

— Нет. Сначала тебе придется выслушать горькую правду. Том, мне плевать, как ты тратишь свои денежки. Но поскольку я твой старый друг, хочу тебя урезонить, прежде чем ты не тронешься окончательно. Знаешь, чем ты занимаешься последние три недели?

— Да.

— Сомневаюсь. Слушай! Три недели назад ты запустил в производство «Шпионов на море». На главные роли ты пригласил Френсис Флер и Дика Конерса. У тебя был первоклассный сценарий и режиссер Говард Фиск. Но через неделю после начала съемок ты решил, что сценарий никуда не годится и его нужно переделать.

— Ты отопрешь дверь или нет?

— Нет. Что же потом? Ты попросил кого-нибудь поправить сценарий? Нет. Ты позвонил в Голливуд… повторяю: в Голливуд! — и за бешеные деньги, при мысли о которых моя шотландская душа сжимается, пригласил сюда самого высокооплачиваемого сценариста, какого только можно отыскать. Специалиста до сих пор нет. Специалист приедет неизвестно когда. Чем же ты занимаешься в ожидании? Я тебе напомню. Ты как ни в чем не бывало снимаешь «Шпионов на море» по первоначальному сценарию, от которого после приезда так называемого «эксперта» не должно остаться камня на камне!

Картрайт перевел дух. Его борода (огненно-рыжая борода) встала дыбом.

Он протянул вперед дрожащие руки.

— Том, если бы я тебя не знал так хорошо, я бы подумал, что ты хочешь развалить собственное дело. Да, ты любишь первоклассные сценарии. А что творится сейчас? Посмотри на мисс… м-м-м… и на меня. Положи на лоб холодный компресс, а потом посмотри на нас!

Смуглое лицо мистера Хаккетта потемнело еще больше.

— Билл, я терпел долго. Хватит нести чушь и прочь с дороги!

— Нет!

— Ты ведь понимаешь, что никогда больше не получишь здесь работы?

— Не получу здесь работы, — повторил Картрайт, устремив на продюсера мрачный взгляд. — Нашел чем угрожать! Да если кто-то при мне произнесет слово «кино», я его изобью! С меня достаточно! Не получу работы? Да мне легче выпить касторки! Лучше пусть меня заставят еще раз перечитать «Желание». Только, разумеется, такой человек, который увидит в нем смысл… Я обращаюсь к вам, мисс… м-м-м. Вы согласны со мной?

Строго говоря, мисс… м-м-м… была согласна. Но сейчас ей было не до логической скрупулезности.

— Вы ко мне обращаетесь, мистер Картрайт?

— Да. Смиренно.

— Хотите знать мое искреннее мнение?

— Если позволите.

— Что ж, в таком случае, — Моника наморщила лоб, — все зависит от того, как смотреть на вещи. То есть… кто из вас продюсер с десятилетним стажем? Однако у вас такое преувеличенное самомнение, что вам кажется, будто никто, кроме вас, ничего не знает! Всякий раз, как вам что-то не по нраву, вы дуетесь и заявляете, что сжигаете все мосты и уходите. Выглядит не слишком солидно, верно?

Картрайт долго смотрел на нее тяжелым взглядом. Потом вдруг подпрыгнул и исполнил перед дверью какое-то танцевальное па.

Мистер Хаккетт обернулся и рассмеялся.

— Ну, вот и хорошо. Забудем обо всем! — ласково проговорил он, хлопая Картрайта по плечу. — Я знаю, старина, ты ничего плохого в виду не имел.

— Уверена, что не имел, мистер Хаккетт!

— Да. Билл разрывает контракт примерно раз в неделю, но после всегда приходит в себя.

— Уверена, что приходит.

— Что ж, мне пора. На съемочной площадке какие-то проблемы. Кажется, произошла какая-то путаница, и кого-то едва не убили. Такого нельзя допускать. Билл, оставляю мисс Стэнтон на твое попечение. Возможно, ей захочется все осмотреть. Покажи ей студию, а потом приведи в третий павильон.

— Мистер Хаккетт! — воскликнула Моника, внезапно встревожившись. — Погодите! Пожалуйста! Минуточку!

— Рад был познакомиться, мисс Стэнтон, — заявил мистер Хаккетт, пожимая Монике руку и чуть ли не насильно усаживая снова в кресло. — Надеюсь, наше знакомство будет долгим и приятным. Если вы что-нибудь захотите узнать, спрашивайте Билла. Уверен, вам найдется о чем поговорить. Пока, Билл! До свидания, до свидания, до свидания!

Дверь за продюсером закрылась.

3

Целую вечность после его ухода в кабинете царило молчание. Наконец, Уильям Картрайт откашлялся.

— Мадам, не говорите так!

— Чего не говорить?

— Того, что вы собирались сказать, — что бы то ни было, — объяснил Картрайт. — Что-то мне подсказывает, что разговор на любую тему почти неизбежно перерастет у нас с вами в полемику. Однако вот что мне хотелось бы выяснить. Вы на самом деле хотите, чтобы я показал вам студию?

— Если это не слишком вас затруднит, мистер Картрайт.

— Отлично! Тогда… позвольте еще один вопрос?

— Да, пожалуйста.

Картрайт заговорил чуть увереннее:

— Скажите, по мне ползают тараканы? А может, вы усмотрели на моем лице скрытые признаки проказы, которые обнаружатся при подробном врачебном осмотре? Я спрашиваю не из праздного любопытства. У меня мурашки бегают по коже! С тех самых пор, как я вошел сюда, вы сидите и смотрите на меня с таким видом, словно хотите… не знаю, как описать выражение вашего лица: такое сосредоточенное отвращение, мадам (уж позвольте быть с вами откровенным), повергает меня в ужас.

— Вы должны меня извинить. — Моника одернула юбку, закрывая чрезвычайно округлые колени. Ее презрение сделало бы честь самой Еве д'Обри. — Я больше не желаю обсуждать данный предмет.

— Зато я желаю! Черт побери! — вскричал Картрайт, моментально забывая о возвышенном стиле. — Ну почему, почему вы не можете мыслить здраво? Я ведь извинился! Что еще мне сделать? Имейте в виду, от своего мнения я не отказываюсь!

Монику затрясло.

— Неужели? — осведомилась она. — Как бесконечно любезно с вашей стороны! Как щедро, как великодушно!

— Да. Впрочем, я вам сочувствую. Принимаю во внимание уязвленное самолюбие…

Окаменев, Моника откинулась на спинку кресла и посмотрела на собеседника в упор. Однако она его не видела. Перед ней плавало облако неясных очертаний, облако, наполненное ненавистью. Оно вырвалось у нее из головы, как джинн из бутылки. Хотя она совершенно о том не подозревала, юбка задралась выше колен. Она не замечала мрачного, циничного самодовольства на лице Картрайта, смешанного тем не менее со злым удивлением.

— Принимаю во внимание, — повторил он, величественно поднимая руку, — ваше уязвленное самолюбие. Но… разве вы не понимаете? Должна же существовать такая вещь, как совесть художника!

— В самом деле?

— Да. Как ни прискорбно, ваш роман — полный бред. Произведение незрелого ума, всецело занятого одной темой. Таких людей, как ваши Ева д'Обри и капитан Как-его-там, не существует в природе.

Моника вскочила с места.

— А ваши убийства? — накинулась она на обидчика. — Неужели такое происходит в реальной жизни?

— Дорогая моя, не будем спорить. Подобные вещи обусловлены некоторыми научными теориями, что совершенно другое дело.

— Ваши детективы воспроизводят мерзкие, дурацкие трюки, которые не проделать и через тысячу лет! А написаны они так плохо, что меня просто тошнило!

— Дорогая моя, — ласково и устало произнес Картрайт, — к чему детские обиды?

Моника взяла себя в руки и снова стала Евой д'Обри.

— Совершенно верно. Прежде чем я скажу то, о чем потом пожалею, не будете ли вы так добры увести меня отсюда и показать студию? То есть… если вы не против.

— Так вы не объяснитесь? — заупрямился Картрайт. — Почему вы так ненавидите мои творения?

— Лучше не стоит, мистер Картрайт!

— Да ладно вам!

— Сами напросились…

— Значит, ненавидите? — Он выпятил рыжую бороду.

— Боже, боже, — прошептала Моника. — Боюсь, вы себе льстите. Не так уж много я думала о ваших творениях. Если вы спросите, нравится ли мне ваш характер, ваши манеры, ваша боро… в общем, ваша внешность… Боюсь, я вынуждена буду ответить: «Нет».

— Ну а вы мне нравитесь.

— Что, простите?

— Я говорю: а вы мне нравитесь, — проревел Картрайт.

— Как интересно, — протянула Моника.

Позже ей пришлось пожалеть о том, что она так не выносит Картрайта. Не прошло и часа, в продолжение которого вокруг киностудии «Пайнем» собирались силы зла, как девушке пришлось поблагодарить нового знакомого за то, что он спас ее после первого покушения на ее жизнь.

Глава 3 НЕПОНЯТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ

1

Итак, вскоре Моника пожалела о том, что она так сильно ненавидит Картрайта. Если бы она не знала, что он собой представляет, она бы, пожалуй, даже ошибочно сочла его любезным и внимательным. Помимо всего прочего, он — какая гадость! — курил изогнутую, как у Шерлока Холмса, трубку.

— Но почему мы должны непременно работать здесь? — удивлялась она. — Почему нас не разместят в том большом здании с козырьками над окнами?

— Потому что «Альбион Филмз» не единственная компания на киностудии, — объяснил Картрайт. — Есть еще три: «Рэдиант Пикчерз» и «С.А.Г.» — американские, и «Уандерфилмз», которая и построила киностудию. Они арендуют павильоны, как и мы. Раньше на месте «Пайнема» было частное владение, а в так называемом «старом здании» жили сами владельцы поместья. Потом его купил Дега из «Уандерфилмз»… — На лице писателя заиграла злорадная улыбка. — «Рэдиант Пикчерз» снимает колоссальную костюмную драму из жизни герцога Веллингтона. Мне доводилось беседовать с Ааронсоном; и если его версия битвы при Ватерлоо не окажется для всех источником вечной радости и веселья, тут не моя вина.

— Вот как? Полагаю, по-вашему, это смешно?

Картрайт запустил пальцы в шевелюру и дернул себя за прядь.

— Хорошо, хорошо. Извините. Быстро смените тему!

Но Моника уже шла в атаку:

— По-моему, вы ведете себя как ребенок! А если мистер Хаккетт не заплатит вам жалованья, вы и его начнете высмеивать? Да кто вам дал право смотреть на мистера Хаккетта свысока?

— Я не смотрю на него свысока.

— Нет, смотрите, я сама видела! Вот он никого из себя не корчит. Когда я приехала, то думала, что меня ждет беседа по крайней мере с дюжиной секретарш; я заранее смирилась с тем, что придется целый день просидеть в приемной и, возможно, даже не удастся его увидеть. Но ничего подобного! Он оказался вполне доступным, милым, человечным…

— А почему бы ему и не быть человечным? Он ведь не позолоченный божок!

— По-моему, вы злорадствуете.

— Послушайте, — заявил Картрайт. — Хотел бы прояснить одну вещь. Здесь неплохое место для работы. Среди английских киношников почти нет голливудских любителей пускать пыль в глаза. Они не отгораживаются от посетителей заслоном из секретарш. У нас все друг друга знают. От продюсера до режиссера и от кинозвезды до статиста — все постоянно варятся в одном соку. Встречаются, ходят друг к другу в гости и так далее. В основном здесь собрались порядочные люди. И некоторые из них даже довольно умны. Вот только…

— Что?

— Сами увидите. — Картрайт злорадно улыбнулся.

Впрочем, Моника не услышала его последних слов. Они вышли из старинного особняка и стали спускаться по освещаемому жарким солнцем склону холма к берегу озера.

Местное озеро на время становилось то Темзой, то Сеной, то Евфратом, то проливом Босфор, то Атлантическим или Тихим океаном. В настоящий момент в озере находилась подводная лодка: из воды торчал кусок мостика с боевой рубкой. Вокруг плавала любопытная утка, разглядывая странного пришельца. Дальше озеро сужалось; перейдя по горбатому мостику, можно было попасть на тропинку, которая уводила в парк; рядом с тропинкой стоял огромный щит с надписью: «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!» На холме справа от них, то есть с той стороны, куда посторонним ходить было можно, над деревьями возвышались тылы съемочного павильона. Центр парковой территории украшал фасад благородного поместья в георгианском стиле — белого, с колоннами, сооруженного так искусно, что не сразу становилось ясно: это всего лишь декорация. У Моники при виде особняка затрепетало сердце; она была взволнована его достоверностью.

И осмелилась задать вопрос:

— Мистер Хаккетт упоминал… — Она осеклась.

— Да?

— Он говорил об актрисе по имени Фрэнсис Флер. Вы ее знаете?

— Ф.Ф.? Да, а что?

— Ничего, я только спросила. Какая она? Она хорошая?

Картрайт ответил не сразу:

— Ф.Ф.? Да, наверное. Свой парень. — Он замолчал и пристально посмотрел на свою собеседницу поверх огненной бороды. Взгляд был проницательный. Он как будто просвечивал ее рентгеном. — Наверное, вы видели ее на экране?

— Да, один или два раза.

— И как она вам? Нравится?

— Она очень красивая, — напряженно ответила Моника.

Хотя Моника скорее умерла бы, чем призналась, но образ Фрэнсис Флер на киноэкране оказал сильное влияние на внешность и манеры Евы д'Обри. Бывали времена, когда Фрэнсис Флер становилась Евой д'Обри, а Моника Стэнтон в своем воображении бывала и той и другой.

— Какая она? У нее есть муж?

— Насколько я знаю, их было несколько. Первый раз она выскочила за какого-то лорда; тогда она еще выступала в мюзик-холле.

— За лорда Роксбери Бренского, — механически произнесла Моника.

— Что-то в этом роде. Второй муж — он актуален и сейчас — Курт Гагерн, или фон Гагерн.

Моника удивленно посмотрела на своего спутника.

— О нем я никогда не слышала!

— Еще услышите, — заверил ее Картрайт. — Гагерн — восходящая звезда. Он был режиссером на студии «УФА» до того, как нацисты вышвырнули его из Германии. Насколько мне известно, он чистокровный ариец, происходит из старинного рода — из тех, перед чьими фамилиями стоит «фон». Однако что-то у него там не заладилось. У нас он трудится вторым режиссером, вместе с Говардом Фиском ставит «Шпионы на море». Каким-то образом ему удалось загипнотизировать чинов из Военно-морского министерства, и ему разрешили провести натурные съемки в таких местах, куда простых смертных не допускают, — в Портсмуте и даже в Скапа-Флоу.

Моника не обратила внимания на странные интонации Картрайта. Во-первых, она была раздосадована тем, что актриса, ее кумир, вышла замуж без ее ведома. Во-вторых, к этому моменту они повернули за угол и оказались перед фасадом главного корпуса.

Внутри, где царила прохлада, она нашла ту атмосферу, какую и ожидала: все куда-то бежали, зачем-то спешили, хлопали дверями. Главный корпус представлял собой настоящий муравейник, полный длинных коридоров. Маленькие кабинеты лепились один к другому, как каюты на корабле; ей показалось, что все обитатели в основном заняты тем, что открывают и закрывают двери. Работники студии гордо вышагивали во всех направлениях; стучали пишущие машинки. Пахло свежей краской. Из буфета вышел мальчик-посыльный; он жевал шоколадный батончик. Картрайт новел Монику по длинной застекленной галерее, похожей на мост Вздохов; из окон открывался вид на освещенный солнцем парк. Галерея соединяла главный корпус со студийными павильонами.

Огромный гулкий бетонный коридор съемочного павильона напомнил Монике аэропорт. Звуконепроницаемые двери вели в студии. Над дверью под номером три горела красная лампочка; она означала, что сейчас идет съемка и входить туда нельзя. Картрайт жестом показал Монике, что надо подождать, а сам, злорадно ухмыляясь, стал слушать разговор двоих мужчин, стоявших посреди коридора.

Один был низенький толстяк с сигарой, второй — высокий молодой человек в очках, с подчеркнуто аристократическим выговором.

— Слушайте, — говорил толстяк. — Тот эпизод на балу.

— Да, мистер Ааронсон?

— Там скандал, — продолжал толстяк, — который закатила герцогиня Ричмондская перед сражением при Ватерлоо.

— Да, мистер Ааронсон, и что?

— Я только что отсмотрел первые кадры. Никуда не годится! Перцу не хватает.

— Но, мистер Ааронсон…

— Слушайте, — перебил его толстяк. — Я знаю, чего там не хватает! Песни для Эрики Муди. Люк Фитцдейл только что написал классную штучку, в самый раз для нее. Значит, вот как все будет. Герцог Веллингтон говорит: «Дамы и господа, у меня для вас большой сюрприз», понимаете? И тут герцогиня Ричмондская садится к пианино и начинает петь.

— Но, мистер Ааронсон, не думаю, чтобы она была способна на такое!

— Вы так не думаете?

— Нет, мистер Ааронсон.

— Ну и ладно. В нашем фильме она споет. Да, кстати! Там есть еще одно место, куда песенка так и просится. Пусть споет перед битвой, чтобы подбодрить войска. Я все продумал. Герцогиня Ричмондская…

Красная лампочка над дверью погасла.

— Пошли, — сказал Картрайт. Он выбил свою изогнутую трубку о стену и, посторонившись, пропустил Монику в темноту.

2

Изнутри студия была похожа на ангар или на хлев — гигантский хлев площадью две тысячи квадратных метров. Как в ангаре или в хлеву, здесь было полутемно и царила полная неразбериха. Потолок был высокий — метров тридцать. Здесь было очень шумно, и все шумы эхом отражались от стен и потолка: шарканье шагов, шорох от перетаскиваемых металлических кабелей, скрежет пилы, приглушенные голоса. Хотя в павильоне было вроде бы много людей, они казались тенями. Призрачный свет из-под крыши, очень отдаленный и какой-то рассеянный, придавал всему какой-то мертвенно-голубоватый оттенок.

Все двигались, что-то делали, говорили. В павильоне находились декорации: типовой дом, типовой сад… После съемок декорации ломали.

Картрайт поддерживал Монику под локоть; она, спотыкаясь, вошла в придуманное художниками царство кино. К одной стене были прислонены задники декораций, изображающих тюрьму; выкрашенные в черное деревянные решетки выглядели совсем неубедительно. Затем они прошли мимо кухни отеля и части Вестминстерского моста. Пересекли загородную улочку, на которой стоял дом врача-убийцы из детективного фильма по роману Уильяма Картрайта. Дом был настоящим во всех своих деталях — от выкрашенных в серое кирпичей снаружи до мебели внутри. В голубоватых сумерках улочка смотрелась мрачно и зловеще. Монике показалось, что они бредут уже много миль, когда впереди послышались голоса и они увидели сноп яркого света.

— Тишина в студии! — закричал кто-то. — Внимание!

— Вон она, — сказал Картрайт.

Они стояли в углу и смотрели на ярко освещенную съемочную площадку, словно из-под темного капюшона. Декорация изображала спальню роскошных апартаментов на океанском лайнере. В центре каюты застыла Фрэнсис Флер в золотом вечернем платье с низким вырезом, который выгодно подчеркивал ее полные плечи.

В ослепительно-ярком свете прожекторов все цвета и предметы казались живее, чем в жизни. Бело-розовая обшивка стен, белая обивка мебели, иллюминаторы, выложенные красным деревом, — все блестело и сверкало. Казалось, даже дамские аксессуары на туалетном столике золотые. От белизны двери резало глаза; даже лампа и графин с водой на прикроватном столике сверкали и переливались. Грим Фрэнсис Флер, теплый золотистый оттенок кожи ее контрастировал с миндалевидными глазами и густыми черными волосами. На довольно широком лице с высокими скулами застыло равнодушно-безмятежное выражение; брови, казалось, были нарисованы масляными красками тонкой кисточкой.

— Осторожно, кабель! — прошептал Картрайт, подхватывая споткнувшуюся Монику. От самого порога она шла по студии на цыпочках. — Встаньте сюда. Ш-ш-ш!

— Тишина в студии!

Шум моментально утих. Сбоку от софитов виднелись черные силуэты людей, призрачные лица и какие-то марсианские приспособления.

— Мотор!

Дважды негромко ударил колокол. К камере вышел молодойчеловек в свитере с квадратной деревянной дощечкой.

— «Шпионы на море». Эпизод тридцать шесть. Дубль второй.

Нижний край дощечки на пружине громко хлопнул. Молодой человек отступил в сторону. И тут Фрэнсис Флер ожила.

Видимо, полная красивая брюнетка пребывала в нерешительности, о чем свидетельствовало выражение ее лица. Она повела гладкими красивыми плечами. Бросила взгляд на дверь. Потом нажала кнопку звонка. С быстротой молнии — явление, не виданное на океанских лайнерах со времен Ноева ковчега, — на зов явилась стюардесса.

Сразу становилось ясно: от стюардессы, женщины средних лет, с грубым и злобным лицом, ничего хорошего ждать не приходится. Любому разведчику достаточно было бросить один взгляд на ее физиономию, чтобы тут же спрятать подальше секретные документы и охранять их с оружием в руках.

— Звонили, миледи?

— Да. Вы передали мою записку мистеру Де Лейси?

— Да, миледи. Мистер Де Лейси сейчас придет.

— Стоп! — послышался новый голос.

Все остановились.

Вначале Монике показалось: что-то не так. Но ни Фрэнсис Флер, ни зловещая стюардесса и ни кто другой не нашли в происходящем ничего необычного. Они просто стали ждать. Правда, оказалось, что злодейка-стюардесса очень взволнована — на грани слез. Кроме нее, все остальные двигались, словно в замедленной съемке.

Прошло немало времени; очевидно, во мраке происходило какое-то совещание. На площадку вышел высокий седовласый лысеющий мужчина. Вид у него был очень задумчивый. На нем был скромный твидовый костюм, неброский пуловер и грубые туристские ботинки. В свете софитов сверкнули стекла очков без оправы и высокий куполообразный лоб. Так как Моника видела его фотографию, она сразу узнала режиссера Говарда Фиска.

Неизвестно, что мистер Фиск сказал двум актрисам. Знаменитый режиссер страдал одним недостатком: он говорил почти совершенно неслышно. На расстоянии более двух метров даже человек с самым острым слухом не разобрал бы ни слова. Моника ожидала, что мистер Фиск начнет громко кричать в мегафон; поведение режиссера повергло ее в шок.

Говард Фиск энергично жестикулировал, а после этого надолго замолкал. Он похлопал злобную стюардессу по спине; казалось, он добродушно уговаривает ее. Он о чем-то доверительно и дружелюбно переговорил с Фрэнсис Флер, при этом нежно поглаживая ее по руке, разговор прерывался долгими паузами, во время которых режиссер задумчиво оглядывал декорации и словно бы что-то решал. Наконец, он кивнул, улыбнулся актрисам, махнул рукой и ушел со съемочной площадки.

Моника облегченно вздохнула.

— «Шпионы на море». Эпизод тридцать шестой. Дубль третий.

Зловещая стюардесса снова вошла в каюту.

— Звонили, миледи?

— Да. Вы передали мою записку мистеру Де Лейси?

— Да, миледи. Мистер Де Лейси сейчас придет.

— Стоп!

Мистер Фиск вышел на площадку и на сей раз оставался там гораздо дольше.

— «Шпионы на море». Эпизод тридцать шестой. Дубль четвертый.

Зловещая стюардесса снова вошла в каюту.

— Звонили, миледи?

Моника не выдержала.

— Но почему они никак не снимут? — прошептала она. — Почему снова и снова повторяют один и тот же крошечный кусочек?

— Ш-ш! — прошипел Картрайт.

— Сколько же раз они повторяют одно и то же?

На ее вопрос ответила сама злобная стюардесса. Она волновалась все сильнее. Когда ее в шестой раз спросили, передала ли она записку мистеру Де Лейси, она, потеряв самообладание, заявила: «Нет!» — и залилась слезами.

Мистер Фиск довольно громко объявил перерыв.

3

— Ну как? — осведомился Картрайт. — Нравится?

— Потрясающе!

— Вот как? Вы не заметили здесь ничего неправильного?

— Неправильного?

Моника удивленно посмотрела на своего собеседника. Толпа вокруг съемочной площадки начала рассеиваться. С грохотом отъехала тележка с микрофоном, отчего софиты задрожали, а некоторые выключились. Уильям Картрайт обводил площадку нерешительным взглядом, словно принюхиваясь к запаху пудры, которым был пропитан воздух. Пустая изогнутая трубка как будто прилипла к его нижней губе. Вид у него был довольно серьезный.

— Да, неправильного, — подтвердил он. Трубка закачалась. — Во-первых, мне и раньше неоднократно приходилось наблюдать истерики, но я и не предполагал, что старушка Макферсон на такое способна. — Кивком он указал на злобную стюардессу, которая по-прежнему оставалась на площадке. Ее утешал Говард Фиск. — Что-то носится в воздухе. У половины присутствующих нервная дрожь; хотелось бы мне знать почему.

— А вы не преувеличиваете?

Мисс Фрэнсис Флер величественно сошла с площадки. Теперь она сидела на складном стуле недалеко от них, прямо за линией софитов. Она была одна, если не считать горничной (не киношной, а ее собственной, настоящей) в кружевной наколке и переднике, которая поправляла ей грим. Фрэнсис Флер трудно было даже заподозрить в нервозности. Ее безмятежность казалась нерушимой. В продолжение долгих монологов Говарда Фиска она просто кивала, улыбалась и повторяла все снова и снова. Складывалось такое впечатление, будто она вообще ни о чем не думает.

— Во-вторых, — продолжал Картрайт, — все как-то неестественно. Здесь слишком мало народу.

— По-вашему, такая толпа — «слишком мало»?

— Да. Если не считать статистов, где же обычные орды гостей, друзей, помощников и прихлебателей? Смотрите! В павильоне практически пусто. Кроме вас, Ф.Ф., Макферсон и служанки Ф.Ф., здесь нет женщин. Я даже не вижу ассистентку режиссера, что просто немыслимо. Что-то не так!

— Но…

— Возможно, на самом деле ничего страшного не происходит. Просто мне все не дает покоя Том Хаккетт. Однако вот ваша Ф.Ф. во плоти. Хотите познакомиться с ней?

— С удовольствием. Я как раз размышляла, удобно ли будет подойти к ней.

— Почему бы и нет?

Моника ударилась в откровения:

— Знаете, я боялась, что в жизни она окажется ужасной занудой. Но она не похожа на зануду.

— Она и не зануда… Фрэнсис!

Крупная брюнетка, которая смотрела в пространство, повернулась к ним и улыбнулась. Она как будто ожила — как только что оживала перед камерой.

— Фрэнсис, позволь представить тебе твою большую поклонницу. Мисс Стэнтон — мисс Флер.

— Здравствуйте, — улыбнулась мисс Флер. Лицо ее, оживленное улыбкой, словно потеплело; сверкнули белые зубы. Однако актриса, если можно так выразиться, включилась не на полную мощность. Процесс преображения был не механическим. Ее обаяние было неподдельным; ей нравилось нравиться. Ей льстило, когда окружающие выражали свое восхищение, поклонники чувствовали исходящие от нее ответные токи.

— Мисс Стэнтон будет работать на Тома Хаккетта, — объяснил Картрайт. — Кстати, она — та самая молодая леди, которая написала «Желание».

Фрэнсис Флер оторвалась от созерцания алых ногтей и подняла голову. До сих пор ее дружелюбие выглядело поверхностным. Теперь все немного изменилось. Она посмотрела на Монику несколько более внимательно.

— Неужели?..

— Да, — уверенно кивнул Картрайт.

— Правда? Как приятно с вами познакомиться! Знаете, моя следующая роль будет в фильме по вашей книге!

Моника не отрывала взгляда от своего кумира.

— Я буду играть Еву, — продолжала мисс Флер. — Не Еву в райском саду, а Еву из вашей книги. Пожалуйста, садитесь рядом. Мне необходимо поговорить с вами. Элинор, стул для мисс Стэнтон!

Элинор выполнила приказ. Монику усадили так, чтобы мисс Флер видела ее при хорошем освещении. Дело в том, что мисс Флер испытывала неподдельное любопытство. Сама она не раскрывала «Желание», но муж, по ее просьбе, зачитывал ей вслух самые лучшие места. Книга ее заинтересовала и заинтриговала. Актриса смерила Монику оценивающим взглядом. Однако по лицу мисс Флер невозможно было догадаться, о чем она думает.

— Вы первый раз на киностудии? — спросила она. — Надеюсь, вам нравится. Я просто в восторге от вашей книги! — Тут она наградила Монику еще более пристальным взглядом.

— Спасибо, как мило с вашей стороны!

— Что вы, — улыбнулась актриса. — Моему мужу, барону фон Гагерну, тоже очень понравилось. Он выбирает для меня все роли. Вы должны с ним познакомиться. Курт! Курт! — Она огляделась. — Да где же Курт? Не похоже на него так исчезать. Вы его видели?

— Нет, — ответил Картрайт. — И Тома Хаккетта тоже не видел, хотя он должен быть где-то здесь.

Они переглянулись. Глаза у Фрэнсис Флер были очень выразительные.

— В таком случае, — заявила она, словно избегая обсуждать неприятную для себя тему, — надо познакомить ее с Говардом! Непременно! Говард! Подойди к нам, пожалуйста.

Режиссер в последний раз мельком оглянулся через плечо на злобную стюардессу; та вытирала глаза. Видимо, ему удалось подбодрить «старушку Макферсон». Он неуклюжей походкой направился к ним. Вблизи Говард Фиск оказался похож на известного врача или ученого. Он потирал руки, довольно улыбаясь.

— Мы делаем успехи, — объявил Говард Фиск. Вблизи его голос сделался слышимым. — Да, мы определенно делаем успехи. — Он помолчал. — Один из дублей, безусловно, пойдет. И Энни Макферсон уже лучше.

— Говард, позволь познакомить тебя с новой сценаристкой.

Мистер Фиск очнулся от раздумий.

— Ах да. Специалист из Голливуда. Хаккетт говорил мне. Здравствуйте! — Он схватил руку Моники своей огромной лапищей и лучезарно улыбнулся ей. — Надеюсь, мы, англичане, не покажемся вам слишком медлительными.

— Нет, — медленно и отчетливо возразил Картрайт. — Она не из Голливуда. Мисс Стэнтон написала «Желание». Она еще никогда не работала в кино.

Мистер Фиск похлопал ее по руке.

— Вот как? Тогда — добро пожаловать в наши ряды! Видели съемку? Что скажете?

— Ей показалось, что вы слишком долго возитесь, — намеренно грубо ответил Картрайт.

Какая бестактность! Монике стало жарко; язык прилип к небу. Ей захотелось изо всех сил дернуть его за бороду. Смущение ее было тем сильнее оттого, что и Фрэнсис Флер, и Говард Фиск улыбались ей. Ее охватило чувство величайшей несправедливости. Она вдруг поняла, что за стеклами очков мистера Фиска сверкают очень проницательные глаза.

— Не стоит смешивать терпение и некомпетентность, — заметил мистер Фиск. — К сожалению, самое главное во время съемок — терпение. Во-первых, во-вторых и в-третьих. — Помолчав, режиссер добавил: — И потом, на репетиции произошла маленькая неприятность.

— Вот как? — вмешался Картрайт. — В чем дело? Том Хаккетт говорил, произошла путаница, и в результате кого-то едва не убили…

Мистер Фиск хмыкнул. Оттого что он не переставал похлопывать Монику по руке, ей стало немного не по себе.

— Что вы, что вы! Ничего подобного! Всего лишь чья-то дурацкая халатность. Придется крепко поговорить с реквизиторами.

— Но что же случилось?

На лице режиссера мелькнула тень неудовольствия. По-прежнему не выпуская руки Моники, он повернулся и кивком указал на съемочную площадку.

— Видите графин с водой на прикроватном столике — вон там, у двери?

— Да.

Хотя половина осветительных приборов была выключена, яркая обстановка каюты по-прежнему напоминала цветную открытку. Все внимательно оглядели стеклянный графин — безупречно чистый и сверкающий.

— Рад сообщить, что никто не пострадал. Хотя Энни Макферсон испытала потрясение, так как стояла ближе всех. Мы все репетировали на площадке, я объяснял сцену Фрэнсис и Энни. Не представляю, как такое могло случиться!

— Что именно?

— Мы беседовали с Гагерном. Я расхаживал туда-сюда и жестикулировал. Когда я развернулся, он крикнул: «Осторожнее!» Я задел прикроватный столик, и он перевернулся. Что-то зашипело — очень неприятный звук. Графин, к сожалению, упал на кровать. Все покрывало, простыни и даже матрас съежились, вздулись и почернели, как изъеденное гнилью яблоко. Оказалось, что в графине не вода. Он был до краев полон серной кислотой.

Глава 4 ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ ВАЖНОСТЬ ПЕРЕГОВОРНОЙ ТРУБЫ

1

— Серной кислотой?! — вскричал Картрайт, вынимая изо рта пустую трубку. На лице его застыло странное выражение. — Я правильно тебя понял? По-твоему, бутафоры просто что-то перепутали?

— Разумеется!

— Как ты себе это представляешь? Один бутафор говорит другому: «Слушай, Берт, вот графин. Поскольку крана поблизости нет, налей-ка туда серной кислоты; цвет тот же самый». Боже правый!

— Ты ведь не знаешь подробностей!

— Так просвети нас!

— Ш-ш-ш! — предостерегающе прошептал режиссер, пытаясь повысить голос. Выпустив, наконец, руку Моники, он доверительно обратился к ней: — Вот в чем проблема с писателями, мисс Стэнтон! Особенно с Картрайтом. Извлекает сюжеты прямо из воздуха! — Он покрутил кистью руки. — Картрайт способен углядеть заговор отравителей, если у кого-то колики после незрелых яблок. Но мы должны быть милосердными к нему. В конце концов, фантазии — его профессия. — Он смерил нарушителя спокойствия снисходительным взглядом. — Что ты такое вообразил, мальчик мой? Что все было подстроено?

— А ты как думаешь?

Глаза Фиска загадочно сверкнули.

— Знаю. Знаю. Тебе повсюду мерещатся тайны! Ловушка, капкан… Кто-то во время съемок должен был налить себе стакан серной кислоты и выпить ее, приняв за воду. На кого-то нужно было пролить серную кислоту, плеснуть ею в лицо. Ты ведь именно это имел в виду?

Фрэнсис Флер едва заметно вздрогнула. В продолжение разговора она не шелохнулась; казалось, ее глаза обращены куда-то внутрь себя. Она подняла руку и пригладила копну блестящих черных волос, разделенных посередине пробором и густыми волнами змеившихся по щекам. Потом она пробежала по лицу кончиками пальцев.

Ее движения завораживали. Она снова вздрогнула.

Говард Фиск расхохотался.

— А теперь, мальчик мой, послушай, как все было на самом деле, — уверенно заявил он. — Графина вообще могло не быть на площадке!

— Что значит — вообще могло не быть?

— Ничего. Никто не должен был пить воду по ходу действия. Никому не требовалось наливать воду в стакан. Более того, в том эпизоде никто даже не должен был приближаться к столику. Ты понимаешь, о чем я?

— Хм…

— Графин из реквизита. Если бы ничего не произошло, его бы просто убрали после того, как эпизод был отснят; содержимое вылили бы в раковину, а графин поставили на полку. Существовал один шанс из тысячи, что я, по собственной неуклюжести, случайно налетел бы на столик и передвинул его. Я прекрасно знаю, какое у тебя богатое воображение. И восхищаюсь тобой. Но — придержи лошадей! Предположим, графин на съемочную площадку действительно поставил злоумышленник. Допустим, кто-то хотел кому-то навредить. Какой же смысл ставить серную кислоту в такое место, где она, скорее всего, никому не причинит вреда?

Ответом ему была тишина.

Говард Фиск сейчас более, чем когда-либо, напоминал известного врача, который подробно излагает какую-то теорию. В уголках глаз лучиками разбежались морщинки. Он положил руку на плечо Монике; от его твидового костюма приятно пахло.

— Черт побери, и что же ты сделал?

— Что сделал? Да приказал поменять постельное белье и продолжил съемку, — просто ответил режиссер.

— Нет. Я о другом. Хоть кто-нибудь заинтересовался тем, как попала на площадку серная кислота? Ты навел справки?

— Ах, вот ты о чем! Да, кажется, Гагерн пытался что-то разузнать. — Говард Фиск развернулся. — Гагерн страшно расстроился. Не знаю, что ему удалось выяснить. А Хаккетт, когда прибежал сюда, сразу выдвинул несколько предположений. Настоящий ураган! По-моему, он считает, здесь имел место саботаж.

— Саботаж?

— Да. Видите ли, — режиссер повернулся к Монике, — «Шпионы на море» — антифашистский фильм. Надеюсь, он получится хорошим. Хаккетт вообразил, будто какой-то тип, сочувствующий нацистам, попытался вставить нам палки в колеса. Да, да! О саботаже и речи быть не может. И потом, я не хочу, чтобы они волновались. Ведь нельзя тревожить дам, правда? — Он подмигнул Фрэнсис Флер. — Медленно и просто. Мягко, деликатно. Постепенно, шаг за шагом! Вот как надо делать дела. По-моему, я сумею убедить вас в том, что нет абсолютно никакой опас…

Его перебил чей-то резкий голос:

— Говард! Билл! Подойдите, пожалуйста, сюда!

Голос принадлежал мистеру Хаккетту. Он стоял у съемочной площадки. Его смуглый лоб был покрыт испариной, а жесткие черные волосы растрепались.

— Вот так! — заметил Картрайт. — Если хотите, продолжайте утверждать, будто опаснейшее едкое химическое вещество, с виду похожее на воду, попало на съемочную площадку случайно, в результате оплошности, допущенной реквизиторами. А я хочу заключить небольшое пари. Я считаю, нам всем угрожает опасность, и Том Хаккетт сейчас объявит, что нашел труп… Дамы, извините нас, мы ненадолго. Фрэнсис, оставляю мисс Стэнтон на твое попечение.

Моника смотрела им вслед. От раздумий ее отвлек голос Фрэнсис Флер:

— Дорогая моя, разве вам не нравится Билл Картрайт?

— П-простите… что?

— У вас такое выражение лица… Вы были готовы его убить, — с неподдельным интересом заявила мисс Флер. — Так он вам не нравится?

— Он мне отвратителен!

— Но почему?

— Давайте не будем говорить о нем. Я… мисс Флер, так вы действительно будете играть Еву д'Обри?

— Видимо, да — если ее вообще кто-то будет играть.

— Что значит — «если ее вообще кто-то будет играть»?

— Видите ли, мой муж говорит, что война очень плохо отражается на киноиндустрии. Он говорит, Гитлер только что заключил союз с русскими, и это тоже очень плохо. Кстати, не верьте Говарду: только между нами, здесь действительно творится что-то очень странное.

— Вы о кислоте?

— Да. И еще о другом.

— Наверное, вы все страшно испугались, когда из графина вылилась кислота?

— Дорогая моя, — возразила мисс Флер, — однажды, когда я была на сцене, в меня выстрелили из пушки. Мужчины ждут, что мы испугаемся, завизжим, упадем в обморок — их очень раздражает, когда мы не делаем ничего подобного, так что лучше оправдать их ожидания. А в одном из шоу Бленкинсопа меня заставили голышом нырять в стеклянный бак десяти метров глубиной! Вот тогда у меня действительно разболелась голова. Но серная кислота… фи! Нет!

— Вам нравится роль? Я имею в виду — Евы д'Обри.

— Потрясающе! Элинор, принесите, пожалуйста, зеркало.

— Дело в том, что я написала ее для вас.

Фрэнсис Флер с томным видом взяла зеркальце и склонила голову набок, чтобы проверить, не стерлась ли темно-красная помада.

— Я думала, что она вам подойдет.

Мисс Флер вернула зеркальце горничной. В ее глазах цвета темного янтаря, под восковыми веками и тоненькими, будто нарисованными, бровями, застыло вопросительное выражение.

— Да, она чуточку похожа на меня, — подумав, согласилась актриса. — Как странно, что вы так угадали! И как странно, что вам известно о… Сколько вам лет? Девятнадцать?

— Мне двадцать два года!

Собеседница Моники понизила голос:

— Вот что я вам скажу. Я…

Однако Монике не суждено было услышать, что хотела сообщить ей актриса. Подавшись вперед, Фрэнсис Флер случайно бросила взгляд поверх плеча Моники. Выражение ее лица почти не изменилось, как и голос; она так плавно закончила фразу, как будто так и собиралась с самого начала.

— Прошу вас, не сочтите меня невежливой, но мне надо идти. Срочное дело! Вы ведь понимаете? Как приятно было поговорить с вами. Нам обязательно надо еще увидеться, причем скоро. Я о многом хочу вас расспросить — вы понимаете, о чем я. Да-да, Элинор! Идите за мной.

Актриса вскочила на ноги — в роскошном платье вид у нее был весьма величественный. В воздухе разливался тонкий аромат духов. У Моники осталось чувство, будто она сморозила какую-то глупость или бестактность. Фрэнсис Флер улыбнулась с невыразимой сладостью, как будто перед ней были зрители, жестом поманила за собой горничную и быстро удалилась.

2

Так, значит, на вид ей всего девятнадцать лет? Ужас!

Придвинув поближе второй стул, Моника Стэнтон положила на него ноги, локтями уперлась в колени, а подбородок подперла руками; она задумалась.

Превыше всего ей хотелось произвести на Фрэнсис Флер впечатление искушенной, многоопытной женщины: тонкой, пресыщенной особы, которая могла бы очаровать и мраморные скамьи в Древнем Риме. Монике настолько хотелось произвести нужное впечатление, что она не слышала почти ничего из того, что говорили вокруг нее; а в результате ей дали девятнадцать лет — хотя ей было двадцать два и она тешила себя мыслью, будто выглядит по меньшей мере на двадцать восемь!

Она не обращала внимания на происходящее в темном, гулком ангаре. Мимо нее прошел реквизитор с большим зеркалом. На Монику посмотрело ее отражение: ноги на подножке раскладного стула, подбородок опирается на руки, рот кривится… Она увидела светлые волосы, уложенные пучком на затылке; широко расставленные глаза сине-серого цвета; короткий носик и полную нижнюю губу; простой серый костюм с белой блузкой. Все вступало в противоречие с придуманным ею образом. В результате внимательного осмотра Моника скорчила ужасную гримасу — мимы изображают таким образом крайнюю степень презрения, — и реквизитор, которому показалось, будто она выражает свое отношение к нему, страшно возмутился. В конце концов, он весь день работал как вол и не желал, чтобы ему корчили такие рожи!

Наверное, Фрэнсис Флер считает ее жуткой дурой.

И все же ей смутно почудилось: с Фрэнсис Флер что-то не так.

Моника задумалась. Разочарована ли она после знакомства с кумиром? Нет… вернее, не совсем. Мисс Флер, вне всяких сомнений, красавица. И держится очень мило. Ее невозможно не полюбить. И все же Монике, даже в ее ослеплении, показалось, что актриса не очень умна.

Монике, которая обожала Древний Рим, также показалось, что мисс Флер там не место. Уж слишком привычно соскальзывало у нее с языка: «Мой муж говорит…» Слух у Моники был очень чуткий; почти каждое предложение мисс Флосси Стэнтон начиналось со слов: «Мой брат говорит…» или: «Как я сказала брату…» И снова: надо отдать ей должное. Моника не ожидала, конечно, что в частной жизни мисс Флер будет сыпать эпиграммами, ворковать с голубями и придворными подхалимами и призывать к уничтожению христиан, как, по мнению кинозрителей, должны вести себя настоящие древние римлянки. Однако для подобного поведения требуются соответствующие чувства. Тут нужен инстинкт и некоторые знания. Монике показалось, что мисс Фрэнсис Флер не хватает подлинного римского духа.

А вот чудовище Картрайт, наоборот…

— Мисс! — окликнул ее голос сзади. — Мисс Стэнтон!

Она ничего не слышала.

Перед ее мысленным взором предстал Картрайт, облаченный в римскую тогу, с шерлок-холмсовской трубкой во рту; подняв руку, он что-то нравоучительно вещал. Моника выпрямилась и расхохоталась; в тот день она смеялась впервые.

Как он ни плох, надо отдать ему должное. Картрайту вполне подошла бы роль древнего римлянина. Он бы жарко отстаивал свою правоту, всю ночь напролет доказывая, почему чья-то эпическая поэма — полный бред. Если бы только он сбрил свою огненно-красную комичную бороду, в которой застревает пух!

Откуда-то сбоку ее позвали:

— Мисс, прошу вас!

Моника мысленно вернулась с Палатинского холма и увидела мальчика-посыльного с сияющим лицом и начищенными пуговицами, который тянул ее за рукав. Добившись ее внимания, мальчик выпятил грудь и сказал:

— Мистер Хаккетт просит вас пойти со мной.

— Да, конечно. Куда?

— Мистер Хаккетт просит, — продолжал запыхавшийся мальчик, — чтобы вы прошли в павильон тысяча восемьсот восемьдесят два; он ждет вас в задней комнате.

— Что такое «павильон тысяча восемьсот восемьдесят два»?

— Такая декорация, мисс. Я вам покажу.

Он зашагал вперед, выпятив грудь и размахивая руками. Моника огляделась. Она не увидела ни Картрайта, ни Хаккетта, ни Фиска — никого из знакомых. Звукооператоры и операторы собирали аппаратуру и расходились; от этого зрелища Монике почему-то стало не по себе.

Она побежала за мальчиком; кстати, ей смутно показалось, что она уже видела его где-то, только не могла вспомнить где. Они прошли между длинными рядами выцветших задников по направлению к выходу из студии. Было темно, если не считать подсвеченного циферблата настенных часов. Стрелки показывали начало шестого. Под часами стояли двое.

Отблеск от циферблата падал на лица обоих мужчин. Одним был низенький толстяк с сигарой, вторым — высокий молодой человек в очках, с преувеличенно аристократическим выговором.

Моника, проходя, услышала обрывок разговора.

— Слушайте-ка, — говорил толстяк. — Не нравится мне что-то батальная сцена…

— Да, мистер Ааронсон?

— Никуда не годится. Зрительниц она не заинтересует. Вот что, по-моему, надо сделать. Пусть герцогиня Ричмондская тоже участвует в битве, сражается рядышком с герцогом Веллингтоном.

— Но, мистер Ааронсон, герцогиня Ричмондская не могла находиться в штабе фельдмаршала!

— Да ладно, а то я не знаю! Надо, чтобы все было достоверно, а то публике не понравится. Значит, вот как мы сделаем. Допустим, все штабные офицеры напились, так?

— Кто напился, мистер Ааронсон?

— Штабные герцога Веллингтона. Побывали на веселой пирушке с француженками, понимаете? Перебрали и напились в стельку.

— Но, мистер Ааронсон…

— Ну вот, герцогиня Ричмондская приходит и видит: все валяются под столом, так? Пьяные в стельку, пошевелиться не могут! Она в ужасе, потому что среди них ее брат, офицер из полка бенгальских улан, ясно? Вы поняли? Она боится, что герцогу Веллингтону будет больно, если он увидит, как ее брат накануне битвы при Ватерлоо перебрал. Пока все в порядке, да? Ведь герцог и впрямь закатил бы скандал?

— Наверное, мистер Ааронсон.

— Не наверное, а точно. Так вот, герцогиня Ричмондская должна спасти честь семьи. Она переодевается в мундир брата и прыгает на коня; в дыму никто ничего не замечает. Ну как? Правда, обалденно?

— Нет, мистер Ааронсон.

— Вам не нравится?

— Нет, мистер Ааронсон.

— По-вашему, паршиво получается?

— Да, мистер Ааронсон.

— Так вот что я вам скажу: в нашей картине именно так и будет. Вот, слушайте: герцогиня Ричмондская…

— Извините, — сказала Моника, протискиваясь мимо них.

Еле сдерживая смех, она старалась не отстать от мальчика-посыльного. Но при виде парочки она вдруг со всей ясностью поняла, что совершенно точно уже видела где-то мальчика — причем он был каким-то образом связан с толстяком и молодым человеком в очках.

Мальчик вытянул левую руку, словно автомобилист; вдруг он круто повернул влево. Они очутились у входа в пространство, напоминающее пещеру. Вдалеке, у дверей павильона, Моника видела небольшую толпу выходящих рабочих и слышала звяканье табельного механизма. Ей стало не по себе. Оставалось лишь надеяться, что они не уйдут и не оставят ее одну.

Она догнала мальчика.

— Погоди! — приказала она. — Где мистер Хаккетт?

— Не знаю, мисс. — Мальчик сделал на нее равнение, как на учебном плацу.

— Кажется, ты говорил, он передал для меня сообщение?

— На доске объявлений, мисс.

— Что?

— На доске объявлений, мисс.

— Куда, ты сказал, мы идем? Какой-то дом тысяча восемьсот восемьдесят… дальше забыла?

— Называется «дом тысяча восемьсот восемьдесят два», — устало пояснил мальчик, — потому что в том году происходит действие фильма. Фильм исторический, мисс. О враче-убийце. Ну вот, пришли. До свидания!

Моника узнала длинную мрачную декорацию.

Перед ней была точная копия улицы, которую соорудили в павильоне для съемок фильма по роману Уильяма Картрайта. Сам же Картрайт и показывал ей декорацию полчаса назад. Вблизи все выглядело до того правдоподобно, что невольно пробирала дрожь. Улица, но обе стороны застроенная домами, была вымощена брусчаткой, изготовленной из какой-то сероватой пластмассы. Хотя большинство домов представляли собой одни лишь фасады, один из них, а именно дом врача, построили и обставили досконально.

Далекий свет тускло отражался на крышах, отчего казалось, что окна верхних этажей подмигивают, а серые фасады приобрели какой-то синеватый оттенок. Внизу было так темно, что Монике пришлось двигаться на ощупь. Здесь не было ни души. Видимо, «домом» мальчик называл именно дом врача. Это был невысокий кукольный домик с серым каменным фасадом; на первом и втором этажах — окна-«фонари» со скромными кружевными занавесками. Над дверью, которую украшала старинная кнопка звонка, и к которой надо было подняться на две ступеньки, красовалась бронзовая табличка: «Доктор Родмэн Терисс».

Мистер Хаккетт не мог бы выбрать более странного места для встречи! Моника повернулась к мальчику.

— Но почему?..

Но мальчик уже ушел.

Моника поднялась по ступенькам. Решив довести эксперимент до конца, нажала медную кнопку звонка; от резкой трели ее передернуло.

Краска на двери довольно правдоподобно облупилась. Моника толкнула дверь, и та распахнулась настежь.

Она вошла в маленькую прихожую; там было так душно, что ей стало трудно дышать. Справа смутно виднелись очертания лестницы; две двери слева вели в комнаты нижнего этажа.

— Эй! — позвала она, по-прежнему стоя на пороге.

Ей никто не ответил. Моника ощутила слабую тревогу. Почему она волнуется? Ведь все ее страхи — вздор.

На самом деле она не в заброшенном доме на пустынной деревенской улице. Она находится в декорации, сооруженной посреди громадного ангара; вокруг нее множество народу, и все ходят туда-сюда, разговаривают и смеются.

Моника пересекла прихожую и, поднявшись еще на две ступеньки, очутилась в гостиной. В темноте она задела ногой стул. Она не испугалась, но вдруг ужасно рассердилась на Томаса Хаккетта. Какая глупость! Почему они прямо не скажут, что им надо? К чему идиотские шутки?

Нашарив в сумочке коробок, Моника чиркнула спичкой. Огонек высветил уютную комнатку, настолько хорошо и со вкусом обставленную, что девушке стало не по себе. На мгновение ей показалось, будто она без спросу вломилась в настоящий дом.

Такие же гостиные можно было встретить в Ист-Ройстеде. Здесь царила атмосфера девятнадцатого века. У мистера Ленсуорта, зубного врача в Ридли, обстановка была очень похожая. Стол, стоящий посреди комнаты, был накрыт тяжелой бордовой скатертью с кистями; спинки кресел украшали салфеточки. А картину «Игрок на банджо», висевшую над камином, она сто раз видела в своей хрестоматии!

Спичка догорела. Моника заметила дверь с противоположной стороны; из-под нее пробивалась полоска желтого света.

Мистер Хаккетт просил передать, что он ждет ее в задней комнате. Моника неуверенно подошла к двери и толкнула ее.

В задней комнате синевато-желтым пламенем горел газовый рожок; его венчал плоский стеклянный колпак, похожий на тарелку. Рожок был прикреплен к стене над письменным столом; когда Моника открыла дверь, тусклый огонек закачался от ветра. Комната была маленькая, тесная; линолеум на полу потрескался. На центральном столе лежал стетоскоп и стоял докторский чемоданчик. На полке над мрачным черным камином валялись вата, бинты, пузырьки, термометры и шприцы. Из одной стены торчал металлический раструб переговорной трубы — видимо, посредством трубы жена доктора переговаривалась с ним из комнаты этажом выше. Под трубой висели полки, уставленные бутылками и книгами. Еще в комнате-кабинете имелась пара стульев с плюшевыми сиденьями; на стене висела довольно подробная анатомическая таблица. Но здесь никого не было.

Тусклый огонек плясал на бутылках, на кленовой столешнице, на металлическом раструбе переговорной трубы.

Взгляд Моники остановился на окне кабинета — довольно широком, пыльном, незанавешенном. Подойдя к окну, девушка увидела мрачный студийный павильон. Все-таки она находилась в декорации, хотя и очень правдоподобной. Восхищаясь достоверностью и продуманностью каждой детали, Моника одновременно испытывала суеверный ужас, от которого кровь стыла в жилах. Сегодня ей пришлось пережить немало потрясений и волнений; к тому же она с самого утра ничего не ела. Воображение, как всегда живое, сочеталось с воспоминаниями детства: заплесневелые стены как будто оживали.

Вдруг у нее над головой скрипнула половица. Моника прислушалась. Через секунду скрип повторился.

Кто-то расхаживал в комнате наверху.

Если над ней задумали подшутить, они за это дорого заплатят! В конце концов, посылал за ней Томас Хаккетт или нет? А может, все происходящее — чудовищная шутка мерзкого Картрайта, который решил позабавиться?

В комнате было душно; раздираемая страхом и злостью, Моника почувствовала, как на лбу выступила испарина. Сердце гулко стучало в груди; но хуже всего было то, что глаза против ее воли наполнились слезами. Сказались все испытания сегодняшнего дня.

— Эй! — позвала она, стараясь кричать погромче. — Кто там? Где вы?

В переговорной трубе послышался свист.

Значит, все-таки шутка! Чья-то отвратительная, мерзкая выходка.

— Я слышу, что вы там! — крикнула Моника. — Спускайтесь! Я знаю, что вы там.

Переговорная труба снова свистнула.

Больше невозможно было ее игнорировать, как невозможно не обращать внимания на звонящий телефон. Переговорная труба вызывала в ней смесь любопытства и ярости. Моника подлетела к ней.

— Если вы думаете, что это смешно, — сказала она в трубу, — спускайтесь сюда, и я вам кое-что скажу. Кто вы такой? Что вам нужно?

В ожидании ответа она прижалась щекой к раструбу. И тут события начали разворачиваться с молниеносной скоростью.

Повернувшись боком к трубе, Моника оказалась лицом к окну. Даже в слабом, неверном свете газового рожка она отчетливо видела стоявшего снаружи Уильяма Картрайта. Он неподвижно стоял метрах в пяти от нее и смотрел ей прямо в глаза. На лице его застыло выражение ужаса. Но не прошло и секунды, как Картрайт вдруг замахнулся и швырнул что-то прямо ей в лицо.

Движение Моники было инстинктивным. Она пригнулась, увернулась и вскрикнула. В оконное стекло полетел комок замазки весом граммов сто. Стекло со звоном разбилось. Замазка глухо ударилась о стену и рикошетом отлетела к бутылкам.

Когда Моника отпрыгнула назад, переговорная труба вдруг ожила. Из раструба хлынула струя жидкости, похожей на воду, но это была не вода. Струя угодила точно в то место, где полсекунды назад находились щека и глаз Моники. Жидкость попала на линолеум; переговорная труба забулькала, как водопроводная, зашипела и снова испустила мощную струю жидкости.

От едкой вони стало трудно дышать. Дым ел глаза; в линолеуме образовались маленькие черные дырочки; слышалось шипение — серная кислота, вылитая в переговорную трубу, разъедала поверхность пола.

Наверху послышались торопливые шаги. Кто-то убегал.

3

Монику едва не стошнило.

Она думала, что ее сейчас вырвет, но ее не вырвало. Прошло секунд двадцать, прежде чем она поняла, что произошло. К тому времени Картрайт оказался рядом с ней.

Лицо у него было белым, как бумага; подскочив к окну, он схватился за переплет и рывком поднял его. Руки у него так дрожали, что он порезался о разбитое стекло, но не заметил боли. Ловко подтянувшись, он запрыгнул в комнату, поскользнулся и едва не упал на дымящийся пол.

— Вас не задело? — услышала Моника его голос как будто очень издалека. — На вас ничего не попало?

Моника покачала головой.

— Вы уверены? Ни капли? Осторожно! Не наступите! Точно ничего не попало?

Моника живо закивала.

— Станьте сюда. Боже, я сейчас кого-то убью! Вот так, тихонько… Что случилось?

— Т-там, наверху, — с трудом проговорила Моника. — Он вылил…

— Знаю.

— Знаете?! Нет, не ходите туда! — Она вцепилась в его рукав. Ногти царапали грубую ткань. Хотя она заявила, что не обожглась, ей вдруг стало страшно. А вдруг все-таки что-то попало? Ей тут же показалось, что кожа горит огнем. — Не надо, пожалуйста!

Картрайт стряхнул ее руку и кинулся в холл. Кто-то осторожно, на цыпочках, спускался по лестнице. Всего в нескольких метрах отсюда находился человек, который плеснул в нее серной кислотой! Боже, дверь в кабинет оказалась запертой снаружи!

Картрайт развернулся и побежал в темную гостиную. И тут они услышали, как кто-то тихо притворил за собой входную дверь. Моника бежала за Картрайтом; она была на грани истерики. Картрайт открыл дверь и оглядел улицу.

Она была пуста.

Глава 5 ЗАГАДОЧНАЯ НАДПИСЬ НА ДОСКЕ ОБЪЯВЛЕНИЙ

1

Уильям Картрайт вернулся в кабинет врача и огляделся по сторонам. Кислота почти перестала шипеть, хотя зловоние еще сохранялось. Он посмотрел на комок замазки, лежащий на полу посреди осколков бутылок, сбитых с каминной полки. Картрайт потер лоб рукой и сказал:

— Хорошо, что у меня оказалась при себе замазка.

— Если бы не вы, я бы…

— Спокойно! Кстати, я вовсе не собирался швырять ее в вас!

— Из-звините. Ничего не могу с собой поделать.

— Вам сейчас не повредит глоточек бренди. Пошли отсюда, попробуем отыскать что-нибудь спиртное.

Монику не так легко было сбить с толку.

— Но откуда вы узнали? — спросила она. — То есть… как вы догадались, что делать? Откуда вы знали, что будет?

— Потому что это я все придумал.

— Вы… придумали?!

Картрайт с горечью хмыкнул; в другое время Монике показалось бы, что он выглядит нелепо. Он упорно отводил от нее взгляд.

— Все придумал я, — повторил он, кивая в сторону переговорной трубы. — Хитроумное устройство, которое едва вас не убило, — мое изобретение. Мы использовали его в фильме про врача-убийцу. — Он пошевелил затекшей шеей. — В глубине моей пророческой души я всегда боялся, что такое может случиться на самом деле. Помните — десять или пятнадцать минут назад Том Хаккетт позвал нас с Говардом Фиском к себе, а вы остались с Фрэнсис?

— Да.

Картрайт посмотрел на переговорную трубу.

— Том позвал нас, — сказал он, — чтобы сообщить: из запасов главного электрика пропало около литра серной кислоты.

— И?..

— Из них в злополучный графин налили около четверти. Естественно, нам захотелось узнать, что случилось с остатком. Поскольку у кого-то нездоровое пристрастие к серной кислоте, ситуация достаточно серьезная. Даже нашего невозмутимого Говарда слегка проняло. Они решили, что сегодня больше снимать не будут, и распустили техперсонал до завтра.

— Помню. Я видела, как они уходили.

— Потом мы, те, кто остался, разделились и отправились искать остатки кислоты. Я сразу пошел сюда. Когда я заметил свет в том окне, мне сразу стало не по себе. А когда я увидел, что вы стоите возле трубы, прижавшись к ней щекой…

Картрайт снова замолчал. Моника смотрела на него с неподдельным ужасом.

— Вы… сказали, что п-придумали выливать кислоту в переговорную трубу?

— Ну да.

— Знаете, — прошептала Моника, — вам нельзя находиться среди нормальных людей. Вас надо изолировать от общества! Вы опасный тип!

— Ладно, ладно! Я согрешил, каюсь, — ответил Картрайт. Он поднял руки, прижал пальцы к вискам и покрутил ими. — По сатанинскому наущению. Грязные шутки на заказ, орудия убийства. Разработка, доставка, гарантия Уильяма Картрайта, эсквайра. Признаю ошибку, больше так не буду. Вы довольны?

— Вы порезались!

— Прошу вас, мадам, оставьте мою руку в покое.

— Да не глупите вы!

Глубоко вздохнув, Картрайт встал в оборонительную стойку, как человек, который собирается ударить клюшкой по мячику. Руки он убрал за спину.

— А теперь будьте добры, скажите, что вы здесь делаете?

Моника все ему рассказала. У нее не было сил ничего скрывать. Картрайт смерил ее недоверчивым взглядом.

— За вами посылал Том Хаккетт?

— Так сказал мальчик-посыльный. Я тоже ему не поверила, но…

— А он видел Тома?

— Не знаю. Я спросила его, где мистер Хаккетт, и он ответил, что не знает. А еще он что-то упоминал о доске объявлений…

— Так вот в чем дело!

— Что такое? О чем вы?

Картрайт уставился в пространство.

— Доска объявлений, — заявил он, выходя из транса, — находится у входа в съемочный павильон. Вы ее заметили?

— Нет.

— Посыльный сидит у двери на страже. Теоретически ему полагается впускать и выпускать посетителей. Но он еще выполняет мелкие поручения и передает просьбы, хотя из павильона ему выходить нельзя. Если вам что-то нужно, а он как раз на минутку вышел, вы просто берете мел и пишете свои распоряжения на доске… Понимаете? Когда мальчика не было, кто-то написал: «Пожалуйста, попросите мисс Стэнтон прийти туда-то и туда-то». И подписался: «Т. Хаккетт». Если выключить лампочку над доской, никто не увидит лица написавшего. Ставлю пятерку, все именно так и было.

Потом злоумышленник все подготовил. Он пришел сюда, зажег газ. Поднялся с бутылью серной кислоты на второй этаж. Он знал, что вы придете в эту комнату. Он знал, что вы подойдете к переговорной трубе. А хуже всего то, что свой план мерзавец позаимствовал у меня!

Моника отступала все дальше назад, пока не прислонилась к стене.

Невозможно! Не может быть!

Она живо представила, что случилось бы, не швырни в нее Картрайт замазкой и не заставь отскочить. Отвращение быстро сменилось изумлением. Ей показалось, будто комната ее душит; в некотором смысле так и было.

— Но кто?..

— Не знаю, — ответил Картрайт, поглаживая бороду. — Не знаю.

— И почему? То есть… почему именно я? — Потрясающая несправедливость! — Зачем кто-то хотел облить меня кислотой? Я ведь… никому ничего плохого не сделала. Я здесь даже никого не знаю!

— Прошу вас, успокойтесь.

— Произошла ошибка, разве вы не понимаете? Иначе и быть не может. Видимо, здесь ждали кого-то другого. Но все равно — не понимаю, как такое могло произойти. Мальчик сказал: «Мисс Стэнтон». Он отчетливо произнес мою фамилию.

— Тише, — перебил ее Картрайт. — Кто-то идет.

Он сделал быстрое движение рукой. Снаружи, из-за разбитого окна, послышались торопливые шаги. В свете газового рожка, пляшущего от любого дуновения воздуха, над подоконником возникла чья-то голова, вернее, часть головы: волосы, лоб, глаза и верхняя часть носа. Глаза, светло-голубые и блестящие, когда на них падал свет горелки, смотрели прямо на них.

— Мне показалось, я слышал шум, — произнес новоприбывший. — Что-то случилось?

Картрайт нахмурился.

— Еще как слышали, — ответил он. — Шум был сильный. Извините. Кстати… как мне вас называть? Мистер Гагерн, герр Гагерн или барон фон Гагерн?

2

Вид лица, как будто наполовинусрезанного подоконником, заставил Монику вжаться в стену — не потому, что у человека был устрашающий вид, но потому, что он был ей незнаком. Благодаря румянцу его лицо казалось молодым. Но соломенного цвета волосы, зачесанные на косой пробор и прилизанные, уже редели и седели у висков. Лоб избороздили длинные тонкие горизонтальные морщины.

Незнакомец говорил по-английски не просто хорошо, но безупречно, хотя и медленно.

— Зовите меня как хотите, — с серьезным видом ответил он. — Лично мне больше нравится обращение «мистер Гагерн».

— Мистер Гагерн, это мисс Стэнтон.

Зрачки над подоконником сместились вбок. Внизу щелкнули невидимые каблуки.

— Мисс Стэнтон только что обнаружила кислоту, — пояснил Картрайт.

— Не понимаю…

— Войдите сюда и сразу все поймете. Кто-то проделал штуку, описанную в «Развлечении врача». Под ложным предлогом сюда вызвали мисс Стэнтон, вылили кислоту в переговорную трубу и сбежали. Если бы не счастливое стечение обстоятельств, она бы сейчас с нами не разговаривала.

Лицо Гагерна вдруг покрылось густым румянцем, как у школьника. Повернувшись спиной к окну, он закричал:

— Сюда! Сюда!

Удивительно, до чего тихо вдруг стало в павильоне. Уху не хватало вечного звяканья, грохота, скрежета, шума голосов. Хотя Гагерн крикнул негромко, голос его в тишине показался оглушительным — как будто рушились деревянные переборки. Откуда-то издалека застучали, приближаясь, шаги.

Но Гагерн не настолько утратил достоинство, чтобы лезть в разбитое окно. Он обошел декорацию кругом и вошел через парадную дверь.

Картрайт рассказал ему, что случилось.

— Не нравится мне это. — Гагерн покачал головой.

— А вот мне, наоборот, нравится, — сквозь зубы процедил Картрайт. — Просто здорово!

— Нет, я хочу сказать, это неразумно. Вот что меня тревожит.

— Мисс Стэнтон тоже слегка встревожена.

— Да. Простите, — серьезно заявил Гагерн.

Он повернулся к Монике, снова щелкнул каблуками и улыбнулся. У него оказалась на редкость подкупающая улыбка. Она осветила и облагородила его лицо, сделав режиссера на десять лет моложе и словно убрав седину из его гладких желтых волос. Курт фон Гагерн был жилистым мужчиной среднего возраста, облаченным в синий свитер и рубашку с открытым воротом. Он старался не нарушать приличий во всем, даже в мелочах. И все же чуткой Монике показалось, будто в глубине души Гагерн не уверен в себе — а может быть, с ним что-то не так. На руках у него были темные лайковые перчатки; он поднял их вверх, ладонями наружу.

— Дело не в том, что я бесчувственный сухарь, — пояснил он. — Просто я встревожен.

— Я не обиделась.

— Вам очень не повезло. В то же время… — голубые глаза посмотрели на Картрайта, — вы говорите, что видели, как все случилось?

— Видел.

— Наверное, вы видели и того, кто вылил кислоту? Он ведь находился в комнате наверху.

— Нет. Там было темно.

— Жаль. — Гагерн покачал головой. — Очень жаль. — Он снова покачал головой. — А может, вы заметили кого-нибудь неподалеку? Или видели, как кто-то убегает?

— Нет. А вы?

— Что, простите?

— Я спросил, а вы никого не заметили? Вы ведь подошли сразу после того, как все случилось. Вот я и спросил, не заметили ли вы кого-нибудь.

Хотя Картрайт говорил небрежно, выражение лица у него было не такое невозмутимое, «покерное», как ему хотелось. С самого появления Гагерна Картрайт не сводил с него такого напряженного, пристального взгляда, что респектабельный немец забеспокоился. Он то бледнел, то краснел. Казалось, он не знал, куда девать руки.

Наконец, Гагерн, видимо, решил, что Картрайт шутит.

— Нет, — улыбнулся он. — Я никого не видел, кроме моей жены. Она шла напрямик через улицу декорации тысяча восемьсот восемьдесят два и сломала о камень каблук.

— Я не имел в виду Фрэнсис.

— Тогда кого же вы, прошу прощения, имели в виду?

— Никого, никого.

В воздухе повисло напряжение. По комнате распространился ужас, атмосфера в ней стала столь же неприятной и пугающей, как инструменты врача. Картрайта спасло от конкретного ответа появление мистера Томаса Хаккетта, который с уверенным, хотя и расстроенным видом вошел через парадную дверь и гостиную.

Мистер Хаккетт бросил всего один взгляд на проеденный кислотой пол и поморщился от запаха горелого металла, идущего из переговорной трубы. Его смуглое лицо исказила болезненная гримаса; гримаса стала еще глубже, когда Картрайт закончил повествование.

— Погодите, погодите-ка! — Он, словно гипнотизер, помахал рукой перед носом рассказчика. — Когда все случилось?

Картрайт бросил взгляд на часы.

— Ровно в десять минут шестого. Благодаря особенностям моей профессии я могу назвать тебе время с точностью до минуты. А что?

— Знаешь ли, Билл… Но ведь это невозможно!

— Говорю тебе, было десять минут шестого. Неужели ты сам не в состоянии определить время? Разве ты не слышал звон разбитого стекла? Да от него и мертвый проснулся бы! Вот тогда-то все и случилось.

Мистер Хаккетт задумался.

— Да, верно. И все же — невозможно!

— Почему?

— Потому что, — ответил продюсер, — здесь никого нет, кроме тебя, мисс Стэнтон, Фрэнсис, Курта, Говарда и меня. Все остальные уже ушли.

Картрайт закрыл глаза, но тут же снова их открыл.

— Ты уверен? Точно?

— Господи, ну конечно! Я видел, как они уходили. Я стоял у двери в студийный павильон и пересчитывал уходящих. Разве ты не понимаешь? Мне надо было убедиться, что никто тайком не вынес отсюда бутыль с кислотой! Говард распустил техперсонал ровно в пять. С ними ушли и гример, и Джей Харнед — он временно замещал ассистентку режиссера, которой сегодня нет, — и Дик Коньерс, и Энни Макферсон, и горничная Фрэнсис. Все остальные рабочие — члены профсоюза; их рабочий день в любом случае заканчивается в пять. Посетителей я разогнал — разве ты не заметил? Я велел обыскать павильон, чтобы убедиться, что никто не спрятался. Запер раздвижные двери…

— Но к чему такие предосторожности?

— Саботаж, дружище. Саботаж, или я съем свою шляпу! Последними уходили старик Ааронсон и Ван Гент из «Рэдиант Пикчерз», которые случайно забрели к нам. Их я, как ты понимаешь, выдворить не мог, но они ушли в пять минут шестого. Потом я поставил на дверь замок со звукозаписывающим устройством. Так что здесь, кроме нас шестерых, нет ни души. Билл, ты, видимо, что-то напутал со временем!

— Нет, — покачал головой Картрайт. — Было десять минут шестого. — Он повернулся к Гагерну: — Вы не согласны?

Гагерн покачал головой.

— Извините, я не смотрел на часы. Но я согласен: по-моему, было приблизительно десять минут шестого.

— Погоди-ка, Том, — вспомнил вдруг Картрайт. — Как насчет посыльного?

— А?

— Джимми… не помню фамилию. Мальчик-посыльный на входе. Он ушел с остальными?

— Да. Он…

Мистер Хаккетт вдруг замолчал. Он поднял широкую короткопалую ладонь, нервно потер гладко выбритый подбородок, пригладил усы. Потом глаза оживились. Он щелкнул пальцами.

— Вспомнил! — объявил он. — Так и знал, было что-то еще. Если хочешь увидеть окончание всего дела, пойдем. Пошли со мной.

Моника рада была, наконец, выбраться из кукольного домика. Ей невольно захотелось схватить Картрайта за руку; удержавшись от порыва, она пошла сбоку от мистера Хаккетта. Продюсер двигался энергично, выкидывая вперед колени, словно занимался спортивной ходьбой на длинную дистанцию. В тишине их шаги по искусственной брусчатке отдавались особенно гулко, отдаленно напоминая цокот лошадиных копыт. Моника пожалела, что мистер Хаккетт так много говорит.

— Курт, послушай. Пожалуйста, найди Фрэнсис. И Говарда. Не знаю, где они. Возможно, где-то прячется злоумышленник. Скорее всего, так и есть. Ты их поищешь? Вот и молодец. А вам — сюда.

Они подошли к выходу из павильона. Это тамбур с двумя звуконепроницаемыми дверями. В одном углу размещались табельные часы; стрелки показывали двадцать минут шестого. В другом углу, под маленькой черной доской, висел ряд ящичков, заваленных бумагами. В полумраке Моника различала все лишь в общих чертах, пока мистер Хаккетт не включил лампочку над доской.

На ней мелом кое-как было написано: «Передайте даме, которая пришла с мистером Картрайтом, чтобы немедленно нашла меня в 1882 (дом врача, задняя комната). Т. Хаккетт».

Т. Хаккетт откашлялся.

— Видите? — спросил он.

— Я-то вижу, — мрачно ответил Картрайт. — Ты этого не писал?

— Нет, нет, конечно нет!

— Но раз ты в районе пяти часов стоял у выхода, значит, ты видел, кто писал?

Мистер Хаккетт обдумал слова приятеля. Он ткнул пальцем в доску под словами и обернулся. Его черные взъерошенные волосы блестели, как будто были намазаны вазелином.

— Не видел я, кто что писал. Да и, если вдуматься, как мне было увидеть? Я стоял с другой стороны, под табельными часами. Кажется, я даже не замечал доску; не помню, горел над ней свет или не горел. И потом, откуда нам знать, когда это написали?

— Да, но когда ты впервые увидел надпись?

— Всего несколько минут назад, перед тем как услышал крик со стороны декорации номер 1882… Кстати, кто кричал?

— Гагерн.

— Я так и думал. — Продюсер кивнул. — Конечно, я слышал звон разбитого стекла. Но в то время я стоял в противоположном конце павильона и ждал вас; потому-то я точно и не мог определить, откуда доносится шум. Я вернулся сюда проверить, не ждете ли вы меня у двери. Включил свет и увидел надпись. Сразу после того закричал Гагерн. Его нетрудно было вычислить. Но мне и в голову не пришло, что случилось что-то плохое! В конце концов, в павильоне остались только…

Вдруг он осекся.

— Да, — кивнул Картрайт. — Нас осталось только шестеро.

Откуда-то издалека послышался металлический голос Гагерна — он звучал гулко и с каким-то металлическим призвуком, как будто Гагерн говорил в мегафон; его крик во второй раз нарушил тишину студийного павильона. От неожиданности все вздрогнули. Он кричал:

— Мистер Хаккетт! Прошу вас! Идите сюда! Моя жена ранена!

Продюсер облизнул пересохшие губы.

— Вот и конец, — произнес он после паузы, вытирая лоб тыльной стороной руки. — Он достиг своей цели, верно? Теперь уже никто не сомневается в том, что имел место саботаж?

— Не стирайте надпись! — отрывисто бросил Картрайт, когда его спутник сделал инстинктивный жест. — Это настоящая улика. Написано письменными буквами. Почерк можно опознать.

— К черту почерк! — возразил мистер Хаккетт. — Бежим!

Но когда они, запыхавшись, подбежали к каюте океанского лайнера, где приветливо мерцали огоньки, ничего тревожного они не нашли. Говард Фиск, высокий, добродушный, по-отцовски (если не сказать — по-матерински) заботливый, откашливался, стараясь, чтобы его тихий голос можно было расслышать. Фрэнсис Флер с раздраженным выражением на обычно безмятежном лице сидела на складном стуле и энергично растирала себе колено.

— Курт, — заявила она, — не стоит поднимать такой шум! Дело выеденного яйца не стоит. Всего лишь царапина! — Она обратилась к вновь прибывшим: — Я сломала каблук, и мне хватило глупости ходить в тех же туфлях. Я упала… Курт, хватит же!

— Дорогая, ты храбрая женщина. Но я знаю, что у царапин могут быть очень серьезные последствия. Мне даже известны случаи, когда они переходили в рак. По-моему, нужно послать за врачом.

— Курт, милый, но ведь это пустяки! Посмотри сам.

— Милая, прошу тебя, не показывай колено при посторонних. Это нескромно.

— Хорошо, дорогой.

Говард Фиск, на которого супружеская перепалка не произвела, по-видимому, никакого впечатления, тем не менее выказал некоторую неловкость, отчего его стало слышно за три метра.

— Да, да, — сказал он. — Очень жаль, несомненно. Но мы, кажется, имеем дело кое с чем похуже царапины. Послушайте, Хаккетт. Мисс Стэнтон… То, что рассказал Гагерн о проклятой кислоте, — правда?

— Боюсь, что да, — ответила Моника.

— Но кто же, во имя всего святого, захотел бы совершить покушение на вашу жизнь?

Наступило молчание; все смотрели на Монику. Моника испытала потрясение, увидев, как Курт Гагерн, стоявший за спинкой стула Фрэнсис Флер, наклонился и прижался губами к плечу жены.

— Говорю вам, это саботаж! — заявил мистер Хаккетт. Он выглядел спокойнее, и, как ни странно, у него был даже довольный вид. — Нечто подобное я и ожидал с тех пор, как мы начали снимать «Шпионов на море». Помните, что произошло в Голливуде, когда они снимали первый антинацистский фильм? Наша картина для них как кость в горле, помяните мои слова. Посмотрите, сколько у нас иностранцев! Их целые полчища! Должно быть, среди нас находятся сотни тайных агентов (не принимайте на свой счет, Курт). Им наша картина не по душе. И вот…

— И вот, — перебил его Говард Фиск, — они попытались ослепить и изуродовать девушку, которая не имеет к данному фильму никакого отношения!

— Вот именно.

— Но зачем?

— Чтобы мы вызвали полицию. Тогда съемки «Шпионов на море» поневоле прекратятся. Но я, ей-богу, намерен позаботиться о том, чтобы никакой полиции здесь не было!

— Но, мой дорогой Хаккетт, — принялся дружески увещевать его режиссер, — ваши доводы неразумны. Даже если вы обратитесь в полицию, съемки «Шпионов на море» не прекратятся.

— Не прекратятся?!

— Нет, да зачем им прекращаться? Мисс Стэнтон никак не связана с картиной. Присутствие полицейских здесь, в студийном павильоне, не остановит съемки фильма, который их не касается. А если ваш вымышленный саботажник пытался сорвать съемки «Шпионов на море», облив кого-то кислотой, почему он тогда не выбрал жертвой кого-то из исполнителей главных ролей?

Снова наступила тишина.

В ходе перепалки Уильям Картрайт не произнес ни слова. Вопреки запрету курить в павильоне, он набил свою шерлок-холмсовскую трубку и закурил. Однако его выходка осталась незамеченной.

— Все сводится к одному, — заявил Фиск, на некоторое время задумавшись. — Что бы ни случилось, вопрос заключается в следующем: зачем вредителю нападать на мисс Стэнтон? — Он огляделся по сторонам. — Ведь вы… не знаете никого, кто хотел бы… кто желал бы вам зла?

— Нет, клянусь!

— И до сегодняшнего дня вы никого из наших не видели?

— Нет.

Режиссер улыбнулся:

— А может, вам известна какая-нибудь государственная тайна или опасные сведения о ком-либо?

— Ничего подобного мне не известно.

Режиссер сделал шаг по направлению к ней. Монике показалось: если он положит руку ей на плечо и доверительно склонится над ней, она закричит. Бледно-голубые глаза Курта Гагерна тоже впились в нее; белки сверкали, когда на них падал свет. Монике показалось, что нервы ее распиливают пополам — медленно, с оттяжкой.

— Значит, ничего другого не остается. — Фиск пожал широкими плечами. — Уж слишком выходка мерзкая, чтобы считать ее чьей-то глупой шуткой. — Он взволнованно поправил очки-половинки. — Либо у нас орудует псих с криминальными наклонностями, либо, что кажется более вероятным, мисс Стэнтон позвали к декорации по ошибке, приняв за другое лицо.

— Нет, — сказал Уильям Картрайт. Все закричали, но он поднял руку.

— Никакой ошибки не было, — заявил он. — Даже если мальчишка-посыльный напутал — а он не напутал! — сейчас я объясню, почему никакой ошибки не было и быть не могло. — Он вынул трубку изо рта и посмотрел на Монику. — Ведь на улице перед домом доктора было темно?

— Да, конечно.

— Но не слишком темно? Например, вы легко могли разобрать фамилию врача на бронзовой пластинке?

— Да, помню, я так и поступила.

— И вы бы узнали в лицо любого встречного — скажем, с трех-пяти метров?

— Да, наверное.

Картрайт снова заглушил возражения.

— Свинью, которая покушалась на вашу жизнь, назовем для удобства убийцей. Так вот, никакой случайности! Убийца намеренно все подстроил. Он ждал ее. Видел, как она приближается, глядя из окна второго этажа. В кукольном домике второй этаж находится на высоте не более трех метров. Ему необходимо было видеть, с кем он имеет дело. Правильно?

Мистер Хаккетт не выдержал:

— Ах, ради всего святого! Хватит с меня твоих детективных романов! Что ты имеешь в виду?

— Детективные романы ни при чем, — возразил Картрайт. — Убийца покушался на ее жизнь. Далее. Сколько всего женщин было сегодня на съемочной площадке?

— Четыре, — задумчиво ответил Говард Фиск. — Если не считать мисс Стэнтон, три. Фрэнсис, ее горничная и Энни Макферсон.

— И все?

— И все.

— Да. И каждая из них, как вы помните, была в ярком костюме, благодаря которому их трудно было перепутать. На Фрэнсис было благородное золотое вечернее платье — как и сейчас. На Макферсон была белая форма стюардессы и белая пилотка. На горничной Фрэнсис были обычные кружевная наколка и передник. А если учесть к тому же, что ни одна из них не похожа на Монику Стэнтон ни лицом, ни фигурой, ни одну из названных дам невозможно принять за нее по ошибке. По какой-то непонятной для меня причине убийца испытывает к ней беспричинную ненависть; и вот вам результат — попытка облить ее кислотой.

Говард Фиск почесал затылок и хмыкнул.

— Слава богу, это была не я, — вдруг заявила Фрэнсис Флер. Она тут же опомнилась и улыбнулась Монике. — Нет, моя дорогая, не то чтобы я хотела, чтобы убийца покушался на вас… Но серная кислота! Бр-р-р!

— Все вполне понятно. — Гагерн неловко переминался с ноги на ногу. — Нечасто я соглашаюсь с вами, мистер Картрайт. Иногда ваши суждения кажутся мне дикими, нелепыми и совершенно не подходящими для экранизации. Но в данном случае я готов признать вашу правоту.

— Спасибо.

— Я говорю от всей души, мистер Картрайт, — отрывисто заявил Гагерн, щелкая каблуками. — Однако… стоит ли пугать мисс Стэнтон еще больше? Она и без того напугана.

Невыносимый Картрайт продемонстрировал всю свою низость.

— Пугать? — повторил он. — Если от того выйдет толк, то да. Я сам так перенервничал, что едва могу держать трубку. А вы разве нет? Пугать ее?! Да я, наоборот, хочу убедить мисс Стэнтон, чтобы она как можно скорее убиралась из «Пайнема» и держалась отсюда подальше — на случай, если наш шутник захочет повторить.

— Ничего подобного! — вскричала Моника. Однако, хоть она и храбрилась, страх холодными щупальцами сжал ее сердце.

— Ну, на то ваша воля.

— Если вы хотите убрать меня, — заявила Моника, — чтобы самому писать сценарий вашего нелепого и глупого детектива, тогда…

Час назад она бы не пожалела о том, что у нее вырвались такие слова. Сейчас, в тот же миг, как слова слетели с ее губ, она тут же готова была отдать все на свете, лишь бы не произносить их. Черт побери! Черт, черт, черт!

Картрайт ничего не ответил. Он посмотрел ей прямо в глаза. Потом сел на складной стул и выпустил изо рта клуб дыма.

— Все это очень мило, — проворчал мистер Хаккетт, — но весьма скверно. Мне казалось, из происшествия можно вытянуть отличную газетную статью. Но теперь я передумал; статья только привлечет к нам нездоровый интерес. Главное же в другом. Что нам теперь делать?

— Меня не спрашивайте, — поморщился Картрайт. — Вы — Аладдины, обладатели тысячи волшебных ламп. А я всего лишь один из сценаристов, нижайшее из пресмыкающихся на киностудии.

(Обиделся, дьявол его побери!)

— Да, знаю, — серьезно ответил мистер Хаккетт. — Но тебе кое-что известно о таких делах. Что же нам делать?

— Для начала, — ответил Картрайт, — необходимо выяснить, кто из нас баловался с серной кислотой.

— Из нас?!

— Естественно.

Под сводами ангара одновременно зазвучали четыре возмущенных голоса. Точнее, три, так как сказанного Говардом Фиском никто не услышал. Однако вскоре ситуацией овладел именно режиссер.

— В словах Картрайта есть смысл. — Он улыбнулся. — Вот именно, есть! Мы, конечно, понимаем, что это чепуха, но давайте все откровенно обсудим.

— Давайте обыщем павильон. Так будет лучше. — Мистер Хаккетт закатил глаза. — Здесь кто-то прячется. Вы это знаете. Я это знаю. Все другие предположения…

— А по-моему, — возразил режиссер, — нам следует начать с того, что мы припомним все наши передвижения в то время, когда… во время происшествия. Алиби! Так ведь это называется? Итак, действуйте, мой юный Шерлок Холмс. Разве не такой вопрос задаст в первую очередь настоящий сыщик?

— Кстати, — с улыбкой вмешался Гагерн, — вряд ли мистер Картрайт имеет честь знать настоящих сыщиков?

Картрайт поднял на него глаза.

— Я имею честь, — ответил он, подражая напыщенному стилю Гагерна, — быть знакомым только с одним полицейским. Его фамилия Мастерс, и он старший инспектор уголовного розыска столичной полиции. Чего бы я ни отдал, только бы обсудить с ним наше происшествие наедине! Интересно было бы также услышать мнение его большого друга из правительства, с которым я не знаком.

— Не отклоняйтесь от темы! — приказал мистер Фиск. — Алиби. Разве алиби — не первое, о чем спрашивает настоящий сыщик?

— Нет, — ответил Картрайт.

— Нет?

— Сомневаюсь. — Картрайт пожал плечами, задумчиво озирая роскошную каюту океанского лайнера. Сейчас, когда свет был пригашен, она выглядела не столь ослепительно, но все равно роскошно благодаря подбору цветов: белый, розовый, золотой. По каюте плыл клуб дыма из его трубки. — Настоящий сыщик, — продолжал он, — возможно, поинтересуется, кто строил декорацию.

— Что?!

— Обстановку каюты, — сдавленным голосом ответил Гагерн, — воссоздавали, как принято, по фотографиям. Поскольку предполагается, что корабль немецкий, мы взяли снимки «Брунгильды». Я руководил расстановкой мебели и всем прочим.

— Как обычно, — добавил Картрайт.

Гагерн вышел из-за стула жены. Она сжала его руку и посмотрела на него; он улыбнулся в ответ. На лице его появилось не столько виноватое, сколько смущенное выражение, смешанное с раздражением.

— Мистер Картрайт! — заявил он. — Я старался быть с вами терпеливым. У вас есть основания жаловаться на меня?

— На вас? Нет!

Гагерн поморгал.

— Тогда в чем…

— Я только говорю, — заявил Картрайт, — что чую на съемочной площадке кровь и что шутник, укравший серную кислоту, не остановится на одном шаге.

— Вам нравится быть странным.

— Откровенно говоря, ужасно нравится!

— Курт, — вмешалась Фрэнсис Флер, — он не шутит. Я его знаю. Он что-то выведал, а нам не говорит.

Мисс Флер, обладательница красивого контральто, редко повышала голос. Сейчас в нем слышались визгливые нотки; голос был плохо поставлен, однако выразителен за пределами ее актерских способностей. В жарком, душном павильоне сказанные ею слова прозвучали звонко и отчетливо. В ее голосе чувствовались одновременно оживление и легкая тревога.

— Ведь ничего не случится, верно, Курт? — спросила она, взяв мужа за руку.

3

Первое покушение на Монику имело место 23 августа, в среду. Не прошло и двух недель, как мир потрясли новые события. Договоры были нарушены, силы разрушения и зла вырвались на волю. В Лондоне после завершения речи премьер-министра завыли сирены; огромные бетонные махины линии Мажино развернулись и нацелились на запад; Польша рухнула, хотя ее оружие еще дымилось; в Англии ввели всеобщее затемнение; а на студии «Пайнем» — в крошечной точке на карте страны — терпеливый убийца снова нанес удар Монике Стэнтон.

Глава 6 УТЕШИТЕЛЬНЫЕ ПРЕИМУЩЕСТВА ЛЮБОВНЫХ ПРИЗНАНИЙ

1

Было начало восьмого — время затемнения.

По закону подлости, поскольку отпуска для всех отменили, сентябрь стоял теплый и мягкий. Над киностудией «Пайнем» сгущались сумерки; в павильонах царила тишина, свидетельствующая о том, что киноиндустрия переживает застой.

Министр торговли объявил о намерении аннулировать Акт о квотировании фильмов, и это означало, что американским компаниям становилось невыгодно снимать в Англии. Двадцать из двадцати шести киностудий были принудительно экспроприированы для нужд армии — в качестве складских и иных помещений. Очень трудно стало добывать бензин и лесоматериалы — необходимые составляющие киносъемочного процесса.

Однако оставались немногие (и постепенно их становилось все больше и больше), кого трудности не страшили. Павильоны скупали по случаю независимые компании. На «Рэдиант Пикчерз» близились к завершению съемки «Железного герцога». А мистер Томас Хаккетт, поддерживаемый таинственным мистером Маршлейком, объявил, что не только доснимет «Шпионов на море», чей сюжет стал исключительно злободневным, но и, поскольку у них осталось несколько студийных павильонов, он будет продолжать производство до тех пор, пока его не задушат.

В так называемом «старом здании» царило идиллическое спокойствие. На первом этаже, окна которого выходили на озеро, кипело литературное вдохновение. Здесь в один ряд располагались три маленьких, крашенных белой краской кабинетика. В каждом имелся крошечный закуток с раковиной и газовой горелкой. Три комнатки были смежными и сообщались между собой; кроме того, вторые двери выходили в коридор. В каждой наличествовали: стул, стол, пишущая машинка, диван и один постоялец.

В первом кабинете сидела знаменитая сценаристка — эксперт из Голливуда; она трудолюбиво выбивала пыль из оригинального сценария «Шпионов на море» и переписывала его примерно наполовину. Во втором сидела Моника Стэнтон; она училась печатать на машинке и одновременно осваивала детективный жанр. А в третьем кабинете сидел Уильям Картрайт; в настоящее время он ничем не был занят.

Мистер Картрайт предавался размышлениям.

Откинувшись на спинку стула, он разглядывал клавиши пишущей машинки. Потом окинул взором длинный ряд трубок у себя на столе — всех разновидностей, от легкой маленькой вересковой трубочки до благородной пенковой трубки в форме черепа. Сунув руки в карманы куртки, он неприязненно уставился в потолок. Наконец, будучи не в силах больше мучиться, он хватил по столу кулаком и встал.

Невыносимо!

Зачем, скажите на милость, посреди всей кутерьмы ему понадобилось влюбиться в проклятую девчонку?

2

В старом здании было очень тихо. Из двух соседних кабинетиков слышался характерный стрекот пишущих машинок. Сначала вступила машинка Тилли Парсонс: она взрывалась длинными пулеметными очередями, которые перемежались долгими паузами. Ей вторила машинка Моники Стэнтон: продолжительные паузы, редкие удары по клавишам, резкие звоночки, когда она доходила до конца строки. Пауза — и потом решительная точка. Последний удар она производила триумфально, как будто достигала важной цели.

Картрайт посмотрел на разделявшую их белую дверь — она была закрыта. По крайней мере, Монику не заподозришь в лицемерии: она всегда ясно и недвусмысленно выражает свои чувства.

— Она тебя ненавидит, Билл! — смеясь, уверяла его Фрэнсис Флер. — Сама мне говорила. Ради всего святого, что ты с ней сделал в первый раз, когда вы только познакомились? Должно быть, что-то ужасное, если ты понимаешь, о чем я.

— Ничего я не делал!

— Да ладно тебе, Билл! Расскажи тете Фрэнсис. Что ты натворил?

Говард Фиск был почти так же уверен в его недостойном поведении.

— По правде говоря, дружище, — доверительно сообщил ему режиссер, — мне кажется, дело в твоей бороде. Позавчера я спросил, апеллируя к ее женскому мнению, не лучше ли будет, если Дику Коньерсу в батальных сценах отрастить шкиперскую бородку. Но ты, кажется, меня не слушаешь…

— Извини. И что она ответила?

— Она ничего не сказала. Ее просто передернуло. Дрожь пробежала но всему ее телу, как будто она схватила паука.

Значит, так? Как будто она схватила паука!

Сейчас Уильяму Картрайту было так же плохо наедине с собой, как и в обществе Моники Стэнтон. Как и большинство из нас в начале войны, он ощущал беспокойство.

Его упорные попытки попасть в армию не возымели успеха. В глубине души он восхищался спокойствием и хладнокровием правительственных чиновников, которые разыгрывали войну, словно шахматную партию, и вели ее к неизбежному концу; без флагов, без суеты. На службу не брали ни одного лишнего необученного штатского. Он понимал, что для него лучше всего — перестать хлопотать и ждать, пока его призовут.

Но… это легче сказать, чем сделать! Во-вторых, на киностудии «Пайнем» он пребывал в роли смещенного пророка. Ничего зловещего так и не произошло. Сотрудники, как и все англичане, стойко переносили тяготы. Жизнь продолжалась; мистер Хаккетт умел подхлестнуть подчиненных. В часы затемнения, когда на улицах приходилось передвигаться ощупью, люди спотыкались, ругались и шутили. Том Хаккетт придумал для себя костюм, состоящий из куртки со светящимися пуговицами и светящейся шляпы. Из-за своего наряда он стал очень похож на какого-то персонажа из фантастических произведений Г. Дж. Уэллса. Во всяком случае, зрелище было не для слабонервных.

Поскольку стало известно, что скоро бензин будет нормироваться, почти все сотрудники киностудии переселились либо в загородный клуб «Миэфилд», либо сняли коттеджи или квартиры неподалеку. Курт Гагерн, снимая подводную лодку в озере, упал за борт и простудился. Многих служащих помоложе призвали в армию; всем на удивление, один тихий электрик заходил попрощаться в кителе с тремя капитанскими звездочками.

И в эту привычную жизнь, как камень в воду, обрушилась Тилли Парсонс — хихикая, болтая и формулируя собственные законы.

«Самым высокооплачиваемым сценаристом» оказалась низенькая, коренастая, энергичная женщина лет пятидесяти с небольшим. Ее уверенность захватывала окружающих. Хотя у нее всегда был такой вид, будто губы она подкрашивала в темноте и оттого помада всегда частично оказывалась на щеке или подбородке, ее можно было назвать женщиной с шармом. Она вечно толковала о похудении, а в ресторане киностудии «Пайнем» всегда требовала самые немыслимые сочетания блюд.

— Бараньи отбивные с ананасом, — скрипела она, как птица коростель, своим грубым, прокуренным голосом. — Да-да, вот именно! Далмация Дивайн обычно ела то же самое в добрые старые времена, и ничего вкуснее с тех пор не придумали. За две недели она похудела на тринадцать килограммов, с шестидесяти шести до пятидесяти трех, представляете? Я намерена последовать ее примеру. Видите ли, я всегда худею, когда работаю.

И она действительно работала.

Вначале она прочитала сценарий «Шпионов на море» и впала в транс. Затем она сообщила мистеру Хаккетту — к его удовольствию, — что сценарий ужасен, но она думает, что сумеет его выправить. Несмотря на молитвы и проклятия Говарда Фиска и Уильяма Картрайта, ей был дан зеленый свет.

Тилли Парсонс засучила рукава и принялась за работу. Она правила сценарий, попутно выпивая литры кофе и выкуривая массу сигарет «Честерфилд», отчего воздух в ее кабинете становился сизым от дыма. Но, несмотря на ум и обаяние, иногда только добродушие спасало ее от расправы. Дело в том, что Тилли Парсонс была патологически неграмотна. У нее образовалась привычка неожиданно вламываться в кабинет к соседям и в ту же секунду спрашивать, как пишется то или иное слово. От ее милой привычки Уильям Картрайт всякий раз подпрыгивал чуть ли не до потолка.

— Тилли, ради всего святого, почему бы не взять словарь? Или тебе лень листать страницы?

— Извини, Билл. Ты занят?

— Да.

— Я больше так не буду. Так как надо писать — «преувеличенный» или «приувеличенный»?

Потом она сдвигала его бумаги в сторону, усаживалась на край стола и болтала до тех пор, пока ее не выпроваживали насильно.

Нельзя отрицать, что она многому научила Монику Стэнтон. Упрямая и последовательная Тилли прониклась к Монике симпатией. Картрайту, который сам был усердным и добросовестным работником, пришлось признать: Тилли известны все тонкости и приемы их скучной профессии. А Моника…

В двух соседних кабинетах за закрытыми дверями стучали и звенели машинки. Картрайт понимал: надо опустить светомаскировочные шторы — или прекращать работу и идти домой. Однако он был так озадачен и подавлен, что ни на что не находил в себе сил. Мы все бываем в подобном настроении. Моника…

Слушая стрекот ее пишущей машинки, он представлял ее себе во плоти. Вот она склонилась над столом, выпятив пухленькую верхнюю губку. Широко расставленные глаза устремлены на лист бумаги в каретке; из-за сигареты в углу рта вид у нее умудренный и искушенный, кроме тех случаев, когда дым попадает ей в глаза; она нетерпеливо постукивает по полу носком туфли; и она по многу раз перепечатывает одно и то же. Когда он впервые увидел ее, то сразу понял, что она ему нравится. Через час после знакомства им овладело тревожное чувство, что он в нее влюбляется. За сорок восемь часов…

Плохо! Он чувствовал себя школьником. Сердце сильно колотилось в груди; и нервы реагировали как-то странно…

Белая дверь распахнулась с грохотом, слышным на другом конце здания.

— Билл! — заскрипела Тилли Парсонс. — Как надо писать: «преувеличенный» или «приувеличенный»?

3

Тилли вломилась к нему из коридора, чтобы не отвлекать Монику. Помада опять размазалась по щекам. На левой руке, сжимавшей дверную ручку, она носила крупное золотое обручальное кольцо; в Штатах у нее был муж, которого никто никогда не видел, однако многим бы показались циничными ее взгляды на брак.

— Привет, привет! — хриплым, прокуренным голосом воскликнула Тилли и улыбнулась. — Что, напугала я тебя?

Картрайт с трудом поборол волну раздражения.

— Нет.

— Уверен, дорогой?

— Да. Но ты постепенно доведешь меня до психушки. На той неделе я уже говорил тебе, что надо писать «преувеличенный». Если только великие умы за этот срок не исправили правописание, оно таким и осталось.

Тилли рассмеялась — грубовато, но не без обаяния.

— Так и думала, что ты это скажешь… Занят?

— Нет.

Тилли хитро посмотрела на него; на ее скуластом лице играла полуулыбка. Потом она направилась к его письменному столу. Осторожно смахнув страницы рукописи на пол, она взгромоздилась на стол, порылась в кармане и извлекла оттуда сигарету.

— Не возражаешь, если я у тебя посижу?

— Сиди.

— Хочешь «Честерфилд»?

— Нет, спасибо. Вот моя отрава. — Билл понял, что в его настроении нужны героические меры. Пробежав взглядом по ряду трубок, он выбрал пенковую в виде черепа, бережно погладил ее и набил табаком.

— Увы, бедный Йорик, — заявила Тилли, наблюдавшая за его действиями. — То есть… что за вид для воспаленных глаз!

— Тилли, это очень красивая трубка. Кстати… тебе бы понравилось, если бы тебя поцеловал бородатый мужчина?

— Это что, предложение? — заинтересовалась Тилли, закуривая сигарету и не дожидаясь, пока он чиркнет для нее спичкой.

— Не совсем. То есть… ты, конечно, свет моей жизни…

— Чепуха! — решительно возразила Тилли. Однако тон ее был немного другой, чем обычно, когда они пикировались. Она говорила серьезно и даже немного рассеянно. С тех пор как она вошла, Картрайт чувствовал: ее что-то гнетет и мучает. Она с силой ударила себя по ляжке; в сумерках светил огонек ее сигареты. — В чем дело, милый? — спросила она другим тоном. — Похмелье замучало?

— Да.

Тилли склонилась вперед. На лице ее появилось такое таинственное выражение, что Картрайт инстинктивно оглянулся — убедиться, что их не подслушивают. Она подняла брови и посмотрела на него в упор. Потом воровато показала на дверь, ведущую в кабинет Моники.

— Неужели?..

— Да.

Тилли задумалась. Лицо сделалось еще загадочнее, еще таинственнее. Спрыгнув со стола, она на цыпочках подошла к закрытой двери в кабинет Моники и прислушалась. Яростный шквал ударов по клавишам, видимо, удовлетворил Тилли. Так же на цыпочках она прошла назад, склонилась над Биллом и воззрилась ему в лицо. Ее манеры обезоруживали. Когда речь шла о пустяках, она говорила своим обычным, хрипловатым голосом; если разговор заходил о чем-то важном, она немедленно понижала голос до шепота, сопровождая свои высказывания выразительными гримасами.

— Слушай, — сказала она. — Ты ведь у нас из этих, из образованных?

— Если хочешь, можешь и так называть.

— А деньги у тебя есть?

— Вроде бы есть. Дела идут неплохо.

— И ты в нее влюблен? — Голос Тилли сделался едва слышным, шелестящим; она показала рукой в сторону двери. — В самом деле влюбился по уши? Без дураков?

— По уши и без дураков.

— По-моему, ты не прикидываешься, — заявила Тилли, продолжая разглядывать его. — Боже, как я ненавижу врунов и обманщиков! — В ее голосе звучала истинная страсть. — По-моему, у тебя все хорошо. И вот что я тебе скажу. Без сомнения, девочка тоже в тебя влюблена.

Свет почти погас; выразительная гримаса на лице Тилли была почти неразличима. Очевидно заметив его недоверчивость, которая ввергла Картрайта в ступор, Тилли подняла руку, как будто приносила присягу, и в заключение перекрестилась.

— Но…

— Ш-ш-ш! — предостерегла его Тилли.

— Да, но…

— Уж кому и знать, как не мне! — почти прошипела Тилли. — Живу я в одном доме с ней, верно? Ее комната рядом с моей, так? Я вижусь с ней весь день и полночи, так?

— Да, но…

— Ш-ш-ш!

Заговорщица из Тилли была бы никудышная. Она прижала палец к губам и показала на дверь. За дверью и правда воцарилась подозрительная тишина; как будто кто-то их подслушивал. Поэтому Тилли продолжала громко, весело и беззаботно:

— Ты не собираешься опустить шторы? Позор тебе, Билл! Ну-ка, будь умницей и опусти светомаскировку. Что подумают инспекторы ПВО?

Он послушно подошел к ближнему, открытому, окну. В тот момент его меньше всего заботило недовольство дежурных из ПВО.

Низкий берег озера располагался всего метрах в шести от окон. В сумерках озеро переливалось молочно-белым светом, контрастируя с силуэтами облетевших деревьев. Последние отблески солнечного света коснулись дальнего края озера и высветили две мужские фигуры, стоявшие на ближнем берегу. Они тихо разговаривали.

Один был низенький толстяк с сигарой, второй — высокий молодой человек в очках, с подчеркнуто аристократическим выговором.

— Слушайте-ка, — говорил толстяк, — я насчет той последней массовой сцены в конце битвы при Ватерлоо…

— Да, мистер Ааронсон?

— Эпизод, — уточнил толстяк, — где герцог Веллингтон умирает в миг победы…

— Но герцог Веллингтон не умирает в миг победы, мистер Ааронсон!

— Не умирает?

— Нет, мистер Ааронсон. Битва при Ватерлоо состоялась в 1815 году. Герцог же Веллингтон умер только в 1852-м.

Наступило продолжительное молчание; толстяк потирал лоб.

— А, ей-богу, вы правы. Абсолютно, совершенно правы! Теперь и я припоминаю. Я перепутал его с другим парнем. Ну, вы знаете. С тем, в треуголке, что любил скакать не на фланге, а впереди.

— Вы имеете в виду лорда Нельсона, мистер Ааронсон?

— Точно. Нельсона. Ведь он-то умер в миг победы, да?

— Да, мистер Ааронсон.

— Так я и думал. В таком случае придется снимать другую картину.

— Да, мистер Ааронсон.

— Но я изобрел кое-что получше. Держитесь, старина! Вот, слушайте-ка. Он не умирает. Но все думают — понимаете, думают! — что он сейчас отбросит коньки, понимаете? Он лежит на раскладушке, а зрители уверены, что он сейчас возьмет и сыграет в ящик. А потом (вот в чем будет вся соль, понимаете?) американский врач спасает ему жизнь.

— Но, мистер Ааронсон…

— Я все время думаю о нашей картине. Слишком она английская, вот в чем с ней трудность. А нам нужно иметь в виду и среднего американского зрителя из типичных городков, таких как Ошкош и Пеория.

— Правильно ли я вас понял, мистер Ааронсон? Вы хотите, чтобы жизнь герцогу Веллингтону спас американский врач родом из Ошкоша или Пеории?

— Нет, нет, нет! Вы совсем меня не поняли. Вот как все будет. Герцогиня Ричмондская…

Хотя Уильям Картрайт обычно получал удовольствие от подобных разговоров, на сей раз он не обратил внимания на беседу мистера Ааронсона и очкастого молодого человека. Глубоко затянувшись из трубки в форме черепа, он закрыл окно. Опустил светомаскировочный занавес из тонкого черного сатина. Дополнительно требовалось задернуть обычные, плотные шторы, что Картрайт и сделал. Так же он поступил и со вторым окном. Потом вернулся к своему письменному столу и включил свет.

Тилли предстала перед ним во всей своей красе: коренастая, пухленькая красотка с волосами, явно обесцвеченными перекисью. Несмотря на то что Картрайт подметил в ее глазах нечто неопределенное — беспокойство или волнение, — ему показалось, огромный груз свалился с плеч его коллеги.

— Да не стой ты, как каменный, Билл! — заявила Тилли, глубоко затянувшись. — Неужели ты ни о чем не догадывался? Факты говорят сами за себя!

— Факты, — возразил Картрайт, — в которых я не убежден. Откуда ты знаешь? Она тебе что-нибудь говорила?

— Ш-ш-ш! Нет! Она бы меня убила, узнай она, что я признаюсь тебе в ее чувствах. Но поверь мне, она в тебя влюблена! То есть… если не считать тех моментов, когда она получает письма из дому. Тогда она пытается убедить себя в том, что ненавидит тебя до глубины души.

— Почему? Ее родственники настроены против меня?

— Нет. В том-то и закавыка: они на твоей стороне. Ты ведь с ними знаком, да?

Картрайт удивленно посмотрел на свою собеседницу:

— Насколько мне известно, я в глаза не видел ни одного ее родственника.

— Должно быть, вы встречались где-нибудь в гостях. Ее папаша — священник; уж он бы не стал лгать, верно? — Тилли вздохнула и нахмурилась. — Как бы там ни было, желаю тебе счастья. Моника — славная девочка. Я таких называю «новенькая»: сладкий голосок, большие глаза и трогательная нерешительность во всем. Будь я мужчиной, я бы в нее влюбилась.

Картрайт сел, зажав трубку между зубами. Он поставил локти на стол и взъерошил волосы на висках. Собственно говоря (в философическом смысле слова), он был просто смущен; в подобных случаях практичные тетушки настоятельно рекомендуют крепкий мясной бульон. В другое время он бы сам изумился своей откровенности.

— Ах, Тилли! Как странно устроен мир!

— Это уж точно. Но что же ты намерен делать?

— Делать?

— Да, Билл Картрайт! Вот как тебе нужно поступить. Воспользуйся моей подсказкой. Иди прямо к ней и обними ее.

— Вот так, да?

— Конечно. Поведи себя как первобытный человек. — Тилли вдруг посерьезнела и широко распахнула глаза. — Но предупреждаю тебя, милый. Первым делом тебе придется сделать следующее: избавься от своих зарослей.

— Каких еще зарослей?

— Вот от этих. От твоей… растительности на лице, — неприязненно выговорила Тилли.Она выпустила мощную струю дыма, нервно передернула широкими плечами и затушила окурок в пепельнице. — Иначе она просто даст тебе пощечину. Ты что, вчера родился? Неужели ты считаешь, что женщинам приятно, когда их колют конским волосом из матраса?

На Тилли снизошло вдохновение. Она смотрела куда-то вдаль, словно в глазок кинокамеры; жизнь казалась ей театральной кассой. Она склонилась к нему поближе:

— Ш-ш-ш! Слушай. У меня в комнате есть маникюрные ножницы. Я незаметно притащу их тебе, а потом тихонько уберусь отсюда. Подрежь бороду покороче, а потом сбрей ее в закутке. Я знаю, у тебя там есть бритва и все, что полагается, потому что, когда ты забываешь фонарик, ты ночуешь здесь, на диване. Долой растительность! И тогда — ты готов. Просто иди в соседний кабинет и… — Она торжественно показала на дверь.

— Ты хочешь, чтобы я…

— Ш-ш-ш!

— Ладно, хорошо. Но сейчас уже поздно, Тилли. Она скоро уйдет.

— Нет, не уйдет. Она самозабвенно трудится и очень злится. У нее есть бутылка молока и печенье; она заявила, что будет работать полночи. И потом… — Тилли вдруг замолчала и внимательно посмотрела на Картрайта. Глаза ее раскрылись еще шире. — Билл Картрайт, где твой боевой дух? Что с тобой стряслось? Пока я здесь, ты ни разу не заговорил ни о чем возвышенном! Ах ты, старый влюбленный сом! Ты боишься!

— Ш-ш-ш! — прошипел Картрайт.

— Скажешь, нет?

— Конечно нет, — возразил он, уверенный в том, что ничего не боится. — Если ты будешь так любезна заткнуть свой хорошенький ротик на пять секунд и позволишь мне вставить хоть слово, я постараюсь объяснить тебе мою позицию.

— Ну вот, так уже больше похоже на тебя, — обрадовалась Тилли. — Вперед, детка! Я слушаю.

Он положил трубку в пепельницу.

— Во-первых, Тилли, я кое-что заметил. Мне, конечно, не по себе, но не сильно. А вот с тобой явно что-то творится.

— Со мной?!

— Да. И мне очень интересно, с чего ты внезапно сделалась свахой. Нет, не подумай плохого, я тебе очень признателен. Но почему? Если точнее, что у тебя на уме?

— Ладно, ты сам напросился! — прошептала Тилли. Она некоторое время помолчала, собираясь с мыслями; лампа светила на нее сверху, и она казалась какой-то укороченной. Ее пухлые ручки сжались в кулаки; кожа на запястьях натянулась и блестела. Она повертела обручальное кольцо, сверкнувшее при свете лампы. — Моника славная девочка, Билл, — сказала она. — И если ты о ней не позаботишься, никто о ней не позаботится. Она боится, Билл.

— Боится? Но чего?

— Сдается мне, — Тилли посмотрела ему прямо в глаза, — кто-то собирается убить ее — возможно, уже сегодня.

Глава 7 ЗЛОДЕЙСКАЯ РОЛЬ СВЕТОМАСКИРОВОЧНОГО ЗАНАВЕСА

1

Все вернулось.

Нет пророка в своем отечестве! Над его предсказаниями потешались и Хаккетт, и Фиск. Билл Картрайт припомнил все свои опасения, отошедшие на второй план после начала войны; он вспоминал улики, которые никто не желал замечать, версии, которые никто не желал слушать. Он воспроизвел в памяти свою беседу со старшим инспектором Хамфри Мастерсом, которая состоялась в Лондоне две недели назад. Мастерс вежливо убеждал его: возможно, это все-таки была чья-то грубая и глупая шутка. Преступно сейчас беспокоить такими мелочами сэра Генри Мерривейла. И не следует засорять пустяковыми письмами и без того перегруженное почтовое ведомство.

Однако самую важную улику он по-прежнему хранил в нижнем ящике письменного стола.

— Откуда ты знаешь? — громко осведомился Картрайт у Тилли. Голос его эхом отразился от крашенных белой краской стен.

— Ш-ш-ш! По крайней мере, я так думаю.

— Но откуда ты знаешь?

— Ей приходят анонимные письма. На той неделе она получила два. А может, и больше — я просто не знаю.

Картрайт крепко схватил Тилли за руку повыше локтя и потащил в закуток, отделенный от рабочего кабинета стенкой. Здесь было маленькое окошко, которое не нуждалось в светомаскировочных шторах, так как его замазали снаружи черной краской. В закутке царил творческий беспорядок, поскольку Билл, как и Тилли, литрами поглощал кофе во время работы; но сейчас не было времени извиняться за кавардак. Закрыв дверь, он включил свет.

— А теперь, — сказал он, — перестань шептать и объясни, что ты имеешь в виду.

Тилли, видимо, испугалась серьезности, прозвучавшей в его голосе. Однако она дерзко выпятила подбородок.

— Прочти-ка, — заявила она. — Ну, смелее! Читай!

Тилли вытащила из кармана пиджака смятую половинку листа бумаги розоватого цвета — такую можно купить в универмаге Вулворта — и швырнула Картрайту. На листке темно-синими чернилами было написано:

«Привет, Ясноглазка! Я еще с тобой не покончил. Скоро папу и тетю Флосси ждет приятный сюрприз. С серной кислотой не вышло; но у меня для тебя припасено еще кое-что. В следующий раз тебе не удастся отскочить».

Каждое слово записки дышало злобой. Но Картрайт увидел именно то, что и ожидал увидеть.

Перед его мысленным взором предстала доска объявлений у входа в студийный павильон номер три; на доске мелом были нацарапаны слова. Фотокопия надписи лежала в нижнем ящике его стола. Насколько он мог судить без подробного сравнительного анализа, почерк автора записки и почерк, которым было написано объявление на доске, оказались идентичны.

Уильяму Картрайту стало нехорошо.

— Говоришь, она все время получает такие вот письма?

— По крайней мере, два. Одно пришло сегодня утром.

— Что в нем было?

— Не знаю, милый. Она их мне не показывала.

— Тогда как ты раздобыла эту записку?

— Украла, — сообщила ему Тилли, нимало не смущаясь. — Мне показалось, пора что-то предпринять.

— Ты ее украла?

— Да, из ее спальни. Я не могла прочитать письмо, которое она получила сегодня, только мельком его проглядела. В нем шла речь о «сегодняшней ночи». Маленькой Тилли показалось, что это слишком.

Картрайту стало трудно дышать.

— Ты говоришь, она получает такие письма уже неделю — и до сих пор никому ничего не сказала?

— Конечно нет, — проворчала Тилли, сердито вытягивая из кармана еще одну сигарету и закуривая. Табачные крошки прилипли к помаде, размазавшейся вокруг ее широкого рта; она, все еще злясь, соскребла их алым ногтем. — Девочка помешана на кино. Совсем рехнулась! Я в игре уже восемнадцать лет, видала, как такое случается с людьми. По-твоему, писать сценарии — скука смертная. А по-моему, сценарии — неплохой способ заработать на хлеб с маслом. Ну а она считает нашу работу просто чудом.

— Да.

— Она боится, что ее уберут отсюда и не позволят творить вблизи этих прекрасных павильонов и декораций… Слушай, Билл. Ходят слухи… Две или три недели назад произошел несчастный случай… с серной кислотой. Что там было?

Тилли напряженно всматривалась в него.

— Да, — ответил Билл.

Тилли презрительно хмыкнула. В глазах под морщинистыми веками сверкнуло смешанное выражение злости и страха.

— Девочка просто создана для тебя. Она совсем ребенок. Она смеется над анонимными письмами. Она не боится угроз; гораздо больше ее страшит, что о письмах узнает Томми Хаккетт, решит, что ей грозит опасность, и ради ее же блага выдворит ее отсюда. Видит Бог, я сдаюсь. Положение хуже некуда. Подумать только, по киностудии бродит маньяк! Да еще стоит лечь в постель, как начинает завывать воздушная тревога…

Картрайт понял, что сейчас у Тилли начнется истерика.

— Слушай, Тилли, прекрати, — устало заявил он. — Тебе абсолютно ничто не угрожает. Разве ты не знаешь?

— Прекрасно знаю. Я осведомлена о том, что в Англии есть войска ПВО. Я знаю, что, если немцы осмелятся сбросить бомбы на Лондон, на следующую ночь от Берлина останутся одни развалины. Но для меня это не утешение. Господи, как я буду рада, когда закончу работу и смогу вернуться в Штаты!

Картрайт пожал плечами:

— Тилли, если хочешь, ты можешь вернуться домой хоть сейчас.

Тилли ухмыльнулась и хлопнула пухлой ладонью по столику, на котором стояла горелка.

— Я хочу совсем другого, — заявила она. — Выпить коктейль и нормально поужинать. Вот и все. Раз англичане могут считать, что воздушная тревога — это не страшно, значит, и я могу. Странные вы люди: чем труднее вам живется, тем охотнее вы шутите. Вот только напряжение… совсем как у нашей юной коллеги, которая все время ждет, что с ней произойдет что-то ужасное.

Тилли вытащила из вместительного кармана фланелевого пиджака носовой платок и шумно высморкалась.

— Понимаешь, в чем дело? Она ничего мне не скажет! Я присутствовала при том, как она получила первое письмо. Я спросила: «Что-нибудь случилось, милочка?» А она мне: «Нет». И все.

— Как она получала письма? С обычной почтой?

— Нет. Их передавали с нарочным.

Картрайт изумленно посмотрел на свою собеседницу:

— С нарочным? В загородном клубе?

— Да, в загородном клубе. Их подсовывали под дверь. По крайней мере две штуки.

— Кто еще, кроме вас с ней, живет в клубе?

— Да практически вся банда. Томми Хаккетт, Говард Фиск, Дик Коньерс и Белла Дарлесс и… нет, мистер и миссис Гагерн получили, как и ты, плутократ, отдельный домик. Вот тебе еще одна парочка голубков. Но вообще в клуб может пройти кто угодно. — Вытерев нос, Тилли поморгала, сунула платок в карман и глубоко затянулась. — Вот и все, что мне известно. Не люблю совать нос не в свое дело, но я не хочу, чтобы нашей девочке было плохо. И если я чем-то сумею ей помочь, я помогу. Итак, Билл Картрайт, собираешься ты сбрить свои заросли и поговорить с Моникой начистоту или нет?

Он фыркнул:

— Можешь на меня положиться, Тилли. Хотя… к черту растительность. Борода подождет. Пока у нас есть дела поважнее…

— Вот дурак! — Изумленно покачав головой, Тилли склонилась к нему и крепко схватила его за плечи. — Да как ты не поймешь своей тупой башкой, насколько это важно?

Картрайт расправил плечи и сделал широкий ораторский жест, сбив на пол сковородку с кофейной гущей. Сковородка упала на пол с громким стуком.

— Милая Тилли, если моя борода настолько оскорбляет вселенную, очень хорошо. Я от нее избавлюсь. Ручаюсь! Но в данную минуту мне нужно кое-что сравнить. По-моему, я знаю, кто злодей, написавший письмо, — он потряс смятым листком, — хотя, убей меня бог, понятия не имею, зачем ему понадобилось пугать ее. Есть один тип, с которого я не спускаю глаз (я крайне осторожен, Тилли) вот уже три недели. А в моем письменном столе…

— Эй! — послышался голос Моники из соседней комнаты. И тут же застучали ее каблучки. — Эй! Где вы спрятались?

2

Когда парочка заговорщиков выбралась из закутка, Моника стояла посреди кабинета Картрайта.

Биллу стало страшно. Вдруг она подслушивала? Дело в том, что атмосфера в комнате изменилась. Моника, в черных брюках, синем свитере и наброшенной на плечи легкой курточке, держалась вполне непринужденно, хотя под глазами у нее залегли тени. Ее длинные мягкие волосы были слегка спутаны; кончики пальцев и щеки покрывали чернильные пятна.

— Ах, вот вы где, — почти небрежно произнесла она. — Тилли, что значит, когда говорится: камера «делает отъезд и наезд»?

— Что такое, дорогуша?

— Что значит «камера делает отъезд и наезд»?

Тилли объяснила, хотя Картрайт был уверен: он уже отвечал Монике на подобный вопрос недели две назад.

— Вот как, — сказала Моника.

Она побарабанила пальцами по письменному столу. Ей явно не хотелось уходить. Широко расставленные серо-голубые глаза над вздернутым носиком перебегали с Тилли на Картрайта.

Моника стояла в нерешительности.

— Я опустила маскировочные шторы, — продолжала она, как будто просто хотела нарушить неловкое молчание. — Я имею в виду, в твоем кабинете, Тилли.

— Спасибо, дорогуша.

— А ты не могла бы почаще делать это сама? Я… имею в виду, не могла бы ты сама проверять, чтобы они были опущены? Я всегда вздрагиваю, когда тот человек под окнами орет во всю глотку посреди ночи: «Свет!»

— Постараюсь, дорогуша.

Моника перестала барабанить пальцами по столешнице.

— О чем вы там шептались? — спросила она.

— Ни о чем, дорогуша. Ни о чем.

— Что толку скрывать? — не выдержал Картрайт. Он вытащил из кармана половинку розового листка бумаги и подсунул Монике. — Моника, мы говорили о вас. Надо все выяснить. Мы…

Он резко осекся, почувствовав, как эмоциональный градус в его кабинете резко скакнул вверх.

Дверь в коридор открылась; все трое вздрогнули, увидев сияющее, благодушное лицо Говарда Фиска.

— Добрый вечер всей компании, — прошептал он, постучав по внутренней филенке двери, чтобы обозначить свой приход. — Кстати, чем вы тут занимаетесь в такой поздний час?

Монике с трудом удалось взять себя в руки; она застыла на месте с полуоткрытым ртом и сжатыми кулаками. Тилли Парсонс громко закашлялась. Только сам Фиск, казалось, не обращал внимания на воцарившееся напряжение. Он переступил порог; от него пахло мокрым твидом. Старую шляпу он сдвинул на затылок.

— Вы здесь живете отшельниками, — пожаловался он. Сверкнули стеклышки его очков-половинок. — Вот уже неделю вы и носа к нам не кажете. Привет, Тилли. Привет, Моника. Привет, Билл. А теперь послушайте — вы все. Я пришел пригласить Монику поужинать.

Моника повернула голову набок.

— Поужинать? — повторила она.

— Да, поужинать. Я вывихнул ногу и свернул шею, пока пробирался к вам из главного корпуса без фонарика, и отказа я не приму. На улице нас ждет золотая карета — возможно, она заправлена бензином в последний раз. Мы едем в Лондон и будем транжирить деньги в «Дорчестере»; переодеваться необязательно. Итак, вперед, молодая леди!

— Но, мистер Фиск…

— Меня зовут Говард.

— Не могу, — сказала Моника. — Я бы с радостью, но не могу.

— Объясните почему.

Моника как будто впервые разглядела чернильные пятна на пальцах.

— Потому что… просто не могу, и все. Сегодня понедельник. Вы с мистером Хаккеттом в среду хотите взглянуть на законченный сценарий, а у меня еще масса недоделок. Нужно проработать детективную интригу. — Она покосилась на Картрайта.

— А, бросьте! Хаккетт платит вам не за то, чтобы вы так усердствовали. Один день ничего не решает. Поехали!

— Не могу. Мне очень жаль.

Говард Фиск переминался с ноги на ногу.

— Не знаю, в чем дело, — пожаловался он, — но мне никак не удается никуда вас вытащить. А вы, Тилли?

— Извините, меня уже пригласили.

Режиссер глубоко вздохнул. Вид у него сделался самый безутешный. Он повернулся к Монике:

— Ну что же, если вы упорно хотите быть такой деловитой… не зря же я сюда пришел! Позвольте вас на пять минут? Давайте посмотрим эпизод Б, про подземку. Как по-вашему, сумеем мы его закончить?

— Нет! — воскликнула Тилли Парсонс.

Восклицание вырвалось у нее непроизвольно. Ее скрипучий, прокуренный голос царапал нервы, как бормашина; все вздрогнули, но заметнее остальных — Фиск, который развернулся к ней в полном изумлении.

— Что такое? — спросил он.

За долю секунды Тилли удалось взять себя в руки. Она хрипло рассмеялась, потом уронила сигарету на линолеум и растоптала окурок ногой.

— Что за женщина, — насмешливо заявила она, имея в виду себя. — Просто похмелье, только и всего. Вчера я здорово нализалась с ребятами; до сих пор мне кажется, будто пол под ногами шатается. Не обращайте внимания!

— Конечно, — сказала Моника. — Мистер Фиск, прошу вас, пройдемте ко мне в кабинет.

Она распахнула дверь.

Поверх ее плеча они видели одну стену крошечного кабинетика. Вопреки своей буйной фантазии, Моника отличалась чрезвычайной аккуратностью в делах. На боковом столике у стены лежали стопка справочников, кипа белой бумаги с двумя ластиками и противогаз в кожаной сумке. Над ним на стене висел портрет каноника Стэнтона в рамке. Многие посетители при виде портрета ухмылялись; но, по мнению Картрайта, портрет придавал кабинету обжитой, уютный вид и создавал атмосферу искренности в доме притворства.

Дверь за Моникой и режиссером закрылась; Тилли покосилась на Картрайта.

— Ну вот, — мрачно сказала она, — ты все испортил. Зачем все вывалил про письма? И что ты намерен делать?

— Подожду, пока Говард уйдет, и вывалю остальное.

— Так я и думала, — кивнула Тилли. — В таком случае мне нужно кое-что сделать. Я сейчас вернусь. Никуда не уходи!

Он не слышал, как она ушла. Слова, написанные на розовой дешевой бумаге, рождали слишком много неприятных предположений.

«Привет, Ясноглазка! Я еще с тобой не покончил».

Он ведь говорил, что дело не кончено, и он был прав!

«Скоро папу и тетю Флосси ждет приятный сюрприз».

Картрайт подошел к столу. Достал из кармана связку ключей и отпер нижний ящик. В нем лежал напечатанный на машинке отчет о случившемся в студийном павильоне 23 августа; там же были показания тех, кто оказался на месте происшествия, о том, чем они занимались. В углу лежала пустая бутыль. Под бумагами хранилась увеличенная фотокопия надписи с доски объявлений.

Картрайт положил листок розовой бумаги рядом с фотографией и взял лупу.

Все совпадает, никаких сомнений. Почерк на доске тот же самый, что и в записке.

«С серной кислотой не вышло; но у меня для тебя припасено еще кое-что».

Во всем здании не было слышно ни звука; только из кабинета Моники доносились приглушенные голоса. Лампа под темным коническим абажуром ярко светила на металлические части пишущей машинки. Уильям Картрайт отложил лупу в сторону. Оглядел клавиатуру. На ощупь выбрал трубку, сунул ее в рот и принялся грызть.

Наконец, он выдвинул верхний ящик стола. В нем, кроме бумаги и конвертов, хранились наброски нового романа, в котором речь шла о некоем смертельном яде, о том, как его раздобыть, и о дьявольски изобретательном способе его применения. Если бы голова у Билла не была занята другими вещами, ему должно было бы хватить ума переложить наброски в нижний ящик и запереть на ключ.

Однако ни о чем таком он не подумал. Вставил лист бумаги в каретку машинки, проставил число и застучал по клавишам:

«Сэру Генри Мерривейлу Военное министерство Уайтхолл, SW1.

Дорогой сэр!

Я друг старшего инспектора Мастерса, полагаю, знакомство с ним — достаточная рекомендация. Не хочу тратить Ваше драгоценное время на вводные слова.

Нам нужны помощь и совет. Не будь я уверен, что дело касается Вашего департамента, военной разведки, я бы не стал Вас беспокоить. Всего три недели назад у нас едва не произошло убийство. Мне кажется, я могу сообщить Вам, чьих это рук дело…»

— Вот ты где, дорогуша! — воскликнула появившаяся неизвестно откуда Тилли Парсонс, швыряя на стол маникюрные ножницы, а также ножницы для разрезания бумаги с длинными лезвиями.

— Уходи, — отмахнулся Уильям Картрайт.

— Да ладно тебе, — сурово возразила Тилли. — Избавься от зарослей! Если маникюрные не подойдут, возьми большие.

Злить человека, занятого сочинительством, — одна из крупнейших ошибок, которые могут совершить дочери Евы.

— Будь ты трижды и четырежды проклята, — прорычал Картрайт, поднимая на нее глаза. — Уберешься ты отсюда или нет? Прочь! Исчезни! Неужели ты не можешь думать ни о чем другом, кроме бороды? Может, у тебя сдвиг на почве бороды? Я пытаюсь привлечь внимание важной особы к серьезнейшему вопросу, а ты можешь думать только о…

Тилли протянула ему большие ножницы.

— В последний раз спрашиваю, молодой человек! Намерен ты состричь свои заросли?

— В последний раз отвечаю, женщина. Нет!

Тилли была человеком действия. Она не колебалась более ни секунды. Она тут же схватила большие ножницы и лязгнула ими с ловкостью опытного оруженосца. Миг — и она не только отрезала клок бороды Картрайта, но и едва не отхватила ему весь подбородок.

— Так сострижешь? — осведомилась она.

Несколько недель назад Моника Стэнтон просто окаменела бы — в буквальном смысле слова — от такой бестактности, которая показалась бы ей вне пределов человеческого понимания. Сейчас нечто похожее испытывал Уильям Картрайт. Он сидел и смотрел на Тилли. Перед глазами у него расплывалось красное пятно. Вообще-то более покладистого человека, чем он, было трудно найти, но в тот момент ему серьезно захотелось схватить стул и изо всех сил ударить коллегу по голове.

За вспышкой гнева пришла холодная ярость. Он вынул ножницы из рук встревожившейся Тилли. Спокойно ушел за перегородку. Включил в закутке свет. Напустил в умывальник горячей воды. Разложил бритвенные принадлежности на стеклянной полочке.

Через десять минут бороды не стало.

— Ну и дела! — восхищенно воскликнула Тилли. — В жизни бы не поверила, что тебе так пойдет! Да сейчас ты выглядишь на десять лет моложе! И даже кажешься довольно симпатичным. А ты не хочешь сбрить заодно и усы?

С секунду он внимательно смотрел на нее, а потом повернулся к умывальнику.

— Ну, ведьма, — грубый мистер Картрайт, покончив с усами, швырнул полотенце на горелку, — что еще я могу для тебя сделать? Может, мне удалить себе аппендицит? Тебе будет приятно, если я побреюсь наголо и покрашу голову зеленкой? Если да, ты…

— Не груби, дорогуша. Кстати, ты порезался. Заклей чем-нибудь.

— Спокойной ночи! — послышался из-за стены отчетливый голос Говарда Фиска. — Если вы не хотите ужинать, ваше дело. Ну а я проголодался. Спокойной ночи!

Хлопнула дверь, ведущая в коридор.

— Не упусти случай, — прошипела Тилли. — Входи и делай, что собирался. Я подожду у себя в кабинете. Выглядишь замечательно! Ты не похож на «мистера Уильяма Картрайта». Ты похож на Билла.

Пока Тилли подталкивала его к двери соседней комнатки, новокрещеному Биллу показалось, будто они с Тилли ведут себя как-то нелепо.

И если он не мог в точности определить, в чем заключается глупость и нелепость, он, по крайней мере, знал почему. Тилли вела себя так потому, что она нервничала. Он вел себя так потому, что был влюблен в Монику Стэнтон, но ему на все было наплевать.

Но, поднимая руку и собираясь постучать, он почувствовал, как на душе заскребли кошки. Лицо горело, оно казалось голым. До сих пор борода как-то защищала его; он, так сказать, скрывался за ней — как Макдуф за стенами Дунсинана. Ему казалось, что с бородой он выглядит более зрелым и мудрым. Вот почему он отрастил ее. Его идеалом — по крайней мере, в том, что касалось внешности, — было достичь возраста лет сорока пяти, да так в нем и остаться.

Картрайт постучал и заглянул в соседний кабинет:

— Моника…

Она не обернулась.

Она сидела за столом посреди кабинетика, повернувшись к нему спиной и склонившись над машинкой. Яркий свет от лампы, не затененной абажуром, падал на покрасневшую щеку. Картрайту показалось, что Моника злится. Однако на самом деле она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

— Моника…

— Значит, вы украли его, — сказала она, по-прежнему не оборачиваясь.

Хотя он на некоторое время забылся, его грубо вернули с небес на землю. В воздухе плавало облако табачного дыма.

— Украл что?

— Вы знаете. То письмо.

Прежние страхи вернулись; вместе со страхом пришла и решимость.

— Послушайте, Моника. Вам придется меня выслушать. Я не крал ваше письмо, но с удовольствием украл бы, если бы хоть что-нибудь знал о нем. Я хочу вам помочь. Черт побери, да я лю…

— Ах! — вздохнула Моника и обернулась.

Ее реакция оказалась чересчур непосредственной и оттого неправдоподобной. Она рассмеялась ему в лицо. Потом откинулась на спинку стула, застучала каблучками по полу и разразилась хохотом, который вскоре перешел в слезы.

Картрайт оцепенел. Постояв некоторое время на месте, опустив голову, он поднял глаза и увидел раскрасневшееся милое личико, искаженное судорожной гримасой смеха; ему показалось, будто каноник Стэнтон снисходительно улыбается ему со стены. Одно следует сказать к чести нового Билла Картрайта. Он не оскорбился, повинуясь первому порыву, и не выбежал из комнаты, а, наоборот, подошел к письменному столу.

— Значит, все ясно, — угрюмо проговорил он. — Ладно, раз вы так хотите — смейтесь, согласен, вид у меня еще тот. Я соглашусь, не споря, что вы наблюдаете самое смешное зрелище с тех пор, как повесили Лэрри О'Халлорана. Потом с удовольствием посмеюсь вместе с вами. Но сейчас вам все равно придется меня выслушать. Я больше не хочу, чтобы вы ежеминутно ждали нападения мерзавца. Я слишком высоко вас ценю. Да, откровенно говоря… я лю…

— Старое здание! Свет!

Голос дежурного в тишине прозвучал особенно громко. Оба вздрогнули и посмотрели на окна. Обход в обычное время.

— Старое здание! Свет! — прокричал тот же голос.

Моника смотрела на Билла Картрайта.

— Что в-вы сказали? — спросила она.

— Мисс Стэнтон! Средняя комната! Свет!

— Что в-вы сказали?

— Мисс Стэнтон! Средняя комната! Сверху, над маскировкой, щель!

Невидимая рука стукнула по стеклу.

— Мисс Стэнтон! Свет!

Еще не успел смолкнуть голос на улице, а Моника уже подбежала к окну. Нырнув за тяжелые, плотные шторы, она потянулась к светомаскировочному занавесу.

Билл смотрел ей вслед. В его рассеянном сознании фиксировались все подробности обстановки кабинетика, освещаемого яркой лампочкой без абажура. Он увидел плотно задернутые светомаскировочные занавеси — между ними не было ни единой щелочки. Он увидел Монику, которая смотрела на темные окна, подняв руки и стараясь поддернуть повыше верхний край занавески. Он увидел ее тень, которая стала еще отчетливее на фоне черного сатина. Он увидел…

«В следующий раз тебе не удастся отскочить».

И голос был другой — не такой, как всегда.

— На пол! — завопил он. — Ложись!

Он опоздал самую малость. Выстрел прогремел в тот миг, когда он бросился к ней.

Стрелявший целился Монике в лицо. Пуля, не задев стекла, прошла сквозь оконный переплет и пробила занавеску примерно на высоте ее уха.

3

Когда позже Картрайт размышлял о случившемся, ему казалось, что события развивались очень медленно, хотя на самом деле все произошло за секунду, не больше.

Моника, которая все еще стояла у окна, взмахнула рукой. На ее левом виске, у края линии волос, расплывалось крохотное красноватое пятнышко — как кровоточащая ссадинка. Пуля лишь слегка оцарапала ее, а потом угодила в портрет каноника Стэнтона, висящий на противоположной стене.

Дверь в соседний кабинет распахнулась настежь. Тилли стояла на пороге, широко раскрыв рот; красная помада выделялась на бледном как мел лице. Пол в кабинете Тилли был завален смятой бумагой, над письменным столом поднимался парок от чашки с кофе, а в углу пепельницы примостилась тлеющая сигарета.

Голос ее от хрипоты настолько сел, что был едва слышен.

— Что, опять?.. — спросила она.

— Со мной все в порядке, — сказала Моника. — Он опять промахнулся.

— Ты ранена, милочка. Я вижу! Ты…

— Со мной все в порядке, — повторила Моника.

Пошатываясь, она подошла к дивану и села. К Биллу Картрайту, наконец, вернулся дар речи.

— Тилли, у тебя есть фонарик?

Глаза у Тилли сверкнули.

— Ты погонишься за мерзавцем?

— Да. Он, должно быть, побежал по берегу озера. Перебраться на ту сторону он не может. Дай фонарик, быстро!

Тилли вбежала к себе и вскоре вернулась с электрическим фонариком.

— Я узнала голос, — заявила она. — Я его уже слышала; негодяй прикинулся дежурным, который кричит: «Свет!» Где я его слышала? Где?

Но Билл уже выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Некоторое время в кабинетике Моники было тихо, если не считать шумного дыхания. Тилли достала носовой платок и вытерла глаза; казалось, она и взволнована, и растрогана.

— Дай-ка посмотрю твою голову, милочка. Ну-ка… Позволь, я тебя перевяжу.

— Нет. Ни за что… пожалуйста, уйди!

— Не хочешь чего-нибудь выпить, дорогуша? — льстиво продолжала Тилли. — Если да, у меня кое-что есть.

— Ни за что.

Моника прикрыла глаза рукой. Потом встала и подошла к портрету отца. Каноник Стэнтон по-прежнему улыбался. Пуля пробила стекло и впилась в воротничок каноника, застряв в стене; картина съехала набок.

Сняв фотографию, Моника оглядела дырку в стене. Потом отнесла разбитый портрет к столу, на котором царил безукоризненный порядок, и поставила фотографию рядом с подарком Флосси Стэнтон — викторианской швейной шкатулкой из красной кожи, в которой Моника хранила сигареты.

Тилли довольно мрачно озирала ее.

— Детка, неужели ты намерена сдаться?

— Что значит — сдаться?

— Ты собираешься уехать отсюда, как он и хочет?

— Я… не знаю. Да, не знаю!

— Успокойся, дорогуша.

— Со мной все в порядке.

— Возьми сигаретку, — вдруг оживилась Тилли, как будто ее озарило, и вытащила из кармана пачку «Честерфилда». — Английские сигареты — просто дрянь, дорогуша. Я бы не стала их курить даже на пари. Послушай… — Она помолчала. — Не он спер у тебя письмо. Это я.

— Так я и подумала.

— Тогда зачем ты сказала?..

— Не важно.

— Ради твоей же пользы, — продолжала Тилли. — Честно, дорогуша. Он вообще ничего не знал до сегодняшнего вечера. Я его просветила; рассказала ему все. Ты ему веришь. Он думает, что знает, чьих это рук дело; он кое за кем следит. Почему ты чванишься? Я сказала ему, что ты в него влюблена.

Моника широко раскрыла рот.

— Ты ему ска…

— Ах, к чему отрицать очевидное, дорогуша? Ведь тебе известно, что это правда.

— Нет, неправда!

— Истинная правда. Да ты даже говоришь о нем во сне. Помню, позавчера… Мне показалось, я услышала чье-то бормотание; я встала и приоткрыла дверь к тебе в комнату. Оказалось, бормотала ты. Что-то насчет того, что он древний римлянин, а может, ты римлянка или вы оба. Но должна сказать тебе, дорогуша, это было нечто.

Глаза Моники раскрывались все шире, а щеки заливал все более густой румянец. Казалось, ей вдруг стало трудно дышать.

— Все решено, — еле слышно прошептала она после продолжительного молчания. — Я пыталась убедить себя в обратном, но сейчас… ничего не поделаешь. Вот скотина!

— Но он ведь ничего не сделал, дорогуша. Не вини его за то, что он узнал. Виновата я. Я ему рассказала. А он всего лишь сбрил бороду, потому что подумал, что без бороды понравится тебе больше.

— Надеюсь, его укусит лев, — сказала Моника. — Если он подойдет ко мне близко, я сама его укушу! Я до конца дней своих не желаю иметь с ним ничего общего!

— Ш-ш-ш! — прошептала Тилли, тряся головой.

Обе развернулись к окну. Снаружи, в ночной прохладе, слышались громкие крики Билла Картрайта, от берега доносился топот бегущих ног.

Глава 8 ПЕЧАЛЬНЫЙ КОНЕЦ ВЕРСИИ ПИСАТЕЛЯ

1

В Монику стреляли в ночь с понедельника на вторник. Днем 13 сентября, в среду, Билл Картрайт входил во внутренний двор Военного министерства.

Он не ожидал получить ответ на письмо, которое в конце концов дописал ночью в понедельник и отправил с утренней почтой. По крайней мере, он не ожидал более чем подтверждения получения. Но ответ пришел утром в среду — так быстро, что он испугался и удивился.

Никаких сведений в ответе не содержалось. Ему просто сообщили: если он пожалует в отдел расследований Военного министерства, вход со стороны Хорсгардз-авеню, предъявит данное письмо и спросит капитана Блей-ка, его проведут куда надо.

Что это значит?

Картрайт принялся искусно, как ему казалось, убеждать Монику поехать с ним в Лондон.

— Не хотите прогуляться в Военное министерство? В конце концов, речь ведь пойдет о вас.

— Нет, благодарю. Как бы там ни было, я уже говорила, что буду весьма вам признательна, если вы перестанете беспокоиться обо мне.

— Ну, как хотите. Но на министерство стоит взглянуть и просто так! Военное министерство, колыбель военной разведки! Генералы, настоящие высокомерные сагибы! Обилие орденов. Мраморные холлы и пушистые ковры. Дипкурьеры, отбывающие с секретными поручениями на Восток. В своем «Желании» вы много раз отправляли в Военное министерство капитана Ройса, вот я и подумал: может, вам будет интересно…

— Ну что ж… — сказала Моника.

Хотя до Лондона было всего четырнадцать миль, поезд останавливался пять или шесть раз. Путешествие начиналось явно неудачно. Моника, чопорно выпрямив спину, сидела в углу купе и отказывалась говорить о чем-либо, кроме детективных романов. Оказалось, что за три недели, проведенные в «Пайнеме», она прочла сотни детективов. Картрайт опрометчиво ввел в одно из своих произведений священника; Моника воспользовалась его оплошностью и не оставила от его персонажа мокрого места. Судя по количеству ошибок, которые он допустил в церковных вопросах, его следовало бы по меньшей мере сжечь на костре!

Картрайту никак не удавалось поговорить с Моникой начистоту. Один раз, непосредственно перед тем, как убийца выстрелил в нее через окно, он мог бы поклясться, что видел на ее лице выражение, которое ему хотелось бы видеть больше всего…

И вдруг все пропало. На ее лице не только больше не появлялось подобного выражения, напротив, холод, окружавший ее, достигал арктических температур.

Однако в Лондоне, по пути в знаменитое Военное министерство, она немного оттаяла. Видимо, на нее подействовал душистый сентябрьский воздух. Небо, тоже по-сентябрьски голубое, было испещрено серебристыми точками привязных аэростатов. За войну здесь почти ничего не изменилось; разве что некоторые здания подпирали мешки с песком, да еще у многих прохожих были сумки с противогазами — впрочем, они несли их с таким видом, будто отправляются на пикник. И лица на улицах были не «военные», не мрачные, а, скорее, радостные.

— Билл, — сказала Моника, когда они ехали в такси с вокзала Марилебон. Впервые за два дня она назвала его по имени!

— Что?

— Неужели мы действительно увидим сэра Генри Мерривейла? Главу всего департамента военной разведки?

— Да.

Моника съежилась в углу.

Такси остановилось у двора, с трех сторон окруженного корпусами массивного серого здания. Двор был вымощен неровными мелкими булыжниками, которые невольно напомнили Монике недоброй памяти мостовую в декорации тысяча восемьсот восемьдесят два. На дворе были припаркованы несколько машин. Приехавшие двинулись следом за остальными — к большой двери слева.

Внутри, в большой и мрачной приемной, оказалось полно народу. Здесь не было ни мраморных стен, ни пушистых ковров. И ни одного человека в форме, если не считать парочки мужчин с красными нарукавными повязками штабных офицеров. Билл Картрайт протолкался сквозь толпу к конторке слева, где расторопный на вид однорукий администратор-курьер с моржовыми усами пытался делать сто дел сразу.

— Да, сэр? У вас назначено?

Билл протянул письмо.

— Все в порядке, сэр, — добродушно улыбнулся курьер. — Посидите пока здесь и заполните вон тот белый бланк.

Пока Моника вызывала в своем воображении величественные образы, которые скрывались за этими мрачноватыми стенами, Билл заполнял бланк. Все в мире находится в равновесии. На Билла Картрайта Военное министерство произвело именно такое впечатление, какое кинофабрика произвела на Монику Стэнтон. Руки у него так тряслись, что он едва мог писать. Теперь, когда он попал сюда и скоро познакомится с самим сэром Генри Мерривейлом… возможно все, что угодно! Может, его даже возьмут на работу в военную разведку? Самая страстная мечта всей его жизни так ослепляла, что он решил во время предстоящей беседы ни в коем случае не следовать правилам логики и ни с чем не соглашаться. Он положил на стойку заполненный бланк.

— Очень хорошо, сэр, — сказал курьер, посовещавшись со своими коллегами. — Капитан Блейк, комната номер 171. Но как насчет мисс Стэнтон?

— Вот она. Она со мной.

Курьер изумленно поднял широкие брови. Некий телепатический инстинкт внушил Биллу: сейчас он получит мощный удар между глаз.

— Даме с вами нельзя, сэр.

— Нельзя?

— Нет.

Моника посмотрела Биллу прямо в глаза, а потом перевела очень спокойный и задумчивый взгляд в потолок.

— Но почему? Ведь дело как раз ее и касается. Она — моя главная свидетельница. Именно благодаря ей мне и назначили встречу. Она…

— Извините, сэр. — Курьер решительно покачал головой и перечеркнул заполненный бланк черной линией. — В письме говорится о вас и больше ни о ком. Разве вы этого не знали, когда везли сюда даму?

— Моника, клянусь, я понятия не имел! Вы не сердитесь?

— Ну что вы, Билл, конечно нет! — рассмеялась Моника, внезапно оживившись настолько, чтобы похлопать его по плечу. — Я все понимаю. Мне здесь не место, правда ведь?

— Послушайте… Я не задержусь. Если не возражаете, подождите меня здесь, пожалуйста.

— Да, хорошо.

— Вы уверены?

— Господи, ну конечно!

(Ах ты, мерзавец! Ах ты, низкий, подлый, презренный трус!)

— Моника… вы серьезно меня подождете? Останетесь здесь? Поклянитесь, что не вернетесь в «Пайнем»!

— Ну что вы, Билл, как вам только такое могло прийти в голову! Конечно, я подожду. Идите, желаю приятно провести время…

— Сюда, сэр, — перебил ее курьер терпеливым, но усталым голосом. — Держите пропуск. Он вам понадобится на выходе.

Крепко прижимая к груди взятый с собой чемоданчик, Билл зашагал следом за ним по коридору.

2

— Фу! — сказал сэр Генри Мерривейл.

Руководствуясь сведениями, полученными в разное время от старшего инспектора Мастерса, Билл Картрайт был готов к внушительному зрелищу. Он знал, что Г.М. редко демонстрирует неумеренное радушие. Он не ожидал, что его дружески хлопнут по спине или же встретят безукоризненной вежливостью, как большинство правительственных чиновников. Картрайту было известно, что Старик, как называли Г.М. сослуживцы, обладает довольно буйным темпераментом.

Но выражение спокойного недоброжелательства на лице Г.М. озадачило его. Сэр Генри сидел в скрипучем вертящемся кресле, скрестив руки на обширном животе. Огромный лысый череп блестел на свету. Очки съехали на кончик носа, а уголки рта опустились почти к самому подбородку. Такое выражение лица, как у него, было бы вполне уместным в комнате ужасов Музея восковых фигур мадам Тюссо.

Найти нужных людей оказалось непросто. В комнате номер 171 капитана Блейка не оказалось. Не было его и в комнате 346. Билл и курьер шли по длинным, наполненным деловой суетой коридорам, выложенным довольно мрачного вида плиткой. Они поднялись на несколько пролетов по широкой каменной лестнице, расположенной в центре здания. Они то и дело проходили мимо сваленного в коридорах мебельного хлама: деревянных ящиков, стульев, древних столов. Наконец, им сообщили, что новое обиталище капитана Блейка находится в комнате шестьсот какой-то; на двери красовалась табличка с буквами «В.Р.».

Здесь, в просторном зале, похожем на офис чертежников, они, наконец, увидели капитана Блейка, который дружески улыбнулся и пожал Картрайту руку. На нем была форма штабного офицера; видимо, он командовал несколькими мужчинами в штатском, которые сидели за большими пустыми столами и что-то писали. На первый взгляд в их работе не было ничего секретного. Курьер откланялся.

— Сюда, — пригласил капитан Блейк, ведя Картрайта мимо других кабинетов. — Обратите внимание на шкафы. Мы тут проводим кое-какую реорганизацию. Сэр Генри переехал из старого кабинета и потому… мм… немного не в духе.

— Хотите сказать, он вышел на тропу войны?

Капитан Блейк ответил не сразу.

— Нет, не совсем. — Он пристально посмотрел на Билла. — Но я вас предупредил. Вот вам еще один совет. О чем бы ни зашла речь, ни в коем случае не упоминайте о палате лордов!

Времени на то, чтобы осведомиться о причинах антипатии Г.М. к палате лордов, уже не оставалось. Капитан Блейк открыл дверь довольно обшарпанного кабинета с двумя окнами, выходящими во внутренний двор; за широким письменным столом сидел Г.М. в альпаковом кителе, скрестив пальцы на животе, и смотрел на них.

— Я вас ждал, — заявил он. — Садитесь, садитесь.

— Спасибо, сэр.

— Хотите сигару?

— Спасибо. Если не возражаете, я курю трубку.

В случае необходимости Билл Картрайт готов был сколько угодно играть в молчанку и смотреть в глаза собеседнику — будь тот хоть самим дьяволом. Но на сей раз все пошло по-другому. Пока он набивал одну из любимых трубок (настоящее зверство по отношению к Монике Стэнтон), глазки Г.М. подозрительно наблюдали за ним поверх очков.

— Доставили вы мне хлопот, — проворчал великий человек, роясь в ворохе бумаг на столе. — Я получил ваше странное письмецо. А еще — то, что вы называете копией улики. Послушайте-ка меня. — Голос его слегка изменился. — Что у вас в голове?

Билл глубоко вздохнул.

— У меня в голове, — начал он, — убийство. На киностудии «Пайнем» за последние три недели совершено два покушения, причем одно из них настолько бессмысленное, что похоже на дело рук маньяка. И оба направлены против одного и того же лица. Девушки по имени Моника Стэнтон.

— Угу. Ну и что?

— У нее в целом мире нет ни одного врага. Я не могу придумать ни одного объяснения тому, почему кто-то хочет ее убить. Я хочу, чтобы вы выяснили, почему убийца покушается на нее, и добыли доказательства, которые отправят подлеца туда, куда ему и положено. Сам я не в состоянии уличить мерзавца. Он либо феноменально умен, либо ему феноменально везет. Он в открытую пишет своей рукой указание на грифельной доске, оставляет свой почерк в двух письмах — и тем не менее, его невозможно выследить. Он в открытую кричит через окно — но все же никто из нас не может с уверенностью опознать его голос. А хуже всего то, что я практически уверен: я знаю, кто он.

— Угу. И кто же он, по-вашему?

— Один тип по имени Курт фон Гагерн.

— Понятно. Основания?

— Но, сэр… Я же написал…

— Хм, да. Но сейчас забудьте про письмо. Просто расскажите, какие у вас основания так полагать.

Билл понял: пробил его час.

— Если позволите, сэр, я бы хотел начать с первого несчастного случая, который имел место ровно три недели назад. Снимали эпизод фильма под названием «Шпионы на море». Действие разворачивалось в каюте роскошного лайнера. Говард Фиск (очевидно, по чистой случайности) опрокинул графин с водой, который стоял на прикроватном столике. Оказалось, что в графине не вода, а серная кислота. Считается, что обстановка каюты воспроизведена по фотографиям интерьеров немецкого лайнера «Брунгильда»; за сооружением декораций следил Гагерн, который славится приверженностью к реализму и точностью в мелочах… Сэр Генри, вы когда-нибудь путешествовали на борту трансатлантического лайнера?

— Конечно, сынок. А что?

— Так вот, — заявилКартрайт. — Вы когда-нибудь видели, чтобы в каютах таких лайнеров на прикроватном столике стоял стеклянный графин? — Помолчав, он продолжал: — По-моему, вряд ли. В роскошные апартаменты и каюты первого класса ставят сосуды для воды двух видов. Одни изготовлены из очень прочного, тяжелого стекла; их тщательно, чтобы не упали, закрепляют на полочке над раковиной. Кроме того, охлажденную питьевую воду хранят в термосах. Причина очевидна. Поставить в каюте океанского лайнера на прикроватный столик обычный графин из тонкого стекла, такой как дома, — совершенное безумие. При первой же качке он разобьется вдребезги. Ни одна уважающая себя пароходная компания такого не допустит. Ни одна пароходная компания такого и не допускала. Гагерн, который утверждает, что пересекал Атлантику несчетное количество раз, должен знать подобные вещи! Но даже если он не обратил внимания на такие мелочи, у него ведь были фотографии «Брунгильды»! Нет. Я уверен, что графин из тонкого стекла был поставлен туда нарочно — и именно на шаткий столик, который так легко толкнуть; и он специально позаботился о том, чтобы столик толкнули!

Почитайте, что говорит о происшествии Говард Фиск! Говард говорит: «Мы беседовали с Гагерном. Я расхаживал туда-сюда и жестикулировал; когда я развернулся, он крикнул: «Осторожнее!» Я задел прикроватный столик, и тот перевернулся…» — и так далее. Снова Гагерн, видите?

Говард Фиск славится своей неуклюжестью. Если бы мне понадобилось во время разговора заставить его что-нибудь опрокинуть — весит-то он немало, — готов поспорить, мне бы удалось провернуть дело так, что ни Фиск и ни кто другой даже не заподозрили, что все проделано специально. Вот что случилось, сэр. Кислоту в графин налил Гагерн! Вот что самое главное. Готов поклясться жизнью, кислота — его рук дело. Но вот хоть убей, не пойму, зачем ему это надо!

3

Затянувшись, Картрайт заметил, что его трубка потухла.

Писатель страдал в Военном министерстве, как Моника Стэнтон на киностудии. Обстановка настолько сильно на него повлияла, что он совершенно позабыл о времени. Он говорил и говорил, опустив голову и не давая себя перебить. Ему казалось, что свои идеи он излагает красиво и доступно. Больше всего на свете ему хотелось произвести на своих слушателей благоприятное впечатление.

Г.М. внимательно слушал его. Игроки в покер, которые собираются в клубе «Диоген», считают, что пытаться по лицу Г.М. угадать, какая у него карта, — занятие неблагодарное.

— Так… понятно, — заявил он наконец, закидывая руки за крупную лысую голову. — Все выглядит логично. Знаете, вы мне слегка напоминаете Мастерса. Что там дальше?

— Первое покушение на Монику Стэнтон.

— Продолжайте!

— Я прислал вам ее показания в сокращенном виде. Потом вы прочтете, что она говорит. За несколько минут до того, как к ней подошел мальчик-посыльный и передал, что мистер Хаккетт ждет ее в павильоне тысяча восемьсот восемьдесят два, она сидела возле съемочной площадки и разговаривала с Фрэнсис Флер. Они неплохо поладили; только дамы приступили к доверительной беседе, как вдруг Ф.Ф. как будто что-то заметила. Она прервала разговор, вскочила, торопливо извинилась и убежала. Я спрашиваю: почему? Кстати, известно ли вам что-нибудь о Фрэнсис Флер?

— Хо-хо! — отозвался Г.М., расплываясь в злорадной ухмылке и потирая руки. При этом взгляд великого человека выдавал бродящие в его голове мысли, которые вполне можно было бы назвать похотливыми. Затем Г.М. громко фыркнул. — Видел ее на экране, сынок. Чтоб мне лопнуть, что за женщина! Эй, Кен! — Он повернулся к капитану Блейку. — Помнишь, как мы видели ее в роли Поппеи? Твоя жена тогда страшно разозлилась и ругала ее во время всего фильма и потом еще весь вечер?

— О, это о ней, сэр, — кивнул Билл, — только Ф.Ф. совсем не Поппея.

— Не Поппея?

— Нет. Ф.Ф. требует от жизни немногого. Разве что капельку восхищения и внимания со стороны поклонников. А потом ей нужно, чтобы ее оставили в покое. Она способна терпеливо сидеть много часов, пока техники устанавливают свет или возятся с камерами; она только просит, чтобы с ней кто-нибудь разговаривал. Она никогда ни перед кем не извиняется. Она никогда не вскакивает с места — ради кого бы то ни было. Она ни за кем не бегает.

Картрайт помолчал.

— Нет, бегает — но только за одним человеком. Я имею в виду ее мужа. Он — единственный, кто способен подвигнуть ее на такие действия. Они женаты всего несколько месяцев; уверяю вас, женились они по любви; и они проделывают на публике такое, что очевидцы вздрагивают, а работа прекращается. Ф.Ф. воспринимает все как само собой разумеющееся; он же обращается с ней с такой волчьей серьезностью, как будто до нее никогда в жизни не видел ни одной женщины.

Болтая с Моникой, Фрэнсис (как она заявила) увидела, что Гагерн энергично машет ей рукой, подзывая к себе. А потом он услал ее куда-то с пустяковым поручением. Если бы не муж, видите ли, Фрэнсис болтала бы с Моникой до скончания века. А Гагерну нужно было, чтобы Моника осталась одна. Для чего? Чтобы можно было обманом заманить ее в другой павильон и через переговорную трубу плеснуть ей в лицо серной кислотой.

Последние слова, как понял сам Билл Картрайт, прозвучали довольно мрачно.

— А доказательства, сынок? — резко спросил Г.М.

— Их нет, сэр. И вот почему… После трюка с серной кислотой мы, все шестеро, — Гагерн, Ф.Ф., Говард Фиск, Том Хаккетт, Моника и я — собрались, чтобы обсудить происшествие и попытаться понять, кто же это сделал. Говард предложил всем вспомнить, где кто был в момент покушения.

— Алиби?

— Да. Том отчитался о своих передвижениях, хотя свидетелей у него не было. То же самое относится и к Говарду, который, по его словам, просто бродил по студии. Я рассказал, где находился. А Гагерн вдруг надулся и обиделся. Напыщенное ничтожество! Он заявил, что подозрения ему невыносимы, и он не может больше терпеть мою наглость и стремление совать нос не в свое дело. Он отказался что-либо говорить о себе, да и жене велел следовать своему примеру. Конечно, Ф.Ф. послушно его поддержала. В результате с тех пор я не могу вытянуть из нее ни слова…

— Минутку, сынок, — перебил его Г.М., ворочая шеей. Казалось, его беспокоит какая-то невидимая муха. Он посопел носом. — Я не совсем понял, — продолжал он. — Допустим, все, что вы говорите, — правда. Я только говорю: допустим. Что вы предлагаете? Чего хотите от нас? Вашим делом должна заниматься полиция. Зачем меня-то было тревожить?

Разговор подошел к критической точке. Хотя Билл Картрайт старался держаться небрежно, как предполагаемый кандидат на службу в военной разведке, оказалось, что к горлу подступил ком.

— Потому что Гагерн — нацистский шпион, — с трудом ответил он, — и я могу это доказать.

— Так доказывайте, — махнул рукой Г.М.

— Как ни странно, сэр, крупная киностудия, которая производит натурные съемки, никогда не возбуждает подозрений. Допустим, я шпион и хочу — разумеется, в мирное время — раздобыть снимки каких-нибудь морских оборонительных сооружений. Если бы я появился в окрестностях и просто начал щелкать фотоаппаратом, через две секунды меня бы задержала охрана. Но если я подъеду с помпой, на пяти машинах, с двумя тонвагенами и с целой кучей самых современных кинокамер, мне будет позировать все командование.

Именно так и поступил Гагерн. Каким-то таинственным образом ему удалось уговорить чинов из Военно-морского министерства заснять все, что ему нужно, в Портсмуте, Грейвзенде и Скапа-Флоу — как фон для фильма «Шпионы на море». Естественно, съемку производили еще до войны. Теперь большую часть отснятых кадров придется вырезать, не то министерство информации поднимет скандал. Тем не менее он снял все, что хотел. Далее, за реквизит тоже отвечал Гагерн, хотя обычно такими вещами занимается продюсер. И наконец, сегодня утром я узнал от Тома Хаккетта следующее. Предполагалось, что Гагерн израсходует на натурную съемку полторы тысячи метров пленки. На самом же деле он израсходовал две с половиной тысячи метров, большая часть которых исчезла со студии «Альбион Филмз» неизвестно куда.

(В воздухе повисло напряжение; Билл Картрайт готов был ручаться, что настроение в кабинете изменилось.)

— Мне остается сказать еще одно, сэр, а потом вы можете действовать так, как сочтете нужным. Откровенно заявляю: меня больше интересует Моника Стэнтон, чем вопросы шпионажа. Дело в том, что вот уже две недели Гагерн, как считается, безвылазно лежит у себя дома с тяжелым гриппом. Он якобы простудился, упав в воду, когда снимал сцены с подводной лодкой. Так вот, ничего подобного!

— Что значит — «ничего подобного»?

— Никакого гриппа у него нет. Он так же болен, как вы или я.

Г.М. приоткрыл один глаз.

— Почему вы так считаете?

— Потому что я за ним слежу, — не без удовольствия ответил Билл.

— Вот как, — задумчиво протянул Г.М. — Следите за ним, значит?

— Да, сэр. Я все время смотрю на этого господина таким взглядом, что смутилась бы и сама горгона Медуза. Они с Ф.Ф. свили себе гнездышко в уютном домике в самом идиллическом стиле; но я, невзирая на затемнение, часто туда прокрадываюсь. Не стану скрывать, пару раз ему удалось сбежать от меня, ведь сумел он подбросить свои проклятые анонимные письма! Но в общем, у него не было возможности незаметно ускользнуть из дома.

— У него, — повторил Г.М., — не было возможности незаметно ускользнуть из дома.

— Да, совершенно верно, до вечера понедельника. В конце прошлой недели я, к сожалению, ослабил бдительность. Решил, что трудности позади, так как ясно дал ему понять: я знаю, что болезнь его — сплошное притворство. Две недели назад, в среду, я засек его, когда он пытался незаметно выбраться из дому. Он открыл дверь черного хода, но в саду на скамейке сидел я и курил трубку.

— Отличная работа, сынок!

— Спасибо, сэр. Но как только я ослабил бдительность, он тут же предпринял вторую попытку убить Монику Стэнтон. Буду с вами предельно откровенен. Я не могу присягнуть, что в ночь с понедельника на вторник слышал именно его, когда голос за окном кричал: «Свет!» Голос был более чем странным и не походил на те, какие я когда-либо слышал; видимо, он применил какое-то приспособление. Голос мог принадлежать как мужчине, так и женщине. Но…

— Что — «но»?

— Я выбежал следом за мерзавцем с фонариком, как только он выстрелил. Темно было, как в аду, но я слышал его шаги. К сожалению, я его упустил, потому что он был слишком далеко от меня. Зато мне удалось другое. Я загнал его в озеро.

— Что вы сделали?!

— Хотите сказать, он снова упал в воду?

Билл Картрайт расхохотался:

— Не скажу наверняка, что в воду плюхнулся именно Гагерн, ведь я его не видел. Но, судя по громкому всплеску, он прыгнул на славу — сердце радовалось. Рад доложить, что свалился он с южного берега, где на поверхности плавает много мусора. Потом он выкарабкался на берег и сбежал… Итак, сэр, — Билл посерьезнел, — главное заключается в том, что я до сих пор блуждаю в потемках. Не могу понять, что ему нужно. Я знаю, что он шпион: по-моему, я доказал это. И я знаю, что покушения на Монику — его рук дело. Но почему?

С помощью его почерка я ничего доказать не могу. То есть нельзя же просто подойти к человеку и потребовать: «А ну-ка, дайте мне взглянуть на ваш почерк!» А всякие там предлоги, с помощью которых можно раздобыть такие образчики, легче изобразить в литературе, чем найти в жизни. Я ничего не могу доказать с помощью его голоса. Серную кислоту вылили в переговорную трубу из пивной бутылки, которую я позже нашел на втором этаже в доме врача; но на ней не было отпечатков пальцев, так как на Гагерне были перчатки. Пулю выпустили из револьвера 38-го калибра, но я не в состоянии найти оружие.

С другой стороны, не могу не испытывать скромной гордости по поводу моих дедуктивных заключений; по-моему, все они до последней мелочи подтверждаются фактами. Поверьте мне, я глубоко вам признателен за слова одобрения, которые вы имели честь сказать по моему адресу. Если бы я мог каким-то образом пригодиться вашему департаменту…

Он замолчал.

Г.М. закрыл оба глаза.

— Сынок, — громко зашептал Г.М., — я больше не сумасшедший. Я нахожусь в спокойном и умиротворенном состоянии ума. Но прежде чем мы продолжим, хочу задать один вопрос. Вам известно, зачем я попросил вас приехать?

— Нет.

— Совсем-совсем ничего не подозреваете?

— Ну, я подумал…

Г.М. кивнул капитану Блейку, который открыл дверь и что-то крикнул.

— Я вызвал вас потому, что другого законного способа остановить вас не было, — сказал Г.М. — Хочу познакомить вас с парнем, которого зовут Курт фон Гагерн — с тем самым, о ком вы говорили. Его настоящее имя — Джо Коллинз. Он один из моих подчиненных. Входи, Джо. Садись. Хочешь сигару?

Глава 9 НЕОЖИДАННЫЕ ОТКРОВЕНИЯ ВТОРОГО РЕЖИССЕРА

1

Г.М. встал на ноги. Внушительных размеров живот, который пересекала толстая золотая цепь для часов, придавал ему сходство с резной раскрашенной деревянной фигурой на носу военного корабля. Он упер кулаки в бедра. Лицо его исказила гримаса, исполненная не столько гнева, сколько благоговейного ужаса.

— Ну и доставили же вы мне хлопот! — заявил он. — Ни с чем подобным мне еще не приходилось иметь дела. От ваших хитроумных затей больше вреда, чем от всей немецкой тайной службы! Джо считает, что вы — человек честный. Я склонен с ним согласиться. Предупреждаю: никому ни слова, ни полслова, иначе я с вас шкуру спущу! А пока… мы решили открыть вам правду, чтобы вы прекратили изводить беднягу Джо и гонять его по всей киностудии всякий раз, как он пытается что-то сделать… Иди сюда, Джо! Входи!

Джо Коллинз, лже-Курт фон Гагерн, войдя, смерил Билла Картрайта взглядом, не поддающимся расшифровке.

В нем чувствовалось то же легкое раздражение, что уже было замечено прежде. А еще в его взгляде читались смущение, нерешительность и, возможно, неприязнь. На нем была безупречная синяя пиджачная пара и дорогой клубный галстук. Он настолько вжился в роль, что даже здесь не забыл склонить голову и щелкнуть каблуками, прежде чем положил шляпу на стол. Его довольно красивое лицо было спокойно, хотя нос чуть покраснел.

— Все в порядке, Джо, — утешил его Г.М. — Сядь и успокойся. Ну, как ты сегодня?

— Вернулся с холода, — угрюмо заявил Гагерн.

Хотя всем известно, что означает данное заявление в устах сотрудника разведки, лже-Гагерн имел в виду всего лишь то, что он простудился.

Г.М. повернулся к Биллу.

— Послушайте меня, — заявил он. — Я хочу, чтобы вы раз и навсегда выкинули из головы мысли о том, что Джо имеет отношение к обливанию людей серной кислотой и выстрелам через окно. Он тут ни при чем. Он не мог рассказать о том, где был и что делал в то время, как напали на вашу знакомую, потому что разговаривал по телефону со мной.

Билл молча смотрел на Г.М. Его мутило.

— Разговаривал с вами? Вы имеете в виду — сообщал вам о кислоте?

— О какой еще кислоте? Боже правый, конечно нет! О пропавшей кинопленке. Далась вам эта кислота! Кстати, позвольте задать вопрос. Минуту назад вы утверждали, что только сегодня Хаккетт рассказал о пропавших кадрах из Портсмута и Скапа-Флоу?

— Да, совершенно верно.

Г.М. посопел носом.

— Сынок, — изменившимся голосом продолжал он, — все равно рано или поздно все станет известно… Пленку украли одновременно с серной кислотой. Джо первый заметил пропажу. Вот почему он выглядел немного расстроенным, и вот почему кислота не особенно его занимала. Вот почему он сразу кинулся звонить мне. В основном на пропавшей пленке ничего особенного нет. Но несколько кадров, если они попадут в Германию, будут почище бомбы. Если немцы заполучат те кадры, их подлодки проникнут на базу нашего ВМФ и такое там устроят, что небу жарко станет!

На лице Г.М. появилось тревожное выражение. Он опустил свое массивное туловище обратно в кресло. Потом поднял мундштук и стал грызть его, как будто это была сигара.

— Ну вот, — продолжал он. — Теперь вам все известно. Надеюсь, вы дадите честное слово, что будете хранить тайну и никому не расскажете, кто такой Джо и чем он на самом деле занимается. Кроме того, если жена Джо узнает, что он не барон, чья фамилия начинается с «фон», его ждут крупные неприятности.

Билл потер лоб.

— Но Том Хаккетт не говорил мне, что…

— Да, — холодно заявил Гагерн. — А с какой стати он должен посвящать вас? Вы не имели к делу никакого отношения.

Правдивость его заявления лишь сильнее взъярила Билла. Гагерн сидел с абсолютно прямой спиной; красивое лицо портили покрасневший нос да слезящиеся от простуды глаза.

— Пожалуйста, поймите меня правильно, мистер Картрайт, — продолжал он, — я был против того, чтобы сэр Генри раскрывал вам мою миссию. Но другого выхода не оставалось. Иначе все запуталось бы еще больше.

(Ах, вот как?! Ты был против?!)

— Примите мои извинения, — сказал Билл. Он с трудом встал на ноги; его шатало. — Кажется, я свалял большою дурака. — Он посмотрел на Гагерна. — Так, значит, это вас я загнал в озеро в понедельник?

— Так точно, — каркнул Гагерн.

— И значит, вы все-таки не тот, за кого себя выдаете?

Гагерн побелел, как его воротничок.

— Если вам так угодно — да.

— Вы не немецкий барон?

— Нет, я не немец. Сэр Генри знаком с моими родителями. Но меня вырастила немка-гувернантка, и я прекрасно владею обоими языками.

— А как же ваша слава великого режиссера на студии «УФА»? Тоже миф?

Гагерн внимательно посмотрел ему в глаза:

— Несколько месяцев я проработал на студии «УФА» оператором. Но мне редко везло в жизни, мистер Картрайт; удача редко улыбалась мне.

Что-то в его тоне и словах слегка ослабило ту неприязнь, какую Билл испытывал к нему.

— Послушайте меня, мистер Картрайт, — продолжал лже-Гагерн так искренне, что Биллу стало неловко. — Год назад у меня не было ничего. Я вернулся домой, изрядно постранствовав по свету. Я был сломлен, я был болен. Тогда мне казалось, что больше не могу выносить свою жизнь. И я придумал для себя образ барона фон Гагерна, немецкого кинорежиссера. Я познакомился с мистером Томасом Хаккеттом и убедил его в том, что я — именно тот человек, который ему нужен. Над Джозефом Коллинзом все бы просто посмеялись. А теперь скажите, хорошо ли я справлялся со своими обязанностями.

— Превосходно! Я только…

— Через год я был бы… а возможно, и буду… самым известным режиссером в Англии. Я не тщеславен, но вы ведь знаете, что так и есть. У меня уютный дом. Я женился, и я люблю жену. Дай вам Бог так любить женщину, как я люблю Фрэнсис. Год назад она на меня даже не взглянула бы!

Он помолчал и облизнул губы.

Несмотря на обжигающе-откровенные слова, он пытался говорить бесстрастно.

— К середине августа всем, кому знакомы способ мышления и характер нацистов, стало ясно, что война неизбежна. Так я и сказал жене. Я мог бы остаться там, где я был, И тем, кем я был. Никто меня не знал. Но вместо того я предложил свои услуги сэру Генри на тот случай, если разразится война; я пошел на большой риск, что и подтвердили последние события. Случилось в точности то, чего можно было ожидать. Если вы меня выдадите, мне конец. Но я пошел на сотрудничество с военной разведкой потому, что двадцать три года назад я был английским агентом в Германии; рад сообщить, я был одним из лучших. Наша работа скромна и незаметна; вы можете сказать, что мы занимаемся грязным делом. В нашей стране за такую работу не дают наград, да мы их и не ждем. Но во Франции, хоть я и не француз, меня наградили орденом Почетного легиона.

Билл сухо поклонился. Высокопарная вежливость его собеседника оказалась заразительной.

— Не волнуйтесь, — заявил он. — Я вас не выдам. Только скажите мне вот что. Какого черта вы поставили в декорацию «Брунгильды» графин с серной кислотой?

— Я его не ставил.

— Но…

Гагерн кивком указал на документы на столе у Г.М.

— Я прочел ваш отчет. Меня восхищала ваша логика — даже тогда, когда я вас ругал. Все дело в том, что декорация была воссоздана точно по фотографиям. Изменения произвел мистер Говард Фиск; он же впоследствии перевернул столик. Я находился на расстоянии менее двух метров от Фиска, когда он опрокинул графин, что подтвердят все, кто был тогда на съемочной площадке. Я решил промолчать и посмотреть, что будет.

Он поднял руку, словно защищаясь. На его тонком, аристократическом лице дрогнули мускулы; достав платок, он вытер слезящиеся глаза.

— Подождите! На самом деле я ни в чем не подозреваю Фиска. Вот в чем трудность. Боже правый, я понятия не имею, кого же мне подозревать. Дело обстоит хуже, чем с Бреземанном в Цюрихе в 1916 году. Очевидно, как вы и утверждаете, нас было всего шестеро. Нам предстоит ответить не на один вопрос, а по меньшей мере на полдюжины, а именно: а) кто украл пленку; б) кто и почему налил в графин серную кислоту; в) кто и почему дважды покушался на жизнь мисс Моники Стэнтон; г) какова причина чьей-то личной ненависти к мисс Стэнтон; д) связаны ли данные события между собой и, наконец, е) если связаны, то как?

Наступило молчание.

— Что ж, — сказал, наконец, Билл, — желаю вам удачи. А теперь прошу меня извинить…

— Нет уж, — проворчал Г.М.

На лице великого человека появилось на удивление злорадное выражение.

— Что, в дрожь бросило? — осведомился он. — Так и тянет спрятать голову в песок? Не выйдет, сынок! Все воссоздано и записано неплохо, признаю; единственная ошибка — подозрения оказались направлены не на того. А теперь пора забыть обо всем и подумать, что тут можно сделать. Какие будут предложения?

— Никаких, сэр. Можно вопрос?

— Конечно, вперед!

Билл повернулся к Гагерну:

— А у вас-то есть какие-то предположения? Понимаете, в слепоте своей я тешил себя мыслью, что выследил вас. Раз, по словам сэра Генри, во время первого нападения на Монику вы беседовали с ним, вы вне подозрений. Но я тешил себя мыслью, что могу защитить Монику, потому что мне известно, откуда ждать удара. А теперь я ничего не понимаю. Она сейчас внизу; здесь, в Военном министерстве, ей ничто не угрожает. Но она настаивает на том, чтобы оставаться на студии «Пайнем», и я просто с ума схожу от беспокойства! Откуда, по-вашему, нам ждать угрозы? Кстати, что вы делали у озера в ночь с понедельника на вторник?

Гагерн положил правую руку на стол и растопырил пальцы, как будто снимал отпечатки.

— Как жаль, — задумчиво проговорил он, — что преступник — один из нас!

— Кого вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — Гагерн забарабанил по столешнице, — нашу роковую шестерку. Вот на что я натыкался всякий раз. Мне приходится подозревать вас, Фиска или Хаккетта — и даже собственную жену. Очевидно, постепенно я привыкну… А у старого здания в ночь на вторник…

Он осекся и вопросительно посмотрел на Г.М.

— Все в порядке, сынок, — кивнул Г.М. — Расскажи ему. Джо следил за одной особой по имени Тилли Парсонс.

2

Если бы Г.М. силой левитации вдруг взмыл на своем крутящемся кресле к потолку, а потом всей своей тяжестью обрушился на Билла Картрайта, он не мог бы подавить его сильнее. В своих книгах Билл последовательно внушал читателю мысль о том, что преступником всегда оказывается «наименее подозрительный тип». По его мнению, самый смак интриге придавал настоящий шок, в который — как он надеялся — впадал читатель, узнав, кто убийца.

Но слова Г.М. потрясли его в другом смысле. Невероятно! Немыслимо! Фантастика!

— Тилли Парсонс? — вскричал он. — Но почему?

— Потому что она не Тилли Парсонс, — ответил Гагерн. — По крайней мере, не думаю, что она — та самая Тилли Парсонс, которую я однажды встретил на приеме в Голливуде. Я видел ее только издали, но почти готов присягнуть. Мы, конечно, дали телеграмму на «Джуэл Пикчерз» в Голливуд.

— И что они ответили?

— Пока ничего.

Билл отчаянно замолотил в воздухе руками.

— Но ведь Тилли даже не было в Англии, когда… ну, когда было первое нападение!

— В том-то и трудность, — согласился Гагерн. — Ее не было в Англии, и уж конечно, насколько нам известно, ее не было на съемочной площадке днем 23 августа. Очевидно, она не могла украсть пленку, подменить графин и плеснуть кислотой в мисс Стэнтон. Я не говорю, что она шпионка или убийца. Я только говорю, что она не та, за кого себя выдает.

Покрасневшие глаза смотрели на Билла в упор. Рука Гагерна, изысканной формы рука с длинными пальцами, стучала по столешнице.

— Кстати, позвольте спросить вас еще кое о чем. Мы оба слышали голос, кричавший в ночь на вторник: «Мисс Стэнтон, свет!» — в результате чего мисс Стэнтон оказалась на краю гибели. Возможно, я слышал голос лучше, чем вы, поскольку находился на улице, а не в доме и мне не мешали стены и шторы.

— Да, и что?

— Где тогда была Тилли Парсонс?

— В своей комнате.

— Откуда вы знаете? Вы ее видели?

Билл Картрайт почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— Н-нет… до того, как прогремел выстрел, я ее не видел.

— Как скоро она появилась?

— Чтоб мне провалиться, если я помню!

— Могла ли она, например, незаметно вылезти в окно своей комнаты, сначала выключив свет, чтобы ее не было видно снаружи; могла ли она затем позвать мисс Стэнтон, постучать по стеклу, выстрелить и незаметно для вас проскользнуть обратно?

— Да… физически такое возможно.

— Дверь между ее комнатой и комнатой мисс Стэнтон была закрыта?

— Да.

— А теперь подумайте хорошенько, мистер Картрайт, и вспомните… Голос за окном не показался вам знакомым?

Голос Тилли.

Целых два дня Картрайт мучился, терзался и не находил себе места из-за того, что в том голосе слышались знакомые нотки; какие-то хрипловатые полутона; нечеткая речь, как будто рот говорившего был набит мелкими камешками; характерная хрипотца, какая бывает и у мужчин, и у женщин… Голос Тилли!

— И еще одна деталь. В вашем письме к сэру Генри вы говорите, — Гагерн пошевелил пальцами, — что мисс Стэнтон присылали анонимные письма. Каким образом письма попадали к ней?

— Их передавали лично в загородный клуб.

— Вот как! Очень интересно. Тилли Парсонс тоже живет в загородном клубе?

— Да, ее комната соседняя с… — Билл замолчал. Злость, недоверие, изумление затопили его одновременно, словно захлестнули волной; он заговорил быстро и бессвязно: — Нет, не верю!

— Почему? Потому что она вам нравится? — спросил Гагерн, цинично ухмыляясь. Глаза его смотрели куда-то внутрь себя. — Я открыл, что в жизни редко кому или чему можно доверять. Во всяком случае, я не утверждаю наверняка, что нападения — ее рук дело. Я убежден, что за всеми событиями стоит один и только один человек; а та женщина не могла отвечать за первую часть представления. Возможно, ее вовлекли в дело даже помимо ее воли. Я говорю только одно: за ней стоит последить. Какие будут распоряжения, сэр Генри?

Во время их переговоров Г.М. сонно жевал мундштук и иногда хмыкал.

— Послушайте, — с упрямым видом заявил он, — меня интересует пропавшая пленка и больше ничего. — Он выпрямился и заревел на них: — Неужели мне, по-вашему, нечего делать? Вы думаете, я могу сидеть и морочить себе голову вашими покушениями? Все, что мне нужно, — пленка! А теперь давайте-ка кое-что выясним. Вы утверждаете, что пленку украли одновременно с серной кислотой?

— Нет, я только говорю, что пропажу того и другого обнаружили одновременно.

— Угу. Кислоту хранили в студийном павильоне? Я имею в виду — до того, как ее украли.

— Да.

— Но пленки, насколько я понимаю, в павильоне не было?

— Нет, конечно нет. Она хранилась в так называемой Библиотеке — так мы называем большой склад возле монтажных и проявочных студий в западном крыле главного корпуса.

— А когда точно ты узнал об исчезновении пленки?

— Примерно без четверти пять пополудни. Роджер Бейкер позвонил из Библиотеки в студийный павильон и все мне рассказал. Я пошел прямо туда; вот почему никто меня не видел. Оказалось, что пленка и правда пропала. Я вернулся в павильон около пяти минут шестого. Том Хаккетт стоял у двери и обыскивал всех выходящих на предмет обнаружения следов кислоты. Я направился прямо к телефону и позвонил вам; мы еще разговаривали, когда в десять минут шестого я услышал звон разбиваемого стекла — тогда злоумышленник плеснул кислотой в трубу. Я не сразу сказал Хаккетту о пропаже пленки — сообщил ему позже. Он и так очень расстроился.

— Кто может входить в Библиотеку?

— Кто угодно. Мы делим ее с «Рэдиант Пикчерз» и «С.А.Г.».

Г.М. с любопытством оглядел своего агента.

— Не правда ли, сынок, в нашей части света довольно небрежно обращаются с важными вещами?

— К сожалению, да, мы такие.

— Ладно, — кивнул Г.М. — Мне осталось сказать вам только одно. Держитесь вместе и разыщите мне пропавшую пленку. На остальное мне плевать с высокой башни. А сейчас — проваливайте, дайте мне заняться делом. Вот только… — Его широкое лицо разгладилось. Маленький, острый глаз, чье выражение приводило в замешательство, устремился на Билла Картрайта. — Голос-то был ее, сынок? — ласково спросил он.

— Чей голос?

— Тилли Парсонс. Ее ли был голос за окном, когда кто-то выстрелил в девчонку в упор?

— Не знаю, — отрывисто ответил Билл. — Боюсь, что да… — Помолчав, он повернулся к Гагерну. — Моника сейчас внизу, — сказал он. — Предлагаю нам всем выпить, а потом вплотную заняться делом. Я не верю, что Тилли — именно Тилли! — замышляет что-то недоброе. Но если да… Монику необходимо предупредить об опасности.

— К вашим услугам, — ответил Гагерн.

Капитан Блейк проводил их к выходу. Последнее, что они увидели до того, как закрылась дверь, был Г.М., бесстрастный, как толстый языческий божок, пребывающий в плохом настроении. Он угрюмо нависал над столом; обоим показалось, что Г.М. говорит не все, что знает. Их вывели из Военного министерства через другой выход, не там, где Билл с Моникой входили, они оказались на улице, параллельной Хорсгардз-авеню; поэтому им пришлось обойти целый квартал, чтобы снова очутиться у главного входа. Биг-Бен только что пробил половину пятого — важная деталь, значение которой прояснится впоследствии.

Моники в приемной не было.

Они начали искать ее, протискиваясь сквозь толпу посетителей. Наконец, над ними сжалился один из курьеров.

— Ищете молодую леди, сэр? — обратился он к Биллу. — Она ушла. Вышла отсюда почти сразу, как вы поднялись наверх.

3

Наверху, в маленьком кабинете, окна которого выходили на внутренний двор, сгустились сумерки. Сэр Генри Мерривейл по-прежнему сидел за столом и смотрел на дверь. Он слегка морщил нос, как будто ему подали на завтрак несвежее яйцо.

Вернувшийся капитан Блейк сел на край стола и посмотрел на него.

— Г.М., в чем дело? — спросил он.

— А?

— Я спрашиваю, — чуть погромче повторил капитан, — в чем дело?

— Да я просто сидел и думал. — Г.М. блуждал взглядом по комнате, выглянул в окно, посмотрел на двор, пробежал глазами по ровным рядам окон. — Знаешь, Кен… я больше не намерен зря просиживать здесь штаны.

— Чушь! — резко возразил его собеседник.

— Нет, не чушь. Сейчас идет война, а война — дело молодых, Кен. Тебе известно, что мне скоро семьдесят?

— Подумаешь!

— Нет, Кен, на сей раз я не валяю дурака. И то удивляюсь, что так долго засиделся. Через неделю или около того меня отправят в отставку. А что потом? Я тебе скажу. Можешь быть уверен: наши шакалы собираются запихнуть меня в палату лордов…

Кен Блейк перебил его:

— Послушайте, Г.М., не вижу причин для такого отчаяния. Мастерс говорит, вы уже давно боитесь, что вас предательским образом запихнут в палату лордов. Но чего бояться? В конце концов, вас же никто не заставляет. Даже если вам предложат звание пэра, вы ведь всегда можете вежливо отказаться, разве не так?

Г.М. уныло посмотрел на своего собеседника:

— Ах, сынок! Ты ведь женат, не так ли?

Капитан Блейк многозначительно хмыкнул.

— Да. Я тоже. И вдобавок у меня две дочери на выданье. Кен, как по-твоему, что сделают со мной домашние, если я откажусь от звания пэра? Я даже помыслить боюсь. Когда мне снится такое, я по ночам просыпаюсь в холодном поту.

Г.М. задумался.

— Признаюсь тебе, Кен, — заявил он с серьезным видом. — Если меня захотят обдурить, я уже решил, что делать. Уеду на Восток и вступлю в монастырь траппистов.

— Не глупите!

— Я не шучу, сынок. Некоторые их обеты мне очень даже по душе. «Непорочность, бедность и молчание». Я никогда не отличался непорочностью и бедностью, но, провалиться мне на месте, Кен, молчание — именно то, что мне подходит! И потом…

— Что?

Г.М. передернуло. Он посмотрел на мундштук.

— Знаешь, — неуверенно пробормотал он, — все мы не молодеем. Жизнь идет своим чередом. Мне уже семьдесят — семьдесят! Я хочу вот что сказать: в жизни каждого наступает время, когда начинаешь задумываться о смерти; когда понимаешь, что впереди осталось не так уж много лет…

Пораженный ужасом, его собеседник молча смотрел на Г.М. Хотя сэра Генри по праву называли старым брюзгой и многие страдали от перепадов его настроения, до таких признаний он еще ни разу не доходил.

— Прекратите! — сухо приказал капитан Блейк.

Г.М. продолжал качать головой:

— Нет, Кен, и не проси…

— Я сказал: «Прекратите!» Я знаю, где тут собака зарыта! Во-первых, вас никто не отправит в отставку. И даже если отправят, в вашей голове гораздо больше мозгов, чем у них у всех, вместе взятых.

— Если кто так и думает, то только ты.

— Во-вторых, вы обедали с министром внутренних дел, что практически смертоносно. В-третьих… — тут капитан Блейк посмотрел Г.М. прямо в глаза, — в-третьих и в-последних, вы готовы собственные уши заложить, лишь бы поехать в «Пайнем» и выяснить, что же происходит на киностудии!

Г.М. нахмурился.

— Вот почему минуту назад я спросил у вас, в чем дело, — закончил свою речь капитан Блейк.

— Никакого дела нет.

— Г.М., так не пойдет. Я вас знаю. Иногда вы бываете сущим дьяволом. Что же происходит? Например, ваш Гагерн, или Коллинз…

— Джо? Что такое?

— Он что, двойной агент? Получается, сам Гагерн похитил пленку и вы для виду даете ему карт-бланш, чтобы схватить его?

Г.М. покачал головой.

— Нет, сынок, — серьезно ответил он. — Джо абсолютно надежен; он такой же нацистский шпион, как и я. У меня и в мыслях не было… Вот только…

— Что «только»?

Г.М. показал на россыпь бумаг на своем столе. Пробежал поверху руками и принялся разгребать залежи, словно старый петух мусор в курятнике.

— Странно! — зарокотал он. — Все, что там творится, очень странно! Воняет тухлятиной. Более тухлого дела у меня еще не было! Ты читал показания?

— Нет.

— Так взгляни. На это. И на это. — Бумаги полетели в разные стороны. — Знаешь, Кен, сомневаюсь, чтобы кто-то из тамошних хотя бы догадывался, что там творится на самом деле. И если мои подозрения справедливы, там готовится грязное преступление. Очень грязное! Надеюсь лишь, что этот малый, Картрайт, получит свою девицу живой и невредимой. Потому что тот, кто за всем стоит, уже не шутит. В следующий раз, Кен, произойдет убийство, убийца отбросит шутки в сторону и беспощадно нанесет удар — именно тому, кому собирался.

— Что вы собираетесь предпринять?

Некоторое время Г.М. не отвечал. Он откинулся на спинку кресла, скрестил пальцы и задумчиво смотрел на дверь. Внутренний двор Военного министерства был залит полуденным светом. Наконец, Г.М. покачал головой. Потом протянул руку и снял телефонную трубку.

— Соедините меня со Скотленд-Ярдом, — приказал он.

Глава 10 CМЯТЕНИЕ ИЗ-ЗА АНОНИМНОГО ПИСЬМА

1

Когда Моника Стэнтон вышла из здания Военного министерства, было почти три часа дня.

К чему скрывать? Тогда она вовсе не собиралась возвращаться в «Пайнем». Она была не в том настроении, чтобы работать. Она намеревалась сделать следующее: во-первых, пойти на Бонд-стрит и накупить себе новой одежды, чтобы пролить бальзам на израненную душу; во-вторых, пойти в «Кафе-ройял» и познакомиться с первым встречным симпатичным мужчиной.

Трудно сказать, почему ей в голову пришло именно «Кафе-ройял». Сама леди Астор вряд ли обнаружила бы хоть что-нибудь зловещее во вполне невинном и во всех отношениях образцовом ресторане. Но Моника помнила, что однажды тетя Флосси отзывалась о данном заведении неодобрительно. И потом, можно надеяться, что встретишь там порядочных людей — чего нельзя ожидать, если, скажем, отправиться в Сохо.

«Вот вам!» — со злостью говорила себе Моника.

Иными словами, она дошла до такого состояния, в котором ни одну девушку, даже самую возвышенную, нельзя оставлять без присмотра.

А состояние Моники, когда она ловила такси на Уайтхолл, было отнюдь не возвышенным.

Билл Картрайт проделал все это нарочно, чтобы унизить ее. Он заранее знал, что ее не пустят в Военное министерство!

Ее передернуло от ненависти, когда она представила себе Билла Картрайта. Наверняка он сейчас сидит в просторном кабинете, уставленном мебелью из красного дерева и устланном мягкими коврами, с бронзовыми бюстами на стеллажах и камином работы Адама. Пьет виски с содовой — сама Моника в «Кафе-ройял» намерена была попробовать абсент — и слушает какие-нибудь жуткие истории о секретной службе, которые рассказывает ему высокий седой мужчина с бархатным голосом, сидящий спиной к камину.

Все любители кино знают, что военная разведка выглядит именно так. Моника рисовала себе картины одну фантастичнее другой, на которых в больших количествах фигурировали высокомерные «сагибы».

Ей вдруг захотелось постучать по стеклянной перегородке и велеть таксисту отвезти ее в какое-нибудь по-настоящему вульгарное место. Девушка слышала, что таксисты знают о таких местах. Она не поддалась своему порыву не благодаря воспитанию в доме каноника Стэнтона, но потому, что решила: три часа дня — неподходящее время для посещения злачных заведений. Днем там нет никакой романтики. Ей же нужен был приглушенный свет, плюшевая обивка кресел и эдвардианская атмосфера.

А Билл Картрайт?

Возможно, в «Пайнеме»…

Моника впервые за много часов вспомнила о киностудии. Она вдруг выпрямилась на сиденье и застыла в ужасе.

Сегодня среда!

Много дней, много недель она помнила об этой среде. Много дней, много недель назад было решено, что в среду после обеда к ней в кабинет придут мистер Хаккетт и мистер Фиск и она представит им готовый сценарий. Она только в понедельник обсуждала подробности предстоящей беседы с Говардом Фиском. Вспомнив о назначенной дате, она запаниковала. Ведь, уступив предательской лести Билла Картрайта и поддавшись очарованию департамента военной разведки и окружающего его ореола славы, она забыла обо всем на свете!

Моника опустила стеклянную перегородку, отделяющую ее от водителя.

— Вокзал Марилебон, быстро! — приказала она.

2

Разумеется, ближайший поезд отходил только в четверть пятого.

Моника мерила шагами платформу. Она так много раз проходила мимо книжного лотка, что ей показалось, будто хозяин лотка заподозрил в ней воровку, которая хочет украсть какое-нибудь дешевое издание в бумажной обложке. Пока стрелки часов медленно переползали с четверти до половины четвертого, она представляла, как на студии ее ждут Хаккетт и Фиск, перед которыми стоят часы; они злятся все больше и, наконец, решают ее уволить.

В буфете Моника залпом проглотила чашку чаю. От нечего делать взвесилась. Наконец, она вспомнила, что стоящая на письменном столе красная кожаная викторианская шкатулка опустела; и — вскоре окажется, что данный факт необычайно важен, — она купила сигарет.

Моника Стэнтон купила на вокзале, в табачном ларьке, пачку с пятьюдесятью сигаретами «Плейерз» и, не вскрыв ее, бросила в сумочку.

Три сорок. Без десяти четыре. Четыре. Она поднялась на перрон в ту же секунду, как начали пускать пассажиров, и прождала до отправления поезда еще десять минут, показавшихся ей вечностью. В пять часов, усталая и издерганная, она сошла на станции «Пайнем».

— Точность, — говорил ей когда-то мистер Томас Хаккетт, — называют вежливостью королей. И даже более того: точность просто очень хорошая черта. Я сам стараюсь быть точным и не выношу непунктуальности в других. Когда я сталкиваюсь с…

Обычного такси, которое довозит от вокзала до студии за скромную плату в шиллинг и шесть пенсов, на месте не оказалось. Моника пошла пешком по проторенной дорожке, которая вилась среди полей.

К тому времени, как она добралась до студии, она уже бежала. Она подсчитала, что быстрее всего доберется до старого здания, если срежет путь по парку за главным корпусом. Слева от нее располагались съемочные павильоны, а справа тянулась проволочная изгородь. Именно тогда на Монику вдруг снизошло озарение, и она разрешила одну из тех мелких загадок, что мучили ее с самого начала.

У проволочной изгороди сидел почтенный с виду старый джентльмен с седыми бакенбардами и в треуголке; на нем был пурпурный с золотом мундир начала девятнадцатого века, и он курил трубку. За ним примостился архиепископ Кентерберийский, который читал «Дейли экспресс». Три-четыре офицера Шотландского драгунского полка держались на почтительном расстоянии от двух данных субъектов и от двух других людей, стоявших посреди дороги.

Одним был толстяк с сигарой, другим — высокий молодой человек в очках и с преувеличенно аристократическим выговором.

— Послушайте, — говорил толстяк с сигарой. — Не могут они так со мной поступить! Что значит: мы не можем снимать битву при Ватерлоо? Нам надо снять битву при Ватерлоо, и точка! Нам осталось снять только битву при Ватерлоо, и картина закончена!

— Извините, мистер Ааронсон, но, боюсь, это будет невозможно. Солдат призвали в армию.

— Хоть убейте, не понимаю. Что значит: солдат призвали в армию?

— Мы задействовали для съемок настоящих солдат, мистер Ааронсон, которых нам на время ссудили военные. А сейчас их призвали на службу.

— А французы?

— Французов, мистер Ааронсон, изображали ополченцы из войск внутренней обороны. Наполеон сейчас служит дружинником ПВО.

— Господи Иисусе, надо же что-то делать! Займите статистов!

— Трудно будет обучить их всему за такой короткий срок, мистер Ааронсон.

— Я не хочу, чтобы их обучали. Я хочу, чтобы они сражались в битве при Ватерлоо. Хотя… погодите. Погодите-ка! У меня идея. Вам не кажется, что можно закончить картину без всякой битвы при Ватерлоо?

— Боюсь, мистер Ааронсон, она необходима.

— Тогда вот как мы поступим, — заявил толстяк. — Покажем ее символически, понимаете? Герцог Веллингтон лежит раненый на раскладушке, ясно? Он слышит пушки. Пиф-паф! Вот так!

— Да, мистер Ааронсон?

— По лицу у него бегут слезы, ясно? Он говорит: «Там дерутся мои храбрые ребята, а я не могу помочь им». Может, в горячке у него видение будущего. Ясно? Да, слушайте! Выйдет чертовски художественно! Герцог Веллингтон…

Моника Стэнтон застыла на месте.

Она только частично расслышала вдохновенные слова толстяка, так как видела его лишь мельком. Внимание ее было привлечено к другому человеку. По дорожке шел мальчик-посыльный Джимми, который охранял вход в студийный павильон номер три. Он уже сменился с дежурства и ел шоколадный батончик. Наконец, Моника вспомнила, где она видела его раньше.

Она поманила его в угол:

— Джимми!

— Да, мисс?

— Джимми, ты знаешь, как меня зовут?

— Конечно, мисс. Вы — мисс Стэнтон.

— Да, Джимми, — кивнула Моника. — Но откуда ты узнал, кто я такая, три недели назад, когда я только приехала сюда? Ты должен был передать кое-что «даме, которая пришла вместе с мистером Картрайтом»; вот как было написано на доске объявлений. Откуда ты узнал, что я — та дама, что пришла с мистером Картрайтом?

— Потому что я видел, как вы вошли в павильон вместе с мистером Картрайтом, мисс.

— Нет, Джимми, ничего ты не видел.

— Как это?

— Тогда тебя в павильоне не было, — сказала Моника. — Я вспомнила, где тебя видела. Когда мы с мистером Картрайтом вошли в главный корпус, ты как раз выходил из буфета и ел шоколадку.

— Не знаю, мисс, о чем вы. Вот истинный Бог, не знаю.

— Нет, знаешь. Теперь я все вспомнила. Ты нас не видел, потому что стоял к нам спиной, а мы шли по коридору. Ты не мог нас видеть. Так откуда же ты узнал, что я — та дама, которая пришла с мистером Картрайтом, и откуда узнал, как меня зовут?

— Вот вам крест, мисс…

Джимми так страстно божился и клялся, что шоколадный батончик выпал у него из руки. Окинув упавший батончик унылым взглядом, мальчик поднял его с земли и бережно сдул прилипший сор. Подлость какая! С какой стати он должен вспоминать что-то, произошедшее три недели назад, то есть в давнем-предавнем прошлом — тем более что сам он давно обо всем позабыл?

— Джимми, я не собираюсь доносить на тебя, — продолжала Моника. — Я знаю, тебе нельзя уходить из павильона, но я никому ничего не скажу!

— На следующий день после того я говорил мистеру Картрайту…

— Не важно, что ты говорил мистеру Картрайту. Ну же, Джимми, не бойся. Выкладывай! Я никому ничего не скажу.

— Побожитесь!

— Вот тебе крест, и провалиться мне на этом месте!

— Ладно. — Джимми лизнул батончик и угрюмо начал все сначала: — Я спросил мисс Флер. Вот точно, мисс, я ничего плохого в виду не имел! Я и отошел-то всего на минутку или две. Вернулся, а там была записка, а откуда мне знать, кто вы такая? Вот я и спросил мисс Флер, когда встретил ее у павильона тысяча восемьсот восемьдесят два. Ну и она мне сказала. Она пила пиво.

— Она пила… что?!

— Ну, у нее в руке была пивная бутылка, — поправился Джимми, — и выглядела она как-то чудно. Я спросил Корки О'Брайена, может, она тайная пьяница? А он ответил: мол, скорее уж наркоманка, так оно вернее будет. У него старик пьет, так что он такие вещи чует.

— Джимми!

— Да ладно, мисс, не берите в голову.

Преподобный каноник Стэнтон однажды прочитал мощную проповедь на тему о коварном влиянии американских звуковых фильмов на молодежь Великобритании. Моника, очевидно, не разделяла воззрений отца: она посеребрила Джимми руку мелочью.

Как бы там ни было, сейчас она безусловно опоздала на встречу с Хаккеттом и Фиском. Она стояла на вершине холма, глядя вниз, на старое здание, лежащее в зеленой лощине. На душе у нее было горько. Она не могла понять, почему ей было так важно выяснить, где она раньше видела мальчишку-посыльного. Да, ей так казалось, целых три недели бесплодные терзания не давали ей покоя. Но почему? В конце концов, она же не подозревает Джимми в…

В том, что он плеснул ей в лицо серной кислотой или выстрелил прямо в голову с близкого расстояния!

Часы показывали двадцать минут шестого. Хотя небо на западе еще было ясным и чистым, старое здание понемногу погружалось в сумрак. Вокруг щебетали птицы. Вдруг до Моники дошло: она в первый раз находится на территории «Пайнема» без Билла Картрайта. Он всегда был рядом — если нужна помощь, стоит только позвать.

Но у нее остается еще Тилли, взрослая, самодостаточная женщина.

Спустившись с холма, Моника вошла в старое здание. Комнаты сценаристов располагались в боковом коридоре, который ответвлялся вправо от основного почти сразу от входа. В прихожей надо было подняться на три ступеньки, и перед глазами открывался коридор с белыми стенами, устланный коричневым линолеумом. На противоположном его конце находилось окно, в которое почти не проникал свет из-за растущего под ним вяза. Первой шла комнатка Тилли, за ней — комнатка Моники, а потом — Билла.

Моника никого не встретила; дежурный из вестибюля уже ушел. Проходя мимо, она постучалась в дверь Тилли, но ответа не получила.

Ее собственный кабинет также был пуст. В вечернем свете он, чистый, выметенный, выглядел вполне уютно; вдали за окнами мерцало озеро. Машинка была накрыта пластиковым чехлом, рядом лежала аккуратная стопка листов рукописи, придавленная книгой.

Моника инстинктивно бросила взгляд на дыру от пули в стене, которую она завесила календарем. Потом ее глаза, которые впервые ее подвели, метнулись назад, к машинке.

На чехле что-то лежало. Квадратный конверт розового цвета; адрес написан темно-синими чернилами, знакомым почерком. В комнате повеяло недобрым, казалось, здесь находится источник зла — такого явного, будто кто-то нашептывал угрозы. Это было еще одно анонимное письмо.

3

Если бы Монику тогда спросили, что она чувствует по поводу травли, продолжавшейся последние недели, она бы ответила, что отказывается о ней думать. В определенном смысле так и было. Она не думала о своем недоброжелателе; она боролась со злом. Точно так же, как мисс Флосси Стэнтон не могла помешать написать ей ту книгу, которую она хотела написать, так и ее неизвестный «друг» в «Пайнеме» не мог выжить ее с киностудии.

Правда, в глубине души она побаивалась мисс Флосси. И в сто раз больше боялась она человека, плеснувшего в нее серной кислотой.

Она подошла к столу, вскрыла конверт и прочла письмо.

Кто посылает ей такую мерзость? Какая разница? Кто-то, безусловно, за этим стоит. К письму было неприятно даже прикасаться. Данное послание оказалось не лучше и не хуже первых двух, если не считать концовки.

«Все готово. Скоро увидишь меня во плоти, Ясноглазка! Интересно, ты удивишься?»

Некоторое время Моника не шевелилась. Ей стало жарко; кровь прилила к щекам, а сердце забилось глухо и тяжко.

— Тилли! — позвала она.

Ответа не последовало.

— Тилли! — громко закричала Моника, у которой сдали нервы.

Зажав сумочку под мышкой, она подошла к двери в смежную комнату, постучала и открыла ее. Кабинет был пуст, хотя Тилли явно была где-то неподалеку.

Из закутка в дальнем от Моники правом углу доносилось шипение чайника. Тилли, как обычно, кипятила воду для очередной порции кофе. Как обычно, она забыла выключить его; такие штуки она проделывала в среднем по десять раз на дню, до появления густого облака вонючего дыма, свидетельствовавшего о том, что она сожгла очередной чайник.

— Тилли! — крикнула Моника, вглядываясь в клубы пара.

Она обожгла пальцы о чайник, отодвигая его в сторону. В стене над газовой горелкой была панель; раньше, когда старое здание служило жилым домом, панель закрывала вентиляционный люк. Монике показалось, что она слышит шаги. Она отдернула панель и выглянула наружу, но ничего не увидела, кроме коридора, погруженного в сумрак.

Моника вышла из кладовки. Пора положить этому конец! Надо подняться на второй этаж в кабинет к мистеру Хаккетту и, если он еще на месте, извиниться. Пора прекратить безобразие! Она прошла мимо письменного стола Тилли, стоявшего посреди комнаты, и на ходу задела рукой пепельницу, стоящую на краю. Пепельница подскочила, ее стеклянное донышко звякнуло, Моника поймала ее на лету. И тут она почувствовала, как к горлу подступает ком.

Она смотрела на полуоткрытый ящик письменного стола Тилли. Отставив пепельницу в сторону, Моника сначала быстро огляделась по сторонам, а потом выдвинула ящик до конца. Внутри лежали правленые страницы рукописи, испещренные помарками и пометками синим карандашом.

Моника в ужасе уставилась на страницу рукописи.

Потом вынула ее и выбежала в соседнюю комнату. Швырнув сумочку на стол, положила страницу на машинку, рядом с анонимным письмом.

Почерк был один и тот же.

Почерк Тилли.

Очень медленно, как во сне, Моника придвинула стул и села. Она механически внушала себе: надо что-то делать, как-то действовать. Кошмар все плотнее окутывал ее. Она тут же приступила к делу, стараясь ни о чем не думать. Открыла сумочку, стала нащупывать платок; пальцы скользнули по целлофановой обертке сигаретной пачки, купленной на станции.

Взгляд ее упал на красную кожаную шкатулку, подарок тетки. Шкатулка, в которой она держала сигареты, стояла рядом с пишущей машинкой. Моника открыла шкатулку. Шкатулка была пуста. Моника перевернула ее кверху дном, чтобы вытряхнуть приставшие к дну табачные крошки. Она надорвала целлофановую обертку «Плейерз», высыпала сигареты (пятьдесят штук) в шкатулку и дрожащими пальцами принялась раскладывать их аккуратными рядками.

Тилли Парсонс!

Ее слегка передернуло; психологи сравнивают подобное состояние с тем, что испытал бы покойник, если бы кто-то наступил на его могилу. Возможно, ей это еще предстоит. Монике и в голову не приходило подозревать в чем-то Тилли. Девушку бросало то в жар, то в холод. Кстати, вдруг подумала она не без удовольствия, Биллу Картрайту тоже не пришло в голову ни в чем подозревать Тилли! Возможно, он и пытался раздобыть образчики почерка у всех служащих «Пайнема», однако наверняка не догадался взглянуть на почерк Тилли!

В комнате стало темнее. Надо выбираться отсюда. Она должна куда-нибудь пойти.

— Привет, дорогуша! — крикнула настоящая, живая Тилли, внезапно с грохотом распахивая дверь и врываясь к ней в кабинет. — Хорошо провела время в Лондоне?

4

Живая и бодрая, как всегда, Тилли, очевидно, успела сделать себе перманент. Ее морщинистое лицо приветливо было обращено к Монике.

— Только на минутку заскочила, — сказала она. — Мне казалось, я поставила чайник до ухода, а сейчас не помню, ставила я его или нет. Я была… — Она замолчала. — Детка, что с тобой такое? Ты белая, как привидение!

— Уходи, — сказала Моника. — Не приближайся ко мне!

Она встала, грохнув стулом; шум показался ей громче, чем был на самом деле.

Голос Тилли сделался чуть выше.

— Что случилось, милочка? Что не так?

— Ты сама все прекрасно понимаешь.

— Клянусь, дорогая, не знаю! А ну-ка…

— Убирайся!

Моника медленно пятилась по комнате, пока руки, спрятанные за спиной, не ткнулись в подоконник. Хриплый голос Тилли сделался визгливым, невыносимым на слух. Тилли неуклюже побрела вперед. Потом взгляд ее упал на два листа бумаги, лежащие на машинке, и она остановилась.

Молчание продолжалось невыносимо долго.

— Значит, ты догадалась, — сказала Тилли, опуская голову. — Я боялась, что ты…

— Ты… писала… эти… письма.

— Бог свидетель, — Тилли внезапно подняла голову и посмотрела Монике прямо в глаза, — Бог свидетель, я этого не делала!

— Не приближайся ко мне, — очень спокойно произнесла Моника. — Я тебя не боюсь. Только… зачем? Я никогда не делала тебе ничего плохого. Ты мне нравилась. Зачем?

Даже сейчас ее потрясала открытая искренность Тилли. Собственно говоря, Тилли держалась как в высокопарной, напыщенной мелодраме, что часто является вернейшим признаком честности. Колыхнув обширным бюстом, Тилли подняла правую руку, как будто приносила присягу; дряблая кожа на запястьях висела складками.

— Клянусь жизнью и смертью, вот как перед Богом истинным, я никогда не писала этих писем! Я знаю, почерк с виду похож на мой. Уж кому и знать, как не мне? Как ты думаешь, какие чувства я испытываю с тех пор, как ты начала получать их? Я схожу с ума. Я не могу есть. Я не могу спать. Я не могу…

Она поднесла руку к горлу.

— Я все думала, узнаешь ли ты почерк. А узнав, подумаешь ли на меня? Я не смела ни о чем тебя спросить. Мне пришлось передать одно из писем Биллу Картрайту, иначе я поступить не могла. Мне необходимо было выяснить, что же тут происходит, разве ты не понимаешь? Если бы он спросил меня, я бы ему ответила, но я не смела ни в чем ему признаться — боялась, ты решишь, что это действительно я. Я не писала писем, дорогая. Клянусь Богом, не писала. Послушай, милочка, — Тилли, дыша тяжело, как загнанная лошадь, сделала несколько шажков вперед. Моника медленно двинулась вдоль стены, пока не добралась до перегородки закутка. Тилли остановилась. Казалось, из нее вдруг выпустили воздух и она как будто усохла и сморщилась, как проколотый воздушный шар. Голос стал похож на хриплое карканье. Подняв перевернутый стул, она тяжело рухнула на сиденье. Вытерла глаза, поморгала и успокоилась.

— Ну что ж, — сказала она, — раз ты мне не веришь, тут ничего не поделаешь. Куда пойдем отсюда?

В воцарившейся тишине она обвела комнату рассеянным взглядом.

Вопреки доводам разума, Моника вдруг усомнилась:

— Но ведь письма написаны твоим почерком! Взгляни сама. Надеюсь, ты не отрицаешь, что почерк твой?

— Отрицаю, милочка, — прокаркала Тилли. — Потому что почерк не мой.

— И даже манера выражаться твоя. Я… все пыталась вспомнить, кого же мне напоминает стиль; он напоминает тебя.

— Так я и думала, милочка, — равнодушно ответила Тилли, продолжая моргать и озираться, как будто дело больше не представляло для нее интереса. — По-моему, так и было задумано.

— Задумано?

— Вот именно, милочка.

— Но… ты знаешь кого-нибудь, кто умеет подделывать твой почерк?

— Да. — Тилли заметно помрачнела. — Одного человека знаю. Но он… Ш-ш-ш!

Шаги! Легкая, уверенная женская походка, дама идет довольно быстро. Вот она спустилась с лестницы и оказалась в вестибюле, остановилась ненадолго и повернула к ним в коридор. Кто-то, словно пробуя красивое, глубокое сопрано, мурлыкал песенку.

— Спрячь листки! — прошипела Тилли, бросаясь к Монике, словно змея. Тилли снова была сама активность. Подхватив страницу рукописи и письмо, она запихнула их в ящик стола Моники и с грохотом задвинула его в ту секунду, как кто-то негромко постучал.

— Привет. — Фрэнсис Флер просунула голову в комнату. Казалось, разглядев в полумраке Тилли, она удивилась и немного рассердилась. — Моника, можно мне войти? Я должна передать вам кое-что важное.

Глава 11 СТРАННОЕ СОДЕРЖИМОЕ КОЖАНОЙ ШКАТУЛКИ

1

— Как здесь темно! — продолжала мисс Флер. — Вы не возражаете?

Щелкнул выключатель у двери.

Фрэнсис Флер принадлежала к числу людей, которые всегда наэлектризовывают атмосферу: даже люди, которые просто сидели и смотрели на нее, поневоле испытывали волнение. Она возбуждала чувства, которые молодые особы из грошовых романов описывают как «мурашки по коже». Дело было не в ее характере, а в ее внешности: она была настоящей красавицей, холодную правильность черт которой оживляли глаза.

Лицо ее не давало покоя. Даже на экране невозможно было оторвать от него взгляд, хотя фильмы с ее участием были черно-белые. В частной жизни, где видны были яркие краски, временами она сражала наповал. Такое действие она произвела, когда включила свет в кабинете Моники и, зажмурившись, улыбнулась. На ее фоне Тилли Парсонс сразу стала похожа на тряпичную куклу после дождя. И даже Моника в ту минуту показалась бы всем бесцветной — кроме разве что Билла Картрайта.

Моника уже отчасти успела привыкнуть к мисс Флер. Она отметила, во что одета актриса: костюм-двойка глубокого синего, так называемого кобальтового, цвета; рукава оторочены чернобуркой. Синяя летняя шляпка в тон выгодно оттеняет лицо. Черные замшевые туфли, черная сумочка и перчатки. Но даже Моника невольно почувствовала волнение, появившееся с приходом актрисы.

— Я ведь у вас в первый раз. — Фрэнсис Флер улыбнулась. — Здесь, наверное, удобно работать. Можно сесть?

— Пожалуйста. Садитесь на диван.

Мисс Флер направилась к дивану. С ее появлением кабинет стал каким-то обшарпанным; она будоражила и поневоле приковывала к себе все взоры.

— Мне надо передать вам две вещи, — заявила она Монике. — Первая — от Тома и Говарда. Им ужасно жаль, но сегодня они просто не смогли прийти к вам. Они говорят, вы их, наверное, проклинаете, но они ничего не могли поделать. — Фрэнсис Флер подняла голову к потолку. — Они весь день просидели в кабинете Тома и проспорили; я только что оттуда. В чем дело, дорогая? Почему вы смеетесь? Что я такого смешного сказала?

— Вы сказали, они… они не могли?..

— Да, дорогая. Не могли. Пожалуйста, не смейтесь так, вы меня пугаете. Наконец, они приняли решение, которое касается «Шпионов на море». — Ее выразительные глаза, которые, как казалось, всегда таят в себе загадку, впервые остановились на Тилли: — Кажется, я могу сообщить вам приятную новость.

— Правда? — спросила Тилли. — Какую?

Тилли держалась суховато, с плохо скрываемой неприязнью.

— Вы можете возвращаться в Америку, — сообщила мисс Флер. — Кажется, в конце концов, они решили вернуться к первоначальному сценарию. Вы ведь не возражаете, правда?

Тилли молча воззрилась на кинозвезду. Лицо ее исказилось неподдельной злобой; промелькнуло на нем и нечто новое, однако Моника этого не заметила.

— Не возражаю ли? — отрывисто проговорила Тилли. — Кто, я? Нет, черт побери! Замечательно! Деньги я получила, к чему мне волноваться? — Кровь прилила к ее лицу. — Вам нужен товар? Я могу его предоставить. Не нужен — до свидания, удачи и пока.

— Так и знала, что вы поймете. — Глаза под длинными ресницами, от которых Моника не могла оторвать взгляд, снова повернулись к ней, но только после того, как актриса смерила Тилли долгим и задумчивым взглядом. — И еще одна хорошая новость, — продолжала мисс Флер, — через несколько дней мы закончим снимать. А потом… если Том Хаккетт не изменит расписания съемок… я смогу играть Еву д'Обри в «Желании». Ну разве не чудесно?

— Просто прелесть! — пробурчала Тилли себе под нос.

— Ах, как я хочу сыграть эту роль! Мисс Парсонс, вы знали, что Моника написала ее специально для меня?

— Меня зовут Тилли, — буркнула Тилли. — Ради всего святого, не называйте меня «мисс Парсонс». Я терпеть не могу, когда ко мне так обращаются.

— Ну что ж, если вы настаиваете… Тилли. Вы знали, что Моника написала роль для меня? Настоящая фам-фаталь, роковая женщина. Очевидно, я такая и есть.

— Вы хотите сказать, что в вас есть черты роковой женщины, — ворчливо поправила ее Тилли. — Но зачем рассказывать об этом всем и каждому? Зачем… — Она взяла себя в руки, вздохнула и дрожащей рукой отерла лоб. — Извините. Не обращайте на меня внимания. Нервы, знаете ли. Что такое «фам-фаталь»?

— Боюсь, что такой я никогда не буду, — довольно сухо ответила мисс Флер.

Ее кривая улыбка смутила Монику. Очень хорошо сочинять чью-нибудь вымышленную биографию, но, когда оригинал, с кого ты пишешь книгу, садится и читает рукопись, результат часто обескураживает автора.

— Скажите, дорогая, — голос мисс Флер, когда она обратилась к Монике, зазвучал немного по-другому, — после знакомства с вами я прочла весь сценарий от корки до корки. Простите, пожалуйста, мое любопытство, но мне правда очень интересно. Неужели вы все только придумали? На вид вы очень молодая, знаете ли, ну и… все такое прочее. Так вот, только между нами. Вы когда-нибудь на самом деле?..

— О господи, да, — ответила Моника. — Тысячу раз, — зачем-то добавила она.

— Правда?

— Господи, да!

— Но где?

— Дома, конечно.

Тот факт, что в ту секунду простреленная фотография каноника Стэнтона не выпрыгнула из ящика стола, возможно, следует приписать неумолимому закону всемирного тяготения, а не ущербу, причиненному абстрактной Истине.

Моника была сама не своя. Как ни обожала она мисс Флер, ей очень хотелось, чтобы ее гостья поскорее ушла. Ум ее до такой степени был занят анонимными письмами, что думать о чем-то другом просто не было сил. Но несмотря на то, что голова ее была занята, она заметила: видимо, самой Фрэнсис Флер очень не по себе. Актриса сидела, постукивая по полу носком красивой туфельки, и то и дело поглядывала на часы.

— Вот как, в самом деле? — заметила она. — Ну и глушь, должно быть. Это рядом с Уотфордом?

— Совершенно верно. Ист-Ройстед, Хартфордшир. Возле Уотфорда.

— Вот как? Знаете, мои родственники… — Мисс Флер рассмеялась, и ее интонации еле заметно изменились. — Мисс Пар… я хотела сказать, Тилли, вы разве сегодня не едете ужинать в Лондон?

— Ужинать? — ответила Тилли. — Конечно. Но не сейчас. Еще нет шести часов.

— Четверть седьмого, — уточнила Моника.

— Надо же! Неужели так поздно? Мне самой пора бежать! — Фрэнсис Флер улыбнулась, но не встала. — Я только так заскочила, поболтать. В конце концов, не буду мешать вам работать. Мм… мисс… Тилли, у вас ведь много работы, верно?

— Уже нет, — ответила Тилли. — Вы сказали, меня только что уволили. Над чем мне работать? Ха-ха-ха!

На сей раз их гостья все-таки встала. Она улыбнулась, но одними губами. В голосе зазвучала та намеренная, подчеркнутая сладость, которую она обычно приберегала для начала любовных сцен.

— Моника, я говорила, что должна передать вам две вещи, — заметила она. — Если не возражаете, Тилли, вторую новость я бы хотела сообщить Монике наедине.

Напряжение достигло предела.

Тилли некоторое время молча смотрела на актрису.

— Намек понят, — медленно проговорила она наконец. — Я человек простой. Мне нужно обо всем говорить прямо, чтобы не попасть впросак. Но намеки я понимаю.

— Спасибо вам большое.

— Не за что, — отрывисто бросила Тилли.

Но только когда она оставила Монику с мисс Флер наедине, она до конца осознала, что происходит у нее в голове. Тилли вернулась в свой кабинет спокойной, пританцовывающей, семенящей походкой. Переступив порог, она оглянулась, смерив оставшихся долгим задумчивым взглядом, а потом хлопнула дверью с грохотом, который, должно быть, услышали в главном корпусе на вершине холма; не будь дом таким прочным, с потолка посыпалась бы штукатурка.

— Слушайте внимательно, — зашептала Фрэнсис Флер, чье поведение немедленно снова изменилось. Трудно было поверить, что в ней может быть столько живости. — Второе сообщение от Билла Картрайта. Он едет сюда в такси.

— В такси?

— Да. Он был в Лондоне. Позвонил в кабинет Тома и попросил меня. Он сказал, я здесь единственная, кому он может доверять. Заставил меня пообещать не говорить ничего ни Тому, ни Говарду, но они, конечно, все из меня вытянули.

Мисс Флер скорчила гримаску.

— Вот что Билл велит вам сделать. Он говорит, что вы в… Та женщина подслушивает у двери, — вдруг заявила она.

Ручка двери дрогнула; Моника готова была поклясться: сейчас Тилли распахнет дверь и с жаром заявит, что и не думала подслушивать.

Мисс Флер встала с дивана. На покрытом линолеумом кирпичном полу шаги ее не были слышны. Подойдя к столу, она повернулась к Монике спиной, положив одну руку на столешницу, а другую — на кожаную шкатулку: ногти, крашенные красным лаком, на красной коже. Некоторое время они с Моникой наблюдали за дверью, ведущей в смежный кабинет. Но дверь больше не подавала признаков жизни.

Потом Фрэнсис Флер обернулась; свет падал на синий костюм и серебристый мех. Она тихо прошла назад, взяла Монику за руку и усадила ее на диван.

— Послушайте, Моника, — сказала она (Моника с трудом преодолела дрожь, услышав, как ее кумир называет ее запросто, по имени). — Билл сказал, что, если вы вернетесь, когда уже стемнеет, вам ни в коем случае нельзя уходить отсюда домой. Ш-ш-ш!

— Да?

— Он просил передать: ни в коем случае не покидайте этого здания или своей комнаты до тех пор, пока он не приедет. Сказал, что велел привратнику, О'Брайену или как его там, посидеть с вами, пока он (то есть Билл) не приедет.

— Но…

— Ш-ш-ш! Но самое главное. — Мисс Флер наклонилась ближе и зашептала: — Что бы вы ни предприняли, ни на минуту не оставайтесь наедине с… — она многозначительно кивнула в сторону двери, — с той женщиной. Понимаете?

— Не уверена.

Мисс Флер выпустила ее руку и встала. В шепоте зазвучало еле заметное раздражение.

— Понятия не имею, что тут у вас творится. Да и не желаю я ничего знать! Если половина того, что я услышала, правда, должно быть, вы вели очень странную жизнь. Но признаюсь честно, я сама очень испугалась. А теперь обещайте мне сделать все так, как велел Билл Картрайт!

Еще не так давно Моника ответила бы решительным отказом. Слово «нет» первым пришло ей в голову; она даже открыла рот, но остановила себя. Она вдруг ясно поняла: больше всего на свете ей сейчас хочется увидеть Билла Картрайта, который врывается к ней в кабинет.

Она облизала пересохшие губы.

— Хорошо, — сказала она, — так я и сделаю.

— Обещаете?

— Обещаю.

2

Мисс Флер расслабилась. Она снова как будто засияла внутренним светом; ее глаза цвета темного янтаря были точно такого же оттенка, что и (Монике пришло в голову совсем неромантичное сравнение) одна из трубок Билла. Она рассмеялась. Она разгладила перчатки. Голос ее снова стал ласковым.

— Я ведь зашла только так, выразить соболезнования, — объяснила она погромче, чтобы было слышно в соседней комнате. — С удовольствием посидела бы еще, но надо ехать в Лондон за Куртом. Том! Как ты меня напугал! Неужели надо так красться?

Было бы неправдой заявить, что Томас Хаккетт прокрался в кабинет, ведь голос его был слышен еще из коридора. Но лицо его было очень печально, когда он кивнул Монике, а потом жестом пригласил войти Говарда Фиска.

— Я… м-м-м… вот решил зайти, — начал мистер Хаккетт. Он бросил взгляд на часы, потом посмотрел на них снова. — Ведь Фрэнсис вам объяснила… все?

— О том, что вы не могли прийти? Конечно, мистер Хаккетт. Я все понимаю.

— Нет, нет, — торопливо возразил продюсер. — То есть да, да. Но у нас произошло кое-что еще. Из главного корпуса вернулся О'Брайен, и он принес новости. Мисс Стэнтон, позвольте задать вам вопрос. Вы ведь не сообщали в полицию о том, что здесь происходит?

Моника широко раскрыла глаза:

— В полицию? Нет, конечно! А что?

— К нам приехал полицейский, — мрачно объяснил продюсер. — Он сейчас в главном здании с мистером Маршлейком.

— Том, ты всегда так расстраиваешься по пустякам, — ласково попеняла ему мисс Флер. — Допустим, здесь полицейский, и что? Мне кажется, они вечно у нас торчат. Возможно, кто-то опять оставил машину на дороге.

— Нет, — возразил мистер Хаккетт. — Его фамилия Мастерс. Он старший инспектор из Скотленд-Ярда.

Просто поразительно, какой эффект оказывает упоминание определенной фамилии. Если бы все они были мальчишками, которых поймали на краже яблок в саду, причем с одной стороны на них надвигается рассерженный фермер, а с другой стороны ограды стоит разъяренный бык, они бы, наверное, выглядели так же. Даже Говард Фиск казался потрясенным. Качая головой, он подошел к столу Моники и сел.

Мистер Хаккетт с жаром обратился к ней:

— Послушайте, мисс Стэнтон. Я понимаю ваши чувства. Я знаю, что вам пришлось пережить. Никто больше меня не жаждет схватить негодяя. Собственно говоря, мы решили, что ради вашей безопасности будет лучше, если мы… так сказать… ужесточим внутренний порядок. Но поверьте мне, вовлекать полицию в дела такого рода — шаг роковой. У меня десятилетний опыт, уж я-то знаю. И знаю, что мистер Маршлейк придерживается такого же мнения.

(«Будет лучше, если мы… так сказать… ужесточим внутренний порядок». Билл, Билл! Где же Билл?)

— Но я не ходила в полицию! — возмутилась Моника. — Я не знаю, о чем вы говорите. Кстати, кто такой мистер Маршлейк?

Мистер Хаккетт глубоко вздохнул.

— Мой босс, — просто, но выразительно ответил он. — И прямо сейчас он требует нас с Говардом к себе.

Все замолчали.

Продюсер повозился с запонками, поправил галстук. Очевидно, он решительно вознамерился взять себя в руки. И потому улыбнулся Монике.

— Не важно, — заявил он. — Выше нос! Мы все ваши друзья, мисс Стэнтон, и мы позаботимся, чтобы все было как надо. Но поскольку у нас случилось столько всего странного, в том числе пропали кадры с самой лучшей натурной съемкой, а теперь еще и это… Я начинаю думать, что кто-то испытывает ко мне личную ненависть, так же как и к вам. Говард, нам пора. М-м-м… Фрэнсис! — Он дернул головой в сторону соседнего кабинета. — Ты передала Тилли Парсонс, что?..

Мисс Флер, которая подкрашивала губы, повернула голову:

— О том, что она может возвращаться домой? Да, Томми, милый. Я сделала за тебя всю грязную работу.

— Чушь! Сейчас я сам должен перекинуться с ней парой слов. Может уезжать, как только закончит эпизод «Д». Мы и так потратили на этот фильм кучу лишнего времени.

— Ну вот, дружище, теперь ты говоришь дело, — вмешался Говард Фиск, выходя из глубокого раздумья и кладя на стол нож для бумаги, который он вертел в руках. — Когда ты берешься за дело и кончаешь валять дурака, никто не собьет тебя с пути истинного. Ну что, идем посмотрим в лицо Минотавру?

— Да. Вам лучше тоже пойти, мисс Стэнтон.

— Извините, — спокойно ответила Моника. — Я остаюсь.

Все посмотрели на нее.

— Билл Картрайт, — сказала Моника, и тут же к горлу подступил ком; ей стало трудно дышать. — Билл просил меня оставаться здесь, и я останусь.

Все трое переглянулись. Мистер Хаккетт озабоченно поднял брови:

— Билл? Не думал, что он… м-м-м… настолько пользуется вашим расположением. И потом, при чем здесь Билл? Вы пойдете с нами. Так будет спокойнее.

— Разве со мной не должен сидеть человек по фамилии О'Брайен?

Мистер Хаккетт потер лоб.

— Возможно, вы и правы, — согласился он. — Если детектив вас не увидит, может быть, мне удастся его умаслить, и он скорее уберется отсюда. Да, наверное, вы правы. Только будьте осторожны! Если с вами что-то случится, это останется на моей совести. О'Брайен! Эй! Можете зайти. — Он смущенно оглянулся на улыбающуюся Фрэнсис Флер и мрачного Говарда Фиска и, помявшись, добавил: — Опустите, кстати, светомаскировочные шторы.

3

Пришел срок убийства.

Его подготовка заняла немало времени. Убийца постепенно складывал нужные кусочки, как в мозаике, и, наконец, все они легли на нужное место. Нужно было только запустить механизм в действие; до запуска оставалось несколько минут.

Моника, разумеется, ничего не знала. Ей никогда не было так спокойно, как теперь, когда она сидела в кабинете с дородным О'Брайеном, усатым бывшим военным, напомнившим ей курьера из Военного министерства. О'Брайен устроился на диване и читал вечерний выпуск газеты.

Было двадцать пять минут восьмого. Моника все ждала. Давным-давно не доносились голоса, слышные из комнаты Тилли, когда Тилли беседовала с Хаккеттом и Фиском. Они ушли, громко топая ногами и смеясь. Как только стихли их шаги, Тилли распахнула дверь:

— Милочка…

Капрал в отставке О'Брайен шумно откашлялся, поерзал на месте и зашуршал газетой.

— Видите, мисс, — заявил он, не поднимая глаз, — вот в газете написано, фрицы опять…

Тилли смерила его суровым взглядом. Потом посмотрела на Монику.

— Милочка, — сказала она, — вы не зайдете ко мне на минутку?

— Тилли, если хотите что-то сказать, говорите здесь.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что не могу. Ах, дорогуша, да не будьте же такой дурочкой! Прекратите глупить и идите сюда!

— Нет, когда вы так говорите, Тилли.

Тилли широко раскрыла глаза:

— Так вы подойдете или нет?

— Нет.

Дверь в смежный кабинет захлопнулась с таким грохотом, что Моника зажмурилась. Возможно, она ведет себя глупо и бессмысленно, но она начала волноваться — не за себя, за Билла Картрайта. Даже если при затемнении положено ездить медленнее, сейчас ему пора бы уже быть здесь!

А если он попал в аварию? Допустим, столкнулись две машины, а его выбросило в окно… Зачем ему было ехать на такси, когда с таким же успехом можно добраться и на поезде? Не стоит ему так транжирить деньги. Тем не менее из-за своего поступка он стал нравиться ей еще больше; каким бы он ни был, по крайней мере, он не скупой…

Она до сих пор плохо с ним обращалась; да, пора это признать. Она стала вспоминать, как он все время держался с ней предельно внимательно, терпеливо, улыбался ей, а в нее точно бесенок вселялся. Она вовсе не собиралась так плохо себя вести. Она ведь совсем не такая; если бы только можно было ему доказать…

Шли минуты. Тилли что-то бормотала за закрытой дверью; скоро застрекотала ее пишущая машинка. Яркий свет бил в глаза. Моника обернула лампочку газетой. Красная кожаная сигаретница стояла прямо под лампой; она протянула было руку за сигаретой, но потом передумала.

Да, она влюблена в него, вот и все. Странные ощущения — словно радость и покорность, сложенные вместе. Вовсе не такие чувства испытывала придуманная ею Ева д'Обри, но в чем-то похожие. Скорее бы он приехал! Она тогда все ему скажет. Ну, не то чтобы скажет… но даст понять…

Вдалеке послышались шаги; кто-то приближался по дорожке к старому зданию.

Шаги все ближе; гравий на дорожке заскрипел громче. Должно быть, он! Кто-то поднялся по ступенькам. Потом она услышала, как человек идет по коридору.

Это действительно оказался Билл.

И он был в ярости.

Как только он возник на пороге, Моника поняла, что раньше никогда не видела его таким. Прежде он никогда не злился на нее по-настоящему. Они спорили о книгах и о вопросах мироздания; в таких случаях он вставал в позу и разражался высокопарными фразами; казалось, ему просто нравится изрекать мудрые слова.

Но сейчас… С первого взгляда стало понятно: он вне себя от ярости. Моникой овладели дурные предчувствия, но в то же время ей, как ни странно, стало приятно. Она хотела, чтобы он злился из-за того, что она бросила его в Военном министерстве. Она хотела извиниться. Она с наслаждением извинилась бы перед ним!

Биллу с трудом удалось взять себя в руки. Первыми его словами, произнесенными холодно и спокойно, были:

— Неужели в вас нет чувства элементарной порядочности?

— Билл, извините. Мне правда, правда очень стыдно. Я не хотела причинять вам вред. Просто не подумала, вот и все. Когда я вышла из министерства…

Он зажмурился. Руки, готовые жестикулировать, застыли в воздухе на уровне его головы.

— Откуда?

— Из Военного министерства, конечно.

— Ах да, Военное министерство! Так что же?

— Я ушла и бросила вас. Билл, извините! Я бы ни за что так не поступила, если бы хоть о чем-то думала.

— Я не о том, — заявил Билл. — Я спрашиваю, зачем рассказывать всем и каждому в «Пайнеме» о своих любовных интрижках, будь они прокляты?

За спиной Моники стоял стул; придвинув его, она медленно села и прислонилась к спинке.

— Я… не знаю, о чем вы.

— Не знаете? Очень мило! Зато мне все известно. Я только что встретил в главном корпусе Фрэнсис Флер. — Он ткнул в Монику пальцем. — Разумеется, — продолжал он, тщательно подбирая слова, — ваши… романы меня нисколько не касаются. Я не моралист. Нет-нет! Можете заниматься в свободное время чем хотите; дело касается только вас. Но вы могли бы, по крайней мере, проявить элементарную порядочность и молчать о своих интрижках, а не хвастать ими направо и налево!

У него тоже выдался трудный день. Всю вторую половину дня, пока он ехал сюда на такси, он не думал ни о ком и ни о чем, кроме Моники. Сообщение Фрэнсис Флер (переданное с самым искренним видом и даже с некоторым уважением) стало последней каплей. Как он был зол! Даже Моника не понимала этого до конца. Он смутно заметил, что в кабинете находится кто-то еще: кто-то сидит на диване и мрачно смотрит на него поверх газеты.

— О'Брайен, — сказал он, — мы вас отпускаем. Все в порядке. Идите. Скорее!

— Да, О'Брайен, — прошептала Моника, также очень спокойно, — мы вас отпускаем.

— Все в порядке, верно, сэр? Я чего хочу сказать…

— Да, все в порядке. Вот гинея. Две гинеи. Ради бога, убирайтесь!

— Спасибо большое, сэр, но если я все-таки чем-то могу…

— Нет. Уходите.

— А сейчас, — прошептала Моника, вцепившись пальцами в столешницу, — вы хотите сказать мне что-то еще? Конечно, если вы предпочитаете вести разговор в присутствии третьих лиц, как было до сих пор, О'Брайена можно вернуть. Итак, что еще вы намерены мне сообщить?

— Да, мадам, кое-что еще. Вы напрасно растрачиваете свои несравненные таланты в такой маленькой стране, как Англия. Их нужно поставить на службу родине. Почему бы вам не уехать во Францию и не примкнуть к мадемуазель из Армантье? Тогда вы бы, по крайней мере, помогли нам выиграть войну.

Тут Моника залепила ему пощечину.

Она била не глядя, но с размаху. Он рассмеялся. Покойный лорд Байрон, величественно расхаживая в альпийских скалах и предаваясь одиноким тягостным раздумьям, никогда не завершал их таким циничным смехом, как Билл Картрайт — по крайней мере, Биллу так казалось.

— Ха-ха-ха, — проговорил он. — Ха-ха-ха-ха-ха! Совершенно верно. Именно то, чего я ожидал! Оскорбленная девичья добродетель, как всегда, отвечает одним и тем же. Но вы не произвели на меня никакого впечатления. Я даже не удивился. Вот другая щека. Почему ее не ударите?

Моника ударила — как следует, от души.

После Билл никак не мог понять, как все произошло или почему он поступил так, а не иначе. Возможно, у него возникло чувство, что, если он немедленно не поцелует девушку, он вызовет у нее неподдельную ярость, которая проявится в еще более ужасных формах. Но в его мозгу вертелось запоздалое: ненадежна!

Помнит он лишь то, что обнял Монику и начал целовать ее со страстью, которая заинтересовала бы профессиональный глаз кинорежиссера. Нет, неправильно утверждать, что он «начал ее целовать». Такое построение фразы подразумевает некую прерывистость действия. Билл же, крепко сжав девушку в объятиях, не прерывался.

Это немало удивило его. Но еще больше он удивился, когда, после первых нескольких секунд, в течение которых она испускала нечленораздельные звуки и пыталась отвернуться, Моника вдруг перестала сопротивляться и начала пылко отвечать ему. Она оказалась очень теплой; руки ее обвились вокруг его шеи. Так продолжалось довольно долго, перерыв случился внезапно.

— Послушай, — сказал он наконец, рассеянно отстраняясь и понимая, что словами всего не выразишь, — послушай, я хочу сказать, что люблю тебя.

— Ну так почему же ты так н-не скажешь?

— Какого дьявола! Всякий раз, как я пытаюсь тебе признаться, ты затыкаешь мне рот! Прошу прощения: неудачно подобрал слова. Я имею в виду, что…

— Билл Картрайт, ты когда-нибудь бываешь серьезным?

— Серьезным? — заревел он. Его шатало. — А сейчас я, по-твоему, шучу? Да я в жизни не был так серьезен! Я не шучу. Сейчас я даже не смог бы захихикать, если бы увидел, как Геринг поскользнулся на банановой кожуре при всех своих медалях и регалиях! Я совсем одурел. Я люблю тебя. Вопрос в том… может быть, случайно я тебе нравлюсь?

— Нет, я тебя ненавижу, — ответила Моника и тут же продемонстрировала ему свою ненависть.

— Я уже давно влюблен в тебя, — заявил Билл.

— С каких пор?

— Ну… давно.

— Да, но насколько давно? С каких пор?

— С тех пор, как увидел тебя в кабинете Тома.

— Хочешь сказать, с тех пор, как ты назвал мою книгу непотребной?

— Ангелочек, зачем вспоминать…

— Ты по-прежнему считаешь ее непотребной?

— Да.

— Возможно, так и есть, — мечтательно потянувшись, сказала Моника. — В конце концов, мне кажется, что так оно и есть. Но мне сейчас все равно.

Тут Билл, ослепленный истинной любовью, отбросил принципы прочь.

— Ничего подобного! — заявил он. — Книга неплохая, просто замечательная — я серьезно! И всякий, кто скажет, что она плохая, будет иметь дело со мной. Отличная вещь, Моника. Уж кому и знать, как не мне. Ведь я переделываю ее для кино.

— Билл, милый… Ты правда так считаешь?

— Да, — поклялся он и в тот момент начал сам себе верить. — Просто у нас с тобой все сразу пошло не так, а потом я не извинился. Я был в плохом настроении, как ты не понимаешь? Было время обеда; пообедал я плохо: кормили каким-то жутким блюдом — бараньи отбивные и ананас…

Он замолчал.

Реальность вторглась в мечты и напомнила о насущных проблемах. Реальность всегда начеку — она не позволяет до конца отвлечься.

Бараньи отбивные с ананасом напомнили ему о Тилли Парсонс, а Тилли Парсонс напомнила о том, о чем совсем не хотелось вспоминать. Сжимая Монику в объятиях, он бросил взгляд в сторону соседнего кабинета. На пороге стояла Тилли и смотрела на них.

— Дорогуша… — начала Тилли.

Голос у нее совсем сел. Похоже, она только что плакала.

Билл почувствовал, как Моника напряглась; от нее исходила волна подозрения, такая же ощутимая, как жар, которым было наполнено тело. Моника вырвалась из его объятий, отступила назад и запустила руку в растрепанные волосы.

Тилли сделала успокоительный жест.

— Не волнуйся, милочка, — не без горечи проговорила она. — Я не собираюсь тебя беспокоить. Мне осталось закончить последний эпизод, а потом я свободна. Вот только… у меня вышел весь «Честер», — с обидой продолжала она. — Кто-то всегда тащит у меня «Честерфилд». Не завалялось ли где случайно хорошей сигаретки, дорогуша?

— Извини. Хороших нет.

— Но я всегда их разбрасываю, милочка. Ты уверена, что их здесь нет?

— Совершенно уверена. У меня только те сигареты, которые курю я. Если хочешь, возьми.

— Но они же английские! Не могу курить английские сигареты. Билл… нет, ты куришь только трубку, — запричитала Тилли. — О господи! Ну ладно, думаю, это лучше, чем ничего. Мне надо покурить. Дорогуша, не возражаешь, если я возьму сигаретку?

— Пожалуйста. Бери.

Тилли подошла к столу. Она открыла красную кожаную шкатулку и взяла сигарету. Даже в тот момент, в момент сомнений и полной неуверенности, Билл Картрайт не мог не пожалеть ее. Тилли выглядела старой и побитой. Ееморщинистые руки дрожали.

— Слушай, Билл, — вдруг сказала Тилли. — Моника думает, будто я кое-что сделала. Судя по тому, как ты на меня смотришь, наверное, ты считаешь так же. Так вот, я не делала того, в чем меня подозревают. Нет, подожди! Я не собираюсь вам досаждать. — Она сунула сигарету в рот и поднесла к ней спичку. — Вы любите друг друга. Вы славные ребятки, и я рада за вас. Вот и все.

Она вышла из комнаты не без достоинства: закрыла за собой дверь, но не хлопнула ею. В голове у Билла все запуталось еще больше; сомнение все сильнее овладевало им. Моника подбежала к нему, и он положил руки ей на плечи.

— Почему ты просил Фрэнсис Флер передать, чтобы я не оставалась с ней наедине? — шепотом осведомилась Моника.

— Потому что голос был ее… да нет, будь я проклят, если знаю, так ли это на самом деле!

— И анонимные письма тоже писала она.

Он круто развернулся на каблуках.

— Ты уверена?

Моника выдвинула ящик стола. Достала страницу рукописи и письмо и протянула Биллу. Пальцы у нее дрожали.

— Вот, — едва слышно проговорила девушка. — Она писала письма… только, как ты говоришь, будь я проклята, если знаю, так ли это на самом деле!

Казалось, все кончено. Билл положил два листка рядом на стол. Хотя он не был специалистом-графологом, сходство бросалось в глаза. Билл почувствовал, как его заливает серая волна.

— Бедная старушка Тилли! — сказал он.

— Почему ты говоришь: «Бедная старушка Тилли»?

— Потому что тут явно что-то не так, моя дорогая. Если даже Тилли действительно написала письма… если даже она кричала за окном… мне кажется, что у нее был для этого веский повод, но она не собиралась причинять тебе вред. Несмотря на неопровержимые улики, мне не верится. Погоди, у меня в кабинете есть лупа. Посмотрим еще раз.

Он сходил за лупой. Движения его были механическими. Он до сих пор не мог привыкнуть к мысли о том, что Моника его любит. Ему хотелось сделать какое-нибудь блестящее умозаключение. Он поднес лупу к странице — и тут они услышали хриплый крик.

Кричала Тилли; вскоре крик перешел в сдавленный кашель. Потом послышались глухие удары, как будто кто-то прыгал или топал по полу. На пол полетел сбитый стул. Билл Картрайт подбежал к двери, но Тилли первая вцепилась в нее ногтями и распахнула.

Тилли держала сигарету в вытянутой руке, пытаясь посмотреть на нее. Но глаза у нее были не в фокусе. Другой рукой она вцепилась в дверную ручку — так крепко, что красные ногти царапали краску. На лице было такое же выражение, как у мальчика, который первый раз пытается курить трубку и чувствует себя полным идиотом, а кроме того, он весь покрылся потом и его тошнит. От сигареты шел странный запах; Билл ощутил лишь слабое дуновение.

— Она от… равлена, — проскрипела Тилли. — Сигарета… которую вы мне дали… отравлена! Вы хотите убить меня. Вы…

Из последних сил она швырнула сигаретой в Монику. Ударившись о столешницу, белая трубочка упала на линолеум, рассыпая вокруг искры. Тилли громко, со всхлипом, вздохнула, прижала руки к горлу, попыталась прислониться к двери. На лице ее застыло выражение испуга. И она кулем осела на пол.

4

— Отойди! — приказал Билл. — Говорю тебе, отойди!

Он видел, как Моника, которая бросилась к фигуре, застывшей на пороге, инстинктивно потянулась к сигарете, над которой курилось облачко густого, сладковатого дыма. Он схватил Монику за руку, отодвинул ее в сторону и ногой отшвырнул сигарету подальше, в противоположный угол комнаты. Потом принялся разгонять дым руками. Как будто в мозгу открылась какая-то заслонка: теперь он все понял.

— Но что… почему?

— Отравленная сигарета предназначалась тебе. Она наверняка должна была убить тебя. Тилли не курит английские сигареты. Я курю только трубку. Том Хаккетт, единственный, кроме нас, кто обитает в этом здании, вообще не курит. Вот только… сигарета досталась Тилли.

— Но откуда ты знаешь? И что в ней такое?

— Белладонна. Один из немногих ядов, который без труда можно превратить в смертельный газ. Никаких специальных знаний и приспособлений не требуется, надо просто намочить сигарету в жидкости. — В горле у Билла пересохло. Он подошел к Тилли и склонился над ней.

Она умирала.

— И я все знаю, — в ярости добавил он, — потому что мерзавец снова воспользовался моими инструкциями! У меня в столе их целая кипа.

Глава 12 СОМНИТЕЛЬНЫЙ ВОПРОС О СЛУЧАЙНОЙ СИГАРЕТЕ

1

Медпункт в «Пайнеме» представляет собой просторный бетонный зал за студийными павильонами. Зал был сейчас ярко освещен и больше, чем когда-либо, напоминал терминал аэропорта. К ним вышел врач и закрыл за собой дверь.

— Мы хотим знать, — заявил Билл, — есть ли у нее хоть крошечный шанс выжить.

Голос эхом отражался от стен и крыши; ответ доктора тоже прозвучал гулко.

— Шансы так малы, — сказал он, — что я бы ни на что не надеялся. Если яд проглотить, он действует очень медленно, разве что вы приняли очень большую дозу. Но если он проникает в организм через легкие, он сразу попадает в кровь… да вы сами видели, как стремительно все произошло. Надейтесь на лучшее, но на всякий случай помолитесь за нее.

— Что вы предприняли?

— Дал ей горячий кофе и сделал укол. Точнее, кофе мы заставили ее выпить. Она бредит и что-то бормочет о подделанных чеках и письмах. — Врач окинул Билла и Монику тяжелым взглядом. — Полагаю, вам известно, что о подобных происшествиях положено извещать полицию?

— Полицию? — повторил Билл. Ему показалось, что голос его загремел, как гром. Он откашлялся и постарался взять себя в руки. — Да я ничего не желаю сильнее! Если бы только нам прислали способного полицейского, ах, если бы! Но нет, нам пришлют дурака, полного идиота, а потом произойдет что-нибудь еще.

Моника потянула его за рукав:

— Билл! Я только что вспомнила… К нам приехал представитель Скотленд-Ярда.

— Что?!

— Человек из Скотленд-Ярда. Его фамилия… — она наморщила лоб, вспоминая, — кажется, Мастерс.

— Мастерс здесь?! Где он?

— Беседует с типом по фамилии Маршлейк. И с остальными. По крайней мере, он был здесь совсем недавно. А где он сейчас, не знаю.

Даже сейчас трудно было осознать, что жизнь перевернулась с ног на голову и что за стеной борется за жизнь Тилли Парсонс. Они старались не терять времени попусту. Привезли ее сюда из старого здания в машине Билла, на которой он никогда не ездил в Лондон, и которая стояла на стоянке, в удобном месте. Долго ли протянет Тилли? Все зависело от количества яда, которым убийца так старательно пропитал предназначенную для Моники сигарету.

Однако Монике не пришлось долго гадать, где может находиться старший инспектор Мастерс. Не успели они произнести его фамилию, как в застекленной галерее, соединяющей медпункт с главным корпусом, показалась знакомая Биллу Картрайту фигура. Поозиравшись но сторонам и, наконец, заметив их, Мастерс двинулся уверенной, авторитетной походкой. Но даже издали они увидели страшное выражение его глаз. Бесстрастный, как карточный шулер, с седеющими волосами, аккуратно зачесанными с боков и прикрывающими растущую плешь, он надвигался на них, словно галеон на всех парусах.

— А, вот вы где, — мрачно проговорил он.

— Старший инспектор, — ответил Билл, — позвольте пожать вашу руку. Никогда в жизни я так не радовался вам! Но, ради всего святого, как вы здесь оказались?

— Оказался, — невнятно ответил Мастерс, смерив его мрачным взглядом. — Главное, что я здесь, хотя не облечен никакими полномочиями, по поручению некоей персоны, которую я не назову, — он находился в самом дурном расположении духа, — и, собственно говоря, без ведома полиции Бэкингемшира.

— Что это значит?

— Это значит, что несколько минут назад я и некоторые другие услышали, как кто-то бежит сюда и кричит, что убили даму по имени Тилли Парсонс. Верно?

— Боюсь, что да.

Мастерс сжал губы.

— Понятно. Вот оно как. А еще я узнал из разговоров с определенными людьми там, наверху, что на студии властвует террор. Было совершено уже два покушения на жизнь… мм… возможно, данной молодой леди?

— Да, старший инспектор, на жизнь мисс Стэнтон.

— Здравствуйте, мисс. — Мастерс снова повернулся к Биллу. — Могу также сообщить вам, сэр, что дело достаточно серьезное. Почему никто не заявил в полицию?

— Мы заявляли.

— Неужели?

— Да. Если вы помните, я рассказал вам обо всем две недели назад. Но вы сказали, что, возможно, кто-то просто неудачно пошутил. Вы еще уверяли, что преступно беспокоить кого-то пустяками в такое трудное время.

Мастерс изменился в лице.

— Никто не заявил о происшествии официально, сэр. Частный разговор — совершенно другое дело. А сейчас будьте добры рассказать мне, что произошло здесь сегодня вечером. Только без шуток.

Билл все подробно рассказал. В конце Мастерс бросил взгляд на врача, как бы испрашивая подтверждения. Тот кивнул.

— Понятно. Ясно. Итак, по-вашему, кто-то подложил отравленную сигарету в шкатулку на столе, зная, что рано или поздно данная молодая леди ее возьмет, потому что, кроме нее, больше никто таких сигарет не курит?

— Конечно! И подбросить отраву мог кто угодно и когда угодно. Шкатулка всегда стоит на столе. Сигарету могли подбросить несколько дней назад.

Тут Моника открыла рот, чтобы возразить. Она вдруг четко вспомнила все события дня, припомнила с ясностью все свои передвижения. Но до поры до времени решила промолчать.

— Кстати, о сигарете, сэр. Она у вас?

Билл дернулся:

— Вообще-то нет. Я…

— Ее у вас нет?

— По правде говоря, старший инспектор, о проклятой сигарете я совершенно позабыл! В последний раз, когда я ее видел, она валялась на полу, в том месте, куда я отшвырнул ее ногой.

— Сигарета, сэр, — улика. Но если злоумышленник болтается неподалеку, что вполне вероятно, возможно, улики больше нет. Замечательно! Я вляпался в дерьмо и знаю, по чьей милости. — Мастерс задумался. — С другой стороны, почти все, кто имеет хоть какое-то отношение к делу, сидят наверху, в кабинете мистера Маршлейка. Хм! Оно и к лучшему.

— Кто там, наверху? — резко осведомился Билл.

— Некие мистер Хаккетт, мистер Фиск и мисс Флер.

Что-то щелкнуло у Моники в мозгу, но только на мгновение.

— Во всем случившемся есть что-то очень странное, — выпалила она и, замолчав, покраснела.

— Что такое, мисс? — с участливым видом повернулся к ней Мастерс.

— Да нет, я так… Возможно, ничего и нет…

— Тем не менее, выкладывайте, мисс, — вкрадчиво попросил старший инспектор. — Облегчите душу. Никогда не знаешь, что важно, а что нет, верно?

— Да… Речь идет о Фрэнсис Флер. Когда она уходила от меня… около семи… она сказала, что едет прямо в Лондон, за мужем. Потом, уже в восьмом часу, она встретила Билла и кое-что ему сказала. — Воспоминания мучили Монику, и она поспешила дальше: — А сейчас, в восемь, по вашим словам, она наверху беседовала с вами.

Ей ответил Билл.

— Все в порядке, — заверил он ее так же торопливо. — Я видел в Лондоне Гагерна; он ждал ее. Я… случайно с ним столкнулся. Когда мое такси остановилось перед входом в главный корпус, я увидел, что она стоит на ступеньках. Было четверть восьмого, но еще не совсем стемнело, хотя все окна были занавешены маскировочными шторами. Я отпустил такси и спросил, передала ли она то, что я ей поручил, мисс Стэнтон. — Он заговорил громче, обращаясь к Мастерсу. — А еще я сказал, что она получит нагоняй от Гагерна за то, что опоздала. Она ответила, что решила вообще не ездить в Лондон; она позвонила Гагерну по телефону и сообщила ему о своем решении. Потом она принялась сплетничать по пустякам, старший инспектор; к делу это не относится, но я, разумеется, не поверил ни единому ее слову, хотя и попытался потом обратить все в шутку. Шутка не удалась.

— Ну, ну, сэр, нет никакой необходимости так кричать. Я вас прекрасно слышу.

Билл замолчал. Он чувствовал себя виноватым, однако заволновался еще сильнее.

— Действительно, как странно! — пробормотал он себе под нос. Он вспомнил, как Фрэнсис Флер стояла на белых ступеньках под вечереющим небом, а за спиной у нее белели призрачные павильоны «Пайнема». — Знаете, старший инспектор, Фрэнсис ничего не сказала мне о вашем приезде. То есть… возможно, она не знала о том, что вы здесь.

— Знала, — возразила Моника.

(Да, и Мастерс вел себя как-то странно.)

— Ну возможно, она просто не хотела, чтобы о моем присутствии стало известно всем, — хихикнул Мастерс. — Обычные люди недолюбливают нас, сыщиков. Как бы там ни было, она определенно была со мной — и с другими людьми — с двадцати минут восьмого. Очень красивая дама. Да-да. О-очень красивая!

Старший инспектор задумался. Но уши у него были чуткие, как микрофоны. Он повернулся к Монике:

— Прошу прощения, мисс… Что вы там говорили о каких-то пустяковых сплетнях?

— Ничего. Я так, про себя.

— Да? Возможно, они все же важны.

— Старший инспектор, — медленно заговорил Билл, — не знаю, что вы здесь делаете, а вы, видимо, не склонны делиться информацией. Могу лишь сообщить, что, если вы не облечены официальными полномочиями, должно быть, дело в ваших замечательных способностях вести переговоры, раз вам удалось удерживать столько народу до восьми вечера и заставить их сидеть без ужина.

— Не знаю, сэр, возможно, они сидели без ужина и благодаря моим замечательным способностям… Я, кстати, тоже не ужинал, раз уж на то пошло. Однако почту за честь, если вы с вашей приятельницей пойдете со мной… Доктор, вы побудете с ней?

— Да. Позвоните, если я понадоблюсь.

Мастерс повел их застекленной галереей назад, к главному входу. Следом за ним молодые люди поднялись по лестнице в коридор, по обеим сторонам которого было множество дверей. Он жестом пригласил их войти в один из кабинетов.

Внутри их терпеливо дожидался злой как черт сэр Генри Мерривейл.

2

Г.М. сидел за сверкающим полировкой столом, на котором стоял аппарат для селекторной связи — такой, где нужно переключать кнопки. Видимо, аппарат очень занимал сэра Генри. Однако лоб его пересекала озабоченная складка.

— Значит, вы их нашли, — проворчал он.

— Нашел, — кивнул Мастерс. — А еще… беда пришла раньше, чем вы предсказывали. Мисс Парсонс взяла отравленную сигарету из шкатулки, которая стояла на столе этой молодой леди. — Он представил их друг другу. — Мисс Стэнтон — сэр Генри Мерривейл.

Г.М. с трудом поднялся на ноги, торжественно склонил лысую голову и снова сел.

— Итак, — пробормотал он. — Неужели она?..

— Вероятно.

— Значит, — не выдержал Билл Картрайт, — вы все-таки решили приехать и помочь нам?

— Меня интересует пропавшая пленка, — зарычал Г.М. — И больше ничего! Только у меня есть совесть. Я не могу стоять в стороне и наблюдать, как человека запихивают прямо в прокатный стан, не пытаясь ему помочь. — Он уставился на Монику. Потом его глазки переместились к двери, ведущей в смежный кабинет. За дверью слышались невнятные голоса. — Я видел всех действующих лиц, — продолжал он. — И задал им интересующие меня вопросы. Особенно мисс Флер.

— Да, — кивнул Мастерс, — и славные же были вопросики! Прошу прощения, мисс. Первым делом он спросил ее, по-настоящему ли она мылась в ванне, когда ее показывали в фильме, или понарошку.

Г.М. засопел носом.

— Мне просто было любопытно. Всю жизнь мечтал побывать на киностудии. А теперь, когда у меня появился благовидный предлог, оказывается, здесь все черно, как в угольном погребе. Знаете, Мастерс, во мне погиб великий актер. Я всегда думал, что сумею сыграть Ричарда Третьего.

— Кто, вы?!

— А что? — заревел Г.М., оскорбленный до глубины души. — В прежние времена я ни о чем другом не мечтал! Я вам рассказывал, что дружил с Генри Ирвингом? Тогда я еще не облысел и выглядел вполне ничего себе! Так вот, я вечно приставал к нему, чтобы он позволил мне сыграть Ричарда Третьего.

— Понятно. И он позволил?

— Вообще-то нет, — помрачнел Г.М. — То есть не совсем. Он сказал: «Мой дорогой, ничто не доставит мне большего удовольствия, чем позволить вам сыграть Ричарда Третьего. Но, откровенно говоря, если бы я разрешил вам сыграть Ричарда Третьего — или кого угодно, кроме третьего стражника с копьем без слов, — от театра «Лицеум» не осталось бы камня на камне!» Это в нем говорил художественный вкус. Вот у него он был! Кстати, раз уж речь зашла о художественном вкусе… кажется, у нас здесь его с лихвой хватает. Отравленная сигарета, значит? Чем ее отравили?

— Белладонной, — ответил Билл.

— Белладонной. Судя по выражению вашего лица, полагаю, белладонна тоже была вашей блестящей идеей?

— Не растравляйте рану, мне и так плохо. — Биллу повсюду мерещилось лицо Тилли. — Да, я кое-что набросал о белладонне, но отравленная сигарета была лишь одной из идей. Да, свои заметки я хранил в столе. Но неужели всякий раз, как вы задумываете написать роман, надо думать о том, что кто-то попробует…

Он не находил слов, чтобы объясниться.

— И потом, убийца вовсе не обязательно узнал о белладонне от меня. Ведь не я придумал такой способ. Так случалось в жизни. Одну из жертв в деле Моулда в 1923 году убили с помощью сигары, пропитанной белладонной.[1]

— Полегче, сынок. Я просто жду рассказа о случившемся. Минутку! — Г.М. с трудом протянул руку и прикоснулся к переключателю селектора. — Прежде эта штука была включена, — негромко заявил он. — Сейчас она выключена. Я собираюсь снова ее включить и хочу, чтобы вы знали: все, что вы скажете, будет слышно заинтересованным лицам в соседней комнате. Так что не будем терять время. Готовы?

Моника с трудом поборола отвращение.

— Прошу вас! — воскликнула она. — Прежде чем вы продолжите, вы кое-что должны знать. Я могу точно сказать, когда сигарету подкинули в мою шкатулку.

Первым чувством, которое она испытала, впервые увидев Г.М., было недоверчивое изумление. Она ожидала всякого, но совершенно не предполагала, что великий человек выглядит именно так. И все же… в нем определенно что-то было.

Ее заявление произвело на аудиторию поистине шокирующий эффект. Г.М. вытянул руку, словно собираясь снова выключить громкую связь, но, переглянувшись с Мастерсом, не прикоснулся к аппарату. Зная, что каждое ее слово слышно в соседней комнате, Моника преисполнилась решимостью.

Она подробно рассказала все, включая получение третьего анонимного письма и то, что Тилли отрицала свою причастность к происходящему. Но прежде чем она закончила, Г.М. перебил ее. Он снова переглянулся с Мастерсом; их взгляды становились все более странными.

— Погодите минутку. — Он потер подбородок. — Давайте проверим, правильно ли я вас понял. Вы купили пачку сигарет — пятьдесят штук — в табачном киоске на вокзале Марилебон перед тем, как сесть на поезд?

— Да.

Старший инспектор Мастерс присвистнул.

— Значит, — заявил он, — версия о том, что отравленная сигарета изначально находилась в пачке, исключается. То есть, сэр… никто не станет запихивать в пачку отравленную сигарету просто так, на случай, если мисс Стэнтон окажется поблизости и купит ее.

— Успокойтесь, Мастерс. — Г.М. положил массивные руки на колени и наклонился вперед. — Итак… Вы сунули пачку в сумочку?

— Да.

— И как вы говорите, вы не выпускали сумочку из рук с того момента, как кинули в нее сигареты, и до того времени, как высыпали их в красную кожаную шкатулку?

— Да, не выпускала, — уверенно кивнула Моника. — Даже когда я на минутку заходила в кабинет Тилли, а потом вернулась к себе, я все время держала сумку под мышкой.

Г.М. взмолился:

— Ради бога, подумайте хорошенько! Перед тем как вы высыпали сигареты в шкатулку, она была пуста?

— Да.

— Вы уверены? Там не завалялось ни одной сигаретки?

— Я абсолютно уверена, что шкатулка была пуста. Я даже перевернула ее вверх дном, чтобы вытряхнуть табачные крошки.

— А после того, как вы набили шкатулку сигаретами, вы не выходили из комнаты ни на минуту?

— Ни на минуту.

Выпученный голубой глаз Мастерса смотрел на Монику в упор; инспектор прикусил нижнюю губу.

— Сдается мне, — обратился он к Г.М., — тот, кого мы ищем, храбрый малый. У него чертовски крепкие нервы. Надо же — сунул отравленную сигарету в шкатулку прямо на глазах у хозяйки! Дальше все должно быть просто… Мисс, кто находился в комнате между временем, когда вы высыпали сигареты в шкатулку, и временем, когда мисс Парсонс вытащила отраву?

Моника закрыла глаза.

— Во-первых, сама Тилли, конечно…

— Кто еще? — спросил Г.М.

— Билл. Но он ничего не подсовывал. Как бы там ни было… — Она замолчала.

— Что — «как бы там ни было»?

— Да нет, ничего! Мы говорили на личные темы. Мы…

Билл склонился к столу, решительно выключил громкую связь и закончил за нее.

— Мы обнимались и целовались, — заявил он. — Это было прекрасно. Я попросил ее руки.

— Нет, ты не просил!

— Ну ладно. Так ты выйдешь за меня замуж?

— Да.

— Значит, все в порядке, — сказал Билл, включая громкую связь.

Он ждал, что Г.М. возмутится, но Г.М. просто сидел и исподлобья разглядывал Монику. Зато для людей в соседней комнате наступившая внезапно пауза стала самой изощренной пыткой.

— Значит, — кивнул Г.М., — молодого человека можно исключить. Кто еще был у вас?

— Человек по фамилии О'Брайен. Но он даже близко не подходил к столу. Он все время сидел на диване.

— Ясно. Дальше!

— Еще заходили мисс Флер, мистер Хаккетт и мистер Фиск.

— Вот как? Значит, отраву мог подкинуть любой из этой троицы?

Как будто она сама находилась на экране, где шел цветной фильм; Моника вдруг увидела перед глазами всю сцену. Правда, она могла в любой момент остановить демонстрацию ленты и внимательно рассмотреть все до мелочей. Она увидела лица. Услышала голоса, вспомнила жесты и интонации.

— Нет. — Она помотала головой.

— Что значит «нет»?

— Один из них точно не мог этого сделать.

— Который из трех? — спросил Г.М. Очень медленно он потянулся к селектору и выключил громкую связь.

— Мистер Хаккетт. Я помню все, что он делал. Он вошел в комнату и встал передо мной. Он заходил ненадолго и все время находился совсем недалеко от меня.

Г.М. снова переглянулся со старшим инспектором.

— А другие двое?

— Мисс Флер была у меня дольше. Вот она подходила к столу; помню, она положила руки на шкатулку. — Полная нелепость происходящего поразила Монику; она даже хихикнула при мысли, что лощеная красавица мисс Флер — отравительница. — Но я не видела, чтобы она открывала шкатулку.

— Ясно. А третий, режиссер?

Моника ответила не сразу.

— Он сидел за столом несколько минут — совсем недолго. Я не замечала, что он там делает. Мне только показалось, будто он вертит в руках нож для разрезания бумаги.

— Шкатулка была рядом?

— Во всяком случае, он мог до нее дотянуться.

— Значит, вы утверждаете… — хлоп! Г.М. снова включил громкую связь, — что данная персона, вероятнее всего, и подложила сигарету в шкатулку?

У Моники заболела голова. Резкий металлический лязг переключателя действовал ей на нервы.

— Я… не знаю. Мне кажется, такое просто невероятно. Но… невероятно все, что произошло. Не знаю.

— Больше к вам никто не входил?

— Никто.

— А не мог кто-то незаметно для вас прокрасться внутрь?

— Боже правый, нет!

— Переходим к анонимным письмам. Вы все их сохранили?

— Да. Первые два я надежно спрятала, а третье лежит в ящике стола в старом здании.

— Тилли Парсонс заявила, что не писала их. Так?

— Да.

— А как по-вашему, кто их писал — она или нет?

(Хлоп! — он снова переключил рычажок.)

— Не знаю. — Моника с беспомощным видом покачала головой. — Если она и писала их, — она покосилась на Билла, — по-моему, у Тилли была какая-то причина… Я не хочу, чтобы Тилли умерла. Вы не должны допустить, чтобы она умерла!

На сей раз ее перебил старший инспектор Мастерс. Пощипывая нижнюю губу, он принялся расхаживать по крошечному кабинету, с сомнением качая головой.

— Извините меня, сэр, но вы уверены, что не идете по ложному следу? Экспромтом могу предположить: происшествие с мисс Парсонс выглядит как типичное самоубийство. Пусть мистер Картрайт расскажет вам. Он помнит, что она говорила и делала и как себя вела. Допустим, она сама подкинула в шкатулку отравленную сигарету, а потом вдруг передумала и сама вытащила ее…

Г.М. смерил Монику тяжелым взглядом.

— Продолжайте, — велел он. — Закругляйтесь. Выкладывайте все до конца.

Моника завершила рассказ при включенном переговорном устройстве. Мастерс всем своим видом выражал сомнение, однако Г.М. решительнее сжал губы и задумчиво прикрыл глаза, отчего остальные тревожно переглянулись.

— Ах, эти домашние, уютные подробности, — проворчал он. — Они просто обворожительны… А еще… нет. Хочу сам увидеть. Теперь скажите мне вот что. Фрэнсис Флер и те два типа, Хаккетт и Фиск, находились в вашем кабинете вместе. Помните, когда они ушли?

Моника задумалась.

— Задолго до семи. По-моему, без двадцати пяти — без двадцати семь.

— Они ушли вместе?

— Нет. Мисс Флер пошла вперед, а те двое зашли в кабинет к мисс Тилли.

— Вот как? И долго они там пробыли?

— Не очень. Они спешили наверх, к вам… то есть к старшему инспектору Мастерсу. Они не знали, что вы здесь. Они пробыли у Тилли всего пять-десять минут. Потом вышли, а Тилли проводила их к выходу.

Мастерс нахмурился.

— Видимо, так и было, сэр, — кивнул он, обращаясь к Г.М. — Они поднялись наверх без десяти семь, хотя мисс Флер присоединилась к нам только в двадцать минут восьмого. Что скажете?

Г.М. энергичным жестом заставил его замолчать.

— А потом?

— Потом Тилли рвалась ко мне; она просила, чтобы я зашла к ней. Но я не согласилась. Со мной был О'Брайен, и потому она хлопнула дверью и вернулась к себе в кабинет.

Г.М. ткнул толстым пальцем в Билла:

— Да. А когда он приехал?

— В двадцать минут восьмого. Я уверена в этом.

— Ясно. Скоро ли после его приезда к вам вошла Парсонс и взяла отравленную сигарету?

— Я… точно не знаю…

Билл откашлялся.

— Я тоже, — признался он, — не могу точно сказать, в какое время она появилась. По моим впечатлениям, около половины восьмого.

— Подходит, — кивнул Мастерс.

Г.М. встал на ноги.

— Пошли со мной, вы все, — скомандовал он. — Я хочу кое-что вам показать.

Глава 13 СОРОК ДЕВЯТОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДНОЙ ИСТИНЫ

— Вот она, — сказал Билл.

Он показал на полусгоревшую сигарету, которая так и лежала возле плинтуса, куда он отшвырнул ее.

Они вчетвером стояли в кабинете Моники. До старого здания они добрались в машине Билла, но только после того, как Г.М. и Мастерс ушли и долго совещались с Хаккеттом, Фиском и Фрэнсис Флер. Билла и Монику на совещание не пустили; им пришлось давать волю своим чувствам в приемной. Но как ни странно, совещание проходило без шума и совсем не оживленно. Наоборот, они готовы были поклясться, что один раз услышали ликующий возглас Томаса Хаккетта.

Г.М. занял позицию посреди кабинета. На нем был котелок. После того как министр обороны пожаловался, что цилиндр Г.М. в военное время позорит Военное министерство, сэра Генри убедили заменить его новым котелком: чистым и не таким кричащим. И все же Г.М. в котелке — зрелище достойное того, чтобы на него взглянуть.

Итак, данный головной убор — будем милосердными — украшал его голову, когда он, сопя, развернулся кругом. Сэр Генри неуклюже подошел к тому месту, где валялся окурок, нагнулся и с огромным трудом подобрал его. Потом понюхал.

— Точно, наш маленький шутник, — заявил он. — Понюхайте, Мастерс!

Старший инспектор оглядел окурок и поморщился:

— Да-да. Но послушайте, сэр… как все было проделано? С виду обычная сигарета «Плейера». На мундштуке проставлено название и все такое. Если убийца намочил табак в растворе белладонны, а потом свернул сигарету, значит, он очень аккуратный тип. Не так легко свернуть сигарету, чтобы она выглядела как фабричная.

— Я знаю, как это делается, — вмешался Билл. — Мне рассказала Тилли.

Мастерс круто повернулся к нему:

— Мисс Парсонс рассказала вам?

— Да. Кажется, в Нью-Йорке… да, именно там, в любой табачной лавке можно купить маленькие закаточные машинки для сигарет. Недавно государство повысило цены на сигареты до восемнадцати центов за двадцать штук — около девяти пенсов по обычному обменному курсу, — и многие решили сами сворачивать сигареты. Если взять английский табак и папиросную бумагу «Плейерз» (хотя не знаю, где их достать), можно свернуть сигарету так, что никто не заметит подделки. У самой Тилли была такая машинка.

Старший инспектор нахмурился.

— Вот, значит, как? — зловеще протянул он. — У нее самой была такая машинка!

На Г.М. слова Билла не произвели никакого впечатления.

— Ах, Мастерс, сынок! — устало сказал он. — Вы опять лезете в омут! Могу подсказать вам путь полегче. Бросьте сигарету в раствор, а потом дайте ей просохнуть. Цвет бумаги будет немного отличаться, но для глаз незаметно. Белладонна — помните, мы имели дело с производным от нее, с атропином, когда расследовали отравление Феликса Хея,[2] — в растворе представляет собой бесцветную жидкость. Это ясно из самого названия, сынок.

— Для меня ничего не ясно, — сухо возразил Мастерс. — А пока взгляните сюда, сэр.

Он подошел к красной кожаной шкатулке, стоявшей на столе, и постучал по крышке.

— По-видимому, — продолжал он, — здесь находилась только одна отравленная сигарета. То есть маловероятно, чтобы убийца пропитал белладонной несколько штук. Во всяком случае, оставшиеся можно пересчитать. Но… — он многозначительно поднял палец, — если в шкатулке хранилась одна отравленная сигарета и пятьдесят обычных, то почему мисс Парсонс выхватила сразу отравленную? Нет, сэр. Не знаю, как ей это удалось, разве что она знала, которая сигарета отравлена. Могу поспорить, что именно так все и было.

Г.М. смерил старшего инспектора странным взглядом.

— Значит, по-вашему, здесь что-то подозрительное? — осведомился он. — Угу. Погодите-ка.

Он рассеянно подошел к двери, ведущей в кабинет Тилли, распахнул ее и зажмурился. В кабинете по-прежнему горел свет; здесь все еще сохранялся слабый запах отравы. Кабинет, как и всегда, был завален скомканными листками бумаги. На столе, возле пепельницы, стояла чашка с остывшим кофе.

Г.М. вперевалку направился к столу. Оглядел пепельницу с обожженными краями. Осмотрел чашку кофе. Потом медленно побрел по комнате, рассматривая все, что там находилось.

— Послушайте, — позвал он. Лица его присутствующие не видели. — Она пила кофе перед тем, как отравилась?

Мастерс немедленно взял след, как терьер.

— Минутку, сэр! В чем дело? Здесь что, какая-то хитрость? Вы хотите сказать, она могла принять яд с кофе?

— Нет, — сказал Г.М. — Яд-то был в сигарете. — Все еще не оборачиваясь, он поднес руки к вискам и надавил на них пальцами. — Я задал простой вопрос и хочу получить простой ответ. Пила она кофе перед тем, как отравилась?

Моника и Билл переглянулись.

— Не помню, — ответила Моника. — По-моему, я даже не заглядывала сюда. Хотя… наверное, пила. Она весь день пила кофе.

— Да, — кивнул Г.М. — Вы уже упоминали об ее привычке. Вот что самое печальное: она пила кофе весь день.

Г.М. обернулся со странным выражением лица — оно производило гораздо более зловещее впечатление, чем хмурая физиономия Мастерса.

— Послушайте, — обратился он к Монике. — Попробуйте начать сначала, не спешите. Вспомните все, что случилось с вами с тех пор, как вы расстались со своим кавалером в Военном министерстве. Как в старых детективах: не пропускайте ничего, абсолютно ничего, какими бы пустяковыми ни казались вам подробности. Ради всего святого, думайте!

— Но я все вам рассказала, — возразила Моника. — Кроме, разумеется…

— Кроме чего?

— Кроме того, что по пути сюда я встретила Джимми, мальчика-посыльного. — Она подробно рассказала о мальчике. К ее изумлению, Г.М. чрезвычайно внимательно выслушал ее. — Вот и все, — она пожала плечами, — хотя, по-моему, на его слова не стоит особенно полагаться. Еще он сказал, что у мисс Флер в руке была пивная бутылка, когда он столкнулся с ней возле павильона тысяча восемьсот восемьдесят два…

Вдруг Моника испуганно замолчала. Все трое ее спутников повернулись к ней.

— Пивная бутылка, — пробормотал старший инспектор Мастерс. — Ах ты, чтоб тебя!

— Да, а что такое?

— Кислота, которой в тебя плеснули, — пояснил Билл, — находилась в пивной бутылке. Я нашел ее наверху в доме врача и сегодня отвез в портфеле в Военное министерство.

Времени на объяснения больше не было. Снаружи что-то загрохотало, как будто на старое здание напали. Томас Хаккетт, держащий в руках фонарик с колпачком, ворвался в комнату. За ним с трудом поспевал Говард Фиск; он поправлял на ходу очки-половинки.

— Все в порядке, — заявил продюсер. — Полиция нам не нужна. Я человек неверующий, но бога ради! Сейчас я бы с удовольствием прочел парочку молитв. Тилли пришла в себя.

Г.М. молча воззрился на продюсера; казалось, он сам молится про себя.

— Пришла в себя? Спокойнее, сынок. То есть она очнулась?

— Села в кровати, — закричал мистер Хаккетт. Он был так возбужден, что фонарик выскользнул у него из руки и ударился об пол. — Врач сделал ей два укола какой-то дряни под названием пилокарпин, а она села и влепила ему затрещину. Сейчас она пьет бренди и ругается на чем свет стоит. Врач в полуобморочном состоянии. Он говорит, у нее сложение крепкое, как у носорога. Уверяет, будто она может слопать шесть консервных банок и запить их жидким цементом, и с ней ничего не будет. Она не умрет, понимаете?

Мистер Хаккетт откашлялся. Вытащил платок и вытер лоб. Потом его тело сотрясла крупная дрожь, видимо, от пережитого потрясения, он едва не лишился чувств, поскольку рухнул на диван. Говард Фиск невероятно побледнел.

— Какое облегчение! — негромко проговорил режиссер. — Действительно, большое облегчение. После вашей искусной игры в кошки-мышки, сэр Генри, приятно сознавать, что ни у кого из нас на совести нет убийства. В то же время я бы хотел пожаловаться. Что вы сотворили со старушкой Фрэнсис?

— Фрэнсис? — удивился Г.М.

Режиссер сделал два шага вперед.

— Да, с Фрэнсис. На вашем месте я бы был осторожнее. Из Лондона вернулся Гагерн; он повсюду вас ищет. Не удивлюсь, если он вызовет вас на дуэль. Что вы ей сказали, когда беседовали наедине? Она ушла в слезах. Я знаю, потому что видел ее. Я и не подозревал, что она умеет плакать! Целых пять лет я пытаюсь заставить ее заплакать в кадре, но ничего не выходит. Что вы ей сказали?

Глаза Г.М. под уже упоминавшимся котелком, надвинутым на самый лоб, сверкнули.

— Несколько прописных истин, — без выражения ответил он. — Садитесь, сынок.

— Прописные истины? Вы имеете в виду, что?..

Режиссер зашевелил губами. Он посмотрел на мистера Хаккетта. Казалось, он не знает, куда девать руки с крупными пальцами.

— Я сказал: садитесь, сынок!

Монике показалось, что у мистера Фиска имеются основания для беспокойства. Курт фон Гагерн, ворвавшийся в кабинет сразу после этого, был явно не в том состоянии, какое можно назвать спокойным. Он шумно сопел покрасневшим носом, который казался на его лице ненастоящим, приклеенным. Взгляд его, устремленный на Г.М. из-под низко надвинутой щегольской шляпы, никак нельзя было назвать почтительным.

— Где моя жена? — спросил он. — Что вы сделали с моей женой?

— С ней все в порядке, — заверил его Г.М. — Возможно, она немного расстроилась, так как ей пришлось отвечать на не слишком приятные вопросы о пивной бутылке и трех анонимных письмах, но я не сомневаюсь, скоро она придет в себя.

— Пивная бутылка и три анонимных письма? О чем вы говорите?

— Устраивайтесь поудобнее, и я все вам расскажу, — ответил Г.М. — Лучше всего выяснить дело раз и навсегда.

Сразу после его слов в комнате воцарилось напряженное молчание; все недоуменно переглядывались. Г.М. сходил в кабинет Тилли и вернулся с двумя стульями. На один из них он усадил Монику — лицом к остальным, как будто она отвечала на публичном экзамене. Сам он сел на стул, стоявший у стола.

Сняв котелок, он аккуратно положил его на столешницу. Поднял красную кожаную шкатулку и перевернул, чтобы всем было видно. Затем извлек из кармана мешковатого пальто черную трубку и клеенчатый кисет. Медленно, словно он нарочно тянул время, отвернул мундштук и продул трубку, вкладывая в дело массу усилий и скосив глаза от сосредоточенности. Он сидел прямо под лампочкой, которую Моника обернула газетой; сейчас он показался ей похожим на пожилого Шалтая-Болтая. Он привинтил мундштук, набил трубку табаком, похожим на стальную стружку, какой чистят раковины, и закурил. Вокруг его головы заклубился дым; он поднимался наверх, к конусу светильника.

— Мастерс, — заговорил Г.М., устраиваясь на стуле поудобнее, — некоторое время назад вы выдвинули чертовски хорошее предположение. — Сэр Генри склонился над столом и постучал пальцами но крышке шкатулки. — Вот сигареты. Пересчитайте их.

— А?

— Высыпьте их отсюда и пересчитайте. Да вслух, чтобы мы слышали!

Нахмурившись, Мастерс открыл шкатулку и рассыпал сигареты по столешнице. Он перекладывал их небольшими аккуратными кучками, словно банковский клерк.

— Четыре, восемь, двенадцать, шестнадцать. Двадцать, двадцать четыре, двадцать восемь, тридцать два. Тридцать шесть, сорок, сорок четыре, сорок… — Мастерс замолчал. Лицо раскраснелось больше обычного. Он начал пересчитывать снова, потом вопросительно взглянул на Г.М.

— Нет, сынок, — заявил Г.М., который, судя но всему, получал наивысшее наслаждение от своей трубки. — Вы не ошиблись. Теперь можно двигаться дальше с чистой совестью, прекрасно зная, что мы правы. Предполагаемого убийцу подвел закон подлости, и он совершил грубейшую ошибку. — Он махнул в сторону Билла Картрайта. — Теперь вы их пересчитайте, сынок!

— Послушайте… — начал было Томас Хаккетт, просовывая палец под тесный воротничок.

Билла уже несколько минут мучили дурные предчувствия. Но сейчас ему хотелось смеяться. Гагерн, Фиск и Хаккетт сидели рядышком на диване и смотрели на Монику с таким видом, что трудно было сохранять серьезность. Но на душе у Билла было муторно. Он дважды пересчитал сигареты, прежде чем понял, сколько их всего.

— Что-то не так. — Голос его прозвучал неожиданно громко. — Здесь только сорок девять штук.

Томас Хаккетт вскочил было с места, но потом сел опять.

— Все верно, сынок, — кивнул Г.М., выпуская густое облако дыма прямо ему в лицо. Выражение его физиономии стало еще злораднее. — Ну, Джо…

— Не знаю, кого вы называете «Джо», — заявил Гагерн довольно резко.

— Значит, пока оставим… Сегодня, — продолжал Г.М., — вы задали мне шесть вопросов, на которые требуется ответить, прежде чем мы увидим свет в конце туннеля. Угу. Если вы снова их зададите, я попытаюсь ответить.

Гагерн заговорил не сразу:

— Не помню, в каком порядке я спрашивал, но сами вопросы я прекрасно помню. Итак… Первый вопрос: кто украл пленку и почему?

Г.М. вынул трубку изо рта.

— Сынок, никакой пленки не крали, — заявил он.

Если бы под диваном взорвалась бомба, даже она не произвела бы такого ошеломляющего эффекта.

— Послушайте, — мистер Хаккетт снова попытался оттянуть жмущий воротничок, обращаясь к Мастерсу, — мистер Мастерс, не хочу показаться занудой, но ваш приятель что — сошел с ума? Вы отрицаете, что пленка пропала?

— Я не отрицаю, что она пропала, — возразил Г.М. — Я сказал: ее не крали.

— Вы обвиняете меня в том, что я сам украл у себя пленку?

— Какой следующий вопрос, сынок?

— Следующий вопрос. — Гагерн рассеянно смотрел в пол. — Кто и почему налил серную кислоту в графин во время съемок?

— Ага! — просиял Г.М. — Мы приближаемся к сути дела. Ответ: тот же человек, кто вылил кислоту в переговорную трубу, стрелял из револьвера и подбросил отравленную сигарету. Злоумышленник налил кислоту в графин, чтобы подчеркнуть сам факт ее наличия, чтобы всем стало известно, что по студии разгуливает маньяк либо диверсант. Поэтому он специально устроил все так, чтобы графин опрокинулся.

До сих пор Говард Фиск не произнес ни слова. Сейчас он продолжал хранить молчание. Он сидел важно, словно бабушка на семейном торжестве, положив крупные руки на колени, но недоверчивая улыбка на его лице была красноречивее слов.

Мистер Хаккетт не был столь флегматичен.

— Говард, ты не собираешься опровергнуть явную ложь? — осведомился он.

— Следующий вопрос, сынок!

— Следующий вопрос, — сказал Гагерн. — Ответ на него большинство из нас хочет получить больше всего остального. Какова причина личной ненависти… мм… злоумышленника к мисс Стэнтон?

Г.М. тяжело вздохнул:

— Ответ, сынок, будет простым и кратким. Злоумышленник не испытывал по отношению к ней никакой враждебности.

— Он просто спятил, — довольно злобно проговорил мистер Хаккетт. — У него определенно поехала крыша! Раньше я так не думал, но теперь я знаю наверняка… Дальше вы нам скажете, что никто не покушался на жизнь мисс Стэнтон.

Г.М. кивнул.

— Совершенно верно, сынок, — мрачно и серьезно согласился он. — Никто на нее не покушался.

— Некто, — сквозь зубы процедил продюсер, — пытается выжечь ей глаза серной кислотой, стреляет в нее в упор и подбрасывает в шкатулку на ее столе сигарету, пропитанную белладонной. А вы уверяете, будто на нее никто не покушался!

Г.М. оглядел трубку и задумчиво затянулся.

— Что ж, все зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово «покушение», а также от направления удара. Во-первых, предполагаемый убийца ошибся, а потом он и вас всех запутал. Однако я забегаю вперед. Следующий вопрос!

— Но все следующие вопросы, — возразил Гагерн, — связаны с предыдущим! Кто дважды нападал на мисс Стэнтон и почему? И есть ли связь между всеми событиями, а если есть, то какая?

— А! — воскликнул Г.М.

Он в последний раз затянулся и осторожно положил трубку на край пепельницы. Потом он поднялся и вперевалку подошел к дивану. Выражение его глаз нельзя было назвать приятным.

— В своем роде все события взаимосвязаны, сынок, — заявил он.

— В каком роде? И как?

Г.М. подошел ближе. По его лицу все шире расплывалась довольная улыбка. Прежде чем кто-либо успел шевельнуться, он вытянул вперед руку, схватил за галстук Джо Коллинза, он же Курт фон Гагерн,обмотал галстук вокруг своего кулака и туго затянул узел.

Потом великий человек заговорил:

— Потому что, Джо, ты и есть тот шутник, который за всем стоит. Ты тот тип, который вылил кислоту, стрелял из револьвера, а теперь неудачно попытался убить с помощью отравленной сигареты женщину, на которой женился в Голливуде два года назад.

Г.М. возвысил голос:

— Позволь сказать тебе кое-что еще, Джо! Если ты, как и все остальные, полагаешь, будто старик спятил, выжил из ума и является готовым экземпляром для палаты лордов… если ты думаешь, что я с самого начала не знал, что твоя игра направлена против Тилли Парсонс… тогда лучше окуни голову в холодную воду, прежде чем снова заявишься ко мне со сказочкой о том, что ты мечтаешь вернуться на службу. Возможно, нам и не удастся пришить тебе покушение на убийство, но тебя посадят за двоеженство, как только Тилли Парсонс взглянет на твою красивую физиономию… ведь ты именно этого все время боялся, да?

Гагерн не ответил. Да он и не мог ничего сказать, потому что галстук душил его. Но лицо у него позеленело; с губ сорвалось какое-то бульканье. Когда Г.М. освободил его, он кулем рухнул на пол; и слезы в его глазах были реальнее тех, что появились после падения в озеро.

Глава 14 НЕПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ СЭРА ГЕНРИ МЕРРИВЕЙЛА

1

— Я?! — удивилась Тилли Парсонс. — Да меня и секирой не зарубишь! Мне не терпится уехать отсюда.

Разговор происходил два дня спустя, приятным теплым вечером. Все кончилось там же, где и началось — в кабинете мистера Томаса Хаккетта на студии «Пайнем».

Мистер Хаккетт, будучи гостеприимным хозяином, предложил гостям коктейли. Они отмечали завершение съемок «Шпионов на море», а также крушение головокружительной карьеры Джо Коллинза в роли предполагаемого убийцы. Правда, подбородки Тилли выглядели бледнее обычного, но она надела кричащее платье, которое и слепой разглядел бы издалека, а коктейлем «Старомодный» (виски с горькой настойкой и сахаром) от нее разило так, что у мистера Хаккетта глаза вылезали из орбит.

Прием постепенно перерастал в нечто вроде вечеринки. Моника Стэнтон и Билл Картрайт то и дело нарушали приличия, удаляясь в соседнюю комнату, чтобы, по выражению Тилли, «всласть пообниматься», но их можно понять. Мистер Говард Фиск обнимал за плечи молодую актрису, которую он опекал в нескольких смыслах. Мисс Фрэнсис Флер, чья депрессия по поводу предшествующих событий продолжалась целые сутки, пила (ко всеобщему огорчению) апельсиновый сок.

А в центре, самодовольный и важный, гордясь, может быть, сильнее, чем в тот день, когда Джима Ансуэлла оправдали в Центральном уголовном суде, восседал сэр Генри Мерривейл. Впрочем, о его чувствах вы бы ни за что не догадались. Он взирал на окружающих сурово и даже злобно; молодая актриса, подопечная мистера Фиска, вздрагивала всякий раз, когда взгляд Г.М. падал на нее. И все же сэр Генри был счастлив: дело в том, что ему предложили пробы на роль Ричарда Третьего и даже выдали настоящие кольчугу и шлем.

— Да ладно вам, — заявила Тилли. — Вы знаете, зачем вы здесь, старый моряк! И вы меня не обманете своими блестящими глазами. Приступайте! Расскажите, как вы обо всем догадались, хотя никто из нас понятия ни о чем не имел. Поскольку в определенном смысле тут замешана я, хочу все узнать.

— Уверены, что хотите? — тихо спросил Говард Фиск.

На секунду Тилли окаменела. Возможно, она и сама не могла бы сказать, чем вызван ее порыв — сентиментальностью, спиртным или подлинной страстью. Но когда лицо ее снова разгладилось, она достала платок, вытерла глаза и с вызывающим видом допила коктейль.

— Еще бы! — заявила она. — В конце концов, раз Фрэнсис сумела все вынести, то и я смогу. Несчастный сукин сын ранил ее больнее, чем меня. — Она с неподдельным и искренним любопытством посмотрела на мисс Флер. — Как же он тебя окрутил, дорогуша?

Мисс Флер, которая мелкими глоточками пила апельсиновый сок, ответила ей таким же заинтересованным взглядом.

— Получается, мы соперницы, да? — Мисс Флер даже слегка удивилась. — Как странно! — Она рассмеялась.

Тилли застыла.

— Что тут смешного? — осведомилась она.

— Ничего, дорогая.

— Хочешь сказать, я ведьма? — с присущей ей прямотой заявила Тилли. — Конечно, я ведьма! Я и не думала, что он женился на мне ради моих прекрасных глазок. Но, дорогуша, во мне полно пороха, и не забывай об этом! В конце концов, бросили-то не меня, а тебя!

Мисс Флер поставила стакан.

— Что значит — «меня бросили»?

— Да ладно, что такое маленький обман между друзьями? — великодушно заявила Тилли. — Господи, да если бы это было самым плохим, что со мной случилось, я бы считала, что мне повезло! Со мной вечно происходят жуткие вещи. Кстати… — она повернулась к Монике и Биллу, — вы ведете себя просто неприлично! Что сказала бы тетя Флосси, если бы увидела тебя сейчас? Фу! Позор! Налей-ка еще, Томми, да смотри, не расплескай виски!

— Добрая старая тетя Флосси! — сказал Билл, усаживая Монику на колени и целуя ее.

— Ужас, — рассеянно заявила Тилли. — Кошмар. О чем я говорила? Старый моряк! Давайте, дорогуша. Выкладывайте все как есть. Ну, что скажете?

Некоторое время Г.М., погруженный в напряженные и глубокие размышления, жевал кончик сигары и не произносил ни слова. Потом его негромкий сдавленный голос донесся до них, будто издалека.

— «Зима тревоги нашей позади, — прошептал Г.М., внезапно взмахивая рукой и опрокидывая бокал Говарда Фиска. — К нам с сыном Йорка лето возвратилось…»

— Конечно, дорогуша. Блеск! Зрители будут валяться в проходах. Но может, для разнообразия уделите внимание и нам?

Последующая сцена была сумбурной. Во-первых, Г.М. не понравилось, что его называют «старым моряком»; а во-вторых, он заявил, что у него артистический темперамент и ему нельзя мешать, пока он репетирует свой отрывок. Он долго ворчал о неблагодарности, и его пришлось успокаивать. Когда он продолжил, в голосе его слышались нотки снисходительности и усталости.

— Послушайте, — заявил он. — Самый простой способ распутать тугой узел — попробовать развязать его самостоятельно, заново припомнив все, что случилось. Тогда вы сами поймете, что от меня мало что требовалось.

Некоторое время он молча курил. Потом поверх очков уставился сначала на Монику, потом на Томаса Хаккетта.

— Я хочу, — заявил он, — чтобы вы припомнили день 23 августа и то, что произошло в этом самом кабинете. Вы, — он показал на Монику, — и вы, — он ткнул пальцем в Хаккетта, — сидели здесь и разговаривали, а потом вошел молодой Картрайт. Правильно?

— Да, — сказала Моника.

— Да, — подтвердил продюсер.

— Все верно. Тут звонит телефон. Помните? Отлично. Кто звонил?

— Курт Гагерн, — ответил мистер Хаккетт. Лицо его потемнело. — Или Джо Коллинз. В общем, как его там зовут…

Г.М. уставился на Монику:

— Все правильно? Вы подтверждаете?

— Да, — кивнула Моника. — Я все помню, потому что мистер Хаккетт называл его Куртом. А что?

— Он сообщил вам, — продолжал Г.М., снова поворачиваясь к Хаккетту, — что во время съемок пролилась кислота. Вы ответили, что еще пару минут не появитесь на съемочной площадке. Но почему? Вспоминайте! Что еще вы сказали?

Продюсер прищурился. Он внимательно посмотрел на телефон. Потом, как будто его вдруг осенило, щелкнул в воздухе пальцами.

— Я сказал: «Только что прибыла новая сценаристка», — ответил он.

2

— Вот именно, — кивнул Г.М. — «Только что прибыла новая сценаристка». А теперь я хочу, чтобы вы на некоторое время задумались и оценили всю важность произнесенных вами слов. Что они означали для вашего собеседника?

Он понял их совершенно однозначно, черт побери! С середины августа было известно, что для работы над сценарием «Шпионов на море» из Голливуда приезжает знаменитая, великая сценаристка Тилли Парсонс! Никто точно не знал, когда она пожалует; вы и сами не знали. Но ее ждали. Мысли всех служащих, в том числе и Гагерна (будем называть его так), были сосредоточены исключительно на фильме «Шпионы на море». Когда Гагерн услышал от вас по телефону о приезде новой сценаристки, что он должен был подумать? Что должны были подумать все?

Г.М. помолчал.

Он посмотрел на Тилли:

— Гагерн заранее подготовился к вашему приезду. Он разыграл маленькую комедию с серной кислотой в графине и обставил все так, словно на студии орудует маньяк или диверсант. Позднее — когда вы действительно приедете — никто не удивится, если вам плеснут в лицо кислотой, чтобы…

Тилли побелела. Да и Монике сделалось нехорошо.

— …чтобы вы ослепли, — продолжал Г.М. — Он умел настолько искусно изменять голос, что надеялся избежать подозрений — в том случае, если вы не сможете его видеть. Понимаете? У него не было другого выхода. Убежать он не мог. Он был очень милосерден. Он не хотел убивать вас. Он просто хотел вас ослепить.

Как я и сказал, он заранее подготовил представление с помощью маленького трюка с графином. Он рассчитал все так, чтобы графин перевернулся за несколько дней до вашего приезда. Так что представьте, какое потрясение он испытал, позвонив продюсеру с сообщением о кислоте на съемочной площадке и узнав, что Тилли Парсонс — так он подумал — уже приехала! Теперь ему надо было действовать молниеносно, чтобы не попасться. Он испугался, но вовсе не удивился тому, что Тилли Парсонс объявилась так неожиданно. Да и чему удивляться? Всем, кто вас знает, прекрасно известно, что вы обладаете свойством появляться там, где вас не ждут.

Что же было дальше? Вы, — Г.М. показал на Томаса Хаккетта, — побежали на съемочную площадку, оставив Монику Стэнтон с Биллом Картрайтом. Так?

— Да, — кивнул мистер Хаккетт.

— Вы велели Картрайту привести ее в студийный павильон, так? Ну да. А очутившись на месте происшествия, вы просветили Гагерна относительно его заблуждения? Вы сказали: «Сынок, ты меня неверно понял. Девчонка, которая придет сюда с Картрайтом, не Тилли Парсонс, а Моника Стэнтон из Ист-Ройстеда»? Нет, не сказали; и я вам это сейчас докажу.

На сей раз Г.М. устремил убийственный взгляд на Говарда Фиска; вздрогнув, режиссер убрал руку с плеча миниатюрной блондинки.

— Помните, — продолжал Г.М., — первые слова, которые вы сказали, когда вас знакомили с Моникой Стэнтон? Я все знаю — спасибо мистеру Картрайту, который позаботился все для меня записать, но вы помните?

Мистер Фиск присвистнул. Казалось, его тоже внезапно озарило.

— Боже правый, конечно! — пробормотал он, с улыбкой взглянув на Монику. — Я тоже принял ее за Тилли Парсонс. Я сказал: «А, специалист из Голливуда! Хаккетт говорил мне о вас. Надеюсь, мы, англичане, не покажемся вам слишком медлительными». — Режиссер задумался. — Да, вы правы. Хаккетт просто сказал нам с Гагерном, что приехала новая сценаристка и сейчас придет сюда вместе с Биллом Картрайтом. Мы так расстроились из-за кислоты и всего, что произошло, что у нас не было времени обсуждать другие темы.

Сигара Г.М. потухла, но он не стал раскуривать ее снова.

— А сейчас, тупоголовые вы мои, — продолжал он, — я хочу указать вам на некий факт, который (если у вас осталась хоть капелька мозгов) выманит кота из мешка… До тех пор пока не произошло чудо, вы были уверены, что загадочный маньяк с кислотой — один из пятерых: либо Фрэнсис Флер, либо Томас Хаккетт, либо Говард Фиск, либо Билл Картрайт, либо Курт Гагерн. Вплоть до того времени, как в девушку плеснули кислотой, наш приятель Гагерн оставался единственным, кто еще не видел Монику Стэнтон. Он единственный не знал, что она — не Тилли Парсонс. Он единственный не знал, кто она такая и чем занимается. Он единственный мог совершить такую ошибку. Естественно, он держался от нее подальше до того момента, как плеснул в нее кислотой. А когда он явился разведать как и что… чтоб мне лопнуть, вот это был удар!

Готов спорить на что хотите, он прятался от предполагаемой Тилли Парсонс. Он только мельком видел ее в полутемном павильоне, да и то издали, а позже видел только ее голову и плечи сверху, со второго этажа дома врача, когда было почти совсем темно… Да-а! Теперь вы. — Г.М. ткнул кончиком сигары в Тилли. — Какого цвета у вас волосы?

— Сделайте одолжение, — отозвалась Тилли, — называйте их золотыми.

— Вы их обесцветили перекисью, так?

— Господи! — Тилли покачала головой. — Ах вы, старый льстец! Ладно, старый моряк. Да, я крашусь перекисью.

— А как вы обычно стрижетесь?

— Коротко.

— Верно. Теперь внимательно посмотрите на мисс Стэнтон, заметьте, какого цвета у нее волосы и какая у нее стрижка. Мне бы также хотелось знать, какую одежду вы обычно носите. Я не имею в виду небесно-голубое нечто, которое надето на вас в настоящий момент, — объяснил Г.М., тщательно подбирая выражения, так как Тилли все больше пунцовела, — я говорю об одежде, которую вы носите всегда. Костюмы — правильно? Строгие костюмы серого или синего цвета. Верно? 23 августа на Монике Стэнтон был серый английский костюм.

Запомните: Джо Гагерну ужасно не повезло. Если бы он удосужился как следует рассмотреть мисс Стэнтон, если бы он увидел ее лицо не только при свете спички, он бы ни за что не принял ее за вас — это так же невозможно, как спутать серафима работы Микеланджело со старым пустынником работы Джорджа Белчера. Но он не удосужился ее рассмотреть. И даже если бы он случайно услышал ее голос, он тоже мог бы заподозрить неладное. Но он мог услышать ее голос только в переговорную трубу! Через нее и верхняя октава Патти слышится кряканьем Дональда Дака в бурю; так что, сами понимаете, иллюзия была полная.

Глаза у Тилли заблестели.

— Не понимаю, в чем тут дело, — заявила она. — Самая мелкая лесть мужчины сводит меня с ума. Если я выживу после всех гадостей, которые вы мне тут наговорили, я постараюсь всегда быть милой со своими друзьями.

Но она храбрилась. Тилли вдруг вздрогнула; в комнате повеяло холодом.

Билл Картрайт ничего не замечал. Он вспоминал, как Гагерн после всего стоял у окна в кабинете врача и с сияющим видом оглядывал подоконник. Билла переполняла вполне объяснимая злость.

— И я, — вслух заявил он, — намерен высказаться, чтобы облегчить душу. Вот вы сейчас уверяете, что все мои предположения о виновности Гагерна — над которыми, если помните, вы так потешались — оказались правдой?

— Верно, сынок.

— Так почему же вы ни словом мне не намекнули?

Г.М. сокрушенно развел руками:

— Дело в том, сынок, что мы занимались очень важными вещами. Я ничего не мог сказать. Мне надо было убедиться, что Джо не участвует ни в каком шпионском заговоре. Нет, я не считал, будто он работает на немецкую разведку. Что касается шпионажа, я уверял Кена Блейка, что Джо совершенно чист. Но в отношении другого… лопни мои глаза! Вина Джо чувствовалась издалека. Пришлось кинуть ему веревку и посмотреть, какую игру он ведет.

Джо думал, что ему без труда удастся обвести старика вокруг пальца. Сравните даты. Середина августа: на студии решили выписать Тилли Парсонс из Америки. Середина августа: Джо Гагерн предлагает свои услуги мне на случай войны. Причина? Хо-хо! Сами догадайтесь. Скоро (очень скоро) жена, от которой он сбежал, заявится в «Пайнем». Он намерен помешать ей раскрыть свое истинное лицо. И ему хватило наглости — а наглец он первостатейный — предположить: если его уличат, он сможет обратиться за помощью ко мне! Ко мне! Тогда я объявлю, что он — мой агент, и прикрою его. Он…

Г.М. замолчал и посмотрел на Тилли:

— Кстати, как его звали, когда он на вас женился? Мне назвали его фамилию, когда я в среду общался по телефону с полицией Лос-Анджелеса, но я что-то позабыл.

Неожиданно для нее самой Тилли вдруг разразилась слезами.

— Фриц фон Эльбе, — выпалила она, шумно сморкаясь в платок. — Он не был бароном. Он сказал, что в Первую мировую служил уланским майором. Ну, знаете… уланы… они носят такие смешные шляпы.

— И что?

— А то, — проворчала Тилли. — Он подделал мою подпись на чеке на пятнадцать тысяч долларов и дал тягу. Вот как ему удалось… впрочем, не важно. — Она убрала платок. — Однажды я говорила Биллу Картрайту, как я ненавижу врунов и обманщиков. А уж он был всем врунам врун!

Г.М. кивнул.

— Также очень странно и очень примечательно, — продолжал он, — что за два дня до прибытия Тилли Парсонс (настоящей Тилли Парсонс) Гагерн свалился в озеро и слег с гриппом. Он сам, видите ли, откровенно признавался мне, что никогда не встречался с вами лицом к лицу. Но я опять забегаю вперед. Когда он вылил кислоту в трубу…

— А как же его алиби? — возмутился Билл.

— То есть, — подобное выражение лица у любого, кроме Г.М., можно было бы назвать злодейским, — что он делал в то время, когда считалось, будто он разговаривал со мной по телефону?

— Да…

— Его алиби, — заявил Г.М., — было сплошным обманом. Он надутый, самовлюбленный болван. Он действительно позвонил мне и пытался уверить меня, что сейчас-де десять минут шестого. Боже правый! Что за нахал! Пытается обвести вокруг пальца человека, в чьем кабинете четко слышится бой Биг-Бена! Любой, кто проделывает столь жалкий трюк, напрашивается на такие неприятности, что я даже не представляю.

На самом деле он позвонил мне, когда еще не было пяти. Но я подумал, что будет полезно и целительно для души, — Г.М. откинулся на спинку кресла, — поддержать его игру и посмотреть, что будет дальше.

Тогда он решил, что все готово. Он написал на доске: «Передайте даме, которая пришла с мистером Картрайтом…»

— Моим почерком! — пробормотала Тилли.

— Вашим почерком. Правильно! Джо Коллинз-Гагерн решил, что придумал великолепный ход. Он собирался выжечь вам глаза кислотой, а записка на доске должна была быть написана именно вашим почерком!

А что же потом? Что он увидел с далекого расстояния, в полумраке? Он видит (как ему кажется), как две его жены сидят на раскладных стульях и мирно болтают, словно две подружки!

— То есть, — встрепенулась Моника, — он увидел меня и мисс Флер?

— Он видел вас со спины, только и всего. Кажется, я точно воспроизвожу ваши слова: вы утверждали, будто Фрэнсис Флер «обернулась через плечо», вдруг неожиданно вскочила с места и, извинившись, ушла.

Билл Картрайт не вскочил с места и не извинился. Он взвился со стула и исполнил воинственный танец ненависти.

— Тысяча чертей! — ревел Билл. — Аваддон, владыка бездонного ада! Так, значит, я и здесь оказался прав? Он поманил Ф.Ф., отправил ее подальше с каким-то пустяковым поручением, чтобы его «другая жена» осталась одна?

— Пусть она сама скажет, сынок, — ответил Г.М.

Казалось, на мисс Флер рассказ не произвел такого же ошеломляющего впечатления, как на Тилли. Но в ее прекрасных глазах время от времени мелькал страх.

— Мужчины… такие странные, — жалобно проговорила она.

— О боже мой! — воскликнула Тилли.

— Они и правда странные. Таким был мой первый муж. Бедный Ронни, — продолжала мисс Флер. — Корчил рожи горничным и все такое. По-моему, ничего страшного, если это не выходит за порог дома. Но когда он начинает корчить рожи чужим слугам в окно… нет, в самом деле.

Тилли слушала ее с благоговейным ужасом.

— Дорогуша, — заявила она, — на одно ты пожаловаться не можешь. Твою семейную жизнь скучной не назовешь. Если в третий раз попадется пироман или душитель, будет полный комплект. И потом…

— Правильно, — задумчиво проговорила мисс Флер. — Ведь на самом деле я не замужем, верно?

— Верно, — кивнула Тилли не без презрения. — Тебя обманули, ты падшая женщина, вот ты кто. Ты жила в грехе. Фу!

Мисс Флер обдумала ее слова.

— Я — нет, — возразила она, — а вот бедный Курт — да. — Она помолчала. — Знаете, я еще тогда подумала, что тут что-то не так, когда он отозвал меня от Моники и велел изучить курительный салон «Брунгильды», иначе я, мол, неправильно сыграю. Я отвернулась на минутку, а потом увидела, как он сунул за дверь домика в декорации тысяча восемьсот восемьдесят два пивную бутылку. Когда он отошел, я взяла бутылку, и она зашипела. Я не знала, что в ней — я до сих пор не знаю, — но решила, что все в порядке, потому что так сказал Курт. Поэтому я успела поставить бутылку на место, и он не застал меня на месте преступления.

Она снова помолчала, словно в нерешительности.

— В конце концов, не надо быть к нему жестокой. Он ужасно меня обманул, но он, наверное, меня очень любил, раз пошел на такое, ведь правда?

— Можешь считать и так, — ответил ей Говард Фиск. — Наверное, любил. Возможно, у парня раз в жизни проснулось настоящее чувство. Но при всем уважении к твоему… м-м-м… разбитому сердцу, Фрэнсис, дай сэру Генри досказать. Гагерн предпринял первое покушение. Попытка оказалась неудачной. Но он понял…

— Он вдруг ясно, отчетливо понял, — подхватил Г.М., — что решение ему принесли на блюдечке… Теперь все обитатели «Пайнема» как один твердо верили в то, что кто-то пытается убить Монику Стэнтон. Восхитительно! Пусть думают и дальше. Джо Гагерн посмотрелся в зеркало, и у него закружилась голова. Он понял, как много значат для него новая жизнь, новая жена и новое положение в обществе. Понимаете, он не мог, просто не мог допустить, чтобы Тилли Парсонс вмешалась и все испортила. Так он и катился по наклонной плоскости. Сначала была подделка подписи на чеке, потом серная кислота…

— А потом — убийство, — сказал Билл.

— Да, а потом — убийство. Но ему представился удобный случай. Если он просто вломится к Тилли в комнату и убьет ее, все будет выглядеть топорно. Очень топорно. Если начнут докапываться до мотивов преступления, скелет может вывалиться из шкафа и выдать его. Но… допустим, Тилли Парсонс умирает, а все подумают, что удар был направлен на Монику Стэнтон?

Тогда он в безопасности.

Все скажут, что произошла досадная ошибка, и начнут доискиваться до причин, почему кто-то пытался убить девицу Стэнтон. И он окажется ни при чем. И вот он усилил угрозы в адрес Моники Стэнтон. Чтоб мне лопнуть, ловко он все проделал! Орал под окнами, стараясь подражать голосу Тилли, и выстрелил в окно. Тогда Билл Картрайт едва не схватил его. Конечно, он вовсе не собирался причинять вам вред. — Г.М. посмотрел на Монику. — Он специально промазал. Наоборот, если бы у него дрогнула рука и он случайно убил вас, весь его план полетел бы к чертям. И он действительно едва не попал, потому что Картрайт, оттащив от окна, толкнул вас прямо навстречу пуле.

— Значит, я снова оказался самым главным негодяем? — не без горечи осведомился Билл.

— В глазах Гагерна — да, — угрюмо кивнул Г.М. — Целых три недели ему покоя не было. Три недели вы не давали ему ничего предпринять. С вами надо было что-то решать.

Тогда Гагерн, готовый к настоящему делу, вытащил из рукава козырного туза… Он думал, что убедит меня — меня! — вызвать вас к себе и чтобы я со слезами на глазах умолил вас оставить его в покое. Хо-хо! Неужели вы думаете, что я бы раскрыл кому бы то ни было своего агента? — Г.М. презрительно затряс головой. — Даже и не надейтесь! Если мои агенты не способны решить свои проблемы без моей рекомендации, они не подходят ни мне, ни кому-либо еще!

И вот он сидел у меня в кабинете и кормил нас всякими байками. Все его выдумки отдавали дешевкой, если вы заметили. Он, пожалуй, слишком зазнался. Перестарался, переиграл.

Под конец он решил навести подозрения на саму Тилли Парсонс. Не прямо, заметьте. Он ведь не клялся с пеной у рта, что женщина, приехавшая в «Пайнем», не является Тилли Парсонс, — такие вещи легко проверить. Он признался, что некоторое время провел в Голливуде, на тот случай, если раскроется данный факт его биографии. Хорошенькое вышло бы дельце, если бы он сумел доказать, что Тилли Парсонс писала анонимные письма Монике Стэнтон… и тогда Тилли Парсонс конец. Она погибнет либо по ошибке, либо в результате самоубийства.

В конце беседы в моем кабинете я почувствовал, что ветер крепчает. Все было ясно как день. Настоящее преступление вот-вот совершится. И оно произошло даже раньше, чем я предполагал, по очень простой причине. Только я, естественно, не мог догадаться, как именно его совершат.

Г.М. наклонился вперед.

— Теперь-то вам понятно, как он провернул трюк с отравленной сигаретой? — спросил он.

3

В комнате поднялся гам; всех перекрикивал Томас Хаккетт.

— Нет! Будь я проклят, если что-нибудь понимаю! — возразил мистер Хаккетт. — Гагерн — единственный из нас всех, кто не мог этого сделать. Он единственный не мог незаметно сунуть в шкатулку отравленную сигарету!

— Дело в том, сынок, — заявил Г.М., — что в шкатулке вовсе не было ни одной отравленной сигареты.

— Что?!

— Я сказал, сынок, что в шкатулке вовсе не было ни одной отравленной сигареты.

— Но…

— Подумайте сами, — сказал Г.М. — Вот вы, — он показал на Монику, — купили пятьдесят сигарет и высыпали их в пустую шкатулку. Никто не брал их до тех пор, пока вы, — он посмотрел на Тилли, — не вытащили одну штуку около половины восьмого. Верно?

— Да.

— Да, но, если бы в шкатулку незаметно подбросили еще одну сигарету, отравленную, там должна была лежать пятьдесят одна штука. Правда? И после того как вы взяли одну, их должно было остаться пятьдесят. Так? Так. Но когда мы их пересчитали, оказалось, что их сорок девять. Что означает, моя милая безмозглая дурочка, что вы вытащили из шкатулки совершенно безобидную обычную сигарету «Плейерз», а потом кто-то незаметно подменил ее отравленной — уже после того, как вы вернулись к себе в кабинет.

— Ерунда! — взвизгнула Тилли.

Она больше не шутила. Она подняла руку вверх, привлекая внимание.

— Слушайте, старый моряк, — сказала она. — Во всем остальном я с вами согласна, но только не сейчас. Подумать только, я — жертва! Ведь я должна была догадаться, правда? А сигарета с отравой была та самая, что я вытащила из шкатулки в соседней комнате.

— Нет, милочка.

— Но я ведь ее курила! Как, скажите на милость, ее можно было подменить, если я ее курила?

— Можно.

— Но как?

Г.М. фыркнул, некоторое время рассеянно разглядывал кончики пальцев, а потом посмотрел Тилли в глаза:

— Вы пьете много кофе, так?

— Верно.

— И чайник у вас кипит целый день. Вы забываете о нем и не замечаете его, пока из кладовки не начинает валить дым?

— Да.

— А что вы делаете, увидев, что в комнате полно дыма?

— Иду в закуток, — Тилли пожала плечами, — и снимаю чайник с конфорки! Я кладу сигарету на край пепельницы, иду в закуток и… — Тилли замолчала. Глаза ее расширились и уставились в одну точку. — Боже правый! Святые угодники! — прошептала она.

Г.М. кивнул.

— Вы, как обычно, оставили сигарету в пепельнице, — сказал он. — Так я и знал, потому что края пепельницы обожжены, да и ваши соседи частенько видели, как вы оставляете в пепельнице сигарету.

И тут ловкач Гагерн, который успел незаметно стащить у вас «Честерфилд», пока вы провожали к выходу Хаккетта и Фиска, просто входит к вам из коридора. В руке у него другая зажженная сигарета. Вот и весь фокус — все зажженные сигареты похожи.

Он меняет сигареты и снова выходит. Из смежной комнаты его не видно, потому что дверь (как всегда) закрыта. Его шагов не слышно, так как каменный пол покрыт линолеумом. Вы возвращаетесь и, видя в пепельнице тлеющую сигарету, естественно, думаете, что она та самая, которую вы туда положили. Красота фокуса заключается в том, что сама жертва уверена: она взяла сигарету в соседней комнате.

Тилли слушала его как загипнотизированная. Наконец, она взмахнула рукой.

— Но ведь, — возразила она, — надо еще было выманить меня из кабинета, заставить побежать в закуток, правда?

— Конечно.

— Все зависело от выкипевшего чайника, — продолжала Тилли. — Но откуда он знал, что чайник выкипит именно тогда, когда я раскурю сигарету?

— Да оттуда, — заявил Г.М., — что ему только и нужно было, что откинуть крышку вентиляционного люка, просунуть руку внутрь и прибавить газ!

Г.М. обвел всех присутствующих торжествующим взглядом.

— Надеюсь, вы помните, что в стене кладовки, прямо над газовой горелкой, имеется старый вентиляционный люк, который выходит в коридор. — Он посмотрел на Монику, которая вдруг живо все вспомнила. — Ни при каких обстоятельствах не забывайте о люке! Он — ключ к действиям Гагерна. Там был его наблюдательный пункт. Там он подсматривал и подслушивал. Через слуховое окошко он слышал каждое слово, произнесенное его жертвой, и видел каждое ее движение.

Наступила тишина; потом Билл Картрайт так выразительно выругался, что Моника закрыла ему рот рукой.

— Конечно, — задумчиво продолжал Г.М., — Гагерн спланировал все заранее — за много дней и даже недель. Он все время таскал отравленную сигарету в кармане и выжидал удобного случая.

В среду, в половине пятого, Гагерн и Билл Картрайт вышли из моего кабинета — время установлено точно. Позднее мы смогли вычислить все его передвижения. Он извинился перед Картрайтом, сказав, что должен встретиться с женой. Однако он с ней не встретился; он оставил для нее сообщение в клубе «Эксельсиор», а сам поехал прямо сюда.

Он не знал наверняка, что в тот вечер ему придется действовать. Он собирался походить вокруг и посмотреть, не подвернется ли удобный случай. А потом события начали разворачиваться с умопомрачительной скоростью. Почему? Потому что, рыская вокруг и подслушивая, как всегда, он обнаружил, что Тилли заканчивает переделывать последний эпизод и возвращается в Америку. И тут Джо Коллинз — Курт фон Гагерн — совершил последнюю, самую грубую ошибку. Он уже немного тронулся на почве страха разоблачения от женщины, которая нарушала его спокойствие. И вот он сдуру решил пойти и прикончить ее.

Расставил капкан, подменил сигареты — и попал прямиком в мои широко расставленные любящие объятия.

Снова наступила тишина. Мистер Хаккетт механически налил всем еще; настроение у всех, упавшее было, начало улучшаться. Тилли Парсонс хихикнула. Она разглядывала Г.М. с неподдельным интересом.

— Знаете, — заметила она, — старый моряк, вы — ловкий сукин сын!

— Я старик, — возразил Г.М., с достоинством выпрямляя спину. — Но всякий, кто пытается обвести меня вокруг пальца, потому что думает, будто я выжил из ума и гожусь только для палаты лордов… р-р-р! Всякий раз, как я вспоминаю об этом, мне хочется грызть ногти. И тем не менее, — он оглядел всех поверх очков, — надеюсь, вам всем стало получше?

— Еще как, — пылко и радостно заверила его Моника.

— А вы как, сынок?

Вместо ответа, Билл снова усадил Монику к себе на колени, расправил плечи, взял бокал и приготовился произнести речь. Почти целый час ему пришлось более или менее хранить молчание, и теперь он готов был пустить свое красноречие бурным потоком.

— Я чувствую облегчение, — сказал он. — Не скрою, в настоящее время облегчение — второе по значимости чувство, овладевшее мной. Первое же и самое главное чувство мне упоминать не нужно, поскольку оно очевидно для всех здравомыслящих людей. В то же время, сэр, признаюсь, что до сих пор не получил должного удовлетворения…

— Билл!

— Свет моей жизни, — он принялся обводить пальцем контур ее уха, — у тебя переключились контакты. Я все понимаю, но, как ни странно, я сейчас скажу о другом. До сих пор я так и не понял одной вещи. Что, ради всего святого, приключилось с пленкой?

— Что такое, сынок?

— Пропавшая пленка. Натурные съемки, из-за которых началась вся кутерьма. Где пленка? Кто ее украл? Может, Гагерн — заодно, чтобы придать цвета своей сказочке? Что вообще случилось?

Мистер Хаккетт выпрямился.

— Данный вопрос, — напыщенно заявил он, — был разрешен ко всеобщему удовлетворению. Рад сообщить, что пленку вернули.

— Да, я понял. Но где она была? Что с ней случилось? Неужели никто не знает?

— Профессионализм, — ответил мистер Хаккетт, — истинный, настоящий профессионализм всегда был девизом «Альбион Филмз». Так я и сказал мистеру Маршлейку и знаю, что он…

— Том, кончай трепаться. Что было с пленкой?

Мистер Хаккетт все рассказал.

4

На киностудию «Пайнем» опустилась ночь, в желтеющей листве шелестел ветер, и яркая луна освещала павильоны.

Моника Стэнтон и Билл Картрайт сидели в лондонском ресторане и рассуждали: по теперешним временам и Корнуолл отлично подойдет для медового месяца — не хуже, чем Капри. Фрэнсис Флер была на очередном приеме, она пила апельсиновый сок и беседовала с одним скандинавским тенором, от чьих верхних нот стекло могло пойти трещинами на расстоянии шесть метров. Томас Хаккетт усердно трудился в монтажной. Говард Фиск объяснял нюансы актерского мастерства своей новой протеже. Тилли Парсонс в загородном клубе укладывала вещи; как ни странно, она даже всплакнула.

Однако, как ни тихо было в «Пайнеме», спали здесь не все. Когда полная луна величественно поднялась над павильонами, ее благословенные лучи осветили головы двух людей, стоявших на подъездной аллее.

Одним был толстяк с сигарой, вторым — высокий молодой человек в очках, с подчеркнуто аристократическим выговором.

— Послушайте, — говорил толстяк. — Просто бомба! Феноменально! Колоссально! Боже, мы огребем все денежки отсюда до Саус-Бенд, штат Индиана!

— Рад слышать, мистер Ааронсон.

— Приятель, — возразил толстяк, — вы и половины не знаете. Видели вы вчера последние кадры?

— Нет, мистер Ааронсон.

— Так слушайте. Конец битвы при Ватерлоо, так?

— Да, мистер Ааронсон.

— Герцог Веллингтон лежит раненый на раскладушке, так? Сэм Макфиггис уже сочинил стишки для его последней речи. Начинаются так: «Не мы одни — плот новых дней…»

— Не плот, мистер Ааронсон, а плод.

— Что значит «плод»?

— Там не «плот», а «плод», мистер Ааронсон. Боюсь, что автор данных стихов — не мистер Макфиггис, а Теннисон. Вот как там дальше:

— Ну ладно, ладно, раз вы так говорите… Но послушайте. Вот герцог Веллингтон, так? Крупный план и медленное затемнение. Я думал, там конец эпизода. Но там не конец. После затемнения на экране появляется Портсмутский военно-морской кораблестроительный завод.

— Что, мистер Ааронсон?

— Чем вы слушаете? Портсмутский военно-морской кораблестроительный завод. Потом крупным планом Уинстон Черчилль, в цилиндре, с сигарой. Все, кто был в просмотровом зале, как заорут, как захлопают!

— Но, мистер Ааронсон…

— Слушайте дальше. Потом пошли суперклассные картинки. Военные корабли в действии, пушки крупным планом, пикирующие бомбардировщики, мины в какой-то странной бухточке… Вот здорово, приятель, правда?

— Но, мистер Ааронсон…

— Значит, смотрим мы это дело минут десять, и тут я говорю Оукшоту Харрисону: «Слушай, — говорю, — бомба! Феноменально! Колоссально! Только не многовато ли будет? Может, немножко вырезать?» А он мне: «Мистер Ааронсон, не стану вас обманывать. Я этого не снимал». А я: «Как так — не снимал?» А он: «Мистер Ааронсон, буду с вами предельно откровенен. Не знаю, откуда эти кадры вообще взялись». Ну можете себе представить?

— Да, мистер Ааронсон.

— А потом вдруг врывается Том Хаккетт из «Альбион Филмз» и начинает прыгать, скакать и орать: «Вы украли мою натуру! Вы украли мою натуру!»

— А вы действительно их украли, мистер Ааронсон?

— Да нет же, господи! Но слушайте дальше. Я не я, если в конце концов не оказалось, что кадры все-таки его. Представляете?

— Да, мистер Ааронсон.

— По-вашему, где-то что-то могли перепутать?

— По-моему, такое весьма вероятно, мистер Ааронсон.

— Ну, тогда все в порядке. Потому что у нас появилась идея. Мы снимем похожие кадры и вставим в нашу картину. Что скажете, приятель? Ловко задумано? Только я вот чего не понимаю. Как, по-вашему, чужие кадры попали к нам в фильм?

— Не смею строить предположения, мистер Ааронсон. Скажу только, что в кино такие вещи время от времени случаются.

Толстяк глубоко и счастливо вздохнул. Ночь была ослепительна; будущее было ослепительно; мир был ослепителен.

— Приятель, — заявил он, — теперь вы точно что-то поняли. В кино такие вещи время от времени случаются!

Джон Диксон Карр Девять плюс смерть равняется десять

От автора

Эта книга посвящается моим попутчикам на борту теплохода «Джорджик» в память о нашем плавании из Нью-Йорка в «британский порт» в начале войны.

Путешествие проходило в тех же условиях, при тех же затемнениях и спасательных жилетах, которые описаны здесь. Но на этом сходство с реальностью заканчивается. Дело было в сентябре 1939-го, а не в январе 1940 года. Корабль не перевозил боеприпасы. На его борту не происходило подобных описанным, прискорбных событий. Ни один персонаж книги – будь то пассажир, офицер или член команды – не имеет ни малейшего отношения к какому-либо лицу, существующему в действительности. Короче говоря, все, за исключением атмосферы, плод фантазии автора.

Картер Диксон

Лондон, Северо-Западный округ, 3

Май, 1940 г.

Глава 1

Серый, как линкор, корабль стоял у причала, за которым начиналась Западная Двадцатая улица. Это был двадцатисемитысячетонный лайнер «Эдвардик» компании «Уайт плэнит», отплывающий во второй половине дня в «британский порт». Дома на фоне зимнего нью-йоркского неба блестели, как лезвия коньков. Хотя было только час дня, в некоторых окнах уже горел свет. Неспокойная грязная вода в гавани выглядела так, словно, упав в нее, можно было замерзнуть через несколько секунд. Ветер, со свистом проносящийся сквозь открытый пункт таможенного контроля, был немногим лучше.

Длинный и в то же время широкий «Эдвардик» казался крепким и надежным судном. Его борта изгибались, как дуга лука. Из таможни он виделся вымершим, если не считать тонкой струи коричневатого дыма, поднимающейся из единственной короткой трубы. Это были машинные выхлопы, тут же относимые в сторону ветром. Все казалось серым – палубы, мачты, вентиляторы, даже наглухо затемненные иллюминаторы.

Портовые полицейские ежились у грязной воды. Курить запрещалось даже в просторном и промозглом зале ожидания. Хотя погрузка давно закончилась, охранники никому не позволяли приближаться к судну. Наконец хриплый голос в громкоговорителе объявил посадку, и несколько человек вышли из зала ожидания, топая ногами и дыша на пальцы рук под аккомпанемент гудка буксира. Провожающие на борт не допускались, ибо «Эдвардик», хоть и числившийся пассажирским кораблем, вез в Англию боеприпасы. Его груз состоял из фугасных бомб стоимостью в полмиллиона фунтов и четырех бомбардировщиков «Локхид», припаркованных на верхней палубе. Пассажиров было только девять.

Для одного из них, стоящего в носовой части палубы «А», положив на перила большие руки, явилось величайшим облегчением, когда «Эдвардик» наконец тронулся с места.

Пассажир сам не понимал, почему с таким нетерпением ждал отплытия. Для этого не было никаких причин. Он покидал Америку ради сомнительной работы и сомнительного будущего в своей родной стране. Из-за частичной хромоты его никогда не взяли бы в армию. Следующие восемь дней (а может быть, девять, десять или одиннадцать, в зависимости от январской погоды и указаний адмиралтейства) ему предстояло провести внутри плавучего порохового склада, который одно удачное попадание торпеды разнесло бы на куски вместе со всеми живыми существами на борту.

Тем не менее его нервное напряжение как рукой сняло, когда «Эдвардик» заскользил задним ходом, медленно описывая широкую кривую, и между кораблем и причалом появилась полоса пенистой воды. Закутавшись в пальто, пассажир прислонился к перилам всем весом своего тела. Это был темноволосый молодой человек лет тридцати с небольшим, с приятным, хотя и мрачноватым лицом, в чьей внешности отсутствовало что-либо особо примечательное, если не считать легкой хромоты, которую он пытался скрыть при помощи трости. На нем были плотное ворсистое пальто и теплая шапка. Молодого человека звали Макс Мэттьюз – ранее он был журналистом, и притом хорошим. Его отговаривали плыть этим кораблем – существовало много итальянских и американских лайнеров, которые могли бы доставить его в Англию куда более долгим, зато более безопасным южноевропейским маршрутом. В данный момент молодой человек был возбужден сильнее, чем когда-либо бывал на его памяти за всю прошлую жизнь. «Слава богу! – думал он. – Наконец-то мы отплыли!»

Порыв ветра ударил ему в лицо, пробрав до костей, и он крепче ухватился за перила. «Эдвардик», которого тянули и подталкивали буксиры, покачнулся на развороте, но вновь спокойно заскользил, оживленный тарахтением собственных машин. Водное пространство между ним и портом становилось все шире.

Они поплыли вперед – в темноту и одиночество, под небом, казавшимся еще более пустым, чем с суши. На прощальный гудок корабля отозвались траурные свистки буксиров.

– Холодно, – заметил голос неподалеку.

Макс огляделся вокруг. У перил, глядя на носовые люки и полубак, в обычных рейсах служащие местопребыванием пассажиров третьего класса, стоял мужчина в легком пальто. Ветер прижимал к его глазам поля мягкой шляпы.

– Холодно, – повторил он.

Незнакомец и Макс признавали морской разговорный этикет. За пробным началом могло ничего не последовать. Если бы Макс всего лишь ответил: «Да, верно?» – и снова отвернулся, это означало бы, что он не в настроении для бесед. Но если бы он добавил какое-нибудь свое замечание, это свидетельствовало бы о желании продолжить разговор. К своему удивлению, Макс внезапно обнаружил, что не прочь поболтать.

– Да, верно? – сказал он. – Думаю, потом станет еще холоднее.

– Или жарче, чем нам бы хотелось, – добродушно, но загадочно отозвался незнакомец и полез в карман пальто. – Сигарету?

– Спасибо. – Это было окончательным знаком согласия на беседу. Ветер свистел даже с подветренной стороны, когда они отошли под частичное прикрытие палубного трапа, и после вежливых попыток подержать спичку друг для друга они зажгли сигареты самостоятельно.

Незнакомец, хорошо видимый в пламени спички, был высоким, крупным мужчиной с крепкими белыми зубами, сверкающими при улыбке. На вид ему было лет шестьдесят, и, хотя видневшиеся из-под шляпы волосы поседели, движения оставались упругими и энергичными. Карие глаза на массивном лице с резкими чертами блестели, как у молодого человека. Макса озадачивало, что он выглядел, говорили был одет словно американец, хотя американские заграничные паспорта, как дали понять Максу, в эти дни было трудно раздобыть и американцам категорически запрещалось плавать на судах воюющих стран.

– Мне сказали, нас здесь всего девять, – продолжал незнакомец, взмахнув уже погасшей спичкой.

– Пассажиров?

– Да. Никого в туристическом или третьем классе. Только девять в первом, включая двух женщин.

– Двух женщин? – удивленно переспросил Макс.

– Да, – кивнул незнакомец. – Хотите сказать, что им здесь не место? Тем не менее капитан говорит… – Он развел руками.

– Вы видели капитана?

– Только мельком, – быстро отозвался незнакомец. – Перекинулся с ним несколькими словами утром. А что? Вы его знаете?

– Вообще-то он мой брат, – смущенно сказал Макс. – Если вы говорили с ним, вам повезло больше, чем мне. Вряд ли мы часто будем видеть его во время плавания.

– Ваш брат, вот как? Очевидно, потому вы и путешествуете на этом корыте?

– Это одна из причин.

– Меня зовут Латроп. – Незнакомец неожиданно протянул большую руку. – Джон Латроп.

– А меня Мэттьюз, – ответил Макс, пожимая руку.

Максу казалось, что знакомство прогрессирует слишком быстро, но дружелюбие и вежливость Латропа ему нравились. Оба зажмурились при очередном порыве ветра, спасая глаза от искр, летящих во все стороны от кончиков сигарет. «Эдвардик» быстро набирал скорость. Его винты вспенивали воду, создавая вибрацию, ощутимую на всех палубах. На горизонте исчезали небоскребы Нижнего Манхэттена. На фоне почти черного неба они казались белыми, а среди бескрайнего моря – карликовыми.

– Я тут подумал… – внезапно начал Латроп.

– Да?

– Мы вдевятером болтаемся в этом корыте, как горошины в бочке. Должно быть, большинство пассажиров – чертовски решительные люди.

– Почему?

Латроп облокотился на перила, выбросив сигарету. Ветер обжигал им глаза солеными брызгами.

– Очевидно, у них есть причины желать поскорее оказаться в Англии. Конечно, можно воспользоваться безопасным маршрутом до Генуи или Лиссабона, а оттуда добираться по суше, но это требует времени. Если они предпочли сесть в этот ящик с динамитом, у них должны быть на то веские основания. Думаю, среди них немало интересных личностей.

– По-видимому.

Латроп открыл один глаз.

– Вы имеете в виду, что вам на это наплевать?

– Нет, не совсем. Но я провалялся в больнице одиннадцать месяцев вот с этим. – Макс коснулся тростью больной ноги. – Все, что мне нужно теперь, – это морской воздух и непереполненный корабль.

– Простите, – с достоинством произнес Латроп. – Я не хотел навязываться.

– Нет-нет, вы не поняли. Я имел в виду хорошее плавание с хорошей пищей и хорошим вином, но без шумной компании. По-моему, этот рейс мне подойдет.

Латроп засмеялся, откинув голову.

– Тут вы правы, – согласился он. – Значит, вот причина вашего путешествия?

– Если это можно назвать причиной.

– Я не пытаюсь выведывать обстоятельства вашей личной жизни, – продолжал Латроп, внимательно глядя на него. – Что касается меня, моя история более простая и одновременно более странная. Я преследую убийцу.

Последовало молчание, которое нарушил хриплый гудок лайнера. Даже в гавани море было неспокойным. Глядя на сигарету в своей руке, Макс внезапно осознал, что курит на корабле с боеприпасами. Усомнившись, что на палубе вообще разрешено курить, он бросил сигарету и придавил ее ногой.

– Время идет. Лучше спуститься и распаковать вещи. Кажется, мы должны заполнить какую-то бумагу для судового эконома…

– Думаете, я вас разыгрываю? – осведомился Латроп. – Насчет убийцы?

– А разве нет?

– Ни в коей мере. – Проницательные карие глаза снова блеснули. – Расскажу вам позже. Где вы сидите в столовой?

– Думаю, за столом брата. Почему бы вам не присоединиться к нам?

– За капитанским столом? С удовольствием! Тогда увидимся позже… Вот это да-а! – Последняя фраза была произнесена вполголоса и адресована самому себе. Обернувшись, Макс увидел вызвавшую ее причину.

По деревянному настилу палубы «А», между темно-серыми переборками с одной стороны и рядом спасательных шлюпок – с другой, к ним приближалась женщина в собольей шубе. Ее глаза были полузакрыты из-за ветра, но походка оставалась твердой. Разноцветная косынка с развевающимися кончиками прикрывала светлые волосы. Лицо было полным и смуглым, а кожа под глазами лоснилась, словно смазанная вазелином. Глаза – вернее, та часть их, которая оставалась видна, – были голубыми, а губы полными. Хотя она, несомненно, перешагнула сорокалетний рубеж, это можно было заметить только вблизи. Под распахнутой шубой женщина была одета в шелковую блузку с бриллиантовой застежкой на груди и темную юбку. Ветер демонстрировал отсутствие бюстгальтера, а также округлые бедра и великолепные ноги в туфлях на высоком каблуке.

Все трое – Макс, Латроп и женщина – старательно игнорировали присутствие друг друга. Женщина проплыла мимо с все еще полузакрытыми глазами, держа под мышкой сумочку из змеиной кожи. Латроп посматривал ей вслед, а Макс направился вниз.

Его раздражало, что образ женщины стоял у него перед глазами. Мужчина, полностью восстановивший здоровье после одиннадцати невыносимых месяцев монашеской жизни в больнице, становится слишком восприимчивым и некритичным. Конечно, женщина была привлекательной, но в ее лице ощущалось нечто неприятное – возможно, из-за маленьких морщинок в уголках рта, придававших ему недовольное выражение.

Макс открыл одну из дверей на палубе «А», с трудом прыгнул внутрь и позволил сквозняку захлопнуть за ним дверь. Коридоры были душными и пахнущими резиной – в них царила тишина, нарушаемая лишь слабым поскрипыванием переборок. Этот скрип словно следовал за Максом. Спустившись по ступенькам, которые покачивались под ним, повторяя движения корабля, Макс оказался на палубе «Б», где было еще более душно. Согласно приказу, иллюминаторы всех спален были постоянно закрыты шторками и задраены. Даже наверху, в общественных помещениях, и в дневное время иллюминатор можно было открыть только с разрешения стюарда. Макс еще никогда не ощущал такого одиночества.

Его каюта – просторная и с отдельной ванной – находилась по правому борту палубы «Б». Пройдя по узкому коридору, он свернул в короткий проход и открыл дверь слева. Все лампы были включены – их отсвет поблескивал на белых стенах. Электрический вентилятор урчал в каюте, слегка уменьшая духоту. Чемодан Макса стоял у одной из коек – каюта была двухместной, хотя Макс ни с кем ее не делил. На покрывавшем пол зеленом ковре стояли два плетеных стула. В ванной, чью открытую дверь придерживал крючок, на полке над умывальником вибрировало зеркало и фыркал кран. Все казалось спокойным и мирным. Но…

В дверь негромко постучали, и в щели появилось серьезное лицо стюарда.

– У вас есть все, что вам нужно, сэр?

– Да, спасибо.

– Я принес ваш чемодан.

– Вижу.

– Когда через несколько минут прозвучит гонг, сэр, все пассажиры должны собраться в салоне наверху.

– Зачем?

– Для инструкций. Пожалуйста, захватите спасательный жилет. Вы умеете с ним управляться?

– Да.

– Вы уверены, сэр? – настаивал стюард, ловко проскальзывая в каюту. Улыбка держалась у него на лице как приклеенная, отражаясь в зеркале гардероба, на верху которого лежали два спасательных жилета. Макс поднял руку и стащил один из них вниз. Жилет состоял из двух больших продолговатых пробковых блоков, обшитых брезентом, с брезентовыми плечевыми и шейными лямками. В последние требовалось просунуть голову, чтобы пробковые блоки оказались по обеим сторонам шеи, а затем продеть руки в плечевые лямки и завязать сзади брезентовые шнурки, наподобие фартука. Макс быстро надел жилет.

– Великолепно, сэр, – одобрил стюард. – А теперь, пожалуйста, заполните этот бланк, – он кивнул в сторону полки, где рядом со списком пассажиров лежал длинный розовый лист бумаги, – и принесите его вместе с вашим паспортом в офис эконома, как только сможете.

– Ладно. – Макс не заметил ухода стюарда. Похожий на Голиафа в своем спасательном жилете, он разглядывал разноцветный буклет, содержащий перечень пассажиров «Эдвардика».

Ему никак не удавалось выбросить из головы образ блондинки отнюдь не первой молодости, проходящей мимо, полузакрыв глаза и подставив лицо ветру. Черт возьми, ведь он наконец свободен и хотел только покоя и одиночества, согласившись ради них переплывать океан даже с грузом взрывчатки! Тем не менее его интересовало имя блондинки, и он раскрыл буклет с более чем скудным списком имен:

Арчер, д-р Реджиналд

Бенуа, капитан Пьер

Зия-Бей, м-с Эстелл

Кенуорти, достопочт.[1] Джером

Латроп, м-р Дж. Э.

Мэттьюз, м-р Макс

Хупер, м-р Джордж Э.

Четфорд, мисс Вэлери

Стоп! Здесь было только восемь имен, а Латроп говорил, что на корабле девять пассажиров. Вероятно, он ошибся. Но внимание Макса привлекло третье имя в перечне. Если какое-нибудь имя подходило виденной им женщине, так это «миссис Эстелл Зия-Бей».

– Но разве она турчанка? – обратился Макс к жужжащему вентилятору. – Если я когда-нибудь видел англичанку, так это она.

Голос эхом отозвался в замкнутом пространстве. Палуба «Эдвардика» под его ногами начала медленно подниматься, потом угрожающе накренилась с резким скрипом переборок, так что ему пришлось ухватиться за край койки, чтобы не упасть. Испытывая неприятное ощущение в желудке, Макс Мэттьюз внезапно понял причину возбуждения, не покидавшего его с момента отплытия. Все дело было исключительно в нервозности. Расстегнув жилет, Макс снял его и повесил на руку. Теперь он слышал звуки гонга, постепенно приближающиеся к его двери.

«Все пассажиры должны собраться в салоне…» Тяжко вздохнув, Макс снял пальто – теперь ему стало жарко – и снова подобрал жилет. Открыв дверь и прикрепив ее крючком к стене, чтобы в каюту проникало больше воздуха, он шагнул в маленький проход-нишу и столкнулся с блондинкой лицом к лицу. Должно быть, ее каюта находилась прямо напротив. Вытянув руку вперед, Макс мог коснуться белой двери с номером Б-37. Женщина свернула в проход, быстро идя по нему, и они буквально налетели друг на друга.

– Прошу прощения, – извинился Макс.

– Не за что, – после короткой паузы отозвалась блондинка. – Это моя вина. – Ее голос звучал хрипловато, как у курильщицы. Когда Макс остановился, пропуская ее, она нащупала ручку и открыла дверь. В ее каюте горел свет. Помещение с отдельной ванной ничем не отличалось от каюты Макса, если не считать обоев, но было уже захламлено содержимым двух больших чемоданов с инициалами «Э. З.-Б.».

Все это Макс успел заметить, прежде чем женщина повернулась, чтобы закрыть дверь, бросив на него взгляд через плечо. Сумочка из змеиной кожи все еще торчала у нее под мышкой. Макс снова обратил внимание на морщинки в уголках слегка отвисшей нижней губы, придающие лицу раздраженное выражение. Но его интересовало не это, а то, как женщина посмотрела ему прямо в глаза, прежде чем дверь закрылась.

Глава 2

Макс поднялся по главной лестнице в салон на палубе «А». Впоследствии он признавал, что если бы в течение первых суток уделил больше внимания другим пассажирам, то можно было бы избежать изрядного количества крови и насилия. Но в начале путешествия никто, как правило, почти не замечает своих спутников, чувствуя себя слишком усталым и поглощенным собственными заботами. Лица пассажиров кажутся пустыми, и даже спустя несколько дней их бывает нелегко отличить друг от друга. Конечно, на «Эдвардике» было так мало людей, что они могли сойти за призраков, бродящих по причудливо декорированному дому с привидениями, и это должно было значительно облегчить наблюдение за ними. Ответ заключался в грузе взрывчатых веществ, способном отвлечь любого детектива от слежки за поведением убийцы. Собрав пассажиров в салоне, третий помощник капитана ясно дал понять, что плавание не окажется пикником.

Салон представлял собой просторное помещение с мозаичным потолком из цветного стекла, поддерживаемым колоннами из красного дерева. Столики с зелеными скатертями и мягкие, обитые парчой стулья стояли вокруг пространства для танцев, сейчас прикрытого ковром. Электрический свет был тусклым и призрачным, да и собравшиеся походили на людей, ожидающих услышать историю о привидениях. Но третий помощник, напомнивший Максу сэра Малколма Кэмбелла,[2] говорил быстро и уверенно.

– Леди и джентльмены, – начал он, присев на край стола, уставленного квадратными картонными коробками, – никому из нас не нравится принимать эти меры предосторожности и беспокоить ими вас. Но нужда диктует, когда дьявол этого хочет. – Он изрек это bon mot[3] со зловещей интонацией. – Прежде всего, я хочу, чтобы вы подошли сюда и надели противогазы. Стюард!

«Противогазы? Зачем противогазы в море?» – мелькнуло в голове у каждого. Но никто ничего не сказал.

– Если они не понадобятся вам здесь, – сухо добавил третий помощник, – то наверняка пригодятся, когда вы высадитесь в Англии. Поэтому вам придется взять их. Напишите на коробке ваше имя и номер каюты. Прошу вас.

Пассажиры покорно подошли. Стюарды надели на них противогазы, превратившие лица в подобия свиных рыл. Дыхание в них сопровождалось длинным фырканьем, которое ударяло в уши при каждом выдохе.

Как выяснилось, мисс Четфорд и мистер Кенуорти в салон не явились. Стюард доложил, что у них морская болезнь. Третий помощник выглядел раздосадованным, но потом решил, что позже заглянет к ним в каюты.

– Завтра, – продолжал он, – вам дадут подробные инструкции. В одиннадцать состоится учебная тревога. Услышав колокол, идите в столовую на палубе «В» и ждите указаний. Захватите спасательные жилеты, противогазы и одеяла. Помните: если нас атакуют с моря или с воздуха, вы должны идти в столовую. Пока это все. – Третий помощник улыбнулся. – И давайте не будем беспокоиться.

Пассажиры гуськом выходили из салона. Не слышалось ни комментариев, ни шуток, ни смеха. «Эдвардик» сильно качало, и пустые лица указывали на растревоженные желудки. Первым вечером обедать пришли только четверо пассажиров и ни одного офицера, за исключением эконома. В столовой, сверкающей зеркалами и красным лаком, слышались лишь похоронный шепот и доносившееся из кухни звяканье посуды. Стюарды казались еще более подавленными, чем пассажиры. За круглым капитанским столом, рассчитанным на шесть персон, сидели Макс, вежливый мистер Латроп и невысокий толстый мужчина средних лет, представившийся как мистер Джордж Э. Хупер из Бристоля. На некотором расстоянии от них, за столиком на двоих, в одиночестве поместился жилистый смуглый мужчина в военной форме с красно-золотыми погонами капитана французских тиральеров.[4] Макс решил, что это, должно быть, капитан Пьер Бенуа. Лицо его было лишено всякого выражения, и он не отрывал глаз от тарелки.

Под аккомпанемент плеска волн за иллюминаторами столовая медленно поднималась, как воздушный шар, и быстро падала, как скоростной лифт. Посуда со звяканьем съезжала к центру стола.

– Крабовый коктейль, – отважно читал меню Латроп. – Жареная камбала под голландским соусом, бифштекс с жареным картофелем по-французски… хм… что там еще?..

– Мне бифштекс с картофелем, – сказал мистер Джордж Э. Хупер с уютным западноанглийским акцентом. – Господи! Посмотрите на царицу Савскую!

Эти слова относились к появлению Эстелл Зия-Бей. Она совершила оплошность, нарядившись к обеду в первый же вечер, но, несомненно, сделала это намеренно. В шепоте мистера Хупера звучало благоговение. На миссис Зия-Бей (черт бы побрал это имечко, думал Макс) было вечернее платье с серебряными блестками и низким вырезом, заставившим стыдливого мистера Хупера что-то пробормотать себе под нос. Платье демонстрировало роскошные плечи такого же золотисто-коричневатого оттенка, как лицо женщины, на котором сейчас не было заметно никаких морщинок. На поясе болталась черная сумочка. Корабль резко накренился, и менее устойчивая женщина налетела бы на колонну, вцепившись в юбку. Но миссис Зия-Бей только засмеялась, когда стюард подбежал помочь ей. Она шутливо толкнула его в грудь, подобрала длинную юбку и села за свободный столик на двоих. Они услышали ее резковатый голос, делающий заказ.

Трое мужчин виновато зашептались.

– Это необходимо пресечь, – пробормотал мистер Хупер, уставясь в тарелку. – Просто скандал!

– Ну, не знаю, – с терпеливым жестом отозвался мистер Латроп, по-отечески блеснув молодыми карими глазами. – Она красивая женщина. Ее зовут миссис Зия-Бей. Она разведена или разводится. По рождению она американка, но ее первый муж был англичанин, а второй (с которым она разводится) работает в турецком посольстве в Лондоне. – Как позднее узнал Макс, Латроп обладал большим талантом к собиранию сплетен, чем целая компания деревенских тетушек.

– Вы говорили с ней? – спросил Макс.

– Только мимоходом. Думаю, она хотела, чтобы я угостил ее выпивкой, но у меня при себе ничего не было. – Латроп усмехнулся. – Такие дамочки попадаются на каждом корабле, но я стараюсь не иметь с ними дела. Миссис Л. это бы не понравилось.

Макс ел молча. Он снова заверил себя, что не собирается связываться с этой сомнительной особой – не станет заводить с ней знакомство и приглашать ее выпить. Но в глубине души он понимал, что все уже предопределено и ему не удастся этого избежать. Хуже всего было то, что ему даже не нравилась ее внешность. Но когда человек устает от жизни, он говорит себе: «Почему бы и нет?»

Стюард в униформе пересекал помещение, ловко пробираясь между покачивающимися столами.

– Мистер Мэттьюз?

– Да?

– Капитан спрашивает, сэр, не могли бы вы выпить с ним кофе в его каюте после обеда.

Макс мог и был рад предлогу, чтобы удалиться. На пути у него находился столик миссис Зия-Бей. Он мог бы избежать контакта, избрав кружной маршрут, но подумал, что это бросилось бы в глаза. Когда он проходил мимо столика женщины, она подняла голову и снова посмотрела ему прямо в глаза. Темно-красные мягкие губы слегка кривились, словно их обладательница собиралась улыбнуться. Макс захромал дальше.

Стюард поднял его в лифте на палубу «А» и повел дальше. Чтобы корабль не был замечен, наружные двери были сконструированы по принципу водонепроницаемых отсеков. Открывая панель затемнения, выходящий попадал в вестибюль, а закрыв ее за собой и открыв другую панель, выходил в свистящий мрак.

– Осторожно, сэр! – крикнул стюард.

Макс никогда даже вообразить не мог подобную темноту. Мокрая палуба приподнялась под ним, наконечник трости скользнул по влажному металлу, и он едва не растянулся во всю длину. Макс слышал свист ветра, колыхавшего брезентовые защитные полосы, привязанные наподобие экранов вдоль открытой палубы. Но ветер прорывался сквозь них, трепал волосы. Макс поднял руку и пошевелил пальцами перед лицом, но не увидел ничего. Нигде не было ни звезды, ни огонька – только сплошная чернота, которая словно оглушала и придавливала к настилу. Стюард, что-то крикнув ему в ухо, повел его к трапу, ведущему вверх, на шлюпочную палубу. По крайней мере, Макс понял, что это трап, ударившись об него голенями. Пробравшись ощупью мимо смутных очертаний зачехленных бомбардировщиков, стоящих на верхней палубе, они вскоре шагнули в ярко освещенную капитанскую каюту.

– Какого черта ты сел на этот корабль? – осведомился коммандер[5] Франсис Мэттьюз, окинув взглядом брата. Он мало изменился за два или три года, прошедшие с тех пор, как Макс видел его в прошлый раз. Ему было сорок пять лет, цвет его лица напоминал сырую говядину, а поведение было спокойным, если только речь не шла о семейных делах. Коммандер Мэттьюз сидел на вращающемся стуле за полированным столом в помещении, скорее напоминавшем кабинет на загородной вилле, чем корабельную каюту, не сводя прищуренных глаз с лица брата. Четыре золотые нашивки на рукавах придавали его облику особую внушительность. – Разве ты не знаешь, что это небезопасно? Садись.

Макс засмеялся, и капитан после паузы усмехнулся в ответ.

– Ты же плаваешь на этом корабле, – указал Макс.

– Это другое дело. Здесь место моей работы. – Коммандер Мэттьюз снова стал суровым. – Что с тобой произошло? Я слышал, ты серьезно пострадал. Прости, что не смог тебя навестить. Эта чертова война…

– Знаю.

– Ну так что случилось?

– Я делал репортаж о пожаре. Мы с фотографом стояли на лесах, они рухнули, и мы оказались прямо посреди огня. Я не обгорел – меня успели вытащить, – но повредил ногу и бедро, и если бы не нашел лучшего врача в мире, то остался бы парализованным до конца дней. А Том Миллер погиб.

Последовала очередная пауза. Коммандер Мэттьюз втянул воздух через нос.

– Хм. У тебя был нервный срыв?

– Нет. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Ну и как ты себя чувствуешь теперь?

– Сытым по горло.

Капитан кивнул.

– Почему ты возвращаешься в Англию?

– Невозможно сохранить работу в нью-йоркской газете после одиннадцати месяцев на больничной койке. Впрочем, начальство поступило достойно, оплатив расходы до последнего цента… Война будет разгораться, Фрэнк. Думаю, я смогу найти работу в Лондоне.

– Хм. А как насчет денег?

– У меня все в порядке, спасибо.

– Я спросил про деньги, – уточнил коммандер Мэттьюз.

– А я ответил, что с ними все в порядке. Я ни в чем не нуждаюсь.

Его брат выглядел слегка озадаченным. Разговор перешел на его личные дела. Один раз корабль так качнуло, что у Макса сердце подпрыгнуло к горлу, а голова пошла кругом. Стул капитана заскользил, едва не опрокинув столик с кофейным сервизом. Коммандер Мэттьюз быстро поднялся, словно радуясь возможности переключить внимание.

– Кофе?

– Спасибо.

– Бренди?

– Спасибо. Фрэнк, что у тебя на уме? Что тебя беспокоит?

Коммандер Мэттьюз отвернулся, но Макс успел увидеть, как кровь бросилась ему в лицо, а на лбу вздулись синеватые вены. Налив кофе, капитан открыл настенный шкафчик и достал бутылку и два стакана. Бросив взгляд на переговорную трубу, связывающую его с мостиком, он налил две маленькие порции бренди.

– Полагаю, ты не знаешь, – заговорил капитан, глядя на бутылку, – что перед отплытием мы обнаружили в трюме две бомбы с часовым механизмом. Если сболтнешь кому-нибудь, я с тебя шкуру спущу! Но это факт. Они должны были взорваться часов через шесть после выхода из Нью-Йорка. Если бы Крукшенк не нашел их, мы все бы сейчас играли на арфах. – Он со стуком поставил бутылку.

– А меры предосторожности… – начал Макс.

– Ты же видел толпу полицейских в порту. Мы предприняли все возможные меры. После находки мы обследовали каждый дюйм корабля под микроскопом – ни бомб, ни зайцев, ничего. Не волнуйся, – добавил он беспечным тоном. – Мы доберемся благополучно.

– Надеюсь.

– Но на мне большая ответственность.

– Это еще мягко сказано.

Капитан колебался, нахмурив брови.

– Поскольку ты на борту, буду тебе признателен, если ты… станешь держать глаза открытыми. Я уверен в экипаже, но далеко не так уверен в своих пассажирах.

Макс выпрямился.

– Ты хочешь сказать, что кто-то мог подложить бомбу и остаться на корабле?

– Откровенно говоря, я не знаю, на что способны эти ублюдки, если им предоставляется шанс уничтожить груз вроде этого. – Капитан улыбнулся официальной и весьма неубедительной улыбкой. – Я не могу ничего тебе рассказать, Макс, так как нахожусь под подпиской адмиралтейству. Но у меня девять пассажиров…

– Восемь.

– Да, восемь, – быстро поправился капитан. – Кстати, ты уже познакомился с кем-нибудь из них?

– С очень немногими. В частности, с верзилой по фамилии Латроп, обладающим крайне примитивным чувством юмора. Он отпускает шуточки насчет преследования убийцы, но держится весьма таинственно.

– Это не шуточки, а истинная правда.

– Что ты имеешь в виду?

– Я всегда имею в виду то, что говорю, – огрызнулся коммандер Мэттьюз. На его лбу опять вздулись вены. – Ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Карло Фенелли? Он… как это называется… рэкетир. Сидит в английской кутузке, а в Штатах разыскивается за шесть убийств. Фенелли собираются экстрадировать, но, если его повезут из Англии через Францию или Италию, ловкие адвокаты смогут задержать его там до Второго пришествия. Латроп каким-то образом связан с нью-йоркской полицией. Он предложил отправиться в Англию и доставить Фенелли на английском корабле. По крайней мере, так он говорит. С ним вроде бы все в порядке.

Залпом выпив бренди, коммандер Мэттьюз открыл список пассажиров. Его красный указательный палец скользнул вниз, задержавшись у имени «Кенуорти, достопочт. Джером».

– Этого я знаю достаточно хорошо.

– Кого?

– Молодого Кенуорти. Он сын лорда и плавал со мной раньше. У него слишком много денег. Первую половину путешествия он всегда мается от морской болезни, а вторую – пьет. С ним тоже все в порядке. Но с остальными…

Макс выглядел все более озадаченным.

– Среди пассажиров есть бизнесмен с запада Англии по фамилии Хупер и офицер французской армии, – сказал он. – Есть также некие доктор Арчер и мисс Вэлери Четфорд, которых я еще не видел, как и твоего Кенуорти. И наконец…

– Миссис Зия-Бей? – осведомился капитан, подняв брови.

– Да. Ты ведь не отводишь ей роль зловещего элемента?

– Она… – начал коммандер Мэттьюз, но сдержался и пожал плечами. – Я знаю не столько ее, сколько о ней. – Он внимательно посмотрел на брата. – Послушай моего совета, парень. Держись от нее подальше. У нее странные вкусы.

– В каком смысле?

– В самом прямом.

– Звучит интригующе.

Капитан нахлобучил фуражку. Золотые листья на околыше придавали ему еще более официальный вид.

– Ты бы так не думал, если бы знал ее. А теперь пей и уходи – мне надо работать. Просто смотри в оба. Если увидишь что-то необычное – больше я ничего не могу тебе сообщить, – сразу беги ко мне. Понял?

Спустя пять минут Макс нетвердым шагом вернулся на палубу «А».

«Эдвардик» качало меньше, и стук судовых механизмов превратился в ровную пульсацию, еще сильнее подчеркивающую почти церковную тишину. Макс зашел в салон с его рядами колонн и мозаичным потолком. Здесь не было ни души.

Он сел на стул, но тут же поднялся. Рядом с роялем стояли ударные инструменты. Сбросив чехол, Макс постучал по тарелкам, которые отозвались так громко, что он быстро вернул чехол на прежнее место. Его терзало беспокойство, но он не желал признать, что все дело в нервах. «Мои нервы, – уверял себя Макс, – такие же крепкие, какими были до того, как подо мной обрушились леса во время пожара на химзаводе, когда бедняга Том Миллер сломал себе шею».

Из салона Макс вышел на длинную галерею с ее мягкими коврами, глубокими плюшевыми креслами, книжными шкафами и светильниками в виде бронзовых фигурок. Здесь тоже никого не было, поэтому он направился в курительную. Она также была пуста – если не считать Эстелл Зия-Бей.

Атмосфера курительной более, чем в других общественных помещениях на «Эдвардике», способствовала тишине. Здесь господствовал темно-красный цвет. Тусклые лампы с плафонами из дымчатого стекла отбрасывали свет на стулья с красной кожаной обивкой, на маленькие столики с зеленым фетровым верхом и полированными пепельницами, на красное резиновое покрытие пола, на красный кирпичный камин с громко тикающими часами над ним и черной фарфоровой кошкой на красной подушке перед ним, служащей источником фантазии или эстетических мук для пьяных.

В дальнем углу, у дверей, ведущих на кормовую палубу, находился маленький бар. За стойкой дремал бармен в белой куртке. Перед ним сидела на табурете миссис Зия-Бей, потягивая джин с шампанским через соломинку. Подойдя, Макс увидел в зеркале отражение ее лица. Она выглядела сонной – соболья шуба прикрывала сгорбленные плечи.

– Добрый вечер, – поздоровался Макс.

– Привет, – отозвалась миссис Зия-Бей, не выпуская изо рта соломинку и приоткрыв светло-голубые глаза. После паузы она похлопала по табурету рядом с собой. – Присаживайтесь.

Макс присел.

Глава 3

В первую ночь на корабле, в пятницу 19 января, Макс спал плохо. Несмотря на ветер снаружи, духота в каюте вызывала головную боль. Урчание электровентилятора, наложившееся на плеск волн, и небольшая качка успокаивали Макса, но в голове у него роились неприятные мысли. Ближе к утру – или так ему казалось – его разбудили топот ног и суета. Он сразу понял, что это. Спасательные лодки болтались на шлюп-балках, готовые в любой момент к спуску на воду. Макс снова задремал и проснулся от упорного звона колокола.

– Учебная тревога, сэр, – послышался рядом голос стюарда. – Лучше поторопитесь. Уже одиннадцать.

Не беспокоясь о бритье, Макс плеснул в лицо водой и быстро оделся, потом взял спасательный жилет, противогаз, одеяло и поспешил в салон, где все еще звенел колокол. Если вчера вечером здесь была мрачная атмосфера, то сегодня среди пассажиров царило веселье. Мистер Джон Латроп перебрасывался шутками с мистером Джорджем Э. Хупером, чье лицо Макс никак не мог запомнить. Капитан Бенуа, добросовестно надев противогаз, а сверху фуражку с красно-золотым верхом, выглядел фантастически. Появилась Эстелл Зия-Бей, приветливо улыбнувшись Максу. Этим утром к ним присоединился новый пассажир, к которому третий помощник капитана обращался «доктор», – полный вежливый джентльмен с аккуратно причесанными гладкими светлыми волосами.

– Леди и джентльмены! – воззвал третий помощник. Колокольный звон внезапно прекратился, поэтому его голос обрел некоторую силу. – Как я говорил вам вчера, – быстро продолжал он, – если нас атакуют с моря или с воздуха, вы услышите этот колокол и должны немедленно подняться сюда. Это не обязательно будет означать, что нам придется покинуть корабль и сесть в шлюпки.

– Ха! – скептически заметил мистер Хупер.

– Речь идет всего лишь о мере предосторожности. Но если такое случится, вы последуете за мной на палубу… вот так. Пошли!

Все вышли следом за ним на свежий воздух. Утро было пасмурным – в бурном море белели барашки, и дул ледяной ветер. Когда они вышли на палубу «А», где спасательные шлюпки уже были расчехлены, Макс увидел нечто, заставившее его устыдиться их недавнего веселья. Весь экипаж «Эдвардика» неподвижно выстроился в два ряда – синие кители салонных и палубных стюардов, белые кители каютных стюардов, шапочки стюардесс… а далее – клерки, буфетчики, повара, работники прачечной, матросы, кочегары и грузчики. Каждый надел спасательный жилет. Они стояли так, несмотря на заливающую их при качке ледяную воду, пока последний пассажир не сел в шлюпку.

– Стоп! – крикнул третий помощник, пересчитав пассажиров. – Мисс Вэлери Четфорд! Мистер Джером Кенуорти! – Ответа не последовало, и третий помощник сложил руки рупором: – Мисс Вэлери Четфорд! Мистер Джером Кенуорти! Будьте любезны…

Ассистировавший ему стюард что-то прошептал.

– Меня не волнует, что у них морская болезнь! – отозвался третий помощник. – Они должны быть здесь. Приведите их немедленно. Это может стать вопросом жизни и смерти. Они должны знать, куда идти… Господи, теперь француз ушел!

– Вы же сказали «пошли», – рассудительно заметил Латроп. – «Капитан Бенуа» знает по-английски всего около шести слов. Мне это известно, так как я говорил с ним. Он из Прованса – пытается читать «Унесенные ветром» с помощью англо-французского словаря и не может одолеть даже первую главу. Он…

– Тише, пожалуйста!

– Ну-ну, сын мой! – успокаивающе произнес мистер Джордж Э. Хупер.

– Сожалею, леди и джентльмены, но должен задержать вас еще на несколько минут и сообщить дополнительную инструкцию. С этого времени мы вынуждены просить вас иметь при себе спасательные жилеты, куда бы вы ни ходили.

– Носить их? – испуганно отозвалась миссис Зия-Бей.

– Нет, не носить, а просто иметь под рукой. Но нигде их не оставляйте.

– И противогазы тоже?

– Нет, противогазы не нужны.

– А одеяла?

– Нет, одеяла тоже не нужны.

– Нас что, будут конвоировать?

– Насчет этого я не получал указаний, мадам. Возможно, теперь вам лучше спуститься.

Пока что Макс так и не видел ни мисс Четфорд, ни якобы буйного мистера Кенуорти. Но он думал не о них, а об Эстелл Зия-Бей. Макс никак не мог решить, привлекает она его или отталкивает. Ее привычка громко хохотать, откидывая голову и широко раскрывая рот, действовала бы на нервы любому. Каждые четверть часа она поглощала порцию джина с шампанским и не пьянела, если не считать слегка заплетающегося языка и непристойных словечек. Но у нее были красивые, говорящие глаза и настолько сексапильная фигура, что рядом с ней начинала кружиться голова.

Их вчерашний вечерний разговор в баре походил на перестрелку между аванпостами, когда каждый старается с помощью маневрирования разведать силы противника. Казалось, оба думали: «Я никак не могу принять решение насчет тебя». Расстались они почти враждебно, но сегодня во время учебной тревоги она приветливо ему улыбалась, как будто между ними установилась по меньшей мере интимная дружба.

Весь корабль словно начал пробуждаться от тяжелого сна. Когда Макс пригласил леди в бар на коктейль перед ленчем, там уже был Латроп. Он сидел перед кирпичным камином, расставив ноги. С ним был полный светловолосый мужчина – очевидно, доктор Реджиналд Арчер. Латроп подозвал Макса и миссис Зия-Бей, настояв на том, что закажет мартини для всех.

– Нам нужно побольше учебных тревог, – заявил он. – Эта прошла превосходно. Интересно, им удалось поднять с коек этих двух лентяев?

– Думаю, да, – улыбнулся доктор Арчер. – Фактически я специально задержался, чтобы посмотреть. Ваше здоровье.

Доктор Арчер был в высшей степени светским человеком. С его лица не исчезала терпеливая улыбка пребывающего в мире с действительностью. Он никогда не говорил первым и откликался на слова других тоном выносящего суждение. Должно быть, он был старше, чем казался. Они сидели на красном кожаном диване у камина с горящими позади лампами, так как даже в общественных помещениях почти все иллюминаторы были закрыты. Доктор Арчер откинулся на спинку дивана – желтый свет падал на его аккуратно причесанные волосы, намечающийся двойной подбородок и сеть морщинок вокруг глаз.

– Надеюсь, – продолжал он, подняв стакан, – это мне поможет. Я провел довольно скверную ночь.

– Морская болезнь? – с сочувствием осведомился Латроп.

Доктор Арчер улыбнулся. Его глаза казались желтоватыми и слегка запавшими, но, возможно, это было следствием изъянов электрического освещения.

– Частично, – ответил он.

– Частично?

Доктор улыбнулся снова:

– Да. Хотел бы я знать, кто практикуется в метании ножей в коридорах в два часа ночи.

Как опытный рассказчик анекдотов, он ожидал эффекта, который не замедлил последовать.

– В метании ножей? – воскликнул Латроп так громко, что бармен, мывший стакан, выронил и разбил его.

– По-моему, да.

– Но что произошло?

– Увлекательное приключение. – Однако добродушное лицо доктора стало серьезным.

– Ну? Продолжайте!

– Как я говорил, это произошло около двух часов ночи. Я лежал на своей койке, чувствуя тошноту. Корабль болтался из стороны в сторону и скрипел, как старое кресло-качалка. Помимо этого, царила почти мертвая, неприятная тишина. Должен объяснить, что рядом со мной нет других пассажиров. Моя каюта расположена на палубе «В» в середине корабля. Снаружи находится узкий проход длиной в двенадцать-четырнадцать футов, оканчивающийся стеной с иллюминатором. – Он иллюстрировал повествование жестами холеных рук. – С другой стороны прохода пустая каюта. Первое, что я услышал, походило на стук. Как будто что-то крепкое ударилось о дерево. Потом кто-то проследовал мимо моей двери к концу прохода и вернулся назад. Шаги были тихими и легкими, словно человек шел на цыпочках. Через несколько секунд опять раздался стук, а затем шаги в обоих направлениях. И снова стук. Должен признаться, я немного испугался.

Доктор Арчер склонил голову набок и виновато усмехнулся.

– Я позвонил, чтобы вызвать стюарда, но не получил ответа. Поэтому я встал, чувствуя себя больным, и поплелся к двери. Пока я пытался ее нащупать, раздались еще два стука. Мне очень не нравились эти ночные звуки и шаги украдкой, как будто кто-то подбирался ко мне. Наконец я открыл дверь, и что-то быстро увернулось – только так я могу это описать. Впрочем, я чувствовал себя неважно, и меня могло подвести зрение. В любом случае проход был пуст, но в главном коридоре горел свет, и я увидел, что кто-то использовал этот проход в качестве тира. Кто-то бросал довольно тяжелый нож в лист бумаги, приколотый к стене под иллюминатором. На листе было грубо намалевано человеческое лицо. Нож каждый раз попадал в него – обычно в глаза или шею. Вот почему я сказал, что провел довольно скверную ночь.

Подняв стакан, доктор допил коктейль. Во время рассказа выражение его лица словно говорило: «Может быть, я шучу, а может быть, и нет». Потом он отряхнул брюки.

– Выпьете со мной еще по одному мартини? Нет? Тогда я должен привести себя в порядок перед ленчем.

– Это действительно произошло? – с явным недоверием спросил Латроп.

– Конечно, старина. Если не верите мне, спуститесь и взгляните на вмятины в стене от ножа.

– А сам нож вы видели?

– Увы, нет. Его успели забрать.

– Не обижайтесь, но я этому не верю. Не верю – и все тут!

Доктор Арчер пожал плечами и улыбнулся, потом встал, подтянул жилет и пригладил безукоризненный пиджак. Латроп, очевидно, привык рассказывать истории сам, и ему не нравилось, когда с ним такое проделывают другие. Он в свою очередь скептически улыбнулся и укоризненно покачал головой, но Макс видел, что рассказ произвел на него впечатление.

– Может быть, на корабле завелись привидения? – предположил Макс. – Знаете, как в «Верхней койке».[6]

– Может быть, – согласился Латроп и усмехнулся. – А может быть, этот француз – призрак. Его видишь только во время еды. Или старый Хупер… Я рассказывал вам о Хупере? – осведомился Латроп, снова взяв в свои руки вожжи повествования. – Он производит резиновые печати. Его сын…

– Прошу прощения, – прервал Макс. – Доктор, вы не сообщили об этом событии?

– Сообщил? Кому?

Макс не знал. Он не мог ответить: «Капитану», так как все могло оказаться грубой шуткой или, что более вероятно, выдумкой доктора Реджиналда Арчера. Что-то говорило Максу, что доктор привержен своеобразному чувству юмора, побуждающему рассказывать дикую ложь с серьезным видом только из-за того, что, по его мнению, кто-то первым пытался морочить ему голову. Какое-то время он говорил с Латропом и, по-видимому, вообразил, что тот потчевал его одной выдумкой за другой. К несчастью, Латроп производил именно такое впечатление.

– А как насчет бумаги, на которой было нарисовано лицо? – спросил Макс. – Вы сохранили ее?

– Она у стюарда или была у него, – ответил доктор Арчер. – Бумагу прикрепили к стене булавкой. Можете спросить стюарда. Я говорю правду – честное слово.

– Я вам верю! – неожиданно заявил Латроп.

– В таком случае, – сказал Макс, – мы должны предъявить все улики нашему криминологическому эксперту.

Доктор приподнял почти невидимые светлые брови.

– Криминологическому эксперту?

– Мистеру Латропу. В конце концов, он представляет нью-йоркский департамент полиции и пересекает океан, чтобы доставить назад Карло Фенелли.

Вторая сенсация.

– Это не совсем точно, – заметил Латроп и глазом не моргнув. – Полагаю, вам сообщил ваш брат?

– Да.

– Его сведения не вполне верны. Я действительно еду за Карло Фенелли. Но я не связан с полицейским департаментом в том смысле, какой вы имеете в виду. Я ассистент окружного прокурора. Моя работа – проследить, чтобы Карло не ускользнул с помощью очередного юридического трюка. В этом отношении он настоящий Гудини.[7]

– Вы имеете в виду рэкетира Карло Фенелли? – осведомился доктор Арчер.

– Да. – Латроп сделал жест, как будто отмахиваясь от какой-то чепухи. Он казался возбужденным чем-то еще. Расхаживая у камина с заложенными за спину руками и сосредоточенно наморщенным лбом, Латроп озорно усмехнулся. – Что касается метания ножей, то я, повторяю, юрист, а не детектив. Хотя благодарю за лестное мнение. А вот изучение отпечатков пальцев когда-то было моим хобби. Но в истории доктора есть еще один интересный аспект. Кто-то бросал нож в лицо, нарисованное на бумаге. Возникает вопрос, нет ли тут личного момента. Было ли это чье-то конкретное лицо? Вы можете опознать его?

Доктор Арчер щелкнул пальцами.

– Как глупо с моей стороны, – сказал он, словно какая-то мелочь ускользнула у него из памяти. – Мне следовало упомянуть об этом. Нет, рисунок не напоминал никого конкретно – это был всего лишь грубый набросок. Но одно выглядело несомненным.

– Что именно?

– Это было женское лицо, – ответил доктор Арчер.

Глава 4

– Макси, – сказала миссис Зия-Бей.

– Да?

– У меня ужасная жажда. Вы не собираетесь принести мне чего-нибудь выпить?

– Слушайте, Эстелл, я бы охотно принес вам все бренди, какое только есть на борту. Но вы уже пьяны вдрызг. Неужели вы в состоянии пить еще?

– Макси, не будьте скверным.

– Ну ладно. Стюард!

Все снова шло не так. К девяти вечера «Эдвардик», идя против ветра милях в шестистах от маяка Эмброуз, угодил в настоящую бурю. То же самое происходило и с Максом Мэттьюзом. Он сидел в просторной длинной галерее, где кресла были слишком тяжелыми, чтобы скользить. Миссис Зия-Бей стояла на коленях на сиденье соседнего кресла, недовольно надув губы. Макс пришел сюда после обеда выпить кофе в тишине и покое. Его больная нога начала ныть к перемене погоды, а комбинация килевой и бортовой качки вызывала не слишком приятные ощущения в животе.

Эстелл Зия-Бей присоединилась к нему через полчаса. Как только Макс увидел ее идущей с другого конца галереи по плотному ковру, поддерживающей развевающуюся юбку вечернего платья и размахивающей объемистой белой сумкой, он сразу ощутил дурные предчувствия.

Миссис Зия-Бей с ходу начала жаловаться. Латроп и Джордж Э. Хупер якобы пребывали за обедом в игривом настроении. Проходя к выходу мимо ее столика, они сели и предложили ей выпить, а Хупер вроде бы приставал к ней. Макс считалэто крайне маловероятным, но, когда у этой женщины разыгрывалось воображение, она была способна сказать что угодно. Миссис Зия-Бей поведала свою историю со смесью оскорбленного достоинства и кокетства.

Одной рукой Макс подал ей знак умолкнуть, а другой подозвал стюарда.

– Два бренди, пожалуйста.

– Двойных бренди, Макси.

– Двойных бренди. Ради бога, сядьте в кресло, а не стойте на нем.

– В чем дело, Макси? Вам не нравится малютка Эстелл?

– Конечно, нравится. Но вы хотите сломать себе шею?

– Мне плевать.

– Чепуха. Где ваш спасательный жилет?

– Не знаю. Я где-то его оставила.

Посмотрев на женщину снова, Макс увидел, что ее настроение изменилось. Покрасневшие глаза сверкали, нижняя губа выпятилась, отчего морщинки вокруг рта стали еще заметнее. Она взмахнула сумкой, словно собираясь ее выбросить.

– Вы просто олух!

– Может быть. Но…

– Незачем строить из себя важную шишку! – взвизгнула миссис Зия-Бей. – Я знаю многих поважнее вас и собираюсь повидать одного из них – в адми… Убирайтесь к черту! Я не нуждаюсь в том, чтобы вы покупали мне выпивку! У меня есть информация! У меня есть доказательства! У меня есть…

– Успокойтесь. Вот ваше бренди.

Но женщина взвинтила себя до предела и выглядела полубезумной. Правда, ее вопли были едва слышны из-за шума разбушевавшегося моря, сотрясавшего мебель и, казалось, заставлявшего стучать ее зубы. Внезапно у нее, очевидно, закружилась голова.

– Сядьте – я подержу ваш стакан.

– Макси! – слезливым тоном произнесла Эстелл и села к нему на колени, положив голову на плечо. В этот момент на длинную галерею вышла мисс Вэлери Четфорд.

Быть застигнутым в общественном помещении океанского лайнера со стаканами бренди в двух вытянутых руках, дабы их содержимое не расплескалось, и с пьяной женщиной на коленях – это могло смутить кого угодно. Но Макс был не смущен, а взбешен. И причиной был взгляд, которым удостоила его Вэлери Четфорд.

Девушка вышла из салона в другом конце галереи. Макс не знал, кто она, и едва ли заметил какие-либо детали ее внешности, кроме брошенного на него взгляда. У нее было одно из тех холодных, бледных и высокомерных лиц, которые обычно именуют патрицианскими. Она шла по галерее так, словно весь корабль принадлежал ей. Даже в спокойном состоянии такие лица часто пробуждают гнев. Кажется, будто слышишь голоса их обладателей: «В самом деле? Как это скучно!» Именно таким скучающим взглядом, лишенным всякого подобия интереса, девушка наградила Макса и отошла, опираясь на книжный шкаф, чтобы не потерять равновесие. У него осталось смутное впечатление о белом меховом манто и каштановых локонах. И он осознал, каким, в сущности, приятным и дружелюбным созданием является Эстелл Зия-Бей.

– Ма-акси!

– Да?

– Где мое бренди?

– Здесь. Возьмите его. – Макс постарался приспособиться к отнюдь не легкому весу на коленях. – Слушайте, дайте мне немного времени, и я тоже напьюсь в стельку. Тогда мы оба будем чувствовать себя одинаково.

– Макси, как любезно с вашей стороны!..

– А пока не хотите подышать воздухом на палубе? Сможете туда добраться?

– Не будьте скверным, Макси. Конечно, смогу!

– Тогда пошли.

Женщина казалась подавленной и слегка ошеломленной. Теперь Макс испытывал к ней покровительственные чувства. Она была славной бабенкой, только нуждалась в присмотре. Пройдя через салон мимо качающейся мебели, они вышли в холл рядом с главной лестницей.

– Последняя порция пошла мне на пользу, – хриплым голосом сказала Эстелл. – Я только спущусь в свою каюту, припудрю нос, накину что-нибудь и сразу же вернусь.

– А вы справитесь сами? Или мне спуститься с вами?

– Конечно, справлюсь. Подождите здесь – я вернусь через минуту.

Макс наблюдал, как она спускается по ступенькам, одной рукой держась за перила, а другой прижимая к груди сумку. На стене напротив лестницы, над двумя дверями лифтов, висели часы, чьи стрелки показывали без четверти десять. Сквозь шум моря слышались щелчки, когда стрелки передвигались к следующей минуте. Ожидая, Макс ощущал все более теплые чувства к Эстелл Зия-Бей. Хотя она была всего лишь пьяной, но казалась жалкой и одинокой, спотыкаясь на лестнице. Конечно, одиночество (а может быть, другие причины), в свою очередь, пробуждало в Максе сентиментальность. Но Эстелл выглядела самым человечным существом на корабле – достаточно было сравнить ее с девушкой с замороженным лицом, которая проплыла мимо них в длинной галерее.

Он пытался вспомнить, что Эстелл рассказывала ему о себе. Она выдавала информацию урывками. Ее ум напоминал сортировочную станцию с множеством путей и стрелок. Эстелл утверждала, что ей тридцать пять лет. Она хорошо отзывалась о втором муже, с которым развелась около полугода назад. У нее было двое детей, обучающихся в швейцарской школе – суд обеспечил мужу опеку над ними. Стрелки часов щелкали уже пять минут.

Максу становилось все труднее стоять с переброшенным через плечо спасательным жилетом, опираясь на трость. Палуба скользила под ногами, словно ледяная горка, ныряя вниз и тут же взмывая кверху, прежде чем он успевал обрести равновесие. Дерево скрипело, как в агонии. Макс отлетел к колонне и опустился на сиденье под ней. Ощущался сильный сквозняк, и где-то постоянно хлопала дверь. Море словно ожило, молотя кулаками по обшивке «Эдвардика». Возможно, в такую ночь лучше не выходить на палубу. В любом случае нужно взять пальто. Где же остальные пассажиры? В соседнем салоне что-то тяжелое, вроде пальмы в горшке, с грохотом упало и покатилось по полу. Стюарду следовало бы позаботиться об этом. Прошло уже десять минут. Что же задерживает женщину?

Наверное, Эстелл попросту отключилась. Она спустилась в каюту с наилучшими намерениями, но в результате свалилась на койку и заснула. Очевидно, Латроп и Хупер здорово ее напоили, хотя она еще перед обедом выпила три или четыре коктейля. Подождав еще несколько минут, Макс начал тревожиться по-настоящему. Что, если Эстелл упала и повредила голову? В этих каютах такое легко может произойти. Запах резины в коридоре пролез в ноздри Макса и не желал их покидать. Не поплатился ли он морской болезнью за свое хвастовство? Лучше спуститься и посмотреть, что произошло.

Ступеньки представляли серьезную опасность. Обитые медью, они проделывали самостоятельные змеиные движения. Но казалось глупым вызывать лифт только для того, чтобы спуститься на один пролет до палубы «Б». Преодолев лестницу, Макс тяжело дышал. Длинный коридор палубы «Б», сверкая белизной, тянулся мимо кают по правому борту, круто наклоняясь и подталкивая его вперед. Свернув в нишу между своей каютой и каютой Эстелл, Макс постучал к ней в дверь. Ответа не последовало, и он постучал снова.

– Чего-нибудь нужно, сэр? – спросил стюард его спальни, тут же появившись из-за угла коридора.

– Нет, спасибо. Можете идти.

Постучав третий раз, Макс открыл дверь. В каюте было темно, но тусклый свет горел в маленькой ванной справа, чья дверь была открыта и придерживалась крючком. Можно было разглядеть очертания предметов, движущихся при качке словно тени. В левом краю стены напротив входной двери находилось изголовье койки. Потом Макс смог рассмотреть ночной столик, фарфоровый умывальник, туалетный стол с зеркалом, еще один ночной столик у изголовья другой койки. Все это выстраивалось в ряд у противоположной стены.

Эстелл Зия-Бей сидела на табурете у туалетного столика спиной к Максу, уронив голову на стол, и не шевелилась, если не считать движений вместе с кораблем. Казалось, она потеряла сознание, крася губы. В душной каюте ощущался едкий сладковатый запах. Макс включил свет. Прежде всего он увидел кровавые пятна на стене, потом увидел кровь повсюду. Запах, конечно, исходил от нее.

– Стюард! – крикнул Макс, выйдя из каюты и закрыв дверь. Его желудок словно открывался и закрывался внутри. Он зажмурил глаза, борясь с тошнотой, а когда открыл их, перед ним стоял стюард. – Я хочу, чтобы вы привели капитана.

Чудовищность этого требования явно ошеломила стюарда. В полумраке Макс видел его выпученные глаза и снисходительную усмешку.

– Капитана, сэр?

– Да.

– Но я не могу этого сделать, сэр. И вам известно, что капитана нельзя беспокоить.

Оба с трудом удерживались на ногах.

– Я брат капитана, понятно? И выполняю его распоряжение. Вы передадите сообщение ему лично, иначе он свернет вам шею. Скажите, что я должен немедленно встретиться с ним в каюте Б-37, и добавьте, что он знает почему.

Поколебавшись, стюард побежал выполнять распоряжение. Макс вернулся в каюту Эстелл и закрыл за собой дверь.

Глава 5

У миссис Зия-Бей было перерезано горло. Это одно из самых безобразных зрелищ в царстве насильственной смерти, и его незачем здесь описывать. Но Максу пришлось на него смотреть, так как лампа на потолке освещала все с безжалостной четкостью. К счастью, лица Эстелл не было видно, а согнутые в локтях руки лежали на столе. Белое шелковое платье с открытой спиной позволило Максу видеть позвоночник под натянутой смуглой кожей. Волосы также прикрывали лицо. Кровь залила стол, и с первого взгляда было нелегко разглядеть туалетные принадлежности. Из перерезанной артерии она брызнула на зеркало, промочила перед и бока платья. Вибрация в каюте, создаваемая корабельными винтами, заставляла тело вздрагивать, словно от рыданий. Оно скользнуло в бок и упало бы, если бы Макс его не поддержал.

Все это не могло быть реальным, но тем не менее было таковым.

Дверца гардероба позади медленно открывалась и закрывалась с доводящими до безумия монотонными щелчками, раздававшимися примерно каждые двадцать секунд, вынуждая Макса вздрагивать. Толкнув дверцу локтем, он заставил себя обойти каюту и взглянуть на тело со всех сторон.

Два чемодана Эстелл давно убрали, поэтому каюта выглядела относительно свободной. Открытая белая сумка лежала на постели. Рядом валялась соболья шуба. Несколько пятен крови попало даже на стеганое покрывало.

Умерла, будучи пьяной…

Обои на стенах украшал рисунок в голубых и оранжевых тонах. В каюте было невыносимо душно, а переборки скрипели постоянно. Но прошло едва ли пять минут, прежде чем дверь открылась и коммандер Мэттьюз, бросив взгляд внутрь, быстро вошел и закрыл дверь. Некоторое время он молчал, и Макс слышал его астматическое дыхание.

– Покончила с собой?

– Нет, – ответил Макс. – Во всяком случае, я так не думаю.

– Почему?

– У нее перерезано горло, а я не нашел ничего, чем она могла бы это сделать. Разве только пилкой для ногтей.

– Неужели убийство?

– Похоже на то.

Коммандер Мэттьюз окинул взглядом каюту.

– Надеюсь, ты не…

– Конечно нет!

– Закрой дверь на задвижку. – Когда Макс сделал это, капитан сел на постель. Сообщение застало его во время бритья, и от него все еще исходил запах лосьона. Макс почувствовал его, так как тошнота обостряет обоняние. Коммандер Мэттьюз все еще тяжело дышал. Золотые дубовые листья на околыше фуражки выглядели внушительно. – Что произошло?

Макс рассказал ему.

– Значит, она спустилась сюда без четверти десять, – подытожил капитан, – а ты последовал за ней ровно в десять?

– Да.

– Я ожидал чего-то, но не этого. Выглядит так, словно…

Корабль резко качнуло, и мертвая женщина скользнула в сторону, прежде чем ее успели подхватить. Она упала на спину, но снова перевернулась лицом вниз, опрокинув табурет из ванной, на котором сидела. Мелкие туалетные принадлежности – щипчики для бровей, померанцевая палочка и пузырек с лаком для ногтей – свалились со стола и упали на залитый кровью голубой ковер. В правой руке женщина все еще держала золотой тюбик губной помады. Коммандер Мэттьюз встал и подошел к ней.

– Обычно умирают не сразу, – заметил он. – Она кричала или сопротивлялась?

– Не знаю. Нужно спросить стюарда, не слышал ли он что-нибудь.

– Ее ударили по затылку, – сказал капитан, ощупывая растрепанные желтые волосы. – Вероятно, сзади. Оглушили, а потом подняли голову и… – Он сделал режущее движение слева направо.

– Ты изображаешь это очень выразительно.

Коммандер Мэттьюз поднял голову.

– Я видел такое раньше, – неожиданно сказал он. – На старом «Геральдике». Это сделал стюард из прачечной.

– Что сделал?

– Убил женщину подобным образом. Сексуальный маньяк. Только в данном случае нет никаких признаков того, что кто-то пытался…

– В самом деле.

– Конечно, он мог испугаться и убежать.

Макс покачал головой:

– У меня чувство, что здесь кроется нечто большее.

– У меня тоже. Хотя все может быть. – Капитан сделал паузу. В его грубом голосе впервые слышались нотки возбуждения. Он обследовал тело более внимательно, затем быстро огляделся. – Господи, Макс, он у нас в руках! Смотри. Здесь и здесь.

– Где? О чем ты?

– Об отпечатках пальцев. – На правой бретельке белого платья Эстелл виднелось пятно крови, выглядевшее как четкий отпечаток пальца. Еще один, более смазанный, находился с левой стороны талии.

Коммандер Мэттьюз выпрямился, тяжело дыша носом, и выдвинул два узких ящика туалетного стола красного дерева. Вынув из кармана брюк спичечный коробок, он чиркнул спичкой и поднес ее к крышке стола. Под краем стеклянного верха – в месте, которое ранее скрывало мертвое тело, – они увидели пятно, похожее на узкий отпечаток пальца.

Обернувшись, капитан посмотрел на умывальник слева от туалетного стола, также снабженный зеркалом. У маленькой полочки сбоку должны были висеть два полотенца, но теперь там находилось только одно. Второе полотенце, скомканное и испачканное кровью, коммандер Мэттьюз нашел в мусорной корзине под туалетным столом. Он бросил его назад в корзину.

– Все ясно, – спокойно сказал капитан. – Он прикончил ее, потом потерял голову, вытер руки и сбежал. Обычный глупый псих. – В его голосе слышалось явное облегчение.

– Похоже, – согласился Макс.

– Тогда почему у тебя на лице такое странное выражение?

– Вероятно, ты прав, только…

– Только – что?

– Только это звучит уж слишком просто. «Кровавый палец». Нам все преподнесли на блюдечке. Отпечатки в тех местах, где их нельзя не заметить.

Последовало молчание, нарушаемое гулом машин внизу. Затем коммандер Мэттьюз кисло улыбнулся.

– Не вбивай себе в голову странные идеи, парень, – предупредил он. – Ты всегда этим отличался. Вероятно, убийца сейчас дрожит и потеет под одеялом в своей каюте, спрашивая себя, почему он это сделал и не оставил ли он каких-нибудь улик. – Капитанское лицо омрачилось. – Это достаточно скверно, но я беспокоился о… о других вещах. Дело ясное. У нас на борту маньяк.

– Согласен.

– Я не хочу, чтобы об этом знали, – продолжал капитан. – Незачем никого тревожить. Мы возьмем отпечатки пальцев у всех на борту корабля. Найти предлог не составит труда. А потом мы посадим убийцу под замок до прибытия в Англию.

– Звучит разумно. Но ты знаешь что-нибудь об отпечатках пальцев? Как их идентифицировать и все прочее?

Капитан заколебался.

– Нет, но думаю, об этом знает Гризуолд – наш эконом. Погоди! – Он задумался. – Разве этот тип… как его… Латроп не говорил мне, что был кем-то вроде эксперта по отпечаткам?

– Кажется, да. Нам он, во всяком случае, это говорил.

– Хорошая мысль. – Капитан кивнул. – Мы привлечем его. Он полицейский и умеет держать язык за зубами.

– Он юрист. Но для твоих целей, вероятно, подходит и это. Коммандер Мэттьюз его не слушал.

– Сам-то ты, надеюсь, умеешь помалкивать?

– Да. Сколько людей ты собираешься посвятить в тайну?

Капитан задумался снова.

– Как можно меньше. Разумеется, эконома, фотографа, так как нам понадобятся снимки отпечатков. И доктора…

– Ты имеешь в виду доктора Арчера?

– Нет, судового врача. Зачем посвящать в это доктора Арчера?

– Потому что, – ответил Макс, – прошлой ночью кто-то практиковался в метании ножей в рисунок женского лица снаружи его каюты. – И он повторил рассказ доктора Арчера. – Я не пытаюсь досадить тебе, Фрэнк, – продолжал Макс, покуда капитан стоял, упершись кулаками в бока и мрачно изогнув уголки рта. – Я знаю, что у тебя и так забот хватает…

– Чепуха. Это моя работа.

– …но теория о сексуальном маньяке не звучит убедительно. И тебя самого это беспокоит. На какую тайну ты намекал мне вчера вечером? В чем ты подозреваешь одного из пассажиров? Более того, кто девятый пассажир? Я готов поклясться, что на борту их девять, что ты это знаешь и по какой-то причине прячешь одного из них.

Коммандер Мэттьюз ограничился презрительным жестом.

– Понимаешь, Фрэнк, то, что убийство произошло именно в это время, не может быть всего лишь совпадением. И наконец, мне внушают подозрение эти отпечатки пальцев.

– Но, черт возьми, они же вполне реальны. Что в них подозрительного?

– Не знаю.

– Чушь, – кратко произнес его брат.

– Может быть.

– Ты ведь увивался за этой женщиной, несмотря на мой совет. Как ты думаешь, почему ее убили?

– Тоже не знаю.

– Тогда давай займемся делом и прищучим убийцу. Теперь слушай. Я хочу, чтобы ты нашел мистера Латропа и попросил его немедленно прийти сюда. Чем скорее мы начнем, тем лучше. А тем временем я переговорю с каютным стюардом. Он мог что-то видеть. Было бы неплохо также побеседовать со стюардессой, которая обслуживала миссис Зия-Бей. Не то чтобы это имело какое-то значение, поскольку у нас имеются отпечатки. Но меня интересует… – Его взгляд устремился на постель жертвы. На покрывале лежали открытая белая сумка Эстелл и ее меховая шуба. Макс снова заметил Два пятнышка крови на свисающей с полки части покрывала. Расстояние казалось слишком далеким, чтобы кровь могла брызнуть туда. – Меня интересует, была ли она ограблена, – задумчиво промолвил коммандер Мэттьюз.

– Меня тоже, – отозвался Макс.

– Почему?

– Она весь вечер нянчила эту сумку, как младенца… – Макс умолк. Перед его мысленным взором мелькали другие рельефные образы. – Если подумать, я вообще ни разу не видел ее без сумки – белой, черной или из змеиной кожи. Она никогда не выпускала ее из рук – только когда клала на колени. И каждый раз сумка выглядела так, словно в ней лежал какой-то объемистый предмет.

Оба подошли к полке. Коммандер Мэттьюз подобрал открытую сумку, встряхнул ее и перевернул вверх дном. На покрывало посыпался водопад мелочей – еще одна губная помада, пудреница, маленькая связка ключей, банкноты и монеты, гребень и альбом с марками. Но их внимание привлек предмет большего размера, упавший на покрывало среди других. Макс уставился на брата, который издал возглас человека, получившего удар в живот. Теперь они видели, что распирало сумку Эстелл.

Это была бутылка чернил.

Глава 6

Макс отправился на поиски Латропа. Он задержался в каюте Б-37 с целью убедиться, что в бутылке чернил нет никакой тайны. Это была обычная бутылка с синими чернилами хорошо знакомой американской марки, которые можно купить где угодно за десять-пятнадцать центов. Бутылка была полной и выглядела так, словно ее еще не открывали. Макс и коммандер Мэттьюз вылили немного чернил в умывальник, чтобы взглянуть на них.

Было двадцать пять минут одиннадцатого. Ветер и море понемногу успокаивались, и, хотя «Эдвардик» еще качало, движения корабля стали медленными, ритмичными и почти бесшумными. Впрочем, тишина угнетала не менее, чем шум полчаса назад, но она позволила Максу быстро найти Латропа, который напевал что-то в салоне в полном одиночестве, аккомпанируя на рояле самому себе.

За роялем он выглядел великим позером, делая размашистые жесты, во время которых манжеты рубашки высовывались из рукавов смокинга.

Латроп прервал песню и обратился к Максу:

– Присаживайтесь и разрешите недавний спор между Хупером и мною. Французские офицеры всегда носят головные уборы в помещениях? Я знаю, что так делают детективы и иногда евреи. Но почему французские офицеры? У меня есть теория насчет этого парня Бенуа. Он в самом деле призрак…

Зычный голос Латропа и бренчание рояля проникали в самые дальние уголки салона. Учитывая ситуацию, они звучали почти непристойно. Но Макс нашел способ это прекратить.

– Не могли бы вы сразу же спуститься в каюту Б-37? Кто-то убил миссис Зия-Бей.

Последовало гробовое молчание. Руки Латропа застыли на клавиатуре. Потом он обернулся. На его шее четко обозначились морщины, а лицо выглядело теперь таким же старым, как аккуратно причесанные седые волосы.

– Значит, в этой истории с метанием ножа что-то было, – сказал он.

– Очевидно.

– Убита? Господи! Как?

– Ей перерезали горло. Пока что мы не нашли никакого оружия.

– Я не желаю в этом участвовать, – заявил Латроп, ударив мизинцем по клавише.

– Но капитан хочет, чтобы вы пришли. Он ждет вас в каюте.

– Меня? Но почему? Что я могу сделать? Боже мой, неужели мне не достаточно забот?

– Правда ли то, что вы сказали нам утром? Насчет того, что знаете все об отпечатках пальцев?

– Да, правда. – Латроп присвистнул. – Вы имеете в виду, что нашли отпечатки? В этом я согласен вам помочь.

– Мистер Латроп, я бы хотел, чтобы вы ответили мне на один вопрос. Вам он может показаться глупым. Вероятно, это всего лишь моя нелепая идея. Скажите, можно ли подделать отпечатки пальцев?

– Нет, – ответил Латроп после небольшой паузы.

– Вы в этом уверены? В детективных историях всегда так поступают, чтобы навлечь подозрение на невиновных.

– Знаю. Но ведь вас интересует правда. Конечно, возможно довольно хорошо репродуцировать отпечаток. Но подделка не обманет эксперта, не говоря уже о том, что не выдержит химического анализа. Если не верите мне, загляните в Гросса. Он является высшей инстанцией. Если мне не изменяет память, Гросс утверждает, что неизвестен ни один случай использования поддельных отпечатков.[8] – Латроп сделал паузу. – А теперь, молодой человек, я хочу знать, почему вы просите меня об этом.

Макс коротко обрисовал ему факты.

– Только помалкивайте, – предупредил он. – Чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше. Впоследствии…

– Ш-ш! – зашипел Латроп.

Булькающие звуки и сменившее их бормотание, как если бы кто-то пробуждался от дремоты, заставили Макса обернуться. Мистер Хупер из Бристоля спал на высоком парчовом стуле. Свет тусклой лампы едва касался его. Короткое толстое тело прижималось к спинке стула, возвышавшейся над его головой, а подбородок опустился на грудь. Коротко стриженные волосы серо-стального цвета были темнее закрученных усов, вздрагивающих при каждом движении губ. Щеки порозовели от послеобеденного бренди. Опущенные веки придавали лицу почти детское выражение, а руки были сложены на животе.

– Говорите тише, – сказал Латроп. – Старик неважно себя чувствует. Его сын очень болен, поэтому он и спешит домой. И все же…

– Все же – что?

– Кто-то убил эту женщину.

Макс впервые осознал, что они приближаются к зоне ужаса, подобно тому как корабль приближался к зоне субмарин. Но он попытался отогнать это ощущение.

– Ну? Вы пойдете в каюту Б-37?

– Естественно. Сделаю все, что смогу. Вы тоже пойдете туда?

– Не сейчас. Я должен найти эконома, а он – отыскать фотографа. Вы спускайтесь первым. Но, строго между нами, что вы думаете о ситуации с отпечатками пальцев?

Латроп поднялся из-за рояля. Он выглядел обеспокоенным.

– Я склонен согласиться с вашим братом. Какой-то псих… ну, вы понимаете. Мы должны добраться до него. Но полагаю, теперь будут допрашивать каждого. «Где вы были в такое-то время?»

– Едва ли всех, учитывая наличие отпечатков.

– Лично я не могу подтвердить свое алиби, – усмехнулся Латроп. – Большую часть времени я провел на палубе, несмотря на погоду. Единственным человеком, с которым я говорил, и то в начале вечера, была кудрявая девушка, которая утром лежала с морской болезнью. Стюард сказал мне, что ее фамилия Четфорд.

– Особа с рыбьей физиономией в белом меховом манто?

Латроп уставился на него:

– То есть как это с рыбьей физиономией? Она очень красивая и хорошо воспитанная. Правда, я говорил с ней недолго, но она показалась мне приятной девушкой.

– От таких только боль в затылке.

Латроп снова недоуменно уставился на него, но Макс сам удивлялся своему тону. Словно давая выход чувствам, он вложил в эти слова всю злость, проистекавшую из совсем других причин.

– Ладно, ладно, – усмехнулся Латроп. – Хотя не понимаю, почему вы так взъелись на бедняжку. Сейчас я спущусь к вашему брату.

Макс мрачно кивнул.

Когда он подъезжал в лифте к офису эконома на палубе «В», в его голове эхом звучало слово «бедняжка». Кабинет оказался закрытым, но клерк эконома, сидящий рядом перед кучей паспортов и формуляров, дал ему указания.

– Здесь его нет. Если он не в салоне и не в курительной, вы, вероятно, найдете его в каюте мистера Кенуорти – Б-70 по левому борту.

Именно в этом месте Макс и нашел эконома. Его громкий хохот, сменяемый куда более тихим сардоническим смехом собеседника, был слышен за закрытой дверью каюты. На стук Макса отозвался собеседник:

– Если это Уолшингем, то убирайтесь. Я не могу выносить даже вида яичницы-болтуньи. Если вы мне еще раз ее принесете, я вымажу ею вашу физиономию.

Макс открыл дверь. Мистер Гризуолд – судовой эконом – был толстым добродушным на вид мужчиной в больших очках и с улыбкой от одного уха до другого. Он удобно расположился в кресле возле койки больного и курил сигару.

– Входите, – пригласил эконом. – Не обращайте внимания на мистера Кенуорти. Он немного расстроен.

– Расстроен? – отозвался достопочтенный Джером Кенуорти. – Черт бы вас побрал, я умираю, и это никого не заботит. – Он повернулся к Максу: – Прошу прощения. Я думал, это Уолшингем – стюард, который страдает иллюзией, будто постоянная диета из яичницы-болтуньи, даваемой в случае необходимости насильно, способна исцелить любой недуг – от простого несварения до бубонной чумы. Не оставляйте дверь открытой. Входите и будьте свидетелем того, как я испускаю дух.

Позднее Макс узнал от эконома, что его любимым развлечением было доставать Джерома Кенуорти. Но молодой человек был болен по-настоящему. В течение суток он не мог принимать никакой пищи и выглядел соответственно.

Достопочтенный Джером, один занимавший просторную трехместную каюту, лежал, откинувшись на мятые подушки и устало глядя на дверь. Это был тощий долговязый парень, чьи преждевременные морщины и бледность были лишь частично обязаны болезни. Прядь волос падала ему на один глаз, а восьмиугольные очки без оправы придавали обманчиво серьезный вид. Но глаза и рот свидетельствовали о чувстве юмора, даже если сейчас оно оказалось на заднем плане. Эконом пускал дым в его сторону.

– Я не шучу, Гризуолд, – сказал молодой человек. – Я не могу это выносить.

Улыбка исчезла с лица эконома.

– Что именно?

– Говорю вам, я умираю, – с серьезным видом прошептал Кенуорти. – Недавно я попробовал встать и тут же шлепнулся. Это произошло, когда вы пытались сыграть со мной одну из ваших идиотских шуток…

– Чепуха. Я не играл с вами никаких шуток.

Кенуорти плюхнулся на спину и закрыл глаза.

– Гризуолд, – обратился он к потолку, – я признаю, что вы имеете права расквитаться со мной за то плавание в августе. Но не сейчас. Подождите, пока я смогу дать сдачи. Это в десять раз хуже самого жуткого похмелья, какое у меня когда-либо было. – Внезапно вспомнив о присутствии Макса, Кенуорти повернулся на бок и открыл один глаз. – Прошу прощения. Чем могу вам помочь?

– Простите за вторжение, – в свою очередь извинился Макс. – Я искал эконома. Его зовет капитан.

Гризуолд выпрямился.

– Чего ради я вдруг понадобился старику? – недоверчиво осведомился он.

– Не знаю, но дело, кажется, серьезное. Можете пойти к нему сразу?

– Должно быть, кто-то перерезал ему горло, – беспечным тоном заметил эконом. – Я к вашим услугам. – Поднявшись, он повернулся к Кенуорти: – Не хочу, чтобы кто-нибудь думал, будто я мешаю пассажирам принимать пищу. И, честное слово, я не знаю, о чем вы говорите. Повторяю: я не играл с вами никаких шуток.

Кенуорти снова закрыл глаза.

– Убирайтесь, – злобно огрызнулся он. – Я вышколил Уолшингема и проделаю то же самое с вами. Убирайтесь и больше не приходите. Мы не шутим.

– Да, но что такого я сделал?

Кенуорти опять открыл один глаз.

– Некоторым кажется забавным надеть противогаз, внезапно открыть дверь и уставиться на меня, и именно в тот момент, когда эту старую калошу мотало из стороны в сторону, а я отдавал концы.

Эконом недоуменно заморгал:

– Противогаз?

– Вот именно. Не видел ничего подобного с тех пор, когда у меня была белая горячка в Майами. Это свиное рыло глазело на меня и не шевельнулось, когда я с ним заговорил.

– Вы серьезно?

– Еще как. Убирайтесь.

– Старина, даю вам честное слово, что я никогда…

– Слушайте, – прервал Кенуорти. – Я специально выбрал каюту напротив уборных. Ровно через минуту я схвачу халат и помчусь туда со скоростью триста восемьдесят пять миль в час, так что не попадайтесь на моем пути. Иными словами, если вы не понимаете намек, сжальтесь над страданиями сильного мужчины и идите по своим делам.

– Но…

– Вон!

– Простите, старина. Я пришлю к вам доктора.

– Только попробуйте, и я запущу в него яичницей. Я хочу побыть один.

Толкая перед собой Макса, эконом выключил свет, вышел в коридор и закрыл дверь.

– С этим парнем всегда одно и то же, – виновато произнес он, когда они шли по коридору. – Мы с Крукшенком обожаем его поддразнивать.

– Вы имеете в виду, что он постоянно видит людей в противогазах, открывающих дверь и смотрящих на него?

Эконом усмехнулся:

– Вероятно, он пытается свести со мной счеты. Вы читаете детективы?

– Очень часто.

– Во время прошлого плавания я сказал Кенуорти: «Если вы хотите кого-то отравить, это лучше всего сделать на лайнере. Подождите, пока у жертвы начнется морская болезнь, и дайте ей яд. Она будет чувствовать себя все хуже и хуже, а врач станет только улыбаться и предписывать побольше сухого печенья. В результате жертва умрет, прежде чем кто-нибудь успеет что-то заподозрить». Мистер Кенуорти позеленел, услышав это… – Гризуолд осекся, вероятно осознав, что говорит с братом капитана «Эдвардика». Его смех перешел в кашель. – Но я не хочу, чтобы вы думали… – быстро начал он.

– Нет-нет.

– Так что хочет от меня старик? И где он?

Беспечное выражение исчезло с лица эконома, когда Макс объяснил, в чем дело.

– Хорошо, – кивнул он. – У меня в офисе есть чернильный валик для снятия отпечатков пальцев. Мы можем расположить их на карточках, указывающих места в столовой. У фотографа тоже имеется подходящий аппарат. Скажите старику, что мы придем через пять минут. Прошу прощения. – И эконом начал спускаться к своему офису.

Макс остался на площадке перед лестницей. Стеклянные витрины сувенирной лавки напротив были освещены, хотя лавка уже давно закрылась. Рядом находилась парикмахерская, тоже уже закрытая. Макс уставился на ряды сувенирных зажигалок, кукол, ножей для бумаги и орнаментов, демонстрируемых в витринах. Как и Кенуорти, ему не показалось забавным, когда кто-то неожиданно коснулся его плеча сзади.

– Добрый вечер, – поздоровался доктор Реджиналд Арчер. – Интересуетесь сувенирами? Наверняка думаете о какой-то леди?

– Да.

– Надеюсь, я вас не напугал?

– Нет.

Доктор Арчер, очевидно, поднялся по лестнице. Он кутался в плотный белый махровый халат и вытирал полотенцем редкие мокрые волосы. На его босых ногах были шлепанцы. При этом он добросовестно нес спасательный жилет.

– Поплавал в бассейне на палубе «Д», – объяснил доктор.

– Господи, уже без четверти одиннадцать! Я пробыл там больше часа.

– Хорошо поплавали?

– Великолепно! – Лицо доктора лучилось добродушием.

– Сначала мешала качка, но потом она успокоилась. Я чувствую себя другим человеком. Нет ничего лучше физических упражнений – и душа, чтобы ощущать себя по-настоящему чистым. Этой ночью я буду спать крепко.

«Мне это вряд ли удастся после зрелища перерезанного горла», – подумал Макс.

– Больше не будет метания ножей?

– Что-что? А! Надеюсь, что нет. – Доктор Арчер огляделся вокруг. – Это палуба «Б», не так ли?

– Да.

– Значит, я поднялся слишком высоко. Моя каюта на палубе «В». Иногда я бываю рассеянным. – Он зевнул и извинился. – Пора ложиться. Неплохой день. Увидимся завтра. Доброй ночи.

– Доброй ночи.

«Эдвардиком» постепенно завладевали негромкие ночные звуки. Корабль качался сонно, как колыбель. Море тихо шелестело. Повернувшись, Макс зашагал по коридору правого борта к своей каюте. Из-за двери каюты Б-37 доносились спорящие голоса. Околачивающиеся снаружи испуганный стюард и еще более испуганная стюардесса делали вид, что не подслушивают. «Как же я устал, – думал Макс. – Эконом и фотограф скоро придут, так что я сделал все, что мог. Сейчас я пойду в свою каюту, сяду и закрою глаза. Фрэнк несколько минут сможет обойтись без меня».

Он открыл дверь. Несмотря на его неаккуратность, все вещи были разложены по порядку призраком стюарда, которого никогда не видели за работой. Постель была разобрана. Над умывальником горела тусклая лампочка. Макс присел на край койки, снял с плеча спасательный жилет, прислонил трость к гардеробу и прижал ладони к раскалывающейся от боли голове. Подушка манила к себе. Не будет никакого вреда, если он полежит пару минут, чтобы расслабиться. Макс растянулся на постели. Через полминуты он заснул.

Глава 7

Макс проснулся оттого, что чья-то рука трясла его за плечо. Он сел на постели, чувствуя себя посвежевшим и отдохнувшим.

В каюте горел свет, но при наличии затемнения это могло происходить в любое время суток. Возле полки стоял Латроп, сердито глядя на него.

– Для проформы напишите ваше имя наверху этой карточки, – сказал Латроп. – Потом мы воспользуемся чернильным валиком и поставим на нее отпечатки ваших правого и левого больших пальцев. Ваш брат хотел дать вам выспаться, но если уж я должен лишиться сна, то постараюсь обеспечить это кое-кому еще.

– Сколько сейчас времени?

– Два часа ночи.

– Два часа? Это уже лучше. Я боялся, что проспал…

– Лучше, вот как? – осведомился Латроп, чье недовольство не было лишено оснований. – Мы только что закончи ли спорить. Вы должны радоваться, что пропустили это. Не хочу никого обижать, но из всех упрямцев, каких я когда-либо видел, вашему брату и его судовому врачу по праву принадлежит первое место.

– Вы взяли отпечатки пальцев?

– Не знаю. Эконом и третий помощник ушли три часа назад с другим валиком – получше этого. С тех пор мы их не видели. Вероятно, они уже давно спят. Им было приказано взять отпечатки у тех пассажиров, которые еще не лег ли, а спящих не тревожить до утра. Труднее всего придется с экипажем. В качестве предлога решено объявить, что капитан получил указание адмиралтейства взять отпечатки пальцев у всех перед высадкой в Англии. Думаю, учитывая повальную канцелярщину, они легко это проглотят.

Макс сбросил ноги с полки. Голова перестала болеть, как будто он пришел в себя после наркоза или жара.

– Капитан, доктор и я, – продолжал Латроп, проворно нанося на карточку отпечатки больших пальцев Макса, который уже поставил свою подпись, – обсуждали, спорили, расследовали, измеряли и брали отпечатки друг у друга. Это заняло часы.

– Я должен извиниться.

– За что?

– За то, что заснул или отключился – называйте как хотите. Не знаю, почему это произошло, и не хотел бы слышать, что скажут об этом психиатры.

Латроп бросил на него проницательный взгляд из-под темных бровей, контрастирующих с белыми волосами. Пронумеровав карточку, убрал в конверт и спрятал в карман, потом привинтил колпачок к авторучке, положил чернильный валик на поднос и сел в плетеное кресло.

– Что с вами не так? – спокойно спросил он.

– В свое время мне пришлось выполнить несколько весьма крутых поручений, – ответил Макс. – Я испытывал считавшийся дефектным аппарат для спасения подводников на глубине в двести футов. Я был последним, кто говорил с Грисером Стайнмецем, прежде чем федералы застрелили его. Теперь это кажется забавным. Но после того пожара…

– Чего именно вы боитесь? – прервал Латроп.

– Огня. И вещей, которые взрываются. Пожар был на химзаводе.

– Огня и вещей, которые взрываются, – повторил Латроп, глядя на ковер. – Забудьте об этом! – добавил он, хлопнув по подлокотникам кресла и поднявшись. – Все, что вам нужно, молодой человек, – это хороший ночной сон. Утром меня ожидает приятная работа – изучить семьсот или восемьсот серий отпечатков пальцев. Но я бы не хотел оказаться в шкуре того типа, который оставил труп в каюте напротив. Могу себе представить, что ему сейчас снится! Ладно, увидимся позже.

«Эдвардик» ритмично покачивался. Каюта Б-37 была пуста – тело уже убрали. Макс бросил взгляд на залитое кровью помещение, прежде чем закрыть свою дверь за Латропом. Зевнув, он медленно разделся и надел халат. Ему хотелось принять перед сном теплый душ, поэтому он открыл дверь ванной – и столкнулся лицом к лицу с мисс Вэлери Четфорд.

Макс застыл как вкопанный, и они уставились друг на друга. Девушка сидела на ободке ванны. Сейчас она не казалась высокомерной – возможно, благодаря изможденному виду. Вэлери с трудом поднялась, как будто ее ноги сводила судорога. На ней было серое вечернее платье с ниткой жемчуга на шее. Белое меховое манто и спасательный жилет валялись на полу. Серые глаза, того же оттенка, что и платье, но мерцающие как жемчуг, с вызовом смотрели на Макса.

– И давно вы здесь находитесь? – услышал он собственный голос, словно доносящийся издалека.

– С десяти вечера.

– С десяти?

– А как еще я могла незаметно выбраться? – сердито осведомилась девушка, массируя запястья. – У двери вашей каюты все время кто-то торчал.

– Вы сидели в моей ванной четыре часа?

– Да. А теперь, пожалуйста, отойдите в сторону и выпустите меня из этого ужасного места.

Макс разразился невежливым хохотом. На лице девушки было написано такое презрение, что он не смог сдержаться. Он подобрал ее манто и жилет, когда она проходила мимо, вздернув подбородок.

– Но что вам понадобилось в моей ванной? Разве вы не могли выйти в любое время?

– Нет.

– Прошу прощения. Вы выглядите усталой. Могу я предложить вам… э-э… более комфортабельное сиденье?

– Спасибо. Если можно, я ненадолго задержусь.

Макса восхищало хладнокровие, с которым девушка приняла его предложение. Глядя на нее вблизи, он признал, что ее лицо было скорее молочно-белым, чем просто бледным. Короткие каштановые локоны, зачесанные назад со лба, делали Вэлери еще моложе ее двадцати двух или двадцати трех лет. Она, безусловно, была хорошенькой, а некоторая оживленность придала бы ей даже привлекательность.

– Капитан корабля в море всемогущ, не так ли? – неожиданно заговорила мисс Четфорд.

– Прошу прощения?

– Капитан может делать, что хочет? Я имею в виду, его приказ выполнят, даже если он распорядится протянуть кого-нибудь под килем?

– Думаю, вы путаете капитана Мэттьюза с «Эдвардика» с капитаном Блаем с «Баунти».[9] Но продолжайте.

– И мне сказали, что вы брат капитана, – добавила девушка.

«Вы стали почти умиротворенной, молодая леди, – подумал Макс. – Очевидно, вы хотите что-то из меня вытянуть. Приятно сознавать, что вам это не удастся». Кроме того, мысль о старине Фрэнке, протягивающем кого-то под килем, не настраивала на серьезный лад.

– Кто вам это сказал?

– Кажется, мистер Латроп – человек, который говорил с вами несколько минут назад. Должно быть, вы имеете какое-то влияние на него?

– На Латропа?

– На вашего брата.

– Примерно такое же, как на лорд-канцлера.

– Не увиливайте, – сказала мисс Четфорд. – Я знаю, что миссис Как-Бишь-Ее была убита в каюте напротив. Я знаю, что вы обнаружили ее тело. Я знаю, что вы послали за капитаном, что он пришел и что вы нашли бутылку чернил в ее сумке.

– Откуда вы это знаете?

Мисс Четфорд заколебалась.

– Я наблюдала и слушала. Дело в том, что я сама пришла сюда повидать миссис Зия-Бей приблизительно без десяти десять. Но я услышала, что она разговаривает в своей каюте с каким-то мужчиной, и проскользнула сюда подождать, пока он не уйдет. Вскоре он так и сделал.

– Вы видели, как уходил убийца?

– Нет, я закрыла дверь. Но я слышала, как он ушел. Через минуту я выглянула в коридор, и тут появились вы, открыли ее дверь и заглянули внутрь, и я увидела то же, что и вы. Я попыталась ускользнуть, когда вы послали стюарда за капитаном, но по коридору шла стюардесса, и мне пришлось вернуться сюда. А потом снаружи постоянно кто-то находился. Я была вынуждена оставаться в ванной, когда вы спали, чтобы меня не обнаружили.

– Вы знали миссис Зия-Бей? – спросил Макс.

– Нет. Я ни разу в жизни с ней не говорила.

– Тогда почему вы хотели повидать ее? Есть ли у вас идея насчет того, кто ее убил? И почему она носила в сумке бутылку чернил?

– Она ее не носила, – отозвалась Вэлери Четфорд после небольшой паузы.

– Носила, раз мы нашли ее.

– Я имею в виду, не носила сначала. Бока сумки оттопыривались, так как в ней лежал большой конверт, набитый письмами, бумагами или чем-то еще. Убийца забрал конверт и положил вместо него в сумку бутылку чернил.

– С какой целью?

– Не знаю. Но я уверена, что произошло именно это. И хочу, чтобы вы мне помогли.

– Помог?

– Да. Понимаете, в сумке наверняка было не все. Она оставила еще один конверт у эконома. Если у вас при себе какие-то ценности, вы кладете их в конверт, который дает вам эконом, запечатываете его, пишете на нем свое имя, а он прячет его в сейф до конца плавания. Я уверена, что она в первый же день оставила у эконома конверт.

– Ну и что?

– Если капитан прикажет – слово капитана закон, не так ли? – вы можете забрать конверт у эконома и передать его мне.

Последовала пауза. Дерзость этого требования была настолько ошеломляющей, что невольно вызывала восхищение. Некоторое время Макс молча разглядывал девушку.

– И,разумеется, – предположил он, – ничего не сказав о вашей роли в деле?

– Да.

– И не упомянув о том, что вы шпионили здесь этой ночью?

– Совершенно верно.

– И даже не требуя у вас никаких объяснений?

– Я не могу ничего объяснить! Но вы ведь верите мне?

– Откровенно говоря, нет, – сказал Макс. – Я сталкивался с подобным в книгах и фильмах, но никогда не думал, что это может произойти в реальной жизни. Вы серьезно полагаете, что вам это удастся? Что вы можете говорить то, что хотите, умалчивать о том, о чем хотите, и какой-нибудь жалкий олух обязательно вам поверит? Но со мной этот номер не пройдет. Сейчас слишком поздно, чтобы кого-то будить. Но завтра утром я сообщу обо всем Фрэнку, и тогда вы сможете поговорить с ним. Это не моя епархия.

Волны сонно плескались о борт корабля. Их звуки казались четкими в тишине раннего утра. Тени длинных ресниц Вэлери Четфорд падали ей на щеки; грудь под серым платьем быстро поднималась и опускалась.

– Значит, вы собираетесь рассказать капитану? – заговорила она, как обычно едва открывая рот.

– Естественно.

– Если вы это сделаете, я буду все отрицать.

– Попробуйте.

– Я скажу, что никогда не была здесь.

– Говорите что угодно.

– Почему вы так настроены против меня? Когда я увидела вас вечером, сидящего в длинной галерее полупьяным с этой шлюхой на коленях…

– Почему вы так о ней говорите, мисс Четфорд? Миссис Зия-Бей мне очень нравилась. Она стоила десяти таких, как…

– Как я?

– Как любой другой на борту этого корабля.

– Не сомневаюсь, что вы действительно так думаете. Я заметила, что вы галантны только с теми женщинами, с которыми, по-вашему, незачем быть галантным. – Поднявшись, Вэлери накинула манто и завязала на руке шнурки спасательного жилета. – Будь я взрослым мужчиной, – добавила она, подойдя к двери, – я бы стыдилась признаться, что боюсь огня. Я слышала, как вы говорили с мистером Латропом. Доброй ночи, мистер Макс Мэттьюз. – Пустив эту отравленную стрелу, девушка спокойно шагнула через порог, но испортила эффект, хлопнув дверью так сильно, что звук, наверное, был слышен на палубе «А». Когда Макс лег на полку, он даже во сне отпускал по ее адресу сердитые замечания.

Утром в воскресенье 21 января он позавтракал и прогулялся по палубе. Гнев на Вэлери Четфорд смешивался с мыслями о проверке отпечатков пальцев, вероятно происходящей сейчас на корабле. В столовой никого не было, кроме доктора Арчера, который, выходя, приветливо кивнул, но не остановился, чтобы поговорить.

На палубе также царила воскресная тишина. Мишень для дартса и оборудование для настольного тенниса всегда прятали до окончания ленча. Дул холодный ветер; бледное солнце светило над свинцовым морем. Судя по пенистому кильватеру, тянущемуся далеко за кормой, «Эдвардик» теперь двигался зигзагами. У перил шлюпочной палубы и на «вороньем гнезде» мачты выставили дозорных. Описав полдюжины кругов по палубе «Б», Макс не встретил никого, кроме Джорджа Э. Хупера, дремлющего под пледом в шезлонге. Брата он не видел до религиозной службы в салоне в одиннадцать.

Службу проводил сам коммандер Мэттьюз, выглядевший как пуританский пастор и неуклюже державший Библию. Он читал 33-й псалом и, как показалось Максу, весьма недурно для старины Фрэнка. Присутствовали также доктор Арчер, Хупер и Вэлери Четфорд, которая ни разу не взглянула на Макса.

По окончании службы Макс отвел капитана в сторону.

– Ну как? Взяли отпечатки?

– Ш-ш! – прошипел капитан, быстро оглядевшись. Этим утром он казался задумчивым. – Я видел эконома всего несколько минут. Ночью они взяли отпечатки у Хупера, француза, само собой, у Латропа и тебя, сейчас занимаются доктором Арчером, мисс Четфорд и молодым Кенуорти, а потом перейдут к экипажу.

– И когда же мы узнаем…

– Не будь таким нетерпеливым, – прервал коммандер Мэттьюз, который был терпелив от природы. – Мы поймаем эту свинью. Ему от нас не уйти.

– Да, но как долго это продлится?

– По словам Латропа, процедура может занять весь день. Так что остынь и не дергайся. Я дам тебе знать, как только что-то станет известно.

Только через полчаса Макс вспомнил, что ничего не сказал о Вэлери Четфорд. Ладно, это может подождать. Если отпечатки пальцев помогут разоблачить убийцу, информация, которой располагает девушка (если только это не ложь, как подозревал Макс), может содержать лишь дополнительные детали.

На ленче присутствовали только доктор Арчер, капитан Бенуа, Хупер и Макс. Разговор в основном касался новостей, приходящих по радио и вывешенных на доске объявлений, перспектив конвоирования их корабля и вероятного порта прибытия. Доктор Арчер ставил на Саутгемптон, а Хупер – на Ливерпуль. Стюард столовой, когда к нему обратились за консультацией, уверенно предсказал Глазго.

К чаю тоже не поступило никаких известий. Изнывающий от нетерпения Макс обошел корабль, не найдя ни Латропа, ни эконома. Латроп занимал каюту В-42, но его на месте не оказалось. Кабинет эконома был закрыт, а на стук в дверь никто не отозвался.

К закату ветер посвежел. Обшаривая салон, длинную галерею и курительную, Макс обнаружил в углу последней книгу «Унесенные ветром» с внушительным именем «Пьер-Мартен-Селестен Бенуа», проштампованным на форзаце. Ему не удалось найти библиотечного стюарда и взять какую-нибудь книгу из длинной галереи, поэтому он сел и попытался читать «Унесенных ветром», но сюжет утратил для него свое очарование. В отчаянии Макс вернулся на палубу, где его нашел эконом.

– Я искал вас, – сказал мистер Гризуолд, откашлявшись. – Крукшенк поднялся на мостик к старику. Пойдемте в мой офис.

– Вы проверили отпечатки?

– Да.

Несмотря на холодный ветер, Макса бросило в жар.

– Ну? Кто убил ее?

– Пойдемте, – повторил эконом.

Офис на палубе «В», чью дверь отпер Гризуолд, был полон электрического света и сигаретного дыма. Латроп, потеющий в удушливой атмосфере, сидел без пиджака за письменным столом у стены. Перед ним лежали увеличенные снимки отпечатков больших пальцев – черных и испещренных множеством линий. Помимо этого, на столе были увеличительное стекло размером с блюдце и пачка исписанной бумаги. Позади него клерк эконома ставил импровизированную картотеку в картонных коробках на крышку сейфа.

– Входите, коммандер, – пригласил Латроп, повернувшись на скрипучем вращающемся стуле, когда дверь открылась снова и капитан прошел мимо Макса.

– Крукшенк говорит…

– Да, – отозвался Латроп, протирая глаза и потягиваясь.

– Вы хотите знать, кому принадлежат отпечатки. Могу ответить коротко и ясно: не знаю. Они не принадлежат никому из присутствующих на борту этого корабля.

Глава 8

После этого заявления четыре голоса заговорили одновременно. Коммандер Мэттьюз заставил остальных умолкнуть.

– Это что, шутка?

– Нет, нет, нет! – простонал Латроп. – Я не для того наполовину ослеп, чтобы шутки шутить. – Он снова прижал руки к глазам. – И Гризуолд тоже. – Латроп поднял увеличенные снимки. – Здесь у нас отпечатки правого и левого больших пальцев, найденные на теле. А здесь, – он указал на импровизированную картотеку, – отпечатки тех же пальцев каждого человека на борту. Оба оригинала не принадлежат никому из них.

– Это правда, сэр, – мрачно подтвердил эконом.

– Но это невозможно!

– И тем не менее…

– Тут какая-то ошибка.

– Никакой ошибки, сэр, – сказал эконом. – Мистер Латроп и я дважды все проверили. Ошибки быть не может.

Коммандер Мэттьюз подошел к сейфу, прислонился к нему спиной и скрестил руки на груди.

– Это надо обдумать, – произнес он таким властным тоном, что никто не говорил ни слова, пока он размышлял. – Отпечатки, – вскоре добавил капитан, глядя из-под мохнатых бровей и козырька фуражки, – вероятно, подделали.

– Нет, – покачал головой Латроп.

– Нет, сэр, – присоединился к нему эконом.

– Почему нет? С помощью печати или… – Коммандер Мэттьюз оборвал фразу. – Погодите! Разве у нас нет пассажира, чей бизнес – производство печатей?

– Как ни странно, ваш брат, – Латроп указал на Макса, – спрашивал меня о поддельных отпечатках только прошлой ночью. Поэтому мы с Гризуолдом это обсудили и были готовы поклясться, что отпечатки не поддельные. – Он постучал по увеличенным снимкам. – Но для пущей уверенности мы попросили ассистента судового врача – кажется, его фамилия Бэнкс, и он дипломированный химик – сделать химический анализ.

– Что вы имеете в виду? – осведомился коммандер Мэттьюз. – Нельзя сделать химический анализ фотографии на листе бумаги.

– Нет. Но можно проанализировать следы крови на платье женщины, – отозвался Латроп. – Это окончательный тест, капитан. Выделения потовых желез в человеческих пальцах подделать невозможно. Мы получили отчет часа два назад. Оба отпечатка оставлены подлинными пальцами. Можете считать это установленным.

Какое-то время все молчали. Табачный дым проникал в легкие, но никто не шевельнулся, чтобы включить вентилятор.

– Это надо обдумать, – повторил капитан, качая головой из стороны в сторону.

– Вы уверены, капитан, что у вас на борту нет зайца? – Латроп поспешно добавил: – Я не имею в виду зайца, о котором вы знаете, – девятого пассажира, которого вы держите в каюте на шлюпочной палубе. Мы взяли отпечатки и у него. Они тоже не соответствуют отпечаткам убийцы.

Макс повернулся и посмотрел на брата. Выходит, он все-таки был прав! На корабле есть девятый пассажир, которого Фрэнк тщательно скрывает от остальных. Но почему? И кто он?

– Может быть, на корабле прячется человек, о котором никто ничего не знает? – настаивал Латроп. – Это единственно возможное объяснение. Вы уверены, что зайца на борту нет?

– Абсолютно уверен, – ответил капитан.

– В таком случае, сэр, это просто не могло произойти, – заявил эконом.

Коммандер Мэттьюз держался с подчиненными строго официально.

– Что толку говорить об этом, мистер Гризуолд? Это произошло и, следовательно, должно иметь объяснение. Я могу предположить только одно. Вы или кто-то еще перепутали карточки или допустили другую оплошность. Сожалею, мистер Гризуолд, но боюсь, вам придется повторить всю процедуру заново.

Латроп издал вопль отчаяния, но эконом кивнул. Он совсем не походил на шутника с двойным подбородком и сонными глазами, сидевшего вчера вечером у постели Джерома Кенуорти.

– Хорошо, сэр. Но я так же уверен в отсутствии ошибок, как вы – в отсутствии зайца. А кто-нибудь другой не мог перепутать отпечатки или подсунуть вам не те?

– Нет.

– Вы уверены?

– Крукшенк и я, – ответил эконом, – сами брали отпечатки у всех, за исключением вас, сэр, мистера Латропа, судового врача и мистера Макса Мэттьюза. Мы с Крукшенком можем поклясться, что в нашей группе никакой подмены произойти не могло. Думаю, мистер Латроп может сказать то же о своей группе.

– Безусловно, – заявил Латроп. – А вы можете сказать, Гризуолд, что я взял отпечатки у вас и Крукшенка, а вы у меня для повторной проверки.

– Правильно, сэр.

Последовала долгая пауза. Эконом отошел и нажал кнопку вентилятора. Он начал вращаться, сдувая пепел с пепельниц, но никто не обращал на это внимания.

– Могу также сообщить, сэр, – не без злорадства добавил Гризуолд, – что отпечатки не принадлежат и мертвой женщине. Хотя она едва ли могла оставить их в таких местах, но мы, на всякий случай, проверили.

– Итак, – медленно заговорил коммандер Мэттьюз, – насколько я понимаю, перед нами три факта. Первый: отпечатки пальцев на месте преступления не были поддельными – их оставили руки живого человека. Второй: на корабле нет ни зайца, ни кого-либо еще, чьими отпечатками мы бы не располагали. Третий: не было никакого мошенничества и никакой ошибки при взятии или проверке отпечатков – каждый человек на борту оставил свои отпечатки пальцев на соответствующей карточке, и каждую карточку сравнили с фотоснимками оригинальных отпечатков. Это верно?[10]

– Верно, – согласился Латроп.

Капитан выпрямился, снял фуражку, оставившую красноватую полосу на лбу, достал носовой платок, вытер им лоб и провел по черным вьющимся волосам.

– Но, черт возьми, – рявкнул он, – кто-то же оставил эти отпечатки!

– Очевидно, нет.

– Но вы ведь не думаете, что эту женщину убил призрак?

– Не знаю, – пробормотал Латроп.

Коммандер Мэттьюз снова надел фуражку.

– Это дело об убийстве, так что нам приходится быть детективами, – промолвил он. – Забавно. Ну, давайте бросим отпечатки и попытаемся поискать другие улики.

– Прошлой ночью произошла одна странная вещь с этим французом, сэр, – сказал эконом.

Все сразу посмотрели на него.

– С капитаном Бенуа?

– Да, сэр. Мы с Крукшенком приступили к обходу в начале двенадцатого. Как вы помните, нам приказали взять отпечатки у пассажиров, которые еще не спят. Француз занимает каюту Б-71 по правому борту. Заглянув туда, я сразу подумал: «Мы нашли убийцу!» В жизни не видел человека, который выглядел бы более виноватым. Он сидел перед своей койкой, используя ее как стол. На койке лежали четыре или пять печатей и штемпельная подушечка.

– Снова печати! – простонал Латроп.

– Француз отпечатывал свой адрес на больших листах бумаги. По-английски он знает не больше пары слов, а я не говорю по-французски. Правда, Крукшенк уверяет, будто умеет болтать по-французски, но в основном это заключается в фразах вроде «Ah, oui»[11] поэтому я не слишком на него полагался. «Monsieur, nous voulons votre print de pouce»,[12] – сказал он, но для француза это, похоже, мало что значило. В ответ тот выпалил фраз пятьдесят, а Крукшенк только твердил: «Ah, oui». Когда француз наконец понял, что мы от него хотим, он начал потеть, теребить усы и выглядел краше в гроб кладут. Но мы настаивали, и он протянул руку, собираясь прижать большой палец к своей штемпельной подушечке, чтобы оставить отпечаток.

Вроде бы не было причин, по которым он не мог воспользоваться своей подушечкой. Чернила есть чернила, как бы на это ни смотреть. Но мы настолько его подозревали, что не позволили ему это. Крукшенк схватил его за запястье и сказал: «Non, non, monsieur, il faut se servir de notre roller».[13] Поэтому мы взяли у него четкие отпечатки с помощью нашего валика. Все это время француз не умолкал, а Крукшенк повторял: «Ah, oui», как заведенный. Когда мы уходили, француз очень странно смотрел на нас – не знаю, как это описать…

– Виновато? – предположил Латроп.

Эконом почесал затылок:

– Н-нет, не сказал бы. Я спросил Крукшенка, что говорил француз, но Крукшенк толком не понял. Мы поспешили к фотографу. «Тедди, – попросил я его, – сделай снимки поскорее, так как, думаю, мы нашли того, кто нам нужен». Но, выходит, чертовы отпечатки не принадлежат Бенуа.

В офисе снова воцарилось тяжелое молчание.

– Это ничем нам не поможет, мистер Гризуолд, – сердито проворчал капитан.

– Знаю, сэр. Но почему вел он себя так странно?

– Возможно, в этом стоит разобраться. Макс, ты вроде бы хорошо говоришь по-французски?

– Сносно.

– Тогда мы поручаем его тебе, – сказал коммандер Мэттьюз. – Больше не было никаких странных инцидентов, мистер Гризуолд?

– Нет, сэр. Все остальные вели себя покорно, как ягнята. – Эконом снова заколебался. – Но, если не возражаете, я хотел бы кое о чем спросить. Что говорят об убийстве? Есть ли какие-нибудь свидетели? Видели что-нибудь стюард или стюардесса?

Коммандер Мэттьюз покачал головой:

– Ничего – по крайней мере, так они заявляют. – Он посмотрел на Латропа. – Но кое-что удалось выяснить. По словам стюардессы, миссис Зия-Бей носила в своей сумке не бутылку чернил, а конверт, набитый письмами или бумагами, – стюардесса говорит, что видела его, когда миссис Зия-Бей одевалась. И среди ее вещей не было бутылки чернил. Стюардесса клянется в этом, так как помогала ей распаковывать чемодан.

– Чернила… – задумчиво промолвил эконом. – Выходит, сэр, убийца специально принес бутылку чернил в ее каюту?

– Похоже на то.

– И подменил ею конверт?

– Очевидно.

– Но почему именно чернилами?

– Лично я хочу только есть, – проворчал Латроп, поправляя галстук и протягивая руку за пиджаком. – Но, если вам нужно мое мнение, все это дело похоже на одну из историй Ника Картера. Сначала кровавые отпечатки большого пальца, а теперь конверт с бумагами. Осталось только найти шприц с неизвестным индейским ядом для стрел… Это кое-что мне напомнило. Лучше бы вы попросили вашего хирурга сделать вскрытие. Да, я знаю, что женщина умерла из-за того, что ей перерезали горло! Но такие факты часто ставят все с ног на голову в суде, если не принять меры предосторожности, о чем я вас предупреждаю, как юрист. Есть у вас еще какая-нибудь информация?

– Да, – отозвался Макс и поведал о приключении с мисс Вэлери Четфорд.

– Ну и ну! – Латроп присвистнул. – Вам везет с женщинами, верно?

– Только не с этой, о чем рад сообщить.

Лицо коммандера Мэттьюза выражало сомнение и нерешительность.

– Вы же не думаете, что она могла… – Он сделал жест, словно перерезая горло.

– Не знаю, – вздохнул Макс. – Может быть, да, а может быть, и нет. Следов крови на ней не было – я бы заметил их. Впрочем, убийца не обязательно должен быть окровавленным.

– Надеюсь, это не окажется одним из дел, в котором предполагают, что убийца бегал голым и потому не имел пятен крови на одежде. Дело Курвуазье.[14] Дело Борден.[15] Дело Уоллеса.[16] – Латроп подсчитывал их, загибая пальцы. – В каждом случае выдвигалось такое предположение. Но оно не находило подтверждений. Выяснялось, что убийца не приближался к жертве так близко, чтобы перепачкаться кровью.

– Мистер Мэттьюз ничего не говорил насчет того, что мисс Четфорд бегала голой, – указал эконом. – Хотя это было бы недурное зрелище, верно?

– Мистер Гризуолд!

– Прошу прощения, сэр. Хотя, – продолжал эконом, игнорируя замечание капитана, – вы помните, как югославская графиня вошла в салон в чем мать родила, когда католический священник служил шестичасовую мессу. Конечно, мисс Четфорд едва ли так бы поступила…

– Довольно, мистер Гризуолд! – В голосе капитана слышались приглушенные раскаты грома. – Вопрос не в том, что носил или не носил убийца, а в том, каким образом два отпечатка большого пальца были оставлены на месте преступления призраком – кем-то, кого нет на борту! – Он беспомощно развел руками. – Я этому не верю! Это невозможно! И еще один вопрос: что нам делать?

– Я знаю, что сделал бы я на вашем месте, – сказал Латроп.

– Ну?

– Обратился бы к сэру Генри Мерривейлу. Я никогда его не встречал, но слышал, что он в состоянии распутать самое невероятное дело.

Макс уставился на спокойное лицо Латропа.

– Сэр Генри Мерривейл? – воскликнул он, чувствуя, что мир положительно сходит с ума. – Я знал его лет семь-восемь назад, когда работал на Флит-стрит.[17] Но ведь он за две тысячи миль отсюда!

– Нет, – практичным тоном возразил Латроп. – Он в каюте рядом с капитанской, на шлюпочной палубе.

– Старый Г.М. на борту этого корабля?

Латроп выглядел удивленным.

– Разве ваш брат не рассказывал вам? Вижу, что нет. Он девятый пассажир. Не знаю, почему они делают из этого тайну. Но капитану пришлось его предъявить, когда возник вопрос о взятии отпечатков у всех на борту.

– Господи, Г.М. – как раз тот человек, который нам нужен! Где он сейчас?

Коммандер Мэттьюз посмотрел на часы:

– Скоро обед. Думаю, он бреется в парикмахерской. Я сказал ему, что сейчас там никого не будет. – Капитан позволил себе кислую усмешку. – Ты хорошо его знаешь, Макс?

– Он вышвыривал меня из своего кабинета примерно дважды в неделю.

– Тогда отправляйся к нему. Меня он не станет слушать. Это самый странный тип, с каким я когда-либо сталкивался. – Коммандер Мэттьюз покачал головой. – Расскажи ему, что произошло, и посмотрим, что он на это скажет.

Глава 9

– Черт возьми! – послышался сердитый голос. – Я не прошу вас быть тактичным по этому поводу. Я знаю, что лыс, как Юлий Цезарь. Но я не хочу никакого восстановителя волос! Хочу только побриться! Ради бога, прекратите болтать о восстановителе и займитесь делом!

– Это отличный препарат, сэр, – увещевал искуситель. – От него даже на бильярдном шаре растут бакенбарды. Мой родной дядя, сэр…

Макс заглянул в дверь парикмахерской. Зрелище было впечатляющим. Весивший две сотни фунтов Г.М. откинулся в кресле под таким опасным углом, что рисковал соскользнуть назад при малейшей качке. Белая ткань прикрывала его до подбородка, почти целиком покрывая и кресло. Видна была только голова. Лицо, уставившееся на потолок, выражало крайнюю степень злости. Парикмахер – маленький аккуратный человечек в белом пиджаке – правил бритву размашистыми движениями, как Суини Тодд.[18]

– Уверяю вас, сэр, он был еще более лысым, чем вы! В конце концов, у вас имеется немного растительности вот здесь, – продолжал парикмахер, оттянув вниз ухо Г.М. и заглядывая за него. – «Джек, – сказал он мне, – где ты взял эту чудесную штуку? Это потрясающе!» – «Рад это слышать, дядя Уильям, – ответил я. – Значит, препарат оказался эффективным?» – «Эффективным? Клянусь тебе, Джек, через двадцать четыре часа после того, как я им воспользовался, волосы у меня выросли, как в научно-популярных фильмах, где показывают цветы, вырастающие за ночь! И притом черные волосы, хотя мне уже шестьдесят три!» Позвольте узнать, сэр, каков ваш возраст?

– Слушайте, сынок, мне не нужен никакой восстановитель! Я хочу…

– Как вам будет угодно, сэр. Решать вам. – Положив бритву, парикмахер надавил ногой на рычаг, наклонив кресло назад еще сильнее, что вызвало испуганное ворчанье сидящего в нем. – Может быть, вас заинтересует фальшивый нос?

– Мне не нужен фальшивый нос! – загремел Г.М. – Вы что, собираетесь отрезать тот, который у меня уже имеется? И поосторожнее с горячим полотенцем. У меня чувствительная кожа.

– Не бойтесь, сэр, я не причиню вам боли, – заверил парикмахер. – Однажды я брил четырнадцать клиентов во время бури и даже не поцарапал ни одного из них. Я имел в виду маскарадный костюм. Не знаю, будет ли маскарад теперь, при таком малом количестве пассажиров, но я мог бы превратить вас в настоящего разбойника, сэр. Или можете выпятить подбородок, надеть маленькую шляпу и сойти за Муссолини.

– Ради бога, осторожнее с полотенцем!

– Сидите спокойно, сэр. – Парикмахер проворно сорвал с Г.М. очки и закутал ему лицо полотенцем, от которого шел пар. Потом он увидел Макса. – Входите и садитесь, сэр! Вы следующий.

– Нет, спасибо, – отозвался Макс. – Я хочу поговорить с этим джентльменом.

Фигуру в кресле словно ударило током. Белое покрывало сотрясла судорога. Потом из-под него выскользнула рука и сорвала полотенце. Багрово-красное лицо Г.М. повернулось и злобно уставилось на Макса.

– И здесь репортеры! – рявкнул он. – Только я подумал, что хоть ненадолго обрел мир и покой, как место снова кишит репортерами. Дайте мои очки.

– Но, сэр… – начал парикмахер.

– Дайте мои очки! – настаивал Г.М. – Я передумал. Я не хочу бриться. Я намерен отрастить бороду вот досюда. – Длина проектируемой бороды казалась невероятной.

Скатившись с кресла, Г.М. сунул деньги парикмахеру и надел очки. Его брюхо, предшествующее всем остальным частям тела во всем великолепии, подобно фигурной голове на носу военного корабля, помимо золотой цепочки от часов теперь украшал огромный зуб лося, очевидно подаренный кем-то в Нью-Йорке. Проковыляв к вешалке, он снял с нее плащ и большую твидовую шапку, которую надвинул на уши – зрелище, которое необходимо видеть, чтобы в него поверить.

– Но послушайте… – запротестовал Макс.

Г.М. с невероятным достоинством вышел из парикмахерской. Макс последовал за ним. Дойдя до сувенирной лавки, Г.М. немного оттаял.

– Теперь говорите, что хотели сказать, – проворчал он. – Если бы вы сказали это в парикмахерской, через десять минут об этом стало бы известно всему кораблю.

Макса обдало волной облегчения.

– Рад видеть вас снова после стольких лет, Г.М. Вы не выглядите постаревшим ни на день. Но что вы делаете на борту этого корабля? И к чему такая таинственность?

– Тем не менее я старею, – мрачно отозвался Г.М. – И у меня несварение желудка. Видите? – Он извлек из кармана плаща внушительных размеров флакон с белыми таблетками. – Вероятно, я недолго задержусь в этом мире, но, покуда я здесь, буду делать все, от меня зависящее. Когда меня не станет… – он бросил на Макса зловещий пророческий взгляд, предвещающий худшее, – может быть, о старике будут думать лучше, чем думают теперь. А что я здесь делаю – не имеет значения. У меня есть свои причины.

– Сколько вы пробыли в Америке?

– Пять дней.

Макс воздержался от дальнейших расспросов. Он не знал, какое положение занимает Г.М. в Уайтхолле[19] с начала войны, но не сомневался, что старик вдвое умнее любого, кто сменил его на посту шефа департамента военной разведки. Обеденный час уже миновал, но Макс впервые за время плавания не ощущал голода.

– Вам известно, что произошло на борту? – осведомился он.

Поскольку Г.М. ограничился невнятным бормотанием, Макс дал ему краткий отчет о случившемся. Маленькие глазки Г.М. расширились под стеклами очков.

– О, тени великих мастеров! – воскликнул он, взмахнув кулаками. – Неужели очередное невозможное преступление?

– Боюсь, что да. И еще хуже тех, с которыми вам приходилось сталкиваться. Если я правильно помню некоторые из ваших дел, все, что вы должны были объяснить, – это как убийца выбрался из запертой комнаты или прошел по снегу, не оставляя следов. А здесь нужно объяснить появление отпечатков пальцев – причем вполне реальных, – оставленных убийцей, которого не существует. Вы бы очень помогли, если бы смогли этим заняться. Фрэнку и без того хватает ответственности.

– По-вашему, мне ее не хватает?

– Хватает, но вы преуспеваете благодаря ей, а Фрэнк – нет.

Какой-то момент Макс думал, что перегнул палку. Г.М. устремил на него такой жуткий взгляд, прищурив один глаз и широко открыв другой, что он начал спешно придумывать комплимент, дабы отвести удар молнии. Но Г.М. с мрачным достоинством опустил уголки рта.

– Мне нужен воздух, – заявил он. – Много воздуха. Пойдемте на палубу, и расскажите мне всю историю.

Они ощупью пробирались через затемненные на ночь помещения. Третья ночь в море, возможно, была чуть светлее первых двух, позволяя разглядеть собственную руку, поднесенную к лицу, но не более того. Они вышли на не защищенную брезентовыми экранами подветренную сторону палубы «Б». На небе мерцало несколько звезд. Воздух, примерно на градус выше нуля, пробирался под рубашку Макса, сковывая грудь, покалывая руки и затылок, но ему нравилась его холодная чистота.

Стоя у перил, они смотрели на воду, белесую и фосфоресцирующую у борта. Но это был мертвый свет, не дававший отражения. Он извивался маленькими жилками, словно расплетающееся кружево, сопровождаясь бурлящим звуком, навевавшим дремоту.

– Ну, сынок? – произнес голос в темноте.

Не отрывая глаз от воды, Макс поведал о происшедшем во всех подробностях, не упуская ничего. Как выяснилось впоследствии, это пошло на пользу. Когда он закончил, молчание Г.М. выглядело слегка зловещим. Макс потерял чувство времени. Ему казалось, что они находятся в холодной пустоте, не являющейся ни морем, ни сушей, ни небом.

– Так! – пробормотал голос. – Не слишком приятная история, а?

– Да.

– И вы считаете, – продолжал в темноте голос Г.М., – что убийца тот тип, который метал ножи в изображение женщины – предположительно, миссис Зия-Бей – снаружи двери доктора Арчера в пятницу ночью?

– По-моему, да.

– А также тот, кто надел противогаз и либо случайно, либо намеренно просунул голову в каюту молодого Кенуорти?

Макс поколебался.

– Не обязательно. Кенуорти, похоже, мишень для подобного рода выходок. Это могла быть шутка эконома.

– Угу. Вполне возможно. Этот эконом кажется мне… Ладно, не имеет значения. Но вы все же думаете, что инцидент с противогазом связан с убийством?

– Может быть, да, а может быть, нет. Могу лишь сказать, что он показался мне особенно безобразным. Сам не знаю почему.

– Я могу вам объяснить, – проворчал голос тоном знающего обо всем больше всех. – Потому что это проделка инфантильного ума. Инфантильный ум замыслил это убийство со всеми его деталями. Вы имеете дело, сынок, с взрослым человеком, чье развитие заторможено. Хуже всего то, что заторможенность не коснулась ума и осторожности, а это чертовски скверная комбинация. Вы провели какое-нибудь расследование? Например, попытались выяснить, где были все пассажиры между без четверти десять и десятью вчерашнего вечера?

– Вы думаете, убийца – пассажир?

– Нет, сынок. Он может быть пассажиром, судовым офицером и кем угодно вплоть до кота кока. Но мы должны с чего-то начать. Вы опросили пассажиров? Или узнали, где они находились?

– Нет. – Макс задумался. – Могу сообщить вам, что говорят некоторые из них. Вэлери Четфорд была в моей каюте. Доктор Арчер плавал в бассейне внизу. Латроп прогуливался по палубе. Об остальных мне ничего не известно.

– А француз?

– Никакой информации. В начале двенадцатого он был в своей каюте, но это ничего не значит.

– Кроме того, французский офицер не должен был носить… – Г.М. оборвал фразу, и тишину заполнил плеск волн. Когда он заговорил снова, в его голосе звучали недоверчивые нотки. – Господи, неужели в этом что-то есть? Я как раз думал о субботнем утре…

– По-вашему, француз как-то в это замешан?

– По-моему, сынок, ему что-то известно, – серьезно отозвался Г.М. – А я очень хотел бы знать, что он пытался сказать двум охотникам за отпечатками пальцев, когда они застали его в каюте прошлой ночью. Я также думаю…

– Да?

Ответа не последовало. Г.М. молчал так долго, что Макс подумал, не заснул ли он, положив локти на поручень. Но, напрягая зрение, Макс мог различить только тусклое поблескивание стекол очков и закутанную в плащ фигуру, напоминающую толстую горгулью на крыше собора.

– Я не могу этим заниматься! – сердито буркнул Г.М. (Это означало, что он наткнулся на препятствие, но не желал этого признавать.) – Черт возьми, неужели мне не достаточно хлопот? Неужели каждое замысловатое преступление в мире нужно взваливать на мои плечи?

– Это может оказаться связанным с вашим департаментом, Г.М., – спокойно сказал Макс.

– Что вы имеете в виду?

– Шпионаж.

Г.М. снова замолчал. Едва ли стоит напоминать, что Макс не мог читать его мысли по выражению лица. Во-первых, было слишком темно, чтобы вообще разглядеть чье-либо лицо. Во-вторых, игроки в покер в клубе «Диоген» находили это занятие бесперспективным даже при ярком свете. «Эдвардик» медленно покачивался, и казалось, будто маленькие звездочки на черном небе тоже раскачиваются над бортом.

– Возможно, – согласился наконец Г.М. Его голос звучал не слишком уверенно. – Шпионаж, сынок, в эти дни далеко не шутка. Он широк, глубок, как этот океан, и в нем легко можно утонуть. Он стал куда глубже, чем был двадцать пять лет тому назад. Шпионаж вовсе не так увлекателен, как его расписывают, и в нем участвуют отнюдь не колоритные личности. Обычно вражеский агент – весьма незначительная персона. Клерк, стряпчий, девушка, пожилая женщина… Их объединяет не жажда наживы или изощренное коварство, а фанатичный идеализм. Можно расстрелять многих из них, не причинив особого беспокойства Генеральному штабу. Но каждый из этих маленьких клещей является потенциальной угрозой для жизни. Взять, к примеру, этот корабль. Предположим, в освещенной каюте кто-то оставит открытым на всю ночь иллюминатор. Для этого не требуется особого ума. Но, учитывая то, что свет виден в море на расстоянии пяти миль, результат может оказаться катастрофическим для нас.

– По-вашему, кто-то способен сделать это, рискуя взлететь на воздух вместе с остальными?

Г.М. тяжко вздохнул:

– Если бы вы были фанатичным идеалистом, сынок, то не сомневались бы, что капитан субмарины, как истинный джентльмен, не откроет огонь, прежде чем все не сядут в шлюпки.

– А вы в этом сомневаетесь?

– Уверен, что и вы тоже.

– Но вдоль шлюпочной палубы выставлены дозорные. Разве они не заметят свет?

– Вероятно, заметят, – признал Г.М. – Тем не менее попытка не пытка. Перед отплытием из Нью-Йорка я получил информацию, что одна из женщин на борту этого корабля – вражеский агент. Не знаю, надежна эта информация или нет. И я ничего не разглашаю. Напротив, я бы хотел передать эту новость по радио или повесить на доске объявлений, как предупреждение о карточных шулерах. Но ваш брат сказал «нет». Он капитан, а я всего лишь старый маразматик. – В голосе Г.М. послышалась горечь. – Спросите кого угодно в Уайтхолле.

Макс уставился на фосфоресцирующий туман, клубящийся и мерцающий сорока футами ниже.

– Женщина… Вы не имеете в виду Эстелл Зия-Бей?

– Я не знаю, кто имелся в виду, и капитан тоже не знает – это он получил анонимное письмо. По-моему, скорее речь идет о ком-то из стюардесс. Какая-нибудь мечтательная особа, которая искренне полагает, что служит великой цели, и которую скорее следовало бы хорошенько отшлепать, чем расстрелять.

– И поэтому вы на борту «Эдвардика»?

– Хо-хо! – усмехнулся Г.М. – Нет, сынок. Рад сообщить, что собираюсь поджарить другую рыбу. Кем бы ни была эта гипотетическая шпионка, она не «Мадемуазель доктор»,[20] а просто дура. Но плюс к этому здесь произошло убийство, что является, мягко выражаясь, странным совпадением. – Он играл идеями, как кот клубком шерсти. – Убийство спланировано с большим опытом, и это меня беспокоит. Возможно, скрывающийся за ним ум инфантилен, но достаточно эффективен и быстр, чтобы добиваться результатов. Надеюсь, нас не ожидают новые забавы и игры.

– О чем вы?

– Ну, предположим, я сейчас переброшу вас через перила. Вы мигом пойдете ко дну, сынок.

Макс невольно поежился. В такой темноте нелегко определить, кто друг, кто враг. Можно обернуться и увидеть совсем не то выражение лица, которое ожидаешь.

– Лучше не пытайтесь, – предупредил он. – Со мной нелегко справиться, и я хорошо плаваю.

– Сомневаюсь, что это вам поможет. Вас попросту не смогут отыскать. Посмотрите вниз. Там черно, как в Тартаре! Вы утонете или замерзнете до смерти, а шестьсот человек будут слышать ваши крики, но не смогут вас спасти, так как не осмелятся включить прожектор. Это затемнение словно создано для удобства убийцы.

Макс снова поежился.

– По-вашему, они не включат прожектор, даже зная, где и когда я упал за борт?

– Не осмелятся, сынок. Это приказ, которому ваш собственный брат не сможет не подчиниться. Спасая одну жизнь, нельзя подвергать опасности многие. Это война. – Г.М. невесело усмехнулся. – Веревка не будет видна, а шлюпку спустить они не решатся. Так что приходится учитывать такую возможность. И…

– Слушайте! – прервал Макс.

Хотя их уши наполняли мириады мелких звуков, составляющих шум моря, Макс услышал какую-то возню наверху, в носовой части палубы «Б». Потом он увидел вспышку и услышал револьверный выстрел. За ним последовал негромкий хриплый вопль, сменившийся топотом ног дозорных на шлюпочной палубе. Больше различимых звуков не было – все заглушил плеск волн.

Глава 10

Незадолго до этих событий Вэлери Четфорд поднималась по главной лестнице в салон. По дороге она разглядывала свое отражение в большом зеркале на каждой площадке. Ее мучила проблема, каким образом заставить два вечерних платья выглядеть как полдюжины в течение восьми (или более) дней плавания, а также как продолжать работу, которую она должна была выполнить. В первый вечер ее мучила морская болезнь, которая давала о себе знать и спустя сутки, поэтому ей пришлось надеть маску высокомерия, удивлявшую даже ее саму. Но это здорово помогло, когда она увидела мертвое тело в каюте Б-37.

Этим вечером на ее щеках появился легкий румянец. Вэлери вертела головой направо и налево, вскидывая подбородок, дабы тщательно обследовать лицо и густые вьющиеся волосы. Ее улыбка удивила бы Макса Мэттьюза, ибо она сразу оживляла черты, словно включенная лампа. На ней было розовое платье.

Вэлери ощущала решимость и возбуждение. Прошлой ночью она едва все не испортила и не хотела повторить оплошность снова, поскольку это бы не понравилось тем, кто дал ей поручение. Они едва ли стали бы гордиться ею так, как она того хотела. Но как подобраться к этому человеку? Вот в чем заключалась трудность.

Согласно объявлению на доске, корабельный оркестр начал играть в девять. Его звуки плыли вниз по лестнице с вызывающей легкостью. Войдя в салон, Вэлери села в одно из глубоких кресел и тут же увидела свой шанс.

Случай – или то, что сэр Генри Мерривейл именовал чудовищной извращенностью всего в целом, – парил над «Эдвардиком» со свойственным ему злорадством. По его велению именно в этот момент достопочтенный Джером Кенуорти впервые выполз на палубу в подобающей одежде. Корабль не качало почти сутки, и этого оказалось достаточно. Кенуорти направлялся в бар в курительной, но, услышав звуки оркестра и подумав, что целительную влагу можно приобрести и здесь, плюхнулся в кресло салона.

Вэлери увидела молодого блондина со складкой озабоченности поперек высокого лба и несколькими похожими на запятые морщинками в уголках рта. Продолговатое лицо украшали восьмиугольные очки с золотыми дужками. Смокинг болтался на его худощавой фигуре. Открывая и закрывая рот, как рыба, он сделал заказ стюарду, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Вэлери окинула взглядом салон. Если не считать оркестра и Кенуорти, он был пуст. Она уже давно обдумала будущий образ действий с этим молодым человеком. Хотя Вэлери видела блондина впервые, его характер был ей подробно описан. Выглядел он довольно приятно, что облегчало дело. Тем не менее сердце Вэлери колотилось от возбуждения. Подождав несколько минут, она подобрала розовую атласную юбку с кружевом, скользнула к столику красного дерева с фетровым верхом, за которым сидел молодой человек, опустилась на стул против него и положила на стол локти.

– Не беспокойтесь, – сказала Вэлери, глядя ему в глаза. – Я спасу вас, кузен.

Джером Кенуорти, подносивший ко рту первую порцию виски с содовой за три дня, недоуменно уставился на нее.

– Премного благодарен, мадам, – отозвался он. – Но с кем имею честь разговаривать?

– Все в порядке, – заверила она. – Я Вэлери.

Кенуорти порылся в памяти.

– Насколько мне известно, – искренне сказал он, – я никогда не видел вас раньше. Вэлери кто?

– Вэлери Четфорд. Но это не важно. Вам незачем беспокоиться из-за того, что ей вчера вечером перерезали горло. Убийца забрал все письма. Я в этом абсолютно уверена.

Джером Кенуорти внимательно посмотрел на нее и осторожно поставил стакан на столик.

– Это что, еще одна хохма? – осведомился он.

Настала очередь Вэлери удивляться.

– Хохма?

– Прошу прощения – я все еще под тлетворным влиянием янки. Это очередная шуточка Гризуолда наподобие противогаза или взятия у меня отпечатков пальцев по неизвестной причине?

– Кто такой Гризуолд?

– Ха-ха-ха, – произнес Кенуорти. – «От боли сердце замереть готово, и разум – на пороге забытья, как будто пью настой болиголова…»[21] Пью… Это напомнило мне кое-что. Одну секунду. – Он поднял стакан, осушил его залпом и поставил на прежнее место. – У меня сильное предчувствие, что мы с вами не понимаем друг друга. Прежде чем продолжить разговор, не скажете ли, за кого вы меня принимаете?

– Ведь вы Джером Кенуорти! – воскликнула девушка сквозь звуки вальса, заполняющие тускло освещенный салон. – Ваш отец – лорд Эббсдейл; сейчас он в Уайтхолле – не знаю, где именно…

– В адмиралтействе. Пока все верно.

– А вы живете или жили в Тетлендс-Парке в Оксфордшире. Я посещала вас там. Ваша мать – моя тетя Молли. А моя мать – ваша тетя Эллен…

На Джерома Кенуорти снизошел свет. Он вспомнил маленькую девочку с косичками, игравшую лет двенадцать-пятнадцать тому назад на лужайках Тетлендса и качающуюся на качелях в голландском саду. Виски делало его сентиментальным. После трех дней мучений он с любовью вспоминал о Тетлендсе и даже о своем отце – этом старом зануде. Если эта чертова война когда-нибудь кончится, он поселится там в качестве хозяина обширного поместья.

– Конечно, я вас помню, – сказал Кенуорти. – Вэлери… Как ваша фамилия по мужу?..

– Я не замужем.

– Я имел в виду фамилию тети Эллен по мужу… Ах да, Четфорд! Это стоит отметить. Хотите выпить со мной?

– С удовольствием. Можно «Гран-Марнье»?

Кенуорти сделал заказ.

– Где вы были все это время?

Широко расставленные серые глаза Вэлери были устремлены на крышку стола.

– О, всюду, – ответила она. – Мама, папа и я перебрались на Бермуды… Вы это помните?

– Да, что-то припоминаю.

– А спустя год мы переехали на север штата Нью-Йорк. Но когда началась война, я подумала… ну, я захотела внести свою долю помощи. – Девушка подняла взгляд и улыбнулась. – Я даже надеялась, что ваш отец – дядя Фред – найдет мне какое-нибудь занятие. Но мне не хотелось ему писать после его ужасной ссоры с моими родителями. Вы ведь знаете, что он за человек…

Кенуорти радостно приветствовал вторую порцию виски.

– Знаю. Но это древняя история. Могу вас заверить, свет моих прежних дней, что старик обязательно найдет вам работу. Вы не сможете этого избежать при всем желании. С глубоким прискорбием сообщаю, что меня он уже захомутал.

Кенуорти сделал глоток. Вэлери ухватилась за край стола.

– И еще одно…

– Продолжайте, звезда моей души. Прозит!

– Что вы сказали?

– Я сказал, прозит. Ваше здоровье!

– О! Мне ужасно повезло, Джером. – Она взяла маленький стакан. – Не сочтите меня бесстыдной, но я с детства вами восхищалась. Тетя Молли присылала нам ваш школьный журнал. Я знаю о всех призах, которые вы выиграли, знаю, что вас прочили в дипломаты, но… Ладно, оставим это.

– Да, – кивнул Кенуорти. Его лицо залила краска.

– Я даже знала, что вы в Нью-Йорке. Сначала прочитала об этом в светской хронике, а потом пару раз в колонках сплетен. А когда я услышала, что вы связались с этой ужасной женщиной…

– С какой именно?

Вэлери склонилась вперед и понизила голос:

– Об этом я и хотела с вами поговорить. Эту женщину вчера вечером убили в каюте Б-37, но пассажирам не собирались об этом сообщать. Ей перерезалигорло. Это было ужасно! Я видела ее…

– Но как ее звали?

– Ш-ш! Говорите тише! Эстелл Зия-Бей. В ее сумке была толстая пачка компрометирующих писем. Должно быть, там были и другие письма, но меня интересовали ваши.

Кенуорти задумался.

– Послушайте, Вэлери. Хотите – верьте, хотите – нет, но я не знаю женщину по имени Эстелл Зия-Бей!

– Пожалуйста, Джером…

– Это истинная правда.

Вэлери этого не ожидала.

Кое-что следует уяснить сразу. Девушка, именующая себя Вэлери Четфорд, отнюдь не считала себя нечестной. Она поступала определенным образом, так как верила, что это ее долг. В ее сложном характере сочетались проницательность, наивность, преданность, усердие, страсть, буйное воображение и даже некоторая слабость. До сих пор все было в порядке. Но его отрицание озадачило ее.

Вэлери знала, что Джером Кенуорти не был убийцей. Ибо – если уж нам приходится говорить правду – она видела убийцу за работой. Этим знанием она собиралась вскоре воспользоваться как частью своего плана. До сих пор вся ее информация о Кенуорти, полученная из вторых рук, оказывалась правильной.

– Н-но этого не может б-быть! – запинаясь, сказала Вэлери. – Вы ведь знаете бар Тримальчио, не так ли? На Восточной Шестьдесят пятой улице?

– Отлично знаю. Мои мудрые друзья с этого корабля советовали мне отправиться туда, как только я поставлю ногу на американскую землю.

– Эта женщина постоянно… забыла это ужасное слово… ошивалась там во второй половине дня.

– Если она ошивалась у Тримальчио, я не мог ее не знать. Мое знакомство с женщинами, посещавшими это заведение, было более чем обширным. Может, она использовала другое имя? Но я уверяю вас, что никогда в жизни не писал компрометирующих меня писем. Наш семейный адвокат вразумил меня на этот счет в пятнадцатилетнем возрасте, и с тех пор я был крайне осторожным корреспондентом. Так что я не мог… – Он оборвал фразу. – Послушайте, а вы откуда знаете о баре Тримальчио?

Вэлери отвела взгляд.

– Простите, – тихо сказала она. – Я только хотела помочь вам.

– Да, но…

– Возможно, с моей стороны было глупо пытаться поговорить с ней. Я вела себя как школьница, защищающая любимого старшего брата. И боюсь, попала в жуткую передрягу.

– Передрягу?

– У меня есть друзья, которые бывают у Тримальчио. Они рассказывали мне о вас. И мама всегда говорила, что вас можно спасти. Я думала, что если я смогу убедить миссис Зия-Бей отдать письма… или даже украсть их…

– Черт возьми, я же сказал, что не писал никаких писем!

– Если бы мне это удалось, вы бы отнеслись ко мне лучше, а может быть, и дядя Фред подыскал бы мне военную работу. Пожалуйста, забудьте об этом. Теперь я понимаю, что это была глупая романтическая идея, как и большинство моих идей.

Кенуорти сразу же стал воплощенным раскаянием. Одна половина ума Вэлери радовалась ее способности быть такой крутой и хладнокровной, но другая осуждала за то, что она морочит голову вполне достойному парню. Вэлери очень хотелось, чтобы на месте Джерома Кенуорти оказался этот смуглолицый прихрамывающий молодой человек, который говорил односложно и боялся огня.

– Сядьте, Вэлери, и позвольте заказать для вас еще одну порцию, – сказал Кенуорти. – А если вы хотите помочь вашей стране…

– Не думаю, что я так уж заинтересована…

– …помочь этому державному острову, именуемому Англией, – продолжал Кенуорти, в пустом желудке которого пело виски, – позвольте рассказать вам о работе, которую поручили мне.

– Вот как?

– Но прежде чем перейти к этому, позвольте информировать вас, что я чувствую себя виноватым, как сам дьявол. В какую передрягу вы попали?

– Право, Джером, это не важно.

– И тем не менее?

– Я бы предпочла не говорить.

– Не выпячивайте передо мной ваш гордый подбородок, милая моя. Насколько я понимаю, здесь творятся в высшей степени грязные делишки. – Глаза Кенуорти прищурились под восьмиугольными очками, а похожие на запятые морщинки в уголках рта обозначились четче. – Убийство! Неужели я действительно встречал когда-то эту женщину? Такой слух мог распустить Гризуолд, черт бы его побрал. У вас есть какая-нибудь идея насчет того, кто это сделал?

– Не думаю.

– А какова ваша роль в этом?

– Я… я пряталась в каюте напротив. А грязная свинья по имени Мэттьюз – брат капитана – рассказал ему об этом. – Чуть не плача, она поведала ему историю, которую рассказала Максу Мэттьюзу – не более того.

Кенуорти был потрясен.

– И все это вы сделали ради меня? Будь я проклят!

– Ничего особенного, Джером. Это была глупая романтическая выходка, но, если капитан начнет меня о ней расспрашивать, у меня могут быть жуткие неприятности. Что же мне делать?

– Делать?

– Да. Понимаете, это не все. Миссис Зия-Бей оставила запечатанный конверт в офисе эконома. Я думала, что в нем тоже могут быть ваши письма. Поэтому я просила этого типа, Мэттьюза, забрать для меня конверт, но он не согласился. Теперь капитан, вероятно, все об этом знает.

Кенуорти быстро заморгал.

– Моя дорогая Вэлери, вы можете сделать только одно. Гризуолд – судовой эконом – мой большой друг. Он все поймет. Скажите правду ему и капитану.

– Конечно, я подумала об этом в первую очередь. Но не создаст ли это трудностей для вас?

– Повторяю, Вэлери, никаких писем не существует. Даю вам честное слово.

Она глубоко вздохнула. Ясные серые глаза, косившиеся на колонну, вновь устремились на лицо собеседника.

– Да, Джером. Но предположим, они подумают, что письма там были?

– Не понимаю.

– Мне придется рассказать им о письмах и объяснить, почему я пошла в каюту миссис Зия-Бей. У Тримальчио ходили слухи, что вы за ней волочились и писали ей. Если бар посоветовали вам судовые офицеры, они, вероятно, об этом слышали. В любом случае вас будут расспрашивать, Джером, и втянут в эту историю… – Ее брови сдвинулись над коротким прямым носом, а голос перешел почти в стон. – Я беспокоюсь о вас. Подумайте об огласке, когда мы прибудем в Англию! И о вашем отце!

Во время последней части разговора, когда оба его участника испытывали различного рода сильные эмоции, оркестр завершал попурри. Этот музыкальный взрыв под стеклянным потолком сменила мертвая тишина.

Ее нарушили громкие аплодисменты, издаваемые парой ладоней. Вэлери и Кенуорти вздрогнули. Аплодисменты исходили от Джона Э. Латропа, который незаметно проскользнул в салон и сидел на некотором расстоянии от них, покуривая сигару. Он подмигнул Вэлери. К его энтузиазму присоединились более светские и сдержанные рукоплескания доктора Реджиналда Арчера, сидевшего еще дальше в тускло освещенном помещении.

Вэлери и Кенуорти тоже стали аплодировать. Дирижер торжественно поклонился, как будто салон был полон народу, после чего музыканты начали собирать свои инструменты. Вскоре аплодисменты стихли. Казалось, музыка никогда не звучала. Пол салона начал со скрипом вздрагивать. Было тридцать семь минут десятого.

– Начинаю чувствовать, – пожаловался Кенуорти, – что я все глубже погружаюсь сам не знаю во что. Если вы не намерены сообщить капитану и эконому правду, то что же вы собираетесь им сказать?

Вэлери пожала плечами:

– Я буду отрицать то, что говорит Мэттьюз. Прошлой ночью я предупредила его об этом.

– А потом?

– Я скажу, что была с вами.

Он уставился на нее:

– Но вы не можете так поступить! Когда происходила эта кавалькада грязной работы? От без четверти десять до десяти. В таком случае вам придется сказать, что вы были в моей каюте и держали мою голову над умывальником. А это не пойдет.

– Почему? Кто знает, где вы были?

– Эконом. – Кенуорти посмотрел вверх. – А теперь внимание, миледи. Сюда идет Гризуолд.

Эконом попытался проскользнуть незаметно. Но все, кто видел, как он вошел через дверь в главный холл, почувствовали изменение в атмосфере. Проходя мимо доктора Арчера, Гризуолд кивнул, потом направился к Вэлери и Кенуорти. Даже на расстоянии они видели, что его массивное лицо напряглось и покраснело и что он тяжело дышит через нос. Вэлери почти догадывалась о том, какие новости он принес.

Глава 11

Вэлери, всегда чувствительная к малейшим изменениям в окружающей обстановке, ощутила, как напряглись ее мускулы. На нее нахлынула волна паники. Она старалась не утратить влияния на Кенуорти и не возбуждать при этом подозрений.

– Эконом был в вашей каюте между девятью сорока пятью и десятью?

Кенуорти задумался.

– Не знаю, сколько тогда было времени. Хотя думаю, он пришел позже десяти. Если только он не был тем парнем в противогазе, который заглянул раньше. Главное, знает ли он, что я был не в состоянии принимать визитеров женского пола, какими бы очарова…

– Ш-ш! Пожалуйста, тише!

– Добрый вечер, мисс Четфорд, – поздоровался эконом, нависая над их столиком. Он говорил дружелюбно, но выражение его лица пугало Вэлери. – Добрый вечер, мистер Кенуорти. Рад видеть, что вы пришли в себя.

– Спасибо. Хотите выпить?

– Не сейчас. Если можно, я бы хотел поговорить с глазу на глаз с мисс Четфорд.

Они слышали его шумное дыхание. Краем глаза Вэлери видела, как Латроп встал и направился к роялю. В ее ушах громыхал шум, доносящийся из машинного отделения.

– Но, мистер Гризуолд, – запротестовала она, – все, что вы собираетесь сказать, вы можете сказать в присутствии моего кузена.

– Вашего… кого?

– Кузена. Мистер Кенуорти мой кузен.

– Сейчас не время для шуток, – после паузы заявил эконом.

– Но это правда! – воскликнул Кенуорти, искренне этому веря. – Я с детства знаю Вэлери Четфорд. У нее были косички, и она каталась верхом на овчарке.

Эконом сел.

– Вы никогда не говорили мне, что у вас есть кузина, – с упреком заметил он.

– Но и я не слышал, чтобы вы зачитывали мне список ваших родственников наподобие перечня кораблей у Гомера, – указал Кенуорти. – Не будьте ослом, Гризуолд.

– Я имею в виду, – объяснил эконом, – что вчера вечером долго с вами беседовал, и вы ни разу не упомянули, что кто-то из ваших родственников находится на борту – тем более такая привлекательная молодая леди. Это не похоже на вас, приятель.

Кенуорти начал отвечать, но эконом оборвал его:

– Одну минуту. Не знаю, что у вас на уме, но должен предупредить откровенно, что сейчас неподходящее время для ваших выходок. Мы еще к этому вернемся. – Он хлопнул себя по колену. – Мисс Четфорд, я представляю капитана. По его приказу я должен задать вам несколько вопросов. Мы решили, что больше нет смысла утаивать от пассажиров то, что вчера вечером произошло убийство. Стюардесса все равно разболтала это всему кораблю. Полагаю, вы об этом слышали?

– Да, слышала, – поежившись, ответила Вэлери.

Эконом достал из кармана туго набитый темно-желтый конверт. Верх был разрезан, а на все еще запечатанном клапане виднелось имя: «Эстелл Зия-Бей».

– Сегодня вечером, – продолжал он, – мистер Макс Мэттьюз многое нам рассказал. Среди прочего он упомянул этот конверт, о котором ему говорили вы, мисс Четфорд. Конверт был оставлен в моем офисе. По приказу капитана я вскрыл его. Можете взглянуть на ценное содержимое.

Повернув конверт вверх дном, эконом вытряхнул на стол полосы газетной бумаги, очевидно вырезанные большими ножницами.

– Кукла, – сказал он. – А теперь, мисс Четфорд, капитан хотел бы знать, зачем вам был нужен этот конверт и почему вы просили мистера Макса Мэттьюза раздобыть его для вас.

Вэлери слышала, как кровь стучит у нее в ушах. Вскоре придет время сделать то, что она планировала, – признать определенные факты, – но не сейчас, думала девушка.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Капитан хотел бы знать, – продолжал Гризуолд, – откуда вы взяли идею, что миссис Зия-Бей прятала в этом конверте письма и что убийца украл их.

– Я все еще не понимаю.

– Капитан хотел бы знать, что вы делали в каюте мистера Мэттьюза прошлой ночью.

– Но я не была в его каюте!

– Нет? А где вы были?

– С моим кузеном, мистером Кенуорти.

Все трое говорили шепотом, доверительно склонившись друг к другу. Эконом выпрямился, приподняв черные мохнатые брови и наморщив лоб, что делало его похожим на Джорджа Роуби.[22] Но он излучал удовлетворение, словно говоря: «Я так и знал!»

– Вы были с мистером Кенуорти?

– Да.

– Капитан хотел бы знать, в котором часу.

– Думаю, я пришла в его каюту около половины десятого, а ушла около десяти.

– Вы в этом уверены?

– Более или менее.

Выражение лица эконома говорило: «Бросьте эти глупости!» Но он воздержался от комментариев и посмотрел на Кенуорти:

– А вы что на это скажете?

– Стоп! – произнес Кенуорти так громко, что бренчавший на рояле Латроп обернулся. – Прежде чем подвергнуться допросу третьей степени, я хочу получить от вас кое-какую информацию, Гризуолд. Я не собираюсь увиливать от ваших вопросов и сделаю то, что считаю правильным. Скажите, мог бы я взглянуть на тело миссис Зия-Бей?

Брови эконома снова полезли вверх.

– Конечно. Только не говорите, что она была вашей приятельницей.

– Нет. Во всяком случае, не под этим именем. Но я хочу знать следующее. Готов поклясться, что вам известен бар Тримальчио в Нью-Йорке, не так ли?

Эконом выглядел озадаченным.

– Да, хотя я давно там не бывал. Это нечто вроде английского клуба. Туда заходит много британских моряков. – Он коротко усмехнулся. – И я слышал, что бар кишит шпионами. А в чем дело?

– Вы знали миссис Зия-Бей?

Гризуолд пожал плечами:

– Я слышал о ней, как и многие другие. Она изрядно опустилась, но была неплохой женщиной.

– Где вы о ней слышали? У Тримальчио?

– Не помню. А что?

– А вы когда-нибудь слышали сплетню о миссис Зия-Бей и…

– Джером! – вскрикнула Вэлери.

– …и каком-нибудь мужчине? – закончил Кенуорти. Ни один мускул не дрогнул на его худощавом лице.

– Едва ли о ней можно было слышать какие-то другие сплетни. – Гризуолд нахмурился. – Нет, не припоминаю. Кажется, я однажды слышал, что она появляется в обществе модного архитектора или врача. Снова спрашиваю: в чем дело?

– В том, что… – Кенуорти оборвал фразу и поднял руку. – Что это был за звук?

Легкая, но резкая качка усиливала тарахтение и скрип в салоне.

– Похоже на женский крик, – сказала Вэлери.

– Это он и был, – согласился Кенуорти. – Надеюсь, это не призрак миссис Зия-Бей.

– Не говорите так, – отозвался эконом. Его лоб, куда падал свет, поблескивал, словно намазанный маслом. – Слушайте, я пришел сюда задавать вопросы и намерен это делать. Вы сказали, что это походило на женский крик?

– Да, – кивнула Вэлери. – Где-то внизу.

– Мисс Четфорд, с какого времени вы находитесь в салоне?

– Я… я не помню.

– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.

– Ну, я пришла сюда и села спустя примерно минуту после того, как оркестр начал играть. Это был их первый номер.

– Где вы были до того?

– В моей каюте – приводила себя в порядок после обеда.

– Как насчет вас, мистер Кенуорти?

Молодой человек потер подбородок.

– Я тоже точно не помню. Я оделся и направился выпить в бар, но зашел сюда. Оркестр уже играл.

– Оркестр начал в девять, – сказал казначей. – Выходит, вы пришли сюда в начале десятого. Хорошо. – Он посмотрел на часы. – Вы говорите, что только что слышали чей-то крик. А когда вы поднимались к салону, вы слышали крик или какую-то возню?

– Нет, – ответили оба.

– Вы в этом уверены? Никакого шума с палубы «Б»?

– Нет.

Над спинкой стула Вэлери появился высокий силуэт, а над ее головой – две руки, одна из которых держала сигару. Обернувшись, она увидела усмехающееся лицо Латропа. Хотя девушке нравился Латроп, она питала к нему некоторое презрение, так как он казался ей школьником в облике взрослого и седого мужчины. Возможно, Вэлери была слишком серьезной. Нескладная фигура Латропа нависала над стулом. Сигарный дым сносило девушке в лицо, и Латроп разогнал его, наклонившись и помахав узловатой ручищей перед ее носом.

– Что за разговоры насчет крика и возни? – осведомился он.

– Ничего, сэр, – ответил эконом.

– Рад это слышать. Надеюсь, ничего не случилось с бедным стариной Хупером?

– С Хупером? – резко переспросил эконом.

– Да. Он обещал встретиться со мной здесь и послушать оркестр, но так и не появился. Надеюсь, он не свалился за борт. Хупер обещал научить меня игре под названием «Наполеон». Если он силен в ней так же, как в метании дротиков, я практически разорен. Он уже нагрел меня на доллар шестьдесят пять центов. Желаю всем доброй ночи.

– Мистер Латроп! – резко окликнул его эконом. Эмоциональная температура в помещении сразу подскочила на несколько градусов.

Латроп не успел отойти далеко. Он медленно повернулся:

– Да?

– Для проформы, сэр, капитан хотел бы знать, что вы делали около девяти вечера.

– Около девяти? – переспросил Латроп. – Был в своей каюте.

– И вы тоже?

– И я тоже, что бы под этим ни подразумевалось. Сюда я поднялся минут в десять десятого, чтобы послушать музыку. Очевидно, произошло что-то еще?

– Да. – Эконом поднялся. – Доктор Арчер! – окликнул он.

В дальнем конце салона возле пальм зашевелилась фигура. Держа палец между страницами книги, доктор зашагал по серой ковровой дорожке. Его походка была бойкой, но губы казались пересохшими. Впрочем, он все еще выглядел вежливым и любезным врачом, готовым слушать пациента. Доктор улыбнулся Вэлери и кивнул остальным, но костяшки его пальцев, сжимающих книгу, побелели от напряжения.

– Да? – отозвался он.

– Приказ капитана, доктор, – виновато произнес Гризуолд. – Мы проводим проверку. Вы, случайно, не помните, где находились около девяти вечера?

– Помню.

– Ну?

– В своей каюте. Что вы на меня так смотрите? Я сказал что-то необычное? Большинство пассажиров идут в свои каюты сразу после обеда взять пальто или книгу. – Он продемонстрировал свою книгу. – Около четверти десятого я пошел в курительную, выпил там, а потом забрел сюда послушать оркестр. Простите, но на борту этого корабля не так много развлечений. – Не меняя тон, доктор добавил: – Ну, говорите. Что теперь произошло? Все на борту уже знают, что случилось вчера вечером. Так что выкладывайте.

Эконом тяжко вздохнул.

– Да, – признал он. – Произошел еще один… неприятный инцидент. Тревожиться не из-за чего! Уверяю вас, вы можете положиться на капитана. А он считает, что вам следует знать обо всем.

– Еще одно убийство? – резко осведомился доктор.

– Боюсь, что да. Но волноваться не о чем.

– Вы имеете в виду, – неуверенно начал Латроп, – что то, что я в шутку сказал о бедном старом Хупере…

Эконом повернулся к нему:

– При чем тут Хупер? С ним все в порядке. Это француз – капитан Бенуа. Ему выстрелили в затылок на палубе «Б» три четверти часа тому назад. – Лицо Гризуолда залила краска. – Если бы мы знали, о чем он говорил прошлой ночью, то, может быть, спасли бы ему жизнь.

Глава 12

Когда Макс и Г.М., стоя у перил по правому борту, услышали выстрел, было ровно без одной минуты девять – согласно большим, со светящимися цифрами, бронзовым часам Г.М. Макс видел, как в эпической тьме эти часы возникли из-под пиджака и плаща и повисли в воздухе, словно по мановению руки фокусника. Когда оба побежали к месту, где раздался выстрел, часы исчезли, предположительно в жилетном кармане.

– Дело плохо, сынок, – хрипло сказал Г.М. – Ради бога, ступайте осторожнее.

Нащупывая дорогу с помощью трости и волоча больную левую ногу, Макс старался не отставать. Темнота казалась стеной, о которую можно было удариться лицом. Макс потерял Г.М. и не мог найти его снова. Он с трудом различал очертания перил и колонн, поддерживающих палубу. Макс решил, что находится недалеко от кормы, когда увидел желтое мерцание впереди. Это была всего лишь спичка, но она выглядела лучом света в темном царстве, словно бросая вызов ледяному ветру.

– Погасите свет! – крикнул чей-то голос почти в ухо Максу. Он не сознавал, что находится в центре группы людей, покуда чья-то рука не толкнула его под левую лопатку. Колени Макса окоченели от холода, и трость выпала из руки. На мгновение его охватила паника, когда перила перед ним нырнули слишком глубоко, показав ему кипящую и фосфоресцирующую внизу воду.

Впереди него кто-то ударил руку, державшую спичку. Свет погас, но не раньше, чем Макс, отпрянувший от перил в результате очередного бортового крена, успел разглядеть все детали сцены. За мачту держался Джордж Э. Хупер, сгорбившись так сильно, что можно было видеть короткую серую щетину на его круглом скальпе и блеск выпученных глаз. Стоя немного в стороне от перил, Хупер уставился на них, а потом на палубу, как будто увидел у ног змею.

– Какого черта вы зажигаете спички на палубе? – осведомился голос третьего помощника капитана, мистера Крукшенка.

Вместо ответа, Хупер чиркнул еще одной спичкой.

– Вы с ума сошли, сэр? Немедленно отдайте мне спички!

Послышались звуки возни. Спичку погасил либо ветер, либо третий помощник.

– Человек свалился за борт с пулей в затылке! – жалобно и возбужденно протестовал Хупер. – Ради бога, не стойте здесь и не суетитесь из-за спичек! Человек за бортом!

– Спокойно. Вы уверены?

– Это правда, сэр, – пропыхтел из темноты другой голос. – Я дозорный номер четыре. Мы видели, как он упал со шлюпочной палубы. Я крикнул и услышал, как зазвонил телеграф, но мы, кажется, едва замедлили ход? – Последняя фраза прозвучала как вопрос.

– Если вы дозорный номер четыре, – сказал третий помощник, – то какого черта вы делаете здесь? Возвращайтесь на ваш пост!

– Мне приказали узнать, откуда он упал. Номер три и мистер Биллингс думают, что он застрелился, сэр. Покончил с собой. Можно было видеть его лицо в фосфоресцирующей воде, прежде чем он пошел ко дну. Револьвер упал вместе с ним.

– Он мертв?

– Конечно! – вмешался возбужденный Хупер. – Бедняга получил пулю прямо в затылок. Это был французский офицер в красивом мундире. Но он не покончил с собой. Я даже видел человека, который выстрелил в него, и готов съесть свои пуговицы, если он не свалился прямиком за борт…

– Погодите! – резко прервал третий помощник. – Вы уверены, что он был мертв?

– Получил пулю прямо в…

– Передайте сообщение на мостик, – приказал третий помощник дозорному номер четыре. Максу послышались в его голосе нотки облегчения. – Нет, подождите, я сделаю это сам. Оставайтесь здесь, мистер Хупер, только отдайте мне спички. А это еще кто?

Прозвучали чьи-то тяжелые шаги.

– Это Гризуолд, – отозвался хриплый голос эконома. – Что случилось?

– Наш друг Бенуа получил пулю и упал за борт, Гризуолд. Мистер Хупер где-то здесь. Позаботьтесь о нем. Я иду на мостик.

– Думаете, старик остановит корабль?

– Нет. Даже если француз жив, нет ни единого шанса его вытащить. И это слишком опасно.

– Хорошо, я останусь. А там кто стоит?

– Он получил пулю прямо в затылок, – с растущим возбуждением твердил Хупер, – и я съем свои пуговицы, если он не свалился за борт, как мешок!

– Успокойтесь, сэр! – проворчал эконом. – И не падайте в обморок на меня!

– Это мое сердце, – заныл Хупер. – Не могу переносить возбуждение.

– Тогда держитесь за мою руку. Хотите пойти внутрь?

– Да, только подождите, пока я найду спасательный жилет. Он где-то там, в шезлонге.

– Кто стоит позади меня? – снова спросил эконом.

Макс слушал вполуха, как и Хупер. Он ощупью искал на палубе свою трость и каким-то чудом нашел ее. При этом он случайно коснулся чьей-то ноги, которая дернулась, свидетельствуя о состоянии нервов ее обладателя.

– Это всего лишь я, сынок, – ответил эконому голос Г.М.

– Сэр Генри?

– Угу. Приятная погода для этого времени года, верно?

– Вы не отведете мистера Хупера внутрь? Вот его рука. Теперь повернитесь и нащупайте ногой железную пластину, тянущуюся вдоль палубы. Каждая из таких пластин ведет к двери. А теперь прошу меня извинить.

Макс схватился за чей-то пиджак – не то Г.М., не то Хупера – и оказался между ними. Они осторожно зашагали по палубе, нашли дверь и выбрались через еще один затемненный отсек на не слишком яркий свет, который тем не менее ослепил их. Это оказался узкий проход, ответвляющийся от главного коридора с каютами по правому борту. Красный резиновый пол выглядел куда надежнее настила открытой палубы. Справа от них находилась закрытая дверь каюты с черным номером Б-71. Макс вспомнил, что это номер каюты капитана Бенуа.

– Давайте остановимся, – предложил Г.М. – Сынок, расскажите, что там произошло и каким образом вы это увидели?

Хупер явно не возражал повторить свою историю. Но прошло некоторое время, прежде чем он заговорил. Прислонившись спиной к белой стене и выставив вперед ноги, он уставился в пол. Тяжелое дыхание сотрясало его маленькую фигурку. Правая рука поглаживала сердце под пиджаком. А левая держала спасательный жилет. На восковых щеках над усами стального цвета алели пятна.

– Будет о чем рассказать дома, – выдохнул он, не отрывая руку от сердца. – Я, Джордж Хупер, видел, как бедняга получил пулю и упал за борт. На нем была фуражка с красно-золотым верхом.

– Да, но что именно вы видели?

– Я вышел подышать свежим воздухом, сел в шезлонг снаружи той двери и накрылся пледом.

Макс вспомнил, что видел Хупера дремлющим в шезлонге во время утренней прогулки по палубе «Б».

– Я просидел там минут десять-пятнадцать и уже хотел возвращаться, когда услышал, как дверь открылась и на палубу вышли люди.

– Сколько людей?

– Двое, – подумав, ответил Хупер. – Были слышны их шаги. Они подошли к поручням – можно было с трудом разглядеть их головы и плечи. – Прирожденный рассказчик, он прижал друг к другу большой и указательный пальцы, драматически подняв их вверх. – Потом я услышал звуки борьбы, а после – вспышка и выстрел, как в Ночь фейерверков.[23] Тот, кто стоял позади бедняги, прицелился ему в затылок – как раз под фуражку – и выстрелил. Я буквально подпрыгнул в шезлонге.

При этом Хупер подпрыгнул снова. В моменты возбуждения в его речи появлялся тягучий сомерсетский акцент.

– Я сказал: «Эй, сынок, что это ты делаешь?» Бедный парень едва успел вскрикнуть. Я подбежал к перилам и даже успел притронуться к его кожаному сапогу. Но он свалился за борт, а другой побежал прочь. Я перегнулся через поручень и увидел, как бедняга упал головой вниз прямо в пену, потом опрокинулся на спину и заскользил назад, как жук в канаве. Через пару секунд его уже не было видно. Ужасная история. Просто стыд!

Хупер снова прижал ладонь к сердцу и замедлил дыхание, призывая слушателей разделить его возмущение. При этом он все еще казался потрясенным тем, что лично удостоился лицезреть подобное.

Во время монолога Г.М. хранил задумчивое молчание, опустив уголки рта и глядя на Хупера поверх очков, сдвинутых на широкий нос. Шапку он снял, что придавало ему более человеческий вид.

– Так! – пробормотал он, уперев кулаки в бока. – Похоже, мы опять сели в лужу. Вы видели человека, который стрелял? Вы могли бы опознать его, если бы увидели снова?

– Не требуйте от меня чудес, парень.

Подобное обращение было новым опытом для Г.М., но он на него не прореагировал.

– Он был высоким или низкорослым? Толстым или худым?

– Не знаю.

– Вы сказали, что он убежал. В каком направлении? К носу или к корме? Или назад к этой двери?

– Будь я проклят, если знаю. Я думал о том бедолаге…

Полотнища затемнения в конце коридора распахнулись и сошлись снова. Коммандер Мэттьюз, в светлом непромокаемом плаще, шагнул в коридор. Лицо его было лишено всякого выражения. Он кивнул им и посмотрел на дверь каюты Б-71.

– Итак, Бенуа мертв.

– Еще один из нас, – отозвался Макс.

– Я хочу сказать вам кое-что, – продолжал капитан. – Бенуа застрелился. Это очень печально.

Хупер резко выпрямился, собираясь протестовать, но коммандер Мэттьюз остановил его.

– Для блага экипажа и пока мы не прибыли в пункт назначения, будем считать, что Бенуа застрелился, понятно? Два свидетеля на шлюпочной палубе видели, как револьвер упал в воду вместе с ним. Вероятно, парень помешался. Он убил миссис Зия-Бей, а потом покончил с собой. Опасности больше нет. – Капитан сделал паузу и обернулся, когда третий помощник прошел через полотнища затемнения. – Моя работа – привести корабль в порт целым и невредимым. Я позабочусь об этом и не допущу паники, ясно?

Хупер медленно кивнул. Его светло-голубые глаза, неожиданно став проницательными, устремились в пол.

– Насколько я могу судить, вы поступаете правильно, – заметил Г.М. – Но как насчет пассажиров?

– Пассажирам придется сообщить правду, – сказал капитан. – Фактически вбить ее им в глотки. Конечно, они все знают о миссис Зия-Бей, раз об этом знает экипаж. Но есть особая причина. С этого утра я распорядился об установлении особой системы наблюдения за всей командой. За пять минут до того, как Бенуа полетел за борт, я получил рапорты от дежурных офицеров. Каждый член команды был на своем посту или имеет алиби на время выстрела.

Коммандер Мэттьюз не повысил голос, но атмосфера в коридоре стала ледяной, как на палубе.

– Вы понимаете, что это означает? Если нет, я вам объясню. Этот маньяк-убийца должен быть кем-то из семи оставшихся пассажиров. Или же он один из моих офицеров, но я говорю вам откровенно, что полностью это исключаю. – Он с такой силой ударил правой ладонью по белой стене коридора, что дверь каюты Б-71 задребезжала в раме. – Убийце не удастся выйти сухим из воды. Мы будем допрашивать пассажиров, наблюдать за ними и не давать им покоя, пока не обнаружим того, кто нам нужен. Это все. Мистер Крукшенк!

– Сэр?

– Найдите эконома и пришлите его сюда. Сэр Генри Мерривейл, я не детектив, и это дело не по моей части. Вы возьметесь за него?

Г.М. прислонился спиной к закрытой двери каюты. Достав из кармана черную трубку, настолько закопченную, что в чашечке едва ли было место для карандашного грифеля, он сунул ее в угол рта. С его лица исчезло обычное циничное выражение, свойственное человеку, почуявшему за завтраком тухлое яйцо. Глаза прищурились под стеклами больших очков.

– Почту за честь, сынок, – ответил он.

– Вы поймаете эту свинью, прежде чем мы прибудем в порт?

– Я ничего не обещаю, – неожиданно заявил Г.М. – Я даю обещания, только когда теряю рассудок, а сейчас я в здравом уме. Могу лишь затянуть потуже пояс и поплевать на руки – как вы.

– У вас есть какие-нибудь идеи? Кто мог это сделать и почему? И каким образом были оставлены чертовы отпечатки пальцев?

– Ну… я бы не назвал это идеей. – Г.М. задумчиво передвинул трубку из одного угла рта в другой. – Когда я слушал рассказ молодого Макса, одна-две вещи показались мне сомнительными. И я бы очень хотел взглянуть на вещи капитана Бенуа и на его каюту. Не могли бы мы пойти туда, сынок? Где она?

– Как раз за вами, – ответил капитан. – Можете рассчитывать на любую помощь.

Г.М. повернулся. Затылок его лысой головы поблескивал даже в тусклом свете, а над складками шеи у основания черепа виднелась серовато-черная бахрома волос, которую, казалось, не заметил парикмахер. Он что-то проворчал себе под нос и открыл дверь.

Глава 13

На потолке каюты Б-71 горел свет. С истинно французской бережливостью капитан Бенуа выбрал самую маленькую одноместную каюту на корабле. По форме она представляла собой продолговатый прямоугольник с дверью на узкой стороне и напоминала побеленную тюремную камеру. У левой стены располагалась койка, обращенная изголовьем к стене напротив двери, где помещались туалетный стол и умывальник. В правой стене находилась глубокая ниша с задраенным иллюминатором. Гардероб с зеркалом стоял справа от двери. Стул был только один.

Так как в маленьком помещении едва ли нашлось бы место для кого-нибудь вместе с Г.М., все прочие остались снаружи. Чем дольше Г.М. шарил по каюте, тем менее удовлетворенным он казался. На крючке висел шерстяной халат, под которым стояли шлепанцы. На стуле были аккуратно сложены спасательный жилет, противогаз и одеяло. Г.М. обследовал их и перенес внимание на туалетный стол.

На нем стояла придающая каюте покойного уютный домашний облик складная кожаная рамка с двумя фотографиями: французского военного с лихо закрученными усами и добродушной пожилой женщины – очевидно, родителей Бенуа. Расческа, щетка для волос и ножницы лежали рядком. Помимо них, на столе находились банки с ваксой для сапог и чистящим веществом для пуговиц мундира. Одежная и сапожная щетки висели на крючках возле умывальника, на полке которого лежали бритвенный прибор, зубная щетка и зубной порошок.

Г.М. открыл ящики туалетного стола, потом заглянул в нишу для иллюминатора. С трудом опустившись на колени, он достал из-под койки плоский дорожный сундук, в котором не было ничего, кроме чистого белья.

Задвинув сундук назад, Г.М. открыл дверцу гардероба. Здесь он обнаружил запасной мундир с тремя капитанскими полосами на эполетах, два штатских костюма, несколько галстуков, запасную пару сапог и две пары туфель. Поправив очки, Г.М. уставился на рукав мундира, затем пошарил на полке шкафа без каких-либо результатов. При этом он продолжал пожевывать мундштук пустой трубки, а выражение его лица становилось с каждой минутой все более недовольным.

– Что вы ищете? – спросил Макс, стоя у двери.

Г.М. сел на край койки. Третий помощник вернулся с экономом. Коммандер Мэттьюз дал им вполголоса какие-то указания, после чего извинился и ушел по своим делам. В отсутствие капитана третий помощник достаточно громко шепнул эконому:

– Этот тип похож на вареную сову.

– Я размышляю, черт бы вас побрал, – сердито произнес Г.М., открыв один глаз.

Поднявшись, он снова атаковал туалетный стол. Достав из верхнего ящика маленькую картонную коробку, лежащую на аккуратной стопке рубашек и носков, он вытряхнул на койку ее содержимое – пять резиновых печатей с деревянными ручками и штемпельную подушечку в оловянном футляре.

– Насколько я понимаю, – проворчал Г.М., сердито взмахнув одной из печатей в направлении третьего помощника и эконома, – вы, две ищейки, побывали здесь прошлой ночью. Вы приходили взять у капитана Бенуа отпечатки пальцев?

– Да, сэр, – ответил третий помощник, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

– А капитан Бенуа, как мне сказали, сидел здесь, забавляясь с печатями и штемпельной подушечкой?

– Да, сэр.

– Это те самые печати?

Третий помощник ловко протиснулся в каюту, подобрал пару печатей и повертел их в руках.

– Выглядят похоже. Я их не обследовал.

– Когда вы наконец втолковали капитану Бенуа, что вам нужны его отпечатки, он предложил вам взять образцы, прижав его большой палец к этой штемпельной подушечке. Но вы не дали ему это сделать и взяли отпечатки с помощью вашего чернильного валика. Это так?

– Да, сэр, – кивнул третий помощник.

– Прошу прощения, – послышался заинтересованный голос Хупера, о котором все успели забыть. Он держался на заднем плане, то погружаясь в воспоминания о пережитом приключении, то с любопытством заглядывая в каюту. Резиновые печати его явно заинтриговали. Войдя в тесное помещение, Хупер подобрал их одну за другой и изучил с авторитетным видом эксперта.

– Мое производство, – объяснил он. – «Хуперс Брод-Мид, Бристоль».

После этого благоприятного вердикта Хупер открыл штемпельную подушечку, намереваясь прижать к ней одну из печатей, но остановился, трогая подушечку пальцем и поднеся ее к глазам. На его лице появилось удивленное выражение.

– Странно, – сказал он. – Должно быть, бедняга рехнулся! Среди его вещей не было бутылки чернил?

– Чернил? – встрепенулся Г.М.

– Да. Примерно полбутылки, – отозвался Хупер, разглядывая подушечку. – Держу пари, вы ничего в ней не заметили, не так ли?

– Нет. А что с ней такое?

Хупер усмехнулся:

– Зато я заметил. Подушечка абсолютно новая. И что, вы думаете, сделал этот бедный парень? Вылил на нее около полбутылки обычных чернил для письма вдобавок к тем, которые уже были в подушечке! Конечно, он ее испортил. Она стала мокрой и липкой, как клей. Странные вещи вытворяют некоторые люди.

С этим глубокомысленным замечанием Хупер положил подушечку на полку. Третий помощник, эконом и Макс посмотрели друг на друга.

– Но зачем он это сделал? – осведомился третий помощник.

– Меня не спрашивайте. – Хупер подул на пальцы и посмотрел на часы. – Ого! Почти половина десятого. Я наверняка пропустил концерт. Совсем забыл о нем. Но кто бы не забыл, увидев, как этот бедняга свалился за борт? Я вам еще нужен?

– Одну минутку, сынок, – сказал Г.М. Выражение его лица стало деревянным. – Вы получили какие-нибудь инструкции от капитана? – обратился он к эконому.

– Только выполнять ваши указания.

– Угу. Покойная миссис Зия-Бей оставляла запечатанный конверт в вашем офисе?

Эконом щелкнул пальцами:

– Почти забыл об этом. Да, сэр, оставляла. И старик… прошу прощения, капитан приказал мне вскрыть его. Вот он. – Гризуолд достал из кармана темно-желтый конверт. – Как видите, в нем ничего нет, кроме газетной нарезки.

Г.М. взял конверт, обследовал содержимое, взвесил его в руке и вернул эконому.

– Ладно. Скажите, сынок, вы умеете пугать людей?

Эконом сдвинул брови Джорджа Роуби, и его лицо приобрело зловещее выражение.

– Отлично. Тогда у меня есть для вас поручение. Я не собираюсь фигурировать в этом деле больше, чем необходимо, поэтому хочу, чтобы вы нашли эту девицу Четфорд. Покажите ей конверт и с помощью криков и угроз попытайтесь выяснить, что она в действительности делала в каюте Макса Мэттьюза прошлой ночью. Вам это не удастся, но вы начнете процесс деморализации, а я завершу его. Если увидите других пассажиров, можете расспросить их – но более тактично, – что они делали сегодня около девяти вечера. Поняли?

– Да.

– Тогда это все. Действуйте. А вы, – Г.М. повернулся к третьему помощнику, – оставайтесь здесь. И вы тоже, мистер… хмф…

– Хупер.

– Хупер. Вы тоже оставайтесь здесь, если у вас нет неотложных дел. А теперь мы можем устроиться поудобнее.

Пожевав еще некоторое время пустую трубку, Г.М. начал набивать ее табаком из непромокаемого кисета. Приподняв полы плаща, он чиркнул большой американской спичкой о зад своих брюк и зажег трубку, потом, довольно попыхивая, сел на полку и прислонился спиной к подушке, как выздоравливающий больной. Дым был на редкость зловонным, но Г.М. явно наслаждался запахом. Наконец он указал черенком трубки на Крукшенка:

– Вы и эконом говорили прошлой ночью с Бенуа по-французски. Скажите честно, сколько вы поняли?

– Боюсь, что немного.

– Что, по-вашему, он пытался вам сказать?

Крукшенк заколебался.

– Зная, о чем идет речь, можно по нескольким словам понять остальное. Но в противном случае… Мне показалось, он говорил о какой-то женщине.

– Вот как?

– Да. Несколько раз Бенуа произнес слово «elle».[24] На какое-то мгновение я подумал, что он признается в убийстве. Я хотел расспросить его подробнее, но боялся обнаружить свое невежество перед Гризуолдом. А если слово «traître» означает то, что я думаю…

Г.М. прищурился:

– Оно означает «предатель». Вы уверены, что Бенуа его произнес? Ради бога, сынок, будьте внимательны. Может, он сказал «traite»?[25] Или «traiteur»?[26]

– Мне трудно судить, но я почти уверен, что он назвал кого-то «traître». И еще одно, сэр, только не смейтесь надо мной. Гризуолд считает это предположение нелепым, но я так не думаю. Мне кажется, Бенуа мог быть сотрудником французской разведки.

Г.М. не выказывал намерений смеяться. Он выпустил большое кольцо дыма и с озабоченным видом наблюдал, как оно поднимается к потолку.

– Я тоже об этом подумывал, – признался он. – Но давайте послушаем ваше мнение, сынок. Вам не кажется, что сотрудник французской разведки должен был бы знать английский язык?

– Теперь я не так уверен, что он вовсе не понимал по-английски.

Трубка выскользнула изо рта Г.М.

– Почему вам так кажется?

– Понимаете, я вспомнил, как сказал Гризуолду: «Что этот парень делает с печатями?» Я всего лишь пробормотал это уголком рта…

– Угу. Ну?

– Но я мог бы поклясться по выражению глаз Бенуа, что он меня понял. Он протянул руку, словно собираясь подобрать печати, но передумал. Конечно, я ни в чем не уверен, но, если Бенуа почти не говорил по-английски, что он делал в Америке? Мне бы не хотелось расхаживать по Бродвею, спрашивая дорогу по-французски.

– Окажите мне услугу, сынок. Достаньте из-под койки этот сундук.

Третий помощник повиновался и, по указанию Г.М., перевернул сундук. На его нижней стороне, помимо ярлыков «Эдвардика», были наклейки отеля «Пенсильвания» в Нью-Йорке и отеля «Уиллард» в Вашингтоне.

– Вашингтон… – повторил Г.М., когда Крукшенк задвинул сундук назад. – У вас есть его паспорт, не так ли?

– Да, паспорта должны быть в офисе Гризуолда – их вряд ли уже вернули пассажирам, так что… – Третий помощник оборвал фразу. – А где мистер Хупер?

Производитель резиновых печатей исчез. Даже Макс, стоящий у двери, не заметил, как он уходил. Г.М. встал с полки и выпрямился.

– Надеюсь, он понимает приказы капитана. И не станет трепаться о своем невероятном приключении стюарду или стюардессе.

– Может, мне пойти за ним? – предложил третий помощник.

– Пожалуй. Вбейте ему в голову, что он должен помалкивать. Не дай бог, если на этом корыте начнется паника.

Когда Крукшенк покинул каюту, Г.М. приближался к последней стадии уныния. Он бродил по тесному помещению, рассеянно подбирая расческу, сухую кисточку для бритья и другие предметы и кладя их на место. Заметив, что Бенуа был воспитан в спартанской традиции тех, кто пользуется бритвами с прямыми лезвиями, он поднял бритву и открыл ее. Лезвие зловеще блеснуло при свете.

Макс Мэттьюз почувствовал тошноту.

– Вы думаете, что это было бы идеальным оружием для перерезания горла? – спросил он.

– Да.

– Но мы ведь знаем, что Бенуа этого не делал.

– Безусловно, – согласился Г.М., описав в воздухе медленную и многозначительную дугу бритвой. – Мы знаем, что Бенуа этого не делал. Мы также знаем…

У двери послышался испуганный возглас. От неожиданности Г.М. едва не отрезал себе левый большой палец. Втянув голову в плечи, он сердито уставился на каютного стюарда – тихого пожилого мужчину, напоминавшего удалившегося на покой пастора.

– Вы звонили, сэр?

– Нет! – огрызнулся Г.М.

Во время последовавшей долгой паузы он снова взмахнул бритвой под аккомпанемент стука машин и скрипа переборок.

– Прошу прощения, сэр, – снова заговорил стюард. – Могу я задать вопрос?

– Валяйте.

– Правда ли то, что я слышал? Капитан Бенуа застрелился?

– Боюсь, что да. А в чем дело?

Стюард облизнул губы.

– Очень сожалею, но я, должно быть, сжег его предсмертную записку.

В гробовом молчании Г.М. закрыл бритву и положил ее на полку над умывальником.

– Она была в мусорной корзине! – оправдывался стюард. – Я убирал в каюте и стелил постель во время обеда. Она лежала там. – Он указал на корзину у стола. – Она не была разорвана, но что еще я мог сделать, кроме того, как выбросить ее, раз она находилась в корзине?

– Минутку, сынок. – Г.М. вынул изо рта потухшую трубку и спрятал ее в карман. – Что было в мусорной корзине?

– Записка, сэр. На судовом бланке, подписанная капитаном Бенуа.

– Вы нашли ее?

– Да, сэр, но не мог прочитать. Она была написана по-французски. Могу лишь сказать, что записка была адресована коммандеру Мэттьюзу. Сверху было написано большими буквами: «Мусью ле капитан „Эдвардик“…»

– И она лежала в мусорной кор… – Лицо Г.М. сохраняло деревянное выражение, хотя грудь бурно вздымалась.

Подойдя к двери, он нажал кнопку электрического вентилятора. Послышалось жужжание, и вентилятор начал делать мерные движения из стороны в сторону. В коробке с печатями Бенуа лежало несколько листов бумаги. Г.М. положил один из них на край стола. Сильный поток воздуха, создаваемый вентилятором, поднял бумагу в воздух. После минутного порхания она скользнула вниз, задела ободок мусорной корзины и упала на ковер.

– Понятно, – пробормотал стюард. Все стояли неподвижно, как манекены, глядя на бумагу. – Если бы та бумага упала на пол, у вас была бы предсмертная записка бедного джентльмена.

– Предсмертная записка! – презрительно фыркнул Г.М., но вовремя сдержался. – Где эта бумага сейчас, сынок?

– Боюсь, что в печке.

Где-то в коридоре послышался женский крик.

Выражение лица Г.М. нельзя было назвать приятным.

– Не знаю, что это было, – сказал он Максу, – но если бы я решил облачиться в мантию пророка, то мог бы сделать интересное предположение. Наш приятель Хупер рассказывает о своем приключении. Если он начал распространять панику среди экипажа… – Г.М. повернулся к стюарду: – Это все, сынок. Вы не виноваты. И вам незачем об этом помалкивать. Француз оставил записку и застрелился, а записку случайно уничтожили. Тут нет никакого секрета. Можете идти.

Некоторое время Г.М. и Макс прислушивались, но крик не повторился. Море начало волноваться, и качка усилилась. Яркие занавески иллюминатора натягивались, как флаги на ветру, и расслаблялись вновь. Каюта словно стучала зубами.

– Правда… – проворчал Г.М., указывая на мусорную корзину. – Может быть, вся правда, тщательно написанная предусмотрительным Бенуа и выхваченная у нас из-под носа, когда… Что за книгу читал Бенуа?

– «Унесенные ветром», – ответил Макс и засмеялся впервые с тех пор, как сел на корабль.

Глава 14

Двумя ночами позже они вошли в зону действия субмарин. В понедельник утром погода была жуткая. Шквалы постепенно перешли в постоянный северо-восточный ветер с дождем и снегом. Спасательные шлюпки пришлось дополнительно укрепить и плотно закрыть брезентом, иначе их бы снесли или разбили тридцатифутовые волны. Вращающийся стул скрипел под Гризуолдом, подсчитывающим ущерб в виде разбитой фаянсовой посуды. Пассажиров снова в той или иной степени поразила морская болезнь, поэтому в понедельник вечером только Латроп и Макс приплелись в ресторан. Во вторник вечером он был пуст.

К утру среды буря унялась, и стало возможным ходить по коридорам не теряя равновесия. Было пасмурно и холодно. Над свинцовым морем слышались пронзительные крики чаек. Около восьми их обогнал другой лайнер, следующий в том же направлении и казавшийся серым и безликим, словно корабль-призрак. Мигающие сигналы с капитанского мостика сообщили азбукой Морзе, что это «Андалусия» – один из самых роскошных лайнеров компании «Уайт плэнит». Стюарды, стоящие у перил с биноклями, разглядели на корме шестидюймовое орудие. На «Эдвардике» не было оружия, за исключением капитанского револьвера и винтовки 22-го калибра, принадлежащей второму механику.

В течение этих двух ужасных дней из головы Макса Мэттьюза вылетели все мысли – даже об убийстве. Он сомневался, что кто-либо еще думал об этом. Его размышления во время шторма были элементарными, как у больной собаки.

Лежа на койке среди подушек, Макс то и дело погружался в дремоту. Он вспоминал каждую упущенную возможность, каждое неправильное суждение, даже каждую лишнюю порцию выпивки. Корабль-призрак с сотнями затемненных кают стал его вселенной. Лишь иногда он думал о Вэлери Четфорд.

Впоследствии Макс не мог вспомнить, когда впервые начал подозревать ее.

Ему казалось, что это началось со случайного замечания Джерома Кенуорти в понедельник утром, когда погода уже портилась, и перед тем, как Кенуорти (подобно почти всем остальным) поспешил уединиться в своей каюте. Макс, Кенуорти, доктор Арчер и Латроп пытались играть в шаффл-борд[27] на шлюпочной палубе. Кенуорти процитировал слова Вэлери, что следует воздавать дьяволу должное – Гитлер обладает блестящим умом, поэтому трудно порицать немцев за то, что они обожают его.

Конечно, крошечный эпизод ровным счетом ничего не значил. Макс забыл о нем до первых приступов морской болезни в ночь с понедельника на вторник. С помощью недавних замечаний сэра Генри Мерривейла его подсознание начало работать, и он живо представил себе Вэлери Четфорд марширующей в толпе женщин с повязкой со свастикой на руке.

Проснулся Макс в жару, ибо в следующем сне ему привиделись Вэлери без повязки и без чего бы то ни было и он сам, пытающийся обнять ее.

Ум подсказывал Максу, что это эхо разговора в офисе эконома, когда они обсуждали легенды о людях, совершающих убийства в голом виде. Но смутные проявления инстинктов говорили, что девушка сильно привлекает его, поэтому он старается внушить себе, будто она ему антипатична. Образ Вэлери со свастикой преследовал его весь вторник.

В среду утром, когда море начало успокаиваться, Макс встал с койки, с удивлением обнаружив, что чувствует себя совсем недурно, если не считать ощущения пустоты и слабости. Он даже пел в ванной. После завтрака оптимизма убавилось, хотя он предусмотрительно ограничился тостом и кофе.

Но теперь его мысли вернулись к убийству. Два дня «Эдвардик» был мертвым кораблем, но теперь он ожил, и вместе с ним ожили подозрения Макса насчет Вэлери Четфорд – не обязательно в убийстве, но, безусловно, в каких-то сомнительных делах. Конечно, нельзя заподозрить девушку только потому, что она приснилась вам со свастикой на рукаве. Но имелись и несомненные факты. К примеру, ее заявление эконому, что она является кузиной Кенуорти и находилась с ним в его каюте от без четверти десять до десяти в среду вечером, было явной ложью, хотя сам Кенуорти это подтвердил.

Девушка была первой, кого Макс увидел, поднявшись на палубу незадолго до полудня. Он обнаружил ее на корме палубы «А», где на крышках люков были навалены мешки с песком и стояло несколько шезлонгов. На ней было светло-коричневое пальто с поднятым воротником; ветер трепал ее вьющиеся волосы. Она стояла спиной к нему, глядя на белый зигзаг кильватера.

– Доброе утро, – поздоровался Макс и, повинуясь идиотскому импульсу, добавил: – Хайль Гитлер!

Слова четко прозвучали в холодном утреннем воздухе. Пару секунд Вэлери не шевелилась, потом повернулась.

– Доброе утро, – ответила она сквозь сжатые губы. – Это ваше представление о шутке?

Макс уже жалел о своих словах. Выглядело так, будто он сам вел изменнические речи.

– Похоже, – заметил Макс, – при каждой нашей встрече вы намерены спрашивать меня о том, как я понимаю шутки.

– Если бы мы не встретились… – многозначительным тоном начала Вэлери.

Ее привлекательность было трудно отрицать, хотя ее здорово подпортила морская болезнь. Под глазами темнели тени, а поза, несмотря на попытки казаться высокомерной, выдавала внутреннее напряжение.

– Вам не кажется, что теперь, когда вы обзавелись кузеном, вы можете позволить себе расслабиться?

– Вы намекаете, что Джером не мой кузен?

– По крайней мере, вы не были в его каюте от без четверти десять до десяти вечера в среду.

– Откуда вы знаете, где я тогда была, мистер Мэттьюз? Вы не видели меня до двух часов ночи.

Макс осознал, что это чистая правда.

– Вы сказали мне…

– О нет, мистер Мэттьюз! Я не могла ничего вам сказать, так как тогда вас не видела. И вы не опровергли мое заявление капитану и эконому.

Как и всякий мужчина, Макс иногда испытывал желание перекинуть слишком бойкую на язык особу женского пола через колено и отхлестать ее ремнем. Но еще никогда это чувство не было таким сильным, как теперь. Больше всего его бесила мысль, что Вэлери, возможно, делает тайну из ничего. Она одерживала победу, но испортила впечатление, спросив:

– Почему вы произнесли «Хайль Гитлер»?!

– Вы, кажется, считаете, что он достоин приветствий.

– Я не думаю ничего подобного, мистер Мэттьюз. Но мне кажется глупым недооценивать противника и считать его всего лишь забавным маленьким человечком с усами.

– Согласен. Но сомневаюсь, что кто-нибудь во Франции или в Англии его недооценивает.

– И, – покраснев, добавила Вэлери, – если немцы начнут воевать по-настоящему, мы быстро почувствуем, что это не так.

Макс оставался невозмутимым.

– Как вам будет угодно. Мы, так сказать, на английской территории, и вы можете говорить что хотите и когда хотите. Почему бы вам не кричать «Хайль Гитлер!»? Или не влезть на мачту и не запеть «Хорста Весселя»? На борту судна с боеприпасами это вызвало бы большой энтузиазм.

Вэлери сердито уставилась на него.

– Сейчас я скажу то, что хочу! – крикнула она. – Я скажу, что вы…

Их прервал спокойный, тягучий голос Латропа. Двери и два иллюминатора курительной, выходящие на корму, были открыты. Голова Латропа появилась в одном из иллюминаторов.

– Ш-ш! Ради бога, не забывайте, где вы находитесь! – Голова исчезла, а ее обладатель вышел на палубу. – Только что выпил полпинты шампанского, – продолжал он, сунув руки в карманы пальто, полы которого вместе с его седыми волосами развевал ветер. – То, что мы сорок лет назад называли «мальчиком». Нет ничего лучшего для набитого камнями желудка. – Латроп подмигнул Вэлери. – Мой вам профессиональный совет: не кричите здесь «Хайль Гитлер!», иначе, несмотря на свободу слова, вас выпорют линем. И я скажу вам, в чем ваша беда, молодая леди. Вы слишком серьезны.

– Все самое лучшее в жизни серьезно, – отозвалась Вэлери.

– Зависит от того, как на это смотреть. Очевидно, вы имеете в виду, что все самое серьезное в жизни – лучшее. Но это тоже неверно, молодая леди. Вам нужно расслабиться. Давайте поднимемся на шлюпочную палубу и сыграем в теннис или шаффл-борд.

– Я не желаю играть в шаффл-борд с… с этой гремучей змеей!

– Вы имеете в виду этого парня? – без особого удивления осведомился Латроп, ткнув большим пальцем в сторону Макса. – С ним все в порядке, хотя у него нет алиби. Ладно, пошли.

– Полагаю, вы скажете, что выпивка не является серьезной вещью, – усмехнулась Вэлери.

– Очевидно, мисс Четфорд собирается прочитать нам проповедь об умеренности, – заметил Макс. – И, говоря об алиби…

Вэлери густо покраснела. Неприятную паузу нарушил Латроп:

– Я собираюсь помирить вас двоих, даже если это станет последним поступком в моей жизни. – Он схватил обоих за руки. – Вам нужны физические упражнения. Не спорьте! Пошли со мной.

На шлюпочной палубе ветер дул в полную силу, брызгая в глаза соленой влагой и заставляя сильнее ощущать качку. На обширном свободном пространстве кормы в сторону от закамуфлированных бомбардировщиков находились две сетки для палубного тенниса и участок для шаффл-борда. Вдоль правого и левого борта тянулись скамейки. На краю одной из них в одиночестве сидел сэр Генри Мерривейл. Его ноги в огромных башмаках были широко расставлены, а твидовая шляпа сдвинута за уши. В шести футах от него на деревянной подставке торчал колышек, на который он пытался набросить метательные кольца. Полностью поглощенный этим занятием, Г.М. что-то злобно бормотал, попутно комментируя каждый бросок и не обращая ни на кого внимания, словно находился на другой планете.

– Если парень понимает по-английски, то почему скрывает это?.. Взял слишком вправо… Потом ремень для правки бритв… Слишком высоко… И эти чертовы чернила… Опять промазал…

– Г.М.!

– И зачем так много печатей?.. Проклятое корыто все еще качается… Если бы только была хорошая причина…

Подойдя ближе, Макс пронзительно свистнул. Пробудившись от грез, Г.М. сердито уставился на него.

– Так это вы? Наконец поднялись с койки и ходите.

– Полагаю, вы не страдали от морской болезни?

– Я? – Г.М. презрительно фыркнул. – В жизни ею не страдал. Это все ваше воображение, сынок. Возьмем, к примеру, меня. Когда я огибал мыс Гаттерас…

– Да-да. Вы заняты?

– Просто сижу и думаю, – отозвался Г.М., почесывая нос. – Призрачный убийца, оставляющий призрачные отпечатки пальцев, требует размышлений.

– Вы едва ли знакомы с мисс Четфорд и мистером Латропом. Или уже успели познакомиться?

Латроп с нескрываемым почтением пожал руку Г.М., что явно порадовало старика. Вэлери оставалась холодной и колючей. Поднявшись и отвесив ей поклон, Г.М. собрал с палубы кольца и вернулся к скамейке.

– Мы в Штатах много о вас слышали, сэр Генри, – сказал Латроп. – Жаль, я не знал, что вы у нас находились. Ребята в мэрии оказали бы вам восторженный прием.

– Не сомневаюсь, – виновато произнес Г.М. – Это одна из причин, по которой я старался не показываться в публичных местах. Я люблю Америку – это самая гостеприимная страна в мире. Настолько гостеприимная, что, когда я провожу там две недели, меня приходится вносить на корабль, отравленного алкоголем. А я уже старик и не могу пить много.

– Кроме того, – продолжал Латроп, – едва ли можно было ожидать встретить вас так далеко от дома в такое время.

– Хмф, – буркнул Г.М. и метнул кольцо.

– А потом, если я правильно помню, газеты писали, что вас собираются сделать пэром и ввести в палату лордов.

– Это ложь! – рявкнул Г.М. – Не верьте ни единому слову! Они уже пытались это сделать и все еще выжидают момента, чтобы схватить меня и запихнуть в палату лордов. Но я одурачил их дважды и могу одурачить снова. – Он бросил еще одно кольцо, которое приземлилось в нескольких футах от колышка. – Полагаю, эконом сообщил вам, что мы решили собраться здесь и обсудить убийство?

Г.М. кивнул в сторону трапа, по которому поднимались еще бледные Хупер и доктор Арчер; за ними следовали третий помощник и эконом. Хотя еще ни слова не было сказано, Макс сразу ощутил изменение атмосферы. Эконом пребывал явно не в своей тарелке, несмотря на лихо сдвинутую набок шапку.

– Доброе утро, – поздоровался Гризуолд. – Все здесь?

– Не совсем, сынок, – отозвался Г.М. – Где капитан?

Последовала небольшая пауза.

– Капитан не сможет быть с нами сегодня утром, – осторожно ответил Гризуолд. – Э-э… возможно, весь день.

Г.М. застыл с поднятым кольцом, сверля маленькими проницательными глазками лицо эконома. Его скамейка качалась вместе с кораблем на фоне свинцового моря, усеянного белыми барашками. Ветер нещадно продувал палубу. Г.М. метнул очередное кольцо и вновь промазал. Он не стал развивать тему, но все понимали, что это означает. Окинув палубу взглядом, Макс понял, почему она выглядит по-другому. Количество дозорных у поручней было удвоено. Они вошли в опасную зону.

– Так вы хотели поиграть в шаффл-борд? – осведомилась Вэлери, повернувшись к Латропу. – Вы знали, что здесь состоится еще одно заседание инквизиции!

Г.М. знаком остановил ее и обратился к эконому:

– Вы поместили восемь карточек с отпечатками пальцев в надежное место?

– Они заперты в моем сейфе. Сам Гудини не смог бы до них добраться. Остальные карточки я не запер, так как у всего экипажа есть алиби на субботний вечер. Так что нам от них мало толку.

Г.М. тщательно прицелился перед очередным броском; уголки его рта были опущены.

– Скажите-ка, сынок, – обратился он к третьему помощнику, закрыв один глаз и измеряя другим расстояние до колышка, покуда палуба поднималась и опускалась у них под ногами. – Предположим, мы схватим убийцу или кого-то, кто замешан в преступлении. Что вы с ним сделаете? Запрете в арестантской?

Крукшенк невесело усмехнулся:

– Нет, сэр. Такое бывает только в книгах. Меня уже спрашивали об этом. Арестантскую используют, только если кто-нибудь из команды напьется в порту. Она не для пассажиров.

– Ну так что вы сделаете с подозреваемым в убийстве? – настаивал Г.М.

Третий помощник пожал плечами:

– Вероятно, капитан поместит его в свою каюту до передачи властям в порту.

– Поместит под охраной?

– Скорее всего, запрет. В конце концов, бежать ему некуда. С этого корабля только один выход, когда нельзя раздобыть шлюпку, – прямо за борт.

– Угу. Как произошло с Бенуа, – согласился Г.М.

Он снова прицелился. На сей раз кольцо приземлилось в двух футах от цели. Лицо Г.М. разгладилось, став абсолютно спокойным, но Максу это нравилось еще меньше. Глубоко вздохнув, Г.М. посмотрел на Вэлери Четфорд.

– Тогда заприте там эту девушку, – сказал он. – Я отвечаю за передачу ее властям по прибытии.

Глава 15

Последовало молчание. Вэлери попятилась, не без изящества двигаясь по качающейся палубе. Ветер задувал ее локоны за уши, вынуждая прищуривать глаза. На ее, лице застыл ужас.

– Не понимаю, о чем вы говорите! – воскликнула она пронзительным голосом. – Запереть меня?

– Вас, – кивнул Г.М. – Капитан, старший механик, офицеры на мостике и эти ребята здесь… – он указал на Крукшенка и Гризуолда, – не могут допустить никаких глупостей. Плавание с боеприпасами в бурю вроде той, которая бушевала последние два дня, не похоже на пикник. У них забот более чем достаточно, и они не могут позволить вам бросать гаечные ключи в машины просто для забавы. – Спокойствие, звучащее в его голосе, заставило ее отступить еще дальше. – Конечно, на борту нет «серого порошка» для проявления отпечатков пальцев, – продолжал Г.М., – но толченый мел, нанесенный мягкой щеткой, успешно его заменяет. Ваши отпечатки найдены на выключателе в каюте миссис Зия-Бей и на ее туалетном столе. Крукшенк обнаружил их прошлой ночью, а Гризуолд сравнил с вашими отпечатками на карточке. Верно, сынок?

Третий помощник мрачно кивнул. Эконом уставился на палубу. Никто из остальных не издавал ни звука, кроме Хупера, который со стуком уронил свой спасательный жилет и плюхнулся на скамейку рядом с Г.М. Доктор Арчер ухватился одной рукой за спинку скамейки.

– Я хочу, чтобы вы прекратили притворяться дурочкой, – снова заговорил Г.М., прицеливаясь перед очередным броском, – и отказались от всех выдумок, которыми пудрили нам мозги. Предупреждаю, это ваш последний шанс.

– Вы отрицаете, что я… – начала Вэлери.

Г.М. снова остановил ее.

– Я не отрицаю, что ваше имя, возможно, Вэлери Четфорд и что вы, возможно, кузина Кенуорти. Его фамилия показалась мне знакомой. Он сын старика Эббсдейла, которого я знал, когда он был контр-адмиралом на Фолклендах. Сегодня утром мы с ним связались.

– Связались? – переспросил Латроп. – Как вам это удалось? Вам бы не позволили послать радиограмму. Мы отрезаны от всех.

– Я подумал, что это может считаться официальным делом, и мы воспользовались радиотелефоном. – Г.М. снова посмотрел на Вэлери. – У Эббсдейла есть сестра, Эллен Кенуорти. Ее первым мужем был Джосси Бернард из министерства иностранных дел, и у них родилась дочь Вэлери, прежде чем Джосси умер лет восемнадцать назад. Позднее Эллен вышла за школьного учителя по фамилии Четфорд. Эббсдейл категорически возражал против этого брака, во-первых, потому, что Четфорд был не совсем с верхнего этажа, а во-вторых, потому, что говорили, будто он сожительствует со своей экономкой – некой Фогель. Но Эллен вышла за него, затем они вместе с девочкой уехали на Бермуды. Эббсдейл отказался общаться с сестрой. Правильно, сынок?

Бросая кольцо, он вытянул шею и обернулся. Джером Кенуорти, словно бродящий призрак, закутанный до ушей в твидовое пальто, карабкался по трапу, волоча за собой спасательный жилет. Подойдя к скамейке, он отодвинул Хупера и сел.

– Этот молодой парень, – продолжал Г.М., – говорил со своим отцом по радиотелефону и заявил, что девушка подлинная. Пока что мы этому поверим. Но мы не можем поверить откровенной лжи, будто она пробыла с молодым Кенуорти пятнадцать минут в субботу вечером. Ну, девочка, вы собираетесь признаться, что были в каюте миссис Зия-Бей, или нет?

Челюсть Вэлери напряглась. Она была испугана и к тому же казалась ошеломленной. Ее лицо выражало еще одну эмоцию, которую Макс не вполне мог описать словами. Неуверенность? Подозрение?

– Свет моих очей, – пробормотал Кенуорти, созерцая свои ботинки, – вам лучше откровенно признаться. Этим утром они поджаривали меня как камбалу, и ничто бы не удовлетворило меня больше убедительного алиби. Но это не сработало. В данный момент меня не заботит, что случится. Мне наплевать, даже если корабль пойдет ко дну. Неужели мы должны сидеть здесь на таком ветру? Не могли бы мы спуститься в бар и спокойно умереть?

– Предположим, я сказала вам… не всю правду, – заговорила Вэлери. – Почему вы так из-за этого суетитесь?

Г.М. был искренне потрясен. Он застыл с кольцом в руке как парализованный, с открытым ртом и в съехавшей на глаза шляпе.

– Будь я трижды проклят! – воскликнул он. – Два убийства за пять дней! Почти паника в зоне субмарин! Полусумасшедший разгуливает с бритвой и револьвером! А эта девушка хочет знать, из-за чего мы суетимся!

– Чепуха! – отрезала Вэлери. К ее страху примешивалось раздражение – во всяком случае, так казалось Максу. – Вы отлично знаете, кто убийца.

– Вот как?

– Конечно знаете. Это капитан Бенуа.

– Капитан Бенуа?

– Естественно. Вы знали это с субботнего вечера.

– Но, девочка моя…

– Меня не интересует, какие истории вы распространяете, – прервала Вэлери. – Капитан Бенуа убил миссис Зия-Бей, но потом не смог вынести тяжести своей вины и застрелился. Кузен моей стюардессы – один из дозорных. Она говорит, что он фактически видел, как это произошло – как капитан Бенуа поднес револьвер к голове и нажал на спуск. По-моему, это было преступление из-за страсти – такое типично для французов. Он писал ей письма, а потом убил ее и забрал письма назад. – Хупер вскочил и энергично замотал головой, но Вэлери не дала себя перебить. – Все это я давно могла бы вам рассказать. Я видела его в субботу вечером.

– Одну минуту, – произнес Г.М. так резко, что это остановило явный приступ истерии Вэлери. – Вы видели, как капитан Бенуа убил миссис Зия-Бей?

– Ну, не совсем. Это было бы слишком ужасно. Такого я бы не вынесла. Но я видела, как он выходил из ее каюты, когда она уже наверняка была мертва.

Г.М., все еще держащий кольцо, уставился на него так, словно видел впервые в жизни.

– Бенуа на месте преступления, – пробормотал он. – Бенуа пытается сказать им что-то и удивляется, когда они говорят: «Ah, oui». Бенуа оставляет записку. Бенуа устранен… Человек, который знал слишком много, получает пулю в затылок… – Он снова повысил голос. – Когда вы видели его выходящим из каюты миссис Зия-Бей?

– Примерно без пяти десять. Он нес большую пачку компрометирующих его писем – толщиной в три или четыре дюйма!

– Вы снова нам лжете? – загремел Г.М.

– Позвольте мне выразить свое мнение… – с улыбкой вмешался доктор Арчер. – Видимо, у этой молодой леди развилась навязчивая идея на почве компрометирующих писем. Пачка писем шириной в три или четыре дюйма – уже не пачка, а целый архив.

– Люди иногда совершают странные поступки, – задумчиво промолвил Хупер. – Это совсем как в кино.

– Пожалуй, – мрачно согласился Латроп. – Теперь, когда кота выпустили из мешка, я хотел бы кое-что понять. Молодой Мэттьюз пересказывал нам вашу историю о таинственных письмах. Прежде всего, откуда вы знали, что у этой женщины полный чемодан писем?

Все начали говорить одновременно, но могучие легкие Г.М. заставили их умолкнуть.

– Спокойно! Девочка моя, расскажите нам, что с вами произошло между девятью сорока пятью и десятью вечера в субботу. Только на этот раз мы хотим услышать всю правду.

Вэлери с трудом взяла себя в руки.

– Я пошла в каюту миссис Зия-Бей умолять ее отдать письма бедного Джерома…

– Черт побери мою душу, я же говорил вам, что никогда не писал никаких пи…

– Ш-ш! Продолжайте, девочка.

– Тогда чтобы оказать кое-кому услугу. – В глазах Вэлери (не без помощи положения лицом к ветру) блеснули слезы. – Когда я подошла к двери, то услышала, как она разговаривает в каюте с каким-то мужчиной.

– С каким мужчиной? – спросил Г.М. – Вы могли бы опознать его голос?

– Боюсь, что нет. Помню, что голос был довольно низкий, но человек говорил тихо, и я не могла разобрать слов. Я вошла в каюту мистера Мэттьюза напротив (не зная, что это его каюта, иначе я бы никогда этого не сделала) и стала ждать, когда этот человек уйдет. Вскоре я услышала, как дверь каюты Б-37 открылась и закрылась. Я рискнула выглянуть и увидела капитана Бенуа, сворачивающего в главный коридор спиной ко мне. В руке у него был продолговатый конверт, полный писем.

– Откуда вы знаете, что там были письма?

– Ну, какие-то бумаги – естественно, я подумала, что это письма.

– Угу. А потом.

Девушка судорожно глотнула.

– Я постучала в дверь каюты миссис Зия-Бей. Ответа не последовало, поэтому я открыла дверь. В каюте горел свет. Я увидела ее лежащей лицом вниз на туалетном столике, всю в крови… Брр! Я едва не потеряла сознание. Чтобы убедиться, что она мертва, я подошла ближе и, должно быть, оставила на столе отпечатки пальцев. Выходя из каюты, я выключила свет. Не знаю, зачем я это сделала, – я чувствовала себя ужасно. Смутно помню, как я скользнула назад в каюту мистера Мэттьюза и стала думать, что делать дальше. Я простояла там минут пять за закрытой дверью…

– Вы сознаете, мисс Четфорд, – прервал ее эконом, – что настоящий убийца, должно быть, находился в каюте Б-37 – вероятно, прятался в ванной, – когда вы вошли взглянуть на тело миссис Зия-Бей?

– К-как это?

– Если только миссис Зия-Бей не убил Бенуа, а его не убил кто-то другой, что выглядит не слишком правдоподобным. Продолжайте.

– Я простояла в каюте мистера Мэттьюза минут пять…

– Стоп! – На сей раз ее перебил Г.М. – В течение этого времени кто-нибудь выходил из каюты Б-37 – после того, как ее покинул капитан Бенуа? Вы слышали кого-нибудь?

Вэлери покачала головой:

– К сожалению, я была слишком расстроена, чтобы обращать на это внимание. Если бы кто-то выходил, я бы все равно не услышала. Но убийцей должен быть Бенуа! Мне и в голову не приходило, что это может быть кто-то другой. Он застрелился – значит, все сходится. Вы просто пытаетесь меня запугать!.. Минут через пять я услышала, как кто-то подошел к каюте Б-37 и постучал в дверь. Я выглянула снова и увидела мистера Мэттьюза. Вскоре он открыл дверь. Когда он послал стюарда за капитаном, я попыталась улизнуть, но едва не налетела на стюардессу и снова скрылась в каюте. Все остальное, что я вам рассказала, – чистая правда. Я оставалась в каюте мистера Мэттьюза, а потом в его ванной несколько часов. А когда он вернулся, то осыпал меня оскорблениями.

Г.М. казался слегка озадаченным.

– Все это время вы думали, что Бенуа – убийца. Тогда почему вы об этом не сообщили?

– Чтобы спасти Джерома! – трагическим тоном воскликнула девушка. – Я даже рассчитывала на благодарность.

Должно быть, Вэлери инстинктивно чувствовала, что переигрывает, но продолжала переигрывать еще сильнее, повторив слушателям историю о письмах, которую рассказывала Кенуорти. Маленький демон эмоциональной игры проник в ее арийскую душу, взывая к сентиментальной драме. Макс знал это. И Кенуорти, имевший несколько дней на размышление, очевидно, понимал это тоже.

– Значит, вы защищали доброе имя этого парня? – осведомился Г.М., бросая последнее кольцо.

– Да.

Г.М. посмотрел на Кенуорти:

– Эти письма существовали в природе, сынок?

– В последний раз говорю, что нет! Неужели я похож на олуха, который изливает душу на бумаге? Устно – да. В ночном клубе – несомненно. Но не для глаз адвоката. Не думайте, Вэлери, что я не испытываю к вам благодарности. Я ценю то, что вы пытались сделать, и мой старик оценит это тоже. Но не сочтите меня неучтивым, если я скажу, что все ваши усилия помочь мне только посадили меня в лужу.

– Сынок, вы видели тело убитой женщины?

– Видел. – Длинное лицо молодого человека слегка позеленело. – В холодильной комнате, или как это называется.

– И вы узнали ее?

– Нет. Разве только… – Он слегка сдвинул брови. – У меня сложилось смутное впечатление, что я однажды видел ее раньше при обстоятельствах, которые показались мне очень комичными, и с кем-то, чье лицо я тоже видел на борту этого корабля.

– Но где? Когда? И с кем?

– Не помню! – простонал Кенуорти. – Если бы чертово море немного угомонилось и позволило моим кишкам не давить мне на мозги, я мог бы расшевелить свое подсознание.

– Вам может представиться шанс, если мы попадем в туман, – усмехнулся третий помощник. – Что весьма вероятно.

– Премного благодарен за маленькое утешение. – Кенуорти повернулся к Г.М.: – Может, и вы, сэр, сумеете меня утешить? Разве так уж невозможно, что Бенуа убил эту женщину, а потом покончил с собой? Моим размягченным мозгам это кажется самым разумным объяснением.

– Именно этот вопрос я хотел задать! – вмешался доктор Арчер, постукивая наманикюренными пальцами по спинке скамейки. – Почему вы так уверены, что это не самоубийство?

– Потому что, сынок…

– Одну минуту! – Доктор Арчер поднял руку. – Если верить истории мисс Четфорд, я не могу видеть иного объяснения. Мог ли кто-то еще выскользнуть из каюты миссис Зия-Бей после ухода капитана Бенуа, чтобы это не услышала мисс Четфорд? Ведь она слышала, как дверь открылась и закрылась раньше. Уверен, что она бы услышала это снова. Не придумываете ли вы воображаемого убийцу ради удовольствия создать себе проблему? Поверьте, леди и джентльмены, у меня есть опыт в подобных делах.

Г.М. вскинул голову:

– Опыт? Какой опыт?

Доктор усмехнулся:

– Несколько лет я работал полицейским врачом в отделе «А» столичной полиции. По поводу этого дела я помалкивал, так как хотел, чтобы гора пришла к Магомету. – Он щелкнул пальцами, словно стряхивая хлебную крошку. – Имя старшего инспектора Мастерса вам что-нибудь говорит, сэр Генри? Или сержанта, а ныне инспектора Полларда? Но оставим мою репутацию. В понедельник утром я, по просьбе судового врача, никогда не делавшего подобных операций, произвел вскрытие тела миссис Зия-Бей.

– Отлично, – кивнул Латроп. – Я на этом настаивал. Согласно закону…

Доктор Арчер остановил его.

– Настойчивость мистера Латропа привела к результатам, которые могли бы вас удивить.

Г.М. уставился на него:

– Вы не собираетесь сообщить нам, сынок, что эту женщину отравили или утопили?

Доктор рассмеялся. Макс подумал, что его постоянные смешки и шуточки могли бы действовать им на нервы, если бы не были искренне веселыми и не помогали бы разрядить обстановку.

– Я только сказал, что результаты могли бы вас удивить, – напомнил доктор Арчер. – Но сейчас я спрашиваю вас как юрист-медик: какие есть доказательства, что капитан Бенуа не застрелился сам?

Джордж Э. Хупер поднялся и повторил свой рассказ.

– Вы действительно все это видели? – допытывался доктор.

– Я видел убийство своими глазами! – Хупер указал на них, дабы усилить впечатление.

– Но как вы могли быть уверены в кромешной тьме, что рядом с капитаном был кто-то еще? Или что ему выстрелили в затылок?

– Я видел это во время выстрела, – просто ответил Хупер.

– При вспышке?

– Да.

– Мой дорогой сэр, это невозможно.

Хупер изменился в лице.

– Вы называете меня лжецом? – осведомился он после паузы.

– Вовсе нет. Я только говорю…

– Если это не значит назвать лжецом… – Хупер внезапно подпрыгнул, словно каучуковый мяч.

– Ну, ну! – успокаивающе произнес Латроп, покуда Г.М., собрав кольца, возобновил их метание. – Все это дело выглядит невозможным. Когда несуществующие люди оставляют отпечатки пальцев, это невозможно. Когда два плюс два не равняется четырем, это невозможно. Говорю вам, сэр Генри, вы должны в этом разобраться, иначе мы все спятим. Так больше не может продолжаться. Или может?

Этой ночью убийца нанес новый удар.

Глава 16

Вечер среды. Свежий северо-восточный ветер, стрелка барометра падает. Долгота и широта опущены по требованию цензора. Напряжение в атмосфере растет, как будто эхо приглушенного щелканья радиоключа проникало в пассажирские помещения. Офицеры, как обычно, занимались своими делами, но их можно было увидеть только на расстоянии. Они появлялись и исчезали. Лайнер в море не менее чувствителен к эмоциональной атмосфере, чем театр, что ощущали на себе пассажиры. Было объявлено, что в салоне после обеда покажут фильм, но бар закроется в десять.

Макс, убивая время до переодевания к обеду, направился в свою каюту незадолго до семи. Он не прошел дальше двери рядом с сувенирной лавкой на палубе «Б», когда его задержал знакомый сердитый голос:

– Слушайте, это начинает действовать мне на нервы. Повторяю: мне не нужен восстановитель волос. Я хочу только побриться, понимаете? По-брить-ся! Пять дней я брился сам, чтобы не попадаться вам на глаза. Ради бога, прекратите болтать о восстановителе и переходите к делу!

– Волосы как трава, – сказал парикмахер. – Трава растет, не так ли, сэр? Ни один мыслящий человек не может в этом сомневаться. А почему она растет?

– Понятия не имею.

– Потому что ее поливает дождь! – с триумфом заявил парикмахер. – Как видите, даже трава, которая является даром Божьим и природным феноменом, требует орошения.

Макс отодвинул занавесь и просунул голову в парикмахерскую. Комната с белыми плитками и сверкающими зеркалами выглядела бы чистой и аккуратной, если бы не Г.М., который злобно уставился на белое покрывало поверх съехавших на нос очков. Парикмахер, открыв стеклянную дверцу и обследовав кипятящиеся полотенца, с удовлетворением закрыл ее и продолжил взбивать мыльную пену в керамической кружке.

– Как видите, даже госпожа Природа нуждается в подобном уходе… Входите, сэр, вы следующий!

Узнав Макса, парикмахер прекратил взбивать пену и поставил кружку. Казалось, в голове у него мелькнуло зловещее подозрение. Но так как Макс всего лишь кивнул, подумав, что ему не мешает подстричься, подошел к стулу и взял журнал «Тэтлер», парикмахер возобновил работу, время от времени поглядывая на Макса уголком глаза.

– Скажу вам еще кое-что, сэр, – громко продолжал он. – Вчера я чувствовал себя слегка обиженным… Позвольте взять ваши очки, сэр. Вот так.

– Вы помните, что я говорил вам насчет полотенца, сынок? Оно не должно быть слишком горячим. У меня чувствительная…

– Как и у всякого человека, у меня имеется своя гордость, – оскорбленным тоном заявил парикмахер. – К тому же вы были моим первым клиентом… Давайте попробуем полотенце. Надеюсь, оно не слишком горячее?

– Угу!

– Да или нет, сэр?

– Угу! Угу! Угу!

– Тогда все в порядке. Сидите спокойно, сэр, пока я не оберну его вокруг вашей головы, оставив снаружи нос. Кстати, о носах… но я еще к этому вернусь. Я говорил, что у меня, как у любого человека, имеется гордость. Хотя вы заплатили мне втрое больше положенного, но джентльмен крайне редко встает с моего кресла, когда у меня на кисточке еще остается пена. Ладно, оставим этого. Сегодня вечером показывают фильм с Ширли Темпл, и я уверен, что вы… Что-нибудь не так, сэр?

Последовала такая долгая пауза, что Макс, в задумчивости перелистывавший страницы журнала не глядя на них, наконец почувствовал ее. Он испытывал глубокое отвращение к творящейся на корабле неразберихе. Макс знал, что Вэлери Четфорд – мошенница, и подозревал, что неприятности еще не закончились. Эффект молчания был подобен взрыву. Он поднял взгляд и увидел отражение лица Г.М. в большом зеркале на стене.

Держа в руке полотенце, Г.М. пытался выпрямиться в кресле парикмахера. Выражение его раскрасневшегося лица и выпученных немигающих глаз не могло бы выглядеть более странным, даже если бы парикмахер огрел его по затылку бутылкой знаменитого восстановителя волос.

– Дайте мне мои очки! – внезапно потребовал он.

– Сэр?

– Дайте мои очки! – рявкнул Г.М., соскальзывая с кресла и возясь с обмотанным вокруг шеи покрывалом. – К сожалению, сейчас у меня нет времени для бритья.

Это явилось пределом того, что могла вынести профессиональная гордость парикмахера. Какое-то мгновение казалось, что сейчас он швырнет кружку с пеной на пол и запляшет на осколках.

– Избавьте меня от этого чертова облачения Аппия Клавдия![28] – взвыл Г.М., но, когда покрывало убрали, он неожиданно пожал парикмахеру руку. – Вы сами не знаете, сынок, какую услугу мне оказали. Когда я думаю, что избегал этого места, хотя оно все время служило источником вдохновения, то готов пнуть самого себя так, чтобы я отлетел к самому носу этого корыта. Я обязательно вернусь и даже куплю бутылку вашего восстановителя! А пока вот вам фунт в качестве аванса. Пошли, Макс. У нас есть дело.

Двое клиентов так быстро вылетели из комнаты, что парикмахеру пришлось бежать за ними с их спасательными жилетами. Когда они спускались по ступенькам, Г.М. поделился информацией.

– Нам нужно найти эконома. Я не уверен и ненавижу делать предсказания, но думаю, что нашел разгадку.

Хотя офис эконома был открыт, самого Гризуолда там не оказалось. Его клерк, симпатичный веснушчатый молодой человек с серьезными манерами, выразил сожаление.

– Я хочу только взглянуть на карточки с отпечатками пальцев пассажиров, – настаивал Г.М. – И мне нужно увеличительное стекло.

– Простите, сэр, но карточки в сейфе, и я не знаю, как его открыть.

– Где эконом?

Молодой человек заколебался.

– Думаю, на совещании в капитанской каюте. Я не могу беспокоить его даже ради вас.

Лицо Г.М. помрачнело.

– Вот как? Поблизости субмарины?

– Не знаю, сэр. На вашем месте я бы вернулся позже.

– Насколько позже?

– Вероятно, намного. В любом случае после обеда.

– Ничего не поделаешь, – проворчал Г.М.

– А вы не можете зайти в капитанскую каюту?

– Нет, если они заняты серьезным делом. А вы не можете немного потерпеть? – огрызнулся Г.М., хотя был самым нетерпеливым из людей. – Время еще есть, а немного жратвы нам не повредит.

«Немного жратвы» заставило остальных пассажиров явиться в ресторан. Г.М. с заткнутой за воротник салфеткой ел спокойно, не произнося ни слова. Никто не упоминал о субмаринах. Хупер и Латроп затеяли долгий библейский спор об израильтянах, пересекших Иордан, ширину которого они обсуждали некоторое время, покуда кто-то не осведомился, не имеют ли они в виду Красное море.

Хупер, упрямый как целый сомерсетширский полк, настаивал, что это был Иордан. Латроп, более податливый, рассказал мрачный анекдот о наводнении в Пенсильвании. Доктор Арчер присоединился к разговору с еще более мрачным анекдотом о войне в Испании. По какой-то причине истории казались забавными, вызвав дружный смех.

Снова ожидание… Макс внезапно осознал, что эта война состоит из сплошного ожидания и потому так действует на нервы.

Эконом так и не появился.

После обеда все собрались в салоне, где показывали фильм. Пассажиры серьезно наблюдали, как Ширли Темпл доводит до слез злых богачей и объединяет любящие сердца – зрелище хотя и бросавшее вызов здравому смыслу, но помогавшее коротать время. Посреди фильма Г.М. куда-то исчез и больше не возвращался.

Качка началась снова, и Кенуорти быстро удалился. Доктор Арчер предложил поплавать в бассейне, и Макс обещал к нему присоединиться. Затем он последовал за Вэлери Четфорд в курительную. Девушка села на диван подальше от света.

– Привет, – поздоровался Макс. – Не хотите выпить со мной?

– Нет, спасибо.

– Простите. Я забыл, что вы не одобряете выпивку.

– Если вы так ставите вопрос, – отозвалась Вэлери, – я выпью бренди.

Часы над пустым камином громко тикали. Макс не намеревался уязвить девушку своим замечанием. Когда Вэлери выходила из салона, она показалась ему усталой, одинокой и подавленной. На ней снова было серое вечернее платье, которое выглядело поношенным.

– Понравился фильм?

– Так себе.

– Неважно себя чувствуете?

– Со мной все в порядке, благодарю вас. Откуда это внезапное дружелюбие, мистер Мэттьюз?

«О боже!» – подумал Макс, чувствуя на себе ее взгляд. Молочно-белые обнаженные плечи девушки создавали более яркое впечатление юности, чем ее лицо. Она нервно щелкала замком сумочки.

– Мне не следовало это говорить, – сказала Вэлери. – Я ничем не лучше вас.

– Это невозможно.

– Еще как возможно. Вы ведь думаете, что я не лучшим образом выглядела утром на шлюпочной палубе, не так ли? Но для меня это облегчение. Я вам не нравлюсь и поэтому больше не буду перед вами притворяться. Я не хуже вас знаю, кем себя выставила. – Внезапно она ударила себя сумочкой по бедру, и ее голос дрогнул. – Во всем мире нет более жалкого создания, чем я!

Снова игра? Макс в этом сомневался. В голосе девушки звучала искренность, которую он редко слышал в нем раньше.

– Успокойтесь, – сказал Макс. – Я вовсе не думаю, что вы кем-то себя выставили. Просто вы могли бы с самого начала рассказать им то, что знали, и не делать из этого тайну.

– Вы имеете в виду историю о компрометирующих письмах в сумке той женщины?

В этот момент сумочка самой Вэлери, чьим замком она постоянно щелкала, распахнулась. Стюард, принесший им бренди, склонился над ними в полумраке и поставил бренди на низкий кофейный столик у дивана. И он, и Макс видели то, что лежало в сумочкеВэлери, – большой никелированный электрический фонарь.

– Прошу прощения, мисс, – поколебавшись, заговорил стюард, – но…

– Да?

– Этот фонарь… – Стюард виновато улыбнулся. – Вы ведь не берете его с собой на палубу? Я просто подумал, что должен предупредить вас…

– Конечно нет! – ответила Вэлери. – Я взяла его на случай… ну, если электричество погаснет и нам придется садиться в спасательную шлюпку в темноте и холоде.

– Все в порядке, мисс, – заверил ее стюард. У него были манеры дипломата – он мог говорить о погоде тоном человека, делящегося конфиденциальной информацией. – Только, – добавил он, понизив голос, – я слышал, что прошлой ночью что-то случилось. Кто-то оставил открытым иллюминатор, или, может быть, один из дозорных курил на палубе. Как бы то ни было, нужно соблюдать осторожность.

– Но… – Вэлери выдержала паузу. Они не станут стрелять, пока мы не сядем в шлюпки?

– Конечно нет. – Стюард снова улыбнулся. – Беспокоиться не о чем, мисс. – Он бросил многозначительный взгляд на Макса: – Бар закрывается в десять, сэр. Мне придется выключить свет. Хотите сделать последний заказ?

Макс покачал головой, и стюард отошел, оставив их вдвоем.

– Сигарету?

– Нет, спасибо.

Он зажег сигарету для себя и залпом допил свое бренди.

– Простите, – внезапно заговорила Вэлери, – но не допьете ли вы и мое бренди? – Она встала и подобрала спасательный жилет. – У меня ужасно болит голова, и я хочу лечь. Вы не возражаете?

– Вовсе нет. – Макс поднялся, опираясь на трость и чувствуя боль в ноге. – Примите пару таблеток аспирина и ложитесь. Доброй ночи.

– Доброй ночи.

Море успокаивалось, и стук машин становился громче. Часы начали бить десять. Макс курил, пока не выключили свет и пока стюард укоризненно не склонился в его сторону. Допив бренди Вэлери, он направился через длинную галерею, где прихватил пару книг, в салон и уселся в углу, откуда мог наблюдать за главной лестницей. Еще до одиннадцати, направляясь в свою каюту, мимо прошел Хупер, немного позже – Латроп.

– Я слышал, – заметил Латроп, – что сегодня десятью милями позади нас потопили нефтяной танкер.

– На этих кораблях можно услышать что угодно.

– Ха! Вы кажетесь необычайно хладнокровным.

– Просто обычным, – отозвался Макс. – Вы, случайно, не знаете номер каюты мисс Четфорд?

Латроп воздержался от шутливых замечаний.

– Кажется, знаю! – воскликнул он после паузы. – В-20. Помню, она смеялась и говорила, что это формула какого-то газа.

– Спасибо.

– Будьте осторожны, – предупредил Латроп и удалился.

Машины продолжали стучать. Г.М. все еще не появлялся. В половине двенадцатого Макс больше не мог игнорировать предупреждение стюарда салона о выключении света. Он направился к офису эконома, но на стук никто не ответил. Потом Макс намеревался подойти к каюте В-20 и убедиться, что Вэлери легла спать, но в последнюю минуту решил, что его мотив может быть неверно истолкован. Вернувшись в главный холл на палубе «А», который оставался более-менее освещенным, Макс сел и начал читать.

Часы на стене щелкали при каждом движении стрелок. Тяжелый воздух на борту герметически закупоренного корабля снова сделал свое дело, и Макс задремал на стуле. Внезапно он проснулся, не зная, сколько прошло времени, но с острым ощущением, что ему грозит опасность и что за ним наблюдают.

Макс настороженно огляделся. Тусклая лампа горела только над лестницей – кто-то, очевидно, погасил остальной свет. На борту «Эдвардика» не слышалось ни звука, за исключением поскрипывания переборок и стука машин. Посмотрев на часы над лифтом – те самые, которые отмечали время после ухода Эстелл Зия-Бей, – он с испугом увидел, что уже без десяти три.

Его единственным желанием было как можно скорее найти Г.М. Макс не мог лечь спать, не узнав разгадки. Нужно отыскать каюту Г.М. на шлюпочной палубе, несмотря на опасность – реальную или воображаемую. Чувствуя головокружение от духоты воздуха и стараясь двигаться бесшумно, насколько позволяла хромота, Макс направился к дверям затемнения и выбрался наружу.

Найти сходный трап было нетрудно. Макс поднялся на шлюпочную палубу. Ветер прекратился, и холодное зимнее небо усеивали звезды. Тусклый голубоватый свет позволял различить отдельные предметы на расстоянии нескольких футов. Было так тихо, что Макс слышал перешептывание дозорных. Но ощущение опасности не исчезало – он чуял ее почти физически.

Что-то метнулось впереди него.

Белое меховое манто выдало его обладательницу. Макс понял, что это Вэлери Четфорд, прежде чем схватил ее за запястье. В ее руке поблескивал электрический фонарь.

Собственный хриплый шепот показался Максу призрачным звуком, исходившим скорее из мозга, чем изо рта.

– Отдайте мне этот фонарь.

Ответа не последовало.

– Отдайте мне фонарь, – повторил Макс. – Если вы попытаетесь нажать кнопку, мне придется вас ударить. Неужели вы еще недостаточно натворили?

– Вы с ума сошли! – прошептала в ответ Вэлери. – Вы же не думаете, что я собиралась…

– Отдайте фонарь!

Море монотонно шипело и плескалось в такт движениям огромной серо-черной трубы и фок-мачты на фоне звездного неба. Это был час самоубийств и дурных снов. Скоро начнется рассвет. Макс попытался вырвать фонарь.

– Слушайте! – внезапно сказала Вэлери.

Оба резко повернулись. Послышался топот ног по палубе и голос – негромкий, но четкий в ночном безмолвии:

– По правому борту со стороны носа субмарина! Выпустила торпеду!

Спустя двадцать секунд колокола начали звонить в каждом углу корабля, подавая сигнал тревоги.

Глава 17

«Что дальше?» – думал Макс, не ощущая никаких эмоций, которые мог бы припомнить впоследствии. В течение двадцати минут перед началом колокольного звона сотня мыслей промелькнула у него в голове. Его интересовало, взлетит ли корабль на воздух, как заводная игрушка, которая была у него в детстве, куда бы ни попал снаряд, или в корпусе есть места, где он мог бы взорваться без детонации груза.

Колокола звенели под палубой, словно на пожаре.

– Бегите в вашу каюту, – скомандовал Макс, – возьмите одеяло и все, что может понадобиться, и идите в столовую. Спасательный жилет при вас?

– Вы же не думаете, что я пыталась подать сигнал… – начала Вэлери.

– Не важно, что я думаю. Вы можете двигаться быстрее меня. Торопитесь!

– Разве мы не пойдем к спасательным шлюпкам?

– Черт бы вас побрал! – выругался Макс. – Вы же слышали, что говорил нам третий помощник. Выполняйте инструкции!

Кто-то рассказывал ему, что движущаяся в воде торпеда издает щелкающий звук, похожий на смешки, и что, если заметить ее на достаточно далеком расстоянии, корабль, двигаясь зигзагами, может от нее увернуться.

Вэлери убежала. Колокола продолжали звонить. Макс поспешил вниз. Дважды он падал, не чувствуя боли.

Нижние палубы пришли в движение. Мимо быстро прошел матрос, свертывая канат. Застегнув спасательный жилет, Макс вошел в свою каюту, показавшуюся ему невыносимо жаркой. Достав из ящика туалетного стола бумажник и паспорт, который утром забрал у эконома, он огляделся в поисках других предметов, которые могут пригодиться. Перчатки. Запасные сигареты и спички. Противогаз и одеяло. Одна часть его мозга продолжала напряженно прислушиваться, словно микрофон. Макс ожидал взрыва торпеды, но его не было. Неужели она уже взорвалась? Это казалось невероятным. Выйдя из каюты, Макс добрался до коридора, но вспомнил, что забыл пальто, и вернулся за ним.

Его удивляло, что он больше не боится. «Убирайся отсюда! – говорил себе Макс. – Чего ты ждешь? Не глазей по сторонам! Торпеда вот-вот взорвется!»

Выйдя во второй раз, Макс встретил своего каютного стюарда, который спросил, есть ли у него все необходимое, и получил утвердительный ответ. Из-за колокольного звона все еще приходилось кричать. Когда Макс добрался до столовой, там уже были некоторые пассажиры. Третий помощник, стоявший у двери, пересчитывая входящих, кивнул и усмехнулся, когда Макс прошел мимо.

Маленькие мозаичные зеркала колонн сверкали при ярком свете, отражая происходящее. На столах были скатерти. Хупер, в спасательном жилете, одеяле и зеленой тирольской шляпе с пером, спокойно стоял у стола, барабаня по нему пальцами. У другого стола сидел Латроп в противогазе. Вскоре вошли доктор Арчер и Кенуорти, курящий сигарету. Оба, подумав, сели. Никто ни с кем не разговаривал. Последней появилась Вэлери.

Звон внезапно прекратился, но все по-прежнему молчали.

Сняв спасательный жилет, Макс надел пальто и нацепил жилет поверх него. Вэлери за соседним столиком возилась со шнурками, и он помог ей. Она первая нарушила молчание.

– Я боюсь… – начала девушка, но Макс стиснул ее плечо, и она умолкла.

Одна из дверей кухни скрипнула. Вода в графинах на столиках наклонялась взад-вперед в соответствии с движениями корабля. Макс не ощущал изменения скорости. Латроп поднял с лица противогаз и громко произнес:

– Должно быть, они промазали.

– Похоже на то, – кивнул Хупер. – Сын мой, – окликнул он третьего помощника, – я забыл подарок для малышки Лу. Могу я вернуться за ним наверх?

– Нет. Пожалуйста, оставайтесь на месте.

– Но какого черта они ждут? – осведомился Латроп.

– Сохраняйте спокойствие.

Кенуорти, посмотрев по очереди на каждого пассажира, продолжал с высокомерной улыбкой курить сигарету. Доктор Арчер задумчиво проверял содержимое своих карманов: фонарь, портсигар, фляжку, зажигалку и две плитки шоколада. Один раз его рука дрогнула, и он быстро огляделся, боясь, не заметил ли кто-нибудь это. Хупер вздохнул со скучающим видом. В Сомерсете их приучили к опасности, подумал Макс.

– Сын мой, могу ли я… – снова обратился Хупер к третьему помощнику.

Макс сидел неподвижно. Где же сэр Генри Мерривейл?

Весь корабль словно ожил, наполнившись движениями и звуками снаружи. Латроп потирал руки в перчатках. Доктор Арчер налил в стакан немного воды и выпил ее.

– Мистер Крукшенк! – резко окликнул Макс, и все вздрогнули. – Одного из нас не хватает. Мы…

– Пожалуйста, тише.

По наружному трапу застучали шаги, и третий помощник вытянулся по стойке «смирно». Стеклянные двери открылись, и Макс увидел последнего человека, которого ожидал увидеть, – старину Фрэнка. Войдя в комнату, коммандер Мэттьюз окинул всех взглядом и спокойно заговорил:

– Не тревожьтесь, леди и джентльмены. Опасности нет. – Он расправил широкие плечи. – Нет никакой субмарины. Можете возвращаться в ваши каюты. Мы стали жертвами ложной тревоги.

Понадобилось около полуминуты, чтобы смысл этих слов дошел до людей, приготовившихся к смерти. Воцарилось гробовое молчание, нарушаемое лишь топотом ног наверху – экипаж возвращался в свои спальные помещения. Красный лак столовой, множество зеркал, отражающих старину Фрэнка с поднятой рукой, – ни один эпизод плавания не запечатлелся в памяти Макса так ярко, как этот.

Доктор Арчер поднялся со стула, но у него онемели ноги, и он, улыбнувшись, снова сел. Кенуорти зевнул.

– Одну минуту! – сказал коммандер Мэттьюз. – Мистер Крукшенк, закройте двери.

Третий помощник повернулся, закрыл двойные двери и запер их на задвижки, потом заглянул в кухню убедиться, что она пуста. Коммандер Мэттьюз, держа руки в карманах, шагнул ближе к пассажирам.

– Я сказал, что вы можете возвращаться в ваши каюты, – продолжал он, – но выразился фигурально, чтобы успокоить вас. Предпочитаю, чтобы вы какое-то время оставались здесь. Дело в том, что ложная тревога была неслучайной.

Подойдя к столу, капитан оперся на него.

– Не знаю, известно ли это вам, но каждый из вас находился под наблюдением с воскресного вечера. Нет ни одного вашего движения, о котором бы я не знал. Мне незачем говорить вам, что среди нас убийца. Я позаботился, чтобы он не совершил новое преступление, но, к сожалению, я кое-чего не предвидел. Убийца придумал новую уловку. Он притворился дозорным и поднял тревогу, якобы увидев субмарину. Мы не могли рисковать и попались на удочку, оставаясь в таком состоянии почти десять минут. Все на борту были заняты собственными обязанностями на случай атаки – никто больше ни на что не обращал внимания. Под таким прикрытием у убийцы было достаточно времени сделать то, что он хотел. Была совершена попытка ограбить офис эконома.

Коммандер Мэттьюз сделал паузу. Теперь он стоял так близко, что Макс слышал его тяжелое дыхание.

– Во время этой попытки, – продолжал он, – сэр Генри Мерривейл был ранен – мы опасаемся, что серьезно. Грабитель ударил его сзади. Помощник эконома, мистер Тайлер… – капитан помедлил и облизнул губы, – убит. Он умер, исполняя свой долг. Ему раздробили череп каким-то тяжелым орудием – мы думаем, что каминной кочергой из курительной. Как бы то ни было, он мертв. Я подумал, что вы все должны это знать.

Молчание. Слушатели застыли, как парализованные. То, чего не удалось добиться ложной тревоге, смогла сделать страшная новость.

– Буду признателен, – закончил капитан, – если вы все останетесь здесь на некоторое время. Кроме моего брата. Пошли со мной, Макс. Если кто-нибудь хочет есть или пить, обратитесь к мистеру Крукшенку.

На полпути к двери он остановился, повернулся и добавил, с трудом подбирая слова:

– Вам пришлось нелегко. Вы не заслужили такого обращения. Во время того, что вы считали реальной опасностью, вы вели себя как ветераны. Спасибо! Идем, Макс. – Подойдя к дверям, капитан отодвинул засов и открыл их, пропуская вперед брата.

Макс оставил все свои вещи в столовой. Выходя, он видел, как Вэлери Четфорд уронила на стол голову, стиснув ее руками. Коммандер Мэттьюз ждал его в дальнем углу палубы «В», около закрытого офиса эконома.

– Ну? – спросил Макс. – Что произошло?

– Аккуратнейший трюк, о каком я когда-либо слышал, – почти с восхищением отозвался коммандер Мэттьюз. – Ложная тревога – и сразу же убийство.

– Но ведь убить бедного старину Г.М. не удалось?

– Нет. Мы не знаем, насколько серьезно он ранен. Сейчас с ним доктор. – Фрэнк Мэттьюз посмотрел на брата. – Ты слегка позеленел, парень. Но я тебя не упрекаю. – Он невесело усмехнулся. – Ладно, как-нибудь пробьемся. Хочешь выпить?

– Не сейчас. Что именно случилось?

– Один Бог знает. Гризуолд чудом не пострадал. Мы все спим одетыми. Каюта Гризуолда рядом с его офисом. Когда началась тревога, он встал, открыл сейф, отпер кассовый ящик и позвонил своему помощнику, чтобы тот пришел за деньгами и бумагами, пока он будет помогать с пассажирами. Но Крукшенк сказал, что помощь ему не нужна, и Гризуолд вернулся. Его не было всего пять минут, но вред успели причинить. Можешь сам поговорить с Гризуолдом.

Макс пытался привести в порядок мысли. Сквозь путаницу начал четко просматриваться извилистый путь убийцы, похожий на змеиный след. Г.М. разгадал его игру. Доказательства содержались в карточках с отпечатками пальцев, которые эконом запер в сейфе. Г.М. хотел добраться до этих карточек, но того же хотел и убийца. Однако Гризуолд не стал бы даже показывать их и тем более отдавать не имеющему никаких полномочий пассажиру, а взлом судового сейфа – не очень практичный метод для любителя.

Ложная тревога послужила двойной цели. Она заставила эконома открыть сейф, что он, естественно, должен был сделать в случае атаки субмарины, и создала ширму для вора, позволив ему взять то, что он хотел, покуда все на борту были заняты другими делами. Для наскоро сымпровизированного план выглядел гениальным. Макс спрашивал себя, почему он не смог предвидеть подобное.

Коммандер Мэттьюз открыл дверь офиса эконома.

– Входите и посмотрите на катастрофу, – мрачно произнес Гризуолд. – Бедняга Тайлер!

В офисе царил беспорядок. Картонные коробки, куда помощник эконома поместил карточки с отпечатками, были разбросаны на полу, казавшемуся испещренным черными отпечатками пальцев на белых карточках и паукообразными подписями. Ящики стола были выдвинуты, как и кассовый ящик. Стальная коробка с деньгами и бумагами стояла на столе с поднятой крышкой. Сейф был открыт. Гризуолд сидел на отремонтированном вращающемся стуле в углу, стиснув руками голову.

– Пять минут! – повторял он. – Пять минут! – Когда вошел капитан, эконом поднялся.

Сквозь полуоткрытую дверь Макс заглянул в каюту Гризуолда. На койке под покрывалом лежало тело Тайлера с согнутыми коленями. Голова тоже была прикрыта. Очевидно, кровотечение было небольшим – в офисе виднелось всего несколько кровавых пятен, в том числе на карточках.

На пару секунд непроизвольно зажмурившись, Макс повернулся к эконому.

– Итак, – сказал он, – наш убийца забрался в сейф и украл карточки с отпечатками.

– Нет, – ответил эконом. – Он даже не прикоснулся к сейфу.

– То есть как?

– Понимаете, старый сэр Генри… Как он, сэр?

– Не знаю, – отозвался коммандер Мэттьюз. – Можете пройти к нему и посмотреть. С ним сейчас доктор Блэк.

– Старый сэр Генри, – возобновил рассказ Гризуолд, вытерев лоб тыльной стороной ладони, – предупреждал меня, что кто-то может попытаться взломать сейф, но я только посмеялся и сказал, что подобное невозможно. Теперь я понимаю, что произошло. Старик заподозрил что-то неладное с этой тревогой и поспешил сюда проверить, все ли в порядке. Должно быть, убийца незаметно подкрался к нему и Тайлеру – обоих ударили сзади. Потом убийца забрал то, что хотел. Но я готов поклясться, что сейф он не трогал. Смотрите.

Эконом широко распахнул дверцу сейфа. Внутри находилось несколько отделений – некоторые из них были снабжены маленькими дверцами и замками. Гризуолд достал из кармана связку ключей на цепочке – его волосатые руки дрожали, поэтому он с трудом выбрал маленький ключ и открыл им одно из отделений.

– Все карточки остались внутри, – сказал эконом. – Завернутые в носовой платок, как я их оставил. По-видимому, убийца просмотрел другие карточки и не стал беспокоиться из-за этих.

– Может быть, он не смог до них добраться, – предположил Макс. – Вы ведь заперли отделение.

– Да, но я запер его только после убийства Тайлера. Как говорится, запер хлев, когда корову увели. И еще одно. Убийца забрал все паспорта, которые не потребовали их владельцы. Но зачем они ему понадобились, как вы думаете?

Макс присвистнул.

– Это создаст затруднение для пассажиров при высадке, не так ли?

– Безусловно, – согласился эконом. – Если мы только когда-нибудь доберемся до пункта назначения.

– Мистер Гризуолд! – резко одернул его капитан.

– Прошу прощения, сэр. Я имел в виду…

– Чьи паспорта исчезли?

– Мистера Латропа, мисс Четфорд, капитана Бенуа и миссис Зия-Бей. Двоих последних это не потревожит, но остальных может поставить в весьма неприятное положение. И в довершение всего единственный человек, у которого была идея насчет того, что за этим кроется, – сэр Генри – сейчас полумертв. А идея у него имелась – он сам сказал мне об этом, хотя не сообщил, какая именно. И если он не придет в себя…

Зазвонил телефон, и Гризуолд поднял трубку. Макс увидел, что часы показывают двадцать пять минут пятого. В офисе было так тихо, что они слышали голос судового врача, доктора Блэка, на другом конце провода.

– Умер? – проскрипел голос. – Конечно нет.

– Он поправится?

– Безусловно. Нет даже сотрясения. Ему придется полежать пару дней, а потом его какое-то время могут беспокоить головные боли, которые сделают его еще сварливее, – вот и все.

– Когда мы сможем поговорить с ним?

– Завтра или послезавтра – не раньше. Это вас устраивает?

Гризуолд положил трубку. На лицах присутствующих отразились облегчение и надежда, как будто колдовские чары внезапно рассеялись.

– Теперь мы поймаем этого ублюдка! – воскликнул коммандер Мэттьюз, потирая руки. – Мистер Гризуолд, я должен идти. Макс, поручаю тебе вести дело. Можешь допрашивать пассажиров, если хочешь. Но теперь это лишь вопрос времени.

Остаток ночи тянулся медленно. Максу казалось, что часы остановились. Гризуолд приводил в офис одного пассажира за другим, но опрос ничего не дал. Все же чувство надежды не исчезало. В двадцать минут восьмого Макс и Гризуолд были испуганы диким воплем со стороны столовой.

Когда они прибежали туда, оказавшись среди все еще заключенных в комнате пассажиров, то осознали, что это был крик радости. Один из иллюминаторов был открыт, и серый утренний свет пробивался в помещение, касаясь лиц столпившихся рядом пассажиров. Третий помощник с улыбкой подозвал Макса к иллюминатору.

Когда Макс выглянул наружу, ему в лицо подул холодный ветер, несущий едкие соленые брызги. На горизонте виднелись смутные очертания. Приглядевшись, Макс рассмотрел трубы, из которых поднимался черный дым, и длинные корпуса под передними орудийными башнями. Быстрые, как терьеры, эсминцы конвоировали «Эдвардик».

Хупер снял спасательный жилет, бросил его на стул и похлопал Макса по плечу.

– Мы пробились, парень, – просто сказал он. – Флот здесь.

Глава 18

– Меня здорово огрели по башке, – не без гордости заметил сэр Генри Мерривейл. – Вероятно, это навсегда испортило контуры моего шекспировского черепа… Да, со мной такого не случалось с тех пор, как я играл в регби за Кембридж в 1891 году. – Он натянул одеяло на грудь и откинулся на подушки, стараясь не шевелить головой. Однако выражение его лица было почти благодушным.

Собеседник уставился на него.

– С вами что-то не так? – недоуменно осведомился Макс.

– Не так? Разумеется! Я – инвалид! Но я не из тех, кто жалуется.

– Вы уверены, что это не повредило вашу психику? Я ожидал застать вас беснующимся и проклинающим все на свете. В чем дело?

Г.М. выглядел удивленным.

– Ни в чем. Это почетный шрам, сынок. Первый, который я получил за двадцать пять лет работы. К тому же теперь на корабле мне позволено все, любая просьба выполняется по первому моему слову. Куриный бульон? Пожалуйста. Вина, которые не подают пассажирам? Сколько угодно. Бьюсь об заклад, что, если я попрошу сфотографировать меня на мостике в кителе с медными пуговицами и фуражке с золотым галуном, капитан не станет возражать. Только одного я не могу запретить – вот этого!

Корабль протяжно загудел, подавая сигнал в тумане. Г.М. поморщился и поднес руки к голове, злобно уставясь на потолок. В его каюте на шлюпочной палубе сирена звучала оглушительно. «Эдвардик» двигался так медленно, что вода едва плескалась, словно в озере.

– Слушайте, Г.М., – снова заговорил Макс. – Остальные ворвутся к вам с минуты на минуту, и я решил их опередить. Знаете, какой сегодня день?

– Вероятно, четверг?

– Пятница. Вы вышли из строя рано утром в четверг, и доктор до сих пор не пускал нас. Пассажиры волнуются из-за того, куда и когда мы прибудем. Некоторые говорят, что мы высадимся на берег завтра, хотя мне кажется более вероятным воскресенье.

– Я слышал, у нас теперь есть конвой?

– Да, нас эскортируют. Опасность не миновала, но уменьшилась настолько, что люди начинают беспокоиться не только из-за вражеских субмарин, но и из-за трех убийств.

– Ну?

– Увидев эсминцы в четверг утром, мы были вне себя от радости. Потом мы вспомнили об убийце и стали опасаться столкнуться с кем-то в коридоре. Вы должны что-то предпринять. Вы помните, что с вами произошло во время ложной тревоги?

Г.М. поправил очки и сложил руки на животе.

– Да, сынок, помню.

– Вы видели, кто вас ударил и кто убил помощника эконома?

– Нет. Но если это вас утешит, – добавил Г.М., когда лицо Макса вытянулось, – то мне было незачем что-либо видеть. Я и без того могу сказать вам, кто совершил убийства, как и почему. Могу сказать, откуда взялись призрачные отпечатки пальцев, с какой целью их там поместили и в чем заключалась игра. Положитесь на старика, сынок, и позвольте мне прикидываться больным. Я знаю, что делаю.

Сирена завыла опять, и Г.М. снова поморщился.

– Убийства совершены одним человеком?

– Одним, и только одним.

– Но вы можете объяснить мне, что произошло ночью, когда ограбили офис эконома?

– Думаю, вы в состоянии догадаться сами. Я предупреждал Гризуолда, что кое-кто может попытаться это сделать. Я хотел, чтобы он вечером достал для меня из сейфа отпечатки пальцев, но он был слишком занят. Когда я услышал сигнал тревоги, то подумал, что это может быть уловкой, и направился в офис эконома. Там был этот достойный молодой парень. Мы стояли у сейфа спиной к двери, когда на меня словно обрушился потолок. Последнее, что я помню, – это выражение лица молодого Тайлера, когда он повернулся и увидел, кто стоит позади меня.

Челюсти Г.М. сжались, и он еще плотнее завернулся в одеяло.

– Я не видел лица убийцы, но молодой Тайлер видел. Поэтому от него нужно было избавиться. Работа получилась грязной, так как у убийцы было мало времени.

– Но, черт возьми, что убийце там понадобилось? Ведь он пришел не за карточками с отпечатками пальцев пассажиров!

– Вот как?

– Он даже не прикоснулся к ним.

Сирена вновь загудела, сотрясая воздух и давя на барабанные перепонки. Иллюминатор каюты Г.М. был частично открыт – белые струйки тумана, похожие на пряди сырой шерсти, просачивались сквозь отверстие и исчезали, как пар изо рта при холодном воздухе. На потолке горела тусклая лампа, чей свет уменьшал полог у койки. Г.М. попросил Макса закрыть иллюминатор и отодвинуть полог.

– Я был с вами не вполне откровенен, – виновато продолжил он. – Вы не первый мой посетитель. Здесь уже побывали капитан и эконом. От капитана я получил это. – Потянувшись к столику возле койки, Г.М. открыл ящик и достал армейский револьвер 45-го калибра. – А от эконома, наконец, вот это. – Он подобрал карточки с отпечатками пассажиров и развернул их веером. – Думаю, мне понадобится то и другое, прежде чем я состарюсь на несколько часов.

Макс посмотрел на револьвер. В каюту вползало напряжение, осязаемое, как туман.

– Что именно вы намерены делать?

Г.М. посмотрел на часы.

– Как только капитан освободится, он придет сюда. Я собираюсь объяснить ему, в чем состояла игра и как она сработала. Тогда он сможет действовать двумя способами – либо немедленно арестовать убийцу, как он, вероятно, и поступит, либо… но это уже моя идея. В любом случае эта свинья у нас в руках. Мы располагаем неопровержимыми доказательствами, и сейчас убийца наверняка в полном отчаянии.

Сирена опять завыла, сотрясая туман, пока ее эхо не замерло вдали.

– Теперь выметайтесь, – велел Г.М. – И позвольте мне заткнуть уши ватой.

– Но…

– Я сказал, выметайтесь. Ваш брат все равно выставит вас, когда придет.

Макс пожал плечами и подчинился. Последнее, что он видел, выходя в узкий проход, тянущийся поперек шлюпочной палубы, был Г.М., читающий комикс. Подойдя к двери, ведущей на палубу, Макс открыл ее и вдохнул туман. Он заползал в ноздри и легкие, вызывая кашель. Его приходилось буквально стряхивать с лица, после чего оставались влажные полосы. Хотя предметы становились невидимыми на расстоянии пятнадцати-двадцати футов, их контуры время от времени появлялись и исчезали в белесой мгле. С передней части палубы (предназначенной для команды) Макс ощупью двинулся в сторону кормы и прошел сквозь маленькие железные ворота на пассажирскую территорию.

Несмотря на туман, атмосфера заметно разрядилась. Они возвращались домой. В воздухе можно было почти физически чуять землю. Об их местопребывании знали только офицеры, которые хранили молчание. Последние два дня Макс разговаривал с Вэлери Четфорд, играл с ней в настольный теннис, плавал в бассейне и ломал из-за нее голову…

Внезапно Макс остановился. Впереди послышался звук, приглушенный туманом. Его тут же перекрыла сирена, но, когда вой прекратился, звук раздался снова. Казалось, кожа ударяет о дерево.

На некотором расстоянии, за открытым участком для палубного тенниса, находилась дверь в маленький спортзал. До сих пор никто им не пользовался. Перед дверью на палубе помещались площадочка для практики игры в гольф и боксерская груша, свисающая с деревянной крыши, сейчас полностью скрытые туманом. Очевидно, кто-то стоял в полумраке и время от времени ударял по груше кулаком. Возможно, его сердце терзали страх и отчаяние, которые нельзя было выразить словами.

– Алло! – окликнул Макс.

Послышался еще один удар груши о деревянную переборку и звук закрывающейся двери. Когда Макс добрался до входа в спортзал, груша по-прежнему свисала с крыши, но возле нее никого не было.

Спустившись, Макс обнаружил Вэлери, плачущую в углу длинной галереи. Она не заговорила с ним и направилась к своей каюте. Латроп отказывался от предложения Хупера сыграть в дартс, заявив, что дротики могут стать орудием убийства, если их правильно использовать. Макс пытался читать, напрягаясь при каждом вое сирены. В половине седьмого – раньше, чем он ожидал, – к нему подошел эконом.

– Вы идете в каюту к старику? – спросил Гризуолд. – За мной только что послали. И знаете, что меня попросили принести? Мой чернильный валик и штемпельную подушечку Бенуа. Думаю, скоро что-то произойдет.

Когда они постучали в дверь каюты Г.М., голос коммандера Мэттьюза пригласил их войти. Каюта с отдельной ванной сейчас была ярко освещена. Капитан, явно пребывая не в своей тарелке, курил сигару. Г.М. занял в постели сидячее положение – воротник его старомодной ночной рубашки был застегнут наглухо, а во рту, невзирая на головную боль, дымилась трубка. На коленях у него лежала чертежная доска с листом бумаги и карандашом. На столике у койки Макс с удивлением увидел маленький портативный радиоприемник, складной план «Эдвардика» и чистый носовой платок.

– Входите, – проворчал Г.М., вынув трубку изо рта. – Принесли валик и подушечку?

– Да, – ответил эконом.

– Тогда садитесь, – мрачно пригласил Г.М. – У нас много дел. Черт бы побрал эту сирену!

– Без нее никак не обойтись, – вздохнул коммандер Мэттьюз. – Ну? Что там у вас?

Некоторое время Г.М. молча смотрел в потолок, лениво пуская облака дыма.

– Только что я сидел и думал, – заговорил он наконец. – Это самая забавная штука, с какой я сталкивался за долгое время.

– Что именно?

– То, – усмехнулся Г.М., – как убийца обманывал нас.

Капитан переменился в лице.

– Может, вам это кажется забавным, но я бы использовал другое слово. Черт возьми, это не забавно, а… – Он оборвал фразу. – И как же он нас обманывал?

– Во-первых, с этими фальсифицированными отпечатками. Но это самое меньшее…

– Сэр, – горячо прервал его эконом. – Я готов к критике. Но тем не менее я могу поклясться чем угодно, что кровавые отпечатки большого пальца в каюте миссис Зия-Бей не были фальшивыми!

– Согласен, сэр.

– Но только что вы сказали обратное!

– Не совсем. Я сказал, что они фальсифицированные, а не фальшивые.

Коммандер Мэттьюз, Гризуолд и Макс уставились друг на друга.

– Ну и в чем тут разница? – осведомился капитан.

Г.М. задумчиво почесал лоб:

– Вероятно, различие очень тонкое. Но оно способно свести с ума решающего проблему. Легчайший способ разобраться в этом – не спор из-за терминов, а демонстрация того, как был проделан трюк. – Он кивнул в сторону столика возле полки. – В ящике этого столика лежат карточки с отпечатками пальцев пассажиров. Пожалуйста, достаньте карточку с моими отпечатками правого и левого большого пальца.

– Но, сэр…

– Делайте, что он просит, мистер Гризуолд, – сказал коммандер Мэттьюз.

Все еще качая головой, эконом открыл ящик, порылся в маленькой стопке карточек и выбрал ту, на которой стояла размашистая подпись Г.М.

– Отлично! Вы готовы поклясться, сынок, что это отпечатки моих больших пальцев, взятые в присутствии вас и третьего помощника и заверенные моей подписью? – Поскольку лицо Гризуолда выражало крайнюю степень подозрения, Г.М. поднял руку. – Даю честное слово, сынок, что тут нет никакого трюка. Это действительно мои отпечатки. Вы удовлетворены?

– Если вы так говорите…

– Угу. Вы принесли ваше увеличительное стекло?

– Оно у меня в кармане.

– Превосходно. Я намерен попросить вас снова взять мои отпечатки. У вас остались карточки?

– Боюсь, что нет.

– Это не имеет значения. Мы можем воспользоваться вот этим листом белой бумаги. Не сомневайтесь, это самый обычный лист. Если хотите, можете принести свой.

Капитан, Макс и Гризуолд вновь обменялись взглядами. Положив трубку на пепельницу, Г.М. вновь поместил лист бумаги в центр чертежной доски у него на коленях.

– Где ваш чернильный валик, сынок?

– Здесь, сэр.

– Тогда приступим… Господи, какая пачкунская штуковина! Дайте мне этот носовой платок… Теперь придвиньте ко мне бумагу. Я ставлю на нее отпечатки – вот правый большой палец, а вот левый. А сейчас возьмите бумагу, достаньте лупу и сравните отпечатки на бумаге с отпечатками на карточке.

Наступило молчание. Гризуолд, по-прежнему с сомнением на лице, снял доску с колен Г.М., сел в изножье койки и положил карточку и лист бумаги рядом друг с другом. Яркий свет на потолке, слегка затемненный табачным дымом, был устремлен прямо на доску. Достав из кармана большую лупу, эконом начал изучать отпечатки, двигая увеличительное стекло из стороны в сторону. Минуты казались нескончаемыми. Один раз Гризуолд прервал изучение, посмотрел на Г.М. и собрался заговорить, но передумал. Потом он попросил у Г.М. карандаш и начал делать примечания, касающиеся дужек, завитков, петель и прочих деталей строения обеих пар отпечатков. На лбу у него выступил пот, и капля упала на бумагу.

– Ну? – не выдержал капитан. – Что скажете? Они одинаковы, не так ли?

Гризуолд поднял голову.

– Нет, сэр, не одинаковы.

– Не оди… – Коммандер Мэттьюз оборвал себя на полуслове, уронил сигару, бросил ее в пепельницу и поднялся. – Что вы сказали?

– Я готов поклясться, – ответил Гризуолд, – что эти две серии отпечатков пальцев не принадлежат одному и тому же человеку.

Снова последовала пауза. Эконом, ища что-нибудь, чем можно вытереть лоб, подобрал испачканный чернилами носовой платок, который бросил Г.М. На лбу у него осталось чернильное пятно, на что он не обратил внимания. Все смотрели на Г.М.

– Вы в этом уверены, сынок? – спросил последний.

– Абсолютно.

– И тем не менее, – сказал Г.М., подобрав трубку и выбивая ее на краю пепельницы, – я оставил обе пары отпечатков собственными большими пальцами.

Глава 19

Впервые Макс не ощутил воя сирены, словно сотрясавшего каюту.

– Надеюсь, у нас не коллективное помешательство? – осведомился коммандер Мэттьюз, сдвинув фуражку на затылок.

– Нет, – ответил Г.М. – Но не посыпайте голову пеплом. Однажды такой же трюк едва не одурачил полицейскую лабораторию в Лионе, так что вам нечего стыдиться. Правда, тогда это произошло вследствие случайности, а сейчас отнюдь нет!

Позвольте показать вам, в чем заключается этот трюк. Представьте, что вы собираетесь взять отпечаток моего большого пальца. Вы прижимаете его к поверхности, покрытой чернилами. Поверхность любого человеческого пальца состоит из серий микроскопических выступов в форме дужек, петелек, завитков и так далее, с впадинками между ними. На фотоснимке отпечатка пальца черные линии представляют смазанные чернилами выступы, а белые – промежуточные впадинки. Понятно?

– Ну? – отозвался капитан.

Г.М. снова разжег трубку.

– Теперь предположим, что ваш чернильный валик, штемпельная подушечка или другое приспособление дефектно – что на нем слишком много чернил или что человек, у которого берут отпечатки, перед процедурой испачкал палец чернилами (что сделал я минуту назад). Палец промок, и отпечаток может получиться смазанным. Как поступит добросовестный человек в таком случае? Возьмет носовой платок и вытрет чернила (как опять же сделал я). Он очистит палец от избытка чернил, но чернила останутся и вполне способны обеспечить хороший отпечаток. Что же происходит потом?

Г.М. сделал паузу и окинул взглядом слушателей.

С безмолвным стоном Макс Мэттьюз увидел ключ к разгадке.

– Неужели вы не понимаете? – настаивал Г.М. – Стирая чернила с микроскопических выступов, человек втирает их в промежуточные впадины. В результате выступы на отпечатке оставляют белые линии, а впадины – черные. Как позитив и негатив на фотопластинке.

Разумеется, отпечаток будет резко отличаться от взятого с помощью нормальной чернильной поверхности. В особенности это касается «кармашков» в центре завитков – они будут выглядеть настолько по-разному, что даже любитель сочтет отпечатки оставленными разными людьми, а эксперт будет в этом уверен. Во Франции много лет назад это едва не стоило одной женщине кучи денег, так как власти не верили, что она – это она.[29] Годами я ждал, что какой-нибудь умник применит ту же уловку, совершая преступление, и теперь это произошло.

Убивая миссис Зия-Бей, преступник заранее намеревался оставить фальсифицированные отпечатки пальцев. Он принес с собой бутылку чернил, намереваясь расплескать их как бы случайно или во время борьбы и оставить четкие отпечатки, тщательно вытерев пальцы. Но убийца передумал и воспользовался кровью, подходящей для этой цели куда лучше чернил. Поэтому нашим глазам предстали кровавые отпечатки больших пальцев, как в бульварном романе. Вот вам объяснение ваших призрачных пальцев, тупоголовые вы мои.

Аудитория слушала с различной степенью эмоций. Казначей снова вытер лоб грязным платком. Капитан сидел как громом пораженный, потом снял фуражку и начал ею обмахиваться.

– Неужели это так легко проделать? – спросил он.

– Конечно легко.

– И все так просто, – пробормотал коммандер Мэттьюз, – когда знаешь секрет.

– Вот именно! – Г.М. взмахнул трубкой. – Конечно, это просто – после того, как я вам объяснил. Я вечно слышу такое. Но не важно. У кого-нибудь есть какие-то замечания? – В его голосе зазвучали новые нотки. Макс видел, что он наблюдает за ними, словно стараясь стимулировать их воображение.

Глаза самого Макса были устремлены на портативный радиоприемник. Он чувствовал, что его что-то беспокоит. Освещенная шкала свидетельствовала, что радио включено, но из него не доносилось ни звука – даже обычных в море атмосферных разрядов. Однако Макса заботило не это – ведь он едва слышал даже сирену.

– Тут все не так, Г.М., – сказал он.

– Что именно? – осведомился Г.М.

– Вы говорите, что убийца намеренно оставил фальшивые или фальсифицированные отпечатки, когда убил миссис Зия-Бей.

– Да.

– Он был безумен?

– Отнюдь нет. А что?

Будь его ногти длиннее, Макс начал бы их грызть.

– Это трудно объяснить. Если бы убийство совершили не на корабле, я бы признал его делом рук гения. Убить жертву, оставить собственные фальсифицированные отпечатки и наблюдать, как полиция ищет несуществующего человека среди миллионов возможных кандидатов… Рано или поздно им, вероятно, пришлось бы признать свое поражение. Но на борту корабля… – Поколебавшись, он повернулся к Гризуолду: – Скажите, каждый судовой эконом должен обладать знаниями об отпечатках пальцев?

– Должен. – Гризуолд нахмурился. – И большинство ими обладает. А в чем дело?

Макс нахмурился в ответ:

– Убийца, разумеется, понимает, что у всех на борту возьмут отпечатки и сравнят с оставленными им. Но они не будут соответствовать, поскольку его отпечатки фальсифицированы. Так?

– Так, – согласился Г.М.

– Но ведь не будут соответствовать не только его отпечатки, но и всех остальных! Выходит, он совершил призрачное убийство. Таким образом, убийца расстроил собственные планы, привлекая внимание к факту, что тут есть что-то сомнительное. Где же преимущество? Зачем вообще было оставлять отпечатки? Ведь если кто-то разгадает трюк преступника, его песенка спета. Не слишком ли это рискованно?

Коммандер Франсис Мэттьюз махнул рукой и устало фыркнул:

– Заткнись.

– Но, Фрэнк…

– Я сказал, заткнись. – Капитан повернулся к Г.М.: – Я недавно говорил Максу, что он единственный в нашей семье, кому в голову лезут забавные идеи. У него слишком буйное воображение. Лично я хочу знать…

Он оборвал фразу, так как Г.М. начал потирать руки с явными признаками злорадства.

– Ага! – ухмыльнулся он, глядя на Макса. – Теперь вы начинаете использовать ваши мозги. Тем не менее я повторяю, что убийца намеренно оставил фальсифицированные отпечатки на месте преступления. Но почему же он это сделал? Вот что заставляло меня сидеть и думать. Узнайте почему – и вы сорвете обертку с одного из самых ловких преступлений, с какими я когда-либо имел удовольствие сталкиваться. А теперь думайте!

– Стоп! – сказал Макс так резко, что даже его брат вздрогнул.

– Ну?

– Каким образом Бенуа вписывается в картину? После убийства миссис Зия-Бей Гризуолд и Крукшенк отправились в его каюту взять отпечатки пальцев. Бенуа сидел с заранее подготовленной грязной штемпельной подушечкой, которой хотел воспользоваться, чтобы оставить свои отпечатки, но ему не позволили это сделать. Выходит, он хотел именно тогда выдать серию сфальсифицированных отпечатков. С какой целью?

Пауза.

– Но Бенуа мертв! – запротестовал эконом.

– Конечно мертв, – согласился Г.М. – Тем не менее, ребята, его характер, привычки, поведение – ключ ко всей проблеме. Неужели вы этого не понимаете?

– Нет, – ответили три голоса.

– Тогда постараюсь объяснить. – Г.М. уставился одним сонным глазом в потолок, попыхивая трубкой в углу рта. – В субботу вечером, перед убийством Бенуа, Макс Мэттьюз дал мне подробный отчет обо всем случившемся. Тогда я впервые осознал определенные странности происходящего. Молодой Мэттьюз рассказал мне о таинственном персонаже в противогазе, который ходит по коридорам, заглядывая в каюты. Речь шла об одном из свинорылых гражданских противогазов, которые раздали всем нам. Я спрашивал, кем из пассажиров мог быть человек в противогазе, пока не дошел до Бенуа. Тогда я сказал: «Французский офицер не должен был носить…» И тут я вспомнил, что сам видел француза в таком противогазе! Я наблюдал за ним на расстоянии, но это застряло у меня в голове. Разве вы не помните учебную тревогу в субботу утром? Не помните, как Бенуа появился именно в таком противогазе?

Макс помнил это.

– В таком случае возникает вопрос, – сказал Г.М., – где был армейский респиратор Бенуа?

– Что-что? – ошеломленно переспросил Макс.

– Его армейский противогаз, – объяснил емукапитан.

– Вот именно, – кивнул Г.М. – Я не мог поверить своим глазам. Каждый военный в действующей армии экипирован армейским респиратором, который больше по размеру и сложнее для использования, чем гражданский противогаз, и его носят в брезентовом футляре на шее. Каждый солдат в униформе должен постоянно носить свой респиратор. Тем не менее Бенуа расхаживал в обычном гражданском противогазе. Это было так странно, что я решил заглянуть в его каюту. Армейского респиратора там не оказалось. Зато маленький гражданский противогаз аккуратно лежал на стуле вместе со спасательным жилетом и одеялом. Но это было не все. Как вы помните, я открыл гардероб и испытал настоящий шок. В нем висел запасной мундир Бенуа, и знаки отличия на нем были неправильными.

– Погодите! – запротестовал Макс. – Что в них было неправильного? Во французской армии три шеврона носит капитан – я в этом уверен. И у Бенуа они были.

– Были, но не в том месте, – ухмыльнулся Г.М. – На плечевых эполетах. Французский офицер носит шевроны только в двух местах – на фуражке и на рукаве, но никак не на плече. Загляните в военный словарь. До того я не видел вблизи одежду Бенуа и не замечал шевронов на плечах. Я поднял рукав мундира и посмотрел на него, так как не мог поверить своим глазам. Вкупе с противогазом это наводило на размышления. Бенуа явно не был французским офицером – он ничего не знал о французской армии и, вероятно, чертовски мало знал об армии вообще. Но даже когда шесть ключей смотрели мне прямо в лицо, я еще не понимал, в чем дело. Однако потом Крукшенк предположил, что Бенуа мог быть сотрудником французской разведки…

Г.М. сделал паузу. Макс, частичкой ума ожидая воя сирены, вздрогнул, когда внезапно к ним обратилось портативное радио.

– Капитан! Сэр Генри! – зашептало оно, и Максу показалось, что он узнает голос третьего помощника. – Будьте готовы. Думаю, ваш человек уже поднимается.

Г.М. спокойно открыл ящик стола, достал револьвер и взвесил его на ладони.

Коммандер Мэттьюз с угрожающим видом поднялся и прочистил горло.

– Что, черт возьми, это значит? – осведомился он.

– Это убийца, сынок, – виновато объяснил Г.М., указав на маленькую стопку карточек с отпечатками. – Он должен заполучить одну из этих карточек, иначе его вздернут как пить дать. Он загнан в угол и в полном отчаянии. Я думал, что он сделает попытку, когда все, по его мнению, находятся в столовой или на мостике, а я все еще лежу беспомощный. Если хотите увидеть кое-что интересное, спрячьтесь в ванную, выключите свет и приоткройте дверь на дюйм. Чтобы она не распахнулась настежь.

Все трое повиновались.

Макс пребывал в состоянии такого поистине маниакального любопытства, что боялся даже дышать, а тем более скрипнуть ботинками по плиточному полу ванной. Втиснувшись туда вместе с Фрэнком и экономом, он погасил свет. Через щель в дверном проеме они могли видеть часть каюты с полкой Г.М.

Громко завыла сирена.

Только слабые подергивания и очень тихий стук машин свидетельствовали о том, что корабль хоть как-то движется. Г.М., спрятав револьвер под одеяло, вытянулся на койке, сложил руки на животе и закрыл глаза.

В течение трех минут царила тишина, нарушаемая только легким плеском воды, сиреной и воображаемыми звуками в голове Макса. Живот Г.М. ритмично поднимался и опускался, как во сне. В дверь негромко постучали. Г.М. не шевельнулся. Стук повторился. После очередной паузы Макс услышал скрип петель, когда дверь в коридор открылась и закрылась. Ноздри Г.М. расширялись и сжимались, как у спящего. Это продолжалось еще полминуты.

– Достаточно, – заговорил Г.М., открыв глаза. Его рука выскользнула из-под одеяла с капитанским револьвером. – Лучше поднимите руки. Черт возьми, не будьте ослом!

Кем бы ни был вновь пришедший, он действовал быстро, как гремучая змея. Деревянный стул с красным плюшевым сиденьем полетел в сторону Г.М. Наблюдатели видели, как он промчался через их поле зрения и даже как в плюшевом сиденье появилась дырка, когда Г.М. выстрелил. Стул угодил в портативное радио и вместе с ним упал на пол. Когда коммандер Мэттьюз, Гризуолд и Макс выбежали из ванной, Г.М. выстрелил снова.

Дверь в проход прикрылась, заслонив удаляющуюся фигуру. Капитан распахнул ее, и все увидели, что ловушка захлопнулась. Человек стоял, согнувшись и прижав руку к плечу, в длинном узком коридоре, тянущемся поперек корабля к двери на палубу в каждом конце. Он посмотрел сначала налево, потом направо. В каждом конце коридора у двери молча и неподвижно стоял крепкий широкоплечий матрос.

Человек громко вскрикнул, сделал шаг в сторону и остановился. Изрядно побледневший Г.М. вылез из постели в своей старомодной ночной рубашке, всунул ноги в шлепанцы и вышел в коридор.

– Мне следовало стрелять на поражение, – сказал он. – Но в последнюю минуту я не смог убить его.

Макс не обратил на него внимания. Ему хотелось протереть глаза при виде человека, который стоял, раскачиваясь и прижимая правую руку к левому плечу. Пальцы и рука стали темно-красными – куда темнее верха его армейской фуражки с золотым галуном. На нем были мундир цвета хаки и отполированные до блеска коричневые сапоги. На смуглом лице виднелись темные усы.

– Ведь это капитан Бенуа! – воскликнул Макс.

– О нет, – спокойно отозвался Г.М.

– Говорю вам, это он! Спросите Фрэнка! Спросите кого угодно! Но вы ведь сами сказали, что его нет в живых!

– Это действительно так, сынок, – печально произнес Г.М. – В том-то все и дело. Его никогда не было в живых. Ваш друг Латроп сказал одну вещь в шутку, но это была чистая правда. Бенуа был призраком – он никогда не существовал. Иными словами, один человек на борту играл роль двоих, пока Бенуа не «погиб» в субботу и… Держите его, ребята!

Матросы схватили пленника за руки. Подойдя к извивающейся фигуре, Г.М. сорвал с нее фуражку с красно-золотым верхом, продемонстрировав не темные, а растрепанные светлые волосы. Проведя пальцами по химическому загару на лице, он не без труда отделил от верхней губы усы. Другие детали маскировки исчезали одна за другой, обнажая новое лицо – злобное, сморщившееся и лишенное восьмиугольных очков лицо Джерома Кенуорти.

Глава 20

Объявление на доске извещало: «В 11.00 состоится краткая религиозная служба. Высадка ожидается около 14.00. Пассажиров просят взять документы в офисе эконома».

– Вы должны все рассказать нам до прибытия в порт, Г.М., – потребовал Макс Мэттьюз. – Иначе эти люди… – он указал на заинтересованную аудиторию, – разорвут вас на куски. Вы это понимаете?

– Хм-хм, – скромно отозвался Г.М.

Солнечным, но холодным воскресным утром Г.М. сидел у камина в курительной, где были открыты иллюминаторы, и потягивая любимый пунш с виски. Вокруг него разместились Макс, Вэлери, Хупер, Латроп, доктор Арчер, эконом и третий помощник капитана.

– Я все еще не могу этого понять, – покачал головой Гризуолд. – Молодой Кенуорти! Не понимаю, какую игру он вел. Но со мной обошлись хуже некуда.

– С вами? – воскликнула Вэлери. – Что тогда говорить мне? Я ведь сказала вам истинную правду о письмах, которые он писал миссис Зия-Бей, и никто мне не верил! Я действительно видела его одетым как Бенуа и покидающим место преступления, но мне снова не поверили. По простоте душевной я старалась обеспечить ему алиби, а вы все думали, что я законченная лгунья!

– Но меня этот парень одурачил посильнее, чем вас, – вмешался Хупер. – Я клялся, что видел двоих на темной палубе в субботу ночью, хотя на самом деле он подстрелил и столкнул за борт наряженный манекен!

– Меня он провел хуже, чем любого из вас, – возразил Латроп. – Ведь я, сам того не зная, практически разгадал загадку. Я все время твердил вам, что Бенуа – призрак. Я говорил, что мы видели его только в столовой, где он всегда сидел один, и то при искусственном свете. Я выражал удивление, что французский офицер постоянно носит головной убор в помещении.

Третий помощник наморщил лоб:

– Нет, главная жертва – я. Только в двух случаях должны были присутствовать все пассажиры – во время раздачи противогазов и на учебной тревоге в субботу утром. Только тогда обман можно было заметить. В первый раз еще куда ни шло – хотя мисс Четфорд и Кенуорти не появились, я позднее пришел в их каюты и вручил им противогазы. Естественно, я не обратил внимания, что Бенуа исчез, когда мы вернулись в салон. Но во время учебной тревоги, как только я потребовал, чтобы мистера Кенуорти привели на палубу, несмотря на морскую болезнь, француз тут же удалился, и я его не остановил. Разумеется, он был в противогазе, так как это был единственный раз, когда ему пришлось показаться при дневном, а не при искусственном свете.

Эконом властно поднял руку и сдвинул брови, делавшие его похожим на Джорджа Роуби.

– В конце концов, я ведь знал этого парня – познакомился с ним во время плавания несколько месяцев назад. И тем не менее я говорил с ним, замаскированным под Бенуа – точнее, говорил Крукшенк, когда мы брали у него отпечатки, – и не понял, кто он в действительности. Знаете почему?

– Ну? – с вызовом осведомился Крукшенк.

– Потому что он говорил по-французски, – ответил эконом. – Это самый надежный способ маскировки собственного голоса. Когда вы слышите чужой язык, все голоса кажутся похожими. Притворяться, будто он не знает английского, было для парня двойной страховкой, так как давало ему предлог ни с кем не разговаривать. Он…

– Тихо! – рявкнул Г.М. Наступило гробовое молчание. Г.М. глотнул пунш с виски. – Вы хотите услышать об этом или нет? – осведомился он тоном оскорбленного величества.

– Прошу прощения, сэр, – быстро извинился эконом. – Конечно, хотим. Вчера вечером вы сказали капитану, мистеру Мэттьюзу и мне, что у вас появились подозрения, когда вы заглянули в каюту Бенуа и обнаружили, что у него нет армейского респиратора и что он носит неправильное обмундирование. Начните отсюда. Вы поняли, что «французский капитан» – вовсе не тот, за кого себя выдает, это подделка. Но что привело вас к выводу, что он призрак?

– Главным образом его кисточка для бритья, – ответил Г.М. Он сделал паузу, недовольно разглядывая фарфоровую кошку. – Но это случилось позже. В воскресенье ночью, когда Бенуа якобы убили и я обследовал его каюту, я этого еще не понял. Но, помимо мундира и противогаза, меня беспокоили мелочи, о которых вы упомянули.

Наш друг Крукшенк предположил, что Бенуа мог быть сотрудником французской разведки, под влиянием длинного монолога Бенуа, где он именовал «предателем» какую-то женщину. Но очевидно, это было сплошным очковтирательством. В разведку набирают людей, служивших или служащих офицерами в регулярной армии. Любой, кто был французским офицером, не стал бы носить «липовую» униформу. Но это приводило к другому вопросу: стал бы любой настоящий француз носить такую униформу?

Не забывайте, что каждый француз должен был в молодости отслужить в армии. Мог бы парень, прослужив девять месяцев, забыть количество звездочек, которым он был обязан салютовать? Если он заказал капитанский мундир у портного, то разве велел бы ему нашивать шевроны на плечи, а не на рукава? Вот когда я начал ощущать жжение в затылке.

Похоже, Бенуа вовсе не был французом. Крукшенк думал, что он говорил по-английски, но Бенуа не желал этого делать. Почему? Почему он боялся показываться на людях и говорить с ними? Почему он никогда не снимал головной убор?

Все указывало на то, что парень готовился к грязной работенке. Он разыграл спектакль с промоченной чернилами штемпельной подушечкой перед Крукшенком и Гризуолдом. Он выглядел «виновным», когда они вошли в каюту, и разинул рот, как рыба, словно его планы не осуществились, когда они уходили. А потом, когда я сидел и думал, метая кольца на шлюпочной палубе, Вэлери Четфорд заявила, что видела, как Бенуа выходил из каюты миссис Зия-Бей сразу же после убийства…

Я уже понял, что кто-то сфальсифицировал отпечатки пальцев на месте преступления по принципу «позитив-негатив». Кто же это был? Бенуа? Если так, почему он пытался взять собственные отпечатки на явно грязной штемпельной подушечке в присутствии эконома и третьего помощника, словно хотел предъявить еще одну серию сфальсифицированных отпечатков? Почему, спрашиваю я вас? Оставив первые подложные отпечатки в каюте миссис Зия-Бей, он готовился подделать их снова, однако его вовремя остановили и взяли отпечатки как полагается.

И тогда я вспомнил о бритвенном приборе. К сожалению, я оказался катастрофически туп. В субботу ночью в каюте Бенуа я вертел в руках и бритву, и кисточку, но был полон других идей, хотя мне показалось странным, что парень пользовался прямой бритвой без ремня для правки или хотя бы точильного камня.

Во второй половине дня в среду я пошел в парикмахерскую. До того я был там в субботу незадолго до «убийства» Бенуа, но прервал бритье. Парикмахер оскорбленным тоном информировал меня, что в субботу вечером я был его первым клиентом, и добавил что-то насчет пены на кисточке. И тогда я вспомнил с ужасающей четкостью, что кисточка для бритья в каюте Бенуа была абсолютно сухой!

Г.М. сделал паузу. Макс живо припоминал его, рассеянно трогающим сухую кисточку в каюте Бенуа. План убийцы становился для него все яснее.

– У большинства из нас только одна кисточка, – снова заговорил Г.М. – Бывает ли она когда-нибудь абсолютно сухой? Разве она не остается день за днем наполовину влажной? Очевидно, кисточкой Бенуа не пользовались около недели, как и его бритвой. Он не ходил в парикмахерскую. Однако этот лощеный офицер, гладко выбритый, за исключением усов, ходил со второй половины пятницы до субботнего вечера без единого признака щетины на лице. Вот когда я проснулся по-настоящему! Все фрагменты этого странного дела стали собираться на кончике кисточки для бритья.

Капитан Бенуа был кем-то другим. Он говорил только по-французски, чтобы скрыть свой голос. Он всегда носил фуражку, так как никакой парик не выдержал бы внимательного рассмотрения вблизи. Вот почему он старался никому не попадаться на глаза и появлялся только при достаточно тусклом искусственном свете. Но мог ли он долго продолжать этот обман? Нет! Только до тех пор, пока он смог убить миссис Зия-Бей, оставить улики против призрачного капитана Бенуа, столкнуться с этими уликами в роли Бенуа, застрелиться и свалиться за борт, оставив записку с признанием вины. Персонаж создан и уничтожен. Дело закрыто. А на следующий день реальный убийца появляется в собственном обличье, ничего не опасаясь. Во всем должны были обвинить призрак.

Роль Бенуа была подготовлена целиком и полностью – с фальшивой одеждой, фальшивыми семейными фотографиями, фальшивым паспортом, тщательно заученным фальшивым почерком, даже фальшивыми ярлыками на сундуке. Она была исполнена тщательно и артистично. И тем не менее план не сработал.

Разгадав, в чем состояла игра, не составляло труда понять, кто именно ее вел. Этот человек должен был соответствовать определенным требованиям. Первое: он должен быть одним из пассажиров, а не судовым офицером или другим членом экипажа, обремененным служебными обязанностями. Второе: он должен быть человеком, почти никогда не покидающим свою каюту и никогда не видимым на палубе вплоть до «смерти» Бенуа. Третье: он должен быть человеком, который очень хорошо говорил по-французски. Четвертое: он должен быть человеком, которого никогда не видели в обществе Бенуа или в любое время, когда Бенуа находился в поле зрения. Этим требованиям, тупоголовые вы мои, удовлетворяло только одно лицо.

Г.М. прервался, чтобы допить пунш с виски. Потом он с довольным видом вынул из кармана сигару, понюхал ее, просверлил кончик спичкой, зажег и откинулся на спинку кресла. При этом он также достал складной план «Эдвардика», который Макс видел в его каюте в пятницу вечером.

– Если не возражаете, я рассмотрю эти пункты в обратном порядке, – продолжал Г.М. – Вы видели (например, в ресторане) мистера Латропа, мистера Хупера, доктора Арчера и Макса Мэттьюза в присутствии капитана Бенуа. Но видел ли кто-то из вас где-нибудь и когда-нибудь в его присутствии Джерома Кенуорти? Бьюсь об заклад, что нет.

Хорошо говорил по-французски? Вам известно, что Кенуорти достиг успехов на поприще дипломатии, откуда его, правда, впоследствии вышибли? Ага, вижу, девушка кивает! Одно из главных требований для дипломатической службы – безупречное владение французским языком.

Находился ли Кенуорти постоянно в своей каюте первые два дня? Едва ли это требует ответа – он прославился этим на весь корабль. Но это не все. Кенуорти тщательно выдрессировал каютного стюарда – о чем говорил сам, – дабы тот ни при каких обстоятельствах не пытался войти без вызова. Правильно?

Гризуолд и Макс кивнули.

– Стюард страшно беспокоился из-за того, что Кенуорти несколько дней якобы ничего не ел. Но он ел! Вспомните, что капитан Бенуа появлялся во время приема пищи, хотя и не всегда. Возвращаясь, он делал себя больным, глотая nux vomica[30] или что-то еще. Его болезнь была непритворной, создавая великолепное алиби. Едва ли можно ожидать, что человек, полумертвый от морской болезни, станет перерезать кому-то горло. Но морской болезнью Кенуорти никогда не страдал. Тощие поджарые парни, привыкшие пьянствовать целыми днями, крайне редко бывают ей подвержены.

– Но, сэр… – начал эконом.

– Погодите. Во время кратких появлений на публике в качестве Бенуа он запирал дверь своей каюты – каюты Кенуорти – и оставлял ключ при себе. Это еще одна часть его алиби. Никто не станет досаждать человеку, страдающему морской болезнью. Если бы кто-то постучал в дверь во время его отсутствия, Кенуорти потом мог сказать, что не захотел отзываться. И еще одно… – Г.М. указал пальцем на Макса. – Какой номер каюты Кенуорти?

– Б-70.

– Угу. А каюты Бенуа?

– Б-71.

– Одну секунду! – вмешался Латроп. – Тогда почему они не были рядом? Если я правильно помню, каюта Бенуа находилась по правому борту, а каюта Кенуорти – по левому.

Г.М. развернул план «Эдвардика».

– Верно, сынок. В том-то все и дело. Этот корабль построен по тому же плану, что и большинство лайнеров. Каюты с четными номерами расположены по левому борту, а каюты с нечетными – по правому. Каюты с соседними номерами находятся не рядом, а напротив друг друга, но их разделяет вся ширина корабля. А что составляет ширину корабля в этом месте? Что тянется от одного борта к другому с одним входом возле двери каюты Кенуорти и другим возле двери каюты Бенуа в противоположном конце? Подумайте!

– Уборные, – ответил Макс.

– Верно, уборные. Поэтому, если Кенуорти хотел быстро добраться к каюте Бенуа или Бенуа – к каюте Кенуорти, он мог пройти через уборные, не попадаясь никому на глаза. К тому же в этом месте любой из них мог появляться, не вызывая подозрений. Каждый шаг Кенуорти был спланирован так же хитроумно, как кампания нашего друга в Берлине.

У него было только два по-настоящему трудных момента, как я вскоре продемонстрирую. Думаю, уже давно, в Нью-Йорке, Кенуорти решил убить Эстелл Зия-Бей…

– Почему, сэр Генри? – спросил доктор Арчер. – У меня есть особая причина этим интересоваться.

Усталое выражение лица Г.М. свидетельствовало, что он вновь столкнулся с тем, что любил именовать дьявольской извращенностью всего мира в целом.

– По имеющимся у нас доказательствам мы в состоянии об этом догадаться, – ответил он. – Но думаю, эта девушка может все вам объяснить.

Вэлери чуть не плакала от досады.

– Я постоянно твердила об этом, но никто из вас мне не верил! Вы думали, что Джером был рыцарем на белом коне, а я – форменной гнидой. Но я знала, что мои сведения верны. Миссис Зия-Бей поведала двум-трем девушкам в баре Тримальчио, что у нее есть целая пачка писем от Джерома с какими-то компрометирующими признаниями… Я не знала, с какими именно…

– Не будет ли чрезмерной дерзостью, – осведомился Г.М., глядя на нее поверх очков, – спросить, кто вы на самом деле? И что за игру вы вели?

– Хорошо, я расскажу вам все. – Вэлери с трудом держала себя в руках. – Так или иначе, эта скотина украла мой паспорт, и теперь я не смогу даже высадиться в Англии. Не то чтобы это меня огорчало, поскольку у меня уже нет особого желания иметь дело с семейством Кенуорти… Мое имя не Вэлери Четфорд, хотя я всю жизнь прожила в доме мистера Четфорда сначала, когда он был холостяком, а потом, когда он женился на Эллен Кенуорти. Я училась в школе вместе с Вэлери – она умерла год назад. Но я ей не родственница. Мое настоящее имя… – она помедлила, собираясь с духом, – Герте Фогель.

– Фогель! – Г.М. прищурился и свистнул. – А вы, часом, не родственница миссис Фогель, которая была экономкой Четфорда и явилась причиной скандала, когда Четфорд женился на Эллен Кенуорти? Старый лорд Эббсдейл – отец Джерома Кенуорти – был шокирован до глубины своей пуританской души и отрекся от сестры. Какое отношение вы имеете к миссис Фогель?

– Я ее дочь, – ответила Вэлери. – Она уже мертва, так что вы ничего не можете сказать против нее. – Г.М. снова негромко присвистнул. – Вэлери тоже умерла. А мистер Четфорд, мой любезный дядюшка Артур, – так мне велели его называть, – пил так, что на него было страшно смотреть. Моя тетя Эллен превратилась в сварливую старуху. Оба просили меня сделать что-нибудь для них в благодарность за то, что они сделали для меня. Они говорили, что брат тети Эллен, лорд Эббсдейл, богат, как Крез,[31] в то время как у них нет ни гроша, что этот чопорный сукин сын отрекся от нее и никогда не примет назад. Тетя Эллен все время плакала…

Девушка глубоко вздохнула:

– Потом им пришла в голову великая идея. Почему бы мне не выдать себя за Вэлери Четфорд? В конце концов, лорд Эббсдейл мог бы привязаться к дочери Эллен, так как сам хотел иметь дочь. А еще лучше, если бы я смогла оказать старику или его сыну какую-нибудь большую услугу…

Ее лицо покраснело, она нервно сплетала пальцы.

– Вы знаете, как паршиво я играла свою роль. В действительности я пыталась не помочь Джерому Кенуорти, а только заставить его думать, что стараюсь это сделать, и заслужить его благодарность. – Девушка повернулась к Максу: – Вот почему в ночь убийства миссис Зия-Бей я рассказала вам о письмах и наивно попросила вас забрать конверт из офиса эконома. Я знала, что вы этого не сделаете и все передадите капитану. Это поставило бы меня в самый центр событий. Тогда я смогла бы вскоре признаться, что пыталась помочь Джерому. Я не видела в этом никакого вреда! Ведь я была уверена, что он не совершал убийства, так как видела «француза»… Но это все-таки оказался Джером. Что за мир!

Г.М. усмехнулся и тут же замаскировал это кашлем.

– Фогель… – пробормотал он. – Это немецкая фамилия.

– Да, – кивнула Вэлери. – Мой отец родился в Германии, хотя стал натурализовавшимся англичанином и хорошим гражданином. Но я не могу не испытывать сочувствия к родине отца. – Она снова посмотрела на Макса. – А когда мне стали говорить «Хайль Гитлер», я вообще не знала, что обо мне думают. Ведь намекали, что я подавала сигнал субмарине в ночь ложной тревоги. Хотя я так боялась субмарин, что поднялась на шлюпочную палубу, так как не могла заснуть от страха. Я бы и за миллион не поплыла на корабле, если бы тетя Эллен и дядя Артур не сказали, что я должна следовать за Артуром и познакомиться с ним…

– Ну, ну, – успокаивающе произнес Г.М.

– Но я только все испортила. Вы даже не поверили мне, когда я говорила о письмах, хотя это была чистая правда.

Г.М. открыл глаза.

– Думаю, девочка моя, вы недооцениваете старика.

– Но разве вы ей поверили? – удивился Макс. – Мне казалось…

– Разве вы забыли о независимых показаниях? – устало отозвался Г.М. – О том, что сообщил ваш собственный брат? Что стюардесса каюты миссис Зия-Бей подтвердила, что в ее сумочке лежала пачка писем?

– В самом деле, – пробормотал эконом.

Доктор Арчер вмешался снова:

– Меня все еще интересует мотив, побуждавший мистера Кенуорти убить эту леди. Компрометирующие письма? Не является ли это – прошу прощения за термин – несколько викторианской, другими словами – морально устаревшей угрозой в наши дни?

– Конечно, – согласился Г.М. – Но лорд Эббсдейл, отец Кенуорти и единственный источник его доходов, весьма викторианский тип. Вы согласитесь с этим, если услышите то, что нам известно о его характере.

Доктор проигнорировал это замечание.

– Тут я, вероятно, в состоянии вам помочь, – улыбнулся он. – В дискуссию внесли вклад все, кроме меня. Теперь моя очередь. Как я говорил вам в среду на шлюпочной палубе, я произвел вскрытие, результаты которого могут удивить. – Он сделал паузу. – Леди не была отравлена или утоплена, но она ждала ребенка.

Г.М. щелкнул пальцами.

– «Письма с какими-то компрометирующими признаниями», – процитировал он Вэлери. – Держу пари, ребенок был от Джерома Кенуорти. И Эстелл Зия-Бей собиралась отправиться прямиком к старику Эббсдейлу. – Он повернулся к Максу: – Разве она не сказала вам, когда была пьяна, что собирается повидать кое-кого «в адми…», что наверняка означало адмиралтейство? Не сказала, что у нее есть доказательства? Вот вам и мотив, леди и джентльмены.

Теперь мы можем реконструировать события. Когда миссис Зия-Бей вознамерилась пересечь океан и излить свои жалобы Эббсдейлу, Кенуорти спокойно решил ее прикончить. Думаю, он убедил ее воспользоваться этим кораблем, сказав, что сам поплывет на нем, и попросил помалкивать об их отношениях, пока он окончательно не решит, что делать.

– А если бы она проболталась кому-нибудь на борту? – спросил Латроп.

– Ну и что из того? Думаю, вы заметили, что Эстелл Зия-Бей, несмотря на всю ее болтливость, помалкивала о личных делах даже в пьяном виде. К тому же она не доверяла Кенуорти. Леди притворялась, что запечатала письма в конверт и оставила его у эконома, о чем, вероятно, сообщила Кенуорти, хотя в действительности держала их в сумке. К сожалению, он об этом догадался. Но предположим, она бы проболталась об их дружбе. Не забывайте, что преступление должно было выглядеть делом рук капитана Пьера Бенуа из французских тиральеров. Его бы разоблачили, благодаря кровавым отпечаткам пальцев, и он покончил бы с собой, оставив записку с признанием. Каким образом это могло касаться ни в чем не повинного сына лорда Эббсдейла?

Кенуорти тщательно все подготовил. Мундиром и другими аксессуарами для роли Бенуа он, несомненно, обзавелся в Нью-Йорке. Он забронировал безошибочно выбранные каюты на две фамилии. Дорожный сундук Бенуа был отправлен на борт, но сам Бенуа на корабль никогда не входил – он появился уже после отплытия. Кенуорти просто положил билет и паспорт Бенуа на койку в каюте Б-71, где стюард мог забрать их. Как вы помните, вам не понадобилось предъявлять билеты у входа – их забрал стюард после выхода из порта.

Не стану утомлять вас подробностями его двойной жизни на борту – вы сами можете представить ее себе, благодаря тому, что я уже рассказал. Кенуорти не мог долго продолжать это, да и нужды не было. Ему пришлось только оставить смутное впечатление в умах озабоченных и ненаблюдательных пассажиров, что один из них – смуглый мужчина во французском мундире. В первую ночь он также создал легкую тревогу с помощью метания ножей с целью внушить нам мысль о полоумном парне, испытывающем фанатичную злобу к какой-то женщине. И его едва не поймали во время учебной тревоги.

Ко второй ночи Кенуорти был готов действовать. Сомневаюсь, что он намеревался убить миссис Зия-Бей так рано. Думая, что она пьет с Максом, Кенуорти в облике Бенуа проскользнул к ней в каюту, чтобы обыскать ее, и она застигла его врасплох, спустившись за пальто. Но она не закричала, так как не узнала в нем Кенуорти, а лицезрение незнакомого мужчины, явившегося к ней в каюту с неведомой целью, едва ли могло ее напугать или даже расстроить. Когда она поняла, в чем дело, было слишком поздно. Он оглушил ее и перерезал ей горло, возможно той самой бритвой.

Кенуорти принес с собой бутылку чернил, еще не решив окончательно, что использовать – их или кровь. Но он заменил чернилами пачку писем в ее сумке, вытер свои отпечатки пальцев и аккуратно оставил фальсифицированные для сыщиков, после чего спокойно удалился.

Уверяю вас, его даже не заботило, осталась ли на нем кровь, или видели его рядом с местом преступления. Все это пришлось бы только кстати после установления вины Бенуа.

Но теперь наступала очередь самой трудной части плана. Вопрос был в том, когда обнаружат тело. Когда ищейки начнут лаять? Когда они начнут охоту за отпечатками пальцев? Естественно, он не предполагал, что это произойдет так скоро, поэтому вернулся в каюту Кенуорти, сбросил свой маскарадный костюм, проглотил еще одну дозу гадости, которая делала его больным на два дня, и со стонами улегся на койку. Но тут…

– Вошел я, – мрачно закончил Гризуолд.

Г.М. кивнул:

– Да, как вы сказали, это был ваш первый визит в его каюту. Чтобы подсластить воображаемую ситуацию, Кенуорти рассказал страшную историю о человеке в противогазе, бродящем по кораблю. После этого явился Макс Мэттьюз. По тому, что он говорил эконому, Кенуорти стало ясно, что произошло. Тело обнаружили! Капитан уже приступил к действиям! Должно быть, у Кенуорти внутри все похолодело. – Г.М. посмотрел на эконома и Макса. – Помните, как спешно он выставил вас из каюты? Помните, как у него едва не началась истерика, когда эконом предложил послать за доктором? Помните, как он требовал, чтобы его той ночью больше не беспокоили, что бы ни произошло?

Снова приняв облик Бенуа, Кенуорти вышел из каюты, запер дверь и проскользнул через уборные в каюту Б-71, где начал возиться с печатями, держа наготове штемпельную подушечку.

Вот как он собирался действовать. Кто-то – может быть, сам капитан – должен был прийти за отпечатками пальцев. Отлично! Бенуа тут же согласился бы и прижал большие пальцы к собственной грязной подушечке. Потом он выразил бы досаду, вытер пальцы носовым платком и в присутствии свидетелей оставил бы такие же сфальсифицированные отпечатки, как в каюте Б-37. При этом он выглядел бы и говорил как виновный.

На сей раз вмешался третий помощник:

– Прошу прощения, но вся его болтовня об «этой женщине» и «предателе»…

– Фальшивый мотив, сынок, – усмехнулся Г.М. – Кенуорти хотел внушить вам, что Эстелл Зия-Бей была нацистской шпионкой и поэтому он ее убил. Я уверен, что именно Кенуорти написал капитану анонимку, предупреждая, что одна из женщин на борту – вражеский агент. С фальсифицированными отпечатками, взятыми в каюте Бенуа, план мог считаться удавшимся. Едва ли отпечатки стали бы сравнивать прямо в каюте. Сначала их бы собрали, а потом унесли для сравнения. В первую же ночь после сбора отпечатков преступник написал бы записку с признанием Бенуа, инсценировал его самоубийство с помощью манекена. Никто бы не увидел «французского капитана» после того, как эконом и третий помощник покинули его каюту. Отпечатки пальцев Бенуа совпали бы с кровавыми отпечатками. И наконец, никакие другие отпечатки, взятые на корабле, не совпали бы с отпечатками Бенуа, так как у Кенуорти взяли бы их должным образом. Вся процедура завершилась бы за двое суток. – Г.М. понюхал пустой стакан. Его сигара потухла, но он не стал зажигать ее снова. – Только, – мрачно добавил он, – все пошло не так.

– Потому что, – сказал эконом, – нам с Крукшенком не понравилась его болтовня, мы не дали ему использовать свою подушечку и взяли у него отпечатки как следует.

– Неудивительно, что, когда вы уходили, на его лице было странное выражение, которое вы не могли описать, – добавил Г.М. – Весь его план сгорел дотла в один момент. Перейдем к событиям следующей ночи, когда капитан Бенуа с каждой минутой становился все более серьезной угрозой и от него следовало как можно скорее избавиться. Кенуорти нарядил манекен (он говорит, что изготовил его из одеяла и нескольких свернутых газет), выстрелил в него и столкнул «тело» за борт, отлично зная, что это увидят дозорные. «Тело» неминуемо рассыпалось бы в воде, но никто бы этого не узнал. Он все еще пытался спасти свой план. Капитан Бенуа оставил записку с признанием в убийстве, но ее выбросили. А мистер Хупер поклялся, что видел двоих людей на палубе «Б». Должно быть, Кенуорти испытал страшный шок, когда, избавившись от манекена и впервые выбравшись из каюты в обычной одежде, чтобы выпить и привести в порядок желудок, столкнулся с девушкой, которая заявила, что она его кузина Вэлери Четфорд и хочет спасти его от компрометирующих его писем. Но неужели вы не видите убийственного доказательства в связи с отпечатками пальцев, которое наверняка затянет петлю у него на шее?

Вэлери выглядела озадаченной.

– Лично я не вижу, – отозвалась она. – В конце концов, ничьи отпечатки не совпадали с кровавыми следами на месте преступления.

Г.М. протянул руки, словно умоляя:

– Ради бога, подумайте, девочка моя! В сейфе эконома находились восемь белых карточек с отпечатками правого и левого больших пальцев пассажиров. Но отпечатки капитана Бенуа и Кенуорти были взяты нормальным способом. Следовательно, на двух карточках отпечатки пальцев были одинаковыми. До сих пор никому не пришло в голову сравнить друг с другом разные серии отпечатков. Если бы вы это сделали, то поняли бы, что Бенуа и Кенуорти – одно и то же лицо. Но по прибытии в порт официальная полиция тут же это бы обнаружила. Кенуорти должен был срочно украсть карточку с отпечатками Бенуа. Поэтому он организовал ложную тревогу с субмариной, атаковал офис эконома и…

– И не прикоснулся к карточкам в сейфе, – подхватил Латроп. – Почему? Если ему нужна была одна из этих карточек, почему он не тронул сейф?

– Если нам нужна последняя решающая улика против Джерома Кенуорти, то вот она. Он не искал карточки в сейфе, так как не знал, что они там находятся. И он был единственным пассажиром, который этого не знал. Вспомните утро среды. Все вы, кроме Кенуорти, были на шлюпочной палубе, когда эконом сообщил нам, что сделал с карточками пассажиров. Только Кенуорти появился позже. Он думал, что карточки в картонных коробках, которые оставались снаружи. Поэтому он обыскал коробки, не прикасаясь к сейфу, и украл несколько паспортов с целью скрыть кражу поддельного паспорта Бенуа. Но нужную карточку он не заполучил. Я понял, что Кенуорти сделает еще одну попытку, поэтому позволил распространить слух, что получил куда худший удар по башке, чем на самом деле, и что карточки находятся у меня. Придя в отчаяние, парень снова загримировался и напялил французскую форму. За ним наблюдали, поэтому ему пришлось организовать ложную тревогу для рейда на офис эконома. Если бы кто-нибудь увидел его туманной ночью в запасном мундире Бенуа, все решили бы, что у свидетеля разыгрались нервы и он увидел призрак, что в лучших морских традициях. Кенуорти сделал последнюю попытку. – Лицо Г.М. стало бледным и утомленным. – Но я ему помешал.

Последовала пауза. Снаружи ярко светило зимнее солнце. Блики на воде, благодаря открытым иллюминаторам, скользили по гладкой поверхности потолка. Корабль плыл по Ла-Маншу. Когда пассажиры увидели Семь Сестер[32] на английском берегу, они поняли, что пункт назначения – Лондон. «Эдвардик» направлялся в доки Тилбери.

– Осталась только одна вещь, которую я не понимаю, – пробормотал эконом, качая головой. – Морская болезнь Кенуорти во время предыдущего плавания с нами.

Г.М. снова уставился на него поверх очков:

– Интересуетесь деталями, а? Могу лишь предположить, что его морская болезнь в первые дни прошлого плавания была последствием чудовищного похмелья. Мне говорили, что симптомы примерно одинаковы. Хотя могу сказать с уверенностью, что он эффективно воспользовался своей репутацией. Все, что Кенуорти знал об этом корабле, – расположение кают, ваше знакомство с дактилоскопией – фигурировало в его плане. Он умный парень. Именно так о нем думали в дипломатических кругах.

– Умный? – отозвался эконом. – Да он настоящий гений!

– И все же, – промолвила Вэлери, – он казался таким приятным.

– Как и многие убийцы, – кивнул Г.М., – что не парадокс и не образчик всеобщей извращенности, хотя это всегда удивляет людей, а причина и следствие. В особенности женщины считают их приятными, поэтому они частенько попадают в передряги из-за женщин, из которых им приходится невероятными способами выбираться. Вы слышали такое раньше и не раз услышите снова.

К ним подошел стюард.

– Мимо проходит эсминец, – сообщил он. – Хотите посмотреть?

Все устремились к дверям, оставив в курительной Вэлери, Макса и Г.М.

– Вот вам благодарность, – проворчал Г.М.

– Мы все благодарны вам, – сказала Вэлери. – Особенно я. Более ужасных девяти дней мне еще не приходилось проводить. А ведь я должна буду вернуться на этом корабле. Мне не позволят высадиться в Англии без паспорта.

– Кто сказал, что вы не сможете высадиться? – сердито осведомился Г.М. – Я старик, поэтому мне потребуется день или два, чтобы все устроить. Черт возьми, если Латроп попросил меня сделать то же самое для него, поскольку Кенуорти украл и уничтожил его паспорт вместе с остальными – выбросил их за борт, как и свое оружие, – то я могу помочь и вам, не так ли? – Он посмотрел на Макса: – Вы хотите, чтобы она высадилась?

– Если ей это не удастся, – ответил Макс, – я тоже вернусь на этом корабле.

– Я считала вас гремучей змеей, – сказала Вэлери. – А вы – меня. Может быть, мы до сих пор так считаем. Но если мне не позволят высадиться, а вы сойдете на берег, я прыгну за борт и поплыву за вами. – И она протянула ему руки.

Они вошли в салон, услышав, что корабельный оркестр настраивает инструменты. На «Эдвардике» царило воскресное спокойствие. Коммандер Мэттьюз, неуклюже держа Библию, стоял на импровизированной кафедре и наблюдал за входящими пассажирами. Он снова читал 23-й псалом, и, по мнению Макса, весьма недурно для старины Фрэнка. Молитвы не было. Но когда по знаку капитана заиграл оркестр, все с воодушевлением запели «Боже, храни короля». И никогда еще эти слова не звучали так искренне, как теперь, когда большой серый корабль, устоявший среди бурь, опасностей и смерти в темных безбрежных водах, не спеша плыл по Ла-Маншу, возвращаясь домой.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Смерть и Золотой человек»

Глава 1

— А вот и наш театрик, — сказала Бетти.

Перешагнув порог, она начала щелкать переключателями. Ее спутник заглянул внутрь, и ему — уже не впервые — показалось, будто он попал в сказку «Тысячи и одной ночи».

— Освещение, разумеется, было газовое, — пояснила Бетти. — А в остальном все осталось таким же, как и при Флавии Веннер.

— Именно здесь она давала частные спектакли?

— Да. И здесь же умерла.

Помещение маленького театра по форме и по количеству мягких подушек напоминало шкатулку для драгоценностей. Тяжелые бархатные портьеры не пропускали ни света, ни звуков. Круглый зальчик метров двенадцати в диаметре был оформлен в серых с золотом тонах. Потолок украшала причудливая лепнина. Одну сторону зала занимала сцена — впрочем, сценой ее можно было назвать с большой натяжкой: скорее помост в позолоченном алькове. Напротив, за деревянным ограждением с монограммой «Ф. В.», стояли несколько кресел — зрительный зал. Все здесь было пропитано духом шестидесятых годов XIX века…

— А здесь у нас — сами видите… — Бетти махнула рукой.

Николас Вуд невольно рассмеялся, но сразу же укорил себя за смех. Уместнее было бы сочувственно хмыкнуть, ведь девушка явно раздосадована.

Сбоку помещалась крошечная, но вполне современная барная стойка. Бутылки и бокалы посверкивали, отражаясь в зеркалах. Бар снабжен был даже шутливыми вывесками: «Чеки не принимаем» и «Азартные игры строго запрещены».

— Это папа придумал, — объяснила Бетти, сморщив носик. — У него в жизни не возникало идей, которые не были бы практичными и не служили бы удобству. Он даже приказал разместить за той стенкой проектор. Если хочется посмотреть кино, на сцену опускается экран.

— А ваша мама?

— О, мама была в ярости. Но все же!..

Николасу Вуду с трудом верилось, что он находится на верхнем этаже загородного дома, не далее чем в двадцати милях от Лондона. Крыша завалена снегом; в трубах центрального отопления шипит и булькает вода. Впрочем, несмотря на бар, крошечный театр обладал своей атмосферой. В круглом зальчике, обитом бархатом, как шкатулка, чувствовались потаенный блеск и мечтательная отчужденность; здесь хотелось ходить на цыпочках и разговаривать шепотом.

От Бетти Стэнхоуп не укрылось, какое впечатление произвел театр на гостя. А Николас понял, что ей по душе его настроение.

Хорошо еще, что дело, ради которого он сюда приехал, не имеет отношения к Бетти. Младшая дочь хозяев кажется очень романтичной девушкой; ей нравится все живописное и законченное. Правда, она старается не выдавать своих истинных чувств ни манерой одеваться, ни поведением.

Бетти, девушка лет двадцати пяти, с серьезным лицом и тихим голосом, часто изумляла новых знакомых своей улыбкой, которая словно освещала изнутри лицо и глаза. Хотя с самого начала становилось ясно, что она красива в общепринятом смысле слова — у нее была хорошая фигурка, правильные черты лица и кожа, покрытая нежным, восковым румянцем. Каштановые волосы подстрижены под пажа; голубые глаза смотрели прямо на собеседника. Но внезапная мимолетная улыбка, от которой лукаво поднимались вверх кончики губ, намекала на качество, которое иные именуют чувством юмора, а другие — чертовщинкой. Улыбка вспыхивала и тут же гасла, и на лице снова появлялось спокойное, невозмутимое выражение.

На ней было простое черное вечернее платье с длинным рукавом; никаких украшений. Остановившись посередине домашнего театра, она кивала в унисон своим мыслям, словно радуясь тому, что все на своем месте.

— Кстати, — улыбнулась девушка, — раз уж здесь имеется бар, не хотите чего-нибудь выпить?

— Спасибо.

Бетти откинула крышку стойки и прошла в нишу. В свете конической лампы над стойкой, самого яркого источника света в полутемном помещении, ее каштановые волосы отсвечивали золотом. Ник внимательно рассмотрел золоченую монограмму «Ф. В.», вделанную в стену под стойкой.

— «Флавия Веннер», — расшифровал он. — Так вы говорите, она здесь и умерла?

— Да. Скоропостижно скончалась прямо во время представления «Саломеи».

— «Саломеи»?

— Вот именно. Эту пьесу специально для нее написал… —Бетти назвала фамилию поэта Викторианской эпохи, знаменитого, как само Вестминстерское аббатство, в котором он был похоронен. Она подметила, как невольно вздрогнул ее спутник. — Да; скорее всего, так и есть. Рукопись пьесы находится у нас — она внизу, в библиотеке. Виски или бренди?

— Виски, пожалуйста. Неужели он…

— Совершенно верно, именно то, о чем вы подумали. Разумеется, был грандиозный скандал, но его замяли. В те дни люди благородно полагали: не имеет значения, что ты делаешь, — при условии, что все скрыто от посторонних глаз.

За барной стойкой в специальных гнездах вверх дном стояли бутылки; в каждую, как в настоящем пабе, был вкручен краник. Бетти отвернула кран на бутыли виски и с довольно вызывающим видом придвинула к Николасу бокал и сифон с содовой.

— А вы тоже так считаете? Бетти задумалась.

— Да. Наверное. Но боюсь, моя сестра со мной не согласится!

Да, решил про себя Николас. Элинор точно не согласится.

— Элинор считает: не важно, что ты делаешь, — продолжала Бетти. — Главное, чтобы окружающим все стало известно. Главное — продемонстрировать окружающим, что у тебя нет комплексов. — Заметив выражение лица Николаса, она скорчила очаровательную гримаску и рассмеялась. — Да, вы правы. Я ненавижу это слово!

— Какое? Комплекс?

— Да. Для меня оно олицетворяет все новое, блестящее, модное и скучное!

— Хотите сказать, что вы сама — викторианка по духу? — беззаботно спросил Вуд, в глубине души понимая, что ее ответ на вопрос для него очень важен — хотя бы наполовину.

— Едва ли. Но я, как и отец, терпеть не могу всякие выверты и причуды. Про отца кто угодно скажет: он — человек чрезвычайно практичный.

— Не знаю, не знаю, — опрометчиво возразил Николас Вуд.

По ее лицу, по быстрому взгляду голубых глаз он сразу догадался о том, что совершил грубый промах. Однако слово уже вылетело; он с отсутствующим видом уставился в свой бокал. Его застигли врасплох! Бетти, которая во время разговора уверенно и быстро протирала бокалы, замерла. Молодые люди переглянулись. Николас поднес бокал к губам и выпил.

— Почему вы так сказали? — прямо спросила Бетти.

— Что сказал?

— О моем отце.

— Дорогая мисс Стэнхоуп! Просто меня удивляют обычаи и привычки крупных магнатов.

— Вот как?

— На счете вашего отца миллионы…

— Не так много.

— Хорошо! Допустим, на его счете есть несколько тысяч. — Вуд поставил бокал на стойку. — И вот он приобрел загородный дом и усовершенствовал его по своему вкусу. Стоит нажать кнопку, и появляется все, что угодно. По-моему, люди вроде него вообще никогда не ошибаются.

Ноги утопали в толстом сером ковре. Неяркие лампы прятались за настенными плафонами; между позолоченными рельефами таились тени. На лице Бетти, хотя и ярко подсвеченном сверху, застыло непроницаемое выражение. Чувство легкости, которое владело Вудом весь вечер, пока он общался с Бетти, испарилось — как и ее откровенное дружелюбие. Закончив полировать бокал, она той же тряпкой принялась протирать поверхность стойки.

— Флавия Веннер, — заметила она, — называла театр Домом Масок.

— Почему?

— Не важно. — Бетти подняла взгляд на гостя: — Мистер Вуд, кто вы такой?

— На подобный вопрос так сразу и не ответишь. — Он улыбнулся.

— Прошу вас, не шутите со мной!

— И не думал шутить… — «Как трудно уклониться от ее по-женски прямого взгляда!» — Я знакомый вашего отца. Он пригласил меня сюда на Новый год. Вы очень похожи на него, мисс Стэнхоуп.

Бетти опустила голову.

— Вы хорошо знаете моего отца?

— Да, довольно хорошо.

— И тем не менее, — возразила Бетти, — вы не знали, что на самом деле он мне не отец? И для него, и для мамы их брак второй. Элинор — его дочь от первого брака, а я — дочь от первого брака моей матери. Вы его близкий друг, однако не знали таких вещей?

В тишине слышно было, как тикают часы за стойкой; стрелки показывали двадцать минут одиннадцатого. Ник рассмеялся.

— Восхищаюсь вашей прямотой, — заявил он.

Однако, увидев, как девушка расстроилась, он сразу пожалел о своих словах. Интересно, почему их беседа потекла по такому странному руслу? И где тот поворотный пункт, за которым дружеское общение сменилось сползанием в опасную трясину?

— Если сомневаетесь в моей подлинности, — добавил он, — спросите Винсента Джеймса; он подтвердит, что я настоящий.

Хорошо, подумал он, иметь под рукой такого человека, как Винсент Джеймс! Если Винс, как всегда, напыщенно заявит: «Ник Вуд? Я знаю его. С ним все в порядке» — он тут же успокоит самого недоверчивого хозяина или хозяйку.

— Простите, пожалуйста, — вдруг выпалила Бетти. — Кажется, я несу абсолютную чепуху и в придачу нагрубила вам.

— Что вы, что вы! Расскажите мне о Флавии Веннер.

— Вам интересно? В самом деле интересно?

— Очень.

Бетти облокотилась о полированную стойку. В свете лампы в ее каштановых волосах плясали золотые огоньки. Она обвела взглядом театральный зал и пошевелила губами, будто не зная, с чего начать.

— Дом принадлежал ей. В середине шестидесятых годов XIX века ей купил его лорд Саксмунден.

— Она была знаменитой актрисой?

Бетти удивленно подняла одну бровь.

— Скорее не знаменитой, а печально известной. Слава ее носила скандальный характер. Сама Флавия Веннер считала себя на голову выше обыкновенных, «вульгарных» актрис; она всегда тяготела к классическому репертуару. Однако к ней в театр приходили не ради того, чтобы посмотреть пьесу; публика глазела на «ту самую Веннер». По традиции ее частные, домашние спектакли пользовались покровительством коронованных особ.

Внезапно Николасу Вуду представилась дикая картина: королева Виктория с трудом, тяжело дыша, входит в крошечный театрик, угрюмо озирается по сторонам и заявляет, что ей нисколько не весело.

Очевидно, Бетти прочитала его мысли — на лице ее мелькнула и тут же погасла тень улыбки.

— Нет, нет! Я имею в виду просто родственников королевской семьи. Но даже и в их случае соблюдались необходимые условности. Знаете, что такое бенуар?

Вуд напряг память.

— Что-то из французского, да? Такая ложа, закрытая для посторонних глаз, с прорезью в стене; люди в трауре могут смотреть спектакли так, чтобы их не видели другие.

Бетти кивнула.

— Идемте посмотрим нашу ложу бенуара!

Она подняла откидную крышку стойки, вышла наружу и повела его за собой. Миновав ряд кресел за деревянными перилами, Бетти направилась к задней стене зала. На взгляд Николаса, тяжелые бархатные портьеры, которыми была завешена стена, ничем не отличались от портьер, закрывавших другие стены. Но когда Бетти потянула одну из них в сторону, за ней обнаружилась небольшая ниша. В нише на небольшом возвышении стояло глубокое мягкое кресло шириной едва ли не с диван. Стены ниши или алькова выглядели звуконепроницаемыми.

— Здесь, — заявила Бетти, — августейшая особа находилась в уединении, невидимая постороннему глазу.

— Но как августейшей особе удавалось смотреть спектакль?

— Попробуйте сами!

Заинтригованный, Николас зашел в альков и сел в кресло. Бетти зашла следом и задернула портьеру.

В алькове было совершенно темно, если не считать узкой длинной щели примерно на уровне глаз, через которую видна была расположенная напротив сцена; впрочем, вид слегка расплывался, как будто скрытый серой вуалью.

— Портьера с секретом, — объяснила Бетти. — Отверстие незаметно снаружи, если только на него не падает яркий свет.

Комната в комнате, альков в алькове! Со своего места Николас отлично видел весь зал — вплоть до мраморного камина за сценой. Наклонившись правее, он разглядел барную стойку и даже разноцветные этикетки на бутылках, привносившие в этот игрушечный театр дух современности.

— Их было несколько, — продолжала Бетти. — В средней, самой большой, отец разместил проектор. Здесь душновато, правда?

Тут Николас Вуд случайно коснулся тыльной стороной ладони платья Бетти.

Прикосновение — даже такое легкое, случайное — способно породить бурю эмоций, вызванных самим фактом поступка. Случайное прикосновение предполагает многое. Оно способно породить мысли, о которых ты прежде даже не подозревал.

В мозгу Николаса Вуда молнией пронеслось воспоминание о том, что он здесь не просто гость; в его планы входило разоблачение — своего рода предательство Дуайта Стэнхоупа и его ценностей.

Но он ничего не мог с собой поделать. Рядом сидела Бетти; она тихо, еле слышно дышала. Темнота, комната в комнате, душные парчовые портьеры алькова и без того будили совершенно неуместные мысли, которые прикосновение лишь подкрепило. В прорези мерцал неяркий свет. Бетти быстро отвернулась, и он видел лишь один ее глаз; выражение глаза было испуганным. Вуд догадался: она чувствует то же, что и он, причем осознание пришло к ней с той же неожиданностью.

— Нам лучше… — начала было она, но тут же замолчала.

Ожидание.

Вот именно: оба они чего-то ждали. «Что ты собираешься сделать?» — «А ты что собираешься сделать?» — «Думаешь ли ты то же, что и я? А может, данная мысль пришла в голову мне одному (одной)?» При данных обстоятельствах, в таком безмолвном разговоре секунда кажется бесконечной.

Николас опустил руку, и она накрыла ее ладонь. Бетти не отстранилась; впрочем, она вообще не шевелилась. Черный рукав его тонкосуконного пиджака лежал на черном тюле рукава ее платья.

Она вздохнула, и он вздрогнул. Но когда он повернулся к ней, новый, неожиданный голос, прозвучавший на весь театр, нарушил хрупкое равновесие.

— Эй! — произнес новый голос. — Кто-то забыл потушить здесь свет!

Глава 2

Следует заметить, что Бетти вздрогнула, как будто обожглась. Но Ник, отдернув руку и выпрямившись, словно боясь вывалиться наружу через отверстие в занавесе, как труп в детективном романе, посмотрел вправо.

— Спокойно, — прошептал он девушке на ухо. — Там всего лишь Винс… нет, ей-богу, это ваш отец!

— Ну ладно, — продолжал мягкий голос Дуайта Стэнхоупа. — Что вы хотели мне сказать?

Дуайту Стэнхоупу было лет пятьдесят пять, однако энергией и живостью он не уступал и тридцатилетнему. Он стоял спиной к ложе бенуара, и было видно, что костюм сидит на нем превосходно. Затем Стэнхоуп подошел к барной стойке, обернулся и облокотился о столешницу.

Владелец «Уолдемира» — высокий, стройный, ни грамма лишнего жира — всегда держался очень прямо. Цвет его волос часто именуют стальным, однако его оттенок больше напоминал немытое овечье руно. Глаза, голос и манеры Стэнхоупа были мягкими, даже деликатными, хотя яркий румянец на щеках выдавал, что у него высокое давление.

— Смотри-ка! — добавил Стэнхоуп, беря со стойки бокал и нюхая его. — Кто-то побывал здесь и пил.

— Пьют все, — отвечал его собеседник, маленький, тощий человечек с почти лысой головой. — Не нравится мне это. Но тем хуже для них.

— Да нет, они будут в порядке.

— Твоя дочь слишком много пьет. Не мне бы говорить…

— Которая именно? — улыбнулся Дуайт Стэнхоуп.

— Элинор, разумеется. Неужели ты решил, что я имею в виду Бетти? Бетти — славная девочка.

Здесь, если они не хотели нарушать правила приличий, Бетти Стэнхоуп и Николасу Вуду следовало выйти из алькова.

На бумаге все просто. Что сложного в том, чтобы выйти и со смехом заявить: «Извините, мы смотрели в зал через щель в занавесе»? Но совесть подсказывает: «Вовсе не для того вы забрались в потаенную нишу. Вина написана у вас на лице. И оттого вы испытываете некоторую нерешительность».

Особенно, подумал Ник, перед лицом мистера Буллера Нейсби.

В маленьком, тощем, порывистом человечке он только сейчас узнал крупного финансиста из Сити, чье состояние было почти таким же, как и у Дуайта Стэнхоупа. Мистер Нейсби, приглашенный к ужину, за столом в основном говорил о своем пищеварении. На ночь он не оставался. Как он объяснил, его загородный дом находится всего в четверти мили от «Уолдемира».

Бетти, которая от сильного смущения отвернулась, все-таки попыталась выбраться из алькова, но ее спутник удержал ее. Дело в том, что… — здесь следует сказать правду, — дело в том, что у него имелись свои резоны послушать разговор хозяина дома и его делового партнера.

Они наблюдали за говорившими как сквозь газовую вуаль.

— Так что за праздничная вечеринка? — спросил мистер Нейсби, взгромождаясь на высокий табурет и скрещивая ноги.

— Мы ее так называем.

— Праздничная вечеринка! — повторил мистер Нейсби. — По-моему, ужасно глупая затея.

Дуайт Стэнхоуп слегка улыбнулся:

— Нисколько. Жена хочет устроить рождественскую вечеринку с маскарадом. Но если есть на свете вещь, которую я не люблю, так это переодевание.

Мистер Нейсби что-то проворчал, словно соглашаясь с хозяином, однако его неприязнь к маскарадам, очевидно, носила не столь явный характер.

— Далее, — продолжал мистер Стэнхоуп, — Рождество предполагает мессу; а я не любитель мессы. Более того, я всегда стараюсь избежать похода в церковь.

— Вот хитрюга! — беззлобно заметил мистер Нейсби.

— Спасибо. И потом, строго говоря, у нас будет даже и не вечеринка. Гостей всего двое — Винсент Джеймс и молодой Вуд. Я хотел позвать еще и капитана, но он все еще на маневрах.

— Винсент Джеймс, — повторил мистер Нейсби. — Вечно он у кого-то в гостях! Если парня не пригласят в выходные к кому-нибудь на обед, он, чего доброго, разобьет себе голову от скуки. Ты хоть понимаешь, молодой Дуайт, что мы с тобой надрываемся ради того, чтобы прокормить тех, кого называют дворянством и знатью? Мы похожи на французских шеф-поваров!

— И еще мы кормим своих родственников, — заявил Стэнхоуп после паузы — как будто ему хотелось возразить, но что-то его удержало. — А что еще нам остается делать?

— Повара! — с горечью повторил мистер Нейсби. — Вот кто мы такие — повара!

Стэнхоуп подмигнул ему.

— Полно, молодой Буллер, — заявил он. — Не так уж ты и надрываешься. Даже не особенно тратишь силы. Ты и работаешь-то только потому, что без работы не знал бы, чем себя занять. Жулик ты!

— А ты не любишь жуликов?

— Терпеть не могу, — кивнул Стэнхоуп.

— А! — отмахнулся Нейсби, потянувшись к блюдцу с картофельными чипсами, стоявшему на стойке. — Кстати, кто такой Вуд? Что тебе о нем известно?

— Немногое. Он приятель Бетти. Она подцепила его где-то в Лондоне; кажется, именно она уговорила меня пригласить его. Вот и все.

Наступило молчание.

Бетти в темноте медленно повернулась и посмотрела на своего спутника.

Произнеся явную неправду, Дуайт Стэнхоуп снова облокотился о стойку. Даже невинная ложь казалась ему унижающей его достоинство. В добрых глазах застыло невозмутимое выражение. Затем он сменил тему с такой легкостью, как будто смахнул с плеча соринку, и в голосе его послышались новые нотки.

— Так о чем ты хотел со мной поговорить?

— Я? Поговорить?

— Именно. Да еще наедине.

Мистер Нейсби взял еще один ломтик и захрустел. Некоторое время он не отвечал. Бетти и Николас видели его затылок с остатками прежде длинных волос цвета перца с солью.

— Ты обдумал мое предложение?

— Какое именно?

— Золотой человек, — ответил Нейсби.

На лице Дуайта Стэнхоупа заиграла улыбка, пусть и ироническая, но исполненная невыразимой доброты. Казалось, он всей душой сочувствует старому другу. Однако хозяин дома покачал головой:

— Буллер, старина! Ты ведь не серьезно?

— Почему бы и нет?

— Чтобы ты… практичный, деловой человек?

— Я действительно практичный, деловой человек. — Мистер Нейсби хлопнул по стойке ладонью. — Вот почему я считаю дело вполне реальным.

— «Золотой человек», — повторил Стэнхоуп. Дальше он заговорил совсем уж непонятно: — Одна, но тщательно проведенная разведка дна озера, и все наши трудности позади! Неужели ты до сих пор увлекаешься детскими приключенческими романами? Нет, нет, нет! А обойдется это в… Я забыл, во сколько это обойдется?

Мистер Нейсби не сдавался:

— Ничего ты не забыл. Ты видел все расчеты. Но я тебе повторю. Пятьдесят-шестьдесят тысяч.

Дуайт Стэнхоуп досадливо поморщился.

— Пятьдесят-шестьдесят тысяч, — настойчиво повторял мистер Нейсби, — если делать все как положено.

— Но если, по-твоему, шансы так высоки, почему ты приглашаешь меня в долю?

— Разделять риск, — мистер Нейсби пылко вскинул голову, — всегда самый лучший принцип. Кому, как не тебе, он должен быть прекрасно известен. Ты всегда им руководствовался; разделяй риск — и выходи из игры с прибылью.

— Извини, но я не могу разделять риск в подобном предприятии. Лично я охочусь только за одним золотым типом.

— Молодой Дуайт! — перебил его мистер Нейсби. — Позволь задать тебе вопрос!

— Конечно!

— Ты сейчас в трудном положении?

Стэнхоуп по-прежнему элегантно опирался на стойку; правая кисть сжимала пальцы левой. Пока они говорили о делах, улыбка не сходила с его губ, хотя казалась искусственной. Однако последний вопрос, очевидно, искренне позабавил его.

— Нет, — ответил он. — Во всяком случае, не в худшем, чем прочие из нас. Почему ты спрашиваешь?

— Потому, что в таком случае ты ведешь себя чертовски глупо, — заявил откровенный и прямой мистер Нейсби.

— Например, с чем?

— Например… с картинами.

— Не понимаю.

— У тебя есть коллекция картин. — Крутнувшись на высоком барном табурете, как обезьянка, мистер Нейсби схватил еще один ломтик картошки. Лица его Бетти и Вуд не видели; однако и затылок был весьма красноречив. — Очень ценных картин! По крайней мере, так мне сообщили. Сам я в живописи не разбираюсь. Почти все они принадлежали той старой проститутке… как бишь ее звали?

— Флавия Веннер.

— Точно. Они принадлежали Флавии Веннер. Полагаю, картины застрахованы. Иначе и быть не может. Если нет, значит, ты дурак.

Стэнхоуп ничего не ответил.

— Раньше, — продолжал его гость, — картины хранились в надежном месте, в галерее наверху. В галерее, оснащенной современной сигнализацией против воров.

— Ну и что?

— Но что ты делаешь сейчас? Ты переносишь самые ценные картины вниз. Вешаешь их в столовой. Там вообще нет никакой сигнализации. Французские окна — высокие, до пола — выходят в сад. Молодой Дуайт, почему бы тебе не высунуть голову из окна да не свистнуть Билла Сайкса?[1] А может быть, ты сам почему-то хочешь, чтобы картины украли? Я спрашиваю тебя на правах старого друга. Сам я, повторяю, не знаток живописи.

Произнеся свою речь, мистер Нейсби принялся поедать чипсы с такой скоростью, что скоро опустошил все блюдце. Энергичный хруст как будто призван был подчеркнуть важность произнесенных им слов. Дуайт Стэнхоуп следил за другом с вежливым, но непроницаемым выражением лица.

— Да, — кивнул он, — ты не знаток живописи.

— Это во-первых. — Мистер Нейсби смахнул с губ соль. — А во-вторых…

— У-у-у! — вдруг рявкнул кто-то прямо у него над ухом, отчего мистер Нейсби вздрогнул.

Элинор Стэнхоуп, выйдя из мрака, положила руки на плечи мистеру Нейсби и звонко чмокнула его в лысину. Когда он повернулся, чтобы взглянуть на нее, вытянув шею, как черепаха, она еще раз сочно чмокнула его, на сей раз в лоб.

— Куда вы подевались? — спросила она. — Кристабель предлагает сыграть в «Монополию» или еще во что-нибудь. А где Бетти и тот симпатичный молодой исследователь?

— Мистер Вуд не исследователь, моя дорогая, — мягко поправил дочь Дуайт.

— Я чувствую людей, — заявила Элинор, — вижу вокруг них ауры… Или надо говорить «ауру»? С множественным числом у меня всегда не ладилось. Если он даже и не исследователь, ему пристало им быть.

— Лучше сядьте, — невежливо заметил мистер Нейсби, — а то упадете.

— Фу, как грубо! — обиделась Элинор. — Пожалуйста, налейте мне еще чего-нибудь.

Никто не двинулся с места. Элинор вздохнула:

— В таком случае придется налить себе выпить самой! — Она вдруг сделалась очень вежливой. — Папа, ты не против, если я еще выпью?

— Нет. Конечно нет.

На самом деле он был против.

Элинор, как заметил по крайней мере один соглядатай из двух, держалась неплохо. Она не кричала; говорила довольно громко, но не срываясь в истерику. Глаза ее горели; держалась она довольно бесцеремонно; она внушала симпатию — несмотря на то что одновременно ее хотелось отшлепать.

Обойдя стойку, она внимательно оглядела отца и его друга. Элинор Стэнхоуп была одной из тех девушек, что безупречны с головы до ног. Кожа у нее была смуглая, загорелая, волосы черные, глаза карие; зрачки казались особенно яркими на фоне ослепительно-белых белков. Когда отец и дочь стояли рядом, видно было, как они похожи. Ростом Элинор была ниже Бетти, хотя по возрасту двумя-тремя годами старше. Сейчас, словно по контрасту с Бетти, на Элинор было белое платье; шею обнимали жемчужные бусы.

— Что вам налить, джентльмены? — спросила она, обдав их винными парами.

— Мне ничего, спасибо, — ответил ее отец.

— Мне тоже, — поддержал его Нейсби.

Элинор наморщила лоб. Однако не стала упрекать их, как можно было бы ожидать. Она спокойно повернула краник два раза, налив себе двойную порцию виски, поставила бокал на стойку и широко улыбнулась.

— Папа никак не излечится от своего пристрастия к фруктам и зарядке. А милый старый мистер Нейсби… от пристрастия к картофельным чипсам.

— Успокойтесь, — попросил Нейсби.

— Как не стыдно! — продолжала Элинор. — Как же ваш желудок? Ах! Грязное блюдце!

Она открыла воду и, проворно схватив пустое блюдце, поставила его в раковину под стойкой. Отскочившая рикошетом струйка воды попала на ее белое платье. Тут Элинор, как будто что-то вспомнив, вдруг сосредоточилась; прикрутила воду, дождалась, пока блюдце наполнится до краев, и, расплескав половину, водрузила его на стойку.

— Знаете, что это значит? — осведомилась она.

Нейсби был раздражен, а Дуайт озадачен.

— Что значит?

— Вот. Если бы я умерла — или умирала…

— Элинор, — очень спокойно остановил дочь Дуайт.

Данный эпизод остался для наблюдателей непонятным — по крайней мере, до какого-то времени. Элинор вдруг расхохоталась, но тут же осеклась и взяла себя в руки — как будто насыпала порох в гильзу. Глаза ее сияли; щеки раскраснелись от выпитого.

— Извините! — проговорила она так искренне и покаянно, что оба ее собеседника вздохнули с облегчением. — Кажется, сегодня мне урежут порцию. Что ж, не повезло. Скоро наступит новый, 1939 год. Что-то он нам принесет?

Элинор залпом выпила виски.

— Ничего хорошего, — кисло отозвался Нейсби. — Предупреждаю: ничего хорошего.

— Ну, не знаю, — возразил Дуайт. — Если бы только можно было не допускать этих ужасных коммунистов…

— А теперь по второму вопросу, — заявила Элинор. Под воздействием спиртного в голове у нее зашумело. — Пункт первый. — Она посмотрела на свои руки. — Почему мой отец держит картины в таком месте, откуда их легче всего украсть? Вы только что обсуждали это. Я слышала.

Дуайт и Нейсби быстро переглянулись.

— Вопрос второй, — продолжала Элинор. — Почему все так стараются выдать меня, moi qui vous parle,[2] за очень богатого капитана Доусона?

Она задумалась.

— Нет, вообще-то я не против выйти за Рыжика Доусона. Может быть, получится даже забавно.

— Брак, молодая леди, — возразил ей мистер Нейсби, — вещь отнюдь не забавная.

— Это вы мне говорите? — удивилась Элинор.

— Послушайте…

— Видите ли, я страдаю от несчастной любви. Я бы не раздумывая выскочила за Винса Джеймса, если бы он попросил моей руки. Да только он не попросит. Так почему не Рыжик? И даже не милый Буллер? Буллер, вы бы взяли меня в жены? — Она подмигнула потрясенному мистеру Нейсби. — Если кто-то вам скажет, что в наши дни не «устраивают» браки, как в Викторианскую эпоху, вы послушайте меня и не верьте. Хотя, по-моему, так нечестно. Почему выбрали меня? Почему не Бетти? Ей бы понравилось. Она прирожденная жена. Иногда я думаю, совершала ли она в жизни…

Здесь в дело вмешалась упрямая судьба. Она устроила так, что Николас Вуд, пытаясь изменить позу, нечаянно задел ногой портьеру, и она закачалась.

— Черт! — негромко выругался он.

Их положение становилось нелепым; скоро оно грозило стать нестерпимым. В душном алькове было жарко и очень пыльно. Оба еле сдерживались, чтобы не чихнуть.

В тишине голос Элинор казался особенно звонким.

— Иногда я думаю, совершила ли она в жизни хоть один недостойный поступок. — Элинор очень задумчиво посмотрела блестящими глазами на портьеру.

— Может, пойдем вниз? — предложил Дуайт.

— Да, пошли! — Элинор, спотыкаясь, выбежала из-за стойки, одергивая на себе платье. — Я просто думала, что забыла здесь портсигар, — добавила она.

И она направилась прямо к тайному укрытию.

Бетти и Вуд по-прежнему видели руки хозяина дома. Правой ладонью Дуайт Стэнхоуп похлопывал левую, лежащую на стойке. Мистер Нейсби повернулся через плечо; личико его прорезали глубокие морщины. Ник подумал: если он хоть чуть-чуть разбирается в женщинах, Бетти не станет злиться на Элинор за то, что она их разоблачит; она будет злиться на него.

Элинор двигалась проворно и ловко. Вначале она оглядела кресла миниатюрного зрительного зала. В прорезь отлично видны были ее смеющееся лицо, возбужденно-лукавый взгляд и жемчужные бусы, оттенявшие смуглую шею.

— Портсигар, — бормотала она. — Портсигар… Портсигар…

Обойдя помост, она приблизилась к портьере. Потом беззаботно заглянула в щель. Так как она стояла на свету, подробностей она не видела, однако разглядела все, что нужно. Глаза ее широко раскрылись; в них появилось выражение такой глубокой радости, что она стала похожей на маленькую девочку.

Потом Элинор Стэнхоуп совершила поступок, за который один мужчина готов был в благодарность вечно жать ей руку. Она отвернулась.

— Нет, — громко заявила она. — Его здесь нет. Здесь ничего нет. Пойдемте вниз!

Взяв под руки отца и мистера Буллера Нейсби, она потащила их к двери. Голова ее, достававшая отцу только до плеча, находилась на одном уровне с головой странно оробевшего мистера Нейсби. Элинор ни разу не оглянулась на портьеру с секретом. Но когда Бетти и Николас вышли, до них донесся ее звонкий, радостный голос:

— А я все-таки думаю, что тот малый — исследователь!

Глава 3

Внизу, в гостиной, Кристабель Стэнхоуп беседовала с Винсентом Джеймсом. Точнее, говорила Кристабель, а Джеймс подбрасывал игральные кости и слушал.

— Посмотрим, — говорила Кристабель. — Какой у нас сегодня день?

— Четверг.

— Значит, Новый год наступит в ночь с субботы на воскресенье. Ну и повеселимся мы! Дети со всей округи ждут не дождутся…

— Вы каждый год празднуете?

— Да, в театре наверху. В этом году у нас фокусник и мультфильмы. У Дуайта никак не получается стать настоящим деревенским сквайром, как мистер Радлетт, — у того все схвачено. Но по крайней мере, устроим развлечение детворе. — Кристабель помолчала. — Наверное, мистер Джеймс, вас удивляет, зачем мой муж купил такой дом?

— Боже правый, нет!

— Дом нелепый и вычурный. — Кристабель склонила голову. — Я знаю, все так говорят у меня за спиной.

— Вам это только кажется!

Кристабель оглядела длинную, просторную комнату. В дни Флавии Веннер было модно копировать стиль венецианских вилл. Но даже в то время архитектор не мог не понимать, что белый мрамор с розовыми прожилками в английском климате усиливает ощущение холода. В стены были вделаны панели, имитирующие гобелены. В мраморном, громадном, как мавзолей, камине разожгли жаркий огонь — на таких кострах в эпоху Возрождения жгли еретиков. Приглушенный свет подчеркивал удобство современной мебели и оттенял пышность, наследие венецианских дожей.

В отдалении, за широкой аркой, начиналась столовая. Там было темно, если не считать крошечных желтых лампочек над картинами.

Картин было всего четыре, четыре ярких пятна на стенах, однако они обладали поистине гипнотическим действием. Флавия Веннер обожала испанских художников — точнее, ей нравилась пылкая страстность их полотен. Со своего места у камина Кристабель видела маленького Эль Греко. Картина, уникальная по содержанию для этого художника, висела над буфетом.

Кристабель взяла из портсигара, лежавшего рядом, сигарету. Винсент Джеймс тут же поднес ей спичку.

— Спасибо. Наверное, вам известно, — хозяйка дома глубоко затянулась, — что когда-то я выступала на сцене?

— Ну конечно! Я часто видел вас в дет… — Винсент закашлялся и осекся. — То есть несколько лет назад.

— Я не обижаюсь, — заверила его Кристабель. — Дело было очень давно.

— Тогда я вас обожал. И сейчас обожаю.

Кристабель смерила молодого человека пристальным взглядом:

— Лесть. Грубая лесть! Но мне нравится.

Жар огня, ослепительно сверкающая стена; казалось, что воздух дрожит. Джеймс снова принялся подбрасывать кости за столиком для игры в бакгаммон.

Кристабель размышляла. Так вот он какой, предмет воздыханий Элинор! Молодой человек, которого часто приглашают в гости за то, что он принадлежит к высшему обществу, умеет играть в крикет, охотиться и к тому же обладает выдающимися и какими-то нечеловеческими талантами почти во всех видах спорта.

Впрочем, юноша вполне обычный. Может быть, глуповат. Иногда чуть надменен. Однако держится скромно, обладает обворожительной внешностью и привык принимать как должное то, что он всем нравится. Года тридцать два или около того. Высокий, как Дуайт; квадратный подбородок с ямочкой посередине, кудрявые светлые волосы, улыбка, пытливый взгляд…

Сейчас он был даже более пытливым, чем обычно.

— Ставите пенни, миссис Стэнхоуп?

Короче говоря, вот мужчина, в которого влюбилась Элинор. А что же он сам? Он, как честный английский джентльмен, терзается муками совести, поскольку у него нет денег.

Кристабель рассмеялась вслух.

— Что тут смешного, миссис Стэнхоуп?

— Извините. — Кристабель стало немного стыдно. — Я просто думала…

— О чем?

— О том, что Дуайт живет в доме Флавии Веннер и притом его невозможно уговорить устроить бал-маскарад. Он ненавидит маски и переодевания. Но купил мне этот дом, потому что знал, что я хочу жить в нем.

Так и было. Дуайт Стэнхоуп женился на ней, когда ему было двадцать пять лет — вдовец почти без гроша в кармане; и с тех самых пор он ее буквально боготворит. Кристабель следила за дымком от сигареты, который, извиваясь кольцами, уходил в потолок. Вовремя и тактично поданный совет будет нелишним…

Она махнула рукой, в которой держала сигарету:

— Видите ли, я всегда обожала Флавию Веннер. Жить в ее доме стало мечтой моей жизни. Флавия Веннер любила роскошь. Она всегда поступала как хотела и, если позволите такое выражение, плевала на все. Как…

Винсент Джеймс оцепенел.

Кристабель подозревала, что молодому человеку не нравятся чужие откровения: не нравится все, что имеет запах чужих секретов. Однако он ничего не может с собой поделать.

— Как Элинор, хотели вы сказать?

— Нет, — возразила Кристабель. — Не как Элинор. — Она помолчала. — Послушайте моего совета, мистер Джеймс. Никогда не растите двух взрослых дочерей, одна из которых приемная.

— Спасибо. — Винсент с силой кинул кубик в коробку. — Я запомню.

— Видите ли, вам приходится делить все между ними поровну. Бетти — моя родная дочь. Естественно, к ней я отношусь пристрастно.

— Естественно.

— Однако с ними обеими обращаются одинаково. Мы воспитали их в так называемом современном стиле. Обе поступают как хотят. Дуайт никогда ни во что не вмешивался, никогда ни слова не говорил, даже если от его неодобрения дрожали стены. И поверьте, фраза Дуайта «Мне это не по душе» значит в его устах примерно то же, что у других — апперкот в челюсть. — «Неужели я рассуждаю как классная дама? Элинор бы точно обозвала меня занудой. И все же я говорю правду — истинную правду». — Элинор, — продолжала Кристабель, — умная девочка. Но притом вспыльчивая и несдержанная. Она часто думает, что ей чего-то хочется, хотя на самом деле ей просто скучно. Вы меня понимаете?

— Н-нет, боюсь, не понимаю.

«Боже, ты еще глупее, чем я думала!»

Однако времени на продолжение разговора уже не осталось. В гостиную вошла сама Элинор, таща за собою Буллера Нейсби. Она подвела пленника к камину.

Кристабель откинула голову на высокую спинку кресла, не глядя взяла со стола бокал и отпила глоток. Может, ее разговорчивость объясняется количеством выпитого бренди? В пятьдесят четыре года у Кристабель все еще была девичья фигурка. В каштановых волосах то здесь, то там блестели серебристые пряди, создавая эффект того, что волосы искусно покрашены в дорогом салоне.

— Вот, задержала их на месте преступления и доставила сюда, — заявила Элинор, кивая через плечо на отца. — Они сыграют в «Монополию», в «Стук почтальона» или во что захотите.

Кристабель допила бренди.

— Для игр поздновато, — заявила она. — Половина двенадцатого.

— Да, поздно, — кивнул мистер Нейсби. — Если не возражаете, я вызову машину. Завтра мне рано вставать.

— Элинор, где Бетти и мистер Вуд?

Элинор скроила хитрую и одновременно радостную гримаску.

— Понятия не имею! — со значением подмигнув, ответила она. — Вероятно, обследуют дом, ища следы Флавии Веннер. Или вышли на улицу и играют в снегу, как парочка невинных младенцев.

— Сейчас снега нет, — проворчал любитель точности мистер Нейсби. — Всего несколько снежинок. Слишком холодно для снегопада.

Элинор проигнорировала его замечание.

— А мне кажется, надо во что-нибудь поиграть. Я поделилась с папой и нашим Оливером Кромвелем… — Кристабель про себя отметила, что Буллер Нейсби совсем не похож на пуританина, — своими честолюбивыми планами. Хочу придумать новую игру. Новое развлечение!

— Зачем? — спросила Кристабель.

— Затем, что мне все надоело! — В голосе Элинор послышались визгливые нотки. — Сыта по горло! Я все видела. Все испытала…

— Ты правда так считаешь? — с интересом, но без удивления спросила Кристабель. — Когда-то мне и самой так казалось.

— Ну, или почти все, — поправилась Элинор. — Конечно, я еще никого не убивала…

Кристабель едва не поперхнулась.

— Тут трудность в том, что тебя неизбежно поймают и повесят. Не стоит дело такого риска, даже если у тебя есть мотив.

— И потом, — поддержал жену Дуайт, стоявший очень прямо, — ты забываешь одну важную вещь, связанную с убийством.

— Какую?

— Убивают всегда не тех, — ответил Дуайт.

Элинор стиснула зубы.

— Ты не схватишь приманку, верно? Ну, заранее сказать ничего нельзя. Может быть, в нашем доме творятся черные дела — а вдохновительницей выступает дух Флавии Веннер. Может, в данную минуту молодой исследователь душит Бетти. Может, у самой Бетти или кого-то другого есть страшная тайна, которая не должна выплыть наружу. Я намерена отыскать в нашем захолустье хоть что-нибудь интересное, так что помогите мне! Кстати, об интересном: как насчет рюмочки на ночь?

— Если хочешь. — Кристабель пожала плечами.

— Отличная мысль, — согласился Винсент Джеймс.

Буллер Нейсби довольно громко пробормотал себе под нос: «Жаль, что некоторые родители не порют своих детей». Почти не глядя на Джеймса, Элинор обошла диван, на котором он сидел, и оглядела содержимое приставного столика.

— Кристабель, злодейка! — Она подняла хрустальный графин и помахала им в воздухе. — Все выпила!

— Ты сама, дорогая… — начал было Дуайт.

— Я позвоню. Нет, слуги уже спят. Не важно. Столовая. Буфет. Пошли, Кромвель!

Порывисто схватив упирающегося Нейсби, она поспешила в сторону столовой.

Дуайт Стэнхоуп смотрел им вслед. Джеймс с грохотом бросал кости. Кристабель докурила сигарету и швырнула окурок в камин.

— Кристабель, — внимательно глядя на жену, сказал Дуайт, — можно признаться тебе кое в чем? — Он протянул жене руку. — Ты у меня такая замечательная! Знаешь почему?

— Да, сэр!

— Я серьезно. Не обращайте на нас внимания, мистер Джеймс.

— Что вы, что вы!

— А я буду бренди! — послышался из столовой капризный голос Элинор, в котором угадывалась ярость. — Мне все равно, смешиваю я напитки или нет! Я буду, буду бренди!

— Извините, — сказал Дуайт и пошел за Элинор.

Проводив мужа взглядом, Кристабель поморщилась. Когда она обернулась, то с удивлением увидела на лице Джеймса проницательную полуулыбку.

— Поскольку он не скажет, почему вы такая замечательная, позвольте мне.

— Прошу вас.

— Все потому, что вы не суетитесь.

— Не суечусь?

— Да. Большинство дам вашего возраста только и делают, что суетятся.

— Спасибо.

— Вечно советуют: «Делай то», «Не делай этого», спрашивают: «Видели вы то или это?» или «Вы непременно должны это посмотреть» — имея в виду пустяки, которые ничего не значат. Они всегда в возбужденном состоянии. Сами никогда ничего не делают, но неустанно будоражат других.

На лице Кристабель появилось выражение подавленности.

— А я-то думала, все дело в моей девичьей фигурке, — сказала она чуточку кокетливо, однако прямолинейный мистер Джеймс оставил ее кокетство без внимания.

— Нет-нет, — заверил он ее. — Хотя у вас фигура одна на миллион. Вы напоминаете мне Бетти. Кстати, где Бетти?

— Если верить Элинор, она с вашим другом. — Кристабель прищурилась. — Ведь он ваш друг, да?

— Кто, Ник Вуд? Разумеется!

— Старый друг?

— Мы вместе учились в школе. Он всегда восхищался мной, хотя, по-моему, не следовало. Ник все хотел играть в крикет, только игрок из него был никудышный.

— Осторожно! — послышался резкий окрик из соседней комнаты. — Порежешь пальцы!

Кристабель снова повернулась, чтобы видеть столовую и буфет у левой стены.

Слабый источник света над картиной Эль Греко высвечивал Дуайта, Буллера Нейсби и Элинор, стоявшую между ними. На средней полке буфета помещалась тяжелая серебряная ваза, доверху наполненная фруктами. Элинор расставила на полочке в ряд бокалы и с осторожностью химика разливала по ним бренди. Затем она заявила: если отец не пьет, пожалуйста, дело его; но в таком случае пусть съест яблоко. Отодвинув локтем Буллера Нейсби, она схватила нож для фруктов и начала счищать с яблока кожуру.

То, что случилось потом, из гостиной было видно неотчетливо. Дуайт Стэнхоуп издал резкий возглас. Яблоко со шлейфом пунцовой кожуры полетело в одну сторону. Ножик — в другую. А мистер Нейсби начал ругаться.

— Кто-то толкнул меня под локоть! — закричала Элинор.

— На лезвии кровь, — заметил Дуайт, разглядывая упавший на пол ножик.

— Чушь! — сухо возразил мистер Нейсби. — Просто кусочек яблочной кожуры. Вот, смотрите.

Он нагнулся за ножом. Лезвие было узкое, очень тонкое, длиннее, чем у обычных ножей для фруктов, и очень острое; серебро тускло блеснуло на фоне ковра. Нейсби схватил нож и кинул в вазу с фруктами.

— Подумаешь, — фыркнула Элинор, — сколько суеты вокруг капельки крови! — Она поднесла указательный палец ко рту. — Кстати, я даже не порезалась.

Некоторое время Кристабель молчала.

— О чем вы говорили? — переспросил Винсент Джеймс.

— Ах да! — Она как будто очнулась. — О вашем друге, мистере Вуде.

— Чертовски плохо играл в крикет, — любезно напомнил мистер Джеймс.

— Не сомневаюсь. Как по-вашему, зачем он сегодня вечером обыскивал комнату моего мужа?

Ее собеседник изумленно воззрился на нее:

— Вы серьезно?

— Я не знаю, обыскивал он ее или нет, — пояснила Кристабель. — И ничего не могу доказать. Но Хэмли, камердинер мужа, видел, как ваш приятель выходил из комнаты Дуайта. Заявил, что ошибся — перепутал со своей комнатой. Нелепая выдумка, потому что, — Кристабель кивком указала на потолок, — его комната находится в том крыле, а мы помещаемся в противоположной части дома.

— И все же…

— Между прочим, ваш мистер Вуд не пожелал, чтобы к нему приставили камердинера. И даже не разрешил никому распаковать его вещи. А сумку запер на ключ.

— Ну и что? — возразил ее собеседник, хотя вид у него был несколько потрясенный. — Так поступают большинство людей.

— Ах, возможно, я все только придумываю или, как вы выражаетесь, суечусь.

— Ник Вуд, — надменно заявил Джеймс, — неплохой малый. По крайней мере, был таким, когда я его знал. Я его расспрошу. Выясню у него…

— Ради бога, не надо!

— Тогда чего же вы хотите?

Кристабель откинула голову назад и рассмеялась.

— Ничего! Просто приглядывайте за ним. Я поселила вас рядом с вашим другом. Видите ли, едва ли здесь что-нибудь дурное…

— Конечно, дорогая мадам, — ответил Джеймс с неожиданной галантностью. — По-моему, вам это даже нравится.

В это время в гостиную решительной походкой вернулась Элинор; пританцовывая, словно в балете, она несла на вытянутой руке поднос с расставленными на нем бокалами. Дуайт, сунув руки в карманы, шел за помрачневшим Нейсби.

И сразу же в гостиную из коридора вошли Бетти и Николас Вуд.

Где-то в отдалении часы на колокольне пробили половину двенадцатого.

Глава 4

В четверть четвертого ночи в дом проник взломщик.

В тот день луна по календарю всходила в половине третьего ночи. В слабом, мертвенном свете убывающей луны был едва виден особняк, именуемый на конвертах для писем «Уолдемир», хотя Флавия Веннер называла его Домом Масок.

Большой и массивный дом, квадратный в плане, с восьмиугольными башенками с двух углов по фасаду, был выстроен из гладких серых каменных блоков. Сегодня мы называем такой стиль викторианской готикой, потому что крыша и башенки украшены фальшивыми зубцами. Над ними возвышался покатый фронтон и купол с флагштоком. Парк, усаженный крепкими деревьями, и высокая металлическая ограда отделяли дом от дороги на фешенебельный курорт Танбридж-Уэллс. В темных окнах — во всех трех этажах с тыльной стороны дома — отражался морозный свет луны.

Взломщик сверился с наручными часами.

Почти пора!

По сравнению с громадными горами такой особняк может показаться крошечным. Однако стоящий посреди парка, можно сказать вздымаясь ввысь посреди собственного моря, он настойчиво приковывал к себе внимание. Сбоку лепился пузырь теплицы из стекла и железа с изогнутой крышей. За теплицей располагался цветник; сейчас в нем виднелись лишь голые одеревеневшие стебли, тронутые морозом и запустением. Три ступеньки — слишком узкие, чтобы их можно было назвать террасами, — спускались к крокетной площадке. Луна, беспрепятственно освещавшая площадку истоящие за ней черные силуэты деревьев, спотыкалась о безмолвные окна, как будто смущаясь собственного отражения.

Часы на церковной колокольне глухо пробили четверть. И взломщик завернул за угол дома.

Слева от него находился своего рода деревянный навес, под который можно было выйти из столовой; навес был образован выступом находящейся сверху комнаты. Вор принялся изучать его.

Лицо взломщика закрывала черная маска с прорезями для глаз. Бесформенная тяжелая шапка была надвинута на уши. Такие же бесформенные, мешковатые куртка и брюки, толстый теплый шарф, перчатки и теннисные туфли довершали невыразительный облик.

Несмотря на экипировку, взломщику было холодно. Студеной ночью у него занемели пальцы; мороз находил прорехи в его теплом облачении и покусывал. При каждом выдохе маска на лице шевелилась; из-под нее вырывался морозный пар. Возможно, из-за того, что луна светила тускло, а может, и потому, что угол обзора был сужен из-за прорезей в маске, взломщик не заметил, что крыльцо покрыто тонкой коркой наледи. А может, ему было все равно.

Во всяком случае, резиновые подошвы его теннисных туфель оставили на корке льда следы.

Окна столовой можно было назвать французскими лишь с большой натяжкой. Это были большие и длинные окна, какие можно часто увидеть в домах викторианского стиля: почти до самого пола, но со скользящими рамами. Вначале взломщик достал две короткие полоски липкого пластыря, заранее отрезанные от рулончика, который лежал у него в кармане, и прилепил их к стеклу снизу. Оглянулся — лишний раз проверить, что пути к отступлению не отрезаны. Затем извлек вполне современный стеклорез…

Внимание!

Стеклорез заскрежетал по стеклу, как бормашина. Даже самого взломщика передернуло. Он прервал работу и прислушался.

По-прежнему ничего.

Еще две минуты, и он вырезал аккуратный полукруг стекла прямо под задвижкой. Полоски липкого пластыря не дали стеклу выпасть. Вор просунул руку в перчатке в дыру и отодвинул шпингалет. Рама поднялась, издав слабый скрип. В час, когда совершается больше всего самоубийств и люди видят плохие сны, в Дом Масок проник вор.

— Я ведь знаю, где оно, — пробормотал он себе под нос.

Раздвинув тяжелые бархатные портьеры, он спрыгнул на пол столовой. Тепло, спокойствие, темнота сомкнулись вокруг него; он поежился, наслаждаясь комфортом после мороза.

Теперь фонарик!

Тонкий лучик забегал по комнате. Осветил толстый ковер, прошелся по обшитой дубовой панелью стене и наткнулся на буфет. Высветил массивное серебряное блюдо, вазу с фруктами на средней полке и поднялся к картине, висевшей сверху.

— Ага! — сказал вор.

Эль Греко, спасший пальцы от инквизиции, назвал свою картину «Озеро». Судя по резким, ярким цветам, действие происходило в тропиках, где-нибудь в Мексике или Южной Америке. Морщинистые лица, яркие пятна и мазки были, казалось, нанесены бурей или молнией.

Человек в маске не стал разглядывать картину. Он и без того знал, что на ней изображено.

Спокойно подойдя к буфету, он прислонил фонарик к серебряному соуснику так, чтобы свет его падал на картину. Протянув руку, он без труда снял «Озеро» с гвоздя. Картина была маленькая, но достаточно громоздкая из-за тяжелой рамы. Когда вор опускал картину, он нечаянно задел углом рамы вазу с фруктами. Маленький острый фруктовый ножик выпал, вонзившись в дерево; следом покатился апельсин.

Ради бога, осторожнее!

Вор действовал уверенно; почему бы и нет? В конце концов, ему почти нечего бояться. Он не воспользовался ножом для фруктов, а достал собственный перочинный нож, заточенный для конкретной цели. Осторожными движениями, как человек, отдающий себе отчет в ценности произведения искусства, он начал отделять холст от рамы.

Неуклюжая маска надоела вору, но он решил все же не снимать ее. Перчатки представляли меньшее затруднение. Он почти закончил работу, когда вдруг где-то невдалеке скрипнула половица.

Вор резко повернул голову.

Он стоял лицом к буфету, склонившись над выдвижной столешницей. Там, где на лицо падал луч фонарика, можно было видеть лишь бесформенный пузырь, если не считать живых, загадочных глаз; глаза сверкали, когда он поворачивал голову.

Движимый чувством самосохранения, он всмотрелся в темноту внимательнее. Захотелось спросить: «Кто здесь?» Механически он сложил перочинный нож и сунул его в карман. Но ничего не произошло. Подождав некоторое время, показавшееся ему вечностью, он снова повернулся к холсту.

Именно тогда кто-то тихо подошел к нему сзади.

Однако взломщик не обладал шестым чувством, позволяющим определить приближение смерти.

Глава 5

Николас Вуд, которому отвели спальню на втором этаже, услышал грохот.

Он давно уже ворочался в постели в холодной полудреме; не в силах заснуть, он гадал, чего в действительности хочет от него хозяин дома, в чем тут подвох и что ему делать — бодрствовать или спать.

Он повернулся на левый бок и услышал, как часы на колокольне пробили три. Спустя какое-то время снова перевернулся — пробило четверть четвертого. С того времени он находился в полузабытьи; его разбудил страшный грохот, от которого, казалось, зашатался дом.

Так грохочет груда упавших на пол тяжелых металлических предметов.

Николас Вуд рывком сел. Спросонок он даже не понял в первый момент, где находится. Фрагменты головоломки никак не желали складываться. Из-под двери тянуло сквозняком; холод взбодрил его. Скинув одеяло, он потянулся к выключателю. Часы на прикроватном столике показывали двадцать восемь минут четвертого.

— Эй! — позвал чей-то голос. — Эй!

Из соседней спальни, отделенной от его собственной маленькой ванной комнатой, он услышал скрип пружин и щелчок еще одного выключателя.

— Эй! — повторил тот же голос. — Ник!

— Что?

— Ты что-нибудь слышал?

— Да.

Николас нашарил тапочки и накинул на плечи халат. При звуках знакомого голоса он словно скинул с себя груз прожитых лет и вернулся в школу. Винсент Джеймс считался героем шестого класса. Ник прекрасно помнил его голос — повелительный, громкий, самодовольный; Джеймс часто просил принести ему что-нибудь. Николас мог бы предсказать, какими будут следующие слова его однокашника:

— Пожалуйста, сходи и посмотри, что там такое.

Николас Вуд стоял на пороге, когда из ванной в его комнату вышел Винсент Джеймс, успевший набросить поверх пижамы синий шерстяной халат.

В коридоре было почти темно. В «Уолдемире» свет всю ночь горел только в главном, парадном зале. Комната Ника находилась в торце левого крыла дома, если смотреть от входа. Он неуверенно зашагал по коридору, прислушиваясь.

Мнения знатоков по вопросу о стиле парадного зала Флавии Веннер разделились. Одни считали, что архитектор воспроизвел интерьер виллы Боргезе в Риме, другие — что зал напоминает о Парижской опере. Огромное просторное помещение было отделано бронзой, мрамором и мозаикой. Мраморную балюстраду с обоих концов венчали широкие, устланные ковровой дорожкой лестницы, ведущие в нижний зал. Роскошь и великолепие парадного зала можно было разглядеть при свете ламп в виде фигурок тритонов, укрепленных на стойках перил. Нику почудилось, будто он еще спит.

Но он не спал.

— Что вы здесь делаете? — спросил женский голос.

Ник развернулся кругом.

С противоположной стороны на площадку вышла Кристабель Стэнхоуп. Поверх ночной рубашки и пеньюара она набросила меховую шубу; каштановые волосы с серебристыми прядями разметались по плечам.

— Меня разбудили, — ответил Ник.

— Разбудили? — Кристабель повернула голову, и он заметил у нее на шее едва заметные морщины.

— Да, мистер Джеймс. Шум доносился снизу, из столовой, по-моему. Извините…

Он сбежал по лестнице, устланной ковровой дорожкой. В нижнем холле подошвы тапочек застучали по мраморному мозаичному полу. Ник бросил взгляд на ряд дверей слева. Впереди — малая гостиная. В центре — главная гостиная или салон, в котором они сидели вчера вечером. Дальше всех от него — столовая.

Он повернул ручку двери, распахнул ее и, повинуясь привычке, отступил в сторону. Но навстречу ему никто не вышел.

Осторожно просунув руку за дверь, он нашарил выключатель и включил свет…

— Вот это да! — воскликнул Николас Вуд.

Возможно, лучше всего представшую его глазам картину описало бы слово «разгром». На полу рядом с буфетом на спине лежал человек в черной маске, закрывающей все лицо, бесформенной шапке, надвинутой на уши, в толстой куртке и штанах, в теплом шарфе и теннисных туфлях. Он широко раскинул руки в перчатках, неуклюже вытянув ноги.

Его убили ударом ножа в грудь. Кровь пропитала старую твидовую куртку и рубашку и запачкала вельветовые брюки. Рядом с трупом валялся помятый холст; краска в некоторых местах отошла и покрылась трещинами. Холст был аккуратно вырезан из рамы. Стала ясна и причина страшного грохота: со средней полки буфета сбросили почти все, что там находилось, в том числе и вазу с фруктами. На ковре в живописном беспорядке валялись апельсины, яблоки и тепличные груши. Под боком у взломщика лежала раздавленная гроздь винограда.

Ник успел разглядеть всю сцену в подробностях. Особо он отметил окровавленный нож для фруктов, лежащий у левой ноги взломщика. Кроме тиканья часов на руке убитого, он не слышал больше никаких звуков.

Убитого?

Да. Ник нагнулся и взял руку лежащего человека. Пульса не было. Он медленно обошел комнату и, отдернув одну из тяжелых портьер, обнаружил, что окно за ней открыто. Он снова покружил по комнате, глубоко задумавшись…

Потом он вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

Винсент Джеймс, со всклокоченными со сна кудрями, сонный и сердитый, бесцельно слонялся по коридору, сжимая в руке кочергу.

— Послушай, Винс, — сказал его школьный приятель. — Я могу тебе доверять?

Винсент Джеймс замер на месте.

— Можешь ли ты доверять мне?! — повторил он изумленно, широко открыв один глаз и закрыв другой. — Можешь ли ты доверять мне?!

— Вот именно.

— Ну и ну! Принимая во внимание то, что творится в этом доме…

— Винс, я служу в полиции.

Джеймс медленно опустил кочергу, как будто пытался поставить ее на полу. Сунул руку за полу халата и заморгал глазами. Готовый к такой реакции, Ник вытащил из кармана бумажник, в котором лежало его удостоверение, и протянул однокласснику.

— «Департамент уголовного розыска Столичной полиции, — прочитал Джеймс. — Имя: Николас X. Вуд. Звание: инспектор уголовного розыска». После каждой фразы он взглядывал на своего собеседника и сдвигал брови, как будто ему что-то не нравилось. — «Рост: метр семьдесят восемь. Вес: семьдесят шесть килограммов. Волосы черные. Глаза серые. Особые приметы…» Ах, чтоб тебя!

— Ш-ш-ш!

— Чего ради ты подался в полицию? Ты всегда был таким книжным парнем. Что такому, как ты, делать в полиции?

Ник забрал свое удостоверение.

— И кстати, здесь-то что ты делаешь?

— Винс, сейчас у меня нет времени на объяснения. Увидимся позже. Главное, что… — он махнул в сторону столовой, — там взломщик.

— Вот как? — удивился Джеймс, снова хватаясь за кочергу.

— Взломщик мертв. Его закололи ножом.

— Ну и ну! Кто это сделал?

— Не знаю.

— Брось, — возразил Джеймс, — ты имеешь право убить взломщика. Лично я не стал бы закалывать его ножом. Но все же… если кто-то вламывается к тебе в дом и ты стреляешь в него или бьешь дубинкой по голове, все в порядке. Почему же ты не знаешь, кто это сделал?

Ник прижал палец к губам.

К ним быстро приближалась Кристабель Стэнхоуп. В мраморной раковине парадного зала с золочеными купидонами на карнизах шаги были почти беззвучными. Им показалось, будто где-то вдали нарастает гомон — как в дортуаре школы, когда ученики просыпаются. Ник вспомнил, что в штате состоит двадцать слуг.

— Я слышала, о чем вы говорили. — Кристабель облизнула губы. — Вы правда полицейский?

— Да, миссис Стэнхоуп.

— Значит, вы не… Впрочем, не важно. — Она рассмеялась, но вовремя остановилась. — Приехать вас попросил мой муж?

— Да.

— Зачем?

— Если можно, об этом потом. Где сейчас мистер Стэнхоуп?

— Не знаю. В собственной комнате мужа нет. Уж не думаете ли вы, будто он потерял самообладание и убил?.. — Подняв руки, Кристабель пригладила шелковистые вьющиеся волосы. Ее жест — сознательно или неосознанно — был исполнен грации. Затем она без выражения продолжала: — Труп в нашем доме! Как необычно! Иногда я думала, что будет, если у нас случится что-нибудь страшное; однако сейчас я не испытываю ничего особенного. Можно взглянуть?

— Да. Сюда, пожалуйста.

Джеймс, которому было тоже любопытно, открыл дверь. Ник думал о чем-то своем, не сводя взгляда с Кристабель.

— Очевидно, вор пытался украсть картину Эль Греко, — пояснил он. — Даже снял ее со стены, но тут ему помешали.

— Не понимаю, — воинственно заявил Джеймс, — зачем кому-то понадобилось красть картину. В живописи я не разбираюсь, но знаю, что мне нравится. Смотрите-ка, он весь в крови!

— Да.

— Он мертв? Ты уверен?

— Да.

Сначала Кристабель, ссутулившись, постояла на пороге. Затем сделала несколько шажков вперед.

— Не понимаю. — Джеймс переложил кочергу в левую руку. — Самая нелепая кража из всех, о каких я когда-либо слышал.

— Согласен.

— Если кто-то прикончил парня, почему не признается? Погоди-ка! Вон тот ножик раньше лежал на буфете. Видишь — там, возле его ноги… Он упал?

— Похоже на то.

— Ну вот, — заявил Джеймс, — может быть, он сам покончил с собой. Насколько я помню, ножик лежал в вазе с фруктами. Допустим, вор начал снимать картину, но поскользнулся и напоролся на нож, а падая, потянул за собой и вазу. Вот почему мы услышали грохот. Если же он случайно поскользнулся и напоролся на нож…

— После чего нож сам собой выскочил из раны и упал на пол? — возразил Ник.

— Я забыл, что ты у нас сыщик, — едва ли не презрительно фыркнул его бывший однокашник, видимо не на шутку обидевшись. — Далеко пойдете, молодой человек!

Внезапно в разговор громко вмешалась Кристабель Стэнхоуп.

— Снимите с него маску! — потребовала она.

— Что, простите?

— Да снимите же с него маску! — Кристабель почти кричала.

Поскольку дверь стояла распахнутой настежь, а от открытого окна сквозило, толстые фиолетовые бархатные портьеры под золотыми балдахинами и с золочеными шнурами раздувались, как огромные паруса.

Столовая до самого потолка была обшита дубовыми панелями. Длинный и узкий обеденный стол и стулья, специально привезенные из какого-то испанского монастыря, отделяли от них три уцелевшие картины. Над камином висел портрет Карла IV кисти Веласкеса — один из нескольких, написанных великим художником. По одну сторону от него висела закопченная «Голгофа» Мурильо, по другую — «Молодая колдунья» Гойи. Напротив, вдоль правой стены, если смотреть от входа, стоял буфет, рядом с которым лежал взломщик.

— Ах! — вздохнул Ник. — Значит, вы тоже так считаете, миссис Стэнхоуп?

— Что считаю? — вскричала Кристабель.

Ник осторожно подошел к трупу, стараясь не наступать на фрукты и предметы из серебра.

Из холла послышался скрип половиц: кто-то направлялся в столовую. Вскоре на пороге показался Ларкин, дворецкий средних лет, исполненный чувства собственной значимости. За исключением того, что на ногах у него были шлепанцы, в остальном он был полностью одет — кроме разве что воротничка. За ним шли двое лакеев в пижамах.

— Все в порядке, мадам? — осведомился Ларкин.

— Да, все в порядке, — отрезал Джеймс. — Ложитесь спать! Мы поймали вора, только и всего.

— Да, сэр. Но мне показалось, я услышал…

Ларкин не договорил.

Опустившись на колени рядом с трупом, Николас Вуд осторожно сдвинул у того с головы шапку. Маска была сделана из куска черного муслина с овальными прорезями для глаз; она крепилась с помощью обыкновенных резинок. Ник потянул маску снизу вверх, снимая резинки с ушей. Голова убитого перекатилась набок, едва не задев крышку серебряного блюда для овощей.

Все молчали.

Тонкие, бескровные черты даже сейчас свидетельствовали о мягкости натуры покойного, мягкости, за которой скрывалась сила. Сила превыше всего. Она проступала в самих контурах неподвижного лица. Такого человека не хочется иметь своим врагом.

Никто не произнес ни слова — пока Кристабель, упав перед трупом на колени, не издала нечеловеческий, какой-то животный крик.

Ларкин тихо подошел к двери и закрыл ее, чтобы двое его спутников ничего не видели.

Взломщиком оказался Дуайт Стэнхоуп — заколотый ножом для фруктов в то время, как он пытался ограбить собственный дом.

Глава 6

Первым нарушил молчание Ларкин.

— Сэр, — прошептал он, дергая Винсента Джеймса за рукав, — по-моему, он жив.

— Замолчите!

— Сэр, — настаивал Ларкин, — по-моему, он дышит.

Ник, словно не веря раздавшимся невесть откуда словам, повернулся к дворецкому:

— Погодите! В чем дело?

Извинившись, Ларкин мелкими шажками приблизился к лежащему на полу телу. Он осторожно наклонился, так что его лицо оказалось на одном уровне с головой Кристабель, и показал пальцем. Голова Дуайта Стэнхоупа была повернута набок, и губы едва не касались крышки серебряного блюда. На полированном серебре появилось небольшое пятнышко. Стэнхоуп дышал — правда, настолько слабо, что даже пульс не прощупывался.

— Значит, нож не попал в сердце! — воскликнул Ник. — А если не попал в сердце…

— Совершенно верно, сэр. Возможно, он выживет.

— Есть поблизости врач?

— Да, сэр. Доктор Клементс.

— Так позвоните ему! Скажите, что…

— Может, послать за ним машину, сэр?

— Отличная мысль! Так и сделайте.

Ларкин внезапно опомнился и обратился к хозяйке:

— С вашего позволения, мадам?

Кристабель решительно отмахнулась, показывая, что Ларкин может делать все, что ему заблагорассудится. Сейчас она напоминала красивую колдунью. Женщина опустилась на корточки; полы меховой шубы колыхались на сквозняке. Боясь, как бы она не опрокинулась на спину, Ник осторожно взял ее за плечи и помог подняться.

— Я сейчас, — сказал он.

Выйдя из столовой следом за Ларкином, он дал ему полушепотом несколько быстрых распоряжений, которые, видимо, сильно удивили дворецкого. Затем он вернулся и встретился глазами с Кристабель.

— Мистер Вуд, неужели он…

— Если повезет, миссис Стэнхоуп, он выживет.

— Но вы ведь говорили, что он мертв!

— Да, — кивнул Винс, — ты говорил, он мертв!

Нику с трудом удалось не сорваться. Раз, два, три, считал он про себя, четыре, пять, шесть…

— Извините, миссис Стэнхоуп. Кто угодно может так ошибиться; даже врачи допускают подобные ошибки, причем довольно часто.

— Вы ведь не допустите, чтобы он остался лежать здесь?

— Извините, но пока придется его не трогать. И потом, может быть, сейчас опасно передвигать его и лучше оставить лежать в том же положении. Всего несколько минут, до приезда врача. Понимаете?

— Да, наверное.

Ник оглянулся через плечо:

— Винс, пожалуйста, поднимись к себе и оденься. Может быть, нам потребуется пробыть здесь всю ночь.

Его бывший одноклассник мялся в нерешительности. Оставаясь в позе Наполеона, мистер Джеймс по-прежнему держал руку за полой халата; покрасневшее лицо и сердитый взгляд свидетельствовали о том, что он не намерен выполнять чьи бы то ни было дурацкие приказы. Однако спустя какое-то время губы его расползлись в добродушной улыбке.

— Ты прав, старина. Я в твоем распоряжении.

— Теперь вы, миссис Стэнхоуп. Прошу вас, пойдемте со мной.

Кристабель всхлипнула:

— Разве нельзя просто… остаться здесь, с ним?

— Как хотите. Но по-моему, в другой комнате вы… сумеете немного успокоиться. Если вам угодно, давайте побеседуем в гостиной — она совсем рядом. Видите ли, боюсь, мне придется задать вам ряд вопросов.

— Вот как? Ладно.

Велев Роджерсу, лакею, исполнявшему также обязанности камердинера, охранять вход в столовую, Николас Вуд следом за Кристабель прошел в гостиную и включил торшер, стоящий у камина. Арочный проем, разделявший гостиную и столовую, можно было закрыть: в стене прятались большие, раздвижные двери.

Огонь в камине почти догорел; лишь кое-где среди пепла краснели последние угольки. Впрочем, благодаря центральному отоплению здесь даже в утренний час, когда силы человека на исходе, было довольно тепло.

Ник взял со стола кожаный портсигар.

— Сигарету, миссис Стэнхоуп?

— Спасибо. — Кристабель села в кресло.

— Огоньку?

— Спасибо.

— Совсем недавно, миссис Стэнхоуп, вы спрашивали, как я здесь оказался. Буду с вами откровенным, потому что хочу, чтобы и вы были откровенны со мной.

— Вот как?

Ник не боялся срыва со стороны хозяйки дома. Сейчас можно не опасаться ни истерики, ни даже слез. Все вполне возможно. Но если она и сорвется, то позже. Сейчас, по его наблюдениям, Кристабель находилась еще в шоке. Она неуклюже зажала сигарету между средним и безымянным пальцами; всякий раз, как она подносила ее к губам, ладонь почти закрывала лицо. Черты ее смягчились; на губах даже проступило некое подобие улыбки. Каштановые волосы с проседью смешивались с рыжеватым мехом тяжелой собольей шубы; в уголках глаз стали заметны гусиные лапки.

— Насколько я помню, — приступил к беседе Николас, — вы говорили, что ваш муж терпеть не может маскарад?

— Да.

— И все же он почему-то решил сегодня надеть маскарадный костюм.

— Да. — Кристабель потянулась. — Знаете… Странно, но мне это даже в голову не пришло! Смешно, верно?

— Мне говорили, что мистер Стэнхоуп никогда ничего не делает без каких-либо практических соображений.

— Никогда!

— Может ли быть, что таким странным образом он решил вас разыграть?

— Господи боже, нет! Дуайт терпеть не может розыгрышей и шуток, кроме разве что таких, какие можно услышать со сцены в мюзик-холле. Он уверяет, что розыгрыши унижают людей и что тот, кому нравится унижать других, самый настоящий садист.

— Понятно. Тогда… можете ли вы дать какое-либо объяснение тому, зачем он пытался ограбить собственный дом?

— Нет.

— Скажите, известно ли вам что-нибудь о его делах?

— Нет. Он никогда ничего мне не рассказывает. Говорит, женщина должна…

— Что?

— Хорошо выглядеть и очаровывать, — улыбнулась Кристабель. Она все больше напрягалась; глаза наполнились слезами. Оцепенение еще не прошло. Пока что шок, подобно снотворному, тормозил ее восприятие, но разум уже активно искал ответа на тот же вопрос, что тревожил и Николаса Вуда.

— Давайте вспомним события сегодняшнего вечера, миссис Стэнхоуп. В котором часу вы легли спать?

Кристабель снова поднесла сигарету к губам.

— Да примерно тогда же, когда вы и все остальные, — в половине первого.

— У вас с мистером Стэнхоупом общая спальня?

— Нет.

— Ваши с ним спальни находятся рядом?

— Нет. Моя спальня вон там, в противоположном крыле. — Она указала пальцем. — Окна по фасаду. В прошлом там спала Флавия Веннер. Рядом, через стенку, наша общая гостиная, а за ней — спальня Дуайта.

— Понятно. Вы, случайно, не слышали, как ваш супруг выходил из комнаты?

— Нет.

— А может быть, он выходил из дома?

— Нет, — сказала Кристабель и вдруг замолчала. Ее изогнутые выщипанные брови сомкнулись на переносице. — Вы сказали: «выходил из дома»?

— Да. Вот, смотрите. В одном окне столовой вырезан кусок стекла, довольно аккуратно. Вырезали его снаружи. Конечно, может статься, это ничего не значит. Он мог просто поднять раму и, просунув руку на улицу, вырезать стекло. Но если его «ограбление», так сказать, было спланировано художественно, как я и думаю… почему вы улыбаетесь?

— Как странно слышать от сыщика слово «художественно», — прошептала Кристабель.

Ник стиснул зубы.

— Миссис Стэнхоуп, все указывает на то, что преступление было задумано художественно — со всех сторон. Для осуществления своего замысла ваш муж, вероятно, незамеченным выбрался из дома; некоторое время бродил по саду и оставил четкие следы, призванные убедить нас в том, что в дом проник кто-то извне.

Кристабель ничего не ответила.

— Что вас разбудило, миссис Стэнхоуп?

— Что разбудило?!

— Около половины четвертого, когда я вышел из комнаты, вы стояли на площадке второго этажа. Если не возражаете, скажите, пожалуйста, что вы там делали?

— Я… правда не знаю.

— Ну, скажем, слышали ли вы шум?

— Какой шум?

— Любой.

Кристабель покачала головой. Она явно колебалась, не зная, на что решиться. Вдруг на лице ее появилось честное, простое и непредсказуемое выражение; она подняла на него глаза:

— Если вы правда хотите знать ответ, я вам все расскажу. Мне приснился сон. Я видела, будто вы — да-да, именно вы! — своего рода суперпреступник, как Раффлз или Арсен Люпен. Возможно, я просто запомнила разговор, который мы вели перед тем, как пойти спать, да еще приплелись недавно прочитанные газетные статьи. И все смешалось с болтовней Элинор насчет убийства. И во сне начали сбываться худшие из кошмаров. Вы меня понимаете?

— Продолжайте.

— Я проснулась; было темно. Откровенно говоря, мне стало страшно. Знаете, как может напугать ночной кошмар? И вот я пошла в спальню к Дуайту. Его там не было. Даже постель не была расстелена. К тому времени мне уже не было страшно, только любопытно; а еще я немного беспокоилась. Я вышла в коридор. Вот и все. — Она бросила окурок в камин, заметая пепел подолом собольей шубы, и спросила: — Как вы думаете, может, у меня было предчувствие? Ведь все то время Дуайт…

— Не волнуйтесь, миссис Стэнхоуп!

— Я спокойна. Только… Вы обещали быть со мной откровенным, но ничего мне не говорите. Что делал Дуайт, мистер Вуд?

Николас подумал: вопрос труднее, чем можно себе вообразить.

— Я вам расскажу все, что знаю, — заявил он, — и тогда вы, наверное, сумеете сообщить мне что-то еще. В прошлый вторник, после Дня рождественских подарков, то есть 27 декабря, мистер Стэнхоуп пришел в Скотленд-Ярд. Он знакомый одного из заместителей комиссара.

— Одного из заместителей комиссара? — переспросила Кристабель с нечеловеческим спокойствием. — Разве у него не один заместитель? В детективных романах всегда один.

Ник терпеливо переждал бурю вопросов.

— Собственно говоря, заместителей пятеро. Но вы, наверное, имеете в виду Департамент уголовного розыска; за него действительно отвечает один человек. Знакомый мистера Стэнхоупа — майор Стернс. Кроме того, ваш супруг заручился письмом от одного важного чина из военного министерства по имени сэр Генри Мерривейл. Майор Стернс связал его с суперинтендентом Гловером, а Гловер передал его старшему инспектору Мастерсу, моему непосредственному начальнику.

— А дальше?

— Дальше, — продолжал Ник, — ваш муж поведал нам весьма сомнительную историю. Он сказал…

— Слушайте! — перебила его Кристабель.

Из коридора послышался сдавленный негромкий крик — не то удивленный, не то испуганный. Если бы не ночная тишина и не напряженная атмосфера, они бы, возможно, вообще ничего не услышали.

Ник подошел к двери и открыл ее. Выглянув наружу, он вышел в коридор, закрыв за собой дверь. У него снова появилось чувство, будто он попал в викторианскую мелодраму и не может выбраться оттуда.

Парадный зал, тихий до призрачности, венчался обшитым панелями куполом. На высоте второго этажа его с двух сторон замыкали мраморные балюстрады галереи. Тусклые хрустальные светильники, вкрученные в бронзовых тритончиков, освещали серый ковер, которым была устлана лестница; бросалось в глаза пространство пола, круглые и шестигранные мозаичные вставки красного, синего и желтого цвета; на колоннах в полумраке застыли неясные отблески. А у подножия лестницы без движения лежала Бетти Стэнхоуп.

Она дополняла картину.

То, что Бетти дышит, Ник заметил сразу. Глаза ее были закрыты. Она лежала наполовину на боку, а наполовину на спине, безвольно раскинув руки. Подбитый мехом халат распахнулся. Ночная рубашка после падения с самой нижней ступеньки задралась чуть выше коленей. С левой ноги свалилась тапка. Тело девушки освещал слабый желтый свет.

Ник подошел к ней. Лицо Бетти было почти таким же белым, как балюстрада, дыхание еле слышно.

— Ш-ш-ш! — прошипел голос у него над головой.

Ник довольно резко развернулся и оглядел все углы, прежде чем обнаружил источник шипения. Оно доносилось с верхней площадки. Во мраке он с трудом различил личико очень молоденькой девушки — лет пятнадцати-шестнадцати. Очевидно, она стояла на коленях и всматривалась в полумрак внизу между колоннами.

— Ш-ш-ш! — повторила она.

— Что такое?

— Она в обмороке, — громким шепотом сообщила девушка. — Лежит так уже минут пятнадцать.

Ник инстинктивно тоже начал отвечать шепотом. Но вскоре опомнился, откашлялся и заговорил в полный голос:

— Так какого черта вы ничего не предпримете?

— Чтобы мне спуститься туда? — От удивления девушка заговорила чуть громче. — Когда там на свободе разгуливает убийца! И потом, мистер Ларкин нам не велит спускаться. А кроме того, — добавил голосок, приводя решающий аргумент, — я не одета.

— Да, но, черт побери, я не знаю, что делать! Что с ней случилось?

Его осведомительница чуть дальше высунула голову из-за колонны.

Вглядевшись, Ник смутно вспомнил веснушчатое личико одной из горничных, которые сновали по дому. Голосок снова зашелестел, как бы смакуя удовольствие:

— Все дело в мистере Джеймсе.

— Что?

— Да нет, он ничего с ней не делал! Вышел из столовой минут пятнадцать назад…

— И что?

— И начал подниматься по лестнице. А мисс Бетти спускалась. Она спросила: «Что случилось?» — а он взял ее за обе руки и ответил: «Ваш отец…» — Его истинные слова! «Оделся, — говорит, — вором, и кто-то заколол его ножом; но не волнуйтесь; может быть, он и не умрет». — Девчушка захлебнулась. Она сидела на корточках, целиком высунув личико из-за колонны. — Что он хотел этим сказать, сэр?

— Не важно. Бога ради, спускайтесь, пожалуйста, сюда! Бояться вам нечего.

Девчушка не обратила внимания на его последние слова.

— Мисс Бетти как будто сразу и не заволновалась. Мистер Джеймс, тот пошел наверх, к себе в комнату. А она продолжала спускаться, но на нижней ступеньке остановилась и вроде что-то прошептала, а потом как будто поскользнулась, раздавила какой-то осколок и упала на пол. — Девчушка задумчиво продолжала: — А она ужасно хорошенькая.

Да; в том-то и состояла трудность.

Сказав, будто он не знает, что делать, Ник солгал. Он умел оказывать первую помощь. Но ему мешала сама Бетти. И все же помощь оказать необходимо.

— Покажите мне ее комнату, и я отнесу ее наверх, — предложил он.

— Хорошо. Только не говорите старому Ларкину, что я болтала с вами!

— А! Нет, я ему ничего не скажу. Пошли!

Нагнувшись, он поднял Бетти на руки. Она оказалась легче, чем он думал. Бесцеремонно воспользовавшись представленной возможностью, он одернул на ней задравшуюся рубашку.

— Кстати, — заявил он, осторожно ступая на первую ступеньку, — кто кричал в коридоре несколько минут назад? Я услышал крик из соседней комнаты и потому вышел сюда.

— А, это мисс Элинор.

— Вот как? Не знал, что она не спит.

— О да, сэр. Она вышла, когда бедного мистера Стэнхоупа несли к лифту — чтобы не трясти его, наверное, — и везли наверх, чтобы уложить в постель. Лифт находится с той стороны коридора. Я ничего не видела. Но его несли на раскладушке, чтобы не растрясти; наверное, его все же ударили о дверь лифта, и мисс Элинор…

Ник застыл на месте.

Потрясенная выражением его лица, девчушка юркнула за колонну. Прошло несколько секунд, прежде чем она отважилась высунуться оттуда.

— Погоди-ка, — звонко сказал он. — Повтори! Значит, мистера Стэнхоупа куда-то переносили еще до прихода врача?

Ответа не последовало. Снаружи парадную дверь Дома Масок — двойные двери со вставками из цветного стекла — украшал железный дверной молоток в виде львиной головы. Кто-то застучал в дверь, и теперь сильные металлические удары гулом отдавались в высоком помещении с купольным потолком.

Девчушка сразу сбежала. Ник мельком заметил взметнувшуюся в воздух косичку, пятки, красную пижаму в полоску. Маленькая горничная унеслась на третий этаж, в безопасное место.

А Элинор Стэнхоуп, которую он раньше не замечал из-за высоких перил лестницы, быстрым шагом направилась к двери.

Глава 7

— Входите, Клементс, — пригласила Элинор.

Открыв внутренние двери прихожей, она откинула засов и сняла цепочку с внешних дверей, после чего с трудом растворила их — мешал коврик, о который задевали двери.

На Элинор были брюки и желтый вязаный свитер с высоким воротом. Она не оглядывалась на Ника и его ношу.

— Извините, что разбудили вас посреди ночи, но, боюсь, дело серьезное, — продолжала она, подходя к врачу сзади и стаскивая у него с плеч пальто; доктор извивался, пытаясь вынуть руки из рукавов.

— Ничего страшного, ничего страшного, — не переставая извиваться, повторял доктор Клементс. Он оказался полным коротышкой с короткой седой бородкой и усиками. — Дорогая моя! — Доктор шумно выдохнул воздух. — Позвольте!

Откуда-то, как по волшебству, появился Ларкин — по-прежнему без воротничка. Доктор Клементс наконец освободился от пальто, отдал его Ларкину и взял свой чемоданчик.

— Да, да. Отлично. Где он?

— Наверху, в своей спальне. Дорогу вы знаете.

Продолжая шумно отдуваться, доктор направился к лестнице. Пройдя мимо Ника, он на секунду остановился, бросил взгляд на Бетти, и на лице его проявилось сочувствие.

— Бедняжка! — Он погладил девушку по голове. — Вы бы лучше опустили ее, — посоветовал он Нику. — Она открыла глаза. В таком положении кровь прильет к голове.

Ник сошел со ступеньки и поставил Бетти на ноги. Элинор из темноты смотрела на них, уперев руки в бедра.

— Пустите! — прошептала Бетти, отталкивая его.

— С вами все в порядке? Стоять можете?

— Да. Я чувствую себя отлично. — Бетти передернуло; она приложила ладони к глазам. — Наверное, споткнулась. Извините.

— Вот, садитесь. Хотите бренди?

— Нет, спасибо.

— А я бы не отказалась, — с вызовом заявила Элинор.

Ник повернулся к ней. По выражению его лица Элинор поняла, что надвигается буря; она сжала кулаки и выпятила грудь, словно пытаясь защититься. Ник заметил, что она пьяна в стельку; под глазами залегли тени, которые лишь подчеркивали ослепительную белизну ее белков.

— И нечего меня ругать! — продолжала Элинор. — Мне плевать, кто вы такой, — пусть Винс Джеймс болтает что угодно. Я не намерена была оставлять его лежать там… — глаза ее увлажнились, отчасти, возможно, из-за нервного напряжения, — в луже крови, в жутком виде.

— Если можно, скажите, как вам удалось перетащить его? Я строжайше запретил…

— Ларкин ничего не знал. Он разговаривал по телефону. Мне пришлось уговаривать Роджерса и Хэмли отнести папу в его спальню. Мы шли на цыпочках; вы нас не слышали, потому что двери были закрыты. В конце концов, что мы такого сделали? Просто отнесли папу наверх, раздели его и уложили в постель. И еще умыли.

— Вы понимаете, что, если ваш отец скончается от потери крови, отчасти в том будет и ваша вина?

— Не пугайте — не запугаете! — Однако она побледнела. — Бетти, детка, поддержи меня!

— А еще… если он умрет… возможно, вы уничтожили улики, способные указать на убийцу!

Элинор отмахнулась:

— Какое мне дело? Даже думать не желаю! Ведь он не умрет. Мне казалось, вы славный малый. Потому-то вчера ночью я не выдала вас и Бетти — надеюсь, вы понимаете, о чем я. Но нет. Нет! Вы врываетесь сюда и набрасываетесь на всех подряд. Представьте, что вы видите человека, которого вы любите, и он лежит на полу, на сквозняке, а в лице у него ни кровинки! Если вы не перенесете его в постель, значит, вы… слишком хладнокровный, чтобы жить, вот и все.

Ник устало вздохнул.

— Ладно, забудьте, — сказал он. — Посмотрим, что удастся сделать в сложившейся ситуации.

— Вы серьезно?

— Да. Нет смысла продолжать идиотский спор. Так что забудьте. Что вы сделали с его одеждой?

— Какой одеждой?

— С одеждой вашего отца. С его маскарадным костюмом.

Вопросительный взгляд Элинор, очевидно, стал сигналом, удержавшим Ларкина от очередного таинственного отступления.

— Извините, сэр. Если бы я присутствовал в то время, как они…

— Не важно. Так что с одеждой? Что с его туфлями? Надеюсь, вы не вынули ничего из карманов?

— Нет, сэр, — многозначительно ответил дворецкий. — Одежда заперта в платяном шкафу, в гардеробной мистера Стэнхоупа. Мы втроем можем присягнуть в том, что с одеждой никто ничего не делал.

— Хорошо. А теперь, если не возражаете, вы обе, — Ник окинул взглядом Элинор и Бетти, — идите в гостиную и побудьте с вашей матерью. Мне нужно переговорить с врачом.

— Но вы нам все расскажете?

— Конечно. Идите!

Во время разговора Бетти не произнесла ни слова. Более сообразительная Элинор обняла сводную сестру за талию и повела в гостиную. Золотисто-каштановая и черная головки исчезли за дверью. Ларкин кашлянул.

— Если позволите, я провожу вас в комнату мистера Стэнхоупа.

— Через минуту. Пойду накину что-нибудь. Если доктор закончит осмотр до того, как я выйду, крикните мне.

— Хорошо, сэр. Что касается сведений, которые вы просили меня добыть…

— Позже.

— Очень хорошо, сэр.

Николас Вуд не переставая твердил себе: надо как можно скорее выкинуть из головы сравнение с викторианской мелодрамой; тогда все, возможно, пойдет легче. И все-таки… у него в голове возникло смутное чувство: что-то не так. Хотя догадка — еще не улика. А улики нуждаются в осмыслении.

Размышляя, Ник стал подниматься по лестнице. Дойдя до площадки второго этажа, он огляделся. Четвертая дверь от середины — с противоположной стороны — была приоткрыта. Наверное, там спальня Дуайта. Ник прошел по коридору к своей комнате. Он дошел до такой стадии усталости, когда в голове все время звучат посторонние голоса — как будто сидишь перед радиоприемником и крутишь ручку настройки.

Мебель в его спальне, декорированной в стиле наполеоновской Первой империи, была обита полосатым атласом. Окна он оставил закрытыми, считая, что в доме и так холодно. Часы, лежавшие на прикроватном столике, показывали без десяти пять.

Он надел брюки и спортивную куртку прямо поверх пижамы. Зайдя в оборудованную по-современному ванную комнату, примыкающую к его спальне, посмотрелся в зеркало. На подбородке заметна щетина, но бритье подождет до утра. Смыв со дна раковины красноватый осадок, Ник почистил зубы и ополоснул лицо холодной водой.

— Думай! — обратился он к своему отражению. — У нас есть…

— В чем дело, старина? — осведомился Винсент Джеймс, заглядывая в помещение из своей комнаты.

— Ни в чем. Я разговаривал сам с собой. Дурная привычка. Ты рассказал Элинор Стэнхоуп, что случилось?

Винс, в толстом белом крикетном свитере и фланелевых брюках, вошел в ванную и присел на край ванны.

— Да. Я разбудил ее. Решил, что так будет лучше. — Винс помялся. — Черт меня побери, если она не бросилась мне на шею и не назвала «Рыжик». Кто такой Рыжик?

Ник порылся в памяти.

— Если я верно запомнил, есть некий капитан Доусон — понятия не имею, кто он такой, — которого она однажды при мне назвала «Рыжик».

— Так вот она о ком! — Хотя тщеславие Винса было задето, в глазах мелькнуло огромное облегчение. — Что ж, желаю ему удачи. Но Элинор и так была достаточно расстроена. Не успел я закончить рассказ, как она уже накинула какую-то одежду и поехала вниз на лифте. Чертовски неловко, знаешь ли. Кстати, Ник! А вторая сестренка очень даже ничего, верно? Младшая.

— Бетти?

Винс кивнул. Ник посмотрел на красивое лицо бывшего одноклассника, отраженное в зеркале.

— Но сейчас нам не до красивых сестренок. — Винс хлопнул себя ладонями по коленям. — Займемся ими… мм… на досуге, в свободное время. — Он ухмыльнулся. — Как раненый?

— Не знаю. У него врач. Он в любое время может выйти и сообщить новости.

Осторожный стук в дверь возвестил о приходе доктора Клементса. Плотно закрыв дверь ванной прямо перед носом ошеломленного приятеля, Ник пошел открывать. Маленький толстяк доктор разрывался между крайней тревогой и необходимостью выказывать важность.

— Инспектор Вуд?

— Да. Как он?

Доктор Клементс, видимо, считал ниже своего достоинства прямо отвечать на поставленный вопрос. Он стоял, покачивая головой, как китайский болванчик.

— Особенно опасно внутреннее кровотечение, — заявил он. — Скажите, каким орудием его ранили?

— Мы полагаем, ножом для фруктов.

— А! Очень тонкое лезвие? Так я и думал. Края раны так плотно сошлись, что я едва нашел ее. Такое… случается. Но лечению поддается плохо. Очень трудно.

— Он выживет?

Доктор Клементс поджал губы.

— По-моему… скорее всего, да. Семьдесят процентов против тридцати. Легкие не задеты. Конечно, ножевое ранение осложняется другими ранами.

— Другими?

— Дорогой мой! Вы, конечно, заметили? — Толстячок поморщился. — Нет, наверное, нет. Он потерял много крови, и гематомы образовались не сразу. — Врач помолчал. — Видимо, кто-то с невероятной жестокостью избивал мистера Стэнхоупа, лежащего на полу, руками и ногами. У него сломаны три ребра; счастье еще, что нет сотрясения мозга.

— Кто-то избивал?..

— Удары наносили по корпусу и голове.

Нику стало холодно — до озноба. Он слышал, как в противоположном углу, на столике у кровати, тикают часы.

— Ненависть, — сказал он.

— Что, простите?

— Ненависть, — повторил Ник, думая о чем-то своем. — Недостающий элемент. — Он опомнился. — Итак, на мистера Стэнхоупа кто-то напал. Последовала схватка, во время которой его пырнули ножом; с буфета полетело столовое серебро. Могли ли другие травмы стать следствием борьбы?

— Нет, сэр, — суховато и вежливо заявил доктор. — По крайней мере, я так считаю. Кто-то с обдуманной жестокостью напал на человека, который не мог защититься.

Ник задумался.

— Скажите, можно ли примерно описать человека, напавшего на мистера Стэнхоупа? Я имею в виду…

— Знаю, что вы имеете в виду. — На лице доктора Клементса появилось неуверенное выражение. Он пригладил короткую седую бородку. Глаза его затуманились. Но он был честен. — По-моему, удары нанес невысокий мужчина… или женщина.

Что тут ответишь? Ненависть, недостающий элемент.

— Спасибо, доктор. Вы остаетесь?

— Да. Если я вдруг вам понадоблюсь, вы найдете меня у моего пациента. — Врач все не уходил; он медлил на пороге, положив руку на ручку двери. — Извините, но в каком качестве вы здесь находитесь?

— Неофициально.

Доктор Клементс поник.

— Моя профессия налагает на меня определенные обязательства, — заявил он. — Обычно я обязан сообщать о подобных происшествиях в полицию. — Он вдруг широко раскрыл глаза. — Если, разумеется, вы не убедите меня в том, что с мистером Стэнхоупом произошел несчастный случай во время… какого-то розыгрыша, рождественской шарады и тому подобного, как пытался внушить мне Ларкин по телефону.

— Доктор, вам никуда ничего не нужно сообщать. Я беру на себя всю ответственность.

— Спасибо, — поблагодарил доктор Клементс. — Большое спасибо! Как приятно иногда переложить ответственность на другого! — И он вышел.

Теперь предстояло сделать многое. Внизу, в гостиной, три женщины ждут новостей. Придется сейчас же сказать им правду; заодно требуется поговорить о многом другом. Они не ждут его вопросов…

В гостиной, когда Ник открыл дверь, никто не произнес ни слова, но к нему повернулись три лица. Пока его не было, кто-то разжег огонь в камине. Элинор в коричневых брюках и желтом свитере стояла у камина и курила одну сигарету за другой. Кристабель откинулась на спинку мягкого кресла, скрестив длинные ноги. В некотором отдалении от них на диване с прямой спиной сидела Бетти, закутавшись в подбитый мехом халат; только глаза ее казались живыми, и они пристально смотрели на Кристабель.

— Все в порядке, — сказал Ник. — Доктор уверяет, что он, скорее всего, выживет.

Наступило молчание; можно было успеть сосчитать до пяти, прежде чем Кристабель отозвалась:

— Слава богу!

Осторожно, сдерживая себя, Элинор бросила окурок на коврик и раздавила его ногой. Бетти ничего не сказала, только вздохнула.

— Можно пойти и посидеть с ним? — спросила Элинор. — Или позвать к нему сиделку? Когда он придет в сознание и расскажет, что случилось?

— Доктор сделает все необходимое. А пока…

— А пока, — откликнулась Кристабель, — мы хотим знать, зачем он так поступил.

— Я могу сказать, — ответила матери Бетти.

Кристабель удивилась.

— Бетти, милая… — мягко начала она. Ясно было, что она относится к дочери как к ребенку; скромница Бетти, видимо, не возражала.

— Давайте поговорим, ну пожалуйста, — попросила Бетти, нетерпеливо ерзая на диване. — Мистер Вуд все время ломает голову над тем, что случилось. Но ведь мистер Нейсби почти прямо говорил, что… У отца неприятности, так ведь? Денежные затруднения.

— Черт! — недоверчиво воскликнула Элинор.

Кристабель поморщилась.

— Дорогая моя, ты действительно думаешь, что должна рассуждать о подобных вещах? — спросила она таким тоном, словно Бетти вытащила на свет какой-нибудь особенно грязный семейный скандал.

— Не все же нам развлекаться, — возразила Бетти. — Хотя, боюсь, больше мы ни на что не годны. Но именно такими он хочет нас видеть — по крайней мере, маму и Элинор. Поэтому он ни за что не признался бы нам, что у него есть проблемы. — Бетти повернулась к Нику. — Общая стоимость четырех картин, — она кивнула в сторону столовой, — намного превышает сто тысяч фунтов. Я знаю цену потому, что кое-кто хотел, чтобы папа отдал картины на выставку, а он отказался. Их можно продать. Но цена, которую за них дадут, даже отдаленно не приближается к их истинной стоимости в наши дни. Сэр Чарльз Литл говорит, что продажа картин стала бы вторым событием после Мюнхенского сговора. Что же делать? Естественно, они, скорее всего, застрахованы на крупную сумму. Можно изобразить кражу и спрятать картины в укромном месте. Тогда за них выплатят страховку, а затем их можно втихомолку продать какому-нибудь частному коллекционеру, например Нельсону или Ван Димму…

Кристабель выпрямилась:

— Бетти Стэнхоуп! Ты что, обвиняешь Дуайта в…

— Мама, не надо! — попросила Бетти, вставая и подходя к Кристабель. — Ведь все происходящее не так уж сильно удивляет тебя, правда?

— Я ничему не верю, — мрачно заявила Элинор, округляя карие глаза. — А даже если это и правда, почему нужно все выкладывать сотруднику Скотленд-Ярда?

Бетти поморщилась:

— Извините. Но я никому не причинила вреда. Все лучше, чем считать, что отец выжил из ума. Чем еще можно объяснить его странный поступок? Он самый практичный из ныне живущих людей. Никогда ничего не делал без каких-то на то особых причин. И вдруг надевает маску и совершает одну глупость за другой! Поневоле возникает вопрос: зачем? Чтобы получить страховку, потому что он хочет позаботиться о нас. Вот самое, на мой взгляд, очевидное объяснение.

— Да, — перебил ее Ник. — Объяснение очевидное, но…

Он набрал в грудь побольше воздуху. Все три женщины уловили перемену в его голосе и повернулись к нему. Бетти крепче сжала плечо Кристабель.

— Но я считаю своим долгом сообщить вам, — продолжал Ник, — что данное объяснение не соответствует действительности.

Глава 8

— Погодите! — резко перебила его Элинор. — Кто из нас спятил?

— Мне начинает казаться, что я. Если верить вашей сестре, такое объяснение приходит в голову в первую очередь. Я бы и сам предположил нечто подобное — до вчерашнего дня. Только… ничего не выйдет.

— Почему? — осведомилась Элинор, которая, очевидно, пребывала в воинственном настроении. Кристабель начала постукивать каблучком по полу. Хотя обе вслух отвергли предположение Бетти, было ясно, что в глубине души они с ним согласны.

— Я вам отвечу, — сказал Ник. — Я уже начал рассказывать миссис Стэнхоуп, только нас прервали… В прошлый вторник мистер Стэнхоуп пришел в Скотленд-Ярд и имел беседу со старшим инспектором Мастерсом. Он заявил следующее: у него есть основания полагать, что вскоре будет совершена попытка ограбить его дом и украсть по меньшей мере одну картину; он просил прислать к нему сотрудника полиции на конец недели под видом гостя.

Естественно, старший инспектор пожелал узнать, как мистеру Стэнхоупу стало известно о планах злоумышленников. Мистер Стэнхоуп решительно отказался сообщать какие бы то ни было подробности. Тогда ему так же решительно указали на дверь. Но существует ряд причин, по которым мы передумали. Во-первых, мы почуяли неладное. Старый трюк! Когда преступник-любитель — простите — задумывает украсть что-то у самого себя ради получения страховки, десять к одному, что он вначале идет в полицию и сообщает, что боится ограбления. Он надеется сбить полицию со следа, в то время как именно такое поведение и наводит на подозрения. Здесь как с анонимными письмами. Когда начинаются такие послания, можно поставить последнюю рубашку на то, что человек, которому больше других приходит писем самого мерзкого содержания, и есть тот или та — обычно женщина, — которая изготовляет пасквили.

Ник помолчал.

На лицах его собеседниц застыло очень странное выражение.

— Старший инспектор забеспокоился. Мистер Стэнхоуп пользуется огромным влиянием. Мы получили приказ от начальства обращаться с ним уважительно и дать ему все, что он хочет, в пределах разумного. Вот что сказал Мастерс — думаю, вам лучше знать: «Дружище, этот джентльмен задумал сыграть шутку, и мы попадем в чертовски щекотливое положение, если придется его за это арестовать». Наконец решили послать меня сюда, как и просил мистер Стэнхоуп. Мне приказали приглядывать за ним. Если он попробовал бы пошутить, мне надлежало вмешаться и осторожно замять дело, не доводя его до скандала. Параллельно наши сотрудники проверили финансовое положение мистера Дуайта Стэнхоупа.

Ник снова замолчал и прошелся вдоль камина.

— И что? — спросила Кристабель.

— Не стану отрицать… — с усилием продолжал Ник, — что для приезда сюда у меня имелась и другая причина. Мой начальник не пренебрегает никакими версиями. Однако сообщать вам вторую причину я сейчас не буду. Скорее всего, она не имеет отношения к членам вашей семьи… Итак, нам показалось, что мы раскусили мистера Стэнхоупа. То есть нам так казалось до тех пор, пока мы не узнали главное. — Ник постоял на коврике. — Ни одна из картин не застрахована ни на пенни!

Видимо, его собеседницам понадобилось некоторое время, чтобы сказанное Ником дошло до их сознания. Элинор открыла было рот, чтобы что-то сказать, но передумала. Бетти убрала руку с плеча матери. Кристабель озабоченно нахмурилась, отчего сразу стала выглядеть на свой возраст.

— Не застрахованы? — переспросила она.

— Совершенно верно. И вот что еще я вам скажу. Мистер Стэнхоуп не находится в стесненных обстоятельствах. Наоборот. Никогда еще его положение не было таким прочным; меньше месяца назад он сорвал крупный куш — я имею в виду на финансовом рынке.

— Слава богу, — пробормотала Элинор, вытирая лоб тыльной стороной ладони.

— Тогда, ради всего святого, что задумал Дуайт?! — вскричала Кристабель.

— Именно это вам предстоит мне рассказать, — ответил Ник. Он дернул плечом. — Не стану утверждать, будто мистер Стэнхоуп сошел с ума. Я совершенно уверен в том, что он здоров. Он показался мне человеком прекрасно понимающим, что делает, и не предпринимающим ничего без особой на то причины.

— Правильно, — кивнула Бетти.

— Но что у него за причина? Зачем напяливать маску, фокусничать со стеклорезом и тому подобное? Ведь выгоды ему от этого никакой. Вы уверяете, что он терпеть не может розыгрышей. Я ничего от вас не скрывал до сих пор потому, что, возможно, кто-то из вас знает, в чем причина его странного поведения.

— Только не я, — возразила Элинор, качая головой. — Но вы ведь можете спросить его самого!

— Да. Если он поправится.

— Не говорите так! — Элинор топнула ногой. На ней были красные открытые туфли; невысокий каблучок цокнул по металлическому листу перед камином.

— Да, — кивнула Кристабель. — В конце концов, раз нож не попал в сердце и доктор Клементс уверяет, что Дуайт скоро придет в себя…

— Дело не только в ножевом ранении, — осторожно возразил Ник. — Он получил и другие травмы.

— Какие? — быстро спросила Бетти.

Он проигнорировал ее вопрос.

— Дело обстоит следующим образом… — Николас Вуд как будто сам затачивал нож, собираясь нанести удар по чувствам взволнованных женщин. — Нападение на мистера Стэнхоупа не было случайностью. То есть дело не в том, что кто-то принял его за настоящего взломщика и ударил ножом по ошибке… Я считаю подобный ход вещей невозможным, и вот почему. Во-первых, в таком случае нападавшему не было бы нужды маскироваться. В дом вламывается грабитель в маске; вы не знаете, кто он такой; хватаете его, он начинает отбиваться и в драке получает рану. Затем вы громко зовете на помощь и заявляете, что поймали вора. Разве не так?

— Я не знаю. — Кристабель передернуло. — Сама я ни за что не стала бы хватать вора — в маске он или без.

— А я могла бы, — заявила Элинор, развязно хлопнув себя руками по бедрам. — Конечно, если бы у меня имелось какое-нибудь оружие. — Взор ее затуманился. — Нет, я лгу! Я бы позвала Винса или Рыжика Доусона. Но мне нравится думать, что я могу поймать грабителя.

Ник отнесся к ее заявлению равнодушно.

— Во-вторых, неизвестный напал на мистера Стэнхоупа, проявив необъяснимую жестокость. После удара ножом мистер Стэнхоуп, беспомощный, упал на пол. И тут неизвестный набросился на него и стал бить ногами по голове и корпусу так, что сломал три ребра; мистер Стэнхоуп лишь чудом избежал сотрясения мозга. Вот что самое мерзкое во всей истории — личная ненависть. Слепая и жестокая. — Он продолжал рассказ, сделав вид, будто не заметил, как его собеседницы в ужасе переглядываются. — Существует лишь одно возможное заключение. Кто-то знал, что мистер Стэнхоуп собирается нарядиться грабителем. Кто-то ждал его. Кто-то…

— Прекратите! — приказала Кристабель — негромко, но так властно, что Ник повиновался. — Неужели вам так необходимо играть с нами в кошки-мышки?

— Мадам, кто-то играет в кошки-мышки со мной. Моя задача состоит в том, чтобы найти злоумышленника. И я серьезно намерен это сделать.

Он устал. Ему предстояло решать бессмысленную задачу. В зале, выполненном в венецианском стиле, его слова прозвучали особенно резко и жестко, эхом отразившись от беломраморных стен с розовыми прожилками.

Больше всего его мучила совесть из-за Бетти. С каждым часом и почти с каждым словом — так ему представлялось — он все больше отдаляется от нее. Ник уверял себя, что ему все равно. Когда-то давно Мастерс предостерегал его против личной заинтересованности в ком-то во время работы. «Ты не в гостях, дружище; ты даже не человек. Люди не советуются с нами до тех пор, пока не решат подделать подпись на чеке или перерезать кому-нибудь горло; так зачем же нам учитывать их мнение?»

К сожалению, Николас Вуд оставался человеком. Бетти не была умудренной опытом, как Кристабель, но не была и милым сорванцом, как Элинор. Она подходила ему; другого слова он пока подобрать не мог. Именно Бетти тихо проговорила:

— Прошу вас… Давайте не будем терять самообладания. Неужели правда, что… кто-то хотел… причинить ему вред?

— Бетти, кто-то уже причинил ему вред.

— Но почему? — спросила Кристабель таким тоном, словно вред был причинен лично ей. Она прикрыла глаза ладонью. — Почему? Зачем? Он самый безобидный человек на свете!

— Даже для своих врагов, — заметила Бетти.

— Да, я тоже так считаю, — согласилась Элинор. — Папа умеет ненавидеть, как и все люди, которые в нашем мире чего-то стоят. Однако он достаточно цивилизован для того, чтобы не показывать своих чувств. Так что если кто-то решил ему отомстить…

Ник перебил ее:

— Вы поняли, что я имею в виду! И мне требуется ваша помощь. Зачем ему было устраивать маскарад? Что и кому он пытался доказать? Кто его враги?

Умная и сообразительная Бетти возразила:

— Но раньше вы вовсе не то говорили. Вы сказали: «Кто-то поджидал его».

— Да. Ну и что?

— А теперь, как мне кажется, вы имеете в виду его врагов в деловом мире. Когда же вы впервые заговорили о злоумышленнике, мне показалось, вы имеете в виду кого-то из его близких. Точнее, кого-то из обитателей нашего дома. — Она посмотрела ему прямо в глаза: — Ведь так?

— Если не возражаете, мисс Стэнхоуп, задавать вопросы здесь буду я.

Бетти изумленно подняла брови.

— Как хотите, — тихо и равнодушно проговорила она. После того она отвернулась и больше не взглянула на него.

— Вы имели в виду кого-то из нас? — уточнила Элинор.

— Конечно нет, дорогая, — успокаивала ее Кристабель, очевидно не принявшая слов детектива на свой счет. — Думать так — слишком нелепо даже в таком доме, как наш. Правда, мистер Вуд?

По наблюдениям Николаса, ни одна из трех женщин, видимо, не приняла его слов всерьез.

— Он говорил о людях, которые, возможно, не любят Дуайта, — продолжала Кристабель. — Тут я ничем не могу вам помочь; я уже сказала, что он никогда не говорит со мной о делах. Хотя сейчас я припоминаю: он действительно сильно поссорился с одним из своих деловых партнеров. Правда, боюсь, за их ссорой ничего не стоит.

— Он поправится? Скажите, поправится? — не отступала Элинор. — Вот все, что я хочу узнать. Он выздоровеет?

— Надеюсь.

— Ах, я этого не вынесу! — взорвалась Элинор. Пристально посмотрев на Ника, она с решительным видом набрала в грудь побольше воздуха и широким шагом зашагала в столовую.

— Куда ты, дорогая? — мягко, как всегда, осведомилась Кристабель.

— Хочу налить себе выпить, — отрезала Элинор, раздвигая двери, отделяющие гостиную от столовой. — А потом пойду спать. Жаль, что нельзя проспать неделю кряду. Тебе-то все равно, Бет; он не твой отец. И потом, ты почти все время читаешь книжки и живешь фантазиями. И даже Кристабель не так тяжело, как мне!

Ник немедленно догнал девушку.

— Не прикасайтесь к буфету!

— Я и не собиралась. Графин стоит на полке под выдвижной доской. По крайней мере, он был там раньше.

— Мисс Стэнхоуп, если уж вам так понадобился графин, я сам его достану. Оставайтесь на месте, пожалуйста.

Кристабель и Бетти обе инстинктивно последовали за ними. Все четверо стояли под аркой и разглядывали картину разгрома. На фоне толстого темного ковра выделялись яркие пятна упавших фруктов и поблескивали предметы столового серебра. Раздавленная гроздь винограда валялась на том месте, где прежде находилось тело Дуайта Стэнхоупа. Ник удовлетворенно заметил про себя, что довольно хорошо может воспроизвести все по памяти.

Холст Эль Греко, почти целиком вырезанный из рамы, выглядел так, словно кто-то прошелся по нему ногами. Ник подметил и другое. Там, где лежал Дуайт, — то есть под его телом, — находился маленький дешевый электрический фонарик. Окровавленный нож для фруктов лежал на месте.

— Подождите секундочку, — попросил Ник.

Он вынул из кармана карандаш и положил на ковер, чтобы отметить положение ножа. Затем кончиками пальцев осторожно поднял ножик и отнес его в гостиную, где положил на стол.

— Разве вы не завернете его в платок, чтобы сохранить отпечатки пальцев? — Элинор пыталась изъясняться небрежно и цинично.

— Тот, кому в голову придет такая дурацкая идея, только смажет все отпечатки, если они там есть. Будьте добры, посторонитесь, — ответил Ник.

Далее он извлек из кармана авторучку и отметил положение электрического фонарика. Хотя фонарик труднее было нести, он тоже взял его двумя пальцами и переложил на стол, к ножу. Больше, решил он, здесь делать нечего. Элинор (несомненно, с самыми лучшими намерениями) уже достаточно все напортила.

Он открыл дверцу, нашел почти пустой графин с бренди и протянул ей.

— Вот, пожалуйста, — сказал он. — Чем еще я могу вам помочь, мисс Стэнхоуп?

Элинор не попыталась взять из его рук графин. Наоборот, она отступала все дальше, пока не оказалась под ярко освещенной картиной — «Молодой колдуньей» Гойи. Такую смелую и в то же время сатирическую картину вы бы не захотели повесить в доме, где есть дети.

— Вы ужасный человек! — напустилась на него Элинор. — В конце концов, не забывайте, что вы у нас в гостях!

— Я все время помню об этом. Иначе…

— Что?

— Не важно. Разве вы не хотите бренди?

— Нет, — буркнула Элинор, у которой резко изменилось настроение. — Я хочу знать, что здесь произошло.

Пока они разговаривали, Бетти скользнула в нишу за портьерами, раздуваемыми сквозняком. Подняв портьеру, она стала смотреть, что находится за ней. Она даже зашла в нишу, опустив за собой портьеры, и через некоторое время вышла оттуда.

— Эй! — крикнула она, придерживая портьеру. — Пошел снег!

— Правда, дорогая? — без интереса в голосе отозвалась Кристабель. — На твоем месте я бы не стала ничего там трогать.

Бетти постояла в нерешительности. Наконец, как будто решившись, она снизошла до того, чтобы обратиться к Нику.

— Вы здесь главный, — заявила она. — Вы сказали, что не хотите, чтобы мы вмешивались. Но если вы выглянете в окно, то, возможно, увидите нечто интересное.

Он подошел к окну, обеими руками раздвинув тяжелые портьеры. Свет из столовой падал на крылечко, образованное нависающим сверху выступом. Однако свет оказался недостаточно ярок.

Окно было поднято на максимально возможную высоту. Порывшись в кармане, Ник нашел коробок, чиркнул спичкой и поднял руку повыше. В холодном, почти безветренном воздухе пламя горело ярко.

За крылечком медленно падали крупные влажные хлопья. Само крылечко, защищенное крышей от снегопада, было белым от покрывшей его наледи, начавшей таять. Наверное, корочка льда хрустит под ногами. Ник успел разглядеть на наледи следы — полные и фрагментарные; они совпадали с рисунком подошв туфель Дуайта Стэнхоупа. Все следы были направлены внутрь, к окну.

— И что? — спросил Ник.

— Следы оставил он? — уточнила Бетти.

— Несомненно. Как вы помните, на нем были… Хотя вы ведь его не видели, так?

— Нет, нет, конечно! Я хочу сказать, дело оказывается сложнее, чем мы думали, правда? Должно быть, он незаметно выбрался из дома, а потом вернулся.

— Дорогая, — устало перебила дочь Кристабель, — ты не открыла ничего нового. Мистер Вуд все установил уже несколько часов назад. Что такого в том, что вначале он вышел из дома?

Ник задул спичку и опустил портьеры. Нужно успеть зарисовать следы до того, как корка льда растает. А пока он посмотрел Бетти прямо в глаза. Он задал ей безмолвный вопрос, и она на него ответила.

— Ты ведь понимаешь, что еще означают следы, правда? — Бетти делала вид, что разговаривает с матерью, но на самом деле отвечала Нику.

— Нет, милая; боюсь, не понимаю.

— Мама, ну что ты! Его отпечатки на крыльце — единственные, так?

Кристабель грациозной походкой подошла к окну, чтобы взглянуть на следы своими глазами. Однако даже после того, как она, отпустив портьеры, вернулась в комнату, лицо ее по-прежнему хранило недоуменное выражение.

— Уже поздно, Бетти, и я устала. Изображать сыщиков приятно в книгах и играх; и не только приятно, но и забавно. Но когда ты пытаешься изображать из себя детектива в таком ужасном деле…

— Это значит, — звонко проговорила Бетти, — что злоумышленник не пришел за ним с улицы.

Продолжать она не стала: очевидно, не смогла — или не захотела — пугать мать.

Глава 9

На следующий день в два часа — день был бессолнечный и снежный — Николас Вуд спустился по главной лестнице в холл. Он решил прогуляться по воздуху.

Все остальные обитатели дома, похоже, еще спали. Но скоро они начнут подавать признаки жизни; он понял это, столкнувшись с горничной, которая несла поднос с завтраком в комнату Кристабель. Хотя самому Нику удалось поспать всего пару часов, он чувствовал себя на удивление свежим и бодрым. Улики собраны, и он уже поговорил по телефону со старшим инспектором Мастерсом.

В парадном зале, теперь ярко освещенном всеми скрытыми в карнизах светильниками, он встретил Ларкина. Вид у дворецкого был какой-то смущенный — возможно, у него имелись на то свои причины. У входной двери стоял очень большой сундук и еще больших размеров ящик. На сундуке и на ящике красовались яркие красно-белые надписи: «Великий Кафузалум». Кроме того, имелись указания: «Верх!» и «Обращаться с осторожностью».

Ник замешкался.

— Доброе утро, сэр, — поздоровался Ларкин.

— Доброе утро.

— Надеюсь, завтрак вам понравился?

— Да, очень, — кивнул Ник, лишь в самых общих чертах помнивший, что он ел.

— А… как мистер Стэнхоуп, сэр?

— Спит. С ним всю ночь сидел один из ваших лакеев. Врач должен скоро вернуться. — Ник показал на сундук и ящик: — Кстати, кто или что такое «Великий Кафузалум»?

На лице Ларкина мелькнула тень улыбки.

— Фокусник, сэр.

— Фокусник? Что еще за фокусник?

— Не знаю, говорили ли вам… У нас есть традиция каждый Новый год устраивать представление для детишек. Учитывая наши обстоятельства, сомневаюсь, что в нынешнем году представление состоится. Но мистер Стэнхоуп заранее выписал фокусника, самого модного, который выступает в «Палладиуме». Служащие Картера Патерсона только что доставили его реквизит.

— Интересно, интересно… — нарочито равнодушно проговорил Ник, обожавший фокусы. — Я иду гулять. Когда вернусь — а вернусь я скоро, — я переговорю с доктором Клементсом.

— Очень хорошо, сэр… Извините…

— Да?

— Относительно сведений, которые вы просили меня раздобыть вчера ночью. — Ларкин понизил голос. — Вам они все еще нужны или мне можно обо всем забыть?

— Конечно нужны! Извините; боюсь, я сам обо всем забыл. Что вам удалось выяснить?

Ларкин заговорил еще тише:

— Парадная дверь была заперта изнутри на засов и на цепочку. Вы, возможно, уже сами заметили это, сэр, когда мисс Элинор открывала доктору Клементсу. Дверь черного хода… то есть дверь подвального этажа, которая ведет в кухню, также была заперта на засов и на цепочку.

— Войти в дом можно только через те двери?

— Да, сэр.

— А окна первого этажа?

— Все заперты изнутри.

— Интересно, интересно… — пробормотал Ник.

Он обдумывал услышанное, пока Ларкин помогал ему вдеть руки в рукава пальто и открывал перед ним дверь. Он спустился по ступенькам и оказался в полутемном, подсвеченном снежным сиянием мире, заваленном снегом. На склоне холма, утопая ногами в снегу, стояла Бетти Стэнхоуп.

Фигурка Бетти в ярком лыжном костюме представляла собой образ явно не в викторианском стиле. На фоне белого снега и черных деревьев особенно отчетливо выделялись темно-красные брюки и куртка с капюшоном. Лицо под капюшоном разрумянилось от мороза, глаза ярко сверкали; носик, хотя и порозовел, тем не менее оставался хорошеньким. Она махнула ему рукой в шерстяной перчатке.

— Вот так встреча! — Бетти, шаркая ногами, направилась к крыльцу.

— Я просто вышел пройтись.

— Я тоже. Вы не возражаете, если я составлю вам компанию?

— Ничего не хотел бы больше, — ответил Ник. — Вы, наверное, знаете все здешние тропы. Куда идти?

Она смерила его пристальным взглядом.

— Самая лучшая тропа, — кивком она указала за дом, — идет через поле. Но там довольно глубокий снег.

— Не важно. Я в галошах.

Вскоре он понял, что его заявление оказалось излишне оптимистичным. Не успели они пройти и трехсот метров, как ноги его чуть ли не по колено утонули в липком снегу. Однако при подобных обстоятельствах ни один настоящий мужчина не сознается, что ему неудобно.

Они медленно и молча продвигались вперед. Еще пять минут, и дом остался далеко позади. Возможно, оттого, что на него больше не давила атмосфера «Уолдемира», а может, по другой причине, но настроение у Ника улучшилось, и он стал смотреть на вещи совершенно по-другому.

— Вы уверены, что не промочили ноги? — то и дело спрашивала Бетти.

— Нисколечко! — Шагнув очередной раз и провалившись по колено, он с трудом не упал. — Зато вы, кажется, хорошо подготовились для того, чтобы играть в снежки!

— Хотели поехать в Сент-Мориц, — объяснила Бетти. — Вот для чего, как правило, и покупаются такие костюмы. Мы собирались туда после Нового года, вот только…

— Что?

— Элинор разнервничалась и вышла из себя, потому что Винс Джеймс отказался нас сопровождать. Он хотел побывать в другом месте. И потому мы решили не ехать в Сент-Мориц.

— Скажите, а вы когда-нибудь нервничаете, выходите из себя?

— Мне от этого все равно не было бы никакой пользы, — серьезно ответила Бетти. — Просто сказали бы, что у меня пошаливает печень, и прописали какую-нибудь микстуру. Я знаю, я уже пробовала.

— Тогда скажите вот еще что. Какого вы мнения о Винсе Джеймсе?

Бетти задумалась, пока они спускались по склону.

— Очень привлекателен…

— Да, и что?

— Я правда не виню Элинор…

— Не вините?

— Но, между нами говоря, по-моему, он жуткий зануда.

Обычно люди не слишком радуются, когда их друга называют жутким занудой. Скажи те же самые слова кто угодно, кроме Бетти, и Ник принялся бы с жаром спорить. Описал бы положительные качества Винса — честность, прямоту, спортивные достижения… Ник отдавал должное бывшему однокласснику. Однако некоторые случайные обмолвки, которые допустил Винс вчера ночью, беспокоили его больше, чем он готов был признать.

В полном восторге он нагнулся и набрал пригоршню снега. Руки механически слепили снежок. Бетти озадаченно смотрела на него; когда она смеялась, у рта появлялись облачка пара. Они вышли на равнину; низкое небо было свинцового цвета; впереди тянулась невысокая, припорошенная снегом каменная стена высотой примерно по пояс человеку. Ник, весело обозревающий окрестности, случайно заметил какой-то странный предмет, лежащий на стене — или, может, торчащий из-за нее.

Над стеной возвышался цилиндр.

— Так-так-так! — проговорил Ник.

В сочетании цилиндра и снежка есть нечто, вызывающее к жизни лучшие — или, если хотите, худшие — желания у всех нормальных людей.

Откровенно говоря, Нику и в голову не приходило, что цилиндр сидит на чьей-то голове. Скорее всего, подумал он, цилиндр ничей. Такой головной убор весьма почтенного возраста вызвал бы презрение даже у бродяги — или у вождя племени зулусов. Подобный цилиндр мог красоваться только на голове у снеговика. В неверном освещении Нику показалось, что цилиндр действительно водружен на голову снеговику, которого слепили дети по ту сторону ограды.

Бетти прочитала его мысли. Нагнувшись, она набрала снегу и тоже слепила снежок.

— Спорим, я собью его раньше вас, — звонко заявила она.

— Идет! — Ник прицелился и с силой метнул свой снаряд.

Прицел оказался верным. Цилиндр, пораженный точно посередине, взлетел как птица, дважды перевернулся в воздухе и исчез в сугробе. Ник подышал на замерзшие руки, а Бетти занесла руку. Ник приготовился уклониться от ее снежка. Однако не был готов к тому, что последовало.

Над стеной внезапно появилось лицо, настолько перекошенное от гнева, что с первого взгляда трудно было поверить в его принадлежность человеку.

— Какого черта вы вытворяете? — загремел гневный бас.

Они мельком успели увидеть очки, съехавшие на кончик широкого носа, и лысую голову. Почтенных лет господин успел выговорить только эти слова, как снежок, пущенный рукой Бетти, — довольно крупный, надо признать, — залепил ему прямо в лицо.

После господин уже ничего не говорил. Слышно было, как пострадавший тяжело отдувается. Он положил толстые руки на каменную ограду, как на стойку бара, и, казалось, задумчиво озирал поля через припорошенные снегом стекла очков.

— Боже, — прошептал Ник, — сам Старик!

— Какой старик? — так же, шепотом, спросила Бетти.

— Сэр Генри Мерривейл!

— Неужели тот, из военного министерства?

— Да. Он друг вашего отца. Именно сэр Генри направил мистера Стэнхоупа к старшему инспектору и советовал обращаться крайне вежливо…

Бетти откашлялась.

— Послушайте, — звонко заявила она, — мне ужасно жаль, что так вышло!

Массивную фигуру человека, облокотившегося о стену, сотрясала не то дрожь, не то судорога. На нем было пальто со старомодным каракулевым воротником и вязаные рукавицы.

— Вот как, вам жаль, да? — хрипло осведомился он и откашлялся. — Ей жаль!

— Да! Мы вас не видели!

— Один, — бесстрастно продолжал Г. М., — один заставляет меня поднять голову, сбив с меня цилиндр. А вторая, дождавшись, когда я подниму лицо, залепляет в него снежком! А потом говорят, что им очень жаль. Ах, чтоб вас!

Ник шагнул вперед:

— Сэр, я кинул снежок до того, как увидел вас! И она не хотела в вас попасть. Она целила только в ваш цилиндр, как и я.

Г. М. начал багроветь.

— То есть… мы не знали, что цилиндр надет на вас. Мы решили, что такой старый головной убор ничей…

— Вам не кажется, что это довольно бестактно? — шепотом спросила Бетти.

— Кстати, — опомнился Ник, — что вы там делали, за оградой?

— Читал карту, черт бы вас побрал! — ответил Г. М., неожиданно показывая им большой и сильно измятый лист бумаги, выпавший из книжки и развернувшийся, как флаг. — Битых три часа брожу по дорогам — там, где могу их обнаружить, — и ищу место под названием Дом Масок. Но его нет ни на одной карте! Я присел отдохнуть, и вдруг из ниоткуда прилетает громадный снежный ком!

— На самом деле он называется вовсе не Дом Масок, — сказала Бетти. — Дом называется «Уолдемир». Должно быть, вы много раз проходили мимо него.

— Вот спасибо, — буркнул Г. М. — Утешительная новость, нечего сказать.

— Видите ли, мы пришли оттуда.

— Оттуда?

— Да. Я Бетти Стэнхоуп.

Бетти было по-настоящему стыдно. Она с трудом, спотыкаясь побрела вперед, на ходу доставая из кармана лыжной куртки носовой платок.

— Позвольте мне вытереть вам лицо, — сочувственно предложила она. — А мистер Вуд пока отыщет ваш цилиндр. Нам обоим действительно ужасно жаль, что так вышло.

Г. М. не терял достоинства. С горделивым стоицизмом индейца он скрестил руки на груди и ждал, пока Бетти, перегнувшись через ограду, вытирает ему лицо, протирает большие очки и робко пытается стряхнуть снег с лысины. Хотя он не признавался в том, что немного смягчился, лицо его слегка разгладилось.

— Девица, — ворчливо заявил он, адресуясь к Нику, — все же не лишена некоторой… некоторой порядочности и уважения к моим сединам. Но вы…

Ник перелез через ограду и выудил из сугроба цилиндр.

— Сэр Генри, вы знакомы с мистером Вудом?

— Знаком ли? — переспросил Г. М. — Нет. В обществе мы не встречаемся. Я не намерен разговаривать с такими нахалами, если вы это имеете в виду. Думает, ужасно весело лупить людей по физиономии снежками — в его-то возрасте! Хм!

— Сэр Генри, но он не лупил вас по физиономии. В вас попала я.

Г. М. всегда верил в то, во что ему хотелось верить.

— Мне все равно, кто в меня попал, — угрюмо возразил он. — Отдайте только цилиндр… нет, у него я ничего не возьму! Дайте мне его сами, милая девушка… и тогда, может быть, мне полегчает.

— Но как вы здесь оказались, сэр? — осведомился Ник. — Разве у вас нет машины?

— Конечно есть. Насколько мне известно, она до сих пор стоит в сугробе, где я ее оставил. Да уж, сегодня мне исключительно везет!

Бетти прикусила губу.

— Если вы приехали к моему отчиму по делу, боюсь, сегодня он не в лучшем виде. Произошел несчастный случай.

Г. М. неловко помялся.

— Знаю, дитя мое, — ответил он. — Мастерс вкратце описал мне ситуацию по телефону. Потому-то я и приехал.

— Вы хотите сказать, что приехали помочь нам?

— Что ж… наверное. — Вид у Г. М. сделался еще более смущенный. — «Помочь» — слишком сильно сказало. Я здесь потому, что доверяю здравому смыслу. Видите ли… — он окинул молодых людей внимательным взглядом, — Дуайт Стэнхоуп — один из немногих по-настоящему честных людей из всех, кого я знаю. Я не имею в виду бытовую добропорядочность чуть выше среднего уровня, как у большинства из нас. Он честен по-настоящему. Он никого не обманывает, никогда не жульничает. Больше всего на свете он ненавидит жульничество и обман. Когда он впервые обратился ко мне, мне следовало сказать Мастерсу, что он не способен ни на какие мошенничества со страховкой.

— Ни о каком мошенничестве речи быть не может, — согласился Ник. — Старший инспектор успел рассказать вам?

Видимо, Г. М. уже забыл обиду.

— Конечно, конечно. Итак, каково сейчас положение дел?

— Вы о чем?

— Что предпринимает полиция относительно вчерашнего происшествия?

— Никаких действий предпринимать нельзя до тех пор, пока мистер Стэнхоуп не оправится настолько, что ему можно будет задавать вопросы. Если получится.

— Вы хотите сказать «если он поправится»?

— Нет, если он сам попросит о помощи.

— Вот как? — Г. М. метнул на Ника таинственный взгляд из-за больших очков. — Значит, Мастерс полагает, что он может отказаться от дальнейшего расследования? А пока что?

— Суперинтендент Гловер дозвонился до полковника Война, начальника местной полиции. Они вышлют эксперта, который снимет отпечатки пальцев откуда возможно — неофициально, на тот случай, если нам понадобится оружие защиты. Скорее всего, оно нам понадобится.

— Хм! Дальше!

— Но в целом, сэр, создается странное впечатление. Человек грабит собственный дом… Вы специалист по подобным безумным выходкам…

Г. М. польщенно улыбнулся.

— И никому в целом мире я сейчас так не рад, как вам. Что вы намерены делать?

— Не знаю, сынок. Мастерс упомянул обо всем очень вкратце. Вот что еще возбудило любопытство старика. Он ограбил собственный дом. Но почему? Ах, знать бы!

Вы можете предложить какое-нибудь разумное объяснение?

Г. М. фыркнул и принялся растирать нос рукой в шерстяной рукавице; нос побаливал после того, как в него со всего размаху угодил снежок. Скосив глаз, отчего его лицо сразу приобрело зловещее выражение, он попытался оценить размер ущерба. Тут он снова вспомнил о нанесенной ему обиде и помрачнел, как туча.

— По-вашему, — загремел он, — мне больше нечего делать, кроме как давать советы, да еще находясь в таком виде? Посмотрите на мой нос! Раздулся и покраснел, настоящий клюв! Им нужно заниматься. Ноги у меня совсем замерзли. С раннего утра у меня крошки во рту не было…

— Бедненький, — сказала Бетти; даже в самом страшном сне Г. М. не мог представить, чтобы его награждали таким эпитетом. — Совсем забыла!

— Конечно, — согласился Ник, разглядывая внушительный живот Г. М. — Скажите… вы сумеете перелезть через стену?

Пусть и неумышленное, оскорбление было смертельным. Г. М. смерил обидчика грозным взглядом. В первый миг ему захотелось опереться руками о стену и перепрыгнуть через нее, как Дуглас Фербенкс. Однако вскоре он передумал. Осторожно и с достоинством навалился на ограду животом и перекатился на другую сторону, с глухим стуком приземлившись в сугроб.

— Вот и хорошо, — кивнула Бетти. — Теперь идите все время прямо. Мы вас проводим до дому.

— Нет, — возразил Г. М.

— Разве вы не хотите пойти туда?

— За два часа, — Г. М. развернул карту, — я чуть с ума не сошел. Я поклялся себе, что непременно отыщу проклятый дом самостоятельно. И найду его! Просто скажите, где он, и оставьте меня в покое. Я доберусь сам.

— Но мы ведь просто гуляем…

— Вот и продолжайте гулять, — посоветовал Г. М. — Мне необходимо кое-что обдумать. Хочу побыть один. Куда идти?

Бетти беспомощно огляделась.

— Если настаиваете, — заявил Ник, сжав девушке руку, — идите все время прямо; вы его не пропустите. Дом большой, высокий, с зубчатой крышей.

— И весь дом в вашем распоряжении, — добавила Бетти в спину удаляющемуся Г. М. — Уверена, слуги сделают все возможное для того, чтобы вам было удобно.

Г. М. обернулся через плечо.

— Надеюсь, — проворчал он. — Надеюсь. Ну, до скорого!

Они смотрели, как он спускается по пологому склону, ссутулив плечи, широкий, как бочка, в цилиндре, плотно сидящем на голове, и с картой, волочащейся следом. На ходу он загребал ногами, разбрасывая в стороны фонтанчики снега.

— Значит, — прошептала Бетти, — вот он какой — гроза всех преступников!

— Да. Ни за что не подумаешь, что он такой хитрец, верно?

— Верно. Он действительно так умен?

— Да. Все называют его Старик. Но в обычной жизни терпеть не может, когда его воспринимают всерьез. Знаете что?

— Что?

— У меня появилось грязное, низменное желание слепить еще один снежок и снова сбить с него цилиндр — просто для того, чтобы послушать, что он скажет.

Как будто предупрежденный шестым чувством, Г. М., который отошел от них ярдов на двадцать, обернулся и с подозрением посмотрел на них. Бетти застыла на месте.

— Ради бога, не надо!

— Не бойтесь, — успокоил ее Ник. — Я не собираюсь делать ничего подобного. Просто сказал, что у меня появилось такое желание. Вот какое воздействие он оказывает на людей. Вы меня понимаете?

Бетти отвернулась.

— Нет, не понимаю! Хотя… может быть. Сегодня утром вы кажетесь мне совершенно другим человеком, мистер Вуд!

— Как и вы, мисс Стэнхоуп. Может быть, все дело в атмосфере дома?

— Прошу вас, не надо!

Вдали, за присыпанными снегом деревьями, в чаше долины, они видели башенки, купол и флагшток на крыше «Уолдемира», вздымающийся над псевдостаринными зубцами. Ник выдохнул изо рта струйку пара.

— Когда мы с вами были в домашнем театре, — напомнил он, — вы спросили, известно ли мне, что ваш дом называется Домом Масок. Но не объяснили, почему его так называют. Строго говоря, вы еще кое о чем мне не сказали. Мне показалось, вы чем-то озабочены. А потом вы упали в обморок, узнав, что вашего отчима ударили ножом.

Бетти стояла, прислонившись к каменной ограде. Из-под красного капюшона она метнула на него быстрый взгляд, в котором, как показалось Нику, мелькнула жалость. Однако сказать ничего не смогла бы, даже если бы и пожелала.

Позади них на тропинке, вьющейся между каменной оградой с одной стороны и живой изгородью с другой, послышался негромкий скрип, сопровождаемый звоном колокольчиков.

— Эй, на палубе! — позвал голос. — Эй!

Глава 10

К ним приближались маленькие сани — Ник не видел таких уже много лет, — которые везла всхрапывающая лошадь, очевидно непривычная к подобной работе. В санях сидели двое. Одним был Буллер Нейсби в цилиндре, с воротником, поднятым до ушей. На козлах сидел второй — жилистый молодой человек в синем бушлате и флотской фуражке. Очевидно гордясь производимым им впечатлением, он ловко взмахнул хлыстом, подъезжая к повороту.

— Эй! — повторил он. — Бетти!

Бетти замахала в ответ; когда она повернулась к Нику, лицо ее дышало неподдельной радостью.

— Это Рой Доусон, — сказала она. — Капитан Доусон!

— Смотрите, куда едете, глупец, — сухо заявил мистер Нейсби. — Хотите, чтобы мы перевернулись?

Капитан Доусон встал, потянув за собой меховую полость; мистер Нейсби с трудом удержал ее.

— Лево руля! — скомандовал он. — Отдать концы! Тише ход! Стоп машина! Что такое случилось с проклятой лошадью?

— По-вашему, она понимает вашу тарабарщину? — осведомился мистер Нейсби. — Просто прикажите ей: «Тпру!»

— Тпру! — послушно крикнул капитан.

Лошадка решила, что лучше будет подчиниться. Опасно накренившись, санки затормозили, взметая за собой вихри снежинок и пройдясь по поляне плугом; они остановились почти перпендикулярно ограде. Капитан Доусон, совершенно не смутившись, продолжал стоять. Его длинное добродушное лицо с острым носом лучилось гордостью. Можно было понять, почему его прозвали Рыжиком: из-под фуражки выбивались пряди волос цвета красного дерева.

— Что скажете о моем экипаже? — осведомился он. — Купил лошадку и все остальное в Танбридж-Уэллсе. Сейчас дороги непроходимы!

— Но, Рой! Мы и не надеялись, что вы приедете! Капитан Доусон пребывал в каком-то мечтательном состоянии.

— Мой «Безнадежный» встал на рейде вчера утром, — ответил он. — И вот я здесь! — Постепенно он все больше робел. — Я подумал, может, Элинор захочет покататься. Ну и вы все тоже, конечно… Кстати, как она? И ваша матушка? И отец?

Бетти не ответила.

— Если погода позволит, можем сходить и на лыжах. Насколько я могу судить, снег растает не скоро. Да в чем дело? Что-то случилось?

— Это инспектор уголовного розыска Николас Вуд, — представила своего спутника Бетти.

— Инспектор уголовного розыска, вот как? — пробормотал мистер Нейсби.

Капитан Доусон довольно рассеянно отсалютовал ему хлыстом и сдвинул рыжеватые брови над длинным носом.

— Отца, — продолжала Бетти, глядя в землю, — вчера ночью пырнули ножом. Но это не все. У него сломаны три ребра, а лицо разбито так, словно кто-то прыгнул на него ногами.

С темнеющего неба упала снежинка; за ней другая.

— Боже правый! — прошептал капитан Доусон.

— Когда он умер? — спросил мистер Нейсби.

Тут вмешался Ник. Тронув Бетти за плечо, он оглядел лица вновь приехавших.

— Во время ограбления, — сообщил он.

— Боже правый, — повторил капитан. — И как… как восприняла Элинор?

— Значит, ограбление? — сказал мистер Нейсби. Его охватило, если можно так выразиться, хладнокровное возбуждение. — Ведь я ему говорил! Ведь я предупреждал! Повторял одно и то же снова и снова!

— Примерно в половине четвертого ночи в столовую проник грабитель; он попытался украсть одну из картин.

— Которую? — спросил капитан Доусон. — Веласкеса?

— Нет. Эль Греко.

— А, «Золотого человека», — кивнул капитан Доусон.

Нику уже доводилось слышать данное название. Он велел себе запомнить его на будущее.

— Но, как ни странно, оказалось, что грабитель — сам мистер Стэнхоуп, — продолжал он, далее вкратце описав, что случилось. — И наконец, вы будете рады узнать, что мистер Стэнхоуп не умер.

— Не умер? — нахмурился мистер Нейсби.

— Нет, сэр, не умер. А почему вы решили, будто он умер?

Мистер Нейсби коротко и недоверчиво хохотнул.

— Потому что, молодой человек, я не представлял, как Дуайт Стэнхоуп выжил после подобного нападения. И до сих пор не представляю. Его кости! Кости!

— Что такое с его костями?

— Ничего! — вмешалась Бетти.

— Неужели? — возразил мистер Нейсби. — Вы ведь видели Дуайта Стэнхоупа. Высокий, крепкий и сильный с виду. Да! Он действительно крепок и силен — в некотором роде. Но кости у него хрупки, как стекло. Я забыл, как это называется на медицинском жаргоне; но вы, наверное, слышали термин. Предполагается, что такое бывает результатом близкородственных браков…

— Прошу вас… — начала было Бетти.

— Он способен переломать себе все кости, просто упав. Вот почему вчера ночью у него было столько травм. Широко известный факт. Спросите кого угодно. Спросите его жену!

Пока они разговаривали, с неба упала еще одна снежинка, за ней — еще. Одна из них приземлилась на щеку капитана Доусона. Он вздрогнул и поднял руку. Его умные светлые глаза остро смотрели из-под козырька.

— Не понимаю, — медленно промолвил он. — Что не слишком удивительно. Но Элинор, должно быть, страшно расстроена. И к чему вести разговоры о близкородственных браках? — Он как будто опомнился. — Послушайте, о чем мы спорим? Мы попусту тратим время. Садитесь с нами в санки, и я вывезу вас на главную дорогу.

— А все поместятся? — спросила Бетти.

— Мы подвинемся. Вы можете сесть к кому-нибудь на колени.

Она села на колени к Нику. Капитан Доусон щелкнул хлыстом — как-то рассеянно по сравнению с прошлым разом, — и лошадка затрусила вперед, постепенно набирая скорость. Зазвенели колокольчики.

— Ужасно глупо, — сказал капитан. — Я имею в виду сани. Кстати… Когда вы едете в Швейцарию?

— Мы не едем, — ответила Бетти. — Рой… у нас гостит Винс Джеймс.

— Осторожно! — вскричал мистер Нейсби. — Смотрите, куда едете!

— Извините.

— Натяните поводья. Неужели вы никогда не правили лошадью?

— Нет, — сказал капитан. — Что вы сказали, Бетти?

— У нас гостит Винс Джеймс.

— А, Джеймс… Молодчина. — Он кивнул. — Я привез Элинор подарок.

Больше капитан не произнес ни слова до тех пор, пока они не добрались до главной дороги и не свернули к «Уолдемиру».

Не без труда капитану Доусону удалось проехать в широко распахнутые ворота. Сани подъехали к парадному входу через парк. Хотя капитан хотел довезти своих пассажиров до самых дверей, на подъездной аллее снега было слишком много, и сани завязли.

От самого крыльца аллея раздваивалась. Бетти махнула рукой влево, то есть вправо, если стоять лицом к дому. С той стороны помещалась большая теплица из стекла и железа, похожая на какой-то восточный сосуд; от дома ее отделяла тропинка. Аллея огибала теплицу.

— С Бесси все будет в порядке, — заявила Бетти, спрыгивая на землю и хлопая лошадку по шее. — Накройте ее попоной — если вам ее дали — и оставьте здесь. Я попрошу Макговерна позаботиться о ней.

Снег падал все чаще. Дом Масок, не обезображенный ни водопроводными трубами, ни побегами плюща, мрачно возвышался в полумраке; светились окна. Капитан Доусон застыл в нерешительности.

— Вы считаете, мне можно войти?

— А почему нет?

— Наверное, вашей матушке сейчас не до гостей. Не хочу вламываться, как медведь. Если можно, попросите Элинор выйти.

— Чушь! Вы остаетесь. Пошли!

Их впустил Ларкин; оказавшись в тепле, Ник осознал, насколько промокли у него ботинки и брюки; ноги онемели от холода, он будто шел на колодках. Руки болели.

Кристабель Стэнхоуп, уравновешенная, но подавленная, спускалась им навстречу. Увидев гостей, она замерла на месте.

— Рыжик Доусон!

— Здравствуйте, миссис Стэнхоуп! — несколько неуверенно поздоровался капитан. Он снял фуражку, открыв копну огненно-рыжих волос; промокшие, они блестели, как поверхность отполированного стола красного дерева.

— Бога ради, что вы здесь делаете?

— Я приехал в санях, — сообщил капитан.

— Приехали в санях… со Средиземного моря?

— Нет, мадам. Я хотел сказать…

— Пожалуйте фуражку и пальто, сэр, — сказал Ларкин.

— Черт возьми, да! — вскричал капитан. — То есть… прошу прощения!

Хозяйка дома улыбнулась. Она точно знала, как дозировать в нужных размерах материнскую терпимость, в то же самое время деликатно намекая на то, что она еще не настолько стара.

— Ради бога, не зовите меня «мадам»! Вы не представляете, какие чувства я испытываю, слыша такое обращение. Но ведь и вам не нравится, когда вас называют Рыжиком, и я вас не виню. Очень хорошо. Зовите меня Кристабель, а я буду звать вас Роем.

— Хорошо, — согласился капитан и добавил более серьезным тоном: — Я слышал о том, что у вас случилось. Грязное дело!

— Да. Да! — Кристабель выказала полное нежелание обсуждать случившееся. — Элинор будет рада вам. Позвать ее?

— Может быть, лучше мне самому пойти к ней?

— Как хотите. По-моему, она в бильярдной.

Капитан Доусон нарочито беззаботно зашагал по мраморному полу. Бильярдная находилась в крыле противоположном тому, где располагались малая гостиная, парадная гостиная и столовая. Когда капитан повернул за угол и скрылся из вида, Бетти сняла перчатки и скинула с взъерошенных волос капюшон.

— Вот бы он побил ее! — прошептала Бетти. — Только бы ему удалось побить ее!

— Может, да, моя дорогая, а может, и нет. Скорее сними с себя мокрое, а то простудишься.

Дом Масок снова стал собой. Бетти как будто снова стала анемичной и бесцветной, словно вернулась к роли, которую она тут играла.

— У нас доктор, — сообщила Кристабель, поправляя искусно уложенную прическу, в которой чередовались каштановые и серебряные волны. Ни одной морщинки не видно было на гладком лице и вокруг широкого рта. — Дуайту лучше, хотя он еще не приходил в сознание. Здравствуйте, мистер Нейсби. Мистер Вуд, один человек хочет вас видеть.

У Ника потеплело на душе.

— Сэр Генри Мерривейл? Хорошо!

— Сэр Генри… — Кристабель подняла брови. — Ради всего святого, что вы имеете в виду? Нет, вас хочет видеть молодой человек, который держится довольно загадочно. Он снимает отпечатки пальцев.

— Но Г. М….

— Друг Дуайта, кажется? Что с ним?

— Он здесь?

— По крайней мере, мне об этом ничего не известно. — Кристабель изумленно воззрилась на них. — А я не выходила из дому целый день.

— Но, миссис Стэнхоуп, он уже должен быть здесь! Он пошел к дому полчаса назад. И заблудиться никак не мог. Дом было видно с того места, где мы стояли.

— Ларкин, приходили к нам гости?

— Нет, мадам. — На лице Ларкина, бегавшего взад и вперед с пальто и шляпами, появилось очень задумчивое выражение. Один раз он как будто собирался что-то сказать. Но в конце концов покачал головой.

— Вот видите?

Ник и Бетти озадаченно переглянулись.

— Как по-вашему, может, он передумал идти сюда? — спросила Бетти.

— В таком-то настроении? Кроме того, поблизости нет другого жилья. Лучше послать людей на его поиски. А пока… где молодой человек, который ждет меня?

— Полагаю, в столовой. — Кристабель поднесла к лицу ладонь и стала рассматривать кончики пальцев, словно припоминая немного неприятную процедуру. Ее светло-голубые глаза смотрели на Нейсби. — Мистер Нейсби, извините, но я должна идти к Дуайту. Прошу вас, устраивайтесь поудобнее. Бетти, милая, ты, наконец, снимешь с себя все мокрое?

— Сейчас, мама!

Ник поспешил в столовую, а Бетти инстинктивно двинулась за ним.

Вид комнаты сейчас не обрадовал бы ни одну добросовестную хозяйку. Почти все поверхности были засыпаны порошком для снятия отпечатков, отчего столовая смотрелась довольно неряшливо. За длинным узким обеденным столом сидел длиннолицый молодой человек в синем саржевом костюме. Рядом с ним лежали порошковдуватель, кисточка и фотоаппарат. Под рукой молодой человек держал блокнот и ручку. Перед ним высилась стопка картонных карточек размером с визитные. Молодой человек разглядывал нож для фруктов, но, увидев Ника, вскочил на ноги.

— Инспектор Вуд?

— Да.

— Моя фамилия Смитон, сэр; я из Мейденхеда. Тут у меня много чего есть для вас; хотя, по-моему, большинство из того, что я раздобыл, вам без пользы. Ничего, что молодая леди тоже здесь?

Ник ненадолго замялся.

— Да. Продолжайте.

— Не знаю, одобрите ли вы мой метод, инспектор. Но, по моему опыту, лучше всего подходить прямо к людям и говорить: «Если не возражаете, я сниму ваши отпечатки пальцев». Такой подход экономит время и силы, если держаться тактично. Здесь никто не возражал.

— И что?

— Берем нож. — Смитон взял ножик со стола, вытащил из кармана большую лупу и осмотрел с обеих сторон серебряную ручку. — На нем три вида отпечатков.

— Три?!

— Да, сэр. Они накладываются друг на друга. И смазаны, как будто ручку протерли тканью. Одни отпечатки я пока не мог идентифицировать. Вторые принадлежат мисс Стэнхоуп, мисс Элинор Стэнхоуп. Третьи, самые последние, верхние, принадлежат мистеру Дуайту Стэнхоупу. — Смитон положил нож. — Кстати, мисс Стэнхоуп сама сообщила мне кое-что! Я даже не просил ее. Дело, конечно, не мое, но считаю своим долгом передать…

— Хорошо.

— Мисс Стэнхоуп сказала: «Не удивляйтесь, если найдете на ноже мои пальчики». — Смитон заглянул в блокнот. — Она объяснила, что вчера вечером, около половины двенадцатого, она была здесь и начала чистить яблоко для отца. Мистер Стэнхоуп стоял рядом с ней — и еще один человек, мистер Нейсби. По ее словам, кто-то толкнул ее под локоть. Нож вылетел у нее из руки и упал на пол. Затем мистер Нейсби поднял нож и положил его назад, в вазу.

Ник задумался.

— Что-то я такого не помню!

— Можно? — спросила Бетти.

— Да.

— Она права. Это произошло перед тем, как мы… — Бетти откинула со лба мягкие, взъерошенные волосы и слегка зарделась, — перед тем, как мы с вами спустились. Позже и мама, и Элинор рассказывали мне о происшествии.

— Вы понимаете, инспектор? Вопрос состоит в следующем: как на ноже оказались отпечатки мистера Стэнхоупа? Мисс Стэнхоуп клянется, что ее отец не прикасался к ножу для фруктов!

— Ш-ш-ш! — послышалось за спиной у Ника.

К тому времени ему бы следовало привыкнуть к подобным обращениям — по крайней мере, к конкретному голосу. Он узнал его особенный тембр еще до того, как обернулся на зов.

Низкорослая курносая веснушчатая особа с большими глазами пряталась за полуоткрытой дверью в коридор.

— Извините, сэр, — прошептала девочка, — это вы потеряли джентльмена?

— Вы не… — начала было Бетти.

— Я Лайза, мисс, — заявила девочка, глядя на Бетти с откровенным обожанием. — Младшая горничная. Но все зовут меня «О боже!». Так это вы потеряли джентльмена?

— Да, — кивнул Ник.

Девочка торопливо оглядела коридор и снова просунула голову в столовую.

— Такой полный джентльмен в очках? — уточнила она.

— Да!

— Он был ужасно сердитый и голодный?

— Да!

— Неужели он все-таки добрался сюда? — вскричала Бетти.

— Да, мисс, добрался.

— Но где же он?

— Прошу прощения, мисс; он сидит в столовой для слуг.

Глава 11

— В столовой для слуг! — повторила Бетти. Раскрытый в ужасе рот она прикрывала ладонью.

— «Весь дом в вашем распоряжении, — напомнил ей Ник ее собственные слова, глядя в потолок. — Уверена, слуги сделают все возможное, чтобы вам было удобно».

— Знаете ли, я говорила совершенно серьезно!

— Надеюсь. — Ник повернулся к девчонке: — Как такое могло получиться? Погоди, не убегай! Здесь никто тебя не обидит. Входи и закрой за собой дверь.

Девчонка повиновалась.

— Это наш дворецкий отвел его туда, — пояснила она не без тайного злорадства. Затем девочка снова стала неестественно серьезной. — Вот я сразу разглядела, что он джентльмен, а Ларкин — нет.

— Но что же случилось? — спросила потрясенная Бетти.

— Сейчас, мисс; он пришел и позвонил в парадную дверь. Мистер Ларкин открыл. А на нем был такой смешной старый цилиндр и пальто с воротником, как на картинках, где рисуют старых актеров… Ну вот, мисс; мистер Ларкин говорит: «Вы — Великий Кафузалум?» Полный джентльмен откинул голову назад и вроде как подмигнул, а потом сказал: «Ну, если вам так угодно, то, пожалуй, да». А мистер Ларкин сразу посуровел и спросил: «Вы фокусник?» Тогда полный джентльмен сморщил нос и ударил себя кулаком в грудь, — Лайза оказалась превосходной имитаторшей; они чуть ли не воочию увидели, как Г. М. бьет себя кулаком, — и сказал: «Сынок, скоро вы поймете, что в фокусах я понимаю больше, чем кто-либо в Англии». А мистер Ларкин ему: «Вот и хорошо; почему бы и нет?» И повел его в столовую для слуг… Так все оно и было, мисс.

Выбившись из сил, девочка замолчала. Бетти посмотрела на Ника.

— Пойдемте, — заявила она. — Я вас провожу.

— Хорошо. Продолжайте, Смитон. Я сейчас вернусь. Мне всегда казалось, — добавил он, когда они вышли из столовой, — что фокусник — привилегированная особа. Вы всегда помещаете приглашенных артистов в столовую для слуг?

— Боже правый, конечно нет! Фокусник гость. Его обычно приглашают накануне представления, и он ночует у нас. Но Ларкин, должно быть, решил, что в этом году фокусник какой-то сомнительный.

Столовая для слуг, а также кухня размещались в просторном цокольном этаже. Бетти и Ник спустились на один пролет лестницы с противоположной стороны холла и по освещенному коридору направились к закрытой двери.

— Бедный Г. М.! — вздохнула Бетти. — Как ему сейчас, должно быть…

— Неужели? Вы послушайте!

Из-за закрытой двери послышался взрыв аплодисментов, очевидно производимый многими руками. Затем они услышали бас Г. М., искаженный почти до неузнаваемости: он говорил странно, неестественно и напыщенно.

— Благодарю вас! — заявил он, скромно покашлял и продолжал: — С вашего разрешения, теперь я попытаюсь развлечь вас еще одним маленьким трюком. Могу сообщить, что этому трюку научил меня Великий визирь махараджи Айсора по случаю моего визита в его дворец, когда я охотился на тигров в Индии.

— Можете показать индийский фокус с веревкой? — спросил чей-то голос.

— Что за фокус?

— Я спрашиваю, можете вы показать индийский фокус с веревкой?

— Конечно, — ответил Г. М. с безрассудством гения, не видящего себе равных среди чудотворцев всего света.

— Класс! Так вы его нам покажете?

— Пустяки, сэр. Багатель. Уверяю вас, самая настоящая ерунда.

— Так покажите!

— Что такое «багатель»? — спросил чей-то язвительный, подозрительный голос — его владелец явно не желал, чтобы его провели.

— Игра такая. Вроде бильярда.

— Так я и знал, — заметил Ник. — Г. М. развлекается!

— Не хочу смотреть, как он играет на бильярде. Пусть покажет индийский фокус с веревкой!

— Послушайте. Мне — хм! — будет очень приятно порадовать забавного джентльмена в форме шофера. Однако, поскольку у нас под рукой нет подходящей веревки…

— Нет, есть! Толстые канаты висят во всех спальнях, на случай пожара. Ну, что скажете?

— Может, заткнетесь и дадите мне показать вам фокус, — заявил Г. М. с несвойственной для профессионального трюкача сварливостью, — или так и будете перебивать и мешать?

Холодный и властный женский голос, очевидно принадлежащий экономке, поддержал его. В столовой тут же воцарилось молчание.

— Я так и думал. Если фокусник хочет развлечь вас, катая шары по столу, пожалуйста, выкажите свои хорошие манеры, смотрите фокус и воздержитесь от комментариев.

Бетти тихо приотворила дверь.

В обширном зале с большими часами на стене в камине весело потрескивал огонь. Вокруг длинного, дочиста выскобленного стола сидели человек двенадцать, все поглощенные зрелищем. Во главе стола стоял Г. М. Перед ним громоздились пустые тарелки и пивная кружка; он даже не вынул салфетки из-под воротничка. Г. М. делал таинственные пассы руками.

— С вашего позволения, сейчас я попытаюсь развлечь вас другим маленьким трюком. Могу признаться, что этому трюку меня научил Великий визирь махараджи Айсора — по случаю моего приезда во дворец, когда я охотился на тигров в Индии. Есть у кого-нибудь банкнот в один фунт?

— Сэр Генри, — тихо позвала Бетти.

Ее появление вызвало панику. Все, кроме экономки, тут же вскочили на ноги; экономка грациозно кивнула Бетти и с достоинством встала только через полминуты.

— По-моему, вас ждут наверху, — сказала Бетти. — Вы не против?

На лице Г. М. появилось смешанное выражение свирепости и скромности. Какое-то время он смотрел на девушку сквозь толстые стекла очков, съехавших на самый кончик носа.

— Жаль, — заявил он, вытаскивая из-под воротничка салфетку, — но, видимо, мне пора. Спасибо за кормежку. Всем пока!

Общий хор разочарованных, прощавшихся с Г. М., символизировал популярность, какую приобретал Г. М. во всех пивных от «Конца света» до «Джона О'Гроута».

Бетти придержала перед великим человеком дверь. Когда он, неуклюже переваливаясь, шагал к выходу, причем цепочка его часов, идущая через весь внушительный живот, поблескивала на фоне черного костюма, с табло на стене послышался резкий звонок. Все головы повернулись к табло, включая и голову Г. М.

Хэмли, лакей, который всю ночь просидел в спальне Дуайта Стэнхоупа, тяжело вздохнул.

— Это меня, — заявил он. — Опять мистер Стэнхоуп.

Г. М. прищурился:

— Не забудете, что я вам сказал, сынок?

— Все понял, командир! — Хэмли подмигнул с заговорщицким видом. — Ничего не забуду. Но его и так не оставят одного. Лондонские детективы позаботятся.

Г. М. вышел, и Бетти закрыла за ним дверь.

— Я собиралась извиниться перед вами, — сказала она, явно растерявшись и не зная, чего ожидать от гостя, — но теперь, кажется, в этом нет необходимости.

— Извиниться? Нет, чтоб мне лопнуть! — Г. М. сиял. — Отлично провел время! — Он посмотрел на Ника: — А еще должен признаться, что сейчас мне известно о покушении столько же, сколько и вам. Или даже больше.

Ника озарило.

— Ясно! Значит, вы нарочно не открыли Ларкину, кто вы такой?

Г. М. задумался.

— Ну… не знаю. Вряд ли я вообще что-нибудь когда-нибудь делаю нарочно.

— Вот как? Я бы так не сказал.

— Если у вас появляется возможность, воспользовавшись благовидным предлогом, попасть в столовую для слуг, вы чертовски много узнаете. Столько, сколько внизу, вы ни за что не услышите наверху. По правде говоря, я узнал нечто такое, от чего у меня дыхание сперло. Если это правда, нужно хорошенько во всем разобраться. — Маленькие острые глазки воззрились на Ника. — Сынок, дело плохо. Хуже, чем вы думаете.

— Хуже быть не может, — отрезал Ник.

— Не может? Что ж… А пока не хотели бы вы рассказать мне что-нибудь наедине?

— Очень многое. Пойдемте наверх!

В верхнем холле они почти сразу столкнулись со спешащей им навстречу расстроенной Кристабель. Хозяйка дома вскинула руки вверх, изображая испуг.

— Маленькая горничная, девчушка по имени Лайза, рассказывает странные вещи… — начала она.

— Да, мадам. — Г. М. склонил голову.

— Интересно, что взбрело в голову Ларкину?

— Мадам, боюсь, я сам ввел его в заблуждение. Виноват во всем я, и только я.

— Дуайт столько мне о вас рассказывал! Вы, конечно, останетесь у нас на ночь?

— С радостью, мадам, если мне дадут зубную щетку и пижаму. Багажа у меня нет. — Г. М. поскреб подбородок. Кристабель посмотрела на него с улыбкой. — Я просто надеялся повидать вашего мужа.

— Знаете, он ведь без сознания.

— Да, знаю. Я не хочу разговаривать с ним. Просто хочу увидеть его. Видите ли, я ведь получил медицинское образование.

— А я думала, вы — юрист…

— Не стану отпираться; откровенно признаюсь, что я и то и другое, — ответил Г. М. — Прошу вас, позвольте мне пройти к нему.

— Конечно, если инспектор не возражает. Сейчас у него доктор Клементс.

Г. М. повернулся к Нику:

— Срочная необходимость, сынок. Возможно, мое свидание с Дуайтом сейчас — самое главное во всем грязном деле.

— Разумеется, идите. Если захотите, попозже вы найдете меня в столовой.

Бетти, стоявшая рядом с Ником, вздрогнула.

Возможно, дрожь случилась оттого, что она не сняла промокший лыжный костюм, а может, от чего-то другого. «Уолдемир» был гостеприимным домом. Дружелюбным домом. Домом, в котором обитали славные люди вроде Бетти, Кристабель, Элинор и капитана Доусона. Оглядевшись, Ник не увидел более чужеродного элемента, чем безобидное лицо мистера Нейсби, который смотрел на них, стоя на пороге библиотеки. Где же тогда источник зла, который всеми, несомненно, ощущался?

Бетти тоже что-то чувствовала. Догадываясь, что Кристабель в третий раз заговорит о ее мокрой одежде, Бетти развернулась и поспешила наверх. За нею последовали Кристабель и Г. М. Голос Ника в наступившей неестественной тишине показался ему самому очень громким.

— Мистер Нейсби, вы не подойдете сюда на минутку?

Пауза.

— Вы хотите поговорить со мной, молодой человек? Хорошо. Не возражаю.

Принимая во внимание то, как тщательно и дорого был одет этот человечек, он мог бы, по мнению Ника, аккуратнее подстричь волосы — точнее, то, что от них осталось. Мистер Нейсби твердой походкой пересек холл. Однако он, видимо, вознамерился ни за что не помогать следствию. Губы его плотно сжимались всякий раз, когда не нужно было отвечать на вопрос.

Ник отошел в сторону, пропуская своего спутника вперед. В столовой по-прежнему находился Смитон.

— Вы не возражаете, если мы возьмем у вас отпечатки пальцев? — осведомился Ник.

Мистер Нейсби бросил быстрый взгляд на измятое полотно Эль Греко, едва держащееся в раме, прислоненной к буфету, на валявшиеся повсюду посуду и фрукты. С неожиданной силой, пользуясь одной рукой, он выдвинул из-под стола стул с высокой спинкой, сел и забарабанил пальцами по столешнице. Плотно сжатые губы на мгновение разомкнулись:

— Зачем?

— Разумеется, я не могу вас заставить…

— Знаю. Я спрашиваю: зачем?

— Вчера, насколько мне известно, вы брали в руки данный нож для фруктов, — сказал Ник, поднимая со стола указанный предмет.

— Нет.

— Не держали его в руках? Вы уверены, сэр?

— Чтобы заколоть молодого Дуайта? Вы что, с ума сошли?

— Нет, не для того, чтобы заколоть мистера Стэнхоупа. Вы подняли нож с пола после того, как Элинор Стэнхоуп начала счищать шкурку с яблока. На ноже есть отпечатки, которые мы пока не в состоянии идентифицировать. Мы полагаем, что они принадлежат вам.

Он улыбнулся мистеру Нейсби; после паузы мистер Нейсби улыбнулся в ответ. Ник заметил, что зубы у него довольно плохие. В целом же у него сложилось впечатление: более законопослушного и менее опасного человека, чем Буллер Нейсби, трудно было вообразить — разумеется, если не принимать во внимание его деловые качества.

— А! И все?

— Да, и все.

— Тогда берите свои отпечатки, — приказал мистер Нейсби, вытягивая тонкую руку. — Я не возражаю.

Ник подал знак Смитону, который приблизился к мистеру Нейсби с валиком, пропитанным чернилами, платком, смоченным спиртом, и карточкой. Пока Смитон снимал отпечатки, а мистер Нейсби с интересом наблюдал за его работой, Ник возобновил допрос:

— Вы ведь помните инцидент с чисткой яблока?

— Конечно помню! Девушка все время пила. Она могла вовсе отрезать себе палец. Но разве молодой Дуайт сказал бы ей что-нибудь — не важно, что она вытворяет? О нет!

— Он, естественно, ее любит.

— Любит? — презрительно повторил мистер Нейсби. — Он ее обожает! Обожествляет! Кого угодно спросите.

— Да. Но…

— Разумеется, молодой Дуайт не полный идиот. Нет. Если она задумала нечто экстраординарное, это сходит ей с рук не так легко. Но даже в таких случаях он никогда не говорит: «Нет-нет, милочка, этого делать нельзя, успокойся и ступай к себе в комнату», как мой отец всегда говорил моим сестрам — и как я сказал бы своим дочерям, если бы они у меня были. Нет, молодой Дуайт спокойно излагает ей свои возражения, чтобы она сама поняла, что она не права.

— Да, понимаю. Но я хотел спросить у вас о другом…

— Ей, — продолжал мистер Нейсби, — нужен муж.

— Вы так считаете?

— Я знаю. Только не один из тех молокососов, что увиваются за нею. Ей нужен человек постарше. Опытный. Что станется с нею, если бедный Стэнхоуп… один из лучших друзей, какие у меня были… что с ней станется, если он умрет? А ведь такое возможно. Даже сейчас.

Смитон закончил снимать отпечатки. Мистер Нейсби, который со своей пуританской серьезностью склонял голову то влево, то вправо, чтобы смотреть на Ника из-за плеча эксперта, взял платок и вытер руки.

Ник все не сдавался:

— Но как же насчет яблока, сэр? Повторяю вопрос: прикасался ли к ножу сам мистер Стэнхоуп — когда-либо?

— Нет.

— Вы совершенно уверены?

— Совершенно, молодой человек. Если уж на то пошло, он даже к буфету не прикасался.

Смитон, стоявший у противоположного конца стола, склонился с лупой над карточкой и посыпанным порошком ножом. Вдруг он поднял голову. Голос его оставался тихим и бесстрастным.

— Вдобавок к тому, что отпечатки мистера Стэнхоупа имеются на ручке ножа, инспектор, его пальцы оставили отпечатки по всей поверхности буфета. А также на вазе для фруктов.

— Где-нибудь еще?

— На камине и обеденном столе.

— А что вещественные доказательства? Фонарик? Эль Греко?

— На них ничего, кроме пятен от перчаток. На мебели имеются и другие отпечатки, но все они старые.

Мистер Нейсби о чем-то размышлял.

— Мне все равно, о чем толкует ваш подручный, инспектор, — сердито вмешался он. — Молодой Дуайт не прикасался ни к ножу, ни к буфету. Спросите Кристабель. И потом, разве вы сами не помните? Разве вас здесь не было?

— Нет.

— Верно, не было! Теперь я припоминаю. Вы с Бетти были наверху. Вы вошли в тот момент, когда Элинор, молодой Дуайт и я вернулись из столовой. Элинор несла на подносе бокалы.

Верно. Ник вспомнил.

Он закрыл глаза. Он попытался во всех подробностях мысленно воспроизвести ту сцену. Кристабель у камина. Винс Джеймс за столиком для игры в нарды. Элинор, несущая на одной руке поднос. Дуайт Стэнхоуп, который небрежно следует за дочерью, сунув руки в карманы. Нейсби… нет, вспомнить, где тогда был Нейсби, он не мог.

То в целом обычное происшествие вдруг приобретало немалую важность; однако его смысл ускользал от Ника, как будто он стучался в запертые двери подсознания. Далее, во всяком случае, ничего не случилось. Они разговаривали — довольно бессвязно — до половины первого; потом все пошли спать.

Ник открыл глаза.

Он ходил вокруг стола, забыв о присутствии мистера Нейсби. Сейчас, как оказалось, он стоял перед картиной Эль Греко «Озеро».

Сюжет картины был малопонятен. Озеро размером с Кенсингтонский пруд на фоне мексиканского или южноамериканского пейзажа окружала группа людей; очевидно, они собирались нырнуть в воду. Люди стояли спиной к зрителю, в воде отражались их алчные лица — художник замечательно передал выражение. На заднем плане на коленях стояла фигура, в которой угадывался христианский монах; он, видимо, молился. Из-за куста выглядывала другая фигура, по всей вероятности женская; женщина смеялась.

Картина вызывала чувство неловкости, неприязнь, однако невозможно было отрицать мастерство художника.

— Нравится? — спросил мистер Нейсби.

— Что? А, нет, не нравится. А вам?

— Сам я не разбираюсь в искусстве, — самодовольно заявил мистер Нейсби. — У меня нет на него времени. Хотя должен сказать, в этой картине больше смысла, чем в большинстве других.

Он хмыкнул, не разжимая губ.

Смитон, продолжавший свои манипуляции у противоположного конца стола, поднял голову.

— Третьи отпечатки на ручке ножа, — бесстрастно сообщил он, — принадлежат мистеру Нейсби, инспектор. В точности как мы и предполагали. Значит, здесь все ясно. Его отпечатки имеются на ручке вместе с отпечатками мистера и мисс Стэнхоуп, и больше их нет нигде.

— Рад слышать, — ухмыльнулся мистер Нейсби. — Рад показать свою невиновность. Хотя я в ней и не сомневался. Могу я сделать для вас что-нибудь еще, молодой человек?

Ник подошел к стулу, на котором сидел мистер Нейсби.

— Да. Вы можете объяснить мне, что такое «Золотой человек».

Глава 12

Напротив, в бильярдной, капитан Доусон и Винс Джеймс играли в настольный теннис, а Элинор Стэнхоуп сидела сбоку и наблюдала за ними.

Зеленую деревянную столешницу с сеткой положили поверх бильярдного стола, над которым висела электрическая лампа под коническим абажуром. Зал был просторный, многооконный, и проемы располагались близко друг к другу. За окнами цветного стекла с гербами можно было видеть, как в сгущающихся сумерках падает снег. Элинор сидела на кожаном диване, который стоял в своеобразной нише между окнами. В ярком пламени камина виднелась стойка с киями.

— Девятнадцать-двадцать, — считал Винсент Джеймс.

Произнеся «Двадцать», он сделал ловкое движение кистью, и шарик полетел на сторону противника; отбить крученый удар было невозможно.

— Партия! — объявил Джеймс. — Хотите сыграть еще одну?

— Нет, спасибо, — медленно ответил капитан. — Предыдущая партия, как мне показалось, закончилась, даже не успев начаться.

— Прекрати, Рыжик! — вмешалась Элинор. — Не нужно выходить из себя. Успокойся!

Лицо капитана Доусона, так же как и его шевелюра, оправдывало данное ему прозвище. Он являл собой интересное зрелище в комнате, обитой розовыми палисандровыми панелями.

— Пустяковые игры, — медленно проговорил он. — Если бы меня обставили в чем-нибудь важном, я бы не беспокоился. Но мячик для гольфа, или шарик для пинг-понга, или даже головоломка, где стоит вкатить на место один шарик, как все остальные выпадают, возбуждают во мне самые низменные инстинкты, как у гунна Аттилы.

— В чем дело, дружок?

— Ни в чем. Все нормально.

— Настольный теннис не пустячная игра, — возразил Винс. — Отличная тренировка для большого тенниса. Фред Перри…

— Рыжик все время стоял слишком близко к столу, — заметила Элинор. — Винс, почему ты ему не сказал?

— Старушка, не мое дело говорить ему. Мое дело — выигрывать. Если ему хватает глупости, чтобы… — улыбка заменила обидные слова, — пусть он сам о себе и заботится.

Капитан Доусон оглядел своего партнера с искренним интересом.

— Скажите, есть ли такая игра, в которой вы не сильны?

Винс рассмеялся. Он был доволен.

— Не знаю, дружок. Стараюсь поддерживать форму во всех возможных спортивных играх.

— Лакросс? Пелот? Бейсбол? «Плюнь-в-океан»?

— Старина, я никогда не слышал об игре под названием «Плюнь-в-океан».

— Да нет, ничего такого, — мрачно ответил капитан. — Такая карточная игра.

Винс взял шарик для пинг-понга и начал подбрасывать его.

— Я не претендую на всезнайство, Доусон. К примеру, я совершенно не разбираюсь в лодках…

— Кораблях, — поправил его капитан. — Кораблях, великий Христофор!

— Ну, кораблях. Хотя я не понимаю, почему вы, моряки, так нервничаете, если корабль назвать лодкой. В конце концов, лодки ведь тоже плавают по морю.

— Ходят.

— Плавают, ходят — какая разница? В общем, в кораблях я не разбираюсь. И в живописи, кстати, тоже.

Наступило молчание, нарушаемое лишь цоканьем целлулоидного шарика по поверхности стола. Капитан Доусон медленно положил ракетку.

— Интересно, что вы имеете в виду?

Винс бросил на него озадаченный взгляд:

— Ну как же! Вы прекрасно разбираетесь в искусстве — так говорит Элинор. Я имел в виду, что каждому свое, только и всего.

Элинор сидела, подсунув под себя одну ногу, и улыбалась. На фоне загара ее зубы казались особенно белыми. Ощутив, что атмосфера все больше накаляется, она спрыгнула с кожаного сиденья, вышла из ниши и подбежала к капитану Доусону.

— Рыжик, как приятно снова видеть твою безобразную физиономию! — Она обвила руками его шею. — Но ты не должен выходить из себя из-за каких-то пустяков. Смотри-ка, ты горячий! Вот здесь.

Она вытащила из рукава носовой платок и начала тереть ему лицо. При подобной процедуре, даже проделываемой с самыми лучшими намерениями, любой мужчина почувствует себя не в своей тарелке. Капитан и без того каменел от робости всякий раз, как к нему приближалась Элинор; сейчас же он так резко отпрянул, как будто обжегся. Оживленность мистера Джеймса отнюдь не улучшила его состояние. Внезапно капитан Доусон отодвинул Элинор в сторону — правда, очень бережно, словно она была хрупким хрустальным сосудом.

— Есть у вас специальность? — спросил он.

— Если вам интересно, я подумывал изучать медицину — как Уильям Гилберт Грейс, величайший игрок в крикет в истории Англии. Но мне ни разу не удавалось одолеть первый курс и запомнить что-нибудь, кроме разных смешных обрывков.

— Смешные обрывки, — кивнула Элинор, — вот именно.

— Если бестолковый моряк случайно проявляет интерес к чему-либо, кроме искусства мореплавания или артиллерии, его устремления смешны и нелепы. — Капитан Доусон в недоумении пожал плечами. — Но если штатский человек интересуется картинами или… — Он вдруг замолчал. — Господи! — воскликнул он после паузы, как будто его осенило. — Я же забыл! Подарок!

— Подарок? — удивилась Элинор.

— У меня для тебя подарок. Точнее, я должен был подарить его на Рождество, но никак не успевал переправить вовремя, вот и решил, что сам его привезу… Но… сейчас вряд ли тебе захочется на него смотреть…

— Рыжик! Как мило с твоей стороны! Я с удовольствием! Где он?

Капитан наморщил лоб:

— На улице, в моей сумке — на задке саней.

— А сани где?

— Наверное, у теплицы. Погоди, сейчас принесу.

— Нет, милый, — Элинор опустила одну руку, — не туда. Жаль, что за столько времени ты не успел как следует изучить расположение комнат в нашем доме. Рядом с нами, через стенку, — библиотека. Перед ней — восточный сераль милой старушки Флавии, скопированный с Павильона в Брайтоне. Оттуда можно через теплицу выйти на улицу.

— Точно. Спасибо! Сейчас вернусь.

Когда он ушел, Винсент Джеймс перестал сдерживаться и громко расхохотался. Смеялся он долго. К смуглым щекам Элинор прилила кровь. Сейчас вид у нее был опасный.

— Боже, боже! — сказала она. — Что тебя так развеселило?

— Ничего. Извини. Он ведь неплохой малый — в своем роде. Не хочешь сыграть в бильярд?

— Спасибо, нет.

— Перестань, старушка. Не дуйся! Сыграем партию. — Винс вывинтил сетку для настольного тенниса и свернул ее. Затем сдвинул теннисный стол, а потом внезапно поднял его в воздух.

Элинор внимательно смотрела на него.

— Конечно, — заявила она, — мысль о задумчивости любого рода может показаться тебе странной. Полагаю, вы, мужчины, считаете, будто задумчивость не вяжется с мужественностью. Определенно, так и есть. Все дело в… Тебя что-то встревожило?

— Только воспоминания, старушка, — ответил Винс, прислоняя столешницу к стене. — Только воспоминания.

Он развернулся, подошел к ней легкой, уверенной походкой и протянул руку. Элинор отпрянула, но он ее поймал. Обнял, запрокинул ее голову назад и целовал секунд двадцать.

Элинор высвободилась. Они стояли в тени, вдали от света лампы, и в глазах Элинор плясали язычки каминного пламени.

— Значит, — сказала она, — Рыжик Доусон вернулся.

— Что дальше, тигрица?

— А ты не выносишь, когда кто-то другой чем-то обладает, — продолжала Элинор, — даже когда сам не жаждешь заполучить предмет обладания.

— Перестань, малышка. Хватит болтать глупости. Я поцеловал тебя на прощание — и дал свое благословение. Вот, еще раз… — После паузы он добавил: — Твой Как-его-там Доусон сможет так?

— Черт тебя побери! Пусти!

— Самый последний. Просто на счастье.

На этот раз Элинор закинула руки ему на шею. Ей пришлось стать на цыпочки. Пламя в камине потрескивало, выстреливало искрами; за окнами, украшенными гербами, медленно падал снег. Элинор всхлипнула; на палисандровых панелях плясали тени… Когда Бетти Стэнхоуп открыла дверь бильярдной, они оставались в том же положении.

Бетти быстро повернула к выходу. Но Винс, у которого глаза были открыты, заметил ее. Он выпрямился и опустил руки. Впервые за много месяцев он выглядел так, словно что-то сделал неправильно, и он это понимал. Подойдя к столу, он принялся придирчиво выбирать себе кий.

— Извините, — сказала Бетти, успевшая сменить лыжный костюм на темное платье. — Я не знала…

— Зачем извиняться? — Элинор пожала плечами. — Никому никакого вреда, верно? Винс, у тебя есть сигареты?

— Старушка, ты ведь знаешь, что я не курю.

— Да, конечно. Вредно для легких. Сокращает что-то там. Бет, а у тебя сигареты есть?

Несмотря на апатию, Элинор запыхалась и нервничала. На ней по-прежнему были свободные брюки и желтый свитер, подчеркивавший форму груди. По ее знаку Бетти взяла с бокового стола сигаретницу и протянула сводной сестре.

Винс посмотрел на Бетти.

— Надеюсь, — сказал он, — ты не усмотрела здесь ничего личного. — Он удивился, когда обе девушки рассмеялись.

— Что ты, конечно нет, — заверила его Элинор. — В конце концов, Бет не такая глупышка. Вчера ночью она сама обнималась с молодым исследователем в одном из самых романтичных местечек в доме, так что кому и понимать нас, как не ей.

— Что еще за молодой исследователь?

— Твой друг, мистер Вуд.

— Перестань! — Винс положил бильярдный кий.

— Говорю тебе, это правда!

Бетти не стала ничего объяснять. Взяв со стола зажигалку, она поднесла ее к сигарете Элинор. Сводные сестры и в самом деле любили друг друга. Каждая из них, по мнению другой, обладала качествами, которых ей недоставало. Но дела в Доме Масок настолько запутались, что вести себя непринужденно стало вдруг очень трудно. Через секунду все стало еще сложнее, потому что дверь, ведущая в библиотеку, открылась, и в бильярдную вошел капитан Доусон.

— Вот, — заявил он.

Он нисколько не удивился тому, что Элинор вдруг подошла к нему и схватила за руку с пылом, какого никогда не выказывала прежде.

— Рыжик Доусон, иногда мне хочется тебя убить!

— Тогда бей ножом, — бодро посоветовал капитан. — А за что?

— Просто за то, что ты такой!

— Я тебя понимаю. Нет, скорее, я совсем ничего не понимаю, но, раз тебе это доставит удовольствие, действуй. Ты не собираешься открыть подарок?

Подарком оказалось кольцо белого золота с изумрудами, выложенными в виде туго связанного узла. Элинор вынула кольцо из коробочки с атласной подкладкой, завернутой в салфетку с рождественским рисунком.

— Рыжик! Какая прелесть!

— Нравится? Тебе в самом деле нравится? Узел сделан правильно, — уточнил капитан. — Сначала они выложили камешки наподобие бабушкиного узелка. Я заставил переделать.

— Но, милый… кольцо! Почти как обручальное!

— Правда?

— Ну конечно!

— Тогда считай, что так и есть, — громко заявил капитан.

Наступила тишина. Двигаясь бесшумно и ловко, Винс Джеймс раскладывал на зеленом сукне бильярдные шары. Его внимание было всецело поглощено ими.

— Рыжик, ты что, делаешь мне предложение? При всех?

— Они придают мне смелости, — ответил капитан. — «Тот, кто судьбы боится слишком или стесняется заслуг…» — как там дальше, не помню. Да!

Последнее слово он едва ли не проревел.

— Есть другие кандидаты? — поинтересовалась Элинор.

— Элинор! — оборвала сестру Бетти и шагнула вперед.

Винс, по-прежнему поглощенный своим занятием, склонился над бильярдным столом, отставил в сторону левый локоть, пару раз примерился и ударил кием по шару. Мягкий щелчок — и шар полетел в лузу. За ним другой. Некоторое время в тишине слышались только пощелкивания. На лице Элинор застыло странное выражение; внимательный наблюдатель, возможно, решил бы, что она сейчас расплачется.

— Не то чтобы мое предложение было неожиданным… — продолжал капитан.

— Рой Доусон, — воскликнула Элинор, — не желаю, чтобы меня застигали врасплох, — к тому же ты в курсе! — Глаза ее сверкнули. — В такое время…

— Я забыл, — тихо сказал капитан Доусон и после долгой паузы продолжал: — Твой отец. Убийство.

Последнее слово ударило по всем свинцовой тяжестью. Винс обошел вокруг стола, глядя на сукно.

— Извините. — Он вежливо отодвинул капитана с дороги.

Нагнулся над столом, прицелился…

— Все не так плохо! — воскликнула Бетти, тщетно пытаясь быть тактичной. — Мама даже думает, что завтрашнее представление с фокусником и «волшебным фонарем» состоится. Она говорит, что ей весь день названивают приходской священник и миссис Клаттербак; они не простят нас, если мы их разочаруем.

Щелк-щелк-щелк…

— По-дурацки вышло. — Капитан тронул Элинор за плечо. — Забудь о том, что я сказал. То есть… не забывай, отложи на холод, подожди, пока старик поправится.

— Ах ты, идиот!

— А кольцо… надень на другой палец или носи под рубашкой на цепочке… или еще где-нибудь. Считай его обыкновенным подарком на Рождество, вот и все.

— Послушай, милый…

— Если оно, на твой взгляд, старомодно, я закажу тебе другое — с крупными бриллиантами; хочу, чтобы моекольцо тебе понравилось. Да, — прибавил он в глубокой задумчивости, размахивая рукой, словно часовой стрелкой, — с крупными бриллиантами.

Щелк, щелк, щелк.

— А пока, — продолжал капитан, — надо выяснить, что случилось с твоим отцом.

Винс поднял голову. На лице его застыло подобие улыбки.

— Вы что, тоже сыщик?

— Мне хватает проницательности для того, чтобы понять: здесь все подстроено и все фальшиво.

— Что значит «фальшиво»?

— Если бы мистер Стэнхоуп попытался украсть собственного Веласкеса, тогда еще куда ни шло. Если бы он попытался украсть Мурильо, или Гойю, или одну из тех картин, что висят в галерее наверху, опять-таки куда ни шло. Но он взял Эль Греко… что-то здесь не так. По-моему, он имел в виду совершенно другое.

Снова воцарилась тишина.

Трое озадаченных молодых людей смотрели на длинный нос и длинную челюсть капитана. Элинор, с кольцом в одной руке и сигаретой в другой, недоуменно морщила лоб.

— Продолжайте, — попросила Бетти.

— Итак, слушайте! Является ли случайным совпадением, что на картине «Озеро» изображена та самая авантюра, в которой мистера Стэнхоупа просили принять участие?

Винс положил бильярдный кий на сукно.

— Может быть, старина, вам лично здесь все ясно, но черт меня побери, если я хоть что-нибудь понимаю.

— Попробую объяснить. — Капитан почесал лоб. — Сама загадка не слишком сложна, и объяснить ее можно одним словом. Слышали вы когда-нибудь об Эльдорадо?

— Конечно, — кивнула Элинор.

— Что такое «Эльдорадо»?

Элинор нахмурилась:

— Легендарный Золотой город, который в древние времена пытались найти испанцы, но так и не нашли.

— Что значит слово «Эльдорадо»?

— «Золотой город», конечно.

— Ничего подобного! — заявил капитан. — Оно значит «Золотой человек». Кстати, Золотой человек — вовсе не выдумки. Он существовал на самом деле. Почитайте «Историю завоевания Мексики» и «Историю завоевания Перу» Прескотта.

— «Золотой человек», — тихо повторила Бетти. Девушка внезапно широко распахнула голубые глаза и поднесла ко лбу ладонь. — «Одна, но тщательно проведенная разведка дна озера, — сказала она, словно повторяя слышанные ранее слова, — и все наши трудности позади!»

— Так вам обо всем известно? — удивился капитан Доусон.

— Нет, нет! Продолжайте!

— Озеро, о котором идет речь, называется Гватавита, или Золотое озеро. Я его видел. Озеро находится в Андах, сравнительно недалеко от Боготы. Индейцы племени чибча дважды в год бросали в озеро свое золото. Я имею в виду — бросали буквально. Они приносили жертву Солнцу, принявшему форму божества, которого называли «Золотым человеком»; считалось, что он живет в озере. Когда в XVI веке Перу захватил Писарро, как всегда бывает в таких случаях, начался шум.

Капитан Доусон помолчал. Хотя он старался не показать виду, история с золотом, покоящимся на дне озера, завораживала и его.

— Все хорошо, — возразил Винс, — но при чем здесь старина Доменико?

— А вы взгляните на картину в столовой!

— И что?

— Она, что называется, сатирическая. На берегу озера столпились искатели сокровищ. Поглядите на их лица. Они во что бы то ни стало хотят добраться до дна озера, добраться несмотря ни на что. Церковник молится, а индейское божество смеется, потому что люди никак не могут достичь цели. Озеро пытались осушить еще во времена Эль Греко. Позже, в начале XIX века, за него снова взялись — безрезультатно. В последний раз работы, с привлечением современной техники, велись в 1900 году. Конечно, со дна выудили немало драгоценных вещиц. Но главное сокровище пока на месте.

— Вы шутите? — воскликнула Бетти.

Капитан Доусон вспыхнул.

— Если не верите мне, спросите хотя бы мистера Нейсби. Он сам просмотрел все расчеты.

— Буллер Нейсби?

— Да. Он и в вашем отце хотел пробудить интерес к поискам сокровищ. Но мистер Стэнхоуп только смеется над ним.

— Неужели вы хотите сказать, — Бетти наморщила лоб, — что такой умный и милый старый сухарь в глубине души одержим… такой романтической страстью?

— Ах, я не знаю, — вздохнула Элинор. — Не знаю! Как бы там ни было, Рыжик Доусон, ты был определенно красноречив.

Одних ее слов было достаточно, чтобы связать язык капитану. Ему стало стыдно, что он так разговорился при Элинор, стыдно своего кольца, коробочку с которым она небрежно сдвинула на край стола. Капитан терзался сомнениями. Однако он все же не мог удержаться, чтобы не добавить:

— Вы понимаете, что я имею в виду?

— О чем ты говоришь, милый?

— Да о вашем отце! Если бы полотно попытался стащить настоящий грабитель, все было бы понятно и не значило абсолютно ничего. Но поскольку картину стремился украсть ваш отец, я по-прежнему считаю, что у него была на то своя причина.

— Была бы, — возразила Элинор, — если бы он точно знал, что именно изображено на картине. Композиция сама по себе ни о чем еще не говорит.

— Он и не знал, пока я его не просветил, — ответил капитан. — Это ведь я рассказал ему все несколько месяцев назад. А вы? Дьявол меня побери, неужели вам совсем не любопытно узнать кое-что о старых мастерах?

— Милый, не смотри на Винса, — мягко сказала Элинор. — Старые мастера его не заботят, только молодые мастерицы. Что касается меня — нет. Поскольку там есть монах, мне казалось, будто картина религиозного содержания. И потому я не интересовалась ею.

— Но ведь… — попыталась вмешаться Бетти.

— Да. — Элинор хитро улыбнулась и потянулась, отчего все ее тело словно ожило. — Буллер Нейсби!

— Ваше сокровище на дне озера кажется мне полным вздором, — поразмыслив немного, заявил Винс.

— Винс! Какой ты сегодня ужасно романтичный! Давайте позовем милого Буллера, — предложила Элинор, — и выспросим его самого! Он имеет обыкновение так мало говорить, что даже обидно. Интересно, что он скажет теперь?

Глава 13

— Вот и все, — холодно заявил мистер Нейсби. — Больше мне добавить нечего. — Глядя Нику прямо в глаза, он встал со стула, бросил взгляд на часы и вернул часы во внутренний жилетный карман. — Двадцать пять минут угроз и запугивания. Нет — двадцать шесть. Еще что-нибудь, молодой человек?

— Золото индейцев племени чибча. — Ник посмотрел на картину Эль Греко. — Почему вы пытались утаить от меня эту историю, сэр?

— Ничего я не пытался. Откровенное, прямое деловое предложение. И кстати, никакой тайны здесь нет.

— Да. И все же ни вы, ни мистер Стэнхоуп не делились своими планами с членами семьи!

— Говорить о делах с женщинами? Чепуха! — От раздражения старик так раскипятился, что казалось, вот-вот взлетит на воздух. Маленькие черные глазки под сморщенными веками избегали смотреть на Ника. — Молодой Дуайт также не склонен обсуждать с домочадцами свои дела — насколько я его знаю. Да и зачем нам?

— Вот именно. В то же самое время вы признали…

— Под давлением.

— При допросе. Итак, вам известно, что на картине изображено озеро… не помню его названия… где лежит сокровище. — Ник прикоснулся к картине. — Но почему вы ничего не сказали мне сразу? Почему важные сведения пришлось вытягивать из вас?

Мистер Нейсби, угрюмо ухмыляясь, поправил его:

— Я знаю, что изображено на картине, потому что об этом мне сообщил молодой Дуайт, только и всего. Имеются у меня доказательства? Нет. Есть ли признаки того, что на картине действительно изображено озеро Гватавита? Нет! — Внезапно Буллер Нейсби хихикнул. — С какой стати я должен сообщать кому бы то ни было важные сведения, раз мне от того никакой пользы? За кого вы меня принимаете?

— Тогда у меня все. До свидания, сэр.

Мистер Нейсби сделал три шажка к двери, но потом обернулся:

— Молодой человек, вы умнее, чем мне казалось. Все из меня вытянули. Но больше ничего не узнаете. Даже не пытайтесь! До свидания.

На пороге Буллер Нейсби едва не столкнулся с входящим сэром Генри Мерривейлом.

Г. М. хмыкнул, разглядывая полосы серого порошка, которым была усыпана вся комната.

— Вижу, здесь поработал эксперт. Где он?

— Уехал. Я отправил его, когда взялся за нашего друга Нейсби.

— Нейсби? Тот нахальный маленький тип, который только что вышел отсюда?

— Да. Вы что-нибудь нашли?

На лице у Г. М. появилось выражение благоговейного ужаса.

— Нашел ли я что-нибудь? Ах ты господи! — Он придвинул себе кресло, только что освобожденное Нейсби, с немалыми усилиями втиснул в него свои крупные формы, посопел, посмотрел поверх очков и вынул из кармана портсигар с черными, маслянистыми на вид сигарами. — Скажите, сынок… Маскарадный костюм Дуайта Стэнхоупа у вас? Где он?

— Заперт в его гардеробной наверху. Утром я бегло смотрел вещи — особенно содержимое карманов. Потом я все переписал и запер в шкафу. Хотите взглянуть?

— Да, сынок. Очень хотел бы.

Ник позвонил; дворецкий Ларкин явился на зов на удивление резво. При виде Г. М. Ларкин вспыхнул (если в такое можно поверить), но ни тот ни другой не произнесли ни слова. Ник дал дворецкому ключ от платяного шкафа и распорядился принести одежду «грабителя». Г. М. чиркнул спичкой о ноготь и раскурил маслянистую сигару. Его маленькие глазки обежали комнату и наконец остановились на буфете.

— Ну вот! — Ник повернулся к нему и указал на Эль Греко. — Знаете, что там такое?

— Угу, — буркнул Г. М.

— Да, великий Эль Греко. Но известно ли вам, что именно изображено на картине?

— Угу. — Г. М. вынул сигару изо рта. — Озеро Гватавита в Андах — в аллегорическом осмыслении.

Ник изумленно воззрился на своего собеседника:

— Дедукция, сэр? Или полученные сведения?

— Ни то ни другое. Результат подслушивания. — Г. М. заерзал в кресле. — Ваша подруга Бетти Стэнхоуп спускалась вниз; я шел за ней, собираясь кое о чем ее расспросить. Она направилась в бильярдную. Я за ней. Она открыла дверь, и нашим взорам открылась довольно пикантная сцена. Потом она закрыла дверь, но не до конца.

— И вы подслушивали?

— Конечно. — Г. М. вкратце передал Нику содержание разговора, опустив определенные подробности. — Очень интересно! Да. Итак…

— Сэр, а озеро Гватавита действительно существует?

— Ах, сынок! Озеро Гватавита — самое знаменитое озеро в Южной Америке.

— Я имею в виду — там действительно есть золото?

— Есть. В дополнение к тому, что индейцы веками приносили жертвы Золотому человеку, местный касик, то есть большая шишка, бросил в озеро две тонны золота, желая спасти сокровище от одного из подручных Писарро по фамилии Кесада. За такое надувательство касика сожгли заживо, но золото так и не получили. Так начались поиски Эльдорадо. Даже сэр Уолтер Рэли принял в них участие.

Г. М. поднял палец, его глаза не отрывались от полотна.

Картина дышала злобной иронией и при этом невольно очаровывала. Серо-стальная вода, в которой отражались алчные лица; монах и придворная дама, стоящие бок о бок на коленях спиной к тем, кто собирался нырнуть в озеро… Даже сейчас измятый холст, еле державшийся в раме, прислоненной к буфету в английском доме, был полон жизни.

На темном ковре, на том месте, где лежал Дуайт Стэнхоуп, запеклось несколько капель крови.

Г. М. пристально всмотрелся в черные пятнышки и снова сунул в рот сигару.

— Сэр, но если сокровище все еще там, почему никто не может его достать?

— Дело в том, — ответил Г. М., — что глубина озера свыше шестидесяти метров…

— Да… глубоко.

— Кроме того, с тех пор, как в озеро бросали золото, прошло очень много времени; с берегов намыло целые пласты глины, камней и песка. Даже если вычерпать оттуда всю воду — а озеро уже осушали, — на дне обнажится толстый слой ила, глубину которого никто не мерил. Разумеется, с помощью достижений современной техники и ил можно вычерпать. Мероприятие довольно дорогое, но возможное.

— Значит, замысел Нейсби, в конце концов, не такой уж дикий?

Г. М. задумался.

— Нет, не дикий. Но странный. В высшей степени странный для респектабельного дельца из Сити.

— Вот вы, например, вложили бы деньги в подобное предприятие?

— Ну… не знаю. Возможно. Но только потому, что я люблю риск. И не забудьте: перед тем как поднять насосы по крутым горным склонам, придется еще получить право на концессию от колумбийского правительства. И тут понадобится богатство Рокфеллера.

— Видите ли, — продолжал Ник, — Нейсби хочет, чтобы мистер Стэнхоуп вошел с ним в долю пополам.

— Вот как?

— Да. Я сам случайно подслушал их разговор — вчера вечером, в театре наверху.

— Хо-хо! — На лице Г. М. появилась ликующая гримаса. — Значит, вот где вы обнимались с Бетти Стэнхоуп?

— Откуда вы знаете?

— Не важно, откуда я знаю, — уклончиво отвечал Г. М. — Чтоб мне лопнуть, не знаю, куда катится наша полиция! — Он покачал головой. — Помню, не так уж давно ваш начальник Мастерс чуть не убил меня после того, как я застукал его целующимся с женщиной на переднем сиденье автомобиля.

— Я вовсе не обнимался! Не скрою, у меня были такие мысли. Кстати, случись такое на самом деле, она дала бы мне пощечину.

— Вы так думаете? — с бесконечной жалостью в голосе спросил Г. М. — А вы когда-нибудь видели ее лицо, когда она считает, что вы на нее не смотрите?

— Нет, сэр. Почти никогда не видел.

— И находчивости ему не хватает! — сурово покачал головой Г. М. — Более того, сынок, берегитесь. Однажды она станет очень богатой.

— Ее богатство меня не волнует. Не помню, говорил ли я когда-нибудь, но… Не важно! — Ник поскорее перевел разговор с личной темы. — Я на службе, черт побери! И не имеет значения, что мне нравится или не нравится. А все обитатели дома…

— Вот именно, — кивнул Г. М. — Обитатели дома… — Он медленно выпустил дым; голова его оказалась как будто в облаке. — Ну-ка, посмотрим. Насколько я понимаю, парень в морской форме — некий капитан Доусон; миссис Стэнхоуп рассказывала мне о нем. Курчавый атлет — ваш друг Винсент Джеймс. А маленький смуглый дьяволенок, пышущий энергией, — Элинор Стэнхоуп, свет очей старика, так сказать, лучшее яблоко в его саду.

— Да. Кстати, о яблоках: вот нож для фруктов — на столе, сзади вас.

Г. М. взял нож и принялся вертеть в руках, а Ник начал докладывать об отпечатках. Он все еще говорил, когда вернулся Ларкин с большой картонной коробкой в руках.

Ник поставил коробку на стол. В ней находились тонкие замшевые перчатки, черная маска, толстый теплый шарф, твидовые кепка и пальто, вельветовые брюки, шерстяная рубашка, фуфайка и кальсоны, носки и теннисные туфли. В карманах — Ник аккуратно разложил все по порядку — Стэнхоуп держал носовой платок с меткой «Д. С», два совершенно не относящихся к делу письма, адресованных ему в «Уолдемир», стеклорез, перочинный ножик и рулончик липкого пластыря. Список дополняли наручные часы.

— Извините, сэр, — вмешался стоящий в дверях Ларкин. И Ник, и Г. М. подняли голову; на лице последнего явственно проступило тоскливое выражение.

— Да?

— Если позволите, чай подадут в гостиную через десять минут.

— Хорошо. Которая комната гостиная?

— В восточном стиле, сэр. Разрешите также спросить… — Ларкин замялся. — Сегодня можно будет прибраться в столовой, чтобы здесь можно было есть, как обычно?

— Нет, сынок, нельзя, — отозвался ворчливый голос Г. М. из облака сигарного дыма.

— Простите, сэр?

— С разрешения инспектора я позволю себе предположить следующее: пройдет много-много времени, прежде чем столовой снова можно будет пользоваться по назначению. Можно сказать и так: в ней можно будет есть, когда рак на горе свистнет и у бильярдных шаров вырастут бакенбарды. Вам ясно?

— Очень хорошо, сэр, — сказал Ларкин и вышел.

Г. М. по одной осмотрел улики, обнаруженные в карманах жертвы.

— Стеклорез, — объяснил Ник, — точно принадлежит вору. Перочинным ножом он вырезал картину из рамы. Пырнули Стэнхоупа не им; на перочинном ноже нет крови, и потом, лезвие слишком толстое.

— Да, — без выражения отозвался Г. М. — Да. Толстое.

— Полоски пластыря он наклеивал на стекло; он закреплял маленькие кусочки так, чтобы стекло не выпало. — Ник жестами проиллюстрировал действия грабителя. — Но я бы хотел привлечь ваше внимание еще к одному странному обстоятельству.

— Какому?

— Возьмите рулончик пластыря и посмотрите… Вот здесь, сверху! Погодите! Вот лупа, которую я утром взял в библиотеке.

Он протянул Г. М. лупу. Сэр Генри, перекатив сигару в угол рта, взял рулончик и посмотрел сквозь увеличительное стекло на кончик ленты.

— Кровь! — сказал он.

Ник кивнул:

— Да, сэр. Кровь. Достаточно легко воспроизвести все, что здесь случилось. Однако не удается понять, зачем все было сделано… Итак, убийца ударил мистера Стэнхоупа ножом. Потом ногой — когда он уже лежал на полу. А потом, когда мистер Стэнхоуп был без сознания, убийца вынул у него из кармана липкую ленту и отрезал кусок окровавленным ножом для фруктов. Именно так.

— Гм… да. Я и сам склонен так считать, сынок.

— Но зачем убийце понадобился липкий пластырь? Почему он отрезал полоску?

— Опять «зачем» и «почему». Угу.

Вернув Нику пластырь и лупу, Г. М. вынул изо рта сигару и осторожно положил ее на край стола; вверх поползла струйка серого дыма. Поднеся руки к вискам, Г. М. погладил себя по лысине.

Ник раскладывал вещественные доказательства.

— Одежда, по словам камердинера мистера Стэнхоупа…

— Дайте подумать! — внезапно заревел Г. М. — Бога ради, не мешайте!

Некоторое время он был погружен в глубокие раздумья, постукивая кончиками пальцев по черепу.

Потом он встал и без всякого выражения оглядел следы, оставленные серым порошком для снятия отпечатков пальцев. Следы начинались от стены, у которой стоял буфет. Г. М. же смотрел в противоположный угол.

С трудом встав с кресла, он вперевалку направился туда и осмотрел портрет Карла IV кисти Веласкеса, висящий слева от камина. Затем перевел взгляд на «Голгофу» Мурильо над камином. Внимательно изучив «Молодую колдунью», Г. М. оживился и как-то глуповато хрюкнул.

— Кто покупал эту картинку? — с ужасом в голосе спросил он. — Ей самое место в борделе!

— Она — произведение искусства.

— Только не для меня. — Склонив голову набок, Г. М. разглядывал «Молодую колдунью». — У меня ум простой и прямой.

Черта с два, подумал Ник. Интересно, что старик замышляет?

— Картину подарили Флавии Веннер, — сказал он вслух.

— А, понятно. Той девице, которой принадлежал дом. У меня чувство, будто ее дух все еще витает здесь.

Г. М. повернулся на каблуках. Лицо его по-прежнему оставалось невозмутимым. Упершись кулаками в бедра, он еще раз, прищурившись, оглядел издали буфет.

— Послушайте, сынок. На буфете была дорожка?

— Что?

— Дорожка — ну, вы знаете. Такая узкая полоска ткани, которую всегда кладут на столы и буфеты, чтобы не царапалась поверхность.

— Нет, дорожки не было. Я уверен. Почему вы спрашиваете?

Г. М. махнул толстой, словно ласт, рукой:

— Вам не кажется странным, что столовое серебро валяется на полу как-то очень уж компактно? Да, несколько круглых вещиц откатились в сторону. Но посмотрите на тяжелые предметы. Похоже, когда Стэнхоуп и убийца схватились, кто-то из них случайно потянул за конец дорожки, и все, что стояло на полке, полетело на ковер. Или… кстати, что-нибудь поцарапалось?

— Да, кое-что.

Г. М. оглянулся через плечо на камин. Затем посмотрел наискосок, снова на буфет. На лице его мелькнуло изумление, но потом оно снова разгладилось и стало непроницаемым, как всегда.

— Знаете ли, — заявил он, — это все меняет.

— Что меняет?

— Ни за что не догадаетесь, — ответил Г. М.

Любопытство переполняло Ника. Он уже собирался взорваться вопросами, когда их прервал негромкий стук в дверь.

— Я решила вначале постучаться, — заявила Кристабель Стэнхоуп, — на случай если вы измеряете следы или делаете еще что-нибудь в том же роде. Можно войти?

Она говорила высоким, тонким, звонким голосом. С того момента, как Ник услышал странный голос и увидел руки Кристабель, он снова заподозрил неладное. Хозяйка дома была не похожа на саму себя — всегда такую спокойную, умиротворенную, улыбающуюся.

Г. М. намеренно изображал полную тупость и бестолковость.

— Чай, мадам?

— Нет. Не чай. Дело в том…

— Может, присядете?

— Рядом со всеми этими ужасными предметами на столе? Нет, спасибо.

Повинуясь жесту Г. М., Ник отодвинул вещественные доказательства, включая нож для фруктов и электрический фонарик. После того как Г. М. убрал сигару, Кристабель согласилась сесть в его кресло. В одной руке она комкала носовой платочек, в другой сжимала коробочку слоновой кости, которая служила сигаретницей.

— Пожалуйста, — добавила Кристабель, — закройте двери в гостиную.

Ник послушно закрыл раздвижные двери.

— Вы обещаете, что то, что я скажу, останется между нами?

Внимание!

Ник покачал головой:

— Боюсь, я не смогу обещать вам ничего подобного, миссис Стэнхоуп.

— Почему? — спросила Кристабель, постукивая сигаретницей по ручке кресла.

— Официальный свод правил под названием «Постановление судьи»…

— Извините. Вы меня не поняли. — Хозяйка «Уолдемира» криво улыбнулась. — Попробую объясниться. Вчера вечером вы говорили, что вас, сотрудника уголовного розыска, прислали сюда, во-первых, потому… — она подняла один палец, — что Дуайт обладает определенным политическим влиянием, и, во-вторых, для того, — она подняла еще один палец, — чтобы помешать ему и предотвратить скандал, если он попытается обокрасть собственный дом ради получения страховки.

— Да, миссис Стэнхоуп. И что?

— Дуайт поступил умно. Не отрицаю. Но у меня отчего-то возникло чувство, будто на такое у него недостаточно влияния. Да вы и сами признали, что была еще одна причина, по которой вас послали сюда.

Ник склонил голову.

Интересно, подумал он, угадала ли она вторую причину.

Когда он кивнул, то же самое сделала и Кристабель. Рот у нее был полуоткрыт; ноздри короткого носа слегка раздувались. Правая рука комкала платочек, левая, лежащая на ручке кресла, сжимала коробочку. Край вечернего платья цвета морской волны доставал до пола. Она повернула голову к Г. М.:

— Сэр Генри, вы хорошо знакомы с Дуайтом?

— Да, мадам. — Г. М. оперся одним локтем о буфет и внимательно посмотрел на нее. — Думаю, что могу так сказать.

— Однако вы не посвящены в подробности его многообразных деловых предприятий?

— Ах, мадам! Задачка не из легких. Нет. Не думаю, что в подробности посвящен кто-либо, кроме него самого.

— И вас, следовательно, удивит, если кто-то назовет его вором?

Г. М. прищурился:

— Не просто удивит. Я не поверю клевете! Как я сегодня говорил этому молодому человеку…

— Вы по-прежнему не понимаете меня. Я не имею в виду мошенничество с ценными бумагами и тому подобное. Поверите ли вы, если кто-то назовет моего мужа вором… в буквальном смысле слова? — Кристабель плотно сжала губы. — Удивитесь ли вы, узнав, что львиная доля капитала Дуайта получена не в результате дохода от удачно проведенных деловых операций, а в результате перепродажи краденого? От перепродажи нескольких похищенных весьма ценных произведений искусства? Произведений столь ценных, что на вырученные средства можно долгое время жить безбедно?!

Глава 14

— Минуточку! — резко добавила Кристабель.

Никто не попытался перебить ее.

— Понимаете, я так не думаю. Нелепо, смешно и унизительно считать собственного мужа вором. Но слуги… — Кристабель внезапно поднесла платочек к глазам, — сплетничают и шушукаются! Завтра все станет известно соседям, а послезавтра — всей округе. И не важно, преступники мы на самом деле или нет; главное, мы сделаемся посмешищем. Даже если это неправда…

Г. М. вынул изо рта сигару.

— Господи ты боже мой! — не выдержал он; от удивления Кристабель опустила руку с платочком и посмотрела на него. — Так вот что, значит, вас беспокоит?!

Кристабель вскинула вверх подбородок.

— Действительно… — холодно начала она.

— А ну, помолчите! — Г. М. ткнул в ее сторону сигарой. — Вас беспокоят сущие пустяки? А я думал, что серьезное…

— Но если все же…

— На самом деле вы почти верите в то, о чем болтают слуги, правда?

Кристабель не ответила.

Г. М. перевел дух.

— Миссис Стэнхоуп, ничего удивительного, что Флавия Веннер — ваша любимая героиня. У вас богатое воображение! Положа руку на сердце… — тут он приложил руку к груди, — я клянусь, что Дуайт Стэнхоуп — не более вор, чем я сам. Если не верите мне, спросите вот хоть инспектора Вуда.

Ник кивнул:

— Он прав, миссис Стэнхоуп. Ваш муж может быть кем угодно, но он — не супервор. Мы никогда не считали его грабителем.

На лице Г. М. появилась извиняющаяся гримаса.

— Но не это самое интересное, мадам. Интересно другое: как вы додумались до столь странного заключения?

Кристабель отмахнулась:

— Говорю вам, слуги все время сплетничают и шушукаются!

— А, вот оно что! — Ее слова не произвели на Г. М. никакого впечатления. — Да, я в курсе.

— В курсе?!

— Конечно. Насколько вам известно, я провел некоторое время в столовой для слуг. — Г. М. повернулся к Нику: — Возможно, сынок, вы не слышали тамошней версии. Дуайт Стэнхоуп скрытен. Следовательно, он загадочная персона. За прошлый год в газетах появилась пара отчетов об ограблении загородных домов…

— Верно, — сквозь зубы процедила Кристабель. — Вчера вечером я упоминала о данном обстоятельстве инспектору Вуду.

Г. М. бросил на нее выразительный взгляд, но продолжал:

— Дуайт Стэнхоуп переодевается взломщиком; его обнаруживают при довольно странных обстоятельствах. Первый вывод: он собирался пойти на очередное дело — вероятно, ограбить дом Буллера Нейсби. Второй вывод: кто-то из домашних выследил его и, ошибочно приняв за грабителя, пырнул ножом, а потом, сдернув с головы маску, с ужасом понял, что заколол хозяина дома. И потому загадочная личность сбегает до того, как поднялась тревога, и не признается в содеянном.

Кристабель молчала, опустив блестящие глаза. Казалось, она внимательно изучает носки своих темно-зеленых туфель. Однако Ник ощущал исходящие от нее флюиды настороженности.

— Конечно, — проворчал Г. М., — версия слуг никак не объясняет ни вырезанного куска стекла, ни почти совершенную кражу Эль Греко. Но нельзя объяснить сразу все. Мадам, случившееся достаточно серьезно.

— Мне ничего не нужно, — заявила Кристабель. — Только…

— Иными словами, мадам, — перебил ее Г. М., — сплетни и домыслы людской вовсе не должны вас волновать. И все же вы взволнованы — очень взволнованы и встревожены. В чем дело? Откуда такой страх перед грабителями?

— Я бы тоже хотел знать, — кивнул Ник. — Вчера ночью миссис Стэнхоуп приняла за грабителя меня.

Кристабель смерила его укоризненным взглядом:

— Милый мой, я просто видела дурной сон. Кстати, я рассказала вам о нем по секрету.

— Сон? — не выдержал Г. М. — Какой еще сон?

— Ах, мне снились всякие ужасы. Накануне вечером мы разговаривали; содержание разговоров, как я и объяснила мистеру Вуду, а также газетные статьи смешались в моем сознании. Может быть, я не была с вами полностью откровенна. Но когда я вышла из комнаты и увидела вас в коридоре, а потом Дуайта внизу ударили ножом… — Она помолчала и продолжала тише: — Вы ведь не пытаетесь заманить меня в капкан? Вы на самом деле считаете, что Дуайт не замешан ни в чем противозаконном? Клянетесь?

— Клянусь, миссис Стэнхоуп, — сказал Ник.

Кристабель откинулась на спинку кресла. С ней произошла странная метаморфоза: как будто ее лицо, слегка увядшее и поблекшее, снова вернулось к жизни.

— Не знаю, сколько ограблений произошло в прошлом году по вашим данным, — сказала она. — Но я могу припомнить два, которые имели место в нашей округе. Первым ограбили…

— Поместье «Фонтан», Кроуборо, 8 июня, — кивнул Ник.

— А вторым…

— Поместье Пенсбери, Йет, 27 сентября.

— Благодарю вас, инспектор. Мой муж в обоих случаях гостил в тех домах; меня там не было… Прошу, не думайте, будто я пытаюсь уклониться от темы. Но мне действительно начало казаться, что после его визитов в доме неожиданно появляются картины, старинные рукописи или драгоценные камни. Разумеется, я не думала, что их крадет сам Дуайт. Потом является незнакомец, называющий себя знакомым Дуайта… — она посмотрела на Ника, — и он явно не тот, за кого себя выдает.

— Спасибо, — буркнул Ник.

— Видели, как вы выходите из комнаты Дуайта. Когда я заговорила об этом странном происшествии с одним знакомым, я предположила, будто вы обыскивали спальню моего мужа. А на самом деле вы беседовали с Дуайтом, правда?

— Да, миссис Стэнхоуп.

— Видите ли, я подумала, что вы, возможно, его сообщник. Позже, когда выяснилось, что вы, наоборот, из полиции, мне стало еще страшнее. Я подумала, что вы, должно быть, следите за ним из-за подозрения в незаконном получении страховки. Наконец, пересуды и сплетни слуг… Разумеется, на них можно не обращать внимания. Но ведь от этого ничего не меняется! Чем глупее и неправдоподобнее слух, тем быстрее он распространяется. Я женщина терпеливая, но не выношу, когда надо мной смеются. Друзья и так часто подтрунивают над нами из-за дома. А я люблю этот дом. Поэтому все они со своими шутками могут, если вы простите мне такое выражение, убираться к черту. Но с меня хватит. Хватит!

Она склонила голову; в глазах сверкнули искорки, губы изогнулись в улыбке. Жест был намеренно грациозный, отработанный. В свете лампы высвечивались волосы с серебристыми прядями; они подчеркивали, по контрасту, молодость лица Кристабель.

— Погодите! — почти ласково проговорил Г. М., сдерживая свой обычно громкий рык. — Я стою здесь тихо и мирно и жду, когда же меня просветят. Что за шум с ограблениями в Кроуборо и Йете? Мастерс ни словом о них не обмолвился. И вы, сынок, тоже мне о них не говорили. Так в чем дело?

— Но разве вы не читаете полицейские сводки? — удивился Ник.

Г. М. решительно покачал головой:

— Только не раздел «Ограбления». Ограбления не интересны, за исключением фальшивых, как ваше. Профессиональный преступник — самое скучное создание на свете. Я бы не перешел через дорогу даже для того, чтобы посмотреть, как известный вор Чарли Пис снимает брюки с лорд-мэра.

Кристабель поморщилась:

— То совсем другое дело. — Она улыбнулась. — Сравнить Дуайта с Писом из Пекэм-Рая! О да, их сравнивали! Мне рассказала Лайза. Человек вел двойную жизнь. О-о! Вам, может, смешно, но только не мне. Признайтесь, сэр Генри, Чарли Пис действительно был вором и одновременно художником, скрипачом-виртуозом и артистом?

Г. М. посмотрел на нее поверх очков:

— Нет, мадам, не был. Такие стишки мог накропать любой школьный учитель, а его знаменитая скрипка была самой обычной дешевой игрушкой с одной струной. Чарли Пис был таким же придурковатым, как и остальные его соплеменники.

— Что едва ли можно сказать, — осторожно вставил Ник, — о нашем случае.

Что-то в его голосе заставило собеседников замолчать. Уголком глаза Ник подметил, что фиолетовые портьеры, плотно задернутые из-за вынутого из окна куска стекла, раскачиваются.

— Вот как? — удивился Г. М. — Вы имеете в виду грабителя из Кроуборо и Йета? Думаете, оба раза работал один и тот же молодчик?

— Да. Мы так считаем.

— Что же в нем такого особенного?

Ник заметил, как у Кристабель сверкнули глаза.

— Он прекрасно разбирается в живописи и драгоценных камнях, — ответил Ник, — как какой-нибудь ювелир или галерейщик с Бонд-стрит. Хотите примеры? В картинной галерее Пенсбери-Холла полно искусно выполненных подделок; хозяин покупал их, приняв за оригиналы. Кроме того, там висел один маленький подлинный Леонардо. Наш вор унес только Леонардо. В «Фонтане» он прошел мимо целой груды блестящих безделушек, ярких, но ничего не стоящих, а унес всего одно изумрудное ожерелье, которое стоит почти как все остальное, вместе взятое. Я не слишком сложно объясняю?

— Нет, — улыбнулась Кристабель. — Зато вы проговорились!

— Правда, миссис Стэнхоуп?

— Ну конечно! Вот та вторая причина, по которой вас прислали сюда. Вот причина, которую вы мне не открыли! Не отрицайте: вас прислали охранять дом, полный ценных, хотя и безвкусных вещей, на случай, если джентльмен из Кроуборо и Йета нанесет нам визит!

Ник пожал плечами:

— Я и не отрицаю. Я уже говорил вам, что старший инспектор Мастерс не пренебрегает мелочами. Но…

— Что «но»? Пожалуйста, продолжайте.

— Ничего не выходит. Во-первых, ваш муж устроил маленький маскарад. Во-вторых, если вы по-прежнему думаете, будто я считаю его грабителем, могу сообщить, что его приемы в корне отличались от работы молодчика из Кроуборо и Йета. Вора всегда выдают одни и те же приемы. В-третьих, фальшивое ограбление сопровождалось покушением на убийство. Не вор нанес удар — наоборот, ножом ударили его самого. Данное обстоятельство привносит дополнительный элемент, с которым приходится считаться. Ненависть!

Последнее слово как будто повисло в воздухе. От него стало холодно.

— Сэр Генри! — воскликнула Кристабель.

— Что, мадам?

— Не хочу показаться вам дурочкой, — беззаботно заявила хозяйка дома, — но этот молодой человек меня пугает. Правда! Он все время повторяет, как припев: ненависть, ненависть, ненависть…

Г. М., казалось погруженный в глубокое раздумье, пробудился ото сна. Он вынул изо рта сигару и положил ее на буфет.

— Мадам, боюсь, нам не раз придется повторять данное слово. Оно в основе всего. Пойдите по следу, и он приведет нас к разгадке. Видите ли, в нашем случае мы не наблюдаем ничего похожего на почерк Чарли Писа и ему подобных: пристрелить констебля и сделать ноги. Наш злоумышленник умен, страшен и опасен. Конечно, само по себе решение проблемы может оказаться простым…

— Простым? — вскричал Ник. — По-вашему, такой запутанный клубок легко распутать?

Г. М. не смеялся.

— Да. Послушайте-ка, сынок. Пусть уловки злоумышленника не вводят вас в заблуждение. — Он повел рукой в сторону. — Я уже говорил вам: здесь чувствуется влияние Флавии Веннер. Дом действительно странный; от него веет романтикой…

— Какой вы проницательный! — заметила Кристабель, искоса глядя на Г. М.

— Но ключ, отпирающий нужную дверь, лежит в другом месте. У меня зародилась догадка, что раскрыть тайну можно буквально двумя словами, но только после ответа на один очень важный вопрос.

— Если бы только мы могли расспросить самого Дуайта! — воскликнула Кристабель. — Когда, по-вашему, он сможет говорить?

Г. М. ссутулил плечи.

— Не знаю, мадам. Может быть, завтра. Сейчас он спит; ему дали снотворное. Как, возможно, говорил вам доктор Клементс, самое опасное — внутреннее кровоизлияние. При грамотно проведенном вскрытии все стало бы предельно ясно, но, поскольку мы заинтересованы в том, чтобы бедняга жил, о вскрытии не может быть и речи.

— А к завтрашнему дню, — сухо возразила Кристабель, — все соседи будут знать, что Дуайт — Чарли Пис, или Дикон Броуди, или Человек с Заячьей Губой, или еще какой-то знаменитый грабитель!

— Вы перестанете волноваться по пустякам или нет? — Г. М. сурово сдвинул брови.

— Извините. — Кристабель пожала плечами. — Ничего не могу с собой поделать. Я не люблю попусту суетиться; но я волнуюсь! Помните Человека с Заячьей Губой, сэр Генри? Ведь у него был прекрасный дом в Кенте, хотя он зарабатывал на жизнь попрошайничеством. Интересно, что сказала его жена, когда все открылось? Если миссис Клаттербак или священник узнают, какие слухи ходят о Дуайте, они, наверное, запретят детям приходить в наш зловещий дом, смотреть фокусы и развлекаться!

Г. М. посетила новая неожиданная мысль.

— Погодите! Фокусы… Имеют они отношение к тому типу, за которого приняли меня?

— Мне ужасно жаль, что так вышло.

— Вот как? Кто, кстати, такой Великий Кафузалум?

— Его настоящее имя Рамдас Сингх. Он сейчас в Лондоне последний крик моды. Настоящий индус.

— Хм, неужели? — фыркнул Г. М., выражая крайнее и высокомерное презрение. — Никогда о таком не слышал!

— Дуайт говорит, на его представлениях присутствуют даже коронованные особы. Реквизит прибыл утром, но я не получила никакой телеграммы относительно того, когда приезжает он сам. Вам он, скорее всего, понравится. Элоиза, моя горничная, уверяет, будто вы и сами умеете показывать кое-какие фокусы.

Г. М. запыхтел:

— Кое-какие… — Он замолчал. — Полагаю, — продолжал он после паузы, — вы считаете этого Как-там-его Сингха лучшим фокусником, чем меня?

Кристабель улыбнулась:

— Сэр Генри! Вы, наверное, очень хороший любитель, но…

— Любитель! — Лицо Г. М. внезапно побагровело; он сжал кулаки. — Значит, любитель?!

Ник понял, что пора вмешаться.

— Все в порядке, сэр. Я ни секунды не сомневаюсь в том, что этот Рамдас Сингх не умеет показывать индийский фокус с веревкой. Вы без труда уложите его на обе лопатки.

— Извините. — Кристабель поняла, что допустила бестактность. — Наверное, я сказала что-то не то?

— Нет, миссис Стэнхоуп. Кстати, даже если мистер Стэнхоуп поправится, положение складывается ужасно неприятное. Сэр Генри говорит и, кажется, верит в то, что может объяснить все двумя словами…

Г. М. молча воззрился на Ника.

— Вот как? — осведомился он. — Вы думаете, я возьму и просто так выложу вам все как есть — после того, как вы только что осыпали меня оскорблениями?

— Черт побери, сэр, я вас не оскорблял! Всякий раз, как кто-то говорит или делает то, что вам не по нраву, вы сваливаете все на меня! С меня довольно! Я пытаюсь сосредоточиться на деле…

— Интересно, — заметила Кристабель мелодично, но многозначительно.

— Что, простите?

— Вы определенно пугаете Бетти, — отчужденно продолжала Кристабель. — Она так же, как и я, подозревала, что Дуайт ведет двойную жизнь. И вы не улучшили ее настроения тем, что сообщили ей — не знаю, что именно, — вчера вечером в домашнем театре.

— Но, миссис Стэнхоуп…

— Сегодня утром бедная девочка пришла ко мне в комнату поговорить, чего не делала уже много лет. Сначала она приняла вас за сообщника Дуайта, как и я. Когда мистер Джеймс встретил ее на лестнице и сказал: «Ваш отец нарядился взломщиком, и кто-то заколол его ножом», она подумала, что его закололи вы. Потом ее мучила совесть; она сказала, что хочет быть с вами сегодня особенно милой.

Так вот в чем дело!

Нику предстояло о многом подумать. Но когда он подумал о Бетти, ему стало трудно дышать.

— Я сожалею, миссис Стэнхоуп, что постоянно выступаю возмутителем спокойствия, — сказал он.

Его колкость не ускользнула от внимания Кристабель.

— Возмутителем спокойствия?! Мой дорогой мистер Вуд! Боюсь, Бетти предназначила вам совсем другую роль. — Она пожала плечами и промокнула губы платком. — Но… ваши отношения меня не касаются. Мы с Дуайтом не вмешиваемся в дела детей.

— К сожалению, вопрос состоит в том, кто вмешался — можете называть это и так — в дела мистера Стэнхоупа.

— Ваше упрямство омерзительно, — сказала Кристабель.

— И все-таки, — неожиданно вступил в разговор Г. М., — вы знаете, парень прав.

— Спасибо. — Кристабель склонила голову.

— Чушь! — совсем не галантно возразил Г. М. — Я старик. И я невежлив. Но поскольку все кому не лень пинают меня под зад и выходят сухими из воды, представители верховной власти позволяют мне в ответ допускать небольшие вольности в виде откровенности и прямоты. Возьмем нашего убийцу, мадам. Он имел намерение убить, хотя и не довел дело до конца. Возможно, он покусится на жизнь вашего мужа еще раз. Ставлю дукат против старого башмака, что он давно уже попытался бы прикончить свою жертву, если бы у постели вашего мужа денно и нощно не дежурили люди.

— Вы так считаете?

Г. М. фыркнул.

— Считаю! Хм! Да я уверен в том, что так оно и есть! Я изучаю улики. Потом сижу и думаю. Одно мне уже сейчас ясно как день: Дуайт Стэнхоуп не должен проснуться. Имеется особая, настоятельная, веская причина к тому, чтобы он не проснулся. Далее. Некая особа, некто маленький и довольно легкий, прыгнул на него и ударил ногой по голове…

— Вы имеете в виду — «маленького роста» или «довольно легкий»? — уточнила Кристабель.

Прошло добрых десять секунд, прежде чем Г. М. ответил. Уголки его губ поползли вниз.

— Таковы медицинские факты, — заявил он. — Док Клементс вычислил вес нападавшего, изучив сравнительно легкие ушибы головы. Вашего мужа били ногами по голове. Можно судить по размерам кровоподтеков. Наводит на определенные мысли, вам не кажется?

Кристабель опустила взгляд. Когда она снова подняла глаза, выражение их изменилось и в голосе вместо неприкрытой враждебности зазвучали человеческие нотки.

— Сэр Генри, — сказала она, — имейте ко мне снисхождение. Терпеть не могу думать о плохом. Как правило, я не думаю о неприятностях. Я стараюсь их избегать. Но не могу. Все напрасно! Самое главное — кто-то покушался на жизнь Дуайта. — Она бросила платок на стол и поставила рядом влажную сигаретницу. — Но кто это сделал? — продолжала она негромко, однако ясно и отчетливо; в тихой и просторной столовой в голосе ее отчетливо слышались отчаяние и тоска. — Кто это сделал?! Кто?!

Глава 15

Часы на церковной колокольне вдали пробили час ночи.

В Доме Масок царила тишина. Почти все огни были погашены. Почти все гости разошлись по комнатам. Но никто, кроме Дуайта Стэнхоупа и некоторых слуг, не спал. Все лежали с открытыми глазами, с беспокойством размышляя над случившимся…

А снег все падал.

* * *

Хозяин дома лежал в своей комнате на втором этаже; он казался бы трупом, если бы не слабое, едва заметное дыхание. Его спальня была самой строгой комнатой в «Уолдемире». Лампа под плотным абажуром в углу слабо освещала крупный нос и выдающийся подбородок Стэнхоупа. В кресле рядом с кроватью дремал Хэмли. Вот он вздрогнул, проснулся и бросил тревожный взгляд на постель. Видимо, показалось — там ни движения, ни даже тени.

— Вот черт! — проговорил Хэмли.

Внизу, в библиотеке, у камина, в котором горел нежаркий огонь, сидел сэр Генри Мерривейл; застыв с прямой спиной, он походил на чучело совы.

Ему дали пижаму и халат хозяина дома; Хэмли принес их из гардеробной, причем клялся и божился, что еще утром халата там не было. И пижама, и халат оказались длинноваты Г. М., но пижама хотя бы сходилась на его могучих чреслах, а вот халат был безнадежно узок.

За сэром Генри во мраке высились три стены, сплошь уставленные книгами. Отблескиогня из-под резной каминной доски, огромной, как арка, плясали по резным стеллажам, прерываемым только окнами. В отблесках пламени виднелись тяжелые кресла и стол с гусиным пером, торчащим из чернильницы. Верх стеллажей, по викторианской моде, украшали мраморные бюсты.

Хотя Г. М. было довольно уютно в компании Сократа, Томаса Карлайла, Афины Паллады и других, встреча с которыми в действительной жизни могла бы вызвать в нем целый ряд воспоминаний, он все же не чувствовал себя как дома.

Очевидно, он что-то замышлял.

Игроки в покер в клубе «Диоген» никогда не могли разгадать по выражению его лица, какая у него карта. Но сейчас, когда Г. М. был один, можно сказать, что на лице его застыло злорадно-ироническое выражение. Он сидел в кожаном кресле, широко расставив ноги в тапочках и опершись локтями о колени. Полная фигура, очертаниями напоминающая монаха, в длинном, присборенном синем халате, немигающий, совиный взор устремлен поверх очков на огонь.

— Хм! — сказал Г. М.

* * *

Элинор Стэнхоуп была немного навеселе.

Не пьяна, но навеселе. Когда пробило час ночи, она как раз наливала себе последний стаканчик на ночь из фляжки, которую держала на случай необходимости в ящике своего туалетного столика.

Ее апартаменты находились на втором этаже, наискосок от комнат Кристабель. Элинор принесла из ванной стакан для полоскания рта и налила в него виски. Она решила, что позволит себе только один стаканчик, не больше. Потом она ляжет в постель и сможет заснуть.

Желтая шелковая пижама Элинор была такого же цвета, как и обои в комнате. На стеклах, которыми были покрыты гравюры, висящие на стенах, плясали тени от настольной лампы. Элинор часто приглашала гостей посмотреть «ее гравюры», хотя в действительности они мало ее интересовали. Она помассировала лицо; под глазами обнаружились еле заметные морщинки.

Весь вечер она пыталась напоить капитана Доусона.

В результате напилась сама.

На прикроватном столике, рядом с телефонным аппаратом, лежало кольцо с изумрудами. Элинор протянула руку — за кольцом или за аппаратом, — но потом передумала. Подняла стакан и выпила залпом. Когда она приподнялась, чтобы погасить лампу, на лице ее застыло выражение мученицы, которая твердо уверена в том, что ни за что не заснет.

Постель была уже расстелена. Элинор поморщилась, ударившись о край кровати, укрылась одеялом и сразу заснула.

— Милый! — было последним, что она сказала.

* * *

Винсент Джеймс дремал в темноте.

Темнота, впрочем, была неполной; за окнами было бело от выпавшего снега. Оба окна второго этажа, из соображений гигиены, были распахнуты настежь. Они выходили на цветник — точнее, то, что раньше было цветником, — расположенный за домом. В комнате, где царил лютый холод, гулял ветер. Снег мягко шуршал по стеклам. В распахнутое окно влетела снежинка и опустилась Винсенту на лоб.

Он зашевелился и что-то забормотал. Он не спал; он находился в таком состоянии, когда разум цепляется за всякие мелочи и раздувает их до размеров чудовищной важности. Беспокойство, вопрос, на который он в течение дня не получил ответа, некое замечание, не до конца понятое им… Сейчас ему не давало покоя недоумение; он пытался найти ответ на один странный вопрос, привлекший его внимание.

— Врач? — бормотал Винсент Джеймс.

* * *

Когда пробило час, Бетти Стэнхоуп снова включила свет. Она должна со всей ясностью признать, что уснуть не в состоянии.

Наблюдатель, однако, заметил бы не только бессонницу; он заметил бы, что девушка чего-то боится.

Комната Бетти находилась на третьем этаже, над апартаментами матери. Обычно так высоко больше никто из членов семьи не спал, хотя сегодня в гостевую комнату напротив поместили капитана Доусона. На третьем этаже находились картинная галерея, напротив нее танцевальный зал, детская — самое заброшенное место в доме — и комнаты для гостей. Наверху, в мансарде, спали слуги. Над мансардой на высоте шестидесяти футов возвышался купол, венчающий домашний театр, а над куполом расстилалось бескрайнее ночное небо.

Что за шум?

Обыкновенно Бетти ничего не имела против уединенности. Ей нравилось, что, кроме нее, на этаже никого нет. Можно читать допоздна и не бояться, что кто-то заглянет к ней в комнату и начнет рассуждать о вреде позднего чтения для глаз и для здоровья. Сегодня же пустота соседних комнат давила на нее; чем ярче светила лампа, тем темнее казалось снаружи; подергивание шторы действовало на нервы.

Бетти села, опершись о подушки; одной рукой она схватилась за цепочку выключателя лампы, повешенной в изголовье кровати, другая крепко вцепилась в пуховое одеяло.

— Ник! — крикнула Бетти Стэнхоуп.

* * *

Моряки славятся умением пить не пьянея.

Капитан Доусон, трезвый как стеклышко, полностью одетый, если не считать мундира и воротничка, расхаживал по комнате, обставленной в стиле эпохи Регентства.

У капитана были крепкие нервы — в том, что касалось работы и вообще всякого дела. Но сейчас ему, казалось, было не по себе. Он закурил сигарету, положил ее на комод и, после долгого раздумья, закурил другую. Их изготовляла одна известная египетская фирма; в Англию сигареты ввозились беспошлинно. Недаром таможенники в портах так придирчиво досматривают корабли ВМФ!

Время от времени капитан взглядывал на портрет Элинор Стэнхоуп в кожаной рамке, который стоял у него на комоде, точно посередине — Рой Доусон был очень аккуратен. Перед тем как лечь спать, он положит портрет назад, в чемодан, чтобы горничная, которая принесет ему утренний чай, не сочла его сентиментальным простофилей.

Время от времени капитан болезненно морщился; его гримасы встревожили бы любого человека, не имеющего отношения к медицине. Казалось, Рой Доусон ругается про себя. И какого черта ему взбрело в голову предлагать руку и сердце на глазах у всех? Что хорошего вышло? Да, в лицо ему никто не рассмеялся, но уж, наверное, повеселились они после его ухода!

Ты просто болван, Рой Доусон, самый настоящий болван! Да! Повторил бы ты все то же самое? Да!

Наконец капитан замедлил шаг. Самобичевание сменилось задумчивостью. Вокруг рта четче обозначились складки, похожие на запятые. Он кивнул.

— Бриллианты! — прошептал капитан Доусон.

* * *

Комната, которая находилась под спальней Бетти, некогда принадлежала Флавии Веннер.

Сейчас, как и всегда, портрет Флавии кисти сэра Эдварда Берн-Джонса висел над камином.

Сейчас, как и всегда, стены, по современной моде, были обиты атласом; обивка подчеркивала роскошь и удобство обстановки. Здесь, наверное, Флавия сидела перед трюмо и любовалась своим отражением одновременно в трех или четырех зеркалах.

В настоящий момент комнату можно было не столько увидеть, сколько постепенно разглядеть — линию за линией, плоскость за плоскостью. Занавеси были задернуты неплотно. Одно окно приоткрыто. В некотором отдалении, за холмом, в деревне, на фоне падающего снега голубым светом мигали уличные фонари. Хотя в самой комнате было темно, в нее проник лучик света, когда Кристабель Стэнхоуп, которая сидела у окна, накинув на плечи шубу, чуть отодвинула штору.

Кристабель поежилась и закуталась плотнее. Стул под ней скрипнул.

Ужин прошел отвратительно — его сервировали не там, где положено, и оттого у всех гостей возникло чувство, будто они оказались непрошеными. Так ответила бы Кристабель, если бы ее спросили, о чем она думает. Она зевнула, ощущая приятную усталость; возможно, ей стало теплее оттого, что все в конце концов сложилось не так уж плохо. Она потянулась.

— Умно? — спросила себя Кристабель.

* * *

В четверть третьего ночи Ник Вуд наконец нашел то, что искал.

К этому времени остальные уже спали. Но настойчивый молодой человек, сидевший на кровати с блокнотом и карандашом, все не выключал лампу.

Он отбросил все личные соображения. Больше всего его беспокоило то, что начать на первый взгляд не с чего. До сих пор он занимался в основном мелкой рыбешкой — профессиональными преступниками; рутинная работа, которую ненавидят такие индивидуалисты, как Г. М. Впрочем, надо признать, и самому Нику его работа казалась довольно скучной. Но там, по крайней мере, он знал, с чего начинать. Изучив способ, каким было совершено то или иное преступление, почерк преступника, можно было с уверенностью выбирать среди полудюжины профессионалов, которые могли его совершить. Выясни, где в нужное время находились личности из списка, и полдела сделано!

Сейчас же улики выглядели не цепочками следов, а, скорее, кусочками мозаики. Их можно вертеть в руках и не догадываться, где начало, где середина и где конец.

Ник курил одну сигарету за другой — без вдохновения. От отчаяния, в очередной раз перечитав записи в блокноте, он решил следовать принципу Честертона и брести в произвольном направлении: намеренно очистить мозг от посторонних мыслей и проверить, не подскажет ли чего-нибудь так называемое подсознание.

Жуткая чушь, конечно. Но все же…

Мысли, выпущенные на волю, тут же устремились к Бетти Стэнхоуп. Ник снова загнал их на место. В голове у него вырос мысленный образ Дома Масок — мирного, массивного особняка, квадратного в плане. Он подумал о Кристабель в столовой, и мысли его вернулись к Бетти. Он подумал о снеге и снова вспомнил о Бетти.

— Спокойно! — велел он сам себе, приложив ладони ко лбу.

Если он попытается сосредоточиться на вчерашних действиях Г. М., возможно, ему удастся ухватить за хвост мысли великого человека и, следуя за Г. М., прийти к возможному решению. Первым делом перед его мысленным взором возникла картинка: Г. М. получает снежком в лицо. Картинка не слишком ему помогла. Потом он вспомнил, как Г. М. демонстрировал в столовой для слуг ловкость рук, а чей-то настойчивый голос требовал индийский фокус с веревкой. Тоже не годится. Для индийского фокуса с веревкой нужна веревка, а веревка…

Ник очень медленно выпрямился.

— Ух ты! — воскликнул он вслух.

В доме было очень тихо. Даже самому Марселю Прусту пришлось бы трудно, вздумай он по памяти восстанавливать события, которые пытался собрать воедино Ник. Ведь до сих пор он не вспомнил важного замечания, сделанного Буллером Нейсби, — как не обратил внимания кое на какое происшествие, случившееся чуть раньше.

Прислушиваясь к мерному тиканью часов, Ник огляделся по сторонам. Взгляд его упал на телефонный аппарат, стоявший на прикроватном столике. Телефон был внутренний. Часы показывали четверть третьего. Будить кого-либо в такой час — настоящая подлость. Кроме того, возможно, он заблуждается и догадка, молнией мелькнувшая у него в мозгу, неверна.

Но, черт побери, он не сможет спать, пока все не проверит! Ник схватил аппарат и нажал на белую кнопку.

— Алло! — сказал он в трубку. — Алло!

Он продолжал нажимать на кнопку до тех пор, пока ему не ответил сонный голос.

— Алло! Это вы, Ларкин? Говорит инспектор Вуд.

— Да, сэр? — Если дворецкий и выругался про себя, Ник ничего не услышал.

— Извините, что разбудил, но дело очень важное и касается расследования.

— Да, сэр? — Ларкин откашлялся и даже как будто немного оживился.

— Помните, что я просил вас разузнать вчера? То есть ночью в четверг — о том, как можно пробраться в дом. Вы доложили мне об этом сегодня утром.

— Да, сэр.

— Вы говорили, что осмотрели окна подвального этажа. А окна верхних этажей вы заодно не осмотрели?

— Осмотрел, инспектор, — удивленно ответил Ларкин. — Я думал, вы поняли.

— Так осмотрели или нет?

— Да, сэр.

— Тогда слушайте внимательно. Не заметили ли вы чего-то, торчащего из какого-либо окна?

— Простите, сэр…

Ник крепче сжал в руке трубку.

— Не хочу наводить вас ни на какие мысли. Возможно, вам придется давать показания в суде. Я только спрашиваю: не заметили ли вы чего-то, торчащего из какого-либо окна?

— Нет, сэр.

— А вы осмотрели все окна?

— Да, сэр. Мисс Элинор и мисс Бетти были уже внизу, если помните, и я без колебаний заходил к ним в комнаты.

— Давайте выясним все по порядку, — не сдавался Ник. — Сегодня в столовой для слуг я случайно услышал, как кто-то — кажется, шофер — упомянул, что в каждой спальне имеется веревка на случай пожара. — Ник огляделся. — Да, вот и в моей комнате… я вижу за шторой моток веревки.

— Да, сэр.

— Значит, ни из одного окна не торчала веревка?

— Определенно — нет, сэр. Более того, я уверен, нигде веревку не разматывали.

Наступила пауза.

— Тогда у меня все. Еще раз примите мои извинения за то, что потревожил вас.

— Не за что. — Голос на том конце провода внезапно потеплел и стал более человечным. — Если речь о расследовании, сэр, будите меня в любой час. Мне всегда хотелось попробовать себя в роли сыщика — мне часто казалось, будто у меня имеются детективные наклонности. Кстати, сэр, раз уж об этом зашла речь, я и в медицине немножко разбираюсь.

— Да. Вы спасли положение, когда я по ошибке решил, что мистер Стэнхоуп мертв. Спасибо! Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

Ник положил трубку на рычаг.

Он нашел и закурил еще одну сигарету; с некоторым изумлением он обнаружил, что у него дрожат руки и что он бессознательно задерживает дыхание.

Нику казалось, что, начав распутывать клубок, он в конце концов медленно двинется вперед. Но сейчас он двигался не медленно. Он летел — как на лыжах с горы. И разгадка дела казалась неизбежной. Сказав «а», следует признать и «б», а следовательно, и «в»…

Интересно, подумал он, рассуждает ли Г. М. так же, как и он. Маловероятно! Г. М. наверняка, как всегда, идет напрямик. Но, хоть отправные точки для рассуждения у них разные, возможно, их пути сойдутся в конце…

Ник задумался. Глубоко затянувшись, он выпустил дым и стал смотреть, как он плавает по комнате, кружит, как мотылек, над абажуром лампы. Ему еще долго брести в тумане. Но, ловко взяв первый поворот, он, возможно, найдет самое простое объяснение кажущейся несуразности. Уже сейчас ясно одно: Дуайт Стэнхоуп не был ни дураком, ни шутником. Наоборот, он в жизни не совершал более благоразумного поступка.

— Мяч в игре! — сказал Николас Вуд.

Глава 16

Утром в субботу, в канун Нового года, выпал такой глубокий снег, что весь мир вокруг как будто вымер. Солнце, представ бледно-оранжевым диском, посылало на землю слабые лучи. В «Уолдемир» они проникали сквозь окна библиотеки, где сидели после завтрака Кристабель Стэнхоуп и сэр Генри Мерривейл.

Сейчас полным ходом шли телефонные переговоры — с результатом гораздо более ужасающим, чем накануне.

— Говорит мисс Клаттербак, — проквакал голос в трубке.

— Да, мисс Клаттербак, — ответила Кристабель, — Ларкин мне передал.

При разговоре с мисс Клаттербак трубку необходимо было держать на расстоянии как минимум пятнадцать сантиметров от уха. Голос мисс Клаттербак обладал способностью пронзать насквозь. Невольно закрадывалось подозрение, будто несчастную заколдовали и поместили в телефонную трубку, где она стрекочет, как пулемет, отчего аппарат дрожит и подпрыгивает.

— Дивная погода, не правда ли? — вопила мисс Клаттербак. — Так бодрит! Надеюсь, мистеру Стэнхоупу лучше?

— Гораздо лучше, благодарю вас.

— Рада слышать. Очень, очень рада! И дорогой пастор тоже очень рад. Кстати, должна сказать… — тут мисс Клаттербак хрипло расхохоталась, отчего Кристабель подпрыгнула, — до меня дошли самые невероятные и нелепые слухи!

— Да что вы, мисс Клаттербак!

— Из вашего рассказа я поняла (простите, что напоминаю), будто с мистером Стэнхоупом произошел несчастный случай во время какого-то рождественского розыгрыша?

— Совершенно верно, мисс Клаттербак.

— Ужасно, до какой степени люди глупы! И тем не менее, наш долг — оградить детей от вредного влияния, от кого бы оно ни исходило.

— Вы правы, мисс Клаттербак.

— Что касается сегодняшнего представления. — Голос мисс Клаттербак стал суше. — Буду вам очень признательна, если в зале будет не менее пятидесяти складных стульев. Далее, должна попросить вас, чтобы…

— Прошу вас, погодите минутку, мисс Клаттербак…

— Что такое?

— Боюсь, у меня для вас довольно плохая новость. Мультфильмов не будет.

— Вот как! — Голос в трубке сделался ледяным.

— И это еще не все. Нам только что передали по телефону телеграмму — вчера ее продиктовали из Манчестера. Да, из Манчестера. Вот что там говорится… Погодите, я вам прочту. — Кристабель взяла со стола блокнот. — «Глубокому сожалению метель воспрепятствовала передвижению нижеподписавшегося тчк не смогу быть завтра тчк еще не был дома». Подпись: «Рамдас Сингх, Великий Кафузалум».

Наступило долгое молчание.

— Вы меня слышите, мисс Клаттербак?

— Да, миссис Стэнхоуп. Я часто говорила, что внимание к данным вопросам и предусмотрительность, которую некоторые не берут на себя труда проявить, весьма помогли бы избежать довольно неприятных затруднений, в которых данные личности оказываются.

— Подождите, прошу вас! Все в порядке — то есть частично.

— В самом деле?

— Да. Один наш друг, выдающийся любитель…

У Г. М., сидевшего на диване с зубочисткой во рту, лицо сделалось удивительно надменным.

— …любезно согласился воспользоваться прибывшим реквизитом и выступить в роли Великого Кафузалума.

— Миссис Стэнхоуп, детям обещали Рамдаса Сингха!

— Мне очень жаль; но при данных обстоятельствах…

— Кто же такой ваш любитель, позвольте спросить?

— Его фамилия Мерривейл. Сэр Генри Мерривейл.

Молчание стало просто бесконечным.

— Дорогая миссис Стэнхоуп, — наконец заговорила мисс Клаттербак, причем тон ее чуточку изменился, — вы сказали «Мерривейл»?

— Да.

— Не тот ли самый Мерривейл из Кранли-Корт возле Грейт-Юборо?

— Я… не знаю.

— Вы не знаете?

Кристабель накрыла микрофон ладонью.

— Вы живете возле Грейт-Юборо?

— Угу. — Г. М. вынул изо рта зубочистку. — А что?

— Да, мисс Клаттербак.

— Моя дорогая миссис Стэнхоуп, мы с радостью привезем к вам детей. Они так любят фокусы! Конечно, вы не станете возражать, если я, вопреки позавчерашнему решению, приведу с собой одного-двух друзей?

— Разумеется.

— Сэра Джона и леди Минстерстроук. Майора Бэббиджа. Мистера и миссис Тэлбот. Такие славные люди! Мисс Дэрн… Мистера и миссис…

— Да, конечно.

«Сумеем ли мы их всех накормить?»

— Кажется, представление начнется в четыре? Хорошо. Мы будем вовремя. До свидания, миссис Стэнхоуп!

Кристабель положила трубку и возвела глаза к потолку. Г. М. злорадно кивнул в сторону аппарата:

— Интересно, она и выглядит, как говорит?

— Именно так.

— В самом деле? — задумчиво переспросил Г. М. и мечтательно посмотрел куда-то в угол.

Даже грудной младенец и тот понял бы, что сэр Генри что-то замышляет. Но продолжать он не стал. Ник Вуд, ворвавшийся в библиотеку с уже оформившейся у него в голове версией, замер на пороге.

— Доброе утро, мистер Вуд! — поздоровалась Кристабель. — Вид у вас неважный; похоже, вы плохо спали.

— Доброе утро, миссис Стэнхоуп. Со мной все в порядке. Я просто…

— Позавтракали?

— Да, спасибо. Сэр, можно с вами поговорить?

Г. М. метнул на молодого человека острый взгляд:

— О чем, сынок?

— О разгадке.

— Ах вот оно что! — сурово покачал головой Г. М. — Нет у меня времени. Мне нужно сосредоточиться. Порепетировать. Потренироваться.

— Из-за метели Великий Кафузалум застрял в Манчестере. — Кристабель улыбнулась. — Наш друг собирается занять его место на сцене. — Она наморщила гладкий лоб. — Очень любезно с вашей стороны, но все же… можно ли вскрывать аппаратуру бедняги и пользоваться реквизитом, даже не спросившись у него?

— Гм… Не знаю. Не совсем этично — действительно.

— И потом, вы ее даже не видели! Вы даже не знаете, что у него за фокусы!

— Не бойтесь, мадам. — Г. М. вытянул вперед руку ладонью наружу. — Какую бы чепуху ни изобретали, я знаю, как она устроена. Доверьтесь мне, старику. Чтоб мне лопнуть, я покажу им такое представление, которое они никогда не забудут!

Снова зазвонил телефон.

Под окнами библиотеки лежали сугробы глубиной в два фута. Коричневые шторы раздвинули, и комнату заливали бледно-оранжевые лучи солнца. Мраморные бюсты на стеллажах переглядывались с невыразимой беспристрастностью. В каминной трубе завывал ветер. Кристабель сняла трубку.

— Вас, — сказала она Нику, — из Лондона. Будете разговаривать здесь или в другой комнате?

Хотя ему не хотелось говорить здесь, Кристабель вызывающе смотрела на него и не уходила, и Ник взял трубку.

— Послушай, друг мой, — раздался зловещий голос старшего инспектора Хамфри Мастерса, — что ты сделал со Стариком?

— С каким стариком?

— С сэром Генри. Он говорит, ты снежком расквасил ему нос!

Ник снова медленно сосчитал про себя до десяти. Интересно, будет ли конец домыслам и пересудам?

— Ничего подобного я не делал. Я только сбил с него цилиндр. А нос ему расквасила мисс Стэнхоуп.

— В общем, будь осторожен! Как дела? Успехи есть?

— Послушайте, сэр. Сейчас я не могу говорить…

— Вот как?

— Но могу сообщить, что отрабатываются все версии и одна из них выходит прямиком туда, куда мы и думали.

Мастерс присвистнул.

— Неужели? Молодец, Ник. Если в самом деле она ведет, куда мы и думали. А какого мнения сэр Генри?

Ник повернул голову к кожаному дивану. К его удивлению, Г. М. ушел; в комнате его не было. Должно быть, непросто бесшумно удалиться человеку таких внушительных габаритов! Зато Нику стало проще изъясняться.

— Он все равно ничего не скажет. Сейчас все его мысли заняты только сегодняшним представлением — вечером он собирается показывать фокусы. Ему досталась аппаратура иллюзиониста по имени Великий Кафузалум.

На другом конце линии наступило молчание.

— Господи ты боже мой! — прошептал Мастерс.

Возможно, по предыдущим делам читатель помнит, что магия — хобби старшего инспектора Мастерса. Он долго оттачивал свои навыки в карточных фокусах, требующих ловкости рук, и усердно тренировался, вызывая души умерших в качестве медиума. Поэтому Ник приготовился отнестись с уважением ко всему, что скажет его начальник. Мастерс говорил долго и выразительно.

— Сэр, но что тут такого, в конце концов? — отважился спросить Ник. — Он уверяет, что знаком с устройством всей аппаратуры…

— О-о-о! Да! С устройством он знаком. Он знает, как что работает. И может показывать кое-какие мелочи. Но с хитроумными приспособлениями он обращаться не умеет! Он неуклюж, как медведь в зоопарке. Ты хоть понимаешь, что нужно тренироваться много недель, чтобы получился один, самый маленький, трюк? А он берется использовать весь реквизит… Погоди, не вешай трубку!

Ник слышал, как тяжело дышит Мастерс на том конце линии. Потом старший инспектор задумчиво спросил:

— Скажи, Ник, с представлением положение безвыходное?

— Да.

— Больше ни о чем не говорит? Только злобно зыркает на тебя, если ты заговариваешь о деле?

— Да.

— Понятно. Именно так я и думал. Значит, оставь его в покое… Мне уже случалось заставать его в таком состоянии. Он поймает тебе убийцу, а может быть, заодно с ним и похитителя драгоценностей.

— Но как он может поймать убийцу, распиливая женщину пополам или выпуская изо рта разноцветные ленты?

Послышались короткие гудки.

— Ваши три минуты истекли, — сообщила Нику девушка с коммутатора.

— Я перезвоню попозже, — пообещал Мастерс и отключился.

Кристабель, успевшая надеть очки для чтения в толстой белой оправе, сидела у стола и рассеянно читала утреннюю газету. Ник решил, что в такое утро, как сегодня, только герой-почтальон отважился разносить почту.

— Если вы ищете Г. М., — заявила Кристабель, не поднимая головы, — вы, скорее всего, найдете его в театре. Он сказал, что Бетти и Элинор будут ему ассистировать.

Когда Ник уже стоял на пороге, Кристабель снова обратилась к нему:

— Э-э… послушайте, мистер Вуд!

Он повернулся к хозяйке дома.

— До завтрака я заходила к мужу. — Кристабель сняла очки. — Он хорошо спал ночью; температура почти нормальная. Наверное, сегодня он уже сможет говорить. Как вы считаете?

— Да, мы тоже так думаем, миссис Стэнхоуп.

— И еще, мистер Вуд!

Ник решил, что она сейчас заговорит о Бетти; он почти чувствовал. Но Кристабель неожиданно передумала.

— Нет, ничего. — Она снова надела очки.

По пути наверх Ник решил заглянуть в спальню Дуайта Стэнхоупа. Хотя занавеси были подняты, чтобы впустить хоть немного света, в углу спальни по-прежнему горела лампа под плотным абажуром. У Хэмли вид был более изнуренный и осунувшийся, чем у человека, лежавшего в постели.

И действительно, лакею было на что жаловаться. Сочтя Ника добрым духом, Хэмли принялся делиться с ним своими обидами.

— Прямо вам скажу, я сыт по горло! — прошептал Хэмли. — Если старик Ларкин хочет, чтобы я упал и заснул прямо в зале, лучшего он придумать не мог!

Оба усердно понижали голос.

— Всю ночь не спали?

— Да. Но дело не в том. Я постоянно при нем. Джек Эмори сменит меня через десять минут, а в три мне нужно вернуться. То же самое было и вчера. Помните, когда вы и мисс Бетти спускались вниз, ровно в три меня вызвали звонком?

Ник кивнул. Хэмли прижал ладони к глазам.

— Хозяин, бедняга, ни при чем. — Кивком лакей указал на кровать. — Все проклятый Ларкин. — Он передразнил: — «В четыре начнется представление, дружище; не забудь подняться в театр и посмотреть». Я! Господи боже мой! Да еще с таким видом, будто предлагает мне билеты на бой Томми Фарра с Джо Луисом!

— Ш-ш-ш!

Кровать из тяжелого темного дерева стояла изголовьем к правой стене. На прикроватном столике Ник заметил два пузырька в блюдечке, ложку, хрустальный графин с водой и пластмассовую кружку. Комната была выдержана в строгих темно-синих тонах; видимо, ее обстановка действовала Хэмли на нервы. Он отер пот со лба.

— И могу вам сказать, — добавил он, — ночью здесь не было и вполовину так страшно.

— Ничего не случилось?

— Нет, ничего. Только мне почти все время чудилось, будто кто-то смотрит на меня с порога.

— Это вам только казалось.

— Может, казалось, а может, и нет, — с горечью возразил Хэмли. — Да вот еще халаты, которые то пропадают, то снова появляются! Да еще, вы сами знаете, хозяин купил вещи, которые я в глаза не видел! Может, мне чего и кажется, только вот он лежит, с раной в груди и тремя переломанными ребрами! Господи! — вскричал вдруг Хэмли. — У него глаза открыты!

Последние слова, сами по себе обычные, были исполнены суеверного ужаса, как будто речь шла не о больном, а о мертвеце.

Они с Ником быстро подошли к кровати. Придвинув мягкое синее кресло, Ник наклонился над больным. Серо-стальные волосы Стэнхоупа не успели слежаться. Его длинное тело под стеганым пуховым одеялом казалось массивнее, чем на самом деле, из-за повязки на ребрах. Пальцы на руках были растопырены; ногти коротко подстрижены. Лицо выражало мягкость и кротость, как всегда в момент пробуждения; безмятежный вид нарушали лишь кровоподтеки на голове. Но даже они, кроме одного синяка за ухом, были почти прикрыты волосами и подушкой.

Глаза Стэнхоупа, как и заметил Хэмли, были широко открыты. Глаза двигались, впрочем без любопытства, как будто их обладатель прикидывал высоту потолка.

— Мистер Стэнхоуп, — прошептал Ник.

Зрачки продолжали двигаться — то влево, то вправо. Пальцы на одной руке скрючились, как будто больному хотелось поднять руку и пощупать себе грудь.

— Мистер Стэнхоуп! Вы меня слышите?

— Не слышит он. — Хэмли потянул Ника за рукав. — Оставьте его в покое. Доктор не велел его беспокоить.

— Мистер Стэнхоуп!

Дуайт Стэнхоуп посмотрел ему прямо в глаза.

Хэмли издал какой-то сдавленный возглас. При тусклом свете утра и приглушенном свете бронзовой резной лампы в углу вид хозяина дома казался на удивление обычным. Только кровоподтек за ухом выглядел зловещим знаком.

На спинке стула у кровати по-прежнему висел смокинг, который Дуайт Стэнхоуп снял вечером в четверг, чтобы переодеться в другую одежду. Рубашка по-прежнему с запонками, на полу — туфли и носки. Хэмли не велели ничего убирать, и все осталось как было. Ник теперь смотрел на вещи другими глазами.

— Мистер Стэнхоуп, моя фамилия Вуд. Вы узнаете меня?

Стэнхоуп облизнул губы кончиком языка. Хрупкие кости, вспомнил Ник. Ломкие кости, несмотря на ладную фигуру.

— Мистер Стэнхоуп, вы ранены. Но сейчас вам лучше, гораздо лучше. Вы можете говорить? Если вам трудно, не говорите.

В глазах не появилось ни жизни, ни любопытства; но все будто помимо собственной воли Дуайта Стэнхоупа, в них зажегся слабый огонек.

— Вы не пройдете в мою гостиную? — сказал он ясным голосом.

Тут лицо раненого исказилось. Как будто что-то двинулось у него в груди, словно лопнула пружина. Он закрыл глаза.

Ник шикнул на Хэмли, испустившего хриплый тревожный крик. Но бояться было нечего. Дыхание Стэнхоупа было ровным, пульс относительно нормальным. Он просто спал легким, безмятежным сном человека, который вновь вернулся к жизни.

Глава 17

В это время наверху, в театре, Г. М. облокотился о стойку бара и задумался.

— Мне все равно, что вы скажете, — говорила Бетти, — но трико я не надену, и все.

— Ханжа! — поддразнивала ее Элинор. — Милая старушка Бет!

— Дело не в ханжестве. Я правда не потому! Просто… в трико есть что-то глупое. Сама не знаю, почему мне так кажется; кроме того, у нас и нет трико.

— Точно, — была вынуждена согласиться Элинор.

— Да еще щеголять в таком виде перед мисс Клаттербак! Ты же знаешь, мы не можем. Она никогда этого не забудет.

— Послушайте, — вмешался Г. М., выходя из транса и сурово оглядывая сестер. — Не хотите выступать в трико — бога ради. Наденьте лучшие нарядные платья. Наденьте что хотите. Только, ради бога, не мешайте мне сосредоточиться!

Ник, поднявшись по лестнице, нашел всю троицу в состоянии невероятного возбуждения. Бетти никак не могла успокоиться.

— Нет, серьезно, — говорила она, — неужели вы считаете, что у нас что-то получится? Мы с Элинор абсолютно не умеем показывать фокусы!

— А я вам отвечаю, — ворчал Г. М., — ничего страшного! Вы нужны мне для номеров «Исчезающая дама» и «Левитация»; я обучу вас за десять минут. Вам, главным образом, придется подавать мне те предметы, которые мне понадобятся. — Он нахмурился. — Чтоб мне провалиться! Не нравится мне эта сцена!

Он внимательно оглядел сцену. Сердцевина домашнего театра, оформленного в серых и золотых тонах, являла собой высокий, устланный ковром помост в арке. Г. М. подошел к электрическим щиткам у двери и принялся экспериментировать со светом. Помещение осветилось желтым и голубым. Сэр Генри включал то боковую подсветку, то огни рампы. Потом врубил верхнее освещение. Одновременно сбоку, на стенах, затянутых серыми портьерами, замигали лампочки за стеклянными призмовидными плафонами.

В результате экспериментов Г. М. Элинор, в черной юбке и алой блузке, напоминала персонаж из «Пера Понта». Бетти, в белом, была похожа на Маргариту из «Фауста». Капитан Доусон, сидевший в одной из крошечных лож и небрежно закинувший ноги на загородку, был просто капитаном Доусоном, и никем другим.

— Неплохо, неплохо, — ворчливо заметил Г. М. — Вы говорили, в полу на сцене есть люк?

— Их два, — сообщила Бетти. — Флавия обожала всякие сценические эффекты. Люки почти незаметны даже вблизи, потому что их скрывает рисунок ковра.

— Угу. Куда они ведут?

— В нижний этаж. Там расположены две гримерные — рядом с комнатами слуг.

— Занавес есть?

Элинор подошла к сцене, запрыгнула на нее и исчезла за аркой. Раздался щелчок, и сверху спустился киноэкран, к которому снизу для утяжеления был привязан грузик. Из-за кулис послышалось сдавленное ругательство. Экран рывками пополз вверх, и его заменили две кулисы из серого шелка; они выползли с двух боков и соединились посередине.

— Пожалуйста! — крикнула Элинор, высовываясь из-за кулис. — Если хотите закрыть камин, это тоже можно сделать, есть еще задник.

Г. М. все возился с освещением. Мигание раздражало глаз. Однажды весь свет зажегся одновременно, и Бетти возмутилась. Включая подсветку, Г. М. поймал на себе взгляд Ника.

— Если вы меня преследуете, — злорадно заметил Г. М., — то напрасно!

На самом деле, как огорченно отметил про себя Ник, все, кроме Бетти, отреагировали на его приход довольно прохладно.

— Ах, инспектор, перестаньте быть занудой! — не выдержала Элинор. Спрыгнув со сцены, она подошла к Г. М. и взяла его под руку. — Прошу вас, хватит вопросов!

— Я не собирался ни о чем спрашивать. Просто…

— Сегодня канун Нового года. Неужели вы не можете хоть на один день забыть о делах? Выпейте! Или вы не пьете?

— Конечно пью. Я только…

— Слушайте, инспектор прав, — заметил капитан Доусон. Он сбросил ноги с ограждения и встал. — Что толку притворяться? Мы все равно не уйдем от неприятностей. Задавайте вопросы, старина. Я знаю, что Элинор вам поможет.

— Нет, не помогу, — капризно возразила Элинор и тут же попыталась умаслить Ника: — Инспектор, милый! Прошу вас! Ну, побудьте хоть немного умницей!

Ник набрал в грудь побольше воздуха. Он чувствовал, как в организме разливается желчь.

— Отлично, — заявил он, — я сдаюсь. К черту все! — Он вынул из кармана блокнот, и только инстинктивная осторожность помешала ему швырнуть блокнот через всю комнату. — Как вы и говорите, сегодня канун Нового года. Если вы думаете, что я не хочу радоваться так же, как и вы… Впрочем, не важно. Хватит вопросов! Больше ни у кого ни о чем не спрошу, что бы ни случилось! Если я могу как-то помочь вам с представлением, я к вашим услугам.

Элинор просияла.

— Милый! — ликующим голосом произнесла она. — Так-то лучше! Значит, вы уже слышали? Наш Гомер… — она сжала плечо Г. М., — собирается стать Великим Кафузалумом! Мы собираемся загримировать его настоящим индусом, тогда дети ничего не узнают.

— Отлично! Чем я могу помочь?

Элинор задумалась.

— Сейчас мы покажем Гомеру, как поднимаются люки. Надеюсь, что вы с Бетти не наделаете глупостей; вы понимаете, что я имею в виду?

Элинор не шутила и не лукавила. Вид у нее был самый серьезный. Снова развернувшись, она подвела Г. М. и капитана Доусона к сцене и продолжала так, словно ее и не прерывали:

— Вы слышали, что сказала Бетти. Люков два. Один слева и один справа. Тот, что слева, простой — то есть крышка откидывается на петлях. Подниматься или спускаться можно по веревочной лестнице. Но тот люк, что справа, очень забавный, к нему прилагается механизм, действующий как лифт. Внизу есть рукоятка и лебедка. Если стать на крышку, можно двигаться вверх и вниз. Гомер, предупреждаю: надо, чтобы ваше представление прошло замечательно. Мисс Клаттербак очень глазастая и собаку съела на разных фокусах. Ее дядюшка во времена короля Эдуарда был личным другом самого Дж. Н. Маскелайна,[3] и она этого не забыла.

Г. М. бросил странный взгляд на Ника, когда Элинор уводила его прочь, таща с другой стороны капитана Доусона. Ник слышал, как они, смеясь и ругаясь, спускаются по узкой веревочной лестнице и исчезают под сценой.

Бетти в продолжение всего разговора не произнесла ни слова. Она стояла за стойкой и рьяно начищала полированную столешницу тряпкой.

Когда все ушли, в полутемном круглом театре воцарилась тишина. Ник подошел к стойке и взобрался на барный табурет.

Молчание.

Отложив тряпку, Бетти круто повернулась к полкам с бутылками. Она отвернула крышку, налила в бокал виски и подтолкнула к нему вместе с сифоном.

— Как я вас понимаю! — сказала она, не отрывая глаз от столешницы. — Вот, выпейте.

— В половине одиннадцатого утра?

— Виски вам не повредит. Наоборот, поможет.

Ник медленно покрутил бокал, не поднимая его. Он отчаянно пытался придумать подходящую тему для разговора. Бетти снова принялась вытирать стойку. Ник заметил, что здесь опять стоит блюдце, полное картофельных чипсов; и тут он кое о чем вспомнил.

— Мистер Нейсби будет на сегодняшнем представлении? — спросил он.

— Да, естественно. Он всегда бывает на них. А что?

— Ничего. Скажите, мисс… кстати, можно звать вас по имени? Не возражаете?

— Вы говорите как капитан Доусон, — ответила Бетти. — Конечно нет!

— Хорошо. Так почему дом назвали Домом Масок?

Рука с тряпкой замерла на месте.

— Спектакли Флавии Веннер, — Бетти быстро подняла глаза, — считались очень безнравственными. Зрители не хотели, чтобы об их визитах сюда стало известно. Поэтому Флавия требовала, чтобы все, фигурально выражаясь, носили маски; пока гости находились в стенах этого дома, предполагалось, что никто не знает, как они выглядят на самом деле.

Откуда-то из-под сцены до них доносились обрывки приглушенного разговора; Элинор вскрикнула, что-то упало с глухим стуком.

— Ларкин! — услышали они приглушенный возглас Элинор. — Ларкин, будьте другом, покрутите для нас лебедку. Она ходит на противовесах; управляться с ней легко, как крутить шарманку.

Ник все продолжал вертеть свой бокал.

— Маски! — сказал он. — Да! Вот именно! Нас одурачили искусной и ловкой маской…

— В переносном смысле?

— Да, в переносном. Самой ловкой и искусной маской из всех, какие я когда-либо встречал. И одновременно единственной, какая выглядела убедительно. — Он все никак не мог отделаться от мучившей его мысли.

— Ах! — невольно воскликнула Бетти.

Ник повернулся, чтобы проследить за направлением ее взгляда. Она смотрела на сцену. Серые шелковые кулисы уехали в боковины, и перед ними открылась полутемная пещера. Ник засмеялся было, но тут же осекся.

Снизу, подобно воплощению зла или нечистой совести в нравоучительных пьесах, медленно поднимались голова и плечи сэра Генри Мерривейла. Подъемник работал бесшумно, все зубцы и шестеренки были смазаны. Вот над сценой показались то, что раньше называлось талией, и ноги. С тихим стуком крышка ударила о доски пола, и Г. М. оказался на сцене.

Он разрушил чары, громко засопев. Сравнение с нечистой совестью оказалось верным. Постояв некоторое время без движения и словно ругаясь про себя, он сошел с подъемника, спустился со сцены и подошел к Нику.

— Послушайте, сынок, — проворчал он, оглядевшись по сторонам и убедившись, что их никто не подслушивает. — Вы, наверное, думаете, вы вбили себе в голову — чтоб мне лопнуть! — что старик недостаточно внимания уделяет делу, так ведь?

— Вы, сэр, — лицо, свободно изъявляющее свою волю.

Г. М. ткнул в него пальцем:

— Не смейте! Не хватало еще, чтобы вы начали изображать из себя брюзгу! Вы ведь полагаете, что я только слоняюсь повсюду без дела?

— Да.

— Ну что ж… Возможно, я немножко и лодырничаю. — Г. М. задумался. — Но… я столько лет мечтал о такой возможности! Вы, сынок, не понимаете философии фокусников.

— Да.

— То-то. Самый настоящий, неподдельный фокусник — простая душа, человек, преданный чистому искусству. Он не требует денег. Он не требует славы. Все, что ему нужно, — возможность выступать перед зрителями, любыми зрителями, которые не разбегаются, как только он закатывает рукава. — Г. М. разоткровенничался, что, вообще говоря, было ему несвойственно. — По крайней мере, я всегда прилипаю к месту, как только вижу фокусника. Понимаете?

— Да, кажется, понимаю.

Г. М. многозначительно прищурил один глаз:

— Но если вы думаете, что я совершенно забыл обо всем остальном…

Ник почувствовал громадное облегчение.

— Понимаю! Старший инспектор сказал, что, возможно, вы что-то затеваете.

— Вот как? Значит, Мастерс опять вмешивается? Ему кажется, что он — настоящий факир. Что он еще сказал?

— Он предложил нам сравнить наши наблюдения.

— Хм! Что ж! Я не против!

— Тогда скажите мне вот что: какова, по-вашему, главная проблема?

Г. М. глубоко задумался. Погладил себя ладонью по лысине, потер щеку, почесал подбородок и покачал головой.

— Главная проблема, — ответил он наконец, — костюм. У меня, конечно, есть индийский тюрбан от маскарадного наряда, который где-то откопала младшая из двух девиц. Но, видите ли, у меня нет халата с достаточно просторными карманами. Мне и вовсе не во что было бы нарядиться, если бы экономка не дала мне халат своего покойного мужа. Он погиб на…

— Сэр Генри! — позвала Бетти.

— Что?

Бетти подошла к Г. М. и ласково тронула за рукав.

— Мне серьезно кажется, — заявила она, кивком указывая на Ника, — что вы доведете инспектора Вуда до нервного припадка, если будете продолжать в том же духе. Он ведь вовсе не о представлении говорил! Он говорил о нашем деле.

— Так почему же он, чтоб ему провалиться, не сказал мне об этом прямо? — возмутился Г. М.

— Я так и сказал.

— Ладно, ладно! Не кипятитесь, сынок. Не все сразу.

Г. М. затих, уперев кулаки в бедра.

— Что-то подсказывает мне, — продолжал он спустя некоторое время, — что вы, по вашему мнению, нашли ответ на все вопросы.

— Да. По-моему, нашел.

— Вот как! В таком случае задам вам всего один вопрос. Есть много способов добиться ответа, но мой путь — самый короткий. И если вы дадите мне правильный ответ, мы обдумаем дальнейший план действий.

Ник положил блокнот на барную стойку и расправил плечи.

— Хорошо. Валяйте, спрашивайте!

— Как по-настоящему звали Эль Греко?

Наступила пауза.

Ник понимал: Г. М. не шутит. Наоборот. Он на полном серьезе ждал ответа. Ник готов был ответить на множество самых странных вопросов, но вопрос Г. М. поверг его в смятение. Он оглянулся:

— Здесь какой-то подвох? Ведь Эль Греко и звали Эль Греко, разве нет?

— Ах, сынок! Эль Греко означает по-испански просто «грек». Вы ведь не думаете, что его так окрестили?

На заднем плане вновь заработал подъемный механизм и пришла в движение крышка люка. Над полом показались голова и плечи капитана Доусона. Не переставая подниматься, он заговорил:

— Эй! Кто-то спрашивает, как по-настоящему звали Эль Греко? Это просто, как том такой-то в энциклопедии. Его звали…

— Трави канат! — проревел возмущенный Г. М. — Дело очень важное! Нам нужно кое о чем поговорить. Опускайте его!

Внизу подсвечивая фигуру капитана, мелькнул свет.

— Что он говорит? — спросила снизу Элинор.

— Говорит, опускай меня!

Капитан исчез; на лице его застыло застенчивое, но озадаченное выражение. Ник мялся.

— Надеюсь, — сказал он, — я не сделал из себя посмешище.Но я не понимаю, при чем тут Эль Греко.

— Не понимаете, сынок?

— Да; и Золотой человек тоже, если уж на то пошло. При всем к вам уважении я признаю: данную улику можно истолковать в единственном смысле. Позвольте дать вам подсказку.

Ник назвал фамилию одного известного литературного персонажа.

Г. М., начавший было отворачиваться, круто повернул назад, словно его укололи булавкой.

— Я также признаю, — продолжал Ник, — что в медицине я никогда не был силен, иначе еще одну улику я бы заметил гораздо раньше.

Г. М. глубоко вздохнул:

— Да, сынок. Да! Сдается мне, сейчас вы ее заметили.

Ум женщины, в данном случае Бетти, полон загадок. Но таинственные реплики, которыми в ее присутствии обменивались двое людей, способны довести женщину до отчаяния скорее, чем несчастная любовь или муж, надевший сомнительную шляпу.

До сих пор Бетти проявляла терпение. Но видимо, и у него были пределы. Переводя взгляд с одного на другого, она заломила руки.

— Вы раскусили штуку с кровью на липкой ленте? — осведомился Г. М.

— Да. Да, мне так кажется.

— А поцарапанное серебро? — Г. М. вытянул руку вперед, словно отталкивая что-то.

— О да. Тут никаких сомнений.

— А кровоподтеки и синяки на голове? Они не могли взяться ни от чего другого, так ведь?

— При данных обстоятельствах — да.

— Угу. Итак, возможно, вы догадались, чем я займусь во время показа фокусов, и никто ничего не заподозрит, тогда как, сделай я то же самое иначе, на меня тут же нападут. — На лице Г. М. появилась зловещая гримаса. — Сынок, у нас пока есть только версия. Нам надо ее доказать. А если мы докажем…

Между тем группа поддержки под сценой возилась с люком. На сей раз на сцене оказался Ларкин, которого рывком подняли вверх, как джинна из серо-золотого грота. Бросив извиняющийся взгляд в сторону бара, он снова ухнул вниз.

Ник покачал головой:

— Я все еще не понимаю вашей игры, сэр. — Он вспомнил предостережение Мастерса и встревожился. — Кстати! Вы ведь не собираетесь метать ножи, ловить пули или делать еще что-то в том же духе?

Г. М. зловеще хихикнул.

— Ах, сынок! Нет. Я не собираюсь срывать маски. Интересующая нас личность ни о чем не догадается. Я устрою просто развлечение, но, предупреждаю, оно будет колоссальным!

— Но…

— Об остальном позже. Чтоб мне лопнуть, когда же мне репетировать?

Следующим из люка выскочил Винсент Джеймс, которого Элинор призвала в помощь с нижнего этажа. Винс не позволил друзьям снова опустить себя вниз. Он сошел с подъемника, бесшумно, словно большой кот, спрыгнул со сцены и зашагал к бару. На нем был синий двубортный костюм с аккуратно повязанным старым галстуком, на котором еще различались цвета колледжа Харроу. В целом Винсент Джеймс был так небрежно элегантен, что Ник, вертевший в руке нетронутый бокал с виски, сразу вспомнил о том, что сам он небрит.

Винс посмотрел на него сверху вниз с дружеской снисходительностью и коснулся бокала.

— С утра пораньше? Смотри, дружище, так допьешься до белой горячки. Будь умницей и вылей скорее эту гадость!

Г. М. наградил Винса откровенно неприязненным взглядом.

— По-моему, вчера за ужином вы обмолвились, что утром намерены поиграть в сквош? — спросил Г. М.

— Я и собирался. В гараже первоклассная площадка.

— Что же случилось?

— Молодой Доусон дал задний ход. Странно; знаете, его ни за что на свете не заставишь принять участие в спортивных играх. А еще учился в Вестминстер-скул! Кстати, вспомнил. Врачи…

— Врачи? — переспросил Г. М.

— Да. Я думал об этом вчера, перед тем как заснуть. Врачи. По-моему, я должен вам сказать, что…

— Послушайте, сынок, — очень ласково сказал Г. М. — У меня много дел. Сваливайте-ка вы отсюда!

— Но разве вы не хотите послушать о…

— Нет! — отрезал Г. М.

— Странный вы господин, — задумчиво проговорил Винс с самыми добрыми, казалось, чувствами. — Кстати, вам надо что-то делать с вашим животиком. В вашем возрасте, когда расцвет сил уже миновал, лишний вес может стать опасным. Возможно, и портвейна вы пьете слишком много. Кстати, не обижайтесь, что я не восхищаюсь будущим представлением. Я вовсе не хочу вас обидеть. Просто благотворительные мероприятия всегда нагоняют на меня скуку, а скрыть ее я не могу.

Снова пришла в движение крышка люка; снизу хлынул свет, и на сцене оказалась ало-черная фигурка. Элинор поднялась наверх в поисках Винса. Сверкнули в улыбке белые зубы; она согнула колени, словно собираясь прыгнуть.

Тут случилось нечто настолько неожиданное, что все просто окаменели. Бетти Стэнхоуп внезапно откинула крышку барной стойки. Послышался деревянный стук. Она выскользнула из-за стойки, пробежала по залу и скрылась за дверью.

— Извините. — Ник поспешил за ней.

— Бетти! — позвал он, очутившись в коридоре. — Бетти!

Ответа не последовало.

Купол наверху Дома Масок представлял собой замкнутое пространство внутри замкнутого пространства. В стенах круглого зала не было ни щелей, ни окон. Но помещение театра окаймляла внешняя стена, до середины сплошь застекленная. Получилась кольцеобразная галерея трех-четырех метров шириной; по ней можно было гулять, обходя театр извне, и даже загорать, если было солнечно.

Ник посмотрел на лестницу. Ступеньки верхнего пролета не были покрыты ковром; он бы услышал, если бы Бетти побежала вниз.

— Бетти! — позвал он снова и зашагал по застекленной галерее. Стены были выкрашены в белый цвет; под ногами — соломенные циновки.

Здесь было холодно. Не морозно, но вполне достаточно, чтобы вспомнить о том, что за окнами зима. Через равные промежутки в стену были вделаны двери, выходящие на плоские площадки на крыше — сейчас доверху заваленные снегом.

— Со мной все в порядке, — произнес сдавленный голос. — Прошу вас, уходите! — Она стояла спиной к нему, прижавшись к стеклу, закрыв рукой глаза. — Со мной в самом деле все в порядке, — повторила Бетти. — Но если бы я пробыла там еще секунду, я бы, наверное, закричала. А кричать мне не хотелось.

Нику хватило ума промолчать.

— Сначала вы и Г. М., — продолжала Бетти. — Потом все начали подниматься из люка. Я не могла решить, смешно все это или ужасно трагично.

После очередной паузы она заговорила снова:

— Вы, случайно, не были на Монмартре? Когда-то давно там устроили глупую выставку в подвальчике под названием «Ад»… Театрик Флавии, который я всегда так любила, начал напоминать мне ту выставку. Мне казалось, что вот-вот с потолка упадет чучело змеи на веревке и зашипит на меня.

Ник оставался на месте, он оперся плечом о внутреннюю стену.

Он почувствовал, как высоко они находятся. Площадка, на которую выходила ближайшая дверь, подходила к башенкам нижнего уровня. Оттуда можно было спрыгнуть прямо в снег, такой белый, что у него даже был голубоватый оттенок. Со своего места Ник видел и спуск, и псевдовосточные башенки впереди.

— Там было слишком жарко, — сказал он, откашлявшись. — Вы не хотите… м-м-м… немного подышать воздухом?

Он понимал: ей нужен не свежий воздух, а возможность выпустить пар, дать выход сильным чувствам. Подойдя к одной из дверей, он схватился за ручку и потянул. Хотя дверь не была заперта, ее не пускал снег; Ник с трудом распахнул дверь под звон льдинок.

Бетти отвела ладонь от глаз и повернулась. Его удивило выражение страха на лице девушки.

— Ради бога, не выходите туда!

— Я и не собирался. Но в чем дело?

— Кажется, будто крыша плоская. Но она не плоская. В сухую погоду там достаточно безопасно, но под снегом и льдом…

Ник решил, что воздуха с нее достаточно. Порыв ветра взлохматил ей волосы. Ник попытался захлопнуть дверь, но та не закрылась до конца. Он снова хлопнул, а потом в третий раз; стекло треснуло, задрожало и со звоном упало к его ногам. Но когда он, зеленый от ужаса, огляделся по сторонам, Бетти расхохоталась.

У него полегчало на душе, когда он услышал ее смех; в глазах больше не было страха. Они потеплели, в них плясали веселые искорки. Бетти протянула к нему руки.

— Я самое нелепое создание на свете! — воскликнула она. — Вечно эти мои настроения! Перепады! Одни только перепады настроения. Бояться нечего, кроме моего собственного воображения. Знаете, давайте вернемся. Мне надо научиться фокусу «Исчезающая дама». Как вы думаете, что за представление покажет нам Г. М. сегодня вечером?

Глава 18

— Дамы и господа, — начал капитан Доусон. — Друзья! Уважаемые гости! Дети!

Капитан Доусон откашлялся.

Вздох восхищения, вырвавшийся из груди приглашенных детей, вызвал у него упоение.

К слову сказать, юные гости принарядились. Они были чистенькие до скрипа — отмыты почти до невероятного состояния. Девочки вплели в косы ленты, мальчики надели самые тесные крахмальные воротнички, способные причинить им наихудшие мучения. Новые скрипучие ботинки и туфли были начищены до зеркального блеска. Все — от торжественно настроенных малышей, усаженных в первом ряду, до самодовольных или, наоборот, застенчивых подростков сзади — хранили относительное молчание.

По обычаю, детей рассаживали по рядам согласно их росту; кроме того, перед первым рядом складных стульев, где сидели малыши, поставили дополнительный ряд кресел пошире, способных вместить пышные формы мисс Клаттербак, сэра Джона и леди Минстерстроук, майора Бэббиджа, мисс Дэрн, а также мистера и миссис Тэлбот. Когда какая-то малышка робко пискнула, что ей ничего не видно, мисс Клаттербак резко приказала ей не быть такой эгоисткой.

Священник, весьма здравомыслящий человек, сел сзади, чтобы присматривать за самыми буйными.

Кроме того, за рядами стульев выстроились слуги «Уолдемира», за которыми присматривала миссис Питерс, экономка.

За барной стойкой устроили импровизированную ложу. Ник, взгромоздившийся на высокий табурет, сидел рядом с Кристабель Стэнхоуп, доктором Клементсом и Буллером Нейсби. Пятое место было зарезервировано для капитана — он должен был присоединиться к ним после того, как выполнит свои обязанности ведущего. Элинор и Винсент Джеймс выступали как помощники режиссера, а Бетти была ассистенткой Великого Кафузалума.

В данный момент никого из всей четверки не было видно. Серые шелковые кулисы были задернуты, и перед ними в таинственном полумраке стоял капитан Доусон.

— Дамы и господа! — во второй раз начал он. — Друзья! Уважаемые гости! Дети!

Капитан снова откашлялся.

— Вот что я хочу сказать. — Он сунул было руки в карманы, но тут же снова их вынул. — Мы встретились в канун новогоднего праздника, когда принято желать друг другу счастья; вы понимаете, что я имею в виду?

— Правильно! Правильно! — Майор Бэббидж уважительно зааплодировал.

Мисс Клаттербак аплодировала тоже.

Дети хранили почтительное, но упорное молчание.

Почти всех их перед выходом из дому ухватывали за ухо и строго-настрого приказывали вести себя хорошо. Под присмотром мисс Клаттербак они протрусили с полмили по первому в этом году снегу, и им даже не разрешили толкать друг друга в сугробы. По прибытии в «Уолдемир» детям сообщили, что наверху «кое-кто очень болен», и велели ходить на цыпочках и разговаривать шепотом — что очень вредно для психического состояния. В новых скрипучих туфлях и ботинках затекали пальцы ног. Тугие воротнички резали шеи. В головах под расчесанными волосами роились разные мысли. И действительно, все, кроме разве детских психологов, заметили бы эти первые признаки надвигающегося взрыва.

— Да, желать друг другу счастья, — продолжал капитан Доусон. — От имени и по поручению хозяйки дома, миссис Дуайт Стэнхоуп, выражаю надежду, что всем вам понравятся многочисленные сюрпризы, которые, несомненно, вас ожидают.

— Правильно, правильно! — поддакнул майор Бэббидж.

— Правильно, правильно! — поддержала его мисс Клаттербак.

— Не стану затягивать вступительную речь; вас ждет настоящий праздник тайн и загадок.

— Ну и повеселимся же мы, — прошептала Кристабель почти в самое ухо Нику. — И зачем вообще беднягу Рыжика заставили произносить вступительную речь?

— Элинор настояла.

— Сегодня у нас в гостях знаменитый артист, известный во всей Европе и Америке как Великий Кафузалум! Великий Кафузалум… — тут капитан Доусон заглянул в записку, — настоящий индус.

— Разумеется, — громким шепотом уточнила мисс Клаттербак, — все знают, что это не больше и не меньше как сэр Генри Мерривейл.

— Он учился у индийских йогов и тибетских лам. Его таланты изумили весь мир! Сейчас вашим глазам предстанут настоящие чудеса. Волшебные предзнаменования, посланники с небес. Дамы и господа, гости и друзья… Великий Кафузалум!

Капитан Доусон спрыгнул со сцены и, пятясь, прошел назад.

Шелковые кулисы разъехались в стороны, как будто разорванные неким бесшумным взрывом. За ними зрители увидели сцену, задрапированную черным, с серебристыми столиками на одной ноге, а также прочим реквизитом, расставленным кое-как и сбивающим с толку. На авансцену быстрым шагом вышел сам Великий Кафузалум.

— Господи! — воскликнул сэр Джон Минстерстроук.

Кристабель бросила на сцену всего один взгляд, после чего прижала ладони к лицу и начала беспомощно раскачиваться на табурете.

Ник тоже посмотрел. И хотя он заранее готовился увидеть нечто ужасное, он не мог не вздрогнуть.

О вечерних платьях и костюмах принято говорить «безукоризненные». Костюм Великого Кафузалума безукоризненным назвать было нельзя. Возможно, владельцы модных ателье с Савил-Роу начали бы критиковать его наряд. Но одно бесспорно: на нем действительно был вечерний костюм. Белый жилет действительно был белым жилетом. Рубашка не торчала из брюк. Брюки были отглажены.

Никто не смог бы придраться ни к широкой черной в алую полоску накидке, наброшенной на плечи Великого Кафузалума, ни к его белым перчаткам. Эстетическая ошибка лежала в другой плоскости.

На голове у Великого Кафузалума красовался огромный пухлый тюрбан, украшенный приклеенным спереди фальшивым рубином, из-под которого торчал высокий белый плюмаж, похожий на радиоантенну в полицейской машине. Под тюрбаном все увидели широкое лицо шоколадного цвета, украшенное очками в черепаховой оправе. Глаза за очками взирали на публику с неописуемым злорадством. Лицо почти тонуло в огромной черной бороде, веером расходившейся от самых ушей.

Наконец-то и для детей началось что-то интересное!

По залу прошелестело дружное «О-о-о!» — признак восхищенного признания. Фокусник как будто сошел с картинки в книге.

— Какой искусный грим! — похвалила мисс Клаттербак. — Дети, конечно, вы поняли, что это только грим?

Великий Кафузалум замер и наградил мисс Клаттербак пронзительным взглядом.

— Видишь, Дорис? Видишь, Аннабел? Видишь, Марджери?

— Прошу вас, мадам; не надо, мадам.

— А ну-ка, ведите себя прилично, неблагодарные девчонки! Сидите тихо, а я буду рассказывать, к каким трюкам прибегнет этот джентльмен при показе своих фокусов.

Великий Кафузалум снова как-то по-особенному посмотрел на мисс Клаттербак.

Но вскоре он возобновил свой марш. Он зашагал, гордо неся свой живот, вперед, к рампе.

За ним шла Бетти в белом вечернем платье с оборками; на фоне темных кулис она казалась неземным созданием. Великий Кафузалум, тряхнув черной бородой, величественным жестом расстегнул накидку, сбросил ее с плеч и швырнул ассистентке. Он поднял вверх руки в перчатках и пошевелил пальцами, потом снял перчатки, и они исчезли, словно растворились в полумраке.

К сожалению, Великий Кафузалум сделал слишком широкий шаг.

Тюрбан с плюмажем свалился у него с головы, грациозно взмыл в воздух и словно поплыл в сторону.

Последний жест, видимо, был условным знаком. Как будто по договоренности с небесными силами, сверху вдруг опустился большой и тяжелый киноэкран; он ударил Великого Кафузалума точно по лысой макушке.

— Черт его побери со всеми разом! — послышался откуда-то сзади женский голос.

Маленький театр славился замечательной акустикой.

Наступила ужасная тишина. Мисс Клаттербак встала с кресла, развернулась кругом и внимательно оглядела всех детей по очереди: не смеет ли кто смеяться.

Происшествие продемонстрировало, сколь сильным влиянием обладала мисс Клаттербак. Когда представители подрастающего поколения сначала наблюдают, как взрослого человека со всего размаху бьет по макушке тяжелый экран, а потом слышат сочнейшее ругательство, произнесенное в присутствии священника, результат совершенно предсказуем.

Правда, по залу пробежала волна дрожи. Самые младшие по-прежнему молчали и торжественно взирали на сцену. Какой-то двенадцатилетний мальчишка в заднем ряду скорчился, как будто его тело свело судорогой, и его пришлось вывести. Несколько слуг сползли вниз по стене и закрыли лица руками.

Что же касается самого Великого Кафузалума, его самообладанию могли бы позавидовать многие британские боксеры. Он зашатался, но не рухнул. После инцидента из-за нависающего экрана можно было видеть только его дрыгающиеся ноги.

Но когда экран рывками пополз вверх, все увидели его лицо с величественным и надменным выражением, обращенное к небесам. Он сделал шаг назад, и тюрбан, покончив с вежливым приветствием, взмыл в воздух и приземлился на голове у фокусника.

— Очень весело, правда? — воскликнул майор Бэббидж.

Наградив публику убийственной улыбкой и косо, кое-как угнездив тюрбан на голове, Великий Кафузалум приступил к делу. По-прежнему не произнося ни слова, он быстро показал, так сказать для затравки, несколько простейших фокусов с разноцветными платками. Потом поднял руки и продемонстрировал публике большую стеклянную чашу.

Великий Кафузалум поставил чашу на стол. Взял графин и до половины налил в него воды. Потом жестом подозвал к себе Бетти. Ассистентка приблизилась довольно неуверенной походкой, неся большой поднос с кучками цветного песка: красного, синего и желтого.

Последовало священнодействие — Великий Кафузалум закатал рукава до локтей. Схватив обеими руками по пригоршне цветного песка, он бросил их в воду и перемешал. Мешая песок с водой, он энергично крутил руками, отчего брызги летели во все стороны, — благородное зрелище, которое проникло в самую душу зрителей. Когда смесь в чаше приобрела достаточно отвратительный цвет, он сделал повелительный жест.

— Йя Аллах! — сказал Великий Кафузалум. Погрузив обе руки в воду, он принялся выуживать оттуда горсть за горстью разноцветный песок и щедро разбрасывать его вокруг себя или кидать на ковер. Песок оказался совершенно сухим.

Первые робкие хлопки вскоре переросли в шквал аплодисментов.

Мисс Клаттербак натянуто улыбнулась:

— Видишь, Дорис?

— Да, мисс Клаттербак. Черт его побери со всеми разом!

— Любимый фокус милого мистера Маскелайна; он проделывал его еще тридцать лет назад. — Громкий свистящий шепот мисс Клаттербак было слышно во всем зале. — Секрет заключается в том, что… Ты что-то сказала, Дорис?

— Нет, мадам.

— Секрет заключается в маленьких водонепроницаемых мешочках, заполненных сухим песком. Мешочки бросают в чашу, закидывая полными пригоршнями рассыпного песка, а мутная вода мешает их разглядеть. Фокуснику остается только вытащить мешочки, незаметно надорвать их и высыпать сухой песок; обрывки он, прикрыв ладонью, кидает назад, в воду.

Великий Кафузалум остановился и снова посмотрел на мисс Клаттербак.

— Ха-ха-ха! — залилась мисс Клаттербак.

Внимательный наблюдатель заметил бы, что Великий Кафузалум медленно постукивает носком туфли по полу.

Но его ужасное лицо оставалось по-прежнему невозмутимым.

Он подошел к кулисам, за руку выдернул оттуда Элинор и с крайне надменным видом потащил ее за собой по сцене. Элинор, в голубом платье, посмотрела на зрителей и глупо хихикнула.

Великий Кафузалум принялся разглядывать обычный на вид деревянный стул. Потом взял экземпляр газеты «Тайме», развернул его, разложил на полу, как бы показывая, что внизу нет никаких люков, а сверху поставил стул.

Элинор уселась на стул. Обменявшись с ней двумя-тремя быстрыми репликами шепотом, Великий Кафузалум вытащил откуда-то громадный кусок малинового шелка. Покрутив его перед собой в духе Айседоры Дункан, фокусник накрыл Элинор и стул тканью. Сверху он набросил простую накидку, ниспадавшую до пола.

— Знаете, что я вам скажу? — шепотом осведомился майор Бэббидж.

— Что? — холодно ответил лорд Минстерстроук.

— Ужасно весело, — заявил майор. — Ей-богу! — добавил он, как будто только что это понял.

— О-о-о! — дружно, разом выдохнули представители молодого поколения.

— Ничего себе!

— Черт побери со всеми разом!

Ник был вынужден признать: эффект был самый что ни на есть поразительный. Он мысленно похвалил старика.

Сделав несколько таинственных пассов руками, Великий Кафузалум сдернул верхнюю накидку. Под ней оказался стул. Газета «Таймс» была на месте. Но и Элинор, и закрывавший ее кусок малинового шелка разом исчезли, испарились, пропали с глаз, как лопнувший мыльный пузырь.

На сей раз все аплодировали искренне, хлопая в ладоши и надрываясь от восторга. Нику показалось, что от шума сейчас слетит купол здания. Детям не просто понравился фокус; они дали волю давно подавляемым чувствам. Тринадцатилетние мальчишки повскакали с мест и вопили что было мочи.

На невозмутимом лице Великого Кафузалума мелькнуло выражение удовлетворенности. Он вышел на авансцену и низко поклонился — насколько позволял его живот.

— Сейчас, — объявила мисс Клаттербак, — вы видели фокус Ботье де Колта «Исчезающая дама», усовершенствованный Чарлзом Бертраном.

Великий Кафузалум застыл на месте.

— Его секрет, — продолжала мисс Клаттербак, — заключается главным образом в стуле. Он сконструирован так, что из каркаса поднимаются проволочки, которым можно придать форму человеческой головы, плеч и коленей. Сиденье раскрывается. Газета на самом деле искусно разрезана.

Великий Кафузалум чуть наклонил голову. Пальцы, которыми он прикрыл глаза, забарабанили по лбу. Кристабель Стэнхоуп чуть не плакала.

— Все было бы чудесно, — прошептала она, — если бы не эта ужасная женщина. Инспектор, вы ничего не можете с ней сделать?

— Не уверен, что в том есть необходимость, — ответил Ник.

— Что значит — не уверены?

— Если ваша мисс Клаттербак будет продолжать в том же духе, что-то подсказывает мне, что скоро она получит по полной программе.

— Когда Элинор Стэнхоуп сидела на стуле, скрытая под накидкой, — продолжала тем временем мисс Клаттербак, — она подняла проволочный каркас и тут же быстро проскользнула вниз через поднятое сиденье. Под искусно разрезанной газетой, разумеется, находится люк, куда она и удалилась; и все это время вам казалось, будто вы видите под накидкой ее голову и плечи. Проволочный каркас достаточно быстро складывается. Что же касается исчезающего куска ткани, мистер Бертрам обычно…

Хорошенького понемножку. Внезапно дернувшись, Великий Кафузалум сорвал с головы тюрбан, яростно швырнул его на пол и прыгнул на него. Хотя он и не рассчитывал на такой эффект, его последняя выходка вызвала почти столько же аплодисментов, сколько и исчезнувшая дама.

— Интересно, что он сейчас покажет? — прошептал майор Бэббидж. — Может, он съест свой тюрбан?

— Сэр Генри, нет! — умоляющим тоном воскликнула Кристабель. — Ради всего святого, не надо!

Каким-то чудом Великому Кафузалуму удалось восстановить равновесие и взять себя в руки. Несколько раз глубоко вздохнув, он поднял с пола тюрбан и нахлобучил его на голову. Тюрбан слегка помялся; перья плюмажа надломились и теперь свисали под углом сорок пять градусов. Если раньше иллюзионист напоминал восточного владыку, то теперь он стал похож на восточного владыку после ожесточенного спора с одной из самых темпераментных обитательниц своего гарема.

— Дамы и господа, — пропел Великий Кафузалум густым басом.

В зале немедленно воцарилась тишина. Великий Кафузалум глубоко вздохнул.

— Гуляя позавчера по Стрэнду, — начал он скороговоркой, свойственной всем фокусникам, — так вот, гуляя позавчера по Стрэнду, я встретил одного приятеля, мистера Эрнеста Бивина. И он сказал…

— А как же индийский фокус с веревкой?

Не стоит думать, будто подобный вопрос мог исходить от мистера Бивина. Его задал шофер, стоявший у стены со скрещенными на груди руками.

Великий Кафузалум закрыл глаза.

— Вы сказали, что умеете показывать индийский фокус с веревкой. Так вот какое мое мнение: показывайте! А мы посмотрим!

— В самом деле! — Мисс Клаттербак в исступлении заломила руки.

— Тот джентльмен, — Великий Кафузалум кивком указал на шофера, — хочет посмотреть индийский фокус с веревкой.

— И я тоже! — заявила мисс Клаттербак. — Но должна заметить, миссис Стэнхоуп, что в вашем доме прислуге, по-видимому, позволено слишком многое…

Великий Кафузалум почесал огромную бороду.

— И та дама, — продолжал он, — тоже хочет посмотреть индийский фокус с веревкой. Верно?

— Дорогой мой, прошу вас, не делайте из себя посмешище. Такого фокуса не существует.

— Неужели?

— Конечно!

Великий Кафузалум поправил очки. Положив одну руку на пояс спереди, а другую заведя за спину, он поддернул на себе брюки, как моряк. Расправив плечи и зловеще ухмыляясь на манер пирата Черная Борода, который приветствует офицеров захваченного испанского галеона, он наклонился и вытянул вперед руку.

— Поднимитесь на сцену, мадам, — пригласил он.

— Как по-вашему, все кончится благополучно? — прошептала Кристабель.

— Уверен, что нет, — ответил Ник.

— Лично я считаю, — Кристабель разглядывала застрявшие в бороде Великого Кафузалума крупинки разноцветного песка, — пусть делает со старой ведьмой что хочет. Надеюсь, он ее проучит. Но…

— Инспектор Вуд!

— В самом деле! — ледяным тоном начала мисс Клаттербак.

— Идите, Эмма, — заревел майор Бэббидж, толкая свою соседку локтем в бок. — Будьте умницей! Шагайте!

— Инспектор Вуд!

Наконец Ник услышал настойчивый шепот, доносившийся откуда-то сзади.

Внезапно он понял, что они с Кристабель остались одни в импровизированной ложе. Он не заметил, когда вышли остальные. За ним, напряженный и сосредоточенный, стоял Ларкин. Над стойкой горела лампа, и он увидел, что лицо Ларкина, хотя и спокойное, бледно и покрыто испариной.

— Прошу прощения, мадам. Сэр, можно вас на пару слов? Дело довольно срочное.

Всегда одно и то же! Стоит только расслабиться и начать радоваться жизни, как происходит нечто, разбивающее спокойствие вдребезги. Кристабель обернулась к дворецкому.

— Надеюсь, ничего не случилось? — прошептала она и посмотрела на часы. — Половина пятого. Чай подадут детям в пять?

— Да, мадам. Все уже готово. Прошу вас сюда, сэр.

В полутемном, переполненном зальчике было невыносимо жарко.

Ник не замечал жары, пока не выбрался наружу следом за Ларкином. Тем временем Г. М. со сцены попросил нескольких джентльменов также подняться к нему. Ник так и не понял, зачем Великому Кафузалуму столько помощников. Ларкин открыл дверь и придержал ее, пропуская Ника вперед.

Снаружи, на террасе, Ник сразу озяб. В подступающих сумерках казалось, что белые стены стали как будто светлее и ярче неба. Ник осторожно закрыл за собой дверь; до него донеслись взрывы хохота, проникающие даже через обитые войлоком стены.

— Что такое? — спросил он. — Вы выполнили мои указания? Сравнили метки из прачечной?

— Да, сэр. Они принадлежат мистеру Стэнхоупу. Но…

Неприятно видеть, как человек теряет самообладание. Лицо Ларкина сделалось совершенно белым. Чтобы не упасть, ему пришлось ухватиться рукой за белый подоконник.

— Что такое, говорите же? Что же случилось?!

— Мистер Стэнхоуп… — ответил Ларкин. — Он мертв.

Глава 19

— Уверяю вас, рецидива не должно было быть! — закричал Ник после такой долгой паузы, что ему показалось, будто они стоят так уже несколько минут. — Утром он хорошо себя чувствовал! Он хорошо себя чувствовал несколько часов назад!

— Это не рецидив, — ответил Ларкин.

Они переглянулись.

— Тут чей-то злой умысел, — продолжал Ларкин. — Когда он спал, злоумышленник вошел в комнату и задушил его подушкой.

За окнами по небу бежали кучевые облака. Несмотря на звукоизоляцию стен, из зрительного зала донесся еще один взрыв хохота. Ник понимал: произошло то, чего он все время боялся. Теперь он и сам не сможет отдохнуть, и другим не даст жить спокойно.

— Но как же те, кто должны были его охранять? Хэмли и тот, другой? Его нельзя было оставлять одного ни на секунду!

Ларкин отпустил подоконник и выпрямился.

— Хэмли крепко спит. Храпит на стуле, раскрыв рот. — Дворецкий взволнованно поднял руку, словно желая прикрыть ею глаза. — Откуда мне было знать? Он постоянно твердил о том, как он устал. Но я не подумал, что он настолько утомился. Некоторые пойдут на что угодно, лишь бы уклониться от тяжелой работы. Я знаю по опыту.

— Кто нашел его?

— Я, сэр.

— Когда?

— Только что.

Ником овладело горькое отчаяние. Каждая клеточка его организма знала: сбылись самые худшие опасения. Когда первое потрясение прошло, осознание проникло в сердце его и душу.

Мог ли он предотвратить печальный исход? Да, если бы сам сидел у постели Стэнхоупа, не выходя из его спальни все двое суток. А иначе — никак. Да и не слишком это было бы осуществимо. Как бы там ни было, он получил горькую пилюлю.

Правда, Стэнхоуп — не родной отец Бетти. Но…

— По крайней мере, — услышал он голос Ларкина как сквозь завесу, — мне показалось, что его задушили. И еще одно, сэр, из-за чего мне кажется, что убийца ненормальный. Совершенно спятил, полный псих. Прошу вас, пойдите и посмотрите сами.

Когда они, толкаясь, сбежали на три лестничных пролета вниз, им казалось, будто, кроме них, в Доме Масок никто и ничто не движется.

Дверь в спальню Дуайта Стэнхоупа стояла распахнутая настежь. Ник еще издалека услышал храп Хэмли.

Снова полумрак; медная лампа в углу отбрасывала яркие лучи света, в которых виден рисунок ковра. Хэмли сидел на своем обычном месте, закинув ноги на подлокотник кресла, сгорбившись, уронив голову на грудь. Время от времени голова его, словно подброшенная собственным храпом, слегка подпрыгивала.

Дуайт Стэнхоуп лежал почти так же, как запомнилось Нику с утра, если не считать того, что руки его теперь были широко раскинуты в стороны, а под головой у него была только одна подушка.

Вторая подушка лежала сбоку. Следов борьбы не было заметно. Насильственную смерть косвенно выдавали лишь неестественный изгиб шеи, посиневшее лицо да одеяло, сброшенное в сторону, словно его отшвырнула дернувшаяся в конвульсии нога. Однако первым делом в глаза бросалась единственная нелепая подробность.

На грудь мертвецу кто-то поставил блюдце с водой.

Ник быстро посмотрел на прикроватный столик. Он живо помнил: утром в блюдце стояли два пузырька с лекарствами да рядом был графин с водой. Блюдца на столике больше не было. Оно стояло на груди Стэнхоупа; свет лампы падал на поверхность воды, неподвижную, как грудь мертвеца. Хэмли снова всхрапнул, дернулся и затих.

— Вот что я имел в виду, — прошептал Ларкин. — Блюдце!

— Да. Когда, вы сказали, вы его нашли?

— Только что, перед тем как я поднялся к вам наверх.

Ник посмотрел на часы:

— Значит, примерно в половине пятого? Похоже на то. Зачем вы вообще сюда зашли?

Ларкин плотно сжал губы.

— Сэр, я услышал, как вот он храпит. Вот зачем. В доме было тихо, как в могиле, — и не захочешь, а услышишь. И еще… Когда я повернул ручку двери, я готов был поклясться, что слышу, как кто-то убегает.

— Шаги?

— Да, сэр.

— Куда убегает?

— Трудно сказать. Может быть, в гардеробную? — сам себе не веря, произнес Ларкин, поворачиваясь в сторону гардеробной, и тряхнул коротко стриженными седеющими волосами.

— Но вы никого не видели?

— Никого, сэр.

Ник подошел к кровати, чтобы взглянуть на человека, которого убили дважды. На сей раз никаких сомнений не возникало. Ник оттянул покойнику веко; он заметил на лежащей сбоку подушке две засохшие струйки крови. Носовое кровотечение! Значит, его и правда задушили. Принимая во внимание беспомощное состояние Стэнхоупа, убить его было нетрудно. Тут Хэмли испустил такую громкую, с переливами, руладу, что в комнате, где находился мертвец, это показалось непристойностью. Ник понял, что нервы его на пределе и долго он не выдержит.

— Ради бога, разбудите его! Но сразу разверните и вытолкайте отсюда, чтобы он ничего не увидел.

— Да, сэр.

— И не ругайте его. Просто выясните, что ему известно, если он вообще что-то заметил. Еще постарайтесь найти доктора Клементса. Совсем недавно он был в театре. И еще одно: никому ничего не говорите, кроме сэра Генри Мерривейла, если увидитесь с ним наедине.

Хэмли проснулся с громким шумом, как боксер, которого облили водой. Ларкин, сторонник строгой дисциплины среди подчиненных, толкнул его в спину и выставил из комнаты. Ник все смотрел на блюдце с водой на груди мертвеца — конечно, его не без причины поставили туда, — но размышлял совсем о других вещах.

Почему, ну почему убийцы такие глупцы?

Неужели они считают себя настолько умными, что верят, будто их невозможно поймать? А может, ни о чем не думают, а просто полагаются на удачу?

Ирония заключалась в том, что убийца задушил совершенно беспомощного человека подушкой после того, как полиция собрала против него неопровержимые доказательства. Никто не сомневался в том, кто именно совершил первое, неудавшееся покушение. Если принять во внимание все отягчающие обстоятельства, это тянет на смертный приговор. Убийце грозит виселица. Неужели он полагал, будто дело того стоит? Несомненно. Для такого, как он, мотив играет первостепенную роль. Но когда Ник представил себе, как палач связывает руки убийцы, ему стало дурно.

— Молодой человек! — позвал чей-то голос.

Голос звучал нерешительно, как будто его обладатель хотел о чем-то посоветоваться. Буллер Нейсби, в котелке и пальто, успел пройти половину пути к кровати, прежде чем Ник его увидел. Мистер Нейсби выглядел стариком, к тому же больным стариком.

— Молодой человек, извините меня. Неужели он…

— Да. Он умер.

— Господи, помоги бедняге! — Мистер Нейсби снял шляпу. Потом он замолчал, и Нику не пришло в голову ни одно замечание, пока мистер Нейсби снова не заговорил. Лицо его скривилось в горестной гримасе, читалась на нем и искренняя жалость. Но голос стал резким совсем от другого чувства. — Почему у него на груди блюдце?

— Почему вы спрашиваете, сэр?

— Не отвечайте вопросом на вопрос! — возмутился мистер Нейсби. — Я устал! Вы все время со мной пикируетесь. Почему у него на груди блюдце с водой? Это вы поставили его туда? Нет? Тогда почему оно там?

— Я понимаю ваш интерес, — сказал Ник. — Не в первый раз мы слышим о блюдце с водой. Погодите! Прежде чем вы станете отрицать… — Мистер Нейсби открыл рот, — вспомните, что было вечером в четверг. В районе одиннадцати часов. Где были вы?

— В театре, с… с ним. Да.

— Правильно. Вы ели картофельные чипсы, брали их из блюдца, стоявшего на барной стойке. Собственно говоря, вы съели их все. Кто вошел потом? Элинор Стэнхоуп. И что она сделала, среди прочего? Она зашла за стойку, чтобы налить себе выпить. Она заметила пустое блюдце. Она… но вы, конечно, и сами помните, что было дальше?

Мистер Нейсби резко, неприязненно взмахнул котелком, который держал в руке.

Ник видел ту сцену во всех подробностях, во всех красках. Элинор, в белом платье и жемчугах, схватила блюдце и подставила его под струю воды. Наполнила его до краев и поставила на стойку. Ее слова зазвучали у него в ушах: «Вы знаете, что это значит?» И потом: «Если бы я умерла… или умирала…»

Мистер Нейсби постучал твердым ободком котелка по верхней губе.

— Помнить — не значит понимать, — возразил он.

— Верно. Но слова вы помните?

— Зачем мне их помнить?

— Затем, что вам, возможно, придется повторить их в суде под присягой.

Казалось, глаза мистера Нейсби провалились в глазницы.

— Давать показания против девочки? Чушь!

— Не обязательно давать показания против кого бы то ни было. Просто подтвердить, что вы слышали данные слова.

Мистер Нейсби проигнорировал реплику Ника.

— Я собирался домой, но сейчас никуда не пойду. Возможно, я им понадоблюсь. Какой ужас! — Он быстро пригладил волосы. — А я-то думал, молодой Дуайт пытался украсть собственные картины, чтобы получить страховку! Мне надо было быть умнее. Он ведь не выносил мошенничества и обмана!

— Да, — кивнул Ник, — не выносил.

Сверху донесся какой-то шум; слабый топот и грохот, который постепенно усиливался, приближаясь. Ник понял, что это значит. Первыми из зала выбежали мальчишки, которым не терпелось поскорее попасть вниз. Представление закончилось; можно рассчитывать всего на несколько минут относительного спокойствия.

Поманив за собой мистера Нейсби, он вышел в коридор и запер дверь снаружи. Они стояли в галерее, на площадке главной лестницы. Сверху спускалась первая партия гостей. Роджерс, Эмори и другие лакеи, которых Ник не узнал, выстроились в холле, готовясь сдержать поток и направить его в нужное русло.

Сначала мальчики вели себя сравнительно тихо и даже как-то подавленно. Скоро они начнут обмениваться впечатлениями, голоса зазвенят все выше, все громче, и наконец тишина взорвется, как ракета. Но в данный момент все были еще под впечатлением недавно увиденного. На раскрасневшихся лицах было то же восхищенное выражение, что можно увидеть на лицах меломанов после концерта Бетховена. Один голосок, выражающий общее мнение, с благоговейным трепетом заявил:

— Представление — блеск! Правда, супер?

Никто ему не ответил.

Вторую волну вел за собой приходской священник, мистер Таунсенд. На его лице застыло странное выражение.

Но самый большой затор вызвало появление третьей волны. Дело в том, что с третьей партией по лестнице спускался сам Г. М., по-прежнему в костюме и гриме Великого Кафузалума. С двух сторон к нему прильнули две маленькие девчушки. Мальчики, презиравшие столь явное выражение дружбы, тем не менее старались держаться к нему поближе и жались к Г. М., как индейцы жмутся к костру; при этом они тараторили быстрее, чем газетные репортеры.

— Вы понарошку швырнули мисс Клаттербак в люк? Она еще придет или пропала насовсем?

— Зачем вы ее так связали? Это и был индийский фокус с веревкой?

— А кляп зачем?

— У нее правда в сумочке была спрятана бутылка джина?

— Почему она не вышла из-за барной стойки, как вы говорили?

— Видите ли, сынок, что-то не заладилось с заклинанием. На таких вредных старых гиен очень трудно навести порчу. Вам кажется, что вы их поймали, а они ускользают. По-моему, сейчас она на полдороге домой.

— Вы научите нас наводить порчу?

— Ну конечно! Хотите?

— Откуда вы взяли столько цветных лент, которые извлекли из-под жилетки у того джентльмена? Вы спрятали их заранее в рукаве?

Но и девочками тоже нельзя было пренебречь.

— Пожалуйста, мистер Кафузалум, дайте ваш автограф! Вот моя тетрадка!

— И мне!

— Конечно, куколка. Только в другой раз. Спускайтесь вниз, вас ждут мороженое и торт.

— Пожалуйста, мистер Кафузалум! Прошу вас, распишитесь вот здесь.

— Ну хорошо, куколка: вот, пожалуйста. А теперь — прочь!

— Спасибо огромное, мистер Кафузалум. До свидания!

Холл звенел ребячьими голосами.

Г. М. стоял наверху, уперев кулаки в бедра, и выжидал, пока последний маленький гость спустится вниз. Затем он вперевалку подошел к Нику и мистеру Нейсби.

— Ларкин вас разыскал? — осведомился Ник.

— Угу. Похоже, я немного все запутал, да? Подождите здесь. Сейчас вернусь.

Боковым коридором он прошел в свою спальню. Когда через пять минут он вернулся, все следы Великого Кафузалума исчезли, кроме неуклюжего фрака. Во рту он катал незажженную сигару; лицо исказила горькая гримаса.

— Вы никак не могли предотвратить этого! — сказал Ник.

— Да. И вы тоже.

— Я все время твержу себе то же самое, — признался Ник, — но знаю, что лгу себе. Я должен был следить не за мистером Стэнхоупом; мы охотимся за самим дьяволом. Вечер! Развлечения! Все свидетели до одного мирно пребывают наверху. Охранник спит мертвым сном. Идеальная возможность — проще не бывает! — Он щелкнул пальцами.

Г. М. продолжал катать во рту сигару.

— Если что-либо способно вас утешить, сынок, то я добыл последнее доказательство.

— А! Я так и думал. Никаких сомнений?

— Ни тени, сынок.

— Значит, все сходится, — заявил Ник. — Я готов рискнуть и произвести арест, если вы меня поддержите.

Г. М. кивнул. Потом снова отошел от них и направился к спальне Дуайта Стэнхоупа. Он отпер дверь, вошел, отсутствовал две минуты и после того вышел. Когда он вернулся на площадку, на лице его застыло еще более непреклонное и горькое выражение.

— Я вас поддержу, — ответил он. — Знаете ли… — сигара перекатилась в другой угол рта, — я говорил, что существует такая вероятность, но кто, черт побери, предполагал, что он действительно попробует! Что ж, сделанного не вернешь. — Его широкое лицо разгладилось. — Все как-то складывается. Зато я имел удовольствие избавить семейство Стэнхоуп от чумы…

— Вы имеете в виду мисс Клаттербак?

— Да. Чума, повторяю, такого сорта, которая портит Англию. Поэтому сейчас мы можем избавиться от вредителя другого рода, который встречается так же часто и почти так же опасен. От змеи.

Буллер Нейсби, успевший надеть котелок, неподвижно стоял у мраморной балюстрады. И Г. М., и Ник, казалось, забыли о нем. Он откашлялся.

— Они… там, наверху… уже слышали?

— Нет, — сказал Г. М.

— Тяжелая будет новость.

— Разумеется. И для одной из них тяжелее, чем для остальных.

— Кто же скажет им?

— Никто пока не собирается, — ответил Г. М. — Прежде чем они узнают, мы заставим всех поломать голову над проблемой змеи. К тому времени найдется какой-то выход. Я надеюсь.

— Молодой Дуайт любил своих родных, — сказал мистер Нейсби.

— Да! — заревел Г. М. с неподдельной яростью. Вынув изо рта сигару, он что было сил хлопнул ладонью по балюстраде. Снизу слышался возбужденный гул ребячьих голосов, эхом отражавшийся от мраморных стен. — Вот именно! — продолжал Г. М. — Он любил своих родных, из-за чего его и убили. Если бы этот скрытникдоверился хотя бы кому-нибудь — кому-нибудь! — хоть на долю секунды, он бы сейчас не лежал там мертвый. Но что толку сокрушаться о сбежавшем молоке? Оплакивать больше некого. Пошли, сынок. А дверь пока лучше запереть.

Мистер Нейсби облизнул губы.

— Вы хотите всем рассказать?

— Да, таков был мой замысел.

Буллер Нейсби едва заметно дернулся.

— Сэр, я старинный друг семьи…

— Угу. Более того, если мне правильно сообщили, самой значимой уликой в деле стала одна реплика, сказанная Дуайтом Стэнхоупом в четверг вечером и обращенная к вам. Хотите пойти с нами и посмотреть финал? Во имя Господа, предупреждаю вас, это действительно финал!

Мистер Нейсби колебался всего минуту.

— Я пойду с вами, — заявил он.

Глава 20

— Ах! — вскричала Кристабель. — Мне не хватает Великого Кафузалума! Я полюбила Великого Кафузалума — особенно после того, как он блестяще избавился от мисс Клаттербак!

— Да. — В голосе Бетти послышались нотки озабоченности. — Но она перепугана до смерти! Макговерну пришлось везти ее домой в санях. Она говорит, что подаст на Г. М. иск в суд о возмещении ущерба.

— И подаст, — кивнула Элинор. — Старая стерва получила то, что заслуживала, вот и все.

— Кстати, — вмешался Г. М. таким странным тоном, что все посмотрели на него, — если у вас есть время, я хотел бы поговорить еще кое о ком.

В домашнем театре их осталось совсем немного.

Горели только настенные светильники за стеклянными призмами, освещая помещение желтым светом; в зале царила таинственная полутьма. Сваленные в кучу складные стулья являлись наглядным свидетельством вторжения и исхода. Из-под ковра придется потом долго выметать кусочки фруктов и ириски. Кто-то потерял ленту. Сцена оставалась в темноте, несмотря на распахнутые кулисы, за которыми в беспорядке громоздился реквизит иллюзиониста.

В кресле в заднем ряду с удобством развалилась довольная, ликующая, усталая Элинор. Бетти прибиралась в баре.

— Поговорить? — нахмурилась Кристабель. — Сейчас? Но мне нужно вниз, к гостям.

— Мадам, — возразил Г. М., — по-моему, не стоит.

Он подошел к сцене и опустился на край лицом к присутствующим. Кристабель развернула стул и, бросив на Г. М. озадаченный взгляд, села.

Не было произнесено ни одного слова, не высказано ни одного намека. И все же трое мужчин, помнивших, какое было лицо у мертвого человека этажом ниже, вероятно, прихватили с собой часть атмосферы той комнаты. Г. М., Ник и Буллер Нейсби не могли бы избавиться от гнетущего впечатления, даже если бы хотели. Г. М. бесстрастно спросил:

— А где остальные?

— Какие остальные? — крикнула сзади Элинор. — Рыжик и Винс чинят подъемник. В него попал подол платья Бетти, и он сломался. Хотите, чтобы они пришли?

— Сейчас же, — кивнул Г. М. — Доктор, вы лучше сядьте.

Доктор Клементс, чье бледное лицо заметно контрастировало с темными бородкой и усиками, поспешил вперед и споткнулся о поваленный стул. К изумлению присутствующих, доктор, которого минуту назад не было в зале, как будто материализовался из серой шторы на стене.

— Моя дорогая миссис Стэнхоуп, — начал он. — Мне никто ничего не сказал! У меня не было возможности увидеть…

— Погодите! — резко перебил его Г. М. — Вы тоже лучше садитесь с нами, сынок.

Из-за сцены вышел до того невидимый Ларкин; фигура его являла собой воплощение скорби. Он скромно кашлянул, обозначая свое присутствие, и неуклюже спрыгнул со сцены.

Бетти, стоявшая за стойкой, первая подала голос.

— Я знаю, — сказала она. — Ад!

Кристабель повернулась к ней:

— Дорогая, прошу тебя, не ругайся. Я не возражаю, только тебе святотатство не к лицу. Не твой стиль.

— На самом деле, — Бетти отодвинула вбок блюдце с чипсами, — я и не ругалась. Разве ты не помнишь выставку на Монмартре, куда вы с отцом возили нас, когда мне было пятнадцать, а Элинор — восемнадцать? Там ничего такого не было, но отец быстро увел нас оттуда. Выставка называлась «Ад». Вчера наш театрик напомнил мне о ней.

— Неплохая догадка, — заметил Ник.

— Да в чем же дело? — осведомилась Кристабель, изумленно оглядываясь по сторонам.

Г. М. пристально посмотрел на нее.

— Мадам, когда я скажу вам, кто покушался на жизнь вашего мужа, — в наступившем молчании Г. М. чиркнул спичкой и прикурил сигару, — кое-кто, возможно, потребует моей крови.

— Так вот вы о чем, — протянула Элинор.

— Ник! — крикнула Бетти, протягивая к нему руку. — Ник!

Он тут же подошел к ней. Кристабель вздохнула.

— Ах, Бетти, Бетти! — ровным тоном произнесла она. — Бетти, Бетти, Бетти!

— Кое-кто, — продолжал Г. М., — возможно, назовет меня старомодным ископаемым, который движется прямиком к старческому маразму и палате лордов. Поэтому всем вам будет полезно послушать, какие доказательства добыли мы с инспектором Вудом.

— Погодите, пожалуйста, — попросила Кристабель. На губах ее заиграла самая милая улыбка из всех, какие видел Ник. — Мистер Вуд, если вы не против, можно задать вам очень личный, очень грубый и даже оскорбительный вопрос?

— Пожалуйста. Задавайте.

— Каков ваш годовой доход?

Ник задумался.

— Сразу подробно не ответишь, миссис Стэнхоуп. Но порядка трех тысяч фунтов.

— Вот как? Должно быть, в полиции очень хорошо платят.

— Дело не в жалованье. — Ник поморщился. — Вам бы следовало догадаться со слов Винса Джеймса. Извините: деньги я получил в наследство. Может показаться, будто я кого-то обманул; но я не могу просто сидеть и ничего не делать.

— Угу. И это тоже входит в схему, — задумчиво заметил Г. М.

— Правда? — Кристабель повернулась к нему. — Как?

— Мадам, вчера вы задали мне два вопроса. Во-первых, зачем ваш муж нарядился грабителем. Во-вторых, кто ударил его ножом. Если вы согласны меня выслушать, я отвечу на оба.

— Пожалуйста, будьте так добры.

Г. М. помолчал, собираясь с мыслями.

— Для начала вам не мешает узнать то, что выяснил инспектор Вуд. Потом я сообщу вам то, что удалось раскопать мне. Вы поймете, что мы с ним двигались из разных отправных точек. Но наши линии сошлись и совпали. Как маска с лицом. Как ключ с замком. — Г. М. два раза пыхнул черной сигарой и стал наблюдать, как дым, клубясь, уплывает к полутемному золоченому гроту сцены. — А теперь попрошу всех вернуться к вечеру четверга. Или, если уж быть до конца точными, к ночи с четверга на пятницу. В дом вламывается грабитель. Стэнхоупа, надевшего маскарадный костюм, кто-то пырнул ножом и избил. У буфета его находит инспектор Вуд. Мельком осмотрев лежащего на полу человека, инспектор Вуд просит Ларкина проверить запоры на всех дверях и окнах на первом и втором этажах. — Г. М. подмигнул Ларкину: — Что вы обнаружили, сынок? Ну-ка, расскажите.

Дворецкий откашлялся.

— Что ж, сэр, все двери были заперты изнутри на засов и на цепочку. И все окна в нижнем этаже тоже были закрыты изнутри.

Г. М. кивнул:

— Правильно. А теперь прошу вас вспомнить столовую. За окнами столовой находится крылечко, покрытое в ту ночь тонкой наледью. На льду осталась цепочка следов, оставленных теннисными туфлями грабителя; следы вели внутрь, к окну, через которое он забрался в дом. Никаких других следов нет! Ничего! Вы понимаете, куда я клоню? Отсутствие других следов означает только одно. Стэнхоуп не вылезал наружу через окно; затем он не поворачивал и не возвращался назад. Он не мог так поступить. Оба окна были заперты изнутри. Он подошел с улицы, оставив единственную цепочку следов на льду; вырезал кусок стекла, отодвинул задвижку и забрался внутрь. Да?

— Да, — кивнула Кристабель.

— Ну? — Г. М. сел и развел руками. — Чтоб мне лопнуть, разве вы не понимаете?!

— Нет.

— Тогда для начала объясните, — продолжал Г. М., — как, во имя всего святого, Стэнхоуп выбрался из дома?

Ответом ему было молчание.

— Вылез из окна с верхнего этажа… нет, погодите.

— Окно верхнего этажа? — повторил Г. М. — Давайте проверим. Представьте себе этот дом. Стены у него ровные, гладкие; нет ни водосточных труб, ни даже побегов плюща. Потолки в комнатах высотой пятнадцать футов. Да еще два фута промежуток между этажами. То есть ему бы пришлось спускаться с высоты семнадцать футов. Как он спустится? Спрыгнет?

Кристабель встревоженно воскликнула:

— Боже правый, нет! У Дуайта…

— У Дуайта кости хрупкие, как стекло, — мрачно закончил за нее мистер Нейсби. — Прыгать? Не говорите ерунды. Он даже не играл в подвижные игры. Я уже говорил об этом инспектору Вуду.

Г. М. снова кивнул:

— Правильно. И вот посреди ночи инспектора Вуда вдруг осенило: человек такого склада не стал бы прыгать с высоты семнадцать футов на твердую землю, даже если бы у него была веревка. — Г. М. воззрился на Ника. — Мысль странная и огорчительная; но кто знает? Для Стэнхоупа прыгать с такой высоты — ужасный риск; но, опять-таки, кто знает? И вот наш молодой друг попытался выяснить, имеется ли в доме веревка — ну, или канат, словом, все, что может пригодиться для такого предприятия. Он позвонил Ларкину по телефону, разбудил его посреди ночи, и Ларкин сказал…

Дворецкий откашлялся.

— Я сказал, сэр, что осмотрел и окна верхнего этажа сразу после того, как закололи мистера Стэнхоупа. Ни из одного из них не торчала веревка — или вообще что-нибудь, напоминающее веревку.

Ник сжал руку Бетти, лежавшую на барной стойке. В душном, спертом воздухе вонь сигары Г. М. становилась невыносимой; от дыма резало глаза. Из заднего ряда послышался цинично-усталый голос Элинор:

— Послушайте, Гомер. Куда вы клоните? Если папа не мог выйти из дома через первый этаж и не мог спрыгнуть из окна верхнего этажа, то как он все-таки смог выбраться наружу?

Г. М. развел руками:

— Никак не смог, дорогая моя. Он просто никуда не выбирался.

— Что?!

— Взять, к примеру, меня. — Г. М. привстал с места и смерил всех вызывающим взглядом. Потом он похлопал себя по груди. — Я попал в этот дом со стертыми ногами, усталый, противный самому себе. Ах, чтоб мне провалиться! Я чувствовал себя чем-то средним между Карлом I на плахе и уткой, замерзающей в метель. И тут… что я слышу? В столовой для слуг мне сообщили нечто, что никак не могло быть правдой. И все же я побеседовал с парнем, одним из тех, кто нес Стэнхоупа наверх, раздевал его, мыл, укладывал в постель и убирал его вещи в гардероб до прихода врача. Уж он-то должен был знать то, что мне нужно.

Г. М. подмигнул доктору Клементсу.

Коренастый маленький доктор сидел на краю стула, подавшись вперед, и смотрел в пол. Когда он поднял голову, лицо его исказила гримаса.

— Далее, — продолжал Г. М., — возьмем рану в груди Стэнхоупа. Послушайте, доктор! Сейчас я повторю все, что вы говорили о ране инспектору Вуду. Поправьте меня, если я вдруг ошибусь, хорошо?

— Я к вашим услугам, сэр.

— Отлично! Ранение под прямым углом, глубокое, проникающее, произведено очень тонким лезвием, длина которого составляет четыре-пять дюймов.

— Совершенно верно.

— Угу. Однако опасность для жизни Стэнхоупа представляло внутреннее кровотечение?

— Да.

— Края раны были так плотно сжаты, что сначала вы вовсе не заметили ее? Вы ведь сами так говорили…

— Да.

— Скажите, можно ли считать такое ранение обычным?

— Наверное, принимая во внимание очень тонкое лезвие.

— Угу. Мы почти закончили. Поясните, доктор, каковы главные признаки подобных ранений?

Бледное подобие улыбки появилось на лице доктора Клементса. Он обежал глазами всех присутствующих.

— При них не бывает наружного кровотечения.

Ник только того и ждал. Он все время наблюдал, подсчитывал, предугадывал, какое действие окажут слова доктора. Но, даже зная все заранее, он оказался не готов к тому, какое потрясение испытают люди. Понадобилось секунд десять, пока большинство присутствующих уяснили себе смысл сказанного доктором Клементсом. Послышался негромкий стук; Кристабель Стэнхоуп, вставая, повалила складной стул.

— Не бывает наружного кровотечения?! — почти закричала Кристабель. — Вы что, с ума сошли?

— Нет, — ответил Г. М.

— Но это было самым ужасным! — вмешалась Элинор. — То есть мы видели, что он лежит на полу истекая кровью; кровь залила и пальто, и рубашку, и брюки, и…

— Нет, ничего этого вы не видели, — возразил Г. М.

— Все-таки он спятил. — Элинор покачала головой и встала.

— Вы не видели его крови, — терпеливо пояснил Г. М. — Кровь была не его.

Сигара Г. М. потухла. Он снова раскурил ее; на фоне полутемной сцены пламя спички показалось всем необычайно ярким и зловещим. Потом затеплился красный огонек сигары.

— Послушайте, — продолжал он. — Все очень просто. Как только я услышал о ране, которая не вяжется с таким количеством крови, я сразу заподозрил неладное. Но Стэнхоупа, без сомнения, ранили. Я увидел окровавленные вещи — Ник Вуд показал мне их. Справедливости ради следует отметить, что доктор Клементс вообще не видел одежды. Он не видел хозяина дома до тех пор, пока того не уложили в постель. Так что доктор не усмотрел в произошедшем ничего странного. Рана выглядела, как и должна была выглядеть — без признаков наружного кровотечения. Так оно и было на самом деле. Вчера я говорил вам, что раскрыть тайну можно при помощи двух слов. И эти два слова — «не он»… Как Стэнхоуп выбрался из дома? Он не выбирался. Почему Стэнхоуп, который ненавидел розыгрыши, напялил на себя костюм грабителя? Он этого не делал. Чтоб мне лопнуть, неужели вы не понимаете, что убийца поменялся с ним одеждой?!

Г. М. поерзал на краю сцены, устраиваясь поудобнее.

— Мистер Буллер Нейсби, — позвал он.

— Прошу прощения? — отозвался мистер Нейсби.

— Когда вечером в четверг вы разговаривали с Дуайтом Стэнхоупом здесь, в театре, и пытались заинтересовать его своим предложением касательно Золотого человека…

— Да?

— Разве не говорил он вам: «Я охочусь только за одним Золотым человеком»?

— А что?

— Не важно. Говорил он или нет?

— Да, говорил.

— Вы поняли, что он имел в виду?

— Нет.

— Жаль. — Г. М. медленно и печально покачал головой. — Очень, очень жаль. Если бы вы тогда его поняли, вы бы избавили нас от многих проблем.

— Золотой человек? — вскричала Кристабель. — Вы бредите? Что за золотой человек?

— В конце концов, — задумчиво произнес Г. М., — вы поймете, что им может быть только одна личность.

Чей-то ликующий голос произнес:

— Понял!

Но откуда доносится голос и даже откуда донеслось последнее слово, ни один человек из собравшихся не сказал бы. Оно могло прозвучать как в самом театре, так и вне его, под ним. Но все заметили свет. Он мелькнул на сцене, за неподвижной тушей Г. М. Пока он говорил, свет мелькнул в гроте.

— Есть только одна личность, — повторил Г. М., — чья одежда по размеру подошла бы Дуайту Стэнхоупу. Только один из вас так же высок, как Стэнхоуп, и примерно так же сложен. Как ни странно, однажды Стэнхоупа приняли за данную личность, увидев его со спины — в этой самой комнате в ночь с четверга на пятницу.

— Ад, — сказала Бетти. — Самый настоящий Ад!

— Люк открыт, — сказала Кристабель.

— Да, — согласился Г. М., причем голос его исполнен был ужасной нежности. — И также странно, но тип, о котором идет речь, сию минуту навестит нас. Вот он, Золотой человек, тупоголовые вы мои! Вот он, убийца!

Подъемник со смазанными шестеренками, однако, сработал не так быстро, как обычно. Сначала на сцене стало чуть светлее. Все увидели голову, потом плечи, потом корпус, потом ноги. И поскольку голова медленно поднималась над сценой, пока Г. М. говорил, высветились и другие детали — например, тени вокруг глаз, — какие обычно редко были заметны на симпатичной физиономии Винсента Джеймса.

Глава 21

— Вы меня звали? — спросил Винс.

Люк захлопнулся, и он остался стоять в полумраке.

— Да, в некотором роде, — ответил Г. М. — Спускайтесь-ка лучше сюда, сынок. Сейчас вас отвезут в полицейский участок.

Элинор была видна Нику со спины. Только он успел заметить, как Элинор подскочила к щитку с переключателями. Теперь Винс на сцене стоял в лучах света.

На Элинор страшно было смотреть. Резонно было бы предположить, что она умудрилась заглянуть человеку прямо в душу. Правую руку девушка поднесла к выключателям, а левой схватилась за грудь. Все услышали ее громкое прерывистое дыхание. Она не сводила глаз с Винса.

Винс начал было очень добродушно смеяться, но внезапно смех оборвался.

— Это правда, — сказала Элинор. — Я чувствовала… Но не могла угадать, в чем дело. Во имя Господа, это правда!

— Послушайте, что за шутки? — спросил Винс, отступая на шаг назад.

— Никаких шуток, сынок, — пробормотал Г. М.

— Да, Винс, шутки кончились, — подтвердил Ник. — Я тебя забираю.

— В чем меня обвиняют?

— В убийстве.

Бетти нечаянно задела локтем блюдце с картофельными чипсами и смахнула его с барной стойки. Чипсы упали к ногам Буллера Нейсби, но он даже не попытался поднять их.

— Вы имеете в виду покушение на убийство? — уточнила Кристабель, стараясь говорить беспечно. — Разумеется, если это правда.

— Правда? — переспросил Винс. — Что правда?!

Ник внимательно смотрел на школьного товарища и думал: впервые в жизни этого типа прижали к стенке. Подобных переживаний Винсенту Джеймсу еще не доводилось испытывать. И потому сейчас он не знает, как себя вести.

Винс улыбался своей прежней обаятельной улыбкой. Вьющиеся мелкими колечками светлые волосы, скромный темно-синий костюм, правильной формы лоб, нос и подбородок слегка противоречили выражению глаз.

— Не понимаю, — заявил он, озадаченно качая головой. — Может быть, я не слишком сообразителен, но…

— Ах, сынок! — подавленно перебил его Г. М. — Вы так давно твердите одно и то же, что все вам поверили. Сколько стоят изумруды из поместья «Фонтан»? Сколько стоит Леонардо из поместья Пенсбери? И потом, вы проявляете чудеса сообразительности с женщинами, потому что не можете не рисоваться. Вы, сынок, умны. Но вы перемудрили самого себя.

Кристабель придвинула себе другой стул и снова села.

— В самом деле? — спросил Винс с той легкой надменностью, которая действовала как удар в лицо. — Что же я, по-вашему, сделал?

— Желаете, чтобы я сам рассказал, сынок?

— Как хотите, папаша.

— Тогда я начну. Элинор Стэнхоуп…

— Подождите, — перебила его Кристабель. — Ларкин… по-моему, вам лучше выйти.

— Слушаюсь, мадам.

— Полагаю, вы умеете держать язык за зубами?

— Да, мадам.

— Продолжайте, сэр Генри.

— Элинор Стэнхоуп страстно влюбилась в человека, которого ее отец считал мошенником и жуликом. Вот вам вся история в одной фразе.

Кристабель встала, но тут же села снова.

— Посмотрите на него. — Г. М. небрежно махнул рукой в сторону Винса. — Он никого вам не напоминает? Как по-вашему, какому герою он подражал во всем?

— По-моему…

— Слышали когда-нибудь о Раффлзе, взломщике-любителе? — спросил Ник.

— В мои школьные годы, — продолжал Г. М., — мы, мальчишки, часто мечтали, что вырастем и превратимся… бог знает в кого. Но имелся один литературный персонаж, которому я ни за какие деньги не хотел бы подражать, — Раффлз. Он отпугивал меня всякий раз, когда я пытался читать о нем. Я не понимал, почему читателей призывают относиться к этому типу как к джентльмену… Как вы, возможно, помните, Раффлз замечательно играл в крикет и считался светским щеголем. На основании того, что он был первоклассным игроком в крикет, его постоянно приглашали погостить в загородные дома. Там он крал то, что ему нравилось; он оправдывал себя тем, что считал обчищенных им людей плебеями. Предполагалось, что мы должны аплодировать обходительному, великодушному мошеннику, который грабил богачей и устраивал переполох… Но забудем о беллетристике. Подобные люди встречаются и в жизни. Им кажется, что они рождены для высокого положения. Если у них нет денег, им кажется, что они имеют право их взять. Следовательно, они во всем правы, а другие во всем не правы. Красавчик, что сидит перед вами, — Г. М. указал на Винса сигарой, — зарабатывает на жизнь кражами. Он вор-профессионал. Дабы не оскорблять его нежных чувств, могу назвать его вором-любителем. Его охотно приглашают в хорошие семьи. Он прекрасно знаком с внутренним убранством и планировкой половины английских загородных домов. Он знает, где имеются ценности, кому они принадлежат и как их заполучить. Как правило, он не настолько глуп, чтобы красть, скажем, изумрудное ожерелье у другого гостя, который находится в том или ином загородном доме одновременно с ним. Но он умеет подстроить все так, чтобы подозрение упало на кого-то другого. Две-три удачные кражи в год позволяют ему жить припеваючи. И вот как он обычно поступает: когда он живет в доме, он обставляет дело так, словно кражу совершил кто-то со стороны; когда же его в доме нет, он инсценирует место преступления таким образом, что подозрение падает на кого-то из домашних. Методы его разнообразны. Вот почему инспектор Вуд не сразу заподозрил в нем грабителя из поместья Пенсбери и имения «Фонтан». Если, к примеру, он слегка недооценил небольшую по размерам картину кисти Леонардо да Винчи…

— Полегче, командир! — вмешался Винс. Он смотрел на всех с таким неподдельным изумлением, что даже Ник начал терять уверенность. — Раз меня в чем-то подозревают, хотя бы растолкуйте попонятнее, о чем речь. Кто такой этот ваш Леонардо — не помню фамилии? Итальяшка, насколько я понял. Что он делает?

— Сынок, — Г. М. укоризненно покачал головой, — по-моему, вы слегка переигрываете. Вы всегда старательно подчеркивали — и повторяли снова и снова, — что совершенно не разбираетесь в живописи. Разве вы не преувеличиваете?

— Нет. Все так и есть.

— Угу. Значит, вы, скорее всего, не знаете, как по-настоящему звали Эль Греко?

— Нет, если только его звали не Эль Греко.

— Интересно, — задумчиво заявил Г. М., — сколько человек могут сразу, без подготовки, объявить, что испанца родом с острова Крит, носившего прозвище Грек, звали Доменико Теотокопули. Очень странное чувство я испытал вчера, когда вы в бильярдной, будучи захвачены врасплох, выпалили: «При чем тут старина Доменико?» — имея в виду Эль Греко. Но сейчас мы на этом останавливаться не будем. Важно другое: Дуайт Стэнхоуп случайно натолкнулся на вас. — Г. М. помолчал. — Как он на вас натолкнулся, мы, наверное, никогда не узнаем…

— Разумеется, пока Дуайт не проснется, — поправила его Кристабель.

— Да, — медленно сказал Г. М., — пока Дуайт не проснется.

В наступившем молчании было нечто столь неестественное, что Нику хотелось смотреть куда угодно, только не на Кристабель или Элинор. Сам Г. М. был так огорчен, что тоже не мог смотреть на них; он уставился в пол и яростно дымил сигарой.

Винсент Джеймс широким шагом отошел к сцене, облокотился на арку и улыбнулся.

Г. М. откашлялся — не без усилия.

— Так вот! Элинор, в которой Дуайт души не чаял, по уши влюбилась в негодяя и мошенника. Дуайт терпеть не мог жульничество и обман, как вам известно. Но дочери он ничего не сказал. Он не сказал ей: «Послушай, девочка, твой герой не тот, за кого себя выдает; сейчас объясню почему». По-моему, в данном конкретном случае он поступил мудро. Дочь, скорее всего, не поверила бы отцу. А может быть, не разглядев его коварства и лживости, она возвела бы его в ранг романтического героя типа Робин Гуда… Дуайт Стэнхоуп был терпелив и скрытен, как всегда. Его поведение не изменилось. Он не собирался ничего говорить Элинор. Он хотел раскрыть ей глаза. Хотел…

— Расставить ловушку, — вздохнула Кристабель.

Г. М. кивнул.

— «Не пройдете ли ко мне в гостиную?» — процитировал Ник. Перед его мысленным взором возникло лицо Дуайта Стэнхоупа.

— Что такое, инспектор Вуд?

— Ничего, миссис Стэнхоуп. Слова, которые однажды произнес ваш муж. Продолжайте, Г. М. Сейчас ваш выход — прямо до сути дела.

Г. М. снова кивнул; уголки губ опустились вниз.

— В яблочко, мадам! Ваш муж именно расставил ловушку. Он приглашает в дом сотрудника полиции. Он перевешивает наиболее ценные картины из галереи, оснащенной сигнализацией, в незащищенную столовую на первом этаже. Приманка! Он сам начинает распространять слухи о своем якобы банкротстве — слухи, которым верит большинство его друзей. Еще одна наживка! И наш мастер Винсент Джеймс думает: «Вот как? Значит, старик почти разорен. Он хочет, чтобы картины украли; тогда он получит страховку. Отлично! Почему бы не оказать ему небольшую услугу?» Полагаю, именно такой реакции ожидал от него Дуайт…

И вот наш современный Раффлз спускается сюда, готовясь представить все дело так, будто кражу совершил кто-то извне. Одежда? Старье, которое он надевал и в другие разы. Все вещи куплены в крупных магазинах, ни на чем нет меток; по вещам невозможно напасть на его след, даже если он случайно что-то потеряет. Грабители часто по невезению роняют шапки, пальто или даже забывают на месте преступления ботинки. Но на такие вещи, как у нашего золотого мальчика, не обратит внимания даже лакей, который распаковывает его чемоданы. Старая твидовая кепка и пальто? Вполне естественно. Вельветовые брюки? Пригодятся для катания на лыжах. Теннисные туфли зимой? Конечно; в гараже имеется первоклассная площадка для игры в сквош.

Элинор, по-прежнему остававшаяся у щитка, рассмеялась. Кристабель резко повернула к ней голову:

— Дорогая, тебе смешно?

— Нет, дорогая, — парировала Элинор. — Я просто размышляла.

— О чем?

— О том, что страсть ко мне милого мальчика начала остывать, как только он услышал о том, что отец находится в стесненных материальных обстоятельствах. — Вдруг она расплакалась.

— Мадам! — заревел Г. М., настолько сдавленно от смущения, что сигара чуть не выпала у него из руки. — Мисс! Девушка! Эй!

— Продолжайте, сэр Генри, — сказала Кристабель. — Переходите к ограблению в достопамятную ночь.

Г. М. воспользовался удобным случаем.

— Примерно в три часа ночи наш мистер Джеймс приготовился. — Г. М. посмотрел на Ника: — Где его спальня?

— Его спальня, — ответил Ник, — находится с тыльной стороны дома, на втором этаже, прямо над столовой. Она рядом с моей спальней; у двух комнат общая, смежная ванная.

— Угу. Над столовой. А что висит на крюках в каждой спальне, сынок?

— Патентованный канат на случай пожара.

— Пара пустяков, — кивнул Г. М. — Наш герой переодевается и спускается вниз по канату. Мне сообщили, что ночью он всегда оставляет оба окна открытыми. Он крадется по саду. Если кто-то из обитателей дома случайно проснется и заметит странную тень, его показания позже послужат лишним доказательством того, что грабитель проник в дом извне.

Все тихо. В четверть четвертого он подходит к окну, вырезает кусок стекла в окне столовой, проникает внутрь, снимает со стены Эль Греко и начинает вырезать холст из рамы. Однако одной мелкой детали он не предусмотрел.

Его поджидает Дуайт Стэнхоуп!

По жесту Г. М., словно по волшебству, с невыносимой живостью все представили темную столовую; прислоненный к буфету электрический фонарик, дающий единственный тонкий лучик света, грабитель склонился над картиной и вдруг слышит шаги — Стэнхоуп вышел из укрытия…

— Он прятался за камином, в противоположном углу, — пояснил Г. М. — Появляется Стэнхоуп — в пижаме, тапочках и теплом шерстяном синем халате. Его враг попался в расставленный капкан!

Г. М. поднял вверх толстый палец:

— Слушайте! Неужели одни только отпечатки пальцев не подсказали вам, что Стэнхоуп — не грабитель?

Вчера я осмотрел столовую. Я видел место, отмеченное мелом и посыпанное серым порошком для снятия отпечатков. Они, как индейские следы в романах Фенимора Купера, шли по диагонали от камина к буфету. Отпечатки Стэнхоупа были на центральном столе. Отпечатки Стэнхоупа были на буфете. Отпечатки Стэнхоупа были на ручке ножа для фруктов. Но, как вы помните, грабитель был в перчатках! Если взломщиком был Стэнхоуп, то как, во имя всего святого, мог он так наследить повсюду? Особенно принимая во внимание заявление многих свидетелей: накануне вечером он почти не прикасался к буфету, не говоря уже о столе и камине.

— Верно, — подал голос Буллер Нейсби.

— Итак, дети мои, вы понимаете, что произошло потом. Дуайт сказал нечто вроде: «Ага, такой-растакой, попался! Погоди, сейчас подниму на ноги весь дом». И он попытался обеими руками схватить мистера Джеймса. Не слишком продуманный поступок с его стороны. Наш Раффлз на двадцать лет моложе и значительно сильнее. Одной рукой он зажал Стэнхоупу рот, а другой прижал его руки к корпусу. На краю полки лежал нож для фруктов. Предполагаю, что он выпал из вазы в то время, когда грабитель снимал картину с крюка; Стэнхоуп, возможно, заметил нож при свете фонарика. Стэнхоуп схватил нож левой рукой и нанес удар. Естественно, он ранил своего противника в грудь с левой стороны.

Рана была неглубокой и неопасной. Однако крови вытекло много. Наш Раффлз, как все задиры, любил мстить. Он заломил Стэнхоупу руку, поднял с пола выпавший нож и нанес ответный удар — как он думал, в сердце. Потом, когда хозяин дома упал…

— Прошу вас, ради бога! — вскричала Элинор.

— Извините, девочка моя. Но так все и было.

Хотя Кристабель побледнела, держалась она спокойно.

— Теннисные туфли, — произнесла она. — Синяки на голове, как будто их нанесли чем-то легким… Все потому, что на грабителе были…

Г. М. засопел.

— Верно, мадам. Как бы вы ни злились, попробуйте пнуть кого-нибудь, если на вас теннисные туфли! Вам будет больнее, чем тому, кого вы пнули. Но грабитель непременно должен был дать выход эмоциям. Вот он и принялся бить беспомощного человека ногами.

— Осторожно, сэр! — вполголоса проговорил Ник.

— Нет, сынок. Пусть лучше сразу поймут, что за тип их знакомый, тогда позже им будет не так больно.

— Продолжайте, сэр Генри! — совершенно спокойно попросила Кристабель.

— Хорошо. Итак, остыв немного, грабитель понял, что положение его ужасно. Он прекрасно все понимал. Убийство! И выдает его…

— Кровь, — подсказала Бетти.

— Совершенно верно. Вся его одежда залита кровью. Первоначальный его план, видимо, был прост: он крадет Эль Греко, прячет его прямо здесь, в доме, и, выждав удобный момент, увозит картину. Даже если полиция заподозрит, что картину украл кто-то из своих, даже если дом обыщут, даже если картину найдут, у полиции не будет доказательств того, что грабитель — он.

Но теперь все изменилось. Убийство! Как спрятать испачканную кровью одежду, как скрыть рану в груди? И тут его осенило.

На полу лежит жертва; очевидно, хозяин дома мертв. Халат на нем во время схватки распахнулся; из раны на груди вытекла всего капля-другая крови. Ведь нож проткнул только пижаму. В глазах большинства людей все халаты и пижамы одинаковы. И вот… боже, какое везение! Стэнхоуп находится в стесненных обстоятельствах. Должно быть, его картины застрахованы. Фальшивый грабеж! Если его найдут в обличающем его костюме, ситуация в корне изменится и он спасет лицо. Не думаю, — добавил Г. М., качая головой, — что когда-либо убийца так удачно и естественно избавлялся от окровавленной одежды, поменявшись костюмами с жертвой… Итак, мистер Винсент Джеймс переодевается. На него теперь ничто не указывает, даже наручные часы. В кармане халата Стэнхоупа он находит платок Дуайта и пару писем, которые Дуайт машинально сунул в карман, прочитав их утром; так поступаем мы все. Письма и платок он тоже переложил.

Осталось единственное препятствие — его собственная рана. Он более или менее остановил кровотечение, приложив к ране свой платок, но ведь платок сам по себе не держится. И тогда мистер Джеймс отрезает две полоски липкого пластыря от рулончика, найденного у Стэнхоупа, и приклеивает платок к груди. Затем надевает на себя пижаму и халат Стэнхоупа.

— Погодите! — перебила его Кристабель с тем же нечеловеческим спокойствием.

— Что такое, мадам?

— Ужасный грохот посреди ночи… Я ничего не слышала, но грохот слышали все остальные. Разве серебро упало не…

— Во время схватки? — кивнул Г. М. — О нет! То был последний акт, последняя, так сказать, капля. Я как раз собирался вам рассказать.

Винсент Джеймс по-прежнему не шевелился и ничего не говорил.

— По моим подсчетам, грабитель проник в столовую около четверти четвертого. Серебряные вазы и прочее с грохотом упали только в три двадцать восемь. Достаточный промежуток времени для того, чтобы поменяться одеждой!

Видите ли, наш умный джентльмен тут немного перестарался. Хотя замысел его был хорош. Никак нельзя было допустить, чтобы кто-либо заподозрил, будто на трупе не его одежда. Если только кто-нибудь догадается о замене, ему конец. Как добиться желаемого? Легко! Если вы слышите ужасный грохот от падающих тяжелых предметов и, спустившись, находите человека, лежащего на полу, вы, естественно, думаете, что человек упал сразу после того, как с полки посыпалась посуда. Поэтому (вы следите за ходом моей мысли?) вам и в голову не придет, что до того, как сбросить вазы и прочее, злоумышленник успел поменяться со своей жертвой одеждой.

По-моему, на самом деле все было так. Серебро и фонарик действительно упали в ходе схватки. Наш Раффлз составил тяжелые серебряные предметы один в другой на краю буфета. Я обратил внимание на то, что многие предметы сильно поцарапаны и помяты. Царапины не могли появиться после падения на толстый ковер. Похоже было, что блюда и чаши ударялись друг о друга, падая в одно место.

Итак, все готово. Грабитель подбирает фонарик и подсовывает его под тело жертвы. Потом сталкивает с буфета груду серебра, выскакивает в окно и поднимается наверх по веревке. Он оказался у себя в комнате еще до того, как грохот прекратился. Тоже, кстати, неплохое алиби!

— Да, — с горечью проговорил Ник, — неплохое. Прежде чем я сообразил, что к чему, он успел покачаться на кровати, чтобы заскрипели пружины, включить свет и спросить меня, что случилось.

Инспектору Вуду показалось, что на долю секунды на лице Винса мелькнула самодовольная улыбка.

— А помните, что было потом, миссис Стэнхоуп? — продолжал Ник. — Он спустился в столовую с кочергой в руке.

Кристабель выпрямила спину.

— Погодите! — воскликнула она. — Левую руку он засунул под лацкан халата…

— Да, — кивнул Ник. — Когда я показывал ему удостоверение, его, должно быть, что-то беспокоило. Скорее всего, рана. Не прошло и часа, как я поднялся, чтобы умыться в ванной, которая соединяет две наши комнаты. На дне раковины я заметил, как мне тогда показалось, какой-то красноватый осадок.

— Кровь?

— Несомненно. Пока я в первый раз спускался вниз, чтобы узнать причину грохота, он успел промыть рану и перевязать ее. Но конечно, тогда я ничего не понял. Кроме того, он вытянул веревку, заново скрутил ее и повесил на место — успел до того, как Ларкин пошел инспектировать комнаты.

Тут заговорил другой голос.

— Он играл в настольный теннис, — сказала Элинор. — Тогда или раньше… Вчера. — Она смотрела прямо перед собой невидящим взглядом, словно представляя картины прошлого. Потом сделала выразительный жест. — Он спросил, не хочу ли я сыграть на бильярде.

— Элинор, в самом деле…

— Прошу тебя, Кристабель! Он поднял тяжелый стол для пинг-понга и переставил его. И вдруг его лицо так побледнело, что я спросила, не болит ли у него что-нибудь. Он ответил: только воспоминания. Потом он подошел ко мне и…

— Осторожно! — вмешалась Бетти.

Элинор шагнула вперед, спотыкаясь о поваленные стулья. Когда на пути ей попадался очередной, она отшвыривала его в сторону. Доктор Клементс, живое воплощение уныния, торопливо освободил ей дорогу, отшагнув в сторону.

— Винс Джеймс, посмотри на меня!

— Да, старушка? — спокойно ответил Винс.

— Скажи мне одно. Ты пинал и бил его, когда он лежал на полу? Да или нет?

Лоб Винса прорезала едва заметная морщина. Он выпрямил спину и сделал несколько шагов назад, пока не очутился на сцене; он смотрел на нее сверху вниз, и губы его медленно расплывались в непредсказуемой улыбке. Только в глазах мелькала едва заметная тревога. Ник подумал: никогда еще ему не доводилось видеть человека с более крепкими нервами.

— Старушка, неужели ты думаешь, что я в самом деле способен на такое?

Винс снова улыбнулся.

В этот миг на сцене за спиной Винса возникло некрасивое, но надежное лицо капитана Доусона.

Очевидно, капитан ни слова не слышал из того, что тут было сказано. Он был всецело погружен в возню с механизмом подъемника и поднялся наверх только потому, что его напарник куда-то пропал. В глаза капитану Доусону били огни рампы. За спиной Винса он почти ничего не видел.

— Скажи! — требовала Элинор. — Скажи!

И тут, больше ничем не сдерживаемые, слезы хлынули у нее по щекам.

Кристабель неотрывно смотрела на Г. М.

— Правильно ли я вас поняла? — спросила она. — Ударив моего мужа ножом, этот наглец, этот образчик наглости и бесстыдства, — она показала на Винса, — сошел к нам вниз в пижаме и синем халате Дуайта?

— И в его тапочках, — кивнул Г. М. — Вы заметили? Естественно, нет. Разве не говорил я, что люди обычно не обращают внимания на халаты спокойных тонов?

— Но…

— Вчера он незаметно подкинул халат и тапочки в гардеробную Дуайта. Разве вы не помните? Хэмли клялся и божился, что утром халата не было, а вечером он появился. Все дело в том, что платяной шкаф был заперт до второй половины дня; там хранился костюм грабителя. И наш Раффлз не мог вернуть халат до тех пор, пока не обнаружил, что шкаф открыли. Откуда я все знаю? Потому что проклятый халат и тапочки вчера на ночь дали не кому иному, как мне! Чтоб мне лопнуть, когда я сидел в библиотеке у камина, я думал о многом…

Но с пижамой дело обстояло по-иному. На пижамной куртке остался разрез и микроскопические следы крови. Пижаму он оставил у себя. Он думал, что пропажу никто не заметит. Но тут он просчитался. Пижаму нашли в его туалетном столике. Ларкин не мог не узнать метки — они принадлежат Дуайту Стэнхоупу.

Элинор не сводила глаз с Винса.

— Скажи! — требовала она.

Винс снисходительно улыбнулся.

Капитана Доусона, переминающегося на заднем плане, озадачил взрыв ее эмоций. Невидимый и неслышимый, он подошел поближе и положил руку Винсу на плечо.

— Старина… — начал он.

Его жест стал последней каплей.

Наверное, если все мысли сосредоточены на одном, можно оставаться спокойным беспредельно долго; все напряжение уходит на то, чтобы поддерживать игру и надеяться выйти сухим из воды. Но один неожиданный жест, одно неожиданно произнесенное слово — и может случиться то, что случилось.

— Руки прочь от меня! — завизжал Винсент Джеймс.

Рослый атлет — метр восемьдесят пять — развернулся быстро, как пантера, и нанес два молниеносных удара: левой в корпус, а правой в голову. Капитан Доусон, не ожидавший нападения, отлетел спиной на реквизит иллюзиониста. Споткнулся, упал вперед на локоть и колено, но быстро поднялся и некоторое время раскачивался, чтобы восстановить равновесие.

В зале царила мертвая тишина — так долго, что можно было досчитать до десяти. Капитан Доусон, восстановив дыхание, оперся рукой на серебристый шаткий столик.

Г. М. посмотрел на Элинор.

— Вот вам и ответ, девочка моя, — сказал он.

Выражение крайнего удивления мало-помалу исчезало из глаз капитана. Кровь бросилась ему в лицо; между носом и ртом отчетливо виднелся след от удара.

— Ах ты, подлая свинья! — Капитан встал в стойку. — Возможно, ты и уложишь меня за два раунда, но сейчас я…

Ник в два прыжка оказался на сцене и встал между ними. Он схватил капитана Доусона за руки:

— Не надо! Успокойтесь!

— Лучше не надо, — сказал Винс, бледный, как сама Кристабель.

Первой заговорила Бетти — негромко, но все ее услышали.

— Элинор, если тебя так волнует, что сделал и чего не делал Винс, зачем ты носишь то кольцо?

— Да что на него нашло? — бушевал капитан Доусон. — Он что, спятил? Подходишь к нему что-то сказать, а он разворачивается — и бьет тебя! — Вдруг капитан замолчал. Он мигом перестал буянить. Напряженные плечи расслабились под хваткой Ника. — Какое кольцо?!

— Идиот! — накинулась на него Элинор, вытягивая левую руку. — Я весь день хожу в твоем проклятом кольце, а ты даже не заметил! Вот хороший урок мне: не будь романтичной дурочкой! Ты думаешь, я волнуюсь за него? Да я все глаза выплакала, думая, какая я была идиотка и какой ты болван; и я все время грызла себя за то, что когда-то питала с-серьезные намерения… насчет его!

Капитан открыл глаза, закрыл и снова открыл.

— Извините, — вежливо сказал он Нику; затем он спрыгнул со сцены.

— Немного бьет по нервам, а, сынок? — спросил Г. М. у Винса и тут же переключил внимание на Кристабель. — Что касается покушения на убийство, рассказывать, пожалуй, больше нечего. По-моему, потом мастера Джеймса больше всего заботило, показаться ли врачу со своей раной и как объяснить ее происхождение. Откровенно говоря, не знаю, зачем он подходил ко мне сегодня и болтал что-то о врачах…

Тут вмешался Ник:

— Я могу объяснить, сэр. Он что-то бормотал о враче вчера, перед тем как заснуть. Я находился через стенку, и он, наверное, догадался, что я все слышал. Вот он и решил изобрести какой-нибудь повод — на случай, если кто-то заинтересуется, почему его так заботили…

— Бриллианты! — вдруг послышался голос капитана. — Вот именно! Настоящее обручальное кольцо должно быть только с бриллиантами! Я так и говорил!

Никто не обратил на него внимания, кроме Элинор.

— Как только Ник Вуд, — продолжал Г. М, — понял, что Дуайт Стэнхоуп не выходил из дома, он, как и я, пришел к единственно возможному заключению. Кто-то из обитателей дома поменялся с Дуайтом одеждой; а поскольку единственный человек, которому подошла бы одежда Дуайта Стэнхоупа, был Винсент Джеймс…

— Помните, — Ник с горечью посмотрел на Бетти, — когда мы с вами сидели здесь вечером в четверг, прячась в ложе?

— Еще бы! — ответила Бетти.

— Вошли ваш отец и мистер Нейсби. Я быстро выглянул и сказал: «Это Винс… Нет, ей-богу, это ваш отец»… Какой я болван, что не догадался раньше!

— Милый, — резонно возразила Бетти, — по-моему, вы неплохо справились с работой всего за сорок восемь часов.

Г. М. поднял вверх руку. Вид у него был смущенный и извиняющийся.

— Но, видите ли, все наши догадки нуждались в подтверждении. Требовалось выяснить, действительно ли у Винсента Джеймса имеется рана на груди — вот последнее доказательство. Однако обнаружить рану было трудновато.Шпионить за ним бесполезно. Нельзя же наброситься на человека из засады и разорвать на нем жилет и рубашку! По крайней мере, наш герой не потерпел бы такого обращения. — Сэр Генри состроил жуткую гримасу, почти такую же, как у Великого Кафузалума.

— Погодите! — крикнула Бетти.

— Что такое, деточка?

— Вы поставили Винса на сцену перед всеми зрителями! Вы сунули руку ему под жилет. К неописуемому восторгу детей, вы доставали оттуда ярды и ярды разноцветных лент… Значит, вы нарочно…

— Угу, — просто ответил Г. М. — Никакой драки. Никакой суеты. Никаких подозрений. — Он впился взглядом в Винса: — Или вы что-то заподозрили, сынок? В полицейском участке вам так или иначе придется снять рубашку. Кристабель задумчиво покачала головой.

— Признаюсь, — заявила она спокойно и холодно, — я иногда спрашивала себя, на самом ли деле мистер Джеймс такой глупый, как кажется. Стоило только мне решить, что он непроходимо туп, как он отпускал настолько остроумное замечание, что я невольно задавалась мыслью, не оговорился ли он. Вчера ночью, перед тем, как заснуть, я как раз подумала: а ведь он вполне может оказаться очень умным человеком. И кстати, я знала, что раньше он учился на медицинском факультете…

Элинор отвернулась от капитана Доусона.

— Да ну его к черту! По-моему, никакой он не умный. Он сам говорил, что из всей медицины запомнил какие-то смешные обрывки. Например, про блюдце.

Буллер Нейсби медленно поднялся на ноги.

— К-какое блюдце? — с трудом, задыхаясь, спросил он.

— Осторожно! — рявкнул Г. М.

Элинор пришла в замешательство.

— Просто эксперимент, о котором он мне однажды рассказывал. Как правило, о нем знают только врачи да полицейские. Его проводят, чтобы убедиться, что человек на самом деле умер.

— Чтобы убедиться… — повторил мистер Нейсби.

— Разве не так, доктор Клементс? — Элинор повернулась к врачу.

Доктор Клементс облизал пересохшие губы.

— Проба с блюдцем воды не так широко известна, как зеркальце или просто стекло, которое подносят к губам, чтобы уловить малейшие признаки дыхания. Но опыт с блюдцем такой же убедительный и даже, возможно, еще более убедительный. Если под рукой нет ни зеркальца, ни гладкого стекла…

Мистер Нейсби широко раскрыл глаза.

— Зеркальца нет, — сказал он. — Графин хрустальный. Кружка пластмассовая.

— Нужно взять обыкновенное блюдце, — продолжал доктор Клементс. — Наполнить его водой и поставить на грудь человеку, в состоянии которого мы сомневаемся. Если поверхность воды хоть чуть-чуть дрогнет, пациент еще жив. Если же нет…

— Понятно, — перебил его мистер Нейсби пронзительным голосом. — Во второй раз ему надо было убедиться наверняка!

Ник не знал, понял ли кто-нибудь смысл последнего загадочного замечания. Однако всем стало не по себе. Он увидел, что Кристабель повернула голову и так стиснула руки, что побелели костяшки пальцев.

— А убрать блюдце он не успел, — продолжал мистер Нейсби. — Его спугнул Ларкин.

Доктор Клементс вскочил со своего места.

— Кончина, — заявил он, — была совершенно безболезненной. Можно сказать, дорогая моя леди, что он умер во сне.

Винсент Джеймс отступил еще на шаг назад.

Никто не стал вдаваться в объяснения. Объяснять было нечего. Лица трех женщин медленно поворачивались к высокой фигуре с бегающими от страха глазами.

Г. М. медленно, шумно вздохнул. Сигара снова потухла, и он выронил ее на ковер. Однако Винсент испугался не его. Он не мог смотреть в лица женщин.

— Вы меня не арестуете, — заявил он. — И никто меня не арестует!

— Берегись! — закричал капитан Доусон.

И снова реакция Винса оказалась молниеносной. Ник только сгруппировался для прыжка, а дверь, выходящая на веранду, уже захлопнулась за его бывшим одноклассником.

— Пусть бежит, сынок, — устало сказал Г. М. — Уйти он не может. Я запер дверь, ведущую в нижний этаж, когда мы поднялись сюда. Вот ключ. Он не уйдет.

— А он не может сбежать через крышу? — проворчал мистер Нейсби.

— Нет. Как вы помните…

— Крыша! — вскричала Бетти.

Ник недоуменно посмотрел на нее; прошло секунд десять, прежде чем он вспомнил сцену, произошедшую раньше, на ледяном ветру, при открытой двери. И он бросился вон из зала.

Последний луч света уже давно растаял на горизонте. Слабые лампочки на потолке отражались в черных окнах.

Белые стены смотрелись похоронно и уныло. А за поворотом, чуть впереди, под напорами ледяного ветра поскрипывала открытая дверь.

Ник высунул голову наружу. На площадке, на снегу он увидел четкие следы и тело — его однокашник, поскользнувшись, упал. Ник услышал, как Винсент Джеймс, взбешенный падением, выругался; затем он с трудом поднялся на ноги, поскользнулся и невольно охнул, когда вся масса снега двинулась вниз. Но он не кричал, не звал на помощь… Стало тихо.

Инспектор Вуд повернулся и очень медленно побрел назад, в театр.

Все находившиеся в историческом зале вскочили на ноги. Капитан Доусон обнимал Элинор, положившую голову ему на грудь. Бетти подошла к Нику. Только Кристабель направилась к выходу. Когда она проходила мимо, сэр Генри Мерривейл легко тронул ее за плечо:

— Ваши дочери — родная и приемная — будут очень счастливы. Вам не кажется, мадам, что однажды и вы тоже сможете стать счастливой?

И он замолчал, уступая ей дорогу, а Кристабель Стэнхоуп побрела вниз — навстречу новой жизни.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Она умерла как леди»

Глава 1

Рита Уэйнрайт была моложавой привлекательной женщиной тридцати восьми лет. Алек, ее муж, вероятно, был старше ее лет на двадцать. На этом опасном этапе своей духовной и эмоциональной жизни Рита встретила Барри Салливана.

Что касается меня, должен с сожалением признать, что я последним обратил внимание на происходящее.

Семейный врач занимает одновременно привилегированное и трудное положение. Он знает почти все и может читать любые проповеди, но только в том случае, если к нему обращаются за советом. При этом он не имеет права обсуждать проблему с кем-то еще. Врач-сплетник — кошмарное явление, которое даже наш век пока еще не навлек на нас.

Конечно, сейчас я уже не так активен. Мой сын Том — он доктор Том, а я доктор Люк — взял на себя большую часть практики. Я уже не могу вскакивать среди ночи и вести автомобиль добрую дюжину миль по скверным дорогам Северного Девона, в то время как для Тома это радость и гордость. Он прирожденный сельский врач общей практики и любит свою работу так, как любил ее я. Осмотрев пациента, он сообщает ему диагноз в сложных медицинских терминах, что впечатляет больного, сразу внушая ему доверие.

— Боюсь, — серьезным тоном говорит Том, — что мы столкнулись с… — Далее следует поток латинских слов.

Впрочем, немногочисленные пациенты сохраняют верность мне. Дело в том, что немало людей предпочитают спокойного пожилого врача молодому энтузиасту. Когда я сам был молод, никто не доверял доктору без бороды. Подобное отношение еще бытует в маленьких общинах вроде нашей.

Линком, на побережье Северного Девона, представляет собой деревню, с некоторых пор пользующуюся дурной славой. Мне до сих пор нелегко об этом писать, но без этого не обойтись. Линмут, который, вероятно, вам известен, — приморский курорт. Оттуда можно подняться пешком или в фуникулере на расположенный на утесах Линтон. Далее вверх по склону находится Линбридж, а за ним, где дорога выпрямляется перед пустошами Эксмура, Линком.

Алек и Рита Уэйнрайт жили в большом бунгало в четырех милях от деревни, практически изолированно, но у Риты был автомобиль, так что она против этого не возражала. Место было красивым, хотя немного сырым и ветреным; задний сад «Мон Репо»[1] тянулся до самого края утесов, где находился романтический мыс, именуемый Прыжком Влюбленных. Семьюдесятью футами ниже билось и пенилось море, здесь были сильные и опасные течения.

Мне нравилась Рита Уэйнрайт и нравится до сих пор. За ее экстравагантными поступками таилось доброе сердце. Слуги обожали ее. Рита могла выглядеть легкомысленной и капризной, но ее живость и энергия ощущались сразу же, где бы она ни появлялась. Никто не мог отрицать, что Рита была необычайно привлекательной женщиной — глянцевые черные волосы, смуглая золотистая кожа…

Алек Уэйнрайт оставлял впечатление более загадочной личности, хотя я хорошо его знал, поскольку регулярно субботними вечерами приезжал к ним играть в карты.

В свои шестьдесят лет Алек сохранял острый ум, хотя и обнаруживающий признаки деградации, о чем можно говорить наряду с некоторыми его привычками и манерами. Он был состоятельным человеком, профессором математики и женился на Рите в Канаде восемь лет назад, когда преподавал в университете Мак-Гилла. Невысокий и коренастый, постоянно задумчивый, он казался более молодым людям странным выбором для Риты. Но Алек обладал — по крайней мере, пока ситуация не стала отчаянной — чувством юмора и, когда хотел, мог быть увлекательным собеседником. К тому же он обожал Риту и буквально увешивал ее бриллиантами.

Беда заключалась в том, что Алек еще до привлекших наше внимание событий слишком много пил. Я не имею в виду, что он буйствовал во хмелю или вообще становился неприятным. Напротив, это было почти незаметно. Каждый вечер он потихоньку брал полбутылки виски и отправлялся спать. Алек все больше забирался в свою скорлупу, отгораживаясь от жизни. Потом разразилась война.

Помните это теплое воскресное утро в сентябре, когда по радио объявили: «Мы вступили в войну»? Я был один дома, и голос диктора, казалось, заполнил все его уголки. Моей первой мыслью было: «Опять!» — а потом: «Неужели Тому придется идти в армию?»

Какое-то время я сидел в халате, уставясь на свои шлепанцы. Лора, мать Тома, умерла, когда я был на прошлой войне. На ее похоронах играли «Если бы ты была единственной девушкой в мире»,[2] и у меня к глазам подступают слезы, когда я слышу эту мелодию.

Поднявшись, я оделся и направился в сторону Хай-стрит. В нашем переднем саду вовсю цвели астры и начали расцветать хризантемы. Харри Пирс только что открыл свой бар «Карета и лошади» с другой стороны дороги, и в тишине было слышно, как хлопает дверь. Вскоре также послышался звук медленно приближающегося автомобиля.

За рулем сверкающего на солнце «ягуара» в облегающем фигуру костюме с цветочным узором сидела Рита Уэйнрайт. Потянувшись, как кошка, она надавила на тормоз. Рядом с ней сидел Алек, выглядевший бесформенным и убогим в старом костюме и панаме. Его лицо сохраняло обычное мягкое выражение, но он казался внезапно постаревшим.

— Итак, — заговорил Алек, — это произошло.

Я кивнул.

— Вы слышали речь?

— Нет, — ответила Рита, с трудом сдерживая возбуждение. — Миссис Паркер выбежала на дорогу и сообщила нам. — В карих глазах со светящимися белками застыла растерянность. — Это кажется невероятным, не так ли?

— Меня тошнит от людской глупости, — мрачно произнес Алек.

— Но ведь это не наша глупость, дорогой.

— Откуда ты знаешь? — осведомился он.

В нескольких ярдах от нас скрипнула калитка, и на улицу вышла Молли Грейндж с молодым человеком, которого я никогда не видел раньше.

Молли — одна из моих любимиц. Тогда она была разумной, прямодушной и хорошенькой девушкой лет двадцати пяти, унаследовавшей светлые волосы и голубые глаза матери и практичность отца. Но мы трое — особенно Рита — прежде всего посмотрели на незнакомца.

Должен признать, выглядел он весьма привлекательно. Его внешность показалась мне смутно знакомой, хотя в тот момент я не мог понять почему. Молодой человек походил на кинозвезду, но не чрезмерно. Он был высоким, хорошо сложенным, с густыми, разделенными на косой пробор волосами, черными и глянцевыми, как у Риты, правильными чертами лица и слегка насмешливым взглядом. На вид он был одного возраста с Молли. Свободный светло-кремовый костюм и яркий галстук контрастировали с простотой нашей одежды.

Должно быть, именно тогда искра коснулась бочки с порохом.

— Эй, Молли! — окликнула Рита. — Слышали новости?

Молли колебалась, и было понятно почему. Недавно у Риты произошла бешеная ссора с отцом Молли, солиситором[3] четы Уэйнрайт. Но обе игнорировали этот факт.

— Да, — отозвалась Молли, наморщив лоб. — Ужасно, правда? Позвольте представить: миссис Уэйнрайт, профессор Уэйнрайт — мистер Салливан.

— Барри Салливан, — уточнил незнакомец. — Рад познакомиться.

— Мистер Салливан — американец, — добавила Молли без особой на то надобности.

— В самом деле? — воскликнула Рита. — Я сама из Канады.

— Вот как? Из какой части Канады?

— Из Монреаля.

— Я хорошо его знаю! — заявил мистер Салливан, опершись на дверцу автомобиля. Но его рука соскользнула, и он шагнул назад. Оба — Салливан и Рита — казались слегка смущенными. Зрелая красота Риты (тридцать восемь лет — самый лучший возраст) внезапно расцвела пышным цветом. Этот двадцатипятилетний парень начал меня беспокоить.

Возможно, мы все замечали бы гораздо больше, если бы не были так поглощены другими делами. Что касается меня, то я полностью забыл о молодом Салливане. Прошли месяцы, прежде чем я увидел его снова, хотя он часто общался с Уэйнрайтами в течение двух недель, проведенных в Линкоме. Как выяснилось, Салливан был довольно многообещающим актером. Он жил в Лондоне и приехал в Линком на каникулы. Салливан ходил с Ритой купаться — оба великолепно плавали, играл с ней в теннис, прогуливался в Долине Камней, где они фотографировали друг друга. Алеку Салливан нравился — по крайней мере, в присутствии молодого человека он частично выходил из ступора. Полагаю, в деревне циркулировали сплетни — особенно когда Салливан приезжал к Уэйнрайтам пару раз зимой, — но я никогда их не слышал.

Несмотря на ситуацию, зиму 1939/40 года мы проводили довольно весело. Правда, когда скверная погода препятствовала моим визитам к Уэйнрайтам, я терял контакт с ними. Том колесил по дорогам в своем «форде», работая за пятерых, а я сидел у камина, иногда принимая редких пациентов, и серьезно обдумывал окончательный уход на покой. Когда вам шестьдесят пять лет и у вас пошаливает сердце, невозможно изображать попрыгунчика. Но до меня доходили разговоры, что Алек Уэйнрайт тяжело воспринимает войну.

— Он стал фанатиком новостей, — говорил мне к го-то. — Слушает одни и те же сообщения в час дня, потом в шесть и девять вечера да еще старается не пропустить их в полночь. Сидит у радио, как паралитик, а его счет за выпивку в лавке Спенса и Минстеда все растет. Что с ним творится? Из-за чего он так беспокоится?

10 мая 1940 года мы узнали причину.

Дни стояли тревожные. Нацистские танки ползли по полям Европы, как навозные жуки. Казалось, с континентального берега доносится запах дыма. Мы слышали о падении Парижа и о том, как рушится вокруг нас привычный мир. Казалось, все, о чем нам сообщали в детстве школьные учебники, было ложью. Мне незачем описывать эти времена. И вот 22 мая, когда возникла реальная угроза французским портам на Ла-Манше, мне позвонила Рита Уэйнрайт.

— Доктор Люк, — послышалось в трубке приятное контральто, — мне срочно нужно вас повидать.

— Конечно. Сыграем в карты как-нибудь вечерком.

— Я имею в виду… профессиональный визит.

— Но ведь вы пациентка Тома, дорогая.

— Это не важно. Я хочу проконсультироваться с вами.

Я знал, что Тому не слишком нравится Рита. Она пыталась все драматизировать, а для медика, старающегося установить причину недомогания, это сущее проклятие. Том не раз жаловался, что «чертова баба» выводит его из себя.

— Могу я сразу же приехать к вам?

— Хорошо, если вы настаиваете. Проходите в приемную через боковую дверь.

Я понятия не имел, что не так. Когда Рита вошла, захлопнув дверь с такой силой, что стеклянная панель задребезжала, стало очевидно, что она на грани истерики, которую пытается маскировать вызывающим видом. При этом Рита еще никогда не выглядела красивее. Блеск глаз и естественный румянец делали ее на десять лет моложе. Белый костюм резко контрастировал с алыми ногтями. Опустившись в старое кресло, она неожиданно заявила:

— Я поссорилась с моим солиситором. Естественно, ни один священник никогда этого не сделает. И я не знаю ни одного мирового судью. Вы должны…

Рита оборвала фразу. Ее глаза бегали, словно она старалась подыскать нужные термины.

— Что я должен, дорогая моя?

— Вы должны дать мне какое-нибудь снотворное.

Она явно передумала — первоначально намечалось что-то иное.

— Доктор Люк, я сойду с ума, если вы не избавите меня от бессонницы!

— Да, но почему бы вам не обратиться к Тому?

— Том зануда. И он начнет читать мне лекции.

— А я не начну?

Рита улыбнулась. Лет тридцать назад от такой улыбки у меня бы закружилась голова. Сразу стерлись морщинки в уголках ее карих глаз, демонстрируя доброжелательную натуру, хотя и запутавшуюся в собственных эмоциях. Но улыбка тут же увяла.

— Доктор Люк, — продолжала Рита, — я смертельно влюблена в Барри Салливана. Я… я спала с ним.

— Об этом можно догадаться по вашему виду, дорогая.

— И вы догадались? — Она казалась ошеломленной.

— В какой-то степени. Но это не важно. Продолжайте.

— Полагаю, это вас шокирует.

— Не то что шокирует, Рита, но чертовски беспокоит. Сколько времени это продолжается? Я имею в виду то, что юристы называют интимными отношениями.

— Последний раз это произошло прошлой ночью. Барри гостит у нас. Он пришел в мою комнату…

То, что меня это беспокоило, слишком мягко сказано. Я почувствовал резкую боль в сердце, которая служила опасным признаком, поэтому закрыл глаза и подождал около минуты.

— А как насчет Алека?

— Он ничего не знает, — быстро сказала Рита. Ее глаза опять забегали. — В эти дни Алек, похоже, вообще почти ничего не замечает. И как бы то ни было, я сомневаюсь, чтобы он особенно возражал, даже если бы что-то заметил.

Снова те же опасные признаки…

— Люди замечают гораздо больше, чем вы думаете, Рита. А если говорить о справедливом отношении к Алеку…

— Думаете, я этого не знаю? — воскликнула она. Очевидно, мое замечание здорово ее задело. — Я люблю Алека. Это не ложь и не притворство — я действительно его люблю и ни за что на свете не причинила бы ему боль. Но вы не понимаете. Это не просто слепое увлечение или… зов плоти.

«Поскольку, дорогая моя, — подумал я, — вы, вероятно, сами верите, что говорите правду, пусть так и будет».

— Все это более чем серьезно. Я влюблена всем своим существом. Знаю: вы скажете, что Барри моложе меня. Но его это не заботит.

— А что заботит мистера Салливана?

— Пожалуйста, не говорите о нем так!

— Как?

— «Мистер Салливан», — передразнила Рита. — Как судья. Он хочет все рассказать Алеку.

— С какой целью? Чтобы муж дал вам развод?

Рита раздраженно покачала головой и окинула маленькую приемную таким взглядом, словно это была тюремная камера. Думаю, она искренне чувствовала себя как в тюрьме. Здесь не было никакой игры или притворства. Разумная и вполне уравновешенная женщина начала говорить и даже мыслить как восемнадцатилетняя девушка.

— Алек — католик, — сказала Рита, нервно теребя белую сумочку. — Разве вы этого не знали?

— Вообще-то нет.

Бегающие глаза остановились на мне.

— Он бы не развелся со мной, даже если бы я этого хотела. Но дело не в том. Я не могу нанести Алеку такой удар. Меня бросает в дрожь при мысли о том, как он будет выглядеть, если я все ему расскажу. Алек всегда был добр ко мне. А сейчас он стар, и у него никого нет, кроме меня.

— Да, это верно.

— Поэтому я не могу просто сбежать и бросить его, получу я развод или нет. Но я не могу и отказаться от Барри, доктор Люк! Наша тайная связь тяготит его не меньше, чем меня. Он не желает больше ждать, и, если я буду откладывать решение, кто знает, что может произойти. Все так запуталось… — Она посмотрела в угол потолка. — Вот если бы Алек умер…

Непрошеная мысль заставила меня похолодеть.

— Что вы намерены делать? — осведомился я.

— В том-то и беда, что не знаю!

— Сколько времени вы женаты, Рита?

— Восемь лет.

— А нечто подобное случалось с вами прежде?

— Нет, доктор Люк, клянусь вам! Вот почему я уверена, что это действительно… ну, великая страсть. Я читала и даже писала о ней, но никогда не знала, какова она на самом деле.

— Предположим, вы убежите с этим парнем…

— Говорю вам, я не хочу этого делать!

— Не важно — только предположим. Как вы будете жить? У него есть какие-то деньги?

— Боюсь, что немного. Но… — Рита снова заколебалась, собираясь мне что-то сообщить, но, к сожалению, снова передумала. Ее зубы блеснули между полными губами. — Я не говорю, что это неосуществимо. Но к чему думать об этом в такое время? Я беспокоюсь об Алеке. Вечно Алек, Алек, Алек!..

Рита начинала нести литературщину. Хуже всего было то, что она произносила высокопарные речи абсолютно искренне.

— Его лицо, словно призрак, постоянно присутствует между мною и Барри. Я хочу, чтобы он был счастлив, но в такой ситуации не может быть счастлив никто из нас.

— Скажите, Рита, вы когда-нибудь были влюблены в Алека?

— Да, по-своему. Когда я с ним познакомилась, он был очарователен. Алек всегда называл меня Долорес — имея в виду Долорес Суинберна.[4]

— А теперь?

— Ну, он, конечно, не бьет меня. Но…

— Когда в последний раз у вас была физическая близость с Алеком?

Ее лицо стало трагическим.

— Говорю вам, доктор Люк, все совсем не так! Наша связь с Барри — что-то вроде духовного перерождения. Не трите лоб и не смотрите на меня поверх очков!

— Я только…

— Это нечто, чего я не в состоянии описать. Я могу стимулировать актерское мастерство Барри, а он — мой поэтический дар. Когда-нибудь Барри станет великим актером. Он смеется, когда я это говорю, но это правда, и я могу ему помочь. К сожалению, это не решает мою проблему. Я буквально схожу с ума! Мне нужен ваш совет, хотя я заранее знаю, каков он будет. Но больше всего я нуждаюсь в том, что поможет мне крепко поспать хотя бы одну ночь. Пожалуйста, дайте мне какое-нибудь средство!

Через пятнадцать минут Рита ушла. Я смотрел ей вслед, когда она шагала по боковой дорожке между живыми изгородями из лавра. Подходя к воротам, Рита заглянула в сумочку, словно убеждаясь, что в ней что-то находится. Рассказывая свою историю, она была на грани истерики. Но сейчас истерии как не бывало. В том, как Рита пригладила волосы и расправила плечи, ощущались мечтательность и вызов. Она спешила в «Мон Репо» и к Барри Салливану.

Глава 2

Вечером в субботу 30 июня я отправился в дом Уэйнрайтов играть в карты.

Погода была предгрозовой, и события во многих отношениях приближались к кульминации. Франция капитулировала, фюрер был в Париже, дезорганизованная, безоружная и истощенная британская армия отступала зализывать раны на побережье, где ей вскоре, вероятно, придется сражаться. Но мы все еще сохраняли бодрость — и я в том числе. «Нам надо держаться вместе, — говорили мы. — Так будет лучше». Один Бог знает почему.

Даже в маленьком мирке Линкома нависающая трагедия ощущалась так же четко, как стук в дверь. Я узнал больше об отношениях Уэйнрайтов и Салливана, когда на следующий день после визита Риты поговорил с Томом.

— Может вызвать скандал? — эхом отозвался Том, застегивая саквояж перед утренним обходом. — Да скандал уже полыхает вовсю!

— Ты имеешь в виду, что об этом говорят в деревне?

— Во всем Северном Девоне. Если бы не война, ты бы ни о чем другом не услышал.

— Тогда почему мне об этом не рассказали?

— Мой дорогой панаша, — отозвался Том со своей раздражающей добродушной ухмылкой, — ты не в состоянии разглядеть то, что творится у тебя под носом. И никто не передаст тебе сплетни, так как они тебя не интересуют. Дайка я усажу тебя в кресло.

— Черт возьми, я еще не старая развалина!

— Нет, но тебе надо быть осторожнее с сердцем, — возразил мой серьезный сын. — Меня удивляет, — продолжал он, щелкнув замком саквояжа, — как люди могут так себя вести и думать, что их не замечают. Эта женщина совсем потеряла голову.

— Ну и что о них говорят?

— Что миссис Уэйнрайт — дурная женщина, соблазнившая невинного молодого человека. — Том покачал головой и выпрямился, готовясь к лекции. — С точки зрения медицины и биологии это абсолютно неубедительно. Понимаешь…

— Я достаточно знаком с медицинскими и биологическими фактами, о чем свидетельствует твое присутствие в этом мире. Значит, все сочувствуют Салливану?

— Да, если это можно назвать сочувствием.

— Ты хоть знаешь, что собой представляет этот Барри Салливан?

— Я его не встречал, но говорят, он достойный парень. Типичный янки, швыряет деньги направо и налево и так далее. Тем не менее меня бы не удивило, если бы он и миссис Уэйнрайт сговорились и прикончили старика.

Том произнес это зловещее предсказание с глубокомысленным и напыщенным видом. Он сам этому не верил, но его слова настолько соответствовали моим неприятным мыслям, что я прореагировал так, как реагируют все отцы.

— Чепуха!

— Ты так думаешь? — отозвался Том. — Вспомни Томпсон и Байуотерса.[5] Вспомни Рэттенбери и Стоунера.[6] Вспомни… ну, их наверняка более чем достаточно. Замужняя женщина средних лет влюбляется в молодого парня.

— Кто ты такой, чтобы рассуждать о молодых парнях? Тебе всего тридцать пять.

— И что они делают? — продолжал Том. — Стараются добиться развода? Как бы не так! Они теряют голову и убивают мужа. Так происходит в девяти случаях из десяти, но не спрашивай меня почему.

«Поговори с одним из них, мой мальчик, — подумал я, — и ты увидишь, как у него напряжены нервы, путаются мысли и теряется самоконтроль. Тогда ты, возможно, поймешь».

— Но я больше не могу стоять здесь и болтать, — заявил Том, подбирая саквояж. Он был высоким, широкоплечим и рыжеватым, как я в его возрасте. — У меня интересный случай неподалеку от Эксмура.

— Должно быть, нечто особенное, если ты называешь это интересным.

Том усмехнулся:

— Я говорю не о болезни, а о человеке — старике по имени сэр Генри Мерривейл. Он остановился у Пола Феррарса в Ридд-Фарм.

— Ну и что с ним стряслось?

— Сломал большой палец ноги. Стоит поехать туда, чтобы услышать его лексикон. Я собираюсь продержать старика в инвалидной коляске шесть недель. Но если тебя интересуют последние эскапады миссис Уэйнрайт…

— Интересуют.

— Ладно, попробую осторожно расспросить Пола Феррарса. Он должен хорошо ее знать, так как писал около года тому назад ее портрет.

Но я счел это неэтичным и прочитал Тому лекцию на соответствующую тему. В результате мне пришлось ждать больше месяца, в течение которого люди были не в состоянии разговаривать почти ни о чем, кроме Адольфа Гитлера. Я узнал, что Барри Салливан вернулся в Лондон. Однажды я поехал на автомобиле повидать Риту и Алека, но мне сказали, что они в Майнхеде. И наконец пасмурным субботним утром я встретил Алека.

Каждый был бы потрясен при виде происшедшей с ним перемены. Я столкнулся с ним на дороге среди скал между Линкомом и «Мон Репо». Он брел медленно и без всякой цели, заложив руки за спину и покачивая из стороны в сторону головой. Шляпы на нем не было — ветер ерошил его редкие седеющие волосы и развевал полы пальто из шерсти альпаки.

Несмотря на низкий рост, Алек Уэйнрайт был широкоплечим. Теперь же он словно съежился. Его квадратное и грубоватое, но добродушное лицо и серые глаза под густыми бровями казались утратившими всякое выражение, а веки слегка подергивались.

Алек был пьян и шагал как во сне. Мне пришлось окликнуть его.

— Доктор Кроксли! — отозвался он, прочистив горло. Его взгляд слегка прояснился. Для Алека я не был ни доктором Люком, ни, тем более, просто Люком — он предпочитал формальное обращение. — Рад вас видеть. Я собирался навестить вас, но…

Алек сделал неопределенный жест, как будто не мог вспомнить причину.

— Подойдите сюда. Сядьте на эту скамейку.

Дул сильный ветер, и я посоветовал Алеку прикрыть голову. Достав из кармана старую суконную шапку, он нахлобучил ее и сел рядом со мной, удрученно покачивая головой.

— Они не понимают, — бормотал Алек. — Они не понимают!

Я оглядывался по сторонам, пока не понял, что он имеет в виду.

— Гитлер приближается. Он будет здесь со дня на день. У него войска, у него самолеты, у него все. Но когда я говорю это в пабе, мне отвечают: «Ради бога, заткнитесь! Неужели нам и без вас недостаточно бед?»

Алек откинулся назад, сложив на животе короткие руки.

— Знаете, в каком-то смысле они правы. Но они не понимают. Смотрите! — На сей раз он вынул из кармана мятую газету. — Видели эту статью?

— Какую статью?

— Не важно. Лайнер «Вашингтон» направляется в Голуэй забрать американцев, которые хотят вернуться в Штаты. Американское посольство предупреждает, что это их последний шанс. Что это означает, если не вторжение? Неужели им это не ясно?

Алек умолк, но мне почудилась в его словах внезапная надежда.

— Кстати, об американцах… — начал я.

— Да, я вспомнил, что хотел вам рассказать. — Алек потер лоб. — Это о молодом Барри Салливане. Симпатичный парень. Не знаю, встречали ли вы его.

— Он тоже возвращается на «Вашингтоне»?

Алек быстро заморгал, суетливо жестикулируя:

— Нет-нет! Я этого не говорил. Барри не возвращается в Америку. Напротив, он снова гостит у нас — приехал вчера вечером.

Думаю, в этот момент я ощутил уверенность, что мы приближаемся к катастрофе.

— Я хотел спросить, — продолжал Алек, тщетно пытаясь изобразить радушие. — Как насчет того, чтобы прийти к нам вечером сыграть в картишки? Как в старые дни, а?

— С величайшим удовольствием. Но…

— Я собирался пригласить Молли Грейндж — знаете, дочку адвоката. Молодому Барри она, кажется, приглянулась, и я несколько раз звал ее, когда он гостил у нас. — Алек неуверенно улыбнулся. — Я даже подумывал пригласить Пола Феррарса, художника из Ридд-Фарм, и его гостя, а может быть, Агнес Дойл. Тогда нас бы набралось на два стола.

— Как хотите.

— Но Молли вроде бы на этот уик-энд не приедет домой из Барнстейпла. К тому же Рита считает, что вчетвером нам будет уютнее. У горничной свободный вечер, и с толпой гостей было бы нелегко управиться.

— Конечно.

Алек посмотрел на море, слегка сдвинув брови. Его настойчивое стремление всех удовлетворить, несмотря на собственные тревоги, выглядело довольно жалким.

— Мы должны чаще устраивать приемы. Надо приглашать молодежь. Я понимаю, что Рите скучно. И она говорит, что я опускаюсь…

— Это верно. Если вы не перестанете пить…

— Дорогой мой! — воскликнул Алек обиженным и удивленным тоном. — Вы хотите сказать, что я пьян?

— Нет. Не сейчас. Но вы выпиваете пинту виски каждый вечер перед сном, и если не прекратите это делать…

Алек снова уставился на море и откашлялся. Его голос будто бы изменился — теперь он произносил слова более отчетливо.

— Это было нелегко.

— Что именно?

— Все.

Казалось, он борется с собой.

— В том числе финансы. У меня было много французских ценных бумаг. Ладно, не имеет значения. Мы не можем перевести стрелки часов назад… — Внезапно он выпрямился. — Совсем забыл. Я оставил мои часы дома. Вы, случайно, не знаете, сколько сейчас времени?

— Должно быть, немного позже двенадцати.

— Двенадцати! Господи, я должен возвращаться! В час дня новости, и я не могу их пропустить.

Его беспокойство было настолько заразительным, что мои пальцы дрожали, когда я вынимал часы из кармана.

— Но сейчас только пять минут первого! У вас полно времени!

Алек покачал головой.

— Я не могу пропустить новости, — повторил он. — У меня с собой машина — я оставил ее на дороге и пошел прогуляться. Но у меня болят суставы, и мне придется идти к автомобилю черепашьим шагом. Не забудьте насчет вечера, хорошо? — Поднявшись со скамейки, Алек стиснул мою руку и посмотрел на меня некогда острыми серыми глазами. — Боюсь, я не слишком занимательный компаньон, но приложу все усилия. Может быть, поиграем в головоломки — Рита и Барри их обожают. В восемь вечера — не забудьте.

Я попытался задержать его:

— Одну минуту! Рита знает о ваших финансовых неприятностях?

— Нет-нет! — Алек был шокирован. — Я бы не стал беспокоить женщину подобными вещами. Не упоминайте при ней об этом. Я не говорил никому, кроме вас. Фактически, доктор Кроксли, вы мой единственный друг. — И он медленно заковылял прочь.

Я зашагал назад к деревне, физически ощущая на своих плечах бремя тревог. Мне хотелось, чтобы, разрядив атмосферу, наконец пошел дождь. Небо было свинцовым, море — темно-синим, а скалы с зелеными пятнами травы напоминали соединенные вместе куски пластилина.

На Хай-стрит я заметил Молли Грейндж. Алек сказал, что девушка в этот уик-энд не должна вернуться из Барнстейпла — там у нее было машинописное бюро, которым она управляла, — но, вероятно, профессор ошибся. Молли улыбнулась мне, сворачивая в ворота отцовского дома.

День был не из приятных. Том забежал домой выпить чаю в начале седьмого. Он произвел для полиции вскрытие жертвы самоубийства в Линтоне и описывал мне подробности, поглощая хлеб с маслом и вареньем и едва слыша, что я ему говорю. Было уже начало девятого, и небо совсем потемнело, когда я отправился в четырехмильную поездку автомобилем до «Мон Репо».

Затемнение не устраивали до девяти, однако в доме не было света, что само по себе вызывало беспокойство.

Ранее «Мон Репо» был большим красивым бунгало с наклонной черепичной крышей и освинцованными окнами в красных кирпичных стенах. Большинство деревьев плохо росло в морском воздухе, да и трава на лужайках была скудной. Дом от дороги отделяла высокая тисовая ограда. Две песчаные аллеи вели к парадной двери и к гаражу слева. Рядом с гаражом находился теннисный корт. На лужайке справа стояла увитая плющом беседка.

Однако теперь место приходило в упадок. Живая изгородь нуждалась в стрижке. Кто-то оставил под дождем ярко окрашенные пляжные кресла. Один из ставней висел на единственной петле — работник (если он тут имелся) не удосужился починить вторую.

С наступлением темноты изоляция дома ощущалась особенно. Казалось, здесь может произойти все, что угодно, и никто этого не заметит.

Свет совсем померк, и мне пришлось включить фары. Шины захрустели по песку. Нигде не ощущалось никаких признаков жизни. Даже бриз с моря едва проникал сюда. Позади бунгало, за полосой сырой красноватой почвы, можно было разглядеть ряд утесов, круто обрывавшихся к морю.

Фары осветили раскрытые двери гаража впереди. Гараж был двойным — внутри стоял «ягуар» Риты. Когда я замедлил скорость, из-за дома появилась фигура и направилась ко мне.

— Это вы, доктор? — окликнул Алек.

— Да. Я поставлю машину в гараж на случай, если пойдет дождь. Присоединюсь к вам через полминуты.

Но Алек не стал ждать. Он шагнул в лучи фар, и мне пришлось остановиться. Положив руку на дверцу машины, он уставился на аллею:

— Кто-то перерезал телефонные провода!

Глава 3

Мотор автомобиля заглох, и я завел его снова. Алек казался не столько сердитым, сколько озадаченным и встревоженным. Хотя от него пахло виски, он был вполне трезв.

— Перерезал телефонные провода?

— Наверняка чертов Джонсон, — без особой враждебности заявил Алек. — Это наш садовник. Он не выполнял свои обязанности — по крайней мере, так говорила Рита, — поэтому мне пришлось его уволить. Вернее, это сделала Рита — я ненавижу конфликты.

— Но…

— Джонсон сделал это, чтобы досадить мне. Он знает, что я каждый вечер звоню Эндерсону в редакцию «Газетт» узнать, есть ли у них какие-нибудь новости, которые еще не сообщала Би-би-си. Телефон не работал, а когда я приподнял аппарат выше, провода вылетели из коробки. Их перерезали и засунули туда.

Мгновение я думал, что Алек вот-вот заплачет.

— Грязная и чертовски неспортивная выходка, — добавил он. — Почему меня не могут оставить в покое?

— А где Рита и мистер Салливан?

Алек быстро заморгал.

— Понятия не имею. Должно быть, где-то поблизости. — Он вытянул шею и огляделся. — В доме их нет. По крайней мере, так мне кажется.

— Может быть, мне поискать их, если мы собираемся играть в карты?

— Да, пожалуйста. А я приготовлю нам что-нибудь выпить. Но, если не возражаете, мы пока не будем играть в карты. В половине девятого по радио интересная передача.

— Какая?

— Точно не помню. Кажется, «Ромео и Джульетта». Рита очень хочет послушать. Прошу прощения.

Сумерки сгущались на глазах. Алек двинулся по лужайке и тут же обо что-то споткнулся. Очевидно, сразу осознав, что я могу приписать это нетрезвому состоянию, он обернулся, пытаясь выглядеть достойно, и зашагал дальше.

Я отвел машину в гараж. Когда вышел оттуда, ноги будто сами понесли меня вперед. Я хотел не столько отыскать Риту и молодого Салливана, сколько получить шанс подумать.

Сначала я направился к задней стороне дома. Здесь ветер дул сильнее, пригибая пожухлую траву к краю утеса; полоса сырой красной почвы казалась пустынной. Толком ничего не видя, поглощенный мыслями о перерезанных телефонных проводах, я обогнул бунгало и проследовал к беседке.

Должно быть, они услышали меня. Из беседки донесся приглушенный возглас. Я быстро подошел и заглянул внутрь.

Рита Уэйнрайт полусидела-полулежала на циновке, покрывающей грубый деревянный пол. Ее голова была откинута назад, а руки обнимали плечи Салливана, прежде чем он отскочил. Оба повернулись ко мне. Уже отходя, я успел увидеть открытые рты, виноватые взгляды, спазматическую реакцию, вызванную внезапным испугом.

Возможно, вы думаете, что старого дурня вроде меня смутить нельзя. Тем не менее я был смущен, вероятно еще сильнее, чем эти двое. Причем меня смутил не столько сам факт — в конце концов, я видел только то, как целовали хорошенькую женщину, — сколько обстановка: грязный пол беседки, ощущение сил, вышедших из-под контроля.

«Внимание! Опасность!» — твердил мне внутренний голос.

— Доктор Люк! — окликнула меня Рита.

Если бы не это, я бы не остановился, притворившись, что не заметил их. Они могли мне подыграть, но им не позволила совесть.

Я повернулся. У меня кружилась голова, а голос звучал хрипло от потрясения и пережитого гнева.

— Кто-нибудь есть в беседке? — отозвался я с таким лицемерным удивлением, что был готов пнуть себя ногой.

Рита вышла наружу. Теперешний цвет ее смуглой кожи, особенно под глазами, демонстрировал скорость, с которой колотилось ее сердце. Она тяжело дышала, потихоньку отряхивая юбку. Ее светлый твидовый костюм и белая блузка были измяты. Позади в дверном проеме маячил Салливан.

— Мы… мы были в беседке, — сказала Рита.

— Разговаривали, — уточнил ее компаньон.

— Мы уже собирались вернуться…

— Но нам нужно было поговорить. Знаете, как это бывает…

Барри Салливан закашлялся. Сейчас он выглядел неоперившимся юнцом. Конечно, Салливан был красивым парнем, несмотря на безвольный подбородок. Но вся его самоуверенность, которую я видел год назад, испарилась — он был испуган не меньше Риты и готов ко всему.

Ветер шевелил плющ на стенах беседки. Эмоциональная температура между Ритой и Салливаном подскочила до такой степени, что страсть обволакивала их, как туман, от которого они не могли избавиться. С неба упала капля дождя, за ней еще одна.

— Не помню, знакомы ли вы с Барри, — продолжала Рита дрожащим голосом. — Хотя вы, кажется, присутствовали при нашей первой встрече? Барри, это доктор Люк Кроксли.

— Здравствуйте, сэр, — пробормотал Салливан, переминаясь с ноги на ногу.

— Я хорошо помню мистера Салливана. — Мне не удалось удержаться от язвительных ноток. — Кажется, он один из наших самых многообещающих актеров Вест-Энда?[7]

Красивый лоб Салливана наморщился.

— Я? — воскликнул он, хлопнув себя по груди.

— Конечно! — отозвалась Рита. — Или скоро будешь им.

Парень смутился еще сильнее.

— Я не хочу плавать под чужим флагом, сэр, — сказал он.

— Не сомневаюсь, мистер Салливан.

— Он имеет в виду… — начала Рита.

— Что, дорогая моя?

— Я никогда не играл в Вест-Энде, — объяснил Салливан. — У меня была только пара провинциальных ангажементов, да и то не слишком удачных. Последние два года я продавал автомобили, работая на фирму «Лоутер и сын». — Его глаза с темными впадинами под ними устремились на Риту. — Я не достоин…

— Опять! — прервала Рита. — Не говори так.

Они пребывали в таком состоянии, что запросто могли выложить все начистоту (по крайней мере, так мне казалось тогда), если бы Барри внезапно не заметил, что начинается дождь. Он посмотрел на небо, потом на свои безукоризненные серые фланелевые брюки и спортивную куртку с шелковым шарфом, завязанным узлом и засунутым за воротник рубашки, и его смущение приобрело форму преувеличенной активности.

— Я должен внести в беседку пляжные кресла, — заявил Салливан. — Они уже побывали под дождем. Прошу прощения.

— Дорогой, ты промокнешь! — воскликнула Рита с такой страстной наивностью, что это выглядело бы забавным, если бы дело не достигло той стадии, когда что-то должно было произойти.

Я направился с Ритой к парадной двери бунгало. Она судорожно сплетала пальцы рук. От нее исходил запах алкоголя.

— Я не могу этого выносить, — тихо сказала она. — Мне лучше умереть.

— Не болтайте вздор!

— А вы уверены, что это вздор, доктор Люк? Мне так не кажется.

— Это не важно. Просто скажите, что за игру вы затеяли.

— Значит, вы видели нас в беседке? Так я и думала. Ну, мне все равно.

— Я говорю не о беседке. Меня интересует, кто перерезал телефонные провода.

Рита резко остановилась, сдвинув тонкие брови. Выражение ее лица было настолько ошеломленным, что я не мог сомневаться в ее искренности.

— О чем вы? Я не перерезала никаких проводов. Я ничего о них не знаю. — В глазах Риты мелькнуло любопытство. — В нашем доме перерезали провода? Что, по-вашему, это значит?

Не дав мне шанса ответить, она открыла дверь и вошла.

Большая гостиная бунгало была освещена, как и столовая позади нее. Обитая белым и голубым атласом, на котором играл мягкий свет ламп под желтыми абажурами, гостиная не обнаруживала никаких признаков упадка или пренебрежения. Над камином висел портрет Риты, написанный Полом Феррарсом.Медные подставки для дров сверкали, на полу лежали плотные ковры, а на столике сбоку стояли бутылка и сифон.

Алек Уэйнрайт сидел возле приемника, держа в руке стакан виски с содовой.

— Э-э… привет, дорогая моя, — пробормотал он и сделал глоток, который, казалось, согрел его. — Мы искали тебя.

— Барри и я были на теннисном корте, — сказала Рита.

— Хорошо провели время?

— Да. Ты уже установил затемнение? Не забывай, что у Марты свободный вечер.

— Твой маленький муженек все сделал, дорогая, — отозвался Алек, вертя в руке стакан. — Этим вечером мы отлично позабавимся.

Рита походила на королеву из трагедии. С большим трудом ей удавалось скрыть стиснутые зубы. Казалось, она разрывается между искренней нежностью к Алеку, который делал явные усилия выйти из ступора, и столь же искренним желанием запустить в него чем-нибудь. Первое чувство одержало верх. Рита заговорила спокойно и даже ласково:

— Что мне рассказывал доктор Люк о том, будто кто-то перерезал телефонные провода?

Лицо Алека омрачилось.

— Наверняка работа чертова Джонсона! — воскликнул он. — Пробрался сюда и перерезал их, чтобы насолить мне. Это не страшно, но если нам понадобится позвонить в пожарную команду или полицию…

— Я хочу выпить, — прервала Рита. — Кто-нибудь может мне налить?

— Все на столе, моя прелесть. Наливай себе сама. Сегодня мы не позволим доктору запугивать нас. Это особый вечер.

— Я хочу выпивку со льдом! — почти закричала Рита.

Она сразу же попыталась улыбнуться мне, указывая, что все в порядке, но ее руки заметно дрожали. Рита прошла в столовую. Каблучки ее сандалий стучали по деревянному полу. У двери в кухню она остановилась и повернулась.

— Лучше бы мне умереть! — крикнула Рита через две комнаты не слишком громко. Но достаточно четко. Хлопнув дверью, она исчезла в кухне.

Алек выглядел всего лишь слегка удивленным. Под лампой его широкое лицо с грубоватыми чертами казалось не таким скукоженным, как днем, хотя губы иногда вздрагивали. Он тщательно причесал редкие седеющие волосы.

— Очевидно, Рита слегка переутомилась, — промолвил Алек. — Слишком много физических упражнений в такую жару. Я всегда говорил ей… А, входите, мальчик мой! Присаживайтесь и налейте себе что-нибудь.

Мы слышали, как дождь стучит по крыше бунгало. Барри Салливан вошел из холла, вытирая руки носовым платком. Его робость и смущение едва ли могли укрыться от Алека. Молодой человек страдал от угрызений совести куда сильнее, чем Рита.

— Спасибо, сэр, — сказал Барри и поднял со стола бутылку. — Я выпью стаканчик, если вы не возражаете. Обычно я не пью, но сегодня вечером…

— Сегодня вечером особый случай, а?

Стакан выскользнул из пальцев Барри, звякнул о стол и свалился на пол. Но он упал на ковер и потому не разбился. Высокий молодой человек тут же подобрал его, опустившись на колени, как упавшая рама для сушки белья. Поднявшись, он старался не смотреть на Алека.

— Должно быть, я самый неуклюжий тип в мире! — заявил Салливан, жестикулируя так яростно, что на сей раз едва не разбил стакан о бутылку. — Не понимаю, как это произошло. Он просто выскользнул у меня из пальцев.

Алек усмехнулся. Его веко слегка подергивалось.

— Забудьте об этом, мой мальчик! Главное, что вы не разбили бутылку. Садитесь. В половине девятого мы включим радио…

— Радио?

— Рита хочет послушать пьесу. — Он посмотрел на меня. — Это «Ромео и Джульетта» — я проверил в «Радио тайме». А в девять будут новости. Знаете, я жалею, что не пригласил Пола Феррарса и его гостя.

Дверь в кухню со скрипом открылась. Рита, неся комбинацию джина с лимоном в стакане, где позвякивал лед, прошла через столовую, стуча каблуками.

— Что там с Полом Феррарсом? — резко осведомилась она, поднеся стакан к губам. Ее глаза инстинктивно метнулись к собственному портрету над камином.

О достоинствах Пола Феррарса как художника пусть судят критики. Могу лишь сказать, что мне портрет всегда нравился. Феррарс изобразил Риту по пояс, в вечернем платье с бриллиантовым ожерельем на шее и бриллиантовыми браслетами на запястьях. Последний штрих казался Рите дурным вкусом, но его предложил Алек, который был очень доволен результатом.

Все же в картине ощущался пародийный элемент. Хотя она подчеркивала красоту Риты, кое-что в ее полуулыбке могло бы не понравиться Алеку, если бы он понял смысл этого. Рита во плоти с отвращением посмотрела на портрет и быстро отвернулась.

— Так что там с Полом Феррарсом? — повторила она.

— У него гостит один джентльмен, дорогая. Кажется, это ваш пациент, доктор?

— Нет, это пациент Тома, — ответил я. — Том запретил ему ходить, и он приобрел инвалидную коляску с мотором — выписал из Лондона последнюю модель.

— Его фамилия Мерривейл, — объяснил Алек. — Он детектив.

Барри Салливан налил себе виски, добавив очень мало содовой, и выпил его залпом.

— Это неправда! — вскричала Рита. — Миссис Паркер говорила мне, что он из военного министерства.

— Мерривейл не официальный детектив, но участвовал в расследовании ряда дел об убийствах. Это факт! — Алек быстро кивнул. — Я подумал, что мы могли бы попросить его рассказать о них. Вероятно, это интересно. Меня всегда интересовали преступления.

Рита и молодой Салливан обменялись взглядами над головой Алека. Глаза Барри, казалось, спрашивали: «Сегодня вечером?» — а глаза Риты отвечали: «Да». Признаюсь, в этот момент меня охватила паника. Барри налил себе еще одну порцию виски, добавил еще меньше содовой и осушил стакан еще быстрее; страх в его взгляде сочетался с решимостью. Наклонившись, Рита пригладила редкие волосы мужа.

Алек включил радио.

Глава 4

«Вы слушали радиопостановку «Ромео и Джульетта» по пьесе Шекспира, адаптированной для радио Кеннетом Мак-Вейном. Роли исполняли…»

Дождь прекратился, и в гостиной был слышен только голос диктора, перечисляющий имена. Эмоции были напряжены до такой степени, что я вздрогнул, когда в громкоговорителе послышался гулкий вибрирующий звук Биг-Бена, медленно бьющего девять.

«Слушайте новости Би-би-си. У микрофона Брюс Белфрейдж».

Алек, сидевший в полуступоре, опустив подбородок на грудь, сразу встрепенулся. Придвинув к приемнику кресло, чьи колесики громко заскрипели, он склонился вперед, напрягая слух.

«Во второй половине дня вражеский самолет-разведчик летал над…»

Неподалеку от меня Рита Уэйнрайт резко выпрямилась в кресле. Ее глаза были полны слез, которые внезапно потекли по щекам, и она даже не пыталась их унять.

Из-за опущенных штор затемнения в комнате было очень жарко. Салливан курил одну сигарету за другой. Дым вился вокруг желтых ламп, заползая в глаза и в горло. Внезапно Рита задрожала всем телом и судорожно глотнула. Пустой стакан выскользнул у нее из пальцев и беззвучно упал на ковер — она подобрала его на ощупь, как слепая, лотом неожиданно поднялась.

— Нет, Рита! — воскликнул Барри Салливан.

— Да, — сказала Рита. — Мы договорились.

Алек резко отвернулся от радио.

— Ш-ш! — прошипел он и тут же прижал ухо к громкоговорителю.

«…заверил слушателей, что если Франция когда-нибудь вернет себе подобающее место и престиж на континенте…»

Рита поднесла тыльную сторону ладони к полным слез глазам, качая из стороны в сторону головой. Потом она посмотрела на стакан в другой руке.

— Приготовлю лед для напитков. — Повернувшись, Рита вышла в столовую. Казалось, она поднимается на эшафот. Стук ее каблуков смешивался с голосом из громкоговорителя. Скрипнула кухонная дверь.

«Полковник Линдберг[8] добавил, что Соединенные Штаты, по его мнению, не заинтересованы в каких-либо трансатлантических конфликтах, которые…»

— Пойду-ка я помогу ей, — сказал Барри Салливан.

Алек в третий раз обернулся, закатив глаза и призывая к молчанию.

Молодой человек словно не замечал его. Аккуратно поставив стакан на стол, Салливан последовал за Ритой. Но из уважения к Алеку он шагал почти бесшумно. Даже дверь в кухню едва скрипнула, когда он коснулся ее. Под ней виднелась полоска света.

Я не уверен, что могу объяснить, чего я ожидал увидеть, когда эти двое вернутся. У меня так разыгралось воображение, что я бы не удивился при виде молодого человека, крадущегося назад с чем-то острым в руке. Конечно, они едва ли стали бы нападать на Алека при свидетеле. Хотя почему бы и нет? Байуотерс и Стоунер поступили именно так. И Рита, и Салливан были наполовину пьяны. Как выглядит убийца, подкрадываясь к жертве сзади?..

Когда эти двое вернутся…

Но они не возвращались.

Голос по радио, казалось, собирался говорить бесконечно. Я слышал все эти новости в шесть и приходил в ужас, вспоминая размеры каждого сообщения. Алек сидел неподвижно, лишь изредка кивая в наиболее значительные моменты. Кухонная дверь не скрипела.

«Вы слушали новости. Сейчас восемнадцать с половиной минут десятого. В девять двадцать вы услышите…»

Алек выключил радио, повернулся и посмотрел на меня. Должно быть, он обратил внимание на выражение моего лица. Его губы изогнулись в странной улыбке.

— Мой дорогой доктор, — мягко произнес он, — вы думаете, я не знаю?

— Не знаете о чем?

Алек кивнул в сторону кухни:

— О том, что эти двое проделывают у меня за спиной.

Самым жутким казалось то, что эти слова произнес прежний Алек Уэйнрайт. Коренастая маленькая фигура расслабилась. Лицо больше не было пустым — юмор и всепонимающая мудрость вернулись, а веко перестало дергаться. Даже тембр голоса и выбор слов слегка изменились. Откинувшись на спинку кресла, он сложил руки на животе.

— Да, — согласился Алек, проследив за моим взглядом. От смущения я не мог смотреть ему в глаза и уставился на стоящую на столе бутылку. — Напившись, я привел себя в умиротворенное состояние. Я даже начинаю забывать об этом. — Он притронулся к радиоприемнику.

— А я должен сидеть и смотреть, как вы напиваетесь до смерти, приводя себя в умиротворенное состояние?

— Вы весьма точно суммировали ситуацию, — бодро подтвердил он.

Это был прежний Алек Уэйнрайт, если не считать слишком покрасневшего лица и набрякшей вены на виске.

— Кстати, о Рите… — продолжал он.

— Давно вы знаете о ней и о молодом Салливане?

— О, с самого начала.

— И что вы собираетесь с этим делать?

— Ну, — Алек расправил плечи, занимая более удобное положение в кресле, — а что бы сделали вы? Устроили скандал и выставили себя дураком? Муж-рогоносец всегда объект для насмешек. Разве вы этого не знаете?

— Выходит, вы не возражаете против происходящего?

Алек закрыл глаза.

— Нет, — задумчиво ответил он. — Почему я должен возражать? Для меня подобное уже в прошлом. Я очень люблю Риту, но не в том смысле. И я ненавижу суету. Если хотите знать, это не первое ее падение.

— Но она клялась мне в моей приемной…

— Ага! — Алек открыл глаза. — Значит, она говорила с вами? — Он засмеялся. — Понимаю, почему она вам не рассказала. Честно говоря, я даже горжусь ее успехами в этом направлении. Барри Салливан славный парень. Она могла найти кого-нибудь куда хуже. Нет, я предпочитаю притворяться, что ничего не замечаю.

— Думаете, так лучше?

— Это самое меньшее, что я могу сделать для Риты.

— А вы представляете, как они оба это воспринимают?

— Ну, они немного взвинчены…

— Немного взвинчены? Выходит, вы не сознаете, что я весь вечер просидел здесь на чем-то куда более худшем, чем иголки и булавки, гадая, планируют ли они убить вас?

Несмотря на поглощенное виски, Алек был искренне изумлен. Ему не нравилось это вторжение в мир его грез, и, начав смеяться над ним, он тут же снова стал серьезным.

— Мой дорогой доктор, не говорите такую чепуху! Убить меня! Вижу, вы совсем не знаете мою жену. Нет, убивать меня они не собираются, но я могу сказать вам, что они планируют. Они… — Он оборвал фразу. — Откуда, черт возьми, этот сквозняк?

Я действительно почувствовал, как внезапно засквозило по ногам со стороны столовой. Дверь в кухню резко скрипнула, но никто не появился.

— Надеюсь, они не вышли из дома, оставив открытой заднюю дверь и свет в кухне, — сердился Алек. — Любой свет на этом утесе виден с моря за несколько миль. Смотрителей хватит удар.

Но я не думал о смотрителях.

Должно быть, мне понадобилось всего пять-шесть секунд, чтобы добраться до скрипящей двери.

Большая кухня, выложенная белыми плитками, была пуста. На эмалированной крышке стола лежал придерживаемый пустым стаканом Риты листок бумаги, спешно вырванный из кухонного блокнотика для памяток. Сырой ветер дул мне в лицо через заднюю дверь, которая была распахнута настежь, пропуская свет наружу.

Запирать комнаты, закрывать двери и задергивать портьеры стало инстинктом, застрявшим в подсознании, как фобия. Случайный луч света из простой небрежности превратился в серьезное преступление. Но хотя я быстро подошел к двери, я не сразу закрыл ее.

Несмотря на то что время затемнения уже наступило, снаружи было не совсем темно. В сумраке колыхались смутные очертания. Сажать что-либо вблизи утеса было невозможно, но обширная полоса сырой темно-красной почвы не была абсолютно пустой. Несколько геометрических орнаментов — математическая душа Алека дала себя знать — были выложены на ней белой галькой. А в центре такая же галька обозначала края тропинки шириной около четырех футов, которая вела прямиком к обрыву утеса Прыжок Влюбленных.

Прыжок Влюбленных…

На холодильнике лежал электрический фонарь, завернутый в папиросную бумагу. Мое сердце едва не выскакивало из груди, когда я взял фонарь, закрыл за собой заднюю дверь и спустился по двум деревянным ступенькам.

Под пасмурным дождливым небом было еще достаточно светло, чтобы даже без помощи фонаря разглядеть следы ног двух человек.

Они начинались там, где заканчивалась скудная трава. Всегда сырая почва стала после дождя еще мягче. Между призрачными линиями гальки тянулись следы: одни — твердые и решительные, другие — неуверенные, будто человек еле волочил ноги. Я зашагал в том же направлении. Но даже в моем бедственном состоянии невозможно было забыть о периодическом исполнении обязанностей полицейского врача в течение тридцати лет. Инстинкт подталкивал меня вбок, не позволяя наступать на следы.

Я шел рядом с дорожкой к краю утеса. Передо мной маячило лицо Риты.

От высоты у меня всегда кружится голова и возникает желание прыгнуть. Поэтому мне не хватило духу подойти к краю и посмотреть вниз, как часто делают местные жители. Не обращая внимания на грязь, я опустился на четвереньки, подполз к поросшему травой пригорку рядом с местом, где заканчивались следы, и вытянул голову вперед.

Прилив в этих краях начинается около четырех часов дня. Поэтому сейчас он наступал снова, захлестывая торчащие из воды камни на расстоянии семидесяти футов внизу. Разглядеть я мог только белые буруны, но хорошо слышал шипение и плеск воды о скалы. Морской ветер дул мне в лицо, вынуждая опустить веки.

Я валялся в грязи, чувствуя себя больным и бесполезным стариком. Даже теперь, лежа на земле в полной безопасности, я боялся смотреть вниз. Мои пальцы разжались, и я уронил фонарь. Я видел, как он переворачивался, мерцая, как светлячок, пока не исчез без следа и звука там, где ранее исчезли два человеческих существа.

Вскоре я, как краб, пополз назад. Стало легче, когда исчезло ощущение заглядывания в бездну или раскачивания в паутине над пропастью. Утес спереди был абсолютно гладким, и тела не должны были удариться ни обо что, пока не приземлились. А тогда… Я встал и поплелся к дому.

Алек все еще был в гостиной, стоя у стола и наливая себе виски. Выглядел он мечтательным и довольным.

— Они оставили дверь открытой? — спросил он и тут же добавил: — Что с вами случилось? Где вы так перепачкались?

— Лучше сказать вам сразу, — ответил я. — Они обезумели и бросились вниз с утеса.

Последовало молчание.

Алеку понадобилось время, чтобы воспринять это. Ко мне часто приводят детей и говорят им: «Не бойся — доктор Люк не сделает тебе больно». Дети мне доверяют, и им не бывает больно. Но иногда боль приходится причинять, как ни стараешься избежать этого. В таких случаях уголки рта ребенка опускаются, и он смотрит на меня с упреком, предшествующим слезам. Алек Уэйнрайт, пожилой пьяный мужчина, смотрел на меня именно так.

— Нет! — крикнул он, осознав наконец смысл моих слов. — Нет, нет, нет!

— Очень сожалею, но это произошло.

— Я этому не верю! — Алек поставил стакан, скользнувший по полированной крышке стола. — Откуда вы знаете?

— Выйдите и посмотрите на их следы. Они ведут к краю Прыжка Влюбленных и не возвращаются назад. На кухонном столе записка, но я ее не читал.

— Это неправда! — заявил Алек. — Это… Подождите минуту!

Он повернулся и, пошатываясь, направился к двери в холл. Я слышал его шаги по лестнице и в комнатах наверху, где он открывал и закрывал двери или ящики.

Пройдя на кухню, я открыл кран с горячей водой, чтобы вымыть руки. На крючке рядом с плитой висела щетка. Не заметив, что она обувная, я попытался почистить ею одежду и все еще занимался этим, когда вернулся Алек.

— Ее одежда на месте, — произнес он, шевеля потрескавшимися губами. — Но…

Алек протянул ключ, делая бессмысленные жесты. Это был странный ключ — вроде бы от американского замка, но гораздо меньшего размера. На хромированной головке были выгравированы слово «Маргарита» и двойной узел.

— Не ходите туда! — сказал я, когда Алек нетвердым шагом двинулся к задней двери.

— Почему?

— Вы сотрете следы. Ведь нам придется вызвать полицию.

— Полицию… — повторил Алек, опускаясь на белый стул у кухонного стола. — Полицию. — Казалось, он пробует слово на вкус, постепенно приходя в ярость. — Но мы должны что-то сделать! Не можем мы… спуститься туда?

— Как? Никто не в состоянии спуститься с этого утеса. Кроме того, наступает прилив. Придется ждать до утра.

— Ждать… — прошептал Алек. — Но мы не можем просто сидеть здесь! — Он постарался взять себя в руки. — Вы правы. Полиция решит, что делать. Позвоните им. Или я сам…

— Как мы можем позвонить в полицию? Кто-то перерезал телефонные провода.

Вспомнив об этом, Алек поднес руку ко лбу. От виски и всплеска эмоций его лицо покрылось пятнами, весьма неприятными для глаза — особенно медицинского.

— Но у нас есть автомобиль, — указал он. — Даже два. Мы можем поехать и…

— Именно так мы и поступим, если вы чувствуете, что вам хватит сил.

В тихой кухне внезапно загудел холодильник. Повернувшись, чтобы найти источник звука, Алек впервые заметил листок бумаги из блокнотика с нацарапанными карандашом словами, оставленный под стаканом на столе. Он снял стакан и подобрал листок.

— Со мной все в порядке. Я все еще не могу в это поверить… — Его глаза наполнились слезами.

Алек был беспомощен, как ребенок, — мне пришлось принести ему пальто и шляпу на случай, если дождь пойдет снова. Он настоял на том, чтобы выйти посмотреть на следы с помощью еще одного электрического фонаря. Но, кроме следов, смотреть было абсолютно не на что.

Несмотря на физическое состояние, Алек держался неплохо, но, когда мы вышли в передний холл, направляясь к автомобилю, он свалился в обморок у вешалки для шляп. Маленький ключ, с выгравированными на нем именем «Маргарита» и двойным узлом, выпал из его руки на деревянный пол. До сих пор я не догадывался, как сильно он любил Риту. Подобрав ключ, я спрятал его в жилетный карман, после чего принялся за нелегкую задачу — нужно было затащить Алека наверх.

* * *

Тела Риты Уэйнрайт и Барри Салливана были обнаружены через два дня. Их вынесло на покрытый галькой берег в нескольких милях к югу, и какой-то мальчишка побежал за полицией. Но только после вскрытия мы узнали, как они умерли в действительности.

Глава 5

В тот день я впервые встретил сэра Генри Мерривейла при обстоятельствах, которые долго будут помнить в Линкоме.

Война или нет, деревня говорила только о самоубийстве по сговору Риты Уэйнрайт и Барри Салливана. Это сердило меня, поскольку им выражали мало сочувствия — особенно Рите. Общую тенденцию можно было выразить фразой: «Разве вы не знали, что от нее следовало ожидать именно такой глупой напыщенной выходки?»

Впрочем, Алеку тоже не слишком сочувствовали.

— Ему надо было вздуть ее как следует, — говорил Харри Пирс в «Карете и лошадях». — Тогда бы она так не поступила.

Я не видел в этом никакой логики. Кроме того, разговоры об избиении жен вели те, кому не хватало духу даже прикрикнуть на собственную сварливую супругу вроде миссис Пирс. Положение осложняло то, что обморок Алека привел к более серьезным последствиям, чем я думал. Медсестра дежурила у его постели днем и ночью, а Том приходил к нему дважды в день.

В понедельник утром перед ленчем я, повинуясь строгим указаниям Тома, грелся на солнце в нашем заднем саду, когда Молли Грейндж пришла повидать меня. Пройдя по дорожке между высокими голубыми дельфиниумами, она выбралась на лужайку, где под деревом стояли плетеные стулья.

— Как вы себя чувствуете, доктор Люк?

— Вполне сносно, спасибо. Что тебе наговорил мой придурковатый сынок?

— Что вы… перевозбудились.

— Чепуха!

Молли села на плетеный стул напротив меня.

— Ужасная история, доктор Люк, не так ли?

— Конечно! — отозвался я. — Ты ведь знала Барри Салливана? Фактически именно ты представила его…

Я прикусил язык, надеясь, что не пробудил неприятные воспоминания. Но девушка вроде бы не возражала. С первого взгляда люди редко осознавали, насколько привлекательна Молли. Как большинство светловолосых голубоглазых девушек, которые не пользуются косметикой в такой степени, что их лица можно узнавать, как корабли, только по окраске, она выглядела весьма ординарно.

— Я не слишком хорошо его знала. Только слегка. — Молли подняла тонкую руку, разглядывая пальцы. — Но все равно это ужасно. Доктор Люк, вы не против того, чтобы поговорить об этом?

— Вовсе нет.

Молли выпрямилась на стуле.

— Тогда что произошло?

— Разве Том тебе не рассказывал?

— Том не очень хороший рассказчик. Если начинаешь допытываться, он просто говорит: «Черт возьми, неужели ты не понимаешь по-английски?» — Она улыбнулась, но тут же снова стала серьезной. — Насколько я поняла, вы и мистер Уэйнрайт направлялись к автомобилю, чтобы поехать в полицию, когда мистер Уэйнрайт упал в обморок.

— Совершенно верно.

— Вы притащили его наверх и уложили в кровать…

— Мне это не повредило.

— Том говорит, что могло повредить. Но я вот чего не понимаю. По словам Тома, вы шли пешком от «Мон Репо» сюда четыре мили, да еще в темноте…

— Было не совсем темно. Когда дождь прекратился, на небе появились звезды.

Молли отмахнулась от звезд.

— А вернувшись около половины двенадцатого, вы позвонили в полицию в Линтон. Но там должно было находиться два автомобиля. Почему вы ими не воспользовались?

— Потому что, — ответил я, — в них не оказалось бензина.

Молли выглядела озадаченной. Воспоминание о том, что ожидало меня в гараже, не произвело успокаивающего эффекта.

— Моя дорогая Молли, кто-то открыл краны бензобаков моего автомобиля и автомобиля Алека и вылил все содержимое. Даже если не учитывать теперешнюю нехватку бензина, подобная шутка не кажется мне забавной. Не спрашивай меня, почему это сделали или почему перерезали телефонные провода, так или иначе это произошло, и я оказался в затруднительном положении. Более того, я покинул дом, унеся с собой маленький сувенирный ключ, которым Алек, по какой-то причине, очень дорожит, и был вынужден передать его Тому, чтобы тот вернул его Алеку. Я оставил его в скверном состоянии, но должен был прислать помощь. У меня не было ни рации, ни почтовых голубей.

— Действительно, глупая выходка, — согласилась Молли. — Тем более в такое время. И вы понятия не имеете, кто это сделал?

— Может быть, Джонсон, а может быть, кто угодно.

— Джонсон?

— Садовник, которого уволил Алек. Но в чем тут смысл?

— Они не нашли… Риту и мистера Салливана?

— Нет. Все пришло в беспорядок. Включая тебя, если подумать как следует. Почему ты сегодня утром не в Барнстейпле? Как обходится без тебя машинописное бюро?

Молли плотно сжала губы. Впервые она казалась неуверенной.

— Машинописному бюро придется пару дней самому о себе заботиться, — сообщила девушка. — Я тоже неважно себя чувствую. Это не болезнь. Просто… — Она махнула рукой. — Доктор Люк, мне не по себе. Ведь я не любила Риту Уэйнрайт.

— И ты тоже?

— Пожалуйста, подождите. Я честно пытаюсь быть справедливой и хочу выслушать ваше мнение, прежде чем что-то доказывать… — Молли поколебалась. — Не могли бы вы зайти к нам на несколько минут? У меня есть кое-что, на что вам следует взглянуть.

Я оглянулся на наш дом. Том закончил прием в одиннадцать и отправился в утренний обход. Казалось вероятным, что мне удастся незаметно ускользнуть и вернуться. Когда мы с Молли вышли в передний сад, Хай-стрит выглядела безмятежной. По сути дела, это асфальтированное шоссе, которое полого поднимается вверх и исчезает за поворотом возле кузницы Миллера. Маленькие домики и лавки купались в солнечном свете; из открытых дверей «Кареты и лошадей» доносилось бормотание голосов. Мистер Фрост, почтальон, разносил письма и газеты. Миссис Пинафор подметала порог своей лавки табачных и кондитерских изделий.

Но пейзаж недолго оставался мирным.

— Господи! — воскликнула Молли.

Со стороны кузницы Миллера послышался звук мотора, и прямо в центре дороги появилась инвалидная коляска.

На водительском месте, вцепившись в рукоятку стержня, соединенного с маленьким передним колесом и служившего рулевым механизмом, торжественно восседал очень толстый мужчина в белом парусиновом костюме. Его лысина поблескивала на солнце. Очки съехали на самый кончик широкого носа. Плечи были закутаны пледом. Даже на расстоянии можно было увидеть на его лице выражение почти нечеловеческой злости. Он сосредоточенно склонился вперед, покуда мотор продолжал тарахтеть все громче и быстрее.

Из-за кузницы Миллера выбежал запыхавшийся художник Пол Феррарс.

За ним мчался галопом мой сын Том.

Последним появился полицейский.

— Тормозите! — вопил Феррарс так громко, что из окон начали высовываться головы. — Здесь спуск круче, чем кажется! Ради бога…

На лице человека в коляске мелькнула высокомерная ухмылка. Словно гордясь своей отвагой, он поворачивал коляску то налево, то направо с изяществом фигуриста на льду. Том утверждает, что даже тогда все могло бы закончиться благополучно, если бы не собаки.

Наши линкомские собаки, как правило, настроены благодушно. Они привыкли к автомобилям, фургонам и велосипедам. Но зрелище инвалида в коляске, очевидно снабженной компрессором, было за пределами их понимания и потому взбесило собачьи души. Как по команде, они начали перепрыгивать через забор и выбегать на дорогу.

Оглушительный лай перекрывал стук мотора. Уилли, скотчтерьер Эндерсонов, от возбуждения сделал полный кувырок, приземлившись на спину. Эрдель Лейнов дерзко метнулся под колеса. Пробудившись от гордости удачным экспериментом, человек в коляске попробовал прибегнуть к репрессиям, скорчив настолько страшную рожу, что наиболее робкие собаки отпрянули, все еще продолжая лаять. Однако так называемый манчестерский терьер вскочил на передок коляски и попытался вонзить зубы в рулевой механизм.

Инвалид схватил костыль и стал угрожающе им размахивать. Это было хорошим методом устрашения, но не отвечало требованиям тактики. Управление коляской уже находилось под вопросом. Теперь же она въехала по подъездной аллее Хикса на тротуар, прокатилась по нему как раз в тот момент, когда миссис Мак-Гонигл, наша почтенная прачка, выходила из своей калитки, пятясь задом, с недельной стиркой, и вернулась на дорогу по подъездной аллее Пинафора.

— Ради бога, выключите мотор! — вопил сзади Феррарс.

Это был хороший совет, но инвалид не мог или не желал ему следовать. Окруженная собаками коляска промчалась мимо меня и Молли, когда мы стояли у ворот. Лицо инвалида сохраняло злобное выражение, покуда коляска, накренившись, описала дугу перед «Каретой и лошадьми» и торжественно въехала в открытые двери бара-салона.

За ней последовали собаки, Феррарс, Том и констебль, уже выхвативший записную книжку.

— Господи! — снова воскликнула Молли.

— Кажется, джентльмену не терпится выпить, — заметил почтальон.

Из паба в самом деле доносились звуки, предполагающие, что этот алкоголик уже перелезает через стойку, подбираясь к бутылкам. Звон бьющегося стекла, грохот опрокинутых стульев и собачий лай смешивались с протестами клиентов, чье пиво расплескалось, когда они подносили его ко рту.

Следующие пятнадцать минут, вероятно, были самыми оживленными за все существование бара Харри Пирса. Собак выгоняли на улицу одну за другой. Хотя мир вскоре был восстановлен с помощью щедрого угощения, мощный голос инвалида продолжал негодующе греметь. Наконец он появился, сидя с видом мученика в коляске, которую толкал Феррарс.

— Слушайте, вы, летчик-испытатель, — говорил художник. — Это же инвалидная коляска, а не новый «спитфайр»! Она предназначена для беспомощных людей. Вы сознаете, что мы бы не избежали обвинения в опасном для общества управлении моторизованным транспортным средством, не будь вы другом суперинтендента Крафта?

Но лицо толстого джентльмена выражало лишь негодование.

— Черт побери! — проворчал он. — Я только хотел проверить, как ведет себя эта штуковина на открытой дороге. И что же произошло?

— Вы едва не разрушили всю деревню — вот что!

— Вы понимаете, что я мог погибнуть? — осведомился толстый джентльмен. — Я ехал мирно, никого не беспокоя, когда вдруг около полусотни злобных дворняг набросились на меня и искусали…

— Куда же они вас укусили?

— Это не важно. Если я заболею бешенством, вы это узнаете. Меня приковали к постели из-за серьезной травмы пальца ноги. Слава богу, мне удалось раздобыть коляску, но оказывается, я не могу подышать в ней свежим воздухом без того, чтобы каждая соседская псина не вознамерилась меня сожрать!

Это не мог быть никто иной, кроме великого Г. М., о котором мы уже немало слышали. Молли и я почти сразу же привлекли его внимание, но проделали это не слишком удачно.

Во время торжественного проезда Г. М. по деревне мы изо всех сил старались сохранять серьезный вид, но Молли не выдержала, отвернулась и вцепилась в решетку ворот, трясясь от смеха.

Сидя в коляске возле паба, сэр Генри Мерривейл бросил на нас сердитый взгляд поверх очков и указал пальцем в нашу сторону.

— Вот что я имею в виду! — громко заявил он.

— Ш-ш! — зашипел Феррарс.

— Почему я никогда не могу рассчитывать на сочувствие? — обратился в пространство Г. М. — Что превращает меня в парию? Если такое происходит с кем-то еще, все воспринимают это как трагедию и полны сострадания. Но когда подобное случается со мной, это всего лишь забавно. Я уверен, сынок, что на заупокойной службе по мне пастор не сможет говорить от смеха, а все присутствующие будут кататься по полу в проходах церкви, прежде чем ему удастся произнести десять слов.

— Это мои друзья, — сказал Феррарс. — Подъезжайте и познакомьтесь с ними.

— Мне включить мотор? — с надеждой предложил Г. М.

— Нет! Я вас подтолкну. Сидите спокойно.

Хай-стрит вновь стала мирной, если не считать нескольких собак, прячущихся в углах и с подозрением разглядывающих коляску. Том, оставивший свою машину возле кузницы Миллера, чтобы присоединиться к погоне, отправился по еще одному вызову перед ленчем. А великого человека, пытавшегося выглядеть непринужденно и положившего руку на рычаг рулевого механизма, повезли через дорогу к нам.

Первое же движение его кресла приветствовал возмущенный лай. Несколько собак выскочили из укрытия, и их пришлось прогонять.

— Вы, конечно, догадались, кто это, — сказал Феррарс, когда Г. М. перестал размахивать костылем. — Это доктор Люк Кроксли, отец Тома. А молодая леди, которая смеялась, — мисс Грейндж.

Должен признаться, Пол Феррарс предстал сегодня более человечным, чем обычно. Это был худощавый субъект лет тридцати с небольшим, с длинным носом и склонностью к сардоническому юмору. Он постоянно носил старые свитеры и испачканные краской фланелевые брюки и начинал вопить, если при нем пытались рассуждать о распределении светотени.

— Я очень сожалею, сэр Генри, — искренне извинилась Молли. — Я не хотела над вами смеяться — с моей стороны это было ужасно грубо. Как ваш палец?

— Скверно, — ответил великий человек, указывая на все еще перевязанную правую ногу. Однако его мрачное лицо немного смягчилось. — Рад, что хоть кому-то хватило такта задать этот вопрос.

— Мы все очень за вас переживали. Кстати, как это произошло?

Г. М. выглядел так, словно не слышал вопроса.

— Он показывал нам, — объяснил Феррарс, — как играл в регби за команду Кембриджа в 1891 году.

— И я все еще считаю, что там не обошлось без грязной работы. Я мог бы продемонстрировать это на парне, который стоит позади меня. Между прочим, — Г. М. обратился к Молли с обескураживающей прямотой, — у вас есть парень?

Молли покраснела.

— Право… — начала она.

— Вы слишком хорошенькая, чтобы у вас его не было, — продолжал великий человек, считая, что всего лишь делает ей комплимент в благодарность за вопрос о его пальце. — У вас должна быть целая куча парней.

Меня угораздило вмешаться, как всегда некстати, когда я имел дело с молодыми людьми.

— Стив Грейндж, — сказал я, — считает, что Молли слишком молода, чтобы думать о браке. Хотя мы всегда надеялись, что она и Том…

— Пусть Том сам говорит за себя, — весьма резко прервала Молли. — И я, право, не знаю, почему мы внезапно стали обсуждать мои дела.

— Ты напрасно тратишь время, Молли, — заметил Феррарс. — Том — прирожденный холостяк. Все носящие юбки служат ему лишь объектами для вскрытия. Мог бы тебя заинтересовать кто-то другой?

Молли с любопытством посмотрела на него.

— Это зависит от его опыта, — ответила она.

— Опыта? — усмехнулся Феррарс. — От тебя ли я это слышу?

Он держал руки в карманах грязных брюк, и его худые локти торчали в разные стороны как крылья.

— Хотя, может быть, ты и права. — Его лицо омрачилось. — Сейчас не время обсуждать любовные связи — нынешние или проектируемые. Одна из таких связей закончилась в субботу вечером слишком скверно на мой вкус. Между прочим, кто-нибудь слышал новости об этом деле?

Вопрос Феррарса был не столь уж праздным, поскольку он, как и все мы, увидел полицейский автомобиль, въехавший на Хай-стрит со стороны Линтона. Машина замедлила скорость и остановилась возле моих ворот. Суперинтендент Крафт выбрался из-за руля. Крафт, которого я знал много лет, был высоким мужчиной с длинным лицом, стеклянным глазом и низким медлительным голосом.

Неподвижный глаз придавал ему зловещий вид, противореча его характеру. Крафт был достаточно общительным и любил выпить кружку пива в пабе не меньше других. Он жил в Барнстейпле, где находился его офис, и изучил все полицейские учебники в мире.

Крафт направился прямо к Г. М.

— Не мог бы я поговорить с вами наедине, сэр? — обратился он к нему своим раскатистым басом. Поколебавшись, он устремил на нас стеклянный глаз и добавил: — Мы нашли тела.

Глава 6

Мы застыли, стоя на освещенной солнцем улице. Г. М., прислонив костыль к борту коляски, без энтузиазма посмотрел на Крафта:

— Вы имеете в виду тех двоих, которые сиганули с утеса в субботу вечером?

— Да.

— Тогда зачем я вам понадобился? Они ведь мертвы, не так ли?

— Мертвее не бывает, сэр. Тем не менее возникли сомнения насчет кое-каких фактов. — Суперинтендент посмотрел на меня: — Я также хотел бы побеседовать с вами, доктор. — Его здоровый глаз окинул остальных многозначительным взглядом. — Есть здесь место, где мы могли бы поговорить без помех?

— Почему бы не пройти в дом? Или, еще лучше, в задний сад?

— Прекрасно, доктор, если это подходит сэру Генри.

Г. М. что-то буркнул. Феррарс, который достал трубку и набивал ее табаком из клеенчатого кисета, наблюдал за ними с нескрываемым любопытством.

— Полагаю, другие участники не предусмотрены? — осведомился он.

— Сожалею, мистер… — Крафт не знал фамилии Феррарса и, очевидно, не хотел ее знать. — Сожалею, сэр, но это официальное дело.

Феррарс нисколько не был обескуражен.

— Тогда, если не возражаете, я только отвезу важную шишку в задний сад и вернусь за ним через полчаса. Если он будет настаивать на том, чтобы включить этот чертов мотор, я не смогу его остановить. Но я буду сопровождать его пешком до Ридд-Фарм на тот случай, если он снова попытается сломать себе шею. Если не секрет, где вы нашли тела?

Суперинтендент немного поколебался.

— Их прибило к берегу в Хэппи-Холлоу сегодня рано утром. Ну, сэр?

Молли Грейндж без единого слова повернулась и отошла прочь. Я припоминал, что она хотела что-то мне показать, но это, очевидно, могло подождать.

Недовольно ворчащего сэра Генри Мерривейла повезли по извилистым дорожкам в задний сад. Солнце пригревало, и он сунул плед за спину. Потом Г. М., суперинтендент Крафт и я сели под яблоней, и Крафт достал записную книжку.

— Слушайте, — с удивительной кротостью начал Г. М. — Я должен кое в чем признаться.

— Да, сэр?

— Старику скучно. Мне кажется, я уже несколько лет сижу на заднице. Я не нужен в Лондоне… — уголки его рта опустились, — и, кажется, не нужен нигде.

Я не слишком доверял этим словам, так как мне говорили, что он занимает очень важный пост в военном министерстве.

— Поэтому, если вы хотите спросить меня о чем-то стимулирующем, я готов. Но для начала я задам вам один вопрос, сынок. И будьте осторожны с ответом.

— Да, сэр?

Г. М. достал из кармана парусинового костюма, продемонстрировав при этом весьма солидное брюхо, украшенное золотой цепочкой от часов, коробку с черными сигарами, зажег одну из них, затянулся и поморщился, как будто находя дым неприятным (каковым он и был в действительности). Его маленькие глазки устремились на Крафта.

— Был какой-нибудь фокус-покус с этими следами?

— Я не вполне понимаю, сэр. Фокус-покус?

Г. М. печально вздохнул:

— У меня чертовски подозрительный ум, сынок. Вы видите две серии следов: крупных — оставленных мужскими ботинками — и мелких — оставленных женскими туфлями. Они тянутся через участок мягкой почвы и обрываются. Других следов там нет. Для невинного ума это означает, что мужчина и женщина дошли до края утеса и прыгнули вниз. Но для вместилища грязных трюков… — Г. М. постучал себя по лбу, — это может означать фальшивку.

Суперинтендент Крафт нахмурился, положив на колено записную книжку.

— В каком смысле фальшивку?

— Ну, предположим, по той или иной причине эти двое хотят только считаться мертвыми. Женщина стоит на ступеньках у задней двери дома, потом идет одна по мягкой почве к маленькому травянистому пригорку на краю утеса. В руке она держит пару мужских ботинок. Понятно?

— Да, сэр.

— Там женщина снимает свои туфли и надевает мужские ботинки, в которых идет, пятясь задом, рядом с первой линией следов, пока не доходит до ступенек. — Г. М. сделал гипнотический пасс сигарой. — Таким образом, вы получаете две серии следов. Простая уловка, сынок. — Он сердито уставился на суперинтендента, который громко расхохотался. — Вы находите в этом что-то забавное? — осведомился Г. М.

— Нет, сэр. Такое отлично выглядело бы в детективном романе. Но могу заверить вас, что этого не произошло.

Крафт снова стал серьезным.

— Понимаете, сэр, я не хочу изображать умника, но отпечатки ног — хорошо исследованная ветвь криминологии. Гросс[9] посвятил им целую главу. В противоположность сложившемуся мнению, фальсифицировать их почти невозможно — тем более таким образом, как вы говорите. Трюк с хождением «пятясь задом» пробовали использовать неоднократно. Его всегда можно распознать за милю. Шаги при этом короче, пятки поворачиваются внутрь, вес распределяется совсем иначе — наискосок от носка к пятке. К тому же возникает вопрос о весе двух человек, оставивших следы. С удовольствием показал бы вам гипсовые слепки следов, сделанные нами в субботу вечером. Это настоящие следы — без всяких фокусов-покусов. Мужчина имел рост пять футов восемнадцать дюймов, весил одиннадцать стоунов[10] десять фунтов и носил ботинки девятого размера. Рост женщины составлял пять футов шесть дюймов, она весила девять стоунов и четыре фунта и была в туфлях пятого размера. Если мы хоть в чем-то можем быть уверенными в этом деле, так в том, что миссис Уэйнрайт и мистер Салливан дошли до края утеса и не вернулись назад.

Крафт умолк и откашлялся.

Теперь я понимаю, что он говорил истинную правду.

Г. М. разглядывал его сквозь маслянистый дым сигары.

— В здешних краях серьезно относятся к научной криминалистике, не так ли?

— Лично я — да, — ответил суперинтендент. — Хотя мне нечасто предоставляется шанс ее применить.

— И вам кажется, что вы можете применить ее сейчас?

— Позвольте рассказать вам, что произошло, сэр. — Крафт окинул сад зловещим неподвижным глазом и понизил голос. — Как я говорил, тела прибило в Хэппи-Холлоу рано утром. Оба были мертвы и находились в воде с субботнего вечера — мне незачем сообщать вам все неаппетитные детали, — так что в голову, естественно, приходит мысль, будто они погибли от переломов и утопления. Но это не так.

В глазах Г. М. мелькнуло любопытство.

— Не так?

— Нет, сэр. Оба застрелены в сердце с близкого расстояния из мелкокалиберного оружия.

В саду было так тихо, что мы могли слышать, как кто-то разговаривает через заднюю ограду одного из соседних участков.

— Ну, — заговорил наконец Г. М., которого, казалось, беспокоило какое-то подозрение, заставляя яростно попыхивать сигарой, — если вы собираетесь во всем следовать науке, могу сказать вам, что в этом нет ничего необычного или удивительного. Многие самоубийства, особенно по сговору, происходят именно так. Участники дважды обеспечивают себе полет к славе. Они стоят на берегу реки, мужчина стреляет в девушку, она падает в воду, потом он стреляет в себя и падает следом. Финиш.

Крафт серьезно кивнул.

— Это правда, — согласился он. — Более того, раны выглядели характерными для самоубийств. Естественно, я не мог ничего утверждать, пока мы не получили рапорт о вскрытии. Но коронер позвонил доктору Хэнкинсу, и тот произвел вскрытие сегодня утром. Обе жертвы были убиты пулей 32-го калибра, выпущенной, как он говорил, с близкого расстояния. Одежда обожжена порохом. Вокруг ран тоже ожоги и почернение — несгоревшие кусочки пороха вонзились в кожу. Типичное двойное самоубийство.

— Тогда что вас гложет? — спросил Г. М. — Почему у вас такое странное выражение лица?

— Потому что, — медленно ответил Крафт, — это было не двойное самоубийство, а двойное убийство.

Читающий это повествование наверняка ожидал слова «убийство» и интересовался, когда его впервые произнесут. Для него это всего лишь подготовка к битве умов. Но на меня каждое слово, произнесенное Крафтом, подействовало как ушат ледяной воды.

Разговор об огнестрельных ранах и «несгоревших кусочках пороха, вонзившихся в кожу» звучал достаточно дико по отношению к Рите Уэйнрайт. В то время как мы сидели в саду под яблоней, Рита превратилась в кусок мертвой плоти на столе в морге. Но мысль о ком-то, испытывающем настолько сильную ненависть к Рите и Барри Салливану, чтобы убить их обоих, казалась абсолютно невероятной.

Г. М. с открытым ртом разглядывал Крафта с чем-то вроде благоговейного страха, но воздерживался от комментариев.

— Давайте рассмотрим оружие, — продолжал суперинтендент. — Пистолет «браунинг» 32-го калибра. Если мистер Салливан застрелил леди, а потом себя — или наоборот, если вы это предпочитаете, — то вы бы ожидали, что оружие упадет в море вместе с ними, не так ли?

— Я ничего не ожидаю, сынок, — отозвался Г. М. — Вы рассказываете историю. Продолжайте.

— Или вы бы ожидали найти его на утесе около места, где они свалились. Но, — Крафт поднял косматые брови, — вы бы никак не ожидали найти пистолет на шоссе, далеко от моря и в полумиле от дома Уэйнрайтов.

— Вот как?

— Лучше я объясню подробнее. Кто-нибудь знаком с мистером Стивеном Грейнджем? Он солиситор в Барнстейпле, но живет здесь, в Линкоме.

— Конечно знаком, — сказал я. — Это его дочь только что была с нами на улице.

— Около половины второго ночи с субботы на воскресенье, — продолжал Крафт, — мистер Грейндж сидел за рулем своего автомобиля, возвращаясь домой после визита в Майнхед. Он проезжал мимо бунгало Уэйнрайтов, когда мы были там — я имею в виду полицию, — но, естественно, не подозревал, что что-то не так. Мистер Грейндж вел машину медленно и осторожно, как следует делать всем в наши дни. Через еще полмили в сторону Линкома фары осветили какой-то блестящий предмет, лежащий на обочине. Мистер Грейндж — аккуратный и методичный джентльмен, поэтому он остановил машину и вышел посмотреть. Это оказался пистолет «браунинг» 32-го калибра из полированной стали, за исключением резиновой рукоятки. Повторяю: у мистера Грейнджа не было оснований думать, будто что-то не так. Но, оставаясь аккуратным и методичным человеком, он оказал нам неоценимую помощь. Мистер Грейндж поднял оружие кончиками пальцев… — Крафт проиллюстрировал это, — и, понюхав дуло, понял, что из него стреляли несколько часов тому назад. Он отвез пистолет домой, а на следующий день доставил его в полицейский участок в Линтоне. Оттуда пистолет прислали ко мне в Барнстейпл. Я получил его сегодня утром, сразу после того, как узнал о находке двух утопленников с пулевыми ранами. Из пистолета выпустили две пули, после чего его тщательно вытерли, уничтожив отпечатки пальцев. Я передал оружие и пули майору Селдену — баллистическому эксперту. Сейчас я как раз от него. Пули, убившие миссис Уэйнрайт и мистера Салливана, были выпущены из этого браунинга.

Суперинтендент Крафт сделал паузу, а Г. М. открыл один глаз.

— Угу, — сонно пробормотал он. — Знаете, сынок, я ожидал чего-то в таком роде.

— Но это не все, что сообщил майор. Если бы мы не нашли пистолет, то наверняка бы думали, что произошло самоубийство. Но это оружие принадлежит к тем образцам, которые дают так называемую «обратную вспышку». Говоря нетехническим языком, вы не можете выстрелить из него так, чтобы крупицы несгоревшего пороха не вонзились вам в руку.

Г. М. резко выпрямился. Теперь он не выглядел сонным.

— Но ни на руке миссис Уэйнрайт, ни на руке мистера Салливана не было таких следов, сэр. Значит, это не самоубийство, а убийство.

— У вас нет на этот счет никаких сомнений, сынок?

— Поговорите с майором Селденом. Он вас убедит.

— Гореть мне в аду! — пробормотал Г. М.

Крафт повернулся ко мне. Вид у него был виноватый, но решительный. Здоровый глаз улыбался, а стеклянный оставался безжизненным.

— Мы уже получили ваши показания, доктор…

— Да, но это самое фантастичное дело…

— В том-то и беда, — кивнул Крафт и перелистал записную книжку. — В субботу вечером, во время девятичасовой передачи новостей, миссис Уэйнрайт выбежала из дома. Мистер Салливан последовал за ней. Миссис Уэйнрайт — или кто-то другой — оставила на кухонном столе записку, сообщая, что собирается покончить с собой. Я прав?

— Да, правы.

Я знал, что Крафт обращается скорее к Г. М., чем ко мне.

— Две серии следов ног — миссис Уэйнрайт и мистера Салливана — вели к краю утеса. Мы установили, что следы подлинные. Но, — продолжал суперинтендент, — между девятью и половиной десятого кто-то застрелил обе жертвы. Должно быть, убийца стоял перед ними достаточно близко, чтобы коснуться их. И все же там не было больше никаких отпечатков ног, кроме принадлежащих доктору Кроксли. В половине десятого доктор Кроксли встревожился и вышел посмотреть, что случилось с миссис Уэйнрайт и Салливаном. Увидев следы, ведущие к краю утеса, он направился туда, посмотрел вниз и вернулся в бунгало. Надеюсь, не вы застрелили эту пару, доктор? — тяжеловесно пошутил Крафт.

— Господи, конечно нет!

Крафт невесело улыбнулся:

— Не беспокойтесь. Я работаю в этом участке много лет и не могу представить кого-то менее похожего на убийцу, чем Люк Кроксли.

— Благодарю.

— Но есть веское доказательство того, что вы этого не делали, даже если бы мы оказались настолько тупы, чтобы подозревать вас. — Крафт повернулся к Г. М.: — Доктор Кроксли не зря был полицейским врачом. Он помнил о том, что нельзя наступать на следы.

— Я как раз об этом подумал, сынок.

— Он держался в добрых шести футах от них. Все следы идут параллельно. Доктор не мог, стоя в шести футах от ближайшей жертвы, глядя в том же направлении и даже не повернувшись, выстрелить в обоих с близкого расстояния. Нет, его показания абсолютно правдивы.

На сей раз я вложил в свою благодарность больше иронии, но Крафт ее игнорировал.

— Видите, куда это нас приводит, сэр Генри? Я не прошу вас поехать в морг и посмотреть на тела, так как они сильно изуродованы падением с утеса и ударами о прибрежные камни…

— Но не до неузнаваемости? — спросил я.

Крафт мрачно усмехнулся:

— Нет. Тут не может быть сомнений. Это тела миссис Уэйнрайт и мистера Салливана. Тем не менее вы должны радоваться, что вам не пришлось делать вскрытие.

«Рита, Рита, Рита!..»

— Но, как я говорил сэру Генри, с этим делом у меня будет куча хлопот. И если вы можете дать мне какой-то совет, я был бы вам очень благодарен. Вы сами видите, какова ситуация. Двух человек застрелили, когда они стояли на краю утеса. Убийца не мог вскарабкаться на этот утес или спуститься с него — едва ли он умеет летать. Однако он приблизился к жертвам и отошел от них, не оставив следов в мягкой почве. Если бы мы не нашли оружие, это стало бы идеальным преступлением, представленным как двойное самоубийство. Оно может остаться таковым даже теперь. Мне было бы интересно услышать, что вы об этом думаете.

Глава 7

Сигара Г. М. погасла. Он недовольно уставился на нее.

— Знаете, — заговорил Г. М., — однажды я говорил Мастерсу…

— Старшему инспектору Мастерсу?

— Да. Я говорил ему, что у него привычка впутываться в самые замысловатые дела, о каких я когда-либо слышал. Похоже, полиция графства Девон ненамного от него отстала. И все же я не знаю. Здесь ощущается холодный рассудок… — Он задумался. — Мне нужны все факты. До сих пор я располагал только кратким отчетом Пола Феррарса, когда мы думали, что это самоубийство. Я хочу знать остальное.

— Может быть, вы расскажете сэру Генри, доктор Кроксли? Вы ведь участвовали в этом с самого начала.

Я охотно согласился.

Если Риту действительно убили, то я испытывал к убийце лютую личную ненависть без всякого христианского милосердия. Я думал и об Алеке, потерявшем сознание в холле. Поэтому я начал с самого начала и изложил историю так же подробно, как на этих страницах.

Хотя повествование было долгим, оно, похоже, не казалось слушателям утомительным. Меня прерывали только дважды. В первый раз это произошло, когда Пол Феррарс пришел заявить права на своего гостя. Г. М. выпроводил его, используя куда более крепкие выражения, чем те, с которыми обычно обращаются к радушному хозяину, но Феррарс только усмехнулся, прежде чем удалиться. Во второй раз миссис Харпинг, моя экономка, подошла по дорожке с колокольчиком в руке, сообщая, что ленч готов.

Миссис Харпинг — личность незаменимая. Она командует нами, лечит нас (есть нечто странное в зрелище двух врачей, послушно глотающих доморощенные целебные средства), стирает наши рубашки и готовит нам пищу. Понадобилась некоторая твердость, чтобы сказать ей, что для ленча под яблоней нужны две лишние тарелки, в то время, когда с продуктами становилось туго. Но я добился своего и закончил рассказ, когда посуду убрали со скатерти.

— Ну, сэр? — допытывался Крафт. — Вас что-нибудь удивило?

Г. М., занятый рычагом управления креслом, покосился на него маленькими проницательными глазками:

— Очень многое, сынок! Во-первых… Но мы пока оставим это. Есть другие, почти столь же интересные моменты. — Он сделал паузу, поглаживая лысину. — Imprimis,[11] ребята, зачем кому-то понадобилось выливать бензин из автомобилей и перерезать телефонные провода?

— Даже если это сделал убийца? — спросил я.

— Даже если это сделал кто угодно. С какой целью? Пытаясь предотвратить выявление преступления, которое никто не должен был считать таковым? Но каким образом? Вы же находились не на Северном полюсе, а менее чем в полудюжине миль от полицейского участка. Предотвратить обнаружение истины было нельзя. Зачем привлекать внимание к возможности какого-то фокуса-покуса в случае очевидного самоубийства но сговору?

— Это мог сделать Джонсон.

— Безусловно. Но я бьюсь об заклад, что он этого не делал.

— А другой момент?

— Часть той же глупости. Как говорит наш друг Крафт, убийца ускользнул после практически идеального преступления. Но потом этот болван подбрасывает оружие на дорогу, где его наверняка найдут. Если только…

— Если — что? Г. М. задумался.

— Я хотел бы услышать еще кое-что об этом оружии. Например. — Он повернулся ко мне: — Когда вы обнаружили, что бензин вылит из автомобилей, вы поплелись пешком в Линком звонить по телефону. Должно быть, вы шли по той же дороге, где мистер Грейндж позднее нашел пистолет. Вы заметили его?

— Нет, но это неудивительно. Я уронил и потерял электрический фонарь Уэйнрайтов, а на дороге было темно.

Г. М. атаковал Крафта:

— Вы отправились туда с отрядом копов в автомобиле. Очевидно, вы включили фары. По вашим словам, вы прибыли около без четверти час. Однако оружие нашли еще позже. Вы тоже его не заметили?

— Нет, сэр, и в этом нет ничего странного. Мы ехали в противоположном направлении, по другой стороне дороги.

Г. М. надул щеки и сложил руки на животе.

— Поймите, я не говорю, что это странно. Все, что мне нужно, — это информация. Далее, записка о самоубийстве. Она у вас при себе?

Крафт достал листок бумаги, лежавший между страницами записной книжки. Как я говорил, это был всего лишь маленький клочок, вырванный из кухонного блокнотика для памяток, с нацарапанным карандашом текстом:

«Джульетта умерла как леди. Никаких обвинений. Я люблю всех. Прощайте».

Г. М. прочитал записку вслух, и мне пришлось прикрыть глаза ладонью. Он печально посмотрел на меня:

— Доктор Кроксли, вы видели это?

— Да.

— Это почерк миссис Уэйнрайт?

— И да и нет. Я бы сказал, что это ее почерк при сильном напряжении эмоций.

— Слушайте, доктор. — Г. М. явно был смущен. — Вижу, вы очень любили эту женщину. Я спрашиваю не из праздного любопытства. По-вашему, миссис Уэйнрайт намеревалась покончить с собой?

— Да.

— Прошу прощения, сэр, — вмешался суперинтендент Крафт, хлопнув себя кулаком по колену, — но в этом вся проблема. Если эти двое собирались покончить с собой, зачем было их убивать?

Меня это тоже озадачивало. Но Г. М. покачал головой:

— Тут может не быть никакой загадки, сынок. Возможно, они собирались совершить самоубийство, но им не хватило духу. Такое случалось много раз. Тогда появился некто третий, желающий видеть обоих мертвыми, и застрелил их. Только… — Он продолжал хмуриться, барабаня пальцами по записке, словно какая-то тайная мысль беспокоила его, как диспепсия. — Давайте смотреть фактам в лицо. Мы имеем дело с тем, что пресса именует «преступлением из-за страсти». Незачем гадать о мотивах. Кто-то ненавидел либо миссис Уэйнрайт за ее связь с Салливаном, либо Салливана за связь с миссис Уэйнрайт достаточно сильно, чтобы прикончить обоих.

— Похоже на то, сэр, — согласился Крафт.

— Следовательно, нам придется копаться в грязи, хотим мы того или нет. Лично я, — откровенно заявил Г. М., — обладаю грязным умом и обожаю скандалы. По словам доктора, Алек Уэйнрайт считал, что его жена с кем-то путается, задолго до того, как она познакомилась со злополучным Салливаном.

— Она клялась мне… — начал я.

— Да, знаю. Тем не менее мне хотелось бы услышать менее предубежденного свидетеля. Когда мы сможем поговорить с мужем?

— Об этом вам придется спросить Тома. Думаю, не сейчас и, вероятно, не так скоро.

— А вы когда-нибудь слышали что-то о любовных связях миссис Уэйнрайт?

— Никогда.

Г. М. посмотрел на Крафта:

— Как насчет вас, сынок?

Суперинтендент колебался.

— Это не совсем по моей части, но должен признать, об этой леди я никогда не слышал ничего подобного. А в таких местечках слухи распространяются быстро.

Г. М. вернул записку Крафту.

— Нам необходимы женский подход и блаженное женское неведение относительно законов о клевете. Мне бы очень хотелось поболтать с той девушкой. — Он кивнул в сторону дома Молли Грейндж. — Она показалась мне толковой и наблюдательной. Я бы не возражал и против маленькой causerie[12] с ее отцом…

— Мы могли бы зайти к ним сейчас, — предложил Крафт и посмотрел на часы. — День идет к концу, и мистер Грейндж вскоре должен вернуться домой.

Г. М. потянул рычаг управления коляской. Мотор ритмично застучал, и это было слышно на Хай-стрит. Ответ последовал незамедлительно. Уши встали торчком, хвосты задрожали, тела напряглись, и послышался отдаленный лай. Г. М. злобно прищурился:

— Паршивые шавки! Слушайте, сынок, я заявляю протест. Вы можете что-нибудь сделать с этими чертовыми псинами?

Было очевидно, что суперинтенденту Крафту иногда бывает нелегко иметь дело с великим человеком.

— С вами все будет в порядке, сэр, если вы не станете ездить слишком быстро, — отозвался он. — Я предупреждал вас вчера, когда вы описывали круги на лужайке мистера Феррарса…

— Все знают, что я кроткий и добродушный человек, — продолжал Г. М. — Я люблю животных, как святой Франциск Ассизский,[13] да благословит Бог их уши. Но сегодня утром я едва не сломал шею из-за этих преданных друзей человека. Если мне придется разъезжать, как русский великий князь в санях, преследуемый волками, то это не пойдет.

— Я пойду впереди вас и буду отгонять собак.

— Тогда еще одно. Когда мы увидим эту девушку, — Г. М. снова кивнул в сторону дома Молли, — что мы ей скажем? Люди все еще думают, что это было самоубийство по сговору. Мы сообщим, что произошло убийство, или будем прятать этот факт в рукаве?

Крафт почесал подбородок.

— Не вижу, как мы можем скрывать преступление, — сказал он. — В любом случае в среду будет дознание. И если мы хотим выяснить что-то до того…

— Значит, скажем ей откровенно?

— Пожалуй.

Г. М. поехал по садовой дорожке, вполне сносно определяя курс. Грейнджи — отец, мать и дочь — жили в скромном аккуратном доме. Окна гостиной были открыты, и внутри кто-то играл на фортепиано.

Когда мы подняли Г. М. на крыльцо, опрятная горничная проводила нас в холл и в гостиную. Меблировка последней свидетельствовала о достатке и вкусе. В доме Стива Грейнджа все было на своем месте. При виде нас Молли с удивлением поднялась из-за рояля.

Мы трое неуверенно откашливались. Я заговорил первым:

— Молли, сегодня утром ты сказала мне, что у тебя имеются какие-то идеи относительно этого злосчастного дела. Я имею в виду Риту Уэйнрайт и Барри Салливана. Вроде бы ты хотела что-то мне показать.

— Ах это! — равнодушно отозвалась Молли, коснувшись пальцем клавиши. — Я ошибалась, доктор Люк, и… рада этому. Это было мерзко.

— Но что именно ты собиралась мне показать?

— Ничего особенного. Всего лишь старый сборник головоломок.

— Вау! — воскликнул Г. М. с таким живым интересом, что мы все повернулись к нему. Молли бросила на него быстрый взгляд и снова начала постукивать по клавишам. — Интересно, не думали ли мы об одной и той же головоломке? Но это не сработает, девочка моя. Это было бы слишком легко. Если бы все было так просто! — Г. М. ожесточенно взмахнул кулаком. — Тем не менее мне это интересно.

В голове у меня мелькнуло смутное воспоминание о ком-то еще, связанном с этим делом и упоминавшем о головоломках, но я не мог вспомнить, кто это был.

— Мне тоже интересно, — улыбнулась Молли. — Пожалуйста, садитесь. Я позову маму — она в саду.

— Мы бы предпочли, чтобы вы этого не делали, мисс, — замогильным голосом произнес суперинтендент Крафт. — Наше дело касается только вас одной.

Молли усмехнулась и опустилась на табурет у рояля.

— Все равно садитесь. Что у вас за дело?

— Не возражаете, мисс, если я закрою двери?

— Ради бога.

Крафт осуществил свое намерение, потом сел на край стула и продолжал тем же глубоко серьезным тоном:

— Мисс, пожалуйста, приготовьтесь к потрясению.

— О чем вы?

— Миссис Уэйнрайт и мистер Салливан не совершали самоубийства. Они даже не утонули. Их преднамеренно убили.

В наступившей паузе было слышно, как тикают часы на каминной полке.

Было очевидно, что сообщение вызвало у девушки шок. Ее рот открылся, руки беззвучно упали на клавиатуру, а голубые глаза устремились на меня с просьбой о подтверждении. Я молча кивнул.

— Где? — тихо и хрипло произнесла Молли.

— На краю утеса.

— Их убили на краю утеса? — недоверчиво переспросила Молли.

При слове «убили» она бросила взгляд на занавешенные сеткой окна, как будто боясь, что ее могут услышать с улицы.

— Да, мисс.

— Но это невозможно! Они были одни. Там не было чужих следов. По крайней мере, так мне говорили.

— Мы все это знаем, мисс, — терпеливо отозвался Крафт. — Тем не менее это правда. Убийца словно растворился в воздухе. Прошу вас пока держать это в секрете. Мы надеялись, что вы сумеете нам помочь.

— Как они были… убиты?

— Их застрелили. Вы не слышали о пистолете 32-го калибра, который…

Г. М. вмешался, громко прочистив горло и выпятив голову, как дракон в мультфильме Диснея. Молли от неожиданности сыграла фальшивый аккорд.

— Как говорит суперинтендент, — заметил Г. М., — ситуация выглядит невозможной. Если бы здесь был мой лондонский друг Мастерс, с ним бы случился припадок. Я рад, что местные жители воспринимают это более разумно.

— Но откуда вы знаете, что их убили? — настаивала Молли. — Разве это предположение не невероятно само по себе?

— Это длинная история, девочка моя, и она может подождать. Так как в отношении техники преступления мы не достигли никакого прогресса, то решили взглянуть на него с другой стороны. Скажите, вы хорошо знали миссис Уэйнрайт?

— Достаточно хорошо.

— Она вам нравилась?

Молли криво улыбнулась мне:

— Нет. Не особенно. Пожалуйста, не поймите меня превратно. Не то чтобы я ее не любила. Просто некоторые ее выходки казались мне глупыми, и я думала, что она слишком часто строит глазки мужчинам…

— Вы это не одобряли?

— У меня есть лучшие способы распоряжаться своим временем, — чопорно ответила Молли.

— Вот как?

— Опять же не поймите меня неправильно. Я нисколько не осуждала Риту. Мне только казалось глупым постоянно об этом думать.

— О чем?

Лицо Молли порозовело.

— О любовных связях — о чем же еще?

— Ну, не знаю. Люди часто используют разные термины. Но меня интересует следующее. Была ли у нее когда-нибудь серьезная внебрачная связь до Салливана? Мы спрашиваем не из праздного любопытства.

Молли задумалась, проводя рукой по клавиатуре.

— Полагаю, вам нужен честный ответ? — спросила она, подняв взгляд. — В таком случае не знаю. Понимаете, говоря, что Рита строила глазки мужчинам, я не имела в виду, что она бегала за ними. Мне всегда казалось, что она верна мистеру Уэйнрайту. А что именно вы ищете?

— Мы ищем мотив, мисс, — вмешался Крафт. — Мы пытаемся выяснить, существовал ли мужчина, который настолько любил миссис Уэйнрайт, чтобы, когда она полюбила другого, лишиться рассудка и прикончить их обоих.

Молли уставилась на нас:

— Надеюсь, вы не думаете о бедном мистере Уэйнрайте?

Могу честно признаться, что мысль об Алеке в связи с убийством до сих пор ни разу не приходила мне в голову. Подобные версии в отношении хорошо знакомого вам человека всегда скрыты за ширмой предубеждений. Но после одного взгляда на суперинтендента и Г. М. стало ясно, что они не подвержены такой форме слепоты. Крафт улыбнулся, как призрак отца Гамлета.

— Нет, — ответил он. — Мы не думаем ничего подобного, мисс, потому что не можем так думать. В том-то вся беда.

— Не понимаю.

— Когда убивают жену, — продолжал Крафт, — естественно, нас в первую очередь интересует муж.

— Этот приятный маленький человечек? — воскликнула Молли.

— Любой муж. Но согласно доктору Кроксли — а мы ему верим — мистер Уэйнрайт находился в его присутствии каждую секунду с девяти до половины десятого в субботу вечером. Даже если предположить, что какая-то нечистая игра — сокрытие или уничтожение улик — происходила после половины десятого, то все равно доктор Кроксли был с мистером Уэйнрайтом, пока тот не упал в обморок. А впоследствии, если доктор верно описал нам состояние мистера Уэйнрайта, он никак не мог встать с кровати.

— Безусловно, не мог, — согласился я. — Готов поклясться на Библии.

— Так что нам приходится искать в другом направлении, — объяснил Крафт. — Это не было преступлением ради денег или чего-то в таком роде. Мы должны искать человека, который ненавидел обоих достаточно сильно, чтобы стараться убить их вместе. Причина глубоко личная. Нам кажется, мисс, ответ может заключаться в любовных связях миссис Уэйнрайт. По вашим словам, вам всегда «казалось», что она была верна мужу. Выходит, вы были не вполне в этом уверены. Если у вас есть какая-то информация, мисс, должен напомнить, что ваш долг — сообщить нам ее. Можете вы это сделать?

Молли тихо сыграла несколько аккордов, словно опасаясь прикасаться к клавишам. Ее лицо выражало неуверенность и сомнение.

Потом девушка глубоко вздохнула и подняла голову.

— Да, — ответила она. — Боюсь, что могу.

Глава 8

— Мне не хочется об этом рассказывать, — продолжала Молли, — потому что это напоминает подглядывание. Но в действительности все получилось случайно.

— Да, мисс?

— Это произошло весной — кажется, в апреле. Было воскресенье, и я пошла прогуляться. Знаете маленькую аллею, которая отходит от шоссе к Бейкерс-Бриджу милях в трех отсюда?

Суперинтендент Крафт открыл рот, чтобы ответить, но тут же закрыл его и молча кивнул.

— Я свернула туда, собираясь дойти до моста и вернуться в Линком. Шла я быстро, так как скоро должны были наступить сумерки. День был сырой, деревья только начинали зеленеть. Ярдах в двухстах по этой аллее находится маленький каменный дом. Несколько лет назад его использовал какой-то художник в качестве студии, но с тех пор он пустует. Вы его знаете?

— Да, мисс.

— Когда я находилась ярдах в тридцати от дома, то заметила, что около него стоит машина. Это был «ягуар» Риты, хотя в тот момент я его не узнала. Дом обветшал, а почти все стекла на крыше студии разбились. В дверях застыли двое. Одной была женщина в ярко-красном джемпере — поэтому я разглядела его при меркнувшем свете. Другим был мужчина, но я не знаю, кто он и даже как выглядел, — он оставался внутри дома. Женщина обняла его, потом быстро подбежала по грязи к машине и села за руль. Машина развернулась и поехала мне навстречу. Тогда я узнала за рулем Риту, но она меня не видела — сомневаюсь, что она вообще что-либо замечала. Рита выглядела… ну, измятой, всклокоченной, и на лице у нее было страдальческое выражение, как будто свидание не доставило ей никакого удовольствия. Машина промчалась мимо меня, прежде чем я смогла ее окликнуть. Впрочем, я не собиралась это делать. Я решила идти дальше, не поворачиваясь, так как это выглядело бы подозрительно. Мужчину я больше не видела. Это все, что я могу вам сообщить. Сомневаюсь, что это что-либо доказывает. Но поскольку вы спрашивали, был ли в жизни Риты другой мужчина, о котором мы не слышали…

Крафт достал записную книжку, что, казалось, обеспокоило Молли, и написал полдюжины слов.

— Понятно, мисс. — Его голос звучал бесстрастно. — Вы сказали, это было на дороге к Бейкерс-Бриджу? Примерно в полумиле от дома Уэйнрайтов?

— Да.

— И мужчину вы не можете описать?

— Нет. Я видела только фигуру и две руки.

— Он был высокий или низкорослый? Молодой или старый? Толстый или худой?

— Сожалею, но это все, что я могла вам рассказать.

— Простите за нескромный вопрос, но вы никогда не слышали сплетен, связывающих миссис Уэйнрайт с кем-то из этих мест?

Молли покачала головой:

— Никогда.

Несколько минут Г. М. сидел неподвижно, с закрытыми глазами и печально опущенными уголками рта.

— Мы уже много слышали о миссис Уэйнрайт, — заговорил он. — Не могли бы вы рассказать нам что-нибудь о Салливане? Например, как его настоящее имя?

На сей раз ему удалось удивить не только Молли, но и нас с Крафтом.

— Настоящее имя? — переспросила Молли. — Барри Салливан, не так ли?

— Невежество нынешнего молодого поколения в области театрального искусства заставило бы поседеть мои волосы, если бы они у меня были, — вздохнул Г. М. — Что бы вы подумали о современном актере, которому хватило бы дерзости именовать себя Дейвидом Гарриком[14] или Эдмундом Кином?[15]

— Я бы подумала, — отозвалась Молли, — что это сценический псевдоним.

— Угу. Настоящий Барри Салливан был одним из самых известных романтических актеров прошлого века.[16] Конечно, это может быть совпадением. Настоящая миссис Салливан могла назвать своего красивого сына Барри. Но, учитывая связи со сценой, это достаточно интересный факт, чтобы его расследовать. — Он повернулся к Крафту: — Вы можете навести справки в американском консульстве в Лондоне, в актерском профсоюзе и даже там, где он работал, продавая автомобили.

— Я уже телеграфировал в тамошний отдел уголовного розыска, — кивнул суперинтендент. — Расскажу вам об этом позже.

К моему удивлению, обычно спокойное лицо Крафта налилось кровью и он смущенно откашливался. Казалось, настоящее имя Барри Салливана его абсолютно не интересует.

— Скажите, мисс, вы уверены, что это произошло на дороге к Бейкерс-Бриджу?

Молли широко открыла глаза:

— Господи, конечно уверена! Я живу здесь со дня рождения.

— Ваш отец ничего вам не рассказывал вчера или сегодня?

Молли недоуменно заморгала.

— Мой отец? — переспросила она.

— Он не говорил вам, что в ночь с субботы на воскресенье нашел пистолет на шоссе менее чем в десяти футах от поворота к Бейкерс-Бриджу?

На сей раз нас всех удивил Крафт. Г. М. употребил выражения, которые я, будучи достаточно старомодным, не стал бы использовать в присутствии девушки вроде Молли. Но Молли от изумления едва его слышала.

— Нет, он ничего не говорил, но… вряд ли стал бы это делать. Отец мало что рассказывает маме и мне.

— У него не было никаких оснований предполагать что-то дурное, мисс, — указал суперинтендент. — Мы сами до сегодняшнего утра не знали, что этих двоих убили из найденного пистолета.

— Отец будет очень сердиться, — сказала Молли.

— Сердиться? Почему?

— Потому что он терпеть не может быть замешанным в подобных делах — даже в качестве человека, нашедшего оружие. Он говорит, что для солиситорской практики нет ничего хуже. А когда он узнает, что я говорила о бедной Рите после ее смерти…

Аккуратная горничная постучала и заглянула в комнату.

— Мне подавать чай, мисс Молли? — спросила она. — Мистер Грейндж только что вернулся.

Стив Грейндж был высоким худощавым и жилистым мужчиной лет пятидесяти пяти, с прямой осанкой, пружинистой походкой и сухими, педантичными манерами. Его скуластое лицо нельзя было назвать некрасивым, хотя кожа начинала сморщиваться, а черные волосы и усы — седеть. Одетый, как всегда, щеголевато, он вошел с вечерней газетой в руке, и Крафт тут же сообщил ему новости.

— Боже мой! — Стив Грейндж недоверчиво уставился на нас своими темно-серыми глазами, хлопая сложенной газетой по левой ладони. Потом он повернулся к Молли: — Где твоя мать, дорогая?

— В заднем саду. Она…

— Лучше пойди к ней. Скажи Глэдис, чтобы пока не подавала чай.

— Если не возражаешь, папа, я бы хотела…

— Иди к матери. Я хочу поговорить с этими джентльменами.

Молли покорно удалилась. Продолжая хлопать газетой по ладони, Стив прошелся по комнате, потом сел напротив нас, сдвинув брови.

— В высшей степени неприятное дело, — заявил он, махнув костлявой рукой. — Не только неприятное, но и трудное. Удивительно, что вы вообще нашли тела.

— Я тоже так думаю, сэр, — кивнул Крафт. — Учитывая здешние течения и все прочее. Но мы нашли тела и оружие — благодаря вам.

Стив еще сильнее нахмурился:

— Откровенно говоря, если бы я знал, что это за оружие, то не уверен, что передал бы его вам. Возможно, это пренебрежение гражданским долгом, но тем не менее… — Он побарабанил холеными пальцами по подлокотнику кресла. — Теперь нас всех ожидают неприятности.

— Не могли бы вы, сэр, рассказать нам что-нибудь об этом пистолете?

— Послушайте, суперинтендент. — Сухой тон Стива вызвал обычный эффект. — Надеюсь, вы не думаете, что я замешан в этой истории?

— Нет-нет, сэр! Я только…

— Очень рад это слышать. — Стив изобразил подобие улыбки. — Вы нашли тела, но, не располагая орудием преступления, по-прежнему считали бы, что это самоубийство по сговору. Только заполучив пистолет с «обратной вспышкой», вы пришли к иному мнению. По-вашему, если бы я имел какое-то отношение к убийству этих двоих, стал бы я добровольно передавать вам пистолет?

— Едва ли, — усмехнулся Крафт. — Я просто имею в виду, что вы, будучи главой местного ополчения, могли где-то видеть его раньше.

— Не припоминаю. Во всяком случае, я не могу его опознать. Вы заметили, что регистрационный номер спилен?

— Да, сэр.

— Честно говоря, суперинтендент, я сомневаюсь, что вам удастся отследить происхождение этого пистолета. Раньше, когда огнестрельное оружие и боеприпасы продавали только при предъявлении лицензии, это не составило бы труда. Но в наши дни, когда их продают почти всем желающим…

С осуждающим видом Стив соединил кончики пальцев и закрыл глаза. Я всегда считал это сознательной позой, рассчитанной на то, чтобы произвести впечатление, но Стив прибегал к ней так долго, что забыл, насколько напыщенной она выглядит.

— Я заметил, что армейские офицеры приобрели досадную привычку, — продолжал он. — Приходя в рестораны, клубы или театры, они часто снимают ремень с кобурой и оставляют его висеть в гардеробе на глазах у всех. А сейчас они носят оружие любого образца и калибра, какой им нравится…

— Вы думаете, пистолет могли украсть?

— Не знаю. Просто озвучиваю идею. — Стив повернулся к Г. М. и добавил более любезным тоном: — Полагаю, это знаменитый сэр Генри Мерривейл?

— Угу, — ответил Г. М., сосредоточенно разглядывая свой костыль.

— Рад видеть вас в своем доме, сэр Генри. Я много о вас слышал от нашего общего друга.

— Вот как? От кого же?

— От лорда Блэклока. Он мой клиент, — не без самодовольства сообщил Стив.

— Старина Блэки? — с интересом отозвался Г. М. — Как он поживает?

— Боюсь, у него нелады со здоровьем. — Стив поудобнее устроился в кресле перед разговором о сильных мира сего.

— Еще бы, — вздохнул Г. М. — Он сам не свой с тех пор, как побывал в Нью-Йорке и начал глушить виски стаканами.

— В самом деле? — после небольшой паузы осведомился Стив. — Не могу сказать, что когда-нибудь видел его… э-э… нетрезвым.

— Это благодаря его жене. — Г. М. повернулся к Крафту и мне: — Худшей стервы не найти до самого Бристольского залива, но она умудряется держать его под контролем.

Стив, казалось, жалел, что затронул эту тему.

— Похоже, лорд Блэклок вами недоволен.

— Старина Блэклок мною недоволен? Почему?

Стив улыбнулся:

— Он говорит, что приглашал вас провести часть лета в его сельском доме, а вы предпочли остановиться у этого парня… как бишь его? — Стив небрежно щелкнул пальцами, притворяясь, будто забыл фамилию Феррарса, хотя прекрасно ее помнил.

— Пола Феррарса?

— Да-да, художника.

— Не вижу, почему я не должен был у него останавливаться, — сказал Г. М. — Он пишет мой портрет. — Последовала пауза, во время которой в голове Г. М., казалось, мелькнуло ужасное подозрение. Поправив очки, он медленно обвел взглядом нашу группу, изучая каждое лицо в поисках признаков отсутствия серьезности. — Кто-нибудь из присутствующих, — с вызовом осведомился Г. М., — может назвать мне любую причину, по которой художник не может или не должен писать мой портрет?

Я мог бы назвать одну причину сугубо эстетического порядка, но счел более тактичным не упоминать о ней.

— Этот молодой парень, — продолжал Г. М., — друг моей младшей дочери. Он написал мне одно из самых оскорбительных писем, какие я когда-либо получал, а я получал их достаточно. Пол Феррарс утверждал, что у меня самая забавная физиономия из всех, какие он когда-либо видел, в том числе даже в студенческие годы в Париже, и пригласил меня сюда, дабы увековечить ее для потомства. Это было настолько оскорбительно, ребята, что я приехал из чистого любопытства.

— И остались?

— Разумеется. Должен признать, этот парень воздает мне должное. Портрет получается превосходный, и я собираюсь купить его. Он еще не вполне окончен из-за этого. — Г. М. вытянул ногу под пледом. — Я хотел позировать стоя, а мне теперь позволяют стоять только очень короткое время. — Он фыркнул и скромно добавил: — Феррарс изображает меня в виде римского сенатора.

Это подействовало даже на суперинтендента Крафта.

— В виде кого, сэр?

— Римского сенатора, — повторил Г. М С подозрением посмотрев на Крафта, он проиллюстрировал свои слова с неподражаемым достоинством, выпрямившись и перебросив через плечо край воображаемой тоги.

— Понятно, — равнодушно произнес Стив Грейндж. — Похоже, мистер Феррарс достиг некоторых успехов.

— Вы не любите его, верно?

— Боюсь, сэр Генри, я недостаточно хорошо его знаю, чтобы любить или не любить. Возможно, я слишком старомоден, но мне не по душе то, что именуют богемным образом жизни, — вот и все.

— А как вы относились к миссис Уэйнрайт?

Поднявшись с кресла, Стив подошел к окну позади фортепиано, отодвинул одну из кружевных занавесок и посмотрел на улицу. Я заметил, что по пути он бросил взгляд в зеркало на стене — подобно большинству из нас, Стиву было не чуждо некоторое тщеславие.

— Более года назад у меня с миссис Уэйнрайт произошла серьезная ссора, — ответил он. — Любой может вам это подтвердить. С тех пор мы не разговаривали. — Повернувшись от окна, Стив решительно продолжил: — Причина этой ссоры должна оставаться в секрете. Миссис Уэйнрайт просила меня о профессиональной услуге, которую я счел неэтичной. Это единственное объяснение, которое я могу вам дать. Я отговаривал Молли от визитов туда как только мог. Поймите меня — Молли сама себе хозяйка. Она зарабатывает себе на жизнь и имеет право в пределах разумного поступать по-своему. Но уэйнрайтовский образ жизни нравится мне не больше богемного. Я очень разборчив в отношении людей, которые приходят сюда повидать Молли, о чем открыто ее предупреждаю.

Я счел себя обязанным выразить протест.

— Что вы подразумеваете под «уэйнрайтовским образом жизни»? Надеюсь, не игру в бридж в субботние вечера? В конце концов, я сам в этом участвовал.

Стив улыбнулся:

— Под «уэйнрайтовским образом жизни», доктор Люк, я подразумевал саму миссис Уэйнрайт и всех ее более молодых поклонников мужского иола.

Суперинтендент кашлянул.

— В том-то и суть, сэр. Мы ищем мужчину, которого ваша дочь видела с миссис Уэйнрайт у старой каменной студии на дороге к Бейкерс-Бриджу.

Кожа на щеках и подбородке Стива напряглась, словно скулы затвердели внутри.

— Молли не следовало рассказывать вам об этом. Это нескромно и, возможно, даже дает повод для судебного преследования.

— Но вы не сомневаетесь в словах вашей дочери?

— Нет. Хотя мне часто кажется, что у нее чрезмерно развито воображение. — Стив потер подбородок. — Что касается этого эпизода в студии, то, может быть, имел место более-менее невинный флирт…

— Приведший к убийству? — осведомился Г. М.

Стив снова опустился в кресло.

— Вы никогда не докажете, что в деле фигурировал мужчина, — заявил он, соединив кончики пальцев. — Более того, вы зря тратите время, пытаясь доказать, что произошло убийство. Это было самоубийство по сговору, каковым его определит любое коронерское жюри.

Крафт начал возражать, но Стив заставил его умолкнуть, подняв руку. Его губы улыбались под усами, но лицо и глаза оставались серьезными и задумчивыми. Я мог бы поклясться, что он верит каждому своему слову.

— Чем больше я об этом думаю, джентльмены, тем сильнее убеждаюсь, что это было самоубийство по сговору. На чем вы основываете ваше предположение об убийстве? На двух обстоятельствах. Первое: отсутствие следов пороха на руках жертв. И второе: находка оружия вдалеке от места происшествия. Это так?

— Да, сэр. И для меня этого достаточно.

— Посмотрим. — Стив откинулся на спинку кресла. — Предположим, миссис Уэйнрайт и мистер Салливан решают покончить с собой. Салливан достает пистолет. Они идут на край утеса, где Салливан сначала стреляет в нее, потом в себя. Что, если на его правой руке была перчатка?

В белой гостиной стало совсем тихо, если не считать тиканья часов.

— Перчатка на руке, чтобы выстрелить в себя? — начал я, но тут же вспомнил некоторые случаи в судебно-медицинской и моей собственной практике.

— Давайте подумаем о привычках самоубийц, — продолжал Стив Грейндж. — Они принимают тщательные меры предосторожности, чтобы не причинить себе боль. Если самоубийца вешается, то часто смазывает веревку. Он крайне редко стреляет себе в глаз, хотя это самый надежный метод. Он подкладывает в духовку подушку, чтобы голове было удобнее. Данное оружие давало «обратную вспышку». Это означало болезненный ожог порохом. Салливан должен был выстрелить в миссис Уэйнрайт, прежде чем застрелиться самому. Не является ли естественным и даже неизбежным, что он надел перчатку?

Ни Г. М, ни Крафт ничего не сказали, хотя я видел, как последний едва заметно кивнул.

Стив Грейндж указал на книжную полку на задней стене комнаты.

— Мы много читаем о преступлениях, — слегка виновато констатировал он. — Позвольте мне продолжить. По-моему, суперинтендент, на телах, прибитых к берегу, вся или почти вся одежда разорвана в клочья?

Стеклянный глаз Крафта приобрел, если это возможно, еще более неестественное выражение. Он то и дело заглядывал в записную книжку.

— Это достаточно верно, — признал Крафт. — Я знал один или два случая, когда трупы прибивало к берегу полностью обнаженными, если не считать обуви. Она никогда не сваливается, так как кожа в воде сжимается. Миссис Уэйнрайт и мистер Салливан оставались одетыми, но почти целиком в рвань. Вы имеете в виду, что прежде всего в воде сваливаются перчатки?

— Совершенно верно.

Стив заколебался, пытаясь покусывать короткие усы.

— Прошу прощения, — сухо продолжал он. — Следующая часть весьма неприятна для меня. Это оскорбит старого друга, но я ничего не могу поделать.

Стив посмотрел мне в глаза:

— Давайте будем честными, доктор Люк. Кроме отпечатков ног самоубийц, там были только ваши следы. Мы все знаем, как вы любили миссис Уэйнрайт. Признайте — вам была бы ненавистна мысль об огласке того факта, что она покончила с собой, так как не могла хранить верность мужу. Должно быть, оружие упало на маленький травянистый пригорок на краю Прыжка Влюбленных. Лежа там и глядя вниз, вы могли дотянуться до него тростью и подтащить к себе. Черт возьми, вы наверняка так и поступили! Потом вы забрали пистолет с собой и выбросили его на дороге по пути домой. — Бросив на меня неодобрительный и в то же время сочувствующий взгляд, Стив повернулся к остальным: — Говорите что хотите, джентльмены, но это единственно возможное объяснение. Только его примет коронерское жюри.

В этот момент Г. М. с любопытством посмотрел на него.

— К тому же оно правдиво. Это подтверждают записка и прочие факты. Мы все любим доктора Люка и ценим его добрые намерения. Но скольких хлопот, скандалов и неприятностей для абсолютно невинных людей можно избежать, если он признается, что солгал.

Снова наступило молчание. Крафт поднялся со стула и устремил на меня взгляд сверху вниз. Все трое смотрели на меня с задумчивым видом, в значении которого было невозможно ошибиться.

— Но я этого не делал! — услышал я собственный крик.

Как объяснить им, что я бы только радовался,если бы все было именно так? Что я бы охотно солгал, если бы от этого вышла хоть какая-то польза? Но совершено убийство — убийство близкого друга, — и оно должно быть отомщено.

— Нет, сэр? — очень странным тоном переспросил суперинтендент Крафт.

— Нет!

— Люк, старина! — упрекнул меня Стив. — Помните о состоянии вашего здоровья.

— К черту мое здоровье! Пусть я умру на этом месте… — здесь Стив протестующе поднял руку, — если каждое мое слово не было чистой правдой! Я не хочу поднимать скандал — я ненавижу скандалы. Но правда есть правда, и нам ее не изменить.

Крафт коснулся моего плеча.

— Ладно, доктор, — произнес он дружелюбным тоном, который звучал еще более зловеще. — Пусть будет так. Давайте выйдем и обсудим это.

— Говорю вам…

— Если только мистеру Грейнджу больше нечего нам сообщить.

— Боюсь, что нет. — Стив поднялся. — Вы останетесь к чаю?

Услышав отказ, он явно испытал облегчение.

— Ну, возможно, вы правы. Думаю, доктору нужно отдохнуть. Когда дознание?

— Послезавтра в Линтоне, — ответил Крафт.

Стив кивнул и посмотрел на часы.

— Я поговорю с мистером Рейксом. Он коронер, не так ли? Мистер Рейкс мой близкий друг. Я передам ему одну-две наши идеи, и уверен, он сможет убедить жюри увидеть правду. Доброго дня, джентльмены. Этим вечером с моей души упадет тяжкий груз.

Он стоял в дверях, держа руки в карманах, и ветер приглаживал его волосы, покуда мы толкали коляску Г. М. по дорожке к улице.

Глава 9

— Говорю в пятидесятый и в последний раз, суперинтендент Крафт: я этого не делал!

— Но вы слышали, что сказал мистер Грейндж, доктор. Что это могло произойти только так!

— Сегодня утром вы считали это убийством.

— Потому что мне не хватило сообразительности додуматься до такого объяснения.

Похоже, терпение Крафта подходило к концу. Он и я сидели спереди большого полицейского автомобиля, едущего по шоссе к бунгало Уэйнрайтов.

Мы вкатили кресло Г. М. в багажное отделение, поставили кресло боком и усадили Г. М. на заднее сиденье. Он скрестил руки на широкой груди, и, поскольку верх был опущен, ветер поднимал две тонкие пряди волос по бокам его лысой головы наподобие рожек. Больше двух миль он не произносил ни слова. В основном говорил суперинтендент.

— Неужели вы не видите, что все сходится? — настаивал он. — Нет ни одного противоречия. Три линии следов тянутся к краю утеса… — Крафт проиллюстрировал это жестами.

— Держите руки на руле!

— Ладно. Их следы оканчиваются футах в четырех дальше пригорка — единственного места на утесе, где растет трава, — а ваши — в луже, куда вы приползли на животе. Следы идут параллельно — ваши на расстоянии шести футов от их…

— Вот видите!

— Но, — указал Крафт, — вы слышали, что говорил мистер Грейндж. Когда пистолет упал на траву, вы могли протянуть руку с тростью…

— С какой тростью? Я не ношу трость — спросите кого угодно. Кто я, по-вашему, — старое ископаемое, бродящее на краю могилы?

Мне показалось, будто с заднего сиденья донеслось одобрительное фырканье. Но Крафт был занят другим, внимательно разглядывая дорогу впереди.

— Кстати, доктор, я только что вспомнил. — Он прочистил горло. — Когда наш младший болел в прошлом январе и вы навещали его три недели почти каждый вечер, вы так и не прислали счет. Сколько мы вам должны — хотя бы приблизительно?

Внезапная перемена темы застигла меня врасплох. Ничто в мире не интересовало меня меньше этого.

— Мой дорогой Крафт, откуда мне знать? У меня нет времени беспокоиться из-за таких вещей. Спросите Тома — может быть, он знает.

— А может быть, нет, — сказал Крафт. — Судя по всему, он так же рассеян, как вы. Том редко присылает счета и, как правило, по неверному адресу.

— Слушайте, мне не нужны никакие деньги…

Крафт крепче стиснул руль.

— Может, и нет, но будь я проклят, если вам не понадобится помощь. Дознание, как вы знаете, в среду. И вам придется давать показания под присягой. Это вы тоже знаете?

— Разумеется.

— И вы собираетесь рассказать на дознании ту же историю, что рассказали нам?

— Почему нет, если это правда?

— Послушайте, — не унимался Крафт. — Жюри почти наверняка вынесет вердикт о самоубийстве по сговору. Он застрелил ее, а потом себя. В таком случае им придется включить дополнительный пункт, утверждающий, что вы лгали под присягой. Тогда мы будем вынуждены арестовать вас за лжесвидетельство.

Признаюсь, эта мысль до сих пор не приходила мне в голову.

Я не в том возрасте, когда радуешься, попав в тюрьму за то, что сказал правду. Более молодые люди усматривают в этом нечто благородное и возвышенное, хотя я никогда толком не понимал почему. Подобно Галилею, я готов опуститься на колени и отрицать, что земля вертится, если таким образом можно остаться на свободе. Но это было личное дело.

— Вы имеете в виду, — осведомился я, — что не хотите арестовывать человека, которому должны деньги?

— Что-то в этом роде, — признал Крафт. — Если бы вы избавили нас всех от хлопот, сказав правду!

— Обещаю говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Крафт с подозрением покосился на меня. Он явно зашел в тупик, так как знал, что лгать не в моих привычках, однако факты доказывали обратное. Я не осуждал его. Будь я на его месте, то тоже не поверил бы себе. Он обернулся к заднему сиденью:

— Что вы думаете об этом, сэр? Как говорил мистер Грейндж, это единственный способ, которым все могло произойти.

— Именно слова «единственный способ» пробуждают во мне недоверие, — проворчал Г. М.

— Вы не верите этому, потому что это единственный способ?

— Да, — просто ответил Г. М. — Хотел бы я, чтобы Мастерс мог вас слышать.

— Но разве вы когда-нибудь слышали об убийце, умеющем летать по воздуху?

— Ох, сынок, вы не знаете мою биографию! Я видел человека, который был мертв и в то же время не был.[17] Я видел убийцу, оставившего одними и теми же руками разные серии отпечатков пальцев.[18] Я видел отравителя, налившего атропин в чистый стакан, к которому никто не прикасался.[19] — Он фыркнул. — Что касается убийцы, летающего по воздуху, то я в любой момент ожидаю встречи с ним. Это завершило бы цикл, прежде чем старик отправился бы в мусорный ящик.

— В какой мусорный ящик?

— Не важно. — Г. М. посмотрел на меня. — Давайте на секунду допустим, доктор, что вы говорите правду.

— Спасибо.

— Когда вы в субботу вечером подошли к краю утеса, вы не увидели там никакого оружия?

— Нет.

— Предположим, оно там было. Вы бы заметили его?

— Не знаю. — Потрясшая меня сцена вновь предстала перед мысленным взором. — Я был слишком расстроен, чтобы многое замечать. Мне показалось, там не было оружия, но я бы не мог в этом поклясться.

— Тогда еще вопрос. — Сняв руки с груди, Г. М. указал на Крафта. — Пистолет отбрасывает использованные гильзы. Копы нашли их там?

— Нет, но…

— Знаю! Еще один урок элементарной криминалистики. Использованные гильзы не просто выкатываются из обоймы при выстреле. Они выбрасываются со щелчком вверх и вправо. Вероятно, они упали в море. Вы искали их у подножия утеса?

— Нет, сэр. Тогда был сильный прилив глубиной тридцать футов, и я знал, что тела наверняка смыло, не говоря уже о двух маленьких гильзах.

— Тем не менее вы их искали?

— Нет, сэр. — Крафт поколебался. — Кстати, об элементарной криминалистике. Что вы думаете о Грейнджах?

— Девушка мне понравилась. Хотя обычно я не доверяю девицам, утверждающим, что они не интересуются противоположным полом. Обычно это означает, что они просто прячут свой интерес. Как, например…

Г. М. на миг закрыл глаза. Уголки его рта опустились. Снова скрестив руки на груди, он откинулся на сиденье и посмотрел на дорогу впереди.

— Скажите, сынок, мы находимся недалеко от дороги к Бейкерс-Бриджу? Мне бы очень хотелось взглянуть на студию, где развлекалась миссис Уэйнрайт.

Крафт был удивлен.

— Дорога чуть дальше, — ответил он. — Если хотите, можем свернуть туда.

— Пожалуйста, сделайте это. Уверяю вас, я не имею ни малейшего понятия, что увидим или обнаружим там. Вероятно, ничего. Но просьба остается в силе.

Дорога к Бейкерс-Бриджу, вьющаяся по сельской местности, соединяясь кратчайшим путем с шоссе до Барнстейпла, представляет собой всего лишь узкую аллею. По ней можно добраться и на другую дорогу к пустошам Эксмура. Было шесть вечера, когда мы свернули на грязный проселок с высокими насыпями по бокам. Заходящее солнце отбрасывало мягкий свет на мощные, поросшие мхом стволы деревьев. Что-то пробежало по мертвым листьям. Ярдов через пятьдесят Крафт внезапно затормозил.

— Ха! — воскликнул он.

Маленький старичок приближался к нам, шагая под деревьями. На нем были ветхий костюм, грязная рубашка без галстука и широкополая шляпа. Пышные седые усы внизу казались коричневатыми, словно от табачного дыма. Казалось, он на ходу обращается с пространной безмолвной речью к деревьям.

— Вот так встреча! — промолвил Крафт. — Это же Уилли Джонсон.

— Вы имеете в виду садовника, которого уволили Уэйнрайты? Лучше остановите его, сынок.

Просьба была излишней. При виде нас мистер Джонсон застыл как вкопанный, потом с достоинством направился к нам, помахивая коричневой тростью из ротанга — признак джентльмена и даже щеголя. Он был не пьян, но изрядно накачан пивом, которое словно сочилось у него из вен и глаз. Подняв воротник пиджака, Джонсон обратился к Крафту.

— Я хочу подать жалобу, — заявил он.

— Слушай, Уилли, — предупредил Крафт. — Сержант в Линтоне говорит, что уже устал от твоих жалоб.

— Только не от такой. Речь идет… — мистер Джонсон порылся в памяти, — о воровстве, сэр. Он украл это.

— Кто украл что?

Мистер Джонсон подобрал веточку и попытался вставить ее в нос. У него ничего не получилось, и это его раздосадовало.

— Четыре фута шириной, и он это украл. Но джентльмен за это поплатится!

— Какой джентльмен?

— Мистер Уэйнрайт, который потерял жену. Некоторые его жалеют, но не я. Когда он думает, что его не видят, у него лицо становится хитрым-прехитрым…

— Ты пьян, Уилли. Придешь ко мне, когда протрезвеешь. Я хочу задать тебе несколько вопросов.

Мистер Джонсон горячо запротестовал, что он не пьян.

— Послушайте, сынок, — вмешался Г. М. — Должно быть, вы давно живете в этих краях.

Наш информатор с гордостью сообщил, что живет здесь двадцать… нет, тридцать… нет, пятьдесят лет.

— Вы знаете студию дальше по этой дороге? Кому она принадлежит?

— Принадлежала старому мистеру Джиму Уэзерстоуну, — сразу ответил мистер Джонсон, — который умер восемь… нет, десять лет назад. Он уступил ее художнику, который убил себя там, как эти двое.

— Да, но кому студия принадлежит теперь?

— Ее прибрали к рукам адвокаты. А разве там кто-то живет? В доме и водопровода нет, а еще этот художник убил себя там… — Мистер Джонсон сплюнул на дорогу. — Один ремонт обойдется в сотню фунтов, да и кто теперь согласится там жить?

Г. М. порылся в карманах в поисках серебра, но нашел только десятишиллинговую купюру, которую, к недовольству Крафта, отдал Джонсону.

— За десять шиллингов ты можешь купить целое ведро пива, Уилли, — мрачно заметил Крафт.

— Пива? — с достоинством переспросил Джонсон. — Я собираюсь в кино. — В Линтоне раз в неделю показывали фильм. — Это исторический фильм про то, как римляне жгли христиан, а девушки ходили совсем голыми. Доброго вам дня, мистер Крафт. И вам тоже, сэр. Надеюсь, вы приятно проведете у нас время.

— Будь осторожен! — крикнул Крафт ему вслед. — В один прекрасный день ты начнешь видеть розовых слонов!

Уилли не соизволил обернуться.

— Когда он немного протрезвеет, то с ним все будет в порядке, — сказал суперинтендент. — Хотя зря вы дали ему деньги. Студия совсем близко.

Она находилась ярдах в двухстах от поворота на шоссе. Аллеей редко пользовались, но я иногда проезжал мимо дома, и он всегда казался заброшенным.

Ограды не было. Каменное, некогда побеленное, а теперь грязно-серое сооружение стояло неподалеку от дороги. Северная сторона островерхой покатой крыши состояла из стеклянных панелей, но сохранились лишь немногие из них, которые выглядели почерневшими от грязи.

Тяжелые двойные двери — достаточно широкие, чтобы в них проехал грузовик, — были обращены лицом к дороге. Сбоку находилась еще одна маленькая дверь, к которой вели две ступеньки с заросшей сорняками тропинки. Должно быть, здесь Молли видела Риту Уэйнрайт в красном свитере, обнимающую кого-то в сгущающихся сумерках.

Внизу окон не было, а два верхних окна — по крайней мере, с видной нам стороны — были заколочены досками. Справа от нас находилась массивная каменная труба. За студией росли сосны, чья зеленая хвоя казалась черной. При богатом воображении можно было представить себе бродящий там призрак Риты. Возле двойных дверей синели колокольчики.

Крафт выключил мотор, и нас окутала теплая влажная тишина.

Но в этот момент ее нарушил женский крик. Он был негромким, но это делало его еще более жутким. Казалось, от ужаса или физического истощения у женщины пересохло в горле. В этих звуках ощущались боль и страх. Их сопровождал слабый настойчивый стук, как мы вскоре определили, в левое из заколоченных окон наверху.

Нам пришлось оставить Г. М., несмотря на его протесты. Передвигать его не было времени. Крафт задержался ровно настолько, чтобы достать из машины фонарь.

— Думаю, парадные двери не заперты, — бросил он через плечо.

Мы направились к ним.

Двери из красивого мореного дуба действительно не были заперты. Хотя какой-то вандал прикрепил снаружи засовы, висячий замок свисал открытым. Мы распахнули их и вошли внутрь.

В доме пахло сыростью и плесенью. Но благодаря стеклянной крыше мы могли хорошо видеть планировку здания. Оно состояло из одной большой комнаты — студии — и пристроенных сзади кухни и кладовой. Над парадными дверями находилось нечто вроде галереи в качестве пола комнаты внутри студии, которая нависала у нас над головами. Некогда побеленная лестница справа вела к ее закрытой двери.

Оттуда доносились слабые стоны.

— Пошли! — скомандовал Крафт.

Он включил фонарь и обвел им помещение, прежде чем мы поспешили наверх. Пол студии был вымощен кирпичом, как в фермерской постройке. Очаг большого камина зиял в правой стене. На полу валялось несколько сломанных предметов мебели.

— Все в порядке! — крикнул Крафт. — Мы идем!

Дверь у изголовья лестницы была заперта. Но в ней торчал новенький ключ, и Крафт повернул его. Дверь открылась без скрипа.

— Кто там? — с тревогой спросил женский голос.

— Все в порядке, мисс, — повторил Крафт. — Я полицейский офицер.

Он направил луч фонаря внутрь, осветив не только меблированную, но и неожиданно богато обставленную комнату.

Затем луч скользнул в сторону и остановился на женщине — вернее, девушке, — которая отшатывалась от нас, прижимаясь к стене возле угла японского шкафа, поблескивающего лаком, позолотой и жемчугом. Когда свет упал ей на лицо, девушка прижала руки к глазам и вскрикнула.

Все в ней говорило скорее о городе, чем о деревне. Изящные туфельки на высоком каблуке покрылись засохшей грязью. На шелковых чулках спустились петли. Зеленое с белым платье также было перепачкано. Ростом девушка была не более пяти футов, но обладала красивой, чуть полноватой фигурой. Мне пришел в голову эпитет «карманная Венера», но я забыл о нем при виде ее состояния.

Девушка дрожала не только от страха, но и от физической слабости. Крафт шагнул к ней, но она снова отпрянула и уставилась на нас, прикрывая глаза ладонью.

— Успокойтесь! — сказал Крафт. — Говорю вам: я полицейский офицер! Вы в полной безопасности, понятно? Кто вы?

Девушка заплакала.

— Я миссис Барри Салливан, — ответила она.

Глава 10

Если Крафт был ошеломлен, то не показал этого.

— Давно вы здесь заперты?

— Не знаю. — У нее был приятный голос с американским акцентом. — Может быть, с прошлой ночи или с утра. Ради бога, заберите меня отсюда!

— Пойдемте с нами, мисс, и все будет хорошо. Обопритесь на мою руку.

Девушка сделала два шага от шкафа и упала на колени. Я поднял ее и спросил:

— Когда вы ели последний раз?

Она задумалась.

— Вчера утром в поезде. Где мой муж? Где Барри?

Крафт и я обменялись взглядами. Я подвел ее к оттоманке и усадил на подушки.

— Сейчас она еще не в состоянии говорить, суперинтендент. Здесь есть какое-нибудь освещение?

— Только масляные лампы, — сказала девушка. — Но они выгорели, а масла нет.

Я предложил Крафту отодрать доски от окон, но он решительно отказался с истинно английским ужасом перед нарушением прав собственности. Поэтому мне в очередной раз досталась роль козла отпущения. Вскоре стало очевидно, почему девушка не могла выбраться самостоятельно. Окно, которое я атаковал, было забито наглухо, как гроб. Наконец мне удалось справиться с ним, взобравшись на стул и орудуя ногами. Щепки летели во все стороны. Выбравшись наружу, я увидел злобную физиономию сэра Генри Мерривейла, который сидел в машине, глядя на меня.

— У вас есть бренди? — спросил я.

Даже на этом расстоянии мне показалось, что Г. М. слегка покраснел. Тем не менее он молча полез в карман брюк и достал огромную серебряную флягу, которой медленно размахивал в воздухе, как наживкой. Когда я спустился за ней, волны гнева ощущались физически, подобно взрывным.

— Наверху девушка, — объяснил я, — в истерике от страха и полумертвая от голода. Кто-то запер ее там. Она называет себя миссис Барри Салливан.

Все признаки гнева моментально испарились.

— Господи! — пробормотал Г. М. — А она знает о…

— Очевидно, нет.

Г. М. протянул мне флягу.

— Тогда бегите назад, пока Крафт не рассказал ей!

Несмотря на запреты перенапрягаться, я вернулся за несколько секунд. Сумерки проникали в комнату через открытое окно. Девушка сидела на оттоманке с Крафтом, демонстрирующим удивительные деликатность и такт. Она все еще конвульсивно вздрагивала, но пыталась улыбнуться.

Несмотря на осунувшееся лицо, растрепанные волосы и размазавшуюся от слез косметику, «карманная Венера» выглядела очень хорошенькой. Темно-каштановые волосы были завиты по моде в мелкие локоны. Маленький ротик и большие серые сияющие глаза слегка опухли. При виде фляги она засмеялась, продемонстрировав отличные зубы.

— Можно мне выпить?

Я наполнил до краев крышку от фляги и передал ей. Она выпила бренди залпом, кашлянула и протянула крышку за следующей порцией.

— Нет. Пока этого достаточно.

— Может быть, вы и правы. Я не хочу пьянеть. У кого-нибудь есть сигарета?

Крафт достал пачку и зажег сигарету. Рука девушки так сильно дрожала, что несколько раз она не могла вставить сигарету в рот, хотя при этом крепко держала бренди. Больше всего меня беспокоил застывший в ее глазах страх.

— Послушайте, — начала девушка. — Что здесь происходит?

— Мы надеялись, — отозвался Крафт, — что вы сможете нам это объяснить, мисс… миссис…

— Салливан. Белл Салливан. А вы действительно коп? Вы не шутите?

Крафт предъявил удостоверение.

— А этот мужчина с вами?

— Это доктор Кроксли из Линкома.

— А, доктор! Тогда все в порядке. — Рука с сигаретой снова дрогнула. — Я хочу рассказать вам самую ужасную…

— Если вам трудно говорить сейчас, миссис Салливан, — сказал я, — то у нас снаружи автомобиль, и мы можем отвезти вас в более удобное место.

Крафт нахмурился:

— Думаю, сэр, нам лучше побеседовать сейчас.

— Да, я тоже так считаю. — Девушка вздрогнула опять. — Моего мужа зовут Барри Салливан. Вряд ли вы его знаете.

— Я слышал о нем, мэм. Полагаю, вы тоже из Штатов?

Она поколебалась.

— Ну… нет. Вообще-то я из Бирмингема. Но клиентам я представляюсь американкой, так как им это нравится.

— Клиентам?

— Я танцовщица в лондонском отеле «Пикадилли».

— Тогда почему вы приехали сюда?

Молодая леди отнюдь не отличалась скрытностью.

— Потому что я чертовски ревнива, — откровенно сказала она. — Я знала, что у Барри завелась здесь бабенка, так как нашла конверт со штемпелем Линкома. Но я понятия не имею, кто она.

Ее глаза наполнились слезами.

— Я приехала не устраивать скандал, а просто взглянуть на эту бабенку — посмотреть, что у нее есть такого, чего нет у меня. — Белл Салливан снова протянула руку с крышкой от фляги. — Пожалуйста, налейте мне еще. Обещаю не болтать глупости и не вешаться вам на шею.

Я налил ей бренди.

Крафт, хотя пытался это скрыть, был явно шокирован прямотой девушки. Но мне она скорее нравилась. Белл так же быстро осушила содержимое крышки.

— Барри уехал в пятницу вечером. В субботу я довела себя до такого состояния, что больше не могла оставаться дома. Поэтому в воскресенье утром я села в поезд, но, прежде чем он отошел, сказала себе: «Белл, ты спятила! Не можешь же ты подойти в этой деревне к первому встречному и спросить: «Извините, не знаете ли вы женщину, которая спит с моим мужем?»

— Полагаю, что нет, мэм.

— Кроме того, я не хотела, чтобы Барри знал о моем приезде. Но я ничего не могла с собой поделать. Поездка была жуткой. Сначала я выяснила, что нужно сделать пересадку в Эксетере и ехать дальше до Барнстейпла, а прибыв в Барнстейпл — что Линком находится от него в тринадцати милях, что железной дороги там нет, а автобусы по воскресеньям не ходят. Мне пришлось взять такси, хотя это обошлось в кучу денег. Водитель спросил, куда именно Меня отвезти в Линкоме. К тому времени я уже проклинала себя за то, что отправилась туда. Я попросила высадить меня у самого большого паба и как можно скорее. Он сказал, что знает короткую дорогу, и повез меня сюда.

Сумерки сгущались. Дрожащий голос девушки пронзительно звучал в неподвижном воздухе. Должно быть, сидящий в машине снаружи Г. М. слышал каждое слово.

Белл Салливан закусила губу.

— Говорите, это было в воскресенье вечером, мэм? — спросил Крафт.

— Да, около половины девятого. Было еще светло. Мы ехали по этой дороге. Машина ползла еле-еле. Мы проезжали мимо этой студии и… Помните большие двойные двери, которые выходят в сторону дороги?

— Да.

— Двери были распахнуты, и внутри стояла машина Барри. Я узнала номер сзади.

Кустистые брови Крафта приподнялись.

— Машина мистера Салливана? — переспросил он своим замогильным голосом. — Но, насколько я знаю, он никогда не приезжал сюда на автомобиле.

— Конечно нет. Где бы он взял деньги, чтобы купить машину? Он их продает, и это была его демонстрационная модель. Ему не позволяют уезжать в ней из Лондона, тем более сейчас, когда он вот-вот потеряет работу, так как автомобилей на продажу не осталось. Поэтому я так испугалась при виде этой машины. Но я подумала: «Раз машина Барри здесь, значит, он тоже скоро тут появится и, вероятно, со своей бабенкой». Вот я и велела водителю высадить меня около студии.

Водитель наверняка решил, что я спятила. Он сказал, что в этом доме уже много лет никто не живет и что какой-то художник перерезал в нем себе горло. Но я заплатила деньги и отослала его, а потом начала шарить в доме. Я обнаружила только грязную студию с кирпичным полом, где стояла машина Барри, и запертую дверь наверху. Неплохое местечко для свиданий, а? Даже если не считать эту шикарную комнатенку. В студию можно въехать на автомобиле, как в гараж, потом закрыть двери, и никто вас не увидит.

Я думал о том же.

— Вскоре начало темнеть, — продолжала Белл.

Ее серые глаза невольно устремились к окну, за которым виднелись тонкие зеленые верхушки деревьев. Девушка тряхнула каштановыми локонами и сняла ногу с ноги. Ее сигарета погасла, и она бросила ее на мягкий темно-красный ковер.

— Мне не нравится деревня. У меня от нее мурашки по коже бегают. Я люблю, когда шумно и кругом много людей. А здесь было тихо, как в могиле. И у меня кончились сигареты. Поблизости не было никакого жилья. Я не знала дороги. Потом я подумала об этом чертовом художнике, который перерезал себе глотку, и стала воображать, будто за каждым углом кто-то прячется. Я даже не могла включить фары автомобиля, а тем более воспользоваться им, так как ключа в зажигании не было. Стало почти совсем темно, когда я услышала, что кто-то идет по дороге к дому.

Крафт и я так напряглись, что девушка заметила бы это, если бы не была настолько поглощена своей историей.

— Естественно, я подумала, что это Барри… — Она поколебалась, закусив губу. — Может, это он и был. Или…

Крафт кашлянул.

— Это не мог быть мистер Салливан, — сказал он. — Во всяком случае, в воскресенье вечером.

— Почему?

— Не важно, мисс. — Крафт время от времени называл ее «мисс», так как она очень молодо выглядела. — Просто поверьте мне на слово.

— Вы имеете в виду, что он уехал? — Хорошенькое личико девушки омрачилось.

— Ну… да. Продолжайте.

— Сначала я была вне себя от злости на него за то, что он меня так напугал. Но у меня есть гордость, и я не хотела, чтобы Барри обнаружил меня здесь. В то же время я не хотела, чтобы он ушел и оставил меня одну. Покуда я ходила взад-вперед, я ни разу не подумала, что буду делать, когда Барри вернется к своей машине.

Мне оставалось только одно. Автомобиль Барри родстер «паккард» с большим откидным сиденьем. Я отстегнула сиденье, влезла внутрь и спряталась под его крышкой. Это было легко, так как я достаточно маленькая. — Она протянула руки в стороны, чтобы это продемонстрировать. — Кроме того, в откидных сиденьях два маленьких отверстия для вентиляции, так что воздуха хватает. Потом он вошел в студию, и… — девушка провела по лбу тыльной стороной ладони, — я услышала, как он плачет… Я хотела сказать «как ребенок», но дети так не плачут. Это были жуткие дрожащие всхлипывания, как будто он задыхался. Ужасно слышать, как мужчина плачет таким образом. Пару раз он стукнул кулаком по борту машины.

«Пропащая душа, кто бы ты ни был», — подумал я.

— От страха мне тоже хотелось плакать. Но я подумала: «Вот сукин сын! Ты бы не стал так рыдать из-за меня!» В некоторых отношениях Барри действительно как ребенок — ему только двадцать пять, а мне двадцать семь. У меня было мало времени на размышления. Я слышала, как он ходил вокруг, а один раз поднялся наверх и повернул ключ в замке. Потом он сел в машину, завел ее, и мы поехали задом. «Господи! — подумала. — Мы едем к бабенке, а я торчу под сиденьем!»

Белл сделала паузу, пытаясь засмеяться. Ее щеки порозовели от бренди, но она еще не пришла в себя.

— Слушайте, мисс, — заговорил Крафт. — Я хочу, чтобы вы подумали как следует. Вы уверены, что слышали вашего мужа?

Лицо Белл стало озадаченным.

— Естественно, я думала, что это Барри… — Внезапно ее глаза расширились. — Погодите! Вы хотите сказать, что это могла быть бабенка?

— Успокойтесь, это не была «бабенка». Я только хочу знать следующее. Вы слышали, как кто-то плачет и ходит вокруг. Но вы не слышали, как он говорит?

— Нет. Но если это не были ни Барри, ни его бабенка, кто еще это мог быть? Слушайте, что тут происходит? Почему вы оба выглядите так странно?

— Если вы продолжите рассказ, мисс, доктор даст вам еще бренди.

— Доктор ничего не даст, — возразил я. — Молодая леди в плохом состоянии. Ее нужно отвезти в Линком, накормить и уложить в постель.

— Со мной все в порядке. — Белл с трудом улыбнулась и положила крышку фляги на оттоманку. — Я хочу все рассказать, так как подхожу к тому, чего не понимаю. Как я говорила, машина задом выехала из студии. Дорога была ухабистой, но я свернулась калачиком на складном сиденье, и меня не слишком трясло. Я думала только о том, как жутко буду выглядеть, когда мне придется встать, и во что превратится моя шляпа. — Она рассеянно прикоснулась к голове. — Потом мы выбрались на ровную дорогу и, казалось, ехали по ней много миль. Думаю, часть пути мы поднимались но склону холма, хотя я в этом не уверена. По бокам были маленькие вентиляционные отверстия, но я ничего сквозь них не видела, кроме лунного света.

Потом машину опять начало трясти. Стало гораздо холоднее. Я чувствовала, как сквозит по ногам. Мы начали спускаться — я в этом уверена, так как мне пришлось упираться руками. И вдруг началась такая тряска, что я стукнулась головой о борт. Моя шляпа скомкалась, вуаль порвалась, а горжетка и сумочка упали на пол.

Я знала, что мы уже не на дороге, так как слышала, как о колеса шуршит сухая трава. Носом я чуяла туман. Я уже хотела закричать на Барри, когда машина замедлила ход. Барри — или кто-то другой — переключил скорость. Дверца открылась на ходу, но тут же захлопнулась опять, и мы помчались вперед как по маслу со скоростью около шестидесяти миль. Это продолжалось всего пару секунд, и мы снова остановились, словно что-то пыталось толкнуть нас назад.

Казалось, под нами что-то вроде пуховой перины, только еще более мягкое. Потом я услышала вокруг хлюпающие звуки, как будто лопались наполненные воздухом пузыри. Они походили на человеческие — что-то вроде отрыжки, да и запах был соответствующий.

А затем машина начала потихоньку погружаться во что-то. Я потянулась к полу, чтобы найти сумочку — сама не знаю зачем, — когда что-то липкое стало просачиваться через вентиляционное отверстие и коснулось моей руки. Другое отверстие тоже засорилось, и я оказалась в темноте. Внезапно автомобиль задрожал и наклонился вперед дюймов на шесть. Хлюпающие звуки становились все громче. И тут я поняла, что это…

Белл Салливан умолкла и вцепилась в края оттоманки, чтобы унять дрожь.

— Я тоже понял, мисс, — мрачно кивнул суперинтендент Крафт. — Зыбучий песок.

Глава 11

Белл кивнула в ответ, быстро моргая.

— Естественно, я знала, что мы недалеко от Эксмура. — Она судорожно глотнула. — И в детстве я читала «Лорну Дун»[20] или, по крайней мере, слышала о ней. Но я не думала, что такое бывает в действительности.

— Еще как бывает, — заверил ее Крафт. — Если вы незнакомы с этой пустошью, держитесь от нее подальше. А если вам необходимо проходить по ней, то только следом за местными пони — они никогда не ошибаются. Верно, доктор?

Я согласился. За время моей профессиональной деятельности мне пришлось многое узнать об Эксмуре, но я до сих пор сторонюсь этой мрачной и ветреной местности.

— Дальше началось самое худшее, — продолжала Белл, — хотя это было недолго. Сама не знаю, как мне удалось поднять верх откидного сиденья. Сначала я подумала, что Барри повернул ручку и запер меня. Очевидно, внутри было меньше воздуха, чем я думала. Когда я наконец подняла верх и попыталась встать на кожаном сиденье, у меня так закружилась голова, что я чуть не свалилась через борт в трясину. Я кричала изо всех сил, но мне никто не ответил. И на переднем сиденье никого не оказалось.

Не спрашивайте, где я находилась! Всюду был белый туман, сквозь который светила луна; дальше дюжины футов ничего не было видно, и стало так холодно, что я вся покрылась гусиной кожей. Забавно, о чем думаешь в такие моменты. Я была в бешенстве, считая, что Барри выпрыгнул из машины. Помню запотевшее ветровое стекло, обивку сидений, часы, спидометр и бензиновый счетчик на щитке, торчащие из бокового кармашка два буклета с дорожными картами — один голубой, другой зеленый. Кругом был зыбучий песок, похожий на овсянку и всасывающий в себя все. Он шевелился!

— Спокойно, мисс! Теперь волноваться не о чем.

Белл на миг закрыла лицо руками.

— Тогда я встала на краю машины и прыгнула…

Крафт побледнел.

— Боже всемогущий! Похоже, мисс, храбрости вам не занимать. И вы приземлились на твердую землю?

Девушка опустила руки.

— Очевидно, раз я здесь живая, а не похоронена под не знаю сколькими футами зыбучего песка. — Она улыбнулась, но ее губы дрожали. — Говорят, будто, когда находишься на грани смерти, перед тобой проходит вся прошлая жизнь. Ничего подобного! Я только думала: «Барри не мог уйти далеко. Наверняка он слышит мои крики, но и пальцем не шевелит, позволяя мне увязнуть. Должно быть, он знал, что я прячусь в складном сиденье. Окурки моих сигарет были разбросаны по всему полу студии, и от меня пахло духами, которые ему всегда нравились. Недурной способ избавиться от жены!»

Последовала долгая пауза.

— Хотите — верьте, хотите — нет, но, когда я выпрыгнула из машины, перед глазами у меня стоял Барри, каким я видела его с тех пор, как мы поженились, — добродушный, ребячливый, глуповатый, тщеславный, жадный до денег. В следующий момент я приземлилась и не почувствовала, чтобы песок затягивал меня. Я немного проползла по земле и отключилась, а когда пришла в себя, то была заперта здесь. — Белл добавила почти небрежно: — Сейчас меня больше всего бесит, что я оставила в машине шляпу, горжетку и сумочку с пудрой, помадой и деньгами. Дайте мне еще сигарету.

Мы с Крафтом обменялись взглядами. Вскоре ей придется сообщить причину, по которой ее муж не мог быть человеком, сидевшим за рулем родстера в воскресенье вечером. Смущенно кашлянув, суперинтендент достал сигареты и чиркнул спичкой.

Желтое пламя резко контрастировало со сгущающимися сумерками. Когда Белл жадно затянулась, я увидел слезы, блестевшие в ее глазах, и слегка дрожащие щеки. Но ее голос по-прежнему звучал равнодушно:

— Когда я прыгала, то поняла еще кое-что. Я совсем не люблю Барри. Вот так-то!

— Рад это слышать, мисс.

— Со мной слишком долго обходились как с половой тряпкой. Вы согласны?

— Ну…

— Вы говорите, что все это проделал не Барри. Не знаю, верить вам или нет. Вы оба что-то прячете в рукаве.

— Мисс…

— Впрочем, я не понимаю, зачем Барри было это делать, даже если он хотел избавиться от меня. Машина стоит семьей сот или восемьсот фунтов. Это не его собственность, и компания потребовала бы с него деньги, которых у него нет. И зачем ему было привозить меня назад и бросать здесь, когда я была в обмороке?

— Вот именно! — согласился Крафт.

— Но если это сделал не Барри, то где он? Почему он позволил кому-то взять и утопить его машину? По-вашему, он вернулся в Лондон?

— Не совсем в Лондон, мисс.

— А куда?

Крафт повернулся ко мне и развел руками. Конечно, это было рискованно, но, если бы мы отказались говорить правду, девушка впала бы в истерику, что еще опаснее. Обсудив ситуацию с Крафтом, я подобрал с оттоманки крышку фляги, наполнил ее бренди в третий раз и протянул Белл. Она выпила, словно не видя крышку.

— Миссис Салливан, ваш муж и эта… бабенка… — начал я.

— Ну?

— Боюсь, ее вы никогда не увидите. А если хотите увидеть его, то должны приготовиться к потрясению.

— Они оба застрелились и прыгнули с утеса в субботу вечером, — выпалил Крафт. — Сейчас они в морге. Сожалею, миссис Салливан, но ничего не поделаешь.

Я отвернулся и начал внимательно изучать противоположную сторону комнаты. Должно быть, мебель привозили тайно, раз за разом. В этом ощущалась рука Риты Уэйнрайт. Ковер на полу, темно-красные бархатные портьеры, которыми можно было задернуть заколоченные досками окна, скрыв реальный мир воображаемым… В одном углу стояла складная ширма, за которой — я не поленился посмотреть — находился умывальник с кувшином, тазом и полотенцами. Мерзость? Возможно. Но Рита оставалась Ритой.

Больше всего меня беспокоил вопрос, что нам делать с Белл Салливан. Очевидно, она не привезла с собой чемодан. Разумеется, Молли Грейндж охотно приняла бы ее. Но при мысли о реакции Стива я решил поселить девушку у нас. Миссис Харпинг о ней позаботится.

Я думал обо всем этом, жалея, что не могу глотнуть из фляги, которую держал в руке.

— Все в порядке, доктор, — сказала Белл. — Можете повернуться. Я не собираюсь биться в припадке.

Наша «карманная Венера» все еще сидела на оттоманке, подложив под себя одну ногу и глубоко затягиваясь сигаретой. Серые глаза спокойно смотрели на меня.

— Я хочу задать вам несколько вопросов о женщине, с которой путался Барри. Она была шлюхой?

— Нет. Она была женой канадского профессора математики.

— Как ее звали?

— Рита Уэйнрайт.

— Она была красивой?

— Да.

— Задирала нос?

— Не особенно. Обычная профессорская жена.

— Купалась в деньгах?.. Хотя нет. — Белл прищурилась. — Иначе они не стали бы сигать с утеса. Сколько ей было лет?

— Тридцать восемь.

Белл вынула сигарету изо рта.

— Тридцать восемь? — недоверчиво переспросила она. Ее голос внезапно стал пронзительным. — Господи! Он что, рехнулся?

Суперинтендент Крафт вздрогнул, как будто его укололи булавкой. Вероятно, это шокировало его больше, чем все, что он слышал до сих пор. Он собирался похвалить девушку за стойкость, а теперь не знал, что сказать. Но со стороны Белл Салливан это не выглядело ни черствостью, ни пьяной болтовней. Это было искренним недоумением, вытеснившим прочие эмоции, так как она хорошо знала своего мужа.

— Справедливость заставляет меня сказать, миссис Салливан, — заговорил я, — что я не верю, будто эти двое покончили жизнь самоубийством.

— Вот как?

— Кто-то застрелил их обоих. От полиции вы, вероятно, услышите иную версию, но это правда. Пока что мы не будем больше это обсуждать. Вы поедете ко мне домой.

— Но я не захватила никакой одежды!

— Не важно. Рядом живет девушка, которая об этом позаботится. Вам необходимы еда и сон. Если вы чувствуете достаточно сил, чтобы ходить, давайте спустимся.

С дороги послышался настойчивый гудок автомобиля, и Белл невольно вскрикнула. Я подошел к окну. Сэр Генри Мерривейл с выражением неописуемой злобы на лице, склонившись вперед, тыкал кончиком костыля в кнопку клаксона.

— Я человек терпеливый, — заявил он, — но у меня на лысине выступает роса, а сломанный палец сигналит о начинающейся пневмонии. Более того, меня настиг мой тюремщик, и я хочу попрощаться.

Пол Феррарс выходил из древнего «форда», стоящего позади полицейской машины. Судя по его удивлению при виде моего лица в окне, он, очевидно, полагал, что Г. М. оказался в весьма странной компании.

— Мы сейчас спустимся, — сказал я.

Белл не возражала. С сожалением признаю, что она начала заикаться, а ее походка стала не вполне твердой. Но, учитывая обстоятельства, алкогольная анестезия пришлась кстати. Покуда Крафт запирал дверь верхней комнаты, я помог Белл спуститься по лестнице.

Когда мы вышли из студии, Г. М. и инвалидное кресло — последнее вверх дном — уже переместили в «форд», что было более чем удачно. Отвозя Г. М. в Ридд-Фарм, нам бы пришлось пересекать край Эксмура, что вызвало бы у Белл Салливан не слишком приятные воспоминания.

Феррарс в испачканных краской фланелевых брюках прислонился к борту своего «форда», покуривая трубку из вишневого дерева. Его смышленая длинноносая физиономия под светлыми волосами, которые он сознательно не причесывал, сохраняла безмятежное выражение, покуда он не увидел девушку. Тогда у него отвисла челюсть.

— Господи! — пробормотал он, подхватив налету выпавшую изо рта трубку и хлопнув другой рукой по корпусу автомобиля. — Белл Ренфру!

Белл повернулась и двинулась назад в студию. Я схватил ее за руку и заставил повернуться.

— Все в порядке. Это наши друзья. Они не причинят вам вреда.

— Белл Ренфру! — повторил Феррарс. — Что ты делаешь в этих краях? И что с тобой сделали после стольких прекрасных дней, которые мы провели вместе?..

— Это не мисс Ренфру, сэр, — прервал суперинтендент Крафт, — а миссис Салливан. Миссис Барри Салливан.

— О! — произнес Феррарс. После паузы он добавил, слегка покраснев: — Прошу прощения, — и после очередной паузы вскарабкался за руль «форда».

Г. М. на заднем сиденье внимательно смотрел на нас.

— Мэм, — мягко обратился он к Белл, — я старик. Меня считают столь же тактичным, как кирпич, бросаемый в люк. Я не хочу беспокоить вас в такой момент. Но в моих привычках также помогать хромым собакам перелезать через изгородь. Что касается вашей истории…

— Вы слышали ее?

— Ну… вы говорили достаточно громко. Инвалид в состоянии не только сидеть и думать. — В этот момент я протянул ему флягу, решительно отвинтив крышку. — Если вы не возражаете ответить мне на пару вопросов, прежде чем истощится эффект бренди, это могло бы помочь нам в той неразберихе, в которой мы оказались.

— Барри не убивал себя! — вскрикнула Белл. — Ему бы на это попросту духу не хватило! Можете спрашивать меня о чем хотите.

— Отлично. Когда и где вы поженились?

— Значит, вы думаете, что я солгала насчет этого?

— Вовсе нет. Я всего лишь домогаюсь информации.

— Ну а я ничего не домогаюсь, — сказала Белл. — Мы поженились в Хампстеде[21] 17 апреля 1938 года.

— Барри Салливан — это настоящее имя вашего мужа или сценический псевдоним?

— Настоящее имя.

— Откуда вы знаете?

— Потому что он подписывал им письма, чеки и все, что угодно! Не знаю, что еще вам нужно.

— Вы когда-нибудь бывали в Соединенных Штатах, миссис Салливан?

— Нет.

— А вообще за границей?

— Нет, никогда.

— Угу. Так я и думал. — Он притронулся костылем к плечу Феррарса. — Поехали, сынок.

Звук мотора «форда» нарушил вечернюю тишину. Феррарс дал задний ход и развернул автомобиль. Лысый затылок Г. М. зловеще блеснул, когда они поехали по аллее.

Глава 12

Я пишу это в середине ноября, когда ветер сотрясает окна и над землей кружит смерть. В сентябре бомбардировщики появились над Лондоном. Всего несколько ночей назад они атаковали наши провинциальные города — сначала Ковентри, потом Бирмингем. Говорят, следующим будет Бристоль или Плимут.

Мне приходит в голову, как сильно изменилась жизнь с того времени, о котором я пишу. Вплоть до лета 1940 года мы ни в чем не испытывали особого недостатка. Нормирование бензина не создавало больших трудностей. Продукты, хотя также частично нормированные, оставались в изобилии. Вы могли приглашать гостей к обеду, ни о чем не беспокоясь.

Я подумал об этом в связи с вечером того понедельника в июле, когда Белл Салливан впервые заночевала у нас.

Мы все влюбились в нее — Том, миссис Харпинг и я. Она была из тех, кого молодое поколение именует «клевыми», и ее большие глаза разили наповал. Белл быстро восстанавливала силы. Когда мы привезли ее, шок, как я и предвидел, дал о себе знать в виде озноба, тошноты, учащенного и в то же время едва прощупывающегося пульса. Девушка почти ничего не могла есть.

Но миссис Харпинг приготовила Белл ванну, и мы уложили ее в постель с грелкой и в пижаме Тома. К одиннадцати вечера,хотя Том дал ей сульфонал, чтобы она поспала, Белл сидела в кровати с иголкой и ниткой, зашивая прореху в платье, которое неутомимая миссис Харпинг успела почистить и выгладить.

Тому очень понравилась девушка — он стал еще более дидактичным и невыносимым, чем обычно. В начале двенадцатого, когда я сидел в своей спальне, куря единственную трубку, которую мне позволяли раз в день, я слышал их романтический диалог за закрытой дверью в соседней комнате:

— Ради бога, женщина, если хотите говорить по-американски, то говорите на настоящем американском, а не на голливудском. Это не одно и то же.

— Да идите вы…

— Идите туда сами! — рявкнул мой невежливый сын, чье поведение у постели пациента отличается скорее энергией, чем утонченностью.

— Как выглядят мои волосы?

— Хуже некуда.

— У вас самого неопрятный вид. В подкладке кармана вашего пиджака дырка. Вы самый неаккуратный мужчина, какого я только видела. Дайте я ее зашью.

— Уберите руки, женщина. Я не позволю, чтобы меня лапали хищные особы.

— Это кто здесь хищная особа, сукин вы сын?

Все эти слова Белл произносила без всякой ожесточенности. Она могла использовать выражения, от которых волосы вставали дыбом, произнося их вполне дружелюбно и даже с нежностью.

— Вы, — ответил Том. — Все вы таковы. Во всем виноваты железы. Сейчас я принесу анатомический атлас и покажу вам…

— Это та штука, где люди выглядят так, словно с них кожу содрали? Нет, спасибо. — Голос Белл дрогнул. — Слушайте, доктор Кроксли, вы знаете суперинтендента Крафта?

— Да. А что?

Белл колебалась. Я хорошо представлял ее глянцевую кожу и каштановые локоны, иголку и нитку в ее пальцах, уютную спальню, которая когда-то принадлежала моей жене.

— Он говорит… что послезавтра будет дознание.

— Ложитесь и спите, — отозвался Том. — Это приказ.

— Но он сказал… что мне, может быть, придется выступать свидетелем и опознавать Барри!

— Да, идентификацию обычно осуществляет ближайший родственник.

— Это значит, я должна буду… смотреть на него?

— Спите, говорят вам!

— Он выглядит… очень страшно?

— Нельзя упасть с утеса высотой семьдесят футов в воду на глубину три или четыре фута, не получив повреждений. Но врач, который производил вскрытие, говорит, что картина вовсе не ужасна, так как оба падали уже мертвыми и их тела обмякли. По его словам, самые сильные травмы были причинены ударами о камни, когда их несло течение.

В этот момент я постучал в стену. Нужно было положить предел медицинским подробностям.

— А теперь спать! — рявкнул Том.

— Я не смогу заснуть.

Тем не менее она заснула, когда начал действовать сульфонал. Зато я не мог сомкнуть глаз. Я метался в кровати под аккомпанемент тиканья часов и в каждом углу видел лицо Риты. Наконец я спустился в приемную в ночной рубашке и выпил легкое снотворное. Врачи позволяют себе это, хотя не рекомендуют пациентам. Когда я проснулся, было уже за полдень. Солнечный свет словно вдохнул в меня новые силы.

Приняв ванну, я почувствовал себя почти бодрым. Оказалось, суперинтендент Крафт и Г. М. уже приходили навестить Белл. Г. М. даже смог подняться но лестнице, опираясь на костыль. Они передали мне просьбу встретиться с ними в доме Алека Уэйнрайта в три часа дня. Спускаясь к более чем позднему завтраку, я столкнулся с Молли Грейндж, выходящей из комнаты Белл.

Меня интересовало, как спокойная и сдержанная Молли поладила с нашей гостьей. Но один взгляд на нее сразу меня успокоил. Хотя лицо Молли слегка покраснело, она улыбнулась мне.

— Познакомилась с миссис Салливан? Она уже встала?

— Встала и одевается, — ответила Молли.

— Как она тебе понравилась?

— Очень. — Молли выглядела озадаченной. — Но ее выражения, доктор Люк…

— Тебе придется к этому привыкнуть.

— И она подходит к окну практически без ничего, — продолжала Молли. — Мужчины в «Карете и лошадях» толпятся у окон и пялят на нее глаза. Если вы не будете осторожны, доктор Люк, то заработаете себе скверную репутацию в Линкоме.

— В мои-то годы?

— Я только что отдала ей мою последнюю пару шелковых чулок. Но, как говорит Белл, черт с ними. Надеюсь, мы не должны представлять ее отцу? Его хватит удар.

— Почему полиция хотела ее видеть?

Лицо Молли омрачилось.

— Они спрашивали, есть ли у нее фотографии Барри Салливана. Она ответила, что есть, но когда полиция обыскивала лондонскую квартиру Салливанов, то не смогла найти ни одной.

— Актер без единой собственной фотографии?

— Да, странно.

— Послушай, Молли! — сообразил я. — У Уэйнрайтов должна быть дюжина его снимков. Помнишь, он и Рита все время фотографировали друг друга?

— Полиция побывала и там. Но похоже… — Молли поджала губы, — кто-то нарочно порвал все их фотографии. Понимаете, доктор Люк? Кто-то настолько их ненавидел, что уничтожил даже снимки!

Зло вернулось опять. Я всегда буду помнить Молли в этот момент, с вздымающейся и опускающейся грудью и желтыми волосами, освещаемыми солнцем через окно позади.

— Кто-то ненавидел их достаточно, чтобы убить, Молли.

— Неужели вы все еще этому верите? — спросила она.

— Верю и собираюсь заявить об этом на дознании.

— Вы не должны этого делать!

— Обязательно сделаю. А теперь иди — мне нужно позавтракать.

Но Молли колебалась.

— Не похоже, чтобы у миссис Салливан не было ни одного друга в этих краях. Кажется, она знакома с Полом Феррарсом.

— Вроде бы да.

— Белл поведала мне, что ни с кем не бывает так весело «кирять» — очевидно, она имела в виду выпивать, — как с ним. Очень интересно. Но помяните мои слова, доктор Люк, нашу маленькую приятельницу скоро будут обсуждать повсюду.

Это стало очевидным, когда я, позавтракав, вышел за ворота подышать воздухом. Харри Пирс, хозяин «Кареты и лошадей», появился из своего бара с видом нехотя исполняющего рутинные обязанности разведчика. Харри являет собой образец старомодного толстого бармена с липкой прядью волос на лбу, распространяющего вокруг аромат алкоголя.

— Не обижайтесь, доктор Люк, — начал он, — но я и некоторые мои клиенты хотели бы знать, что здесь происходит.

— В каком смысле?

— Сначала два человека прыгают в море с утеса. Вчера толстый джентльмен, как танковая дивизия, вламывается в мой бар и разбивает вдребезги одиннадцать пивных кружек, два графина с водой, одну пепельницу и один столик…

— Я очень сожалею, мистер Пирс…

— Против этого джентльмена я ничего не имею — он щедро оплатил ущерб, — заверил меня Харри, подняв руку, как будто приносил присягу. — Но такие вещи не слишком нравятся людям, которые собираются выпить первую кружку за день, верно?

— Разумеется.

— Это расстраивает клиентов. А сегодня утром молодая леди — и притом очень красивая — показывается практически голой в окне вашего дома!

— Надеюсь, это клиентов не расстроило?

— Нет, но это расстроило мою старуху. — Харри понизил голос. — И другим леди это тоже не слишком понравилось. Кто-то успел настучать пастору в церкви Святого Марка, который явился сюда, сожалея, что не успел вразумить грешницу. А тут еще Уилли Джонсон и этот чертов Нерон.

— Чертов кто?

— Император Нерон, который играл на скрипочке, когда горел Рим.

— А он тут при чем?

Харри удрученно покачал головой:

— Вчера кто-то дал Уилли десять шиллингов…

— Да, знаю.

— И тот отправился в кино в Линтоне. Вернувшись, он зашел сначала в «Корону», потом ко мне и не мог говорить ни о чем, кроме этого Нерона. Уилли утверждает, что такого злодея он ни разу не видел даже в фильмах. Вроде бы он скормил львам пятьдесят или сто христиан, пока выпил пинту горького.

— Да, но…

— Уилли продолжал бушевать, пока я не отказался его обслуживать, чтобы не потерять лицензию. Тогда он отправился в «Черный кот», и Джо Уильямсу хватило ума отпустить ему бутылку виски в кредит. — Харри снова покачал головой. — Держу пари, сегодня утром он надрызгается в стельку.

— На вашем месте я бы из-за него не беспокоился. С ним все будет в порядке.

— Надеюсь, доктор.

— Что касается молодой леди в моем доме…

— Ну?

В его глазах блеснул интерес, и это мне не понравилось.

— Можете сообщить миссис Пирс и другим леди, что девушка, которую они видели, — миссис Барри Салливан. Она потеряла мужа, очень расстроена и не хотела бы, чтобы за ней шпионили. Вы передадите им это?

Харри колебался.

— Ладно, доктор. Пусть вас не удивляет, что им это не нравится. С этой войной на нас словно обрушилось проклятие. Некоторые только и ломают голову над тем, что случится в следующий раз.

Откровенно говоря, я разделял эту точку зрения. Было начало третьего, когда я сел в свой автомобиль и поехал к дому Алека.

Небо было голубым, как яйцо малиновки, сельская местность никогда не выглядела красивее, но бунгало у Прыжка Влюбленных казалось подряхлевшим, как и его владелец, и еще более обветшавшим, чем в субботу вечером. Яркие пляжные кресла все еще находились на лужайке. Я вспомнил, что, когда в субботу начался дождь, Барри Салливан собирался унести их, но, очевидно, он этого не сделал.

Я оставил машину на подъездной аллее. Марта, старая служанка, впустила меня в дом и проводила наверх. Шаги по деревянному полу отзывались гулким эхом.

Алек и Рита, поселившись в бунгало, делили большую спальню в задней части дома, но в последнее время там оставалась только Рита — Алек перебрался в переднюю комнату. Однако, таща его наверх в субботу вечером, я забыл об этом и поместил в комнате Риты, куда направлялся сейчас.

Миссис Гроувер, дневная сиделка, ответила на мой стук в дверь.

— Как он, сестра?

— Насколько я могу судить, не лучше и не хуже.

— Беспокоится?

— Не очень. Иногда зовет жену.

— Вы не пропускали к нему никаких посетителей?

— Нет, доктор. Мисс Пейн и я дежурили днем и ночью, и к нему никто не приходил.

Я вошел, закрыв за собой дверь. На двух больших окнах, обращенных к морю, были задернуты белые льняные занавеси. Окна были открыты, и портьеры затрепетали от сквозняка из двери. Материал для затемнения был убран под тяжелые балдахины и цветастые ситцевые занавески.

Алек спал в большой двойной кровати красного дерева у правой стены. В комнате ощущался знакомый неприятный запах больной плоти. Это была вина самого Алека — никакой организм в его возрасте не мог противостоять шоку после стольких лет злоупотребления виски, хотя сейчас было неподходящее время для проповедей. Я пощупал его пульс и посмотрел на температурную карту в изножье кровати. В тусклом беловатом свете я видел, что Алек что-то сжимает в руке, лежавшей на груди поверх одеяла.

Кожа руки, поднимающейся и опускающейся вместе с грудью, была испещренной венами. Из кулака торчала хромированная головка ключа, с выгравированными на ней именем «Маргарита» и двойным узлом. Алек по-прежнему дорожил ключом.

— Сестра!

— Да, доктор?

— Видите этот ключ у него в руке? Вы, случайно, не знаете, от чего он и почему мистер Уэйнрайт так к нему привязан?

Миссис Гроувер колебалась. Сиделка не должна вникать в личные дела пациента, но в это дело она явно вникла. Очевидно, решив, что мой вопрос не является ловушкой, она подошла к туалетному столику, окруженному с трех сторон зеркалами, и выдвинула ящик.

— Думаю, доктор, ключ от нее. Хотя, конечно, я не уверена.

Внутри, среди безделушек Риты, находилась большая шкатулка из слоновой кости. Над замком было выгравировано золотыми буквами слово «Маргарита», а под ним — двойной узел голубого цвета.

— Как видите, рисунок тот же самый, — указала миссис Гроувер.

Я поднял шкатулку — она была очень тяжелой — и встряхнул ее, но ничего не услышал. Под ней была рассыпавшаяся пудра, имевшая аромат еще недавно живой женщины.

Вещи Риты выглядели типичными для нее — одна тонкая лайковая перчатка, дорогие часы без стрелок, разноцветные носовые платки, шпильки, булавки, пустые баночки, тюбики кольдкрема, пачка продуктовых карточек и паспорт. Все было усыпано пудрой.

Я подобрал паспорт с фотографиями куда более молодых Риты и Алека. Алек выглядел здоровым и уверенным, на его губах играла улыбка. Рита в шляпке-колоколе казалась наивной девушкой. «Подателя сего сопровождает его жена, Маргарита Дюлейн Уэйнрайт, родившаяся 20 ноября 1897 года в Монреале, доминион Канада…»

Значит, Рите было сорок три года, а не тридцать восемь, как она утверждала. Не то чтобы это имело значение… Я положил назад паспорт и шкатулку и закрыл ящик.

Миссис Гроувер кашлянула.

— Доктор, я говорила, что здесь никого не было. Но один человек подходил к дому и скандалил, пока Марта его не прогнала.

— Кто?

— Этот ужасный Уилли Джонсон, пьяный вдребезги.

К этому времени упоминания о мистере Джонсоне начали меня раздражать.

— Он говорил, что профессор Уэйнрайт что-то украл у него, — продолжала миссис Гроувер, — а потом направился к садовому сараю с другой стороны гаража. Думаю, он все еще там. Мы не хотели звонить в полицию из-за такой мелочи. Не могли бы вы что-нибудь предпринять?

— Предоставьте это мне, сестра. Я с ним справлюсь.

Спустившись, я прошел через гостиную, где портрет Риты приветствовал меня полуулыбкой, и столовую в кухню, откуда спустился на задний двор.

С субботнего вечера дождя не было. За чахлой травой обширная полоса сырой красноватой почвы тянулась к Прыжку Влюбленных. Геометрические узоры белой галькой обозначали контуры тропинки к утесу. На земле все еще виднелись четкие отпечатки ног двух любовников, которые не вернулись назад.

Вдалеке, среди сверкающей на солнце голубой воды, лениво двигался серый траулер. С моря дул легкий бриз.

— Эй! — внезапно послышался чей-то голос.

Со стороны сарая возле теннисного корта ко мне приближался мистер Уилли Джонсон.

Он шел с преувеличенной осторожностью, словно подкрадываясь. Широкополая шляпа была натянута почти до бровей; под ней, в попытке сфокусировать зрение вдоль линии носа, бегали налитые кровью глаза. Из кармана пиджака торчало горлышко бутылки, опустошенной по крайней мере наполовину. Остановившись на некотором расстоянии, мистер Джонсон указал на меня пальцем и заговорил хриплым голосом:

— Я видел ужасные сны.

— Вот как?

— Ужасные сны, — повторил мистер Джонсон. — Я видел их всю ночь. Кое-кто за это заплатит.

— Вы заплатите за это сами, если не перестанете пить.

Но мистера Джонсона это не интересовало.

— Я видел, — продолжал он, — императора Нерона, который судил меня. Он курил сигару за полкроны, а рядом были связанные люди, покрытые смолой, чтобы ему было удобно их поджигать. В жизни не видел такой страшной рожи! Позади стояли гладиаторы с мечами и трезубцами. Он склонился вперед и сказал мне…

Мистер Джонсон сделал паузу, чтобы откашляться, но предпочел другое средство прочистить горло. Достав из кармана бутылку, он вытер рот рукавом, отмерил глазами содержимое, держа бутылку на свету, и поднес ее ко рту.

В этот момент кое-что произошло.

Глава 13

Уже несколько секунд я слышал тарахтение, предполагающее близость какого-то легкого транспортного средства с мотором. Я не стал выяснять, что это, так как отлично это знал. Должен признаться, это вызвало во мне ощущение неминуемой катастрофы, наподобие того, которое вызвало у капитана Крюка приближение крокодила с часами внутри.[22]

Но я не догадывался о масштабах надвигающейся катастрофы.

Невидимый экипаж тарахтел все ближе за углом дома позади меня. Мистер Уилли Джонсон, все еще держа бутылку около рта, опустил один глаз, дабы посмотреть на источник звука.

Думаю, я еще никогда не видел такого ужаса ни на одном человеческом лице, как тот, что появился на лице мистера Джонсона. Не могу утверждать, что его волосы встали дыбом, так как он был в шляпе, но в данном случае готов признать этот феномен. Страх полностью парализовал его. Зрелище было настолько жутким, что я обернулся.

В приближающейся инвалидной коляске находилась знакомая и в то же время незнакомая фигура. На лысой голове ее обладателя громоздилось нечто, впоследствии представленное лавровым венком. Это сооружение держалось крепко, как шляпа-котелок на букмекере, а два его кончика торчали в стороны наподобие рожек.

Вокруг бочкообразной фигуры обвивалось складками, как скверно завязанный бинт, белое шерстяное одеяние с пурпурной каймой. Оно оставляло обнаженным только правую руку, декорированную сверкающим на солнце украшением из бронзы. На ногах, упирающихся в подножку коляски, были сандалии, а большой палец правой ноги был перевязан. Широкая физиономия со съехавшими на кончик носа очками и сигарой во рту выражала неописуемую злобу.

Последовавшие события были несколько хаотичными.

Дикий вопль Уилли Джонсона, вероятно, слышали даже на борту траулера. Какое-то время он оставался неподвижным, потом снова завопил и швырнул бутылку в видение, приближавшееся к нему со скоростью около двадцати миль в час.

Сказать, что Джонсон пустился бегом, было бы чересчур мягко. Поравнявшись с велосипедом, он вскочил на него на бегу. Человек и велосипед слились в одно целое за долю секунды.

Но мое внимание привлекало другое.

Когда в голову запускают наполненной до середины бутылкой виски, это способно лишить хладнокровия даже благороднейшего из римлян.

Бутылка просвистела мимо головы сэра Генри Мерривейла и упала между суперинтендентом Крафтом и Полом Феррарсом, когда они выбежали из-за угла дома. Феррарс, через руку которого был переброшен комплект одежды, споткнулся о нее.

Г. М. инстинктивно поднял руки, прикрывая лицо. Рычаг управления, брошенный на произвол судьбы, вынудил коляску сделать поворот и устремиться прямиком к краю утеса.

— Ради бога, поворачивайте! — крикнул Феррарс. — Иначе свалитесь с обрыва!

Г. М. спасли только мягкая почва и собственный вес. Подпрыгивающая коляска оставляла за собой две глубокие колеи. Костыль выпал у него из руки. Мотор закашлялся и смолк. Коляска сделала последний рывок и остановилась, увязнув в сырой земле на самом краю скалы. Ноги в сандалиях повисли над обрывом.

Под теплыми лучами солнца воцарилась тишина.

Паузу нарушил Феррарс. Взяв за подтяжки висящие у него на руке брюки, он изо всех сил хлопнул ими оземь.

— Это уж слишком! — заявил он.

— Что вы делаете с моими штанами? — сердито проворчала фигура, неподвижно сидящая в коляске лицом к морю. — Я не могу повернуться, но слышу, что вы что-то с ними делаете!

— Ничего в сравнении с тем, что я хотел бы сделать с вами, — сдержанно отозвался Феррарс. — Слушайте, Аппий Клавдий,[23] если вы решили покончить с собой, почему бы вам не взять револьвер и не проделать это наверняка? Я больше не могу выносить ваших выходок!

— Не двигайтесь, сэр! — в ужасе крикнул суперинтендент Крафт.

— Это я могу охарактеризовать как совет законченного тупицы, — заявил Г. М. — Что, по-вашему, я собираюсь сделать — шагнуть вперед и полететь?

— Я только имел в виду…

— Швырять в людей бутылками с виски! — продолжал сердитый голос, обращаясь к морю. — Стоит выйти из-за дома, как вам прямиком в физиономию бросают бутылку! Знаете, сынок, в этой чертовой дыре бесятся не только собаки, но и люди. Как насчет того, чтобы принять какие-то меры, когда забава подошла к концу? Вы собираетесь оставить меня сидящим здесь, как король Канут,[24] или оттащите назад?

Суперинтендент с сомнением посмотрел на него:

— Не знаю, рискнем ли мы оттащить вас, сэр.

Фигура в тоге воздела обе руки к лавровому венку и крепче натянула его на голову.

— Лично меня ничего не восхищает более, чем морской пейзаж, — продолжал Г. М. — Признаю, что он великолепен. Но я не могу избавиться от ощущения, что через двое суток он понемногу начнет приедаться. К тому же как быть, если мне понадобится в уборную? Черт побери, почему вы не можете оттащить меня?

Мы подошли к увязшему креслу. Г. М. не мог дотянуться до рычага, который, будучи направлен вперед, торчал над обрывом.

— Ну, сэр, — сказал Крафт, — вы увязли в земле почти по самые оси. Мы не в состоянии просто оттащить коляску — сначала нужно ее выдернуть. Но если мы это сделаем, вы можете свалиться с обрыва. — Он задумался. — Не могли бы вы как-нибудь изогнуться и вылезти сами?

— Изогнуться? — повторил Г. М. — Хороший совет, нечего сказать! Кто я, по-вашему, — чертова змея? Не могли бы вы оба перестать пороть чушь и придумать для разнообразия что-нибудь практичное?

— В конце концов, — утешил его Крафт, — даже если бы вы свалились, ничего страшного не произошло бы. Сейчас-высшая точка прилива, и вы бы просто упали в воду.

Затылок Г. М. начал багроветь.

— У меня есть предложение, — сказал Феррарс.

Медленно и осторожно Г. М. вытянул в сторону шею и часть туловища, чтобы видеть нас. Лавровый венок щеголевато съехал на ухо, в углу рта торчала сигара. Во взгляде, устремленном на художника, светилось глубочайшее подозрение.

Губы Феррарса подергивались — он с трудом удерживался от смеха. Ветер ерошил его светлые волосы, а зеленоватые глаза смотрели отнюдь не простодушно. Все еще держа за подтяжки брюки Г. М., он похлопывал ими по земле.

— Я скажу вам, что мы можем сделать, — продолжал Феррарс. — Нужно раздобыть веревку для сушки белья и привязать его к коляске.

— Неплохая идея, сэр! — одобрил Крафт.

— Тогда мы сможем дергать коляску сколько угодно. Он не обязательно упадет.

— Больше всего мне нравится слово «не обязательно», — заметил Г. М. — Оно так утешает. Но, хотя вам это может показаться странным, я предпочитаю плавать не привязанным к инвалидной коляске с мотором весом в двести фунтов. Вы, ребята, способны изобретать трюки, которые могут посрамить самого Гудини.[25]

— Мы не позволим вам упасть, — заверил его Крафт. — Если вы отказываетесь, то что еще вы можете предложить?

— Не знаю! — огрызнулся благородный римлянин, стуча кулаком по подлокотнику коляски. — Я только прошу вас хотя бы немного использовать качество, которое Господь даровал ассирийским обезьянам…

— Осторожно, сэр! — крикнул Крафт, когда коляска накренилась на два дюйма.

Г. М. выплюнул сигару с такой силой, что она взвилась в воздух, прежде чем полететь вниз. Потом, снова изогнув шею, он заметил меня.

— Если это доктор Кроксли, не могли бы вы объяснить старику, почему этот парень кидался в меня бутылками? Насколько я помню, вчера я дал ему десять шиллингов. Вот как бывает. Вы даете человеку десять шиллингов, он покупает на них виски, а потом кидает бутылку вам в физиономию. Очевидно, здесь такие понятия о благодарности.

— Должно быть, Джонсон принял вас за императора Нерона.

— За кого он меня принял?

— Вчера вечером он смотрел «Камо грядеши»[26] или какой-то фильм вроде этого, и Нерон застрял у него в голове. Вы сами видели, как его почти парализовало, когда вы выехали из-за угла.

К моему удивлению, Г. М. выглядел умиротворенным.

— Ну что ж, возможно, между нами есть некоторое сходство, — согласился он. — Ведь я говорил вам, что Феррарс пишет мой портрет в виде римского сенатора?

— Да, — кивнул Феррарс. — И это еще одна проблема. Если мы вытащим вас отсюда…

— То есть как это «если»?

— Именно это я и сказал. Если мы вытащим вас отсюда, вы должны обещать облачиться в свою одежду, как цивилизованный человек, а также раз и навсегда вылезти из этой чертовой коляски. Иначе мы оставим вас торчать здесь, пока вы не превратитесь в статую.

— Как, во имя Саганы, я могу вылезти из коляски? Я же инвалид!

— Чепуха, — возразил Феррарс. — Утром доктор снял лубок и сказал, что вы вполне можете ходить, только осторожно ступая правой ногой.

Г. М. снова воздел руки к лавровому венку.

— Некоторые люди, — заметил он, — считают, что можно поддерживать элегантную и остроумную беседу, наполовину вися над обрывом. Вероятно, вы или Джордж Бернард Шоу[27] на это способны, но только не я. Говорю вам прямо, сынок: я чувствую себя как в третьем эпизоде «Опасностей Полины»[28] и теряю самообладание. Вы собираетесь вытащить меня отсюда или нет?

— А вы обещаете надеть ваш костюм?

— Хорошо, обещаю! Только…

— Осторожно, сэр! — снова крикнул Крафт.

— Нам не хватает только хорошего эффектного оползня, — продолжал Г. М. — Говорю вам, я чувствую, как эта штука движется подо мной! Люди, способные поступать так, как поступаете со мной вы, могли бы отравить молоко для младенца и украсть пенни у слепого.

Феррарс удовлетворенно кивнул. Хлопнув последний раз по земле брюками Г. М., откуда посыпались монеты и выпала связка ключей, он положил всю одежду на землю и повернулся ко мне:

— Пошли, доктор. В кухне должна быть веревка для сушки белья.

Хотя Марты в кухне не оказалось, мы нашли веревку в одном из нижних ящиков шкафа. Привязав тело Г. М. к спинке коляски, мы начали тянуть ее под аккомпанемент сыпавшейся на нас отборной ругани. В один скверный момент коляска сильно накренилась, но нам удалось ее выпрямить. Отвязывая Г. М., мы ощущали легкую тошноту.

Лучше всех чувствовал себя сам благородный римлянин. Величественно поднявшись с коляски и преувеличенно хромая на правую ногу, он повернулся в разные стороны. Являя собой весьма выразительное зрелище на фоне горизонта, в колыхаемой ветром тоге. Г. М. произвел неотразимое впечатление на двух рыбаков, проплывающих в лодке внизу. Бросив полный ненависти взгляд на Феррарса, он начал подбирать свою одежду, когда из задней двери вышла Марта.

Мне казалось, старую служанку ничто не способно удивить. Но, передавая сообщение, она с испугом посматривала на Г. М.

— Скотленд-Ярд просит к телефону суперинтендента Крафта.

На залитом солнцем утесе воцарилась мертвая тишина.

— Значит, телефон исправили? — спросил я наконец.

— О да, — проворчал Г. М. — И теперь мы, возможно, услышим новости о шутнике, который перерезал провода. Пошли!

Феррарс протянул ему костыль, и мы направились к дому, где прошли в гостиную через кухню и столовую. Недалеко от радиоприемника, по которому в субботу вечером четыре человека слушали «Ромео и Джульетту», стоял телефон. Солнце освещало противоположную сторону бунгало, и комната выглядела мрачно. Пока мы садились, Крафт взял трубку.

— Да, — сказал он. — Говорите. — Телефон, казалось, давился от смеха. Здоровый глаз Крафта устремился на Г. М. — Да, он сейчас здесь. Сидит рядом со мной.

Г. М. с трудом выпрямился.

— Кто это? — осведомился он.

— Старший инспектор Мастерс. — Крафт прикрыл рукой микрофон. — У вас есть для него какое-нибудь сообщение?

— Да. Скажите этому грязному псу: я надеюсь, что он подавится.

— Сэр Генри передает вам свои наилучшие пожелания, старший инспектор… Что-что? Разумеется, я трезв!.. Да, его палец гораздо лучше… Нет, не могу сказать, что он наслаждается отдыхом.

— Два дня подряд меня чуть не убивают, а он спрашивает, наслаждаюсь ли я отдыхом! Дайте мне поговорить с этим занудой!

Крафт снова прикрыл микрофон.

— Вы слишком взбудоражены, сэр. А кроме того… они нашли это.

По телефону говорили долго, хотя мы не могли разобрать ни слова. Остальные молчали. Феррарс откинулся на спинку кресла, скрестив ноги в грязных фланелевых брюках и сунув руки в карманы серого свитера. Ворот его рубашки был расстегнут, демонстрируя вздрагивающий кадык. Он смотрел на висящий над камином портрет Риты, и в его взгляде светилась жалость. Потом он закрыл глаза.

Лицо суперинтендента Крафта стало неподвижным, как его стеклянный глаз. Достав из внутреннего кармана записную книжку и карандаш, он положил книжку на телефонный столик и начал быстро писать. Наконец Крафт вздохнул, произнес слова благодарности и положил трубку. Когда он повернулся, его лицо было мрачнее обычного.

— Ну, сэр, — со вздохом признался суперинтендент, — похоже, вы были правы.

— Конечно прав, сынок.

— И может быть… — Крафт посмотрел на меня, — доктор тоже был прав.

— Прав насчет чего? — спросил Феррарс, открыв глаза.

— Говорите, сынок! — нетерпеливо сказал Г. М. — Я гощу в доме этого парня и знаю его. Он не станет болтать.

Крафт заглянул в записную книжку.

— Вы когда-нибудь слышали о театральном буклете под названием «Спотлайт»?

— Разумеется. Это рекламное издание для актеров.

— Полиция нигде не могла найти фотографию Барри Салливана, но в офисе «Спотлайта» обнаружился старый снимок. Этим утром они отнесли его в американское консульство на Гроувнор-сквер. — Крафт смотрел на наконечник своего карандаша. — В консульстве нет сведений ни о каком Барри Салливане. Но одна из девушек в американском паспортном отделе сразу его узнала. У них имеются его фотография и отпечаток правого большого пальца — это новая военная мера, — так что мы достаточно легко можем это проверить. Настоящее имя «Барри Салливана» — Джейкоб Мак-Натт. Он родился в 1915 году в Литл-Роке, штат Арканзас. Я записал все данные. — Крафт постучал по записной книжке. — Может быть, вы читали в газетах, что американский лайнер «Вашингтон» прибывает в Голуэй на этой неделе?

— Да, — ответил я. — Алек Уэйнрайт упоминал об этом.

— Чтобы забрать американцев и их семьи, которые хотят вернуться в Соединенные Штаты?

— Да.

— Джейкоб Мак-Натт, он же Барри Салливан, — медленно произнес Крафт, — вместе с женой зарезервировал место на «Вашингтоне» некоторое время назад.

В голове у меня начали складываться смутные очертания истинной картины событий.

— С женой? — переспросил Феррарс. Крафт кивнул.

— Мы не смогли раздобыть фотографию миссис Уэйнрайт, — объяснил он. — Но один из джентльменов в американском консульстве узнал ее по описанию. «Женой» была Рита Уэйнрайт. Он должен был это знать, так как выдавал ей визу в Штаты.

Я поднялся со стула, но снова сел.

— У нее был британский паспорт, выданный на имя Риты Дюлейн Мак-Натт. А внизу стояло официальное примечание: «Жена американского гражданина». Согласно американскому закону, англичанка, которая выходит замуж за американца, не принимает гражданство мужа. Она сохраняет собственный паспорт.

— Но Рита не вышла замуж за Салливана! — возразил я. Крафт фыркнул.

— Она заключила с ним брак, так как должна была получить этот паспорт.

— У Риты был другой паспорт! Я видел его в ящике туалетного столика наверху!

— Он был для нее бесполезен. Понимаете, доктор, корабль должен забрать только американцев и их семьи. К тому же, если Рита намеревалась исчезнуть и начать новую жизнь, она должна была обзавестись и новой личностью. Поэтому ей пришлось под фальшивым предлогом получить новый паспорт.

— Послушайте, доктор, — терпеливо заговорил Г. М. — Все происходило у вас на глазах, но вы этого не замечали. Эти двое, Рита Уэйнрайт и Барри Салливан, никогда не намеревались убивать себя. «Самоубийство по сговору» было тщательно спланированной фальшивкой, разыгранной так ловко, что, по-своему, вызывает у меня восхищение! Оно должно было обмануть не только Алека Уэйнрайта, но и всю Англию.

Рита считала это единственным выходом. Она любила мужа и не хотела причинить ему боль, но отказаться от любовника тоже не могла. Поэтому ее истеричная романтическая натура приняла план, который, как ей казалось, решал все проблемы. Она не могла просто убежать с Салливаном. Но если бы муж и весь мир считали их мертвыми, им было бы не о чем беспокоиться. Очаровательная и весьма характерная идея, как увернуться от ответственности. Неужели вы еще не поняли?

Глава 14

— А если не поняли, — добавил Г. М., — то постарайтесь вспомнить. — Машинально он стал нащупывать карман с портсигаром, но обнаружил только тогу и с отвращением посмотрел на нее. — Рита Уэйнрайт 22 мая пришла в вашу приемную в крайнем возбуждении. Она хотела, чтобы вы что-то для нее сделали. Каковы были ее первые слова, обращенные к вам? «Я поссорилась с моим солиситором. Естественно, ни один священник никогда этого не сделает. И я не знаю ни одного мирового судью. Вы должны…» И она оборвала фразу. Это правда?

— Да, — кивнул я.

— А для чего требуется рекомендация лично знакомого врача, юриста, священника или мирового судьи?

— Для паспорта, — ответил Феррарс, выпрямившись в кресле.

Передо мной живо предстал образ Риты в моем кабинете, с алыми ногтями и испуганными глазами, пытающейся сказать мне что-то. «Все так запуталось, — слышал я ее голос. — Вот если бы Алек умер…» А потом беглый взгляд на меня, проверяющий, как я воспринял ее реплику.

Тем не менее я продолжал протестовать:

— Говорю вам, это фантастично! Чем бы они зарабатывали на жизнь? У Салливана не было практически ничего, да и у Риты не было своих денег.

— Если помните, — сказал Г. М., — вы задали ей тот же вопрос. И это ее нисколько не обеспокоило, сынок. Потому что у нее имелся ответ. Как насчет бриллиантов?

Его взгляд устремился к портрету Риты над камином. Впервые я перестал сосредотачиваться на ее улыбающемся лице, вспомнив, что, как я указывал в этих записках, Феррарс рисовал ее в бриллиантовом ожерелье на шее и бриллиантовых браслетах на запястьях. Теперь нарисованные бриллианты словно подмигивали мне.

— Вы сами, — продолжал Г. М., — рассказывали мне, как профессор Уэйнрайт любил увешивать жену бриллиантами. Скоро драгоценности запретят вывозить из страны, но пока что они служат выгодным товаром для продажи.

— Но Алек Уэйнрайт практически разорен, — возразил я. — Очевидно, эти бриллианты — все, что у него оставалось. Рита никогда бы не забрала их без…

— Практически разорен, — пробормотал Г. М. — Угу. А она об этом знала?

Правда — беспощадная штука.

— Ну… если подумать, нет. Алек сам говорил мне об этом.

— Он вел свой бизнес строго конфиденциально?

— Да.

— И жена считала его состоятельным человеком?

— Очевидно.

— Давайте проясним этот вопрос до конца, — сказал Г. М. — Кто-нибудь знает, где хранились эти бриллианты?

— Я могу вам ответить, — вмешался Феррарс. — Фактически я говорил вам вчера вечером. Рита хранила их в большой шкатулке из слоновой кости наверху, в своей спальне. Шкатулка открывается маленьким ключом, похожим на ключ от американского замка, но меньшего размера, с выгравированными на нем именем «Маргарита» и двойным узлом.

Г. М. с неудовольствием посмотрел на меня.

— Муж, конечно, о многом подозревал, — сказал он. — Это доказывает каждое процитированное вами его слово в субботу вечером. «Убить меня! Вижу, вы совсем не знаете мою жену. Нет, убивать меня они не собираются. Но я могу сказать вам, что они планируют». Но Алек слегка ошибался, не предвидя трюк с фальшивым самоубийством. Он думал, что они просто собираются сбежать. Вспомните, что произошло. Вы вернулись с утеса и сообщили ему, что пара бросилась в море. Это ошеломило его. Он закричал, что не верит этому. А потом он побежал наверх и сказал, когда спустился: «Ее одежда на месте, но…» — после чего протянул маленький ключ. Это означало, тупоголовые вы мои, что бриллианты исчезли.

Последовало молчание.

Феррарс, медленно покачивая головой, смотрел в основном на ковер. Один раз он бросил взгляд на портрет, и его костлявый подбородок сразу напрягся.

— Вы хотите сказать, — заговорил он, — что мистер Уэйнрайт собирался позволить им забрать бриллианты?

— Конечно.

— Хотя у него самого почти не осталось денег?

— Бывают такие люди, сынок. — Голос Г. М. звучал виновато. — Судя по всему, Алек Уэйнрайт — один из них. Можно ли удивляться, что он чувствует себя больным, усталым и испытывает отвращение к миру?

С каждой новой деталью становилось все труднее оспаривать версию Г. М. К тому же было невозможно подвергать сомнению показания консульства, предъявившего копии паспортов и визы.

Но даже если все происходило именно так, было ли необходимо рвать и метать, вспоминая о Рите? Как заметил Г. М., это было абсолютно характерно для нее. Она приносила в мир разрушение, но ее намерения были добрыми. Она едва не убила Алека, но это не входило в ее планы. Воздавая должное Алеку, следует ли непременно порицать Риту?

— Что касается миссис Уэйнрайт и Салливана — будем называть его так, — то становятся понятными их действия, — продолжал Г. М. — Рита получила новый паспорт. Салливан пригнал сюда свою машину и спрятал в студии, чтобы они могли ускользнуть, когда трюк сработает.

— Ускользнуть, сэр? — переспросил суперинтендент Крафт.

— Разумеется. Сначала в Ливерпуль, а потом, избавившись от автомобиля, в Ирландию и Голуэй. Далее, им пришлось уничтожить все свои фотографии. Почему? Потому что вскоре они собирались фигурировать в качестве жертв ужасной трагедии. Газеты начали бы охоту за их снимками.

— Понятно, — задумчиво промолвил Крафт. — Они не могли допустить, чтобы кто-то из американского консульства или британского паспортного бюро увидел фотографии в газете и сказал: «Никакие это не миссис Александер Уэйнрайт и мистер Барри Салливан. Это мистер и миссис Джейкоб Мак-Натт, которые сейчас плывут в Америку».

Г. М. развел руками.

— Если вам мало доказательств, — обратился он ко мне, — подумайте о происшедшем в субботу вечером. Кто выбрал этот вечер, когда у горничной был выходной? Рита Уэйнрайт. Кто уволил садовника Джонсона, потому что он всюду совал нос? Рита Уэйнрайт. Кто наложил вето на предложение мужа пригласить других гостей и настоял, чтобы присутствовали только четверо? Рита Уэйнрайт. Наконец, какое время любовники выбрали для их драматического фокуса-покуса? Естественно, девять часов. А почему? Потому что Алек Уэйнрайт — фанатик радионовостей. Как только успокаивающий голос Джозефа Маклауда или Элвара Лидделла звучит в эфире, он становится глух и слеп ко всему остальному. Никто не стал вмешиваться, когда пара вышла из комнаты. Муж был слишком занят, а гость — слишком смущен.

Уверяю вас, тогдашнее поведение Риты не было игрой. Вся эта чрезмерная эмоциональность была для нее столь же реальной, как будто она действительно собиралась покончить с собой. Она с искренней нежностью гладила волосы на голове мужа и плакала настоящими слезами.

В каком-то смысле, ребята, Рита прощалась с жизнью. Она отрезала прошлое острым ножом. Если хотите, можете назвать это высокопарной чепухой, но Рита так не считала. Она выходит из дома, и красавчик Салливан, слегка нервничающий из-за того, что они уносят с собой бриллианты стоимостью пять или шесть тысяч фунтов, идет следом.

Г. М. нахмурился и прочистил горло. Феррарс зажигал трубку. Пламя спички осветило его худые запястья и впадины под скулами.

— Скажите мне вот что. — Он задул пламя, и кошачья улыбка мелькнула под его длинным носом. — Этот Барри Салливан, или Джейкоб Мак-Натт, действительно любил Риту или его интересовали только бриллианты?

— Ну, я ни разу его не встречал. Судя но описаниям, особенно его жены…

— Вы имеете в виду Белл?

— Да. Рискну предположить, что имело место то и другое. Совесть не мешала ему делать то, что не следовало, — она только не позволяла ему наслаждаться этим. Но вернемся к их поведению в субботу вечером. Они выбегают из этой комнаты. А потом…

— Да, сэр? Что потом? — осведомился суперинтендент Крафт.

— Не знаю! — рявкнул Г. М. — Не имею ни малейшего представления!

Старик озадачен целиком и полностью. Очевидно, это его беспокоило. Закутавшись в тогу и забыв о больном пальце, Г. М. расхаживал перед камином туда-сюда. Сняв лавровый венок, он с отвращением посмотрел на него и положил на радиоприемник.

— Вот что нам известно, тупоголовые вы мои. Между девятью и половиной десятого эти двое отправились к Прыжку Влюбленных и там исчезли. Но они не прыгали и не собирались прыгать с утеса.

Крафт кивнул, хотя его лицо выражало сомнение.

— Есть только два возможных объяснения, сынок, — продолжал Г. М. — Либо они каким-то образом спустились со скалы, либо вернулись к дому, готовясь уехать в автомобиле Салливана.

Крафт резко выпрямился. Феррарс озадаченно посмотрел на меня, вынув трубку изо рта, но я мог только пожать плечами.

— Погодите! — сказал суперинтендент. — В таком случае как быть с убийствами, совершенными на краю утеса?

Г. М. скорчил гримасу:

— Ох, сынок! Неужели вы все еще думаете, что убийства были совершены на краю утеса?

— Я по-прежнему придерживаюсь этой версии.

— В таком случае она неверна.

Лицо Крафта помрачнело еще сильнее. Он постучал карандашом по записной книжке.

— Я бы хотел услышать доказательства, сэр.

— Ладно, попытаемся. — Г. М. подтянул тогу и повернулся ко мне: — Доктор, вы сидели здесь с профессором Уэйнрайтом. Задняя дверь дома была открыта. Между вами и открытой дверью была только вот эта тонкая вращающаяся дверь в кухню, — он указал на нее, — со щелью под ней, сквозь которую вы могли ощущать сквозняк. Правильно?

— Да.

— Если этих двоих застрелили на краю утеса, то там должен был дважды выстрелить браунинг 32-го калибра. Вы слышали выстрелы?

Я задумался.

— Нет. Но это ничего не доказывает. Погода была ветреной, и если ветер дул в противоположном направлении, то он мог отнести звуки в сторону…

— Но ветер не дул в противоположном направлении, черт возьми! Вы сами неоднократно говорили, что он дул вам в лицо, когда вы шли к утесу. Вы даже ощущали его в комнате. — Маленькие глазки Г. М. сверлили меня насквозь. — Как же вы могли не слышать выстрелы? А если кто-нибудь начнет болтать о глушителях, я иду спать.

Последовала длительная пауза.

Крафт снова постучал карандашом по книжечке.

— В чем состоит ваша идея, сэр?

— Вот в чем. Двое любовников думали, что они изобрели надежный способ доказательства своего самоубийства. Они осуществили его на практике, а потом отправились к своему автомобилю. Вероятно, они ушли в начале десятого. Но убийца настиг их, застрелил с близкого расстояния и столкнул тела в море.

— Хм, — произнес Крафт.

— Меня озадачивает не поведение убийцы. Он действовал вполне логично. Следующей ночью ему нужно было избавиться от автомобиля Салливана, чтобы никто не заподозрил никаких трюков со стороны любовников и происшедшее по-прежнему выглядело самоубийством по сговору. Поэтому он привел машину на Эксмур и утопил в зыбучем песке. Разве вы не помните, что Белл Салливан видела «два буклета, похожие на дорожные карты — один голубой, другой зеленый, — торчащие из бокового кармашка»?

— Ну, сэр?

— Это были не дорожные карты, а паспорта. Голубой британский и зеленый американский. Но Белл Салливан никогда не выезжала заграницу, поэтому не узнала их. — Фыркнув, Г. М. перебросил через плечо край тоги, с вызовом посмотрел на нас и снова сел. — Повторяю, — настаивал он. — Меня озадачивает поведение не убийцы, а жертв.

Феррарс постучал по зубам черенком трубки.

— Вы имеете в виду, что они пошли к утесу и не вернулись?

— Вот именно, сынок. Это ставит старика в тупик. Минуту назад я говорил, что они либо спустились с утеса к морю, либо каким-то образом вернулись назад, не оставив следов. Знаю, знаю! — Яростным жестом он заставил умолкнуть попытавшегося возразить суперинтендента. — Оба объяснения — сплошное очковтирательство.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно. Муха не могла бы спуститься или подняться по передней стороне утеса. Что касается следов…

— Я категорически утверждаю, — решительно прервал Крафт, — что с этими следами не было никаких фокусов. Миссис Уэйнрайт и мистер Салливан действительно пошли туда и не вернулись.

— Согласен, — кивнул Г. М.

— Послушайте! — запротестовал Феррарс. В его глазах, поблескивающих сквозь клубы табачного дыма, светилось не то злорадство, не то искреннее желание помочь. — Вы сознаете, что подобный вывод ставит вас в еще более худшее положение, чем раньше?

— Меня — безусловно, — проворчал Крафт.

— Сначала у вас был только убийца, который мог ходить по мягкой почве, не оставляя следов. Теперь у вас появились два летающих трупа. Или хуже того — мужчина и женщина, которые отправились к Прыжку Влюбленных и там исчезли, как мыльные пузыри, чтобы появиться где-то еще…

— Заткнитесь! — буркнул Крафт.

Феррарс прислонился головой к спинке кресла, выпустив кольцо дыма. На его шее обозначились жилы, а глаза поблескивали из-под полуопущенных век.

— Это интригует меня, — заметил он, медленно описав в воздухе круг черепком трубки.

— Спасибо, — отозвался Г. М. — Надеюсь, мы вас позабавили.

— Я говорю серьезно. — Черенок описал еще один круг. — Вы имеете в виду, что мы — блистательные умы, собравшиеся здесь, — не в состоянии решить проблему, созданную Ритой Уэйнрайт и Барри Салливаном? При всем уважении к ним, их нельзя было назвать гигантами интеллекта.

Суперинтендент Крафт, погруженный в раздумья, скрестив руки на груди, пробудился от размышлений, чтобы задать вопрос:

— Вы были близко знакомы с этими двоими, мистер Феррарс?

— Риту я знал довольно хорошо. — Взгляд Феррарса устремился на портрет. Он вставил трубку в рот, задумчиво попыхивая ею. — А Салливана встречал только один или два раза. Он казался мне смазливым недоумком. Не знаю, что в нем могла найти девушка вроде Молли Грейндж… — Лицо художника приобрело циничное выражение. — Впрочем, у него был один талант, который мог нравиться местной публике. Он чертовски хорошо разгадывал головоломки.

— Вот оно! — воскликнул я.

Все повернулись ко мне.

— Вот — что? — с подозрением осведомился Г. М.

— Я пытался вспомнить, когда и где слышал упоминание о головоломках в связи с Ритой и Салливаном. О них упомянул сам Алек. Приглашая меня сюда в ту памятную субботу, он сказал, что его жена и Салливан обожают головоломки и что вечером мы, возможно, ими займемся.

— Профессор Уэйнрайт оказался неплохим пророком, — усмехнулся Феррарс. — И он сдержал слово, как истинный джентльмен.

— Вероятно, он с легкостью разгадывал головоломки? — спросил Г. М.

— Да, пока не начал деградировать. Но математические задачки нагоняют на меня тоску. Знаете, какой-нибудь зануда по имени Джордж входит и говорит: «У меня в курятнике есть определенное количество куриц. Если я увеличил вдвое их число по сравнению с вчерашним и втрое с половиной по сравнению с числом куриц, которое было во вторник у моей тети Матильды, сколько куриц у меня сегодня?» Вам хочется ответить: «Ради бога, Джордж, не усложняй жизнь. Ты ведь отлично знаешь, сколько у тебя куриц, верно?»

Феррарс снова выпустил облако дыма.

— Но это не математическая головоломка — тут требуется подлинное воображение. То, что изобрел не слишком умный Салливан, мы должны разгадать с помощью простого процесса обследования следов.

— Простого! — простонал Г. М. — Ох уж эта самоуверенная молодежь!

— Я настаиваю на своем. Нашему мистеру Салливану… — Феррарс наморщил нос, — не удастся одержать надо мной верх. Если маэстро признает, что оказался в тупике… — он кивнул в сторону Г. М., — я намерен попытать счастья. Что вы об этом думаете, суперинтендент?

Крафт все еще размышлял о чем-то. Он поднял взгляд, но словно сдерживал себя, скрестив руки на груди.

— Ну, джентльмены, могу ответить вам коротко и ясно, что я думаю. Я по-прежнему не убежден, что убийства вообще имели место.

Глава 15

Это вызвало небольшой взрыв. Хотя Г. М. и я запротестовали, на Крафта это не произвело впечатления. Он поднял руку, призывая к молчанию.

— Какими фактами мы располагаем теперь? — осведомился суперинтендент. — Признаю, сэр Генри доказал, что эти двое намеревались сбежать в Америку.

— Премного благодарен, сынок.

— Но при этом он пытается вывернуть все дело наизнанку, утверждая, что их не застрелили на краю утеса. Где же их тогда застрелили?

— Откуда мне знать? — проворчал Г. М. — Может быть, в этом частном борделе в так называемой студии. Может быть, в одной из пещер на берегу. Этот парень, — он кивнул в сторону Феррарса, — голосует за пещеры.

— И вы называете это доказательством, сэр?

— Может, и нет. Но…

— Но я должен иметь доказательства, — вполне логично указал суперинтендент. — И, насколько я понимаю, подлинные доказательства в этом деле не претерпели никаких изменений со вчерашнего дня.

— Вы имеете в виду, что они все-таки покончили с собой?

— Почему бы и нет? Даже если они собирались бежать…

— Хоть в этом вы не сомневаетесь?

— Подождите. Я думаю о вопросе, который задал вам вчера. Кому могло понадобиться убивать их, если они собирались сами убить себя? Вы ответили, что это не имеет значения, что они могли планировать самоубийство и в последний момент не решиться на него.

— Ну?

— Предположим, все произошло с точностью до наоборот. Они планировали сбежать с бриллиантами старого джентльмена, но в последний момент миссис Уэйнрайт, которая явно была движущей силой во всем предприятии, не хватило на это духу. Доктор Кроксли говорил нам, и вы согласились, что она очень любила мистера Уэйнрайта. Возможно, я мало знаю о женщинах, но слова «Лучше бы мне умереть!» кажутся мне правдивыми.

— Угу. Ну и что?

— Миссис Уэйнрайт передумала. Она привела Салливана на край утеса и застрелила его, а потом себя. Позднее доктор Кроксли, который не мог вынести мысли о ней в связи с двойным самоубийством, забрал оружие с утеса и унес его — как мы думали вчера.

Итак, мы снова к этому вернулись. Снова протестовать казалось мне бессмысленным. Но на сей раз Г. М., похоже, был на моей стороне.

— Есть одна маленькая деталь, — виновато заговорил он, — о которой мне не хотелось напоминать. Только природная извращенность заставляет меня сделать это. В воскресенье вечером кто-то отвез машину Салливана на Эксмур и утопил ее в зыбучем песке. Вы об этом забыли?

Улыбка Крафта контрастировала с неподвижным глазом.

— Нет, сэр, не забыл. Но один человек вчера признался нам, что знает каждый уголок Эксмура. Наверняка он знал, где лучше всего избавиться от автомобиля. Прошу прощения, доктор, но что вы делали в воскресенье вечером?

Мне понадобилось несколько секунд, дабы осознать, что он имеет в виду. Возможно, я слишком туп, но это звучало настолько нелепо, что просто не доходило до ума. Только когда все трое посмотрели на меня, и Феррарс расхохотался, я понял, в чем дело. Несомненно, Г. М. посвятил художника во все подробности происшедшего.

— Знаете, доктор, — заметил Феррарс, подойдя к камину, чтобы выбить трубку, — я мог бы в это поверить. Именно такого дурацкого рыцарства можно ожидать от вас.

Должно быть, я являл собой жалкое зрелище, так как Г. М. быстро сказал:

— Спокойно, доктор! Помните о вашем сердце!

— Я хорошо представляю его занимающимся этим под покровом ночи, спасая доброе имя леди, — продолжал Феррарс. — Уничтожающим доказательство того, что она собиралась сбежать с Салливаном.

Боюсь, какое-то время я только пыхтел от возмущения.

— Что бы я ни сказал, — наконец заговорил я, — вы все равно этому не поверите. Но неужели вы думаете, что любой, в ком есть хоть капля порядочности, оставил бы миссис Салливан кричать в машине, погружающейся в зыбучий песок?

— Разве молодая леди пострадала? — спросил Крафт. — Я что-то этого не припоминаю.

— Я тоже, — согласился Феррарс. Я понимал, что он говорит так только из озорства. Под его длинным носом вновь мелькнула усмешка. — Я бы сказал, что с Белл обошлись весьма мягко. Мне бы не проделать это лучше.

— Ее привезли назад, — продолжал Крафт, — хотя убийца, скорее всего, оставил бы ее на пустоши в тумане, не слишком заботясь, простудится она или нет. Когда она очнулась, то обнаружила себя в комнате над студией. Что скажете, сэр Генри?

Г. М., казалось, не слушал. Он склонился вперед в кресле, опершись локтем о колено и подперев кулаком подбородок. Если бы не очки, он бы напоминал не столько императора Нерона, сколько Марка Туллия Цицерона,[29] обдумывающего речь в сенате.

— Обнаружила себя снова в студии… — рассеянно пробормотал Г. М. — Проклятие! — Он встрепенулся и поправил съехавшие очки. — Прошу прощения, сынок. Старик временами становится туповатым. В какой грязной работе доктора обвиняют теперь?

— Я не обвиняю его и даже ни на что не намекаю, — солгал Крафт. — Я только спросил, где он был в воскресенье вечером.

— Черт бы вас побрал, сэр! Я был дома!

— Понятно. А когда вы легли спать, доктор?

— Очень рано. До девяти. Очевидно, накануне я слишком переутомился.

— После этого времени вас кто-нибудь видел?

— Ну… нет. Меня никто не беспокоил.

— Значит, вы не могли бы доказать, что были дома, если бы в этом возникла необходимость?

Я вцепился в свой воротник.

— Теперь я скажу вам, как обстоит дело, — серьезным тоном продолжал Крафт, указывая на меня карандашом. — Я пытался быть сдержанным, но вы не оставляете мне выбора. Кто-то убрал оружие с места самоубийства и избавился от автомобиля, чтобы защитить честь миссис Уэйнрайт. Предупреждаю вас, доктор, завтра утром на дознании у вас будут неприятности. И их причиню я. — Он повернулся к Г. М.: — Разве вы не понимаете, сэр, что мне нужны только доказательства? Представьте мне хоть одно доказательство, что они не убивали себя! Вы утверждали, что они изобрели способ летать по воздуху или идти не оставляя следов…

— Я все еще это утверждаю.

— Тогда как они это проделали?

— Знаете, — Г. М. тяжко вздохнул, — у меня всегда было название для этого.

— Для чего, сэр?

— Для ситуации такого рода. Я называл это дьявольской извращенностью всего в целом. А за то, что мы оказались в этой неразберихе… — Г. М. сердито повернулся ко мне, — можете благодарить вашего друга, чрезвычайно убедительного оратора мистера Стивена Грейнджа. Он лучше всех солиситоров, с которыми я встречался, умеет отравлять умы полицейских.

— По-моему, сэр Генри, мистер Грейндж единственный, кто рассуждал здраво, — возразил Крафт. — И он имеет влияние на коронера.

— Не сомневаюсь. Завтра доктор Кроксли окажется в кутузке, или я голландец. Вот почему я должен сидеть и думать. — Г. М. окинул нас мрачным взглядом, будто римский борец перед выходом на арену. — Больше ничего не остается. Мне нужно разгадать этот трюк с левитацией.[30]

— При моей скромной помощи, — добавил Феррарс. — У меня есть предложение. Думаю, я могу разгадать его для вас теперь же.

— Вы? — отозвался Г. М. с презрительной усмешкой, словно его молодой друг был червяком, обретшим дар речи.

— Не слишком задирайте нос. Вы не единственный в мире способны наслаждаться забавными делами.

— Разумеется. Но я не имел в виду забавные дела вашего типа — с Белл Салливан или…

К моему удивлению, Феррарс густо покраснел. Хотя он развалился в кресле, постукивая по зубам черенком пустой трубки, в его фигуре ощущалось странное напряжение.

— Мой дорогой Коммод,[31] — сказал он, — между мною и Белл никогда ничего не было. Очевидно, вчера вечером я слишком много выпил и сболтнул лишнее. Прошу вас не упоминать об этом при Молли Грейндж.

— Почему?

— Считайте это моей причудой.

— Я не могу вас понять, — сказал Г. М. — Иногда вы говорите как отъявленный распутник, которому наскучил свет, а иногда — как молокосос, прибывший из Итона[32] на каникулы.

— Пока что я пытаюсь решить вашу проблему, — вежливо напомнил Феррарс. — Вы утверждаете, что наши друзья не могли спуститься с утеса на берег?

— Разумеется.

— А что, если они спустились на парашюте?

Г. М. сурово посмотрел на него:

— Не болтайте вздор, сынок. Терпеть этого не могу. Кроме того… — он почесал нос, — я уже об этом думал.

— По-вашему, это вздор? — осведомился Феррарс. — За последнее время мы видели немало удивительных трюков с парашютами. Не уверен, что можно открыть парашют и удержаться на нем, прыгая со сравнительно небольшой высоты в семьдесят футов, но почему это невероятно?

— Потому что я так говорю! — рявкнул Г. М., постучав себя по груди. — Такое было бы кое-как возможно для опытного парашютиста со специальным парашютом и приземлением на относительно ровную поверхность. Но какой шанс был у этих двоих, не имеющих ни опыта, ни, насколько нам известно, парашютов, прыгая на камни в темноте ветреной ночью? Нет, сынок, это не пойдет.

— Тогда как же это было проделано?

— Именно это мы собираемся выяснить. Пошли!

— Только не в этой одежде!

— Что в ней плохого, а? Вы ведь хотели рисовать меня в ней, хотя подозреваю, что таково ваше представление о забавной шутке. А если так…

— Это одеяние подходит для моей студии. Но я не хочу, чтобы вы расхаживали в таком виде по деревне. Черт возьми, что скажет старик Грейндж, услышав, что мой гость ходит по улицам в костюме древнего римлянина?

— Ну и что в этом такого?

Феррарс молча указал на принесенный им костюм Г. М.

Спустя двадцать минут мы стояли при бледном свете клонящегося к закату солнца, глядя на следы, оставленные Ритой Уэйнрайт и Барри Салливаном на дорожке, обрамленной белой галькой. Суперинтендент Крафт поглаживал подбородок со снисходительным видом игрока, у которого на руках одни козыри. Феррарс, как побитый пес, примостился на ступеньках у задней двери. Г. М., выглядевший куда пристойнее в обычном наряде, за исключением одного матерчатого шлепанца, склонился над следами так низко, как позволяло его брюхо.

— Ну, сэр? — не выдержал Крафт.

Г. М. поднял голову.

— Иногда вы до тошноты напоминаете мне Мастерса. Следы абсолютно подлинные. С ними не проделали никаких трюков.

— Именно это я вам и твердил.

Г. М. уперся кулаками в бока.

— Вы заметили, что упор делался на переднюю часть ступни? Как будто они бежали?

— Заметили, — сухо отозвался Крафт. — То, что они бежали, видно по длине шага. Но бежали не очень быстро — скорее спешили.

Г. М. огляделся вокруг.

— Не возражаете, сынок, если я пройду по следам? Это единственный участок, который остался нетронутым.

— Идите где хотите. Как я говорил вам, в полицейском участке у нас есть гипсовые слепки.

Г. М. двинулся по дорожке. Хотя с субботнего вечера дождей не было, его ноги увязали в мягкой почве. С осторожностью ступая на поврежденную ногу, он приковылял к Прыжку Влюбленных, шагнул на маленький, поросший травой пригорок и посмотрел вниз. У меня даже на таком расстоянии закружилась голова, но Г. М., по-видимому, высота ничуть не беспокоила.

— Нашли что-нибудь? — спросил Крафт.

Г. М. повернулся на фоне горизонта. Бриз с моря колыхал парусиновый пиджак. Его глаза скользили направо и налево, осматривая землю, испещренную следами ног, включая наши, и колеями от колес инвалидной коляски. Он долго смотрел на геометрические орнаменты белой гальки, потом указал на них похожей на ласт рукой:

— Это место выглядело безукоризненно аккуратным, покуда люди не начали здесь топтаться. Узоры из гальки достойны самого Евклида.[33] Галька обозначает и края дорожки. Ею не могли воспользоваться для какого-нибудь фокуса-покуса?

— Вы имеете в виду, что кто-то мог идти по гальке? Попробуйте, и увидите сами.

Г. М. коснулся камушков правым каблуком, и они тут же увязли.

— А для чего они вообще предназначены, сынок?

— Здесь ничего не растет, — объяснил Крафт. — Галька выполняет чисто декоративную функцию и к тому же хорошо видна в темноте.

Лицо Г. М. приняло озадаченное выражение. Качая головой, он поплелся к нам по четырехфутовой дорожке и снова уставился на следы.

— Немного странно, как эти двое ступали во время бега. Как будто… — Он умолк, поглаживая подбородок.

— Послушайте. — Резкий голос Крафта заставил меня вздрогнуть. — Не будем больше тратить время. Во имя здравого смысла, доктор Кроксли, почему бы вам не признаться, что вы украли пистолет, после чего мы все могли бы отправиться домой к чаю?

— Вы совершаете ужасную ошибку, сынок, — спокойно промолвил Г. М.

— Хорошо, сэр, я совершаю ошибку. Давайте отложим это до завтрашнего дознания, ладно?

— Я уже сказал, что самоубийство по сговору — очковтирательство! По-вашему, они тщательно планировали побег, а потом, под влиянием момента, слушая «Ромео и Джульетту», внезапно передумали, решив покончить с собой. Если так, где они сразу раздобыли пистолет, который до сих пор никто не может идентифицировать?

Крафт покачал головой:

— Я не утверждаю, что все произошло именно так, сэр Генри.

— Тогда как же?

— Мне кажется, они действительно вначале собирались бежать. Но не в прошлую субботу, а, вероятно, за несколько дней до нее миссис Уэйнрайт передумала и уговорила Салливана вдвоем совершить самоубийство. «Ромео и Джульетта» явились последней каплей, и они исполнили свое намерение. Помните, что они не взяли с собой ни одежду, ни чемодан. А они должны были приготовить одежду, если хотели бежать.

Я был вынужден признать, что это достаточно справедливо.

Некоторое время Г. М. смотрел прямо перед собой, потом щелкнул пальцами.

— Бриллианты! — пробормотал он. — Я почти забыл о них!

— Ну и что?

— Они должны были взять с собой бриллианты!

— Но мы не знаем, что они их взяли. Это всего лишь ваше предположение. Мы даже не заглядывали в знаменитую шкатулку из слоновой кости, так как сиделка не впустила нас. Следовательно…

Г. М. остановил его.

— Но если бриллианты исчезли или заменены фальшивыми — вот и доказательство, что эти двое собирались бежать. Рита Уэйнрайт не стала бы выходить из дому с драгоценностями стоимостью в тысячи фунтов, намереваясь покончить с собой.

Крафт задумался.

— Да, сэр, звучит достаточно разумно. Если, конечно, она заранее не обратила бриллианты в деньги.

— Нам лучше подняться в спальню, доктор, — обратился ко мне Г. М. — Если это можно устроить.

— Можно.

Наконец-то появилась надежда. Никто не понимал лучше вашего покорного слуги, что я оказался одновременно в неловком и опасном положении. Крафт был настроен решительно. Если меня обвинят в краже дорогого автомобиля с целью утопить его в эксмурском зыбучем песке, то я едва ли смогу это опровергнуть. Конечно, обвинение выглядело так же нелепо, как если бы мне приписали ограбление банка или взрыв железнодорожного полотна. Но из-за этого оно не становилось менее серьезным.

Признаюсь, к своему стыду, что, когда мы вошли в дом, у меня на глазах выступили слезы бессильной ярости.

Я объяснил ситуацию миссис Гроувер, дневной сиделке, которая с неодобрительным видом шагнула в сторону, пропуская нас. Алек все еще спал. Теперь комната была погружена в полумрак, а мебель вырисовывалась на фоне белых штор темными силуэтами.

Г. М. подошел к кровати и аккуратно извлек ключ из обмякшей руки Алека.

— Осторожнее! — предупредила миссис Гроувер.

В тишине спальни ее голос прозвучал резко и громко. Феррарс, оставшийся за дверью, молча указал на туалетный столик. Крафт подошел к окну и поднял штору, снова вызвав неодобрение сиделки. Открыв ящик туалетного столика, Г. М. поднял тяжелую шкатулку из слоновой кости и вставил в замок ключ с выгравированными на нем именем и двойным узлом.

Когда он поднял крышку, мы увидели, что шкатулка обита сталью и синим бархатом. Внутри лежали футляры — длинные, круглые, квадратные, овальные — из такого же синего бархата. Я насчитал шестнадцать футляров, когда Г. М. выложил их на туалетный столик. Только один из них — предназначенный для браслета — был пуст. Все драгоценности были из бриллиантов.

— Фальшивки, — проворчал Г. М., глядя на растущую кучку сверкающих камней. Он быстро открывал один футляр за другим, вытряхивая содержимое.

Внезапно Г. М. оперся ладонями о столик, словно поддерживая собственный солидный вес, потом подобрал один из футляров, достал бриллиантовый кулон и поднес его к свету из окна.

Он изучал кулон, приподняв очки на лоб и опустив уголки рта. Я хорошо помню ярко-голубое море и розовый горизонт позади него и сверкающие камни в его руках. Г. М. подносил к окну каждую драгоценность. Закончив, он закрыл глаза, как будто давая им отдых; его лицо стало бесстрастным, словно выточенное из дерева.

— Ну? — спросил я.

— Небольшая ошибка в расчетах. — В его голосе не слышалось никаких эмоций. — Это не фальшивки, а настоящие бриллианты.

Лежа на кровати, Алек Уэйнрайт открыл глаза. Мне показалось, что он улыбается.

Позади нас послышался негромкий смех суперинтендента Крафта.

Глава 16

Когда я вернулся в Линком, Молли Грейндж и Белл Салливан стояли у калитки.

Они являли собой привлекательное зрелище. Молли была выше, чем Белл, и, возможно, не обладала столь развитыми частями тела, которые Том напыщенно именовал «маммальными и глютеальными регионами».[34] Серые глаза Белл были слегка подведены черной тушью, губы были темно-красными, и даже каштановые локоны казались глянцевыми, чем не могла похвастаться Молли. И все же, несмотря на очарование нашей гостьи, я всегда бы отдал предпочтение соседке.

Вместо того чтобы заехать в гараж, я оставил машину у парадной двери и вышел в сгущающиеся сумерки.

— Где вы были, доктор Люк? — спросила Молли. — Вы выглядите смертельно уставшим.

— Я был в доме Уэйнрайтов. Со мной все в порядке.

— Вы знаете, что уже второй раз за два дня пропускаете чай? Том в ярости.

— Ничем не могу ему помочь, дорогая моя.

— Вы блудный родитель — вот вы кто, — сказала Белл, которая курила сигарету, оставляя на ней следы помады. — Кто был с вами? Тот толстяк в инвалидной коляске, который назвал меня лгуньей, когда я сказала, что я замужем?

— Да. А также суперинтендент Крафт и Пол Феррарс.

Голубые глаза Молли прищурились.

— Что сэр Генри затеял на этот раз, доктор Люк?

— Говоря откровенно, он был одет как римский сенатор.

Обе девушки уставились на меня, потом посмотрели друг на друга и воскликнули одновременно:

— Император Нерон!

— Значит, вы тоже слышали о нем?

— Еще бы! — отозвалась Белл. Быстро затянувшись сигаретой, она вынула ее изо рта и взмахнула ею. — Только о нем мы и слышали.

— От Харри Пирса, — объяснила Молли, — и Уилли Джонсона.

— От Джонсона? Где он сейчас?

— В каталажке, — ответила Белл. — Его арестовали.

— Не могу сказать, что я удивлен. Но…

— Видели бы вы, что произошло! — продолжала Белл. — Я стояла здесь у ворот и разговаривала с этим Пирсом. Было не больше двадцати минут третьего — задолго до времени закрытия. «Надеюсь, мэм, — говорил мне Пирс, — в наших краях больше не будет того, что я мог бы назвать царством ужаса». И тут я увидела мужика на велосипеде, который мчался так, словно за ним черти гнались! Пирс выпучил глаза, выбежал на дорогу и стал размахивать руками и кричать: «Держись подальше от моего дома, Уилли Джонсон!» Должно быть, это перепугало мужика до смерти, так как он перевернулся, а велосипед на полной скорости влетел в открытые двери бара-салона Пирса.

— Опять?!

— Да, опять, — сказала Молли. — Грохот был почище вчерашнего.

— Но это еще не самое худшее, — продолжала Белл. — Сбежался народ, и Джонсон начал рассказывать историю, которую мы слышали, стоя здесь.

— Об императоре Нероне?

— Верно. Он сказал, что император Нерон повстречал его вчера на дороге к Бейкерс-Бриджу и дал ему десять шиллингов. Но Джонсон, как неисправимый грешник, истратил деньги на выпивку, поэтому сегодня Нерон стал гоняться за ним на летающем троне с крыльями. Все решили, что у него белая горячка, и, так как рядом оказался коп, его упекли в кутузку. Но теперь я в этом не так уверена.

— Отец тоже был здесь, — сказала Молли. — Он собирался повидать клиента в Линмуте. Я спросила, не может ли он помочь Джонсону, и он меня удивил.

— Как?

— Сказал, что может, — наивно объяснила Молли. — Или, во всяком случае, попытается.

— Давайте пройдем в задний сад, — пригласил я девушек. — Я хочу с вами поговорить. У меня есть новости.

Должно быть, они поняли, что дело серьезное. Мне казалось, Молли даже ожидала этого.

— У нас тоже есть для вас новости, — сказала она.

В саду мы сели на плетеные стулья под яблоней, и я задумался, с чего начать.

— С вами все в порядке? — обратился я к Белл.

— В полном. — Ее лицо было бесстрастным. Она бросила сигарету на землю и придавила ее ногой. В аккуратном зеленом платье, коричневых чулках и туфлях, она не вызывала в памяти вчерашнюю истеричную девицу. — Мне сказали, что я должна остаться и опознать тело Барри завтра на дознании. Вероятно, я потеряю мою работу в «Пикадилли» — ну и черт с ней. Я уговорила симпатичного менеджера в линтонском банке обналичить мне чек, так что все отлично.

— С вами хорошо обращались?

— Очень хорошо. — Она улыбнулась Молли. — Все мужчины мне сочувствовали и старались развлечь. Один предлагал сводить меня в Долину Камней, другой в Дартмит — не знаю, что это такое, а третий хотел показать пещеры в утесах. Я бы с удовольствием прокатилась к ним на лодке.

— Эти пещеры находятся довольно высоко над уровнем моря, Белл, — заметила Молли. — На лодке к ним можно добраться только в разгар прилива — в четыре часа дня или час ночи. И ты не должна никуда ни с кем ездить, а то начнутся сплетни.

— Меня приглашал твой старик, так что волноваться не о чем.

Молли была настолько изумлена, что не верила своим ушам.

— Мой отец?!

— Он самый. — Белл улыбнулась без всякой иронии. — Беби, мой бизнес — разбираться в мужчинах. Неужели ты не догадывалась по тому, как твой старик одевается, что ему нравится приволокнуться за дамами? Не пойми меня неправильно — он славный дедок, и, если ему приятно разыгрывать сэра Галахада[35] в его возрасте, какой от этого вред?

Молли посмотрела на Белл и уставилась на кончики своих туфель.

— А каково твое мнение, как специалистки, о мистере Феррарсе? — спросила она.

— О Поле? Он клевый чувак, — быстро ответила Белл, — и настолько тонкокожий, что из-за всего переживает, но строит из себя циника. Слышала бы ты его после девяти-десяти порций выпивки. Начинает цитировать романтическую поэзию и так далее. Впрочем, не такая уж я специалистка. — Белл наморщила нос. — Может, я и разбираюсь в мужчинах, но становлюсь полной дурехой, когда выбираю их для себя.

— Кстати, миссис Салливан, насчет вашего покойного мужа… — начал я.

Белл повела плечами:

— Ради бога, доктор, не называйте его «моим покойным мужем» — это звучит как цитата из Библии. Зовите его просто Барри.

— Но в том-то и беда, дорогая моя. Его звали вовсе не Барри Салливан. Вы все равно услышите это завтра на дознании, так что лучше я первый сообщу вам все.

Хотя на небе еще оставались отсветы заката, в саду сгустились тени. Белл отвернулась. Ее тело напряглось, как будто она собиралась встать и побежать.

— Значит, старикан все-таки был прав, — промолвила она.

— «Старикан», как вы его называете, почти всегда оказывается прав. Скажите мне только одно. Вы, как и вчера, чувствуете, что не любили вашего мужа?

— Я лучше пойду, — сказала Молли и поднялась.

— Нет, не уходи! — крикнула Белл. Повернувшись, она протянула левую руку Молли, которая взяла ее. Обе девушки — одна в зеленом, другая в сером, одна сидящая, другая стоящая — идеально вписывались в картину сада в сумерках. — Все, что я говорю, — продолжала Белл, — и практически все, о чем думаю, можно кричать с крыши. Так что не уходи.

— Хорошо, Белл.

— Что касается любви к этому придурку, — обратилась ко мне Белл, — то все, что я сказала вам вчера, остается в силе. Естественно, мне жаль, что он мертв. Но что касается влюбленности в него до такой степени, чтобы грызть подушку и визжать… — Она посмотрела на Молли. — Ты, что называют, «приятная девушка», беби. Тебе этого не понять.

— Возможно, — согласилась Молли, с любопытством глядя на Белл.

— Можете не беспокоиться, доктор, — твердо заявила Белл. — Эта цыпочка не станет носить вдовий траур. Я свободна, и мне только двадцать восемь.

Я не мог удержаться от вздоха облегчения.

— Настоящее имя вашего мужа было Джейкоб Мак-Натт. Он собирался бежать вместе с миссис Уэйнрайт. Они планировали сесть на лайнер «Вашингтон», который прибывает в Голуэй на этой неделе.

— Так я и знала! — воскликнула Белл, хлопнув ладонью по колену. — Разве я не говорила вам, что ему бы духу не хватило убить себя? Миссис Джейкоб Мак-Натт… Ну и ну! — Она засмеялась.

— Очевидно, вы никогда не видели его паспорт или удостоверение иностранца. Если вы не выезжали за границу, у вас не было для этого повода.

— Погодите!

— Да, миссис Салливан?

Белл прикрыла рукой глаза.

— Я вспомнила об этом корабле. Мы говорили о нем. «Дорогая, — сказал Барри, — я бы очень хотел увезти тебя в Америку, но у нас просто нет на это денег». Полагаю, у его бабенки они были? Но как она собиралась сесть на борт, будучи британкой и не замужем за Барри?

— Она получила новый паспорт под фальшивым предлогом. Какой-то профессионал дал ей рекомендацию…

— Чемодан! — внезапно воскликнула Молли.

Мы одновременно посмотрели на нее.

— То, что вы говорите, доктор Люк, меня не удивляет, — объяснила она. — Я же сказала, что у меня есть для вас новости. Об этом судачит вся деревня. Сегодня утром одному из рыбаков в сеть попал серый кожаный чемодан с женской одеждой. Я ее не видела, но догадываюсь, кому она принадлежала.

Часть исчезнувшего багажа! Я надеялся, что новости уже достигли ушей Крафта, хотя он закусил удила и переубедить его будет нелегко.

— Где нашли чемодан, Молли?

— Точно не знаю. Кажется, в полумиле от дома Уэйнрайтов.

— В полумиле?

— Погодите! — снова сказала Белл, делая замысловатые жесты, как танцовщица в храме. — Я все еще не понимаю, как действовала эта бабенка. Разве она не должна была предъявить свидетельство о рождении?

— Да. Она просто воспользовалась копией канадского свидетельства о рождении, заявив, что никогда не была замужем. Но письменная рекомендация профессионала, несомненно, была подлинной на случай проверки.

— И кто же дал ей рекомендацию? Это было труднее всего.

— Теперь, дорогая моя, подозревают, что я.

Обе девушки уставились на меня.

— Уилли Джонсон не единственный, кому грозит то, что вы называете каталажкой. Я следующий кандидат.

— Вы смеетесь, доктор Люк! — воскликнула Молли. — Я не верю ни одному вашему слову.

— Это не смех, а то, что писатели именуют кривой улыбкой. Если до ночи не случится чудо, завтра утром на дознании разразится жуткий скандал, и я хотел предупредить вас заранее.

— Скандал? Из-за чего?

— Сэр Генри и я утверждаем, что этих двоих убили, когда они собирались бежать. Но у нас на руках нет ни единой карты, а у Крафта полно козырей. Он считает, что они передумали бежать, подкрепляя это неопровержимым фактом, что они не взяли бриллианты, которые могли обратить в деньги, и заявляет, что это самоубийство. Ему также кажется, что я украл оружие и избавился от их автомобиля, дабы удалить то, что он романтически именует печатью самоубийства.

Молли выпрямилась.

— Но ведь вы не делали этого, доктор Люк? Или делали?

— И ты туда же, Молли. Конечно нет. — И я кратко перечислил им факты.

— Слушайте, — сказала Белл, зажигая очередную сигарету. — А ваш Крафт не заявляет, что это вы едва не утопили меня в зыбучем песке в воскресенье вечером?

— Увы, да.

— В жизни не слышала такой чепухи! — воскликнула наша «карманная Венера». — Тот тип так рыдал, что едва глаза не выплакал! Я слышала его!

— К сожалению, миссис Салливан, в моем возрасте не всегда удается контролировать эмоции. Когда меня сегодня обвинили, я так обезумел, что на моих глазах выступили слезы.

Белл выпятила подбородок.

— Пусть только меня пустят на это… свидетельское место, — сказала она, приписывая упомянутому месту отнюдь не присущие ему похотливые свойства. — Я скажу им пару слов, от которых у них волосы встанут дыбом!

— Этого я и боюсь, дорогая моя. Хочу вас предупредить: следите за своим языком в присутствии коронера. Он шотландский пресвитерианин[36] и друг отца Молли, и вы должны выглядеть убитой горем вдовой. Не создавайте себе дополнительных неприятностей.

Лицо Молли покраснело.

— Но что вы собираетесь делать, доктор Люк?

— Говорить правду. Если им это не понравится, миссис Салливан, вероятно, пошлет их по соответствующему адресу.

— Доктор Люк, вы не должны этого делать! Вас арестуют за лжесвидетельство! В конце концов, какое это имеет значение? Почему бы вам не сказать то, что хочет от вас суперинтендент Крафт? Ты согласна, Белл?

— Я не возражаю против лжи, — усмехнулась Белл. — Я могу врать без умолку и бровью не повести. Но меня бесит, что такой славный старикан, как доктор Кроксли, будет рассказывать, как он оставил девушку тонуть в зыбучем песке и пальцем не пошевелил, чтобы спасти ее.

Как я указывал ранее, Молли унаследовала изрядную долю отцовского здравомыслия.

— Разве ты не понимаешь? — настаивала она. — Доктору Люку незачем признаваться, что он утопил автомобиль. Это было бы скверно, так как машина была дорогая — по крайней мере, так я слышала — и ему пришлось бы возместить ее стоимость. Полиция не может доказать, что доктор это сделал, но они в состоянии доказать, что только он мог забрать оружие. Пусть он в этом признается — тогда жюри вынесет вердикт о двойном самоубийстве, и Крафт будет удовлетворен.

— Верно, — согласилась Белл и задумалась, попыхивая сигаретой. — Слушайте! У меня идея!

— Ну?

— Предположим, я скажу, что видела типа, который утопил тачку, и что это не был доктор Кроксли?

— Тогда тебя спросят, кто это был.

— А я отвечу, что какой-то коротышка в шляпе-котелке или с бакенбардами. Ничего определенного, но будет очевидно, что это не он. Ведь я убитая горем вдова, и они должны мне поверить.

Молли задумчиво кивнула:

— Пожалуй, это может сработать.

Хотя рискованно делать обобщения, но я далеко не впервые заметил полную неспособность любой женщины говорить правду, когда это становится неудобным. Дурных намерений тут нет — для женского пола это просто не имеет значения. Правда относительна, и бывает, что ее измеряют согласно собственным эмоциональным нуждам, подобно Адольфу Гитлеру.

— Я ценю ваши намерения, девушки, но это не пойдет.

— Почему? — спросила Белл.

— Рита Уэйнрайт была убита — преднамеренно и жестоко. Я собираюсь найти и наказать того, кто сделал это, даже если мне придется провести остаток жизни в… в…

— В каталажке?

— Вот именно. Разве вы не чувствуете то же самое по поводу вашего мужа?

Это застигло ее врасплох.

— Конечно, я хочу, чтобы убийцу поймали. Но мой муж оказался дешевым обманщиком!.. — В глазах Белл блеснули слезы гнева. — Впрочем, и его бабенка не лучше. Не понимаю, чего вы так из-за нее переживаете.

— Думаю, доктор Люк, вы поступаете не слишком благоразумно, — настаивала Молли. — Ведь мы не просим вас совершить что-то бесчестное. Почему бы вам не посоветоваться с моим отцом? Он как раз идет по дорожке.

Я был так расстроен, что даже не обернулся.

Стивен Грейндж, выглядевший, как всегда, безукоризненно в своем двубортном костюме — модном, но не бросающемся в глаза, — подошел к нам, галантно прикоснулся к шляпе, приветствуя Белл, которая тут же стала почти застенчивой, и дружелюбно обратился к Молли:

— Боюсь, дорогая, ты простудишься, сидя здесь в сумерках. Кроме того, ты нужна твоей матери. Не лучше ли тебе пойти к ней?

— Но ты должен поговорить с доктором Люком!

— Поговорить с доктором Люком? О чем?

— Он хочет заявить на дознании, что Риту Уэйнрайт убили, но ему не поверят. Что это меняет, даже если это правда?

— Мы должны всегда говорить правду, Молли, — серьезно упрекнул дочь Стив. — Следование правде — единственно надежная, разумная, консервативная политика. Разве я не говорил тебе этого?

— Ну…

— Говорил или нет?

— Ты постоянно об этом напоминаешь.

Стив резко взглянул на нее, но не стал развивать тему. Пригладив усы, он обратился ко мне:

— Но мы всегда должны быть уверены, что знаем правду. Что у вас на уме, доктор Люк?

— Стив, — сказал я, от напряжения сжав кулаки и глядя на костяшки пальцев, которые словно увеличились в размере, — поскольку завтра у меня могут возникнуть серьезные неприятности с властями, я хочу собрать всю возможную информацию.

— Что за чепуха насчет неприятностей с властями?

— Это длинная история. Молли вам объяснит. А пока что, как я сказал, мне нужны любые источники информации о Рите Уэйнрайт. Вы сообщите мне то, что я очень хочу знать?

— Безусловно, если я при этом не обману чье-то доверие.

Молли снова села, и Стив, несмотря на страх перед сырым воздухом, опустился на соседний стул. Он сидел, напрягшись, в ожидании вопроса. Я продолжал смотреть на свои руки с массивными пальцами, отчаянно ища ключ, который отопрет нужную дверь до утра.

— Ну, — заговорил я, расправив плечи, — можете вы сообщить мне причину вашей ссоры с Ритой? Я имею в виду, когда она просила вас сделать нечто неэтичное?

Глава 17

Стив засмеялся. Его смех приятно разбавил вечернюю тишину, внес нотку уюта.

— Люк, старина, вы же не думаете, что это имеет отношение к делу?

— Нет. Но, к примеру, не просила ли она вас написать ей рекомендацию для получения паспорта?

Стив выглядел удивленным, насколько это было возможно.

— Безусловно, нет. Кроме того, что тут неэтичного?

— Я имею в виду, на ее девичье имя мисс Маргарита Дюлейн.

— Но этого не могло быть, доктор Люк! — запротестовала Молли. — Разве вы не помните? Рита поссорилась с отцом до того, как познакомилась с Барри Салливаном. Я помню это, так как в тот день объявили о начале войны. Барри и я встретили вас и Уэйнрайтов возле вашей калитки, и я колебалась, прежде чем представить им Барри, так как знала о какой-то ссоре. Так давно Рита не могла нуждаться в фальшивом паспорте.

Все-таки я тупица! Конечно, это была правда, и я писал об этом в своем повествовании. Мое объяснение вначале позабавило Стива, но потом он снова стал серьезным. В саду становилось все темнее.

— Я категорически возражаю, — заявил Стив, подчеркивая каждое слово, — чтобы мой старый друг давал подобные показания. Помните: я еще вчера предупреждал вас об этом.

— Черт возьми, Стив, неужели никто не хочет, чтобы бедной Рите воздали должное?

Стив постучал пальцем по левой ладони:

— Если то, что вы утверждаете, правда — повторяю, если, — то я считаю, что эта женщина уже получила по заслугам. Она изменила своему мужу и собиралась его бросить. Она подорвала устои домашнего очага и семейной жизни, поэтому заслужила наказание, которое уготовило ей Провидение. Запомни это, Молли.

— Стив, мы оба достаточно стары, чтобы прекратить болтать вздор даже ради наших детей. Человеческую натуру не изменишь проповедями, иначе духовенство справилось бы с этим десять веков тому назад.

— Факт в том, — ответил он, — что она пыталась избежать ответственности и разрушила добропорядочную семью. Даже Джонсон признает…

— Кстати, что там с Джонсоном? — вмешалась Молли.

Хотя Стив казался раздосадованным тем, что его прервали, он не стал упрекать дочь.

— Джонсон протрезвел и раскаивается. Он говорит, что все всем прощает. — Стив фыркнул, очевидно не прощая Джонсону ничего. — Он даже прощает профессору Уэйнрайту газонокосилку, которую тот, по его словам, украл у него. Завтра утром его выпустят, оштрафовав на десять шиллингов. Больше я ничем не могу ему помочь.

— Бог с ним, с Джонсоном. Можете ли вы теперь честно утверждать, что это было самоубийство по сговору?

— Важно то, дружище, — ответил Стив. — что можно доказать. А полиция может доказать, что это самоубийство. Таким образом, юридически…

— К черту юридический аспект!

— О нет. Никогда так не говорите — это глупо. Факт в том, что эти двое не взяли бриллианты. Следовательно, они не намеревались бежать.

— А как же чемодан, найденный рыбаками и содержащий женскую одежду?

— Где доказательства, что одежда принадлежала Рите? — возразил Стив. — Если их нет, значит, она могла принадлежать кому угодно. И скажу вам еще кое-что. — Он пытался обследовать в сумерках свои ногти. — Если Рита собиралась бежать, чтобы начать новую жизнь, она бы не стала брать с собой одежду с метками «Р. У.» или любыми другими метками, а обзавелась бы новой, которую невозможно опознать. Поэтому я почти уверен, что никогда не удастся доказать, будто это ее одежда.

Я стиснул голову руками.

— Я говорю «Рита», — добавил Стив, — но, конечно, имею в виду «миссис Уэйнрайт».

— Однако вам не хочется рассказать мне, почему вы поссорились?

Стив колебался.

— Ну, в общем, я не возражаю. Она просила меня продать для нее бриллианты. Я отказался, и у нас вышел конфликт.

— А почему вы отказались?

— Во-первых, я не комиссионер. Во-вторых, подаренные мужем бриллианты, согласно юридической этике, считаются общей собственностью супругов, как объединенный банковский счет. Я сказал, что могу попытаться осуществить продажу, если получу указания профессора Уэйнрайта. К сожалению, она вышла из себя и запретила мне даже намекать ему об этом. Слово заслово, и… — Стив пожал плечами.

— Но это было до того, как она встретила Салливана?

— Задолго до того. Полагаю, мистер Уэйнрайт слегка урезал ей содержание из-за стесненных обстоятельств. — Словно подведя итог, Стив хлопнул себя по колену, встал и повернулся к Молли: — Нам пора идти, молодая леди. Хочу только предупредить вас, Люк: никаких опрометчивых заявлений на завтрашнем дознании.

Мы зашагали по дорожке между высокими голубыми дельфиниумами, с камнями по обеим сторонам, выкрашенными в белый цвет, так что их можно было видеть даже при затемнении. Я и Белл шли к задней двери — девушка внезапно побежала вперед. Молли и Стив направлялись к калитке, но Молли неожиданно вернулась.

Время затемнения еще не наступило, и незанавешенные окна буфетной, где миссис Харпинг сервировала обед, были ярко освещены, позволяя мне видеть голубые глаза Молли, сияющие, как у Белл, и ее белые зубы в полуоткрытом рту.

— Доктор Люк, вы говорили о человеческой натуре…

— Ну?

— Если человеческая натура подсказывала бы вам что-то сделать, но против этого возражали бы воспитание и традиции, вы бы сделали это?

— Речь идет о чем-то, что впоследствии тяготило бы вашу совесть?

— Нет!

— Тогда повинуйтесь подсказке человеческой натуры.

— Спасибо. Думаю, я так и поступлю. — И Молли побежала вслед за отцом.

Обед этим вечером проходил тягостно. Я ничего не говорил Тому о моих планах на завтрашний день, так как его хватил бы удар, и покорно выслушал лекцию по поводу пропущенного мною чая. Белл я заранее предупредил, чтобы она помалкивала.

Не знаю, смог ли я убедить читателя, что очень горжусь своим сыном, хотя о таких вещах не принято говорить и даже писать о них кажется дурным вкусом. Эти дни Том работал даже не за пятерых, а за десятерых. Сейчас Том был поглощен интересным, хотя и не смертельным случаем отравления карболовой кислотой в Элм-Хилле, и я был предоставлен собственным мыслям, покуда он описывал Белл все подробности в твердой уверенности, что тема ее безумно увлекает.

— Прежде всего, — говорил Том, кладя себе на тарелку пирог с мясом и почками, — нужно промыть желудок теплой водой.

— О, Том!

— Да. С раствором сульфата магния или, если предпочитаешь, засахаренным лимоном.

— Лично я всегда предпочту засахаренный лимон, — сказала Белл. — Но пусть это на тебя не влияет.

— В комбинации с фенолом это создает безвредный эфир-сульфонат, поэтому… Слушай, поросенок, ведь ты ни черта об этом не знаешь.

— Какое у нас чувство юмора! Возьми эту солонку и запихни ее себе в глотку.

При этом Белл наблюдала за мной.

«Как, во имя Сатаны, доказать, что Рита и Салливан были убиты? Как сделать это до десяти утра?»

— Папа, ты ничего не ешь!

— Я не голоден, Том.

— Но ты должен поесть! Даже в тюрьме ты питался бы лучше, чем в эти дни!

— Оставь его в покое, Том!

«Как это доказать? Как? Как? Как?»

— Пожалуй, если ты не возражаешь, я не останусь на десерт. Прошу меня извинить.

Я встал и вышел из-за стола. Закрывая дверь столовой, я бросил взгляд на них — Тома, массивного и веснушчатого, с мешками под глазами, и Белл с глянцевыми локонами и алыми ногтями, сидящих под стеклянной люстрой, которая висит над этим столом более тридцати лет.

Миссис Харпинг вышла из кухни с протестами, и боюсь, что я огрызнулся на нее. Войдя в гостиную, я послушал удручающие новости и выключил радио. Это напомнило мне об Алеке, лежащем в «Мон Репо».

После этого я погасил свет в холле, открыл входную дверь и выглянул наружу. Над угольно-черной деревней ярко светила луна, отражаясь в оконных стеклах. Из «Кареты и лошадей» с другой стороны дороги доносились звуки веселья. Кто-то шел по дороге, топая ногами и насвистывая «За радугой».[37] Мы все насвистывали «За радугой» этим летом — возможно, самым трагическим летом в нашей истории.

Я заметил, что оставил машину на улице, но не стал отводить ее в гараж. Не желая ничьей компании, я поднялся к себе в спальню, закрыл дверь и включил свет.

Все здесь было знакомым — старое моррисовское кресло[38] и портрет Лоры, матери Тома, над кроватью. Том и Белл слушали внизу по радио «Если бы ты была единственной девушкой в мире».

На полках стояли знакомые книги, но этим вечером я к ним даже не прикоснулся. Раздевшись, я облачился в ночную рубашку, халат и шлепанцы.

«Люк Кроксли, — обратился ко мне внутренний голос, — ты должен покончить с этой нелепой ситуацией».

«Вот как? И каким же образом?»

«Руководствуясь имеющимися фактами, определить, как эти двое умудрились исчезнуть на краю утеса, словно мыльные пузыри, и как они были убиты».

«Едва ли я смогу это сделать, когда сам сэр Генри Мерривейл признается в собственном бессилии».

«Так или иначе, это должно быть сделано, — твердил голос. — Начни с бесспорных фактов…»

Опустившись в моррисовское кресло, я набил разрешенную мне раз в день трубку и закурил. Когда она погасла, я снова набил и зажег ее, чувствуя вину и в то же время бодрящее ощущение свободы.

Том поднялся к себе в начале двенадцатого. Я боялся, что он обратит внимание на количество дыма в комнате, но он лишь через дверь пожелал мне доброй ночи. Спустя несколько минут в дверь постучала Белл и вошла, неся чашку на блюдце.

— Я приготовила вам горячий овальтин,[39] док, — сказала она. — Обещаете выпить его перед сном?

— Да, если вы настаиваете.

— Но вы должны выпить его прежде, чем он остынет.

— Хорошо, обещаю.

Она поставила чашку на столик возле кресла.

— Слушайте, док, карты выпали против вас. Почему бы не сдаться? Скажите завтра то, что они от вас хотят.

— Пожалуйста, ложитесь спать!

— Ладно, старичок. Между прочим, как насчет нашей подружки Молли Грейндж?

— А она тут при чем?

— Думаю, вы заметили, что она по уши влюблена в Пола Феррарса?

— Конечно заметил.

— Ну, — вздохнула Белл, — надеюсь, ей больше повезет с ее дружками, чем мне с моими. Доброй ночи.

Она вышла, хотя, похоже, собиралась сказать что-то еще. Белл, несомненно, нуждалась в утешении, но я был настолько эгоистичен, что выпроводил ее.

Как вы догадываетесь, я дал овальтину остыть. Закурив очередную трубку, я позволил фактам развертываться передо мной как на экране, покуда часы продолжали тикать в тишине.

Начав с бунгало и мерцающей тропинки к Прыжку Влюбленных, я мысленно отправился по долинам, утесам, водам и пещерам к Эксмуру и дороге на Бейкерс-Бридж, после чего вернулся к бунгало и его обитателям. Закрыв глаза, я представлял себе следы ног сначала дождливым вечером, потом при солнечном свете. Я думал об Алеке, Рите, Салливане, Феррарсе, Молли, Стиве, Джонсоне и Белл…

Хотя многие события, происшедшие в «Мон Репо» в субботу вечером, были объяснены, остальные не были затронуты в реконструкции, осуществленной сегодня Г. М. Эти факты казались не только загадочными, но и бессмысленными.

Например, перерезанные телефонные провода и вылитый из автомобилей бензин. Зачем убийце это понадобилось?

Это должно быть частью его плана, если только не было проделано Джонсоном. Г. М. подчеркнул это вчера. Таким образом убийца ничего не приобретал. Это не могло предотвратить раскрытие преступления. Любой посторонний рисковал, прокрадываясь в дом, перерезая провода и засовывая их в коробку. Обрыв связи с внешним миром мог всего лишь задержать прибытие полиции, пока не…

Часы в холле пробили половину первого.

Я осторожно положил трубку в стеклянную пепельницу, так как моя рука дрожала.

Ибо я наконец нашел объяснение всему.

Глава 18

Когда я нашел главный ключ, все выглядело пугающе просто.

Я поднялся с кресла в наполненной дымом комнате, чувствуя, как колотится мое сердце. Чтобы сбить волнение, я напомнил себе, что, когда ощущаешь сердцебиение, обычно в этом виноват желудок.

Теперь я знал, где искать. Если убийца не был феноменально осторожен, возможно, мне удастся доказать свою правоту. Но разумно ли и даже возможно отправляться туда ночью?

Если кто-нибудь поймает меня выходящим из дома, Том будет читать мне нотации в течение двух недель. Труднее всего завести машину так, чтобы этого не услышали. Но мой автомобиль стоял не в гараже, а у ворот. Я мог спуститься под уклон с выключенным мотором по Хай-стрит, а потом поехать назад.

Когда я быстро одевался, то вспомнил, как Пол Феррарс говорил, что хорошо представляет себе доктора Люка выходящим среди ночи делать какие-то глупости. Очевидно, он знал мой характер лучше меня. Но это нужно было сделать.

Я оделся, за исключением ботинок, и положил в карман фонарь, когда заметил на столе чашку овальтина. Он был холодным как лед, но слово надо держать. Выпив залпом большую часть, я выключил свет и открыл дверь.

Предстояло спуститься по лестнице, никого не разбудив. Но я знал каждую скрипучую половицу в доме, запомнив их много лет назад, когда возвращался с ночных вызовов, стараясь не будить Лору. В темном холле астматически тикали часы. Неся в руке ботинки, я на цыпочках спустился вниз, заставив скрипнуть лишь одну ступеньку. Уже у парадной двери мне пришла в голову новая мысль.

Свидетель.

Я должен иметь свидетеля того, что собираюсь найти, иначе мне могут не поверить, даже если я найду это. Поэтому я на цыпочках подошел к приемной и бесшумно открыл дверь. Зажигать свет было незачем. Приемную можно было пересечь десятью шагами. У противоположной стены стоял книжный шкаф с томами в кожаных переплетах и черепом на нем. Четырьмя шагами дальше находились письменный стол и стул. Сев, я нащупал телефон и набрал номер Феррарса в Ридд-Фарм.

После нескольких призрачно звучащих гудков в трубке послышался сонный голос:

— Какого черта вы будите людей среди ночи?

— Это вы, сэр Генри?

Последовала долгая пауза.

— Простите, что беспокою вас, но у меня не было выбора. Я нашел это.

Голос стал резким:

— Нашли что?

— Разгадку. Я знаю, как это было проделано.

Снова пауза.

— Я как раз размышлял, поняли ли вы это, — произнес голос.

— Вы имеете в виду, что тоже до этого додумались? Тогда слушайте. Можете встретиться со мной на углу шоссе и дороги к Бейкерс-Бриджу?

— Сейчас?

— Да, сейчас. Завтра может быть слишком поздно. Я знаю, что поступаю бесцеремонно, но, возможно, нам удастся доказать свою правоту. Сэр Генри, я точно знаю, где были совершены эти убийства.

Было так темно, что я даже не мог видеть телефон. Тьма обволакивала мою голову, как шерсть, и даже глушила голос на другом конце провода.

— Сынок, я не могу! — пробормотал голос. — Я весь день ходил на больном пальце.

— Попросите Феррарса подвезти вас.

— Феррарса нет дома.

— Нет дома? В половине первого ночи? Где он?

— Не знаю. Но он ушел и забрал автомобиль.

— Тогда приезжайте в вашей коляске! Приезжайте как угодно! — Я громко шептал в трубку, но даже собственный голос казался мне звучащим издалека. Тьма давила все сильнее, подбираясь к барабанным перепонкам. — Я бы не просил вас, если бы это не означало предотвращение судебной ошибки! Вы приедете?

— Ладно. Угол шоссе и дороги к Бейкерс-Бриджу. Когда?

— Как можно скорее!

Когда я положил трубку и начал вставать, произошли две вещи.

На стене передо мной появилась вертикальная полоса света. Дверь за моей спиной открылась, и кто-то включил лампу в коридоре. Полоса расширилась, когда дверь открылась. На стене, где стоял книжный шкаф с черепом, возникла чья-то тень. Мне казалось, что голова этой тени в точности совпадает с черепом.

— Что вы тут делаете, док? — прошептал голос Белл Салливан.

Когда я поднялся, у меня на секунду закружилась голова, и я ухватился за спинку стула, чтобы не упасть. Головокружение прошло, оставив ощущение спутанности мыслей в голове и сухости во рту.

— Что за идея, док? Почему вы одеты?

На Белл была пижама Тома в бело-голубую полоску, которая болталась на ее фигурке, хотя рукава и штанины были подвернуты. Она надела также мои шлепанцы. Я хорошо помню ее силуэт и тусклый свет на потертом линолеуме.

— Я должен уйти, — шепнул я в ответ.

— Почему?

— Не важно. И, пожалуйста, говорите тише.

— Док, вы не можете уйти! — Шепчущий голос почти кричал. — Вы выпили овальтин?

— Да.

— В нем было снотворное, — сказала Белл. — Том дал его мне, но я подумала, что вы нуждаетесь в нем больше. Поэтому я добавила его в овальтин, чтобы вы хорошо отдохнули. Сейчас вы должны были спать как младенец.

Я пощупал свой пульс, который сильно замедлился.

— Что это было за снотворное, — осведомился я, — и в какой дозе?

— Не знаю! Это была маленькая красная капсула.

— Одна?

— Да.

Вероятно, секконал. Я выпрямился, не отпуская спинку стула.

Человек в какой-то мере может противостоять снотворному. Нам известно это по истеричным пациентам, которые испытывают страх перед сном. А поскольку я принял капсулу всего несколько минут назад, максимальный эффект должен был наступить позже. Но все же я ощущал слабость и легкую тошноту.

— Тем не менее мне нужно уйти.

— Я не пущу вас, док!

Должно быть, мое лицо напугало Белл, так как она отпрянула. Я ободряюще похлопал ее по плечу, проходя мимо. Колени мои дрожали, но голова была сравнительно ясной. У парадной двери я надел ботинки, снова почувствовав головокружение, и выскользнул наружу.

Ночной воздух был холодным и приятным. Я сел в машину, съехал под уклон, потом завел мотор, поехал назад и, оставив позади темные дома на Хай-стрит, помчался с такой скоростью, какую никогда не позволял себе раньше.

Я знал, кто убийца. Меня тошнило при мысли, как легко нас одурачил человек, которого мы все знали и которому симпатизировали.

Луна была яркой, круглой и белой — позднее это стали называть «луной для бомбардировщиков». Меня охватывало чувство нереальности, словно я мчался сквозь пространство и время наедине с луной и изгородями. Я обогнал автомобиль, показавшийся смутно знакомым, со скоростью около семидесяти миль в час.

Внезапно впереди появилось дерево. Я резко нажал на педаль. Послышался скрежет тормозов, и машину сильно тряхнуло. Собравшись с духом, я поехал дальше.

Перед правым поворотом на дорогу к Бейкерс-Бриджу я замедлил скорость и остановился.

Г. М. на месте не было. Едва ли он мог так быстро добраться сюда, но я не думал об этом. Я вылез из машины, поддерживаемый таинственной силой, которая создавала ощущение полета — приятное, если не считать покалывания в скальпе и кончиках пальцев.

Все это время я говорил сам с собой, как пьяный, озвучивая каждую мысль, приходящую мне в голову. Г. М. не было, но я не мог его ждать.

— Не существенно, — произнес я вслух. Мне казалось важным произвести впечатление на какого-то невидимого слушателя. — Он последует за мной.

Я не подумал о том, что он, вероятно, не сможет это сделать. Когда я сказал ему: «Встретимся на углу шоссе и дороги к Бейкерс-Бриджу», он, должно быть, решил, что я собираюсь отправиться в старую студию, которая уже видела столько страха и мучений.

Но я направлялся вовсе не туда.

Вместо того чтобы повернуть направо, я пересек дорогу налево, в сторону моря. Между шоссе и тянущимися параллельно ему утесами находилась широкая полоса открытого пространства с пригорками и холмиками, где росли скудные деревца, пригнутые к земле ветром. Пробираясь между ними, я молился вслух, как странствующий пастор XVII века, — чтобы моя голова оставалась ясной, пока я не доберусь до туннеля, ведущего вниз к Пиратскому Логову.

Несмотря на распространенное мнение, пещеры на нашем берегу никогда не служили пристанищем для контрабандистов — для этого вам следует отправиться в Южный Девон или Корнуолл. В позапрошлом и прошлом веке контрабандистам было нелегко добираться из Франции в Северный Девон. Пещеры — естественный феномен, усеивающий скалы. Им дали колоритные имена: Преисподняя, Приют Ветров, Пиратское Логово.

Именно последняя пещера мне и была нужна.

С этой стороны к ней вел туннель, полого спускающийся футов на сорок. Противоположный вход, с внешней стороны утеса, находился в тридцати футах над прибрежными камнями и в полумиле от дома Уэйнрайтов, если идти вдоль линии утесов.

Я бросил взгляд через плечо на освещенное луной пространство, но не увидел ничего, кроме стоящей вдалеке моей машины, шоссе и дороги к Бейкерс-Бриджу. Потом я начат спускаться.

Сначала это был настоящий кошмар. Нужно было пролезть в узкий проход между холмами и спуститься на три деревянные ступеньки, которые власти установили для экскурсантов. Я зажег фонарь, но его свет был слишком слабым.

Вход в туннель находился примерно в сотне ярдов от края утеса. Идти по нему можно было только опустив голову.

Это было хуже всего, так как черные волны тут же начали захлестывать мозг. Один раз я упал, но, к счастью, не разбил фонарь. Воздух в туннеле был вполне свежим, хотя и пах землей; ноги скользили по песку на спуске, но я придерживался одной рукой за влажную стену.

Внезапно из темноты мне в лицо подул сильный соленый ветер. Я услышал слабый плеск воды. Очевидно, было около часу ночи, и прилив достиг основания утеса.

Еще десять шагов — и я оказался в Пиратском Логове.

Передо мной была зубчатая голубовато-белая арка, освещенная луной. Внизу, отражая свет моего фонаря, плескалась черная вода. Было холодно и сыро. Округлая пещера с ребристыми стенами имела около пятнадцати футов в ширину и около десяти в высоту. Каменные выступы на стене слегка напоминали череп и скрещенные кости, чему место было обязано своим названием.

Я обвел пещеру лучом фонаря, но не увидел ровным счетом ничего.

Плеск воды отзывался в неровных стенах глухим эхом; выступ, похожий на череп и кости, покрывали нацарапанные инициалы посетителей; щербатый каменный пол был скользким от стеарина.

«Но здесь должно быть что-то!» — прокричал голос у меня в голове так громко, что зазвенело в ушах.

Я понимал, что долго не продержусь. Череп и кости расплывались перед глазами; свет фонаря становился тусклым. Все, что мне удалось обнаружить, было огарком свечи, торчащим в стенной нише, прикрывавшей его от ветра.

Я попытался зажечь свечу, но смог сделать это только пятой спичкой. Пламя двоилось перед глазами, но череп и кости стали более отчетливыми.

«Пистолет, — повторял внутренний голос, — отбрасывает гильзы вверх и вправо».

Сунув фонарь в карман, я громко крикнул, чтобы остаться в сознании еще несколько минут, и начал ощупывать стены, как слепой жук. Выступы и впадины казались бесконечными.

Наконец я нащупал миниатюрный металлический предмет, застрявший в щели, куда его отбросило при выстреле. Но когда я коснулся его, он свалился на пол и покатился в сторону. Теперь мне пришлось шарить по полу, чтобы снова отыскать его.

Держа предмет на левой ладони и прикрывая его правой, как пойманное насекомое, я закрыл глаз, подождал, пока зрение не прояснится во втором, и посмотрел на него.

Это была медная гильза от пули 32-го калибра.

Но мои находки этим не исчерпывались. Смутное воспоминание о других ощущениях под пальцами снова привело меня к стене. Вскоре я вытащил еще два предмета, которые мечтал, но не надеялся найти. Они были так глубоко засунуты в одну из впадин, что выдернуть их было так же трудно, как водоросли. Гильза лежала в безопасности в моем жилетном кармане. Я опять отошел от стены, держа в каждой руке по новой находке.

Это были два купальных костюма. Точнее, синие мужские плавки с белым поясом и металлической пряжкой и светло-зеленый женский купальник, который могла бы опознать половина Линкома. Оба предмета были грязными и все еще влажными.

— Теперь убийца в наших руках, Г. М., — произнес я вслух.

Позади меня кто-то выстрелил из туннеля.

Я не сразу понял, что это выстрел, но звук пули, срикошетировавшей о камень, напоминающий пение лопнувшей струны фортепиано, мог бы узнать любой, кому когда-либо приходилось бывать под огнем.

Пещера наполнилась эхом, а на черепе в стене появилась щербинка. Кто-то выстрелил снова, и свеча погасла.

Полагаю, я должен был радоваться этому. Но в тот момент я почти ни о чем не думал и ничего не чувствовал. Прижимая к груди купальные костюмы, словно они были моим самым ценным имуществом, я сделал пару шагов по неровному полу и упал.

В пещере было темно, если не считать лунного света, проникающего сквозь выход к морю. Вода плескалась внизу на расстоянии менее двух футов.

Я изо всех сил старался не потерять сознание. Сначала я пытался перевернуться, но пол был мокрым и скользким. С трудом мне удалось перевернуться на бок и вытащить из кармана фонарь. Хотя я был абсолютно беспомощен, как человек, потерявший много крови, мне хватило сил нажать кнопку.

Луч фонаря, ослепивший меня как прожектор, забегал в разные стороны, пока я не смог сфокусировать его на входе в туннель.

Кто-то стоял там.

Глава 19

Первым, что я увидел, проснувшись, были старое моррисовское кресло и край кружевной занавески, освещенной солнцем.

Я не сразу смог узнать кресло и даже собственную спальню с окнами в задний сад, хотя чувствовал себя свежим и отдохнувшим. Кровать подо мной казалась сделанной из лебяжьего пуха. Потом я увидел обращенное ко мне лицо сэра Генри Мерривейла.

— Доброе утро, доктор, — поздоровался он как ни в чем не бывало.

Пока я опирался на локоть, Г. М. придвинул стул и сел у кровати, положив обе руки на набалдашник трости.

— Вы долго спали, — продолжал он, — и это пошло вам на пользу. Белл Салливан помогла вам куда сильнее, чем думала, добавив секконал в ваш овальтин.

Только тогда я все вспомнил.

— Не пытайтесь встать! — предупредил Г. М. — Сядьте поудобнее, вам сейчас принесут еду.

— Как я здесь оказался?

— Я доставил вас сюда, сынок.

— Уже утро? Когда дознание?

— Сынок, дознание закончилось несколько часов назад, — вздохнул Г. М.

Окна были открыты, и я слышал кудахтанье в соседском курятнике. Я думал о том, пошлет ли мне наконец Господь хоть немного удачи и не добавит ли последнюю каплю горечи во все, что я сделал.

— По словам нашего друга Крафта, — продолжал Г. М., — это хорошо, что вы были не в силах давать показания. Если бы вы смогли это сделать, то попали бы в жуткую передрягу. Вы знаете это не хуже меня.

— Каков вердикт?

— Двойное самоубийство в состоянии психической неуравновешенности.

Я сел в кровати, прислонившись к подушкам.

— Сэр Генри, где одежда, которая была на мне прошлой ночью?

Он кивнул в сторону, не сводя с меня глаз:

— Висит на стуле. А что?

— Если вы заглянете в нижний правый карман жилета, то поймете, что.

— В карманах ничего нет, — отозвался Г. М. — Мы проверили.

Постучав дверь, в комнату заглянула Молли Грейндж. На ней были домашнее платье и фартук; она выглядела довольной. Следом появилось обеспокоенное лицо Белл Салливан.

— Доктор готов к завтраку? — спросила Молли.

— Угу, — ответил Г. М. — Лучше принесите его сюда.

Несколько секунд Молли молча смотрела на меня.

— Вы пугали нас и прежде, — заговорила она наконец, — но едва ли так сильно, как прошлой ночью. Хотя я оставлю проповеди на потом.

Молли вышла, плотно закрыв дверь. Теперь я чувствовал себя настолько потрясенным, беспомощным и измученным, что мог спокойно смотреть на ситуацию.

— Ну, Крафт своего добился, — сказал я. — Получил нужный вердикт и больше не будет напрягаться. Жаль, потому что я знаю правдивое объяснение всего происшедшего, и оно не совпадает с объяснением Крафта.

Г. М. достал сигару и начал вертеть ее в пальцах.

— Вы вполне уверены, что знаете, как все было проделано, сынок?

— В час ночи я мог это доказать. А теперь…

— В конце большинства дел, — проворчал Г. М., зажигая спичку и поднося ее к сигаре, — старик обычно садится и объясняет тупоголовым, где они сбились со следа. Давайте на сей раз перевернем процесс задом наперед.

— Перевернем?

— Вы будете объяснять мне. Вам известно, кто убийца?

— Да.

— Ну, я мог бы сам попытаться назвать его, если бы тип вроде Мастерса бросил мне вызов. Но мы сравним наши выводы. Это кто-то, кого мы подозревали?

Определенное лицо встало перед моим мысленным взором.

— Это, безусловно, не тот, кого я заподозрил бы с первого взгляда, — ответил я. — Тем не менее это лицо — жестокий убийца, и я не могу понять, каким образом нас так долго дурачил человек, кого мы хорошо знали.

В дверь снова постучали. На сей раз вошел Пол Феррарс.

— Рад видеть вас в добром здравии, доктор Люк, — сказал он. Впервые я увидел его чисто выбритым и в галстуке. — Молли сообщила, что вы проснулись. Если вы в силах рассказать об этом, мы все хотели бы знать, что с вами произошло.

— Сядьте, сынок, — деревянным голосом предложил ему Г. М. — Доктор Кроксли как раз собирался поведать нам, кто и как совершил убийства.

Мгновение Феррарс стоял неподвижно, положив руку на галстук. Наморщив лоб, он с сомнением посмотрел на Г. М. Последний сделал сигарой жест, и Феррарс сел в мое моррисовское кресло, повернув его. Рядом с ним находились пустая чашка из-под овальтина и моя трубка.

— Прошлой ночью я сидел здесь, ломая голову над доказательством, — заговорил я. — Все улики были передо мной, словно в зале суда. Но ничто не совпадало друг с другом, пока я не вспомнил о перерезанных телефонных проводах и бензине, вылитом из автомобилей. Кто сделал это и почему?

Г. М. вынул изо рта сигару.

— Ну? — поторопил он меня.

Я закрыл глаза, чтобы лучше представить себе сцену, и продолжал:

— В субботу вечером, когда начался дождь, Барри Салливан заявил, что должен внести в беседку пляжные кресла. Он отправил Риту и меня в дом, а сам остался, чтобы заняться этим. Но Салливан не внес кресла — я видел их на лужайке, когда ездил в «Мон Репо» вчера. С другой стороны, Салливан чем-то занимался, так как вернулся в дом, вытирая руки носовым платком. Я почти уверен, что он испачкал их, выливая бензин из автомобилей.

Феррарс выпрямился в кресле.

— Это сделал Салливан?

— Да. И он же вместе с Ритой перерезал телефонные провода. Зачем? Для того чтобы Алек Уэйнрайт или я были вынуждены идти пешком в Линком или еще дальше с целью связаться с полицией.

И Алек, и я шли бы очень медленно. Я — по очевидным причинам, а Алек — из-за больных суставов. Любой из нас не мог пройти четыре мили меньше чем за два часа. Добравшись в Липком, мы бы позвонили в полицию, которая находится на еще большем расстоянии, и только через некоторое время они бы отправились в «Мон Репо». В силу различных обстоятельств — включая обморок Алека и мою задержку — полиция прибыла туда только в час ночи.

Г. М. продолжал молча курить.

Феррарс недоуменно наморщил лоб.

— Заявляю прежний протест! Отправка вас двоих пешком не предотвратила бы приезд полиции.

— Нет, — согласился я и повысил голос. — Но это оттянуло бы их приезд до периода максимального прилива.

На этот раз я не слышал, как вошла Молли Грейндж.

Вот что делает чрезмерная сосредоточенность. Я вздрогнул, увидев Молли, стоящую рядом, держа поднос с завтраком. Белл маячила позади. Я машинально взял поднос, хотя никогда в жизни не испытывал меньшего желания есть, и поставил его на колени.

Обе девушки, очевидно, слышали, что я говорил. Они остались в спальне.

— В половине десятого в субботу вечером, когда я отправился к Прыжку Влюбленных и обнаружил, что эти двое, очевидно, прыгнули с утеса, прилив уже начинался. Я указал на это Алеку, когда он спросил, будет ли полиция искать у подножия утеса.

— Какой максимальной высоты достигает прилив? — Я посмотрел на Г. М.: — Вы знаете цифру, сэр Генри, так как Крафт упомянул о ней, когда мы ехали в понедельник в студию. — Я перевел взгляд на Белл: — И вы тоже знаете, молодая леди, потому что Молли говорила об этом в связи с визитом в пещеры по морю. Во время полной воды прилив достигает высоты тридцать футов.

Правда, высота утеса семьдесят футов. Но при полной воде или незадолго до того такой прыжок не составит труда для опытных пловцов и ныряльщиков — а ими, как нам известно, были Рита Уэйнрайт и Барри Салливан.

В спальне воцарилась тишина.

Феррарс открыл рот и тут же закрыл его. Г. М. молча курил. Белл уставилась в окно. Молли, сев в изножье кровати, тихо произнесла:

— Но…

— Давайте вернемся к моим приключениям в половине десятого, — снова заговорил я. — Итак, я обнаружил, что они, очевидно, прыгнули с утеса. Я был потрясен и расстроен, как был бы и Алек на моем месте. Вот почему нас выбрали как свидетелей.

Как я говорил сэру Генри, тогда я был слишком расстроен, чтобы многое замечать. Пасмурным вечером при свете затененного фонаря я увидел только следы. И я не криминалист. Но я мельком обратил внимание на одну деталь этих следов. — Фактически я упомянул о ней в этом повествовании. — Один человек шел вперед твердым шагом. Другой плелся позади более медленными или более короткими шагами.

Но вчера, когда мы видели следы при дневном свете, сэр Генри указал на несколько других деталей. Отпечатки были вдавлены в землю спереди, как будто люди спешили или почти бежали. Но обе серии следов шли вровень, шаг за шагом и параллельно.

Вот что пробудило мою подсознательную память. Весь план был сосредоточен вокруг одного эффекта. Нужно было заставить всех думать, что следы, которые я видел в половине десятого, были теми же, которые обследовала полиция в час ночи.

Снова наступило молчание.

Молли Грейндж даже не напоминала, что мои кофе, тост и бекон остывают. Она сидела в изножье кровати, положив руку на грудь.

— Сборник головоломок! — воскликнула девушка и объяснила, когда все повернулись к ней: — Я говорила доктору Люку, что нам может помочь сборник головоломок, который есть у меня дома. В одной из них два человека вроде бы прыгнули с утеса. В действительности один из них просто подошел к обрыву в собственных ботинках, потом надел ботинки другого и вернулся, пятясь задом. Рита и Барри могли это проделать, переодев обувь на травянистом пригорке у края утеса. Но сэр Генри сказал, что этого не могло быть…

Ее взгляд устремился на Г. М., который продолжал пускать клубы дыма с тем же деревянным выражением лица.

— Да, — кивнул я. — Именно таким образом они оставили первую серию следов в расчете обмануть меня. Разумеется, они знали, что полицию таким образом не обманешь.

Феррарс медленно провел перед глазами тыльной стороной ладони, словно проверяя зрение. Его кадык конвульсивно подергивался.

— Допустим, — сказал он. — Но как они оставили вторую серию?

Простить это Рите было труднее всего. Но повторяю еще раз, что ее намерения были добрыми.

— Вероятно, оба ждали поблизости, пока я выйду и увижу фальшивые следы. Они позаботились, чтобы кто-то это сделал, оставив заднюю дверь открытой. Я был самым предсказуемым кандидатом. Алек к тому времени отупел от виски, а нужен был трезвый свидетель, которому бы поверила полиция.

Я увидел следы и поверил в них, после чего вернулся в дом, чувствуя себя… очень скверно. Но это не важно.

— И вы все еще считаете, что об этой женщине можно сказать хоть что-то хорошее? — почти крикнула Белл Салливан.

Молли выглядела слегка шокированной. Взглядом я заставил обеих умолкнуть.

— Потом они не спеша направились к пещере под названием Пиратское Логово. Вы все знаете ее. Там они оставили наготове свои чемоданы. В пещере переоделись в купальные костюмы и вернулись. Бунгало находится в четырех милях от любого другого жилья — их не могли заметить, если они держались в стороне от дороги. На ногах у обоих была обувь.

Они подождали, пока прилив станет достаточно сильным. Почва на заднем дворе достаточно мягкая в любое время, а тем вечером она была еще мягче из-за дождя. Поэтому они просто снова прошли по дорожке к Прыжку Влюбленных, на этот раз толкая перед собой… должен ли я продолжать? Что они толкали перед собой?

Молли поднесла руку ко лбу.

— Газонокосилку! — выдохнула она.

Последовала очередная пауза. Солнце светило все сильнее, и в комнате становилось жарко.

— Ту самую газонокосилку, — добавила Молли, — которую, по словам Уилли Джонсона, мистер Уэйнрайт якобы украл у него.

Я кивнул:

— Сэр Генри отметил вчера, что весь участок выглядит нетронутым. Разумеется, это означало употребление газонокосилки, хотя я был настолько туп, что не подумал о ней.

Итак, эти двое опять двинулись по дорожке. Железная газонокосилка, весившая более четырехсот фунтов, должна была разровнять землю, уничтожив первые, фальшивые серии следов. Они просто шли за ней, оставляя за собой подлинные отпечатки ног. Теперь объяснимы более глубокие вмятины спереди — они не бежали, а толкали газонокосилку. Также понятно, почему длина шага у обоих была одинаковой — этого и следовало ожидать.

Газонокосилка не оставила никаких следов, потому что дорожка с обеих сторон ограничена галькой. Ширина косилки — четыре фута. Помню, как Джонсон говорил нам это, когда мы встретили его накачавшимся пивом в понедельник на дороге к Бейкерс-Бриджу. Ширина дорожки, как нам известно, тоже четыре фута. Им оставалось только следить, чтобы газонокосилка не переезжала через гальку и не вдавливала ее в землю.

— Но как они могли видеть это в темноте? — спросил Феррарс.

— Очень легко. К тому времени небо очистилось, как я говорил Молли в понедельник. А галька, если помните, выкрашена в белый цвет, который используют, чтобы ориентироваться при затемнении. Крафт сам указал нам, как они могли видеть в темноте.

Белл, все еще глядящая в окно, закурила сигарету. Солнце, должно быть, слепило ее.

— Интересно, кто все это придумал? — злобно осведомилась она. — Барри или бабенка?

Молли резко отмахнулась.

— А потом?

Я подходил к самому неприятному.

— Техника, дорогая моя, была предельно простой. Подойдя к краю Прыжка Влюбленных, они столкнули газонокосилку вниз. Крафт признавал, что он не обыскивал подножие утеса. Потом они сами прыгнули в воду и поплыли к Пиратскому Логову. В разгар прилива вода поднимается почти до входа в пещеру. Если они приплыли раньше, то могли оставить веревку, свешивающуюся из пещеры к морю.

Найти нужное место тоже не составляло труда. Они оставили горящую свечу — прошлой ночью я нашел огарок — в нише, где она была защищена от сквозняков. Пламя отражалось в воде, хотя не настолько, чтобы его можно было заметить с моря издалека.

Вскарабкавшись в Пиратское Логово, они сбросили купальные костюмы и снова облачились в обычную одежду. Еще через несколько минут они уже были бы на пути к старой студии и автомобилю Салливана. Но они не приняли в расчет одного. Я имею в виду убийцу.

Внешне ситуация выглядела вполне обычной — солнечный день, кудахтанье куриц в соседском курятнике, — но в действительности она была чудовищно ненормальной. Лица Молли, Белл и Феррарса были обращены ко мне. Я начал потягивать тепловатый кофе. Но моя рука дрожала, и мне пришлось поставить чашку.

Я думал о Пиратском Логове в субботу вечером. Тусклая свеча горит в нише. Салливан и Рита быстро переодеваются; Рита плачет, так как она покинула дом навсегда. А затем кто-то подкрадывается из туннеля с бледным искаженным лицом и стреляет в них в упор, прежде чем они успевают поднять руку…

— Послушайте… — хрипло начала Белл.

Погасив сигарету в мыльнице на умывальнике, она скользнула к краю кровати.

Дальнейшее было легко, рассеянно думал я. Убийца сбросил трупы и чемоданы в море. Тела получили мало повреждений, как отметил врач, производивший вскрытие, не потому, что они были мертвы, когда падали с высоты, а потому, что они никогда с нее не падали — прилив был максимальный. Трупы изуродовало почти до неузнаваемости течение, бьющее их о камни.

Я поднес руки к глазам.

— Вы говорите, — продолжала Белл, — что знаете, кто прикончил Барри и эту бабенку?

— Думаю, что знаю.

В паузе слышалось свистящее дыхание Молли Грейндж, наполовину приподнявшейся с кровати.

— И мы знаем этого человека? — спросила она.

— Разумеется, дорогая.

— Это кто-то… отсюда?

— Зависит от того, Молли, что ты под этим подразумеваешь.

— Мы слушаем, — сказал Феррарс. — Кто же их убил?

— Простите, мистер Феррарс, но думаю, что вы.

Пауза.

Я ненавидел этого человека и ничего не мог с собой поделать. Его актерское мастерство, возможно, было по-своему восхитительным, но мы были сыты им по горло.

По выражению лица Феррарса можно было подумать, что он изумлен до глубины души. Феррарс медленно поднялся с моррисовского кресла. Прядь волос падала ему на лоб, совсем как у фюрера.

— Я?! — завопил он, тыча себя пальцем в грудь. — Я?! За каким чертом мне это могло понадобиться?

От волнения я опрокинул кофейную чашку, поэтому Белл пришлось подойти и забрать поднос.

— Ну?! — орал Феррарс.

— Вы были достаточно дружны с Ритой, — ответил я, — чтобы изобразить ее на портрете с выражением лица, которое никто никогда не замечал, кроме, возможно, Салливана. Понимаете, о чем я?

Феррарс судорожно глотнул. Его взгляд метнулся к Молли, которая застыла как вкопанная.

— Да, понимаю. Я… я изобразил ее такой, какой видел. Манящей, соблазнительной… и так далее. Но это не обязательно что-то означает.

— Вдобавок, мистер Феррарс, вы, отнюдь не будучи затворником, живете на Эксмуре и должны отлично знать, где можно утопить машину. Далее, ваше необычайно мягкое обращение с миссис Салливан, когда она потеряла сознание, выбравшись из этой машины в зыбучем песке в воскресенье. Вы были знакомы с ней и любили ее…

— Проклятие! — рявкнул Феррарс, проведя рукой по лбу. — Нашли о чем распространяться перед девушкой, которую я действительно…

— Когда мы вывели миссис Салливан из старой студии в понедельник во второй половине дня, вы сразу, как только увидели ее, воскликнули: «Белл Ренфру!» Но вы сделали не только это. Вы хлопнули рукой по борту автомобиля.

— Ну и что?

— Миссис Салливан рассказывала нам, как убийца, который привез ее в зыбучие пески, ходил по студии взад-вперед, ударяя рукой по корпусу «паккарда». Полагаю, мистер Феррарс, именно это заставило ее при виде вас повернуться и пойти назад к студии. Даже если она только подсознательно узнала в вас убийцу.

Белл медленно повернула голову.

Феррарс поднял руку, словно собираясь снова по чему-нибудь ударить, но сразу опустил ее.

— Только не проводите со мной сеанс психоанализа! — взмолился он. — Этого я не вынесу. У вас есть какое-нибудь доказательство этого вздора?

— К сожалению, нет. Вы об этом позаботились.

— Позаботился? Как?

— Если бы мне позволили сохранить стреляную гильзу и два купальных костюма, которые я нашел в Пиратском Логове прошлой ночью, я мог бы предъявить их суперинтенденту Крафту. А что я могу показать ему теперь? Полагаю, мне следует быть вам благодарным за то, что вы не застрелили меня, но благодарность — не то чувство, которое я могу испытывать к убийце Риты Уэйнрайт. Ведь это вы стреляли в пещере, не так ли?

Феррарс шагнул вперед.

— Погодите! — резко произнес он. — Вы сказали — прошлой ночью. В котором часу?

— Ровно в час. Если помните, в половине первого дома не было ни вас, ни вашего автомобиля.

Молли наконец вышла из ступора. На ее лице мелькали сдержанный гнев, недоверие, озадаченность, возможно, ревность. За несколько секунд она проявила больше эмоций, чем я замечал в ней до сих пор. Я рассказал о происшедшем прошлой ночью.

— Но Пол не мог находиться около Пиратского Логова в час ночи! — воскликнула Молли. — Он был…

— Минутку, сынок, — вмешался спокойный голос.

Хотите — верьте, хотите — нет, но мы напрочь забыли о сэре Генри Мерривейле. В течение всей суматохи он не произнес ни слова, сидя в нескольких футах от моей кровати и положив руки на набалдашник трости. Сигара выгорела до четверти дюйма от его рта. Г. М. покосился на нее, проверяя, погасла ли она, убедился, что да, вынул ее изо рта и бросил в пепельницу, потом фыркнул и поднялся.

— Знаете, доктор, — заметил он, — я должен вас поздравить.

— Спасибо.

— Отличная реконструкция, — продолжал Г. М. — Простая, четкая и продуманная. Две серии отпечатков ног, газонокосилка, чудо, которое не было таковым… — Он провел рукой по лысине и посмотрел на меня поверх очков. — Жаль только, что в ней нет ни слова правды.

Феррарс не сел в кресло, а упал в него.

Так как я уже сидел в кровати, со мной такого произойти не могло. Но теперь я понимал, что чувствуешь, когда упорядоченный мир распадается на куски еще быстрее, чем в результате войны.

— Понимаете, — виновато продолжал Г. М., — я сам думал об этом. Прошлой ночью я попросил ребят в резиновых сапогах обследовать подножие утеса при отливе. И там не было никакой газонокосилки.

— Но она должна быть там! Может быть, ее…

— Унес убийца? В одиночку, среди острых камней и прибывающей воды унес четыреста фунтов железа?

Мне пришлось признать его правоту.

Г. М. почесал нос и бросил взгляд на Феррарса.

— И еще одно, доктор. Будьте осторожны, рассказывая эту историю и впутывая в нее этого парня. На прошлую ночь у него алиби, такое же железное, как газонокосилка.

Белл нервно озиралась.

— Вы все спятили? — осведомилась она. — Я была готова поклясться, что доктор попал в точку. Каждое слово звучало настолько убедительно, что усомниться в этом было невозможно даже при желании. Если все было не так, то как же?

Г. М. долго смотрел на нее. Потом его лицо вновь стало бесстрастным, а голос — усталым и стариковским.

— Не знаю, девочка моя, — ответил он. — Кажется, мы должны начать сначала и снова сидеть и думать. — Он опять почесал нос. — Но боюсь, старик потерпел поражение. В Лондоне, как вы, возможно, слышали, говорят, что я уже ни на что не гожусь. Я вышедшее из моды ископаемое. Вероятно, они правы. Как бы то ни было, до свидания. Я иду в «Карету и лошадей» и утоплюсь в кружке пива.

— Но послушайте! — крикнул я ему вслед. — Как вы узнали, что я был в пещере, если говорите, что нашли меня?

Г. М. задержался в дверях, но не вернулся и не ответил. Опираясь на трость, он вышел в холл. Позднее миссис Харпинг говорила, что он прошел мимо нее с таким свирепым видом, что она уронила тряпку и чуть не закричала. Я слышал, как он медленно, словно вслепую, спускается по ступенькам к парадной двери.

ПОСТСКРИПТУМ И ЭПИЛОГ, написанные Полом Феррарсом, членом Королевской академии

Здесь заканчивается рукопись, подготовленная доктором Люком Кроксли. Она завершается не так, как намеревалсяэто сделать ее автор, но может существовать как самостоятельный документ.

Доктор Кроксли встретил свою кончину в ночь первого авианалета на Бристоль 25 января 1940 года. Он умер при характерных для него обстоятельствах, делая срочную операцию в горящем здании и не думая о собственной жизни, после семи часов тяжкой работы в самом центре ада от начала Касл-стрит до конца Уайн-стрит.

Иронию судьбы в связи с этой историей я не намерен обсуждать, но должен упомянуть о ней. Целью этой рукописи было доказать то — в чем доктор Кроксли был убежден до последнего дня, — что Рита Уэйнрайт и Барри Салливан не покончили с собой, а были убиты.

К счастью, он никогда не узнал, что убийцей этих двоих, которого он преследовал с таким упорством, был его собственный сын Том.

Глава 20

Можно считать, что дело подошло к концу в моей студии в Ридд-Фарм на Эксмуре, холодным и туманным вечером в начале февраля 1941 года.

Молли и я — Молли стала миссис Феррарс в июле — развели огонь в камине с достаточно просторным очагом, чтобы туда можно было въехать на небольшом автомобиле. Горящие поленья отбрасывали красно-желтый свет на коричневые балки и затемненную стеклянную крышу.

Молли сидела, скрестив ноги, на ярком индейском ковре у камина. Я поместился напротив, покуривая трубку в лучших семейных традициях. А на диване среди подушек лицом к огню расположился Г. М. Старый маэстро приехал из Лондона на уик-энд, чтобы сообщить нам правду. Шок от услышанного еще не миновал.

— Том! — повторяла Молли. — Том! Том! Том!

— Значит, — сказал я, — доктор Люк все-таки был прав в своей реконструкции? Убийства были совершены именно так, только убийца…

Рукопись доктора Люка лежала на коленях у Г. М. Он перелистывал страницы, исписанные аккуратным почерком.

— Понимаете, — отозвался Г. М., положив рукопись на диван, — здесь сказано все. Доктор простодушно утверждал, что недостаточно находиться просто близко к человеку, чтобы видеть его. Если это было справедливо, когда он говорил об Алеке Уэйнрайте, то еще справедливее, когда он говорил о собственном сыне.

Любопытно, как он пишет о нем. В рукописи Том присутствует постоянно. Мы читаем о том, что он говорил и делал, и можем сформировать мнение о его характере. Но старый доктор к этому не стремился.

Дело в том, что он никогда не думал о Томе, как о персонаже этой истории. Том присутствовал в ней как мебель, упоминаемый наряду с остальными посторонними деталями. Доктор не наблюдает за Томом, не понимает его и даже не считает это необходимым.

Впервые мы сталкиваемся с Томом, когда он закрывает свой медицинский саквояж и произносит энергичную речь о нескромных любовниках, которые дают повод сплетничать об их связи. В последний раз мы видим его сидящим «с мешками под глазами» под люстрой в столовой, эмоционально истощенным и в крайнем напряжении. Старый доктор приписывает это физическому переутомлению и даже упрекает его за излишнее усердие на работе.

Ему никогда не приходило в голову, что он делит дом с сильным мужчиной, привыкшим подавлять свои эмоции, который так сильно влюбился в Риту Уэйнрайт, что, обезумев, убил саму Риту и ее любовника, узнав, что они собираются бежать. Наблюдая, можно было заметить, что дело идет к неизбежной трагедии.

Г. М. постучал по рукописи.

— Впрочем, это легко понять. Я уверен, что если бы мы писали отчет, где фигурирует член нашей семьи, то написали бы о нем так же, как и старый доктор.

Хотя в камине потрескивали дрова, Молли поежилась.

— А что вообще заставило вас подумать о Томе? — спросила она.

— Неужели вы, девочка моя, не поняли уже во второй половине вторника, что виновным мог быть только Том Кроксли? — Г. М. подмигнул мне: — А вы-то осознали это, сынок?

— Пусть меня повесят, если осознал!

— Но я имею в виду, — настаивала Молли, — что заставило вас подумать о нем впервые?

Г. М. посмотрел на нее поверх очков:

— Думаю, что вы, девочка моя.

— Я?

— Угу. В понедельник, после того как Крафт, доктор Люк и я приходили повидать вашего старика, мы ехали по шоссе, и Крафт спросил меня, что я о вас думаю. Я ответил, что вы мне очень нравитесь…

— Благодарю вас, сэр.

— …но что я, как правило, не доверяю девушкам, которые утверждают, что не интересуются противоположным полом. Обычно это значит, что они подавляют свой интерес.

— Черт бы вас побрал!

Молли стала пунцовой, как некоторые секции индейского ковра. Несмотря на все еще раздражающую меня репутацию насмешника, которую создала мне рукопись доктора Люка, я позволил себе скромно усмехнуться. Тем не менее Молли села ко мне на колени и я поцеловал ее при госте, что для миссис Феррарс является практически признаком распутства.

— Перестаньте тискаться! — рявкнул Г. М. — Именно тисканье довело беднягу до всех его бед.

— Прошу прощения, — извинилась Молли. — Продолжайте.

— Ну, я подумал о молодом парне, который лечил мой палец, — Томе Кроксли. Он тоже постоянно твердил, что не видит в женщинах никакой пользы, выставляя себя эдаким монахом-траппистом.[40] Женщины — хищницы, женщины — такие, женщины — сякие… Том выглядел прирожденным холостяком, и меня заинтересовало, не слишком ли он старается им выглядеть.

В конце концов, он был лечащим врачом Риты Уэйнрайт. Кто-то должен был написать ей рекомендацию для паспорта, если доктор Люк этого не сделал. Почему Рита была так расстроена 22 мая, когда пришла повидать доктора Люка, заявляя, что ей нужно снотворное, но в действительности чтобы вытянуть из него рекомендацию? Он спросил ее, почему она не обратилась к Тому, и Рита не дала адекватного ответа. Не потому ли, что, так как она не рискнула обратиться к Люку с этой просьбой, ей пришлось обратиться к Тому? А если так…

Понемногу картина начинала проясняться. Понимаете, мне не понравилась одна часть разговора доктора Люка с Алеком Уэйнрайтом в субботу вечером.

В приемной доктора Люка Рита клялась ему, что никогда не изменяла мужу до встречи с Салливаном. Доктор Люк, в свою очередь, сообщил это Алеку Уэйнрайту. «Понимаю, почему она вам не рассказала», — засмеялся Алек. Для ошеломленного доктора это не означало ничего, но для моего подозрительного ума значило очень многое. Что, если Том и Рита были любовниками?

Во вторник утром мы споткнулись о пункт, который беспокоил меня с самого начала.

Г. М. внезапно сделал паузу.

Его лицо стало рассеянным, как будто он что-то вспоминал. Пробормотав извинения, Г. М. достал из внутреннего кармана конверт и начал что-то писать на нем огрызком карандаша.

Его голос звучал глухо. Словно он пробовал слова на вкус.

— Ротбери, Роуфант. — Г. М. склонил голову набок, изучая написанное. — Хм… Роксборо? Ройстон, Раджли? Отравитель Палмер жил в Раджли. Угу…

Мы уставились на него.

Молли была слишком вежлива, а я — слишком удивлен, чтобы комментировать. Г. М. вернул конверт в карман и фыркнул.

— Меня беспокоило следующее, — продолжал он, нахмурившись. — Убийца — кто бы он ни был и как бы он это ни проделал — совершил практически идеальное преступление. Во-первых, пять шансов против одного были за то, что тела унесет в море и их никогда не найдут. Во-вторых, даже если бы их нашли, это мало что изменило бы, пока кто-нибудь не наткнулся бы на орудие преступления.

Тогда почему же он совершил такую глупость, выбросив пистолет 32-го калибра на шоссе? Я едва не прожег себе мозги, но, с какой бы стороны на это ни смотреть, все выглядело нелепо. Единственно разумным объяснением казалось то, что убийца не собирался выбрасывать оружие и сделал это нечаянно — иными словами, потерял его.

Во вторник утром Крафт и я пришли повидать Белл Салливан в дом доктора Люка, где бедняжка провела первую ночь. Мы хотели расспросить ее о фотографиях Барри Салливана, но мимоходом узнали кое-что, отчего у меня встали дыбом отсутствующие волосы. У Тома Кроксли была дыра в подкладке кармана пиджака, и девушка хотела ее зашить.

Молли так резко выпрямилась у меня на коленях, что едва не обожгла щеку о чашечку моей трубки.

— Случай упоминается в рукописи, — продолжал Г. М. — Старик честно и простодушно отметил эпизод, рассказывая, как Том и Белл разговаривали накануне вечером. Что и стало очередным доказательством в пользу того, что именно этот несчастный, обезумевший от любви парень совершил оба убийства и плакал, как ребенок, возле машины жертвы. Немного позже появилась деталь, которая забила последний гвоздь.

Вся моя версия основывалась на предположении, что Рита и Барри собирались бежать в Америку, прихватив с собой бриллианты, подаренные Алеком Уэйнрайтом. Но когда мы поднялись в спальню и открыли шкатулку из слоновой кости, бриллианты оказались на месте. Признаюсь, в тот момент я решил, что старика положили на обе лопатки.

— Я все еще не понимаю насчет этих бриллиантов, — сказал ваш корреспондент. — Именно они все решили на дознании. Здешние жители до сих пор уверены, что произошло самоубийство по сговору. Если бриллианты были на месте…

— Сынок! — прервал Г. М. — Неужели вы не понимаете, что бриллианты оказались в шкатулке, потому что кто-то вернул их туда? Интересно, говорил ли что-нибудь об этом сам Алек Уэйнрайт?

Молли уставилась в пол.

— Профессор Уэйнрайт уехал отсюда. Он вообще ни о чем не говорил. Доктор Люк был его единственным другом. Думаю, он пережил трагедию, но не может пережить войну.

— В тот трижды проклятый субботний вечер, сразу после того, как доктор Люк обнаружил следы, Алек поспешил наверх проверить, на месте ли одежда и бриллианты Риты. — Г. М. наморщил лоб. — Он нашел одежду, но не нашел бриллианты, когда открыл шкатулку, поэтому спустился с ключом от нее. Далее последовали любопытные и весьма многозначительные перемещения этого ключа.

Когда Уэйнрайт потерял сознание, доктор Люк рассеянно спрятал ключ к себе в карман и ушел с ним. Вы помните, что он сделал с ключом, вернувшись на следующее утро. Он отдал его…

— Тому, — прервала Молли. — Доктор Люк говорил мне об этом.

— Совершенно верно. И попросил Тома вернуть ключ Алеку. Что Том и сделал, поскольку мы нашли ключ у Алека в руке. Но это еще не самое странное.

Какова была ситуация в «Мон Репо»? Две сиделки, дневная и ночная, постоянно находились рядом с Алеком Уэйнрайтом, начиная с ночи с субботы на воскресенье. Том Кроксли не забирал ключ назад до воскресного утра, когда сиделки были на дежурстве.

Если убийца вернул бриллианты в шкатулку, это произошло между утром воскресенья и второй половиной дня вторника. Кто мог это сделать? Здесь мы снова сталкиваемся со сперва озадачивавшим, а впоследствии проясняющим фактом в показаниях сиделок. Они утверждают, что абсолютно никто не входил в комнату больного ни днем ни ночью. Кому, как не нам с Крафтом, этого не знать? Они не впускали даже полицию.

Но когда сиделки говорят «никто», они не имеют в виду лечащего врача. Ибо, насколько мы знаем от доктора Люка, Том Кроксли навещал Алека дважды в день. Если там не было никого, кроме доктора, значит, доктор вернул бриллианты.

Сделать это не составляло груда. При каких условиях сиделка может оставить пациента в подобном состоянии? Только когда врач пошлет ее за чем-нибудь, оставшись дежурить у постели.

Том Кроксли знал, что Алек Уэйнрайт почти разорен. Почему? Потому что доктор Люк рассказал ему об этом после своей беседы с Алеком в субботу утром, когда они договорились о вечернем визите.

Тому нравился Алек. К тому же его мучила совесть. Он был не бессердечным чудовищем, а всего лишь молодым человеком тридцати пяти лет с горячим нравом, который спятил на почве любви к Рите Уэйнрайт. Ему, как и его отцу, было наплевать на деньги — суперинтендент Крафт может это подтвердить. Он не видел никакой пользы в бриллиантах стоимостью пять или шесть тысяч фунтов, которые он прихватил в багаже Риты и Салливана, когда убил их в Пиратском Логове.

И бриллианты было незачем выбрасывать в море с остальным багажом, когда Алек так нуждался в них. Поэтому Том вернул драгоценности. Думаю, Рита забрала их без футляров из синего бархата. Тому оставалось только принести их в кармане, открыть шкатулку ключом и положить бриллианты в футляры. Финиш.

Теперь вы понимаете, почему я сказал, что виновным мог быть только Том Кроксли. Потому что он один мог вернуть бриллианты. Есть возражения?

Возражений не было.

Молли снова встала, подошла к другой стороне камина и села, скрестив ноги. Огонь разгорелся сильнее, заставляя Молли прикрывать глаза ладонью и освещая каждый угол старой студии.

— Сент-Айвз, — рассеянно забормотал Г. М. — Скарборо. Сканторп. Седжмур. Саутенд. Саттон-Колдфилд — там утонула девица Эшфорд…

Я решил выразить протест против этой чепухи, что бы она ни означала.

— Слушайте, маэстро… — начал я.

Но Г. М. не дал мне продолжить:

— Теперь вы можете сами добавить недостающие детали. Таинственным любовником Риты, с которым она встречалась в студии на дороге к Бейкерс-Бриджу, был Том Кроксли.

Он был тем, кого вы… — Г. М. посмотрел на Молли, — едва не увидели в тот апрельский день, когда Рита умчалась из студии в своей машине. Как вы описали ее после этого инцидента? — Он подобрал рукопись и перелистал ее. — Угу. «Рита выглядела… ну, измятой, всклокоченной, и на лице у нее было страдальческое выражение, как будто свидание не доставило ей никакого удовольствия». Конечно, не доставило. Том не был красавцем — Белл Салливан называла его безобразным сукиным сыном, — но, думаю, удовлетворял ее, пока не наступило время великой страсти в лице Барри Салливана.

Тогда Рита начала ощущать себя мученицей, а Том мог лишь беспомощно наблюдать, как она все сильнее влюбляется в Салливана. Кульминация наступила в конце мая, когда Рита пришла к Тому и отдала себя на его милость, попросив рекомендацию для оформления паспорта, чтобы уехать с Салливаном в Америку.

Это оказалось последней каплей. Тому не составило труда вытянуть из нее всю историю. Обвести вокруг пальца такое легкомысленное романтическое создание, как Рита Уэйнрайт, ничего не стоило. Если Том сказал ей нечто вроде: «Ладно, девочка, я передаю тебя лучшему мужчине, и благословит тебя Бог», то именно это Рита и ожидала от него услышать.

Молли кивнула, поджав губы.

— Так всегда с ней обращался ее муж, — продолжал Г. М. — Должно быть, она со слезами благодарности целомудренно поцеловала Тома, восхищаясь его благородством. Но Том не был благороден — он был всего лишь человеком, обезумевшим от любви.

Том Кроксли выпытал все об их плане с газонокосилкой и о том, где и когда они собирались его осуществить. Почему бы и нет? Ведь он проявил себя самоотверженным другом. И никому не показалось бы подозрительным, если бы доктор Том отсутствовал дома ночью, — с сельскими врачами такое бывает постоянно.

В ночь с субботы на воскресенье — мы точно не знаем, когда именно, но, должно быть, незадолго до часу — Том поехал к дороге на Бейкерс-Бридж, там припарковал свою машину. Потом он направился к туннелю в Пиратское Логово и спустился по нему, держа за спиной украденный пистолет.

Том застал Риту и Салливана, когда они только что переоделись после плавания. У них не было оснований подозревать дурное — они готовились к новой жизни и решили, что он пришел проститься. На руке у него была перчатка, защищающая от «обратной вспышки». Может быть, он был слегка бледен, но при пламени свечи они этого не заметили. Подойдя к Рите, Том выстрелил ей в сердце. Салливан, которого, вероятно, парализовал ужас, получил пулю с такого же близкого расстояния.

Г. М. сделал паузу.

Мысленно я слышал эхо выстрелов.

— Том сбросил тела в море, а потом и чемоданы со всем содержимым, кроме бриллиантов и паспортов. Одежда без меток не имела значения, но паспорта были слишком опасны, и он забрал их с собой. Но Том забыл о купальных костюмах, которые они спрятали в расщелине, и не смог найти одну из стреляных гильз. Положив пистолет в карман, он вернулся к своей машине.

— Но почему он забрал пистолет, а не выбросил его в море? — спросил я.

Г. М. посмотрел на меня поверх очков:

— Сынок, если бы тела обнаружили, все должны были предполагать, будто они застрелились на краю Прыжка Влюбленных. Верно?

— Да.

— Но стальной пистолет имеет скверную привычку не держаться на воде. Если бы он выбросил его, то возле Прыжка Влюбленных, а не в полумиле оттуда. Это закончилось для него катастрофой. Той же ночью, вероятно, когда он садился в машину, пистолет выскользнул у него из кармана. Но Том был настолько потрясен, что этого и не заметил.

Г. М. вынул сигару и стал вертеть ее в пальцах.

— Далее требовалось избавиться от автомобиля Салливана. Том не осмелился на рискованную операцию в ту же ночь, так как вскоре дороги должны были кишеть копами, и он не мог отсутствовать дома слишком долго.

Том не знал, что Рита и Салливан оставили двери студии открытыми настежь, так что автомобиль мог увидеть любой. На следующий день Белл Салливан проезжала мимо, увидела машину мужа и задержалась в студии. Когда Том ночью отправился забирать машину, он к тому времени был так преисполнен раскаяния, что почти лишился рассудка.

Несомненно, он уже оставил свой автомобиль возле полосы зыбучего песка, которой намеревался воспользоваться, и пошел пешком за другим. Должно быть, Том окаменел при виде девушки, вопящей из-под верха складного сиденья.

Мы все гадали, кто знал об Эксмуре достаточно, чтобы там избавиться от машины. Крафт ставил на доктора Люка, а доктор Люк — на вас, молодой человек. Казалось, никому не приходило в голову, что если отец в процессе работы близко познакомился с Эксмуром, то это должен был сделать и сын.

Ну, Белл Салливан выпрыгнула из машины и упала в обморок. Том не знал, что делать. Совесть терзала его, как белая горячка. Он не собирался нарываться на новые неприятности. Все было проделано в темноте, и Белл не узнала бы его, если бы увидела снова.

Но как поступить с ней? Том не мог заявить, что нашел ее, не объяснив, как он сам оказался в опасном месте, не вызвав подозрений. Поэтому он запихнул девушку в свою машину, отвез ее назад в студию и отнес в комнату наверху — у него был ключ, оставшийся от прошлых свиданий, — где она, по крайней мере, могла прилечь. Том запер ее там, рассчитывая, что ей хватит ума вытолкнуть ключ из скважины и втащить его через щель под дверью, когда она очнется.

Но девушка тоже потеряла голову.

Должно быть, Том испытал очередное потрясение, когда на следующий день она появилась в качестве гостьи в его собственном доме.

Доктор Люк дал любопытный отчет об этом. «Тому очень понравилась девушка. Он стал еще более дидактичным и невыносимым, чем обычно». Дидактичным? Невыносимым? Он был смертельно напуган! У парня, который мог описать вам все детали вскрытия, поедая хлеб с маслом, пересохло в горле, когда Белл начала говорить о повреждениях на теле Риты Уэйнрайт.

Теперь Тому оставалось только нанести еще один визит в Пиратское Логово и посмотреть, что произошло с исчезнувшей гильзой. К тому времени фаза угрызений совести миновала, и он боялся за собственную шкуру.

Во-первых, тела были обнаружены. Во-вторых, нашли пистолет. В-третьих, копы подозревали фокус-покус. Если в пещере остались улики, их нужно было срочно изъять.

Том не мог отправиться туда в ночь с понедельника на вторник. Почему? Потому что у них была гостья — Белл Салливан, — хлопоты по поводу которой задержали их допоздна. Даже когда ее уложили в постель, дав снотворное, старик нервничал и не спал большую часть ночи. Том не мог уйти и отложил это на ночь со вторника на среду — ночь перед дознанием.

Где Том взял другой пистолет, я не могу вам сказать. Догадываюсь, что у него на выбор было несколько, потому что, как говорил отец Молли, они теперь стали такими же распространенными, как крыжовник. Когда Том той ночью отправился в Пиратское Логово, у него было красно в глазах и он не собирался шутить.

Молли натянула юбку на колени и протестующе воскликнула:

— Не может быть, чтобы Том Кроксли хотел застрелить собственного отца!

— Хо-хо! — усмехнулся Г. М. с весельем, от которого в испуге шарахнулись бы дети. — Но он понятия не имел, что это его отец.

Если отец не понимал сына, то и сын не понимал отца. Говорят, такое случается в лучших семьях. Для доктора Тома доктор Люк был старой развалиной, годной лишь на то, чтобы лежать на солнце и получать указания, когда не следует есть овсянку. Из всех людей Том меньше всего рассчитывал наткнуться в час ночи в пещере на своего старика.

То, что он увидел на расстоянии при тусклом свете свечи, была наклонившаяся спина человека, держащего в каждой руке по купальному костюму. Том догадался, что в пещере кто-то есть, так как увидел припаркованную на дороге машину, хотя и не подошел к ней так близко, чтобы разглядеть номер.

Окончательно потеряв голову, Том пару раз выстрелил наугад, ни в кого не попав. Но человек упал, и Том увидел его лицо.

Теперь, — с достоинством произнес Г. М., — вернемся ко мне.

Уже некоторое время он вертел в пальцах сигару и наконец соизволил вставить ее в рот, давая понять, что сигару следует зажечь. Я достал из очага горящую ветку и вежливо протянул ее в направлении его лица.

По-видимому, это было неразумно, так как вызвало свирепые вопросы, не воображаю ли я себя укротителем львов и не входит ли в мои привычки включать кухонную плиту с помощью зажигательных бомб. Молли с трудом удалось его успокоить.

— Когда мы во вторник обнаружили бриллианты в шкатулке, — снова заговорил Г. М., — это все решило. Не осталось сомнений, что убийца — Том Кроксли.

До того я не был уверен полностью. И я все еще не понимал, как Рита и Салливан проделали трюк с левитацией. Но когда мы вечером пришли заплатить авансом штраф за Уилли Джонсона — в конце концов, можно ли порицать беднягу, если мой величавый облик заставил его принять меня за Нерона? — я услышал о газонокосилке. Это явилось последним штрихом.

Признаюсь, сынок, я был испуган. Проклятая извращенность всего в целом снова обрушилась на мои плечи. Передо мной был отец — самый честный и порядочный старик, какого я когда-либо встречал, — который твердо намеревался разгадать эту задачу. Но, сделав это, он узнал бы, что убийца — его собственный сын, которым он так гордился, что казалось, при упоминании о Томе у него вот-вот оторвутся все пуговицы на груди.

Не хочу, чтобы вы думали, будто я действовал, руководствуясь личными симпатиями. У меня их нет. — Г. М. склонился вперед и посмотрел в глаза нам обоим. — Но мне казалось неплохой идеей подкупить экипаж траулера, чтобы они забрали эту чертову косилку с подножия утеса и помалкивали об этом. Боюсь, мне придется весь остаток жизни платить шантажистам.

Я надеялся, что доктор не сможет разобраться во всей механике происшедшего. Но он смог. Я понял это, когда он позвонил мне среди ночи.

Хуже всего было то, что вы двое тискались в автомобиле до трех часов…

Молли улыбнулась.

— Маэстро, — сказал я, — многие месяцы я пытался уговорить эту девушку послать к черту ее папашу и ее принципы и связать жизнь с богемным типом вроде меня, который никогда не ложится спать раньше полуночи. И знаете, что в итоге помогло проделать этот трюк? Белл Салливан и ее философия. Впервые Молли посмотрела на свой дом и сказала: какого черта? Я слышал, Белл завела себе бойфренда, и желаю ей удачи. Она очень мне помогла.

— Чепуха, — заявила Молли. — Я спросила у доктора Люка, могу ли я так поступить, и он ответил, что да. Отец был ужасно расстроен. Так что если бы не бедный старый доктор Люк…

— Это была трагедия, — вздохнул Г. М. — Но все могло обернуться куда хуже, если бы Том Кроксли, стреляя наугад в пещере, попал в своего отца.

Вы оставили меня на мели, черт бы вас побрал. Я не мог помешать доктору, когда он начал расследование. Естественно, я догадывался, куда он отправился. Как я говорил вам, Крафту и доктору, вы не переставая болтали о пещерах с тех пор, как я появился здесь. Пиратское Логово казалось самым вероятным местом.

Моя коляска вышла из строя с тех пор, как вы пытались оттащить меня с утеса и повредили мотор. Поэтому я пошел пешком, несмотря на больной палец. Когда я добрался туда…

Вы понимаете, что произошло, не так ли? Том ускользнул из дому раньше отца. Кроксли Старший, спеша, как маньяк, успеть к Пиратскому Логову, пока не начало действовать снотворное, промчался мимо машины сына, не узнав его. Впрочем, и Том не заметил старика.

Когда Том выстрелил, доктор Люк упал, но смог включить фонарь, чей луч скользнул вокруг, осветив его лицо, прежде чем он потерял сознание.

Когда я значительно позже добрался туда, то обнаружил Тома сидящим у входа в туннель, закрыв лицо руками. Он думал, что убил отца!

Г. М. несколько раз затянулся сигарой и откашлялся.

— Я отправился в пещеру вместе с ним. На докторе Люке не было ни царапины — просто он был напичкан секконалом. Том и я почти не разговаривали. Я не сказал ему, что все знаю, но он и так это понимал. Я велел Тому помочь мне отнести доктора Люка к его машине, а потом незаметно вернуться домой и никому не рассказывать, что он выходил из дому этой ночью.

— Однако Том не забыл избавиться от стреляной гильзы и двух купальных костюмов, — заметила Молли.

— Это я от них избавился, — признался Г. М. — Купальники я бросил в море — девонские моральные устои испытают потрясение, если их вынесет на берег, — а гильзу нашел в жилетном кармане доктора и сохранил у себя.

Я привез доктора Люка домой, а остальное вы знаете. Он не смог толком разглядеть фигуру с пистолетом и, слава богу, не смог доказать впоследствии, что эти двое были убиты.

Последовало неловкое молчание. Мы все думали об одном и том же, не осмеливаясь касаться этой темы.

— Конечно, вы слышали… — начала Молли.

— О смерти доктора Люка в Бристоле, — закончил я.

— Угу. — Г. М. уставился в пол. — Мне очень жаль.

— Он приехал туда только на день повидать друга, — продолжала Молли. — Он не был обязан там оставаться…

Я не мог смотреть ни на кого из них.

— Том пошел в армию через неделю после смерти отца, — заговорил я. — Конечно, мы не догадывались… Сейчас он в Ливии.

Г. М. покачал головой:

— Нет, сынок. Я прочитал сообщение в «Газетт», поэтому приехал сюда. Томас Л. Кроксли посмертно награжден крестом Виктории — высшей наградой за доблесть. — После паузы он добавил: — Эта семья сделана из хорошего теста, даже если один из них был убийцей.

Снова последовало долгое молчание.

— Пол идет в армию через месяц, — сказала наконец Молли.

— Вот как? В какие войска?

— В полевую артиллерию. А Молли тоже где-нибудь пригодится с ее умением печатать на машинке.

— Мы все пригодимся, — добавила Молли, — хотя, может быть, не знаем как и где. А вы чем будете заниматься?

Г. М. бросил сигару в камин, сложил руки на животе и опустил уголки рта.

— Я? — мрачно переспросил он. — Всего лишь отправлюсь в палату лордов. — И он снова начал перечислять названия: — Тонтон, Тиклбери, Твид, Тэттерсолл, Троттлботтом, Твист…

— В таком случае поздравляю вас, маэстро!

— Поздравляете? — рявкнул Г. М. — Эти вонючки годами пытались изъять меня из обращения, и наконец им это удалось. Они запихнут меня в палату лордов в следующем же списке новых пэров.

— Но, — спросил я, — чего ради вы половину вечера перечисляли географические названия, как проводник в поезде?

— Я думал о титуле, — ворчливо объяснил Г. М. — Я должен сообщить им, каким титулом хочу именоваться, чтобы они могли выписать патент. Вам нравится какой-нибудь из них?

— Лорд Тиклбери, — задумчиво промолвила Молли. — Хотя, пожалуй, нет.

— Мне тоже не нравится, — отозвался Г. М. — Я просто пытаюсь придумать титул, от которого меня не будет бросать в дрожь. Дайте мне свечу — я пойду спать.

Я зажег свечу менее колоритно, чем горящей веткой, и протянул ему. Свет упал старому маэстро на лицо, которое выражало непонятные нам эмоции.

— Но подождите! — внезапно заявил он. — Я еще собираюсь принести некоторую пользу этой чертовой стране! Подождите, и сами увидите!

С подозрением взглянув на нас, Г. М. отодвинул свечу от лица. Мы слышали, как он, продолжая бормотать названия, ковыляет по коридору к своей комнате.

Джон Диксон Карр Он никогда бы не убил Пэйшнс или Убийство в зоопарке

Глава 1

Их роман — если это можно назвать так — начался в террариуме зоологического сада «Ройал Альберт».

Старый Майк Парсонс видел, как он зарождался, и это перепугало его до смерти. За всю свою длинную историю Кенсингтонские сады не знали такой суматохи с тех пор, как осенью 1904 года тигрица Иезавель едва не выбралась из клетки.

Дело в том, что Майк был женоненавистником. К тому же, проработав здесь смотрителем много лет, он не любил ни зоопарк, ни животных, ни что-либо еще.

Когда возбужденные дети смеялись, глядя на пингвинов, болтали у вольера с белыми медведями или, вытаращив глаза, смотрели на львов, Майк испытывал чувство отвращения. Он не мог понять, что они в этом находят. В мирное время — еще куда ни шло. Но с началом войны… При этой мысли Майк косился на небо.

Впрочем, в террариуме он чувствовал себя немного лучше. Не то чтобы Майк любил рептилий, насекомых или крокодилов под знаменитым стеклянным полом, но он питал к ним нечто вроде своеобразной дружбы. Иногда он останавливался возле свежепромытой стеклянной витрины, где находилась алмазная гремучая змея, и наблюдал за ней, а она немигающим взглядом смотрела на него, и ее раздвоенный язык молниеносно появлялся и исчезал.

— Ты все понимаешь, старина, — говорил Майк, свирепо глядя на тех, кто останавливался рядом.

Этим он заслужил репутацию необычайно добросовестного работника.

— Конечно, у Майка есть свои недостатки, — заявлял мистер Эдуард Бентон, директор зоопарка, — но он очень предан своей работе и всем нам.

Посетители террариума — квадратного одноэтажного сооружения из красного кирпича напротив львятника — видели Майка стоящим у двери или идущим следом за ними внутри. Его седые усы и обвиняющий взгляд заставляли их ускорять шаг. Но на две категории посетителей это не производило никакого впечатления — на детей и на влюбленных.

Последние приходили сюда, так как здесь было почти темно. Источники призрачного желтого света находились только за стеклом, где среди камней и тропической растительности обитали маленькие чудовища.

Раз в день — с двух до четырех — свет включали и под гладким и плотным стеклянным полом. Детей строго предупреждали не скользить по нему, хотя они все равно это делали, что безумно раздражало Майка. Его утешало лишь то, что некоторые взрослые, неосторожно входя внутрь, тут же падали на спину, сверкая пятками в воздухе.

Под освещенным полом посетители могли наблюдать крокодилов, обитающих в искусственном пруду. Зрелище вызывало восторженные возгласы у всех, кроме Майка. В такие минуты террариум был полон яркого света и звонких детских голосов, а тени посетителей беспорядочно мелькали на потолке.

Но в обычное время здесь было темно и мрачно. Именно тогда в террариум забредали влюбленные.

— Не то чтобы они приходят сюда обниматься, — говорил один из служителей. — Просто здесь спокойно — вот они и задерживаются, чтобы отдохнуть и помечтать.

Но взгляды этого широко мыслящего философа не впечатляли Майка. Он не признавал влюбленных как категорию. И сегодня, при виде девушки, его сразу обуяли подозрения.

Была вторая половина прекрасного осеннего дня 6 сентября 1940 года. Майк стоял у входа в террариум в своей серой униформе, наблюдая за небольшими группами людей снаружи. Откровенно говоря, он был немного рассеян. Даже на Майка с его убогим умишком влияла напряженная атмосфера, охватившая персонал.

Энгас Мак-Тэвиш, старший смотритель, сегодня утром выразил общее мнение.

— Думаю, — многозначительно произнес он, — скоро начнутся воздушные налеты. И меня это не радует.

Последовало долгое молчание.

— Что тогда будет с кошками? — озвучил терзающую всех тревогу другой служитель, правда имея в виду животных несколько большего размера. — И со слонами? И со змеями?

Никто не ответил. Больший страх, чем бомбы, им внушала мысль о пожаре. Кошки и слоны ненавидят огонь. Они обезумеют. Что касается змей…

— В конце концов, — заметил кто-то, — кошки находятся в бетонных вольерах и стальных клетках. Но рептилии! Ядовитые змеи, пауки и насекомые содержатся всего лишь за стеклом. Если оно разобьется, они расползутся по всему Южному Кенсингтону! Что же нам с ними делать?

Все посмотрели на Майка, поскольку он являлся смотрителем террариума.

Ответ был в высшей степени характерен для него:

— По всей вероятности, придется их перестрелять.

В глубине души Майк этому не верил. Мистер Бентон, директор зоопарка, был герпетологом — и его главный интерес составляло изучение рептилий. Майк не сомневался, что директор не позволит забрать, а тем более уничтожить змей.

В то же время Майка терзали сомнения. При всей его ненависти к зоопарку потерять работу в шестьдесят с лишним лет — не шутка. К тому же зоопарк был не из крупных, и его вообще могли закрыть на длительный период.

Майк стоял у входа в террариум, заложив руки за спину и потрескивая суставами пальцев, и хмурился, глядя на серебристый заградительный аэростат в небе на западе. Он уже был переполнен желчью, когда впервые заметил девушку, направляющуюся к нему.

Прежде всего, девушка была хорошенькой и, следовательно, ни на что путное не годилась. Но первым делом Майк обратил внимание не на это.

Казалось, девушка пребывает в состоянии транса, понятия не имея, куда идет. Она шагала среди болтающей толпы с неподвижным взглядом и беззвучно шевелящимися губами. Один раз она остановилась, выпрямилась и сделала такой царственный жест, что это вызвало интерес маленького мальчика.

Ее свежий цвет лица, серо-зеленые глаза с тяжелыми веками, пышные каштановые волосы, падающие на плечи, возбуждали худшие подозрения Майка. Костюм состоял из голубой шерстяной рубашки и вельветовых слаксов с белыми хлопчатобумажными перчатками, торчащими в кармане, что свидетельствовало о приостановленной работе, хотя без указаний, какой именно. Майк пришел к выводу, что одежда слишком подчеркивает фигуру. Но девушка не осознавала это, как и все остальное. Она шла прямо на Майка и едва не налетела на него, прежде чем пробудилась от размышлений.

— Прошу прощения, — заговорила девушка. — Не подскажете ли вы мне, где найти террариум?

Не снисходя до ответа, Майк кивнул в сторону двери, над которой было вырезано в камне слово «Террариум» буквами в два фута высотой.

— Ах да! — воскликнула девушка и с очередным царственным жестом взбежала по ступенькам, скрывшись внутри.

Майк уставился ей вслед, думая, что делать. Его подозрения подтвердило новое лицо, появившееся менее чем через минуту, словно следуя за девушкой.

— Проклятие! — пробормотал Майк, ненавидя все и всех.

Высокий молодой человек также пребывал в трансе, разговаривая сам с собой. Эффект усиливал его мрачный байронический облик. Серый костюм отличного покроя и колледжский галстук были смяты, так же было заметно, что сегодня он пренебрег бритьем. В правой руке молодой человек держал портфель. Его губы шевелились, как и у девушки, а один раз он выпрямился и описал портфелем круг над головой.

— Смотри, мама! — завопил от удивления какой-то мальчик.

Но молодой человек его не слышал. Маршируя, как под музыку, он направился к Майку, споткнулся о нижнюю ступеньку и после секундной паники осведомился глубоким мелодичным голосом:

— Прошу прощения, не могли бы вы сказать мне?..

Майк молча ткнул пальцем вверх. Проследив за указующим перстом, молодой человек сразу все понял.

— Ах да, конечно, — кивнул он.

Несколько секунд он продолжал кивать, снова погрузившись в размышления. Майк начал нервничать — это было все равно что стоять перед зомби.

Снова выпрямившись и теребя мятый галстук, молодой человек глубоко вздохнул, сделал еще один широкий жест портфелем и внезапно заговорил голосом, который звучал гулко, словно из подвала:

— Ни за что на свете я не стал бы вас обманывать!

— Сэр?

— Все абсолютно честно, — продолжал потусторонний голос. — Никакого обмана. Все то, что я собираюсь вам представить, имеет простейшее объяснение.

— Сэр!

— Господи! — воскликнул молодой человек, проведя рукой по лбу. — Прошу прощения! Я говорил сам с собой. Я не имел в виду…

Он явно не находил нужных слов. Пошарив в кармане, молодой человек достал полкроны и протянул Майку, затем с призрачной улыбкой, осветившей его возбужденное лицо блеском белых зубов, взбежал по ступенькам, как будто преследуя девушку.

Роман?

Свидание?

Майк не сомневался, что эти двое назначили здесь встречу. Он хорошо знал симптомы. Полкроны отдавали в качестве подкупа, и это не действовало на Майка Парсонса, когда тот пребывал в дурном настроении. Он тоже поднялся по короткой лестнице.

Было без пяти два, и свет под стеклянным полом еще не зажегся. Майк обратил внимание, что девушка свернула налево, а молодой человек — направо. Если они обойдут вокруг квадратного центрального блока с застекленными контейнерами, поднимавшегося почти до потолка, то встретятся где-то в задней части зала.

В полутемном помещении Майк прошел мимо яркой коралловой змеи (Micrururs fulvius), мимо знаменитой черной мамбы (Dendraspis angusticeps), которая в действительности была оливково-зеленой, мимо мокасиновой змеи (Agkistrodon piscivoris) в булькающем баке, мимо огромного паука-птицееда, ошибочно называемого тарантулом, который наблюдал сквозь стекло множеством злобных блестящих глаз, пока не добрался до королевской кобры, помещавшейся в витрине на задней стенке зала.

Молодой человек стоял перед застекленным отделением спиной к Майку, уставясь внутрь. За освещенной панелью справа находился ядозуб (Heloderma suspectrum),[1] походивший на порождение ночного кошмара, а слева — тропическая американская ящерица (Ameiva ameiva), чьи чешуйчатые глаза и раздутое тело в желтую полоску выглядели еще ужаснее.

Но главным экспонатом была королевская кобра — черно-белая, лоснящаяся масса, спящая среди искусственных камней. Майка Парсонса удивило, что молодой человек смотрит на нее как завороженный.

Неужели он интересуется змеями?

Открыв портфель, молодой человек вынул блокнот и карандаш. Майк следил за тем, как карандаш быстро двигался секунд двадцать. Но молодой человек не казался удовлетворенным. Покачав головой и что-то пробормотав себе под нос, он бросил блокнот и карандаш назад в портфель.

Слева от него шевельнулась тень.

Девушка в голубой шерстяной рубашке и вельветовых слаксах прошла мимо отделения с ядозубом. Майк четко ее видел. Теперь она, похоже, вышла из транса. Расширенные серо-зеленые глаза не отрывались от молодого человека. Она дышала быстро и неровно, со сдержанной всепоглощающей яростью.

«Ссора влюбленных? — подумал Майк. — Небось птичка залетела, и петушок ищет предлог, чтобы слинять!»

Какой-то миг казалось, что девушка больше не может сдерживаться. Майк почти ожидал, что она вцепится молодому человеку в горло. Но наивное достоинство или какая-то другая эмоция останавливает ее. Тем не менее было очевидно, что она готова произнести уничтожающие слова. Скользнув вперед, девушка оказалась в поле зрения молодого человека и медленно осведомилась;

— Ну, мистер Кери Квинт?

Глава 2

Молодой человек круто повернулся.

— Господи! — воскликнул он, сорвав с головы поношенную шляпу и уставясь на нее. — Смотрите-ка, кто здесь! Вы Мэдж Пэллизер, не так ли?

Девушка вскинула голову:

— Как будто вы не знаете!

— Но я действительно не знаю! — запротестовал мистер Кери Квинт. — В конце концов, я видел только ваши фотографии и должен сказать, они не делают вам чести. Ха-ха-ха!

Мисс Мэдж Пэллизер закрыла глаза.

Следует отметить, что восклицание «ха-ха-ха!» не содержало никакого скрытого смысла, а было всего лишь результатом нервозности, сорвавшимся с языка за неимением более подходящих слов. Но женщина — особенно пребывающая в настроении мисс Пэллизер — обычно слышит не то, что сказано на самом деле, а то, что ожидает услышать.

— Вам известно, мистер Кери Квинт, — осведомилась она, — что вы не брились последние две недели? Что ваша одежда нуждается в глажке? Что ваш галстук обтрепался по краям? Короче говоря, что вы выглядите точь-в-точь вот так?

Девушка указала дрожащим пальцем на тропическую ящерицу (Ameiva ameiva), которая подмигнула в ответ чешуйчатым глазом, что-то при этом жуя. Сравнение было явно несправедливым, и мистер Кери Квинт с полным основанием возмутился.

— Не лучше ли оставить в покое мою внешность? — предложил он.

— А как насчет моей?

— Черт возьми, я ничего не говорил о вашей внешности!

Мисс Пэллизер подняла брови:

— Правда? А мне показалось, что вы четко произнесли «ха-ха-ха!».

— Я произнес это совсем в другом смысле!

— Не то чтобы это представляло интерес, но можно узнать, в каком именно?

Мистер Квинт развел руками.

— Я имел в виду, что ваша внешность оказалась приятным сюрпризом. Конечно, я видел ваши фотографии, но думал, что они подретушированы с рекламными целями, и ожидал, что вы окажетесь жуткой уродиной.

Девушка стукнула себя кулаком по лбу и с трагическим видом вскинула руку.

— Боже мой, какой же вы гадкий! — воскликнула она со страстной искренностью.

— Слушайте… — Молодой человек судорожно глотнул.

Словно решив быть разумным, он огляделся в поисках источников вдохновения, но не нашел ни одного. Его взгляду представились лишь королевская кобра, ядозуб и тропическая американская ящерица (Ameiva ameiva). Табличка на стекле извещала, что последнюю именуют «пустынным бегуном» за умение передвигаться с невероятной скоростью. Мистер Квинт аккуратно поставил портфель на пол.

— Прежде чем мы скажем слова, о которых впоследствии пожалеем, — снова заговорил он, — я хотел бы сделать одно предложение, если вы не против.

— Я против. А какое предложение?

— Почему бы нам не забыть эту нелепую вражду?

— Нелепую, вот как?

— Уже целых три поколения наших семей, — продолжал молодой человек, — вцепляются друг другу в глотку. А почему?

— Потому что семья Квинт, начиная с вашего прадеда…

— Подождите! — взмолился молодой человек. — Не говорите так! Этоневерный подход!

— Очень сожалею. Может, вы скажете мне, какой подход верный?

Для пущей убедительности молодой человек стукнул кулаком по стеклу, за которым находилась королевская кобра.

— Эта вражда переросла в публичный скандал и посмешище. Мы поливали друг друга грязью в газетах, устраивали ссоры на улицах, даже затевали судебные тяжбы. А по какой причине? Просто потому, что ваш прадедушка поругался с моим в 1873 году.

— В 1874-м, — поправила мисс Пэллизер, бросив на него испепеляющий взгляд.

— Хорошо, пускай в 1874-м. Но какое это имеет значение?

— Если семейная и профессиональная честь значит для вас так же мало, как для остальных Квинтов… — начала девушка.

Молодой человек снова стукнул кулаком по стеклу. Королевская кобра выглядела слегка обеспокоенной. Ее лоснящиеся черно-белые кольца слегка вздрогнули.

Майк Парсонс был в ярости.

Но молодой человек ни на что не обращал внимания.

— Семейная честь! — воскликнул он. — Держу пари, что ни один из представителей обеих сторон не сможет даже сказать, из-за чего произошла первоначальная ссора!

— Я могу это сказать, мистер Кери Квинт. Ваш прадед…

— Лучше промолчите! — Последовал еще один удар по стеклу.

— Я буду говорить, что хочу, — отозвалась мисс Пэллизер. — Ваш прадед обвинил моего прадеда в воровстве.

— Допустим. Ну и что?

— Полагаю, вы скажете, мистер Квинт, что мой прадед действительно был вором? Что он использовал Фатиму раньше вашего?

— Если хотите знать мое мнение…

— Могу его себе представить, но говорите.

Мистер Квинт скрипнул зубами.

— Если хотите знать мое искреннее мнение, то я отвечу «да». Сомневаюсь, чтобы вашему уважаемому прадедушке хватило мозгов самому придумать этот трюк.

— Эйбел Пэллизер был главой нашей профессии! — дрожа от гнева, вскрикнула праправнучка. — Он был великим артистом!

— Признаю, что он первым распилил свою жену надвое.

— Благодарю вас.

— Но это его единственный вклад. Его улучшенная гильотина обернулась разочарованием, а китайская камера пыток — явным провалом.

— Знаете, — сквозь зубы процедила девушка, — наглость некоторых людей заставляет меня… — Она не могла найти подобающего глагола. — Так вы хотите зарыть топор войны? Прекратить вражду раз и навсегда?

— Да!

— Но при этом вам хватает дерзости называть моего прадедушку вором в тот момент, когда вы явно готовитесь украсть фокус, принадлежащий нашей семье.

Молодой человек уставился на нее.

— О чем вы говорите, черт возьми? — осведомился он.

— Вы отлично знаете!

— Черта с два! Объяснитесь!

Кулак опять стукнул по стеклу. Теперь королевская кобра была, безусловно, раздосадована. Маленькая головка раскачивалась со злобным кокетством; плоский капюшон придавал ей облик пустого лица в очках. Ядозуб с одной стороны и тропическая американская ящерица с другой также выражали недовольство.

— Не будете же вы отрицать, — продолжала девушка, — что через неделю вы открываете новую программу иллюзией исчезающей змеи?

— Конечно, не буду! Я просто подыскиваю подходящие модели. Те, которые у меня есть, не слишком удовлетворительны. Я решил сделать эскизы сам и заказать модели у Педронне…

— Вор! — прервала его мисс Пэллизер. — Разве вам не известно, что иллюзия исчезающей змеи была изобретена моим двоюродным дедушкой Артуром?

Мистер Кери Квинт выпятил подбородок, являя собой воплощение оскорбленного достоинства.

— Прошу прощения! — заявил он низким басом, отозвавшимся призрачным эхом в террариуме. — Иллюзия исчезающей змеи была изобретена моим отцом Юджином Квинтом восемнадцать лет тому назад.

— Ха-ха-ха! — высказалась мисс Пэллизер.

— Повторяю: она была изобретена моим отцом и представлена им в «Осенних тайнах» 1922 года! Более того, я могу это доказать!

— Ха-ха-ха! — повторила мисс Пэллизер.

— Фальшивые змеи, которыми он пользовался, — продолжал молодой человек, — были изготовлены, по совету герпетолога, в этом зоопарке. Если тот самый человек еще работает здесь, он подтвердит мои слова! Тогда мне было двенадцать или тринадцать лет, но я четко это помню…

— Ха-ха-ха! — в третий раз произнесла мисс Пэллизер.

Кери Квинт опустил голову, словно стараясь остудить ее.

— Знаете, что? — заговорил он почти беспечным тоном. — На следующей неделе мое первое выступление. Но я жалею, что связался с этой чертовой профессией!

Девушка широко открыла глаза. Она была искренне удивлена и слегка шокирована.

— Вы не хотите выступать?

— Безусловно, нет.

— Полагаю, вы нервничаете?

— Да, нервничаю и признаю это! Я все время репетирую свои реплики и все время боюсь, что что-то пойдет не так. Страх перед выходом на сцену не дает мне спать по ночам. Но не это главное. Я просто не создан для этой профессии.

— Она вам не нравится? — недоверчиво спросила девушка.

— Нравится, как хобби или игра, но не как серьезная работа. Я боюсь первого выступления и каждую ночь просыпаюсь в холодном поту.

— Тогда почему вы вообще за это взялись?

— Полагаю, из-за семейного давления. Ведь я последний из Квинтов, как вы последняя из Пэллизеров. Нельзя подводить своих предков! Но почему-то никому не приходит в голову, что я хочу жить своей жизнью и иметь свою профессию!

— Чем же вы хотели бы заниматься?

В поведении девушки появилась обманчивая мягкость. Серо-зеленые глаза, короткий нос, круглый подбородок, обрамленные темно-каштановыми волосами, казалось, излучают простодушие и интерес. Молодой человек ошибочно принял симпатичную гримасу за выражение сочувствия, и в его голосе послышалась гамлетовская горечь.

— Скажу вам по секрету, — признался он. — Я хотел быть криминалистом.

— Кем-кем?

— Я хотел изучать преступления — возможно, сделать карьеру в полиции. Это было мечтой всей моей жизни.

— Ну и почему вы от нее отказались?

— Потому что они бы мне этого не позволили, черт бы их побрал!

— Вы имеете в виду вашу семью?

— Вот именно.

— Бедный малыш хотел стать детективом, — голос мисс Пэллизер внезапно стал насмешливым, — но скверная семья не позволила ему отпустить мамочкину юбку и ловить больших злых преступников!

Будь Мэдж Пэллизер постарше, она бы понимала, что таким тоном нельзя разговаривать ни с одним мужчиной, так как это чревато взрывом. В довершение всего Майк Парсонс выбрал именно этот момент, чтобы вмешаться.

Когда Кери Квинт нанес по стеклу последний удар, заставивший кобру зашипеть, а ящериц подпрыгнуть, Майк шагнул вперед.

— Вам должно быть стыдно! — зарычал он. — Мучить бедных бессловесных созданий!

Молодой человек резко повернулся:

— Что вы сказали?

— Мучить бедных бессловесных созданий! — повторил Майк, указывая на королевскую кобру. — Оскорблять эту леди! Устраивать здесь сцены! И не говорите, что вы этого не делали, потому что я вас видел!

Все трое были так возбуждены, что не замечали происходящего вокруг.

Пробило два часа. Под толстым иолом из зеленоватого стекла вспыхнули сотни электрических ламп, освещая лица Мэдж Пэллизер, Кери Квинта и Майка Парсонса, а также нового посетителя, только что вошедшего в террариум.

Это был крупный, толстый мужчина в белом парусиновом костюме, державший под мышкой панаму, что позволяло полностью лицезреть его лысую голову, очки, съехавшие на широкий нос, и выражение лица еще более свирепое, чем у Майка.

В левой руке незнакомец держал бумажный пакет с арахисом. Правой рукой он доставал орехи и запихивал их в рот, напоминая акулу или кусающуюся черепаху. С видом аристократа, презирающего чернь, он высокомерно двигался между находящимися за стеклами низшими существами, когда сердитые голоса заставили его остановиться.

— Знаете, что я должен сделать? — осведомился Майк Парсонс, тыча пальцем в мистера Квинта. — Я должен арестовать вас!

Мистер Квинт ничего не сказал.

— Пытаться разбить стекло! — продолжал бушевать Майк. — Сейчас, сэр, вы пойдете со мной прямо в…

Молодой человек обрел дар речи.

— Убирайтесь отсюда, — негромко сказал он.

— И дадите объяснения мистеру Бентону, директору зоопарка! — не унимался Майк.

— Уберетесь вы или нет? — В голосе послышались зловещие нотки.

— Кто вы такой, чтобы здесь распоряжаться? — завопил Майк.

— Значит, вы не желаете убираться? — спросил молодой человек.

— Нет!

— Хорошо, — кивнул мистер Квинт и схватил Майка.

— Подождите! — закричала Мэдж Пэллизер, чуя катастрофу. — Нет! Пожалуйста, не делайте этого!

Но было слишком поздно.

Ленивые манеры мистера Квинта резко контрастировали с энергичностью его действий. Левая рука схватила Майка за воротник, а правая уперлась ему в лицо.

— Значит, я пытался разбить стекло? — И с этими словами он с силой толкнул Майка.

Бедняга отлетел назад, словно им выстрелили из катапульты, ударившись спиной о стеклянный контейнер с тропической американской ящерицей (Ameiva ameiva). Звук бьющегося стекла оглушительно прозвучал в замкнутом пространстве.

Последующие события происходили одновременно.

— Смотрите! — завизжала мисс Пэллизер. — Эта ужасная черно-желтая штука вылезает наружу!

Ошарашенный Майк Парсонс соскользнул вниз, приняв сидячее положение. Вокруг него сыпались осколки. Тропическая американская ящерица (Ameiva ameiva) обладала длиной в два фута и скверным характером. Ее раздутое тело свалилось на пол, поскрипывая чешуей. Какой-то момент она оставалась неподвижной — только живот раздувался как кузнечные меха, — потом приступила к действию.

Темная масса с желтыми полосами, кошмарно выглядевшая на освещенном полу, метнулась вперед со скоростью, которая заработала ей имя «пустынного бегуна».

Но ящерица атаковала не Мэдж Пэллизер, с визгом отшатнувшуюся, не Кери Квинта и не Майка Парсонса, а устремилась прямиком к толстому лысому джентльмену в очках.

— Послушайте… — начал было толстый джентльмен и тут увидел приближающийся к нему эпштейновский ужас.[2]

Сказать, что он просто побежал, было бы слишком мягко. Его массивное тело повернулось быстро и грациозно, словно висело на открывающихся воротах. Кривые ноги замелькали с поразительной скоростью. Высоко поднимая колени, он понесся, преследуемый тропической американской ящерицей (Ameiva ameiva).

— Что, черт возьми, здесь происходит? — вопил толстый джентльмен. — Немедленно уберите это от меня!

Майк Парсонс с трудом поднялся.

— Вы заплатите за это! — прорычал он Кери Квинту и крикнул вслед толстому джентльмену: — Не бегите к выходу, сэр! Это ценный экземпляр! Она…

Не окончив фразу, Майк помчался следом за ящерицей. Толстый джентльмен и не выказывал намерений бежать к выходу. Превратив террариум в подобие беговой дорожки, он на мгновение исчез за центральным блоком и вскоре появился снова. Гулкие голоса создавали в замкнутом пространстве причудливый акустический эффект.

— Не возбуждайте ее, сэр! Не бегите от нее! Стойте спокойно, и все будет в порядке!

— Не сомневаюсь, что этому чудовищу физические упражнения пойдут только на пользу! — пыхтя, отозвался толстый джентльмен. — Вопрос в том, что будет со мной!

— Она не ядовитая, сэр, хотя может больно укусить!

Миновав дальний угол, толстый джентльмен быстро приближался к Мэдж Пэллизер и Кери Квинту.

Панама теперь была у него на голове, съехав на затылок, а пакет с арахисом все еще зажат в левой руке. Поразительная уверенность, с которой он бежал по скользкому полу, несомненно, была обязана ботинкам на резиновой подошве, которые мелькали в воздухе вместе с торчащими из них белыми носками.

— Ну, мистер Кери Квинт? — осведомилась девушка. — Вы довольны тем, что натворили?

Прячась за спиной врага, она делала отчаянные попытки взобраться ему на плечи, но не могла удержаться от едких слов, которые, однако, не впечатлили толстого джентльмена.

— Сейчас не время для обвинений! — рявкнул он.

— Ради бога, сделайте что-нибудь!

— Бросьте орехи на пол! — крикнул мистер Квинт.

— Может, она остановится, чтобы съесть их.

Хотя это было лучшим советом, который молодой человек мог дать в сложившихся обстоятельствах, толстому джентльмену он явно не пришелся по вкусу. Рискуя потерять равновесие, толстяк, пробегая мимо, бросил на советчика испепеляющий взгляд.

— Не вздумайте кормить животных орехами! — закричал взбешенный Майк. — Это против правил! Директор такого не потерпит!

— Ради бога, осторожнее! — предупредила его Мэдж Пэллизер.

Но внимание Майка отвлеклось, и это привело к окончательной катастрофе.

Огибая угол, он поскользнулся и снова врезался в стеклянный контейнер. Прикрыв лицо руками, Майк вторично смог избежать серьезных травм. Но в появившемся отверстии возникла голова ядозуба (Heloderma suspectrum).

Куда более неуклюжий, чем его родственница, он медленно выбирался наружу. Возможно, ему вовсе не хотелось вылезать. Но, щелкая челюстями на оглушенного Майка, он свалился на пол и застыл посреди прохода, похожий на раздувшуюся розовато-коричневую колбасу с головой кошмарного бульдога, оказавшись лицом к лицу с толстым джентльменом.

Глава 3

Дом мистера Эдуарда Бентона, директора или управляющего зоопарка «Ройал Альберт», находился на территории зоопарка, в его северо-западном углу, Неподалеку от высокой ограды с железными остриями, которая тянулась к главному входу на Бейсуотер-роуд. Живая изгородь и каштаны позади отделяли дом от зоопарка. Перед черно-белым строением с низкой крышей и яркими клумбами под окнами, дремлющим в послеполуденном солнечном свете, раскинулась аккуратно подстриженная лужайка. Если бы не долетавшие иногда звуки, вы бы никогда не догадались, что находитесь рядом с зоопарком.

Было половина третьего, когда маленькая группа вошла в ворота с надписью «Частное владение. Посторонним вход воспрещен» и направилась через лужайку к дому. Первым шагал старший смотритель Энгас Мак-Тэвиш, коренастый мужчина с родинкой около носа, как у Кромвеля.[3] За ним следовали Мэдж Пэллизер и Кери Квинт, конвоируемые с одной стороны Майком Парсонсом, а с другой — третьим смотрителем. Все тяжело дышали. Молодой человек размахивал портфелем.

— В десятый раз прошу позволить мне объяснить! — взмолился мистер Квинт.

Старший смотритель Мак-Тэвиш круто повернулся.

— Вы все объясните мистеру Бентону, — сказал он.

— Но я ведь предложил возместить убытки! Я охотно заплачу вдвое! В конце концов, так ли уж велик ущерб?

Старший смотритель задумался.

— Не скажу, что он так велик, как утверждает Майк. Но вы разбили стеклянный контейнер в террариуме…

— Два контейнера, — уточнил Майк Парсонс.

Мистер Квинт остановился и расправил плечи.

— Предупреждаю вас, мистер Мак-Тэвиш, — сказал он. — Держите этого пучеглазого гнома подальше от меня, пока я снова не вышел из себя. Я уже разбил им одно стекло…

— Два стекла, — поправил Майк.

— Это неправда! — крикнула Мэдж Пэллизер. — Оставьте мистера Квинта в покое!

Неисповедимы пути психологии. При этой внезапной защите с самой неожиданной стороны Кери Квинт удивленно обернулся. Осознав всю неуместность своего выступления, мисс Пэллизер плотно сжала губы. Она все еще молчала, когда Энгас Мак-Тэвиш позвонил в парадную дверь дома.

Дверь открыла светловолосая девушка в переднике и с тряпкой в руке. Позади нее виднелся просторный холл, оживляемый гудением пылесоса, который толкала перед собой горничная в чепце и фартуке.

Слово «девушка» не совсем точно описывало женщину, впустившую их. Ей было лет тридцать пять, а может быть, немного больше. Но благодаря дружелюбию и жизнерадостности она выглядела гораздо моложе. Ее голубые глаза улыбались посетителям. На лице не было никаких следов отрицательных эмоций. Стоя в дверях домика с маленькими окнами и клумбами по бокам, она казалась пребывающей в своей стихии. И тем не менее…

Если бы они не были так заняты собственными проблемами, то заметили бы кое-что еще. Девушку что-то беспокоило, и это беспокойство заставляло ее сердце подпрыгивать при каждом звонке в дверь.

— Да? — спросила она.

Мак-Тэвиш отсалютовал ей.

— Мы не станем вас тревожить, мисс Луиза, — виновато сказал он, — но нам бы хотелось повидать вашего отца.

— К сожалению, его нет дома, — ответила Луиза Бентон. — Папа пошел встретить железнодорожный экспресс. У вас к нему какое-то дело?

Майк, Мак-Тэвиш и Квинт заговорили одновременно под аккомпанемент пылесоса. Когда Луиза Бентон велела горничной выключить его, голос Майка Парсонса зазвучал в полную мощь:

— Большая ящерица едва не укусила толстого джентльмена! Но тут ядозуб выбрался наружу, и два чудища начали кусать друг друга, поэтому нам пришлось накинуть на них сеть.

Луиза Бентон нахмурилась. Ее губы продолжали улыбаться, но голубые глаза стали озабоченными.

— Значит, никто не пострадал? — спросила она.

— Никто, кроме меня, мисс.

— Конечно, Майк, — успокаивающе произнесла мисс Бентон. — Я имела в виду…

— Благодаря ему, — Майк ткнул пальцем в ребра Кери Квинта, — меня чуть было не изрезало на куски стеклом, а толстого джентльмена — не закусали до смерти. Хотел бы я знать, чем эти двое зарабатывают себе на жизнь. Они что-то болтали о гильотинах, камерах пыток, распиливании людей пополам…

— Распиливании людей пополам?

Кери Квинт больше не мог молчать.

— Мы профессиональные фокусники, — объяснил он. — Моя фамилия Квинт. А эта молодая леди — мисс Мэдж Пэллизер.

Луиза Бентон уставилась на них.

— Квинт… — пробормотала она. — Пэллизер… Вы не родственник?..

— Конечно, родственники! Последние семьдесят лет у каждой из наших семей был собственный театр. Вы когда-нибудь слышали о «Зале тайн Квинта» на Пикадилли? Или «Фантастических вечерах Пэллизера» на Сент-Мартинс-Лейн?

Последовало долгое молчание.

Все слышали эти имена. Обладающим буйным воображением они открывали панораму викторианского и эдвардианского Лондона с черными цилиндрами на Пикадилли и каретами в Гайд-парке, которая была бы неполной без «Зала тайн Квинта» и «Фантастических вечеров Пэллизера». Они пробуждали эмоции и воспоминания о давно минувших золотых днях, когда — каким бы невероятным это ни казалось — даже Майк Парсонс был молод.

— Быть не может! — воскликнула Луиза Бентон, сорвав передник и швырнув его куда-то вместе с тряпкой. Ее бледные щеки порозовели. — Самые лучшие воспоминания моего детства связаны с посещениями Сент-Томас-Холла, когда там выступал Юджин Квинт.

— Это мой отец, — с подобающей скромностью сообщил Кери.

— И конечно, другой… — Луиза улыбнулась. — Как же его звали?..

— Сандрос Пэллизер, — мрачно отозвалась Мэдж. — Это мой отец!

— Да, но это не все. Мой отец был знаком с Юджином Квинтом. Это было много лет назад. Папа давал ему советы специалиста насчет рептилий в связи с фокусом, который он готовил для…

Кери Квинт щелкнул пальцами:

— Погодите! Как, вы сказали, зовут вашего отца?

— Бентон. Эдуард Бентон.

— Высокий, худощавый мужчина со светлыми волосами, который всегда смеется?

Лицо Луизы Бентон затуманилось.

— Волос у него осталось не так много, — вздохнула она, — и смеется он уже не так часто. Папа проработал в зоопарке двадцать лет и четырнадцать был его директором… — Луиза тряхнула головой, словно отбрасывая печальные мысли, и посмотрела на двух гостей. — Но вы, кажется, тоже фокусники?

Кери поклонился.

Мэдж это казалось на редкость нелепым жестом. Несмотря на небритое лицо, Кери никак нельзя было назвать некрасивым, и Луиза Бентон разглядывала его с плохо скрытым интересом, которого он не замечал, в отличие от Мэдж.

— Я спрашиваю потому, — объяснила Луиза, — что оба театра закрыты уже много лет. На днях я проходила мимо Сент-Томас-Холла и подумала, каким же ветхим и заброшенным он выглядит.

— Мистер Квинт, — заговорила Мэдж, вложив в это имя обуревающую ее ненависть, — открывает Сент-Томас-Холл на будущей неделе.

— Правда? — оживилась Луиза.

— А мисс Пэллизер, — сообщил Кери, — начинает новую серию «Фантастических вечеров» — первую после прошлой мировой войны — через месяц с небольшим. — Его голос стал громче. — И что бы она вам ни сказала, я возобновляю «Тайны Квинта» вовсе не назло ей!

— В самом деле, мистер Квинт? — осведомилась Мэдж.

— Да! Я делаю это потому, что моему двоюродному дедушке Честеру — нынешнему главе семьи — уже восемьдесят один год и у него слишком дрожат руки, чтобы самому показывать фокусы. Вот он и передал мне эту чертову работу, но она мне не нужна! Надеюсь, «Фантастические вечера» переплюнут мое шоу, и меня вышвырнут из бизнеса!

Луиза Бентон засмеялась, продемонстрировав белые зубы.

— Очень галантно с вашей стороны, мистер Квинт. Не сомневаюсь, мисс Пэллизер это оценит. — Она посмотрела на Мэдж. — Мистер Квинт говорит, что вы возобновляете шоу. Но конечно, вы не будете выступать сами?

Мэдж сразу напряглась.

— Почему нет?

Луиза казалась озадаченной.

— Право, не знаю. Но женщина-фокусник…

— Раньше такого не было, — согласилась Мэдж. — Но есть ли причина, по которой подобного не должно быть? Это моя работа, я выросла с ней и люблю ее. Если бы только злобные и завистливые люди оставили меня в покое…

— По-моему, это чудесная идея! — воскликнула Луиза. — Я обязательно приду на вашу премьеру. Но мы не должны стоять целый день на пороге! Входите!

— Э-э… входить? — переспросил Кери, обменявшись с последней из Пэллизеров долгим вызывающим взглядом.

— Отказов не принимаю, — улыбнулась Луиза. — Папа будет в ярости, если не застанет вас, когда вернется.

Для Майка Парсонса это явилось последней соломинкой.

— Простите, мисс, — хрипло заговорил он, — но разве вы не собираетесь вызвать полицию?

— Зачем?

— Чтобы арестовать этого джентльмена!

— Арестовать мистера Квинта? — Луиза Бентон засмеялась. — В жизни не слышала подобной чепухи! Будьте хорошим мальчиком, Майк, и забудьте об этом. Я сама все объясню отцу. Беру ответственность на себя.

— Очень хорошо, мисс. Но кто будет отвечать за толстого джентльмена, которого едва не покусали?

— Боже, я совсем о нем забыла! — Луиза повернулась к Энгасу Мак-Тэвишу. — Должно быть, для бедняги это явилось шоком?

— Да.

— И он… расстроен?

— Да, — снова подтвердил Мак-Тэвиш.

— Тогда идите к нему и скажите, что мы очень сожалеем о случившемся… Знаю! Спросите у него, не хочет ли он выпить с нами чаю или стакан ячменного отвара.

Мак-Тэвиш покачал головой:

— Не уверен, мисс, что приглашение будет принято. Он пьет виски в баре и выглядит как лев во время кормления.

— Как его имя?

— Не знаю. Он говорит, что хочет повидать доктора Риверса…

— Доктора Риверса?! — воскликнула Луиза, широко раскрыв глаза, в которых мелькнул испуг. — Это лысый мужчина с большим животом и в роговых очках, который то и дело повторяет: «Будь я проклят!», «Гореть мне в аду!» и тому подобное? — Когда Мак-Тэвиш кивнул, она простонала: — Боюсь, что это сэр Генри Мерривейл! Пригласите его скорее сюда! Пригласите его скорее сюда!

Большинству из собравшихся это имя говорило очень мало. Но оно значило много для Кери Квинта.

— Сэр Генри Мерривейл? Неужели великий Г.М.?

— Да. Вы его знаете?

— Нет. Но я отдал бы уши, чтобы с ним познакомиться! — воскликнул Кери, впервые проявляя подлинный энтузиазм. — Это ученый муж из министерства обороны, который раскрывает все сенсационные преступления. Думаю, каждое из его дел я знаю наизусть.

— Неужели? — усмехнулась Мэдж.

— Я часто хотел с ним встретиться, но говорят, он обладает таким чувством собственного достоинства, что подобраться к нему невозможно. — Кери с уважением посмотрел на Луизу Бентон: — Выходит, вы с ним знакомы?

— Еще как! — весело отозвалась Луиза.

Спустившись на две ступеньки, она взяла Кери Квинта за руку. Со стороны девушки в белом платье с короткими рукавами и поблескивающими на солнце желтыми волосами это был всего лишь дружеский жест. Не было никаких причин, по которым Мэдж Пэллизер должна была смотреть на это таким ледяным взглядом.

— Господи! — пробормотал Кери. — Я и понятия не имел, что это человек, который… Что он здесь делает?

— Вы имеете в виду Г.М.?

— Да.

— Наш друг доктор Риверс… — в этом месте Луиза слегка покраснела, — собирался показать ему, как для медицинских целей берут яд у живых змей. Вы не встретили Джека Риверса в террариуме?

— Насколько я помню, нет. Вроде бы, кроме нас, там никого не было.

— Вероятно, он задержался. Ладно, Мак-Тэвиш все равно пришлет Г.М. сюда. А пока что входите!

Луиза проводила их в просторный холл с низким потолком, дышащий прохладой и отполированный до блеска. Слева находились две двери, а справа три. Сквозь вторую дверь слева можно было видеть маленькую темноволосую горничную, толкающую пылесос на колесиках к кухне. В задней стене холла — прямо напротив входа — виднелась еще одна дверь. Она была закрыта, а на ручке висела карточка с надписью «Не беспокоить!», какими часто пользуются в отелях. Карточка настолько не соответствовала безукоризненно чистому холлу, традиционному во всех других отношениях, что Кери Квинт сразу заметил ее, справедливо предположив, что дверь ведет в кабинет старика. Потом Луиза проводила их в комнату слева.

Это была тенистая гостиная. Окна в эркерах с обитыми ситцем подоконными сиденьями выходили на зеленую лужайку. На гладком, потемневшем от возраста полу и вокруг большого кирпичного камина стояли глубокие кресла. Белые оштукатуренные стены, низкий потолок с балками, книжные полки, где яркие обложки чередовались со старой кожей, создавали уют. Чувствовалось, что суета и насилие не могут вторгнуться сюда.

Казалось, Мэдж Пэллизер впервые вспомнила, что на ней шерстяная рубашка и вельветовые слаксы, из кармана которых торчат довольно грязные хлопчатобумажные перчатки.

— Боюсь, — обратилась она к Луизе, — я не совсем одета для визита. Понимаете, я была в своей мастерской.

Луиза выглядела озадаченной.

— В вашей мастерской?

— В театре. Мы сами делаем всю аппаратуру.

— Вы имеете в виду аппаратуру для фокусов?

— Да. Но я захотела немного прогуляться на свежем воздухе…

— Господи! — воскликнула Луиза. — И только для этого вы проделали такой долгий путь до Кенсингтонских садов?

— По правде говоря, — сказала Мэдж, опускаясь в кресло и откидывая со лба каштановые волосы, — это не единственная причина. Я подумывала включить в программу иллюзию, которую изобрел мой двоюродный дедушка Артур много лет назад.

— В самом деле?

— И поэтому я хотела взглянуть на змей. Но теперь…

Мэдж выпрямилась, закусив нижнюю губу. Ее лицо покраснело, и Луиза с удивлением, а Кери с испугом увидели в ее глазах слезы.

— Но теперь я, кажется, не смогу использовать этот трюк. Ко времени моего выступления он уже устареет.

— Послушайте… — начал Кери.

Луиза, кивая и улыбаясь, с интересом разглядывала обоих.

— Знаете, — промолвила она, — это самая романтическая история, какую я когда-либо слышала.

Кери недоуменно заморгал:

— Романтическая? О чем вы?

— О вас двоих.

— Ну и что в нас такого романтического?

— Не секрет, что Квинты и Пэллизеры всегда были смертельными врагами.

— Можете в этом не сомневаться! — подтвердила Мэдж.

— Вот почему такая перемена выглядит романтично. Это как Ромео и Джульетта. «Друг друга любят дети главарей, но им судьба подстраивает козни».[4]

Кери Квинт выпрямился в кресле.

— Погодите! — резко сказал он. — Что вы имеете в виду?

— Долгие годы вражды, один бог знает но какой причине, а потом внезапная перемена! Представитель одного из враждующих семейств влюбляется в представителя другого. По крайней мере, — смеясь, добавила Луиза, — судя по описанию Майком цели вашего прихода в террариум. Правда, Майк был несколько грубоват, сказав «потискаться», но вы должны его извинить…

Последовала длительная пауза.

Выражение лица Мэдж Пэллизер указывало на то, что она не верит своим ушам.

— Очевидно, я неправильно вас поняла, — медленно заговорила девушка. — У вас сложилось впечатление, будто я и этот… — Казалось, слова застревают у нее в горле. Тряхнув головой, словно оглушенный боксер, Мэдж внезапно вскочила с кресла, подошла к окну. — Роман между последней из Пэллизеров и последним из Квинтов! — произнесла она звенящим голосом, стоя спиной к остальным. — Боже, это уж слишком!

— Слушайте, — запротестовал Кери Квинт. — Почему бы вам не вести себя естественно?

Очередная пауза была, очевидно, самой угрожающей в разговоре между этими двумя.

Прошло несколько секунд, прежде чем Мэдж повернулась.

— Что именно вы под этим подразумеваете, мистер Кери Квинт? — осведомилась она.

— Только то, что сказал.

— Вы намекаете, мистер Кери Квинт, что я веду себя неестественно?

— Откровенно говоря, да. Посмотрите на себя!

От злости Мэдж настолько потеряла способность соображать, что окинула себя взглядом, хотя Кери требовал от нее совсем не этого.

— Вами завладела сцена, — продолжал он. — Вы произносите звук «р» так, словно полощете горло скотчем. Вы говорите не «роман», а «р-р-роман» и протягиваете при этом руку жестом миссис Сиддонс.[5] Я не утверждаю, что вы не искренни. Вероятно, вы верите каждому своему слову. Но…

— Пожалуйста, подождите! — прервала его Луиза. Возможно, им только почудились внезапные нотки тревоги в ее голосе. Но один взгляд на нее говорил о другом.

По деревянному иолу холла к гостиной приближались шаги. Луиза Бентон медленно, с неуверенной улыбкой поднялась, словно надеясь на что-то.

— Это мой отец, — сказала она.

Глава 4

Эдуард Бентон вошел и закрыл за собой дверь.

Для того, кто спустя восемнадцать лет помнил его лишь смутно, зрелище явилось настоящим шоком. Было бы преувеличением сказать, что директор зоопарка походил на ходячий труп, но с первого взгляда он производил именно такое впечатление.

Высокий, худощавый, сутулый мужчина в мешковатом сером костюме снял шляпу и огляделся в поисках места, куда ее можно положить. На висках продолговатой головы, покрытой редкими седыми волосами, виднелись впадины. Он постоянно улыбался, словно извиняясь за свою рассеянность, а взгляд его светлых глаз был мягок, как у дочери.

— Привет, малышка, — поздоровался мистер Бентон.

— Папа, — начала Луиза, — я хочу тебе представить…

Мистер Бентон был настолько рассеян, что даже не заметил двух гостей. Подойдя к маленькому столику, он положил на него шляпу, а рядом поместил предмет, который держал в другой руке.

Это был деревянный ящичек с рядом крошечных отверстий для воздуха, под крышкой, с ремешком и ручкой. Изнутри доносилось негромкое шуршание. Луиза закусила губу.

— Вот почему ты ходил встретить экспресс, папа!

— Древесная змея с острова Борнео. — Мистер Бентон почти благоговейно прикоснулся к крышке ящичка. — Очень редкая и необычайно интересная.

— Но в такое время…

— Это ничего, малышка, — сказал мистер Бентон. — Хочу, чтобы ты первая об этом узнала. Война или нет, но я получил разрешение на судовое место для большого груза.

— Нет! — вскрикнула Луиза. — Ты не должен был…

— Дело сделано. Э-э… ты пригласила на вечер Агнес Ноубл?

— Нет.

— Почему?

— Она мне не нравится.

— Ай-ай-ай! — обеспокоенно произнес мистер Бентон. — Я уже заплатил ей много денег и… — Он заметил двух посетителей. — Боже мой, гости! Прошу прощения!

Его лицо осветила искренняя, очаровательная улыбка — призрак былого радушия.

— Мисс Пэллизер и мистер Квинт, — представила Луиза. Она говорила громко и растягивала слоги, как будто обращалась к тугому на ухо. — Мистер Квинт — сын знаменитого фокусника Юджина Квинта. Помнишь его?

— Юджина Квинта? Конечно, помню, хотя не видел его много лет. Кажется, он умер? Я читал об этом. Жаль — он был славный парень. Садитесь, прошу вас!

Как будто принуждая себя к гостеприимству, мистер Бентон указал на кресла, потом сам присел на подлокотник одного из них и задумался.

На столике рядом с ним стояла подставка со старыми трубками. Протянув слегка дрожащую руку, мистер Бентон взял одну, потом снял крышку с банки с табаком и начал набивать трубку большим мозолистым пальцем. Достав из верхнего жилетного кармана бумажный пакетик спичек, он стал жонглировать им вместе с трубкой.

— Пока я не забыл, малышка…

— Да, папа?

— Кто-нибудь приходил повидать меня после полудня? Ты знаешь, кого я имею в виду.

Очевидно, Луиза боялась этого вопроса. Она не ответила.

— Конечно, он был здесь сегодня, — продолжал мистер Бентон, чиркнув спичкой. — Что он говорил?

Луиза сделала жест в сторону Мэдж и Кери, словно умоляя отца обратить внимание на их присутствие.

— Пожалуйста, папа, потом!

— Нет, теперь. Что он сказал?

— Министерство безопасности не соглашается, — ответила Луиза. — Вся коллекция должна быть уничтожена.

Пламя спички застыло возле чашечки трубки, не двигаясь, покуда спичка не выгорела и не упала на ковер.

Лицо Эдуарда Бентона выражало такое страдание, что Кери Квинту захотелось отвернуться. Бентон положил трубку на стол и поднялся.

— Папа! — вскрикнула Луиза.

Морщины на лице мистера Бентона разгладились. Он вежливо кивнул гостям, нервно улыбнулся, словно извиняясь за свое поведение, и направился к двери, но, вспомнив что-то, вернулся к столу и подобрал деревянный ящичек с дырочками.

— Древесная змея с острова Борнео, — объяснил Бентон. — Очень редкая и интересная. Терпеливый дьяволенок! Думаю назвать ее Пейшнс.[6] Прошу прощения.

Дверь закрылась за ним.

— Было приятно познакомиться, — быстро сказала Мэдж. — Но уже поздно, и нам пора идти.

— Да, — кашлянув, согласился Кери.

— Не уходите, — попросила Луиза, оторвав взгляд от двери. — Папа этого ожидал. Но вы двое только начинаете работать в семейной профессии, которой гордитесь, а он заканчивает свою работу.

— Заканчивает?

— Работу всей его жизни. Зоопарк закрывают. Снова последовала неловкая пауза.

— Я очень сожалею, — сказала Мэдж.

— Просто стыд! — согласился Кери. — Но почему его закрывают?

— Из-за воздушных налетов. — Луиза подошла к окну. — Конечно, закрытие зоопарка не трагедия. Это даже забавно — но только не для папы.

Она кивнула в сторону серебристых аэростатов, висящих над Кенсингтоном.

— Скоро ожидают настоящих неприятностей. Не просто одного или двух самолетов с парой бомб каждую ночь, как теперь. А маленький зоопарк не так уж необходим.

— Что именно собираются с ним сделать? — спросил Кери.

— Переведут всех животных в Риджентс-парк или в Уипснейд. Думаю, в основном в Уипснейд, так как он в тридцати милях от Лондона в сельской местности. Кроме рептилий и насекомых — их большей частью уничтожат.

— И ваш отец…

— Почти год назад, с тех пор как возникла эта тема, у него появилась совершенно безумная идея. Он говорит, что если у него отберут зоопарк… — Луиза оборвала фразу. — Но я не должна докучать вам нашими огорчениями. Очевидно, если начнутся авианалеты, это отразится и на ваших планах?

— Театры закроются, — кивнула Мэдж.

— Наверняка! — подхватил Кери Квинт, сдерживая радость, так как Мэдж смотрела на него. — Продолжайте, мисс Бентон. Что собирается сделать ваш отец?

— Не важно. Не будем больше об этом говорить. Это всего лишь фантастическая идея, которую он просто не сможет себе позволить. Я пытаюсь убедить его, что это непрактично, но он… — На сей раз она резко прервала разговор и вскрикнула. У нее была на то причина.

Звук, который они услышали, мог напугать в любое время. Но поскольку перед их мысленным взором стояло лицо Эдуарда Бентона, он казался особенно зловещим, вибрируя в стенах и дверях старого дома, заставляя дребезжать оконные стекла и прозвучав в мирной комнате подобно символу насильственной смерти.

Это был звук пистолетного выстрела.

Секунд десять Луиза стояла абсолютно неподвижно. Ее лицо стало таким же белым, как платье. Потом она побежала к массивной двери в холл, которая закрылась за ней, но закрылась неплотно. Мэдж Пэллизер посмотрела на Кери Квинта:

— Вы думаете, он…

— Не знаю.

Впоследствии Кери вспоминал, что именно в этот момент он случайно посмотрел в окно.

В центре лужайки, четко видимый в лучах клонящегося к западу солнца, стоял коренастый мужчина в спортивном костюме горчичного цвета. Его шея была вытянута, а голова повернута к дому. Кэри никогда не видел этого человека раньше. Выглядел незнакомец располагающе — румяный, седовласый, добродушный. Но, услышав звук выстрела, он заподозрил его значение, и на его лице появилось выражение напряженного ожидания.

Зрелище было подобно секундной вспышке, исчезнувшей, когда Кери Квинт поспешил к двери в холл. Но картина запечатлелась в его памяти.

Луиза оставила дверь приоткрытой. Не зная, что делать, Кери пошел на компромисс, открыв ее пошире. Он заметил, что дверь кабинета в задней стене холла с табличкой «Не беспокоить!» теперь распахнута настежь. Со смешанными чувствами облегчения, недоумения и гнева он услышал голоса, доносящиеся изнутри.

Один из них — дрожащий и испуганный — принадлежал Эдуарду Бентону.

— В чем дело, малышка? Что случилось?

— Ты не пострадал? — отозвался негромкий, но звучащий пронзительно голос Луизы. — Ты не…

— Не — что?

— Не важно. Что ты делаешь с этим револьвером?

— Это не револьвер, а пистолет.

— Какая разница? Что ты с ним делаешь?

— Это был несчастный случай, — неуверенно произнес мужской голос. — Я думал, что пистолет на предохранителе. Оказалось, что нет.

— Пожалуйста, дай мне его.

— Голубушка! — Голос вызывал в памяти протрезвевшего пьяницу, извиняющегося за ночное поведение. Он звучал гротескно и в то же время трагично. — Ты ведь не думаешь, что я собирался совершить глупость?

— Конечно нет, дорогой. Но отдай мне пистолет.

— Это абсурд! — запротестовал Эдуард Бентон. — Тут есть и газовая горелка. Ты и ее заберешь, чтобы я ненароком не пустил в комнату газ?

Кери Квинт виновато закрыл дверь. Обернувшись, он увидел Мэдж, которая с озадаченным видом стояла у столика, барабаня по нему костяшками пальцев.

— Все в порядке, — сообщил Кери. — Вы слышали?

— Да, слышала. — Она снова стукнула по столу. — Здесь происходит что-то очень странное. Вы заметили на лужайке мужчину в светло-коричневом спортивном костюме?

— Значит, вы тоже его видели?

— Я не абсолютно слепая, мистер Кери Квинт. И даже если я иногда не в состоянии вести себя естественно…

— Прошу прощения. Это просто сорвалось у меня с языка. Я не имел в виду…

— Имели. Это самое гадкое, что вы могли сказать, и вам это отлично известно!

— Ш-ш! Тише!

Мэдж отвернулась, последний раз ударив кулаком по столу, когда Луиза вошла в комнату, бесшумно закрыв за собой дверь.

— Теперь вы оба будете настаивать, что должны уйти, — криво улыбнулась она. — Я вас не порицаю. Но надеюсь, этот маленький инцидент не был для вас слишком неприятным, так как хочу попросить об услуге.

— Что касается меня, — горячо отозвался Кери, хлопнув себя портфелем по бедру, — то нет в мире такой услуги, которой я бы вам не оказал!

— Вы говорите правду?

— Послушайте, мисс Бентон, я ведь мог угодить в тюрьму за то, что натворил сегодня. Тогда я был в такой ярости, что меня это не заботило. Но теперь меня пробирает дрожь при мысли о том, что могло произойти. Предположим, наружу бы выбралась королевская кобра?

К их удивлению, Луиза отреагировала спокойно:

— Все не так уж страшно. Не думаю, что имело бы особое значение, даже если бы в зал выбралась какая-нибудь из ядовитых змей.

Кери недоуменно уставился на нее:

— Даже если бы это была королевская кобра или черная мамба? Вы хотите сказать, что у них вырваны ядовитые зубы?

— Нет, — мрачно сказала Луиза. — Ядовитые зубы на месте. Разве я не говорила вам, что доктор Риверс собирался показать сэру Генри Мерривейлу, как у живых змей берут яд для медицинских целей?

— Ну, — со вздохом промолвил Кери, — что бы вы ни имели в виду, скандал был жуткий. И по моей вине. Благодаря вам я не попал за решетку. Поэтому, если я в состоянии что-то для вас сделать…

Луиза посмотрела ему в глаза:

— Услуга очень простая. Сегодня вечером мы ожидаем к обеду несколько человек. Я хочу, чтобы вы оба присоединились к нам. — Словно предвидя возражения, она быстро добавила: — Вы слышали, что произошло только что. Незачем притворяться, что я не беспокоюсь. В глубине души я не верю, что отец способен причинить себе вред — тем более когда он одержим новой идеей. Но он уже старик и потерял… потерял многое. Его нужно отвлечь.

— Разумеется.

— Папа всегда интересовался фокусами. Если бы вы могли рассказать ему какие-нибудь истории о ваших отцах и дедах, о славных днях в Сент-Томас-Холле и театре «Исида», может быть, даже проделать несколько простых трюков…

Кери засмеялся.

— Думаю, это можно устроить, — заверил он ее. — Вы понятия не имеете, как часто фокусников приглашают именно с такой целью.

Луиза покраснела:

— Я не имела в виду…

— Конечно нет, мисс Бентон. Мы понимаем.

— Это бы так мне помогло! — воскликнула девушка. — Народу будет немного. Только отец, я, доктор Риверс и младший брат отца.

— Доктор Риверс, — повторила Мэдж с другой стороны комнаты. — Вы упоминали его несколько раз. Случайно, это не коренастый пожилой мужчина с седой шевелюрой и в довольно безвкусном спортивном костюме?

— Господи, конечно нет! Доктор Риверс молодой человек. Он… — Казалось, при упоминании имени доктора Луизой Бентон вновь овладела старомодная застенчивость. — Но вы в точности описали моего дядю Хораса — папиного брата. Он канадец и очень славный человек. — Она внезапно нахмурилась и окинула взглядом комнату.

— А где вы с ним встретились? Здесь?

Мэдж кивнула в сторону окна.

— Мы с ним не встречались. Он стоял на лужайке минуту-две назад. Но сейчас я его там не вижу.

Луизу, похоже, не слишком интересовал Хорас Бентон.

— Вот что я сделаю! — воскликнула она, как будто ее осенило вдохновение. — Я приглашу сэра Генри Мерривейла, если это вас заинтересует. Вероятно, он появится здесь с минуты наминуту, обуреваемый жаждой крови. Я понимаю, что с моей стороны жуткое нахальство просить вас показывать фокусы, которые, по-видимому, надоели вам до смерти. Но если бы вы могли нас выручить…

Мольба в ее взгляде не могла не подействовать. Мэдж Пэллизер быстро подошла к ней.

— Конечно, мы придем! — тепло сказала она, сжав протянутую руку Луизы.

— Тогда давайте назначим время попозже, так как доктор Риверс должен прийти из больницы. Скажем, в половине девятого? — Луиза протянула другую руку Кери.

— Я уверена, что, если вечер пройдет так, как я ожидаю, отец преобразится до неузнаваемости.

Глава 5

Этим вечером сигнал воздушной тревоги прозвучал в двадцать минут девятого, когда Кери Квинт покидал Сент-Томас-Холл на Пикадилли.

Призрачный вой сирен, становящийся все громче, застал Лондон между сумерками и темнотой. По серо-черному каньону Пикадилли плыли, словно светлячки, тусклые огоньки автомобилей и автобусов. Вокруг слышались приглушенные звуки шагов, негромкие голоса и смех. Светофоры мерцали красным и зеленым. Короче говоря, это была Пикадилли, ныне ушедшая в прошлое, как и былое величие Сент-Томас-Холла.

Небольшой театр находится почти напротив начала Грин-парка. Узкое трехэтажное здание ничем не примечательно. Оно не создает той кричащей атмосферы, которой обладает театр «Исида» на Сент-Мартинс-Лейн, где происходили «Фантастические вечера Пэллизера».

Сент-Томас-Холл — куда более интимное заведение. Со времени смерти Юджина Квинта в 1928 году и до сих пор его окна были слепы, а маленькое фойе закрыто складными железными воротами. Но на верхнем этаже находится квартира.

Она не слишком комфортабельна — ванная никогда не функционирует должным образом. По традиции ее занимает представитель семейства Квинт, который выступает в Сент-Томас-Холле. (Аналогичная квартира и с такой же традицией существует в театре «Исида» со времен соперничества Пэллизеров и Квинтов, еще до знаменитого скандала из-за манекена Фатимы.) Сейчас в Сент-Томас-Холле, среди старого хлама и старых воспоминаний, проживал Кери Квинт. Именно из этой квартиры он спускался по шаткой лестнице, направляясь на званый обед.

Над крышами домов волнами поднимался вой сирен.

Пока что он означал всего лишь появление одного или двух бомбардировщиков, оглашавших темное небо прерывистым гудением, к которому все невольно прислушивались. Однако, если начнутся настоящие неприятности, вряд ли стоит открывать новое шоу. Чувства Кери по этому поводу озадачивали его.

Годами он проклинал свою судьбу наследника Сент-Томас-Холла. При мысли о появлении перед публикой на будущей неделе — перспектива, которая маячила перед ним, как приближающийся паровоз, — его горло стискивал страх, а желудок наполняла холодная пустота. Ему казалось, что он обрадуется любому предлогу все отменить. И тем не менее, мысль об отказе от шоу по какой-то непонятной причине не была такой приятной, как следовало ожидать.

Кери озадачивали и некоторые другие вещи — например, Мэдж Пэллизер.

Остановив такси, он откинулся на сиденье и задумался о сложностях жизни. Образ Мэдж Пэллизер стоял перед его мысленным взором так ярко, словно она сидела напротив.

«Фантастические вечера» Мэдж не были обречены на успех. И это беспокоило Кери больше, чем он готов был признать.

«Ни одна женщина-иллюзионист не добивалась и никогда не добьется успеха, — говорил ему отец. — Бесполезно спрашивать почему или приписывать это женоненавистничеству. Это просто факт. Публика их не принимает».

Не существовало того, чего бы Юджин Квинт не знал о вкусах публики.

Для Мэдж профессия была абсолютно всем. Она текла в ее крови. Стоять перед притихшей публикой на фоне экзотических декораций, демонстрируя эффектные таинственные трюки, было для нее дыханием мечты. Если ее постигнет провал (что неизбежно), она наверняка припишет это злобным махинациям семейства Квинт.

Кери жалел о своем язвительном замечании насчет ее актерских манер в частной жизни.

Конечно, Мэдж никогда этого не ощущала — для нее такое поведение было вполне естественным. Осознание собственной нелепости застигло ее врасплох, вызвав приступ ярости.

Это было чертовски некстати, так как девушка с ее раскатистым «р-р-р» и сценическими выходками была настолько привлекательна, что…

Кери все еще размышлял об этом, придумывая абсолютно непрактичные способы выхода из положения, когда такси высадило его на Бейсуотер-роуд.

Железная ограда, окружающая зоопарк «Ройал Альберт», тянулась вдоль южной стороны дороги. Резная каменная арка главного входа с двумя турникетами белела на фоне шелестящих деревьев. На небе, все еще светлом в сравнении с затемненным миром, неуверенно мерцала пара звезд. Расплачиваясь с водителем, Кери разглядел два силуэта, стоящие у ворот.

Один из них принадлежал Мэдж Пэллизер, а другой — сэру Генри Мерривейлу.

— Я собираюсь убить его! — заявил знакомый голос со злобой, способной напугать любого проходящего мимо полисмена. — Перерезать ему горло от уха до уха! Что за дела с этим парнем? Он чокнутый?

— Нет, — ответила Мэдж тоном человека, старающегося быть справедливым. — Я бы не сказала, что мистер Квинт чокнутый. Просто у него скверный характер, и он немного глуповат.

— Смотритель всего лишь протестовал против того, что парень стучал кулаком по стеклу, за которым находилась кобра, — продолжал великий человек. — И гореть мне в аду, если он не повернулся и не нарочно толкнул беднягу так, что тот разбил стекло контейнера с ящерицей! Будь я проклят!

— Боюсь, сэр Генри, это моя вина.

— Ваша?

— Я поддразнила его — вполне добродушно, но он вышел из себя и сорвал злость на первом попавшемся под руку. Но второй контейнер он не разбивал! Несправедливо обвинять его в том, что он не делал…

В этот момент Кери решил вмешаться.

— Премного благодарен за вашу защиту, — с горечью сказал он. — Что касается сэра Генри, он может перерезать мне горло, когда захочет. Но я бы этого не хотел, так как всегда был его величайшим почитателем.

Последовала небольшая пауза.

Г.М., который медленно поворачивался к Кери, зловеще поблескивая очками из-под полей панамы, застыл как вкопанный.

— Дело Стэнхоупа, — продолжал Кери, — дело Констейбла, смерти в отравленной комнате, тайна студии в «Пайнеме», Ансуэлл и «окно Иуды», Хей и пять коробок. А что касается дела Фейна с невидимым убийцей, никто, кроме вас, не мог бы в нем разобраться!

— Э-э… ну… — пробормотал великий человек. Он снисходительно кашлянул и выпрямился. Лицо его приобрело благодушное выражение.

— Я давно хотел познакомиться с вами, сэр Генри. Но, как я говорил сегодня мисс Пэллизер, вы, по слухам, обладаете таким чувством собственного достоинства, что подобраться к вам невозможно.

Великий человек махнул рукой:

— Скорее я обладаю природной величественной осанкой, которая внушает людям неправильные идеи.

— Значит, это описание неверно?

Г.М. задумался.

— Скажем, не совсем верно. Пусть это вас не беспокоит, сынок. Если вы хотите о чем-то спросить меня, не стесняйтесь. — Он строго посмотрел на Мэдж. — Почему эта девушка злится на вас?

— Потому что он украл иллюзию, давным-давно изобретенную моим двоюродным дедушкой Артуром! — воскликнула Мэдж.

— Если она начнет вас доставать, сынок, вздуйте ее как следует. Только так следует обращаться с девушками, когда они отбиваются от рук.

— Т-так вы п-принимаете сторону этого лицемера? — Мэдж была настолько ошарашена, что начала заикаться.

Даже в полумраке Кери заметил, что она сменила рубашку и слаксы на светлое платье с серебристой накидкой, поблескивающей при каждом движении.

— Ох, девочка моя! — печально промолвил Г.М. — Я уже много лет знаком с Квинтами и Пэллизерами. Фокусы в какой-то степени и моя епархия. Но я не намерен разбираться, кто прав, а кто виноват в этой чертовой распре. Слишком уж это сложно. — Его голос стал жалобным. — Черт возьми, ведь мы пришли сюда пообедать с Недом Бентоном! Неужели мы собираемся весь вечер торчать у входа?

Мэдж кивнула в сторону ворот:

— В том-то все и дело. Как нам войти?

— Ногами, — строго указал Г.М.

— Но в окошке нет привратника! А турникеты не могут поворачиваться, если кто-нибудь не нажмет на рычаг.

— Откуда вы знаете, что турникеты не могут поворачиваться? — осведомился Кери.

Он подошел к ближайшему из них и толкнул его. Даже если бы турникет был заперт, перелезть через него ничего не стоило. Но он не был заперт и повернулся с лязгом, нарушившим тишину вечера.

— Слушайте! — резко сказала Мэдж.

Через несколько секунд их уши уловили сквозь шелест листвы гудение бомбардировщика.

Он находился далеко — даже не над центром Лондона. Его осиное жужжание, прерываемое стуком, двух моторов, было еле слышным. Ни один прожектор не освещал его. Ни одна зенитка не открывала огонь. Вскоре гудение прекратилось и, словно побуждаемые телепатией, ночные звуки пробудились ото сна.

Далеко, в темных недрах зоопарка, зарычал лев. Потом раздался быстрый стук копыт лани или антилопы. Обезьяна или птица закричала почти человеческим голосом. Затем звуки смолкли, словно животные задремали, почувствовав безопасность.

— Ну? — осведомился Г.М. — Так мы войдем или нет?

В доносившихся из зоопарка звуках Кери чудилось нечто смутно зловещее. Но он не стал это комментировать.

Г.М. первый вошел в зоопарк, держа в руке фонарик. Мэдж и Кери двинулись следом. Поскольку Г.М., очевидно, знал дорогу, они послушно шли за ним по лабиринту асфальтовых дорожек, пока он не открыл калитку в живой изгороди вокруг дома директора.

Затемненный дом в слабом мерцающем свете звезд казался вымершим. Они прошли через лужайку, и Г.М. позвонил в дверь.

Ответа не последовало.

Сердито фыркнув, Г.М. снова надавил на кнопку большим пальцем.

Они услышали трель электрического звонка, словно обшаривающую каждый угол, как ищейка. Но дом оставался безмолвным.

Мэдж отошла назад, чтобы взглянуть на ряд затемненных окон.

— Думаете, они все ушли? — неуверенно спросила она.

— Нет, девочка моя, — проворчал Г.М. — Если они ожидали нас и еще двух гостей к обеду, то едва ли стали бы уходить. Но…

— В этом есть что-то странное, — пробормотал Кери. Перед его мысленным взором мелькали малоприятные видения. — Попробуйте дверь, сэр.

Парадная дверь оказалась незапертой. Они вошли в освещенный холл, быстро закрыв за собой дверь по правилам затемнения, и снова стали ждать, но никто не выходил их приветствовать.

— Эй! — окликнул Г.М., возвестив о своем присутствии. Его голос отозвался гулким эхом, которое словно подчеркивало пустоту, ощущаемую почти физически.

Холл со светло-зелеными деревянными панелями освещали бра под желтыми плафонами. Лакированный пол, на котором лежало несколько ковров, поблескивал, как сегодня днем. Кери инстинктивно бросил взгляд на дверь в задней стене, ведущую в кабинет Эдуарда Бентона. Табличка «Не беспокоить!» все еще висела на ручке. Дверь была закрыта, и под ней отсутствовала полоска света.

Но это было единственное неосвещенное помещение. Сквозь открытые двери слева и справа виднелись комнаты, готовые к приему. В пепельницах на полированных столах лежали коробки спичек. За левой дверью находилась гостиная, а рядом с ней — столовая. Г.М. откинул назад голову и принюхался, как людоед.

— По-моему, я чую готовящийся обед, — заметил он.

— Нет, — возразила Мэдж. — Вы чуете подгорающий обед.

И она поспешила в столовую.

В углу комнаты тикали напольные часы. Большой овальный стол был накрыт для семерых. Возле приборов находились свечи в серебряных подсвечниках. На буфете, возле вазы с фруктами, стояли две бутылки кларета и бутылка мозельского вина.

Но прежде всего они обратили внимание на едкий дым, просачивающийся со стороны кухни. Распахнув дверь, Мэдж испуганно вскрикнула.

Кухня была ухоженной, с белыми эмалированными газовой плитой и раковиной, а также с холодильником. Но в закрытой духовке подгорало мясо, наполняя воздух едким запахом. На плите кипели кастрюли с картофелем и супом, грозя залить водой газ.

Мэдж схватила кухонное полотенце и открыла духовку. Оттуда вырвалось облако черного дыма, превратившись в серую пелену. Потом она быстро выключила горелки.

— Что, черт возьми, они тут делали? — крикнула Мэдж, кашляя от дыма.

Г.М. и Кери Квинт предусмотрительно отступили.

— Что вы имеете в виду? — осведомился Г.М… энергично отмахиваясь от дыма.

— Кто-то включил газ на полную мощность под всеми кастрюлями!

— Ну и что?

— Это нелепо! Кроме того, похоже, это сделали не более пяти минут назад, — сказала Мэдж.

Она закрыла духовку и выпрямилась, откинув назад густые каштановые волосы.

Кери наблюдал за ней. Ее лоб недоуменно наморщился; широко расставленные смышленые глаза шарили по кухне. Серое вечернее платье с короткой серебристой накидкой подчеркивало изящную фигуру, очертания которой прежде скрадывали рубашка и слаксы.

— Тут что-то не так, сэр Генри.

— Чепуха! — отмахнулся Г.М.

— Нет, не чепуха! Я почувствовала это уже днем!

Г.М. сердито смотрел на нее, упершись кулаками в бока и сунув в карман панаму. Резко повернувшись, он вышел в столовую, а оттуда прошел через холл в гостиную. Кери и Мэдж последовали за ним. Мэдж плотно закрыла дверь в холл, спасаясь от едкого запаха горелой нищи.

— Вы ведь тоже знаете, что здесь что-то не так, верно? — тихо спросила Мэдж.

Г.М. опустился на стул и уставился на свои туфли.

— Признаю, что это выглядит странно, — нехотя согласился он.

— Конечно, вы знакомы с Луизой Бентон?

— Разумеется. Приятная девушка. А что?

— Она думает, что ее отец может покончить с собой.

— Выставив всех из дому и спалив обед дотла? — осведомился Г.М., глядя на нее поверх очков.

— Тогда где же он?

— А где его дочь? — отозвался Г.М. — Где доктор Риверс? Где Хорас Бентон? Где, наконец, горничная? Уверяю вас, мне хватает забот и без того, чтобы впутываться в очередную историю, не имеющую никакого смысла! С Недом Бентоном все в порядке — оставьте его в покое! Кроме того, я очень сомневаюсь, что он решит расстаться с жизнью, покуда все еще холит и лелеет свой проект.

— Послушайте, сэр, — вмешался Кери, присев на подлокотник кресла. — Мисс Бентон говорила сегодня о какой-то «новой идее» своего отца. В чем она заключается?

— Он хочет основать собственный зоопарк, — ответил Г.М.

— Основать собственный зоопарк?

— Вот именно. Личный и неприкосновенный.

Впервые Мэдж удостоила Кери Квинта взглядом, который, правда, тут же отвела.

В гостиной было жарко и душно. Два окна в эркерах затемнял плотный красный репс, торчащий из-под пестрых ситцевых занавесок. Рядом с креслом Г.М. стоял торшер, отбрасывающий яркий свет на его лысину, курносый нос и рот с недовольно опущенными уголками. Достав из оттопыренного кармана портсигар, он вытащил из него черную сигару и задумчиво ее обнюхивал. Его маленькие глазки внезапно застыли под толстыми стеклами очков. Все трое услышали знакомое гудение. Оно звучало гораздо громче, чем двадцать минут назад, словно доносясь из ниоткуда. Казалось, подумал Кери, двухмоторный бомбардировщик притягивает к дому Бентонов какая-то сугубо личная ненависть.

— Ой! — Г.М. выпрямился в кресле. — Чертов ублюдок подбирается ближе!

— Похоже, он у нас над головами, — отозвался Кери, прислушавшись.

— Угу. И не так высоко. Но беспокоиться не о чем. Я только…

— Свет! — завопил чей-то голос.

Ни Кери, ни Мэдж не сознавали, как могут быть напряжены нервы в пустом доме со сгоревшим на плите обедом и самыми обычными вещами, превратившимися в загадки. Вскочив, Мэдж повернулась к ближайшему окну.

— Свет в доме директора! — снова послышался крик снаружи.

Чьи-то пальцы настойчиво забарабанили по оконному стеклу.

Г.М. спрятал сигару и поднялся.

— Где именно горит свет? — крикнул он.

— В задней части дома — в кабинете директора! — отозвался голос. — В левом окне!

— Чепуха! — сказал Кери. — Я посмотрел на дверь кабинета, когда мы вошли. Под ней не было никакого света.

Невидимые пальцы отплясывали на оконном стекле дьявольскую чечетку. Теперь они узнали голос. Он принадлежал Майку Парсонсу, державшему противопожарную вахту на территории зоопарка. О Майке можно было иметь разное мнение, но в искренности его слов сомневаться не приходилось.

— Лучше поскорее идите в кабинет! — продолжал Майк. — На полу кто-то лежит. Я видел только руку и кончик рукава, но он лежит неподвижно!

Кери Квинт почувствовал легкую тошноту. Он так напряженно прислушивался к словам Майка, что ему показалось, будто гудение, которому вскоре предстояло стать таким хорошо знакомым и которое обычно истаивало постепенно, смолкло абсолютно неожиданно. В тишине послышался испуганный голос Мэдж:

— Он опять лжет?

— Не знаю, девочка, — ответил Г.М. — Но сомневаюсь в этом.

Кери подошел к двери в холл, которую закрыла Мэдж. Он повернул ручку и застыл как вкопанный, испытав очередной, но отнюдь не последний шок за этот вечер.

Дверь в холл была заперта.

Глава 6

Г.М. встрепенулся.

— Что значит заперта? — осведомился он.

— То, что я сказал. За-пер-та, — ответил Кери. Наклонившись, он заглянул в замочную скважину. Ключа снаружи не было.

— Когда мы вошли сюда, — продолжал Кери, выпрямившись и стукнув кулаком по панели, — Мэдж закрыла эту дверь. Пока мы разговаривали, кто-то подкрался снаружи, запер дверь и забрал ключ.

— И этот «кто-то» еще в доме! — воскликнула Мэдж.

— Несомненно.

— Вы имеете в виду, что мы заперты в этой чертовой гостиной? — Маленькие проницательные глазки Г.М. приняли странное выражение. — И мы не можем выбраться, если не взломаем дверь или окно?

— Все не настолько плохо, — отозвался Кери. — Я могу нас выпустить. Подождите минуту.

Он достал из кармана несколько маленьких предметов — тонких, крепких и гибких, с загнутыми кончиками. Г.М. с интересом уставился на них:

— Сынок, эти штуковины похожи на…

— Совершенно верно, это отмычки. Пожалуйста, отойдите в сторону.

— Ну и что ты собираешься с ними делать?

— Ничего особенного, — сказала Мэдж. — Всего лишь маленькая привычка семейства Квинт.

Кери закрыл глаза.

— Я принес отмычки, — объяснил он, — так как Луиза Бентон просила нас показать какие-нибудь трюки гостям. Фокусы с выходом из запертой комнаты всегда популярны. — Его голос стал громче. — Но предупреждаю: я сыт по горло сомнительными шуточками по адресу моей семьи!

— Ах-ах-ах! — усмехнулась Мэдж.

— Не хотелось бы, мадам, платить вам той же монетой, но среди представителей нашей профессии хорошо известно, как Мартин Эдуард Пэллизер играл в покер с пассажирами на трансатлантических лайнерах.

— Это грязная ложь!

— Напротив, бесспорный факт. Ваш почтенный дедушка…

— Слушайте! — вмешался Г.М., придя в отчаяние. — Неужели, тупоголовые вы мои, вы не слышали, что кричал этот парень, Майк Парсонс? Вы собираетесь торчать здесь, поливая друг друга грязью? Если вы можете открыть эту дверь, так, во имя сатаны, сделайте это!

— Да, — присоединилась Мэдж. — Если можете.

Хотя замок не выглядел сложным, работа не становилась легче под пристальным взглядом Мэдж. Стараясь удержать руки от дрожи, Кери выбрал отмычку подходящего размера и попытался подцепить ею выступы в замке. Но ему мешал Г.М., крича Майку Парсонсу, чтобы тот вошел в дом.

Отмычка соскальзывала с выступов. Кери стиснул зубы. Прошло около пятидесяти секунд, показавшихся ему вечностью, прежде чем он облегченно вздохнул, повернул ручку и открыл дверь.

Запах сгоревшего обеда снова защекотал ноздри. Они вышли в холл, когда в директорском доме появились еще два посетителя.

Парадная дверь, не имеющая шторы затемнения, приоткрылась, и в щели возникла физиономия Майка Парсонса в синем стальном шлеме и со свистком на шее. При виде отсутствия затемнения он либо сам прыгнул внутрь, либо его подтолкнул вошедший следом.

Это был лощеный молодой человек среднего роста, в смокинге, с правильными чертами загорелого лица, карими глазами и гладкими русыми волосами.

Он посмотрел сначала на Мэдж, потом на Кери.

— Я Джек Риверс, — представился вновь пришедший быстрым тенорком, не вполне гармонирующим с респектабельной внешностью. Его лицо осветила обаятельная улыбка.

— Доктор Риверс? — переспросила Мэдж.

— Совершенно верно. Вы, должно быть, мисс Пэллизер, а вы мистер Квинт. Луиза Бентон и маэстро, — он кивнул в сторону Г.М., — говорили мне о вас. Прошу прощения, но что вы здесь делаете?

— Что мы здесь делаем? — Г.М. упер кулаки в бока. — Мы пришли на чертов обед — вот что! А вы разве нет?

Доктор Риверс уставился на него:

— Но ведь обед отменили! Неужели вам не сообщили об этом?

— Отменили? Кто?

— Сам мистер Бентон. Он вам не звонил?

— Нет.

В отличие от быстрого голоса и движений солидные манеры молодого доктора могли бы принадлежать человеку куда более старшего возраста.

— Признаюсь, что мне это не нравится, — неодобрительно произнес он. — Кто-то должен был вас предупредить — например, Луиза. Я пришел сюда только для того, чтобы посмотреть, как она чувствует себя во время воздушной тревоги.

Доктор Риверс сделал паузу и потянул носом.

— Что-то горит, — заявил он, словно делая важное открытие, и продолжил как ни в чем не бывало: — Мистер Бентон позвонил мне в семь и выразил сожаление из-за того, что обед придется отменить. Его голос слегка дрожал. Он сказал, что принял решение и должен сделать это сегодня вечером — больше откладывать нельзя…

— Погодите, сынок! — прервал его Г.М. таким резким голосом, что все посмотрели на него.

Подойдя к задней стене холла, он остановился у двери кабинета Эдуарда Бентона и нагнулся, пытаясь заглянуть под нее, потом отодвинул табличку «Не беспокоить!», посмотрел в замочную скважину и повернул ручку. Дверь была заперта. Тишину нарушил голос Майка Парсонса:

— Я же говорил вам, что тут что-то не так! Я говорил, что на полу лежит человек! Я говорил, что…

Доктор Риверс повернулся к Майку, но Г.М. опередил его.

— Тихо! — рявкнул Г.М. На его шее вздулись вены. Он подал знак Кери: — Подойдите сюда, сынок. У вас есть перочинный нож?

— Да. Зачем он вам?

— Под дверью есть щель. Я хочу, чтобы вы просунули под нее лезвие и проверили, есть ли внутри какое-нибудь препятствие.

— Препятствие? Почему?

— Не важно. Сделайте это!

Открыв лезвие ножа, Кери опустился на колени и стал осторожно проталкивать его под дверь.

— Ну, сынок?

— Препятствие есть. Неудивительно, что мы не могли видеть свет.

— Что это за препятствие?

— Бумага. — Кери снова пошевелил ножом. — Очень плотная бумага. Полосу ее приклеили между нижним краем двери и брусом под ней во всю длину.

— Во всю длину? Вы уверены?

— Да. Приклеили очень плотно — как будто хотели, чтобы в комнату не проникал воздух или…

— Проклятие! — пробормотал Г.М. и повернулся к остальным. — Кто-нибудь знает, есть ли в кабинете газовая горелка? Я бывал там, но не помню.

— Да, — ответила Мэдж. — Мы слышали, как мистер Бентон упоминал о ней сегодня…

— Дверь заперта, — продолжал Г.М. — Ключа в замке нет. Но замочная скважина чем-то заклеена изнутри. — Он посмотрел на Кери. — Лучше поработайте вашей отмычкой, сынок. И поскорее!

Доктор Риверс быстро подошел к ним. Его лоб под гладкими русыми волосами избороздили морщины сомнения и тревоги.

— Если вы действительно думаете, что что-то не так… — он откашлялся, — отмычка не понадобится.

— Вот как? Почему?

— Ко всем дверям из холла подходит один и тот же ключ, как и в большинстве домов. Вот!

Доктор Риверс быстрым движением выдернул ключ из двери в столовую и передал его Г.М. Последний вставил ключ в замок, вытолкнув бумагу, приклеенную к внутренней стороне скважины.

— Угу, — сказал Г.М. — Теперь сделайте глубокий вдох и, ради бога, держите воздух в легких, пока они не лопнут!

Прилепленная снизу бумага порвалась, когда дверь распахнулась.

Из ярко освещенного кабинета хлынула волна газа. Все, кроме Г.М., инстинктивно отпрянули. Майк Парсонс издал блеющий звук, позабыв о предупреждении не открывать рот. Г.М. шагнул в комнату; доктор Риверс последовал за ним.

В противоположной от двери стене кабинета были два окна, плотно занавешенные коричневым бархатом. Между ними стоял большой стеклянный контейнер, в котором среди веток искусственного дерева Кери заметил неподвижно лежащую зеленоватую змею.

Но никто не остановился, чтобы посмотреть на нее. У правой стены находился старомодный камин из красного дерева, с белыми плитками вокруг вмонтированной в него газовой горелки, из которой вырывалось шипение, словно сотрясающее всю комнату.

Эдуард Бентон, неподвижный, как змея за стеклом, лежал перед камином лицом вниз. Казалось, он упал со старомодного кожаного кресла, придвинутого к очагу. Голова покоилась на железной решетке, а руки были подсунуты под тело.

Кто-то закашлялся. Поток газа окутал их. Кери хотя и не дышал, но ощущал его в ноздрях и даже в порах.

Все происходило безмолвно, как в пантомиме. Г.М. подошел к окнам и, не заботясь о затемнении, раздвинул занавеси. Окна были заперты изнутри и заклеены сверху полосками коричневой бумаги, которая треснула, когда Г.М. отпер и поднял окна.

Доктор Риверс поспешил к камину и выключил газ, потом привычным движением перевернул тело Эдуарда Бентона, чья голова свалилась с каминной решетки. Но это было тело мертвеца.

Лицо посинело, глаза были выпучены. На правой стороне лба виднелся синяк. Рот, как и при жизни, сохранял жалобную виноватую складку.

Все еще повинуясь правилам пантомимы, Г.М. указал на тело и поднял брови. Доктор Риверс красноречиво пожал плечами и покачал головой.

Сквозь открытые окна в комнату ворвался ветер, разгоняя скопившийся газ. Смерть вылетала наружу, но оставила за собой труп, похожий на соломенную куклу. У Кери Квинта начала кружиться голова. Газ проникал в организм, действуя на зрение и нервную систему. Грудь болела от задержки дыхания. Повернувшись, он увидел позади Мэдж и строго указал ей на дверь. Но девушка покачала головой, не отрывая взгляда от мертвеца.

Схватив Мэдж за руку, Кери потащил ее к двери и вывел в холл. Они прошли мимо Майка Парсонса, который, по причинам известным только ему, держал во рту свисток, словно собираясь свистнуть.

— Ну, вот и все, — заговорил Кери, приведя Мэдж в гостиную.

Девушка сбросила короткую серебристую накидку и положила ее в кресло. У нее тоже слегка кружилась голова от газа.

— Почему вы это сделали? — осведомилась она.

— Сделал — что?

— Вывели меня оттуда?

— По-вашему, я хотел, чтобы вы тоже отравились газом?

Тон Мэдж внезапно изменился.

— Я жуткая стерва, не так ли?

Но в данный момент она отнюдь не выглядела таковой. Возможно, у обоих было искажено зрение. Над электрическими лампами висели их призраки; очертания обитой ситцем мебели казались медленно движущимися взад-вперед; в голове шумело.

— Не так ли? — настаивала Мэдж.

— Меня это не заботит. И мне плевать на то, что вы болтали о моей семье. Я думал…

— О чем?

— О том, что вы находитесь рядом. О том, что одно случайное прикосновение к вашей руке внушает мне мысли, которые лучше не обсуждать. О том, что один взгляд ваших удивительных глаз вызывает чувство, будто я вылетаю из окна, как бумажная стрела. О том, что я хотел бы подкрасться к вам сзади, обнять вас и целовать, пока у вас не отвалятся уши. О том…

— Кери Квинт, что с вами происходит?

— Откровенно говоря, мадам, я чувствую себя чертовски пьяным.

— Вам необходимо почувствовать себя пьяным, чтобы захотеть поцеловать меня?

— Да!

— Не думаю, что это комплимент.

— А кому, черт побери, нужны комплименты? — осведомился Кери и перешел к действиям. Но едва он коснулся ее запястья, как обоих предупредил телепатический инстинкт, возникающий в самое неподходящее время.

Мэдж отскочила назад, пытаясь выглядеть так, словно ее здесь вообще нет. Кери, чьи мысли бешено вращались, сердито осознал, что они не одни, прежде чем повернулся к двери в холл.

В дверном проеме стояла Луиза Бентон.

Глава 7

Кери тотчас же представился мертвец с посиневшим лицом, выпученными глазами и отвисшей челюстью, лежащий на спине в кабинете.

Луиза Бентон стояла неподвижно. На ней было легкое светло-коричневое пальто. В глазах застыл страх. Кончики пальцев касались дверной ручки, а другая рука сжимала сумочку. Чувствовалось, что она едва видит стоящих перед ней двух человек и догадывается о происшедшем, хотя и запрещает себе это делать.

— Что… — начала Луиза дрожащим голосом, но не договорила и облизнула губы. — Мне позвонили и сказали, что он пострадал!

— Кто пострадал? — отозвался Майк неестественным голосом, не глядя на нее.

— Джек Риверс! Вот почему я ушла… — Луиза шевельнула правой рукой, ударив ее о дверь. — Что здесь случилось?

На помощь пришел бесценный Майк Парсонс. Он на цыпочках вошел из холла, снял шлем и робко коснулся плеча Луизы.

— Это ваш отец, мисс, — с сочувствием произнес Майк. — Он мертв.

Несомненно, она догадалась об этом. Запах газа, смешивающийся с гарью из кухни, безмолвно вопил о случившемся.

Луиза пошатнулась. Кери, чье желание убить Майка Парсонса еще никогда не было таким сильным, поспешил к ней. Но в этом не было необходимости. Протянув руку, Луиза остановила его и с трудом вымолвила:

— Где… он?

— В кабинете, мисс Бентон, — мягко ответил Кери.

— С ним кто-нибудь есть?

— Сэр Генри Мерривейл и доктор Риверс.

— Значит, Джек здесь? Это хорошо. Я…

Она повернулась, стукнувшись о дверной косяк, и выбежала из комнаты.

— Нет! — сказала Мэдж. — Не ходите за ней. Вы ничем не можете помочь. Закройте дверь.

Кери повиновался. Во время мучительной паузы, когда оба раздумывали, что им делать, в коробке на столике он нашел сигареты и хотел зажечь одну, но удержался — это было рискованно, пока дом полностью не очистился от газа.

Никто из них не упоминал о маленьком эпизоде, происшедшем пару минут назад. Оба чувствовали себя виноватыми.

— Проклятие! — внезапно заговорила Мэдж. — Почему люди причиняют боль другим?

— Убивая себя?

— Да. Всего лишь из-за того, что его дурацкий зоопарк собирались закрыть…

— Если только он действительно убил себя, — пробормотал Кери.

— А вы предполагаете что-то другое?

— Разве вам все это не кажется чертовски странным? — Кери сунул руки в карманы и начал мерить шагами пол. — Кто-то звонит доктору Риверсу и сообщает, что обед отменяется. Очевидно, чтобы держать Риверса подальше от этого дома.

— Доктор Риверс говорит, что звонил сам мистер Бентон!

— Ладно, допустим. Потом кто-то звонит Луизе Бентон и сообщает ей, что Риверс пострадал, вероятно, с целью выставить ее из дома.

Мэдж села на большой диван у камина.

— Это очень сильный аргумент в пользу самоубийства, — заявила она.

— Почему?

— А вы не понимаете? Мистер Бентон устал, был подавлен и решил покончить с собой.

— Ну?

— Естественно, он хотел остаться дома один, чтобы ему не помешали! Поэтому он позвонил доктору Риверсу и отменил обед. Держу пари, он звонил и дядюшке Хорасу.

— И Луизе?

— Если он подстроил фальшивый звонок Луизе с сообщением о несчастном случае с доктором Риверсом, то это был грязный трюк. — Мэдж задумалась. — Но что еще ему оставалось делать? Луиза не убежала бы из дома, не предупредив гостей, тем более когда она беспокоилась об отце, без очень важной причины. Вы заметили, что она влюблена в этого доктора?

— Да, заметил.

— Луиза наблюдала за отцом как коршун, — продолжала Мэдж. — Ее он прежде всего должен был убрать с дороги. А это единственный способ, которым можно было этого добиться. Потом ему оставалось только под каким-нибудь предлогом избавиться от горничной, и дом был в его распоряжении.

— Однако нам он не позвонил.

Мэдж щелкнула пальцами.

— Не позвонил, так как не знал, что мы должны прийти! Неужели вы не помните? Нас и Г.М. Луиза пригласила в последний момент и не при отце. Возможно, она вообще не упоминала при нем об этом, желая сделать сюрприз. Держу пари, так оно и было!

Кери нехотя кивнул.

Все выглядело достаточно правдоподобно. Но два обстоятельства, по его мнению, портили аккуратную картину. Он собирался сказать об этом, когда в комнату, тяжело дыша, вошел сэр Генри Мерривейл.

— Сядьте, — велел он, указав Кери на место на диване рядом с Мэдж. — Я должен серьезно поговорить с вами обоими.

Если бы они знали его лучше, то были бы осведомлены, что для Г.М. признать серьезность чего бы то ни было — за исключением посягательств на его достоинство — явление почти неслыханное. Кери и Мэдж пытались прочитать его мысли по выражению лица, но игроки в покер в клубе «Диоген» давно сочли это занятие бесперспективным.

— Луиза… — начала Мэдж.

— Где она? — спросил Кери.

— Риверс отнес ее наверх, — проворчал Г.М. — Знаете, в течение пары лет я неоднократно встречал этого парня и всегда считал его хлыщом, но, похоже, ошибался. С ним все в порядке. — И он добавил таким тоном, словно сообщал важную информацию: — Девушка потеряла сознание.

— При виде тела отца?

— Отчасти да, а отчасти по другой причине. Не знаю как, но она сразу догадалась о том, что я понял, посидев и подумав.

— О чем именно?

Г.М. уклонился от ответа.

— Кабинет сейчас проветривают, — сказал он, — и минут через десять там будет можно находиться. Мы закрыли дверь и потушили свет. А тем временем я хотел бы услышать кое-что от вас двоих. Вероятно, вы единственные люди, которые в состоянии мне помочь.

— Мы в состоянии помочь вам? — недоверчиво переспросил Кери.

— Угу.

— В этой истории с самоубийством? — спросила Мэдж.

— В этой истории с убийством, — ответил Г.М.

Последовало молчание.

Мэдж обернулась, поскольку густые волосы мешали ей бросить взгляд на Кери. На краткий миг он увидел испуганные серо-зеленые глаза, покрасневшую щеку и подбородок.

Г.М. придвинул кресло, чьи колесики пронзительно заскрипели по полу, и сел напротив дивана.

— Предупреждаю! — добавил он, угрожающе подняв палец. — Эта информация только для вас двоих. Она не должна выходить за пределы данной комнаты. Особенно не упоминайте об этом полиции. Пускай сами сидят и думают! У меня есть так называемый друг в отделе уголовного розыска…

— Старший инспектор Мастерс? — осведомился Кери.

Г.М. поднял брови:

— Вы знаете этого негодяя?

— Я знаю ваши дела.

— Угу. Я пытался дозвониться Мастерсу из кабинета, но его не оказалось на месте. Тем не менее я не сомневаюсь, что через день-два он начнет здесь вынюхивать. Ну и пусть. У меня есть веская причина, но которой я сообщаю эту информацию только вам и не хочу, чтобы она стала известна кому-то еще. А сейчас я лучше расскажу вам кое-что о Неде Бентоне.

Быстро перебрав в уме факты, Кери догадался о том, что нужно Г.М. Но он старался сохранять приличествующее криминалисту спокойствие.

— Я уже говорил этим вечером, — продолжал Г.М., — что сомневался в намерении Неда Бентона покончить с собой. Разумеется, он мог впадать в уныние, но был слишком зациклен на плане основания собственного зоопарка. Конечно, это безумная идея. Нед был очень состоятельным человеком — думаю, об этом догадывались немногие, так как он всегда выглядел убого и никогда не тратил много денег. Но расходы на частный зоопарк означали бы медленное банкротство. Примерно через год он остался бы без гроша в кармане.

Мэдж нахмурилась:

— Вы имеете в виду, что он собирался покупать зверей и птиц в обычных зоопарках вроде Риджентс-парка и Уипснейда?

Г.М. покачал головой:

— Нет, девочка. В том-то и беда. Он мог купить у них кое-какие экземпляры, но они никогда бы не продали настоящие раритеты, над которыми трясутся зоологи. Во-первых, они не захотели бы с ними расставаться, а во-вторых, большинство этих экспонатов являются дарами благотворителей, которым бы не понравилось, если бы их продали ради прибыли.

— Тогда где бы он доставал нужные ему экспонаты?

— Импортировал бы их, — ответил Г.М. — Вы когда-нибудь слышали о женщине но имени Агнес Ноубл?

Его собеседники задумались.

— Кто-то упоминал это имя сегодня днем в этой комнате, — пробормотал Кери. — Но…

— Агнес Ноубл, — продолжал Г.М… — жена крепкого немногословного парня, которого зовут капитан Ноубл. Он проводит жизнь в забытых богом уголках планеты, добывая животных для цирков и зоопарков. Если вам нужно что-то, начиная от гориллы и кончая ужом, обращайтесь к нему.

Агнес Ноубл его деловой менеджер. Я никогда ее не встречал. Судя по рассказам, она самая крутая бизнесвумен из тех, которые растягивают шестипенсовик, пока он не превратится в шиллинг. Один мой приятель утверждал, что капитан Ноубл из-за нее годами не бывает дома. Она не дает ему покоя, пока не получает нужный товар.

Около года назад, когда у Неда Бентона впервые появилась эта идея, он вызвал сюда Агнес Ноубл и сделал ей заказ, от которого у нее глаза на лоб полезли. Капитан Ноубл должен был доставить почти полный корабль груза, ради которого следовало обшарить два континента.

Но хитрая Агнес не сказала: «Послушайте, сейчас идет война. Я могу раздобыть для вас животных, но не могу обещать, что их доставят в Англию». О нет! Она просто заявила, что животные будут «приобретены», и взяла у него чек на пять тысяч фунтов.

Три недели назад пришло сообщение, что капитан Ноубл выполнил заказ и весь груз ждет в Порт-Элизабет в Южной Африке. Вопрос состоял в том, как доставить его сюда. — Г.М. провел пальцами по лысине. — Понимаете, мне нравился Нед Бентон.

Делая это стыдливое признание, он уставился на слушателей, словно ожидая комментариев.

— Этот груз должен был стать основой его нового зоопарка. За него уже уплачено, но Нед не мог его получить, так как правительство никак не давало разрешения на судовое место для доставки груза. Конечно, он был подавлен. Если бы ему даже позволили получить новые экспонаты, то без змей и других рептилий. А вся здешняя коллекция должна быть уничтожена из-за опасности воздушных налетов.

Но оставались другие экспонаты. Это означало новый зоопарк. Три недели Нед добивался судового места для груза. Даже без странных обстоятельств его так называемого «самоубийства» я бы не поверил, что он убил себя, не получив окончательный отказ…

Мэдж медленно поднялась.

— Но ему дали разрешение на судовое место! — воскликнула она.

Г.М. выпрямился в кресле.

— Ему дали разрешение! — возбужденно повторила Мэдж. — Вы видели мистера Бентона во второй половине дня?

— Я провел вторую половину дня, бегая по террариуму, преследуемый черно-желтым чудовищем, которое норовило укусить меня пониже спины. Разве вы не помните?

Кери откашлялся.

— Сэр, я еще должным образом не извинился за…

Но Г.М. не слушал его.

— Не будучи удовлетворены тем, что довели старика до сердечного приступа и нервного срыва, — продолжал он, — они выпустили на свободу еще одного монстра, чтобы сделать зрелище более возбуждающим!

— Это был несчастный случай, сэр Генри!

— Потом я отправился в этот дом, где застал Луизу и только что пришедшего Хораса Бентона. В качестве особой милости меня пригласили к обеду, чтобы дать мне возможность познакомиться со свиньей — я имею в виду вас! — которая все это устроила. Я выразил согласие, предупредив, что дом может немного пострадать, когда я оторву вам руки и ноги и стану плясать на том, что от вас останется!

— Но вы говорили с мистером Бентоном? — допытывалась Мэдж.

— С каким мистером Бентоном?

— С Эдуардом Бентоном, разумеется! С отцом Луизы — с человеком, о котором мы говорим сейчас!

— Нет, — признался Г.М. — Он удалился в свой кабинет. Луиза собиралась приберечь дополнительных гостей — нас троих — в качестве сюрприза для него.

Мэдж посмотрела на Кери:

— Но вы-то помните то, что я имею в виду?

— Она права, сэр, — сказал Кери. — Когда мистер Бентон пришел домой во второй половине дня, он первым делом сообщил, что получил разрешение на судовое место для большого груза.

По какой-то причине Г.М. не казался довольным этой новостью. Он выглядел еще более обеспокоенным, когда Кери описал ему всю сцену.

— Выходит, — закончил Кери, — мистер Бентон получил возможность осуществить свою величайшую мечту — основать частный зоопарк. В таком случае у него не было поводов для самоубийства? А если так…

— Но убийство!.. — запротестовала Мэдж.

— Ох, девочка моя! — вздохнул Г.М. — Чем же еще это может быть? Вы хоть думали как следует о том, что произошло здесь этим вечером? Видели тело бедняги?

Мэдж поежилась:

— Только мельком. Полагаю, нет сомнений, что он умер от отравления газом?

— Никаких. Но на правом виске у него скверный ушиб, который мог произойти от удара о каминную решетку при падении или оттого, что кто-то огрел его по голове, бросил на решетку, включил газ и оставил старика умирать.

Г.М. сделал паузу, чтобы дать им возможность представить себе эту мрачную сцену.

— Только, — добавил он, — есть одна трудность. Вы понимаете, в чем она состоит?

Кери кивнул:

— Вы имеете в виду запечатанную комнату?

— Ее самую, — кивнул Г.М. — Запечатанную в буквальном смысле. — Он надул щеки и поправил очки. — Дверь и окна были заперты изнутри. Но это всего лишь мелкие детали. Важно другое. Каждое микроскопическое отверстие в кабинете — щель под дверью, замочная скважина, места, где соединяются подъемные рамы двух окон, — все это было накрепко заклеено изнутри липкой бумагой. Есть множество способов проделывать фокусы с дверями и окнами — я знаю их больше, чем любой взломщик. Но как, во имя сатаны, убийца мог оглушить свою жертву, включить газ и выскользнуть из комнаты, оставив ее запечатанной клейкой бумагой изнутри? Последовало долгое молчание.

В холле настойчиво и пронзительно зазвонил дверной звонок. Его звук, словно подчеркнувший слова Г.М., заставил Кери и Мэдж вздрогнуть.

— Это невозможно! — воскликнула Мэдж.

— Знаю, девочка моя. Но что толку твердить это, если такое произошло?

— Как вы можете быть уверены?

— Я старик, —просто ответил Г.М., — и умею чуять фокус-покус. Вот почему мне для начала нужен профессиональный совет.

— Профессиональный совет?

— Четыре поколения Пэллизеров и особенно Квинтов проделывали на сцене трюки с исчезновением, — объяснил Г.М. — Черт возьми, должна же быть в ваших жилах хоть капля фамильной крови! Может быть, вы в состоянии подумать и выдвинуть какое-нибудь дельное предположение?

Мэдж и Кери посмотрели друг на друга. В дверь снова позвонили. Г.М. выругался и обернулся в сторону холла.

— Проделать такое невозможно, — заверила его Мэдж. — Очевидно, бедняга все-таки покончил с собой. Однажды моему отцу, Сандросу Пэллизеру, бросили вызов, предложив это осуществить.

— Что именно?

— Выбраться из комнаты, оставив ее запечатанной. Ему пришлось отказаться. Он не мог этого сделать.

Кери Квинт поглаживал подбородок с чопорным видом, сразу возбудившим подозрения Мэдж.

— Мой отец… — начал он.

— Вы утверждаете, мистер Кери Квинт, что член вашей пиратской шайки смог проделать то, что не удалось Пэллизеру?

— Ради бога! — взмолился Г.М. — Кто-нибудь откроет эту чертову дверь?

Звонок продолжал звонить. Кери, сделав широкий и рассеянный жест рукой, который мог не означать ровным счетом ничего, пошел открывать. В холле не обнаружилось никаких признаков Майка Парсонса.

— Вероятно, это полиция, — услышал он сзади голос Г.М. — Мне пришлось позвонить в окружной участок. Предупреждаю, ни слова про то, о чем мы говорили, без моего разрешения! Понятно?

Но это оказалась не полиция. Погруженный в размышления и твердо намеренный разгадать тайну запечатанной комнаты даже ценой кровоизлияния в мозг, Кери открыл входную дверь и испуганно отпрянул при виде фигуры, едва не свалившейся на него.

— Я Агнес Ноубл, — сообщил женский голос. — Мне нужно немедленно повидать мистера Бентона.

Глава 8

Кери сделал еще два шага назад.

— Дело в том… — начал он.

— Я вас не знаю, — прервала его миссис Ноубл. — Могу я спросить, кто вы такой?

Агнес Ноубл была аккуратной, чопорной женщиной лет сорока пяти, среднего роста, в щегольском костюме из зеленоватого твида. Темно-рыжие волосы выглядели скверно покрашенными. Ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не упрямая решительность и обилие косметики на лице.

Она быстро закрыла дверь и расправила плечи. Неприятно резанула привычка устремлять темно-карие глаза прямо в лицо собеседнику, ожидая ответа.

— Моя фамилия Квинт, миссис Ноубл. И боюсь, вы не сможете повидать мистера Бентона…

— Что-что? — переспросила миссис Ноубл, вытянув шею, словно была глуховата.

— Я сказал, что вы не сможете повидать мистера Бентона!

— Могу я спросить, почему?

— Потому что он умер!

— Умер?! — воскликнула миссис Ноубл. — Когда? Как? Могу я спросить, что это значит?

— Факт в том, миссис Ноубл…

— В чем? — Женщина снова вытянула шею, пригвоздив его взглядом.

Эффект, производимый этими немигающими глазами, был неизбежен.

— Входите, пожалуйста, — пригласил Кери.

Миссис Ноубл последовала за ним в гостиную. Ее манеры давали понять, что она расценивала кончину Эдуарда Бентона как проявление невежливости к ней.

Кери представил своих компаньонов:

— Это мисс Мэдж Пэллизер. А это сэр Генри Мерривейл, друг семьи. Если вы что-то хотите знать…

— Пусть кто-нибудь будет любезен объяснить мне, что все это означает. Мистер Бентон действительно умер?

— Угу, — отозвался Г.М., не делая попытки встать с кресла. — Кто-то звонил и вам тоже?

— Вы извините меня, — сказала миссис Ноубл, — если я воздержусь от ответов, покуда не проконсультируюсь со своим адвокатом относительно финансовых аспектов дела? Скажите, отчего умер мистер Бентон?

— Он покончил с собой, — ответил Г.М. — Отравил себя газом в собственном кабинете.

Глаза миссис Ноубл расширились, а губы сжались. Но она полностью контролировала себя и воздержалась от комментариев.

— Пожалуйста, информируйте меня, — холодно заговорила она после паузы, — полностью ли вы уверены? В том, что здесь не было никакой грязной игры?

— Грязной игры? Почему вы об этом спрашиваете?

Миссис Ноубл приподняла брови:

— По-моему, элементарные хорошие манеры требуют сначала ответить на мой вопрос.

Г.М. закрыл глаза и открыл их снова.

— Нед Бентон, — произнес он с удивительной для него мягкостью, — умер в комнате, где все щели и отверстия были запечатаны клейкой бумагой, чтобы удержать газ. Вам придется сильно постараться, если вы собираетесь это опровергнуть.

Миссис Ноубл задумалась.

— Кто его душеприказчики? — осведомилась она.

— Господи, откуда мне знать? Он ведь только что умер. Никто об этом не думал.

— В самом деле, — заметила миссис Ноубл с подобием улыбки. — Никто об этом не думал. Включая его дочь?

— Не знаю, мэм.

— Могу я спросить, где сейчас мисс Бентон?

— Она наверху.

Миссис Ноубл повернулась к Кери:

— Не будете ли вы так любезны, мистер Квинт, сходить наверх и спросить у мисс Бентон, не может ли она спуститься ненадолго? Я бы хотела поговорить с ней.

— Мисс Бентон испытала сильное нервное потрясение, — сказал Кери. — Думаю, сейчас ее лучше не беспокоить.

Миссис Ноубл недоуменно заморгала, словно не ожидая отказа, потом обезоруживающе улыбнулась:

— Надеюсь, мистер Квинт, моя просьба не настолько неразумна или трудноисполнима? Пожалуйста, простите, если это причиняет вам слишком много хлопот. Но мне кажется, что элементарная вежливость…

— Я думаю…

— Что-что? — осведомилась миссис Ноубл.

Теперь Квинт понимал ее тактику, но чувствовал беспомощность перед столь непоколебимой самоуверенностью.

— Я сказал, — четко произнес Кери, — что думаю, сейчас мисс Бентон лучше не беспокоить.

Будучи неутомимым стратегом, миссис Ноубл с удовольствием приготовилась к бою.

— Пожалуйста, объясните вашу позицию, мистер Квинт. Если я прошу о слишком большой услуге, если чрезмерно посягаю на ваше время, прося передать сообщение, что не являлось бы оскорблением ни для кого, обладающего элементарными хорошими манерами…

— В этом нет надобности, — прервал диалог голос Луизы Бентон.

Она вошла в холл, демонстрируя удивительное спокойствие, хотя ее глаза покраснели от слез. За ней следовал доктор Риверс, касаясь ее руки, словно чтобы указать дорогу. Щеголеватый доктор выглядел мрачным и преисполненным сочувствия, что изрядно возвысило его в глазах Кери. Даже сэр Генри Мерривейл поднялся с кресла и засуетился вокруг Луизы.

— Вам не следовало спускаться! — воскликнула Мэдж.

— Со мной все в порядке, — сказала Луиза, проведя по лбу тыльной стороной ладони. — Я хочу быть здесь, когда прибудет полиция.

Последовало неловкое молчание.

— Ах да, полиция, — промолвила миссис Ноубл и добавила официальным тоном: — Добрый вечер, мисс Бентон.

— Добрый вечер, миссис Ноубл.

— Я была шокирована и огорчена… — миссис Ноубл умудрялась вкладывать скрытый смысл в каждое произносимое ею слово, — услышав о смерти вашего отца. Я только хотела сказать, что не стану беспокоить вас этим вечером.

— Благодарю вас.

— Но завтра или послезавтра — когда вам будет удобно — я попрошу вас уделить мне несколько минут по делу, важному для нас обеих. Это злополучное самоубийство…

— Это не было самоубийством, — прервала ее Луиза. — Отца убили.

В комнате снова воцарилось странное молчание.

— Именно это я собираюсь сказать полиции, — снова заговорила Луиза, — и твердить это до тех пор, пока мне не поверят.

— Спокойно, дорогая моя, — мягко предупредил доктор Риверс.

Луиза повернулась к нему и неуверенно притронулась к его руке:

— Ты ведь не оставишь меня, не так ли?

— Конечно нет, дорогая.

— Удивительная жестокость, — продолжала Луиза, обращаясь к остальным. — Убить старого, изможденного человека, который никогда никому не причинил вреда!

— У вас есть какие-нибудь причины утверждать это, мисс Бентон? — деловито осведомилась Агнес Ноубл.

— У меня есть много причин, — ответила Луиза, — но я могу назвать вам самую главную из них. Я поняла это, как только заглянула в кабинет. Он никогда бы не убил Пейшнс.

Слушатели озадаченно посмотрели друг на друга.

— Не убил Пейшнс? — переспросила Мэдж.

Луиза закусила губу.

— В кабинете у отца была маленькая древесная змея, — объяснила она. — Ее доставили во второй половине дня экспрессом в деревянном ящичке. — Луиза обратилась к Мэдж и Кери: — Помните? Вы ведь были здесь, когда он принес ее!

Они кивнули. Их воображению представился Эдуард Бентон, осторожно несущий ящичек.

— Папа сказал, что хочет назвать змею Пейшнс, — продолжала Луиза. — Он поместил ее в большой стеклянный контейнер в кабинете, какие используют в террариуме. Змея погибла, обвившись вокруг искусственного дерева в контейнере. Кто-нибудь это заметил?

— Угу. Мы заметили, — кивнул Г.М.

— Ее убил тот же газ, что и его. Неужели вы не понимаете? Он бы никогда этого не допустил! Если вы думаете иначе, то совсем не знали моего отца!

Доктор Риверс прочистил горло.

— Это определенно следует учитывать, — согласился он без особой уверенности. — В то же время, дорогая моя, это такая мелочь…

— Мелочь?! — воскликнула Луиза.

— В сравнении с другими доказательствами.

Луиза обратилась к остальным:

— Около семи вечера я и Роузмэри — наша горничная — начали сервировать обед. Зазвонил телефон, мужской голос позвал меня и сообщил…

Кери чувствовал, что все слушают ее с напряженным вниманием.

— Голос сообщил, что доктор Риверс серьезно пострадал, когда его автомобиль столкнулся с грузовиком на Гилтспер-стрит, и попросил, чтобы я немедленно отправилась туда. Естественно, я… — Луиза заколебалась, — немного расстроилась.

— Угу, — сказал Г.М. — Продолжайте.

— Я ничего не заподозрила, хотя место далеко отсюда, так как это неподалеку от больницы Барта, и я подумала, что Джек ехал туда. Я велела Роузмэри продолжать, попросила отца объяснить все гостям и умчалась. Разумеется, дома 231-б, который мне назвали по телефону, на Гилтспер-стрит не оказалось. Я пыталась найти его, приходя в отчаяние, когда вдруг появилась Роузмэри. Тот же голос позвонил ей, сказал, что она нужна мне для ухода за доктором Риверсом, и попросил приехать.

Г.М. стоял спиной к камину, скрестив руки на груди. Луиза обращалась к нему, как будто больше в комнате никого не было.

— Полагаю, — осведомился Г.М., — это не был голос вашего отца?

Луиза уставилась на него:

— Голос отца? Конечно нет! Папа был в одной комнате со мной, когда я взяла трубку.

— Как он воспринял новости? Я имею в виду предполагаемые новости о Риверсе.

— Ну, он был… расстроен. Не знаю, что еще вы хотите услышать.

— Ладно, продолжайте.

— Я только что говорила об этом с Джеком. — Она взяла доктора за руку и посмотрела на него. — Ему позвонил якобы мой отец и сообщил, что обед отменяется.

Риверс провел рукой по гладким русым волосам.

— Самая загадочная история, какую я когда-либо слышал! — заявил он. Вся его солидность испарилась. — Я мог бы поклясться, что это был голос мистера Бентона. Но полагаю, это невозможно. Если только…

— Если только — что? — быстро спросила Луиза.

— Ничего, малютка. Забудь.

— А сейчас, — продолжала Луиза, сдерживая слезы, — мы связались с дядей Хорасом. — Она снова обратилась к Риверсу: — Правда?

— Да, дорогая. Но…

— С ним произошло то же самое. У дяди Хораса квартира на Мейда-Вейл. Когда он одевался, чтобы отправиться сюда, кто-то позвонил ему. Он тоже подумал, что это папа. Умно, не так ли? Голос обманул даже брата…

Потеряв самообладание, Луиза прижала руки к щекам. Ее голубые глаза наполнились слезами.

— Боже, я так боялась, что папа убьет себя! Я с ума сходила от беспокойства! Сегодня пистолет выстрелил, и я подумала… Но потом поняла, что этого не могло быть.

— Пожалуйста, успокойся, — сказал доктор Риверс, обняв Луизу за плечи.

Она вся дрожала.

— Этого не могло быть, — повторила Луиза. — Папа только что сообщил мне, что ему предоставили судовое место для груза. Он собирался открыть частный зоопарк — ну и пускай, даже если бы это нас разорило. Только я перестала из-за этого волноваться, как на нас свалилась… другая беда. Не могу понять такой бессмысленной жестокости! Кому могло понадобиться убивать его? Кто-нибудь в состоянии мне ответить?

Доктор Риверс казался слегка смущенным, но был избавлен от необходимости отвечать.

В холле послышались быстрые шаги, приближающиеся, очевидно, с задней стороны дома.

Коренастый запыхавшийся мужчина вошел в комнату из-за дверного косяка, как кот, и мягко отодвинул Риверса от Луизы.

— Это ужасно! — воскликнул он звучным, хриплым голосом, ослабленным с течением лет портвейном и виски.

— Как ты, дорогая?

— Спасибо, Хорас, — отозвалась Луиза, пытаясь улыбнуться. — Я в полном порядке.

Вновь прибывший откашлялся.

— Это хорошо, — слегка неуверенно произнес он.

— Скверная история. Я поймал такси и сразу примчался сюда. — Достав из кармана брюк шелковый носовой платок, он вытер им лоб. — Прошел через черный ход. В доме здорово пахнет газом. Именно так он…

— Да.

Хорас Бентон поежился. Мысль о смерти при помощи отравления газом, очевидно, вызывала у него дрожь.

— Уф! — пробормотал он, снова вытирая лоб. — Бедный старина Нед!

Кери и Мэдж видели его днем в спортивном костюме горчичного цвета, который он теперь сменил на более нарядный темно-синий. Но они видели его издалека. А Хорас Бентон принадлежал к людям, которые на близком расстоянии вызывают инстинктивную симпатию.

Открытое, добродушное выражение лица, темные брови, контрастирующие с седеющими, некогда черными волосами, светлые глаза, похожие на глаза брата, даже румяные щеки и шея цвета тертого мускатного ореха являли собой картину шумливого дружелюбия.

Хорас вновь прочистил горло.

— Сэр Г.М., — сказал он, взмахнув платком, словно не зная, как приветствовать знакомых в доме смерти. — И миссис Ноубл… А вы, должно быть, молодая пара, которая показывает фокусы.

Мэдж и Кери что-то пробормотали. Хорас спрятал платок в карман.

— Это ужасно — особенно для малышки. — Он коснулся плеча Луизы. — Но не могу назвать это неожиданным. Последние месяцы Нед не был самим собой, если вы понимаете, что я имею в виду…

Луиза стиснула кулаки.

— И ты туда же!

— В чем дело, малышка? Что такого я сказал?

— Папа не покончил с собой! Кто-то ударил его по голове — вот сюда! — и оставил умирать в кабинете.

— Сейчас не время для шуток, дорогая! — фыркнул Хорас. — Кому могло понадобиться убивать старину Неда?

Но Луиза не слушала. Казалось, она что-то увидела краем глаза или почувствовала угрозу, которую толком не могла истолковать. Она кивнула в сторону Агнес Ноубл и резко осведомилась:

— Почему эта женщина улыбается?

Глава 9

— Должно быть, мисс Бентон слегка переутомилась, — чопорно заметила миссис Ноубл. — Боюсь, я задерживала ее слишком долго. Поэтому я попрощаюсь, если кто-нибудь будет любезен вызвать мне такси.

— Почему эта женщина улыбалась?

— Разве она улыбалась, голубушка? — смущенно спросил Хорас. — Я этого не заметил. Да и какая разница?

— Уйдя отсюда, она начнет болтать о нас за нашей спиной, — сказала Луиза. — Я хочу знать, какие обвинения она прячет в рукаве.

— Может быть, вы вызовете мне такси, доктор Риверс? — попросила миссис Ноубл.

Риверс инстинктивно огляделся в поисках телефона, потом направился к кабинету, но остановился с явным облегчением на лице.

— К сожалению, миссис Ноубл, это невозможно. Воздушная тревога еще продолжается. А во время тревоги телефоны отключают.

Миссис Ноубл выразила удивление:

— Но ведь на Бейсуотер-роуд есть стоянка такси?

— Да, но…

— Что-что? — осведомилась миссис Ноубл, вытянув шею.

— Так поздно там обычно не бывает машин.

— Но ведь вы могли бы, доктор Риверс, сходить на стоянку, чтобы убедиться в этом?

— Послушайте…

— Это заняло бы всего пять-десять минут и свидетельствовало бы об элементарных хороших манерах. В конце концов, после стольких хлопот и неудобств, которых мне стоило добраться сюда…

— Вот как? — вмешалась Луиза. — А с какой целью вы сюда добирались, миссис Ноубл?

— Право, доктор Риверс, вы могли бы прогуляться по Бейсуотер-роуд, пока не найдете такси. Неужели вас нельзя попросить о такой мелочи?

— Не попадайся на удочку, Джек, — четко произнесла Луиза. — Хоть раз пусть ответит на наши вопросы, а не заставляет нас отвечать на ее!

— Окажите мне эту любезность, доктор Риверс, или, по крайней мере, проясните вашу позицию. По вашему мнению, простая просьба найти такси чрезмерна?

— Хорошо, я найду вам такси!

— Благодарю вас, доктор Риверс.

Одержав победу, миссис Ноубл с приятной улыбкой повернулась к другому противнику. Но с ним справиться было труднее.

— Пожалуйста, будьте свидетелями, что я изо всех сил старалась избежать каких-либо неприятностей с мисс Бентон.

— Почему вы пришли сюда? Мой отец звонил вам?

— Позднее вас всех могут попросить дать по этому вопросу показания в суде… Нет, мисс Бентон. Мне никто не звонил.

— Тогда почему вы пришли?

— Должны ли вы об этом спрашивать?

— Должна и спрашиваю!

В темно-карих глазах миссис Ноубл, невыразительных, как у коровы, тем не менее появился красноватый блеск, напоминающий по цвету ее волосы.

— Смерть мистера Бентона, — заявила она, внезапно обнаруживая подлинную причину своего беспокойства, — лишила меня определенного источника дохода. Может ли мисс Бентон это отрицать?

— Не знаю, о чем вы говорите! Я спрашивала вас…

— Через мое посредничество, — продолжала миссис Ноубл, — мистер Бентон приобрел у моего мужа изрядное количество товара для своего проектируемого зоопарка. Может мисс Бентон это отрицать?

— Я все еще…

— Благодаря нашему общему другу, — повысила голос миссис Ноубл, — я сегодня узнала, что мистер Бентон получил долгожданное разрешение доставить свой товар в Англию. После этого мистер Бентон намеревался сделать еще один заказ на еще более крупную сумму. Может мисс Бентон это отрицать?

— Нет! Я этого не отрицаю. Отец говорил об этом сегодня вечером. Но…

— У кого был финансовый интерес предотвратить сделку? — осведомилась миссис Ноубл и добавила, видя, что ее не поняли: — Проект мистера Бентона стоил бы кучу денег. Через год или два он мог лишиться всего своего состояния. Имелся ли у кого-нибудь финансовый интерес остановить его, пока еще не поздно? Больше я ничего не скажу. Я хочу быть абсолютно справедливой. Но если вам понадобится искать мотив… — Она пожала плечами.

Луиза застыла, словно ее парализовало. Хорас Бентон открыл рот, словно собираясь заговорить, но тут же закрыл его. Новый аспект дела, который до сих пор никому не приходил в голову, мелькнул перед ними, как ядовитая змея.

— А теперь, доктор Риверс, не будете ли вы так любезны привести мне такси?

— Нет, миссис Ноубл, не буду, — ответил Риверс. — Это грязное и лживое обвинение против мисс Бентон!

Миссис Ноубл приподняла брови:

— Право, доктор Риверс, я не помню, чтобы упоминала мисс Бентон.

— Но ведь вы имели в виду ее, не так ли? — спросил молодой доктор.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, доктор Риверс, но, по-моему, вы обещали найти мне такси.

— Будем говорить откровенно. — Подбородок Риверса напрягся. — Вы намекаете, что кто-то мог убить мистера Бентона с целью помешать ему осуществить свой проект?

— Если я правильно помню, вы обещали пойти за такси семь минут назад. Имея дело с джентльменами — хотя у меня есть сомнения в отношении некоторых представителей этой категории, — нет надобности напоминать им дважды об их обещаниях.

К этому времени Кери Квинт так устал от разговоров о такси, что был готов ударить каждого, кто произнесет это слово.

Но это не являлось единственным признаком опасного повышения эмоционального градуса.

— Джек, ты должен что-нибудь сделать, — сказала Луиза, придя в себя после шока, но все еще белая как мел. — Она повсюду будет распространять эту чушь!

Миссис Ноубл повернулась к ней:

— Советую вам, мисс Бентон, не заходить слишком далеко.

— Она начнет бомбардировать ею полицию, — продолжала Луиза. — Станет лагерем у них на пороге и будет к ним цепляться двадцать раз в день. Она не успокоится, пока…

— Смерть вашего отца, мисс Бентон, была самоубийством. Едва ли в ваших личных интересах делать из нее что-то другое.

— Господи, да кто заботится о моих личных интересах?

— Конечно, не вы? — усмехнулась миссис Ноубл. — Как забавно.

— Тихо! — рявкнул сэр Генри Мерривейл.

Воцарилась мертвая тишина. Обычно подобная вспышка в офисе разбрасывает машинисток в разные стороны, как ветер — осенние листья. Г.М. слушал разговор с мрачным видом и с потухшей сигарой в уголке рта. Вынув ее, чтобы издать вопль, он окинул присутствующих строгим взглядом и осведомился более миролюбиво:

— У кого-нибудь есть возражение против того, чтобы взглянуть на тело?

— На тело? Зачем? — спросил Хорас Бентон.

— Нам нужно прояснить несколько мелочей, — проворчал Г.М. — Пошли со мной.

Доктор Риверс начал протестовать из-за Луизы, но она мягко положила пальцы на его руку, и он умолк. Г.М. направился в кабинет.

Там снова горел свет. Похожий на гнома Майк Парсонс с пожелтевшими от табака седыми усами под синим шлемом расправлял складки задернутой портьеры на левом окне.

Кисловатый запах газа еще ощущался в комнате, словно дыхание самоубийства. Он впитался в мебельную обивку и деревянные панели и мог продержаться еще несколько дней. Но по крайней мере, здесь стало возможно дышать и рассмотреть детали, которые ранее воспринимались лишь смутно.

Избегая останавливаться на теле, которое теперь лежало на спине, раскинув руки, перед камином, взгляд Кери впитывал эти детали.

Просторная квадратная комната со светло-коричневым ковром на полу. Стены с такими же светло-коричневыми обоями, расцвеченными тусклыми золотыми узорами. Старомодная мебель — в том числе кресла, обитые черной кожей. Старомодные серебряные пепельницы. Старомодный книжный шкаф со стеклянными дверцами. Шкаф для документов. В центре комнаты письменный стол красного дерева с вращающимся стулом и подставкой для диктофона.

Кери заметил мусор на покрывающей стол промокательной бумаге. Большой кусок коричневой обертки, от которого были отрезаны полоски. Ножницы. Баночка клея с открытой крышкой и прислоненной к краю липкой кисточкой. Ключ, очевидно, от двери в кабинет. Все аксессуары самоубийцы, запечатавшего себя в комнате смерти.

Между окнами с коричневыми портьерами стоял большой стеклянный контейнер на четырех тонких ножках, отражающий электрический свет на потолке. Неподвижная змея обвилась в предсмертной агонии вокруг ствола искусственного дерева. Ярко-зеленая шкурка контрастировала с блеклыми красками комнаты.

«Он никогда бы не убил Пейшнс…» Взгляд волей-неволей возвращался к человеку, который никогда бы не убил Пейшнс и сейчас неподвижно лежал у камина.

Издав нечто среднее между стоном и сочувственным бормотанием, Хорас Бентон на цыпочках подошел к мертвецу, вздрогнул и отвернулся.

— Бедный старина Нед! — пробормотал он, вытирая глаза.

Луиза прижалась лицом к плечу доктора Риверса.

— Нам обязательно здесь находиться? — откашлявшись, спросил доктор.

— В высшей степени неприятная история, — пробормотала Агнес Ноубл.

— Я снова установил затемнение, — проворчал Майк Парсонс.

Мэдж Пэллизер, стоя рядом с Кери, слегка вздрогнула, видимо, происходящее ассоциировалось у нее с чувством, будто кто-то ходит по свежей могиле.

Кери понимал, в чем дело. Когда негромкие голоса зазвучали в комнате, смешиваясь друг с другом, у него возникло четкое ощущение, что среди них звучит голос убийцы. Было невозможно увидеть его лицо — только резиновую маску с изображением горя или почтения к смерти. Но чувство зла, наслаждающегося своей лицемерной ролью, было невероятно сильным, и Кери радовался, что в кабинете горит свет.

Стоя у стола в центре комнаты, Г.М. также испытывал это чувство.

— Прежде чем вы начнете обсуждать, почему так случилось, — предложил он, — осмотритесь вокруг и объясните старику, каким образом это произошло.

Г.М. вставил в рот сигару и, несмотря на протесты Майка, раздвинул портьеры на обоих окнах. Все увидели разорванные полоски коричневой бумаги, запечатывавшие соединения подъемных рам по обеим сторонам шпингалетов.

Снова задернув портьеры, Г.М. приковылял к двери и указал на разорванную полоску бумаги между ее нижним краем и горизонтальным брусом.

— Несомненно, бумагу приклеили изнутри, — продолжал он. — Наш молодой друг… — он кивнул в сторону Кери, — проверил это с помощью перочинного ножа. Верно, сынок?

— Да.

— Что касается окон, я осмотрел их, как только мы вошли сюда. Они, несомненно, были запечатаны. А войти в комнату и выйти из нее можно только через дверь или окна. Если здесь произошло убийство, тупоголовые вы мои, то преступник должен был находиться в комнате. Нельзя ударить человека по голове, включить газ и пользоваться ножницами, клеем и бумагой с помощью дистанционного управления. Тогда объясните мне: каким образом убийца вышел отсюда?

Г.М. сделал паузу, позволяя осознать смысл вопроса, который, очевидно, никогда не приходил в голову Луизе. Прикрыв глаза от света ладонью, она посмотрела сначала на дверь, а потом на окна.

— Не знаю, — призналась Луиза.

Г.М. дал объяснение простыми, хотя и не вполне печатными терминами. Хорас Бентон облегченно вздохнул.

— Понимаешь, малышка? — обратился он к Луизе. — Ты лаяла не на то дерево и только зря всех перепугала. Бедный старина Нед действительно покончил с собой.

— Я пытался объяснить Луизе, что она напрасно беспокоилась, — сказал доктор Риверс. — Это единственно возможное объяснение. Если только, — добавил он с легкой улыбкой, — тут не поработали два наших фокусника.

— Не будет ли кто-нибудь любезен объяснить мне смысл этих постоянных упоминаний о фокусниках? — осведомилась миссис Ноубл.

— Квинт и Пэллизер! — воскликнул Хорас. — В старом театре «Исида» я видел штуки вроде автомата, играющего в карты, от которых волосы встают дыбом. Однажды я видел, как Сандрос Пэллизер проходил сквозь кирпичную стену. — Он с интересом посмотрел на Мэдж. — Рука быстрее, чем глаз, верно?

Единственный раз в жизни Мэдж почувствовала себя не в своей тарелке, оказавшись в центре внимания.

— Боюсь, что нет, — ответила она, — хотя мы и стремимся, чтобы все так думали. Рука далеко не быстрее, чем глаз.

— Тогда в чем секрет, мисс Пэллизер?

— В принципе ложного указания. Вы заставляете людей думать, будто они видят и слышат одно, хотя в действительности они видят и слышат…

Мэдж внезапно умолкла. На ее лице появилось странное удивленное выражение. Проследив за ее взглядом, Кери увидел, что она смотрит на обгорелую спичку, лежащую на ковре около пепельницы на подставке. Он вспомнил, что Эдуард Бентон бросил спичку на пол гостиной, когда начал зажигать трубку днем. Очевидно, это была его привычка.

— Продолжайте, девочка моя, — довольно странным тоном предложил Г.М. — В вашей головке происходит какой-то круговорот идей?

— Круговорот… О! — Придя в себя, Мэдж улыбнулась и покачала головой. Но серо-зеленые глаза сохраняли озадаченное выражение. — Нет, ничего такого. Всего лишь иллюстрация, хотя, конечно, это не так.

— Благодарю вас. — Г.М. посмотрел на нее поверх очков. — Все абсолютно ясно.

— Я имею в виду… — Мэдж протянула руку. — Вы притворяетесь, будто там что-то есть, хотя на самом деле этого там нет. Потом вы должны это скрыть… Когда я буду уверена, что права, то, может быть, сумею вам помочь.

— Очень хорошо, — отозвался доктор Риверс. — Но речь не идет о помощи, не так ли?

Только природное обаяние доктора не позволяло услышать в его голосе нотки раздражения.

— Нам не нужна помощь, которая втянет нас в еще худшую неразбериху, чем та, где мы уже оказались, — продолжал он. — Конечно, это скверная история, и я понимаю чувства Луизы. — Доктор кивнул в сторону молодой женщины, которая ответила ему взглядом, полным такого страстного обожания, что он, казалось, смутился. — Что толку говорить об убийстве, когда для всех очевидно, что это не убийство? Ты согласна со мной, Луиза?

— Не знаю, — с сомнением ответила она. — Может быть, ты и прав, Джек. Не знаю.

— Вот дверь. — Он указал на нее. — А вот окна. — Его жест был еще более энергичным. — Можешь объяснить мне, каким образом убийца вышел отсюда?

— Нет, Джек, не могу.

— Миссис Ноубл, — сердито продолжал Риверс, — выдвинула обвинение или, по крайней мере, инсинуацию, которая шокировала всех нас…

— Еще как! — поддакнул дядюшка Хорас.

— И теперь мы должны радоваться, убедившись, что это обвинение абсолютно беспочвенно. Разумеется, мы и так это знали, — спешно добавил он. — С тебя достаточно волнений, Луиза. Я не желаю, чтобы ты беспокоилась еще сильнее.

Снова послышался звонок в дверь.

— Несомненно, это полиция. — Доктор Риверс казался увлеченным собственным красноречием. — Мы уже давным-давно звонили им. Если ты хочешь пойти наверх и лечь, я договорюсь, чтобы сегодня тебя не тревожили. Но в любом случае, дорогая, пожалуйста, забудь эту чепуху насчет убийства. Никто не мог желать смерти твоему отцу! Его все любили!

— Начальник был прекрасным человеком, — проворчал Майк.

— Лучшим в мире! — заявил дядюшка Хорас.

Луиза медленно подошла к стеклянному контейнеру с мертвой змеей. Некоторое время она молча смотрела на нее, потом повернулась:

— Моего отца убили, Джек.

— Ради бога, Луиза…

— Подожди! Слушай меня! Я очень благодарна тебе, Джек. Если ты хочешь, чтобы я что-то сказала, я скажу. — В ее голосе слышалось отчаяние. — Я устала, напугана и чувствую, что теперь, когда папы не стало, меня все бросят.

— Не говори глупости, дорогая! Это вздор!

— Знаю, Джек, но ничего не могу с собой поделать. Я буду слушаться тебя и не стану задавать вопросы, хотя знаю, что папу убили… — Луиза медленно окинула взглядом комнату. — Но как это произошло? Как?

Глава 10

Следует с сожалением отметить, что на следующий день в террариуме продолжились эксцессы, тяжко ранившие достоинство сэра Генри Мерривейла.

В тот день — в субботу 7 сентября — Кери Квинт поздно проснулся после беспокойной ночи.

Он с облегчением обнаружил себя в спальне своей квартиры на верхнем этаже Сент-Томас-Холла над театром, куда сквозь окна проникал мягкий солнечный свет. Но у него болела голова. И он не чувствовал себя отдохнувшим, так как во сне посещал далекие и опасные места.

Спальня, подобно другим комнатам квартиры, была маленьким затхлым помещением. Обои в ней не меняли с начала века в основном из-за обилия театральных фотографий в рамках, перетекавших сюда из гостиной. Большая медная кровать, одного возраста с обоями и потому постепенно чернеющая от старости, стояла напротив облицованного деревянными панелями камина, над которым висел большой дагеротип прадедушки Честера Квинта.

Следует признать, что прадедушка выглядел весьма впечатляюще.

Дагеротип запечатлел его во время американского турне в 1868 году, в горделивой позе, с двумя пальцами, засунутыми под сюртук. Глаза обвиняюще смотрели сквозь густую черную бороду и бакенбарды, как сквозь муфту из котикового меха.

Хотя это было не самым стимулирующим зрелищем при утреннем пробуждении, Кери оно нравилось.

Он сел в кровати, подставив под спину подушки, зажег сигарету и мрачно уставился в обвиняющие глаза прадедушки. Его мысли, в том порядке, в каком они приходили в голову, представляли собой следующее.

Во-первых, Кери осознал, что вел себя как круглый дурак с Мэдж Пэллизер.

Во-вторых, каким образом любое человеческое существо могло выбраться из запечатанной комнаты?

Что касается первого пункта, Кери пришел к выводу, что остался в немилости. Мэдж не позволила ему проводить ее домой прошлой ночью, когда группа разошлась («домой» означало в ее квартиру над театром «Исида»). Вежливый окружной инспектор (округ «Д», Пэддингтон) продержал их до часа ночи, терпеливо задавая одни и те же вопросы, единственным результатом которых было превращение нервов в тряпки.

Что же касается второго пункта — чудесного бегства из комнаты, запечатанной клейкой бумагой…

Конечно, при условии, что это убийство.

Но это должно быть убийством! Так сказал сам старый маэстро — Г.М.

Больше всего Кери сердила в этой проблеме ее удивительная простота, словно бросающая вызов.

Будучи Квинтом, он знал, что разгадка, вероятно, так же проста. Секрет самых ошеломляющих эффектов почти всегда прост. Взять, к примеру, случай с Фатимой — знаменитым манекеном, играющим в вист.

Честер Квинт, которому сейчас салютовал его правнук, придумал принцип работы Фатимы, намереваясь представить ее на «Осенних тайнах» 1874 года и назвать Пенелопой в честь собственной жены. Тем временем аналогичный манекен, названный Фатимой, появился на «Фантастических вечерах» Эйбела Пэллизера и в течение полугода наполнял публикой театр «Исида».

Честер Квинт не сомневался, что тут имеет место надувательство, и открыто об этом заявлял. Эйбел Пэллизер вчинил иск о клевете. Два знаменитых чародея встретились лицом к лицу у здания суда, где Честер Квинт огрел Эйбела Пэллизера зонтиком по голове, Эйбел Пэллизер в ответ ударил его кулаком по носу, в результате чего оба переместились в полицейский участок на Боу-стрит. Это положило начало вражде, продолжавшейся с неослабевающей яростью уже шестьдесят пять лет.

Фатима представляла собой металлическую фигуру женщины, демонстрируемую на стеклянном цилиндре, что доказывало отсутствие проводов, тянущихся к ней под сценой. Скептики, для которых этого было недостаточно, могли обходить ее вокруг и трогать. Манекен играл в вист со всеми желающими, подбирая карты металлическими пальцами и закатывая глаза, когда брал очередную взятку.

«Фатима сверхъестественна!» — утверждала пресса.

К манекену действительно не были подсоединены провода, и внутри его никто не прятался. Однако секрет был настолько прост, что устроители удивлялись, почему публику он так озадачивал.

— Послушай, старина, — обратился Кери к дагеротипу. — Тайна запечатанной комнаты, вероятно, так же проста, как загадка Фатимы. Но в чем она состоит?

В этот момент рядом с кроватью зазвонил телефон. Все еще мрачно глядя на безответные бакенбарды старого Честера, Кери протянул руку и снял трубку.

— Это мистер Кери Квинт? — осведомился мягкий голос, при звуках которого сердце Кери подскочило к горлу, заставив забыть о прадедушке.

— Привет, Мэдж, — поздоровался он.

— Кери… — Мэдж впервые назвала его по имени. Ее голос звучал неуверенно.

— Ну?

— Прошлой ночью кто-то пытался меня убить.

Кери уставился на телефон, потом отбросил одеяло, спустил ноги с кровати, уронил сигарету на ковер и едва не наступил на нее машинально босой ногой.

— Вы шутите?

— Конечно нет!

— Это не очередной розыгрыш? — с подозрением осведомился он. — Вы не собираетесь заинтриговать меня, а потом снова начать детские разговоры?

— Я говорю серьезно! Мне страшно!

— Что именно произошло, когда и где?

— В театре, когда я вернулась домой, — ответила Мэдж. — Я не знаю, кто это был, но… не важно. Расскажу вам позже.

— Где вы сейчас?

— У Бентонов. Полицейский инспектор сказал, что хочет сегодня утром повидать всех, кто обнаружил тело. — Последовала пауза, во время которой, как был уверен Кери, девушка бросила взгляд через плечо. — Но Луиза ушла за покупками, а больше никто не приходил, так что я здесь одна. Вы не собираетесь прийти?

Сигарета прожигала дыру в старинном ковре. Кери подобрал ее и бросил в камин.

— Приду, как только оденусь, — пообещал он. — Но подождите! Не кладите трубку! Можете назвать мне любую причину, помимо одной или двух, приходящих мне в голову, по которой кто-то мог хотеть…

— Нет! В том-то все и дело.

— Вы, случайно, не открыли что-нибудь насчет убийцы или его методов?

В голосе Мэдж послышалось что-то от прежних эмоций.

— С огромным удовольствием ответила бы утвердительно, но, к сожалению, это не так. Я абсолютно ничего не знаю. Вы можете прийти сюда?

— Да. Не волнуйтесь, я прибуду с минуты на минуту.

Это заявление было чрезмерно оптимистичным. Хотя Кери, памятуя о вчерашних замечаниях Мэдж по поводу его облика, принял душ и побрился в примитивной ванной с фантастической скоростью, утро выдалось неудачным.

Для начала он порвал шнурок от ботинка.

Немногие вещи приводят в большую ярость торопящегося мужчину. Такое случается только во время спешки, и запасной пары шнурков никогда не оказывается под рукой. Ежедневно вы проходите мимо дюжин людей, торгующих шнурками на улицах, но вам никогда не приходит в голову остановиться и купить пару.

Стиснув зубы, Кери завязал трясущимися пальцами узел на порванном шнурке, надеясь, что это не будет слишком заметно, но узел порвался, как только он натянул шнурок. Когда это произошло в третий раз, Кери посчитал до десяти и отправился на поиски другой пары обуви. Он нашел только один ботинок, поэтому вернулся к первоначальной паре.

Последний узел выдержал испытание, и Кери немного успокоился, пока дело не дошло до обычных утренних поисков чистой рубашки. У первой, которую он обнаружил в хаосе ящиков комода, отсутствовала верхняя пуговица. У второй пуговиц не было вовсе. Подойдя к портрету прадеда, Кери обратился к нему, подняв рубашку в качестве доказательства:

— Почему в прачечных сначала отрывают от рубашки все пуговицы, а потом тщательно ее стирают и возвращают владельцу? Почему они не могут сказать честно: «Старина, мы свое дело сделали — оторвали пуговицы от вашей рубашки, — а теперь стирайте ее сами»?

Ответа не последовало, а предупреждающие звуки из кухни, где готовился завтрак, вынудили его прервать разговор. Кери успел снять чайник с плиты, прежде чем он выкипел, но, когда он наливал чай, крышка упала в миску, полную яиц. Даже это задержало бы его не слишком надолго, если бы он не потратил время, просто стоя и ругаясь.

Таким образом, уже миновало время ленча, когда Кери выпрыгнул из такси у ворот зоопарка «Ройал Альберт».

В субботу здесь было много народу. Кери пришлось постоять в очереди, прежде чем он смог войти. Быстро шагая по бетонным дорожкам, он через несколько секунд добрался до живой изгороди вокруг директорского дома.

Звонить в дверь не понадобилось — она была распахнута настежь. Первым, кого увидел Кери, была Мэдж. Она выбежала в холл из двери справа и направила на него пистолет.

— Эй! — завопил Кери.

Оказаться внезапно под дулом кольта 32-го калибра никому не доставляет особого удовольствия. Увидев, кто это, Мэдж опустила оружие.

— Где, черт возьми, вы раздобыли эту штуковину? — осведомился Кери.

— Нашла, — ответила Мэдж.

— Где нашли?

— В кладовой вон там. — Мэдж кивнула в сторону двери, откуда только что вышла.

— А что вы делали в кладовой?

— Искала улики.

Кери просунул голову в кладовую, не обнаружив никаких улик, если не считать двух тряпок, ведра, пылесоса, галош и газового счетчика.

— Я не нашла улик, но нашла это оружие. Разве вы не помните? У мистера Бентона вчера был пистолет, и он выстрелил. Луиза забрала его у отца и, должно быть, положила в кладовую на полку. Я собираюсь оставить пистолет у себя — думаю, он мне понадобится.

Не было никаких сомнений, что девушка сильно напугана. Тем не менее, она и сейчас не могла избежать театральности, держа пистолет с нарочитой беспечностью, как сообщница гангстера в фильме.

Кери протянул руку:

— Дайте его мне.

— Не дам!

— Вы когда-нибудь держали в руках пистолет? Знаете, как с ним обращаться?

— Все, что нужно, — это нажать на спуск.

— Да, — кивнул Кери. — Этого я и боялся. Дайте мне оружие.

Мэдж повиновалась не без некоторого облегчения. Хотя она не проявляла внешних признаков радости при виде Кери, настроение девушки ощущалось в самой атмосфере.

Кери открыл обойму — в ней не хватало одного патрона.

— Почему вам пришло в голову рыться в чужом доме в поисках улик? — осведомился он, положив пистолет в карман. — И воровать чужую собственность?

— Чем еще я могла заняться, когда в доме никого не было?

— Вы имеете в виду, что никто еще не приходил?

— Даже Луиза, — сказала Мэдж. — Я здесь уже несколько часов. Когда я была в кладовой, мне почудилось, что кто-то наблюдает за мной от входной двери. Я окликнула его, но этот человек не ответил и быстро улизнул. Если бы вы знали, через что я прошла, мистер Кери Квинт…

— Ну так расскажите.

Мэдж набрала в легкие воздуха.

— Прошлой ночью, когда я спала, кто-то включил газовую горелку в моей спальне и запер меня в ней.

На сей раз это не было ни позерством, ни театральностью. Источник зла вновь протянул руку, пытаясь нанести удар. Кери подумал о театре «Исида» с его древними красными плюшевыми сиденьями и занавесями, пылью десятилетий и маленькой квартиркой на верхнем этаже среди крыш Сент-Мартинс-Лейн.

— Если бы я просто спала, — продолжала Мэдж, — то уже никогда бы не проснулась. Но после этих ужасных событий мне снился газ. Очевидно, сработало подсознание. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да.

— Я проснулась, почувствовала запах газа и увидела, что окна закрыты, хотя я оставила их открытыми. Выйти я не могла, так как дверь заперли снаружи. Но я подняла окно и закричала. По ночам в этой части города тихо и пусто, поэтому полисмен услышал и выпустил меня. Это все.

Девушка в ярко-желтом джемпере и коричневой юбке говорила так спокойно, словно это произошло не с ней, а с кем-то еще. Но она то и дело нервно откидывала со лба каштановые волосы, откашливалась и потирала ладони.

— Говорят, в «Исиде» водятся привидения, — продолжала Мэдж. — Меня спрашивают, как я могу жить в таком месте. Но до прошлой ночи я не возражала. Я практически выросла там. Это как старый чердак с сундуками и другим хламом, который очаровывал вас вдетстве. Но теперь… Если бы не полисмен, не знаю, что бы я делала. Он сказал, что должен уходить, но я заставила его остаться. Я угощала его пивом и показывала ему карточные фокусы, пока не рассвело.

— Почему же вы сразу не позвонили мне?

— Я боялась, что вам это не понравится. Вы могли сказать, что я опять веду себя неестественно.

Кери хотелось упасть на колени и попросить прощения или вернуть ей пистолет. Но вместо этого он обнял ее за плечи.

Девушка отвернулась:

— Кери, мне страшно.

— Но зачем кому-то могло понадобиться…

— Я же говорила: не знаю.

Ему пришла в голову еще одна неприятная мысль.

— А не было никаких фокусов с клейкой бумагой?

— Нет. Это была откровенная попытка убийства.

— Вы не видели или не слышали ничего подозрительного, прежде чем легли спать?

— Нет. Все было как обычно.

— Вы заперли дверь вашей спальни?

— Нет. Я никогда этого не делаю.

Кери задумался.

— Первый вопрос состоит в том, как убийца проник в театр, не говоря уже о вашей квартире.

— Существует минимум пять входов в «Исиду», — беспомощно отозвалась Мэдж, — и в двух из них засовы толком не действуют уже несколько лет. Слишком дорого держать постоянного ночного сторожа в неработающем театре.

— И каким образом этот тип выследил вас, когда не прошло и шести часов после гибели первой жертвы? Вы встречали кого-то из этих людей до того, как мы пришли сюда вчера?

— Никогда.

Кери потер подбородок.

— В конце концов, — заметил он, — театр — не совсем обычное место жительства. Любой, кто искал бы ваше имя в телефонном справочнике, предположил бы, что это номер театрального офиса. А этот человек не только знал, что вы там живете, но и местоположение вашей спальни. У кого могли быть такие сведения?

— У любого, кто читает «Пикчер пост», — ответила Мэдж.

Кери уставился на нее.

— Реклама, — объяснила Мэдж. — Газета посвятила мне целый разворот. Первая женщина-фокусник! Там сообщалось о моем адресе, моих привычках и даже планировке моей квартиры. Вы должны это знать. Ведь вы говорили, что видели мои фотографии, и что я в жизни оказалась не такой уродиной, как вы ожидали.

Кери убрал руку с плеча девушки и стал ходить по холлу, размахивая кулаком в воздухе. Было бессмысленным снова и снова спрашивать: «Почему?» Факт оставался фактом. Присутствие убийцы ощущалось почти физически, хотя они понятия не имели, кем он может оказаться.

— Я опасаюсь того, — внезапно заговорила Мэдж, — что он может сделать еще одну попытку.

— Ясно одно — вам нельзя оставаться в «Исиде».

— Почему? Если мистера Бентона убили дома, в собственном кабинете, где я могу чувствовать себя в безопасности?

— Но это место — настоящая смертельная ловушка! Оно изолировано, в нем сотня мест, где можно спрятаться… — Кери остановился. — Вы рассказывали о покушении кому-нибудь еще?

— Нет. Я собиралась позвонить сэру Генри Мерривейлу, но потом решила подождать встречи с ним.

— Значит, убийца думает, что попытка удалась? Он не знает, что вы живы?

Мэдж вздрогнула, и Кери поспешил добавить:

— Мы понаблюдаем за их лицами и наверняка заметим на одном из них удивление при виде… — Он оборвал фразу. — Нет, это не сработает. Если у убийцы имелась хоть капля здравого смысла, он должен был какое-то время болтаться поблизости, чтобы убедиться в успехе покушения, и наверняка слышал, как вы позвали полисмена. Так что сегодня утром он появится с непроницаемой физиономией. И все-таки стоит попробовать. Вам лучше на какое-то время спрятаться…

— Знаете, почему я пришла сюда так быстро? — странным тоном осведомилась Мэдж.

— Ну?

— Потому что я боюсь. Люди часто стараются держаться поближе к источнику страха и наблюдать, не случится ли с ними что-нибудь. Ведь убийца — один из этих людей. Конечно, если не… — Она не договорила.

Хорас Бентон, свежий после недавнего визита к парикмахеру и курящий дорогую сигару, входил в дом со стороны лужайки. Его коренастая фигура, теперь облаченная в приличествующее случаю черное, заслонила в дверном проеме утреннее солнце. Он обратился к ним с веселым приветствием, но, по-видимому вспомнив о присутствии смерти, кашлянул и медленно направился к ним:

— У меня сообщение для вас двоих. Вас ожидают в террариуме.

Глава 11

— В террариуме? — переспросила Мэдж. — Почему в террариуме?

Дядюшка Хорас покачал головой:

— Не знаю. Но Мерривейл и Джек Риверс уже там. — Поколебавшись, он добавил: — И полицейский офицер тоже.

— Вы имеете в виду окружного инспектора, который был здесь вчера вечером и просил нас прийти сюда утром?

— Нет. Это старший инспектор из Скотленд-Ярда.

Кери свистнул.

— Случайно, не старший инспектор Мастерс?

— Что-то вроде этого, — кивнул Хорас.

Он вдыхал дым ароматной сигары с меньшим удовольствием, чем вчера. Его шея была красной и сморщенной, как у раздраженного индюка. Но внезапно Хорас рассмеялся, удивив обоих.

— Этому старшему инспектору хватило наглости засыпать меня вопросами. Когда я вернулся из Канады? Два месяца назад. Почему? Чтобы получить работу, связанную с военными поставками. Процветал ли мой бизнес в Канаде? Нет, я слишком доверчив. Что я делал вчера вечером между половиной девятого и девятью? Я охотно сообщил ему, что находился в своей квартире в Хэммерсли-Мэншнс на Мейда-Вейл и что несколько человек могут это подтвердить. Это все. До свидания. Боже, благослови.

Моргая от дыма, Хорас махнул рукой, потом подошел к Мэдж и коснулся ее плеча, как ласковый старший брат.

— Ну а вы двое отправляйтесь в террариум и повидайте Мерривейла. Луиза ушла в морг. Я буду наблюдать отсюда.

От директорского дома до террариума было не более двух минут ходьбы.

Нужно было пройти по усаженной деревьями главной аллее, где в мирное время дети катались на слонах, мимо невероятно безобразной статуи принца-консорта,[7] воздвигнутой на розовом мраморном пьедестале с надписью, информирующей, что его королевское высочество милостиво соизволил открыть эти сады в год Великой выставки.[8]

Сегодня дорожки были заполнены гуляющими посетителями, несмотря на редкие дневные воздушные тревоги, на которые никто не обращал никакого внимания.

Плеск тюленей в пруду, возбужденные детские голоса, похожие на человеческие крики обезьян сопровождали Кери и Мэдж, пока они не вышли на открытое пространство между львятником и террариумом.

На ступеньках террариума стоял сэр Генри Мерривейл. Лицом к нему и спиной к молодым людям располагалась прямая и стройная фигура, которую Мэдж и Кери сначала не узнали, поскольку собеседник Г.М. был облачен в костюм для верховой езды и шляпу-котелок. Зато они сразу узнали резкий решительный голос.

— Я должна попросить вас, сэр Генри… — начала Агнес Ноубл.

— Ради бога, женщина, — весьма негалантно прервал ее великий человек, — отойдите отсюда и держитесь подальше. Надеюсь, я выразился достаточно ясно?

— Любой джентльмен… — не унималась миссис Ноубл.

— Последнее время, — снова перебил ее Г.М., скорчив гримасу, которая, по его мнению, никак не подобала джентльмену, — ко мне бесполезно обращаться таким образом. Во мне течет пиратская кровь. Я опасен. Посмотрите туда!

Он указал на объемистую фигуру, также в шляпе-котелке, но на сей раз мужскую, появившуюся из-за угла львятника.

— Это старший инспектор Мастерс, — продолжал Г.М. — Тот парень, которого вы хотите повидать.

— Где?

Г.М. показал снова. Миссис Ноубл кивнула с холодной вежливостью и поспешила за старшим инспектором гусиным шагом, быстро перешедшим почти в бег. Посмотрев ей вслед, Г.М. повернулся к Кери и Мэдж.

— Итак, — мрачно обратился он к последней, — теперь занялись вами? Открыли газ среди ночи — совсем как с Недом Бентоном?

Мэдж застыла как вкопанная.

— Откуда вы знаете?

— Ну… — виновато объяснил Г.М., — вас ведь спас полисмен, верно?

— Да, но…

— Этот коп был обязан представить рапорт, который поступил в отдел С-1 — центральный офис — через несколько часов после рапорта о самоубийстве Неда Бентона. У суперинтендента оказался критический склад ума. Он поручил Мастерсу разобраться в этом странном совпадении — и вот результат.

— Значит, самоубийство теперь признается убийством? — спросил Кери.

— Пока не признается, а только предполагается таковым. Но в конце концов, оно признано убийством мной, так что какая разница? — И Г.М. снисходительно махнул рукой.

Кери уставился на него.

— Но почему такая перемена позиции? — осведомился он. — Вчера вечером вы заявляли всем и каждому, что это самоубийство!

— У меня были на то свои причины, — ответил Г.М., устремив на него строгий взгляд. — Вы должны доверять старику. Понимаете, кое-что, сказанное вчера вечером, должно было вызвать жжение в черепе любого, у кого имеется хоть капля интеллекта.

— Если у вас есть зацепка, сэр, и вы думаете, что знаете, кто это сделал…

Г.М. колебался:

— Это нелегкая задача, сынок. Но могу сообщить вам не для протокола, кто этого не делал.

— И кто же?

— Хорас Бентон. У него алиби размером с дом. Помните, сколько было времени, когда мы обнаружили тело Неда?

— Полагаю, — не без горечи отозвался Кери, — мне следовало посмотреть на часы, чтобы впоследствии дать показания. Но я был слишком возбужден и не сделал этого.

— Зато я сделал, — сказал Г.М. — Было без четверти девять.

— Ну и что?

— Это еще не все. Я немного разбираюсь в медицине и могу сказать, что, когда мы вошли в кабинет, Нед был мертв не более одной-двух минут. Надеюсь, хоть это говорит вам что-нибудь?

Он сурово посмотрел на них, но не дождался ответа и продолжил:

— Между половиной девятого и девятью Хорас Бентон находился в гостиной своей квартиры на солидном расстоянии отсюда, читая и слушая радио. Он заявляет, что три человека, приходившие к нему в разное время, могут это подтвердить. Если дядюшка Хорас говорит правду — а нужно быть круглым идиотом, чтобы лгать о том, что можно легко проверить, — то он, безусловно, отпадает.

— В какой-то мере я этому рада, — промолвила Мэдж.

— Почему, девочка моя?

Мэдж скривила губы.

— Я ему не доверяю — сама не знаю почему.

— А если, — мрачно вмешался Кери, — вы слышали подробности того, что произошло с Мэдж прошлой ночью…

— Знаю, знаю! — простонал Г.М. — Ради бога, дайте мне шанс! Когда я переживу мучения, которые мне предстоят, то побеседую с вами подробно, девочка моя. А пока что держитесь поближе ко мне.

— Какие мучения?

— Змеи, — кратко объяснил Г.М.

— При чем тут змеи?

— Самоуверенный хлыщ по фамилии Риверс буквально вытянул из меня обещание, что я приду посмотреть, как он добывает яд у змей. Я приходил сюда вчера и получил нервный шок, который…

— Черт возьми, сэр, — запротестовал Кери. — Неужели мы не сможем об этом забыть?

Но Г.М. не забывал ничего.

— Открою вам маленький секрет. — Он огляделся вокруг, убеждаясь, что их не подслушивают, и понизил голос. — Я не люблю змей. Я их боюсь.

Мэдж невольно усмехнулась:

— Неужели, сэр Генри?

— Можете не верить, но это так, — вздохнул он. — А сегодня меня затащили наблюдать полноценное шоу. Вскоре всех ядовитых змей собираются уничтожить, и Риверс хочет выцедить целое ведро яда, прежде чем это произойдет.

Дверь террариума, уютно увитого плющом, открылась, и доктор Джек Риверс в спортивном костюме, но с черным медицинским саквояжем спустился на две ступеньки. За ним последовал Энгас Мак-Тэвиш, неся странный предмет, напоминающий проволочную петлю на короткой деревянной рукоятке.

Красивый доктор с блестящими русыми волосами и сверкающими энтузиазмом глазами сегодня выглядел поистине великолепно.

— Для вас все готово, сэр Генри, — весело объявил он.

Г.М. ухватился за поля шляпы и потянул их вниз.

— Мне бы очень хотелось, сынок, — сказал он, — чтобы вы не разговаривали как чертов дантист. Скажите честно: вы уверены, что все в порядке?

— Мой дорогой, сэр, — засмеялся Риверс, — нет абсолютно никакой опасности. Не так ли, Мак-Тэвиш?

— Так, — подтвердил старший смотритель.

— Мистер Бентон, — лицо Риверса слегка омрачилось, — обычно носил змей в брезентовой сумке. Когда он читал лекции в Хайгейтском университете, то приносил сумку в аудиторию и вытряхивал змей на стол.

— Бьюсь об заклад, студенты были в восторге, — сказал Г.М. — А не припомните ли случаев спонтанного ухода через окно?

— Нет, они к этому привыкли, — ответил Риверс. — Страх перед змеями — глупый атавизм. Взять, к примеру, миссис Ноубл.

Г.М. издал стон.

— Ее муж, капитан Ноубл, — продолжал Риверс, — подлинный гений в обращении с рептилиями. Однако сама леди не выносит даже их вида. Это настоящая фобия — вероятно, единственная ее слабость. — Он улыбнулся. — Кстати, о капитане Ноубле. Хорас Бентон клянется, что видел его на днях мертвецки пьяным в одном из ресторанов Сохо и что официант сказал, будто он напивается там уже полтора года. Не понимаю, почему Хорас распространяет подобную сплетню о храбром капитане… Как бы то ни было, преувеличенный страх перед змеями — чистой воды суеверие.

— А как насчет змеиных укусов? — осведомился Г.М. — Шутки в сторону, сынок! Если вас укусит одна из этих тварей, насколько это серьезно?

Риверс задумался.

— Должен признать, что укус переднебороздчатой змеи… — Он оборвал фразу, заметив Мэдж и Кери. — Привет! Мы собираемся произвести демонстрацию для сэра Генри. Хотите присутствовать?

Мэдж обменялась неуверенным взглядом с Кери. Она была одновременно испугана и заинтересована.

— Я бы очень хотела посмотреть, — призналась девушка, — если вы уверены, что это… ну…

Честная шотландская физиономия Мак-Тэвиша ободрила ее.

— Тьфу! — с презрением произнес старший смотритель. — Если молодой человек не начнет снова толкать людей, вы будете не в большей опасности, чем на улице.

— Ну, пошли? — улыбнулся Риверс.

— Минутку, сынок! — Г.М. с сомнением взглянул на него. — Сначала ответьте на один вопрос. Вы что-то говорили о змее с многосложным названием.

— Переднебороздчатая змея?

— Угу. Звучит скверно.

— Укус переднебороздчатой змеи — например, королевской кобры — может быть смертельным даже при наличии противоядия. В отличие от яда гадюки, разрушающего белые кровяные шарики…

— Продолжайте, сынок!

— Яд переднебороздчатой змеи действует на нервную систему, что означает быструю смерть. Двадцать тысяч человек, — добавил Риверс с абстрактным энтузиазмом ученого, — ежегодно умирают в Индии от укуса кобры.

Г.М. натянул шляпу еще ниже.

— Благодарю вас. Это очень утешительно. Полагаю, дабы продемонстрировать, что нам на это наплевать, мы начнем с той жуткой королевской кобры, которую видели вчера?

Риверс был шокирован.

— Конечно нет! Разве вы не рассмотрели этот экземпляр? В нем почти двадцать футов длины. В замкнутом пространстве с ним будет нелегко управиться. Нет-нет! Мы начнем с более мелкого африканского вида.

— Угу. И какова же длина африканской кобры?

— Восемь футов.

Г.М. слегка побледнел:

— Всего восемь футов? Какое облегчение услышать, что вы не пользуетесь неспортивными преимуществами, имея дело с мелкими экземплярами! Или вы не считаете достаточно взрослой особь короче половины трансатлантического кабеля?

— Нет никакой опасности, — уверенно заявил Риверс, — пока кобра не свернется кольцом. Ни одна змея не может атаковать, не свернувшись. А за этим проследим мы. Пошли!

Внутри было шумно, как в попугайнике.

Толпа, состоящая из медлительных взрослых и бойких детей, двигалась от одного экспоната к другому. Еще не было двух, и стеклянный пол оставался темным, словно усиливая мрачность атмосферы.

Риверс возглавлял процессию, проворно, но вежливо пробираясь сквозь толпу пружинистым шагом. Вокруг звучали голоса. Лица приникали к стеклянным контейнерам. Исходившее от детей возбуждение передавалось каждому вошедшему в террариум. Кери Квинт следовал за Мэдж, чувствуя себя виноватым.

И у него имелись на то причины.

Два контейнера у задней стены зала пустовали, а темнота и пеньковые занавески маскировали отсутствие стекол спереди. Но королевская кобра в большом контейнере между ними медленно двигалась, словно наблюдая за посетителями.

Кери заметил физиономию Майка Парсонса.

— Сюда, — сказал доктор Риверс.

В правой стене находилась дверь, которую не заметили бы в полумраке, если бы на нее не указали. Она находилась между контейнерами с черной мамбой и так называемым тарантулом, поблескивающим многочисленными глазами.

Дверь была закрыта на американский замок. У доктора Риверса имелся ключ, но Энгас Мак-Тэвиш опередил его, сняв ключ со своего кольца и отперев дверь.

Казалось, никто не видел, как они проходят через нее, кроме толстого и неопрятного пожилого мужчины в зеленой швейцарской шляпе, мрачно созерцавшего черную мамбу.

Доктор Риверс шагнул в сторону. Желтая лампа в контейнере с так называемым тарантулом, где мохнатый паук застыл в терпеливом ожидании, освещала гладко выбритое лицо доктора с широкими ноздрями и улыбающимся ртом. Вежливо кивнув и усмехнувшись при виде их колебания, он подал им знак войти перед ним.

Глава 12

План или топография места стали ясными, как только они вошли внутрь.

Дверь вела в каменный коридор шириной не более четырех футов и освещенный так слабо, что по нему приходилось передвигаться с осторожностью. Этот коридор между наружной стеной террариума и внутренними стенами с контейнерами тянулся вокруг всего прямоугольника. Во внутренней стене виднелись маленькие дверцы с задвижками, сквозь которые служители могли входить в контейнеры с внутренней стороны.

— Не трогайте эти задвижки, — предупредил Риверс. — Следуйте за мной.

Пружинный замок двери, ведущий в коридор, защелкнулся за ними.

— Послушайте, — заговорил Г.М., придерживая шляпу с видом французского аристократа, садящегося в телегу на пути к гильотине. — Мы ведь не собираемся входить в эти чертовы контейнеры, верно?

— Вы — нет, — ответил Риверс. — А Мак-Тэвиш — да. Идите прямо по коридору.

Кери это не нравилось. Мэдж, очевидно, тоже.

Из зала до них долетало невнятное бормотание голосов. Тусклый белый свет проникал в коридор из наружного окна, превращая фигуры идущих в силуэты. Трубы с горячей водой, поддерживающие в здании температуру субтропиков, создавали влажное тепло, подчеркиваемое запахом камня.

Шаги гулко звучали на каменном полу, когда Риверс вел их к задней стене.

— Теперь отойдите назад, — велел он, — и смотрите. Мак-Тэвиш, вы готовы?

Все происходило так быстро, что Кери оказался в переднем ряду, прежде чем успел отпрянуть.

Дверца контейнера открылась, впустив в коридор поток электрического света. Кери увидел коричнево-белую кобру, лоснящуюся, как линолеум, и быстро движущуюся среди фальшивых камней.

Энгас Мак-Тэвиш, держа в руке скользящую петлю с деревянной рукояткой, нырнул в контейнер. Из зала донеслись удивленные возгласы посетителей. Кери видел их лица за стеклом, когда Мак-Тэвиш накинул петлю на голову змеи и поднял ее в воздух.

— Отойдите, — предупредил Риверс. — Он выходит.

Совет был излишним.

Тело змеи извивалось вопросительным знаком. Мак-Тэвиш, держа ее перед собой, вытянув руку, шагнул в коридор и свернул налево.

— Слушайте… — начал Г.М.

— Он несет ее в офис — вот и все, — прервал его Риверс. — Следуйте за мной.

В правой стене коридора, тянущегося позади контейнеров с ядозубом, королевской коброй и тропической ящерицей, находилась обычная дверь с ручкой.

Окно в этом конце было затемнено промасленной бумагой в красно-белую клетку, поэтому в коридоре было почти совсем темно. Они с трудом видели Мак-Тэвиша, левой рукой открывающего дверь справа.

За ней находился маленький офис с письменным столом, стенными шкафами и телефоном, хорошо освещенный благодаря большим зарешеченным окнам. Подав знак остальным войти, Риверс последовал за ними и закрыл дверь.

— Видите? — улыбнулся он. — Тревожиться не о чем.

Энгас Мак-Тэвиш не терял времени. Подобрав левой рукой стальную вилку с двумя зубцами и длинной рукояткой, он бросил на пол извивающуюся кобру и зажал ее голову между зубцами вилки.

Когда доктор Риверс ловко убрал проволочную петлю, пальцы Мак-Тэвиша сжали шею змеи ниже головы и выше капюшона, снова подняв ее в воздух.

Они слышали шумное дыхание старшего смотрителя и видели натянувшуюся между его плечами серую ткань униформы. Змея дернулась и безвольно повисла — только кончик хвоста шевелился, как щупальце.

Но в ее гладком неподвижном теле ощущалась готовность нанести удар, поэтому оно выглядело таким зловещим. Доктор Риверс положил на стол черный саквояж и открыл его.

— Теперь можем приступить к настоящему делу, — сказал он. — Сэр Генри, вы не возражаете пару минут подержать тело змеи?

Г.М. окинул его задумчивым взглядом.

— Откровенно говоря, — ответил он, — категорически возражаю.

— Никакой опасности нет, сэр Генри!

— Знаю. Вы говорили это раз пятнадцать, так что я волей-неволей должен этому верить. — Лицо Г.М. распухло от злости. — Черт побери, почему бы вам не поработать для разнообразия вместо того, чтобы стоять и твердить нам, как славно мы проводим время?

— Я должен извлечь яд.

— Отлично! Рад слышать, что вы не собираетесь проводить на мне очередной клинический эксперимент. И как вы намерены извлекать яд из этой хреновины?

— Когда у нее откроется рот…

— Ну и кто должен его открыть? Я?

— Нет-нет! Я нажму на ее шейные железы — вот и все. Но змею в это время будет трудно удерживать, а нам не нужно, чтобы она вырвалась. — Голос доктора звучал успокаивающе. — Просто помогите, сэр Генри. Змея не причинит вам вреда.

Снова посмотрев на Риверса поверх очков, Г.М. глубоко вздохнул, подошел ближе и осторожно коснулся змеи указательным пальцем.

Тело кобры молниеносно обвилось вокруг его руки.

Лицо Г.М. побагровело.

— Превосходно! — одобрил доктор Риверс, достав из саквояжа пробирку и поднеся ее к свету. — Просто подержите ее вот так минутку. Что нам нужно теперь…

— Что нам нужно теперь, — прервал его сдавленный голос, — это огромный питон, который обовьется вокруг другой моей руки для симметрии. Смотрите, сынок! Эта зараза свернулась уже четырьмя кольцами и пытается образовать еще одно!

— Она не причинит вам вреда, сэр Генри.

— Говорю вам, сынок…

— Куда труднее иметь дело с алмазной гремучей змеей, — продолжал доктор Риверс. — У нее есть дурная привычка внезапно обвиваться хвостом вокруг ножки стола и вырываться из рук. Тогда вам пришлось бы не сладко. Вы должны радоваться, что это не алмазная гремучая змея.

— Дай вам волю, вы бы заставили меня держать лох-нес-ское чудовище! — рявкнул Г.М. — Я открыто признаю, что боюсь этих гадов! Пусть кто-нибудь поможет мне с этим живым пожарным шлангом! — Он посмотрел на Кери. — Как насчет вас, сынок?

Кери стиснул зубы и шагнул вперед.

Идея нравилась ему не больше, чем Г.М., но, стараясь не терять самообладания, он вцепился в извивающиеся кольца.

Вопреки популярному мнению о змеях, эти кольца на ощупь были холодными и сухими. Кери бросил взгляд через плечо. Мэдж испуганно прижалась к стене.

— Ну? — снова заговорил Г.М. — Делайте то, что собирались, и поскорее! Что вас сдерживает?

Доктор Риверс, наморщив лоб, рылся в черном саквояже.

— Какая небрежность! — пробормотал он.

— Чья небрежность?

— Моего лабораторного ассистента в больнице, — ответил Риверс. — Не могу найти резиновые перчатки.

— Ну и черт с ними! Кому интересны ваши перчатки?

— Все не так просто, мой дорогой сэр. — Доктор раздраженно отодвинул саквояж. — Иметь дело с образцами этого вида — довольно опасная работа.

— Рад это слышать, — проворчал Г.М. — Признаю, что до сих пор мне это не приходило в голову, но лучше поздно, чем никогда. Удивительно, что вам хватает наглости говорить это мне в глаза!

— Прошу прощения, маэстро, но вы меня не поняли. Я имею в виду ядовитые зубы. Вам ничего не грозит — вы имеете дело не с тем концом змеи.

— Для меня любой конец этой чертовой штуковины не тот. Ради бога, чего вы опасаетесь?

— Любой порез иди ссадина на руках могут оказаться роковыми. Следовательно… — Риверс оборвал фразу и щелкнул пальцами. — Вспомнил!

— Что вы вспомнили?

— Мой ассистент тут ни при чем. Я оставил резиновые перчатки в доме Бентонов позавчера. Пожалуйста, подождите немного! Мне понадобится меньше двух минут, чтобы сбегать за ними.

От ярости лицо Г.М. исказилось, как будто он выступал в пантомиме.

— Очень сожалею — это только моя вина. — В голосе Риверса звучало искреннее раскаяние.

— Я слышал, что водопроводчики проделывают нечто подобное, — заметил Г.М. — Но доктор, забывающий орудия своего ремесла и заставляющий трех простофиль держать змею, для меня открытие. Очевидно, мне еще многое предстоит узнать о природной извращенности человеческой натуры.

— Может быть, вы хотите, чтобы я сходила за вашими перчатками, доктор Риверс? — предложила Мэдж.

— У меня и в мыслях не было вас беспокоить! — с приятной улыбкой заверил ее доктор. — Это моя вина — значит, я их принесу. Вернусь через две минуты, сэр Генри.

Ободряюще кивнув, он открыл дверь и удалился.

— Ну? — осведомился Г.М. — Теперь все счастливы?

— Если вам это не по душе, сэр, — заговорил Энгас Мак-Тэвиш с безграничным шотландским терпением, — то незачем волноваться. Вы можете отпустить змею.

— Еще бы! — отозвался Г.М. — Я могу бросить ее на пол и позволить ей покусать всех нас по очереди. И не объясните ли мне, как я могу ее отпустить, если она мертвой хваткой обмоталась вокруг моей руки и вокруг руки этого парня? Не хочу порочить родителей этой твари, но мне кажется, ее мамаша водила шашни с удавом.

— Похоже на то, — согласился Кери.

— Всего лишь маленькая африканская змейка, которая любит поиграть, — продолжал Г.М.

Кери подозревал, что он пребывает на грани апоплексического удара.

— Не такая огромная змея, как…

В этот момент старомодный телефон на стене маленького офиса настойчиво зазвонил. Энгас Мак-Тэвиш обернулся.

— Мы не можем подойти, — с упреком обратился он к аппарату.

— Нет, — подтвердил Г.М., — но очень бы хотели.

— Вот как, сэр? Но вы ведь не знаете, кто звонит!

— Меня это не заботит, — заявил Г.М. — Я просто хочу послать его подальше, кем бы он ни был. Хочу облегчить душу, исследовав все ресурсы английских ругательств.

— Я отвечу, — успокоила его Мэдж.

Держась подальше от группы со змеей, она быстро подошла к телефону. Кери видел, как дрожит ее рука, когда она снимала трубку.

— Это старший инспектор Мастерс, — сообщила Мэдж.

— Господи! — воскликнул Г.М. с таким жаром, словно действительно решил помолиться. — Если я и хотел бы увидеть кого-нибудь держащим живую кобру, покуда я буду сидеть в углу и курить сигару, так это Мастерса! Ради бога, держите его подальше отсюда, иначе я никогда не услышу, чем это кончилось! Скажите ему…

Но Мэдж не слушала.

— Это мисс Пэллизер, — сказала она в трубку. — Да, нашла… Да, в кладовой. Он… Да, разумеется!.. Конечно, если вы считаете это важным… Вовсе нет.

Нетвердой рукой Мэдж положила трубку.

— Старший инспектор Мастерс хочет поговорить со мной в доме Бентонов, — обратилась она к остальным. — Вы не обидитесь, если я уйду?

Кери понимал, что здешняя атмосфера душит девушку, а вид лоснящейся извивающейся кобры расшатывает ей нервы. Она была слишком горда, чтобы признаться в этом, но ухватилась за предлог, чтобы уйти отсюда.

— Вы не возражаете? — повторила Мэдж делано небрежным тоном, что прозвучало почти жалко.

Кери молча кивнул в сторону двери, и девушка едва не пустилась бегом. Он успел увидеть блеск глаз под тяжелыми веками и виноватую улыбку, прежде чем она закрыла дверь.

— Что приводит меня в отчаяние, — заговорил Г.М., — так это извращенность всего в целом. Пятнадцать долгих мучительных лет я наделся увидеть Хамфри Мастерса в подобной ситуации. Но в ней оказался не он, а я. Если это не извращенность судьбы, которая якобы предопределяет происходящее с нами, то не знаю, что это такое…

Снаружи в коридоре послышался крик Мэдж Пэллизер.

Трое мужчин посмотрели друг на друга.

Сердце Кери Квинта сжалось. Легкие сдавил спертый воздух террариума. Ему казалось, что кровь вытекает из тела.

Кери отскочил, пытаясь освободить правую руку от холодных гладких колец, похожих на щупальце осьминога, но они вздрогнули и сжались еще сильнее, а голова змеи едва не выскользнула из пальцев Мак-Тэвиша.

Мэдж закричала снова.

— Спокойно, сынок! — Тон Г.М. внезапно изменился. — Вы можете освободиться?

— Могу, если дернусь изо всех сил. Но я боюсь вытащить змею из рук Мак-Тэвиша!

— Не важно, — продолжал Г.М. тем же странным, тихим голосом. — Я буду держать ее за двоих. Так что дергайтесь, как хотите.

— Вы готовы?

— Угу. Валяйте!

Упершись ногами в пол, Кери собрал все силы и рванулся, едва не вывихнув плечо. Двое других мужчин пошатнулись, но змея ослабила хватку.

Кери отскочил к столу, опрокинув стул, выпрямился и уже метнулся к двери в коридор, когда Мэдж издала такой пронзительный крик, что все его нервы натянулись как струны.

После ярко освещенного офиса полумрак коридора ослепил его. Окно в конце коридора, покрытое пожелтевшей от старости клейкой бумагой с красно-белым рисунком, пропускало лишь слабый свет.

Насколько Кери мог видеть, в коридоре не было никого, кроме Мэдж. Она лежала на каменном полу, неподалеку от окна, пытаясь приподняться на руках и коленях и ползти, прикрыв лицо ладонями, но мышцы отказывались повиноваться.

Затем что-то шевельнулось и приподнялось на фоне красно-белых квадратиков пожелтевшей бумаги, и Кери увидел еще одно лицо.

Это было не настоящее лицо. Оно казалось гротескным и бессмысленным, словно намалеванное черной краской на белом воздушном шарике.

Кери осознавал каждую деталь — затхлый воздух коридора, волосы Мэдж, упавшие ей на лицо, даже кольт 32-го калибра у себя в кармане — как будто все это отпечаталось на его нервах. Но движущееся лицо с как будто нарисованными круглыми глазами, поднявшееся в человеческий рост и покачивающееся из стороны в сторону, озадачивало его, пока он не понял, что это раздутый капюшон королевской кобры, свернувшейся кольцом и готовой к атаке.

Мэдж закричала снова, и Кери пришел в себя.

Он выстрелил только один раз, но пуля снесла кобре голову, словно острое лезвие топора.

Звук выстрела прогремел в замкнутом пространстве как взрыв. Кери видел похожее на звездочку пулевое отверстие в клетчатой стеклянной панели, видел растекшееся по ней темное вещество, видел извивающиеся в судорогах смерти двенадцатифутовые кольца змеи, как будто заполнявшие коридор, все еще касавшиеся кричащей Мэдж…

Глава 13

В половине четвертого четыре человека сидели за столиком с остатками запоздалого ленча в павильоне-ресторане зоопарка «Ройал Альберт». Просторное солнечное помещение было обращено фасадом к маленькому озеру с плавающими лебедями, а тылом — к статуе принца-консорта. Сейчас в ресторане не было ни одного посетителя, за исключением Мэдж Пэллизер, Кери Квинта, сэра Генри Мерривейла и старшего инспектора Мастерса.

Старший инспектор, безукоризненно вежливый, словно карточный шулер, с тщательно причесанными седеющими волосами, прикрывающими лысую макушку, сидел перед записной книжкой и почти пустой кружкой горького пива.

— И если кто-то, — свирепо ворчал Г.М., — скажет в пятьдесят седьмой раз, что это скверное дело…

Но Мастерс его не слушал.

— Скверное дело, — заявил он, качая головой. — Очень скверное. Если бы вы могли, мисс, рассказать нам побольше…

— Прошу прощения, — вмешался Кери, — но мисс Пэллизер рассказывала об этом уже пятьдесят семь раз, пользуясь выражением сэра Генри. И она очень утомлена.

— Совершенно верно, сэр, — спокойно согласился старший инспектор. — И все-таки, мисс, если бы вы могли рассказать нам немного больше…

Мэдж допила бренди и отодвинула стакан.

— Я не возражаю, — устало отозвалась она. — Просто я… не знаю, что именно вы хотите услышать.

— Насколько я понимаю, мисс, — продолжал Мастерс, — этот человек позвонил по телефону в террариум и выдал себя за меня?

— Да.

— Вы узнали голос?

— Конечно нет!

— Вы когда-нибудь слышали его раньше?

— Едва ли.

— Но вы уверены, что это был… хм… мужской голос?

— Да. — Мэдж заколебалась. — Думаю, что да.

Мастерс снова прочистил горло.

— Он походил на мой голос, мисс?

— Нет. Он был более…

— Лощеный и рафинированный? — предположил Мастерс без всякого недовольства.

— Вовсе нет. Это был просто… голос.

— Что именно было сказано?

— Спросили, нашла ли я пистолет в кладовой дома Бентонов. Об этом я вам уже рассказывала. Я ответила, что нашла. Тогда человек спросил: не возражаю ли я прийти в дом и ответить на несколько вопросов по этому поводу? Я ответила, что не возражаю. И если бы этот пистолет не лежал в кармане у Кери, когда кобра оказалась в коридоре…

— Да-да, мисс. Не волнуйтесь.

Мэдж оперлась локтями о стол и прижала ладони к вискам. Она была в плохом состоянии, что не могли скрыть никакие попытки выглядеть беспечной.

Стараясь отвлечь ее внимание, Кери достал пачку сигарет и предложил их девушке. Она взяла одну, и он щелкнул зажигалкой, но при этом все увидели, как дрожит ее рука.

Мастерс был вежлив, но настойчив.

— Понятно, мисс. Итак, вы вышли из офиса в коридор и закрыли дверь. А потом?

— Потом кто-то схватил меня сзади за плечи и толкнул вперед к окну. Я упала на пол и закричала в первый раз. После этого я увидела кобру и закричала снова — возможно, дважды. Это все — остальное вы знаете.

— Но вы не видели того, кто вас толкнул?

— Нет.

— Может быть, краем глаза?

— Даже краем глаза. Было слишком темно.

— И это все, что вы можете нам сообщить?

— Да, все.

Мастерс нахмурился. Подняв кружку, он допил пиво и посмотрел через стол на Г.М.:

— Скверно. — Старший инспектор снова покачал головой. — Но мы уже побеседовали со всеми, кто был в офисе террариума, в том числе с этим парнем… — он справился в записной книжке, — Мак-Тэвишем. Думаю, мы вполне можем реконструировать происшедшее. А, сэр?

— Пожалуй, сынок, — буркнул Г.М. — Вот и займитесь этим.

Мастерс задумался.

— Кто бы ни хотел причинить вред этой молодой леди, — продолжал он, — он знал, что вы все находитесь в офисе, так как его большие окна выходят на аллею. Согласны?

— Угу.

— По словам Мак-Тэвиша, не составляло труда выманить кобру в коридор, не прикасаясь и даже не приближаясь к ней, так как змеи ненавидят толпу. А когда снаружи большая толпа, они стараются уползти в темноту. Убийца — будем называть его так — вошел в коридор, отодвинул засов контейнера с коброй, оставил его приоткрытым на пару дюймов и отошел. Он не сомневался, что кобра выползет в темный коридор и свернется под окном, так как там проходят трубы с горячей водой. Выпустить кобру — это все равно что подложить бомбу.

Было очевидно, что старший инспектор не питает особого пристрастия к змеям. Он снова откашлялся, прежде чем продолжить.

— Теперь что касается телефона. Всего футах в двенадцати от террариума есть телефонная будка, которая видна из окон офиса. Выпустив змею, убийца отправился в будку и позвонил мисс Пэллизер. Вернувшись к тому моменту, как она вышла в коридор, он схватил ее и толкнул к кобре…

— Погодите! — запротестовал Кери, пытавшийся представить себе эту сцену.

— Да, сэр?

— По-вашему, получается, что убийца входил и выходил из коридора, когда хотел.

— Ну и что?

— Но дверь из коридора в зал террариума имеет пружинный замок. Я помню, как он щелкнул, когда мы вошли в коридор. Каким же образом убийца мог входить и выходить по своему усмотрению?

— Боюсь, сэр, — сухо отозвался старший инспектор, — что вы облегчили ему задачу.

— Я? — Кери уставился на него.

Г.М. с заткнутой за воротник салфеткой слегка отодвинулся от стола, устало вздохнув.

— Неужели вы не понимаете, сынок? Все дело в этих чертовых стеклянных контейнерах! Уж кто-кто, а вы должны помнить, что два из них вчера разбились.

— Вы имеете в виду…

— Конечно. Как вы, вероятно, заметили, стекла еще не успели вставить. Двух ящериц забрали, выключили лампы и повесили пеньковую занавеску спереди. Задние дверцы не были закрыты, так как контейнеры пустовали. В переполненном зале света было мало. Убийце оставалось только нырнуть под занавеску, пройти через контейнер и выйти в коридор на другой стороне. Все очень просто. Мастерс, вы опросили тех, кто мог видеть этого парня влезающим в контейнер или вылезающим из него?

— Еще бы, — мрачно кивнул Мастерс. — Сейчас один из моих людей этим занимается. Беда в том, сэр, что никто ничего не заметил.

Старший инспектор перелистал записную книжку.

— Взять, к примеру, этого молодого доктора… как его… Риверса. Минуты за три до нападения на мисс Пэллизер он оставил вас в офисе и отправился в дом Бентонов за резиновыми перчатками. По-видимому, как раз когда он уходил, чертову змеюку поместили под окном в коридоре. Думаете, доктор что-нибудь заметил? Абсолютно ничего! Было «слишком темно». А когда он нашел перчатки и вернулся, все уже было кончено.

Они сидели у одного из длинных окон, превращавших ресторан в комнату со стеклянными стенами. Послеполуденное солнце светило по-летнему, играя на листьях деревьев.

— То же самое с остальными свидетелями, — продолжал Мастерс. — «Где вы были?» — «Точно не помню». — «Можете подтвердить ваше местопребывание?» — «Не знаю». Вот к чему сводятся все показания. Так же выглядит ситуация с покушением на мисс Пэллизер в ее квартире прошлой ночью и со смертью мистера Бентона. За исключением Хораса Бентона, который клянется, что у него железное алиби, никто ни в чем не уверен.

Голубые глаза Мастерса с глубоким подозрением разглядывали Г.М. Последний раскачивался взад-вперед, сотрясаясь от беззвучного смеха и походя на старого упыря.

— Хо-хо-хо! Выходит, это подкрадывается к вам снова, Мастерс?

— Что именно, сэр?

— Ваше старое пугало с тридцатью девятью хвостами, — объяснил Г.М. — Нед Бентон был убит в запечатанной изнутри комнате. Как же его убили?

Мастерс изменился в лице, но ответил с достоинством:

— Пока что, сэр, мы не можем утверждать, что это убийство. Решать будут во время дознания.

— Вы отлично знаете, сынок, что это убийство, не так ли?

— Я знаю только одно. — Старший инспектор кивнул в сторону Мэдж. — Кто-то хочет убить эту молодую леди.

Последовало долгое молчание.

Легкий ветерок, проникая через открытые окна, шевелил скатерти. Г.М. вытянул из-под воротничка салфетку и положил ее на столик.

— Да, — сказал он. — И прежде всего мы должны найти причину, по которой кто-то хочет ее убить.

Серьезное выражение его лица и маленьких проницательных глаз под большими очками усиливало ощущение угрозы.

— Я сидел и думал об этом деле, — продолжал Г.М. — Первый шаг достаточно легок. Причина может быть только одна. Она никогда не встречала никого из этих людей раньше и никак не связана с зоопарком «Ройал Альберт». Не нужно долго ломать голову, чтобы понять: девушке грозит опасность, так как она узнала что-то, чего ей не следует знать.

Положив сигарету на край пепельницы, Мэдж стукнула себя кулаком по лбу:

— Сколько раз мне повторять, что я ничего не знаю?

— Может, и так, девочка моя, — мягко ответил Г.М. — Но кое-кто уверен в обратном. И это еще хуже. Если вы действительно ничего не знаете, но вот-вот можете на что-то наткнуться, сами об этом не догадываясь…

— Ну?

— Убийца может сделать еще одну попытку, — закончил Г.М.

Он достал носовой платок и громко высморкался, что свидетельствовало об остром душевном дискомфорте.

— Возможно, я напугаю вас еще сильнее, но по какой-то неизвестной мне причине вы способны отправить убийцу на виселицу.

— Честное слово, сэр Генри…

— Погодите, — остановил ее Г.М. — Вчера вечером, когда мы все были в доме Бентонов, вы сказали или сделали что-то, заставившее убийцу думать, будто вы его вычислили. Но понять это трудно, поскольку говорили вы чертовски мало. Только один раз вы, возможно, ступили на опасную почву. — Он повернулся к Кери. — Помните это, сынок?

— Помню — что?

— Мы все вернулись в кабинет перед прибытием полиции. Кто-то спросил эту девушку, — Г.М. кивнул в сторону Мэдж, — о принципах искусства иллюзионистов и руке, которая быстрее, чем глаз. Она начала отвечать, но внезапно остановилась, словно ей в голову пришла какая-то мысль. Теперь помните?

— Да, хорошо помню, — ответил Кери. — Это было как-то связано с обгорелой спичкой.

Настала очередь удивляться Г.М.

— С обгорелой спичкой? — переспросил он.

— Мэдж смотрела на обгорелую спичку, которую уронил мистер Бентон или кто-то еще, — объяснил Кери. — Именно тогда она о чем-то подумала.

— Сынок, — сказал Г.М., потирая челюсть, — я ничего не знаю об обгорелой спичке в кабинете и о том, как она могла подсказать этой девушке, кто и каким образом убил Неда Бентона. Но у меня есть смутное подозрение… — Он не договорил и повернулся к Мэдж. — Полагаю, девочка моя, вы не забыли об этом?

— Конечно нет! — ответила Мэдж.

— Помимо моей маленькой идеи, это единственный ключ, которым мы располагаем. Но он может здесь и сейчас преподнести нам правду на блюдечке. Вы отвечали на вопрос о фокусах, увидели обгорелую спичку, и она напомнила вам о чем-то, что насторожило убийцу. Отлично! О чем же вам напомнила спичка?

Кери Квинт осознал, что затаил дыхание, ожидая ответа, — затаил в буквальном смысле слова, так как чувствовал боль в груди. Г.М. и старший инспектор Мастерс склонились над столиком.

Мэдж открыла рот, собираясь ответить, и неуверенно протянула руку, чтобы подобрать сигарету с края пепельницы, но рука застыла в воздухе, а в серо-зеленых глазах мелькнуло озадаченное выражение, которое сменил страх. Облизнув губы и прижав ко лбу тыльную сторону ладони, она переводила взгляд с одного на другого.

— Я не помню, — сказала наконецМэдж.

Глава 14

— О боже! — простонал Г.М.

Он откинулся на спинку стула, опустив руки, но тут же встрепенулся, поправив очки и делая суетливые жесты, как человек, пытающийся остановить автобус.

— Но вы должны помнить! — настаивал Г.М. — Черт возьми, возможно, вы разгадали трюк убийцы!

— Я очень сожалею.

— Подумайте, мисс, — присоединился старший инспектор, покраснев от возбуждения. — Подумайте об обгорелой спичке! Подумайте… обо всем!

— Пожалуйста, оставьте меня в покое! — Мэдж опустила на стол стиснутые кулаки. — Это не могло быть что-то важное, — добавила она, — иначе я бы помнила.

— Но это важно, мисс. Ваша жизнь может от этого зависеть.

— Спасибо. Это очень утешает.

— Подумайте о спичке, мисс! — упрашивал Мастерс. — Представьте, что видите ее, ладно? Вот так! Что еще вы видите?

— Я скажу вам, что я вижу! Я вижу капюшон кобры, поднимающийся на фоне окна! Я вижу два следа от зубов на моей ноге, распухающие и чернеющие, пока я умираю в конвульсиях!

— Успокойтесь, мисс…

— Я вижу кого-то, постоянно следующего за мной и ни на секунду не упускающего из виду, ожидая момента, чтобы схватить меня за плечи и… — Мэдж всхлипнула, вздрогнув всем телом. — П-простите, что не могу помочь вам с вашими ключами. Я думала не о ключах, а о моей комнате в театре, шипении газа и ужасном ощущении беспомощности. Может быть, у меня размягчение мозга. Но я больше ни о чем не могу думать. Я не знаю, кто друг, а кто враг. Подозреваю всех и каждого, даже… — Будучи не в силах закончить фразу, она указала пальцем на Кери Квинта.

Кери медленно поднялся.

— Господи! — изумленно воскликнул он. — Неужели вы думаете, что я имею к этому отношение?

— По-вашему, это невозможно? — отозвалась Мэдж. Ее глаза наполнились слезами. — Хотя, вероятно, нет. Иначе вы бы не стали спасать меня от кобры.

— Ради бога, Мэдж, послушайте…

— Но один-два раза вы заставили меня подумать так, Кери Квинт. Вы отлично владеете отмычками и могли так же легко проникнуть в театр, как расколоть орех. И ваша чертова семейка ненавидела нас долгие годы!..

— Да послушайте же меня, Мэдж!

Девушка тоже вскочила со стула. Кери попытался взять ее за руку, но она оттолкнула его. Тем не менее он понимал, что все это ей на пользу. Открыто высказывая самые дикие обвинения и подозрения, она облегчала душу, в глубине которой понимала всю их нелепость. Кери догадывался, что буря быстро утихнет.

Он оказался прав.

Официант открыл кухонную дверь и выглянул в зал. Голоса сразу стихли. Мэдж снова села. Старший инспектор собирался заговорить, но Г.М. опередил его.

— Я осел, Мастерс, — печально промолвил он. — Эта девушка перенесла куда более тяжелый шок, чем я думал. А мы приставали к ней, как будто…

— Но доказательства, сэр!..

— Это может подождать. Кроме того, к нам гости.

Г.М. кивнул массивной головой в сторону стеклянных дверей ресторана. По бетонной дорожке под деревьями быстро шагали доктор Риверс и Луиза Бентон.

Луиза ворвалась в ресторан с беспокойством, свидетельствующим, что она способна чувствовать не только собственные беды. Черное платье подчеркивало бледность кожи, голубизну мягких глаз и пшеничный цвет волос, связанных узлом на затылке. Она направилась прямо к Мэдж:

— Бедная девочка! — Она бросила взгляд на Г.М. и Мастерса и снова посмотрела на Мэдж. — Я искала вас по всему зоопарку, но никто не знал, где вы. Мистер Мастерс рассказал мне, что произошло в террариуме, но… Что я могу сказать.

Луиза ласково положила руку на плечо Мэдж, но теперь даже воздух в ресторане казался отравленным.

— Ради бога, отойдите от меня! — взвизгнула Мэдж, вскочив со стула.

Луиза покраснела и шагнула назад. Но она не обиделась, понимая чувства девушки.

— Простите, — обратилась она к Мэдж. — С моей стороны это было глупо. Поверьте, я знаю, каково пребывать в постоянном напряжении. Тем более после этой истории в террариуме…

— Конечно! — подхватил молодой доктор Риверс. — Если бы я знал, что кто-то хочет повредить вам, мисс Пэллизер, то никогда бы не позволил вам войти туда. Почему мне никто не рассказал?

— Опять я во всем виноват? — осведомился Г.М.

Все трое заговорили громкими голосами, словно стараясь отвлечь внимание от Мэдж.

— Чем вы занимались весь день? — обвиняющим тоном обратился Г.М. к Луизе.

— Я ходила в морг. — Она закусила губу. — Хотела узнать, когда мы сможем похоронить…

— Ну?

— Ей сказали, — ответил доктор Риверс, исподтишка поглядывая на Мэдж, — что только после проведения дознания, в понедельник.

— А когда я вернулась, — продолжала Луиза, — ко мне прицепилась Агнес Ноубл, следовала за мной повсюду и спрашивала: «Что-что?» — стоило мне чуть понизить голос.

— Агнес Ноубл? Что ей было нужно?

Лицо Луизы омрачилось.

— Это касалось нового груза экспонатов для зоопарка отца. Миссис Ноубл сказала, что за приличные комиссионные может устроить, чтобы их либо передали другому зоопарку — что маловероятно, — либо уничтожили. Мне это показалось ужасно дерзким с ее стороны, после того как она наговорила обо мне столько гадостей вчера вечером, но я так от всего устала… А она знает свое дело.

— Поэтому она и хотела повидать вас сегодня?

— Да. — Луиза заколебалась. — Вы ведь понимаете, сэр Генри?

— Что я должен понимать?

— Мы просто не можем привозить эту коллекцию в Англию!

— Разумеется.

— Я бы хотела выполнить все желания отца, но его проект неосуществим! Дядя Хорас считает, что он мог бы помочь продать некоторых животных.

Г.М. удивленно открыл один глаз:

— Ваш дядя Хорас?

— Да. У него был маленький бизнес в Канаде, связанный с животными и рептилиями. — Луиза криво улыбнулась. — Но я боюсь, что на него нельзя положиться. Он слишком много пьет за ленчем, а потом ведет себя странно. В то время как Агнес Ноубл…

— Прошу прощения, — прервала ее Мэдж.

Она стояла спиной к ним, тяжело дыша и сжав кулаки, но когда повернулась, то уже полностью контролировала себя, несмотря на следы истерических слез в уголках глаз.

— Я вела себя скверно и хочу извиниться.

Луиза начала протестовать, но Мэдж не обратила внимания:

— Вчера вечером вы чувствовали себя куда хуже, чем я сейчас, но держали себя в руках. Я очень сожалею, что сорвалась так глупо — больше этого не повторится. Могу я как-нибудь искупить свою вину?

— Вам нечего искупать, — улыбнулась Луиза, — но… — Она окинула взглядом ресторан. — Пища здесь ужасная, хотя не мне это говорить. Я хотела пригласить вас домой и угостить чаем, если для вас это не слишком скоро после ленча.

— Я с удовольствием! — отозвалась Мэдж.

— Одну минуту! — заговорил Кери таким звучным басом, что Луиза и Риверс удивленно посмотрели на него. Внезапно заколебавшись, Кери бросил взгляд на Г.М. и старшего инспектора, задавая им безмолвный вопрос «Это не опасно?» Судя по их виду, телепатический ответ был «нет». Но он не успокоил Кери, который теперь сражался почти с таким же количеством малоприятных фантомов, что и Мэдж.

— Великолепно! — с искренним радушием воскликнула Луиза. — Вы тоже придете, мистер Квинт?

— Ну, я был бы счаст…

— Он не придет, — прервал его Г.М.

— Повторяю, мисс Бентон, я был бы счаст…

— Он не придет. — Г.М. посмотрел на Кери и строго указал на стул. — Нам с ним есть о чем поговорить. Остальные могут идти, хотя у Мастерса наверняка будут к вам вопросы.

— Всему свое время, сэр, — улыбнулся старший инспектор, но слова его прозвучали зловеще.

Кери снова сел, наблюдая, как Мэдж выходит из ресторана с Луизой и Риверсом. Он подумал, что Мэдж перед ним не извинилась. Неужели она все еще подозревает…

Отсутствие Мэдж создавало нечто вроде вакуума, и это беспокоило Кери. Старший инспектор Мастерс смотрел на него с сочувствием.

— Ну-ну, — сказал Мастерс почти весело. — Пока что тревожиться не о чем.

— Что значит «пока что»?

— Один из моих людей будет присматривать за девушкой, сэр.

— Но вы же не можете охранять ее вечно!

Мастерс помрачнел.

— Что верно, то верно. Жаль, что молодая леди не могла вспомнить то, что нам нужно. — Старший инспектор подобрал вилку и задумчиво постучал ею по столу. — Полагаю, она не симулировала провал в памяти?

Г.М. повернулся к нему:

— Мастерс, сынок, это обычное последствие шока. Девочка умирает от страха!

— Но она вспомнит?

— Не знаю. Может, да, а может, нет.

— Вот именно. А если нет?

— В таком случае нам придется самим пораскинуть мозгами.

— Находиться так близко к разгадке, — бушевал старший инспектор, — и застрять, когда молодая леди уже собиралась сказать… — Он бросил вилку. — И еще одно, сэр. Не пытайтесь обманывать меня.

— Когда я вас обманывал, сынок?

— Каждый раз, когда подворачивалась возможность, — с горечью отозвался Мастерс. — Но я знаю вас достаточно давно, чтобы догадаться, когда вы прячете пару козырей в рукаве. Если у вас есть какие-нибудь идеи, давайте выслушаем их.

— Ну… — Г.М. задумался. — Есть одна идейка, правда, не знаю, говорить ли о ней, особенно учитывая темперамент кое-кого… Но тут нечего скрывать. И это не подскажет нам, каким образом убийца выбрался из запечатанной комнаты. Если… — Он умолк, глядя в открытое окно. — Эй, вы! Подите-ка сюда!

В окне появилась физиономия Майка Парсонса. В руке он держал чашку чаю, край которой пытался засунуть под усы, исподтишка наблюдая за людьми в ресторане.

— Вы ко мне обращаетесь, сэр? — с достоинством осведомился Майк.

— Да, к вам. Подите сюда, сынок.

Майк шагнул через открытое окно.

— Если вы думаете, что я пренебрегаю своими обязанностями, отсутствуя в террариуме ради того, чтобы выпить чашку чаю, позвольте напомнить, что там сейчас копы и мое присутствие в данный момент не требуется.

Он глотнул чаю. Г.М. не казался впечатленным этим монологом.

— Я думал не об этом, сынок.

— Не об этом, сэр?

— Нет. Я просто хотел спросить: почему вы вчера вечером так глупо лгали нам?

После десятисекундной паузы, во время которой лицо Майка багровело, а чашка чаю оставалась неподвижной около рта, старший инспектор вскочил на ноги.

— Так вот оно что! — воскликнул Мастерс. — Это и есть ваша идея, сэр?

— Нет, сынок, — спокойно ответил Г.М. — Это всего лишь неприятная мысль, что жизнь Бентона удалось бы спасти, если бы кое-кто был порасторопнее. — Он указал на Майка. — Выкладывайте! Почему вы лгали?

Майк хотя и был испуган, но сохранял остатки достоинства.

— Прошу объяснить, сэр, — хрипло произнес он, со стуком поставив чашку на стол, — какую ложь вы имеете в виду?

— Вчера вечером вы были дежурным пожарником, не так ли?

— Так, сэр. Нет смысла это отрицать. Но…

— Примерно в то время, когда бомбардировщик пролетал над директорским домом, вы проходили мимо с криком: «Свет, свет!» Помните время, о котором я говорю?

— Нет, сэр, не помню, — ответил Майк. — Потому что ни один вражеский самолет не пролетал над домом вчера вечером.

— Полегче, сэр Генри! — предупредил Мастерс, когда Г.М. воздел кулаки к небу.

С трудом сдержавшись, Г.М. закрыл один глаз, а другим с неподдельным интересом уставился на Майка.

— Знаете, сынок, вы любопытный субъект. Не могу понять, лжете ли вы по какой-то патологической причине или всего лишь из духа противоречия. Помните вы или нет, как кричали насчет увиденного вами света?

— Это я помню. Но ни один самолет, вражеский или наш, не…

— Погодите. Вы помните, что еще говорили? Вы сказали, что свет горит в кабинете.

— Спросите доктора Риверса! — заверещал Майк. — Он шел рядом со мной по дорожке. Доктор подтвердит, что ни один самолет…

— Вы будете меня слушать или нет? — рявкнул Г.М. — Вы сказали, что в кабинете горел свет, что вы заглянули в щель между занавесями и увидели человека, лежащего на полу. Это правда?

— Да, правда!

— Отлично. Вы также сказали, что не могли разглядеть, кто это, так как видели только руку и манжету. Это тоже правда?

— Да!

— Нет, сынок. — Г.М. покачал головой. — Когда мы вошли в кабинет менее чем через десять минут, то обнаружили мертвеца с обеими руками, подсунутыми под тело. Любой здесь помнит это, включая вас. Вы не могли видеть его руку ни через окно, ни откуда-либо еще.

Майк открыл рот и тут же закрыл его. Кадык подпрыгивал на его тощей шее. В слезящихся глазах мелькнуло странное выражение — не столько вины, сколько внезапного ужаса.

— Я собираюсь посоветоваться со своим адвокатом! — заявил Майк. Прежде чем кто-то успел шевельнуться, он вышел из ресторана четырьмя длинными шагами, хлопнул стеклянной дверью и поспешил по бетонной дорожке.

Старший инспектор Мастерс крепко выругался и собрался пуститься в погоню, но Г.М. остановил его:

— Нет, Мастерс. Не сейчас. Пусть уходит.

— То есть как это пусть уходит?

— С ним все в порядке. По крайней мере…

— Неужели такой червяк мог все это проделать?! — воскликнул Кери.

— Нет, нет, нет! — простонал Г.М., энергично жестикулируя. — Я не имел в виду, что он в этом замешан. Но неужели вы не понимаете, тупоголовые вы мои, что это означает?

— Лично я ничего не понимаю! — заявил Мастерс.

— Послушайте, сынок, Майк в тот вечер был дежурным пожарником. У главных ворот нет охраны. Это подходящее время, чтобы, скажем, ускользнуть в паб. А когда он возвращается…

Внезапно Г.М. умолк и застыл, глядя в пустоту, словно пораженный настолько очевидной мыслью, что его удивило, почему она не приходила ему в голову раньше.

— Ну-ну, — тихо произнес он.

Мастерс цинично усмехнулся:

— Готов биться об заклад, сэр, что сейчас вы напали на верный след.

— Что-что?

— Только давайте без ваших фокусов-покусов! Вы начинаете понимать?

Г.М. все еще смотрел в пространство.

— Самое странное то, Мастерс, — рассеянно отозвался он, — что я начинаю не понимать.

Глава 15

Кери прибыл домой как раз вовремя, чтобы успеть послушать по радио шестичасовые новости.

— Сегодня во второй половине дня, — сообщил диктор, — большое количество вражеских самолетов пересекло побережье Кента и приблизилось к Лондону. Их атаковали наши истребители и зенитная артиллерия, но некоторым удалось пробраться к промышленным пригородам на востоке столицы.

«Сто три самолета сбиты!» — кричали газетные заголовки.

Тем не менее воздушные бои в солнечном небе над побережьем оставались чем-то далеким. Кери, как и большинство лондонцев, был поглощен совсем другими делами.

Особенно его тревожил разговор с Мастерсом, состоявшийся перед уходом из ресторана в зоопарке. Г.М. удалился раньше — по его словам, в попугайник, «чтобы подумать в тишине». Но когда Кери попытался последовать за ним, старший инспектор удержал его:

— Прошу прощения, сэр. Могу я спросить, куда вы идете?

— К Бентонам, — ответил Кери. — Мэдж еще пьет чай с Луизой и доктором Риверсом.

— Да, — согласился Мастерс. — Но на вашем месте я бы сейчас туда не ходил.

— Почему?

Мастерс по-отечески покачал головой.

— Понимаете, мисс Пэллизер, можно сказать, весьма взвинченная молодая леди. А вы расстраиваете ее, молодой человек.

— Вы имеете в виду, что она меня ненавидит?

Мастерс потер подбородок.

— Я бы так не сказал, — задумчиво отозвался он. — Вы женаты?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Женский ум иногда ведет себя странно. — Мастерс улыбнулся. — Мы не хотим, чтобы она волновалась. Вдруг девушка вспомнит, что пришло ей в голову вчера вечером насчет обгорелой спички и разгадки этой тайны?

— Почему бы вам не спросить сэра Генри Мерривейла? Ему, кажется, тоже кое-что пришло в голову.

Мастерс доверительно понизил голос:

— Открою вам маленький секрет. Со стариком иногда нелегко иметь дело.

— Вы меня удивляете.

— Конечно, сэр, он доставляет товар, — продолжал Мастерс, — но иногда делает это весьма странным способом. Зачастую это выглядит так, словно партия мебели сваливается вам на голову из окна пятого этажа. Однако единственный способ гарантировать доставку — это позволить ему действовать по-своему.

— Но девушка в опасности! — запротестовал Кери.

— Знаю, сэр.

— И если она захочет остаться на ночь в театре «Исида»…

— В таком случае, — успокоил его Мастерс, — я прослежу, чтобы кто-нибудь находился рядом с ней, пока все не выяснится.

— Я бы мог с ней остаться!

Старший инспектор кашлянул.

— Безусловно. Но думаю, молодая леди предпочтет, чтобы вы этого не делали. И мы тоже. Позволим ей сосредоточиться на более важных вещах.

— Но…

— Идите домой, сэр, — прервал его Мастерс. — И послушайтесь моего совета: оставьте молодую леди в покое. Скажите, как с вами связаться, и я обещаю незамедлительно сообщать вам все новости.

Кери пришлось согласиться.

Он понимал, что обижаться на Мэдж с его стороны было бы таким же ребячеством, как ее поведение. Но, меря шагами гостиную квартиры в Сент-Томас-Холле, он не мог отделаться от ощущения, что события приближаются к кульминации.

Несмотря на рано сгущающиеся вечерние тени, в квартире под самой крышей было тепло. Кери нравилась гостиная с ее потертым ковром и уютными креслами. Вдоль стен, под театральными фотографиями и афишами, тянулись полки с книгами об искусстве иллюзионизма, собранные четырьмя поколениями Квинтов.

Книги эти — от «Анатомии фокуса», изданной в 1623 году, до современных трактатов Голдстона или Кэннелла — хранили свои причудливые тайны.

Но была ли среди них тайна комнаты, запечатанной изнутри?

Как Кери говорил Мэдж вчера вечером, его отец однажды носился с подобной идеей. Но насколько он помнил, никаких упоминаний о ней не содержалось в небрежных дневниках Юджина Квинта, стоящих на одной из полок. Что же могла подсказать Мэдж обгорелая спичка?

Часы пробили половину седьмого, потом семь. Шагая взад-вперед среди удлиняющихся теней, Кери прислушивался к телефону в спальне. Тем не менее он едва не подскочил от неожиданности к потолку, когда в двадцать минут восьмого телефон зазвонил.

Кери метнулся через коридор в спальню и застыл как вкопанный.

После визита уборщицы комната выглядела опрятно. На стене, среди других фотографий, висел дагеротип прадедушки Честера. Телефон продолжал трезвонить, и Кери казалось, будто глаза прадедушки о чем-то его предупреждают.

— Ого! — произнес он вслух.

У Кери развилась определенная фобия по отношению к телефонам. Слишком часто чей-нибудь злой гений использовал это изобретение для осуществления тщательно продуманного плана убийства. В трубке слышался убедительный голос, и безжалостные клыки наносили смертельный или почти смертельный удар. Но на сей раз, поклялся себе Кери, такой номер не пройдет.

Так оно и вышло. Сняв трубку и сказав «алло», он услышал голос с настолько безошибочно узнаваемыми интонациями, что едва не издал возглас облегчения.

— Я говорю с мистером Кери Квинтом? — осведомился уверенный голос Агнес Ноубл.

— Да, — ответил Кери, выругавшись про себя.

— Это миссис Ноубл, — продолжала неутомимая особа. — Могу я спросить, мистер Квинт, будете ли вы заняты в понедельник утром?

Если бы Кери руководствовался здравым смыслом, то сразу бы ответил «да» и положил трубку. Ибо Агнес Ноубл принадлежала к людям, которые присасываются к телефону, как пиявки, удерживая возле него с помощью какой-то гипнотической силы и собеседника, хочется ему того или нет. Но Кери помедлил — и было уже поздно.

— Следовательно, мистер Квинт, вы не будете заняты в понедельник утром?

— Не знаю. А почему вы спрашиваете?

— Я была бы вам признательна, мистер Квинт, если бы вы дали мне быстрый и конкретный ответ.

Женщина была блестящим стратегом. Она догадывалась о жгучем интересе Кери к тому, не связан ли ее вопрос с недавними событиями, и использовала это в собственных интересах.

— Это простой вопрос, мистер Квинт. Будете вы заняты в понедельник утром или нет?

— Не знаю! Вероятно, нет. Но…

— Отлично, — прервала его миссис Ноубл. — Тогда вы окажете мне услугу, придя в офис моих адвокатов, господ Макдоналда, Макдоналда и Фишмана, около одиннадцати.

— Зачем?

— Неявка может повлечь за собой весьма неприятные последствия. Пожалуйста, запишите адрес.

— Для чего я вам понадобился?

Кери живо представил себе торжествующую улыбку миссис Ноубл.

— Записывайте. Центральный западный почтовый округ, 2, Саутгемптон-роу, 872. И вы обяжете меня, если будете пунктуальны.

— Послушайте, миссис Ноубл…

— Думаю, вас заинтересует частичное объяснение. Этим вечером я собираюсь встретиться по деловому вопросу с дочерью мистера Эдуарда Бентона — точнее, с его падчерицей.

— С какой еще падчерицей?

— С мисс Луизой Бентон, разумеется.

— Но Луиза не падчерица! Она его родная дочь!

Телефон, выражаясь фигурально, поднял брови.

Воображению Кери представились недовольные морщинки на лице Агнес Ноубл и ее строгие карие глаза, выражающие раздражение этим второстепенным вопросом.

— Если вы соизволите спросить молодую леди, мистер Квинт, — холодно произнесла она, — то узнаете, что она является дочерью мистера Бентона только по его браку с ее покойной матерью. По-моему, этот вопрос не настолько важен, чтобы спорить из-за него.

— Я не говорю, что он важен, и не спорю. Я только хочу знать, зачем мне нужно явиться в эту адвокатскую контору в понедельник.

— Вы записали адрес, мистер Квинт? Повторяю: Центральный западный почтовый округ, 2, Саутгемптон-роу, 872.

— Вы затеваете тяжбу с кем-то?

— Все станет ясным в свое время, мистер Квинт.

— Послушайте, — сказал Кери, твердо сжимая трубку. — Либо вы объясните мне, что все это значит, либо я никуда не приду ни в понедельник, ни в другой день.

На другом конце провода послышался удовлетворенный вздох миссис Ноубл, готовой к бою. Но Кери, не дожидаясь продолжения, положил трубку и вернулся в гостиную.

Было двадцать шесть минут восьмого. Покуда эта женщина молола чушь, думал Кери, старший инспектор Мастерс мог звонить с какими-то новостями. Вероятность того, что звонок пропущен, приводила его в ярость.

Как только Кери зажег сигарету, телефон зазвонил снова. Он бросился в спальню еще быстрее, чем в первый раз.

— Я собиралась сказать вам, мистер Квинт… — начал невозмутимый голос Агнес Ноубл.

— Ради бога, положите трубку! — рявкнул Кери.

Он швырнул трубку на рычаг, чувствуя, что его нервы на пределе. Рано или поздно, думал Кери, даже Агнес Ноубл устанет тратить двухпенсовики. Но если она будет продолжать звонить, пока Мастерс, возможно, пытается связаться с ним, чтобы сообщить нечто важное…

Вернувшись в гостиную, Кери затянулся сигаретой, раздавил ее в пепельнице и вытер лоб. Хотя вечер не был жарким, в воздухе ощущалось нечто тяжелое и неподвижное. Судя по долетавшим снаружи слабым звукам, движение транспорта на Пикадилли постепенно уменьшалось.

Часы на каминной полке пробили без четверти восемь. Приближалось время затемнения.

Миссис Ноубл больше не звонила, но и Мастерс тоже. Однако Кери не сомневался, что старший инспектор пытался связаться с ним.

А Мэдж?

Кери подошел к одному из окон и выглянул наружу. Тремя этажами ниже два полисмена в стальных шлемах разговаривали перед отелем «Риц». Улица теряла цвета — даже серый и белый, — а Грин-парк казался призрачной пустошью.

Так не может продолжаться. Нужно немедленно связаться с Мэдж. В третий раз Кери поспешил в спальню и направился к телефону, не заботясь о том, что скажет Мэдж, полиция или кто-либо еще.

Внезапно он остановился при виде человеческого лица, смотревшего на него в сумерках. Он сам не понимал, почему обратил на него внимание.

В отличие от «лица» на капюшоне кобры оно было неподвижным и не могло внушать ужас. Это была всего лишь одна из старинных фотографий в рамках, висевших на стене над комодом. Она изображала мужчину, стоявшего вполоборота к камере. Очевидно, фотография была театральной — мужчина выглядел нарочито щеголеватым и в то же время походил на военного. Глаза улыбались, а левая рука была частично спрятана в кармане белого жилета.

Кери понятия не имел, кто это, тем не менее не мог оторвать взгляд от фотографии.

— Я где-то видел сегодня это лицо, — сказал он вслух.

Если не лицо, то, по крайней мере, его копию или репродукцию — возможно, не точную, но сохранившую черты и выражение, которые не изменяются с возрастом и передаются по наследству. Хотя обнаружить эти черты среди реликвий его собственной семьи казалось невероятным.

И все же это произошло.

Споткнувшись о шлепанцы, которые он отправил в угол пинком ноги, Кери подошел к комоду. В горле у него пересохло, когда он снял фотографию со стены и поднес ее к последним лучам света, проникающим через окно.

Кери сдул пыль со стекла, под которым находилась фотография, и сосредоточенно уставился на круглолицего светловолосого мужчину.

В отличие от большинства изображений эта фотография не была подписана. Ни лицевая, ни оборотная ее сторона ничего ему не сообщили. Но, судя по костюму, снимок был сделан лет двадцать пять назад. Очевидно, он запечатлел друга отца или деда Кери, занятого в каком-то из ответвлений шоу-бизнеса.

Кери снова провел рукавом пиджака по стеклу (возможно, стекло вызывало какие-то ассоциации), словно, полируя его, можно было узнать секрет фотографии на манер лампы Аладдина.

— Где я видел сегодня этого типа? — осведомился он сначала у окна, а затем у портрета прадедушки. — Черт возьми, старина, неужели ты не понимаешь, что это означает?

Если это было правдой, а не иллюзией, то возникало звено между двумя не связанными друг с другом сторонами дела. Эдуарда Бентона убили с помощью трюка фокусника. Мэдж Пэллизер, дочь семейства фокусников, подвергалась смертельной опасности по какой-то причине, связанной с этим убийством. А лицо, чей призрак или отражение Кери где-то видел сегодня, висело на стене квартиры над Сент-Томас-Холлом. В каком-то смысле это замыкало круг.

Кери Квинт стоял посреди спальни, вновь борясь с множеством фантомов, сжимая в руках фотографию и гадая, что предпринять.

Сирены воздушной тревоги пробудили его от размышлений.

Одна из них на ближайшей крыше, обладавшая особо пронзительным тембром, заглушала остальные, пока они не завыли на всех крышах, сливаясь воедино.

Кери посмотрел на ставший бесполезным телефон.

Он должен срочно повидать Мэдж Пэллизер.

Глава 16

Театр «Исида» на восточной стороне Сент-Мартинс-Лейн футах в двенадцати к югу от Гаррик-стрит вырисовывался фантастическим черным силуэтом на фоне еще не вполне темного неба. Впрочем, днем это сооружение в квазивосточном стиле, с резными куполами и минаретами, выглядело таким же черным.

Выйдя из станции метро «Лестер-сквер», Кери быстро преодолел короткое расстояние между Черинг-Кросс-роуд и Сент-Мартинс-Лейн.

Далеко на востоке виднелось слабое розоватое сияние. Но Кери едва замечал его, будучи занятым поисками входа в квартиру Мэдж над «Исидой». Если он правильно помнил, там были маленький вестибюль и дверь слева от большого фойе.

В этот момент он столкнулся с Луизой Бентон.

Оба спешили к одной и той же двери, отпрянули в разные стороны и уставились друг на друга. Лицо Луизы смутно белело поверх черного платья.

— Что вы здесь делаете?! — воскликнула она.

— А вы?

Лицо Луизы было обеспокоенным, а в голосе звучали тревожные нотки.

— Я обедала с Джеком в «Кокиле» напротив. — Она кивнула в сторону ресторана. — Но Джеку нужно было идти в больницу Барта, и я решила вернуться домой. Говорят… — Луиза не окончила фразу и посмотрела на небо. — Но сначала я хотела убедиться, что с Мэдж все в порядке. Она очень славная девушка, Кери.

— «Славная девушка» — не совсем тот термин, который бы я употребил, — сказал Кери. — В то же время… Не важно!

Голубые глаза с беспокойством разглядывали его.

— Вы тревожитесь о ней, не так ли?

— Да!

— У вас была какая-та особая причина для прихода сюда?

Почудилась ли ему легкая дрожь в воздухе?

— Этот Мастерс, ищейка, — ответил Кери с язвительностью, которая была под стать артелям сэра Генри Мерривейла, — обещал держать меня в курсе, но не позвонил. Есть какие-нибудь новости?

Луиза широко открыла глаза:

— Целый мешок новостей! Вы хотите сказать, что ничего не слышали?

— О чем?

— О том, что у Г.М. появилась блестящая идея?

— Что-то слышал. Ему удалось ее развить?

— Я даже не знаю, о чем речь! — Луиза нервно щелкала замком сумочки. — Он ворвался к нам в дом, перевернул все вверх дном и вообще вел себя как безумный. Сэр Генри хотел видеть горничную, но бедняжка Роузмэри покинула нас вчера вечером и отказывается возвращаться.

— Продолжайте!

Луиза беспомощно пожала плечами.

— Когда я спросила, что все это значит, Г.М. таинственно усмехнулся и посоветовал доверять старику. Однако он казался особенно заинтересованным кладовой в холле.

— Кладовой в холле? — резко переспросил Кери. — Почему?

— Не знаю! Он очень странно смотрел на газовый счетчик. Газовый счетчик…

Кери с яростным жестом повернулся к фасаду театра «Исида». Над резным арочным входом находился балдахин из стали и стекла, нависавший над тротуаром. Даже на улице от здания веяло атмосферой давно минувших дней. Дверь, которую искал Кери, была слева, но между нею и входом в театр виднелось еще несколько дверей.

— Давайте войдем, — предложил он и постучал по пакету, который нес под мышкой. — Я нашел кое-что в своей квартире, что должно вас заинтересовать.

За вестибюлем находился короткий узкий коридор. Темнота плотно сомкнулась вокруг них, не пропуская, казалось, даже уличные звуки. Кери двинулся вперед, ощупывая левой рукой стену. Луиза держалась позади — он слышал ее дыхание.

— Они напали на след убийцы, — неожиданно сказала Луиза.

Кери остановился и чиркнул спичкой, которая, впрочем, сломалась, потому что его руки дрожали, как и сердце в груди. Не было ли это влиянием инфернальных сил? Что означала треклятая дрожь в воздухе?

Он зажег еще одну спичку и поднял ее.

— Мастерс говорил вам, — продолжала Луиза, — что он поручил одному из своих людей провести опрос в террариуме? Поискать свидетеля, который мог видеть, как убийца прошел внутрь, чтобы натравить кобру на Мэдж?

— Да.

— Помните два разбитых контейнера для ящериц, те, что с пеньковыми занавесками спереди? Убийца… — ее деликатные губы с отвращением выговаривали это слово, — мог пролезть через них во внутренний коридор.

— Конечно, помню. Ведь их разбил я.

— Один из детей — мальчик лет восьми — клянется, что видел мужчину, влезающего в контейнер в подходящее время.

— Как насчет описания?

Луиза скорчила гримасу.

— Боюсь, описание не слишком хорошее. Оно вполне могло бы указывать на самого Мастерса. Мальчик говорит, что мужчина был в больших ботинках, как у полицейского, и шляпе-котелке. К тому же было почти темно, да и какой из ребенка свидетель? Но это уже что-то, не так ли?

Прежде чем пламя спички погасло, Кери разглядывал ее серьезное лицо и прижатые к груди руки в перчатках.

В конце коридора находилась дверь, и он вздрогнул, увидев, что стеклянная панель покрыта изнутри промасленной бумагой в красно-белую клетку. Это напомнило ему окно, на фоне которого поднялась голова кобры. Сбоку виднелась белая эмалированная кнопка электрического звонка. Кери надавил на нее и услышал звонок далеко наверху в тот момент, когда спичка потухла.

Все ли в порядке с Мэдж?

Сейчас не время для глупых фантазий!

Кери зажег другую спичку. Развернув фотографию, найденную в его квартире, он протянул ее Луизе и кратко объяснил ситуацию.

— Посмотрите внимательно на этого человека и скажите, не напоминает ли он вам кого-нибудь.

Кери снова позвонил в дверь. Вторая спичка обжигала ему пальцы. Луиза, сдвинув брови, разглядывала снимок, потом с виноватым видом покачала головой.

— Он должен мне кого-то напоминать? Кого именно?

— В том-то и дело, что не знаю!

Спичка погасла, и вновь воцарилась кромешная тьма.

— Я уверена, что не знаю этого мужчину, — сказала Луиза, — и он, безусловно, никого мне не напоминает.

— Тем не менее я где-то видел сегодня это лицо или очень похожее на него.

Луиза нервно усмехнулась в темноте.

— Но, мой дорогой Кери! — воскликнула она. — Не возражаете, что я называю вас по имени? Если не считать нескольких сотен посетителей зоопарка, вы сегодня не видели никого, кроме сэра Генри, мистера Мастерса, Мэдж, Джека Риверса и дяди Хораса. Ну и, конечно, меня.

Кери словно ощутил под прикрытием темноты ее полукомическую гримасу.

— Как бы то ни было, — добавила Луиза беспечным тоном, который не мог скрыть искреннего облегчения, — рада сообщить, что, по крайней мере, бедный старый Хорас вне подозрений.

— Значит, алиби вашего дяди установлено?

— Точно установлено.

— Как вы можете быть в этом уверены?

— Детектив мистера Мастерса проверил его во второй половине дня, — объяснила Луиза. — Мистер Мастерс сообщил результат сэру Генри, а сэр Генри — мне.

— Похоже, старик очень привязан к вам.

— Да. Хотя я не понимаю, почему кто-то должен меня любить. — В ее голосе послышалась горечь.

Кери интересовало, не имеет ли она в виду Риверса. Если Риверс не любит ее, то он круглый идиот!

— В любом случае Хорас отпадает, — продолжала Луиза. — Вчера вечером между половиной девятого и девятью он был в своей квартире, читал и слушал радио. В течение этого времени три надежных свидетеля звонили ему по телефону.

Кери вновь почувствовал, что у него голова идет кругом.

— Господи! — воскликнул он. — Значит, это телефонное алиби?

— Почему бы и нет?

— Я думал, эти люди говорили с ним лично.

— Но так оно и было! Чем это алиби хуже другого?

— Полагаю, ничем.

— В вашем голосе не слышится особой уверенности.

— Я действительно не уверен, Луиза. Все это кажется мне фальшивкой, хотя я не могу этого доказать. Если такое алиби удовлетворяет Мастерса и Г.М., оно должно удовлетворять и меня. Но…

Ее пальцы стиснули его руку.

— Вам не кажется, что Мэдж довольно долго не отвечает на звонок?

Последовала пауза. Кери повернул дверную ручку — дверь была заперта.

— Подождите! — взмолилась Луиза. — Ради бога, не ломайте ручку! Может быть, она просто боится открывать.

— Мастерс поклялся мне, — сказал Кери, — что с ней постоянно будет полицейский. Почему же они не реагируют на звонок?

— Не знаю.

— Они не могут допустить, чтобы это случилось снова! Разве только… Полагаю, Мэдж вернулась домой?

— Конечно, вернулась. Мы с Джеком отвезли ее. И за нами следовала полицейская машина… — Голос Луизы дрогнул, когда Кери освободил руку и начал снимать пиджак. — Пожалуйста, будьте осторожны! Вы самый импульсивный молодой человек, какого я когда-либо встречала! Что вы собираетесь делать?

— Я собираюсь войти туда.

— Мэдж говорила, что вчера вечером вы открывали двери отмычкой. Она при вас?

— Да. Не потому, что я отправился на кражу со взломом, а потому, что я не сменил костюм. Но ситуация требует более быстрых мер, чем отмычка.

— Тогда что вы намерены делать, Кери Квинт? Вы вполне способны…

— Правильно, — согласился Кери. Обмотав пиджак вокруг правой руки, он ударил кулаком по стеклянной панели.

Протест Луизы утонул в звоне бьющегося стекла. Кери, просунувшему голову в отверстие в поисках ключа с внутренней стороны и поцарапавшему в спешке висок, казалось, что он двигается по лабиринту дела под аккомпанемент какофонии звуков.

Тусклый свет от лампочки позволил им разглядеть лестницу, покрытую древней соломенной циновкой. В замочной скважине изнутри торчал старомодный массивный ключ. Кери повернул его и открыл дверь.

— Мэдж! — окликнул он.

Даже здесь, у самого входа, призрачная атмосфера театра «Исида» обволакивала их так же ощутимо, как ладан. Неяркая лампочка на площадке выше была покрыта плафоном с дырочками, отбрасывающим на ступеньки крошечные движущиеся пятнышки света.

Четыре поколения Пэллизеров накопили изрядный опыт в создании нужной атмосферы. На стенах узкой лестничной клетки одна над другой, подобно ступенькам, висели гравюры XVIII века с изображением пыток, применяемых испанской инквизицией. Слабые пятна света дрожали на белых лицах жертв, напоминавших маленькие черепа.

— Мэдж! — снова крикнул Кери.

Стряхнув с пиджака осколки стекла, он надел его и начал подниматься по лестнице.

Кери слышал, как Луиза зовет его снизу, но не останавливался. Подъем не ограничился одним пролетом — на площадке начинался следующий. Кери быстро преодолел его, обнаружив еще одну площадку, откуда ступеньки снова вели наверх. Он перескакивал через две ступеньки с колотящимся сердцем и шумом в ушах, чувствуя, что ему предстоит взобраться на вершину, равную по высоте собору Святого Павла.

К тому же подниматься приходилось в темноте — лампочка осталась внизу, и едва доходящий свет почти не рассеивал мрак. Ветхое старое здание словно вибрировало при каждом шаге.

— Мэдж!

Кери не слышал собственного голоса — от крика кровь еще сильнее приливала к голове. Наверху он разглядел дверь, под которой виднелась тонкая полоска света. За дверью оказался маленький коридор. Кери прислонился к косяку, стараясь отдышаться и унять головокружение.

— Мэдж!

С потолка коридора свисала лампочка под банальным розовым абажуром, создававшим ощущение домашнею уюта. В конце коридора были выставлены японские доспехи и жуткая дьявольская маска, смотревшая на входящих пустыми глазами. По обеим сторонам от них висели афиши «Фантастических вечеров Пэллизера» с давно забытыми датами.

Справа и слева в стенах виднелись двери, но Кери интересовала только одна из них — справа, неподалеку от конца коридора. Она была открыта настежь, и за ней слышались легкие и звонкие шаги, словно кто-то бежал по металлической поверхности.

Поверхность действительно была металлической — Кери обнаружил это, когда метнулся в открытую дверь и поскользнулся на железной решетке. Пропасть разверзлась перед ним так внезапно, что он с трудом удержался на ногах, едва не свалившись на сцену театра «Исида» сорока футами ниже.

Узкая решетчатая платформа с перилами, на которой стоял запыхавшийся Кери, тянулась вдоль трех стен арки просцениума. Сквозь канаты, шнуры и колосники он мог видеть авансцену, освещенную затемненными огнями рампы, и передние ряды красных плюшевых сидений партера.

Пара софитов отбрасывала бледные лучи света на часть сцены. Благодаря им Кери видел фигуру девушки в белом платье с серебряными блестками. Сверху можно было разглядеть только голову и очертания тела. Свет, касаясь коротко стриженных темно-каштановых волос, окружал их золотым ореолом.

Девушка сидела неподвижно, в неестественной позе, лицом к несуществующей публике в темном зале. Шум и призраки не беспокоили ее. Это походило на спокойствие смерти…

Кери Квинт застыл как вкопанный. Страх парализовал его, не позволяя ни шевельнуться, ни глотнуть, ни даже думать. Он лишь чувствовал, как струйка крови из пореза на виске стекает по щеке, так как его еще недавно разгоряченное лицо похолодело вместе с сердцем.

Кери отказывался верить своим глазам. Ему казалось, что это всего лишь кошмарный сон. Такого не может быть! Он не мог этого допустить!..

— Кери! — послышался крик, отозвавшийся гулким эхом.

Но голос исходил не от неподвижной фигуры на сцене, а откуда-то сверху. Цепляясь за перила, словно они были единственной связью с реальностью, Кери медленно поднял голову.

Мэдж Пэллизер, живая и невредимая, смотрела на него с противоположной стороны железного балкона, также держась за перила. Ее губы были полуоткрыты, а глаза сияли.

— Кери! — снова окликнула она и побежала к нему, стуча каблуками по железной решетке высоко над пустой сценой.

Реакция на перенесенный страх лишила Кери Квинта дара речи. Но в нем не было надобности. Его единственным желанием было отбросить прошлое и разрушить барьеры.

Обняв Мэдж, Кери почувствовал, что она испытывает такое же желание. На щеках девушки были слезы, когда он целовал ее губы, глаза, шею, прижимая ее к себе так сильно, что она не могла произнести ни слова.

В таком положении, спустя минуту или две, их застала Луиза Бентон.

Глава 17

Впоследствии они вспоминали свой разговор в течение этих одной-двух минут как нечто хаотичное.

— Ты действительно имела в виду то, что говорила обо мне сегодня? — осведомился Кери.

— Пожалуйста, отпусти меня! Ты меня задушишь!

— А ты возражаешь?

— Нет.

— Так ты имела это в виду?

— Что?

— Не увиливай, черт бы тебя побрал! То, что ты говорила о моем желании причинить тебе вред?

— Нет, нет, нет! — сдавленным голосом ответила Мэдж. — Во всяком случае, не все, что я говорила. — И она быстро добавила, словно стараясь избежать конфликта из-за этого уточнения: — Полагаю, ты пьян, Кери Квинт?

— Что значит пьян? Я весь вечер не пил ни капли и трезв как… — Он огляделся вокруг, но не нашел сравнения, отражающего всю степень его трезвости — по крайней мере, в смысле алкоголя.

— Ты говорил, — напомнила Мэдж, не отрывая лицо от его плеча, — что можешь захотеть поцеловать меня, только будучи пьяным.

Подняв руку в ораторском жесте и набрав воздуха в легкие, Кери сдержался.

Это была явная провокация, на которую он решил не поддаваться, подозревая, что в будущем ему неоднократно предстоит выслушивать напоминания об этих словах. В данный момент его голова была настолько переполнена вопросами и предположениями, что он не мог высказать их достаточно быстро и связно.

— Слушай! — Кери встряхнул Мэдж так сильно, что у нее застучали зубы. Он тут же извинился и поцеловал ее снова. — Что здесь происходит? Где полиция? Почему ты одна? Почему не отвечала на звонок в дверь? И кто… — Будучи не в силах окончить фразу из-за обилия проблем, Кери указал на сидящую на сцене фигуру с каштановыми волосами.

— Неужели ты подумал, что это я?! — воскликнула Мэдж.

— Ты отлично знаешь, что я подумал именно это! И перепугался до смерти! Кто или что это?

— Это манекен, — ответила Мэдж. — Ее зовут Коринна.

— Коринна?

— Когда мой прадед изготовил ее, то назвал Фатимой и она играла в вист. Япеределала фигуру для нового шоу — если оно когда-нибудь состоится. Но принцип тот же самый.

Кери посмотрел на автомат, работающий без проводов, веревок или человека, спрятанного внутри. Его взгляд скользнул по захламленной сцене, софитам и темному залу.

Призраки Эйбела Пэллизера и Честера Квинта могли стоять в кулисах, глядя на двух своих потомков. Кери казалось символичным примирение влюбленных в присутствии манекена, с которого и началась вражда. Он видел, что та же мысль пришла в голову Мэдж.

— Все кончено, не так ли? — спросил Кери.

— Что именно?

— Ненависть, распри, забрасывание грязью и тому подобное.

— Ты сам знаешь, дорогой! — воскликнула Мэдж.

Их объятие было настолько продолжительным, что стоящие внизу призраки наверняка посматривали на призрачные секундомеры.

В этот момент на балконе появилась Луиза Бентон, чей испуганный возглас сменился вздохом облегчения.

— Ну и ну! — воскликнула она, слегка покраснев. — Рада, что вы наконец уладили все разногласия! — Луиза взмахнула фотографией, которую передал ей Кери.

— С вами все в порядке, Мэдж?

— Как никогда в жизни.

— Вы не отвечали на звонок, и Кери…

— Взломал дверь, не так ли? — прервала ее Мэдж. — Я уже начинаю привыкать к его методам.

— Но почему вы не открывали?

— Потому что боялась! — Мэдж вздрогнула. — Старший инспектор Мастерс сказал, что опасности больше нет, поэтому они отозвали отсюда полисмена. Но…

— Отозвали полисмена? Почему?

— Потому что нашли убийцу.

Повисло гробовое молчание.

Впрочем, было ли оно гробовым? Где-то в глубине сознания Кери ощущал какие-то звуки, вибрирующие в стенах театра.

В голубых глазах Луизы светилось любопытство. Ее пальцы крепче сжали фотографию.

— Вы имеете в виду, что они арестовали убийцу?! — воскликнула она.

— Нет, но они знают, кто он, и могут наблюдать за ним, так что охранять меня им больше незачем. — Мэдж снова поежилась. — Едва ли они стали бы мне лгать, но когда я услышала звонок, а потом кто-то взломал дверь и побежал наверх…

Луиза облизнула губы.

— И кто же убийца?

— Не знаю. Они мне не сказали — просто успокаивали меня, как ребенка.

— Даже не намекнули?

— Нет.

— Но ты, случайно, не вспомнила то, что может стать ключом к разгадке? — вмешался Кери.

— Нет. — Мэдж беспомощно развела руками. — Если тебя попросят рассказать, о чем ты думал в прошлую среду в определенное время, ты сможешь это сделать?

— Не смогу, — уныло признал Кери.

— К тому же им вряд ли нужна эта информация. Г.М., кажется, догадался сам…

— Да. Луиза только что говорила мне…

— О чем? — быстро спросила Мэдж.

— О кладовой в холле — что бы это ни значило, телефонном алиби дяди Хораса, мужчине в полицейских ботинках и шляпе-котелке…

— И конечно, о докторе Риверсе? — добавила Мэдж.

Луиза казалась озадаченной. Ее глаза расширились.

— При чем тут Джек Риверс?

— Но вы же были там, Луиза! — воскликнула Мэдж. — Когда Г.М. пришел во время чая и начал переворачивать дом вверх дном, он отвел доктора Риверса в сторону и засыпал его вопросами, не позволив нам слушать.

Луиза задумалась, потом пожала плечами:

— Ах это! Да, помню. Потом Джек сказал мне, что в этих вопросах не было ничего важного.

— Вероятно, Г.М. взял с него обещание помалкивать, — предположила Мэдж.

— Помалкивать? О чем?

— Не знаю. — Серо-зеленые глаза сосредоточенно прищурились. Девушка сердито постучала себя по лбу костяшками пальцев. — Хуже всего, когда приходится решать задачу, не представляя себе, каким может быть ответ! Меня утешает только одно, Кери.

— Интересно, что же?

— Я разгадала трюк с запечатанной комнатой. Пэллизер разгадал его раньше Квинта!

Кери почудилось, будто стоящие в кулисах призраки Квинта и Пэллизера навострили уши.

— Не будет ли излишним указать тебе, дорогая Мэдж, что не ты его разгадала?

— И я тоже, Кери! Ты не можешь это отрицать! Ты слышал, как сэр Генри Мерривейл сказал это!

— Тогда каков же ответ?

— В данный момент я, естественно, не могу тебе его сообщить, — с достоинством произнесла Мэдж. — Но это нисколько не меняет сути дела.

— Почему, черт возьми, ты делаешь подобные замечания, — не выдержал Кери, — прекрасно зная, что твоя теория неверна?

— Ты опять ругаешься, дорогой?

— Нет, дорогая. Я всего лишь пытаюсь доказать, что присущий тебе здравый смысл, похоже, дал сбой.

— Кстати, о здравом смысле, — сказала Мэдж. — Я как раз подумала об одном эпизоде в истории семейства Квинт, который, вероятно, лучше забыть. Разумеется, я имею в виду странное поведение миссис Арабеллы Квинт, жены кузена твоего отца, Эндрю Квинта…

— Пожалуйста, замолчите, вы оба!

Луиза Бентон, перегнувшись через перила, указывала на манекен на сцене:

— Кто это?

— Она не живая, — успокоил ее Кери. — Это Коринна, ранее именуемая Фатимой. Манекен, некогда игравший в вист.

— Это и напомнило мне об Арабелле Квинт, — снова заговорила Мэдж. — Ее успехи в висте на приходских собраниях после того, как муж обучил ее секретам при тасовании колоды и двойном снятии…

— Неужели это та фигура, которую я видела здесь в детстве?! — воскликнула Луиза. — Ее показывали сидящей на стеклянном цилиндре, дабы зрители убедились, что к ней не присоединены никакие провода под сценой…

— Она самая, — улыбнулась Мэдж.

Луиза была поражена. Склонившись над перилами, она разглядывала фигуру внизу.

— Думаю, я говорила вам, что самые счастливые мои воспоминания детства связаны с визитами сюда и в Сент-Томас-Холл. Я помню Фатиму, она казалась мне сверхъестественной. До сих пор не понимаю, как она работала! — Луиза повернулась с виноватой улыбкой. — Конечно, с моей стороны нахальство задавать этот вопрос, но в манекене были скрытые провода?

— Нет, — ответила Мэдж.

— И никто не прятался внутри?

— Никто.

— Я понимаю, что сейчас не время об этом говорить, но это кажется невозможным. Фигура сидит на сцене. Рядом никого нет. К ней не подведены ни провода, ни веревки. Внутри отсутствует часовой механизм. Тем не менее, она двигается и играет в карты, как живой человек! Полагаю, не стоит спрашивать у вас, как она действовала?

— Нет, — с улыбкой отозвалась Мэдж. — Боюсь, это профессиональная тайна.

— Чепуха, — заявил Кери. — Я расскажу вам, как она работала! — При виде возмущенного выражения лица Мэдж он сердито добавил: — Да, знаю! Я предатель! Скажи это!

— Ты предатель! И я это говорю!

— Но чего я не могу выносить, — продолжал Кери, — и никогда не мог даже до того, как стал изучать ремесло фокусника, так это хитрые и снисходительные улыбки на лицах представителей нашей профессии, когда их спрашивают о работе. С посторонними еще куда ни шло, но, когда разговор идет среди друзей, это выводит меня из себя. Может быть, я не вкладываю в работу душу. Может быть, я позорю свою профессию. Я уже признался. Но твоя улыбка меня достала. Я не могу изображать таинственного йога не только на публике, но и в частной жизни. Вот почему я собираюсь подсказать Луизе…

Он внезапно умолк.

Весь театр «Исида» начал вибрировать, как тетива.

И снова послышался отдаленный гул, словно вызванный дрожью земли. Решетка под ногами закачалась. Где-то разбилась электрическая лампочка.

— Возможно, вы не знаете, — с напускным спокойствием заговорила Луиза, — но начиная со второй половины дня бомбят Ист-Энд — в районе доков.

— Но ведь почти ничего не слышно! — запротестовала Мэдж.

— Подождите, пока они подлетят ближе.

Они замолчали и прислушались, как многие лондонцы в тот же момент.

Переложив фотографию все еще неизвестного мужчины в левую руку и сунув ее под мышку, Луиза с тем же небрежным видом посмотрела на наручные часы:

— Я должна возвращаться домой. У меня назначена встреча, о которой я совсем забыла. — Внезапно она подняла взгляд. — Ну разве это не глупо? Никто не знает, какой кошмар надвигается на нас, а все, о чем я могу думать, это как работал манекен.

— Секрет манекена можно объяснить в двух словах, — сказал Кери. — Сжатый воздух.

Луиза ошеломленно уставилась на него.

— Сжатый воздух? — переспросила она.

— Фигура, если помните… — Кери кивнул в сторону сцены, — стояла на полом стеклянном цилиндре, демонстрирующем отсутствие проводов.

— Да.

— Цилиндр действительно был полым и пустым. Но в этом все и дело. Внутри фигуры находились трубки с присоединенными к ним гирями, контролирующие ее руки, пальцы и голову. Сжатый воздух накачивался из-под сцены через пустой цилиндр с разной степенью силы. При увеличении мощи движение гирь поднимало руку, а при уменьшении — опускало. Так же осуществлялись и другие движения. В действительности это искусный механизм с пультом управления под сценой, регулирующим каждый жест.

— И это все?! — воскликнула Луиза.

— Все. Остерегайтесь приспособлений, которые внешне затрудняют трюк — на самом деле они его облегчают. Первый принцип фокусов, если подумать об этом…

Кери внезапно умолк, устремив перед собой невидящий взгляд. Ибо на него снизошло понимание.

— Господи! — пробормотал он, ударив правым кулаком по левой ладони.

— Слушайте! — вскрикнула Луиза.

Несмотря на недавние слова, теперь ее, похоже, не занимал принцип действия манекена. Глядя на потолок, она прислушивалась к гудению тяжелых бомбардировщиков. Оно было куда громче жужжания одинокого самолета, которое они слышали вчера вечером, и словно сотрясало все небо.

Гудение испугало Мэдж, но и поведало ей кое-что.

— Кери! — воскликнула она, тыча в него пальцем, как будто к ней неожиданно вернулась намять.

Потом оба заговорили одновременно.

— Обгорелая спичка! — сказала Мэдж.

— Кладовая в холле! — сказал Кери.

— О чем вы говорите? — почти закричала Луиза.

— Думаю, Луиза, — отозвался Кери, — мы оба знаем, как умер ваш отец и как был проделан трюк.

Шагнув назад, Луиза положила руку на перила балкона. Ее грудь медленно вздымалась и опускалась. Хотя это была иллюзия, вызванная нервным напряжением, но казалось, будто гудение бомбардировщиков заставляет дрожать и балкон, и софиты, и колосники. Даже призраки Квинта и Пэллизера застыли в ожидании.

— И что теперь? — с трудом вымолвила Луиза. Ее губы тоже дрожали.

— Теперь надо постараться найти такси, — ответил Кери. — Мы поедем к вам домой. Но нам нужно поторапливаться!

Глава 18

Пожары в Ист-Энде были настолько сильными, что розовое зарево на небе виднелось даже отсюда, на расстоянии нескольких миль. Территория зоопарка казалась черной и наглухо запечатанной, когда такси остановилось у ворот.

— Вход воспрещен! — рявкнул чей-то голос, когда Мэдж, Луиза и Кери шли от машины через тротуар. Они с трудом разглядели широкую фигуру Энгаса Мак-Тэвиша с рукавом пожарного шланга на плече.

— Чепуха, Энгас, — спокойно отозвалась Луиза. — Вы не можете запретить мне возвращаться в собственный дом, не так ли?

— Они бомбят Ист-Энд! — возбужденно сообщил Мак-Тэвиш.

— Мы уже знаем, Энгас.

— И летают надо всем городом. Один ублюдок, — Мак-Тэвиш указал на небо, — крутится прямо у меня над головой и не дает даже двух минут покоя! На вашем месте, мисс Луиза, я бы по ночам держался отсюда подальше. Но я не могу вас не впустить. А если ваши друзья хотят присоединиться к сборищу в террариуме…

— К какому сборищу? — прервала его Луиза.

Старший смотритель сердито объяснил, что сэр Генри Мерривейл, старший инспектор Мастерс и доктор Риверс отправились туда, «крича, споря и не выказывая ни капли уважения ни к Богу, ни к людям».

— Что-то готовится, — заметил Кери. — Они собираются этим вечером прищучить убийцу, или я не знаю Г.М. Пошли!

— Но я не могу идти туда! — возразила Луиза. — У меня дома назначена встреча, на которую я уже опоздала! Кроме того…

— Пойдемте с нами! — взмолилась Мэдж. — Вы покажете дорогу!

У Мэдж был маленький электрический фонарик, который она протянула Луизе. Турникет щелкнул, и они шагнули в темноту, оставив за спиной ворчание Мак-Тэвиша.

Вдалеке раздался хриплый крик попугая, переполошивший всех пернатых. Зоопарк стал похожим на взбудораженные джунгли, что вполне гармонировало с гудением в небе и общей атмосферой неопределенности.

— Кроме того, — сказала Луиза, когда фонарик осветил широкую аллею, — какой в этом смысл, если вы оба держитесь так же таинственно, как сэр Генри и мистер Мастерс? Вы говорите, что поняли, как произошло убийство, даже если не знаете, кто его совершил. Почему бы вам не…

— Эй! — окликнул голос. — Осторожнее с фонарем!

Мэдж вздрогнула.

Вокруг них слышались шаги смотрителей, патрулирующих бетонные дорожки. Но этот голос не принадлежал смотрителю.

Когда они шли по широкой аллее, на чьей посыпанной поверхности шаги были беззвучными, что-то зашевелилось у мраморного пьедестала статуи принца-консорта. В темноте мерцал красноватый огонек сигары. Кто-то, сидящий на выступе у подножия пьедестала, встал и направился к ним.

— Господи, малышка, это ты? — раздался удивленный возглас.

Перед ними, распространяя слабый аромат виски, стоял Хорас Бентон, человек с железным алиби.

Кери почувствовал, как Мэдж взяла его под руку.

— Только что я впервые услышал, как падает бомба, — продолжал Хорас. — Скверный звук. От него все внутренности переворачиваются. А тебе, голубушка, тут нечего делать. Куда ты идешь?

— Мы идем в террариум, Хорас.

— В террариум? Зачем?

— Не знаю! — сердито отозвалась Луиза. — Хочешь пойти с нами?

Мэдж стиснула руку Кери.

Внезапный грозный рев напомнил им, что они находятся недалеко от львятника и, следовательно, от места назначения. Кери казалось, будто он видит огромных кошек, беспокойно бродящих по клеткам, опустив головы и поблескивая зелеными глазами…

Но если он чего-то опасался, так это террариума. И у него были на то основания.

Двойные двери террариума под навесом узкого крыльца были закрыты, но не заперты. Когда Луиза толкнула одну из них, та открылась, лязгнув засовом. Но это не привлекло внимания находящихся внутри троих мужчин.

Все контейнеры были освещены, как и стеклянный пол, под которым виднелись неподвижные крокодилы.

С правой стороны стояли сэр Генри Мерривейл и старший инспектор Мастерс, настолько поглощенные горячим спором, что даже не заметили вновь прибывших.

— Повторяю, сэр, — гремел старший инспектор, — я не могу этого позволить!

— Почему, сынок?

— Потому что я офицер полиции!

— Конечно. И ваша профессия — ловить преступников, не так ли?

— Так. Но делать это по правилам, иначе моей карьере крышка! Неужели вы хотите, чтобы меня вышвырнули после тридцати лет службы?

— Вас не вышвырнут, сынок. Я об этом позабочусь.

Мастерс достал носовой платок и вытер лоб.

Позади них Кери увидел доктора Джека Риверса. Щеголеватый доктор задумчиво теребил нижнюю губу, с интересом наблюдая за двумя спорщиками, которые, казалось, позабыли о его присутствии.

— Я не могу этого сделать, сэр! — упорствовал Мастерс. — Даже если вы правы насчет стеклянного пола… — он топнул по нему ногой, — это слишком рискованно!

— Рисковать буду я, верно? — отозвался Г.М. — И, честно говоря, я боюсь.

— Тогда зачем делать это?

— Потому что этот убийца — подлый тип. Подлый умом, подлый душой и подлый во всех прочих отношениях. Я собираюсь обмануть того, кто живет обманом. И поверьте мне, Мастерс, я собираюсь сделать это единственно возможным способом.

— Да, сэр, но…

— Если вы не хотите в этом участвовать, сынок, то так и скажите. Уберите отсюда ваше официальное присутствие, уведите копов и просто доверьтесь старику.

Мастерс тяжко вздохнул:

— Ну, сэр, мы вместе прошли долгий путь. И вы отлично знаете, что я не брошу вас из-за того, что вы задумали очередную безумную выходку. Тем не менее…

Он повернулся и увидел вновь пришедших:

— Боже Всемогущий! Разве я не велел вам идти домой и оставаться там?

— Простите, мистер Мастерс, но нам причлось прийти сюда, — пояснила Луиза Бентон. — Что здесь должно произойти?

Теперь они не слышали гудения самолетов. Но издалека донесся слабый свист падающей бомбы.

Никто не стал это комментировать. Бомба упала из ниоткуда и была поглощена Лондоном всего лишь с отдаленным гулом. Но террариум содрогнулся, контейнеры задребезжали, и даже стеклянный пол издал зловещий треск (возможно, воображаемый). Именно тогда Кери Квинт заметил, что большинство контейнеров пустуют.

Очевидно, ядовитых змей удалили, готовясь к уничтожению. Кери увидел у стены ряд больших деревянных ящиков с дырочками для воздуха и два-три мешка, которые слегка шевельнулись при взрыве бомбы. Но для более тщательного обследования времени не было.

— Джек! — с упреком обратилась Луиза к доктору Риверсу. — Я никак не ожидала застать тебя здесь!

Доктор Риверс улыбнулся, теребя галстук:

— Дело в том, дорогая…

— Уходя из ресторана, ты сказал, что должен ехать в больницу Барта!

— Дело в том, дорогая, что они вызвали меня. Им была нужна… ну, кое-какая информация.

— О чем? — допытывалась Луиза.

Хорас Бентон так сосредоточенно попыхивал сигарой, что по залу плыли облака дыма. А старший инспектор Мастерс был не в том настроении, чтобы отвечать на вопросы или позволять это делать кому-то еще.

— Хочу напомнить вам, леди и джентльмены, — заговорил он с напыщенностью, выглядевшей при сложившихся обстоятельствах довольно зловеще, — что это официальное дело. Будьте любезны отправиться по домам.

— Пусть остаются, Мастерс, — вмешался Г.М.

— Вы окончательно свихнулись, сэр Генри? — осведомился старший инспектор. — Я ни за что не допущу такой глупости!

— Пусть остаются, — настаивал Г.М. — Мы всегда можем запереть их, когда придет время.

Кери Квинт ощутил неприятное волнение, никак не связанное с началом бомбардировок.

— То есть как это «запереть»? — резко спросил он.

— В некотором роде, — вмешалась Луиза Бентон, — мы здесь тоже по официальному делу. Кери и Мэдж думают, что они открыли, каким образом был убит мой отец.

Наступило молчание.

Хорас Бентон выпустил очередное облако сигарного дыма.

— Хо-хо! — внезапно усмехнулся Г.М., сдвинув очки на нос и глядя поверх них на Мэдж. — Значит, вы тоже сидели и думали, девочка моя? И память к вам все-таки вернулась?

— Да! — ответила Мэдж. — Кое-что заставило ее вернуться. Когда я смотрела на эту обгорелую спичку на полу, она напомнила мне…

— Одну минуту! — прервал ее Г.М. Упершись кулаками в бока, он взглянул на Луизу Бентон. — Не то чтобы мой вопрос был очень важен. Но почему вы прижимаете к сердцу эту странную фотографию? Она вызывает какие-то сентиментальные ассоциации?

Казалось, Луиза впервые вспомнила, что все еще держит рамку с фотографией. Она уставилась на нее, вертя ее в руках вместе с фонарем, и при этом выглядела так беспомощно, что Кери вмешался.

— Фотография висела на стене в моей квартире, — объяснил он. — Не знаю, кто на ней изображен, но фото свидетельствует о связи между зоопарком и бизнесом фокусников. Я готов поклясться, что сегодня где-то видел это или очень похожее лицо!

Взяв фотографию у Луизы, Кери протянул ее Г.М. Взглянув на нее, сэр Генри и Мастерс обменялись загадочным взглядом.

— Так-так, — пробормотал старый маэстро.

— Да, — кивнул Мастерс. — Конечно, здесь он выглядит моложе.

— Естественно. Это его первая работа — так сказать, старт в жизни.

— Ну? — осведомился Кери, которого эти непонятные слова только разозлили. — Каков ответ? Я действительно видел где-то это лицо?

Г.М. потер подбородок.

— Все не так просто, сынок, — виновато отозвался он. — В каком-то смысле видели, а в каком-то — нет. Вы видели его, но не совсем так, как думаете… Понимаю, что это звучит нелепо! — Г.М. поднял руку, чтобы предотвратить протесты Кери. — Но обстоятельства кажутся простыми, только когда знаешь всю правду.

— И в чем же состоит вся правда?

— Мы к этому подходим.

Кери указал на фотографию:

— Это изображение убийцы?

— Нет, — ответил Г.М.

— Тогда кого-то похожего на убийцу?

— Нет, — снова сказал Г.М., и теория, которую Кери начал строить, с треском развалилась.

В этот момент Майк Парсонс — все еще с вызывающим видом, хотя более сдержанный — вошел в зал, но не через главный вход, а через дверь позади, которая выходила в коридор за контейнерами, ведущий к маленькому офису. Он тут же направился к Г.М.

— Комната готова, сэр, — доложил Майк. Что-то в его голосе заставило слушателей поежиться, как будто он говорил о камере пыток.

— Какая комната? — быстро спросила Мэдж.

— Офис в коридоре сзади. — Г.М. ткнул пальцем через плечо. — Он затемнен и вполне удобен. Этим вечером телефон нас не побеспокоит. Пошли! Нам предстоит небольшой разговор.

— Прошу прощения! — вмешался Хорас Бентон. Поскольку он заговорил впервые, все повернулись и посмотрели на него. — Я ведь вам не нужен, верно?

Г.М. задумчиво разглядывал его.

— Как и у многих людей, у меня клаустрофобия, — хриплым голосом объяснил Хорас. Облачка дыма вылетали из его сигары как трассирующие пули, пока он не вынул ее изо рта. — Я предпочитаю находиться во время авианалета на воздухе. Поэтому, если я вам не нужен…

— Нет, сынок, — мягко произнес Г.М. — Можете идти, если хотите. Насколько я понимаю, вас не интересует, как умер ваш брат?

— Бедный старина Нед покончил с собой.

— Вы все еще придерживаетесь этой версии?

— А вы можете доказать другое?

— Да. — Г.М. переменил тему. — Но я хочу, чтобы с нами остался доктор и вы, девочка моя. — Он посмотрел на Луизу, которая улыбнулась дрожащими губами. Затем обратил взгляд на молодую пару: — Полагаю, два профессиональных фокусника могут по достоинству оценить наши хлопоты.

— По-вашему, это разумно, сэр? — проворчал Мастерс.

— Вероятно, нет, — ответил Г.М. — Тем не менее пошли.

Хорас Бентон сделал шаг вперед, словно собираясь к ним присоединиться, но передумал. Один из зловещих брезентовых мешков на полу резко дернулся, и Хорас отпрянул.

Кери ощущал страх, охвативший Мэдж, когда она шагнула через дверь в полутемный коридор. Это было место приключения с коброй, и, учитывая бомбардировщики, гудящие над головой, и находившегося рядом убийцу, оно могло стать местом еще худших приключений.

Мастерс шел первым рядом с Майком. За ними следовали Мэдж и Кери. Далее шли Луиза и Риверс — доктор держал девушку за руку, что-то нашептывая ей на ухо. Г.М. замыкал процессию.

Коридор освещали пыльные лампочки. Окно, под которым находилась кобра, и теперь было затемнено. От происшедшего здесь недавно не осталось никаких следов, кроме нескольких пятен на полу, однако Мэдж старалась не смотреть в эту сторону. Призрак кобры — злонамеренный, как и призраки в театре «Исида», — извивался и покачивался неподалеку.

Офис с зарешеченными окнами также был затемнен. Над столом горела лампа под зеленым абажуром. Г.М. указал на деревянные стулья у письменного стола и повернулся к старшему инспектору.

— Заприте дверь, Мастерс, — произнес он совсем другим тоном.

Глава 19

Старший инспектор повернул ключ в замке. Доктор Риверс нахмурился.

— Что вы собираетесь нам показать? — спросил он.

— Я собираюсь показать вам, — ответил Г.М., — как справиться с проблемой запертой комнаты. Садитесь.

Протиснувшись за стол, он опустился на стул, потом закинул ноги на крышку стола, наклонил стул назад, сложил на животе руки и сердито заморгал, глядя на лампу под зеленым абажуром.

— Не то чтобы я мог особенно этим гордиться. Я оказался ужасно туп. — Г.М. печально покачал головой. — Если бы я раньше осознал значение сгоревшего обеда, то мог бы спасти жизнь Неда Бентона.

— Значение сгоревшего обеда? — эхом отозвалась Луиза.

Г.М. закрыл глаза и некоторое время сидел молча, как будто заснул.

— Я хочу, чтобы вы все вспомнили странные события вчерашнего вечера, — снова заговорил он. — Вы, — Г.М. указал на Луизу, Риверса и Майка Парсонса, — наслышаны о них ad nauseam.[9] А вы двое, — он указал на Мэдж и Кери, — видели, как они разворачивались.

Мы втроем прибыли в зоопарк около половины девятого, направились к директорскому дому, позвонили в дверь, но не получили ответа. Дом казался пустым. Первый странный факт состоит в том, что кто-то перед нашим приходом пошел в кухню и включил газ под стоящим на плите обедом, спалив его дотла и создав в доме дымовую завесу. Почему?

— Ну? — спросил Риверс. — Почему?

Г.М. бросил на него сердитый взгляд.

— Следующий факт был еще более странным, — продолжал он. — Обнаружив сгоревший обед, мы втроем направились в гостиную, сели и стали размышлять, как нам поступить. Пока мы находились в гостиной и перед тем, как Майк прошел мимо с криком «Свет!», кто-то запер нас в ней.

Г.М. сделал паузу, многозначительно подняв брови.

— Каков был смысл этого кусочка грязной работы? Что это доказывало?

— По-моему, — рискнул доктор Риверс, — это доказывало, что убийца все еще находился в доме.

Г.М. болезненно поморщился:

— Разумеется, сынок. Это очевидно, как наличие кукурузной муки в сосиске. Но это не самый интересный момент во всем деле. Что же еще это означало?

Чтобы расшевелить немного ваши мозги, позвольте обрисовать нашу проблему. Убийца пришел повидать Неда Бентона один, вероятно, около четверти девятого. Он вовлек Неда в разговор и оглушил его, ударив по голове каким-то тяжелым предметом, потом уложил его голову на решетку, чтобы ушиб выглядел случайным, и включил газ.

Сделав это, убийца должен был выбраться из комнаты, оставив ее запечатанной. Выйти оттуда можно было только через дверь или окна. Значит, убийца проделал какой-то трюк, создав эффект запечатанной комнаты.

Вопрос в том, проделал он его с дверью или с окнами. Есть ли у нас какие-нибудь указания? Безусловно! Неужели вы не видите, дети мои, что убийца каким-то образом вышел через дверь?

Луиза собиралась заговорить, но сдержалась.

— Запирая нас в гостиной ключом от одной из других дверей холла, подходящим ко всем дверям, — продолжал Г.М., — убийца шел на страшный риск! Риск погубить весь его план, так как это демонстрировало неправдоподобность так называемого самоубийства. Кроме того, он рисковал быть замеченным.

Почему же он так поступил? Потому что иного выхода не было! Если бы убийца выскользнул в темноту через одно из окон, этого бы не требовалось. Но вокруг дома могли быть люди.

Пока мы оставались в гостиной, убийца находился в холле, каким-то образом запечатывая дверь кабинета снаружи. Он не мог не понимать, что, если не запрет дверь, кто-то из нас может выйти в холл и застать его за работой.

Г.М. сделал очередную паузу.

В маленьком офисе было душно. Луиза Бентон неподвижно сидела на одном из стульев. Доктор Риверс стоял позади, положив руку ей на плечо.

— Но как он запечатал дверь?! — воскликнула Луиза.

Г.М. проигнорировал вопрос.

— Теперь вы должны понять подлинное значение сгоревшего обеда, — заговорил он. — Повторяю: в четверть девятого убийца оглушает Неда Бентона и готовится включить газ. Убить человека, заставив его надышаться газом, — далеко не секундное дело. Смерть может наступить через двадцать, тридцать и даже сорок минут в зависимости от состояния организма жертвы.

Но прежде чем запечатать кабинет, убийца должен убедиться, что Нед мертв. Он считает, что это не составит труда. Люди, которые должны были находиться в доме, удалены от него с помощью ложных телефонных сообщений, и дом пуст. Остается лишь небольшое затруднение с так называемым самоубийством.

Дело в том, что убийца может находиться в заполняемом газом кабинете с Недом только очень короткие промежутки времени. Ему приходится время от времени выглядывать оттуда наружу. И каждый раз, когда еще не запечатанная дверь открывается, небольшое количество газа просачивается в холл.

Это беспокоит убийцу. Если кто-то случайно зайдет в дом, прежде чем Нед умрет, запах газа все выдаст. Можно принять лишь одну меру предосторожности…

— Убийца, — возбужденно воскликнула Мэдж, стоя у стола, — на полную мощность включил огонь под стоящим на плите обедом! Сгоревший обед должен был скрыть любые признаки присутствия газа. Ведь когда мы вошли в дом, его почти заволокло дымом!

— В яблочко! — кивнул Г.М.

Он многозначительно взглянул на Мастерса, потом повернулся к остальным.

— Произошло то, на что был один шанс из тысячи. В половине девятого мы трое подошли к дому и начали стучать в дверь, а потом вошли, так как парадная дверь не была заперта.

Убийца, потеющий от страха, находился рядом с нами. Мест для укрытия было более чем достаточно — в том числе кладовая в холле. Но Нед Бентон еще не умер, а кабинет не был ни заперт, ни запечатан. Запах газа продолжал просачиваться, несмотря на сгоревший обед. Если бы мы поняли, в чем дело, — ворвались бы в кабинет и оживили жертву…

Луиза закрыла лицо руками.

Г.М. виновато кашлянул.

— Но план убийцы мог пойти прахом и до этого, а жизнь Неда спасена, если бы…

— Если бы что? — осведомился доктор Риверс.

Г.М. указал пальцем на Майка Парсонса:

— Если бы этот парень сообщил о том, что видел, тогда, когда он это увидел.

Майк начал протестовать козлиным блеянием, но Мастерс велел ему умолкнуть.

— Он был на противопожарном дежурстве, — продолжал Г.М., — начиная с восьми двадцати, когда началась воздушная тревога. Это показалось ему удобной возможностью ускользнуть в паб и выпить пару кружек пива. По пути туда он проходил мимо директорского дома, увидел свет в кабинете, подошел ближе и заглянул через…

— Бог мне судья! — завопил Майк, но его снова остановили.

— Майк увидел руку человека, лежащего на полу, прежде чем убийца переместил Неда на решетку. Ему следовало войти и узнать, в чем дело, или, по крайней мере, доложить о свете. Но он не сделал ни того ни другого. Ему на всех было наплевать!

Возвращаясь из паба, Майк снова проходил мимо дома и услышал голоса из гостиной. К тому времени мы втроем уже прибыли и находились там, размышляя, что делать. Майк решил компенсировать свое пренебрежение долгом криком «Свет, свет!», который разбудил бы кого угодно. Но к тому времени он уже не мог разбудить Неда Бентона — Нед был мертв.

Г.М. спустил ноги со стола на пол и выпрямился.

— А теперь мы подходим к разгадке запечатанной комнаты, которую, как мы увидим, запечатали наипростейшим способом.

К тому времени, когда Майк завопил «Свет!», преступление было завершено. Я хочу, чтобы те, кто тогда не находился в доме, — он посмотрел на Луизу, — четко представили себе все детали. Мы трое находились в гостиной, а убийца в это время запечатывал комнату в холле, хотя мы этого не знали.

Больше всего меня бесит то, что мы слышали, как работает убийца, но не догадывались, что это такое. Прежде чем Майк закричал о свете, мы несколько секунд слышали весьма многозначительный и интересный звук. Луиза Бентон выглядела искренне озадаченной.

— Звук? — переспросила она. — Какой звук?

— Мы слышали или думали, что слышим, — ответил Г.М., — двухмоторный бомбардировщик, гудевший над домом.

Последовала пауза. На лице доктора Риверса, очевидно готового к этому, мелькнула легкая улыбка.

— Я даже не подозревал, что мы могли слышать совсем не то, — продолжал Г.М., — вплоть до того момента, как этот парень, — он снова указал пальцем на Майка, — сделал сегодня доброе дело — вероятно, раз в жизни, — поклявшись, что ни один самолет не пролетал вблизи дома вчера вечером.

Сначала я ему не поверил. Черт побери, ведь мы слышали самолет! Но он казался таким уверенным в своих словах и так старался, чтобы доктор Риверс его поддержал, что в мою голову закралось подозрение.

Мы слышали рев самолета, так как ожидали его услышать! В эти дни такое происходит постоянно. Для наших ушей, загипнотизированных подсознанием, гудящий звук, становившийся то громче, то тише, и с прерывистым стуком, словно издаваемым двумя моторами, не мог быть чем-то иным.

Но предположим, Майк был прав, а мы — нет? Предположим, это не был самолет. Тогда что же мы слышали? Г.М. указал на Мэдж:

— Девушка более чем наполовину догадалась об этом раньше всех нас. Очевидно, девичий ум сильнее сосредоточен на домашнем хозяйстве. Но она не думала, что это важно и связано с делом, поэтому напрочь об этом забыла.

Немного позже тем же вечером, если помните, Хорас Бентон спросил ее о принципах иллюзионизма. Девушка отрицала, что рука быстрее глаза. «Вы заставляете людей думать, будто они видят и слышат одно, хотя в действительности они видят и слышат…» Здесь она умолкла, ища иллюстрацию к своему замечанию, и нашла ее, увидев обгорелую спичку, одиноко лежащую на безукоризненно чистом ковре в безукоризненно чистом доме!

Девушка думала о звуке бомбардировщика, который мы недавно якобы слышали над домом. И в связи с обгорелой спичкой на полу это напомнило ей…

Доктор Риверс шагнул вперед, сжав кулаки и тяжело дыша сквозь расширенные ноздри.

— Слушайте, сэр Генри, — заговорил он. — Я подтвердил слова Майка. Сегодня я дюжину раз повторял вам, что ни один самолет не пролетал над домом вчера вечером после моего прихода туда. А теперь ответьте мне: что, черт возьми, все это означает?! Что напомнил этот звук мисс Пэллизер?

— Пылесос, — ответил Г.М.

Снова наступило молчание. И снова Кери Квинт вспомнил странное гудение за плотно закрытыми дверями.

Он думал о невозможности проследить его источник, о том, как оно внезапно прекратилось вместо того, чтобы истаять постепенно, как произошло бы со звуком от самолета, и вся сцена представала перед его мысленным взором.

— Когда Мэдж и я пришли вчера в ваш дом, — обратился Кери к Луизе, — горничная как раз убирала пылесосом холл, не так ли?

— Да, — признала Луиза. — Но…

— Фактически, — продолжал Кери, — когда мы видели горничную последний раз, она катила пылесос на колесиках в столовую. Я обратил на это внимание, так как он издавал столько шума, что вы велели горничной выключить его. Но тот же пылесос — по крайней мере, выглядевший так же — оказался сегодня утром в кладовой холла. И я, и Мэдж видели его там.

Луиза, поднявшись со стула, переводила недоверчивый взгляд с одного на другую.

— Неужели вы не понимаете, Луиза, — спросила Мэдж Пэллизер, едва не подпрыгивая от возбуждения, — каким образом запечатали комнату?

— Нет!

— Представьте, что вы убийца.

— Прошу вас…

— Вам нужны два кусочка плотной бумаги. Один маленький — для внутренней стороны замочной скважины, а один длинный — для щели под дверью. Чтобы запечатать комнату, наполненную газом изнутри, вам незачем находиться в ней долго. Вы намазываете клеем длинную полоску бумаги и приклеиваете ее верхний край к нижнему краю двери. Потом делаете то же самое с маленьким кусочком для замочной скважины. После этого вы выходите наружу, закрываете дверь, запираете ее одним из ключей от дверей первого этажа, поскольку каждый из них подходит ко всем дверям, и берете пылесос.

Теперь понимаете? Пылесос работает с помощью всасывания сжатым воздухом. Он втягивает в себя все. Щель под дверью гораздо шире лезвия ножа. Вам нужно просунуть в эту горизонтальную щель плоскую насадку на кишку пылесоса и включить его. Втягиваемая пылесосом бумага, смазанная клеем и приклеенная к нижнему краю двери, приклеится изнутри к верхнему краю горизонтального бруса под ней. Дайте клею минуту, чтобы застыть, — и вы получите комнату, выглядящую туго запечатанной находившимся в ней. То же самое относится к замочной скважине. Вот и все! — закончила Мэдж.

Побледневший доктор Риверс произнес краткое ругательство, заставившее Луизу вздрогнуть.

— Это правда, сэр Генри?

— Угу, — ответил Г.М. — Только никто не говорил мне об этом чертовом пылесосе. Мне пришлось самому искать его, так как все указывало на это.

— И вы его нашли?

— Разумеется. В кладовой, рядом с газовым счетчиком. Никакого чуда, верно?

— Ловко проделано, — согласился доктор. — А как насчет запечатанных окон?

— Убийца запечатал их вручную, еще находясь в кабинете. Как только Нед Бентон умер, ему понадобилось менее двух минут, чтобы запечатать дверь. Потом он выскользнул через черный ход, оставив нас запертыми в гостиной и… — Г.М. посмотрел на Мэдж. — Что навело вас на эту мысль, девочка моя?

— Фатима, — ответил за нее Кери.

На сей раз даже старый маэстро выглядел несколько озадаченным.

— Манекен, который принадлежал нескольким поколениям нашей семьи, — объяснила Мэдж, забыв о профессиональной сдержанности. — Он работает с помощью сжатого воздуха, как и пылесос, только наоборот. Мы с Кери одновременно подумали об этом. Я слышала звуки самолетов и вспомнила о том, что забыла. Это сразу навело на мысль о пылесосе. А Кери тогда же думал о сжатом воздухе. Объяснение все время было у нас перед глазами, но мы не видели его!

— Едва ли все объяснение, — заметил доктор Риверс. — Кто убил мистера Бентона, сэр Генри?

— Мы как раз подходим к этому, сынок, — мягко отозвался Г.М.

— Тогда еще один вопрос. — Теперь доктор говорил почти с маниакальным возбуждением. — Каков был мотив убийства?

— Деньги, — кратко ответил Г.М.

В небе продолжали гудеть бомбардировщики, суля много бед и много смертей…

В этот момент зазвонил телефон.

Старший инспектор и Г.М. сразу напряглись. Взгляд Мастерса словно говорил: «Не делайте этого!»

«Что произойдет теперь?» — думал Кери.

Луиза снова опустилась на стул и стиснула лицо ладонями. Бросив последний, отчаянный взгляд на Г.М., чье лицо оставалось неподвижным и непроницаемым, Мастерс подошел к телефону и поднял трубку. Не вступая в беседу со звонившим, он сказал: «Хорошо!» — и положил трубку на рычаг.

Г.М. поднялся.

— Мастерс, доктор Риверс и я выйдем на несколько минут, — объявил он. — Остальные пусть остаются здесь.

— Минуту, сэр! — запротестовал Кери, когда Г.М. положил руку на плечо Риверса. — Это раскрытие карт?

— Не важно, что это, мистер Квинт, — вмешался Мастерс. — Это официальное дело. Думаю, мы поступим так, как предлагает сэр Генри. А чтобы избежать возможных неприятностей, мы просто запрем вас.

Все произошло так быстро, словно Мастерс тоже был фокусником. Луиза не успела задать вопрос Риверсу, а доктор — ответить, прежде чем старший инспектор и Г.М. увели его из офиса.

Отперев дверь и вынув ключ из старомодного замка, Мастерс закрыл ее, когда все трое вышли в коридор, и запер снаружи. Мэдж, Кери, Луиза и подавленный Майк Парсонс слышали, как лязгнул ключ, когда Мастерс вытащил его.

— Что они делают? — осведомилась Луиза.

— Неужели вы не понимаете? — отозвалась Мэдж. — Они ловят убийцу!

Луизе пришлось опереться рукой на спинку стула, чтобы удержаться на ногах.

— Но…

— Я не знаю, кто он! — Мэдж топнула ногой. — Но по-моему, это форменное свинство! Мы практически все разгадали за них — по крайней мере, нашли объяснение одновременно с Г.М., — а они заперли нас тут!.. — Внезапно в ее глазах блеснуло вдохновение. Она круто повернулась. — Кери! У тебя с собой отмычки?

Кери судорожно глотнул. Эта мысль и ему пришла в голову. И все же…

— Нам же велели оставаться здесь!

— Кери Квинт, у тебя с собой отмычки?

— Они у него! — воскликнула Луиза. — Он сам сказал мне об этом час назад в театре.

— Но нам же велели…

Мэдж протянула руку:

— Если ты не хочешь воспользоваться отмычками, дай их мне. Меня чуть не убили, и я хочу видеть конец этой истории!

Кери больше не возражал. Его собственное любопытство горело ярким пламенем. Но замок оказался хитрее, чем выглядел. Шли минуты, а дверь оставалась запертой.

В воцарившемся молчании угрожающе гудели самолеты. Мэдж почти плясала от нетерпения. Наконец, с резким щелчком, дверь поддалась. Кери быстро и бесшумно открыл ее, и они увидели пустой коридор, освещенный электрическими лампочками.

Нигде не было никаких признаков Г.М., Мастерса или доктора Риверса. Но они услышали голос и застыли как вкопанные.

Это был низкий, медлительный, ворчливый голос. Казалось, он доносился ниоткуда, отзываясь эхом. Но несколько слов было произнесено, и они узнали голос сэра Генри Мерривейла:

— О да. Вы убийца. Преступление больше никем совершено быть не могло.

Луиза Бентон нервно озиралась.

Мэдж молча указала на источник голоса. Дверца одного из пустых стеклянных контейнеров на другой стороне коридора была приоткрыта.

Кери помнил, что за ней был всего лишь контейнер с разбитым стеклом, где ранее обитала тропическая американская ящерица. Со стороны зала террариума его теперь прикрывала только пеньковая занавеска. Г.М. был в зале, разговаривая с убийцей, и его голос проникал в коридор через пустой контейнер и приоткрытую дверцу.

— Ш-ш! — прошипела Мэдж.

Без колебаний она распахнула дверцу настежь и нырнула в контейнер. Беззвучно ругаясь, Кери последовал за ней. Так как свет в контейнере со вчерашнего дня был погашен, они очутились в полутьме.

Присев рядом с Мэдж среди фальшивых камней, Кери слегка отодвинул пеньковую занавеску. Делая это, он слышал за своим плечом дыхание Луизы Бентон.

Их глазам предстал ярко освещенный зал с зеленоватым стеклянным полом и пустыми контейнерами, пересекаемый черными тенями, словно плывущими в морских глубинах и слегка вибрирующими от гула бомбардировщиков.

Сэр Генри Мерривейл стоял спиной к занавеске, упершись кулаками в бока.

Некто стоял лицом к нему, ближе к центру зала. Они не могли разглядеть этого человека, так как его заслоняла широкая спина Г.М.

— На вашем месте, — снова заговорил он, — я бы не пытался выбраться отсюда. Дверь заперта и…

Внезапно стоявший напротив метнулся в сторону, как кошка.

Когда его лицо появилось из-за спины Г.М… Кери покачнулся, а Мэдж прижала ладони ко рту, чтобы сдержать крик.

Ибо лицо убийцы было лицом Агнес Ноубл.

Глава 20

Преодолев минутный срыв, миссис Ноубл больше не проявляла никаких признаков беспокойства. Она выпрямилась и расправила плечи. На ней был тот же щегольский костюм из зеленого твида, что и вчера вечером.

Ее карие глаза были устремлены на Г.М., а выражение лица давало понять, что все это — шутка, отдающая дурным вкусом, с которой следует покончить как можноскорее.

— Могу я спросить, сэр Генри, что это значит?

— Вы убили Неда Бентона, — повторил Г.М.

Миссис Ноубл проигнорировала это замечание.

— Должна попросить вас, — резко сказала она, — открыть дверь и выпустить меня отсюда. У меня назначена встреча в доме директора с мисс Луизой Бентон…

— Встреча отменена, — прервал Г.М.

— …но ваши друзья из полиции ввели меня в заблуждение, направив сюда.

— Вы убили Неда Бентона, — в третий раз сказал Г.М.

— Конечно, вы готовы это доказать? В противном случае вы рискуете быть судимым за клевету.

— Я не собираюсь ничего доказывать, — ответил Г.М. — Вы сами во всем признаетесь.

Миссис Ноубл засмеялась. Это был неприятный смех. Г.М. сделал два шага вперед.

— Понимаете, мэм, — продолжал он тем же лишенным эмоций тоном, — уже вчера вечером было очевидно, что только вы могли это сделать.

— Могу я попросить вас, сэр Генри, открыть входную дверь и выпустить меня?

Г.М. сделал еще один шаг вперед.

— Вчера во второй половине дня, — снова заговорил он, — Нед Бентон получил потрясающие известия. Его великая мечта становилась явью. Несмотря на все препоны, министерство транспорта дало ему разрешение доставить кораблем партию животных.

Неда Бентона буквально распирало от новостей. Прежде всего, он хотел связаться с вами. Вы были агентом, вы договорились о сделке, вы знали, где груз, вы должны были обеспечить транспортировку. Согласно тому, что мне сообщили, Нед первым делом справился у дочери, приглашены ли вы к обеду вчера вечером. Однако, когда мы спросили вас, вы отрицали, что он вообще пытался с вами связаться. Это выглядело весьма сомнительным. Но вас выдало другое.

Миссис Ноубл казалась скучающей. Но ее злые и мстительные карие глаза не отрывались от лица сэра Генри.

— Вчера вечером, — продолжал Г.М., — кто-то произвел серию любопытных телефонных звонков, в результате которых в доме остался только Нед. Сцену расчистили для убийства.

Но в планы убийцы вкралась помеха. Трое гостей — Мэдж Пэллизер, Кери Квинт и я — оказались не охвачены обманными телефонными звонками и пришли в дом Неда Бентона.

То, что убийца хотел нашего присутствия или вообще об этом не заботился, отпадает категорически. Убийце нужно было, чтобы в доме оставалась только жертва. Единственным объяснением того, что нас не ввели в заблуждение, было то, что убийца не знал о нас — не знал, что во второй половине дня были приглашены еще трое гостей. А из всех замешанных в деле, кроме самого Неда Бентона, об этом не знали только вы.

Миссис Ноубл безмятежно улыбалась, но мышцы ее челюстей напряглись.

— Луиза Бентон знала об этом, поскольку сама нас пригласила, — продолжал Г.М., загибая пальцы. — Хорас Бентон тоже знал, так как присутствовал, когда меня пригласили, и слышал о двух фокусниках. Риверс знал об этом, потому что тоже присутствовал тогда в комнате. Но Нед и вы не знали. Вы были поражены, когда об этом услышали.

Тем не менее я не мог понять ни каким мотивом вы руководствовались, ни как вы проделали трюк.

Но сегодня утром доктор Риверс рассказал маленькую историю, услышанную от Хораса Бентона. По словам Хораса, капитан Ноубл — ваш достойный супруг — последние восемнадцать месяцев пьянствовал в Сохо. Восемнадцать месяцев! Если это правда, он не мог находиться в Африке, собирая животных и рептилий, в прошлом году. И знаменитой коллекции, за которую Нед Бентон уже уплатил вам пять тысяч фунтов, не существует в природе.

Г.М. сделал паузу.

Миссис Ноубл презрительно улыбнулась. В темном контейнере за пеньковой занавеской Мэдж и Кери посмотрели друг на друга.

— С вашей стороны это был проницательный деловой ход, — не без восхищения заметил Г.М. — Почти год назад Г.М. предложил вам эти деньги за коллекцию животных. Вы знали, что ваш муж пьет и не сможет выполнить заказ. Но пять тысяч фунтов выглядели слишком заманчиво. И вы, будучи опытным игроком, увидели возможность получить деньги даром.

Выигрыш казался несомненным. Война уже началась, и тысяча шансов против одного были за то, что Нед не добьется судового места для груза. Вам нужно было лишь гарантировать сбор коллекции. Вы и не думали этим заниматься, но Нед не знал об этом. Вы поддерживали его в возбужденном состоянии, а когда он начал проявлять нетерпение, заявили, что коллекция собрана. Откуда он мог знать, что это не так?

Но чудом ваша игра сорвалась. Нед добился разрешения на перевозку и очень скоро должен был узнать правду. Тогда вы решили убить его.

Агнес Ноубл потерла ладони.

— Вы полагаете, сэр Генри, — усмехнулась она, — что я сделала эти таинственные телефонные звонки?

— О нет, — сказал Г.М. — В этом вам помог муж.

Глаза женщины забегали.

— Мы не собираемся обвинять его в соучастии, — продолжал Г.М. — Как выяснил Мастерс, расследуя сообщение, что капитан Ноубл пьянствует в Сохо…

— Значит, вы его расследовали?

— Конечно. И узнали, что капитан Ноубл был настолько пьян, что едва сознавал происходящее. Он только выполнял ваши указания за деньги, на которые мог продолжать напиваться.

Ваш муж, мэм, окончил Сэндхерст,[10] но сменил военную профессию на театральную. Он был одним из ассистентов в «Тайнах Квинта» в Сент-Томас-Холле. Кери Квинт сегодня обнаружил там его фотографию. Думаю, именно капитан Ноубл придумал ловкий способ «запечатывания комнаты», покуда Квинт ломал себе голову над той же проблемой.

Вы не блещете оригинальностью, девочка моя. Сомневаюсь, что вы могли придумать такое сами. Добрый капитан выболтал вам это, о чем, вероятно, уже не помнит.

Но вы это запомнили, миссис Ноубл! Потому что это давало вам возможность избавиться от Неда Бентона, представив его смерть как самоубийство.

Вчера во второй половине дня Нед позвонил вам и сообщил, что получил судовое место для груза. Вы сразу поняли, что нужно действовать быстро. «Приходите вечером к обеду, — предложил Нед, — и мы обсудим это. Гости нам не помешают».

Но званый обед вас не устраивал. «Я вынуждена отказаться от вашего приглашения, мистер Бентон, — Г.М. пародировал голос женщины гротескно и в то же время весьма похоже, — поскольку я не нравлюсь вашей дочери и чувствовала бы себя неловко. Чтобы я пришла, вам придется отменить другие приглашения».

Вам удалось добиться от нерешительного старика того, что вы хотели. Хорас и доктор Риверс действительно слышали по телефону голос Неда, отменяющий обед, — вот почему они были так в этом уверены. Но Нед отказался передавать ложные сообщения дочери и горничной, чтобы выставить их из дома. Поэтому вы поручили вашему мужу сообщить по телефону выдумку насчет автомобильной катастрофы сначала Луизе, а потом и горничной.

Нед — если вы помните Луизино описание его поведения — должно быть, понял, в чем дело, но молчал из страха оскорбить вас. Единственное, о чем не знали он и вы, — это о трех дополнительных гостях, которым предстояло стать для него сюрпризом. Вот почему мы трое появились в разгар осуществления вашего плана.

Агнес Ноубл приподняла брови:

— Моего плана?

— С пылесосом.

— Докажите это! — Миссис Ноубл рассмеялась ему в лицо.

Вместо смеха получилось фырканье ртом и носом. Но губы кривились в скептической улыбке. Казалось, она говорила: «Вы пытаетесь блефовать, но со мной это не сработает». Самоуверенность этой женщины была настолько чудовищной, что Кери Квинту хотелось ударить ее чем-нибудь тяжелым.

— Впоследствии, когда Нед был уже мертв, — сказал Г.М., — я невольно стал восхищаться вами.

— В самом деле, сэр Генри?

— Угу. Вам пришлось запереть нас в гостиной, пока вы орудовали пылесосом…

— Как интересно!

— Но вы должны были выяснить у нас, заметили ли мы что-нибудь подозрительное в этом «самоубийстве». И вы это сделали! Вы вернулись к дому, позвонили в дверь, изобразили удивление, услышав о смерти Неда, и потом спросили меня напрямик, удовлетворен ли я версией самоубийства. Превосходная тактика, мэм! Я ответил, что вполне удовлетворен…

— Еще бы, — усмехнулась миссис Ноубл.

— Что вы имеете в виду, мэм?

— С первого взгляда было видно, что вы испытываете трогательную привязанность к мисс Бентон. Конечно, вы боялись, что она убила своего отца — тем более что он приходился ей не отцом, а отчимом. Поэтому вы пытались — весьма неуклюже! — прикрыть ее, поддержав теорию самоубийства.

Это был меткий удар, заставивший затылок Г.М. побагроветь.

— Я, безусловно, найду что сказать по этому поводу, — продолжала миссис Ноубл, — когда подам иск о клевете. Вы собирались воспрепятствовать правосудию и решили назвать эту смерть убийством, только когда внезапно увидели шанс обвинить меня.

«Ради бога, будьте осторожны, — думал Кери, — иначе она ускользнет от вас!»

— Я обвиняю вас, мэм.

— Докажите это, — холодно произнесла миссис Ноубл.

— Когда Луиза Бентон заявила о своем намерении подтвердить, что произошло убийство, вы на пару секунд запаниковали и стали намекать на ее виновность. Впрочем, вы не особо усердствовали, поскольку собирались предложить ей «избавиться» — разумеется, за комиссионные — от несуществующей коллекции животных. Убрав Неда с дороги, вы ничем не рисковали. Луиза меньше всего хотела, чтобы эту коллекцию доставили в Англию, и была бы только рада «избавиться» от нее любым предложенным вами способом. Это была еще одна блистательная схема, и она сработала. Как бы сильно вы ни ненавидели Луизу, вы не могли заходить слишком далеко в своем антагонизме.

Но кто действительно представлял для вас опасность, так это Мэдж Пэллизер. Тут вы дали маху. Каким бы сверхчеловеком ни чувствует себя убийца, его подводит собственное воображение. Как говорится, виновный бежит, даже когда его никто не преследует. Вы подозревали, что Мэдж знает куда больше, чем она знала в действительности. Дело было не только в том, что Мэдж практически догадалась о пылесосе — или вы думали, что догадалась. Вы опасались куда более худшего.

Помните, что сказала Мэдж в кабинете, все еще рассуждая о принципах иллюзионизма? «Вы притворяетесь, будто там что-то есть, хотя на самом деле этого там нет. Потом вы должны это скрыть…»

В ее словах не было никакого тайного смысла. Но для вас они прозвучали как голос рока. Вы услышали в них те многозначительные намеки, которые вкладываете в собственные слова, и подумали, что Мэдж имеет в виду несуществующую коллекцию животных, что она о многом догадывается и вот-вот доберется до правды. Поэтому девушка должна была умереть.

— Докажите это, — повторила миссис Ноубл.

— Первую попытку вы сделали прошлой ночью, пробравшись в театр «Исида», чей подробный план опубликован в «Пикчер пост», и включили газ. Попытка не удалась. Но вы очень целеустремленная женщина, миссис Ноубл, и никогда не сдаетесь. Поэтому вы предприняли вторую попытку — с королевской коброй.

К тому времени вы были твердо убеждены, что девушка о чем-то догадывается. А почему? Только потому, что когда вы утром подошли к дому директора, то увидели ее заглядывающей в кладовую, где находился пылесос. Недаром Мэдж показалось, что кто-то за ней наблюдает.

Вы могли напасть на нее тогда — в пустом доме. Но у девушки был пистолет, который она подобрала в кладовой, а огнестрельное оружие способно причинить вред даже в руках того, кто не умеет с ним обращаться.

Вот почему в промежутках между приставаниями ко мне и Мастерсу вам пришла в голову идея с коброй. Возможно, вам подало эту идею присутствие вашего мужа.

Брови миссис Ноубл снова взметнулись кверху.

— Присутствие моего мужа?

— Конечно, — сказал Г.М. — Он потащился за вами в своем обычном коматозном состоянии. Никто, кроме Неда Бентона, никогда его не видел, поэтому его не могли узнать. Но Кери Квинт заметил его здесь, в террариуме, когда мы все проходили вон в ту дверь для закулисного эксперимента с маленькой восьмифутовой коброй.

Несмотря на риск удариться головой, Кери выпрямился.

Он вспомнил, как доктор Риверс пропустил их через дверь в коридор, сказав: «Входите». Он вспомнил лицо Риверса при свете из контейнера с тарантулом. Он вспомнил толстого неопрятного пожилого мужчину в зеленой швейцарской шляпе, тупо уставившегося на освещенный контейнер за плечом Риверса.

То же самое лицо смотрело на него с фотографии самодовольного, похожего на военного мужчины на стене его квартиры — лицо капитана Ноубла.

— Вы намекаете, сэр Генри, — заговорила Агнес Ноубл, — что мой несчастный муж что-то сделал с коброй, которая якобы напала на мисс Пэллизер?

— Нет, — отозвался сэр Генри.

— Тогда будьте любезны объяснить, что вы имеете в виду.

— Все, что делал ваш муж, — это выполнял ваши приказы. Он позвонил в маленький офис Мэдж Пэллизер, назвался Мастерсом и вызвал ее оттуда. Вы же выполнили грязную работу.

— Грязную работу?

— Вы ведь не жалуете змей, верно? — При этом вопросе глаза миссис Ноубл снова забегали. — Доктор Риверс говорил нам, что вы смертельно их боитесь. Но вам незачем было приближаться к королевской кобре. Вам было достаточно пролезть за эту пеньковую занавеску в темный контейнер, — Г.М. внезапно повернулся и указал на занавеску, за которой прятались Мэдж, Кери и Луиза, — а потом открыть дверцу контейнера кобры из коридора позади. Когда змея выползла и затаилась около труб с горячей водой, вам осталось только толкнуть Мэдж Пэллизер. Но это был дурацкий трюк, так как вас видели.

— Это ложь, — улыбнулась миссис Ноубл.

— Нет, — возразил Г.М. — Мальчуган лет восьми-девяти видел вас в полумраке и ошибочно принял за мужчину. Он сказал, что на вас были «большие ботинки и шляпа-котелок». Мастерс подумал, что он имел в виду кого-то похожего на полисмена. Но дети не делают четких различий между «ботинками» и «сапогами». Мальчик имел в виду кожаные сапоги, какие видел на ковбоях в кино. Потому что, мэм, когда вы приходили сюда, на вас был костюм для верховой езды.

Если не считать отдаленного гула в небе, в террариуме было тихо, как в пещере. Кери нигде не видел ни Мастерса, ни доктора Риверса.

Миссис Ноубл пожала плечами.

— Вы блефуете, но вам меня не провести. Что думают обо всем этом ваши друзья из полиции?

— Они не поддержат меня в том, что я собираюсь сделать, — отозвался Г.М., — если вы не захотите все мне рассказать.

— Это становится по-настоящему глупым, — заявила миссис Ноубл. — Я сама управляю своей жизнью и поступаю, как хочу. Я отвечаю на те вопросы, которые мне нравятся, но других заставляю отвечать мне непременно. Это всегда было моей политикой, и я намерена придерживаться ее и далее. — Лицо женщины побледнело от гнева, но голос оставался спокойным. — Если вам есть что еще сказать, пожалуйста, обратитесь к моему адвокату. Боюсь, вам придется с ним побеседовать, хотите вы того или нет. Когда я покончу с вами, мой дорогой сэр, вы пожалеете… — Она оборвала фразу. — Могу я спросить, что вы делаете?

— Мы попробуем кое-что, — сказал Г.М., — что не является блефом.

Вдоль одной из стен, четко видимые при свете из пустых контейнеров, стояли в ряд продолговатые ящики и брезентовые мешки. Кери, чья согнутая спина сильно болела, внезапно почувствовал, как напряглись его нервы, и что Мэдж затаила дыхание.

Хотя они не видели лица Г.М., зато хорошо видели, что он делает. Подобрав один из брезентовых мешков, он развязал стягивающую его веревку и резким движением вытряхнул на пол алмазную гремучую змею.

Длинная извивающаяся масса, почти черная на фоне светящегося пола из зеленого стекла, приземлилась у ног миссис Ноубл.

— Мне говорили, — спокойно сказал Г.М., хотя теперь, когда он повернулся, они увидели, что его лицо стало белым как мел, — что Нед Бентон часто проделывал такой трюк. Давайте попробуем с черной мамбой.

Мэдж и Кери в ужасе отпрянули, но рука Кери все еще придерживала занавеску, позволяя видеть происходящее. Г.М. поднял деревянный ящик с дырочками для воздуха и с размаху швырнул его на пол. Ящик разбился. Оливково-зеленая мамба извивалась среди обломков около миссис Ноубл.

Женщина закричала. Ее лицо приобрело оттенок теста, а карие глаза под сморщенными веками метались, как живые существа. Хвост гремучей змеи толщиной с руку миссис Ноубл хлестнул по ее ноге.

— Вы боитесь змей, — повысил голос Г.М., — и я тоже. Но посмотрим, кто из нас выдержит дольше…

Кери тоже казалась, будто он кричит. В действительности он обратился к Мэдж почти шепотом, но каждый слог как будто молотком стучал у него в голове.

— Должно быть, им удалили ядовитые зубы…

— Нет, — четко произнесла Луиза Бентон. — Все зубы на месте. Они так же смертоносны, как были раньше.

С места, где кольца гремучей змеи словно переплелись с телом мамбы, донеслось сердитое шипение. Слева открылась дверь в коридор, и показался старший инспектор Мастерс, который отпрянул при виде происходящего:

— Ради бога, сэр, прекратите это!

— Следующей выпустим кобру! — прогремел голос Г.М.

— Уйдите, Мастерс, и закройте за собой дверь!

Агнес Ноубл попыталась шагнуть вперед, но не смогла сдвинуться с места. Мастерс нырнул в коридор, и дверь захлопнулась, щелкнув пружинным замком.

— Как вам это нравится, мэм? — осведомился Г.М. — Симпатичные ребята, а? Следите за восьмифутовой африканской коброй! Мэдж Пэллизер пережила незабываемый опыт, когда вы натравили кобру на нее. Теперь эти создания отыграются на нас с вами.

— Я убью вас! — Голос миссис Ноубл было невозможно узнать. — Если только я смогу отсюда выбраться…

— Думаю, скорее они убьют нас, — возразил Г.М. — Если, конечно, у вас не найдется что мне рассказать.

— Мне нечего вам рассказывать! Я…

— Следите за африканской коброй, — снова предупредил Г.М. По его лицу стекал пот. — И берегитесь гремучки! По-моему, она собирается…

Тарахтение зловещих погремушек доконало Мэдж Пэллизер. Если бы она задержалась еще на несколько секунд, ее бы вырвало. Оглядевшись вокруг, Мэдж бросилась из душного контейнера в коридор, стукнувшись головой о дверь.

Кери последовал за ней и прижал к себе ее дрожащее тело. Послышался свист бомбы, которая упала сравнительно близко. Свет на мгновение потускнел, но они были настолько слепы ко всему происходящему за пределами террариума, что едва ли это заметили.

Луиза Бентон не двигалась с места.

Стоя на коленях в контейнере и отодвинув пеньковую занавеску, она наблюдала за происходящим в зале.

Сначала они услышали голос Агнес Ноубл, невнятно бормочущий слова признания, затем грохот револьверных выстрелов и наконец топот ног и голос Мастерса.

Потом наступила тишина, нарушаемая лишь негромким гудением в небе.

Полицейские, материализовавшись из самых неожиданных мест, заполнили террариум.

Сэр Генри Мерривейл зажег сигару, вышел в коридор и сообщил, что все кончено.

Эпилог

Утром в воскресенье 8 сентября солнце поднялось над дымом и развалинами, знаменовавшими собой начало массированных бомбардировок, которые вскоре принесли ужас и трагедию во многие семьи Лондона. Но маленькая группа, собравшаяся в гостиной дома Бентонов за кофе, приготовленным Луизой, могла говорить только о поимке убийцы.

— Эта женщина сказала правду? — обратилась Луиза к Г.М. — Вы действительно думали, что я могла быть виновной?

Великий человек, развалившись в кресле, посмотрел на нее поверх ободка кофейной чашки, что-то проворчал, подул на кофе с деликатностью леди и выпил его залпом, как людоед.

Хорас Бентон, пристроившийся на подоконном сиденье, прочистил горло.

— Боюсь, голубушка, — заметил он, — многие считали виновным меня.

— Чепуха, Хорас! — возразила Луиза.

— Вообще-то я порядочная свинья, — вздохнул Хорас. — Когда в тот день я стоял на лужайке, то, услышав выстрел, подумал, что бедный старина Нед убил себя…

— Пожалуйста, Хорас!

— У меня много долгов, и я не отрицаю, что наследство от Неда поможет мне выпутаться. Конечно, я никогда не желал Неду зла! Но, услышав выстрел, я подумал… С тех пор совесть не дает мне покоя!

Доктор Риверс со светлой щетиной на лице, ходивший взад-вперед, остановился и скорчил гримасу.

— Если на то пошло, — заявил он, — я боялся, что многие подозревают меня. Мистер Бентон был богатым человеком. Я с моим нищенским заработком не мог просить его дочь выйти за меня замуж, хотя и был влюблен в нее. Но многие могли подумать…

— Зато дочь этого богатого человека, — прервала его Луиза, — сама может попросить тебя жениться на ней.

— Если кто-нибудь начнет здесь тискаться, — проворчал Г.М., протянув чашку для очередной порции кофе, — я стану рвать на себе волосы, которых у меня нет. Ненавижу тисканье, но постоянно на него натыкаюсь! Брр!

Мэдж Пэллизер, держа за руку Кери, усмехнулась, но тут же стала серьезной.

— Честно говоря, сэр Генри, — сказала она, — мы все должны поблагодарить вас.

Великий человек скромно кашлянул, но так раздулся от удовольствия, что у него едва не оторвалась пуговица на воротничке.

— Ну… — пробормотал он и глотнул кофе.

— Но признание, которое вы вытянули из Агнес Ноубл… — продолжала Мэдж. — Если она заявит, что сделала его под давлением, сочтут ли его убедительным в суде?

Г.М. мрачно усмехнулся:

— Это не имеет значения, девочка моя.

— Почему?

— Потому что у нас есть признание капитана Ноубла. Конечно, он не может свидетельствовать против своей жены, но успел выболтать своим дружкам все, что нам было нужно.

Мэдж и Кери уставились на него.

— Значит, вам не было нужно признание убийцы? — осведомился Кери. — Тогда какого черта вы устроили это смертельно опасное шоу в террариуме?

— Не знаю, — безмятежно отозвался Г.М. — Просто мне хотелось добиться признания от той, которая считала это невозможным, и обойтись с ней так, как она обходилась с другими.

Мэдж смотрела на Г.М. с благоговейным страхом, который так его порадовал, что он едва не опрокинул кофе.

— Вам не было нужно признание, — промолвила девушка с душой актрисы, — и все же вы решились на опасный эксперимент, выпустив змей, только ради… ну, скажем, идеального правосудия?

Великий человек вновь скромно кашлянул.

— Вы рисковали жизнью только для… — не унималась Мэдж.

Луиза Бентон прекратила эти восторженные излияния.

— Конечно, это было весьма достойно со стороны сэра Генри, — улыбнулась она, — но, говоря откровенно, далеко не так опасно.

Г.М. сердито уставился на нее, а доктор Риверс засмеялся.

— Очевидно, я чего-то не расслышал, — после паузы заметил Кери. — Сэр Генри выпустил им под ноги ядовитых змей, а вы говорите, что это не опасно?

— Помните, как вы однажды задали мне такой же вопрос? — отозвалась Луиза. — Вы сказали: «Предположим, одна из змей вылезет наружу?» А я ответила, что это не имеет значения.

— Да, помню! — воскликнула Мэдж. — Это было в пятницу днем в этой самой комнате.

— Понимаете, — объяснила Луиза, — змеи не могут ползти по стеклянному полу.

Снова последовала пауза.

— Змея двигается волнообразно, — продолжала Луиза. — Скользкая стеклянная поверхность не позволяет делать такие движения. Змея не может ни ползти, ни сворачиваться, ни атаковать. Она может только метаться из стороны в сторону, как и делали те змеи. Вы были бы в полной безопасности даже среди целой дюжины.

Кери Квинт начал смеяться, но Мэдж сердито повернулась к Г.М. Великий человек потягивал кофе, косясь на нее с видом проштрафившегося утенка Доналда.

— Вы старый черт! — выдохнула прямодушная Мэдж.

— Послушайте!.. — возмутился великий человек.

— В конце концов, — вмешался доктор Риверс, — это пошло вам на пользу. Луиза говорит, что сэр Генри объединил семейства Квинт и Пэллизер. Она также сказала, что если вы не сможете открыть ваше шоу из-за бомбардировок, то потом обеспечите двойной сбор, выступая совместно.

— Что верно, то верно, — согласился Кери.

Но романтически настроенная Мэдж не была удовлетворена.

— Вы коварный, хитрый, расчетливый старый черт! — заявила она, тыча пальцем в Г.М. — Я не скажу, что это не было жутким зрелищем, даже если вы знали, что змеи не могут двигаться, — неудивительно, что оно так расстроило старшего инспектора. Но я умирала от страха, думая, что вы совершаете отчаянный подвиг, а это оказалось всего лишь ловким способом продемонстрировать Агнес Ноубл, что она не в состоянии блефовать так хорошо, как вы! У меня нет слов, чтобы охарактеризовать вас! Вы… вы…

Г.М. поставил кофейную чашку, приосанился, словно позируя перед фотографом, и, с торжественным видом постучав себя по груди, сказал:

— Я старик.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Проклятие бронзовой лампы»

Посвящается Эллери Квину[1]

«Мой дорогой Эллери!

Эту книгу я посвящаю Вам по двум причинам. Во-первых, в память о тех временах, когда мы далеко за полночь дискутировали о детективной литературе и о том, какой ей следует быть (к счастью, обнаружив, что эта тема неисчерпаема). Во-вторых, потому, что мы согласились, что особая форма «чуда», представленная в этом романе, — предупреждаю, что речь идет не о «запертой комнате», — является, пожалуй, самой очаровательной завязкой детективного сюжета. Помимо этого, я ограничусь загадочной ссылкой на мистера Джеймса Филлимора и его зонтик.[2] Вы предупреждены.

Всегда Ваш Картер Диксон.[3]

Лондон, январь 1945 г.».

Глава 1

В гостиной апартаментов отеля «Континенталь-Савой» в Каире девушка и молодой человек дожидались телефонного звонка.

Не будучи началом истории, эта сцена явилась началом ужаса.

Говорят, в наши дни Каир сильно изменился. Однако в описываемое время — теплым и солнечным апрельским днем десятилетней давности — жизнь текла там с доброй старой безмятежностью.

Белый отель ярко выделялся на фоне голубизны египетского неба. Ставни, железные балкончики и разноцветные навесы придавали его облику нечто французское. Трамваи ехали по Шари-Камил к оперному театру; внизу толпа туристов осаждала американское транспортное агентство; солнце поблескивало на крышах автомобилей, подъезжающих к парадному входу отеля среди розовых кустов и карликовых пальм. Однако доносились и звуки (а также запахи) старого Каира — города мечетей и минаретов.

Впрочем, на третьем этаже «Континенталь-Савоя» они едва ощущались. Ставни были закрыты, поэтому свет проникал в гостиную только сквозь узкие щели.

— Ради бога, Хелен, сядь! — взмолился молодой человек.

Девушка перестала бродить по комнате и неуверенно посмотрела на телефон.

— Твой отец, — рассудительно добавил молодой человек, — позвонит, как только будут какие-то новости. Да в любом случае беспокоиться не о чем!

— Сомневаюсь, — отозвалась девушка.

— Подумаешь, укус скорпиона! — продолжал ее компаньон, чей тон свидетельствовал, что он не считает данное событие слишком серьезным (и с медицинской точки зрения был абсолютно прав).

Девушка приоткрыла один ставень, впустив в комнату больше света, и посмотрела в окно, стоя к нему в профиль.

Вряд ли ее можно было назвать красавицей. Тем не менее она обладала качествами, заставлявшими многих мужчин — включая Сэнди Робертсона, задумчиво наблюдавшего за ней, — спотыкаться и болтать чепуху всего лишь после двух порций виски.

Сексуальная привлекательность? Да, конечно, как и у большинства здоровых хорошеньких девушек на третьем десятке лет. Смышленость? Воображение? Таящаяся под мягким улыбчивым обликом энергия, готовая выплеснуться в момент опасности? Тут, возможно, мы ближе к истине.

Девушка была блондинкой. Светлые золотистые волосы контрастировали с загорелой кожей, на которой поблескивали белки темно-карих глаз. В изгибе широкого рта ощущалась неуверенность, как и в жестах, а также в появляющейся и сразу исчезающей улыбке.

Слишком много воображения! Слишком много энергии!

Впрочем, Сэнди Робертсон отнюдь не стремился их уменьшить. Хелен могла орудовать лопатой на раскопках не менее усердно, чем любой из наемных рабочих-арабов, а обсуждать красный железняк и канопы[4] с не меньшим знанием дела, чем сам профессор Гилрей. При этом ее маленькая гибкая фигурка в блузке и джинсах не теряла ни капли женственности.

Должно быть, вы помните, как в 1934–1935 годах внимание всего мира было привлечено к долине на западном берегу Нила, именуемой Бибан-эль-Мулук — Гробницами Царей. Маленькая группа британских археологов, возглавляемая профессором Гилреем и лордом Северном, обнаружила в песках гробницу.

Работая два сезона — с октября по май с его удушающей жарой, — они проникли сквозь гранитные преграды в переднюю и боковую комнаты и в саму гробницу. Среди сокровищ, удививших даже египетское правительство, они нашли саркофаг из желтоватого кристаллического песчаника, откуда не без труда извлекли мумию Херихора — верховного жреца Амона, бывшего фараоном Египта в конце Двадцатой династии.[5]

Пресса всех стран подробно освещала это событие.

Толпы туристов хлынули в лагерь. Его осаждали корреспонденты. Газеты пестрели фотографиями профессора Гил рея из Кембриджа, лорда Северна, доктора Баджа — знаменитого анатома, Сэнди Робертсона, а более всего дочери лорда Северна — леди Хелен Лоринг, чье присутствие придавало экспедиции необходимый романтический колорит. Но самое волнующее произошло потом.

Профессор Гилрей был первым человеком, вошедшим в гробницу. И к концу второго года работ его укусил скорпион…

Достаточно для суеверных перешептываний.

Стоя у окна душной гостиной «Континенталь-Савоя», Хелен Лоринг резко обернулась. На ней было белое платье без рукавов и шелковый шарф в красно-белую полоску; солнце окружало ее голову золотистым мерцающим ореолом.

— Сэнди, ты… видел газеты?

— Все это чушь, дорогая моя, — твердо заявил мистер Робертсон.

— Конечно, чушь. Только…

— Только — что?

— Я думаю, не отказаться ли мне от билета.

— Почему?

— По-твоему, Сэнди, я должна возвращаться в Англию, когда профессор Гилрей в больнице?

— А какая от тебя польза здесь?

— Очевидно, никакой. Но по крайней мере…

Сидя верхом на стуле лицом к спинке, Сэнди Робертсон наблюдал за Хелен из полумрака. Его руки покоились на спинке, а подбородок опирался на кисти.

Маленький, худой и жилистый — даже чуть ниже ростом, чем Хелен, — Сэнди казался старше своих лет, но, возможно, выглядел бы точно так же в пятидесятилетнем возрасте. Волосы, цвету которых он был обязан своим прозвищем,[6] торчали надо лбом с едва заметными морщинами. Некрасивое лицо с темными умными глазами и насмешливой складкой рта многие женщины находили весьма привлекательным.

— Твой отец, — сказал он, — хочет, чтобы ты вернулась в Англию и открыла дом. Мы последуем за тобой… — Сэнди сделал небольшую паузу, — как только уладим дела с правительством Египта. Повторяю, дорогая: какая от тебя здесь польза?

Хелен опустилась на стул у окна. Каждый раз, когда Сэнди Робертсон смотрел на нее, его лицо (он знал, что оно находится в тени) приобретало выражение, напоминающее физическую боль. Однако поведение оставалось обычным.

— Но прежде чем ты вернешься в Англию…

— Да, Сэнди?

— Ты думала о том, что я тебе сказал вчера вечером?

Хелен отвела взгляд, точно стремясь избежать этой темы, но не зная, как это сделать.

— Конечно, — продолжал Сэнди, — я ничего не стою. Если бы ты оказала мне честь стать моей женой, тебе, безусловно, пришлось бы меня содержать.

— Не говори так!

— Почему? Ведь это правда. — После паузы он продолжал тем же невозмутимым тоном: — При обычных обстоятельствах я мог бы воспользоваться своими успехами в обществе. Я первоклассно играю в гольф и бридж, танцую, обладаю поверхностными знаниями египтологии…

— Не такими уж и поверхностными, Сэнди, если сказать по справедливости.

— Допустим. Потому что египтологией ты интересуешься, а гольфом, бриджем и танцами — не особенно. Ты очень серьезная девушка, Хелен.

В глубине души ни одной девушке не нравится, когда ее называют очень серьезной. Хелен Лоринг устремила на Сэнди беспомощный взгляд. В ее сердце боролись сомнение, смущение, привязанность к старине Сэнди и надежда, что его слова не вполне соответствуют мыслям.

— В этих областях, — продолжал Сэнди, — я не уступлю тебе и готов добиться успеха в любых науках — от владения эсперанто до изучения тропических рыб. Я… — Он оборвал фразу, а когда снова заговорил, его тон резко изменился. — Какого черта я произношу монологи, точно из пьесы Ноэла Кауарда?[7]

— Пожалуйста, Сэнди!..

— Я люблю тебя — и этим все сказано. Только не говори, что я тебе нравлюсь, это я и так знаю. Вопрос в том, как ты относишься еще кое к кому. — Помолчав, он добавил: — Например, к Киту Фэрреллу?

Хелен попыталась посмотреть ему в глаза — и не смогла.

— Не знаю, — выдавила она.

— Полагаю, ты увидишься с Китом, когда вернешься в Лондон?

— Думаю, да.

Сэнди снова опустил подбородок на руки.

— Некоторые люди, — заметил он, — считают мистера Фэррелла обычным трепачом. Я-то — нет, я знаю ему цену. Но все это чертовски неправильно!

— В каком смысле неправильно?

— Ну, посуди сама! С одной стороны — красавчик Кит Фэррелл. С другой — я, чья физиономия способна не только остановить часы, но и запустить их в обратную сторону.

— О, Сэнди, неужели ты думаешь, что это имеет значение?

— Да, думаю.

Смущенная, Хелен вновь отвела взгляд.

— Это ему надо быть светским львом, — настаивал Сэнди, — а мне — судейской крысой. Так ведь нет — совсем наоборот! Этот парень по-настоящему интересуется протоколами процесса Уислби против Баунсера в 1852 году. А ты, — закончил он тираду, — очень серьезная девушка. Когда ты в последний раз смеялась?

К его удивлению, Хелен громко расхохоталась.

— Вообще-то сегодня утром, — ответила она.

— Вот как? — с подозрением осведомился Сэнди, как будто его возмущало, что кто-то другой заставил Хелен смеяться.

— Да. В этом отеле остановился один мужчина…

Сэнди ударил себя по лбу.

— Прекрати, идиот! Этот человек мне в отцы годится!

— Как его зовут?

— Мерривейл — сэр Генри Мерривейл.

Несмотря на беспокойство, отразившееся в ее темно-карих глазах, Хелен запрокинула голову и устремила взгляд в угол потолка с выражением явного удовольствия. Многие люди могли бы сообщить ей, что, хотя присутствие сэра Генри Мерривейла зачастую вызывает бешеный гнев, оно всегда способно справиться с избытком серьезности.

— Он, кажется, поправлял здесь свое здоровье, — объяснила девушка, — хотя с виду вполне здоров. Сэр Генри сказал, что завтра уезжает, так как эффект, оказываемый на его кровяное давление постоянным надувательством, сводит на нет благотворное воздействие климата. А тем временем составляет грандиозный альбом вырезок.

— Каких вырезок?

— О его собственной деятельности. Из газетных подшивок за много лет. Сэнди, этому альбому нет цены! Это…

На маленьком столике возле рояля зазвонил телефон.

Последовала пауза, словно ни Сэнди, ни Хелен не хотели двигаться с места. Потом девушка вскочила и бросилась к телефону. Хотя лицо Хелен, когда она сняла трубку, было в тени, Сэнди увидел, как заблестели ее глаза.

— Твой отец? — спросил он. Хелен прикрыла рукой микрофон.

— Нет. Это доктор Макбейн из больницы. Отец… едет сюда.

В трубке между тем продолжали говорить, хотя Сэнди не мог разобрать слов. Нервы у него были на пределе — ему казалось, что за это время можно было передать тридцать сообщений. Наконец Хелен положила трубку на рычаг с громким щелчком, свидетельствующим о дрожи в руке.

— Профессор Гилрей умер, — произнесла она.

За окнами начало темнеть. Приближалось время магриба — призыва к молитве на закате солнца, звучащего с минарета каждой мечети в Каире. Комнату недавно отремонтировали. Запах краски и полированной мебели, даже пыль с желтой атласной обивки, казалось, проникали в легкие, затрудняя дыхание.

Сэнди вскочил со стула.

— Это невозможно! — крикнул он.

Девушка молча пожала плечами.

— Говорю тебе, Хелен, это невозможно! Укус скорпиона не более опасен, чем… чем… — Сэнди порылся в памяти в поисках сравнения, но не нашел ничего подходящего. — Должно быть, причина в чем-то другом.

— Он умер, — повторила Хелен. — Знаешь, что теперь скажут?

— Знаю.

— Уже пошел слух о связанном с гробницей проклятии. Я даже читала статью, предупреждающую о бронзовой лампе. — Хелен стиснула кулаки. — После всех неприятностей, свалившихся на отца, это уже слишком.

Вдалеке хлопнула дверь. В прихожей послышались медленные шаги. Дверь в гостиную открылась и затворилась за человеком, который выглядел так, словно он состарился за несколько часов.

Джон Лоринг, четвертый граф Северн, был крепким мужчиной среднего роста, с бурым от загара лицом, на фоне которого волосы и усы стального оттенка казались мышино-серыми. Две глубокие морщины на щеках, тянущиеся от ноздрей к подбородку, придавали ему выражение суровости, вовсе не свойственной его характеру. Подойдя к желтому дивану, лорд Северн сел на него и опустил плечи. Прошло несколько секунд, прежде чем он поднял взгляд и спросил:

— Вам Макбейн звонил?

— Да.

— Не повезло. — Лорд Северн тяжело вздохнул. — Но ему ничем не могли помочь.

— Неужели укус скорпиона?.. — начал Сэнди.

— Это вопрос того, — отозвался лорд Северн, — что врачи именуют выносливостью организма. Для одних людей он не страшнее укуса москита, а для других может оказаться роковым. Бедняга Гилрей принадлежал к последним. — Он засунул руку под летний пиджак, нащупывая сердце. — Сказать по правде, Хелен, я и сам неважно себя чувствую.

Заметив тревогу на их лицах, лорд Северн попытался придать голосу легкомысленное выражение.

— Мой старый будильник, — он постучал себя по груди, — проработал долгое время и начал давать сбои. К тому же у нас было много огорчений. Особенно… — В его мягких глазах отразилось недоумение, словно он отказывался во что-то верить. — Пожалуй, мне лучше прилечь.

Хелен подбежала к нему.

— Ты уверен, что этого достаточно? — с беспокойством спросила она. — Может, мне вызвать врача?

— Чепуха! — Лорд Северн поднялся с дивана. — Я просто устал и хочу вернуться домой. Чем скорее ты все там приготовишь к моему приезду, Хелен, тем мне будет лучше.

Хелен колебалась.

— Я как раз говорила Сэнди, что сомневаюсь, стоит ли мне завтра уезжать. А теперь, когда профессор Гилрей умер…

— Ты уже ничего не изменишь, — указал ей отец. Затем на его морщинистом лице вновь отразилось недоумение. — Напротив, здесь ты в какой-то мере будешь помехой. Не то чтобы от тебя не было пользы, дорогая. Я просто имел в виду… — Лорд Северн с виноватым видом развел руками. — Бедный старина Гилрей!

Над городом сгущались тени, предвещая быстрое наступление тропической ночи. Шум замер, и послышался звучный призыв муэдзина:

— Велик Аллах! Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его! Молитесь, и вас ожидает спасение. Велик Аллах!

К голосу муэдзина присоединились другие голоса — их заунывное пение возносилось над таинственной страной. Лорд Северн посмотрел в окно и растерянно покачал головой.

— В кого человек может верить? — пробормотал он, словно произнося цитату. — Вот величайший вопрос. На кого он может надеяться?

Все еще нащупывая сердце под пиджаком, лорд Северн повернулся и побрел к своей спальне. Дверь за ним закрылась. Хелен и Сэнди озадаченно смотрели друг на друга, покуда муэдзин продолжал взывать к правоверным в сумерках.

Глава 2

На следующий день в половине третьего возле Центрального железнодорожного вокзала произошел такой крупный скандал, что о нем до сих пор с уважением вспоминают арабы-носильщики и гостиничные посыльные, хотя в этом городе подобные инциденты не редкость. Причем они все еще не пришли к единому мнению насчет того, кто был виноват — шофер такси или сэр Генри Мерривейл.

Центральный вокзал находится на севере Каира. Он расположен сравнительно недалеко от центра города — впрочем, это зависит от ваших средств передвижения.

В городе, где верблюды бродят по трамвайным линиям, где водитель вашей «виктории» мощностью в две лошадиные силы не знает дороги и должен предупреждать криком о каждом повороте, где транспортные пробки создаются сложными комбинациями собак, ослов, торговцев и нищих, лучше выезжать пораньше, если вы не хотите опоздать на поезд.

В тот день по Шари-Нубар-Паша с треском и фырканьем спешило на север такси.

Это был древний «форд», чей первоначальный цвет никто не мог определить. К его крыше были прикреплены два больших чемодана и один маленький. Счетчик не работал — по крайней мере, так утверждал водитель, смуглый молодой человек с простодушной физиономией, влажными черными глазами, жалким подобием бороды, похожей на конский волос, торчащий из матраца, и грязной белой тряпкой, обмотанной вокруг головы, которую наполняли мечты о богатстве.

В довершение всего в такси сидел пассажир.

Это был высокий, толстый, бочкообразный мужчина в белом полотняном костюме и панаме, из-под опущенных полей которой глаза, прикрытые стеклами очков в черепаховой оправе, сверкали злобой, способной обескуражить даже каирских нищих.

Человек сидел прямо, торжественно скрестив руки на груди. Рядом с ним на сиденье лежал объемистый том в кожаном переплете, на котором золотом была вытиснена надпись: «Альбом вырезок». По двум предметам, торчащим из нагрудного кармана пиджака, — рукоятке длинных ножниц и тюбику с жидким клеем, — можно было представить, как он намерен проводить время в поезде.

Беседа между водителем и пассажиром велась на смеси английского, французского и обрывков арабского, которые пассажир мог припомнить. Склонившись вперед, он постучал по плечу шофера.

— Эй! — произнес толстый джентльмен.

Шофер откликнулся льстивым мурлыкающим голосом:

— Вы что-то сказали, о повелитель утра?

— Угу! — буркнул «повелитель утра», с подозрением глядя вокруг. — Мы в самом деле едем к железнодорожному вокзалу? — осведомился он по-французски.

— Смотрите! — Шофер простер вперед руку жестом чародея. — Вокзал перед вами! Мы доехали быстро, добрый джентльмен.

Он доказал это, свернув на площадь Мидан-эль-Махатта так резко, что колеса завизжали, а голова толстого джентльмена едва не пробила оконное стекло. Водительв последний момент нажал на тормоза, чудом не врезавшись в книжный киоск. После этого он обернулся с видом собаки, ожидающей похвалы хозяина.

Толстый джентльмен ничего не сказал.

Надвинув на глаза панаму, сэр Генри Мерривейл вылез из такси.

— Вокзал, о повелитель утра! Железнодорожный вокзал!

— Угу, — рассеянно произнес пассажир. — Снимите мой багаж. Сколько с меня?

— Не смотрите на счетчик, добрый джентльмен. — Водитель изобразил простодушную улыбку. — Это просто игрушка. Он сломан.

— Совсем как я после того, как провел почти месяц в этой богом проклятой стране, — отозвался пассажир. — Сколько?

— С вас, добрый джентльмен, всего пятьдесят пиастров.

— Пятьдесят пиастров? — переспросил сэр Генри Мерривейл.

Его широкое лицо приобрело пурпурный оттенок, вполне сравнимый с полосками на ярком галстуке, вылезшем из пиджака в результате толчков автомобиля. Ножницы и тюбик с клеем угрожающе выставились из внутреннего кармана. С трудом удерживая под мышкой альбом с вырезками, Г. М. прижимал обеими руками шляпу к голове.

— Пятьдесят пиастров? — выдохнул он. — Почти десять шиллингов только за то, чтобы доехать сюда от «Континенталь-Савоя»?

— Я знаю, что это немного, о повелитель утра! — Казалось, шофер был удручен собственной умеренностью. Внезапно его чело прояснилось. — Но ведь остаются еще чаевые.

— Слушайте! — загремел Г. М., тыча указательным пальцем в лицо водителя. — Знаете, кто вы такой?

— Прошу прощения, добрый джентльмен?

Порывшись во внутреннем кармане, Г. М. извлек оттуда лист бумаги, исписанный арабскими буквами, и сунул его в руку шофера. Перед отъездом он потребовал у своих друзей предоставить ему список отборных арабских ругательств, чтобы взять его с собой в Англию. Вчера вечером после большого количества виски филологи-доброхоты составили перечень эпитетов, настолько злых, оскорбительных и цветистых, что они были способны уязвить до глубины души любого мусульманина.

Лицо водителя исказила судорога.

— Кто это? — спросил он, указывая на список.

— Вы! — заявил Г. М., снова тыча ему в лицо пальцем.

— Я?!

— Да, вы, — подтвердил Г. М., — и это еще не все.

Шофер издал душераздирающий вопль.

— Как может милосердный и сострадательный Аллах, — воскликнул он по-арабски, — равнодушно взирать на такое оскорбление, нанесенное мне и всему моему дому?

Рванувшись вперед, словно змея, он выхватил длинные ножницы из кармана Г. М.

Любой западный наблюдатель решил бы, что целью шофера является нанесение противнику увечий с помощью острых концов ножниц. Однако западному уму недоступно восточное коварство. Глаза шофера были устремлены с почти алчным выражением на яркий галстук Г. М. Со злобной усмешкой одним ловким движением он отрезал галстук прямо под узлом.

— Значит, вот как ты пытаешься избежать платы за услуги, о отродье распутного верблюда? — осведомился он.

В самом акте отрезания галстука было нечто настолько унизительное, что простое возмездие в виде удара или пинка никак не могло послужить достаточной компенсацией. Поэтому дальнейшее поведение Г. М. выглядело полностью оправданным.

Массивная левая рука метнулась вперед и ухватила шофера за то, что при большой доле воображения могло сойти за воротник. Правой рукой Г. М. выхватил из кармана тюбик с клеем. Прежде чем бьющийся в истерике водитель осознал угрозу, возмездие свершилось.

Используя тюбик в качестве водяного пистолета, Г. М. направил струю жидкости в левый глаз шофера. После этого, слегка повернув запястья, он с такой же меткостью выпустил струю в правый глаз, а затем изобразил клеем на лице бедняги нечто вроде знака Зорро.[8]

— Так вам нужны деньги? — зловещим тоном спросил сэр Генри.

Одновременно с очередным воплем, сорвавшимся с губ водителя, он вернул тюбик в карман, извлек английский пятифунтовый банкнот и рукой, подобной государственной печати, приклеил его к лицу шофера. В этот момент сверкнули две вспышки и несколько репортерских фотоаппаратов запечатлели сцену для потомства.

— Сэр Генри! — окликнул взволнованный женский голос.

Г. М. повернулся кругом.

Ни он, ни водитель не заметили, как их окружила возбужденная толпа. Наблюдатели заполнили площадь. Арабы-носильщики в металлических нарукавниках выбегали из здания вокзала. Еще три такси, за которым следовал экипаж со ржущими лошадьми, сбились в кучу позади первого автомобиля.

— Пожалуйста, сэр Генри! Могу я поговорить с вами?

Г. М. с трудом сдержал кипевший в нем гнев.

— Разумеется, дорогая. Сколько хотите. Как только я… — Он оборвал фразу. — Мой багаж! Верните мой багаж!

К чести Абу Овада — водителя такси — следует отметить, что его бегство не было обусловлено недостатком храбрости.

Все дело заключалось в том, что его полуослепленные глаза узрели приближение пятифунтового банкнота. Хотя его вручили несколько необычным способом, сам факт приклеивания купюры к лицу означал передачу права на владение и требовал немедленного бегства, пока пассажир не передумал.

Задержавшись только для того, чтобы бросить ножницы и отделить от глаза угол банкнота, Абу Овад включил скорость и погнал машину с тремя чемоданами на крыше. Крик пятидесяти глоток с призывом вернуть багаж, последовавший за воплем Г. М., окончательно лишил беднягу способности мыслить.

Предоставив мотору самому справляться с машиной, он, словно обезьяна, вскочил на крышу автомобиля. Пятьдесят глоток издали вопль ужаса, но Абу Овад, чья босоногая фигура вырисовывалась на фоне голубого египетского неба, не обратил на это никакого внимания.

Первый брошенный им чемодан был пойман арабским носильщиком. Второй аккуратно приземлился у ног сэра Генри Мерривейла, чье состояние невозможно описать словами. Третий чемодан ударился о стену вокзала и раскрылся, усеяв тротуар рубашками, носками, туфлями, туалетными принадлежностями и экземпляром журнала «Рэззл».

— Да утонут твои сыновья в нечистотах! — взвизгнул Абу Овад и исчез в кабине как раз вовремя, чтобы не быть сброшенным наземь молочным фургоном.

Последовавшие пять минут охарактеризуем лишь вкратце.

Кто-то — возможно, корреспондент «Аргус ньюс сервис» — вручил Г. М. обрезок его галстука. Кто-то другой — вероятно, из «Мьючуал пресс» — подал ему альбом с вырезками. Арабские носильщики усердно упаковывали пострадавший чемодан, в результате чего отделанная серебром щетка и пара золотых запонок больше никогда не вернулись к владельцу. Гнев великого человека несколько улегся, когда он оказался на платформе номер 1 возле трехчасового экспресса в Александрию,[9] глядя с высоты своего роста в красивые карие глаза девушки в сером дорожном костюме.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Хелен.

— По правде говоря, плохо, — ответил великий человек. — Я в любую минуту могу умереть от сердечного приступа. Пощупайте мой пульс.

Девушка повиновалась.

— Ужасно, — мрачно произнес Г. М. — Но по крайней мере, на сей раз я выберусь из этой проклятой страны.

— Вы едете поездом в Александрию, а оттуда летите самолетом в Англию?

— Совершенно верно, дорогая.

Хелен опустила глаза.

— Вообще-то, — призналась она, — я попросила в туристическом агентстве место рядом с вами. Мне нужен совет, сэр Генри, и только вы можете его дать.

Великий человек скромно кашлянул. Заметив, что один из репортеров собирается сделать очередной снимок, он снял шляпу, обнажив большую лысую голову, и устремил в пространство суровый взгляд, ожидая вспышки и щелчка фотоаппарата. После этого он снова (насколько это было возможно) принял нормальный человеческий облик.

— Вы что-то сказали, дорогая? — подбодрил девушку Г. М.

— Полагаю, вы читали в газетах о смерти профессора Гилрея?

— Угу.

— И о некоей бронзовой лампе? — добавила Хелен. — Все прочие находки сейчас, разумеется, в Каирском музее. Но египетское правительство презентовало мне лампу в качестве сувенира.

При словах «бронзовая лампа» кольцо репортеров сомкнулось вновь.

— Простите, леди Хелен… — начал корреспондент «Интернешнл фичерс».

Хелен повернулась к журналистам. Она явно опасалась потока вопросов, безупречно вежливых, но цепких, как щупальца осьминога. Девушка попыталась улыбнуться и сделать вид, что это всего лишь дружеская беседа перед отъездом.

— Извините, джентльмены! — сказала она, повысив голос и приподнявшись на цыпочках, как будто старалась разглядеть задний ряд журналистов. — Но, честное слово, мне больше нечего вам сообщить! И поезд отходит с минуты на минуту.

В ответ послышался успокаивающий хор.

— Еще полно времени, леди Хелен!

— Только один снимок!

— Не могли бы мы сфотографировать вас держащей бронзовую лампу и смотрящей на нее?

Хелен делано засмеялась:

— Сожалею, джентльмены, но бронзовая лампа в моем багаже.

— Каковы ваши планы по возвращении в Англию, леди Хелен?

— Я собираюсь открыть Северн-Холл.

— Северн-Холл? А разве он закрыт?

Подойдя ближе к поезду, Хелен положила ладонь на дверную ручку вагона первого класса. Раболепный проводник метнулся вперед, чтобы открыть для нее дверь. Девушка казалась обрадованной перемене темы.

— Он закрыт давным-давно, — ответила она. — Из прислуги остался только старый дворецкий Бенсон, но думаю, он сумеет подобрать штат.

— Ваш отец остается в Каире, не так ли?

— Он приедет позже.

— Есть ли правда в слухах, будто ваш отец слишком болен, чтобы ехать?

В воцарившемся под дырявым желтым навесом молчании послышался отдаленный гудок паровоза.

— В этом нет ни слова правды, джентльмены! Можете сообщить это от моего имени. С моим отцом все в порядке. За ним присматривает мистер Робертсон.

— Значит, он нуждается в присмотре? — невинно осведомился корреспондент «Аргус ньюс сервис».

— Я имела в виду…

— Он болен, леди Хелен? Что вы думаете об этих слухах?

Девушка глубоко вздохнула, как будто стараясь обдумать каждое слово. Ее почти умоляющий взгляд скользил по толпе репортеров.

— Повторяю, джентльмены: можете сообщить от моего имени, что в этих слухах нет ни слова правды! Глупая зловредная чушь о проклятии, связанном с гробницей и даже с бронзовой лампой… — Она снова набрала воздух в легкие. — Можете сообщить, что по прибытии в Англию я буду больше всего наслаждаться видом моей комнаты в Северн-Холле. Я собираюсь поставить лампу на каминную полку и… по крайней мере, попытаюсь написать правдивый отчет об экспедиции. Как только я войду в эту комнату…

На внешнем краю толпы послышался приятный голос:

— Вы никогда не доберетесь до этой комнаты, мадемуазель.

Глава 3

В последовавшей напряженной паузе репортеры инстинктивно обернулись и расступились, пропуская говорившего, который бочком прошел сквозь их ряды.

Это был очень худой мужчина лет сорока, а может, и моложе. Будучи выше среднего роста, он не выглядел высоким из-за сутулых плеч. На голове у него красовалась алая феска с кисточкой, вроде бы являющаяся признаком турецкого гражданства. Однако поношенный костюм европейского покроя, белый галстук и французский акцент в английской речи выглядели столь же неопределенно, как и цвет лица, промежуточный между белым и коричневым.

Человек пробрался вперед, продолжая улыбаться и не сводя взгляд маленьких и блестящих черных глаз с лица Хелен.

— Кто это сказал? — воскликнула девушка, обретая дар речи.

— Я, мадемуазель, — ответил незнакомец, появившись перед носом, вернее, над головой Хелен так внезапно, что она отшатнулась.

— Вы представляете французскую газету? — озадаченно спросила девушка.

Незнакомец рассмеялся.

— Увы, нет. — Он развел руками с комичным сожалением. — Не имею чести. Я бедный ученый из… ну, скажем, смешанного происхождения.

Внезапно вся комичность словно испарилась. Отчаянный призыв блеснул в маленьких черных глазках, оживив похожую на труп фигуру. Незнакомец протянул к девушке руки. В его голосе — мягком завораживающем басе — послышались напряженные нотки.

— И я умоляю вас, — продолжал он, — не вывозить из страны краденую реликвию.

— Краденую реликвию? — переспросила Хелен.

— Да, мадемуазель. Бронзовую лампу.

Хелен снова беспомощно огляделась, рассерженная почти до слез.

— Позвольте напомнить вам, мистер…

— Алим-бей, к вашим услугам, — отозвался незнакомец, слегка коснувшись кончиками пальцев сначала своего лба, а затем груди. — Наарак сайд! — добавил он по-арабски.

— Наарак сайд умбарак, — машинально ответила Хелен и продолжала, повысив голос: — Позвольте напомнить вам, Алим-бей, что эта «краденая реликвия» подарена мне египетским правительством.

Алим-бей приподнял плечи:

— Простите, но имело ли оно право дарить ее?

— По-моему, да.

— К несчастью, в этом мы расходимся. — Алим-бей молитвенным жестом прижал одну ладонь к другой. — Пожалуйста, подумайте, мадемуазель! Вы считаете, что эта лампа всего лишь маленькая вещица, а я говорю, что это не так. — Он быстро продолжал, словно боясь, что его остановят: — При свете этой лампы во мраке ночи верховный жрец Амона видел смерть и творил заклинания. Тело, которое вы извлекли из саркофага… — Алим-бей изобразил руками жест отчаяния, — это тело, вытащенное вами из деревянного гроба, принадлежало не просто фараону. Напоминаю, что он был верховным жрецом Амона, опытным в искусствах, находящихся за пределами вашего понимания. Он не будет этим доволен.

Несколько секунд никто не произносил ни слова.

Горящий безумным блеском взгляд Алим-бея устремился на репортеров с такой серьезностью, что улыбки исчезли с их лиц. Но это продолжалось недолго. В толпе представителей прессы послышались негромкие циничные смешки.

— Вы имеете в виду магию? — осведомился репортер «Аргус ньюс сервис».

— Настоящую магию? — присоединился корреспондент «Интернешнл фичерс», проявляя все признаки глубокого интереса.

— Любопытно, — задумчиво произнес репортер «Мьючуал пресс», — умела ли эта мумия вытаскивать кроликов из шляпы?

— Или распиливать женщину надвое, а потом соединять?

— Или проходить сквозь стену?

— Или…

Улыбка вернулась на лицо Алим-бея, но теперь она выглядела злой. Он присоединился ко всеобщему веселью, но смех его звучал не слишком приятно.

— Шутите на здоровье, джентльмены, — сказал он без всякой обиды в голосе. — Но через неделю-другую вы вернетесь ко мне…

— Зачем?

Алим-бей развел руками:

— Чтобы извиниться, месье, когда эта молодая леди обратится в пыль, словно не существовала вовсе.

Пронзительный гудок паровоза отозвался эхом в другом конце поезда. Двери захлопали, как зенитные орудия. Голос дежурного произнес на трех языках — арабском, французском и английском — с настойчивостью муэдзина:

— Катр йесафир! En voiture! Войдите в вагоны!

Сэр Генри Мерривейл, обозревавший сцену в торжественном молчании, слегка опустив уголки рта, впервые вмешался.

Крепко взяв Хелен за руку, он втолкнул ее в вагон, поднялся следом и захлопнул за собой дверь. Задержавшись только для того, чтобы высунуть голову в окно и рявкнуть «Чушь!» в лицо Алим-бею, Г. М. сердито опустился на угловое сиденье. Слегка покрасневшая и потрепанная Хелен осталась у окна, слушая прощальный хор, сопровождавший отход поезда.

— До свидания, леди Хелен! Счастливого пути!

— Спасибо за помощь, леди Хелен!

— Следите за привидениями!

— Не позволяйте мумии добраться до вас!

— Говорю вам, это чепуха! — крикнула Хелен, вцепившись в опущенное окно, будто ее силой отрывали от группы на платформе. — Я вам докажу!

— Она никогда не доберется до этой комнаты живой, — произнес Алим-бей.

Девушка едва расслышала его голос. Поезд уносил ее прочь от вежливого незнакомца в красной феске. Она еще немного постояла у окна, потом повернулась и села на угловое сиденье напротив Г. М. Кроме них, в купе никого не было. Выбравшись из-под вокзального навеса, поезд попал под раскаленные лучи солнца; лязг колес сменился мерным постукиванием. Положив рядом с собой альбом с вырезками, Г. М. наблюдал, как Хелен сердито встряхнулась, сняла шляпу, откинула со лба светлые волосы и наконец воскликнула:

— Кто, черт возьми, был этот человек?

Г. М. фыркнул:

— Понятия не имею, дорогая. Очевидно, сбежал из сумасшедшего дома.

— Обращусь в пыль, словно не существовала вовсе! — Хелен стиснула кулаки. — Это так… так нелепо!

— Разумеется. Надеюсь, — проницательный взгляд Г. М. устремился на нее, — вы не восприняли этого слишком всерьез?

— Конечно нет! — воскликнула Хелен и неожиданно заплакала.

— Ну-ну! — рявкнул великий человек, пытаясь скрыть смущение и ища глазами поверх очков помощи, которая так и не появилась.

Бормоча страшные проклятия в адрес женской натуры, Г. М. неуклюже поднялся и сел рядом с девушкой, продолжавшей плакать у него на плече. Великий человек героически выдержал тяжкое испытание, ощущая руки Хелен, обнимающие его за шею, покуда эмоциональная буря не истощилась сама собой. Правда, при этом он не переставал протестовать.

— У меня нет галстука, — трагическим тоном произнес Г. М. — И мое давление в ужасном состоянии! Послушайте, девушка, в моем нагрудном кармане ножницы, и вы можете выколоть себе глаз!

Хелен взяла себя в руки.

— Пожалуйста, простите, — извинилась она, пересаживаясь на противоположное сиденье и пытаясь изобразить улыбку на залитом слезами лице. — Это все нервы. Не обращайте на меня внимания.

Открыв сумочку, девушка вынула носовой платок и зеркальце, скривившись от отвращения.

— Загар сойдет через три-четыре дня — так у меня всегда, — сказала она с отчаянной претензией на легкомыслие. — Но от мозолей так легко не избавиться. — Хелен показала ладонь. — Как у землекопа!

Г. М. сердито посмотрел на нее:

— Вы говорили, что вам нужен совет. Это так?

— Да.

— Я старик, — заявил Г. М., — так что можете быть откровенны.

Хелен колебалась.

— Столько всего накопилось… Надеюсь, мне незачем объяснять, чем занималась наша экспедиция последние два года?

— Разумеется, незачем — раскопками гробницы старика Херихора. И у вас были неприятности?

— Неприятности с департаментом общественной деятельности! Неприятности с газетами! Неприятности с туристами! Вам известно, что за этот сезон гробницу и лабораторию посетили двенадцать тысяч туристов?

— И что они там делали? Воровали ваши находки?

— Некоторые из них пытались, — признала Хелен, наморщив лоб. — Но и без этого ответственность за ценности после изнурительных раскопок и очистки…

— Слушайте! — сердито прервал Г. М. — Я читал о сокровищах Херихора, пока меня не начало от них тошнить. Неужели все это настолько ценно, как расписывали газеты?

— Никаких драгоценных камней там не было, — улыбнулась Хелен. — Они использовали только цветное стекло, ляпис-лазурь, кальцит и обсидиан. Но большинство предметов и украшений золотые, и их антикварная стоимость… — Она глубоко вздохнула; взгляд ее карих глаз словно устремился в прошлое. — Американец по имени Бомон предложил нам шестьдесят тысяч долларов за золотую маску, которая была на мумии, и столь же фантастические суммы за вещи вроде золотого кинжала и золотой шкатулки для благовоний. А ведь он даже не был коллекционером или археологом. Ему всего лишь хотелось выставить эти предметы у себя дома, как принадлежавшие фараону более тысячи лет до Рождества Христова. Мы просто не могли убедить его, что не имеем права их продавать. — Хелен сделала паузу. — Не понимаю почему, но это огорчало моего отца. Я все время ощущала, что должна выбраться из Египта, иначе сойду с ума! А потом…

— Угу, — подбодрил Г. М. — А потом?

— Ну, — призналась Хелен, — есть один человек…

— Так, — кивнул Г. М. — И вы влюблены в него?

Хелен выпрямилась на сиденье.

— В том-то и дело, что не влюблена! По крайней мере, я так не думаю. — Она покачала головой, сердясь на саму себя, и посмотрела в окно. — Его зовут Сэнди Робертсон. Он мне очень нравится. Я уехала отчасти из-за того, что не хотела его обидеть, ответив ему «нет». — Девушка с вызовом взглянула на Г. М. — Звучит глупо, не так ли? Уезжать из-за того, что не хочешь кого-то обидеть! Но вы когда-нибудь задумывались, какую часть жизни мы проводим в различных уловках, затрудняя себе существование только для того, чтобы не оскорбить чьи-то чувства — даже людей, не имеющих на нас никаких прав? Вчера вечером Сэнди сказал, что все чертовски неправильно. Так оно и есть, сэр Генри! Дома у меня есть близкая подруга — Одри Вейн; возможно, она встретит меня в аэропорту, — которая без ума от Сэнди Робертсона. А он только смеется над ней. С другой стороны, один человек по имени Кит Фэррелл… — Хелен оборвала фразу и тряхнула головой. — Как бы то ни было, это личное дело. Оно не имеет значения.

— Еще как имеет, — возразил Г. М., — если вы ждете моего совета.

Девушка удивленно посмотрела на него.

— Совета? — воскликнула она. — Но мне не нужен ваш совет по этому поводу!

— Тогда по какому?

— Смотрите, — сказала Хелен.

Поезд мчался по живописным предместьям, мимо садов и вилл, наводящих на мысли о тени и прохладной воде. С левой стороны, за покрытыми пылью окнами, виднелись вдалеке очертания пирамид под свирепыми лучами солнца, а еще дальше — голубые Ливийские горы.

Хелен встала, сняла с забитой багажом полки маленький чемодан и положила его на сиденье рядом с собой. Достав из сумочки ключ, она отперла чемодан, щелкнула застежками и вытащила картонную коробку, аккуратно помещенную среди нижнего белья, а из ватной подкладки внутри извлекла бронзовую лампу.

Она была небольшая — не более четырех дюймов в высоту — и напоминала по форме круглую чашу, отделанную алебастром. Хотя бронза потускнела, ее внешний вид был лишен омертвелой сухости, обычно ассоциирующейся с музейными редкостями. Лорд Северн добросовестно почистил лампу, и солнечные блики весело играли на резьбе, покрывающей каждый ее дюйм.

Хелен передала лампу Г. М., который, надев очки, принялся вертеть ее в руках.

— Знаете, — заметил он после паузы, — такие вещи заставляют склоняться под тяжестью древности. Сколько лет этому светильнику?

— Немногим более трех тысяч.

— Странный образчик лампы, не так ли? Как она действовала?

— Ее наполняли маслом до краев и вставляли плавающий фитиль. Видите резные изображения по бокам?

— Ну?

— Это сцены из Книги мертвых,[10] — сказала Хелен. — Не слишком приятные. Мы нашли ее во внутреннем гробу мумии — возле руки.

— Присутствие лампы в таком месте необычное явление?

— Да. В это вкладывалось какое-то особое значение.

Г. М. взвесил лампу в руке.

— Она лишь чуть больше и тяжелее пепельницы, — заметил он. — Ну и что здесь не так?

— Насколько я знаю, ничего. Но…

— Но — что?

— Мне не хочется залезать в эмоциональные дебри, — сказала девушка. — Я намерена сделать то, что говорила репортерам: вернуться в Северн-Холл, как только Бенсон все там для меня приготовит, поставить эту лампу на каминную полку в своей комнате в качестве доказательства, что проклятие — чушь, и похоронить себя там до тех пор, пока не напишу подробную историю нашей экспедиции. Вас удивляет наличие у меня литературных склонностей?

— Не сказал бы.

Хелен бросила на него странный взгляд:

— А предположим, со мной что-то случится?

На лице Г. М. мелькнула усмешка, и она склонилась вперед:

— Я серьезно!

— Я тоже. Что может с вами случиться?

Хелен посмотрела в окно, словно интересуясь происходящим снаружи.

— Вы же слышали, что сказал тот человек.

— Алим… как бишь его?

— Да. «Обратится в пыль, будто не существовала вовсе». Конечно, я знаю, что это невозможно. И все же…

Ее голос увял. Г. М. смотрел на нее с интересом, вызванным происшедшей в ней внезапной переменой.

Хелен глядела в окно, по-видимому, на тусклую гряду пирамид, движущуюся вдалеке. Ее тело напряглось, рот слегка приоткрылся. Что она увидела там, было невозможно определить, но это вынудило ее застыть и затаить дыхание. Затем она кивнула собственным мыслям и устремила на Г. М. сосредоточенный невидящий взгляд.

— Сэр Генри… — Девушка кашлянула.

— Угу?

— Пожалуйста, забудьте все, что я вам говорила.

— Что?!

— Я сказала, что нуждаюсь в вашем совете. Несколько минут назад так оно и было. Но теперь он мне не нужен! — Ее голос дрогнул, словно от ужаса. — Я не хочу его! Не хочу!

Глава 4

Апрель в Англии начался с холодного дождя, напрочь смывшего все воспоминания о Египте. Причем холод нигде не ощущался сильнее, чем в Северн-Холле.

Путешествие из Лондона к Северн-Холлу достаточно приятно, если вы располагаете автомобилем. Однако ехать поездом свыше трех часов через Суиндон и Пертон в Глостер[11] значительно скучнее. В Глостере нужно пересесть на автобус или такси и ехать на юго-запад в сторону Шарпкросса,[12] покуда высокая каменная ограда обширного поместья не покажется вдалеке от дороги.

Вы въезжаете в поместье через обширные ворота, мимо сторожки, по извилистой гравиевой аллее и через две минуты с изумлением взираете на Северн-Холл.

Пристрастие к готическому стилю было введено в середине восемнадцатого столетия неким мистером Хорасом Уолполом.[13] Мистер Уолпол купил скромную виллу в Туикенеме[14] и постепенно стал расширять ее в манере, которую его романтическая душа полагала средневековой. Темные башни, цветные стекла, старинные доспехи и оружие радовали его сердце в Строберри-Хилл.[15] Вскоре мистер Уолпол написал роман «Замок Отранто», положив начало литературному стилю, который с помощью миссис Рэдклифф и Монаха Луиса[16] получил продолжение в девятнадцатом веке.

Наши прабабушки трепетали от страха над их романами. «Разве это не ужасно?» — спрашивает одна из них на страницах мисс Остин[17] со свойственной им мягкой сатирой.

Героинь с нежным взглядом преследовали жестокие графы в коридорах полуразрушенных замков.

Готика в архитектуре стала увлечением натур достаточно романтических и богатых. К их числу в 1794 году принадлежала жена первого графа Северна.

Леди Северн уговаривала быстро разбогатевшего супруга построить дом, достойный его недавно приобретенного царства. Лорду Северну не слишком нравилась эта затея — будучи простым человеком, он предпочитал стилю комфорт. Но он без памяти любил свою Огасту, чей портрет все еще висит в Северн-Холле, и поэтому решительно отдал себя на милость архитектурных экспериментов.

Северн-Холл по завершении напоминал Строберри-Хилл, но отличался большими размерами и количеством башен, каменных арабесок и цветных стекол.

— Здесь так много этих чертовых цветных стекол, — жаловался второй граф Северн в начале царствования Виктории,[18] — что человек не может посмотреть в собственные окна.

И тем не менее Северн-Холл притягивал к себе несколько поколений семейства. Даже шуточная темница с цепями, где можно было запереть храпящего после третьей бутылки портвейна гостя и наблюдать, как он зеленеет от страха, проснувшись утром, взывала к воображению, которое Лоринги никогда не утрачивали. Если теперешний граф продержал дом закрытым несколько лет, то лишь потому, что состояние здоровья вынудило его провести это время за границей.

Но теперь он был открыт вновь.

В дождливый четверг 27 апреля Северн-Холл опять наполнился светом и треском дров в каминах. Понадобились бешеные, хотя и кратковременные усилия, чтобы привести дом в порядок. Мистер Бенсон — дворецкий — сидел за чаем в буфетной, благожелательно глядя на миссис Помфрет — экономку.

— Газеты! — произнес Бенсон, качая головой, и трижды повторил на выдохе: — Газеты, газеты, газеты!

— Да, мистер Бенсон, — послушно отозвалась миссис Помфрет.

Буфетная находилась в конце узкого коридора за черной лестницей, изолированного обитой зеленым сукном дверью, которая выходила в парадный холл. Мистер Бенсон расположился в кресле-качалке, в то время как миссис Помфрет предпочитала скромно сидеть на краешке стула.

В глубине души экономка интересовалась, почему ее вообще пригласили в буфетную. В тех домах, где ей прежде доводилось работать, этого никогда не случалось, и она спрашивала себя, не ожидает ли ее разнос.

Хотя дворецкий не выглядел человеком, от которого следовало ожидать разноса, но кто знает…

Будь мистер Бенсон повыше ростом, думала миссис Помфрет, он бы являл собой великолепный образец дворецкого. Но, даже оставаясь низеньким и пухлым, он извлекал все возможное из отпущенного ему природой достоинства.

Мистер Бенсон удобно развалился в качалке, излучая добродушие. Его редкие седые волосы были аккуратно причесаны. Светло-голубые глаза, розовые щеки, широкий рот — все это выражало ту же комбинацию достоинства и доброжелательности. Черный пиджак, полосатые брюки, галстук, темнеющий под высоким белым воротником, выглядели столь же опрятно, как и тщательно отполированные ногти. После многозначительной паузы дворецкий заговорил вновь:

— Сказать вам кое-что, миссис Помфрет?

— Да, мистер Бенсон.

— Думаю, — рассудительно произнес дворецкий, — что я не суеверен.

Экономка с трудом сдержала удивление.

— Надеюсь, мистер Бенсон.

— И все же признаюсь: я испытал облегчение, услышав, что ее милость вернулась в Англию.

(«Еще не хватало! Доверительное сообщение!»)

По телу миссис Помфрет пробежала легкая дрожь. Не от шума дождя или осветившей парк молнии — хотя, конечно, жаль садовников, которым пришлось работать в такой день. В каждой комнате горел камин, изгоняя сырость. Огонь, потрескивающий за каминной решеткой, освещал уютную буфетную, поблескивая на серебряной посуде за стеклами шкафов.

Экономка склонилась вперед:

— Если вы позволите задать вам вопрос, мистер Бенсон…

Дворецкий протянул руки к огню.

— Ну, разумеется, миссис Помфрет!

— Почему ее милость задерживается в Лондоне? Согласно газетам — по крайней мере, одной из них, — она вернулась чуть ли не две недели назад.

— Говоря точнее, — промолвил пунктуальный Бенсон, вынимая из внутреннего кармана маленькую книжечку и сверяясь с ней, — 15 апреля.

— Тогда почему она не приезжает сюда, словно чего-то боится?

При зловещих словах «чего-то боится» манеры Бенсона стали чуть менее благожелательными.

— Конечно, ее милости будет здесь не слишком удобно, — продолжала миссис Помфрет. — Более никчемной прислуги я никогда не видела! Дерзкий и никуда не годный водопроводчик! Да и поместье, простите, отнюдь не в достойном виде! Но тем не менее…

— Тем не менее? — подсказал Бенсон.

— Ну-у… — протянула экономка, сама едва зная, что имела в виду.

— Мы находимся здесь только три дня, — напомнил дворецкий. — И… — он кашлянул, — мистер Кит Фэррелл в Лондоне.

— Ага! — воскликнула миссис Помфрет. — Могу я спросить, состоят ли ее милость и мистер Фэррелл…

— Нет, миссис Помфрет, — вежливо, но твердо прервал Бенсон. — Лучше не спрашивать.

Экономка выпрямилась на стуле.

— Я не подразумевала ничего оскорбительного!

— А я ничего такого и не подумал. — Бенсон вновь стал сама любезность. — Что касается ее милости, миссис Помфрет, то вам нечего опасаться. Она присоединится к нам в положенное время. Могу также заверить вас, хорошо ее зная, что она предупредит нас заранее, дабы мы успели приготовиться…

На буфете у камина зазвонил телефон.

Миссис Помфрет заинтересовало, действительно ли на лице дворецкого мелькнула тень беспокойства, когда он встал, чтобы поднять трубку. Во всяком случае, она ощутила одно из тех вдохновенных предвидений, которое ей предстояло обсуждать до конца дней.

Экономка тоже поднялась, рассматривая свое отражение в зеркале за часами на каминной полке. Хорошо сохранившаяся женщина пятидесяти лет, не лишенная привлекательности, с каштановыми волосами, о которых только другая женщина могла бы догадаться, что они крашеные.

— Телеграмма? — услышала она голос Бенсона. — Прочтите ее, пожалуйста.

Еще до того, как в трубке раздался тонкий голос мистера Голдинга, читающего на почте текст телеграммы, который повторял за ним дворецкий, потрясенная Элизабет Помфрет уже догадалась, о чем там говорится.

— «Приезжаю с Китом Фэрреллом и Одри Вейн». — Бенсон шагнул назад, не выпуская трубку, чтобы посмотреть на часы на полке. — «Ждите меня к…» — Он оборвал фразу. — К какому времени, вы сказали? К пяти?

Очередной порыв ветра, насыщенного каплями дождя, сотряс окна. Вода с шипением хлынула по трубе в камин. Маленькие часики на каминной полке, словно по дьявольскому наущению, начали бить пять.

— О боже! — воскликнула миссис Помфрет.

Бенсон все еще вытягивал шею, глядя на циферблат.

— В котором часу поступила телеграмма? — осведомился он. — Ладно, не имеет значения. Благодарю вас.

Дворецкий положил трубку и поставил телефон на буфет, когда снова послышался звонок. Бенсон схватил трубку, прежде чем понял, что это внутренний телефон на стене. Когда он ответил на звонок, миссис Помфрет расслышала в трубке тяжелый бас Леонарда — сторожа у ворот.

Бенсон повесил трубку. Лицо его то краснело, то бледнело, как у юноши.

— Мы не должны терять голову, миссис Помфрет! — заявил он.

— Что…

— Это привратник. Леди Хелен, мистер Кит и мисс Одри только что проехали через ворота. Они будут здесь с минуты на минуту.

С точки зрения слуги старой школы положение было достаточно серьезным. Миссис Помфрет выглядела потрясенной.

— Мистер Бенсон, мы должны собрать всех остальных!

— Но у нас на это нет времени! — воскликнул утративший свою чопорность Бенсон. — Нам повезет, если мы доберемся до парадной двери раньше ее милости! Надо спешить! Мы… — Он сделал паузу и сурово посмотрел на экономку. — Надеюсь, миссис Помфрет, это прогонит мысли, которые вас, по-видимому, беспокоили?

— Какие мысли, мистер Бенсон?

— Предсказатель по имени Алим-бей напророчил, что ее милость никогда не доберется до этого дома живой. Ну, она здесь!

— Простите, мистер Бенсон, но предсказатель говорил не совсем это.

— О чем вы?

— Если верить газетам, предсказатель не говорил, что ее милость не доберется до этого дома живой. Он сказал, что она никогда не доберется живой до своей комнаты.

Дворецкий поднял брови:

— Это мелочь, миссис Помфрет.

— Я просто хотела быть точной, мистер Бенсон.

— Боже мой, миссис Помфрет, что может с ней теперь случиться?

Теперь пришел черед экономки поднимать брови.

— Право, мистер Бенсон, по-моему, вы задерживаете нас, хотя только что настаивали, что нам надо спешить.

— Да, — согласился Бенсон. — Нужно поторапливаться.

Снова став самим собой, дворецкий подошел к двери в коридор, открыл ее и церемонным жестом пригласил экономку выйти первой. Но когда она стала выходить, он остановил ее:

— Миссис Помфрет!

— Да, мистер Бенсон?

— Женщине с вашим опытом и, осмелюсь сказать, с вашим воспитанием я не рискну давать советы. Но когда вы будете представляться леди Хелен, то надеюсь… э-э… выразите удовольствие от пребывания здесь?

— Естественно, мистер Бенсон.

— Ведь это и в самом деле так? Вам нравится дом?

— Откровенно говоря, нет, мистер Бенсон. Это ужасный дом.

Дворецкий казался искренне удивленным.

— Дом полон скверных вещей, — объяснила экономка, — и в нем пахнет смертью. Конечно, ничего подобного я не скажу ее милости. Я знаю свои обязанности, мистер Бенсон.

Она вышла в коридор. В тот же момент его осветила молния через стекло задней двери.

Коридор был узкий, с циновками на полу и желтовато-коричневыми обоями на каменных стенах. Никакое количество воздуха не могло уничтожить затхлую атмосферу. Спереди находилась дверь, обитая зеленым сукном и ведущая в парадный холл, а сзади — стеклянная дверь, впускающая дневной свет.

Когда молния осветила три или четыре картины на стенах, миссис Помфрет внезапно остановилась.

— Посмотрите-ка сюда, мистер Бенсон!

— Право же, миссис Помфрет…

— Она исчезла! — заявила экономка.

— Кто?

— Большая старая картина, которая висела вон там. Во время ленча она была на месте. Я ее видела. А сейчас ее нет.

Бенсон поджал губы.

— Должно быть, вы ошибаетесь, миссис Помфрет.

— Простите, но я не ошибаюсь! Смотрите — вот участок более чистых обоев, который закрывала картина!

— Возможно, ее убрала одна из горничных.

— Без моего распоряжения? — После паузы экономка добавила: — Или вашего?

— В последний раз, миссис Помфрет, должен просить вас поторопиться! Ее милость уже, наверное, стоит у парадной двери. Признаюсь, я не успокоюсь, пока снова не увижу леди Хелен. Историю с картиной, как бы она ни была важна, можно отложить на потом. Не будете ли вы любезны пройти вперед меня?

— Дом полон скверных вещей! — повторила экономка.

О душевном состоянии Бенсона свидетельствовало то, что он только теперь сообразил схватить миссис Помфрет за локоть и вынудить ее двигаться дальше. Экономка освободила руку с молчаливым упреком. Сопровождаемые шумом дождя, бьющего в оконные стекла, и ужасом, сгущающимся вокруг Северн-Холла, они вдвоем направились к двери, обитой зеленым сукном.

Глава 5

Длинный и приплюснутый голубой «райли» относился к той породе автомобилей, вылезая из которых вам каждый раз приходится надвигать шляпу на глаза. Мистер Кристофер Фэррелл, сидя за рулем, машинально втянул голову в плечи, когда они въезжали в ворота Северн-Холла.

Следует отметить, что в данный момент Кит Фэррелл выглядел в высшей степени обеспокоенным молодым человеком.

Рядом с ним сидела Хелен. Сначала Кит бросал на нее взгляды исподтишка, а потом удовлетворился созерцанием ее отражения в ветровом стекле, покуда «дворники» сражались с каплями дождя.

— Ну, — заявил он с напускным весельем, — мы почти приехали.

— Да, — согласилась Хелен. — Почти.

Владелица машины, мисс Одри Вейн, пыталась развалиться на заполненном чемоданами заднем сиденье.

— Вы два самых унылых человека, которых я когда-либо встречала, — пожаловалась она. — Всю дорогу от Лондона я пытаюсь вовлечь вас в беседу, но вы меня едва слушаете. А теперь вы меня слышите?

— Да, — ответила Хелен.

— Нет, — возразил Кит и быстро поправился: — Я хотел сказать «да».

Автомобиль проехал через ворота и покатил по гравию.

Лицо Хелен было бледным, под глазами темнели круги. Она сидела, глядя перед собой, и курила сигарету с видом человека, не привыкшего к этому занятию. То ли машина подпрыгнула, то ли дрогнула ее рука, но Хелен уронила сигарету на пол и была вынуждена нагнуться, чтобы поднять ее.

Кит Фэррелл на всю жизнь запомнил ее облик в эти минуты. На Хелен был серый макинтош. В течение всей поездки она не выпускала из рук картонную коробку — Кит не знал, что в ней находится, а спрашивать не хотел. На ногах девушки были коричневые чулки и красно-черные лакированные туфли, абсолютно неподходящие для сельской местности.

Справа от них виднелась сторожка — маленький восьмиугольный каменный домик с окном на каждой стороне. За зарешеченными стеклами поблескивал огонь камина. Они разглядели белую рубашку и седые волосы привратника, который смотрел в окно, держа над глазами ладонь, а потом ринулся к телефону.

— Очевидно, — заметила Одри, — нас не ждали.

Хелен пробудилась от размышлений и выбросила сигарету в окошко.

— Я говорила Бенсону, что еще на неделю задержусь в Лондоне. Старик обидится на меня за то, что я не отправила телеграмму раньше. — Она обернулась с печальной улыбкой: — Должно быть, Кит, тебе ужасно не хотелось бросать свою работу и тащиться в эту глушь.

«Господи, — подумал Кит, — если бы ты только знала!»

— Нет, — смущенно отозвался он. — Все в порядке.

Кит ощущал дружески насмешливый взгляд Одри, устремленный на него и Хелен. Он надеялся, что Одри воздержится от шутливых комментариев.

— Бедняга Кит! — промолвила Одри. — Как поживает твоя адвокатская практика? Есть какие-нибудь новые дела?

— Было одно пару месяцев назад, — мрачно ответил Кит. — Дело касалось собаки. Интересным его не назовешь.

— И прибыльным тоже?

— Вот именно.

Одри рассмеялась.

Хотя девушка была всего лет на пять-шесть старше Хелен и, безусловно, моложе Кита, она испытывала материнские чувства к ним обоим. Одри словно излучала радостную и чистую ауру Мэйфера[19] тридцатых годов: изящная, темноволосая и черноглазая, ярко накрашенная, одета так, что даже Кит признавал ее исключительно нарядной. Она легко коснулась плеч сидящих впереди спутников.

— Вот что мне следовало бы для тебя сделать, — заявила Одри, — а может, не мне, а Хелен… — Кит нахмурился, заметив в зеркальце ее улыбку, — так это совершить преступление. Тогда ты смог бы заняться защитой и завоевал бы себе имя.

— Меня не назначат защитником, пока я не стану королевским адвокатом.

— А сколько тебе для этого понадобится времени?

— Думаю, лет пятнадцать.

Казалось, Одри обескуражена.

— А что, если тебе стать помощником какого-нибудь знаменитого адвоката, украсть всю его славу и выставить его дураком?

— Тогда мне точно не быть королевским адвокатом.

— Вы, барристеры,[20] уж очень вялая публика, — вздохнула Одри. — И все же мне кажется…

Сверкнула молния, заставив всех троих вздрогнуть. Ветер пробежал над извилистой подъездной аллеей по верхушкам дубов, уже покрытых почками. Все молчали, прислушиваясь к шороху колес по гравию, пока машина не выехала к дому.

Перед Северн-Холлом росли кусты самшита, подстриженные в итальянском стиле — в форме животных и шахматных фигур. У поворота аллеи две узкие ступеньки вели на каменную террасу. Позади террасы возвышалась во всем великолепии, свойственном восемнадцатому столетию, готическая крепость, о которой мечтала первая леди Северн.

Плющ, как известно в наши дни, плодящий паразитов, покрывал переднюю стену здания. Дождь наполовину скрывал башню с часами, чей печальный звон овевал размышления романтиков прошлого. Под стрельчатой каменной аркой виднелась массивная парадная дверь из дуба, отделанная железом. Готические островерхие окна имели мрачноватый вид, несмотря на горевший в некоторых помещениях свет и разноцветные стекла. Ряд окон с цветными стеклами находился прямо над парадной дверью.

— Наконец-то! —воскликнула Хелен.

Она словно очнулась в насыщенной дождем атмосфере, выпрыгнула из машины и поглядела на спутников.

— Я говорила, что намерена это сделать, — продолжала Хелен, — и сейчас сделаю!

Кит уставился на нее:

— Что сделаешь?

Хелен улыбалась, хотя ее взгляд был напряженным. Она открыла картонную коробку.

Кит и Одри впервые увидели бронзовую лампу. Но никаких объяснений не потребовалось. Они отлично знали, что это такое, как, впрочем, и добрая половина человечества. Хелен бросила пустую коробку назад в кабину, держа лампу обеими руками. Лампа выглядела маленькой безвредной игрушкой, на которую падали капли дождя.

— Она будет стоять на каминной полке в моей комнате, — сказала Хелен. — И тогда, Кит… Извините.

Повернувшись, она быстро взбежала по ступенькам на террасу.

— Хелен! Подожди минутку! — крикнул ей вслед Кит Фэррелл, сам не зная почему.

Но Одри тихо произнесла:

— Пусть идет, Кит.

Повернув железное кольцо, которое служило ручкой, Хелен открыла парадную дверь. На мгновение Кит увидел ее стоящей в проеме — маленькую фигурку в свете, падающем из холла и играющем золотом на ее волосах, — прежде чем она вошла внутрь, мягко прикрыв за собой дверь. Остался только дождь, падающий на каменные плиты террасы и шуршащий среди причудливо подстриженных кустов самшита.

— Ну и ну! — пробормотал Кит Фэррелл. Он начал вытаскивать из машины чемоданы, аккуратно ставя их в ряд.

Одри набросила прозрачный дождевик поверх накидки из черно-бурой лисицы и скользнула над поднятым передним сиденьем, опрятная, словно дождевик был целлофановой оберткой. Кит видел веселый блеск в ее глазах, когда она направилась к багажной решетке в задней части автомобиля, к которой были прикреплены ремнями еще два чемодана и сундук.

— Кит.

— Да?

— Ты идиот, — сказала Одри. — Почему ты не женишься на Хелен?

— Послушай, Одри…

Она подошла к нему, наблюдая, как он сражается с ремнями.

— Ты так помешался на Хелен, — продолжала Одри, — что становишься опасным для общества. Хелен испытывает к тебе такие же чувства, и вы оба их не скрываете. Где же твоя инициатива, Кит? Что с тобой происходит?

Кит еще раз дернул ремень и поднял взгляд.

— Я ей не подхожу, — тихо сказал он.

— Почему?

— У меня нет денег.

— Ну, их нет и у Сэнди Робертсона. Однако это не мешает ему… — Одри слегка повысила голос: — Я видела, как ты нахмурился, Кит Фэррелл. Ты собирался отпустить какое-то замечание насчет Сэнди?

— Конечно нет, — удивленно сказал Кит. — Просто я ему завидую.

— Вот как?

— Невозможно представить, чтобы Сэнди останавливался где-нибудь, кроме самых лучших отелей. Его знают в каждом баре и ночном клубе Вест-Энда.[21] Ни одни лошадиные или собачьи бега без него не обходятся. Хотел бы я знать, — уныло продолжал Кит, освободив первый ремень и принимаясь за второй, — как ему это удается. Если я приглашаю кого-нибудь пообедать в «Савой» или «Беркли», то потом целый месяц питаюсь сардинами и печеньем.

Одри запрокинула голову и расхохоталась:

— Честный Кит — избранник народа! Это потому, что ты всегда оплачиваешь обед.

— Естественно, оплачиваю! Что тут странного?

— Кроме того, Сэнди везет с лошадьми и собаками.

— Боюсь, тут я ему тоже не соперник. Однажды я поставил на лошадь, потому что мне понравилась кличка, а ее после скачек все еще разыскивали с фонарем.

— Значит, ты сдерживаешь себя, — улыбнулась Одри, — только потому, что Хелен — дочь графа Северна с несколькими тысячами годового дохода? Тебе это не кажется несколько старомодным?

Резким движением, словно давая выход своим чувствам, Кит поднял тяжелый сундук и со стуком поставил его на землю.

— Я лишь одно могу сказать: добром такие браки никогда не кончаются. У меня был друг, который женился на девушке с деньгами. Последний раз, когда я его видел, жена давала ему мелочь на автобус, выражая надежду, что он не истратит ее на что-нибудь другое. Нет уж, Одри, благодарю покорно.

— Предположим, в жизни Хелен произойдет какое-то событие…

— То есть как?

— Я имею в виду, что, если она выйдет замуж за Сэнди Робертсона?

Пару секунд Кит молча смотрел на нее. Потом зажал под левой рукой несколько мелких вещей, а правой поднял самый большой чемодан.

— Дождь намочит твою шляпку, Одри. Идем.

Они молча пересекли террасу. В ответ на кивок Кита Одри повернула железное кольцо и открыла парадную дверь. С приятным чувством возвращения домой Кит шагнул через порог следом за ней. Бросив багаж на пол со стуком, отозвавшимся гулким эхом в высоких сводах, он наконец осознал, что что-то не так.

В центре парадного холла неподвижно стояли Бенсон и женщина, в которой Кит безошибочно определил экономку. Кит Фэррелл был любимцем Бенсона и знал об этом. Он ожидал радостного приветствия, поклона и попытки поднять багаж. Но вместо этого дворецкий всего лишь стоял и смотрел на него круглыми светло-голубыми глазами.

— Привет, Бенсон! — поздоровался Кит, стараясь говорить веселым голосом, который глухо прозвучал под крестовым сводом. — Поможете мне с вещичками?

— Разумеется, сэр! Позвольте! — Бенсон инстинктивно шагнул вперед, но остановился на полпути. — Могу я спросить, где леди Хелен?

— Леди Хелен?

— Да, сэр.

— Вы не видели ее?

— Нет, сэр.

— Но она вошла сюда менее трех минут назад. Она собиралась подняться наверх и поставить эту чертову бронзовую лампу на каминную полку в своей комнате!

— Очень сомневаюсь, сэр, что ее милость это сделала.

На лице экономки застыло выражение, весьма напоминающее ужас. Бенсон также вел себя странно. Он держал руки за спиной, словно что-то прятал. Кит повысил голос:

— Что все это значит, Бенсон?

— Ну, сэр… — Дворецкий облизнул губы и сделал еще один шаг вперед. Шаги, как и голоса, звучали глухо. Бенсон отвел взгляд. — Мы… Я прошу у вас прощения, сэр! И у вас, мисс Одри! Это… это миссис Помфрет.

— Здравствуйте, — машинально произнес Кит. — Ну?

— Миссис Помфрет и я были в буфетной, сэр. Привратник позвонил и сказал, что машина едет к дому.

— Так.

— Мы прошли по коридору, сэр, и вышли в холл через обитую сукном дверь. Леди Хелен мы нигде не видели, сэр. Но на полу в холле мы нашли вот эти вещи.

Бенсон извлек руки из-за спины. В одной из них он держал серый макинтош Хелен, на котором все еще поблескивали дождевые капли. В другой — бронзовую лампу.

Последовала пауза.

Электрическое освещение было искусно скрыто — нигде не было видно старомодных ламп. Абсолютно голый крестовый свод озарял бледный свет. Но в двух каминах по обеим сторонам холла полыхал огонь, смягчая холод каменных стен. На каминных полках, друг напротив друга, красовались миланские доспехи — одни черные, другие отделанные позолотой. Справа в задней стене уходила вверх крутая спиральная лестница с перилами из резного камня.

Бенсон снова облизнул губы.

— Полагаю, сэр, — он протянул вперед лампу, — я узнал этот предмет. Хотя, конечно, видел его только на фотографиях.

Кит не обратил внимания на последнее замечание.

— Где вы нашли эти вещи, Бенсон?

— На полу, сэр. Там, где я стоял минуту назад.

Кит набрал в легкие воздух.

— Хелен! — позвал он. Его голос отозвался эхом, но ответа не последовало.

— Спокойно, Кит, — вмешалась Одри. — Ерунда какая-то!

— Конечно, ерунда. Хелен здесь. Мы видели, как она вошла. Она должна быть в доме… Хелен!

— Возможно, — настаивала Одри, — она все-таки поднялась наверх.

Они задрали голову, услышав шаги на лестнице. Однако неуклюжее топанье быстро уничтожило надежды Кита. По лестнице спускался коренастый угловатый субъект со свирепой внешностью. На нем был грязный плащ поверх столь же грязного комбинезона; в руке он держал кожаный чемоданчик с инструментами. Его появление привело Бенсона в чувство.

— Минутку, сэр, — сказал дворецкий Киту и повернулся к человеку на лестнице: — Могу я узнать, кто вы такой?

Незнакомец резко остановился:

— Я?

— Да, вы.

Выражение злобного веселья появилось на лице незнакомца. Прежде чем ответить, он завершил спуск, превращая каждый шаг в событие, и подошел к Бенсону.

— Я водопроводчик, герцог, — хрипло произнес он. — Билл Пауэрс. Хай-стрит, 37.

— Разве я вам не говорила? — возопила миссис Помфрет. — Какая наглость!

— Вы не нашли ничего лучшего, чем воспользоваться парадной лестницей?

— Я социалист, понятно? Парень, который ничем не хуже других, — пояснил мистер Пауэрс. — Лестница есть лестница, герцог. Мне наплевать, парадная она или нет.

Кит решительно прервал дискуссию:

— К черту политику, старина! Вы не видели молодую леди?

— Какую еще молодую леди?

— Которая поднялась по этой лестнице несколько минут назад.

— Никто не поднимался по этой лестнице, начальник.

Кит обменялся взглядом с Одри, которая пожала плечами.

— Где вы были? — спросил Кит.

— В ванной, напротив лестницы.

— Дверь была открыта?

— Ага.

— Вы не слышали, как кто-то вошел в дом?

Воинственность мистера Пауэрса постепенно сменялась неподдельным интересом. Он сдвинул шляпу на затылок и взъерошил пальцами черные с сединой волосы, обильно покрытые бриллиантином.

— Ну, вообще-то да. Парадная дверь открылась и закрылась. И я слышал молодой женский голос, хотя не разобрал слов. Потом раздались шаги по каменному полу, а затем…

— Что — затем?

— Шаги прекратились.

— Как это прекратились?

— А вот так, — ответил мистер Пауэрс. — Они никуда не пришли.

В наступившей тишине слышалось только потрескивание огня.

Бенсон, скрывавший свои чувства под респектабельной внешностью, протянул макинтош и лампу. Кит взял их. Предмет одежды, который носила возлюбленная, — даже скомканный макинтош, — являет собой болезненное напоминание об ее отсутствии. Другое дело — древняя бронзовая лампа, зловеще мерцающая при свете огня…

— Бенсон!

— Сэр?

— Я не хочу, чтобы вы считали меня чокнутым…

— Конечно, сэр.

— Но это не так уж неожиданно.

Дворецкий вздрогнул:

— Прошу прощения, сэр?

— В Лондоне произошла одна вещь, которая смертельно меня перепугала, — сказал Кит. — Я хочу, чтобы вы нашли Хелен, Бенсон. — Он продолжал, словно стараясь убедить самого себя: — Возможно, все в порядке и тревожиться незачем. Но… найдите ее! Слышите, Бенсон? Найдите Хелен!

Глава 6

Восемь часов.

Кто-то невидимый закончил к вечеру ремонт часов на башне. Кит и Одри слышали их тихий печальный звон, дожидаясь в одной из немногих комнат Северн-Холла, переделанных в современном стиле, — комнате Хелен на втором этаже.

Она была длинной и просторной, сочетая в себе одновременно функции гостиной и спальни, с рядом окон, выходивших на переднюю лужайку как раз над парадным холлом. Когда портьеры были задернуты, дабы не впускать ночную тьму, можно было ощутить себя находящимся где угодно, только не в Северн-Холле.

Панели из светло-серого дерева маскировали каменные стены. Пол покрывал ковер. Мягкие кресла были обиты ярким кретоном; свет ламп отражался на белом мраморе камина с современной гравировкой сверху и медной подставкой для дров снизу. Побеленные этажерки с книгами доходили всего лишь до пояса. Дверь в одной из стен вела в гардеробную, декорированную в том же духе.

Когда они впервые вошли сюда, чтобы ждать, ждать и снова ждать, то увидели горящий в камине огонь и вазу со свежими желтыми нарциссами на письменном столе. Багаж Хелен, включая сундук, был аккуратно сложен у кровати. Первым делом Кит поставил бронзовую лампу в центре каминной полки.

Сейчас, глядя на нее сквозь клубы табачного дыма, он швырнул в камин двенадцатую сигарету.

— Одри, предположим, Хелен мертва…

— Нет! — вскрикнула Одри. Она сидела на диване, поджав ноги и повернувшись к камину. Высокая девушка — возможно, даже слишком. Огонь словно придавал тепло ее глянцевым черным волосам, блестящим темным глазам и алому рту. — Не говори так! Каким образом Хелен могла умереть?

— Не знаю.

— Это абсурд! Кто мог желать ей зла?

— Тоже не знаю.

Кит снова принялся мерить шагами комнату, сунув руки в карманы довольно поношенного пиджака. Если бы кто-нибудь попросил Одри Вейн записать мысли, теснившиеся у нее в голове в данный момент, она бы нацарапала нечто вроде следующего:

«Он привлекателен, этот сероглазый ирландец. Коротко остриженные каштановые волосы… Вертикальная морщина между бровями… Конечно, не так привлекателен, как Сэнди Робертсон. Когда я думаю об этом негодяе Сэнди, то ощущаю боль во всем теле и жжение в глазах. Нет, он не похож на Сэнди, но все же привлекателен. Как раз подходит Хелен. Господи, если что-нибудь с ней случилось…»

— Кит, о чем ты думаешь?

Он резко остановился:

— Помнишь день, когда мы встречали Хелен в Кройдоне?[22]

— Да.

— Самолет опоздал на полчаса, — продолжал Кит. — Просто задержался из-за тумана. Но…

— Ты забеспокоился?

— Не прошло и десяти минут, как я начал думать: а вдруг самолет разбился? Вдруг нам позвонят и сообщат, что мы больше никогда не увидим Хелен? Я представил себе это настолько ярко, что еще через десять минут был практически убежден, что самолет потерпел катастрофу, и ждал, что ко мне вот-вот подойдут и скажут, что Хелен мертва или искалечена. Сейчас с нами происходит то же самое, Одри. Мы должны перестать пугать самих себя. Здравый смысл должен подсказать нам какое-то простое объяснение.

Дверь бесшумно открылась, и вошел Бенсон.

Следом за ним, явно кипя от возбуждения, появился долговязый молодой блондин в шоферской униформе. Оба выглядели так, словно как следует вымыли руки и почистились после тяжелой и грязной работы.

Одри Вейн приподнялась на диване, но снова села. Прошло несколько секунд, прежде чем Кит обрел дар речи, но первым все равно заговорил Бенсон.

— Согласно вашим указаниям, мистер Кит, — он кивнул в сторону шофера, как мог бы кивнуть собаке, — мы с Луисом только что обыскали дом.

— Ну?

Лицо Бенсона в сигаретном дыму казалось потным и безобразным. Он прочистил горло.

— Прежде всего, сэр, не вызывает сомнений, что леди Хелен входила в дом.

Кит уставился на него:

— Конечно, входила! Разве мисс Вейн и я вам не говорили? — Он сделал паузу, так как Одри усмехнулась. — Погодите, Бенсон! Вы, часом, не усомнились в наших словах?

Дворецкий переменился в лице.

— Разумеется, нет, сэр. Но…

— Но — что?

— Может быть, вы выслушаете остальное, сэр?

— Извините. Продолжайте.

— Помощник садовника работал на передней лужайке. Он видел, как леди Хелен вошла в дом, а вы и мисс Одри последовали за ней с багажом. — Бенсон помолчал. — Также установлено, сэр, что ее милость после этого не выходила из дома.

Одри выпрямилась на диване.

— Как вы можете быть в этом уверены, Бенсон?

— Мы приводили участок в порядок, мисс Одри.

— Ну и что?

— Мы наняли около дюжины человек, — объяснил дворецкий, — чтобы довести дело до конца. Во второй половине дня люди работали вокруг всего дома. Каждая дверь и каждое окно оставались под наблюдением. Можете в этом не сомневаться, мистер Кит, так как все нанятые садовники — они хорошо известны в Глостере и не станут лгать — готовы это подтвердить. К сожалению…

— Продолжайте!

— К сожалению, сэр, леди Хелен тем не менее нет в доме.

Последовала краткая пауза.

— То есть как?

— Леди Хелен нет в доме, сэр, — медленно повторил Бенсон.

— Вы спятили?

— Нет, сэр.

— Но…

— Вы велели мне обыскать дом, сэр. — Дворецкий повысил голос. — Мы это сделали — Луис и я. — Он снова кивнул в сторону шофера. — Я знаю Северн-Холл с детских лет! Можете положиться на мои слова, мистер Кит, мы обыскали каждый дюйм! Леди Хелен нет в доме.

Первое время Кит Фэррелл ощущал не столько страх или тревогу, сколько недоверие.

Этого не могло произойти! Если, к примеру, надежный и серьезный человек сообщает вам, что ваш друг внезапно вскочил со стула и без посторонней помощи вылетел в окно третьего этажа, то вашей первой реакцией будет не беспокойство, что упомянутый друг разбился, а ощущение, что какие-то колесики в вашем мозгу вышли из строя или же вы стали жертвой грубой шутки.

Но это не было грубой шуткой.

Кит посмотрел на Одри, которая приподнялась на коленях на диване, держась рукой за каминную полку и ошеломленно глядя на дворецкого.

— Слушайте, Бенсон, — Кит пытался говорить рассудительным тоном, — это же чистое безумие!

— Да, сэр.

— Вы не можете утверждать, что Хелен с бронзовой лампой в руках вошла в этот дом и исчезла, как лопнувший мыльный пузырь!

— Нет, сэр.

— Это невозможно!

— Да, сэр. Я также пришел сообщить, — добавил Бенсон, — что обед подадут через десять минут.

— Обед! — сердито буркнул Кит.

— Очень сожалею, мистер Кит. Конечно, если вы предпочитаете, обед можно отложить. — Дворецкий, выпятив грудь, повернулся к злополучному шоферу. — Может быть, вы объясните, Луис, почему вы до сих пор здесь? — осведомился он, хотя Кит не слышал приказа шоферу удалиться. — Весьма печально, Луис, если мои распоряжения постоянно не будут выполняться!

Но молодой Луис, переминавшийся с ноги на ногу, больше не мог сдерживаться.

— Сэр, — обратился он к Киту, — как-то раз я видел фильм…

— Не останавливайте его! — взмолился Кит, когда холодный взгляд Бенсона вновь устремился на шофера. — Если Луису есть что сказать, ради бога, не мешайте ему!

— Я видел фильм, — пояснил Луис, — где труп спрятали в ящик для мумии.

— Какой еще труп? — в ужасе воскликнула Одри.

Бедняга Луис и в мыслях не имел кого-то пугать. Как и других слуг, его наняли совсем недавно — леди Хелен Лоринг была для него всего лишь знатным именем. Шоферу не давала покоя мысль о кровавом убийстве вроде тех, о которых пишут в газетах. При виде выражения лиц слушателей он смешался.

— Луис имеет в виду, — внушительным тоном начал Бенсон, — что в кабинете его светлости на первом этаже находятся два или три саркофага, привезенные из Египта. — Он бросил на Кита многозначительный взгляд. — Об остальном, мистер Кит, вы можете догадаться.

— Я понял, — кивнул Кит. — Вы заглядывали в саркофаги?

— Да, сэр.

— И не нашли…

— Нет, сэр.

— Это подало мне еще одну идею, — настаивал шофер. — В конце концов, молодая леди должна где-то находиться, верно? Так вот, в другом фильме тело спрятали в тайник в стене, который никто не мог обнаружить. — Луис сделал широкий жест рукой, как будто не находя слов. — Вы меня поняли, сэр? Обследуйте дом!

Кит Фэррелл ухватился за соломинку.

— Тайник — это действительно идея, — заявил он. — Слышали, Бенсон?

— Да, сэр.

— Ну и что вы на это скажете?

— Это невероятно, мистер Кит.

— Почему?

Пробормотав извинения, Бенсон прошел мимо Кита к низким книжным этажеркам под рядом окон. Остальные молча наблюдали за ним под треск дров в камине. Надев очки в роговой оправе, дворецкий нагнулся и вытащил толстую книгу в голубом переплете. Очки придавали его румяной физиономии сходство с лицом добродушного пастора.

— Это, сэр, — сказал дворецкий, протягивая книгу, — величайшее творение мистера Хораса Линнелла.

— Ну и что?

— Должен заметить, сэр, что мистер Хорас Линнелл — крупнейший из ныне живущих авторитетов в области тайников. Могу я взять на себя смелость и прочесть вам кое-что отсюда?

Кит почувствовал, что его душит воротник.

— Вы хотите сказать, — спросил он, — что в Северн-Холле нет тайников?

Бенсон склонил голову:

— Да, сэр. С разрешения его светлости, мистер Линнелл провел здесь две недели, обследуя здание. Он твердо заявил, руководствуясь причинами архитектурного порядка, которые я, боюсь, не понял, что здесь нет и не может быть никаких тайников.

Открыв книгу, дворецкий начал медленно листать страницы. Наконец его палец задержался в нужном месте.

— «Я говорю это с сожалением, — прочитал он, — так как приступал к обследованию с определенными надеждами. Северн-Холл строили согласно пожеланиям Огасты, первой графини Северн, чью коллекцию готических романов все еще можно видеть в библиотеке. Казалось, дом не может не иметь тайников. Но…»

— Но тайник должен быть! — воскликнул Кит после многозначительной паузы Бенсона. — Иначе где же Хелен?

— Не знаю, сэр.

— Как говорил Луис, должна же она где-то находиться! Вы не заставите меня поверить, что… что…

Инстинктивно все повернулись к бронзовой лампе.

Она стояла на каминной полке, поблескивая выгравированными на чаше фигурками. Лампа уже начала выделять яд, отравляя их воображение, воздействуя на скрытое в человеческой природе суеверие, напоминая о смерти профессора Гилрея… А Хелен?..

— «Обратится в пыль, словно не существовала вовсе», — пробормотала Одри.

Поймав взгляд Кита, она очнулась, вскочила с дивана и подбежала к нему.

— Я не верю в эти байки, старина! — Темные глаза девушки скользнули по его лицу. — Во всяком случае, ты в них веришь больше меня. Ты ведь ожидал, что это произойдет, а я — нет. — Она помедлила. — Кит, почему ты ожидал этого?

— Потому что…

— Потому что в Лондоне что-то произошло. Я знаю — ты сам говорил нам. Но что именно? — Внезапно ее поведение изменилось. — Нет! Молчи! Я не хочу ничего знать!

— Успокойся, Одри.

— Я боюсь, Кит! Господи, мне страшно! Если ты спросишь меня, чего я боюсь, я не сумею тебе ответить. Но ведь ты понимаешь, что нам придется спать в этом доме! И я спрашиваю себя, где сегодня ночью будет спать Хелен?

Он ободряюще сжал руку Одри, хотя нарисованная ею картина была слишком безобразна, чтобы на нее смотреть.

— Что же нам делать? — продолжала девушка.

— Надо снова обыскать дом. Я не сомневаюсь в вас, Бенсон, — Кит обернулся к старику, которого знал и любил с детства, — просто хочу убедиться сам.

— Ты не найдешь Хелен, Кит, — уверенно заявила Одри. — Тут кроется нечто странное и ужасное. Что же нам делать, если ты ее не найдешь? Вызвать полицию?

— Нет! Это невозможно!

— Почему?

— Из-за отца Хелен.

— Да, — согласилась Одри. — Это верно.

— Что бы ни случилось, — горячо продолжал Кит, — история не должна попасть в газеты. — Ему представился лорд Северн, старый и сгорбленный, с мышиного цвета волосами и морщинистыми щеками. — Старик уже давно скверно себя чувствует. Если помнишь, его жена умерла от заражения крови, когда Хелен была еще ребенком.

Одри этого не знала, так как ее знакомство с Хелен продолжалось всего пять или шесть лет. Она уставилась на Кита:

— Мать Хелен? От заражения крови?

— Да. И Хелен говорила мне, что у ее отца неважно с сердцем. Такая новость, да еще после смерти профессора Гилрея, может убить его. Вы согласны со мной, Бенсон?

— Да, сэр, — ответил дворецкий. Повернувшись, он наклонился, чтобы поставить книгу на этажерку. В этот момент в комнату вошла миссис Помфрет. Экономке было достаточно бросить взгляд на смущенного Луиса, чтобы тот спешно удалился. Бюст миссис Помфрет круто вздымался — очевидно, она быстро поднялась по лестнице.

— Простите за вторжение, сэр, — обратилась экономка к Киту, окидывая комнату профессиональным взглядом. — Но я подумала, что лучше сообщить вам о новой неприятности. Кто-то сообщил в газеты об исчезновении ее милости.

— Сообщил в газеты? — переспросила Одри, повернувшись к Киту и неуверенно глядя на него.

— Да, мисс. — Миссис Помфрет тяжело дышала. — В газеты и в полицию. Сейчас у сторожки три репортера и местный суперинтендент.

— И кто же это сообщил? — осведомился Кит.

— Они сами не знают, сэр. Позвонил какой-то человек, имени своего не назвал. Низкий голос с иностранным акцентом. Они говорят, что он скверно усмехнулся и сказал… — В этот момент экономка, чей взгляд все еще блуждал по комнате, увидела лампу на каминной полке и быстро шагнула назад. — И сказал, — продолжала она, — что бронзовая лампа добралась до леди Хелен Лоринг. Это его точные слова, сэр, — «добралась до леди Хелен Лоринг». Он добавил, что если они не верят, то пусть приедут в Северн-Холл и увидят сами.

— Так! — пробормотал Кит Фэррелл.

Он сдавил ладонями виски и, чтобы выиграть время для размышлений, подошел к столику с журналами, китайской вазой с желтыми нарциссами и коробкой сигарет с вмонтированным в крышку скарабеем.[23] Открыв коробку, Кит взял сигарету и дрожащей рукой поднес к ней зажигалку.

— Я бы хотела получить указания, сэр, — с упреком обратилась к нему миссис Помфрет. — Леонарду я велела по телефону закрыть ворота. Но эти люди подняли такой шум…

— Мы не можем впустить сюда репортеров, миссис Помфрет.

Экономка пожала плечами:

— Конечно, это не мое дело, сэр, но я не совсем понимаю, как мы можем не впустить полицию.

Кит Фэррелл снова стал самим собой — хладнокровным и решительным молодым человеком, столкнувшимся с конкретной проблемой.

— Напротив, — сухо откликнулся он, — именно это мы можем сделать. В конце концов, здесь не произошло никакого преступления.

— Разве? — пробормотала Одри.

На лбу Кита вздулись вены.

— Насколько нам известно — нет. Так что мы вправе посоветовать полиции всей Англии убираться к дьяволу. Неужели вы не понимаете, миссис Помфрет, что самое главное — тянуть время и как можно дольше не сообщать о случившемся лорду Северну?

— О! — Экономка поднесла руку ко рту. — Простите! Но произошло столько ужасных событий! Из Каира пришла телеграмма!

Кит вынул изо рта сигарету.

— Что за телеграмма?

— От его светлости, сэр. Мистер Голдинг позвонил с почты незадолго до закрытия — около шести. Телеграмма была адресована ему, — она кивнула в сторону Бенсона, — но он допрашивал садовников, точно детектив, и обыскивал дом. Он велел, чтобы его не беспокоили, поэтому я просто записала текст, и боюсь, что…

Говоря, экономка рылась в поясе темной плиссированной юбки. Вытащив оттуда клочок бумаги, она развернула и разгладила его.

— Позвольте мне, сэр, — спокойно вмешался Бенсон. Он шагнул вперед, протянув руку.

Но Кит сам взял бумагу у миссис Помфрет. То, что он прочитал, разом сокрушило все его планы.

«ВСЕ ЛИ В ПОРЯДКЕ С ХЕЛЕН? АЛИМ-БЕЙ ВЫДАЛ НОВОЕ ПРОРОЧЕСТВО. НЕ БЕСПОКОЮСЬ, НО ХОЧУ БЫТЬ УВЕРЕН. ПОЖАЛУЙСТА, ПОЗВОНИТЕ МНЕ В ОТЕЛЬ «КОНТИНЕНТАЛЬ-САВОЙ» В КАИРЕ ЗАВТРА В ДЕВЯТЬ ВЕЧЕРА ПО ВАШЕМУ ВРЕМЕНИ. СЕВЕРН».

— Это все меняет, — сказала Одри, прочитав текст через плечо Кита. — Ничего не поделаешь, Кит, придется ему сообщить.

— Боюсь, что придется.

— Если мы этого не сделаем, — продолжала Одри, — он позвонит сюда и почувствует, что здесь что-то не так, что бы мы ему ни сказали. Кит, это ужасно! Кто-то…

— Расстраивает наши планы. Я это понял.

— Если вы позволите, миссис Помфрет, — снова вмешался Бенсон, отодвинув экономку в сторону и шагнув вперед, — я улажу дело с прессой и полицией. Насколько я понимаю, мистер Кит, никого не следует впускать в дом?

— Никого не следует впускать на территорию поместья, — подтвердил Кит, — пока мы не решим, что нам делать. Если у вас есть собаки, спустите их с привязи.

— Простите, сэр, — возразила миссис Помфрет, бросая очередной снаряд, — но мы не можем так поступить с джентльменом, который уже находится здесь. С джентльменом, — пояснила она, — который попал сюда раньше репортеров. Он просто въехал в передние ворота, мистер Бенсон, — ведь они никогда не закрываются! Сейчас он просматривает книги в библиотеке. Но он сказал…

Завершать фразу не было никакой необходимости.

Они не обратили внимания на неуклюжие шаги за дверью, но услышали, как тяжелая рука повернула ручку. В дверном проеме, заполняя все его пространство, стояло видение, заставившее Одри Вейн испуганно отпрянуть.

— Я терпеливый человек, — заявило видение, бросая злобный взгляд на каждого из присутствующих по очереди, — но черт меня побери, если я собираюсь торчать в вашем мавзолее, пока эти адские часы наверху не пробьют полночь. Вы всегда заставляете гостей дожидаться подобным образом? Или эта привилегия относится лично ко мне?

Миссис Помфрет встала рядом с дверью.

— Сэр Генри Мерривейл, — доложила она.

Глава 7

Вот так скверно едва не началось это знакомство. Однако впоследствии никто — даже сам Г. М. — не мог бы пожаловаться на недостаточно теплый прием.

Его имя оказалось хорошо известно Киту Фэрреллу и Одри Вейн, хотя и по разным причинам. Для Одри он был всего лишь ворчливым стариком, позабавившим Хелен в Каире. Но для Кита — барристера — имя Мерривейла значило гораздо больше.

Ибо это был знаменитый старый маэстро из военного министерства, которого Кит Фэррелл, будь у него возможность, позвал бы на помощь в первую очередь. Хотя Кит никогда не встречал сэра Генри Мерривейла, он был хорошо знаком с подвигами этого джентльмена. У него вырвался вздох облегчения, похожий на крик.

Великий человек стоял в дверях, с подозрением оглядываясь. Хотя погода была не такой уж холодной, на Г. М., помимо пальто, красовалась меховая шапка с опущенными ушами, которые, обрамляя его широкое лицо с очками, съехавшими на крупный нос, выглядели настолько нелепо, что мистер Бенсон изумленно попятился.

— Сэр, — начал Кит Фэррелл, — мы очень рады вас видеть…

— Ужасно рады! — подтвердила Одри. — Садитесь и выпейте что-нибудь — вы замерзли.

Они кинулись к гостю, словно собаки к полярному исследователю, подвели его к дивану у камина и усадили. Одри сняла с него меховую шапку и, хотя Г. М. попытался отобрать ее, положила на каминную полку рядом с бронзовой лампой. Кит подбросил угля в камин, отчего клубы дыма устремились прямо в лицо великому человеку. В дымном облаке виднелись поблескивающие очки, сердито оскалившийся рот и лоснящаяся лысина.

— Но каким образом вы здесь оказались? — продолжала Одри. — Очевидно, Хелен просила вас приехать?

Массивное лицо Г. М. обмякло.

— Нет, — признался он. — По правде говоря, я опасаюсь, что она не будет рада меня видеть.

— Тогда как же вы здесь очутились?

— Набрался наглости, — ворчливо отозвался Г. М. — Понимаете, несколько дней назад у меня появилась идея, которая не дает мне покоя. — Он поднял почти невидимые брови. — Если моя идея верна, то все в порядке. Но если нет… Боже, спаси эту малышку! — Сэр Генри с угрюмым одобрением посмотрел на высокую стройную фигуру Одри в темно-зеленом платье. — Очевидно, вы Одри Вейн?

— Да. А это Кит Фэррелл.

— Я догадался, — проворчал Г. М., окидывая Кита взглядом с ног до головы.

— Вы начали говорить, сэр Генри…

— Я говорил о моей наглости, — прервал Г. М. — Сегодня, чтобы облегчить душу, я позвонил в отель «Семирамида». Мне сказали, что леди Хелен уехала в Северн-Холл. Ну… я отправился следом. Вижу, девушка добралась благополучно. — Он кивнул в сторону бронзовой лампы на каминной полке. — Где она сейчас?

— Ее здесь нет, — напрямик ответил Кит. — Хелен исчезла практически на наших глазах, оставив эту лампу на полу в парадном холле.

Примерно десять секунд Г. М. молча смотрел на него. На его лице не дрогнул ни один мускул, а игроки в покер в клубе «Диоген» тщетно попытались бы прочесть его мысли.

Однако эта неподвижность продолжалась недолго. Пока Кит четко, хотя и немногословно, объяснял ситуацию, закончив упоминанием фрагментов из книги мистера Линнелла насчет тайников, выражение лица Г. М. медленно менялось, становясь испуганным.

— Господи! — воскликнул он. — Неужели все это правда?

Четыре голоса ответили утвердительно. Несколько секунд Г. М. молчал, глядя на огонь. Потом поднялся.

— Выглядит скверно. Хуже некуда.

— Вы думаете, с Хелен что-то случилось? — спросила Одри.

— Не знаю, милая. Возможно. Даже старик иногда может ошибаться. — Последнее, весьма нетипичное замечание свидетельствовало о глубине беспокойства Г. М. — У вас есть что добавить?

— Только одно, — ответил Кит, — кто-то предупредил прессу. Да, еще лорд Северн прислал телеграмму, прося нас позвонить ему в Каир в девять вечера. — Он сообщил подробности. — Что же нам делать, сэр?

Последовала долгая пауза.

Г. М., погруженный в размышления, казалось, с раздражением осознал, что до сих пор не снял пальто в теплой комнате. Бенсон подошел к нему и избавил его от пальто ловко, словно карманник от часов, Г. М. ничего не почувствовал.

Великий человек опустился на диван. Вынув из кармана кожаный портсигар, он достал оттуда длинную черную сигару, понюхал ее с отвратительным сладострастием, сунул в рот, покуда Бенсон протянул ему через плечо зажигалку, и начал курить, в то время как остальные пребывали в мучительном ожидании.

— Делать? — внезапно очнулся Г. М. — Вы хотите знать, что делать?

— Очень хотим!

— Самое главное, — сказал Г. М., пуская клубы дыма, — это позвонить лорду Северну и все ему сообщить.

— Что?!

— Вы меня спросили, и я ответил.

— Но лорд Северн…

— Знаю. У него плохое сердце. Но как долго, по-вашему, вы можете все от него скрывать при наличии стаи репортеров, воющей у вашего порога?

— Мы не говорили с репортерами. Они не знают ничего конкретного.

— Сынок, — мрачно произнес Г. М., — любому стоящему репортеру незачем знать что-либо конкретное. Он все поймет по вашим неуверенным отрицаниям и побежит с новостями к редактору. Понимаете, — Г. М. задумчиво нахмурился, глядя на кончик сигары, — мне самому необходимо перекинуться несколькими словами с лордом Северном.

— С лордом Северном? Зачем?

— Не важно зачем, — сурово отозвался Г. М. — Просто доверьтесь старику. Причем разговор должен состояться в девять. Где у вас телефон?

Бенсон кашлянул, чтобы привлечь внимание.

— Здесь два внешних телефона, сэр, — сказал он. — Один в библиотеке, а другой в моей буфетной. Мистер Кит, могу я спросить, в какое время мне подавать обед?

Второй раз за вечер Кит Фэррелл открыл рот, дабы обрушить град проклятий на слово «обед». Но, взглянув на утомленное лицо Одри с морщинками, обозначившимися в уголках рта и глаз, и сам ощутил усталость и головокружение, действующие ему на нервы.

— Бенсон!

— Сэр?

— Полагаю, в отсутствие леди Хелен мы можем принять на себя обязанности хозяев?

— Разумеется, мистер Кит, — улыбнулся дворецкий.

— Тогда идите в библиотеку, — велел ему Кит, — и закажите разговор с лордом Северном в каирском отеле «Континенталь-Савой». Возможно, установка связи отнимет некоторое время…

— Кит! — внезапно вмешалась Одри Вейн. — Может быть, лучше заказать разговор с Сэнди Робертсоном? Если у сэра Генри нет возражений.

— У меня, дорогая? Конечно нет.

— Сэнди сумеет… ну, сообщить об этом лорду Северну как-нибудь помягче. А потом сэр Генри поговорит со стариком. Возможно, — как бы невзначай добавила Одри, — я и сама поболтаю с Сэнди.

Кит кивнул.

— Закажите, — обратился он к Бенсону, — разговор с мистером Робертсоном в том же отеле. Кстати, Бенсон, сэр Генри Мерривейл останется на обед и на ночь. — Он с мрачным видом обернулся к Г. М.: — Вы останетесь, даже если мне придется для этого огреть вас дубиной по голове.

— Благодарю за гостеприимство, — отозвался Г. М. — Я собирался заночевать в глостерском «Колоколе», но не возражаю застрять и здесь, так как ожидаю дальнейшего развития событий.

— Дальнейшего развития? — переспросила Одри.

— Угу.

Кит с трудом вновь перенес внимание на Бенсона. Ибо Г. М., с торчащей в середине рта сигарой, уставился на что-то, находящееся на столе в центре комнаты.

— Поселите сэра Генри, — продолжал Кит, — в Черной комнате, которую также называют Комнатой с привидениями. Можете подавать обед, как только мы закончим телефонный разговор. И не впускайте репортеров.

— Хорошо, сэр.

— Это все, спасибо.

Г. М. вынул сигару изо рта.

— Одну минуту, Бенсон, — негромко окликнул он.

В спину дворецкого словно вонзилась острая стрела. Он уже повернулся к двери и подал знак миссис Помфрет следовать за ним, когда Г. М. заговорил. Киту Фэрреллу показалось, что самообладание покидает Бенсона, однако тот почтительно склонил голову.

— Вы ведь Бенсон, не так ли? А вы миссис Помфрет? — как бы извиняясь, осведомился Г. М. — Я бы хотел обсудить с вами некоторые моменты в этой необычайной истории.

— Вы имеете в виду, сэр…

— Девушку, которая входит в дом, а потом исчезает на глазах свидетелей, точно лопнувший мыльный пузырь.

Бенсон явно был на пределе.

— Ничем не могу помочь, сэр! Это чистая правда!

— Ну конечно, — успокоил его Г. М. — Я в этом не сомневаюсь. Мне просто нужна кое-какая информация. — Он сделал небольшую паузу. — Вам ведь известно, что леди Хелен Лоринг вернулась в Англию из Египта?

Бенсон широко открыл глаза:

— Разумеется, сэр. Я ездил в Лондон повидаться с ней.

— Вот как? В отеле?

— Да, сэр. В отеле «Семирамида».

— И вы, естественно, слышали о этой штуковине? — Г. М. ткнул сигарой в сторону бронзовой лампы на каминной полке.

— Учитывая, сэр, — улыбнулся Бенсон, — что последние два года я вклеиваю в альбом вырезки, в основном касающиеся археологической экспедиции…

Г. М. тотчас же оживился:

— У вас есть альбом с вырезками?

— Относящимися к семье моих хозяев? Да, сэр. Я веду его уже много лет.

— Вы молодчина! — Г. М. энергично кивнул. — Я тоже веду такой альбом. Сейчас он в моей машине. — Сэр Генри нехотя переменил тему. — Ладно, это может повременить. Вы ожидали леди Хелен сегодня?

— Нет, сэр! Я не ждал ее милости еще по меньшей мере неделю.

Г. М. закрыл глаза и открыл их вновь.

— А вы, миссис Помфрет?

— Все решения, — ответила экономка, чей голос прозвучал странно после долгого молчания, — и все ожидания осуществляются мистером Бенсоном. Лично я не ожидала ее милости.

Г. М. снова повернулся к Бенсону:

— Значит, вас застали врасплох — со спущенными штанами?

Дворецкий кашлянул.

— Можно сказать и так, сэр.

— Насколько я понимаю, вы оба были в буфетной, когда позвонил привратник и сообщил, что автомобиль приближается к дому, а из буфетной пошли в парадный холл. Сколько времени вам понадобилось, чтобы туда добраться?

— Минуты две, сэр. Возможно, чуть больше.

— Две минуты или чуть больше? — переспросил Г. М. — Не многовато ли, чтобы всего лишь пройти из задней части дома в переднюю?

— Миссис Помфрет и я обменялись парой-другой фраз, сэр. Мы были несколько ошеломлены.

Показалось ли ему, думал Кит Фэррелл, или же миссис Помфрет в самом деле приоткрыла рот, чтобы сделать какое-то замечание? И действительно ли рука дворецкого, как бы невзначай, коснулась руки экономки?

Кит не был в этом уверен. Не мог же Г. М. всерьез подозревать, будто Бенсон и миссис Помфрет замешаны в этой истории! Сама мысль об участии дворецкого в каком-либо темном деле выглядела нелепой до комичности. Однако ему припомнилась вся призрачная, неестественная атмосфера этого вечера — шум дождя, сверкание молний, таинственное исчезновение Хелен Лоринг…

— Я бы хотел знать, — настаивал Г. М., — произошло ли что-нибудь, пусть даже самое незначительное, что задержало вас по дороге в холл?

И снова Кит был готов поклясться, что миссис Помфрет собиралась заговорить.

— Нет, сэр, — твердо ответил Бенсон.

— Вы и миссис Помфрет все время были вместе?

— Да, сэр. — В голосе дворецкого послышалось облегчение. — Мы не теряли друг друга из виду с того момента, как нам позвонил привратник, и до того, как нашли макинтош и бронзовую лампу на полу в парадном холле. Миссис Помфрет может это подтвердить.

— Согласно молодому Фэрреллу, водопроводчик по имени Пауэрс слышал, как вошла леди Хелен.

— Да, сэр.

— Он слышал, как открылась и закрылась парадная дверь. Слышал женский голос и шаги, которые внезапно смолкли. — На лице Г. М. появилось выражение благоговейного страха. — А вы слышали что-нибудь подобное?

— Нет, сэр, — ответил дворецкий.

Экономка молча кивнула.

— Как вы это объясняете?

— Ну, сэр, моя буфетная находится в самом конце коридора, в который ведет тяжелая дверь, обитая зеленым сукном. Едва ли мы могли услышать какие-то звуки — разве только очень громкие.

Г. М. положил сигару на край стоячей пепельницы и наклонился вперед:

— Но ведь в доме, полном людей, должен найтись хоть один человек, кроме водопроводчика, который что-нибудь слышал или видел! Где были слуги?

— Они все пили чай в холле для прислуги, сэр, кроме помощницы служанки, у которой был выходной. Помимо слуг, в доме находились только водопроводчик Пауэрс и человек, чинивший часы на башне.

Словно подтверждая это, старые башенные часы начали бить.

— Миссис Помфрет и я, — продолжал Бенсон, — направились в парадный холл. Боюсь, это все, что я могу вам сообщить, сэр.

— Но, черт возьми…

— Лампа и макинтош были там, — закончил дворецкий. — Но ее милость исчезла.

Последний удар часов прозвучал в наступившей паузе. Дождь начался снова — капли заколотили в оконные стекла за серо-золотистыми портьерами, усилив ощущение одиночества в ночи, сгущавшейся вокруг Северн-Холла. Одри Вейн, съежившаяся в кресле у камина, вздрогнула и посмотрела на окна.

— Ладно, достаточно, — проворчал Г. М. — Идите и закажите телефонный разговор.

Взяв со спинки стула пальто Г. М., а с каминной полки — невыразимую меховую шапку, Бенсон поклонился и вышел из комнаты следом за миссис Помфрет. Дверь закрылась за ними с мягким, но решительным щелчком. Г. М. подобрал сигару и снова уселся.

— Жива или мертва? — промолвил Кит Фэррелл. — Я придерживаюсь прежнего мнения, сэр, что Хелен должна где-то находиться.

— Угу. По-видимому.

— У вас есть какая-нибудь зацепка?

Г. М. провел рукой по лысине.

— Никакой. — Он посмотрел вверх. — Если только вы меня ею не снабдите.

— Он хочет знать, Кит, — подсказала Одри, — почему ты этого ожидал.

— Не совсем ожидал, — возразил Кит. — Разве только, как говорят психологи, подсознательно. Я опасался чего-то в таком роде. — Он задумался, тщательно подыскивая слова. — Мы с Одри встречали Хелен в аэропорту в Кройдоне, когда она возвращалась из Египта.

— Ну, сынок?

— Вы тоже были там, — внезапно сообразил Кит. — Хелен говорила, что возвращалась вместе с вами. Но я не помню, чтобы видел вас.

— Вы не могли меня видеть, потому что я задержался в Париже. Продолжайте.

Как объяснить, что он чувствовал? Перед мысленным взором Кита мелькали безмолвные картины. Большой серебристыйсамолет на фоне туманного апрельского неба… Последний пыхтящий звук моторов, когда самолет вырулил на дорожку… Служащие, спешащие к двери с лестницами… Репортеры, ожидающие пассажиров за барьером… Хелен, спешащая им навстречу в платье, которое ветер прижимает к ее телу… Одри, целующая Хелен, и он сам (последний остолоп!), не делающий ничего подобного — хотя они инстинктивно протянули друг к другу руки, но тут же остановились… Взгляд карих глаз Хелен, ее неопределенная улыбка, прикосновение руки…

Потом они едут в большом автобусе… Все вокруг оживленно болтают… Отель «Семирамида», шикарный и шумный, с окнами, выходящими на набережную Виктории, в сумерках… И повсюду лицо Хелен…

— А потом мы виделись каждый день, — объяснил Кит. — Хелен нервничала из-за пророчества Алим-бея, хотя притворялась, что оно ее нисколько не тревожит. Возможно, вы заметили, какой она была… ну, напряженной?

— Да, сынок, заметил, — кивнул Г. М.

— По-моему, Хелен готова была на что угодно, лишь бы доказать, что проклятие — чушь. В то же время она его боялась. Я много думал об этом, так как… ну, она исчезает уже не в первый раз.

В маленьких глазках Г. М., увеличенных стеклами очков, вспыхнул интерес. Одри выпрямилась в кресле.

— Нет-нет, — поспешно сказал Кит. — Ничего сверхъестественного!

— Ты мне об этом не рассказывал! — воскликнула Одри.

— Да, не рассказывал.

— Почему?

— Потому что Хелен меня об этом попросила.

— Продолжайте, сынок, — поторопил Г. М.

— Я думал, — обратился Кит к Одри, — она сама тебе расскажет. Пойми правильно, она тебе доверяла, просто… Какой сегодня день?

— Четверг, сынок.

— Я пытался отвлечь Хелен — был готов с крыши отеля прыгнуть, если бы знал, что это ее позабавит. Хелен ничего не говорила о Египте, хотя я знал, что она думает о нем. А потом, в понедельник, придя в «Семирамиду», я обнаружил, что Хелен исчезла.

— Исчезла… — пробормотала Одри Вейн.

— По словам портье в холле, Хелен не взяла багаж и не оставила адреса. Зато оставила для меня записку. Там говорилось, чтобы я не волновался, никого не расспрашивал и никому не отвечал, притворяясь, будто она по-прежнему в отеле, и отваживая посетителей — особенно репортеров, если таковые появятся. Она даже оставила ключ, чтобы я мог дежурить в гостиничном номере.

Кит наморщил лоб и усмехнулся, показав крепкие зубы, но усмешка получилась деланой.

— Забавно — сидеть в «Семирамиде» как бедный родственник и наблюдать, как коридорные многозначительно поднимают брови. Но я честно отгонял визитеров, хотя одному американцу по имени Бомон едва не удалось пробраться. Затем, сегодня утром, Хелен появилась вновь. Я пришел рано утром и обнаружил ее сидящей в спальне в кружевном неглиже, бледную как смерть. Где она была, она говорить отказывалась. Вот и все.

Однако лаконичное описание создало на редкость яркий образ.

— Так вот почему вы оба весь день вели себя так странно? — осведомилась Одри. — Ты спрашивал ее, где она была?

— Естественно.

— Но Хелен так ничего и не сказала?

— Ни слова. Она… ну, начала плакать.

— Идиот, — с жалостью заметила Одри. — Тебе надо было немедленно обнять ее и…

Увидев выражение его лица, она умолкла. Кит шагнул вперед и яростно поворошил уголь в камине, подняв кучу искр.

— Но, Кит! — настаивала Одри, вцепившись алыми ногтями в подлокотник кресла. — Раз уж ты вел себя как безупречный джентльмен, что ты хотя бы подумал?

— Что тут замешан какой-то мужчина.

— Осел! Ты отлично знаешь…

— По крайней мере, я так подумал в первый момент. Потом уже не был уверен. В любом случае это не имеет значения. — Кит повернулся к Г. М.: — Ну, вам о чем-нибудь говорит эта история?

Сигара Г. М. погасла. Сгорбившись в углу дивана, он угрюмо созерцал свои огромные ботинки. Дважды открывал было рот, чтобы сделать глубокомысленное замечание, и оба раза сдерживался. Вынув из внутреннего кармана старое письмо, Г. М. оторвал от него длинную полосу и сунул ее в огонь. Когда бумага загорелась, пламя отбросило на стену большую колеблющуюся тень бронзовой лампы.

В этот момент Бенсон открыл дверь.

— Каир на проводе, сэр, — доложил он.

Глава 8

Сэнди Робертсон стоял в желтой гостиной каирского отеля «Континенталь-Савой», вцепившись в телефонную трубку.

— Да, — говорил он. — Мы ждем звонка от человека по фамилии Бенсон из Северн-Холла в Глостершире… Да! Что?

Девять часов по Гринвичу[24] соответствуют одиннадцати в Египте. За широкими окнами гостиной виднелось фиолетовое небо с таким количеством мерцающих звезд, что оно казалось струящимся в теплом воздухе. Лорд Северн, держа руки в карманах, смотрел в окно, повернувшись спиной к комнате.

— Бенсон у телефона, сэр, — окликнул его Сэнди. — Хотите поговорить с ним?

— Нет, — ответил лорд Северн.

— Нет?

— Сейчас нет, — произнес усталый голос.

Сэнди, в белом смокинге, кричал в трубку, опершись локтем на крышку рояля. Его некрасивое лицо с черными смышлеными глазами и слегка морщинистым лбом и без того выглядело расстроенным. Лорд Северн окончательно его деморализовал.

Где-то очень далеко телефонист переключал аппаратуру. Щелчки и оглушительный треск заставили Сэнди оторвать трубку от уха. Те же щелчки слышали собравшиеся в библиотеке Северн-Холла.

Отблески огня в камине играли на потолке библиотеки. Одри Вейн сидела за телефонным столиком под окном с цветными стеклами. Рядом с ней стоял сэр Генри Мерривейл, а чуть дальше — Кит Фэррелл, освещенный пламенем очага.

Одри не пыталась скрыть радости при звуках голоса Сэнди. Среди мрачных, уставленных книгами стен, дождя, колотящего в окна, и сквозняков, колышущих ковры, было трудно представить себе тепло и солнце, но очень легко — Сэнди Робертсона.

— Ради Христа, Бенсон, что происходит в доме?

Сердитый, взволнованный голос слышали все, находящиеся в комнате.

— Сэнди, дорогой, это не…

— Кто говорит? Это не Бенсон! Кто вы?

— Бенсона нет в комнате, Сэнди. Это я, Одри Вейн!

— Ах, это ты? — холодно произнес Сэнди. — Передай трубку кому-нибудь, кто хоть что-то знает.

Лицо Одри болезненно исказилось при этих словах с их невольной жестокостью.

— Похоже, ваш приятель Робертсон — на редкость симпатичный парень, — заметил Г. М.

— Он не это имел в виду! — воскликнула Одри, прикрыв ладонью микрофон. Казалось, ей отчаянно хочется убедить в этом окружающих. — Сэнди всегда так разговаривает… Мы все притворяемся такими… Кит! Ты должен поговорить с ним!

Она отбежала от телефона.

— Кит Фэррелл? — переспросил Сэнди, когда Кит назвал себя. — Так я и знал, что без тебя не обойдется. Только скажи мне: правда ли, что Хелен рассыпалась на мелкие кусочки?

— Рассыпалась на кусочки?

— Уничтожена! Убита! Одним словом, стерта с лица земли?

Кит обменялся взглядом с Г. М., который все еще пытался затянуться потухшей сигарой.

— Почему ты думаешь, что с ней что-то стряслось, Сэнди?

— Мой приятель из «Мьючуал пресс» звонил из Лондона менее часа назад. По его словам, они получили прямое сообщение от их бристольского[25] корреспондента, что с Хелен произошло нечто скверное, и, по-видимому, так оно и есть, раз никто не отвечает на вопросы репортеров.

— Та-ак! — протянул сэр Генри Мерривейл.

— А чуть раньше в отеле побывал Алим-бей, который в присутствии двух журналистов и вашего покорного слуги спокойно заявил, что Хелен исчезла. Поэтому мы отправили телеграмму. Он также сказал, что теперь настал черед лорда Северна.

«Настал черед…»

Возможно, эти слова были произнесены впервые, хотя в дальнейшем их слышали часто и с нарастающим ужасом.

— Но это не важно, — продолжал высокий голос на другом конце провода почти умоляюще. — Все это чушь, правда? Только скажи, что это чепуха и Хелен не…

Кит рассказал о случившемся.

— Я не верю этому! — заявил голос.

— Тогда зачем ты спрашивал, Сэнди? Говорю тебе, это правда.

Он услышал, как Сэнди Робертсон выругался с такой отчаянной мукой в голосе, что ему сразу захотелось положить трубку, чтобы не слышать. У Кита перехватило горло. Он чувствовал, что не сможет этого вынести: маленький человек в Каире сейчас разрывает в клочки собственное сердце, как только что порвал сердце Одри Вейн. Кит пожалел бы Сэнди, если бы не Одри, неподвижно стоящая при свете пламени. Это зрелище вносило сумятицу в его чувства.

— Слушайте, сынок! — Сэр Генри коснулся плеча Кита. — Спросите его, как повел себя лорд Северн, когда впервые об этом услышал, что он делает сейчас и не мог бы я с ним поболтать. — В голосе Г. М. слышалась настойчивость.

— Сэнди, как отреагировал старик?

Ответа не последовало.

— Сэнди!

— Здравствуй, Кристофер! — послышался голос лорда Северна.

В желтой каирской гостиной Сэнди Робертсон сидел у рояля и неистовствовал, как маньяк. Лорд Северн, одной рукой держа трубку, а другую прижав к сердцу под пиджаком, устремил рассеянный взгляд в потолок. Слушающие разговор в библиотеке не могли видеть его утомленного загорелого лица. Однако веселые нотки в голосе его светлости заставили зашевелиться волосы на голове Кита Фэррелла.

— Как поживаешь, мой мальчик? Надеюсь, хорошо? Мистер Робертсон, — в мягком голосе лорда Северна прозвучало легкое презрение, — очень расстроен. Не понимаю, что случилось с Хелен, но вы за меня не бойтесь — я зря волноваться не стану. Я намерен приехать в Англию и сам во всем разобраться. К тому же у меня дома есть одно неприятное дело…

— Но, сэр! Ваше здоровье…

— Чепуха! — прервал мягкий голос. — Все не так уж плохо. Я заказал чартерный рейс на завтрашнее утро. Через несколько дней мы с мистером Робертсоном присоединимся к вам. Профессор Гилрей мертв, Хелен исчезла, а я должен стать следующей жертвой. — Лорд Северн неожиданно рассмеялся. — Доброй ночи, Кристофер. Передавай всем привет. — Послышался щелчок, и наступило молчание.

Кит тщетно тряс трубку. С трудом налаженная связь была прервана — стена вновь закрылась, оставив тайну неразгаданной. Кит прекратил кричать в трубку, только когда Г. М. коснулся его плеча.

— Все в порядке, сынок, — сказал сэр Генри. — Я услышал все, что хотел. Точнее, не услышал того, чего не хотел. — Он нахмурился, позвякивая монетами в кармане. — Кажется, лорд Северн очень любит свою дочь?

— Он ее обожает! — воскликнула Одри. — А Хелен — его! Только отец воспринимает ее всерьез, когда она рассуждает на научные темы.

— Угу. Это я понял из слов самой девушки. На научные темы, — повторил Г. М.

Медленно отвернувшись от телефонного столика, он окинул угрюмым взглядом тянущиеся вверх книжные полки с маленькой железной галерейкой посредине. Под аркой каминного очага ярко сверкало пламя, освещая комнату. Поблекший кожаный диванчик был придвинут к огню. На столе у диванчика лежало полдюжины книг, которые Г. М. снял с полок, ожидая здесь приема целый час.

— У нас проблема, — заявил он, посмотрев на книги.

— Вот так новость! — усмехнулся Кит.

Бросив на него неодобрительный взгляд, Г. М., бережно неся впереди огромный живот, проковылял к дивану и опустился на него.

— Поскольку вы заставили меня ждать, — продолжал он, — я решил осмотреться. Здесь полно книг — в том числе экземпляры из знаменитой коллекции готических романов.

Бросив в огонь потухшую сигару, Г. М. стал перебирать книги. На его лице мелькнуло довольное выражение.

— «Удольфские тайны»[26] — с участием зловещего графа Монтони и малютки Эмили. «Старый английский барон»,[27] где законного владельца замка убивают и прячут под полом. «Вампир — история, написанная лордом Байроном». Кстати, ее написал не Байрон, а некий доктор Полидори.[28]

— Очень интересно, — сказала Одри, озадаченно глядя на него.

— Вы тоже так считаете?

— Но какое отношение это имеет к нам?

— Возможно, очень большое, моя милая, — серьезно произнес Г. М., подбирая очередную книгу. — Здесь чувствуется аромат восемнадцатого столетия! Понимаете, о чем эти люди думали и мечтали. Посмотрите на этот дом. — Он кивнул в сторону двери в задней стене библиотеки. — Например, куда ведет эта дверь?

Одри проследила за его взглядом.

— В кабинет лорда Северна — к мумиям. — Она слегка побледнела. — Шофер подумал, что Хелен спрятали в саркофаге.

— А дверь напротив?

— В картинную галерею.

Г. М. с трудом повернул голову к большим дверям, ведущим в парадный холл:

— А что находится с другой стороны холла?

— Гостиная, музыкальная комната, обеденный зал и еще великое множество комнат! Почему вы спрашиваете?

— Все это построили, — проворчал Г. М. с ужасающей гримасой, — потому, что романтическая женщина мечтала об увитом плющом замке, населенном ухающими совами и тайными горестями. — Он открыл книгу и обследовал экслибрис. — «Огаста, графиня Северн». Да, любопытно. Хотел бы я знать, что собой представляла эта леди.

— Подождите! — резко произнес Кит Фэррелл. Стуча ногами по каменному полу, он подошел к ним. — Не знаю, что собой представляла знаменитая Огаста, но могу вам сказать, на кого она походила. Она выглядела точь-в-точь как Хелен.

— Так! — Г. М. захлопнул книгу. — Возможно, моя идея не так уж невероятна. Или это всего лишь еще одна романтическая традиция?

— Никакая это не традиция. Это факт.

— Да ну?

— Если вы мне не верите, — сказал Кит, — можете посмотреть сами. Здесь есть портрет Огасты. Он раньше висел в картинной галерее, но его написал очень скверный художник, поэтому портрет перевесили в…

Внезапно послышался новый голос:

— Картина! — И миссис Помфрет с удивительной легкостью вбежала из парадного холла.

Акустика библиотеки была настолько непредсказуемой (как и было задумано), что голос словно вдруг прозвучал совсем рядом, наподобие эффекта «галереи шепотов».[29] Г. М. конвульсивно вздрогнул и так резко обернулся, что его едва не задушил собственный воротничок.

— Мне следовало сразу рассказать вам, сэр, — продолжала миссис Помфрет, бросив быстрый взгляд через плечо. — Я хотела это сделать, когда мистер Бенсон сказал, что нас ничто не задержало. Ну, возможно, это и в самом деле нас не «задержало», если вы понимаете, что я имею в виду. Но молния осветила коридор через стеклянную дверь, а ее там не было!

Г. М. провел рукой по лбу.

— Слушайте, мадам, о чем вы говорите?

— О той картине, сэр!

— Что с ней случилось?

— Она исчезла, — просто ответила миссис Помфрет. — Я никогда не обращала особого внимания на лицо, сэр. Но я помню табличку, на которой было написано «Огаста, графиня Северн» и указана дата. Картина висела в коридоре возле буфетной мистера Бенсона. Я готова поклясться, что она была там сегодня во время ленча. Но в пять часов ее уже не было.

— Значит, картина исчезла. Кто же ее взял?

— К сожалению, не знаю ни кто, ни почему, — отозвалась экономка. — Мистер Бенсон говорит…

Дворецкий, придя доложить об обеде, появился в дверях и застыл как вкопанный. Он успел переодеться в вечерний костюм — остальным не хватило времени на эту формальность.

— Обед подан, — сообщил Бенсон и добавил тем же тоном: — Боюсь, мистер Кит, теперь не удастся удержать полицию за воротами.

Когда к тебе летит теннисный мяч или новая идея, легко приготовиться к ответному удару. Но если у тебя перед носом внезапно возникают два мяча или две идеи, можно начать бросаться из стороны в сторону, рискуя упустить и то и другое. Тем не менее Г. М. не был обескуражен.

— Давайте ненадолго забудем о полиции, — предложил он, — и сперва разберемся с картиной. Вы слышали, о чем мы говорили?

— Да, сэр.

— Ну так что же произошло с портретом?

— Не знаю, сэр Генри. — Бенсон смотрел в глаза собеседнику. — Я расспрашивал людей, но никто ничего не знает. Как бы то ни было, учитывая, что полицейский офицер…

— Что там такое с полицией? — вмешался Кит. — Этот суперинтендент еще не проник в дом, верно?

— Нет, мистер Кит. Я имею в виду… — дворецкий судорожно глотнул, — человека из Скотленд-Ярда.

— Из Скотленд-Ярда? — воскликнул сэр Генри Мерривейл.

Бенсон склонил голову.

— Похоже, дело серьезное, сэр. Я разговаривал с этим человеком. Он заявляет, что его направили сюда по требованию правительства Египта.

— Для чего?

— Вроде бы, сэр, золотой кинжал и золотая шкатулка с благовониями, найденные в гробнице фараона-жреца Херихора, исчезли из группы экспонатов, которые должны были передать Каирскому музею. Их общая стоимость достигает десяти-двенадцати тысяч фунтов, но самое главное то, что правительство Египта весьма серьезно относится к подобным преступлениям.

Кит, отлично знающий дворецкого, чувствовал всей кожей, что тот либо ужасно сердит, либо столь же ужасно напуган.

— У них есть причины считать, — добавил Бенсон, — что эти предметы тайно вывезли из страны. А ее милость, — он произнес этот титул почтительным тоном, давая понять, что египетские власти по сравнению с ним мало что для него значат, — помогала вскрывать гробницы, возилась с этими вещами и единственная из экспедиции вернулась в Англию. Они хотят расспросить ее.

Г. М. явно не ожидал такого поворота событий. Упоминание о золотом кинжале и шкатулке разрушало сооружение, воздвигнутое им с такой тщательностью. Старый маэстро был озадачен, и Кит подумал, что его друг, старший инспектор Мастерс, будь он здесь, с удовольствием прокомментировал бы этот факт. После паузы Г. М. поднял голову.

— Человек из Скотленд-Ярда… — повторил он и быстро осведомился: — Как его зовут?

— Мастерс, сэр. Старший инспектор Мастерс.

Г. М. закрыл глаза.

— Мне следовало догадаться, — промолвил он. — Эта рептилия постоянно ползет по моим следам. Хотя… — Его гнев постепенно сменился злорадством. — Могло быть хуже, — продолжал Г. М., потирая руки. — Исчезновение! Чудо! То, чего не может произойти! Увидите, как Мастерс свалится в обморок, когда я все ему расскажу. На сей раз этот зануда получит по заслугам! Пришлите его сюда, когда мы немного закусим.

— Хорошо, сэр.

— А газетчики все еще здесь, Бенсон?

— Да, сэр.

— Присылайте и их тоже.

Бешеные протесты Кита были пресечены властным жестом Г. М.

— Я знаю, что делаю, сынок, — заявил он. — Возможно, я просто старая развалина, которую каждый охотно пнет в зад. Что ж, значит, такова моя судьба. Но я рискну. Зовите всех сюда, Бенсон!

Глава 9

Спустя три дня, ранним воскресным утром 30 апреля, сэр Генри Мерривейл и старший инспектор Мастерс стояли на плоской крыше башни с часами. Мастерсу хватило трех дней, чтобы, терпеливо допросив каждого свидетеля, установить полное отсутствие погрешностей в показаниях, убедиться, что Хелен Лоринг исчезла с лица земли, проверить каждый факт и обеспечить прессу трех континентов беспрецедентной сенсацией.

Но этого времени недостаточно, чтобы исцелить боль.

Стоял теплый и влажный весенний день с ветром, солнцем и облаками, когда уже чувствовалось дыхание лета, возбуждающее и одновременно расслабляющее. С крыши большой квадратной башни с зубцами можно было обозревать утопающую в зелени сельскую местность. Вдалеке на северо-востоке виднелись крыши Глостера и высокая колокольня Глостерского собора с четырьмя угловыми башенками, возвышающаяся на фоне голубого неба и неподвижного белого облака.

Прямо внизу расстилалась территория Северн-Холла — шифер крыши, потемневший от погоды и дыма, коньки, дымовые трубы, фронтоны, причудливой формы окна. Далее находились гаражи, ранее служившие конюшнями. Маленькая фигурка шофера чистила автомобиль на конюшенном дворе. Двое садовников спорили над розовым кустом. Помощница служанки, выполнявшая самую грязную работу, ковыляла с ведром помоев. Вдалеке кто-то вспахивал коричневое поле.

Итак, сэр Генри Мерривейл и старший инспектор Мастерс стояли на крыше часовой башни, дыша воздухом после раннего завтрака. Однако их не интересовал открывающийся оттуда вид. Вместо созерцания они продолжали спорить в той манере, которая была хорошо известна всем их знакомым.

— Ну-ну, Мастерс! Ради бога, сохраняйте спокойствие!

— Легко сказать, сэр! Вы можете предложить какое-нибудь объяснение?

— Нет, сынок. А если бы мог…

— То вы бы мне ничего не сказали? Я в этом не сомневаюсь!

Мастерс, высокий и вежливый, словно карточный шулер, был в своем обычном синем костюме, застегнутом на все пуговицы. Шляпа-котелок скрывала седеющие волосы, зачесанные назад по лысой макушке. Однако взгляд сверкающих голубых глаз отнюдь не был вежливым.

— Мне не следовало задерживаться в этом роскошном доме — я должен был остановиться в гостинице. Но разве я мог это сделать? Конечно нет, с вашими чертовыми дружками-репортерами, заполонившими все поместье! Мне вообще было незачем заниматься делом об исчезновении. Но когда комиссар приказывает…

— У вас собачья жизнь, Мастерс. Вам можно посочувствовать.

Внезапно Мастерс глубоко вздохнул и ослабил оборону.

— Сказать по правде, сэр, — признался он, — не нравится мне все это. Этот молодой парень, мистер Фэррелл… — Мастерс заколебался, — по-моему, довольно симпатичный.

— Угу. — Г. М. явно был не в своей тарелке. — По-моему, тоже.

— Но он себя просто изводит, — продолжал Мастерс. — Целыми ночами ходит взад-вперед! Что хорошего, если он сорвется!

— Он не сорвется, Мастерс. Пока.

— О чем вы?

— Это ведь ирландский джентльмен, поэтому он в десять раз более сдержан, чем английский. Но когда такой парень взрывается…

— Вот именно, — кивнул старший инспектор, потирая подбородок.

Они обнаружили, что воздух на крыше не так уж свеж, когда порыв ветра направил в их сторону дым из трубы, растрепав мех на знаменитой ушанке Г. М. Под ногами у них тикал громоздкий механизм башенных часов. Мастерс сердито мерил шагами крышу.

— Да нет, я вовсе не порицаю его, — добавил он. — Когда я прибыл сюда, сэр, то, говорю прямо, не поверил ни единому слову в этой истории. Но если учесть то, что мы знаем сейчас…

— Бога ради, Мастерс, уберите свою книжечку!

— Молодая леди действительно вошла в дом, — продолжал Мастерс, барабаня пальцем по записной книжке. — Вы согласны?

— Безусловно.

— И она не выходила из него. Понадобилось три дня, чтобы заставить меня признать этот факт, сэр, но я ничего не могу поделать! За домом не просто наблюдали снаружи — он был практически окружен. — Лицо Мастерса приобрело злобное выражение. — Ох уж эти садовники! Даже учитывая необходимость срочной работы, я в жизни не видел такого их количества! По крайней мере двое находились с каждой стороны дома! Можете сами посмотреть. — Он указал рукой на поместье внизу, словно на карту. — Возле дома нет ни деревьев, ни других предметов, мешающих видеть. Все эти парни клянутся, что никто не выходил ни через дверь, ни через окно, ни каким-либо иным способом. И я вынужден этому верить. Куда же могла подеваться молодая леди? — Мастерс проделывал руками гипнотические пассы, чтобы не дать Г. М. заговорить. — Она не спускалась в подвалы, так как единственный вход туда находится за холлом для слуг, где пили чай восемь свидетелей. Она не поднималась на крышу, потому что единственный проход ведет через часовую башню, а мастер, который чинил часы, ручается, что никто не проходил мимо. — Старший инспектор снова потер подбородок. — Как будто кто-то специально поставил множество людей внутри и вокруг дома, чтобы заставить нас поверить, будто молодая леди не могла оттуда выйти!

— В самом деле, — странным тоном произнес Г. М. — У меня мелькнула подобная идея в четверг вечером, Мастерс. Но она оказалась неправильной. Этого просто не могло быть!

— Все, что нам известно, — сказал Мастерс, — это что она добралась до парадного холла. А дальше — бац! Шаги смолкают. Можете понять, куда ведет эта единственная нить?

— А как же картина? — осведомился Г. М.

— Картина?

— Портрет женщины, по чьей прихоти этот дом спроектировали в восемнадцатом веке, висел на стене коридора во время ленча. Спустя четыре часа он исчез. Вы обнаружили какие-нибудь его следы, сынок, когда обыскивали дом?

— Нет. Ну и что из этого?

— А то, — угрюмо отозвался Г. М., — что портрет убрали не случайно, не потому, что он оскорблял чьи-то эстетические чувства. Помяните мое слово: он занимает определенное место в схеме всего этого грязного дела. Мне кажется, мы могли бы приблизиться к разгадке, если бы узнали, что произошло с картиной.

Тряхнув головой, Г. М. подошел к парапету и сердито уставился на виднеющийся вдали собор.

— Мне также хотелось бы знать, — добавил он, — что стало с пропавшими золотыми кинжалом и шкатулкой, и какое они имеют отношение ко всей этой неразберихе.

Мастерс теребил записную книжку.

— Повторяю, сэр, — ответил он, — мне известно не больше вашего. Египетская полиция обратилась к нам с жалобой. В телеграмме говорится, что, согласно полученной информации, у них есть причины полагать, что кинжал и шкатулку вывезли из страны.

— Информации, полученной от кого? Кто к ним обратился?

— Сам лорд Северн.

— Но послушайте, Мастерс, не может же старик обвинять в краже собственную дочь!

— Мне опять-таки ничего не известно. В мои инструкции входило приехать сюда и побеседовать с молодой леди. Больше мне нечего вам сообщить. Но вы получите ответ достаточно скоро.

Мастерс вынул из кармана сложенную газету. Это был субботний вечерний выпуск «Дейли фладлайт». Старший инспектор попытался раскрыть газету на ветру, который быстро прижал ее к его лицу, демонстрируя черный заголовок: «МОЖЕТ ЛИ ПРОКЛЯТИЕ УБИВАТЬ?»

— Лорда Северна ожидают в Англии сегодня, — продолжал Мастерс, с трудом отрывая газету от лица. — Так что вы сможете расспросить его сами — в частности, о том, связаны ли кинжал и шкатулка с исчезновением молодой леди. Но вы посмотрите, как они об этом пишут! Сплошное очковтирательство! Конечно, я понимаю, что все это чушь. Но в то же время…

Г. М. вытянул шею и огляделся.

— Вы сомневаетесь, чушь ли это от начала до конца?

— Нет, — с достоинством отозвался старший инспектор, — но скажу откровенно, сэр, многие в этом сомневаются. Помните, что произошло десять лет назад? Лорд Карнарвон и фараон Тутанхамон?[30]

— А все дело было в простом укусе москита, — заметил Г. М. На его лице мелькнула мрачная усмешка. — Предположим, старик Северн сегодня приедет сюда и исчезнет. В хорошеньком положении вы тогда окажетесь, верно?

— Слушайте… — Набрав в легкие воздух для цветистой фразы, Мастерс в последний момент передумал, нахлобучил котелок, скомкал газету и швырнул ее через парапет, где ее подхватил ветер. — Я не скажу, — с похвальной сдержанностью заявил старший инспектор, — того, что хотел сказать. Даже не стану спрашивать, почему именно я всегда оказываюсь втянутым в подобные замысловатые дела. Я всего лишь задам вам вопрос, сэр Генри. — В его голосе послышалось отчаяние. — Намерены ли вы внести какое-нибудь практическое предложение?

— Намерен, — отозвался сэр Генри. — Бомон.

— Это еще что?

— Человек по фамилии Бомон. Имя мне неизвестно.

— А что вообще о нем известно? Кто он такой?

— Американец, — ответил Г. М., — который появился на раскопках в Египте и предложил шестьдесят тысяч долларов за золотую маску с мумии Херихора. Потерпев неудачу, он предложил очень большую сумму за — вы меня слушаете? — золотой кинжал и золотую шкатулку с благовониями. Их ему также не удалось купить.

Мастерс задумчиво присвистнул.

— Погодите! — сказал Г. М. — Не хватайтесь за идею, прежде чем мы не узнаем, что за этим кроется. Сама девушка…

— Леди Хелен?

— А кто же еще? Сама девушка рассказала мне о Бомоне, когда мы ехали в поезде из Каира в Александрию. Единственная причина, по которой я вспомнил эту фамилию, заключается в том, что в четверг вечером она всплыла снова.

— Каким образом?

— Помните, молодой Фэррелл рассказывал, как он сторожил гостиничные апартаменты девушки в Лондоне в течение ее весьма странного трехдневного отсутствия? Так вот, Фэррелл сказал, что в этот отрезок времени некий американец по имени Бомон приходил в отель и пытался повидать леди Хелен. Поэтому меня заинтересовало… — Г. М. не договорил.

Тяжелый квадратный люк, который ведет на лестницу, соединяющую крышу с часовой комнатой внизу, открылся, и Кит Фэррелл, в серых фланелевых брюках, старой спортивной куртке и галстуке, чей узел завязывали явно не перед зеркалом, присоединился к детективам.

Лицо Кита было утомленным и озадаченным. Серые глаза настолько устали после бессонной ночи, что ему пришлось на несколько секунд закрыть их, оказавшись на ветру. Плечи его были приподняты и напряжены, словно он готовился вступить в драку со всем миром. Прежде чем Кит с негромким стуком закрыл люк, послышалось жутковатое тиканье башенных часов.

— Доброе утро, сынок, — поздоровался Г. М., старательно избегая взгляда Кита. — Уже позавтракали?

— Да, — ответил Кит. — Мне сказали, что вы здесь. Я подумал, что вам лучше взглянуть на эту записку.

Он протянул Г. М. сложенный лист бумаги, потом подошел к краю башни и, стоя спиной к двоим мужчинам, начал медленно барабанить кулаком по верхушке зубца. Казалось, каждый удар говорил: «Нервы! Нервы! Нервы!» Но Г. М., не глядя на него, издал восклицание.

Текст, написанный аккуратным, хотя и дрожащим почерком, гласил:

«Сэр! С почтением рекомендую Вам, учитывая исчезновение портрета первой леди Северн, зайти в антикварный магазин на Колледж-стрит, 12 в Глостере, которым владеет Дж. Мэнсфилд. Вчера, выходя за покупками, я видела там портрет, стоящий в витрине вместе с другими картинами. Я неважно себя чувствовала и была вынуждена лечь, иначе рассказала бы Вам обо всем еще вчера вечером. Искренне Ваша

Э. Помфрет».

Г. М. передал записку Мастерсу и резко осведомился:

— Откуда вы это взяли?

— Записку принесли ко мне в комнату некоторое время назад, — не оборачиваясь, ответил Кит. — Я подумал, вам стоит ее показать.

— Нет, Мастерс, — предвосхитил Г. М. вопрос старшего инспектора. — Я не имею ни малейшего понятия о том, что она означает. Но мне бы очень хотелось поболтать с этим Дж. Мэнсфилдом. Дж. Мэнсфилд, ха! — Он сделал паузу. — Вы ничего о нем не знаете, сынок?

— О ней, — поправил Кит. — Джулия Мэнсфилд — хозяйка антикварного художественного магазина возле собора. Занимается также реставрацией картин.

— Реставрацией картин, — повторил Г. М., еще сильнее наморщив лоб. — По-моему, Мастерс, нам лучше заняться этим прямо сейчас.

— Но сегодня воскресенье, сэр! Магазин закрыт!

— Она живет прямо за магазином, — подсказал Кит. — Возможно, вам удастся ее застать. Но…

Кит повернулся, и они увидели, как напряглись его челюстные мышцы, когда он стиснул зубы. Тем не менее он оставался неестественно спокойным, опираясь локтем на зубец. Высота башни — футов шестьдесят, думал старший инспектор. Высота, на которой небо словно вращается вокруг тебя, а кости кажутся легче воздуха, причудливо воздействует на людские головы.

— Сэр Генри, — произнес Кит, — не хотите ли посидеть и подумать?

Г. М. вздрогнул:

— О чем вы?

— Не знаю, как вы, — продолжал Кит, — а я очень много размышлял о Хелен.

— Вот как? И каков результат?

— Одри считает, что она мертва.

— Спокойно, сынок!

— Я совершенно спокоен, — заверил Кит и рассмеялся, стараясь выглядеть так, будто никогда в жизни не был более хладнокровен. — Не знаю, жива Хелен или мертва, но убежден, что мы не стали жертвами египетской магии. Ее похитили.

Мастерс погладил подбородок. Он выглядел благодушным, как сытый кот.

— Ну, сэр, — успокаивающе заговорил он, — эта идея приходила мне в голову наряду со многими другими. Что вас заставляет так думать?

— Посудите сами. Через час после исчезновения Хелен кто-то звонит в полицию и в газеты, сообщая о происшедшем. Похоже это на фокус-покус? Нет. Это выглядит как вполне земное похищение. Кстати, вы отследили эти телефонные звонки?

— Должен признаться, нет, сэр. У нас просто не было времени.

— У человека, который звонил, — продолжал Кит, — был низкий голос и иностранный акцент. Эти характеристики подходят нашему пророку Алим-бею. — Он поднял палец, не давая собеседнику ответить. — Алим-бей представился ученым. Но, если верить газетам, он известный гадальщик и зарабатывает на жизнь, предсказывая будущее методами, которые, по его словам, являются древнеегипетской магией. Отлично! Если он напророчил подобные события, и они сбылись, разве это не сделает его самым знаменитым провидцем во всем мире?

— При помощи похищения леди Хелен?

— Да!

— Беда в том, — вздохнул Мастерс, — что тут есть одно препятствие.

— Знаю, старший инспектор. Но…

— Мистер Алим-бей, — невозмутимо прервал Мастерс, — был в Каире в тот день, когда исчезла молодая леди. Вы сами это слышали. Он пророчествовал перед лордом Северном, мистером Робертсоном и двумя репортерами. И это еще не самая большая помеха теории похищения.

Мастерс печально покачал головой. Сам пребывая в тупике, он испытывал облегчение, когда делился с кем-то своими бедами. Раскрыв записную книжку, он заговорил снова:

— Спустя несколько минут после исчезновения леди Хелен вы, сэр, приказали дворецкому Бенсону обыскать дом.

— Да, но…

— Он произвел обыск вместе с шофером Луисом и… — Мастерс пробежал пальцем по странице, — кухаркой, миссис Хэндисайд. Перед обыском Бенсон велел свидетелям, находившимся снаружи, оставаться на местах и следить, чтобы никто не ускользнул из дома. Так?

— Несомненно, старший инспектор. Но…

Мастерс властно поднял руку:

— Что они и сделали. Бенсон, Луис и миссис Хэндисайд утверждают, что обыскали каждый дюйм, не исключая подвалы и эту крышу, а другие клянутся, что никто не выходил из дома. — Он немного повысил голос. — Предположим, молодая леди была похищена Алим-беем. Предположим, ее похитил Херихор, Муссолини, фараон Тутанхамон или еще кто-нибудь. Можете объяснить мне, каким образом похититель умудрился вытащить из дома ее — и себя самого?

— Спокойно, Мастерс, — негромко вмешался Г. М.

Со скрежетом и хрипом тяжелого механизма большие часы внизу начали бить, вибрируя, словно металлический дракон, при каждом ударе. Этот лязг заставил бы вздрогнуть даже людей со стальными нервами. А Кит Фэррелл в настоящий момент никак не относился к их числу.

Как это произошло, Г. М. и Мастерс не могли понять даже впоследствии. Возможно, они недооценили опасность высоты, вызывающей головокружение. А может быть, стоящий перед ними молодой человек слишком сильно любил Хелен Лоринг.

Едва пробил первый удар часов и птицы, шурша крыльями, взлетели с подоконников серой каменной башни, Кит Фэррелл сделал шаг назад. Его мускулистая левая рука вцепилась в край парапета. Сэр Генри и старший инспектор увидели внезапное напряжение мышц, толкающее его головой вниз, через парапет, где он бы разбился о камни террасы шестьюдесятью футами ниже.

— Осторожно! — завопил Мастерс.

Однако не он, а Г. М. преодолел разделяющее их расстояние, схватил Кита за плечи и крепко держал его, покуда часы били девять.

— Спокойно, сынок, — мягко произнес Г. М.

Они стояли неподвижно, пока не замерло эхо боя часов, и в глазах Кита не исчез безумный блеск.

— Забавно! — Кит искренне верил своим словам. — У меня внезапно закружилась голова, и я чуть не упал.

— Еще бы, — согласился Г. М., поворачивая его и подталкивая к люку. — Но уже все прошло. Сейчас мы отправимся в антикварный магазин и выясним, кто доставил туда картину. Пошли!

Высокий сероглазый молодой человек, все еще тряся головой, спускался по лестнице с озадаченным выражением лица и необъяснимым ощущением холода в сердце. Г. М., уперев кулаки в бока, наблюдал за ним. С лица Мастерса сбежал обычный румянец.

— Он спасся чудом, — пробормотал старший инспектор.

— Вот именно, — подтвердил Г. М. — Хорошо, что вы это поняли. Должен заметить, Мастерс, что вы редкостный тупица.

— Ладно, ладно! Возможно, мне не следовало так разговаривать с парнем. Это вывело его из равновесия.

— И зачем вам понадобилось заявлять, будто полиция не отследила телефонные звонки? Вы же отлично знаете, что один из них был междугородный, и…

Мастерс задумался.

— Бенсон, Бенсон, Бенсон! — загадочно произнес он. — Если бы я мог заполучить хоть одну вескую улику против этого джентльмена! А мистер Фэррелл… вы уверены, что у него с головой все в порядке?

— О господи! Да он просто нервничает, потому что мы не можем найти Хелен Лоринг.

— Ну, — Мастерс погладил подбородок, словно проверяя, нуждается ли он в бритве, — не думаю, чтобы я вел себя подобным образом, если бы такое случилось с моей старухой даже в те дни, когда я за ней ухаживал. В последний раз спрашиваю, сэр Генри: можете вы догадаться, что именно произошло?

— В последний раз отвечаю: нет, — отозвался Г. М. — В четверг вечером я обдумывал одну отличную идею. Единственный ее недостаток в том, что она не срабатывает. Могу сказать вам только одно, Мастерс: как угодно, но мы должны найти эту девушку! Мы должны найти ее!

Глава 10

Антикварный магазин мисс Джулии Мэнсфилд в доме номер 12 на Колледж-стрит, отходящей от Уэстгейт-стрит, дремал в воскресной тишине.

Было десять часов, когда автомобиль Г. М. с Мастерсом за рулем, сэром Генри рядом с ним и Китом на заднем сиденье подъехал к магазину. Ни один репортер еще не встал, чтобы досаждать им. Даже звон церковных колоколов не пробудил ото сна старый город с его наполовину деревянными домами, освещенными весенним солнцем.

Колледж-стрит оказалась маленьким переулком в тени Глостерского собора. Сам собор за зелеными деревьями и лужайкой возвышался над маленькими домиками, как над человеческими страстями, — темный и суровый, он заставлял деревья выглядеть всего лишь приятными игрушками. Минула почти тысяча лет с тех пор, как заложили его первый камень, — здание увлекало фантазию в паутину Средневековья с его мрачной и таинственной готикой. Все трое инстинктивно умолкли при виде собора.

Мастерс разрушил чары, захлопнув за собой дверцу машины.

— Вам нужно сделать одну вещь, прежде чем мы войдем в этот магазин! — обратился он к Г. М.

— Вот как, сынок? Что же именно?

— Снять эту чертову ушанку.

— Отстаньте, — буркнул Г. М., вцепляясь в шапку. — У меня чувствительные уши.

— Черта с два! — возразил старший инспектор.

— У меня чувствительные уши, — повторил Г. М. — И я только что провел месяц в Египте, где климат способен обеспечить ревматизм любому здоровяку. Да и чем вам не угодила моя шапка?

— Если вы сами этого не понимаете, то мне нечего вам сказать. Сэр, неужели у вас нет чувства собственного достоинства?

— У меня? — переспросил Г. М. с видом Наполеона, у которого спросили, видел ли он когда-нибудь сражение. — Достоинства?

— Ладно, — махнул рукой старший инспектор. — Дело ваше. Но мы собираемся допросить очень важную свидетельницу. Так что потом не пеняйте на меня, если она рассмеется вам в лицо. — Мастерс окинул улицу мрачным взглядом. — И вот еще что мне не нравится. Согласно записке миссис Помфрет, — он вытащил ее из жилетного кармана, — она видела картину в антикварном магазине, когда ходила вчера за покупками. Она что, скупает антиквариат?

— Смотрите! — резко окликнул Кит Фэррелл.

Над широкой витриной виднелись слова: «Дж. Мэнсфилд. Антикварные товары». Волнистые бутылочные стекла в витрине придавали находящимся внутри предметам вид плавающих в воде. Снаружи все сверкало чистотой и белизной. Слева от окна находилась застекленная дверь и полированная кнопка звонка.

Остановившись перед окном и защищая глаза ладонью, Кит начал вглядываться внутрь. Остальные быстро подошли к нему.

— Вот этот портрет, — показал Кит.

На подставке из полированного светлого дуба стоял чайный сервиз из веджвудского фарфора[31] и лежала тяжелая кавалерийская сабля приблизительно 1815 года в черных кожаных ножнах, отделанных медью. У правой боковой стены находились три больших холста без рам.

Лицо Огасты, первой леди Северн, улыбалось сквозь стекло.

— Так! — пробормотал сэр Генри Мерривейл.

Хотя картина потрескалась и потемнела от времени, а к тому же принадлежала кисти плохого художника, поразительное сходство с Хелен Лоринг сразу бросалось в глаза.

Женщине на портрете могло быть лет двадцать пять — возраст самой Хелен. Она была изображена в полный рост, в платье с высокой талией, имитирующем римский стиль, по моде конца восемнадцатого века; золотистые волосы завиты в мелкие локоны.

Однако карие глаза, лоб, короткий нос и довольно широкий рот были точно такими же, как у Хелен. На лице, смотревшем на них сквозь пыль и грязь старого холста, застыло отсутствующее выражение.

— Погодите! — сказал Мастерс, ущипнув себя за нижнюю губу. — Я где-то уже видел это лицо!

— Конечно, видели, — угрюмо согласился Г. М. — На множестве фотографий в газетах. — Он повернулся к Киту: — Вы говорили, что Джулия Мэнсфилд живет позади магазина?

— Да, — ответил Кит, не сводя глаз с картины.

— Проснитесь, сынок! Вы с ней знакомы?

— С кем?

— С этой Мэнсфилд, черт возьми!

— Я видел ее, хотя нас никогда не знакомили. Возможно, она меня не знает. Попробуйте позвонить в дверь.

— Если только она вообще ответит на звонок, — мрачно заметил Г. М. — Черт побери, Мастерс, я бы мог здорово продвинуться, если бы узнал, что эта картина здесь делает и каким образом она покинула дом! Но, по-моему, мы едва ли можем рассчитывать, что нам сейчас повезет.

Тем не менее, он ошибся.

Едва Г. М. прикоснулся к кнопке, отозвавшейся дребезжанием вдалеке, почти тотчас же в задней стене магазина открылась дверь, впустив электрический свет. Кто-то побежал к входной двери. Все это произошло так быстро, что Мастерс, продолжавший изучать картину, вздрогнул от неожиданности.

Ключ повернулся в замке, засов отодвинулся, и дверь отворилась под звяканье находящегося над ней колокольчика.

— Очень сожалею, — послышалось мелодичное контральто, — но я слегла с простудой и…

При виде Г. М. женщина умолкла.

Прошло несколько лет с тех пор, как Кит в последний раз видел мисс Мэнсфилд. Тогда еще лорд Северн запер дом, собираясь провести зиму в Египте, а лето на юге Франции. Но она стала лишь еще более деловитой, более уверенной в себе и вто же время более разочарованной.

Мисс Мэнсфилд было лет под сорок, но выглядела она моложе. У нее была по-своему привлекательная внешность, хотя и не особенно яркая — она обладала голубыми глазами, здоровым цветом лица, строго причесанными русыми волосами, крепкой фигурой, приятной улыбкой, страстью к чистоте и — в данный момент — жестокой простудой.

Последняя являлась причиной хриплого голоса и красного кончика носа, однако нисколько не обескураживала женщину. Помимо плотной коричневой юбки и шерстяного джемпера, на мисс Мэнсфилд были светло-желтый жакет из мягкой кожи и русский шарф, обмотанный вокруг горла. Прижав ладонь к шее (еще одна защита от холода), она разглядывала посетителей.

Женщина закашлялась, и Мастерс заговорил вежливым до елейности тоном:

— Доброе утро, мисс! Простите, что беспокоим вас в воскресенье. Вы мисс Джулия Мэнсфилд?

— Да.

— Я полицейский офицер, мисс. Не будете ли вы столь любезны ответить на пару вопросов?

Последовала краткая пауза.

Мисс Мэнсфилд скорее удивленно, чем встревоженно приподняла брови. Потом она рассмеялась, и чуть заметные морщинки в уголках ее рта тотчас же исчезли.

— Полицейский офицер! Интересно, что я натворила?

Мастерс тоже засмеялся.

— Ничего, мисс! — заверил он. — По крайней мере, ничего, что могло бы вас обеспокоить. Не возражаете, если мы войдем?

— Прошу вас.

Повернувшись, она быстрыми шагами направилась к задней стене магазина.

Большинство из нас представляет себе антикварную лавку мрачной и тусклой, пропахшей старой одеждой и забитой товарами, проржавевшими от времени. Но здесь не было ничего подобного. Хотя дневной свет едва проникал в помещение, и можно было разглядеть только несколько вещей, слова «хороший вкус» тут же пришли на ум Киту Фэрреллу.

Мисс Мэнсфилд заняла место за единственным предметом в комнате, имеющим отношение к коммерции, — маленьким застекленным прилавком, освещенным лампочками изнутри. Включив эти лампочки, она обеспечила хотя бы слабенькую иллюминацию для предстоящей беседы.

— Что вы хотели узнать? — спросила женщина, снова выпрямившись.

— Практически, мисс, наиболее заинтересованное лицо не столько я, сколько мой друг — сэр Генри Мерривейл.

— О! — воскликнула мисс Мэнсфилд, встрепенувшись при упоминании титула «сэр» и ослепительно улыбаясь из-за прилавка.

— Его интересует, — продолжал Мастерс, — картина, выставленная в вашей витрине.

— Картина?

Мастерс подошел к витрине, поднял картину над дубовыми перилами и вернулся вместе с ней.

— Вот эта, мисс.

— Боже мой! — воскликнула мисс Мэнсфилд. — Как глупо с моей стороны! — Она слегка наморщила лоб, криво улыбнулась и, снова закашлявшись, прижала шарф к горлу. — Как глупо было ставить туда картину! Но у меня из-за простуды так разболелась голова, что я просто… — Женщина оборвала фразу. — Эта картина не продается.

— Мы так и поняли, мисс. Но нам бы хотелось знать, как она здесь оказалась.

— Ее принесли на реставрацию. Я часто выполняю подобную работу для лорда Северна.

— Вы помните, мисс, когда вам принесли эту картину?

— Разумеется, помню. В четверг вечером.

Сэр Генри издал громкий возглас. Правда, он издал его про себя, однако эмоциональная температура комнаты сразу же подскочила на несколько градусов. Мисс Мэнсфилд почувствовала это, но, очевидно, не поняла причины. Ее голубые глаза — не слишком смышленые, хотя она считала себя умной и страстно желала, чтобы другие разделяли ее мнение, — озадаченно смотрели на Мастерса.

— В четверг вечером, мисс? Вы в этом уверены?

— Конечно, уверена. Вечер был с дождем и грозой.

— Верно. В котором часу это произошло?

— Незадолго до шести, — сразу ответила мисс Мэнсфилд. — В шесть я закрываю магазин. Я ждала этого момента, так как уже была простужена и…

— Понятно. А кто принес картину, мисс?

— На это легко ответить. — Джулия Мэнсфилд поправила шарф на горле. — Ее принесла леди Хелен Лоринг.

Последовало такое глубокое и зловещее молчание, что стало слышно, как тикают часы в жилом помещении за полуоткрытой дверью. Мисс Мэнсфилд смотрела на троих мужчин так, будто они повредились в уме. Ее можно было понять.

— Она жива! — нарушил тишину Кит Фэррелл. — Господи, она жива!

Это было не просто заявление, а вопль, вызвавший вибрацию в стеклянном прилавке. Кит сделал шаг вперед, а мисс Мэнсфилд — шаг назад. Рука сэра Генри легла на плечо Кита.

— Спокойно, сынок! — предупредил он.

Цвет лица Джулии Мэнсфилд сравнялся с цветом кончика ее носа.

— Этот молодой человек пьян? — осведомилась она и, нахмурившись, посмотрела на Кита. — По-моему, я вас видела раньше.

Старший инспектор осторожно прислонил картину к прилавку.

— Послушайте, мисс! — заговорил он сдавленным голосом. — Вы понимаете, что говорите?

От гнева мисс Мэнсфилд снова закашлялась.

— Естественно, понимаю!

— Тогда скажите, мисс, где вы были последние два дня? Неужели вы ни с кем не разговаривали и даже не читали газет?

— Последние два дня я лежала в постели с гриппом, — сердито ответила женщина. — У меня не было сил даже выйти из спальни. Друзья меня не навещали, — она скривила рот от жалости к самой себе, — а в газеты я не заглядывала. Объясните, что все это значит?

— В четверг, в шестом часу вечера, мисс, леди Хелен исчезла из Северн-Холла. Группа свидетелей клянется, что она не покидала и не могла покинуть дом. Вы уверены, что видели ее незадолго до шести?

— Да.

— Вы не могли… э-э… ошибиться? Насколько хорошо вы ее знали?

Лицо мисс Мэнсфилд стало высокомерным.

— Я никогда не имела удовольствия встречаться с леди Хелен. Уверена, что она вообще не осведомлена о существовании меня как личности. Я всегда имела дело с лордом Северном. Однако с внешностью леди Хелен я отлично знакома. Теперь будьте любезны объяснить, о какой истории с исчезновением вы толкуете?

— Она обратилась в пыль, — ответил Мастерс. — Молодая леди привезла из Египта бронзовую лампу, добытую в гробнице Херихора. И старый Херихор добрался до нее, как всегда добирается до скверных мальчишек и девчонок.

Тяжеловесная ирония старшего инспектора не дошла до мисс Мэнсфилд.

Кит Фэррелл чувствовал, что он не в силах отвести взгляд от стеклянного прилавка. Желтоватое электрическое освещение словно притягивало к себе. Кит не думал о предметах за стеклом — в голове у него была только Хелен, — однако они запечатлевались в уме, как нередко бывает с мелочами.

Комплект шахматных фигур из слоновой кости, белых и красных, на деревянной доске с тонкими металлическими квадратами. Цветные миниатюры. Нитка стеклянных бус. Две или три табакерки. А на полке внизу…

Разве эти кольца с тусклыми камнями и волнистым рисунком не были египетскими перстнями со скарабеями? А тот зеленоватый предмет — металлический или глиняный — не походил на знаменитую лампу? Хотя почему бы и нет? Ведь это антикварная лавка.

Холодный голос отвлек его внимание.

— Могу я узнать, — осведомилась мисс Мэнсфилд, — на что вы смотрите?

— Не важно, на что смотрит мистер Фэррелл, мисс! — прервал Мастерс. — Лучше скажите…

— Фэррелл! — воскликнула Джулия Мэнсфилд. — Ну конечно!

— Лучше скажите, — продолжал Мастерс, вынимая записную книжку, — можете ли вы поклясться, что видели здесь леди Хелен в четверг вечером незадолго до шести?

— Да, могу.

— Не возражаете сообщить, что именно тогда произошло?

— Но тут нечего сообщать! Был жуткий день, все время лил дождь, потом началась гроза, а меня одолевала простуда. Когда я услышала звонок, то почувствовала, что вряд ли смогу подняться. Но я все-таки пошла в магазин, хотя мне было очень скверно. За окном сверкнула молния, и я увидела, что леди Хелен стоит посреди комнаты и смотрит на меня.

Мастерс бросил взгляд на Г. М., но лицо последнего застыло, точно деревянное.

— Подождите, мисс, — резко сказал старший инспектор. — Как она была одета?

Мисс Мэнсфилд подняла глаза к потолку.

— В длинный серый плащ с капюшоном, который был поднят… — женщина нахмурилась, — словно чтобы скрыть лицо. Вид у нее был таинственный.

— Но вы точно узнали в ней леди Хелен Лоринг?

— Да.

Эмоциональная температура продолжала расти. Трое визитеров уставились на мисс Мэнсфилд с таким напряжением, которое вывело бы из себя любого менее самоуверенного человека.

— Понятно, — промолвил Мастерс, откашлявшись. — Вы запомнили еще какие-нибудь детали одежды, кроме длинного плаща?

— Нет. Я просто больше ничего не видела.

— А обувь?

— Боюсь, что я не обратила внимания.

Странное высокомерие появлялось в облике мисс Мэнсфилд каждый раз, когда у нее выпытывали подробности о Хелен. Она положила руки на прилавок с безделушками, раздвинув пальцы, точно жрица. Луч света был устремлен на ее круглый подбородок, а тень ее фигуры падала на выбеленную стену.

Мастерс нахмурился:

— Вы не удивились ее появлению, мисс?

— Вовсе нет. А почему я должна была удивляться? О возвращении леди Хелен из Египта писали все газеты. — Горечь в ее голосе ни от кого не ускользнула.

— Продолжайте, мисс. Что произошло потом?

— Как ни странно, я впервые услышала голос леди Хелен. Ее речь показалась мне довольно простонародной. Она спросила: «Вы реставрируете картины, не так ли?» Ну, — мисс Мэнсфилд приподняла плечо, — у меня на кончике языка вертелся ответ: «Ваш отец мог бы просветить вас на этот счет, леди Хелен». Но так как она, по-видимому, меня не знала, то я не видела причин узнавать ее.

— Понимаю. А затем?

— Леди Хелен держала портрет под мышкой. Тогда я, разумеется, не знала, что это за картина, — она была завернута в газету. Она положила ее на прилавок и сказала: «Эта картина из Северн-Холла. За ней зайдут» — и вышла из магазина. Я… — мисс Мэнсфилд посмотрела в пространство, — я побежала за ней к двери.

— Почему?

Женщина колебалась.

— Право, не знаю. У меня все плыло перед глазами, и я чувствовала себя мерзко. Возможно, поэтому. Но во всем этом было… ну, нечто неестественное. Я подбежала к двери и выглянула наружу. Дождь лил вовсю, сверкала молния. Знаете, вечерами у собора иногда воображаешь странные вещи. Я видела, как она только что вышла, но улица была пуста. Сказать вам одну глупость? — Ее пальцы надавили на стекло прилавка. — Как будто я говорила с призраком.

Звон колокольчика над входной дверью заставил их вздрогнуть.

Дверь открылась и закрылась. На фоне серого света, проникавшего сквозь стекло, вырисовывался широкоплечий мужской силуэт. Очевидно, не замечая никого, кроме мисс Мэнсфилд за освещенным прилавком, вновь прибывший уверенно шагнул вперед.

— Прошу прощения, — заговорил он. — Меня зовут Бомон — Лео Бомон. Я пришел узнать… — И внезапно умолк, как и все остальные.

Глава 11

Как будто она говорила с призраком…

«Меня зовут Бомон — Лео Бомон».

Эту сцену Кит много раз вспоминал впоследствии. Чисто выбеленный магазин, детали интерьера которого становились видимыми по мере того, как глаза привыкали к темноте. Г. М., внезапно сорвавший меховую шапку, словно его ушам стало жарко, и разглядывавший нового посетителя поверх очков. Мастерс, не повернувшийся, но застывший на месте при звуках имени визитера. Джулия Мэнсфилд, держащая правую руку на горле. И наконец, незнакомец, стоящий у прилавка, сняв шляпу.

В мистере Лео Бомоне можно было сразу угадать сильную и властную личность, не лишенную — в отличие от большинства подобных личностей — чувства юмора.

При этом в его внешности не было ничего особо выдающегося. Человек среднего роста и возраста, с крепкими носом и челюстью. Густые черные волосы, расчесанные на пробор, подстрижены над ушами, где они начали седеть — в этих местах кожа казалась светлее, чем на лице. Зеленые, как у кота, глаза с крошечными морщинками в уголках светились усмешкой.

На аккуратном и холеном мистере Бомоне были легкий плащ с поднятым воротником и перчатки. В руке он держал шляпу. В его речи слышался американский акцент.

Мисс Мэнсфилд, явно видевшая его впервые, встрепенулась.

— Сожалею, — холодно заговорила она, — но магазин закрыт. Это полицейский офицер — он здесь по делу.

Незнакомец улыбнулся:

— Вообще-то я не собирался ничего покупать. Хотя я уверен… — его взгляд задержался на мисс Мэнсфилд, — что здесь немало редкостей и сокровищ.

Зеленые смеющиеся глаза давали понять, что величайшим сокровищем является сама леди.

— Я только хотел спросить, — продолжал Бомон, — как мне добраться до Северн-Холла. Все магазины закрыты, а на улице я встретил одного старого деда, который нес какой-то вздор.

Мастерс захлопнул записную книжку и обернулся:

— Вы направляетесь в Северн-Холл, сэр?

— Да, — ответил Бомон. Его поднятые брови вежливо спрашивали: «А вам зачем это знать?»

— Как сказала эта молодая леди, я полицейский офицер. Вот мое удостоверение — Новый Скотленд-Ярд, отдел уголовного розыска.

— Скотленд-Ярд? — переспросил Бомон, слегка прищурившись.

— Да, сэр. Я расследую исчезновение леди Хелен Лоринг, но приехал сюда… по другому делу. Насколько я понял, мистер Бомон, вы познакомились с лордом Северном в Каире?

— Каким образом вы это поняли?

— Что?

— Да, мистер…

— Мастерс, сэр. Старший инспектор Мастерс. И вы заполучили их?

— Заполучил что?

— Золотой кинжал и золотую шкатулку, — ответил Мастерс, — из гробницы старика Херихора. Нам известно, что вы предлагали за них большие деньги, но лорд Северн не мог их продать, так как они принадлежат египетскому государству.

Бомон кивнул. Он не притворялся непонимающим. В уголках глаз, устремленных на Мастерса, сильнее обозначились морщинки.

— Да, мистер Мастерс, это правда. Но в свете того, что произошло в четверг, я уже не нуждаюсь в этих вещах. Теперь мой интерес лежит в ином направлении.

— Вот как?

— Я хочу купить бронзовую лампу. Готов заплатить за нее пятьдесят тысяч долларов… — Бомон внезапно опустил руку на край прилавка, — и думаю, что эта цена более чем достаточная.

— Могу я узнать, сэр, зачем вам эта лампа?

— Боюсь, что это мое дело, старший инспектор.

Мастерс начал терять терпение.

— И вы приехали сюда, чтобы купить ее?

— Да.

— У молодой леди, которая исчезла?

— Простите, — поправил Бомон, — но я читал вчера, что лорда Северна ожидают сегодня в Англии. Поэтому я приехал сюда вчера вечером и остановился в «Колоколе». Вы слушали по радио новости в девять утра? Нет? Очень жаль. Там сообщили, что самолет лорда Северна приземлился рано утром. Вы сочтете — возможно, справедливо — проявлением дурного вкуса с моей стороны обращаться к нему с деловым предложением так скоро после исчезновения дочери…

— Но это абсурд! — запротестовала мисс Мэнсфилд. — Говорить об исчезновении леди Хелен, когда я беседовала с ней в этой комнате через час после того, как это якобы произошло!

В этот момент Бомон уронил шляпу.

Возможно, все дело было в том, что он, повернувшись к мисс Мэнсфилд, ударился локтем о прилавок. Бомон наклонился, чтобы подобрать шляпу, а когда он снова выпрямился, все увидели, что кровь бросилась ему в лицо, словно от напряжения. Однако у Мастерса сложилось впечатление, что Бомон ошарашен.

— Прошу прощения? — переспросил он.

Мастерс делано засмеялся;

— Все в порядке, сэр! Незачем так возбуждаться. Боюсь, что молодая леди немного ошиблась во времени, — вот и все. — Он бросил на мисс Мэнсфилд убийственный взгляд, приказывающий молчать, и снова обратился к Бомону: — Вы остановились в «Колоколе», сэр?

— Совершенно верно.

— Странно, — заметил Мастерс, — что никто в отеле не мог указать вам дорогу к Северн-Холлу.

— В самом деле, — согласился Бомон. Его зеленые глаза блеснули под тяжелыми веками. — Особенно учитывая то, что я никого не спрашивал.

— То есть как, сэр?

— Ну-ну, инспектор! Ловушка была не слишком искусной, верно?

«Что, черт возьми, означают эти неестественные педантичные нотки в его голосе? — думал Кит Фэррелл. — Тяжелом, медлительном голосе, как будто язык действует синхронно с глазами, смотрящими в упор? Что это мне напоминает?»

— Утром, — продолжал Бомон, — я вышел прогуляться по этому прекрасному древнему английскому городу, собираясь взглянуть на то место, где сожгли на костре епископа Хупера.[32] При этом я забыл спросить дорогу в отеле. Кстати, как добраться до Северн-Холла?

— Садитесь на автобус в Шарпкросс на Саутгейт-роуд, — быстро ответила мисс Мэнсфилд. — Или наймите машину у Миллера на Спа-роуд. Если хотите, можете пройтись пешком.

Бомон склонил темноволосую голову:

— Благодарю вас. Хотя я не собираюсь отправляться туда до возвращения лорда Северна. Еще увидимся, старший инспектор?

— Очень на это надеюсь, мистер Бомон. Но это может подождать. А пока…

— А пока вы хотите истоптать грубыми башмаками чудесный магазин бедной мисс… мисс Мэнсфилд, не так ли. Интересно, почему?

— Это неуместный вопрос, сэр.

— Несомненно. Я понял намек. — Он посмотрел на Джулию Мэнсфилд. — Если у вас имеются какие-нибудь сокровища для любителя, пожалуйста, поберегите их до моего возвращения. Всего хорошего.

Мистер Лео Бомон ни единого раза не взглянул в сторону Г. М. или Кита Фэррелла, стоящих в тени. Было сомнительно, заметил ли он их вообще.

Надев светло-коричневую шляпу и слегка надвинув ее на глаза, Бомон вежливо поклонился и вышел из магазина, сопровождаемый звяканьем колокольчика. Они видели сквозь волнистые стекла, как он остановился, чтобы зажечь сигарету, прежде чем двинуться в направлении собора.

Старший инспектор посмотрел на Г. М., который молча стоял, скрестив руки на груди.

— Ну, что вы думаете об этом джентльмене?

— Я простужена, — рыдающим голосом заговорила мисс Мэнсфилд, — до сих пор ужасно себя чувствую, и это для меня чересчур! Пожалуйста, объясните, что все это значит? Почему вы не давали мне говорить? Вы не верите в то, что я вам рассказала о вашей драгоценной леди Хелен?

Отклика не последовало.

— Будьте любезны ответить, мистер Мастерс! Вы верите тому, что я рассказала?

Мастерс посмотрел ей прямо в глаза:

— Откровенно говоря, мисс, не могу сказать, что верю.

У Кита Фэррелла упало сердце.

— Но вы должны ей верить, старший инспектор! — воскликнул он. — Зачем мисс Мэнсфилд говорить, что Хелен приходила сюда, если это не так? И кто принес эту картину, если не Хелен?

Мастерс зловеще усмехнулся:

— Леди поведала нам славненькую историю о призрачной фигуре, возникшей из дождя и опять в нем растворившейся. Но я не слишком верю в призраков, что может подтвердить сэр Генри, если он вообще соизволит что-нибудь произнести. — Старший инспектор сердито посмотрел на Г. М. — Я привык работать, основываясь на фактах. А эта история, по-вашему, могла произойти в действительности?

— Почему же нет?

— Во-первых, потому, что целая куча свидетелей клянется, что леди Хелен не покидала Северн-Холл… Хорошо! — Мастерс поспешно поднял руку. — Оставим это. Возьмем саму историю. В ней появляется некая особа, которую мисс Мэнсфилд с уверенностью идентифицирует как леди Хелен Лоринг. Признаваясь, что никогда не видела леди Хелен вблизи и не слышала ее голоса, она тем не менее узнала ее, несмотря на капюшон, частично прикрывающий лицо.

— Но это была Хелен Лоринг! — воскликнула мисс Джулия Мэнсфилд. Казалось, в голове у нее мелькнуло ужасное подозрение. — Что вы такое говорите? По-вашему, я все это выдумала и сюда вообще никто не заходил?

Мастерс покачал головой:

— Не обязательно, мисс. Я хочу сказать, что если кто-нибудь заходил сюда, — я подчеркиваю — «если»! — то это не была леди, которую мы ищем. Позвольте мне продолжить. Далее вы упомянули, что у посетительницы была простонародная речь. — Он повернулся к Киту: — Речь леди Хелен можно назвать простонародной?

— Господи, конечно нет! Я имею в виду… — Заметив саркастическую усмешку Мастерса, Кит умолк.

— Перейдем к плащу с капюшоном, который был на посетительнице. Если эта персона была леди Хелен, то где она могла взять этот или любой другой плащ? Ее собственный макинтош остался на полу в парадном холле, а чемоданы до сих пор не распакованы и даже не открыты. В Северн-Холле не пропал ни один предмет одежды, иначе мы бы об этом знали. Странно и то, мисс Мэнсфилд, что вы больше ничего не помните об одежде визитерши.

— Постойте! — прервала женщина. Она устремила отсутствующий взгляд на венецианское зеркало у противоположной стены. — Теперь я кое-что припоминаю.

— Вот как?

— Вы спрашивали об обуви. Мне кажется, на леди Хелен были красно-черные лакированные туфли, примерно четвертого размера.

— Вам незачем заглядывать в записную книжку, старший инспектор! — обрадованно подхватил Кит. — Я могу это подтвердить. Помню, я обратил внимание на эти красно-черные туфли, когда мы подъезжали к дому. Разве это не доказывает, что Хелен побывала здесь?

Очевидно, нет, так как взгляд Мастерса стал еще более зловещим. В голове у него явно начала формироваться определенная теория.

— Почему же вы не сообщили об этом раньше, мисс? — осведомился он.

— Я… я просто не подумала.

— Отвечайте, мисс! Почему вы не сообщили об этом раньше?

— Минутку, сынок, — спокойно вмешался Г. М.

Он заговорил впервые с тех пор, как они вошли в магазин. Мастерс резко повернулся.

На середину комнаты из открытой двери, ведущей в квартиру мисс Мэнсфилд, падала полоска света. Несколько секунд Г. М. разглядывал эту дверь и то, что находилось за ней, с видом, по отношению к которому слово «интерес» было бы слишком мягким.

Неуклюже проковыляв вперед, он запихнул шапку в карман древнего мешковатого пиджака и обратился к мисс Мэнсфилд, положив одну руку на прилавок, а другую уперев в бок.

— Я старый человек, мэм. — Последовавшая пауза была призвана подчеркнуть величие отмеченного факта. — Этот медведь Мастерс напрочь лишен учтивости. А вот я никогда не бываю невежливым. Может, вы скажете мне, почему не сразу упомянули о туфлях?

— Я…

— Не потому ли, — продолжал Г. М., сурово глядя на нее, — что вы вообще не любите Хелен Лоринг? А когда она пришла сюда и не узнала вас или сделала вид, что не узнала, вы настолько обозлились, что решили не признаваться, будто запомнили хоть какую-то деталь ее облика?

«Попал в яблочко?» — подумал Кит.

— Право же, — воскликнула мисс Мэнсфилд, — у меня нет никаких причин любить или не любить леди Хелен! Меня абсолютно не интересуют ее наряды, археологические экспедиции и лю…

Кит мог бы поклясться, что она хотела сказать «любовные истории», но вовремя сдержалась.

— Однако мне кажется, — добавила женщина, — что было бы простой вежливостью сказать: «Добрый вечер. Я Хелен Лоринг», а не вести себя так странно, словно она меня в чем-то подозревает. Особенно учитывая то, как добр был ко мне в прошлом лорд Северн. И… и другой джентльмен. — Мисс Мэнсфилд неожиданно покраснела. — Вы со мной не согласны?

— Согласен, мадам. А что вы имели в виду, говоря, что лорд Северн был добр к вам в прошлом?

Голубые глаза широко открылись.

— Боже всемогущий! — воскликнула мисс Мэнсфилд. — Во всяком случае, не то, что вы подумали!

— Откуда вы знаете, что я подумал?

— Естественно, я этого не знаю! Но…

— У меня грязный ум, — виновато произнес Г. М. — Значит, я не прав?

— Разумеется!

Г. М. выглядел удрученным.

— Я имела в виду, — объяснила мисс Мэнсфилд, — что лорду Северну хватило доброты написать мне два-три раза в прошлом году. Иногда он присылал мне кое-какие вещички из Египта. — Она указала на нижнюю полку прилавка. — Ничего особенно ценного, но, по крайней мере, я могу заверить покупателей, что эти предметы — подлинные, а не изготовленные в Бирмингеме.[33] — После небольшой паузы она снова прижала руку к горлу. — Иногда я даже реставрировала картины в Северн-Холле. Я работала в кабинете лорда Северна на первом этаже, с отдельным выходом на участок, так что туда можно было попасть, не проходя через дом и не привлекая внимания слуг. Именно там я…

— Что, мадам?

— Вы должны меня извинить, — сказала мисс Мэнсфилд. — Я чувствую себя просто кошмарно.

Женщина вышла из-за прилавка, прижимая к шее шарф. Прежде чем Г. М. успел заговорить, она вбежала в дверь и захлопнула ее за собой. Через несколько секунд дверь приоткрылась снова.

— Можете оставаться здесь сколько хотите, — добавила мисс Мэнсфилд с ледяным сарказмом.

Дверь захлопнулась вторично, и ключ повернулся в замке.

Посетители остались одни в чисто выбеленной комнате с обитыми парчой стульями, венецианским зеркалом и старинными напольными часами, которые не работали.

Г. М. фыркнул и посмотрел на Мастерса.

— Нет, сынок! — предупредил он. — Не говорите этого!

— Не говорить чего?

— Того, что вы сейчас собирались сказать, — ответил Г. М. — Вы так или иначе попадете мимо цели. Догадываетесь, что заставило ее внезапно убежать?

— Случайно, не чувство вины? — ехидно осведомился Мастерс.

— Нет, сынок, облегчения. — Г. М. кивнул. — Всепоглощающего облегчения. Знаете, Мастерс, я начинаю многое понимать в этом деле, чего не понимал раньше. Только в одном не могу разобраться.

— Рад слышать. В чем же именно?

— Каким образом Хелен Лоринг исчезла из дома.

— Но это самое важное! — вмешался Кит. — И была ли вообще здесь Хелен в четверг вечером? Как по-вашему, сэр Генри?

— Не знаю, сынок.

— С мисс Мэнсфилд вы говорили так, будто верили ей. Но старший инспектор, кажется, считает…

Мастерс стянул резинкой записную книжку и сунул ее в карман.

— Если не возражаете, молодой человек, я оставлю свое мнение при себе. Простите, но мы не можем допустить, чтобы вы таки свалились с крыши.

— Знаете… — Кит помедлил, подыскивая слова. — Мне целый час было трудно смотреть в глаза вам обоим. Я знаю, что этим утром был на волосок от… от идиотской выходки. Я чуть не спрыгнул с башни.

Детективы воздержались от комментариев.

— Поверьте, тогда я сам этого не осознавал. Я искренне думал, что мне кровь ударила в голову. Но потом я понял… Может, я бы не решился прыгнуть. Мне хотелось бы в это верить, тогда хоть было бы не так стыдно за себя… Но это больше не повторится. Второй раз я таким ослом не буду.

— Вам не за что извиняться, сынок, — успокоил его Г. М. — Только не забывайте, что подобные минутные ослепления нередко являются причиной самоубийств… И убийств, — добавил он.

— Почему убийств?

— Спросите Мастерса.

— Ну, старший инспектор?

Мастерс прочистил горло:

— Посмотрим правде в глаза, мистер Фэррелл. Вынужден признать, что, по моему мнению, ваша молодая леди мертва.

— Понятно, — промолвил Кит.

— Эта история с туфлями… Меня не удивит, если она послужит доказательством.

— Каким образом?

— Если верить мисс Мэнсфилд, кто-то побывал в этом магазине в шесть вечера в четверг. Не леди Хелен, а кто-то другой, носивший ее красно-черные туфли. Зачем? С целью дать понять, что в это время леди Хелен Лоринг жива и находится за пределами Северн-Холла. Я же готов поклясться, что она мертва и находится в Северн-Холле.

Где-то рядом раздался колокольный звон. Но Кит Фэррелл едва слышал его.

— Мертва, — повторил он, — и находится в Северн-Холле… Но где именно? И почему ее не нашли?

— На этот счет у меня тоже имеется теория, — мрачно произнес Мастерс. — Она объясняет всю неразбериху. Хорошо, что местный суперинтендент держал дом под наблюдением все ночи с четверга. — Он возвысил голос, чтобы его не заглушал звон колокола. — Вы не согласны со мной, сэр Генри?

Г. М. не слушал его. Он смотрел на закрытую дверь квартиры Джулии Мэнсфилд.

— Только что, — продолжал старший инспектор, — вас страшно заинтриговало нечто, находящееся в комнате за этой дверью. Не возражаете сообщить, что вы там узрели?

— Всего лишь еще одну картинку. — Голос Г. М. звучал словно издалека. — Маленькую картинку в серебряной рамке, стоящую на столе. Вот и все.

— Черт с ними, с картинками, сэр! Послушайте меня хоть секунду! Вы согласны со мной по поводу того, что убийца или убийцы должны сделать сейчас? И… насчет местонахождения тела?

Г. М. молчал. Только в пять часов вечера, когда в Северн-Холле разразился новый кошмар, он ответил на вопрос Мастерса.

Глава 12

Было четверть пятого, о чем им пришлось вспомнить позднее.

— Кит, — спросила Одри Вейн, — тебе не кажется, что пора бы получить известия от лорда Северна?

— Что? Да, пожалуй…

— Самолет приземлился рано утром. У него взяли интервью в Кройдоне, которое потом еще цитировали в часовой передаче новостей. Он сказал… Кит, что с тобой творится?

— А ты как думаешь, Одри? Еще чаю?

Погода, столь мягкая утром, во второй половине дня резко изменилась, как часто бывает в апреле. Ветер и дождь стучали в окна с еще не задернутыми портьерами и шевелили листву в парке.

Кит Фэррелл откинулся на спинку обитого кретоном кресла и закрыл глаза. Им с Одри подали чай в комнате Хелен у камина, на полке которого все еще стояла бронзовая лампа. Одри свернулась калачиком на диване, возле низенького столика с чайным сервизом.

Итак, Кит откинулся в кресле и закрыл глаза. Он не хотел их открывать, зная, что снова увидит трижды проклятую лампу. Огонь в камине согревал его, навевая сон. Стоило ему только расслабиться, как голова тут же поплыла.

Голос собеседницы доносился издалека.

— Малютка Одри, — сказала девушка, которую никак нельзя было назвать «малюткой», — всерьез беспокоится о вас, мистер Фэррелл.

— В самом деле, мисс Вейн?

— Ты убежал утром по какому-то таинственному делу и даже не удосужился стукнуть мне в дверь.

— Я подумал, что лучше дать тебе поспать, Одри. Ты в этом нуждаешься.

— Не тебе говорить. На себя бы посмотрел.

Перед опущенными веками Кита маячило тусклое красноватое сияние. Тепло огня словно проникало внутрь, защищая от дождя, ветра и мыслей.

— Так куда вы все ходили, Кит? Почему ты мне не рассказываешь?

— Потому что не могу.

— Из-за чего?

— Они говорят, если факты станут известны убийце Хелен, это будет им на руку.

— Убийце Хелен? — Послышался шорох, как будто Одри зашевелилась на диване.

— Да. Они, как и ты, считают, что она мертва. Могу тебе только сказать, что мы были в магазине женщины по имени Джулия Мэнсфилд… Да, и встретились со странным типом по фамилии Бомон. Но если хочешь знать, кого они считают убийцей, то могу тебе это сообщить, так как…

Вышедший из оцепенения Кит приоткрыл глаза и тут же подумал, что он, вероятно, спит.

Одри смотрела не на него, а на противоположную стену, где никого не было, но на ее лице застыло выражение такой ненависти, а в черных глазах — такая слепая ярость, что казалось, алые ногти вот-вот начнут рвать кретоновую обивку дивана.

Боже всемогущий! Неужели он спал? Ибо через несколько секунд, когда Кит полностью открыл глаза, на него смотрела прежняя, милая и ласковая Одри. Правда, ее лицо под слоем косметики слегка побледнело, длинные темные ресницы были опущены, а руки дрожали, когда она доливала уже остывший чай. Но это могло быть всего лишь следствием его слов насчет убийства.

— Да, Кит? — поторопила его Одри. — Ты сказал, что можешь сообщить мне, кого они считают… убийцей?

— Так как это только моя догадка. Но я готов поклясться на Библии, что Мастерс считает это делом рук Бенсона и миссис Помфрет.

Одри расплескала молоко из кувшинчика и быстро вытерла его салфеткой.

— Бенсона? Какая чушь!

— Знаю.

Неужели ему приснился ненавидящий взгляд Одри? Можно ли вообще кому-то доверять в этом злосчастном деле?

— Миссис Помфрет — еще куда ни шло, — продолжала Одри. — Но Бенсон!.. Кит, дорогой, почему ты думаешь, что Мастерс в этом уверен?

— Но он намекал в магазине. И еще был один эпизод, когда мы возвращались сюда на ленч. — Поборовшись с искушением, Кит в конце концов поддался ему, учитывая крайнюю фантастичность обвинения. — Г. М. спросил, — и он в точности изобразил произношение старого маэстро, — «Вы узнали то, о чем я вас просил, — кто собирал нарциссы в четверг?». А Мастерс ответил: «Да, сэр, это был Бенсон».

— Нарциссы! — повторила Одри. Ее взгляд устремился на вазу с желтыми, теперь уже увядшими нарциссами, стоящую в центре стола. — Но какое они имеют отношение?..

— Меня об этом не спрашивай.

— И какая выгода Бенсону и миссис Помфрет… — Одри поежилась, — ну, делать то, чего они, конечно, не делали?

— А какая всем от этого выгода, за исключением Алим-бея? Хотя я ошибся, — проворчал Кит. — Я думал и говорил Г. М. и Мастерсу, что это грязное дело устроил Алим-бей. Кто, кроме этого чертова прорицателя, что-нибудь выиграл от исчезновения Хелен? Кто еще мог извлечь выгоду из бронзовой лампы? Но Алим-бей в Каире и…

— Кит! — Одри выпрямилась, словно внезапно что-то вспомнив. — Ты говорил, что вы встретили человека по фамилии Бомон?

— Да.

— Ты ведь упоминал эту фамилию раньше, — напомнила Одри. — Ты говорил, что какой-то Бомон приходил в отель «Семирамида» и справлялся о Хелен. Но я раньше не связывала эту фамилию с… — Она повысила голос: — Надеюсь, Кит, ты не имеешь в виду Лео Бомона?

— Именно его. А в чем дело?

— Ты хочешь сказать, что никогда о нем не слышал?

— Никогда. И Г. М. с Мастерсом тоже — готов поклясться. А кто он?

— Лео Бомон — самый знаменитый гадальщик и предсказатель в Америке! Он зарабатывает миллионы! Построил в Лос-Анджелесе египетский храм и превратил его в деловое предприятие.

Эмили, толстая горничная, негромко постучала и вошла, чтобы задернуть портьеры. За окнами лил такой сильный дождь, что его пелена создавала впечатление преждевременных сумерек. Время от времени сверкала молния, и слышался раскат грома.

— Так вот оно что! — воскликнул Кит. Вся его сонливость улетучилась, и он вскочил на ноги.

— О чем ты? — спросила Одри.

— Вот почему Бомон так забавно разговаривает, уставившись при этом на собеседника! Да и вся атмосфера выглядела современной версией готического романа! Возникало ощущение, что стоит Бомону щелкнуть пальцами, как появятся женщины, прыгающие через обруч… — Кит сделал паузу. — Г. М. следует знать об этом, Одри! Где он?

Раздался очередной удар грома, сопровождаемый тарахтением колец, когда Эмили задвигала портьеры на веренице окон.

— Если вы имеете в виду толстого джентльмена, сэр, — произнесла горничная — девица из Йоркшира,[34] которую не слишком тревожили происходящие события, — то он пьет чай с мистером Бенсоном в его буфетной. Полицейский инспектор тоже там. Они сравнивают альбомы вырезок.

Кит и Одри обменялись взглядами.

— Сравнивают что?

— Альбомы вырезок, сэр.

Когда они спустились вниз, опасения, что терпеливый и благожелательный мистер Бенсон подвергается допросу третьей степени, быстро рассеялись.

Кит и Одри пересекли парадный холл, с его двумя каминами и двумя комплектами доспехов, освещенными пламенем, и открыли обитую зеленым сукном дверь, которая выходила в длинный, узкий и пахнущий плесенью коридор с покрытым циновками полом. Другие двери в этом коридоре вели в задние помещения: кухню, кладовую, холл для прислуги. Но даже если бы они не знали, какая дверь ведет в буфетную дворецкого, то все равно легко бы ее обнаружили.

Дверь была приоткрыта, и изнутри доносился бас, в котором слышались напыщенные потки ложной скромности.

— Вот еще одна фотография, сынок, и притом недурная, — говорил бас. — Она сделана… дайте подумать… да, когда я завоевал Гран-при на автомобильных гонках в 1903 году. Что вы о ней думаете?

— Превосходная фотография автомобиля, сэр.

— Черт возьми, я имел в виду себя, а не автомобиль!

— Ну, сэр…

В уютной буфетной происходила вполне домашняя сцена. На одном краю стола, отодвинув чайную посуду, восседал сэр Генри Мерривейл с большим кожаным альбомом, разбухшим от скверно наклеенных вырезок. На другом конце сидел Бенсон с таким же альбомом, но меньшего размера.

На заднем плане маячил Мастерс, которого этот замедленный процесс приводил в отчаяние.

— Послушайте, сэр Генри! — начал Кит. — Мы узнали…

Г. М. поднял руку и бросил на пришедших такой злобный взгляд, что они тотчас же стихли. Снова став добрым дедушкой, он обратился к Бенсону, указывая на другую фотографию:

— А вот здесь я освящаю военный корабль. Там случилась неприятность — бутылка шампанского вместо того, чтобы попасть в корабль, угодила в мэра Портсмута[35] и сбила беднягу с ног.

— В самом деле, сэр? Надеюсь, обошлось без последствий?

— Да, если не считать фонаря под глазом. Но он здесь выглядит чертовски сердитым, верно?

— Да, сэр.

— А бутылка не разбилась, так что мы смогли все повторить. Я стою слева. Фоторепортеры говорят, что им нравится меня снимать.

— Не сомневаюсь, сэр. Вы, безусловно, обеспечиваете их поистине уникальными фотографиями.

Г. М. отмахнулся с той же ложной скромностью, которая не обманула бы и ребенка.

— А вот это, — он склонился вперед, — и впрямь отличный снимок. Крупный план и анфас. Меня сфотографировали, когда я баллотировался в парламент в Восточном Бристоле. Снимок должен был подчеркнуть суровость и благородство. По-моему, это удалось.

Очевидно, снимок производил впечатление. Даже Бенсон слегка вздрогнул и отпрянул.

— В чем дело, сынок? Разве фотография не делает мне чести?

Бенсон кашлянул.

— Откровенно говоря, сэр, не вполне.

— Ага! — воскликнул Г. М. — Слышали, Мастерс?

Старший инспектор воздержался от комментариев.

— А почему, сынок, — допытывался сэр Генри, — вы считаете, что снимок не делает мне чести?

Бенсон кашлянул снова.

— Ну, сэр, в вашем лице есть определенное качество — je ne sais quoi,[36] если можно так выразиться, — которое трудно определить. Сомневаюсь, что его можно воспроизвести на фотографии.

Г. М. строго посмотрел на него, как будто подозревая в его словах какой-то скрытый смысл. Однако тактичный дворецкий поспешил добавить:

— Такое часто встречается, сэр. У меня тут есть… — решив продемонстрировать свои сокровища, Бенсон протянул Г. М. альбом, — фотографии ее милости, сделанные в течение двенадцати лет. Несомненно, вы заметите…

— Да-да! Но я хочу вам показать…

— …что ее милость, — упорно продолжал Бенсон, — хотя и очень красива, но едва ли фотогенична. Думаю, все дело в цвете и выражении лица. Фотографии…

— Это я в Тадж-Махале.[37]

— …уродуют ее и делают неузнаваемой. Если вы посмотрите на снимок, сделанный недавно в Каире, с неким мистером Бомоном…

— А здесь я изображаю Петра Пустынника[38] во главе процессии крестоносцев.

Бенсон закрыл глаза.

— Да, сэр. Это приводит меня к следующему пункту, касающемуся достижения портретного сходства на ваших фотографиях. Я имею в виду ваше явное пристрастие сниматься с фальшивой бородой.

Г. М. выпрямился на стуле.

— А что в этом плохого? — осведомился он. — Мне нравятся фальшивые бороды.

— Мне тоже, сэр, — с лучезарной улыбкой кивнул Бенсон. — Особенно во время рождественских шарад.

— Ну, тогда…

— Но не менее чем на четырех снимках — особенно в роли Шейлока[39] и Деда Мороза — вы появляетесь с такой роскошной бородой, сэр, что трудно определить, где кончается борода и где начинается лицо. Вы признаете, что борода препятствует портретному сходству?

— Да, — согласился Г. М. — Вы правы.

— С другой стороны, сэр, у меня имеется фотография лорда Северна, где…

— Послушайте, сынок, вы, кажется, твердо решили поговорить о ваших хозяевах и не дать мне вставить слово. Ладно, поговорим о них. У вас есть много фотографий леди Хелен Лоринг. Но бьюсь об заклад, что у меня имеется снимок, которого нет у вас!

Г. М. раскрыл последнюю страницу альбома, где лежала пачка еще не наклеенных вырезок. Он начал сортировать их, роняя на пол и бормоча себе под нос:

— Снимок, который я ищу, был сделан на Центральном железнодорожном вокзале Каира около трех недель тому назад. На нем изображен я, приклеивающий пятифунтовый банкнот к лицу шофера такси.

Это было чересчур даже для Бенсона.

— Прошу прощения, сэр?

— Он отрезал мой галстук, поэтому я приклеил к его физиономии пятифунтовую купюру, — тщательно пояснил Г. М. — Но девушка тоже там присутствует — ее лицо четко видно на переднем плане. — Его голос стал сердитым. — Я знаю, что эта чертова фотография должна быть где-то здесь… А, вот она! — Он извлек очередную вырезку. — Хотите приобщить ее к вашей коллекции?

— Для меня это была бы большая честь, сэр.

— Вот, — продолжал Г. М., поднося вырезку к лампе, чтобы лучше видеть. — Это я без галстука и с открытым ртом. А это леди Хелен, и вы сами можете убедиться, что она…

И тогда это произошло. В эмоциональной атмосфере комнаты что-то изменилось так же явно, как лицо Г. М.

Он приподнялся на стуле, протягивая фотографию через стол и все еще глядя на нее. Что-то на снимке привлекло его внимание, буквально приковав к месту.

Остальные слышали тяжелое дыхание Г. М., смешивающееся с шумом дождя, видели его блестящую лысину, очки, золотую цепочку от часов на огромном животе. Теперь он думал не о себе — все его тщеславие испарилось.

Г. М. снова сел настолько резко, что казалось, задрожал покрытый линолеумом пол. На его лице застыло ошеломленное выражение.

— Господи! — бормотал он. — Только подумать, что я не заметил этого раньше!

Старший инспектор Мастерс хорошо знал это настроение.

— Что-нибудь обнаружили? — осведомился он.

— Дайте мне подумать! — рявкнул Г. М.

Опершись локтями на стол и прижав кулаки к вискам, он погрузился в размышления, покуда остальные молчали. Раз или два Г. М. кивнул, и вскоре его чело прояснилось. Когда часы в холле начали бить пять, он поднял взгляд и мягко обратился к Бенсону:

— Если мне не изменяет память, сынок, эта бронзовая лампа все еще стоит на каминной полке в комнате девушки. Поднимитесь и принесите ее, ладно?

Дворецкий колебался, словно сомневаясь, следует ли ему выполнять приказ. Но долгая привычка одержала верх.

— Хорошо, сэр.

Повернувшись, Бенсон вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. На лице Г. М. отразилось нечто похожее на восхищение.

— Каким же я был тупицей! — воскликнул он. — Каким же поразительным болваном нужно быть, чтобы считать это невозможным! Мастерс, если я повернусь к вам задом, вамзахочется дать мне пинок?

— Еще как! — искренне заверил старший инспектор. — Но это может подождать. А пока объясните, сэр, зачем вам понадобилась бронзовая лампа.

— Честно говоря, она мне абсолютно не нужна, — ответил Г. М. — Но я подумал, что лучше удалить из комнаты нашего друга Бенсона, покуда мы с вами проведем небольшую causerie.[40] Потому что…

— Ну?!

— Потому что теперь я знаю, что произошло с Хелен Лоринг.

Глава 13

Кит Фэррелл посмотрел на Одри, которая молча пожала плечами. Сердце Кита судорожно заколотилось.

— Ага! — с удовлетворением произнес Мастерс. — Значит, вам известна вся правда?

— Нет. — Г. М. поднял руку, дабы избежать протестов. — Но иногда стоит наткнуться на какую-то мелочь, Мастерс, для того, чтобы каждый фрагмент головоломки сразу занял должное место. Это объясняет, каким образом девушка исчезла из парадного холла…

— Так она все-таки исчезла именно оттуда?

— Да. Это объясняет, почему шаги внезапно прекратились. Это объясняет, почему макинтош был брошен на пол вместе с бронзовой лампой. Это объясняет… — Набрав воздух в легкие, Г. М. посмотрел на Кита: — Вы так намучились, сынок, что будет только справедливо сказать вам сразу. Короче говоря, вы можете перестать беспокоиться.

Кит шагнул вперед:

— Хелен жива, сэр?

— Угу. Могу добавить еще кое-что. Таинственная девушка в капюшоне, которая принесла картину в антикварный магазин Джулии Мэнсфилд и внезапно исчезла, была…

— Ну? Кем она была?

— Самой Хелен Лоринг, как и говорила мисс Мэнсфилд.

— Это невозможно! — воскликнул старший инспектор.

— Вовсе нет.

— Не будет ли проще, — предложил Мастерс, доставая записную книжку и с трудом сдерживая нетерпение, — если вы сразу расскажете, что, по-вашему, стряслось с леди Хелен?

— Я не могу этого сделать, сынок. По крайней мере, до тех пор, пока сюда не прибудет лорд Северн. Тогда я вам быстро все объясню.

— А почему не теперь?

— Потому что это не моя тайна, — серьезно ответил Г. М. — Потому что я не имею на это права. Черт возьми, Мастерс, вы все поймете, когда узнаете, что именно произошло! Я ведь не прошу вас ждать очень долго, верно? Только пока…

В этот момент зазвонил телефон.

Сомнительно, что Г. М. и Мастерс слышали звонок. В отсутствие Бенсона Кит Фэррелл не стал бы беспокоиться, если бы настойчивый трезвон не мешал его мыслям и не вызывал желания прекратить его. Он быстро подошел к буфету у камина — где роковой звонок прозвучал в то же время всего три дня назад — и снял трубку.

На другом конце провода послышался голос Сэнди Робертсона.

— Сэнди! — сказал Кит, вспоминая предыдущий междугородный разговор. — Ты все еще в Каире?

— В Каире? — ошеломленно переспросил Сэнди. — Я в Лондоне, тупица! Прилетел сегодня утром с его светлостью и гонял по городу весь день! Пожалуйста, передай старику…

— Какому старику?

— Лорду Северну — какому же еще? Передай ему, что я был в Скотленд-Ярде и заместитель комиссара сказал…

— Каким образом я могу передать что-то лорду Северну, если его здесь нет?

— Его здесь… То есть как?

К этому времени Г. М. и Мастерс уже осознали важность происходящего разговора. Мастерс поспешил к буфету; Г. М. последовал за ним. Оба оказались достаточно близко, чтобы слышать пронзительный голос Сэнди. Одри Вейн осталась на месте, но на ее лице внезапно отразился панический страх.

— Повторяю, Сэнди: его здесь нет.

— Но он должен быть здесь! — возразил мистер Робертсон. — Он взял мою машину — помнишь, красный «бентли»…

— Ну?

— И выехал из Лондона до ленча — во всяком случае, немногим позже полудня. Так что он должен был добраться, если только не попал в аварию.

Инстинктивно Кит Фэррелл сделал то же самое, что и Бенсон, получив тревожные известия три дня тому назад. Он шагнул назад, чтобы взглянуть на маленькие часики на каминной полке, чьи стрелки показывали две минуты шестого.

Телефонный разговор еще продолжался, когда Бенсон вернулся в буфетную и закрыл дверь с резким щелчком, привлекшим внимание остальных. Его румяное лицо выглядело озадаченным.

— Прошу прощения, сэр, — обратился он к Г. М., — но я не смог выполнить ваш приказ. Могу я спросить, брал ли кто-нибудь бронзовую лампу?

— Что это значит?

— То, сэр, — ответил дворецкий, слегка возвысив голос, — что лампы больше нет на каминной полке в комнате ее милости.

Одри Вейн напряглась всем телом, прижав руки ко рту. Мысль, мелькнувшая у нее в голове, ослепила, как сверкнувшая за окном молния.

— Нет! — крикнула она. — Нет, нет, нет!

Одри не стала объяснять, что она имеет в виду, но все сразу ее поняли.

— Что-нибудь не так? — пискнул в трубке голос Сэнди. — Я приеду поездом, как только смогу, но старик велел мне…

— Все в порядке, Сэнди, — прервал Кит и положил трубку. — Бронзовая лампа, — продолжал он, — стояла на полке в комнате Хелен, когда мы с Одри пошли сюда минут пятнадцать назад. Мы оба можем в этом поклясться.

Все посмотрели друг на друга.

— Спокойно! — рявкнул Г. М., поймав вопросительный взгляд Мастерса. — Говорю вам, все в полном порядке! Незачем паниковать только из-за того, что человек застрял в Лондоне, засидевшись за ленчем или… — Он оборвал фразу и обратился к Бенсону: — Лорд Северн еще не прибыл сюда?

Дворецкий поднял брови:

— Его светлость, сэр? Насколько я знаю, нет. Могу я узнать, почему вы думаете, что он должен находиться здесь?

— Звонил молодой Робертсон и сказал, что лорд Северн выехал из Лондона на автомобиле пять часов назад. Вы ведь знали бы, если бы он уже прибыл?

— Безусловно, сэр. К тому же его светлость едва ли мог проехать на машине незаметно мимо привратника. Если вы позволите мне позвонить по внутреннему телефону…

— Я сам позвоню, — прервал старший инспектор. — Это вон та штука на стене? — С сомнением глядя на Бенсона, Мастерс подошел к внутреннему телефону, нажал кнопку «Сторожка», прислушался, нажал ее снова, подергал рычаг, затем повернулся и объявил: — Связи нет. Дворецкий побледнел, как привидение.

— Внутренний телефон действует по иному принципу, чем внешний. Может быть, из-за погоды… — Он с трудом унял дрожь в голосе. — Учитывая серьезность положения, мистер Мастерс, можно ли мне пойти в сторожку и повидать Леонарда?

Но это не понадобилось. Бенсон уже доставал из шкафа галоши и зонтик, когда робкий стук в дверь возвестил о приходе Берта Леонарда собственной персоной.

Привратник — крупный пожилой мужчина с сутулыми плечами и мертвенно-бледным лицом — был в мокром плаще и держал в руке шапку. Редкие седеющие волосы торчали у него на голове, как у домового. Он явно смутился, застав столько людей в буфетной дворецкого.

— Я не хотел мешать… — начал Леонард хриплым голосом.

— Но ваш телефон вышел из строя? — прервал Г. М.

Берт дружелюбно ухмыльнулся. Он явно чувствовал себя куда свободнее с Г. М., чем под строгим взглядом Бенсона.

— Верно, — согласился привратник. — И я не сумел его починить. Мне это не мешало — я получил приказ держать ворота открытыми и впускать всякого, кто захочет войти. Но этот джентльмен…

— Какой джентльмен?

— Он подошел к воротам и стал околачиваться рядом. Мне показалось, он замышляет недоброе. Я спросил, что ему надо, а он ответил, что хочет повидать лорда Северна. Его нет дома, сказал я, но он не поверил, написал записку и попросил меня передать ее. Вот она.

Берт извлек из-под плаща белый конверт, обрызгав дождевыми каплями пол.

— Джентльмен назвался мистером Бомоном, — добавил он.

— Черт с ним, с Бомоном, сынок! Вы видели лорда Северна?

Берт выглядел ошеломленным.

— Кого? — переспросил он.

— Лорда Северна! Он проезжал сегодня через ворота на машине?

— Как, по-вашему, я мог узнать лорда Северна? — с упреком осведомился Берт. — Я никогда в жизни не видел этого джентльмена.

— Давайте разберемся. — Голос Г. М. внезапно стал задумчивым. — В четверг во второй половине дня леди Хелен приехала сюда с этой девушкой и этим молодым человеком. — Он указал на Одри и Кита. — Вы позвонили предупредить, что она едет к дому. Как вы узнали, что это леди Хелен?

— Никак, — ответил Берт. — Но ее приезда ожидали. А когда я увидел шикарную машину с двумя леди и чемоданами внутри, что я, по-вашему, мог подумать?

— Сейчас нас интересует лорд Северн, — вмешался Мастерс. — Какой-нибудь автомобиль проезжал через ворота? Он должен был сидеть за рулем…

— Красного двухместного «бентли», — закончил фразу Кит. — Не помню номера — с фигуркой Меркурия на капоте.

— Вот оно что! — удивленно воскликнул Берт. — Ну, эту машину я видел! За рулем сидел вроде пожилой джентльмен в плаще и фуражке. Проехал со скоростью пятьдесят миль в час. Это и есть лорд Северн?

— Значит, он прибыл?

— Да.

— В котором часу это было? — спросил Мастерс.

— Примерно с полчаса назад.

Бенсон, стоявший неподвижно с парой галош в одной руке и зонтиком в другой, аккуратно спрятал их назад в шкаф и закрыл дверцу.

— Лучше возвращайтесь в сторожку, Леонард, — велел он с жалкой потугой на былой авторитет. — Это все.

— А как насчет записки? — Берт поднял конверт. — И мистера Бомона?

— Я займусь запиской. — Мастерс протянул руку. — Продержите какое-то время мистера Бомона у сторожки. Можете идти.

Несколько секунд после того, как дверь закрылась за Бертом Леонардом, Мастерс стоял, взвешивая конверт в руке. Но думал он не о конверте.

— В половине пятого, — негромким, но угрожающим тоном произнес старший инспектор и повернулся к Г. М.:

— А мы с вами торчим в этой чертовой буфетной с четырех! Кто-нибудь еще видел подъезжающий автомобиль? Никто не отозвался.

— Или слышал, как он подъехал?

— Мы с Китом пили чай наверху в комнате Хелен, — сказала Одри, взяв Кита за руку. — Но мы ничего не слышали.

— В такую грозу и дождь, мисс Одри, вы едва ли могли что-нибудь слы… — Бенсон осекся. — Могу я напомнить, мистер Мастерс, что я также нахожусь в буфетной с четырех?

— А почему вы считаете необходимым об этом напоминать? — осведомился Мастерс.

— Потому что мне показалось, что вы как-то странно на меня смотрите.

— Вполне возможно, — согласился Мастерс. — Вы получали какое-нибудь сообщение от лорда Северна?

— Нет, сэр.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно уверен.

— Он должен был подъехать прямо к парадной двери, не так ли?

— Нет, сэр. Не обязательно.

— Что вы имеете в виду?

— У его светлости кабинет на первом этаже. Несомненно, вы его видели. Там есть боковая дверь, выходящая на подъездную аллею. В прежнее время его светлость часто пользовался…

Не дожидаясь окончания фразы, Мастерс быстрым шагом пересек комнату. Кит и Г. М. последовали за ним.

Вместе они двинулись по узкому душному коридору с кокосовыми циновками на полу. Тот же путь проделали в четверг Бенсон и миссис Помфрет, и снова молния освещала темнеющие на стенах картины и зияющую пустоту на выцветших обоях, где ранее висел портрет первой леди Северн. Но когда они прошли через обитую зеленым сукном дверь в парадный холл, их не ожидало неприятное зрелище. Помещение было пустым, и на полу ничего не лежало.

— Говорю вам, Мастерс, вы лаете не на то дерево! — сказал Г. М. — По крайней мере… — Он заколебался и провел рукой по лбу.

— То-то и оно, сэр. Вы могли ошибиться.

— Да, мог. И если я ошибся… — Сэр Генри не окончил фразу.

— Все окажется еще хуже, чем мы думали?

— Да, — кивнул Г. М. — Гораздо хуже.

— Леди Хелен Лоринг убита, — безжалостно заявил Мастерс. — Ее тело спрятано в этом доме, и я собираюсь найти его — или позволить другим найти его для меня, — добавил он многозначительным тоном. — А тем временем…

— А тем временем, сынок?

— Если я правильно ориентируюсь, вон там находится библиотека. Чтобы попасть в кабинет лорда Северна, нужно пройти через нее, повернуть налево и войти в кабинет через маленькую дверь. Идемте, сэр!

В библиотеке было темно, так как сегодня здесь не зажигали ни камина, ни электричества. Стрельчатые окна с цветными стеклами белели на фоне стен. Шум дождя и бульканье воды в водосточных трубах слышались здесь сильнее. Мастерс нащупал дверь в кабинет, повернул ручку и открыл ее.

Здесь также было темно и пахло сыростью, к которой примешивался другой, едва ощутимый запах…

Но первое, на что они обратили внимание, была вполне современная на вид дверь в северной стене справа от них, находящаяся между двумя окнами с обычными стеклами. Дверь была приоткрыта на один-два дюйма и слегка поскрипывала при порывах ветра.

Две каменные ступеньки снаружи спускались к гравиевой подъездной аллее, вьющейся мимо северной стороны дома. Сквозь залитые дождем окна виднелся автомобиль — темно-красный двухместный «бентли» с поднятым верхом стоял на аллее.

— Итак, он все-таки добрался сюда, — заговорил в полумраке Мастерс.

— Есть здесь какой-нибудь свет? — осведомился сэр Генри Мерривейл.

Киту не понравились напряженные нотки в его голосе.

— Выключатель слева от двери, сэр, — отозвался Мастерс. — Сейчас я поверну его и… Господи! — Он отскочил как ошпаренный.

Электричество осветило продолговатую комнату с низким потолком, настолько переполненную археологическими реликвиями, что не было возможности сразу разглядеть все детали.

Но разумеется, взгляд тотчас же приковывали к себе три деревянных гроба с мумиями, выкрашенные в черный, золотой, голубой и коричневый цвета. Белые выпученные глаза туго обмотанных фигур придавали подобие жизни комнате, где жизнь отсутствовала вовсе. После этого можно было обратить внимание на бурые и зеленые керамические изделия, голову ибиса[41] над камином, фотографии в рамках на стенах, маленькую фигурку кошки на письменном столе. Но глаза мумий словно следили за непрошеными гостями.

— Лорд Северн! — крикнул Мастерс, но ему ответил только шум дождя. Он сложил руки рупором и снова окликнул: — Лорд Северн!

— Бесполезно, сынок, — сказал Г. М. — Сомневаюсь, что он вас услышит.

По озадаченному лицу сэра Генри Кит Фэррелл понял, что все его новые надежды обратились в прах и мироздание рушится вновь.

Ибо кабинет был пуст. Какие-либо признаки Джона Лоринга, четвертого графа Северна, отсутствовали напрочь.

В центре комнаты, на выцветшем ковре, лежала поношенная твидовая кепка с мятым козырьком, которую Кит столько раз видел на лорде Северне. Рядом валялось нечто среднее между дождевиком и пальто с вывернутым наизнанку рукавом, примерно одного возраста с кепкой.

Сбоку от пальто на полу лежала бронзовая лампа.

Глава 14

Прошло довольно много времени, прежде чем старший инспектор Мастерс, наконец, медленно двинулся вперед. С трудом, словно это потребовало больших усилий, он нагнулся и подобрал плащ и кепку. Следует отметить, что в какой-то момент даже Мастерс начал колебаться.

— Сэр, — вымолвил он, — вам не кажется, что проклятие старика Херихора — это не пустой звук?

— Спокойно, сынок! — отозвался Г. М. — Очнитесь!

— Да, сэр. Прошу прощения.

Мастерс тряхнул головой, как будто прочищая мозги, потом обследовал подкладку кепки и бросил ее на пол. Повертев в руках плащ, он оттянул карман, ища ярлык портного.

— Не тратьте зря время, — сказал ему Кит, с усилием стряхивая оцепенение. — Это плащ лорда Северна.

— А вы, сэр, — с горечью обратился Мастерс к Г. М., — вы ведь решили задачу, не так ли? Вы сказали, что нам не о чем волноваться и что вы все объясните, как только лорд Северн прибудет сюда. Однако по вашему лицу видно, что вы сами обеспокоены.

— Ладно, ладно, — проворчал Г. М. — Бейте старика по голове! Дайте ему очередной пинок под зад!

— Вы говорили, что это не ваша тайна, — продолжал Мастерс. — Но вы хотя бы можете ее объяснить? А заодно и это? — Он бросил на пол плащ.

— Нет, — признал Г. М.

— Причем вдохновение вы почерпнули из фотографии, на которой вы приклеиваете пятифунтовый банкнот к лицу таксиста. Шутки шутками, но это уже серьезно. Куда это нас приводит?

— Ради бога, Мастерс, дайте мне подумать! — Г. М. повернулся к Киту: — Вам, наверное, тоже не терпится окатить меня грязью?

Но Кит, веривший в старого маэстро и не желавший видеть его побежденным, стиснул зубы и попытался улыбнуться.

— Если вы говорите, что Хелен жива, для меня этого достаточно.

— А разве он по-прежнему так говорит? — осведомился Мастерс.

— Да, говорю! — рявкнул Г. М. — Последние события немножко сбили меня с толку — вот и все. — Он прижал руки к вискам. — Наверняка их можно очень просто объяснить, если только…

— Разумеется, можно, — мрачно согласился Мастерс. — Всего лишь еще одно убийство.

— Значит, — спросил Г. М., — вы по-прежнему цепляетесь за теорию, что с девушкой разделались Бенсон и миссис Помфрет?

«Выходит, я правильно догадался», — подумал Кит.

— Более чем цепляюсь, — ответил Мастерс. — Вот, поглядите!

Запустив руку во внутренний карман, он извлек оттуда, помимо записной книжки, белый запечатанный конверт. Вид конверта явно удивил его. Старший инспектор нахмурился, словно спрашивая: «Где я его взял?»

— Вам дал этот конверт, — ответил Кит на его мысли, — привратник Леонард. Это записка Лео Бомона лорду Северну.

— Ах да, конечно!

— Бомон, — продолжал Кит, — не поверил, что лорд Северн еще не прибыл. Возможно, он видел, как старик въезжал в ворота, — не забывайте, что он встречался с лордом Северном в Египте, — и потому послал записку. Хочу сообщить вам обоим, что мне известно, кто такой Бомон.

Г. М. прикрыл глаза ладонью.

— О чем вы, сынок?

— Оказывается, Бомон — знаменитый американский гадальщик и прорицатель, — объяснил Кит. — Делает на своем ремесле миллионы. Отчего бы ему не заинтересоваться проклятием, превращающим людей в пыль?

— Та-ак! — протянул Г. М.

Мастерс, очевидно считая эти факты незначительными, с сомнением посмотрел на конверт и вскрыл его пальцем.

— Это не записка, а визитная карточка, — сообщил он. — Хм! На одной стороне напечатано «Лео Бомон», в левом углу — «Храм Сахмета. Лос-Анджелес, Калифорния». На другой… — Мастерс перевернул карточку, — написано от руки: «Вы в серьезной опасности. Не могли бы мы забыть наши разногласия и встретиться? Искренне Ваш, Л. Б.».

Старший инспектор, нахмурившись, смотрел на карточку. Г. М. повернулся и задумчиво уставился на окна. Казалось, он внезапно что-то припомнил.

— Мистер Бомон может подождать, — сказал Мастерс. — Меня не интересуют предсказатели. У нас на руках два исчезновения. Которые могут иметь лишь одно объяснение.

— Вы утверждаете это, сынок, после всех дел, которые вам доводилось расследовать?

Мастерс покраснел.

— В данном случае так оно и есть. Этот елейный тип Бенсон…

— Разве вы забыли, что Бенсон был с нами в буфетной, когда исчез лорд Северн?

— Допустим, — кивнул Мастерс. — Но где была миссис Помфрет? Прошу прощения — я на минутку…

Прежде чем кто-нибудь успел произнести хоть слово, старший инспектор выбежал из кабинета, закрыв за собой дверь.

— Что он надумал, Г. М.? — спросил Кит.

— Многое, сынок. — Г. М. повернулся. — И я могу объяснить, почему он так думает.

— Вы имеете в виду убийство?

— Да. Кто-то, — Г. М. указал на пол, — принес сверху бронзовую лампу. И это не случайное совпадение, что внутренний телефон в сторожке вышел из строя именно в то время, когда должен был приехать лорд Северн. Я легко могу прочесть мысли Мастерса.

— Но если Бенсон и миссис Помфрет парочка убийц — хотя это настоящий бред, — куда они дели трупы?

— Мастерс считает, что в какой-то тайник.

Г. М. окидывал комнату взглядом, медленно поворачиваясь из стороны в сторону. Его глаза задержались на большом позолоченном гробу с мумией, стоящем у камина напротив двери, ведущей на аллею, и четырех окон. Справа от гроба висела тяжелая коричневая портьера. Г. М. подошел к ней и, отодвинув ее в сторону, обнаружил еще одну дверь.

Она была заперта изнутри на два засова. Г. М. постучал кулаком по панели.

— Куда ведет эта дверь, сынок?

— К спиральной лестнице, — ответил Кит, припоминая планировку дома. — Лестница расположена в проеме между стенами, и к ней выходит дверь на каждом этаже. А что?

— Ничего, — промолвил Г. М., пробуя крепкие засовы. — Просто роюсь в пыли.

С нерешительным видом он снова повернулся к стене с четырьмя окнами и приоткрытой дверью, под которой уже натекла лужа. Порывы ветра приносили в комнату холодный сырой воздух.

— Я могу доказать, что прав по крайней мере в одном, — спустя короткое время произнес Г. М. — Но поможет ли это нам, когда на нас навалилось столько других неприятностей?

Казалось, он разговаривает сам с собой.

— Что произошло с лордом Северном? То же, что с его дочерью? И почему? Все опрокинется вверх дном, если я докажу… — Внезапно его голос стал властным. — Выключите свет, сынок! Быстро!

Встрепенувшись, Кит Фэррелл мигом подскочил к выключателю и повернул его. Комната снова погрузилась во мрак. Жестом приказав молчать, Г. М. двинулся к правому окну. Кит последовал за ним, и оба выглянули наружу.

Прямо перед ними стоял пустой «бентли». Справа гравиевая дорога сворачивала на восток к фасаду дома. За дорогой высились дубы — их свежая листва была мокрой от ливня. На фоне деревьев и свинцового неба по аллее в сторону кабинета брела женщина.

Ее лицо закрывали поля бесформенной коричневой шляпы из фетра. Она шла медленно, уставясь в землю. Однако в фигуре ее и походке ощущалось нечто знакомое. В правой руке женщина несла узкий пакет, перевязанный веревкой.

Следом шел кто-то еще.

За стволами дубов мелькала мужская фигура, быстро и бесшумно шагающая вдоль аллеи. Через несколько секунд мужчина обогнал женщину, внезапно вышел на дорогу и встал к ней лицом, придерживая рукой шляпу.

Женщина тоже остановилась, подняв голову. Она открыла рот, собираясь вскрикнуть, и уронила пакет на мокрый гравий.

— Спокойно, сынок! — шепнул Г. М.

Его рука легла на плечо Кита.

В женщине, теперь находящейся на расстоянии всего двадцати-тридцати футов, они узнали Джулию Мэнсфилд. Однако из последовавшего краткого разговора им не удалось разобрать ни слова. Это выглядело зловещей пантомимой — во всяком случае, со стороны мужчины, стоящего к ним спиной.

Незнакомец в плаще с поднятым воротником наклонился, чтобы подобрать упавший пакет. Но вместо того чтобы вернуть пакет женщине, он сунул его в карман. Женщина, казалось, протестовала — они видели ее шевелящиеся губы и страх в глазах. Мужчина что-то произнес в ответ.

В этот момент сэр Генри Мерривейл поднял окно, скрипнув деревянной рамой.

— На улице очень сыро! — крикнул он. — Может быть, зайдете в дом? Здесь вам будет удобнее!

Женщина напряглась, едва сдерживая крик. Голова мужчины резко повернулась. Не требовалось дополнительного освещения, чтобы узнать под поднятым воротником плаща и опущенными полями шляпы зеленые глаза и застывшую улыбку мистера Лео Бомона. В наступившей краткой паузе слышался только шум дождя.

— Благодарю вас, — ответил Бомон.

Кит мог бы поклясться, что мисс Мэнсфилд готова повернуться и сбежать. Но Бомон вежливо подал ей знак идти вперед и направился вместе с ней по аллее к окну. Оно было низким — их головы и плечи оказались всего на восемнадцать дюймов ниже головы и плеч Г. М.

— Ваше лицо, сэр, кажется мне знакомым, — заговорил Бомон.

— Конечно! — сказала мисс Мэнсфилд. — Это сэр Генри Мерривейл. Сегодня утром он был в моем магазине вместе с полицейским офицером.

— В самом деле, — кивнул Бомон. — Имя сэра Генри Мерривейла широко известно. Но я никогда не думал…

— Я тоже, — прервал Г. М. — Я имею в виду, никогда не думал, что вы окажетесь таким шутом. Верховный жрец Сахмета! Утонченный вид шарлатанства!

Веки Бомона дрогнули.

— В течение нынешнего путешествия за границу я старался сохранять свою личность в секрете. Особенно от лорда Северна и леди Хелен в Египте. Они могли не понять моих побуждений. Откуда вы узнали, кто я?

— Из вашей карточки.

— Моей карточки?

— Визитной карточки, которую вы послали лорду Северну в запечатанном конверте.

— Ага! — воскликнул Бомон. — Значит, лорд Северн дома?

— Вас это не удивляет, не так ли? Разве вы не видели, как он подъехал сюда?

Взгляд Бомона, напряженный даже под тенью шляпы, внезапно скользнул в сторону.

— Видел… как он подъехал?

— Лорд Северн, — продолжал Г. М., подталкивая Кита к выключателю, — прибыл сюда из Лондона в половине пятого. Он сам вел машину, которая стоит у вас за спиной. — Глаза Бомона устремились на «бентли». — Лорд Северн ехал с упорством маньяка, стремясь поскорее сюда добраться, вошел через боковую дверь, которая находится справа от вас, а потом…

— А потом?

— Молния ударила в дом, словно кирпичи в стеклянную крышу. Старик Херихор добрался до него и обратил в пыль. Как бы то ни было, лорд Северн бесследно исчез из этого дома. Включите свет, сынок.

Кит Фэррелл повернул выключатель.

Лампы под розовыми абажурами осветили нелепую груду посреди ковра — твидовую кепку, мятый плащ и бронзовую лампу.

— Нет! — вскрикнула Джулия Мэнсфилд.

Голова и плечи Бомона, обрамленные окном, слегка повернулись. Дрожащая рука в перчатке метнулась в окно, словно кулак боксера. Он застыл, вцепившись пальцами в подоконник; свет подчеркивал его напряженные мышцы, скривившийся рот и внезапный блеск в глазах.

— Вы видели лорда Северна, не так ли? — настаивал Г. М.

Бомон пришел в себя и улыбнулся мягкой благожелательной улыбкой, которую им предстояло надолго запомнить. Капли дождя падали мимо него на пол.

— Да, — признал он. — Я его видел.

— В половине пятого? — странным тоном осведомился Г. М.

— В половине пятого.

— Тогда входите! — рявкнул Г. М. с непонятной злостью. — Разве вы уже не пытались проникнуть в дом?

— Благодарю вас. — Бомон не сводил глаз с бронзовой лампы. — Я устал ждать в сторожке, пока привратник вернется с ответом на мою записку, поэтому рискнул…

Не договорив, он отошел от окна, открыл скрипучую дверь, заглянул внутрь и затаил дыхание при виде египетских реликвий.

Г. М. не упомянул ни о пакете в кармане Бомона, ни о мисс Мэнсфилд, оставшейся стоять под дождем. Старый маэстро вел какую-то игру. Кит ощущал это, так как она буквально наэлектризовывала атмосферу. В каждом слове Г. М., обращенном к Бомону, чувствовался скрытый смысл, щекочущий нервы.

— Вам все еще нужна эта бронзовая лампа? — спросил Г. М.

Бомон шагнул вперед и начал обследовать лампу. В отличие от Алим-бея он не откидывал голову назад и не вещал пронзительным голосом о темных силах, сгущавшихся вокруг этой комнаты. Его взгляд выражал лишь практический интерес.

— Нужна? — переспросил Бомон. — Конечно, нужна! Я деловой человек.

— Она представляет ценность для вашего храма тайн, не так ли? Лампа, уничтожившая двух насмешников.

— Безусловно.

— И вы по-прежнему готовы заплатить за нее пятьдесят тысяч долларов?

— Если понадобится — да.

— Предположим, — продолжал Г. М., — я скажу вам, что вы можете получить ее задаром?

Бомон бросил на него быстрый взгляд. Выражение его зеленых глаз было хитрым, проницательным, в высшей степени «земным» и совсем не походило на радость профессионального предсказателя.

— Каким образом? — осведомился он. — Леди Хелен исчезла. Лорд Северн, по-видимому, тоже. Кто отдаст мне лампу?

— Я.

— Могу я спросить, где тут скрывается ловушка?

— Никакой ловушки… Спокойно! — прикрикнул Г. М., когда Бомон нагнулся, чтобы подобрать лампу. — Не прикасайтесь к ней! Лучше не торопиться!

— По-вашему, прикасаться к лампе опасно?

— Украденные реликвии всегда опасно трогать, сынок. Если только вы не имеете на это права. Вы переночуете в отеле «Колокол»?

— Да.

— Я увижусь с вами там через час или два. Мне кажется, мы можем заключить весьма удовлетворительную сделку. — Г. М. насторожился. — Кажется, возвращается Мастерс. Вам лучше уйти. И вам тоже, мэм.

Г. М. повернулся к мисс Мэнсфилд, которая, приоткрыв розовый рот, все еще стояла в грязи под окном. Ее красивое лицо под бесформенной шляпой являло собой маску ужаса. Поэтому Г. М. сделал то, что весьма развеселило бы его друзей. Протянул руку и, когда женщина машинально взяла ее, поднес к губам ее пальцы.

— Вам не о чем беспокоиться, — внушительно сказал Г. М. — Понятно, милая? Ни о лорде Северне, ни о ком-либо еще. А теперь идите.

— Я и не беспокоилась, — ответила мисс Мэнсфилд. — Просто…

Было это движением воздуха или же Г. М. произнес имя Мастерса, Кит так никогда и не понял. Он обернулся к двери в библиотеку. Она была открыта, но в проеме стоял не Мастерс, а Одри Вейн, едва освещенная лампами кабинета. Кит вновь заметил на ее лице мимолетное, словно магниевая вспышка, выражение слепого и безнадежного гнева. И снова он не был уверен, что видел это, так как Одри тут же отошла и закрыла дверь.

Киту не хватило времени спросить, пока мисс Мэнсфилд и Лео Бомон шли по аллее, что означает новый поворот событий. Старший инспектор Мастерс, мрачный, но торжествующий, вошел в кабинет.

— Все сходится, сэр! — заявил он.

— А? — рассеянно откликнулся Г. М.

— Я говорю, что… Сэр Генри! Вы меня слышите?

— Конечно, сынок! — соврал Г. М. Он делал беспокойные жесты, словно отгоняя невидимую муху. — Где вы были?

— В холле для слуг.

— И они видели или слышали что-то, касающееся лорда Северна?

— Нет, — с горечью ответил Мастерс. — Между половиной пятого и пятью они, как обычно, пили чай в холле. Разумеется, они ничего не видели! Все было тщательно спланировано.

— Согласен.

— Все пили чай, — медленно повторил Мастерс, — кроме миссис Помфрет.

— Так! А где была она?

— В своей комнате. Провела там весь день. Говорит, что болеет. На половину пятого у нее алиби не больше, чем… чем… — Не найдя подходящего сравнения, Мастерс не стал оканчивать фразу. — Вопрос в том, сэр, что нам делать теперь.

Г. М. задумался.

— Рад, что вы спросили об этом, Мастерс, — промолвил он. — Я скажу вам, что делать. Доставьте Бенсона и миссис Помфрет в местный полицейский участок.

Последовало гробовое молчание.

— Погодите, сынок! — продолжал Г. М., когда старший инспектор рванулся к двери. — Не придумывайте лишнего. Миссис Помфрет имеет отношение к исчезновению девушки и старика не больше, чем вы. Она именно та безобидная респектабельная экономка, которой кажется.

— Но послушайте…

— Я прошу вас, — прервал Г. М., — не арестовывать Бенсона и миссис Помфрет и не держать их в заключении, а всего лишь доставить в участок под любым предлогом и продержать там пару часов. — Он повернулся к Киту: — А вас, сынок, я прошу повести Одри Вейн обедать в какой-нибудь ресторанчик и оставаться с ней там до десяти.

Мастерс разглядывал его, сдвинув брови.

— Что за игру вы ведете, сэр?

— Думаю, вы правы в одном, Мастерс, — мрачно произнес Г. М. — Я уверен, что это убийство. И это чертовски скверно.

— С вашей стороны весьма любезно согласиться со мной, — сухо отозвался Мастерс. — Однако я повторяю вопрос: что за игру вы ведете?

На лице Г. М. отразилось сочувствие.

— Послушайте, сынок. Мне нужно немного времени, чтобы покопаться в этом доме. Я хочу поискать то, что надеюсь найти, и чтобы никто за мной не наблюдал… Да, сынок, включая вас! Я также хочу нанести визит в отель «Колокол». А после этого…

— Ну?

— Я расскажу вам, что произошло, — серьезно закончил Г. М.

С усилием, которого требовали внушительные размеры его живота, он наклонился и поднял бронзовую лампу, осторожно держа ее в руках под неподвижным взглядом мумий.

— Эту штуку я пока оставлю при себе. — Лицо Г. М. исказила дьявольская усмешка. — Если кто-нибудь и исчезнет следующим, то я. Но не исчезну, этот номер не пройдет, Мастерс, обещаю вам. Мы движемся к развязке, сынок.

Глава 15

Фары «райли» освещали далеко вперед белую асфальтовую ленту дороги, Кит и Одри возвращались из Глостера в Северн-Холл. На прояснившемся небе светил месяц, воздух был сырым и прохладным, но в машине сохранялись тепло и уют.

Сидящий за рулем Кит бросил взгляд на приборный щиток, где находились светящиеся часы.

— Двадцать минут одиннадцатого, — заметил он.

Холм из меха черно-бурой лисы на сиденье рядом протестующе зашевелился.

— Я не думала, что ты будешь так торопиться назад, — сказала Одри. — К чему такая спешка. Кит?

«Не говори ей ничего! Тебя предупредили, чтобы ты молчал!»

Но Кит не мог сдержаться. Желание поговорить хоть с кем-нибудь было слишком велико.

Во время обеда à deux[42] с Одри в «Нью-Инн» и последующего метания дротиков в дыму и пивных испарениях бара-салона это желание постоянно усиливалось. Кит бросал дротики, не заботясь о том, куда они попадут, что вызвало протесты присутствующих. Теперь же он так гнал машину, что Одри казалось, будто они катаются на американских горках.

— Г. М. признает, что это убийство, — сказал Кит. — Нынешней ночью что-то должно произойти.

— Что именно?

— Поимка убийцы. Или, по крайней мере…

— Твоя идея была правильной, Кит? — Одри покосилась на него. — Они в самом деле думают, что Бенсон и миссис Помфрет… ну, убили Хелен и лорда Северна?

— Во всяком случае, так думает Мастерс.

— Но почему?

— Его укрепила в этом мнении чертова картина, — проворчал Кит. — Помнишь исчезнувший портрет?

— Ну?

— Миссис Помфрет, как ты тоже должна помнить, обратила наше внимание на исчезновение картины. А Бенсон клялся, что ничего об этом не знает. Мастерс же утверждает, и я с ним согласен, что старый Бенсон — педант, который может назвать местонахождение любого предмета в доме вплоть до чайной ложки и пепельницы.

— Он прав, Кит. Но…

— Позволь мне закончить. Теперь я могу объяснить таинственные замечания о Хелен, сделанные сегодня Г. М. в буфетной дворецкого. Тебе они наверняка показались тарабарщиной. Так вот, Одри, рано утром миссис Помфрет прислала нам записку, где говорилось, что мы можем найти пропавшую картину в антикварном магазине Джулии Мэнсфилд на Колледж-стрит. Мы отправились туда и обнаружили портрет. Когда мы спросили о нем мисс Мэнсфилд, она сказала, что картину принесла туда в четверг около шести вечера сама Хелен.

— Что?! — воскликнула Одри.

— Но это, — продолжал Кит, — совершенно невозможно, раз мы не в состоянии объяснить, каким образом Хелен выбралась из дома, наблюдаемого и охраняемого, как тюрьма. Лично мне ничего в голову не приходит. Мастерс заявляет, что единственная роль, которую могла сыграть во всей этой истории картина, — это роль уловки для создания алиби. Кто организовал все дело? Миссис Помфрет и Бенсон.

Под видом Хелен они послали в магазин какую-то девушку, дабы доказать, что в шесть вечера она была жива и находилась вне дома. В то время как в действительности Хелен умерла вскоре после пяти, а ее тело спрятано в каком-то тайнике в стене, известном одному Бенсону. — Кит сделал паузу. — Последние три ночи, Одри, мне снился сон…

— Какой сон, Кит?

— Не важно.

Машина сонно урчала. Впереди дорогу перебежал кролик. Его глаза блеснули в лучах фар и тут же погасли.

Кит Фэррелл снял руку с руля и приложил ладонь к глазам. Он испытывал физический страх перед ночью, понятный только жертвам бессонницы. Медленно и мучительно тянущееся время… Гипнотическое тиканье часов… Обрывки кошмарных видений в краткие моменты сна…

— Но Г. М. говорит, — упрямо продолжал Кит, отбрасывая назойливые мысли, — что миссис Помфрет не имеет к исчезновению Хелен никакого отношения. А это освобождает от подозрений и Бенсона — по крайней мере, в отношении Хелен.

— Почему, Кит?

— Потому что Бенсон и миссис Помфрет все время были вместе! Если один из них невиновен, то это обеспечивает алиби и другому. Понятно?

— Да.

— Следовательно, мы должны…

— Осторожно! — взвизгнула Одри.

Кит нажал на тормоз. Машина заскрипела колесами по гравию. Предупреждение подоспело вовремя — Кит едва не врезался в закрытые и запертые ворота Северн-Холла.

Да, теперь они были закрыты и заперты.

Вокруг в темноте слышалось бормотание голосов. Кит и Одри увидели огни фар автомобилей, велосипедных ламп, карманных фонариков, а секундой позже к ним устремилось множество темных силуэтов. Кто-то постучал в окошко справа от Кита. Когда он повернул ручку и опустил стекло, на него уставилось белое пятно чьего-то лица.

— Извините за беспокойство, — послышался вежливый голос. — Я Эндрюс из «Ивнинг рекорд». Мы не можем попасть внутрь.

Целый хор подтвердил это.

— Сэр Генри Мерривейл сказал, что мы всегда сможем войти. Но, как видите, это не так!

— Простите, — Кит прикоснулся к стартеру, и машина вновь ожила, — но вам придется решать этот вопрос с сэром Генри.

— А где он?

— Боюсь, что не знаю. — Кит высунул голову из окошка и крикнул Леонарду, чтобы он открыл ворота.

— Вы мистер Фэррелл, не так ли?

— Да.

— Это правда, мистер Фэррелл, что лорд Северн также исчез?

— Да, правда.

В последовавшей ошеломленной паузе, длившейся секунды три, явственно прозвучало краткое ругательство, произнесенное кем-то впотьмах. Затем возбужденное бормотание послышалось вновь, становясь все громче и готовясь выплеснуться из сельского уголка в заголовки утренних газет.

Этой сенсации предстояло набросить на всю Англию кошмарные тени рогатых языческих богов. Херихор, верховный жрец Амона, теперь казался таким же реальным, как гранит его гробницы. Машина покачнулась, когда на подножку вскочили еще три фигуры.

— Я видел лорда Северна сегодня утром в городе! — раздался голос, перекрывая взволнованный гул. — Он хохотал до слез и сказал, что, если я приеду сюда завтра утром — в понедельник, — он поведает мне историю, которая не оставит от проклятия камня на камне.

— Мне он тоже так говорил!

— «Пэр бросает вызов, и проклятие наносит удар!»

— Чушь! Я этому не верю!

— Тогда где же он?

Кит пытался остановить льющийся через окошко поток вопросов.

— Послушайте, мистер Фэррелл, — точно дьявол из мрака, шептал ему на ухо вкрадчивый голос. — Я уверен, что вы можете ответить на этот вопрос, ведь он касается вечера четверга.

— Обратитесь в полицию. Я не могу предоставить никакой информации.

— Какой-то человек с иностранным акцентом, — продолжал шептать искуситель, — позвонил в три газеты и в полицию, сообщив об исчезновении леди Хелен Лоринг. Полиция отследила эти звонки?

Кит вспомнил, что утром задавал тот же вопрос Мастерсу, который ответил отрицательно, и дал такой же ответ.

— Вам это не кажется чертовски странным, мистер Фэррелл?

— В каком смысле?

— Дело в том, что мы отследили один из этих звонков достаточно быстро. С остальными двумя ничего не вышло, но этот был в бристольскую «Ивнинг пост». Междугородный разговор, понимаете? На телефонной станции о нем должны были иметься сведения. Так вот, человек с иностранным акцентом звонил из Северн-Холла.

Кит обменялся взглядом с Одри.

— Из Северн-Холла? — переспросил он. — Вы уверены?

— Вот, — продолжал искуситель, — полный перечень всех междугородных и международных разговоров с Северн-Холлом между четвергом и семью часами сегодняшнего вечера. Четверг: один раз звонили из Северн-Холла в Бристоль и один раз — в Каир. В пятницу и субботу ничего, зато в воскресенье вечером снова звонили в бристольскую «Ивнинг пост». Человек с иностранным акцентом сообщил, что Херихор добрался и до лорда Северна.

— И опять звонили отсюда?

— Я же говорю вам, мистер Фэррелл. — Взгляните на список. — Лист бумаги влетел через окошко на колени Киту. — Если бы вы сделали заявление насчет того, кем может являться этот человек…

Впереди в лучах фар открылись тяжелые ворота. Берт Леонард с помощью шофера Луиса и инспектора местной полиции освобождали проезд для автомобиля.

Рев мотора заглушил дальнейшие слова искусителя. Машина быстро проехала через ворота, которые закрылись снова, и помчалась по аллее, шурша шинами по гравию.

— Слышала, Одри?

— Да, — ответила девушка, подобрав лист бумаги и изучая его при свете приборного щитка.

— Звонили из Северна. И Мастерс наверняка об этом знает, что бы он там ни говорил. Это означает…

— Ну? Что это означает?

— Возможно, тут кроется еще одна причина, по которой Мастерс подозревает Бенсона. Только подозрения эти по-прежнему не имеют смысла.

Кит молчал, пока они не подъехали к дому. В полумраке кусты самшита, подстриженные в форме животных и шахматных фигур, выглядели особенно причудливо. Каменные плиты террасы казались молочно-белыми. Темный, со сверкающими цветными стеклами, Северн-Холл вздымался кверху, увенчанный вырисовывающимися на фойе неба зубцами, над которыми тяжело возвышались зубцы большой квадратной башни.

В этот момент Кит особенно остро ощутил, что за ним наблюдают.

Полицейская машина уже стояла на аллее. Препоручив автомобиль Одри заботам Луиса, Кит оставил машину и последовал за девушкой на террасу, все еще чувствуя, как вокруг него сжимается кольцо невидимых глаз. Он резко повернулся, словно стараясь застичь наблюдателей врасплох.

— Что с тобой, Кит?

— Ничего.

Поворачивая ручку входной двери, Кит посмотрел вверх на увитый плющом фасад дома. Он был готов поклясться, что кто-то стоит на башне, глядя на него.

Почти втолкнув внутрь идущую впереди Одри, Кит захлопнул за собой дверь. Звук отозвался эхом в стенах парадного холла. Первым, кого они увидели, был старший инспектор Мастерс.

В обоих каминах холла полыхал огонь. Мастерс стоял у левого камина, протянув руку к пламени. Позади него маячили черные доспехи. Мастерс был в своем неизменном котелке; его голубые глаза казались усталыми и напряженными.

— Мистер Фэррелл, — заговорил он, — где сэр Генри?

Никто не ответил. В голове у Кита мелькнула страшная мысль.

— Ну-ну! — прикрикнул Мастерс, прочитав эту мысль. — Нечего разные глупости выдумывать! Тем не менее где он?

— Разве он не с вами? — воскликнула Одри.

— Мистер Фэррелл может подтвердить, — сердито произнес Мастерс, — что сэр Генри заставил меня отвезти Бенсона и миссис Помфрет в полицейский участок для неофициального допроса. — Красный лоб старшего инспектора наморщился под бременем неприятностей. —Миссис Помфрет вопила, что ее репутация погублена навеки. Бенсон и бровью не повел, но его странная улыбочка понравилась мне еще меньше. Потом, когда я привез их обратно…

— А когда это было? — спросила Одри.

— Примерно час назад. Мистер Фэррелл, со слугами нужно что-то делать. Они все уезжают завтра утром и бог знает что наговорят прессе.

— А я думала, — возразила Одри, — они воспринимали это как забаву.

— Сначала да. Им казалось очень романтичным быть замешанными в историю с проклятием в знатном семействе. Но теперь исчез лорд Северн, мне пришлось сказать им, что это убийство, и… — Он глубоко вздохнул. — И начался сумасшедший дом. Экономка набросилась на кухарку, кухарка — на служанку, а служанка — на свою помощницу, маленькую сиротку Энни, которой и так от всех достается. Энни сказала, что видела, как сэр Генри шарил в темнице…

— В темнице?

— В игрушечной темнице, — без тени улыбки объяснил Мастерс, — которую построила старушка Огаста. С цепями и прочей дребеденью. Чтобы спуститься в нее, нужно поднять одну из каменных плит южной террасы, за стеной обеденного зала. Вы ведь слышали о темнице, верно?

— Да, — отозвалась Одри. — Конечно, мы слышали о ней и видели ее.

— Но сэра Генри там нет? — осведомился Кит.

— Нет. И неизвестно, был ли он там раньше.

— Вы звонили в отель «Колокол»?

— Да. Там его тоже нет. — Мастерс развел руками. — Могу добавить, что он позаимствовал мой портфель и положил туда бронзовую лампу, а потом вышел из дома и…

— Нет! — прервала Одри. — Этого не может быть!

— Я ничуть не тревожусь, — заверил Мастерс настолько поспешно, что Кит тотчас же убедился в обратном. — Старик в состоянии себя защитить. Как бы то ни было, я больше не могу здесь оставаться.

Мастерс затопал ногами по полу, словно стараясь согреться, и вынул из жилетного кармана большие часы-луковицу.

— Поездом в 9.35 приезжает один человек, и я должен его встретить. Но боюсь, я уже опоздал.

— Из Лондона? — быстро спросила Одри. — Это не Сэнди Робертсон?

— Нет, мисс. Хотя я ожидаю мистера Робертсона с тем же поездом и намерен повидать его тоже. Но этот человек… — спрятав часы в карман, Мастерс многозначительно взглянул на Кита, — этот человек, мистер Фэррелл, эксперт, который должен положить конец всем глупостям!

— Каким образом?

— Секрет!

— Такой же секрет, — осведомился Кит, — как то, что человек с иностранным акцентом звонил отсюда? Вы все время это знали, не правда ли?

Уголки рта Мастерса скривились в едва заметной улыбке.

— Полицейские, мистер Фэррелл, никогда не рассказывают всего, что знают. Иначе весь мир превратится в охотничьи угодья для преступников. — Его тон изменился. — Кстати, кто вам сказал?

— Один репортер.

— Репортеры! — фыркнул Мастерс. — Эти джентльмены изгадят нам всю игру, если мы не будем осторожны. Последним распоряжением сэра Генри…

— Последним? Значит, вы думаете, что Г. М. тоже исчез?

— Последним его распоряжением, — продолжал Мастерс, игнорируя вопрос, — было держать репортеров на расстоянии. Вся территория патрулируется, но одно из окон разбито, а в западной стене есть калитка, хотя сейчас она заперта. Приняты все меры предосторожности.

— Тогда где же Г. М.?

Взгляд Мастерса говорил, что у него нет времени спорить. Подойдя к входной двери, он взялся за ручку и обернулся:

— Я не могу на это ответить, сэр, но я сыт по горло всем, что здесь творится! Вы когда-нибудь слышали о загонщиках, которые обеспечивают дичью охотников? Ну так я один из них. Доброй ночи.

Дверь захлопнулась за старшим инспектором. Одри медленно окинула взглядом холл — резную каменную лестницу, два комплекта доспехов, черных и позолоченных, безмолвно стоящих на своих пьедесталах…

— Что он имел в виду? — пробормотала она.

Кит пожал плечами. Одри подошла к камину, где раньше стоял Мастерс. Хотя она старалась выглядеть спокойной, Кит заметил, как она сдерживает учащенное дыхание. С небрежным видом Одри открыла сумочку, достала оттуда пудреницу, раскрыла ее и принялась изучать свое отражение в зеркальце.

Вертя головой в поисках лучшего освещения, она спросила:

— Знаешь, Кит, какое сегодня число?

— 30 апреля. А что?

— Канун 1 мая, — сказала Одри. — Ночь, когда злые духи отправляются на прогулку.[43]

— Ради бога, Одри, хоть ты не начинай!

— Я хочу, чтобы сюда приехал Сэнди, — продолжала Одри, все еще глядя в зеркальце. — Он форменная свинья, но мозгов у него больше, чем у нас всех, вместе взятых! Держу пари, он сможет узнать…

— Слушай, Одри, — неуверенно начал Кит. — Ты очень влюблена в Сэнди?

— Он тоже в меня влюблен. Просто… у меня для него маловато денег. — Одри рассмеялась и защелкнула пудреницу. — Это правда — к чему отрицать? У Сэнди голова командует сердцем.

— Конечно, это не мое дело, Одри, но… неужели он причинил тебе недостаточно боли?

— А Хелен тебе? — сверкнула глазами Одри.

— Тут совсем другое дело. Хелен не виновата, если…

— Если кто-то перерезал ей горло?

— Очевидно, я именно это имел в виду.

— А я имела в виду, — темные глаза девушки смягчились, — не сожалеешь ли ты теперь, Кит.

— О чем?

— О несделанном, — ответила Одри. — О том, что не сказал Хелен о своих чувствах, когда у тебя была такая возможность.

— Конечно, сожалею.

— Разве деньги Хелен и все деньги в мире имеют сейчас какое-то значение? Ты знаешь, что нет, Кит. Это всего лишь комариный укус по сравнению с чем-то настоящим. Ты был упрямым идиотом и не признался, что любишь ее. А теперь она исчезла.

— Заткнись, черт бы тебя побрал!

Последовала пауза.

— Я… Прости меня, Кит.

— Ладно, все в порядке.

Одри спрятала пудреницу в сумочку и закрыла ее.

— Но я бы хотела заставить Сэнди понять, что деньги не так важны, как ему кажется. Он по-настоящему любит меня, Кит. Просто Сэнди актер и законченный лгун. Он был влюблен в деньги Хелен и попутно наслаждался чувством превосходства, проводя время с разными ужасными мелкими шлюшками вроде… вроде…

— Вроде кого?

— Вроде Джулии Мэнсфилд, — ответила Одри. — Необычайно утонченной особы, которая ненавидит захолустный Глостер и мечтает о большом мире.

(Теперь многое прояснилось. К счастью, мисс Мэнсфилд была достаточно безобидна.)

— Так вот почему, Одри, у тебя появился взгляд василиска,[44] когда я упомянул ее имя? И когда ты увидела ее у окна кабинета?.. Погоди! Куда ты?

— В постель. К моему стыду, я не в состоянии контролировать свои эмоции. — Ее голос изменился. — Нет, не провожай меня! Я сама доберусь до комнаты. Запрусь там и буду пить виски. Только сообщи мне, если…

— Если — что?

— Если окажется, что Г. М. тоже исчез, — закончил; Одри.

Кит слышал, как высокие каблуки девушки стучат по камню, видел изгибы ее накидки из чернобурки и блеск черных волос на вызывающе вскинутой голове, когда она шла к лестнице. Одри поднималась не спеша, и Кит знал, что она плачет. В холле воцарилась тишина, нарушаемая только потрескиванием огня в каминах.

Канун 1 мая, когда злые духи отправляются на прогулку…

Кит Фэррелл долго стоял, положив руку на каменный выступ камина и глядя на огонь. Потом медленно побрел наверх, к своей спальне.

Она находилась на северной стороне второго этажа, прямо над кабинетом. Кит закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, не зажигая свет.

Маленькие окна с гербом Севернов посредине, выходящие на север, сейчас были открыты, так как ночь была теплой. Луна окрашивала пол серебром, тускло освещая кровать с балдахином, стулья с высокими спинками, кресло возле окна — единственную уступку комфорту, дрова в очаге камина.

«Сожалеешь о несделанном…»

Черт возьми, он должен выкинуть это из головы!

Кит протянул руку к выключателю, но тут же передумал. При свете страшная правда выглядела бы еще беспощаднее. А темнотой можно прикрыться, как щитом…

Он на ощупь добрался до кресла у окна и сел, пока часы на башне били одиннадцать.

«Сожалеешь о том, что не сказал Хелен о своих чувствах, когда у тебя была такая возможность…»

Надо попытаться расслабиться…

Хотя что толку? Все равно заснуть не удастся.

Кит поднялся. Пижама и халат лежали на кровати. Он разделся, повесил одежду с непривычной для него медлительной тщательностью, облачился в пижаму и плотный шерстяной халат, сунул ноги в шлепанцы и вернулся к креслу у окна.

Рядом с креслом находился дубовый стол с пепельницей, сигаретами, спичками и стопкой усыпляющих книг, которыми Кит пытался успокоить свое воображение в предыдущие ночи. Он нащупал в темноте сигарету и зажег ее.

«Ты был упрямым идиотом и не признался, что любишь ее. А теперь она исчезла…»

Похоже, предстоит самая скверная ночь.

Оранжевый кончик сигареты казался висящим в воздухе, приближаясь ко рту и вновь удаляясь от него. Дым тоже выглядел призрачным. Говорят, слепые не могут наслаждаться курением. Главное — победить страх перед бессонницей, и тогда…

Кит откинулся на спинку кресла, пытаясь расслабить мышцы. Он прикрыл глаза и опустил сигарету в пепельницу, продолжая держать ее.

Попробовать читать стихи? Или хотя бы думать в стихотворном ритме, погружая мысли в дремоту? Беда в том, что на ум приходит галопирующий размер в духе Киплинга или Честертона, который только возбуждает фантазию. Нет, нужно другое… Что-то вроде…

Вот, самое оно! Кит слышал собственный голос, шепчущий в темноте ночному ветерку. Монотонный шепот звучал и смолкал, подобно тиканью часов, отсчитывающих секунды…

Хелен! Хелен! Хелен!

Слова «до моря добежит» остались непроизнесенными. Ладонь Кита опустилась на дубовый стол со слабым стуком, которого он не услышал.

Сновидения уносили его в страну блаженства. Больше не было ни горестей, ни тревог, ни мучительных воспоминаний. Но постепенно пейзаж начал меняться. Становилось все темнее и холоднее. Кит знал, что приближается к царству чудовищ, но не мог остановиться. Какая-то сила толкала его вперед. Он очутился на крыше квадратной башни, готовый прыгнуть вниз. Сейчас…

Сквозь окружающий его туман послышался бой часов. Час ночи…

Ощущая лютый холод даже сквозь шерстяной халат, Кит внезапно выпрямился, нащупал подлокотники кресла и убедился в его реальности.

Снова кошмарный сон…

Он протянул руку к сигарете, потухшей два часа назад. Но рука повисла в воздухе.

Бледные полосы лунного света чередовались на полу с тонкими тенями оконных перемычек, доходя до кровати с балдахином и тяжелым пологом.

Возле кровати, глядя на него, стояла Хелен.

Глава 16

Должно быть, сон продолжался, ибо Хелен была одета в тот же застегнутый сверху донизу макинтош, что перед самым исчезновением.

Луна не позволяла толком различать цвета, но Кит мог бы поклясться, что видит коричневые чулки и красно-черные лакированные туфли.

Светлые, коротко остриженные волосы на непокрытой голове девушки слегка растрепались. Одна рука лежала на груди. В карих глазах читались усталость и тревога — казалось, она пытается улыбнуться, но губы ей не повинуются. Хелен выглядела почти так же, как в тот день, когда она бежала под дождем к дому.

Затем неподвижное видение заговорило.

— Кит… — тихо произнесла Хелен.

Фэррелл встал, с трудом преодолевая судорогу в коленях. Сейчас он не смог бы заговорить, даже спасая свою жизнь.

Кит прижал пальцы к крышке дубового стола, дабы убедиться, что это не сон. Он сделал шаг вперед — пол был твердым. Кит споткнулся, но двинулся дальше, побуждаемый улыбкой Хелен и влажным блеском ее глаз. Протянув руку, он положил ее на плечо девушки и ощутил грубую ткань макинтоша и плоть плеча под ней.

Из его сердца вырвался безмолвный крик. Кит крепко обнял Хелен — настоящую Хелен! — и прижал ее к себе.

Приподняв голову девушки, чтобы посмотреть ей в глаза, он провел пальцем по мягкой щеке, коснулся век и, наконец, поцеловал ее в губы. Руки Хелен обвились вокруг его шеи, когда она отвечала на поцелуй.

— Я дура, Кит! — сказала Хелен. — Я такая…

— Помолчи! Хотя бы одну минуту!

Кит вновь стал изучать лицо Хелен, освежая в памяти каждую деталь. Он провел рукой по ее волосам, и девушка, едва не теряя сознание от любви, сочувствия, страха, а может, и других чувств, изо всех сил старалась улыбнуться.

— Ты живая! — с трудом вымолвил Кит. — Ты настоящая! Я ведь люблю тебя больше всего на свете и думал, что…

— Я тоже люблю тебя, — просто сказала Хелен. — Потому и не смогла этого вынести.

— Вынести чего?

— Видеть тебя в таком состоянии. А потом, когда мой отец…

— Иди сюда.

Осторожно, словно она могла сломаться или вновь рассыпаться на атомы, Кит подвел Хелен к креслу у окна, заставил сесть и сам опустился на подлокотник, все еще поддерживая девушку рукой. В лунном сиянии Хелен казалась нереальной, плывущей в туманном сне. Но тем не менее она была живой!

— Я нашел тебя, Хелен! И не позволю тебе исчезнуть снова!

— Нет, Кит! Только до послезавтра. А потом никогда!

— До послезавтра? — В голове Кита мелькнуло ужасное сомнение. Он снова прикоснулся к Хелен, а она схватила его руку и прижала к себе.

— Послушай, дорогой! Я опасаюсь, что случилось нечто ужасное. Честное слово, я хотела как лучше! Но боюсь… Ты поможешь мне?

— Неужели нужно об этом спрашивать, Хелен?

— Но ведь ты не знаешь… что я натворила.

— Я не знаю ничего. — Кит старался изгнать из голоса нотки отчаяния. — Что с тобой произошло? Где ты была все это время?

В карих глазах девушки появилось странное выражение.

— В этом доме, — ответила она. — И за его пределами.

— Ты вышла из дома, когда исчезла в четверг вечером?

— Да.

— Несмотря на то что за каждой стороной здания наблюдали надежные свидетели?

— Да, Кит, несмотря на то.

— И твой отец проделал то же самое сегодня?

Хелен вскинула голову:

— Нет, Кит. Потому я и говорю, что случилось нечто ужасное. Я не знаю, что с ним произошло, но боюсь… Слушай!

Они говорили шепотом — их слова, делающие сцену еще сильнее похожей на сон, не мог слышать никто за стенами комнаты. Но Хелен предупреждающе подняла руку. Действительно ли где-то в доме, являющемся отличным резонатором, раздался звук шагов?

Хелен попыталась встать, и сомнения Кита вспыхнули с новой силой. Он усадил ее в кресло.

— Куда ты, Хелен?

— Все в порядке, дорогой! Клянусь тебе!

— Да, но куда ты собралась?

— Я отведу тебя в одно место — вот и все.

Мягко высвободив руку, Хелен поднялась и коснулась рукава своего макинтоша, словно она тоже сомневалась в его реальности.

— Эти три дня казались вечностью, — промолвила она.

— Хелен, — внезапно спросил Кит, — где ты взяла этот макинтош? Он остался в холле, когда ты исчезла. Где же ты его подобрала? И почему вообще носишь его?

— Потому что я не хочу… — Хелен колебалась, — чтобы ты кое-что заметил. Завтра утром ты все поймешь. Пожалуйста, поцелуй меня еще раз. А теперь…

Осторожно подведя Кита к двери, Хелен повернула ручку и выглянула наружу.

Темноту холла второго этажа нарушал только лунный свет. Бенсон уже давно запер дом, ныне погруженный в сон. Луч фонарика, который Хелен вынула из кармана, начал шарить по боковой стене.

Рядом со спальней Кита находилась дверь, ведущая к спиральной лестнице, о которой ранее расспрашивал сэр Генри Мерривейл. Узкая и ненадежная лестница из ржавого железа внизу оканчивалась у двери в кабинет лорда Северна и тянулась вверх к холлу третьего этажа.

Хелен повела Кита вниз по лестнице, освещая ступеньки фонарем. Каждый шаг и каждый шепот отзывались эхом в пустом пространстве между стенами. Это мгновение более других походило на сон.

Девушка осторожно открыла дверь у подножия лестницы. Кит помнил, что с вечера эта дверь была закрыта на засовы с другой стороны, но, очевидно, с тех пор кто-то успел отодвинуть их.

— Не поднимай шум, — услышал он шепот Хелен. — Если нас сейчас услышат, это все испортит.

Когда Кит был в кабинете в прошлый раз, в камине горел огонь. Сейчас там виднелась лишь тлеющая масса углей под слоем пепла, создавая призрачное красноватое освещение. Четыре окна на противоположной стене, между которыми находилась дверь, ведущая на подъездную аллею, теперь скрывали тяжелые коричневые портьеры.

Хелен слегка поежилась.

— Мы можем поговорить здесь, — сказала она. — В этом кабинете моего отца видели в последний раз?

— Во всяком случае, здесь мы нашли его кепку и плащ. Самого его никто не видел.

— Не понимаю! Не могу понять! Г. М. говорит…

Кит уставился на нее:

— Ты видела Г. М.?

— Да, Кит.

— Когда?

— Сегодня вечером — точнее, вчера, так как сейчас почти утро. Я не хотела, чтобы он приезжал в Северн! — вырвалось у нее. — Я пыталась его отговорить, потому что боялась этого человека! Даже когда мы ехали с ним в поезде несколько недель назад, я боялась, что он догадается…

— А теперь он тоже исчез?

Хелен широко открыла глаза под неподвижными взглядами мумий.

— О чем ты, Кит?

— Никто не видел Г. М. со вчерашнего вечера, когда он вроде бы собирался пошарить в «темнице» с другой стороны дома. По словам старшего инспектора Мастерса, он просто ушел. Вот я и спрашиваю, он что, тоже исчез?

— Боже мой! — прошептала Хелен.

Скользнув к двери, ведущей в библиотеку, она закрыла ее на засов и зажгла свет.

Ощущение сна сразу исчезло. За исключением мумий и египетских реликвий, здесь находились обычные повседневные вещи — даже плащ и кепка лорда Северна теперь лежали на стуле. Бледное лицо Хелен, ее усталые испуганные глаза вновь кольнули Кита в самое сердце…

— Послушай, Кит, я не могу долго с тобой разговаривать…

— Неужели ты опять уйдешь?

— Только на несколько часов, милый.

Он взял ее за плечи:

— Тебе не кажется, Хелен, что это зашло слишком далеко?

— Пожалуйста!..

— Я не стараюсь принудить тебя к откровенности. Если ты должна уйти снова, я не стану тебя удерживать. Но практически все в мире — в том числе твои друзья — думают, что ты мертва. Я и сам так считал.

Он увидел, как девушка закусила губу и в ее карих глазах мелькнула нерешительность.

— Раз уж ты должна вести себя подобным образом — по своей воле или нет, — то не следует ли успокоить людей, которые тебя любят и тревожатся за тебя? Можешь объяснить мне, что с тобой произошло? Каким образом ты исчезла из холла? И где ты пряталась с тех пор?

— «Пряталась», — повторила Хелен. Держась за лацканы халата Кита, она пыталась заглянуть ему в глаза. В лице и фигуре Хелен Лоринг четко ощущалось присущее ей сочетание мягкости и силы. — Прости, Кит, — сказала она, — но я действительно должна была это сделать. Что касается объяснений…

— Ну? Где же ты пряталась?

Внезапно Хелен рассмеялась. Это был нервный и дрожащий смех, но она справилась с подступающим приступом истерии.

— Это так просто, Кит, что ты тоже будешь смеяться! Любой мог бы такое проделать! Место, где, по твоим словам, я пряталась, было вовсе не таким, как ты думаешь. Я всего лишь вошла в главный холл, неся бронзовую лампу, а потом…

Где-то близко послышался крик, сотрясший ночную тишину:

— Мистер Мастерс!

Хелен напряглась, отскочила от Кита и быстро повернулась.

— Мистер Мастерс! — кричал человек-невидимка. — Я только что слышал голос Хелен! Готов поклясться, что он доносился из этого кабинета!

Кит Фэррелл все понял. Тяжелые портьеры были задернуты, но окно, которое открыл сэр Генри Мерривейл, разговаривая с Лео Бомоном, так и осталось распахнутым.

Кит и Хелен были слишком поглощены разговором, чтобы слышать, как шуршит гравий под ногами людей, идущих по аллее к кабинету. Кит заметил шевелящуюся от ветра портьеру и бросился к окну.

Шаги снаружи перешли в бег. Ручка задергалась, и дверь распахнулась.

На пороге, тяжело дыша, стоял Сэнди Робертсон. Это его голос слышали Кит и Хелен. За ним возвышались старший инспектор Мастерс и еще один человек, которого Кит видел впервые. Несколько секунд они стояли, обшаривая глазами комнату, с одинаковым выражением на физиономиях. Отвернувшись от окна, Кит медленно повернулся к ним лицом.

Кроме него и вновь прибывших, в комнате никого не было. Хелен исчезла.

Сэнди первым нарушил молчание.

— Она была здесь! — закричал он. — Я слышал ее голос!

Мастерс шагнул вперед, отодвинув его плечом и наклонив голову, как бык.

— Это правда, мистер Фэррелл?

— Да, — ответил Кит. — Она была здесь.

Краска сбежала с лица Мастерса, голубые глаза сверкнули злобой. Он метнулся к двери в библиотеку, обнаружил, что она заперта на засов изнутри, и бросился к двери за коричневой портьерой. Дверь была закрыта, но не заперта. Распахнув ее, старший инспектор увидел спиральную лестницу, поднимающуюся в темноту.

Кивнув, Мастерс подбежал к боковой двери, высунул голову наружу и свистнул в полицейский свисток.

Ему ответил топот бегущих ног.

— Теперь, черт возьми, мы ее поймаем! — заявил старший инспектор.

Кит стряхнул оцепенение.

— Слушайте, Мастерс, что вы намерены делать?

— Где она, мистер Фэррелл? — осведомился Мастерс, игнорируя вопрос. — Выкладывайте!

— Не знаю.

— Ага! Зато мы скоро узнаем!

— Каким образом?

— Кажется, я был не прав, — сопя носом, произнес Мастерс. — Я искал мертвое тело. Ну, ничего, сойдет и живое. Дом окружен. Один из моих людей на крыше, другой охраняет вход в подвалы. Знаете почему, мистер Фэррелл?

— Успокойтесь, старший инспектор.

— Потому что я думал, будто убийца, рано или поздно, под прикрытием темноты постарается вынести тело из дому. Я считал, что труп спрятан в каком-то тайнике. Но я не собирался сидеть и ждать, пока убийца или убийцы начнут действовать, мистер Фэррелл. Я намеревался выкурить их, как только мистер Разерфорд прибудет сюда. Мистер Разерфорд, — Мастерс кивнул в сторону стоящего позади него высокого мрачноватого мужчины, — один из самых известных лондонских архитекторов. Его заинтересовала эта история, и он обещал проработать круглые сутки, если понадобится, но найти этот чертов тайник. А тем временем дом следовало окружить, чтобы убийца не смог избавиться от трупа во время поисков. Таков был мой план, молодой человек. Но сейчас ситуация упростилась. — Мастерс перевел дыхание.

— Ради бога, успокойтесь, старший инспектор! Ваше давление…

— С моим давлением все в порядке, — прервал Мастерс.

Он снова выглянул на аллею и свистнул.

— Итак, мистер Фэррелл, девушка жива, а вы тоже в этом замешаны?

— Нет! Клянусь, я ничего не знал!

— Вот как? Тогда что вы с ней делали здесь среди ночи?

— Я…

— Вы признаете, что были тут с ней?

— Да, но…

— Не важно, замешаны вы в этом или нет, — продолжал Мастерс. — Главное, что девушка жива. Я слышал ее голос собственными ушами. Возможно, она снова спряталась в тайник. Но теперь мы ее достанем. Ей отсюда не выбраться. — Он повернулся к архитектору: — Готовы, мистер Разерфорд?

— Полностью, старший инспектор.

— Можете попрощаться с проклятием Херихора, — добавил Мастерс. — Ставлю пятьдесят фунтов против одного шиллинга, что все будет кончено менее чем через час. — Он повысил голос. — Давайте, ребята!

Огромное количество полицейских — Кит никогда столько не видел — хлынуло в дом.

* * *

Если бы старший инспектор заключил пари, ему пришлось бы проиграть.

Спустя пять часов, с первыми лучами рассвета, Мастерс стоял в парадном холле. Огонь в каминах давно погас. Лампы сияли негреющим светом в утренней тишине. Старший инспектор пребывал в состоянии недалеком от помешательства. Хотя сначала он наотрез отказывался верить своим подчиненным и архитектору, подозревая их во всевозможных грехах — от слепоты до подкупа, — они стояли на своем, и ему пришлось смириться.

В Северн-Холле не было никаких тайников.

Леди Хелен Лоринг не покидала дом. Но тем не менее в доме ее тоже не оказалось.

Глава 17

Приятно отметить, что Кит Фэррелл насвистывал, спускаясь к завтраку.

В понедельник 1 мая Кит проснулся ближе к полудню. Пробудившись от крепкого сна, он выглянул в окно и глубоко вдохнул чистый воздух, нагретый ярким солнцем.

Внизу расстилался сельский пейзаж с его густой, позолоченной солнцем зеленью. Теплый воздух был насыщен запахами старой древесины и камня. Вытянув шею, Кит разглядел на востоке шиферную крышу сторожки и осаждающую ворота толпу.

Чувство, что мозги поджариваются в голове, исчезло. Кит ощущал себя другим человеком.

— Не думаю, — произнес он вслух, — что я влюбился в ведьму, которая может материализовываться и дематериализовываться, когда захочет. Вот уж никогда не казалось, что Хелен присущи такие качества! Но факт остается фактом — она была здесь. Вот кресло, в котором она сидела. Хелен обещала вернуться сегодня. Она любит меня или говорит, что любит, и это самое таинственное, что может быть. И пусть мое подсознание не подсказывает, будто мне все приснилось. Ведь Мастерсу же не приснилось!

Подобному философствованию Кит предавался во время душа, бритья и одевания. Однако встреча с Мастерсом по пути к завтраку вернула его к действительности.

Комната Мастерса находилась рядом с его спальней. Они встретились на лестничной площадке, окрашенной отблесками разноцветных стекол. Несколько секунд воспоминания о ночном переполохе заставляли их хранить молчание, подобно тому как люди во время похмелья стыдятся упоминать о своих пьяных буйствах.

Старший инспектор, казавшийся еще более желчным при свете солнца, выглядел при этом настолько утомленным и сбитым с толку, что вызывал жалость. Как бы подчеркивая то обстоятельство, что он в гостях, а не при исполнении обязанностей, Мастерс избавился от неизменного котелка.

— Только не говорите, — проворчал он, — что уже четверть двенадцатого! Я проспал!

— Я тоже.

— Но, учитывая обстоятельства…

Кит, который сегодня утром любил весь мир, улыбнулся и махнул рукой.

— Можете вы, наконец, поверить, что я не плету против вас интриг? — сказал он.

— Я вам верю, сэр.

— Что я ни разу не видел Хелен с четверга до тех пор, пока она не появилась в моей комнате прошлой ночью — в час? И я все еще не знаю, что с ней произошло. Кроме того, что она жива, а не убита, как вы, кажется, думали.

Они спускались по лестнице под красочными бликами цветных стекол в стрельчатых окнах над парадной дверью.

— Да, молодая леди жива. Но как насчет лорда Северна и сэра Генри Мерривейла?

Кит не ответил.

— Это, — продолжал Мастерс, вынимая из бокового кармана пару сложенных газет, — вежливо принесли мне на подносе вместе с утренним чаем. Несомненно, дело рук Бенсона. По-моему, молодой человек, пресса окончательно выжила из ума!

— Во всяком случае, сейчас у ворот толпа. Я видел ее из окна.

— Смотрите! Четыре экстренных выпуска сообщают, что, по сведениям из «надежных источников», сэр Генри взял бронзовую лампу и больше его не видели. В доме его нет. Где же он?

Они спустились к подножию лестницы.

— Только взгляните на заголовки! — Мастерс переложил газеты в левую руку. — «Вторая жертва». «Лорд Северн исчез». «Кто следующий?»

— Да, понимаю…

— Как, я вас спрашиваю, объяснить им, что леди Хелен Лоринг вовсе не жертва? «То есть как это?» — спросят они. «Я находился так близко, что слышал ее голос, а мистер Фэррелл разговаривал с ней. Но дело в том, ребята, что она снова исчезла».

— Звучит слегка невразумительно.

— Думаете, кто-нибудь проглотит такую чушь?

— Но ведь это правда!

— Знаю! Меня просто интересует, проглотят ли ее пресса, публика и, черт возьми, заместитель комиссара!

Кит покосился на него, стоя в теплом затхлом воздухе холла.

— В действительности вас больше всего беспокоит исчезновение Г. М., верно?

— Да, — признался Мастерс. — Как по-вашему, нам удастся в такое позднее время раздобыть какой-нибудь еды?

— Думаю, удастся. Бенсон… — при звуке этого имени Мастерс нервно дернулся, — принесет что-нибудь.

Бенсон и в самом деле принес.

В просторном обеденном зале, выходящем на южную террасу, стоял на серванте отполированный до блеска кофейник, а на спиртовках под крышками подогревались блюда. В комнате никого не было, но на столе виднелись остатки двух порций завтрака, а два стула были слегка отодвинуты от стола. Хотя зал оставался в тени, солнечный свет заливал каменные плиты террасы, куда можно было попасть через дубовую дверь со стрельчатой аркой. Сейчас дверь была открыта настежь, впуская тепло.

Отведав бекона, Мастерс забеспокоился с новой силой:

— Не нравится мне это, мистер Фэррелл! Я много раз предупреждал старика, что в один прекрасный день он столкнется с делом, которое ему не по зубам. И если это так…

— Но ведь вы говорили, что он в состоянии себя защитить.

— Ну, я не имел в виду буквально. Конечно, у него блестящий ум, но практического здравого смысла не больше, чем у ребенка. Кроме того, от чего защитить — от бронзовой лампы?

Кусок застрял у Кита в горле.

— Каждый раз, когда об этой чертовой лампе хотя бы просто упоминают, — сказал он, — происходит какая-нибудь дрянь.

— Да я прямо скажу, что после прошлой ночи едва не поверил в могущество старика Херихора. Только что девушка была тут, а в следующую минуту исчезла! Причем безо всяких подвохов, я сам там был и видел, как это случилось. Что касается сэра Генри… — Мастерс сделал паузу и продолжал, понизив голос: — Я старался не показывать ему, мистер Фэррелл, но старый черт мне очень нравится.

— Конечно. Он отличный парень.

Однако Мастерс счел нужным несколько скорректировать свое признание.

— Уверяю вас, — поспешно добавил он, — я считаю, что ему пойдет на пользу разок потерпеть неудачу. Но я не хочу, чтобы он исчез или погиб, мистер Фэррелл! Мне бы очень не понравилось, если бы…

Внезапно Мастерс умолк.

Причиной тому послужил голос, казалось возникший из воздуха, но в действительности доносившийся с южной террасы. Это был бас, говоривший с притворной скромностью:

— На этой фотографии, Бенсон, я изображен в роли Ивана Грозного в крикет-клубе Восточного Райслипа.[46] Многие говорили, что это моя лучшая роль.

— Вид у вас, сэр, и впрямь грозный.

— Угу. Вы бы узнали меня на этом снимке?

— Только с помощью очков, сэр.

— С помощью очков, сынок?

— Да, сэр. Когда я вижу в вашем альбоме фальшивую бороду чудовищного размера, то ищу соответствующие очки и таким образом могу вас опознать.

Старший инспектор Мастерс закрыл глаза и осторожно вернул тарелку с беконом на сервант. Следует с прискорбием отметить, что его рука потянулась к острому кухонному ножу, лежащему в пределах досягаемости. Но он подавил импульс, расправил плечи и вышел на террасу, где разыгрывалась в высшей степени идиллическая сцена.

Сидя за маленьким столиком, покрытым белой скатертью, который он уговорил Бенсона поставить для него на теплом воздухе, сэр Генри Мерривейл наслаждался завтраком, состоящим из бекона, сосисок, яичницы-болтуньи, тоста и кофе. В интервалах межу поглощением этих яств он переворачивал страницы альбома с вырезками, указывая вилкой на заслуживающие внимания детали.

Перед ним стоял Бенсон, также с альбомом вырезок.

— Ага! — воскликнул Г. М., настолько заинтересованный, что даже отложил нож и вилку. — Вот на это, сынок, и впрямь стоит взглянуть!

— В самом деле, сэр? — отозвался Бенсон, терпеливо ожидая возможности ввернуть словечко.

— Да. Это серия газетных фотографий, касающихся моего последнего путешествия в Соединенные Штаты.

— Надеюсь, сэр, американцы смогли оценить ваши таланты.

— Еще как, сынок! Вот здесь я исполняю обязанности почетного шефа пожарной команды. Обратите внимание на кокарду на шляпе.

Бенсон слегка нахмурился:

— По-моему, сэр, вы указали не на ту фотографию. Здесь происходит нечто похожее на драку.

— Дело в том, сынок, — виновато произнес Г. М., — что все прошло не совсем так, как надо. Я хотел сводить их на настоящий пожар.

— Ваше желание вполне естественно, сэр.

— Наконец они согласились, но с условием, что пожар не будет большим. Мы ведь уже успели немного выпить, понимаете, сынок?

— Разумеется, сэр.

— Раздался сигнал тревоги, и мы помчались под звуки сирены в самых лучших традициях. Наша поездка по улицам Гарден-Сити на Лонг-Айленде[47] со мной на заднем сиденье пожарной машины была весьма незаурядным зрелищем. Но все кончилось неудачей.

— Надеюсь, тревога не оказалась ложной, сэр?

— Нет, с тревогой все в порядке. Но когда мы прибыли к месту происшествия, взломали топорами дверь и направили шланг на игроков в бридж, то поняли, что ошиблись и попали в дом, где нет никакого пожара.

— Весьма печально, сэр.

— Еще бы, сынок.

— Осмелюсь предположить, что хозяин дома принял вас не слишком любезно?

— Его речь просто шокировала. Мне пришлось направить струю ему в живот, чтобы заставить умолкнуть. А это я на Кони-Айленде.[48]

По огонькам в глазах дворецкого Кит понял, что он наслаждается происходящим. Казалось, ему больше абсолютно нечем заняться.

Впрочем, на владения Бенсона было приятно смотреть. Прекрасная погода позволила вынести на террасу с белокаменной балюстрадой плетеные стулья с подушками. Узкая лестница вела в голландский сад с уже зацветающими ранними тюльпанами, тянущийся на юг к окруженной тополями лужайке для игры в шары, серой стене парка и вьющейся ленте реки.

Но Мастерс не стал разглядывать пейзаж. Громко откашлявшись, он произнес:

— Доброе утро, сэр Генри.

Г. М., сидевший к нему спиной, обернулся и начал с пугающей быстротой заталкивать пищу в рот, запивая ее мощными глотками кофе.

— Доброе утро, Мастерс, — отозвался он наконец, поставив чашку на стол с удовлетворенным вздохом.

Старший инспектор обошел стол, чтобы посмотреть ему в лицо.

— И когда же вы объявились? — спросил он.

— Я? Около часа назад. Не так ли, Бенсон?

— Примерно так, сэр.

— Могу я спросить, сэр Генри, где вы были?

— Я? — повторил Г. М. — Здесь меня не было.

— Как ни странно, мне это известно, — сказал Мастерс. — Я спрашиваю, где именно вы были.

— О, в разных местах, — ответил Г. М., делая широкий жест ножом и вилкой. — У меня были дела.

— Вы осведомлены, — продолжал Мастерс, словно барристер в зале суда, — что многих озаботило ваше исчезновение? Даже в газеты просочились слухи, что бронзовая лампа добралась и до вас.

— Эти слухи, сынок, не вполне правдивы. Бронзовая лампа не добралась до меня — я добрался до нее. — Нырнув под стол, Г. М. извлек старый портфель, достал из него бронзовую лампу и поставил ее на стол между тарелкой и альбомом. — Я брал ее с собой, Мастерс, и это принесло пользу. Понимаете, большую часть прошлой ночи я провел в отеле «Колокол»…

— Вас там не было. Я звонил туда.

— Я специально велел отвечать, что меня там нет, так как был поглощен дебатами с Лео Бомоном, зная, что это окажется долгим и нелегким делом. Парень проницателен, как черт. Но я должен был заставить его признаться.

— Признаться?

— Вот именно.

— Но не всю же ночь вы торчали в отеле, верно?

Г. М. оставил вопрос без ответа.

— Как я понял со слов Бенсона, — продолжал он, выскребывая последние остатки сосиски и яичницы, — у вас тут прошлой ночью было веселенькое сборище. — Он затрясся от беззвучного хохота. — Очень сожалею, Мастерс, что не был здесь и не мог на это посмотреть.

— Смейтесь! — махнул рукой Мастерс. — Я-то надеялся, что все раскроется, когда сюда прибудет архитектор. Мне пришлось задержаться, потому что мистер Робертсон приехал тем же поездом, и мы отправились в участок, чтобы выслушать его показания.

— В них было что-либо интересное?

— Ничего особенного. Пресса интервьюировала лорда Северна и мистера Робертсона сначала в Кройдоне, а потом в квартире лорда Северна на Ганновер-сквер. После этого он уехал в «бентли», обещав репортерам дать интервью сегодня перед ленчем.

Г. М. вынул часы и взглянул на них, отчего давление Мастерса поднялось еще выше.

— Но я начал рассказывать о прошлой ночи, сэр Генри. Архитектор, мистер Робинсон и я прибыли сюда в час. И в кабинете мы застали или чуть не застали леди Хелен в обществе мистера Фэррелла, который клянется, что он в этом не замешан, однако не желает сообщить, что она ему сказала. Бенсон говорил вам, что мы находились настолько близко, что слышали голос молодой леди?

— Да.

— После этого мы обыскали дом вдоль и поперек… Ладно, не обращайте на меня внимания! Смейтесь, сколько душе угодно!

— Я не собираюсь смеяться, Мастерс, — серьезно заверил Г. М. — Напротив, я искренне сожалею, что не был здесь и не мог дать вам совет, прежде чем вы начнете тратить время впустую.

— Тратить время впустую?

— Вот именно.

— Можете показать мне хоть один дюйм в этой берлоге, который мы не обыскали?

— И тем не менее вы потратили время зря.

— Вам легко изображать умника, сэр. Но, учитывая то, что мистер Фэррелл — единственный, кто видел молодую леди и говорил с ней…

— Это заявление далеко от истины, — возразил Г. М. — Я тоже с ней разговаривал.

Мастерс уставился на него:

— Вы нашли ее?

— Угу.

— Где?

— Там, где я и думал, после того как вчера разгадал уловку.

Мастерс достал носовой платок и вытер лоб.

— Слушайте! — взмолился он. — Шутки шутками, но вы понимаете ситуацию? Орава репортеров у ворот, мой офис на другом конце телефонного провода и я, которому ровным счетом нечего сказать! Я пришел к выводу, что это убийство. Черт возьми, вы сами вчера согласились с этим — по крайней мере, когда мы говорили о лорде Северне.

— Угу, — согласился Г. М. — Верно.

Воцарилось молчание, показавшееся зловещим даже на залитой солнцем террасе.

Уголком глаза Кит наблюдал за Бенсоном. Ему казалось, что дворецкий интересуется не столько беседой, сколько плетеным стулом, стоявшим поодаль. Это было странно, так как стул ничем не отличался от других, и никто на нем не сидел.

— Спрашиваю в последний раз, — заговорил Бенсон. — Где вы были прошлой ночью? И зачем шарили в «темнице»?

— Ну, не совсем «шарил». Я говорил там кое с кем, так как это уединенное место, — вот и все. А позже мне пришло в голову использовать его в небольшом спектакле сегодня утром. Сперва я был здесь, потом отправился в «Колокол», а оттуда в антикварный магазин Джулии Мэнсфилд.

— И оставались там всю ночь?

— О нет. Остаток ночи я провел в больнице.

На террасе послышались быстрые шаги. К столику Г. М. решительно приближались Одри Вейн и Сэнди Робертсон.

Киту стало ясно, что эти двое наконец обо всем договорились — если было о чем договариваться. Одри впервые за эти дни выглядела счастливой. А Сэнди робко касался ее руки, когда они огибали угол стола.

Во время бешеных поисков прошлой ночью Кит почти не видел их. Но даже летние наряды — белое платье Одри, блейзер и фланелевые брюки Сэнди — свидетельствовали о примирении. Сэнди, с его торчащим подбородком и умными, ироничными глазами под морщинистым лбом, поспешил к Г. М.

— Это… — Кит приступил к представлениям, но Г. М. прервал его:

— Все в порядке, сынок. Мы познакомились час назад.

— Слушайте, маэстро, — начал Сэнди с фамильярного обращения, которое люди обычно усваивали даже после более короткого, чем один час, знакомства с Г. М., — мы только что были в сторожке. Вам или старшему инспектору необходимо что-то сделать с этой суматохой у ворот! Еще десять минут — и там начнутся беспорядки.

— Мы об этом позаботимся, — заверил его Мастерс. — Нам все известно о репортерах.

— Но это не репортеры, — возразил Сэнди. — По крайней мере, не только они. Там стоит наш старый друг прорицатель, который клянется, что имеет право войти. Он хотел взобраться на стену и разбить окно — и разбил бы, если бы инспектор Дейвис не пригрозил огреть его дубиной.

Г. М. выпучил глаза.

— Господи! — пробормотал он. — Это что-то новенькое. Неужели Бомон спятил?

Сэнди недоуменно заморгал:

— Бомон?

— Леонард и инспектор Дейвис уж точно свихнулись, — продолжал Г. М. — Я же велел им впустить Бомона, как только он появится! Черт побери, что сегодня утром со всеми происходит?

— Бомон? — повторил Сэнди.

— Это тот человек, — объяснила Одри, — которого ты, Хелен и лорд Северн знали в Каире просто как американца, охотящегося за сувенирами. В действительности он знаменитый предсказатель, который владеет каким-то храмом… не помню название. Со вчерашнего дня он находится в Глостере, а что ему нужно на самом деле, я не могу понять…

Сэнди поднял руку, призывая к молчанию.

— Но я говорю не о Бомоне! — запротестовал он. — К черту Бомона, кем бы он ни был! Положи мне сахар в кофе, Одри, пока я объясню. — Сэнди повернулся к Г. М.: — Это не Бомон, маэстро, а Алим-бей.

Глава 18

— Алим-бей? — переспросил Мастерс. — Погодите! Уж не тот ли «продавец чудес», с которого начались все неприятности?

— Ха-ха! — усмехнулся Г. М., довольно потирая руки. — Вы правы, Мастерс. С него и в самом деле начались все неприятности. — Внезапно он нахмурился. — Тем не менее, что этот человек здесь делает?

— Насколько я понимаю, — ответил Сэнди, — акции Алим-бея как пророка сейчас подскочили до небес. Его почитатели в Каире подняли дикий ажиотаж и взвинтили цены на полеты в Англию. — Лицо Сэнди стало еще более некрасивым. — Очевидно, они хотят, чтобы он председательствовал, когда бронзовая лампа повалит всех, как кегли. Кстати, это она стоит вон там на столе?

— Верно, сынок. — Г. М. внимательно посмотрел на лампу.

— Как бы то ни было, маэстро, инспектор Дейвис спрашивает, что ему делать с Алим-беем. И что мне ему ответить?

— Скажите, чтобы он тащил сюда этого парня, — велел Г. М. — Или приведите его сами. Я не ожидал его прибытия, но буду рад видеть его здесь во время развязки.

Сэнди помчался к воротам. Одри рванулась следом, но передумала и повернулась к Г. М.

— Высказали… — она заколебалась, — «развязки»?

— Да, девочка. Больше не будет исчезновений. — Г. М. повысил голос. — И убийств тоже не будет.

— Убийств?!

— Именно, девочка.

— Но это невоз… — Одри оборвалась на полуслове. — Я думала, что об убийствах уже нет речи! Они говорят, что ночью обыскали весь дом сверху донизу, что Хелен жива и что Кит видел ее!

— Так и есть, — кивнул Г. М. — Но кто видел лорда Северна?

— Черт возьми! — рявкнул Мастерс. — Так вот что вы имели в виду, соглашаясь, что это убийство! Но я больше не желаю, чтобы меня дурачили, сэр Генри! Где тело лорда Северна?

— Его тело, — медленно ответил Г. М., как будто тщательно подбирая слова, — находится в этом доме.

Кошмар начался вновь.

— В этом доме? — повторил Мастерс, бросив взгляд на южную стену. — Но мы обыскали каждую щель и не нашли леди Хелен. Вы хотите сказать, что тело ее отца находится здесь, и мы его тоже не нашли? Господи, неужели и живые, и мертвые могут становиться невидимыми в этом проклятом месте?

Бенсон кашлянул, пробормотал извинения и прошел в столовую через большую дверь под аркой. Почти сразу же вернувшись с подносом, он начал проворно убирать со стола. Вскоре на белой скатерти осталась только бронзовая лампа.

— Если вы желаете позавтракать, сэр, — обратился дворецкий к Мастерсу, — то могу предложить сделать это сейчас. Пища уже давно подогревается…

Замечание Мастерса относительно завтрака не представляется возможным воспроизвести печатно.

— Я согласен со старшим инспектором, — заметил Кит Фэррелл. — Все вроде бы начинается и кончается в этом доме, но нельзя увидеть, кто это проделывает, как и почему! Даже телефонные звонки…

— Какие телефонные звонки? — встрепенулся Г. М.

— От человека с иностранным акцентом! Один с сообщением, что исчезла Хелен, а другой — что исчез лорд Северн. Звонили ведь отсюда!

Маленькие глазки под стеклами очков впились в него.

— Откуда вы об этом знаете, сынок?

— Один из репортеров рассказал нам с Одри вчера вечером. Он дал мне список звонков в этот дом и из него между четвергом и семью часами вчерашнего вечера. Отсюда дважды звонили в бристольскую газету.

На сей раз голос Г. М. заставил его насторожиться.

— Этот список еще у вас?

— Нет. Я… я не помню, что с ним произошло. По-моему, его взяла Одри.

— Да, — согласилась Одри, такая же ошеломленная, как и Кит. — Я положила его в сумочку. Подождите минутку — я оставила сумочку в столовой, где завтракала.

Она вышла и тут же вернулась со скомканным клочком бумаги, который Г. М. разгладил на столе рядом с бронзовой лампой.

— Хм! Очень интересно. — Г. М. поднял взгляд. — Насколько я понимаю, Мастерс, сегодня утром вы не связывались с полицейским участком?

— Должен признаться, сэр, что я проспал.

— Зато я звонил в участок вчера вечером и сегодня утром, задавая определенные вопросы. Вы ими не интересовались, сынок, иначе бы все поняли. Но вы были загипнотизированы…

— То есть как?

— Неправильной интерпретацией правильных фактов, — объяснил Г. М. — Прошу всех оставаться на местах! Я собираюсь реконструировать для вас ход событий.

В этот момент Джулия Мэнсфилд вышла на террасу из столовой.

Что она там делала, сколько времени пробыла и как туда попала, Кит не мог определить. Однако ее присутствие, похоже, не удивило сэра Генри Мерривейла. Держась спокойно, хотя и слегка неуверенно, женщина направилась к одному из плетеных стульев неподалеку от Г. М. Неожиданно послышался голос Бенсона:

— Нет, мисс! Пожалуйста, не на этот стул!

Мисс Мэнсфилд вздрогнула, как будто ее ударили по лицу.

«Черт возьми! — подумал Кит. — Ведь именно на этот стул он пялился некоторое время назад! Что же с ним такое?»

Он испытывал смутное ощущение, что происходящее на террасе не слишком гармонирует с ярким солнцем, щебетанием птиц и зеленым плющом, обвивающим арку.

— Как хотите, — холодно произнесла мисс Мэнсфилд. Опустившись на стул возле Г. М., она подобрала юбку на коленях и начала сосредоточенно обозревать голландский сад, словно рядом никого не было.

— У тебя есть сигарета, Кит? — громко спросила Одри Вейн.

— Да. Возьми.

Но Одри, даже не взглянув на предложенную сигарету, также села на плетеный стул, скрипнувший под ней.

— Сперва проанализируем исчезновение Хелен Лоринг, — заговорил Г. М.

Казалось, все затаили дыхание, поэтому даже слабые звуки — скрип стула, чириканье воробья — были отчетливо слышны. Мастерс стоял как каменный, потом тоже сел.

Г. М. достал из кожаного портсигара одну из своих черных сигар, откусил кончик, стряхнул его щелчком и вставил сигару в рот. Бенсон, стоящий позади, словно дружелюбное привидение, чиркнул спичкой. Г. М. глубоко затянулся и медленно выпустил облако дыма.

— Ключ к этой тайне… Благодарю вас, сынок.

— Не за что, сэр.

— Ключ к этой тайне, — продолжал Г. М., — заключен в работе ума и сердца Хелен Лоринг. Я хочу, чтобы вы представили ее себе — впечатлительную, наделенную богатым воображением, точную копию своей прапрабабушки Огасты Северн — представили так четко, как будто, — он кивнул в сторону арки, — она сейчас появилась в дверях.

Г. М. вновь затянулся сигарой.

Все молчали.

— Я также хочу, чтобы вы вернулись назад, к 11 апреля — дню, когда Хелен выехала из Каира в Александрию, — и перенеслись на первую платформу Центрального железнодорожного вокзала. Попытайтесь следовать за работой ума этой девушки, как следовал — или думал, что следую, — я. Никого из вас там не было, но я был. И еще там был человек по имени Алим-бей.

Г. М. посмотрел на бронзовую лампу, стоящую перед ним на столе.

— Какая же тогда сложилась ситуация? История с проклятием уже циркулировала вовсю. Сначала профессор Гилрей умер от укуса скорпиона. Врачи не сомневались в причине смерти, но это не помешало распространению слухов. Потом стали говорить, будто лорд Северн слишком болен, чтобы путешествовать, и это снова сочли делом рук Херихора. Короче, к тому времени, когда Хелен Лоринг покидала Каир, ее нервы были в таком состоянии, что она, как позднее отмечал Кит Фэррелл, была готова на все, лишь бы доказать, что проклятие — чушь.

В этот момент на вокзале появляется Алим-бей и устраивает перед прессой впечатляющий спектакль. Он говорит, чтобы Хелен не забирала с собой бронзовую лампу, иначе она обратится в пыль, как будто вовсе не существовала. Это явилось последней каплей. Когда поезд тронулся, Хелен Лоринг высунулась в окно и крикнула репортерам: «Это чепуха! Я вам докажу!»

Она уже говорила мне, что нуждается в моем совете, и даже специально зарезервировала соседние со мной места в поезде и самолете. Но о чем именно ей хотелось спросить моего совета?

Не о любовных делах — она сама в этом призналась. Не о неприятностях во время раскопок гробницы Херихора. Тогда о чем же? Хелен едва не проговорилась, когда очень странно посмотрела на меня и сказала: «Предположим, со мной что-нибудь случится?»

Г. М. сделал паузу, с сонным удовлетворением разглядывая копчик своей сигары.

— Я старик, — объяснил он, — и имею заслуженную репутацию человека, знающего больше трюков и фокусов, чем покойный Ф.Т. Барнум.[49] Конечно, об этом она и хотела со мной посоветоваться.

Мастерс со скрипом подвинул свой стул вперед.

— Погодите, сэр. Мне не все ясно.

— Предположим, проклятие бронзовой лампы как бы сработало.

— Ну?

— Предположим, приехав сюда, Хелен Лоринг, как предсказывал Алим-бей, обратилась бы в пыль. Сверхъестественное исчезновение! Что произошло бы тогда? То, что я скажу вам, Мастерс, — что случилось в действительности. Пресса закатила бы истерику. Весь мир читал бы об этом. Миллионы людей стали бы думать, что в проклятии Херихора что-то есть, а многие полностью бы в него уверовали. Бойтесь призраков — они реальны! Не шутите с темными силами зла!

Предположим, Хелен позволила бы этому продолжаться целую неделю, доведя всех до исступления, а потом в нужный момент…

Чело Мастерса внезапно прояснилось.

— В нужный момент леди Хелен появилась бы снова?

— Вот именно, сынок. Она возвратилась бы и сказала: «Вот вам ваше сверхъестественное исчезновение — простой трюк, который мог бы проделать любой из вас. Вы считали его необъяснимым, но, как видите, это не так. Теперь, надеюсь, вы прекратите нести вздор о египетской и прочей магии?»

Об этом Хелен Лоринг и хотела спросить меня в поезде. Имеется ли способ осуществить подобное исчезновение и появление? Может ли проклятие бронзовой лампы, каким его только что описал Алим-бей, якобы оказаться правдой, а затем умчаться в небо, точно воздушный змей? И могу ли я придумать такой способ?

Но потом, Мастерс, что-то изменилось, — продолжал Г. М. — Мы как раз выезжали из пригородов Каира, и Хелен Лоринг смотрела в окно, когда внезапно на ее лице появилось очень странное выражение, и она словно окаменела. В этот момент ей в голову пришла великая идея. Тогда я не мог догадаться, что это за идея и под влиянием чего она возникла, хотя теперь я это знаю.

Спустя минуту Хелен кивнула самой себе, быстро повернулась и попросила, чтобы я забыл все, что она мне сейчас говорила. Больше ей не нужна моя помощь. Естественно, теперь она хотела держаться от меня как можно дальше, потому что сама придумала трюк с исчезновением.

Г. М. издал звук, похожий на смешок, который от него нечасто приходилось слышать.

Кит Фэррелл во время этого монолога постепенно отходил назад, пока не уперся в балюстраду террасы и присел на нее. Он обратил внимание, что Джулия Мэнсфилд, казалось, все еще не проявляет интереса к происходящему, и что губы Одри Вейн беззвучно шевелятся.

— Хочу подчеркнуть следующее, — снова заговорил Г. М. — Хелен Лоринг исчезла намеренно, по собственной воле, и вернется точно таким же образом. Бронзовая лампа имеет к этому не больше отношения, чем мой левый ботинок.

Что-то — возможно, шумный выдох — заставило Кита взглянуть направо. Там стоял Сэнди Робертсон, а рядом с ним — Алим-бей.

Даже если бы фотографии Алим-бея не публиковали так часто в газетах, Кит узнал бы его по красной феске на голове. Фигура прорицателя выглядела еще более долговязой в коричневом костюме, подчеркивающем нездоровый цвет его лица. Блестящие черные глаза словно вылезали из орбит. Алим-бей молчал, но кадык на его шее судорожно подергивался. Внезапно он поднял руку, растопырив пальцы, как когти.

Ибо Г. М., рассеянно склонившись вперед, стряхнул пепел сигары в бронзовую лампу, словно в пепельницу.

— Так я оценил ситуацию по возвращении в Англию. Девушка придумала какой-то трюк и, возможно, попытается его проделать. Если мое предположение справедливо, как я уже говорил вам, прибыв сюда, то все должно быть в порядке. Но я не был в этом уверен на сто процентов.

Он сердито посмотрел на слушателей:

— Полагаю, в каждом из нас таится определенное количество суеверий, заставляющих думать: «Это невозможно, но что, если…» Меня тревожил тот же вопрос. Поэтому, когда мне сообщили в отеле «Семирамида», что Хелен Лоринг только что отправилась в Северн-Холл, я приехал сюда вслед за ней в четверг вечером.

Меня не поразило, когда Кит Фэррелл сказал, что девушка исчезла. С другой стороны, меня удивили обстоятельства ее исчезновения. Внешне это выглядело настоящим чудом.

Понимаете, я искрение одобрял намерения Хелен, если это в самом деле был задуманный ею трюк, и не хотел расстраивать ее планы, болтая лишнее. Поэтому прежде всего решил связаться по телефону с лордом Северном.

Надеюсь, вам ясны причины? У лорда Северна слабое сердце, он и без того неважно себя чувствовал и пребывал в угнетенном состоянии — я вскоре к этому вернусь. Девушка очень любила отца. Казалось невероятным, что она решила проделать фокус, выглядевший так, будто ее испепелила магическая молния, не предупредив его о своей затее. В противном случае такая новость могла убить старика.

В Лондоне у Хелен было достаточно времени, чтобы отправить письмо авиапочтой. Она могла либо объяснить свою грандиозную идею, либо просто написать: «Что бы ты ни услышал, не волнуйся. Я собираюсь проделать трюк, который развеет миф о проклятии». Мне казалось, что, поговорив с лордом Северном, мы многое узнаем только по его голосу и по его реакции на новости.

Одри Вейн зашевелилась на стуле.

— Так вот оно что! — воскликнула она.

— Да, девочка.

— Но…

— Может быть, вы соизволите заткнуться и позволите мне продолжить? — сурово осведомился Г. М.

— Хорошо, простите.

— Тем временем, — возобновил повествование Г. М., — я задал ряд вопросов Бенсону в комнате девушки. И чем больше я спрашивал, а он спокойно и вежливо отвечал, тем сильнее я убеждался в двух вещах — что это трюк Хелен Лоринг и что Бенсон — ее сообщник.

— Бенсон?! — воскликнула Одри.

Все посмотрели на дворецкого.

На лице Бенсона, спокойно стоящего за стулом Г. М., играла блаженная улыбка. Казалось, он считает себя посторонним. Дворецкий ограничился тем, что склонил голову и произнес:

— Очень хорошо, сэр.

— Во-первых, — продолжал Г. М., — Бенсон — старый семейный слуга. Хелен много о нем рассказывала. Во-вторых, Бенсон специально ездил в Лондон, чтобы повидать ее. В-третьих, Бенсон явно что-то знал об исчезнувшей картине восемнадцатого столетия. В-четвертых, Бенсон намеренно задержал миссис Помфрет в буфетной на две минуты, когда та хотела бежать, чтобы приветствовать возвратившуюся леди Хелен…

Дворецкий кашлянул.

— Это было необходимо, сэр.

— В-пятых, — сказал Г. М., — кто-нибудь из вас помнит о вазе с нарциссами?

— Я, — отозвался Кит Фэррелл.

— Первое, что я увидел, заглянув в гостиную Хелен Лоринг в четверг вечером, была ваза со свежими цветами на столе. В то же время Бенсон — единственный, кто знал о намерениях Хелен, — клялся, что не ожидал ее прибытия еще по крайней мере неделю. Но вы не станете выставлять на стол свежие цветы и тем более собирать их под дождем — как сделал Бенсон, о чем я узнал позднее, — если не уверены, что хозяйка вот-вот должна вернуться. Мне это показалось серьезной оплошностью.

— Боюсь, сэр, — вздохнул Бенсон, — что так оно и было.

Г. М. бросил на него грозный взгляд.

— Наконец, в тот же вечер Кит Фэррелл поговорил по телефону с Сэнди Робертсоном и лордом Северном, находившимися в каирском отеле. Я слушал разговор, и он окончательно убедил меня в правильности моих выводов. Ни один любящий отец — тем более больной и нервный — не станет так реагировать на исчезновение дочери, как это сделал лорд Северн, если только он не знает, что это ложное исчезновение. «Здравствуй, Кристофер, — передразнил Г. М. — Мистер Робертсон очень расстроен. Не могу понять, что случилось с Хелен, но не стану волноваться раньше времени». Все это произносилось веселым голосом, словно речь шла о пикнике. Если помните, в конце он не выдержал и расхохотался в телефонную трубку. — Г. М. посмотрел на Сэнди: — Это напугало вас?

Сэнди, чей взгляд становился все более понимающим, потер подбородок и энергично кивнул.

— Чертовски напугало, — признался он. — Я не мог понять, что происходит со стариком. Черт возьми, он не рассказал даже мне!

— И это, — продолжал Г. М., — убедило меня в правильности моей теории. Лорд Северн мог точно не знать, в чем состоит трюк, но его, безусловно, предупредили и…

— Если он этого не знал, — прервал Мастерс, с трудом сдерживавшийся, — то мы и подавно не знаем. Спрашиваю в последний раз, сэр: как исчезла девушка?

— Мы как раз к этому подходим, — успокоил его Г. М.

— Даже учитывая все, сказанное вами, и то, что Бенсон был сообщником… — Мастерс бросил на дворецкого убийственный взгляд. — Ведь не он устроил ее исчезновение?

— Разумеется, нет.

— Тогда это ничего не объясняет! Каким образом я, дважды обыскав дом — в четверг вечером и прошлой ночью, — не обнаружил девушку, даже зная, что она находится здесь?

Г. М. затянулся и медленно выпустил дым, словно обдумывая все аспекты проблемы.

— А вы уверены, Мастерс, что узнали бы ее, если бы увидели?

— Что-что, сэр?

Г. М. повторил вопрос. Напряжение на террасе достигло апогея. Кит заметил, что даже Джулия Мэнсфилд вцепилась в подлокотники плетеного стула. Что касается Алим-бея, чьи красная феска и побледневшая физиономия вырисовывались на фоне голубого неба, то он до сих пор не проронил ни слова.

— Узнал бы? — переспросил Мастерс. — Что вы имеете в виду? Вы сами говорили, что я видел множество газетных фотографий леди Хелен.

— Ага! Вот мы и добрались до этого!

— До чего?

— До того, — ответил Г. М., в очередной раз стряхивая пепел в бронзовую лампу, — что ставило меня в тупик до пяти часов вчерашнего вечера, когда мой добрый старый альбом вырезок и многозначительные замечания Бенсона раскрыли тайну. Хелен Лоринг не фотогенична.

— Ну и что?

— А то, сынок, что, как сказал Бенсон, фотографии либо уродуют ее, либо делают неузнаваемой. Смысл этого замечания едва не ускользнул от меня, так как я сосредоточился на более важных вещах — моих собственных фотографиях. Но через минуту я наткнулся на снимок, где мы с Хелен Лоринг стоим на вокзале в Каире, и понял, что это правда, Мастерс. Девушку не мог узнать тот, кто ни разу не видел ее во плоти. Тогда облака рассеялись, и засияло солнце.

Г. М. поднялся и осторожно положил сигару на край стола, чтобы она не прожгла скатерть. Он стояла перед бронзовой лампой в позе пророка.

— Теперь я произнесу заклинание!

— Что вы несете?

— С вашего позволения, — продолжал Г. М., делая ныряющее движение скорее кормовой частью, нежели носовой, — я совершу ритуал, который должен показаться весьма интересным Алим-бею. С помощью мистических слов «фокус-покус», «абракадабра» и «что за дураки мы были» я намерен заставить Херихора вернуть его добычу. Взгляните!

Он указал на большую дверь под аркой.

В дверном проеме, смущенно и беспокойно глядя на них, стояла неряшливого вида девушка в фетровых шлепанцах и хлопчатобумажном платье неопределенного цвета, испачканном мыльной пеной. Она бросала через плечо нервные взгляды, откидывая маленькой натруженной рукой клок волос со лба.

— Мастерс, — заговорил Г. М., — вы когда-нибудь видели эту девушку раньше? Кто она такая?

— Конечно, видел, сэр! Это Энни — помощница служанки. Она… — Мастерс недоговорил.

— О нет! — возразил Г. М. — Позвольте представить вам леди Хелен Лоринг! Неужели вы не поняли, что она маскировалась помощницей служанки в собственном доме?

Прозвучал вздох, подобный хлопанью крыльев. Миссис Помфрет, последовавшая за Хелен на террасу, свалилась в обморок прямо в дверях.

Глава 19

— По-видимому, — бесстрастно произнес Г.М., — у миссис Помфрет шок. Лучше побрызгать на нее водой и привести в чувство.

Бенсон поспешил на помощь экономке. Покуда остальные пребывали в столбняке, Г. М. сел и подобрал свою сигару, словно ничего не произошло.

— Неужели никому из вас не приходило в голову, — продолжал он, — что в таких больших домах прислуга вроде кухарок и служанок никогда не попадается на глаза гостям? И что девушка, притворившись одной из них, легко могла избежать встречи с теми, кто был в состоянии ее узнать?

Конечно, Мастерс, я однажды видел помощницу служанки, когда в воскресенье утром мы стояли на крыше башни. Если помните, она шла по конюшенному двору с помойным ведром. Но расстояние было очень далеким, а к ней едва ли мог подойти ближе кто-нибудь, помимо слуг и ведущего расследование полицейского офицера… Может быть, девочка, вам лучше самой все рассказать?

Хелен с беспомощным видом глядела на Кита. Потом она подбежала к нему:

— Я должна была сделать это, Кит! Неужели ты не понимаешь? Иначе об этом идиотском проклятии никогда не перестали бы говорить… — Хелен не могла подыскать нужные слова. — Ты очень меня ненавидишь?

— Ненавижу?

— Да. За то, что я так поступила?

От облегчения у Кита кружилась голова, в ушах шумело, а в глазах потемнело до такой степени, что ему пришлось ощупью искать руки Хелен.

— Ненавижу? — повторил он. — Ты выбрала неправильное слово. Я люблю тебя.

— Прошлой ночью я не выдержала и пришла повидать тебя. Мне пришлось надеть и застегнуть макинтош, так как даже ночной халат, который я носила в роли Энни, мог меня выдать. А я считала, что еще рано…

— Все в порядке, дорогая.

— Не все! Я была дурой! Но ты понимаешь, что я чувствовала. И мне так нравилось думать, что я могу одурачить людей, которые болтали о проклятии! Понимаешь, Кит, впервые эта идея пришла мне в голову в поезде из Каира, когда я думала о Бенсоне.

— О Бенсоне?

— Да, о Бенсоне, набирающем новый штат слуг, которые никогда меня не видели. Репортеры спрашивали меня об этом на вокзале. И внезапно я поняла, что могу исчезнуть, превратившись в кухарку или горничную. Благодаря моим рукам.

— То есть как?

Хелен протянула руки ладонями вверх. В ее карих глазах светилась усмешка, хотя она отчаянно пыталась выглядеть серьезной.

— Взгляни, дорогой. Из-за работы на раскопках мои руки стали походить на руки землекопа. Я уже говорила Г. М. Без этого мне не удалось бы притвориться, будто я и раньше выполняла тяжелую домашнюю работу. По-моему, мне удалось справиться с обязанностями помощницы служанки. Хотя другие слуги и говорили, что я самая тупая и неуклюжая неряха, с какой им когда-либо приходилось иметь дело.

Вопль миссис Помфрет, донесшийся из столовой, сменился успокаивающим бормотанием Бенсона. Вскоре дворецкий появился в дверях, толкая перед собой плетеный стул.

— Не будете ли любезны присесть, миледи?

— Спасибо, Бенсон, — поблагодарила Хелен. — По-вашему тоже, я была никудышной помощницей служанки?

Бенсон задумался над этой проблемой, стоя за спинкой стула Хелен, подобно ангелу-хранителю. Кит все еще держал девушку за руку.

— Ну, миледи, — промолвил наконец дворецкий, — я бы не дал вам отличной рекомендации — разве только за трудолюбие.

— Очевидно, вы правы. — Хелен была настроена философски. — Но мне удалось это проделать, Кит. Все было очень просто, смотрите: Бенсон открыл дом, впустив туда новых слуг, в понедельник 24 апреля — за три дня до моего исчезновения. И в те же три дня я исчезла в первый раз из лондонского отеля «Семирамида».

Фрагменты головоломки перед глазами Кита начали занимать нужные места.

— Ты имеешь в виду…

— Да, Кит. В понедельник рано утром я прибыла сюда и была официально введена в должность Бенсоном. Мы с ним обо всем договорились в Лондоне, и я написала отцу, чтобы он не беспокоился. В течение этих трех дней я впервые играла роль Энни.

Взгляд девушки смягчился, когда она упомянула об отце. Затем в нем снова появились страх и нерешительность. Но Г. М. ободряюще кивнул:

— Продолжайте!

— В четверг утром, с первыми лучами рассвета, я выехала отсюда в Лондон. Я ждала тебя в отеле, чувствуя жуткую усталость. Но мне хотелось приготовиться к приезду сюда с тобой и Одри, чтобы «таинственно исчезнуть». Я…

Бенсон кашлянул в ладонь.

— Если вы помните, мистер Кит, я ответил на вопрос сэра Генри, что в четверг у помощницы служанки выходной.

— Само исчезновение, — продолжала Хелен, — выглядело необычайно загадочно, хотя в действительности исчезнуть было проще всего. — Она поежилась. — Помнишь поездку из Лондона, Кит? Помнишь, как мы проезжали через ворота под дождем?

Помнит ли он? На мгновение залитая солнцем терраса и напряженные лица исчезли. Кит вновь слышал скрежет колес по гравию. Он видел открытые ворота Северн-Холла, свет в сторожке, откуда выглядывал Леонард, мокрые деревья вдоль подъездной дороги, Хелен, которая сидит рядом с бледным лицом, закутавшись в серый макинтош, держа коробку с бронзовой лампой и нервно куря сигарету…

— Мы с Бенсоном продумали и это, — говорила Хелен. — Мы выбрали время, когда все слуги пили чай в задней части дома. По пути я отправила телеграмму, чтобы она прибыла незадолго до моего приезда, — мы знали, что старый мистер Голдинг с почты прочтет ее по телефону. Тем временем Бенсон мог пригласить миссис Помфрет в свою буфетную и задержать ее там как свидетельницу. Понимаете, мой приезд должен был явиться неожиданностью, чтобы никто меня не встречал. Берт Леонард, привратник, получил указание позвонить о прибытии любого автомобиля, поэтому не имело значения, догадается он, что я Хелен Лоринг, или нет. Единственную опасность представляло то, что Берт, уже встречавший меня в качестве помощницы служанки, может узнать во мне Энни, когда мы будем проезжать на расстоянии двенадцати футов от его окон. Но это было маловероятно, учитывая дождливый день и то, что я сидела рядом с Китом, который вел машину, а окошко водителя было ближайшим к сторожке. К тому же женщину узнают по одежде и украшениям. Тем не менее мне интересно, помнишь ли ты, что я сделала.

— Я помню! — быстро отозвалась Одри Вейн, смотревшая на Хелен словно зачарованная. — Ты курила сигарету, а когда мы проезжали через ворота, бросила ее на пол и нагнулась, чтобы подобрать. Леонард мог видеть только твою макушку.

Хелен, пытавшаяся избежать взгляда Одри, быстро обернулась и протянула ей левую руку:

— Мне очень жаль, Одри! Я не должна была так поступать с тобой и Китом. Я знаю, что была дурой. Но я хотела как лучше, честное слово!

— Тебе не за что извиняться, дорогая! — воскликнула Одри, приподняв темные брови. — Я в жизни не слышала ничего более возбуждающего! Ты согласен, Сэнди?

— Нет, — спокойно ответил Сэнди Робертсон. — Не согласен.

Сэнди стоял, покачиваясь взад-вперед и сунув руки в карманы блейзера. Хотя он говорил спокойно, но явно был охвачен гневом. Его взгляд задержался на Хелен и Ките — на их соединенных руках и влюбленных лицах, — и в нем светилась боль.

— Коль скоро ты спрашиваешь моего мнения, Одри, — продолжал Сэнди, — то вынужден сказать, что считаю этот трюк грязным и недостойным.

— Сэнди!

— Хотя никто из непосредственно замешанных в этой истории, — в его голосе зазвучали пронзительные нотки, — моего мнения никогда не спрашивал, я не жалуюсь и лишь рассуждаю отвлеченно…

— Минутку, сэр! — мрачно вмешался старший инспектор Мастерс. — Согласен, что молодая леди здорово нас провела, но я бы хотел услышать остальное. Продолжайте, леди Хелен. Вы подъехали к дому с мисс Вейн и мистером Фэрреллом. Что было потом?

Хелен колебалась, глядя на Сэнди.

— Говорите, девочка, — деревянным тоном произнес Г. М.

— Выезжая из Лондона, я надела макинтош поверх платья служанки. — Хелен посмотрела на мятое и грязное платье с отвращением. Казалось, она ненавидит этот маскарад. — Поэтому я так плотно закуталась в макинтош. Когда машина остановилась перед домом, я просто выпрыгнула первой и вбежала внутрь с бронзовой лампой. Парадную дверь в дневное время никогда не запирают, а если бы запирали, Бенсон бы позаботился, чтобы она была открыта. Он уже расставил вокруг дома несколько временно нанятых садовников — жителей Глостера, а не домашних слуг, — дабы они потом подтвердили, что я не могла выскользнуть из дома. Внутри я сразу же преступила к «исчезновению». Я была настолько возбуждена, что говорила вслух, не сознавая, как разносится звук в парадном холле…

— То-то и оно! — с горечью усмехнулся Мастерс. — Пауэрс слышал вас сверху. Что дальше?

— То, что я сделала, можно было проделать за десять секунд. Я положила на пол макинтош и лампу, сбросила туфли и чулки и надела фетровые шлепанцы служанки, лежавшие в кармане макинтоша…

— Шаги, которые внезапно прекратились, — вставила Одри, щелкнув пальцами.

— Потом я прошла через библиотеку в кабинет и поднялась по спиральной лестнице на чердак, где находилась моя каморка. Туфли и чулки я принесла с собой и оставила их в запертом чемодане под кроватью. И тут же снова спустилась по черной лестнице в холл для прислуги, где остальные допивали чай, успев к тому моменту, когда Бенсон и миссис Помфрет добрались до парадной двери. Бенсон задержал миссис Помфрет, чтобы дать мне побольше времени. Спустя десять минут, когда Бенсон вошел с сообщением, что леди Хелен Лоринг исчезла, и увел с собой шофера Луиса, чтобы тот помог ему обыскивать дом, никто даже не взглянул в мою сторону. Меня считали помощницей служанки, которая приятно провела выходной день в кино. Вот что творит с человеком одежда! — Хелен сделала паузу. — Это было бы концом моих приключений, если бы не портрет первой графини Северн. Тут я допустила жуткую оплошность.

Бенсон выглядел огорченным.

— Позвольте поправить вас, миледи, — сказал он. — Ошибка была моя. Будучи непривычным к обману…

— Ха-ха-ха! — вставил Мастерс.

— …и вообще взволнованным, я допустил промах, так же как с цветами. Могу я продолжать, миледи?

— Конечно.

— Когда сэр Генри Мерривейл вернулся сюда сегодня утром, — пояснил дворецкий, — он обвинил меня в соучастии в маскараде…

— Погодите! — Мастерс сердито посмотрел на Г. М.: — Когда вы впервые заподозрили, что леди Хелен изображает служанку в собственном доме?

— В четверг вечером, Мастерс. По причинам, о которых я вам уже говорил, я решил, что трюк с исчезновением был устроен Бенсоном и девушкой, действующими заодно.

— Ну?

— Вот вам и «ну»! А потом я услышал о помощнице служанки, которая берет выходной по особому разрешению дворецкого во время аврала в доме и всего через три дня после выхода на работу. Мне показалось блестящей уловкой, если бы Хелен Лоринг выдала себя за нее или вообще за кого-то из прислуги. Подобный трюк могла бы осуществить любая женщина — он не требовал таких незаурядных актерских дарований, — Г. М. скромно кашлянул, — какие, скажем, проявил я, играя Гамлета или Ивана Грозного. Нужно было только облачиться в подходящую одежду и время от времени произносить несколько слов на местном простонародном диалекте.

Но, к своему стыду, Мастерс, я тут же отверг эту идею как абсолютно невозможную. А знаете почему? Я подумал, что даже если никто из слуг никогда не видел Хелен Лоринг, то они, несомненно, видели ее фотографии. Все газеты и журналы неделями печатали снимки девушки. А тут появляется помощница служанки, выглядящая ее точной копией! Слуги бы заметили это и сообщили полиции. Вот почему я только хлопал глазами, пока до меня не дошло, что никто не мог узнать Хелен Лоринг по фотографии.

— Совершенно верно, сэр, — согласился Бенсон. — Но портрет леди Северн — другое дело. — Он повернулся к старшему инспектору: — Этот портрет, мистер Мастерс, висел на видном месте в заднем коридоре, где постоянно сновали слуги. К счастью, никто не разглядывал его внимательно. Однако существовала опасность — особенно после исчезновения ее милости и прихода полиции, — что кто-нибудь заметит поразительное сходство портрета с помощницей служанки. Я с ужасом осознал это только в четверг вечером. Составляя наши планы, леди Хелен и я напрочь забыли о картине. Поэтому между ленчем и чаем я снял портрет и спрятал его в шкаф в моей буфетной. Все было бы хорошо, если бы миссис Помфрет в самый неподходящий момент не обнаружила таинственное исчезновение картины. Она наверняка подняла бы из-за этого шум, как фактически и произошло. Признаюсь, сэр, я очень встревожился.

— Неужели вам не ясно, — вмешалась Хелен, — что мы были вынуждены забрать картину из дома?

— Ясно, — отозвался Мастерс. — Ну и что дальше? Хелен смущенно улыбнулась.

— Меня осенило вдохновение — во всяком случае, я так сперва подумала, — продолжала она. — Я вспомнила, что в Глостере есть магазинчик, где реставрируют картины. Можно ли надежнее спрятать портрет, чем отдать его на реставрацию? Но кто-то должен был срочно это проделать. Бенсон не мог, не выдавая себя; к тому же ему пришлось обыскивать дом после моего «исчезновения». В промежутках он звонил из буфетной в полицию и газеты, сообщая, что Херихор добрался до леди Хелен Лоринг…

Гнев Мастерса вспыхнул с новой силой.

— Значит, это были вы! — упрекнул он дворецкого. — Так я и думал, что вы и есть тот тип с иностранным акцентом!

Лицо Бенсона излучало спокойное удовлетворение.

— Мне пришлось изменить голос, сэр. Ее милость, естественно, хотела, чтобы о ее исчезновении стало известно как можно скорее. Но боюсь, мистер Мастерс, что мои невинные поступки…

— Невинные, вот как?

— …были истолкованы вами как имеющие некую зловещую цель. Могу я попросить вас продолжать, миледи?

— Бенсон не имел возможности сам отнести картину, — снова заговорила Хелен, — но он легко мог поручить это Энни. Особенно после того, как садовники, наблюдавшие за домом, видели, как я смешалась с остальными слугами в холле, и ничего не заподозрили. — Закусив губу, Хелен повернулась к женщине за соседним столиком: — Вы мисс Джулия Мэнсфилд, не так ли?

Мисс Мэнсфилд, с багровыми пятнами под глазами, являла собой любопытное зрелище. Все ее высокомерие исчезло. Она вцепилась в подлокотники стула, и было трудно определить, какая эмоция в ней доминирует — гнев или, как почему-то казалось Киту, страх.

— Да, я Джулия Мэнсфилд. — Она не сразу справилась с дрожью в голосе. — Я думала, леди Хелен, что вы должны это знать.

— Конечно! — воскликнула Хелен. — Я прекрасно знала, что вы были другом моего отца, но я никогда не говорила с вами и не рассчитывала, что вы сможете узнать меня. Особенно в старом плаще Энни с капюшоном на голове и с произношением кокни.[50]

— Я обратила внимание на произношение, — кивнула мисс Мэнсфилд.

— В половине шестого, — обратилась Хелен к Мастерсу, — я села в глостерский автобус с картиной, завернутой в газеты. Войдя в магазин, я не стала представляться ни Энни, ни кем-то еще, а просто сказала, что принесла на реставрацию картину из Северн-Холла, и тут же убежала. Должно быть, я выглядела немного таинственно, но… — она посмотрела на мисс Мэнсфилд, — я и подумать не могла, что это привлечет ваше внимание. Я решила, что о картине забудут и…

— В обычном магазине у вас все бы получилось, — заговорил сэр Генри Мерривейл. — Но вам не повезло, так как существовала определенная связь между этим магазином и… — Он сделал паузу.

— Продолжайте, сэр! — поторопил его Мастерс. — Между магазином и…

— И золотым кинжалом, — закончил Г. М. зловеще четким голосом, — золотой шкатулкой для благовоний и убийством лорда Северна.

Последовало молчание.

Слово «убийство» оказало зримое воздействие на всех присутствующих. Хелен резко поднялась со стула, высвободила руку из руки Кита и, отвернувшись ото всех, медленно двинулась по террасе.

Алим-бей, чье лицо имело оттенок кофе, в который добавили слишком много молока, не отрывая блестящих глаз от лица Г. М., дважды глотнул, медленно шагнул вперед и впервые заговорил своим глубоким замогильным голосом:

— Я бедный ученый и не хотел причинять никакого вреда. Не знаю, почему я должен становиться жертвой грубых шуток. — Он взмахнул стиснутым кулаком, и этот жест выглядел отнюдь не комичным, а, напротив, возвышенным и грозным. — Бисмилла! Вы хотите, чтобы надо мной смеялись мои друзья в Египте?

Хелен на другом конце террасы резко повернулась:

— Алан ва салан, Алим-бей! Мы уже встречались, не так ли?

— Да, встречались.

— Вы говорили, что я обращусь в пыль, как будто не существовала вовсе! Что вы скажете теперь?

— Скажу, мадемуазель, что над темными силами не следует смеяться. Разве вы ничего не лишились из-за вашей шутки?

— Ничего!

— Вы лишились отца, — сказал Алим-бей.

Хелен смертельно побледнела, но, увидев предостерегающий взгляд Г. М., удержалась от ответа.

— Это верно, — промолвил Г. М. — Шутка стала неуправляемой. Игрушечный пистолет зарядили настоящей пулей. Кое-кто потерял голову и решился на убийство. Этот человек сейчас среди нас.

По каменным плитам зазвучали неторопливые шаги. Со стороны дома к ним приближался Лео Бомон с вежливой улыбкой на лице.

Он был без шляпы и в сером костюме в обтяжку. Не выразив ни малейшего удивления при виде Хелен, Бомон поклонился ей и всем остальным. Насмешливым морщинкам в уголках глаз противоречила настороженная складка рта.

— Доброе утро, — поздоровался Бомон. — Я пришел забрать бронзовую лампу.

Мышцы Кита Фэррелла напряглись — он сам не знал почему.

— Теперь у нас два прорицателя, — заметил Г. М. — Древний, велеречивый, — он указал на Алим-бея, — и современный, деловой. — Он сделал такой же жест в сторону Бомона. — Посмотрим, сумеют ли они помочь нам разобраться в проблеме исчезновения лорда Северна.

Несколько секунд Г. М. молчал, вертя в пальцах сигару.

— Вчера утром, в воскресенье, — продолжал он, — я все еще продвигался на ощупь, анализируя две загадки. Первая: каким образом исчезла Хелен Лоринг? И вторая: что произошло с золотым кинжалом и золотой шкатулкой?

Кинжал и шкатулка общей стоимостью в десять-двенадцать тысяч фунтов исчезли из большой группы предметов, обнаруженных в гробнице Херихора. В ответ на жалобу, поданную лордом Северном, египетская полиция заявила, что их вывезли из страны. Я слышал об этих вещицах раньше от Хелен Лоринг. Она сказала, что из-за них были какие-то неприятности, которые беспокоили ее отца. А сам лорд Северн, говоря с нами по телефону из Каира, упомянул, что возвращается в Англию не только из-за исчезновения дочери, но и из-за какого-то неприятного дела, которое ждет его дома.

В воскресенье утром Мастерс, Кит Фэррелл и я, идя по следу пропавшего портрета, отправились в антикварный магазин Джулии Мэнсфилд. Кстати, Мастерс был потрясен, впервые взглянув на портрет, — он сказал, что где-то уже видел это лицо. А я, все еще пребывая в потемках, ответил, что он, должно быть, видел его на одной из фотографий Хелен Лоринг. Но мой ответ не удовлетворил Мастерса. Конечно, ведь он видел это лицо у Энни — помощницы служанки!

Итак, я позвонил в дверь антикварного магазина. И сразу же — в воскресенье утром! — Джулия Мэнсфилд выбежала открыть дверь. Она явно ожидала кого-то, но не нас, как показали ее первые слова.

Сначала мисс Мэнсфилд не испугалась — только была заинтересована. Она не боялась и описывая, как Хелен Лоринг принесла картину. Но начала тревожиться, увидев, как молодой Фэррелл разглядывает выставленные на прилавке египетские безделушки — кольца и лампы. Он смотрел на них без всякой задней мысли, но мисс Мэнсфилд думала иначе. Почему?

Потом дверь магазина открылась, впустив посетителя, который, не заметив никого, кроме хозяйки, без обиняков заявил, что его имя Лео Бомон и он пришел узнать…

Но, внезапно увидев нас, он тут же умолк, а спустя минуту вежливо объяснил, что зашел случайно, чтобы спросить дорогу в Северн-Холл. Когда человек заходит в магазин узнать дорогу, он не начинает с того, что называет свое имя.

Все наводило на мысль, что мисс Мэнсфилд ожидала Бомона, тем более что в первой же фразе, обращенной к нему, она подчеркнула, что Мастерс — полицейский офицер.

А перед нашим уходом мисс Мэнсфилд испугалась настолько, что начала болтать о лорде Северне — о том, как он несколько раз писал ей в прошлом году, как иногда присылает ей египетские безделушки — разумеется, не ценные! — и так далее. Когда же мы не стали ее об этом подробнее расспрашивать, она покинула нас, едва не падая в обморок от облегчения. Если добавить к этому кое-что еще, что я там видел, то похоже…

Хелен судорожно стиснула руки.

— Вы считаете, — воскликнула она, — что мистер Бомон приходил туда за…

— За золотым кинжалом, — ответил Г. М., — и золотой шкатулкой для благовоний. В ту же самую минуту, — добавил он, — кое-кто готовился совершить из-за них убийство.

Солнце сильно припекало, и на террасе становилось жарко.

Лео Бомон, слегка побледнев, изучал свои ногти.

— Перейдем к дальнейшим событиям того же дня, — продолжал Г. М. — Лорд Северн, вернувшись в Англию, с каждой минутой приближался к гибели. Во второй половине дня начался дождь. Красный «бентли» с одним пассажиром находился в пути из Лондона сюда. В половине пятого Лео Бомон околачивался у ворот Северн-Холла, в то время как мы с вами, Мастерс, сидели в буфетной дворецкого. Незадолго до пяти, просматривая вырезки, я внезапно понял, каким образом «исчезла» Хелен Лоринг, поэтому уверенно заявил, что девушка в безопасности и ее другу не о чем беспокоиться.

Но сразу же после этого начинается паника. По телефону сообщают, что лорд Северн выехал из Лондона около полудня и уже должен быть здесь. Бронзовая лампа исчезает из комнаты Хелен Лоринг. Берт Леонард утверждает, что «бентли» прибыл в половине пятого. На полу кабинета найдены кепка, пальто и бронзовая лампа. Но лорда Северна нигде нет.

Только я подумал, что разгадал трюк с «исчезновением», как все атрибуты «Гран-Гиньоля»[51] снова налицо!

Я мог доказать — или верил, что могу, — что Хелен Лоринг пребывает в этом доме целая и невредимая в качестве служанки. Но я не мог утверждать ничего подобного в отношении ее отца. Две шапки-невидимки рядом — это уже чересчур. Для меня это явилось потрясением. Если бы я был не прав…

Но я не был не прав! Второе исчезновение пахло убийством. Я понял, каким образом вписываются в общую картину золотые кинжал и шкатулка, как только Бомон и мисс Мэнсфилд выползли из-под дождя. Поговорив пару минут с Бомоном, я вспомнил о междугородных телефонных звонках…

Джулия Мэнсфилд вскочила на ноги.

— Я п-пришла сюда, — слегка запинаясь, сказала она, — помочь вам разоблачить грязный трюк, который проделали со мной. И я не стану выслушивать намеки на то, будто я или мистер Бомон имеем какое-то отношение к смерти лорда Северна!

Но Г. М. не смотрел ни на нее, ни на Бомона. Он указал пальцем совсем на другого человека:

— Вот тот, кто вам нужен, Мастерс. Молодой негодяй, способный не моргнув глазом задушить своего благодетеля. Сейчас он выглядит скверно и, надеюсь, почувствует себя еще хуже, прежде чем мы с ним покончим.

Одри Вейн закричала.

Ибо Г. М. указывал на Сэнди Робертсона.

Глава 20

— Вы спятили? — осведомился Сэнди.

— Ни в коей мере, — ответил Г. М.

Сэнди стоял спиной к балюстраде, склонившись вперед и судорожно вцепившись обеими руками в каменный парапет. Его губы настолько пересохли, что потрескавшаяся кожа была видна невооруженным глазом, а застывшая на них усмешка впервые сделала лицо доброго старины Сэнди злым и неприятным.

— Сейчас перед вами три женщины, — продолжал Г. М. — Хелен Лоринг, Одри Вейн и Джулия Мэнсфилд. Каждой из них вы признавались в любви. И каждую использовали различнымспособом для добывания денег. Это ваш образ жизни, не так ли? — Г. М. повернулся к Лео Бомону: — Ну, сынок, не возражаете повторить то, что говорили мне вчера вечером в отеле?

— Нисколько, — ответил Бомон. Его голос стал решительным, а кошачьи, зеленые глаза — настороженными. — В Каире на первой неделе апреля я купил кинжал и шкатулку для благовоний.

— Купили у кого?

— У мистера Робертсона. Он извлек их… — Бомон немного помедлил, — из большой группы предметов, обнаруженных в гробнице. Мистер Робертсон не сомневался, что пройдет много времени, прежде чем лорд Северн заметит пропажу, и что ему удастся убедить его — очень рассеянного и отнюдь не делового человека, — будто они просто потерялись.

— Вам не удалось договориться с лордом Северном, и этот парень предложил свои услуги?

— Совершенно верно.

— На каких условиях?

Лицо Бомона стало жестким.

— Я должен был заплатить ему тридцать тысяч долларов за то, что он вывезет для меня эти предметы из Египта. Половину этих денег следовало уплатить после вывоза, что и было сделано, а другую половину — когда кинжал и шкатулка будут вручены мне в Англии.

— И как же он собирался вывезти их из Египта?

— Можно я отвечу? — вмешалась Джулия Мэнсфилд.

Г. М. окинул взглядом Сэнди:

— Надеюсь, вы не станете утверждать, что никогда не видели эту девушку раньше? — Он указал на мисс Мэнсфилд. — В воскресенье в антикварном магазине она говорила о том, как добр был к ней лорд Северн, а потом добавила: «И другой джентльмен», покраснев до корней волос. Ваша фотография в серебряной рамке занимает почетное место в ее комнате. Когда я увидел ее за приоткрытой дверью, то почувствовал, что ваша «изящная итальянская рука» скрывается за всей историей с кинжалом и шкатулкой. Однажды я заметил, как вы ходите гоголем по отелю «Континенталь-Савой» в Каире, и не могу сказать, что мне понравился ваш вид. — Г. М. повернулся к Киту Фэрреллу: — Неужели вы не догадались, сынок? Одри Вейн говорила вам, что эта девушка была одной из побед мистера Робертсона. Во всяком случае, Бенсон утверждает, что вчера вечером в парадном холле он подслушал, как Одри сказала…

— Сэр! — с упреком воскликнул шокированный Бенсон.

— Что касается вывоза украденных предметов из Египта… — продолжал Г. М.

Джулия Мэнсфилд не смотрела на Сэнди. Ее лицо все еще оставалось белым как мел, не считая пятен под глазами. Гнев, унижение, стыд заставляли ее говорить ни на кого не глядя.

— Вывезти из Египта археологические находки, — сказала она, стараясь сохранять равнодушный топ, — обычным способом просто невозможно. Любая посылка будет задержана в момент погрузки, если на ней отсутствуют печати Каирского музея и департамента древностей… — Джулия запнулась, но заставила себя продолжать. — Однако хорошо известные археологи вроде лорда Северна имеют так называемую экспортную лицензию. Они часто посылают друзьям не представляющие ценности безделушки — как лорд Северн посылал их мне. В таком случае власти обычно ставят печать, даже не обследуя содержимое посылки. Мистер Джордж Эндрю Робертсон, — она с ненавистью произнесла полное имя Сэнди, — был известен как правая рука лорда Северна. Он отправился в департамент с поддельным перечнем предметов, якобы написанным лордом Северном, и заявил, что это обычные пустячки, которые лорд Северн отправляет мне. Мне! Так как это бывало и раньше, они даже не стали вскрывать посылку. Мистер Джордж Эндрю Робертсон, — казалось, это имя сводит ее с ума, — говорил мистеру Бомону, что это не составит труда. Он сказал, что в Англии есть одна дура, имея в виду меня, которая выполнит любую его просьбу. — Джулия Мэнсфилд опустила голову. — Не так ли, мистер Бомон?

— Увы, так, — отозвался Бомон.

Сэнди Робертсон обрел дар речи.

— Вот идиоты! — воскликнул он, словно встревоженный не столько обвинениями против себя, сколько неосторожностью заявления Джулии и Бомона. — Неужели вы не умеете держать язык за зубами? Вам обоим не терпится угодить за решетку? Вас же обвинят в соучастии…

— Нет, — резко прервал Бомон. — Не думаю. Я обещал сэру Генри Мерривейлу дать определенные показания в обмен на определенные гарантии, в том числе отказ от каких-либо судебных преследований…

Старший инспектор Мастерс вскочил на ноги:

— Погодите, сэр! Я офицер полиции! Я не могу отказываться от судебных преследований! Сэр Генри не имеет полномочий…

— Имею, — спокойно возразил Г. М. — Через минуту-две вы это поймете.

Его мрачный взгляд вновь устремился на Сэнди.

— На основании полученной информации, сынок, я могу сказать вам, что произошло потом. Лорд Северн разоблачил вас, когда вы оба были еще в Каире. Вы все отрицали, но он отыскал служащего Каирского музея, который дал добро на посылку, хотя и не стал разоблачать перед ним ваше мошенничество.

Вы устроили сцену — ползали перед ним на коленях, умоляли его не поднимать скандал и не выдавать вас, уверяли, что, когда вы оба вернетесь через несколько дней в Англию, кинжал и шкатулка все еще будут в антикварном магазине Джулии Мэнсфилд, и вы сумеете их вернуть.

«Хорошо, — сказал Северн, — но я буду находиться рядом с вами, молодой джентльмен. Мы вместе пойдем в этот антикварный магазин, чтобы вы снова не проделали какой-нибудь трюк». — Г. М. окинул взглядом остальных. — Помните, какое презрение прозвучало в голосе Северна, когда он упомянул «мистера Робертсона» во время телефонного разговора с Каиром? — Он снова обратился к Сэнди: — Вы и лорд Северн вылетели из Каира в пятницу утром. И как раз за день до вашего вылета Алим-бей объявился опять с двумя новыми пророчествами.

Алим-бей шагнул назад.

— Меня интересовало, — усмехнулся Г. М., — насколько Алим-бей обманщик? Первое его пророчество, что Хелен Лоринг обратится в пыль, было не более чем скромной попыткой сделать себе рекламу благодаря присутствию прессы. Он просто рискнул, как часто делают предсказатели. Если бы с девушкой что-нибудь случилось — не важно, что именно; даже если бы она просто ушиблась, поскользнувшись на циновке, — он мог бы заявить, что старый Херихор направил на нее невидимый губительный луч. Так работают все гадальщики.

Но в четверг Алим-бей выступил с двумя новыми заявлениями, и оба попали не в бровь, а в глаз. Он сказал, что Хелен Лоринг в тот день исчезла и что следующим будет лорд Северн.

— В чем вы теперь меня обвиняете? — громко осведомился Алим-бей.

— В старомодном надувательстве, — ответил Г. М. — Вы заявили об этом, выполняя данное ранее поручение лорда Северна, не так ли?

— Я это отрицаю!

— Еще бы! — фыркнул Г. М. — Лорд Северн таким образом поддерживал мистификацию, затеянную дочерью, дабы впоследствии разнести ее вдребезги. Он знал, что девушка собирается исчезнуть в четверг, так как она сама написала ему об этом.

Лорд Северн возвращался в Англию с двойной целью — разрушить миф о проклятии и вернуть кинжал и шкатулку. Но, не подозревая об этом, он направлялся прямиком в ловушку, которую сам же невольно помог подстроить. Ибо Сэнди Робертсон уже наметил его в качестве предстоящей жертвы. Молодой человек был загнан в угол и не мог позволить старику оставаться в живых. Во-первых, он все еще рассчитывал получить пятнадцать тысяч долларов. Во-вторых, шансы жениться на Хелен Лоринг не увеличились бы, узнай девушка о его проделке. В-третьих, публичное обвинение в воровстве, по-видимому, не казалось ему особо привлекательным. С момента приземления в Англии лорд Северн был обречен.

Хелен вскрикнула и закрыла лицо руками. Сэнди инстинктивно шагнул к ней, но она в ужасе отшатнулась.

— Это ложь, Хелен! — воскликнул Сэнди, словно испытывая невыразимую муку.

— Разве? — осведомился Г. М. — Тогда скажите мне вот что. Лорд Северн позаимствовал вашу машину и поехал сюда один, прибыв в половине пятого. Где вы были в это время?

— Вы отлично знаете! Я был в Лондоне! В пять часов я говорил по телефону с Китом Фэрреллом!

— Значит, вы звонили из Лондона?

— Естественно!

— Угу. У меня здесь, — сказал Г. М., разворачивая листок бумаги, — список, который Кит Фэррелл взял вчера вечером у одного из репортеров. Это перечень всех междугородных и международных телефонных звонков в Северн-Холл и из Северн-Холла — с четверга до семи вечера воскресенья. Если вы звонили из Лондона, сынок, почему же в списке не фигурирует этот звонок?

Он бросил бумагу на стол, искренне огорченный оплошностью Сэнди.

— Вам следовало бы поучиться у девушки — она действительно умна. Когда лорд Северн якобы исчез из собственного кабинета, оставив после себя автомобиль «бентли», плащ и кепку, не потребовалось много времени, чтобы вспомнить ваш «звонок из Лондона» и то, что при междугородных звонках телефонист всегда сначала спрашивает номер и сообщает, что вас вызывает Лондон. А в данном случае в трубке сразу послышался ваш голос.

Подсказка пришла и с другой стороны. Когда Кит Фэррелл и я ждали в кабинете после «исчезновения» лорда Северна, а Мастерс отправился на поиски слуг, у нас были визитеры. Мисс Джулия Мэнсфилд появилась под дождем, неся бумажный пакет…

Г. М. заговорил медленнее, приглашая мисс Мэнсфилд подхватить повествование. Но она лишь сделала яростный жест, снова опустилась на стул и отвернулась.

— В этом пакете, — продолжал Г. М., — находились золотые кинжал и шкатулка. Я не мог знать наверняка, но догадывался об этом. Мисс Мэнсфилд была напугана. Не осмеливаясь больше хранить у себя эти вещи, она собиралась подбросить их в кабинет Северна, где несколько лет назад впервые встретилась с Сэнди Робертсоном.

Неожиданно перед ней возник наш любознательный друг Бомон. Совсем как кошка, гуляющая сама по себе. Она уронила пакет, а он подобрал его и сунул в карман…

— Мистер Джордж Эндрю Робертсон, — не оборачиваясь, заговорила Джулия Мэнсфилд, — написал мне, предупредив, что мистер Бомон зайдет за кинжалом и шкатулкой. Он ручался, что все будет в порядке… — Внезапно утратив самообладание, она забарабанила кулаками по подлокотникам стула с криком: — Я не мошенница! Клянусь вам!

— Спокойно, девочка! — сказал Г. М. — Я ведь говорил вам, что все будет в порядке.

Он обратился к Мастерсу:

— Откровением для меня явилась беседа с мистером Бомоном, когда он стоял под окном кабинета. Если помните, Бомон находился у ворот в половине пятого и должен был видеть, как лорд Северн въезжал на красном «бентли». Он даже прислал ему свою визитную карточку с написанным на ней сообщением.

Однако, когда я упомянул об этой карточке, Бомон удивленно спросил: «Значит, лорд Северн дома?» — словно посылал карточку на всякий случай. Из-за своего удивления ему пришлось увертываться от следующего вопроса, который я ему задал. Почему же он удивился, Мастерс?

Затем я сообщил, что лорд Северн прибыл сюда только для того, чтобы тут же обратиться в пыль, оставив после себя верхнюю одежду. Мы включили свет, и Бомон увидел плащ, кепку и бронзовую лампу. Он был очень доволен — щурился, как сытый кот.

Тогда я спросил напрямик: «Вы видели лорда Северна, не так ли?» Бомон благодушно улыбнулся — вот как сейчас — и ответил утвердительно. Конечно, он сделал так потому, что это подтверждало второе сверхъестественное исчезновение и зловещую репутацию бронзовой лампы, которую ему очень хотелось заполучить. Бомон такой же обманщик, как Алим-бей…

Лео Бомон сделал быстрое движение. В нем и впрямь было нечто кошачье — при взгляде на пего словно ощущалось царапание когтей.

— Только чуть более изощренный, — добавил Г. М., — потому что человек, которого он видел въехавшим в ворота на красном «бентли», был вовсе не лорд Северн.

— Не… не мой отец? — запинаясь, переспросила Хелен. — Тогда кто же?

— Сэнди Робертсон.

Во время последовавшей паузы Сэнди выглядел так, будто его вот-вот стошнит.

— Вчера во второй половине дня лорд Северн действительно выехал из Лондона на красном «бентли». Но он выехал не один — с ним был Робертсон. Сначала они собирались — во всяком случае, так считал Северн — заехать в антикварный магазин в Глостере, чтобы забрать кинжал и шкатулку…

Робертсон знал, что должен совершить убийство. Но как ему выйти сухим из воды? И тут его осенило вдохновение — Северн исчезнет так же, как его дочь!

Конечно, он понятия не имел, что произошло с девушкой на самом деле. При сложившихся обстоятельствах Северн, разумеется, ничего ему не рассказал. Впрочем, Робертсона огорчало лишь то, что если Хелен мертва, как считали многие, то это сводило на нет его матримониальные расчеты.

Согласно пророчеству, Северн должен был стать следующей жертвой. Если он исчезнет, то это припишут бронзовой лампе и, в любом случае, не Сэнди Робертсону, который был в Каире, когда исчезла девушка. Думаю, он корпел над планом несколько дней и вчера осуществил его.

Было темно, дождь все усиливался. Сэнди гнал машину по дороге в Глостер; Северн сидел рядом с ним. Они ехали вдоль реки, к западу отсюда. В самом уединенном месте Сэнди остановил машину и задушил человека, который спас его от египетской полиции.

Сил для этого требовалось немного — у Северна было слабое сердце. Вытащив тело из машины, Робертсон бросил его в реку, где, если его когда-нибудь найдут, оно будет выглядеть неузнаваемым скелетом. Он выбрал место неподалеку от задней стены парка Северн-Холла — поближе к маленькой боковой калитке. Думаю, Мастерс говорил вам о ней. В машине Сэнди оставил плащ, кепку и ключи лорда Северна. Но он не сразу ими воспользовался.

Сначала Робертсон произвел разведку пешком. Его никто не видел. Временно нанятых садовников уже отпустили — в них больше не было надобности. Полиция наблюдала за домом только по ночам.

Робертсон обнаружил то, что ожидал, — большие ворота были открыты, какими их всегда держал Северн. В сторожке сидел привратник, которого он раньше никогда не видел. Все, что ему оставалось сделать, — это разъединить телефонную связь между сторожкой и домом — иными словами, перерезать провода за окном буфетной дворецкого.

Конечно, чтобы добраться до дома пешком, требовалось время. Но Робертсон сел в машину, подъехал к воротам и промчался сквозь них со скоростью пятьдесят миль в час. Единственное, что мог заметить Берт Леонард в пасмурный дождливый день, — это «пожилое» лицо — ведь Сэнди можно дать лет пятьдесят, если не учитывать походку, волосы и манеру держаться, а видеть только лицо, обрамленное надвинутой на глаза кепкой и поднятым воротником.

Не забывайте, что не было найдено трупа, в котором позже потребовалось бы опознать человека, сидевшего за рулем. А Берт Леонард едва ли узнал бы этого человека в молодом парне в блейзере и фланелевых брюках, появившемся здесь сегодня.

Вот и все, если не считать одного весьма дерзкого поступка. Сэнди подъехал к дому, открыл боковую дверь в кабинет и бросил на пол плащ и кепку. Все газеты писали о том, как Кит Фэррелл, выполняя последнее желание леди Хелен, поставил бронзовую лампу на каминную полку в ее комнате, поэтому Робертсон знал, где она находится. Он поднялся по спиральной лестнице между стенами в комнату Хелен, взял лампу, оставил ее на полу кабинета и вышел под дождь.

Около пяти Сэнди позвонил в Северн-Холл из телефонной будки в Глостере. Он мог появиться вновь только после прибытия вечернего поезда из Лондона. Мне остается задать лишь один вопрос. Мистер Бомон!

— Да, сэр Генри?

— Вы видели человека, въезжавшего в ворота на красном «бентли» вчера в половине пятого?

— Да, видел. — Бомон, как всегда спокойный и улыбающийся, кивнул лоснящейся головой.

— Кто был этот человек?

— Мистер Робертсон, — ответил Бомон и протянул руку. — А теперь могу я забрать бронзовую лампу?

Кит ощутил нечто весьма похожее на ужас. Причиной тому был не только нечленораздельный вопль, вырвавшийся у Сэнди.

— Сэр Генри, — объяснил Бомон, — вчера вечером решил задачу. Он нашел леди Хелен, но сделал вывод, что ее отца нет в живых. Тогда он явился ко мне в отель и сказал, — не так ли, сэр? — что если я сообщу все, известное мне, то не буду подвергаться преследованию со стороны закона и получу бронзовую лампу.

— Бронзовую лампу? — переспросила Хелен. Ее лицо исказила гримаса отвращения. — Она все еще нужна вам?

— А почему бы и нет?

— Хотя я смогла доказать, что проклятие — чушь?

— Моя дорогая леди, — улыбнулся Бомон, — вы доказали прямо противоположное. Бросив вызов реальной силе и разыграв то, что весь мир будет считать глупой и опасной шуткой, вы навлекли гибель на вашего отца. Алим-бей сказал вам то же самое — я слышал его слова за углом дома. Так могу я получить бронзовую лампу?

— Каттар Аллах хейрак! — воскликнул Алим-бей, в экстазе прижав руки к груди.

— Ловите! — сказал Г. М.

Сверкая на солнце, бронзовая лампа описала дугу в воздухе. Бомон ловко поймал ее.

— На ней кровь, — заметил он, — но ее будет еще больше, когда мистер Робертсон в одно прекрасное утро попадет в руки палача. Разве имеет значение, чьими руками осуществлено наказание, если итогом является смерть? Проклятие можно считать свершившимся. Это я скажу и уже сказал прессе.

Сэнди Робертсон рухнул на пол террасы, корчась в приступе страха, молотя руками по каменным плитам и являя собой нелепое, но в то же время жуткое зрелище.

— Ради бога, Одри, не позволяй им забирать меня! — взмолился он.

Бомон посмотрел на Хелен:

— Это тоже ваших рук дело, дорогая леди.

— Что вы имели в виду, сыпок, — вкрадчиво осведомился Г. М., — говоря, что все уже сказали прессе? Я думал, вы хранили вашу личность в секрете.

— До определенного момента — да, — вежливо согласился Бомон. — Но теперь передо мной открылись великолепные деловые перспективы. После вашего ухода из отеля вчера вечером со мной заговорил голос мертвеца.

— Вы хотите сказать, после того, как вы узнали от меня, что лорд Северн мертв?

— Покойный говорил со мной с помощью сил, находящихся за пределами вашего понимания. Думаю, это уже появилось в печати. Я знаю, как использовать могущество бронзовой лампы. Голос лорда Северна открыл мне много чудес, которым вы не сможете бросить вызов. — Его топ внезапно изменился, но улыбка оставалась прежней. — Спасибо за лампу, старый вы дурак! Всего наилучшего!

— Минутку, сынок, — негромко произнес сэр Генри. Что-то в его голосе заставило Бомона обернуться. Алим-бей рядом с ним застыл, уже приготовившись к прощанию.

— Бенсон!

— Да, сэр Генри?

— Вы должны кое о чем позаботиться, не так ли?

— Да, сэр.

Кит увидел, как Бенсон направился к пустому плетеному стулу, на который время от времени бросал взгляды исподтишка.

Дворецкий отодвинул стул назад.

Одна из каменных плит пола размером около квадратного ярда, до сих пор скрытая стулом, была приподнята на шесть-семь дюймов, словно крышка люка.

Это был вход в игрушечную «темницу», сооруженную в восемнадцатом веке по прихоти Огасты Северн. Кит, знавший о ее существовании, напрочь забыл о ней. Однако теперь ее использовали таким образом, что покойная Огаста захлопала бы в ладоши от восторга.

Джон Лоринг, четвертый граф Северн, медленно поднимался из глубины по крутым ступенькам. У него дрожали ноги, он был бледен под коричневым загаром и держал руку под пиджаком на сердце. Но лорд Северн, вне всякого сомнения, был жив.

Из девяти человек, стоявших или сидевших на террасе, никто не шевельнул ни единым мускулом, за исключением Сэнди Робертсона, внезапно приподнявшегося на локтях. В наступившей тишине послышался мягкий голос Г. М.

— Ну, сынок? — обратился он к Бомону. — Как насчет могущества бронзовой лампы? Вы, кажется, говорили…

Лорд Северн, дыша с присвистом, медленно подошел к Сэнди Робертсону.

— Встаньте, — сказал он. — Никакого суда не будет. Только, ради бога, убирайтесь отсюда!

Г. М., жуя потухшую сигару, смотрел на Бомона.

— Понимаете, сынок, — продолжал он, — когда я вчера вечером вышел из вашего отеля, я действительно думал, что лорд Северн мертв. Поэтому я направился в антикварный магазин Джулии Мэнсфилд просить ее прийти сюда сегодня и все подтвердить. Но когда я был там, ей позвонили по телефону и сообщили, что двое фермеров вытащили из воды пожилого человека, которого кто-то пытался убить. У него был тяжелый сердечный приступ. Его повезли в больницу, и он что-то бормотал об антикварном магазине мисс Мэнсфилд.

Мы отправились в больницу. Робертсон не справился с делом — он был слишком напуган. Несмотря на протесты врачей, лорд Северн настоял на том, что прибудет утром сюда, дабы присутствовать при моей маленькой демонстрации. Мисс Мэнсфилд тоже согласилась поехать, и я привез их в автомобиле с задернутыми шторками. Мне хватило времени лишь на то, чтобы договориться обо всем с Бенсоном и заверить Хелен, что ее старик хотя и в неважном состоянии, но жив.

Г. М. склонился вперед, продолжая глядеть на Бомона:

— Я ожидал, сынок, что вы затеете подобную игру. А молодой Робертсон нуждался в том, чтобы его напугали до смерти. Теперь, прежде чем покинуть город, вы вернете кинжал и шкатулку лорду Северну, иначе очутитесь в тюрьме. Ну как, после ваших откровений прессе вы все еще хотите заполучить бронзовую лампу?

Бомон стоял неподвижно, держа лампу в руке.

Потом он слегка развернулся и с размахом, подобающим скорее игроку в бейсбол, нежели прорицателю-мистику, швырнул лампу через балюстраду. Приземлившись с глухим стуком, она покатилась по голландскому саду. Кивнув, Бомон развернулся спиной и зашагал прочь. Алим-бей последовал за ним.

Сэнди Робертсон, шатаясь и закрыв лицо руками, побрел к двери в обеденный зал. Одри Вейн, с ненавистью посмотрев на присутствующих, побежала за ним и взяла его под руку.

Хелен подошла к Киту Фэрреллу, и он обнял ее. Лорд Северн, улыбаясь, протянул руку сэру Генри Мерривейлу.

— Бенсон!

— Да, милорд?

Лорд Северн бросил через плечо взгляд на дворецкого.

— Можете впустить репортеров, — сказал он.

Джон Диксон Карр Мои покойные жёны

Глава 1

След серийного убийцы, петляющий от жертвы к жертве, невозможно проследить шаг за шагом; также невозможно изложить его путь в виде связного повествования, как бы этого ни хотелось полиции.

Взять, к примеру, дело Роджера Бьюли.

Однажды погожим сентябрьским днем по приморской набережной Борнмута прогуливалась мисс Энджела Фиппс. Мисс Фиппс, тридцати пяти лет от роду, была дочерью священника. Ее родители скончались, и недавно она получила от тети небольшое наследство, которое позволило ей оставить работу гувернантки и, по ее словам, «немного оглядеться».

Судя по фотографиям, которыми мы располагаем, мисс Фиппс была отнюдь не дурна собой. По описаниям, она была голубоглазой шатенкой, веселой, но обладающей манерами истинной леди. Итак, сентябрьским днем 1930 года она прогуливалась по набережной Борнмута в тесно прилегающей шляпке и бесформенном платье, когда встретила Роджера Бьюли.

Не следует удивляться, что этот незнакомец, грубо говоря, так легко подцепил дочь пастора, ведущую безупречную жизнь. Подобно многим женщинам из хороших семей, воспитанным в строгости, Энджела Фиппс таила за спокойным взглядом жажду романтической любви и способность к любви плотской, которая удивила бы ее немногих друзей. А в таких делах, как мог бы подтвердить Роджер Бьюли, все зависит от подхода. Риск получить от ворот поворот заключается не в дерзости ваших намерений, а в том, как вы эти намерения выражаете.

Ну а спокойный, вежливый незнакомец с очаровательной улыбкой и хорошо поставленным голосом ошибок не допускал.

В течение трех дней он вверг мисс Фиппс в такой страстный водоворот эмоций, что она едва смогла написать более-менее связное письмо своему поверенному. Спустя две недели они поженились, и мистер Бьюли повез ее в идиллический, наполовину деревянный коттедж, который он арендовал меблированным неподалеку от Кроуборо в Суссексе. Немногочисленные соседи видели мисс Фиппс во время медового месяца сияющей от счастья. Мальчишка, разносящий газеты, однажды заметил, как она выметает сухие листья с мощеной дорожки в сезон желтеющих деревьев и сгущающихся туманов.

Больше Энджелу Фиппс не видел никто.

– Моя жена, – сообщил мистер Бьюли управляющему банком, – должна вернуться в Лондон. Кажется, мы открыли объединенный счет на наши имена, когда думали остаться здесь?

– Совершенно верно, мистер Бьюли.

– Если не возражаете, мы закроем его и снимем все деньги наличными. Моя жена, – со смехом добавил он, – хочет, чтобы мы поехали в Америку, и нам могут срочно понадобиться деньги. Вот ее подпись – под моей.

Деньги были получены и плата за коттедж внесена. Тем же вечером мистер Бьюли уехал на автомобиле, очевидно вместе с женой. Никто ни в чем не сомневался, и (обратите внимание) никаких следов тела никогда не было обнаружено.

В следующий раз мы услышали о Роджере Бьюли, когда он через два года на концерте оркестра Лондонской филармонии в Куинз-Холле познакомился с Элизабет Моснэр.

Элизабет была стройной, артистичной и необычайно искренней блондинкой тридцати двух лет. Как и у Энджелы Фиппс, у нее было немного денег, впрочем, сумма достаточная, чтобы позволить себе брать уроки игры на фортепиано. Как и Энджела, она была одна во всем мире, за исключением брата, которого никогда не интересовало ее местопребывание.

Слушая великую музыку, Элизабет плакала, жалуясь на душевное одиночество. Мы можем себе представить эту пару в партере Куинз-Холла, когда под неистовое звучание струнных и деревянных духовых, приведшее в кульминации к триумфальному звону тарелок, Элизабет склонилась вперед и ладонь незнакомца потихоньку легла на ее руку.

Они поженились летом в маленькой церквушке в Бейсуотере, возле целомудренного жилища Элизабет, после чего отправились в коттедж, который мистер Бьюли арендовал в деревне между Денемом и Джерардс-Кросс.

Он купил жене рояль, и соседи слышали его экстатические звуки, хотя не слишком долго. Перед тем как исчезнуть из этого мира, Элизабет завещала все свое имущество мужу.

– Я ничего не смыслю в делах, дорогой, – сказала она. – Ты знаешь лучше, как обо всем позаботиться.

Вскоре от нее остались только несколько жалких безделушек и акварельный эскиз, где она пыталась запечатлеть любимого супруга. Следующий арендатор коттеджа, ни о чем не подозревая, отправил их в мусорный ящик.

Но третья жертва?

Мы можем понять финансовые причины, побудившие мистера Бьюли избавиться от первых двух жен. Однако третья жертва, Андре Купер, принадлежала к иной категории.

У Андре не было никаких денег. Ей было всего двадцать лет, и она работала (можете вообразить!) помощницей хироманта на Оксфорд-стрит. Это была маленькая кокни[1] с интеллектом и образованием, которые едва ли могли привлечь мистера Бьюли, но с изрядной долей сексапильности. Мистер Бьюли обнаружил ее в углу станции метро «Бонд-стрит» плачущей, так как она думала, что ее собираются уволить.

– Бедная малышка! – посочувствовал мистер Бьюли.

Он утешал ее, покупал ей одежду (не в больших количествах, так как был бережливым человеком) и возил ее в деревню. Жениться на Андре мистер Бьюли не стал, очевидно считая это чрезмерным. Весной 1933 года он повез ее на север в окруженный лесом коттедж около Скарборо, где история повторилась и девушка исчезла.

Следует упомянуть вновь, что у Андре Купер не было денег. Не существовало никаких очевидных причин для ее убийства. Здесь впервые появился намек на чудовищную патологию, скрывающуюся за этими исчезновениями. А Роджер Бьюли впервые допустил оплошность.

Ибо у Андре был приятель, который забеспокоился и обратился в Скотленд-Ярд.

– Это не похоже на нее! – настаивал он.

Полиция не страдает ни глухотой, ни слепотой. Бюллетень под названием «Газетт» ежедневно доставляют в каждый полицейский участок Соединенного Королевства. Это позволяет всем окружным инспекторам поддерживать более тесную связь друг с другом, чем вы поддерживаете с вашими соседями, а вся местная информация поступает в столичную полицию. Постепенно там начала накапливаться коллекция намеков на определенного человека, именуемого то Роджером Бьюли, то Роджером Боудойном, то Ричардом Баркли, которая отнюдь не являлась приятным чтением.

Однажды летним днем 1934 года наш старый друг старший инспектор Мастерс вошел с упомянутым досье в кабинет заместителя комиссара отдела уголовного розыска.

Массивный и вежливый, как карточный шулер, с седеющими волосами, тщательно зачесанными на лысую макушку, Мастерс положил досье на стол заместителя комиссара.

– Вы вызывали меня, сэр?

Заместитель комиссара, маленький седовласый человечек с кроткой внешностью, кивнул, не вынимая изо рта короткую трубку.

– Насчет Бьюли, сэр?

– Да.

Мастерс покраснел от возбуждения.

– На сей раз, сэр, мы доберемся до этой свиньи!

Заместитель комиссара вынул изо рта трубку и откашлялся.

– Да, но мы не можем его и пальцем тронуть, – отозвался он.

– Не можем тронуть, сэр?

– Пока что нет. Если он убил этих женщин…

– Если! – фыркнул Мастерс.

– …то, что он сделал с телами? Где доказательства смерти?

Последовала пауза, во время которой Мастерс стоял по стойке «смирно», вытянув руки по швам. В кабинете было очень жарко, и лицо шефа казалось Мастерсу напряженным.

Заместитель комиссара придвинул лежащий на столе блокнот.

– «Лавры», Кроуборо, – негромко прочитал он. – «Вид на поле для гольфа», Денем. «Глубокая долина», Скарборо. – Он провел рукой по блокноту. – Во всех этих коттеджах проживал Бьюли. Наши люди месяцами рылись там, Мастерс, но не обнаружили ничего!

– Знаю, сэр. Но…

– Ни пятна крови, ни зубной пломбы, ни какого-либо намека на смерть. Так что это не пойдет. – Заместитель комиссара поднял светлые глаза от блокнота. – Предположим, Бьюли заявит, что эти женщины до сих пор живы и покинули его по собственному желанию?

– Но если они не объявятся…

– Бьюли не обязан доказывать, что они живы. Наша задача доказать, что они мертвы, – если мы в состоянии это сделать.

– Но он женился на них, сэр. Мы можем привлечь его за многоженство.

– И к чему его приговорят? К пяти годам тюрьмы? Или к семи, если судья очень постарается? Нет, Мастерс, для такого джентльмена этого недостаточно.

– Вынужден с вами согласиться, сэр. Однако…

– Где Бьюли сейчас? Вы установили его местонахождение?

Это было подлинной причиной тяжести на душе Мастерса, заставлявшей его потеть в синем костюме из сержа, вытягиваться во фрунт и обращаться с преувеличенным достоинством к залитым солнцем окнам позади головы собеседника.

– Нет, сэр. Прошу прощения, но у нас мало шансов его установить, если вы настаиваете на том, чтобы действовать втихомолку и не объявлять розыск.

– Я не порицаю вас, старший инспектор, а только…

Но Мастерс игнорировал слова начальника.

– У нас нет ни фотографий, ни даже приличного описания, сэр, – продолжал он. – Мне пришлось опросить две дюжины людей, которые встречали этого типа, и ни один из них не был в состоянии толком описать его внешность.

– Тут нет ничего необычного, старший инспектор.

Хотя Мастерс знал это не хуже заместителя комиссара, он не был склонен с этим согласиться.

– Мужчины, похоже, его вовсе не замечают, а женщины сходятся на том, что он «ужасно привлекателен», но не могут объяснить, в чем эта привлекательность состоит.

Заместитель комиссара со вздохом вставил трубку в рот.

– Высокий он или малорослый? Среднего роста. Блондин или брюнет? Ни то ни другое. Есть какие-нибудь особые приметы? Вроде бы нет. Все, в чем я могу быть уверен, – что ему около тридцати лет, и…

– И?.. – подбодрил заместитель комиссара.

– И помоги Бог женщинам, на которых он положит глаз.

– Благодарю вас. Это я уже понял.

– Поэтому, сэр, если он именует себя Робинсоном, живет в неприметном отеле и ведет себя тихо, как, во имя Господа, я могу установить его местонахождение?

– Думаю, мне известно, где он сейчас, – вздохнул заместитель комиссара. – Боюсь, он сделал это снова.

Пауза.

– Вы имеете в виду… хм!., избавился от еще одной?

– Боюсь, что да.

Снова несколько секунд слышалось лишь шумное дыхание Мастерса.

– Понятно, сэр. Где на этот раз?

– Около Торки. Главный констебль звонил минут десять назад. Это Бьюли, сомневаться не приходится. Снова никаких признаков тела.

Итак, непоколебимая уверенность в себе позволила вышеупомянутому джентльмену осуществить очередное па в продолжающейся danse macabre.[2]

В конце июня некие мистер и миссис Р. Бенедикт сняли меблированное бунгало на холмах за модным приморским курортом Торки. У них не имелось ни прислуги, ни автомобиля и было очень мало багажа. Они походили на новобрачных: мужу было около тридцати, а жене на полдюжины лет больше. Женщина сторонилась общества и постоянно носила драгоценности.

У полиции отсутствовали реальные основания для подозрений. Инициалы Р. Б., вероятно, были всего лишь совпадением. Тем не менее этот факт отметил констебль и сообщил о нем сержанту, а тот – инспектору. Последний начал осторожно наводить справки и установил ночное наблюдение за бунгало.

Последний раз миссис Бенедикт видели во второй половине дня 6 июля 1934 года пьющей чай с мужем в маленьком саду под яблонями.

Рано утром 7 июля парадная дверь бунгало открылась, и оттуда вышел Роджер Бьюли, он же Р. Бенедикт. Несмотря на прекрасный день, на нем были плащ и шляпа. Он направился прямиком к констеблю Харрису, прячущемуся за изгородью после ночной вахты, и пожелал ему доброго утра.

– Но описание, приятель! – воскликнул позднее старший инспектор Мастерс, расспрашивая констебля Харриса в Торки. – Нам нужно подробное описание – это ваш шанс!

– Говорю вам чистую правду, – ответил злополучный констебль. – Он подошел неожиданно, я смутился и толком его не разглядел.

– Вы смутились – вот как! – мрачно произнес Мастерс. – На это он и рассчитывал. Неужели в вашем чертовом участке ни у кого нет фотоаппарата?

– Нам велели, сэр, не приближаться к нему, чтобы не спугнуть. Питерсон сделал пару снимков, но издалека. И этот человек был в темных очках.

– Ладно, продолжайте.

Любезно информировав констебля Харриса, что он собирается пройтись пешком полмили до ближайшей лавки за сигаретами и утренней газетой, мистер Бьюли зашагал по дороге. До лавки он не дошел, а вместо этого сел на поезд до Лондона в девять пятнадцать и растворился в толпе.

Спустя два часа полиция обнаружила в пустом бунгало разрозненные предметы одежды – мужской и женской, – которые мистеру Бьюли пришлось оставить, и несколько туалетных принадлежностей, как и все прочее, тщательно очищенных от отпечатков пальцев. Но ни драгоценностей, ни жены в бунгало не оказалось.

За несколько дней до того старший инспектор Мастерс откопал свидетеля, который впервые мог привести Роджера Бьюли в тень виселицы.

– Он у нас в руках! – ликовал Мастерс.

В Торки на Мензис-стрит находилось маленькое машинописное бюро мисс Милдред Лайонс, машинистки и по совместительству нотариуса. Утром 6 июля мистер Бьюли позвонил ей из телефонной будки, поскольку в бунгало телефона не было, попросив ее прийти и отпечатать несколько писем.

Мисс Лайонс, испуганная веснушчатая девушка, поведала полисменам свою историю в пыльном маленьком офисе на Мензис-стрит.

– Я п-поехала на велосипеде вскоре после полудня. Он продиктовал шесть писем, которые я тут же отпечатала. Это были деловые письма. Нет, я не обратила внимания на адреса.

– А вы не помните, о чем были письма?

– Нет. Обычные д-деловые письма.

– Продолжайте, мисс.

– Мы находились в гостиной. Портьеры на окнах были почти задернуты, и он сидел в тени. Миссис Бенедикт время от времени забегала в комнату, чтобы поцеловать его. Мне было очень неловко. Когда я уходила, мистер Бенедикт велел мне оставить письма открытыми, сказав, что сам их отправит.

Роджер Бьюли заплатил машинистке фальшивым десятишиллинговым банкнотом.

Мастерс не сомневался, что он сделал это не нарочно. Это стало тем непредвиденным случаем, который рано или поздно происходит с любым убийцей, если полиции хватает терпения ждать. Но его последствия оказались весьма серьезными для веснушчатой рыжеволосой девушки, которая теперь дрожала, сидя за машинкой и нажимая на клавиши, словно они придавали ей смелости.

– Я была в б-бешенстве, – тряхнула головой мисс Лайонс. – Я обнаружила это, только зайдя в бар на Эспланаде в половине десятого вечера, тут же села на велосипед и поехала туда, чтобы сообщить ему об этом.

Вечер был теплый. И на небе светила луна. Подъехав к бунгало, мисс Лайонс почувствовала, что ее смелости изрядно поубавилось.

По какой причине? В общем, ни по какой. Просто было уже около десяти, в доме не горел свет, и ее миссия начала казаться нелепой. Знай она, что два констебля, Харрис и Питерсон, наблюдают за бунгало, все могло бы сложиться по-другому.

В качестве компромисса мисс Лайонс прислонила велосипед к столбу ворот, прошла по дорожке и нажала кнопку звонка. Ответа не последовало. Удивляться не приходилось, так как звонок не работал. Но мисс Лайонс вновь ощутила гнев при виде света за неплотно задернутыми портьерами в окне справа от двери.

Свет горел в гостиной. Движимая естественным человеческим любопытством, свойственным всем нам, Милдред Лайонс встала на цыпочки, заглянула внутрь и застыла как вкопанная.

В комнате горела масляная лампа, свисающая с потолка под желтым абажуром. Пламя было тусклым.

На кушетке у стены лежало тело миссис Бенедикт – ее одежда была в беспорядке, чулок порван, одна туфля упала. Женщина была мертва. Ее, несомненно, задушили, так как лицо распухло и посинело, а на шее виднелась багровая складка. Роджер Бьюли, тяжело дыша, стоял посреди комнаты, зажигая сигарету.

Если бы мисс Лайонс в тот момент закричала…

Но она была не способна на это. Ей до сих пор мерещился убийца, успокаивающий себя табаком при зловещем тусклом свете.

Повернувшись как сомнамбула, мисс Лайонс подошла к воротам, села на велосипед и медленно поехала прочь. Оказавшись на солидном расстоянии от бунгало, она начала вращать педали как безумная. Она не собиралась ничего никому рассказывать и не стала бы этого делать, если бы бдительные полисмены сами не пришли осведомиться, что ей понадобилось в бунгало.

Сделав это признание, Милдред Лайонс закатила истерику. Старший инспектор Мастерс, одной рукой успокаивающе похлопывая ее по плечу, протянул другую к телефону и позвонил в Лондон.

– Он у нас в руках! – сообщил Мастерс заместителю комиссара на другом конце провода. – Это солидное доказательство. Если девушка выступит в суде свидетелем, ему конец.

– Вы уверены? – осведомился заместитель комиссара. Мастерс уставился на телефон.

– Прежде всего, мы должны его поймать, – продолжал заместитель комиссара. – Вы не видите в этом никаких трудностей?

– Нет, сэр, не вижу! Пока что мы сообщим прессе, что хотим побеседовать с этим субъектом. Но если вы позволите мне поднять общую тревогу и объявить его в розыск…

– Э-э… вы бы не хотели обсудить это с вашим другом, сэром Генри Мерривейлом?

– Незачем беспокоить из-за этого старика, сэр. Только дайте мне разрешение… благодарю вас, сэр… и мы прищучим этого негодяя за две недели!

Но Мастерс заблуждался.

Описанные события имели место одиннадцать лет назад, в течение которых на мир обрушились смерть и разрушение. Но поймать Роджера Бьюли так и не удалось. Ему снова повезло, и теперь до него было не добраться.

Глава 2

Сентябрьским вечером, когда уличные фонари снова сияли, отмечая конец войны с Гитлером, мистер Деннис Фостер направлялся по Лоуэр-Черинг-Кросс-роуд к театру «Гранада».

Лоуэр-Черинг-Кросс-роуд – не слишком вдохновляющая улица. Задняя стена Национальной галереи с ее слепыми окнами, замаскированная кирпичами статуя Генри Ирвинга,[3] и еще не снесенное бомбоубежище служили малоприятными напоминаниями.

Однако свет фонарей, даже спустя несколько месяцев казавшийся чудом, все изменил. Они создавали ощущение карнавала после долгих черных лет. И молодой мистер Деннис Фостер, младший партнер адвокатской фирмы «Макинтош и Фостер», двигался вперед все более бодрым шагом.

«Я выгляжу довольным, – говорил он себе. – А я не должен выглядеть таковым. Это глупо».

Ибо он шел в театр «Гранада» не смотреть пьесу, которую видел несколько раз за два года ее пребывания в репертуаре, а по просьбе режиссера, мисс Берил Уэст, и собирался повидать за кулисами своего друга – одного из ведущих молодых актеров английской сцены, – после чего пойти с ним в ресторан «Айви».

«Это означает видеть жизнь!» – думал Деннис.

Он был стойким консерватором, членом Реформ-клуба, одним из тех, кто «смотрит на мир с тревогой». От мягкой фетровой шляпы до портфеля и зонтика Деннис был настолько «правильным», насколько это может обеспечить воспитание. Царство сцены было для него странными опасными джунглями, наполненными романтикой и блеском, которые он не вполне одобрял. Честно говоря, его можно было принять за напыщенное ничтожество.

Но это не было правдой. Деннис Фостер, недавно демобилизованный из Королевского флота после ран, полученных во время службы на трех эсминцах, возможно, был излишне серьезным, но при этом настолько честным и искренним, что все любили его и доверяли ему.

В глубине души, признавался себе Деннис, он был доволен своим знакомством с миром театра, как и знакомством с настоящим старшим инспектором Скотленд-Ярда. Но в этом было нечто озадачивающее. Например…

Театр «Гранада» находился рядом с театром Гаррика.[4] Выше железного навеса над дверью в фойе бросались в глаза белые металлические буквы: «БРЮС РЭНСОМ В «КНЯЗЕ ТЬМЫ». К полинявшим афишам была приклеена по диагонали узкая полоска бумаги с надписью: «Последний спектакль 8 сентября». А внизу афиши, под всеми прочими именами, было указано: «Режиссер БЕРИЛ УЭСТ».

– Привет, Деннис! – окликнул женский голос. Берил, выглядевшая слегка обеспокоенной, поджидала его у входа в фойе.

Деннис никак не мог свыкнуться с мыслью о женщине-режиссере. Он воображал представителей этой профессии нервно расхаживающими взад-вперед по проходам и рвущими на себе волосы от ярости (что они, видит бог, часто проделывают). Но, однажды посетив репетицию, он был удивленспокойной деловитостью, с которой эта миловидная девушка управляла Брюсом Рэнсомом.

– Дело в том, что я его понимаю, – объяснила она. – Он сущий ребенок.

– Только не говори это при Брюсе.

– Можешь не волноваться.

Часы на церкви Святого Мартина в Поле показывали без четверти девять – время, когда зрители еще не покинули театры. При бледном свете фонарей Черинг-Кросс-роуд была такой тихой, что Деннис мог слышать радио в аркаде развлечений между театром Гаррика и «Гранадой». Он быстро подошел к Берил.

Ее лицо частично оставалось в тени на фоне света в выложенном мраморными плитками пустом фойе позади. На плечи Берил было наброшено легкое пальто, а густые черные волосы повязаны косынкой по сельской моде. Темно-голубые, широко расставленные глаза слегка выпуклы, как у всех людей с развитым воображением. Мягкий подвижный рот мог выражать множество эмоций.

Берил была в высшей степени импульсивной особой. Казалось, она никогда не пребывала в состоянии покоя. Об этом свидетельствовали ее руки, быстрые глаза и все линии стройной фигуры.

– Дорогой! – воскликнула Берил, подставляя лицо для поцелуя.

Деннис неохотно поцеловал ее, медленно наклонив голову, как человек, которому собираются ее отрубить. Берил весело засмеялась:

– Тебе это не нравится, верно, Деннис?

– Что именно?

– Ужасная театральная привычка целоваться при каждой встрече.

– Честно говоря, нет, – ответил Деннис с достоинством (по крайней мере, надеясь на это). Он не собирался произносить следующую фразу, но она так долго вертелась у него в голове, что вырвалась сама собой. – Когда я целую девушку, то хочу, чтобы это что-то значило.

– Дорогой! Ты имеешь в виду, что мог бы потерять голову и обнять меня прямо здесь?

– Я не имел в виду ничего подобного! – горячо возразил Деннис, возможно тайком сознавая, что это не так.

Настроение Берил внезапно изменилось. Она взяла его за руки и потянула в пустое фойе.

– Я очень сожалею, Деннис! – воскликнула девушка тоном такого глубочайшего раскаяния, словно была готова пасть ниц. – Я позвала тебя, потому что нуждаюсь в твоем совете. Я хочу, чтобы ты поговорил с Брюсом. Кажется, ты один из немногих, кто имеет на него хоть какое-то влияние.

Это уже было гораздо лучше. Деннис Фостер с серьезным видом склонил голову и поджал губы.

– Посмотрим, что можно сделать. А что за неприятности?

Берил колебалась.

– Полагаю, ты знаешь, – она рассеянно кивнула в сторону афиш снаружи, – что послезавтра последний спектакль?

– Да.

– А я, боюсь, даже не смогу остаться на прощальную вечеринку. Завтра во второй половине дня я отправляюсь в Штаты.

– Ты – в Штаты?

– Чтобы наблюдать за бродвейской премьерой – конечно, с американскими актерами. Меня не будет всего три недели. А тем временем Брюс собирается отправиться на длительные каникулы в какое-то деревенское захолустье, которое выбрал в справочнике Брэдшо. Он поедет под вымышленным именем (как это похоже на Брюса!) ловить рыбу, играть в гольф и вести растительное существование.

– Это пойдет ему на пользу, Берил.

– Да, но дело не в том! – Она всплеснула руками. – Неужели ты не понимаешь, что мы должны поговорить с ним сейчас? Иначе он так упрется, что никто не сможет его переубедить. Это насчет пьесы.

– «Князя тьмы»?

– Нет-нет! Новой пьесы, в которой он собирается играть после длительного отдыха.

Зубы Берил вонзились в розовую нижнюю губу. Румянец, появляющийся и исчезающий под слишком белой кожей, делал ее лет на десять моложе теперешних тридцати лет, а сомнение и нерешительность лишь подчеркивали неуемную энергию.

– Занавес опустится через десять минут, – добавила она, посмотрев на часы. – Лучше войдем.

Они спустились по выложенным ковром ступенькам между бело-розовыми стенами старого театра, оказавшись в темноте задних рядов партера.

Пыль, словно исходящая от актерского грима, щекотала им ноздри. Деннис видел сцену как большое яркое пятно, на фоне которого темнели неподвижные головы и спины зрителей впереди. Тишину в партере не нарушали ни кашель, ни шорох. Мисс Магда Берн, игравшая в паре с Брюсом, как раз вышла в одном из своих знаменитых сверхэмоциональных эпизодов, которые ужасно раздражали других актеров, но захватывали публику. Зачаровывающие голос, магия личности Брюса (странно, каким флегматичным он зачастую выглядел не на сцене!) плыли над огнями рампы, как некая физическая сила, более ощутимая, чем сама жизнь.

Но Берил Уэст, которая какое-то время наблюдала за происходящим на сцене, вздыхая и переминаясь с ноги на ногу, сделала жест, выражающий абсолютную безнадежность.

– О боже! – прошептала она.

– Что не так?

– Деннис, хорошо, что шоу закрывается. Это ужасно! Актеры засыхают на глазах… Брюс только что снова это продемонстрировал…

Деннис уставился на нее в темноте:

– Ты имеешь в виду, что они после двух лет начали забывать реплики?

– В том-то и беда, что нет!

– О чем ты?

– Они настолько хорошо знают текст, что произносят его автоматически – играя сцену и думая о своем. В самом напряженном эпизоде Брюс размышляет: «Хм… в четвертом ряду на третьем месте от прохода сидит симпатичная блондинка. Интересно, кто она?» А когда он должен произнести реплику, то не может вспомнить, где находился только что.

– Должно быть, они сыты по горло этой пьесой?

– Еще бы! – Берил тряхнула головой. – Поэтому настаивают на том, чтобы играть свои роли по-другому – не так, как я их учила, – и только все портят. Начинают хихикать на ровном месте и вот-вот рассмеются друг другу в лицо. Только посмотри на этот кошмар!

Для Денниса сегодняшний спектакль мало чем отличался от виденных им ранее. Но теперь и он стал замечать скуку и нервное напряжение за внешне безупречным фасадом игры. Он покосился на компаньонку:

– Ты говорила, Берил, о новой пьесе, в которой собирается играть Брюс.

Помолчав, Берил пожала плечами:

– Один Бог знает, что из этого выйдет. В принципе я не возражаю, чтобы Брюс играл убийцу…

– Убийцу?

– Да. Это внесет приятное разнообразие после стольких пьес, где Брюс изображал замаскированного аристократа, проникающего в семейство из пригорода – пьеса о семейной жизни не может потерпеть фиаско в Англии! – и решающего все проблемы, а в третьем акте объясняющегося в любви девушке, с которой он обращался как добрый друг.

– Значит, тебе не нравится сама тема новой пьесы? – предположил Деннис.

– Совсем наоборот. Тема грандиозная! Вот почему ее не следует портить…

– Ш-ш!

Во мраке послышалось шипение, как из ямы со змеями. К ним отовсюду поворачивались сердитые лица.

– Пошли! – шепнула Берил, потянув Денниса за руку.

Они двинулись по левому проходу к двери, ведущей за кулисы. Деннис, чей затылок вспотел от смущения, чувствовал, что глаза зрителей следуют за ними. Только в пыльном сумраке за дверью, где голоса актеров звучали словно из ниоткуда, он наконец успокоился. В уборной Брюса они застали только костюмера Тоби, уже уходящего за пивом для мистера Рэнсома.

– Садись, – сказала Берил, бросая на диван пальто и косынку. – Я хочу, чтобы ты приготовился к разговору с ним.

Просторная, но душная уборная походила на хорошо меблированную гостиную в отеле, чья обстановка была дополнена здесь большим зеркалом над туалетным столиком, умывальником с горячей и холодной водой и стенным шкафом за цветастым занавесом. Тусклый желтый свет действовал успокаивающе. Голоса, проникающие снаружи, звучали приглушенно. Набитая опилками собака – талисман Брюса Рэнсома – смотрела на них печальными глазами из груды косметики на туалетном столике.

Опустившись в коричневое кресло вместе с зонтом, шляпой и портфелем, Деннис повернулся к Берил:

– Ты что-то говорила об убийце. Эта пьеса – детектив?

– Нет-нет! Она основана на подлинной истории Роджера Бьюли. Ты что-нибудь слышал о нем?

Деннис вздрогнул как ужаленный.

– Ты имеешь в виду, – недоверчиво осведомился он, – что Брюс собирается играть роль Роджера Бьюли?

– Да. Хотя в пьесе он будет фигурировать под другим именем. А почему бы и нет?

– Дело в том, Берил, что Бьюли, вероятно, еще жив…

– И полиция все еще его разыскивает, – улыбнулась Берил. – Если Бьюли когда-нибудь найдут, то повесят, так что вряд ли он подаст на нас в суд за клевету.

– Да, но вашей исполнительнице главной роли едва ли будет приятно обнаружить его однажды вечером в своей уборной. И как вы собираетесь раскрыть тайну?

– Какую тайну?

Берил откинула назад черные волосы, доходящие почти до плеч. Она сидела на краю дивана, закинув ногу на ногу и сжимая руками колено. В ее темно-голубых глазах мелькнул интерес.

– Дорогая моя, Роджер Бьюли убил минимум четырех женщин!

– Превосходно! – с энтузиазмом кивнула Берил. – Публика будет в восторге!

Но Деннис проигнорировал это.

– Бьюли специализировался на женщинах, не имеющих родственников, – продолжал он. – Первой его жертвой была дочь священника, второй – начинающая пианистка, третьей – ассистентка хироманта, а четвертой… ну, о ней ничего не удалось узнать.

– А ты откуда все это знаешь, Деннис?

– Один из моих друзей работает в Скотленд-Ярде и вел это дело.

– Ох! – с чисто детской интонацией воскликнула Берил, выпрямившись и широко распахнув глаза.

– Бьюли убивал этих женщин и каким-то способом, похожим на черную магию, избавлялся от тел. Как, по-твоему, он это делал?

– Возможно, закапывал в землю или сжигал, – отозвалась Берил с небрежностью человека, ни разу не сталкивавшегося с подобными ужасами в реальности.

– Боюсь, это не пойдет.

– Почему, дорогой?

Ему бы хотелось, чтобы она не называла его «дорогой» тем же небрежным тоном, что и всех остальных.

– Старший инспектор Мастерс, – продолжал он, – с полным основанием помалкивает о последнем убийстве. Это карта в рукаве на случай, если им когда-нибудь удастся поймать Бьюли. Но, насколько я понимаю, у них есть свидетель, который видел четвертую жертву мертвой. Беда в том, что это невозможно! В тот вечер, когда произошло убийство, два полисмена наблюдали за домом спереди и сзади. Жертва находилась и оставалась внутри. Однако когда полиция ворвалась в дом, Бьюли уже избавился от тела.

– Я этого не знала, – с легким беспокойством сказала Берил, но тут же отмахнулась. – Как бы то ни было, это не имеет значения.

– Не имеет значения?

– Нет, с точки зрения задач пьесы. – Берил поднялась и начала короткими шажками ходить по мягкому ковру, снова погрузившись в раздумье. – Если только Брюс согласится изменить эту абсолютно невероятную концовку, думаю, у меня все может получиться… – Она остановилась. – Что имеет значение, Деннис, так это характер Бьюли. Вот о чем я думаю. Он одновременно отталкивает и притягивает меня. Что это был за человек?

– Ненормальный, – проворчал Деннис. – В этом сомневаться не приходится.

– Да, но я имею в виду, каково было жить с ним? Что он думал об этих женщинах? Испытывал ли он к ним когда-нибудь жалость? Например, что он думал, лежа рядом с одной из них в темноте после того, как они… Я шокирую тебя?

– Черт возьми, женщина, я же не ребенок в коротких штанишках!

– Нет, но ты милая, старая, вязнущая в грязи телега. – Берил внезапно наклонилась и нежно потрепала Денниса по щеке, после чего снова начала мерить шагами комнату.

Он мог бы засмеяться, не будь она такой искренней.

– Я не хочу этим заниматься, – горячо заявила Берил, – если Брюс будет настаивать на таком ужасном окончании! Но я хочу понять Бьюли. Понимаешь, Деннис… – она резко повернулась, – я сказала, что не имеет значения, как он избавлялся от тел. И это так, потому что тема пьесы – не то, что происходило с Бьюли, когда он совершал убийства, а то, что было с ним потом.

Глава 3

– Потом, – повторил Деннис.

Занавес опустился. Они определили это по отдаленному звуку аплодисментов, постепенно заполняющему коридоры старого театра, как шум дождя. Он то замирал, то усиливался вновь, благодаря чему можно было определить число вызовов актеров.

В комнате с темной мебелью и скверным освещением этот звук казался доносящимся из другого мира. Берил Уэст едва слышала его.

– Потом, – снова повторил Деннис.

– Взять, к примеру, Бьюли, – продолжала девушка, – Джека-потрошителя или другого серийного убийцу, которого так и не поймали.

– Ну?

– Серия преступлений заканчивается. Может быть, его жажда убивать удовлетворена, а может быть, он просто испугался, так как полиция напала на след. Но это по-прежнему тот же самый человек. Что происходит с ним тогда?

– Ну и что же с ним происходит? Кстати, кто написал эту пьесу?

Тень озадаченности мелькнула на лице Берил, краснеющем с каждым новым приливом энтузиазма.

– Ее написал некто, о ком я никогда не слышала, – ответила она. – Пьеса свалилась на Брюса с неба.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, сотни людей присылают Брюсу рукописи. В основном он нанимает кого-то читать их, но иногда, если ему особо нечем заняться, читает сам. Такое произошло и на сей раз. Он позвонил мне в час ночи и заявил, что эта пьеса как раз для него.

– И это действительно хорошая пьеса? В профессиональном понимании?

– Ужасная! – тут же ответила Берил. – Ее написал человек, у которого есть чувство сцены, но напрочь отсутствует опыт. Мне придется переделывать ее. А концовка – боже мой!

– В таком случае…

– Брюс написал автору. По крайней мере, я на это надеюсь – он невероятно беспечен в таких делах. – Берил задумалась. – Но, несмотря ни на что, там есть идея…

– Это опасная идея, Берил.

Девушка снова недоуменно посмотрела на него.

Они слышали, как театральный оркестр заиграл «Боже, храни короля!». Величественные звуки доносились из зала, становясь все громче, покуда зрители направлялись к выходам. Маленькая Берил Уэст выглядела так, словно все беды мира незаслуженно свалились на ее плечи.

– Опасная? – воскликнула она.

– Напоминаю тебе снова, что Бьюли все еще жив, и будет не слишком приятно, если он однажды вечером появится за кулисами.

– Иногда, Деннис Фостер, мне кажется, что у тебя грязный ум.

– Сожалею. Очевидно, так и есть.

– Ты делаешь все таким… реальным!

– Оно и есть реальное.

– Я так не думаю. По крайней мере, не хочу думать. – Берил скрестила руки на груди – темно-голубые глаза выражали сосредоточенность на проблемах постановки. – Как представить этот персонаж на сцене? Как передать льстивое очарование, переходящее во что-то другое? А героиня? Как передать ее глупость? Практически на протяжении всей пьесы она не догадывается – или, во всяком случае, отказывается верить, – что этот человек…

– Привет, Деннис! – послышался новый голос, и Брюс Рэнсом появился в открытых дверях уборной.

Как часто отмечал Деннис, вне сцены Брюс не слишком привлекал к себе внимание. Конечно, в нем ощущалась личность, но только не с первого взгляда. Он был высокий и широкоплечий, с темными, коротко стриженными волосами и выпирающими скулами под сонными глазами. Только на сцене через него словно пробегал электрический ток.

К тому же определенную роль играли костюм и грим. Если вы видели «Князя тьмы» в течение длительного периода, когда пьеса шла на сцене «Гранады», то вы, вероятно, помните, что весь третий акт Брюс появлялся на сцене в вечернем костюме с бриллиантовым крестом под белым галстуком и черной накидке, отороченной алым шелком. Этот наряд вместе с оранжево-розовым гримом, превращавшим на близком расстоянии его лицо в скуластую маску, мерцающими карими глазами, подведенными черным цветом, и сверкающими белизной зубами делал Брюса совсем иным человеком, чем в повседневной жизни.

Причину его огромной популярности среди коллег было несложно определить. Если ему и было не чуждо самодовольство, он никогда его не демонстрировал. Брюс знал свое дело. Он действительно был первоклассным актером, несмотря на дребедень, в которой ему часто приходилось играть. И хотя его едва ли можно было назвать юношей (Брюсу было сорок один год), он оставался серьезным и добросовестным, как недавний ученик.

Деннис Фостер ожидал увидеть его смертельно усталым. Но для актера окончание каждого спектакля знаменуется приливом бодрости, вызывая облегчение, так как еще одно испытание подошло к концу. Стоя в дверях, обрамленный алым шелком накидки, Брюс крикнул через плечо своему костюмеру Тоби, который следовал за ним по коридору:

– Тоби!

– Сэр?

– Достал пиво?

– Несу, сэр.

– Я мог бы съесть целый дом, – заявил Рэнсом, потирая руки. Он пропустил Тоби вперед и закрыл дверь уборной. – Надеюсь, кто-нибудь заказал столик? Отлично! Я не задержу вас даже на пять минут.

Поставив на туалетный стол бутылку и стакан, Тоби проворно снял с актера накидку. За ней последовали фрак и жилет, затем галстук, воротничок и крахмальная рубашка. Сбросив подтяжки через плечи, Рэнсом надел халат, который подал ему Тоби, и уселся за туалетный столик.

Медленно налив стакан пива, он отодвинул пятнистую собаку, достал сигарету из медного портсигара, зажег ее, затянулся, глотнул пиво и с шумом выдохнул, на миг обмякнув, как соломенная кукла. Запустив руки в банку с кольдкремом, актер начал натирать им лицо, удаляя грим.

– Брюс… – тихо заговорила Берил Уэст.

Деннис заметил, что все это время она молчала, стоя спиной к нему в подчеркнуто небрежной позе.

Лицо Брюса Рэнсома отражалось в зеркале над туалетным столиком – единственном ярком пятне в тусклой комнате. Деннису показалось, что Брюс бросил на девушку быстрый и виноватый взгляд, прежде чем сосредоточиться на кольдкреме.

– Что, крошка? – отозвался он.

Берил повернулась.

– Ты знаешь, – спросила она, – почему я просила Денниса прийти сюда сегодня вечером?

– Всегда рад видеть тебя, старина. – Отражение Брюса улыбнулось Деннису в зеркале. – У меня снова неприятности с подоходным налогом?

– Дело не в налоге, – нетерпеливо сказала Берил. – Но кто-то должен убедить тебя, если я не могу. Брюс, нужно изменить концовку новой пьесы!

– Послушай!.. – неожиданно рявкнул Брюс, но, вспомнив, что всегда был дружелюбен со всеми, сдержался и принял беспечный вид. – Неужели нам надо снова вдаваться в это, Берил?

– Да, надо! Это стыд и позор – над тобой будет смеяться весь театр!

– Жаль, – пробормотал Рэнсом.

– Брюс, это не пойдет! Я апеллирую к Деннису…

– Одну минуту! – запротестовал упомянутый джентльмен. Он чувствовал себя не в своей тарелке, хотя в глубине души был польщен тем, что к нему обратились за помощью, поэтому соединил кончики пальцев и постарался придать себе рассудительный вид. – Вы забываете, что я даже не знаю сюжет пьесы.

– Сейчас я тебе расскажу его, – отозвалась Берил. – После того как Бьюли совершил четвертое убийство…

– Погодите! – вмешался Брюс Рэнсом. – Деннис что-нибудь знает об этом парне?

– Дорогой Брюс, он знает о нем абсолютно все! Он даже знаком со старшим инспектором, который…

Рэнсом, казалось, не слышал.

– Бьюли был великолепен, – заметил актер, сосредоточенно глядя в зеркало. – Маленький штрих – я имею в виду женщину, заглядывающую в щель между оконными портьерами и видящую на кушетке задушенную жертву, покуда Бьюли зажигает сигарету под лампой, – вот ключ к тому, как играть роль.

– Продолжай, Берил, – сказал Деннис.

Девушка колебалась, словно думала о чем-то другом.

– После того как Бьюли совершил четвертое убийство, он напуган и решает начать новую жизнь. Он отправляется в деревню, останавливается в местной гостинице и влюбляется – на сей раз по-настоящему – в невинную светловолосую девушку, дочь уважаемых людей, ее отец – местная шишка. Роль идеально подошла бы тебе, Берил. Пьеса начинается как обычная романтическая комедия. Но зритель постепенно осознает, что тут что-то не так. С подачи деревенского сплетника всплывает и начинает распространяться история прошлых преступлений. Становится очевидным, что обаятельный незнакомец в действительности убийца, который исправился не больше, чем кот, продолжающий мучить мышей.

Берил сделала паузу.

Теперь, когда звуки после окончания спектакля замерли в коридорах за кулисами, в театре стало очень тихо.

Брюс Рэнсом продолжал быстрыми движениями накладывать на лицо кольдкрем. Его глаза в зеркале казались бесстрастными. От лежащей на краю туалетного стола сигареты тянулась к потолку струйка дыма.

– Первым это начинает понимать отец девушки, – снова заговорила Берил. – Седеющий пожилой бизнесмен, которого мог бы играть Эдмунд Джервис. Но он беспомощен, так как не может ничего доказать. Девушка, разумеется, отказывается этому верить, хотя в один момент мы могли бы поклясться, что Бьюли потерял голову и собирается убить ее. Признаю: автор добился напряжения, которое при соответствующей игре заставит публику вскакивать с мест. В третьем акте наступает кульминация. Бьюли убеждает девушку бежать с ним. Отец застает их при попытке к бегству, выходит из себя и пытается застрелить Бьюли. А потом… О боже!

Деннис Фостер подпрыгнул на стуле. Голос Берил перешел в стон. Она распростерла руки, словно взывая к Вселенной.

– Выясняется, что так называемый убийца – вовсе не Бьюли.

– Не Бьюли?

– Да! Выясняется, что известный романист в поисках материала решил притвориться Бьюли, чтобы понаблюдать за реакцией окружающих. Куда это годится, я вас спрашиваю?

Брюс Рэнсом отодвинул банку с кольдкремом и начал вытирать лицо куском ткани, косясь в зеркале одним глазом на Берил.

– Публике нужен счастливый конец, – заявил он.

– Брюс, дорогой…

– Обязательно нужен, – настаивал актер. – Кроме того, что в этом плохого?

– Что плохого?!

– Да, объясни мне.

Девушка подошла к нему. С раскрасневшимися щеками, полузакрытыми блестящими глазами и вздымающейся под серым платьем грудью она словно молила о чьей-то жизни. При этом Берил выглядела настолько привлекательной, что у Денниса Фостера закружилась голова. Очевидно, Брюс Рэнсом также это почувствовал, так как обернулся к ней.

– Это антикульминация, Брюс, – продолжала Берил. – Это эмоционально и артистически неестественно. Неужели ты не понимаешь? Вся пьеса провалится с треском…

– Не согласен.

– Послушай меня, дорогой. Вся пьеса провалится с треском, если этот человек окажется не Бьюли. Более того, она просто распадется.

– Почему?

– Ну, что происходит после того, как выяснится, что «Бьюли» – известный романист в поисках материала? Чем все заканчивается?

– Счастливым…

– Перестань, Брюс! Девушка бросается в его объятия. Отец со слезами на глазах пожимает ему руку и дает благословение на брак. Прибежавшая мать делает то же самое. Брюс, в настоящей жизни такого не бывает!

– Не понимаю почему. Что, по-твоему, должно произойти?

– Старик должен застрелить его.

– Это не смешно.

– А я не пытаюсь шутить. Неужели ты не понимаешь, что девушка после такого объяснения больше не стала бы с ним разговаривать, а ее семья выгнала бы жениха из города? Кто может простить, что из него сделали морскую свинку в подобном эксперименте?

– Они простили бы его, если бы он действительно оказался знаменитым писателем.

– Никогда, Брюс! Ни за что на свете! Подумай, в каком настроении зрители отправятся домой. Что они получат после трех актов нарастающего напряжения?

– Счастливый конец.

– К черту твой счастливый конец!

Брюс бросил на туалетный столик салфетку, которой вытирал лицо, и поднялся; не было заметно, чтобы он вышел из себя, – с ним это случалось крайне редко. Сунув руки в карманы голубого шелкового халата, он начал расхаживать по комнате, покуда костюмер Тоби терпеливо ждал на заднем плане с его повседневной одеждой.

Вскоре Брюс повернулся к Берил с улыбкой, от которой таяли сердца стольких женщин по другую сторону рампы.

– Ну-ну, крошка, не теряй самообладание. – Его голос звучал мягко и убеждающе. – Признаю, что пьеса имеет свои недостатки…

– Да. И автор, по-видимому, это знает.

Актер внезапно встрепенулся:

– Вот как? Почему ты так думаешь?

– Некоторые страницы отпечатаны на другой машинке – в том числе целый кусок последнего акта. Могу точно показать тебе, где он толком не мог принять решение, и… – Берил оборвала фразу. – А где пьеса, Брюс?

– Я отослал рукопись Этель Уитмен, чтобы она сделала дюжину копий. Боюсь, это займет много времени.

– Ты написал автору?

– Да, конечно. – Он отмахнулся от вопроса, не придавая ему значения. – Ответа не последовало.

– Прошло три недели, и ответа нет?

– Да.

– Но, Брюс, нельзя начинать работу над постановкой без согласия автора и заключения контракта.

Брюс засмеялся, откинув голову.

– Девочка моя, кто говорит о постановке? Я устал и нуждаюсь в длительном отдыхе. Сейчас я уеду на каникулы, а потом… Господи, да что с тобой?

Берил с открытым ртом и вдохновением в глазах указывала на него пальцем, как пророчица.

– Нашла! – воскликнула она.

– Что ты нашла?

– Я говорила, что концовка пьесы – полная чушь. И я это докажу!

– Каким образом?

Берил подобрала сигарету, все еще тлеющую на краю туалетного стола, и дважды затянулась ею, прежде чем раздавить окурок на стеклянной крышке стола.

– Брюс, – сказала она, подняв голову, – почему бы тебе не стать Роджером Бьюли?

Глава 4

Спустя много времени Деннис Фостер вспоминал этот последний приятный вечер перед тем, как кое-кто начал заигрывать с силами, могущества которых не понимал. Сильнее всего в его памяти запечатлелся Брюс Рэнсом, изумленно уставившийся на Берил, держа руки в карманах халата, словно схваченный объективом скрытой камеры.

– Не понимаю, – сказал Брюс.

– В субботу после заключительного спектакля ты собираешься на каникулы в какое-то местечко на восточном побережье, не так ли?

– Да.

– И ты уже заказал номер в гостинице под вымышленным именем?

– Да. Я… – Брюс вынул руки из карманов. Его взгляд стал настороженным, а губы втянулись, еще сильнее подчеркнув выпуклые скулы.

– Боже всемогущий! – воскликнул он. – Ты имеешь в виду…

Берил кивнула.

– Я бросаю тебе вызов, предлагая сделать то, что делает герой пьесы. Он оказывается известным писателем, а ты известный актер, что в принципе одно и то же. Теперь понимаешь?

– Да.

– Поезжай в это место… как оно называется?

– Олдбридж в Суффолке – точнее, рядом с ним.

– Поезжай туда, – продолжала Берил, – и остановись в местной гостинице. Потом начинай делать оговорки в соответствии с пьесой. Постепенно вся деревня придет к выводу, что ты единственный и неповторимый Роджер Бьюли, снова вышедший на охоту. А тем временем ухаживай за какой-нибудь местной девушкой – желательно дочерью важной шишки. Тебе это не составит особого труда… Брюс! Ты меня слушаешь?

– Что? Да-да, слушаю.

Брюс сжимал и разжимал кулаки. Его мысли витали где-то далеко.

– Вероятно, – засмеялась Берил, – у девушки не окажется отца, который захочет тебя застрелить. Подобное бывает только в пьесах и книгах. Но у нее наверняка найдется родственник или дружок, которому не понравится зрелище его маленькой птички в когтях Роджера Бьюли.

– Да, очевидно.

– А потом, когда ты переполошишь всех… Сколько времени ты намерен пробыть в Олдбридже?

– Месяц, – машинально отозвался Брюс. – В октябре у меня намечается радиопостановка, но до того я могу оставаться в деревне.

К огорчению Денниса Фостера, который сидел молча, Брюс, кажется, воспринимал дело как наполовину свершившийся факт.

– Отлично! – кивнула Берил. – Я вернусь из Америки через три недели. К тому времени, Брюс, ты успеешь разбудить дьявола, если как следует сыграешь свою роль. (Пожалуйста, Деннис, сиди спокойно!) Потом взрывай бомбу третьего акта. Скажи им, что ты не зловещий убийца, а всего лишь добрый старина Брюс в поисках материала, и увидишь, как они прореагируют! – Берил задыхалась от возбуждения. – Ну? Ты сделаешь это? Я бросаю тебе вызов!

Последовала долгая пауза, нарушаемая только кашлем Берил, пытающейся перевести дух.

– Мне такое и в голову не приходило, – пробормотал Брюс, устремив странный взгляд на противоположную стену. Ударив правым кулаком по левой ладони, он тяжелой походкой вернулся к туалетному столику и сел. – Любопытно, смогу ли я с этим справиться?

– Конечно сможешь! Почему нет?

Брюс барабанил пальцами по стеклянной крышке туалетного стола.

– Предположим, кто-то меня узнает?

– Это не слишком вероятно, Брюс. Вне сцены ты выглядишь совсем по-другому. К тому же ты ненавидишь и презираешь кино, отвергая любые предложения сниматься с тех пор, как у тебя на банковском счете было шесть пенсов. В суффолкской деревне люди узнают только те лица, которые видели на экране.

– Или это может не сработать по другой причине, – усмехнулся Рэнсом. – Что, если там вовсе не окажется девушек?

– Хоть одна девушка найдется везде!

– А если она мне не понравится? Или я в нее влюблюсь, а она только засмеется? Видит бог, я этого заслуживаю.

– Это первое благоразумное замечание, которое я здесь услышал, – решительно вмешался Деннис Фостер. При виде сердитого выражения на лице Берил он поднялся и продолжал более примирительным тоном: – Я не хочу выглядеть мертвой головой на празднике при каждой нашей встрече. Признаю, что идея любопытная. Но неужели вы всерьез намерены ее осуществить?

– Почему бы и нет? – воскликнула Берил.

– Прежде всего, вам это не кажется несколько безжалостным?

– Ну… – Брюс нахмурился, глядя на свой сжатый кулак. Но Берил не желала слышать никаких возражений.

– Ты имеешь в виду девушку?

– Да, – ответил Деннис.

– Нет, не кажется. – Голос Берил звучал абсолютно хладнокровно. – В конце концов, это делается… ну, во имя искусства.

– Прошу прощения, – отозвался Деннис с улыбкой, заставившей Берил опустить взгляд. – Ты отлично знаешь, что это делается совсем по другой причине.

– О, Деннис, не будь таким занудой!

– Все дело в том, – продолжал он, – что вам обоим это кажется новой увлекательной игрой. Вы как дети, подкладывающие кнопки на стул учителя. Но нельзя так играть с человеческими жизнями и эмоциями. Это опасно и может выйти из-под контроля. Ведь это не сцена, а жизнь.

– Но именно это я и пытаюсь внушить Брюсу! – воскликнула Берил. – Если только он изменит ужасную концовку этой пьесы…

– Я не изменю концовку, – заявил Брюс Рэнсом.

– Дорогой, но ведь она нелепа!

– Вовсе нет, – возразил Брюс, глядя в зеркало. – И я докажу это таким способом, который тебя удивит. Более того…

Он оборвал фразу и вместе с Берил повернулся к Деннису Фостеру, услышав его смех.

Откинувшись на спинку кресла, Деннис достал свой портсигар, вынул сигарету, зажег ее и закашлялся от дыма и смеха. Последняя стычка между Берил и Брюсом убедила его, что он, вероятно, придает слишком много значения их замыслу.

В конце концов, было крайне маловероятно, что Брюс может причинить какой-то вред. Они оба, как и всю жизнь, старались заставить зрителей поверить в их игру. Невозможно пострадать, глядя на актеров в театре или встретив «настоящее привидение» на аттракционе «Поезд призраков».

Он, Деннис, исполнил свой долг, заявив протест. Если Брюс намерен продолжать, ему остается только сидеть и наблюдать за происходящим. Денниса снедало достойное порицания любопытство, желание увидеть, что произойдет. Если подумать, он всегда мог устроить дело так, чтобы Брюс держался в стороне от единственной неприятности, с которой мог столкнуться.

Поэтому Деннис смеялся, пуская едкий дым, покуда двое других смотрели на него с обидой, словно во время спектакля строгие критики внезапно поднялись с мест, пренебрежительно фыркая.

– Что тут забавного, старина? – осведомился Брюс.

– Мне это не нравится, – сказала Берил, широко открыв глаза. – По-моему, это звучит зловеще… Брюс!

– Ну?

– Я уже говорила тебе, хотя ты вряд ли обратил на это внимание, что Деннис знаком со старшим инспектором Мастерсом, который расследовал дело Бьюли. Тебе не кажется, что Деннис собирается расстроить наши планы?

– Старший инспектор Мастерс… – Повернувшись к зеркалу, Брюс взял в руки собаку, служившую ему талисманом, и положил ее снова. – Это не тот парень, который якшается с сэром Генри Мерривейлом?

– Он самый, – не без удовлетворения подтвердил Деннис. – Мастерс – друг сэра Генри. И я с гордостью сообщаю об этом факте.

– Почему, старина?

– Сэр Генри Мерривейл очень интересуется преступлениями, – ответил Деннис. – Это служит оправданием моему интересу к ним, когда меня обвиняют… э-э… в дурном вкусе. Я никогда не встречал сэра Генри, но мне описывали его как совершенный образец английского джентльмена.

– Да, несомненно… – начал Брюс и внезапно осекся. – Как тебе описывали сэра Генри Мерривейла?

– Как совершенный образец английского джентльмена, – повторил Деннис. – Что бы ты ни говорил, Брюс, чувствуешь облегчение, зная, что в Англии еще остался представитель старой школы, обладающий достоинством и хорошими манерами.

– Конечно, старина, – вежливо согласился Брюс. – Но Берил спрашивала тебя…

– Ты ведь не станешь вмешиваться, Деннис? – осведомилась Берил.

– В этот безрассудный план Брюса?

– Да! Пожалуйста…

– Не стану, – ответил Деннис, снисходительно глядя на них. – Напротив, если Брюс настаивает на его осуществлении, я, возможно, сумею ему помочь.

– Помочь? Как?

– Сейчас это не важно. Мы можем обсудить это на днях. Уже поздно. Не отправиться ли нам в «Айви», пока у них еще осталась какая-то еда?

В этот момент в дверь уборной скромно постучали. Костюмер Тоби, все еще терпеливо ожидавший с переброшенной через руку повседневной одеждой Брюса, поспешил открыть дверь. После приглушенного разговора снаружи он вернулся с запечатанным конвертом, на котором маленькими печатными буквами было аккуратно написано имя Брюса.

Озадаченный актер поднялся из-за туалетного стола.

– Это мне? – осведомился он.

– Да, сэр.

Покуда Берил отошла к дивану взять пальто и косынку, а Деннис гасил сигарету, прежде чем подобрать собственные вещи, Брюс вскрыл конверт. В нем оказался сложенный лист писчей бумаги с дюжиной строчек. Прочитав их дважды, Брюс положил лист в конверт, сунул его в карман халата и откашлялся. Атмосфера в комнате заметно изменилась.

– Э-э… Берил, – заговорил Брюс. – Иди в «Айви» с Деннисом. Боюсь, я какое-то время не смогу к вам присоединиться.

– Брюс!..

– Попроси Марио, – продолжал актер, – оставить для меня холодный окорок и салат, если я задержусь. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Конечно нет, – бесстрастно отозвалась Берил.

Прежде чем Деннис или Брюс успели ей помочь, она накинула на плечи легкое пальто, натянула на голову косынку и закрепила ее под подбородком маленькой золотой булавкой, глядя в сторону.

– Завтра я отбываю в Америку, Брюс.

– Сожалею, – сказал Брюс, отвечая скорее на ее настроение, чем на слова, – но ничего не поделаешь. Я должен повидать кое-кого насчет… Короче, это очень важно.

Берил резко повернулась.

– Отправляйся в Олдбридж и крути любовь со своей чертовой девкой! – выпалила она и со слезами на глазах выбежала из комнаты, захлопнув дверь со стуком, отозвавшимся во всем театре.

Последнее замечание было настолько неожиданным и противоречащим всему, на чем Берил настаивала раньше, что Деннис Фостер недоуменно заморгал, глядя на все еще вздрагивающую дверь.

– Что с ней происходит? – осведомился он, хотя, не будучи глупцом, догадывался, в чем дело. Уже некоторое время театральный мир размышлял о том, было ли что-то между Брюсом Рэнсомом и Берил Уэст. И даже в среде, где все знают друг о друге практически все, на этот счет не существовало определенного мнения. Деннис, который любил и Берил, и Брюса, давно надеялся, что из них получится хорошая пара.

– Ну, ты же знаешь, каковы женщины, – ответил Брюс заговорщическим тоном, который используют мужчины при обсуждении подобных дел. – Беги за ней. Выведи ее через дверь спереди. Не позволь ей воспользоваться служебным выходом.

– Но ведь до него гораздо ближе… О, понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, – заверил его Брюс. – Скажи ей, что это не то, о чем она думает. Объясни ей… Ради бога, поторопись!

– Ладно, – отозвался Деннис. – Можешь на меня положиться. – И он быстро вышел.

Некоторое время Брюс Рэнсом стоял неподвижно, скрестив руки на груди и уставясь на дверь. Потом он улыбнулся странной улыбкой, которую не мог понять костюмер Тоби. Это была сонная загадочная улыбка Пака,[5] сузившая глаза до узких поблескивающих щелочек и едва демонстрирующая крепкие зубы, так как, покуда она становилась все шире, губы сжимались все сильнее. Глядя на Брюса при тусклом свете, можно было предположить, что он входит в роль.

Снова сев за туалетный столик, Брюс устремил невидящий взгляд в зеркало, достал из кармана конверт с запиской и разгладил его на стеклянной крышке стола. Потом он мягким черным карандашом для бровей написал на конверте несколько цифр: 7, 4, 28–36, после чего написал их повторно, словно напоминая себе о чем-то, отложил карандаш и спрятал конверт в карман. Выражение его лица стало безмятежным, когда он поймал в зеркале взгляд костюмера.

– Тоби!

– Да, сэр?

– Попроси леди войти.

Глава 5

Спустя всего несколько минут Деннис Фостер встретил сэра Генри Мерривейла при обстоятельствах, которые можно назвать прискорбными.

Поспешив вслед за Берил, Деннис обнаружил, что ее незачем уводить от служебного выхода. Девушка сама направлялась в сторону фасада, спотыкаясь в темноте. Он догнал ее в фойе, среди мусора в виде обрывков билетов и сигаретных окурков.

– Что ты имел в виду, Деннис, говоря, что можешь помочь Брюсу?

Казалось, вспышки гнева в грим-уборной не было вовсе. Лицо Берил вновь стало спокойным и сдержанным, а тон подразумевал, что она предпочитает не упоминать о случившемся, и Деннис был достаточно тактичен, чтобы этого не делать.

– Ну, – улыбнулся он, отодвигая железный стержень одной из скрипучих стеклянных дверей, ведущих на улицу, – существуют одна-две мелочи, которые, похоже, не пришли в голову никому из вас.

– А именно?

– Предположим, Брюс сыграет свою роль слишком хорошо и привлечет внимание полиции?

Берил остановилась в дверях.

– Но он не собирается делать ничего противозаконного! Или собирается? Ты юрист и должен это знать.

– Нет, если только не возникнет вопрос о подлоге, что маловероятно.

– А если полиция начнет ему досаждать, Брюс всегда может объяснить, кто он на самом деле и чем занимается.

– Верно, Берил. Но полиция, коли на то пошло, может вести себя крайне неприятно. Есть множество предлогов, под которыми Брюса могут задержать, допросить и выдворить из деревни, не прибегая к аресту. Если только…

– Но нам не нужно, чтобы Брюс оказался в тюрьме! – воскликнула девушка. – Если только?

– Если только полиция не будет в курсе дела с самого начала.

– Что ты имеешь в виду?

– Берил, – продолжал Деннис, когда они вышли на Черинг-Кросс-роуд, – я хочу, чтобы ты разрешила мне пойти в Скотленд-Ярд и рассказать обо всем старшему инспектору Мастерсу.

– Но… понравится ли ему это?

– Держу пари, что нет. Вероятно, он будет грозить репрессиями. Но я думаю, что если смогу все правильно объяснить, то уговорю его не вмешиваться. Понимаешь, он может передать полиции Олдбриджа сообщение: «Если вы услышите, что Роджер Бьюли снова вышел на охоту, не обращайте внимания – это Брюс Рэнсом валяет дурака». Тогда Брюс будет в состоянии делать что хочет.

– Деннис! – воскликнула Берил, шагая рядом с ним и повернув к нему сияющее лицо. – Ты действительно это сделаешь?

– Конечно. Если хочешь, пойду завтра же… Господи!

Деннис оборвал фразу и уставился перед собой.

Как он уже отметил, рядом с «Гранадой» находился центр развлечений. Последние несколько лет эти увеселительные заведения появлялись в восточной части Вест-Энда одно за другим. Это заведение, с надписью «Страна игр» красными буквами над широким открытым входом, выглядело так же, как и остальные.

Внутри тусклой пещеры с низким потолком, тянущейся далеко назад, стояли вдоль стен автоматы пинбола. Опустив в щель пенни, можно было сделать пять попыток набрать очки среди звона колокольчиков и мелькающих разноцветных огоньков. Ближе к центру пещеры, разделяя автоматы на два ряда, находились стеклянные контейнеры, из которых предлагалось выудить призы с помощью дрожащих металлических рук и паралитических игрушечных воротов. Еще один автомат предсказывал судьбу; посетители могли также метать дротики или смотреть пип-шоу, а сзади помещался маленький тир.

И вот прямо здесь, в этом центре, в середине левого ряда, стоял старший инспектор Мастерс собственной персоной.

Мастерс, массивный и вежливый, в синем костюме из сержа и шляпе-котелке, с интересом склонился над автоматом для пинбола. Его голубые глаза следовали за движениями шара и пляшущими цифрами индикатора.

– Не знаю, что Мастерсу здесь понадобилось, – пробормотал Деннис, объяснив Берил, кто это. – Но возможно, он тут по делу. Тогда ему не следует мешать.

– Может быть, все-таки поговорим с ним сейчас?

– А ты… э-э… не возражаешь посетить такое место?

– Я бы с удовольствием там побывала, – ответила Берил. – Только меня никогда никто туда не приглашал, а идти одной мне не хватало духу.

– Бояться нечего. Эти центры – спокойнейшие места в Лондоне. Только…

– Пожалуйста! – настаивала Берил.

В этот час в «Стране игр» было лишь несколько праздношатающихся и солдат. Шагнув внутрь, они ощутили запах сырости и плесени.

Послышался звон, когда ожил еще один автомат для пинбола. Администратор с набитой медяками белой сумкой на плече ходил по пещере, разменивая деньги. Сзади дважды выстрелило ружье 22-го калибра. Из громкоговорителя лилась танцевальная музыка.

Старший инспектор Мастерс не обернулся и, казалось, не заметил вновь пришедших. Но Деннис услышал чревовещающий голос.

– Не обращайтесь ко мне, сэр, – пробормотал Мастерс. – И лучше уведите отсюда молодую леди. Здесь могут произойти неприятности.

Динь-динь – снова прозвенел колокольчик.

Деннис быстроогляделся. Он не мог видеть противоположную сторону зала-аркады, которую скрывали освещенные крошечными лампочками стеклянные контейнеры, и заднюю ее часть. Но ничто не казалось зловещим. Тем не менее Деннис кивнул.

– Хорошо, – ответил он таким же чревовещающим голосом. – Мы только хотели сообщить вам кое-что о Роджере Бьюли. – И Деннис взял Берил за руку, чтобы увести.

– Эй! Погодите!

Вероятно, никакими другими словами Деннис не мог бы оторвать Мастерса от исполнения долга. Ибо в течение одиннадцати лет, как могли подтвердить его коллеги, имя Бьюли производило на старшего инспектора такой же эффект, как кормовой табак на слона.

Повернувшись снова, Деннис увидел, что Мастерс сердито смотрит на него, раздираемый противоречивыми эмоциями.

– Парень, которого я жду… – Мастерс метнул быстрый взгляд на дверь, – вероятно, не появится еще десять минут. Так что если у вас или молодой леди есть что мне сообщить…

Подняв брови, он вопросительно посмотрел на Берил.

– Прошу прощения, – спохватился Деннис. – Позвольте представить: мисс Берил Уэст – старший…

– Не упоминайте мое имя! – тихо простонал Мастерс. – У парня, которого я ищу, здесь могут быть дружки.

– Еще раз простите. Это мисс Берил Уэст, которая ставила самые успешные пьесы с участием Брюса Рэнсома…

– Брюса Рэнсома? – Мастерс кивнул в сторону «Гранады». – В соседнем театре?

– Да.

– И вы когда-нибудь встречали Роджера Бьюли, мисс? – спросил Мастерс.

– Я? Господи, конечно нет!

Надежда Мастерса тут же испарилась. Он бросил еще одно пенни в щель автомата, потянул за рычаг и привел металлические шары в исходное положение. Указатель счета с изображением автогонок сразу загорелся.

– Тогда что вы знаете о Бьюли, мисс?

– Боюсь, что ничего. Кроме того, о чем говорится в пьесе и что рассказали мне Брюс и Деннис. А также, конечно, статей о нем в «Знаменитых преступниках» Конанта и «Анатомии убийства», издаваемой Детективным клубом. Брюс просил меня прочитать их из-за пьесы.

– Из-за пьесы, мисс? Какой пьесы?

– Кто-то, – объяснил Деннис, – написал пьесу, основанную на фактах карьеры Бьюли. Мистер Рэнсом собирается играть в ней главную роль.

Мастерс нахмурился:

– Но я пытаюсь выяснить, что вы можете сообщить мне о Бьюли. Какую-то новую информацию?

– Строго говоря, – сказал Деннис, – новой информации у нас нет. Но…

– Нет? – переспросил Мастерс и снова дернул рычаг, погнав шар по дорожке.

Деннис обменялся удрученным взглядом с Берил.

Девушка изредка посматривала через плечо на дверь, опасаясь, что вот-вот может начаться потасовка. Но она стала забывать об этом, поглощенная изучением настоящего детектива, отмечая каждые его жест и фразу для профессионального использования впоследствии. Она не хотела заканчивать разговор.

– У нас нет никакой информации, – призналась Берил. – Но надеюсь, мистер Мастерс, вы его поймаете!

– Благодарю вас, мисс. Тем не менее должен просить вас обоих…

– Наверное, это было ужасное дело, – не унималась Берил. – Особенно, как говорит Брюс, тот маленький штрих – женщина, заглядывающая в щель между оконными портьерами и видящая на кушетке задушенную жертву и Бьюли, зажигающего сигарету под лампой.

Эффект этих слов был весьма необычным.

Мастерс, потянувший к себе рычаг до отказа, отпустил его так внезапно, что металлический шар взлетел по желобу. Автомат заурчал и защелкал. Белые, зеленые, а потом и красные огоньки плясали под маниакальное звяканье колокольчиков; призрачные автомобили мелькали на экране, где быстро менялись цифры. Все это вполне соответствовало душевному состоянию старшего инспектора.

– Ну-ну! – произнес он мягким и приятным голосом. – Значит, вот что видел наш свидетель, а?

– Что-нибудь… не так?

– Она видела задушенную жертву, лежащую на кушетке, и Бьюли, зажигающего сигарету?

– А разве нет?

– Да, мисс, – почти дружелюбно кивнул Мастерс. – Но вы откуда это знаете?

Последовала долгая пауза.

– Понимаете, мисс, мы распространили всю информацию о первых трех преступлениях. Нам пришлось это сделать. Шла охота, и общественность могла нам помочь. Но показания по поводу четвертого убийства, которые могут привести мистера Бьюли на виселицу, мы держали при себе. – Мастерс очень строго посмотрел на Берил. – Помимо того факта, что у нас есть свидетель, – продолжал он, – ни одна деталь не просочилась в прессу и вообще за пределы полиции. Каким же образом вы об этом узнали, мисс?

Танцевальная музыка все еще звучала в пещере; в тире снова защелкали ружья.

– Но… – поколебавшись, Берил подняла бесхитростный взгляд, – об этом говорится в пьесе.

– Вы имеете в виду пьесу, в которой собирается играть мистер Рэнсом?

– Да.

– И кто же написал эту пьесу, мисс?

Деннис вновь увидел на лице Берил странное выражение, которое уже появлялось этим вечером, но он не мог вспомнить, когда именно.

– Мы не знаем автора лично, – ответила она. – Какой-то мужчина, чье имя я не припоминаю. Он передал пьесу Брюсу.

– Но у вас записаны его имя и адрес?

– Да – по крайней мере, у Брюса.

– Где эта пьеса сейчас, мисс?

– Вы имеете в виду рукопись? Ее отдали на размножение. Брюс мог бы раздобыть для вас оригинал.

Мастерс кивнул.

Было удивительно, как резко изменились его манеры за последние несколько минут. Сейчас старший инспектор походил на благодушного кота.

– Ну-ну, мисс! – произнес он успокаивающим тоном. – Незачем тревожиться. Простите, что был с вами немного резок и с вами тоже, мистер Фостер. Но, – Мастерс доверительно понизил голос, – не могли бы вы сообщить то, что рассказали мне, сэру Генри Мерривейлу?

– Сэру Генри Мерривейлу? – Деннис огляделся. – Он здесь?

– Еще как здесь! Понимаете, мисс, – снова обратился Мастерс к Берил, – будет лучше, если он услышит это от вас, а не от меня. Я не осмеливаюсь упоминать о деле Бьюли старому бабуи… старому джентльмену даже спустя одиннадцать лет.

– Почему?

– Потому что, мисс, он приходит в ярость.

– Что вы имеете в виду?

– Я не консультировался с ним, думая, что он не будет нужен, – продолжал Мастерс. – А до этого он смотрел в потолок каждый раз, когда я упоминал об этом деле. Теперь же, когда сэр Генри впервые после войны стал снова играть в гольф, он настроен отнюдь не благожелательно.

– Но где он сейчас? – осведомился Деннис.

Мастерс окинул взглядом помещение.

– Последний раз я видел его у пип-шоу, где можно за пенни посмотреть стриптиз.

Деннис испытал легкий шок. Неужели существуют два сэра Генри Мерривейла?

– Я позволил ему прийти сюда, – сказал Мастерс, – и привести шотландского тренера по гольфу, которого он в эти дни постоянно таскает за собой на буксире, когда он поклялся на Библии, что будет вести себя прилично.

– Вести прилично? А почему вы опасались другого?

– Пожалуйста, пойдемте со мной, – предложил Мастерс.

Бросив беспокойный взгляд на входную дверь, он повернулся и направился к задней части зала. Подвыпивший австралийский капрал прислонился к стойке маленького тира, пытаясь дрожащими руками прицелиться в неподвижную мишень. Рядом стоял администратор, позвякивая монетами в белой сумке.

У ряда автоматов пип-шоу, сосредоточенно уставившись в отверстие, над которым красовалась надпись «Nuit de Paris»,[6] застыл французский матрос. Два американских солдата и долговязый младший лейтенант Королевского флота, куривший сигару, с живым интересом прислушивались к горячему спору между двумя джентльменами в штатском.

Они стояли около еще одного аттракциона, где с тяжелой деревянной рамы свисала боксерская груша. Бросив пенни в щель, можно было определить силу удара, которую указывал индикатор на раме.

Одним из двух спорщиков был строгий маленький человечек в твидовом костюме – мистер Доналд Фергас Мак-Фергас из гольф-клуба «Килликрэнки».

Другой был крупный, толстый, бочкообразный джентльмен в черном костюме из альпаки, устремивший невероятно злобный взгляд поверх очков в роговой оправе, съехавших на широкий нос. Казалось, даже его брюхо, украшенное золотой цепочкой от часов, сердито топорщится. Сэр Генри Мерривейл упирался кулаками в бока, держа в одном из них шляпу-котелок, и его массивная лысая голова поблескивала при свете ламп на потолке.

– Послушайте, сынок, – заговорил «совершенный образец английского джентльмена». – Вы пытаетесь убедить меня, что можете ударить эту чертову грушу сильнее, чем я?

– Ага, – отозвался мистер Мак-Фергас.

Двое американских солдат и младший лейтенант флота с сигарой продолжали слушать с неослабевающим интересом.

– Смотрите! – Г. М. медленно согнул бицепс правой руки, выразительно указывая на него, как Силач Сэндоу.[7] – Можете пощупать!

В терпеливом голосе мистера Мак-Фергаса слышались слабые нотки истерии, естественные для человека, проведшего много недель в компании сэра Генри Мерривейла.

– Дело не в мышцах, – сказал он.

– Неужели, сынок?

– Да. Дело в мускульной координации, о чем я постоянно твержу, пытаясь научить вас играть в гольф.

– А что у меня не так с гольфом? – осведомился Г. М., внезапно опустив руки. – Я самый многообещающий прирожденный гольфист, который когда-либо бил по мячу клюшкой, – объяснил он американским солдатам, которые одобрительно кивнули.

– Ага, – сурово отозвался Мак-Фергас. – Только почему-то вы все время жульничаете, когда думаете, что я на вас не смотрю. Но мы говорим не о гольфе, а об этой груше.

– Вы думаете, что можете ударить ее сильнее, чем я?

– Ага.

– Хотите пари?

Мистер Мак-Фергас задумался.

– На шесть пенсов? – предложил он.

– Я сказал – пари, – повторил Г. М., чье лицо начало багроветь. – Господи, ваша опрометчивость способна отправить весь клан Мак-Фергасов в богадельню! – Внезапно его осенило вдохновение. – Погодите! Как насчет пари на фант?

– На фант?

– Да. Проигравший должен подойти к полисмену и пнуть его в зад. Или встать снаружи кинотеатра с рулоном туалетной бумаги и вручать кусочек каждому входящему.

На заднем плане старший инспектор Мастерс издал сдавленный возглас. Берил Уэст и Деннис Фостер застыли как вкопанные. Но два американских солдата слушали с нескрываемым восхищением. Это казалось им самым спортивным предложением из всех, какие они слышали в Англии.

– Валяйте, папаша! – крикнул первый солдат, хлопнув себя по бедру. – Выбейте из этой груши душу! Ставлю мои денежки на вас!

Младший лейтенант флота вынул изо рта сигару и указал ею на мистера Мак-Фергаса.

– Тьфу! – заговорил он с жутким шотландским акцентом. – Вы, дружище, будучи шотландцем, ударите грушу вдвое сильнее любого сассенаха.[8] – Он повернулся к солдатам: – Хотите пари?

– Еще бы! – отозвался первый солдат. Порывшись в карманах, он достал скомканную пачку купюр. – Ставлю пять фунтов на то, что старикан выколотит из груши все, что только можно!

– Благодарю вас, сынок, – сказал Г. М., скромно кашлянув.

Вынув бумажник, младший лейтенант отсчитал пять фунтов и с мрачным, замогильным видом, как призрак Марли, упрекающий Скруджа,[9] поднес деньги к носу солдата.

– Идет!

Трудно сказать, действовал ли мистер Мак-Фергас побуждаемый страхом при виде безумия своего соотечественника или же тайной гордостью, но он потерял голову и бросил в щель пенни. В светлых глазах сверкал вдохновляющий его дух Бэннокберна.[10]

– Отойдите назад! – сурово произнес мистер Мак-Фергас. – Шотландия навсегда! – И он нанес удар по груше.

В результате этого благородного усилия кожаный мешок взлетел кверху и с громким щелчком отскочил назад. Стрелка индикатора описала почти полный круг и остановилась, дрожа, в четверти от высшей отметки.

Изумленное молчание сопровождала танцевальная музыка.

– Можете ударить сильнее? – осведомился мистер Мак-Фергас.

– Дело плохо, Том, – с тревогой пробормотал второй солдат. – Коротышка не подкачал. Плакали наши денежки.

– Не бойтесь, сынок, – успокоил его Г. М. – Я старик. – И он торжественно похлопал себя по груди.

Передав свою шляпу второму солдату, Г. М. бросил пенни в щель, подтянул брюки, облизнул большой палец, расправил плечи и атаковал грушу, как Самсон – ворота Газы.[11]

Что касается происшедшего потом…

Впоследствии Г. М. утверждал, что это не его вина. В какой-то степени это была правда. Он никак не мог предвидеть, что веревка, на которой висела груша, ослабла от длительного использования и порвется от могучего удара.

К несчастью, так и случилось.

Тяжелая груша просвистела в воздухе, как снаряд, выпущенный из стреляющего ракетами «Тайфуна», попав прямо в лицо администратору зала. Бедняга завертелся волчком и, отлетев в сторону, толкнул подвыпившего австралийского капрала как раз в тот момент, когда последний поднимал ружье.

Крепко выругавшись, капрал положил винтовку, поднял упавшую грушу и, держа ее как футбольный мяч, изо всех сил пнул по ней ногой. Снова просвистев, груша перелетела через помещение и угодила в живот сэру Генри Мерривейлу.

– Да здравствует Австралия! – рявкнул капрал.

Далее события начали разворачиваться с быстротой молнии.

Глава 6

Среди шума и гама, разразившихся в том месте, которое Деннис Фостер назвал «спокойнейшим в Лондоне», послышался крик старшего инспектора Мастерса, обращенный к Г. М.:

– Ничего не делайте, сэр! Стойте на месте! Положите эту штуку!

Но добрые советы пропали впустую.

Г. М., косивший глазами от ярости, даже не сделал паузу, чтобы перевести дыхание.

Как и подобает регбисту, игравшему за команду Кембриджа в 1891 году, он не стал медлить с ответом. Но вследствие его затуманенного гневом зрения (а также, вероятно, внушительных размеров брюха) снаряд не попал в цель. Импровизированный мяч пролетел мимо австралийца и перепуганного французского матроса, разбив стеклянный контейнер с игрушечным подъемным краном, которым посетители выуживали призы.

Случаются минуты, когда людей охватывает массовое безумие. Подобное наблюдалось в послевоенном Лондоне, где нервы как у военных, так и у штатских были настолько расшатаны обилием мелких неприятностей, что жизнь иногда становилась невыносимой. Любой пустяк мог вывести людей из себя.

Звук бьющегося стекла едва успел замереть, когда первый американский солдат подбежал к импровизированному мячу, схватил его и с первобытным воплем запустил им в другой контейнер.

Мистер Доналд Мак-Фергас выхватил у второго солдата шляпу Г. М., бросил ее на пол и начал топтать ногами. Солдат молча уставился на мистера Мак-Фергаса, потом схватил его и отшвырнул футов на шесть к автомату, предсказывающему судьбу, который опрокинулся с оглушительным дребезжанием колесиков и гирек. Долговязый младший лейтенант бросил сигару, спрятал деньги в карман, вежливо похлопал солдата по плечу и, когда тот повернулся, атаковал его обоими кулаками.

Тем временем французский матрос не сидел сложа руки. С воплем «Zut, alors!»[12] очевидно вызванным медлительностью пип-шоу, он схватил обеими руками провинившийся аппарат и опрокинул его на пол. Вдохновленный происходящим австралийский капрал поднял ружье и начал палить в лампы на потолке.

– Берегитесь! – послышался крик в сгущающейся темноте. – Военная полиция!

Впоследствии Деннис Фостер так и не смог понять, каким образом Мастерсу удалось сыграть роль спасательной бригады, будучи в одиночестве. Держа одной рукой Берил, а другой Денниса, он потащил их в глубь аркады и, используя всю конструкцию как ковш, подхватил по дороге яростно жестикулирующего Г. М. и оглушенного мистера Мак-Фергаса.

– Где-то здесь задняя дверь! – крикнул Мастерс. – Откройте ее!

– Но послушайте, Мастерс!.. – запротестовал Г. М.

– Откройте ее, сэр! – прошипел старший инспектор Деннису.

Зал погрузился в призрачный сумрак, где мерцали разноцветные огоньки, и опрокинутый автомат для пинбола звенел, как взбесившийся кассовый аппарат. Радио сопровождало пением «Дым попадает вам в глаза» прибытие военной и гражданской полиции.

– Нашел! – воскликнул Деннис, нащупав дверь. – С тобой все в порядке, Берил?

– Я ч-чувствую себя ужасно! – послышался дрожащий голос девушки. – Через несколько минут я начну хохотать. Но не сейчас.

– В двери есть ключ, мистер Фостер? – спросил Мастерс.

– Да.

– Выходите! – Мастерс вытолкнул их в прохладную темноту. – Заприте дверь снаружи и просуньте под нее ключ. Если они найдут дверь запертой, а ключ лежащим внутри, то могут не догадаться, в чем дело.

– Хорошо.

– Я, полицейский офицер, – негодовал в темноте Мастерс, – помогаю нарушителям порядка сбежать вместо того, чтобы арестовать их! Ну и ну!

– Кого вы подразумеваете под нарушителями порядка? – отозвался смертельно оскорбленный Г. М. – Черт возьми, Мастерс, что такого я сделал? Ровным счетом ничего!

– Ничего, сэр?

– Слушайте, Мастерс. – В голосе Г. М. послышались виноватые нотки. – Мы неподалеку от задней двери одного паба. Владелец – мой старый приятель.

– Я это знаю и на это рассчитывал, – мрачно произнес Мастерс. – Пошли!

В суматохе Деннис полностью утратил чувство ориентации. Он только знал, что они находятся в узком мощеном проходе с высокими кирпичными стенами по обеим сторонам, в котором дует прохладный ветер и над которым на черном небе мерцают звезды. Они неуверенно сделали около двадцати шагов. Г. М. шел впереди.

Именно он открыл дверь в маленький задний коридор душной и грязной пивной. За аркой, прикрытой занавесом из бусин, слышался гул голосов среди табачного дыма и запаха пива. Занавес тотчас же отодвинул коренастый мужчина с помятым лицом и без пиджака, который с подозрением уставился на них.

– Привет, Элф, – поздоровался Г. М.

Перемена была разительной.

– Да ведь это сэр Генри! – воскликнул хозяин, сверкнув золотыми зубами в улыбке. Но радушие сразу сменилось беспокойством. – Опять угодили в передрягу?

– Ничего особенного, Элф. Просто небольшой конфликт с копами.

– Ваш друг тоже коп, верно?

– Верно, Элф. Но сейчас он не на службе. Задняя комната свободна?

Элф многозначительно подмигнул:

– Идите туда, заприте дверь и не открывайте ее, если не постучат три раза – это буду я. Предоставьте все мне, приятель. Я позабочусь, чтобы вас не беспокоили.

Они оказались в маленькой комнатушке, настолько полной застоявшегося табачного дыма, что он уменьшал и без того слабый свет. Окна были запечатаны картоном, хотя в затемнении уже не было надобности. Очевидно, здесь недавно была вечеринка – стулья были отодвинуты от большого круглого стола, на котором виднелись влажные кольца от стаканов. Над камином с ржавой решеткой висела гравюра, изображающая хайлендского[13] оленя.

Заперев дверь, Мастерс подошел к сэру Генри Мерривейлу, который сел за стол, и остановился перед ним, упершись кулаками в бока.

– Ну? – осведомился он.

– Что «ну»? – ворчливо отозвался Г. М.

– Вам не стыдно за себя?

Лицо Г. М. приняло выражение стоического мученичества.

– Объясните мне, Мастерс, почему такие вещи постоянно происходят именно со мной? Я иду по жизни с достоинством, ведя себя как лорд Честерфилд… – Г. М. абсолютно искренне этому верил, – и тем не менее всегда становлюсь жертвой какого-то чертова заговора. Можете объяснить почему?

– Конечно могу, – без колебаний ответил Мастерс. – Потому что вы сами на это напрашиваетесь. Если бы вы спокойно сидели в вашем клубе или дома с хорошей книгой и занимались тем, что подобает человеку вашего возраста, то не попадали бы в такие истории. Устраивать погром в развлекательном центре! Раздавать туалетную бумагу у входа в кинотеатр!

– Я не раздавал туалетную бумагу, черт побери! Я только сказал…

– А вы, мистер Мак-Фергас?

Шотландец, стоящий к ним спиной, опираясь локтями на каминную полку, был погружен в бездну каледонского[14] раскаяния.

– В меня вселился дьявол, – сокрушенно отозвался он. – На этот раз я не могу сваливать вину на виски.

– Что до вас, сэр Генри, вам послужит уроком, если завтра утром вы обнаружите у вашей двери одного из наших ребят. Говорю прямо, это может стоить вам шести недель тюрьмы.

– Не понимаю, как они смогут меня разоблачить, Мастерс.

– Не понимаете, вот как? – осведомился старший инспектор. – Где ваша шляпа?

Руки Г. М. взметнулись к лысине.

– Вы оставили ее в аркаде, не так ли? А на ней написано ваше имя.

– Я топтал ее! – простонал мистер Мак-Фергас. – В меня вселился дьявол!

– Это во-первых, – продолжал неумолимый Мастерс. – А во-вторых, я позволил вам прийти в «Страну игр» и посмотреть, как я арестую Джо Крота, если он там появится. Но, по-вашему, сколько шансов за то, что он теперь туда придет, если вы разнесли аркаду на мелкие кусочки? Ни… – Он вовремя сдержался, взглянув на Берил и судорожно глотнув. – Ни одного. Факт в том, сэр, что вы и меня втянули в жуткие неприятности.

Несмотря на всю браваду, Г. М. смотрел на Мастерса с видом получающего нагоняй Утенка Доналда.[15]

– Не то чтобы я не мог все уладить, – добавил старший инспектор, тыча пальцем в лицо Г. М. – Я могу и сделаю это, но при одном условии.

– При каком?

– Что вы перестанете строить из себя оскорбленную невинность, – ответил Мастерс, стукнув кулаком по столу, – и дадите мне совет по поводу дела Бьюли.

В дымной комнате с запотевшими стенами, где мистер Мак-Фергас почти проливал слезы под гравюрой хайлендского оленя, воцарилось долгое молчание.

– Шантаж, а? – осведомился наконец Г. М.

– Нет, сэр, это не шантаж.

– А мне это чертовски его напоминает, сынок.

– Если бы у нас не было новой информации, я бы не стал упоминать об этом в тысячный раз. Но похоже, она у нас появилась.

– В самом деле? Что за информация?

– Это, – Мастерс подтолкнул вперед Берил, – мисс Уэст, театральный режиссер, поставивший много пьес с участием мистера Брюса Рэнсома. А этот джентльмен – мистер Деннис Фостер, который… хм!..

– Солиситор[16] мистера Рэнсома, – подсказал Деннис.

Мастерс при всем желании не мог бы сделать более удачного представления, чем первое. Все, связанное со сценой, неизменно привлекало внимание сэра Генри Мерривейла, чьи собственные наклонности в этом направлении иногда приводили к плачевным результатам. Достав из кармана портсигар, Г. М. разглядывал Берил с интересом упыря.

Деннис с тревогой заметил, что Берил бледна как привидение.

– Когда я прислал вам большое досье на Роджера Бьюли, сэр, вы прочитали его? – снова заговорил Мастерс.

– Нет! – упрямо заявил Г. М.

– Бросьте! Давайте играть честно. Прочитали или нет?

– Ну… – Г. М. уставился на черную сигару, которую вертел в пальцах. – Может, я заглянул в него посмотреть, из-за чего полиция устраивает такую суету.

– Помните нашего свидетеля в Торки?

– Рыжеволосая девица по имени Милдред Лайонс, – тут же ответил Г. М. – Машинистка, которой всучили фальшивый десятишиллинговый банкнот. Она заглянула в окно и увидела… много чего.

– Значит, помните?

– Может быть, у меня была причина для запоминания, – задумчиво промолвил Г. М. – Но послушайте, сынок! Какое все это имеет отношение к благородной актерской профессии? Мэм, – обратился он к Берил, принимая величавую позу и отвешивая поклон, насколько позволяло брюхо, – я ваш покорнейший слуга.

– Б-благодарю вас, сэр Генри. – Берил принужденно улыбнулась – ее взгляд оставался настороженным.

Мастерс пресек поток любезностей.

– Какой-то неизвестный автор, – объяснил он, – написал пьесу о Бьюли и прислал ее мистеру Рэнсому. И этот автор знает слишком много. Он знает, что свидетелем была женщина, знает, куда она заглянула и что увидела, – короче говоря, знает все, что считалось известным только полиции, вам и самой мисс Лайонс.

Снова наступило молчание, но совсем иного рода.

Сэр Генри Мерривейл, откусив кончик сигары и вставив ее в рот, щелкал колесиком зажигалки. При последних словах Мастерса он внезапно застыл, остановив пламя зажигалки в двух дюймах от сигары. На его лице, под пеленой дыма, мелькнуло странное выражение.

Теперь Деннис Фостер видел иной аспект неуклюжей фигуры, совсем недавно швырявшей боксерскую грушу в стеклянный контейнер. Перед ним был старый маэстро.

Лицо Г. М. постепенно разгладилось. Он задул пламя и положил зажигалку на стол вместе с сигарой.

– Очень интересно. – Г. М. повернулся к Берил: – И Брюс Рэнсом решил играть в этой пьесе?

Берил пожала плечами:

– Полагаю, можно сказать, что да.

– Значит, он встречался с автором?

– Нет. Брюс написал ему, но не получил ответа.

– Вот как? И когда же он ему написал?

– Три недели назад.

– Но это странно, не так ли?

– В каком смысле?

Маленькие глазки Г. М. под толстыми стеклами очков пристально разглядывали девушку.

– Понимаете, по моему опыту, когда неизвестный автор предлагает пьесу, и ее принимают, он первым делом отправляет письмо с благодарностью, а потом становится лагерем у порога администрации театра, доводя ее до истерики.

– Боюсь, я об этом не подумала. – Берил глубоко вздохнула и нервно потерла запястье. – Впрочем, бывает по-всякому.

– Разумеется, девочка моя. Но Рэнсом твердо намерен воспользоваться этой пьесой?

– Более того, – вмешался Деннис Фостер. – Он собирается отправиться в местечко Олдбридж в Суффолке и притвориться Роджером Бьюли, дабы проверить, насколько оправданна концовка пьесы.

– Что-что?! – рявкнул старший инспектор Мастерс.

Деннис рассказал о плане маскарада Брюса, передав по памяти содержание разговора в грим-уборной. Все слушали, не проронив ни слова, – даже мистер Мак-Фергас позабыл о грехе, тяготившем его душу. Выражение лица Мастерса изменилось, чего нельзя было сказать о Г. М.

– А Рэнсом знает что-нибудь об Олдбридже? – осведомился он. – Он когда-нибудь бывал там?

– Никогда, – ответила Берил. – Он просто выбрал место наугад.

– Тогда его ожидает нечто вроде шока, – сказал Г. М. – Потому что я знаю там девушку, которая в точности соответствует всем требованиям для героини этой пьесы. Ее зовут Дафни Херберт. А ее отец… – Не договорив, он повернулся к Мастерсу, сложив руки на животе: – Будет весьма любопытно, не так ли, Мастерс, если пьеса начнет разыгрываться строчка за строчкой в реальной жизни?

Мастерс фыркнул, как бык.

– Возможно, это было бы любопытным, сэр, – мрачно согласился он, – если бы я позволил этому произойти.

– Значит, вы не собираетесь этого позволить?

– По-вашему, сэр, я настолько свихнулся, чтобы участвовать в дурацком трюке и, возможно, свести на нет все наши шансы поймать настоящего Бьюли?

Деннис Фостер бросил быстрый взгляд на Берил. От возбуждения ему казалось, что уговорить Мастерса будет не слишком трудно. Немного такта, немного остроумных замечаний – и дело сделано. Но он не учел того, что Роджер Бьюли стал для Мастерса навязчивой идеей.

– Должен ли я особо указывать, старший инспектор, – резко осведомился Деннис, – что Брюс не собирается совершать ничего противозаконного?

– Я и не говорил, что собирается, сэр.

– Ну, тогда…

– Но если мистер Рэнсом думает, что ему удастся это осуществить, – Мастерс снова покраснел, – пусть подумает еще раз. Предоставьте все мне, сэр. Я расстрою планы этого джентльмена.

– Нет, не расстроите, – спокойно возразил Г. М., – если вам нужна моя помощь.

Мастерс уставился на него.

– Вы оставите этого парня в покое, – продолжал Г. М. – Более того, проинструктируете полицию Олдбриджа не мешать ему.

– Вы спятили, сэр?

– Нет.

– Тогда почему вы просите меня об этом? Да, знаю! – поспешно сказал Мастерс, когда Г. М. начал делать впечатляющие жесты. – Вы старик. Это мне известно. Но назовите причину.

Какое-то время Г. М. не отвечал, словно пытаясь поймать ускользающее воспоминание.

– Роджер Бьюли, – бормотал он. – Роджер Бьюли.

Крышка большого круглого стола была влажной от расплескавшегося пива и следов стаканов. Обмакнув в пиво указательный палец, Г. М. дважды начертил на столешнице инициалы «Р. Б.» и вытянул шею, изучая их.

– Вам когда-нибудь приходило в голову, Мастерс, как странно выглядят слова, написанные задом наперед? – заговорил он. – Помните сцену в «Дэвиде Копперфилде»…[17]

Мастерс отозвался о «Дэвиде Копперфилде» в выражениях, которые показались бы резкими даже покойному Уильяму Мейкпису Теккерею.[18]

– Заткнитесь, – строго сказал Г. М. – Я говорю о сцене, где мальчик видит на оборотной стороне стеклянной витрины таинственное слово «ЯНЙЕФОК», которое в действительности означает «КОФЕЙНЯ». И был парень, который написал книгу о выпивке под псевдонимом Раб Нолас – «бар-салон» наоборот[19]… – Г. М. пробудился от размышлений. – Вы спрашивали меня о чем-то, Мастерс?

Мастерс ухватился обеими руками за поля своей шляпы.

– Да, спрашивал! – огрызнулся он. – Я хочу знать…

– Ах да, – прервал Г. М., отмахнувшись от того, что хотел знать Мастерс, как от чего-то не имеющего значения. – Это напомнило мне, что у меня тоже есть к вам вопрос. Вы считаете эту пьесу о Бьюли новой важной уликой?

– Я считаю, что она может привести нас к новой улике. Разве не так? Если кто-то знает слишком много…

– Но мы должны убедиться, что это не имеет какого-то невинного объяснения.

– Например?

– Господи, Мастерс, вы говорите так, словно эти сведения никто не мог разгласить. Хотя бы эта девушка, Милдред Лайонс. Предположим, она рассказала кому-то о своем ужасном приключении, и это дошло до ушей подающего надежды автора. Можете вы, будучи женатым, придумать способ удержать женщину от болтовни?

– Безусловно, могу! Если от этого зависит ее жизнь. – Мастерс постучал по столу указательным пальцем. – Бьюли – убийца, сэр. Мы предупреждали девушку, что, если он когда-нибудь узнает имя свидетеля, способного отправить его на виселицу, ее жизнь не будет стоить ни гроша. – Он щелкнул пальцами.

– Угу, – согласился Г. М., бросив, однако, на Мастерса странный взгляд.

– Более того, Милдред Лайонс так боялась Бьюли, что у нее случился нервный срыв. Нет, сэр, эта женщина держала рот на замке, или я голландец. Признаю, что одиннадцать лет – долгий срок и что такую историю интересно рассказывать у камина. Но…

Г. М. продолжал так же странно смотреть на Мастерса.

– Я только привел одно возможное объяснение, – проворчал он. – Другое, которое я предпочитаю, состоит в том… – Г. М. посмотрел на Берил. – Что-нибудь не так, девочка моя?

– Конечно нет.

– Вы уверены?

– Это все ядовитая атмосфера. – Берил быстро заморгала и махнула рукой, разгоняя дым. – Вы когда-нибудь бывали в таком спертом воздухе? У меня от него кружится голова. Я не могу дышать.

– Ну, мисс, это легко исправить. – Кашлянув в свою очередь, Мастерс подошел к ближайшему из двух окон. – Но главное то, – продолжал он, взявшись за деревянную раму затемнения и обратившись к Г. М. через плечо, – что вы думаете об этом деле.

– О деле Бьюли в целом?

– Да! Это человек, который убивает женщин и заставляет их тела исчезать, словно в них угодила атомная бомба. Как он это проделывает?

– Буду вам признателен, Мастерс, если вы снова пришлете мне это досье завтра утром. А также любую информацию, которую вы сможете раскопать о раннем периоде жизни нашего друга, прежде чем он стал улыбающимся убийцей. А тем временем, – Г. М. провел рукой по лысине, – я, кажется, могу назвать вам источник всех ваших неприятностей.

– Ну, сэр?

– Вы не знаете, в чем ваша проблема.

– То есть как?

– Вы не знаете, в чем ваша проблема, – повторил Г. М.

– Наша проблема, – отозвался Мастерс, – в том, что произошло с Роджером Бьюли, и как он избавился от четырех тел. Не так ли?

– Не совсем, – сказал Г. М.

Мастерсу наконец удалось отодрать раму затемнения от грязного окна. Поставив ее, он поднял голову и внезапно застыл, уставясь в окно. Прошло пять секунд, прежде чем он заговорил:

– Кто-нибудь, выключите свет.

– А, сынок?

– Выключите свет!

Настойчивость в голосе Мастерса подействовала. Деннис Фостер подбежал к двери и повернул выключатель.

В темноте стало еще труднее дышать. Но при слабом свете за окном можно было разглядеть силуэт старшего инспектора, упиравшегося кулаками в подоконник. Повинуясь импульсу, Деннис и Берил Уэст подбежали к нему.

К Деннису наконец вернулась способность ориентироваться. Фасад паба, очевидно, был обращен к Сент-Мартинс-Лейн, а эта комната находилась на южной стороне. Выходит, они вернулись назад и сейчас смотрели на служебный вход театра «Гранада» по другую сторону мощеного переулка шириной не более пятнадцати футов.

– Видите ее? – спросил Мастерс. – Знаете, кто это?

Лампа над служебным входом осветила облупившуюся зеленую краску на двери, когда та распахнулась и в проеме появилась женщина без шляпы в сером макинтоше, выходящая из театра.

Движения ее казались нервными и возбужденными. Она быстро посмотрела сначала налево, потом направо, словно была не уверена, в какой стороне находится Черинг-Кросс-роуд. Свет падал на ее светло-рыжие волосы. Судя по тому, что удалось разглядеть среди теней, женщину нельзя было назвать хорошенькой, и все же она привлекала к себе внимание. В ее голубых глазах светилось нечто среднее между страхом и триумфом.

– Это Милдред Лайонс, – снова заговорил Мастерс. – Прошу прощения.

Старший инспектор повернулся и побежал к двери. Они услышали, как он шарит в темноте, ища ключ.

Берил нащупала руку Денниса и стиснула ее. Рыжеволосая женщина, быстро обернувшись, закрыла за собой дверь. Сквозь грязное стекло они видели, как она быстро зашагала в направлении Черинг-Кросс-роуд.

У мусорного бака, чья крышка дребезжала, замяукала кошка. Г. М. выругался. Берил прижималась к Деннису, словно в поисках защиты. Обняв девушку за плечи, он почувствовал, как дрожит ее тело.

– Я начала это, – прошептала она. – Это моя вина. Но теперь я боюсь… – Берил повысила голос. – Я боюсь!.. Боюсь!..

Глава 7

Телеграмма гласила:

«ВЕРНУЛАСЬ ИЗ АМЕРИКИ ВЧЕРА ТЧК ПЫТАЛАСЬ ТЕБЕ ДОЗВОНИТЬСЯ НО ТЕБЯ НЕ БЫЛО ТЧК МОЖЕШЬ ПОЕХАТЬ СО МНОЙ В ОЛДБРИДЖ ЗАВТРА В ПЯТНИЦУ ПОЕЗДОМ В ЧАС ДНЯ С ЛИВЕРПУЛЬ-СТРИТ? СЛУЧИЛОСЬ НЕЧТО УЖАСНОЕ ТЧК БЕРИЛ».

Деннис Фостер обнаружил телеграмму в своем почтовом ящике, вернувшись домой вечером в четверг 4 октября.

Прошел почти месяц после того вечера в пабе. Отсутствие новостей, за исключением одного неприятного инцидента, все сильнее беспокоило Денниса. Он пытался справиться с этим, сосредоточившись на работе, которой хватало с избытком. Мистер Макинтош, старший партнер почтенной фирмы, основанной в 1741 году, приближался к преклонному возрасту.

Прочитав телеграмму Берил, Деннис сначала подумал, что не сумеет выполнить просьбу. Пятница обещала быть тяжелым днем. Его голова гудела от количества предстоящей работы. Но искуситель шептал ему, что у него есть два способных ассистента. Если он сможет распределить между ними работу к концу завтрашнего утра, то успеет на поезд в час.

Но хотя Деннис чудом поймал такси, он едва не опоздал на поезд и пробрался через барьер на вокзале Ливерпуль-стрит, прижимая к себе саквояж, когда состав уже тронулся.

Помчавшись по перрону, он увидел Берил, высовывающуюся из окна вагона первого класса и бешено размахивающую руками. Прибавив скорости, Деннис вскочил в вагон, захлопнул за собой дверь и остановился в коридоре, тяжело дыша и глядя на Берил. К его удивлению, вагон был почти пуст.

– Здравствуй, Берил, – переведя дух, заговорил Деннис.

– Привет, дорогой.

– Ты отлично выглядишь. Поездка была приятной?

– Да, спасибо. Я хорошо питалась, но еды было слишком много. И я купила кое-какую одежду.

– Надеюсь, премьера на Бродвее имела успех?

– Боюсь, что нет. Критики разнесли пьесу в пух и прах. Но я это предвидела, да и вообще это не имеет значения.

По правде говоря, Берил выглядела не так уж хорошо. Нарядный зеленый костюм оттенял бледное виноватое лицо. Прядки гладких мягких волос трепетали у щек в такт покачиванию вагона.

– Деннис, – снова заговорила Берил, глядя в окно коридора, – что происходило, пока меня не было?

– Понятия не имею. Я думал, ты знаешь.

– Ты виделся с Брюсом?

– Нет.

– Почему?

– Ну… я не хотел казаться любопытным.

– Ох, Деннис! – Она с упреком посмотрела на него. – Ведь Брюс твой друг. Едва ли ты показался бы ему любопытным… А мистера Мастерса ты видел?

– Один раз говорил с ним по телефону.

– Ну?

– Похоже, сэр… давай будем называть его Г. М., как все называют. Похоже, Г. М. дал Мастерсу строгое указание держаться подальше от Брюса. Но у Мастерса вскоре появился предлог позвонить Брюсу, как раз перед отъездом того из города, хотя полиции он по-прежнему ничего не сообщил. Помнишь тот вечер в развлекательном центре и пабе?

– Еще бы! Брюс так и не пришел обедать в «Айви». Я даже не смогла с ним попрощаться.

«Должно быть, обед получился невеселый», – подумал Деннис, но тут же отогнал эту мысль.

– Той же ночью, – продолжал он, – произошло ограбление машинописного бюро «Этель Уитмен и компания» на Бедфорд-стрит. Кто-то украл единственный экземпляр пьесы о Бьюли.

– Вот как? – странным тоном отозвалась Берил.

– Но Г. М. распорядился держать это в строгом секрете, так что в газеты ничего не попало, а все осведомленные, включая Брюса, обещали держать язык за зубами.

– Что сказал Брюс, когда услышал об этом?

– Смеялся и заявил, что это не имеет значения. Но послушай! Что ты хотела мне рассказать? Твоя телеграмма…

Послышался гудок локомотива. Берил открыла новую блестящую сумочку, достала скомканную записку и протянула Деннису. Это был отпечатанный в типографии бланк, заголовок сверху гласил: «Отель «Кожаный сапог», Сикрест, около Олдбриджа»; под ним стояла дата 27 сентября, и еще ниже шел текст, написанный торопливым размашистым почерком Брюса:

«Ангел!

Ты телеграфировала, что возвращаешься на «Королеве Елизавете» 4 или 5 октября. Если любишь меня, приезжай сюда как можно скорее. Не могу объяснить в письме, но у меня неприятности. Ты мне нужна.

Твой Брюс.

P. S. Надеюсь, ты хорошо провела время в Штатах. Прости, что не писал».

– Это его единственное письмо после моего отъезда, – сказала Берил, забирая записку. – Сэм Эндрюс – наш главный режиссер – говорит, что он не отвечает даже на деловые письма. Но дело в том, дорогой, что Брюс не из тех, кто паникует без причин.

– Это верно. Как ты думаешь, что произошло?

Берил, защелкнув сумочку, собиралась ответить, когда звук нового голоса заставил ее умолкнуть.

Они стояли в коридоре между двумя купе, двери которых были закрыты. Но стеклянная панель двери рядом с Берил слегка опустилась, позволяя слышать молодой и упрямый женский голос:

– Прости, папа. Мне все равно, что говоришь ты, мама или кто угодно в Олдбридже. Я думаю, что влюблена в него.

– Послушай, Дафни! Ты влюблена в мужчину, который может быть…

– Продолжай! Почему ты остановился? Кто кем может быть?

– Хорошо, дорогая, будем смотреть фактам в лицо. Который может быть убийцей!

Берил и Деннис обменялись испуганными взглядами. Несколько секунд они стояли неподвижно.

Потом Берил быстро заглянула в купе. Деннис тут же оттащил ее, грозя ей кулаком, однако успел при этом увидеть трех человек внутри.

В дальнем углу, лицом к локомотиву, сидела модно одетая женщина, немолодая, но еще привлекательная.

Рядом, повернувшись спиной к коридору, поместился мужчина с седеющими волосами.

Девушка стояла лицом к ним. Несмотря на пасмурный день, Деннис и Берил из коридора смогли четко ее рассмотреть.

Судя по всему, в обычных обстоятельствах девушка не отличалась разговорчивостью. Она была слишком покорной, слишком сдержанной, слишком хорошо воспитанной. Даже теперь, вынужденная обороняться, она опускала глаза и ее щеки заливала краска смущения. Только сильные эмоции могли заставить ее произносить эти слова. А эмоции в купе достигли опасной черты.

Деннис отодвинулся от двери, но мог слышать их голоса.

– Послушай, Дафни! – настаивал седеющий мужчина.

– Да, папа, я слушаю.

– Дафни Херберт! – шепнула Берил на ухо Деннису. – Я знала, что слышала это имя раньше!

– Твоя мать и я давно решили, Дафни, что, когда тебе придет время думать о… ну, о замужестве или о чем-то в таком роде, мы не станем препятствовать твоему выбору. Не так ли, Клара?

Женщина ответила приятным, но не свидетельствующим о высоком интеллекте голосом:

– Конечно, Джонатан. Но так глупо, что наша Дафни утверждает, будто она влюблена!

– Почему глупо? – воскликнула девушка.

– Не задавай нелепых вопросов, дорогая.

– Но почему это глупо? Разве ты не была влюблена в папу?

Когда английская семья начинает разговаривать так откровенно, можно держать пари, что они забылись, столкнувшись с чем-то по-настоящему серьезным.

– Да… очевидно.

– И ты не была с ним счастлива?

Последовала легкая пауза. Голос миссис Херберт смягчился.

– Очень счастлива! – Это был крик души, который не мог не тронуть слушателей. – Но это совсем другое дело, Дафни.

– Почему другое?

– Я была взрослой и… ну и так далее, а не глупой маленькой школьницей!

– Клара, дорогая моя, – мягко заметил мистер Джонатан Херберт, – было бы справедливым обращаться с Дафни как с взрослой, каковой она, в конце концов, и является.

– Спасибо, папа!

– Но я говорю не о возрасте Дафни, – продолжал он. – Ей уже двадцать четыре. Речь идет о мужчине, в которого она, по ее словам, влюблена. Если бы с ним было все в порядке, я бы не возражал против выбора Дафни. Мне все равно, выйдет ли она замуж за герцога, за мусорщика или за… за паршивого актеришку! Но вы сознаете, что этот тип может оказаться маньяком-убийцей, которого уже много лет разыскивает полиция?

– Значит, ты слышал эти злобные сплетни? – сдавленным голосом произнесла Дафни.

– А ты нет, дорогая моя?

– Я никак не могу понять, – сказала девушка, – каким образом начались эти ужасные разговоры.

– Но, дорогая, будь справедливой и благоразумной…

– Я и так справедлива и благоразумна!

Снова загудев, поезд нырнул в один из многочисленных туннелей, которые скрывали железную дорогу от пригородов.

Наступила темнота, заглушив дажегудок. Затем в каждом купе зажглись четыре яркие лампочки. Наблюдателям в коридоре больше незачем было заглядывать внутрь. При свете лампочек в черных окнах коридора на фоне проносящегося снаружи белого пара виднелись четкие отражения мистера Херберта, миссис Херберт и Дафни.

Будь Дафни Херберт более оживленной и менее робкой, ее можно было бы назвать по-настоящему красивой.

Даже сейчас Деннис Фостер почувствовал, как его сердце сжалось от эмоции, которую ему редко доводилось испытывать.

Широкий лоб, короткий нос, изогнутые брови были обрамлены поблескивающими при свете ламп русыми волосами. Фигура казалась девственной и в то же время зрелой, что лишь подчеркивало белое платье покроя, скорее подходящего для более юного возраста. Несмотря на смущение, Дафни подняла взгляд – ее светло-серые глаза были озадаченными и умоляющими.

– Берил! – прошептал Деннис. – Что с тобой?

– Эти люди!..

– Ну?

– Они в точности соответствуют подробным описаниям персонажей в пьесе. Ее как будто написали для них.

– Ш-ш!

Мистер Джонатан Херберт повысил голос, чтобы перекрыть стук колес поезда, мчащегося через туннель:

– Слушай, Дафни! В первый же день прибытия твоего идеала в «Кожаный сапог» он по рассеянности начал расписываться другим именем в регистрационной книге. Он написал «Роджер Бью…», а потом быстро это зачеркнул.

– У тебя нет никаких доказательств.

– Командор Ренуик видел это, дорогая. Он владелец отеля.

– Но…

– И мы с Читтерингом были в курительной «Кожаного сапога», когда твой джентльмен с монгольской физиономией читал маленькую лекцию о том, как легко душить людей. Честное слово, у нас волосы встали дыбом. Со мной не было ничего подобного с тех пор, как я видел Ричарда Мэнсфилда[20] в «Джекиле и Хайде».[21]

– Господи! – прошептал Деннис. – Брюс переигрывает, как…

– Тсс! – прошипела Берил.

– А все стало очевидным, Дафни, когда Читтеринг вовлек его в разговор о знаменитых преступлениях и затронул тему Бьюли. Когда твой красавец повествовал о второй жертве Бьюли – Элизабет… как бишь ее… которая училась музыке…

– Пожалуйста, папа!

– …он привел такие детали, которые, как клянутся Читтеринг и викарий, никогда нигде не публиковались.

Отражение Дафни в оконном стекле исказила не только вибрация поезда.

– Я н-не могу этого выносить! – вырвалось у нее. – Это просто фантастично!

– Еще бы, дорогая моя. Тем не менее это правда.

Глаза Дафни наполнились слезами.

– Если ты думаешь, что он… тот, кем ты его считаешь, – а это не так, потому что он очень милый и я люблю его, – почему бы тебе не обойтись с ним честно вместо того, чтобы шептаться по углам? Почему бы тебе не спросить его напрямик?

– Именно это я и намерен сделать.

– Ради бога, Джонатан, не устраивай сцену! – вскрикнула миссис Херберт. – Разве не проще обратиться в полицию?

– Откровенно говоря, Клара, я уже был в полиции.

– Ты… – Серые глаза Дафни с влажными от слез черными ресницами широко открылись. На какой-то момент она словно утратила дар речи. – Ты был в полиции?

– Да. Три дня назад.

– И что они сказали?

– Они посмеялись надо мной.

Мистер Херберт взмахнул кулаком. Поезд вылетел из туннеля в белом облаке пара, на миг уничтожившем отражения, но почти сразу нырнул в другой туннель.

– Я ходил в полицейский участок, – продолжал мистер Херберт, разжав кулак. – Инспектор Паркс мой старый друг, но мне было нелегко говорить об этом. Я долго мялся и наконец прямо спросил Паркса, доходили ли до него слухи о пребывании Бьюли в Олдбридже.

– Ну?

– Паркс очень странно улыбнулся и сказал: «Мы из-за этого не беспокоимся, сэр, и вы не беспокойтесь». Потом все начали смеяться.

– Кто?

– Сначала инспектор, затем сержант и констебль. Окна участка были открыты настежь, и я слышал, идя по дорожке, как они хохочут.

Лицо Дафни сияло. Девушка пробуждалась от кошмарного сна здоровой и торжествующей.

– Почему ты не рассказал мне об этом раньше, папа? Разве ты не видишь, что это все меняет?

– Каким образом?

– Это кладет конец грязным сплетням! Полиция должна знать, не так ли?

– Пожалуй, – нехотя отозвался мистер Херберт. – Это меня и потрясло. Тем не менее…

– Прости, папа, но боюсь, что я по-настоящему влюблена в него.

– Слушай, дорогая, я не хочу быть несправедливым к этому парню. И твоя мать, и я желаем тебе только счастья. Но мне кажется, он тебе не подходит, и я намерен это доказать.

– Если ты не прекратишь, – сдавленным голосом предупредила девушка, – я завтра же убегу с ним! Он просил меня об этом.

Миссис Херберт вскочила на ноги:

– Этот тип просил тебя убежать с ним и выйти за него?

– Да!

В коридоре Деннис Фостер и Берил Уэст обменялись взглядами.

– Уйдем отсюда! – отвернувшись, пробормотала Берил. – Пожалуйста!

Деннис согласился с ней. Стук колес, свет, мелькающий на деревянных панелях и серой обивке, клаустрофобия, вызываемая туннелем, начали давить на них, как неприятные перспективы, становившиеся все более вероятными.

Вдыхая угольную пыль, они зашагали по коридору. Берил открыла дверь другого купе и вошла внутрь, прежде чем они осознали, что оно не пустое.

Полноватый мужчина, лысый, если не считать нескольких прядей каштановых волос, зачесанных поперек черепа, сидел в углу, лениво перелистывая страницы потрепанной книги. Когда Берил открыла дверь, он с улыбкой повернулся.

– Прошу прощения, – извинилась Берил, которой хотелось оказаться там, где они с Деннисом могли бы разговаривать без помех. – Мы ошиблись купе.

– Ничего страшного, – вежливо отозвался незнакомец.

Снова улыбнувшись, он поудобнее устроился с книгой, как кот у камина. Деннис испытал абсолютно иррациональное ощущение шока, увидев название книги, когда незнакомец на секунду закрыл ее. Оно было четко вытиснено большими черными буквами на серой ткани переплета; «Искусство написания пьес».

Глава 8

Только когда они остались вдвоем в свободном купе в поезде, выезжающем из последнего туннеля, сдерживаемый поток слов прорвался наружу.

– Берил, – осведомился Деннис тоном, к которому прибегал крайне редко, – Брюс окончательно выжил из ума?

Бросив на него быстрый взгляд, Берил опустилась на сиденье спиной к локомотиву.

– Почему ты так говоришь, Деннис?

– Потому что его «эксперимент» начинает меня пугать. – Деннис с удивлением заметил, что его руки и плечи дрожат. – Когда Брюс затевает мимолетный роман с целью доказать какую-либо теорию, он всегда просит девушку бежать с ним и выйти за него замуж? Или таковы ваши чертовы театральные обычаи?

Берил, выглядевшая слегка шокированной, теперь смотрела на него с изумлением.

– Деннис! – воскликнула она.

– Не обращай внимания на мой лексикон. Это так или нет?

Берил устремила взгляд на металлическую пепельницу, прикрепленную под окном. Снаружи проносились последние клубы пара на фоне пасмурного неба.

– Когда мужчина приходит в возбуждение из-за очередного романа, – отозвалась девушка, – он способен говорить что угодно. Ты должен знать это, Деннис, даже если не хочешь признаваться. Но…

– Но – что?

– Я никогда не слышала, чтобы Брюс говорил подобным образом. Его позиция такова: «Ты мне нравишься, а я нравлюсь тебе, поэтому давай наслаждаться друг другом, но не принимать это всерьез и не превращать в Любовь с большой буквы».

– Вот именно. Вполне удовлетворительная позиция.

– Нет, – возразила Берил, сосредоточенно разглядывая пепельницу, – так как она никогда не срабатывает. Один из участников всегда воспринимает положение дел всерьез. И начинаются жуткие сцены… Впрочем, какая разница? Я просто говорю тебе, что это не похоже на обычную технику Брюса.

Деннис провел по лбу тыльной стороной ладони.

– Тогда единственное объяснение, – сказал он, – что Брюс по-настоящему влюбился в… в мисс Херберт. Видит бог, я не могу его за это порицать.

– Да, я заметила, какое она произвела на тебя впечатление.

– Ничего подобного, – слишком громко возразил Деннис. – Хочу напомнить, что я не обменялся ни единым словом с молодой леди и видел ее не более десяти минут. В любом случае, – с горечью добавил он, – какие у меня шансы против Брюса Рэнсома?

Берил, съежившаяся в углу, промолчала.

– Дело в том, – настаивал Деннис, – что мы должны немедленно прекратить эту чепуху!

– Какую чепуху?

– Маскарад Брюса! Отец девушки вне себя от тревоги. Это чревато неприятностями. Брюсу следует перестать хвастаться преступлениями Бьюли на основании информации, почерпнутой им из чьей-то пьесы.

– Он не почерпнул информацию из пьесы, – тихо сказала Берил. – Ее там нет.

Последовала долгая пауза.

– Как это нет? – осведомился Деннис.

В тихом голосе Берил слышалось нечто, заставившее его выбросить из головы все возражения и даже образ Дафни Херберт. Берил выпрямилась на сиденье.

– Помнишь, Деннис, тот вечер в уборной? Брюс сказал что-то вроде: «Маленький штрих – женщина, заглядывающая в щель между оконными портьерами и видящая на кушетке задушенную жертву, покуда Бьюли зажигает сигарету под лампой ключ к тому, как играть роль». Ты помнишь это, Деннис?

– Конечно помню. Ну и что из того?

Берил облизнула губы.

– Если ты заметил, тогда это показалось мне странным, но я промолчала. – Она кивнула как сомнамбула. – Я заподозрила неладное, только когда те же слова так потрясли мистера Мастерса в развлекательном центре. Потому я и сказала, что это есть в пьесе. Но этого там не было.

Дурное предчувствие заставило Денниса приподняться, но Берил жестом велела ему сесть.

– Этого не было в пьесе, – продолжала она тем же завораживающим голосом. – Считалось, что об этом известно только свидетелю и полиции. Но и Брюсу тоже. – Берил сделала паузу. – Брюсу сорок один год. Возраст примерно совпадает. И почему он так ненавидит работу в кино? Брюс говорит, что это пагубно отражается на игре в театре, что перед камерой невозможно даже поднять бровь, выражая удивление, чтобы при этом все лицо не перекосилось вот так. – Она скорчила чудовищную гримасу. – Может быть, причина в том, что, хотя Брюса не узнать на сцене, его очень хорошо могли бы узнать на экране при съемке крупным планом. – Берил повысила голос. – Но по-настоящему я испугалась в пабе и боюсь, что не смогла это скрыть. Сэр Генри Мерривейл заметил, как забавно выглядят слова, если их читать задом наперед. Он даже нарисовал на столе инициалы, чтобы это проиллюстрировать. Разве ты не видишь, Деннис, что инициалы Брюса Рэнсома совпадают с инициалами Роджера Бьюли, написанными задом наперед?

В течение нескольких секунд слышался только стук колес поезда.

Потом раздался голос Денниса, показавшийся ему самому незнакомым и хриплым:

– Что ты имеешь в виду? Что…

– Пожалуйста, тише!

– Что Брюс – это Роджер Бьюли?

– Я хочу, чтобы ты назвал меня величайшей идиоткой в мире. – Берил судорожно глотнула и умоляюще посмотрела на него. – Хочу, чтобы меня успокоили. Чтобы ты доказал, что я сумасшедшая. Но я думала об этом днем и ночью, не зная ни минуты отдыха, пока не была вынуждена сказать это кому-нибудь или умереть.

– Но это нелепо!

– Знаю, дорогой. Нелепо и фантастично.

– Такого просто не может быть!

– Согласна. Но, – добавила Берил, потянувшись к сумочке, лежащей рядом с ней на сиденье, – остается маленькая проблема Милдред Лайонс.

– Милдред Лайонс? При чем тут она?

– Неужели ты не понимаешь, Деннис? Это Милдред Лайонс приходила к Брюсу в театр тем вечером. Таинственная особа, приславшая записку, прочитав которую Брюс тотчас же выпроводил нас из своей уборной. Конечно, тогда мне это не пришло в голову. Я просто ослепла от ревности. Полагаю, ты догадался об этом?

Деннис уставился в пол.

– Да, Берил, догадался.

Стараясь не поднимать голову, Берил рылась в сумочке в поисках пудреницы.

– Брюс, – продолжала она, – не может обходиться без женщин так же, как без переигрывания, если его не удерживать. Я подумала, что это новая связь. Но это была Милдред Лайонс.

– Погоди! Зачем Милдред Лайонс приходить к Брюсу?

– О, Деннис, разве ты забыл? Милдред Лайонс была опытной машинисткой с собственным офисом в Торки.

– Ну?

– Что может быть вероятнее того, учитывая войну и все прочее, что ее машбюро обанкротилось, и она перешла в более крупную фирму вроде «Этель Уитмен и компания»? Потом Брюс отдает им пьесу для копирования…

– И Милдред Лайонс читает ее? Ты это пытаешься мне сказать?

– Да! Сюжет пьесы – абсолютно безобидная выдумка. Но она, естественно, возбуждает любопытство Милдред Лайонс. Ничего не подозревающая женщина приходит к Брюсу спросить, знает ли он что-нибудь об авторе, и в уборной Брюса сталкивается лицом к лицу с убийцей – с самим Бьюли! С человеком, которого она может отправить на виселицу! Помнишь ее лицо, когда она выскользнула из театра в тот вечер?

Деннис помнил его.

Его мысленному взору представилась рыжеволосая женщина, выходящая из служебной двери и нервно озирающаяся со страхом и в то же время триумфом в глазах. Он снова слышал мяуканье кошки и дребезжание крышки мусорного бака.

Тем вечером Мастерс не смог догнать мисс Лайонс. Она исчезла в толпе на Черинг-Кросс-роуд. Деннису внезапно пришло в голову, что если бы Милдред Лайонс нашли мертвой…

– Они повесят Брюса! – продолжала Берил. – Неужели ты не понимаешь, что полиция его подозревает?

Г. М. предоставил ему полную свободу, чтобы накинуть петлю на шею!

– Перестань, Берил!

– Они повесят его! – твердила девушка. – Ради бога, не дай им сделать это! – И она начала всхлипывать.

Мысли Денниса бешено скакали. Подойдя к Берил, он стал яростно трясти ее, пока рыдания не прекратились. Плечи девушки обмякли под его пальцами, а шея поникла, как сломанная.

– Слушай меня, Берил!

– Д-да?

– Я хочу, чтобы ты посмотрела мне в глаза и сказала, что не веришь ни единому слову этой чепухи.

– Но я действительно не верю, Деннис!

– Тогда какого черта ты так себя ведешь?

– Потому что это может оказаться правдой. А если так…

Теперь воображению Денниса четко представился Брюс Рэнсом. Он видел его выпирающие скулы, кривую улыбку, сильные руки, загадочный взгляд в зеркале. По его спине забегали мурашки. Но ведь Брюс его друг – он не может питать насчет друга такие страшные подозрения…

– По-твоему, Берил, если бы Брюс был убийцей, он бы мог захотеть или даже осмелиться играть на сцене самого себя?

– Да, мог. Из тщеславия, стремления порисоваться, с которым не в силах справиться никакой убийца.

– Но Брюс не тщеславен!

– Ты имеешь в виду, что он этого не показывает. И, если помнишь, в конце пьесы выясняется, что главный герой вовсе не Бьюли. Вот он и считает это безопасным.

– Если ты будешь продолжать в том же духе, Берил, то сведешь меня с ума. Говорю тебе, это бредни! Даже если забыть о театре, решился бы настоящий Бьюли играть самого себя в суффолкской деревне? Переполошить всех и, возможно, пустить полицию по собственному следу?

– Н-нет. Если только…

– У тебя слишком богатое воображение, Берил. Оно отравляет тебе жизнь, не давая успокоиться. Но ты должна выбросить из головы этот вздор! Настоящего Бьюли, по всей вероятности, уже нет в живых. В любом случае он за сотни миль от Олдбриджа…

– Прошу прощения! – послышался новый голос.

Деннис отпустил плечи Берил и отпрянул, словно получив удар под дых. – Неловкие ситуации, – подумал он, – становятся в порядке вещей».

Никто из них не слышал, как открылась дверь в коридор. В проеме, вежливо улыбаясь, стоял высокий худощавый мужчина, смотрящий на них со сдержанной улыбкой.

Все во вновь пришедшем выдавало отставного офицера флота. Даже в сельском твидовом костюме и мягкой шляпе он выглядел человеком, привыкшим носить мундир. Глаза с морщинками в уголках смотрели на Денниса и Берил поверх прямого носа, коротко подстриженной бороды и темно-каштановых усов.

Незнакомец лишился руки, что, вероятно, явилось причиной его отставки. Пустой левый рукав был засунут в карман пиджака, а левое плечо было выше правого. В правой руке он держал маленький чемоданчик с прикрепленным к нему картонным ярлычком и саквояж Денниса.

Бородатый мужчина прочистил горло.

– Простите за вторжение, – продолжал он приятным басом. – Но могу я спросить, мадам, которая из этих вещей принадлежит вам? Я нашел обе в коридоре.

Берил сразу же обрела самообладание. Достав из сумочки пудреницу, она открыла ее, всем своим видом демонстрируя хладнокровие.

– Больший чемодан мой, – ответила она. – Благодарю вас.

– А саквояж мой, – сказал Деннис. – Я оставил вещи в коридоре и, боюсь, забыл про них. Надеюсь, вы о них не споткнулись?

– Нет, – улыбнулся незнакомец и поставил саквояж на сиденье рядом с Деннисом, а чемоданчик рядом с Берил. На мятом картонном ярлычке, прикрепленном к чемоданчику, Деннис прочитал слова: «Судовая линия «Уайт стар» компании Кьюнарда», отпечатанные красными буквами, а внизу написанные чернилами имя Берил, название корабля и номер каюты.

– Могу я также спросить, – поколебавшись, осведомился незнакомец, – не вы ли та мисс Уэст, которая заказала телеграммой две комнаты в отеле «Кожаный сапог»?

Берил оторвала взгляд от пудреницы.

– Да, – ответила она. – Но…

– Моя фамилия Ренуик, – с виноватым видом объяснил незнакомец. – Я владелец отеля.

– Командор Ренуик! – воскликнула Берил. – Я недавно слышала, как кто-то называл ваше имя.

– Пожалуйста, без «командора». – Морщинки вокруг глаз четче обозначились на продолговатом обветренном лице Ренуика. – Теперь я хозяин гостиницы. Могу лишь надеяться, что неплохой.

– Я в этом уверена, – сказала Берил. – Ездили на денек в Лондон?

– Да, как и еще кое-кто из местных – мистер и миссис Херберт с дочерью, мистер Читтеринг. Но я хотел сообщить вам, мисс Уэст…

– Прошу прощения, – прервала Берил. – Мистер Читтеринг – полноватый, довольно некрасивый мужчина с любопытным взглядом? Читает книгу о том, как писать пьесы?

– Ну, – промолвил командор Ренуик, – что касается его внешности…

– Так я и знала! – кивнула Берил. – Деревенский сплетник!

Очевидно, командор Ренуик, хотя и проводил много времени за стойкой бара, не забывал, что он офицер и джентльмен. Он принял чопорную позу, смотревшуюся слегка неуклюже из-за пустого рукава.

– Э-э… прошу прощения?

– Все персонажи пьесы появляются в реальной жизни! – обреченно произнесла Берил. – Если старик потеряет голову и попытается застрелить… – Предупреждающий взгляд Денниса заставил ее умолкнуть.

Какое-то время слышался только стук колес. Командор Ренуик открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал. Однако вскоре он нарушил молчание:

– Мистер Читтеринг, безусловно… э-э… любит поговорить. Этого не могут отрицать даже его лучшие друзья. – Он снова улыбнулся. – Но я хотел сообщить вам, мисс Уэст, что, боюсь, мы никого не можем поселить в «Кожаном сапоге».

Берил вскочила на ноги.

– Понимаете, – быстро продолжал Ренуик, – в нашем районе много лет находилась военная школа, и это была запретная зона.

– Но…

– Поле для гольфа в хорошем состоянии, так как им пользовались подчиненные полковника, а с берега убрали мины и колючую проволоку. Но я пытаюсь отремонтировать старый отель, а это требует времени. Разумеется, следующей весной я буду счастлив…

– Но у вас уже есть… – Берил снова сдержалась.

– Да, – кивнул Ренуик. – У нас уже есть один постоялец. Некий мистер Брюс Эджертон из Лондона. Я предоставил ему спальню и гостиную, но, откровенно говоря, жалею об этом.

У Денниса пересохло в горле.

– Почему?

– Потому что, – ответил командор Ренуик, – я не хотел бы видеть, как его линчуют.

– Линчуют? – воскликнула Берил.

«Мы втягиваемся в ситуацию, – думал Деннис, – которая ухудшается с каждым стуком колес».

– Вчера, – продолжал командор Ренуик, – кто-то швырнул в него камнем из-за изгороди, попал в висок и едва не сбил с ног. Атмосфера не покажется вам… э-э… умиротворенной. Еще раз простите за вторжение.

Снова вежливо улыбнувшись и подняв шляпу, словно чтобы продемонстрировать серебряные пряди в густых темно-каштановых волосах, он повернулся и неловко шагнул к двери.

– Командор Ренуик! – окликнула Берил.

Мужчина остановился и обернулся.

– Я не рассчитываю на ваше понимание и сочувствие…

– Моя дорогая леди!

– Но, пожалуйста, поверьте, что для нас крайне важно остановиться в этом отеле. Сейчас я не могу объяснить причину, но это, вероятно, для меня важнее всего на свете. Не могли бы вы предоставить нам любые места хотя бы на одну ночь?

Ренуик колебался, разглядывая Берил из-под слегка набрякших век. Длинные пальцы его правой руки теребили кожаную пуговицу пиджака.

– Вы согласны терпеть неудобства? – спросил он наконец.

– Кто не терпит их в наши дни?

– Ну, посмотрю, что я могу сделать.

– Благодарю вас, командор Ренуик!

– Не за что. А этот джентльмен…

– Мистер Фостер. Он… мой солиситор.

Ренуик кивнул.

– Конечно, вы знаете вашу станцию?

– Нашу станцию?

– Вам не нужно ехать в Олдбридж, – объяснил Ренуик. – Сойдете в Сикрест-Холте, примерно за милю от города. Боюсь, я не могу вас сопровождать – я оставил свой автомобиль в Олдбридже и должен его забрать. Но если вы пройдете через поле для гольфа, прямиком попадете в отель. Он на самом берегу. Только, пожалуйста, будьте осторожны.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что сказал, мисс Уэст. Будьте осторожны.

Снова улыбнувшись, Ренуик вышел в коридор и закрыл дверь. Паровоз загудел опять, когда он зашагал по коридору в сторону купе мистера Читтеринга.

Берил стояла неподвижно с открытой пудреницей в одной руке и с сумочкой в другой. Потом она взмахнула руками, рассыпав пудру. И заговорила испуганным хриплым голосом:

– Боже мой! Боже мой! Боже мой!

Берил не объяснила смысл своего возгласа, но Деннис думал, что понимает его. Ее била крупная дрожь.

Глава 9

К востоку с насыпи железнодорожного полотна в Сикрест-Холте, где они стояли, открывалась обширная панорама. Было четверть пятого, и день клонился к сумеркам. С Северного моря дул прохладный ветер, донося легкие брызги подступающего прилива.

Он дул через покрытый галькой берег мимо ветхого строения, некогда белого с зелеными ставнями, которое могло быть только отелем «Кожаный сапог», вдоль низеньких покатых холмиков поля для гольфа с бункерами, похожими на доисторические могилы, поблескивающими белыми песочными ловушками[22] и зелеными лужайками под красными флажками, беззвучно шевеля влажными пожелтевшими листьями деревьев.

– Уф! – произнесла Берил.

Никто, кроме нее и Денниса, не сошел в Сикрест-Холте. Точнее, они никого не видели. Звук поезда замер в направлении Олдбриджа, сменившись тишиной.

– Берил, – резко заговорил Деннис, – что ты собираешься сказать Брюсу?

– Не знаю, – ответила она так же резко.

– Ты не намерена сообщать ему нелепую идею, будто он – Бьюли?

Какое-то время Берил не отвечала. Они спустились с насыпи по деревянным ступенькам, и море скрылось из вида. Полустанок выглядел заброшенным. Семафор не проявлял признаков жизни, собаки не лаяли. Деннис и Берил пересекли дорогу, за которой находилось открытое пространство, а пройдя через прореху в изгороди, очутились на краю поля для гольфа.

Возможно, ощущение одиночества побудило Денниса к откровенности.

– Берил, – спросил он, – ты сильно влюблена в Брюса?

– Боюсь, что да.

– А ты по-прежнему будешь любить его, если он окажется… ну, ты знаешь?

Берил повернула к нему бледное лицо:

– Если он окажется Бьюли, я убью его собственными руками.

– Полегче, Берил!

– Я говорю серьезно. Не знаю, хватит ли мне духу, но я попытаюсь. Когда я думаю об этих женщинах, чьи тела где-то гниют…

– Но мы же не знаем, как Бьюли избавлялся от тел! Вот что сводит всех с ума. Ты же не думаешь, что Брюс мог изобрести способ заставить тела распадаться на мельчайшие частицы?

– По-твоему, Деннис, моя идея нелепа?

– Да!

– Если так, объясни мне, почему сэр Генри Мерривейл так говорил? Почему он расставил ловушку для Брюса?

– Какую еще ловушку? – запротестовал Деннис. – Это всего лишь манера разговора Г. М. Он ничего под этим не подразумевал. Вероятно, сейчас он уже напрочь забыл о деле.

– Думаешь? – Берил указала вперед.

Ибо первым, кого они увидели в Сикресте, был сэр Генри Мерривейл.

Сначала великий человек не замечал их. Он стоял под ветвями каштана лицом к полю в широченных брюках-гольф, которые являли собой вкупе со шляпой-котелком кошмарное зрелище, способное заставить отшатнуться даже самых стойких. В одной руке он держал тяжелую сумку с дюжиной клюшек. Но Денниса поразило его странное поведение.

Казалось, внимание Г. М. сосредоточено на чем-то находящемся в ветвях дерева. Он смотрел вверх, а тем временем его правая нога, словно отделенная от тела, потихоньку двигалась, пока не коснулась застрявшего в канавке мяча и не вытолкнула его оттуда.

– Хм! – громко произнес сэр Генри Мерривейл и с видом заново родившегося, добродетельного и целеустремленного человека стал вытаскивать из сумки клюшку, когда новый звук заставил его конвульсивно вздрогнуть.

– Я наблюдаю за вами! – послышался грозный голос с шотландским акцентом, и мистер Доналд Фергас Мак-Фергас, точно дух совести, вышагнул из-за ближайшего дерева.

Неоднократно отмечалось, что Г. М., когда ему требовалось ввести кого-либо в заблуждение по серьезному поводу, мог выглядеть бесстрастно, как деревянный индеец. Другое дело – мелкая ложь. Выражение оскорбленного величия на лице со съехавшими на нос очками не обмануло бы даже младенца.

– Не знаю, о чем вы говорите, – заявил он.

– Отлично знаете, – возразил мистер Мак-Фергас. – Я бы не взял на себя ваши грехи за все миллионы Рокфеллера! Неужели вы не религиозный человек?

– То есть как это? Я религиозен как черт! Я…

– Мало того, – продолжал мистер Мак-Фергас, – что вы бьете по мячу за пределами поля, что вы называете не те очки, что вы выходите из себя при каждом промахе, так вы еще…

– Слушайте, сынок. Вы обвиняете меня в жульничестве?

– Да!

Отшвырнув сумку, Г. М. с клюшкой в руках подошел к мячу, лежащему на краю поля, и указал на него клюшкой. Выражение его побагровевшего лица под шляпой-котелком было неописуемо злобным.

– Посмотрите на него! – рявкнул Г. М.

– Смотрю.

– Он живой! Он ухмыляется! Сынок, в одном мяче для гольфа сосредоточено больше подлости, чем в сборище кайфующих гестаповцев.

Брюхо Г. М. начало вздрагивать.

– Я выхожу утром, – продолжал он, – и делаю первый удар. Такой хороший гольфист, как я, должен отправить мяч на двести ярдов по прямой. И что происходит? Этот поросенок откатывается назад, как чертов бумеранг! Почему?

Мистер Мак-Фергас дернул себя за седеющие волосы.

– Я постоянно говорю вам… – начал он.

– Нет! – завопил Г. М., тыча в него клюшкой. – Если я услышу еще хоть слово о том, что нужно смотреть на мяч и не шевелить мозгами, я вырву у вас сердце и съем его! Повторяю, мяч поворачивается сам по себе. «Ах так? – думаю я. – Ну, погоди!» Я становлюсь к нему боком и…

Мистер Мак-Фергас издал громкий стон.

– Я становлюсь к нему боком, – продолжал Г. М., – и бью изо всех сил под прямым углом к лунке. Но вместо того, чтобы пролететь сотню ярдов вправо, чертов поросенок летит влево и разбивает окно клуба! Я всего лишь человек, сынок. Я не могу этого вынести. Единственный способ обращения с этим ублюдком – отправить его в лужу, где ему и место. Но и тогда меня бы не удивило, если бы он выпрыгнул оттуда и обрызгал меня в отместку!

– Сэр Генри! – окликнула Берил.

Деннис, готовый расхохотаться в лицо великому человеку, возможно доведя его до апоплексического удара, посмотрел на Берил и сдержался.

Ибо ситуация была отнюдь не забавной.

Весь гнев тут же испарился с физиономии Г. М. Он выглядел слегка смущенным и неуклюже вертел в руках клюшку.

В тишине было слышно, как через заросли сорняков и кусты ежевики Берил пробирается к Г. М.

– Давно вы здесь? – осведомилась девушка.

– Я? – отозвался Г. М. – Около двух недель. Я играю в гольф, – добавил он в качестве объяснения.

– И это все, чем вы тут занимаетесь?

– Не знаю, что вы имеете в виду, девочка моя.

Берил указала на отель:

– Вы не остановились в…

– В «Кожаном сапоге»? Нет, – проворчал Г. М„хмуро уставясь на клюшку. – Понимаете, в прошлом я пару раз встречал вашего друга Брюса Рэнсома.

– Да, – кивнула Берил. – Я так и поняла по его словам тем вечером в уборной.

– Естественно, я не хотел портить ему игру. Я на отдыхе – вот и все.

На дороге, которую они только что пересекли и которая, очевидно, вела в Олдбридж, послышался звук мотора древнего привокзального такси. Деннис, переминавшийся с ноги на ногу с чемоданчиком Берил в одной руке и с собственным саквояжем в другой, не обращал на него внимания, пока такси внезапно не остановилось, как по команде. С заднего сиденья выглядывал старший инспектор Мастерс, словно добавляя к зловещей картине последний штрих.

– Сэр! – мрачно окликнул он.

Мастерс вышел из машины, заплатил водителю и захлопнул дверцу.

– Итак, мы все встречаемся вновь, – продолжал он. – Ну-ну! Меня не предупредили, что нужно сойти за одну остановку до Олдбриджа, иначе…

– Вы тоже ехали тем поездом? – спросил Деннис.

– Да, – кивнул Мастерс с подобием улыбки. – Но командировочные полицейских не предусматривают проезд первым классом, мистер Фостер. Итак, сэр Генри?

Он направился было к насыпи. Деннис последовал за ним. Г. М. стоял неподвижно.

– Вы подползаете незаметно, как змея, Мастерс, – заметил он. – Никак не ожидал увидеть вас здесь.

Старший инспектор повернулся и уставился на него.

– Тогда чего вы ожидали, отправляя мне письмо с сообщением, что Роджер Бьюли здесь?

Наступило гробовое молчание.

Деннис, бросив чемоданы, предостерегая, схватил Берил за руку, не дав ей вскрикнуть. Но Мастерс не обратил на это внимания. Он был сосредоточен на другом.

– После стольких хлопот, которые доставил мне этот джентльмен, вы думали, что я скажу «Вот как?» и забуду об этом? Вы могли не сомневаться, что я приеду! Почему я не должен был этого делать?

– Потому что вы зря потратите время. Если только на меня не снизойдет вдохновение.

– Этот тип – Бьюли?

– О!

– И вы можете это доказать?

– Думаю, что могу.

– Тогда чего мы ждем?

Г. М. задумчиво почесал подбородок.

– Кое-что, Мастерс, я должен сказать вам здесь и сейчас. – Он посмотрел на Берил и Денниса. – Будет только справедливо, молодые люди, если вы тоже это услышите. Вы хотите, Мастерс, чтобы я дал вам ключи к тому, что мы назовем «Проблемой избавления от тел»?

– Хочу ли я? – воскликнул Мастерс. – А вы как думаете?

Все вокруг дышало осенью. Желтеющие листья каштанов зашелестели, когда очередной порыв ветра пронесся над полем.

Присев на пень, Г. М. снял свою чудовищную шляпу, положил ее среди сорняков и спрятал клюшку в сумку. Некоторое время он молча разглядывал свои ботинки. Потом фыркнул и поверх очков уставился на Мастерса.

– Для начала, – заговорил он, – давайте рассмотрим тактику обычного убийцы, который, прикончив жертву (как правило, жертвой бывает женщина), прячет тело и пытается притвориться, будто никакого убийства не произошло. Как правило, такой убийца не блещет умом. В девяти случаях из десяти он совершает одну и ту же ошибку. Вместо того чтобы похоронить тело вдалеке от своего жилья – в конце концов, Мастерс, полиция не в состоянии перекопать каждый квадратный фут в графстве, – он зарывает его в собственном доме или саду. Так делали Дугал, Криппен, Норман Торн.[23] По какой-то таинственной причине убийца чувствует себя в большей безопасности, когда тело жертвы рядом. Вы, копы, знаете это и ожидаете этого, верно?

Мастерс озадаченно посмотрел на него:

– Да. Именно это приводит его на виселицу.

Г. М. поднял палец:

– Но иногда, сынок, встречается убийца, которого никак не назовешь тупым. Взять, к примеру, Бьюли. Меня очень заинтересовала информация, которую вы раскопали о его прошлой жизни, прежде чем убийство женщин стало для него профессией.

Берил вздрогнула. Г. М. устремил на нее пристальный взгляд:

– Бьюли, девочка моя, происходит из очень хорошей семьи.

– Почему вы говорите это мне?

– Разве вам не интересно?

– Да, разумеется. Но…

– Однако из всей семьи в живых остался только он один, – продолжал Г. М. – Бьюли родился на Ямайке. Его отец много лет был губернатором острова, которого там именуют генерал-капитаном. В молодости он изучал право и достиг немалых успехов. К тому же Бьюли был первоклассным актером-любителем. Он прославился изобретением трюков, с помощью которых можно обвести закон вокруг пальца – по крайней мере, теоретически. Известно также, что в молодые годы Бьюли страдал комплексом неполноценности в отношении женщин.

– В отношении женщин? – воскликнула Берил.

– Угу. Ему казалось, что они не обращают на него внимания. Как меняются люди, верно? Тем не менее у него были неприятности с одной негритянкой, но скандал удалось замять. В середине 20-х годов он бежал в Англию и исчез. Вам все это не кажется любопытным, Мастерс?

Сердитый и озадаченный старший инспектор сунул в карман записную книжку, которую только что достал.

– Возможно, – отозвался он. – Но объяснений, каким образом наш убийца избавляется от тел, так и нет?

– По-вашему, поступившие данные нам не помогут?

– По-моему, нет, сэр.

Г. М. махнул рукой:

– В таком случае, сынок, перейдем к следующему пункту. Давайте забудем о первых трех убийствах – Энджелы Фиппс, Элизабет Моснэр и Андре Купер – и сосредоточимся на скверном происшествии одиннадцатилетней давности в Торки. Бьюли, он же Р. Бенедикт, арендует меблированное бунгало и прибывает туда вместе с новой женой. У местного полицейского инспектора возникают подозрения, и он устанавливает ночное дежурство спереди и позади бунгало. Вечером 6 июля наш Синяя Борода душит очередную миссис Б. и на следующий день отбывает. Правильно?

– Да.

Г. М. склонился вперед, насколько позволяло брюхо.

– Я уверен, Мастерс, Бьюли знал, что за ним наблюдают.

– Но я никогда этого не отрицал! – отозвался старший инспектор. – В конце концов, сэр, он подошел к затаившемуся у изгороди констеблю и пожелал ему доброго утра. И Харрис, и Питерсон говорили мне, что он наверняка заметил слежку за несколько дней до того.

– То-то и оно! – подхватил Г. М. – Бьюли знает, что за ним следят, но, тем не менее, совершает убийство и даже не удосуживается толком задернуть оконные портьеры. Вам не кажется это многозначительным, сынок?

Мастерс провел рукавом по лбу.

– Вы хотите убедить меня, что этот чертов Бьюли нашел надежный способ избавляться от тел? – сердито осведомился он. – Как ни странно, сэр, я и без вас это знаю.

– Ну-ну, Мастерс! Держите себя в руках. Берите пример с меня.

На заднем плане мистер Мак-Фергас издал сдавленный стон.

– Мой следующий пункт, – продолжал Г. М., – касается убитой жены. Кем она была, Мастерс? Как ее звали? Где они поженились? В каком банке она хранила деньги, если они у нее были? Я перерыл все досье, которое вы мне прислали, и гореть мне в аду, если я смог что-нибудь обнаружить, кроме одного большого Икс.

– Бьюли охотился за ее драгоценностями, а не за деньгами. И если он женился на ней под другим именем…

– Угу. Но вы все еще не видите сути дела. Попробую объяснить ее по-другому.

Несколько секунд Г. М. молча поглаживал лысину. Когда он снова поднял голову, его лицо казалось белым в сгущающихся сумерках.

– Серийные убийцы, выбирающие жертвами женщин, похожи друг на друга, Мастерс. Вспомните Ландрю, Пранцини, Смита, который топил их в ванне…[24]

– Ну?

– Они скаредны, как французские крестьяне, сексуально холодны, несмотря на все их похождения, обладают извращенным поэтическим пристрастием к цветам и стихам. И – хочу это подчеркнуть – у них всегда есть женщина, которую они не убивают.

Деннису показалось, что глаза Г. М. в эту секунду были обращены в сторону Берил, но под желтым вечерним небом, с высокой железнодорожной насыпью позади, и в тени ветвей каштана он не мог быть в этом уверен.

– Я имею в виду, сынок, что всегда есть женщина, к которой они возвращаются, с которой мирно и уютно живут в промежутках между убийствами. Женщина, которая прощает их, даже когда они оказываются на скамье подсудимых. У Смита была Эдит Пеглер, у Ландрю – Фернанда Сегре. А у Роджера Бьюли…

Пауза казалась бесконечной. Протянув руку, Г. М. отломил сухую ветку и взвесил ее в руке, как клюшку для гольфа.

На старшего инспектора его слова произвели впечатление, хотя сам он не понимал почему. Мастерс неуверенно откашлялся.

– У вас имеются другие пункты, способные объяснить нам загадку исчезновения тел? – саркастически осведомился он.

– Угу. Пятый, и последний. Мне не хочется говорить вам об этом, Мастерс, так как для вас это окажется шоком… Однако ответьте – если вы сейчас арестуете Роджера Бьюли, то можете быть уверены, что его осудят?

– То есть как это?

– Спокойно! – резко сказал Г. М., когда Мастерс взмахнул кулаками. – Можете быть в этом уверены, сынок?

Мастерс перевел дух.

– Даже если Милдред Лайонс выступит свидетелем?

– Даже в этом случае, – кивнул Г. М. – Помните вашего заместителя комиссара?

Они слышали шумное дыхание Мастерса.

– Старого сэра Филипа? А он тут при чем? Он умер год назад.

– Знаю. Но когда вы первый раз позвонили ему и сообщили, что у вас есть свидетель, он не казался уверенным, не так ли? Фил Пембрук был юристом. Вы обращались с этим делом в прокуратуру?

– Нет. В этом нет надобности, пока мы не прищучим Бьюли.

– Возможно, они рискнут предъявить обвинение. Но позвольте старику сказать вам, что произойдет в таком случае.

– Ну?

– «Вы заявляете, мисс Лайонс, что видели мертвое тело?» – спросит защитник. «Да». – «Пожалуйста, объясните жюри, как вы определили, что оно мертвое. Вы щупали пульс? Проверяли сердцебиение? Подносили зеркало ко рту? Или вы только видели его?»

Мастерс молча уставился на Г. М., который продолжал изображать сцену в суде.

– «Члены жюри, – скажет защитник, – вы слышали, как обвиняемый заявил, что его жена в добром здравии покинула бунгало во второй половине дня, когда за ним не наблюдала полиция. Однако эта свидетельница, мисс Лайонс, говорит о мертвом теле, несмотря на то что полиция не обнаружила никаких его следов. Мисс Лайонс признает, что свет был очень тусклым. Может ли она поклясться, что не видела всего лишь тень, груду подушек, или, наконец, не плод ли это разыгравшегося воображения? Покуда у нас нет доказательств, что она видела мертвое или вообще женское тело, обращаюсь к вам с требованием не признавать этого человека виновным».

Г. М. сделал паузу.

Он слегка испортил эффект своей речи, ударив веткой по кусту ежевики. Но Мастерс понял его правоту.

– По-вашему, это сработает? – мрачно спросил он.

– Наверняка, сынок.

– Но…

– Судья, присяжные и все остальные прекрасно поймут, что защита блефует. Но даже если они потеряют голову и скажут: «Черт побери, мы знаем, что этот ублюдок виновен – пускай его вздернут!» – приговор, безусловно, аннулирует апелляционный суд.

Старший инспектор отвернулся. Какое-то время он стоял неподвижно, спиной к остальным.

– Понятно, сэр, – заговорил Мастерс. – Значит, Бьюли снова повезло?

– Боюсь, что да.

Мастерс повернулся:

– Сэр, неужели он всегда будет выходить сухим из воды?

– Не обязательно, – отозвался Г. М. тоном, заставившим слушателей встрепенуться. – С самого начала, Мастерс, у меня возникло нечто вроде видения в связи с этим делом. Ваши данные подтвердили его. Я видел мальчика, растущего в субтропическом климате с туземной няней и туземными компаньонами, которыми он мог командовать в свое удовольствие, изучающего не только право, но и все фокусы-покусы, начиная от владения ножом и кончая ритуалами Вуду…[25]

– Черт возьми, вы не станете утверждать, что он заставляет женщин исчезать с помощью магии?

– Полегче, Мастерс! Дайте мне закончить. Первый раз Бьюли осознал, что полиция идет по его следу, после убийства Андре Купер. Ее дружок обратился в полицию. Именно тогда вы начали переворачивать дома вверх дном. И я видел достаточно четко, что должен был сделать Бьюли. – Г. М. издал стон. – Если бы я мог додуматься еще только до одной вещи, Мастерс!

– Но если вы не можете до нее додуматься, сэр, какой нам от этого толк?

– Такой, сынок, что Бьюли сам идет к вам в руки. Из-за этой пьесы им овладело тщеславие. Вот почему я расставил мою маленькую западню. Он может – повторяю, только может – совершить ошибку. И если он ее совершит…

Г. М. разломил сухую ветку надвое. Громкий треск напомнил хруст сломанных позвонков.

– Берил! – вскрикнул Деннис.

Больше он не мог удерживать ее. Она вырвала руку и, спотыкаясь о препятствия на поле, побежала в сторону отеля, ослепленная страхом.

Деннис помчался за ней.

Глава 10

Желтоватое небо быстро темнело. На востоке слышался шепот моря. Отель «Кожаный сапог», обращенный фасадом к полю для гольфа, а тылом к маленькому мысу над пляжем, находился у шоссе, изгибающегося вокруг дальнего края поля. Широкий, приземистый и обшарпанный дом был погружен в темноту; лишь полоска призрачного света проникала наружу сквозь открытые парадные двери.

Берил, чей зеленый костюм трепал ветер с моря, неподвижно стояла перед этими дверями, когда Деннис догнал ее. Его ноздри ощущали холод вечерней росы, а может быть, холод смерти.

– Если бы это была пьеса, – неожиданно заговорила Берил, – я могла бы точно сказать тебе, что мы увидим внутри.

– Ты имеешь в виду, что одна из сцен пьесы происходит в…

– Да, в сельском отеле. Буль это пьеса, я описала бы тебе каждую деталь – вплоть до толстого рыжеватого официанта.

– Слушай, Берил, ты должна взять себя в руки! Не входи туда!

Но она уже вошла в отель.

Они оказались в просторном салоне с низким потолком и шаткими плетеными креслами, тускло освещенном несколькимибра. Стеклянный люк над баром был наглухо закрыт. Открытая дверь слева вела в темную курительную; в нише задней стены виднелись свежевыкрашенные двери с надписью «Столовая», а справа находился столик администратора. Место выглядело по-военному строгим, и бра казались слегка неуместными.

В одном из плетеных кресел сидела мисс Дафни Херберт.

А в центре салона, глядя на пришедших, стоял толстый рыжеватый официант.

Есть великолепный рассказ о человеке, которому год за годом снится один и тот же кошмар и которого охватывает ужас, когда этот кошмар превращается в реальность. Такой же ужас ощутил Деннис Фостер, бросив чемоданы на пол.

Очевидно, командор Ренуик еще не вернулся из Олдбриджа. Официант, не ожидавший гостей, вопросительно смотрел на них.

– Да, мисс? Да, сэр?

– Мы хотели бы повидать мистера Рэ… мистера Эджертона. – Берил спешно поправила себя, назвав вымышленную фамилию, которую использовал Брюс. – Мы его друзья из Лондона.

– Мистера Эджертона сейчас нет, мисс. – Голос официанта стал суровым. – Эта молодая леди тоже ждет его. – И он кивнул в сторону Дафни Херберт.

Дафни, на которой теперь было коричневое шерстяное пальто с поднятым воротником, сидела у пустого камина возле двери в курительную. Деннис, наблюдая за ней краем глаза, видел, как она вздрогнула, услышав слова Берил.

Девушка повернула к пришедшим хорошенькое личико, обратив на вошедших серые глаза, способные производить столь деморализующий эффект, потом, словно нехотя, встала и подошла к ним.

– Прошу прощения, – заговорила Дафни. – Но вы сказали, что вы… друзья мистера Эджертона?

– Совершенно верно, – отозвалась Берил, бросив на нее быстрый взгляд. Эмоциональная температура в холле подскочила на несколько градусов.

– Понятно, – пробормотала девушка.

Деннис знал, в чем дело. Дафни была слишком робкой и хорошо воспитанной, чтобы спросить: «Кто такой на самом деле мистер Эджертон?» Она представить себе не могла, как тактично затронуть эту тему, хотя вопрос буквально светился в ее глазах, окрашивал лицо и был готов сорваться с губ.

– Где комната мистера Эджертона? – спросила Берил у официанта.

– Комнаты мистера Эджертона, – поправил ее официант, – наверху, в конце северного крыла. Но его сейчас нет.

– Тогда мы поднимемся и подождем его там, – сказала Берил. – Мы очень старые друзья.

Она улыбнулась Дафни, которая собиралась отойти, но застыла как вкопанная. Прежде чем Берил направилась к маленькой лестнице, между двумя девушками словно проскочил электрический разряд, свидетельствующий скорее не о накале эмоций, а о зарождающемся понимании.

Деннис подумал, что Дафни собирается последовать за ними. Но эта идея явно казалась ей настолько нарушающей приличия, что она всего лишь проводила их взглядом. Поднимаясь по ступенькам в удушливую атмосферу верхнего коридора, Деннис не отводил взгляда от девушки с русыми волосами, поблескивающими в тусклом свете бра, в чьих глазах светилось удивление, смешанное с ревностью.

– Это новая Энджела Фиппс, – пробормотала Берил. – Дочь священника. Неужели ты не видишь?

– Спокойно!

– Г. М. сказал правду, Деннис? Брюса действительно не смогут осудить, если… если он убил эту женщину в Торки?

– Да. Старый маэстро (теперь я понимаю, почему его так называют) абсолютно прав. Брюса наверняка бы оправдали. Я просто не думал об этом. Конечно, – быстро добавил он, – если Брюс в самом деле…

– Они так считают, верно?

Двери пустых спален, похожих на выпотрошенные раковины, были открыты. Пробираясь ощупью в темном северном крыле, Берил задумчиво остановилась у второй двери от конца коридора и постучала в нее. Ответа не последовало. Она открыла дверь в темную безмолвную комнату с окнами, выходящими на поле для гольфа, за которыми виднелось небо с остатками желтизны, нащупала выключатель слева и повернула его.

Это была типичная гостиная Брюса, серо-голубая от ковра, дымчатых портьер и стен. В одном углу стояла сумка с клюшками для гольфа. На письменном столе лежала куча вскрытых писем, очевидно еще не получивших ответа, так как рядом находилась портативная пишущая машинка в пыльном чехле и с прикрепленным именным ярлычком. «Радио таймс», «Нью-Йоркер» и толстая книга под названием «Гений и преступник» валялись на серо-голубых креслах и диване, как будто кто-то по очереди занимал каждый из упомянутых предметов мебели. У камина стоял столик с телефоном.

– Брюс! – вскрикнула Берил.

Деннис невольно вздрогнул.

– Какой смысл кричать? Официант ведь сказал, что его нет.

– Он здесь, – возразила Берил. – Я это знаю. Брюс!

Они услышали скрип половицы за закрытой дверью справа, очевидно ведущей в спальню Брюса. Секунд через пять ручка повернулась. Брюс Рэнсом в том же шелковом халате, в котором они видели его в прошлый раз, вошел в гостиную и закрыл за собой дверь. Никто не произнес ни слова.

На лице Брюса застыло любезное выражение. Как мистер Херберт назвал его лицо? Монгольским! Действительно, в выпирающих скулах и узких глазах ощущалось нечто татарское, контрастирующее с добродушным английскими ртом и подбородком. Но их внимание привлекло не это. На левом виске Брюса виднелся пурпурный распухший след от удара.

Брюс подошел к маленькой каминной полке из голубого мрамора, в которую была вмонтирована электрическая горелка, взял сигарету из пачки на полке и спичку из коробка, зажег сигарету и бросил спичку в камин.

– Привет, – поздоровался он наконец.

Берил по-прежнему молчала. Деннис Фостер по непонятной ему причине чувствовал, что его нервы дергаются, как рыба на крючке. Берил так пристально смотрела на ушиб на виске Брюса, что тот был вынужден обратить на это внимание.

– Ах это? – Он прикоснулся к виску и засмеялся. – Я всегда был неуклюжим быком, Берил. Должно быть, выпил лишнего в баре, вот и ударился о дверь в спальню…

– Брюс, – прервала девушка, – почему ты лжешь мне?

Последовала долгая пауза.

– Лгу тебе, ангел?

– Ты заработал эту ссадину, так как кто-то швырнул в тебя камнем. Почему ты лжешь?

– Ах вот оно что, – пробормотал Брюс, как будто ожидал чего-то другого. Он продолжал улыбаться, но его взгляд стал напряженным. – Я, как обычно, переиграл свою роль, ангел. А все потому, что здесь не было тебя, чтобы руководить мною.

– Да, – согласилась Берил. – Ты переиграл свою роль. – Она открыла сумочку, достала сложенный лист бумаги и прочитала вслух: – «Приезжай сюда как можно скорее. Не могу объяснить в письме, но у меня неприятности. Ты мне нужна».

– Не обращай на это внимания. – Брюс быстро затянулся сигаретой. – Я написал это однажды ночью, когда был в депрессии. Этот чертов «эксперимент»!..

– Да, эксперимент, – сказала Берил. – Если ты действительно просил девушку бежать с тобой и выйти за тебя замуж, то не кажется ли тебе, что игра зашла слишком далеко?

Брюс не стал спрашивать, откуда она это знает, а ответил с присущей ему искренностью, сомневаться в которой было невозможно:

– Я влюблен в нее. На сей раз все по-настоящему. Я чувствую себя неоперившимся юнцом восемнадцати лет. Она просто удивительная…

Снова сделав затяжку, Брюс подошел к дивану. Его взгляд упал на «Гения и преступника», и он швырнул книгу через комнату, потом сел, опершись локтями на колени и поддерживая руками голову.

– Я знаю, Берил, что я паршивый пес. Мне следовало написать тебе. Дафни даже стащила у отца машинку, чтобы я мог отвечать на письма. Но ты же знаешь меня…

– Да, – кивнула Берил. – Теперь знаю.

– И ты, Деннис, тоже был прав.

У Денниса пересохло в горле. Он с трудом выносил неестественное спокойствие Берил.

– Я был прав, Брюс? В чем?

– «Нельзя так играть с человеческими жизнями и эмоциями». Помнишь, как ты сказал мне это в моей уборной? И это действительно невозможно! – Брюс ударил кулаком по колену. – Теперь я убедил всех здесь, включая родителей любимой девушки, что я – Роджер Бьюли!..

– Так почему бы тебе не объяснить им, что это не так? – осведомилась Берил.

Брюс изучал свой сжатый кулак.

– Потому что я не могу!

– Почему не можешь?

– Не могу, и все! По крайней мере, сейчас. Чтобы опустить занавес достойно, оправдать себя и… – Его левая рука, держащая сигарету, повисла в воздухе. Он снова яростно затянулся дымом, отчего у него, вероятно, закружилась голова, и жалобно произнес: – Вы не понимаете.

– Не понимаем, Брюс?

– Старик меня ненавидит, черт бы его побрал! Какое право он имеет диктовать Дафни, что ей делать? Он всего лишь жалкий деревенский сквайр и мировой судья – все деньги принадлежат матери Дафни. Но я не хочу рассказывать будущим тестю и теще, что я водил их за нос, если, конечно, не смогу закончить свой спектакль достойно, чтобы они меня простили. Берил, Дафни напугана до смерти. Она говорит, что видела, как отец чистит револьвер, словно в скверной мелодраме. Конечно, если он попробует играть со мной в такие игрушки, я нокаутирую его одним ударом, но мне бы этого не хотелось. Командор Ренуик велел мне к понедельнику выехать из отеля. Даже этот осел Читтеринг…

– Тогда почему бы тебе не рассказать им все, Брюс?

– Ангел, сколько раз мне повторять? Я не могу! Утром я уже готов был бросить эту затею. Но не сейчас.

– Почему?

Через секунду произошло нечто, от чего кровь похолодела в жилах Денниса Фостера.

Поднявшись, Брюс протянул руку к Берил. На его лице, словно вылепленном из воска, снова появилась улыбка. Это была улыбка раскаяния, умоляющая о прощении, но в то же время принадлежащая человеку, которого никто не понимает.

– Потому что, – ответил Брюс, – в моей спальне мертвая женщина.

Глава 11

– Она мертва, – повторил Брюс. – Боюсь, ее задушили.

На мгновение Деннис замер, он не мог бы шевельнуться даже ради спасения собственной жизни. Потом заговорила Берил, которую осенила догадка, как случается с женщинами, когда речь идет о тех, кого они любят:

– Это Милдред Лайонс, не так ли?

– Да, – ответил Брюс. – Она… – Внезапно его лицо резко изменилось – глаза расширились, а рот открылся, демонстрируя крепкие зубы. Большим пальцем он раздавил сигарету в пепельнице на письменном столе. – Что ты знаешь о Милдред Лайонс?

Берил метнулась к двери в спальню.

– Не входи туда! – крикнул побледневший Брюс. – Она…

Берил распахнула дверь. В спальне с ее четырьмя окнами – два на север и два на запад – было достаточно света, чтобы разглядеть очертания тела в кресле у кровати.

Девушка не стала входить в комнату. Они услышали шум автомобиля, приближающегося по дороге к отелю. Лучи фар на мгновение осветили лицо и растрепанные рыжие волосы неподвижного тела в кресле, и Берил попятилась. Деннису показалось, что ее сейчас стошнит.

– Ты дурак, Брюс! – крикнула она.

– Знаю. Но…

– Эта женщина не могла отправить тебя на виселицу! – продолжала Берил. – Ее показания не стоили бы выеденного яйца. Мы слышали, как Г. М. сказал это. Но теперь ты убил ее, и тебя наверняка вздернут!

Брюс поднес руку к глазам, словно защищаясь от удара.

– О чем ты говоришь, черт возьми? – хрипло осведомился он.

– Они расставили для тебя ловушку, Брюс, и ты в нее угодил! Теперь тебя повесят!

Брюс уставился на нее:

– Ты рехнулась, Берил? Я Брюс Рэнсом! Мы вместе все это спланировали! Это была твоя идея – неужели ты забыла?

– Сейчас ты Брюс Рэнсом, но кем ты был раньше? Я впервые встретила тебя, когда ты перешел из бристольского репертуарного театра в 35-м. Ты когда-нибудь был на Ямайке?

– Ты имеешь в виду – на Лонг-Айленде?[26] Я гостил там, когда играл в «Капитане Перережь Горло» в Нью-Йорке…

– Я имею в виду остров Ямайка. Откуда прибыл Роджер Бьюли.

– Господи, Берил! – воскликнул Брюс. – Неужели ты думаешь, что я – Бьюли?

«Этот человек говорит правду», – подумал Деннис Фостер.

Он испытывал шок одновременно с колоссальным облегчением. Какое-то время Деннис пытался все расставить по своим местам, но чашки весов клонились то в одну, то в другую сторону. Теперь они стали неподвижными.

Брюс был бледен не менее, чем Берил. В его словах звучали абсолютно искренние удивление и ужас, как будто эта мысль только что пришла ему в голову. Деннису казалось, что даже самый великий актер не в состоянии изобразить подобное. На лице Берил мелькнула тень сомнения.

– Твои инициалы! – настаивала она. – Р. Б. наоборот! Факты, о которых ты знал, отсутствовали в пьесе!

– Наоборот? – переспросил Брюс и внезапно начал смеяться.

Хохот, гремевший в мрачной комнате, словно причинял ему боль. В глазах блеснули слезы, на висках обозначились вены, а рот стал квадратным, как у греческой маски. Берил в ужасе смотрела на него.

– Брюс! Прекрати немедленно! Что с тобой?

Согнувшись вдвое и едва ли не рыдая, Брюс нащупал ящик письменного стола и выдвинул его. На расстоянии Деннису показалось, что внутри нет ничего, кроме нескольких листов с отпечатанным текстом, в правом углу верхнего из которых стояла цифра 7, и скомканной оберточной бумаги с надписью зелеными буквами: «Ваш старый чайный магазин. Олдбридж».

– Ты думала, что я… – задыхался Брюс.

– Милдред Лайонс мертва, не так ли?

– Да, но я не убивал ее!

– Спокойно! – вмешался Деннис. Его холодный голос заставил обоих умолкнуть. – Слушай, Брюс. Милдред Лайонс приходила повидать тебя в «Гранаду» тем вечером, когда мы все были там?

– Да!

– Ну?

Брюс вытер глаза и попытался шире распахнуть воротник спортивной рубашки под халатом, хотя он и так был расстегнут.

– Мисс Лайонс, – продолжал он, – должна была приехать сюда во второй половине дня. У меня где-то ее письмо. – Брюс небрежным жестом смахнул бумаги с письменного стола. – Она написала, что прибудет поездом в Сикрест-Холт в четверть пятого и пойдет пешком через поле для гольфа.

– Но мы ехали этим поездом!

– И не видели ее?

– Нет.

– Как бы то ни было, она не появилась. Я ждал до без четверти пять, потом позвонил вниз и сказал, что иду поплавать и что, если меня будут спрашивать, пусть подождут.

– Ты ходил плавать? – воскликнула Берил. – В такую погоду?

– Почему бы и нет? Сейчас не так уж холодно. – Брюс судорожно глотнул. – Из спальни вниз ведет наружная лестница – ее установили военные, чтобы быстро входить и выходить. Я воспользовался ею, чтобы сразу попасть на пляж, и плавал, пока не начало темнеть. Потом я вернулся тем же путем и переоделся. Я открыл гардероб, чтобы достать это, – он указал на халат, – и чертова баба выпала оттуда.

– Выпала из гардероба?

– Да.

Брюс снова затеребил воротник. Пурпурный синяк четко выделялся на бледной коже. Казалось, он испытывает запоздалый шок.

– Господи! – Брюс прижал к глазам мускулистые руки. – Должно быть, она тоже приходила на пляж.

– Почему?

– Все ее лицо было в песке. Кто-то схватил ее, окунул лицом в песок и держал, пока она не задохнулась. Песок был даже на зубах, в носу и глазах. Я вытер ей лицо, но в широко открытых глазах оставался песок. На это было невозможно смотреть…

По дороге ехала еще одна машина – в тишине казалось, будто звук мотора сотрясает весь отель, и Деннис воображал, как тело Милдред Лайонс вибрирует в темноте.

– Должно быть, бедняга отчаянно сопротивлялась. Тело было еще теплым… – Брюс вынул из кармана халата платок с прилипшими к нему крупицами песка, но быстро спрятал его при виде лица Берил. – Потом пришли вы. Что вас задержало?

– Мы остановились поговорить с сэром Генри Мерривейлом и старшим инспектором Мастерсом. Брюс, они считают, что ты Роджер Бьюли!

– Это ложь! – Брюс побледнел еще сильнее.

– Нет. Г. М. сказал…

– Я знаю, что Г. М. здесь! Я говорил с ним!

– Говорил?

– Да! И он вовсе так не считает. Но если вы, мои друзья, думаете… – Голос Брюса стал жалобным. – Это совсем не похоже на убийство на сцене! Здесь есть люди, которые охотно увидели бы меня болтающимся на фонарном столбе. Если один из них застанет меня тут с мертвым телом…

В дверь в коридор негромко постучали. Почти сразу же ее открыла Дафни Херберт. Позади нее, держа руки в карманах, стоял мистер Джонатан Херберт.

Дверь в спальню все еще была распахнута настежь. Берил инстинктивно сделала жест, собираясь закрыть ее, но опустила руки. Правда, в спальне теперь было слишком темно, чтобы разглядеть даже очертания тела в кресле. Но его близость действовала угнетающе – словно мертвая женщина, слепая и немая, с песком в глазах и во рту, продолжала кричать.

Сердце Денниса Фостера пропустило один удар и заколотилось с удвоенной силой.

– Не возражаете, если я войду, Эджертон? – спросил мистер Херберт.

– Папа! – вскрикнула девушка. – Ты же обещал…

– Все в порядке. – Мистер Херберт улыбнулся дочери.

Впервые Деннис оказался с ним лицом к лицу – в поезде Херберт сидел спиной к коридору.

Это был суровый мужчина среднего роста, с моложавым лицом, несмотря на седеющие волосы. На обветренном лице с клинообразным подбородком из-под черных бровей смотрели серые глаза, похожие на глаза Дафни. На нем были серый твидовый костюм и мягкая шляпа, которую он снял, войдя в комнату.

Брюс шагнул вперед.

– Если вы хотите раскрытия карт, сэр, – сказал он, – то получите его немедленно.

– Я предпочел бы не называть это раскрытием карт, – отозвался мистер Херберт. – Понимаете…

Дафни подошла к Брюсу и взяла его за руку. На лице мистера Херберта мелькнуло отчаяние, но он воздержался от комментариев.

– Вчера, – продолжал он, – мы с женой увезли Дафни в Лондон. Мы надеялись… ну, отвлечь ее. Но сегодня она потребовала вернуться и, как только мы прибыли в Олдбридж, соскочила с поезда и умчалась – понятно куда. Я последовал за ней в автомобиле, думая, что… – Он сделал паузу, подняв брови. – Эти леди и джентльмен…

– Позвольте представить мисс Уэст и мистера Фостера, – сказал Брюс. – Мистер Фостер – мой солиситор. Деннис, объясни мистеру Херберту, кто я в действительности.

– Ну…

– Говори! – настаивал Брюс.

Деннис облизнул губы.

– Факт в том, мистер Херберт, что человек, известный вам как Брюс Эджертон, на самом деле актер Брюс Рэнсом.

Последовала пауза.

– Даже если вы не видели его на сцене, – продолжал Деннис, чувствуя, как краснеет его лицо, – то, несомненно, слышали о нем. Примерно месяц назад возник… э-э… спор о том, как прореагируют люди, если кто-нибудь притворится знаменитым убийцей, а потом выяснится, что это не так.

В трех фразах Деннис обрисовал ситуацию. Время шло невыносимо медленно. Деннис слышал, как тикают чьи-то часы.

– Понятно, – заметил мистер Херберт бесстрастным тоном.

Но его ноздри вздрагивали.

– План явно неудачен, – снова заговорил Деннис, – и, вероятно, не отличается хорошим вкусом. – Он бросил взгляд на Дафни. – Но думаю, вы согласитесь, что никакого вреда причинено не было.

– Понятно, – тем же тоном повторил мистер Херберт. – Значит, все это, включая комедию ухаживания за Дафни, было заранее подготовлено?

– У меня имелась другая причина, – вмешался Брюс, – о которой не знают даже Берил и Деннис! Когда вы услышите о ней, сэр, думаю, вы и Дафни простите меня. Я не обсуждал это…

Мистер Херберт медленно шагнул вперед и без всякого предупреждения, не меняя выражения лица, изо всех сил ударил Брюса кулаком в лицо.

Застигнутый врасплох Брюс лишь отчасти парировал удар левой рукой. Костяшки пальцев мистера Херберта оставили две алых полосы на его бледном лице.

– Я не хочу повредить вам, – дрожащим голосом сказал Брюс, – так что не пытайтесь сделать это снова. Хотя, полагаю, я это заслужил.

– Вы заслуживаете куда худшего. – Как ни странно, в голосе мистера Херберта слышалось облегчение. – К сожалению, я не так молод, чтобы воздать вам по заслугам. Пошли, Дафни.

– Дафни! – крикнул Брюс.

Девушка отпрянула, наткнувшись на кресло. Рот ее был открыт, в глазах светилась боль. Слова Брюса прозвучали почти гротескно – как будто восемнадцатилетний юнец протестовал против несправедливостей этого мира.

– Дафни, разве ты не любишь меня?

– Не знаю, – прошептала девушка. – Я… я хочу подумать. Лучше бы ты оказался убийцей, – добавила она. – Я почти хочу этого!

Снаружи, под черно-синим небом, на котором уже показались звезды, загромыхал грузовик или военный фургон. Оконные рамы задребезжали. Когда машина проезжала мимо отеля, вибрация сделала свое дело – в темной спальне тело соскользнуло с кресла и со стуком упало на пол.

Но никто в гостиной не обратил на это внимания.

– Я обожала тебя, – сказала Дафни. – Правда, я всегда думала, что в тебе есть что-то от сцены, но меня не заботило, кто ты и кем ты был. До этого момента.

– Это не игра, Дафни. – Брюс шагнул к ней, но остановился при виде выражения ее лица. – Действительно, это началось как игра, но потом стало чем-то другим. Каждое слово, которое я говорил тебе, было искренним.

На секунду девушка заколебалась. Голос и сама личность Брюса действовали убедительно. Но она повернулась к отцу:

– Пожалуйста, пойдем домой.

Мистер Херберт рассеянно уставился на письменный стол, и ей пришлось повторить просьбу. Очнувшись, он сделал два шага к двери и повернулся со шляпой в руке.

– Мистер… мистер Рэнсом, – заговорил он равнодушно, хотя его глаза налились кровью. – Кажется, командор Ренуик велел вам покинуть этот отель к понедельнику. Это будет вполне разумно. Я не собираюсь никому рассказывать, кто вы на самом деле, только заверю моих друзей, что вы не убийца и… – он немного помедлил, – что они могут прекратить искать Бьюли в этих краях. Больше я ничего не хочу и не могу говорить. Вы достаточно нас опозорили. – Мистер Херберт посмотрел на Денниса: – Благодарю вас за ваше объяснение, мистер Фостер. Кажется, вы единственный человек, замешанный в этом деле, у кого еще сохранилось достоинство.

– Даю вам честное слово, – запротестовал Деннис, – что Брюс не намеревался…

Но Брюс Рэнсом не дал ему закончить.

– Дафни, я не могу пойти с тобой сейчас, – сказал он, бросив взгляд в сторону спальни. – Есть причина, почему я не могу этого сделать и почему я сам не свой. Но я позвоню тебе завтра утром и докажу, что ты несправедлива ко мне.

– Если вы попытаетесь снова увидеть мою дочь, – предупредил мистер Херберт, – я вас убью. Я не шучу. Доброй ночи.

– Дафни!.. – Брюс шагнул вперед.

Руки девушки метнулись к воротнику шерстяного пальто. Ее губы дрожали, в глазах блестели слезы. Отвращение и оскорбленная гордость боролись с гипнотическим очарованием Брюса. Она старательно избегала его взгляда.

– Спасибо, мистер Фостер. – Ее глаза встретились с глазами Денниса. Светившееся в них дружелюбие заставило его почувствовать себя злодеем из пьесы. – Очевидно, вы пощадили меня, не упомянув о некоторых вещах. Я благодарна вам за это. Доброй ночи.

Она улыбнулась Деннису, кивнула Берил и быстро вышла в коридор. Мистер Херберт, последовав за ней, тщательно закрыл дверь.

В наступившей паузе Деннис вновь услышал тиканье часов. Брюс, уставясь на закрытую дверь, медленно коснулся кровавых следов на щеке.

– Ну? – осведомилась Берил, не глядя на него. – Ты удовлетворен их реакцией?

– Я докажу им! – крикнул Брюс. – Берил, ты ведь не веришь в ту чушь, которую недавно говорила? Будто я…

– Я не знаю, что и думать, Брюс, – беспомощно отозвалась Берил. – Просто, когда ты далеко, мне в голову лезут чудовищные мысли. Но когда я вижу тебя, то понимаю, что ты всего лишь бедный и глупый старина Брюс Рэнсом.

– Тогда ты сделаешь кое-что для меня?

– Право, Брюс, ты выбираешь самое неподходящее время, чтобы…

– Это важно! – настаивал Брюс. В его глазах появился почти маниакальный блеск, который часто видели на сцене. – Дафни и ее отец не должны покидать отель еще полчаса. Я хочу, чтобы ты спустилась к ним и наплела какую-нибудь выдумку – что угодно, лишь бы задержать их на тридцать минут. Только поторопись!

– Почему я должна это делать?

– Потому что я хочу позаимствовать машину Дафни и умчаться подальше отсюда, прежде чем они узнают, что я уехал.

– Позаимствовать машину?

– Слушай, Берил, если мне повезет, я смогу кое-что продемонстрировать, что заставит Дафни броситься мне на шею, а ее старика – пожать мне руку вместо того, чтобы хотеть отдубасить меня. Господь… – Брюс обратился к потолку с искренней мольбой, – не может покинуть меня после того, как сыграл со мной грязный трюк, оставив наедине с трупом. Ты сделаешь то, что я прошу?

– Нет.

– Берил!

– Я не могу. Пусть это сделает Деннис.

– Почему?

– Кажется, он приглянулся этому семейству и к тому же без ума от Дафни Херберт.

– Вот как? – Брюс бросил задумчивый взгляд на безмолвного Денниса. – Полагаю, мне следует сказать: пусть победит лучший. И я это говорю.

– Послушай…

– Но дело в том, – прервал Брюс, – что сейчас я не могу отпустить Денниса. Я вынужден просить его о помощи в другом деле.

– В каком еще деле? – осведомился Деннис.

– Мы с тобой, старина, – объяснил Брюс, – должны избавиться от тела. У меня есть надежный способ это осуществить.

Глава 12

Брюс снова улыбнулся, хотя его грудь бурно вздымалась. Посмотрев на часы на левом запястье, он кивнул, словно подтверждая какой-то тайный замысел. Чаши весов вновь заколебались.

– Избавиться от тела? – переспросила Берил.

Она подошла к столу и оперлась на него ладонями.

– Да!

– Тем же способом, что и Роджер Бьюли?

– Конечно нет! Не будь ослицей! Я просто подумал о военной школе и…

– Бьюли в Олдбридже, – прервала Берил. – Это точно. Так сказал Г. М.

– Моя дорогая крошка, – напряженным голосом отозвался Брюс, – разумеется, Бьюли в Олдбридже! Я знал это все время. Вот почему я сейчас здесь. Неужели ты не понимаешь? Бьюли написал эту пьесу!

– Ты имеешь в виду пьесу, которая…

– Пьесу, которая выдает его и выдает два-три секрета!

– Но в том-то и беда, что пьеса не выдает никаких секретов!

Брюс торжествующе усмехнулся:

– Не выдает теперь. Потому что я переписал в ней кое-что, прежде чем дать кому-то прочитать ее. Смотри!

Он выдвинул до конца ящик письменного стола, который открывал раньше, снова продемонстрировав маленькую пачку листов с отпечатанным текстом и скомканную оберточную бумагу.

– Это, – Брюс указал на листы, – фрагменты оригинальной рукописи. – Я засвидетельствовал их нотариально. – Он подобрал верхний лист. – Акт первый, страница седьмая. – Потом он поднял второй лист. – Акт второй, страница четвертая. – Наконец Брюс подобрал остаток пачки. – Акт третий, страницы с двадцать восьмой по тридцать шестую. Здесь содержатся ретроспективные упоминания о втором убийстве Бьюли, внушившие мне уверенность в его авторстве. Здесь отчет об Андре Купер. Здесь много фактов о последнем убийстве – упоминание о рыжеволосой девушке, которая получила фальшивый банкнот, приехала на велосипеде и увидела через окно убийцу за работой. Смотри сама!

Берил, пробежав глазами по бумаге, не смогла удержаться от возгласа.

– Тебе незачем выглядеть такой удрученной, – сказал Брюс. – Ты тоже это заметила.

– Я?

– Да. Тем вечером в моей уборной. Ты указала, что части прочитанной тобой пьесы отпечатаны на другой машинке – две страницы в первых двух актах и целый кусок последнего. Не так ли?

Кончики пальцев Берил с розовыми ногтями взлетели ко рту. Брюс забрал у нее листы и бросил их в ящик.

– Ты считала, что автор решил кое-что переделать. Но в действительности это я заменил страницы, переписав их таким образом, чтобы никто читающий пьесу не догадался о том, о чем догадался я.

– То есть?

– Что ее написал Бьюли. И я намерен поймать его.

В голосе Брюса послышались истеричные нотки.

– Берил, я должен позаимствовать чью-то машину! Дафни и ее отец через две минуты будут далеко отсюда, если ты не спустишься немедленно. Неужели ты не хочешь мне помочь?

– Прости, Брюс! Я просто маленькая стерва с грязным умишком. Мне и в голову не приходило…

Берил наконец окончательно уверилась в невиновности Брюса. Это было не желание убедить саму себя, а искренняя вера и искреннее раскаяние. Она покорно кивнула; она наверняка сделала бы то же самое, если бы Брюс велел ей прыгнуть из окна.

– Я задержу их, Брюс, – пообещала Берил. – Не знаю как, но я это сделаю.

– На полчаса – не забудь.

– На полчаса. – И она выбежала из комнаты.

– Так-то лучше. – Брюс повернулся к Деннису. Он выглядел усталым, как будто только что сыграл трудную сцену. – Ты понимаешь ситуацию, старина?

– Думаю, начинаю понимать. Но как ты узнал, что настоящий Бьюли в Олдбридже? – осведомился Деннис. – Зачем ему было присылать тебе пьесу, очевидно под фальшивым именем и адресом? Почему ты так стремишься поймать его? И кто же настоящий Бьюли?

– В том-то и беда, что я не знаю, кто он! – огрызнулся Брюс. – Остальные вопросы могут подождать. – Он снова посмотрел на часы. – Уже почти шесть! А мы должны убрать отсюда тело до шести!

– Погоди. Ты еще не отказался от безумной идеи избавиться от тела?

– Нет. И ты мне поможешь. Пошли!

Беспокойство Денниса переходило в панику. Подойдя к темной спальне, Брюс пропустил Денниса вперед и щелкнул выключателем.

Два бра осветили комнату с окнами, выходящими на запад и на север. Между последними двумя окнами находилась еще одна дверь, очевидно выходящая на наружную лестницу. Но Деннис и Брюс смотрели только на то, что осталось от Милдред Лайонс.

Женщина и при жизни не блистала красотой, а теперь выглядела почти чудовищно. Она лежала на спине около кресла в дешевом пальто, перепачканном сырым песком. Лицо было чисто вытерто, но на глазах и губах оставались песчинки. Пряди рыжих волос падали на лоб. Открытая зеркальная дверь гардероба рядом с ней поскрипывала, когда сквозняк проникал в открытые окна.

Жестокость убийцы оставила следы в комнате. При виде нескольких шпилек на ковре Деннис отвернулся.

– Выключи свет! – сказал он.

– Что она делает на полу? – хрипло осведомился Брюс. – Я посадил ее в кресло. Кто-то побывал здесь?

– Вероятно, она соскользнула. Ради бога, погаси свет!

В комнате снова наступила темнота, но она не спасала положения. Присутствие тела на полу ощущалось так сильно, как будто оно могло протянуть руку и схватить за лодыжку. Брюс пересек спальню, отодвинул засов и открыл дверь на лестницу. В комнате появился еще один прямоугольник со звездным небом внутри.

– Иди сюда! – прошептал Брюс.

Деннис присоединился к нему на деревянной площадке с перилами, откуда вдоль наружной стены отеля тянулась вниз шаткая на вид деревянная лестница. Брюс указал на нее.

Взошла желтая луна, освещая море, плещущееся о гальку справа от отеля. Над ним ползли белые хлопья тумана. Далеко впереди, слева по береговой линии, мерцали огни Олдбриджа. Лестница спускалась во двор, очевидно используемый в качестве автостоянки.

Одинокий двухместный автомобиль с включенными парковочными огнями стоял во дворе.

– Берил сделала это! – торжествующе шепнул Брюс. – Они еще в отеле. Это машина Дафни. – Его пальцы вцепились в руку Денниса. – Теперь слушай! Спускайся как можно тише, выключи огни автомобиля и подай его задом к подножию лестницы. Потом…

– Подожди минутку, Брюс. Я не хочу этого делать.

Подул холодный морской ветер. Буруны призрачно белели под желтой луной.

– Не хочешь?

– Да, не хочу.

– Деннис, старина! – В голосе Брюса звучал упрек. – Ты отказываешься помочь другу в беде?

– Бесполезно испытывать на мне твое обаяние, Брюс. Просто назови хотя бы одну причину, по которой ты затеял это безумное предприятие.

– По-твоему, мне хочется, чтобы полиция нашла эту женщину в моей спальне и заподозрила меня в убийстве?

– Если ты не Роджер Бьюли, какое это имеет значение?

Деннис видел, как бегают и блестят глаза Брюса. Казалось, он спешно придумывает аргументы и тут же отвергает их, полагаясь на гипнотическую силу своей личности.

– Значит, ты отказываешься мне помочь?

– Да.

– Понятно, – пробормотал Брюс. – Выходит, Берил была права.

– В каком смысле?

– Ты влюбился в Дафни Херберт и хочешь, чтобы я угодил в передрягу, чтобы она и ее семья меня возненавидели, и ты мог занять мое место.

В повисшей паузе был слышен шорох прибоя.

– Это грязная ложь!

– Прости, старина, но боюсь, что это правда.

– Неужели ты серьезно думаешь…

Брюс отмахнулся от его протестов:

– Я бы справился сам, но не умею водить автомобиль. Звучит глупо, но так оно и есть. Я никогда не учился – мне не хватало терпения. В результате я застрял здесь с мертвой женщиной и не могу поймать настоящего убийцу, потому что мой друг влюбился в мою девушку и пытается сыграть со мной скверную шутку. Не то чтобы я тебя порицал. В любви, как и на войне, хороши все средства – возможно, я бы и сам так поступил. Только сейчас это чертовски некстати… Погоди! – В приливе вдохновения Брюс щелкнул пальцами. – Я знаю, что мне делать!

– Полегче, Брюс!

– Хоть я не умею водить машину, но знаю теорию. Я запихну тело на заднее сиденье и поеду куда глаза глядят! Даже если я разобью автомобиль и, может быть, втяну в это Дафни, я намерен… – Не договорив, он начал спускаться.

– Подожди!

Брюс остановился, не оборачиваясь. Деннису казалось, что воротник душит его.

– Говорю последний раз, – с отчаянием произнес он. – Это не игра на сцене, а грязная опасная работа. Если нас поймают, нам обоим обеспечена тюрьма.

– Нет никакой опасности, если ты поторопишься! – Брюс повернулся и посмотрел на светящиеся цифры своих часов. – Уже без четверти шесть! – простонал он.

– Что означает этот бред насчет шести часов?

– Ш-ш! Говори тише! Ты видел внизу бар и курительную?

– Да.

– Командор Ренуик, – быстро продолжал Брюс, – мало чем может обеспечить своих постояльцев, но выпивки он не жалеет. Вероятно, тут не обходится без черного рынка, но ты можешь получить сколько угодно двойных скотчей по четыре шиллинга за порцию. Все в Олдбридже, у кого есть хоть какие-то деньги, приходят сюда по вечерам.

– Ну?

– Бар открывается в шесть. С этого времени и даже раньше автомобили будут приезжать на стоянку один за другим, и у нас не останется ни единого шанса!

Деннис пытался справиться с пересохшим горлом.

– Брюс, что ты собираешься делать с телом?

– Спрятать его. – Лицо Брюса, смотревшего на Денниса снизу вверх при свете желтой луны, казалось искаженным, будто рот стал шире обычного. – Я собираюсь спрятать тело в таком месте, где ты не сможешь его найти, даже если будешь на него смотреть. Ты поможешь мне, старина?

Деннис начал спускаться.

– Молодчина! – прошептал Брюс. – Я притащу ее вниз. Будь осторожен.

Перед мысленным взором Денниса, спускавшегося по лестнице, было лицо мистера Джеймса Макинтоша, старшего партнера адвокатской фирмы «Макинтош и Фостер». Он видел свой офис, свою квартиру, свой повседневный распорядок, вращающиеся как в калейдоскопе на фоне темноты и под аккомпанемент плеска волн. Деннис понимал, что совершает безумный поступок. Если бы не замечание насчет Дафни Херберт…

Даже теперь он цеплялся за последнюю надежду. Было десять шансов против одного, что ключ зажигания убрали из автомобиля. В таком случае у него будет законный предлог отступить.

Гравиевый двор с побеленными строениями плавал в лунном свете. В центре находился столб, ранее служивший подпоркой для лампы. За ним стоял «ягуар», на заднем складном сиденье которого можно было легко спрятать тело. Слыша собственные шаги, хрустящие по гравию, Деннис подошел к машине и посмотрел на щиток.

Ключ был на месте. Теперь все пути назад отрезаны.

Стиснув зубы, Деннис влез в автомобиль и, собравшись с духом, включил зажигание, потом нажал на стартер.

Негромкое тарахтение показалось ему оглушительным. Пока он разогревал мотор, икра его левой ноги начала так сильно дрожать, что ему пришлось остановиться и начать снова.

Машина двинулась задним ходом, разбрасывая колесами гравий. В тот же момент сзади вспыхнул свет.

Деннис ощутил панику, прежде чем определил его источник. Свет зажегся в двух северных окнах курительной, которая, как он теперь вспомнил, находилась на первом этаже, непосредственно под комнатами Брюса. Очевидно, там готовились к приему посетителей.

Обернувшись, Деннис смог разглядеть часть курительной – несколько стульев, край бильярдного стола, часы с позолоченным циферблатом на западной стене, показывающие без десяти шесть.

Нужно торопиться.

Автомобиль двинулся назад так резко, что едва не врезался в наружную лестницу. Деннис вовремя затормозил, чувствуя, как пот струится по его телу.

Если Брюс быстро спустится со своим страшным грузом, они смогут уехать через пару минут. Деннис вышел из машины и посмотрел вверх.

– Все в порядке, старина! – послышался ободряющий шепот.

Брюс выделялся темным пятном на фоне белой стены. Деннис слышал его шаги вниз по лестнице. Брюс спустился, неся в руках тело – волосы женщины свешивались вниз.

– Открой заднюю дверцу, черт возьми! – хрипло прошептал Брюс. – У меня заняты руки!

Деннис повернул ручку дверцы и открыл ее, не сводя глаз с часов в курительной. Теперь в любой момент…

Шумно выдохнув, Брюс бросил в машину тело Милдред Лайонс, прижав его щекой к красной кожаной подушке сиденья. Огни сзади светили, словно обвиняя; часы безжалостно тикали.

– Закрой дверцу и давай убираться отсюда! – прошептал Деннис. – Что с тобой?

Брюс, поставив одну ногу на металлическую ступеньку, держался обеими руками за край складного сиденья и тяжело дышал. Закусив нижнюю губу, он соскочил на гравий.

– Ее сумка! Я забыл ее!

– Но мы не можем…

– Это всего минута.

Брюс снова поднялся по ступенькам. Без восьми шесть…

Вдоль освещенных окон курительной двигалась фигура толстого рыжего официанта, вытиравшего стол. Дверца сиденья оставалась открытой, словно демонстрируя то, что лежало внутри.

Без семи шесть…

– Брюс! – Деннис не осмеливался позвать громче.

Казалось, прошло много времени, прежде чем он услышал быстрые шаги вниз по лестнице. Брюс вынырнул из мрака в развевающемся халате, размахивая коричневой кожаной сумкой с прикрепленной к ней ремешком парой перчаток.

– Нашел! – пропыхтел он, бросив сумку на заднее сиденье. – Она застряла внутри гардероба, куда ее засунул этот ублюдок. Мне понадобилось время, чтобы…

– Не важно! Садись в машину!

– Я только хочу заверить тебя, старина, что у меня есть самая веская причина делать то, что я делаю. Мы поедем недалеко, но будем отсутствовать долго. Нам придется подождать, пока…

Брюс снова умолк, задумавшись. Его руки скользнули к отворотам халата.

– Ради бога, Брюс, что не так теперь?

– Этот халат, старина. Я не могу разъезжать в таком виде. Если кто-нибудь нас остановит, это будет выглядеть странно. Еще одна минута, пока я что-нибудь надену. – И он опять исчез.

Со всеми нами случается нечто подобное, когда мы спешим на поезд или в театр. Мы ждем у двери со шляпой в руке, пока кто-то из спутников возвращается домой снова и снова, что-то забывая. Это выводит из себя и в обычных обстоятельствах. Но в ситуации, грозящей тюрьмой, когда ваша судьба зависит от каждой секунды…

Без трех минут шесть…

Деннис ходил взад-вперед рядом с машиной.

Если Брюс невиновен, то что он затевает? Слова «если кто-нибудь нас остановит» показались Деннису зловещими. Не было никаких причин предполагать, что полисмен остановит машину и заглянет на заднее сиденье. Тем не менее…

Нужно прикрыть тело ковром или брезентом!

Дверца все еще оставалась открытой. Деннис вскочил на металлическую подножку и уставился в темноту. Луна почти не проникала внутрь. Он достал зажигалку, высек пламя и осветил им заднее сиденье.

На полу среди инструментов валялся коврик. Преодолевая отвращение, Деннис попытался прикрыть им труп.

Рот Милдред Лайонс был открыт. В том месте, где ее лоб и щека касались красной кожаной обивки, виднелась корочка сырого песка. Деннис заметил это с подсознательным ощущением чего-то неправильного, когда подсовывал края коврика под тело. Но ему не хватило времени на обдумывание.

– Мистер Фостер! – окликнул сзади голос командора Ренуика.

Глава 13

Желтый глаз луны над покрытой рябью поверхностью моря, белый отель с двумя освещенными окнами, он сам, держащий пламя зажигалки возле коврика, прикрывающего труп, – все это относилось к категории вещей, которые не могли происходить. К чести Денниса, он не вздрогнул и не отпрянул, услышав голос. Эмоциональное напряжение странным образом способствовало хладнокровию.

– Да? – отозвался он.

Задув пламя, Деннис закрыл дверцу, повернул ручку и спрыгнул с подножки.

Шаги командора Ренуика захрустели по гравию. Он приближался со стороны фасада отеля неуклюжей походкой, приподняв левое плечо, как будто у него, помимо отсутствующей левой руки, пострадала и левая нога. Когда он проходил мимо освещенных окон, Деннис разглядел морщинки недоумения, избороздившие лоб, придававшие его лицу то ли настороженное, то ли сердитое выражение. Тем не менее окруженный бородой рот изгибался в улыбке.

– Я… э-э… хотел поговорить с вами, – объяснил Ренуик, устремив при этом вопросительный взгляд на машину Дафни.

Деннис засмеялся:

– Это автомобиль мисс Херберт.

– Я об этом осведомлен, – сказал командор Ренуик.

– Мистер Эджертон просил меня забрать кое-что с заднего сиденья. Но очевидно, этого там нет.

– Вот как? – Взгляд Ренуика устремился на лестницу и темные окна над ней. – Значит, мистер Эджертон вернулся?

– Да. – Деннис не был уверен, что ему следовало это признать.

Командор глубоко вздохнул:

– Прежде всего, я хотел повидать вас по поводу удобств.

– Удобств?

– Да. Ведь вы хотели провести здесь ночь?

– Ах да, конечно! – отозвался Деннис, чувствуя на себе пристальный взгляд собеседника.

– Боюсь, ваши удобства окажутся несколько примитивными. Мне придется поместить вас в своем кабинете. Но это не главное. – Ренуик сделал небольшую паузу. – Мистер Джонатан Херберт хотел бы встретиться с вами в салоне.

– Но я не могу…

– Дело очень срочное, – настаивал командор Ренуик, вцепившись крепкими пальцами в рукав Денниса.

Казалось, все вокруг сговорились с целью навязать ему курс,предопределенный судьбой. Чувствуя приступ гнева, Деннис освободил руку.

– Что в нем такого срочного?

Пробормотав извинение, Ренуик шагнул назад.

– Мистер Херберт, мисс Херберт и мисс Уэст сейчас в салоне. Они разговаривали очень громко, и я невольно услышал… Кажется, мы все сваляли дурака!

– В каком смысле?

– Этот человек не убийца. – К удивлению Денниса, на лбу командора выступили капли пота. – Он Брюс Рэнсом – актер – и…

Свет фар на мгновение ослепил Денниса, когда маленький «хиллмен» свернул во двор, хрустя по гравию, и резко остановился. Из машины показалась полноватая фигура без шляпы. Человек весело помахал Ренуику и бодрым шагом направился к ним.

Когда вновь прибывший проходил мимо окон курительной, Деннис осознал, что уже видел эту высокую толстоватую фигуру, пряди каштановых волос, зачесанные поперек лысого черепа, напоминая скелет рыбы, румяную физиономию с постоянно улыбающимся ртом и любопытными голубыми глазами.

– Мой дорогой Ренуик! – Незнакомец приветствовал командора так, словно не видел его полгода.

– Мистер Фостер, позвольте представить вам мистера Хораса Читтеринга. – Помедлив, Ренуик добавил: – Мистер Фостер – друг Брюса Эджертона.

Глаза мистера Читтеринга широко открылись.

– Дорогой мой! – воскликнул он, тряся руку Денниса так энергично, будто вслед за этим собирался его обнять. – Мы должны пойти в бар и выпить! Я настаиваю!

– Но…

– Кто сегодня составит нам компанию, Ренуик?

– Викарий.

– Ах да, викарий! – Мистер Читтеринг поднял руку, словно собираясь кого-то благословить. – Преподобный мистер Ричард Беркли – очаровательный человек! Совсем не гордый – может запросто выпить с нами кружку пива. Вы знакомы с викарием, мистер Фостер?

– Еще нет.

– Рад, что вы с ним познакомитесь. Вы сможете оценить его превосходные качества, несмотря… – мистер Читтеринг понизил голос, – на семейные неприятности. Но мы не станем это обсуждать. Кто еще присоединится к нашему клубу сегодня вечером, мой дорогой Ренуик?

– Джонатан Херберт сейчас в салоне, – ответил командор. – Он очень хочет поговорить с мистером Фостером.

– Поговорить с мистером Фостером? – переспросил мистер Читтеринг. – Ах да, конечно! Насчет…

Присутствие мистера Читтеринга походило на липучку для мух, приклеивающуюся к телу.

– Скажите, дорогой мой, – обратился он к Деннису, – вы уже познакомились с Хербертами?

– Отпустите мой лацкан! Да, познакомился…

– Очаровательная пара! – Мистер Читтеринг вновь понизил голос. – Клара много лет назад неудачно вышла замуж за какого-то прохвоста, чье имя я позабыл. Дафни – дочь от этого брака. Но мы не будем это обсуждать… Херберт любит девочку, как родную дочь – даже еще сильнее. Он ее обожает! Было бы очень неудачно, если бы Дафни…

– Прекратите! – неожиданно прервал командор Ренуик. Темно-каштановая борода скрывала значительную часть его лица, оставляя на виду только глаза и лоб. Он нервно теребил обтянутую кожей пуговицу своего пиджака.

– Дорогой мой! – оскорбленным тоном запротестовал мистер Читтеринг.

– Вы хотели сказать, – осведомился Ренуик, – если бы Дафни влюбилась в неподходящего человека?

– А не в вас? – засмеялся Читтеринг, но командор это проигнорировал.

– Я сказал «прекратите», – объяснил он, – так как нам больше не о чем беспокоиться. Я не сплетник и не вправе сообщать подробности. Но Брюс Эджертон не Бьюли и не убийца.

Мистер Читтеринг уставился на него.

– Не убийца? – повторил он.

Казалось, будто у младенца отняли игрушку. При свете из окон курительной Деннис видел: нижняя губа Читтеринга обиженно опустилась, а лицо приобрело удрученное выражение.

– Не убийца? – снова сказал он. – Но как же так? Ведь все доказательства…

– Это всего лишь глупая шутка. – Командор Ренуик резко повернулся к отелю, приподняв левое плечо. Когда его лицо промелькнуло в электрическом свете, Деннис увидел наморщенный лоб и блеснувшие в бороде зубы. Потом так же резко Ренуик повернулся назад. – Простите мою настойчивость, мистер Фостер, но вы пройдете в салон к нашему другу Херберту или мне попросить его выйти к вам сюда?

Если Дафни или ее отец выйдут во двор и заглянут в машину…

Интересно, где сейчас Брюс? Наверняка в темной спальне – грызет ногти и ругается. В конце концов, не могли же он и Брюс при свидетелях сесть в машину Дафни и уехать, не давая объяснений. С другой стороны, Берил не может бесконечно задерживать Дафни и мистера Херберта в салоне.

Позолоченные стрелки часов в курительной показывали десять минут седьмого. Рано или поздно мистеру Херберту потребуется ехать домой. И если он сделает это прежде, чем смогут уехать Деннис и Брюс…

– Что скажете, мистер Фостер? – поторопил командор Ренуик.

– Я повидаю мистера Херберта в отеле, – отозвался Деннис.

Пусть Берил задержит их хотя бы на несколько минут, пока он успеет подняться в комнату Брюса и спуститься снова!..

Командор Ренуик зашагал впереди – его сгорбленное плечо и волочащаяся нога деформировали фигуру, чего не было заметно, когда он стоял неподвижно. Деннис следовал за ним, а мистер Читтеринг семенил рядом, продолжая болтать. Он говорил, что у Ренуика нервы на пределе, так как однажды у него уже был «неприятный опыт с убийцей», но Деннис его не слушал. Он думал о том, какие истории плетет Берил Дафни и мистеру Херберту, сумев задержать их так надолго.

Через несколько секунд он узнал это.

При искусственном освещении салон «Кожаного сапога» выглядел не таким обветшалым. Теперь не только бра, но и люстра освещала белую штукатурку и черные балки. В камине у двери в курительную уютно потрескивал огонь. Широкий стеклянный люк над баром, теперь открытый и освещенный, демонстрировал ряд бутылок, которыми распоряжался бармен в белом смокинге.

У стойки расположился красивый мужчина с добродушным лицом, в мягкой шляпе и темном костюме с воротником, какие носят священники. Перед ним стояла кружка пива. За столиком справа на плетеных стульях сидели Дафни, мистер Херберт и Берил Уэст.

Деннис опасался, что Хорас Читтеринг присоединится к этой группе. Но мистер Читтеринг, руководствуясь то ли элементарными приличиями, то ли желанием выпить, направился к стойке, цветисто приветствовал преподобного мистера Ричарда Беркли и заказал двойное виски.

Две девушки разговаривали за столиком тихим голосом, но Деннис слышал каждое слово.

– Но почему Брюс не сказал правду? – допытывалась Дафни.

– Он пытался сказать вам, дорогая. – Лицо Берил было бледным и напряженным. Казалось, слова причиняют ей боль. – Но вы не хотели его слушать.

– Вовсе он не пытался! – возразила Дафни, положив ладонь на руку Берил. Обрамленные темными ресницами серые глаза широко открылись. – Он только намекал на какой-то секрет, о котором не знаете даже вы. Почему он не рассказал нам?

– Неужели вы не понимаете, дорогая? Он играл роль.

– Играл роль?

– Брюс, – продолжала Берил, поднеся руку к горлу, – столько раз играл на сцене великого детектива, что ничего не может с собой поделать. Ему кажется, что актерская техника пригодна и в жизни. Вот он и изображает великого сыщика, который не открывает ничего до самого конца. Потому он и не сказал…

– Одну минуту, – прервал Джонатан Херберт, увидев Денниса.

В холле было очень тепло благодаря огню в камине. Со стороны курительной доносились щелканье бильярдных шаров и смех. Потом послышались шаги командора Ренуика, который сел за администраторский столик и открыл гроссбух.

Лицо мистера Херберта не покидало выражение горечи и гнева, но глаза были полны сомнения, как будто он опасался, что мог обойтись с кем-то несправедливо.

– Мистер Фостер, – обратился он к Деннису, прочистив горло и положив ладони на стол.

– Да, сэр?

– Мисс Уэст кое-что сообщила нам. Не то чтобы это что-то меняло, но… – Мистер Херберт бросил на Дафни почти умоляющий взгляд. – Вы можете, мистер Фостер, подтвердить или опровергнуть ее заявления?

– Постараюсь, если это в моих силах.

Мистер Херберт снова повернулся к Дафни:

– Ты обещаешь мне, что не убежишь с этим парнем, дорогая?

– Обещаю.

– Отлично! – Мистер Херберт посмотрел на Денниса. Его седеющие волосы тускло поблескивали при свете бра. – Наш… наш ловкий друг наверху в действительности актер Брюс Рэнсом. Очень хорошо, я готов поверить. Но мисс Уэст утверждает, что маньяк Роджер Бьюли находится в Олдбридже и что мистер Рэнсом здесь с целью поймать его!

В салоне воцарилось гробовое молчание.

Казалось, все внезапно остановилось. В курительной затихли щелчки бильярда. Огонь перестал трещать. Мистер Читтеринг застыл у стойки бара со стаканом на полпути ко рту. Мужчина с воротником священника замер в молитвенной позе. Командор Ренуик за столиком администратора прекратил водить пальцем по открытому гроссбуху, но не поднял взгляда.

Возможно, это была иллюзия, вызванная эмоциональным напряжением, однако казалось невероятным, чтобы негромкий голос мистера Херберта был слышен в каждом углу комнаты. Но в этом застывшем молчании Деннис ощущал присутствие зла. Было произнесено нечто, чего не должны были слышать окружающие. Это выпустило на волю опасные силы. В следующий момент тишину нарушило звяканье стаканов, звуки шагов по половицам, и Джонатан Херберт заговорил снова:

– Это правда, мистер Фостер?

– Да.

– Значит, все проделанное не было… всего лишь шуткой? – тихо спросила Дафни.

– Нет, мисс Херберт.

– Это было сделано с благородной целью, а вовсе не для того, чтобы кого-то унизить, – продолжала она – ее глаза сияли. – Тогда все выглядит по-другому.

– Ради бога, Дафни! – Ее отец сжал кулаки.

– Тебе незачем беспокоиться обо мне, – улыбнулась Дафни и покачала головой. – Когда я увидела его, во мне что-то изменилось – не знаю, почему и как…

– Но доказательства! – Мистер Херберт посмотрел на свои руки. – Возможно, мы… судили неправильно – не знаю. Но может ли мистер Рэнсом все это доказать?

– Не возражаете, сынок, если на это отвечу я? – послышался новый голос.

И сэр Генри Мерривейл собственной персоной вошел в салон через парадную дверь.

При виде его внушительной фигуры Деннис Фостер был готов вскрикнуть от облегчения. Г. М. в съехавших на широкий нос очках и с неописуемо злобным выражением лица все еще был облачен в твидовый костюм для гольфа. Шляпа-котелок торчала под мышкой. Отодвинув плетеный стул, он тяжело опустился на него, заставив пол заскрипеть.

– Мерривейл! – воскликнул Джонатан Херберт. Деннис вспомнил, как Г. М. упоминал, что знаком с ним. – Мерривейл! Я не знал, что…

– Не знали, что я здесь?

– Понятия не имел!

– Ну, я держал это в секрете. – Голос Г. М. звучал виновато. – Я остановился в «Золотом фазане» в Олдбридже.

– Мы угодили в передрягу, дружище. – Теперь лицо мистера Херберта выглядело только усталым и озадаченным, а голос стал почти жалобным. – Дафни влюбилась в этого Брюса Рэнсома, и… О чем вы хотели сказать?

– О Роджере Бьюли, – отозвался Г. М.

Он не удосужился понизить голос, и имя произвело электризующий эффект на всех присутствующих.

– Бьюли, побуждаемый самодовольством, – продолжал Г. М., – написал пьесу о собственной карьере и прислал ее Брюсу Рэнсому. Разумеется, он не намеревался заявлять о своем авторстве и принял меры, чтобы пьеса не навела на его след, даже если она сообщит слишком многое. Поэтому он воспользовался фальшивым именем и фальшивым лондонским адресом и отправил пьесу из Лондона.

Берил Уэст вскочила на ноги.

– Ну? – воскликнула она.

– Однако этот дурень завернул ее в коричневую бумагу с надписью зелеными буквами «Ваш старый чайный магазин в Олдбридже», которую ничего не стоило опознать.

Деннис вспомнил скомканную обертку с надписью, спрятанную в ящике письменного стола Брюса вместе с изъятыми листами рукописи. Это была улика, доказывающая правдивость утверждений Брюса.

– Брюсу Рэнсому, – снова заговорил Г. М., – не требовался мощный интеллект для догадки, что автор пьесы живет в Олдбридже или поблизости от него. И он был прав. Бьюли здесь. А я и мой друг – жуткая крыса по имени старший инспектор Мастерс – вне себя от страха…

– От страха? – переспросила Берил. – Почему?

– Понимаете, – ответил Г. М., – мы думаем, что Бьюли совершил еще одно убийство.

Бармен в белом смокинге опрокинул стакан и тут же поднял его. Больше никто не шевельнулся – только щелканье бильярдных шаров и смех по-прежнему доносились из курительной.

Джонатан Херберт инстинктивно протянул руку, защищая Дафни.

– В Олдбридже? – воскликнул он. – Это ужасно! Убийца не может быть…

– Не может быть кем?

– Не важно! Кто был убит?

– Мы думаем, что женщина по имени Милдред Лайонс.

– Милдред Лайонс?

– Угу. Она приехала сюда, чтобы опознать Бьюли, но ей хватило ума сначала написать в местную полицию, что, если она не позвонит им сегодня до пяти, им следует начать поиски. – Г. М. сделал паузу. – Мы с Мастерсом только что были в полицейском участке Олдбриджа.

– Но вы ведь не знаете точно, что она мертва?

– Мы не нашли ее тело. Но Бьюли – подлинный артист в области избавления от трупов. Тому, у кого мы обнаружим тело, грозят большие неприятности.

Сердце Денниса на секунду перестало биться.

Он видел многие детали во влажной духоте холла – глаза и рот подавшейся вперед Дафни, склонившегося над гроссбухом командора Ренуика, даже инициалы какого-то военного, вырезанные на черной балке. Несмотря на испуг, он сознавал, что каждое слово Г. М. уничтожало последнюю тень сомнения в невиновности Брюса.

– Послушайте, Г. М.! – внезапно заговорил Деннис.

Маленькие глазки под толстыми стеклами очков устремились к нему.

– Да, сынок? Деннис облизнул губы.

– Брюс сказал нам, что знает о вашем пребывании здесь, и что он говорил с вами. Это правда?

– Истинная правда, сынок.

– Брюс невиновен, не так ли, сэр? И вы точно знаете, что он делает?

Г. М. поколебался какую-то долю секунды.

– Да, сынок, я точно знаю, что он делает.

– Тогда подождите минуту здесь! – И прежде чем кто-нибудь успел заговорить, Деннис метнулся к лестнице.

Перескакивая через две ступеньки, он впервые ощутил ясность в голове и не мог понять, какое безумие побудило его согласиться помочь Брюсу избавиться от тела, но дрожал при мысли о том, чего они избежали.

Полиция никогда не подозревала Брюса. Это была всего лишь иллюзия Берил. Но если бы Брюсу в роли великого детектива удалось вывезти из отеля тело Милдред Лайонс и спрятать его бог знает где, им обоим грозили бы серьезные неприятности – возможно, даже обвинение в соучастии. Теперь нужно только все рассказать Брюсу…

Шаги Денниса отзывались гулким эхом в верхнем коридоре. Он распахнул дверь номера Брюса и громко окликнул его.

Сильный сквозняк, ворвавшись в серо-голубую гостиную, разметал страницы «Нью-Йоркера» и «Радио таймс», смахнув со стола письма.

На сей раз с портативной машинки Брюса чехол был снят. Лист бумаги, вставленный в каретку, с напечатанным прописными буквами именем «ДЕННИС» заставил его обладателя быстро прочитать сообщение:

Прости, старина, больше ждать не могу. Я все сделаю сам.

Брюс.

В течение казавшихся бесконечными минут Деннис молча глазел на послание.

– Брюс! – крикнул он снова.

Ему ответил нарастающий звук автомобильного мотора, вызвавший зубную боль.

– Смотри, куда едешь, чертов дурень! – послышался голос вдалеке.

Брюс, который не умел водить автомобиль, а только «знал теорию»…

Деннис промчался через спальню на маленький балкон под белеющей луной. Он успел вовремя, чтобы увидеть, как «ягуар» Дафни с Брюсом, сидящим за рулем, проехал мимо фонарного столба, едва не задев другую машину. Лучи фар скрещивались друг с другом. Выехав на шоссе, «ягуар» с металлическим скрежетом, вызванным попыткой Брюса включить вторую скорость, направился на юг, в сторону противоположную Олдбриджу.

Теперь слышалась только ругань второго автомобилиста.

Все кончено! Если полиция узнает…

Деннис стоял, вцепившись в парапет балкончика, спиной к темной спальне. «Какого черта? – твердил ему внутренний голос. – Ты сделал все, что мог. Забудь об этом». Но забыть не представлялось возможным, пока Роджер Бьюли, наконец, не будет схвачен…

В спальне щелкнул выключатель, и неяркий свет устремился на балкон. Повернувшись, Деннис шагнул внутрь.

В дверях комнаты стоял сэр Генри Мерривейл, дымя черной сигарой.

– Послушайте, сынок, – промолвил Г. М., вытащив сигару изо рта. – Не лучше ли рассказать мне, что здесь происходит?

Глава 14

Деннис тщательно закрыл дверь на балкон.

– Что происходит? – отозвался он. – Не понимаю вас.

Г. М. мрачно смотрел на него.

– Ох, сынок! – Он кивнул на шпильки, разбросанные по ковру спальни. – Милдред Лайонс собиралась повидать Рэнсома. Если наш страшила настиг ее…

Внезапно его тон изменился.

– Я старик, – заявил Г. М., выпятив грудь и приняв величественную позу, которая сделала бы честь королю Эдуарду VII, в свое время позировавшему портретисту. – И если нужно обвести полицию вокруг пальца, я всегда готов это сделать. – На его лице мелькнула злорадная усмешка. – Серьезно, сынок, если вы думаете, что я пророню копам хоть слово, способное навлечь на моих друзей неприятности, то вы не знаете, какие чувства я испытываю к этой рептилии Мастерсу. Ради бога, что произошло?

– Пройдем в соседнюю комнату, – кратко предложил Деннис.

Они направились в гостиную, и Деннис снова закрыл дверь. Разбросанные бумаги уже не метались по комнате, как испуганные курицы, и валялись на полу. Халат Брюса с торчащим из кармана носовым платком, испачканным в песке, был брошен на валик дивана.

Деннис поведал Г. М. обо всем, начиная со встречи на поле для гольфа, не упустив ни одного факта, ни одной детали, ни одного сомнения, приходившего ему в голову. Г. М., расположившись на диване и попыхивая сигарой как паровоз, внимательно слушал, и его лицо постепенно приобретало выражение благоговейного страха.

– Ну и ну! – пробормотал он.

– Вполне с вами согласен.

– Значит, Рэнсом уехал в автомобиле, который не умеет водить, рискуя врезаться в ближайший фонарный столб или быть остановленным первым же бобби?

– Совершенно верно.

– Парень рехнулся?

– Иногда мне так кажется.

– Но куда он ее везет?

– Не знаю! – Вообще-то у Денниса имелась догадка, но он забыл о ней. – Брюс только сказал, что может спрятать тело в таком месте, где его нельзя найти, даже если на него смотреть.

Г. М. смачно выругался.

Тем не менее у Денниса создалось впечатление, что старый маэстро доволен. Казалось, он на что-то наткнулся и приближался к искомой цели.

Поднявшись на ноги, Г. М. начал мерить шагами комнату. Но перед мысленным взором Денниса маячила лишь массивная фигура старшего инспектора Мастерса, воплощая все ужасы карающего закона.

– Вы же понимаете, сэр, – заговорил он, – что все это возникло из-за недоразумения.

– В каком смысле? – осведомился Г. М., глядя на письменный стол Брюса.

– Берил и я боялись, что вы верите, будто Брюс – это Роджер Бьюли. Мы думали, что вы сообщили Мастерсу…

– Я? – Г. М. резко повернулся и вынул изо рта сигару. – Рассказал Мастерсу? Сынок, я ничего не рассказывал этому хорьку!

– Разве вы работаете не вместе?

– В зависимости от того, что под этим подразумевать. Одиннадцать лет, – злобно продолжал Г. М., – он твердил, что не нуждается в моей помощи в этом деле. Пусть теперь подождет, прежде чем я начну выбалтывать свои секреты. Может быть, вы заметили, что я держался немного таинственно, разговаривая с Мастерсом сегодня днем?

– Откровенно говоря, я не заметил ничего подобного. Но если вы так это называете…

– Да, – энергично кивнул Г. М. – Именно так! Такова одна из причин, по которой я не рассказал этому негодяю, что произошло в действительности. Другая причина заключается в том…

– Ну?

Г. М. огляделся вокруг, словно убеждаясь, что их не подслушивают.

– В том, что я сам не вполне уверен, – признался он.

– Но вы сказали…

– Слушайте, сынок. – Г. М. поднял руку. – Я знаю, что произошло с миссис Икс – с предполагаемой четвертой женой Бьюли, которая исчезла в Торки. Я знаю, как она исчезла. Но что произошло с тремя другими?

– Разве это важно?

– Важно? – Г. М. уставился на него. – О господи!

– И как вы узнали, что Роджер Бьюли действительно здесь? Потому что Брюс рассказал вам о пьесе?

Г. М. выглядел расстроенным.

– Отчасти потому, – согласился он, – а отчасти из-за того, что я увидел нечто, заставившее мои практически несуществующие волосы встать дыбом. Понимаете…

Пуская дым, как дракон, он направился к письменному столу. Ящик по-прежнему был выдвинут, как и почти весь вечер. Положив сигару на край стола, Г. М. достал из ящика листы с отпечатанным текстом пьесы вместе с оберткой из чайного магазина в Олдбридже и аккуратно положил их рядом с пишущей машинкой.

Внезапно взгляд Г. М. устремился на лист бумаги, все еще торчащий в каретке машинки Брюса. Его спина оставалась неподвижной так долго, что Деннис подумал, не впал ли он в транс.

– Г. М! – окликнул Деннис.

– Что такое, сынок?

– Я не Мастерс, – продолжал Деннис, четко произнося каждый слог, как будто он разговаривал с глухим. – Я никогда не пытался одержать над вами верх. Мне кажется, ваш совет в любом случае лучший из всех возможных. Но Берил, Брюс и я, не говоря уже о семействе Херберт, почти потеряли рассудок. – И он спросил напрямик: – Кто такой Роджер Бьюли, сэр? И как он избавился от тела той женщины?

Г. М. тяжко вздохнул:

– Да, сынок, пожалуй, пора выложить на стол несколько карт. Возможно, вы сумеете мне помочь.

Деннис чувствовал, как его распирает жгучее любопытство.

– Ну, сэр?

– Я говорил вам в самом начале, – проворчал Г. М., подняв со стола сигару, – что вы не знаете, в чем ваша проблема. Именно потому вы все смотрели не в том направлении. Линия, которой вам следовало придерживаться…

Кто-то постучал в дверь коридора, и в комнату вошел мистер Хорас Читтеринг, за которым последовал симпатичный священник со шляпой в руке.

Деннис Фостер, несмотря на присущую ему сдержанность, был готов швырнуть в них пишущую машинку за вторжение в столь неподходящий момент. Однако Читтеринг, чье лицо стало еще более румяным, а глаза – еще более влажными и дружелюбными, благодаря порциям виски, отнюдь не был обескуражен. Два голоса заговорили одновременно:

– Надеюсь, мы не…

– Простите, если мы…

Хрипловатый тенор Читтеринга и звучный баритон викария так же одновременно умолкли.

– Продолжайте, дорогой мой! – любезно предложил мистер Читтеринг.

– Нет-нет! Продолжайте вы!

– Я настаиваю! – Мистер Читтеринг вцепился в руку компаньона.

Преподобный мистер Ричард Беркли принадлежал к тем симпатичным и добродушным пасторам, которым окружающие воздавали хвалу, говоря, что они не совсем похожи на пасторов. Его красивое лицо с крепким подбородком обрамляли светлые волосы, начинающие седеть на висках. Деннису нравились его улыбка и искренний взгляд, хотя теперь их сменило беспокойство. Он прижал шляпу к сердцу и слегка склонил голову.

– Кажется, – вежливо начал священник, – я разговариваю с сэром Генри Мерривейлом?

– Верно, сынок. Чем могу служить?

– Мы бы хотели… – мистер Беркли посмотрел Г. М. прямо в глаза, – извиниться перед мистером Рэнсомом.

– За что?

– Убийство не тема для шуток. Постараюсь помнить об этом в будущем.

– Но почему вы хотите извиниться перед Рэнсомом?

– Потому что мы могли вызвать серьезную трагедию нашими… э-э… академическими дискуссиями. Мне пришлось удерживать двух моих прихожан, собиравшихся прийти сюда с намерением совершить над ним физическое насилие.

Этот священник, думал Деннис Фостер, хороший человек в самом прямом смысле слова. Казалось, совесть вызывает у него физическую боль. Он облизнул сухие губы, все еще прижимая к груди шляпу.

– Странно то, – продолжал мистер Беркли, – что никто из нас не узнал Брюса Рэнсома. – Он снова устремил серьезный взгляд на Г. М. – Сэр, я видел вас раньше.

– Вот как? – резко отозвался Г. М. – И где же?

– Это, – ответил викарий, – еще одна странная вещь.

– Почему?

– Это было ровно две недели назад в салоне «Золотого фазана» в Олдбридже. Вы сидели в углу, держа газету перед лицом. А мы обсуждали… ту же тему.

– Вы имеете в виду Роджера Бьюли?

– Нет! Нет! Нет!

Казалось, эти слоги силой вырывают у мистера Беркли, который напряг широкие плечи.

– Я имею в виду, – поправил он себя, – что мы не говорили ни о чем клеветническом или скандальном. Читтеринг, если я правильно помню, сказал: «В газете пишут, что Брюс Рэнсом может сыграть в пьесе о Бьюли». Херберт заглянул в газету и ответил: «Он не может этого сделать, если у него нет рукописи пьесы». – «Ну, вот заметка, а вот фотография, – сказал Читтеринг. – Смотрите сами». Тогда, сэр, я заметил, как вы на цыпочках подошли к нам, прикрывая лицо газетой. – На лице викария мелькнула улыбка. – Совсем как Бирнамский лес, идущий на Дунсинан.[27] Вот что привлекло мое внимание к вам. Но еще более необычно, – добавил он, – что хобби Читтеринга – изучение театра…

– Дорогой мой! – запротестовал Читтеринг.

– Разве я не прав?

– Старого театра! – воскликнул Читтеринг. – Театра тех времен, когда по земле ходили гиганты! До того как расплодились нынешние маленькие театрики, где актеры могут слышать реплики зрителей. Театра времен Ирвинга и Три,[28] Мэнсфилда и Сотерна,[29] Форбса-Робертсона[30] и Мартина-Харви![31] Вот какой театр я изучаю!

Мистер Читтеринг достал носовой платок и шумно высморкался. Г. М., чья сигара погасла, внимательно смотрел на него. Потом он подобрал с письменного стола листы с отпечатанным текстом и оберточную бумагу. Двое других так напряженно его разглядывали, что в комнате, казалось, стало теплее на несколько градусов.

– Насколько я понимаю, сынок, – обратился Г. М. к Читтерингу, – вы интересуетесь написанием пьес.

Мистер Читтеринг от души рассмеялся.

– Если вы имеете в виду маленький учебник, который я часто вожу с собой и часто одалживаю друзьям…

– Угу. Именно его я и имею в виду.

– Если бы я написал пьесу, – заявил мистер Читтеринг, – это была бы героическая драма в четырех актах. Типа той, которую Теннисон[32] написал для Ирвинга в 90-х годах. Культура мертва! – И он взмахнул рукой, словно над могилой культуры.

– Так же мертва, – промолвил Г. М., – как Милдред Лайонс.

Группа встрепенулась, но мистер Читтеринг на это не прореагировал.

– Я искренне одобряю маскарад Рэнсома, – продолжал он. – Да, да, да! Он доверился своим инстинктам. Помните анекдот об Ирвинге в биографии Брэма Стокера?[33] «Этот парень – мошенник! Я играл слишком многих преступников и знаю, что это так!» – Мистер Читтеринг снова засмеялся так громко, что ему пришлось вытереть глаза. – Но боюсь, Ренуик его не одобряет. Ренуик думает, что он заслуживает порки. Бедный, бедный Ренуик!

– А что с ним такое?

– Вероятно, вы заметили, что у него только одна рука?

– Теперь, когда вы привлекли к этому мое внимание, сынок, я могу себе смутно это представить.

– Он потерял ее не на войне. В Порт-Саиде на него напал пьяный португалец с топором. – Мистер Читтеринг сделал рубящий жест. – Ему иногда снятся кошмары об убийцах. Боюсь, Ренуик слегка невротичен. Его хобби – парусники. Он…

Мистер Читтеринг внезапно умолк и поднес руку к мясистой шее. Очевидно, он осознал, что заболтался. Розовое лицо, влажные выпуклые глаза, даже похожие на рыбий скелет волосы, зачесанные поперек потного черепа, заявляли о нужде, которую он тут же облек в слова.

– Прошу прощения. Вижу, Рэнсома здесь нет. Я чувствую необходимость промочить горло – возможно, немного виски, дабы поднять дух и унестись в царство райского блаженства. Еще раз прошу меня извинить. – И он почти выбежал в коридор.

– Я тоже должен идти, – сказал викарий, опустив глаза. – Опаздываю к обеду. Жена будет беспокоиться. Если вы обедаете здесь, джентльмены, вам повезло. У Ренуика отличный стол. Прошу прощения. – И он также удалился.

Деннис Фостер уставился на закрытую дверь.

– Одно упоминание о Роджере Бьюли, – сказал он, – напугало этих двоих, как будто вы вызвали дьявола во плоти.

– Меня оно тоже пугает, сынок, – тихо отозвался Г. М.

Деннис круто повернулся:

– Что вы имеете в виду?

– Бьюли безумен. На сей раз он действительно свихнулся. Черт побери, я должен был это предвидеть!

Второй раз за день Г. М. побледнел. Такое случалось с ним крайне редко, и если бы Деннис знал об этом, то встревожился бы еще сильнее. Г. М. стоял с потухшей сигарой в одной руке и пачкой листов с отпечатанным текстом в другой – его лицо было лишено всяких эмоций. Бросив сигару в камин, он положил листы в ящик стола и закрыл его.

– Если мы как можно скорее не прищучим этого субъекта, он натворит куда худших дел, чем раньше. И его следующей жертвой будет…

– Кто?

– Еще одна женщина. Вероятно, Дафни Херберт.

– Нет! – вскрикнул Деннис.

– Я вас предупредил, – просто сказал Г. М.

Внизу становилось шумно – салон и курительная постепенно заполнялись. Колеса машин хрустели по гравию во дворе, голоса приближались к парадной двери. Внезапно раздался смех. Кто-то заиграл на рояле. Но Деннис едва ли это слышал.

– Почему же вы не можете поймать Бьюли, сэр, если вы знаете, кто он?

Г. М. взмахнул кулаками:

– Какой смысл ловить его, если у нас нет доказательств, достаточных для разоблачения? Дело в Торки не сработает – он об этом позаботился.

– Как насчет убийства Милдред Лайонс?

– Не знаю. – Г. М. нервно потер подбородок. – Здесь он допустил серьезную ошибку. Но достаточно ли этого? Я так не думаю. Что касается Дафни Херберт…

Словно в ответ на упоминание ее имени, дверь открылась и вошла Дафни.

Теперь, когда девушка дала волю своим эмоциям, вся ее робость, которую Брюс назвал бы подавлением чувств, исчезла без следа. Хотя Дафни была знакома с сэром Генри Мерривейлом, она подбежала прямо к Деннису, инстинктивно протянув обе руки жестом абсолютного доверия.

– Мистер Фостер… – глаза Дафни изучали его лицо, – где Брюс?

Деннис не знал, что ответить. Он посмотрел на Г. М., но тот хранил молчание.

– Брюс взял мою машину?

– Почему вы так думаете?

– Она исчезла. – Дафни судорожно глотнула. – Брюс не умеет водить автомобиль. Но мистер Отис, который недавно пришел в бар, сказал, что какой-то сумасшедший чуть не переехал его у входа на стоянку, и ему показалось, что это Брюс. Отец звонит в полицию сообщить об угоне.

«Это решает дело!» – подумал Деннис.

– Г. М., – спросил он вслух, – где Мастерс?

– Будет здесь с минуты на минуту, – ответил Г. М. с жуткой гримасой. – Слушайте, девочка моя, лучше спуститесь и убедите вашего отца отказаться от своего заявления. Иначе…

– Будут неприятности?

– Разверзнется ад.

Дафни попыталась засмеяться.

– Думаю, в глубине души отец все еще верит, что Брюс – это Роджер Бьюли. Нелепо, правда?

– Конечно нелепо, – заверил ее Деннис. Теперь, когда Брюс был очищен от подозрений, он мог вложить в свои слова искреннее убеждение. И все же по какой-то причине это причиняло ему боль. Пальцы Дафни были холодными – казалось, энергия перетекала из них в держащие их руки Денниса.

– Брюс, – продолжал он, – не более Роджер Бьюли, чем я. Вы же слышали, что сказал сэр Генри. Об этом вы можете не беспокоиться!

– Я так рада… – Дафни сжала его руки. – Я спущусь и сделаю, что могу.

Она нерешительно повернулась, как будто хотела что-то добавить. Позади нее в дверях появилась Берил Уэст с тенями под глазами, свидетельствующими скорее о душевном, нежели о физическом истощении. Обе являли собой резкий контраст по отношению друг к другу: светловолосая девушка в коричневом пальто, простодушная и невинная, и брюнетка в зеленом платье, вся состоящая из нервов и буйного воображения. Проходя мимо, Дафни неожиданно поцеловала Берил в щеку.

– Знаете, – заметила Берил, глядя ей вслед, – я начинаю сознавать, что эта девушка буквально излучает сексапильность. Она не в состоянии притворяться – это видно по ее манере разговора. Привлекательности ей не занимать. – Тон Берил внезапно изменился. – Господи! – вздохнула она, дыша на руки, как будто они замерзли. – Я как римский часовой, стоявший на посту во время извержения Везувия. Я задерживала их так долго, как могла. Но это не могло тянуться вечно. – Берил окинула взглядом комнату. – Брюс действительно взял машину?

– Да.

– Вот болван! Он же разобьется!

– Вероятно. Но что это изменит? Бьюли готовится к очередному убийству, и если на Г. М. в ближайшее время не снизойдет вдохновение…

– Закройте дверь! – рявкнул Г. М.

Испуганная Берил повиновалась.

– Г. М., – добавил Деннис, – собирается рассказать нам все о Роджере Бьюли.

– Я этого не говорил, сынок, – устало отозвался великий человек. – У вас такая бесхитростная физиономия, что, если я расскажу вам всю правду, кот выпрыгнет из мешка с диким мяуканьем. Я только сказал, что пора выложить на стол некоторые карты. Потому что… – он взмахнул кулаком, – возможно, вы сумеете мне помочь.

– Видит бог, я помогу вам всем, что в моих силах. О чем вы хотите попросить?

– Вы играете в гольф?

– Что-что?

Вопрос был настолько неожиданным, что некоторое время Деннис не мог понять его смысл.

– Я спросил, играете ли вы в гольф.

– Боюсь, что нет. Пробовал еще до войны, но мог держать себя в руках не больше, чем вы.

– Что вы имеете в виду? – осведомился Г. М., покраснев и выпучив глаза под стеклами очков. – Я известен способностью сохранять хладнокровие при любых обстоятельствах! Я…

– Ладно, ладно! Прошу прощения.

– Я думал, – с отчаянием произнес Г. М., – что вы, солиситоры, играете по уик-эндам в гольф и облапошиваете богатых клиентов. Но это не пойдет. Разве только… – Он оборвал фразу и огляделся вокруг. – Мой шотландец! Где мой шотландец?

Казалось, Г. М. ожидал, что мистер Доналд Фергас Мак-Фергас материализуется из камина или окна. В каком-то смысле так и произошло. Ибо мистер Мак-Фергас, суровый как инквизитор, спокойно открыл дверь; его появление было столь же внезапным, как днем из-за дерева.

– Я все еще наблюдаю за вами, – сказал он.

– Где вы были?

– Относил ваши клюшки назад в отель. Хочу предупредить, что я не мальчик на побегушках.

– Сядьте туда! – Г. М. указал на диван.

Мистер Мак-Фергас повиновался, ощетинившись, как терьер, хотя жаждал инструкций, которым мог бы не подчиниться. Некоторое время Г. М. молча поглаживал лысину. Потом он повернулся к Деннису:

– Возможно, сынок, в этом ничего нет, все может оказаться всего лишь моей бредовой идеей. Но я сидел и думал о первых трех убийствах и первых трех женах, которые исчезли. Если помните, одна из них исчезла в Кроуборо, другая в Денеме, а третья в Скарборо.

– Помню. Ну и что?

Г. М. скорчил гримасу:

– Единственным общим для этих трех мест, насколько мне известно, являются отличные поля для гольфа. Черт возьми, даже коттедж Бьюли в Денеме назывался «Вид на поле для гольфа»! Поэтому меня заинтересовало… – Он повернулся к мистеру Мак-Фергасу: – Я никогда не спрашивал вас об этом раньше, сынок. Фактически я вообще прекратил задавать вам вопросы, поскольку вы только и говорите, что «Чушь!», и смотрите на меня, будто я насекомое, выползшее из салата.

– Ага, – охотно подтвердил мистер Мак-Фергас, скрестив руки на груди.

– Но теперь я спрашиваю вас, коротко и ясно. Вопрос очень важный, сынок, так как от ответа на него могут зависеть человеческие жизни. Можно ли спрятать тело на поле для гольфа или под ним?

– Чушь! – заявил мистер Мак-Фергас.

Когда Г. М. снова взмахнул кулаками, мистер Мак-Фергас сделал то, чего никогда не делал раньше и, как казалось Деннису, вообще не в состоянии делать. Он начал смеяться.

– Почему? – завопил Г. М. – Что тут забавного?

– Вы имеете в виду – похоронить там тело?

– Да! Почему нет?

Мистер Мак-Фергас объяснил.

Тем, кто считают шотландцев болтливыми, следовало бы послушать эту лекцию, думал Деннис. Произнесенная со смаком и всеми красотами местного диалекта, временами недоступного пониманию, она была изнурительной, как хирургическая операция.

Единственное место, где невозможно похоронить человека, не оставив следов, объяснил мистер Мак-Ферсон, – это поле для гольфа. На ровных участках любое повреждение дерна будет тут же отмечено клубной комиссией, а на неровных тем более, так как придется вырывать сорняки. Травянистые холмики бункеров также подвергаются тщательному контролю. Это позволяет поддерживать поле в идеальном состоянии.

Деннис видел, что старый маэстро разбит наголову. В отчаянии Г. М. поплелся к камину и остановился перед ним, опустив голову.

Внизу в курительной гремел рояль, сопровождая пение «Выкатывай бочонок». Голоса скребли по нервам, как карандаш по грифельной доске. Но Доналд Мак-Фергас наслаждался собой.

– Вы можете спрятать тело средь бела дня на Пикадилли-Серкус или на Принсес-стрит в Эдинбурге. Но единственное место, где вам не удастся его спрятать, не оставив никаких следов копания, вырывания, утрамбовывания или…

– Прекратите! – взмолилась Берил, не вполне понимая суть происходящего, но чувствуя сгущенность атмосферы. – Мы согласны! Ради бога, замолчите!

– Угу. Мы согласны. – Г. М. медленно повернулся. – Ничего не поделаешь. Мастерсу придется арестовать этого ублюдка немедленно, чтобы предотвратить дальнейший вред, и максимум через несколько недель отпустить на все четыре стороны. Как говорит Мак-Фергас…

Внезапно он умолк и замер с открытым ртом. В наступившей паузе рояль зазвучал с удвоенной силой.

– Что с вами? – воскликнула Берил.

Г. М. сосредоточенно глядел на халат Брюса Рэнсома, небрежно брошенный на валик дивана. Рот его открылся еще шире. Украшенное массивной золотой цепочкой для часов брюхо поднималось и опускалось, как кузнечные мехи. Остальные, проследив за его взглядом, видели всего лишь халат из голубого шелка с плетеным поясом, декорированным кисточками.

– Что с вами? – повторила Берил.

– Подождите минуту! – Г. М. взмахнул руками и прикрыл ими глаза. – Дайте подумать!

Минута может длиться очень долго, когда кто-то, обуреваемый внезапно идеей, шумно дышит, но не произносит ни слова. Г. М., как слепой, побрел к правому из двух окон, выходящих на запад. Подняв раму, он посмотрел на освещенное луной поле для гольфа, вдыхая влажный прохладный воздух. Наконец он повернулся.

– Клянусь шестью рогами Сатаны, убийца у нас в руках! – заявил Г. М. и направился к телефону.

Глава 15

– Деннис! Деннис! Деннис!

Слабый и отдаленный голос настойчиво пробивался сквозь сон. По туманному розоватому морю плыл огромный, полностью оснащенный трехпалубный девяностопушечный корабль времен адмирала Нельсона, с корпусом, окрашенным коричневой краской, за исключением алых квадратов вокруг орудийных портов, с облаком парусов, надуваемых попутным ветром…

Деннис слышал плеск розоватой воды и ощущал на губах вкус соленого ветра. Но даже во сне, под аккомпанемент скрипа снастей, он видел как в кривом зеркале события вчерашнего вечера – бесконечное ожидание Брюса Рэнсома, который так и не вернулся, обед в шумной переполненной столовой «Кожаного сапога»…

Часы бьют десять, одиннадцать, двенадцать ночи, а Брюса все еще нет.

– Деннис! Деннис! Деннис!

Рука коснулась его плеча, и он наконец проснулся.

Корабль оказался большой моделью «Виктории» Нельсона, стоящей на полке против кушетки, где ему соорудили постель. Розовое море было рассветом, проникающим сквозь два окна, обращенные к Северному морю, в маленькую продолговатую комнату с многочисленными моделями кораблей на полках у стен.

Короткое время Деннис не мог понять, где находится. Потом вспомнил, что ему постелили в кабинете командора Ренуика.

Он слышал плеск волн прилива о гальку и чувствовал холодный ветер, дующий в открытые окна. Над ним склонилась Берил Уэст в стеганом халате поверх пижамы, туго завязанном на талии, в шлепанцах и с растрепанными волосами.

– Прости, что мне пришлось разбудить тебя, Деннис.

Призрачный свет падал на модели «Короля Георга», которого постигла злая судьба в XVIII столетии,[34] более раннего «Владыки морей» с его неуклюжим парусом на сприте и поблескивающими медью орудиями и «Золотой лани» с желтыми парусами. Свет увеличивал размеры моделей, отбрасывающих огромные тени корпусов и снастей на стены.

– Что такое, Берил?

– Я видела Брюса.

Деннис сел в кровати.

– Когда?

– Менее десяти минут назад.

– Где?

– Этот идиот, – негодовала Берил, с трудом сдерживая слезы, – влез ко мне в спальню через окно, хотя спокойно мог подняться по лестнице. Он разбудил меня и сказал…

– Где он сейчас, Берил?

– Опять ушел.

– А ты сообщила ему, что вся полиция графства ищет эту чертову машину? Что теперь его не подозревают в убийстве, но, если он немедленно не вернется, у него будут серьезные неприятности?

– Нет. Я об этом не подумала. Понимаешь, он любит меня.

Берил села на край кушетки, прижала руки к глазам и заплакала горючими слезами, которые текли сквозь ее дрожащие пальцы.

Жалость и сострадание охватили Денниса. Он молча положил руку на плечо девушки и держал ее там, покуда она боролась со слезами, вздрагивая всем телом.

– Все в порядке, Берил.

– Не все. – Она тряхнула головой, а потом, словно желая переменить тему, бросила взгляд через плечо и добавила: – Если утром небо красно, чуют моряки опасность.[35]

– Что говорил тебе Брюс, Берил? Или это нескромный вопрос?

– От тебя – нет. – Она прижалась щекой к его руке. – Он просто схватил меня за плечи и сказал: «Ты и я принадлежим друг другу. Мы с тобой одной крови. Мы говорим на одном языке. Я объясню тебе позже». Потом он исчез в этом странном розовом свете. Знаю, что это звучит глупо, но мне польстило, что он влез в окно.

– Но Брюс не сообщил…

– О чем?

– Где он был? Что делал? Хоть что-нибудь?

– Нет. Только засмеялся тем же странным смехом, как когда мы говорили с ним ословах, написанных задом наперед. Думаю, он все еще размышляет об этом.

Деннис почувствовал ком в горле.

– А как насчет… Дафни Херберт?

– Брюс никогда не был в нее влюблен! – горячо воскликнула Берил, внезапно убрав руки от лица. – Я знала, что он только играл роль.

– Сознательно?

– Конечно нет! Брюс полностью убедил себя в том, что он персонаж этой пьесы, потому и вообразил, будто без ума от Дафни Херберт.

«Снова игра в притворялки! – подумал Деннис. – Где тут выдумка, а где реальность?»

– Надо отдать девушке должное – она тоже никогда не была влюблена в Брюса и знает это. Ее просто загипнотизировал таинственный незнакомец с хорошо подвешенным языком. Она ему совсем не подходит, неужели ты не видишь? – И слезы снова потекли у нее между пальцами.

– Успокойся, Берил. Теперь ты счастлива, не так ли?

– Да, абсолютно счастлива. Вот почему я плачу. Но я так страдала, Деннис!

– Знаю.

Берил поднялась. За открытыми окнами шипели волны, холодный ветер задувал в комнату, тусклый розовый свет становился ярче, создавая иллюзию движения моделей кораблей с их золочеными орудиями и паутиной снастей.

– Помнишь вчерашний вечер, Деннис? – спросила Берил. – Когда Г. М. выставил нас из комнаты, не дав нам послушать телефонный разговор после того, как на него снизошло вдохновение? А потом сцену в баре, когда твой друг Читтеринг так жутко напился?

– Да, помню.

– Мне казалось, что я на пределе и больше не смогу этого выносить. Но сегодня утром все выглядит по-другому. Лучше я пойду к себе, дорогой, а то не оберешься сплетен. – Берил попыталась улыбнуться. – Я только хотела сказать тебе, что мне все равно, что бы теперь ни случилось!

Голос девушки звучал восторженно. Дверь маленького кабинета закрылась за ней, щелкнув пружинным замком в тишине отеля.

Деннис опустил голову на подушку. Ему казалось, что теперь ему не дадут заснуть новые осложнения – проблема Брюса, дико смеющегося в предрассветном сумраке; проблема Дафни Херберт, о которой он старался не думать. Но усталость погрузила его в темноту, прежде чем голова пролежала на подушке две минуты.

На сей раз ощущение было не из приятных.

Теперь ему снились пиратские корабли Карибского моря, чьи образы смешивались с его собственным опытом на эсминце «Ифрит» у берегов Крита. Босоногие мужчины с серьгами в ушах, взбирающиеся на ванты, смешивались с воем пикирующих «Штук».[36]

Критский ад сменился островом Ямайка, где подросток Роджер Бьюли в благодатном субтропическом климате постигал искусство владения ножом и ритуалы вуду. Бьюли казался частью грохота и дыма, угрожая Дафни Херберт. И снова бортовой залп двухпалубного судна слился с ревом «Штуки»…

Кто-то резко и властно окликнул Денниса.

Он быстро сел, стряхивая сон.

Его первой мыслью было, что он проспал весь день и сейчас уже вечер. Небо снаружи потемнело, а ветер был слишком теплым для 6 октября.

– Простите, что беспокою вас, – произнес голос стоящего рядом командора Ренуика, – но уже начало одиннадцатого.

– Утра?

– Конечно. – Ренуик улыбнулся. – Боюсь, что вы останетесь без завтрака, если не поторопитесь.

Деннис тряхнул головой, пытаясь прочистить мозги.

– Извините, я проспал…

– Вы говорили во сне, и я подумал… Скажите, вы не служили во флоте?

– Служил.

– Неужели? На каких кораблях?

– Сначала на «Ифрите», пока он не затонул у Крита, а потом на «Призраке» и на «Стилете».

– Эсминцы? Адская работа! Вам понравилось?

– Не слишком. Особенно когда бомба угодила в нашу переднюю трубу.

– Это… – командор Ренуик сделал вращающий жест рукой возле живота, – до сих пор не дает вам покоя?

– Не уверен. Теперь это кажется далеким. Лучше всего я помню игру в покер.

Небо за окнами темнело, окутывая вуалью модели кораблей. «Если утром небо красно, чуют моряки опасность»… Командор Ренуик, дышавший коротко и прерывисто, как после пробежки, прочистил горло.

– Когда вы закончите завтрак, мистер Фостер, пожалуйста, поднимитесь в номер вашего друга Рэнсома.

Страх снова охватил Денниса.

– Произошло что-то еще?

– Да.

– Что именно?

– Пожалуйста, сначала позавтракайте. Мы можем предложить вам бекон и яйца. Умывальник найдете там, – Ренуик кивнул на дверь в стене позади Денниса, если вы уже его не обнаружили. Потом поднимитесь наверх.

Больше он ничего не сказал.

Деннис быстро побрился и оделся. В просторном темноватом салоне, куда он вышел из кабинета Ренуика, не было никаких следов вчерашней поздней вечеринки. Соленый ветер продувал отель, где, казалось, были открыты все окна и двери.

В столовой многие столы были покрыты белоснежными скатертями. Однако, кроме Денниса, посетителей не было. Съев завтрак, поданный чопорным официантом и словно не имеющий никакого вкуса, и выпив четыре чашки крепкого чая, он поспешил наверх.

Дверь номера Брюса была заперта, и сердце Денниса сжалось от тревоги. Он быстро постучал.

– Кто там? – отозвался изнутри голос Ренуика.

Деннис назвал себя, и дверь открылась.

– Оглядитесь вокруг, мистер Фостер, – мрачно предложил Ренуик, – и скажите, не кажется ли вам, что ситуация становится невыносимой. – Он и Берил Уэст стояли посреди комнаты.

Гостиная Брюса выглядела не просто обысканной, а атакованной кем-то, находящимся не вполне в здравом уме. Серо-голубые диван и кресла были изрезаны и исколоты острым ножом. Большинство клюшек для гольфа из сумки в углу было сломано как будто о колено. Письменный стол был опрокинут, а письма и бумаги рассыпаны по ковру. Пишущая машинка, превращенная в искореженную груду металла, была буквально изрублена чем-то вроде топора. Даже маленький телефонный столик сбоку от камина расщепили надвое.

Но Берил, чье сияющее лицо казалось красивее, чем когда-либо, нисколько не выглядела обеспокоенной. Она едва замечала разгром.

– В конце концов, мистер Ренуик, – произнесла она утешительным тоном, – все могло быть куда хуже.

– Конечно – если бы отель подожгли, – отозвался Ренуик, сдерживая ярость.

– Я имею в виду, когда вы сказали мне о происшествии, я подумала, что кто-то… ну, пострадал.

– Я тоже, – признался Деннис.

– Но почему? – в отчаянии осведомился Ренуик, глядя на руины. – Почему?

– Неужели вы не понимаете? – Берил искренне хотела его успокоить, но радостные мысли не давали ей сосредоточиться. – Рукопись!

– Прошу прощения?

Девушка двинулась по разбросанным по ковру бумагам так энергично, словно с трудом удерживалась, чтобы не побежать. Подойдя к перевернутому письменному столу, она наклонилась и выдвинула ящик. Он был пуст.

– Неужели вы не понимаете? – повторила Берил командору Ренуику. – Вчера вечером все в салоне говорили об этом. У Брюса была рукопись – фрагменты пьесы, доказывающие, что кое-кто знал слишком много о Роджере Бьюли. А теперь она исчезла.

Ренуик приглаживал усы дрожащими пальцами, потом стал теребить каштановую бороду.

– Мистер Рэнсом хранил рукопись в этом ящике? – спросил он.

– Да.

– Понятно. Кто знал, что он держит ее там?

Деннис засмеялся.

– Несомненно, это событие имеет свои забавные стороны, – подчеркнуто вежливо сказал Ренуик. – Бессмысленное разрушение всегда забавно. Это часть нашего английского чувства юмора. – Его правая рука коснулась пустого левого рукава.

– Прошу прощения! – спешно извинился Деннис. – Просто единственный, кто наверняка знал о рукописи, так как сэр Генри Мерривейл стоял здесь, размахивая ею у него перед носом, был тот, кого я никак не могу ассоциировать с этим делом. Я имею в виду мистера Читтеринга.

– Хораса Читтеринга? – проворковала Берил. – По-моему, он просто чудо.

– Вы так думаете, мисс Уэст? – осведомился командор Ренуик. – Мне показалось, вчера вечером он был немного…

– Выпивши? – подсказала Берил. – Да он был пьян в стельку! Но я не возражала, даже когда он пытался меня лапать. К тому же мистер Читтеринг рассказал мне несколько очаровательных, хотя и совершенно неприличных анекдотов о театре времен Реставрации. Мне не терпится вернуться в Лондон и пересказать их Джуди Лестер, Нику Фаррену и Сэму Эндрюсу. Я…

– Берил, – негромко произнес Деннис.

Девушка умолкла, прижав к щекам кончики пальцев.

– Понимаете, командор Ренуик, – продолжал Деннис, – мистер Читтеринг, несомненно, безвреден. Но мне не ясна его психология. Когда вы впервые сказали ему, что это была грубая шутка, и никакого убийцы здесь нет, он был разочарован, как ребенок, у которого отняли игрушку. Потом он узнал, что Бьюли все-таки здесь, и так расстроился, что весь вечер глушил двойное виски.

– Для меня в этом нет ничего непонятного, – сказал Ренуик. – Таким, как Читтеринг, приятно представлять Бьюли романтической фигурой, убивавшей женщин в далеком туманном прошлом. Но когда мертвое тело бросают к их ногам и грязь забрызгивает их костюмы, они реагируют по-другому. Так всегда бывает, когда смерть оказывается рядом и заглядывает вам в глаза. – Он сделал паузу. – Читтеринг просто пожилой, глуповатый и он очень одинок. Кто знает, что творится в сердце одинокого человека?

После паузы, когда никто толком не мог ничего сказать, Ренуик шагнул по раскиданным бумагам к правому окну, все еще открытому настежь со вчерашнего вечера, и уставился на темнеющее поле для гольфа.

– Я очень сожалею! – вырвалось у Берил.

– О чем? – не оборачиваясь, спросил Ренуик.

– Не знаю, – беспомощно отозвалась девушка. – Просто вы не должны обращать внимания на то, что я говорю сегодня. Понимаете, я ужасно счастлива, поэтому болтаю вздор. Брюс…

Трепет серых портьер у открытого окна, колеблемых сквозняком, был первым признаком того, что дверь в коридор открылась. Джонатан Херберт, держа за руку жену, шагнул в комнату.

Деннис почуял трагедию, прежде чем кто-то успел произнести хоть слово.

Лицо мистера Херберта было спокойным и бесстрастным, как у человека, принявшего решение. Но миссис Херберт, которую Деннис лишь недолго видел в поезде, выглядела потрясенной. Это была высокая блондинка лет под пятьдесят, чье лицо – по крайней мере, сейчас – казалось старше лица ее седеющего супруга. Они стояли как пара детей. Мистер Херберт трогательным жестом обнял жену за талию.

– Джонатан! – прошептала Клара Херберт.

Мистер Херберт облизнул пересохшие губы.

– Мы надеялись, – заговорил он, – что вы сумеете оказать нам хоть какую-то помощь.

– В чем дело, старина? – спросил командор Ренуик с сочувствием, на которое Деннис до сих пор не считал его способным. Он направился к Хербертам, едва не зацепив больной ногой перевернутый письменный стол. – Что не так?

Мистер Херберт снова облизнул губы.

– Дафни, – ответил он, – убежала с Брюсом Рэнсомом.

Глава 16

– Я этому не верю! – крикнула Берил.

Деннис не осмеливался взглянуть на нее.

– Покажи им записку, дорогая, – обратился к жене мистер Херберт. – Теперь скрывать нечего.

Лоб и подбородок Клары Херберт слегка напоминали черты Дафни. Но на лице пожилой дамы было слишком много косметики. Губная помада и румяна только портили еще сохранившуюся красоту. Открыв сумочку, она порылась в ней, достала сложенный листок серой писчей бумаги и замешкалась, не зная, кому его передать.

Мистер Херберт взял у нее листок и вручил его Деннису. Это оказалась краткая записка на бланке, озаглавленном «Олд-Холл. Олдбридж». Деннис прочитал ее вслух:

Дорогие мама и папа!

Я уезжаю с Брюсом. Я люблю его. Все в порядке – объясню позже.

Дафни

– Наша горничная, – сказала Клара Херберт, – видела, как они вдвоем шли по лужайке. Мистер Эдж… кажется, теперь он мистер Рэнсом и бог знает кто еще – нес чемодан Дафни. Они сели в машину – ту, которая исчезла вчера вечером, – и уехали.

Деннис вертел в руке записку. У него пересохло в горле.

– Когда это было? – спросил он.

– Примерно через час после того, как рассвело. Молли так сказала, Джонатан?

– Кажется, да.

– Мистер… кто бы он ни был, – с усилием продолжала Клара Херберт, – приставил лестницу к окну, чтобы Дафни могла спуститься. Совсем как в книгах…

«Примерно через час после того, как рассвело»… Чувства Денниса по отношению к Брюсу Рэнсому, когда он услышал эти слова, было невозможно описать.

Зачем, думал он, Брюс прямо перед этим пришел повидать Берил? Лучше было уйти сразу, чем внушать ей ложную надежду, а через несколько часов заставить выслушивать все подробности о машине, чемодане, лестнице и прочем! На несколько секунд Деннис почти ослеп от ярости.

– Я сама когда-то поступила так же, – вздохнула миссис Херберт. – Это моя вина. Дафни еще ребенок. Она не отдает себе отчета…

– Не волнуйся, дорогая, – мягко произнес ее муж. – Я обо всем позабочусь.

В этот поток эмоций ворвался рассудительный голос командора Ренуика:

– Херберт, старина, послушайте меня!

Мистер Херберт обернулся к нему:

– Да?

– На какой-то момент я испугался, что произошло что-то по-настоящему серьезное. – Ренуик усмехнулся. – Но, как заметила мисс Уэст по поводу разгрома в этой комнате, все могло быть гораздо хуже.

– Хуже?

– Конечно! В конце концов, Рэнсом – известный актер и, должно быть, зарабатывает много денег. Если он и Дафни собираются пожениться, что тут страшного? Пусть вам не нравится Рэнсом – мне он тоже не нравится, – но что вы можете иметь против него?

– То, что он Роджер Бьюли, – заявил мистер Херберт.

– Что-что?!

– Он Роджер Бьюли, – повторил мистер Херберт.

– Чепуха! – фыркнул командор Ренуик, опустив уголки рта так, что усы и борода потянулись за ними. При этом морщины на его лбу и вокруг глаз заметно углубились. – С этим уже покончено. Сэр Генри Мерривейл…

– Перестаньте тыкать мне в зубы Мерривейла! Мерривейл ошибался раньше и может ошибиться снова. В любом случае я предупредил Рэнсома, что я сделаю, если он снова попытается видеться с Дафни. Очевидно, он думал, что я шучу. Ну, он узнает, что это не так.

Наступило гробовое молчание.

– Дорогая, – обратился Джонатан Херберт к жене, – это мистер Фостер. Он друг Рэнсома, но совсем на него не похож!.. – Он повернулся к Деннису: – Молодой человек, я обращаюсь к вам за помощью, как к деловому партнеру моего старого знакомого Джеймса Макинтоша.

– За помощью в чем?

– Куда отправились эти двое?

– Понятия не имею, мистер Херберт. Откуда мне знать?

– Вероятно, в Лондон. – Херберт задумался. – Это самый логичный вывод. Но зачем бежать именно в это время. – Он поднял глаза к потолку. – У Рэнсома была какая-нибудь причина ехать в Лондон сегодня?

– Насколько я знаю, нет.

– Какая-нибудь встреча, деловое свидание, что-нибудь в этом роде?

– Единственное, что я припоминаю, – сказал Деннис, – это что примерно месяц назад он говорил, что в октябре он выступает по радио. Но…

– По радио… – повторил мистер Херберт.

Деннис был готов откусить себе язык, ибо взгляд Джонатана Херберта, озадаченного беспорядком в комнате, но не придававшего ему значения, скользил вокруг, пока не задержался на «Радио таймс», лежащем среди бумаг на полу.

– Пожалуйста, позвольте мне! – вмешалась Берил Уэст.

К удивлению Денниса, она склонилась над журналом и начала перелистывать его, словно горя желанием помочь. Девушка ничем не выдавала обуревающих ее чувств, если не считать тяжелого дыхания и неестественного блеска в глазах.

В гостиной было невероятно душно. С востока приближалась гроза. Даже за западными окнами клубились тучи. Вскоре Берил нашла то, что искала.

– «Субботний вечерний театр, – прочитала она вслух звенящим голосом, полоснувшим Денниса по нервам. – 21.15–22.30. Брюс Рэнсом в «Капитане Перережь Горло» Уиллиса Хармара. Адаптировано для радио…» – И Берил с улыбкой протянула журнал Деннису.

– Сегодня вечером! – пробормотал мистер Херберт. – Теперь все понятно.

Клара Херберт схватила его за руку.

– Где твое расписание, Джонатан? – спросила она. – Ты всегда носишь его с собой.

– Слушай, дорогая. – Он приподнял ее подбородок. – Конечно, ты можешь поехать со мной в Лондон. Но ты должна обещать не вмешиваться.

– Джонатан, ты не собираешься наделать глупостей?

– Как сказал бы доктор Джоуд,[37] дорогая моя, все зависит от того, что ты под этим подразумеваешь. Я поступлю с Бьюли так, как он того заслуживает.

– Дафни не должна совершить ту же ошибку, что и я!

– Знаю, Клара. Предоставь это мне. – Мистер Херберт повернулся к остальным: – Благодарю вас.

Снова обняв жену за талию, он повел ее к двери. Оба двигались как полуслепые, что часто бывает во время неожиданных семейных неприятностей, которые первое время кажутся страшными трагедиями. Деннис, Берил и командор Ренуик не двинулись с места. Они услышали, как Клара Херберт споткнулась в коридоре.

– Ради бога, Берил!.. – заговорил Деннис.

– Что-то не так, дорогой? – холодно осведомилась она.

– Этот человек, – он указал пальцем на дверь, – действительно верит, что Брюс – Роджер Бьюли. Он собирается…

– Дорогой, я все отлично понимаю. – Берил посмотрела на него со странной застывшей улыбкой. – Ты знаешь что-нибудь о радиопередачах?

– Очень мало. А что?

– Для длительной передачи типа «Субботнего вечернего театра» требуются минимум два дня репетиций. Вчера Брюс был здесь весь день, не так ли?

– Да. Ты имеешь в виду…

– Это означает, Деннис, что Брюс звонил на радио предупредить, что не сможет участвовать, и его кем-то заменили, хотя объявлять об этом было уже поздно.

– Но предположим, Брюс хочет порисоваться перед Дафни и решит все-таки выступить?

– На его место уже взят другой актер, так что Брюс не сможет этого сделать, даже если захочет. Так что пускай семейство Херберт устраивает скандал в Доме радиовещания. Это единственное место в Лондоне, где они никогда не найдут Брюса.

Деннис уставился на нее:

– Значит, несмотря ни на что, ты все еще…

– Все еще – что? – резко спросила Берил.

– Ничего.

Деннис бросил на пол «Радио таймс». В другой руке он держал скомканную записку Дафни. Разгладив ее, он читал ее снова и снова, как человек, касающийся языком больного зуба:

Дорогие мама и папа!

Я уезжаю с Брюсом. Я люблю его. Все в порядке – объясню позже.

Дафни

Что касается его собственных чувств…

Ну, это не имело значения. Девушка, которую он видел такое короткое время и с которой обменялся всего несколькими словами, едва ли могла обратить на него внимание, а тем более думать о нем, будучи одержимой всепоглощающей страстью к Брюсу Рэнсому. То, что Дафни говорила о пробуждении и исцелении от страсти, очевидно, было сказано во время эмоциональной вспышки, которым подвержены даже самые благоразумные люди.

Воспоминания о прошедших сутках можно легко выбросить из головы – человек забывает о куда более тяжких потерях. Тем не менее образ Дафни, доверчиво смотревшей на него вчера вечером, упорно возникал перед его мысленным взором.

– Разве ты не понимаешь, Деннис? – воскликнула Берил в конце монолога, который он не слышал.

– Не понимаю что?

– Эти два старичка не так глупы, как кажутся. Мистеру Херберту нужно только время, чтобы остыть. И я предоставила ему это время. Теперь он не сможет найти Брюса.

– Ни он, ни кто-либо другой, – отозвался Деннис. – Ты полагаешь, Брюс и Дафни действительно отправились в Лондон?

– Думаю, что да. Он приведет ее в свою квартиру. Она очень уютная. Я бывала там.

– Где это?

– В Сент-Джонс-Вуд. Но номера нет в телефонном справочнике, так что старик ее не найдет.

– Берил, – сказал Деннис, – Брюс не мог оказаться такой свиньей!

– Что это меняет, дорогой? – беспечно откликнулась Берил. – Несомненно, существует какое-то объяснение. Но кого это заботит?

– Более того, – настаивал Деннис. – Во всем этом есть что-то чертовски странное.

– Безусловно! – подхватил командор Ренуик, молчавший так долго, что о нем забыли. – Прежде всего, не кажется ли вам странным, что Брюс разъезжал в этой машине, когда полиция разыскивала его, и тем не менее никто из бобби его не обнаружил? Выглядит так, будто полиция намеренно пытается…

На сломанном столике у камина пронзительно зазвонил телефон.

Командор Ренуик подошел и снял трубку, которую через несколько секунд опустил на рычаг.

– Сэр Генри Мерривейл внизу, в курительной, – сообщил он им. – Он хочет видеть вас обоих. Это очень важно.

– Г. М.! – воскликнула Берил, словно перед ней блеснул луч надежды.

Их уход из комнаты был спешным и не слишком вежливым, но Ренуик, похоже, не обратил на это внимания. Он стоял, погруженный в раздумье, положив руку на телефонный аппарат.

Деннис впервые оказался в курительной. Как и салон, при дневном свете она выглядела обшарпанной – на столиках, плетеных стульях с яркими кретоновыми подушками, доске для метания дротиков, бильярдном столе и обожженном сигаретами рояле лежала печать ветхости.

С первого взгляда комната казалась пустой, так как двое людей, находившихся в ней, сидели в глубокой нише восточной стены. Высокие окна, пропускавшие мало света, выходили на террасу и берег моря. Брызги прибоя осыпали террасу.

В нише сидели сэр Генри Мерривейл и старший инспектор Мастерс. При первых же словах Г. М., которые он услышал, Деннис схватил Берил за руку и потянул к краю ниши, где они могли слышать разговор, не видя беседующих и оставаясь невидимыми для них.

– Совершенно ясно, – говорил Г. М., – почему Читтеринг напился вчера вечером, не так ли?

– Пожалуй, – согласился Мастерс.

– Учитывая его знания истории театра и то, что произошло весной 1888 года! В том сезоне Ирвинг не играл в «Лицеуме». Да! – сентиментально вздохнул великий человек. – Это были времена, Мастерс!

– Не сомневаюсь, сэр Генри. Но…

– Я когда-нибудь говорил вам, сынок, что я играл Шейлока[38] в любительской постановке в присутствии самого Ирвинга? С длинными рукавами, элегантной черной бородой длиной в два фута и в шляпе-котелке, надвинутой на уши для большего реализма. – Голос Г. М. стал высоким и пронзительным. – «Три тысячи дукатов, ну…» Хотите, Мастерс, я прочитаю вам монолог?

– Как-нибудь в другой раз, – быстро отозвался старший инспектор. – Меня интересует…

– И величайший из всех актеров сказал мне, Мастерс: «Мой дорогой, это было самое прекрасное…»

– Он не говорил ничего подобного! – прервал Мастерс. – Я слышал эту историю. Он сказал…

– Слушайте, сынок, – сурово произнес Г. М. – Вы собираетесь заткнуться и позволить мне продолжить рассуждения о Бьюли? Или вы намерены прерывать их воспоминаниями о не имеющих отношениях к делу событиях, вроде моего театрального прошлого?

– Вам когда-нибудь приходило в голову, сэр Генри, – сдержанно осведомился Мастерс, – что вас могут убить?

– Меня? – изумленно переспросил Г. М.

– Да, вас!

– Не знаю, о чем вы говорите, Мастерс. Я друг всей человеческой расы. Я источаю доброту, как фонтаны в Версале.

– Короче говоря, вы сплошное совершенство.

– Ну… – Г. М. снисходительно кашлянул. – Я скромный человек и не хотел бы так говорить.

– Тогда вы, может быть, не будете так чертовски самоуверенны в отношении одной вещи? Конечно, – добавил Мастерс, словно желая быть справедливым, – ваши вчерашние аргументы могут оказаться более полезными, чем представляются на первый взгляд.

– Благодарю вас, сынок.

– Вы с высокомерной ухмылкой заявляли, что существуют очевидные признаки того, где искать Бьюли и какую личину он принял…

– Такие же очевидные, как следы кошки, ходившей по свежей краске.

– О чем вы? Эта пьеса о Бьюли…

– Мы уже много слышали об этой пьесе, Мастерс, которую считают реконструкцией его карьеры, созданной после того, как он прекратил убивать женщин. Но это всего лишь фикция. Можете поставить последнюю рубашку, что Бьюли не стал бы описывать то, что происходило с ним в действительности. Делать это было бы слишком рискованно, даже под фальшивым именем. – В голосе Г. М. послышались страдальческие нотки. – Но, кажется, никого не интересует, Мастерс, как бы на самом деле вел себя столь своеобразный тип. Предположим, вы – Роджер Бьюли.

– Скажу прямо, сэр, – вздохнул Мастерс. – Из-за этого дела у меня было столько неприятностей, что я могу вообразить себя кем угодно.

– Одиннадцать лет назад вы совершили то, что мы назовем вашим четвертым убийством.

– Ну и что?

– Вы уже давно повзрослели и…

– Погодите, сэр! – Резкий голос Мастерса возвысился над шумом прибоя. – Я не вполне вас понимаю.

– Будучи молодым парнем, сынок, вы страдали комплексом неполноценности в отношении женщин. Только в середине 20-х годов в Лондоне, где вы оказались без средств к существованию, вы начали осознавать кое-что другое. Тут нет ничего необычного – большинство известных мне донжуанов не имело ни единой любовной связи до двадцати шести лет. Постепенно вы убедились, что женщины для вас – легкая добыча. Вам достаточно потрясти дерево, и они упадут к вашим ногам, как спелые яблоки. Ура! Это великолепный источник дохода! Уверенность в себе растет с каждым днем. И тут вы начинаете показывать зубы, Мастерс. Вот почему вы находите удовольствие, убивая неимущих девушек вроде Андре Купер, – тем самым вы утверждаете свою власть над всем женским полом.

Г. М. сделал паузу.

В продуваемой соленым ветром курительной Деннис Фостер посмотрел на Берил.

Перед ними, штрих за штрихом, вырисовывалась личность, обладающая злым извращенным умом. Беда состояла в том, что у этой личности отсутствовало лицо. Берил собиралась что-то прошептать, но Деннис знаком остановил ее.

– Вот каким вы видите себя, Мастерс, – снова заговорил Г. М. – Великим недооцененным интеллектуалом, дурачащим доверчивых женщин и глупую полицию. Но это становится слишком опасным и далеко не всегда необходимым. Поэтому, в последний раз обведя вокруг пальца полицию, вы исчезаете, затаиваетесь на этом державном острове и не появляетесь до убийства Милдред Лайонс. Я спрашиваю вас, Мастерс, чем бы вы занимались все это время?

Послышался звук, как будто Мастерс шумно выдохнул.

– Ага! – воскликнул Г. М. – Вы уже знаете факты, сынок. Теперь вы в состоянии их интерпретировать?

– Да! – Голос Мастерса стал свирепым. – А что касается мистера Бьюли, который ныне фигурирует под именем…

В этот момент, под аккомпанемент грохота морских волн, из ниши высунулась раздосадованная физиономия.

Она принадлежала сэру Генри Мерривейлу, который, очевидно, услышал рядом скрип обуви или другое неосторожное движение. Физиономия появилась внезапно, словно в шоу Панча и Джуди,[39] злобно уставясь на двоих подслушивающих.

– Ой! – сердито произнес Г. М. – Вы оба слышали нашу болтовню?

– Да, слышали, – ответил Деннис. – Хотя мало что поняли.

– Идите сюда, – пригласил Г. М.

Они шагнули в нишу, где старший инспектор Мастерс, чье лицо вновь стало бесстрастным, сидел в плетеном кресле с раскрытой записной книжкой на колене. Он всего лишь кивнул вновь пришедшим и продолжил делать быстрые краткие заметки. Но Г. М. злобно смотрел на них, упершись кулаками в бока.

– Если не хотите, можете ничего нам не объяснять, – сказал Деннис. – Но возможно, вам будет интересно услышать, что Дафни сбежала с Брюсом Рэнсомом.

– Угу, я это знал, – ответил Г. М. с деревянным лицом.

– Более того, – добавила Берил. – Прошлой ночью кто-то проник в гостиную Брюса и практически разнес ее на куски.

– Это мне тоже известно.

– Но вас же там не было!

– Тем не менее я это знаю.

– Дело в том, – продолжала Берил, – что, если вы надеетесь доказать что-то с помощью отложенных страниц оригинала пьесы, вам это не удастся. Они исчезли. Кто-то их украл.

– О нет, – возразил Г. М. Сунув руку во внутренний карман пиджака, он достал сложенную в длину пачку бумаг и взмахнул ею. – Я забрал их, девочка моя, прежде чем уйти вчера вечером. По крайней мере, – он поправил очки и посмотрел на бумаги, – забрал большую часть. Один лист я уронил на пол, и думаю, он все еще там – фактически я в этом уверен – вместе с запиской, оставленной Брюсом Рэнсомом. Однако… – он спрятал бумаги в карман, – это всего лишь вспомогательная улика. Она не поможет осудить Бьюли за убийство. Вот почему я пригласил сюда вас обоих – чтобы спросить…

Старший инспектор захлопнул записную книжку.

– Я бы этого не делал, сэр! – предупредил он.

– Заткнитесь, Мастерс.

– Мисс Уэст и мистера Фостера это не касается.

– Вот как? – осведомился Г. М.

– Говорю вам прямо: это слишком опасно.

– Еще бы, – согласился Г. М. – Но Дафни Херберт тоже грозит опасность – самая страшная за всю прожитую ею жизнь. – Он повернулся к остальным: – Вы двое много переживали из-за этого, и я не хочу вас терзать, как будто… – Г. М. прикрыл рукой глаза. – Сегодня я собираюсь предпринять небольшую экспедицию и хотел спросить, не желаете ли вы в ней участвовать. Но некоторые результаты могут оказаться весьма неприятными.

Деннис посмотрел на Берил, которая выглядела испуганной, но решительной.

– Неприятными в каком смысле?

– Потому что от загнанного в угол Роджера Бьюли можно ожидать всего, – ответил Г. М. – Предупреждаю, он не умеет проигрывать с улыбкой. Ну что, вы согласны?

Вдалеке впервые прогремел гром.

Глава 17

Стрелки маленьких светящихся часов на щитке полицейского автомобиля показывали двадцать пять минут третьего.

Деннис заметил это, глядя поверх плеча Г. М., прежде чем его глаза ослепила белая вспышка молнии, за которой последовал раскат грома. В наши дни гром вызывает тревогу не потому, что знаменует собой угрозу со стороны стихий, а из-за сходства с грохотом, разрывавшим небо над Лондоном всего несколько лет назад.

Это не был Лондон. Но Деннис не мог определить, где они находятся.

Ливень начался не так давно. Гроза разразилась, когда они покидали отель после ленча. Но теперь дождь сменился туманом, в котором Деннис утратил чувство ориентации.

Г. М. сидел за рулем большого допотопного автомобиля с занавесками на боковых стеклах, а Берил и Деннис поместились сзади. Следует признать, что Г. М. – крайне скверный водитель, обладающий привычкой думать о чем-то постороннем, пока машина несется прямиком к каменной стене.

– Пожалуйста, дорогой! – взмолилась Берил.

– Не будет лучше, если я… – начал Деннис.

– Нет! – отрезал Г. М.

Все было прекрасно, покуда они ехали несколько миль по широкой мощеной дороге на юг от отеля, поливаемые дождем, где море слева казалось сплошной белой полосой пены. Но когда Г. М. свернул на проселочную дорогу, которая становилась все хуже и хуже…

Деннис отодвинул занавеску и выглянул наружу.

При очередной вспышке молнии он увидел, что они приближаются к лесистой местности. Ему показалось, что он видит по обеим сторонам дороги каменные столбы ворот. Ни стены, ни ограды – только столбы с резными горгульями наверху. А далеко впереди, над мокрыми деревьями, Деннис разглядел то, чего еще никогда не видел в английской сельской местности.

Это была высокая башня, сооруженная из грубо обтесанных бревен.

Темнота сгущалась. Раскаты грома щекотали нервы Денниса, заставляя его сомневаться в остроте собственного зрения. Машина сильно подпрыгнула, так что Берил пришлось ухватиться за него, потом раздалось шипение, когда одно из колес скользнуло по грязи.

Г. М. не говорил и не шевелился – только посматривал на часы.

– Ты что-нибудь видел, Деннис? – шепнула Берил.

– Ничего важного.

– Куда он нас везет?

– Понятия не имею.

Его охватывало чувство нереальности. Сырой, затхлый воздух в закрытой машине, запах плащей и галош, взятых в отеле, щелкающие по ветровому стеклу «дворники», неподвижная фигура Г. М. в шляпе-котелке усиливали это ощущение. Должно быть, они ехали через густой лес, так как ветер уменьшился, но с таким же успехом это могло происходить в ином мире.

Г. М. повернул машину вправо. Спустя пять минут они вновь оказались на открытом пространстве. Ветер свистел над полями, а дождь хлестал их плеткой. Деннис снова посмотрел в окошко:

– Видишь это, Берил?

– Что?

– Еще одну чертову башню. Я разглядел ее при свете фар. Кажется, дороги расходятся здесь во всех направлениях.

Они все еще говорили шепотом. Казалось, никто из них не осмеливается обратиться к Г. М., который снова повернул автомобиль. Сырость проникала в ноздри и даже в легкие. Когда Деннис начал опасаться, что поездка в никуда будет длиться вечно, впереди внезапно появился маленький сарай из ржавого железа, некогда покрытый зеленой краской, с открытыми дверями.

Г. М. резко затормозил и сразу же выключил фары. Стало тихо, если не считать ударов дождя по железной крыше.

– Теперь слушайте, девочка моя, – послышался в темноте голос Г. М.

– Да? – отозвалась Берил. – Где мы?

– Там, где я сидел все это время. Слушайте внимательно и делайте то, что я вам скажу! Возможно, через несколько минут вы столкнетесь с серией странных инцидентов, которых не сможете понять. Но вам это не повредит. Ясно?

– Да, но…

– Я хочу, чтобы вы обещали мне не кричать и не дергаться. Я говорю совершенно серьезно. Если вы не обещаете это, останетесь здесь до нашего возвращения. Ну?

– Обещаю!

– Превосходно. Наденьте плащи и галоши, вылезайте из этого драндулета и следуйте за мной.

Ветер немного уменьшился, хотя из-за ливня было трудно держать глаза открытыми. Света едва хватало, чтобы видеть изрытую колеями дорогу, по которой ковылял Г. М. Деннис, интересовавшийся, что могло оставить такие широкие колеи, внезапно ощутил еще одно впечатление от этого места – его полную заброшенность.

Не просто одиночество, которое можно чувствовать в любом сельском коттедже, а именно заброшенность, как в некогда населенном, а теперь разбомбленном вдребезги районе, ставшем безжизненным вместе с покинувшими его человеческими мыслями и эмоциями.

Над их головами прогрохотал гром, отозвавшийся раскатистым эхом по всему небу. Деннис осознал, что на многие мили во всех направлениях все было мертво.

Мертво…

Он услышал всплеск, когда Берил угодила в рытвину, и поддержал ее за локоть. Слово «мертво» звучало у него в голове так же четко, как гром, так же ясно, как запечатлелись образы высоких пустых башен или воротных столбов без стен.

– Сюда! – тихо сказал Г. М. Он повернул налево и указал на что-то. Они не увидели ничего более тревожного, чем обычный английский фермерский дом.

Вернее, это некогда было фермерским домом. Сооружение стояло ярдах в пятидесяти от дороги за низкой каменной оградой и полосой земли. Оно было построено из некогда побеленного, но ставшего грязно-серым камня. Два окна с разбитыми стеклами находились по обеим сторонам входной двери; еще несколько окон было наверху. В черепичной крыше зияли дыры. По бокам двери виднелись неухоженные лавровые кусты.

Дом был мертвым, как и поля, ранее принадлежащие ферме. Позади виднелся огороженный двор с фермерским фургоном и опрокинутой телегой для сена.

– Вот куда мы направляемся, – сказал Г. М.

Берил, прикрывая руками глаза от дождя, закусила нижнюю губу. Косынка, которую она повязала на голову, промокла насквозь.

– Кто там? – осведомилась она.

– Пока что никого, – ответил Г. М. – По крайней мере, я на это надеюсь.

– Знаете, – внезапно заметила Берил, – это похоже на дом с привидениями!

Г. М. повернулся:

– В каком смысле?

– Ну… кажется, будто внутри снуют люди. Я не притворяюсь медиумом. Я говорю то, что чувствую.

– Вы абсолютно правы, девочка моя, – согласился Г. М.

Деннис шагал впереди. Он находился ярдах в десяти от дома, когда его нога в грязной галоше толкнула маленькую картонную коробку, настолько увязшую, что она едва шевельнулась. Он взглянул на нее и нагнулся. Это была коробка от патронов.

Его глаза заметили кое-что еще – медную, наполовину обгорелую гильзу. Потом еще две.

Деннис посмотрел на дом. Две краткие вспышки молнии повергли его прямиком в царство ночных кошмаров.

Он ошибался насчет мертвого дома. Там было что-то живое.

Что-то шевелилось за кустом лавра слева от двери, затем подпрыгнуло, как на веревочке, и отскочило в сторону, чтобы посмотреть на него. Кажется, фигура человека в военной форме, с ружьем и в немецкой каске.

Деннис увидел это – или думал, что увидел, – пока очередная вспышка не осветила серый фасад дома, окна с зубьями разбитых стекол и лавровый куст, где вроде бы уже никого не было.

Боже всемогущий! Бодрствует он или спит?

Деннис едва слышал оглушительный удар грома. Тем не менее он сознавал, что в нескольких шагах позади него Берил что-то говорит, а Г. М. отвечает. Эти двое не заметили ничего. Сомневаясь в реальности окружающего мира и боясь мертвецов, выпрыгивающих из мертвой земли, Деннис прислушивался к дождю, колотящему по полям его шляпы и фасаду дома.

Г. М. снова умолк, пройдя вперед. Поднявшись на каменную ступеньку, он распахнул настежь дверь со сломанными петлями и знаком подозвал остальных. Держа Берил за локоть, Деннис последовал за ним.

Они оказались в темном сыром коридоре, пахнущем известкой. Дождь, проникая сквозь дырявую крышу, шелестел, как стая крыс. Г. М. указал на дверь справа. Поколебавшись, Деннис открыл ее и шагнул вместе с Берил через порог. Г. М. двинулся следом, закрыв за собой дверь.

Теперь они очутились в квадратной комнате с голыми скрипучими половицами, двумя окнами в передней стене и одним в боковой. В призрачном свете, проникавшем сквозь окна, Деннис разглядел два или три деревянных стула, один из них перевернутый, и стол у бокового окна.

А также немецкого офицера с револьвером в руке, поднявшегося из-за этого стола.

Вспышка молнии, скорее из земли, чем с неба, осветила черный силуэт офицера на фоне окна – сутулые плечи, изгиб локтя, каску на голове и дырки от пуль в животе, сквозь которые можно было видеть молнию.

Это было уже чересчур.

Деннис зажал рукой рот Берил, чтобы предотвратить крик, крепко держа ее, пока раскат грома не затих, медленно вибрируя.

– Бояться нечего, – послышался в темноте напряженный голос Г. М. – Но…

– Но – что?

– Это не моих рук дело. Кто-то орудует механизмом. И мне это не нравится.

– Орудует механизмом?

Деннис посмотрел на окно сбоку. Немецкий офицер исчез.

– Эти фигуры, – продолжал Г. М., – сделаны из фанеры и двигаются с помощью веревок и блоков. Вам предстоит увидеть кое-что похуже. Черт возьми, неужели вы не понимаете, где мы?

– Не могу сказать, что понимаю.

Г. М. шагнул ближе.

– Весь этот район размером около пяти миль на три ранее служил нуждам военной школы. Дом был ее частью.

– Военная школа! – воскликнул Деннис, отпустив дрожащую Берил. – Брюс Рэнсом упоминал о ней…

– Он упоминал, а вы забыли, не так ли?

– Да, забыл.

– Эту школу использовали для укрепления боевого духа солдат. И она выполняла свое назначение! Вы заметили причудливые башни, построенные для наблюдения за тренировочными боями, но упустили из виду песчаные карьеры с колючей проволокой, через которые ребятам приходилось перепрыгивать в полном боевом обмундировании. Но этот дом, как мне говорили те, кто прошел через все это, был самым худшим испытанием для нервов. – Он посмотрел на Берил: – С вами все в порядке, девочка моя?

– Абсолютно, – ответила Берил. – Я видела эту ужасную штуку у двери, Деннис. Но я обещала не кричать и не дергаться, поэтому держала слово.

Немецкий офицер снова со скрипом поднялся из-за стола. Они видели его на фоне окна. Даже зная, что это манекен, такое соседство было трудно назвать приятным, тем более в грозу.

Несколько мгновений Г. М. в шуршащем плаще разглядывал фанерную фигуру, потом повернулся, подошел к двери, открыл ее и окинул взглядом коридор. Очевидно, ничего не заметив, он вернулся в комнату, вытирая лоб рукавом.

– Слушайте! – заговорил Г. М. – Я хочу показать вам, как дом использовался для подготовки солдат, так как это имеет прямое отношение к нашему пребыванию здесь.

Каждый парень должен был пройти через это, чтобы показать свое умение сохранять присутствие духа. Снаружи его инструктировал офицер, который вручал ему две настоящие гранаты и пистолет-пулемет, заряженный пятнадцатью пулями.

«Внутри дома пятнадцать фрицев, – говорит офицер. – Ты должен прикончить их пятнадцатью пулями. Инструктор будет идти позади, шепча советы тебе на ухо. Но помни: не стреляй ни в кого, кроме фрицев!»

Парень бежит к дому. Из-за куста у двери выскакивает фриц. Один готов! В этой комнате из-за стола поднимается офицер. Двое готовы! В холле еще один фриц просовывает голову в заднее окно. Очистив нижние комнаты, парень поднимается наверх с инструктором, шипящим ему в ухо, как Сатана, и только сбивающим его с толку – что и соответствует его намерениям.

Парень хватает дверную ручку, но дверь не поддается.

«Ага! – говорит инструктор. – Ты себя выдал. Что ты теперь будешь делать, глупый сукин сын? Бросай свои гранаты, а потом врывайся и добивай фрицев пулями».

Гранаты разносят стены, что не слишком приятно, когда самому приходится от них увертываться. Парень вбегает в комнату и приканчивает еще двоих. «Теперь в подвал! – орет инструктор. – Ты забыл о подвале!»

Бедняга несется вниз и наступает на шаткую половицу у изголовья лестницы в подвал. Тут же его обстреливают настоящими пулями, пролетающими у него над макушкой, осыпая кусками штукатурки. К тому времени нервы, если они еще у него остались, прыгают под кожей, как жир на горящей сковородке. Но он бежит вниз по лестнице, уже не помня, сколько пуль у него осталось. А в подвале…

Г. М. сделал паузу, упершись кулаками в бока.

Фанерный немецкий офицер с изрешеченным пулями телом раскачивался и поворачивался за столом. Деннис, чьи глаза привыкли к полумраку, мог разглядеть следы пуль на стенах, куда палили наугад неофиты в этом доме нервов.

Все эмоции, которые должны были испытывать эти люди, благодаря выразительному монологу Г. М. ожили и стали для Денниса Фостера столь же ощутимыми, как собственные промокшие плащ и шляпа. Казалось, он сам проходит через испытание.

Голос Берил вернул его к реальности.

– А что можно найти в подвале? – спросила она.

– Пойдемте, и увидите сами, – вздохнул Г. М.

– Но это не…

– Пистолет-пулемет,подвешенный над дверью? О нет, девочка моя. Эти игрушки давно убрали.

«Кто-то орудует механизмом – так сказал Г. М.», – думал Деннис, когда они шли по темному коридору, чей пол хрустел под ногами, как песок. Каждую минуту он ожидал увидеть одну из фанерных фигур, просовывающую голову через разбитое окно в дальнем конце. Ему казалось, будто весь дом полон таких фигур, повисших на ставших бесполезными веревках и все же каким-то образом связанных с еще более жуткой фигурой Роджера Бьюли.

Но какое отношение могли иметь Бьюли или его поимка к покинутому фермерскому дому, приспособленному для обработки новобранцев?

– Спокойно! – тихо произнес Г. М.

Дверь в подвал находилась в конце коридора под лестницей, напротив задней стены дома. Собственно говоря, это была не дверь, а открытое прямоугольное отверстие, ведущее вниз, в черную дыру. «Не слишком вдохновляющее место для встречи с Бьюли», – подумал Деннис.

Несмотря на ободряющие слова, Г. М. крайне осторожно ступал на каждую половицу у верха лестницы. Предположительно, одна из них ранее контролировала спрятанный пистолет-пулемет. Но ничего не произошло – только дождь продолжал шуметь. Г. М. достал из кармана плаща фонарик.

– Давайте выясним заранее, – неожиданно сказал Деннис. – Что мы собираемся увидеть?

– Манекен, – ответил Г. М.

– Вы имеете в виду еще одного из этих чертовых немцев?

– Нет! – За стеклами очков Г. М. злобно сверкнул глазами. – На сей раз манекен в трех измерениях, набитый соломой и в одежде. Я хочу, чтобы вы оба увидели его, сынок, чтобы смогли к нему привыкнуть.

– Привыкнуть? Мы пробудем здесь долго?

– Может быть.

Молния и гром вновь заполнили фермерский дом. Г. М. включил фонарик. Его луч осветил стоптанные деревянные ступеньки между каменными стенами, покрытыми темными полосами в тех местах, где сквозь них проникал дождь. Г. М. первым зашагал вниз, к темному проходу слева.

Деннис и Берил еще находились на двух нижних ступеньках, когда Г. М. резко повернулся.

– Теперь, – сказал он, – вообразите, что вы – парень, который совершает экскурсию по этому дому. Хочу подчеркнуть, что вы отнюдь не в спокойном расположении духа. Ваше сердце стучит, как паровой молот. Инструктор шипит ругань прямо вам в ухо. Ваш палец на спусковом крючке. Вы ныряете в эту комнату, охотясь за фрицами, и…

Луч фонаря осветил проход слева. Подойдя к Г. М., Деннис и Берил увидели помещение с низким потолком и грубыми каменными стенами. Находящиеся под потолком зарешеченные окна почти не пропускали свет. Дверь напротив, очевидно, вела в меньшую комнату с лестницей, поднимающейся во двор. Но они обратили внимание не на это.

Подвешенная за шею человеческая фигура свисала на тонкой веревке, прикрепленной к потолочной балке. Это все, что успел увидеть Деннис, прежде чем Г. М. выключил фонарь.

– Вы ныряете в комнату, дико озираясь. Подвешенная фигура прыгает на вас, и вы стреляете в нее, а потом бежите к меньшей комнате. И в качестве кульминации немецкий офицер – настоящий человек из плоти и крови – шагает вам навстречу. Вы нажимаете на спуск, почти уверенный, что рехнулись, но раздается только щелчок. Патроны кончились. «Ты проиграл, придурок! – орет инструктор. – Ты уже израсходовал последнюю пулю. Будь это настоящий фриц, ты бы сейчас был мертв. Тебе же велели не стрелять ни в кого, кроме фрицев. Если бы ты сначала посмотрел на повешенную фигуру, то увидел бы, что это штатский, которого фрицы повесили за связь с партизанами. Но нет, ты начал палить не подумав, и теперь ты убит!»

Угу. Приятная работа. Конец испытания.

Г. М. умолк, не зажигай фонарик.

– Погодите! – Голос Денниса глухо прозвучал в дурно пахнущем низком подвале.

– Да, сынок?

– Вы сказали, что навстречу солдату с автоматом шагает настоящий человек?

– Угу.

– Но предположим, этот парень не израсходовал последний патрон?

– Инструктор знал, сколько выстрелов он произвел, и подал сигнал человеку в подвале. Тем не менее, сынок, это не та работа, которую я хотел бы выполнять в спешке.

– А кто управлял фанерными фигурами наверху?

– Сам инструктор. С кнопочного узла рядом с дверью каждой комнаты, который вы от возбуждения не заметили. Только фрицем снаружи управляли с задней стороны дома…

– Ради бога, включите свет! – прервала Берил пронзительным голосом.

– Я как раз собирался это сделать, девочка моя, чтобы вы еще раз посмотрели на повешенный манекен.

Луч фонаря снова осветил комнату.

С потолка свисал манекен женщины в длинном и грязном полосатом платье с дырками от пуль. Голову прикрывала пыльная вязаная шаль, словно капюшон палача. Манекен висел спиной к ним, слегка раскачиваясь от ветра. На руках были вязаные митенки. Деннис, уставясь на манекен при свете фонаря, внезапно шагнул вперед.

Манекены, даже хорошо сделанные, не носят коричневые чулки со швами, аккуратно тянущимися вдоль задней стороны ног. Они не носят лакированные коричневые туфли, одна из которых почти сваливается, обнажив пятку. Они не…

Резко отвернувшись, Берил Уэст прижала кулак ко рту и впилась в него зубами.

– Да, – кивнул сэр Генри Мерривейл. – Это тело Милдред Лайонс.

Глава 18

– Возвращаемся, – сказал Г. М. после паузы. Его голос звучал неуверенно. – Я должен был показать вам это! Но сейчас пошли отсюда.

В свете фонарика Г. М., указывающего дорогу, Берил молча зашагала впереди. Было облегчением выбраться из дурно пахнущего подвала с его бульканьем воды даже в гротескные комнаты наверху.

Г. М. резко указал на комнату в передней части дома, куда они вошли в первую очередь. Немецкий офицер все еще сидел за столом, шевелясь при каждом порыве ветра, дующего в разбитое окно. Г. М. снова пропустил вперед Берил и Денниса и закрыл дверь.

– Знаю, – кивнул он, глядя на них из-под мятых полей шляпы-котелка. – Мастерс говорил мне, чтобы я не приводил вас сюда. Возможно, он был прав. Бывают моменты, когда даже старику становится не по себе. Потому что неприятности не только не закончились, но еще даже не начались.

– Что именно вы называете неприятностями? – спросил Деннис.

– Не то, что мы здесь обнаружили, сынок, – отозвался Г. М., – а то, что должно произойти.

– Если вы боитесь за меня, – сказала Берил, – пожалуйста, забудьте об этом.

Словно чтобы показать свое презрение к пугалам, она подошла к столу и присела на край, спиной к изрешеченной пулями фигуре, заглядывающей ей через плечо. Но голос выдавал ее.

– Это Брюс повесил тело в подвале вместо манекена?

– Угу.

– Но конечно, он ее не убивал?

Г. М. уставился в пол.

– Разумеется. Это был глупый, но абсолютно невинный поступок, как все действия Рэнсома. – Не дав Берил ответить, он повернулся к Деннису: – Хотя Рэнсом был прав, говоря, что спрячет тело там, где его будет невозможно обнаружить, даже глядя на него. Как и многие здесь, он все знал об этом сумасшедшем доме. Район отнюдь не пользуется популярностью. Люди – даже дети – редко приходят сюда. – Г. М. понизил голос, словно выдавая страшную тайну. – Думаю, они побаиваются этого дома. Каждый, кто рискнул бы спуститься в подвал, увидел бы то, что ожидал увидеть: подвешенный манекен с шалью, прикрывающей голову. Вы сами ничего бы не заметили, если бы я не направил луч фонаря на туфли и чулки.

Он взмахнул фонариком с усмешкой задумчивого людоеда и спрятал его в карман.

– Но почему Брюс это сделал? – взмолилась Берил.

– Это целая история. Сначала я должен рассказать вам о Роджере Бьюли…

– Погодите! – прервал Деннис Фостер.

– Что такое, сынок?

– Я больше не могу выносить эту игру в интеллектуальные кошки-мышки! – рявкнул Деннис. – Опять намеки? Опять инсинуации?

– О нет! – столь же резким голосом отозвался Г. М. – Время намеков и инсинуаций позади. Я собираюсь рассказать вам все.

Гроза, похоже, стихала – гром лишь ворчал вдалеке, хотя дождь продолжал лить за окнами. Сырые испарения поднимались с покрытого известковой пылью пола, когда ветер через разбитые окна плескал на него воду.

Г. М. придвинул один из деревянных стульев, обследовал его на предмет надежности ножек и сел. Достав из кармана плаща портсигар, он вынул из него черную сигару, вставил ее в рот и щелкнул зажигалкой.

Когда пламя отразилось в очках Г. М., Деннис внезапно вспомнил его сидящим месяц назад у стола в задней комнате пивной Элфа.

– Неправильно сформулирована проблема! – внезапно произнес Г. М.

– Что-что?

– Неправильно сформулирована проблема! – повторил он, яростно задув пламя зажигалки. Кончик его сигары тускло мерцал. – Этим утром, – продолжал Г. М., – когда вы двое намеренно подслушивали личный разговор – что я бы счел ниже своего достоинства, – вы слышали, как я делал краткий набросок характера Бьюли. Вы слышали, как этот парень, разорившийся и вынужденный бежать со своей родины, постепенно обнаружил в Лондоне, что его естественная дичь – женщины. Как это придало ему чудовищную самоуверенность. Как он показал зубы, убивая Андре Купер только ради удовольствия.

Именно тогда полиция вышла на его след. Полицейские знали, что он подцепил эту сексапильную ассистентку хироманта. Они знали, что он покупал ей одежду. Они знали, что он повез ее на север, в Скарборо в Йоркшире, в коттедж, который арендовал под именем Ричарда Баркли…

– Беркли? – прервала Берил. – Но ведь это то же самое имя, что…

– Баркли, – поправил Г. М. – Б-а-р-к-л-и. – Он сделал несколько энергичных затяжек. – Вы собираетесь заткнуться и позволить мне продолжать?

– Хорошо. Я просто подумала кое о чем.

Г. М. бросил на нее странный взгляд:

– Там он убил Андре. Но ее дружок забил тревогу, и охота началась.

Теперь повторю то, что говорил вчера. Полиция, при всем должном уважении к ней, обладает одноколейным умом. Когда Икс исчезает после того, как его видели в компании Игрек в определенном доме, они уверены, что тело спрятано в этом доме или рядом с ним. Вы слышали, как Мастерс это признал. И практически в каждом случае они оказываются правы.

Они перекопают сад на сотни ярдов, памятуя о Дугале из Моут-Фарм и Торне в курятнике. Они взломают цементный пол и каменную плиту под печью, помня, как Диминг избавился от двух жен и троих детей. Они перероют подвал – излюбленное место со времен Мэннингов и доктора Криппена. Они выпотрошат очаги и печки, помня о Ландрю. Они будут искать сундуки и ящики, не забывая о том, как Кроссмен залил свою жену бетоном и спрятал ее в оловянном сундуке под лестницей. Они разнесут кирпичные стены, измерят толщину перегородок между комнатами – короче говоря, будут действовать так же тщательно, как префект Г. у Эдгара Аллана По. И они не начнут искать в других местах, пока не убедятся, что тела в доме нет.

Г. М. сделал паузу.

Деннис и Берил посмотрели друг на друга. Им казалось, что в залитом дождем доме среди манекенов они слышат смех Бьюли.

Г. М. сдвинул котелок на затылок и склонился вперед.

– Все это фигурировало в прессе. Газеты писали, что полиция «хочет побеседовать» (этот термин всегда вызывал у меня дрожь!) с человеком по имени Роджер Бьюли, Роджер Боудойн или Ричард Баркли. Было известно, что они «обследуют» дома в Бэкингемшире, Суссексе и Йоркшире.

Но что делает Бьюли? В качестве Р. Бенедикта он отправляется в Торки с новой женой и вновь снимает меблированный коттедж. Спустя несколько дней он обнаруживает – Мастерс это признал – ночную слежку за бунгало. Он знает о ней, когда душит свою жену. Между оконными портьерами в комнате, где происходит убийство, имеется зазор. На следующее утро Бьюли выходит из дому в плаще и шляпе в погожий день, как будто подчеркивая намерение бежать.

Г. М. взмахнул сигарой, следя за ней одним глазом.

– Мы все согласны, что Бьюли откуда-то получил информацию. Но никто никогда не предполагал, что он одержим безумным желанием быть пойманным. Фактически именно это желание ответственно за высокое кровяное давление Мастерса последние десять лет.

Поведение Бьюли, услужливо внушающего полиции, что он убил эту женщину и избавился от ее останков в доме, способно заставить любую голову пойти кругом. Это попросту невероятно. Разве только…

Г. М. снова сделал паузу и поднял брови, словно приглашая выдвигать предположения.

Деннис обменялся взглядом с Берил, которая беспомощно пожала плечами.

– Разве только – что? – осведомился он.

– Разве только он действительно хотел, чтобы полиция так думала, – ответил Г. М.

Деннис уставился на него:

– Бьюли хотел, чтобы полиция думала, будто он совершил еще одно убийство?

– Угу.

– И снова избавился от тела?

– Да.

– Но почему?

– Потому что на сей раз Бьюли не совершал убийства и не избавлялся от тела.

Берил, отпрянув и налетев на фанерного немецкого офицера, едва не вскрикнула от испуга. Стук дождя давил на мозг Денниса.

– Что, черт возьми, вы предполагаете, Г. М.?

– Фальшивое убийство.

После паузы, во время которой Г. М. курил с людоедской сосредоточенностью, он заговорил снова:

– Теперь предположим, что Бьюли – при полной безопасности для себя – совершит убийство при таких же обстоятельствах. Что произойдет тогда? Я отвечу вам, сынок. Полиция твердо убедится, что их проблема очерчена четко и ясно, что Бьюли каким-то образом прикончил еще одну женщину и избавился от тела внутри дома. Подчеркиваю: внутри дома.

Теперь, тупоголовые вы мои, вы видите ключ ко всему делу? Бьюли хотел, чтобы полиция думала так о его подлинных жертвах – Энджеле, Элизабет и Андре, – хотя в действительности он спрятал их тела где-то очень далеко от дома. Но рано или поздно полиция перестала бы шарить в коттеджах и посмотрела бы немного дальше. Тогда ему пришел бы конец. Но покуда полиция не сомневалась в существовании у него метода избавляться от тел в пределах дома, он пребывал в такой же безопасности, как если бы уже был оправдан. Понимаете?

Дождь начинал слабеть. Чуть больше дневного света проникало в комнату, обнаруживая пулевые дырки на стенах и струйки воды на полу. Деннис, которого эта проблема мучила так долго, не мог удержаться от вопроса:

– Как же Бьюли в действительности избавлялся от тел?

Г. М. снова вставил в рот сигару и потер руки.

– Это тоже симпатичная проблема. Но сейчас мы не будем думать о ней, а сосредоточимся на другом. Если предположить, что четвертое убийство Бьюли было фальшивым, есть ли у нас убедительное доказательство в поддержку этой теории? Да, есть.

Последняя «миссис Бьюли» – самый неуловимый персонаж в этом деле. Нам известно, что она держалась «отчужденно» со всеми. Даже полисмены, ведущие слежку, видели ее только издалека, так как получили указания не приближаться к ней. У нее не было друзей. Ее брак нигде не зарегистрирован. У нее даже не было имени. Как я говорил Мастерсу, все, что мне удалось узнать о ней, составляло одно большое Икс.

Бьюли, естественно, должен был иметь женщину-сообщника. Этот сообщник, игравший роль последней «миссис Бьюли», в реальной жизни был кем-то еще. Конечно, вы догадываетесь кем?

Берил издала звук, похожий на кипящий чайник.

– Вы отлично знаете, что нет! Кем был сообщник?

– Милдред Лайонс, – ответил Г. М.

– Милдред Лайонс? – громко вскрикнула Берил.

– Ш-ш! – прошипел Г. М., вынув сигару изо рта и быстро оглядевшись. – Ради бога, говорите тише!

– Но ведь Милдред Лайонс была… – начала Берил.

– Свидетелем обвинения, который… – добавил Деннис.

– Который никак не мог добиться осуждения Бьюли за убийство или что-нибудь еще. Может быть, – с усмешкой предположил Г. М., – эта идея кажется вам несколько парадоксальной?

– Можно назвать и так, – отозвался Деннис.

– Но подумайте, сынок. Если четвертое убийство Бьюли было трюком с целью спасти себя, то Милдред Лайонс должна быть сообщницей. Помимо ужасной истории о взгляде сквозь портьеры, она единственная заявляла, что видела «миссис Бьюли» вблизи и говорила с ней.

А если вам нужно доказательство, я предоставлю его вам. Помните вечер около месяца назад, когда мы все были в пабе Элфа Партриджа возле театра «Гранада»?

– Помним, – сказала Берил.

– До сих пор, – продолжал Г. М., – я вам излагал смутные идеи, возникшие у меня, когда Мастерс много лет назад прислал мне большое досье на Роджера Бьюли. Проклятие! – воскликнул он, охваченный гневом при этом воспоминании. – После заявлений, что он не нуждается в моей помощи, этому хорьку хватило наглости прислать мне досье с просьбой прочитать его и сделать комментарии!

Я кроткий человек, девочка моя, и никогда не использую грубых выражений. Иначе я велел бы ему взять это чертово досье и засунуть его… – Вспомнив о своей кротости, Г. М. кашлянул и воспроизвел на лице благочестивое выражение. – Я имел в виду, что это был не слишком приятный поступок, верно? Но, несмотря ни на что, я просмотрел досье.

– С вашей стороны это было в высшей степени по-христиански, – согласилась Берил, раздираемая недоумением, страхом и диким желанием расхохотаться в лицо старому маэстро. – Но куда именно…

– Куда я клоню?

– Да!

– Тем вечером в пабе Мастерс сказал, что у них есть новая улика. «Какой-то неизвестный автор написал пьесу о Бьюли, и этот автор знает слишком много». Разумеется, он имел в виду, что автором может быть сам Бьюли – впоследствии это оказалось правдой. «Он знает, что свидетелем была женщина, – продолжал Мастерс, – знает, куда она заглянула и что увидела, – знает все то, что должны были знать только полиция, вы и сама Милдред Лайонс».

Тогда я перестал зажигать сигару, – добавил Г. М., – и почувствовал, как будто меня огрели по кумполу клюшкой для гольфа.

– Но почему?

– Понимаете, девочка моя, вы мучили себя вопросом, кто знал эти факты и каким образом. Но каким образом их знал Бьюли?

В последовавшем молчании слышался слабеющий стук дождя.

– Этот пункт, – продолжал Г. М., – становится еще более многозначительным, если вы изучите отдельные листы рукописи, тщательно сохраненные Брюсом Рэнсомом. Кто-нибудь из вас видел их?

– Да, – кивнула Берил. – Брюс показывал их мне вчера вечером.

– Он показал их мне, когда я только приехал в Олдбридж две недели назад, – сказал Г. М. – Вы обратили внимание на что-нибудь необычное, девочка моя?

– Боюсь, я была слишком взволнована, чтобы…

– Бьюли – автор этой пьесы – знает, что женщина-свидетель была рыжеволосой. Он знает, что она вернулась к нему тем вечером из-за фальшивой десятишиллинговой купюры. Он даже знает, что она приезжала на велосипеде! Откуда ему известно все это?

– Он не мог об этом знать! – воскликнул Деннис Фостер. – Если только…

– Если только, – кивнул Г. М., – Бьюли и Милдред Лайонс не действовали совместно с целью обвести полицию вокруг пальца.

– Игра в притворялки! – произнес Деннис.

– Что-что, сынок?

– Ничего, сэр. Продолжайте.

– Было ли возможно, спросил я себя, что Милдред Лайонс играла две роли – свою и миссис Бьюли? Ответ: вполне. Как мы выяснили, у мисс Лайонс не было помощников в машинописном бюро – она приходила и уходила незамеченной. Полиция, как нам также известно, следила за этим бунгало только по ночам. Милдред Лайонс могла незаметно попадать туда сзади через лесистые холмы, среди которых стоял коттедж. Еще до начала слежки у нее было несколько дней, чтобы установить себя в качестве «миссис Бьюли» в глазах случайного прохожего, почтальона или мальчишки из мясной лавки.

В парике, скрывающем рыжие волосы, и броских фальшивых драгоценностях, предоставленных Бьюли, ее видели – всегда на солидном расстоянии! – пьющей чай с мужем в саду или сидящей в шезлонге на лужайке. После этого ей было незачем приближаться к дому до критического дня 6 июля.

Во второй половине дня она открыто приезжает в коттедж на велосипеде с пишущей машинкой как Милдред Лайонс. Конечно, никаких писем ей не диктовали. Она входит в дом, выходит оттуда в качестве миссис Бьюли, последний раз пьет чай с «мужем» и удаляется снова в роли Лайонс.

Разумеется, не было никакого фальшивого банкнота – все это сплошное очковтирательство с целью объяснить, во-первых, почему она приезжала в коттедж во второй половине дня и, во-вторых, почему вернулась туда вечером. Она снова приехала на велосипеде, заглянула в окно сквозь неплотно сдвинутые портьеры, не увидев ничего, кроме самого Бьюли, и быстро убралась. Дело было сделано.

Г. М. покачал головой и затянулся гаснущей сигарой. В его голосе послышались нотки восхищения.

– Красота плана заключалась в том, что он не мог не удасться. Предположим, эти двое где-то допустили бы оплошность. Предположим, кто-то ее обнаружил бы. Предположим, констебль поднял бы тревогу, когда Бьюли уходил утром. В любом из этих случаев никакого вреда бы не произошло. Никто не был убит. Бьюли мог бы сказать копам со своей знаменитой улыбочкой: «Вы преследовали меня – невинного человека – вашими недостойными подозрениями, не имея никаких доказательств! Можете вы порицать меня за желание заставить вас немного понервничать? В чем вы хотите меня обвинить?»

С другой стороны, если бы план удался, Бьюли был бы в полной безопасности, какую бы личину он ни пожелал бы принять в следующий раз. Полиция никогда бы не узнала, что он сделал с жертвой, так как стала бы смотреть не в том направлении, продолжая искать трупы в домах, где их никогда не было.

Кто бы заподозрил Милдред Лайонс – свидетеля обвинения, девушку, которая могла привести Бьюли в тень виселицы, – в том, что она была его сообщницей? Очевидно, Бьюли тщательно отрепетировал с ней то, что ей предстояло говорить на допросах.

Конечно, это было нелегко. Я уверен, что истерики Милдред Лайонс перед полицией – подлинные. Она была смертельно напугана. Но Бьюли не сомневался, что обожающая его Милдред справится с поручением. Следует ли добавлять, что Бьюли был умен?

В комнате повеяло холодом. В воображении Денниса предстало лицо Милдред Лайонс, прежде чем оно сделалось слепым и немым от песка в глазах и во рту.

– Обожающая его Милдред… – Берил вздрогнула.

– Угу.

– …всего лишь очередная любовница Бьюли?

– Да. С одной только разницей.

– Вчера, – начала Берил и умолкла, почувствовав ком в горле. Пальцы обеих рук вцепились в края стола. Деннис видел на фоне окна ее силуэт, с мокрыми волосами и в мокрой косынке, к которому склонялся фанерный немецкий офицер. – Вчера, – продолжала Берил, – когда вы разговаривали с мистером Мастерсом около поля для гольфа, вы сказали, что у серийных убийц всегда есть женщина, к которой они возвращаются и с которой живут между убийствами.

Г. М. кивнул.

– Обычно, – сказал он, избегая взгляда Берил, – это бесцветная и невзрачная женщина. Бьюли этого мира находят это удобным.

– «У Смита, – тонким голосом процитировала Берил, – была его Эдит Пеглер, у Ландрю – Фернанда Сегре. А у Роджера Бьюли…» У него была Милдред Лайонс, не так ли?

– Угу.

– Я едва не упала в обморок. – Берил внезапно стиснула руки. – Я боялась, что вы имеете в виду меня. Но вы сказали, что это единственная женщина, которую они не убивают.

– Тут, девочка моя, я допустил ужасную ошибку. – Г. М. на мгновение закрыл глаза. – Бьюли убил ее. Он сделал то, что никогда бы не сделали Смит и Ландрю. Но он был вынужден.

– Вынужден убить ее? Почему?

– Потому что он окончательно ее бросил, – ответил Г. М. – В течение одиннадцати лет Бьюли ни разу не видел Милдред Лайонс и не написал ей ни строчки о том, где он находится. Когда женщина проходит ради мужчины через адское пламя, с ней нельзя так поступать.

«Адское пламя»…

Перед мысленным взором Денниса в который раз появилась картина, смысл которой всегда ускользал от него. Он видел выражение лица Милдред Лайонс, вышедшей из служебной двери театра «Гранада», соединяющее в себе страх и торжество, блеск ее голубых глаз, смотрящих направо и налево. Теперь он знал ответ.

Это было выражение безграничной ненависти.

Милдред Лайонс, которая жила и дышала ради Роджера Бьюли, превратилась из веснушчатой девушки в зрелую негодующую женщину. Ее образ наполнил темную от дождя комнату. Деннис уставился на Берил, говорившую с Г. М., пока что-то еще не привлекло его внимание.

Теперь за спиной Берил стояли два немецких офицера.

Деннис заморгал, отгоняя видение.

Неужели в этом доме кошмаров скрывался еще один манекен, под конец выскочивший из укрытия? Вторая фигура стояла за окном, левее первой слева. Но она была не в каске, а в шляпе, в груди и животе не было пулевых отверстий, а рука украдкой скользила по подоконнику.

– Г. М.! – крикнул Деннис и метнулся к окну.

Его левая рука натолкнулась на мокрый плащ, а правая ухватилась за галстук и обернула его вокруг пальцев, как собачий поводок. Деннис дернул галстук так сильно, что фигура издала беспокойное блеяние.

Сэр Генри Мерривейл, выругавшись, поднялся. Луч его фонарика скользнул но комнате, остановившись на лице человека у окна.

С открытым ртом и удивленным и укоризненным выражением румяной физиономии на них смотрел Хорас Читтеринг.

Глава 19

По удивленному голосу Г. М. Деннис понял, что тот никак этого не ожидал.

– Что, черт возьми, вы здесь делаете? – осведомился Г. М., выключив фонарь.

Засмеяться и принять беспечный вид, стоя на опрокинутом деревянном ящике, когда чья-то рука запуталась в вашем галстуке, не так легко. Мистер Читтеринг в синем пальто и шляпе-котелке ограничился кашлем.

– Я отнюдь не хвастаюсь этим, – ответил он, вздернув подбородок, как Вителлий,[40] подпирающий его мечом, – но откровенность и целесообразность вынуждают меня признаться, что я… э-э… слушал.

Лицо Г. М. побагровело.

– Вот как?

– Боюсь, что да. Пожалуйста, отпустите мой галстук!

Деннис посмотрел на Г. М. и, когда тот кивнул, отпустил пленника, который снова кашлянул.

– Ладно, сынок! Залезайте в это окно.

Мистер Читтеринг посмотрел на зубцы стекла в нижней раме:

– Боюсь, что…

– Хорошо, войдите через парадную дверь. Только, ради бога, чтобы никто вас не видел!

Берил поднялась. Все трое смотрели друг на друга, пока мистер Читтеринг не вошел из коридора. Даже темнота не скрывала, что его лицо с маленьким носом и выпуклыми глазами было румяным. Сняв шляпу, он стряхнул дрожащей рукой воду с полей и надел ее снова.

– Сколько времени вы здесь простояли? – спросил Г. М., сунув фонарик в карман.

– Фактически…

– Сынок, у нас нет времени для прозы в стиле XVIII века. Сколько вы здесь находились?

– Около сорока пяти минут.

– И это вы приводили в движение дурацких попрыгунчиков? – Г. М. указал на фанерного немца. – Вам это казалось чертовски забавной шуткой?

– Нет! – заверил его Читтеринг. – Правда, позади дома я обнаружил нечто вроде шнура звонка и потянул за него. Прокравшись в коридор, я услышал здесь голоса и увидел другие шнуры у каждой двери. Я попробовал один, но вроде бы ничего не произошло. Тогда я выбрался наружу.

– У вас не было никакой другой цели?

– Абсолютно никакой, мой дорогой сэр!

– Вы в этом уверены?

– Я человек любопытный, – признался мистер Читтеринг. – Моим импульсом было потянуть шнур и посмотреть, что случится.

– А мой импульс, – сказал Г. М., – требует потянуть вас за нос и посмотреть, что случится. Что заставило вас прийти сюда сегодня?

– Факт в том, – ответил мистер Читтеринг, приводя в порядок галстук и трогая шею, как будто он чувствовал давление веревки, – что на Хай-стрит в Олдбридже я случайно подслушал удивительный разговор между инспектором Парксом – этим превосходным человеком – и…

– Достаточно! – резко прервал Г. М.

Двигаясь бесшумно, насколько позволяли его большие ноги и величественное брюхо, он подошел к одному из передних окон и выглянул наружу. Его сигара давно погасла, и он выбросил ее в дождь. Гром снова загрохотал. Гроза, временно ослабевшая, возвращалась с полной силой.

Наконец Г. М. снова повернулся.

– Не знаю, – пробормотал он, задумчиво глядя на вновь прибывшего. – Не исключено, что вы могли бы оказаться полезным. Сколько вы слышали из того, что я говорил?

– Все, сэр.

– Вот как?

– Мне не нравится это место, – не без достоинства продолжал мистер Читтеринг. – Я не хотел приходить, но ничего не мог с собой поделать. Любопытство было сильнее страха. Когда я услышал ваш голос и убедился, что это вы, я оставался поблизости от вашей группы. Мне не хочется встречать убийц в реальной жизни – только в книгах и пьесах!

– Кстати, о пьесах, – сказал Г. М. – Я бы хотел, чтобы вы услышали несколько слов в присутствии этих двоих, – он кивнул в сторону Денниса и Берил, – о пьесе, написанной Роджером Бьюли.

– Я к вашим услугам, – отозвался Читтеринг, но его высокая пухлая фигура напряглась.

– Ох уж эта пьеса! – простонала Берил. – Из-за нее все неприятности! – Она обратилась к Г. М.: – Знаете, дорогой, мы с Деннисом какое-то время боялись, что участвуем в ней.

– Неудивительно, так как пьеса написана о реально существовавших людях.

– Да, очевидно. Но, слава богу, мы, по крайней мере, нейтрализовали концовку!

Глаза Г. М. прищурились.

– О чем вы, девочка моя?

– Разве вы не помните? В пьесе старый любящий отец думает, что центральный персонаж действительно Бьюли, и… Как бы то ни было, мы это остановили. Мистер и миссис Херберт отправились на охоту за тенью, и этого не может произойти. – Тон Берил изменился. – Г. М., почему, когда мы тем вечером были в пабе Элфа, вы писали инициалы Бьюли на столе?

– Потому что я догадался, – ответил Г. М., – в чем действительно заключалась игра Брюса Рэнсома. И почему он собирался в Олдбридж. Вы, – Г. М. посмотрел на Денниса, – рассказали нам всю подноготную пьесы и предполагаемой экспедиции Рэнсома в Олдбридж. Это подтверждало мою идею, как я уже говорил ранее, что пьеса, вероятно, написана самим Бьюли и что «убийство» в Торки было всего лишь фарсом, поставленным Бьюли и Милдред Лайонс.

Спустя несколько дней, когда Мастерс прислал мне сведения о раннем периоде жизни Бьюли и его ловких юридических трюках, я убедился в этом окончательно. Но пока что у нас не было ничего, кроме обескураживающих новостей, что единственный экземпляр сценария украден. Поэтому, посидев и подумав, я решил отправиться в Олдбридж и принять непосредственное участие в деле.

Имелись достаточно четкие указания, где искать Бьюли. А то, что я слышал в пабе, только придало мне уверенности. Но даже если я смог бы доказать его личность, что дальше? Ловкость этой свиньи пригвоздила меня, как гарпун Патрика Кернса.[41] Единственным поступком Бьюли, который я, вероятно, мог бы доказать, было убийство, которого он не совершал.

Г. М. шагнул вперед и обхватил руками спинку стула.

– Если бы, как я говорил Мастерсу, я не смог выяснить еще кое-что, толку от этого не было бы никакого. Я должен был додуматься, как Бьюли избавлялся от тел подлинных жертв.

– Второй раз спрашиваю, сэр, – сказал Деннис. – Как же он от них избавлялся?

– Трюк Бьюли был почти таким же изобретательным, сынок, как фальшивое убийство. У него была система.

– Система?

– Разумеется, как у большинства серийных убийц. Это оставалось моей единственной надеждой.

– И еще один вопрос, если вы не хотите свести нас всех с ума! Что вы узнали, глядя на халат Брюса?

– Я узнал, как Бьюли избавлялся от своих жертв.

Берил и Деннис обменялись недоуменными взглядами. Мистер Читтеринг оставался неподвижным, вежливо улыбаясь в пустоту, никому конкретно. Некоторое время Г. М. молчал, опустив голову и глядя на стул.

– Тем временем, – продолжал он, – у меня состоялся разговор с Брюсом Рэнсомом. Я узнал, что он сохранил несколько весьма многозначительных страниц рукописи вместе с оберткой из чайного магазина, которая, по словам Рэнсома, заставила его подозревать, что Бьюли проживает в Олдбридже.

Был конец сентября. Здешние жители были готовы линчевать Рэнсома. Он заявил, что осталось только одно – раньше ему этого не хотелось делать из гордости, так как он воображал себя детективом, – написать Милдред Лайонс и просить ее приехать сюда, чтобы опознать Бьюли.

Г. М. поднял голову, посмотрел на Берил и опустил ее снова.

– Я не стал говорить ему, что уже могу опознать Бьюли, и что мне кажется напрасной тратой времени вызывать Милдред Лайонс, так как она была сообщницей Бьюли и никогда бы его не выдала. Но я был не прав. Гореть мне в аду! – рявкнул Г. М., взмахнув кулаком. – Я был так не прав, что мысль об этом до сих пор вызывает у меня тошноту! Я не догадывался об острой и жгучей ненависти, которую Милдред Лайонс испытывала к Бьюли. Пока не стало слишком поздно. – И он опустил руку.

– Ну конечно же, – заговорила Берил, – тем вечером Милдред Лайонс приходила в «Гранаду» повидать Брюса. Он сам это признает.

Г. М. молча кивнул.

– Милдред Лайонс, – с растущим возбуждением продолжала Берил, – работала в машбюро на Бедфорд-стрит. Ей поручили размножить пьесу. Даже после изменений, внесенных Брюсом, она за милю пахла Бьюли, так как была написана им. Поэтому Милдред пошла к Брюсу выяснить, знает ли он автора. Я догадывалась об этом, как говорила Деннису вчера в поезде.

Г. М. кивнул снова.

– Интересно, – медленно произнесла Берил, – была ли я права в чем-то еще?

– Мне тоже интересно. – Г. М. поднял взгляд. – Брюс Рэнсом, как я говорил вам, хотел вызвать Милдред Лайонс в Олдбридж. Поэтому он, сидя в моей комнате в гостинице «Золотой фазан», написал ей письмо. Можно считать многозначительным, – Г. М. пристально посмотрел на Хораса Читтеринга, – что он не воспользовался пишущей машинкой?

– Вот как? – отозвался мистер Читтеринг. – Право, не понимаю вас.

– Как бы то ни было, – вмешался Деннис, – Брюс написал ей, и она обещала приехать вчера. Бьюли поймал ее и свернул ей на берегу шею…

– О нет! – резко возразил Г. М.

Под полом комнаты внезапно послышались два тяжелых удара.

Деннис, чьи нервы были не такими железными, как ему казалось, едва не подпрыгнул. Они были не одни. Казалось, мертвая женщина требует их внимания. Мистер Читтеринг так побледнел, что красноватые пятна выделялись у него на лице, как сыпь.

– Нам пора спуститься в подвал, – деревянным тоном произнес Г. М.

– Зачем?

– Возможно, попусту. С другой стороны… – Г. М. посмотрел на остальных. – Мы будем стоять там, где стояли раньше, – у двери в подвал. Не двигайтесь и не говорите, что бы вы ни увидели или ни услышали. Понятно?

Все кивнули.

Два удара повторились. Г. М. подошел к двери и повернулся.

– Пожалуй, лучше упомянуть одну вещь, которую я не упоминал раньше.

– Да? – Впоследствии Деннис не мог припомнить, кто это сказал.

– Ваш друг Рэнсом – кто-то еще, помимо того, кем вы его считаете.

Открыв дверь, Г. М. вышел в темный коридор.

Молния на мгновение осветила его. Казалось, небеса разверзлись. Остановившись у двери в подвал, Г. М. снова повернулся к остальным. Но ему было незачем указывать вниз или призывать к молчанию.

В большей из двух комнат подвала теперь горел свет. Он проникал наружу, слабый и желтый, касаясь подножия лестницы между каменными стенами. Но хуже всего, что они четко слышали голоса.

Один из них принадлежал Брюсу Рэнсому, а другой – Дафни Херберт. В нем звучали мольба и страдание.

– Нет! Нет! Нет!

– Посмотри на нее, Дафни, – раздался голос Брюса. – Это Милдред Лайонс. Сейчас я уберу с ее головы шаль, и ты увидишь песок в ее глазах. Вот что случается с женщинами, которые…

– Нет! Пожалуйста, не надо!

– Вы лгали нам, Г. М.! – сказала Берил Уэст.

Деннис чувствовал, что у него подгибаются колени. Голос Берил был всего лишь шепотом, но таким страстным и четко артикулированным, что походил на крик. Берил стояла спиной к двери подвала; ее руки сжимали стойки перил, словно преграждая путь вниз.

– Вы намеренно лгали нам! – При вспышке молнии за задним окном ее губы казались черными, а глаза – ярко подведенными тушью. – Брюс – Роджер Бьюли! Он…

– Прочь с дороги! – прошептал Г. М.

Берил шагнула назад, едва не свалившись с лестницы, но массивная рука Г. М. поддержала ее. Они стояли, затаив дыхание, пока Г. М. не начал спускаться. Остальные последовали за ним.

Через две секунды у подножия лестницы они заглядывали в большую из двух подвальных комнат.

Парафиновый фонарь, горящий ярким пламенем, стоял на деревянном ящике возле противоположной двери в меньшую комнату, освещая помещение с низким потолком, чьи потемневшие каменные стены были испещрены беловатыми щербинами от пуль.

Желтое пламя фонаря освещало и другие детали, не замеченные ранее, – разбросанную на полу солому, сломанную лопату, брошенную тачку. Дождь, хлеставший по полуподвальным окнам, проникал внутрь, оставляя лужицы на полу.

То, что должно было являться манекеном и все еще выглядело как манекен, покачивалось, свисая с балки в центре комнаты. Пятки находились в двух футах от пола.

Брюс Рэнсом, без шляпы, в коричневом костюме, выглядевший безукоризненно, если не считать грязных ботинок, стоял рядом с висящей фигурой спиной к наблюдателям у двери.

По другую сторону фигуры, глядя мимо нее и держа руки за спиной, как будто пряча что-то, стояла Дафни Херберт. Они четко видели ее лицо, мягкие линии щек и странный выжидающий взгляд. Все тело Дафни казалось напряженным. Поверх цветастого летнего платья на ней было то же шерстяное коричневое пальто, что и вчера вечером.

Два голоса отзывались эхом в каменной комнате.

– Подойди сюда!

– Не хочу!

Брюс сделал шаг вперед, а Дафни – шаг назад. Внезапно что-то привлекло их внимание, заставив остановиться. Оба повернулись к противоположной двери, ведущей в маленькую комнату.

В дверном проеме, белый как мел, но любезно улыбающийся, стоял Джонатан Херберт.

Все молчали.

Мистера Херберта ярко освещал фонарь на ящике у двери. Его руки были засунуты в карманы плаща, чей воротник был поднят. Глаза под опущенными полями мокрой шляпы устремились сначала на Дафни, потом на Брюса, а затем медленно окинули взглядом комнату.

На куче соломы у ящика с фонарем мистер Херберт увидел плащ, очевидно брошенный Брюсом. Подчеркнуто лениво, словно находясь в своем клубе, мистер Херберт снял свой плащ и положил его на другой. Шляпа последовала за ним. Потом он быстро двинулся вперед, скользнув рукой к карману брюк.

Молчание нарушила Дафни.

– Папа! – Она подбежала к нему, протянув руку. – Они пытаются внушить мне…

Тут произошла необъяснимая метаморфоза. Мистер Херберт смотрел не на Дафни, а на Брюса. Его сильная правая рука внезапно метнулась вперед, ударив Дафни под подбородок и отбросив назад. Девушка стукнулась головой о каменную стену и соскользнула на грязный пол.

Мистер Херберт сделал еще один шаг вперед, улыбаясь и не сводя глаз с Брюса.

– Вы глупец! – четко произнес Джонатан Херберт. – Я Роджер Бьюли.

Глава 20

Двое мужчин стояли друг против друга. Между ними с потолка свисало тело.

Удар грома, грянувший, словно артиллерийский обстрел, заставил вибрировать даже стены подвала. Он заглушил несколько следующих слов, но Деннис Фостер, в чье плечо вонзились пальцы Г. М., чтобы удержать его на месте, все равно бы не услышал их и не пошевелился.

Впоследствии он признавал, что, учитывая все виденное и слышанное (хотя и не понятое), мог бы и не быть настолько ошеломленным. В двадцати футах от него стоял человек, которого они искали.

Бьюли, слегка вылощенный годами безмятежной жизни в качестве сквайра и мирового судьи. Бьюли, с властным лицом и клинообразным подбородком, с серыми глазами под черными бровями и седеющими волосами, с обаятельной улыбкой и манерами, внушающими доверие и уважение.

Но теперь в этих серых глазах светилась юношеская усмешка.

Его голос стал резким.

– Слышали, что я сказал? – спросил он с нотками торжества. – Я Роджер Бьюли.

– Да, – отозвался Брюс, не двигаясь с места. – Я знаю, кто вы. Знал это со вчерашнего вечера.

– Вы знали? – Голос Бьюли был полон презрения. – Не будем кривить душой, Рэнсом, – продолжал он бесстрастно. – Мы с вами ненавидим друг друга с первой встречи. Вам не кажется, что нам следует свести счеты?

– Еще как!

– Здесь и сейчас?

– Здесь и сейчас, – кивнул Брюс. Ненависть между этими людьми ощущалась почти физически. Брюс шагнул вперед, слегка повысив голос. – А вы имеете понятие о том, кто я такой?

– Боюсь, что нет. Разве я должен его иметь?

Наблюдающие не видели лица Брюса – только спину его коричневого костюма и темные волосы.

– Едва ли вы помните, – продолжал он, – женщину по имени Элизабет Моснэр. Она была одной из ваших жертв. Не поленитесь и прочтите «Моснэр» наоборот.

– Чего ради?

– Хорошо, я сделаю это за вас. «Моснэр» наоборот читается «Р-э-н-с-о…».

Вспышка молнии за двумя окнами сделала тусклым свет фонаря, а гром заглушил последнюю букву произносимой Брюсом фамилии. Но в уточнении никто не нуждался.

– Да, – кивнул Брюс. – Моя настоящая фамилия Моснэр.

– Глупая фамилия, – засмеялся Роджер Бьюли.

– Согласен. Она не слишком подходит для сцены. – Брюс продолжал, не меняя тона: – Вам казался необычайно забавным ее «артистизм». Вас смешило, когда она плакала, слушая музыку. Может быть, вы также считали забавным убить ее и поместить… туда, куда вы ее поместили, прикарманив ее жалкие деньги. Она была моей сестрой.

Брюс сделал паузу.

– Я не претендую на звание образцового брата. О нет! Я был слишком занят собственной карьерой, чтобы беспокоиться о бедняжке Бет. Даже когда в 34-м году полиция просила меня приехать в тот коттедж в Денеме, который они обыскивали – а добираться туда от западных графств не так уж далеко… – Брюс внезапно ударил себя по лбу обоими кулаками, словно хотел вышибить себе мозги, – задержал их на неделю, так как получил ведущую роль в паршивеньком репертуарном шоу… Но теперь я старею, и иногда мне делается страшно…

Роджер Бьюли, он же Джонатан Херберт, выглядел искренне заинтересованным. Его быстрый наблюдательный взгляд не отрывался от лица Брюса; темные брови приподнялись; на губах все еще играла улыбка.

– Когда вы прислали мне вашу пьесу, – яростно заговорил Брюс, – я понял, что это вы, по описанию второго убийства – убийства моей сестры. Я решил найти вас. Моей первой мыслью было приехать сюда и заняться частным расследованием. Потом Берил Уэст подала мне лучшую идею – притвориться вами и заставить вас выдать себя.

– Что вам не удалось, – не безсамодовольства заявил Бьюли. Он снова засунул большие пальцы в жилетные карманы, являя собой картину человека солидного и преуспевающего. – Как не удалось и полиции.

– Вы… – рявкнул Брюс, используя термин, редко слышимый даже не в очень приличном обществе. – Неужели вы не понимаете, что сэр Генри Мерривейл вычислил вас с самого начала?

Бьюли всего лишь заинтересованно улыбнулся. Но его глаза сузились – термин не пришелся ему по вкусу.

– Продолжайте, друг мой, – предложил он.

– Старый Г. М. знал, где вас искать, даже до приезда сюда. Однажды он спросил меня, как, вероятно, спрашивал других, чем Бьюли должен был заняться, перестав убивать женщин ради их денег одиннадцать лет назад. В тот раз я не понял, но теперь, когда прошлой ночью он рассказал мне всю историю, отлично понимаю. Вы совершили достаточно убийств. Полиция охотилась за вами. Вы убили девушку по имени Андре Купер…

– Андре! – повторил Бьюли, потирая руки и медленно обводя взглядом комнату. – Вы пробуждаете старые воспоминания.

– Неужели?

– Я годами не думал об Андре. Нет, это неправда. Скажем, месяцами. – И его глаза устремились на Дафни, съежившуюся у стены.

Брюс прыгнул вперед.

– Оставьте ее в покое, – сказал Бьюли. – Моя дорогая девочка не пострадает. Ей лучше оставаться в стороне, пока мы с вами улаживаем наши дела. – Его взгляд стал алчным. – Продолжайте, дорогой мой. Расскажите побольше о себе.

– После того как вы половину вашей жизни боялись женщин… – при этих словах Брюса глаза Бьюли не изменили выражения, – вы внезапно поняли, что любая женщина – в особенности глупая – становится вашей по первой же просьбе. Вам незачем было убивать их ради жалкой пары сотен фунтов. Это было неразумно, неоправданно экономически, и вас могли повесить. Что же вы должны были сделать? Жениться на деньгах! Так вы и поступили. Помню, я говорил моим друзьям, что вы всего лишь мировой судья и деревенский сквайр – все деньги принадлежат вашей жене. Вы получили Олд-Холл, тысячи акров и любящую супругу. Но посмотрите на себя!

Бьюли окинул себя самодовольным взглядом и улыбнулся.

– Вам нравится притворяться пожилым, – продолжал Брюс. – Это входит в ваш имидж, тем более что ваши волосы рано начали седеть. Но каждый, кто хоть на минуту увидит вас рядом с женой, заметит, что ваше лицо выглядит куда моложе, хотя ей всего сорок восемь лет!

И вы пересолили еще кое в чем. Говоря обо мне, вы инстинктивно не могли удержаться от упоминаний об актерах. Будь я лучшим психологом, то заметил бы это сам. Более того, когда я прочитал маленькую лекцию о том, как легко душить людей, вы стали всем рассказывать, что это была самая дьявольская штука с тех пор, как вы видели Ричарда Мэнсфилда в «Джекиле и Хайде». Мэнсфилд играл в этом спектакле театра «Лицеум» в 1888 году. Даже младенец не мог бы подумать, что вам семьдесят лет. Но я, как последний идиот, проглотил это.

Вы снова допустили крупную оплошность в первый вечер пребывания сэра Генри Мерривейла в Олдбридже. Помните – в баре «Золотого фазана»? Читтеринг сказал, что читал в газете, будто Брюс Рэнсом собирается поставить пьесу о Бьюли. «Он не может этого сделать, – возразили вы, – если у него нет рукописи».

Могу удостоверить, как и Деннис Фостер, что кража рукописи из машбюро держалась в строгом секрете. Прессе не сообщили ни слова, а все, замешанные в деле, поклялись хранить молчание. Но Бьюли знал об этом, так как я написал автору, что в текст могут внести изменения, и что я отдал рукопись для копирования в машбюро Этель Уитмен. Испугавшись, Бьюли пробрался в машбюро и думал, что украл всю рукопись. Между тем…

Теперь двое мужчин передвигались на цыпочках. Их тени при свете фонаря раскачивались на стенах и на полу.

– Я ничего этого не знал, – добавил Брюс.

– Какая жалость! – усмехнулся Роджер Бьюли.

– Потому что здесь я был изгоем, парией, в которого бросают камни. Я даже не знал, что Дафни не ваша родная дочь, хотя Читтеринг или любой из сплетников мог сообщить мне это. Я раболепствовал перед вами – даже позволил ударить себя по лицу…

– Уверяю вас, это доставило мне удовольствие.

Ненависть теперь полыхала ярче фонаря, ощущалась сильнее бушевавшей снаружи грозы, шипела, как струи дождя по окнам.

– Забавно, не так ли? – спросил Брюс. – Все это время я пытался поладить с вами. А все думали, что вы пытаетесь поладить со мной.

– Я умею устраивать подобные вещи, – абсолютно серьезно сказал Бьюли.

– Например, вы устроили так, что Дафни украла вашу портативную пишущую машинку – я говорил об этом моим друзьям вчера вечером – и прислала ее мне? Что машинка, на которой была отпечатана злополучная пьеса, все время стояла в моей комнате?

Ответа не последовало.

– Что касается Дафни…

– Ну?

– Вы устроили так, что она влюбилась в меня?

Наконец Брюс смог сказать то, что согнало улыбку с лица собеседника, заставив его пальцы дергаться.

– Я не мог понять, – продолжал Брюс, – почему вы так дрожите над Дафни. Почему вы сжимаете ее руки и дышите в ее шею. Почему мое появление так много значило для вас.

Вы женились на матери Дафни десять лет назад. Вы наблюдали, как Дафна росла, и какой она стала. И вы не могли забыть ваши старые привычки. Однако вы не осмеливались обращаться с ней не так, как с дочерью, поскольку могли подвергнуть опасности вашу комфортную жизнь. Но вы хотели ее.

Сильный порыв ветра заставил качнуться взад-вперед тело Милдред Лайонс; искаженные тени побежали по стенам и потолку.

– Я должен знать, – настаивал Брюс.

– Знать? – отозвался Бьюли. Его грудь поднималась и опускалась, блестящие глаза не отрывались от Брюса. Ему пришлось прочистить горло.

– Меня пугает то, – снова заговорил Брюс, – что в глубине души я чертов эгоист вроде вас. Я никогда никого не убивал и даже никогда не желал причинять никому вред, хотя постоянно причиняю его тем, кто меня любит. Мои намерения добрые, но из них ничего не выходит. Однако я могу понять, что происходит в вашей безумной голове.

– Безумной, говорите?

– Вы хотите ее! Хотите!

– Перестаньте!

– Но, добившись своего, вы убили бы ее, как убили Андре Купер.

– Вообще-то вы абсолютно правы, – сказал Бьюли. И его правая рука скользнула к карману брюк.

Вытянувшись вперед, она продемонстрировала аккуратную манжету, скрывающую что-то на ладони и отчасти в рукаве. Это была рукоятка очень большого складного ножа. Бьюли нажал кнопку, и лезвие со щелчком открылось.

– Относительно улаживания наших… – начал он.

– Валяйте, – сказал Брюс.

– Вы не возражаете против ножа?

– Валяйте! – рявкнул Брюс.

Наблюдатели видели, что он обезумел от ярости. Бьюли начал двигаться боком, очень медленно, царапая подошвами по полу. Дафни Херберт, лежащая у противоположной двери, внезапно шевельнулась и застонала.

Если Дафни сейчас встанет…

Деннис Фостер рванулся вперед. Тяжелая рука Г. М. легла ему на плечо, а Берил схватила его за другую руку. Деннис не мог узнать утонченную, наделенную богатым воображением Берил. Изгибаясь из стороны в сторону, она, казалось, всей душой сосредоточилась на телепатическом послании Брюсу: «Убей его! Убей его!»

– Когда я был молодым парнем, – снова заговорил Бьюли, отойдя на несколько дюймов в сторону, – то неплохо умел обращаться с этими штучками. – Лезвие ножа блеснуло в свете фонаря. – Хочу проверить, не забыл ли я, как с ними обходятся.

– Валяйте, – повторил Брюс. – Что вас задерживает?

– У нас достаточно времени. – Бьюли отошел еще на пару дюймов. – Расскажите побольше обо мне.

– Что, черт возьми, вы имеете в виду?

– Вы думаете, что когда-либо представляли для меня опасность?

– Но я доставил вам несколько неприятных моментов, не так ли?

– Я о них не осведомлен.

– Вы знали, что я Брюс Рэнсом. Вы догадывались, что охочусь здесь за Бьюли. Вы думали, будто я знаю, что это вы прислали пьесу, хотя не могли быть в этом уверены. Я не мог доказать с помощью пьесы, что вы виновны в убийстве, но мог расстроить вашу уютную жизнь. Вас встревожило, что полиция только посмеялась, когда вы сообщили обо мне, – ведь это могла быть полицейская ловушка, предназначенная вам. Но самодовольство не покидало вас. Впервые вы запаниковали вчера вечером.

– Почему вчера вечером? – Теперь Бьюли двигался вперед.

– Помните, как вы, миссис Херберт и Дафни вернулись во второй половине дня из Лондона?

– Возможно. Ну и что? – Еще один шаг вперед.

– Дафни побежала в «Кожаный сапог» повидать меня. Вы последовали за ней в ее машине. Тогда вы впервые оказались в моей гостиной. Вы услышали, что изображение мною Бьюли было всего лишь шуткой, и поняли, что я вас ни в чем не подозреваю. Но ваше облегчение было недолгим, так как вы увидели на моем столе вашу собственную портативную пишущую машинку с прикрепленным к ней вашим именным ярлычком. И это не все. Ящик стола был выдвинут. Внутри лежали машинописные страницы из оригинального текста пьесы. Вы настолько окаменели, что Дафни пришлось заговорить с вами дважды, чтобы вы очнулись.

– Умно с вашей стороны, – заметил Бьюли, опять шагнув вперед.

– Это не было умно.

– Нет?

– Я понял это, только когда старый чудак в очках все мне объяснил. В тот момент я еще даже не успел снять чехол с машинки и написал только два письма – одно Берил Уэст, другое Милдред Лайонс, – и оба от руки. Но мне было достаточно напечатать на этой машинке пару строк и сравнить их с листами в ящике, чтобы узнать, кто написал пьесу. Это вас здорово напугало. Но вы уже нервничали, так как по пути в «Кожаный сапог» убили Милдред Лайонс…

– Осторожно! – крикнул чей-то пронзительный голос.

Брюс успел приготовиться, прежде чем Бьюли бросился на него. Но Брюс, несомненно, ожидал удара сверху. То, что произошло, едва не прикончило его. Пятидюймовое острое лезвие рванулось снизу вверх, едва не распоров живот.

Наблюдатели в дверях не могли этого видеть. Должно быть, какое-то движение глаза указало направление ножа. Они слышали звук рвущейся ткани в тот момент, когда Брюс отскочил назад, пригнулся и нанес удар левым кулаком.

Сокрушительный удар угодил Роджеру Бьюли промеж глаз. Отлетев на несколько шагов, он задел по пути висящую фигуру, которая начала бешено раскачиваться.

Брюс метнулся следом, но Бьюли удержался на ногах. Брюс допустил ошибку, попытавшись схватить руку с ножом. Его пальцы соскользнули, а удар правой прошел несколькими дюймами левее головы Бьюли.

Оба, пыхтя, шагнули назад. Теперь наблюдатели могли видеть лицо Брюса с остекленевшими глазами. На его жилете был вертикальный разрез от живота до груди, через который высовывалась рубашка. Рука Брюса прикрыла разрез, словно рану.

– Вы говорили что-то о Милдред Лайонс, – тяжело дыша, сказал Бьюли.

– Вот Милдред Лайонс, – отозвался Брюс. Остановившись у трупа, он коснулся ноги, заставив тело прекратить раскачивание. – Она была вашей сообщницей, и вы убили ее. Полиции все известно о фальшивом убийстве в Торки.

Бьюли застыл как вкопанный.

– Это ложь!

– Вот как? Тогда каким образом я об этом услышал?

– Милдред Лайонс…

– Она тоже читала пьесу. Милдред Лайонс пришла ко мне в театр «Гранада» и призналась, что была с вами знакома. Она приехала сюда повидать меня и опознать вас в том же поезде, что Деннис Фостер и Берил Уэст, но отстала от них в Сикрест-Холте. Милдред была в растрепанных чувствах и не хотела никого видеть и ни с кем говорить. Теперь я смог вас заинтересовать?

– Не думаю.

Но Брюс видел, что лезвие ножа перестало рисовать маленькие сверкающие узоры в воздухе.

– Мои друзья, – продолжал Брюс, – разговорились с сэром Генри Мерривейлом, старшим инспектором Мастерсом… – здесь лезвие яростно сверкнуло, – и гольфистом-профессионалом по имени Мак-Фергас. Казалось, они застряли там навсегда. Поэтому Милдред Лайонс проскользнула по дороге в сторону Олдбриджа к месту, где она могла незаметно перейти через поле для гольфа к «Кожаному сапогу». А тем временем в Олдбридже вы сели в машину Дафни…

– Это ложь!

– Вы сами нам это говорили.

– Что, если так?

– И поехали по дороге, проходящей мимо «Кожаного сапога». – Голос и взгляд Брюса становились все более гипнотическими. – По пути туда, когда уже начинало темнеть, вы увидели Милдред Лайонс, идущую через поле для гольфа. Тогда вы остановили машину и вышли. Вы дождались ее и схватили… – Брюс изобразил это жестом. – Где? Не на пляже, как я думал. Пляж галечный, и хотя там есть песчаные участки, но не с таким белым песком, как на ее лице и на моем платке, когда я вытер ее лицо. Где можно найти такой белый и чистый песок? В бункере на поле для гольфа. Посмотрите на ее глаза! – И он сорвал шаль с головы мертвой женщины.

Берил вскрикнула. Деннис Фостер прижал голову девушки к своей груди, не давая ей смотреть. Хорас Читтеринг позади обоих утратил дар речи.

– Вы положили тело, – продолжал голос Брюса, – на заднее сиденье автомобиля, поехали в «Кожаный сапог» и подсунули бедняжку мне – кому же еще? Я ушел плавать, и вы могли видеть меня на пляже. Но вы сделали одну скверную ошибку. Или вам просто не повезло?

Держа руку за спиной, Брюс сделал шаг вперед.

– О чем вы?

– Помните – ее лицо было испачкано сырым песком?

– Ну?

– Я вытер его и могу поклясться, как и Деннис, что лицо женщины было абсолютно чистым, когда мы поместили ее… куда?

Еще один шаг вперед. Но нож зашевелился снова.

– Скажите сами!

– В ту же чертову машину, которая привезла ее к отелю. Но это вас погубило.

– Неужели?

– Я обратил внимание – и старый маэстро сказал, что Деннис тоже это заметил, – на крупицы песка на красной обивке в том месте, где ее касались лоб и щека Милдред Лайонс. Но песчинки не могли появиться там тогда. Значит, они появились, когда вы вели машину к отелю с телом внутри.

Еще один шаг вперед…

Краем глаза Деннис видел движение цветастой ткани и коричневого пальто. Дафни, выглядевшая оглушенной, подползла на коленях по мокрому полу к грубой каменной стене и пыталась подняться на ноги. Она обращала на Роджера Бьюли и Брюса Рэнсома не больше внимания, чем они на нее. Их голоса звучали громче, потому что, как понимали наблюдающие, буря начала стихать.

– Вы убили их, не так ли? – осведомился Брюс.

– Кого?

– Мою сестру и других женщин. Или вы слишком боитесь меня, чтобы признать это?

– Боюсь вас? – фыркнул Бьюли. – Да, я убил их! Ну и что? Вы никогда этого не докажете, так как не знаете, что я с ними сделал.

– Неужели? – отозвался Брюс. – Вот что значит идеальное правосудие. Они спрятаны в…

В этот момент Брюс бросился на Бьюли. Его рука метнулась из-за спины и швырнула в лицо Бьюли пыльную вязаную шаль, которая прикрывала лицо мертвой женщины.

С таким же успехом он мог пытаться поймать атакующую кобру. Левая рука Бьюли отбросила шаль, а правая ударила сбоку, целясь Брюсу в ребра. Но Брюс парировал удар левой рукой, как фехтовальщик.

Послышались звуки трех ударов, которые Брюс нанес противнику с близкого расстояния – правой в подбородок, левой в живот и правой опять в подбородок.

– Ему конец! – пропыхтел он.

Но это было не так.

Кто-то – вероятно, мистер Читтеринг – испустил отчаянное проклятие. Роджер Бьюли отлетел назад, едва не упав на острие собственного ножа, но тут же вскочил, как каучуковый кот. Нож по-прежнему шевелился. Тяжело дышащий Бьюли засмеялся.

Сэр Генри Мерривейл, постучав по плечу Деннису и кивнув, шагнул в комнату. Деннис последовал за ним.

– Этого достаточно, сынок, – обратился Г. М. к Бьюли. – Лучше бросьте нож, иначе нам троим придется сесть вам на голову.

Брюс Рэнсом в остервенении обернулся.

– Отойдите! – рявкнул он. – Это моя работа! Неужели ничто не может уложить эту свинью на лопатки?

– Нет, – сказал Бьюли.

Он стал пятиться, пока не оказался стоящим спиной к двери меньшей комнаты. После жестоких ударов в челюсть Бьюли улыбался с трудом; его подбородок был изрезан, как и костяшки пальцев Брюса; красные пятна под глазами и на лбу делали лицо при свете фонаря похожим на маску.

Бьюли находился в трех футах от Дафни Херберт, но не видел ее.

– Положить меня на лопатки? – переспросил он.

– Хотите продолжить? – осведомился Брюс.

– Разумеется.

– Отойдите! – проворчал Г. М.

– Простите, маэстро, но это личное дело.

– На сей раз, – предупредил Бьюли, – я буду метить вам в лицо.

Снова блеснул нож. Бьюли посмотрел в сторону – и увидел Дафни.

Казалось, даже воздух загустел. Г. М. и Деннис, шагнувшие к Брюсу, застыли на месте. При затихающей буре молчание было весьма ощутимым.

– Дорогая моя! – заговорил Роджер Бьюли.

Выражение его лица, когда он обратился к пораженной ужасом Дафни, было необычайно трогательным. Он словно стал выше ростом. Снисходительный отец на мгновение превратился в умеющего убеждать женщин Бьюли двенадцатилетней давности.

– Я решил уехать, – продолжал он. – Еще до того, как приехал сюда сегодня. Новые места, новые роли, новые удовольствия… Конечно, ты поедешь со мной?

– Поедет с вами? – изумленно воскликнул Брюс. – Да ведь это она завлекла вас в полицейскую ловушку!

– Тихо! – рявкнул Г. М.

Но вред уже был причинен.

Дафни с растрепанными русыми волосами, в грязном пальто и платье прижималась спиной к стене, словно хотела пробиться сквозь нее. Серые глаза по-прежнему выражали изумление, грудь конвульсивно поднималась и опускалась. Роджер Бьюли взял ее за руку, нежно поглаживая другой рукой, сжимающей нож.

– Слушайте, мой кровожадный друг, – сказал Брюс Рэнсом, полуслепой от ярости. – Дафни никогда не была в меня влюблена, хотя сама об этом не знала, и я не понимал, что со мной происходит, пока не… Короче говоря, вас ожидает Бродмур.[42] Дафни боялась, что ее мать проведет еще хотя бы день в одном доме с вами. Любовная записка, которую она написала мне, была лишь частью плана завлечь вас сюда. Теперь вы понимаете?

– Понимаю, – ответил Бьюли, и его нож блеснул последний раз.

Последний – потому что, прежде чем Бьюли умолк, из темного дверного проема позади него появилась рука и почти лениво схватила его за шею. Еще одна рука заломила ему запястье за спину, и нож со звоном упал на каменный пол.

Два констебля вынесли Бьюли через дверь. Мимо них прошел старший инспектор Мастерс, сопровождаемый крепким мужчиной в форме инспектора.

– Хм! – произнес Мастерс, чье лицо отнюдь не было румяным, и кто старательно избегал взгляда Г. М. – Боюсь, мы… э-э… немного опоздали.

– Немного опоздали? – свирепо рявкнул сэр Генри Мерривейл.

– Не срывайте на нас злобу, сэр! – рявкнул в ответ Мастерс, заразившись общим безумием. – Мы увязли. Буря размыла половину дорог. Никогда не любил грозу. – Он сделал паузу. – Нам звонили из Кроуборо.

– Из Кроуборо, – повторил Г. М. – Так! Энджела Фиппс?

– Да, сэр. По крайней мере, только то… – Мастерс бросил быстрый взгляд на Дафни и кашлянул. – Как бы то ни было, мы вызвали патологоанатома из министерства внутренних дел посмотреть то, что осталось.

– Там, где я говорил?

– Именно там.

Г. М. шумно выдохнул, отвернулся и снял мятую шляпу-котелок. Его злобное лицо отразило облегчение, которое вскоре должно было выразиться в потоке отборных ругательств. Но не сейчас! – Он коснулся руки Денниса.

– Сынок, сегодня вы задали мне вопрос, на который я не мог ответить, так как это могло оказаться всего лишь сомнительной догадкой. Вопрос заключался в том, что такого интересного было в халате Рэнсома.

– Ну? – сказал Деннис.

Брюс начал смеяться, но сдержался. Берил Уэст шагнула в комнату и подошла к нему.

– Помните, где был халат? – спросил Г. М.

– Где был? Лежал поперек валика дивана, куда Брюс его бросил!

– Угу. А что торчало из кармана этого халата?

– Носовой платок! – воскликнула Берил, прежде чем Деннис смог ответить. – Платок Брюса, весь испачканный чистым белым песком.

Г. М. кивнул и снова глубоко вздохнул.

– Совершенно верно. Доналд Мак-Фергас как раз закончил читать нам лекцию о том, что на поле для гольфа невозможно спрятать тело, не оставив следов раскапывания или утрамбовывания. Слово «утрамбовывание» решило дело. Потому что такое место есть.

Тело можно зарыть в земле на глубине трех или четырех футов под толстым слоем песка в ловушке бункера. Десять тысяч гольфистов могут утрамбовывать этот песок, так как он для того и предназначен, но клясться при этом, что на поле ничего не потревожено. И никто никогда не узнает.

Из маленькой темной комнаты, где два констебля держали определенное лицо, донесся ужасающий вопль. Роджер Бьюли больше не улыбался.

Эпилог

С наступлением сумерек небо за окном дома кошмаров стало чистым, светящимся, перламутровым. Воздух после грозы был бы свежим, если бы не вездесущая грязь, испарения которой поднимались на мили вокруг, как от гигантской грязевой ванны.

В комнате на первом этаже справа от входной двери три человека ждали разрешения вернуться в отель.

Изрешеченная пулями комната, казалось, влияла на настроение двоих из трех присутствующих. Брюс Рэнсом сидел на одном из деревянных стульев, угрюмо уставясь в пол. Деннис Фостер, незаметный, как предмет мебели, за исключением тех случаев, когда требовалась его помощь в каком-то практическом вопросе, стоял, погруженный в мрачнейшие из мыслей.

Но все это не оказывало никакого эффекта на Берил в позаимствованном плаще, который был ей великоват. Она была полностью счастлива.

– Брюс, ты чудовищный остолоп! – звенел ее нежный голосок.

– Ангел, сколько раз в жизни я должен это признавать?

– Тебя могли убить!

Ответ Брюса был не слишком романтичным.

– И ты говоришь мне это? – осведомился он, указывая на неровный разрез в жилете, из которого торчала рубашка. – Эта свинья едва не вскрыла меня, как банку сардин!

В рубашке тоже зияет дыра; думаю, что и в нательной фуфайке. – Он ощупал отверстие, и в его глазах блеснул интерес. – Черт возьми, а если лезвие прошло насквозь и оцарапало кожу? Давайте-ка посмотрим!

Быстро расстегнув жилет, он начал вытягивать рубашку из брюк.

– Ради бога, Брюс, перестань раздеваться!

– Но я только… Ладно! – Брюс подчинился и снова уставился в пол. С ушибом от камня на виске, царапиной на щеке и засохшей кровью на костяшках пальцев он являл бы собой удивительное зрелище, если бы в этот момент вошел в «Савой» или «Айви». – Слушай, Берил…

– Да?

– Ты не могла бы… поцеловать меня?

Деннис Фостер устало, но пытаясь оставаться тактичным, повернулся к двери. Смущенный голос Брюса остановил его:

– Деннис, подожди минуту!

– В чем дело?

– Слушай, старина. Думаю, ты до сих пор не понимаешь, почему я в тот вечер хотел увезти тело из отеля и спрятать его?

– Пусть меня повесят, если понимаю!

– Ну, – не слишком уверенно признал Брюс, – возможно, моя первоначальная идея была не так уж хороша. И, – добавил он, избегая взгляда Денниса, – я сыграл с тобой грязный трюк, убедив помочь мне, предполагая, что ты… я имею в виду Дафни…

– Все в порядке. Забудь об этом.

– Нет, послушайте! – Брюс схватил за руку Берил. – Я хочу рассказать вам обоим, что произошло, так как это имеет непосредственное отношение ко всему делу, особенно теперь, когда… когда все изменилось. Я все еще не имел понятия, кто такой Бьюли, и решил доказать Дафни и ее отцу – ее отцу, подумать только! – что я могу прищучить этого типа. Это помимо… другой причины.

– Я не хочу говорить об этом, Брюс, – мягко сказала Берил. – Но почему ты не мог рассказать нам, что одна из этих женщин твоя сестра? Не зашла ли скрытность великого детектива слишком далеко?

Ноздри Брюса расширились.

– Причина была не в том, – отозвался он. – Я не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что я действовал в роли ищейки, когда моя сестра Бет исчезла. К тому же я знал, что проиграю, если не доберусь до Бьюли в течение ближайших суток. Сделать это я мог только с помощью трюка. Моя идея заключалась в том, что мы с Деннисом угоним машину Дафни и поедем сюда. Позднее все узнают, что машину забрали и что мы поехали к военной школе. Но никого это не заинтересует, кроме убийцы.

Убийца подбросил труп мне и наверняка испугается, полагал я, когда его не найдут в моей спальне. Он будет спрашивать себя, что я с ним сделал. Это очень большой район, но такой дом здесь только один. Никто, кроме убийцы, не стал бы связывать труп с набитым соломой манекеном и не заметил бы тело, даже если бы смотрел на него. Но убийца должен приехать сюда, и я буду его поджидать. Однажды мы ставили пьесу под названием «Зеленая тень»…

– Опять пьеса! – простонал Деннис.

– Что не так, старина?

– Ничего, продолжай.

– Поэтому я поехал один, когда ты застрял. Только я забыл кое-что. Очень хорошо рассуждать, что ты способен просидеть сложа руки в доме с привидениями ночь, день, а может, еще одну ночь. Но…

– Но – что? – спросила Берил.

– У меня не было ни кусочка еды, – просто ответил Брюс, – и ни одной сигареты.

– Поэтому ты решил вернуться в отель?

– Да. Я вернулся пешком. Мне удалось привести сюда машину, не сломав шею ни себе, ни кому-то другому, но я не мог рисковать снова. И хорошо, что я этого не сделал, так как к тому времени машину уже разыскивали. Я вернулся в отель уже после десяти. Вечеринка внизу была в полном разгаре. Никто не слышал, как я поднимался по наружной лестнице. Я обнаружил свою гостиную в таком виде, словно через нее прошла германская армия. Понимаете, что произошло?

Деннис кивнул.

– Джонатан Херберт – будем называть его так, – с горечью сказал он, – знал, что должен избавиться от компрометирующих его листов рукописи и своей пишущей машинки. Он не мог просто забрать машинку, так как это привлекло бы внимание. Поэтому он превратил ее в груду металла, сделав буквы неузнаваемыми с помощью топора, и учинил разгром во всей комнате, чтобы скрыть это.

Брюс Рэнсом прижал руки к вискам.

– Деннис, – сказал он после паузы, – помнишь записку, которую я отпечатал для тебя, прежде чем умчаться в автомобиле, – «Прости, не могу ждать», – и вставил ее в каретку машинки?

– Конечно помню!

Брюс поежился.

– Тогда я не обратил на это внимания. Я был слишком возбужден и впервые притронулся к этой машинке. Но потом, когда я вернулся…

– Ну?

– На полу, среди следов разгрома, валялась моя записка, а рядом с ней один из листов с текстом пьесы.

– Но, Брюс, – пальцы Берил сжали его плечо, – как он мог быть там? Херберт, или Бьюли, не забрал отпечатанные листы, потому что их там не было! Г. М. взял их до того!

– Не все, – возразил Деннис, вспоминая прошлое. – Разве ты не помнишь, Берил? Г. М. говорил нам утром, что уронил один лист на пол. И… погоди, я понял! В комнате был сильный сквозняк, когда Брюс убежал, оставив дверь открытой, а пол усеян бумагами. Когда пришел Херберт и обнаружил ящик пустым, он подумал, что остальные валявшиеся бумаги были письмами. Ты что-то говорил, Брюс?

– Я обнаружил эти два листа лежащими рядом. – Брюс судорожно глотнул. – Для этого не требовалось быть экспертом. Я корпел над пьесой Бьюли, пока не выучил назубок каждый дефект машинки, на которой ее отпечатали: «в» чуть выше строчки, «о», в котором слишком много грязи, и так далее. Поэтому я стоял там и хохотал, как маньяк.

Конечно, я не мог поверить с ходу, что старый Херберт… Но я начал вспоминать все странности его поведения – особенно в отношении Дафни. Я выбежал из отеля и позвонил Г. М. в «Золотой фазан» в Олдбридже. Он велел мне ехать к нему и в присутствии этого парня, Мастерса, рассказал мне всю историю.

От смущения Деннису хотелось отвернуться и даже вовсе убраться отсюда. Брюса Рэнсома одолевали вполне искренние эмоции.

– Полагаю, – снова заговорил Брюс, – в жизни каждого человека бывает время, когда он получает по заслугам. Тогда он видит самого себя и свою душу насквозь. Я никогда не был влюблен в Дафни. Я играл роль. Когда все шоу разлетелось на куски, словно цветочная ваза, после новости, что ее ревнивый отчим – Роджер Бьюли, я почувствовал тошноту. Каждую секунду, пока Г. М. говорил, я думал только о тебе, Берил. О нашем прошлом. О том, что мы чувствовали, что делали и чего не делали. И я знал.

– Пожалуйста, Брюс…

– Я знал, что ты всегда будешь для меня единственной женщиной. Не хочешь сесть ко мне на колени?

Берил посмотрела на него:

– О, Брюс, ты… ты… – Она не договорила, словно не смогла найти худший из всех возможных эпитетов, повернулась к ним спиной и отошла к окну.

– Прости, – пробормотал Брюс.

– Продолжай, – не оборачиваясь, сказала Берил.

– В отельном номере Г. М., Мастерс и я составили план кампании.

– Ты имеешь в виду поимку Джонатана Херберта? – спросил Деннис.

– Да. За несколько часов до того Г. М. в гостиной моего номера – он говорит, что ты был там, – сравнил образец отпечатков пишущей машинки с листами рукописи. Ты рассказал ему, что Херберт находился в гостиной, когда ящик стола был открыт. Именно тогда Г. М. понял, что Херберт – псих, положивший глаз на Дафни. Но что мы могли поделать? Конечно, Г. М. осенило вдохновение насчет песочных ловушек на поле для гольфа. Но это могло быть ошибкой, или же могли потребоваться недели на доказательства. Правда, господин… как его… Читтеринг заподозрил неладное…

– Читтеринг? – воскликнула Берил.

– Ну, Читтеринг знал с самого начала, что я Брюс Рэнсом. Он даже шутил на этот счет в баре «Золотого фазана». Но он считал отличной шуткой притворяться, будто убийца находится здесь, пока…

– Пока, – закончил Деннис, – в салоне «Кожаного сапога» вчера вечером не объявили публично, что Бьюли действительно здесь?

Брюс кивнул:

– Что Бьюли здесь и что он написал пьесу. Боже мой! Входит Цезарь в ночной рубашке! Читтеринг вспомнил, что Херберт рассказывал кучу лжи о пьесах, которые никак не мог видеть, что он позаимствовал знаменитую книгу о написании пьес и вливал каждому в уши яд обо мне, не забыв и уши командора Ренуика – вполне достойного парня, но с пунктиком насчет убийц с тех пор, как на него напали с топором в Порт-Саиде. Старый папаша Читтеринг был так напуган, что проглотил в «Кожаном сапоге» половину всей выпивки. Но он ничем не мог нам помочь. Поэтому было предложено… предложено мною, что я попробую заставить Херберта выдать себя. Но мы должны были использовать в качестве приманки Дафни.

– Полагаю, это тоже заимствовано из пьесы? – осведомился Деннис.

– Нет, старина! Клянусь, это моя собственная идея! Но осуществить ее было труднее всего. Я вскарабкался в окно к Дафни среди ночи…

– У тебя это вошло в привычку, – заметила Берил.

– Ну а как еще я мог подобраться к ней незаметно для этой свиньи? Я боялся, что Дафни завизжит на всю деревню. Но мне удалось убедить ее надеть что-нибудь и выскользнуть через заднюю дверь к беседке для разговора со старшим инспектором Мастерсом и старым Г. М. Ее пришлось долго уговаривать, но она храбрая малышка.

– А ты никогда не думал о ее чувствах по этому поводу? – спросил Деннис. – Ведь она считала, что ты влюб…

– Очень сожалею, старина, но…

– Ладно, продолжай.

– Осталось немного. Берил едва не испортила нам всю игру…

– Я?

– Пытаясь отправить Херберта в Лондон на эту радиопередачу. Конечно, он отнюдь не намеревался брать с собой жену – это всего лишь очередное семейное лицемерие, за которое его душа будет гореть в аду. К счастью, до трех часов дня поездов не было.

Мы дали ему время взвинтить себя до такого состояния, когда ясность мышления начинает утрачиваться. Инспектор Паркс из местной полиции – и, кстати, старый друг Херберта – остановил его на Хай-стрит, сообщив в высшей степени конфиденциальную информацию.

Полиция узнала, что я спрятал тело убитой женщины в этом доме (что было правдой) и что я сам прячусь здесь с Дафни, ожидая темноты, чтобы улизнуть. Парке сказал, что перед самым наступлением темноты полиция явится туда за мной.

Можно было не сомневаться, что Бьюли окажется там раньше их. Дафни и я заняли наблюдательный пункт у дороги. Увидев, что эта свинья приближается, мы проскользнули в дом через наружную лестницу подвала, постучали дважды рукояткой метлы в потолок угольного склада спереди и начали игру.

Брюс Рэнсом поднялся.

– Мы не могли рассказать вам заранее! Вы оба были слишком… как это назвать… эмоционально вовлечены в события и выдали бы все шоу. Слушай, Берил, даже когда я влез к тебе в окно…

– Кого это интересует? – Берил повернулась от окна и протянула ему руки. Вскоре она спросила: – Куда ты, Деннис?

– Выйду к машинам. Увидимся позже.

– Деннис… – Берил поколебалась. – А где Дафни?

Деннис старательно изучал свои пальцы.

– Дафни с Г. М. Она, несомненно, перенесла сильный шок. Не думаю, что сейчас ее следует беспокоить. До встречи.

– Деннис! – крикнула Берил ему вслед.

Но он оставил ее, Брюса и фанерного немецкого офицера, все еще прислоняющегося сзади к столу, вышел в узкий коридор и шагнул через парадную дверь в море грязи под ясным небом, уже темнеющим на востоке.

«Иди своим путем, напыщенное ничтожество!» – твердил он себе. Как Берил назвала его однажды в театре «Гранада»? Вязнущая в грязи телега. И это было правдой – ему никогда не стать кем-то еще. «Езжай своей дорогой, увязающая телега, такой же грязной, как эта!»

Не то чтобы это имело значение. Завтра воскресенье – нужно уточнить расписание поездов, чтобы успеть рано утром в понедельник в офис. Нужно заняться делом Парфиттера и замысловатыми документами Боба Энджела, подтверждающими право собственности. Нет ничего лучше работы. И все же, если бы Провидение даровало ему силу, как даровало Брюсу Рэнсому, очаровать девушку, как ее очаровал Брюс…

– Привет, – поздоровалась Дафни Херберт. Она шла рядом с ним, глядя в землю.

– Привет, – отозвался Деннис, стараясь скрыть, что его сердце подскочило к горлу, и глядя прямо перед собой.

– Я не огорчена, – продолжала Дафни.

– Не огорчены?

– Из-за того, что его поймали.

– О! Да, понимаю…

– Наоборот, я почувствовала облегчение. Я всегда побаивалась его, хотя не могла объяснить почему. Все происшедшее, – медленно добавила она, – было разрядкой.

Какое-то время они шли молча.

– Г. М., – снова заговорила Дафни, все еще глядя на землю, – сказал, что я должна сообщить вам все прямо, иначе вы никогда этого не осознаете.

– Г. М.? – рассеянно переспросил Деннис.

Дафни указала вперед.

На широкой, изрытой колеями дороге, вьющейся мимо того, что некогда было передним садом фермерского дома, стоял очень большой и очень древний автомобиль, в котором Деннис прибыл сюда. Теперь его верх был опущен, а занавески на окнах исчезли.

За рулем торжественно восседала бочкообразная фигура в плаще и мятой шляпе-котелке. В качестве единственного отступления от олимпийского высокомерия человек курил черную сигару.

– Г. М. говорит, – продолжала девушка, – что может отвезти нас назад, ведь ему все равно больше нечем заняться. – Она быстро добавила, словно стараясь зачеркнуть сказанное только что: – По его словам, он лучший в мире водитель, выиграл Гран-при на автогонках в 1903 году и мог бы показать мне медаль, но ее съел козел…

Дафни сделала паузу. Деннис Фостер, этот уравновешенный молодой человек, внезапно повернулся и схватил ее за плечи.

– Вы настоящая! – воскликнул он.

– Да, я настоящая, – улыбнулась Дафни. Серые глаза смотрели на него с нежностью, как однажды смотрели раньше. – И думаю, я понимаю, почему вы так говорите. Но вы все-таки объясните мне, хорошо?

Не отпуская плечи девушки, Деннис оглянулся назад. Он увидел фермерский дом, призрачно вырисовывающийся на фоне пурпурного вечернего неба, лавровый куст, за которым скрывался фанерный манекен, другие манекены, мелькающие за окнами, и все это почему-то вызвало в памяти образ театра «Гранада».

– Из-за игры в притворялки! – ответил Деннис.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Сдаётся кладбище»

Посвящается Клейтону Росону в честь двух изящных искусств — дружбы и магии

Глава 1

Великий О. Генри не без причины отзывался о Нью-Йорке как о Багдаде-на-Подземке. Приключения в духе «Тысячи и одной ночи» могут происходить и часто происходят именно там.

Действительно, учитывая прискорбное поведение сэра Генри Мерривейла в упомянутой подземке…

Но давайте вначале укажем на нескольких персонажей, чьи жизненные дороги, по иронии судьбы, соединились этим жарким днем, в понедельник 6 июля, когда сэр Генри Мерривейл в твидовой кепке и костюме для гольфа, который вызывал бы эстетические страдания даже без его физиономии и брюха, прибыл на «Мавритании» в Америку.

Термометр показывал девяносто восемь градусов. Горизонт нижнего Манхэттена выглядел раскаленным на фоне неба цвета кипящего молока. Когда все пассажиры в половине третьего высадились с лайнера, сэра Генри Мерривейла уже успели неоднократно сфотографировать и проинтервьюировать. Он высказывался о международном положении настолько громко и неосмотрительно, что даже репортерам стало не по себе.

— Послушайте, сэр, — вмешался один из них. — Возьмите свои слова назад. Они не для печати.

— Ох, сынок! — презрительно махнул рукой Г. М. — Я всего лишь назвал сукиного сына сукиным сыном. Это достаточно просто, не так ли?

— Слушайте! — взмолился фотограф, который метался туда-сюда позади штатива своей камеры, как снайпер в засаде. — Вы говорите, что вам нравится наша страна, верно?

Г. М. устремил на него такой злобный взгляд сквозь большие очки, что под фотографией вполне подобающей выглядела бы надпись: «За поимку — вознаграждение 5000 долларов». К тому же он снял шляпу, чтобы солнце могло сверкать на его лысой голове.

— Я хочу, чтобы вы выражали удовольствие! — снова взмолился фотограф.

— Я это и делаю, черт возьми!

— Каковы ваши планы, сэр Генри?

— Ну… — промолвил великий человек. — Я должен посетить одну семью в Вашингтоне.

— Но разве вы не останетесь на какое-то время в Нью-Йорке?

— Очень хотел бы. — На лице Г. М. появилось выражение, которое старший инспектор Мастерс, будь он здесь, охарактеризовал бы как сочетание тоски с проказливостью. — Было бы неплохо навестить пару друзей. А может быть, побывать на Поло-Граундс.[1]

— На Поло-Граундс? — воскликнул кто-то из репортеров. — Но ведь вы англичанин, не так ли?

— Угу.

— И вы понимаете в бейсболе?

Г. М. разинул рот. Это выглядело так, словно покойного Эндрю Карнеги[2] спросили, слышал ли он когда-нибудь о городских библиотеках.

— Понимаю ли я в бейсболе? — свирепо отозвался Г. М. Подтянув брюки, он подозвал к себе репортеров.

Примерно в то же время, когда великий человек давал интервью, один из упомянутых им друзей находился неподалеку, если отсчитывать расстояние по прямой. Мистер Фредерик Мэннинг из Фонда Фредерика Мэннинга вошел в главный офис банка «Тоукен» и спустился в хранилище к сейфам.

Оттуда мистер Мэннинг вышел спустя минут двадцать с изрядно потолстевшим портфелем. Солнце, которое вырезало сверкающий клин в нижнем Бродвее, подмигивало ему с зеленых и желтых такси. Остановившись под коринфскими колоннами банка, мистер Мэннинг негромко выругался.

Он не любил жару, принадлежа к людям, у которых от солнца краснеет и шелушится кожа. В пятьдесят один год Фредерик Мэннинг оставался привлекательным мужчиной, худощавым, чуть выше среднего роста, с серебристыми волосами и парой ярких голубых глаз, чье выражение он старался скорее скрывать, чем использовать. Мэннинг обладал репутацией опытного бизнесмена, хотя контролировать бизнес он в основном предоставлял своему адвокату, скорее будучи светским человеком и ученым.

— Ну ладно! — пробормотал Мэннинг себе под нос. После этого он обратился к нижнему Бродвею с цитатой из Мильтона,[3] напугав нескольких прохожих, и взмахом руки остановил такси.

Приехав в свой клуб, Мэннинг в одиночестве съел ленч. В связи с водоворотом последующих неприятных событий следует упомянуть, что мистер Гилберт Байлс, прокурор округа Нью-Йорк, был членом того же клуба. Мистер Байлс, которого пресса описывала как «самого хорошо одетого прокурора», несколько раз посмотрел в сторону Мэннинга с другой стороны ресторана.

Но Мэннинг, очевидно настолько поглощенный своими мыслями, даже не заметил старого знакомого; едва притронувшись к еде и ни разу не подняв взгляда, он производил арифметические подсчеты на обороте пустого конверта. Наконец, поколебавшись, он дважды написал «Лос-Анджелес».

— Кофе, сэр? — спросил официант.

— Недостаточно хорошо! — пробормотал Мэннинг и зачеркнул слова.

— Тогда принести вам что-нибудь еще, сэр?

— А? — рассеянно отозвался Мэннинг и написал слово «Майами».

— Если вы не хотите кофе…

Фредерик Мэннинг очнулся. Голубые глаза на розовом лице, обрамленном серебристыми волосами, вновь обрели яркость. Скомкав конверт, он отбросил его в сторону.

— Прошу прощения, — извинился Мэннинг с обаятельной улыбкой, очаровывавшей многих. — Конечно, кофе.

Вскоре он уже шагал под палящим солнцем к Лубар-Билдингу на углу Пятьдесят пятой улицы и Мэдисон-авеню.

Все офисы двадцать второго этажа имели общий вход. На его стеклянной панели красовалась надпись маленькими золотыми буквами: «Фонд Фредерика Мэннинга». Это напоминало о школе Фредерика Мэннинга в Олбени — сугубо филантропической и не приносящей прибыль, которая пыталась обучать искусству. Говорили, что у Мэннинга всего две страсти в жизни и одной из них является эта школа. В данный момент в его душе бушевали эмоции, которые немногим из его друзей доводилось видеть.

И тем не менее неприятности начались, как только он открыл дверь.

— Мистер Мэннинг! — окликнула его женщина средних лет, сидящая за столом и похожая на школьную учительницу.

— Да, мисс Винсент?

Мисс Винсент была встревожена, что совсем не подобало секретарю на рецепции. Скорее ее глаза, чем слова или жесты, подозвали Мэннинга к столу, где он учтиво снял шляпу.

— Я подумала, лучше сообщить вам, — негромко сказала мисс Винсент, — что ваша дочь ждет в вашем кабинете.

— Какая дочь?

— Мисс Джин, сэр. — Последовала едва заметная пауза. — И с ней мистер Дейвис.

Мэннинг, склонившийся вперед, опершись обеими руками на стол, резко выпрямился. Мисс Винсент скорее почувствовала, чемувидела, вспышку гнева при словах «мистер Дейвис», и она догадывалась о причине. Но взгляд Мэннинга оставался непроницаемым, а голос — спокойным.

— Моя секретарша здесь? — спросил он.

— Да, мистер Мэннинг.

— Хорошо. Благодарю вас.

Устланный мягким ковром узкий коридор слева тянулся мимо маленьких, похожих на коробки офисов, с боками из матового стекла. Все выглядело очень холодным и очень современным, являясь неподходящим фоном для Мэннинга, которого сейчас нельзя было назвать ни тем, ни другим. В конце коридора находилась дверь в его личный кабинет.

Презрительно скривив рот, Мэннинг посмотрел на пол. Очевидно, с целью способствовать кондиционированию воздуха мраморный бюст Роберта Браунинга[4] — единственное украшение подобного рода в офисах — использовался в качестве дверного стопора, дабы удерживать дверь в приоткрытом состоянии.

Мэннинг, чей гнев проявлялся только в усиленной тщательности каждого движения, аккуратно перешагнул через бюст, вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь.

— Привет, папа! — послышался слегка дрожащий голос его младшей дочери.

— Добрый день, сэр, — произнес голос мистера Хантингтона Дейвиса-младшего.

Напряжение возникло не вследствие прихода Мэннинга. Оно уже существовало, но усиливалось с каждой следующей секундой.

Большой квадратный кабинет находился в углу здания — в каждой из стен справа и слева от Мэннинга было по два окна, но жалюзи были опущены более чем наполовину, оставляя комнату затененной. Серая мебель, включая массивный диван, выглядела столь же бескомпромиссно, как невыразительный мягкий ковер на Полу или фотографии в рамках школы Фредерика Мэннинга и ее достижений.

Молчание длилось, покуда Мэннинг вешал шляпу и не спеша садился за большой письменный стол в углу между стенами с окнами.

— Папа! — заговорила Джин Мэннинг.

— Да, дорогая моя?

— Я хочу задать тебе вопрос, — продолжала девушка, — и ты должен мне ответить! Пожалуйста!

— Конечно, дорогая, — отозвался ее отец, ни разу не взглянув в сторону молодого мистера Хантингтона Дейвиса.

— Ну… — Джин пыталась взять себя в руки.

Девушке было двадцать один год. Она сидела на диване в белом шелковом платье, поджав под себя одну ногу. Джин с длинными золотистыми волосами, завитыми на кончиках, очень хорошенькая, по счастью, была избавлена от того стереотипа красоты, который делает многих современных девушек похожими друг на друга, словно все они одновременно шагнули со страниц единственного же журнала мод и двинулись парадом по Пятой авеню.

Джин использовала очень мало косметики в основном благодаря легкому, но красивому загару. Взгляд ее голубых глаз был прямым и честным, хотя и немного наивным.

— Это правда, — осведомилась она, — что ты шляешься с этой ужасной женщиной?

Фредерик Мэннинг ответил не сразу.

Сторонний наблюдатель сказал бы, что вопрос по-настоящему испугал его. Глаза Мэннинга блеснули, челюсти сжались, а ноздри расширились.

— Помимо термина «шляешься», который я ненавижу, и слова «ужасная», которое не соответствует действительности… — начал он.

— О, прекрати! — взмолилась Джин, стукнув кулаком по валику дивана.

— Прекратить что?

— Ты отлично знаешь что! — Она вздрогнула, словно паук побежал по ее обнаженной руке. — Ты… содержишь ее?

— Разумеется. Я считаю это правильной процедурой. Надеюсь, тебя это не шокирует?

— Конечно нет! — Джин возмущало предположение, что ее может что-либо шокировать, хотя оно вполне соответствовало действительности. — Просто, папа… это выглядит неприличным для человека твоего возраста!

— Ты в самом деле так думаешь, дорогая? — улыбнулся Мэннинг.

— И это не все. Ты забыл о маме.

Мэннинг побарабанил пальцами по столу:

— Твоя мать умерла восемнадцать лет назад. Неужели ты ее помнишь?

— Нет, но…

Джин, с трудом сдерживающая слезы, не замечала, что лицо ее отца было почти таким же бледным, как ее собственное.

— Но ты всегда говорил нам, что обожал маму, — продолжала она. Ее взгляд устремился на мраморный бюст, служивший дверным стопором. — Что относился к ней вроде Роберта Браунинга к Элизабет Барретт,[5] и даже после смерти мамы!

Мэннинг закрыл глаза.

— Ты меня очень обяжешь, Джин, если не будешь говорить «вроде», имея в виду «как». Такая чудовищная безграмотность…

— Я тебя не понимаю! — в отчаянии воскликнула Джин. — Какая разница, как я говорю?

Лицо Мэннинга покраснело.

— Ты говоришь, дорогая моя, на языке Эмерсона[6] и Линкольна, По и Хоторна.[7] Не унижай родную речь.

— О, папа, ты отстаешь на сто лет!

— Однако я, по-видимому, чересчур современен, поддерживая отношения с мисс Стэнли?

— Эта женщина… — горячо начала Джин, но остановилась, пытаясь, без особого успеха, имитировать усталую циничную манеру своей старшей сестры Кристал. — Полагаю, мужчины во все времена общались со шлюхами. Но ты!.. Повторяю, папа, ты отстаешь на сто лет! Вероятно, поэтому твоя школа… — Джин снова оборвала фразу, но на сей раз с другой интонацией.

— При чем тут школа? — осведомился Мэннинг. На его висках обозначились голубые вены.

Увидев, что взгляд дочери скользнул по туго набитому черному портфелю, лежащему на столе справа, Мэннинг спрятал его в правый ящик стола.

— Так при чем тут школа? — повторил он.

Джин огляделась в поисках помощи.

— Дейв! — воскликнула она.

Мистер Хантингтон Дейвис-младший прочистил горло и поднялся с кресла в дальнем конце комнаты.

В кабинете с полуопущенными жалюзи было так темно, что лица на расстоянии выглядели смутно. Мистер Хантингтон Дейвис — новейший партнер отцовской фирмы «Дейвис, Уилмот и Дейвис» — в свои тридцать лет был более чем уверен в себе. Его гладкие черные волосы блестели, как атлас, когда он подходил к столу.

— Могу я кое-что сказать, сэр? — осведомился Дейвис беспечным тоном.

— Разумеется, — отозвался Мэннинг. Он окинул молодого человека взглядом, лишенным всякого выражения, как мог бы смотреть на пустой холст.

Дейвис улыбался приятной белозубой улыбкой. Его светло-серые глаза сияли на смуглом, как у индийца, лице, а высокая крепкая фигура, служившая источником радости для портного, свидетельствовала о страсти к физическим упражнениям, которыми Мэннинг, мягко выражаясь, пренебрегал.

— Я бы хотел задать вам один вопрос, мистер Мэннинг. — Дейвис небрежно оперся кулаком о стол. — О чем вы думаете?

Мэннинг соединил кончики пальцев:

— Я думаю о том, почему мы с вами так не нравимся друг другу.

— Папа! — вскрикнула Джин.

Белоснежные зубы Дейвиса сверкнули на загорелом лице.

— Это неправда, мистер Мэннинг. Вы мне очень нравитесь. И я не могу не нравиться вам.

— Почему вы так думаете?

Не сводя глаз с фигуры за столом, Дейвис вытянул руку за спиной и поманил к себе Джин. Девушка соскользнула с дивана и взяла его за руку.

— Ну, — снова улыбнулся Дейвис, — вы ведь не возражаете против моей женитьбы на Джин, не так ли? Вы дали согласие без всяких оговорок.

— Я всегда соглашаюсь, чтобы избежать волнений и суеты, — сказал Мэннинг. — Сестра Джин уже трижды побывала замужем.

— Послушайте, сэр! — Несмотря на всю самоуверенность, в голосе Дейвиса звучали нотки отчаяния. — Мы с Джин должны пожениться в августе. Теперь это семейное дело. Я хочу помочь вам! Вы мне не доверяете?

— Не доверяю ни на дюйм.

— Но почему? Почему вы так меня не любите?

— Не знаю, мистер Дейвис. Назовите это инстинктом.

Дейвис подал Джин знак вернуться на диван, потом расправил плечи и выпрямился. В своем отлично скроенном синем костюме он словно воплощал молодую Америку, преуспевающую в бизнесе.

— Боюсь, мистер Мэннинг, — заговорил он строго, но доброжелательно, словно обращаясь к ребенку, — вы не понимаете, в каком скверном положении оказались. Должен предупредить, что у вас могут быть серьезные неприятности. Что вы на это скажете?

Мэннинг поднял взгляд.

— Только то, молодой человек, что ваша наглость способна потрясти даже мумию.

Дейвис беспечно пожал плечами:

— Поступайте как вам будет угодно. Очевидно, до вас еще не дошли слухи.

— Какие слухи?

Дейвис решил игнорировать вопрос.

— Возможно, — продолжал он, — мне не следовало говорить вам это, тем более что я вряд ли сумею вам помочь. Но я хотел, чтобы вы знали, что я останусь вашим другом, в какую бы передрягу вы ни угодили.

— Какие слухи? — повторил Мэннинг.

— Ну, сэр, мне лучше быть с вами откровенным. Говорят, что ваш Фонд Фредерика Мэннинга… — Дейвис окинул взглядом комнату, — в чертовски плохом состоянии и его ожидает крах. И что вы увязли в этом по уши.

Последовало молчание. Мэннинг медленно поднялся из-за стола. Луч солнца, проникший сквозь жалюзи, пробежал по его серебристым волосам.

— Вы нахальная молодая свинья, — сказал он.

Хотя Мэннинг говорил негромко, последнее слово было подобно стуку брошенного ножа. В этот момент он словно возвышался над Дейвисом с его щегольским костюмом и загаром.

— Ведь это неправда, папа? — воскликнула Джин. — Насчет… деловых неприятностей?

— Конечно нет, — с достоинством ответил Мэннинг и повернулся к Дейвису. — Убирайтесь! — крикнул он. — Немедленно…

Внезапно его лицо изменилось, а взгляд, устремленный на Дейвиса, стал почти дружелюбным. Для человека, незнакомого со странным чувством юмора Мэннинга, такая перемена была бы непостижима.

— Скажите, мистер Дейвис, — спросил он как ни в чем не бывало, — вы заняты сегодня вечером?

Дейвис недоуменно уставился на него.

— Если нет, — продолжал Мэннинг, — то не могли бы вы приехать в Мараларч и пообедать с нами?

— Разумеется, я приеду, — ответил Дейвис.

— Этим утром я говорил Джин, моей старшей дочери Кристал и моему сыну Бобу, что вечером, за обедом, должен сообщить им нечто очень важное. Там будет мой адвокат, а вы станете шестым. Я также надеюсь заполучить весьма выдающегося седьмого гостя.

— Седьмого гостя? — переспросил Дейвис, настороженно наблюдая за Мэннингом. — Не возражаете сообщить мне, кто это?

— Мой старый друг из Англии. Его зовут Мерривейл — сэр Генри Мерривейл.

Джин, стоящая в середине комнаты, сделала жест отчаяния:

— Только этого нам не хватало, не так ли?

Ее отец нахмурился:

— Я не вполне тебя понимаю.

Голубые глаза Джин смотрели на него в упор.

— Вечером ты собираешься сообщить нам нечто ужасное? Пожалуйста, не отрицай! Я знаю, что это так! Что ты намерен нам сказать, папа?

Мэннинг выглядел внушительно даже в свободном белом костюме из шерсти альпака.

— Это может подождать. — Он заколебался. — Но если тебя шокировало то, что я сказал только что, Джин, вечером ты будешь потрясена куда сильнее.

— Сэр Генри Мерривейл… — повторила Джин.

— Право, дорогая моя, я не понимаю, почему…

— Кристал в полном восторге, — объяснила Джин. — Она отыскала его в «Дебретте».[8] У него родословная длиннее, чем твоя рука, а после имени следует целая куча почетных званий. Неужели нам не хватало только английского баронета, настолько чопорного и утонченного, что мы все будем бояться говорить с ним?

— Теперь понятно. — Мэннинг посмотрел на часы. — Господи, лайнер должен был прибыть в половине третьего, а сейчас уже половина четвертого! Одну минуту.

Он снова сел за стол и щелкнул селектором, связывающим его с секретаршей.

— Мисс Энгельс!

— Да, мистер Мэннинг? — ответил слегка запыхавшийся женский голос.

— Вы отправили утром радиограмму на «Мавританию»?

— Да, мистер Мэннинг.

— Я послал Паркера встретить корабль и привезти старого Г. М., если он сможет его похитить. В чем дело? Корабль не прибыл?

— Прибыл, мистер Мэннинг. Мистер Паркер звонил минут пять назад. Но я… не хотела вас расстраивать. Он не мог подобраться к сэру Генри.

— Что значит не мог подобраться?

— Ну, сэр Генри сошел на берег в компании репортеров. Они уехали в такси и начали играть в покер в задней комнате бара на Восьмой авеню. Бармен не впустил мистера Паркера.

— Играть в покер? — воскликнула Джин Мэннинг, сразу ощутив сочувствие к другу отца. — Они заманили в ловушку этого бедного простодушного англичанина и оставят его без гроша в кармане!

— Успокойся, Джин… Да, мисс Энгельс?

— Мистер Паркер ждал в аптеке, сэр. Минут через сорок пять сэр Генри вышел из бара, засовывая в карманы пачки денег. Он сказал, что должен ехать в Вашингтон, сел в такси и крикнул водителю, чтобы тот отвез его на вокзал Гранд-Сентрал.

— Но с Гранд-Сентрал нельзя уехать в Вашингтон! — вмешался Хантингтон Дейвис. — Ему нужен вокзал Пенсильвания! Разве его не предупредили?

— Мистер Паркер очень сожалел, сэр, — виновато добавила секретарша, — но не мог продолжать преследование. Он позвонил из аптеки своему другу… — очевидно, мисс Энгельс заглянула в блокнот, — мистеру Саю Нортону.

— Отлично! — просиял Мэннинг.

— Кто такой Сай Нортон? — спросила Джин.

— В течение восемнадцати лет Сай Нортон был лондонским корреспондентом «Эха», — ответил ей отец. — Он знаком с сэром Генри куда короче, чем я. Я даже не знал, что он вернулся в Нью-Йорк. — Мэннинг снова заговорил в селектор: — Мистер Нортон уже вышел на след?

— Да, сэр. Он позвонит, как только будут новости.

— Спасибо, мисс Энгельс. Это все. — Мэннинг лихорадочно потер руки.

— Но Гранд-Сентрал… — снова начал Дейвис.

— Не сомневаюсь, — спокойно отозвался Мэннинг, — сэр Генри знал, что едет не на тот вокзал.

— Он не в своем уме, сэр?

— Отнюдь. Лучше всего его характеризует слово «пакостник».

— Но…

— Сэр Генри не должен ехать в Вашингтон! — свирепо прервал Мэннинг. — Он должен быть в Мараларче сегодня вечером и уж непременно — завтра утром. Но мне интересно, что он делает сейчас?

Глава 2

Голоса многих громкоговорителей, глухие и в то же время скрипучие, передавали свое сообщение обширной территории вокзала Гранд-Сентрал.

— Сэр Генри Мерривейл. — Легкая пауза. — Пожалуйста, пройдите в офис начальника вокзала на верхнем этаже около прохода тридцать шесть.

Тем не менее старик не появился.

Сай Нортон, покуривая сигарету возле стола справок, окидывал взглядом сравнительно небольшую толпу.

Восемнадцать лет назад, когда его впервые послали в Лондон в качестве корреспондента «Эха», собор Святого Павла не произвел на него — как и на многих других разумных людей — особого впечатления. Он написал, что сооружение выглядит точь-в-точь как вокзал Гранд-Сентрал с целым акром складных сидений.

Теперь, когда Сай Нортон стоял в главном зале верхнего этажа, слыша шарканье ног, к нему вернулись старые воспоминания, приятные и нет, в том числе лицо одной девушки…

— Сэр Генри Мерривейл! Пожалуйста, пройдите в офис начальника вокзала на верхнем этаже около прохода тридцать шесть.

Эхо объявления вновь замерло среди бормотания толпы.

На Сае Нортоне был серый фланелевый костюм, купленный еще до войны; синий галстук свисал поверх двубортного пиджака. Он выглядел добродушным человеком лет сорока с небольшим, что соответствовало действительности; худощавое ироничное лицо обрамляли густые светлые волосы.

Несмотря на шрамы, оставленные временем и войной, Сай умудрился сохранить энергию молодости. Он даже не слишком возмущался, когда несколько недель тому назад его вежливо уволили с работы.

«Мы замечаем, — телеграфировало начальство из Нью-Йорка, — что вы теряете американскую точку зрения».

«А кто бы не потерял ее за все эти годы?» — думал Сай Нортон. Неужели дело было в том, что он стал видеть события со слишком многих точек зрения и из слишком многих стран? Или что он наконец стал заниматься настоящей журналистикой вместо более ранних причуд? Или, что самое главное…

— Мистер! — окликнул хриплый голос, сопровождаемый топотом ног.

К нему подбежал мальчишка лет двенадцати с грязной физиономией, чьей помощью Сай заручился благодаря деньгам и льстивым обещанием работы в стиле Дика Трейси.[9]

— Его здесь нет, — сообщил он, запыхавшись и оглядываясь вокруг с видом заговорщика. — Они вызывали его пять раз и больше не хотят этого делать.

— Скверно, — вздохнул Сай. — Я рассчитывал, что он пойдет туда.

— Для чего?

— Если бы он услышал громкоговоритель, то наверняка захотел бы воспользоваться им сам и обратиться ко всему вокзалу.

Мальчишка вытаращил глаза.

— Это еще почему?

— Потому что, — признался Сай, — мне самому часто этого хотелось, только духу не хватало. Конечно, ему бы не позволили прочитать лимерик[10] о девушке из Мадраса, но он бы, безусловно, попытался.

— Мистер, мы должны найти его!

Горящие глаза Сая устремились на светящиеся часы над столом справок. Было без двадцати пяти четыре.

— Если он не слышал громкоговоритель, — вслух рассуждал Сай, — то либо покинул вокзал, либо торчит в одном из магазинов в этих аркадах. Вероятно, в книжном.

— Тут полным-полно книжных лавок, — обрадовался мальчуган. — Пошли!

Он помчался в направлении стороны, выходящей на Вандербилт-авеню. Сай Нортон, радуясь, что не прибавил за пятнадцать лет ни фунта, побежал следом.

Они исследовали освещенные аркады, поразившие бы изобилием товаров любого лондонца и все еще поражавшие Сая. Их шаги по мраморному полу отдавались гулким эхом, покуда мальчик, затормозив у последней аркады, не указал вперед.

Слева располагался книжный магазин издательства «Даблдей». Они не нашли там Г. М. Но Сай, бросив взгляд на ряд стеклянных дверей метро в конце коридора и увидев, кто находится за ними, издал торжествующий возглас и сунул в руку мальчика еще одну долларовую купюру.

— Это все, Дик! Задание выполнено! — И он устремился в одну из стеклянных дверей.

На него пахнуло теплым дыханием метро. Справа, за восемью турникетами с новыми металлическими темно-зелеными перегородками, установленными, когда стоимость проезда возросла до десяти центов, виднелась лестница, ведущая вниз к поездам, связывающим Гранд-Сентрал с Таймс-сквер.

Слева, у стены, выложенной белыми плитками, находилась будка размена денег с решеткой над отверстием. В промежутке между турникетами и будкой, но на значительном расстоянии от обоих, стоял очень большой и очень старый чемодан, украшенный многочисленными наклейками, свидетельствовавшими о совершенных путешествиях. На чемодане, скрестив руки на груди, как Наполеон, отбывающий на Святую Елену, восседал сэр Генри Мерривейл.

Лицом к нему, уперев кулаки в бока, стоял полицейский.

Некоторые утверждают, что, если бы Сай Нортон вмешался немедленно, все было бы хорошо. Но для таких лиц у Сая имелся уверенный ответ: «Коп не находился на дежурстве. Это был полицейский, работающий на мотоцикле — в кожаных крагах и прочем. К тому же он пребывал в хорошем настроении».

Во всяком случае, пребывал, когда впервые увидел Г. М.

— В чем дело, папаша? — весело осведомился полицейский. — У вас нет денег на подземку?

Г. М. выпятил брюхо и злобно сверкнул глазами поверх больших очков.

— Конечно, у меня есть деньги, — ответил он, сунув руку в карман и протягивая горсть мелочи. На кончике одного пальца он удерживал десятицентовую монету, а на кончике другого — пятицентовую. — Но за пятьдесят лет, — продолжал Г. М., бросив взгляд сначала на десяти-, а потом на пятицентовик, — я так и не смог понять, почему маленькая стоит больше, чем большая.

— Что-что?

— Не важно, сынок. Я просто размышляю.

Молодой полицейский, которому очень шла униформа, подошел к Г. М. и посмотрел на него.

— Кто вы, папаша?

— Я старик, — отозвался Г. М., возвращая деньги в карман и выразительно стуча по груди. — И я, похоже, спятил.

— Я имею в виду, вы в некотором роде англичанин?

— Что значит «в некотором роде»? Я англичанин с головы до пят!

— Но вы говорите как американец, — возразил полицейский, словно гоняясь за ускользающим воспоминанием. — Погодите! Знаю — вы говорите как Уинстон Черчилль! Он тоже говорит как американец — я слышал его по радио. Конечно, — неосторожно добавил полицейский, — во многих отношениях он и есть американец.

Лицо Г. М. побагровело.

— Но скажите, папаша, — продолжал полицейский, — почему вы сидите здесь на чемодане? И из-за чего вы спятили?

Г. М. с усилием взял себя в руки. Его голос, сначала напоминавший хриплое ворчанье из погреба, стал спокойным. Он снова выпятил брюхо.

— Я хочу сделать заявление, сынок.

— О'кей, делайте.

— Я хочу заявить, что эта подземка, которую следует называть метро, — самая нелепая из всех, какими я когда-либо пользовался.

Полицейский Алоизиус Джон О'Кейси, родившийся в Бронксе, несмотря на свое добродушие, почувствовал себя уязвленным до глубины души.

— Что не так с этой подземкой? — осведомился он.

— Ох, сынок! — простонал Г. М., с отвращением махнув рукой.

— Я спрашиваю вас, папаша, что не так с этой подземкой?

Саю Нортону, стоящему у стеклянных дверей, прикрывая лицо шляпой, чтобы спрятать усмешку, вопрос полицейского казался вполне оправданным. До часа пик было еще далеко. Всего несколько человек прошло через турникеты, направляясь вниз. Возле будки размена денег лежала свернутая кольцом веревка, оставленная рабочими. Внизу мерцали красные и белые огоньки — отходил очередной поезд.

— Я спрашиваю вас, папаша, что не так с этой подземкой?

— Я вошел сюда, — сказал Г. М., — опустил десять центов в щель возле турникета и сел в поезд.

— Ну и что?

— Первая станция, куда я прибыл, — продолжал Г. М., — называлась «Таймс-сквер». Прекрасно! Но на следующей станции я посмотрел в окно и увидел, что она называется «Гранд-Сентрал». Господи! — подумал я. Какую путаницу, должно быть, создают две станции с одним названием! Поезд поехал дальше, и черт меня побери, если следующая станция опять не называлась «Таймс-сквер», а следующая — «Гранд-Сентрал»!

— На этой линии только две станции, папаша, — мягко объяснил полицейский О'Кейси. — «Гранд-Сентрал» и «Таймс-сквер».

— Это я и имел в виду!

— Что?

— Что хорошего в линии подземки, где только две станции?

— Но на «Таймс-сквер» можно пересесть на другие линии! — Охваченный вдохновением полицейский судорожно глотнул. — Слушайте, папаша, куда вы хотите ехать?

— В Вашингтон, округ Коламбия.

— Но вы не можете ехать в Вашингтон на подземке!

Протянув руку, Г. М. сделал оскорбительный жест в направлении вышеупомянутой подземки.

— Понимаете, о чем я? — осведомился он.

— Вы пьяны! Я должен вас арестовать! — заявил полицейский после грозной паузы.

— Видите эти турникеты? — ухмыльнулся Г. М.

— Вижу. Ну и что?

— Я только что заколдовал их — наложил на них древние чары вуду.[11] Спорим, что я могу пройти через любой турникет, не опустив в щель десять центов?

— Слушайте, папаша!..

— Хо! Думаете, я шучу?

Г. М. поднялся — твидовые брюки гольф подчеркивали бочкообразность его фигуры. Выпятив брюхо, он приблизился к ближайшему турникету, изящно, как балетный танцор, взмахнул обеими руками и протиснулся через лязгнувшую перегородку.

— Вернитесь! — завопил полицейский О'Кейси.

— Конечно. — Г. М. протиснулся назад и тут же прошел через другой турникет — снова не заплатив. — Вуду, — объяснил он, скромно кашлянув.

Полицейский уставился на него, потом атаковал турникет, как бык — закрытые ворота. Но турникет его не пропустил.

— Видите, сынок? — с сочувствием произнес Г. М. — Вы не можете сделать это, не зная волшебных слов вуду. Думаю, — добавил он, — у парня в будке для размена подскочило давление.

Посмотрев на будку, полицейский О'Кейси убедился, что это правда.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — вопил парень за зарешеченным окошком.

Великий человек не обратил на него внимания:

— Повторяю: все турникеты заколдованы. Вы не сможете пройти через них, не заплатив, если не знаете волшебных слов.

Полицейский револьвер 38-го калибра дрожал в кобуре на бедре О'Кейси. Но любопытство оказалось сильнее инстинктивного стремления к закону и порядку.

— Слушайте, папаша, — тихо сказал он. — Я знаю, что это трюк. Но что это за слова?

— «Фокус-покус, — тут же ответил Г. М. — Аллагазам. Холодное железо и Робин Гуд». Вот и все.

— Но я не могу этого произнести!

— Почему?

— Не знаю. — Полицейский покраснел. — Но это звучит нелепо… — Он указал пальцем на турникет и проговорил: — «Фокус-покус! Аллагазам! Холодное железо и Робин Гуд!» — Устремившись к турникету, он пробежал через него так легко, что едва не полетел с лестницы вниз головой.

Но ни полицейский О'Кейси, ни сэр Генри Мерривейл не предвидели того, что произошло потом.

Раздался гром аплодисментов, отозвавшийся гулким эхом в стенах мрачной пещеры. Полицейский О'Кейси забыл о толпе, которая может собраться как «заколдованная» при малейших признаках какого-либо забавного происшествия. Через аркаду из Гранд-Сентрал и два других входа на станцию хлынули люди.

О'Кейси побагровел, как свекла. Но Г. М., которого даже злейший враг не назвал бы робким, принял исполненный достоинства вид, словно Наполеон при Аустерлице, и поклонился так низко, насколько позволяло брюхо. После этого он снова пробежал взад-вперед через два турникета, прежде чем полицейский схватил его за шиворот.

— Отойдите назад! — крикнул О'Кейси толпе, которая повиновалась, поскольку он был при оружии.

— Джейк! — обратился полицейский к чахоточного вида юнцу, сидящему в будке, который сразу выскочил, заперев за собой дверь. — Что-то не так с этими турникетами.

— С ними все в порядке, — возразил Джейк. — Люди пользовались ими весь день! Ты сам это видел!

— Это всего лишь вуду, — сказал Г. М.

— Заткнитесь, папаша! Джейк, у стены лежит веревка. — Полицейский указал на нее. — Привяжи один конец к решетке твоего окошка, а другой к железному столбику в конце турникета на той стороне. Никто не пройдет к поездам, пока… Действуй!

Наблюдая за привязыванием веревки, О'Кейси постепенно терял голову.

— Взгляните в лицо фактам, сынок! — утешил его Г. М. — Если вы знаете пароль, то можете получить свободный доступ на станцию. Вам даже не придется перелезать через турникет или под ним.

К несчастью, зычный голос Г. М. донес эти слова, по крайней мере частично, до возбужденной толпы. Послышались возгласы:

— Что они там делают?

— Разве вы не слышали? Станция заколдована.

— Вы можете получить свободный доступ в подземку, если перелезете через турникет или под ним.

Сквозь толпу словно пропустили электрический ток. Новость распространилась мгновенно.

— Уверяю вас, сэр! — говорил маленький человечек, честно повторяя то, что он, как ему казалось, услышал. — На станцию можно приобрести свободный доступ!

— Истинная правда! — подтвердил коммивояжер, которому хотелось поскорее выбраться из толпы. — Ведется психологический эксперимент.

— И все, что нужно, это перебраться через турникет?

— Да!

— Тогда чего мы ждем? Пошли!

И толпа с двух сторон устремилась вперед.

Бывают ситуации, когда хроникер, хотя он должен быть точным, предпочитает опустить вуаль над происходящим. Кроме того, установленные факты достаточно скудны.

Это была не толпа, а скорее приливная волна. Лопнув, веревка вырвала из окошка будки решетку, чей звон явился гонгом, возвестившим начало первого раунда. Впоследствии никто не мог вспомнить, кто именно начал драку, хотя сплетенные тела тут же покатились с лестницы.

Бесспорно, что кто-то нырнул в окошко и начал собирать деньги. Однако был виден только его зад, обтянутый синими брюками, по которому старая леди яростно колошматила зонтиком. Полицейский О'Кейси, отброшенный назад, споткнулся о чемодан Г. М. и остался лежать на полу, оглушенный. Сэр Генри Мерривейл, цитируя его же слова, всего лишь стоял, никого не беспокоя.

Внезапно чья-то мускулистая рука, вынырнув из давки, схватила его за руку. Под мятой фетровой шляпой блеснули зеленые глаза Сая Нортона.

— Пошли отсюда! — скомандовал Сай.

— Господи! — воскликнул Г. М. — Сынок, я даже не знал, что вы здесь!

— Зато я знаю, где вы будете через десять минут, — отозвался Сай. — Вы окажетесь в кутузке, сэр, и проведете там тридцать дней.

— У меня там чемодан, — запротестовал Г. М., — и очень ценная шляпа.

— Мы заберем их позже. Идите к аркаде!

Наклонив голову, они, подобно двойному тарану, устремились в указанном направлении.

Когда они выбрались в аркаду, там, к счастью, успела собраться толпа зевак, с которой было легко смешаться. Но Сай при виде еще двух полицейских, спешивших к эпицентру беспорядков, предпочел втащить Г. М. в аптеку, имеющую другой выход.

В аптеке было спокойно, несмотря на толпу у фонтана с содовой.

— Ваши ценные бумаги — паспорт, аккредитив и прочее — при вас? — осведомился Сай.

Великий человек многозначительно похлопал себя по нагрудному карману.

— Отлично! Тогда остается только проблема с вашим чемоданом. Вы знаете какое-нибудь влиятельное лицо в этом городе?

Г. М. задумался.

— Я знаю окружного прокурора, сынок, — парня по имени Гилберт Байлс. Он прислал мне письмо, которое начиналось вопросом: «Как поживаете, старый сукин сын?» Насколько я знаком с американским стилем, это дружеское обращение.

Сай Нортон облегченно вздохнул:

— Тогда вам, вероятно, удастся благополучно выпутаться из этой передряги. Позже мне придется рискнуть вернуться за вашим чемоданом. А тем временем, пока не объявили полицейскую тревогу, я должен доставить вас в Мараларч вместо Вашингтона. Я… — Внезапно он оборвал фразу.

На некотором расстоянии лицом к ним стояла с неуверенным видом стройная девушка в белом платье без рукавов. Легкий загар подчеркивал яркость ее голубых глаз и блеск волос натурального золотистого цвета.

Какой-то момент Сай Нортон был потрясен сходством девушки с… Потом он понял, что сходство не такое уж близкое. Но тем не менее оно имело место.

В свою очередь, девушка смотрела на Г. М., словно пытаясь узнать его по описанию.

— Прошу прощения… — Она шагнула вперед. — Вы, случайно, не сэр Генри Мерривейл?

Г. М. кашлянул и скромно поклонился.

— Черт возьми, да вы по-настоящему хорошенькая! — отметил он с искренним восхищением. — В этой стране полным-полно хорошеньких девушек, но половина из них настолько испорчена, что заслуживает порки. К вам это не относится.

Казалось, девушка с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

— Благодарю вас, — сказала она. — Я Джин Мэннинг. Мой отец прислал меня отыскать вас, так как мистер Дейвис должен был вернуться в свой офис. — Ее взгляд стал озабоченным. — По какой-то таинственной причине он думает, что у вас могут быть неприятности. Если так, у меня здесь машина.

— Где именно? — тотчас спросил Сай. — Мы можем быстро к ней добраться?

— Я много знаю об этом вокзале, — странным тоном произнесла Джин. — Например, знаю коридор, который выведет нас на угол Сорок шестой улицы и Парк-авеню.

— Тогда нам лучше отправиться в Мараларч, мисс Мэннинг. Простите, но дело серьезное. Если объявят полицейскую тревогу…

— Полицейскую тревогу? — воскликнула Джин.

— Да… Ну нет, не выйдет! — Сай схватил за фалду Г. М., который собирался отойти, жадно глядя на фонтан содовой. — Я доставлю вас туда даже ценой собственной жизни. А по дороге вы ответите на несколько вопросов!

— Ох, сынок! — простонал Г. М. — Теперь мы в безопасности. Они не могут… — Его массивная лысая голова повернулась, словно предупрежденная телепатическим инстинктом.

Сквозь стеклянную дверь аптеки на них, подобно воплощению мести, смотрело лицо полицейского О'Кейси.

— Бежим через наружный выход! — крикнул Сай Нортон.

Глава 3

Г. М. не отвечал ни на какие вопросы, пока большой желтый автомобиль, выбравшись из центра города, ехал по Вестсайдскому шоссе вдоль Гудзона.

Джин в красной косынке на голове сидела за рулем. Г. М. с упрямым выражением лица с трудом поместился между ней и Саем Нортоном.

— Послушайте, Г. М., — сделал еще одну попытку Сай. — Насчет суматохи, устроенной вами сегодня…

— Меня похитили, — заявил Г. М., уставясь в ветровое стекло. — Я должен был навестить одну семью в Вашингтоне.

Верх автомобиля был опущен. Несмотря на прохладный ветерок, жара еще не совсем отступила. Слева от них тянулась темно-голубая лента реки, усеянная яркими блестками. Справа виднелись многоквартирные дома на Риверсайд-Драйв, серевшие на фоне зелени, словно итальянские виллы.

Сай молчал, пока они не добрались до моста Джорджа Вашингтона.

— Полицейской тревоги нет, — сказал он наконец. — Никто даже не заглянул в машину.

— Знаю, — кивнула Джин. — Но я каждую минуту посматривала в зеркало заднего вида и ожидала услышать позади вой сирен.

— А все из-за вас, Г. М.!

— О, ради бога…

— Никто вас не похищал, — продолжал Сай, — потому что вы и не собирались ехать в Вашингтон.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— И я докажу это, — настаивал Сай, — на основании вашего поведения. Вы отлично знали, как функционирует эта линия подземки, верно?

— Ну… — смущенно пробормотал великий человек.

— Вероятно, на корабле вы услышали о трюке, с помощью которого можно бесплатно пройти через турникет. — Любопытство мучило Сая, как ранее полицейского О'Кейси. — Кстати, как вы это проделали?

— Ага! — На лице Г. М. мелькнуло злорадство, прежде чем оно вновь стало деревянным. — Ловкий трюк! Может, я объясню, в чем там дело, а может, и нет.

Сай с трудом сдержал гнев:

— Вам не терпелось на ком-нибудь испробовать этот трюк. Вы ускользнули на Гранд-Сентрал и сидели на вашем чемодане, как…

— Как паук, — подсказала Джин.

— Вот именно — как паук в ожидании жертвы, когда вам подвернулся этот злосчастный коп. Сначала все шло мирно, но потом он сказал, что Уинстон Черчилль — американец, вы пришли в ярость и решили преподать ему урок. Правильно?

— Между прочим, — проворчал Г. М., — я, кажется, еще не представил вас друг другу?

— Вообще-то нет, — улыбнулась Джин.

— Подумать только! — воскликнул Г. М., ухватившись за возможность избежать вопросов. — Это Джин Мэннинг, дочь моего старого друга. А этот парень, — он постучал Сая по плечу, — Сай Нортон, который восемнадцать лет был корреспондентом нью-йоркского «Эха».

— Очень приятно, — серьезно сказала Джин.

Надо признаться, это моментально отвлекло Сая. Все это время он ощущал присутствие Джин из-за ее сходства кое с кем. Конечно, Джин была моложе и проще, но память о минувших годах…

— Я больше не корреспондент «Эха», — сообщил Сай. — Меня уволили три недели назад.

— Почему, сынок? — резко осведомился Г. М.

— Очевидно, — вздохнул Сай, — я не слишком хорошо работал.

— Я этому не верю! — заявила Джин.

Сай чувствовал, что он выглядит старше своих лет и, вероятно, нуждается в бритве, что старая шляпа, купленная давным-давно на Бонд-стрит, должно быть, кажется такой же неуместной в его собственной стране, как и он сам.

— Какова настоящая причина? — допытывалась Джин.

— Не знаю. Во время поисков маэстро я думал о нескольких причинах, но, по-видимому, дело в другом. Я ненавижу лейбористскую партию и не скрывал этого. А нью-йоркский владелец «Эха» — один из «либералов», которые обожают хвалить то, о чем не имеют понятия. — Сай усмехнулся. — Но это не важно. Мне нужна информация от Г. М. Любому путешественнику — тем более знающему эту страну так, как вы, сэр, — должно быть известно, как добраться до Вашингтона. Почему вы не испробовали ваш трюк на вокзале Пенсильвания, а сделали это на Гранд-Сентрал?

Неожиданно Г. М. прекратил сопротивление.

— Ладно, — проворчал он. — Не то чтобы я не хотел ехать в Вашингтон — я собирался туда завтра. Было бы невежливо, если бы я этого не сделал. А разве я когда-нибудь бывал с кем-то невежливым, вонючий вы хорек?

— Конечно нет!

— А разве не с Гранд-Сентрал можно доехать до места под названием Мараларч?

Последовала пауза, заполненная негромким гудением мотора.

— Значит, вы собирались посетить нас? — Лицо Джин выражало беспокойство и почти испуг. — Не возражаете, если я спрошу, почему?

— Потому что, — ответил Г. М., — я получил на корабле радиограмму от вашего старика. Хотите взглянуть?

Порывшись в обширном внутреннем кармане, Г. М. достал радиограмму и продемонстрировал ее Джин и Саю:

«ЕСЛИ ВЫ ПОСЕТИТЕ МЕНЯ В МАРАЛАРЧЕ ОКРУГ УЭСТ-ЧЕСТЕР ВСЕГО В ДВАДЦАТИ ОДНОЙ МИЛЕ ОТ НЬЮ-ЙОРКА Я ПОКАЖУ ВАМ ЧУДО И ПРЕДЛОЖУ ОБЪЯСНИТЬ ЕГО».

Г. М. отложил радиограмму.

— «Покажу вам чудо и предложу объяснить его»… — повторил вслух Сай. — Не знаю, слышали ли вы об этом, мисс Мэннинг…

— Пожалуйста, просто Джин.

— Хорошо, Джин. Не знаю, слышали ли вы, что сэр Генри — один из лучших в Англии специалистов по запертым комнатам, невозможным ситуациям и невероятным преступлениям.

— Преступлениям? — воскликнула Джин. — А кто говорил о преступлениях?

— Простите. Я не имел в виду…

— Но почему вы сказали… — Джин оборвала фразу. — Вам известно, что вы очень похожи на Лесли Хауарда?[12]

Сай закрыл глаза.

— О боже! — пробормотал он.

Джин сразу напряглась:

— Я сказала что-то не то, мистер Нортон?

— Нет. И я вовсе не хочу принизить Лесли Хауарда. Его смерть стала для всех в Англии личной утратой. Но это потому, что он был великим патриотом и славным парнем. А что касается этих чертовых фильмов… Неужели все ваши мысли и вся система ценностей должны руководствоваться такой дешевой чепухой?

Лицо Джин покраснело под золотистым загаром.

— Если фильм является подлинным произведением искусства…

— Джин, — мягко произнес Сай, — кино в целом имеет такое же отношение к искусству, как комикс к Рембрандту. Неужели вы можете всерьез воспринимать моральные устои, от которых затошнило бы даже Тартюфа?

— Но ведь они действуют на любые типы менталитета!

— В самом деле? — с интересом осведомился Сай. — Тогда помоги боже этим типам!

— Вы говорите совсем как мой отец!

— Если так, Джин, то это величайший комплимент. Ваш отец — один из самых замечательных людей, каких я когда-либо знал.

— Вот как? — Руль дрогнул в руках Джин. — О, это ужасно!

— Полегче, девочка моя! — негромко сказал Г. М.

Они приближались к мосту Генри Хадсона через реку Гарлем. По молчаливому согласию Джин остановила машину, и Сай Нортон сменил ее на месте водителя.

— Папа очень изменился, — промолвила Джин, прикрыв рукой глаза.

— В каком смысле? — спросил Сай.

— Прежде всего, он встречается с ужасной женщиной по имени Айрин Стэнли. И хотя я не понимаю в бизнесе, говорят, что он растрачивает деньги из Фонда Мэннинга и может попасть в тюрьму.

Небо над рекой Гарлем потемнело. Когда они ехали по мосту, во влажном воздухе ощущался слабый запах грозы.

— Папа очень высоко ценит ваше мнение, сэр Генри, — внезапно сказала Джин. — Что вы думаете об этой ситуации?

Глядя на Г. М., теперь сидящего по другую сторону от Джин, они видели, что скандалист в метро превратился в старого маэстро.

— Понимаете, девочка моя, — отозвался Г. М., все еще держа радиограмму, — получив это послание, я принял его за шутку. Хо! — подумал я. Значит, Фред Мэннинг полагает, что может творить чудеса?

— Но что он под этим подразумевал? — воскликнула Джин.

— Пока еще не знаю. Мне казалось, визит к нему будет походить на посещение Поло-Граундс или… хм!., моей приятельницы в Бронксе. Но похоже, дело куда серьезнее.

Снова последовала долгая пауза.

— Вы думаете, папа действительно… превратился в мошенника? — неуверенно заговорила Джин.

— Нет! — рявкнул Г. М. — Я не поверил бы в это, даже если бы увидел его на скамье подсудимых.

— Согласен, — пробормотал Сай Нортон.

Маленькие острые глазки Г. М. блеснули под большими очками.

— Вижу, девочка моя, какое-то событие сильно вас расстроило. Что произошло?

Очевидно, понимая, что находится среди друзей, Джин рассказала о разговоре в рабочем кабинете Мэннинга. Что-то в этой истории явно заинтересовало Г. М., хотя он воздержался от комментариев.

— Роберт Браунинг, а? — пробормотал старик.

Джин недоуменно заморгала.

— О, вы имеете в виду… ну, во время занятий в школе папа дважды ездил в Олбени читать лекции. Он ведет курс занятий по Браунингу и еще один по викторианским романистам. Конечно, папа отстает от века на сотню лет, но ему это нравится.

Г. М. отложил радиограмму и провел рукой по массивной лысой голове.

— Сколько времени продолжается это странное поведение?

— С тех пор, как он познакомился с… с этой женщиной.

— А вы с ней встречались?

— Слава богу, нет! Но я… — Джин умолкла, судорожно глотнув.

— Понимаете, — продолжал Г. М., снова массируя голову, — Фред Мэннинг был в Англии, когда я познакомился с ним. Я знал, что у него есть семья, но это все, что мне известно. Сколько вас? Где вы живете? Каково ваше прошлое?

— Тут нечего рассказывать!

— И все-таки расскажите.

— Ну, мы живем в поместье в Мараларче. Оно не слишком большое и шикарное. Полагаю, папа состоятельный, но не богатый человек. Я… никогда особенно об этом не думала.

— Если вам не приходилось об этом думать, девочка моя, значит, он достаточно хорошо обеспечен. Угу. Продолжайте.

Джин немного подумала:

— Территория вокруг дома довольно обширная. Позади папа соорудил для нас бассейн. Там еще есть участок леса, бейсбольная площадка для Боба и заброшенное кладбище, которое закон запрещает трогать.

Сай Нортон краем глаза разглядывал короткий нос, широкий рот и золотистую прядь волос девушки.

— Моей сестре двадцать четыре года, — продолжала Джин. — Кристал только что развелась в третий раз. Она очень хорошенькая — не то что я — и ужасно умная и, в отличие от всех нас, обожает вращаться в обществе. — Джин невольно засмеялась. — Мне не терпится взглянуть на ее лицо, сэр Генри, когда она увидит вас!

Г. М. неверно понял эту фразу.

— Ну, — промолвил он со скромным видом, который не обманул бы и ребенка, — я обладаю природным достоинством, которое внушает людям благоговейный страх, пока они не познакомятся со мной поближе. Рассказывайте дальше.

— Боб, мой брат, старше меня, но моложе Кристал. Ему двадцать два. Он очень славный, но не так умен, как моя сестра. Его ничего особенно не интересует, кроме бейсбола и автомобилей. Окончивколледж, он не знает, чем заняться. Иногда папа так сердится на него, что я… готова его убить!

Г. М. с любопытством посмотрел на нее.

— Кого вы готовы убить? — спросил он. — Брата или отца?

— Я имела в виду папу. Конечно, не на самом деле.

— Понятно. Кто-нибудь еще живет с вами?

— Нет. Кроме старого Стаффи — одного из трех слуг. Он делает все — начиная от прохода по дому с пылесосом и кончая массажем папиного колена. Когда-то давно Стаффи был знаменитым бейсболистом… — здесь Г. М. слегка вздрогнул, — но об этом вам лучше расспросить Боба… Не знаю, что еще вам рассказать. — В голосе Джин послышались истерические нотки. — Мы самая обычная семья!

Взгляд Г. М., который мог беспокоить как дурной глаз, не отрывался от девушки.

— Вы можете рассказать мне, чего именно вы боитесь, — ответил он.

— Не понимаю.

— Понимаете. Чего именно вы опасаетесь после ссоры в кабинете вашего отца?

Джин разгладила на коленях юбку. Она посмотрела наверх, словно прося помощи у неба, потом вновь опустила взгляд. Сай Нортон почувствовал прикосновение ее руки.

— Когда Дейв и я пришли сегодня в папин офис…

— Дейв, — прервал Г. М., — это ваш жених Хантингтон Дейвис?

— Да. Он чудесный — похож на… — Джин собиралась сделать очередное сравнение с киноактером, но посмотрела на Сая Нортона и стиснула зубы. — Я говорила с мисс Энгельс — папиной секретаршей. Она сказала, что папа ушел в банк «Тоукен» и вернется в офис только после ленча. Когда он пришел, то нес в руке туго набитый портфель.

— Ну?

— Что, если у папы неприятности и он собирается исчезнуть с кучей денег, взяв с собой эту ужасную женщину?

— А как же чудо? — осведомился Сай.

— Чудо?

— Он обещал продемонстрировать Г. М. чудо и предложить объяснить его. В бегстве нет никакого чуда, если только он не собирается превратиться в дым и исчезнуть у вас на глазах.

— Перестаньте! — крикнула Джин.

Сай извинился. Он сам не понимал, что подсказало ему эту картину. Тем не менее она была настолько рельефной, что некоторое время маячила перед тремя парами глаз, словно призрак на ветровом стекле.

— Не волнуйтесь, девочка моя, — успокоил Джин Г. М. — Я повидал на своем веку немало странных вещей, но такого никогда не видел и вряд ли увижу.

— Я не беспокоюсь, потому что это глупо, — ответила Джин. — Но сегодня вечером… — Она повернулась к Саю. — Вы останетесь у нас на ночь, не так ли?

— Не могу. У меня с собой нет никакой одежды.

— У сэра Генри тоже нет, — указала девушка. — Но у папы всегда полно новых зубных щеток и бритв для гостей. — Она устремила на Сая умоляющий взгляд, которому он не мог противиться. — Папа собирает нас, чтобы сделать какое-то объявление, которое, по его словам, нас потрясет. И если он так говорит, то не шутит!

— Угу, — кивнул Г. М. — И когда же должно состояться это событие?

— Сегодня вечером за обедом.

Сай Нортон расправил плечи.

На западе сгущались грозовые тучи.

Глава 4

Очередной раскат грома пророкотал над домом минут за пять до того, как подали обед, который должен был начаться в восемь. Кристал Мэннинг мерила шагами гостиную.

Снаружи образовался потоп. Невысокий и длинный белый каркасный дом с зелеными оконными рамами был едва виден сквозь пелену дождя тем, кто шел по Элм-роуд со станции Мараларч, расположенной между Ларчмонтом и Мамаронеком на железнодорожной линии Нью-Йорк-Нью-Хейвен-Хартфорд.

Молния призрачно сверкала за окнами гостиной, по которой бродила Кристал Мэннинг. В комнате, как и во всем доме, горели все лампы.

Стройная и не слишком высокая Кристал хорошо знала, как выгодно подать свою зрелую фигуру, с которой отлично гармонировали темно-голубые глаза и каштановые волосы, при свете казавшиеся черными. Парикмахер Адольф утверждал, что создал для нее особую прическу, хотя рядовой зритель при виде прямого пробора и волос, свисающих ниже скул, сказал бы, что это стиль наших предков женского пола столетней давности.

Нам незачем знакомиться с именами трех бывших мужей Кристал. Но мы можем проследить хотя бы некоторые из ее мыслей.

— Проклятие! — пробормотала Кристал.

Она надеялась, что из-за грозы свет не погаснет. Жаль, что в доме нет дворецкого. Правда, работы для него здесь было бы немного, но само его присутствие выглядело бы недурно.

Конечно, это вина папы. Он мог бы купить одно из поместий к востоку позади дома — рядом с плавательным бассейном, лесом и старым кладбищем, — которые выходят к проливу.

Почему бы и нет? Папа вполне мог себе это позволить! А теперь он лишил ее возможности встретить как следует почетного гостя. Кристал вспомнила, как столкнулась с отцом на лестнице менее двух часов назад.

— Конечно, — сказала она, словно констатируя очевидный факт, — мы переоденемся к обеду сегодня вечером?

— Нет, дорогая. Чего ради нам переодеваться? Мы никогда этого не делаем.

Кристал едва смогла сдержать раздражение.

— Возможно, ты забыл, — осведомилась она, прикрыв веками темно-голубые глаза, — что мы принимаем выдающегося гостя?

— Сэра Генри? Он в любом случае не сможет переодеться к обеду. Насколько я понял, он потерял чемодан с одеждой во время беспорядков на Гранд-Сентрал.

Кристал хотелось, чтобы ее отец воздержался от этих утомительных шуток. Она вспоминала его, стоящим на полпути вверх по лестнице в белом костюме, с порозовевшим от солнца лицом и искорками в глазах.

— Сейчас он прилег вздремнуть, Кристал, и храпит, как лев, наевшийся люминала. Пожалуйста, не беспокой его. Я дам тебе указания по телефону.

Пальцы Кристал с алыми ногтями начали барабанить по стойке перил.

— Я отнюдь не возражаю исполнять обязанности хозяйки дома…

— Спасибо, дорогая.

(Звучала ли в этих словах ирония?)

— Но думаю, ты мог бы отнестись ко мне с немного большей предупредительностью, чем к Джин. Этот англо-американский газетчик… Надеюсь, он достоин приличного общества?

— Достоин, — мрачно ответил Мэннинг. — Более того — он любит книги.

Безусловно, старый черт намеренно упомянул об этом, думала Кристал. Напротив гостиной, с другой стороны широкого коридора, находилась библиотека, три стены которой были уставлены до потолка книгами, приобретенными у букинистов. Кристал понимала бы, если бы ее отец собирал первые издания. Но это были просто старые потрепанные книги, так как, по словам отца, он бы чувствовал себя не в своей тарелке, держа в руках новые.

Кристал интересовало, что подумает сэр Генри Мерривейл об этой кошмарной коллекции.

— Разумеется, я переоденусь к обеду, — заявила она.

Кристал так и сделала, облачившись в черное с серебром платье, которое, учитывая ее незаурядную сексапильность, воспламенило бы даже монаха-трапписта.[13]

Теперь же, стоя в желто-голубой гостиной с залитыми дождем окнами, она пребывала в последней стадии гнева. Кристал дала понять, что коктейли и канапе должны быть поданы в половине восьмого, так как нафантазировала себе полчаса перед обедом с сэром Генри Мерривейлом в безукоризненном вечернем костюме, потягивающим коктейль и рассказывающим о своих приключениях с тиграми в Симле.

Однако в комнате, кроме нее, не было ни души.

— Проклятие! — снова пробормотала Кристал. Снаружи на лестнице послышались шаги. Кристал быстро пригладила платье, но это оказался всего лишь ее брат.

Роберт Мэннинг, симпатичный высокий молодой человек с рыжеватыми волосами и слегка тронутым веснушками лицом, вошел в гостиную с рассеянным видом. Боб не удосужился переодеться к обеду, и цвета его галстука бросались в глаза на расстоянии десяти ярдов.

— Добрый вечер, Боб.

— Привет, Крис.

Улыбка Кристал была не лицемерной, но несколько натужной. Она указала на большой шейкер и тарелки с канапе.

— Выпьешь коктейль?

Боб задумался над предложением.

— Пожалуй, нет, — печально вздохнул он. — Я сейчас тренируюсь.

— Тогда возьми канапе. Уверена, это не помешает тебе проделать «бант» с трехсот футов.

— Неужели ты не знаешь, Крис, что такое «бант»? — Пальцы Боба машинально стиснули рукоятку воображаемой биты, а карие глаза блеснули. — Его проделывают таким образом, чтобы игрок мог…

— Минутку, дорогой! — Кристал подняла руку, и ее сердце забилось чаще в предвкушении встречи с почетным гостем.

В комнату вошли трое мужчин. Первым, очевидно, был Нортон, который, как тотчас же решила Кристал, походил на Лесли Хауарда. Потом она увидела длинные серебристые волосы отца, коротко подстриженные на висках. А затем…

При виде сэра Генри Мерривейла в брюках гольф и очках, съехавших на кончик широкого носа, Кристал была ошарашена не менее, чем если бы один из тигров Симлы просунул голову в дверь. Но она была толковой и сообразительной девушкой. В конце концов, трудно было рассчитывать, что гость будет выглядеть точь-в-точь как Роналд Колмен.[14] В любом случае в ее доме находился знаменитый отпрыск древнего рода.

— А это, — представил ее отец, — моя дочь Кристал. Сэр Генри Мерривейл.

Кристал улыбнулась, опустив веки, опушенные черными ресницами.

— Пускай у меня выпадут кишки, — заявил «отпрыск древнего рода» голосом, который, очевидно, был слышен в кухне, — если вы не менее хорошенькая, чем ваша сестра! Фред, у вас монополия на хорошеньких девушек?

— Кристал выглядит недурно, — согласился Мэннинг. Слова застряли у Кристал в горле при столь уничижительном, по ее мнению, замечании отца.

— Значит, вы одобряете меня, сэр Генри? — с трудом выговорила она.

— Одобряю? — отозвался великий человек. — Гореть мне в аду, если я хотел бы увидеть вас в алжирской пивной, полной французских матросов.

— П-почему?

— Потому что они из-за вас перерезали бы друг другу глотки, — объяснил Г. М. — А это массовое убийство. Но разве вам бы не понравилось, если бы мужчины убивали друг друга ради вас?

Посмотрев на Г. М., Кристал пришла к выводу, что он… любопытный экземпляр.

— Кстати, — продолжал Г. М. — Говоря о возне на диване…

Фредерик Мэннинг громко прочистил горло.

— А это мой сын, — представил он.

Боб Мэннинг, высокий, долговязый и рыжеватый, протянул руку с глуповатой улыбкой.

— Как поживаете, сэр?

— Превосходно. А вы тот парень, который интересуется автомобилями и бейсболом?

— Да, сэр. Но… разве вы не играете в крикет? Я имею в виду… — Боб бросил взгляд на брюхо Г. М., — не играли, когда были моложе?

Лицо Г. М. слегка покраснело, но он ответил со снисходительным жестом:

— Когда я был гораздо моложе, сынок, то играл и в бейсбол.

Боб сразу оживился:

— Слушайте, сэр! Не могли бы вы завтра прийти на площадку? Лось Уилсон обещал быть там. Он великолепный питчер и бросит вам несколько легких мячей, если вы хотите немного попрактиковаться.

— А вот и Джин с Дейвом. Приятно видеть тебя снова, Дейв! — Кристал кивнула в сторону двери — ее только что представили Саю Нортону, и знакомство казалось ей не лишенным определенной перспективы. — Это мистер Нортон.

Джин и Дейвис, пренебрегшие вечерними туалетами, старались держаться незаметно. Сай Нортон обменялся рукопожатиями с Дейвисом, чьи белые зубы блеснули в дружелюбной улыбке на загорелом лице. Сай невзлюбил его с первого взгляда.

— Боюсь… — начала Кристал и повысила голос: — Папа!

— Да, дорогая?

— Нам нужно поторопиться с коктейлями. Я распорядилась подать обед в восемь, а кухарка — сущий тиран!

— Это не важно, Кристал. — Низкий голос Мэннинга всегда привлекал внимание, когда он использовал его подобным образом. — Я велел отложить обед до девяти, так как решил сначала покончить с делом.

Очередной удар грома грянул на фоне несмолкаемого шума дождя. В голосе Мэннинга не было ничего зловещего, однако Джин вцепилась в руку Дейвиса, а Кристал широко открыла глаза. Лицо Боба вновь поскучнело — казалось, он не слышал отца.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил Мэннинг.

Пройдя по мягкому ковру через желто-голубую гостиную, он опустился на стул под лампой для чтения. Дизайнер, обставлявший эту комнату, снабдил ее весьма причудливой мебелью.

Сай сел неподалеку от Боба Мэннинга. Г. М. разместил свои телеса в бесформенном кресле. Джин и Дейвис уселись на краю дивана; на другом краю, возле лампы, поместилась Кристал, дабы свет подчеркивал белизну ее кожи на лице и в глубоком вырезе черного с серебром платья.

— Нет, — остановил ее Мэннинг, когда она протянула руку к шнуру звонка. — Не зови Стаффи. На какое-то время мы обойдемся без коктейлей и канапе.

Сай Нортон, вспомнив, о чем они говорили в машине, почувствовал себя не в своей тарелке.

— Я обращаюсь к троим моим детям, — продолжал Мэннинг. — Конечно, я предпочел бы сделать это приватно, однако есть причина, о которой я умолчу, но по которой нам понадобятся свидетели. — Он соединил кончики пальцев и произнес тоном судьи в кресле: — Я спрашиваю вас троих. Считаете ли вы, что я всегда был достаточно хорошим отцом?

Вопрос, вызвал у Сая Нортона желание спрятаться от смущения под стул. Такой же эффект он произвел на остальных, за исключением сэра Генри Мерривейла.

Дождь барабанил по окнам.

— Ну разумеется! — воскликнула Кристал, широко открыв удивленные глаза.

— Д-да, — неуверенно промолвила Джин и отвернулась.

Боб Мэннинг сидел неподвижно, уставясь в пол.

— Конечно, папа, — пробормотал он с явным усилием. — Ты был великолепным.

— Еще один вопрос, — снова заговорил Мэннинг. — Сколько раз вы слышали об идеальном браке?

— Ох, папа! — воскликнула Джин. — Ты опять о Роберте Браунинге и Элизабет Барретт?

В глазах Мэннинга мелькнули искорки.

— Ты абсолютно права, — ответил он. — Я мог бы упомянуть Браунинга и Элизабет Барретт. Но сначала я скажу о другом. Вы трое были достаточно любезны, — легкая улыбка внезапно исчезла, — выразив ваше мнение обо мне. Теперь позвольте сообщить, что я думал о вас. — Мэннинг сделал паузу. — Когда вы родились, я не любил вас, а временами ненавидел. После смерти вашей матери мне понадобились годы, чтобы хотя бы немного привязаться к вам.

Шокированное молчание было подобно щелканью бича.

— Вам когда-нибудь приходило в голову, — продолжал Мэннинг, — что даже по-настоящему идеальный брак может быть не испорченным, но сильно пострадавшим от навязчивых созданий, именуемых детьми? Безусловно, не приходило! Сентиментальность нашего времени не позволяет подобных мыслей.

В браке, который я имею в виду, муж и жена являются абсолютно всем друг для друга. Больше никто им не нужен. Если они нуждаются в детях, дабы «связать их воедино», значит, они никогда не были по-настоящему счастливы — в отличие от вашей матери и меня.

Послышался звон, когда Кристал опрокинула стакан для коктейля.

— Моя мать… — начала она. Мэннинг поднял руку.

— Твоя мать чувствовала то же, что и я, — устало произнес он. — Но она была добросовестной и потому оставалась хорошей матерью до самой… — Мэннинг посмотрел на Г. М., словно собираясь дать ему объяснения. — Все произошло почти восемнадцать лет назад. Мы плыли по реке на пароходе, радуясь, что наконец остались вдвоем. Но котел взорвался, и большинство пассажиров, включая мою жену, утонули. Я оказался наедине с той стороной брака, которая, справедливо это или нет, была мне не по душе.

«Ради бога, замолчите! — думал Сай Нортон. — Кристал на все наплевать, что бы она ни говорила. Боб вообще не слишком вас любит. Но Джин! Джин с ее прижатыми к глазам руками и таким лицом, словно ее ударили хлыстом!»

Хантингтон Дейвис — воплощенная добродетель и респектабельность — поднялся с дивана и подошел к Мэннингу.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он, — но вы уверены, что отдаете себе отчет в своих словах?

— Думаю, что да.

— Когда у людей рождаются дети, у них появляется долг…

— Я исполнил этот долг, мистер Дейвис. Три свидетеля только что это подтвердили, хотя и не слишком уверенно.

— Я имею в виду… — Дейвис тряхнул головой, как будто проясняя мысли, — что заводить детей — наш долг, не так ли? Что бы произошло, если бы весь мир думал так же, как вы?

— Старый вопрос, — сухо промолвил Мэннинг. — Не позволяйте ему лишать вас сна. К счастью, большинство любит детей. Я — досадное исключение. И все же… — Мэннинг хлопнул по подлокотнику кресла, — если бы двадцать тысяч родителей могли слышать сейчас мои слова, сколько из них тайком согласились бы со мной?

— Вы… — начал Дейвис, но вовремя сдержался.

Мэннинг медленно встал со стула. Оба стояли прямо, как гренадеры, глядя друг другу в глаза.

— Пожалуйста, Дейв, вернись! — воскликнула Джин. — Я должна выяснить кое-что!

Дейвис повиновался. Но он шел назад, не поворачиваясь, дабы продемонстрировать, что не избегает взгляда будущего тестя. Мэннинг снова сел.

— Послушай, папа! — взмолилась Джин. — Все прекрасные слова, которые ты говорил о маме, были правдивы?

— Каждое слово, Джин, — мягко ответил ей отец. — И пожалуйста, запомни, что я говорил о вас как о маленьких детях, а не о таких, какие вы теперь.

— Тогда… я пыталась спросить тебя днем, но ты уклонился от ответа… почему ты должен унижать себя связью с этой женщиной, Стэнли?

— Потому что, Джин, восемнадцать лет — слишком большой срок для траура. Цветы увяли. Да, мисс Стэнли вульгарна. — Рот Мэннинга изогнулся в странной загадочной улыбке. — Но я нахожу ее стимулирующей. Могу процитировать Браунинга:

— Надеюсь, никого производить на свет мне больше не придется, — вежливо добавил Мэннинг.

— Цитата несколько выпадает из контекста, не так ли? — спросила Кристал, пытаясь сохранить небрежный тон. — Браунинг был молодым человеком, когда написал это.

— А мне пятьдесят один год, — улыбнулся ей отец. — Возможно, на два или три года меньше, чем твоему последнему мужу.

Лицо Кристал побелело. Она и Боб притворились, будто не заметили, как Джин упомянула об Айрин Стэнли.

— Мы все отлично знаем, дорогой папочка, — беспечно промолвила она, — что не можем состязаться с тобой в остроумии. Но неужели необходимо оскорблять нас?

— Оскорблять, дорогая? — Мэннинг был искренне удивлен. — Уверяю тебя, я не пытался вас оскорбить.

— Тогда почему ты говоришь нам все это?

— Потому что, — ответил Мэннинг, — со мной, вероятно, кое-что произойдет — самое позднее завтра. Я хочу обеспечить ваше будущее на тот случай, если вы никогда не увидите меня снова.

Глава 5

Гробовое молчание нарушал только шум дождя.

Джин и Дейвис обменялись взглядами. Боб сидел с открытым ртом. Кристал смотрела на отца, словно услышала шутку дурного вкуса.

— О чем ты говоришь? — осведомилась она.

— Никогда не увидим тебя снова? — недоверчиво переспросил Боб.

— На какое-то время постарайтесь забыть об этом, — сказал Мэннинг. — Мистер Беттертон — помните моего адвоката? — сообщил по телефону, что не сможет добраться сюда раньше девяти. Но пока он нам не нужен. Давайте сосредоточимся на обеспечении вашего будущего. — Он откинулся назад, соединив кончики пальцев. — Начнем с тебя, Кристал. Ты старшая.

— Папа, я требую объяснений… — дрожащим голосом начала Кристал. В ее глазах блеснули слезы.

— Не думаю, — продолжал Мэннинг, — что я должен беспокоиться о тебе в финансовом отношении. Ты — вернее, твой адвокат — способна проявлять истинный гений в выбивании алиментов. Если тебе действительно нужно одно из поместий в Сэнди-Рич на проливе, почему бы не купить его самой.

— Купить? — Кристал была удивлена.

Мэннинг рассмеялся:

— Ты достаточно состоятельная женщина, Кристал. Просто тебе никогда в жизни не приходило в голову покупать что-нибудь, так как ты могла заставить сделать это какого-нибудь мужчину. Тем не менее… — он заколебался, — возможно, я неверно сужу о тебе. Что касается тебя, Боб…

— Слушай, папа, — с усилием произнес Боб, не отрывая глаз от пола. — Мы с тобой друг друга не понимаем. Не могли бы мы перескочить через это?

— К сожалению, нет. И не используй этот ужасный глагол «перескочить». — Голос Мэннинга смягчился. — Тебе двадцать два года. Ты должен решить, чем хочешь заниматься в жизни. Почему ты думаешь, что я тебя не понимаю?

— Книги! — фыркнул Боб. — Вечно одни книги! Если кого-то они не интересуют, ты смотришь на него как на грязь.

— Сожалею, Боб. Но мы говорим о твоем будущем. По-твоему, ты можешь преуспеть как профессиональный бейсболист?

Прошло секунд двадцать, прежде чем Боб поднял голову.

— Нет, — ответил он. — Я недостаточно хорош для этого.

Вероятно, только Сай Нортон догадывался, каких усилий ему стоило признать это. Сай хотел сказать что-то ободряющее, но Боб отвернулся.

— Тогда я сделаю другое предложение, — заговорил Мэннинг. — Что, если я передам в твое полное владение самую современную автомастерскую?

Боб неуклюже повернулся на стуле.

— Не может быть! — недоверчиво воскликнул он.

— Неужели мой сын слишком горд, чтобы работать руками? — мягко осведомился Мэннинг. — Я был так уверен в твоем согласии, что уже купил мастерскую. Мистер Беттертон привезет бумаги.

Боб открыл рот и тут же закрыл его, облизнув сухие губы. Его лоб наморщился под рыжеватыми волосами.

— Папа, я никогда не думал…

— Почему ты не пришел и не поговорил со мной?

Боб отмахнулся от этой идеи. Однако ему не давала покоя другая мысль.

— Забудь об этом, — пробормотал он. — Почему ты сказал, что мы не увидим тебя снова?

— Да! — подхватила Кристал.

Мэннинг игнорировал обоих, опять став холодным и бесстрастным, как судья.

— И наконец, — сказал он, — мы переходим к будущему самой младшей — Джин.

Хантингтон Дейвис выпрямился на диване, обняв Джин за плечи.

— Прошу прощения, сэр, — с достоинством произнес он, — но вам незачем беспокоиться о будущем Джин. Я могу об этом позаботиться.

— В самом деле? — с сарказмом осведомился Мэннинг. — Зная ваше положение в фирме вашего отца, я в этом сомневаюсь.

— Мне тоже известно ваше финансовое положение. Когда вы покинете нас навсегда…

— Прекрати! — запротестовала Кристал. Она поднялась, стукнувшись о столик для коктейлей. — Ты говоришь так, словно папа собирается умереть!

— Может быть, так оно и есть, — вмешался новый голос.

Джин вскрикнула. Но когда они повернулись к двери в холл, напряжение слегка ослабло.

Они не слышали, как подъехало такси, как открылась и закрылась парадная дверь, не слышали шагов в холле и грохота вешалки, когда на нее воздрузили мокрые плащ и шляпу.

В дверях стоял низкорослый коренастый мужчина лет пятидесяти с небольшим. Редеющие черные волосы, аккуратно зачесанные назад, не совсем закрывали череп. Квадратное лицо было гладко выбрито. Пара проницательных глаз смотрела сквозь стекла пенсне. Саю Нортону не хотелось бы играть с этим человеком в покер.

— Здравствуйте, мистер Беттертон, — поздоровалась Джин.

Адвокат Мэннинга улыбнулся. Хауард Беттертон производил впечатление дружелюбного, но не слишком общительного человека.

— Прошу прощения за мелодраму, — извинился он. — Но мне пришлось быть мелодраматичным, учитывая то, что я обнаружил в холле.

На какой-то ужасный момент воображение нескольких человек…

— Нет, ничего особенно страшного, — сухо заверил Беттертон. Казалось, он сразу ощутил настроение присутствующих, если не его причину.

— В холле?

Впоследствии Сай не мог припомнить, кто задал этот вопрос.

— У подножия лестницы, где любой мог об него споткнуться, — ответил Беттертон, — кто-то оставил большой старый чемодан с иностранными наклейками. И на нем лежит револьвер 38-го калибра.

— Револьвер? — воскликнула Кристал. — Не может быть!

Все запротестовали, словно присутствие револьвера было таким же невероятным, как появление заблудившегося льва.

Сэр Генри Мерривейл, который в течение всего разговора молчал, опустив уголки рта, внезапно начал приподниматься с кресла.

— Знаете, — заговорил он, — я думаю, что чемодан принадлежит мне. Но как, во имя сатаны, он сюда попал?

— Не знаю, — отозвался Мэннинг. — А как насчет револьвера?

— Г. М.! — многозначительным тоном произнес Сай.

— Ну?

— Сегодня, во время… инцидента в подземке, вы, часом, не прихватили оружие этого копа?

— Честное слово, нет, сынок, — с сожалением ответил Г. М. — Мне это не пришло в голову.

Он вышел в холл. Хауард Беттертон в старомодном темном костюме и черном галстуке бесшумно двинулся по комнате.

— Что здесь происходит? — осведомился он. — Почему все так расстроены?

— Я отвечу вам, — сказала Джин, вскакивая с места. — Я брошу вызов папе, если больше никто этого не сделает!

— Джин! — резко произнес ее отец.

Но девушку было невозможно остановить. Напряженная, как струна, она стояла посреди комнаты; ее золотистые волосы дрожали вместе с телом.

— Папа собирается убежать с Айрин Стэнли. — Звонкий голос Джин перекрывал звук дождя. — И более того — он намерен превратиться в дым и исчезнуть у нас на глазах.

— Бедная девочка пьяна, — заметила Кристал.

— Успокойся, Джин, — проворчал Боб.

— Но именно это он собирается сделать! — Джин посмотрела на отца. — Не так ли?

В дверях гостиной возник сэр Генри Мерривейл, обследующий револьвер. Сай Нортон наблюдал за ним, хотя остальные, похоже, этого не делали. Револьвер оказался не полицейским кольтом 38-го калибра, как ожидал Сай. Он походил на старый «смит-и-вессон».

При свете из гостиной Г. М. открыл барабан. По блеску патронных гильз было видно, что револьвер заряжен.

— Не так ли? — повторила Джин.

— Исчезнуть у нас на глазах? Право! — фыркнула Кристал. Но ее подбородок вздрагивал. Она посмотрела на отца. — Конечно, это истеричный вздор.

— Нет, дорогая, — отозвался Мэннинг. — Джин говорит правду.

Г. М. с резким щелчком закрыл барабан.

— Вам лучше знать это, — продолжал Мэннинг, — чтобы вы не думали, будто я умер или как-то пострадал. Но это все, что вы услышите, если… — его голубые глаза устремились на Джин, — если ты не догадалась о чем-то еще в моих планах.

— Не догадалась, — ответила Джин и добавила: — Честное слово!

— Думаю, это к лучшему, — кивнул Мэннинг.

Хлопнув себя по коленям, он поднялся со стула и с улыбкой окинул взглядом комнату.

— То, что я собираюсь сделать, в каком-то смысле опасно, но в то же время просто до нелепости. И никто не знает об этом, кроме меня. Секрет заперт здесь. — Он постучал себя по лбу. — Вы слышите меня, сэр Генри?

Г. М., каким-то образом умудрившийся спрятать револьвер, наблюдал за ним, сдвинув брови и упершись кулаками в бока.

— Слышу, — проворчал он. — Вы бросаете мне вызов, сынок. Скажите, откуда именно вы намереваетесь исчезнуть?

Мэннинг покачал головой.

— Боюсь, это означало бы сказать слишком много.

— Ладно. Когда вы собираетесь исчезнуть?

На лице Мэннинга отразились какие-то эмоции, но он тут же подавил их. Однако сэр Генри Мерривейл видел, что он посмотрел на детей с тоской, любовью и надеждой.

— Я исчезну, когда вы менее всего будете этого ожидать, — ответил Мэннинг. — Пойдем обедать.

Глава 6

— Мистер Нортон! Мистер Нортон!

Вздрогнув, Сай пробудился от глубокого, но беспокойного сна. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, где он.

Сай находился в ярко освещенной солнцем большой спальне в задней части дома, которую делил с сэром Генри Мерривейлом, в пижаме Мэннинга. Между кроватями его и Г. М. стоял широкоплечий коротышка в белой куртке, улыбаясь во весь рот и держа на весу поднос с завтраком.

— Я Стаффи, — представился вновь пришедший тоном человека, не возражающего поболтать. — Я пробыл с мистером Мэннингом двадцать один год. А теперь он мой хозяин. Вот ваш завтрак, сэр.

— Спасибо, — поблагодарил Сай, садясь и ставя нагруженный поднос на колени. — Сколько сейчас времени?

— Уже восемь, — мрачно предупредил Стаффи, как будто Сай проспал до полудня.

Стаффи с его блестящими глазами, смуглым лицом и избытком энтузиазма можно было бы принять за мужчину средних лет, если бы его движения не сковывал ревматизм, а коротко стриженные волосы не поседели.

— Мисс Джин хочет, чтобы вы после завтрака спустились к бассейну. — Стаффи положил на кровать черные плавки и склонился вперед с видом заговорщика. — А где Хэнк?

— Какой Хэнк?

Стаффи затрясся от беззвучного смеха.

— Когда мы были с ним знакомы в… дайте вспомнить… 12, 13 и 14-м году, его еще не называли «сэр Генри». Мы тогда тренировались в Джексонвилле. Но ш-ш! Никому ни слова! Я храню это в секрете. Увидимся позже.

— Буду нем как рыба, — пообещал Сай, интересуясь, в чем заключается секрет.

Очевидно, это был тот самый бывший знаменитый бейсболист, о котором говорила Джин. Сай, в школе и колледже с увлечением игравший в бейсбол, хотя и не достигший особых успехов, не мог сообразить, какое у него было спортивное прозвище. Но когда слуга направился к двери, внезапная мысль заставила Сая крикнуть:

— Стаффи!

Результат, в смысле проворства слуги, оказался поразительным.

— Мистер Мэннинг ушел? — спросил Сай.

— Куда ушел?

— Он исчез?

— Господи! — с упреком пробормотал Стаффи. — Разве можно так пугать людей? Мистер Мэннинг не ушел, так как сегодня ему не нужно быть в офисе. Он подстригает изгородь на южной стороне.

— Я просто поинтересовался. Извините.

Дверь закрылась.

Сай посмотрел на кровать Г. М. На откинутых покрывалах стоял поднос, очищенный от всего съедобного. За дверью в ванную неожиданно послышался звук льющейся воды, сопровождаемый громким фырканьем. В местопребывании Г. М. сомневаться не приходилось.

Откинувшись на изголовье кровати, Сай пожалел, что они угодили в эту передрягу. Вчера вечером, после обеда, Кристал почти впала в истерику, да и Джин держалась немногим лучше. Сай четко вспомнил пронзительный голос Кристал: «Если ты не собираешься видеть никого из нас снова, какой смысл в твоем трюке с исчезновением?»

И спокойный голос Мэннинга: «Я не рассчитываю на привязанность кого-либо из вас. У меня нет для этого никаких оснований».

Все прочие сцены выветрились из головы Сая Нортона во время завтрака. Его все еще удивляло, что здесь, в Америке, можно достать любые продукты — бекон, яйца, настоящий белый хлеб. Что касается этой чертовой Кристал…

В этот момент его размышлений дверь ванной открылась, и в комнату шагнула величавая фигура сэра Генри Мерривейла в купальном костюме.

Бросив на нее взгляд, Сай подавился кофе.

На Г. М. был купальный костюм образца примерно 1910 года в красно-белую полоску. Из коротких рукавов торчали толстые руки, а из доходящих почти до колен штанин — могучие ноги, несущие вперед его красно-белое брюхо, словно флагманский корабль Нельсона во время сражения.

— Хм! — произнес великий человек.

Окинув взглядом свое отражение в зеркале, он кашлянул и принял в изножье кровати Сая торжественную позу.

— Я собираюсь поплавать, — объявил Г. М.

— П-понятно…

— Что с вами, сынок? Что тут забавного?

— Вы держали этот костюм десятилетиями в нафталине, — осведомился Сай, — или вам его изготовили по заказу?

— Изготовили по заказу, — строго ответил Г. М. — Предпочитаю старые способы.

Он указал на огромный чемодан с большим картонным именным ярлыком, на котором красовалось только одно слово «МОЙ», написанное большими красными буквами.

— Хорошо, что мне вернули чемодан. Люблю пользоваться собственной бритвой.

— Чемодан вам вернули, — заметил Сай, — но никто не знает каким образом. Кухарка нашла его в кухне, и на нем лежал револьвер. Горничная, естественно, поставила чемодан как раз в том месте, где об него легче всего было споткнуться. Никто не признается в том, что хотя бы видел это оружие, которое, кстати, сейчас лежит в незапертом ящике в библиотеке.

Г. М. сделал суетливый жест:

— Вы намерены оставаться в кровати весь день или пойти со мной к бассейну?

— Я присоединюсь к вам, — пообещал Сай, — как только побреюсь и приму ванну.

Отодвинув в сторону поднос, он подошел к одному из двух окон, выходящих на восток.

Ни в доме, ни на участке не слышалось ни звука. Был теплый и мягкий летний день, еще не ставший жарким. Трава местами поблескивала после дождя, продолжавшегося до середины ночи.

Позади дома находилась узкая терраса с металлическими стульями. Две ступеньки вели к коротко подстриженной траве вокруг бассейна. Сам бассейн, выложенный не кафелем, а гладким серым камнем, имел около шестидесяти футов в длину и около сорока в ширину — его длинная сторона шла параллельно дому. В свою очередь, параллельно ей, за еще одной полосой травы тянулся длинный ряд кустов рододендрона.

Широкая, но короткая дорожка вела прямо через середину кустов к коричневым кабинкам для переодевания. Две белых маленьких стрелки с надписями «Леди» и «Джентльмены» указывали соответственно направо и налево.

Солнце поблескивало на гладкой поверхности воды. У северного края бассейна находилась вышка для прыжков в воду. За кабинками зеленел лес.

— Нам незачем спешить, — заметил Сай. — Там еще никого нет.

Но все же, когда через двадцать минут они подошли к бассейну, там уже было оживленно.

Предусмотрительный Стаффи оставил для них сандалии с пробковыми колпачками для пальцев и ремешком через подъем. Сай был в черных плавках. Г. М., прикрывший свой вышеупомянутый костюм белым махровым халатом, напоминал одного из наиболее злонамеренных римских императоров. Сойдя с крыльца, они зашагали к длинной западной стороне бассейна.

— Эй! — окликнул их голос Джин, к которому присоединились приветствия Дейвиса и Беттертона.

На противоположной стороне бассейна, по широкой дорожке между рододендронами, ведущей к кабинкам, поправляя купальную шапочку, шла Джин Мэннинг. Розовый купальный костюм оттенял золотистый загар ее кожи. Рядом шагал Дейвис, на чьей атлетической смуглой фигуре красовались только алые плавки. Оба выглядели сошедшими с обложки журнала.

Позади, в коричневом купальном костюме, чуть менее старомодном, чем у Г. М., шел Хауард Беттертон с мячом для водного поло в руках.

Джин шагнула на широкую полосу травы между кустами и длинной стороной бассейна. О том, что вчера вечером она была сильно огорчена, свидетельствовали лишь темные тени под глазами.

— Помните, Сай! — крикнула она через бассейн. — На купание остается только пятнадцать минут. Потом теннис. А после, может быть, поплаваем еще.

— А ты помни, — сказал ей Дейвис, — что я взял выходной, чтобы доставить тебе удовольствие.

Они не стали идти к трамплину на северном краю. Бассейн окружал поросший мхом парапет, а еще ниже, над самой поверхностью воды, тянулись перила для рук.

Джин и Дейвис красиво нырнули с парапета в темную и непрозрачную, благодаря серым каменным бортам, воду и тут же скрылись из вида.

— Я более осторожен, джентльмены, — промолвил адвокат Беттертон.

Он бросил в воду мяч для поло и остановился на краю бассейна.

— Откуда у вас с утра столько энергии? — крикнул ему Г. М.

— Сам не знаю, — признался Беттертон. — Очевидно, из-за стремления быть бодрым и свежим перед работой. Ведь работа это все — по крайней мере, так говорят.

Он скорчил гримасу и улыбнулся. Коренастый и волосатый адвокат без пенсне постоянно моргал. Коснувшись воды ногой, он нашел ее вполне удовлетворительной. Сая Нортона восхищали его тактичность и непроницаемое лицо.

— Значит, через пятнадцать минут теннис, — сказал Беттертон. — Прошу прощения.

Не теряя достоинства, он шагнул вперед и с оглушительным плеском плюхнулся в воду.

— Г. М.! — свирепо прошептал Сай.

— А?

— Когда и где Мэннинг собирается исчезнуть? — Сай посмотрел на бассейн, и ему в голову пришла дикая мысль. — Вы не думаете, что…

— Не думаю. — Старый маэстро также был обеспокоен. — Только не при ярком дневном свете и не после завтрака. Для таких вещей нужны ночь и уханье совы. Как в деле с бронзовой лампой.[15]

Футах в двенадцати позади них над травой были установлены широкие качели с оранжевой обивкой и навесом от солнца. Ни сэру Генри Мерривейлу, ни Саю уже не хотелось развлекаться в стиле тритонов (правда, они бы ни за что в этом не признались). Поэтому они уселись на качели лицом к бассейну.

— Готова? — крикнул Дейвис среди плеска воды и взмахнул рукой.

Белый мяч, блеснув на солнце, полетел над водой к Джин, которая держалась одной рукой за ступеньку вышки. Беттертон неторопливо шагал по дну, как задумчивый проповедник.

Увидев Джин Мэннинг в купальном костюме, Сай уже не так беспокоился из-за ее сходства кое с кем. Джин выглядела куда менее зрелой, да и вообще, со вчерашнего вечера он думал об особе, которая должна была менее всего занимать его мысли, — избалованной и эгоистичной Кристал.

Голос Г. М. пробудил его от размышлений.

— Где Фред Мэннинг? Вы видели его сегодня утром, сынок?

— Нет. Но Стаффи сказал, что он подстригает изгородь. Не знаю, чем он занимается еще…

— Что касается этого, — вмешался сам Мэннинг, — могу заверить вас, что очень немногим.

Он приблизился с южной стороны в сандалиях на пробковой подошве — таких же, как у Г. М. и Сая, — настолько бесшумно, что его приход удивил, словно появление призрака.

Но Фредерик Мэннинг был вполне осязаем. На нем были его обычный свободный костюм из белой шерсти альпака и неплотно прилегающая к голове шляпа. Легкий шелковый шарф был повязан вокруг шеи и вправлен в пиджак в стиле сельского джентльмена. Одежду дополняли хлопчатобумажные перчатки, а в руке он держал садовые ножницы.

Мэннинг щелкнул ножницами в воздухе, как будто обезглавливая муху.

— Уверяю вас, — добавил он, взглянув на часы, — что еще несколько часов вы можете ничего не опасаться. А пока не хотите ли поплавать?

— А вы? — осведомился Г. М.

— Нет. Интересно, — продолжал Мэннинг, глядя на ножницы, — почему человек в здравом уме должен вести себя как полоумное земноводное, когда он может спокойно сидеть и читать? Или зачем ему загорать до такой степени, что становится больно надевать рубашку?

Из бассейна снова донесся плеск. Сбоку от Мэннинга, стоявшего лицом к Г. М., Сай увидел лицо Джин. Она больше не улыбалась, а казалась озадаченной и почти испуганной. Потом она поплыла кролем к мячу для поло.

— Скажите, сынок, — спросил Г. М. — Вчера вечером, во время обеда, у вас был долгий телефонный разговор с Нью-Йорком. А когда вы вернулись к столу, то выглядели как кот, проглотивший канарейку. В пределах… э-э… правил осведомиться, о чем был разговор?

Мэннинг с усмешкой посмотрел на него.

— Коли на то пошло, — ответил он, — то вы сами звонили в Нью-Йорк. Прошу прощения, но мне было любопытно узнать, какой номер вы записали в блокноте у аппарата. Это был телефонный номер в Бронксе.

Выражение лица Г. М. стало строгим и чопорным.

— Это не имеет отношения к делу! — заявил он. — Вчера я говорил молодому Нортону…

— Господи! — воскликнул Мэннинг. — Посмотрите туда!

Мэннинг смотрел мимо края качелей в сторону задней стены дома. Он мог иметь в виду один из стульев на террасе, который, как пришло в голову Саю, походил на электрический стул в Синг-Синге.

Но Мэннинг указывал на фигуру, которая только что вышла на крыльцо. Это была Кристал в легком халате поверх купального костюма и с купальной шапочкой в руке.

Позади из бассейна доносились плеск и громкие голоса. По какой-то причине пребывание в бассейне всегда заставляет людей кричать.

— Еще один нырок, мистер Беттертон, — напрягала голос Джин, — и мы выходим. Готов, Дейв?

— Почти, — пропыхтел Дейвис.

Мэннинг все еще глазел на Кристал, стоящую на фоне освещенного утренним солнцем белого дома с зелеными оконными рамами.

— С тех пор как она была девочкой, — сказал он, — я ни разу не видел ее поднявшейся с постели раньше половины двенадцатого. Уверяю вас, что-то не так. Что именно могло привлечь ее сюда?

После этого события начали происходить быстро.

Так как в подобного рода повествовании должно быть точно установлено, что кто-то говорит правду, мы будем наблюдать за сценой тренированными глазами Сая Нортона.

Сперва он услышал звук вдалеке — где-то возле дома и, вероятно, на Элм-роуд, ведущей к железнодорожной станции. Поначалу напоминавший тихий детский плач, звук превратился в вой бэнши.[16] Он приближался и умолк, очевидно, у парадной двери дома.

Фредерик Мэннинг с удивлением попятился, оказавшись почти у парапета бассейна.

Несомненно, он узнал вой сирен полицейских мотоциклов.

— Боюсь, — сказал Мэннинг, щелкнув большими ножницами, — что это началось раньше, чем я ожидал.

Повернувшись к Г. М., он с серьезным видом вложил ему в руку ножницы.

— Я хочу, чтобы вы приняли их как маленький сувенир. Возможно, я какое-то время не увижу вас снова. — И затем полностью одетый Мэннинг нырнул головой вниз в бассейн.

Г. М. стоял неподвижно.

На сей раз старый маэстро сэр Генри Мерривейл был застигнут врасплох чем-то, чего он никак не ожидал. Его лицо как будто раздулось, а глаза выпучились под большими очками.

Шляпа Мэннинга кокетливо выплыла на поверхность. За ней последовала одна из его сандалий на пробковой подошве.

Из бассейна, почти у ног Сая и Г. М., появилось моргающее и отфыркивающееся лицо Хауарда Беттертона, который ощупью ухватился за перила.

В тот же миг с другой стороны из воды вынырнули Джин и Дейвис, радостно стукнувшись головами.

— Пора выходить, мистер Беттертон! — окликнула Джин через плечо.

Очевидно, никто из купальщиков не слышал полицейских сирен и не видел нырок Мэннинга. Джин и Дейвис, выбравшись на землю, зашагали по широкой дорожке к кабинкам, когда на поверхность всплыл потемневший от воды альпаковый пиджак Мэннинга, за которым последовали брюки.

Хауард Беттертон вцепился в голое колено Сая.

— Мне кажется, — пропыхтел он, — что-то вроде обнаженного тела пронеслось мимо меня, когда я исследовал глубины. Интересно…

— Вылезайте из бассейна! — резко прервал Сай.

Он поднял взгляд. Джин и Дейвис уже повернулись и шли назад. Джин снимала шапочку, тряся золотистыми волосами, а Дейвис откидывал с глаз мокрые волосы.

Беттертон,отряхиваясь, как бобр, сел на парапет, опустив ноги в воду.

Джин и Дейвис стояли на парапете, оглядываясь вокруг. В тот же момент Кристал Мэннинг, чей пляжный халат походил на черное цветастое кимоно, появилась у южного края бассейна.

Затем все внезапно осознали, что произошло.

Потревоженная вода сверкала на ярком солнце. По какой-то причуде пробковые сандалии Мэннинга плыли по обеим сторонам шляпы, словно представляя его самого. Остальная одежда, включая шелковый шарф и трусы, плавала вокруг.

Пять пар глаз уставились на одежду. Только Г. М., чей взгляд скользил по краям продолговатого бассейна, не смотрел на нее. Но все шестеро стояли молча и неподвижно, как парализованные.

Вероятно, Джин первой поняла, что случилось. Она указала рукой на одежду, собираясь заговорить, но ее опередил Беттертон.

— Это все-таки произошло, — очень тихо сказал он.

Последовала пауза.

— И более того. — Дейвис указал на дом. — Копы уже здесь.

Глава 7

Из-за северной стороны дома, у которой находился теннисный корт, появились трое мужчин — один в штатском и двое в униформе.

Дейвис, по-видимому чувствуя, что выглядит слишком черствым, попытался проявить беспокойство, которого не испытывал.

— Что, если с мистером Мэннингом произошел несчастный случай? — воскликнул он. — Может быть, он ударился головой о дно. Я нырну и…

— Оставайтесь на месте, сынок! — Голос Г. М. был негромким, но удержал всех (за одним исключением) в тех же позах. — Я хочу, чтобы никто из вас не говорил ни слова — понятно? — пока я не подам вам знак.

— Мое пенсне! — вскрикнул Беттертон, спрыгнув наземь. — Я оставил его в кабинке. Мы все оставили там наши вещи, чтобы переодеться для тенниса! Я не могу разговаривать с полицейскими, не видя их!

Коренастая волосатая фигура в коричневом купальном костюме повернулась к другой стороне бассейна.

К Саю и Г. М. со шляпой в руке и вежливым выражением лица приближался окружной прокурор Гилберт Байлс.

Они находились в округе Уэстчестер, и Сай Нортон не мог не задуматься, почему мистер Байлс из округа Нью-Йорк появился там, где у него нет полномочий. Но, бросив на прокурора быстрый взгляд, Сай продолжил наблюдать за бассейном.

«Наш самый хорошо одетый окружной прокурор», как именовала его пресса, отнюдь не был напыщенным позером. Если он выглядел гораздо старше своих лет, то потому, что серьезно относился к своей работе.

В узких карих глазах высокого мужчины, чьи темные волосы еще не настолько отступили ото лба, чтобы он казался лысым, поблескивали едва заметные искорки юмора. Волевые черты желтоватого лица усиливал острый подбородок. При виде сэра Генри Мерривейла он застыл как вкопанный.

— Г. М.! — с усмешкой воскликнул мистер Байлс. — Значит, вы здесь, старый греховодник!

— Привет, Гил, — поздоровался Г. М.

Вновь приняв величественную позу, «старый греховодник», чей купальный халат распахнулся, демонстрируя обтянутое полосатым купальным костюмом брюхо, переложил садовые ножницы в левую руку, чтобы обменяться рукопожатиями с прокурором.

Усмешка Байлса исчезла так же быстро, как удивление. Его узкие глаза скользнули по неподвижным фигурам вокруг бассейна.

— Вы гостите здесь?

— Верно, сынок.

— А вы можете догадаться, почему я здесь оказался?

— Угу. В общих чертах.

— Я хочу видеть мистера Мэннинга. — Байлс поджал губы. — У нас есть основания считать, что он растратил сто тысяч долларов.

Все молчали — только Кристал слегка вскрикнула. Тема растраты не упоминалась со вчерашнего вечера, но безобразное слово висело в воздухе.

— Уверяю вас, — продолжал Байлс, — я предупредил его.

— Предупредили? — осведомился Г. М. — Каким образом?

— Вчера вечером я позвонил ему и сказал, что буду здесь… — Байлс посмотрел на часы, — в половине десятого. Я сказал, что, вероятно, с моей стороны было бы infra dig[17] приезжать самому в автомобиле и забирать его для допроса. Понимаю, что возвещать о своем прибытии сиренами мотоциклов — дурной вкус. Но у меня были причины для столь необычного поведения. — Тон Байлса внезапно изменился. — Где он?

Г. М. выглядел обеспокоенным.

— Это сложный вопрос, сынок. Он нырнул сюда. — Г. М. указал на бассейн ножницами. — Вот его одежда.

— Вижу. А когда он вынырнул?

— В том-то и дело, что он не вынырнул.

— И сколько же он пробыл в бассейне?

— Около пяти минут.

— Пять минут! Никто не может остаться в живых, проведя под водой… — Байлс оборвал фразу. — Мне нужен растратчик, а не самоубийца.

— Ох, сынок! — простонал Г. М., взмахнув ножницами. — Если бы я думал, что это самоубийство или несчастный случай, мы все тотчас бы нырнули следом.

— Тогда о чем вы говорите?

— Он нырнул в этот бассейн и не вынырнул, — с серьезным видом объяснил Г. М. — Если бы мужчина ростом в пять футов и десять дюймов, голый как редиска, выбрался бы из воды, по-вашему, я бы его не заметил? Но…

— Но что?

— Готов поставить сотню долларов против старого башмака, — спокойно ответил Г. М., — что сейчас его нет в бассейне.

Окружной прокурор стоял неподвижно, глядя на Г. М. прищуренными глазами.

На той части черепа Байлса, где волос уже не было, поблескивали капельки пота. Он выпятил подбородок и задумчиво шевелил нижней губой. Но в карих глазах снова появились странные искорки юмора.

— Он наверняка в бассейне, — сказал Байлс. — Хотите, чтобы я поверил в чудеса?.. О'Кейси!

— Да, сэр?

Голос, а не имя заставил Сая Нортона круто повернуться. Два полицейских стояли позади окружного прокурора. С ощущением падающего сердца Сай смотрел в глаза полицейскому, который вчера был сбит с ног во время беспорядков в метро.

Уже некоторое время полицейский О'Кейси имел вид человека, который хочет крикнуть, но не осмеливается. Его взгляд был устремлен на Г. М., остающегося вежливым и бесстрастным, как праведник с Востока. Услышав слово «чудеса» рядом с собственной фамилией, О'Кейси больше не мог сдерживаться.

— Сэр, — обратился он хриплым голосом к окружному прокурору, — могу я поговорить с вами наедине?

— Позже, приятель. Я хочу, чтобы вы…

— Сэр, это важно!

Байлс озадаченно посмотрел на него и кивнул. Полицейский О'Кейси, делая обеими руками зловещие жесты, отвел его назад футов на двадцать.

Джин Мэннинг и Хантингтон Дейвис бесшумно подбежали по траве к Кристал, после чего все трое быстро подошли к Саю Нортону и Г. М. Они были сильно потрясены, хотя, вероятно, по разным причинам, и старались говорить тихо.

— Предположим, — со слезами на глазах сказала Джин, которая нервничала больше других, — с ним действительно произошел несчастный случай! А мы даже не попытались его спасти!

— Чепуха, ангел! — запротестовал Дейвис, хотя ему явно было не по себе. — Кроме того, что именно произошло? И каким образом старый хрыч это проделал?

Кристал, все еще закутанная в черный халат с золотыми цветами, бросила задумчивый взгляд на Сая и загадочно улыбнулась.

— Вы слышали обвинение, которое они выдвинули против отца? — спросила она.

— Естественно.

— Если он когда-нибудь украл хотя бы содержимое детской копилки, я брошу мужчин и уйду в монастырь. Это просто нелепо!

— Тише! — свирепо прошипел Сай. — Я пытаюсь услышать, что полицейский говорит окружному прокурору!

Сай не мог слышать полицейского и видел только его яростные жесты. Но голос Байлса прозвучал четко, когда он взглянул на Г. М.

— Ну, допустим, он критиковал подземку. Многие так делают.

Жесты стали еще энергичнее. Байлс начал терять терпение.

— Что значит заколдовал турникеты?

На сей раз пантомима была по-настоящему выразительной. Полицейский О'Кейси делал гипнотические пассы, принимал боксерские позы, изображал прыжки через препятствия, а потом начал быстро вращать руками, словно изображая тысячу людей, катящихся вниз по ступенькам Нью-Йоркской публичной библиотеки.

— Чепуха! — воскликнул Байлс. — Сэр Генри Мерривейл — выдающийся и достойный человек. Он не мог быть замешан в подобную историю. А если и был… — странная нотка в голосе Байлса наводила на подозрения, что ему уже все известно, — я уверен, что Нью-Йорк посмотрел бы на это сквозь пальцы. А теперь пойдемте со мной.

Он подвел безмолвного полицейского к группе у бассейна. Сай Нортон быстро осуществил процедуру представления. Байлс вежливо кивнул каждому.

— Благодарю вас. Многие люди, мистер Нортон, помнят вас как единственного иностранного корреспондента, который никогда не теряет голову и не впадает в истерику… О'Кейси!

— С-сэр?

— Насколько я помню, вы один из чемпионов по плаванию в полиции. Снимите одежду, нырните в бассейн и найдите Мэннинга!

Уши полицейского приобрели цвет томата.

— Послушайте!.. — Он судорожно глотнул, пытаясь отсрочить неизбежное. — Однажды я слышал историю о парне, который тоже исчез из бассейна!

— Вот как?

— Да, сэр. Только это было не днем, а ночью, и один край бассейна не был виден. Убийца нырнул и выбрался в водолазном костюме.

Сэр Генри Мерривейл возвел очи горе.

— Знаете, — задумчиво промолвил он, — мне живо представляется Фред Мэннинг, сидящий на дне в водолазном костюме и пускающий пузыри.

— Если вы думаете, что он еще там, О'Кейси, то приведите его… Да-да, можете остаться в нижнем белье!

— Я могу одолжить ему плавки, — добродушно предложил Дейвис.

О'Кейси облегченно вздохнул и вместе с Дейвисом поспешил вокруг бассейна к кабинкам. В тот же момент послышался новый голос.

— Доброе утро, мистер Байлс, — вежливо поздоровался Хауард Беттертон. — Насколько я понимаю, вы хотите повидать моего клиента?

Беттертон, полностью одетый во фланелевые брюки для тенниса, рубашку и спортивный пиджак, поправил пенсне. Черные волосы были аккуратно зачесаны назад.

— Доброе утро, мистер Беттертон, — отозвался окружной прокурор.

Казалось, друг друга приветствуют дуэлянты или игроки за шахматной доской.

— Но боюсь, я не смогу увидеть вашего клиента, — добавил Байлс. — Если мне не поможет полиция.

— Ну, не знаю. — Беттертон критически нахмурил брови.

— Нам придется опечатать офис мистера Мэннинга…

— Прежде чем я смогу вам это позволить, — прервал Беттертон, — думаю, было бы разумно обсудить юридический аспект наедине.

Байлс кивнул.

— Покончив с бассейном, — сказал он, еще сильнее прищурив карие глаза, — я хочу побеседовать приватно с сэром Генри Мерривейлом. После этого я в вашем распоряжении.

— Это меня устраивает, — чопорно согласился Беттертон.

— Ныряйте, О'Кейси! — крикнул Байлс.

Полицейский повиновался.

Следующие пятнадцать минут были, вероятно, самыми мучительными. Светловолосая голова О'Кейси то появлялась, глотая воздух, то снова исчезала под водой.

Глядя на этот каменный бассейн, думал Сай, понимаешь, что это не шутка и не изобретательный трюк. Предметы одежды Мэннинга — шляпа, сандалии, пиджак и прочее — отплывали друг от друга, словно он сам распадался на части, что выглядело не смешно, а ужасно. Все, казалось, это чувствовали, кроме Кристал, которая скользнула поближе к Саю Нортону.

— Правда, жаль, что они, вероятно, не дадут нам сегодня поплавать? — шепнула она и, как бы случайно, распахнула халат.

Бело-розовая кожа Кристал редко подвергалась воздействию солнца. Ее черно-золотой купальник, очевидно, был самым откровенным из всех, когда-либо изобретенных. Темно-голубые глаза провоцирующе посматривали на Сая, а на губах играла полуулыбка. Волосы с пробором посредине теперь казались светло-каштановыми. Сай мог ощущать ее близость, даже не глядя на нее.

«Черт бы тебя побрал! — думал он. — За то, что ты смущаешь мой покой, за то…»

Полицейский О'Кейси выбрался из бассейна у ног Байлса и, задыхаясь, остался лежать лицом вниз.

— Я обыскал каждый дюйм, — пропыхтел он. — Его там нет.

— Но он должен быть там!

— Вот все, что там было.

Мяч для гольфа выпал из его руки и покатился по траве. Байлс снова выпятил челюсть и окинул группу взглядом.

— Предупреждаю: если имел место какой-то заговор… — Он сделал паузу. — Если кто-то из вас помог ему, или вы все сговорились клясться, будто он упал в бассейн, хотя ничего подобного не было…

— Вы позволите мне ответить? — осведомился Сай.

— Слово за вами, мистер Нортон.

— Недавно вы сделали мне комплимент, отметив, что я не теряю головы. Так вот, мистер Мэннинг действительно нырнул в бассейн. Тогда там было четверо, но вышли оттуда только трое. — Сай посмотрел на Беттертона, Дейвиса и Джин. — Когда они вышли, то все время оставались у меня на глазах. Никакого заговора не было. Все это чистая правда.

Поза и голос Сая, спокойно стоящего в черных плавках с пересекающим ребра длинным белым шрамом, внушали уверенность.

— Но этого не может быть, — возразил Байлс.

— Почему?

— Потому что это невозможно!

— Старая песенка! — промолвил Г. М. — Она буквально преследует меня! Никак не могу от нее отделаться.

— Погодите! — Байлс щелкнул пальцами. — Хотя это не моя епархия, но я заинтригован. Существует объяснение, настолько очевидное, что оно не приходило мне в голову!

Сай вздрогнул. О'Кейси поднялся и поплелся вокруг бассейна переодеваться.

— Какое объяснение? — спросил Сай.

— Из бассейна есть потайной выход ниже уровня воды.

— Никакого выхода нет, мистер Байлс! — воскликнула Джин, отошедшая в кабинку и вернувшаяся в халате. — Там только впускное и выпускное отверстие для воды. Впускное снабжено железной решеткой и фильтром, а выпускное — только решеткой. Каждое не более восьми дюймов в поперечнике.

— Простите, мисс Мэннинг, но я имел в виду не эти отверстия.

— А что же?

— Почему ваш отец построил бассейн из камня, а не из кафельных плиток?

Джин тряхнула золотистыми волосами, блеснувшими на солнце.

— Но бассейн построили давным-давно! — ответила она. — Думаю, основная причина была в том, что мы все любили подводные игры. Например, бросали горсть не плавающих мячей для гольфа и проверяли, кто вытащит больше. А еще игра под названием «Том-Том-Тащи», когда две команды…

— Ваш отец — хороший пловец?

— Конечно, папа умеет плавать, — с сомнением отозвалась Джин. — Но он ненавидит физические упражнения — признает только гантели и тому подобное.

— Возможно ли выпустить воду из бассейна?

— Очень легко! В доме вы найдете маленького старика в белой куртке по имени Стаффи. Он наш слуга и покажет вам, как это сделать.

— Феррис! — Байлс повернулся ко второму полицейскому — энергичному молодому человеку, явно жаждущему деятельности. — Найдите Стаффи и выпустите из бассейна воду.

— Есть, сэр!

Байлс хлопнул себя по бедру.

— Думаю, теперь я могу себе представить, как действует этот выход. Понимаете, сэр Генри… — Он оборвал фразу и повысил голос. — Г. М.! Куда, черт возьми, он делся?

Недолгое время казалось, будто Г. М. исчез, как Мэннинг. Но он всего лишь сидел на качелях под навесом, погрузившись в раздумье и злобно уставясь на садовые ножницы, которыми рассеянно щелкал.

Ножницы, хотя и не новые, обладали острыми и отполированными лезвиями. Они казались абсолютно сухими, хотя петля для подвешивания была смазана. В руках Г. М. ножницы выглядели как оружие. Байлсу пришлось крикнуть, чтобы пробудить старого маэстро от размышлений.

— Что такое? — буркнул Г. М., подняв взгляд и отложив ножницы.

— У меня здесь… — Байлс похлопал себя по внутреннему карману, — ордер, предписывающий Мэннингу передать все его книги — я имею в виду бухгалтерские — окружной прокуратуре. К сожалению…

Хауард Беттертон, курящий сигару, тут же оказался рядом.

— Я собирался спросить у вас, мистер Байлс, какими полномочиями вы обладаете в округе Уэстчестер.

Байлс улыбнулся:

— Это может подождать до нашего совещания. Конечно, досадно, что я не могу воспользоваться ордером…

— Ах, вам досадно! — рявкнул Г. М. с такой свирепостью, что оба юриста отпрянули. — Каково же, по-вашему, мне, старику?

— Но почему исчезновение Мэннинга должно…

— Он одурачил МЕНЯ! — Г. М. выпрямился и постучал себя по груди. — Заставил меня наблюдать за ним, а потом обвел вокруг пальца. Конечно, вчера вечером перед обедом он выдал жуткое вранье — назовем это ложным указанием, — которого я ожидал. Но сегодня утром он вручил мне эти ножницы и велел хранить их как сувенир, а потом исчез. Таково его представление о шутке! Но я доберусь до него!

— Это хорошая новость, — улыбнулся окружной прокурор. — Хотя не думаю, что нам понадобится ваша помощь, Г. М. Очевидно, вы уже раскрыли тайну?

Со звуком, напоминающим всасывание, поверхность воды дрогнула.

— Ну… нет, — проворчал Г. М. — Но у меня есть минимум три нити, которые помогут откопать несколько ключей к разгадке, если только я буду правильно использовать лопату.

Уровень воды в бассейне быстро понижался.

— Какие нити? — резко осведомился Байлс.

— Во-первых, — сказал Г. М., потирая лысую голову, — я думал о бюсте Роберта Браунинга.

Два юриста недоуменно уставились друг на друга.

— Кто-нибудь объяснит мне, — заговорила Кристал Мэннинг, снова закутавшись в халат, — при чем тут Браунинг? Не могли бы мы для разнообразия переключиться на Теннисона?[18]

Г. М. посмотрел на нее поверх очков.

— Вы очень умны, девочка моя, — серьезно заметил он.

Кристал присела в насмешливом реверансе.

— Когда ваш отец вчера вечером процитировал Браунинга, — продолжал Г. М., — вы сразу узнали поэму «Бегство герцогини». Интересно, заметили ли вы что-нибудь еще?

— Конечно нет! — Кристал широко открыла темно-голубые глаза. — А что еще там было?

— Думаю, мы можем забыть о Браунинге, — нетерпеливо вмешался Байлс. — Каковы другие нити, которые вы считаете столь важными? — не без сарказма спросил он.

Г. М. кивнул в сторону бассейна. Шляпа, сандалии, садовые перчатки, пиджак, брюки, шарф и трусы теперь вращались в воронке, образовавшейся в процессе слива воды.

— Мне кажется, — сказал Г. М., — в этом бассейне кое-что есть.

— Что именно?

— Полегче! Дайте мне закончить! Когда бассейн осушат, в выпускном отверстии наверняка окажется много застрявших клочков бумаги.

— Ну?

— Я хочу, чтобы вы нашли мне… — Г. М. немного подумал, — сложенный в несколько раз лист длиной около шести дюймов и шириной около дюйма.

— За каким чертом он вам понадобился?

— Потому что я старик, — строго ответил Г. М. — Это очень важно, сынок. Попросите ваших людей поискать его.

— Ладно. Что еще вам нужно?

Г. М. устремил взгляд на фигуру приближающегося к ним полицейского О'Кейси, уже полностью одетого.

— На вид вы крепкий парень, — обратился к нему Г. М., словно никогда не встречал его раньше. О'Кейси застыл как вкопанный, стиснув зубы. — Если окружной прокурор не возражает, я хотел бы дать вам несколько распоряжений.

— Выполняйте указания сэра Генри, О'Кейси, — велел Байлс.

Выражение лица полицейского, когда он посмотрел на безмятежного Г. М., очень заинтересовало бы художника.

— Наша третья нить, — сказал Г. М., — садовые ножницы. — Он подобрал их и протянул О'Кейси. — Возьмите их, сынок.

Полицейский повиновался как загипнотизированный.

— Возможно, вы не заметили, — продолжал Г. М., — что на южной стороне участка находится самшитовая изгородь около четырех футов в высоту и около ста футов в длину. Я хочу, сынок, чтобы вы подстригли эту изгородь.

Последовало долгое молчание. Наконец полицейский О'Кейси обрел дар речи.

— Всю чертову изгородь? — завопил он.

— О'Кейси! — прикрикнул Байлс.

— Но этот… должен находиться в тюрьме! Он…

— Никогда не используйте бранных слов, сынок, — посоветовал Г. М. тоном проповедника. — Нет, не всю чертову изгородь. Достаточно двенадцати футов. Потом принесите мне ножницы.

Несчастному полицейскому осталось только выполнять поручение.

— Если бы я не знал вас так хорошо… — Окружной прокурор закусил губу. — И это вы называете нитью?

— От этого зависит абсолютно все, сынок! — Г. М. посмотрел на небо. — Мы должны провести эксперимент, и как можно скорее!

— Но что это докажет?

Остатки воды с громким бульканьем стекали с южного края глубиной в пять футов к десятифутовой глубине под вышкой. Гладкие стенки бассейна, состоящие из плотно прилегающих друг к другу каменных плит, покрывал тонкий слой слизи.

— Сейчас мы найдем выход! — сказал Байлс.

Почти все члены группы прыгнули на дно в поисках потайного выхода. Через пять минут они молча вернулись на парапет.

Никакого выхода в бассейне не оказалось. Но Мэннинга тоже там не было.

Глава 8

Спустя некоторое время Г. М., Сай Нортон и Гилберт Байлс собрались в доме для приватного разговора, о котором просил окружной прокурор. Библиотека с двумя окнами спереди и сзади тянулась через все здание.

Следует с сожалением отметить, что Г. М., будучи поглощенным какой-либо проблемой, полностью терял чувство приличия. В библиотеке было жарко, поэтому он снял халат и, нимало не смущаясь, уселся прямо в своем полосатом купальном костюме, закинув ноги на стол и куря сигару.

Байлс предложил ему гаванскую, которую он с презрением отверг.

— Это настоящая уилингская[19] сигара, — заявил он, вынув упомянутую сигару изо рта, — такие в добрые старые дни продавали по пять центов за пару. Так что у вас на уме, Гил?

Сай Нортон, который поднимался переодеться, вернулся как раз вовремя, чтобы услышать этот вопрос. Байлс рассеянно указал ему на стул. После этого с высокого и желтолицего окружного прокурора как будто соскользнули фальшивая борода и парик.

Байлс весело усмехнулся — при этом его лицо стало словно шире, а подбородок сделался менее острым. Он сел, расслабившись и явно наслаждаясь происходящим.

— Знаете, Г. М., — сказал Байлс, — я написал вам, что вы старый сукин сын, и был абсолютно прав.

— В вашем письме были и другие, столь же очаровательные термины, — кивнул Г. М. — Если бы в Англии прокурор продиктовал подобное послание, его секретаршу пришлось бы приводить в чувство нюхательной солью.

— О, я сам отпечатал письмо на своей машинке. Но скажите, ваши заявления насчет трех нитей, конечно, выдумка?

— Это чистая правда, Гил.

— Человек нырнул в бассейн и не вынырнул, но когда бассейн осушили, его там не оказалось. Вам не кажется, что это чересчур?

— Кажется, но ничего не могу поделать. Это произошло!

— А не лжете ли вы все, чтобы поддержать Мэннинга?

— Нет! — рявкнул Г. М.

— Ну, это не важно. — И Байлс отмахнулся от проблемы с небрежностью, от которой у Сая Нортона волосы встали дыбом. Окружной прокурор почесал острый подбородок, который был бы синеватым, если бы он не брился дважды в день, и его лицо стало серьезным. — Вместо того чтобы спрашивать, что у меня на уме, Г. М., скажите, что на уме у вас.

— Скажу, — отозвался Г. М., выпустив кольцо дыма. — Вам не слишком нравится Фред Мэннинг, верно?

— Верно. — Байлс соединил пальцы рук на столе. — Мы члены одного клуба, и он никогда мне не нравился. Я с первого взгляда понял, что этот тип — мошенник.

— Каким образом?

— Он был слишком лощеным, слишком вежливым. Я никогда не доверял таким людям. Неделями до нас доходили слухи, что дела в его фонде пошатнулись, но мы не могли действовать, не имея фактических оснований. А теперь, слава богу, он у нас в руках.

— Почему?

— Этот его фонд…

— Погодите, сынок! — Г. М. взмахнул сигарой. — Может, такие фонды имеются и в Англии, но будь я проклят, если слышал о них. О чем вы говорите?

— Школа Фредерика Мэннинга, — начал объяснять Байлс, — является чем-то вроде вспомогательной организации для крупных университетов. Она независима, но студенты получают зачеты в университетах за выполненные там работы по литературе, живописи, музыке и тому подобному. Школа Мэннинга считается неприбыльной организацией. Мэннинг обращается к состоятельным филантропам, интересующимся такими проектами, убеждая их вносить крупные суммы денег. Школа имеет много стипендиатов. Это слово означает примерно то же, что и в Англии, — человека, который что-то изучает и преподает, получая за это деньги. — Байлс склонился вперед и постучал по столу. — Я буду сообщать вам факты, не называя имен. Некоторое время тому назад один молодой человек в Мичигане получил письмо, подписанное Мэннингом. «Мы рады сообщить вам, — говорилось в письме, — что вы избраны стипендиатом Генриха Гейне в области сатирической поэзии». Термины я изобретаю, но вы понимаете суть?

Г. М. сонно кивнул:

— Да, сынок.

— «Это предполагает, — продолжал Байлс цитировать воображаемое письмо, — стипендию две с половиной тысячи долларов в год. К сожалению, наши фонды не позволяют начать выплаты сразу же. Согласитесь ли вы принять почетное звание и отказаться от стипендии до следующего года?»

Байлс сделал паузу. В его глазах светилось негодование человека, которому пришлось усердно работать во время обучения в юридической школе.

— Бедняга в Мичигане подвергся сильному искушению. Он уже получил степени бакалавра и магистра искусств и теперь работал над диссертацией, чтобы стать доктором философии. Ученые разбираются в бизнесе, как я в санскрите. Ему подвернулся шанс проучиться бесплатно целый год, а потом получать «стипендию». — Байлс невесело улыбнулся.

— Угу, — кивнул Г. М. — И парень согласился?

— Да. Вам понятна схема?

— Деньги идут в карман Мэннингу, а в книгах указано, что стипендия выплачивалась?

— Это лишь малый способ доения фонда. Есть и куда более масштабные. Но молодой человек в Мичигане получил анонимное письмо. Там говорилось, что весь бизнес основан на мошенничестве, и если он этому не верит, то пусть напишет другому человеку в Западной Вирджинии. Молодой человек так и сделал. Оказывается, человек в Западной Вирджинии получил такое же письмо, но там предлагалась стипендия в области музыки. Оба пришли в ярость, и я их не упрекаю. Они приехали в Нью-Йорк, и кто-то направил их в отдел жалоб моего офиса. Не возражаете, если я расскажу о личном приключении?

— С Мэннингом?

— Да.

Байлс поднялся, и яркое солнце осветило высокую фигуру «нашего самого хорошо одетого окружного прокурора» среди уставленных старыми книгами дубовых стен.

— Я говорил вам, что мы с Мэннингом состоим в одном клубе?

— Угу.

— Вчера мы были там на ленче. Он меня не заметил, но я видел его. У него на коленях лежал портфель, который он побоялся, видимо, оставить в гардеробной. А во время ленча Мэннинг был так поглощен конвертом, на котором писал слова или цифры, что официант с трудом оторвал его от этого занятия. Тогда Мэннинг скомкал конверт, бросил его и направился к выходу.

— Ну?

— Мне стало любопытно. — Байлс поднял брови. — Когда я последовал за ним, то подобрал конверт. Среди прочего на нем были серии чисел, обозначающих прибыль более сотни тысяч. Пора было вмешаться!

— Вы знали, что он собирается сбежать? А сотня тысяч буксов…

— Баксов, — с улыбкой поправил Байлс.

Последовало зловещее молчание.

Поправить американский сленг Г. М., который он сам считал безупречным, было более страшным оскорблением, чем обвинить его в шулерстве или рукопожатии с сэром Стаффордом Криппсом.[20] Но тактичный Байлс сразу же успокоил не успевшую разразиться бурю.

— Прошу прощения, это моя ошибка. Букс — более современная версия.

— Ха-а-а! — шумно выдохнул Г. М., откинувшись назад в своем полосатом купальнике и попыхивая сигарой.

— Но я не могу понять Хауарда Беттертона. — Байлс нахмурился. — Вы же юрист, Г. М.! Неужели его поведение не показалось вам странным?

— Может, и показалось. Но ваш закон, хотя и был основан на нашем, двигался очень странными путями.

Байлс вернулся к столу и сел.

— Хауард достаточно проницателен. Этим утром он изрядно суетился, но не пытался бросать в меня стулья. Хауард должен знать… — Байлс постучал по внутреннему карману, — что я получил этот ордер в этом округе через полицию Уайт-Плейнс, поэтому могу забрать Мэннинга в Нью-Йорк. Он должен знать, что в девять утра выдана еще одна повестка на имя человека, который управляет нью-йоркским офисом Мэннинга. И тем не менее Хауард ничего не предпринимает.

Г. М. что-то буркнул. В его глазах появилось странное выражение, которое Сай Нортон не мог понять.

— Это вы звонили Мэннингу вчера вечером?

— Да. Но я не думал, что он сбежит и тем самым признает свою вину. — В глазах Байлса мелькнули искорки. — Вероятно, вы понимаете, почему мне наплевать на тайну бассейна?

— В общем, да. Это не ваше дело, а полиции. Но если они поймают Мэннинга…

— Когда они поймают Мэннинга, — поправил Байлс, — не будет иметь никакого значения, как он выбрался из бассейна. Все равно я смогу отдать его под суд! Но до того… Вот тут-то и нужны вы.

— Я? — воскликнул Г. М. с внезапной тревогой.

Голос Байлса стал тихим и уговаривающим.

— Публика не станет интересоваться Мэннингом, пока его не поймают. Но тайна бассейна — другое дело! Каждая газета в Нью-Йорке будет ее обсасывать.

— По-моему, вы говорили, — вмешался Сай, — что тайна бассейна — наша общая выдумка.

— Я все еще так думаю. Но если это не так, тем лучше. Теперь слушайте, Г. М.! Вы хорошо известны в этой стране, как взламыватель запертых комнат и ниспровергатель чудес. Газеты вас любят, потому что ваши истории для них отличный материал. Ваша задача — держать их на расстоянии и попытаться разгадать тайну.

— Погодите! — рявкнул Г. М., сбросив ноги со стола с грохотом, потрясшим всю комнату. — Я не могу оставаться в Нью-Йорке! А если бы и мог, меня похитили.

— Что значит — похитили?

Голос Г. М. стал жалобным:

— Ну, практически похитили. И я уже говорил всем, что должен навестить одну семью в Вашингтоне.

Байлс улыбнулся:

— Г. М., это очень важно. Я уверен, что, если вы позвоните этим людям в Вашингтон и объясните им обстоятельства, они вас поймут. Какой номер их телефона?

— Не знаю. Надеюсь, вы сможете его раздобыть. Они живут в месте, которое называется Белый дом.

— Белый…

Байлс молча уставился на Г. М., потом опустил локти на стол и подпер кулаками лысеющую голову.

— Это правда? — осведомился он. — Судя по вашим высказываниям о лейбористском правительстве, которые цитируют вчерашние вечерние и сегодняшние утренние газеты, я бы подумал, что вас скорее повесят, чем пошлют с дипломатической миссией.

— Ох, сынок! Это не дипломатическая миссия. Я просто доставляю президенту письмо от его старого друга в Англии. В этом нет никакого секрета — вы могли бы прочитать его по радио. Но, по-вашему, вежливо заставлять президента ждать?

Байлс издал стон.

— Но я скажу вам, что я сделаю, — добавил Г. М. после паузы. — Я заключу с вами маленькую сделку.

— Вот как? — Байлс вскинул голову. Любая сделка, предлагаемая Г. М., сразу вызывала у него подозрение.

— В вашем офисе, Гил, есть бухгалтеры?

— Бухгалтеры? В окружной прокуратуре их шесть — специально для подобных дел!

— Фонд Мэннинга, — продолжал Г. М., — не выглядит таким уж большим и сложным. Можете доказать мне, что Фред Мэннинг — мошенник, за двадцать четыре часа?

— За двадцать четыре часа? Ну-у…

— Скотленд-Ярд, — усмехнулся Г. М., — мог бы сделать это за полдня.

Среди наглых выдумок Г. М. — а имя им легион — эта была наиболее наглой. Но она возымела необходимый эффект. Гилберт Байлс вздрогнул, как укушенный гремучей змеей.

— Я бы хотел напомнить, — холодно отозвался он, — что американская эффективность…

Г. М. поднялся и хлопнул ладонью по столу. Байлс тоже встал.

— Так можете вы доказать, что Мэннинг — мошенник, за двадцать четыре часа? — повторил Г. М. — Я бросаю вам вызов!

— А вы можете раскрыть за двадцать четыре часа тайну бассейна? — осведомился Байлс. — Я бросаю вызов вам!

— Ладно, я это сделаю!

— И я тоже!

— Пожмем друг другу руку!

Именно в этой героической, хотя и необычной позе, напоминающей скульптурную группу, их застали Боб Мэннинг, Джин и Кристал, которые вбежали в комнату и застыли как вкопанные.

Г. М. и окружной прокурор с виноватым видом прервали рукопожатие. Но трое вновь пришедших, за возможным исключением Кристал, были слишком переполнены эмоциями, чтобы замечать что-либо. Рыжеватый долговязый Боб в шортах и открытой рубашке цвета хаки, казалось, пытался обрести твердость и напористость. Джин и Кристал — одна в белом пляжном халате, а другая в черном — явно подстрекали его.

— Слушайте!.. — начал Боб агрессивным тоном, но оборвал фразу и посмотрел на Байлса. — Прошу прощения, сэр, но кто вы такой?

Байлс представился. Он был вежлив, словно разговаривал с губернатором.

— Что я хочу сказать… — Боб запнулся. — Ну… теперь я глава семьи. — Похоже, он сам не поверил своим словам, так как быстро добавил: — И мы… я подумал, что, если здесь происходит какое-то совещание, касающееся нас, я должен на нем присутствовать.

Байлс собирался выставить всех троих, когда поймал взгляд Г. М. Прежде чем окружной прокурор успел согласиться, Боб заговорил снова:

— Во-первых, поместье переполнено копами. Сейчас они у бассейна.

— К сожалению, мистер Мэннинг, — вздохнул Байлс, — мне пришлось позвонить в полицию Уайт-Плейнс. Просто отвечайте на их вопросы, и они не причинят вам лишнего беспокойства.

Веснушки ярче выступили на лице Боба.

— Во-вторых, — продолжал он, — я не видел, что произошло сегодня утром. Я не спал практически всю ночь — думал кое о чем…

Сай знал, что он думал об автомастерской, которую теперь никогда не получит.

— Но послушайте! — Боб больше не казался глуповатым — он выглядел внушительно. — Если кто-нибудь говорит, что мой отец украл деньги… — он судорожно глотнул, — это касается и копов у бассейна — я расквашу ему физиономию.

Сай вскочил:

— Кто занимается копами у бассейна?

— Дейв, — быстро ответила Джин, и ее светлая кожа порозовела от восхищения. — Просто великолепно, что он взял на себя инициативу! Очевидно, это благодаря армии.

— Совсем забыла, дорогая, — солгала Кристал, наморщив лоб. — Дейв был на фронте?

— Ты отлично знаешь, что не был! Он служил в настолько важном департаменте, что никто не знает, чем там занимались. Ты когда-нибудь видела Дейва в мундире? Он выглядит чудесно!

— Почему бы вам не сесть? — предложил Байлс. — У нас действительно секретное совещание… — Сай заметил, как все трое встрепенулись, — но я не возражаю против вашего присутствия. Возможно, вы даже сумеете нам помочь.

Они быстро разместились вокруг круглого стола. Кристал с беспечным видом села рядом с Саем.

— Что вы подразумеваете под помощью? — Голос Боба все еще был хриплым.

— Кто знает? Может быть, информацию…

— Я знаю очень много. — Джин поджала губы. — Но не собираюсь говорить.

— Даже со мной? — Улыбка Байлса наводила на мысль о змее-искусителе.

— Нет! Ни с кем! — крикнула Джин. — Потому что, даже если папа действительно взял эти деньги… успокойся, Боб!.. — его никогда не найдут! Никогда!

Байлс колебался.

Сай Нортон мог поклясться, что его следующее замечание было не хитростью, а искренним старанием подготовить семью.

— Лучше бы вы этого не говорили, мисс Мэннинг.

— Почему?

— Потому что я должен предупредить вас, дабы вы избежали потрясения. Вашего отца поймают за несколько недель — возможно, еще раньше. Он не сможет убежать. В качестве доказательства, что я не блефую, могу описать вам методы, которые обычно используют.

— Да! — сказала Кристал, опустив глаза.

— Странно, но факт, — продолжал Байлс, сначала посмотрев на стол, потом подняв голову, — что большинство бегущих из Нью-Йорка старается выбраться как можно дальше. Еще более странно, но столь же правдиво, что большинство направляется в Калифорнию или Флориду.

— А теперь вы тоже не блефуете? — спросила Кристал.

— Нет, — ответил Байлс. — Вчера за ленчем ваш отец скомкал и отбросил конверт, покрытый цифрами. Его нашли. На конверте он дважды написал «Лос-Анджелес», потом зачеркнул и написал «Майами».

По комнате пробежал легкий шорох.

— И наконец, — снова заговорил Байлс, — позвольте назвать вам еще один пункт, который завлечет его в западню. Вся его красота в том, что он никогда не придет в голову ни ему, ни вам. Оглядитесь вокруг!

Три лица вопрошающе повернулись в разные стороны. Они увидели уставленные книгами стены, мебель, обитую декоративными тканями, а за приоткрытыми двойными дверьми в северной стене край шахматной доски в кабинете Мэннинга. Два задних окна были ярко освещены солнцем; передние были голубовато-белыми.

— Боюсь, я не понимаю, — пробормотала Кристал.

— Вы ничего не замечаете?

— Нет!

— С тех пор как я знаю вашего отца, — сказал Байлс, — он обшаривает букинистические магазины. Все книги здесь из вторых рук — других он не покупает. Он так же не может удержаться от посещений букинистов, как алкоголик от баров. — Байлс сделал паузу. — Полиция разошлет циркуляры во все букинистические магазины страны — с фотографиями, описанием внешности и обещанием вознаграждения. Куда бы он ни отправился, его все равно схватят.

— Нет! — с триумфом воскликнула Джин. — Они не узнают его! Пластический хирург…

Наступило гробовое молчание.

Джин прижала обе руки ко рту — в ее голубых глазах застыл ужас.

— Какой пластический хирург? — резко спросил Байлс.

(Чистая случайность или уловка?)

В тот же момент полицейский О'Кейси вошел в комнату, держа большие ножницы. Не удостаивая взглядом сэра Генри Мерривейла, он положил ножницы на стол рядом с ним и обратился к Байлсу:

— Я подстриг ровно двенадцать футов изгороди, сэр.

Глава 9

Момент был весьма напряженный.

Г. М., которому, очевидно, хотелось сразу же обследовать ножницы и в то же время продолжить тему пластической хирургии, бросил ножницы под стол, где никто не мог их видеть. Байлс подал знак О'Кейси, и тот быстро вышел.

— Ты дура, Джин! — сердито сказал Боб. — Они знают всех пластических хирургов. Им останется только найти нужного и…

— Прошу прощения, — пробормотал Байлс и вышел из комнаты.

— Он пошел к телефону давать указания о начале поисков, — проворчал Боб. — Видишь, что ты наделала?

— Минутку, сынок, — послышался спокойный голос Г. М.

Боб и Джин сразу же повернулись к старику в расчете на помощь. Несмотря на его свирепую внешность, молодежь инстинктивно к нему обращалась, чувствуя родственную душу. Например, он мог понять причину, по которой его десятилетний внук выстрелил в зад сэру Эзми Фозергиллу из духового ружья.

Джин вскинула голову, тряхнув золотистыми волосами.

— Вы не выдали никакой тайны, девочка моя, — успокоил ее Г. М. — Фактически так даже лучше.

— Лучше?

— Угу. Я уже принял вызов нашего хитроумного друга — у него добрые намерения, но работа всегда на первом месте. Лично я заключил бы пари на десять буксов, что ваш старик и близко не подойдет ни к какому пластическому хирургу, а если он уже это сделал, копы ничего не узнают. Но не говорите ничего Байлсу! Пускай полиция опрашивает столько пластических хирургов, сколько сумеет найти.

— Но это правда, — прошептала Джин, — что пластический хирург может сделать лицо неузнаваемым?

— Нет, девочка моя. Не в том смысле, в каком вы имеете в виду. Он может… — Г. М. внезапно умолк, словно на него снизошло вдохновение.

— Не беспокойся, Джин, — мягко промолвила Кристал. — Мы знаем, как ты предана папе, потому что ты всегда была его любимицей. Можно даже понять неожиданную преданность Боба, хотя это не так легко.

— Он мой отец, — просто объяснил Боб. — А теперь они говорят, что он мошенник!

Кристал снисходительно улыбнулась. Сай только теперь заметил, как похожи светло-голубые глаза Джин на темно-голубые глаза Кристал, которая смотрела на него тем же провоцирующим взглядом.

— Послушай, дорогая, — с искренним сочувствием обратилась Кристал к сестре. — Никто в здравом уме не мог бы поверить, что папа растратчик. Но если бы он смылся с сотней тысяч, я бы им только восхищалась.

— Вам нравится крупная игра, не так ли? — спросил Сай.

— Все ее разновидности. — Кристал снова посмотрела на него и опять повернулась к Джин. — Кажется, эта его женщина — танцовщица с веером или воздушным шаром.[21] Она молода и привлекательна… Не сжимай кулачки, Джин. А ты, Боб, не ерзай от смущения каждый раз, когда упоминают танцовщицу с веером. Факт в том, что мужчины в папином возрасте часто срываются с цепи и совершают поступки, которые посторонним кажутся глупыми. Но они не так глупы, если только их понять. Ради бога, дайте папе перебеситься! Эта женщина…

Из дверного проема послышался спокойный голос Байлса:

— Думаю, если не возражаете, нам лучше узнать имя этой женщины.

Ковры в доме были слишком мягкими! Джин с досадой стукнула кулаком по столу. Она и Боб уставились друг на друга.

Байлс подошел к столу и снова сел напротив Г. М.

— Я бы хотел, чтобы вы этого не касались, Гил, — устало произнес Г. М. — Это вам не поможет. Но если вам нужна информация, лучше получите ее от меня.

— Да? — поторопил Байлс, достав маленькую записную книжку.

— Девушку зовут Айрин Стэнли.

Джин смотрела на Г. М. с отвращением, как на предателя. Байлс с удовлетворением заметил этот взгляд.

— Ее адрес, — продолжал Г. М., — Восточная 161-я улица, 161.

— Номер телефона? — спросил Байлс, не отрываясь от книжечки.

— Моттхейвен 9-5098.

Взгляд Г. М. вовремя остановил Джин, которая, очевидно, знала, что это ложь, и едва ее не разоблачила. Сай Нортон также заподозрил трюк, поскольку это был тот самый телефонный номер в Бронксе, по которому Г. М. разговаривал вчера вечером.

— Ее настоящее имя, — сообщил Г. М., — если вас это интересует, не Айрин Стэнли, а Флосси Питерс. Но вы называйте ее Айрин Стэнли.

— Род занятий?.. О, прошу прощения! — Байлс улыбнулся и спрятал книжечку. — Поверьте, — обратился он к остальным, — нам лучше знать такие вещи.

В этот момент в дверях появился нетерпеливый и раздраженный Хауард Беттертон. Два голоса прозвучали одновременно.

Один принадлежал Беттертону.

— Мне пора побеседовать с окружным прокурором.

Вторым был голос Байлса.

— Ну, Г. М.! Доставайте ваши садовые ножницы и расскажите нам, какой великий ключ к разгадке они содержат!

Снова наступило молчание. Даже Беттертон,который открыл рот для продолжения негодующей речи, закрыл его и поспешил к столу. Тайна ножниц пробуждала всеобщее любопытство.

— Ладно. — Г. М. бросил в пепельницу выгоревшую сигару и полез под стол. — Так как у меня остается менее двадцати четырех часов до того, как я наконец смогу отправиться в Вашингтон, я собираюсь продемонстрировать вам все доказательства и все то, что я обнаружил — если вы только сможете правильно это интерпретировать. Буду говорить прямо.

Старший инспектор Мастерс мог бы удостоверить, что натуру Г. М. можно назвать прямой с таким же успехом, как штопор. Однако по какой-то причине Г. М. находил удовольствие, мистифицируя только Мастерса. Сая интересовало, сдержит ли он слово, данное Байлсу.

— Этим утром, — продолжал Г. М., — Мэннинг вроде бы подстригал южную изгородь. Так сказал слуга Стаффи и сам Мэннинг, появившись у бассейна около четверти десятого и размахивая ножницами у меня перед носом.

— Ну?

Г. М. уставился на пепельницу:

— Когда он появился с ножницами, они выглядели такими же, как вы увидели их немного позже, — острыми, чистыми, отполированными и абсолютно сухими. Взгляните на них теперь. — И он бросил ножницы на стол.

Лезвия были влажными. К ним пристали зеленые кусочки самшитовой изгороди.

— Понимаете, — объяснил Г. М., — гроза началась вчера до восьми вечера, дождь лил полночи. Когда я утром вышел из дома с Саем Нортоном, на лужайке еще были лужи. Вам все ясно?

— Выходит, Мэннинг не мог подстригать изгородь сегодня утром! — воскликнул Байлс.

— Правильно, Гил.

— Он солгал! Это важно?

— Он произнес абсолютно ненужную ложь, сынок. Если Мэннинг был сосредоточен на своем трюке с исчезновением, к чему весь фокус-покус и размахивание садовыми ножницами, если только они не являются жизненно важными для этого трюка? Найдите ответ — и вы сможете интерпретировать великий ключ к разгадке!

— Но что, черт возьми, это означает?

— Я сказал, что собираюсь продемонстрировать вам все улики и доказательства, — деревянным голосом ответил Г. М., — но я не говорил, что собираюсь их объяснять.

— Мистер Байлс! — Хауард Беттертон откинул назад редкие пряди черных волос. — Вы обещали уделить мне десять минут, а во второй половине дня я должен быть у себя в офисе. Может быть, пройдем в кабинет?

— Да, — согласился Байлс, посмотрев на часы. Он был в ярости на Г. М., но старался не показывать этого. — И нашему британскому другу придется прервать свою в высшей степени полезную демонстрацию и пойти с нами.

Джин незаметно ткнула Боба в ребра.

— Как глава семьи… — с достоинством начал Боб и поднялся.

— Разумеется, мой мальчик! — с улыбкой согласился маленький адвокат, похлопав по плечу долговязого Боба. — Поймите, мистер Байлс, — продолжал он. — Я не защищаю… э-э… этические принципы моего клиента. Но если он действительно это сделал, на то были причины, о которых будет заявлено в суде. Вы готовы, сэр Генри?

Г. М. встал в своем полосатом купальнике, подхватил пляжный халат и достал из кармана еще одну дешевую сигару.

— Готов, — ответил он и повернулся к Байлсу. — Но я хочу предупредить заранее. Я не намерен болтать с прессой, пока не раскрою это чертово дело!

— А я думал, вам нравится беседовать с журналистами!

— Да, когда мне есть что им сказать. И когда я сообщаю им интересную информацию, передние полосы газет шипят, как сковородки в аду! — Г. М. посмотрел на Сая. — Можете оградить меня от них, сынок? Это ваша работа.

— Но они будут охотиться за вами! — возразил Сай. — Что я им скажу?

— Что я пьян, — просто ответил великий человек. — Скажите им, что хотите, только, ради бога, держите их на расстоянии, пока у меня в башке не появится какая-нибудь четкая идея! Вы сделаете это?

Сай молча кивнул. Двойные двери открылись. За ними оказалась еще одна уставленная книгами комната с коричневыми кожаными креслами и шахматным столом. Байлс закрыл их снова, но не совсем плотно — с двойными дверьми такое бывает часто.

В библиотеке остались только Сай, Джин и Кристал; Сай чувствовал приближающуюся бурю.

— Вы плохо думаете о папе, Сай, не так ли? — обратилась к нему Джин.

Ему не хотелось огорчать ее.

— Не то чтобы плохо, Джин. Я знал его много лет и всегда относился к нему с уважением. Он словно воплощал хорошие манеры, культуру, достоинство — все традиционные добродетели. Даже его увлеченность Браунингом… не важно. Дело не в деньгах и не в танцовщице с веером. Но ведь ваш отец — не обычный жалкий растратчик. Он намеренно и с какой-то радостью разбил вдребезги все, что собой представлял.

Сай знал, что зашел слишком далеко, но не мог остановить поток слов. Когда Джин посмотрела на него, ее глаза казались бесцветными.

— Вы просто невыносимы! — крикнула она.

Молчание, воцарившееся в душной библиотеке с подержанными книгами, нарушало только гудение голосов в соседнем кабинете.

Кристал теперь сидела у края длинного стола спиной к двум восточным окнам. Ее халат снова распахнулся. Сай, жалея, что не может взять свои слова обратно, отошел и сел справа от Кристал.

— Скажите, — тихо заговорила она, — почему вы так несчастливы?

— Несчастлив? — Сай поднял голову. — Черт возьми, я вовсе не несчастлив!

Пальцы Кристал с алыми ногтями барабанили по столу.

— Знаю, вы думаете, что это мой обычный подход к мужчинам. Спросите почти каждого, несчастлив ли он, и он ответит, что нет, но будет думать, что да. Но я спрашиваю искренне. Кого вам так напоминает Джин?

Сай вздрогнул так сильно, что толкнул стол, и лежащий на нем карандаш скатился бы на пол, если бы Кристал не поймала его.

«Женщина, — с горечью подумал Сай, — способна все разглядеть через бинты, шарфы и синие очки, которые мы носим на манер Человека-невидимки!» Эта двадцатичетырехлетняя и вроде бы легкомысленная девушка видела его насквозь, словно он был таким же прозрачным, как Хантингтон Дейвис.

— Почему вы думаете, что Джин мне кого-то напоминает? — спросил он, стараясь говорить небрежным тоном.

Темно-голубые глаза Кристал не были ни кокетливыми, ни провоцирующими — они смотрели серьезно и печально.

— Вчера вечером, когда я впервые увидела вас, — сказала она, — вы показались мне привлекательным и… — Кристал скорчила гримасу, — в определенном смысле перспективным. Но позже…

— Да?

— Вы все время наблюдали за Джин, причем ваш взгляд никак нельзя было назвать алчным. Он словно говорил: «Джин похожа на нее и в то же время нет. Она не такая оживленная, не такая…» О, не знаю! — Кристал сделала паузу. — Кого вам напоминает Джин?

Сай облизнул губы.

— Мою жену, — ответил он. — Она умерла.

Снова наступило долгое молчание.

— Простите, — сказала Кристал. — Я не хотела причинить вам боль.

— Вы и не причинили. — Но это была ложь. Сай словно ощутил внезапный укол.

— Давайте переменим тему, ладно? — предложила Кристал. — Где вы заработали шрам на боку? Я заметила его в бассейне. На войне?

— Не совсем. Во время воздушного налета.

— Вот как? Вы побывали во многих авианалетах?

— Как и миллионы других людей. Моя жена погибла во время одного из них.

Последовала очередная пауза. В поисках новой темы для разговора глаза Сая скользнули по купальному костюму Кристал, видимому благодаря распахнувшемуся халату.

— Каким образом ваша кожа остается такой белой, если вы много плаваете? И вы, и Джин светлокожие, но у Джин есть хотя бы легкий загар.

— Он искусственный, — засмеялась Кристал. — Это благодаря лосьону, который Джин заказывает у аптекаря. Разве вы не заметили, что она хватает халат, пробыв в воде чуть больше пары минут? Я решаю проблему, вообще не бывая на солнце.

— И никогда много не плавая?

— Да. Это слишком утомительно. Я…

В соседней комнате раздался грохот, за которым последовали тарахтящие звуки. Вслед за этим послышался голос Байлса:

— Какой вы неуклюжий! Зачем опрокидывать шахматный стол?

— Гореть мне в аду, если это я! — отозвался возмущенный голос Г. М. — Это молодой человек…

— Прошу прощения. — Голос Боба звучал хрипло. — Но мистер Байлс сказал…

Кто-то в кабинете подошел к двойным дверям и захлопнул их наглухо. Казалось, звук подействовал на Кристал. Она заговорила тихо и быстро, словно не могла остановиться:

— Джин много рассказывала мне о вас вчера вечером — мы поздно засиделись. Вы сильно расстроились, потеряв работу?

Сай засмеялся — возможно, слишком громко.

— Нет, — ответил он. — Тут вы впервые оказались не правы. Если вы имеете в виду деньги… — теперь он говорил правду, — то у меня есть личный капитал, дохода с которого мне хватит, даже если я больше никогда не буду заниматься журналистикой.

— Вы несчастливы в Америке, не так ли?

— Не болтайте чепуху, Кристал! Конечно, счастлив!

— Вероятно, вы убедили себя в этом, но в глубине души понимаете, что это не так.

— Послушайте…

— Вы тоскуете по Европе — особенно по Англии, какой она была до войны. Но эти дни ушли навсегда. Вы это понимаете, и это отравляет вам существование. Вы жаждете жизни, полной «хороших манер, культуры и достоинства». Не отрицайте это — я слышала, что вы говорили Джин. Вот почему вам так нравился папа. А теперь вы ненавидите его, потому что он оказался не соответствующим образцу. Что касается вашей жены…

— Ради бога, Кристал!..

— Вы стараетесь лелеять память о ней в браунинговском духе. Но у вас это не получается, как не получилось бы ни у кого. И вы ненавидите папу за то, что он тоже не смог этого сделать.

Поднявшись из-за стола, Сай подошел к одному из восточных окон и посмотрел наружу, стоя спиной к Кристал. Широкие лужайки поблескивали на полуденном солнце. Вокруг бассейна суетилось несколько человек. За кустами рододендронов виднелись кабинки для переодевания, а за ними зеленел лес. Но Сай ничего этого не видел — все сливалось у него перед глазами.

Достав пачку сигарет, он зажег одну из них дрожащими руками и вернулся к столу.

Кристал, чья напускная утонченность безупречной хозяйки дома испарилась, съежилась на стуле, словно собираясь заплакать.

— Знаете, — заговорил Сай, — ваша способность читать чужие мысли…

— Только ваши мысли. Неужели вы не понимаете?

— …просто сверхъестественна и может напугать кого угодно.

— Вы считаете меня испорченной и эгоистичной. — Кристал вскинула голову. — Может быть, так оно и есть. Я никогда особенно об этом не думала. Но одна вещь, которую сказал обо мне папа, меня потрясла, потому что это неправда!

— Должны ли мы вдаваться в это, Кристал?

— Да!

— Почему?

— Вы знаете это не хуже меня.

Сай знал. Он влюбился в Кристал Мэннинг. Когда он смотрел в ее темно-голубые глаза, ему казалось, будто она становится частью его самого. Что могло произойти между ними дальше, осталось неизвестным, так как идиллию нарушило вторжение извне.

В библиотеку вошли полицейские О'Кейси и Феррис.

— Старик с большим животом, — почтительным тоном информировал Сая Феррис, — сказал, что я, вероятно, найду это в бассейне. Так оно и вышло.

На ладони он держал промокший кусок газеты, сложенный в несколько раз, длиной в семь дюймов и шириной в один. Поискав место, где мокрая бумага не причинила бы вреда столу, Феррис аккуратно положил ее на рукоятку ножниц, а потом шагнул назад, словно собираясь отсалютовать.

— Он потрясающий детектив!

— Я даже перестал сердиться на него, — добавил О'Кейси. — Не стану ничего говорить, чтобы они не подумали, будто я спятил, но это не человек!

— Брось! — фыркнул Феррис. — Конечно, толковый коп это одно, но…

— Не могли бы мы повидать его, сэр? — обратился к Саю О'Кейси.

Покуда Кристал отвернулась, притворяясь, будто ее здесь нет, Сай с трудом вернул себя в реальный мир, где существуют полицейские.

— Кого вы хотите повидать?

— Старика с большим животом.

— Он на совещании. — Сай провел рукой по лбу, чтобы прояснить ум. — Боюсь, что его нельзя беспокоить. Вы хотите что-то ему передать?

О'Кейси, казалось, не слышал вопроса:

— Он заколдовал турникеты, потом заколдовал бассейн, а теперь заколдовал электрический стул.

— Заколдовал… что?

В голове у Сая мелькнуло воспоминание. Стоя у бассейна, когда появилась Кристал, он посмотрел назад на террасу и увидел гротескную пародию на электрический стул. Тогда Сай подумал, что у него разыгралось воображение…

Подойдя к окну справа, он посмотрел на южную сторону задней террасы.

— Я не заметил это, когда ходил подстригать изгородь и возвращался, — продолжал О'Кейси. — Потому что был сердит и ничего не замечал. Но посмотрите сами, сэр!

На освещенной солнцем террасе какой-то юморист поместил копию электрического стула с электродами и металлическим шлемом в натуральную величину.

Глава 10

Хотя дневной свет был еще ярким, на западе, за железнодорожной станцией, тянулась длинная алая лента заката, а в атмосфере уже ощущалась близость вечера, когда на переднем крыльце дома Сай Нортон отбивал последнюю атаку репортеров.

— Нет! — вежливо, но твердо заявил он. — Вы не можете видеть сэра Генри. Он заперт в винном погребе.

Неизбежный вопрос озвучило несколько голосов.

— Потому что он пьян, — ответил Сай, вызвав очередную сенсацию.

— Но почему он напился сейчас?

— Потому что, — объяснил Сай, — его мозг не в состоянии должным образом работать над делом, если он не парализован алкоголем на две трети. Надеюсь, вы это понимаете?

В гуле голосов звучало сочувствие. Объяснение, данное на пороге респектабельного дома в Мараларче, казалось настолько необычным и в то же время искренним, что все, кроме самых подозрительных, были склонны ему поверить.

— Можем мы процитировать ваши слова?

— Разумеется, — ответил Сай, интересуясь, как эту новость воспримут в Вашингтоне. — Лейтенант Троубридж уже сообщил вам основные факты. С его позволения, я собираюсь кое-что добавить. Некоторые из вас знают меня, не так ли?

Послышался утвердительный хор.

— Отлично! Тогда слушайте! Я поведаю вам по-настоящему сенсационную историю!

История и впрямь вышла сенсационной. Но, как и рассчитывал Сай, основная ее часть — что Фредерик Мэннинг сбежал с деньгами возглавляемого им фонда — полностью отодвинулась на задний план. На первый взгляд все выглядело так, будто, заключив пари, Мэннинг нырнул в бассейн и будто растворился.

— А как насчет макета электрического стула?

— Считают, что это тоже шутка. Несколько свидетелей, которые приходили к бассейну рано утром, смутно заметили нечто вроде стула — я цитирую — «с покрывалом на нем», но не обратили на него особого внимания. Когда покрывало сняли, мы не знаем. Стул был обнаружен полицейским Алоизиусом Дж. О'Кейси.

Вскоре Сай избавился от репортеров — по крайней мере, он на это надеялся.

Закрыв парадную дверь, Сай прислонился к ней головой. В доме с наполовину опущенными жалюзи вновь воцарилась тишина.

Беттертон и окружной прокурор уехали в Нью-Йорк в автомобиле Байлса после ленча, за которым возникали лишь отрывочные разговоры.

Детектив-лейтенант Троубридж из Уайт-Плейнс удивил Джин, Кристал и Боба. Они ожидали увидеть толстого людоеда, рычащего и жующего сигару. Вместо этого их глазам представился спокойный вежливый мужчина моложе сорока лет, который всего лишь записывал показания и не донимал их вопросами о чудесах. Что касается макета электрического стула…

— Отнесите его в полуподвал, — распорядился Байлс, — но не показывайте Г. М. Его хватит апоплексический удар, а мы не хотим, чтобы наша лошадь взбесилась на старте.

Именно в полуподвал поспешил Сай Нортон, остудив голову о дверь в темном и безмолвном доме.

Где же Кристал? После ленча она в слезах заперлась в своей комнате… Стоп! Он не должен думать о Кристал!

Сэр Генри Мерривейл действительно находился в винном погребе, хотя и не был заперт. Сокрытие его от прессы именно там не представляло опасности, так как Г. М., пьющий только виски, пренебрегал даже хорошими винами. Но его настроение нельзя было назвать дружелюбным.

Спустившись в тусклый полуподвал, пахнувший старыми белилами, Сай открыл дверь винного погреба — продолговатого помещения, все стороны которого, за исключением стены с дверью, были уставлены до потолка рядами бутылок. В центре, под пыльной желтой лампой, на старом стуле восседал Г. М., ненавидяще глядя на четыре неоткупоренные бутылки шампанского, стоящие перед ним на полу.

— Закройте дверь, — проворчал он, не меняя позу роденовского «Мыслителя».[22]

Сай повиновался.

— На вас еще не снизошло вдохновение?

Г. М. что-то буркнул. Он все еще был в купальном костюме, но достоинство, присущее Мерривейлам, побудило его надеть брюки. Поддерживаемые древними подтяжками поверх красно-белых полосок верхней части купальника, они делали его похожим на громилу из Бауэри[23] конца прошлого века.

— Понимаете, половину задачи я уже решил, — сказал Г. М. — Другая половина не должна составлять труда. Но… — Он задумчиво указал на четыре бутылки шампанского с покрытым золотой фольгой верхом. — Проблема в том, как превратить четыре бутылки в три, но иметь при этом четыре.

— Это займет много времени, не так ли?

— Нет, черт возьми! Не должно занять. Позвольте подать вам намек.

— Спасибо. Я знаю ваши намеки.

— Я серьезно, сынок. Вы даже не видите всей тайны! Что произошло с носками Мэннинга и его наручными часами?

— О чем вы?

— Все могут подтвердить, — продолжал Г. М., — что, когда мы встретили его у бассейна, он был в носках. Что касается…

— Погодите! — прервал Сай. — Я помню, что на нем были часы. Он посмотрел на них и сказал, что должно пройти еще несколько часов, прежде чем нам следует начать беспокоиться о его исчезновении.

— Продолжая держать нас в напряжении. Верно.

— Я помню кое-что еще. На нем была и рубашка.

— Нет! — резко возразил Г. М. — Это одно из его ложных указаний. Мэннинг — специалист в этой области. На нем не было рубашки, но он заговорил о том, как его беспокоит солнце, указал на шарф вокруг шеи и сказал, что в результате ожогов «становится больно надевать рубашку». Вы автоматически пришли к выводу, что он был в рубашке. — Г. М. нахмурился. — Вся его другая одежда оказалась в бассейне, сынок. Что же произошло с носками и часами?

Сай этого не знал. Воображение подсказало ему нелепый образ Фредерика Мэннинга, вылезающего из бассейна в одних носках и часах.

— Понимаете, — продолжал Г. М., — наш друг Гил Байлс пребывает в счастливом заблуждении, считая, что поймать Мэннинга не составит труда. — Его лицо приняло злорадное выражение. — Когда Гил излагал свои статистические доводы молодым людям…

— Они звучали достаточно убедительно.

— В какой-то мере да. Трюк с наблюдением за букинистическими магазинами выглядит недурно. Но статистика, которая в любом случае, как правило, чушь собачья, помогает отыскать ординарную личность. А если Фред Мэннинг ординарная личность, то я Гарри Гудини![24]

— Ну и в чем же состоит его фокус?

Г. М. продолжал изучать четыре бутылки шампанского.

— Ну, возьмите, к примеру, скомканный конверт с числами и названиями городов, который Фред якобы выбросил…

— Вы хотите сказать, что это тоже была уловка?

— Сынок, если бы вы были умным человеком, собирающимся дать деру, стали бы вы записывать все подробности в ресторане вашего клуба и услужливо оставлять конверт окружному прокурору, который вас терпеть не может?

— Значит, это было еще одно ложное указание.

— Конечно, — фыркнул Г. М. — И Гил попался на приманку.

— А настоящий план бегства…

— Сколько бы денег он ни присвоил, это никак не сто тысяч долларов. А если он куда-то и собирался, но явно не во Флориду и не в Калифорнию.

— Поскольку вы сейчас в разговорчивом настроении, не могли бы вы сообщить мне что-нибудь еще?

Задумчиво глядя на бутылки шампанского, Г. М. с усилием наклонился, коснулся одной из бутылок и передвинул ее вперед и назад, словно непрофессиональный игрок в шахматы.

— Теперь вы должны догадываться, — сказал он, бросив на Сая многозначительный взгляд, — что мы не можем верить ни единому слову, сказанному с самого начала этой истории. Но, будучи стариком, я сообщу вам кое-что услышанное мною сегодня от Джин. Девушка сама не понимает, что мне сказала.

— Ну и что же?

— Фред Мэннинг обладает феноменально острым слухом. По радио он слышал фоновые эффекты, которые больше никто не мог уловить. Он участвовал в тесте с камертоном и намного опередил остальных. Но в теперешнем предприятии это едва ли могло ему помочь. Не мог же он…

— Не мог — что?

Г. М. поднял взгляд.

— Мне душно, — заявил он трагическим тоном. — У меня клаустрофобия. Сколько я еще должен буду торчать здесь, как Человек в железной маске? Эти зануды из прессы еще не убрались?

— Думаю, что убрались, — неуверенно ответил Сай. — Но нам лучше переместиться в лес.

— В какой лес?

— Так как вы замечаете все микроскопические детали, то не могли не заметить, что за кабинками у бассейна находится лес. Давайте попытаемся.

Прокравшись наверх, словно пара грабителей, они вышли из дома с юго-восточной стороны. Сай, произведя разведку, обнаружил только покинутую террасу и пустую лужайку вокруг бассейна.

— Все в порядке, — сообщил он.

Г. М., подтянув брюки, заковылял следом. После этого две вещи произошли одновременно.

Боб Мэннинг вышел из кухонной двери с северо-восточной стороны в старой бейсбольной униформе с вензелем «У. М.». В одной руке он держал биту, а другой жонглировал тремя мячами.

В тот же момент фотограф с камерой и лампой-вспышкой потихоньку выбрался из-за северного угла дома, словно выслеживая добычу.

Сэр Генри Мерривейл с поразительной быстротой спрятался за выступом дымохода. Фотограф, окинув ландшафт быстрым взглядом, скрылся где-то впереди.

— Слушайте! — сказал Боб, подойдя к Г. М. и Саю. — Что здесь происходит?

— Надеюсь, — с достоинством осведомился Г. М., — у вас здесь нет индейского племени, которое стало бы гоняться за мной с томагавками? Этот парень — чистой воды Соколиный Глаз. Я должен спрятаться!

— Спрятаться? — воскликнул Боб. — Тогда пошли со мной на поле!

— Какое поле?

— Бейсбольное — вон за теми деревьями! Моя команда как раз сейчас тренируется. И… — Боб многозначительно понизил голос, — Лось Уилсон как раз там. Вчера вечером вы фактически обещали, что придете и попробуете потренироваться.

— Я бы с удовольствием, сынок. Но у меня столько дел…

— Вам абсолютно нечего бояться, сэр Генри!

Г. М., открывший рот для дальнейших объяснений, посмотрел на Боба.

— Нечего бояться? — переспросил он.

— Абсолютно нечего! Если я скажу Лосю, он будет подавать мячи так, что любой сможет их поймать.

Г. М. устремил на Боба долгий взгляд. Как и вчера вечером, его лицо начало багроветь, словно у человека, которого душат.

— Это необычайно любезно с его стороны, сынок, — произнес он мурлыкающим голосом. — Истинно спортивное предложение. Где, вы сказали, находится это поле?

Они прошли через террасу, мимо лужайки вокруг бассейна, кустов рододендрона и кабинок для переодевания. В лесу было прохладно. К одному из буков прислонилась Кристал Мэннинг в целомудренно белой блузке и черных слаксах.

— Хочешь показать им бейсбол? — приветствовала она брата, не взглянув на Сая. — Не возражаешь, если я тоже пойду?

Боб уставился на нее.

— Не возражаю… — начал он и повернулся к спутникам с таким видом, словно приближался конец света. — Вчера вечером эта женщина думала, что «бант» — то же самое, что «трипл». А теперь она хочет смотреть игру!

— У тебя есть возражения, дорогой?

— Конечно нет! Пожалуй… — Боб слегка покраснел, — я лучше побегу вперед. На мяче, который у них есть, начала рваться покрышка, и я несу им три новых. Прошу прощения.

В действительности он хотел предупредить свою команду, скромно именующую себя «Ужас Мараларча», чтобы она обращалась с бедным стариком как с хрустальной вазой. Боб быстро нырнул в кустарник, а трое остальных с Кристал посредине зашагали по дорожке.

Оказавшись вдали от членов своей семьи, Кристал бросила на Сая укоризненный взгляд, словно спрашивая: «Почему вы не отыскали меня?», и обратилась к Г. М.:

— Сэр Генри!

— Угу? — отозвался отпрыск древнего рода.

— Почему вы солгали окружному прокурору сегодня утром?

«Значит, она тоже это заметила», — подумал Сай.

— Когда именно, девочка моя?

— Когда он спросил вас об этой женщине — папиной куколке. Вы нарочно дали мистеру Байлсу адрес и телефон женщины по имени Флосси Питерс, которая вовсе не Айрин Стэнли.

— Почему вы так думаете?

— Потому что я наблюдала за лицом Джин! Я понятия не имею, где живет Айрин Стэнли, и уверена, что Боб тоже. Но Джин, безусловно, это знает, и поняла, что вы дали не тот адрес. Это верно?

— Абсолютно верно, девочка моя, — признал Г. М.

Они шли в прохладных зеленых сумерках, терзаемые комарами. Внезапно Сай остановился:

— Слушайте, Г. М.! Вы пытаетесь дурачить не только английскую, но и здешнюю полицию?

— Может быть, самую малость, сынок.

— Я скажу вам, что вы сделали, — уверенно заявил Сай. — Вчера вечером вы позвонили этой девушке в Бронкс и объяснили ей, что нужно делать. Если бы полиция явилась к ней сегодня, она должна была назваться Айрин Стэнли и вести себя соответственно. Конечно, это не обмануло бы полицейских надолго, но на несколько часов сбило бы их со следа.

Они зашагали дальше. Г. М. задумался, надув щеки.

— Может быть, сынок, — согласился он. — Эта девушка умеет врать.

— Значит, вы не ищете Мэннинга, а защищаете его!

— Защищаю и буду защищать, пока мне не докажут, что он мошенник. А потом…

Но Кристал, похоже, думала совсем о другом.

— Сэр Генри, кто такая Флосси Питерс? — осведомилась она.

— Я уже говорил всем, — раздраженно отозвался Г. М., — что у меня есть здесь друг. Она славная девушка, и я иногда захожу к ней поболтать.

— Вы порочный старик, — серьезно сказала Кристал.

Выражение оскорбленной добродетели на лице Г. М. посрамило бы святого Антония.

— Не знаю, о чем вы говорите! — рявкнул он.

— У вас в Нью-Йорке любовница.

— Но это неправда! Я ведь не остановился у нее, не так ли? Она… — Внезапно он умолк.

Они выбрались на открытое пространство, и множество глаз устремилось на них с поля.

Когда Сай Нортон посмотрел на бейсбольную площадку, по его венам словно пробежал импульс, дремавший годами.

«Черт возьми! — подумал он. — Это лучшее любительское поле, какое я когда-либо видел!»

Выбитая почва после жаркого дня была сухой и рассыпчатой. По сравнению с ней площадка с подстриженной травой сверкала зеленью. Базы и линии были недавно побелены. Зрелище поистине радовало глаз.

Многие члены команды в белой униформе с вертикальными полосами бегали по полю, а некоторые практиковались в ударах от домашней базы. Около ряда бит у дагаута стоял старый Стаффи в униформе «Филадельфийских атлетов» тридцатилетней давности.

Усмехнувшись при виде Г. М., Стаффи продолжал пританцовывать, словно исполняя военный танец, насколько ему позволял ревматизм.

Рядом с ним стоял Боб Мэннинг, готовый приступить к процедуре представления. Он не совсем понимал, как это делать, но на поле чувствовал себя как дома.

— Ребята из «Ужаса Мараларча»! — провозгласил он голосом не то радиодиктора, не то тамады. — Позвольте представить нашего сегодняшнего гостя — лорда Мерривейла!

Приветствия и аплодисменты сотрясли воздух.

Повысив Г. М. до звания пэра, Боб полагал, что все британские титулы одинаковы или, по крайней мере, взаимозаменяемы.

— Лорд Мерривейл, — продолжал он, — знаменитый английский крикетист. Он никогда не играл в бейсбол, но хотел бы попробовать и показать нам, как это делается.

Аплодисменты перешли в овацию.

Сай понимал, что это всего лишь вежливый способ скрыть хохот. Шорт-стоп,[25] согнувшись от смеха, опустился на одно колено и взмахнул перчаткой. Бейсболистов, большинство которых было гораздо моложе Боба, развеселило зрелище английского лорда — причем самого странного из всех, какого они только могли вообразить, — явившегося строить из себя дурака.

Молодость есть молодость — все это было вполне естественно. Но Саю это не нравилось. Он не хотел, чтобы старик выглядел нелепо.

Г. М., как всегда, купался в лучах славы. В ответ на приветствия он сначала поклонился, затем поднял над головой обе руки и потряс ими, как боксер, выходя на ринг.

«Ужас Мараларча» неистовствовал.

Старый Стаффи сделал еще один прыжок. Рядом с битами лежала губная гармоника. Стаффи подобрал ее, готовясь к какому-то ритуалу.

— Хэнк! — окликнул он надтреснутым голосом.

— Стаффи! — отозвался «английский лорд». Поднеся гармонику ко рту, Стаффи заиграл старую песню:

Только мертвец мог бы устоять перед этим. Даже на Сая нахлынули сентиментальные воспоминания.

Ощущение земли, втираемой в руки! Пыль и яркое солнце! Подкладки маски кетчера[26] на щеках! Прыжок к раннеру[27] за секунду до удара!..

— Что тебе нужно, Хэнк? — с беспокойством спросил Стаффи.

— У тебя есть шлем? Дай мне его!

— А как же обувь? Ты не захватил…

— Черт с ней, с обувью! Дай мне шлем!

Боб с мегафоном в руках приказывал команде занять места.

— Вон там Лось Уилсон, — сказал он Г. М. — Эй, Лось!

Молодой человек постарше, выглядевший неуклюжим и добродушным в соответствии с прозвищем, улыбнулся и отбросил биту.

— Джимми, — попросил Боб, — займи вместо меня первую базу. Я хочу понаблюдать.

— И я тоже, — сказала Кристал, которую забавляло всеобщее возбуждение. — Ох уж эти американцы!

— Что вы подразумеваете под «этими американцами»? — сердито осведомился Сай Нортон. — Стаффи, не возражаете, если я буду кетчером?

— Вы слишком легковесны для кетчера, мистер Нортон.

— Знаю. Но я всегда им был.

— Ладно, валяйте, — согласился ветеран. — Я буду судить.

Сай, пристегивая нагрудник с помощью коренастого усмехающегося кетчера, испытывал дрожь, словно это был чемпионат страны. Он просовывал пальцы в перчатку, покуда его компаньон прикреплял маску. Снаряжение казалось одновременно более легким и более громоздким, чем раньше. Сай более двадцати лет не держал в руке бейсбольный мяч. Несомненно, он потерял сноровку.

Но если это не беспокоило Г. М., который по возрасту годится ему в отцы, то почему должно беспокоить его?

Сай метнулся к домашней базе. Члены команды проходили мимо, продолжая усмехаться.

— Чай и крикет, милорд? — сказал один из них.

— Как пожелает ваша милость, — отозвался другой.

Сай с любопытством посмотрел им вслед. Неужели эти ребята искренне полагают, что англичане разговаривают подобным образом? Как в Англии считают, будто американцы говорят исключительно на гангстерском сленге. Ничего не поделаешь — об этом позаботились чертовы кинофильмы. Если бы только Г. М. не настаивал… Но Г. М. уже шагал к базе.

Шлем на его голове съехал набок, еще сильнее подчеркивая сходство с громилой из Бауэри в 1890-х годах. На его лице играла самодовольная ухмылка. Беспечно размахивая двумя тяжелыми битами, он подошел к месту отбивающего и занял позицию, выпятив зад и уставясь на питчера.

Старый Стаффи Тайлер, некогда гордость «Филадельфийских атлетов», был искренне счастлив. Повернув шлем и натянув маску, он склонился к Саю, присевшему за домашней базой.

— Начинаем! — прозвучал его надтреснутый голос, словно перед настоящей игрой.

Глава 11

«Ну, — подумал Сай, — держись!»

Его взгляд сквозь маску скользнул по полю и вернулся к Лосю Уилсону на питчерском холмике. К Кристал и Бобу, стоящим у дагаута, присоединились весело переговаривающиеся Хантингтон Дейвис и Джин.

— Поехали! — крикнул Боб.

Лось Уилсон встрепенулся. Он и раньше сталкивался с выглядевшими зловеще отбивающими, но еще никогда не видел такой физиономии, как у толстого «лорда Мерривейла», который уставился на него смертоносным взглядом африканского колдуна. Но радость пребывания на поле заставила его забыть об этом.

Усмехнувшись, Лось подал старику легкий мяч, но вложив в него определенную долю энтузиазма, дабы показать, что играет всерьез.

К сожалению, изысканные строки Роберта Браунинга оказались бы здесь неуместны. Описание должно быть более «земным». Звук, который издала бита Г. М., можно передать одним кратким словом «БАМ»!

То, что Г. М. якобы отбил мяч на четверть мили, конечно, легенда. Но стоящие на краю поля застыли, наблюдая, как мяч летит на восток через ограду и деревья, растворяясь в темнеющем небе.

— Неплохо, Хэнк, — заметил Стаффи Тайлер. Сердце и душа Сая Нортона танцевали хорнпайп.[28] Кристал, Джин и Боб громко аплодировали.

Сэр Генри Мерривейл, небрежно опершись на биту, с упреком обратился к Лосю Уилсону:

— Почему бы вам, сынок, не начать подавать по-настоящему?

Хотя игроки поздравляли Г. М., они про себя посмеивались над этой счастливой случайностью. Лицо Лося выражало откровенное любопытство. Стаффи передал другой мяч, который Сай бросил питчеру.

Мэннинг, который мог бы написать свое имя на каждой подаче, делал изощренные подготовительные движения. Сай знал, что мяч опишет кривую, которая ставит в тупик новичков.

— Ну? — пробормотал сэр Генри Мерривейл.

Склонившись вперед, он отбил мяч прямиком в первую базу. Вопль, вырвавшийся одновременно из многих глоток, свидетельствовал, что недолгая практика сменилась напряжением настоящей игры.

Бейсболист на первой базе метнулся влево, чтобы отразить мяч рукой в перчатке, и упал лицом вниз. Правый принимающий побежал за мячом, но тот перескочил за линию, подпрыгнул в траве и исчез в заброшенном колодце.

На мгновение воцарилось молчание.

— В чем дело, сынок? — крикнул Г. М., обращаясь к стоящему позади него Стаффи. — Неужели у вас нет ни одного приличного питчера?

Кристал Мэннинг негромко засмеялась.

То, что из ушей Лося Уилсона пошел дым, опять же легенда. Лось держал себя в руках. Но игроки на поле проявляли беспокойство. Забава переходила в нечто противоположное.

— Последний мяч! — крикнул Стаффи Уилсону своим надтреснутым голосом, передавая мяч Саю. — Рваный вы выбросили, так что следите за этим!

— Постараюсь, Стаффи, — мрачно отозвался питчер.

Сай Нортон, потеющий под маской и нагрудником, понимал, что чувствуют игроки. Запах бейсбольной пыли пьянил, как кокаин. Белые фигуры напряглись, стоя на цыпочках и скользя глазами по базам.

Сняв перчатку, Лось Уилсон вытер грязь с обеих рук, снова надел перчатку и выпрямился с мячом.

Позади Сая послышался голос самого неортодоксального судьи.

— Он собирается задать тебе работу, Хэнк, — шепнул Стаффи. — Это его коронный трюк.

Лось, стоя боком к отбивающему, прижал мяч к животу и резко выбросил руку вперед.

Мяч угодил в перчатку Сая тремя дюймами ниже биты Г. М., который даже не шевельнулся. Правая рука Сая не коснулась мяча, который застрял в его левой перчатке.

— Пролет один! — крикнул Стаффи, взмахнув правой рукой.

Сай, ощущая судороги в ногах, выпрямился и бросил мяч назад Лосю Уилсону. Лось усмехнулся стоящему неподалеку игроку, который усмехнулся в ответ.

Сай вновь присел, чувствуя напряжение, которое только что испытывала вся команда. «Пусть Г. М. еще хотя бы один раз отобьет мяч и сотрет усмешку с их физиономий!» — молился он про себя.

Мяч снова пролетел низко, но задел угол базы, прежде чем угодить в перчатку. Сай едва не упустил его. Бита Г. М. дрогнула лишь слегка.

— Пролет два! — объявил Стаффи.

Сай бросил мяч назад так высоко, что Лосю пришлось подпрыгнуть.

Сэр Генри Мерривейл с видом высокомерного безразличия отошел от места отбивающего и, перекладывая биту из одной руки в другую, вытер руки о зад брюк.

Хотя этика запрещала смеяться вслух, все игроки «Ужаса Мараларча» (кроме отсутствующего кетчера) ухмылялись. Они снова симпатизировали Г. М., так как теперь могли жалеть его.

Г. М. вернулся на свое место. Его взгляд опять стал смертоносным.

Лось Уилсон, собираясь повторить трюк, приглаживал холмик ботинком с шипами.

— Вы готовы, лорд? — окликнул он с насмешливым сочувствием.

— Готов, сынок, — отозвался Г. М. — Только будьте внимательнее.

Игрок в центре поля, хотя и не мог это слышать, плюхнулся на спину, болтая ногами в воздухе в приступе беззвучного хохота.

Снова усмехнувшись, Лось выбросил вперед руку, и…

— Черт побери! — воскликнул Стаффи Тайлер.

Казалось, едва мяч покинул руку Лося, как раздалось громкое «БАМ!» и он взметнулся кверху между центром и левой стороной поля. Лежащий на спине центровой игрок вскочил и, выругавшись, помчался к ограде. Игрок слева присоединился к нему.

Но у них не было ни единого шанса. Оба с разбега стукнулись об ограду, когда мяч оказался позади на несколько дюймов, пролетев сквозь ветки дерева и покатившись по земле.

— Настоящих питчеров, похоже, не осталось, — вздохнул сэр Генри Мерривейл.

— Не то что в наши дни, — печально согласился Стаффи. — Кто из них нравился тебе больше всех, Хэнк? Мэтти? Старый Пит? Уолтер Джонсон? Боб Шоки?

Лось Уилсон, профессиональный бейсболист, оказался достойным характеристики, данной ему Бобом Мэннингом. Он не стал швырять перчатку на землю или поднимать пыль ботинками с шипами, а подошел к Г. М. и протянул руку.

— Поздравляю, лорд. Не знаю, как вам это удалось в вашем возрасте, но я не видел такого удара с тех пор, как поступил в низшую лигу.

Большинство игроков «Ужаса Мараларча», возглавляемых все еще ошеломленным Бобом, восторженной Джин и снисходительно улыбающимся Дейвисом, столпилось вокруг Г. М.

— Значит, вы не лорд? — воскликнул Лось Уилсон среди гула голосов.

— Нет, сынок! Несколько лет назад эти вероломные псы пытались запихнуть меня в палату лордов, но я их одурачил. Если вас интересует мой титул, то я всего лишь баронет.

— Этот сукин сын, — вмешался Стаффи, — был прирожденным отбивающим. Хэнк тренировался с нами три сезона. А знаете, почему он не записался в нашу команду? Потому что не хотел получать деньги.

— Не хотел… что?

— Это как-то связано с любительским статусом в Англии, — объяснил Стаффи. — Я не понимал этого тогда, не понимаю и теперь, но если ты не любитель — ты вошь.

Сай Нортон отошел в сторону.

У края леса он увидел наблюдающую за ним Кристал.

— Боб Мэннинг, — снова послышался голос Стаффи, — возьми нескольких игроков и иди с ними на старое кладбище искать мяч, который Хэнк туда загнал! В ограде есть калитка, или можете обойти вокруг. Но мы больше не будем покупать ни одного мяча до воскресенья!

— Ладно, Стаффи.

Сай стянул маску через голову и бросил ее на траву. Услужливый кетчер «Ужаса» помог ему избавиться от нагрудника и подкладок. Чувствуя усталость, Сай направился к Кристал, которая отошла в лес, так что оба оказались в зеленом сумраке.

— Знаете, — сказал Сай, — в какой-то момент я полностью потерял голову.

— Какой кошмар! — с горечью произнесла Кристал. — Полностью потерять голову, топать ногами и для разнообразия стать человеческим существом!

Сай засмеялся:

— Я не это имел в виду. Но мне понравилась команда Боба. Они хорошо отнеслись к бедному старику, пока он не начал делать из них дураков. Старый греховодник нарочно пропустил два мяча, а потом перебросил через ограду третий. Это была всего лишь игра, но как же этим ребятам хотелось выиграть!

— Человек всегда старается выигрывать. Как иначе можно преуспеть в жизни?

Сай снова усмехнулся:

— Когда мне было четырнадцать лет, меня отправили в престижную школу, где учили быть джентльменом и сдавать экзамены в колледж. Я до сих пор с удовольствием о ней вспоминаю. Но одна вещь всегда меня озадачивала.

— Какая?

— Каждый раз во время спортивных состязаний какие-нибудь маньяки безумствовали, как будто имело хоть какое-то значение, выиграем ли мы в футбол у команды Хотчкисса или Лоренсвилла. Кто-то даже написал песню, на три четверти состоящую из слова «честь». Мы героически пели, что должны выиграть ради «чести школы».

— И что в этом плохого? — осведомилась Кристал, сама воспитанная в подобных принципах.

— Все, дорогая моя. Если кто-то не собирается отравить квартербека или подкупить рефери, при чем тут честь?

Стоя рядом с Кристал в пышной зелени леса, он удивлялся, почему она изрекает эти банальности. Но Кристал рассердилась по-настоящему.

— Сай Нортон, вы просто невозможны! Не понимаю, почему я… — она внезапно понизила голос, — почему я бегаю за вами таким скандальным образом! Неужели вы совсем меня не любите?

— Если вы спрашиваете меня, хочу ли я спать с вами, — ответил Сай с прямотой, заставившей Кристал вздрогнуть, — ответ «да». Если вы спрашиваете, нравится ли мне ваше общество, ответ такой же. Но… быть влюбленным? Когда Энн была жива, я знал, что это такое. А теперь… я не уверен.

Ни одна женщина в подобных обстоятельствах не удержалась бы от замечания, сделанного Кристал.

— Рассказать вам о моих трех мужьях?

— Нет!

— Почему нет?

— Потому что я настолько ревную к ним, что хочу отыскать их и заколоть флорентийским кинжалом!

Сай обнял и поцеловал Кристал. Но оба сознавали опасность ситуации в подобной обстановке и быстро отпрянули друг от друга.

— З-забавно! — запыхавшись, вымолвила Кристал. — Мои идеи насчет влюбленности всегда совпадали с вашими.

Сай воздержался от комментариев.

— Но, — продолжала Кристал, — любовь существует, верим мы в нее или нет. Как вам может подтвердить Джин, мои отец и мать…

Сай снова заключил ее в объятия. Он коснулся щеки и шеи Кристал — таких гладких, что пальцы едва их ощущали, — а она положила голову ему на плечо.

— Вы хорошо помните вашу мать? — спросил Сай.

— Только смутно. Мне было шесть лет, когда она умерла. Мама была очень доброй, но для нее во всем мире не существовало никого, кроме папы. Ее хобби была живопись. Папа…

— Слушайте! — прервал Сай и вскинул голову.

Сначала до них донеслись только голоса людей, засыпавших Г. М. вопросами.

— Я был преотличным филдером,[29] — скромно сказал Г. М.

— Черта с два! — проскрипел Стаффи Тайлер. — На базах он никуда не годился. Но стоило поставитьего к бите, и он забрасывал мяч в соседнее графство.

— Время обеда уже давно прошло! — забеспокоилась Кристал. — Кухарка будет в ярости…

Сай схватил ее за руку и подвел к краю леса.

Теперь он услышал чей-то крик, доносящийся издалека. Бейсбольное поле еще сохраняло свои цвета, хотя сумерки сгущались.

В голосе, выкрикивающем нечленораздельные слова, звучал ужас; со стороны ограды приближалась фигура в белом. Сай смутно различал открытую калитку.

Человек споткнулся о вторую базу, упал в пыль, но сразу поднялся и двинулся дальше. Первое слово, которое удалось четко расслышать, было «мертвый».

Казалось, над толпой разразилась буря. Игроки отбегали от Г. М. в разные стороны. Сай, не отпуская руку Кристал, поспешил к передней группе.

Бежавший молодой человек, который теперь еле плелся, оказался одним из тех, кого послали за потерянным мячом. Задыхаясь, он с трудом произносил слова вроде «фонарь» и «доктор».

— В чем дело, сынок? — осведомился Г. М.

— На кладбище… — еле вымолвил молодой человек, — на одном из надгробий…

— Ну?

— Мы с Биллом нашли чье-то тело!

Глава 12

Только Г. М., Сай и Дейвис подошли к ограде поля. Все остальные — даже Боб Мэннинг, который не ходил искать потерянный мяч, — остались возле дагаута.

Темно-зеленая ограда высотой в десять футов отмечала границу владений Мэннинга. Сай вспомнил, что Джин упоминала об этом. Ограда тревожно маячила в сумерках, была видна также распахнутая настежь калитка с маленькой задвижкой на внутренней стороне.

— Вы двое, — обратился Г. М. к Саю и Дейвису, — следуйте за мной гуськом. У кого-нибудь есть фонарь?

Оба ответили отрицательно. Г. М., чья бейсбольная кепка куда-то исчезла, что-то проворчал и заковылял по старому кладбищу.

Оно занимало не более сотни квадратных футов и с трех других сторон было окружено тисовой изгородью почти в восемь футов высотой.

Но тисы поникли, а многие черные и серые надгробия покосились, склонившись к земле, словно стараясь что-то разглядеть сквозь желто-зеленую траву. Маленький мавзолей с черной дверью на южной стороне наполовину скрывала живая изгородь. Она окружала и еще меньшего размера кенотаф[30] на северной стороне кладбища, также с дверцей и чем-то вроде окон.

Ни звука не раздавалось в этом покосившемся лесу могил. Казалось, время остановилось здесь еще в прошлом столетии.

— Сюда! — внезапно окликнул нервный голос, и по спине Сая забегали мурашки.

В дюжине футов от старого кенотафа с колоннами стоял на коленях молодой человек. Пока он не заговорил, его спортивная форма в сумерках выглядела белесым могильным камнем.

Г. М. начал пробираться по шелестящей траве. В одном месте путь преграждало упавшее или опрокинутое тонкое черное надгробие. Повсюду был птичий помет, а в траве чернело большое пятно, словно от кострища, здесь кто-то пытался развести огонь.

Молодой человек в форме поднялся с колен.

— Я Билл Уодсуорт, — сказал он. — Мы нашли…

— Да, — кивнул Г. М. — Это Фред Мэннинг. Мэннинг сидел, прислонившись спиной к надгробию, свесив голову с серебристыми волосами и вытянув ноги вдоль могильного холмика. На нем были светло-серый летний костюм, белая рубашка и голубой галстук. На пиджаке, в нескольких дюймах от левой подмышки, темнели пятна крови, которая промочила рубашку и еще сочилась.

Г. М. с усилием опустился на колени рядом с ним.

— Я… пытался пощупать его пульс, — пробормотал Билл Уодсуорт. — По-моему, он дышит. Нужно вызвать врача.

Сай Нортон воздержался от упоминания, что многочисленные степени старого грешника включали бакалавра медицины.

— Положите его на спину, — распорядился Г. М. — Только осторожно!

Сай, Дейвис и юный Билл приподняли Мэннинга и бережно опустили его на холмик.

Струйка крови стекала по сравнительно новому для этого кладбища надгробию. Сай Нортон ошеломленно уставился на лишь слегка стершуюся надпись:

В память о Фредерике Мэннинге

Сай упрекнул себя за тупость, увидев под надписью даты рождения и смерти: 1822–1886.

— У кого-нибудь есть перочинный нож? — спросил Г. М., осторожно снимая с Мэннинга пиджак.

Юный Билл Уодсуорт быстро достал из кармана маленький острый нож с четырехдюймовым лезвием — такова наибольшая длина, которую позволял закон. Г. М. с любопытством посмотрел на нож, потом начал расстегивать шелковую рубашку Мэннинга.

— Все зажгите спички! — приказал он. — И продолжайте их зажигать!

Сай Нортон и Хантингтон Дейвис достали коробки и чиркнули спичками. Хотя они склонились вперед, при свете красноватых огоньков могли видеть только затылок лысой головы Г. М.

— Угу! — пробормотал он и выпрямился. — Где здесь ближайший телефон?

Юный Билл указал на восточную изгородь.

— На Фенимор-Купер-роуд есть бензозаправочная станция и табачная лавка.

— Позвоните в ближайшую больницу, — сказал Г. М., протягивая горсть мелочи, — позовите к телефону врача и передайте ему сообщение от другого медика — только, ради бога, ничего не напутайте!

— Постараюсь, сэр.

— Скажите ему, — продолжал Г. М., — что у пострадавшего две колотые раны в левом боку, одна над другой. Обе задели легкое, но не коснулись сердца. Понятно?

— Да, сэр.

— Обе раны «всасывающие» — запомните это слово. Скажите ему, что левая сторона легкого, вероятно, наполняется сгустками крови. Здесь неподходящее место для операции, и если он хочет оперировать в больнице, пусть поскорее пришлет карету «скорой помощи». Ясно? Тогда повторите!

Билл повиновался, продемонстрировав незаурядную точность.

— Потом позвоните в полицию Уайт-Плейнс, позовите лейтенанта Троубриджа и попросите его приехать сюда как можно скорее. Это все. Бегите!

Билл стал пробираться среди могил и крапивы к высоким железным воротам в восточной стороне изгороди. Ворота стали видны, только когда он раздвинул листву и перелез через них, как орангутан.

— Теперь вы, сынок! — Г. М. указал на Дейвиса. Старый маэстро так нервничал, что его рука дрожала.

Хотя Дейвис все еще недоверчиво разглядывал неподвижную фигуру на могильном холмике, он успел взять себя в руки.

— Говорите, что мне делать.

— Лейтенант Троубридж оставил дежурить в поместье одного копа. Я не знаю, где он сейчас, но найдите его и приведите сюда. Да, и принесите фонари.

Дейвис кивнул, собираясь уходить. Но человеческая натура оказалась сильнее его. Он стиснул кулаки.

— Я хочу знать, как Мэннинг здесь оказался! — Ухоженные черные волосы Дейвиса поблескивали даже в сумерках, но что-то — вероятно, неожиданное лицезрение человека, которого он считал исчезнувшим навсегда, — казалось, уменьшило присущий ему шарм. — Я хочу знать, как он выбрался из бассейна и улетел… приземлился здесь, полностью одетый!

— Мы все хотим это знать, мистер Дейвис, — заметил Сай.

Одежда самого Дейвиса состояла из спортивного пиджака и белых фланелевых брюк. Выражение его лица, обычно демонстрирующее то, как должен выглядеть преуспевающий мужчина, внезапно стало человечным.

— Я спрашиваю не ради собственного любопытства, — добавил он. — Мне известно, что меня здесь не слишком высоко ценят. Но Джин сходит с ума от тревоги…

— Это верно, сынок, — серьезно согласился Г. М. — И она почувствует себя еще хуже, когда узнает об этом. Не говорите ей ничего — пока.

— Я… — Дейвис оборвал себя на полуслове. — Простите, я забыл, что должен выполнить поручение. — И он быстро зашагал по траве.

В вечернем воздухе ощущался запах растений и тлена. Невдалеке стоял серый каменный ангел с такой трещиной на шее, что его голову легко можно было отделить ударом лопаты. Сай внезапно осознал то, что, по-видимому, инстинктивно чувствовал Дейвис.

Мрачная и напряженная атмосфера исходила не от кладбища, а от распростертой фигуры Фредерика Мэннинга под надгробием, над которым было выгравировано его собственное имя.

Мэннинг должен был встать и поклониться им с вежливой, чуть насмешливой улыбкой. Но он лежал на холмике с белым лицом и растрепанными волосами. Наклонившись ближе, Сай увидел, что его туфли выглядят совсем новыми — на желтоватых лакированных подошвах виднелось всего лишь несколько царапин. Появление Мэннинга создавало еще более сложную проблему, чем его исчезновение.

Сэр Генри Мерривейл бродил среди могил, скрестив на груди руки.

— Г. М.! — Сай указал на Мэннинга. — Он в очень скверном состоянии?

— В достаточно скверном, учитывая сгустки крови в легком. Но шанс у него есть.

— Вы этого ожидали?

Г. М. остановился и посмотрел на Сая поверх больших очков.

— С вашей стороны, сынок, весьма любезно считать старика всеведущим, каковым он отнюдь не является. Нет, черт побери, я этого не ожидал! Но теперь я понимаю, что это логично и… и даже неизбежно.

— Едва ли он сам ударил себя. — Сай сделал паузу. — Значит, это убийство?

— Да. Наверняка.

Запах растений, казалось, усиливался.

— Каким оружием? Вы его нашли?

— Нет. Но, по-моему, — Г. М., нахмурившись, вынул из кармана брюк нож, который дал ему Билл, и раскрыл его, — это было тонкое лезвие длиной около четырех дюймов. Вроде этого.

— Вы ведь не думаете, что этот паренек Билл…

— Нет-нет! Но такие ножи здесь широко распространены?

— Да, среди мальчишек. По крайней мере, были раньше. Я очень гордился своим.

— Его можно купить и носить при себе, не вызывая подозрений?

— Очевидно. — Сай снова указал на могилу. — Здесь похоронен один из родственников Мэннинга. Думаете, это семейное кладбище?

Г. М. покачал головой:

— Нет, сынок. На надгробиях разные фамилии. Кроме того, будь это кладбище семейным, Фред Мэннинг не допустил бы такого разрушения. Меня просто интересовало…

Он подошел к могиле, взглянул на Мэннинга и посмотрел направо.

Лицом к ним, всего в дюжине футов, находился фасад почерневшего каменного кенотафа или мемориала. Очевидно, его соорудили в начале XIX века. Памятник окружали маленькие колонны, и сверху прикрывал купол, на котором виднелась табличка с надписью.

Расшифровать первые буквы было невозможно. Но остальное читалось даже в сумерках:

«Майор ДЖОН КЕДУИК МЭННИНГ, родился 1 мая 1734 г.

и погиб в битве при Лонг-Айленде во время

Войны за независимость Соединенных Штатов

27 августа 1776 г.».

Слова проникали в сердце Сая Нортона подобно звукам старых горнов или призрачных барабанов.

— Мэннинг должен был гордиться этим, верно? — сказал Г. М.

— Да.

— Тогда почему кладбище заброшено? Почему оно разрушается, оказавшись зажатым между бейсбольным полем и современной автострадой? В Англии невозможно забросить кладбище — это церковная собственность. Но здесь нет никакой церкви. Кому оно принадлежит?

— Не знаю! — огрызнулся Сай. Его кусали комары, и он чувствовал себя пребывающим в середине XVIII столетия. — Но Джин говорила нам в автомобиле, что это место «закон запрещает трогать».

— Погодите! — прервал Г. М. — Дайте мне спичку!

Сай бросил ему коробок.

Г. М. чиркнул спичкой, с трудом опустился на колени в высокой траве возле могильного холмика, на котором лежал Мэннинг, и протянул спичку вперед, в сторону кенотафа.

— Угу. Так оно и есть. Капли крови ведут в направлении… — Он кивнул на кенотаф, чья дверь некогда сверкала бронзой.

Он осторожно ощупал обмякшее тело Мэннинга и вытащил из правого бокового кармана пиджака большой, абсолютно новый ключ. Не будь ключ таким новым, подумал Сай, он мог бы подойти к замку дверцы кенотафа.

— Снова говорю вам: это было неизбежно! — Г. М. повернулся к Саю. — Сколько сейчас времени, сынок?

Сай посмотрел на часы и ответил, что уже десять минут десятого, внезапно вспомнив о наручных часах, которые носил Мэннинг, когда нырнул в бассейн…

Снова кивнув, Г. М. наблюдал, как Сай подошел обследовать левую руку Мэннинга. Перевернув ладонь, он увидел на левом запястье коричневый ремешок наручных часов.

— Осторожнее с этой рукой, сынок! — взмолился Г. М., когда Сай снова перевернул запястье.

— Здесь часы, — сказал Сай. — Они так промокли, что под стеклом видны капли. Часы остановились на 9.36.

Г. М. наклонился:

— Верно, сынок. Именно тогда он нырнул в бассейн, а с тех пор не снимал часы.

— Как он это проделал, Г. М.? — взорвался Сай. — От этого зависит абсолютно все!

— Полегче, Сай! Лично я хотел бы услышать объяснение по поводу «заброшенного кладбища».

Два новых голоса, один за другим, послышались в темноте.

Первый принадлежал Джин Мэннинг:

— Я могу это объяснить.

Джин приближалась со стороны ограды с фонарем, чей луч скользнул по еще одному каменному ангелу.

Второй голос донесся с закрытых на железный засов ворот в восточной стене, на которые снова влез юный Билл Уодсуорт, чья белая форма четко виднелась на фоне черного неба.

— Доктор говорит, что будет оперировать здесь! — крикнул Билл. — Он сейчас приедет.

Г. М., ковыляя в траве, перехватил Джин, прежде чем она успела подойти к неподвижной фигуре на могильном холмике. Как бы ему ни хотелось быть стариком, возвышающимся над человеческими страстями, он не мог сдержать сочувствия и жалости к наивной и преданной Джин.

Преградив ей путь, Г. М. положил свои ручищи на плечи девушки.

— Как вы об этом узнали? — проворчал он. — Неужели Дейвис…

Луч фонаря теперь был устремлен на землю. Но света было достаточно, чтобы видеть встревоженное лицо Джин с широким ртом и голубыми глазами.

— Я не видела Дейва, — ответила она. — Но слухи… Стаффи гонялся за мной по всему дому, но мне удалось ускользнуть. Я знаю, что это папа. Он…

— Нет, девочка моя. Он серьезно пострадал, но жив.

За увитой диким виноградом решеткой ворот в восточной стене мелькнул свет фар. К воротам подъехали два автомобиля.

— Это доктор, — сказал Г. М. — Вам незачем видеть…

— Я не уйду! Вы не можете прогнать меня!

— Конечно нет, куколка. Вы просто пройдете со мной.

Взяв ее за левую руку и подав знак Саю подойти с другой стороны, Г. М. заслонил своим туловищем могильный холмик и повел Джин к маленькому кенотафу.

— Я многое знаю, — продолжала девушка. — Я знаю, почему это кладбище нельзя трогать, и расскажу вам, если вы позволите мне остаться. Понимаете, я… иногда тайком следовала за папой, когда он ходил в то место, где разыскивают людей, и даже когда он посещал… вы знаете кого.

Г. М. достал из кармана большой ключ и кивнул в сторону кенотафа.

— Бояться нечего, — сказал он Джин. — Там никто не похоронен — это мемориал, который вы, вероятно, тысячу раз видели снаружи.

— Конечно. Но почему…

Обернувшись, Г. М. крикнул парню в белой форме, все еще сидящему на железных воротах:

— Вы объясните им, что к чему?

Тот кивнул и исчез. Судя по звукам, он начал ломать старый замок тяжелым камнем.

Г. М. уверенно вставил ключ в замочную скважину почерневшей от возраста бронзовой двери. Ключ не только подошел, но и замок оказался смазанным. Сай Нортон услышал щелчок.

— У меня есть к вам несколько вопросов, куколка, — Г. М. посмотрел Джин в глаза, — и они очень важные. Возьмите фонарь, Сай. Теперь мы попробуем…

Дверь открылась почти беззвучно.

— Черт побери! — с искренним удивлением воскликнул Г. М.

Вопреки ожиданиям, отравленный временем воздух не пахнул на них изнутри. Там было лишь слегка душнее, чем на кладбище. Когда луч фонаря осветил помещение, Сай и Джин были также поражены увиденным.

Согласно табличке на стене, в 1802 году маленькая комнатка была украшена панорамой сцен Войны за независимость. К этому времени живопись маслом на плотной штукатурке должна была покрыться слоем грязи. Но кто-то — по-видимому, недавно — отмыл ее дочиста.

Несмотря на трещины и пятна сырости, на стенах четко выступали краски плохого, но усердного художника. Красные мундиры смешивались с сине-желтыми среди кремового пушечного дыма. Вашингтон в Йорктауне[31] выглядел ростом в семь футов.

— Черт побери! — снова пробормотал Г. М.

Примерно на уровне пояса вокруг комнаты тянулся мраморный выступ, на котором стояли три пустых ведра, старомодный таз и кувшин с двумя губками и другие предметы для очистки стен.

— Проведите лучом фонаря под выступом, сынок! — велел Г. М. Саю. — И по полу!

Под выступом стоял большой новый чемодан свиной кожи, сверкающий медными заклепками. Почти в центре сравнительно чистого мраморного пола лежал револьвер «смит-и-вессон» 38-го калибра.

От этого места цепочка капель крови тянулась к выходу.

— Спокойно! — сказал Г. М., когда Джин отпрянула. — Кажется, это тот револьвер, который я вчера вечером обнаружил на моем чемодане. Где же он был с тех пор?

— Как я напомнил вам сегодня утром, — отозвался Сай, — Мэннинг положил его в незапертый ящик, где любой мог до него добраться.

Игнорируя предупреждения Сая насчет отпечатков пальцев, Г. М. поднял револьвер.

— Сообщаю вам как криминологический факт, сынок, — устало произнес он, — что полезные отпечатки можно получить только на рукоятке огнестрельного оружия. А рукоятка этого револьвера из испещренного вмятинами орехового дерева, на котором отпечатков не остается.

Понюхав дуло, Г. М. пошарил в нем спичкой.

— Так! — пробормотал он. — Дуло чистое. Из этого оружия давно не стреляли. Интересно…

Казалось, его внезапно осенило вдохновение. Щеки Г. М. раздулись, как у людоеда в пантомиме. Открыв барабан, в котором виднелись края патронов, он вытащил одну пулю, внимательно изучил ее и взвесил в руке. Проделав это со всеми пулями, покуда Сай изнывал от нетерпения, Г. М. закрыл барабан.

— Так! — повторил он, бросив револьвер на мраморный пол. — Неужели вы и теперь не понимаете, что означает это место?

Глава 13

Хотя Сай это понимал, он тем не менее был взбешен, когда мысли Г. М. тут же приняли иное направление.

— Дайте мне фонарь! — велел сэр Генри Мерривейл.

Его шаги отзывались гулким эхом. Хотя бронзовая дверь закрылась за ними, теперь Сай видел, почему воздух в помещении был, по крайней мере, пригодным для дыхания.

В закругленной стене имелись три маленьких окошка из толстого стекла, так залепленные грязью снаружи, что были едва заметны.

Окно напротив двери было частично разбито по диагонали. Это произошло недавно — на мраморном выступе под ним поблескивал осколок. Г. М. поднес фонарь ближе, оставив в темноте большую часть помещения.

На выступе под разбитым окном темнели пятна. Г. М. повернулся — Сай и Джин прикрыли ладонью глаза от света фонаря.

— Так! — опять пробормотал Г. М., скользнув лучом по принадлежностям для чистки на мраморном выступе. — Думаю, это ваш отец очистил фрески?

— Да, — ответила озадаченная Джин. — Он занимался этим с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Конечно, с перерывами — иногда он забывал. И ему приходилось работать тайком…

На сей раз озадачен был Г. М.

— Тайком? — переспросил он.

— Да, потому что однажды старый мистер ван Селларс подал на него в суд, так как по закону здесь абсолютно ничего нельзя…

— Придержите автобус! — Г. М. прижал руку ко лбу. — На минуту, куколка, мы забудем о том, почему это место должно оставаться в виде мусорной свалки. У меня есть другие заботы. Ваш старик недавно очищал эту стену?

— Да, совсем недавно. Но почему…

Передвигая фонарь так, что лица нарисованных солдат то появлялись, то исчезали, Г. М. обследовал три пустых ведра на выступе. Одно было сухим, а два — слегка влажными. Одна губка — черная как смоль — высохла полностью, а другая — темно-коричневая с желтым краем — была почти сухой. В металлическом тазу виднелись следы беловатого осадка. Старые тряпки, грязные полотенца…

Сай знал, что доктор и его ассистенты трудятся снаружи при свете фонарей, а может быть, уже закончили работу.

Почему Г. М. не расспрашивает Джин? Возможно, он специально тянет время, ожидая, когда увезут Мэннинга?

Хрупкая фигурка девушки в зеленом платье стояла, слегка приподняв руки, словно готовясь опять защитить глаза от луча света.

Бросив задумчивый взгляд на потолок и тщательно изучив пол, Г. М. повернулся к ней:

— Как же я восхищаюсь вашим отцом!

— Потому что он очистил эти картины?

— Не совсем. Это связано с тем, о чем я спрашивал вас только что. Вы понимаете, что означает это место?

— Можно мне ответить? — вмешался Сай. — Это второй дом Мэннинга.

— Второй дом? — переспросила Джин.

— Слушайте, куколка. — Казалось, Г. М. готовится к очень сложной и деликатной операции. — Ваш отец собирался сбежать со своей подружкой Айрин Стэнли. Он мог никогда не вернуться — не вздрагивайте! — а мог вернуться скорее, чем вы думаете. Но он должен был сделать много приготовлений, которые не мог осуществить дома. Понимаете?

— Что значит «скорее, чем я думаю»? — быстро осведомилась Джин.

Г. М. проигнорировал вопрос:

— Если бы вы посмотрели на подошвы его туфель, то увидели бы, что они почти совсем новые. Теперь взгляните… — луч фонаря метнулся в сторону, — на новый чемодан свиной кожи под выступом. Вы обнаружите в нем новую одежду без меток, предназначенную для новой жизни. Далее вспомните, что произошло сегодня утром у бассейна. Фред Мэннинг нырнул в него и вскоре незаметно оттуда выбрался…

— Как? — спросил Сай.

— Заткнитесь, — велел ему Г. М. и снова посмотрел на Джин. — Но когда он выбрался из бассейна, куколка, ему нужна была одежда. А у него ее не было.

Сай начал терять терпение.

— И вы утверждаете, что Мэннинг на глазах у всех нас вылез из бассейна абсолютно обнаженным?

— Практически да. Все, что на нем было, это…

— Часы и носки, — закончил Сай.

— Вы собираетесь заткнуться, сынок?

— Ладно, молчу.

— Теперь вы понимаете, куколка, что, когда ваш отец вышел из бассейна, он должен был найти какое-то укрытие.

— Зачем ему укрытие, если он стал невидимым? — осведомился Сай. — Прошу прощения! Я больше не скажу ни слова.

Они находились в почти полной темноте, поскольку Г. М. направил луч фонаря в пол.

— Но найти укрытие оказалось легко, — продолжал он. — Мэннингу достаточно было пробраться в лес, обойти бейсбольное поле, где никто не должен был появляться почти до вечера, проникнуть на кладбище и войти сюда. Здесь он мог одеться.

Последовало молчание. Сай слышал тяжелое дыхание Джин.

— Если он сделал это, — заговорила она, — то почему не ушел?

— Потому что пока не мог уйти.

— Не мог?

— Не мог, так как здесь у него была назначена встреча. — Г. М. поставил фонарь на мраморный выступ.

— С кем?

— С кем-то из вашего дома.

«Это приближается, — подумал Сай. — Я слышу это, как свист бомбы в былые дни».

— Понимаете, — терпеливо объяснил Г. М., — человек, который должен был встретиться с вашим отцом, не мог последовать за ним сразу. Ваш отец отлично знал, что до конца дня здесь будут находиться окружной прокурор и полиция, поэтому чье-либо отсутствие сразу заметят. Встретиться здесь можно было только в начале вечера. Бейсбольная практика послужит камуфляжем, а «Ужас Мараларча», при всем уважении к этой команде, не так часто перебрасывает мяч через ограду.

Луч фонаря на мраморном выступе освещал зеленое платье Джин. Чуть выше во мраке испуганно поблескивали ее глаза.

— Но почему этот человек должен был встретиться здесь с папой? — спросила она.

— По двум причинам, — ответил Г. М. — Во-первых, из-за якобы украденной сотни тысяч долларов. А во-вторых, потому что он намеревался убить вашего отца и почти в этом преуспел.

Снова гробовое молчание. Лицо Джин выражало ужас, потрясение и недоверие, причем последнее перевешивало остальное.

— Убийца? — Она произнесла это слово так, словно никогда не слышала его раньше.

— Да.

— И он был в нашем доме вчера вечером?

— Да. Вот что, мне кажется, здесь случилось. Убийца явился сюда с этим револьвером. Произошла ссора, и он выстрелил в упор.

— Но послушайте! — вмешался Сай. — Мэннинга ударили ножом, а не подстрелили. И вы сами сказали, что из этого револьвера не стреляли.

— Нет, — подтвердил Г. М. — Из него не могли стрелять, так как из всех гильз удалили порох, заменив его клочком бумаги вокруг пули. Конечно, это работа Мэннинга. Очевидно, прошлой ночью он вырвал жало. Разумеется, Мэннинг мог просто удалить патроны или заменить их холостыми. Но он знал, что враг попытается убить его, а враг мог обнаружить, что оружие не заряжено. Всегда спокойнее стоять под дулом револьвера, зная, что он безвреден.

— Ну и что было дальше? — нетерпеливо спросил Сай. — Продолжайте!

Г. М. покосился на Джин:

— Убийца выстрелил — может быть, пару раз, — но услышал только щелчок. Мэннинг бросился на него с голыми руками, и в дело пошел нож с тонким лезвием длиной около четырех дюймов…

— Вроде ножа, который лежит у вас в кармане?

— Ох, сынок! Я понятия не имею, какой это был нож. Знаю только, что небольшой, иначе Мэннинга уже не было бы в живых.

— Как бы то ни было, — с чувством облегчения допытывался Сай, — убийцей не могла быть женщина?

— Я не стану выражать на этот счет свое мнение. Но старомодный английский коп сказал бы, что могла, так как нож — женское оружие, следующее после яда.

Г. М. внезапно сделал угрожающий жест. Хотя в полумраке он казался всего лишь большим силуэтом, Сай и Джин отшатнулись.

— Предположим, я Мэннинг и атакую вас голыми руками, — продолжал Г. М. — Что вы станете делать? Не наносить удар прямо в грудь, иначе он просто схватит вашу правую руку с ножом. Нет, вы сделаете финт левой рукой под его левой подмышкой и ударите его сбоку. Такое проделывали раньше, и не только итальянцы.

— Так вот оно что! — заговорила Джин Мэннинг. Ее золотистые волосы безжизненно повисли. Казалось, она двигается ощупью в мире мертвых. — Вот причина для допроса третьей степени! Вы думаете, что я пыталась убить папу…

— Нет-нет, куколка! Я знаю, что вы больше всех любите вашего старика и никогда бы не причинили ему вреда. — Нежность в голосе Г. М. звучала гротескно — старик редко проявлял подобные эмоции. — Вот почему все это так чертовски сложно!

Джин тут же попыталась защитить другого человека, которого она любила.

— Но вы не думаете о… Дейве?

— Снова нет. Для этого у него кишка тонка и мозгов маловато. — Голос Г. М. смягчился. — Но если он вам нужен, куколка, забирайте его на здоровье.

— У него достаточно мозгов! Он…

— Я должен был сказать вам все это, прежде чем задать один вопрос. Вы можете не захотеть на него ответить, так как думаете, что Сай Нортон и я настроены против вас и вашего отца…

— Так оно и есть!

— Вы также будете бояться, — устало продолжал Г. М., — что история попадет в газеты. Но, черт возьми, это в самом деле важно!

Джин взяла себя в руки:

— Что у вас за вопрос?

— Где действительно живет Айрин Стэнли?

Джин отвернулась. При свете фонаря, падающем на зеленое платье, Сай видел, что она дрожит.

— Я не хочу отвечать, — тихо сказала она.

— Послушайте, куколка! После покушения на вашего отца — а я предупреждаю, что он может не пережить его, — все изменилось. Я должен найти Айрин Стэнли!

— Почему вы не спросите ваших друзей в полиции?

— Потому что я защищаю вашего отца, а не преследую его!

— Полагаю, по этой причине — не отрицайте, потому что я была у бассейна, — вы клялись, что доберетесь до него?

— Я на момент обезумел, куколка, потому что он провел меня. Но я не имел этого в виду.

В дрожащем смехе Джин слышались слезы. Сай, хотя и не понимал, почему так важно найти Айрин Стэнли, попытался помочь.

— Разве вы не слышали, — обратился он к Джин, — как Г. М. дал окружному прокурору фальшивый адрес и номер телефона Айрин Стэнли, чтобы сбить их со следа?

— Боюсь, вы забыли собственные слова, мистер Нортон. — Джин безжалостно процитировала Сая: — «Он намеренно и с какой-то радостью разбил вдребезги все, что собой представлял». Вот что вы сказали!

— Куколка моя, — снова заговорил Г. М., — мы должны найти Айрин Стэнли сегодня вечером! Где она?

— Я не хочу говорить вам это! — крикнула Джин. — И вы не можете меня заставить!

В бронзовую дверь громко постучали. Все вздрогнули. Сай открыл дверь. В проеме появился тяжело дышащий Хантингтон Дейвис с фонарем в руке.

— С трудом нашел вашего полицейского, — сообщил Дейвис, — он был чертовски далеко от бассейна, где ему следовало находиться.

Они увидели синюю униформу и серебряные пуговицы полицейского. Лицо его было серьезным. Позади не было ни врачей, ни фигуры на могильном холмике — только серая мгла.

— Вы сэр Генри Мерривейл? — спросил полицейский.

Г. М. шагнул вперед. Джин выхватила у него фонарь, словно защищаясь от слез.

— Да, — ответил Г. М. — Это я послал за вами. Где мистер Мэннинг? И как он?

— Они только что уехали. — Полицейский кивнул в сторону железных ворот. — Он очень плох. Доктор Уиллард говорит, что операция прошла благополучно, но трудно что-то сказать наперед. Кристал и юный Боб заставили их отнести отца домой вместо того, чтобы отправить в больницу.

— А лейтенант Троубридж уже приехал?

— Нет, сэр. Его не могут найти.

— У меня нет никаких полномочий давать вам указания, полицейский, — сказал Г. М. — Но вы считаете, что можете мне доверять?

Полицейский посмотрел на него и улыбнулся.

— Думаю, что да.

— Вот ключ от этого кенотафа. — Г. М. протянул ему ключ. — Заприте его и стойте у двери снаружи до прибытия лейтенанта. Здесь находятся важные улики…

— Улики?

— Да. Особенно на выступе и, если я не ошибаюсь, в чемодане под ним. Если Мэннинг умрет, кое-кто отправится на электрический стул.

Полицейский присвистнул.

— Я хочу, чтобы лейтенант поставил кого-нибудь охранять эту дверь до семи утра… — Г. М. потер руками голову. — Но он может не захотеть сделать это. У вас есть блокнот и карандаш?

— Они всегда при мне.

— Тогда войдите внутрь, и я напишу мои доводы.

Полицейский повиновался. Дейвис последовал за ним.

Как только дверной проем оказался свободным, наружу пулей вылетела Джин Мэннинг и кинулась прочь.

— Джин! — воскликнул Дейвис.

Г. М. схватил его за руку.

— У меня есть инструкции для вас, сынок, которые могут дать кое-какие результаты. — Он посмотрел на Сая. — Бегите за ней, чертов вы дурень! Остановите ее!

Сай выпрыгнул из кенотафа в высокую траву. Он мог уверенно следовать за Джин, так как ей пришлось использовать фонарь, чтобы пробираться среди надгробий. Сай, однако, налетел на некоторые из них. Но, выбежав сквозь калитку на бейсбольное поле, Джин выключила фонарь.

Долгие сумерки позволяли разглядеть смутные очертания. Джин, едва видимая в своем зеленом платье, бежала через поле, где белели базы. Саю с трудом удавалось не отставать от нее. Он жадно наполнял легкие ароматами вечернего леса.

«Мы должны найти Айрин Стэнли сегодня вечером…» Почему?

Джин добралась до леса, где ей снова пришлось зажечь фонарь.

Хотя она бежала по широкой тропинке, но начала спотыкаться. Сай понимал, что это не от недостатка энергии, а от чувства полной беспомощности и безнадежности.

Он попытался окликнуть ее, но горло перехватывали спазмы.

Девушка выбежала из леса на открытую лужайку. Вероятно, она находилась футах в двадцати от Сая, когда внезапно замешкалась. Слева от нее высились кабинки для переодевания, а тропинка впереди них шла через параллельный ряд кустов рододендрона.

Повинуясь животному инстинкту скрыться из поля зрения, Джин побежала по тропинке, но, обессилев, прислонилась к одной из кабинок, закрыв лицо руками.

Сай медленно приближался к ней. Происходящее напоминало зачарованную сцену из детской сказки.

На западе, позади длинного дома, остатки заката все еще алели на темном горизонте. Широкая тропинка пересекала кусты у середины длинной стороны бассейна, по какой-то причине, известной только полиции, наполненного снова. На темной неподвижной поверхности воды поблескивали красноватые отсветы заката.

Джин заговорила первой.

— Что я вам сделала? — спросила она, как ребенок, не отводя рук от лица. — Почему вы так меня не любите?

— Я вовсе не не люблю вас, Джин. И остальные тоже. — Сай негромко засмеялся.

— Что тут забавного? — с обидой сказала Джин.

— Я просто подумал о Джордже Вашингтоне на той панораме Войны за независимость. Он выглядел минимум на семь футов роста. А из-за маленьких окошек художнику пришлось оставить без головы лорда Корнуоллиса и двух других британских генералов.

Выключив фонарь и бросив его на землю, Джин повернулась с виноватой улыбкой:

— Когда вы приехали сюда вчера, то показались мне таким… симпатичным!

— Надеюсь, Джин, вы по-прежнему так думаете.

Внезапно девушка, казалось, осознала, где находится. Она посмотрела на бассейн, где на воде дрожали алые блики. Чуть поодаль на фоне красноватого неба темнели высокие кусты.

— Это место, где… — Она указала вперед. — Сай, они не думают, что я имею отношение к…

— Конечно нет!

— Вы стояли на противоположной стороне бассейна, глядя через него. А голова мистера Беттертона торчала из воды прямо под вами. Она выглядела так забавно.

— Его голова? Почему?

— Ну, не знаю. Как мяч для водного поло или что-то еще… — Джин на мгновение нахмурилась, но тут же отбросила тревожную мысль. — А вот здесь стояла я. — Она встала примерно на расстоянии фута от правого края кустов лицом к кабинкам. — Я разговаривала с Дейвом, а потом повернулась направо, к кабинкам для женщин. Дейв должен был пойти налево, но вы крикнули, и мы оба обернулись. Я увидела вас, часть лица сэра Генри и голову мистера Беттертона.

При чем тут голова мистера Беттертона? Сай знал, что должен узнать адрес Айрин Стэнли, покуда Джин в дружелюбном настроении, но его мучил один вопрос.

— Джин, вы были в бассейне, когда ваш отец подошел поговорить с Г. М. и со мной. Вы обратили внимание на его носки?

— На его носки?

— В них было что-нибудь необычное?

— Н-нет. Просто пара коричневых шелковых носков, какие он всегда носил. Я заметила их только потому, что на нем были слишком короткие брюки.

— А было что-нибудь странное в его наручных часах? Красные отблески на воде почти полностью потускнели.

Силуэты кустов начали сливаться с небом. Сай боялся слишком давить на Джин, видя, как она дрожит. Но девушка опередила его, коснувшись руки:

— Я вела себя ужасно глупо, Сай. Айрин Стэнли не имеет для меня никакого значения. Если я скажу вам ее адрес, вы отпустите меня домой к папе?

В этот момент сэр Генри Мерривейл появился на другой тропинке между кустами и кабинками. Услышав слова девушки, он поспешил подойти.

— Эта женщина в Нью-Йорке, — добавила Джин. — Если хотите знать, где именно…

— Рад слышать это, куколка. Черт возьми, время идет! Есть какой-нибудь поезд, которым я мог бы поскорей добраться в город?

Джин посмотрела на светящийся циферблат своих часов.

— Если поторопитесь, вы можете успеть на поезд без трех минут десять. Но они отходят каждые полчаса, так что это не важно.

— Еще как важно! — Г. М. постучал по плечу Сая. — Берите машину и поезжайте следом за мной вместе с обеими девушками. — Джин протестующе вскрикнула, но он продолжал: — Я должен сначала произвести разведку. Возьмите и Боба, если сможете его найти. Нужно договориться о месте встречи… Так какой адрес Айрин Стэнли, куколка моя?

Джин засмеялась почти истерически.

— Никто, кроме, может быть, полиции, никогда бы не догадался, каков ее адрес. Она живет в Гранд-Сентрал. — Джин криво улыбнулась. — Разве я не говорила вам, сэр Генри, когда мы впервые встретились, что многое знаю об этом вокзале?

Глава 14

Часы у справочного стола главного зала Гранд-Сентрал показывали без пяти минут полночь.

В одной из аркад со стороны Вандербилт-авеню большинство стеклянных окон еще были освещены. За одним из них находилась большая комната с зеркалами и белыми кафельными плитками, на потолке которой гудели вентиляторы размером с винты океанских лайнеров. Здесь продавали франкфуртеры, гамбургеры и другие деликатесы, которые прибывшим из Англии казались пищей богов.

Облокотившись о мраморный прилавок, сэр Генри Мерривейл только что умял четвертый франкфуртер и обдумывал возможность продолжения.

Если не считать торчащей за воротником бумажной салфетки, Г. М. был одет вполне прилично. На голове у него красовалась новая свободно сидящая на голове панама, купленная по прибытии из Мараларча. Менее чем за полтора часа он достиг многого.

Причудливое сочетание озадаченности, надежды и отчаяния придавало злобной физиономии Г. М. страдальческое выражение. Молодой человек за прилавком, чье имя Дидрих Бринкер свидетельствовало о предках, покоящихся в голландских могилах, был встревожен.

— Вы хорошо себя чувствуете, папаша? — спросил он.

Г. М., который, за неимением других собеседников, вступил бы в разговор даже с чучелом совы, поспешил его успокоить:

— Дело не в хот-догах. Я должен попасть на самолет, вылетающий в Вашингтон завтра утром в 11.45!

Молодой человек тут же отодвинулся.

— Нет денег? — холодно осведомился он.

— Денег у меня сколько угодно. — Г. М. продемонстрировал пачку купюр, заставив встрепенуться других клиентов у прилавка. — Все дело в парне по имени Гил Байлс. За последние полтора часа я поговорил по телефону с девушкой по имени мисс Энгельс, повидался с девушкой по имени Айрин Стэнли и с еще одной по имени Флосси Питерс…

Шокированный Дидрих подумал, что старик для своего возраста весьма проворен с дамами.

— Я посетил каждую аптеку, которая была открыта! — продолжал Г. М. — Половина всей проблемы была для меня ясна, когда я еще торчал в винном погребе. Но другая половина до сих пор в тумане! Если бы я мог понять…

Внезапно Г. М. оборвал фразу и выпрямился. В зеркале напротив он увидел мужчину в штатском, с карманами, набитыми газетами, чье лицо показалось ему знакомым. Это было лицо полицейского Алоизиуса Дж. О'Кейси.

— Погодите! — взмолился полицейский О'Кейси, моментально материализовавшись рядом с Г. М. Его голос звучал почтительно и даже благоговейно. — Выслушайте меня, сэр Генри!

Неизбежный термин «папаша» в обращении к Г. М. напрочь исчез из лексикона и даже из головы О'Кейси.

— Я на вас не сержусь, — продолжал полицейский. — Сегодня я сказал Феррису: «Я даже не могу больше сердиться на него, потому что он не человек».

— Ну… — Старый маэстро был умиротворен. — Хотите хот-дог?

— Спасибо. Один большой франкфуртер и оранжад! — крикнул О'Кейси и тут же понизил голос, заговорщически опершись локтем на прилавок. — Разные йоговские фокусы мне до лампочки, но я уважаю мозги. Поэтому я сказал себе: «Сэр Генри Мерривейл знает больше трюков, чем любой другой…

— Хм! — скромно произнес великий человек.

— …но об одном трюке он не догадывается — в отличие от меня». — Полицейский О'Кейси прекратил цитировать собственные мысли. — Я знаю, как мистер Мэннинг выбрался из этого бассейна.

— Что такое, сынок?!

— Знаю! — повторил О'Кейси. — И знаю секрет мяча для водного поло.

Он подобрал франкфуртер и откусил сразу целую треть. Г. М. выглядел все более озадаченным.

— Разве вы не помните, что они сначала играли в мяч? Что с ним стало потом? — осведомился О'Кейси, не переставая жевать.

— Послушайте, сынок! Я…

— Мистер Мэннинг подготовил мяч заранее, понимаете? Поэтому никто ничего не знал. Он изготовил приспособление, чтобы просунуть голову в мяч, запечатать его, чтобы не пропускать воду, и дышать сквозь резину. Когда он нырнул, ему оставалось только шагать по дну с головой, выглядевшей как большой мяч.

Г. М. устремил на полицейского долгий взгляд:

— Угу. А если бы кто-нибудь саданул по мячу, когда его башка была внутри? Или если бы мы увидели, как мяч вылезает из бассейна и идет на двух ногах?

— Кончайте придуриваться, — сказал О'Кейси. — Сколько времени вы наблюдали за бассейном? Может быть, минут пять до нашего прибытия. Так вы сказали окружному прокурору. И десять минут после того. Согласен, у мистера Мэннинга ничего бы не вышло, если бы он стал вылезать у всех на глазах.

— Об этом я и говорю, сынок!

— Слушайте, сэр Генри! — Полицейский доел франкфуртер и постучал по прилавку. — Был промежуток времени, когда вы сидели на качелях и болтали о Роберте Браунинге, скомканной мокрой бумаге и садовых ножницах, а остальные столпились около вас спиной к бассейну. Тогда-то мистер Мэннинг и вылез из воды с мячом на голове и потихоньку смылся!

— Не морочьте мне голову, сынок, у меня и без вас забот полон рот! Вы же сами ныряли в бассейн и сказали, что его там нет!

О'Кейси покачал головой:

— Я плавал по дну и искал мертвое тело, сэр. Если он держал ноги на весу, я бы его не заметил. — Он склонился вперед и таинственно постучал по плечу Г. М. — Это еще не все. Что вы думаете об электрическом стуле?

Г. М. снова посмотрел на него:

— Я думаю, что не хотел бы на нем сидеть. А что, сложился консенсус насчет того, что меня следует туда отправить?

— Нет-нет! Я имею в виду электрический стул, который я нашел на террасе!

В этот момент в царство хот-догов вошел Сай Нортон, который, стоя снаружи, слышал каждое слово. Он успел вовремя, чтобы увидеть, как Г. М., побагровев, ухватился обеими руками за сползающую панаму.

— Дайте мне еще один хот-дог, — потребовал он. — Они паршивые, но этот парень еще хуже. О боже! Электрический стул!

Полицейский О'Кейси обратился через прилавок к Дидриху, который, заглянув в газету под прилавком, кивнул в ответ.

— Я обнаружил электрический стул, — заявил О'Кейси, произведя гальванизирующий эффект на других клиентов. — Так говорится на странице двадцать шесть. Разве вы не знали об электрическом стуле, сэр Генри?

— Полегче, сынок! При чем тут…

— Прочтите это, — предложил полицейский, доставая из кармана газету и открывая страницу с отмеченной колонкой.

Г. М. взял газету и поправил очки. Отмеченный раздел занимал солидную часть полосы.

— Как вам это нравится? — пробормотал О'Кейси. — Он даже не знал о стуле!

— В газете сказано, что он был пьян в стельку, — объяснил Дидрих.

По какой-то причине под гудящими вентиляторами воцарилось молчание. Большинство клиентов читали вечерние газеты. Все уставились на Г. М., словно в ожидании атомного взрыва.

Медленно положив газету на прилавок, Г. М. с открытым ртом устремил невидящий взгляд в зеркалонапротив. Перетасовав в уме все данные, он обрел дар речи.

— Клянусь шестью рогами сатаны, я нашел разгадку! — воскликнул Г. М.

Сай Нортон, до сих пор благоразумно не вмешивавшийся в происходящее, схватил его за руку.

— Боб Мэннинг и обе девушки ждут у стола справок, где вы назначили нам встречу, — сказал он. — Я думал, вы снова сорвались с цепи и пытаетесь испортить подземку. Пошли!

— Иду, — согласился Г. М.

Но прежде чем положить деньги на прилавок и повернуться, он пожал руку полицейскому О'Кейси.

— Сынок, если кто-то когда-нибудь удостоится похвал за раскрытие тайны бассейна, большая их часть должна отойти вам.

— Вы имеете в виду, что я был прав насчет мяча для водного поло?

Г. М. ответил «нет», но его голос утонул в криках тех, кто требовал объяснений. Ловко маневрируя, Сай вывел Г. М. в аркаду и главный зал.

Там Г. М. остановился и повернулся с сердитым видом.

— Не возражаете объяснить, — осведомился он, — почему никто не сказал мне ни слова об этом чертовом электрическом стуле на террасе?

— Таковы были распоряжения Байлса.

— Вот как? Если эта рептилия пыталась меня одурачить…

— Он не пытался вас одурачить, — запротестовал Сай, — а просто считал, что макет электрического стула не имеет никакого значения и только отвлечет вас.

— Отвлечет меня! — повторил Г. М. гулким голосом оракула. — Будь я трижды проклят! Неужели вы не понимаете, что стул дает ответ на другую половину тайны?

— Вы серьезно?

— То, что я сказал этому копу, — отозвался Г. М., осенив себя крестом, — так же серьезно, как падение Эмпайр-Стейт-Билдинга. Я вам говорил, что существуют две половины проблемы?

— Да.

— Первую я раскрыл. А почему? Потому что я понял, что здесь применен тот же принцип, который я использовал в фокусе с турникетами в подземке.

— Вы хотите сказать, что беспорядки в подземке как-то с этим связаны?

— Они основаны на том же принципе. Простой трюк, который может проделать любой.

— Но вы же ничего не объясняете, а только…

Г. М. поднял руку.

— Вторая половина проблемы выглядела более легкой, но была гораздо труднее. Казалось невозможным, чтобы Мэннинг точно рассчитал время для своего трюка. Но с фальшивым электрическим стулом или его эквивалентом солнце засияло вновь. Как бы то ни было, дело раскрыто! — Он полез в карман за деньгами. — У меня для вас поручение, сынок. Я встречусь с Бобом Мэннингом и девушками у стола справок и поведу их… — Г. М. указал на огромный голубой купол, — туда, куда мы собирались. А тем временем…

Но Сай колебался.

— Нам пришлось нелегко с Джин, — сказал он. — Она не хотела покидать дом, пока доктор Уиллард практически не выставил ее. Кристал и Боб тоже не в своей тарелке. Думаете, сейчас подходящее время, чтобы…

— Доверьтесь мне, сынок.

— Хотел бы. Что я должен делать?

— Аэровокзал как раз напротив. Идите туда… — Г. М. сунул ему в руку деньги, — и купите мне билет на рейс в Вашингтон завтра утром в 11.45. Скажите, что я приеду автомобилем из Мараларча. Потом следуйте за нами к Айрин Стэнли по указаниям Джин.

— У вас есть какой-нибудь багаж, кроме чемодана?

— Дорожный сундук. Но его отправят в Вашингтон кораблем. Поторапливайтесь!

Сай повиновался. Ему нужно было только пересечь Сорок вторую улицу и подняться на эскалаторе в аэровокзал. Хотя приобретение билета не заняло много времени, каждая лишняя секунда раздражала его.

Он переговорил с девушкой, которая делала таинственные телефонные звонки. Нет, сэр Генри не поедет в аэропорт от аэровокзала. Нет, ему не нужен экипаж, который авиакомпании упорно именуют «лимузином» вместо того, чтобы использовать простое слово «автобус».

Через несколько минут Сай вернулся в главный зал Гранд-Сентрал.

Инстинкт предупреждал его о катастрофе. Сай знал, что встреча детей с любовницей отца неизбежно являет собой весьма эмоциональную сцену. Зачем понадобилось отыскивать Айрин Стэнли так спешно?

«Прекрати! — велел он себе. — Не думай об этом!»

Окинув взглядом огромный зал с большими окнами во всех стенах и мраморной галереей, Сай начал пробираться через толпу к северо-восточной стороне, где нашел арку с надписью «Служебные помещения».

Поднявшись по мраморной лестнице внутри, он оказался на широкой галерее. Слева, за бюро информации для туристов, находились большие стеклянные двери.

В помещении, похожем на вестибюль обычного офисного здания, было тихо. Справа виднелись три лифта. Один из них открылся, как только Сай нажал кнопку.

— Верхний этаж, — сказал он негру-лифтеру в красной форменной фуражке.

Лифтер не выказывал удивления. Сай уже знал, что на первых шести этажах расположены железнодорожные офисы, а на верхнем — седьмом — личные помещения, не связанные с железной дорогой.

Мысль, что кто-то может иметь здесь квартиру, казалась Саю такой же нелепой, как предположение о роскошных апартаментах на верхнем этаже вокзалов Виктория или Пэддингтон. За стеклянными дверцами лифта мелькали мраморные коридоры и темные офисы.

— Верхний этаж, — сказал лифтер.

Сай вышел. Дверцы бесшумно закрылись, и кабина начала спускаться.

— Тут что-то не так! — произнес Сай вслух.

Если это был жилой этаж, то самый странный, какой он когда-либо видел. Его шаги скрипели на голом бетонном полу. С потолка свисала единственная лампа без абажура.

Свернув направо, Сай начал подниматься по окованным железом ступенькам. Верхняя половина стен была окрашена в белый цвет, а нижняя — в ярко-красный.

Впереди появился широкий длинный коридор с рядом красных дверей в правой стене на солидном расстоянии друг от друга.

Сай подошел к одной из них и прочитал надпись золотыми буквами: «Майрон Т. Керкленд». Кто это такой, черт возьми? На следующей двери было название популярного иллюстрированного журнала. Медленно шагая по коридору, Сай отметил, что большая часть помещений занята студиями фотографов или художников по рекламе.

Почему же Г. М. понадобилось так быстро найти Айрин Стэнли? Было два возможных объяснения. По его словам, Мэннинг собирался бежать с этой женщиной. В таком случае она, вероятно, знала о его планах, знала, с кем Мэннинг должен был встретиться в кенотафе, и могла представлять опасность для убийцы.

С другой стороны, Айрин Стэнли сама могла быть убийцей…

Звук шагов пробудил Сая от размышлений. Из-за выступа правой стены появились трое Мэннингов — Боб шел между Кристал и Джин.

— Сай! — Даже мягкий голос Кристал звучал в пустом коридоре слишком громко. — Хорошо, что вы здесь! Я не могу справиться с этой парочкой!

— Я буду дерзкой, — с угрожающим спокойствием заявила Джин, — и предупреждаю об этом.

Боб уставился в пол, стиснув кулаки.

— Вы еще не видели ее? — спросил Сай.

— Нет. Это все равно… — Кристал поискала сравнение, — что ожидать в приемной дантиста. Посмотрите туда!

В стене за выступом находились двери меньшего размера. На одной из них виднелись золотые буквы: «Студия Стэнли».

— Похоже, Г. М. проводит подготовительное совещание, — сказала Кристал. — Эта женщина…

— Ради бога, держите себя в руках!

— Стараюсь изо всех сил. Но она убедила папу бежать, уничтожить результаты его работы и является косвенной причиной, во всяком случае, того, что сейчас он на волосок от смерти. Вы ожидаете, что мы будем вести себя цивилизованно?

Сай физически ощущал в атмосфере ненависть, смущение и даже страх. Внезапно Г. М. открыл красную дверь.

— Входите, — проворчал он.

Кристал первой переступила порог, за ней последовали Джин и Боб. Сай, боявшийся сцен больше смерти, вошел последним. Г. М. закрыл дверь.

У Сая, пытавшегося скользить глазами не выше плинтусов, создалось смутное впечатление о высокой, но не слишком большой комнате с серыми стенами. Но ему пришлось поднять взгляд.

На диване у противоположной стены, поджав под себя ноги и держа дрожащие руки на раскрытой книге, сидела женщина со спокойным и мягким лицом, сохраняющим следы подлинной красоты. Справа от нее горела лампа, оставляя в тени левую сторону лица. Как и трое Мэннингов, женщина буквально излучала смущение и страх.

Потом Мэннинги заговорили, инстинктивно высказывая все, что у них на уме. Слова натыкались друг на друга, спотыкаясь в бурном море эмоций.

— Здесь что-то не так, — неуверенно промолвил Боб. — Я думал…

— Хочу сразу дать понять, что я не желала сюда приходить, — высокомерным тоном заявила Джин.

— Боюсь, мисс Стэнли, — холодно сказала Кристал, — что мы вторглись…

— Заткнитесь! — рявкнул Г. М.

Казалось, симфонический оркестр внезапно умолк посреди концерта.

Г. М. указал на женщину, сидящую на диване:

— Это Айрин Стэнли, которая собиралась бежать с вашим отцом. Это женщина, которую вы считали падшей. Это единственная женщина, которую он когда-либо любил. — После паузы Г. М. добавил: — Это ваша мать.

Глава 15

Впоследствии Сай не мог вспомнить, как долго они простояли так, ошеломленные и лишившиеся дара речи. Во всяком случае, ему понадобилось время, чтобы осознать ситуацию.

Тем не менее при первом же взгляде на женщину в студии с серыми драпировками и единственной горящей лампой Сай почувствовал сходство с кем-то знакомым. Теперь он понимал, что это сходство с Кристал.

Те же темно-каштановые волосы. Те же темно-голубые глаза. Правда, Айрин Стэнли (будем называть ее так) была выше Кристал, чья зрелость была только телесной. Эта женщина лет сорока с небольшим обладала тем же качеством вкупе с более глубокой и, возможно, более привлекательной зрелостью.

Из всех присутствующих она выглядела наиболее смущенной и испуганной. На ней было вишневое шелковое платье; запачканный красками халат висел на спинке дивана. В голове у Сая мелькнуло замечание Кристал о матери: «Ее хобби была живопись».

Инстинктивно коснувшись левой щеки и сразу опустив руку, Айрин Стэнли выпрямилась на диване. Книга выскользнула у нее из рук.

— Я… я не знаю, что сказать, — беспомощно заговорила она мелодичным голосом, неуверенно переводя взгляд с одного на другого. — Мне очень стыдно, и я боюсь вас. Пожалуйста, помогите мне — скажите, что вы тоже смущены!

Казалось, что-то вот-вот должно взорваться, но взрыв задерживается.

— Ничего не понимаю! — пробормотал Боб.

Джин, белая как привидение, повернулась и указала пальцем на Г. М.

— Вы знали это! — крикнула она. — Знали все время! Вы не имели права так поступать!

Г. М., стоявший упершись кулаком в бок и демонстрируя скромную гордость, широко открыл маленькие глазки.

— Будь я проклят! — с видом мученика воскликнул он, словно со скамьи подсудимых. — Почему я всегда оказываюсь виноватым? Я только стараюсь помочь людям, а когда мне это удается, они смотрят на меня с удивлением и говорят: «Что здесь делает этот старый сукин сын? Пните его в зад!» — Г. М. схватил свою панаму. — С меня довольно! Я не намерен оставаться здесь и…

Разумеется, они винили Г. М., так как должны были обвинить хоть кого-то, и в глубине души понимали, что он возражает против этого не так сильно, как говорит. Но его остановила Айрин Стэнли:

— Сэр Генри!

Она смущенно посмотрела на детей. Сай чувствовал, что, по-своему, эта женщина куда более привлекательна, чем Кристал.

— Я… хочу показать вам кое-что. Это поможет вам понять… — Айрин Стэнли облизнула губы. — Вы видели правую сторону моего лица. Теперь посмотрите на левую.

Медленно, как инвалид, который не осмеливается сделать первый шаг, она начала поворачивать шею, чтобы свет лампы справа от нее падал на другую сторону лица. Остальные выглядели озадаченными.

— Ну и что? — спросил Боб. — Что тут не так?

— Вы ничего не замечаете?

— Нет, — ответила Кристал. Тем не менее в ее глазах промелькнуло сочувствие.

Слезы блеснули в глазах Айрин Стэнли. Ее душа — если такая субстанция существовала, — вероятно, истекала кровью.

— Некоторые говорят мне, что даже при дневном свете не замечают… почти ничего. Конечно, они просто жалеют меня. Но три месяца назад вы бы побоялись подойти ко мне!

— Пластическая операция, — пробормотала Джин.

— Я не могу все вам рассказать, — продолжала женщина, — но я была бы «мертва» и по сей день, если бы Фред не нашел меня. Сэр Генри, вы один обо всем догадались. Расскажите им!

Г. М. поправил очки и опустился в кресло, свирепо глядя на детей Мэннинга.

— К вашему сведению, тупоголовые вы мои, — заговорил он, — это было самое рискованное предприятие, на которое я когда-либо решался. Я панически боялся, что сделаю промах, так как у меня не было абсолютно никаких доказательств. Все мои выводы основывались исключительно на характере Мэннинга и некоторых его словах, которые слышали и вы.

Вчера вечером, когда Мэннинг ораторствовал в библиотеке, я думал — особенно когда услышал о разговоре в его офисе, нечто вроде «Сынок, тут все не так. Вы выдаете кусочки правды вперемешку с кучей вранья». И вранье в основном касалось его любовной истории.

Я не утверждаю, что любой мужчина может восемнадцать лет хранить браунинговскую верность покойной жене. Иногда он посматривает на лакомые кусочки. Такое случается… хм!., даже с людьми, обладающими самым возвышенным умом!

Но, — продолжал Г. М., внезапно слезая с пьедестала и вновь становясь здравомыслящим человеком, — я могу сказать вам, чего Фред Мэннинг никогда бы не сделал. Его идеализация супружеской любви в духе Роберта Браунинга и Элизабет Барретт дышала искренностью. Он жил ради нее. Как ваше настоящее имя, мэм?

Так называемая Айрин Стэнли сидела с закрытыми глазами. По ее щекам текли слезы.

— Элизабет, — ответила она.

Эмоции вновь забурлили — ощутимо, как водоворот. Джин села в кресло, опустив голову на руки.

— Поэтому я скажу вам, — снова заговорил Г. М., — чего Мэннинг никогда бы не сделал, — если только это не являлось выдумкой с целью пустить семье пыль в глаза. Он не стал бы заявлять собственным детям, что намерен сбежать — вероятно, навсегда — со шлюшкой, чья вульгарность его, видите ли, стимулирует. Кто сказал вам, что ее зовут Айрин Стэнли и что она вульгарная шлюшка? Сам Фред Мэннинг. Но помните его хитрую улыбку, когда он говорил это вчера вечером? Нет! Фред Мэннинг никогда бы так не поступил, если только это не было очковтирательством. Такое просто не в его характере.

— А кто бы подумал, — спросила Джин, вздрагивая от сдерживаемых рыданий, — что в его характере растратить деньги фонда?

— Ну, что касается этого… — Г. М. слегка нахмурился, словно речь шла о какой-то незначительной формальности. — Окружной прокурор доказал, что ваш отец растратил деньги?

Последовала пауза.

— Вы хотите сказать… — начала Джин.

— Заткнитесь! — прервал ее Г. М. — Вчера вечером, говоря о своей веселой шлюшке, Фред Мэннинг процитировал Браунинга. И более того, он процитировал «Бегство герцогини» — поэму, которую написал молодой Браунинг перед женитьбой, дабы убедить Элизабет Барретт бежать с ним, что она и сделала.

А что мы слышали о покойной жене Фреда Мэннинга? Только то, что она утонула после взрыва котла на старом речном пароходе. Тело, очевидно, так и не нашли.

Но что происходит на открытых пароходах, когда взрывается котел? Что заставляет их тонуть? Пожар. Теперь предположим, что жена Мэннинга не умерла? Что пожар…

На следующий день наша юная Джин подала мне идею. Ее отец собирался повидать пластического хирурга. Она думала, что операция изменит его внешность после побега. Но, как я вам говорил, это невозможно. Никто, даже Фергюсон в Эдинбурге или Рихтер в Вене, не в состоянии осуществить такое.

Кроме того, Мэннингу пришлось бы лежать после операции, и полиция наверняка добралась бы до него.

Нет, нет, нет! Все это не соответствовало действительности. Но что может сделать пластическая хирургия, если человек сильно обгорел…

Джин выпрямилась:

— Так вот почему вы сказали мне, что я ничего не выдала?

— Угу.

— И вот почему вы были готовы держать пари, что папа даже близко не подойдет к пластическому хирургу и у полиции не будет ни одного шанса?

— Конечно, куколка. Если бы такое произошло, все было бы кончено. Но вы подали мне настоящую идею, когда появились вечером на кладбище, и я пытался помешать вам увидеть вашего отца, лежащего на могильном холмике.

— Я ничего вам не говорила!

— Разве? Вы сказали, что следовали за ним, когда он «ходил в то место, где разыскивают людей». Разыскивают людей! Это могло означать только крупную частную фирму вроде «Персьют», количество неудач которой размером с булавочную головку. Предположим, Мэннинг чувствовал, что его жена не умерла, и пытался разыскать ее. И предположим, несколько месяцев назад ее удалось найти. — Г. М. тряхнул головой. — Конечно, все это были только догадки. Но я должен был рискнуть!

— И вы оказались правы, — со слабой улыбкой отозвалась Айрин Стэнли. — Что касается случившегося со мной… Нет, пожалуйста!

Все заговорили одновременно. Айрин Стэнли опустила глаза, с которых успела тайком удалить следы слез, потом подняла их снова.

— Пожалуйста, думайте обо мне как о посторонней! — взмолилась она. — Я пытаюсь думать так же о вас. Иначе нам будет нелегко. Можете это сделать?

— Я, пожалуй, могу, — пробормотала Кристал, — хотя сочувствую тебе всем сердцем.

— Когда Фред и я поженились… — Айрин Стэнли ни разу не использовала слова «ваш отец», — мне было только восемнадцать. И когда произошел взрыв, я была еще очень молодой и, вероятно, глупой. Мне обожгло всю левую сторону лица…

Быстро сунув руку между подушками дивана, она достала ручное зеркало, поднесла его к правой стороне лица, куда падал свет, и так же быстро спрятала назад. Сай догадался, что зеркало всегда было рядом.

— Я не возражаю обсуждать происшедшее, — продолжала женщина, — так как это было очень давно. Но когда меня вытащили из воды и отправили в больницу, я приняла решение…

— Ты не должна рассказывать нам… — вскрикнула Джин.

— Прошу тебя, Джин.

— Извини. — Джин опустила голову.

Женщина, так похожая на Кристал, но чей характер с годами приобрел мягкость, не свойственную старшей дочери, снова заколебалась.

— Я думала, мужчины ценят только… физическую привлекательность. Возможно, это правда. Мне казалось, я буду внушать Фреду ужас. Я не могла бы этого вынести! — Ее голос дрогнул, но она сдерживала эмоции. — Поэтому я поступила так, как поступали до меня другие женщины, — позволила считать, будто я утонула. — Айрин Стэнли приподняла плечи и посмотрела на диван, показав изящную линию шеи и темно-каштановые волосы. — С годами я поняла, что вела себя глупо и даже жестоко. Но я бы сделала это снова. Не стану утомлять вас подробностями прожитых лет. Мне приходилось работать, но не на людях, я старалась, чтобы никто не видел мое лицо. Я шила, стирала, снова занялась живописью и — спустя долгое время — добилась кое-каких успехов. — Она поднялась с дивана, как хозяйка на вечеринке с коктейлями. — Осталось немного.

— Осталось очень много, — возразила Кристал. — Но пожалуйста, не расстраивайся.

Женщина спокойно посмотрела на дочь, которая была чуть ниже ее.

— Я приехала в Нью-Йорк три года назад. Несколько моих картин выставили в галереях. Но я была и оставалась рекламной художницей, хотя не осмеливалась просить работу в агентстве из-за… — Она коснулась левой щеки. — Я рекламная художница и потому могу арендовать эту студию. Вам она нравится?

Все ухватились за возможность переменить тему. Они знали, что это всего лишь минутная передышка, что дьявол никуда не делся, но пытались заслониться от него.

Сай отметил скромный вид студии: белые стены, бетон внизу. Часть комнаты от потолка до пола была задрапирована серым бархатом. На полу — мягкий и темный ковер. Занавесь с одной стороны слегка покачивалась, подсказывая, что служит перегородкой с соседней комнатой.

Повсюду были материалы для живописи маслом и акварелью. У одной из стен Сай увидел стопку холстов. Возле мольберта стоял табурет для натурщицы, а рядом лежало фотооборудование для съемок рекламы. Они находились в центре Нью-Йорка, но здесь можно было ощущать себя в космосе.

— И ты действительно живешь здесь? — спросил Боб.

Айрин Стэнли засмеялась:

— Официально — нет. Ради бога, не пытайся раздобыть тут квартиру. Их не существует. Но… — она кивнула в сторону бархатной перегородки, — там у меня кровать, телефон на имя «Студии Стэнли» и примитивные умывальные принадлежности. Если я хочу заночевать здесь, это никого не беспокоит.

— А как насчет еды?

— Готовить тут не позволяют — это против правил. Но первые пять месяцев мне было так спокойно! Я могла спускаться в кафе, прикрыв щеку вуалью, и никто ничего не замечал.

— Но неужели ты раньше не думала о пластической операции? — воскликнула Джин.

— Сначала я не могла ее себе позволить. А потом мне казалось, что шрамы слишком старые для хирургии.

Вопрос Джин, заданный из благих побуждений, прозвучал бестактно.

— И, находясь вдали от нас, ты никогда не скучала… — Она не договорила.

Айрин Стэнли поправляла один из холстов у левой стены — венецианскую жанровую сцену XVI века. Ее изящная фигура выпрямилась на фоне серого бархата.

— Да! — произнесла она сдавленным голосом. — Очень скучала!

Холст со слабым стуком упал на пол.

— Иногда я могла забыть его… и вас тоже, — поспешно добавила женщина, — на полгода и даже на год. Но потом какая-нибудь мелочь напоминала мне о прошлом, и я мучилась, как от боли.

— Подожди! Я не хотела…

— А теперь я расскажу вам, что произошло в этой студии, когда я снова встретила Фреда. Я не знала, что люди из частного детективного агентства выследили меня. Я просто чистила кисти, сидя левой щекой к двери, когда она открылась и вошел Фред. Он не стал причинять мне лишнюю боль, притворяясь, будто ничего не замечает, а только сказал: «И это все, что беспокоило тебя, Бетти? Мы справимся с этим за одну-две недели». Тогда я… заплакала.

Если ранее в голосе Айрин Стэнли, или Элизабет Мэннинг, слышались нотки гнева, то теперь они исчезли. Она говорила просто, как о повседневных делах.

— Это произошло несколько месяцев назад. С тех пор я начала жить снова. Недавно, сэр Генри, вы упомянули Рихтера в Вене.

Г. М., сидевший в кресле, подпирая кулаком подбородок, молча кивнул.

— Фред привез его сюда на специальном самолете, и он сделал это… — Она коснулась левой щеки.

— Я по-прежнему думаю, мэм, что только двое людей в мире могли это сделать.

— Что касается Фреда… — Оборвав фразу, она достала из-за стопки холстов еще один, тщательно спрятанный. Это был портрет Мэннинга, на котором он выглядел как живой. — Казалось, Фред не постарел ни на день, — продолжала женщина, сняв с мольберта пустой холст и заменив его портретом. — Только волосы поседели преждевременно. Руки, плечи и торс были как у человека на двадцать лет моложе. Он оставался таким же безумно романтичным и… и глупым, — она улыбнулась, — каким я знала его прежде. Мы собирались отправиться во второй медовый месяц и уже все спланировали.

Но тут дьявол выскочил из укрытия.

— То-то и оно, — прервал сэр Генри Мерривейл. — Мы должны услышать об этих планах раньше копов. Пожалуйста, расскажите о них.

Сай затаил дыхание. Айрин Стэнли бросила на него странный взгляд, отошла к дивану и снова села.

— Это не имеет значения, — сказала она Г. М.

— То есть как?

— Вы пришли сюда, сэр Генри, чуть позже половины одиннадцатого и деликатно сообщили мне о происшедшем. До того я читала дневные и вечерние газеты, но только смеялась над трюком Фреда с исчезновением. Вы сказали мне, что кто-то пытался его убить, дважды ударив ножом в бок, и попросили подождать детей, что я и сделала.

— Да, мэм. Но почему вы говорите, что это не имеет значения?

Темно-голубые глаза оставались непроницаемыми.

— Это зашло слишком далеко. Если Фред умрет, умру и я.

Послышался сдавленный крик — Сай не мог определить, чей именно.

Г. М. поднялся.

— Может, перестанете болтать вздор? — осведомился он.

— Вы бы не называли это так, если бы знали мою жизнь.

— Но разве вы не хотите, чтобы человека, который пытался убить вашего мужа, поймали и наказали?

— Его никогда не поймают и не накажут, — ответила она.

В студии, казалось, похолодало. Фредерик Мэннинг с насмешливыми глазами и длинными седыми волосами, подстриженными на висках, смотрел на них с портрета.

— Когда вы ушли, сэр Генри, я словно обезумела. — Айрин Стэнли стиснула руки. — Я должна была позвонить и узнать, что с Фредом. Но слуги бы не поверили, что я его жена. Тогда я подумала о Стаффи — он говорил вам, что пробыл в доме двадцать один год?

— Да, — пробормотал Сай Нортон.

— Сначала Стаффи тоже мне не верил. Но я убедила его, напомнив разные вещи, которые самозванка не могла бы знать.

— Понятно. Ну и что он сообщил?

— Фред несколько раз приходил в сознание. Детектив — лейтенант… не помню фамилию — все время был с ним.

Кровь бросилась ей в лицо, несмотря на все самообладание. Впервые стал заметен красноватый след у левого глаза и еще один возле подбородка.

— Фред отказывается назвать имя человека, напавшего на него. Вернее, он клянется, что не знает, кто это был. Понимаете? Он кого-то защищает. Это значит, что… — Медленно повернувшись, она посмотрела сначала на Кристал, потом на Джин и наконец на Боба.

За бархатной занавесью-перегородкой начал звонить телефон.

Глава 16

Айрин Стэнли вскочила:

— Это Стаффи! Он обещал звонить каждый час, будут новости или нет. Прошу прощения.

Она исчезла за занавесью. Сай изучал три лица, смотревшие ей вслед.

— Мама чудесна! — воскликнула Джин. — Я всегда идеализировала ее, но не думала, что она такая на самом деле!

— Ты в своем уме, Джин? — яростно прошептал Боб, схватив сестру за руку. — Неужели ты не понимаешь, что она имела в виду?

— Что?

— То, что на папу напал один из нас!

Они говорили тихо, чтобы слышать слова женщины за занавесью. Кристал в легком атласном жакете поверх золотистого вечернего платья подошла к Саю. Ее глаза сияли.

— Джин права — мама чудесна. Но, по-моему, она слегка не в себе. Сай!

— Ну? — Сай достал из внутреннего кармана карандаш и старое грязное письмо.

— Вы верите тому, что она сказала?

— Она сказала многое. Что вы имеете в виду?

— Что мужчины ценят женщин только за их физическую привлекательность?

— Господи, Кристал, откуда я знаю? — простонал Сай. — Вероятно, это правда.

— Черт бы вас побрал! — тихо сказала Кристал.

— Но возраст не имеет значения. Вам двадцать четыре года, а вашей матери, должно быть, около сорока трех. Но если бы вы обе вошли в эту минуту в бальный зал, не было бы ни одного мужчины, который не посмотрел бы на вас.

Кристал начала повторять «черт бы вас побрал», но ей помешали слезы.

— Что вы пишете на обороте этого письма? — после паузы осведомилась она.

Сай бросил взгляд на Г. М., который сидел, уставясь на свою сигару. Хотя это не входило в задачи репортера, Сай набросал заголовок и написал под ним несколько строк.

— Посмотрите на старого маэстро, — сказал он.

— Смотрю. Ну и что?

— Теперь я уверен, что знаю, в каком направлении он работает — не только, чтобы раскрыть дело, но и чтобы поставить всех на свои места. Остается лишь одно пустое пространство в центре — чертова загадка бассейна. Все прочее мне ясно. Если мы сможем сообщить в газеты…

— Спасибо, Стаффи, — послышался голос за занавесью. — Держите меня в курсе, ладно?

Они услышали, как трубку положили на рычаг. Элизабет Мэннинг — теперь уже никак не Айрин Стэнли — вернулась в студию.

— Он в том же состоянии, — сообщила она. — Не лучше и не хуже.

Г. М. поднялся:

— Теперь, мэм, что касается ваших с Фредом планов…

— Ради бога, сэр Генри!

— Вы очень беспокоитесь о вашем муже, — сказал Г. М. — Вас заботит его репутация?

— Репутация?

— Господи, неужели вы не знаете, что он якобы ограбил фонд и хотел сбежать с сотней тысяч долларов?

— Какой вздор!

— Вот как? Вы говорили, что читали дневные и вечерние газеты. Там об этом не упоминалось?

— Нет! — Женщина задумалась, прижав руку ко лбу. — Там говорилось, будто Фред исчез, заключив пари, или что-то в таком роде… Подождите! Была одна невразумительная статейка…

— Весьма невразумительная, — кивнул Г. М. — Окружная прокуратура помалкивает, пока не будет уверена полностью. Если кто-то проделал трюк с новостями, можете благодарить этого парня. — Он подозвал Сая. — Кажется, мы запоздали с представлениями, а я предпочитаю соблюдать приличия.

Женщина слегка улыбнулась:

— Мистер…

— Нортон, — подсказала Кристал, взяв Сая за руку. — Мистер Нортон мой гость.

Тон ее мягкого голоса делал смысл слов абсолютно ясным. Мать посмотрела на нее и глубоко вздохнула.

— Я следила за твоей судьбой на расстоянии. Твоим последним мужем был балканский сановник по имени граф Ямми-Ямми или что-то в таком роде. Ты любила его?

— Нет, — ответила Кристал. — Но, как видишь, я не пользуюсь его титулом.

Сай, ненавидевший подобные разговоры, умудрился сунуть письмо в руку Г. М. Старик с торчащей в уголке рта сигарой сначала пытался отмахнуться, потом взглянул на бумагу и прочитал написанное.

Лицо Г. М. быстро меняло выражение. Но Саю на секунду удалось увидеть то, что он надеялся увидеть — радостный взгляд озорника, поджигающего фейерверк под стулом учителя.

— Это правильная линия, Г. М.? Могу я передать это в прессу, ссылаясь на вашу поддержку?

— Можете, сынок, — серьезно ответил великий человек, возвращая бумагу. — Только не по этому телефону, иначе они все услышат! Звоните снаружи!

Извинившись, Сай вышел из комнаты и быстро зашагал по коридору с красно-белыми стенами. Его принципы были сугубо новоанглийскими или просто британскими: внешние сдержанность и достоинство с таящимся внутри озорством.

В конце коридора у железной лестницы он обнаружил телефонную будку. Сначала Сай намеревался проигнорировать «Эхо» — газету, где он работал прежде. Но, несмотря ни на что, лояльность сделала свое дело. Он набрал номер «Эха», связался с редактором финансового отдела и говорил с ним несколько минут.

— Теперь послушай, — отозвался редактор. — Я не увольнял тебя, Сай! Это не моя епархия. Я был за тебя!

— Знаю, Зэк.

— Так что если эта история — всего лишь пьяная болтовня в баре, а звучит она именно так…

Сай решил рискнуть:

— Если тебе нужно подтверждение, Зэк, позвони в окружную прокуратуру, а потом в главное полицейское управление. Можешь даже попробовать звякнуть в Уайт-Плейнс.

И Сай положил трубку. Выполнив свой долг, он позвонил в Ассошиэйтед Пресс, Юнайтед Пресс и несколько газет, где у него были друзья, потом поспешил назад в студию. Первыми словами, которые он услышал, открыв дверь, были «тайна бассейна».

Более того, эмоциональная температура успела подняться до опасной точки.

Элизабет Мэннинг сидела на краю дивана, опустив голову и нервно теребя подушки. Г. М., отложив сигару, придвинул кресло ближе к ней. Кристал, Джин и Боб стояли рядом с бледными лицами.

— Слушайте, девоч… я хотел сказать мэм, — говорил Г. М., словно имея дело с взрывчатым веществом. — Вам понятно, что они думают, будто ваш муж украл сто тысяч?

— Да.

— И что они пропустят вас через мясорубку, так как считают, что вы в этом замешаны, если только я их не удержу?

— Да.

— В таком случае позвольте мне задавать вопросы и отвечайте на них коротко и ясно!

— Хорошо, — ответила женщина, не поднимая головы. Луч солнца поблескивал в ее темно-каштановых волосах, не тронутых сединой.

— Вы говорите, что собирались отправиться с Фредом во второй медовый месяц. Куда именно?

— В Мехико.

— Когда?

— Самолетом, который вылетает… уже вылетел в полночь.

— Где вы собирались встретиться?

— Здесь, в студии. Фред обещал прибыть не позже девяти.

— Вы знали, что он намеревается «исчезнуть»?

— Да, знала.

Грудь Элизабет Мэннинг тяжело вздымалась. Но она смотрела прямо в глаза Г. М.

— Почему он собирался исчезнуть?

Казалось, все присутствующие затаили дыхание. Элизабет Мэннинг бросила взгляд на Кристал, Джин и Боба.

— Фред говорил, — ответила она, — что никогда не любил своих детей, пока они не повзрослели, что они, безусловно, должны это чувствовать и с полным основанием ненавидеть его…

— Тихо! — рявкнул Г. М., протянув руку к группе, стоящей позади него, но глядя не на них, а на их мать.

— Но, — продолжала она, — это подало ему другую мысль. «Если так ко мне относятся мои дети, — внезапно подумал Фред, — то что говорить об остальных?» Он жил только ради своей школы и памяти обо мне, поэтому считал, что у него, вероятно, во всем мире нет ни единого друга.

Потом Фред нашел меня. Он так ликовал из-за нашего второго медового месяца, что решил «исчезнуть», притворившись беглецом, — тогда ему удалось бы узнать, заботит хоть кого-нибудь, жив он или мертв. Впрочем, по его словам, это не имело значения, раз он вернул меня… — Она внезапно замолчала, прижав руки к глазам.

Г. М. жестом снова заставил умолкнуть группу позади.

— Ужасно думать, — добавила женщина, снова посмотрев на Боба, Джин и Кристал, — что кто-то из вас мог пытаться убить его! Если вы этого не делали… — ее лицо смягчилось, — я покорнейше прошу у вас прощения.

Сай Нортон, стоя немного позади Кристал, бросил взгляд на портрет Мэннинга на мольберте.

Он не сомневался в правдивости рассказа Элизабет Мэннинг. Такое поведение было вполне характерным для Фредерика Мэннинга. Это объясняло почти все. Сай радовался, что человек, которым он так восхищался, оправдан или почти оправдан.

Но Г. М., на лице которого не дрогнул ни один мускул, выглядел безжалостным.

— Теперь насчет этих денег, — холодно заговорил он. — Какую сумму ваш муж собирался взять с собой в ваше второе свадебное путешествие?

Жена Мэннинга снова выпрямилась:

— Я не спрашивала. По-моему, он упоминал о двух или трех тысячах долларов.

— И сколько времени он намеревался оставаться «исчезнувшим»?

— Недолго! Около двух недель.

— Угу. Но если он хотел казаться даже мнимым беглецом, полиция стала бы его разыскивать. Как он мог садиться в самолет, останавливаться в гостиницах и пересекать мексиканскую границу, не будучи узнанным?

Улыбка на ее лице свидетельствовала о мнении, что все мужчины, в сущности, дети. Такой философии придерживается большинство женщин.

— В моей спальне, — она кивнула на бархатную занавесь-перегородку, — Фред хранил… ну, принадлежности для маскировки. Он говорил, что переоденется здесь.

— Когда придет сюда в девять вечера?

— Да.

— Неужели двух или трех тысяч долларов достаточно, чтобы сделать портфель набитым?

— О портфеле я ничего не слышала. — Женщина сдвинула тонкие брови. — Но не думаю, что он бы выглядел набитым, даже если бы деньги были в мелких купюрах.

— Согласен. Фред говорил вам, что собирается проделать трюк с исчезновением в бассейне?

— Да.

— И рассказывал, как именно он намерен это осуществить?

— Нет. Он сказал, что расскажет мне позже. Это доставляло ему удовольствие. Фреду нравилось мистифицировать людей.

— Это я заметил, — мрачно произнес Г. М. — Значит, он ничего вам не объяснил?

— Нет. Хотя подождите! Фред говорил, что это как-то связано с его шляпой.

Сначала часы и носки, а теперь шляпа! — подумал Сай.

— А он упоминал, что исчезнет в половине десятого утра? — осведомился Г. М.

— Не совсем.

— Что вы имеете в виду?

— Когда Фред последний раз звонил мне утром в понедельник, он сказал, что, вероятно, «исчезнет» следующим утром, но не сможет сразу приехать ко мне, так как у него назначена встреча в кенотафе на старом кладбище. — В глазах женщины мелькнуло отчаяние. — Я еще восемнадцать лет назад говорила, что на этом кладбище нужно повесить объявление: «Сдается».

— Кладбище сдается? Почему?

Вновь зазвонил телефон, царапая по напряженным нервам.

— Это опять Стаффи, — сказала Элизабет Мэннинг. — Пожалуйста, извините.

Она поспешила за занавесь. Сай еще никогда не видел Г. М. таким — он выглядел безжалостным, как палач.

— Стаффи никогда нельзя было подпускать к телефону, — проворчал Г. М. — Он путал сообщения и всегда звонил не вовремя, как сейчас. Ведь и часа не прошло с его прошлого звонка…

— Почему вы не можете быть с ней помягче? — хрипло осведомился Боб. Его кадык прыгал на длинной шее. — Почему вы должны разговаривать как коп?

Джин молча отвернулась, глядя на портрет отца. Но Кристал поддержала Боба:

— Вы не имеете права так себя вести, сэр Генри! И вы отлично это знаете!

— До сих пор я руководил вами правильно, не так ли? — огрызнулся Г. М.

Из-за занавеси доносился голос Элизабет Мэннинг. Она вошла в студию сгорбленная и побледневшая, но улыбнулась и снова опустилась на диван.

— Никаких изменений. Все то же самое. — Она посмотрела на Г. М. — Вы говорили…

— Кладбище сдается, — напомнил он.

— Ах да! — Она несколько оживилась. — Давным-давно, сэр Генри, четыре семейства совместно приобрели этот участок для кладбища. А когда мы поселились в Мараларче, Фред обнаружил, что здесь похоронены некоторые из его предков. Он хотел привести кладбище в порядок, но мистер ван Селларс воспротивился, считая, что в таком состоянии оно живописнее. Участок принадлежал ему, поэтому никто ничего не мог сделать. Фред недавно говорил мне, что один раз мистер ван Селларс подавал на него в суд. Г. М. провел руками по голове.

— А зачем объявление «Сдается»? — допытывался он.

— Для убийц.

— Что-что?!

— Я сама это предложила много лет назад. Понимаете, кенотаф Мэннинга и мавзолей Ренфилда напротив него на южной стороне никогда не открывались. На кладбище никто не ходил. Если у вас был ключ от мавзолея, вы могли бы убить кого-нибудь, запереть тело там, и никто никогда бы об этом не узнал — даже случайно.

— Да, — кивнул Г. М. — Я уже говорил вам, что ваш муж подвергся нападению в кенотафе.

Элизабет Мэннинг нервно облизнула губы:

— Вы имеете в виду, что я ответственна…

— Нет-нет! Но вы знали, что Фред должен был встретиться с кем-то в кенотафе. Он говорил вам, кто этот человек?

— Нет.

— И не дал никакого указания или хотя бы намека?

— Нет. — Она судорожно глотнула. — Кроме того, что это связано с членом семьи.

— С каким именно?

— Не знаю. Но он говорил серьезно. Фред сказал, что встреча не займет много времени, а потом он пойдет пешком по Фенимор-Купер-роуд до Ларчмонта и сядет там без трех минут восемь на поезд. После этого мы должны были встретиться.

Речь и поведение Элизабет Мэннинг заметно изменились. Она походила на девушку возраста Джин, как будто вернувшись в прошлое.

— Мы должны были встретиться, — повторила она.

Внезапно Боб Мэннинг склонился над спинкой кресла Г. М.

— С ней что-то не так! — с тревогой сказал он.

Женщина встала и медленно повернулась к детям.

— Простите. Я не сообщила вам, что действительно услышала по телефону. Ваш отец мертв.

Она впервые сказала «ваш отец».

В наступившем гробовом молчании женщина подошла к портрету Фредерика Мэннинга и протянула руку, словно собираясь коснуться его. Но ее колени подогнулись, и она тяжело опустилась на пол рядом с мольбертом.

— Что с ней? — снова спросил Боб. — Она в обмороке?

Выйдя из ступора, Г. М. опустился около женщины на колени.

— Нет, сынок, — ответил он. — Она отравилась.

Побледневшая Джин вскочила, опрокинув столик с журналами.

— «Если он умрет, я тоже умру», — процитировала Джин. — Она держала яд наготове, возле телефона!

Г. М. пощупал пульс женщины и приподнял ее веко, казалось молча ругая себя. Сай подал ему руку, помогая встать. Подойдя к занавеси, Г. М. замешкался в поисках прохода. Сай нашел его, и оба вошли в соседнее помещение.

Они оказались в узкой продолговатой каморке с еще одной перегородкой, за которой, очевидно, находилась ванная. Над аккуратной койкой и комодом горела лампочка.

На столике у кровати, рядом с телефоном, стоял пузырек емкостью в пять унций, с этикеткой «Микстура матушки Миры». Пробка лежала рядом.

— Но это английское лекарство! — пробормотал Сай. — Его принимают от простуды в очень маленьких дозах и с большим количеством воды. Как оно сюда попало?

— Не знаю, сынок. Но в пузырьке тинктура аконита.

— Аконита?

Г. М. взял пузырек в руки.

— Она действует не так быстро и не обжигает внутренности, как знаменитая синильная кислота, но еще более смертоносна.

— И вы не можете ничего сделать?

— Ох, сынок! — Г. М. взмахнул кулаками. — Без желудочного зонда? Без атропина и… дайте подумать… дигиталиса? Без кислорода, который может понадобиться? Едва ли нам удастся найти врача на железнодорожном вокзале.

— Мы можем попытаться. — Сай Нортон поднял телефонную трубку.

Оказалось, что они могут заполучить даже нескольких врачей. Доктор Джейкобс обещал прийти немедленно. Впервые Сай осознал всю эффективность лабиринта внизу.

Г. М. представился доктору по телефону и быстро объяснил ситуацию, а потом вернулся в студию.

— Отнесите ее в соседнюю комнатку и положите на кровать, — велел он Саю и Бобу. Они повиновались. — А когда придет доктор, уходите из «спальни». Зрелище не из приятных, и вам незачем здесь торчать.

— Сколько она приняла этой гадости, Г. М.? — шепнул Сай.

— Сынок, я не знаю, был ли пузырек полным. Если был, то полторы унции.

— Это плохо?

— Более чем плохо.

Через пять минут, которые казались мучительным часом, прибыл доктор Джейкобс с носильщиком, притащившим все необходимое, и скрылся с Г. М. за серой занавесью.

В студии начался долгий период ожидания.

Когда Элизабет Мэннинг потеряла сознание, было без четверти час ночи. Именно это время показывали часы Сая.

Кристал, сняв атласный жакет, сидела в своем золотистом платье, уставясь в пол. Изможденная долгим нервным напряжением Джин заснула на диване.

Боб беспокойно бродил по комнате, несмотря на просьбы не мельтешить. Найдя среди полотен автопортрет Элизабет Мэннинг, он носил его под мышкой как талисман.

— Полагаю, старые романтики сказали бы, — заметила Кристал, — что им лучше умереть вместе.

Но миссис Мэннинг по какой-то причине уже запала Саю в сердце, и он сердитоогрызнулся на Кристал.

Куря одну сигарету за другой, Сай так часто смотрел на часы, что в конце концов снял их и положил в карман.

Сначала из-за серой занавеси доносились только невнятные звуки. Бархатная перегородка покачивалась, когда доктор Джейкобс или Г. М. задевали ее. Позднее Сай начал различать слова:

— Мне это не нравится — попробуем дигиталис.

— Какую дозу, сынок?

— Сотую грана. — И гораздо позже: — Теперь кислород, но будем продолжать искусственное дыхание.

Едва слышимое шипение кислородного баллона тем не менее звучало в голове у Сая, точно кузнечные мехи. Откинувшись назад и закрыв глаза, он пытался определить местоположение студии на верху Гранд-Сентрал.

Высокие окна, должно быть, размещались на задней стороне изгиба плоской крыши и были обращены через Сорок вторую улицу к Четвертой авеню. Если пройти по ней, скажем, до Двенадцатой улицы, можно попасть в букинистические магазины, которые так любили Мэннинг и сам Сай.

Владельцы этих магазинов, как и в книжных лавках на Черинг-Кросс-роуд, не беспокоили вас и не задавали вопросы. Вы просматривали пыльные книги, внезапно натыкаясь на нужные вам название, фрагмент или строку стихотворения…

Любовь подобна ангелу и птице…[32]

Нет, черт побери, это снова Браунинг! Сай бросил взгляд на Кристал, которая казалась такой печальной и одинокой, что ему стало стыдно. Подойдя, он поднял девушку, опустился на стул и усадил ее к себе на колени.

Кристал обняла его за шею и положила голову ему на плечо. Они молча сидели, покуда Джин спала, а Боб мерил шагами комнату с картиной под мышкой.

Один раз он остановился и загадочно произнес:

— Было половина восьмого, не так ли, когда вы и Г. М. отправились на поле?

Сай рассеянно согласился.

Кислород продолжал шипеть. Лампы казались все более яркими, а лица — более четкими. За окнами, вероятно, начало светать. Сай слышал, как часы тикают в его кармане.

Внезапно шипение прекратилось.

После перешептывания, казавшегося бесконечным, Г. М. вышел из-за серой занавеси. Душевное состояние великого человека проиллюстрировало то, что он поискал шляпу, надел ее и направился к двери, а потом повернулся, словно что-то вспомнив.

— Все в порядке, сынок, — обратился он к Саю. — Она будет жить.

Руки, спина и плечи Сая онемели от долгого удерживания на коленях Кристал. Девушка медленно встала. Боб застыл, разинув рот. Потом за бархатной перегородкой пронзительно зазвонил телефон.

— Заткнитесь! — рявкнул Г. М., обращаясь неизвестно к кому. — Я не собираюсь подходить…

Но доктор Джейкобс, очевидно, уже снял трубку. Вскоре он шагнул в студию.

— Это вас, сэр Генри, — сообщил он. — Кажется, окружной прокурор. Звонит из Мараларча.

— Байлс? И что этой рептилии от меня нужно?

Смуглолицый врач, только что справившийся с почти безнадежным случаем отравления аконитом, еще пребывал в напряжении.

— Насколько я мог понять, он хочет отправить вас в тюрьму. Думаю, вам лучше поговорить с ним.

Доктор Джейкобс вытер лоб носовым платком. Сай достал из кармана часы, с удивлением обнаружив, что сейчас только пять минут четвертого. Г. М. медленно, как крадущийся к жертве тигр, двинулся к занавеси и телефону.

— Слушайте! — раздался в трубке громкий голос окружного прокурора.

— Нет, это вы слушайте! — рявкнул Г. М. Потом он махнул рукой. — Ладно, Гил, здесь произошла скверная история, и я сейчас не в настроении для перебранки. Когда мы услышали, что Мэннинг мертв…

Последовала долгая пауза, наводящая на мысль о перерыве связи.

— Мэннинг? — с удивлением и подозрением переспросил Байлс. — О чем вы говорите? Мэннинг и не думал умирать!

На сей раз пауза была со стороны Г. М.

— Мэннинг не умер? — завопил он.

Из студии донесся стук упавшей картины. Кто-то вскрикнул — вероятно, Кристал.

— Когда мы прибыли сюда, — сказал Байлс, — горничная передала нам слова доктора Уилларда. Мэннинг вне опасности. Конечно, состояние у него скверное — жар и прочее, — но через месяц он будет в полном порядке. Если кто-то беспокоится…

Взгляд Г. М. медленно устремился к фигуре на кровати, теперь укрытой одеялом до подбородка.

Следует признать, что старый грешник был тронут. Протянув руку — Г. М. скорее бы умер, чем позволил бы кому-нибудь это видеть, — он похлопал по плечу лежащую без сознания женщину.

— Это хорошая новость, — произнес он в трубку. — Чертовски хорошая.

Прикрыв рукой микрофон, Г. М. крикнул находящимся за занавесью, давая им понять, что никогда не верил трагическому известию:

— Разве я не говорил вам, что этот болван Стаффи всегда путал сообщения?

— Что вы делаете там в три часа ночи? — холодно осведомился Байлс.

— А что вы делаете там в это же время?

— Я приехал сюда ради удовольствия поднять вас с постели. Не смог противостоять искушению сообщить вам, сколько времени я продержу вас в тюрьме.

Г. М. прикрыл один глаз.

— Так вы думаете, что можете запихнуть меня в каталажку?

— В настоящее время, — ответил Байлс, — я холю и лелею свой гнев, дабы он не остыл. А когда получу ордер…

Г. М. медленно опустил трубку вниз, словно склоняясь над поверженным врагом и держа его одной рукой за горло. При этом шляпа его свалилась, несколько смазав гладиаторский жест.

— Предупреждаю вас, Гил! Если вы…

— Насколько я понимаю, — продолжал голос неумолимо, — сейчас вы находитесь в квартире подлинной Айрин Стэнли. Немедленно приезжайте в Мараларч, братишка, и увидите, что я с вами сделаю!

— Погодите! Произошло что-то еще?

— Что-то еще! — простонал Байлс. — Жду вас в Мараларче! — И он бросил трубку.

Глава 17

Было еще совсем темно, когда большой желтый автомобиль выехал из Нью-Йорка с Джин на заднем сиденье, спящей, но теперь видящей счастливые сны. Сай сидел за рулем, а Кристал поместилась между ним и Г. М. Боб остался с матерью.

Они остановились, только чтобы купить пачку первых утренних газет, которую бросили на заднее сиденье. На Вестсайдском шоссе горели фонари, а река едва дышала запахом утра.

За всю поездку было сказано едва ли десять слов. Но радостное ощущение того, что Мэннинг и его жена снова пребывают в этом мире, наполняло салон.

Лицо сэра Генри Мерривейла выражало злорадное предвкушение какого-то события. Похожее выражение, только лишенное злорадства, застыло и на лице Сая, чьи мысли, казалось, витали далеко. Кристал спала, положив голову Саю на плечо.

Когда они свернули с Денфорд-авеню на Элм-роуд в Мараларче, небо стало призрачно серым, а деревья приобрели четкие очертания. В воздухе чувствовалась сырость летней росы. Проехав мимо фасада длинного белого дома, машина повернула на подъездную аллею.

Ряд окон слева и справа от парадной двери был освещен. Г. М. посмотрел в сторону библиотеки.

— Он там, сынок.

— Вероятно, с наручниками, — кивнул Сай.

В продолговатой библиотеке с окнами в передней и задней стене их ждал окружной прокурор Гилберт Байлс.

Он не обнаруживал никаких признаков усталости. Куполообразный частично облысевший череп, наблюдательные темные глаза, насмешливая улыбка, лицо, сужающееся к подбородку, — все это придавало ему вид терпеливого Мефистофеля.

— Джин спит на ходу, — сказала Кристал, стоя в дверях. — Можно я уложу ее в постель, а потом приготовлю кофе?

— Отличная идея, мисс Мэннинг, — отозвался Байлс с вежливым поклоном.

Окружной прокурор стоял у стены, уставленной старыми книгами. Прямо за его локтем Сай увидел пустой промежуток там, где ранее находилась «История испанской инквизиции» Ли.

Байлс держал книгу в руке, лениво перелистывая страницы.

— Я искал несколько подходящих методов допроса, — объяснил он с печальным вздохом. — Но боюсь, они были бы незаконны.

Это поведение, особенно учитывая тонкие голубоватые вены, вздувшиеся на висках Байлса, не обманывало никого. В любой момент он мог испустить яростный вопль и забегать по комнате.

— Что касается вас, сэр Генри…

— Привет, Гил, — поздоровался Г. М. с удивительной мягкостью.

— Садитесь!

Покуда Сай Нортон помещал газеты на свободном стуле, Г. М. сел, закинул ноги на стол и зажег вонючую сигару.

— Начнем, — продолжал Байлс, взмахнув «Испанской инквизицией», — с вашего поведения в подземке в понедельник.

— Не лучше ли начать с чего-нибудь другого? — вмешался новый голос.

Сай слегка вздрогнул.

Он не заметил у другой стены с книгами коренастую щеголеватую фигуру в кресле. Это был Хауард Беттертон с безмятежным лицом, на котором поблескивало пенсне, также не проявляющий признаков утомления.

— Мы начнем с того, с чего я сказал, мистер Беттертон, — отозвался Байлс. — И не говорите мне, что я нахожусь в округе Уэстчестер. То, о чем я намерен говорить, касается города Нью-Йорка.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами адвокат. Байлс повернулся к Г. М. и ткнул в его сторону «Испанской инквизицией».

— Вы испортили эту чертову подземку! Это серьезное правонарушение. Пострадали люди…

— Кто именно пострадал, сынок?

— Из разменной будки украли деньги. Это еще серьезнее.

— Сколько именно денег, Гил?

— Точная сумма составляет тридцать семь центов, но для закона это несущественно. Ваше преступление настолько серьезно…

— Слушайте, Гил! — прервал Г. М. — Почему вам непременно нужно блефовать, не имея на руках козырей? Вы могли отдать меня под суд, но это не является уголовным преступлением ни по вашим, ни по нашим законам.

— Значит, вы это признаете! — Байлс выглядел глубоко оскорбленным. — Больше всего меня обижает ваша неблагодарность! Знаете, кто замял эту историю? Кто вернул ваш чемодан? Полицейский департамент!

Г. М. молча уставился на свою сигару.

— Вы бы удивились, — обратился Байлс к Саю, будучи не в силах сдержать поток красноречия, — сколько мелочей находят дорогу к столу комиссара полиции. Чемодан этого старого негодяя был открыт, и среди предметов, скромно отмеченных словом «МОЕ», оказались вещи с его именем.

— И благодаря им вы его опознали? — спросил Сай.

— Он хорошо известен, будучи титулованной особой и к тому же моим другом. Тем более что в тот же день в газетах появилось интервью, где он использует термин «ублюдок» по отношению к британскому министру информации.

— Но он и есть ублюдок, — проворчал Г. М.

— Поэтому комиссар, — продолжал Байлс, — решил, что нам лучше забыть обо всем и вернуть чемодан анонимно.

— Каким образом его вернули? — быстро осведомился Сай.

— Просто втолкнули в кухонную дверь этого дома, — ответил Байлс, — когда в кухне никого не было. Я даже не знал, где остановился Г. М.

В глубине души Сай думал, что полиция проделала достойную работу. Очевидно, Г. М. тоже так считал.

— Я очень вам признателен, Гил. Правда, я уже догадывался об этом…

— Догадывались?

— Ох, сынок! Сегодня утром у бассейна, когда коп О'Кейси пришел в ярость и хотел отправить меня в кутузку, вы успокаивали его, как мать. Только слабоумный не догадался бы, что вы уже все знаете — вас выдал ваш голос.

Сай припомнил сцену у бассейна и пришел к выводу, что это правда. Но Г. М. интересовало другое.

— Могу я задать вам вопрос об этом чемодане, Гил?

— Задавайте! — угрожающе произнес Байлс.

— Когда вы возвращали чемодан, вы прислали вместе с ним револьвер 38-го калибра?

Байлс закрыл глаза.

— Нет, — ответил он, с усилием сдерживаясь. — Как правило, мы этого не делаем. Конечно, если бы чемодан принадлежал очень важной персоне, мы могли бы послать полицейскую дубинку или гранату со слезоточивым газом. Черт возьми! — взорвался Байлс. — Вы ожидали револьвер?

— Полегче, Гил. Не рвите на груди рубашку!

— Я не рву! — В качестве доказательства окружной прокурор расстегнул жилет. — Но надолго меня не хватит! — Он снова указал на Г. М. «Испанской инквизицией». — Вы окончательно рехнулись!

Лицо Г. М. напоминало морду провинившегося пса.

— Разумеется, Гил, — согласился он. — Можно мне задать еще один вопрос?

— Нет! Хотя ладно. Спрашивайте.

— Ваши бухгалтеры закончили работу над книгами в Фонде Мэннинга около половины двенадцатого ночи, не так ли?

Байлс, застегивавший жилет, резко вскинул голову:

— Откуда вы знаете?

— Могу объяснить. — Г. М. затянулся сигарой. — Если бросить вызов янки, потребовав сделать что-то за двадцать четыре часа, он этим не ограничится и выполнит работу за двенадцать, чтобы доказать, на что способен. Не знаю почему, но это так.

Байлс собирался заговорить, но снова закрыл рот.

— Когда вы не позвонили мне в половине двенадцатого ночи — а у вас был телефонный номер, так как я звонил в ваш офис, — я догадался, что вы закончили аудит. Прошло ровно двенадцать часов со времени нашего пари. И я догадался о новостях. Так вы закончили, Гил?

— Да!

— Мэннинг мошенник? Он украл сотню тысяч? Что не так с его книгами?

Кашлянув, Хауард Беттертон поднялся с кресла и подошел к столу.

— Боюсь, — сказал адвокат Мэннинга, — именно это расстраивает окружного прокурора. С бухгалтерскими книгами мистера Мэннинга все в порядке.

— И деньги не пропали?

— Ни цента.

— Как же вы меня удивили! — усмехнулся Г. М. и снова сунул в рот сигару.

— Фактически, — продолжал Беттертон, — Фонд Мэннинга никогда не был в таком превосходном финансовом состоянии… Да, и еще одно! Думаю, сэр Генри и мистер Нортон, вы оба слышали о двух молодых людях — одном из Мичигана и другом из Западной Вирджинии?

Сай кивнул.

— Им выплачивают стипендию — одному за исследования в области музыки, а другому в области поэзии. Предполагали, будто Мэннинг объявил их стипендиатами, а деньги прикарманил. Это и побудило окружного прокурора к активным действиям. У меня при себе… — Беттертон достал лист бумаги с отпечатанным текстом, — копия письма, отправленного мистером Мэннингом мистеру Дигби Перселлу за день до своего исчезновения. Мистер Перселл — молодой человек из Мичигана. Точно такое же письмо молодому человеку из Западной Вирджинии находится в досье.

Беттертон протянул бумагу Г. М., и Сай прочитал через его плечо текст:

«Дорогой мистер Перселл!

После моего письма от 10 июня я с ужасом узнал, что канцелярская описка привела меня к серьезной ошибке. Буду рад объяснить это при встрече. Но могу заверить, что наши фонды были и есть в удовлетворительном состоянии. В качестве извинения прилагаю наш чек на $2500 (две тысячи пятьсот долларов) единовременно, вместо нашей обычной системы выплаты стипендий…»

— Благодарю вас. — Беттертон забрал письмо и положил в карман.

Теперь Байлс выглядел по-настоящему опасным. Он вновь обрел уверенность и мефистофельское спокойствие. Черные волосы и брови резко контрастировали с желтоватым лицом. Перелистывая страницы книги, он скользил внимательным взглядом темных глаз по лицам собравшихся.

— Вы все об этом знали! — обратился Байлс к Беттертону.

— Я знал, что Фонд Мэннинга в благополучном состоянии.

— И поэтому не пытались бросать в меня стульями!

— Я умолял вас не делать этого, сэр. Но поскольку вы настаивали…

Байлс криво усмехнулся:

— Настоящий заговор. — Он посмотрел на Г. М. — И вы тоже в нем участвовали!

— Полегче, сынок! Придержите автобус! Я всего лишь подстрекнул вас к расследованию финансовых дел Мэннинга, так как отлично знал, что он не мошенник.

— Вы намеренно сообщили мне ложную информацию! Вы сказали, что подружка Мэннинга — танцовщица с веером…

— Я этого не говорил. Мэннинг сказал нечто подобное Кристал, а она распространила эти сведения.

— Вы специально дали нам неправильный адрес и номер телефона! Полиция шла по ложному следу практически целый день…

— Благодаря этой подружке?

— Это ваша подружка, старый вы упырь!

— Ох, сынок! Вы шокируете меня своими предположениями.

— Вы не только препятствовали полиции в выполнении ее долга, но помогли преступнику бежать от правосудия!

— Кстати, сынок, какое преступление совершил Мэннинг?

Байлс сверкнул глазами.

— Это мы и постараемся определить.

Он шагнул назад, все еще листая книгу.

— Я утверждаю, — продолжал Байлс, словно обращаясь к присяжным, — что всю суету с арестом Мэннинга затеял он сам. Кто написал письма стипендиатам с ловушкой в них? Мэннинг! Кто отправил им анонимные письма, побудившие их обратиться ко мне? Готов поклясться, что Мэннинг! Кто пустил слух, что фонд ненадежен? Снова Мэннинг! Кто практически напрашивался на арест? Мэннинг! Кто исчез, заставив нас думать, что обвинение справедливо? Мэннинг!

При каждом повторении фамилии Г. М. кивал.

— Все в яблочко.

— Но почему? — осведомился Байлс. — Какого черта Мэннинг это проделывал? Он не может хотеть, чтобы его считали вором, даже если обвинение ложно. Это заговор, и вы с Беттертоном в нем участвуете! Если нет, то объясните, почему?

— Могу объяснить, Гил.

— Вот как? — Байлс с подозрением наморщил нос.

— Но у меня имеется «почему» для вас. Почему вы так стараетесь запихнуть кого-нибудь в каталажку?

— Ладно, — буркнул окружной прокурор, внезапно сбавив тон. — Скажу вам прямо.

И он начал ходить взад-вперед по комнате.

— Я угодил в передрягу. Может быть, мне не следовало в это встревать, потому что мне не нравится Мэннинг, и предоставить все Уэстчестеру, но я вмешался. Я явился в офис Мэннинга с целой армией бухгалтеров, но ничего не обнаружил. Завтра, когда мне придется отчитываться, я буду выглядеть дураком. Более того, комиссар придет в ярость. Хотя нью-йоркская полиция в этом не участвует, но теперь каждый чертов репортер думает обратное. Отрицать не имеет смысла! А когда между окружным прокурором и комиссаром полиции начинаются трения, вмешивается мэрия. — Байлс прекратил ходьбу. — И я стану козлом отпущения!

Г. М. с любопытством разглядывал его сквозь сигарный дым.

— Так! — пробормотал он. — И потому вы хотите бросить кого-то другого волкам?

— Я этого не говорил!

— Можете бросить меня, сынок. Я не стану сопротивляться, хотя мог бы. Но скажите честно: вы действительно намерены отправить меня или кого-нибудь еще в кутузку?

Поколебавшись, Байлс подошел к столу, набрал воздух в легкие, протянул руку и вытянул указательный палец в дюйме от носа Г. М.

— Я мог бы… — начал он и остановился, опустив руку.

Байлс снова начал мерить шагами комнату. Свет разгорающейся зари падал на его расстроенное лицо с длинным носом и острым подбородком. Он подходил к книжным полкам, смотрел в окна, заглядывал в камин…

— Проклятие! — Байлс швырнул в очаг «Испанскую инквизицию». — Нет, я не собираюсь этого делать. Просто я был сердит. Забудьте об этом.

Он вернулся к столу, сел и опустил голову на руки.

— Я знал, что вы это скажете, Гил, — сонно заговорил Г. М. — Беда в том, что на вас свалят то, в чем вы не виноваты, верно?

— Да!

— И полицейский комиссар в ярости?

— Я же сказал…

Г. М. покачал головой:

— Знаете, по-моему, вам следовало бы заглянуть в утренние газеты… Нет, не начинайте чертыхаться! Сай, положите газеты на стол!

Сай повиновался.

— Читайте медленно и внимательно, — продолжал Г. М. — Не говорите ни слова и, ради бога, не выходите из себя, пока не дочитаете до конца.

Шорохи рассвета обволакивали дом. Сай интересовался, что случилось с Кристал, которая должна была готовить кофе.

Из горла окружного прокурора начали вырываться странные звуки. Сай жалел об отсутствии скрытой камеры, которая могла бы запечатлеть выражение его лица. Наконец Байлс поднялся, выпучив глаза.

— Спокойно, сынок! — мягко упрекнул Г. М. Сняв ноги со стола, он бросил сигару в пепельницу. — Я не могу изложить вам это американскими газетными штампами, но это должно выглядеть примерно так. — И Г. М. заговорил странным пронзительным голосом: — Невиновность Фредерика Мэннинга была доказана окружным прокурором Байлсом, который никогда не верил инсинуациям против честности Мэннинга. «Я докажу вам!» — заявил окружной прокурор. Это была быстрейшая работа, когда-либо проделанная окружной прокуратурой…

Байлс издал нечленораздельный звук. Сай ткнул Г. М. в бок:

— Тайна плавательного бассейна!

— Это должно быть вначале?

— Конечно!

— Загадка бассейна решена! — снова начал вещать Г. М. — Полицейский Алоизиус Дж. О'Кейси, простой нью-йоркский коп и ирландец с головы до пят, разгадал эту тайну, восторжествовав над британским детективом, старым пьяницей по фамилии Мерривейл, который оказался в тупике и признал свое поражение.

— Господи! — простонал Байлс.

— Своим триумфом О'Кейси во многом обязан окружному прокурору Байлсу, — продолжал Г. М. — Он взял с собой этого сообразительного ирландоамериканца, когда отправился обследовать бассейн. Быстрый глаз О'Кейси заметил мяч для водного поло… — Г. М. прервал чтение воображаемой газеты. — В начале статьи объясняется, как Мэннинг просунул голову в мяч. Он просто шел по дну и выбрался из бассейна, когда все смотрели на меня. Но так как мяч не позволял ему видеть, он упал и сейчас прикован к постели в результате несчастного случая.

Байлс взмахнул экземпляром «Рекорд».

— Но ведь все это неправда? — осведомился он.

— Ох, Гил! — запротестовал Г. М., словно обращаясь к ребенку. — Конечно, неправда. Но скажите, как фамилия комиссара полиции?

— Финнеган.

— А мэра?

— О'Доннелл.

— То-то и оно, — кивнул Г. М. — Я не могу представить их скрежещущими зубами над этой статьей. А вы?

Байлс судорожно глотнул:

— Но эта история с мячом для водного поло — вздор!

— Это не вздор, Гил, — заверил его Г. М. — У меня были сомнения, когда я ее услышал, но я посидел и подумал. Если просунуть в мяч голову, а я, кажется, вижу способ это сделать, то остальное не так уж трудно. — Его глаза злорадно блеснули. — Думаю, когда я вернусь домой, то заставлю кое-кого поломать голову. Еще одна британская тайна с исчезновением.

— Вообще-то это американская тайна, — холодно заметил Байлс. — И такое случалось раньше. Вы когда-нибудь читали старую книгу «Нью-Йоркская тюрьма Тумз», изданную в 1874 году?

— Нет, сынок. А ее следует прочесть?

— Она есть здесь. — Байлс отошел к одной из полок и вернулся с толстым томом в выцветшем зеленом переплете. — Раньше за тюрьмой Тумз протекала река. Один заключенный бежал, напялив на голову деревянную утку.

Сай Нортон стукнул кулаком по столу.

— Где же ваше газетное чутье, мистер Байлс? — воскликнул он.

— Прошу прощения?

— Это будет нашим дополнительным сообщением! Много лет назад из Тумз бежал заключенный, спрятав голову в резиновую утку…

— В деревянную!

— Сделаем ее резиновой — это лучше звучит. Полицейский О'Кейси, усердно изучающий криминологию, вспомнил об этом случае. Тогда все этому поверят!

— Мистер Нортон, вы ответственны за эту фантастическую кучу вранья?

Сай поколебался:

— Я просто подумал, что знаю, какой линии придерживается Г. М., — будто Мэннинг невиновен, и это должно быть доказано. Что касается О'Кейси…

— Здесь говорится, — прервал Байлс, подобрав «Эхо», — что О'Кейси обратился к британскому аристократу, когда тот пил шампанское в клубе «Сторк».

— Фактически, — усмехнулся Сай, — это произошло у прилавка с хот-догами на Гранд-Сентрал.

— Понятно. Вы превзошли Ананию,[33] мистер Нортон. Что дальше?

— О'Кейси изложил свою теорию при многих свидетелях. Г. М. пожал ему руку и сказал, что большая часть славы за раскрытие дела должна принадлежать ему. Тогда О'Кейси спросил, действительно ли он его раскрыл. Г. М. ответил «нет», но этого никто не слышал. Понимаете?

— Возможно. Продолжайте.

— О'Кейси решил, что он в самом деле разгадал тайну. Я рискнул, предполагая, что он тут же помчится со свидетелями в свой участок, а может быть, даже в главное полицейское управление. Позвонив еще раз перед уходом из студии, я узнал, что он так и сделал.

Хауард Беттертон, улыбнувшись, похлопал окружного прокурора по плечу:

— Мне кажется, вам лучше как можно скорее позвонить и подтвердить эту историю. Особенно ту ее часть, которая касается… э-э… несчастного случая с мистером Мэннингом.

— Но я не могу этого сделать! — воскликнул Байлс.

— Почему, сынок? — осведомился Г. М.

— Потому что в ней нет ни слова правды! Кроме того, это неэтично и противозаконно!

— Ох, Гил! — удивился Г. М. — Как же вам удается добиваться правосудия, не обходя закон?

— Вы проделывали такое в Англии? И никогда не попадали за решетку?

— Я попадал в полицейский участок. Судья был очень суров, но меня ни разу не приговаривали к тюремному заключению. Так что постарайтесь успокоиться.

Последовала долгая пауза, во время которой Байлс стоял у стола, опираясь руками о подоконник. Его взгляд, устремленный на Г. М., выражал слишком много эмоций, чтобы их описывать.

— Я уже дважды говорил вам, что вы старый сукин сын. Но я никогда не осознавал, какой вы замечательный сукин сын. Спасибо. — Он сел. — Я присоединяюсь к команде лжецов.

— Отлично! — просиял Хауард Беттертон.

Внезапно тон Байлса изменился:

— Но я все еще не понимаю, зачем Мэннинг проделал этот трюк! Почему он практически признался, что украл деньги, хотя он их не крал? Почему он очернил себя без всякой на то необходимости?

— Это я и собираюсь вам рассказать. — Г. М. взял очередную сигару и посмотрел на Беттертона. — Кристал Мэннинг давно пора принести кофе. Не возражаете помочь ей?

Беттертон нахмурился:

— Но в такой момент…

Сай видел подобное раньше. Словно по волшебству, сонная груда костей и мяса пробуждалась и наносила удары с мощью тарана.

— Выметайтесь, сынок, — приказал Г. М.

— Как хотите, — подчинился Беттертон и вышел, не теряя достоинства.

Г. М. склонился над столом, глядя на Байлса:

— Мэннинг поступил так, потому что это был единственный способ достичь того, к чему он стремился, — разоблачить негодяя, который потом пытался убить его.

В глазах Байлса мелькнуло подозрение.

— Но этого человека не смогут осудить за попытку убийства, — возразил он. — Вы говорили с лейтенантом Троубриджем? Если жертва не желает давать показания…

— Знаю. Дело придется замять. — Г. М. понизил голос. — Но не могли бы вы, я и Троубридж, сугубо неофициально, вывалять эту особу в грязи?

— Погодите! — с тревогой запротестовал Байлс.

В этот момент кто-то постучал по плечу Сая. Это оказалась Эмили, горничная Мэннингов, с осунувшимся от бессонницы лицом.

— Мисс Кристал хочет вас видеть, — шепнула она.

— Сожалею, но я занят.

— Мисс Кристал говорит, что это очень срочно. — Эмили сжала его плечо.

Если бы это был кто угодно, кроме Кристал…

Терзаемый любопытством Сай последовал за Эмили из комнаты.

Г. М. продолжал бормотать, склонившись вперед.

— Но кто этот несостоявшийся убийца? — осведомился Байлс. — И как, во имя сатаны, Мэннинг выбрался из бассейна?

— Слушайте, — сказал Г. М.

Глава 18

— Кто это сделал, Сай? — послышался голос.

Медленно двигаясь по направлению к кухне, Сай прикасался к ноющей голове и глазам, которые казались наполненными песком. Во всех прочих отношениях он чувствовал себя почти неестественно бодрым.

В просторной кухне, чье сверкающее белизной оборудование радовало глаз при свете, проникающем из обращенных на восток окон, Сай сел за стол и закурил сигарету. Перед ним находился массивный серебряный поднос со столь же массивным кофейным сервизом.

— Я приготовила кофе, — сказала Кристал после первого вопроса, на который не получила ответа. — А потом просто сидела здесь и думала. Кофе не очень горячий.

— Это не важно. Выпьете чашечку?

— Нет, спасибо.

Сай заметил, что Беттертон не заходил в кухню — очевидно, адвокат вышел подышать свежим воздухом. Взяв кофейник, он налил себе чашку черного кофе и быстро ее выпил.

— Ваш отец оправдан по всем обвинениям, Кристал, — сообщил Сай.

— Знаю. Я слышала большую часть разговора, стоя за дверью, — призналась девушка. — Вы быстро работаете! А кажетесь таким ленивым…

— Часть работы хорошего репортера, — объяснил Сай, — состоит в том, чтобы разузнать то, что должно произойти, и действовать с быстротой молнии, прежде чем это случится. Вы когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Расселл из лондонской «Таймс»?

— Нет. Кто он?

— Сто с лишним лет назад он был чопорным субъектом с бакенбардами.

— А-а, — протянула Кристал, теряя интерес.

Она погасила сигарету о белую металлическую крышку стола.

— Но он умел реагировать на происходящее с поразительной быстротой, — продолжал Сай. — Расселл опубликовал условия секретного договора Бисмарка с Австрией, когда на нем еще не высохли чернила. Он отлично поработал в Крыму. Он… не важно. В наши дни не так соревнуются в погоне за сенсациями.

— Ничего не выйдет! — неожиданно воскликнула Кристал.

— О чем вы?

Девушка переоделась в яркое домашнее платье. Ее губы слегка дрожали при утреннем свете.

— О нас с вами, конечно, — ответила она, словно других тем не существовало вовсе. — Вы ненавидите все современное, а я обожаю. Так что у нас ничего не получится, не так ли?

— Вероятно.

Кристал, ожидавшая, что Сай будет развивать эту тему, явно сердилась за то, что он этого не сделал.

— Как я сказал, — снова заговорил Сай, — ваш отец оправдан по всем обвинениям. Кстати, он не шутил, говоря об автомастерской. Боб получит ее — вернее, уже получил.

— Боб обеспокоен, — задумчиво промолвила Кристал. — Помните, как он спросил: «Было половина восьмого, не так ли, когда вы и Г. М. отправились на поле?»

Сай налил еще одну чашку кофе. Слова Кристал живо напомнили ему бейсбольное поле во вторник вечером.

— Да, — кивнул он. — Судя по тому, что ваш отец сказал вашей матери, именно на это время ему назначили встречу в кенотафе. Но, как вы спросили, кто это сделал? Кто назначил встречу?

Кристал, смертельно уставшая, но не желающая этого признавать, уставилась на кофейник.

— Бесполезно спрашивать у каждого: «Где вы были в половине восьмого или немного позже?» — продолжал Сай.

— Почему?

— Потому что все сновали вокруг поля, когда Г. М. произвел свой триумфальный выход и начал расправляться с мячом. Любой мог ускользнуть к кенотафу и вернуться за несколько минут. Ничего не стоило обойти ограду и скрыться за деревьями. Что, по словам Г. М., и сделал ваш отец, уходя от бассейна к кенотафу.

— Значит, любой мог покинуть поле незаметно?

— Боюсь, что да.

— Это не мог быть кто-то из членов семьи! — настаивала Кристал.

— Я тоже так думаю. Но ваша мать…

— Я все еще не привыкла к этому слову. — Плечи девушки поникли. — Когда думаешь о ком-то, как о присутствующем незримо, словно ангел-хранитель, а он потом оказывается настолько привлекательной женщиной, что заставляет тебя выглядеть глупо, как вы сами сказали…

— Я этого не говорил!

— Говорили — не отрицайте! — Викторианская прическа Кристал подчеркивала ее бледность.

— Если и говорил, то имел в виду совсем другое!

— Более того, — продолжала Кристал. — Вы видели, как она относится к моим… моим трем бракам. Я выходила замуж, потому что… черт возьми, я думала, что это может быть забавным, а больше мне все равно делать было нечего!

— Кристал, кто распустил нелепый слух, будто ваша мать была танцовщицей с воздушным шаром или веером? Кажется, Г. М. думает, что это ваш отец.

— Так оно и было! Он рассказал мне, а я, как последняя дура, передала это Джин. Она чуть в обморок не упала! — Кристал переменила тему. — Моя мать думает, что не существует великой любви, кроме ее собственной. Но я знаю, что это не так! Послушайте, Сай, если вы любите меня хотя бы так, как говорите…

Она встала. Сай последовал ее примеру.

— Я говорю не о браке! — Слово «брак» Кристал произнесла почти с отвращением. — Люди только притворяются, что принимают брачные обеты всерьез! Но если бы мы поехали на Бермуды на несколько месяцев и попытались выяснить, действительно ли мы любим друг друга…

— Вы в самом деле этого хотите?

— Да!

— Если вы собираетесь на Бермуды на пару месяцев, — вмешался ворчливый голос сэра Генри, который протиснулся в кухню, сердито глядя на них, — то лучше обратите внимание на то, что происходит теперь.

Придвинув стул к столу, Г. М. спокойно извлек полицейский револьвер 38-го калибра, который засунул за пояс брюк, как пират, и положил его на стол.

— Знаете, как им пользоваться, сынок? — обратился он к Саю.

— Знаю и умею, — ответил Сай. — Но я чертовски скверный стрелок.

— Тогда вы не получите оружие. — Г. М. снова спрятал револьвер за пояс. — Но лучше пойдем со мной. Стрельба ожидается… — его взгляд устремился на белые электрические часы на стене, показывающие без четверти семь, — минут через двадцать. Нет-нет, не в доме! — Его сердитый взгляд заставил умолкнуть попятившуюся Кристал. — А также объяснение того, каким образом Мэннинг выбрался из бассейна.

— Послушайте! — Сай залпом выпил чашку остывшего кофе. — Почему вы не можете просто рассказать нам… Да-да, знаю! — поспешно добавил он, когда Г. М. начал выпрямляться. — Вы старик! Мы это понимаем. Но не могли бы вы хотя бы намекнуть…

— Я говорил вам прошлой ночью, — напомнил Г. М., — что трюк Мэннинга был основан на том же принципе, который я использовал для фокуса с турникетами в подземке.

— И это должно многое нам объяснить, не так ли?

— Хотите услышать об этом трюке?

— Да!

Г. М. окинул кухню внимательным взглядом, поблескивая глазами под стеклами очков.

— Представьте себе, что вы находитесь в подземке, — начал он. — Для удобства вообразите, что на той самой линии из двух станций, где перед каждым турникетом есть обширное свободное пространство.

— Не надо мне напоминать — я был там.

— Так вот, — продолжал старый людоед. — Как и многие хорошие трюки, этот осуществляется до того, как вы его проделываете. Прежде чем привлечь к себе внимание, вы просто слоняетесь перед восемью турникетами и бросаете десятицентовые монеты, скажем, в четыре из них, не пользуясь ими. Другие люди все время проходят через турникеты, которые постоянно щелкают. Но в каждом из ваших четырех турникетов всегда остается лишний десятицентовик, сколько бы человек им ни воспользовалось. Тогда вы обращаете на себя внимание, садясь на чемодан и ожидая как…

— Как чертов паук, — усмехнулся Сай, вспоминая слова Джин.

Г. М. скромно кашлянул.

— Потом вы выбираете вашу жертву, говорите ей, что заколдовали турникеты с помощью вуду, и проходите сначала через один, а затем через другой…

— Погодите! — прервал Сай. — Полицейский О'Кейси пытался пройти после вас через второй турникет, но он его не пропустил. Вы сказали, что ему следует произнести заклинание. Он сделал это и прошел через турникет, как Моисей на небо.

— Верно, — согласился Г. М. — Но разве вы не заметили, что я сделал перед этим?

— Нет.

— Я сказал славному полицейскому: «У парня в будке размена наверняка подскочило давление» — и указал на будку, находившуюся за спиной О'Кейси. Естественно, он обернулся, а я тем временем бросил в турникет еще один десятицентовик. Вот и все. Можете ругать старика на чем свет стоит, но отнеситесь к этому уроку серьезно, тупоголовые вы мои, — добавил Г. М. — Это принцип ложного указания. Вот почему мы до определенного момента не замечаем многих улик, которые находятся у нас перед глазами. — Он с трудом поднялся и обратился к Саю: — Время идет, сынок. Пора отправляться на рандеву.

— Но что должно произойти? — Голос Кристал звучал хрипло. — Вы уходите, Сай?

— Это раскрытие карт, девочка моя, — сказал Г. М. — Думаю, ему лучше пойти со мной.

Сай повиновался.

Выйдя через кухонную дверь, они шагнули в белый рассвет. Лужайка вокруг бассейна поблескивала росой. Тишина разлилась вокруг. Свернув налево, они слышали собственные шаги. Далеко справа, среди веток одного из кустов рододендрона, Сай увидел мяч для водного поло.

Он попытался заговорить, но Г. М. опередил его, когда они шли мимо кабинок к лесу.

— Нет, сынок, я уже говорил вам, что мяч не имеет к этому отношения. Кто-то просто бросил его туда, и с тех пор он там лежит.

— Куда мы идем?

— На кладбище. — Г. М. коснулся торчащего за поясом револьвера.

— А рандеву со стрельбой необходимо?

— Ну… не совсем. — Г. М. надул щеки. — Стрельба может и не состояться. Но вы помните указания, которые я давал на кладбище вчера вечером, когда полицейский присоединился к нам в кенотафе?

Зеленый балдахин леса казался безжизненным, если не считать птиц, порхающих среди деревьев наверху.

— Вы дали этому копу ключ от двери кенотафа, — ответил Сай, — и велели ему стоять на страже у запертой двери всю ночь до…

— Угу. Почему вы остановились?

— До семи утра. Вы также оставили записку для лейтенанта Троубриджа. А потом вы приготовили ловушку?

— Которая может не сработать.

— Но послушайте! Вы и Байлс заявили, что несостоявшееся убийство придется замять и никакого преследования не будет!

— Не будет судебного преследования. — Г. М. снова притронулся к револьверу за поясом.

Сай молчал, пока они не подошли к другому концу бейсбольного поля.

Кто решил, что все сверхъестественное должно происходить в сумерках или ночью? Сай выбрал бы раннее утро, когда все застыло, а бейсбольное поле выглядело так, словно на нем ни разу не играли.

Подойдя к зеленой ограде, они увидели, что калитка с засовом приоткрыта. Справа громоздилась куча брезента, словно прикрывая автомобиль.

— Если вы за кем-то охотитесь, — прошептал Сай, — он не может нас заметить?

— Нет, сынок, — также шепотом отозвался Г. М. — Наш друг уйдет с другой стороны. Это точно.

Неожиданно Г. М. обратился к куче брезента:

— Не закрывайте калитку на засов, пока Ларкин не уйдет с дежурства. Понятно?

Одна складка брезента шевельнулась, словно отвечая утвердительно.

Они шагнули на кладбище.

В обычных обстоятельствах картина, представляющая Г. М., ползущего на четвереньках, могла вдохновить кого угодно. Но Саю, видевшему лицо старого маэстро, она не казалась забавной. Они ползли почти бесшумно, двигаясь к югу по песчаной почве, а не по траве, вдоль внутренней стороны ограды.

Потом Сай выглянул из-за почерневшего надгробия.

Нигде ничего не шевелилось.

Плотная тисовая живая изгородь с трех сторон окружала кладбище, возвышаясь почти на восемь футов. Жесткая трава едва не доходила до пояса. Рядом виднелись каменный ангел с потрескавшейся шеей и плита на четырех ножках. На южной стороне маячил массивный мавзолей Ренфилда.

К северу, по диагонали от Сая, у кенотафа Мэннинга дежурил полицейский. Сам круглый кенотаф с черными колоннами, поддерживающими куполообразную крышу, казался наполовину поглощенным высокой изгородью, давящей на него сзади.

Полицейский шевельнулся и посмотрел на часы. Сай сделал то же самое.

— Ровно семь, — шепнул он Г. М.

Полицейский зевнул и потянулся. За исключением бензозаправочной станции и аптеки на некотором расстоянии вверх по Фенимор-Купер-роуд, не было никаких признаков жизни почти на целую четверть мили вокруг.

Неуверенно взглянув на большой ключ, который он держал в руке, полицейский сунул его в карман, потом направился к калитке, выводящей на бейсбольное поле. Его шаги звучали неестественно громко.

Калитка закрылась за ним.

Снова наступило молчание. Нервы Сая были напряжены до предела.

— Десять минут восьмого, — прошептал он Г. М. — Похоже, ваш план не срабатывает.

— Я и не утверждал, что он сработает, — раздался ворчливый шепот. — Понимаете, я должен успеть на самолет в Вашингтон в 11.45 и… — Г. М. оборвал фразу.

Из-за кенотафа послышался грохот, как будто молоток колотил по плотному стеклу. Потом оттуда же раздался револьверный выстрел.

Маленькие птички взмыли вверх с шумом, который могли бы издавать фазаны. Казалось, воздух наполнился ими. Из-за изгороди донесся мужской голос, который Сай не мог опознать:

— Разбил заднее окно, которое и так было разбито… Если кто-нибудь попытается выбраться через изгородь…

Еще два выстрела. Потом с левой стороны от кенотафа, где ветки изгороди были тоньше, послышался треск.

— Пытается выбраться на кладбище! — продолжал тот же голос.

Сай разглядел три фигуры в синей униформе с кольтами 38-го калибра — одну у восточной стены, а еще две южнее, ближе к мавзолею.

Треск ломающихся веток звучал у самых колонн кенотафа, как будто кто-то пытался проползти в сад.

— Хо! — воскликнул Г. М. Он поднял свой револьвер и выстрелил.

Было очевидно, что Г. М., несмотря на хвастовство прошлыми достижениями, не являлся метким стрелком.

На черной колонне появилась белая отметина, что сопровождалось звуком рикошетирующей пули. Еще два выстрела прозвучали с двух разных сторон. Казалось, каждый звук усиливает мощный громкоговоритель.

После паузы кто-то выстрелил снова.

Объект стрельбы, целый и невредимый, нырнул в высокую траву.

— Ветра почти нет! — крикнул Г. М., с трудом выпрямившись. — Следите за травой и стреляйте туда, где она начнет шевелиться!

Сай Нортон обрел дар речи:

— Г. М., вы спятили, как и все остальные?

— Почему, сынок?

— Кладбище не так уж велико! Если вы хотите кого-то выкурить, почему не использовать слезоточивый газ?

Не обратив на него внимания, Г. М. выстрелил снова. Голова каменного ангела с треснутой шеей покачнулась и свалилась в траву. Еще два выстрела прогремели с юга. Верхушка надгробия разлетелась на куски.

— Прекратить огонь! — скомандовал Г. М. — Видите плоскую каменную плиту на ножках? Кто-то лежит рядом с ней, а может быть, заполз под нее. Обойдите вокруг и пригнитесь, чтобы мы могли стрелять, не попадая друг в друга, когда я просчитаю до трех. Готовы?

— Я сдаюсь! — пропищал чей-то голос из высокой травы.

— Прекратить огонь! — повторил Г. М. — Ладно, вставайте!

Из травы медленно поднялась фигура. Мужчина ошеломленно озирался.

Г. М. указал на нее:

— Вот парень, который помог Мэннингу проделать трюк с исчезновением и которого Мэннинг хотел разоблачить ради дочери, решившей выйти за него замуж. Это Хантингтон Дейвис.

Глава 19

В широком бетонном коридоре аэропорта Ла-Гуардиа задержалась группа людей.

Перед Г. М. стояли Кристал Мэннинг и Сай Нортон. Чуть поодаль держался окружнойпрокурор Байлс, чей голубоватый подбородок был так чисто выбрит, а одежда так выглажена, будто он и не бодрствовал всю ночь.

— Посмотрите на часы, Г. М.! — говорил Сай.

— Вижу, сынок! Но…

— Сейчас десять. Ваш самолет не взлетит до без четверти двенадцать. Вы не можете опоздать на него!

День был теплым и солнечным. В коридоре становилось жарко.

— Мы уже знаем каркас истории, — настаивал Сай. — Знаем, что планировал Мэннинг, что сделал и чего сделать не смог. Остаются пробелы — исчезновение из бассейна и то, что произошло между Мэннингом и Дейвисом в кенотафе.

— Согласна! — кивнула Кристал.

— Судя по усмешке окружного прокурора, — продолжал Сай, — он уже это знает. Но Кристал и я пребываем в неведении. Расскажите нам!

— Ладно, — проворчал Г. М., изображая усталость.

В действительности он ни за что бы не упустил возможность поведать о своих успехах. Снова отказавшись от благородной «Короны», предложенной Байлсом, Г. М., в нарушение всех правил, достал и зажег дешевую сигару.

— Я говорил вам у бассейна, — начал он, — что у нас с самого начала имелись три нити, которые должны были привести к другим ключам. Перечислю их снова. Во-первых, бюст Роберта Браунинга. Во-вторых, предсказанный и вскоре найденный кусок промокшей газеты длиной около семи дюймов и шириной около дюйма, сложенный в несколько раз. И в-третьих, большие садовые ножницы.

— Подождите, — вмешался Сай. — Вы не забыли о наручных часах и носках?

Г. М. сердито посмотрел на него.

— Хорошо, включим и их. Тогда нитей будет четыре. На секунду, — продолжал он, жуя сигару, — я попрошу вас забыть о бюсте Браунинга. Это реальный ключ к важной сцене, на которой я не присутствовал, — сцене с участием Мэннинга, Джин и Дейвиса в офисе Мэннинга после ленча в понедельник. Я услышал о ней от Джин, когда мы вечером ехали в Мараларч. Что более важно, прошлой ночью у меня был долгий разговор с мисс Энгельс, о чем я сообщил продавцу хот-догов. Мисс Энгельс — секретарша Мэннинга. В некоторых аспектах эта сцена была настолько многозначительной, что мы временно отложим ее. Вернемся ко мне. — Он постучал себя по груди. — После того как утром во вторник Мэннинг нырнул в бассейн, я был полностью озадачен. Но одна мысль застряла у меня в башке. Почему, когда Мэннинг нырнул, с него не свалилась шляпа?

— Шляпа? — повторила Кристал.

— Миссис Мэннинг говорила прошлой ночью, что это как-то связано с его шляпой, — вспомнил Сай.

— Вы сами можете подтвердить, — обратился к нему Г. М., — что шляпа всплыла на поверхность после того, как Мэннинг скрылся под водой. И если подумать, это очень странно. Как вы все знаете, Мэннинг носил — в том числе у бассейна — неплотно прилегающую к голове панаму. Вчера вечером я был настолько этим заинтригован, что купил себе такую же.

Г. М. сдвинул свою панаму сначала вперед, потом назад и затем вбок, сопровождая это злорадной усмешкой.

— Это распространенный вид шляпы без кожаной ленты внутри. Прошлой ночью, к примеру… — Г. М. указал на Байлса, и тот усмехнулся, — я разговаривал с вами по телефону в «Студии Стэнли». Я снова разволновался, наклонился вперед, и моя шляпа тут же упала. Но рано утром меня заинтересовало, как Мэннинг мог нырнуть, не потеряв свою покрышку.

Едва ли он смазал шляпу клеем или цементом. Поэтому я вспомнил приспособление, которое мы используем, чтобы слишком свободная шляпа не сваливалась, — кусок газетной бумаги, сложенный в несколько раз, шириной в дюйм и длиной в шесть или семь дюймов, засунутый внутрь шляпы. Я предположил, что такая штука окажется в бассейне, и был прав!

Следовательно, Мэннинг специально постарался, чтобы шляпа оставалась на голове. Это должно было иметь какое-то значение. Ответов могло быть несколько, но наиболее вероятный из них…

— Какой? — поторопил Сай.

— Стремление прикрыть волосы. Далее, — продолжал Г. М., игнорируя посыпавшиеся на него вопросы, — перейдем к садовым ножницам. Мэннинг размахивал ими у нас перед носом. Как я говорил тогда, он изо всех сил старался внушить нам ненужную ложь — даже велел Стаффи подтвердить, будто он подстригал изгородь.

Но никакую изгородь Мэннинг не подстригал. Ножницы были сухими, и к ним не пристало ни кусочка зелени. Следовательно, эта ложь также являлась частью его плана. Будучи готовым к ложным указаниям, я понимал, что ножницы должны были всего лишь отвлечь внимание от чего-то еще, что также находилось у нас перед глазами, но мы этого не замечали…

— Стоп! — прервал Сай. — Перед нашими глазами не было ничего, что мы бы не заметили!

— А разве вы не забыли, — осведомился Г. М., — что на Мэннинге была также пара больших белых хлопчатобумажных перчаток? Садовых перчаток?

Последовала пауза, во время которой Сай вспомнил о перчатках.

— Сначала он старался скрыть свои волосы, — продолжил Г. М., — а потом свои руки. Вскоре у меня открылись глаза. Я разговаривал с Гилом и еще несколькими людьми в библиотеке. Добрый старый Хауард Беттертон настаивал на совещании с окружным прокурором. Я пошел с ними и с Бобом Мэннингом в соседний кабинет и сидел там за шахматным столом. Но, если помните, двойные двери закрылись неплотно, и я мог слышать то, что говорили в библиотеке.

Кристал в бело-голубом платье уставилась на него.

— Но после того как Джин убежала, в библиотеке оставались только Сай и я! — воскликнула она.

— Угу, — согласился Г. М. — Тем не менее, подремывая в кабинете, я услышал замечание, от которого у меня по лысине забегали мурашки. Когда его смысл дошел до меня, я опрокинул чертов шахматный стол и был вынужден свалить это на Боба.

— Но что именно вы услышали? — спросила Кристал. — И кто это сказал?

— Вы, — ответил Г. М. — Сай упомянул о легком загаре Джин. А вы сказали: «Он искусственный. Это благодаря лосьону, который Джин заказывает у аптекаря».

Действительно, существует препарат для загара, который не смывается в воде, сколько бы вы ни плавали. Но это не беспокоило меня ни тогда, ни позже. Я вспомнил о другом обстоятельстве.

Подходя к бассейну, Мэннинг был в носках. По крайней мере, мне так казалось. Но в бассейне носков не обнаружили! Скажите, — Г. М. указал на Сая, — какого они были цвета?

— Повторяю, что не обратил внимания на носки, — ответил Сай. — Но Джин позднее сказала мне, что они были коричневыми.

— В том-то и дело! — кивнул Г. М. — Теперь перед вами ряд странных фактов, которые не могут быть совпадениями! Перчатки на руках Мэннинга плюс шарф, скрывающий его шею, плюс упоминание о лосьоне для загара.

Отметим, что кожа Мэннинга не позволяла ему загорать. Он просто становится розовым, как омар. Предположим, Мэннинг покрыл все тело — от ступней до верха шеи — двумя или тремя слоями обычного темного лосьона для загара, который можно купить где угодно. Лосьон не водонепроницаем, однако обладает достаточной устойчивостью и не смылся бы в воде, если бы Мэннинг оставался в ней недолго.

Казалось бы, в таком случае, что у него на ногах коричневые носки? Да! Потому что, если помните… — Г. М. опять ткнул пальцем в Сая, — сандалии на пробковой подошве, которые выдал нам Стаффи, обладали кожаными колпачками, скрывающими пальцы. А на Мэннинге были такие же сандалии.

Но зачем Мэннингу было покрывать себя лосьоном под белой одеждой, делаясь смуглым, как индиец?

Стоп! В этом доме был только один человек, загоревший чуть ли не дочерна, — Хантингтон Дейвис!

Имелось ли какое-нибудь другое сходство между этими двумя? Да! Дейвис — худощавый и атлетически сложенный. Мэннинг тоже худощавый и жилистый — он на двадцать лет старше Дейвиса, но сохранил отличную фигуру. Прошлой ночью жена Мэннинга упомянула, что его руки, плечи и торс остались такими же, как двадцать лет назад. И это не все, тупоголовые вы мои. Они одного роста.

— Одного роста? — озадаченно переспросила Кристал.

— Вспомните, девочка моя, вечер понедельника в гостиной, когда была гроза. Ваш старик и Дейвис ссорились. Они стояли прямо, как гренадеры, глядя друг другу в глаза, находящиеся на одном уровне. Ага, теперь вспомнили!

Но между этими двумя есть одно различие — если, скажем, смотреть на них сзади. У Дейвиса глянцевые черные волосы, а у вашего отца — серебристые. Мы снова возвращаемся к тому странному факту, что Мэннинг, засунув в шляпу сложенную в несколько раз бумагу, старался скрыть свои волосы.

Предположим, Мэннинг покрасил волосы в черный цвет опять же обычной краской, которую можно купить в любой аптеке. Мог он скрыть черные волосы? Легко! Мэннинг носит длинные серебристые волосы, но, как вы заметили, коротко подстригает их на висках. У него нет и намека на бакенбарды. А на затылке волосы скрывали шарф и сдвинутая вниз шляпа.

Наконец, предположим, что под свободной одеждой на нем были алые плавки.

В качестве воображаемого теста представьте рядом Фреда Мэннинга и Хантингтона Дейвиса. Оба одинакового роста и телосложения, с одинакового цвета загаром, с одинаковым черным цветом волос. Представьте их стоящими спиной к вам примерно в сорока футах, которые составляют ширину бассейна. И пусть любой случайный знакомый попробует отличить их друг от друга.

— Значит, произошла подмена? — осведомился Сай.

— Угу.

— Но даже если так, — начала Кристал, — каким образом…

— Скоро узнаете. Все просто как пирожок. Но сначала позвольте вернуть ваше внимание к ключу номер один: бюсту Роберта Браунинга. Это продемонстрирует нам голоса, выражения лиц, чувства, психологические ключи, помимо физических.

Мимо по коридору проехала тележка с багажом. Голос в громкоговорителе заставил Г. М. вздрогнуть, но окружной прокурор Байлс успокоил его, посмотрев на часы:

— У вас полно времени. Продолжайте.

— В понедельник днем, — снова заговорил Г. М., — Мэннинг вернулся с ленча, оставив в столовой клуба скомканный конверт для вас. — Он посмотрел на Байлса, но тот оставался невозмутимым. — Мэннинг пришел в свой офис. Секретарша окликнула его, и он подошел к ней. Она сообщила, что его ждут Джин и Дейвис. Мэннингу это, очевидно, не понравилось, но он только спросил, у себя ли мисс Энгельс.

Дальнейшее вы можете видеть и слышать глазами и ушами мисс Энгельс. Она сидела в каморке рядом с офисом своего босса со стеклянной перегородкой, не доходящей до потолка.

Мэннинг идет в свой офис. На полу, придерживая дверь открытой, стоит мраморный бюст Браунинга. Почему он там находился?

Если кто-то предполагает, что с целью помочь кондиционированию воздуха, то это чушь. Кондиционирование одинаково в любой комнате. Мэннинг смотрит на бюст с ненавистью, как будто ему неприятно видеть его там. Если так, то ему достаточно подобрать бюст и закрыть дверь. Но он оставляет его на полу. Почему?

И почему мисс Энгельс была так взволнована, когда Мэннинг обратился к ней по селектору? Почему она сказала, что не хотела беспокоить его из-за телефонного звонка? Конечно, потому, что она слышала весь их разговор через открытую дверь. Чего Мэннинг и добивался.

Иными словами, вся сцена в офисе была заранее подстроена и отрепетирована с целью быть обнародованной. Все три актера участвовали в замысле.

Кристал прервала его, нервно теребя сумочку:

— Я уже слышала, что Джин тоже была в этом замешана. Но это невозможно! Если она в этом участвовала…

— Только абсолютно невинно! — в свою очередь прервал Г. М. — Джин понятия не имела о грязной работе. Она честная и наивная девушка, к тому же плохая актриса, как вы, вероятно, заметили это позже по ее поведению. Джин просто думала, что защищает отца.

Эта девушка полна высоких романтических идей. Отец — ее идол после Дейвиса. Если он говорит ей, что разорился, растратил кучу денег и собирается бежать с еще большей суммой… ну, такое постоянно происходит в фильмах, Джин это кажется вполне естественным.

Единственной ошибкой было рассказать ей о любовнице и назвать ее танцовщицей с веером. Вряд ли Мэннинг сознавал эффект этого поступка, пока Джин не упомянула об этом в офисе, — и это не было игрой. Думаю, сторонний наблюдатель мог бы поклясться, что Мэннинг застигнут врасплох. Но Джин оставалась лояльной.

И еще одно в этой сцене в офисе не являлось игрой. Мэннинг по-настоящему ненавидел и презирал Дейвиса, так же как Дейвис ненавидел его. Вот в чем секрет.

Именно поэтому секретарша в приемной была так расстроена, сообщая Мэннингу о присутствии Дейвиса. Должно быть, в офисе все знали о чувствах Мэннинга к будущему зятю. Даже узнав о сцене, так сказать, из вторых рук, я представляю, как эти чувства кипели, стараясь вырваться наружу.

Нет, дети мои, истина обозначилась не тогда, когда Мэннинг кричал: «Убирайтесь!» — это входило в сценарий, а когда он спокойно сказал Дейвису: «Интересно, почему вы и я так не нравимся друг другу?» И когда на вопрос Дейвиса: «Разве вы мне не доверяете?» он ответил: «Ни на миллионную дюйма». — Сэр Генри Мерривейл стукнул кулаком по подлокотнику скамейки. — В этом был смысл всего плана. Мэннинг вернул себе жену. Возможно, у него были друзья. Он мог быть полностью счастлив, если бы осуществил еще один замысел. Гил… — Г. М. указал на окружного прокурора, — постоянно задавал мне один и тот же вопрос. Почему Мэннинг притворялся, будто украл деньги, если он их не крал? Почему он чернил свое имя? Зачем это исчезновение, если в нем не было никакой необходимости?

Ответ короток и ясен: из-за Хантингтона Дейвиса.

Джин, любимое дитя Мэннинга, была влюблена в Дейвиса и не желала слышать ни одного слова против него. Поэтому Мэннинг намеревался доказать Джин, что ее обожаемый юный герой в действительности хитрый и никчемный сукин сын.

— Но если Дейвис знал, что Мэннинг его ненавидит… — начал Сай.

— Заткнитесь, — строго сказал Г. М. — Потому что теперь мы подходим к загадке бассейна.

Его сигара погасла, но он продолжал жевать ее.

— Понимаете, Мэннинг до тонкостей разработал план своего исчезновения. Как бы ни легли карты, как бы ни вели себя люди, он был готов к нему. В понедельник вечером Гил позвонил Мэннингу и сообщил, что приедет за ним утром с полицейскими сиренами. Но я готов держать пари, Гил, что, если бы вы не позвонили ему, он сам позвонил бы вам. Стали бы вы тогда гоняться за ним?

— Да, — признался Байлс. — Он разозлил меня почти так же, как обычно злите вы.

Г. М. игнорировал оскорбление.

— Если бы этого не произошло, ничего бы не изменилось, — продолжал он. — Любое сообщение насторожило бы копов, а подозрения Байлса насчет растраты довершили бы дело. Если бы копы прибыли гораздо позже, чем их ожидал Мэннинг, это не внесло бы корректив. Два непредубежденных свидетеля — Сай Нортон и ваш покорный слуга — подтвердили бы факт чудесного исчезновения Мэннинга.

Разумеется, он предназначил нам эту роль — даже поместил нас в одной спальне. Утром Джин передала, чтобы мы шли к бассейну, и Мэннинг наверняка бы позаботился о том, чтобы хотя бы один из нас добрался туда. Не имело значения, прыгнем мы сразу в воду или нет. Мэннинг всегда мог выманить нас из бассейна, прошептав какую-то таинственную информацию, и поставить нас в нужное ему место — что он позже и сделал.

Мы вшестером находились в бассейне или около него. Дейвис, Джин и Беттертон были в воде. Сай и я сидели на оранжевых качелях с длинной стороны бассейна. А Мэннинг подошел к нему с фальшивым загаром, крашеными волосами и в красных плавках под своей обычной одеждой.

Но прежде чем нырнуть, Мэннинг должен был убедиться, что Дейвис незаметно выбрался из бассейна.

— Погодите! — Кристал протестующе подняла руку. — Дейв должен был незаметно выбраться из бассейна? Почему?

Г. М. удрученно посмотрел на нее:

— Ох, девочка моя! Когда Мэннинг был готов нырнуть, Дейвис не мог находиться в бассейне. Там должны были оставаться только двое — Джин и Беттертон. Мэннинг стал бы третьим. Но мы должны были думать, что в бассейне четверо, иначе трюк бы не сработал!

Мэннинг, чтобы заставить Сая и меня повернуться спиной к бассейну, использовал простейший способ ложного указания. Только подумать, ведь я этого не понял! Хотя сам применил тот же трюк с полицейским О'Кейси в подземке!

Если помните, Сай, Мэннинг указал на заднюю стену дома и воскликнул: «Господи! Посмотрите туда!» Мы слезли с качелей и подошли к нему, оказавшись спиной к бассейну. Фактически он указывал на вас. — Г. М. повернулся к Кристал. — Вы находились у крыльца, направляясь к нам.

— Но я не имела к этому отношения! — запротестовала Кристал.

— Теперь знаю, что не имели. Но это была вторая половина проблемы после того, как я решил первую. И она сводила меня с ума до полуночи.

— Почему? — допытывалась Кристал.

— Почему? — страдальческим тоном отозвался Г. М. — Объясню вам, девочка моя! Саю известно о феноменальной остроте слуха вашего отца. Поэтому, когда я торчал в винном погребе, работая над первой половиной проблемы, я знал одно. Он слышал сирены мотоциклов задолго до того, как их услышали остальные, и понял, что, если ему нужно колоритное шоу, пора действовать.

Не подавая никакого сигнала, Мэннинг поворачивается и восклицает: «Господи! Посмотрите туда!» Вы уже вышли из задней двери, но сирены мог слышать только Мэннинг. Если вы действовали заодно с ним с целью отвлечь наше внимание, пока Дейвис вылезает из бассейна, то как отец мог с вами связаться?

Он никак не мог это сделать. Значит, вы не были сообщницей и оказались там случайно. А ваш отец намеревался указать на фальшивый электрический стул.

Макет пробыл на террасе, где Мэннинг его оставил, полночи, но стул никто не замечал, так как он накрыл его тканью. Идя к нам, Мэннинг сорвал ткань и бросил ее под стул.

Расчет был безошибочным. Зрелище заряженного электрического стула на лужайке, несомненно, привлекло бы всеобщее внимание.

Возглас Мэннинга послужил сигналом для Дейвиса в бассейне. Оглядевшись вокруг и убедившись, что мы на него не смотрим, Дейвис произнес несколько слов, чтобы его голос донесся из бассейна, и скользнул как угорь через парапет на другой стороне. Наклонившись, он пробежал по тропинке между кустами в сторону кабинок для переодевания, повернул налево и скрылся из вида.

Кристал не могла заметить Дейвиса, так как мы втроем заслоняли его от нее. Но, являясь новым элементом, она могла погубить план. Поэтому Мэннинг, дабы быть уверенным, что Кристал не увидит Дейвиса, указал на нее вместо стула. В результате она посмотрела на него, когда он заговорил.

Что касается остававшегося в бассейне Беттертона, то он не мог ничего видеть. Вы заметили, как он щурился и моргал. Человек с очень слабым зрением в воде почти слеп. Первое, что сделал Беттертон, услышав о приезде окружного прокурора, — это побежал за пенсне, без которого, по его же словам, он ничего не видел.

Но вернемся к ключевому моменту. Полицейские сирены завыли на дороге. Мэннинг попятился к парапету бассейна. Продолжая свои фокусы-покусы, он сказал, что не ожидал их так рано, потом передал мне ножницы и нырнул.

Не помню, сколько времени я простоял, пяля глаза на бассейн. Но это было не слишком долго. Вскоре голова Беттертона появилась из воды у ног Сая, стоявшего на парапете.

На противоположном краю бассейна, в сорока футах от нас и спиной к нам, выбрались из воды Джин и якобы Дейвис, держась за перила и склонив друг к другу головы. Кто бы заподозрил, что эта счастливая парочка на самом деле не Джин и Дейвис, а Джин и ее отец?

Если помните, фальшивый Дейвис ни разу не повернулся и не произнес ни слова. Джин, напротив, повернулась и окликнула: «Пора выходить, мистер Беттертон!» Потом она и ее компаньон зашагали по тропинке между кустами к кабинкам.

Работа была легкой и эффективной. Помните, что настоящий Дейвис с настоящим загаром поджидал, прячась за кустами. Когда пара дошла до конца тропинки, Джин повернула направо, к кабинкам для леди, а фальшивый Дейвис — налево, к кабинкам для джентльменов.

Почти сразу же Джин повернулась и зашагала назад, лицом к бассейну, как будто ее позвали. С противоположной стороны настоящий Дейвис всего лишь прошел мимо фальшивого и тоже двинулся к бассейну.

Оба скрылись из вида всего лишь на долю секунды. Джин и Дейвис вернулись так быстро, что любой мог наблюдать за происходящим и не заметить подмену…

Г. М. сделал паузу, так как Сай Нортон издал протестующий возглас.

— Я клялся тогда и клянусь теперь, — заявил Сай, — что ни на миг не упускал этих двоих из виду. Да, я мог быть обманут, но…

Губы Г. М. скривились в усмешке.

— Мы видели происшедшее вашими глазами, — сказал он. — Вы искренне верили тому, что говорили. Но если бы ваши показания были записаны, я мог бы продемонстрировать на их же основании, что то, в чем вы клялись, не является правдой в буквальном смысле слова.

— Что вы имеете в виду?

— Беттертон схватил вас за лодыжку (нет, он не участвовал в заговоре!) и что-то сказал вам, а вы в ответ крикнули: «Вылезайте из бассейна!» — и посмотрели вверх. Следовательно, это противоречит вашим словам, что вы ни на миг не упускали из виду Джин и Дейвиса. Повторяю: все произошло настолько молниеносно, что, даже если бы ваше заявление соответствовало действительности, это ничего бы не изменило. Далее, вы помните вчерашний вечер?

— Какую именно его часть?

— Когда Джин убежала из кенотафа, а вы последовали за ней и догнали ее на той же тропинке через кусты к бассейну?

Темно-красная полоса заката на горизонте… красноватые отблески на воде… Высокие кусты, похожие на живую изгородь…

— Понимаете, — продолжал Г. М., — тогда Джин практически все объяснила бы вам, если бы вы слушали ее внимательно. Она очень симпатизирует вам, сынок…

— Вот как? — осведомилась Кристал, и ее темно-голубые глаза вспыхнули.

— Джин была испугана, опасаясь, что мы связываем ее имя с исчезновением отца. Помните, как она спросила вас, не подозревают ли ее… и так далее?

— Но откуда вы это знаете? Ведь вас там не было!

— Вы имеете в виду, что не видели меня. Я прятался и появился в нужный момент. Джин даже сообщила вам, что она и Дейвис повернулись в разные стороны к кабинкам для леди и джентльменов, но так и не добрались до них. Однако вы не звали ни Джин, ни Дейвиса, а крикнули только Беттертону. Почему же они вернулись?

— А как насчет наручных часов Мэннинга?

Г. М. сдвинул панаму на затылок.

— Понимаете, Мэннинг прыгнул в бассейн в часах, и я, по глупости, удивлялся, что они не блеснули, как бриллиант, когда Мэннинг (притворяясь Дейвисом) выпрыгнул из воды с противоположной стороны.

Но один взгляд на эти часы — помните, как Мэннинг лежал на могильном холмике с обращенными вверх внутренними сторонами запястий, — сообщил мне, что я могу забыть об этом. Когда фальшивый Дейвис вылезал из бассейна, внутренние стороны его запястий были обращены к нам. Часы были на темно-коричневом ремешке с тусклой пряжкой. На расстоянии сорока футов и на фоне коричневого загара разглядеть их не представлялось возможным. Мэннинг попросту забыл о часах — вот и все.

Теперь мы переходим к кладбищу. Я продемонстрировал… хм… скромные успехи в бейсболе и отбросил туда один мяч. Благодаря этому мы нашли Мэннинга на одном из могильных холмиков. После этого я отправился в кенотаф и… — Г. М. покачал головой. — Сынок, я сказал Джин, что восхищаюсь ее отцом. Так оно и было. Потому что это явилось венцом всей его игры.

Мэннинг действительно ходил в кенотаф очищать в приливе энергии панораму Войны за независимость. Но как ловко он это обыграл! Мэннинг использовал наличие чистящих материалов для сокрытия того факта, что он удалил фальшивый загар и краску для волос, прежде чем кто-либо увидел его снова.

Джин заявила, что ее отец чистил панораму недавно. Но ведь не в тот же день! Когда мы вошли в кенотаф менее чем через двенадцать часов после исчезновения Мэннинга, что мы там обнаружили? Из трех пустых ведер два были еще влажными внутри. Из двух губок одна, абсолютно черная, которой явно вытирали стены, была совсем сухой, а другая, с темно-коричневыми пятнами, но с желтым краем, показывающим угол, за который ее держали, — еще влажной. В металлическом тазу виднелся беловатый осадок. Наконец, часть заднего окна была разбита, а на выступе оставались темные пятна, где на него вылили подкрашенную воду.

Это были улики! Более того, я сказал, что улики наверняка найдутся в новом чемодане свиной кожи, где оказались плавки.

Мэннинг располагал достаточным количеством времени и убежищем, о котором никто бы не подумал. Недавно я говорил вам, что обычный темный лосьон для загара, даже наложенный в несколько слоев, не является полностью водонепроницаемым — его можно удалить с помощью воды, мыла и губки. Мэннинг просто стоял в этом тазу и поливал себя из кувшина. Воду на полу он мог вытереть тряпкой, да и солнце, которое нещадно палило весь день, все равно бы ее высушило.

С краской для волос было не так легко. Но ему требовалось только взять осветляющий шампунь (спросите у аптекаря, как я сделал около Гранд-Сентрал) и вылить его на черную краску. Волосы вскоре должны были посветлеть и стать вполне сносной имитацией цвета собственных волос Мэннинга, если не разглядывать их при ярком свете.

А когда мы нашли Мэннинга умирающим вместе со всеми доказательствами того, что произошло в действительности, мне пришлось иметь дело с Джин. Стоя в кенотафе, она прекрасно знала, что все это означает, и боялась даже света фонаря. Покуда Мэннинг боролся со смертью снаружи, я был вынужден расспрашивать ее. Мне нужно было узнать подлинный адрес Айрин Стэнли — жены Мэннинга. — Г. М. медленно вынул из кармана носовой платок и вытер им лоб. — Мне казалось вероятным, что Мэннинг поделился с женой своими планами. Если она узнает, что на Мэннинга напали, то поймет, что это Дейвис, и может все рассказать. Но то же самое, несомненно, пришло в голову и несостоявшемуся убийце. Айрин Стэнли грозила опасность. Ее следовало предупредить, прежде чем это сделают газеты. Ну, я оказался не прав. Даже старик… — Г. М. кашлянул, — иногда может ошибаться. Вот почему я был так расстроен, когда позже расспрашивал ее.

Но труднее всего мне пришлось с этой девочкой, Джин. В кенотафе она задавала вопросы об отце, а потом спросила о Хантингтоне Дейвисе. Вы понимаете, чем это было чревато?

Сай задумчиво кивнул:

— Если бы Джин заподозрила, что ее обожаемый Дейв покушался на жизнь ее отца, она бы повредилась в уме.

— Поэтому я солгал ей, — проворчал Г. М. — Я сказал, что ему не хватило бы на такое ни духу, ни мозгов — что, в общем, было недалеко от правды. Но никто не смеет утверждать, будто я вводил вас в заблуждение! — Он окинул группу свирепым взглядом. — Я очистил Дейвиса от подозрений только ради Джин. Скажите, что еще я мог сделать в подобных обстоятельствах?

Ответом было неловкое молчание.

— Конечно, Дейвис не был круглым идиотом, — продолжал Г. М. — Ему бы не хватило мозгов придумать такой план, как придумал Мэннинг, но он мог помочь его осуществлению и улучшить его, обратив себе на пользу.

Между прочим, Мэннинг и Дейвис здорово пересолили, играя другую отрепетированную сцену в гостиной в понедельник вечером. Они должны были поссориться после героического заявления Дейвиса, что он в состоянии поддерживать Джин финансово. Мэннинг не смог удержаться от презрительного замечания: «Зная ваше положение в фирме вашего отца, я в этом сомневаюсь». На это Дейвис ответил, что финансовое положение Мэннинга ему тоже известно. Но откуда Дейвис мог его знать?

Этот фрагмент бросался в глаза, как тигриные когти в салонной комедии. Дейвис, несомненно, был соучастником. Более того, кажется, я говорил вам, что Мэннинг произнес тем вечером явную ложь, заявив, что секрет его будущего исчезновения известен только ему.

— Но если Мэннинг и Дейвис ненавидели друг друга, — спросил Сай, — как мог Мэннинг убедить Дейвиса помочь ему в его плане? И почему они должны были «притворяться» не любящими друг друга?

— Ох, сынок! Если в плане Мэннинга Дейвис фигурировал как сообщник, люди стали бы его подозревать, полагая, что Мэннинг не любит его и не доверяет ему?

— Вряд ли.

— И Дейвис это понимал, хотя с трудом мог поверить, что Мэннинг или кто-либо еще может испытывать к нему неприязнь. Что касается того, как Мэннинг заманил его в ловушку… — Г. М. сделал паузу и виновато обратился к окружному прокурору: — Вероятно, Гил, вы слышали о стрельбе, которую мы устроили для Дейвиса сегодня утром на кладбище?

Байлс холодно посмотрел на него:

— Не слышал ни официально, ни неофициально. Вы меня шокируете!

— Ну разумеется. Лейтенант Троубридж тоже о ней не слышал. — Г. М. повернулся к Саю. — Теперь вы понимаете, сынок…

— Я должен был понять сразу, — с горечью отозвался Сай, — что никто во всем мире не может быть таким скверным стрелком, каким казались вы, если только вы специально стремились не попасть в Дейвиса. Вот почему вы не применили слезоточивый газ, и копы тоже стреляли мимо?

— Только чтобы напугать Дейвиса до смерти, — промолвил старый грешник, — и вытянуть из него правду. «Благодарю вас, ребята, это все», — сказал я копам, повел сломленного Дейвиса в дом и получил полное признание.

— А каким образом Мэннинг подцепил его на крючок?

— Некоторое время назад Мэннинг предложил Дейвису участие в явно мошенническом предприятии, и Дейвис даже бровью не повел. Тогда Мэннинг пошел дальше. Если они выполнят грязную работу как партнеры, пообещал он, у каждого будет документ, разоблачающий другого, если тот вздумает раскрыть карты. Они написали два экземпляра текста примерно следующего содержания: «Фредерик Мэннинг, намеревающийся бежать с любовницей, украдет сто тысяч долларов из фонда. Если Хантингтон Дейвис поможет ему проделать трюк с исчезновением, то получит пятьдесят тысяч при условии, что откажется от всех прав на Джин».

— И оба подписали такое соглашение? — осведомился Сай.

— Да, сынок. Мэннинг знал, что ему ничего не грозит. Дейвис не возражал против отказа от Джин, даже если бы это когда-либо получило огласку — а такого быть не могло. Раз Мэннинг разорился, Джин больше не представляла для него ценности.

— Но парень влюблен в Джин! — запротестовал Сай. — Я готов в этом поклясться! Он не мог так ловко притворяться!

— Конечно, он влюблен в нее, сынок.

— Но тогда…

— Боюсь, — вздохнул Г. М., — вы не понимаете этих молодых людей, заведомо обреченных на успех. Дейвис сказал бы вам с искренними слезами на глазах, что брак с дочерью бедного человека не имеет смысла. Его социальное положение, спортивные достижения, брокерская фирма — все это заслуживает лучшего.

— Ясно, — буркнул Сай Нортон. — Но вы, кажется, думаете, что Мэннинг загнал его в угол. Каким образом?

— Вы это поймете, когда я закончу последний эпизод моего повествования. Вчера вечером, в половине восьмого, Дейвис ускользнул с бейсбольного поля с заряженным, как ему казалось, револьвером 38-го калибра. Возникает вопрос, как «смит-и-вессон» оказался на моем чемодане. Теперь вы знаете, что чемодан вернули копы. Дейвис приехал в Мараларч с револьвером, потому что у него были свои планы. Но вместо того чтобы положить его в дорожную сумку, молодой болван спрятал оружие в глубокий карман плаща. Потом он осознал, что ему придется повесить плащ в гардероб в холле, как это сделал Беттертон. Дейвис поспешил на поиски надежного тайника. В кухне никого не оказалось. Но, стоя там с револьвером в руке, он услышал, как кто-то идет, и запаниковал.

Парень действовал чисто инстинктивно. Но вряд ли он мог найти лучший способ избавиться от револьвера, чем положить его на мой чемодан у кухонной двери. Слуги обычно полагают, что все, лежащее наверху чемодана — например, теннисная ракетка или клюшка для гольфа, — принадлежит его владельцу, даже если бы они сочли его чокнутым.

Дейвис знал, что сможет проследить, куда отправится револьвер, и забрать его. Это ему удалось. Но он не знал, что патроны теперь были набиты бумагой — об этом позаботился Мэннинг.

Итак, в половине восьмого вчерашнего вечера, покуда я демонстрировал владение битой, Дейвис отправился к кенотафу. Мэннинг, успевший одеться и удалить маскировку, ждал его. Сумерки сгущались.

У меня мурашки бегают по коже, когда я вспоминаю, как Элизабет Мэннинг, говоря прошлой ночью об объявлении «Сдается кладбище», воображала именно то, что Дейвис намеревался сделать с ее мужем! Дейвис не собирался делить деньги — он решил убить партнера. Мэннинг, разумеется, должен был иметь при себе ключ от кенотафа, и Дейвис запер бы тело там.

Подобные места, если опустить над замочной скважиной металлический щиток, становятся почти герметическими. Никто не смог бы обнаружить тело. Все считали бы Мэннинга беглецом и искали бы его где угодно, только не здесь.

Когда Дейвис шагнул в кенотаф и закрыл за собой дверь, он не обратил внимания на частично разбитое окно. В обычных условиях выстрелы бы не услышали на бейсбольном поле.

— У вас при себе сто тысяч? — осведомился Дейвис.

— Они здесь, — ответил Мэннинг, кивнув в сторону чемодана свиной кожи. В действительности при нем была только пара тысяч, снятая с собственного банковского счета.

Дейвис выхватил револьвер, который прятал за поясом под спортивным пиджаком свободного покроя, и выстрелил. Раздался только щелчок.

Дейвис, начиная терять голову, выстрелил снова с тем же результатом. Мэннинг молча наблюдал за ним.

— Я рад, что вы это сделали, — спокойно сказал Мэннинг, — так как вы не получите ни цента из ста тысяч долларов. Вам не приходило в голову, что теперь я беглец? Что я исчез? Все узнают это через несколько дней. И вы не можете разоблачить меня с помощью вашего экземпляра договора, не разоблачив и себя тоже. Что касается моего экземпляра, то он у меня в сейфе. Моя секретарша получила указание передать его Джин в запечатанном конверте завтра в полдень. Джин знает, что деньги были украдены. Но она не знает, что вы готовы бросить ее из-за денег, и увидит это признание, написанное вашей собственной рукой. А теперь убирайтесь!

Мэннинг действительно так поступил со своим экземпляром, понимая, какое впечатление это произведет на идеалистически настроенную юную девушку вроде Джин. Но он продолжал дурачить Дейвиса насчет денег, и это довело парня до безумия. В его кармане лежал большой перочинный нож из тех, которые, как мне сказали, можно купить, не привлекая внимания. В полумраке Дейвис открыл его за спиной и атаковал Мэннинга, которому пришлось защищаться голыми руками. Мэннинг получил две колотые раны в бок. Легочные раны обычно чувствуют не сразу — их действие начинается внезапно, как удар раскаленной кочергой. Мэннинг опустился на одно колено, но встал и снова бросился на Дейвиса, не обращая внимания на нож.

Но Дейвис больше не мог смотреть ему в глаза. У него сдали нервы, и он выбежал на кладбище. Мэннинг, как всегда заботясь о порядке, запер дверь кенотафа, положил ключ в карман и погнался за Дейвисом. Но силы покинули его, и он рухнул на могильный холм. Дейвис не сомневался, что Мэннинг убит. Он мог вернуться и спрятать тело, но в это время через ограду перелетел бейсбольный мяч и покатился по кладбищу. Игроки, вероятно, побежали бы его искать. Дейвис едва успел вернуться на поле и смешаться с толпой, поздравляющей меня.

В общем, это все. Конечно, Мэннинг отказался обвинять и даже назвать человека, напавшего на него. Но он оберегал не Дейвиса, а Джин, не желая, чтобы она оказалась в этом замешанной.

Что касается маленькой ловушки, которую я устроил, поместив копа у двери кенотафа и надеясь, что Троубридж оставит его там на всю ночь, то внутри имелись вполне реальные улики, позволявшие доказать, что Мэннинг замаскировался под Дейвиса…

— И вы думали, — прервал Сай, — что Дейвис вернется уничтожить их?

Г. М. выглядел удивленным.

— Господи, конечно нет!

— Нет? Но Дейвис стоял там, когда вы отдавали распоряжения!

— Разумеется. Я хотел, чтобы он их слышал. Дело было не в маскировке — само по себе это не преступление. Но неужели вы не понимаете, что, по мнению Дейвиса, находилось в чемодане свиной кожи? Сотня тысяч буксов! Я не сомневался, что он рискнет забрать их, и оказался прав. Финиш.

— Как насчет Джин? — тихо спросила Кристал.

— И вы, и я знаем, что Джин это переживет, — ответил Г. М. — Неудачная любовь не может погубить в двадцать один год…

— Как и в любом другом возрасте, — добавил Сай.

— А кроме того, — продолжал Г. М., — не все девушки обожают парней, заранее обреченных на успех, верно? — Он бросил взгляд на Кристал.

— Рейс двадцать восемь, — объявил гулкий голос через громкоговоритель. — Рейс двадцать восемь. Филадельфия-Балтимор-Вашингтон…

Вздрогнув, сэр Генри Мерривейл начал делать суетливые жесты, словно ища чемодан, который уже забрал носильщик. Вместе с остальными пассажирами, прибывшими в так называемом «лимузине», великий человек направился в главный зал аэропорта.

Все формальности подошли к концу. Кристал, Сай и окружной прокурор Байлс наблюдали, как самолет Г. М. развернулся и занял место на взлетной полосе.

— Он имел в виду меня! — воскликнула Кристал.

— В каком смысле? — спросил Сай.

— Я повторяла, что ты должен добиться успеха, и мне было наплевать, как ты это сделаешь! Но теперь я так не считаю.

— Лично я, ангел мой, предпочитаю легкую жизнь, — усмехнулся Сай. — Конечно, за одним исключением.

— Два месяца на Бермудах?

— Вот именно! — И он обнял ее.

Серебристый самолет заскользил по полосе под аккомпанемент усиливающегося рева моторов. Окружной прокурор Байлс, подпирая кулаком подбородок, провожал его таким странным взглядом, что Сай спросил:

— Что-нибудь не так, мистер Байлс?

Самолет оторвался от земли.

— Нет, — ответил Байлс. — Я просто испытываю жалость к нашей прекрасной столице.

— Почему?

— Можете себе представить, — задумчиво промолвил окружной прокурор, — что старый черт натворит в Вашингтоне?

Самолет промчался над деревьями, набирая высоту.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Ночь у Насмешливой Вдовы»

Посвящается Гарни и Синтии, хорошо знакомым со Стоук-Друидом

Глава 1

Когда в английской деревне происходит убийство, что случается гораздо чаще, чем полагают те, кто не забивает себе голову историей криминалистики, все обычно испытывают потрясение, которое тем сильнее, чем солиднее репутация у данной деревни.

Взять, к примеру, стоук-друидское дело.

Преступление, случившееся там, потрясло общественные устои до основания. Преступление долгое время скрывалось, но потом известие о нем прорвалось наружу, словно гнойник. Многие местные жители были вне себя от ярости. Некоторые боялись. Однако прошло целых полтора месяца, прежде чем люди начали робко заговаривать о том, что в округе творится неладное; кое-кто по-прежнему предпочитал ничего не замечать. Но к тому времени дело зашло уже слишком далеко.

Стоук-Друид — старое поселение. Примерно в четверти мили оттуда проходит дорога, соединяющая Уэллс и Гластонбери. Несколько лет назад деревня попала в путеводитель Бедекера — благодаря своей церкви пятнадцатого века, не тронутой «реставрациями» 1840-х годов, а также группе мощных каменных глыб, возможно друидских, на северо-восточном лугу, у реки.

В предвоенное лето 1938 года деревня, всеми забытая, жила тихой мирной жизнью, окруженная высокими зелеными холмами. Такая жизнь вполне подходила ее обитателям.

Правда, за несколько недель до начала нашего рассказа здесь произошло небольшое событие. В возрасте восьмидесяти двух лет скончался старый викарий церкви Святого Иуды, и прихожане гадали, кто станет его преемником.

Полковник в отставке Бейли (Индийский экспедиционный корпус) с сомнением хмыкал.

— Пожалуйста, не волнуйся, — успокаивала полковника племянница Джоан Бейли. — Уверена, нам не пришлют слишком уж рьяного сторонника Высокой церкви, который будет без конца воскурять фимиам и все такое.

— Как его зовут?

— Однажды кто-то при мне обмолвился, что к нам назначен преподобный Джеймс Кэдмен Хантер, племянник епископа Гластонторского.

— Попахивает церемониями! — проворчал полковник.

Однако он ошибся. Преподобный Дж. Кэдмен Хантер, которого друзья называли Джимми, оказался благожелательным и добродушным молодым человеком атлетического сложения. Несмотря на искреннюю преданность своему призванию, он обладал таким легким характером, что ни у кого не вызывал раздражения. Молодость нового приходского священника смущала лишь мясника. Дамы же сходились на том, что викарию необходимо жениться. Кроме того, благодаря одному его промаху — все произошло нечаянно, и, откровенно говоря, он потом не мог вспоминать о случившемся без неловкости — некоторые представители местного избранного общества очень полюбили его.

В Стоук-Друиде была (и по сей день есть) всего одна улица, Главная. На одном ее конце стоит древняя церковь Святого Иуды. Фасад ее обращен на восток, в сторону парка, окружающего серую каменную громаду замка. Пути от церкви до поместья по хорошей дороге минут пять. Вот уже двенадцать поколений прошло с тех пор, как поместьем владела семья Уайат. По традиции старшего сына в каждом поколении звали Томом. При этом ни один односельчанин никогда, даже про себя, не называл его «старым сквайром», или просто «Томом».

И нынешний Том Уайат, самый богатый землевладелец в округе, не был исключением из правила.

Многие состоятельные жители Стоук-Друида, из тех, кто считался местным «высшим обществом», жили на территории огромного парка при поместье. Позади замка, в котором жил сам Сквайр, находился огород, за которым ухаживали, как за Эдемским садом; за огородом же были разбиты два фунтовых теннисных корта, которыми Том Уайат очень гордился. Хотя образование Сквайр получил в Клифтоне, сомерсетские обычаи и сомерсетский говор въелись в его плоть и кровь.

Плотный, краснолицый, с длинными, заботливо завитыми седыми усами, Том Уайат, бывало, покачивался на каблуках и, по своей привычке, орал — он изъяснялся вежливо только по торжественным случаям.

— Смотри в оба, Сэм! — поучал он управляющего. — Чтобы корты у меня были в идеальном состоянии, а не то получишь под зад коленом, понял?

Так случилось, что жарким июньским днем, когда река Ли, искрясь на солнце, неспешно текла между сонных зеленых берегов, преподобный Дж. Кэдмен Хантер принял приглашение на партию в теннис. Играли две смешанные пары: сам преподобный, полковник Бейли, молодая и хорошенькаяДжоан Бейли и, наконец, Марион Тайлер, живая и веселая молодая темноволосая женщина, про которую ни у кого язык не повернулся бы сказать «старая дева».

Викарий и Джоан Бейли играли против полковника Бейли и Марион Тайлер. Из них всех только одна Марион Тайлер любила бегать по всей площадке. Остальные, в том числе и Джоан, брали силой удара. Одетые в белое фигурки сновали по корту под палящим солнцем.

«Как хорошо!» — сказал себе преподобный Дж. Кэдмен Хантер. Возможно, дело было в том, что ему очень нравилась кудрявая голубоглазая Джоан. На ней были шорты и блузка без рукавов, которая… впрочем, скорее всего, молодой викарий даже не заметил, во что она одета. Будучи первоклассным теннисистом, он делал резкие выпады и успевал следить за всем происходящим. Вскоре он получил возможность взять сет.

После сокрушительного смеша мистера Хантера мячик со свистом полетел к задней линии площадки противника. Преподобный Джеймс превосходно рассчитал силу и направление удара. Облачко желтовато-коричневой пыли взметнулось с земли за пределами площадки — значит, мячик вылетел в аут.

— Черт побери! — довольно громко воскликнул преподобный Джеймс — и сразу опомнился.

Щеки мистера Хантера сделались пунцовыми. Он открыл рот и тут же снова его закрыл. Никто не улыбнулся; казалось, присутствующие ничего не услышали. В конце партии полковник Бейли как бы между прочим подошел к преподобному Джеймсу. В глазах полковника плясали веселые огоньки.

— Рад, что вы с нами, падре, — заявил он, глумливо кривя губы.

На языке полковника подобные слова означали, что преподобный Джеймс — славный малый. Его признали своим.

Разумеется, пошли слухи, которые постепенно раздувались. Так, говорили, что новый приходской священник не стесняется в выражениях и ругается даже почище сапожника Фреда Корди. Поведение викария шокировало многих обитателей Главной улицы. Мясник, зеленщик и владелец универсального магазина были потрясены. Зато поведение священника понравилось Сквайру Уайату. Что же касается дам, то они пожимали плечами и с таинственным видом говорили, что «так и знали с самого начала».

— Ему в самом деле необходимо жениться, — заявила миссис Голдфиш, закончив вышивку и откусывая нитку. Она сидела в своей уютной гостиной над аптекой.

Мистер Голдфиш, аптекарь, человек, получивший мало-мальски приличное образование, неуверенно покосился на жену поверх очков в золотой оправе.

— И почему вам, женщинам, непременно надо кого-нибудь женить? — спросил он. — Ни одному мужчине не придет в голову сплетничать да перемывать косточки соседям!

И все-таки маленький мистер Голдфиш призадумался.

— Как по-твоему, женится мистер Хантер на мисс Джоан Бейли?

Миссис Голдфиш презрительно фыркнула.

— На мисс Бейли! — повторила она. — Ты что, с ума сошел? Мисс Бейли по уши влюблена в… Нет, я не стану перемывать ей косточки, как ты. Но мистер Уэст — славный джентльмен; и я нисколько ее не осуждаю.

Однако мистер Голдфиш, человек суетливый и добрый, все еще обдумывал матримониальные возможности викария.

— А как насчет миссис Лейси?

Миссис Голдфиш отложила шитье и метнула на мужа зловещий взгляд.

— Ах, миссис Лейси! — промурлыкала она с опасной мягкостью. — И ты еще утверждаешь, будто вы, мужчины, не сплетники! Надо же придумать такое — миссис Лейси! Вдова со взрослой дочерью, которой почти пятнадцать лет! А самой ей все сорок, и никак не меньше.

— Может, так, а может, и нет, — с достоинством возразил аптекарь. — Но вот что я тебе скажу. Когда миссис Лейси входит в аптеку — кстати, любезнее покупательницы не найдешь, — то ей никак не дашь больше тридцати. Ей-богу, и даже меньше! — распалился аптекарь. — Она не выглядит ни на день старше двадцати пяти!

Миссис Голдфиш, которую от негодования прошиб холодный пот, приготовилась к отповеди.

Но то были лишь круги по воде, безобидные сплетни. В Стоук-Друиде живут такие же люди, как и в других местах. К сожалению, Стелла Лейси была любимой мишенью для злословия соседей. И утром первого июля первая ядовитая стрела была пущена, первый камень был брошен именно в миссис Лейси.

Стелла Лейси, которой в действительности исполнилось тридцать четыре года, была женщиной изящной и утонченной, с пепельными волосами и большими серыми глазами. Она не отличалась разговорчивостью, но, когда открывала рот, обнаруживала своеобразное чувство юмора. Миссис Лейси — как и полковник Бейли, Джоан Бейли, Марион Тайлер и романист Гордон Уэст — занимала один из четырех коттеджей, стоящих на территории поместья. Дочь Стеллы Лейси звали Памела.

Итак, утром первого июля она пошла на почту купить марок. Посещение тесной, маленькой почтовой конторы, где пахло старым деревом и креозотом, часто действовало людям на нервы из-за почтмейстерши.

Средних лет почтмейстерша мисс Элли Харрис была почти совершенно глуха. Когда ей задавали вопрос, она читала по губам, а отвечала резким, скрипучим голосом, как у попугая; слов было почти не разобрать. Элли также была ярым приверженцем соблюдения всяческих правил. Бывало, в крошечной почтовой конторе перед зарешеченным окошечком скапливается целая толпа озлобленных посетителей, и все слушают, как Элли добрых десять минут отчитывает клиента за то, что тот неправильно упаковал посылку, и требует все переделать.

Стелла Лейси, как обычно, подошла к прилавку с дружелюбной улыбкой на губах и просунула в окошечко полкроны.

— Книжечку марок, пожалуйста.

Элли за прилавком разбирала утреннюю почту перед тем, как передать ее почтальону. Обычно в такое время она обращала на клиентов не больше внимания, чем на черных тараканов. Но в тот день она была в хорошем настроении.

— Вам письмо, миссис Лейси! — прокричала она.

— Неужели? — прошептала пораженная Стелла.

Все в Стоук-Друиде знали, что письма миссис Лейси получала только от дочери, когда та уезжала в школу, да еще каждый квартал получала длинные конверты из Лондона, от своих поверенных.

Черные глаза Элли радостно сверкнули. Когда Элли улыбалась, ее зубы, казалось, занимают почти все лицо.

— Вам письмо! — снова проскрежетала она и помахала конвертом в воздухе. — Сами возьмете или подождете, пока Джо доставит?

— О… сама. Спасибо большое.

Элли просунула письмо в окошко. Конверт был из обычной бумаги; адрес аккуратно написан печатными буквами, синими чернилами. Миссис Лейси недоуменно и почти испуганно посмотрела на конверт, потом осторожно вскрыла. Внутри находился сложенный вдвое листок бумаги.

Через пару секунд Элли Харрис подняла глаза от газет и, испугавшись за посетительницу, испустила оглушительный вопль:

— Миссис Лейси! Что с вами?

Лицо у Стеллы Лейси вначале покраснело, словно ее ударили или она услышала непристойность. Потом она так побледнела, что стала казаться значительно старше своих лет. Серые глаза под пепельными волосами потемнели.

— Только не та книга! — произнесла она. — Только не книга!

— Книга, миссис Лейси? Книжечка марок?

Видимо, Стелла ее не слышала. Торопливо сунув письмо в сумочку, она выбежала из почтовой конторы. Хлопнула тяжелая дверь с пыльной стеклянной панелью; Элли Харрис прокричала что-то вслед, махая забытой полукроной.

Письмо стало первым в длинной череде анонимок, которыми в последующие недели завалили жителей Стоук-Друида. Даже сейчас, когда известны все подробности, полиция не в состоянии точно определить, сколько всего было подметных писем.

Все молчали, а опухоль росла. Никто не проронил ни единого слова!

Некоторые смеялись — нервно и коротко — и презрительно швыряли письмо в камин. Другие, помявшись, рвали анонимку на мелкие клочки и пытались незаметно выкинуть. О том, чтобы за серыми каменными фасадами Стоук-Друида творились страшные преступления и темные дела, и речи быть не могло, нет! Яд автора (или авторши) анонимок был направлен против невинных людей.

«Разумеется, меня оболгали, — уверял себя каждый житель Стоук-Друида, получивший письмо. — Но что, если соседи поверят?!»

Вот чем опасны анонимки. Большинство деревенских жителей скорее умерли бы, чем признались в получении письма.

В продолжение тех недель преподобный Дж. Кэдмен Хантер, который хотел подружиться со всеми, не мог не заметить, что лица его прихожан похожи на окна, как будто наглухо закрытые ставнями. Несмотря на моложавый вид и стремительную походку, преподобный не был совсем уж неопытным юнцом. Он три года служил священником в приходе лондонского Ист-Энда. Когда его дядя, епископ, раздобыл ему стоук-друидский приход — для священника, беднейшего из бедных, жалованье в триста фунтов в год казалось королевским, — он надеялся пробудить в своих прихожанах воодушевление и радость. Однако, как он заявил полковнику Бейли, он ничего не понимал.

— В чем же дело? — не выдержал он однажды в конце июля.

У полковника Бейли было два хобби: живопись и древняя военная история от начала времен до Ганнибала. В описываемый нами момент он сидел в своем садике и набрасывал эскиз акварелью.

— Дело не только в том, — продолжал преподобный Джеймс, — что они почти не разговаривают со мной. Они и с соседями почти не общаются и постоянно косятся друг на друга. Такое можно только почувствовать. Как будто что-то… что-то…

— Вот-вот взорвется? — предположил полковник Бейли.

— Вот именно. Можно и так сказать. Но в чем же дело?

— Не знаю, — отвечал полковник, который еще не получил ни одного анонимного письма. Его косматые брови, сивые, с торчащими волосками, сдвинулись на переносице. — Могу только гадать. Но, ей-богу, наверняка ничего не знаю.

— Хотя бы предположение, сэр!

— Лучше не надо, — бесстрастно отвечал полковник, снова берясь за кисть.

Как ни странно, преподобный Джеймс не виделся с Джоан Бейли со дня теннисного матча. Зато довольно часто встречал Марион Тайлер, неизменно оживленную брюнетку, не скрывавшую, что ей сорок два года. Марион Тайлер как будто не слыхала о том, что в деревне творится что-то странное. Однако, когда священник нанес визит Гордону Уэсту, писателю, произошел крайне неприятный инцидент.

Уэст одну за другой выпекал популярные вещицы — приключенческо-любовные романы, которые обожает британская публика. Кроме того, он писал сценарии для радиоспектаклей. Когда по Би-би-си транслировали постановки по его пьесам, служба опроса слушателей, к радости составителей программ, докладывала, что аудитория составляет почти половину населения Британских островов. Гордон Уэст жил один в самом маленьком, двухкомнатном, домике на территории поместья, среди плодовых деревьев.

Преподобный Джеймс, наслышанный о том, что писатель — деликатнейший человек, с улыбкой постучал в дверь. Его немного удивил грубый голос, крикнувший:

— Кто там? Входите!

Уэст сидел за письменным столом в просторном кабинете, стены которого были сплошь заняты книгами, а также иностранными диковинками и разного рода экзотической дребеденью. Перед ним стояла пишущая машинка. Стол находился у плотно занавешенного окна, выходящего на север. На вид Гордону Уэсту можно было дать лет тридцать пять. Он был среднего роста, худощавый и жилистый, с темно-каштановыми волосами, горящими карими глазами и впалыми щеками. На нем был старый свитер и фланелевые брюки. Увидев гостя, он не встал из-за стола.

— Мистер Уэст? — Викарий смущенно улыбнулся. — Я Кэдмен Хантер. Кажется, вы… мм… пишете?

— Да, — кивнул Уэст, поднимая голову. — А вы, кажется… мм… проповедуете?

— О, я стараюсь делать это как можно реже, — засмеялся преподобный Джеймс после неловкой паузы, — кроме тех случаев, когда стою на кафедре… Знаете, — добавил он добродушно, — боюсь, я, к стыду своему, не читал ни одно из ваших творений.

Уэст повернулся в кресле, оказавшись лицом к лицу с гостем, откинулся на спинку и закинул руки за голову.

— Скажите, мистер Кэдмен Хантер, — с интересом спросил писатель, — а как бы вы сами отреагировали на подобное замечание?

— Н-не понял…

— Мне часто приходится слышать: «Боюсь, я не читал ни одно из ваших творений». Вам что, трудно добавить, к примеру, «извините» или вообще промолчать? Или воспитания не хватает?

— Дорогой мой! Я вовсе не хотел вас…

— Да ерунда. Забудьте.

Преподобный Джеймс тут же снова просиял.

— Вижу, вы много путешествовали, мистер Уэст?

— Раньше — да. Теперь — нет.

— Позвольте узнать — почему?

— Позволяю. Потому что путешествия меня разочаровали. Все, что ни есть интересного, выходит отсюда. — Уэст потрогал клавиши пишущей машинки.

Преподобный Джеймс снова рассмеялся. Так как сесть его не пригласили, он подошел к камину. Походя он заметил, что на каретке машинки лежит вскрытый конверт. Адрес Уэста был аккуратно написан печатными буквами, синими чернилами. Но викарий не обратил на конверт особого внимания.

Над камином он вдруг разглядел маленькую картину, писанную маслом: головка Джоан Бейли. Здесь чувствовалась более опытная рука, чем рука ее дяди. Свет умело падал на курчавые каштановые волосы, приподнятые вверх по моде 1938 года; волосы оттеняли ослепительно-белую кожу. Художнику удалось ухватить и характер Джоан: голубые глаза светились теплотой, полуулыбка на губах свидетельствовала о пылкости и скрытой чувственности.

— Интересно? — оскалился Уэст.

Но преподобный Джеймс по какой-то причине словно бы и не заметил картину. Он торопливо оглядел каминную полку, на которой красовались засушенная африканская голова, военный головной убор индейца племени команчей, два испанских кинжала шестнадцатого века и свернутое кольцом чучело змеи.

Вскоре викарий обнаружил: если взять змею в руки и потрясти, она начинает злобно жужжать — выдумка изобретательного таксидермиста.

— Ну и ну! — радостно удивился он. — Надо же! — и обернулся.

Чучело все продолжало жужжать; в маленьком домике, стоящем среди плодовых деревьев, было еще много всякой всячины. «Ж-ж-ж, ж-ж-ж» — жужжала змея. Вдруг преподобный Джеймс, высокий и худощавый, в толстом твидовом костюме с пасторским воротничком, быстро положил змею на каминную полку и, будто что-то вспомнив, изумленно заморгал глазами.

— Согласен, — сухо заметил Уэст. — Но поскольку я сейчас очень занят, прошу меня извинить.

Преподобный Джеймс не слишком обиделся. Ему уже приходилось наносить визиты вежливости людям, чья враждебность не объяснялась лишь тем, что они не посещали церковь.

Вскоре ему вообще стало не до личных обид. Одна из отравленных стрел наконец попала в цель.

На южной, «фешенебельной», стороне Главной улицы жила женщина, похожая на мышку, но вовсе не уродливая. Мисс Корделия Мартин была органисткой в церкви Святого Иуды, а на жизнь зарабатывала шитьем. В ночь на двенадцатое августа мисс Мартин утопилась в реке Ли.

Ее нашли на рассвете; труп зацепился за упавшее дерево. Раздувшееся от воды тело погрузили в тележку, накрыли джутовыми мешками и вывезли на покрытый пышной растительностью луг, примыкавший с севера к Главной улице.

— А мне все-таки ее жаль, — осторожно проворчал кто-то.

— Ну и ладно, — отозвался другой.

Вот и все. Невдалеке, над поместьем, взошло красное солнце; туман рассеялся. Когда тележку прикатили на луг, футах в ста от Главной улицы, солнечный луч коснулся группы высоких каменных глыб — иногда они казались монолитом, — которые стояли на том месте с незапамятных пор. Издали они походили на фигуру женщины с кокетливо опущенным плечом. Каменное изваяние выступило из тумана; причудливые трещины и проломы в верхней части походили на глаза и рот.

Работники, толкавшие тележку, так привыкли к валунам, что не замечали их; впрочем, один из них поднял голову.

— Старая Вдова! — проворчал он.

Тележка глухо ударилась о камень и легко прокатилась по гладкой поверхности Главной улицы на четыре или пять футов. Грохот колес глухо и гулко отдавался в предрассветной тишине. Улица была пустынна. Потом кто-то уверял, что Фред Корди, сапожник-атеист, выглядывал из окна второго этажа своего дома и ухмылялся.

Местного констебля, дюжего малого, которого била крупная дрожь, попросили позвонить в Гластонбери, в отделение полиции. В отделении пообещали попозже прислать инспектора Гарлика или, по крайней мере, сержанта. Сквайр Уайат узнал новость только в семь утра; когда ему сообщили, что произошло, он принялся ругаться, как один из его далеких предков. Но преподобный Джеймс — как будто все местные жители дружно сговорились молчать — ничего не знал до того, как к нему в дом пожаловал инспектор Гарлик.

Преподобный Джеймс пил чай у себя в кабинете; вдруг вошла миссис Ханиуэлл, пожилая и очень респектабельная экономка. За нею следовал полицейский. Миссис Ханиуэлл некоторое время постояла в дверях, а потом стремительно бросилась прочь.

— Представляете, — говорила она йотом, — бывают времена, когда он действительно похож на священника, и никакой ошибки тут быть не может!

Экономка и не подозревала, каким суровым может становиться лицо молодого священника, а взгляд — холодным, как у стоук-друидского каменного изваяния.

— Понятно, — заявил преподобный Джеймс, когда инспектор Гарлик коротко и туманно сообщил ему о происшедшем. — Я хорошо знал мисс Мартин. Она была нашей органисткой. Она… — Он стиснул в кулаке ручку. — Инспектор, можете объяснить, как так случилось, что мисс Мартин погибла?

— По моему мнению, сэр, дело достаточно простое. Несчастный случай.

— Несчастный случай?!

Инспектор Гарлик, крупный мужчина с узкими бесстрастными глазами и родимым пятном на щеке, отвел глаза в сторону.

— А вы считаете по-другому, сэр?

Священник затруднился с ответом. Даже сравнительно умный человек часто не замечает того, что творится у него под носом. Инспектор Гарлик понял, что внешне сдержанный викарий кипит от ярости. Предположить, что маленькая, энергичная мисс Мартин покончила с собой? Немыслимо!

— Итак, сэр? — не отставал инспектор.

— Благодарю вас, это все. Вы можете идти.

— Выгнал меня, — раздраженно заявил Гарлик сержанту, выйдя в коридор, — как будто он сам Сквайр! Ничего, сынок! Здесь нам все равно больше нечего делать.

Сержант озадаченно хмыкнул:

— В Стоук-Друиде? Но я думал…

— Я говорю, — со значением повторил Гарлик, — здесь нам больше нечего делать.

Разумеется, инспектор Гарлик не питал никаких иллюзий. Краткий допрос родственницы покойной, пара кружечек пива в «Голове пони» и «Лорде Родни», небольшая прогулка по деревне — и он носом почуял запах анонимных писем. Но суперинтендент, не говоря уже о грозном божестве в лице начальника полиции, питали ненависть к подобным происшествиям. Они презирали их. Полиции часто приходится сталкиваться с подметными письмами в высшем обществе, где полно кляузников. Если такое случалось, анонимки предпочитали просто игнорировать.

«Оставайся в стороне, Дэйв Гарлик, — приказал себе инспектор. — И не суй свой нос в чужие дела, если не получишь иного приказа от вышестоящих властей — хотя ты его не получишь».

Коронер из Гластонбери оказался человеком понимающим. Наверное, тогда аноним хорошо посмеялся.

Поскольку старый доктор Спенлоу уехал в отпуск, вскрытие производил местный, стоук-друидский врач — коренастый серьезный немец доктор Шмидт. Он сообщил, что мисс Мартин была девственницей, не страдала ни от каких серьезных заболеваний, а смерть наступила в результате утопления. Но коронер сжалился над покойницей. Полагая, что мисс Мартин покончила с собой из-за несчастной любви и желая спасти доброе имя бедняжки, он надавил на присяжных, требуя вынести вердикт о смерти в результате несчастного случая. Присяжные единогласно проголосовали «за». Инспектор Гарлик вернулся в Гластонбери, весело насвистывая.

Дело могло получить неприятную огласку, особенно после того, как после похорон сестра Корделии Мартин истерически рыдала на ее могиле, однако автор анонимок сделал перерыв на несколько недель.

Мало-помалу все успокоились. Преподобный Джеймс, все еще кипя, пытался забыться в делах и в мелких хлопотах, которые докучают даже священнику сельского прихода. И тут произошел настоящий взрыв.

Днем в воскресенье, тринадцатого сентября, преподобный Джеймс снова пил чай у себя дома. Окна в мелкий переплет выходили на северный церковный придел. Он только что закончил писать текст завтрашней проповеди, когда миссис Ханиуэлл внесла поднос с чаем и послеобеденной почтой.

Пришло всего два письма. Верхнее было в обычном конверте с адресом, написанным синими чернилами. Разливая чай, преподобный Джеймс лениво разрезал конверт. Он прочел письмо и тут же вновь медленно перечитал его. Потом что есть мочи позвонил в колокольчик, вызывая миссис Ханиуэлл. Экономка вбежала в кабинет.

— Боже мой! — прошептала она, открыв дверь.

Преподобный Джеймс стоял за письменным столом; его обычно румяное лицо побледнело. Он тяжело дышал. Озарение редко приходит постепенно. Оно обрушивается как удар, во всей своей вызывающей ужас полноте.

— Миссис Ханиуэлл, — заявил викарий без всякого вступления, — что вам известно об анонимных письмах от имени некоей «Вдовы»?

— Простите, что, сэр?

— Я предпочел бы выслушать правду, миссис Ханиуэлл.

Миссис Ханиуэлл торопливо отерла губы подолом передника. — Сэр, лично я ни единого…

— Я намерен вытащить это дело на свет, — заявил преподобный Джеймс, ударяя кулаком по столу. — С помощью Божией мы выясним правду!

Испуганная миссис Ханиуэлл ничего не ответила. В ту минуту вид у викария был такой же непреклонный, как у старого священника в Стоунистоне. Взглянув на письмо и перечтя первые слова, преподобный Джеймс почувствовал дурноту при мысли о долге, который, как он знал, ему предстоит исполнить.

Письмо начиналось словами: «Ну и ну! Вы с Джоан Бейли…»

Глава 2

В ту же субботу, примерно в то время, когда преподобный Джеймс принял важное решение, у церкви на западной оконечности Главной улицы остановилось такси, приехавшее из самого Бристоля. Из такси вылез высокий и тучный, можно сказать, бочкообразный джентльмен в белом альпаковом костюме.

Главная улица с ее аккуратными тротуарами полого спускалась к поместью на другом конце. Все было погружено в субботнюю дрему. У обочин стояли припаркованные машины. За окнами слышалось звяканье чайной посуды; жены накрывали столы и будили мужей, которые любили поспать после обеда.

Полный джентльмен, с трудом, пыхтя выбравшись из такси, уперся кулаком в бок, подобно Виктору Гюго, и, надменно улыбаясь, принялся обозревать окрестности. Очки в черепаховой оправе съехали на самый кончик его носа. Огромная, совершенно лысая голова оставалась непокрытой, несмотря на осеннюю прохладу. Впрочем, вскоре таксист выудил откуда-то из недр машины панаму и нахлобучил ее пассажиру на затылок.

— Значит, это и есть Стоук-Друид? — презрительно осведомился сэр Генри Мерривейл.

— Ага, — отвечал таксист, в котором легко угадывался уроженец восточного Бристоля. — Ну и чемоданчик у вас — экстра-класс! — Таксист еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. — Просто любо-дорого смотреть! Вот это вещь!

— Не твое дело, сынок, — сурово отвечал великий человек. — Твое дело — вытащить мой чемодан и поставить его стоймя — не забудь, стоймя! Именно так, как я тебя учил по дороге.

— Будет сделано, командир!

На противоположной стороне улицы, сбившись в кучку, стояли шестеро детей в возрасте от девяти до тринадцати лет. Их сопровождали две собаки, шотландский терьер и черно-белая длинноногая дворняжка. Когда в тот день юные представители Стоук-Друида вышли из дому, они сияли чистотой, как полы в кухне у их матерей. Сейчас всех их — и мальчиков, и девочек — трудно было отличить от африканских божков вуду. Они уныло ждали, что вот-вот их позовут домой пить чай — и тогда начнутся репрессии.

Однако, когда дети увидели такси, меж ними словно пробежала электрическая искра.

— Полегче! — рокотал тучный джентльмен. — Во имя всех святых, полегче!

То, что появилось из такси, на первый взгляд было обычным коричневым кожаным чемоданом, только очень большим и удлиненной формы. Но когда таксист с трудом приподнял его и поставил на тротуар стоймя, дети увидели на донышке четыре толстеньких маленьких никелированных колесика.

— Спасибо, сынок. — Тучный джентльмен расплатился с таксистом.

Продев два пальца в кожаную ручку, сэр Генри Мерривейл величественно закосолапил по улице. Он не тащил тяжесть; огромный чемодан просто катился за хозяином — бесшумно и довольно зловеще.

— Вот это да! — послышался чей-то голос. — Вы только посмотрите!

Великий человек хмыкнул и кашлянул. Понимая, что на него смотрят — он не заметил еще пятнадцати пар глаз взрослых, глазевших на него из-за занавесок, — Г.М. небрежно вез чемодан одним пальцем, как будто вел по ипподрому победителя дерби.

Дети и собаки рассредоточились по улице; они окружили приезжего у табачной лавки, которая размещалась в одном доме с парикмахерской.

— Сэр! — послышался чей-то дрожащий голосок.

— М-да?

Говоривший оказался долговязым тринадцатилетним мальчишкой в кепке колледжа Мальборо. Выговор у него был безупречным.

— Пожалуйста, скажите, сэр, — продолжал мальчик, — почему у вас такой смешной чемодан?

Г.М. обиделся.

— Что не так с моим чемоданом? — Он так грозно воззрился на детей, что обе собаки затявкали и отступили назад. — Я сам его изобрел, лично! И теперь мне не приходится таскать тяжести! Разве у тебя никогда не болела спина оттого, что приходилось тащить тяжеленный чемодан сорок пять миль?

Разгадка тайны до того сильно подействовала на всю группу, что дети некоторое время молчали, собираясь с мыслями.

— Ага! — с упрямым видом заявил коренастый малыш. — У него колесики на днище. А наверху-то зачем?

Малыш (сын мясника) был прав. В верхней части чемодана также посверкивали четыре колесика; мальчик по очереди крутанул каждое из них, оставив на коже чемодана художественные отпечатки своих грязных ладоней.

— Эх, сынок! — укоризненно вздохнул Г.М. — Мой чемодан всегда находится нужной стороной вверх, как бы ты его ни схватил. Снизу тоже есть кожаная ручка. Тебе остается только перевернуть чемодан — и вот, пожалуйста!

— Неужели вы до всего этого сами додумались? — недоверчиво и восхищенно переспросила одиннадцатилетняя девочка с леденцом за щекой.

— Ну… да! — Г.М. скромно взмахнул рукой.

Жуткий вопль, от которого по черепу Г.М. побежали мурашки, не означал, что кто-то из детей сошел с ума. Просто юному Томми, сыну Сквайра Уайата и самому грязному мальчишке из всей компании, вдруг пришла в голову счастливая мысль. Растолкав друзей, он шагнул вперед и по-свойски дернул Г.М. за полу пиджака.

— Послушайте, сэр! — прошепелявил он. — А если взять вашу громадину да поставить боком, как обычный чемодан?

— Допустим! — кивнул Г.М., обычно не отличавшийся терпимостью. — Ну а дальше?

— Тогда у него будут по два колесика спереди и сзади. Чемодан тяжеленный. И громадный, как гоночный автомобиль. Наверное, он пролетит вниз четыреста ярдов — отсюда до папиного парка, как сэр Малколм Кэмпбелл в «Синей птице»!

— Хм… ну что ж… — задумался великий человек. — Можно проверить. Устроим гонку? Чемодан против собак!

— Здорово! — прошептал юный Уайат, пораженный великодушием незнакомца. — Вот именно! Против собак!

Состязание вот-вот готово было начаться; к действительности, суровой действительности, Г.М. вернули только оглушительные вопли:

— Спорим, моя собака обгонит чемодан!

— Ха! Твой жирный скотч-терьер? Да ни за что! Зато мой пес обставит его!

— Берегись, Томми Уайат! — пропищала очень маленькая девятилетняя девочка. — Твой папа сегодня обходит Северный луг, и он сказал…

— Р-р-р! — зарычала черно-белая дворняжка. Обе собаки ощетинились и смотрели на чемодан одновременно подозрительно и неприязненно.

— Ставлю тысячу фунтов!

— А я — миллион!

— А я…

— А ну, молчать! — рявкнул Г.М. На улице воцарилась мертвая тишина. Дети обступили его и просительно дергали за полу пиджака; возможно, так они демонстрировали свое доверие, что, впрочем, портило белый костюм и омрачало настроение Г.М. Поправив очки, он выдвинул ультиматум. — Состязание состоится, — объявил он. — Это я вам обещаю. Более того, приводите, если хотите, и других участников, за исключением борзых. Мой чемодан даст им фору. Но только не сейчас.

— Почему?

— Как вы не понимаете, сынок? Мне нужно распаковать свой старый добрый чемодан, вынуть оттуда вещи — на случай, если он случайно откроется. Чтоб мне лопнуть, у меня там бутылка виски! Вы же не хотите, чтобы полная бутылка виски разбилась?!

Девочки захихикали, но в целом дети нехотя согласились с Г.М. Гарри Голдфиш мальчик в кепке колледжа Мальборо, выдвинул встречное предложение:

— Сэр, у вас есть сигареты?

Пораженный Г.М. выпятил грудь и оглядел четверых мальчишек.

— Не вздумайте курить сигареты, слышите? — загремел он.

— Да, сэр, — уныло кивнул мальчик в кепке.

— Чтобы никто из вас не вздумал курить сигареты, поняли?

Мальчишки мигом поскучнели.

— Сигареты, — наставительно продолжал Г.М., — курят только девчонки да маменькины сынки. Если уж хотите курить, то курите сигары, как я. Вот, держите! — И он извлек из внутреннего кармана пиджака четыре превосходные гаванские сигары, каждая в целлофановой обертке.

Дети пришли в исступленный восторг. Пятнадцать взрослых, продолжавших наблюдать за происходящим из-за занавесок, выпучили глаза.

Одиннадцатилетняя девочка с леденцом со скучающим видом дернула плечиком — очень по-женски.

— Не грусти, куколка, — обратился к ней Г.М. — Вот десять шиллингов для вас, девочек; разделите поровну и купите себе конфет, помады или еще что-нибудь. По-моему…

Он замолчал и посмотрел на другую сторону улицы. Метрах в пятнадцати от них, небрежно прислонившись спиной к стене, стояла еще одна девочка лет четырнадцати — хорошенькая, пепельноволосая, в нарядном и очень чистом платье. Г.М. показалось, что, несмотря на несколько надменное и скучающее выражение лица, в серых глазах девочки стояли слезы. Поняв, что ее заметили, красавица повернулась и зашагала прочь.

— Это Пэм Лейси, сэр, — светским тоном заметил мальчик в кепке колледжа Мальборо. — Дочь миссис Лейси. Подходящая малышка.

— Ага, — воскликнул мятежный и практичный сынишка мясника. — А папаши-то у нее и нет! — Он презрительно фыркнул.

— Хватит болтать! — прикрикнул на него Г.М. — Что значит «папаши у нее нет»?

Девочка вынула леденец на палочке изо рта и повертела в руке.

— Ну-у… — протянула она. — Одни так говорят, другие — по-другому. Пэм такая интелекталка…

— Интеллектуалка, — поправил ее мальчик из Мальборо-колледжа.

— Возможно, вы и правы, мистер Гарри Голдфиш, — фыркнула девочка. — Интелекталка она для нас. Но мой папа говорит…

— А кто твой отец, куколка?

— Мистер Горди, сапожник, — с гордостью отвечала девочка. — Он уж такой интелектал, что никому не верит. Он говорит, что она распущенная. — Все это время мисс Горди не сводила глаз с лица Г.М. — Вот попробуйте нагнать ее и дать десять шиллингов!

— Не знаю, о чем ты! — солгал Г.М., взмахнув рукой. — Кстати, мне пора. Может ли кто-нибудь из вас сказать, где найти человека по имени Рейф Данверс?

— Из книжной лавки? — хором закричали дети. — А что вам от него нужно?

— Вам-то что, черт вас дери! Только вы, детишки, не ругайтесь! Где он?

— Идите прямо вниз, по этой стороне.

И Г.М. зашагал прочь, невзирая на мольбы остаться. Он гордо шел, ведя рукой чемодан и даже не подозревая о грозящей ему катастрофе. Г.М. был очень доволен собой. Он не только не поддался искушению, но и преподал наглядный урок нравственности представителям молодого поколения.

Вскоре взгляд его уткнулся в позолоченную вывеску над довольно пыльной витриной. Вывеска гласила: «РАЛЬФ ДАНВЕРС: КНИГИ». У входа в лавку стоял лоток с дешевыми изданиями по два пенни. Наблюдательный прохожий непременно отметил бы одну странность: витрина книжной лавки была забрана тяжелыми железными прутьями, как, впрочем, и остальные окна дома.

Хотя в Стоук-Друиде фамилия «Данверс» мало что говорила кому-нибудь, кроме Гордона Уэста и полковника Бейли, она весьма знаменита в кругах богатых и не очень богатых коллекционеров редких изданий в Лондоне и Нью-Йорке. Целых двадцать лет магазин Данверса на Бонд-стрит являлся их Меккой. До сих пор многие любители негодуют на Данверса за то, что он похоронил себя в глуши Сомерсета, — им очень недостает долгих, неспешных бесед с владельцем магазинчика на Бонд-стрит.

— Я люблю мир и покой, — объяснял знакомым Данверс. — А дела веду в основном по почте. Можете выписать по каталогу любую книгу, на которую хотите взглянуть…

— Пустая трата времени! — раздраженно возражал Данверсу один постоянный и состоятельный покупатель. — И потом, вы ведь и сами любите порыться в книгах — вдруг да отыщется что-то ценное! Главные редкости вы ни за что не поместите в каталог! И мы даже не узнаем о новых сокровищах, покуда не приедем к вам и не схватим вас за горло!

Тут букинист уклончиво хмыкал и спешил перевести разговор на другую тему.

Итак, приехавший в Стоук-Друид ясным солнечным днем сэр Генри Мерривейл осторожно прислонил чемодан к лотку с дешевыми книжками, чтобы тот не убежал от него, и с легким сердцем вошел в лавку.

Коротко тренькнул колокольчик над дверью. Перешагнув порог, сэр Генри оказался в длинном полутемном зале, который еще удлинили, сломав заднюю стенку. Сбоку, в альковах, стояли стеллажи, пространство посередине занимали низкие столы со стопками томов. Здесь пахло старыми книгами; их аромат гораздо вернее запаха скучных роз или других цветов передает атмосферу мира грез.

Напротив входа, между высокими шкафами с дверцами, забранными сеткой, — в них хранились сокровища, — с потолка свисала лампа под зеленым абажуром; свет падал на конторку с закругленными углами. Сбоку от нее, закинув ноги на столешницу, сидел сам букинист и читал «Барчестерские башни».

Сэр Генри Мерривейл громко откашлялся, поправил панаму и, пыхтя, затопал к конторке.

Мистер Данверс осторожно положил книгу, сбросил ноги на пол и повернулся лицом к вошедшему.

— Привет, Рейф! — буркнул посетитель.

— Добрый день, сэр Генри, — отозвался букинист, как всегда, негромко и хрипловато, но вместе с тем решительно.

Мистер Данверс был полный пожилой человек; голову его покрывал редкий белый пушок. В лице букиниста не было ничего примечательного, если не считать острых голубых глаз, смотревших поверх очков без оправы, съехавших на самый кончик носа. При виде гостя в глазах мистера Данверса заплясали веселые искорки. Хотя жилет его был запачкан табачным пеплом, руки сияли чистотой.

— Очень рад, — с искренней теплотой продолжал Данверс. — Сколько мы с вами не виделись? Почти два года! Садитесь, садитесь! — Он показал на маленькое потертое кресло с кожаным сиденьем, в которое Г.М. тут же плюхнулся. Кресло под его могучим весом угрожающе заскрипело. — Как поживаете, дорогой сэр Генри?

— Ужасно, — с охотой отозвался Г.М. — У меня такое давление, что врачи специально таскают меня по всем отделениям больницы и хвастаются перед коллегами. Но надеюсь, хуже уже не будет.

— Я… мм… не совсем вас понимаю.

— Вот какое дело! — Г.М. выразительно взмахнул рукой. — Недавно я вернулся в Лондон из Челтнема. Там, пока я диктовал свою автобиографию, меня впутали в расследование одного убийства. Ах, чтоб мне лопнуть! Расследование-то меня и доконало. В жизни больше не притронусь ни к одному преступлению, даже если мне посулят бочку золота! В общем, я вернулся домой, надеясь с месяц поваляться в постели и поразмышлять. Но не тут-то было! Я получил вашу телеграмму.

Букинист, смущенно опустивший взгляд, ничего не ответил.

— Вы пишете, — продолжал Г.М., — что у вас есть нечто настолько прекрасное, что я должен увидеть это лично. И потому мне необходимо бегом бежать в вашу богом забытую деревню. Что ж, Рейф, будем надеяться, что я приехал не зря.

Данверс кивнул. Он поднял голубые глаза на Г.М., но тут же снова опустил их в пол.

— Насколько я помню, — начал он, — вас очень интересует Жозеф Фуше, бывший ловкий мошенник и авантюрист, ставший министром внутренних дел при Наполеоне. В вашем кабинете в военном министерстве даже висит большой портрет Фуше.

— Угу. Ну и что?

Данверс соединил кончики пальцев и задумчиво осмотрел их.

— Наверное, вам неизвестно, — продолжал он, — что Фуше по приказу императора написал секретные мемуары. В них он раскрывает не известные никому подробности и тайные интриги, связанные с жизнью наполеоновского двора с 1804 по 1812 год.

Г.М. потрясенно воззрился на букиниста.

— Ах, чтоб тебя! — прошептал он.

— Вот именно. — Казалось, букинисту очень не хочется рассказывать о сокровище, которое он откопал. — Мемуары в веленевом переплете вышли всего в двух экземплярах: один предназначался императору, а второй — самому Фуше. Известно, что экземпляр Фуше уничтожен. Но… — Данверс показал на один из шкафов с проволочной сеткой, — у меня имеется единственный сохранившийся экземпляр с примечаниями, написанными рукой Наполеона. Хотите взглянуть на книгу?

— Я хочу ее купить, — решительно заявил Г.М., кладя панаму на столик сзади. — Рейф, насколько я помню, вы не любитель торговаться; я тоже. Назовите вашу цену!

— Книга не продается, — заявил Данверс.

Сэр Генри Мерривейл прищурился.

— Наверное, правда, — заявил он после долгой паузы, — что цель жизни всех букинистов — отмена книжной торговли. — Он не выдержал: — Зачем же, ради всего святого, вы вытащили меня сюда?!

— Вы не поняли, — мягко возразил Данверс. — Я подарю вам книгу, если вы найдете человека, который рассылает в нашей округе анонимные письма.

Снова наступило молчание.

— Анонимные письма… вот как?

— Их автор подписывается «Вдова». «Вдовой» в наших краях называют древнее каменное изваяние на лугу… От этих писем половина моих односельчан едва не сошла с ума. По моему мнению, именно из-за них одна почтенная, хотя и немного нервная женщина утопилась в реке — в полумиле от того места, где мы с вами сейчас сидим… После ее смерти, — продолжал Данверс, — письма вроде бы перестали приходить. — Он особо выделил «вроде бы». — Но несомненно, скоро поступление их возобновится, и последствия будут еще плачевнее. Позвольте рассказать вам, что произошло.

Видимо, воспользовавшись методом дедукции в сочетании с многочисленными сплетнями, букинист в общих чертах уз нал большую часть — однако не все — из того, что нам уже известно. Его негромкий хрипловатый голос продолжал монотонное повествование. При ярком свете лампы заметно было, какой у него неожиданно решительный подбородок.

Г.М. сидел без движения, скрестив на груди руки. Выражение его лица изменилось: морщины разгладились, словно он надел суровую, но бесстрастную маску. Маленькие глазки неотрывно следили за Данверсом. Сейчас представители молодого поколения Стоук-Друида не узнали бы своего знакомого.

Данверс закончил рассказ неожиданными словами:

— Генри, ради бога, вмешайтесь и предотвратите еще чью-нибудь смерть!

Г.М. по-прежнему сидел неподвижно.

— Скажите, Рейф, вы тоже получили анонимку? — спросил он.

— Да, получил — две.

— Что вам приписывают?

— Среди прочего — что я торгую порнографическими изданиями и с их помощью соблазнил одну деревенскую девушку. Между прочим, и то и другое — неправда. Но видите ли, — тут умудренный опытом букинист улыбнулся, — против подобных обвинений я не возражаю. Суть в том, что автор анонимок полагал, что его яд меня заденет.

Он кивнул в сторону торгового зала.

— У меня имеется секция, посвященная криминологии и криминалистике, — продолжал он. — Однако там нет… мм… пособий по написанию анонимных писем.

— Ах, Рейф! Подобной литературы пруд пруди. Да и практического опыта тоже хватает. Расскажите поподробнее о тех письмах, которые вы получили.

Порывшись в битком набитом отделении для бумаг, Данверс вытащил сложенный пополам лист почтовой бумаги.

— Особенно мне бы хотелось, чтобы вы прочли вот это. Погодите, прошу вас!

— В чем дело?

— Признаюсь, мои познания в данной области проистекают главным образом из… мм… популярной прессы. Но позвольте после того, как вы прочтете письмо, и перед тем, как выскажете свои соображения, задать вам два вопроса!

Г.М. кивнул. Ральф Данверс передал ему листок. Пока Г.М. читал, ни один мускул не дрогнул у него на лице, и общее его выражение невольно внушало страх. Дочитав, Г.М. сложил письмо и вернул букинисту.

— Насколько мне известно, — заявил Данверс, — большинство анонимок пишется людьми полуграмотными. Впрочем, некоторые авторы подобных писем — люди образованные, которые нарочно делают орфографические и грамматические ошибки, чтобы их было труднее опознать. Я прав?

— Да, правы, Рейф.

— Отлично! Теперь возьмем письмо, которое получил я, и еще одно, которое показал мне один знакомый. Грамматика, орфография и пунктуация в каждом из них правильны до педантичности. Правда, автор изредка вставляет нецензурные слова, однако употребляет их нарочно, для создания эффекта неожиданности, который производят и сами послания. Злоба в них так и кипит.

Г.М. задумался.

— Мерзопакостное письмо, сынок, — согласился он и снова погрузился в размышления. — После чтения у меня испортилось настроение, как случилось бы со всяким другим человеком. Однако дело не просто в настроении. Я…

— Что?

Г.М. снова надел маску невозмутимости.

— Лучше говорите вы, Рейф.

— Автор анонимок — человек высокообразованный, по крайней мере, очень хорошо образованный, — продолжал Данверс. — Следовательно, по-моему, мы можем исключить из списка подозреваемых девяносто пять процентов местных жителей. Фермер или простой работник не в состоянии написать подобное письмо, как не в состоянии он, скажем, создать поэму Драйдена «Авессалом и Ахитофел». Значит, под подозрением у нас остаются…

— Продолжайте. Кто у нас остается?

Букинист замялся. Очевидно, ему очень не хотелось высказывать вслух свои подозрения, однако и молчать он не мог.

— Во-первых, — беззаботно заявил он, — я сам. — Голубые глаза над очками сверкнули. — Простоты ради допустим, что я невиновен. Далее мы имеем миссМарион Тайлер, миссис Стеллу Лейси, мисс Джоан Бейли, полковника Бейли и мистера Гордона Уэста. Еще есть врач, который временно замещает нашего доктора Спенлоу, — доктор Шмидт; он плоховато говорит по-английски, но пишет всегда правильно, без ошибок. И еще можно включить в список подозреваемых мистера Голдфиша, аптекаря, и мистера Бенсона, хормейстера… Нет, погодите! — мягко прибавил Данверс, заметив, что Г.М. собирается что-то сказать. — Давайте выполним более приятную задачу и исключим тех, кого можно.

— Значит, по-вашему, кого-то можно исключить? Ну-ну.

— Если бы вы слышали, как изъясняется наш Сквайр Уайат, — улыбнулся букинист, — вы бы сами его исключили. То же самое относится и к бедному Фреду Корди, сапожнику, — хотя он когда-то даже купил пишущую машинку, чтобы писать гневные письма в газету, но потом разозлился и выкинул машинку в реку. Как вы понимаете, многие мои «подозреваемые» на самом деле вряд ли таковыми являются.

Г.М. извлек из внутреннего кармана портсигар с дешевыми черными сигарами. Превосходные «гаваны», которые он раздал мальчишкам, подарили ему на позавчерашнем банкете. Сам он считал, что курить «гаваны» — ниже его достоинства.

— Рейф, каков ваш второй вопрос? — спросил он.

— Второй вопрос?

— Ну да. Вы сказали, что зададите мне два вопроса. Все ваши предположения, высказанные до сих пор, касаются психологии автора анонимок. Так каков же второй вопрос?

Букинист встал, отодвинул «Барчестерские башни» и повернулся спиной к конторке.

— Автор писем, которые я читал, буквально сдвинут на сексуальной почве… Все в них так и дышит сексуальностью, каждая строчка — даже подтекст… Разве неправда, что большинство анонимных писем пишутся женщинами-психопатками?

— О нет! — Г.М. покачал головой. Голос его гулко прокатился по комнате. Данверс изумленно посмотрел на своего гостя. — Тут дело вот в чем, — продолжал Г.М. — Конечно, неправильно утверждать, будто половина анонимок пишется мужчинами, а половина — женщинами. Женщин все-таки больше. Но все же среди анонимов попадаются как те, так и другие.

— Но я всегда думал…

Слабо звякнул колокольчик над входной дверью, словно чья-то нерешительная рука наконец-то собралась повернуть ручку. На пороге, на фоне угасающего заката, появилась Джоан Бейли.

Глава 3

Джоан бесшумно и быстро прошла по левому проходу, ловко лавируя между альковами и столами. На ней было простое белое шелковое платье, шелковые чулки и туфли на низком каблуке; в руках, кроме дамской сумочки, был пакет с покупками.

Она не заметила Г.М., сидевшего у конторки, поскольку голова его была скрыта за книгами, наваленными на ближнем к ней столе. Она разглядела только голову букиниста; под белым редким пушком в свете лампы просвечивал розовый череп.

— Добрый день, мистер Данверс, — взволнованно произнесла девушка. — Будьте добры, скажите, пожалуйста, нет ли у вас книги о… о…

Сэр Генри Мерривейл узнал молодую особу по описанию Данверса. И его первые впечатления от встречи с нею достойны того, чтобы занести их на бумагу.

«Очень симпатичная девчонка, — сказал он себе, что в его устах означало высший комплимент. — Одна из тех провинциалочек, которые буквально излучают обаяние и сексуальную привлекательность, хотя сами ни о чем таком не догадываются. Она любит, когда ее считают «славным малым». Вежлива и сдержанна на людях, на самом деле вспыльчива, как порох. Если влюбляется — то, кроме своего избранника, больше ни на кого не смотрит. Верная, достаточно умная, любит посплетничать».

Данверс надел маску добродушного, побитого молью старика, при помощи которой в прошлом обманул в Лондоне немало людей.

— Да? — улыбнулся он. — Книгу… о чем?

Тут Джоан заметила Г.М. и вздрогнула.

— Простите. — Данверс чуть нахмурился. — Позвольте представить вам моего старинного приятеля. Мисс Джоан Бейли — сэр Генри Мерривейл.

— Здравствуйте, — приветливо улыбнулась Джоан, питавшая неподдельный интерес ко всем чужакам, приезжавшим в Стоук-Друид. Вдруг какая-то смутная догадка забрезжила в ее мозгу. — Кажется… я уже встречала где-то вашу фамилию.

— Ну что вы! — скромно возразил великий человек.

Свет лампы падал на густые вьющиеся каштановые волосы Джоан, венцом обрамлявшие лицо. Кожа у нее была такая белая, что выдавала все перепады настроения. Наконец она вспомнила.

— Знаю! Вы — тот человек, который разгадывает тайны запертых комнат, находит исчезнувших людей и истолковывает чудеса. Должно быть, вы приехали, чтобы…

Джоан вдруг замолчала. Левая рука потянулась к сумочке, висевшей на правом локте, однако внезапно упала. Г.М., казалось, ничего не заметил.

— Послушайте, девочка моя. — Он не спеша оглядел ее с ног до головы. — Вам кто-нибудь говорил, что по сравнению с вами Афродита выглядит как пыльный мешок?

Джоан изумленно воззрилась на него. Кровь бросилась ей в лицо.

— Неужели? — холодно произнесла она. — Нет, разумеется, нет! То есть кроме… Я хочу сказать…

Тактичный, как всегда, Данверс поспешил ей на помощь.

— Вы не должны сердиться на сэра Генри, — с улыбкой заявил он. — Такова его манера делать комплименты. Мм… как поживает ваш дядюшка?

Мисс Бейли снова взглянула на Г.М. Несмотря на холодность, было ясно, что комплимент старого грешника с невозмутимым лицом не был ей совершенно неприятен.

— У дяди Джорджа… настроение все время меняется, — ответила она. — Он уверяет, что скоро начнется еще одна война. Говорит, в ней будут применяться танки и самолеты, а не ружья и колючая проволока. Время от времени он пишет ругательные письма в военное министерство; оттуда ему присылают вежливые ответы, в которых просят не волноваться, потому что наша оборона в надежных руках. В настоящий момент, — Джоан криво улыбнулась, — дядя Джордж сидит на лугу возле Главной улицы и пытается создать миллионное изображение Вдовы… Кстати, мистер Данверс, — не переставая тараторить, Джоан то и дело косилась на Г.М., — нет ли у вас сегодня в витрине особой выставки картин или подборки репродукций?

Букинист удивился:

— Нет, конечно нет! Почему вы спрашиваете?

— Дело в том, — ответила Джоан так же удивленно, — что на противоположной стороне столпились человек двадцать ребятишек; они сидят на тротуаре перед магазином и смотрят на ваш дом так, словно ждут, что он вот-вот сгорит. И еще я насчитала там одиннадцать собак.

— Ну и ну! — проворчал сэр Генри Мерривейл, виновато потупившись.

— Наверное, все они побывали дома на вечернем чаепитии, — продолжала Джоан, — потому что все чистенькие. Что еще любопытнее, трое отцов семейств разгуливают по улице туда-сюда и курят толстые сигары. Я и не знала, что мистер Булл, — она имела в виду мясника, — может позволить себе сигары!

Г.М., снова надев маску невозмутимости, довольно резко, хотя и негромко напомнил:

— Вы пришли сюда за какой-то книгой. Вам нужна книга об анонимных письмах?

— Нет. — Джоан надменно вздернула круглый подбородок и повернулась к букинисту: — Мистер Данверс! Нет ли у вас книги, в которой содержатся полные… и правдивые сведения о каменном идоле, который у нас называют Вдовой, или Старухой? По-моему, книга называется «Насмешливая Вдова».

Данверс опустил глаза:

— Милая девочка, какие тут могут быть полные и правдивые сведения?

— Ну пожалуйста! — молила Джоан. — Прошу вас!

— Уверяю вас, дитя мое! Каменное изваяние появилось здесь раньше данов, раньше норманнов. Путеводители по нашему краю, — он кивком указал на книжный шкаф, — сообщают лишь немногим больше того, что напечатано на обороте открыток, которые можно купить в половине здешних магазинов. Пожалуйста, извините… я сейчас.

Ловко обойдя один из шкафов, почти вплотную примыкающих к конторке, Данверс направился к камину и снял что-то с каминной полки. Вскоре он вернулся с запыленной цветной почтовой открыткой и эскизом пастелью в рамке размером шесть на четыре дюйма.

Перевернув открытку, Данверс прочел крошечную надпись в верхнем левом углу:

— «Насмешливая Вдова, Стоук-Друид. Каменное изваяние высотой 12 метров, 11,5 метра в основании. Обхват головы — 2,4 метра. Стоит на лугу рядом с Главной улицей. Название, вероятно раннехристианское, восходит к библейской притче о погрязших в грехе городах: согласно ей, одну жившую там женщину за ее нечестивое поведение обратили в камень».

— Но все это я знаю с раннего детства! — возразила Джоан. — Я же спрашивала о…

Данверс поднял руку.

— «Глаза изваяния, — продолжал он, — достаточно большие, чтобы в них уместилась голова человека. Если смотреть на Вдову со стороны Главной улицы, можно заметить на ее лице насмешливое и жестокое выражение, из-за которого и возникло название».

Положив открытку, Данверс взял эскиз.

— Это, — пояснил он, — всего лишь набросок, нарисованный странствующим художником в начале девятнадцатого века; однако он дает общее представление о том, как могла выглядеть Вдова в жизни.

— Уберите! — воскликнула Джоан. В ее голубых глазах застыло выражение испуга, розовые губы побелели от страха. — Пожалуйста, уберите!

— Милая мисс Бейли! Ну конечно!

Данверс перевернул эскиз изображением вниз и положил его на стол. Однако Г.М. успел разглядеть лицо женщины средних лет, с запавшими глазами, темно-каштановыми густыми волосами, змеившимися по плечам. Выражение лица изображенной на эскизе женщины с прищуренными веками и изогнутыми в злорадной улыбке губами было отнюдь не добрым. Сама ее поза, подчеркнутая туманным, расплывающимся фоном, невольно внушала ужас — такое легче понять, чем описать.

— Я с детства ее боюсь, — призналась Джоан, — хотя сейчас издается столько открыток с ее изображением…

— Что вы! — поразился Г.М. — Это всего лишь вымышленное страшилище; подобные существа особенно хорошо удавались Физу. Ведь вы понимаете, что на самом деле такой женщины не существует.

Джоан попыталась засмеяться, но у нее ничего не вышло.

— Разумеется, понимаю! — Оба ее собеседника по-прежнему чувствовали исходящий от нее страх. — Я просто думала об этих письмах… и женщине, которая писала их… наверное, она похожа… — Поняв, что совершила грубую оплошность, Джоан осеклась. — Но если о ней ничего не написано, — продолжала она более веселым тоном, — ничего не поделаешь… правда? Извините, что доставила вам столько хлопот, мистер Данверс. — Пальцы снова прикоснулись к сумочке. — Рада была познакомиться, сэр Генри. — Улыбка ее увяла. — Боюсь, мне пора готовить ужин; ужасно поздно. Извините, но мне надо идти.

Джоан почти выбежала из лавки; вслед ей звякнул колокольчик.

Наступила долгая пауза.

— Рейф, — задумчиво проговорил Г.М., вертя в руке закрытый портсигар, — кто ее приятель? Гордон Уэст?

— Так говорят… — Данверс помолчал. — Откуда вы знаете?

— Я просто внимательно слушал все, что вы мне рассказывали… Славная девушка, Рейф.

— Да! И все остальные тоже славные. Милейшие и добрейшие люди… — Данверс снова помолчал и постучал по сложенному листку бумаги, лежащему на столе. — И все же кто-то ведь строчит эту пакость! Очень прошу вас: ради бога, вмешайтесь и помогите нам!

— Рейф, сынок, — очень спокойно проговорил Г.М. — Нет необходимости подкупать меня мемуарами Фуше. Провалиться мне на месте, я и сам хочу вам помочь. Но не могу.

— Не можете?

— Я могу лишь кое-что предположить. Но разве вы не понимаете, что ваше дело непременно требует вмешательства полиции?

— Нет, не понимаю.

— Рейф, у них все отработано. Нужно допросить кучу свидетелей, задав каждому тысячу вопросов; мотаться по разным местам… Нет, сынок, я не справлюсь с таким объемом работ, даже если захочу! Мое дело — сидеть и думать. Сейчас объясню, что я имею в виду.

— Хорошо.

— Рейф, — Г.М. хмуро посмотрел на портсигар и поднял голову, — кто из вашего списка подозреваемых — и вообще из всех — получил больше всего анонимных писем?

— Не знаю! Откуда мне знать?!

— Вот именно, сынок. А полиция первым делом выяснит это — как бы между делом, задав свидетелям массу других, вполне безобидных вопросов. Почему? Потому что человек, которому адресовано большинство писем — в среднем от пяти до пятнадцати, а то и больше, — почти всегда сам оказывается анонимом.

Данверс затеребил очки.

— Но когда к нам приезжали полицейские, они проявили легкомыслие или… как бы получше выразиться? В общем, смерть бедной мисс Мартин объявили несчастным случаем. Я не могу на них повлиять…

— Ого! — оживился Г.М. — Зато я могу. Предоставьте это дело мне.

Сунув портсигар в карман, Г.М. с трудом поднялся на ноги, снова развернул анонимное послание и перечел его.

— Придется им поискать пишущую машинку, — проворчал он. — Кстати, Рейф… Помните, в начале двадцатых годов некоторые фирмы — производители пишущих машинок выпускали портативные модели?

— Да, помню. Но какое отношение…

— Рейф, у меня тоже была малютка «Формоза» — такая легкая, что ее можно было поднять одним пальцем. Но клавиатура оказалась очень неудобной, а буквы и символы располагались непривычно. Моя машинка выдавала восклицательный знак всякий раз, как я хотел поставить запятую; в результате тексты, напечатанные на той машинке, походили на ругательства на эсперанто.

— Но мое письмо абсолютно грамотное!

— Это я только для примера, — пояснил Г.М., бросая на своего собеседника загадочный взгляд. — Похоже, Рейф, мне придется задержаться в Стоук-Друиде дольше, чем я предполагал. Есть здесь гостиница, где я мог бы поселиться?

— Что вы! Живите у меня!

Г.М. досадливо поморщился:

— Видите ли, Рейф… не обижайтесь, но у вас я жить не стану. Да, мне хотелось бы разместить у вас свою штаб-квартиру. Но ничего хорошего не получится, если я начну принимать здесь разных посетителей — а кое-кого и выпроваживать — в любое время дня и ночи. Так что насчет гостиницы?

Данверс вздохнул:

— У нас их две. «Голова пони» через дом, на той стороне. «Лорд Родни» напротив «Головы пони».

— Что порекомендуете?

— «Лорд Родни», — с оттенком презрения ответил Данверс, — построили пару лет назад в псевдостаринном, псевдотюдоровском стиле, когда его хозяйка, миссис Конклин, решила, что у нас будет много туристов. «Голова пони» на самом деле построена в пятнадцатом веке, как и церковь. «Пони», пожалуй, потеснее и там не так… мм… чисто. Но вы, разумеется, предпочтете настоящий пятнадцатый век.

Г.М. молча смотрел на своего собеседника.

— Эх! — воскликнул он. — Вы правы, я испытываю сильное влечение к пятнадцатому веку. Но еще более сильное влечение я испытываю к водопроводу, который работает. Такой уж я упрямый.

Желая поскорее отвлечь собеседника от своего последнего замечания, Г.М. с отвращением ткнул пальцем в «Барчестерские башни».

— Троллопом увлекаетесь? — ухмыльнулся он. — Как вы можете читать такого скучного старого лентяя?

Его уловка удалась: Данверс немедленно завелся.

— Дорогой Генри, — заявил он, — завидую вашей железной убежденности! По-вашему, на свете нет и не было ни одного писателя, равного Диккенсу?

— Конечно, — удивился Г.М., — так оно и есть… Ах, чтоб мне лопнуть! Хотелось бы мне посмотреть спектакль под названием «Как бы Диккенс написал романы Троллопа».

— По-вашему, это смешно?

— Может, и не смешно. Но ужасно согревает душу. Таинственные дамы в черном бросают зловещие взгляды из окон дома викария! За фикусом затаился епископ с кинжалом… Приходской священник, испуская дикие вопли, хлопает дверями, расшвыривает в стороны стулья и скачет через столы в поисках пропавших документов!

— Генри, дело в том, что вам по душе только неприличное. Уверяю вас, подобные вещи не происходят в реальной жизни. Правда, можно возразить, что…

Дз-зынь! — звякнул колокольчик над входной дверью, и дверь тут же распахнулась так широко, что задела стеллаж в витрине. Захлопнулась она столь же резко.

Хотя на улице еще не совсем стемнело, сумерки сгущались. В призрачном свете на пороге обозначилась высокая мужская фигура в облачении англиканского священника.

Очевидно, не замечая прохода и видя перед собой только ряд столов, священник перескочил через первый стол с легкостью опытного спортсмена. Почти так же ловко он преодолел второй стол, хотя задел пяткой две книги. Книги полетели на пол; запорхали, словно голубиные крылья, страницы.

Очутившись перед третьим столом, доверху заваленным стопками томов, священник, казалось, внезапно понял всю несообразность своего поведения. Зардевшись от смущения, он нерешительно направился к ошеломленному букинисту.

— Мистер Данверс? — спросил он, тяжело дыша. — Примите мои самые искренние извинения. Иногда, к сожалению, я… так тороплюсь, что не думаю, куда иду.

— Что вы, что вы, — ответил Данверс, кланяясь.

Викарий вдохновенно продолжал:

— Я должен извиниться и за другое. К сожалению, обязанности настолько заполняют мое время, что до сих пор мне не удавалось нанести вам визит, мистер Данверс, — он улыбнулся, подавляя присутствующих своим обаянием, — и как следует, не спеша побеседовать с вами о книгах.

— Что вы, что вы, — с улыбкой повторил Данверс. В глазах его плясали веселые огоньки.

Однако один предмет настолько занимал и жег мысли преподобного Дж. Кэдмена Хантера, что исключал все остальное. Искренность бурлила в нем, словно кипяток, время от времени прорываясь наружу.

— Я пришел спросить, — заявил он, — нет ли у вас книг, посвященных написанию анонимных писем?

— Анонимных писем? — переспросил Данверс, заслоняя своим телом лежавший на столе листок.

— Да, — как ни в чем не бывало подтвердил преподобный Джеймс. — Я намереваюсь посвятить данному предмету завтрашнюю проповедь.

Воцарилась мертвая тишина.

Если преподобный Джеймс рассчитывал произвести впечатление, даже подсознательно, он, несомненно, достиг цели. Данверс застыл как вкопанный. Г.М., успевший развернуть и раскурить черную сигару, не донес ее до рта.

— Я говорю это вам, — продолжал преподобный Джеймс, — потому что никакой тайны здесь нет. Если бы мне представился случай, я бы во всеуслышание заявил о своих намерениях сегодня же вечером… Я скажу своей пастве всю правду. Устрою им разнос, буду язвить и бичевать порок всеми доступными мне скромными средствами. Я скажу прихожанам в лицо, что я о них думаю. Если им не понравятся мои слова, боюсь, здесь не моя вина.

Данверс тихо заговорил:

— Но ваша паства… — Он помолчал. — Почему?

— Вы, сэр, нечасто бываете в церкви?

— Да. К сожалению, нечасто.

— Они могли бы открыться мне, — заявил преподобный Джеймс. — По крайней мере, многие из пострадавших. Но все молчали, боясь скандала. Я мог бы спасти жизнь невинной женщины… — Священник стиснул кулаки. — Однако я во что бы то ни стало намерен разоблачить авторшу анонимок и выставить ее на всеобщее поругание! Впрочем… я не должен разоблачать свой план до завтра. Кстати, сам я тоже хорош! Ведь и я понятия не имел о поразившей нас чуме до тех пор, пока вчера днем сам не получил такое письмо!

— Можно узнать, — спросил Данверс, глядя в пол, — что было в письме?

— Можно, — кивнул преподобный Джеймс, обхватывая себя руками. Сунув руку во внутренний карман пиджака, он порылся там, но ничего не нашел. — Я… забыл его дома. В общем, меня обвиняют в… незаконной связи с мисс Джоан Бейли.

Признавшись в самом страшном, викарий заговорил смелее.

— Я намерен, — заявил он, — зачесть вслух полученное мной мерзкое письмо во время утренней службы!

Глава 4

Наступила такая тишина, что стало слышно собачье тявканье на противоположной стороне улицы. Но сэр Генри настолько погрузился в себя, что напрочь забыл о ждущих его детях.

Первым нарушил молчание Данверс.

— Как вы заметили, я не любитель посещать церковь, — хрипло начал он, потирая подбородок костлявыми пальцами. — И все же… Необходимо расследование, согласен; во что бы то ни стало! Но подобный метод…

— Знаете, что произойдет, когда я прочту письмо в церкви? — спросил викарий.

— Конечно, — кивнул Г.М. — Разразится адский скандал.

— Надеюсь, что так, сэр, — только не в буквальном смысле. Но вы не поняли моей истинной цели. То письмо…

Викарий замолчал и нахмурился. Он только сейчас заметил массивную, бочкообразную фигуру со сверкающей лысой головой и злорадной усмешкой на губах; незнакомец сидел в кресле и курил черную сигару. Викарий вопросительно посмотрел на Данверса.

— Мистер Кэдмен Хантер, — проговорил последний, — позвольте представить вас сэру Генри Мерривейлу.

Викарий, вежливо кивнув, уже собирался произнести какую-нибудь любезную фразу и отвернуться, как вдруг словно что-то вспомнил и сморщил довольно красивое лицо, которое несколько портил слишком длинный нос. Потом провел рукой по светлым волосам и удивленно вскинул брови.

— Но… — сказал он, — тогда вы, должно быть, и есть тот самый феноменальный Старик!

Он произнес последнюю фразу очень спокойно и искренне, как будто сказал: «Но тогда вы, должно быть, сам сэр Ланселот!»

Нечасто в своей жизни Г.М. слышал подобную интонацию; куда чаще его нехотя благодарили или откровенно грубили. Так что от изумления он едва не выпал из кресла. Зато сигара выпала из его негнущихся пальцев, и ее затушил Данверс. Сам же Г.М. впился глазами в викария, пытаясь угадать, не издевается ли тот. Однако преподобный Джеймс и не думал шутить.

— Сынок, — заявил Г.М., выбираясь из кресла, — я чрезвычайно тронут!

— Для меня знакомство с вами большая честь, сэр Генри.

— Я и так набожен как черт, — откровенно признался Г.М., — а после таких слов, надеюсь, буду еще чаще ходить в церковь. Меня не ценят, это факт. От кого вы слыхали обо мне?

— От одного приятеля, адвоката-ирландца по имени Кит Фэррелл. Он часто вспоминает о деле с бронзовой лампой, а вы, по его рассказам, просто святой!

— Ах, сынок, нельзя верить абсолютно всему, — скромно возразил Г.М., которого слегка покоробило сравнение со святым. — Но то расследование… да, есть о чем вспомнить!

— Расследование! — воскликнул викарий, в порыве вдохновения хватая Г.М. за плечи. — Ну конечно! Не скажу, будто вас послало мне Провидение, — он рассмеялся, — но, по крайней мере, это самая счастливая встреча, которая может выпасть на долю бедного сельского священника! Вы посланы мне свыше, чтобы помочь разоблачить преступника!

Г.М. настороженно посмотрел на преподобного Джеймса.

— Мы сейчас же пойдем ко мне, — заявил викарий, — и вместе изучим анонимное послание. Как странно! Оказывается, здесь есть проход. — Он уже рьяно подталкивал Г.М. вперед. — Дорогой сэр, неужели вас не волнует насущная обязанность?

— Откровенно говоря, нет, — сказал Г.М. — Вот что, сынок! Снаружи я оставил свой весьма ценный чемодан с колесиками. Мне нужно отвезти его в отель под названием «Лорд Родни», потому что…

— Ваш багаж, сэр Генри? Не волнуйтесь, я о нем позабочусь.

— Именно этого я и боюсь. Дело в том, что…

— Вперед! — весело вскричал преподобный Джеймс, распахивая дверь. Звякнул колокольчик. — Ах, ваш чемодан! — добавил он.

Чемодан, перевернутый широкой стороной вниз, был прислонен к книжному лотку; два колесика, торчавшие в воздухе, поблескивали в последних лучах солнца. Преподобный Джеймс, который, естественно, решил, что перед ним самый обычный чемодан, из галантности попробовал поднять его. С трудом оторвав изобретение Г.М. от земли, он не удержался и с размаху опустил его на тротуар — естественно, широкой стороной вниз. При этом колесики оказались тоже внизу. Потом викарий принялся искать несуществующую ручку, за которую можно было бы нести чемодан, и нечаянно ударил коленом в его днище, словно баран рогами. После этого он воскликнул:

— Ну вот! — и застыл, пораженный.

Старый добрый чемодан, как будто заразившись его энергией, покатился по гладкому покатому тротуару вниз, вдоль улицы. Двадцать мальчишеских и девчоночьих глоток испустили возмущенный вопль. Крики детей смешались с лаем одиннадцати собак всех пород и мастей — от манчестерского терьера до овчарки. Собаки разбежались по улице, точно пестрый движущийся ковер.

По сию пору Г.М. пылко уверяет, будто все произошло не по его вине. Но он совершил досадную ошибку, которую никогда не признает.

В тот миг, когда викарий толкнул коленом чемодан, сэр Генри Мерривейл бросился вниз по улице, размахивая руками; он собирался предупредить Томми Уайата и его шайку, что гонка еще не началась. Но точно посреди улицы он натолкнулся на свору собак.

Г.М. не удалось избежать столкновения. Крепко вцепившись в панаму, он дважды обернулся вокруг своей оси и с глухим стуком плюхнулся задом на асфальт, едва не проделав в нем трещину. Трое отцов семейств, не выпуская из рук гаванские сигары, подошли к незнакомцу и возмущенно осведомились, что за представление он тут устраивает.

— Так нечестно! — закричал один мальчик, дергаясь от возмущения всем телом, точно у него была пляска святого Витта.

— Нечестно! — вторили другие. — Викарий лягает собак!

Обвинение было несправедливым и неверным. Преподобный Джеймс, увидев, что случилось, решил, что единственно правильное решение — попробовать догнать чемодан и схватить его. В колледже Святого Иоанна он был великолепным спрингером. Разумеется, собаки и не думали состязаться с ним в беге: им только хотелось поймать странный предмет и разорвать его в клочья. И если на бегу священник и отпихнул какую-то собаку, он действовал не нарочно.

Данверс, который выбежал на дорогу, чтобы помочь Г.М., понял, что им грозит новая беда.

— Сэр Генри! — умоляюще взывал он.

Г.М. в съехавшей на глаза панаме вознес кулаки к небу. С губ его слетали такие непристойности, такие живописные ругательства, что все окошки в верхних этажах раскрылись, словно в музыкальном ревю.

— Прошу вас! — стонал Данверс.

— Ах ты, чтоб тебя!.. — отвечал Г.М.

— Внизу, на лугу, сидит полковник Бейли! Чемодан и собаки несутся прямо на него! Если они свалятся на полковника…

— То что? — спросил Г.М., резким жестом сдвигая панаму на затылок.

Если бы не новая угроза, он бы просидел на улице минут двадцать, в красках расписывая урон, какой понес его копчик от соприкосновения с асфальтом. Но, услышав о надвигающейся беде, великий человек с трудом встал, придерживая обеими руками панаму, и, переваливаясь, побежал вниз по Главной улице со скоростью, почти поражавшей воображение.

— Эй! — кричал Г.М. поверх голов зрителей. — Остановите его! Остановите сейчас же!

Любой завсегдатай скачек вполне мог оценить картину даже без полевого бинокля: обезумевшие собаки, несущийся по улице викарий — и торжествующий чемодан, катящийся на четыре корпуса впереди самых быстрых собак. Все звуки вдруг перекрыл пронзительный взволнованный дискант юного Томми Уайата:

— Пучеглаз! Пучеглаз! Взять его!

Реакция последовала незамедлительно.

Из беспорядочного пестрого клубка вырвался черно-белый пятнистый пес. За полсекунды он на три корпуса опередил остальных.

Гонка приближалась к повороту, за которым находился пригорок, довольно круто обрывавшийся вниз. Чуть в стороне от обрыва сидел спиной к дороге высокий джентльмен с хорошей выправкой, в котором без труда угадывался военный, и наносил мелкие мазки кистью на холст, стоящий перед ним на мольберте. Позади мольберта находились две дамы, одной из которых была Джоан Бейли. Их лица были обращены к улице. При виде происходящего дамы замерли, раскрыв рты.

— Пучеглаз! — в последний раз прозвенел боевой клич.

Одним прыжком длинноногий Пучеглаз нагнал чемодан, запрыгнул на него и свалился, ошеломленный. Чемодан, покачнувшись от неожиданного толчка, изменил направление и двинулся прямо к обрыву, распахиваясь на лету.

Пятнистая собака полетела в одном направлении. Бутылка шотландского виски — в другом. Чемодан как будто расправил огромные, дьявольские кожаные крылья и спикировал прямо на затылок полковника Бейли, завалив его нижним бельем Г.М. и впечатав лицом во влажный холст; чемодан, полковник и мольберт свалились на землю.

По меньшей мере на несколько секунд после того толпа очевидцев — собаки, дети, зеваки — окаменела, как изваяние Насмешливой Вдовы, которое высилось на некотором расстоянии. Однако всеобщее оцепенение не было вызвано прискорбным положением полковника Бейли.

На лугу, метрах в тридцати от них, стоял Том Уайат; он беседовал с двумя людьми, держащими теодолит. Услышав шум, Том медленно обернулся. В руках его был тяжелый терновый посох. Даже с дальнего расстояния было видно, как вытаращились его глаза, а брюшко заходило ходуном, набирая воздуха для боевого клича.

— Ха-а-а-а! — завопил Сквайр Уайат.

По оценкам Джоан Бейли, подобного вопля никто не слышал со времен разгрома наполеоновской гвардии при Ватерлоо. За долю секунды все — собаки, мальчики, девочки, даже их родители — развернулись кругом и, толкаясь, понеслись обратно, вверх по Главной улице. И вся масса на полном ходу врезалась в сэра Генри Мерривейла. Тот галантно изогнулся, но удержать равновесия не смог и снова плюхнулся на дорогу.

Только три крошечные фигурки из всей толпы остались стоять, парализованные страхом, у обрыва.

— Жуть! — прошептал юный Томми Уайат.

— Дядя Том! — пропищала девятилетняя девочка.

Пятнистая собака окидывала место действия ясным взором; она пыталась выглядеть столь же невинно, как и сам Г.М.

— Я с вас шкуру спущу! — заорал Сквайр, потрясая терновым посохом. — Чтоб мне провалиться, со всех троих спущу шкуру!

Троица, как будто у каждого над ухом спустили курок стартового пистолета, немедленно бросилась к широким воротам парка.

Темнело; на лугу, где произошла катастрофа, преподобный Джеймс, тяжело дыша, пытался помочь полковнику Бейли выбраться из-под чемодана, мольберта и красок.

Сэр Генри Мерривейл, опустив голову и ссутулясь, все сидел посреди дороги, как человек, который сдался под напором обстоятельств.

Дама, стоявшая рядом с Джоан Бейли, оказалась Стеллой Лейси. Покосившись на свою спутницу, она мягко попеняла ей:

— Джоан, прошу вас! В том, что случилось с вашим дядей Джорджем, я не вижу абсолютно ничего смешного.

— Н-н-н… — начала Джоан, но продолжать не могла.

Отвернувшись, недостойная племянница закрыла лицо руками и принялась раскачиваться взад-вперед. Стелла Лейси выразила легкое возмущение.

— Чувство юмора, Джоан, — заметила она, — заключается не в том, чтобы потешаться над беднягой, поскользнувшимся на банановой кожуре. Вульгарный, грубый фарс не имеет никакого отношения к юмору!

— Н-н-н…

Наконец полковник Бейли поднялся. Лицо его пестрело гаммой красок. Зеленая трава, асфальтово-черный оттенок каменного изваяния, синее вечернее небо казались бледными и выцветшими на фоне его физиономии. Полковник стоял прямой, как палка, в твидовом пиджаке и брюках-гольф. На шее у него, подобно гербам у славных рыцарей прошлого, болтались красные фланелевые кальсоны Г.М.

— Джоан! — крикнула Стелла Лейси.

— Н-но… это всего лишь акварель! Она… легко смывается водой! Д-достаточно намочить тряпку… Она н-н…

Полковник Бейли не обратил внимания на племянницу.

— Что за странная штуковина? — спросил он, сдерживаясь из последних сил и пиная чемодан носком ботинка. — И кто… — его тяжелая, покрытая веснушками морщинистая рука указала вверх, — кто тот джентльмен, что спускается сюда?

— Сэр Генри Мерривейл, — прошептал преподобный Джеймс. — Потомок стариннейшего и знатнейшего английского рода, — добавил он.

Надменный аристократ, о котором шла речь, величественной походкой приближался к ним. Спускаясь с обрыва, он поскользнулся и чуть было снова не оказался в сидячем положении, но крепкое ругательство, а также злость на подковырку судьбы удержали его на ногах. Смешно переваливаясь и отдуваясь, он подошел к полковнику Бейли.

— Послушайте! — начал он, резко поднимая вверх правую руку, словно приносил присягу. — Я клянусь всем, что только есть на свете, что в данном случае я абсолютно непричастен — не-при-ча-стен! — ко всей кутерьме. Меня не в чем упрекнуть. Я имею такое же отношение к тому, что произошло, как и швейцарские часы с кукушкой. Сейчас я вам докажу.

И он доказал. Когда Г.М. в ударе, он становился несравненным оратором, а его богатой жестикуляции мог бы позавидовать сам покойный сэр Генри Ирвинг. Живо поводя рукой из стороны в сторону, он описал ужасное происшествие. К тому времени преподобному Джеймсу с трудом удавалось сохранять на лице серьезную мину, но Г.М. намеренно не обращал на него внимания.

— Вот как все произошло, — подытожил он, — и да поможет мне Бог!

Некоторое время полковник Бейли не двигался. Затем он сделал именно то, что и следовало ожидать при данных обстоятельствах от человека военного. А именно — он запрокинул голову и разразился громким хохотом.

— Черт побери, отлично задумано! — Он снова пнул носком чемодан и, подумав, добавил: — Приходите сегодня к нам!

Г.М. поклонился и прижал руку к животу.

— Вот спасибо, сынок, — проговорил он. — Почту за честь принять столь лестное для меня приглашение.

— Славный малый! Джоан! Есть у нас сегодня что-нибудь особенное?

— Ах! — пробормотала Джоан, поняв, что опоздала. Ее розовые губки раскрылись. — Дядя Джордж, я…

— Может, карри? — предложил сияющий от радости полковник.

Джоан вздохнула с облегчением. Ее дядю можно было потчевать карри триста дней в году, и он, как правило, ничего не замечал и только провозглашал, что отлично пообедал.

— Дом наш вы легко найдете, — объяснял он Г.М. — Войдете в ворота парка и сразу поворачивайте налево — там есть дорожка, посыпанная гравием. Первый дом, какой попадется вам на пути, — наш. Поняли? Вот и прекрасно.

Полковник Бейли, не отличавшийся чванством, совершенно забыл о дикой раскраске своего лица. Он подобрал мольберт, измятый холст, кисти и большую коробку красок и сунул все под мышку. Его волосы цвета перца с солью, как и поседевшие усы, были коротко пострижены. Глаза, поблескивающие из-под косматых бровей, выдавали ум и проницательность. Ошибались те, кто сравнивал полковника Бейли с полковником Блимпом, твердолобым солдафоном с карикатур Доу.

— Приходите пораньше, — отрывисто добавил полковник, — и мы побеседуем всласть. Особенно приятно поговорить с парнем из военного министерства — о, я знаю, кто вы такой! — но не с таким скрытным, как большинство из них. До скорого!

И, швырнув красные фланелевые кальсоны Г.М. преподобному Джеймсу, который суетливо запихивал вещи обратно в чемодан, полковник усталой походкой направился домой. Через секунду викарий щелкнул замками и выпрямился. Его красивое лицо дышало решимостью. Но певучий голос прерывался от сбитого после бега дыхания.

— Полковник Бейли!

— Что? — откликнулся полковник с пригорка, поворачиваясь к преподобному Джеймсу.

— Вы не возражаете, — мягко спросил викарий, — если сегодня вечером я тоже зайду к вам по… одному церковному делу? Вы — единственный член приходской управы, с которым я намерен посоветоваться.

— Бросьте, — досадливо отмахнулся полковник Бейли. — Дело может подождать!

— Боюсь, что нет, сэр, — по-прежнему задыхаясь, возразил преподобный Джеймс. — Речь пойдет об анонимных письмах. Я недавно получил одно такое.

Полковник Бейли задумался.

— Ну ладно… — бросил он на ходу, поворачивая к воротам парка.

Атмосфера и настроение оставшихся резко переменились. Все вдруг почувствовали, что на лугу поднимается туман, а высокая, слегка накренившаяся фигура Насмешливой Вдовы находится не так уж и далеко.

Джоан не двигалась с места, стиснув руки; в ее голубых глазах застыло замешательство. Стелла Лейси, делавшая вид, будто все произошедшее ее не касается, устремила взгляд в пространство. Сэр Генри Мерривейл, который следил за всеми, уголком глаза заметил, что к ним, скатившись с обрыва, приближается кто-то новый.

Хорошо, что темпераментный Г.М. не заметил его раньше — Гордон Уэст наблюдал за гонкой из-за пня, упав на колени и опустив голову, чтобы подавить смех. Но сейчас от веселости не осталось и следа.

Жилистый и худой тридцатипятилетний Гордон Уэст был по-прежнему в старом свитере и выцветших фланелевых брюках. Рот и подбородок его с первого взгляда казались безвольными, но над ними светились живые карие глаза. Морщинки вокруг глаз все еще не разгладились после смеха; однако рот его презрительно кривился.

— Наверное, — заметил Г.М., обращаясь к викарию, — вы первый из всех заговорили об этих анонимных письмах. Так сказать, взбаламутили сонное болото, как гремучая змея. В чем дело?

В разговор вмешалась Стелла Лейси.

— Джоан, дорогая, — сказала она, едва заметно улыбаясь Г.М., дабы смягчить ядовитые слова, — по-моему, нам не следует слишком откровенничать с этим джентльменом. Его зовут Мерривейл, сэр Генри Мерривейл. — Гордон Уэст насторожился. Стелла Лейси возвысила голос. — Сэр Генри нашел убийцу в деле о пяти коробках, — прокричала она, — хотя никто не догадывался, кто им был. Он всегда помогает полиции!

— Ну и что? — возразила Джоан, хотя руки ее дрогнули. — Сегодня я сама… — Она осеклась. — Что за новые анонимные письма и зачем мистеру Хантеру советоваться с дядей?

Преподобный Джеймс стиснул зубы.

— Затем, — пояснил он, — что меня обвиняют… — Голос его дрогнул, — в незаконной связи с вами. Откровенно говоря, я хотел заручиться вашим согласием и согласием вашего дядюшки на то, чтобы завтра в церкви упомянуть ваше имя.

— В церкви? — вскричала Джоан.

Гордон Уэст подошел к Джоан. Он заговорил негромко и сипло:

— Вы сами придумали вставить письмо в проповедь? — Голос его звучал сдавленно.

— Да, точнее, прочесть его вслух.

Уэст медленно провел ладонью по щеке и подбородку; ему не мешало бы побриться. Для человека его роста ладонь была крупноватой.

— Письмо сейчас при вас? — спросил Уэст. — Можно мы с Джоан его прочитаем?

Далее случилась любопытная вещь. В магазине Данверса преподобный Джеймс порылся во внутреннем кармане и объявил, что, наверное, забыл письмо дома. Сейчас же, словно что-то вспомнив, он полез в боковой карман серого твидового пиджака и достал оттуда сложенный вдвое лист почтовой бумаги. На лице Г.М. не дрогнул ни один мускул.

— Можно, — разрешил преподобный Джеймс, но, взглянув Уэсту в лицо, замялся. — Простая формальность… — Он неуверенно рассмеялся. — Вы, конечно, вернете мне письмо? Обещаете?

— Хантер, — медленно сказал Уэст, — вы мне не понравились сразу, как приехали к нам. Сейчас вы нравитесь мне еще меньше. Но я буду с вами честен.

Преподобный Джеймс молча протянул письмо Джоан. Затем, заметно дрожа, он повернулся к Г.М., словно ища поддержки.

— Разумеется, мы все понимаем… — чересчур громко начал викарий.

Но Г.М. его не слушал.

На западе, за Главной улицей, на фоне кроваво-красного закатного неба чернела церковная колокольня. На лугу уже сгустились розоватые сумерки, из которых, хитро склонившись вперед, выступала Насмешливая Вдова. Г.М., сдвинув панаму на затылок, запрокинул голову и оглядывал каменное изваяние.

— Вот какой вопрос, сынок, — проворчал он, — можно влезть на ту фигуру?

— Влезть? — Викарий недоуменно сдвинул брови. — Ах, забраться на нее! Знаете, местные жители… довольно суеверны и вряд ли одобрят такое поведение. Да я бы и сам туда не полез. Издали она выглядит крепкой, но, возможно, треснула посередине и может обрушиться. — Преподобный Джеймс вернулся к главной теме. — Разумеется, мы все понимаем, — громче повторил он, — что инсинуации анонима просто нелепы! Если на то пошло, я даже не видел мисс Бейли с тех пор, как… со времени теннисного матча! По-моему, он состоялся в июле.

Г.М. развернулся на каблуках.

— Вот как? — негромко спросил он. — А почему вы ее избегаете?

— Из-избегаю? Я в-вас не понимаю…

— Очень трудно не встречаться с кем-то в такой крошечной деревушке, как ваша. Месяца за два вы невольно столкнетесь со всеми местными жителями на улице, в бакалейной лавке или где угодно.

Преподобный Джеймс оглянулся через плечо; сначала он посмотрел на бедную миссис Лейси, пришедшую в полное замешательство, затем на Джоан и Уэста. Страсти кипели на тихом лугу с такой силой, что хроникеру трудно было бы описать чувства, нелогичные поступки и жесты каждого из присутствовавших.

Гордон Уэст шагнул вперед и вручил викарию сложенный листок.

— Зачем вам нужно читать письмо вслух? — по-прежнему сипло спросил писатель. — Разве оно само по себе недостаточно жестоко?

— Я не хочу его читать. Ненавижу жестокость. Но я обязан исполнить свой долг.

— С чего вы взяли, что прочесть вслух письмо — ваш долг? Зачем читать его?!

— Затем, что я обязан убедить своих добрых прихожан в том, что и я тоже причастен ко всему, что здесь происходит. Я тоже жертва, хоть я и ни в чем не повинен. В противном случае они меня не послушают.

— Что вы скажете, Джоан? — осведомился Уэст.

Как ни странно, Джоан казалась спокойной, хотя щеки у нее слегка порозовели.

— Нет, — прошептала она. — Какой ужас! Но все же…

— Заметили, мистер Уэст? Мисс Бейли сама говорит «но все же…».

Все заметно нервничали. Стелла Лейси отвернулась.

— Тогда я вас предупреждаю, — заявил Уэст. — Если прочтете письмо, я в буквальном смысле слова сверну вам шею.

Теперь настала пора вспомнить, что преподобный Джеймс три года прослужил в лондонском ист-эндском приходе, где снискал уважение прихожан благодаря умению отправлять в нокаут самых непокорных.

— Не нужно ссориться, старина! — На губах викария играла улыбка человека, уверенного в своих силах боксера-любителя. Кроме того, Уэст был почти на полголовы ниже его.

— Да, не нужно, — согласился Уэст, также уверенный в своих навыках — он занимался дзюдо. — Скажу мягче. Если вы прочтете письмо завтра, то не сможете читать проповеди три недели… — Тут Уэст не выдержал: — Поняли, свинья вы этакая?!

Все молчали. Секунды показались нескончаемыми. Уэст смотрел на викария в упор, словно вызывая его на поединок. На лице преподобного Джеймса застыло несчастное и вместе с тем сочувственное выражение; он опустил голову.

Наконец, Уэст развернулся и широким шагом пошел прочь. Хотя он походя покосился на Г.М. и Стеллу Лейси, Джоан он словно бы и не заметил. В два прыжка поднявшись на пригорок, он стремительно зашагал к воротам.

— Гордон! — крикнула Джоан. Голос ее прерывался от волнения, и слова вырывались бессвязно. — Погоди! Пожалуйста, подожди! — И она, спотыкаясь, начала взбираться вверх следом за ним.

Кроваво-красное небо прорезал синий луч с золотым отблеском. Со стороны Главной улицы, казалось, не доносится ни звука. Три человека неподвижно стояли на лугу, под язвительно-насмешливым взором каменной Вдовы.

Глава 5

Джоан не догнала Уэста, поскольку была вынуждена по пути забежать домой. Они с дядей обитали в квадратном викторианском доме с высокими окнами метрах в ста слева от входа в парк. Вокруг шуршали первые палые осенние листья.

Поспешив в кухню, Джоан почти бросила пакетом с покупками в Поппи, служанку, и попросила ее приготовить ужин, так как она (Поппи) умеет готовить карри строго по рецепту, в то время как у нее (Джоан) другие дела.

Поппи бросила сентиментальный взгляд на потолок и согласилась.

Тогда Джоан побежала по утоптанной земляной тропинке, вьющейся между деревьями, и скоро очутилась у двухкомнатного домика Уэста, окруженного плодовыми деревьями.

Дверь была открыта. Джоан остановилась на пороге перевести дух. Внутри было темно.

Гордон Уэст сидел, закрыв лицо руками, на старом диване в своем кабинете, наполненном книгами и пыльными сувенирами.

— Я знаю, — не поднимая головы, заговорил он, — все дело в моем проклятом характере. Я ничего не могу с собой поделать, сам не знаю почему. Я говорю и делаю то, что вовсе не собирался, а потом не могу взять слова назад. Извини, что я сорвался. Но тебе, кажется, было все равно, прочтет этот высоколобый пастор письмо вслух или нет…

— Что ж, — ровным тоном отвечала Джоан, — раз не можешь найти виноватого, брось камень в невиновного.

— Джоан! — Пораженный, Уэст встал с дивана.

Как обычно в таких случаях, глаза ее наполнились слезами.

От Джоан, стоявшей в дверях, от ее стройной фигурки в белом платье, четко выделявшейся на фоне приглушенно-зеленой в сумраке листвы, исходило особое обаяние, о котором она не догадывалась и которым, главным образом, была обязана своей юности. Такой девушке не обязательно даже быть хорошенькой, но Джоан была красива. Из глаз ее хлынули слезы раскаяния.

— Милый! — вскричала она, подбегая к Уэсту с распростертыми объятиями.

Он поцеловал ее так страстно, а она ответила так порывисто, что даже деревенский дурачок (если бы здесь такой имелся) догадался бы, что в данном случае речь идет не о простом флирте.

— Ты правда любишь меня? — спросила Джоан. — На самом деле?

— Ты знаешь это, — глухо отвечал Уэст, сжимая ее плечи. — Ты для меня все на свете.

— Тогда, милый… Я вот о чем думаю…

— О чем?

— Нет, погоди, послушай! — Ненавидя саму себя, Джоан прильнула к любимому еще теснее и уткнулась лицом в вырез его свитера, отчего ее слова стали почти неразборчивыми. — Знаешь, Гордон, мне на самом деле все равно. Правда! Но ведь мы с тобой поженимся?

Уэст вздрогнул:

— Разумеется! Я уже…

— Ну, тогда… ах, вот самое ужасное! Мне и в голову не приходило ничего подобного до тех пор, пока…

— Пока что?

— Не важно. Милый, послушай! У тебя столько книг и других вещей… ты, наверное, прилично зарабатываешь?

— Да, — ответил Уэст, мрачно и загадочно улыбнувшись.

— Так почему бы нам действительно не пожениться? Не знаю, мне так… мучительно, так плохо, и я… — заторопилась она, — не знаю почему…

— Зато я знаю, — мрачно заявил Уэст. — И, клянусь Богом, я чувствую себя еще хуже! Погоди секунду! Я хочу кое о чем тебя спросить…

Мягко разомкнув объятия, он ощупью двинулся в зеленоватых сумерках к письменному столу. Поскольку Стоук-Друид находился близко к высоковольтной линии, здесь проложили электрический кабель; те, кто мог себе позволить провести электричество, пользовались его благами, а те, кто не мог себе этого позволить, жгли керосиновые лампы.

Хотя Уэст мог себе позволить электричество, он нарочно жег керосиновые лампы, так как, по его словам, «ненавидел прогресс». Одна такая лампа под высоким стеклянным абажуром была прикреплена к стене у окна, возле стола, на котором стояла пишущая машинка. Уэст зажег ее, подкрутил фитиль, и комната наполнилась теплым слабым золотистым светом.

Нагнувшись, он взял со стола дневник и неверными руками пролистал страницы.

— Нашел! — победоносным тоном заявил он. — Так и знал, что это здесь!

— Гордон, ради всего святого, о чем ты?

Уэст широко улыбнулся, отчего лицо его, отчетливо видное под желтой лампой, совершенно изменилось. Ушло брюзгливое, недовольное выражение. Теперь перед Джоан был веселый и добрый человек, которому нет нужды ничего опасаться и который никем не притворяется.

— Джоан, — очень серьезно спросил он, — ты окажешь мне честь выйти за меня замуж в пятницу, третьего октября?

Некоторое время Джоан, тяжело дыша, лишь изумленно смотрела на него.

— Что?!

Уэст повторил свой вопрос.

— Разве тебе не хватит времени, чтобы подготовиться и тому подобное? — добавил он, озабоченно морща лоб. — Я хочу, чтобы ты съездила в Лондон и купила все, что тебе нужно. — Он вдруг нахмурился. — Погоди-ка! Так ты согласна или нет?

— Конечно согласна! — вскричала Джоан. — Если ты не будешь со мной все время, а не только час-другой, когда мы уверены, что никто сюда не зайдет, мне лучше умереть!

— Тогда о чем мы спорим?

Джоан беспомощно всплеснула руками. Сторонний наблюдатель не понял бы, плачет она или смеется.

— Милая, какая ты глупая!

Девушка ничего не ответила, как будто ей эти слова не понравились.

— Миссис Уич говорит, что ты даже не позволяешь ей вытереть пыль, не говоря уже о том, чтобы прибраться. Миссис Уич уверяет (ты не знал?), что она просто не вынесла бы таких речей ни от кого, кроме тебя.

— Ну и ладно! У меня столько недостатков, что…

— Тот дневник? — спросила Джоан. — Готова поспорить на что угодно, что у тебя в нем нет ни одной записи за целый год, кроме той, что ты прочитал: «Джоан, свадьба» или еще как-то. Почему ты мне ничего не говорил!

— Я не мог. Я не знал, когда допишу книгу. Позволь сказать тебе главное.

Улыбка на губах Джоан увяла.

— Вот, — продолжал Уэст, указывая на толстую рукопись за пишущей машинкой, — более-менее пристойная версия романа с блеклым названием «Барабаны Замбези». Когда я отошлю рукопись издателю, то есть меньше чем через неделю, я на некоторое время покончу со своими обязательствами. Знаешь, что это значит?

Он медленно двинулся вперед, глядя Джоан в лицо, затем ухватился руками за спинку дивана.

— Сейчас у меня скопилось столько денег на счете, что следующие несколько лет я могу не писать ни строчки. Понимаешь, Джоан? Ни единой строки, черт бы их побрал!

— Но… мне казалось, ты любишь свою работу!

— Люблю. Я бы скорее согласился сесть в тюрьму, чем лишиться возможности писать. — Уэст решительно взмахнул рукой, призывая невесту к молчанию. — Некоторое время назад наш добрый викарий нанес мне визит. Визит был… кратким. Среди прочего он спросил, почему я больше не путешествую, хотя я еще сравнительно молод. Я ответил: потому что путешествия меня разочаровали. Я солгал… Я не путешествовал потому… что экономил, урезывая себя во всем, копил каждый грош, на который можно проехать третьим классом через Малайский пролив или жить в клоповнике в Сан-Франциско! Но больше я так ездить не хочу. Если ты не можешь позволить себе сидеть на самых хороших местах в партере, лучше вовсе не ходить в театр! Если ты не можешь себе позволить путешествовать первым классом и платить щедрые чаевые за услуги, лучше сидеть дома… И много работать. Работать в нужном направлении! При моем роде занятий это значит: трудиться, трудиться и еще раз трудиться! Работать усердно и кропотливо! Восемнадцать, а то и двадцать часов в сутки — если выдержишь. Никогда не оглядываться назад, не поднимать голову от стола. Никакой другой деятельности, кроме книг; никаких выходных, кому нужна глупая поездка в Сент-Айвз, если цель — на лунные кратеры? Заваливать читателей книгами; заставить публику узнать и полюбить тебя и твои творения; трудиться усердно и кропотливо — годами. Десять лет, пятнадцать лет… Впрочем, не так уж и долго. Примерно на полпути, когда кажется, что ты неспособен выразить связно ни одной мысли, все неожиданно меняется. Деньги начинают течь к тебе рекой. И ты понимаешь, что почти добрался до вершины. Но надо убедиться окончательно, Джоан. Увериться до конца.

Уэст замолчал. Джоан смотрела на жениха так, словно видела его впервые.

Разжав руки, сжимавшие спинку дивана, молодой человек глубоко вздохнул и криво ухмыльнулся.

— Итак! Теперь всему конец, — сказал он. На лице его появилась славная, вызывающая сочувствие улыбка, стершая все признаки гнева. — Извини за то, что был с тобой таким скрытным. Я ничего не могу с собой поделать. В общем, первым шагом нашего медового месяца будет кругосветное путешествие. Я отшлепаю тебя, если ты не будешь покупать все, что тебе понравится…

— Ах, да какое мне дело до денег!

— А мне есть. По крайней мере, в том, что касается тебя. Как по-твоему, тебе понравится быть богатой?

— Гордон!

Через некоторое время оба устроились в старом мягком кресле напротив черного холодного камина и принялись обсуждать сентиментальные глупости, которые нас не касаются. Небо за окнами и в проеме открытой входной двери потемнело; тихо шуршали листья. Тусклый свет лампы отражался на дьявольской зулусской маске, висевшей над книжными полками.

— Как чудесно, — прошептала Джоан. — Все на свете было бы чудесно… — она замялась, — если бы не…

— Если бы не что?

— Если бы не эти ужасные анонимки.

Уэст напрягся — как будто чучело гремучей змеи на каминной полке вдруг злобно зашипело.

— К черту анонимки! — воскликнул он.

— Гордон, — сказала Джоан, не сводя взгляда с какой-то точки на вороте его свитера, — ты никогда не говорил мне, что тоже получал их.

— Ну, раз уж на то пошло, то и ты не говорила. Когда викарий там, на лугу, начал вопить об анонимных письмах…

— Ты решил, что речь в них идет о нас? — Джоан передернуло. — И я тоже. В первую минуту я перепугалась до смерти.

Уэст, прикусив губу, ничего не ответил.

— Мы с тобой вели себя не очень… скрытно, — продолжала Джоан. — По-моему, почти все наши соседи обо всем догадались. Я чувствовала это по их поведению. Но ведь никто не осуждал нас! Все только втихомолку улыбались, как будто говорили: «Ах, молодость, молодость!» Я ничего не понимаю.

— Послушай, Джоан. Ты получала анонимки?

Пауза. Джоан, сидевшая на коленях Уэста, сосредоточенно ерошила его челку.

— Да, получала. Штук семь или восемь.

— Семь?! Ну что ж, по-моему, не так уж много. У женщины, что строчит эти письма, должно быть… должно быть…

— Ядовитые клыки вместо зубов, — закончила за Уэста Джоан, прижимаясь губами к его щеке. Потом она возвысила голос: — Гордон, когда же все это кончится?

В тот момент, хотя они ни о чем не догадывались, в проем двери заглянул некто. Поскольку влюбленные сидели спиной к входу, они никого не заметили; а на земле не было слышно шагов. Только зловещая зулусская маска видела посетителя, но она не умела говорить. Мотылек, летавший по комнате, метнулся к стеклянному колпаку тускло горевшей лампы. Фигура постояла на пороге и молча скрылась в темноте.

— Послушай, Джоан, — тихо сказал Уэст. — Ты получила семь писем, и во всех утверждается, будто у тебя роман с нашим высоколобым падре?

— Гордон, милый, ты не должен так отзываться о мистере Хантере! Он совсем не надменный и не кичится своим положением; тебе это отлично известно!

— Да, известно, — угрюмо согласился Уэст. — Просто он мне не нравится, вот и все. Кроме того, ты уклоняешься от ответа. Речь в письмах идет о тебе и Хантере?

— Ну… да. Главным образом. И еще всякие мелочи, которые не имеют никакого значения.

Она снова почувствовала, как насторожился Уэст.

— Хантер тебе действительно нравится? — спросил он. — Я не против, лгунишка, но, ради бога, скажи мне правду. Он тебе нравится?

— Нравится… да.

— Ясно.

— Нет, ничего тебе не ясно! Я имею в виду вот что: он нравится мне так же, как, к примеру, мистер Бенсон, наш хормейстер, или мистер Данверс из книжной лавки. Посмотри на меня! — попросила Джоан. — Пожалуйста, посмотри на меня!

Один лишь взгляд в ее голубые глаза, исполненные страсти и нежности, убедил бы любого в ее искренности. Гордону Уэсту стало тепло; он едва не растаял от облегчения. В тот миг в глубине души он готов был признать себя идиотом и предателем за то, что посмел подумать дурно о Джоан и Хантере. Над такой нелепостью можно только посмеяться. И все же…

В комнате как будто бы снова послышался стрекот гремучей змеи.

— И потом, — быстро продолжала Джоан, — ты не сказал, получал ли ты сам такие письма или нет. Так получал?

— Две или три штуки. Глупости, которые не имеют никакого значения.

— Гордон, прекрати! Ты ведь понимаешь, как это важно. Что в них было? Они у тебя здесь?

— Нет, я сжег их в камине. Как ты сказала сама, речь в них шла о всяких мелочах, которые не имеют никакого значения.

Метнув на Уэста быстрый взгляд, Джоан опустила голову ему на грудь. На лице у нее появилось беззаботно-равнодушное выражение. Таким же был и ее голос, когда она, наконец, заговорила.

— Они касались женщины, правда? — спросила она небрежно, как ребенка. — Милый, не лги мне. Я все равно узнаю правду. О ком в них шла речь?

— Но послушай…

— О какой женщине, Гордон?

— Ах, бредни о Стелле Лейси и обо мне!

Тут на пороге домика появился второй невидимый соглядатай.

Впрочем, второй гость очень сильно отличался от первого; откровенно говоря, то был не гость, а гостья. Мисс Марион Тайлер, хорошенькая брюнетка сорока с небольшим лет, уже собиралась постучать в открытую дверь, но, заметив влюбленных, сидящих в кресле, улыбнулась и опустила руку. Губы ее беззвучно зашевелились.

— Благослови вас Бог, дети мои! — Мисс Тайлер подняла обе руки, словно благословляя, и тихо удалилась.

Ни Джоан, ни Уэст не заметили бы ее, даже если бы повернули головы.

— Джоан…

— Что, милый?

— Ты ведь понимаешь, что все это ерунда, правда? Ну, о Стелле и обо мне.

— Конечно, милый. Разве клеветница не способна выдумать что угодно?

И все же атмосфера в домике изменилась. Джоан, прежде такая теплая и близкая, стала почти холодна; она едва заметно дрожала.

— Будем же разумными, — рассмеялся Уэст, слишком громко — в голове у него стрекотали гремучки. — Да, я восхищаюсь миссис Лейси. Она милая, приятная женщина…

— Вульгарный, грубый фарс, — едва слышно прошептала Джоан, словно передразнивая кого-то, — не имеет никакого отношения к юмору.

— О чем ты?

— Ни о чем, дорогой. Прошу тебя, не кричи!

— Я не кричу, Джоан. Просто пытаюсь объясниться. Как я и сказал, я очень уважаю миссис Лейси. Жизнь у нее нелегкая…

— Ах да, — прошептала Джоан. — Все мы знаем о том, что она потеряла мужа-летчика, который погиб, испытывая новый самолет. Очень печально! И всем известно, как тяжело ей, бедняжке, воспитывать единственную дочь. Она редко говорит на публике, конечно, но мужчинам, наедине, она рассказывает обо всех своих трудностях. Не думай, Гордон, будто я против! Вовсе нет. Но мне немного неприятно знать, что ты… твое имя упоминается деревенскими сплетниками в связи с этой коварной особой.

— Коварной?!

Джоан была истинной англичанкой. Если она видела мужчину с черными прилизанными жирными волосами, которые называют еще лоснящимися, или с бакенбардами хотя бы на миллиметр длиннее, чем то предписывается английскими обычаями, она испытывала такое отвращение, словно встретилась с ядовитым насекомым. И сходным образом относилась она к женщине, которая делилась своими проблемами не только с ближайшими подругами.

— Да, я назвала ее коварной, — кивнула Джоан, вставая и разглаживая белую шелковую юбку. — Я считаю ее коварной, и такая она и есть. Естественно, мое мнение о ней не имеет никакого значения. Мне совершенно все равно… — Она не выдержала. — Ах, Гордон! Неужели ты и правда бегаешь за этой ужасной женщиной?!

Уэст тоже встал.

— Сколько можно повторять — нет! Испробуй твой собственный метод: посмотри на меня! Вот оно! Можешь ли ты со всей искренностью и ответственностью заявить, что веришь клевете?

Наступило молчание; палевый мотылек, смеясь, порхал возле лампы.

Наполненные слезами глаза Джоан мельком взглянули на мотылька. Потом она обвела взглядом комнату.

— Нет, — призналась она тихим голосом. — Я не верю, со всей искренностью и ответственностью. Но…

— Что «но»?

— Яд проник мне в сердце, только и всего. И просто так не уйдет. Я все время думаю о том, как ты со Стеллой Лейси здесь, в твоей комнате…

— Прекрати! Неужели ты не понимаешь, что именно на такую реакцию и рассчитывает аноним? Из-за такого вот навета бедная Корделия Мартин покончила с собой, а возможно, дело выеденного яйца не стоило!

Джоан с усилием взяла себя в руки.

— Да, — согласилась она, — я понимаю. Извини. Я постараюсь исправиться.

— Если мы позволим анонимщику задеть нас за живое, мы пропали! Даже сейчас, когда я смотрю на вещи относительно легко и здраво, я понимаю, что в слухи о тебе и Хантере никто не поверит. Если не считать… если не считать меня.

— Вот именно! Взять, к примеру, Марион Тайлер. Она — милейшая особа. Если бы Вдова писала о мистере Хантере и Марион Тайлер…

— Что такое?! — вскричал пораженный Уэст.

Джоан, слегка склонив голову набок, оглядела его ласково, но с сожалением.

— Милый, — заявила она, — вы с моим дядей два сапога пара. Вы оба живете в башне из слоновой кости; вы никогда не видите того, что творится у вас под носом; вы оба не выносите сплетен.

— Да, я ненавижу сплетни и сплетников! Они ограниченные и ничтожные…

— Нет, Гордон. Просто ты вечно витаешь в облаках или плывешь в каноэ по Замбези. Ты никогда не замечаешь своих соседей.

— Понятно. А дядюшка чем тебе не угодил?

— Он долгие годы ругает военное министерство. Говорит, что в следующую войну, которая, по его мнению, начнется не позже чем через год, немцы нападут на нас на пикирующих бомбардировщиках при поддержке танков… — да-да, я знаю все термины! — ринутся в молниеносную атаку, которую они попробовали применить в 1914 году, но потерпели поражение. Военное министерство отделывается вежливыми отписками; а он стар и устал от жизни.

Фантазия Гордона Уэста услужливо нарисовала банальный образ полковника Бейли, живущего в отставке на половинную пенсию. Образ приобретал любопытную пикантность (время подтвердило многие из его предположений).

— Видишь ли, — негромко продолжала Джоан, — интересоваться другими людьми вполне естественно, и это свойственно человеческой натуре. Вот я, например, очень любопытна. Можешь считать меня сплетницей; бывает, я по полдня болтаю по телефону. Ничего не могу с собой поделать.

— Но, милая, ведь к тебе мои слова не относятся! Ради всего святого, сиди у телефона и болтай хоть двадцать четыре часа в сутки! Разумеется, при условии, что у тебя останется время для…

Она снова протянула к нему руки. Наступило молчание.

— Мне действительно пора идти, — заявила Джоан. — Поппи, наверное, уже готовит ужин; к нам придет тот лысый толстяк в очках. Но вот еще что, Гордон. Я решила никому не говорить, даже тебе; я и не собиралась никому говорить. Но…

— Что, малышка?

— Сегодня днем я снова получила такое письмо. Оно ужаснее предыдущих. Мне стало страшно, хотя в нем нет ни слова правды! Но… Господи, как я боюсь!

Злейший враг не мог бы назвать Джоан истеричкой. И все же бывают моменты, когда нервы сдают. В комнате воцарился ужас, как будто какое-то чудовище, разбив окна и задув свет, вползло внутрь.

— Закрой дверь и подкрути фитиль, — попросила Джоан. — Пожалуйста, прошу тебя, зажги свет поярче!

Гордон Уэст, ставший серьезным и деловитым, действовал спокойно, но быстро. Когда он подкрутил колесико лампы, теплый желтый свет залил книжные стеллажи, однако тени за ними стали еще темнее и гуще. Уэст закрыл дверь и задвинул засов; на ключ в Стоук-Друиде никто дверей не запирал. Потом он вернулся к Джоан. Голос его, хоть и властный, подействовал на нее успокаивающе, как и руки, которые он положил ей на плечи.

— Ну вот, — сказал он, и у глаз его снова появились морщинки. — Никто тебя не обидит; я об этом позабочусь. Что такое ты говорила? Тебе страшно, хотя в письме нет ни слова правды? В чем дело?

Джоан судорожно вздохнула и прильнула к нему.

— Итак… — начала она.

Глава 6

Мисс Марион Тайлер быстрым шагом удалялась от домика Уэста после того, как наскоро заглянула внутрь. Она посмотрела на небо; луна в третьей четверти светила почти так же ярко, как солнце.

Марион всегда была веселой и оживленной. Но она вовсе не принадлежала к числу бесцеремонных, сующих во все свой нос особ, которых окружающим сразу хочется убить. Наоборот! Позвольте обрисовать ее так: если несколько мужчин рассказывали сомнительный анекдот, они тут же замолкали при появлении Стеллы Лейси или Джоан Бейли, однако они были не против, если анекдот услышит Марион.

Мелкие зубки Марион часто сверкали в улыбке; черные волосы, в которых не было ни единого намека на седину, были по моде коротко подстрижены. Платья и костюмы выгодно подчеркивали ее крепкую, статную фигуру. Марион великолепно ладила и с детьми, и с собаками, и с лошадьми. Что же касается мужчин… Марион иногда признавалась: в ее жизни для мужчин отведено маловато места, хотя она пользовалась уважением всех своих знакомых мужского пола.

Проходя по тропинке между деревьями, она заметила в ярком лунном свете две фигуры, которые приближались со стороны дома полковника Бейли.

— Эй! — едва слышно прошептала Марион.

Одна из фигур оказалась Стеллой Лейси; на плечи поверх сизого платья она набросила легкую шаль. Второй была ее четырнадцатилетняя дочь Памела. Сэр Генри Мерривейл, который в тот день уже видел Памелу на улице, сейчас оглядел бы ее внимательнее.

Было бы не совсем справедливо утверждать, будто Пэм — уменьшенная копия матери, хотя девочка тоже была тоненькой, стройной и хрупкой; пепельные волосы до плеч завивались на концах; на Памеле, как и на матери, было красивое платье, скроенное «по-взрослому». Но в Пэм чувствовались некая щенячья игривость и неуклюжесть, хотя она изо всех сил старалась выглядеть старше своих лет. На круглом личике девочки выделялись серьезные, умные серые глаза, которые можно было назвать говорящими: они выдавали больше, чем произнесенные слова.

— Эй! — громче крикнула Марион, когда они встретились на залитой лунным светом тропинке. Стало ясно, что она решила преградить Стелле путь. — Надеюсь, вы не к Гордону Уэсту, — заговорила она. — Я сама заглядывала к нему, хотела взять почитать «Меч в камне» — он считает эту вещь великолепной. Но его нет дома.

— К Гордону? — Стелла удивленно подняла брови, как будто никогда не слыхала о таком. — Что вы, Марион, милочка! Мы просто гуляем. Вы, конечно, знакомы с Пэм? Хотя она так редко бывает дома — только на каникулах.

Марион улыбнулась девочке:

— Да, знакома. И как мы поживаем, Пэм?

Девочка подняла на нее серьезный удивленный взгляд.

— Да, — неожиданно продолжала Марион, — на редкость дурацкий вопрос. Не обижайся, просто… так принято разговаривать с детьми.

В глазах Пэм загорелся огонек искренней признательности.

— Добрый вечер, мисс Тайлер, — сказала она.

Стелла неизвестно почему была сегодня чем-то расстроена и необычно говорлива.

— Ничего подобного, — заметила она, — я не считаю подобные вопросы дурацкими. Пэм у нас иногда действительно бывает несносной. Правда, Пэм? Она хочет играть в вульгарные игры, например в хоккей — представляете? — и возиться в грязи. Боюсь, в ее школе одобряют подобные развлечения. А ее нелюбовь к чтению! Вы можете представить, чтобы молодая леди, почти взрослая, не любила Достоева и Толстовского?

— Ах! — с тоской в глазах воскликнула Марион.

Пэм снова подняла на нее глаза.

— Мама, — возразила она негромко и ласково, — ты все время путаешь их фамилии. И потом, кому какое дело, что творится с людьми по имени Соня Бирвичков Паранурдипофф и Федор Ироффенскекий Вараверакинсолеович? Фамилии их героев похожи на каменные глыбы; да и сами книги такие же.

Стелла издала легкий смешок, который один из ее поклонников (хроникер не может отказать себе в удовольствии немного посплетничать) однажды сравнил со звоном маленьких серебряных колокольчиков.

— Пэм, голубушка, — укоризненно заметила она. — Сколько раз тебе говорить: нельзя быть такой ограниченной.

— Почему? — удивилась прямодушная Марион.

Но Стелла ее не слушала.

— Бедное дитя, — заявила она, — ей, знаете ли, сегодня нехорошо.

— Мама!

— Возможно, вид у нее цветущий, — продолжала Стелла, обращаясь к Марион и рассеянно покачивая пепельно-русой головой. — Я всецело доверяю доктору Шмидту. И все же, в своем роде… — Она помолчала. — Вам известно, что доктор Шмидт не только закончил медицинский факультет в Эдинбурге, но и… — Стелла оборвала себя, как будто пробудилась ото сна. Даже при лунном свете стало видно, как она зарделась багровым румянцем. — Господи, о чем я? Пожалуйста, простите меня.

Именно этого и хотела Марион.

— Ну, пойдемте, — бодро предложила она, беря мать и дочь под руки и ловко уводя их в противоположном направлении. — Раз вы гуляете, давайте гулять вместе.

— Куда мы идем?

— К церкви. Точнее, к дому приходского священника.

— Ну что ж! Наверное, мы успеем дойти туда и вернуться до того времени, как Пэм пора будет ложиться спать.

— Мама! — вдруг вмешалась Памела. — А можно по пути посмотреть Пороховой склад?

— Возможно, милая. Возможно, — рассеянно отвечала Стелла, скорее всего не услышав, о чем просит дочь. Решив, что Марион не обратила внимания на ее оплошность, миссис Лейси снова стала такой, как всегда: немного замкнутой, с притворно-застенчивым выражением на лице.

Они шли по тропинке, иногда задевая ногами палую листву, и внешне казались довольными, как трое детишек, которые ищут Волшебника из страны Оз.

— К дому приходского священника? — задумчиво повторила Стелла. — Вы много помогаете мистеру Хантеру в его приходских делах.

— Уже очень давно! — согласилась Марион, поднимая голову и взглядывая на луну. Энергия била в ней через край. — У него очень много дел, знаете ли. Ровно через неделю благотворительный церковный базар; ему очень нужна помощь. Джеймс… — Стелла, услышав, как викария назвали по имени, воровато огляделась, — так волнуется и так добросовестно относится к своим обязанностям!

— Мистер Хантер, — заметила Стелла, — всегда казался мне… очень молодым.

— Милая моя Стелла, — рассмеялась ее спутница, — вы знаете, сколько ему лет на самом деле?

— Нет… я никогда не задумывалась о том, сколько ему лет, — пробормотала Стелла, словно мысли о возрасте викария были чем-то неприличным.

— Ему тридцать восемь, — сказала Марион. — Почти тридцать девять, — радостно добавила она.

— Что вы, Марион! — изумилась ее спутница. — Вы уверены?

— О, совершенно. Старая история. Джеймс — третий сын в очень почтенной семье. Вы знаете?

Очутившись на твердой почве, Стелла закивала.

— Хотите сказать, родные не знали, что с ним делать?

— Вот именно, — весело продолжала Марион. — Его не посылали в Оксфорд почти до тридцатилетнего возраста. Три года в университете да еще полтора в колледже теологии. Потом еще три года он был младшим приходским священником. Высокие блондины… — Марион отбросила со лба прядку прямых черных волос, — обычно выглядят моложе своих лет, правда?

Позвольте напомнить, что Марион было всего сорок два.

— Кстати, об обязанностях, — вдруг вспомнила Стелла. — Вы ведь не присутствовали, дорогая, при том ужасном происшествии на Северном лугу?

Марион развеселилась:

— Меня там не было. Но мне все рассказала миссис Рок, кондитерша. — Марион тряхнула головой; ее светло-карие глаза под густыми черными ресницами весело сверкнули. — Я бы отдала пять лет жи… То есть я бы отдала что угодно, лишь бы увидеть такое!

— Все было вовсе не забавно, дорогая. Бедного полковника Бейли чуть не убило.

— Конечно, конечно. И все же…

На губах Стеллы заиграла легчайшая улыбка.

— Впрочем, — заявила она, — не скрою, что в продолжении истории я обнаружила зачатки высокой комедии. Боюсь, что многие — естественно, они невежды и глупцы — возлагают всю вину за случившееся на мистера Хантера.

— Вот как? — Голос Марион слегка дрогнул. — Почему?

— Возможно, вы не помните, но еще несколько месяцев назад поговаривали, будто мистер Хантер добрых пять минут изрыгал чудовищные проклятия после того, как случайно послал теннисный мяч в аут?

— Я при том присутствовала, — холодно отвечала Марион. — Джеймс просто вслух помянул от досады черта, как на его месте поступил бы всякий, в чьих жилах течет кровь, а не вода.

— Разумеется, я все понимаю, — мягко заверила свою собеседницу Стелла. — Но наши ограниченные соседи настроены весьма предвзято. А сегодня я поняла, что дело обстоит еще хуже. Кое-кто уверяет, будто мистер Хантер нарочно пнул чемодан, чтобы у него было преимущество на старте, прежде чем сэр Генри Мерривейл скажет: «Марш!» Говорят, мистер Хантер гнался за чемоданом и пинками отгонял собак, которые приближались к нему.

Марион Тайлер передернуло.

— Возмутительная ложь! — заявила она.

— Совершенно с вами согласна. По иронии судьбы, истинным виновником случившегося является сэр Генри Мерривейл, который… кстати… происходит из хорошей и очень старинной семьи; именно он подбил детей устроить гонку.

— Ну и что? Чего вы от него ожидали?

— То есть как?

— Он раздает мальчишкам сигары, а девочкам — помаду. — (Последнее, строго говоря, было неправдой, но не важно.) — А еще он уверяет, что готов побиться с ними об заклад на что угодно. Моя милая Стелла, дети, наверное, решили, что он — единственный нормальный взрослый среди всех, кого они знают. Кстати, — Марион скривила губы, — не уверена, что дети так уж заблуждаются. Но я не понимаю, — с достоинством заключила она, — как можно потешаться над бедным Джеймсом…

— Марион! У меня и в мыслях не было…

— Да?! А что вы только что говорили?

Стелла обратила к собеседнице невинные серые глаза и тряхнула пепельными волосами. Даже сизое платье, казалось, сжалось под шалью, в которую она куталась.

— Я сказала лишь, что обнаружила зачатки высокой комедии, а возможно, и трагедии. Ведь норой бывает, что цепь мелких несуразностей и нелепостей внезапно перерастает в какие-то важные и смертельно серьезные вещи. Как… как, например…

Марион смерила свою спутницу пристальным взглядом.

— Как, например, анонимные письма? — звонко спросила она.

Обе женщины замерли на месте, будто увидели на тропинке змею.

Они совсем забыли про Пэм Лейси, которая спокойно и задумчиво шагала между ними, держа обеих за руки. Когда ее мать и мисс Тайлер замерли на месте, Пэм дернулась, как кукла. Однако остановил их не вопрос, заданный Марион. Не из-за него кровь бросилась им в голову. Они услышали мужской голос, особенно ясный в ночной тишине.

Они как раз дошли до дома полковника Бейли. Утоптанная тропинка, которая здесь переходила в дорожку, посыпанную гравием, вела мимо парадной двери викторианского домика с высокими окнами-«фонарями» по фасаду и большими прямыми окнами по бокам, доходившими почти до самой земли.

Свет горел лишь в одной комнате первого этажа. Среднее окно было задернуто плотными черными шторами. Но два боковых окна, которые находились менее чем в десяти метрах наискосок от того места, где стояли Марион и Стелла, были широко распахнуты, и на них висели лишь легкие тюлевые занавески. Через эти занавески, как сквозь газовую завесу, они увидели тучного лысого джентльмена в очках, съехавших на нос. Он стоял, подняв вверх сжатую в кулак руку, и разглагольствовал. Его собеседника не было видно.

Мощный, раскатистый голос гремел по всему парку:

— …правду, так что помогите мне разобраться с проклятыми анонимками!

Марион украдкой огляделась, как будто опасаясь обнаружить поблизости других случайных (или неслучайных) прохожих. Но Стелла отреагировала спокойно и проворно.

— Пэм, дорогая! — прошептала она.

— Что, мама?

— Боюсь, сегодня мы не сможем погулять. Беги скорее домой и через полчаса ложись спать. Будь умницей!

— Но, мама! Ты обещала…

Подавляя возражения дочери, Стелла заговорила самым сладким голосом:

— Понимаю, милая, что я совершенно не права. Вот видишь, я честно признаюсь в своей неправоте. Мы погуляем в следующий раз и сделаем все, что собирались. А теперь делай, как я велю, или… — в голосе появилась мягкая угроза, — придется снова позвать к тебе доктора Шмидта.

Пэм посмотрела на мать. Во взгляде ее не было ненависти; в нем читался скорее изумленный беззвучный крик, который пытаются воспроизвести в своих стихах наши молодые поэты: «Почему, почему мир так жесток?!»

Дом Стеллы Лейси находился немного на отшибе, на противоположном краю парка; он стоял против дома полковника Бейли, как домик Марион располагался против домика Уэста. Их разделяла низкая массивная громада замка, в котором обитал сам Сквайр. Пэм, стиснув кулаки, побежала по аллейке.

Взволнованная Марион кивнула в сторону освещенных окон — обе знали, что за ними находится кабинет полковника Бейли.

— Вы действительно считаете, что нам следует?..

— По-моему, это наш долг, — с добродетельным видом заявила Стелла.

Стараясь не задевать ногами сухую листву, женщины осторожно подошли к ближайшему окну, которое доходило почти до земли, и стали слушать.

— …и вот почему, — гремел сэр Генри, — я рассказал вам, что случилось после того, как вы ушли! Священник собирается вслух прочесть письмо, в котором ему приписывают шуры-муры с вашей племянницей! Он сам зайдет к вам попозже, чтобы объявить о своем намерении. Я должен был вас предупредить — на случай, если вы вскипите и взлетите до потолка.

Полковник Бейли кивнул. Он сидел в кожаном кресле спиной к окну; их с Г.М. разделял столик, на котором стояло виски с содовой. Глазки Г.М. метали молнии.

— Главное, — продолжал Г.М., — в том, как вы намерены с ним справиться?

— Я с ним справлюсь, — коротко и со значением ответил полковник.

— Погодите-ка, черт побери! Ведь не можете вы просто стащить паршивца за ухо с кафедры!

Две женщины под окном услышали какой-то стук. Это полковник Бейли раздраженно забарабанил по столу костлявыми, как у скелета, пальцами.

— Хм, верно, — заявил он через несколько секунд. — Не могу. Слишком унизительно.

— Вот именно. Я и сам человек старой школы, — Г.М. горделиво хлопнул себя в грудь, — и сразу подумал о последствиях. Как насчет членов приходской управы?

— Мы имеем право выразить свой протест, вот и все. Но этого недостаточно.

— Далее, — продолжал Г.М., взволнованный куда сильнее, чем мог себе признаться, — молодой Уэст клянется, что убьет Хантера, если тот прочтет письмо вслух. Уэст способен на такое?

— Способен и убьет его, — сухо отвечал полковник Бейли. — Но без всякой пользы — вред уже будет причинен. Погодите-ка! — Его пальцы снова начали отбивать барабанную дробь на столе. — А что, если… скажем, Уэст поговорит с Хантером перед службой…

— Ах, черт возьми!

— В чем дело? — осведомился полковник.

— Да поймите вы! Нельзя допустить, чтобы Уэст позорил священника на глазах у всех прихожан! Если применить силу, дело получит огласку и разразится грандиозный скандал.

При упоминании слова «скандал» у полковника встали дыбом коротко стриженные седеющие волосы.

— И зачем только существуют сплетни? — с горечью спросил он и закончил самым банальным вопросом: — И почему только меня не оставят в покое?

— Невозможно, сынок. Вот скажите, к примеру: получала ли сама Джоан анонимные письма, в которых ее обвиняли в связи с викарием?

— Господи, откуда же мне знать?

— Может, она получила даже не одно письмо, а несколько?

— Чушь! Это так нелепо, — заявил полковник, — что в них никто не поверит. Кстати, и насчет падре — полная ерунда. Но прочесть подобную мерзость вслух!..

— Полковник, — спокойно возразил Г.М., — женщины способны поверить в любые слухи, особенно если речь в них идет о другой женщине.

— Говорю вам, чушь! Кстати, падре не так уж плох. Мне самому он нравился до тех пор, пока он не сдвинулся на письме. Кстати, его дядя…

Полковник Бейли вдруг замолчал и вскочил.

— Дядя! — воскликнул он. — У него ведь дядя — епископ. И живет неподалеку отсюда. Черт меня побери, позвоню ему сегодня же, и он осадит племянничка! — Полковник вздохнул с облегчением. — Вот. Придумал!

Женщины за окном не смотрели друг на друга, потому что обе понимали, что Г.М. прав. Ни одна не отпрянула от окна, услышав приближающиеся шаги полковника Бейли, потому что намерения его были ясны.

В кабинете, против окна и вдалеке от слушательниц, стоял стол с крупномасштабным макетом более-менее современного поля боя. На макете присутствовали и зеленовато-коричневые холмы, и луга, и дороги. По дорогам двигались танки — такие маленькие, что десяток их уместился бы в спичечный коробок. Были на макете многочисленные и разнообразные самолеты; на крыльях многих из них чернели кресты. За холмами расположилась артиллерия — от легких полевых орудий до мощных батарей.

Сквозь тюлевую занавеску Марион и Стелла видели, какое усталое лицо сделалось у полковника Бейли. Взяв со стола большую деревянную указку, полковник некоторое время смотрел на макет, а потом повернулся к своему гостю.

— Послушайте, Мерривейл, — отрывисто заявил он. — К черту все! Я хочу вам помочь. Но что толку заниматься пустяками, когда Рим горит? Видите? — Он постучал указкой по макету. — Подойдите, пожалуйста, сюда.

Зажмурившись, Г.М. отпил виски с содовой, встал и подошел к хозяину дома.

Пехотинцы на макете были так малы, что их можно было рассмотреть только в лупу, лежавшую тут же, под рукой. Полковник Бейли потянулся к лупе, но потом передумал. На его лице с подстриженными седеющими усами застыло раздраженное выражение.

— Как видите, — заявил он, — все ясно как божий день. Тут и ребенок разберется! Повсюду один Клаузевиц, снова Клаузевиц; фрицы его обожают. В четырнадцатом году у них не было самолетов; еще не изобрели танковую броню; они не могли передвигаться достаточно быстро. Но взгляните на карту!

Полковник ткнул указкой в противоположную стену. Там над викторианским камином висела большая карта Европы, испещренная булавками с разноцветными головками.

— В четырнадцатом году — прочтите любые мемуары — фрицы спорили, стоит ли оккупировать Голландию наряду с Бельгией. Тогда Голландию не захватили. Но в следующий раз они не промахнутся. Нет-нет, уверяю вас! Более того, ваша знаменитая линия Мажино (никогда нельзя полагаться на неподвижную линию обороны, друг мой) проходит вовсе не там, где следует.

Полковник развернулся назад, и указка в его руке заплясала над макетом.

— Пехоте невозможно тягаться с пикирующими бомбардировщиками и танками. Пехота не прорвется нигде, только здесь… здесь… и вот тут. Если у вас нет истребителей, способных уничтожить бомбардировщики противника, и более толстой брони, чтобы вывести из строя их танки, вам конец. Разве непонятно?

— Угу. Чертовски убедительно, полковник.

— Тогда почему ослы из военного министерства ничего не понимают?

— Не знаю, — тем же деревянным тоном отвечал Г.М. — Кстати, об анонимных письмах…

— Черт бы побрал ваши анонимные письма! — взорвался полковник Бейли. — Повторяю: что толку заниматься пустяками, когда…

— Позвольте напомнить, что из-за того, что вы называете «пустяками», утопилась женщина, — тихо возразил ему Г.М. — Боюсь, скоро здесь произойдет еще и убийство.

Наступило продолжительное молчание. Затем полковник Бейли медленно и осторожно положил указку на макет.

— Извините, — сказал он. — Чего вы от меня ждете?

Г.М. шумно вздохнул.

— Полковник, — заявил он, указывая своим бокалом на макет. — Не думайте, будто я считаю ваши слова неважными. Однако дело у меня срочное, как вы, вероятно, уже догадались. Хотя в некоторых вещах вы невинны, как младенец, но во многом умны и проницательны, как бандит Билли Кид и Джордж Вашингтон, вместе взятые.

— Уф! — проворчал полковник, однако вид у него сделался довольный.

— Возьмем, к примеру, девицу Мартин. Если она не свалилась в воду случайно, значит, либо она покончила с собой, либо ее убили. Никаких признаков насильственной смерти не обнаружено. Но никто не удосужился задаться вопросом, почему она покончила жизнь самоубийством. Какие у вас предположения?

— Никаких. Почему бы вам не расспросить ее сестру? Энни Мартин живет на Главной улице. — Полковник Бейли нахмурился. — Мисс Мартин все едва замечали. Очень предана церкви. Очень предана падре. Вот, пожалуй, и все, что я могу про нее сказать…

Г.М. ловким жестом извлек откуда-то черную сигару и раскурил ее. К тюлевой занавеске поплыло облако вонючего дыма.

— Ясно. Скажите, а вы сами получали анонимные письма?

— Получал, — угрюмо сказал полковник. — Только одно.

— Вас тоже обвиняют в какой-нибудь интрижке?

— Интрижке?! — возмутился полковник. — Ну уж нет! Хотя… Погодите, постойте-ка… В некотором роде… да. Аноним утверждает, будто моя жена долгие годы перед смертью была неверна мне.

— Это ведь неправда?

В глазах полковника Бейли появилось тоскливое выражение. Кожа на висках натянулась и стала похожа на очень тонкую бумагу.

— Юнис! — сказал он. — Юнис вырастила Джоан. Джоан — дочь моего брата. Сам я никогда не умел особенно ладить с детьми. — Полковник говорил с трудом, как будто к горлу у него подступил комок. — Юнис не щадила себя, загубила свое здоровье в Индии. Настаивала, что будет там со мной… Отказывалась уехать. Никогда не жаловалась. Никогда не мандражировала, когда у нас бывали перестрелки в горах. Неверна!.. Извините.

Он хотел сказать: «Извините, что делюсь с вами личными переживаниями».

Г.М. уставился в пол.

— Ничего, — прошептал он. — О чем еще говорилось в письме?

— Подробности я забыл. Западный фронт, 1917 год. Я тогда командовал бригадой — временно. Ясовершил ошибку, и она стоила жизни многим солдатам.

— Спокойней, черт подери! Любой профессиональный военный совершает подобные ошибки.

— Да! — Полковник Бейли поднял большое увеличительное стекло и посмотрел на толпу крошечных солдатиков. — Власть опьяняет! По крайней мере, я так считаю. Но аноним высмеивает все, что мне дорого… Разумеется, тогда дело получило огласку; в семнадцатом году о нем писали все газеты. В осторожных выражениях, разумеется, хотя между строк все было видно. Главное — как аноним вообще узнал об этом в такой мелкой деревушке, как наша? Я даже Юнис не рассказывал всех подробностей!

— Не знаю, — покачал головой Г.М. — Некоторые из наших соседей… кое-кто… способен узнать гораздо больше, чем нам кажется. Вы сохранили письмо?

— Да. Сохранил на память — любопытный сувенир. Хотите взглянуть?

Г.М. кивнул. Вдоль правой стены, оклеенной отвратительными обоями в синие и розовые незабудки, тянулись невысокие книжные стеллажи. Сверху на них стояли в ряд картонные папки, содержавшие обширную и бесконечную переписку полковника с военным министерством, а также несколько папок с грифом «Личное». Из одной такой папки полковник Бейли извлек сложенный пополам лист бумаги и вернулся к Г.М., стоявшему рядом с макетом.

— Знаете, — продолжал полковник, передавая письмо своему собеседнику, — за исключением его крайней бессердечности, я почти понимаю ход мысли (как вы это называете) негодяя, который строчит такие вот пасквили.

— Вот как?

— Я серьезно! В мире полным-полно людей, исполненных черной желчи. Некоторые избавляются от нее, изливая гнев на военное министерство, как я. Другие… что ж, результат в ваших руках.

Сэр Генри Мерривейл, успевший отложить сигару и бокал и рассматривавший письмо в лупу, быстро поднял голову.

— Полковник, — небрежно заявил он, — я считаю ваши слова самыми важными из всего сказанного до сих пор.

— Помилуйте! Все очень просто, как нос у вас на лице!

— Хм, да, — проворчал Г.М., морща нос, о котором зашла речь. — Возможно. Но не в том смысле, о котором вы думаете.

Наш старый приятель старший инспектор Мастерс, будь он здесь, немедленно расшифровал бы тарабарщину Г.М. Полковник же Бейли, слышавший речи Г.М. в первый (но не в последний) раз, только сощурил глаза.

— Хотите сказать, вы обнаружили в моем письме ключ к разгадке?

— Нет. Я обнаружил в нем только то, что и надеялся найти: восклицательный знак на том месте, где должна быть запятая. Пожалуйста, сохраните ваше письмо в надежном месте. Возможно, оно окажет нам большую помощь.

— Но что насчет разгадки? Где она?

Г.М., сменивший письмо и лупу на сигару и виски, проигнорировал вопрос.

— Полковник, — сказал он, — я сейчас сообщу вам три вещи, которых не знает никто, кроме меня. Я изложу их кратко и доступно. Во-первых, я где-то уже видел вашу миссис Стеллу Лейси.

— Миссис Лейси? Ну и что такого? Вы вполне могли где-то видеть ее. Какая разница?

— Возможно, это тоже не имеет никакого значения. Дело в том, что она смутно связана у меня с чем-то изящным, благородным и возвышенным. С тем, — Г.М. скромно откашлялся перед тем, как залпом допить виски, — с чем всегда связывают меня.

— Да… мм… да.

— Только, ради всего святого, не думайте, будто у меня поехала крыша! — прорычал Г.М. так внезапно, что женщины под окном вздрогнули. — Те, кто считает меня выжившим из ума старикашкой, ошибаются!

— Извините, — сказал полковник Бейли, взирая на своего гостя с полным пониманием. — А что во-вторых?

— Вашей племяннице угрожает серьезная опасность. По крайней мере, она сама так считает.

— Кто, Джоан? Ерунда!

— Можете мне поверить, сынок. Кстати, где Джоан сейчас?

Полковник откровенно ответил, что не знает. За ужином ему смутно померещилось, будто что-то не в порядке, но он был так поглощен разъяснением тактики ведения военных действий, что так и не понял, кого (или чего) именно недостает за столом.

— Вы, — продолжал Г.М., — не видели ее лица и не слышали ее слов, когда она вбежала в книжную лавку Рейфа Данверса и попросила дать ей какую-нибудь книгу, в которой подробно изложена история Насмешливой Вдовы. Сынок, с ней все ясно: по какой-то причине она считает Вдову реально существующим лицом. И еще вы не видели, как она все время вроде как ненароком дотрагивалась до своей сумочки всякий раз, когда речь заходила о неприятных для нее вещах. Ставлю десять против одного, сегодня она получила анонимное письмо — так же, как и викарий… Кстати, о викарии, — заторопился Г.М., жестом останавливая готового возразить полковника, — вот вам и «в-третьих». Совсем недавно мы с вами обсуждали, как помешать ему прочесть письмо во время проповеди…

Полковник Бейли напрягся:

— Вот именно! Совсем забыл! Надо звонить епископу — чем скорее, тем лучше.

— Видите ли, в чем дело, полковник… Лучше бы вам к нему не обращаться.

— Вы против того, чтобы я звонил епископу?!

— Да. Видите ли, у меня несколько… особый склад ума. Я был с вами не до конца откровенен и нарочно перевел разговор на другую тему. Но в целом я играю честно, так что помогите мне!

— Ясно. Так что вы от меня хотите?

— Пусть читает проповедь. И пусть огласит письмо.

Наступила пауза. Полковник оцепенел.

— Погодите! — взревел Г.М. — Умоляю вас: не смотрите на меня, как на пьяного подчиненного! Когда вы услышите, почему я прошу не мешать викарию, вы согласитесь со мной.

Полковник Бейли был озадачен. Однако доверие, которое он испытывал к Г.М., победило.

— Изложите ваши доводы, — спокойно потребовал он.

— Сейчас. Когда закончились собачьи бега и я отнес мой старый добрый чемодан в отель под названием «Лорд Родни», я пошел в дом викария. И оказалось, что…

Тут Г.М. склонился над столом с макетом и отодвинул тюлевую занавеску, собираясь выбросить из окна окурок сигары.

Хотя он, возможно, смотрел прямо вниз, на их лица, не это вынудило Марион Тайлер и Стеллу Лейси отступить. Они просто сочли, что услышали достаточно. Обе с достоинством пересекли лужайку и затрусили по гравиевой дорожке, затем побежали и бежали до тех пор, пока не оказались совсем далеко.

— Стелла, — задыхаясь, спросила Марион, когда обе остановились, — что за слухи о Джоан Бейли и… Джеймсе?

Ее спутница мелодично рассмеялась:

— Дорогая моя, какая нелепость!

— Я знаю. Джоан не смотрит ни на одного мужчину, кроме Гордона. Но как ужасно, что он намерен говорить во всеуслышание, в церкви… — Марион замолчала.

— Милый сэр Генри! — задумчиво прошептала Стелла. — Должно быть, мы с ним действительно где-то встречались, как он и говорил. Наверное, на каком-нибудь приеме… Может, в Букингемском дворце…

Марион метнула на Стеллу подозрительный взгляд. Однако мисс Тайлер была слишком занята своими мыслями; как она ни боролась с собой, глаза ее наполнились слезами.

— Естественно, — заметила Марион дрожащим голосом, — никакой проповеди не будет. Об этом позаботится епископ Гластонторский. Ах, только не уверяйте меня, будто ваш сэр Генри убедит полковника Бейли никуда не звонить! Когда полковник закусывает удила, он самый упрямый человек из всех, кого я знаю!

— Из-за чего вы так расстроились? — удивилась Стелла. — Разве что… Марион! — Ее улыбка осталась в тени. — Уж не влюблены ли вы в мистера Хантера?

— К-как ужасно глупо! — возразила Марион, пытаясь улыбнуться. — Мы с ним добрые друзья, только и всего. Просто добрые друзья!

— Ах, господи, — вздохнула Стелла, — хотелось бы и мне…

— Чего?

— Быть добрым другом… с каким-нибудь мужчиной. Только у меня никогда ничего не выходит.

— Он хочет прочесть анонимное письмо! — едва слышно повторяла Марион. — Произнести проповедь о… — Она осеклась. — Стелла, вы идете со мной к викарию?

— Нет, дорогая. Сейчас действительно поздновато.

— Что ж, — воскликнула Марион, и глаза у нее заблестели, — боюсь, вы будете разочарованы. Завтра никакой сенсации не произойдет. Джеймс прочтет обычную проповедь, как собирался: по-моему, о милосердии святого Павла. Обещаю вам, Стелла! Обещаю! — закончила она с пафосом.

Глава 7

— Тема сегодняшней проповеди взята из Евангелия от Матфея, глава двадцать третья, стихи двадцать семь и двадцать восемь. — Священник возвысил голос. — «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!..»

День выдался погожий и ясный. Солнечные лучи, проникавшие в церковь через огромное восточное окно, преломлялись разноцветьем алого, синего и желтого, но бледнели, достигая каменного пола и серых каменных колонн, насчитывавших пятьсот лет поклонения. С западной стороны и в алтаре, по обе стороны которого стояли хористы в белом, свечи горели почти так же тускло, как медные лампады, свисавшие на цепях с низких стропил.

— «…что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты…»

Сквайр Том Уайат встревоженно выпрямился; он сидел на древней резной фамильной скамье рядом с третьей женой и сынишкой. Что-то не так.

До того времени служба шла мерно и легко, как звучали удары колокола на колокольне Святого Иуды. Прихожане зашушукались; казалось, в домашних, любимых стенах церкви что-то изменилось. С того момента, как викарий взошел на кафедру.

— «Так и вы… — сильный, звучный голос сделал почти незаметную паузу, и преподобный Джеймс Кэдмен Хантер оглядел паству, — по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония».

Всем показалось, будто огромная Библия накренилась, когда викарий захлопнул ее. Руки, спрятанные под широкими рукавами белого стихаря, так дрожали, что преподобному Джеймсу пришлось опереться о кафедру. Он снова окинул взглядом прихожан, о чем-то размышляя.

На многих лицах, обращенных к нему, застыло недоверчивое и изумленное выражение. Марион Тайлер, раскрыв рот, в ужасе смотрела на викария. Она уже заметила, что Джоан Бейли и полковника Бейли в церкви нет. Мистер Тео Булл, мясник, сердито хмурился, словно недоумевая, что происходит.

В мертвой тишине преподобный Джеймс заговорил. Его обычно румяное лицо побледнело; от светлых волос как будто исходило сияние.

— Сегодня, — негромко начал он, — я хочу обратиться к вам неофициально. Я хочу разрушить стену, выросшую между нами, как будто ее никогда и не было.

Возможно, именно спокойствие его тона вызвало вздохи облегчения среди прихожан. Кто-то уронил молитвенник.

— Я нахожусь здесь, среди вас, — продолжал викарий, — с мая нынешнего года. Я стремился быть всем вам другом. Я пытался (видит Бог!) но мере своих скудных сил выполнять свои обязанности. Некоторые из вас… — голубые глаза прошлись по рядам, желваки на скулах напряглись, — не поймут того, что я намерен сказать. Но многие поймут меня — к сожалению, даже слишком хорошо. Мои слова предназначены тем, кто понимает…

Снова он возвысил свой сильный голос:

— Вы были лжецами и лицемерами, как написано в Священном Писании; и я говорю вам это в лицо?

По церкви пробежал шум, как будто прошелестел ветер. Затем все стихло.

На последней, задней скамье, скрестив руки на груди, сидел Гордон Уэст. Он один из всех присутствующих ни разу не шевельнулся; с самого начала он не спускал взгляда с викария. Лицо Тео Булла сделалось багровым, как свекла; многие бросали на священника злобные взгляды. Преподобный Джеймс Кэдмен Хантер выдержал долгую паузу, прежде чем в церкви снова воцарилась тишина.

— Я говорю, что вы были лжецами и лицемерами, и вы это знаете, — продолжал он. — Позвольте мне быть с вами до конца откровенным. Я не утверждаю, что вы лгали и лицемерили намеренно или что вы в глубине души действительно являетесь лжецами и лицемерами. Но вы молчали, когда должны были кричать! Вы боялись, что раскроются ваши мелкие, возможно, совершенно незначительные тайны… С самого июля, о чем до вчерашнего дня я и понятия не имел, жителей нашей деревни забрасывают анонимными письмами. Как представитель церкви, я могу быть лишь вашим духовным наставником. Почему вы сразу не пришли ко мне? Почему ни один из вас не признался в том, что стал мишенью злобной клеветы? Даже если я вам не нравлюсь, а, насколько мне известно, причина неприязни кроется в страхе…

Впервые преподобный Джеймс замялся.

Слезы струились по лицу Марион Тайлер. В тени, за колонной, стояла Стелла Лейси; пепельные волосы едва выглядывали из-под крошечной модной шляпки. Стелла Лейси рассеянно и как-то криво улыбалась — наверное, в тот миг она была похожа на Лилит.

— Но если и так, — звучно продолжал викарий, — я не причинил вам вреда. Жаль, что вы не доверились мне. К сегодняшнему дню клевета была бы разоблачена; аноним был бы схвачен и больше не вонзал бы свои ядовитые клыки в наши тела и души. Я не причиню боли тем, кто потерял близких…

В глаза ему бросилось бледное лицо Энни Мартин, на котором застыло такое странное выражение, что преподобному Джеймсу следовало бы удостоить ее более пристальным взглядом. Жаль, что он этого не сделал.

— …лишний раз напомнив им о том, что в наши ряды проникла смерть — какая бы причина ее ни вызвала. Но аноним должен быть и будет найден. Вы, разумеется, не хотите, чтобы так продолжалось и дальше. Вы не хотите, чтобы вас унижали и травили. Уверяю вас, я могу найти автора писем — при одном условии. Если мое условие не выполнят, значит, всему конец. Я не прошу вас о помощи; оказать ее — ваша обязанность, ваш долг.

Сзади сидел еще один житель Стоук-Друида, которого прежде ни разу не видели в церкви. Маленький, тощий и смуглый сапожник-атеист Фред Корда глумливо ухмылялся и ерзал на лавке, как будто ему был мал воскресный костюм. Похоже, все происходящее радовало его.

Фред Корди ненавидел всех, точнее, почти всех. Лишь троих обитателей Стоук-Друида он на самом деле любил: Гордон Уэст и полковник Бейли давали ему деньги, не задавая лишних вопросов, а Сквайр Уайат, хоть и был мировым судьей, сквозь пальцы смотрел на браконьерство сапожника.

Маленький сапожник, с жесткими, торчащими во все стороны, как у домового, волосами, наклонился вперед и прошептал Уэсту:

— Задал он им жару! — Фред Корди был в восторге. — Правда?

Возможно, в тот момент викарий взглянул на сапожника своими голубыми глазами, потому что Корди замолчал, словно подстреленный.

— Позвольте объясниться, — продолжал голос с кафедры. — Сегодня среди нас присутствует человек, который не служит в полиции — понимаю, никому не хочется втягивать в дело полицию, но тревожиться нет нужды. Однако связи названного мной лица могут оказаться весьма ценными для нас. Этот человек…

Преподобный Джеймс быстро метнул взгляд на переднюю скамью, где должен был находиться сэр Генри Мерривейл. Однако сэра Генри Мерривейла там не было.

Следует отметить, что Г.М. опоздал в церковь не по своей вине. В тот самый момент, когда началась служба, Г.М. раздраженно и нетерпеливо расхаживал взад и вперед по своему номеру в отеле «Лорд Родни», то и дело поглядывая на огромные позолоченные часы. С прошлого вечера он безуспешно пытался дозвониться достопочтенному Рональду Бивис-Бинтертону, министру внутренних дел, который находился в Суссексе, в своем загородном поместье «Наслаждение».

— Да будет известно, — рычал накануне вечером великий человек на хозяйку отеля, — что сегодня суббота, а завтра будет воскресенье. Если я не дозвонюсь до этого невежи…

Дозвониться ему так и не удалось. Меряя шагами комнату, Г.М. часто разворачивался на каблуках и смотрел на телефонный аппарат, стоявший на столике в простенке между двумя окнами. Отель «Лорд Родни», чей фасад был оштукатурен в желтый цвет, по праву гордился достижениями прогресса в виде телефона, а также отопления, в каждом номере. Но вероломная барышня с коммутатора, которая поклялась как можно скорее соединить его с министром, все не перезванивала.

Наконец, когда Г.М. был на грани отчаяния, телефон все же зазвонил.

Миссис Конклин, исполненная благожелательности владелица «Лорда Родни», как раз спешила наверх, чтобы в очередной раз выразить сочувствие гостю. Через полуоткрытую дверь она подслушала разговор Г.М. с министром внутренних дел, начавшийся за двадцать секунд до ее прихода.

— Разумеется, сегодня история появится во всех лондонских газетах! Сами ищите! Вчера вечером я обзвонил все телеграфные агентства.

— ?..

— Потому что я всегда за справедливость. Боко, и ненавижу, когда полиция делает ляпы. Знаете, что будет завтра?

— !..

— Не валяйте дурака. Анонимки не нравятся никому. Они отвратительны! В парламенте вас закидают запросами; придется вертеться, как будто штаны горят! Конечно, при условии, если вы не докажешь, что у вас все под контролем. Знавал я одного министра внутренних дел — он кубарем полетел со своего поста, и все из-за анонимной кляузы.

— ?..

— Я скажу, что делать. Перезвонить шефу местной полиции — не знаю, как его фамилия, — и задать ему жару.

— !..

— Мне наплевать, даже если он какой-нибудь фельдмаршал, — проорал Г.М., хватая телефонный аппарат. — Помню, вы так всыпали майору Вильерсу Гоби-Гоби, из оксфордских Гоби-Гоби, что он целую неделю не мог спать спокойно. Пусть шеф полиции задает такую же трепку всем своим подчиненным, вплоть до инспектора по фамилии Гарлик.

— ?..

— Да, вот именно, с «к» на конце. Ясно? И чтобы инспектор Гарлик был у меня в отеле ровно в девять утра в понедельник. Спасибо, Боко. Пока!

Миссис Вэтью Конклин, владелица «Лорда Родни», году в тысяча девятьсот пятом обладала роскошной фигурой и густыми волосами цвета меди. Ей удалось сохранить оба своих достоинства, а также неистощимое благодушие. Будучи под сильным впечатлением от Г.М., она, прижав руки к пышной груди, слушала, как ее гость безуспешно просит барышню с коммутатора соединить его с Лондоном.

Он звонил старшему инспектору Мастерсу, который в тот момент у себя дома, в садике, развлекал младших отпрысков карточными фокусами.

— Здорово, сынок! — почти с нежностью начал разговор Г.М. — Как делишки?

— !..?..

— Я не в Лондоне, а на юго-западе, в местечке под названием Стоук-Друид. Слушайте, Мастерс, мне нужна помощь, и я хочу, чтобы вы оказали мне услугу.

— !!!

— Без ругани, Мастерс. Знаю, что в столице важные дела; я и не зову вас сюда. Просто хочу, чтобы вы дали поручение какому-нибудь расторопному парню.

— ?..

— Ему придется наведаться в фирму по производству пишущих машинок «Формоза». Их телефон есть в справочнике. Пусть спросит, когда они прекратили выпуск машинки под маркой «Джуэл номер три» — той, что вместо запятой выдавала восклицательный знак. Пусть выяснит, сохранились ли у них конторские книги; если да, то кому они продали такие машинки.

— ?..

— Да, знаю, выполнить мою просьбу практически невозможно! И все же надо постараться. И еще, пусть наведут справки о некоем лейтенанте ВВС по имени Дарвин Лейси и его жене. Лейси.

— ?..

— Ого! Любопытство взыграло? Что ж поделать, Мастерс, но я ужасно спешу. Опаздываю в церковь.

— ?!?

— Да, именно так, — сурово возразил Г.М. — Хо-хо! Пока.

Повесив трубку, он развернулся в кресле с мрачным видом. Ощутив присутствие миссис Конклин, чья грудь вздымалась от невысказанных вопросов, он немедленно устремил на нее обвиняющий перст.

— Где мой белый костюм? — вопросил он, с отвращением взирая на каждодневные темные одежды. — Сперли?

— Ну, голубчик, — заворковала миссис Конклин, подлетая к нему с игривой улыбкой, свидетельствующей о том, что ее лучшие дни еще не миновали. — Костюм был такой грязный, весь в земле, а еще собаки, дети… Я сама чищу и глажу его… Ну, голубчик! Надо и галстук привести в порядок.

— Прекрати суетиться вокруг меня, женщина! — заревел Г.М. — Если я чего не выношу, так это когда вокруг меня суетятся! Где моя шляпа? Я знаю, кто-то ее спер.

— Вчера, — с притворной скромностью заявила миссис Конклин, — я ничего не утаила: я пересказала все сплетни и слухи до мельчайших подробностей. По-моему, я заслуживаю снисхождения…

Но сэр Генри Мерривейл уже ушел.

Несмотря на свое желание пробежать по Главной улице, он прошествовал в церковь медленной и величественной походкой — к сожалению, его почти никто не заметил. Массивные, тяжелые врата были закрыты. Однако сэр Генри напрасно боялся, что его появление выдаст зловещий скрип или громкий, как пистолетный выстрел, стук двери.

Никто не обратил внимания на вновь пришедшего, ибо взоры всех присутствующих были сосредоточены на преподобном Джеймсе, стоявшем на кафедре.

Г.М. стало не по себе. В мрачной старой церкви, холодной, пахнущей старым камнем, эмоции так накалились, что люди невольно подались вперед — кое-кто даже привстал. Только Гордон Уэст, сидевший на скамье в заднем ряду, казался невозмутимым.

Холодные голубые глаза викария ни разу не моргнули. Голос его постепенно возвышался.

— Многие из вас, — говорил он, — усомнятся во мне. Они скажут: «Легко тебе обвинять нас! Легко требовать: мол, несите сюда анонимные письма! На тебя никто не клеветал! Ты не страдал, подобно нам, от боли и унижения — как будто тебе обварили ноги кипятком. Где тебе понять наши страдания?»

Преподобный Джеймс вытянул перед собой правую руку, которую до того прижимал к груди.

— Но я вас понимаю, — продолжал он, — потому что напали и на меня! А если учесть мое призвание, меня подвергли еще более жестокому надругательству по сравнению с вами. Я не просто заявляю, что я на вашей стороне. Чтобы добиться вашей помощи, чтобы продемонстрировать свою откровенность — я хочу, чтобы и вы в ответ были столь же откровенны со мной! — чтобы показать, что ложь следует громогласно разоблачать, а не замалчивать, я решил делом подкрепить свои уверения в том, что я на вашей стороне… Поэтому я сейчас прочту вам письмо за подписью «Вдова», которое я получил вчера. Речь в нем идет об одной молодой леди, которую все вы знаете и которую по праву уважаете. Я приношу свои глубокие и искренние извинения молодой леди за ложь, содержащуюся в письме, однако прочесть письмо — мой долг. Мне сейчас предстоит выполнить самую неприятную задачу в жизни.

Преподобный Джеймс перевел дух.

В церкви воцарилась такая тишина, что можно было услышать шорох разворачиваемого листка бумаги. Возможно, один или два человека вопросительно переглянулись, но не более того.

— Адресовано мне, в дом викария. Аноним обращается ко мне: «Преподобный сэр». Оно начинается…

Гордон Уэст вскочил.

Проявив неожиданное присутствие духа, маленький сапожник Фред Корди обеими руками дернул писателя за фалды пиджака и насильно усадил на место. Если не считать нескольких на мгновение повернувшихся в ту сторону голов, поступок Уэста остался незамеченным.

— «Ну и ну! Вы с Джоан Бейли, очевидно, полагаете, что никто Вас не замечает, если не считать, фигурально выражаясь, рассвета. Вам ведь надо успеть уйти от нее до наступления утра, хотя ее спальня — как известно любому ребенку в деревне — находится на первом этаже, а окно расположено так низко, что в него удобно залезать. Но я не намерена читать Вам мораль. Так как Вы с мисс Бейли оба любите…»

Руки преподобного Джеймса задрожали. Он не мог заставить себя, в буквальном и переносном смысле не мог заставить себя прочесть следующее слово. Он опустил его. Однако пропуск говорил сам за себя. Хотя большинство из присутствующих не были бы потрясены, услышав такое слово в домашней обстановке, то же самое слово, произнесенное в стенах церкви, явилось бы святотатством.

— «…то пока я Вас не выдам, — продолжал читать преподобный Джеймс. — Хотя в нашем странном мире много необычного, все же довольно комичное и курьезное зрелище являет собой священник, обернувшийся Казановой. Впрочем, история помнит немало Ваших предшественников, но Вы, сэр, довели дело до совершенства.

Примите уверения в совершенном к Вам почтении. Вдова».

Закончив чтение, преподобный Джеймс торопливо положил письмо на кафедру, чтобы не так заметно было, как дрожат у него руки, и негромко откашлялся, а затем голос его снова загремел:

— Теперь, когда вы прослушали предназначенную мне порцию лжи, прошу вас вспомнить обо всех измышлениях, которые получили вы сами. Было ли вам хуже, чем мне сейчас? Способна ли клевета ужалить больнее? Ни один здравомыслящий человек не поверит анониму! Даже если оставить в стороне меня, любое обвинение в адрес данной молодой леди — чистой воды нелепость, что всем вам прекрасно известно… И вот я торжественно повторяю свое обещание найти автора писем, если вы мне поможете. — Преподобный Джеймс наклонился вперед и переплел пальцы рук. — После окончания службы я пойду в ризницу и буду ждать столько, сколько потребуется. Я прошу тех из вас, кто тоже стал жертвой нападок, сходить домой, взять полученные вами письма — одно или несколько — и принести мне. Если вы уничтожили анонимные послания, расскажите мне, о чем в них говорилось. Только собрав много материала, мы сможем сравнить письма, выделить сходные черты и прийти к определенным выводам… Вам кажется, что я поставил перед собой невыполнимую задачу? Нет, нет и еще раз нет! Не стану посвящать вас в то, какие методы — уверяю, вполне законные — я намерен применить. К счастью, тот джентльмен, о котором я вам говорил, — сэр Генри Мерривейл — заверяет меня, что существуют давно опробованные полицией способы, с помощью которых можно неопровержимо доказать вину преступника… И если вы согласны со мной, прошу вас приходить не поодиночке и тайно, как будто вы чего-то стыдитесь. Разве я скрыл от вас свою боль? Свет Божий не может повредить вам. Войдите в него без страха!

Разомкнув руки, викарий выпрямился и перевел дыхание.

— Я почти закончил. Должен откровенно сказать вам, что сегодня утром епископ Гластонторский запретил мне читать письмо, которое я огласил с кафедры. Не знаю, какими последствиями грозит мне ослушание. И если справедливость восторжествует, мне все равно!

Голос преподобного Джеймса Кэдмена Хантера возвысился в последний раз, в нем звучали и смирение, и мольба.

— Но если вы не послушаетесь благого совета, тогда, во имя Господа, послушайтесь хотя бы здравого смысла!

С секунду он молча взирал на свою паству. Затем медленно сошел по ступеням.

Глава 8

В ризнице медленно тикали большие плоские настенные часы.

Было почти час дня; служба закончилась добрых три четверти часа назад. Но до сих пор не появился ни один посетитель.

Преподобный Джеймс убрал в шкаф облачение для службы, сел лицом к двери в кресло с прямой спинкой и, подавшись чуть вперед, закрыл лицо руками. Окошки в ризнице были маленькие, и их разноцветные ячейки снаружи так густо были затянуты побегами плюща, что свет почти не проникал внутрь.

Г.М. в темном костюме, усевшийся в дальнем углу, был едва видим. Красновато-желтые отблески падали на голову викария, который сидел неподвижно.

— Сынок, — спокойно спросил Г.М., — не произошло ли во время службы чего-то непредвиденного?

— Жаль, что я не огорошил их в самом начале, — глухо ответил викарий, не отводя рук от лица. — Подумать только, еще несколько дней назад я писал проповедь о милосердии! Мне казалось, что я обязан исполнить свой долг. А теперь я жалею о своем поступке.

— Ну-ну, — возразил Г.М. — Вы не причинили никому никакого вреда. Ваша проповедь всколыхнула их, как хорошая порция серы с патокой! — Хотя туловище сэра Генри едва угадывалось в полумраке, над креслом отчетливо была видна его огромная лысая голова. — Но меня кое-что беспокоит. Я думал, вы прочтете письмо, но опустите имя девушки.

— Лучше бы не стало, — возразил преподобный Джеймс, не отрывая рук от лица. — Они заподозрили бы меня в лукавстве. Если я намерен добиться результата, я должен быть абсолютно откровенен с ними!

— Как бы там ни было, — сказал Г.М., — именно такое предложение я сделал полковнику. Письмо вы прочтете, но имени девушки не обнародуете. Если оно всплывет позднее, то затеряется среди множества других имен, и всем будет все равно. Подумать только, вы ведь остановились и вспыхнули, не желая прочесть такое простое слово, как…

— Сэр Генри!

— Хорошо, хорошо. Но видите ли, я не сумел помешать полковнику. Он позвонил епископу, вашему дяде. — Г.М. вздохнул. — Предупреждаю, сынок, будет жуткий скандал!

Преподобный Джеймс выпрямился и хлопнул ладонями по коленям.

— И вы думаете, — заявил он сквозь зубы, — мне было бы не все равно, если бы мой призыв дошел до них? Но я не преуспел в своей задаче. Я потерпел поражение. Ни один не явился ко мне!

Именно в этот момент дверь открылась.

На пороге стояли двое, которых викарий, пожалуй, меньше всего хотел бы видеть: Джоан Бейли и ее дядя.

Джоан, в бледно-зеленом платье, чулках цвета загара и туфлях без каблука, сжимала обеими руками зеленую дамскую сумочку. Полковника в тропическом костюме и широкополой шляпе душил гнев, он не в силах был говорить.

Джоан как будто не злилась. Лицо ее казалось почти спокойным, если не считать глаз, дышавших холодом и откровенной неприязнью. Преподобный Джеймс довольно неуклюже вскочил, но взгляд его был столь же непоколебим, как и у Джоан.

— Мисс Бейли, — сказал он, — я… мм… не видел вас сегодня утром в церкви.

— Что неудивительно при данных обстоятельствах, верно? — Девушка изогнула брови. — Но мы тем не менее откликнулись на ваш, так сказать, призыв.

Сбоку от кресла, в котором сидел викарий, находился длинный стол, посреди которого стояла плетеная корзина с плоским дном.

— Корзинка предназначена для уцелевших подметных писем? — осведомилась Джоан.

— Не знаю… право, не знаю. Я еще не думал, куда…

Джоан неспешно подошла к корзине. Полковник Бейли сделал два шага вперед и оказался в помещении ризницы.

— Молодой человек, — начал он и запнулся. — Не хочу выглядеть напыщенным болваном… — Судя по тону полковника, ему это не грозило. — Но знаете ли вы, что с вами сделали бы в Индии тридцать или сорок лет назад?

— Боюсь, не знаю, сэр.

— Вас оставили бы одного в комнате с заряженным револьвером и дали бы десять минут на то, чтобы вы им воспользовались.

— Я не военный, сэр.

— Да уж, слава богу! Но вам велели не упоминать женских имен.

— Сэр! — вскричал уязвленный викарий. — Для меня суть дела была не в том, чтобы, по вашим словам, «не упоминать женских имен». Я выполнял свой долг, и это был принципиальный вопрос!

Полковник Бейли круто развернулся к выходу, но на пороге помедлил и повернул обратно.

— Послушайте! — воскликнул он. — Возможно, я слишком сильно выразился. Возможно, вы просто чересчур молоды и неопытны. Но в будущем прошу вас держаться подальше от моего дома.

— Как вам будет угодно, сэр. — Преподобный Джеймс ощутил упадок сил после недавнего эмоционального взрыва.

Джоан открыла сумочку. Ее холодные голубые глаза устремились на священника.

— Вот письма, которые получила я. Семь… прошу прощения, шесть штук. — Пальцы Джоан быстро двигались в красно-желтом полумраке, но зоркий наблюдатель подметил бы, что одно письмо она отложила. — Некоторые в конвертах, другие нет. Отправлены из разных мест. — Она бросила их в корзинку. — Вот письмо к моему дяде. — Она и его положила в корзинку. — Что же касается мистера Уэста…

— Да, мисс Бейли?

— Свои письма он сжег. Но записал некоторые фразы, какие сумел запомнить. Как меня обвиняли в… незаконной связи с вами, мистер Хантер, так и его обвиняли в том же самом с миссис Лейси.

Двумя пальцами, как ядовитых пауков. Джоан вытащила из сумочки два листка, вырванные из блокнота, и поспешно бросила их в корзинку. Голос ее оставался спокойным, хотя краска схлынула со щек.

— Спасибо, — сказал преподобный Джеймс. — Я обрадовался, впервые увидев сегодня утром в церкви мистера Уэста… А он… мм… он не пришел с вами?

— Нет. По-моему, сейчас он расхаживает взад и вперед на тропинке за Пороховым складом. Он хочет поговорить с вами — после того, как все уйдут.

— Рад буду встретиться с ним, мисс Бейли. В любом… в любом случае.

— Кстати, — Джоан заговорила чуть громче, — поскольку все мы, кажется, замешаны в деле и письма будут сравниваться, вы не возражаете, если я спрошу вас кое о чем? Не сомневаюсь, миссис Лейси уже побывала у вас. Сколько писем получила она и о чем в них говорится?

С порога донесся судорожный всхлип, как будто кто-то собирался заговорить, но одумался. В ризницу вошла Марион Тайлер. Неожиданно для себя оказавшись в большой компании, Марион смутилась, но, очевидно, не придумала правдоподобного предлога удалиться.

— Джоан! — воскликнула она после короткой паузы. — Вы ведь спрашивали о Стелле Лейси — сколько писем получила она?

— Да! — ответила Джоан. — Да, да, да!

— Я могу вам ответить, — кивнула Марион, — она не получила ни одной анонимки. Ни единой! Она сама призналась мне, когда мы выходили из церкви. Рассмеялась и заявила: она рада, что ей не придется стоять в очереди.

— Значит, миссис Лейси, — многозначительно повторила Джоан, — ни одного не получила?

— Да, Джоан, — подтвердила Марион.

— Понятно, — сухо сказала Джоан и круто развернулась к двери.

Взяв под руку нерешительно замявшегося на пороге дядюшку, как будто он был пятнадцатилетним подростком, она вывела его за порог и закрыла дверь — пожалуй, слишком уж осторожно.

Марион, по-видимому, сразу забыла о дяде с племянницей. Как и Джоан с полковником, она тоже не заметила сэра Генри Мерривейла, сидевшего в дальнем углу. Крепко сбитая, с блестящими прямыми волосами, она стояла посреди комнаты и смотрела на преподобного Джеймса, прижав обе руки к груди. Вежливо поклонившись, викарий сел и отвернулся чуть в сторону.

— Джеймс, — дрожащим голосом начала Марион, — вы были великолепны! — Однако тон ее тут же изменился. — Но вы… поступили дурно! Очень, очень дурно!

Массивная фигура в углу передернулась, как будто ее ударило током.

Глубокое контральто Марион казалось воплощением здравого смысла, тогда как звонкий голосок Джоан выдавая страстную натуру, а мурлыканье Стеллы было пропитано соблазном. Однако Марион так сочувственно, так по-матерински обращалась с викарием, что ошибиться в ее чувствах было невозможно.

Уши у преподобного Джеймса запылали, однако было заметно, что ему по душе такое обращение, в отличие от сэра Генри Мерривейла, который ненавидел «суету». Сходных с ним взглядов придерживался и Гордон Уэст, который часто объяснял кроткой Джоан, в ярости пиная ногами столы и стулья, что не потерпит, чтобы его опекали. Но преподобный Джеймс…

— Я просто пытался, — с достоинством отвечал он, — сделать то, что считал правильным.

— Ах, я знаю! Конечно! — Марион подошла ближе; упрек в ее голосе смешивался с материнским волнением. — Но ведь вчера вечером, Джеймс, вы практически пообещали, что не сделаете этого!

— Извините, Марион. Ничего подобного я не обещал.

Помня о присутствии третьего лица, викарий вдруг испугался, что женщина сейчас погладит его по голове. Он поспешно вскочил, собираясь с мыслями.

— А вы-то что здесь делаете? — с неподдельной искренностью спросил он и замер в изумлении. — Неужели вы собираетесь сказать, что и вы тоже…

— Получала анонимные письма? — Марион коротко рассмеялась. — Конечно, получала. Джеймс, нельзя быть таким… не от мира сего!

— Какая мерзость! — Преподобный Джеймс с такой силой грохнул кулаком по столу, что плетеная корзинка с письмами подпрыгнула. — Не прошло и десяти минут, как мисс Бейли положила сюда шесть писем, в которых ее обвиняют — как и меня — в незаконной любовной связи!

— В самом деле? — переспросила Марион, широко раскрывая карие глаза. — Значит, и Джоан тоже… как интересно!

— Выясняется также, — горько улыбаясь, продолжал викарий, — что мистер Уэст находится в связи с миссис Лейси. Что ж! В каком преступлении обвиняетесь вы, Марион?

— А вы не догадываетесь?

— Нет. Откуда мне знать?

На локте Марион висела кожаная сумка для покупок, а не дамская сумочка. Казалось, всегдашние здравый смысл и прямота на миг изменили Марион; она встряхнула черными, коротко стриженными волосами и, порывшись в сумке, вытащила оттуда толстую связку знакомых, сложенных пополам листков — некоторые были в конвертах.

— Извините, Джеймс, — сказала она. — Мне давно нужно было вам сказать… Но я боялась, что клевета разрушит нашу дружбу.

Она бросила письма в корзинку.

— Пятнадцать штук, — продолжала Марион. — Нас с вами обвиняют в… неужели нужно уточнять?

В наступившей тишине отчетливо слышалось тиканье настенных часов. Преподобный Джеймс резко опустился в кресло, развернулся и облокотился обеими руками на столешницу.

Невероятно! Он никогда не думал о Марион Тайлер иначе как о добром друге, о благопристойной женщине, которая помогает ему в работе и чье доброе отношение (хотя она держалась с ним покровительственно и несколько иронически) он очень ценил.

Под тиканье часов он вспомнил слова, услышанные в годы учебы. Нет, не на лекции, он вспомнил мудрого старого каноника, сидящего спиной к стене, увитой плющом, с трубкой во рту. Вот что он тогда говорил: «Всегда найдутся глупые женщины, которые принимают свой интерес к викарию за интерес к церкви. Иногда ты этого даже не заметишь. Но если заметишь, тебе придется быть более искусным дипломатом, чем Талейран, и лучшим человеком, чем ты, по твоему мнению, являешься».

И все-таки Марион ни в коей мере не походила на глупых женщин, о которых говорил каноник. Марион была только помощницей, к которой (разумеется, чисто по-дружески) он очень привязался. Мысли вихрем пронеслись в голове викария, хотя не прошло и двух секунд. Марион пристально следила за ним.

— Пятнадцать писем, — повторил он. — И во всех клевета на вас.

— И вас, — добавила Марион, продолжая наблюдать за преподобным Джеймсом. — Что касается меня… я не возражаю.

— Кажется, я угодил в какие-то джунгли, из которых не могу выбраться. — Викарий безуспешно попытался улыбнуться. — Но мы все преодолеем! Не бойтесь! — Он указал на часы. — Вот, взгляните!

— В ч-чем дело, Джеймс? Что такое?

— Совсем недавно я был в отчаянии, потому что мне показалось, что на мой призыв никто не откликнется. Идиот! Я не подумал, что после службы жертвам наветов необходимо было зайти за письмами домой. Естественно, все прихожане… немного колебались. Как и вы, Марион. А теперь… Готов поспорить: пройдет еще несколько минут, и ко мне хлынет поток посетителей! — Викарий хлопнул в ладоши. — Взять, к примеру, Сквайра Уайата. Он всегда был мне другом. Сквайр Уайат не побоится…

— Джеймс, — взволнованно перебила его Марион.

— Что, Марион?

— Боюсь, что он… в общем, он не придет.

— Сквайр Уайат?

— Да, Джеймс. Перед тем как уехать домой, он возглавил массовый митинг протеста на Главной улице.

— Какой еще митинг протеста?

— О господи! — зловеще прогудел бас из темного угла.

Марион, отпрянув, наконец различила очертания лысой головы, а потом и злорадную улыбку на лице сэра Генри, когда он выпятил вперед подбородок. При этом на лице самой Марион промелькнуло выражение, которое означало: «Сказала или сделала я что-нибудь недостойное? Нет, слава богу!» Однако, когда поглощенный своими мыслями викарий представил их друг другу, держалась она отнюдь не дружелюбно.

— Сквайр Уайат! — воскликнул преподобный Джеймс. — Невозможно! Что он сказал?

— Ну, он… он сидел в своей машине, рядом жена в слезах… он разразился целой речью.

— О чем же?

— Сквайр Уайат раза четыре повторил, что он — здешний землевладелец и ему принадлежат все здешние угодья, поэтому ему все равно, что скажет епископ… — Марион имела в виду, что от него зависит назначение викария в приход. — Еще он сказал, что никто не назовет его лицемером. Что он схоронил двух жен, хотя некоторые мерзавцы уверяли, будто он их отравил, а теперь начали приходить, — простите, Джеймс! — чертовы письма, в которых утверждается то же самое.

Марион была превосходной имитаторшей. Даже в отчаянии — а может, именно благодаря ему — ее лицо приобрело сходство с лицом Сквайра Уайата; даже показалось, будто у нее седые усы и такая же речь.

— Сам-то я не против, черт меня подери! Но провалиться мне на этом месте, раз Люси расстроилась… — Марион махнула рукой, будто бы грубо хлопая рыдающую жену по плечу, — значит, дело другое! Да, взгляните-ка на нее! Она единственная из всех подарила мне сына!

Марион снова стала самой собой, однако выражение лица у нее было такое, словно она завидовала жене Сквайра.

— Ах, Джеймс, не берите в голову! Он вел себя в высшей степени… вульгарно, как выразилась бы Стелла Лейси… Подумать только, потомок старинного рода, которому следовало бы быть джентльменом, а он так глуп и необразован!

Викарий недоуменно посмотрел на Марион.

— Но он вовсе не…

— Что было потом, дитя мое? — перебил его густой бас сэра Генри Мерривейла.

Марион вздрогнула, как будто Г.М. неожиданно грубо хлопнул ее по плечу наподобие Сквайра Уайата.

— Ничего особенного. Он умчался на полной скорости. Митинг протеста переместился к аптеке. Аптекарь, мистер Голдфиш… — Марион взглянула на викария, и в глазах ее заплескалась тревога. — Джеймс!

— А?

— Они распалялись все сильнее, когда я проходила мимо второй раз, на обратном пути сюда. Мистер Булл особенно разошелся. Как по-вашему, они не явятся в ризницу, чтобы причинить вам неприятности?

Возможно, нервы викария и были на пределе. Но впервые в его глазах мелькнула искра надежды, возможно нехристианской, но вполне естественной, смешанной с радостью.

— Вы считаете, это возможно? — живо спросил он, напрягая плечевые мускулы. — Вы правда так считаете?

— Нет, конечно нет! Они не посмеют! Но если… боюсь, помощи от местных жителей вам будет мало. Вам помогут только… только…

Дверь внезапно распахнулась и так же быстро захлопнулась — неизвестно, для вящей театральности или нет. Присутствующие оказались лицом к лицу с низкорослым и коренастым доктором Иоганном Шиллером Шмидтом.

Доктор Шмидт всегда был воплощением того, что в переводе с его родного языка называлось «бодрость и веселость». Доктор Шмидт всегда улыбался, смеялся или раскатисто хохотал, навещая пациентов, хотя диагноз объявлял так возвышенно и мрачно, что больные пугались. Он смотрел на мир сквозь очень большие очки в толстой золотой оправе. На нем была плохо сшитая визитка и брюки в полоску — костюм лишь подчеркивал его коренастость. Кроме него, никто в Стоук-Друиде не носил цилиндра.

Сквозь свои золотые прожекторы доктор в полной мере излил на викария бодрость и веселость.

— Полагаю, я иметь счастье видеть пастор Хантер? — вопросил он низким баритоном и поклонился. На лице его расплылась улыбка. — Простите меня! Я прийти к фам по серьезному делу, хотя в определенном смысле оно есть жутка.

— А… ах, шутка, да! Здравствуйте, доктор!

На голове доктора Шмидта виднелся легкий пушок, словно подшерсток; ясно было, что и он скоро сойдет. Доктор склонил голову набок.

— Пастор Хантер, — сказал он, — я часто хотеть поздравить вас за ваши проповедь. Они есть превосходны! Вам следовало стать актер.

— По правде говоря, в детстве я и хотел им стать.

— Вот как?! — радостно воскликнул доктор Шмидт. — Сказать, как я догадаться?

— Но я не…

— Вы не уметь приспособиться к окрушающий обстановка, — заявил доктор Шмидт.

— Прошу прощения, что?

— Не уметь приспособиться, — повторил доктор Шмидт, сосредоточенно опуская руку, как будто он жал на велосипедный звонок. Потом он снова расхохотался.

Его смех начинал действовать присутствующим на нервы, которые у всех и так были напряжены. Сэр Генри Мерривейл издал низкое рычание, как будто увидел что-то ненавистное для себя. Несомненно, проницательный доктор Шмидт сразу оценил обстановку.

— Однако! — продолжал он. — Дело есть прежде всего. В церковь вы просить письма, так? — Он порылся во внутреннем кармане визитки, вытащил четыре конверта и сложил их веером. — Вот те, которые получить я. Если посфолите, они обвинять меня в том, что я есть нацист.

Преподобный Джеймс тоже рассмеялся, хотя и против воли и не слишком убедительно. Доктор Шмидт скорчил презрительную гримасу.

— Я есть шеловек ученый. — Он замахал руками. — Что я иметь общего с политика? Фу! Я служить великая новая наука. Однако я вам говорить…

Он подошел к столу с корзинкой.

— Ви есть поступить по-детски! По-студенчески! По-актерски! — Доктор покачал головой. — Однако, возможно, лучше, если я ничего не сказать. Я бросать их в корзина. Вот так.

Затем доктор круто повернулся на каблуках, хотя было видно, что ему немного не по себе.

— А сейшас прошу меня извинить, я есть должен идти. Но… Пастор Хантер! Я есть ваш доброжелатель! Я считать, мой долг есть вас предупредить.

— Предупредить? О чем?

— Хор-рошо! — Доктор Шмидт пожал плечами, раскатисто произнеся «р», и кивнул в сторону закрытой двери. — Там, на дворе, стоят много больших черных людей. Я насчитал их тридцать; и я не думаю, что они желать вам добра. Сюда они не будут входить. Они есть ждать, пока ви пойти к ним.

— Вот как! — воскликнул викарий, и глаза у него снова загорелись.

Марион, сбитая с толку настолько, что на долю секунды потеряла душевное равновесие, едва не завизжала.

— Да кто же сеет зло?! — воскликнула она. — Кто пишет эти письма?

— Ах, — пробормотал доктор Шмидт, бросая на нее проницательный взгляд поверх поблескивающей золотой оправы. — Иногда, боюсь, медик есть обязан нарушать врачебный тайна. Вы согласны, пастор Хантер?

Но преподобный Джеймс его не слушал. Он метнулся к двери.

— Извините меня, Марион, я скоро вернусь, — бросил он. Губы его расплылись в блаженной улыбке.

Дверь закрылась за ним.

Глава 9

Заходящее солнце было очень теплым для сентября. Его лучи освещали древние надгробия, поблескивающие новые мраморные могильные плиты и редкую пожухлую траву, сквозь которую изредка пробивалась зелень.

В двадцати ярдах от входа в ризницу начиналась утоптанная тропинка, идя по которой на запад можно было вскоре дойти до здания, исстари называемого Пороховым складом. Преподобный Джеймс прекрасно понимал, почему доктор Шмидт обозвал жителей Стоук-Друида, стоящих полукругом на утоптанной тропинке, «большими черными людьми».

На всех были лучшие воскресные костюмы; самый светлый был темно-коричневого цвета. На головах котелки — впрочем, попадались и коричневые или темно-серые мягкие фетровые шляпы. На фоне тополей их фигуры действительно казались черными. Все как один смотрели на викария, следя за его приближением.

В глазах прихожан не было ненависти. Ненависть обычно глубока и спокойна. Нет, в их взглядах читались простое непонимание и неприязнь; и неприязнь балансировала на грани срыва, готовая вот-вот прорваться наружу.

Дул легкий ветерок. Преподобный Джеймс, сунув руки в карманы, подошел прямо к собравшимся.

— Итак, джентльмены? — спросил он тем же тоном, что и в церкви. — Ко мне вы не идете — я вас понимаю. Поэтому я здесь. Чего же вы хотите?

Хотя он говорил без вызова, в его голосе слышалась ответная неприязнь — почти такая же сильная, как и у толпы.

Впереди стояли двое — очевидно, заводилы. Первым был мистер Голдфиш, аптекарь; лицо его, обычно доброе и спокойное, сейчас побелело от гнева. Вторым был мистер Булл, мясник, сильный, но тучный; шея в складках распирала воротничок.

— Итак? — повторил преподобный Джеймс.

Над толпой прокатилось слабое рычание; все повернулись к заводилам. Мистер Голдфиш был умнее и образованнее, зато мистер Булл — крупнее и массивнее. И потому глаза всех мужчин постепенно устремились на мистера Булла.

— Ладно! — рявкнул мясник, принимая боевую стойку, как человек, получивший вызов. — Я вам скажу. Прежде всего вот что. И я, и мои приятели — все мы хотим быть честными.

В толпе одобрительно зашептались.

— Может быть, — продолжал мистер Булл грубым голосом, — вы чего и делаете правильно, не знаю. Но есть вещи, какие ни один порядочный человек себе не позволит. Да, ни за что не позволит!

Мистер Булл сжал кулаки и подвинулся на шажок поближе.

— Например, какие? — спокойно спросил преподобный Джеймс; он успел оценить обстановку и понял, что может уложить мясника за один раунд.

На самом деле, исподтишка разглядывая недовольных, он ощутил гораздо больше беспокойства при виде двух молчаливых крепких сомерсетских фермеров, славящихся крутым нравом. Плохо!

Уголком глаза он заметил Фреда Корди. Маленький и тощий сапожник с жесткими черными волосами широко ухмылялся. Он ухитрился забраться на старую надгробную плиту и сидел там на корточках. Хотя Корди не шевелился, казалось, он вот-вот запрыгает вверх-вниз, как обезьяна.

— Хорошенькое дело, — продолжал мясник, — ведь вы с кафедры обозвали нас лицемерами!

— А разве вы не лицемеры? Вы принесли мне письма?

— Нет, и не собираемся! Все равно почти все их сожгли, а что не сожгли, то закопали или хозяйки наши припрятали! Значит, мы лицемеры, мистер Задери Нос? Да вы и есть самый распоследний лицемер во всей нашей деревне! Я вам это в глаза говорю!

Преподобный Джеймс слегка удивился, но слова мясника лишь распалили его злость.

— В каком смысле я лицемер?

Ему ответил презрительный голос из-за голов:

— Как будто сами не знаете!

— Нет, не знаю! Скажите мне!

— Как вам только совести хватило включать в проповедь эту мерзость о…

— Эй вы там, а ну молчать! — зарычал мистер Булл. Фред Корди подпрыгнул на надгробии, словно заводной чертик. Мясник, вспотевший от гнева, снова повернулся к викарию. — Смотрите, какой святоша — ничего не понимает! — Он уставил на преподобного Джеймса указательный палец. — Я объясню вам, в чем дело, мистер Задавака! Не будь вы священником и все такое…

— Так вам мой сан мешает? — перебил его преподобный Джеймс.

— Чего?

— Вам мешает то, что я принес обеты и ношу священническое облачение?

— Что же еще?

— Тогда прошу вас, идемте со мной. Вы все, — заявил викарий, еле сдерживаясь.

Он повернул направо и зашагал впереди толпы. Завернув за угол, он вскоре очутился у Порохового склада.

Название этого строения, безусловно, создавало неверное впечатление о его функциях. Сложенное из очень толстых камней здание было длинным и довольно широким; с юга к нему пристроили круглую башенку, похожую на каменный барабан или головку огромного ключа. Внутри каменного барабана, за почти трехметровыми в толщину стенами, хранили порох и заряды для трех древних артиллерийских орудий, стволы которых когда-то высовывались из бойниц с противоположной стороны.

В недоброй памяти 1688 году графствам, расположенным к юго-западу от Лондона, угрожало нападение малочисленного войска герцога Монмутского, провозгласившего себя королем. Крестьяне-протестанты примкнули к мятежному войску.

И только жители Стоук-Друида вместе с населением нескольких других городов поддержали короля Якова. В те дни единственная торная дорога проходила к западу от Стоук-Друида; она вилась по густому лесу, росшему за церковью.

Именно тогда местные жители и построили Пороховой склад для защиты от войска Монмута.

Воспользоваться складом так и не удалось: Монмут до Стоук-Друид не дошел. Орудия давным-давно передачи в бристольский музей; бойницы, проделанные под ружья и мушкеты, расширили до размеров современных окон. В помещении Порохового склада проводились различные церковные мероприятия, когда участникам не хотелось мокнуть под дождем, — такие как, например, благотворительный базар, который должен был состояться в следующую субботу.

Все члены «черной» группы, предвкушавшие драку, на которую, по их мнению, намекал викарий, шагали за ним с горящими от радости глазами. Дойдя до старой, почерневшей от времени башни Порохового склада, преподобный Джеймс свернул налево и увидел огромный луг, на котором начинала отрастать скошенная трава.

Он инстинктивно стал спиной к стене. «Черные» снова образовали полукруг метрах в трех от него, хотя мистер Булл и аптекарь вышли чуть вперед.

— Отлично! — похвалил его мясник. — Здорово придумано! Что дальше?

— Вы обвинили меня в лицемерии…

— Да, готов повторить!

— Очень хорошо. Прошу вас доказать свое обвинение здесь и сейчас либо позволить мне опровергнуть его. Потом, если вы не будете удовлетворены…

— То что?

— Тогда выходите драться! — отрезал преподобный Джеймс.

В отдалении на фоне древних темно-зеленых дубов паслись коровы. Издали казалось, будто они не двигаются. Фред Корди за спинами прочих от радости сделал колесо. Все очевидцы этого кульбита невольно поежились. Мистер Булл выпятил толстую шею.

— Вы серьезно? — спросил он.

— Минутку, ребята! — резко вмешался чей-то новый голос.

Расталкивая других, вперед выскочил Гордон Уэст, который только что появился из-за угла. Голова у него кружилась от злости. Костюм, хотя и сшитый у лучшего лондонского портного, выглядел так, словно его не утюжили добрых полгода; галстук съехал на сторону. От тревоги и бессонницы глаза запали, и скулы выделились четче.

— Надеюсь, — сказал он, — вы все были сегодня в церкви и понимаете, что я первый имею право драться с ним?

Наступило молчание. Уэст был ниже ростом и легче священника, однако мощь его широких плеч нельзя было сбрасывать со счетов. Кроме того, почти все знали, что романист занимается дзюдо. Мистер Булл расплылся в улыбке.

— Конечно, мистер Уэст, — почти вежливо согласился он. — Кстати… Никто не поверил, будто ваша девушка путается с ним. — Все одобрительно зашептались. — Но все равно…

Уэст в бешенстве скинул пиджак, швырнул его на траву и вперил взгляд в преподобного Джеймса.

— Как вы сами сказали, — негромко заявил он, — выходите драться!

Викарий посмотрел на своего противника.

— Мистер Уэст, — заявил он, — я готов драться с вами, как и с каждым, кто находится сейчас здесь. Но клянусь: я не подниму руки до тех пор, пока не услышу, почему меня назвали лицемером.

И снова отказ викария, а может быть, его кажущееся спокойствие повергло толпу в ярость.

— Как будто сами не знаете! — повторил тот же злобный голос из-за спин остальных.

Тогда вперед вышел кроткий маленький мистер Голдфиш, аптекарь.

— Сегодня утром, сэр, — начал аптекарь дрожащим, но уверенным тоном, — вы с елейным видом подняли руку и поклялись не причинять вреда тем, кто лишился близких, — как вы выразились, — подчеркивая тот факт, что в наши ряды проникла смерть, какой бы причиной она ни была вызвана.

Из тридцати глоток вырвалось зловещее, угрожающее рычание.

— А после ваших слов, мистер Хантер, — продолжал аптекарь, — вам еще хватило наглости посмотреть на Энни Мартин. Вы заметили выражение ее лица, мистер Хантер?

— Энни Мартин? — Викарий изумленно воззрился на говорившего. — А! Сестра мисс Корделии Мартин. Ну и что?

— Ну и что?! — Мясник Тео Булл распалился до такой степени, что сорвал с шеи душивший его воротничок. — Вы ведь не знали, что Корди Мартин убили! О нет!

— Убили?! — повторил викарий, закрывая глаза рукой. — Кто убил ее?

— Вы, — ответил мистер Булл.

Преподобный Джеймс прислонился спиной к серо-черной стене Порохового склада; прямо над его головой тянулся ряд современных окон. Казалось, солнце слепит ему глаза. Хотя он по-прежнему ничего не понимал, ноги у него сделались ватными, колени подгибались, холод сковал сердце.

— Вы не знали, — продолжал громовой голос, — что Корди Мартин из-за вас с ума сходила? Влюблена была, как шестнадцатилетняя девчонка! Повсюду ходила за вами, как будто вы… не знаю кто! И вы, конечно, никогда не поощряли ее, правда? О нет, никогда ничего подобного!

Викарий попытался крикнуть: «Прекратите!» — но слова застряли у него в горле.

Лицо мясника вдруг показалось ему расплывшимся пятном. Странная слабость нарастала. Откуда-то из подсознания выплыли слова: «Всегда найдутся глупые женщины, которые принимают свой интерес к викарию за интерес к церкви. Иногда ты этого даже не заметишь…»

Но реально существующий голос не переставал звучать у него в ушах.

— Не знаю, что вы сделали, задыхаясь, продолжал мистер Булл. — Энни Мартин ничего не скажет, верно? Но она готова поделиться горем с друзьями. Нет дыма без огня. Вот она и получила анонимное письмо. Корди не могла этого вынести и в ту же ночь утопилась. Думаете, хоть один из нас поверил, будто она стала жертвой несчастного случая?

Преподобный Джеймс пошевелил губами, однако ни слова не слетело с них.

— Вам так было удобно, верно? Легко отделались от Корди, и можно крутить любовь с… нет, черт меня побери! Я не назову ее имени, но намекну, что ваша следующая жертва — мисс Бейли!

— И после этого вы утверждаете, — негромко продолжал аптекарь, — что вы не лицемер.

Мясник в наступившей тишине отдувался. Потом развернулся кругом.

— Ладно, мистер Уэст, — заявил он. — Покажите ему ваши заграничные штучки. Особенно мне нравится, как вы разворачиваетесь кругом и рубите ногой по затылку. Всыпьте ему хорошенько, чтобы больше не встал!

Во время разговора Уэст, который успел избавиться от галстука, развязав узел, стоял неподвижно и переводил взгляд с викария на толпу и обратно. Гнев ушел с его лица, хотя челюсти по-прежнему были плотно сжаты. Сделав глубокий вдох, он подошел к преподобному Джеймсу.

Последний, хотя глаза его застыли, инстинктивно и медленно принял боевую стойку и стиснул зубы. Но Уэст не стал нападать на него. Отвернувшись от викария, он обратился к толпе.

— Ребята, — заявил он звонко, — я пальцем его не трону. И никто из вас тоже не тронет.

Эти слова возымели действие метеорита, упавшего в болото. Даже мистер Булл отпрянул. Фред Корди, который прекратил ходить колесом, уселся снова на корточки и молча наблюдал за происходящим.

— Ничего себе! — У мясника, наконец, прорезался голос. — Вы что, спятили?

— Нет. Послушайте меня! Я ничего не знал о том, что случилось с Корделией Мартин…

— Точно, — отозвался чей-то голос, — никто из вас, важных шишек, знать ничего не знал!

— Посмотрите на него! — закричал Уэст, отходя в сторону. — Посмотрите на его лицо!

Все замолчали.

— Если Корделия Мартин и влюбилась в него, — продолжал Уэст, — могу поклясться, что он понятия не имел о ее чувствах! Его вины в том нет. Будь он виновен, он накинулся бы на вас. Пораскиньте мозгами! Разве вы не видите — он до сих пор ничего не понял? Вот еще одна причина, почему я, вы да и все остальные должны оставить его в покое!

Мистер Булл, уже поднявший кулак в подтверждение своих слов и готовый сорваться на крик, медленно опустил руку.

— Да что же с ним такое?

— Он в шоке. Он ничего не видит. Вы это знаете. И еще-еще…

Уэст посмотрел вниз, на траву. Он готов был провалиться сквозь землю от смущения, только бы не произносить банальных и кажущихся глупыми слов, которые, как он понимал, он должен произнести. Но он верил в них всей душой, поскольку они отчасти составляли его кредо, и потому, наконец, заставил себя выговорить:

— Лежачего не бьют.

Прошло секунд десять, прежде чем его слова понемногу начали доходить до остальных, и еще двадцать, прежде чем в толпе все окончательно поняли. Всем вдруг стало жарко в воскресных черных костюмах. Все почувствовали, как сдавили голову шляпы. При упоминании самого сильного из всех неписаных законов гаев у присутствующих сразу испарился, им стало чуть ли не стыдно за свое поведение. Они неловко переминались с ноги на ногу, смотрели в землю или в небо, произносили что-то неразборчивое.

— Драться грешно, — послышался чей-то голос.

— Да еще в воскресенье, — поддержал его другой. Никто не рассмеялся.

— Моя хозяйка говорит, он неплохой…

— И моя тоже. Он ведь правда мог не знать о Корделии, верно?

— Верно!

— И вот еще что, — продолжал Уэст. — Обещаю, что наш падре встретится со всеми нами — в перчатках или без — в течение двадцати четырех часов. Обещаю…

— Да нет, не стоит, — послышался чей-то почти страдальческий голос.

— Возможно, но обещание есть обещание! Что же касается всего остального… не разойтись ли нам по домам?

Все давно ждали такого предложения, однако никто не хотел первым выдвигать его. По одному, по двое, по трое мужчины расходились прочь, громко переговариваясь на отвлеченные темы. Мистер Булл ушел последним, сжимая в руке раскисший крахмальный воротничок.

— Парень, — он дружелюбно положил руку Уэсту на плечо, — с последней частью того, что ты сказал… я вполне согласен. Но то, что ты твердил вначале… я останусь при своем мнении. Ты лучше поберегись, парень!

Неуклюже ступая в скрипучих ботинках, мистер Булл двинулся по тропинке прочь, качая в сомнении головой.

На залитом солнцем лугу остались только Уэст и преподобный Джеймс. Уэст поднял пиджак, отряхнул его и рассеянно заметил, что тот запылился. Галстук он сунул в карман. Затем, повернувшись, он увидел, что преподобный Джеймс смотрит на него по-прежнему невидящим взглядом.

— Зачем вы заступились за меня? — прошептал викарий.

Уэст снова смутился.

— Не спрашивайте, — отрезал он. — Я сейчас за себя не ручаюсь. Как бы там ни было, вы можете за себя постоять. Но… извините, если я счел вас нечестным.

Ему показалось, глаза викария сверкнули при звуках слова «нечестный».

— Что я такого сделал местным жителям? — вдруг спросил он, словно обращаясь к Всевышнему. — Боже милосердный, чем я их обидел?

— Ничем! — тут же ответил Уэст. — Наоборот. Кое-кто охотно встретил бы вас в темном углу и разорвал на куски, но это не дружки Тео Булла. Послушайте: на вашем месте я бы вернулся домой да полежал с часок. Тогда вы будете способны мыслить здраво.

— Да. Спасибо, мистер Уэст, — ответил викарий после долгой паузы. — Я также не забуду обещания, которое вы сделали от моего имени.

Больше он ничего не сказал, хотя, казалось, добавить ему было что. Нетвердой походкой, как человек, которого только что сильно избили, он двинулся по лугу и исчез за углом Порохового склада.

Уэст механически надел пиджак, задумчиво оглядел луг и сел, прислонившись спиной к стене. Уперев локти в колени и уткнувшись подбородком в кулаки, Уэст продолжал размышлять, пока над ним не нависла чья-то тень.

Сердце у него екнуло, как всегда, когда он видел Джоан в зеленом платье.

— Я рада, что ты так поступил! — тихо, почти неслышно произнесла девушка. — Да, милый, я все видела. Мне, наверное, надо было желать самого ужасного скандала и драки. Но я не хотела ничего такого. Ах, как я рада, что ты вступился за него!

— Спасибо, малышка. Садись сюда. Ты еще любишь меня?

Джоан села рядом с Уэстом и тут же охотно продемонстрировала, что она по-прежнему его любит.

— Гордон, — прошептала она через некоторое время, — о чем ты думаешь? То есть о чем ты думал, когда я подошла к тебе минуту назад?

— Послушай, — серьезно и с досадой ответил Уэст, — позволь мне предупредить тебя кое о чем. Если ты и после нашей свадьбы намерена спрашивать, о чем я думаю, я тебя задушу. Я не шучу! Ненавижу этот вопрос.

— Ты меня не любишь.

— Ничего подобного! Я просто указывал тебе…

— Действуй. — Джоан тряхнула головой. — Ну же, задуши меня! И увидишь, что мне все равно.

Поскольку предложенный способ казался Уэсту слишком радикальным, он вместо того, чтобы задушить, поцеловал любимую — как она и ожидала.

— Гордон, но все-таки… о чем ты тогда думал?

Уэст закрыл глаза, медленно сосчитал до десяти и сдался.

— Не знаю. Главным образом о Хантере. Сам себе удивлялся — за что я так не любил его до сегодняшнего дня. — Уэст помолчал, хотя уже знал ответ. — Из-за его невольного, ненамеренно надменного вида? Нет, я и сам так могу. Ненавижу снобов, но иногда сам бываю таким. Может, все дело в его легком, каком-то мальчишеском отношении к людям, особенно к женщинам? Да! Именно!

— Он мне и самой не слишком нравится — сейчас.

— Да, — продолжал Уэст, — сегодня он прочел самую дурацкую проповедь, хотя я почти восхищался его храбростью. А когда его самоуверенность с треском рухнула — я как будто слышал, как трещат обломки. После такого нельзя ненавидеть. Что же касается Корделии Мартин… Полагаю, ты ничего не слышала из того, что здесь говорилось?

Джоан замялась:

— Извини, дорогой, но… Я слышала все.

— Так ты обо всем знала?!

— Только частично, милый. В деревне все только и говорили о том, что несчастная мисс Мартин влюблена в него.

— Как бы там ни было, — Уэст пожал плечами, — дело дрянь. Очевидно, аноним приписал Хантеру больше женщин, чем имел турецкий султан.

— Гордон, по-моему, это не смешно.

— По-моему, тоже! Особенно потому, что и твое имя…

Над молодыми людьми нависла широкая и черная тень.

— Ого! — воскликнул голос, да так злорадно, что они невольно отпрянули друг от друга. — Ого! Вот вы где!

Интересно было бы запечатлеть в тот миг на пленке немую сцену: Уэст поднял голову, пораженный, раскрыв рот; Джоан во фривольной позе, юбка задралась выше колен; и сэр Генри Мерривейл, взирающий на парочку сверху. На руке у него висела корзинка с анонимными письмами — он был словно дьявол, собирающий души грешников.

Старшего инспектора Мастерса удивило бы, что Г.М. (по крайней мере, в тот момент) не отпустил язвительного замечания по поводу «телячьих нежностей». «Телячьи нежности» — тема, на которую он был способен высказываться бесконечно.

— Знаете, — заявил Г.М., — со вчерашнего вечера я все время хотел немного поболтать с вами обоими. А сейчас беседа становится все более и более необходимой… Вы ведь молодой Уэст, не так ли?

— Верно, сэр, — улыбнулся Уэст, помогая Джоан подняться. — А вы, разумеется, Старый маэстро? — Он перестал улыбаться. — Вы тот, кто раскрывает убийства, совершенные в запертых комнатах?

— Надеюсь, — отвечал Г.М. без всякого выражения.

Хотя его ответ, возможно, прозвучал и загадочно, было очевидно, что и Уэст, и Джоан более или менее поняли, что он имеет в виду. Джоан, стиснув зубы, решила, что ни за что, ни за что не выкажет еще раз признаков ужаса, какие продемонстрировала прошлым вечером. В глубине души она всегда помнила мать, а также — по рассказам — прабабку и тетку своего отца: все они были женами офицеров, которые смело смотрели в глаза опасности и никогда ничего не боялись. Джоан могла бы заявить, что перестала бояться, попросту забыв о страхе.

— Сегодня, в воскресенье, — продолжат сэр Генри Мерривейл, разглядывая содержимое плетеной корзинки, — я все утро перечитывал и сличал анонимки. И пришел к некоторым интересным выводам.

— Извините, что перебиваю, — вмешалась Джоан. — Но были ли у вас другие… посетители после того, как я ушла?

— О, множество. Мы получили, — Г.М. засопел, — довольно много писем, адресованных девице по имени Марион Тайлер, которой приписали интрижку со священником.

— Еще одна?! — поразился Уэст, очнувшись от раздумий. — Нет, погодите! Значит, Марион и есть та, с которой, по словам Тео Булла, викарий «крутит любовь»?

— Так я и думала, — холодно заметила Джоан. — Так я и сказала тебе вчера вечером, Гордон. Разумеется, сама Марион тут совершенно ни при чем. Ее не в чем упрекнуть!

— И еще, — продолжал Г.М., пристально разглядывая своих собеседников, — еще четыре наглые писульки, адресованные доктору Иоганну Шиллеру Шмидту. Наконец, пока здесь шла перепалка, с последними двумя письмами заглянул Рейф Данверс.

— Такой милый старичок? — удивилась Джоан. — А его-то в чем обвиняют?

Лицо Г.М. осталось совершенно невозмутимым.

— Я уже видел одно из адресованных ему писем вчера днем, — заявил он. — Именно благодаря ему я напал на след машинки, на которой были отпечатаны все послания.

И Джоан, и Уэст не отрывали от Г.М. глаз.

— У Рейфа, — так же ровно и невозмутимо продолжал великий человек, — очень плохое зрение. Достаточно одного взгляда на его лицо, чтобы понять, что он плохо видит. В работе он пользуется лупой. Но Рейф любит выглядеть эффектно — уж он такой. Он носит очки без оправы, которые сползают на самый кончик носа; за двадцать лет он приучился не смотреть в них. Поэтому он не заметил, что на месте запятой стоит восклицательный знак… Что с вами, милочка? — Г.М. помрачнел. — Вчера, — продолжал он загробным голосом, — вы получили письмо одновременно со священником. Потом вы ворвались в лавку Рейфа, собираясь купить книгу о Насмешливой Вдове. Письмо сейчас при вас — вы ведь не положили его в корзинку вместе с остальными шестью. Я хочу взглянуть на него.

Джоан оцепенела. В голове промелькнула мысль: никогда, никогда, ни за что — ни малейшего признака страха! Но глаза ее устремились на отдаленные, залитые солнцем дубы, как будто она гадала, долго ли еще будет светло.

— Лучше отдай ему письмо, малышка, — мрачно посоветовал Уэст.

Негнущимися пальцами Джоан открыла зеленую сумочку и передала Г.М. сложенный пополам листок. Его толстые губы зашевелились.

— Так-так, — задумчиво сказал он. — Что же вы намерены были с ним делать?

— Я хотела, чтобы о его содержании знали только Гордон и я, — ответила Джоан, вскидывая округлый подбородок. — Гордон может позаботиться обо мне! По-вашему, я позволю себе испугаться?

Вот что прочел Г.М.:

«Милая Джоан! Чувствую, нам с тобой пришла пора познакомиться поближе. Посему вношу предложение нанести тебе визит — я приду к тебе в спальню в воскресенье, незадолго до полуночи. Разумеется, не имеет значения, будут тебя охранять или нет. Остаюсь твоим преданным другом,

Вдова».

Глава 10

Все наперебой твердили, что Вдова блефует и что письмо — полная бессмыслица; Вдова — кем бы она ни была — и так наплела много лжи. Пересуды продолжались до темноты. Но около десяти часов в кабинете полковника Бейли собрался военный совет.

В большом викторианском кабинете, оклеенном ужасными обоями в синие и розовые незабудки, плавали облака табачного дыма и слышались громкие голоса. Сквозь туман смутно виднелась крупномасштабная карта Европы над камином, большой макет под окнами и удобные старые кожаные кресла.

Мнения самой Джоан — единственной из всех — никто не спрашивал. Во всяком случае, она находилась в своей спальне и переодевалась, потому что в дом пришел Уэст.

Сэр Генри Мерривейл, надо отметить, почти не принимал участия в дискуссии. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, и курил сигару — почти такую же крепкую, как его собственные. Пока сигара ритмично перекатывалась из одного угла рта в другой, он, несомненно, обдумывал все уловки и трюки — а имя им было легион, — о которых он когда-либо слышал.

Главный спор разгорелся между Гордоном Уэстом и полковником Бейли; наконец, противники согласились, что слово возьмет полковник.

— Итак! — твердо объявил полковник, призывая всех к вниманию.

Уэст, подняв руки в знак того, что сдается, уселся в кресло. Полковник Бейли подошел к столу и отрывисто заговорил, не вынимая изо рта булькающей (видимо, где-то была мелкая трещина) трубки.

— Черт побери, я тоже читаю детективы! — воскликнул он с видом человека, который проводит глубокое научное расследование древневавилонской культуры.

Сэр Генри Мерривейл громко хрюкнул.

Не настроенный шутить полковник — на самом деле он нежно любил племянницу и скорее умер бы, чем допустил, чтобы с ней что-то случилось, хотя, с другой стороны, еще скорее он умер бы, если бы признался в этой своей слабости, — наградил Г.М. ледяным взглядом.

— Знаю, все книги вздор, — продолжал он. — Но все же довольно часто попадаются интересные описания. Где-то на середине книжки хочется встряхнуть идиота-детектива и сказать ему: «Послушай, приятель, пораскинь немного мозгами!» И вот тайный вожак шайки…

— Вы читаете боевики, а не детективы, — устало перебил полковника Уэст. — Извините, продолжайте.

— Полиция получает письмо. В нем говорится, что… скажем, министр обороны, так лучше… так вот, что министр обороны умрет ровно в половине десятого сегодня вечером и никто не сможет этому помешать.

— И что же дальше?

— А дальше поднимается суматоха. Полиция переворачивает все вверх дном. Окружает тройным кордоном кабинет министра обороны, задействует половину Скотленд-Ярда. Снайперы расставлены под каждым окном и на крыше. — Полковник Бейли перевел дух. — И никому не приходит в голову, что нужно просто-напросто войти в кабинет и засесть там! Все, что случается потом, можно было бы предотвратить. Вы понимаете, о чем я?

Не дожидаясь ответа, полковник Бейли указал трубкой на Г.М.

— Мерривейл сядет в одном углу комнаты. Я в другом. По-моему, вреда не будет, — он с сомнением посмотрел на Уэста, — если и вы тоже где-нибудь приткнетесь. Вот именно! Остальные, кто заявится без приглашения, тут же схлопочут по уху.

Вынув из пепельницы дымящуюся сигарету, Уэст наклонился вперед.

— Полковник, — серьезно проговорил он, — ничего не выйдет.

— Почему?

— Потому что в таком случае никто не заявится!

— Что и требовалось доказать, верно?

— Послушайте, — продолжал Уэст, сощурив карие глаза, отчего стало казаться, что у него высокие скулы. — И все-таки как, по-вашему, будет выглядеть особа, которая придет — если вообще придет?

— Понятия не имею, — смущенно признался полковник. — Нет, погодите! Честно так честно. Мне представляется странный тип в парике и, наверное, в маскарадном костюме.

— И мне тоже, — сказал Уэст. — Вы согласны, сэр Генри?

— Угу, — буркнул Г.М.

— Отлично! — Уэст в последний раз глубоко затянулся и затушил сигарету. — Допустим, вы — все равно кто! — знаете надежный способ войти и выйти из запертой комнаты, где нет никого, кроме жертвы (с которой легко справиться). Так вот… полезли бы вы туда, зная, что там будет некто третий?

— Нет, — проворчал Г.М., жуя сигару.

Полковник Бейли, вместо ответа, яростно выбил трубку о стеклянную пепельницу.

— Тогда послушайте, что я придумал, — обратился Уэст к Г.М., — поскольку раньше я уже изложил в общих чертах свой план полковнику Бейли. Ведь не можем же мы проводить в спальне Джоан все ночи до Рождества. И потом… Что мы хотим? По возможности — поймать Вдову. Отлично! Джоан спит на первом этаже, как известно автору анонимных писем. Спальня находится прямо напротив вашего кабинета…

— В таком случае, — упрямо перебил его полковник, — мы с Мерривейлом устроимся за дверью. И никто не сдвинет нас с места.

— Хорошо. Хотя я бы предпочел… что ж, и так будет достаточно хорошо. — Уэст снова повернулся к Г.М.: — Оба окна в комнате Джоан доходят почти до земли, оба со скользящими рамами, которые трудно открыть.

— Как окна вот здесь, сынок?

— Да. Оба окна заперты изнутри. Я буду караулить снаружи еще с одним человеком. То есть охраняться будет каждое окно.

— Вот как? Что за другой человек?

— Его зовут Фред Корди.

Полковник Бейли с сомнением хмыкнул:

— Бросьте, сэр, вы ведь сами говорили, что он — единственный, кому мы можем доверять!

— Корди? — повторил Г.М., выпрямляясь и вынимая изо рта сигару. — А ну, погодите! По-моему, мне кто-то его показывал. Это такой маленький смуглый парень со щетиной на голове, который плясал на надгробной плите?

Уэст невесело рассмеялся:

— Он самый. Хитрый и злобный — почти все соседи его терпеть не могут. Но мне он абсолютно предан — как и полковнику с Джоан. Более того, он будет держать язык за зубами. Кого еще можно привлечь в помощь, раз мы хотим, чтобы о происшествии никто не узнал? Викария?

— Через мой труп, — сквозь зубы прошипел полковник Бейли.

— Нам могли бы помочь многие жители деревни, — продолжал Уэст, — но уже завтра вся округа будет в курсе того, что случилось. Если Джоан охраняет столько народу, как по-вашему, каким способом можно забраться к ней в комнату?

Г.М., который занимался тем, что гладил обеими руками свою большую лысую голову, скорчил гримасу.

— В том-то и трудность, сынок. Такой план способен отпугнуть Вдову так же, как план полковника Бейли.

— Каким образом?

— А вот каким. Можно ли проникнуть в спальню иначе, чем через дверь или окно?

— Нет.

— Значит, двое охраняют дверь снаружи. Двое караулят окна. Чтобы привлечь внимание к комнате, можно даже пустить сигнальные ракеты и нанять оркестр, который исполнит «Правь, Британия».

Уэсту снова стало невесело. Лицо его избороздили решительные морщины.

— Все не так глупо, как вы себе представляете, сэр. Если Вдова вообще решит забраться в дом, она попробует влезть через окно. Луна к тому времени, — он бросил взгляд на наручные часы, — уже взойдет; да она уже сейчас взошла. Но мы с Фредом спрячемся в тени. Я ответил на ваш вопрос?

Г.М. продолжал потирать голову.

— Сынок, все бы ничего, но… этот малый Корди… — Г.М. поднял на своего собеседника проницательные глазки. — Неужели нет на примете никого посерьезнее ухмыляющегося малого, который любит плясать на могильных плитах и ходить колесом по лугу? Как насчет Рейфа Данверса из книжной лавки? Или того доктора-немца?

— Данверс, — согласился Уэст, — это было бы превосходно. Но он слишком стар. Что же касается доктора…

— Лучше не привлекать его, — заявил полковник Бейли невыразительным тоном. Взгляд полковника блуждал по нижнему краю стеллажей, а затем поднялся до папок с пометкой «Военное министерство». — Извините! — добавил он. — Я не имею в виду ничего конкретного. Но он… просто он мне не по душе, вот и все.

Наступила долгая пауза; облака табачного дыма, казалось, сгустились.

— Послушайте, о чем мы с вами толкуем? — вдруг выпалил полковник Бейли, как человек, понявший, что сидит на полу в детской и играет в игрушки.

— Конечно, вздор, сэр, — согласился Уэст. — Но в том нет нашей вины. Не мы заварили всю кашу. Это сделала Вдова.

Напряжение нарастало, хотели они того или нет. Уэст встал и начал беспокойно расхаживать по кабинету.

— Какая мерзость! — сказал он. — Жаль, что нам приходится заниматься такими делами! Но больше всего я боюсь, что пострадает Джоан.

— Джоан? — удивленно повторил полковник. На его морщинистом лице появилась улыбка. — Мою племянницу ничем на свете не испугаешь!

— Простите меня, сэр. Но возможно, я знаю ее немного лучше, чем вы.

— Прабабушка Джоан, — заявил полковник, в подтверждение своих слов стуча трубкой по краю стеклянной пепельницы, — в 1857 году очутилась в центре восстания сипаев. Она стреляла из ружья, стоя рядом с мужем. Родная мать Джоан…

— Но ведь подобные семейные черты не всегда передаются по наследству!

— В нашей семье передаются. Да вы только взгляните на эту пакость! — Полковник Бейли схватил последнее полученное Джоан анонимное письмо. «Чувствую, нам с тобой пришла пора познакомиться поближе, — громко прочел он вслух. — Посему вношу предложение нанести тебе визит — я приду к тебе в спальню в воскресенье, незадолго до полуночи. — И последнее: — Остаюсь твоим преданным другом, Вдова». Ну, где тут, по-вашему, содержится угроза?

Уэст поправил воротник.

— Я ни в чем не уверен. — Подобно полковнику, он тоже возвысил голос. — Но готов поспорить: если любая женщина получит такое письмо, прочтет его и задумается, она испугается до смерти.

— И Джоан?

— Да, и Джоан! Черт побери, неужели вам настолько не хватает проницательности, чтобы понять, что Джоан — девушка впечатлительная?

— Впечатлительная! Дорогой мой, — очень тихо заговорил полковник, — надеюсь, вы не считаете ее ветреной?

— Ни в коем случае, сэр. Но согласитесь же со мной! Вот уже три месяца — с самого июля, полковник! — нам в спину мечут отравленные стрелы. Яд пока никого не убил — если не считать бедняжку Мартин. Но полученные раны саднят и жгут; они доставляют жертвам немало страданий. Представьте, что вы идете по улице и вам в шею впился дротик. Вы поворачиваетесь — а сзади никого нет.

Писатель очень живо, хотя и немного резко, обрисовал ситуацию. Помедлив немного, полковник Бейли отчасти сдался, на что указывало новое постукивание трубкой о пепельницу.

— Слишком много «если»! — проворчал он.

— Вот именно. Вдовой может оказаться кто угодно — вы, я… хотя я знаю, что ни вы, ни я не виноваты. Ею может оказаться сам викарий. Или…

Дверной звонок вдруг разразился громкими трелями. Все услышали быстрые шаги Поппи, служанки, которая торопилась открыть. Джоан, сидевшая в спальне напротив, за закрытой дверью, тоже услышала звонок.

Девушка почти закончила переодеваться; осталось только надеть платье. Она легла на постель и положила на лоб влажную салфетку, чтобы уменьшить головную боль, дожидаясь, пока подействует таблетка. Шелковое платье белело в свете единственной лампы на прикроватном столике слева, в головах нарядной кровати под пологом.

— Глупо! — произнесла Джоан в потолок. — Просто глупо так бояться!

Ее спальня была большая, просторная и, как и дядин кабинет напротив, оклеена аляповатыми обоями — в данном случае с пышными, как кочаны капусты, розами. Толстый эксминстерский ковер, крупноватый для комнаты, загибался у плинтусов. Здесь было слишком много мебели, которой не нашлось места в других помещениях. Сомнение внушала лишь западная стена, где в простенке между двумя большими окнами находилось изголовье кровати.

От волнения девушка не заметила, что луна уже взошла. Оба окна были надежно заперты, а шторы раздернуты — для того, чтобы ей были хорошо видны задвижки.

Хуже всего, подумала Джоан, ужасное ощущение одиночества.

Она чаще меняла бы салфетку, окуная ее в миску с водой, стоящую под лампой, если бы не приходилось каждый раз видеть стрелки часов на прикроватном столике. Назначенный час все ближе!

Если бы в тот момент она была в состоянии вести дневник, то записала бы в нем что-нибудь в таком роде: «Не хочу быть как та женщина, которая стояла на горящем мосту в каком-то богом забытом месте — не помню где. Подобные подвиги — дело мужчины; пусть себе стоят на горящем мосту и смотрят смерти в лицо… Но сейчас и мне придется проявить выдержку и силу духа, потому что от меня этого ждут. И потом, Гордон будет караулить окна. Если отодвинуть задвижку и высунуться наружу, можно дотронуться до него».

Дверь находилась напротив Джоан, чуть правее. От громких трелей звонка она вздрогнула, но села на кровати, только когда услышала голос Стеллы Лейси.

— …ужасно спешила, — говорила Стелла на ходу, обращаясь к Поппи, — но я ведь обещала отнести это сэру Генри Мерривейлу, а хозяйка «Лорда Родни» — вульгарная особа с плохо крашенными волосами — заявила, что он здесь.

— Да, мэм, — подтвердила Поппи. — Сюда, мэм.

Джоан поспешно встала. Надела платье и туфли, кое-как причесалась, глядя в зеркало над туалетным столиком, распахнула дверь и увидела Стеллу, стоявшую спиной к ней, на пороге кабинета. Трое мужчин в облаках табачного дыма поднялись с мест.

— …Разумеется, я помнила о том, что сегодня вечер воскресенья… — Лица мужчин выразили любезность при виде обаятельной Стеллы; она тряхнула головой, и пепельно-русые волосы упали ей на плечи. — Но мне надо было кое-что купить в аптеке. Когда я звоню и мистер Голдфиш высовывается из окна и видит, что пришла я, он всегда мне открывает.

— Голдфиш? — прогудел Г.М., хмуро глядя на окурок сигары. — Я довольно часто слышу эту фамилию.

— Такой маленький человечек с озабоченным взглядом, в очках-половинках, который стоял рядом с Тео Буллом, — пояснил Уэст. — Ему не очень-то хотелось принимать участие в митинге протеста, хотя он тоже здорово завелся.

— В общем, — проворковала Стелла, — мистер Голдфиш спросил, не могу ли я принести вам ваш заказ. Попросил передать, что он на вашей стороне — не знаю, что это означает. Кажется, и он тоже получил два анонимных письма…

Трубка полковника Бейли с треском ударила по пепельнице, что выражало крайнюю степень безысходности.

— О чем? — спросил Уэст.

— Гордон! — в притворном ужасе воскликнула Стелла. Джоан хотя и не видела лица миссис Лейси, но почувствовала, как та лукаво прищурилась и укоризненно улыбнулась. — По-вашему, я читаю чужие письма?

«Да!» — произнесла про себя Джоан.

— В общем… откровенно говоря… боюсь, я вытянула всю правду из мистера Голдфиша. — Стелла засмеялась, но, увидев выражение лиц своих собеседников, осеклась. — Однажды — о, это было очень-очень давно, еще до того, как я сюда приехала, — умерла жена одной очень важной особы. Поговаривали, будто мистер Голдфиш выписал неправильный рецепт, в состав которого входил яд…

— Погодите! — перебил Стеллу Гордон Уэст. — Я уже слышал кое-какие весьма старые сплетни на этот счет. И ничего не имел против, поскольку они — почти легенда. Той «очень важной особой» был Сквайр Уайат, который похоронил двух жен?

— Совершенно верно, Гордон.

— Пора положить этому конец! — вскричал полковник Бейли.

— Ах, я совершенно согласна с вами, полковник! — Стелла шагнула к Г.М. и вручила ему два сложенных пополам листка, похожие нате, что он уже видел. — Нас с вами не представили друг другу, сэр Генри, но мне кажется, что в Лондоне мы с вами встречались.

— Я совершенно уверен, что мы с вами встречались, мадам, — ответил Г.М., не сводя со Стеллы пристального взгляда. — Причем — провалиться мне на месте! — наше знакомство каким-то образом связано с моей женой. Однако… Почему вы так расстроились и запретили знакомым беседовать со мной, когда я впервые увидел вас на лугу?

Стелла сделала вид, что не слышала вопроса. На ней было нечто голубое, на голове — черная шляпка с модной короткой вуалеткой. Когда она повернулась к полковнику Бейли, ее серые глаза загадочно вспыхнули из-под вуали.

— Мне пора бежать, иначе Пэм будет волноваться. Кстати, вы непременно должны взглянуть на ее стихи. Она написала целую книжку. Кстати, полковник) Твидовый пиджак вам не идет; и не нужно засовывать руки так глубоко в карманы. Вы достаточно привлекательны, и вам не пристало выглядеть неопрятно. Нет-нет, не возражайте мне! Вы действительно выглядите неопрятно! Что же касается… Ах, Джоан!

Джоан, как всегда здоровая и цветущая, вошла в кабинет с таким независимым видом, словно море ей по колено.

— Джоан, милочка! — озабоченно воскликнула Стелла.

Джоан, чуть отвернувшись, нехотя позволила гостье поцеловать себя в щеку. В ее голубых глазах мелькнуло задумчивое выражение, как будто она решала, не убить ли ей миссис Лейси.

— Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? — по-прежнему озабоченно спросила Стелла.

— Я чувствую себя прекрасно. — Джоан изумленно изогнула брови. — Да и как может быть иначе?

— Конечно. Но… Я хотела выразить вам свое сочувствие после проповеди, которую прочел сегодня мистер Хантер. Джоан, я была в ярости! Не думаю, что когда-либо в жизни я была так зла! Знаю, вас там не было… Но…

— Ну что вы, Стелла! — возразила Джоан. — Я тоже вам сочувствую. Должно быть, неприятно было узнать о письмах, в которых упомянуты вы. Гордон говорит, их было всего три, но, по-моему, целая дюжина… в них утверждалось, будто вы с Гордоном находитесь в незаконной связи.

Повисла мертвая тишина, хотя содержание писем давно ни для кого не было тайной. У Уэста, желавшего как можно скорее сменить тему, вид был более виноватый, чем следовало бы.

— Или, может быть, вам о них ничего не известно? — спросила Джоан.

— Нет, милая, известно, — вздохнула Стелла с видом мученицы. — Но не спрашивайте, кто меня просветил! Когда распространяются такие вот нелепые слухи, невозможно вспомнить, откуда узнаешь о них. На самом деле мы с Гордоном всего лишь держались однажды за руки при луне.

Уэст едва не задохнулся от возмущения.

— Женщина, — внезапно выпалил он, довольно невежливо ткнув в Стеллу пальцем, — нас с вами нельзя упрекнуть даже в такой малости! Я никогда не бросал похотливых взглядов в вашу сторону! Я никогда…

— Надеюсь, что нет, — весело заявила Джоан, глядя на Стеллу. — Видите ли, мы с Гордоном третьего октября собираемся пожениться… Дядя Джордж, не сидите как истукан! Мы хотели сказать вам, но столько всего случилось!

Откровенно говоря, Джоан превратно истолковала поведение полковника; он действительно застыл в кресле, но по другой причине: услышав новость, он испытал облегчение. В конце концов, источником существования полковника была лишь его половинная пенсия, а у Джоан и вовсе ничего не было. Выпрямив спину, полковник торжественно откашлялся.

— Джоан! И… вы, мой дорогой Уэст! Примите мои самые сердечные поздравления! Да, клянусь Богом! Свершилось! Вот повод для того, чтобы распить бутылочку шам… — Вдруг взгляд полковника Бейли упал на анонимное письмо, лежащее на столе, словно паук. — Нет. — Голос его упал. — Пока не время.

— Спокойной ночи, Стелла, — так же радостно произнесла Джоан. — Поппи вас проводит.

Когда за Стеллой закрылась дверь, полковник Бейли, который придавал огромное значение формальному соблюдению приличий, возмутился:

— Джоан! Где твое воспитание? Мы не привыкли таким образом обращаться с гостями! Ты практически выпроводила ее из дома…

— Извините, дядя Джордж!

— Подумать только, миссис Лейси! Такая милая женщина, — смущенно продолжал полковник, — самая милая из всех, что когда-либо жили в Стоук-Друиде! Безупречная! Помню, когда мы с тобой шли в ризницу, ты пересказывала мне какие-то сплетни, связанные с ней… Я считаю их совершенной нелепостью.

— Трудность в том, что… — начала было Джоан, но вовремя остановилась. — По крайней мере, она не могла писать анонимных писем.

— С чего вы взяли, будто не могла, куколка моя? — осведомился сэр Генри Мерривейл.

В продолжение предыдущего разговора Г.М., сбросивший, вставая, со стола и окурок, и письма мистера Голдфиша, изучал всех присутствующих, потирая пухлой ладонью подбородок. Джоан повернулась к нему; она разрумянилась от волнения.

— Что, простите?

— Я сказал, — проворчал Г.М., — с чего вы взяли, будто она не могла писать их?

— Не могла же Стелла обвинять саму себя!

— Эх, святая простота! — вздохнул Г.М., садясь. — Мужчина никогда, или почти никогда, не клевещет на самого себя, потому что он слишком боится потерять работу. Этот страх у мужчин врожденный. Но женщина, которая не придает этому никакого значения, часто сочиняет самую дикую ложь про себя, потому что ей кажется, как вы и предположили, будто ее никто не заподозрит. Полиции известно немало таких случаев!

— Господи, — не выдержал Уэст, — да будет ли конец всем трюкам и уловкам анонима?!

Г.М. ничего не ответил. Словно черная тень снова нависла над каждым из присутствующих: в любой момент все они могли получить по почте очередной конверт с ядовитым содержимым, но не могли отплатить анониму тем же.

Джоан делано рассмеялась:

— Мне казалось, что сегодня мы собирались провести некий опыт? Чтобы заманить в ловушку этого… эту Вдову?

Уэст пристально посмотрел на невесту.

— Ты ведь согласилась участвовать, — напомнил он ей. — Ты по-прежнему не против? Честно?

— Честно и искренне.

— Ангелочек, — тихо заметил Уэст, — ты лжешь.

— Нет, милый, не лгу!

Полковник Бейли хмыкнул и отвернулся.

— Если хочешь, прими парочку моих желтых снотворных пилюль.

— Да! Очень хочу! То есть… мне на самом деле все равно. Но ведь от них я крепче засну, да?

— Желтые пилюли, — задумчиво повторил Г.М. и посмотрел на полковника. — Нембутал?

— Вот именно. Если предпочитаете другие, аптекарь…

— Нет. Чертовски удачная мысль. — Г.М. кивнул Джоан. — Кстати, куколка моя, если вам непременно надо принимать снотворное, примите его сейчас же. Да, сейчас! Действует оно отменно, но не сразу. Пока растворится, проникнет в кровь и выключит вас, пройдет часа полтора, а то и больше, так что примите его сейчас.

— А еще сегодня, — заявил полковник Бейли, — нам стоило бы отметить помолвку. Знаете, я доволен. Чертовски доволен! — повторил он вызывающе, словно боясь показаться племяннице или Уэсту слишком впечатленным. — Только не придется. Помню, когда я объявил о своей помолвке…

— Во всем полку не осталось ни одного трезвого офицера, — Джоан явно цитировала фразу, которую слышала бесконечное множество раз, — от полковника до самого юного лейтенанта! — Тут голос ее дрогнул.

— Во всем виноват я, сэр, — вмешался Уэст. — Если вы спросите Джоан, она подтвердит, что я сделал ей предложение довольно внезапно… — Уэст замолчал, как будто подавился. Глаза у него широко раскрылись. — Предложение! — повторил он.

— Эй! Послушайте! В чем дело?

— Гордон, милый, прошу тебя, не говори так — ты меня испугал.

— Где то письмо? — спросил Уэст. Письмо лежало на столе. Он схватил его и громко прочел вслух: «Посему вношу предложение нанести тебе визит…» Вношу предложение! — Уэст как будто силился вспомнить что-то, ускользавшее из его памяти. — Вы заметили? Наш аноним часто словно бы проговаривается, употребляя одни и те же фразы и обороты — очень знакомые… Совсем недавно я слышал, как кто-то выразился именно так!

Глава 11

Часы наверху пробили без четверти двенадцать.

Хотя свет в нижнем коридоре был выключен, благодаря луне, светящей на стеклянные панели входной двери, полковник Бейли и сэр Генри Мерривейл без труда видели друг друга. Они сидели в мягких креслах друг напротив друга, почти соприкасаясь ступнями, у закрытой двери, ведущей в спальню Джоан.

Ночное бдение их постоянно сопровождалось яростными, хотя и едва слышными спорами. После одиннадцати, когда Джоан, которой еще совершенно не хотелось спать, легла в постель, каждый из них по очереди осторожно заходил в ее комнату, с интервалом примерно в десять минут, чтобы проверить, как она там. Было решено, что, пока один остается охранять дверь, а второй обследует спальню Джоан, дверь в целях перестраховки следует запирать изнутри — вдруг злоумышленнику все же удастся незаметно проскользнуть мимо стражи.

Джоан все не засыпала, хотя изголовье кровати находилось в тени между двух ярко освещенных луной окон. Джоан всякий раз, когда к ней входил дядя или Г.М., поднимала голову с подушки и шепотом, очень живо отвечала на их вопросы. Иногда за окнами мелькали силуэты двух других беспокойных стражей.

Окна по-прежнему были надежно заперты. Тщательный обыск, проведенный перед тем, как полковник и сэр Генри решили сделать небольшую передышку, не выявил возможного спрятавшегося злоумышленника. Наконец «суета», как обозвал происходящее Г.М., начала сильно его раздражать.

— Чтоб мне лопнуть, почему бы вам не дать бедняжке немного поспать?

— А вам?

— Не знаю. Уж слишком плотно там все закупорено. Слишком! Не понимаю, как вообще возможно… хм. Нет, не понимаю!

Без двадцати двенадцать сэр Генри Мерривейл, чиркнув спичкой, увидел, что девушка спит. Нембутал, наконец, взял свое. Без десяти двенадцать полковник, также чиркнув спичкой, убедился в том же самом. Подойдя к окну, он о чем-то шепотом переговорил с Гордоном Уэстом, затем поспешил к двери, отпер ее, вышел, запер за собой и сообщил:

— У Фреда Корди есть револьвер!

Г.М. сидел в кресле, опустив по бокам руки.

— Вот и прекрасно, — глухо проговорил он. — Весьма кстати, знаете ли. Раз вы взяли в помощники чокнутого сапожника, который обожает плясать на надгробных плитах, ему, разумеется, больше всего на свете пригодится заряженный револьвер. А как ваша племянница?

— С Джоан все в порядке. Крепко спит. Я потолковал с Уэстом…

— Угу. Даже я услышал. Вы шипели, как два пустых пожарных шланга, которые включены на полную мощность. Вы велели Уэсту отобрать револьвер у психа?

— Да, велел. А теперь жалею.

— Почему?

— Если Уэст попытается отобрать у Корди револьвер, тот… просто сбежит. Или… надеюсь, он не пристрелит Уэста с досады. Корди вообще-то не псих. Он на самом деле очень гордится тем, что защищает нас!

— Тот еще защитничек, — проворчал Г.М. — Такие, как он, способны уложить стражу вместо вора. Господи, да вам и Вдова не потребуется! Поставьте Корди охранять дом, и к утру у вас будет полный дом трупов.

— Мерривейл, мне сейчас не до шуток.

— Мне тоже, — ответил Г.М. таким тихим и в то же время жутковатым голосом, что полковник Бейли удовлетворенно вздохнул. — Понимаете, — продолжал Г.М., — ваша затея мне с самого начала не пришлась по душе. И с каждой минутой она нравится мне все меньше и меньше. Маховик раскручен, и машина несется со скоростью двести километров в час; а я даже не знаю, в каком направлении мы движемся. И в правильности того, что происходит сейчас, большой уверенности нет.

— Успокойтесь, — негромко отвечал полковник Бейли. — Знаете, который сейчас час?

Г.М. с трудом дотянулся до своих очень больших часов, тикавших, словно гном ударял молоточком, и в полумраке долго разглядывал циферблат.

— Без четырех минут двенадцать.

— Отлично! — сказал полковник и тоже сел в кресло. Его передернуло; впрочем, такую дрожь можно только почувствовать, но не заметить. — А теперь, — продолжал полковник, — я вот что вам скажу. Если никто не объявится за четыре минуты, оставшиеся до полуночи, я буду абсолютно уверен в том, что все угрозы — блеф и что мерзавец даже и не думал сюда являться.

— Да. Я и сам думаю о том же.

— По-другому и быть не может! Мы несколько раз тщательно обыскали комнату. Окна заперты. Видит Бог, охрана не дремлет. Пробраться сюда сейчас просто невоз…

— Стойте! — взволнованно перебил полковника Г.М. — Ради бога, не употребляйте это слово. Вы не знаете историю моей жизни, иначе с тем же успехом могли бы выйти и свистнуть Вдове. Если хотите, скажите, что пробраться сюда сейчас в высшей степени маловероятно. Скажите, что готовы поставить сто гиней на то, что никто сюда не придет. Но никогда, никогда не употребляйте то, другое слово!

— Очень хорошо. Но разве… впрочем, не важно. Согласен.

— Спасибо. Так что вы говорили?

— Послушайте, — смущенно заявил полковник. — Я не из любопытных, как вы, наверное, заметили. Но минуту назад вы заявили, что вам все непонятно… особенно то, что происходит сейчас. Значит, остальное для вас более-менее ясно?

Г.М. откинулся на спинку кресла, скрестил руки и сплел пальцы на животе.

— А, вот вы о чем! — небрежно сказал он. — Конечно, ясно. Но остается еще несколько загадок, и я не мог бы разгадать их, даже если бы мне пришлось спасать жизнь.

— С прошлой ночи, — продолжал полковник, не глядя на собеседника, — я многое услышал о вас. Не помню точно, кто мне рассказал — вот что странно. Нет, ничего неприятного или позорного для вас. Но мне сообщили, что вы любите говорить загадками. Лично я против такой привычки ничего не имею, мне она даже нравится. Похоже на большой суперкроссворд, где, пока не разгадаешь ключевое слово, остальные кажутся ужасно глупыми. Если хотите говорить загадками, старина…

— Кто, я?! — воскликнул Г.М., обернувшись к полковнику с неподдельным изумлением. — Я — загадками?! Это уж слишком, сынок!

— А разве нет? Извините. Я слышал, что раньше вы так поступали. Но… послушайте, вы не обидитесь, если я спрошу, о чем вы уже догадались?

— Гм… ладно, — задумчиво прогудел Г.М. — Нет… я все вам расскажу потом… очень скоро. Вам известны все улики, кроме одной, которую я припрятал в рукаве, и я вам о ней расскажу. Я говорю загадками? Чтоб мне лопнуть, я выражаюсь прозрачнее некуда! Только слушайте внимательно!

Стрелка наручных часов Г.М. медленно подползала к двенадцати. Великий человек о чем-то размышлял.

— Видите ли, — неожиданно начал он, — у меня есть знакомая хозяйка отеля по имени Вэтью Конклин.

— Мм… да, знаю, — кивнул полковник.

— Вэтью — она ничего себе, — снисходительно продолжал Г.М. — Сама по себе она неплохая — для тех, кто не способен долго терпеть дамское общество, как, например, я.

Полковник снова кивнул. Инстинктивно оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что никаких дам поблизости нет, он осторожно начал:

— Вот что я вам скажу… Знавал я одну девчонку из Канпура…

— При чем тут ваши девчонки? — посуровел Г.М. — Помолчите-ка лучше да послушайте меня!

— Вы совершенно неправильно… А! Я понял. Но все равно, не надо было так говорить.

— Ладно, ладно. Итак, вчера вечером, когда я ушел от вас — перед тем, как явился викарий…

— Я его выпроводил, — отрывисто произнес полковник Бейли. — А потом позвонил епископу.

— В общем, после того, как я ушел от вас, я вернулся в «Лорд Родни». Спустя какое-то время, — Г.М. жестом показал, что времени прошло совсем немного, — я вроде как пригласил миссис Конклин к себе в номер. Хлопотное дело, — торопливо прибавил он с набожным видом, — но необходимое.

— Определенно.

На часах было без одной минуты двенадцать.

— Мы пили «Черный бархат» — пиво «Гиннесс» и шампанское; ну и коктейль, доложу я вам! А как эта женщина умеет говорить! Пока мы с ней болтали о том о сем, она сообщила мне сведения, которые ударили меня по голове, точно молотом. Вот то, о чем я до сих пор умалчивал… Полковник, — продолжал Г.М., — примерно за неделю до того, как я сюда приехал, в Стоук-Друиде распространился слух, будто из Лондона едет великий детектив с огромным ключом к разгадке тайны. Именно так говорили местные: «Великий детектив с огромным ключом к разгадке»… Но клянусь всем на свете, слух не имел ко мне никакого отношения! Неделю назад я и не слыхал о Стоук-Друиде. Я ничего не знал, пока в пятницу не получил телеграмму от Рейфа Данверса. Я приехал к нему в субботу, чтобы взглянуть на одну старинную книгу, — впрочем, это не важно. В общем, только в субботу я и узнал об анонимных письмах… Странно то, что все как один, — Г.М. щелкнул пальцами, — решили, будто я и есть тот великий детектив с огромным ключом к разгадке! Даже ваша племянница так подумала. Когда я встретил ее в лавке Рейфа, она сказала: «Вы — тот человек, который разгадывает тайны запертых комнат, находит исчезнувших людей и истолковывает чудеса. Должно быть, вы приехали, чтобы…» — и замолчала. Есть и другие детали, но мы их опустим. Вот что подумали все.

Из мрака выступила мрачная физиономия полковника; он сурово сдвинул кустистые брови.

— Но в чем же тут соль, будь она проклята? Если все ошиблись, то какая разница?

— Ха! Вы все еще не понимаете, куда я клоню?

— Боюсь, что нет.

Наверху начали бить часы — наступила полночь. Пальцы полковника Бейли судорожно вцепились в подлокотники кресла.

Но ничего не произошло.

Дом заполняли темнота и лунный свет. В спальне мирно спала Джоан Бейли, волосы ее разметались по подушке и свешивались с кровати — с той стороны, где стоял прикроватный столик. Окна были по-прежнему надежно заперты, как и в девять вечера. Снаружи стражи были начеку — даже больше, чем раньше.

В некотором отдалении, на низинном сыром лугу, где туман льнул к земле, каменная Насмешливая Вдова хранила на лице загадочную улыбку. Главная улица погрузилась в сон; окна были закрыты ставнями. Церковь и дом приходского священника казались вымершими, если не считать движения стрелок на церковных часах.

На втором этаже дома полковника Бейли раздался последний двенадцатый удар часов. И полковник, и Г.М. сидели неподвижно и ждали еще целую минуту. Она тянулась бесконечно. Наконец, пальцы полковника понемногу ослабили хватку.

— По-моему, все кончено, — беззаботно заметил он.

— Угу, — с облегчением, в котором он не мог признаться даже самому себе, отозвался Г.М. Его прошиб холодный пот. — Сейчас ведьминское время, но ни одна ведьма так и не появилась.

— Хотите сигару, старина?

— Спасибо, не возражал бы.

Пламя спички осветило их бледные, напряженные лица. После того как спичка погасла, только красные огоньки сигар нарушали ночной мрак, да слабо виднелись очертания их голов, словно отделенных от тел.

— Если не возражаете, — заявил полковник после долгой паузы, — давайте просидим здесь до рассвета. Я не оригинален: если уж валять дурака, так валять по-крупному. Никакой опасности вовсе не было! — Он заговорил громко и сердито. — Ведь я так и предсказывал с самого начала! Я знал, что так будет!

— Конечно, конечно.

— Кстати, вы начали говорить о том, что вам почти все ясно. На память я не жалуюсь, могу запоминать целые страницы печатного текста. Но сейчас… Боюсь, я совершенно не помню, что вы говорили.

— Мы разбирали тонкие и замечательные подробности дела и дошли до той его части, где вы вообще ничего не понимаете. И все же я не возражаю против того, чтобы поговорить. Позвольте, я начну, и скоро вы сами все поймете. Можем начать с нескольких дат. Итак, когда начали приходить письма?

— В июле. Раньше никто в наших краях не слыхал ни о чем подобном.

— Я скажу точнее, — заметил Г.М., чья сигара наклонилась под опасным углом, но вскоре снова перекатилась в угол рта. — Первое письмо пришло первого июля. Моя Вэтью — я имею в виду миссис Конклин — единственная дама, которая умеет общаться с другой особой по имени Элли Харрис, почтмейстершей. Вы знакомы с Элли Харрис?

Полковник Бейли не расхохотался; это было бы слишком демонстративно. Однако плечи его дрогнули от беззвучного смеха.

— Видите ли, — продолжал Г.М., — почти никто не может нормально общаться с Элли. Она глуха как пень; она кричит, и все нервничают. Кроме того, все равно невозможно разобрать почти ничего из того, что она говорит. Но миссис Конклин выросла в доках Ост-Индской компании; в прежние времена там все кричали и никто ничего не понимал, но она как-то научилась. И вот вам результат: первое письмо пришло первого июля. И получила его не кто иная, как Стелла Лейси.

Полковник выпрямился:

— Миссис Лейси? Что вы, старина! Миссис Лейси вообще не получала анонимных писем!

— Она солгала, — просто ответил Г.М. — Но это мелочи. Не обращайте на них внимания, а лучше уделите внимание датам. Когда утопилась Корделия Мартин?

— Это установлено точно. В ночь на двенадцатое августа. Но миссис Лейси!..

Г.М. досадливо отмахнулся.

— Вот именно! — многозначительно заявил он. — Двенадцатого августа. А что потом, сынок? Письма прекратились. Целый месяц их не было, как я понял из содержимого корзинки и из рассказа миссис Конклин, целый месяц не было ни единого анонимного письма… Чем это можно объяснить? Видимо, — продолжал Г.М., — автор анонимных писем испугался. Клевета — само по себе дело неприятное, но гибель несчастной женщины практически, если не юридически является убийством. Дело зашло слишком далеко. И вот аноним решил остановиться — возможно, навсегда.

— Но потом письма начали приходить снова!

— Стойте! — Г.М. делал гипнотические пассы руками, и сигара словно бы плясала в воздухе. — Вот что показалось мне странным и непонятным. Целую неделю, как я уже говорил, жители Стоук-Друида ожидали прибытия великого детектива с огромным ключом. Чтобы оправдать слух, он должен был появиться в конце недели, тринадцатого сентября. И в тот самый день разным адресатам пришли по меньшей мере два анонимных письма! Сынок, в чем цель Вдовы? Великий детектив может оказаться на самом деле опасным противником. Разве не пришла пора спрятаться и прекратить пускать яд? И тем не менее письма были отправлены. Я спрашиваю вас: почему?

— Тут все просто, — проворчал полковник Бейли. — Самонадеянность! Анониму захотелось поглумиться, захотелось спросить: «Ну что, съели? Плевать мне на вашего великого детектива!»

— Д-да, — согласился Г.М. — Вот естественный ответ, какой дадут на мой вопрос люди, мыслящие обыкновенно. Но тогда почему Вдову испугала гибель Корделии Мартин?

— Но, дорогой мой, вы ведь просто гадаете! Если концы с концами у вашей версии не сходятся, значит, она неверна.

— О нет! — упрямо возразил Г.М. и, бросив сигару на пол, раздавил ее каблуком. — Например, никто не задается вопросом о мотиве. Настоящий ураган писем вплоть до двенадцатого августа мог иметь какой угодно мотив: возможно, чистая, обыкновенная злоба. Но вторая порция… чтоб мне лопнуть, я чую здесь нечто совсем другое!

На мгновение он задумался, опустив подбородок на грудь.

— Возможно, у меня вся линия доказательств пошла вкривь и вкось, — проворчал он и надменно добавил: — Что случается редко. Но Вдова обещала появиться и не появилась. Девочка, — он кивком указал на закрытую дверь спальни, — спокойно спит в окружении охранников. Значит, я всецело заблуждался. Нам придется признать…

Вдруг Г.М. замолчал.

— Боже! — вскричал полковник Бейли.

Из-за запертой двери спальни Джоан, слегка приглушенные дверью и закрытыми окнами, донеслись три револьверных выстрела.

Гром выстрелов из «уэбли» 38-го калибра разнесся по всей Главной улице. Обитатели дома застыли, как будто их парализовало; на улице же послышались крики.

Почти сразу же из спальни донесся вопль ужаса, воистину нечеловеческий, поэтому вначале Г.М. даже не понял, что кричала женщина. Но Джоан крикнула снова, а потом еще и еще раз. И снова — тишина, только кулаки забарабанили по стеклу.

Полковник, стряхнув с себя оцепенение и выкинув сигару, начал действовать хладнокровно и быстро. Он вставил ключ в замок, отпер дверь и распахнул ее настежь.

Они с Г.М. застыли на пороге. Напротив них, освещенные луной, были два больших окна и между окнами изголовье кровати. Спальня во мраке была почти невидима. Двое мужчин — по одному за каждым окном — молотили по стеклу.

Полковник, натыкаясь на мебель и расшвыривая в стороны стулья, подбежал к кровати, где лежала Джоан; ее голова была на одном уровне с прикроватным столиком. Кулаки снова замолотили по стеклам. Гордон Уэст, чьи глаза находились в трех футах от полковника Бейли, что-то неразборчиво спросил. Г.М., оставшийся на пороге, безуспешно щелкал выключателем.

— Она жива! — заревел полковник Бейли, подняв Джоан за плечи и увидев, как дрогнули ее веки. — По-моему, она даже не ранена. У нее просто об… нет, не обморок! Одурманена проклятым снотворным!

Г.М. с порога позвал Поппи, служанку, которая обещала на всякий случай не спать. На столике Джоан оставила мисочку с водой и салфетку, которую в случае необходимости можно было класть на лоб. Пошарив по столику руками и найдя мисочку, полковник начал осторожно промокать племяннице лицо. Вскоре Джоан открыла глаза — как раз когда комнату наполнили шум и крики.

— Если вы не откроете окно, — кричал Уэст, — я его разобью!

— Мерривейл! — отрывисто крикнул полковник через плечо. — Какого черта вы не включаете свет?

— Потому что выключатель не работает. Но я не уйду отсюда, пока кто-нибудь меня не сменит. Черт бы побрал ваши дурацкие замки! Попробуйте включить лампу на столике!

Дотянувшись до настольной лампы, полковник злобно сообщил, что лампочка выкручена из патрона, а он в темноте расплескал воду из миски. Джоан, механически открывшая глаза и узнавшая дядю, прижалась к нему. Поппи кубарем скатилась сверху по лестнице, как ни странно, не набив ни одной шишки.

— Стань у двери, — приказал служанке Г.М. — Расставь руки и ноги! Если кто-нибудь попробует пройти мимо тебя, кричи. Поняла?

Поппи издала звук, похожий на сирену воздушной тревоги, и кивнула.

— Вон ваша поганая лампочка! — закричал Уэст. — Она на столике, на самом краю, совсем рядом с окном!

Полковник Бейли наконец нащупал лампочку. Когда он вворачивал ее в патрон, из-за левого окна послышался высокий радостный голос. Фред Корди, освещаемый лунным светом, плясал и дергался за окном, как марионетка в кукольном театре.

— Я ее подстрелил! — вопил Корди. — Подстрелил ее! — И сэр Генри Мерривейл, у которого не было сил говорить, почувствовал, как у него по черепу поползли мурашки.

— Никого вы не подстрелили! — зарычал полковник. — С ней все в порядке! Она…

От мощного удара стекло едва не разбилось. Тут мягкий, но достаточно яркий свет залил комнату: лампа на прикроватном столике наконец загорелась.

Никто не шевельнулся, кроме сэра Генри Мерривейла. Он подошел к окнам и внимательно осмотрел их. Хотя одна задвижка слегка болталась, оба штыря прочно сидели в гнездах. Окна по-прежнему были надежно заперты.

За окном Г.М. заметил дикое лицо Гордона Уэста, который обматывал полой пальто кулак, намереваясь разбить стекло. Г.М. отодвинул задвижку и поднял тяжелую раму. Она двигалась бесшумно. Уэст, успевший накинуть пальто на плечи, ворвался в спальню Джоан, сжимая в руке револьвер «уэбли» 38-го калибра.

Г.М. снова опустил раму, задвинул задвижку и внимательно огляделся.

— С ней все в порядке? — кричал Уэст. — С ней все в порядке?!

— Да, да, да! — возбужденно ответил полковник.

Уэст положил револьвер на прикроватный столик.

— Простите меня, сэр. — Он сделал выразительный жест.

Полковник Бейли, сидевший на краю кровати и поддерживавший одной рукой Джоан под спину, кивнул и встал. Уэст, заняв его место, крепко обхватил невесту за плечи. Джоан взглянула на него затуманенными голубыми глазами и улыбнулась.

— Выстрелы… — начал полковник.

— Стрелял Корди, — ответил Уэст, тяжело дыша. — Признаюсь, я не отобрал у него револьвер, когда вы мне велели. Я думал, все обойдется. Но потом я увидел…

— Да, сынок? — встрепенулся Г.М. — И что же это было?

— Какая-то проклятая странная тень, — сказал Уэст. — Мне показалось, она крадется вдоль стены. Это было перед тем, как пробили часы на колокольне. Возможно, мне все только показалось, может, то была игра света и тени; да, наверное, так и было. Во всяком случае…

— Продолжайте! — велел Г.М., упершись кулаками в бедра.

— Я прошептал Корди: «Какая-то странная тень!» Должно быть, он тоже ее заметил. В общем, он выстрелил три раза. Я не мог ему помешать. Когда я попытался вырвать у него револьвер, я едва не сломал ему руку. Где Корди сейчас?

Стук в другое окно прекратился.

— Ушел, — сказал полковник.

— Обиделся. Он-то считает себя героем. Вот почему он все время вопил: «Я подстрелил ее!» Но бог с ним, с Корди. — Уэст сменил тон. — Джоан, ты не ранена. Ты не могла быть ранена. Почему ты кричала, милая?

Напрягая последние силы, Джоан с трудом подняла голову с его плеча.

— Гордон, — прошептала она.

— Что, Джоан?

— Она была здесь.

При закрытых окнах в комнате, заставленной мебелью, было душно. Никто не шевельнулся и не заговорил. Уэст облизал пересохшие губы.

— Кто был здесь, Джоан?

— Вдова. Я ее видела. Она… дотронулась до меня.

Джоан затрясло. Уэст, желая успокоить невесту, прижал ее к себе. Оглянувшись на своих спутников, он увидел, какое странное выражение застыло на их лицах. Уэст снова облизал губы. Он заговорил беззаботно, как будто обсуждал, кого позвать к чаю.

— Где ты ее видела, милая?

Джоан медленно показала на край кровати, на то место, где сейчас сидел Уэст, только чуть дальше.

— Что-то разбудило меня… Стук… Удары… Выстрелы… Не знаю… — Джоан делала паузу после каждого слова. Нембутал мешал ей говорить, но одновременно защищал от истерического припадка.

— Да, милая?

— Она была там. Напротив кровати. В лунном свете. Странная. — В голубых глазах застыло изумление. — В первый миг… мне показалось, что там стоит переодетый мужчина. Не знаю почему. Но это была Вдова. Она… Я увидела ее зубы. Она вытянула руку… Потом дотронулась до меня… больше я ничего не помню… ничего…

— Ты спала, милая, и видела страшный сон. Ну же, успокойся! Тебе все только показалось.

Но Джоан, хотя мысли у нее путались, не собиралась сдаваться. Она собрала все силы.

— Она была здесь! — негромко вскрикнула Джоан. — Она была здесь!

Голова ее упала на подушку, веки сомкнулись. Уэст заметил, что белки глаз у Джоан закатились. Грудь слабо вздымалась под легкой шелковой ночной рубашкой. Спустя какое-то время Уэст осторожно опустил голову девушки на подушку и встал.

— Обморок, — произнес он.

— Не обморок, — отрывисто возразил полковник. — Снотворное снова подействовало.

Прошла целая минута, но никто не произнес ни слова. Мягкий свет настольной лампы освещал комнату, оклеенную обоями с синими розами на желтоватом фоне. Поппи, расставив руки и ноги, охраняла дверь. На полу валялись стулья, обитые бархатом. Спрятаться в спальне Джоан было негде — разве что в огромном викторианском гардеробе; однако в нем, как показал произведенный неоднократно тщательный обыск, ничего не было, кроме одежды Джоан. Поппи была настроена решительно: мимо нее мышь не проскочит. В глазах у всех светилось подлинное изумление.

— Что-то тут не так! — заметил Уэст. Он поднял с прикроватного столика револьвер, как будто желая защититься от врага, и медленно повернулся. — Говорю вам, — закричат он, — она просто не могла сюда проникнуть!

— Знаю, сынок, — без выражения согласился Г.М. — И однако, проникла.

Глава 12

На следующее утро, в понедельник, ровно в девять часов, инспектор уголовного розыска Дэвид Гарлик вошел в вестибюль «Лорда Родни», как ему и было велено. После жестокого разноса, которому его подвергли как начальник полиции, так и суперинтендент, инспектор Гарлик решил действовать спокойно и, находясь в распоряжении важной шишки из Лондона, использовать весь свой незаурядный ум.

На самом деле все может кончиться не так уж плохо, решил инспектор; возможно, дело пахнет даже повышением по службе. Но инспектор Гарлик не видел сэра Генри Мерривейла.

В фойе его встретила миссис Вэтью Конклин, чье лицо можно было бы назвать красивым, если бы она не покрывала его таким толстым слоем косметики. Приглаживая высоко уложенные золотистые волосы, миссис Конклин сообщила инспектору, что великий человек вчера куда-то уходил на всю ночь, а сейчас спит и его нельзя беспокоить.

Поэтому инспектор Гарлик сел в кресло и стал ждать. Даже если бы миссис Конклин не сообщила ему, что Г.М. спит, он бы и сам догадался — как и все, находящиеся поблизости от «Лорда Родни». Из двух окон верхнего этажа доносился богатырский храп, оканчивавшийся мощным свистом.

В половине второго инспектор Гарлик спустился пообедать в паб, который размещался в подвальном этаже отеля. После того как в пабе произошло некое знаменательное событие, вызвавшее всеобщее возбуждение, даже миссис Конклин решила, что сон длится уж слишком долго.

Не доверив важное дело своим приближенным, она лично поднялась в комнату императора. Именно она разбудила великого человека, заставила его побриться и принять ванну, куда он плюхнулся с гиппопотамьим всплеском, и, наконец, проследила за тем, чтобы он оделся в вычищенный темный костюм.

— Так одеваются все джентльмены, — заявила она.

Победа, однако, нелегко далась ей; даже в пабе слышны были звуки борьбы. Вдруг раздался особенно мощный глухой удар: это миссис Конклин, отлетев, ударилась о стену и села на пол. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что владелица отеля нисколько не возражала против подобного обращения; оно напоминало ей молодость, и ничего другого она бы не поняла. Она просто заметила, что сэр Генри Мерривейл еще хуже, чем ее покойный муж.

Постепенно звуки борьбы стихли. Когда испуганная служанка вкатила в номер Г.М. столик с завтраком, миссис Конклин стояла у окна с видом самым величественным. Ее кивок, когда она указала, куда поставить столик, был достоин римской императрицы из кинофильма. Служанка вышла. Дождавшись, пока Г.М. набросится на завтрак, миссис Конклин села напротив, на краешек стула, и попыталась подольститься к нему.

— Голубчик… — начала она.

Г.М. глянул на нее поверх очков.

— Еще не рассвело, — укорил он ее, — а болтовня уже началась!

— Зачем злиться на малышку Вэтью? — вздохнула миссис Конклин. — Вчера ночью кто-то три раза пальнул из револьвера в доме полковника. Все слышали выстрелы, кроме констебля. — Пышные формы миссис Конклин ходуном ходили от любопытства. — Что там такое было, голубчик?

Г.М. положил нож и вилку. Он ответил обстоятельно; что они а) подстрелили грабителя, б) играли в Вильгельма Телля и в) полковник Бейли чистил револьвер, который три раза выстрелил. Получив столь подробный ответ, миссис Конклин, будучи истинной кокни, отбросила неуклюжие попытки казаться утонченной и изысканной и обрушилась на своего постояльца, обозвав его всякими нехорошими словами из своего обширного словарного запаса.

— Видишь это окно, женщина? — спросил Г.М., зловеще указывая на окно вилкой.

— Ха! — ответила миссис Конклин, внешне возмущаясь, но внутри тая от восторга. — Неужели мне грозит такая страшная участь?

— Даже не сомневайся. Я уже старик.

— Нет, голубчик, — твердо возразила миссис Конклин. — Вас можно назвать по-всякому, и не всегда хорошо, но только не стариком. — Она покачала головой, испустила глубокий вздох, но тут же лукаво улыбнулась. — За то, что вы такой скрытный, — добавила она, — я тоже не расскажу вам о бое, который сегодня был в моем спортивном зале!

— Что за бой?

— Мой муженек, — Вэтью всхлипнула и поднесла к уголку глаза носовой платок, — перед смертью соорудил в погребе настоящий спортзал. Прекрасный ринг, обнесенный канатами; перчатки всех размеров; большой гонг — его чуть не расколошматили, когда били в него смеха ради.

— Но о каком бое ты толкуешь?

— С участием его святейшества, — отвечала Вэтью.

— Скажешь ты, наконец, в чем дело? Какое еще свя… Погоди! — Г.М. начал догадываться. — Неужели ты говоришь о викарии?

Представления Вэтью о том, как надо именовать духовных особ, равно как и о церквях, были довольно смутными. Она действительно имела в виду приходского священника, но упрямо придерживалась прежней терминологии.

— Сегодня, где-то без десяти двенадцать, — продолжала она, — он пришел ко мне в паб и спросил, можно ли все устроить. Я ответила: «Конечно», потому что, когда кто-то дерется, выпивки расходится в сто раз больше. Потом его святейшество идет прямиком в лавку Тео Булла, а там полным-полно народу.

— Угу. Заранее знаю, что было дальше.

— «Доброе утро, мистер Булл, — говорит его святейшество так вежливо-вежливо. — Пора сделать обеденный перерыв. Не хотите ли, — продолжает его святейшество, — спуститься в паб, где я надеру вам задницу?»

— Послушай, женщина! Ни за что не поверю, будто Хантер ругается, как газетчик…

Вэтью небрежно отмахнулась от него:

— Не то чтобы он именно так выразился на самом деле. Я просто передаю общий смысл. А Тео поплевал на руки и заявил, что ему ничего на свете так не хочется. Только вначале Тео послал за одним дюжим фермером по имени Джим Сомерс и попросил его быть секундантом. И еще Тео потребовал, чтобы бой судил мистер Уэст.

— Уэст, вот как? — задумчиво сказал Г.М. — Им легко удалось его разыскать?

— Нет, голубчик. Им пришлось вытащить его из постели, как вот сейчас вас, и кое-кто уверяет, будто он был бледный как смерть. Но мистер Уэст сказал, что согласен судить матч… Ну и народу было! — продолжала Вэтью тоном благоговейного ужаса. — Могло показаться, будто вся округа набилась в мой паб. Тео Булл заявил, что он не какой-нибудь любитель и не баба, чтобы драться жалких три раунда. Он потребовал пятнадцать раундов, как у профессионалов, да к тому же самые легкие перчатки из всех — на четыре унции.

Сэр Генри Мерривейл, не выдержав, вскочил из-за стола:

— Думаешь, я не знаю, сколько весят самые легкие перчатки? Да будет тебе известно, женщина, в Кембридже в девяносто первом или девяносто втором году…

Но Вэтью уже дошла до самого интересного, а потому не слушала Г.М. Она вскочила со стула и вприпрыжку выбежала на середину комнаты; ее пышные золотистые волосы плясали, все тело ходило ходуном; левую руку, сжатую в кулак, она выставила вперед, а правую завела назад.

— Бам! — ударил гонг на первый раунд. Тео Булл начал со свингов, от которых мог уклониться и ребенок. Его святейшество дал Тео под дых… — она продемонстрировала как, — а потом добил его апперкотом. В первом раунде Тео четыре раза валился на канаты, а во втором раунде уже не поднялся… Но Тео настоящий спортсмен, это всем известно. Когда он очухался, то заявил, что, мол, бой был честный, а потом и предложил: «Поставьте против него Джима Сомерса!» Все завопили и так и сделали. Джим выше и тяжелее его святейшества, а его святейшество ведь только полутяж, не больше. Джим не умеет драться по-настоящему, зато правой он быка способен уложить.

Г.М., поглощенный рассказом, не сводил глаз с прекрасной Вэтью.

— Да, голубчик, вот это был бой! Джим немножко наказал его святейшество; в четвертом раунде пришлось-таки ему поваляться на полу. Но наш священник тоже молодец: как начал молотить Джима по физиономии — то левой, то правой! К девятому раунду оба глаза у Джима так заплыли, что он почти ничего не видел и все время мазал… Тогда мистер Уэст (он поступил неправильно, потому что наш попик вел по очкам; но он поступил разумно, и это всем понравилось) остановил бой и объявил ничью. Все завопили и принялись жать друг другу руки. Его святейшество перекричал всех и заявил: как только он примет ванну, он ставит всем присутствующим по пинте горького.

Вэтью замолчала, выбившись из сил.

— Голубчик, — через некоторое время сказала она, — вчера они ненавидели его, как лютого врага. Сегодня он самый уважаемый джентльмен в Стоук-Друиде. Вот смех, правда?

— Не знаю. Мне что-то не смешно.

Вэтью по-прежнему стояла посреди комнаты, уперев руки в бока. Неожиданно глаза ее наполнились слезами; стекая вниз, слезы проделали глубокие дорожки в ее макияже. Она посмотрела в потолок.

— Уж в чем, в чем, а в боксе я разбираюсь, — хрипло призналась она. — Кид Трелони… Из Поплара он был. Выступал в легком весе; а уж быстрый какой — никто не мог его зацепить! Мне тогда только семнадцать было…

Наступило долгое молчание.

Сэр Генри Мерривейл, тихо ворча, сел. Очень сосредоточенно он всадил вилку в оставшийся на тарелке кусок яичницы и продолжал колоть его, не поднимая головы.

Но миссис Конклин не могла оставаться в подавленном состоянии больше двух-трех минут. Наскоро утерев лицо перед большим зеркалом, висевшим в простенке между двумя окнами, она решила вернуться к повадкам знатной дамы, какой ощущала себя до прихода служанки. Откинув волосы назад и полуопустив веки, она обратилась к Г.М. так напыщенно, что он от гнева закрыл глаза.

— На самом деле, — заявила Вэтью, — мне кажется, такая демонстрация со стороны святого человека очень, очень недостойна. Подумать только — кулачный бой!

Г.М. ткнул в ее сторону вилкой.

— Еще раз попробуешь изображать из себя актрису Полу Танкерей, — сказал он, — и я тебе сердце вырежу из груди. И вот еще что. Неужели, по-твоему, церковные власти хотят, чтобы приходские священники были унылыми тюфяками? Вот уж нет! Наш преподобный Джеймс — хм! — возможно, слишком завелся и зашел слишком далеко. Но провалиться мне на месте, сегодняшнее происшествие — лучшее из того, что могло случиться! Так и передай всем твоим гостям.

— Гостям! — в ужасе вскричала Вэтью, совершенно забыв о том, что собиралась обидеться на Г.М. — Голубчик, — нежно и ласково прошептала она, — вас там как раз дожидаются двое.

— Да? А из Лондона звонили?

— Нет, звонков не было. Так как насчет гостей? — Боясь утратить свое великосветское достоинство, Вэтью тут же надменно хмыкнула: — Один — просто полицейский. Сидит в холле уже несколько часов; ничего ему не сделается, если подождет еще. К тому же…

В дверь номера негромко постучали. Вэтью быстро метнулась к прежней позиции у окна, а Г.М. крикнул:

— Войдите!

И к нему в номер вошла Марион Тайлер, живое воплощение счастья. Переступив порог, она тихо затворила за собой дверь. На ней были черные брюки и коричневый свитер; на плечи быланаброшена коричневая куртка. Смуглое лицо оживлял нежный румянец; светло-карие глаза под черной челкой лучились радостью.

Вчера она держалась с Г.М. совсем не любезно, а сегодня была живым воплощением сердечности. Но было и нечто другое в ее поведении, прорывавшееся сквозь обычные резвость и здравомыслие.

— Извините, что вторгаюсь без приглашения, сэр Генри, — начала она, — но можно ненадолго присесть? И… ах! Миссис Конклин! Прошу вас, не уходите. Буду очень признательна, если вы останетесь и поможете мне.

Вэтью, заинтригованная и польщенная, однако, оставалась сдержанной. Она придвинула Марион кресло, а себе взяла кресло-качалку.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила она.

Г.М. рассматривал Марион с подозрительностью. Возможно, его недоверие объяснялось ее вчерашней неприветливостью, а может, все дело было лишь в его упрямом характере, однако сам он был далек от радушия.

— Кстати, — сказал он. — Вы ведь зашли в «Лорд Родни» не только для того, чтобы повидать меня, верно?

— Я пришла поболеть за мистера Хантера, — просто ответила мисс Тайлер.

— Вот как?! — воскликнула Вэтью. — Я вас не видела!

— Я была наверху, в гостиной, миссис Конклин. Но внизу было много народу, и после каждого раунда сообщали наверх, какой счет. — У Марион сверкнули глаза. — Он… отлично справился, правда?

— Мисс Тайлер, — заявила Вэтью, порывисто наклоняясь вперед, — он надрал им зад… то есть он всех победил.

Однако Марион, казалось, почти не обратила внимания на слова миссис Конклин, как будто ей было все равно.

— Видите ли, сэр Генри, — продолжала она, обезоруживающе улыбаясь, — на самом деле я пришла попросить вас об огромной услуге.

— Вот как?

— Но прежде чем я приступлю к делу… — Марион замялась и щелкнула замком сумочки. — Вчера у полковника Бейли творились плохие дела.

— Неужели?

— Мне все известно, — серьезно заявила Марион и посмотрела Г.М. прямо в глаза. — Бедняжка Джоан испытала такое потрясение, что сегодня утром полковник привел ее ко мне и спросил, не могу ли я приютить ее на день-другой. Он сказал, что готов сидеть рядом с ней все время, но женщина лучше подойдет для такой цели. Следовательно, я все знаю.

— Дальше, — потребовал Г.М.

Вэтью, сидевшая в кресле-качалке, едва не взвизгнула от восторга, тем не менее она постаралась напустить на себя равнодушный вид и пригладила волосы.

— Сэр Генри, — продолжала Марион, — то, что произошло, попросту невозможно!

— Знаете ли, мне неоднократно приходилось слышать именно эти слова.

— Да, но сейчас они кстати! — возразила Марион. — Окна были заперты и охранялись. Дверь была заперта и охранялась. В комнате никто не прятался, и никто не проскользнул туда незаметно потом. И все же эта… это…

— Скажите «чудовище», — посоветовал Г.М. — Вы будете недалеки от истины.

— Эта кошмарная особа, женщина или переодетый мужчина, действительно дотронулась до плеча Джоан и стояла рядом с ней?

— Так ей показалось, да.

— Есть ли у вас хоть какое-то объяснение случившемуся?

— В данный момент — нет. Но, — задумчиво продолжал Г.М., — поскольку вы обе хотите поговорить о делах, давайте говорить о делах. Не возражаете, если я задам вам один вопрос?

Казалось, Марион хочется уклониться, но Вэтью сгорала от любопытства. Хотя она до сих пор не произнесла ни слова, ее кресло раскачивалось все сильнее.

— Миссис Конклин, — Г.М. посмотрел на Вэтью, — вы более или менее представляете общественное мнение деревни. А вы, — он перевел взгляд на Марион, — можете говорить от лица отдельных жителей, вовлеченных в это дело. Оно достаточно долго замалчивалось. Мы узнали, — его проницательные глазки гипнотически устремились на Марион, — что миссис Стелла Лейси получила по крайней мере одно послание от Вдовы, хотя и утверждала, будто не получала никаких писем.

— Мне тоже казалось, что она получила письмо, — угрюмо призналась Марион, опустив голову.

— Мы не знаем, сколько писем она получила — одно или несколько. Мы не знаем, в чем ее обвиняли в самом первом послании. Однако нам точно известно, что Гордон Уэст получил три послания, в которых расписывалось, как именно он волочится за миссис Лейси. Уэст и миссис Лейси. Способна хоть одна из вас поверить в такое?

— Вот уж нет! — надменно фыркнула Вэтью. — Чтобы такой порядочный человек, как мистер Уэст, заглядывался на Стеллу Лейси, — Вэтью рассматривала все дела лишь под одним углом, — когда у него есть такая симпатичная молодая леди, как мисс Бейли!

— А вы? — Гипнотический взгляд Г.М. снова устремился к Марион.

Марион посмотрела в пол, потом в овальное зеркало за телефонным столиком в простенке между окнами, потом опустила глаза на свою сумочку.

— Как и миссис Конклин, — ответила она, — я скажу: «Нет».

— Почему?

— Сэр Генри, я правда не…

— Отвечайте! Почему?

— Если я честно отвечу на ваш вопрос, мой ответ поможет вам в расследовании?

— Да. Поможет.

— Отлично. — Марион плотно сжала губы. — Потому что Стелле, по-моему, недостает темперамента. Сомневаюсь, интересовало ли ее вообще когда-либо то, что называется «связи», даже с собственным мужем.

— Мисс Тайлер! — вскричала пораженная Вэтью. — Что вы такое говорите? Подумать только…

— Неужели вы совсем меня не знаете? — спросила Марион, поворачивая к ней голову.

— Один последний вопрос, — угрюмо перебил ее Г.М. — Или, скорее, гипотеза. Называйте как хотите. Допустим, вы влюбились. — Марион напряглась. — Что вы станете делать?

На мгновение Марион задумалась, понимая, что ей необходимо взвешивать каждое слово. Но вдруг, тряхнув головой, она решилась — словно скинула внутренние оковы, которые носила годами, подобно кольчуге.

— Я пойду до конца, — звонко, с вызовом объявила она, — и мне все равно, кто что скажет или подумает!

Наверное, через секунду она уже пожалела о своих словах. Однако можно было догадаться, что после боя, проходившего внизу, у Марион появилось особое настроение и она говорила, поддавшись порыву.

Г.М. не улыбнулся. Он вообще редко улыбался, искренне считая улыбку ниже достоинства великого человека. Однако его невозмутимое лицо заметно просветлело.

— Кстати, — вспомнил он. — Вы говорили о какой-то услуге?

Марион охотно сменила тему; к ней вернулась прежняя внимательность. В глазах ее можно было прочесть то выражение, которое в них было первоначально и которое отличает женщину, заседающую в различных комитетах. Такая женщина даже сама может быть председателем какого-нибудь комитета и часто работает самостоятельно вместо того, чтобы перекладывать работу на плечи других.

— Боюсь, это ужасная дерзость, — смущенно проговорила Марион, как будто речь шла о маловажном вопросе. — Но видите ли, каждый год мы устраиваем церковный благотворительный базар. Он состоится в следующую субботу в помещении Порохового склада.

Атмосфера в комнате изменилась.

— Благотворительный базар, вот как? — уточнил Г.М.

— Да! Мы… продаем там кое-что. Вышивку, фарфор, кукол, вязаные вещи, торты и печенье — все изготовлено руками наших прихожан и прихожанок. Все, кто захочет принять участие, торгуют в киосках, за столами, которые кладут на кирпичи, и…

— Погодите минутку, дорогая моя! — Г.М. начал отодвигаться на стуле.

Марион не послушала его.

— В этом году, — заторопилась она, — миссис Рок пришла в голову замечательная идея. У мистера Уэста есть масса интересных диковинок и сувениров, а еще старых маскарадных костюмов, плащей, париков и так далее, и мы решили, что будет забавно, если каждый нарядится в костюм, который более или менее символизирует его товар.

Сэр Генри Мерривейл перестал отодвигаться на стуле. В его глазах появился странный блеск.

— Нарядится, значит? — переспросил он. — Значит, вы задумали что-то вроде маскарада?

Все друзья Г.М. прекрасно осведомлены о его страсти — точнее, одержимости — ко всему, хотя бы отдаленно связанному с театром. Нет нужды напоминать его истории, правдивые или вымышленные, о том, как он играл Ричарда Третьего для Генри Ирвинга. Эта страсть, к досаде старшего инспектора Мастерса, часто увлекала Г.М. в сторону от выполнения долга и приводила к совершенно непредсказуемым последствиям.

— Понимаете, — продолжала Марион, — у Гордона Уэста собрана изумительная, поистине изумительная коллекция реликвий американских индейцев. Он привез из своих путешествий массу вампумов — они вроде бус, но у индейцев ходят вместо денег — и лук со стрелами. А еще у него есть настоящий военный головной убор вождя племени со множеством перьев; я сама его видела на каминной полке. И чучело гремучей змеи — выглядит очень натурально… Как известно, — продолжала она, — Гордон и Джоан намерены вскоре пожениться. Двоим требуется больше места, чем одному. Гордон совершенно не возражает против того, чтобы отдать свою коллекцию нам. А с его головным убором получится полный костюм.

— Ха! — воскликнул Г.М., подпрыгнув на своем стуле, как будто его ударило током. — Так вы хотите, чтобы я стал индейским вождем?

— Если это вас не слишком затруднит, сэр Генри.

— Хм… надо подумать, — отозвался великий человек.

Подумав с минуту, сэр Генри Мерривейл величественно встал и, подойдя к зеркалу, отодвинул в сторону телефонный столик, чтобы было лучше видно. Когда он обернулся, на лице его застыло такое жуткое выражение, что даже Вэтью встревожилась. Г.М., видимо, изображал вождя, который стоит на высоком утесе и разглядывает следы внизу.

— Великий вождь Сильный Бык! — низким, гортанным голосом провозгласил Г.М. — Великий вождь Задаст-всем-Перцу! Великий вождь Гром и Молния!.. Хау!

Очень довольный собой, он вернулся в кресло и серьезно взглянул на Марион.

— Мадам, — проговорил он с величайшим достоинством, — сочту за честь помочь вам. Но послушайте: есть ли у Уэста томагавк? Мне непременно нужен томагавк! А военный клич… думаю, я успею порепетировать.

Марион, конечно, не подозревала, какую бурю она разбудила. Однако на лице ее появилась тревога.

— Сэр Генри! — вскричала она. — Позвольте напомнить, у нас будет церковный благотворительный базар!

Но Г.М. ее не слушал.

— Я могу запрыгнуть на прилавок, — объяснял он одобрительно кивавшей Вэтью, — и притвориться, будто сейчас дам им по башке. Я могу… прошу прощения, мадам! Вы, кажется, что-то сказали?

— Церковный благотворительный базар, — внушала ему Марион. — Там будут в основном женщины и дети. Как вы думаете, что произойдет, если вы начнете издавать военные кличи и гоняться за всеми с томагавком?

Г.М., которому это, очевидно, не приходило в голову, задумался.

— По-вашему, такое поведение будет… слишком реалистичным?

— Вот именно!

— Хм, да. Наверное, вы правы. Я покричу, но тихонько — даже грудные младенцы на руках у матерей не проснутся. Вот увидите!

— Так-то лучше. Ах, спасибо вам, спасибо огромное! Вы обещаете, что…

— Не бойтесь, мадам. — Г.М. величественно поднял руку. — Я покажу вам такого индейского вождя, какого вы не скоро забудете!

Марион собиралась что-то возразить, однако не успела, так как в этот миг зазвонил телефон.

Г.М., несмотря на свои внушительные габариты, проворно метнулся к аппарату. Все его мысли об индейцах (почерпнутые всецело из книг и фильмов и имеющие мало сходства с действительностью) немедленно испарились, как только он поднял трубку.

— Алло? Да. Да, это я. Хорошо. — Короткая пауза. — Мастерс? Отлично. Что удалось выяснить?

На другом конце линии что-то говорили; обе дамы притворились, будто телефона не существует вовсе.

— Вот как! — сказал Г.М. Он вынул из кармана очень маленький блокнотик и с трудом, после целого ряда акробатических упражнений дотянувшись до карандаша, начал быстро черкать пометки. — Неплохо, Мастерс, неплохо! Наконец-то нам повезло. Да, я все понял. Что насчет Лейси?

На другом конце провода что-то ответили.

— Угу. Именно то, что я и ожидал. Теперь я вижу связь. Спасибо, проныра этакий… Нет-нет, пока ничего предпринимать не надо! Ни к чему злиться, сынок. Читайте сегодняшние газеты. Я скоро перезвоню. Пока.

Когда он вернулся в кресло, лицо его стало невозмутимым; все морщины разгладились. Он жевал карандаш, как сигару, и крепко сжимал в руке блокнотик. На сей раз Марион сгорала от любопытства, но виду не подавала. Пока Г.М. рассеянно смотрел в пространство, дамы вели намеренно оживленную беседу.

— …и мы будем так вам признательны, миссис Конклин, если вы лично возьмете на себя один из киосков.

Вэтью была глубоко тронута.

— Мисс Тайлер, можете на меня рассчитывать! Но… меня никогда прежде не просили поучаствовать в базаре, так что помогите мне! — В больших голубых глазах под золотистой челкой застыло озадаченное выражение. — Возможно, потому… в общем, никогда не просили. Удивительно, почему сейчас обо мне вспомнили!

Может, миссис Конклин показалось, а может, нет, но Марион метнула быстрый взгляд на сэра Генри Мерривейла, а потом на нее. Ясно было одно: Марион относится к ней, Вэтью Конклин, без всякого предубеждения. Год назад, несмотря на свои либеральные взгляды, Марион, однако, едва ли отнеслась бы к хозяйке «Лорда Родни» так же по-дружески.

— Какое упущение, миссис Конклин! Этого больше не повторится. Итак! — И Марион весело улыбнулась. — Какой товар вы намерены предложить?

Вэтью, по доброте душевной, была готова предложить все запасы спиртного, хранящиеся в подвалах «Лорда Родни», чтобы покупателям было повеселее. Но инстинкт подсказал ей, что вряд ли спиртное будет подходящим товаром на церковном благотворительном базаре.

— Фарфор! — сказала она. — У меня есть два сервиза, расписные, по тридцать шесть предметов в каждом. Подойдет?

— Превосходно! Два сервиза — даже слишком много. Мы просто… Кажется, вы меня не слушаете, миссис Конклин?

— Да нет, я все гадаю, почему меня раньше не приглашали. Наверное, — философски заметила Вэтью, — все потому, что меня считали… — Она торопливо поправилась: — Что у некоторых в жизни было слишком много мужчин. А что делать? Они мне просто проходу не давали!

— Правда? — беззаботно спросила Марион, как будто вопрос представлял только научную ценность. — А если наоборот? Я только так спрашиваю: что делать, если один определенный мужчина не обращает на тебя внимания?

— Милочка! — Вэтью смерила ее скорбным взглядом. — Вам ведь немного известно о мужчинах, верно? Только в теории… Вот ведь… я хотела сказать, господи! Есть масса способов заставить мужчину бегать за вами.

Марион заговорила громче — самую чуточку.

— Но как? — спросила она, вернувшись к равнодушному тону. — Нельзя же просто… — Марион осеклась.

— Послушайте… — Вэтью доверительно склонилась к собеседнице, и тут сэр Генри Мерривейл так хватил по столу кулаком, что посуда запрыгала и зазвенела.

— Ах, Господи и все святые угодники! — Г.М., не отрываясь, смотрел куда-то в пространство. — Подумать только, я ни разу не обратил на это внимания!

Он оглянулся на телефон, а потом посмотрел на блокнотик, зажатый в руке.

— Какой болван! — простонал он. — Ведь все было настолько очевидно, настолько бросалось в глаза, что… Ничего не заметил! — Он потряс блокнотом, уронил его на стол и встал. — Девушки, выметайтесь отсюда — вы обе. Дело срочное и очень важное. Ну же, скорее!

— Сэр Генри! — произнесла пораженная Марион.

— Кыш отсюда! — Г.М. довольно ощутимо шлепнул Вэтью пониже спины; хотя она, привыкшая к таким знакам внимания, отнеслась к поступку Г.М. вполне благосклонно, Марион была потрясена до глубины души.

— Послушайте, мисс Тайлер, — предложила Вэтью, когда они обе направились к двери. — Вот что я вам скажу. Сейчас четвертый час дня, но, если хотите, пойдемте разопьем по стаканчику портвейна.

— Но я… Да! Это очень мило с вашей стороны.

— А когда спуститесь вниз, милые дамы, — Г.М. ткнул пальцем в Вэтью, — пришлите ко мне полицейского. Провалиться мне на месте, неужели прилично заставлять инспектора полиции ждать целый день? Пусти немедленно!

Глава 13

— Садитесь, инспектор Гарлик.

— Спасибо, сэр, — пробормотан инспектор.

Инспектор Гарлик, высокий, плотного сложения мужчина с узкими глазами и родимым пятном на щеке, осторожно сел и посмотрел на великого человека поверх стола, с которого перед его приходом все успели убрать.

Важный чин из Лондона скрестил руки на затылке и курил черную сигару. Когда Г.М. хотел, его взгляд становился холодным и смертоносным, как у змеи. Инспектор Гарлик не мог не признать, что старый плут, несомненно, важная персона.

Но инспектор знал и другое: его собственное начальство давно оторвано от повседневной, практической работы. Интересно, много ли известно старику о том, что в действительности представляет собой работа полиции?

Г.М. вынул сигару изо рта и разместил ее на краю пепельницы.

— Полагаю, — заметил он, — вам здорово надрали задницу по поводу этого дела? Да вижу, так и было. Поэтому забудем все и начнем с самого начала.

Тяжелый груз свалился с души Дэвида Гарлика.

— Я хочу выяснить, — продолжал Г.М., — много ли вам известно о том, что в действительности представляет собой работа полиции… В чем дело, сынок?

— Ни в чем, сэр… мм… в самом деле ни в чем.

— Большинство людей, даже таких начитанных, как Рейф Данверс, полагают, что примерно девяносто процентов анонимных писем пишутся женщинами-психопатками. Это так или нет?

Памятуя о холодном взгляде Г.М., Гарлик нарочито медленно положил на стол шляпу.

— Сэр, — ответил он, — я бы не ответил безоговорочно ни «да», ни «нет». Позвольте мне все объяснить.

— Хорошо. Позволяю.

— Грубо говоря, — начал Гарлик, не желавший ударить в грязь лицом, — анонимщиков можно разделить на четыре категории. Хотя многие авторы анонимок принадлежат сразу к нескольким.

— Угу. Дальше!

— Первых, — продолжал Гарлик, — можно назвать «информаторами». Такой пишет прямо в полицию или властям. Доносит на все подряд — от убийства до жестокого обращения с детьми. Самый распространенный тип частенько доносит на того, кого только что оправдали в суде. Информаторы отличаются особой злобностью, правды в их творениях можно не искать.

Г.М. кивнул.

— Информаторы, — повторил он. — Вы ничего не забыли?

— Извините, сэр! Количество мужчин и женщин в данной категории примерно равно. Однако в стоук-друидском деле информаторами и не пахнет.

— Верно, сынок. А другие?

— Второй тип, — продолжал Гарлик, — можно назвать «мстителями». Такой шантажирует, угрожает и требует денег за молчание. Обычно мстит уволенный лакей, служащий, человек, испытывающий сильную личную ненависть к жертве. Иногда в его писаниях содержатся и правдивые сведения. Следующий… о, простите. Ко второй категории по большей части относятся мужчины.

Г.М. снова кивнул.

— Мститель, — проворчал он, — к нашему случаю тоже не подходит. Мстителей можно вычеркнуть; денег сейчас никто не требует. Долой их!

— Третий… — Гарлик замялся и продолжил не сразу: — Что ж, сэр! Людей данного склада можно назвать «спятившие надоеды». Стоит кому-то возвыситься в глазах общественности, хотя бы ненадолго — скажем, летчику или судье, который вел громкое дело, — и наш аноним, не в силах вынести чужой славы, начинает закидывать его грязью. Его мотив — зависть. Такие люди принадлежат к третьей категории, они ненавидят то, чего не могут получить. Как Гитлер… По большей части к данной категории принадлежат мужчины. Но и они к нашему делу не подходят. — Инспектор поднял на Г.М. светло-серые глаза. — Верно?

Г.М. оставался невозмутимым.

— Сынок, — проворчал он, — я и так слишком часто говорил «да» или «нет». Хотя насчет данной категории все правильно, и я согласен, что… Не важно! Кого же мы отнесем к четвертой, последней категории?

— Четвертая категория, — негромко ответил инспектор, — это как раз наш случай.

— Интересно!

Инспектор Гарлик сощурил и без того узкие глаза и постучал пальцем по столешнице.

— К прежним типам относились в основном мужчины. — Он снова постучал по столу. — Но сейчас мы рассматриваем четвертый. Здесь количество мужчин и женщин примерно половина на половину, хотя чаще перевес оказывается на стороне женщин.

— Что за тип?

— Психопатка с… ну да, каким-нибудь комплексом на сексуальной почве. Вот почему еще минуту назад я не мог дать вам прямого ответа. Не мог или не хотел. Извините, сэр, вы не возражаете, если я буду ходить во время рассказа?

Блеклые, почти невидимые брови Г.М. взлетели вверх.

— Чтоб мне лопнуть, да нисколько! Это ведь не камера, сынок!

— Допустим, — продолжал инспектор Гарлик, расхаживая по комнате, — люди часто неверно судят о психопатках. Мы привыкли считать, что психопатки — женщины среднего или пожилого возраста, некрасивые, незамужние… и у них еще много других «не». Но нам с вами известно, что среди них часто попадаются молодые, красивые, замужние… словом, какие угодно. Вы согласны со мной, сэр?

— Согласен. Само собой разумеется.

— Я перечислил все категории?

— Я не говорю ни «да», ни «нет». Я просто устроил вам маленький экзамен… Кстати, вы сами читали хоть одно из этих писем?

Несмотря на невозмутимое, «покерное» лицо инспектора, было ясно, что замечание Г.М. задело его за живое. Однако он понимал, что единственным выходом для него было говорить правду.

— Нет, сэр. Когда я приезжал сюда раньше…

— Я же сказал, что прежние дела мы обсуждать больше не будем.

— Спасибо. Я говорил с мисс Энни Мартин, сестрой Корделии Мартин, но она, естественно, и не заикнулась ни о каких письмах; она уверяла, что произошел несчастный случай. И все же я обошел деревню и опросил нескольких свидетелей. Мне стало ясно, что речь идет об анонимных письмах. — Гарлик щелкнул пальцами. — Когда дело происходит в таком маленьком населенном пункте, кто же может писать анонимные письма, кроме женщины — возможно, молодой и привлекательной?

— Вы раньше сталкивались с чем-нибудь подобным?

— Еще бы, сэр! — немедленно отозвался инспектор. — Сталкиваться-то сталкивался, но таких дел еще не вел. Похожий случай произошел в Корнуолле, когда я был констеблем, перед самой Мировой войной. Другой случай был в Гластонбери; я тогда был сержантом. А теперь вот здесь.

Постукивая пальцами по внушительному животу, Г.М. бросил взгляд на запертый буфет, в замке которого торчал ключ.

— Вон там, — заявил он, — вы найдете плетеную корзинку с целой кучей писем. Чтобы добыть их, викарию пришлось прочесть своим прихожанам необычно резкую проповедь; но я одобрил его план, потому что другого способа заполучить анонимные письма не было. Возьмите корзинку и прочтите все не спеша. Вдруг вы заметите нечто такое, что сразу наведет вас на нужный след.

Инспектор Гарлик повиновался. Он поставил корзинку на стол. Испросив разрешения закурить, зажег трубку, надел очки и с карандашом в руке перечел все письма — каждую строчку, — а также записки Уэста. Время от времени он что-то помечал. Он не спешил, а Г.М. не торопил его. Вытащив из своего старого доброго чемодана роман Диккенса «Тайна Эдвина Друда», он углубился в чтение. Читая, он выкурил две сигары.

Начало смеркаться. Улица затихала. Служанка, просунувшая голову в дверь, чтобы предложить чаю, поспешно убралась, когда Г.М. метнул на нее зловещий взгляд. Наконец, инспектор Гарлик снял очки и отложил в сторону блокнот и карандаш.

— Ну что, сынок? — осведомился Г.М., захлопывая «Тайну Эдвина Друда».

— Писала женщина, это точно, — без выражения заявил Гарлик.

Г.М. не выразил ни согласия, ни возражения. Гарлик встал и снова зашагал по комнате.

— Разумеется, она скрывает свой пол, — продолжал Гарлик. — Но ни один мужчина не напишет: «Я действительно считаю, что…» или «Какой позор, моя дорогая!» По крайней мере, в наших краях такие мужчины не водятся. Готов поклясться, что автор — женщина, возможно, молодая и хорошенькая. Хотя, с другой стороны…

— Вот что, сынок, — снова перебил его Г.М. — Вам смерть как хочется похвастаться, но вы боитесь, что я устрою вам выволочку. Не бойтесь, выкладывайте!

Гарлик рубанул воздух кулаком.

— Там есть… противоречия, несоответствия! — заявил он. — Очень часто письма, которые сочиняют психопатки, хотя и не все — заметьте, не все! — абсолютно бессмысленны. Некоторые довольно бессвязны, если не считать ругательных слов. Кстати, непристойностей в нашем случае не так уж и много. Но с ними все кристально ясно. — Инспектор нахмурился. — Больше всего, сэр, меня смущает то, как они написаны. Дело в том, что…

— Стиль? — оживился Г.М. Он как будто науськивал Гарлика, наталкивал его на некие выводы.

— Вот именно, сэр, стиль! Аноним — человек безусловно высокообразованный. И очень необычный. Но вот что я вам скажу: у меня сложилось мнение, будто практически через день я читаю или слышу нечто подобное. А может, я просто… Но как я ни бьюсь, никак не могу догадаться, что мне напоминают эти письма!

— Думайте! — Старый грешник хлопнул ладонями по столу.

Г.М. вытащил из корзинки одно письмо наугад. Оно было адресовано доктору Иоганну Шиллеру Шмидту. Г.М., казалось, собирался зачесть его вслух, но потом передумал и рассеянно сунул письмо в карман.

— Как только вы поймете, в чем тут соль, — сообщил он Гарлику, — у вас будет главный ключ к разгадке всего дела. Действуйте! Шевелите мозгами!

Гарлик покосился на него:

— Извините, сэр, вы бы могли дать мне и побольше времени на размышления.

— Согласен. Не стану вас торопить. А пока… — Неожиданно резкий тон Г.М. так поразил Гарлика, что он невольно вытянулся. — Я дам вам несколько распоряжений. Сколько у вас людей?

— Сержант и два сыщика.

— Вот как! Но ничего. Некоторое время назад я навел кое-какие справки в Скотленд-Ярде (это название подействовало на Гарлика подобно потоку живой воды). Знакомы вы с торговцем из Гластонбери по имени Джозеф Палмер? Он торгует пишущими машинками.

— Старый Джо Палмер? Да он там живет целую вечность!

— Тогда он наверняка ведет конторские книги. В 1925 году компания по производству пишущих машинок «Формоза» продала ему четыре машинки марки «Формоза Джуэл номер три», портативная модель. Именно такую мы и ищем. — Раскрыв блокнот, Г.М. зачитал номера моделей и их особенности. — Как я уже говорил Рейфу Данверсу, «Формоза Джуэл номер три» — крошечная машинка, которую можно удержать одним пальцем.

— Но если у Джо записано, кому… — Инспектор Гарлик задумался.

— Ах, сынок! — уныло вздохнул Г.М. — Не исключено, что машинка сейчас находится именно у того, кто ее тогда купил. Конечно, надо потянуть и за эту ниточку… Я хочу, — продолжал он, — чтобы вы в открытую отправились на поиски данной машинки и обыскали все дома подряд. Ищите тщательно. Если кто-то откажется впускать вас в дом, заготовьте на всякий случай кипу ордеров на обыск, оставив пробелы на месте фамилий…

— Уже заготовил, сэр. — Гарлик похлопал себя по нагрудному карману.

— Хорошо. Чертовски неприятно загружать вас такой нудной работой. Кроме того, по-моему, вряд ли вы найдете машинку…

— Что?!

— Сдается мне, я знаю, где она. Но нам надо проверить все досконально; старый волк не может себе позволить ошибиться. Видите ли, я ужасно боюсь. Как я уже говорил кое-кому, я боюсь, что дело закончится убийством…

— Убийством?

— Неясна вторая часть мотива. — Г.М. грустно покачал головой. — Все письма отправлены либо из здешнего почтового отделения, либо из Гластонбери, либо из Уэльса…

— Да, сэр, — сухо ответил инспектор Гарлик. — Я заметил.

— Это сужает круг поисков. Если мы не можем двинуться вперед, сынок, мы должны действовать просто и схватить Вдову с помощью самой старой уловки: почтовых штемпелей и марок.

— Почтовых штемпелей и марок?

— Вот именно.

— Невозможно, сэр, — возразил Гарлик. — Чтобы клеить на конверты меченые марки, нужно посвятить в дело сотрудника почты, который нарочно продаст меченую марку подозреваемому. Для такого нам нужно точно знать, кто у нас главный подозреваемый!

— Я знаю, кто у нас главный подозреваемый, — беззаботно отмахнулся Г.М., но тут же помрачнел. — А сейчас прочь! За дело!

Инспектор Гарлик опустил голову и — нарочито не спеша — взял со стола шляпу. Несмотря на то что, выходя, он простился с Г.М. с самым невозмутимым видом, его злила одна загадка, и чем дальше, тем больше.

Он все время пытался выяснить, что именно напомнили ему анонимные письма. Ему казалось, он вот-вот догадается, однако нужная мысль ускользала. В воображении всплывали различные пассажи, самые яркие из которых он записал в блокноте; он прекрасно помнил злобные и несправедливые обвинения в адрес Джоан Бейли:

«Так, так! В результате наведения справок, Джоан, удалось установить, что мистер Уэст — не первый твой любовник. Прежде чем перейти к достопочтенному мистеру Хантеру, я непременно должна упомянуть некоего молодого человека; я его не назову, однако намекну, что он властвовал над твоим сердцем меньше, чем викарий (так проходит слава любви!..)».

Выходя, инспектор Гарлик едва не хлопнул дверью с досады.

После его ухода Г.М. еще довольно долго сидел неподвижно, сложив кончики пальцев. Сквозь открытые окна было видно, как вечереет; внизу с шумом открывались двери паба.

Г.М. думал.

Наконец, когда уже почти совсем стемнело, он с усилием поднялся. Он заметил, что Вэтью приготовила ему котелок, который подходил по цвету к его костюму. Г.М., судя по прошлому, ничего не имел против котелков. Однако ему не понравился намек на то, что он должен надеть что-то на голову, — то есть ему посмели указать, что ему делать.

Сначала он швырнул котелок на пол и прыгнул на него. Потом нарочно прорвал кулаком подкладку и, наконец, совершенно успокоившись, выкинул останки головного убора в корзину для мусора. Затем он спустился вниз.

Холл «Лорда Родни» был переполнен возбужденными постояльцами и завсегдатаями паба. Против лестницы стоял бюст знаменитого адмирала, в честь которого был назван отель, а также две модели кораблей лорда Родни. Напротив бюста находилась конторка портье, за которой сидела Вэтью Конклин; она красила ногти ярко-красным лаком.

Тут отворилась парадная дверь. Сэр Генри Мерривейл, готовый предстать перед Вэтью, остановился и посмотрел на незнакомца с нескрываемым изумлением.

— Ух ты! — неслышно прошептал великий человек.

Хотя вошедшему было далеко за тридцать и черты его лица отличались правильностью, вид у него был мрачный и даже зловещий — в основном из-за того, что он носил черные бакенбарды. Хотя это были не викторианские бакенбарды, которые развевались, подобно веерам, их вполне можно было назвать густыми. Вошедший тут же направился в гостиную, где сел за столик, и потребовал лимонаду. В тот момент он был вылитый Джон Джаспер, зловещий хормейстер из «Эдвина Друда».

Г.М. поспешил подойти к Вэтью и сразу отмел готовый сорваться с ее уст вопрос о головном уборе.

— Кто тот тип, что только что вошел сюда? — спросил он. — Если персонажи романов оживают, почему я не в курсе? Его фамилия Джаспер?

— Да нет, голубчик! — смущенно воскликнула Вэтью. — Что за ерунда! Это мистер Бенсон, хормейстер.

— Что он за тип?

— Ну-у… — Вэтью повела пышными плечами то ли в знак одобрения, то ли наоборот. — Не пьет, не курит. Почти никогда не смеется. Оч-чень, оч-чень серьезный. Но у него красивый голос. Как он поет! Как если бы хор ангелов исполнял «О, соле мио» в старом «Тиволи».

Г.М. хмыкнул и покосился на джентльмена с бакенбардами.

— Еще одно, моя милая. Когда отсюда ушла Марион Тайлер?

— С час назад. — Вэтью хихикнула. — Немного под мухой, но тут уж я виновата.

— И чем же… хрм… вы занимались?

Вэтью лукаво улыбнулась поверх флакона с лаком для ногтей.

— Я поучила ее технике, — уточнила она, разглядывая свеженакрашенные ногти. — Существуют кое-какие приемы для тех, кому около тридцати; они еще никогда не подводили, и их можно испробовать на ком угодно. Она, конечно, постарше, но опыта у нее никакого. А что? Есть возражения?

— Господи помилуй, нет, конечно! Я всей душой «за»… Я ухожу, — внезапно заявил Г.М., направляясь к выходу.

— Милый, а обед? В столовой накрыто…

— Я сказал, что ухожу.

Вэтью возвысила голос:

— Куда это?

— Повидать одну девчонку, — немедленно солгал Г.М.

Оставив разгневанную богиню у себя за спиной, Г.М. вышел в прохладные сумерки Главной улицы. Через дорогу светились окна «Головы пони», также переполненной. В основном же на Главной улице царил полумрак; домовладельцы предпочитали не жечь попусту свет в парадных гостиных.

Не успел Г.М. пройти и двух шагов, как встретил Ральфа Данверса. На тихом, вежливом букинисте по-прежнему были очки без оправы, съехавшие на кончик носа; на седых волосах сидела черная широкополая мягкая шляпа.

— Я как раз хотел… — начал он.

— Рейф, — перебил его Г.М., жестом отметая все возражения, — мне стыдно, что я так пренебрегаю вами. Вы — как раз тот человек, который мне нужен.

— Где?

— В доме полковника Бейли.

— Меня туда никто не приглашал, — сухо возразил Данверс.

— Ах, сынок! Джоан и полковник сейчас гостят у Марион Тайлер. В доме нет никого, кроме служанки Поппи. Славная девчонка! Если просишь ее поторопиться, она кубарем валится с лестницы, но делает все быстро.

— Предупреждаю, Генри! Если вы снова намерены проказничать…

При свете растущей луны, которая находилась в последней четверти, Г.М. бросил на своего приятеля странный взгляд.

— Сынок, — тихо сказал он, — я в жизни не бывал серьезнее. Я намерен провести один эксперимент, дабы показать самому себе, как Вдова вошла в запертую комнату и вышла из нее.

Глава 14

К тому времени, как Г.М. закончил повесть о таинственном проникновении в запертую комнату, они дошли до дома полковника Бейли, темного и мрачного, освещаемого лишь холодным светом луны. По земле стлались клочья тумана. Насколько по-другому выглядела деревня Стоук-Друид ночью!

Данверс заговорил вполголоса — возбужденно, почти бессвязно:

— Если вы верно изложили все обстоятельства, — он имел в виду подробности появления и исчезновения Вдовы, — дело находится вне пределов человеческого понимания и, следовательно, возможного!

— Угу.

— Или же вы каким-то образом (то есть не додумав все до конца) что-нибудь упустили или напутали.

Не отвечая, Г.М. нажал кнопку электрического звонка.

Поппи, цветущая, пожалуй, немного слишком румяная девушка (что, впрочем, ее не портило), сидела в кухне и, млея от страха, слушала радиоспектакль. Услышав звонок, она встревоженно вскочила. Но привидения почти никогда, кроме самых дурацких историй, не звонят в дверь.

Она вихрем пронеслась по коридору и вздохнула с облегчением, увидев на пороге Г.М., а за ним — Данверса.

— О, сэр! — радостно выдохнула она.

Г.М. объяснил, что намерен обыскать комнату Джоан.

— Конечно! — воскликнула Поппи, включая свет в коридоре. — Только лучше вам поторопиться. Мисс Джоан сегодня возвращается домой; кажется, она заявила, что не желает, чтобы с ней обращались как с больной. Она ведь не больна. Даже доктор Шмидт…

— Что?! — удивился Г.М. — Неужели они вызвали врача? Скажи, моя дорогая, что ты думаешь о докторе Шмидте?

— Ах, чепуха! — Поппи тряхнула головой. — У меня в жизни ничего никогда не болело; но другие не такие. Доктор Шмидт не хлопает вас по груди и не дает бутылочку микстуры, как настоящий врач; по крайней мере, нечасто. Навестив мисс Тайлер (как мне рассказала Марион), он надел свои огромные очки, долго смотрел на мисс Джоан и начал произносить длинные непонятные слова. Мисс Джоан, бедняжка, ничего не поняла. Полковник, — Поппи изобразила полковника Бейли, — говорит: «В чем дело, сэр, черт побери?» Вот мистер Уэст — тот все-все понял; он посмотрел на доктора и заявил, что во втором визите нет необходимости. Доктор Шмидт обозвал их всех глупцами, никто, мол, ничего не соображает. Подумаешь, большое дело! Но что-то я разболталась. Пойдемте со мной.

Данверс собирался что-то сказать, когда они вошли в спальню Джоан, дверь в которую располагалась слева, ближе к концу коридора. Но Г.М. жестом приказал ему молчать.

— Ну вот! — проворчал Г.М. — Включи свет, дорогая моя. Рейф, вы видите комнату такой же, какой мы видели ее вчера. Что мы упустили?

Их встретил мягкий, приглушенный свет лампы на прикроватном столике. Все трое шагнули вперед. Поппи заглядывала в комнату поверх руки Г.М.

Букинист, как и следовало ожидать, первым делом посмотрел на картины, висящие на стене. Они принадлежали к викторианской школе и были вставлены в широкие позолоченные рамы или рамы красного дерева; вне всяких сомнений, аляповатые, безвкусные картины вызвали у букиниста отвращение.

Вскоре Данверс оторвался от сомнительных произведений искусства. На своем месте, в простенке между двумя окнами, стояла роскошная кровать: довольно высокая, с четырьмя полированными столбиками темного дерева. Рядом с кроватью находился прикроватный столик с небольшим выдвижным ящиком внизу. Кровать застелена, комната прибрана; в остальном никаких изменений по сравнению со вчерашним днем не было. У другой стены, напротив кровати, находился туалетный столик, в углу наискосок от кровати высился громадный дубовый гардероб.

Толстый ковер, слишком большой для комнаты, немного загибался по плинтусу. В другом углу, строго напротив гардероба, стоял довольно высокий комод. Вот и все, что успел разглядеть Данверс, если не считать большого количества стульев, обитых фиолетовым бархатом…

— Ну как, Рейф? — спросил Г.М., многозначительно засопев. — Вы хвастаетесь, будто вы… то есть я, конечно, хотел сказать, не хвастаетесь, а на самом деле… человек умный. С одного взгляда замечаете неправильную букву, которая выдает не оригинал, а подделку. Ну так как ведьма вошла и вышла?

Данверс поправил очки.

— Секундочку! — сказал он. — Судя по тому, что вы мне рассказывали, в комнате кое-чего недостает.

— Где?

— На прикроватном столике. — Данверс показал пальцем. — Вы говорили, здесь лежал револьвер.

— Ах, револьвер? Я не закончил объяснять. Гордон Уэст забрал револьвер. Сунув себе в карман. — Г.М. задумался. — Наверное, он и сам не вспомнил о револьвере, пока не вернулся домой… Есть какие-то версии, Рейф?

— Один вопрос, — ровным голосом заявил букинист. — Вдова, кем бы она ни являлась, действительно находилась внутри комнаты?

На мгновение Г.М. задумался.

— Да, Рейф, — кивнул он. — Действительно.

— Плохо, — покачал головой Данверс. — Очень плохо. — И он принялся бродить по комнате.

В это время Г.М. обошел кровать с другой стороны и очутился перед прикроватным столиком, стоявшим прямо под окном. Он мрачно оглядел рыжевато-коричневое шелковое покрывало, которым сейчас были накрыты подушки. А потом с трудом и ко всеобщему изумлению вдруг взгромоздился на кровать и повернулся на спину, как будто собираясь поспать.

— Вы что, пытаетесь реконструировать события? — сухо, отрывисто и не без иронии спросил Данверс.

— Нет, нет, нет! Чтоб мне лопнуть, сейчас вы все увидите! Повернувшись на правый бок, Г.М. оглядел левое окно, перемещая взгляд то вверх, то вниз. Затем перевернулся на живот. Наконец, он снова перекатился на бок и сполз с кровати с видом мученика, обратившего взор к небесам, потом встал на колени, отчего уподобился эластичному пивному бочонку, и принялся разглядывать ковер.

— Ого! — воскликнул он. — Где девчонка? Поппи!

— Что, сэр?

— Постель со вчерашнего дня перестилали?

— Нет, сэр. Я очень извиняюсь, но…

— Ничего. Все в порядке. Точнее, не в порядке. — На лице Г.М. появились признаки беспокойства. — Рейф, я знаю, что вы все равно не смотрите в очки. Но лупа, которой вы на самом деле пользуетесь, у вас с собой?

Покорно, хотя и не без досады Данверс вынул из кармана старого, потертого пиджака большое увеличительное стекло. Оно произвело огромное впечатление на Поппи; сердце екнуло у нее в груди: наконец-то детектив приступает к настоящему делу!

Ее предположения подтвердились, когда Г.М. тщательно изучил в лупу бок кровати и ковер. Наконец, он поднялся с коленей и осмотрел выдвижной ящик прикроватного столика. Ящик был расписной, размерами примерно сорок пять на сорок пять сантиметров, с дверцей. Выдвинув ящик, великий человек обнаружил там несколько старых пустых пузырьков из-под лекарств.

Находка озадачила и встревожила его. Внимательно оглядев днище ящика, Г.М. поднял голову.

— Фонарик! — потребовал он. — Есть в доме электрический фонарик?

Поппи кивнула: да, есть. Она сбегала за фонариком и вернулась так быстро, словно носилась по дому на невидимых роликовых коньках.

Г.М. еще раз оглядел дно ящика при помощи фонарика и лупы, которые крепко сжимал в руках. Наконец он задвинул ящик и с усилием встал.

— Рейф, — произнес он с унылым видом, — меня провели! Обманули!

— Неужели вы полагаете, — ядовито осведомился Данверс, — будто кто-то способен спрятаться в таком тесном ящике?

— Не тараторьте, Рейф. Ненавижу, когда тараторят.

— Тогда что вы имеете в виду, бога ради?

Г.М. заговорил как-то отрывисто и бессвязно.

— Анонимные письма, — начал он. — Легко вычислить, но трудно доказать. Появится ли Вдова? Запертая комната; трудно вычислить; легко доказать… так я думал. Пора это отбросить, да, но следы! Я думал, что разгадаю загадку, но проблема была в другом. Я думал, что открыл нужную дверь не тем ключом. Возможно, я заблуждаюсь до сих пор. Но улики! А все из-за того, — добавил он, с силой ударяя себя по лысой голове фонариком и лупой, — что вчера ночью я оказался безмозглым болваном!

— Генри! — негромко позвал его Данверс.

— Что?

Букинист, который снял широкополую шляпу и теперь держал ее в руке, взъерошил пальцами седые волосы.

— Я часто гадаю — просто с точки зрения психологии, — почему вы никогда не отвечаете прямо на прямо поставленный вопрос. Вам так нравится сбивать окружающих с толку? — спросил он.

Г.М. зажмурился и вновь открыл глаза.

— Конечно! — ответил он на редкость откровенно для себя. — А кому бы такое не понравилось? Может, вам? Но я никогда не сбиваю людей с толку нарочно, сынок, если беседую с человеком, которому угрожает опасность.

— Опасность? А как же мисс Бейли?

— Сынок, — серьезно ответил Г.М., — девушке никакая опасность больше не грозит.Даже если шмякнуть в самый центр комнаты мешок, полный самых настоящих привидений и кипящий, словно чайник. Все кончено. Я гарантирую.

— Неужели? — удивился Данверс, но тут же поправился: — Я знаю, что вы человек пожилой. Вы так часто намекаете на свой почтенный возраст, что я просто не могу обойти данный факт вниманием. Но простите меня, если я скажу, что ваш ответ не кажется мне исчерпывающим.

— Ну и ладно! — рассеянно проворчал Г.М.

Он снова погрузился в свои мысли. Он блуждал по комнате, натыкаясь на стулья. На туалетном столике он нашел розовую расческу и уставился в зеркало с таким видом, словно решал, какую прическу соорудить на своей лысой голове. Потом поправил картину с подписью: «Любит — не любит» — и стал так напряженно рассматривать ее, словно перед ним было бесценное произведение искусства.

Наконец, вздохнув, он вернул Данверсу лупу, а Поппи — фонарик.

— Ладно! — порывисто повторил он. — Если вам кажется, что я предаюсь пустым фантазиям, я все объясню. Во-первых, — он кивнул на окно за прикроватным столиком, — вам следовало заметить (я не заметил в свое время), что… дверные рамы в доме давно рассохлись.

Хлопнула входная дверь. Послышались голоса. По коридору застучали шаги; дверь распахнулась, и на пороге показался Гордон Уэст. На лице у него застыло отчаянное выражение — он приготовился к самому худшему.

— О! — вскричал молодой человек, облегченно вздыхая. — Мы увидели в окне свет. Подумали, кто-то вошел в комнату…

— В то время как в ней, — ответил Г.М., — нет ни единой живой души, верно? Девица с вами?

Вслед за женихом в комнату вошла Джоан с небольшим кожаным чемоданом. Несмотря на легкую бледность, ясно было, что молодость и здоровье помогли ей пережить ужасное происшествие почти без последствий. Поставив на пол чемодан, она мимо Уэста прошла в комнату. Быстро огляделась.

— Погодите минуту, куколка моя. — Г.М. необычайно нежно для такого старого распутника удержал девушку за руки. — Я как раз уверял Рейфа Данверса в том… Вы знакомы с Рейфом?

Все закивали.

— Так вот, — продолжал Г.М., — я как раз уверял его в том, что вам не угрожает абсолютно никакая опасность, даже если вчера она здесь была. Вдова никогда больше не навестит вас. Можете спокойно спать в своей комнате.

— Сэр Генри, они подняли много шуму из ничего! — Джоан рассмеялась. — И все же мне кажется, — девушка задумалась, — что сегодня мне лучше спать наверху.

— Наверху, — угрюмо кивнул Уэст, — безусловно наверху.

— Милый, ты слышал, что сказал сэр Генри! Разве что, — Джоан обвела всех присутствующих веселым взглядом, — он начнет бродить под окнами спальни второго этажа, исполняя мне серенаду на гитаре.

— Ангелочек, — возразил Уэст, — когда я представляю рядом с тобой это чудовище, я готов исполнить серенаду на чем угодно — хоть на тромбоне или на большом барабане. Но я буду тебя караулить.

— Гордон! — воскликнула Джоан.

— О господи! — заворчал Г.М. — Хватит с меня телячьих нежностей! Всякий раз, как я вижу вас вместе, — с досадой пояснил он, — вы воркуете.

— Неправда! — возразила Джоан. — Единственный раз, когда вы нас застали за… в общем… это было за Пороховым складом в воскресенье.

— А вот и нет! — быстро поправил ее Г.М. — Я видел вас еще раньше, в субботу. В первый день, когда появился в Стоук-Друиде.

— В субботу? — удивился Уэст.

— Верно. Я обедал у полковника, а вы оба находились дома у Уэста. После обеда я попросил прощения на пару минут… в общем, не важно, а сам бегом побежал к вашему дому. Потому что, как я объяснял вам позже, мне надо было как можно скорее потолковать с вами.

Г.М. засопел, переводя взгляд с жениха на невесту.

— Вы оба сидели в кресле спиной к двери и не заметили, что к вам заглядывали двое. Вы их не видели. Я был первым. Не стал вламываться, чтобы не мешать вам. Я остановился, потому что услышал, как вы сказали пару таких странных вещей, что я поспешил назад к полковнику, чтобы все обдумать. Второй к вам наведалась девица Тайлер, так что не волнуйтесь. Она не столкнулась со мной по дороге; я играл в индейцев.

Джоан и Гордон переглянулись. Очевидно, обоих беспокоил один и тот же вопрос: о чем мы говорили? Вспыхнувшая Джоан явно расстроилась; ей захотелось как можно скорее сменить тему, и она поспешно подошла к Данверсу.

— Мистер Данверс! — Она с неподдельной теплотой пожала букинисту руку. — Как мило, что вы зашли! Почему вы не навещали нас раньше?

Данверс, безусловно удивленный и тронутый, потеребил кончик носа и отвел глаза в сторону.

— Спасибо, дорогая моя. Я не был уверен… в том, что буду желанным гостем. У одиноких людей, знаете ли, свои странности.

— Дядя Джордж, — сообщила Джоан, — прошел дальше по Главной улице; ищет, где можно купить табаку. А у нас еще один гость. Он по пути зашел повидаться с Марион, а потом проводил нас. — Джоан повернула голову. — Где же он?

Уэст широко улыбнулся.

— Джимми! — крикнул он в коридор. — Джимми!

На пороге замаячила высокая фигура преподобного Джеймса Кэдмена Хантера в сером твидовом костюме. Лишь пасторский воротничок выдавал его сан. Он был гладко выбрит, волосы тщательно причесаны и набриолинены. Под левой бровью у него красовался огромный синяк, от которого глаз почти заплыл. Левую щеку викария украшала ссадина, а челюсть слегка распухла. В руке он смущенно сжимал сырой бифштекс.

— Я прокрался, как Никодим в ночи, — улыбнулся он. — Хотя, конечно, меня трудно сравнивать с Никодимом… Мм… Сырое мясо я должен прикладывать к глазу. Мне дала его мисс Тайлер.

— Вас не удивило, — задумчиво обратился к нему Уэст, — что, когда Марион вышла к нам, она была пьяна в доску?

— Ерунда, старина! — Преподобный Джеймс тут же выпрямился. — Стаканчик-другой портвейна, только и всего. Правда, — добавил он, прикладывая сырое мясо к больному глазу и возбужденно сверкая здоровым, — она выглядела немного… странно, но ей такое состояние идет. Я даже не подозревал, что мисс Тайлер может быть… мм… такой интересной.

Гордон Уэст покосился на викария.

— Да, — согласился он, — я понимаю, о чем вы.

— Добрый вечер, мистер Хантер, — со всей серьезностью поздоровался с викарием Данверс и тут же улыбнулся. — Видимо, мы должны поздравить вас с сегодняшней победой?

Преподобный Джеймс мрачно покачал головой:

— Очень боюсь, сэр, что я действовал слишком опрометчиво. Я должен научиться, увы, добродетели самодисциплины. Но все же утверждаю, что я был прав и доказал свою правоту на деле! Следовательно, вношу предложение… — Услышав это словосочетание, Гордон Уэст изменился в лице. — Защитить меня перед дядей, когда он приедет в субботу. Поверьте, я буду спокоен. Но пусть правду узнают все!

Последние его слова заглушили одобрительные восклицания Данверса и Джоан. Порывистый обмен восторгами прекратил звучный бас Г.М.

— Стоп! — сказал он. — Вы все прекрасно понимаете, что только напрасно подбадриваете себя.

Ответом ему была мертвая тишина.

Джоан облизала пересохшие губы. Впервые она заметила присутствие Поппи.

— Поппи, милая! — воскликнула она. — Пожалуйста, принеси нам чаю, виски или еще чего-нибудь, хорошо?

Поппи выскочила из комнаты так стремительно, что посторонний наблюдатель, подключив воображение, не удивился бы, пожалуй, если бы она тут же вернулась, неся поднос с чашками и уже заваренный чай. Однако она не вернулась. Тишина, холодная и мертвая, как белый свет лампы, заполняла комнату до тех пор, пока сэр Генри не заговорил.

— Насмешливая Вдова, — начал он, — крепко держит вас всех за горло! Что, по-вашему, произойдет, когда история выплывет наружу, как и должно быть? Да, я имею в виду то, что случилось вчера ночью! В конце концов, сегодня я посвятил в дело полицию…

— Вы все им рассказали? — спросила Джоан.

— Нет. Но им уже известно о том, что вчера ночью здесь стреляли. Они захотят узнать, что происходит. По крайней мере, у полиции возникнет вопрос о законности хранения огнестрельного оружия. Вот почему…

— Прошу вас! — перебила Г.М. Джоан самым умильным голоском. — Я не жалуюсь, вы же знаете. В конце концов, вчера ведь не произошло никакого преступления?

— Ах, куколка моя! Как вы думаете, что случится, если напуганные люди узнают, что Вдова умеет проникать сквозь запертые двери и окна?

— Но она не… не умеет! Или?..

— Да, не умеет, куколка. Успокойтесь! Как я уже говорил, все это — одни трюки и уловки; больше такое не повторится. Однако истина заключается в другом. Все поверят, что так оно и есть! Викарий может подтвердить мои слова.

— Да, — кивнул преподобный Джеймс.

— Тогда перейдем к делу. Вот вы! — Г.М. ткнул пальцем в Уэста.

Уэст, который то и дело украдкой взглядывал на преподобного Джеймса с таким выражением, словно внушал себе: «Невозможно!» или «Бред какой-то!» — вернулся к реальности.

— Что вы сделали с револьвером «уэбли» 38-го калибра? — спросил Г.М.

— Понимаю, мне давно надо было объясниться. — Уэст провел рукой по волосам. — Я унес его с собой. Но, видит Бог, я даже не помнил о нем, пока не стал переодеваться ко сну.

— Вы отдали револьвер Фреду Корди?

— Принимая во внимание обстоятельства дела, — сухо ответил Уэст, — я предпочел оружие не отдавать.

— Вы сегодня видели Корди?

— Да. С ним все в порядке. Он снова читал Тома Пейна. Если ему удается процитировать две-три странички о правах человека, он становится счастлив и доволен.

— Так что же вы сделали с револьвером?

— Я… — Уэст вдруг замолчал. В глазах его появилась тревога. — Я положил его на стол рядом с пишущей машинкой, вот и все.

Г.М. удивленно раскрыл рот.

— Сынок, как же так?! Его надо было убрать с глаз долой! Надеюсь, вы заперли дверь?

— Конечно нет! — ответил Уэст. — Дверь моего дома вообще не запирается. Насколько я помню, там даже нет замка!

Г.М. задумался, гладя себя по щеке.

— Угу, — буркнул он. — Значит, так. Сейчас же бегите домой и возьмите револьвер. Потом идите к Фреду Корди, приведите его сюда, не позволяйте ему уходить от вас, пока я его не допрошу. Поняли?

— Понял! Что еще?

Некоторое время Данверс, сам того не сознавая, поступал неучтиво, поскольку стоял спиной ко всем присутствующим и разглядывал высокий комод в дальнем углу комнаты. Мысли его блуждали где-то далеко; он рассеянно потрогал ручное зеркальце, расческу для волос, маникюрные ножницы, пилку для ногтей и пудреницу.

— Генри, — вдруг звонко обратился он к Г.М. — Вам не приходило в голову, что вы избавите нас от многих треволнений, если сами скажете несколько слов?

— В чем дело, Рейф?

— Вы утверждаете, будто деревня запугана неким существом, которое может проникать сквозь запертые двери и окна. Допустим! Вы говорите, что знаете, несмотря на то что не можете доказать, как был проделан трюк. Так расскажите нам о нем! И покончим с загадками и страхом.

— Рейф, — Г.М. ухватился за ближайший к нему столбик кровати, — больше я ни слова не скажу. И не потому, что мне нравится интриговать. И не потому, что я боюсь, будто кто-то раззвонит и нечаянно выдаст тайну. Дело в том, что я не смею говорить о происшедшем, когда вы собрались здесь все вместе.

— Вы полагаете, — спросил преподобный Джеймс, — будто среди нас…

— Я ничего не полагаю! Я пытаюсь донести до присутствующих, что кое-кто из вас находится — или может находиться — в большой опасности. Кстати, разве церковные часы не отстают на четыре-пять минут?

— Д-да, кажется. Почему вы спрашиваете?

В коридоре зазвонил телефон.

Не дожидаясь, пока на звонок ответят, Гордон Уэст поспешил выполнять поручение. К телефону подошла Джоан. Вернулась она почти сразу же.

— Просят сэра Генри, — сказала она. — Это Стелла Лейси.

Что-то бормоча себе под нос, Г.М. заковылял из спальни.

Столик с телефоном стоял у стены в конце коридора; с одной стороны от него находилась дверь в спальню Джоан, с другой — дверь, ведущая в кабинет полковника.

— Сэр Генри? — негромко осведомилась миссис Лейси, в ее голосе ощущалась тревога, ей, видимо, приходилось говорить в самый микрофон. — Простите за беспокойство, но я… повсюду вас ищу!

— Вы меня не беспокоите. Что случилось?

— Ведь вы врач, верно? Кто-то говорил, будто вы адвокат, будто вас видели в суде. Но… вы также и врач?

— Видите ли, — смущенно, как будто оправдываясь, ответил Г.М., — я и то и другое. Но нечасто применяю свои знания.

— Прошу вас, не можете ли вы прийти ко мне? — умоляющим тоном произнесла Стелла. — Прямо сейчас? Я бы не просила, если бы… дело не было таким важным. Это вопрос жизни и смерти… Пожалуйста, ради бога, приходите немедленно!

Глава 15

— Сэр Генри Мерривейл? — прошептал женский голос в полумраке.

— Совершенно верно.

Казалось, слабый голос принадлежал какому-то неземному существу. Г.М. указали налево:

— Сюда, пожалуйста.

Дом Стеллы Лейси, стоявший в южном углу парка, симметрично дому полковника Бейли в северном углу, вовсе не был викторианским по стилю. Несколько столетий назад здесь жила вдовствующая мать тогдашнего Сквайра; после женитьбы молодой владелец поместья удалил мать из замка, и она жила здесь. Снаружи домик выглядел живописным — черные балки на камне. Однако гостиная, куда похожая на ведьму экономка проводила Г.М., производила совершенно иное впечатление.

Комната, в которой Г.М. ждали Стелла Лейси и доктор Иоганн Шиллер Шмидт, была длинной, с низким потолком; стены были выкрашены бледно-зеленым, каким-то похмельным, цветом. На стене висели три картины: две представляли собой разноцветные кляксы, сюжет которых, наверное, был понятен лишь самому художнику, а третья отдаленно напоминала обнаженную женщину, которая с загадочным видом припадала к земле, сощурив единственный красный глаз.

Напротив двери находилась лестница, ведущая на второй этаж. Сбоку на стене ступеньками расположились книжные полки. Кроме того, в гостиной имелся рояль, накрытый сборчатой серебристой накидкой, придавленной маленькой, но, видимо, тяжелой статуэткой: цилиндр с ушком на одной стороне и крылом — на другой.

Но если в викторианской спальне Джоан чувствовалось некое дыхание сверхъестественных сил, то модерновая гостиная Стеллы Лейси буквально дышала страхом, горем и страданием. Г.М. оглядел обстановку маленькими острыми глазками.

— Я пришел так быстро, как только смог, миссис Лейси, — сказал он, понизив густой бас. — Что случилось?

Доктор Шмидт, скрестивший руки на груди, стоял спиной к холодному камину, над которым висело непонятное голое красноглазое страшилище. Миссис Лейси сидела и смотрела в пол, стиснув тонкие руки, опустив голову; пепельные волосы падали на лицо. Она расположилась на причудливо изогнутой кушетке.

— Сэр Генри, — начала она, тяжело вздохнув, — я…

— Пошалуйста, одна минутка, — перебил ее доктор Шмидт.

Хотя происходящее было доктору явно не по душе, он помнил, что всегда должен улыбаться и лучиться добродушием. Однако его коренастая фигура выражала обратное. К тому же тяжелая золотая оправа очков сверкала как-то недобро, а глаза за стеклами казались гораздо больше, чем были на самом деле. Оживленность доктора в этой комнате, наполненной страхом, казалась почти кощунственной.

— Я не созывал консилиум, заметьте, — сказал он. — И все же… Надо радоваться, когда приходит коллега, да?

— Прошу вас, доктор Шмидт! — с трудом выговорила Стелла. — Позвольте мне самой рассказать все.

Доктор бесстрастно махнул рукой в знак согласия.

Стелла подняла голову. Серые глаза распухли и покраснели от слез, а красивое лицо осунулось. Г.М. прислонился спиной к столу, на котором он заметил еще одну странную статуэтку и колоду карт.

— Сэр Генри, — Стелла то стискивала, то разжимала руки, — не знаю, видели ли вы мою дочку, Памелу…

— Я видел ее как-то раз на улице, миссис Лейси. И пару раз встречал после того. Очень симпатичная девчушка. Она мне понравилась.

— Спасибо, — кивнула Стелла. — Вчера вечером я спросила вас… нет, не вас, полковника… впрочем, не важно! Я спросила, не видели ли вы ее книжку стихов. Она без конца переписывает их, чтобы выглядело красиво, и сама выполнила переплетные работы. Погодите!

Стелла встала и, спотыкаясь, побрела к книжным полкам. Часто моргая, чтобы не расплакаться, она лишь добилась противоположного результата. Со стопки книг она сняла тонкую книжечку, переплетенную в серый картон. На обложке было аккуратно выведено печатными буквами: «Памела Лейси».

— Вот, сэр Генри. Пожалуйста, прочтите третье стихотворение… то есть песенку… Доктор Шмидт пометил его.

— О да! — просиял доктор и скрестил руки на груди.

— Я должна объяснить вам, — продолжала Стелла, которая, очевидно, находилась на грани истерики. — Внимание Пэм привлекла одна французская песенка. Она начинается словами: «Дождик капает — пастушка, собирай своих овечек». Песня про Марию-Антуанетту и ее придворных, когда они играли в пастушек и молочниц в Версале.

— По-моему, я понял, мадам.

Г.М. взял книжечку и открыл ее на третьей странице. Стихотворение было написано ясным и четким, но еще детским, неоформившимся почерком. Оно было озаглавлено «Шансонетка» и начиналось так:

После того как Г.М. закрыл книжечку и положил рядом с собой на столе, последовала долгая пауза. Он как бы ненароком стал перебирать вещи на столе.

— Ясно, — проговорил он без выражения.

Стелла Лейси больше не могла сдерживаться.

— Сэр Генри! — вскричала она. — Доктор Шмидт утверждает, будто моя Пэм писала все эти анонимные письма!

Холодный ужас, пронизывавший комнату, делал ее обстановку еще более нелепой, наделив странные предметы мебели неким потусторонним содержанием. Г.М. не двигался и молчал.

— Неужели вы не понимаете?! — продолжала Стелла.

— Ах! — воскликнул доктор Шмидт, изогнувшись в полупоклоне. — Ви есть заметить болезненный излом, разложение, как червь в яблоке, который есть присутствует в последний строка стихотворений?

— Как… в той книге, — прошептала Стелла.

Спотыкаясь, она снова заспешила к стеллажу и вернулась с книгой в синем переплете, которая сразу открылась на нужной странице.

— Правда! — пробормотал доктор Шмидт, поджимая губы. Затем махнул рукой, скромно улыбаясь. — Это есть немного параллельный случай. Я предупреждать миссис Лейси, что такое есть возможно, еще до того, как она получить анонимный письмо. Дорогая моя, вы должен успокоиться и не тревожиться. — Очки в золотой оправе сверкнули в сторону Г.М. — Итак?

Но Г.М. по-прежнему не шевелился и молчал.

Его друзья могли бы подсказать, что в подобном настроении он казался таким же невинным и безобидным, как линкор, медленно дрейфующий к цели. Итак, он просто стоял у стола.

— Этот параллельный случай, — продолжал доктор Шмидт, начиная расхаживать взад и вперед у камина, — касаться девочки по имени Мари де Морель в Сомюре, во Франции (упадочный нация!). Та книга герра Ирвинга, — очки снова сверкнули, — содержать подробный отчет о том случае; издаваться везде, кроме Германии. Мы иметь девочка из прекрасной семьи: красивая, скромная, послушная, набожная. Славная девочка, да? И все же она есть писала анонимные письма, непристойные, оскорбительные, которые отчасти разрушить ее семью, стать причиной смерти одного офицера и отставки другого. Автора писем обнаружили лишь через много лет. Здесь все не должно продолжаться так долго! Увы, я есть боюсь, что у Пэм рассудок как у Мари де Морель.

Книга выпала на пол из рук Стеллы. Слезы потекли у нее по щекам.

— Сэр Генри, — взмолилась она в последний раз, — неужели это правда? Ради бога, не можете ли вы как-нибудь нам помочь?

Доктор Шмидт, поглощенный своими мыслями, ходил у камина, размахивая пухлой ручкой.

— Малышка Пэм, — заявил он, — иметь очередной приступ. Хорошо, но мы должны ее лечить! Лекарства? Нет! Я должен проникнуть к ней в мозг. Она не понимает? Ха! Ей четырнадцать; она отлично умеет писать непристойности. А что она не понимает, я должен обнаружить и показать ей. Да, да, да!

Доктор Шмидт замолчал. Развернувшись кругом, он задрал голову и поднял вверх палец, словно в церкви.

— Я буду опять и опять, — вскричал он, — пробовать свой психоанализ!

Сэр Генри Мерривейл медленно двинулся в сторону доктора и остановился перед ним.

— Если вы еще раз попробуете свой психоанализ, — не повышая голоса, заявил он, — получите по своей гнилой башке. Понятно, фриц несчастный?

Стелла Лейси, рыдавшая на кушетке, подняла голову.

Доктор Шмидт изумленно глядел на Г.М.

— Но я есть квалифицированный психоаналитик!

— Угу. Ну и что?

— Я три года учиться в Вена и получить мой диплом! Британская медицинская ассоциация есть позволить мне практикум! Я не… — Доктор Шмидт осекся. На лице его появилось выражение, сходное с ужасом. Он недоверчиво спросил: — Вы не есть верить в психоанализ?

— Зависит от того, кто его проводит, сынок. — Г.М. повернулся к Стелле. — Где ваша дочь, мадам?

— Я запрещаль! — бушевал доктор Шмидт. — Я не хотеть консилиум!

Поразительно, насколько быстро умела поворачиваться туша Г.М.

— Хотите пригласить на консилиум полицейского врача? — спросил он.

На лице доктора Шмидта выступил пот.

— Я не понимать!

— Осторожнее, сынок, — тихо и угрожающе проворчал Г.М. — Просто ведите себя скромнее, вот и все… Миссис Лейси, так где Пэм?

— Второй этаж, первая дверь — вон туда. Мимо вы не пройдете! Мы уложили Пэм в постель, но оставили свет включенным. Сэр Генри! Вы действительно думаете, что…

— Все в порядке, мадам, — сказал Г.М. — Доверьтесь старику.

С трудом взобравшись наверх по лестнице, устланной ковром, он постучал в дверь. Стелла и доктор Шмидт услышали испуганный голос Пэм, спросившей, кто там. Г.М. буркнул в ответ что-то неразборчивое, и дверь за ним закрылась.

Они стали ждать.

Прошел час, другой, третий.

Доктор Иоганн Шиллер Шмидт наверняка стал бы бурно возражать, если бы ему сказали, будто у него, да и у всей его нации, актерские задатки чрезвычайно развиты; он искренне верил в то, что говорил. Но следует отметить, что в ожидании вестей от Г.М. он заламывал руки, плясал на ковре и бормотал странные ругательства, как персонаж какой-нибудь оперы Вагнера.

Что касается собственно медицинской стороны дела, немец не лицемерил. Доктора Шмидта действительно очень заботило здоровье Пэм, и он верил в действенность своих методов лечения. Он заявил, что тупоголовый сэр Генри уничтожит все достигнутые результаты. Он клялся, что этот тупица еще больше напугает девочку и что он, доктор Шмидт, в таком случае умывает руки и не отвечает за последствия.

Стелла Лейси, сидевшая на кушетке и прерывисто вздыхавшая, ничего не отвечала. Она часто посматривала в сторону лестницы и что-то бормотала, словно молилась.

Доктор Шмидт, конечно, прав. Психоаналитики всегда все знают. То, что он сказал о Пэм, возможно, неприятно и даже шокирует, но факты остаются фактами. Стелла могла лишь ощупью вернуться к своей старой вере, к той серой церкви на холме, в слепой надежде, что хоть какая-то помощь…

Наверху заскрипела дверь.

— …оставь ее приоткрытой, — ворчливо сказал Г.М., — чтобы комната немного проветрилась.

Стелла вздрогнула. Она услышала то, что совершенно не ожидала услышать. Сверху доносились самые чудесные звуки на свете. В них слышались радость и любовь. Пэм Лейси звонко хохотала.

Теперь внизу стало слышно, о чем беседуют Пэм и Г.М.

— Неужели? — с некоторым вызовом спросила Пэм. — Вы в самом деле подбросили английскую соль в суп министру внутренних дел на банкете у лорда-мэра?!

— Чтоб мне лопнуть! — Голос Г.М. звучал так искренне, что двое, сидевшие внизу, поверили ему. И на самом деле — Г.М. рассказывал истинную правду. — Но это еще что! — фыркнул Г.М. — Вот я тебе расскажу, как Пинки Уотерфорд проиграл мне пять гиней. Утверждал, что я не скачусь с Ладгейт-Хилл на роликах. Да, было дело!

— Доктор Мерривейл, — слегка настороженно перебила старика Пэм. — Вы не вернетесь попозже и не посидите со мной?

— Конечно, вернусь, куколка. Вот что! — Г.М. сделал паузу, а потом заговорил очень торжественно и учтиво. — Надеюсь, ты не возражаешь против того, что я называю тебя «куколка»? Я просто так выражаюсь, но если тебе не нравится такое обращение…

— Нет, что вы! Мне очень нравится! Вот когда с тобой говорят презрительно, как будто ты пустое место и не способна ничему научиться… То есть…

— Как будто я не знаю! Я ведь рассказывал тебе о моем дяде, старом грубияне! Но вот в чем дело; ты не должна позволять забивать себе голову всякой ерундой. Чтобы тебе было понятно, вот, смотри!

— Смотреть? На что?

— Смотри! — внушительно повторил Г.М. — Видишь, у меня в руках ничего нет. И в рукавах тоже. Я поднимаю левую руку вверх, вот так… А теперь провалиться мне на месте, — вскрикнул Г.М., словно пораженный увиденным, — откуда взялся пиковый валет? А дама червей? А семерка треф? А девятка бубен? А… нет, давай лучше перетасуем колоду.

Доктор Иоганн Шиллер Шмидт оцепенел. Стелла, смотревшая со своей кушетки на дверь спальни дочери, не верила своим глазам — в них расцветала надежда. Подкравшись к ней, доктор Шмидт зашипел:

— Кто такой есть министр внутренних дел? По-моему, я знать, но что он делать?

— Я… точно не знаю. Он важный член кабинета министров. Кажется, он глава всей полиции.

— Черт возьми! — прошептал доктор Шмидт.

— Да что с вами такое?

— Ваш Мерривейл совершать серьезный преступление против важный рейхсминистр! Но Мерривейл не посадить в тюрьму или…

— Или что?

— Это есть не важно. Но… боже мой!

Стелла почти не слышала доктора. Она, не отрываясь, смотрела на дверь наверху. Однако вскоре дверь словно нарочно закрыли. Еще целый час, показавшийся вечностью, они молча ждали. Доктор Шмидт начал раздражаться.

— Я есть человек ученый. Я не иметь время, — презрительно заявил он, — на карточные фокусы и шутки. Жизнь есть серьезный вопрос. Я не шутить с моими пациентами.

— Очень жаль, — произнесла Стелла, награждая доктора неприязненным взглядом.

— Bitte?

— Замолчите!

Дверь снова приоткрылась!

Да, приоткрылась — неизвестно зачем. Очевидно, Г.М. снова присел на край кровати Пэм. Их разговор, по крайней мере, по мнению доктора Шмидта, был напряженным.

— …так что, видишь ли, куколка, больше можешь не бояться глупого колбасника, который сидит там, внизу. Он просто надутый индюк в золотых очках. Он светит тебе в глаза лампой и болтает всякую ерунду. Но ты напугана и расстроена, и оттого у тебя болит животик, а маме кажется, будто ты заболела. Но с тобой на самом деле ничего плохого не происходит, ведь правда?

— К-конечно!

— Вот и хорошо. Обними меня за шею — вот так, не стесняйся. Если хочешь, поплачь; никто не узнает об этом, только ты и я. Но я готов поспорить, что через минуту ты будешь смеяться.

Вслед за словами Г.М. последовали сдавленный смех и всхлип.

— Я уже объяснял тебе, моя куколка, — продолжал великий человек, — что примерно половина того, что внушали тебе взрослые, наглая ложь. Провалиться мне на месте, если я понимаю, зачем обманывать человека, которому больше четырнадцати лет. Но так поступают многие взрослые… Теперь ты понимаешь, что нужно делать? Если тебя будут убеждать в чем-то, а тебе кажется, что тебя обманывают, подумай обо всем как следует, и окажется, что это действительно обман. Если обман презренный, жалкий, не обращай на него внимания, и все. Но если речь идет о чем-то нелепом, смешном, как вещи, которые втолковывает тебе доктор Шницель, можешь рассмеяться ему в лицо и сказать, как тебе смешно.

— Но иногда смеяться нельзя, — возразила Пэм. — Просто нельзя, и все!

— Знаю, куколка, — ласково проговорил Г.М. — За одну ночь ты не можешь измениться, верно? Поэтому я к тебе и пришел.

— Что в-вы имеете в виду?

— Что тот колбасник больше тебя не побеспокоит. Никогда!

Стелле показалось, что ее дочь громко всхлипнула.

— Честно?

— Чтоб мне лопнуть. Я о нем позабочусь, обещаю!

— Но мама говорит…

— Не волнуйся насчет мамы. Я поговорю с ней, когда спущусь вниз. Или ты не веришь, что доктор Мерривейл делает то, что обещает?

— О, верю! Верю!

— Значит, все решено. Если доктор Шмидт еще раз приползет сюда — он, конечно, не приползет, но вдруг, — пошли мне весточку в «Лорд Родни». Я сразу приду и выкину его в окошко. Кстати, почему бы не выкинуть его из всех окон подряд?

— Вы… все-таки глупый! Нельзя никого выкинуть из всех окошек подряд!

— Почему это нельзя? — возмутился Г.М. — Ведь можно поднять его, притащить назад и снова выкинуть, уже в другое окно. Кстати, об окнах. Я вижу на столе у кровати толстенные русские книги. Давай-ка избавимся от них прямо сейчас!

Зашуршали страницы, и три тяжеленных тома Достоевского, Толстого и Чехова полетели в открытое окно и упали к подножию дуба.

— Вот в чем дело, — втолковывал девочке Г.М. — Я хочу, чтобы ты прочла книги таких парней, как Дюма, Марк Твен, Стивенсон, Честертон и Конан-Дойл. Да, они умерли; но они, надо признать, умели чертовски завлекательно рассказывать разные истории. Я подберу тебе книжки в лавке у Рейфа. А остальные можешь взять в школьной библиотеке.

— А разве… — Пэм вдруг осеклась. — Вы больше не посидите со мной?

— Конечно, куколка. Готов поспорить, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Мама часто забирает тебя из школы, потому что считает, что либо там плохо кормят, либо ты сидишь на сквозняке, либо по еще какой-нибудь такой же… кхм… глупой причине.

— Я ничего такого не говорила.

— Знаю, что не говорила, и прошу меня извинить. Но мы и со школой устроим.

Голос Пэм, приглушенный оттого, что она уткнулась головой в живот Г.М., звучал все тише и тише.

— Вы просто не знаете, что обо мне говорят! Говорят, что… — Голосок затих, стал неслышным, сменился шепотом.

— Неужели ты думаешь, будто я не знаю? — ласково спросил Г.М. — Послушай, куколка! Единственная причина, по которой я сейчас тебя покину, — это та, что мне нужно спуститься… — Он сам понизил голос до неразборчивого шепота.

— Нет! — сказала Пэм. В ее тоне больше не было недоверчивости.

— Разумеется, да! Если хочешь услышать кое-что интересное, держи ушки на макушке.

— Если честно, я… все равно не засну. Просто не смогу!

— Конечно! — загремел Г.М., как будто сама мысль о том, что кто-то может спать, была для него чудовищна. — Да и зачем тебе спать? Ну-ка, глянь сюда, на книжную полку. Помереть можно со скуки! Хотя… погоди-ка! Должно быть, это попало сюда по ошибке. Называется «Монастырь и очаг».

— Я… видела ее. Но название кажется таким скучным!

— Я тоже так думал, пока не прочел первую главу. Разве тебе не нравятся битвы на мечах, охота с борзыми, грабители на заброшенных постоялых дворах?

— Именно это я больше всего люблю!

— Тогда бери книжку, куколка, и спокойной ночи. Главного героя зовут Дени; он кричит всем: «Мужайтесь! Le diable est mort!» Ты, конечно, знаешь, что это значит?

— Конечно! — рассмеялась Пэм. — «Дьявол мертв!»

— По крайней мере, для тебя, куколка, — сказал Г.М. — Завтра я вернусь и принесу тебе ролики и те книги, какие сумею достать.

По ступенькам, устланным ковром, загрохотали тяжелые шаги.

— Доктор Мерривейл, — тихонько позвала Пэм.

— Что, куколка?

Тоска ушла из голоса девочки.

— По-моему, вы… вы такой…

— Какой?

— По-моему, вы как рыцарь в доспехах, — сказала Пэм и расплакалась.

Это потрясающее заявление, которое никогда не пришло бы в голову ни жене Г.М., ни даже его матери, когда он был мальчиком, заставило его на минуту приостановиться. Если бы слова Пэм стали известны в каком-нибудь клубе, членом которого являлся Г.М., он бы не осмелился показаться там в течение последующих двух лет. И все же старый грешник до того растрогался, что ответил поистине удивительным образом.

— Жаль, куколка моя, что сам я так не считаю, — прошептал он.

Г.М. медленно спустился вниз. Стелла Лейси, в глазах которой стояли слезы, теперь уже слезы надежды, протянула к нему руки.

— Погодите, мадам! — зарычал Г.М., раздосадованный и встревоженный. — С вашей дочкой ничего страшного. Она не писала никаких анонимных писем. То же самое сказал бы вам любой деревенский врач.

— Сэр Генри, я… я…

— Я понимаю, что вы не перестанете беспокоиться до тех пор, пока я не предъявлю вам очевидных и осязаемых доказательств. Достаточно разумно. Но для начала позвольте мне немного потолковать с вашим Парацельсом.

Невозможно описать чувства доктора Шмидта, стоявшего на коврике у камина. Лицо его побагровело, словно у него подскочило давление, и он дрожал, словно у него случился приступ малярии.

Г.М. широким шагом направился к нему. К доктору вернулся дар речи.

— За вся моя жизнь, — заявил он, — я не слышать столько нарушений медицинской этики! Вы есть насфаль меня… — Доктор Шмидт замолчал. От обиды он не мог вспомнить ни одной оскорбительной клички. Он мог лишь дрожать от негодования. — О ваш поступок узнать весь медицинский мир!

Прищурившись, Г.М. заговорил тем же низким, ворчливым тоном, какой доктор Шмидт и Стелла Лейси слышали раньше.

— Знаете, — проговорил он, — я в этом сомневаюсь.

— Вы оскорбиль моя профессия!

— О нет! Только вас, потому что вы для нее непригодны… Сядьте!

— Я есть… слишком оскорблен!

— Вы завалили задание… — Г.М. сделал многозначительную паузу, — так же, как и другое. Кстати, я ведь велел вам сесть!

Доктор Шмидт бросил на Г.М. быстрый, настороженный взгляд и сел в причудливо изогнутое кресло.

— Скажите, доктор, — начал Г.М., — вы сами читали анонимные письма, которые получили?

— Сколько раз можно мне говорить? Я не заниматься политика. Я не есть национал-социалист!

— Полно, полно, — удивленно проговорил Г.М. — Я и не сказал, что вы национал-социалист. Но даже если бы вы им были, какая разница? Разве ваша страна и моя страна не две дружественные нации, которые связывают самые тесные отношения?

— Да! — выдохнул доктор Шмидт, и кровь отлила у него от лица. — Да, да! Конечно!

— Итак…

— Ах да. Я есть забыл.

— Как странно. — Г.М. порылся во внутреннем кармане. — Мы с инспектором Гарликом днем изучали письма из корзины. Я случайно сунул одно из них в карман — по рассеянности, ведь я такой рассеянный! — и это оказалось письмо, адресованное вам. Вот, возьмите и прочтите пару строчек вслух.

Доктор метнул на Г.М. подозрительный взгляд из-за толстых стекол очков, но тот сохранял невозмутимый вид.

— Говорите по-английски вы с небольшими ошибками. Но по свидетельству знающих людей, на письме вы никаких ошибок не допускаете.

— Ха-ха. Нет, это есть слишком. Однако! — Доктор Шмидт взял письмо. — С чего вы хотите, чтобы я начал?

— С начала.

— «Дорогой доктор Шмидт, — начал коротышка, облокотившись о ручку кресла, поскольку рука его до сих пор дрожала. — В соответствии с моим последним письмом я ощущаю острую необходимость провести более тщательное изучение Вашей карьеры. Общеизвестно…» Ха! Но это обвинение — чушь! Что вы делать?

Г.М. подошел к столу посреди комнаты и положил на него колоду карт, которую брал оттуда. Потом взял переплетенную в серый картон книжечку со стихами Пэм Лейси и перелистал до третьей страницы, где находилась песенка про пастушку.

И тут грянул гром.

— Вы, мерзкий болван, — заревел сэр Генри Мерривейл, втискивая книжку в руку доктора Шмидта поверх письма, — прочтите это! А когда прочтете, запомните, что первый долг врача — внимательно смотреть и подключать здравый смысл! Что я хочу сказать? В одном стихотворении, включая заглавие, я насчитал пять грамматических ошибок в восьми строчках — вот. Видите: «Шонсонетка»! Грамматика у нее хромает, пунктуация тоже, и так везде. Но Пэм раз за разом переписывала песенку, чтобы она выглядела красиво. Неужели вам хватит глупости и нахальства утверждать, будто такие стихи и анонимные письма писал один и тот же человек?

Доктор Шмидт посмотрел на стихи. Потом перевел взгляд на письмо. И наконец, облизав губы, поднял глаза на Г.М.

Рука Г.М. осторожно двинулась к горлу доктора, однако остановилась, словно оттягивая удовольствие.

— Вот что, сынок, — ласково заявил он. — Фрицам, правда, такие вещи невдомек. Я принадлежу к поколению, которое, возможно, выражается грубовато и любит крепкое словцо. Но вы ужасно удивитесь, когда узнаете, кем стали люди одного со мной поколения.

Вырвав у доктора Шмидта письмо и книжечку стихов, Г.М. вернулся к столу.

— А теперь убирайтесь! — заявил он. — Вы причинили достаточно вреда. Вон отсюда!

— Я обращаюсь к единственной персоне, которая есть вправе принимать решения! — запротестовал доктор. — Я обращать к миссис Лейси!

Стелла, стоявшая до этого момент неподвижно, вздрогнула.

— Прошу вас, уходите, — сказала она доктору. — Если вы еще вернетесь, разрешаю сэру Генри выкинуть вас из любого окна в моем доме.

Доктор Шмидт не без достоинства взял со стола шляпу и свой чемоданчик.

— Вы еще не слышали последнее слово! — объявил он в несколько возвышенном театральном тоне. Затем он нахлобучил на голову шляпу и вышел.

У Стеллы подогнулись колени, и она села на кушетку.

— Мадам, — начал Г.М., роясь в бумагах на столе, — когда я только пришел сюда, я решил, что слегка недооценил вас. Кое-чего я не знаю до сих пор. Однако с момента моего прихода я многое понял.

Он подошел к кушетке, встал напротив хозяйки и тихо спросил:

— Ведь ваш муж на самом деле не умер?

Глава 16

Стелла, которая сидела закрыв лицо руками, медленно подняла голову. Хотя слезы еще не высохли у нее на щеках, лицо ее больше не казалось осунувшимся и изможденным — просто красивым и нежным. Пропала уклончивая, насмешливая полуулыбка; из глаз ушло прежнее холодное выражение. Подобно тому как с Памелы после беседы с Г.М. мигом слетела напускная взрослость, так и ее мать прекратила изображать из себя искушенное, возвышенное существо и превратилась в обыкновенную женщину.

— Как вы догадались? — начала было Стелла, но тут же умолкла и испуганно оглянулась наверх.

— Я тоже слежу за той дверью, — заверил ее Г.М. — Ваша дочь плотно закрыла ее после того, как вы взбунтовались против доктора Шмидта и выставили его. Пэм ничего не услышит, если мы будем говорить тихо.

— Но как вы догадались…

— Навел справки через Скотленд-Ярд. — Г.М. жестом остановил ее. — Не волнуйтесь, мадам. Никто из ваших соседей ничего не знает. И никогда не узнает… Видите ли, — продолжал он ласково, почти таким же тоном, каким беседовал с Пэм, — я все удивлялся, почему вы ни с кем не поддерживаете переписку и лишь раз в квартал получаете письмо от ваших лондонских поверенных. Поскольку мои мозги устроены не так, как у нормальных людей, я сразу понял: кто-то ежеквартально высылает вам чек, однако вы с отправителем не видитесь.

— Родственники Дарвина — это мой муж — меня недолюбливают. — Стелла опустила глаза. — И я их не виню! Они правы! Но… Видите ли… — Она понурила плечи. — Мой муж находится на лечении в… скажем, в клинике ВВС. Но он не сумасшедший! — страстно зашептала Стелла, и глаза ее светились искренностью. — У него — как это называется? — психоз; врачи считают, что сумеют его вылечить. Военные врачи кажутся такими… такими…

— Военные психиатры свое дело знают. От «А» до «Я». Не так, как ваш друг Шмидт, который водил за нос не только вас.

— Совершенно верно! Именно из-за тех, других, я так поверила ему. Когда он сказал…

Кровь бросилась в голову сэру Генри Мерривейлу, ноздри у него затрепетали. Однако он сдержался.

— Шмидт сказал, что болезнь вашего мужа передается по наследству и может проявиться у Пэм?

— Да! Вот почему…

— Так имейте в виду, данная болезнь по наследству не передается. Он вам просто солгал.

Губы у Стеллы снова задрожали, теперь от облегчения. Не без усилия нагнувшись, Г.М. поднял с пола книгу «Последние опыты в криминологии» и поставил на полку.

— Скажите, — продолжал он, — не предсказывал ли старый Калиостро…

— Кто?

— Ваш шарлатан. Так вот не предсказывал он, что Памела может писать анонимные письма, еще до того, как они начали приходить?

— Да, он наговорил мне много чего ужасного. И дал эту книгу, чтобы я прочитала историю болезни Мари де Морель. Вы знаете, что она сделала, сэр Генри? Она не только писала письма. Малышка Морель утверждала, будто какой-то мужчина, предположительно лейтенант де ла Ронсьер, влез к ней в спальню через окно, чтобы…

— Тише! — предостерег Г.М., садясь рядом со Стеллой. — Разве вы сами не понимаете, что вашу дочь оболгали? Ну, признайтесь!

— Да!

— И все-таки Шмидт, — задумчиво заметил Г.М., — заранее предсказывал появление писем.

Казалось, Стелла Лейси нарочно растравляет себя, готовясь к еще более тяжкому признанию.

— Видите ли, — сказала она, — сама я понятия не имела о том, что Пэм пишет с ошибками. — Кровь прилила к ее лицу. — Я ужасно невежественна… Я… никогда не ходила в школу.

Г.М. покосился на женщину, но воздержался от комментариев.

— Мари де Морель… — загудел он. — Вот почему, когда Элли Харрис вручила вам первое анонимное письмо, вы все повторяли: «Только не та книга! Только не книга!» Вы были напуганы до смерти и опрометью выбежали из здания почты.

— Полагаю, Скотленд-Ярду обо всем известно. Да, это правда. Я была так несчастна… несчастна! Но разумеется, я не могла никому ничего рассказать.

— А теперь, куколка… то есть мадам, — продолжал Г.М., — оглянитесь вокруг и посмотрите на картины, статуэтки и книги. Ирвинга мы исключим, он хороший малый. Что вы на самом деле обо всем этом думаете?

Стелла отбросила со лба пряди пепельно-русых волос.

— По-моему, это просто ужас что такое!

— Тихо! — предостерег ее Г.М., оглянувшись на закрытую дверь наверху. — Тогда зачем вы завалили ими дом?

— Я ведь так невежественна! А… все мои лондонские друзья считают такие вещи шикарными и изящными. Они есть у всех лучших людей.

Г.М. закрыл глаза, как будто медленно считал про себя до десяти. Потом повторил свой безотказный прием, и пробка вошла в бутылку.

— Шикарными, — с бесстрастным видом произнес он. — Изящными. — Потом, сделав над собой некоторое усилие, добавил: — У лучших людей.

— Ах, сэр Генри, пожалуйста, не надо! Я чуть с ума не сошла, когда думала, что Пэм… А Пэм такая хрупкая…

— Ничего подобного! — резко возразил Г.М. — Вот еще одна чушь, которую вам надо поскорее выбросить из головы. Она будет играть в хоккей и пачкаться в грязи; она будет кататься на роликах и на коньках; у нее будет детство. Я вас отшлепаю, если вы сейчас же не пообещаете, что вернете своей дочери детство!

— Обещаю! Обещаю!

— Теперь, — продолжал Г.М., — объясните, пожалуйста, кого вы считаете «лучшими людьми».

— Разумеется! Родителей Дарвина, например…

— Минутку. Откуда вам знать, что лучшие люди сейчас не стоят у вас на пороге? Разве вы не разделяете вкусы и суждения Гордона Уэста, Рейфа Данверса, полковника Бейли или викария… нет, чтоб мне лопнуть, только не его! Вы понимаете, о чем я? В общем, разве вам не ближе их вкусы и суждения, чем вкусы и суждения тех дураков, которые давали вам советы?

Стелла вся сжалась в комок.

— Прошу вас, не упоминайте Гордона Уэста.

— Вот как? — удивился Г.М. — Разве он вам не нравится?

— Нет, нравится. Возможно, даже слишком. — Стелла помолчала. — Вот почему, узнав, что бедняжка Пэм ни при чем, я могу сказать вам: их могла написать только женщина.

— Как так?

— Потому что только женщина догадалась бы. Я достаточно хорошо все скрывала.

— Значит, вы получили не одно письмо, а больше? И во всех них речь шла об Уэсте?

Словно темная, мрачная тень накрыла комнату, и вместе с ней невнятную обнаженную фигуру с красным глазом и цилиндр с ухом и крылом.

— Да, — ответила Стелла, понизив голос. — Но я солгала. Не хотела доставлять никому удовольствия расспрашивать меня… Вот что хуже всего, — продолжала она в порыве самоуничижения. — У меня здесь с самого начала какая-то сомнительная репутация. Мужчинам я нравлюсь, а женщины либо с трудом терпят, либо откровенно не выносят меня. Может быть, им не нравится мой статус вдовы. Ответьте мне, прошу вас…

Стелла страстно возвысила голос, и Г.М. пришлось приложить палец к губам.

— Когда это я, скажите, пожалуйста, делилась своими трудностями с мужчинами? Только сейчас я доверилась вам. Никто ничего не знает. Я флиртовала — да. И потому кое-кто считает меня… Мессалиной. И при этом говорят, что мне недостает темперамента, чтобы быть интересной. Но я не то и не другое! Я обычная женщина; у меня есть чувства, и меня одолевают такие же искушения, как и всех остальных.

— Ш-ш! Прошу вас, тише!

— После первого июля, когда начали приходить письма… я вела себя неважно. Когда мне плохо, я… хочу, чтобы и другие тоже страдали, и… нарочно говорю ужасные вещи. В половине случаев гадости выскакивают у меня изо рта прежде, чем я успеваю подумать. Можно кое-что вам сказать, сэр Генри?

— Разумеется.

— Если Марион Тайлер меня ненавидит, я ее не виню. И Джоан Бейли тоже. Джоан невзлюбила меня с самого начала. Но как бы мне хотелось быть такой, как Джоан! Здоровой, веселой девушкой, которая ни о чем не задумывается, кроме… любви, и ничего не боится.

Г.М. покачал головой:

— Ах, дорогая моя! Она совсем не такая, какой вы ее считаете. Вчера ночью кое-что случилось: девчушка так напугалась, что почти лишилась дара речи от страха. Но не призналась в том, что ей страшно, а терпела, стиснув зубы, потому что такого поведения от нее ждали.

— Разве не все мы такие? — прошептала Стелла, снова вспомнив о себе. — Что касается Джоан и Гор… нет, ничего! В глубине души я не верила, что анонимные письма сочиняла Пэм. Где бы она раздобыла пишущую машинку? И насколько мне известно, она даже не умеет печатать!

— Ага! Понемногу возвращаются доводы разума.

— Но я так верила доктору Шмидту — благодаря уважению к врачам из больницы ВВС. Когда он сказал, что письма писала Пэм и что в последней строчке «Шансонетки» явно прослеживаются признаки психоза — «ведь зовусь я гильотиной!» — да и вы тоже ничего вначале не сказали…

— Психоз, чтоб мне лопнуть! — Г.М. собирался использовать более крепкое выражение, но передумал. — Взгляните на меня!

Стелла подняла на него глаза.

— Разве вам незнакомы подобные шуточные стихи? Так называемый «обманчивый» стиль в прошлом был очень популярен. Он характерен тем, что стихотворение начинается воркованием и телячьими нежностями — цветочки, лепесточки, сладкие грезы, — но в конце автор посылает предмет своих воздыханий к черту!

— Ну конечно, я знаю… То есть…

— «Обманчивые» стихи нравились всем, потому что были складно сложены, но главное — благодаря последним едким строкам! Молодые девушки обожали такие вирши. Все пытались сочинять стихи в «обманчивом» стиле, все подражали им, если могли. Вот и Пэм не стала исключением.

— Неужели это правда?!

— Ну конечно! Пэм заявила, что ей наплевать на любовное воркование, хотя один парнишка по имени Гарри Голдфиш не так уж плох, но ей не позволяли водиться с шайкой Томми Уайата, с детьми, которых называют бесенятами, и не разрешали петь в церковном хоре. — Лицо Г.М. исказила зловещая гримаса. — И тогда я рассказал ей о своем дядюшке, хаме и невеже по имени Джордж Байрон Мерривейл. Старый хрыч пытался заставить меня петь в хоре, но я поставил его на место.

— Ноя ведь так невежественна! — снова воскликнула Стелла. — Перед тем как мы с Дарвином поженились, я… пела в хоре.

Сэр Генри Мерривейл изумился.

— Вот оно что! — воскликнул он. — То-то мне казалось, что я уже видел вас прежде! Причем вы ассоциировались у меня с чем-то изящным и искрометным. Это ведь вы в 1924 году пели в «Красотках из Вераданы»?

— Но родители Дарвина…

— Послушайте, — внушительно перебил Стеллу Г.М., — знаете, какой талантливой должна быть девушка, чтобы ее взяли в ревю Чалмерса? — Не скрывая гордости, он добавил: — Кстати, моя жена выступала в том же самом обозрении в 1913 году.

— Ваша… жена?!

— Ну да. Конечно, — подтвердил Г.М., — Клемми намного моложе меня. Но она маленького роста, блондинка и следит за собой. И даже сейчас, когда она наряжается, от нее глаз нельзя отвести. Видите ли, Клемми…

— Клемми?

— Моя жена. Ее зовут Клементина, как в песенке «Моя дорогая Клементина». — Напыжившись, Г.М. провел по струнам воображаемого банджо. — Но сейчас мы с ней редко видимся, — угрюмо добавил он. — Клемми большую часть времени проводит на юге Франции.

— Извините! — В глазах Стеллы появилось сочувственное выражение. — Неудачный брак?

— Неудачный?! — воскликнул Г.М. — Чтоб мне провалиться, нет! В том-то и закавыка: наш брак слишком удачен!

— Но таких вещей, как слишком удачный брак, не существует! То есть… мне жаль, что не существует.

— Послушайте меня! — сурово перебил ее Г.М. — Вот что я вам скажу. Когда Клемми становится скучно на юге Франции, она шлет мне телеграмму, чтобы я ее встречал. Мы с ней идем в «Плющ», или «Кларидж», или в «Савой»… — в голосе Г.М. зазвучали нотки азарта, — и начинаем с четырех или пяти двойных виски. Понимаете, о чем я?

— О да! Мы с мужем… — Стелла смутилась.

— И где-то перед шестой порцией, когда нам обоим кажется, будто мы только что познакомились в «Жемчужине», где играл духовой оркестр, Клемми задумчиво смотрит на меня и говорит: «Генри, у меня появилась прекрасная мысль. Давай посадим всех надутых и важных полисменов на трубы Скотленд-Ярда! Причем средь бела дня и чтобы ни одна живая душа нас не заметила!» А я, полный виски и упрямства, отвечаю: «Неплохо, Клемми, совсем неплохо. Дай мне пять минут, и я продумаю, как нам лучше все проделать…» Но суть в том, — Г.М. наставительно поднял вверх палец, словно читая мораль, — что подобные вещи невозможно проделывать часто, понимаете? Приходится думать о своем положении в обществе.

Стелла бросила на него странный взгляд.

— Господи боже, — вскричала она, — уж не хотите ли вы сказать, что вас двое?!

— Не знаю, о чем вы, — возразил пораженный Г.М.

— Два сэра Генри Мерривейла, только один из них маленького роста и женского пола. Я… мне…

Стелла была очень взволнована. Старый греховодник вселил в нее столько надежд, так быстро изгнал черных демонов, как будто они были бумажными чертиками, что она неизбежно должна была дать выход обуревавшим ее чувствам.

— Знаете, когда вы только вошли сюда, я вас боялась, — призналась Стелла и, бросившись на шею великому человеку, разрыдалась у него на плече.

— Ох, бога ради! — простонал он и, оглядевшись с видом мученика, похлопал женщину по спине.

Хотя Г.М. сам просил Памелу выплакаться, он понимал, что с ее матерью дело все же зашло слишком далеко. Сейчас, когда руки Стеллы обвивали его шею, он находился в несколько двусмысленном положении.

Кое-кто тоже это понял. Ранее мы уже отмечали, что в Стоук-Друиде никто и никогда не запирал дверей. Увидев, что входная дверь у Стеллы Лейси приоткрыта, Гордон Уэст переступил порог гостиной и замер на месте.

— Мм… извините, — сказал он и, отвернувшись, быстро ушел.

— Да погодите же, черт бы вас побрал! — заревел Г.М. Он осторожно усадил смущенную Стеллу на кушетку и побежал за Уэстом.

Ночь встретила его прохладой и свежестью.

Уэст, сунув руки в карманы, строго посмотрел ему в глаза.

— Признайтесь, старый развратник, скольких женщин вы успели соблазнить? — с неподдельным интересом осведомился Уэст. — Через несколько дней ваша репутация будет такой же ужасной, как у викария. И, не дай бог, о ваших подвигах узнает Вэтью Конклин!

— Я тут совершенно ни при чем, — заявил Г.М., которому вдруг стал тесен воротничок. — Я самый несчастный и неверно понятый пар… помощник рода человеческого, который когда-либо пытался творить добрые дела! Уверяю вас, я пришел сюда только ради того, чтобы утешить маленькую девочку там, наверху.

— Судя по тому, что я видел, — возразил Уэст, — вы утешали большую девочку внизу.

— Вот что… — Г.М. понизил голос. — Вы ведь не собираетесь доносить на меня Вэтью?

— Нет, маэстро. Заведите себе хоть целый гарем — не возражаю. Но неужели вы забыли о том, что мы собирались сделать? И обо всех строжайших инструкциях, которые вы дали мне?

Собственно говоря, Г.М. действительно обо всем забыл. Но он немедленно устремился в атаку, вытащив из кармана часы и бросив взгляд на циферблат.

— Я провел здесь четыре часа, — заявил он. — Видимо, остальные тоже были заняты важными делами. Впрочем, сейчас всего десять. А вы-то как коротали это время? Дурака валяли?

Скулы Уэста заходили ходуном.

— Валял дурака? — переспросил он.

— Да. Где револьвер?

— Пропал, — коротко ответил Уэст. — Когда я вернулся домой, его там не оказалось. Сегодня я не работал, и его могли украсть в любое время в течение дня.

Над Стоук-Друидом взошла луна. Хотя она еще не была полной, свет ее стал ярче.

— А где Фред Корди? Я ведь велел вам не выпускать его из виду?

— Я не мог его найти! — отрезал Уэст. — Вот что, по-вашему, значит «валять дурака». Его не оказалось дома — он живет в конце Главной улицы. Его не было ни в пабах, ни в других местах, где он обычно ошивается.

Мужчины огляделись. Перед ними лежала дорожка, посыпанная гравием, она вела от ворот налево в парк, мимо дома Стеллы; метров через сто гравий заканчивался, и дорожка переходила в утоптанную тропинку. Обзор закрывала густая стена деревьев. За деревьями широкая и прямая дорожка шла к дому Сквайра. Еще дальше, за второй линией деревьев, с той стороны, где жили Бейли и сам Уэст, от главной дорожки отходила, изгибаясь, тропинка.

Всего дорожек было три. Центральная, прямая, как древко стрелы, вела в замок, две другие расходились в стороны. Природа замерла, между залитых лунным светом деревьев лежали тени.

— Дела все хуже и хуже, — проворчал Г.М. — В конце концов, где-то Корди есть!

— Если не прячется нарочно.

Г.М. и Уэст вышли на освещенную тропинку, но гравий так скрипел у них под ногами, что они остановились.

— Погодите! А он не… — Г.М. повел рукой в сторону парка, — он не навешает здесь каких-нибудь своих друзей?

— Нет. Я уже подумал об этом.

— О чем именно, сынок?

— Когда вы ушли от полковника, компания распалась. Викарий отправился домой, и Рейф Данверс тоже. Да! Обыскав всю деревню, я вернулся сюда. Оставалась еще маленькая вероятность того, что Корди сам пришел к полковнику. Джоан и полковник играли в шахматы. Корди, разумеется, не объявлялся. Я пошел к себе, так и не обнаружив никаких следов Корди. Я дошел до замка, — Уэст жестом показал направление, — а уже оттуда отправился к дому Марион Тайлер.

— Если смотреть отсюда, — заметил Г.М., — ее дом с нашей стороны. Справа, верно?

— Да, Марион готовилась ко сну. Корди у нее определенно не было. И я пришел к Стелле Лейси.

— Вы заглядывали в замок?

— В замок? — переспросил Уэст, вынимая руки из карманов. — Какого черта там забыл Корди?

— Бедный вы бедный! Нет рядом с вами такой хозяйки, как Вэтью, которая собирает все местные сплетни.

— Что такое?

— Сквайр Уайат, — сказал Г.М., — один из тех, кого Корди любит. Сквайр Уайат сквозь пальцы смотрит на браконьеров — по крайней мере, на самого Корди. Но наверное, вы правы, — досадливо добавил Г.М., — и Корди где-то прячется. Сынок, у него есть веские причины для того, чтобы скрываться.

— Хм, да. Вы заметили, что он в опасности. — Уэст топнул. — Надо его найти! Но как, во имя дьявола?

— Не знаю. Может… Насмешливая Вдова?

— Но какая связь между анонимными письмами и… — Уэст словно спохватился. — Вы имеете в виду каменную бабу на лугу?

— Угу.

— Но там просто невозможно спрятаться!

— Да, сынок. Он не мог там спрятаться. Зато он мог… — Г.М. тяжело опустил руку на плечо Уэста. — Нельзя медлить! — приказал он.

Глава 17

После того первого момента и первого звука, который был похож на треск надломившейся веточки, больше не было смысла соблюдать тишину.

И Г.М., и Гордон Уэст услышали хруст гравия — кто-то очень быстро, с отчаянной скоростью бежал, словно испытывал смертельный страх. Бег сопровождался безумным криком.

— Помогите! Помогите! Ради бога, помогите! — Крик внезапно прекратился — видимо, бегущий выбился из сил.

— Это голос Корди! — воскликнул Уэст.

— Спокойно, черт вас дери! Куда он бежит?

Хруст приближался.

— Он на средней дорожке, которая ведет в замок, — объяснил Уэст, нервы которого были напряжены до предела. — Только он бежит от замка к главным воротам!

— Прекратите болтать!

— В чем дело?

— Вы сумеете поймать его, если побежите через заросли. Но если упадете, то не догоните. Бегите по ближней тропинке; она извилистая, зато открытая… Ради бога, вперед!

Сэру Генри Мерривейлу редко приходилось бегать; исключением являлась гонка с чемоданом или еще один случай, известный как «Погоня в террариуме». С усилием косолапя на кривых ногах, он бросал ужасные взгляды на своего спутника. Еле переводя дух, он на бегу отдавал распоряжения Уэсту:

— Когда Корди добежит до главных ворот, он направится прямиком к Насмешливой Вдове… — Из груди его вырывалось тяжелое дыхание, с присвистом. — Попытайтесь перехватить его, пока он не добежит до Вдовы. Ясно?

— Да!

— А если он туда… уф… попадет…

— Скорее!

— И полезет на Вдову, вы должны остановить его, пока он не добрался до головы. Точнее, до глазниц!

— До чего?!

— До глазниц! — Еще один рывок и тяжелый выдох. — Я выбываю из игры. Скорее, вперед!

Уэст пустился в погоню, а бегун он был неплохой. Торопясь вперед, он на некоторое время перестал слышать Корди, и ему пришлось приостановиться, чтобы определить, где находится сапожник. Судя по звуку шагов, Корди бежал не от самых ворот замка. Он рванул вперед, находясь в метрах в пятидесяти-шестидесяти от дома Сквайра.

Вдруг Уэст услышал, что за Корди кто-то гонится. Сапожник промчался мимо по параллельной дорожке и снова закричал. Уэст и предположить бы не смог, как быстро способен нестись человечек, который умеет балансировать на надгробных плитах и ходить колесом, словно профессиональный акробат.

Собрав последние силы, Уэст рванулся вперед, ему казалось, будто воздух совсем не поступает в легкие. Ничего не замечая вокруг, он завернул за угол и помчался вдоль низкой ограды парка. Когда Корди выбежал в распахнутые ворота, Уэст отставал от него всего метров на пять-шесть.

— Остановись, дурак ты этакий! Погоди!

Вот что хотел прокричать Уэст. Удалось ли ему четко выговорить все слова или вообще произнести хоть что-то, он потом так и не сумел вспомнить.

Яркая луна освещала во всех подробностях развернувшуюся перед ним картину. Корди, как и предсказывал Г.М., по диагонали пересек Главную улицу и стрелой понесся к обрыву, под которым находился луг. Совсем недалеко от них из тумана зловеще скалилось черное изваяние Вдовы.

Корди бежал, опустив голову; щетина у него на голове встала дыбом. Уэст отчетливо видел пиджак с заплатами и вельветовые брюки.

— Я тебе покажу! — послышался чей-то высокий голос.

Сзади кто-то дважды выстрелил из револьвера.

Уэст уже знал, кто стреляет, однако, не поворачивая головы, продолжал бег. Он понял лишь одно: его самого пуля не задела. Корди бежал так, словно его тянула вперед непреодолимая сила. Вот он оказался в метре от обрыва… А потом исчез.

«Подстрелили!» — подумал Уэст; нечеловечески громкие выстрелы по-прежнему звенели у него в ушах.

Однако сапожника не подстрелили. Либо стрелявший промахнулся, либо пули так легко его ранили, что он не обратил на них внимания. Скатившись с обрыва, сапожник быстро поднялся и побежал дальше по сырой траве. Туман, особенно у земли, был такой густой, что скрывал ноги сапожники до колен. Корди кинулся прямиком к Насмешливой Вдове.

Невольно замедлив темп, Уэст успел сообразить: стреляли либо из-за низкой ограды парка, либо от ворот. Он ринулся вниз — и совершил первую ошибку.

Он хотел сэкономить время, спрыгнув с дороги прямо на луг, но забыл, насколько здесь высоко. Пятки спружинили о мягкий дерн, и Уэст с глухим стуком упал на землю; ему показалось, будто от удара ребра прошили брюшину, а мозги вышибло из головы. Но, будучи настроен решительно, он приказал себе не думать о боли. Спустя секунду-другую он уже бежал дальше.

Разрыв между Уэстом и Корди, теперь уже с трудом ковылявшим по мокрой траве, постепенно сокращался. Когда Корди подбежал к подножию изваяния, писатель находился всего метрах в двух позади. И тогда…

Насмешливая Вдова стояла лицом к Главной улице, чуть наискосок от нее, на лице изваяния играла вечная насмешливая ухмылка. Фред Корди подпрыгнул и стал взбираться наверх — осторожно, но вместе с тем ловко, как обезьянка.

«Все кончено!» — промелькнуло в мозгу Уэста, хотя он уже преодолел последние метры, отделявшие его от каменного истукана.

Если не произойдет чуда — хотя бы самого маленького, — ему, Уэсту, конец. Корди с его любовью к акробатическим трюкам окажется наверху, прежде чем Уэст сосчитает до десяти. Тем не менее Уэст тоже ухватился рукой за выступ каменной глыбы и подтянулся. Издали поверхность валуна казалась совершенно гладкой. Однако время и ветер проделали в камне множество трещин и глубоких разломов, за которые можно было ухватиться руками.

Взбираться следом за Корди Уэст не мог. Один удар по голове подкованным ботинком — и он упадет. Уэст карабкался по валуну сбоку.

Ему показалось, прошла вечность, прежде чем он одолел половину пути. Для человека, который никогда в жизни не занимался альпинизмом, самое трудное — найти опору для ног, встать так, чтобы они не соскользнули и не пришлось болтаться над обрывом, вцепившись в крохотный выступ и дрожа всем телом.

Уэсту проще было подтягиваться на руках. Подъем оказался очень трудным. Было такое чувство, что Насмешливая Вдова, накопившая за более чем тысячу лет много злобы, дрожит и протестует. Иногда руки соскальзывали, и приходилось прижиматься к скале и двигаться ползком.

Сверху упал камень.

В отчаянии Уэст решил, что Корди уже побывал на вершине — то есть у глаз каменного чудовища — и теперь спускается. Добравшись до относительно безопасного места, он попытался обойти изваяние кругом. Если бы только увидеть Корди…

И тут он его увидел.

Маленький сапожник стоял прямо над ним — метрах в трех. Уверенно держась руками за выступы в камне, Корди сверху вниз смотрел на писателя.

Злобное личико Корди, которое то закрывала тень, то освещала луна, было мертвенно-бледным; нос еще больше заострился. Уэст слышал, как тонко, с присвистом, дышит сапожник.

— Фред! — крикнул писатель, стараясь не показывать, насколько он выбился из сил. — Вы меня не узнаете? Я Гордон Уэст!

Корди оскалился; сверкнули белые зубы.

— А, мистер Уэст! — почти любезно проговорил он. — Я вас узнал. Или вы решили, что нет?

— Что вы там делаете?

Улыбка Корди, казавшаяся безумной, ясно выражала его чувства.

— Будто сами не знаете!

— Раз уж на то пошло, — продолжал Уэст, — что мы оба тут делаем? Спускайтесь, хорошо? Я ваш друг, разве вы не знаете?

Корди задумался. В его глазах мелькнуло подобие мысли, но вдруг сапожник хитро осклабился, отчего вид его стал еще страшнее.

— Лично против вас я ничего не имею, мистер Уэст. Ей-богу, вы мне по душе! — Отпустив правую руку, Корди едва не ткнул ею в писателя. — Вот почему мой вам совет: спускайтесь. Уходите отсюда! Тогда у вас еще есть шанс. Скорее!

— А если я не уйду?

— Тогда я покажу вам, кто тут главный! — хрипло каркнул маленький уродец.

Правая рука Корди исчезла из поля зрения. Уэст догадывался, что тот ищет. Какой-нибудь достаточно тяжелый камень — небольшой, но увесистый.

Найдя то, что искал, сапожник замахнулся. Уэст увидел, что камень летит прямо ему в лицо. Инстинктивно пригнувшись, он невольно отпустил одну руку и повис над обрывом на другой руке, вцепившись всеми пятью окровавленными пальцами в крошечный выступ. Едва не задев его, пущенный Корди камень с глухим стуком упал на луг.

Уэст поднял вторую руку и стал нашаривать выступ или трещину, за которую можно было бы ухватиться. Мимо просвистел еще один камень, но Корди был в такой ярости, что опять промахнулся.

— Вы за это ответите, Фред!

— Вы так думаете?

— Можете долезть доверху. Можете даже забраться в глаза, — последнее слово Уэст намеренно выделил, — но вам рано или поздно придется спуститься, и тогда я вас достану.

Уэст перестал обращать внимание на сапожника. Он прижался к скале, лоб и запястья стерлись до крови; он осторожно продвигался вверх. Один шаг, два, три, четыре, пять. Корди, с нечеловеческой живостью лавировавший по скальным плоскостям, должно быть, уже почти добрался до вершины.

Остановившись на более-менее удобной площадке, Уэст решил сделать передышку. И тут все у него внутри похолодело. Ему показалось, что изваяние — огромная каменная фигура — чуточку накренилась.

В мозгу вихрем пронеслись обрывки слышанного ранее разговора. Мягкий вечерний свет, субботний вечер; он точно увидел перед собой сэра Генри Мерривейла, который стоит у подножия Вдовы и смотрит вверх, а потом говорит:

— Вот какой вопрос, сынок, можно влезть на ту фигуру?

И смущенную скороговорку викария:

— Влезть? Ах, забраться на нее! Знаете, местные жители… довольно суеверны и вряд ли одобрят такое поведение. Да я бы и сам туда не полез. Издали она выглядит крепкой, но, возможно, треснула посередине…

Высота Насмешливой Вдовы составляла метров двенадцать-тринадцать. Вроде бы пустяк. И все же, если стоять примерно на половине пути до верха, казалось, что каменная громада уходит в небо, а земля где-то очень далеко.

Уэсту снова почудилось, будто Вдова слегка — совсем чуть-чуть — накренилась, наклон словно бы шел со стороны лица, куда карабкался Корди. Если каменная глыба свалится, она похоронит под собой и Корди, да и его заодно.

— Фред! — крикнул он.

Никакого ответа.

Уэст посмотрел вниз через плечо. Очевидно, их крики услышали. Потому что на другой стороне луга, покрытого туманом, собирались смутно различимые мужские фигуры. В Стоук-Друиде не было уличного освещения, и теперь на Главной улице повсюду мелькали огоньки электрических фонариков и керосиновых ламп.

— Ты слишком часто лазил наверх, Фред, — словно по наитию, закричал Уэст. — Спускайся! Она накренилась! Она вот-вот упадет!

Сверху послышался сдавленный кашель.

— Кто, старушка Вдова? — с издевкой спросил Корди и снова закашлялся. — Она стояла здесь задолго до Стоук-Друида, вот она какая! Она не…

И тут без предупреждения и даже без предварительного шума голова Насмешливой Вдовы рухнула.

Она упала прямо вперед, расколовшись на высоте примерно в двадцать шесть футов как раз в том месте, куда хотел забраться Уэст. Сверху покатились камни; грохот стоял такой, словно в горах сошла снежная лавина.

Крошечный осколок ужалил Уэста в лоб, как оса. Более крупный камень ударил его по голове. Но прежде чем все заволокла густая пылевая завеса, писатель успел увидеть две вещи, которые он никогда не забудет.

Фред Корди, упавший или, скорее, спрыгнувший вниз, кувырком прокатился мимо него как будто в замедленной съемке. Громадная голова Вдовы, отколовшаяся от основания целиком — Уэст видел лунный свет между головой и шеей, — очень медленно развернулась и посмотрела на него — взгляд ее был ужасен. Краем сознания писатель отметил, что из левой глазницы вылетело что-то черное и плоское.

Потом, в гуле и реве камнепада, поднялось такое густое облако пыли, что Уэсту пришлось крепко зажмурить веки.

Площадка под ним ходила ходуном. Уэст так и не понял, как ему удалось уцелеть, не свалившись вниз в потоке камней, или не стать жертвой глыбы, упавшей сверху. Он уцелел чудом, как человек, рядом с которым взорвалась бомба.

Наконец воцарилась блаженная тишина, и снизу послышались голоса.

— Корди!

— Не трогайте его!

— Вы только посмотрите туда!

— Кто там? Эй, мистер Уэст!

Даже через сомкнутые веки Уэст различил яркий свет, когда на него направили несколько фонарей. Однако разлепить веки он не мог; глаза ужасно болели. Мышцы сделались ватными; он не знал, долго ли сможет держаться. Ему хотелось позвать на помощь, но голоса тоже не было.

Когда приступ страха миновал, он начал спускаться. Спуск оказался куда легче, чем он ожидал; его подбадривали голоса снизу.

— Вы гнались за ним, мистер Уэст?

— Вы его взяли, мистер Уэст.

— Точно!

— Старой Вдовы больше нет, — произнес суровый женский голос. — Она развалилась. Горе нам всем, попомните мои слова!

Почти добравшись до земли, Уэст оглянулся через плечо. Стоявшие на земле смотрели на него, потом их взоры устремились вниз, на фигурку, распластавшуюся на траве. Десятки фонарей освещали ее — и еще кое-что.

В некотором отдалении от обрушившейся глыбы лежала крошечная пишущая машинка; черная крышка отлетела в сторону и раскололась, но клавиши сверкали белизной. У самого подножия Вдовы ничком лежал Фред Корди. Туман обволакивал его.

Тяжелые камни и пыль покрывали его искалеченное тело. Руки были широко раскинуты; волосы на голове промокли от росы. Над туманным пологом поднималась лишь спина сапожника в старой, заплатанной рубахе. На спине чернели два пулевых отверстия.

Глава 18

Фреда Корди похоронили в пятницу, девятнадцатого сентября, спустя четыре дня после гибели. День был прохладный, по небу бежали кучевые облака.

Народу на похороны пришло немного, так как у Корди почти не было друзей, а многие втайне радовались его смерти. Пришли Гордон Уэст и Джоан Бейли с полковником, Ральф Данверс, Сквайр Уайат и, как ни странно, Марион Тайлер.

— Он вскапывал мой сад, — сказала Марион.

Несмотря на атеистические воззрения покойного Фреда, миссис Корди настояла на церковном погребении, а преподобный Джеймс не мог отказать плачущей женщине. Миссис Корди облачилась в глубокий траур. Она крепко держала за руку одиннадцатилетнюю дочь Фредерику, которая под черной вуалью сосала леденец. Сквайр Уайат обещал найти для миссис Корди и Фредерики место в своем доме.

Панихида закончилась, на землю упали первые капли дождя.

В целом Стоук-Друид смерть сапожника не затронула.

В период между ночью на понедельник, когда был убит Корди, и четвергом, когда закончилось дознание, настроение жителей деревни менялось. Вначале всеми овладела тревога, в Стоук-Друиде впервые в истории начали запирать двери и окна. Тревогу сменил гнев. И наконец, гнев перешел в апатию.

От дознания ожидали многого. Например, все понимали, что пишущая машинка, спрятанная в глазнице Насмешливой Вдовы, была та самая, на которой печатали анонимные письма.

Дознание вел мистер Вэнс, тот самый услужливый коронер, что занимался делом о гибели Корделии Мартин. Коронер шепотом совещался с инспектором Гарликом. Им жадно внимали репортеры, приехавшие из Лондона, которых привлекли слухи о привидении, явившемся Джоан Бейли.

Первым свидетелем, по обычаю, стала жена покойного, миссис Мэри-Энн Корди, которая, как и полагалось, опознала труп. Следующим давал показания доктор Иоганн Шиллер Шмидт, производивший вскрытие.

Покойный, объяснил доктор Шмидт, умер в результате кровоизлияния, произошедшего после огнестрельного ранения в левое легкое. В него попали две пули, они прошли по диагонали, справа налево. Обе пули, не задев позвоночник, засели в мягких тканях; одна из них задела жизненно важный орган.

То, что человек, получивший подобные ранения, сумел пересечь луг и взобраться на каменного истукана, необычно, однако вполне возможно. Впрочем, вскоре силы оставили его (доктор не сумел установить, когда именно).

Отчет о результатах баллистической экспертизы, присланный из Бристоля, оказался кратким.

«Обе пули, представленные на рассмотрение, выпущены из револьвера «уэбли» 38-го калибра. Оценить точное расстояние, с какого были произведены выстрелы, не представляется возможным; можно лишь утверждать, что оно не было ни очень близким, ни очень дальним».

Гордон Уэст, которого вызвали после отчета баллистика, рассказал — ему велели не углубляться в подробности — историю, которую все и так знали.

Сумеет ли он оценить расстояние, с которого могли быть произведены выстрелы?

Он сумел лишь рассказать о том, где находился сам, когда послышались выстрелы. По его подсчетам, стрелок мог стоять в десяти-двенадцати метрах от них. Поскольку Уэст бежал значительно левее Корди, хотя в том же направлении, пули никак не могли задеть его.

Тут коронер, по просьбе полиции, приостановил следствие.

У жителей Стоук-Друида от изумления глаза вылезли на лоб. Несколько секунд после заявления коронера в зале царило напряженное молчание. Наконец, заговорил мистер Раш, торговец скобяными изделиями (лицо у него было слегка запачкано ржавчиной).

— Ну и ну! — воскликнул мистер Раш. — А как же анонимные письма?

— Сэр, они не относятся к данному дознанию. Позвольте напомнить, что следствие откладывается!

— Плевать мне на следствие! — заявил сидящий в противоположном углу Тео Булл. — Кому принадлежит пишущая машинка? Кто писал письма? Вы ни слова не сказали о машинке, только то, что ее прятали в голове у каменной Вдовы. Как будто мы без вас не знали!

— В последний раз, господа, напоминаю вам, что…

Если бы в тот момент коронер поступил недальновидно и приказал полиции очистить зал, последствия могли бы быть весьма плачевными.

— Господа, — сказал он, — я действую строго в рамках закона.

Публика было заворчала и затопала, но жители Стоук-Друида, как и все англичане, привыкли настолько уважать закон, что последнее заявление утихомирило недовольных.

Однако это не помешало жителям деревни позже устраивать митинги протеста — гораздо более шумные, чем тот, что последовал за знаменитой проповедью викария. Кто-то сбил с полисмена каску на улице, возле книжной лавки Данверса; однако Роберт, повинуясь приказам, не реагировал на оскорбление и не арестовал обидчика. В ночь с четверга на пятницу пабы — и в «Лорде Родни», и в «Голове пони» — были набиты до отказа.

В «Голове пони» речь держал Сквайр Уайат. Выйдя к стойке, он обратился к группе своих почитателей. Его густые волосы были так тщательно разделены на пробор и причесаны, что походили на парик.

Сквайр Уайат залпом проглотил треть кружки пива, отчего брюшко его заходило ходуном, и хватил кулаком по стойке.

— Послушайте, что я вам скажу, — объявил он, вытирая усы.

И именно в этот момент — возможно, это было совпадение, а возможно, и нет — в паб вошел инспектор Гарлик. Подойдя к бармену, он попросил налить ему с собой три кварты «Домашнего».

Из других интересных обстоятельств следует отметить, что сомерсетский выговор Сквайра Уайата куда-то исчез. Хотя говорил он грубовато и допускал крепкие выражения, речь его ничем не отличалась от речи любого сельского джентльмена, который якшается со своими нанимателями.

— Ходят слухи, — продолжал Сквайр, — что в понедельник, перед тем, как его подстрелили, Фред Корди побывал у меня дома. Наглая ложь! Я готов обозвать вруном любого паршивого легавого, который не побоится повидаться со мной.

Подняв голову, Сквайр посмотрел в запотевшее зеркало, висевшее над стойкой, отыскивая Гарлика, однако увидел лишь, как инспектор принимает от бармена бутылки.

— Вы слышали, — продолжал Том Уайат, обращаясь к поддакивающим слушателям, — что сказал молодой Уэст? Уэст сказал: ему показалось, будто Корди выбежал из кустов со стороны дорожки, метрах в двадцати-двадцати пяти от моего дома. Так оно и было! Я сам его видел.

Публика возбужденно загомонила. Сквайр выпил еще нива.

— Слушай, Марти! Слушай, Стив! Я как раз собирался лечь спать и открыл парадную дверь посмотреть, какая погода на дворе. Корди выбежал из кустарника — луна светила ярко, его невозможно было не заметить. По-моему, там с ним был кто-то еще, и Корди понесся по дорожке что было мочи. Я решил, что крики о помощи — очередная его паршивая шутка, и потому закрыл дверь и запер ее.

— По какой стороне дорожки он бежал, Сквайр? — спросил чей-то заинтересованный голос.

— По левой, Лен! По южной стороне. Но… — Сквайр хватил кружкой о стойку. — Меня сегодня не вызвали свидетелем! — Видимо, последнее возмущало его больше всего. — Если я хочу убить человека, Лен, я встречаюсь с ним лицом к лицу и стреляю из обоих стволов двенадцатикалиберной винтовки! Так и передайте полицейским ищейкам, когда увидите их!

Пивные краны не закрывались. Поскольку два бармена расплескивали столько же пива, сколько разливали по кружкам, даже табачный дым пропитался испарениями. Инспектор Гарлик, тщательно пересчитав сдачу, взял бумажный пакет с бутылками и вышел.

Идти инспектору было недалеко: за старой конюшней «Головы пони» он свернул налево и вошел в книжную лавку Данверса. В задней комнате, за конторкой, на которой горела лампа под зеленым абажуром, сидели Данверс и сэр Генри Мерривейл.

Выпив пива, инспектор Гарлик и Г.М. начали вполголоса совещаться. Данверс, почувствовав себя лишним, отошел в сторону.

— Ну как, — Г.М. сонно кивнул в сторону паба, — слышали там что-нибудь интересное?

— Ничего из того, чего бы я еще не знал.

Г.М. что-то неразборчиво буркнул в ответ; инспектор Гарлик решительно распрямил плечи. Их с трех сторон окружали стеллажи, затянутые металлической сеткой. Гарлик достал блокнот и карандаш, чтобы показать, что его слова будут весомыми.

— Сэр Генри, — начал он, — так вы все время знали, что машинка, на которой печатали анонимные письма, принадлежала Фреду Корди?

Данверс, который в этот момент взял со стола книгу, уронил ее и сел.

— Ничего, Рейф, — успокоил его Г.М. — Наш инспектор много тайн не выдаст.

— Сэр Генри, я повторяю вопрос? Так вы все время знали, что…

— Я не знал, сынок. Я предполагал, что такое возможно.

— Следующий вопрос! Откуда, ради всего святого, вы знали, где именно прячут машинку?

— Ах, сынок! Еще раз повторяю: я ничего не знал наверняка. Я так и говорил. Я говорил, что не уверен в своих предположениях, и потому просил тщательно обыскать деревню.

— С тех пор как началась вся эта кутерьма, — Гарлик постучал карандашом по блокноту; очевидно, он имел в виду убийство, — у меня еще не было случая как следует потолковать с вами. Корди купил машинку у старого Джо Палмера, торговца из Гластонбери, в 1931 году. Позвольте услышать остальную часть истории.

Г.М. с задумчивым видом закинул ноги на стол.

Думал он так долго, что Гарлик решил, будто старик заснул. Наконец Г.М. открыл один глаз и метнул проницательный взгляд в сторону Данверса.

— Я вошел к вам в лавку, Рейф, — начал Г.М., — в первый день, как приехал в деревню. Вы вкратце обрисовали мне ситуацию, сообщили то, что легко можно было вычислить, и очень благородно предложили в награду мемуары Фуше, если я разгадаю тайну…

— Ничего, ничего! — отмахнулся Данверс.

— Нет, не «ничего», Рейф. Как бы там ни было, вы показали мне одно из писем. Вы слишком близоруки и ничего не заметили, однако мне достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что письмо напечатано на портативной машинке «Формоза». Далее, пока мы обсуждали разные версии, вы отпустили одно очень интересное замечание о Фреде Корди. А именно — что однажды он купил пишущую машинку, чтобы печатать гневные письма в газеты, но потом разозлился и выкинул ее в реку. Помните?

— Да, помню.

— Тогда я подумал: «Ничего подобного! Корди не выкинул машинку в реку. Он только так сказал».

— Почему вы так решили? — спросил Гарлик.

— Потому что это неестественно, сынок. Даже для чокнутого, а Корди вовсе не был сумасшедшим. Представьте себе, — продолжал Г.М., — что я играю в гольф и пытаюсь перебросить мячик через здешнюю речушку. Предположим, я ударяю по мячу четыре раза. И всякий раз, — Г.М. вздрогнул, представив себе ужасное зрелище, — проклятый мячик падает в воду и тонет.

— Ну и что?

— А то, сынок, что я здорово разозлюсь. Возможно, швырну в реку клюшку. Возможно, утоплю все свои клюшки и мячи. Вполне нормальная реакция! Возможно, кому-то покажется, что я зашел слишком далеко. Но тем не менее, мой поступок естественен… А теперь представьте, что вы сидите дома — подчеркиваю, дома! — и пытаетесь печатать на машинке, но у вас ничего не получается. От злости вы можете швырнуть машинку об стену. Но разве придет вам в голову протащить ее достаточно далеко от дома и бросить в реку? Естественно ли такое поведение? Я вас спрашиваю?

Наступило долгое молчание.

— Вынужден согласиться с вами, сэр, — заявил инспектор Гарлик. — Я бы не настолько разозлился, чтобы…

— Ах, сынок! Я тоже! — великодушно согласился Г.М. — Всем известно, какой у меня легкий характер. Я просто проиллюстрировал свои слова, понятно?

— Мм… да.

— И вот я подумал: Рейф не врет. Он мог узнать о машинке где угодно. Корди в нашей колоде джокер. Но Корди не мог печатать анонимные письма. А теперь ненадолго переключимся на Вдову. Я имею в виду автора анонимных писем, а не каменное изваяние.

И снова Г.М. как будто ненадолго заснул.

— Предположим (только предположим!), что Вдова печатает письма на машинке Корди. Вдова умна, как сам сатана, в чем мы имели все основания убедиться. Тот, кто печатает на машинке, сильно рискует: его могут увидеть соседи или любопытные слуги. Понятно, к чему я веду?

— Да, сэр. Позвольте спросить…

— Более того, владельца машинки вполне могут вызвать на допрос в полицию, — продолжал Г.М., не останавливаясь. — Рано или поздно полицейские займутся делом. Если никто другой не заинтересуется анонимными письмами, они попадут в поле зрения прессы. А полицейские не станут вежливо спрашивать: «Есть ли у вас пишущая машинка?» — и кланяться, если вы ответите: «Нет». Правда ведь, инспектор?

— Правда. — Гарлик нахмурился.

— И потому Вдове понадобился тайник, в котором можно спрятать машинку. Он должен находиться вне дома и не в саду; если тайник найдут, ей конец… Кстати, Рейф, та открытка еще у вас? Я имею в виду цветную открытку с изображением каменной статуи — ту, что вы показывали нам в прошлую субботу.

Не говоря ни слова, Данверс нашел открытку и вручил ее Г.М. Поправив очки, великий человек перевернул открытку и прочел текст, напечатанный сзади:

— «Глаза изваяния достаточно большие, чтобы в них уместилась голова человека». Значит, в них поместится и очень маленькая портативная (я недаром все время подчеркивал размеры) пишущая машинка, вроде тех, что были популярны двадцать пять лет назад. Но способен ли кто-нибудь забраться так высоко? Я спрашивал викария. Он ответил, что он сам не хотел бы карабкаться на каменного истукана, однако еще он заметил, что в деревне с Вдовой связаны суеверия и никто никогда не забирался к ней наверх… Ах, что за превосходный тайник! Итак, у нас есть Насмешливая Вдова, которая следит за деревней, а орудие, на котором печатают анонимные письма, спрятано в ее голове, там, где никто его не увидит и не догадается искать!

— От этого проклятого дела у меня уже мурашки бегут по спине, — признался Гарлик.

— Притом заметьте, — не спеша продолжал Г.М., — что Вдове не нужно печатать на машинке чаще чем раз в две недели или даже реже. Письма в основном приходили пачками. Вдове и лазить наверх не нужно, если…

— Если, — подхватил инспектор Гарлик, — у нее в подручных озлобленный человечек вроде Фреда Корди, прирожденный акробат, которого скандал с анонимками только радует.

Г.М., ворча, бросил открытку на стол.

— Нет-нет, — возразил он сам себе, — когда в моей старой тыкве зародились первые догадки, я не представлял себе ни Корди, ни кого-то еще. Но потом, когда я увидел Корди и многих других, эти мысли снова начали терзать меня. Ясно?

— Корди, разумеется, был сообщником Вдовы. Это-то ясно.

Г.М. с сомнением покачал головой.

— Мне уже известны почти все подробности, поэтому я не стал бы называть его сообщником в полном смысле слова. Но Корди, безусловно, знал, кто сочиняет анонимные письма.

В тишине слышно было, как Гарлик мерно стучит карандашом по блокноту.

— Сэр, может быть, Корди попробовал шантажировать Вдову?

— Может быть.

— Вдове это не понравилось. — Гарлик наставил карандаш, словно воображаемый револьвер, и дважды спустил курок.

— Чтоб мне лопнуть! — Г.М. даже привстал. — Вчера внашей беседе наедине я сказал, что аноним и убийца — одно и то же лицо! Я сказал, кто он. Я пытался выработать стратегию…

— Послушайте, сэр. Почему вы не сказали…

Поймав на себе предупреждающий взгляд Г.М., инспектор Гарлик замолчал. Он покосился на Данверса, который читал газету, и отложил блокнот и карандаш.

— Нам надо еще многое обсудить, — важно заметил он. — Но обсуждение может подождать. Мне не нравится отношение к делу жителей Стоук-Друида. Нельзя упрекать их за то, что они, прямо скажем, перевозбуждены. Но они совсем нам не помогают!

К удивлению Г.М. и Гарлика, Данверс вдруг рассмеялся тихим, кудахтающим смехом. Сложив газету, он смерил детективов пытливым взглядом.

— Ни вы, инспектор, ни наш добрый друг сэр Генри, — сказал он, — не в состоянии понять сельских жителей. Да, почти все они злились или боялись; некоторые и до сих пор злятся или боятся. Но хотя они, по вашим словам, «перевозбуждены», хотя они пережили потрясение, на самом деле произошедшее не так уж и взволновало их.

— Потрясение? Из-за смерти Фреда Корди?

— Нет, нет, нет! Они потрясены тем, что добрая треть Насмешливой Вдовы рухнула у них на глазах. Вдова могла нравиться или не нравиться. Но она была всегда. Это часть их самих, часть окружающего их пейзажа и часть их жизни. Мужчины, наверное, испытывают то же самое, — добавил Данверс, — когда бомбят их город.

— Хм, да, — пробормотал сэр Генри Мерривейл. — Рейф, об этом я не подумал.

Инспектор Гарлик, которого подобные мелочи не интересовали, попытался сменить тему. Но его остановил блеск, появившийся в глазах букиниста.

— Сказать вам кое-что еще, инспектор?

— Спасибо, мистер Данверс. Если только в ваших словах будет смысл.

— Сегодня четверг, — заявил Данверс. — Если завтра пойдет дождь, как предсказывают газеты, вам не ответят ни на один вопрос — вы даже ни слова не услышите! — до утра понедельника.

— Объяснитесь, мистер Данверс! Почему?

— Потому что женщины будут очень заняты, а здешние мужчины находятся под каблуком у своих жен, — ответил Данверс. — Разве вы забыли о том, что в субботу пройдет церковный благотворительный базар?

— Церковный базар? Что еще такое?

— Да поймите же! — Данверс с досадой поморщился. — Благотворительный базар здесь значит больше, гораздо больше, чем визит премьер-министра. Дамы уже сегодня начали украшать зал. Если завтра, в пятницу, пойдет дождь…

— Ах ты! — вмешался сэр Генри Мерривейл, вскакивая. — Я ведь тоже участвую в базаре! — Он гордо выпятил грудь и стукнул по ней кулаком. — Буду индейским вождем. Но базар ведь пройдет не под открытым небом, верно? Тогда зачем беспокоиться о дожде?

— Крыша, дорогой Генри!

— Что с крышей?

— Примерно сто лет назад, — не спеша начал Данверс, — тогдашний приходской священник заменил каменную крышу Порохового склада, пришедшую в негодность, шиферной. Крыша низкая и пологая; снизу шифер укреплен досками. Если очередной викарий не забывает проводить текущие ремонтные работы, крыша не протекает и почти не доставляет хлопот. К сожалению, пол там земляной. Не знаю, насколько хорошо мистер Хантер…

— Столько суеты из-за какого-то благотворительного базара! — удивился инспектор Гарлик.

Данверс в ответ пожал плечами. Он вышел в торговый зал, посмотрел через окно на небо и спустил жалюзи.

— Сплошная облачность, — сообщил он.

Подобно Данверсу, многие головы в ту ночь и на следующее утро выглядывали из окон и смотрели на небо. Хотя утром часть облаков рассеялась, кое-где виднелись черные тучи, и трудно было со всей определенностью сказать, будет дождь или нет.

Местные дамы не покладая рук трудились над украшением Порохового склада. Хотя всех волновало состояние крыши, никому не хотелось беспокоить бедного мистера Хантера, который в последнюю неделю вел себя как-то странно.

Марион Тайлер тоже не заикалась о крыше. В пятницу Марион проснулась в одиннадцатом часу утра. Ее чистенький, хорошо обставленный домик стоял рядом с замком. Должно быть, ее разбудило воспоминание о ее многочисленных обязанностях, поскольку она являлась председателем благотворительного комитета. Сама Марион чувствовала себя несколько разбитой; всегдашние живость и хорошее настроение покинули ее.

Последняя надежда — на двух ее помощниц, миссис Рок и миссис Голдфиш. Марион торопливо оделась и села завтракать. Не успела она поесть, как прибежала миссис Рок, кондитерша, и сообщила о первой неувязке.

Можно было ожидать, что дама, носящая подобную фамилию, окажется высокой и мрачной особой с густыми черными бровями. На самом же деле кондитерша была маленькой и толстенькой хохотушкой с румяными щеками. У нее было шестеро детей и муж-недотепа. Миссис Рок никогда и никому не доставляла хлопот — за исключением тех случаев, когда у нее не начинались, по ее выражению, «нервы», отчего всех окружающих бросало в дрожь. Итак, миссис Рок сразу приступила к делу.

— Мисс Тайлер, — заявила она, — из Лондона прибыли маскарадные костюмы.

— Какие еще маскарадные костюмы? — Марион похолодела, в воздухе повеяло надвигающейся катастрофой. — Предполагалось, что костюмы мы сошьем сами! Вы с миссис Голдфиш отвечаете за них.

— Мисс Тайлер, вы, конечно, помните наше последнее собрание? Тогда еще мисс Робинсон предложила заказать несколько штук.

— Мм… да, что-то припоминаю. Но я и не думала, что…

— Они, мисс Тайлер, стоят дороже, чем мы думали. Просто ужас!

— Сколько?

— Десять фунтов пятнадцать шиллингов. А в кассе уже давно ничего нет!

«О боже!» — подумала мисс Тайлер. Вслух же она сказала:

— Ничего, миссис Рок. Уверена, доходы от базара компенсируют затраты. И потом, — видимо, в ее комнатке витал образ преподобного Джеймса, — красивые костюмы понравятся епископу.

— Хорошо еще, — живо продолжала миссис Рок, — что один костюм удалось отослать назад. Тео Булл отказался изображать Саймона-простоту.

Последняя, несколько загадочная, ремарка нуждается в небольшом разъяснении. Мистер Булл, на которого всегда можно было положиться, должен был стоять за прилавком и торговать сосисками собственного изготовления, которыми он очень гордился, а также пирогами и пирожками с мясом.

Миссис Рок, любившая показать свои благородные манеры, немного смягчила слова мистера Булла:

— В стишке говорится: «Саймон-Саймон-простота побежал за ворота, попросил он у купца пирога и леденца», — пылко доказывал мясник. — Значит, ваш чертов Саймон-простота вовсе не был мясником, верно?

— Понимаете, — миссис Рок улыбнулась Марион, — у него отличная новая белая куртка. Мисс Робинсон дала ему высокий поварской колпак.

— Нам нужно немедленно решить ряд важных вопросов, — Марион взяла со стола блокнот, исписанный красивым мелким почерком. — Вы готовы, миссис Рок?

День прошел в вихре дел. Возле Порохового склада собралось почти все население Стоук-Друида; мужчины пришли, чтобы просто поглазеть на происходящее. Зазевавшихся отцов семейств немедленно включали в работу, если только они не успевали вовремя сбежать.

Сама Марион, отыскав в блокноте слово «КРЫША!», пошла на разведку. Снаружи старого мрачного здания с каменной башенкой народу было мало.

Она вдруг наткнулась на неожиданный подарок — прислоненную к стене лестницу, которую забыл мистер Бассет, семидесятипятилетний церковный сторож. Убедившись, что лестница держится прочно, Марион забралась наверх и осмотрела крышу, испещренную прорехами.

Она спустилась вниз в несколько растрепанном виде. Потом настала пора бежать домой — наскоро перекусить и переодеться. В три часа ей нужно было присутствовать на похоронах Фреда Корди. Когда Марион бежала по Главной улице, ее поразил вид полуразрушенной Насмешливой Вдовы. Изваяние пробудило у нее такие мысли, которые она заперла далеко-далеко и так надежно, чтобы их нельзя было оживить.

Она прошла мимо инспектора Гарлика, стоявшего на ступенях перед «Лордом Родни». Инспектор сегодня был в форме, а не в штатском, его черный плащ сверкал, хотя дождя не было. Вид у инспектора был одновременно поникший и сердитый.

— Извините, мисс, — обратился он к Марион. — Если можно, уделите мне минутку…

— Нет, извините! — ответила Марион и упорхнула.

Потом похоронили Фреда Корди — в пятницу, девятнадцатого сентября, в прохладный день, когда по небу бежали кучевые облака. Немногие присутствующие обменивались скупыми словами. Марион наблюдала, как развевается на осеннем ветру облачение преподобного Джеймса. Она обрадовалась тому, что Сквайр Уайат обещал приютить миссис Корди и ее дочь. После окончания панихиды, как уже было отмечено, с неба упали первые капли дождя.

Как только все закончилось, Марион поспешила отделиться от остальных. Обогнав соседей, она почти пробежала по центральной аллее кладбища и скоро оказалась на Главной улице. Деревья уже сбрасывали первые желтые листья.

Марион не терпелось повидаться с преподобным Джеймсом, но она не желала разговаривать с ним в присутствии остальных. Через несколько минут, как она знала, он все равно пойдет к себе домой. Марион зашла в табачную лавку, размещавшуюся в одном доме с парикмахерской, и, болтая с миссис Чендлер, нечаянно заказала больше сигарет, чем ей было нужно. Потом она перешла дорогу и в аптеке побеседовала с миссис Голдфиш — сурового вида женщиной, блюстительницей морали Стоук-Друида. Жена аптекаря сама стояла за прилавком, потому что мистера Голдфиша отозвали по делу.

Прошло добрых полчаса, прежде чем Марион подошла к дому викария. Парадную дверь ей открыла миссис Ханиуэлл, экономка преподобного Джеймса, которая приветливо улыбнулась гостье.

— Не нужно предупреждать о моем приходе, миссис Ханиуэлл, — сказала Марион. — Он в кабинете?

— Ну да, мисс Тайлер!

Марион постучала в дверь.

— Джеймс! — настоятельно позвала она. — Джеймс!

Глава 19

Преподобный Джеймс Кэдмен Хантер вот уже двадцать минут медленно расхаживал по кабинету. Лоб его бороздили морщины. Викария терзали многочисленные заботы.

Его глаз уже выглядел нормально, о драке напоминал лишь маленький синяк под левой бровью; опухоль и краснота давно сошли.

Тусклый сентябрьский свет, проникавший сквозь зарешеченные окна, высвечивал мебель, доставшуюся преподобному Джеймсу в наследство от предшественников. Со стен на молодого викария взирали портреты выдающихся деятелей церкви, книги также по большей части были духовного содержания, как в зале суда. Преподобный Джеймс, высокий и решительный, ходил по кабинету, подняв палец.

— Послушайте, дядя Уильям! — произнес он вслух.

Его дядя Уильям, то есть епископ Гластонторский, приезжал завтра; он любезно согласился вечером посетить благотворительный базар. Хотя преподобный Джеймс в глубине души предчувствовал дурное, он тем не менее верил, что способен защититься без труда и успешно. Самый его серьезный проступок — отказ повиноваться приказу епископа. Но ведь в конце концов он, преподобный Джеймс, оказался прав! В тот момент викарий готов был встать на ящик из-под мыла в Гайд-парке и защищаться против всех.

Что касается прочих хлопот…

На глаза преподобному Джеймсу попался большой отрывной блокнот с календарем, лежавший на письменном столе; все страницы были сплошь исписаны каракулями. Викарий смутно боялся, что оставил несделанным многое из того, что ему надлежало выполнить.

По правде говоря, преподобный Джеймс, который всегда спешил и редко обращал внимание на мелочи, выслушивал, что ему говорили, клялся, что все запишет, и действительно записывал, но для скорости сокращал слова. В результате он никогда не мог сам расшифровать записи, указывавшие ему, что нужно сделать. Правда, утешал он себя, Марион Тайлер как-то удается распознать его иероглифы…

Марион Тайлер… С ней была связана самая мрачная тревога.

Дело в том, что преподобный Джеймс влюбился в Марион, причем, по его мнению, чувство его было безответным.

В глубине души он хранил воспоминание, в котором долго не признавался даже самому себе. Когда он только приехал в Стоук-Друид, ему гораздо больше нравилась Джоан Бейли. Узнав, что она неявно помолвлена с другим, он много месяцев нарочно избегал ее. Ловкий старый мошенник Мерривейл это заметил и постоянно подшучивал над викарием. Вот почему чтение вслух письма во время проповеди стало для преподобного Джеймса ужаснее, чем можно было вообразить; но все же прочесть письмо было его долгом, и он свой долг исполнил.

Тем не менее еще задолго до знаменательного дня он понял, что не подходит Джоан, а она не подходит ему. Сейчас, если подумать, даже странно, почему он… Но Марион!

С ней все было совершенно по-другому. Марион с самого начала понравилась викарию, хотя ее сдержанность и холодность (преподобный Джеймс на самом деле верил в это) останавливали его. Но с прошлой недели, с вечера воскресенья, в ней что-то изменилось… да, что-то изменилось в ее характере — настолько, что у викария голова пошла кругом. С тех пор он ходил сам не свой.

Марион хотела, чтобы они остались только друзьями. Будущее было черным и безнадежным.

Как многие ораторы, преподобный Джеймс полагал, что просто ходит туда-сюда и размышляет, беззвучно шевеля губами. На самом деле он рассуждал вслух.

— Я так тронут и смущен вашим характером, — говорил он, обращаясь к чучелу совы на шкафчике, — что иногда не способен связно выразить свои мысли. Моя милая Марион, разве не будет проще, разумнее, а также полезнее, если мы просто поженимся?

Он угрюмо покачал головой. Нет, не пойдет! Похоже на речь в парламенте. Нельзя просить руки молодой леди только на том основании, что так будет разумнее и полезнее. Снова закружив по комнате, викарий на этот раз обратился к бюсту знаменитого церковного деятеля на мраморном пьедестале:

— Послушайте, дядя Уильям! Перейдем к сути дела. Что я такого натворил? Скажите прямо, без экивоков! Если вы полагаете, что…

Он смутно слышал стук в дверь. Кто-то звал его по имени.

— Да? — отозвался он. — Войдите! — Увидев, кто вошел, он смутился. — Марион! Входите! Садитесь! — Щеки преподобного Джеймса заметно порозовели.

Любопытный наблюдатель мог бы подметить, что оба настолько смутились, что не обращали внимания на оговорки и странности в поведении друг друга.

— Я ненадолго, правда, — заговорила Марион. — Да-да… — Она позволила преподобному Джеймсу нежно снять с ее плеч пальто: впрочем, викарий тут же отшвырнул его куда-то к шкафу. — И мне так неприятно беспокоить вас, Джеймс…

— Беспокоить меня? Чушь!

— Но нам действительно нужно подлатать крышу Порохового склада!

Добродушное лицо викария просветлело.

— Вот именно! — воскликнул он, бросаясь к письменному столу, на котором валялся раскрытый блокнот. — А я все не мог догадаться, что означают буквы «кр» с двумя восклицательными знаками, которые я записал после посещения одной заболевшей старушки. Ну конечно, «крыша»!

Он круто развернулся и потер руки. Он был готов на все.

— Дел там не очень много, по-моему, — продолжала Марион. — Надо только закрыть прорехи по бокам от конькового бруса, но с обеих сторон. Если бы вы могли попросить кого-то…

— Моя милая Марион! Я сам этим займусь!

— Как скажете, Джеймс.

— Ах, наконец-то я понял! Марион, вы не обидитесь, если я чуть-чуть похожу по комнате и молча все обдумаю?

— Нет, конечно нет!

Серьезно кивнув, преподобный Джеймс зашагал по кабинету, вновь погрузившись в свои мысли. Светло-карие глаза Марион под густыми черными ресницами следили, как викарий описал три медленных круга.

— Я так вас люблю! — неожиданно воскликнул он. — Как по-вашему, может, обойдемся листовым железом?

Марион оцепенела.

— Ч-что?!

— Прошу прощения? — При звуках ее голоса преподобный Джеймс остановился. Потом заметил выражение ее лица. — Моя дорогая Марион! Что случилось?

— Вы… знаете, что вы только что сказали?

— Ничего я не говорил, — удивился викарий. — Я просто думал о крыше. Простите меня!

И он снова принялся кружить по кабинету. На сей раз он описал четыре круга, прежде чем заговорил.

— Длинные и широкие листы железа, — заявил он, обращаясь к суровым портретам лиц духовного звания, — можно согнуть — вот именно! — и накрыть ими конек крыши — временно, до капитального ремонта. Конечно, остается открытым вопрос о гвоздях… — Он обратился к ковру: — Пройдут ли они сквозь шифер и доски так же хорошо, как сквозь листовое железо? Но дело не только в том, чтобы надежно укрепить листы. Ваши холодность и сдержанность вначале обескуражили меня. Правда, в последнюю неделю вы сильно изменились. И я так вас люблю…

Именно при этих словах он наткнулся на оцепеневшую Марион, которая не могла пошевелиться. В момент столкновения словно завеса упала с глаз преподобного Джеймса. В ушах у него прозвенело с отчетливой гром костью последнее предложение, и он понял, что высказал его вслух.

Ошеломленный викарий застыл на месте. Марион судорожно вздохнула, задрожала всем телом, попыталась отвести глаза в сторону, но затем метнула на преподобного Джеймса взгляд, которому обучила ее Вэтью Конклин.

— Раз так, — вызывающе заявила она, — почему вы не признаетесь в своих чувствах мне, а разговариваете сами с собой?

— Возможно ли?.. — начал было викарий. — То есть… дружба — это очень мило и благородно, никаких сомнений. Но возможно ли, чтобы вы…

— Да! Да! Да!

В совершенном восторге и со всей свойственной ему пылкостью, преподобный Джеймс кинулся к Марион. Надо отметить, что Марион не осталась холодна.

Картина их объяснения предстала глазам миссис Ханиуэлл, когда она через полминуты вкатила в кабинет столик с чайными приборами. Но миссис Ханиуэлл, которая знала человеческую натуру и успела хорошо изучить эту парочку, только просияла. Викарий ничуть не смутился, увидев свою экономку.

— Миссис Ханиуэлл! — воскликнул он. — Позвольте мне первому поздравить вас!

— Спасибо, сэр.

— То есть, — поспешно поправился преподобный Джеймс, — позвольте мне… Не важно. Вот моя будущая жена!

— Вот как! Подумать только! Хотя не могу сказать, что для меня это полная неожиданность, сэр. Может, хотите отметить событие?

— Отметить! — вскричал викарий, хлопая себя правым кулаком по левой ладони. — Да, несомненно! Вот именно, точно! — Он ненадолго задумался. — Ни я, ни мой дядя никогда не имели ничего против шампанского.

— Джеймс! — встрепенулась заплаканная Марион. — Я тоже не против. Но нельзя, чтобы люди шептались о том, что ты закатываешь вечеринку с шампанским накануне приезда епископа!

— Пожалуй, — согласился преподобный Джеймс, — теперь, по здравом размышлении, я понимаю, что прием лучше отложить до завтра. И все же… Мы затопим камин, устроимся с комфортом; и главное, Марион, мы забудем о проклятой крыше. До крыши ли мне сейчас? И потом, дождя нет. Посмотри в окно! Так тому и быть, никаких крыш!

— Д-да… — неуверенно согласилась Марион.

Когда Марион в тот вечер вернулась к себе домой, она, как, впрочем, и викарий, пребывала в таком состоянии, что совершенно забыла и о крыше, и о благотворительном базаре.

Но не зря народная мудрость твердит: «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня». Один стежок, но вовремя стоит девяти и так далее.

В три часа ночи разверзлись хляби небесные.

Ливень был такой сильный, что сквозь его пелену ничего не было видно. Он продолжался до рассвета, после чего чуть-чуть поутих. Преподобный Джеймс, все благополучно проспавший, узнал новость от миссис Ханиуэлл, когда она принесла ему утренний чай.

Из окна спальни, выходившего на задворки, преподобный Джеймс увидел целую толпу женщин, собравшуюся у Порохового склада. Все они оживленно жестикулировали; многие в отчаянии заламывали руки. Торопливо одевшись и накинув макинтош, викарий выбежал в сад, где встретил Марион, тоже в плаще.

— Все в порядке, — заверила она его. — То есть… крыша протекает с обеих сторон. Посередине вместо пола сплошное месиво грязи, в центральном проходе громадная лужа. Но киоски стоят по бокам; ни один даже не промок… то есть почти не промок… Если ты сейчас достанешь железо…

— Как Меркурий, — вскричал викарий, — я полечу в скобяную лавку! И разыщу негодяя Бенсона с его бакенбардами. Он никогда ничего не делает!

К полудню грохот молотка, производимый викарием, разносился по всей округе. В то же время полицейские упорно искали револьвер «уэбли» 38-го калибра, пропавший с ночи воскресенья, когда, по словам Гордона Уэста, он положил его рядом со своей пишущей машинкой. К Пороховому складу по Главной улице одна за другой двигались машины и тележки с разнообразными товарами. Дождь прекратился.

В это же время Вэтью Конклин примеряла костюм и смотрелась в зеркало в своей спальне на верхнем этаже «Лорда Родни». Так как один из предложенных ею на продажу сервизов был расписан во фламандском стиле, Вэтью решила нарядиться фламандской куклой.

И верно, кружевной белый чепец с загнутыми краями выгодно оттенял ее голубые глаза и золотистые волосы, а черный кружевной лиф подчеркивал все достоинства ее фигуры.

У Вэтью была даже камеристка, которая также служила горничной в отеле и которая была приучена обращаться к хозяйке «мисс Вэтью», как делают горничные в романах.

— Мисс Вэтью, — с восхищением проговорила Флосси, — вы хорошенькая, как картинка!

— Неплохо, да? — самодовольно заметила Вэтью, наклоняя голову и поправляя пальцем помаду. — Да, Флосс, есть еще порох в пороховницах!

— Но, мисс Вэтью, вы…

— Ах вы, старые кошки! — продолжала Вэтью, имея в виду участниц благотворительного базара. — Кроме мисс Тайлер и мисс Бейли, конечно. Знаешь ли ты, что обсуждалось на последнем собрании, куда были допущены джентльмены? Нет, конечно, не знаешь. Один джентльмен — он так и не назвал своего имени — написал записку с предложением, чтобы мисс Бейли с ее длинными волосами изображала леди Годиву!

— Мисс Вэтью! — вскричала ошеломленная горничная.

— Да, — философски заметила Вэтью, — кажется, предложение нимало не смутило ни мисс Бейли, ни мисс Тайлер. Обе вроде как задумались, словно представляя, как мисс Бейли будет смотреться голышом на лошади, с распущенными волосами. Но тут миссис Голдфиш… — на лице Вэтью появилась зловещая улыбка, — встала и понесла, и понесла! Только Билл Хакстейбл, второй после Сквайра землевладелец, ее утихомирил. «На церковных базарах, — сказал он, — не продают лошадей… по крайней мере, там нельзя продать мою лошадь». И он прав, Флосс: нельзя. Дай конфетку, милая.

— Слушаюсь, мисс, — ответила Флосси, подавая хозяйке коробку шоколадных конфет с ликером. — Но… мисс Вэтью! Ваш лиф, корсаж, или как там он называется…

— А, кстати! — оживилась Вэтью. — Он похож на платья, которые носили еще до твоего рождения. Корсет-то на шнуровке. Затяни меня потуже, Флосс. Упрись ногой в угольный ящик и тяни. Ничего, если спереди будет выпирать. — Она задумалась. — Помню, была я как-то в Национальной галерее. Меня пригласил один джентльмен посмотреть старых мастеров. И знаешь что, милочка? Женщины на картинах и в подметки мне не годились!

— Но, мисс Вэтью! Вы ведь идете на церковный базар!

— Да, старым кошкам мой вид не понравится. — Вэтью злорадно ухмыльнулась. — Зато он придется по душе мужчинам.

— Неужели мисс Бейли и правда будет… то есть…

— Нет, Флосс. Хотя… по правде говоря, я точно не знаю, в кого она нарядится.

В тот момент, когда Вэтью откровенничала со служанкой, костюм Джоан оставался неизвестен даже Гордону Уэсту. Неподалеку от «Лорда Родни», в доме полковника Бейли, Джоан смотрелась в большое зеркало, висевшее над ее туалетным столиком. Перед ней лежала большая коробка с маскарадным костюмом. Гордон Уэст, развалившийся на кровати напротив, разглагольствовал, причем уже довольно давно.

— Нет, ни за что! — говорил он. — Как ты не можешь взять в толк, ангелочек, что я не появлюсь на церковном базаре с шестом для баржи? Я зайду туда ненадолго, да. Куплю все, что угодно, — от птичьего корма до старых часов. Но вверить себя заботам этих гарпий — никогда!

— Ты меня не любишь, — возражала Джоан.

— Женщина, любовь тут совершенно ни при чем, и это тебе отлично известно!

— Подойди сюда, — тихо позвала Джоан.

— Нет, ни за что! — едва слышно отозвался Уэст. — Ты не убедишь меня таким аргументом. Это дело принципа. Вот твой дядя… неужели он согласился вырядиться Отцом-Временем или появиться в другом не менее дурацком виде?

— Что ты! Я не смею даже заикнуться при дяде ни о чем подобном.

— Вот это я и пытаюсь тебе втолковать. Более того, ты понимаешь, что я только что закончил книгу и мне необходимо как можно скорее выправить рукопись? Пока роман не попадет к издателю, мы не можем пожениться.

— Ах да! Мне ужасно жаль. Ты должен, непременно должен идти работать. — Джоан, что-то вспомнив, перевела разговор на другую тему: — Гордон! Разве тебе не нужно было встретиться с сэром Генри Мерривейлом и поговорить о его костюме?

— Да, теперь припоминаю. Мы должны были встретиться минут пятнадцать назад у меня.

— Беги скорее, дорогой, пока я переодеваюсь. Интересно, сэр Генри уже на месте?

Сэр Генри не опоздал. Более того, минут через пять вся деревня знала о присутствии великого человека в кабинете Уэста. Раскаты громкого спора доносились до самого замка.

Совершенно выдохшийся Уэст втолковывал Г.М.:

— В последний раз повторяю: позвольте мне решать, что вам можно и что нельзя делать. Да успокойтесь же, наконец!

— Ха! — воскликнул Г.М., уже вошедший в образ.

Г.М. сидел на диване в длинном пыльном кабинете, стены которого были уставлены книгами. Он скрестил руки на груди; на лице застыло упрямое выражение. В дальнем углу сидела Пэм Лейси. Ее пепельно-русые волосы растрепались, платье испачкалось — еще неделю назад ее мать пришла бы в ужас от такого вида дочери. В одной руке девочка сжимала роликовые коньки, а под мышкой у нее была книга «Приключения Шерлока Холмса». Глаза Пэм метали молнии в ответ на недопустимые речи, унижавшие, по ее мнению, достоинство Г.М.

— Во-первых, — продолжал Уэст, — разрешаю вам надеть мой индейский головной убор. Вы даже можете продать его, если найдется покупатель.

— Нет продавать, — решительно отозвался индейский вождь. — Оставить себе.

— Ладно, купите его сами. Но предупреждаю, он ненастоящий.

Приверженец точности, Уэст терпеть не мог дилетантизма во всем. Дилетантизм его раздражал. Он окинул взглядом верхнюю полку с книгами.

— Жаль, — сказал он, — что мне не удалось достать настоящий. Такой головной убор — оскорбление для любого индейца. Но ничего не поделаешь. Так же и с книгами. Скормите читателям самую правдивую историю, и вам никто не поверит. Приходится сочинять макулатуру для любителей приключенческого чтива… Далее, — продолжал он, — можете продать чучело гремучей змеи. Можете продать лук и стрелы. Но ни за что, ни при каких обстоятельствах, не пытайтесь из него стрелять! Лук самый настоящий, уверяю вас, и он сломается. Далее. Вы не возражаете против того, чтобы раздеться до пояса?

— Нет, чтоб мне лопнуть! — заявил индейский вождь, немедленно начиная срывать с себя воротничок.

— Да не сейчас, не сейчас! Не сейчас! Базар начнется после обеда, но главных участников, так сказать звезд, в том числе вас, приберегут до чая, то есть часов до шести. Тогда публика схлынет и придет епископ. А теперь вот что: у меня хватит грима, чтобы намазать вас от макушки до талии. Если хотите, нанесем и боевую раскраску. Да, вижу, что хотите! Но брюк у меня нет.

— Я иметь штаны, — проворчал индейский вождь. — Хорошие штаны.

— Отлично. Загримируйтесь в отеле. Незаметно пройдите за рядами киосков и прилавков (ваш киоск под номером семь, нечетные номера слева), чтобы вас не увидели до тех пор, пока вы не встанете за прилавок. Вот и все, а остальное уже не в вашей власти.

Г.М. плотнее скрестил руки на груди и молча уставился на дверь.

— У вас не будет томагавка, потому что у меня его нет. Никаких боевых кличей, разве что тихий — чтобы обозначить ваш выход. Ни при каких обстоятельствах не выскакивайте из-за прилавка и не исполняйте военный танец! И последнее: вам нельзя называться ни Сидящим Быком, ни Молнией, ни Молотом.

Глаза Г.М. подозрительно сверкнули; жаль, что Уэст этого не заметил. Все пункты, кроме последнего, не встретили у Г.М. возражений. Но тут он топнул ногой.

— Почему я не могу быть Сидящим Быком? — с жаром спросил он, искренне недоумевая. — Какая разница, как меня будут звать?

— Потому что вы продаете вампумы. Индейские деньги!

— По-вашему, я не знаю, что такое вампумы?

— Марион, — продолжал Уэст, — решила, что у меня их много. А у меня нет ни одного. В результате, — он сморщился от отвращения, доставая из-за дивана какой-то предмет, — придется продать как можно больше такой вот дряни.

Несколько местных дам взялись изготовить индейские деньги и вязали не покладая рук. По их представлениям, вампум являл собой узкий шарфик сантиметров восемь длиной и сантиметра два-три шириной; все шарфики были обильно расшиты раковинами.

— Маэстро, — настоятельно попросил Уэст, — если вы продадите хотя бы тридцать этих штучек по полтора фунта за каждую, значит, вы не зря потратите время. Вы должны привлекать покупателей! Отсюда ваш образ: добрый и лукавый старый вождь, собравший у себя все деньги племени. Ваше имя, — Уэст на мгновение задумался, — будет Великий вождь Большой Вампум. Ну как?

— Ужас! — вскричал Г.М. — Провалиться мне на месте, если я соглашусь!

— Почему?

— Сынок, я хочу вволю поорать и поноситься с перьями на голове, а мне предлагается изображать какого-то брокера с фондовой биржи, будь она неладна!

— Но у индейцев нет фондовой биржи!

— Именно это я и пытаюсь втолковать… Великий вождь Большой Вампум! — с отвращением забубнил Г.М. низким, гортанным голосом. — Великий вождь Банкнота! Великий вождь…

— Маэстро, придется подчиниться! Лично мне этот базар до лампочки. Но Джоан…

Уэст замолчал. Джоан стояла на пороге, на фоне зеленой листвы. Она успела переодеться в карнавальный костюм.

Несмотря на галоши, которые она вынуждена была надеть, облик ее просто потрясал воображение. Светло-каштановые волосы девушки, густые и курчавые, как руно, были разделены прямым пробором и спадали на плечи. На лоб она надела золотой ободок. Платье из гладкой тяжелой зеленой материи плотно облегало ее сверху до талии; юбка пышным колоколом спускалась до земли. Вокруг талии был небрежно повязан золотистый кушак с кистями.

— Нравится? — пылко спросила Джоан.

— Нравится?! — повторил сраженный наповал Уэст. — Ты заставляешь меня вспомнить все романтические бредни! Шервудский лес! Шервуд в сумерках! Через секунду я превращусь в грубого прерафаэлита!

Романтическую сцену нарушило появление вполне земной фигуры — полковник Бейли в фуражке и с трубкой вытер о половик ноги в галошах и заявил, что погода прескверная.

— Но кто ты, Джоан? — спросил Уэст. — Кого ты изображаешь?

Джоан затрепетала. Ей бы хотелось, чтобы Гордон чаще разговаривал с ней так. Тем не менее с выражением притворной скромности на лице она позволила себе малую толику иронии.

— Я Саксонская дева, — ответила она. — По крайней мере, так написано на коробке.

— Но ты похожа на… Погоди-ка! — опомнился Уэст. — Ведь ты продаешь конфеты, пироги и торты!

— Да, милый. Миссис Рок боялась, что, если она сама встанет за прилавок, все подумают, будто она рекламирует свой товар. В общем, у нее начались «нервы» — короче говоря, она упала в обморок.

— Но какого черта Саксонской деве торговать тортами и леденцами?

— Я, — объяснила Джоан, — Саксонская дева, которая поручила королю Альфреду следить за лепешками в очаге! Помнишь — когда даны разбили королевское войско и он вынужден был переодеться крестьянином и укрыться в доме пастуха.

— Знаете, Уэст, — заявил полковник, вынимая изо рта трубку, — по-моему, что-то здесь не так. Какой-то подвох. Но наши дамы — миссис Рок и миссис Голдфиш, будь они неладны, — способны кого угодно переговорить. Они помешаны на, как они выражаются, «серединовековье». Если бы я не захлопнул дверь у них перед носом, они, пожалуй, заставили бы и меня нарядиться Крысоловом.

Уэст, пустившийся было в пляс посреди комнаты, сейчас чуть ли не рвал на себе волосы.

— Мы, — заявил он, делая усилие, чтобы не сорваться на возмущенный крик, — говорили об истории, а не о легендах или фольклоре! Но даже в фольклоре… разве женщина, в чьем доме король Альфред недосмотрел за лепешками и они сгорели, не была женой пастуха?

— В жене пастуха нет такого шика. — Полковник угрюмо покачал головой.

— Шика, сэр? Что вы понимаете в «шике»?

— Ничего, — с жаром отвечал полковник. — Но именно так твердили обезумевшие фурии, а еще повторяли, что костюм хорошо смотрится, если начинается от шеи и заканчивается на полу… Упоминали какие-то кинофильмы.

— Так я и думал, — с горечью кивнул Уэст. — Но пока… Джоан, пожалуйста, постарайся убедить сэра Генри, что он должен принять индейское имя Великий вождь Большой Вампум.

— Пожалуйста, ради меня! — попросила Джоан, которая была в тот момент очень хороша.

— Ну… не знаю, — буркнул Г.М. Даже ребенок, глянув ему в глаза, заметил бы, что он замышляет каверзу. — Я и так все время иду у вас на поводу и уступаю во всем… Только ради вас!

Глаза Пэм Лейси, сжимавшей в руках ролики и «Приключения Шерлока Холмса», вспыхнули ревностью.

«Вот как? — подумала она. — Значит, только ради нее! Подумаешь! А мне наплевать!»

Как будто догадавшись о ее чувствах, Г.М. мягко склонил к девочке свою большую голову.

— Но окончательное решение за тобой, куколка, — сказал он. — Возможно, они все и правы. Ну а ты что скажешь?

Услышав «они все», Пэм растаяла. Но по-прежнему сидела, вызывающе вздернув подбородок.

— Если вы считаете, что так надо, — сказала она, — то и я не возражаю.

— А ты помнишь все условные знаки? — таинственно спросил Г.М. — На всякий случай!

Пэм мигом отбросила манеры великосветской дамы.

— Еще бы!

— Значит, все решено, — объявил Г.М., поворачиваясь к остальным с видом спокойным и добродетельным. Только Уэст подозрительно косился на него. — Нет, стоп машина! Вы, молодой человек, говорили, что звезды, в том числе и я, появятся около шести часов?

— Да, совершенно верно.

— Итак, — Г.М. с трудом поднялся с дивана и выпятил грудь, — какие еще будут звезды, кроме меня?

— Разве вы не знаете? — удивилась Джоан. — Доктор Шмидт.

Пэм Лейси издала возмущенный возглас, но таинственный жест, поданный ей Г.М., утихомирил ее.

— Вот, значит, как? — Великий человек задумчиво покачал головой. — Очень, очень интересно. И что он намерен делать?

— Играть на пианино и петь, — объяснила Джоан. — Если он исполнит песню, которую вы не сможете узнать — песни английские и американские, но он может все испортить своим немецким акцентом, — вы отдаете фант. Если угадали — вы выиграли.

— Кажется, становится все интереснее! — пробурчал Г.М. и устремил взгляд в потолок. — Славный малый доктор Шмидт. Готов поспорить, он получит все, чего заслуживает.

— Г.М., — заявил Уэст, вплотную приблизившись к ветерану-мечтателю, — вы уверены, что ничего не припрятали в рукаве? Никаких грандиозных фейерверков, которые снесут крышу Порохового склада?

— Ах, сынок! Я обещал выполнить, что от меня просят, и я все сделаю. Раз обещал — сделаю!

— Все должно пройти гладко, — сказала Джоан. — Викарий! Еще приедет епископ!

— Кстати, — перебил ее начавший сердиться Г.М., — кто он, собственно, такой, ваш знаменитый епископ? Все говорят о нем с таким придыханием, что он, должно быть, очень важная персона. Как его имя?

Все удивленно посмотрели на Г.М.

— Доктор Уильям Уотерфорд, епископ Гластонторский, — ответила Джоан.

— Ах ты господи! — прошептал Г.М. после долгой паузы. — Не может быть! Нет, правда! Неужели старый Пинки?

— Я… никогда не слышала, чтобы его так называли. — Джоан сделала большие глаза.

— Невысокий, — настаивал Г.М., — но толстый и круглый, как шар, румяные щеки. Все время что-то жует. Уотерфорд! — Он повернулся к Пэм: — Помнишь, куколка? Именно он проспорил мне пять гиней, когда заявил, что я не съеду на роликах с Ладгейт-Хилл!

— Насколько я понял, вы… мм… хорошо его знаете? — спросил Уэст.

— Кого, старину Пинки? Да мы с этим мошенником вместе учились в школе! Пару раз встречались в Кембридже. Да, я знал, что он вскочил в золотую колесницу, но и представить не мог, чтобы такого тупицу назначили епископом!

— Значит, вы с ним друзья? — не отставал Уэст.

— Закадычные! — отвечал Г.М., который говорил правду, как ему казалось. — Честное слово! И вот что я еще вам про него скажу. Старина Пинки ужасно вспыльчив — о, как он орет и ругается! Но потом всегда отходит. Он поддержит племянника, даже если викарий занимается демонологией или молится деревьям. Так что не особенно беспокойтесь за викария. Впрочем, он сам едва ли волнуется.

Уэст облегченно вздохнул.

— Просто чудесно! — вскричала Джоан. Глаза у нее загорелись. — Значит, бояться нечего. Как говорит миссис Рок, — она улыбнулась, — наш базар станет самым веселым и радостным из всех церковных базаров на свете!

Глава 20

У каждого, кто в тот вечер, без десяти шесть, входил в Пороховой склад через единственный, северный вход в торце здания, были все поводы для радости. Любой согласился бы с миссис Рок: то действительно был самый веселый и радостный из всех церковных базаров на свете.

Любой, но не Гордон Уэст, который в то время сидел у себя дома, поглощенный работой: он правил рукопись.

После того как все гости разошлись, Уэста терзали дурные предчувствия. Они не были связаны с возможными выходками сэра Генри Мерривейла. Дурное носилось во влажном, пропитанном дождем воздухе; дурное было в чьих-то чувствах — он даже сам не мог сказать в чем.

Съев обед, приготовленный миссис Уич, Уэст зажег настольную лампу, стоявшую рядом с пишущей машинкой, а потом еще две, чтобы рассеять сумрак, предвещавший новый дождь. Он вернулся за письменный стол, отодвинул машинку и занес ручку над рукописью «Барабанов Замбези».

Он работал медленно и тщательно, иногда вставая и снимая с полки ту или иную книгу, чтобы проверить спорное место. Уэст хорошо представлял себе окрестности реки Замбези, но в их современном виде, а действие его романа разворачивалось в 1886 году, задолго до того, как в те края пришло «проклятие прогресса».

В голове всплывали различные картины. Красные отблески на воде, черные весла, которые то погружались в воду, то выныривали из нее; грохот барабанов, доносящийся с противоположного берега. Однако в картины прошлого упорно вторгались иные образы и мысли.

Например, он еще никогда не видел, чтобы человек менялся так быстро, как Пэм Лейси. Не далее как вчера он наблюдал, как она несется на роликах по Главной улице, впереди Гарри Голдфиша, Томми Уайата и других детей, к стайке которых она, кажется, примкнула. Он видел, какая перемена произошла со Стеллой Лейси, однако отнесся к этому с улыбкой и без раздражения.

Стелла изменилась… да нет, она просто стала обыкновенным человеком. Кокетство, которое раньше иногда раздражало его, а иногда (как он признался самому себе) завораживало, сменилось прямотой и искренностью, как у Джоан.

Однако беспокойство отчего-то ассоциировалось у него с белым цветом, именно с белым. Тикали наручные часы. Пошел дождь; он шумел и шелестел в листьях. Наконец Уэст отложил ручку и начал расхаживать по комнате.

И тогда он наконец вспомнил.

Конверт, сложенный пополам и измятый, как будто долго хранился у кого-то в заднем кармане брюк, лежал на диване, где раньше сидел сэр Генри Мерривейл. Он помнил, сколько раз Г.М. поворачивался, чтобы спросить что-то у Пэм Лейси. Конверт вполне мог выпасть у него из кармана и теперь лежал на диване.

Уэст поднял его.

Адрес гласил: «Сэру Генри Мерривейлу, отель «Лорд Родни», Стоук-Друид» — и был написан шариковой ручкой, печатными буквами. На конверте стоял штемпель Гластонбери; письмо было отправлено в пятницу, то есть вчера, без пятнадцати двенадцать.

Возможно, письмо носило личный характер, он не имел права заглядывать в него и должен был передать владельцу. Но конверт показался Уэсту таким знакомым!

Уэст, как и многие другие (не спрашивайте, откуда возникают слухи; еще Вергилий осуждал сплетников!), уже знал, что попытка найти автора анонимных писем по почтовым штемпелям не увенчалась успехом. Все жители Стоук-Друида ездили в Гластонбери или Уэллс по крайней мере раз в неделю — на машине или на автобусе, по главной дороге. Иногда добирались и до Бристоля. И все же…

После внутренней борьбы он отбросил принципы и вытащил из конверта сложенный пополам листок бумаги. Письмо было написано теми же мелкими печатными буквами, что и адрес.

«Мой дорогой сэр Генри!

Вы начинаете меня интересовать. Хотя я не рассматриваю Вас как угрозу, поскольку разум не может победить меня в той игре, какую я веду, я все Вам расскажу. Та женщина испугалась, как она того и заслуживала; другие были напуганы каждый по своим заслугам. Моя работа окончена, мой путь завершен. Примите заверения в совершенном к Вам почтении.

Ваш искренний друг,

Вдова».

Некоторое время, потрясенный близостью и в то же время недостижимостью страшного образа, Уэст стоял неподвижно. Сердце бешено колотилось у него в груди. Затем, как будто в голову ему пришла новая мысль, он поспешил к столу. Из нижнего ящика он достал большое увеличительное стекло. После долгого и тщательного изучения ему удалось обнаружить в верхнем левом углу обычной почтовой марки за два с половиной пенни бледный голубой крестик.

Проверка по почтовым штемпелям. Вдову уже засекли!

Уэст механически сунул сложенный листок обратно в конверт. Положил конверт на стол и снова принялся за правку.

За открытой дверью монотонно капал и плескал дождь. Уэст поправил еще двадцать страниц, то заменяя слово, то исправляя ошибку, когда услышал на тропинке чьи-то тяжелые шаги.

На пороге появился инспектор Гарлик в блестящем от дождя плаще, надетом поверх форменного мундира. В форме он выглядел более деловитым, даже зловещим. На часах Уэста было без четверти шесть.

— Извините, сэр. — Инспектор отдал ему честь. Козырек фуражкисверкнул в лучах лампы. — Сэр Генри не у вас?

— Нет. Он ушел.

Уэст взял со стола конверт с письмом и протянул Гарлику:

— Взгляните-ка! Должно быть, выпало у сэра Генри из кармана.

— Спасибо. — Суровое лицо с родимым пятном на щеке посуровело еще больше. — Позвольте спросить, вы его читали?

— Да.

— Вы не должны были так поступать, сэр. Содержание письма вас не касается.

— Извините, — ответил Уэст, глядя инспектору в глаза, — оно меня касается. И всех остальных тоже.

— Мистер Уэст, вам известно, где сейчас находится сэр Генри?

— Наверное, в «Лорде Родни». Или на базаре.

— Я не могу идти на базар в форме. Разве что в крайнем случае.

Гарлик повернул к выходу. Когда он был уже на пороге, Уэст окликнул его:

— Инспектор, так кто такая Вдова?

— Извините, сэр, — Гарлик снова приложил пальцы к козырьку, — мы располагаем определенными сведениями, но обнародовать их рано. — И он зашагал по грязи прочь. За ним шли два констебля, тоже в форме.

Некоторое время Уэст невидящим взглядом смотрел на лежащую перед ним страницу. Потом наручные часы напомнили ему о том, что уже без десяти шесть.

В то же самое время все, кто входил в Пороховой склад — который располагался довольно далеко от дома Уэста, — согласились бы с миссис Рок, что то был самый веселый и радостный из всех церковных базаров на свете. О несомненном успехе свидетельствовал веселый гомон голосов, который заглушали звуки пианино, стоявшего поодаль от киосков и лотков с товаром, и хриплый голос, распевавший по-немецки вагнеровскую «Die Wacht am Rhein».[1]

Посетителей, входивших с торца, встречали улыбающийся преподобный Джеймс, которому очень шло черное пасторское облачение, и Марион Тайлер, на которой вместо маскарадного костюма было надето скромное, но нарядное платье.

Они стояли в довольно просторном помещении, оформленном в виде сельской беседки; стены и крышу беседки дамы увили похожими на живые искусственными цветами. Здесь было сухо, потому что в углы зала дождь не проник. В беседке были расставлены столики, на которых сервировали чай и прохладительные напитки. Марион часто отлучалась, чтобы помочь обслужить гостей мисс Робинсон, одетой средневековым пажом — хотя пажи вряд ли носили юбки. Затем она спешила назад, к преподобному Джеймсу, и гордо кивала в сторону центрального прохода.

— Ты должна по крайней мере признать, — сказал он, — что я вполне сносно отремонтировал крышу!

Искренний друг вынужден был бы ответить: «Нет». Поскольку мысли преподобного Джеймса были заняты Марион, он прибил почти все кровельное железо не туда, куда следует. Однажды он провалился в дыру и упал бы, если бы его не вытащил семидесятипятилетний церковный сторож, сидевший на коньке.

Однако в зале было на что посмотреть.

С горизонтальных балок, идущих под самой крышей, свисали цепи, на которые подвесили отполированные до блеска масляные лампы. Их свет освещал киоски с товарами, установленные вдоль стен: шесть слева и шесть справа. Киоски отделялись друг от друга вкопанными в землю шестами и ширмами с изображением вьющегося винограда. На землю вдоль всех киосков уложили в ряд по две широкие двадцатидюймовые доски, чтобы посетители не ходили по центральному проходу. В центре же зала…

В центре зала колыхалась огромная лужа жирной черной грязи — добрых пятнадцати футов шириной, сделавшая бы честь и тропическим джунглям. Никто не надеялся на то, что она когда-нибудь высохнет. Поскольку дожди шли постоянно, то мелкие, то сильные, да еще добавился вчерашний ливень, лужа никогда не высыхала.

На гостей, которые, толкаясь, ступали по доскам, лужа производила неизгладимое впечатление.

— Все-таки у нашего викария не все мозги из головы вышибло. Один неверный шаг — и плюх!

— Точно, наш викарий — малый что надо.

— Хочешь, подтолкну, Герт?

— Не нахальничай, Фрэнк Биллингс!

Викарий и Марион из беседки обозревали матово-сизую грязь.

— Интересно, — пробормотал преподобный Джеймс, — чем торгуют в киоске номер шесть, третьем справа? Никогда не видел такой толпы в одном месте — причем, как ни странно, собрались только мужчины.

Марион вздохнула:

— Там Вэтью Конклин. Боюсь, ее костюм… чуточку, самую чуточку вызывающий спереди. Но епископ…

— А, дядя Уильям! Он будет здесь через три минуты!

— Пусть не идет мимо нее. Отправим его по левой стороне.

— Боюсь, милая Марион, это невозможно. Торжественная церемония построена на том, что он пойдет справа.

— Ты… подготовил торжественную встречу?

— Конечно! — Преподобный Джеймс удивленно поднял брови, как человек, который никогда ничего не забывает. — Скоро ты сама все увидишь; скажу только, что в ней примет участие хормейстер и дюжина самых младших мальчиков-хористов; остальное предоставляю твоему воображению. Но дядя должен начать обход справа.

Он кивнул на центральный проход. Марион увидела закругление мрачной старой Пороховой башни, дубовую дверь почти в два фута толщиной. Из замка торчал ключ. Второй ключ висел на гвозде рядом с дверью. Еще там стоял старинный таран пятнадцатого века.

— Сзади, — викарий повел рукой, — достаточно сухого места. Все расступятся, когда появится дядя Уильям.

— Меня вот что беспокоит. — Марион выгнула шею. — Где сэр Генри Мерривейл?

— Должен быть в киоске под номером семь. Разве его там нет?

— Во всяком случае, я его не вижу. Где он?

На последний вопрос им могла бы ответить Вэтью Конклин, находившаяся в киоске номер шесть. Подойдя к краю прилавка — там, за ширмой, увитой цветами, бешено колотил по клавишам, точно молотом, доктор Шмидт, воодушевленно распевая «Лорелею» по-английски, — Вэтью раздвинула руками толпу своих поклонников и высунулась, чтобы оглядеться.

Напротив нее, на противоположном берегу грязевого пруда, расположилась миссис Голдфиш, одетая квакершей; на прилавке подле нее были разложены образцы рукоделия. Наискосок справа находился киоск номер семь, который на первый взгляд был необитаем. Прилавок, представлявший собой длинный стол с подложенными под ножки кирпичами, был накрыт двумя пестрыми одеялами работы индейцев навахо. Сверху были разложены тридцать связок вампума, а также лук, стрелы и чучело гремучей змеи. Одеяла свисали до самой земли.

— Милый! — позвала Вэтью, пользуясь тем, что пение доктора Шмидта заглушало все остальное.

Она знала, что Великий вождь Большой Вампум, который бывал капризен, как примадонна, наотрез отказался гримироваться и облачаться в костюм в отеле. Сэр Генри Мерривейл должен появиться, как Венера из пены морской, то есть оставаться невидимым до назначенного часа.

В результате прилавок киоска номер семь напоминал столик во время спиритического сеанса — хотя ни один стол во время спиритического сеанса не ругается так неистово.

— Голубчик! Ради бога, потише! Что за лексикон!

В этот момент из-под одеял выскочил посланец Великого вождя. Пробежав напрямик по грязи, Пэм Лейси конспиративным шепотом обратилась к Вэтью:

— Миссис Конклин! — Девочка сунула Вэтью сложенную записку. — Пожалуйста, передайте это ужасному злому пианисту, который сидит рядом с вами. Это от епископа.

— Вот еще новости! — возразила Вэтью, прищурив один глаз.

— То есть он говорит, будто от епископа, — шептала Пэм, оглядываясь на ходящий ходуном стол и снова обращая к миссис Конклин невинные глаза.

— Ладно, малышка, — вздохнула Вэтью и, повернувшись к разделительному шесту, громко свистнула. — Эй, колбасник! — позвала она. — Здесь есть записка от важный человек епископ. Вы ее забрать?

Руки доктора Шмидта упали с клавиш. Тяжело дыша, вспотев от волнения, он наклонился вперед и взял записку. Он уже собирался с достоинством ответить, что он есть говорить на английский, как на свой родной язык. Но вдруг в зале стало очень тихо, только кое-где шептались: «Епископ!», «Его преосвященство!», «Вот он!».

И доктор Уильям Уотерфорд, епископ Гластонторский, с радостной улыбкой на круглом румяном лице вступил на дощатый помост справа.

Следует отметить, что Г.М. несколько преувеличенно описал недостатки епископа. Это был невысокий человек, но не такой коротышка, как утверждал Г.М. Фигурой он вовсе не напоминал воздушный шар, хотя некоторые намеки на шарообразность имелись. Епископ Гластонторский по праву считал, что являет собой впечатляющее зрелище, на нем были гетры и очень большая шляпа с полями, загнутыми по бокам.

Помимо всего прочего, у него был внушительный вид и звучный голос. Все услышали этот голос, когда епископ, словно из винной бочки, обратился к племяннику, стоявшему в беседке.

— Грязь? Милый Джеймс, тебе не за что извиняться. Я люблю грязь. — Епископ расхохотался и затем, остановившись у киоска номер два, сказал: — Смотрите-ка, просто восхитительно!

Он похвалил мистера Вэнса, торговца скобяным товаром, за самодельные игрушки, которые сделали бы честь и профессионалу кукольнику. Потом похвалил вспыхнувшую мисс Партридж за ее товар — банки с домашним малиновым и смородиновым вареньем, с маринованным луком и сельдью — и перешел к киоску номер шесть.

Вэтью, на которую появление епископа произвело сильное впечатление, постаралась присесть в книксене как можно ниже.

Епископ бросил на нее один только взгляд, и в голове у него появились совершенно неепископские мысли. Однако посторонний наблюдатель ни о чем таком не догадался бы. Высокий гость рассеянно оглядел выставленные на продажу фарфоровые чашки, блюдца и тарелки, полукругом расставленные на полочке, над головой у миссис Конклин.

— Мадам, примите мои поздравления! — добродушно сказал он. — Нечасто приходится видеть такое богатство форм и красок.

— Милорд! — воскликнула потрясенная до глубины души Вэтью.

— Фарфор всегда был моей слабостью, — произнес епископ. — Кажется, — продолжал он, указывая вперед жезлом с позолоченным набалдашником, — у вас есть и музыка? Ах, приятные для уха звуки! Я часто жалел, что…

И тут из-под стола, задрапированного одеялами, послышался такой леденящий душу вопль, пробирающий до самых костей, что все присутствующие оцепенели от ужаса.

Да, в нем содержались и относительно тихие рулады, как и было обещано. Но боевой клич, начинавшийся на низких нотах, рвался ввысь, как по спирали, и, казалось, проламывал крышу, суля дикарские обещания пыток с последующим сожжением.

— Herr Gott![2] — вскричал доктор Шмидт.

Из-за стола медленно и с внушающей благоговейный трепет торжественностью поднялась фигура, почти такая же ужасная, как и боевой клич. Даже Вэтью, для которой ее появление не было сюрпризом, невольно отпрянула. Голову индейского вождя венчал головной убор со множеством торчащих во все стороны, растрепанных разноцветных перьев. Индеец был коричневого цвета — включая лицо, мускулистые руки, голую грудь и внушительный живот — до брюк в шотландскую клетку. На кончике носа сидели очки в черепаховой оправе. Лицо вождя украшала боевая раскраска — горизонтальные белые, желтые и красные линии.

К счастью или к сожалению, перед столом Великого вождя Большого Вампума никто не стоял. Только миссис Рок, которой угрожал очередной нервный приступ, придвинулась ближе со своими шестью детьми, выстроившимися позади нее по росту.

Вождь в перьях, страшный и ужасный, грозно огляделся и заговорил низким, гортанным голосом:

— Великий правитель Уолл-стрит! — Он хлопнул себя по брючному карману. — Иметь много деньги! Бледнолицый снять рубашка. Хау! Ты покупать?

И он швырнул вампум прямо в лицо миссис Рок.

Издав протяжный громкий вздох, немного похожий на вой самолетов в военное время, миссис Рок закрыла глаза и упала в обморок прямо на своих детей. Только чудом все они не свалились в грязь. Но пока миссис Рок передавали из рук в руки, как ведро с водой на пожаре, многие оступались и проваливались в лужу.

Добрый епископ пришел в ярость.

— Эй вы, сэр! — закричал он, ткнув пальцем в Великого вождя. — Кто вам позволил портить наши невинные развлечения вашими неуместными выходками? Вы, вы, сэр! Вы пьяны!

Мистер Бенсон, стоявший на досках позади епископа — в тот момент он со своими зловещими черными бакенбардами и бледным красивым лицом, как никогда ярко, напоминал Джона Джаспера из «Тайны Эдвина Друда», — эхом повторил слова епископа:

— Вы пьяны, сэр!

Лицо Великого вождя с Уолл-стрит исказила злорадная гримаса, исполненная невыразимого самодовольства. Он ткнул пальцем епископу в нос и, медленно раскачиваясь, запел нечто, по его мнению, напоминавшее старинную индейскую песню.

— Маленький вождь Большое Брюхо, Маленький вождь Пинки, — выводил он. — Кушать много бифштекс, пить много ром, кушать много отбивные — ам, ам, ам!

При слове «Пинки» рука епископа дрогнула. Он пристально вгляделся в лицо индейца.

— Генри Мерривейл! — вскричал он.

— Пить много портвейн, — продолжал тот, вздымая руку вверх, — пить много херес; лицо красный, красный, как перец. Маленький вождь Пинки…

Добрый епископ совершенно потерял самообладание. И ни один здравомыслящий человек не вправе его осуждать. Как уже указывал Г.М., в наших школьных друзьях мы видим не хороших, добрых и несомненно великих людей, какими они стали. Мы видим их такими, какими знали в прежние, давно прошедшие времена, пока им еще не начали воздавать почести. Из головы епископа мигом испарились десятилетия взрослой жизни и все, что за это время произошло.

Доктор Уильям Уотерфорд, епископ Гластонторский, быстро наклонился и набрал полную пригоршню густой, жирной грязи. У него, как подсказал ему рассудок, не оставалось времени слепить из грязи комок, но и пирожок тоже сойдет! Отчасти благодаря везению, а отчасти благодаря силе и точности удара пирожок угодил прямо в лицо сэру Генри Мерривейлу.

— Ну и ну, вот старый чертяка! — прошептала в изумлении Вэтью Конклин.

Вспомнив замечание епископа, которому она ошибочно приписала непристойный смысл, Вэтью решила, будто стоявший перед ней человек не может на самом деле быть его преосвященством. Уж конечно, такой святой человек, как епископ, не может отпускать такие замечания!

— Мадам! — воскликнул епископ, тут же разворачиваясь к ней. — У меня нет времени на…

Времени у него действительно не было. Он недооценил скорость, с какой Г.М. вытер очки и глаза. Схватив лук, из которого, по словам Уэста, нельзя было стрелять, Г.М. наложил стрелу на тетиву.

Издав нежный звук, как в прериях старинных времен, стрела прошла через тулью шляпы епископа и вонзилась в шест между киосками номер шесть и восемь.

— Мерзавец! — заревел епископ, проводя рукой под шляпой, чтобы убедиться, что не ранен. — Помяни мое слово, сегодня я заставлю тебя пожалеть…

Он снова нагнулся, чтобы слепить пирожок из грязи. Однако от злости промахнулся и сбил пирог с мясом с прилавка разъяренного Тео Булла, киоск номер девять.

— Милорд! — воскликнул хормейстер. — Это нужно прекратить!

Мистер Бенсон оглянулся через плечо, и тут его осенило.

У самого входа, в беседке, откуда начинался импровизированный дощатый помост, выстроились друг напротив друга двенадцать мальчиков из церковного хора. Все держали перед собой раскрытые ноты. Мальчики не надели церковное облачение — к чему формальности? Дождавшись сигнала хормейстера и вступления, сыгранного пианистом, мальчики должны были запеть любимый гимн епископа «Десять тысяч раз по десять тысяч».

Но Г.М. обнаружил грязь под досками своего киоска. Плюх! — и увесистый ком ударил епископа в щеку. Плюх! — епископ нанес ответный удар, и на белой новой куртке Тео Булла расплылось грязное пятно.

— Внимание! — Мистер Бенсон поднес к губам дудку-камертон.

Хористы приготовились петь. Разумеется, в таком бедламе расслышать камертон было невозможно. Но внимательно следящий за хормейстером пианист разглядел, как раздуваются его щеки. Мальчики сделали глубокий вдох. И тут доктор Шмидт со всей мощью, на которую был способен, заиграл вступление к гимну «Вперед, христианское воинство!».

Несчастные хористы смешались. Когда перед глазами у вас ноты одной песни, нельзя тут же переключиться на другую, даже если вы случайно и знаете слова. Некоторые из мальчишек в отчаянии запели то, что им было велено, другие все-таки попытались вытянуть «Христианское воинство», но не могли припомнить слов, третьи просто захрюкали.

— Стойте! — воззвал епископ Гластонторский.

Так повелительны были его жесты, так красив голос и столь поистине духовное воздействие оказал он на присутствующих, что все постепенно умолкли — даже доктор Шмидт, который все ломал голову над запиской епископа.

— Мистер Бенсон, — отрывисто спросил епископ, — что такое с вашим хором?

— Ничего, милорд, — с достоинством ответил мистер Бенсон. — По-моему, кто-то дал пианисту не те ноты.

— Ага! — И епископ метнул многозначительный взгляд на Г.М.

Затем, расправив плечи, он шагнул прямо в лужу и оказался чуть ли не по колено в грязи. Очевидно, он принял вызов.

Сэр Генри Мерривейл, отшвырнув стол и сорвав с головы боевой головной убор, прыгнул следом, намереваясь обдать Пинки грязью с головы до ног. Вэтью задрала широкую юбку прямо над столом, смахивал осколки посыпавшихся чашек и блюдец, и ступила прямо в грязь. Мистер Бенсон шагал подоскам, растопырив руки, словно по воздуху.

Круто развернувшись, епископ направился к беседке — прямо к мальчишкам из церковного хора. Он медленно оглядел их — справа налево.

— Петь вы не умеете, — заявил он. — Но хотя бы пирожки из грязи лепить можете?

Застоявшиеся на месте мальчишки издали общий торжествующий вопль. Дюжина пар ботинок дружно плюхнулась в центр лужи, отчего в воздух поднялся фонтан грязевых брызг.

— Молодцы! — похвалил их епископ. — Вон там враг! Пусть добродетель победит!

Г.М. немедленно развернулся и побежал в противоположный конец зала. Он больше не изображал из себя индейского вождя. Вдоль задней стены выстроились по меньшей мере двадцать членов шайки Томми Уайата. Старый маэстро сунул два пальца в рот и оглушительно засвистел.

— Бесенята! — завопил он. — Взять мошенников!

Так началась Великая Битва в Грязи, о которой в Стоук-Друиде будут ходить легенды еще сто лет.

Джоан Бейли, торговавшая сладостями в киоске номер одиннадцать, и Ральф Данверс, стоявший напротив, в книжном киоске номер двенадцать, могли лишь громко перекрикиваться, сообщая друг другу о ходе сражения, в котором приняли участие многие посетители базара.

— Я бы охотнее встала на сторону темных сил, — с тоской призналась Джоан. — Вот только платье жалко… Как по-вашему, может, мне его снять?

— Умоляю, мисс Бейли, не надо! Смотрите, в каком состоянии миссис Конклин!

На противоположном конце зала, в беседке, увитой искусственными цветами, стояли два человека, которые тоже не принимали участия в битве. Однако положение одного из них можно было назвать плачевным.

На лбу преподобного Джеймса Кэдмена Хантера вздулись жилы. Глаза горели. Он то сжимал, то разжимал кулаки.

Марион, зорко следившая за женихом, готова была броситься ему на шею и прижать к себе в случае, если он рванется в бой.

— Джеймс, ты заметил полисменов? Сюда вошли трое: двое стоят за киосками с одной стороны и еще один — с другой.

— Полисмены?!

— Да, Джеймс. Нельзя допустить, чтобы твоего дядю арестовали за потасовку. — Марион решительно продолжала: — Милый, боюсь, тебе придется пойти туда и вытащить его. Но обещай, обещай мне, что не примешь участия в драке!

Викарий, тяжело вздохнув, кивнул и ринулся вперед. Марион, повернув голову, увидела, что рядом высится массивная фигура инспектора Гарлика. Инспектор был в форме. Поскольку около половины седьмого дождь прекратился, его плащ был всего лишь сырым. Узкие глаза служителя закона сделались огромными, когда он, оглядев базар, оценил масштабы побоища.

— Добрый вечер, инспектор! — дрожащим голосом поздоровалась Марион. — Пришли понаблюдать за нашими невинными развлечениями во славу святого Иуды?

— Невинные развлечения? — переспросил инспектор Гарлик. Оба пригнулись, уклоняясь от тяжелой металлической игрушки, пущенной чьей-то меткой рукой. — Смотрите-ка, там женщина — не вижу, кто такая, слишком заляпана грязью. Она полуголая и бьет тарелки о головы! А еще одна (а я-то считал мисс Бейли тихой, скромной девушкой) распустила волосы и почти в чем мать родила залезла на стол и в обеих руках комья грязи. Вы тут что, все с ума посходили?

В этот момент преподобный Джеймс подвел к инспектору низкорослого и полноватого церковного иерарха, который на первый взгляд мог показаться марсианином из книги Герберта Уэллса.

— Инспектор Гарлик, — сказал викарий, — позвольте представить вас моему дяде, епископу Гластонторскому.

Инспектор Гарлик закрыл глаза.

— Полагаю, — обратился дядя к племяннику, — ты воспользуешься сотворенными мной беззакониями как предлогом для того, чтобы я тебя простил?

— Ничего подобного! — пылко возразил преподобный Джеймс. — Если вам не нравится мой поступок, можете убираться к черту. Более того… — Он повернулся к оцепеневшей Марион. — Я намерен жениться на этой молодой леди и не советую мне мешать!

На лице епископа, сплошь облепленном грязью, показалось подобие улыбки.

— Джеймс, — с чувством сказал епископ, — вот слова, который я надеялся услышать и о которых молился. Разумеется, ты женишься на своей молодой леди! Думаешь, я не понял твоих намерений, как только увидел тебя? Инспектор Гарлик! Принимая во внимание наши невинные развлечения…

— Милорд, — ответил Гарлик, уклоняясь от прилетевшей откуда-то облепленной грязью бутылки из-под виски, — я не хочу, да и не собираюсь никого отправлять за решетку. Просто пришла пора очистить помещение.

— Превосходно! — просиял епископ. Когда он вышел, держа под руки Марион с одной стороны и викария — с другой, не было в зале человека, который не восхищался бы этим маленьким задирой.

В зал вошел еще один полицейский.

— Выводите всех, да осторожнее! — распорядился инспектор. — Если возможно опустить лампы, не гася огня, сделайте это — иначе в темноте начнется паника. Объясните всем, что мы никого не арестовываем, просто пусть выметаются отсюда.

Большой зал удалось очистить быстро и без суеты. Когда свет все-таки погас, через западные окна хлынуло сияние полной луны. У приотворенной двери стояли двое в мешковатых макинтошах.

— Просто жуть что такое, — бормотала Вэтью. — Но… господи, как здорово!

— Точно, — скромно согласился сэр Генри Мерривейл, успевший ухватить полотенце из чайной беседки и открыть, что с помощью грязи можно легко удалить грим.

— Но, милый! Прибыль…

— Не знаю, не знаю, — виновато покачал головой Г.М. — Не удивлюсь, однако, если завтра викарию пришлют чек на сумму, с лихвой покрывающую как возможные прибыли, так и понесенный ущерб. Чтоб мне лопнуть, еще утром он рассказал мне о торжественной церемонии!

— Но…

Вэтью испуганно замолчала. Откуда-то издали, из погрузившегося в полумрак огромного зала, где киоски в лунном свете казались призрачными, послышался шум. Это был глухой стук, как будто тяжелым предметом долбили прочное дерево.

Тук! — раздавалось под луной. Десятисекундная пауза. Тук! Пауза. Тук!

— Вэтью, — Г.М. обнял женщину за плечи, — ты знаешь, когда я валяю дурака, а когда нет. Ступай домой. Увидимся позже.

— Опять неприятности, а? Опасно?

— Чуть-чуть. Не о чем волноваться.

— Ну уж, старый негодяй! Боюсь, ответ был бы такой же, если бы вам пришлось идти против пулемета! — попробовала она пошутить.

— Быстро отсюда, милашка! Все нормально.

— Старый разбойник! — всхлипнула Вэтью и убежала.

Г.М. вошел внутрь зала и тихо закрыл за собой дверь. Рука его пошарила по стене, что-то нащупывая. Когда вещь нашлась, Г.М. сунул находку в карман макинтоша. Тук! — медленно и занудно стучало вдали. Тук!

Перекинув полотенце через плечо, Г.М. пошел вперед по проходу; его высокие ботинки почти неслышно шлепали по грязи. Вот блеснул луч лампы и тут же погас, но Г.М. успел заметить несколько выключенных электрических фонариков.

Впереди высилась дубовая дверь в полметра; дверь вела в помещение старого оружейного склада и на башню. Хотя без десяти шесть в замке торчал ключ, сейчас его не было видно. Тук! Старый маленький таран, прочный прямоугольный брус с бронзовым наконечником, выкрашенным в черный цвет, висел на канатах, прикрепленных к низким козлам на колесах. Дверь таранили инспектор Гарлик и четверо констеблей.

— Мне казалось, что здесь командую я, — заметил Г.М.

Инспектор Гарлик выпрямился:

— Жаль, что мы нигде не могли вас найти, сэр. Не удалось. И я решил перейти в наступление. Стены тут толщиной в два с половиной метра, а другого входа в башню нет. Вдова выстрелила один раз, но пуля не пробила дверь. Говорю вам: Вдове конец, ведь другого входа…

— В самом деле? А ну, разойдись! Вы все!

— Сэр, я возражаю против вашего…

Г.М. говорил тихо, однако в голосе его слышалось столько язвительности, что Гарлик покраснел, как будто его облили кислотой.

— Спокойно, сынок! Вы будете делать то, что я приказываю. Или — помоги мне, Господи! — я вышибу вас из полиции с такой скоростью, что вы даже не поймете, что больше не носите форму!

Гарлик открыл в замешательстве рот и дрогнул.

— Что вы хотите, сэр?

— Уходите отсюда и не возвращайтесь по крайней мере час. Эй вы, в штатском! Дайте мне лампу! Быстро! И револьвер!

— Кому, как не вам, следует знать, сэр, — сухо заметил Гарлик, — что нам нельзя носить оружие.

— Да. Но у того парня в штатском есть пушка. Я вижу, как она торчит из его брючного кармана.

— Это мистер Мидоуз, обычный гражданин и мой друг. У него есть лицензия на ношение…

— Вот и хорошо, что у него есть лицензия. Дайте-ка пушку! А, спасибо, 38-й калибр… а теперь все вон!

Г.М. ждал, высоко подняв лампу, пока все уйдут. Колеса тарана стояли на сухой земле. Г.М. оттолкнул таран назад и нагнулся к замочной скважине.

— Я иду, — крикнул он. — И как обещал, иду один.

Из кармана — револьвер он сунул в другой карман — сэр Генри вытащил второй ключ от склада и башни, который раньше висел на гвозде у парадного входа. Он отпер дверь и вошел. Он нес с собой фонарь.

Стены из неотесанного камня, как отметил инспектор Гарлик, были толщиной в два с половиной метра; в них не было никаких отверстий. Повернув за угол, Г.М. увидел, что вдоль противоположной стены тянется широкий каменный выступ. На выступе, скрестив ноги и небрежно вертя в руке револьвер «уэбли» 38-го калибра, сидел полковник Бейли и с равнодушным видом разглядывал пришельца из-под козырька твидовой кепки.

Глава 21

Г.М. медленно и неуклюже подошел поближе и поставил фонарь на выступ, невдалеке от полковника.

— Добрый вечер, — с самым безмятежным видом поздоровался он.

— Вечер добрый, Мерривейл, — ответил полковник, как будто они встретились в клубе.

— Жаль, что столько всего произошло, — проворчал Г.М., не глядя на своего собеседника. — В вас есть очень много хорошего. Но человек, с которым родная страна обошлась так плохо… — Он запнулся.

— Если вы думаете, — сухо возразил полковник, — будто я возражаю против того, что меня повесят за убийство Корди…

— Ах, убийство Корди! — Г.М. пренебрежительно взмахнул рукой, словно считал смерть сапожника мелким, незначительным грешком. — Вы убили жадного шантажиста. Если бы этим дело и ограничилось, полковник, я бы, возможно, раздобыл улики в вашу защиту — скорее всего, у меня и сейчас получится оправдать вас… Но я, видите ли, не могу простить вам другого. Вы — Вдова. Вы все время были Вдовой. Я не могу простить вам смерть Корделии Мартин. Я не могу забыть, как честные люди едва не сходили с ума… Полковник, если бы кто-нибудь когда-нибудь назвал вас коварным или бессердечным, — здесь полковник выпрямил спину, — вы бы, наверное, захотели застрелить того человека. И все же — хотя, возможно, вы не отдаете себе в том отчета — по сути вы именно такой. И были таким всегда.

Внезапно Г.М. развернулся на каблуках и посмотрел полковнику в лицо.

Полковник Бейли сидел спокойно, если не считать того, что кожа на висках, покрытая старческими пигментными пятнами, натянулась и стала похожа на тонкую бумагу. Он по-прежнему вертел в руке револьвер.

— Хотите послушать, — продолжал Г.М., — почему я сразу догадался о том, что вы и есть Вдова?

— Вы написали мне, — ответил полковник Бейли. — Сказали, что изучили мою стратегию. Вы не утверждали, что я — Вдова. Что ж! Я не прочь послушать.

— Вы считаете себя отличным стратегом, — заявил Г.М., — и никто не может упрекнуть вас в обратном. Но и я тоже добрую часть жизни посвятил стратегии. Я вижу вас насквозь; к тому же от волнения вы в самом начале допустили грубую ошибку.

— Какую?

— Я понял, что вы виновны, вечером в субботу, тринадцатого, когда мы с вами впервые беседовали. Мы были в вашем кабинете — помните? — и стояли у большого макета театра военных действий. Вы рассматривали в лупу практически невидимых невооруженным глазом крохотных солдатиков.

— Помню. Ну и что?

— Вы впервые откровенно высказались об авторе анонимных писем, говоря о его «крайней бессердечности».

Полковник Бейли вздрогнул.

— «Я почти понимаю ход мысли (как вы это называете) негодяя, который строчит такие вот пасквили», — процитировал Г.М. — Вот дословно ваши слова. И тут вы невольно оговорились. Все остальные, с кем я беседовал, называли автора писем «женщина» или «она». Они считали само собой разумеющимся, что Вдова — женщина. Вы же оговорились, назвав автора «негодяем», потому что вы точно знали, кто он.

Полковник Бейли, не отвечая, посмотрел вниз, на револьвер «уэбли», лежащий у него на ладони. Он блеснул в свете стоящей рядом лампы.

— Тем не менее, — продолжал Г.М., — тогда вы продолжили фразу. Да, чтоб мне лопнуть! Чтобы отвести от себя подозрения, вы добавили: «В мире полным-полно людей, исполненных черной желчи. Некоторые избавляются от нее, изливая гнев на военное министерство, как я. Другие… что ж, результат в ваших руках».

Теперь, — вздохнул Г.М., — все стало ясно как день. Ваша оговорка призвана была подчеркнуть вашу невиновность. Однако ваши слова возымели обратный эффект. Помните, я тогда заметил, что это самое важное из всего, что вы сказали… Дело в том, полковник, что вы ошибаетесь. Вы не можете избавиться от желчи путем сочинения бесконечных жалоб, если только ваши письма не возымеют действие. Ведя нескончаемую переписку с военным министерством, архив которой хранится в папках стеллажа, вы даже не поцарапали гранитную стену… Вы считали себя правым. Вы неистовствовали в вашем стремлении к справедливости. А тупоголовые свиньи вас даже не слушали. Какая мука! Желчь оставалась внутри вас. И вдруг я вспомнил, что вы говорили незадолго до того. Помните, полковник? Вы стояли перед макетом и через лупу смотрели на солдатиков, таких крошечных, что их почти не было видно. «Власть опьяняет!» — воскликнули вы без всякой связи с тем, что говорили только что. Но в тот миг вы совершенно забыли обо мне. Вы думали о тех пехотинцах, которых едва можно разглядеть невооруженным глазом, о ненастоящих людях, которых не жалко и уничтожить. Когда инспектор Гарлик по моей просьбе излагал мне классификацию анонимщиков — хотя я держал язык за зубами и отказался комментировать его слова, — вас он отнес к третьей категории. Он заметил: «Такие люди ненавидят то, чего не могут получить, как Гитлер». И еще инспектор добавил, что к данной категории относятся в основном мужчины… Но его характеристика не полностью подходила к вам. Вы избавлялись от желчи, изливая ее не на одного человека, а на многих людей, потому что вы хотели причинить людям такую же боль, какую в свое время причинили вам. Однако одного вы не могли заставить себя сделать. Ночью в субботу я сказал, что хотя в некоторых вещах вы невинны, как младенец, но во многом вы умны и проницательны, как бандит Билли Кид и Джордж Вашингтон, вместе взятые. В определенном смысле так и есть. Ведь в воскресенье… Хм, да! В воскресенье мы получили целую корзинку писем. Викарий все же прочел свою проповедь, хотя я надеялся, что он поступит тактичнее. Понимаете, почему нам не принесли письма деревенские жители, за исключением Рейфа Данверса и доктора Шмидта, хотя их с трудом можно причислить к деревенским жителям в том смысле, в каком вы это понимаете?

Полковник Бейли не слушал Г.М.

— Гитлер! — пробормотал он с ненавистью. Глаза на длинном лице поблекли и ввалились. — Но я вовсе не собирался… Бог знает что!

Г.М., в свою очередь, не был ни обвинителем, ни мстителем. Он говорил торжественно и печально. Он ни разу не назвал своего собеседника «сынок» и не допустил ни одной фамильярности.

— Вы понимаете, — настойчиво повторил он, — почему никто из них не принес нам ни единой записочки, полковник? Потому что анонимные письма были слишком уж безобразными. Вы зашли слишком далеко; вот почему вы убили девицу Мартин. Возможно, вы держались с местными жителями накоротке, были дружелюбны, время от времени выпивали с ними кружку пива; но то была часть вашей игры. Вы — сагиб, они — нет. Они простые люди. С другой стороны, вам приходилось посылать письма всем подряд, иначе вас скоро заподозрили бы. Но вы не могли, физически не могли по-настоящему обидеть тех, кого вы действительно любите, кто вам нравится. Помните, я все время задавал вопросы насчет того, кто способен поверить в обвинения, содержащиеся в письмах? Наверное, многие сочли меня чокнутым… Вы оклеветали даже собственную племянницу, утверждая, будто у Джоан интрижка с викарием. Вы докучали Уэсту обвинениями в интимных отношениях со Стеллой Лейси. Почему? Потому что вы прекрасно понимали, что вам никто не поверит! Даже Тео Булл и его дружки, собираясь побить викария на лугу в воскресенье, смеялись, узнав, что Джоан могла быть замешана в какой-нибудь интрижке, в том числе и с участием викария. Уэста обвинили в связи со Стеллой Лейси, хотя о том, что и миссис Лейси тоже получала анонимные письма, я узнал не сразу. Однако предположил, что ей Вдова писала тоже. Я спросил Вэтью Конклин, которая способна выразить мнение всех жителей деревни, и Марион Тайлер, которая представляла мнение «высшего общества», что люди думают об анонимных письмах. Обе заявили, что письма — полная чушь. А Стелла Лейси, которую вы восхваляли на все лады, даже не была опорочена. Кстати, вот почему в ваших письмах так мало непристойностей. Вы знали — по крайней мере, предполагали, — что клеветнические письма должны содержать неприличные слова и ругательства. Но вы ведь сагиб. Вы просто не могли себя переломить… Но, Господи помилуй, мы бежим впереди паровоза. Давайте вернемся к корзинке с письмами, которую мы получили в воскресенье. Самая интересная часть — это фразеология. Впоследствии она резала слух инспектору Гарлику, потому что он чувствовал что-то знакомое — особенно для него, — но все же не сумел догадаться, что именно. Но все станет очень просто, полковник, если вы процитируете несколько примеров.

Именно выдающаяся память Г.М. делает его таким опасным в споре или в суде. Сам же он в тот момент являл собой гротескную фигуру — в макинтоше, с не до конца вымытым лицом. Он зажмурился и посмотрел в потолок.

Потом воспроизвел наизусть начальные строки писем:

— Вот начало послания к доктору Шмидту: «В соответствии с моим последним письмом…» и так далее. Вот как вы пишете Джоан Бейли: «В результате наведения справок удалось установить…» и так далее. Викарию: «Очевидно, вы и Джоан Бейли находитесь под впечатлением…» и тому подобное.

Г.М. посмотрел на полковника.

— Как будто слышится: «В ответ на ваше письмо от 15 июня генерал-майор Большая Шишка испрашивает разрешения на отпуск…» Длинные слова, трескучие фразы, громоздкие периоды канцелярской переписки… Даже вы, человек высокообразованный, владеющий литературным языком, переходите на канцелярит на письме. Ведь вы, полковник, долгое время переписываетесь с военным министерством. Ваши навыки ударили по вам, словно бумеранг.

Г.М. сделал паузу.

— Ах, мелочи жизни! — проворчал он. — Если вы от всей души ненавидите сплетников, откуда вы узнали все маленькие или большие секреты, которыми шантажировали своих односельчан? Сквайра Уайата вы тоже включили в число незначительных людишек, потому что решили, что он грубый и невоспитанный человек. Вы ранили его так сильно, что он не оправился до сих пор — но это так, к слову… Ваша племянница — помните, я целую неделю слонялся по гостям и тоже собирал обрывки слухов — откровенно признается в том, что любит посплетничать и полдня висит на телефоне. Но где находится телефон? В конце коридора, очень близко к двери вашего кабинета, и — как все могли увидеть и многие могли заметить — под вашей дверью есть большая щель, так что вам легко было подслушивать. Давайте покончим с письмами, прежде чем перейдем к более интересной тайне — тайне проникновения в наглухо запертую комнату. Доктор Шмидт получил четыре письма, в которых его называли нацистом; вы доставили ему массу хлопот. Самое странное, что суть обвинений, приписанных доктору Шмидту, не взволновала никого; никто у нас не воспринимает всерьез шайку бандитов, которая пришла к власти в Германии. Готов поспорить: если вы даже сейчас спросите Марион Тайлер или даже викария, они оба заявят, что письма — полная ерунда. Но я видел ваши глаза в воскресенье ночью, когда вы быстро посмотрели на папки под грифом «Военное министерство», как только я заговорил о докторе Шмидте. Я видел, какое брезгливое выражение появилось на вашем лице, несмотря на то что вы позднее заявили, что лично против доктора ничего не имеете. Полковник, ну кто еще, кроме вас, способен разглядеть угрозу в этом коротышке? Кто, кроме вас, способен был в письмах запугивать его тем, что он нацист?

Полковник Бейли моргнул и сжал кулак.

— Но он ведь нацист, верно? — сухо осведомился он.

— Разумеется. Могу открыть вам маленький секрет, потому что… — Г.М. вдруг замолчал.

— Почему?

— В общем, Особый отдел засек его еще год назад. Мне не нужно испрашивать разрешения, чтобы продемонстрировать, как он выдал себя; ему достаточно лишь открыть рот… Но вернемся к событиям того первого субботнего вечера, когда мы с вами беседовали, и увяжем их с появлением и исчезновением Вдовы в ночь с воскресенья на понедельник. Как я и говорил, я с самого начала заподозрил вас. Помните, как я упорно настаивал, что ваша племянница находится в опасности, исходящей от какого-то анонимного письма, которое — тогда я его еще не видел — она, видимо, получила в тот день?

— Да, да, помню!

— На следующий день, в воскресенье, она показала мне то письмо. Вдова грозила нанести ей визит за несколько минут до полуночи. Признаюсь, я, старик, испугался. Я готов был поставить золотой дукат против старого башмака за то, что вы попытаетесь ночью устроить какой-нибудь трюк; я поклялся самому себе, что помешаю вам. Однако мой первый план согласовывался с еще одной догадкой, которую я упомянул в разговоре как предупреждение, когда мы оба сидели за дверью спальни Джоан в темноте. Что за догадка? Я рассказал, что по деревне уже неделю ходит слух о приезде из Лондона великого детектива с огромным ключом к разгадке тайны. Я убедительно доказал, что ко мне слух не мог иметь никакого отношения. Я спросил, почему, почему, почему Вдова, которая молчала целый месяц, вдруг написала еще два письма именно в тот период, когда дело начало принимать опасный для нее оборот… Что ж, у нее могла быть на то тысяча причин. Но одно из писем очень напугало Джоан — обещание Вдовы навестить ее. Вы вполне могли руководствоваться следующим доводом: при существующих обстоятельствах в вашем доме Вдова никак не может оказаться вами, и тем самым вы навсегда исключаетесь из списка подозреваемых. В ваших рассуждениях чувствуется сильная логика. Однако мне пришла в голову ужасная мысль: может, у вас поехала крыша? Вдруг вы решили убить собственную племянницу только ради того, чтобы доказать, что анонимные письма пишете не вы?

Полковник Бейли широко раскрыл глаза. Оттолкнувшись руками от каменной стены, он поднялся с места, размахивая револьвером, и заговорил хриплым, едва слышным голосом:

— Мерривейл, бога ради! Вы ведь не думаете, что…

Г.М. вытянул вперед руку, и полковник Бейли снова сел.

— Знаю, знаю! — проворчал сэр Генри Мерривейл. — Вы всей душой, искренне любите Джоан; вы бы не позволили волоску упасть с ее головы. Это так. Вы искренне полагали, что ваш фокус, который вы намерены были проделать, почти не испугает ее. Ведь женщины из рода Бейли способны смотреть в лицо опасности, верно? Могут сидеть во время осады Хаккабулы и играть на мандолине, пока пули обрывают струны. Но мне было не до шуток. Мне нужно было защитить бедняжку. Если это вас утешит, вы провели меня, как мальчишку, пока я наблюдал, нет ли где подвоха. Рассказать, что вы сделали?

Вдруг так быстро, что это могло показаться иллюзией, в глазах полковника Бейли мелькнул неприятный тщеславный блеск, словно он гордится собственным умом.

— Сомневаюсь, что вы поняли, что именно я сделал, — отрывисто проговорил он.

— Сомневаетесь? Тогда вспомните, что было в кабинете, когда мы с вами и Уэстом обсуждали план нашего ночного бдения. Уэст что-то предлагал, а вы притворились, будто возражаете ему; на самом же деле Уэст излагал ваш собственный план: ясно как день, что вы внушили его Уэсту так, чтобы он ни о чем не догадался. Как я все понял? Уэст говорит, что четвертым стражем будет Корди. Вы с сомнением хмыкаете. Уэст набрасывается на вас, он возмущен, потому что ранее вы сами говорили, что Корди — единственный, кому можно доверять. Слышите? Мне сразу стало ясно, кто тут дергает за ниточки. Уэст хочет, чтобы вы караулили снаружи дома, но вы немедленно возражаете, настаивая на том, чтобы мы с вами сидели внутри, перед дверью в спальню. Кто предложил Джоан две таблетки нембутала, которые были очень важны для вашего плана? Хм… Я понимал, что вы что-то задумали, но сидел рядом с вами у запертой двери спальни, как последний болван! Мы по очереди заходили к Джоан каждые десять минут, чтобы проверить, как там она. Против этого я не мог возразить, потому что не мог представить убедительных доказательств вашей виновности. Но я все время смотрел на замочную скважину, видел Корди у окна, а вы ничего не предпринимали… В последний раз вы зашли к племяннице без десяти двенадцать; после того никто не входил к ней, пока мы неуслышали револьверные выстрелы — кажется, вы тогда только чиркнули спичкой, задули ее и начали шепотом переговариваться с Уэстом через окно. Потом вы просто вышли. Часы наверху пробили двенадцать. Казалось, все спокойно, как жареная треска. Как я говорил вам тогда, маховик раскручен и машина набирает обороты, а я даже не могу понять, в каком направлении она несется.

Г.М. помедлил, разглядывая высокую тощую фигуру напротив. Полковник Бейли открыл глаза.

— Полковник, — Г.М. возвысил голос, — вы когда-нибудь видели набросок, предположительно нарисованный с Вдовы бродячим художником в начале девятнадцатого века, который часто воспроизводят на открытках?

— Возможно, — пожал плечами полковник Бейли.

Г.М. извлек из кармана брюк мятую почтовую открытку. Посмотрел на злобное лицо женщины средних лет, с прищуренными глазами и губами, изогнувшимися в плотоядной улыбке. Черные волосы, извиваясь, падали на плечи; такое лицо вполне могло внушать страх и даже ужас.

— Ваша племянница, — сказал Г.М., — с детства боялась ее. Она призналась в этом мне и Рейфу Данверсу у него в лавке… Половину своего черного дела вы, полковник, сделали в то время, когда заходили в комнату без десяти двенадцать, а потом вышли как ни в чем не бывало. Пока вы говорили с Уэстом через окно, вы сидели на том месте, которое занимали всегда: на краю кровати, ближе к изголовью и прикроватному столику. Изголовье кровати находится в тени, если помните, но остальная часть комнаты хороню освещалась лунным светом. Человек за окном почти не видит того, что происходит в комнате. Уэст видел ваше лицо, когда вы, казалось, попеременно смотрели то на него, то на Джоан. Поскольку ему мешали столик и лампа, больше ничего он разглядеть не мог… Теперь скажите: что находится напротив — прямо напротив — изножья кровати? Я вам скажу. Туалетный стол, почти такой же высокий, как и кровать, с большим зеркалом над ним. Вы ведь любите баловаться акварелью? Да, верно. Вы принесли с собой в карманах три или четыре, а может, и больше тюбиков с краской. Кисть вы держали во внутреннем кармане. Если низко нагнуться над кроватью, при луне будет достаточно светло, чтобы разглядеть контуры лица Джоан.

Что находилось на туалетном столике? Миска с водой и салфетка. Но их вы взять не могли: останутся пятна краски. Вы выдвинули ящик прикроватного столика и вытащили оттуда еще одну миску и салфетку — вы заготовили их заранее, днем.

Вы не забыли — ведь так, полковник? — что у Джоан волосы до плеч и что они разметались по подушке. Такой мы ее и застали; вот и сегодня, нарядившись для маскарада, она распустила волосы. Вы ловко загримировали ей лицо. Она не пользуется косметикой, разве что пудрой. Вы успели все сделать, переговариваясь с Уэстом, потому что требовалось всего два-три мазка.

— Что-то еще?

— О да! Когда вы в очередной раз входили в спальню, вы подвинули туалетный столик так, чтобы зеркало оказалось прямо напротив изножья кровати. Выкрутили лампочку с помощью носового платка и положили ее на стол. Рисование заняло у вас несколько секунд. И вы вышли без десяти двенадцать, благоговейно закрыв за собой дверь. Ваша племянница, находившаяся в забытьи под действием снотворного, ничего не почувствовала.

Слой грима и грязи на самом Г.М. затвердел, как гранит. Он разорвал открытку на мелкие клочки и выбросил ее.

— Что дальше? Полночь; ничего не происходит. Четыре минуты первого; Фред Корди трижды палит из револьвера за окном. Зачем нужен был шум? Он разбудил одурманенную девочку. Она села на кровати и посмотрела прямо перед собой, то есть в большое зеркало, которое очутилось в ногах ее кровати. Что же она там увидела? Не свое отражение, нет. Она увидела лицо Насмешливой Вдовы — точно такое, как на старой открытке, да еще при лунном свете. Губы ее зашевелились, она хотела закричать; но губы Вдовы тоже зашевелились — угрожающе. Ей показалось, будто Вдова тянет к ней руку…

Вам надо гордиться собой, полковник Бейли.

Мне долго не давало покоя вот что: почему Джоан заявила, что Вдова подошла к ней и дотронулась до нее? Разумеется, никто до нее не дотрагивался; у нее была истерика, но девушка искренне поверила в это. Разве вы не понимаете: с ней случилось именно то, чего она так боялась?

Давайте, дорогой полковник, рассмотрим хорошенько ваше дальнейшее поведение. Вы почти сразу ворвались в спальню, как только услышали ее крик. Когда я думал, что вы носитесь по спальне, сбивая стулья, вы просто отодвигали туалетный столик подальше от кровати, ближе к стене. Способен ли был кто-нибудь услышать скрип двигаемой мебели? Нет, потому что там ковер. Свалятся ли со столика туалетные принадлежности? Нет, потому что вы заранее — наверное, днем, когда ставили в ящик стола миску с водой — распихали щетку для волос, ручное зеркальце и все остальное по ящикам гардероба. Я нашел их там. Рейф Данверс тоже их видел. Если сама Джоан и заметила, что ее туалетные принадлежности не на месте, она была слишком напугана, чтобы думать еще и о них.

Крикнув несколько раз, Джоан падает на подушку, и тут снотворное снова оказывает свое действие. Уэст смотрит в комнату с улицы, да еще из-за стекла, и не замечает, что зеркало передвинули… он видит лишь смутную игру света и тени. Я же ничего не заметил, потому что находился сзади и сбоку. Но, полковник! Что может быть естественнее, чем обойти кровать, сесть в изголовье и погладить Джоан по голове? Вы своим телом закрываете лицо племянницы, чтобы никто не увидел его даже в тени (пожалуйста, откройте глаза, полковник! Я с вами разговариваю!).

Вы достаете запасную салфетку, чистую, и окунаете в миску с чистой водой, которая стоит у кровати. Вам достаточно один раз провести по лицу Джоан, чтобы смыть с него зловещую маску Насмешливой Вдовы. Но у вас уйма времени, пока мы, болваны, возимся с лампочкой. Ведь мы даже слышали плеск воды! О волосах вы не заботились. При подобном освещении собственные волосы могли показаться Джоан черными и вьющимися…

Да, так вот! Помните, как та же самая сцена разыгралась перед нами накануне, только наоборот? Во время гонок с чемоданом, когда вы сидели за мольбертом, мой чемодан упал на вас и испачкал вам лицо. Джоан, смеясь, воскликнула: акварель легко смывается водой. Вам смешно, полковник Бейли? Готов поспорить, что да!

Вам оставалось лишь сунуть испачканную красками салфетку в ящик вместе с красками и кистью и поменять местами миски с грязной и чистой водой, вы надеялись, что никому не придет в голову заглянуть в тот ящик прежде, чем мы уйдем. Что ж, примите мои поздравления. Никто туда не заглянул.

Полковник Бейли в кепке и брюках-гольф медленно выпрямился; лицо его больше не казалось добродушным, в глазах застыло недоумение.

— Я не хотел причинить девочке вред! — возразил он. — Никогда не собирался… Я…

Казалось, он пытается доказать, что с ним произошло недоразумение. Так оно и было на самом деле, но ему вдруг захотелось отомстить кому-то — кому угодно, оказавшемуся поблизости. Полковник медленно поднял револьвер, повертел его в руке, криво улыбнулся и сказал:

— Он разряжен.

— Да, знаю, — небрежно кивнул Г.М. — Три раза стрелял Корди, два раза — вы по Корди, и один выстрел здесь. Это старомодный шестизарядный револьвер. Я не думал, что вы перезарядите его ради меня…

На следующее утро, — продолжал Г.М., ловя взгляд полковника, — я разгадал ваш трюк с запертой комнатой. Почему? Потому что я находился в номере отеля, смотрелся в зеркало и воображал себя индейцем. Потом мою старую тыкву вдруг осенило, потому что я разгадал не только тот трюк. Видите ли, уже некоторое время я смутно догадывался о том, что здесь скоро произойдет убийство. Но в понедельник вы все спланировали и наметили жертву. До тех пор я боялся, что жертвой станет Джоан.

А в понедельник я понял, что опасность угрожает Корди. Он был вашим сообщником в воскресном представлении.

Все очень просто, видите? Когда часы на колокольне пробили полночь, Корди выстрелил три раза. Попахивало сигналом. Конечно, Вдова обещала появиться незадолго до полуночи. Но Корди об этом не знал. У него не было часов, в чем я убедился позднее; а часы на колокольне отстают на четыре минуты.

Ставлю лимузин против шести пенсов, что, когда вы разговаривали с Уэстом через окно, вы попросили его отобрать револьвер у Корди. Вы догадывались, что Уэст, скорее всего, невнимательно отнесется к вашей просьбе. Так и вышло: Уэст не взял револьвера.

Позже Корди действительно пальнул три раза — в никуда. Уэст, как и любой, кто сидит на улице при луне, да еще волнуясь из-за Джоан, был способен в тот момент увидеть что угодно. Замеченная им «проклятая странная тень» была почти настоящей. Но если бы Уэста посвятили в заговор, он посмотрел бы на часы и сказал Корди время. Разве не так, полковник? Вы, и только вы приказали Корди выстрелить три раза; единственной целью стрельбы было разбудить Джоан.

Однако все стало хуже, гораздо хуже! Если машинка действительно находилась там, где я подозревал, вы оказались гораздо теснее связаны с маленьким акробатом, так как, заручившись его помощью, спрятали машинку в глазнице Вдовы. Машинка была его. Он давно хвастался, будто выкинул ее в реку, а сам просто засунул в буфет. Более того, Корди мог передать гораздо больше сплетен об односельчанах, чем кто-либо другой. Когда же вы печатали — наверное, в погребе, по ночам…

— Я был рукой правосудия, — заявил полковник, открывая глаза. — Боже, я бил, и бил, и бил! Они того заслуживали. Порок должен быть наказан.

— Но нетрудно было догадаться, что к понедельнику положение Корди стало угрожающим. Он слишком много знал. Если, как прямо предположил Гарлик, он пытался шантажировать вас…

— Да, он вымогал у меня деньги.

— И вы убили его?

— Естественно, — ворчливо ответил полковник, как будто и он, подобно Г.М., считал убийство маловажным обстоятельством. — Сначала он требовал пять шиллингов, потом десять или фунт. После того как он три раза пальнул в воздух, он потребовал двадцать фунтов.

Я не мог заплатить ему, Мерривейл. Просто не было денег, вот и все. Я выкрал револьвер из дома Уэста. Это мой револьвер; он был у меня задолго до войны четырнадцатого года, и я его не регистрировал. Я договорился встретиться с Корди подальше от моего дома. В парке, с южной стороны, рядом с усадьбой Уайата.

Пропади все пропадом, я ведь не… не хотел причинять вред. Подумать только, как способна взбесить речь маленького негодяя, который угрожал все рассказать! Я достал револьвер и попытался схватить его за горло. Он вырвался и побежал по дорожке.

Я не гнался за ним. Слишком опасно. Бросился через заросли в парк, обходя его с севера. Я очень быстро бегаю; спросите кого угодно, кто видел, как я играю в теннис. Как в тот день, когда викарий… — Улыбка, мелькнувшая на губах полковника, мгновенно увяла. — В общем, я стрелял в него из-за ограды парка. Лунный свет — ненадежный помощник. Я едва не свалился в обморок, когда после двух попаданий Корди не упал. Но потом все же он упал — и Вдова тоже.

Полковник Бейли закрыл глаза ладонью.

— Видите ли, — сказал Г.М. с досадой, обращенной прежде всего против самого себя, — моя большая ошибка — о чем Гарлик неустанно мне напоминает — состоит в том, что я не схватил Корди, как только догадался, что машинка спрятана в голове Вдовы, да и вас не тряхнул как следует. Нет нужды добавлять, что наверняка я ничего не знал, просто догадывался; достаточно было послать наверх ловкого полицейского, и вопрос был бы решен. И Корди ничего не смог бы отрицать; у нас есть показания торговца, у которого он купил машинку. Но из вас ничего невозможно было вытянуть, я боялся спугнуть вас. Может быть, в глубине души (если у меня есть душа) я надеялся, что вы воспримете предостережение и замолчите.

Вечером в понедельник я зашел в спальню Джоан и попытался отыскать следы акварели: краски, кисть, миску с грязной водой, испачканную салфетку, которой вы вытирали ей лицо. Я знал, что накануне вы их убрали, когда Джоан перебралась спать наверх. Но вы тогда очень торопились, а освещение было недостаточным, вот я и подумал, что, может быть, краска осталась на стенках выдвижного ящика прикроватного столика.

Следов не было. Но сегодня утром я позвонил в Лондон Мастерсу и выяснил, что следы можно обнаружить, если прислать им столик.

Что же до вас, полковник, то вы так и не остановились! Вы достигли своей цели, до смерти напугав Джоан и доказав, что никак не можете быть Вдовой. Я неустанно повторял всем, что ей больше ничто не угрожает и больше она Вдову не увидит.

Вечером в понедельник, когда я обыскивал спальню, я был зол. О, как зол! Рейф Данверс все время задавал вопросы с подковыркой, терзая меня. Он спросил, на самом ли деле Вдова была в комнате. Что ж, Джоан и была Вдовой, сама того не зная. И я ответил: «Да», и Рейф заткнулся.

Но повторяю, полковник: вы уже не могли остановиться. Вчера вы попались в старый полицейский капкан, расставленный Гарликом и мной. Вы купили конверт с маркой, собираясь нанести мне последний удар. Полиции известно, что конверт купили вы. Сегодня письмо, должно быть, выпало у меня из кармана в доме Уэста; не сомневаюсь, что Гарлик отнял его и решил вступить в игру.

Видите ли, я нарочно попросил вас встретиться здесь со мной и нарочно учинил скандал. Наверное, ни одна живая душа в Стоук-Друиде не заметила вас. Я хотел дать вам… что ж, я все еще могу сделать это. Но поскольку вы изобличили себя как автора анонимных писем, вам конец. Что же касается Корди…

Полковник Бейли стиснул длинные костлявые пальцы.

— Снова повторяю вам, — с несчастным видом заявил он, — не считайте меня трусом! Неужели вы думаете, что я боюсь старой доброй виселицы?.. Но анонимные письма! Скандал! Наверное, вы уже успели заметить, что я ничего так не боюсь, как скандала.

— Угу. Заметил. Но самый крупный скандал вы устроили сами, верно?

— Я… да. И поделом мне. Не спорю.

— Вот что интересно, — задумчиво заметил Г.М. — Если полиция открывает против кого-то дело, а обвиняемый умирает, дело просто закрывают. После смерти обвиняемого о его преступлениях не говорят. Ни слова! Пресса бьется в истерике, но ничего поделать не может. Английские законы, над которыми мы часто потешаемся, видимо, стремятся защитить невиновных родственников преступника.

— Но я…

— Полковник, помните, что вы говорили? Как поступали ваши друзья в армии тридцать или сорок лет назад, узнав, что их сослуживец совершил нечто недопустимое?

— Я… думал о викарии. Я ошибался! Я…

— Вы говорили, что провинившегося оставляли одного с револьвером и давали ему десять минут на то, чтобы он пустил себе пулю в лоб.

Порывшись в очень глубоком кармане брюк, Г.М. вытащил оттуда еще один «уэбли» 38-го калибра — полностью заряженный, — который он недавно одолжил.

— Знаете, — извиняющимся тоном заметил он, — пожалуй, пойду-ка я прогуляюсь. Вернусь минут через десять.

При виде револьвера выражение досады исчезло с лица полковника Бейли. Напротив, его старое, усталое, полубезумное лицо вдруг словно осветилось; он расправил плечи; более достойного командира невозможно было себе вообразить.

— Знаете, вам попадет, — улыбнулся он.

— Хо-хо, — бесцветным тоном отозвался Г.М.

Полковник Бейли посерьезнел:

— Спасибо, Мерривейл.

— Не за что, полковник.

Г.М. открыл дверь башни, вышел в зал, залитый лунным светом, и медленно направился по центральному проходу к парадной двери. Но не успел он дойди до нее, как раздался выстрел. Г.М. на мгновение склонил голову. Потом повернулся и пошел назад.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «За красными ставнями»

Глава 1

Самолет, вылетевший в девять тридцать из Лиссабона, спустя два часа описывал медленные широкие круги над аэропортом Танжера. Большинство пассажиров, прижавших лица к окошкам маленького аэроплана, испытывало недоумение или досаду.

Было 1 апреля, и люди ожидали увидеть сказочный город, где можно вести себя как заблагорассудится, дремля под горячим солнцем, отражаемым белыми домами и голубой впадиной Средиземного моря, где мыс Спартель знаменует собой самую северную точку Африки.[1] Но, увы, погода была такой же холодной, как если бы они прилетели в Лондон или Нью-Йорк. Самолет, поскрипывая обшивкой, пробирался сквозь хлопья тумана, за которыми пассажиры могли разглядеть лишь отдельные клочки блекло-зеленой земли.

«О боже!» — мысленно простонала мисс Морин Холмс.

Лишь чисто случайно на этой стройной темноволосой американской девушке было меховое манто. По какой-то причине Морин Холмс не смогла убедить себя оставить его в Нью-Йорке. При этом ей казалось, что она истратила на одежду — причем светлую, летнюю и почти что тропическую — сумму равную стоимости самого путешествия.

Внезапно внимание Морин привлек бас, чей обладатель, по-видимому, думал, что разговаривает шепотом.

— Тсс! — прошипел бас. — Ой!

Спинки сидений самолета были очень высокими. К тому же электрическое табло над дверью на двух языках предписывало пассажирам пристегнуть ремни. Однако пожилой бочкообразный джентльмен, занимавший место впереди Морин, преодолел эти трудности.

Каким-то образом ему удалось повернуться и встать на колени, оказавшись лицом к Морин. Поверх спинки сиденья она видела большую круглую физиономию с квадратным подбородком, поблескивающей лысиной и очками в роговой оправе, съехавшими на кончик широкого носа. Глаза уставились на Морин с такой злобой, что девушка отпрянула бы, если бы не узнала пассажира.

— Послушайте, девочка моя, — начал бочкообразный джентльмен, как ему казалось, безукоризненно вежливым тоном. — Я должен кое-что вам объяснить. Только между нами… ш-ш!.. меня зовут…

Морин отлично знала его имя. Ее зеленые глаза с длинными черными ресницами и широкий алый рот на фоне бледного лица выражали беспокойство, смешанное с тайным восхищением. С тех пор как авиалайнер компании ТВА вылетел из Нью-Йорка в Лиссабон, она надеялась, что старый греховодник заговорит с ней.

— Вы тот самый старик, — просто сказала девушка. — Сэр Генри Мерривейл.

— Ну… да, — пробормотал Г. М. не без самодовольства, но тут же добавил: «Ш-ш!» — с таким угрожающим видом, который парализовал бы даже десантника.

Морин почувствовала прилив раздражения из-за того, что голова, лишенная тела, поверх спинки сиденья отдавала ей распоряжения. Дома и на работе девушка была хладнокровной и деловитой, не утрачивая при этом женственности. Но за границей ее истинная натура дала себя знать.

— Вы ужасны! — воскликнула она.

— Что значит «я ужасен»?! — завопил Г. М.

Его мощный голос на фоне шума моторов самолета, снижающегося кругами в тумане, заставил пассажиров вздрогнуть и обернуться. Стюард-португалец подошел к Г. М. и, старательно выговаривая английские слова, велел ему пристегнуть ремень. Г. М. протянул стюарду десятифунтовую купюру и велел ему убираться к дьяволу, что тот и сделал.

— Я имею в виду то, что писали газеты, — попыталась объяснить Морин Холмс, уже сожалея о своих словах. — Когда вы впервые прибыли в Нью-Йорк, то устроили беспорядки в метро. Некоторые до сих пор говорят, что в деле Мэннинга вы…

— Сфабриковал улику?

— Да, если «сфабриковал» подходящее слово. Полиция гонялась за вами в Вашингтоне, Балтиморе, Филадельфии и еще не знаю в скольких местах — включая городок около Чарлстона, где вы убедили шефа полиции арестовать мэра.

— Ох, девочка моя! — Г. М. небрежно отмахнулся, удивленный тем, почему кто-то должен беспокоиться из-за таких пустяков.

— Во время вашего последнего визита в Нью-Йорк произошли беспорядки и убийство в Метрополитен-музее. Конечно, — Морин метнула на Г. М. взгляд из-под ресниц, — детектив-лейтенант из отдела убийств раскрыл дело…

— Угу, — проворчал Г. М., возводя глаза к потолку. — Разумеется.

— Комиссар полиции устроил в вашу честь большой банкет. Все думали, что вы возвращаетесь в Англию, а вы тайком ускользнули в Танжер. Вы…

Сделав паузу, Морин опустила голову и в нерешительности забарабанила по сумочке пальцами в перчатке.

— Конечно, это не мое дело, — добавила она, подняв зеленые глаза, — но не могли бы вы объяснить, почему все это мне так противно?

— Господи, конечно нет!

— Помимо вашего… вашего недостойного поведения и того, что вы английский аристократ…

Челюсть Г. М. отвисла.

— Моего недостойного поведения?

— Помимо этого, — настаивала Морин, — все эти ужасные женщины! В вашем возрасте!

Теперь она добилась соответствующей реакции. Лишенная тела голова Г. М. начала медленно багроветь, двигаясь слева направо, как голова святого на блюде.

— Я абсолютно невиновен! — завопил он со страстью и, следует признать, с изрядной долей искренности. — Это все газеты! Они печатают обо мне все, что хотят, так как знают, что я не буду скандалить из-за этого! Черт возьми, я не могу даже заговорить с хорошенькой женщиной без того, чтобы нас тут же не сфотографировали! Они изобразили бы меня делающим пассы статуе Свободы, если бы могли заставить кого-нибудь это проглотить!

— Значит, все это неправда?

— Меня неправильно понимают, девочка моя! — Физиономия Г. М. приобрела жалобное выражение, будто он нуждался в защите от жестокостей этого мира. — Я самый чистосердечный и искренне верящий в добро человек, который когда-либо ходил по этой земле! Я стою в сторонке и никого не трогаю, а меня все унижают. Посмотрите на меня! Я не возражаю, чтобы меня называли «папаша», как делали почти все в Америке. Но разве я похож на старого развратника?

Несмотря на угнетенное состояние, Морин Холмс с трудом удержалась от смеха. Но ее лицо сохраняло серьезное и сочувствующее выражение.

— Нет, сэр Генри, не думаю.

— Вот и отлично! — Лицо Г. М. тут же прояснилось. — Так как мы приземлимся примерно через минуту… — массивная рука метнулась через спинку сиденья, почти ткнув указательным пальцем в нос испуганной Морин, — вы ответите мне на несколько весьма интимных вопросов. Договорились?

— Ну…

— Как вас зовут, девочка моя?

Морин сказала ему.

— Вы в Танжер по делам или на отдых?

— Это мой отпуск — две недели плюс время на перелеты.

— А где вы работаете?

— Я секретарь в «Джоунс, Хауард и Рэмсботтом» — знаете, большая адвокатская фирма в доме 386 на Пятой авеню.

— Угу. Где вы остановитесь в Танжере?

Морин криво улыбнулась и покраснела, став еще более хорошенькой.

— В отеле «Минзех». Мне сказали, это лучший отель в Танжере. Естественно, он мне не по карману. Но я просто… — Девушка печально развела руками и снова улыбнулась.

— Ха! Все лучше и лучше, — заявил Г. М. — Я тоже зарезервировал там номер. Сколько вам платит ваша фирма, скажем, в неделю?

Морин ответила, покраснев еще сильнее.

— Угу. — Г. М. снова указал пальцем на ее нос. — Тогда я сделаю вот что. Я утрою ваше жалованье и добавлю две сотни в качестве премии, если вы на две недели притворитесь — только притворитесь — моей секретаршей.

Морин молча смотрела на него. Пассажиры, болтая, вглядывались в затянутые туманом окна.

— Господи! — Г. М. внезапно хлопнул себя по лбу. — Нет! Это не то, что вы думаете! Я докажу, что это вовсе не грязное предложение старого развратника. — Страдальческое выражение вернулось. — Меня всегда неправильно понимают!..

— Но я так не думаю! — запротестовала Морин. — Честное слово!

— Тогда почему…

— Мне непонятно, почему вы хотите, чтобы я «притворялась» вашей секретаршей.

— Ш-ш! — зашипел Г. М., оглядываясь вокруг с видом заговорщика. — Никто не знает, что я в Танжере. Ни одна душа! За исключением британского консульства — они командировали молодого парня по имени Бентли встретить меня, но будут держать рот на замке. Более того, никто не должен узнать, что я здесь. Я собираюсь сидеть в шезлонге в темных очках, ничего не делая и приходя в себя после каникул в Америке.

— Но…

Г. М. с горечью усмехнулся:

— Только что вы говорили о копах, преследовавших меня практически от Нью-Йорка до Сан-Франциско. Полагаю, вы думаете, что я хорошо провел время? Нет, это не так. Почему? Потому что упомянутые копы сначала втянули меня в дело, чтобы я помог им, а потом, по непонятной причине, разозлились из-за того, что я немного повольничал с вещественными доказательствами и уликами. — Г. М. приблизил лицо — даже его очки, казалось, стали больше. — А что общего у всех этих дел, девочка моя? Я скажу вам! Невозможная ситуация — вот что!

— Но… — Морин заколебалась, — ведь это не ваша специальность?

Страдальческое выражение лица Г. М. вызывало в памяти «завязавшего» пьяницу, который видит перед собой полную бутылку виски.

— Я не могу им противостоять, — жалобно произнес он. — Предположим, я слышу о парне, застреленном в запертой комнате или задушенном на песчаном пляже, где нет никаких отпечатков ног, кроме его собственных. О, девочка моя! Меня начинает пожирать яркое пламя любопытства, и я не могу спать, пока не объясню произошедшее! В Лондоне живет змея по имени Мастерс. Я не мог понять, почему он сходит с ума в таких обстоятельствах, но теперь понимаю. Что бы про меня ни думали, я старик и не могу выносить чепухи. Если кто-нибудь говорит мне «невозможно», я готов огреть его по башке сифоном с содовой! Конечно, я не ожидаю ничего подобного в Танжере, но хочу быть уверенным, что меня не втянут… Вот для этого мне и нужны вы.

— Для чего именно?

— Слушайте, — продолжал Г. М. — Вам даже не придется все время находиться при мне. Если вы хотите выйти из отеля, просто оставляете записку, что ушли со мной, но не знаете, куда мы идем и когда вернемся. Если я нахожусь в отеле, когда вы там, вы отвечаете на телефонные звонки — говорите, что я мертвецки пьян, что у меня ужасная инфекционная болезнь или что угодно, лишь бы от меня отвязались. Я вполне серьезен, девочка моя. Вы согласны?

Морин закусила нижнюю губу. Ее взгляд скользил по салону, старательно избегая Г. М. Она сбросила меховое манто, продемонстрировав стройную фигуру в темно-зеленом платье с металлическими пуговицами.

— Я не могу, сэр Генри, — печально промолвила девушка.

Шасси со стуком коснулось посадочной полосы. Самолет покатился вперед и вскоре остановился. Стюард по-португальски выкрикнул пассажирам распоряжение оставаться на своих местах. Моторы зашумели снова, чтобы с помощью сложного маневра задняя левая дверь самолета оказалась точно напротив входа в аэровокзал.

Протянув руку, Морин коснулась спинки сиденья под головой Г. М.

— Очень жаль, но я не могу! — Она немного помедлила. — Понимаете, я рассчитывала, что эти две недели будут полностью свободны от… ну, от того, о чем вы только что говорили. До меня не смогут добраться, как бы ни старались. Я буду показывать язык звонящему телефону. Мне не придется чувствовать ответственности ни перед кем и ни перед чем. — Морин глубоко вздохнула. — Это чудесно! — добавила она тихим голосом. — Если вам приходилось годами работать в офисе и постоянно твердить себе: «Я должен запомнить это. Я должен запомнить то», пока вам не захочется кричать, то, думаю, вы меня понимаете.

Последовала очередная пауза.

Опустившая взгляд Морин удивилась, что зычный голос Г. М. может быть таким мягким.

— Мне тоже жаль, девочка моя, — сказал он, уставясь в пол. — И это я должен извиняться. — При этом он отчаянно скреб голову, будто в поисках отсутствующих волос. — Может быть, старик понимает куда больше, чем вам кажется. Но вы сохраните мой секрет, не так ли?

— Конечно сохраню! — отозвалась Морин. — Сколько угодно секретов! Хотя…

— Хотя что?

— Если мы остановимся в одном отеле, то будем сталкиваться друг с другом. Должно быть, вы делали заказ под фальшивым именем. Как мне вас называть?

— Герберт Моррисон, — быстро ответил Г. М. — Но не прикидывайтесь, будто где-то слышали это имя раньше! Инициалы те же, верно? Я добрый старый Герби Моррисон. Ш-ш!

Издав металлический вздох, самолет вновь остановился. Отстегнув ремни и громко разговаривая минимум на пяти языках, пассажиры направились к двери. Так как Г. М. и Морин занимали два передних сиденья по правому борту, они могли не торопиться. Напротив них никто не сидел.

Поднявшись во весь внушительный рост, Г. М. водрузил на голову панаму с яркой лентой и опущенными полями.

Легкий костюм, приобретенный в Палм-Бич,[2] дополнял чудовищный, разрисованный вручную галстук, который бы вызвал дрожь на Риджент-стрит.[3]

— Сэр Генри, — неуверенно предложила Морин, — не лучше ли вам пройти первым? Ведь вам придется двигаться по проходу боком.

Даже подозрительный ум Г. М. не смог усмотреть в этом обидный отзыв о его брюхе.

— Умная девочка! — согласился он, поворачиваясь боком и начиная прыгать по проходу с поднятыми руками, как балетный танцор. — Как же здорово оказаться в том месте, где тебя никто не знает!

— Но, сэр Генри…

— Ш-ш! Зовите меня мистер Герберт Моррисон или «папаша».

— Но я не могу называть вас так! — Морин была искренне шокирована. — Как бы то ни было, что это за суета за дверью?

Хотя после приземления стало гораздо теплее, сквозь запотевшие окна почти ничего нельзя было разглядеть. Но было очевидно, что туман рассеялся. Танжерский аэропорт, построенный в горной местности вблизи города, продувал сильный ветер.

Вокруг передвижного трапа, который подкатили к открытой двери, слышались крики и проклятия. Каждого пассажира, спустившегося по ступенькам, проворно оттесняли в сторону и выстраивали вместе с остальными вдоль самолета, как перед расстрелом.

— Ничего особенного, девочка моя, — презрительно фыркнул Г. М. — Когда испанцы, португальцы или арабы начинают орать друг на друга, а вы знаете не более дюжины слов, это звучит так, словно вот-вот произойдет убийство, хотя в действительности означает всего лишь спор из-за одной песеты в счете. Ш-ш! Понимаете…

К тому времени он уже находился у двери, где стюард кланялся так низко, как будто собирался пасть ниц. Вручив ему монету, Г. М. спустился на три ступеньки, не поднимая головы. Впереди, на расстоянии сорока футов, тянулось приземистое здание аэровокзала с рядом стеклянных дверей.

Тогда Г. М. поднял взгляд и увидел то, что находилось прямо перед ним. Его шея вздулась, а глаза выпучились под стеклами очков. Если бы он не держался за перила, то наверняка упал бы с лестницы.

— Гореть мне в аду! — прошептал он.

Глава 2

На сей раз возглас Г. М. не был лишен оснований.

Он едва слышал гром приветствий, казалось исторгаемый тысячами североафриканских глоток, который едва не снес с него шляпу. Его затуманенный взор сначала различил два ряда красных шелковых канатов, прикрепленных по краям к металлическим подпоркам, которые тянулись от подножия передвижного трапа к центральной двери здания, образуя широкий проход, разделяющий толпу надвое.

Взгляд Г. М. устремился вверх. Над центральной дверью виднелись три приветствия, сплетенные из ярких тропических цветов и пламенеющие на фоне буро-зеленых холмов. Все три были на разных языках и располагались друг над другом следующим образом:

Salud y Pesetas y Cosas Nuevas a SIR HENRY MERRIVALE![4]

Vive le Vieux Bonhomme, SIR HENRY MERRIVALE![5]

Салам алейкум,[6] СЭР ГЕНРИ МЕРРИВЕЙЛ!

Последнее приветствие было написано арабскими буквами, которые мы не стали заставлять типографов воспроизводить. Но это было не все. За правым красным канатом неподвижно стоял оркестр из двадцати, главным образом медных, духовых инструментов. Каждый вновь прибывший мог сделать вывод, что оркестр составили танжерские полицейские. Над их смуглыми лицами белели шлемы, похожие на американские. Форменные рубашки и шорты имели цвет хаки светлого оттенка; белая перевязь пересекала свисток, прикрепленный к цепочке на шее, спускаясь через грудь к белому поясу с белой дубинкой. Вымуштрованные, они ожидали тайного сигнала, по которому заиграли прямо в лицо сэру Генри «Боже, храни короля!». Гражданское население за левым красным канатом приветствовало знатного гостя с не меньшим энтузиазмом.

Морин Холмс, стоя на ступеньке позади Г. М., робко заговорила ему на ухо:

— Боюсь, сэр Генри, кое-кто знает, что вы здесь.

— Ну… — пробормотал великий человек, очевидно еще не решив, как относиться к увиденному. Внезапно он встрепенулся: — Ой, девочка моя! Посмотрите туда!

Это был окончательный триумф. le moment supreme.[7] У центральной двери аэровокзала стояли два арабских мальчика лет девяти-десяти, в подозрительно белых куртках и брюках. Оба были облачены в красные фески с кисточками, что в наши дни символизирует всего лишь принадлежность к мусульманской вере. И оба склонялись по обеим сторонам предмета, напоминавшего свернутую в рулон широкую красную дорожку.

Повинуясь сигналу, мальчики метнулись вперед, как обезьяны. Красный ковер быстро развернулся перед трапом.

— Хм! — произнес сэр Генри Мерривейл с новыми нотками в голосе.

— Красный ковер для вас! — воскликнула Морин. — Разве это не чудесно?

— Ничего особенного, — отмахнулся Г. М. — Я равнодушен к таким вещам. — Поднеся ладони ко рту рупором, он крикнул: — Эй!

Учитывая, что оркестр оглушительно играл второй куплет «Боже, храни короля!», а зрители издавали такие громкие звуки, какие издают только в Танжере, следует удивляться тому, что даже Г. М. едва смог заставить услышать себя. Тем не менее это произошло.

— Эй! — окликнул он снова.

Красный ковер остановился. Два маленьких коричневых личика приподнялись под красными фесками.

— Вы сдвинули этот чертов ковер чересчур вправо! — прогремел визитер, иллюстрируя слова жестами. — Через минуту он окажется под хвостом самолета. Передвиньте его влево, чтобы я мог пройти по нему!

В местности, где одна фраза может содержать слова на пяти языках, сопровождаясь объяснительными жестами, легко заставить себя понять. Арабские мальчики кивнули, усмехнувшись и сверкнув белками глаз. Красный ковер покатился вперед и остановился у подножия трапа. Мальчики, снова повинуясь тайному сигналу, исчезли.

— Хм! — повторил сэр Генри Мерривейл.

Небрежно, как фокусник, протягивающий ассистентке деталь реквизита, Г. М. передал панаму Морин. Спустившись с оставшихся ступенек величавой походкой, он приложил руку к сердцу и поклонился направо и налево так низко, насколько позволяло брюхо.

— Muchas gracias, — поблагодарил сэр Генри. — Je vous remercie. Naharak sai'd.[8] Благодарю вас, члены Консервативной партии.

Шум стал громче самых яростных залпов зениток во время бомбардировок Лондона десять лет назад. Смущенная Морин, все еще держа панаму Г. М., потихоньку спустилась и встала позади него.

— Не знаю, что нам делать теперь, — признал знатный гость. — Шоу было прекрасным, но где церемониймейстер?

Однако помощь уже была близка.

Управляемый тем же таинственным сигналом оркестр так резко остановился посреди четвертого куплета «Боже, храни короля!», что один из тромбонов не сумел умолкнуть вместе с остальными. Толпа штатских в ярких костюмах перестала кричать. Морин почувствовала, что в голове у нее гудит от внезапной тишины.

Худощавый молодой человек среднего роста нырнул под правый канат и снова выпрямился. Несмотря на смуглое лицо и гладкие черные волосы, в нем не было и намека на качество, обычно именуемое елейностью. Твидовый пиджак спортивного покроя с серыми фланелевыми брюками и синим галстуком могли быть приобретены на Бонд-стрит.[9] Хотя даже лучший друг не мог бы назвать молодого человека красивым, его лицо свидетельствовало о живом уме и чувстве юмора, которые служебные обязанности вынуждали маскировать официальной вежливостью, близкой к чопорности.

В левой руке молодой человек держал скромного объема пачку бумаг. Отвесив формальный поклон Г. М., он устремил на визитера взгляд выразительных золотисто-карих глаз.

— Позвольте первым приветствовать вас, сэр Генри, — заговорил молодой человек по-английски без всякого иностранного акцента. — Я — Альварес, комендант.

Комендант чего? И почему не в форменной одежде? Это могло что-то означать. Но Г. М. не стал развивать тему.

— Знаете, сынок, — отозвался он, с сомнением потянув себя за мочку уха, — это необычайно любезно с вашей стороны. Но вы уверены, что приветствуете того, кого надо? Я добрый старый Герби…

Альварес остановил его едва заметным жестом.

— Не будет ли благоразумнее, сэр, отказаться от инкогнито? — почтительным тоном предложил он.

— Хм! Ну, поскольку все, кажется…

— Сэр Генри! — прервал их разговор звонкий женский голос. Девушка нырнула под канат и побежала к ним. Взгляд Морин Холмс сразу же устремился на нее, хотя это было почти незаметно благодаря опущенным ресницам.

Вновь подошедшая, без сомнения, была англичанкой, на вид лет двадцати пяти и явно дружелюбно настроенной. Ее густые волосы натурального золотистого цвета были замысловато уложены. Под тонкими и изогнутыми, но не выщипанными бровями поблескивали голубые глаза. Светлая кожа краснела при малейшем напряжении. Хотя девушка практически не использовала пудры и губной помады, от нее исходила аура женственности, ощутимая как физическое прикосновение. Сама она едва это сознавала, хотя посторонний мог бы поклясться в обратном. На ее плечи было наброшено легкое пальто, которое не скрывало творения парижского портного с плас де Франс; великолепную фигуру плотно облегало неортодоксальное шелковое летнее платье с глубоким вырезом. Она была в открытых сандалиях на босу ногу.

— Прошу меня извинить, — тем же официальным тоном заговорил Хуан Альварес. — Позвольте представить…

Но женщина сама назвала себя.

— Я Пола Бентли. — сообщила она, взяв Г. М. за руку. — Мой муж Билл должен был встретить вас, но старый Джей — консул — его не отпустил. Могу я его заменить?

— Разумеется, куколка! — с энтузиазмом отозвался Г. М. Подобные женщины — ослепительные и отнюдь не заторможенные — были как раз в его вкусе.

— Понимаете, — объяснила Пола. — Билла вечно посылают в самые жуткие места писать отчет о грязи, бананах, машинах или чем-нибудь еще. Отчет всегда длиной в милю, а старый Джей хочет изучить каждое слово. К тому же Билл вернулся только три дня назад, и мы… Я имею в виду… — Она умолкла, густо покраснев.

— Конечно, куколка, — успокоил ее Г. М. — У вас было много интимных разговоров.

— Ну… что-то вроде того. — Сразу забыв о своей оплошности, Пола Бентли внезапно заметила рядом с Г. М. Морин. — Э-э… — неуверенно начала она.

Прикрыв ресницами зеленые глаза, Морин коснулась руки Г. М.

— Я секретарь сэра Генри, — заявила она тренированным секретарским голосом.

Последовало гробовое молчание.

Морин не стала объяснять причины столь внезапной перемены. Возможно, это было к лучшему. Все четыре лица в группе были достойны изучения.

Г. М., чьей бесстрастной физиономии все еще удивляются в клубе «Диоген», оставался непроницаемым, как устрица. Но комендант Альварес, хотя и бровью не повел, все же умудрился каким-то способом (телепатическим?) воспринять настроение англичанина. В его глазах мелькнул гнев.

Г. М. собирался закричать: «Я абсолютно невиновен!» — но вовремя сдержался. Альварес поклонился Морин, впервые продемонстрировав в улыбке превосходные зубы.

— Боюсь, это моя вина, мисс…

— Холмс, — проворчал Г. М. — Морин Холмс.

— Это моя вина, мисс Холмс, что мы не были осведомлены о вашем прибытии. Добро пожаловать. Мы постараемся устроить вас как можно удобнее.

— Конечно! — воскликнула Пола. Отпустив Г. М., она быстро подошла к Морин и протянула ей руку. — С вашей стороны очень любезно приехать сюда. Я много слышала о лондонской секретарше сэра Генри — кажется, он называет ее Лоллипоп, — но вы, разумеется, из Штатов.

В литературе по сей день английскую девушку всегда изображают холодной, высокомерной и аристократичной, что почти до смешного противоположно действительности. С другой стороны, американскую девушку постоянно описывают остроумной, болтливой и засыпающей собеседника вопросами, что едва ли можно было назвать точной характеристикой сдержанной Морин и многих ее соотечественниц.

Тем не менее следует признать, что вначале Морин питала мрачные подозрения в отношении Полы Бентли. Ей казалось, что английская блондинка проявляет слишком много сексапильности и… ну, вы сами знаете чего. Но это длилось недолго. Искренний взгляд темно-голубых глаз Полы, дружеская теплота ее рукопожатия растопили лед в сердце Морин.

— Знаете, я до замужества провела полгода в Нью-Йорке, — сообщила Пола. — Моя младшая сестра сейчас в Колумбийском университете. Ее зовут Айрис Лейд. Хотя едва ли вы встречали ее…

— Нет. Я училась в Уэллсли.[10] И с тех пор прошло уже порядочно времени.

— Эй! — неожиданно рявкнул сэр Генри Мерривейл.

На секунду воцарилось молчание.

— Сэр? — пробормотал Альварес, снова становясь напыщенным ничтожеством.

— Теперь, когда эта сентиментальная болтовня закончилась, сынок, пройду я по красному ковру или нет?

— Разумеется, пройдете, сэр.

— Я имею в виду, — продолжал Г. М., сразу напуская на себя холодный и презрительный вид, — проштампуют ли наши паспорта и просмотрят ли таможенники наш багаж. Пассажиры, которых вы выстроили у самолета, теряют терпение. Они ведь не могут уйти раньше нас. Не лучше ли начать шествие?

Альварес потихоньку щелкнул пальцами. Морин, заметившая это, увидела, как из толпы штатских выделился ничем не примечательный мужчина.

— Что касается ваших паспортов, сэр, — добавил Альварес, слегка приподняв плечо, — я могу проштамповать их для вас и мисс Холмс за одну минуту. Наши друзья французы, которые контролируют все службы здесь и в порту, предоставили вам дипломатический иммунитет, так что ваш багаж не станут трогать. Вон там, — он указал вправо, на площадку позади оркестра, — ждет автомобиль, в котором я буду счастлив доставить вас к месту назначения. Конечно, еще одна машина будет следовать за нами с вашим багажом и багажом мисс Холмс.

Г. М. выглядел озадаченным.

— Слушайте, сынок, вы уверены, что встретили того, кого надо?

— Абсолютно уверен, сэр. — Альварес снова поклонился. — Фактически нам незачем входить в здание — разве только…

— Выкладывайте, сынок. Разве только — что?

— Ну, если вы будете так любезны пройти к аэропорту среди ваших поклонников, то окажете им великую милость. Кивок, улыбка, возможно, даже ободряющее слово? Поскольку они вас так хорошо знают…

— Хорошо знают? Что вы имеете в виду?

Впервые комендантАльварес казался недоумевающим. Темные брови сдвинулись над золотисто-карими глазами. Потом его лицо прояснилось.

— Понял! — воскликнул он, расправив плечи. — Вы воображаете, будто мы в Танжере отрезаны от всего мира? Прошу прощения, но это не так. Помимо английской «Танжер газетт», у нас выходят газеты на испанском, французском и арабском языках. Эти добрые люди следили за вашей карьерой — не только за захватывающими детективными приключениями, но и за вашей способностью поглощать неимоверное количество крепких напитков и неутомимой погоней за… э-э… прекрасными дамами. Поверьте мне, сэр, эти качества вызывают здесь глубочайшее восхищение.

— Но это неправда! — завопил Г. М. — Газеты лгут!

Безукоризненно вежливый Альварес погасил вспышку, проигнорировав ее.

— Мисс Холмс, не будете ли вы любезны подать мне шляпу сэра Генри? Благодарю вас. — Альварес водрузил панаму на голову великого человека под весьма рискованным углом. — Теперь, миссис Бентли, если вы возьмете его за правую руку, а вы, мисс Холмс, за левую… Пожалуйста, будьте готовы начать проход при первом же звуке оркестра. Я последую за вами. Все понятно?

Пола Бентли явно наслаждалась происходящим. Морин вела себя куда более сдержанно. Но обе выполнили распоряжение.

— Отлично! — кивнул Альварес, смахивая воображаемую пылинку с лацкана твидового пиджака. Щелкнув пальцами направо и налево, он скомандовал: — Вперед!

Оркестр загрохотал в полную силу, а публика разразилась восторженными криками. Кровь Мерривейлов больше не могла противостоять искушению. Всю свою жизнь Г. М. мечтал, что кто-то расстелет перед ним красную ковровую дорожку, и теперь мечта стала явью. Выпятив брюхо, он двинулся вперед величавой походкой вместе с хорошенькими девушками, державшими его под руки. Шествие сопровождала мелодия оркестра:

— Посмотрите-ка на старикана! — восторженно крикнул по-французски чей-то голос. — Привез с собой в Танжер двух цыпочек! Здорово, правда?

— Y bellas muchachas con tetas grandes![11] — подхватил испанец, указывая на упомянутые детали.

— Аллах! Аллах! Благослови пьющего вино неверного многими сыновьями!

— Вы сознаете, — обратилась Морин к Поле, — что нас принимают за наложниц?

— Я никогда не была ничьей наложницей, кроме Билла, — воскликнула Пола, — но очень хотела бы на таковую походить!

Г. М. окончательно потерял голову. Сорвав панаму рукой, на которой все еще висела Пола, он стал размахивать ею, выкрикивая шумные приветствия. Его французский был достаточно беглым, если не возражать против жаргона парижских таксистов, но по-испански он знал всего несколько слов, и, хотя овладел в Египте арабским лексиконом, на публике его лучше было бы не применять.

— Khanif![12] — орал разбушевавшийся Г. М., указывая на себя с подобием улыбки, покуда Пола, встав на цыпочки, пыталась удерживать панаму вблизи его головы.

— Ya illaha illa Allah![13] — отозвался восторженный голос.

Если Г. М. хотел стать популярным, он не мог избрать лучший курс. Арабы обладают весьма примитивным чувством юмора, которое пробуждается от одного лишь использования неподобающих слов. Сейчас же, когда на них выливался такой поток непристойной брани, что даже комендант Альварес побледнел, толпу сотрясали взрывы хохота. Сильные мужчины в бурнусах или современной одежде корчились от смеха. Даже женщины, включая молодых и стройных, в красивых серых бурнусах с плоскими капюшонами, а некоторые в кружевных чадрах, отворачивались, беспомощно раскачиваясь в приступе веселья.

Когда бесстрашная троица приближалась к стеклянным дверям, их дорогу стали быстро пересекать призрачные сгорбленные фигуры, щелкая лампами-вспышками. В следующий момент Г. М., повернувшегося спиной к зданию и продолжающего сквернословить по-арабски, две «наложницы» и комендант Альварес протащили задом наперед через центральную дверь. Оркестр заиграл «Мы столкнулись с ними на Старой Кентской дороге».

— О боже! — прошептала Пола Бентли. Откинув назад пышные золотистые волосы, она с любопытством посмотрела на Г. М., прежде чем вернуть ему панаму, и побежала к телефонной будке звонить в британское консульство своему Биллу.

Альварес взял у Морин зеленый паспорт, а у Г. М. голубой, потом направился к кабинке с дымчатым стеклом и просунул голову в окошко. Морин и Г. М. остались ждать под доносящиеся снаружи звуки песни.

Ну, Г. М. определенно показал им класс. Как обычно, ему везло с населением, а не с властями — правда, он не подозревал, к чему это приведет. Он всего лишь стоял со шляпой в руке и с невыносимо самодовольным видом, ожидая похвалы. Но ее не последовало.

— Сэр Генри, — заговорила Морин, чье лицо, как и прежде, выражало сомнение, — я боюсь.

Г. М. выглядел озадаченным.

— Боитесь, девочка моя? Чего?

— Скажите, почему вы называете миссис Бентли «куколка», а меня «девочка моя»?

— Если подумать, не знаю. Вы предпочитаете, чтобы я делал наоборот?

— Нет-нет! Если вы должны называть меня чем-то в таком роде, то я предпочитаю… второй вариант. Но дело не в том. Вся эта церемония выглядит… неправильно — это нечто в стиле «Алисы в Зазеркалье». Не может все правительство сойти с ума — даже в Танжере… Подождите! Я знаю, то, что они говорят про вас, — неправда. Но неужели они стали бы устраивать вам официальный прием только потому, что вы напиваетесь и гоняетесь за блондинками?

Морин сняла манто и перекинула его через руку. Ее гладкие черные волосы, разделенные пробором, были завязаны узлом на затылке. Тайком она успела удалить большую часть губной помады, так как Пола Бентли не пользовалась ею вовсе.

— Вероятно, я не права, — признала Морин. — Но мне все это кажется обманчивым и, возможно, опасным. Вы, я и миссис Бентли можем доверять друг другу. Но как насчет этого коменданта Альвареса?

Она быстро посмотрела налево. Альварес, стоя у окошка стеклянной кабины, вытянул телефон на подоконный выступ. Морин слышала звук вращающегося диска.

— Кто он и откуда? Мы ничего о нем не знаем. Хотя признаю, что он… довольно симпатичный.

Г. М. покосился на нее:

— Угу. Для испанца выглядит неплохо. Волосы не напомажены, одет не крикливо, говорит негромко и руками не размахивает — совсем как я. Из хорошей семьи; вероятно, служил в армии. А самое главное — нет колец ни на одном пальце. Между прочим, вы заметили, что произвели на него потрясающее впечатление?

— Что за вздор!

— Вот как? Вы не слишком наблюдательны, девочка моя. Когда он подумал, что под моей секретаршей подразумевается прибор для обогрева постели, то обезумел от ярости. А когда я использовал некоторые старинные арабские термины, он побледнел и смотрел на вас, думая, что вы в состоянии их понять.

— Но… но вы не могли этого видеть! Вы только один раз обернулись!

— Не мог? — отозвался Г. М. — Не забывайте: я — старик. — Он указал пальцем на Морин, и его тон внезапно изменился. — Теперь я собираюсь задать вопрос вам и хочу услышать правду. Почему вы вдруг решили притвориться моей секретаршей?

Морин опустила зеленые глаза, которые всегда оживляли ее лицо и в каком-то смысле выдавали ее. В голову ей пришло несколько вариантов лжи, но у «старика» был слишком проницательный взгляд.

— Если я скажу вам, сэр Генри, вы обещаете не выходить из себя?

— Я? Конечно обещаю!

— Ну… — Морин облизнула губы. — Сначала я подумала, что это невозможно. Но потом… Я знаю, сэр Генри, что у вас лучшие мозги в мире и так далее. Но иногда вы ведете себя совсем… совсем по-детски, и я испугалась, что, если не буду присматривать за вами, первый же мошенник, которого вы встретите, обведет вас вокруг пальца.

Последовало грозное молчание, но Г. М. не взорвался, а всего лишь скрестил руки на груди.

— По-детски, а? — пробормотал он, скосив один глаз в угол потолка.

— Вы обещали не выходить из себя!

— А кто выходит? — с искренним удивлением осведомился Г. М. — Я размышляю — вот и все. Первый же мошенник, которого я встречу… — Он вздохнул. — Знали бы вы, над сколькими мошенниками я одержал верх в их же собственной игре! Но я не собираюсь вам рассказывать. Я намерен показать вам — повести вас…

— Куда? — с интересом прервала Пола Бентли, вернувшаяся из телефонной будки.

— Пока что советую вывести мисс Холмс и всех нас через боковую дверь, — послышался официальный голос Альвареса, также вернувшегося после телефонного разговора. — И как можно скорее. Нам здесь не нужны неприятности.

— Какие неприятности? Что вы имеете в виду, сынок?

Снаружи, несмотря на грохот оркестра, доносился приглушенный рев. Альварес кивнул в сторону стеклянных дверей, у которых неподвижно стояли полицейские с белыми резиновыми дубинками наготове.

— Боюсь, сэр, вы вызвали слишком много восторга, — сухо объяснил Альварес и протянул Г. М. два проштампованных паспорта. — Многие не возражали бы сорвать с вас одежду и разнести ее по кусочкам домой в качестве драгоценных сувениров.

— Вы позаботились о багаже? — спросил Г. М., слегка позеленев. — Тогда почему бы нам не удалиться?

Через двадцать минут они уже стояли перед большим современным «паккардом». Чуть поодаль находился столь же современный «бьюик», на заднем сиденье которого восседал старый джентльмен в зеленой феске, свидетельствующей о совершенном паломничестве в Мекку. Г. М. смотрел на нее с алчностью, и Морин почти видела мысли, мелькающие у него в голове. Позади стоял новый «форд»-фургон, в который приземистые мускулистые арабы грузили багаж.

Морин, ожидавшая увидеть старые драндулеты, с трудом сдержала удивление. Открыв заднюю дверцу «паккарда», Альварес пропустил внутрь Полу Бентли, которая была его старой знакомой, и помог сесть Г. М. Но, перейдя к передней дверце, он утратил непринужденную учтивость, став почти неловким.

— Мисс Холмс, не окажете ли вы мне честь… э-э… сидеть рядом со мной, пока я буду вести машину?

— С удовольствием, — коротко ответила Морин, но даже это привело в восторг коменданта.

Захлопнув дверцу, он поспешил на другую сторону и скользнул на водительское сиденье. Взлетев на невысокую насыпь, Альварес резко повернул налево и помчался по не слишком ровной дороге с такой скоростью, что звуки аэропорта очень быстро замерли вдали.

Г. М. плюхнулся на спину, разразившись арабскими ругательствами. Пола Бентли откатилась в другую сторону, спешно натянув на колени короткую шелковую юбку.

Какое-то время они неслись по извилистой дороге под пасмурным небом, не произнося ни слова. Г. М., одной из фобий которого была быстрая езда, когда за рулем сидел не он, изо всех сил старался восстановить дыхание и достоинство. Пола, закинув ногу на ногу и натянув на плечи легкое пальто, выпрямилась на сиденье, не видя ничего странного в скорости восемьдесят миль в час среди поворотов и валунов.

Ей всегда казалось, что эти холмы выглядят удручающе неэкзотично. Левая сторона дороги походила на Дартмур,[14] а правая — на Гэмпшир.[15] Потом она услышала возглас Морин и увидела на некотором расстоянии старика в грязном халате и конической соломенной шляпе с широкими полями, идущего по полю за плугом, запряженным волами, который мог быть использован в библейские времена.

— Между прочим, сынок… — Впечатленный Г. М. обратился к Альваресу, который склонил голову, но не обернулся. — Кто устроил нам такой шикарный прием? Султан Марокко?

— Боюсь, сэр, вы не вполне в курсе дел. — В зеркальце заднего вида можно было лицезреть длинный прямой нос и сухой, четко очерченный рот Альвареса. — Султан Марокко обладает здесь чисто номинальной властью. Танжер — международная зона, управляемая представителями многих наций. Например, глава правительства — голландец.

— Господи, подумать только! Зачем вам понадобился распухший от джина бюргер?

Беспечно положив руку на руль и все еще нажимая на акселератор, Альварес обернулся к Г. М. почти с улыбкой:

— Мейнхеер Хоофдстук — честный и весьма способный джентльмен, — сказал он. — Придерживающийся принципов, которые можно назвать пуританскими…

— Разве Танжер — пуританский город?

— Нет, сэр. Отнюдь.

— Угу. Ну?

— Я говорил о различных правительственных чиновниках. Французы, как я уже имел удовольствие сообщить вам, контролируют таможню. Бельгийцы — полицию. Испанцы…

— Ради бога, смотрите, куда едете!

Быстро повернув, Альварес избежал столкновения с пальмой. Хотя благодаря плотной обивке пассажиры не ощутили толчок, он бросил их в объятия друг к другу.

— Не хочу подвергать сомнению ваш рассудок, — проворчал Г. М., — но неужели здесь выдают права каждому психу?

— Сэр…

— Нет-нет, смотрите на дорогу!

— Я считаюсь одним из самых осторожных водителей, — с искренним удивлением запротестовал Альварес. — Подождите, пока не увидите машины, едущие днем по плас де Франс или по узким улочкам в сторону Грэнд-Сокко! При этом каждый водитель не снимает руку с клаксона!

— Предвкушаю это удовольствие. — Г. М. бросил взгляд в заднее окошко. — Фургон с багажом следует за нами. Вы сказали им, что мы едем в отель «Минзех»?

— В «Минзех»! — воскликнула Пола. — Но там живем мы с Биллом!..

— Я ничего не говорил о поездке в «Минзех», — медленно произнес Альварес.

В машине воцарилось ледяное молчание, хотя в салон проник луч солнца.

— Если помните, — продолжал Альварес, — я сказал, что доставлю вас к месту назначения.

Глава 3

Снова тишину нарушало только негромкое тигриное рычание мотора. Морин, решившая было не реагировать, даже если они врежутся в одну из невысоких каменных стен, глядя вперед, чувствовала, что ее вновь одолевают дурные предчувствия.

Она украдкой покосилась на Альвареса, который сидел, вцепившись в руль и стиснув зубы, словно сожалея о сказанном. Старая дорога извивалась среди высоких деревьев; стрелка спидометра колебалась в районе девяноста.

Наконец Г. М. коснулся руки Полы и заговорил сонным голосом, что всегда было плохим признаком:

— Не возражаете, куколка, поменяться со мной местами?

— Конечно нет. Но почему?

О ветровое стекло с гудением ударилась пчела. Пола Бентли поджала колени, и Г. М. с трудом протиснулся мимо нее на левую сторону сиденья позади водителя. Спидометр зашкаливал за девяносто.

— Не знаю, слышали ли вы о таком трюке, сынок, — сонно заметил Г. М., — но с этого места я могу сломать вам шею быстрее любого палача.

— Возможно, хотя не исключено, что у вас возникнут трудности, — тем же формальным тоном отозвался Альварес. — К тому же, сэр, если вы нападете на водителя, машина потеряет управление. Мисс… мы все можем пострадать и даже погибнуть. Только по этой причине я подчиняюсь.

Стрелка спидометра медленно заскользила назад — к семидесяти, шестидесяти, пятидесяти, сорока. В ветровом стекле Пола видела отражение бледного лица Морин.

Пола была куда более эмоциональна, чем Морин, но не столь чувствительна к физической опасности, так как слишком часто сталкивалась с ней подростком в Лондоне. Она пригладила золотистые волосы и скривила розовые губы не то в усмешке, не то от досады.

— Хуан!

— Да? — ответил Альварес.

— Вы глупец, — продолжала Пола своим мягким голосом. — Это та чепуха, о которой я думаю?

Альварес молча пожал плечами.

— Ну тогда я объясню им, в чем дело, если не хотите вы. Полагаю, Хуан, вы «подчиняетесь приказу»? Но ведь сэр Генри и Морин сделали все, о чем вы просили! — Лицо Полы порозовело. — Не могли бы вы, по крайней мере, рассказать им? Это было бы достойно и спортивно.

По какой-то причине именно слово «спортивно» заставило Альвареса вздрогнуть. Бросив взгляд на уставившуюся перед собой Морин, он потянул ручной тормоз и обернулся; ноздри его тонкого носа раздувались.

— Сэр Генри, уверяю вас — и мисс Холмс, — что вы не похищены. Вам не причинят никакого вреда. Если вы и мисс Холмс желаете идти пешком шесть или семь миль до отеля «Минзех» на рю дю Статю, вы вольны покинуть эту машину. Или можете поехать в фургоне с багажом.

Все угрожающие признаки исчезли с лица Г. М.

— Ох, сынок! Предпочитаю быть похищенным, чем идти пешком даже одну милю. А трястись в багажном фургоне не слишком полезно для моей задницы. По правде говоря, меня не слишком заботит, куда мы едем, — лишь бы я мог там отдохнуть. Что скажете, девочка моя?

— Я тоже не возражаю, — весело отозвалась Морин.

— Одну минуту! — с внезапной тревогой сказал Г. М. — Этот фокус-покус не преследует цель втянуть меня в полицейскую работу?

Альварес прочистил горло.

— Сэр, помимо мелких краж и нападений, не приведших к серьезным последствиям, за прошедшие два месяца здесь не отмечено ни одного преступления.

Г. М. облегченно вздохнул:

— Это все, что я хотел знать.

— Сейчас мы в Старых горах, — продолжал Альварес. — Вскоре мы свернем на Олд-Маунтин-роуд. Там живут многие местные богачи, отставные военные, интеллигенция. Я прошу вас только побеседовать минут десять-двадцать с одним джентльменом, к которому я рассчитываю доставить вас через три минуты. Разумеется, после этого вы можете делать что хотите.

— Я все еще не понимаю причины этого таинственного…

— Причина есть — поверьте мне, сэр!

— Все в порядке, сынок, — успокоил его Г. М. — Я не возражаю против маленькой causerie с кем бы то ни было — даже с этим чертовым голландцем с его бутылкой шнапса. Поехали!

Альварес, на смуглом лбу которого от облегчения выступил пот, повернулся к рулю. Заведя машину, он молнией погнал ее вперед, но потом вспомнил что-то и бросил взгляд на Морин.

— Мисс Холмс, — смущенно сказал он, — меня обвинили в… э-э… чересчур быстрой езде. Вам она тоже кажется слишком быстрой?

Морин улыбнулась. Она до сих пор не могла решить, нравится ей молодой человек или нет.

— Ну, — ответила девушка, — если бы вы смогли вести машину чуть медленнее…

Почти сразу же скорость «паккарда» снизилась до темпа страдающей ревматизмом улитки. Пола Бентли, снова закинув ногу на ногу в углу сиденья, весело подмигнула Г. М. Но великий человек не обратил внимания.

Тактика Альвареса была скверной. Ярко окрашенный фургон, мчавшийся следом, очевидно, не полагался на способность своих тормозов предотвратить столкновение. Он выехал на поле — к счастью, не огороженное, — весьма реалистично имитируя брыкающегося на родео жеребца, потом сделал головокружительный разворот на двух колесах и вернулся на дорогу, снова едва избежав столкновения.

Г. М. молча закрыл глаза.

Но вскоре он склонился вперед и постучал Альваресу по плечу.

— Сынок, кто-нибудь рассказывал вам об аисте? Или о разнице между реактивным самолетом и автобусом, едущим в аэропорт Кройдон? Я имею в виду… э-э… что-то вроде компромисса.

— Боюсь, сэр, компромиссы не для меня. Я привык к крайностям.

— Ну, — с простодушным видом заметила Пола, — во всяком случае, ваша жена всегда будет знать вашу позицию.

— Какая жена? — воскликнул Альварес. — У меня нет жены!

Тем не менее автомобиль двигался вперед со скоростью, не превышающей тридцати пяти миль. Под жарким полуденным солнцем они ехали теперь по Олд-Маунтин-роуд. Дома и виллы на крутом склоне холма слева не были видны из-за густых зарослей. Танжер в долине справа не позволяли разглядеть высокие изгороди. Но тропическое буйство растительности радовало Морин.

Впереди с правой стороны появилась маленькая розовая мечеть. Никто, кроме Альвареса и Полы, не замечал широкого проема в живой изгороди слева.

Альварес, надавив на акселератор, резко повернул руль. Нырнув в проем, они поехали вверх по туннелю с покрытыми темно-зеленым мхом стенами из некогда побеленного серого камня. После длительного подъема Альварес круто свернул направо.

Теперь они мчались по узкой гравиевой дороге вдоль высокой кирпичной стены. Вскоре впереди появилась пара воротных столбов.

— Слушайте, сынок! — встрепенулся Г. М. — Надеюсь, вы не собираетесь проехать между этими столбами? Никто бы не смог…

Но Альварес смог. Разбрасывая из-под колес гравий, «паккард» сделал левый поворот и проехал между столбами, за которыми начиналась подъездная аллея, вьющаяся рядом с садом, где в изобилии росли дикие оливковые деревья. Тогда они впервые увидели дом.

Он был очень высоким и очень широким, построенным из белого отшлифованного камня, гладкого, как бетон, на фоне которого ярко выделялись ряды окон с зелеными деревянными ставнями. Нижний этаж представлял собой род полуподвала, где находились только кухня и подсобные помещения. Настоящий первый этаж с парадной дверью располагался над ним. К нему была пристроена широкая терраса с мраморной балюстрадой, вдоль которой стояли с равными промежутками маленькие мраморные нимфы и вазы. Каменная лестница у передней стены поднималась на балкон, под которым находился просторный гараж.

При солнечном свете и среди щебетания птиц дом выглядел весьма привлекательно. Хотя ему едва ли было больше сорока лет, он казался перенесенным из старой Европы.

Альварес медленно ввел машину в гараж и остановился.

— Так как Хуан настаивал на секретности, — сказала Пола Бентли, — я держала язык за зубами. Но не было ни малейшей опасности, иначе мне пришлось бы это прекратить.

Г. М., забившийся в угол, натянув панаму на глаза, открыл один из них.

— Не-е-ет, — протянул он глубоким басом. — Никакой опасности. В Танжере приходится беспокоиться только о морге. Кто-нибудь поможет мне выбраться из этого гроба на колесах?

Альварес спрыгнул вниз и открыл дверцу, из которой вывалилась бесформенная масса, принявшая облик злобного гоблина. Г. М. достал из кармана портсигар, вынул из него одну из своих зловонных черных сигар, понюхал ее, откусил кончик, выплюнул его и зажег сигару. Когда он затянулся, его лицо приобрело почти человеческое выражение.

— Сэр, не будете ли вы так любезны выслушать инструкции? — осведомился Альварес.

— Буду, — отозвался Г. М. — Я еще не мертв, хотя будь я проклят, если знаю почему.

— Вон там, — Альварес указал на въезд в гараж, — вы видели каменную лестницу, ведущую на террасу над нами. Поднявшись, вы найдете…

— Да-да, голландца, потягивающего джин «Боле».

— Нет, сэр! Этот джентльмен не голландец, а бельгиец.

— Вот как? — Глаза Г. М. блеснули. — Это уже гораздо лучше!

— Благодарю вас. Я поведу дам на короткую прогулку, объясню им ситуацию и вернусь.

— Можете не торопиться, сынок. Я в состоянии найти дорогу.

Поправив панаму, Г. М. вышел из гаража, прошелся вдоль каменной ограды лестницы, потом вернулся и начал подниматься по ступенькам, наполняя легкие ядовитым дымом.

Выйдя на балкон, он невольно остановился, хотя вид сверху скорее мог бы привлечь романтичную Морин.

Одна из мраморных нимф на балюстраде была облачена в длинное одеяние из желтых цветов. В мраморной вазе, свешиваясь к полу, благоухали пурпурные цветы. Внизу, среди темно-зеленых холмов, тянущихся к голубой, мерцающей на солнце бухте, открывался вид на Танжер. Склон усеивали белые дома с красными крышами, напоминавшие сверху игрушечные. Единственную диссонирующую ноту вносила водонапорная башня, казавшаяся высокой только потому, что стояла на гребне, но словно делающая ниже стройные кирпичные минареты мечетей. Вдалеке слева виднелись высокие стены Казбы, древнего арабского квартала, поднимающиеся над невидимыми желтыми песками.

В воздухе сочетались средиземноморская томность и североафриканская терпкость. Его хотелось пить, как изысканное вино.

Г. М. внезапно встряхнулся, вынул изо рта сигару и огляделся вокруг.

— Хм! — произнес он.

Балкон был выложен красными неглазированными плитками, на которых стояли плетеные кресла и стулья с мягкими подушками. Он тянулся только вдоль части дома, оканчиваясь у выступа на дальней стороне с французским окном, и находился наполовину в тени, падающей от верхнего этажа.

В центре террасы стоял плетеный стол, чья красная крышка была нагружена бутылками, стаканами, ведерком со льдом и сифоном с содовой, а также аккуратной стопкой рапортов и досье. Со стула рядом поднялся низкорослый полноватый мужчина без головного убора, но в полном обмундировании, включая красные петлицы штабного офицера и погоны полковника бельгийской армии.

Его большую голову покрывали короткие седые волосы, сквозь которые просвечивала розовая кожа. Лицо было румяным и жизнерадостным — даже вытянувшись по стойке «смирно», выпятив вперед обтянутый кителем толстый живот, он продолжал улыбаться. В густых черных бровях виднелись белые нити. Но прежде всего привлекали внимание блестящие и смышленые голубые глаза.

— Сэр Генри Мерривейл? — добродушно осведомился он.

— Ca va, mon gars?[16] — отозвался Г. М. с его достойной порицания фамильярностью парижского таксиста. — Votre femme n'a pas couche sur le pin de votre chemise? C'est vrai: je suits le vieux bonhomme.[17]

— О, я немного говорю по-английски, — сказал его собеседник, склонив голову набок с тайной радостью человека, знающего, что он отлично владеет английским языком. — Давайте будем беседовать на этом языке. Для меня это явится хорошей практикой.

— Превосходно! — кивнул Г. М. — Мне говорили, что мой стиль отличает Эддисонова чистота.[18] Запоминайте мои обороты речи, и Боб — ваш дядя.[19]

Незнакомец усмехнулся, хотя и выглядел несколько озадаченным.

— Тогда разрешите представиться, — сказал он. — Я полковник Дюрок.

Он протянул руку одновременно с Г. М. Рукопожатие получилось крепким и искренним, так как каждый инстинктивно ощущал в другом родственную душу.

Несмотря на многочисленные отчаянные (или, если вы предпочитаете, нелепые) эскапады, Дюрок умудрился остаться невредимым в течение двух мировых войн. Ни один пулемет не мог его остановить, ни одна тюрьма не могла удержать. Он всегда появлялся, когда его не ждали, среди разрывов гранат. Наград у него было столько, что ему казалось излишним носить даже одну из них. Г. М. хотя и не знал, но чувствовал это. Со своей стороны Дюрок был наслышан о подвигах Г. М., и они приводили его в восторг.

— Боже мой, я забыл о гостеприимстве! — воскликнул он, беря со стола коробку дорогих гаванских сигар. — Почему бы вам не попробовать одну из них, друг мой? Хотя я вижу, вы уже курите.

Г. М., сделав затяжку, выпустил ядовитый дым в лицо собеседника. Дюрок не вздрогнул и не поморщился, а всего лишь задумался.

— Можете достать такие сигары в Танжере? — осведомился Г. М.

Маленький седовласый полковник печально покачал головой.

— Гораздо худшие! — ответил он.

— Неужели? — сразу встрепенулся Г. М.

— Друг мой, вы когда-нибудь пробовали настоящую черную сигару из Марселя? Нет? Я закажу их для вас.

Полковник сел за стол и написал в блокноте по-французски аккуратным почерком: «Поручить сержанту Чокано достать для сэра Г. М. самые жуткие сигары, какие можно приобрести в Танжере». Потом он вскочил со стула. Его румяное лицо сияло.

— Allons prendre un verre![20] — произнес он истинно бельгийскую фразу, достойную Гастона Макса.[21] Француз сказал бы «quelque chose a boire»[22] и с куда меньшим смаком.

— Меня это устраивает, полковник. Я имею в виду, est-ce qu'il y a du visky-soda?[23]

— Mais naturellement. Vous etes anglais, voyons. Ici vous voyez le Johnny Walker, le John Haig, le White Horse…[24]

Спустя две минуты они уже сидели друг против друга, возле освещенной солнцем балюстрады, с высокими бокалами и пепельницами на боковых столиках. Полковник Дюрок курил гаванскую сигару, но с его лица впервые исчезла усмешка, а голубые глаза под густыми бровями казались обеспокоенными.

— Друг мой! — внезапно начал он, вынув сигару изо рта. — Прежде чем я скажу то, что хотел сказать, я должен объяснить маленький обман, которому вас подвергли.

— Я ждал этого объяснения, — отозвался Г. М. зловещим тоном. — Возможно, это казалось забавным вам, но не мне. Господи, меня едва не убили!

Полковник Дюрок подпрыгнул на стуле:

— Quoi? Assassine?[25]

— Ну… может, не совсем так. Но когда кое-кто здесь пытается вести автомобиль, он внезапно становится чокнутым и испытывает горячее желание врезаться в другую машину или в дерево. У меня высокое давление, полковник! Я практически инвалид!

Дюрок с облегчением откинулся на спинку стула. На сей раз серия усмешек была обращена на золотые пуговицы его кителя.

— Ах это! Ничего страшного. Через день-два все пройдет.

— Не собираюсь давать очевидный ответ, — промолвил Г. М., — но хотел бы задать очевидный вопрос. Я знаю ваше имя и звание. Но каково ваше официальное положение?

Дюрок ответил после небольшой паузы:

— В Лондоне меня бы назвали комиссаром Столичной полиции.

— Я об этом догадывался, услышав, что здешнюю полицию контролируют бельгийцы и вы один из них. Ну, слово предоставляется вам. Продолжайте.

Красное лицо старого Дюрока прояснилось.

— Обратите внимание на этот прекрасный лом. Он не мой, хотя я тоже живу на Олд-Маунтин-роуд. Мой дом сейчас ремонтируют, и жена уехала на каникулы в Бельгию. Этот дом я арендую у моего друга — англичанина, которого сейчас нет в Танжере. Он достаточно велик, полон ценных вещей и обладает всеми современными удобствами. Hein?[26]

— Конечно. Дом первоклассный. Ну и что?

Полковник Дюрок торжественно прижал к сердцу свой бокал виски с содовой.

— Когда я услышал, что вы приезжаете в Танжер и собираетесь остановиться в отеле, я сказал «нет!». Отели! — Он презрительно поморщился. — Пока вы в Танжере, друг мой, вы должны быть моим гостем здесь.

Г. М. хрюкнул и уставился в пол. Старый грешник был искренне тронут.

— Здесь у меня, — продолжал Дюрок, — большой штат арабских слуг, в том числе «фатима», — он произнес «фатьма» — которая говорит по-французски и по-английски. Если желаете отдохнуть, разве вам не подойдет эта терраса? Щелкните пальцами — вот так! — и сюда принесут шезлонг или качалку.

— С вашей стороны это в высшей степени достойно, полковник. Я это ценю.

— Только полчаса назад я узнал, когда Альварес позвонил мне из аэропорта, что вы привезли с собой вашу… э-э… секретаршу. «Ну, — сказал я, — леди тоже будет моей гостьей. Мы поместим их в смежных комнатах наверху — разумеется, только для удобства, если сэр Генри пожелает диктовать письма, — поспешно добавил Дюрок. — Voila![27] Понятно?

— Держу пари, это необычайно обрадовало Альвареса.

— Прошу прощения?

— Не важно. — Г. М. бросил кончик сигары через балюстраду. — Не могу отвечать за девушку, полковник, но я буду счастлив принять ваше приглашение.

— Я в восторге!

— Кстати, кто такой этот Альварес?

Кустистые брови удивленно приподнялись.

— Он комендант полиции[28] — моя правая рука в уголовных делах! — Полковник нахмурился. — И все же я часто его не понимаю. Мне кажется, он гребная шлюпка.

— Что вы имеете в виду?

— Человек-машина. Вы нажимаете кнопку, и он ходит. Вы нажимаете другую кнопку…

— А, сынок, вы хотите сказать — робот.[29]

— Но я так и сказал — гребная шлюпка, — с раздражением сказал Дюрок; его короткие седые волосы ощетинились. — Я слишком хорошо говорю по-английски, et Robert est votre oncle.[30] Как бы то ни было, Альварес очень толковый. Все сомнительные личности боятся его. Он отличный боксер и фехтовальщик, а особенно опасен в уличной драке с дубинкой, потому что не знает жалости. В дни моей молодости я, увы, часто забывался, орудуя штыком, но хладнокровная безжалостность озадачивает…

— Погодите, сынок! — прервал его Г. М. — Альварес испанец, верно? Но все остальные из вас бельгийцы…

Снова усмехнувшись, комиссар полиции глотнул виски с содовой и поставил стакан.

— Слушайте, mon fils,[31] я рассказываю вам то, что известно всем. Руководящий состав полиции — бельгийцы. К сожалению, нас слишком мало. Все мои офицеры-детективы — испанцы, толковые и отлично тренированные. Полицейские — les agents, vous comprenez?[32] — тоже испанцы, а некоторые даже арабы. Все вымуштрованы, как солдаты! — Несмотря на усмешку, в голосе Дюрока звучала гордость. — Каждый бегло говорит по-французски, по-испански и по-арабски. Если кто-нибудь из них поведет себя неучтиво, ему не поздоровится!

— Минутку, сынок! Что я хотел знать…

Но полковник Дюрок продолжал, выпятив грудь:

— Вас интересует наша политика? Ну, мы понимаем, что людям свойственны слабости. Если они не слишком нарушают общественный порядок, мы их не беспокоим. Но серьезное преступление — совсем другое дело! Когда Альварес предложил этот маленький обман…

— Так это его идея? Сладкоречивый змей! Стоп! Теперь вопросы буду задавать я. Откуда вы узнали, что я приезжаю в Танжер, не говоря уже о времени прибытия самолета? Полагаю, из газет?

Полковник Дюрок тактично сдержал усмешку.

— Нет. Нью-йоркская пресса — ваши настоящие друзья. Они не сообщили ни слова о вашем тайном отъезде.

Но подозрения Г. М. возбудились снова. Лицо его приняло злобное выражение.

— Тогда как же вы об этом узнали? — осведомился он.

Полковник Дюрок с торчащей в уголке рта гаванской сигарой подошел к стулу у плетеного столика, сел и провел большим пальцем по аккуратной пачке документов.

— Боюсь, друг мой, — вздохнул он, — что, куда бы вы ни отправились, полицейская телеграмма опережает вас на сутки. — Он достал из папки телеграмму, занимающую добрых две страницы. — Например, эта пришла из Нью-Йорка. «Отбыл из Ла-Гуардиа 31.03.50 в 9.30. Прибыл в Лиссабон на рассвете. Рейс Лиссабон—Танжер 9.30–11.30. Должен предупредить вас…» Rien du tout![33]

Г. М. хлопнул по балюстраде.

— Если телеграмма подписана хорьком по имени Финнеган, — рявкнул он, — в ней нет ни слова правды! Все это ложь от начала до конца!

— Я вам верю, — сказал Дюрок, пряча телеграмму. — Но даже если вы действительно были бы неравнодушны к вину и женщинам, что в этом дурного? Полиция могла бы снабдить вас… — Он оборвал фразу и кашлянул. — Но думаю, вы действовали, руководствуясь свойственным вам упрямством.

— Тогда какова была цель сегодняшнего утреннего шоу?

— А!

— Я скромный человек, полковник, — серьезно заверил его Г. М. — Можно сказать, даже застенчивый. Но, черт побери, судя по оказанному мне приему, вы думали, что я Вакх и Приап[34] в одном лице. Что это была за игра?

Проницательные голубые глаза искоса разглядывали его.

— Предположим, — пробормотал Дюрок, — сюда должен прибыть знаменитый детектив-любитель с определенной целью, которую он хочет скрыть.

— С какой целью? — осведомился Г. М.

— Предположим также, что пресса последнее время прославляла подвиги этого человека в… э-э… крикете и футболе. Вчера, получив сообщение от нью-йоркской полиции, мы обратились к нашим журналам с просьбой развить ту же тему. Кто подумает о работе детектива, если пресса будет писать только о… крикете и футболе?

— Понятно, — буркнул Г. М. — Нечто в таком роде я и предполагал. Но это правда, что здесь уже два месяца не было ни одного серьезного преступления?

— Чистая правда, — кивнул Дюрок. — Именно это мы и должны обсудить.

Поднявшись, он начал ходить взад-вперед, заложив руки за спину и яростно попыхивая сигарой. Ветерок шевелил цветы на мраморных нимфах — он казался ласковым, но иногда в нем ощущалась мощь ветра, дующего из Сахары.

Круто повернувшись, Дюрок подошел к Г. М. и остановился перед ним.

— Сейчас, — сообщил он, — в Танжере, вероятно, находится самый умный преступник из всех, когда-либо живших. Я говорю серьезно.

— Угу. И когда же этот парень прибыл в Танжер?

— Сегодня утром. Тем же самолетом, что и вы.

— То есть как это, сынок?

— Будь он обычным преступником, мы сами разобрались бы с ним. Но это настоящий призрак — он исчезает и заставляет вещи исчезать вместе с ним. Откровенно говоря, друг мой, я прошу вас о помощи.

Бросив сигару через балюстраду, полковник Дюрок развел руками.

— Вы — маэстро, — сказал он. — Вы — патриарх. Подобные невероятные действия для вас пища и питье. Если вы откажетесь помочь, боюсь, мы получим — вероятно, уже этим вечером — ситуацию, которую я могу назвать только… невозможной.

Глава 4

Последовало долгое молчание.

— Невозможной, а? — странным тоном пробормотал Г. М.

Его взгляд с тоской устремился к сифону с содовой на столе, потом к макушке полковника Дюрока. Вцепившись в подлокотники кресла, он вынудил себя подняться и застыл, глядя поверх балюстрады.

— Это судьба, — заявил Г. М. — Это экономический закон, это чертова реинкарнация! — Он повернулся: — Полковник, я не могу этого сделать. Может быть, вы правы насчет моего упрямства, но это так. Я уже все объяснил Морин Холмс и больше ничего не могу добавить.

Тем не менее он добрых двадцать минут говорил об одном и том же, покуда Дюрок почтительно слушал. «Форд»-фургон с багажом Г. М. и Морин еле слышно въехал в гараж внизу, после чего невидимые арабские слуги внесли багаж в дом через дверь в гараже.

— Что касается вашего приглашения, — закончил Г. М. с видом мученика, — благодарю вас, но мне лучше его отклонить. Старик никогда не требует много, если не может спеть за свой ужин. Я…

Внезапно он умолк с открытым ртом.

Впервые маленький коренастый полковник был охвачен гневом. Он стоял, выпятив живот и сверкая голубыми глазами.

— Сэр, — начал полковник Дюрок, — если вы воображаете, что мое приглашение было формой подкупа, я не так уж стар, чтобы воспользоваться шпагой или пистолетом!

— Ой! Придержите автобус!

— Сперва я всего лишь думал, что вам здесь будет удобнее. Потом я увидел вас, и вы мне понравились. Если вы не верите этому, то получите любое удовлетворение. Если верите, то могу сказать вам, что вполне понимаю ваше нежелание ввязываться в чужие дела, которые я пытался навязать вам. Если же вы все еще хотите быть моим гостем, я буду самым счастливым человеком во всем Танжере.

— О, ради бога! — простонал Г. М., сильно покраснев. Он понимал эти церемонные континентальные любезности и втайне восхищался ими, хотя они смущали его. — Полковник, я не слишком силен в подобных разговорах. Но я бы хотел остаться.

Дюрок тоже выглядел смущенным, но быстро обрел вдохновение.

— Выпьем еще по стаканчику! — воскликнул он.

— Отлично! — одобрил Г. М., для которого, как для истого англичанина, это казалось единственным решением проблемы. — Давайте выпьем все, что есть на столе!

Быстро схватив два пустых бокала, Дюрок поставил их на стол, наполнил до середины виски и начал добавлять содовую, когда на каменных ступеньках снаружи послышались легкие молодые шаги.

Через минуту на яркие плитки балкона шагнула Пола Бентли; ее светлая кожа слегка покраснела на ветру. Полковник Дюрок внешне строго, но с внутренним одобрением смотрел на ее белое шелковое платье, обтягивающее фигуру, и ноги в сандалиях. Он погрозил ей пальцем, но она, улыбнувшись, смело подбежала к нему и поцеловала в щеку.

— Ха-ха! — воскликнул Дюрок.

Следом за Полой появились Альварес и Морин. Девушка казалась оживленной и возбужденной; она куда менее, чем раньше, напоминала фигуру с витражей испанского собора. Когда Альварес склонился к ней, только стоящий совсем близко мог бы расслышать его загадочное слово:

— «Каравель»?

— Ну… да! — прошептала в ответ Морин. — Хотя я должна работать.

— Но ведь вы не его… Я имею в виду, не его сек… Не важно. Вы говорили мне…

Морин поспешила вперед, бросив взгляд на Полу. Вид с балюстрады ослепил ее, несмотря на уродливо торчащую водонапорную башню.

— Комендант Альварес, — сказала она, — водил нас на восхитительную прогулку по Олд-Маунтин-роуд. Оттуда открывается великолепная панорама города… Ой!

Морин умолкла, заметив усмехающегося полковника Дюрока. Альварес с деревянным лицом подошел к столу и отдал честь.

— Мисс Холмс, позвольте представить вам полковника Жоржа Дюрока, нашего комиссара полиции.

— Enchante, mademoiselle![35] — произнес Дюрок, поднося к губам протянутую руку девушки.

— Tres heureuse, monsieur![36] — Морин сделала удачную попытку присесть в реверансе. Ее школьно-колледжский французский слетал с языка гладко, словно во сне. Впрочем, Морин ощущала себя пьяной, хотя и не выпила ни капли.

При виде своего подчиненного полковник Дюрок вновь принял строгий вид, будучи ярым поборником дисциплины. Он сел на стул у плетеного стола и постучал по нему костяшками пальцев.

— Комендант Альварес!

— Да, сэр?

Полковник Дюрок решил говорить по-английски, хотя ставил себя в невыгодное положение на фоне безукоризненной речи подчиненного. Будь он менее поглощен своими мыслями, то заметил бы, что лицо Альвареса странно подергивается, как у человека, который вот-вот взорвется.

— Я нахожу, комендант, вашу идею маленького обмана, осуществленную в аэропорту, весьма неудачной. Поведение сэра Генри Мерривейла…

— Очень сожалею, сэр. П-поведение с-сэра Генри М-мер-ривейла…

То, что сделал Альварес, никто не мог от него ожидать.

Он начал смеяться как безумный. Сначала это был хохот во все горло, каким мы приветствуем ужимки братьев Маркс[37] или мистера Чаплина. Затем это приняло вид колик в животе — бедняга согнулся вдвое, сотрясаясь в судорогах смеха и одновременно пытаясь произнести слова объяснения. Все были изумлены.

— Комендант! — рявкнул шокированный полковник, стукнув кулаком по столу.

Альварес сделал героическую попытку выпрямиться.

— Я с-сожалею! — заикался он. — К-конечно, у меня такое же д-детское чувство юмора, как у арабов. Однако видеть сэра Генри М-мерривейла, втаскиваемого в двери аэропорта этими леди и мною, но п-продолжающего выкрикивать арабские ругательства-Щеки коменданта снова вздулись. Прислонившись к столу, он расхохотался прямо в лицо взбешенному полковнику.

— Что в этом забавного? — рявкнул Г. М.

— О, пускай смеется! — Морин умоляюще посмотрела на Дюрока и повернулась к Альваресу. — Все эти годы вы строили из себя невесть что, стараясь произвести на людей впечатление или напугать их и не будучи самим собой. Так что смейтесь — это пойдет вам на пользу.

— В этом есть резон, — подхватила Пола, тоже давясь от смеха.

Альварес взял себя в руки, хотя слезы все еще струились по его щекам. Полковник колебался. Конечно, дисциплина прежде всего, но виновного защищали двехорошенькие девушки. К тому же он впервые видел Альвареса смеющимся — значит, комендант был не совсем «гребной шлюпкой». Все это склоняло Дюрока к снисходительности.

— Вы понимаете, комендант, — мрачно осведомился он, — что ваше поведение могло иметь серьезные последствия?

— Да, сэр.

— Ну тогда я об этом забуду. — Однако гнев Дюрока еще не истощился. — Но знайте, комендант, больше это не должно повториться, или Роберт ваш дядя!

— Что?! — Пола Бентли отвернулась и вновь затряслась от беззвучного смеха.

Хотя Альварес оставался серьезным, его смуглый лоб озадаченно наморщился.

— Это не повторится, сэр. Но могу ли я почтительно осведомиться насчет дяди Роберта?..

Полковник Дюрок, ожидавший подобного вопроса, радостно хлопнул себя по бедру.

— Это английская идиома! — воскликнул он. — Неужели вы ее не знаете, хотя провели большую часть жизни в Англии? Миндаль вам, комендант! Это американский сленг, которому я научился в баре «Парад».

— Прошу прощения, сэр, но, по-моему, надо говорить «орехи».

— Какие орехи?

— «Будет вам на орехи!», сэр.

— Тогда орехи вам! — рявкнул полковник и застыл с кулаком в воздухе. Потом он опустил руку, и его красное лицо покраснело еще сильнее. Его мозг под коротко стриженными седыми волосами путался в словах, никак не складывающихся в осмысленные фразы. Это было очень скверно. Нельзя шутить с подчиненными — необходимо сохранять достоинство и помнить о дисциплине. — Поймите, комендант, я не сержусь из-за того, что вы смеялись, — возможно, это хороший признак. Но, — абсолютно несправедливо добавил полковник Дюрок, — ваш сегодняшний промах вполне обоснованно побудил сэра Генри отказаться помочь нам в нашем деле. Сэр Генри Мерривейл… — Он указал в сторону упомянутого лица.

В течение некоторого времени никто не замечал Г. М. — разве только исключая его единственную вспышку гнева. Он неподвижно стоял спиной к балюстраде, массируя подбородок пальцами левой руки и жуя какие-то голубые цветы. При этом его глаза задумчиво и одновременно злобно поглядывали на Морин Холмс.

Морин, ранее слишком поглощенная другими делами, наконец заметила это, пригладила волосы и посмотрела на чулки в поисках спустившихся петель.

— «По-детски», — заговорил Г. М. тоном человека, цитирующего кого-то, скосив один глаз в угол потолка балкона. — «По-детски», а?

Морин поняла, в чем дело.

— Пожалуйста, не начинайте снова! Я не имела это в виду, а если имела, то лишь отчасти. Я лишь пыталась помочь…

— «Первый же мошенник, которого вы встретите, — безжалостно продолжал Г. М., — обведет вас вокруг пальца». А я сказал, что покажу вам, не так ли? Хотя не имел ни малейшего понятия, как это сделать. Ладно!

— Вы действительно ведете себя по-детски!

— А вы все еще моя секретарша? — усмехнулся Г. М. — Остаетесь в этом доме, чтобы писать под диктовку?

— Да! — с вызовом ответила Морин. — Вы говорили, что вполне справитесь. Я этому не верю. Что ж, попробуйте.

Во время этого диалога Альварес с некоторым испугом переводил взгляд с одного на другую.

Г. М. повернулся и выплюнул жвачку из голубых цветов за балюстраду.

— Если ваше предложение еще в силе, полковник, — обратился он к Дюроку, — то я передумал. Я согласен оказать вам любую посильную помощь в деле этого преступника-призрака. Мы с вами наверняка его прищучим.

Полковник Дюрок вскочил со стула:

— Вы серьезно?

— Вполне серьезно.

— Господи! — воскликнул он. — Если моя маленькая организация с вашей помощью сможет поймать чудовище, которое мы называем Железный Сундук, и посрамит полицейские силы Рима и Парижа, то я умру счастливым даже в собачьей конуре! — Он судорожно глотнул. — Когда вы желаете приступить к делу?

— Немедленно.

— А как же ленч? — Дюрок посмотрел на часы. — Tiens,[38] должно быть, слуги забыли о нем. Если вы подробно объясните арабу, что нужно сделать, он все выполнит как надо. Но если вы забудете о своем распоряжении, он решит, что вы передумали, и тоже об этом забудет.

— К черту ленч, — грубо сказал Г. М. — Просто дайте мне несколько сандвичей и виски с содовой. Покажите каждый рапорт, каждую улику — все, что у вас имеется на этого типа. И избавьтесь от всех остальных, кроме…

Морин стояла около стула, на который бросила манто, с высокомерной улыбкой, которая, как она надеялась, разозлит сэра Генри. Но когда его губы беззвучно произнесли слова: «Вы умеете стенографировать?» — она сразу кивнула.

— Избавьтесь от всех, — закончил Г. М., — кроме моей секретарши.

— Ну, я все равно должна уезжать, — сказала Пола. — Я обещала встретиться с Биллом. Полковник Дюрок, можно я сбегаю наверх и вызову такси?

— Чепуха! — возразил полковник. — Комендант Альварес отвезет вас в моем «паккарде».

— Дорогая моя, — с присущей ей искренностью обратилась Пола Бентли к Морин, — как-нибудь вечером мы с вами обязательно куда-нибудь отправимся. Завтра подойдет?

— С удовольствием.

— Отлично. Но сегодняшний вечер — особенный для нас с Биллом. Мы собираемся пообедать в «Али-Бабе», потом поплавать, а потом…

— Поплавать в такую погоду! Не слишком ли холодно?

— О, я не имела в виду здешний пляж! — улыбнулась Пола. — К тому же Средиземное море всегда теплое на несколько миль в обе стороны от мыса Спартель. Вы должны как-нибудь искупаться…

— Обязательно, — заверила ее Морин. — Но открою вам страшную тайну — я не знала, какие купальные костюмы сейчас в моде, и решила купить его здесь.

— Купальный костюм? — Пола с удивлением посмотрела на нее и засмеялась. — Зачем он вам? Ведь рядом наверняка никого не окажется.

— О! — Морин задумалась над такой возможностью, но поспешно отогнала эти мысли, тем более что в них вторгся бас сэра Генри Мерривейла:

— Предлагаю маленькое пари, полковник. Скажем, ставлю тысячу фунтов против десяти, что мы прищучим этого прохвоста в течение сорока восьми часов.

— Друг мой, вы не знаете его «послужной список»!

— Плевать я на него хотел! Кто принимает мое пари?

Альварес протянул руку, которую Г. М. торжественно пожал. Молодой человек с длинным прямым носом, золотисто-карими глазами и улыбающимся широким ртом выглядел задумчивым.

— Я принимаю ваше пари, сэр, — сказал он, — но хочу, чтобы вы его выиграли. С вашей стороны было в высшей степени достойно предложить нам помощь.

— Вовсе нет, сынок. — Г. М. повысил голос. — Я намерен преподать урок этому наглому субъекту, который принимает природное достоинство за тупость.

— Прошу прощения, сэр. — Альварес немного поколебался. — Между нами говоря, я знаю, что мисс Холмс… никак с вами не связана, если можно так выразиться. Но вы не собираетесь держать ее здесь весь вечер?

— Решили покутить, сынок? — с интересом и одобрением осведомился Г. М. — Нет. Только на пару часов.

— Покутить? — Альварес пришел в ужас. — Нет-нет! Только пообедать.

— Вы когда-нибудь встречали мужчину, — шепнула Морин Поле, стиснув кулаки, — который настолько выводит вас из себя, что пробуждает желание царапаться?

— Хуан Альварес? — Пола была озадачена. — Но он не…

— Нет! Я имею в виду этого ужасного…

— О, сэр Генри! — Пола усмехнулась. — Дорогая, вы никогда не поймете мужчин этого типа, пока не научитесь смеяться над ними. Иначе вам придется выходить из себя постоянно.

Полковник Дюрок хлопнул в ладоши, напоминая о дисциплине.

— Комендант Альварес! Вы отвезете миссис Бентли в британское консульство, потом поедете в 7-й участок и отправите машину назад. Никто не звонил мне насчет багажа пассажиров, — загадочно добавил он, — но это может занять много времени. Возможно, вы первым получите новости. В любом случае позвоните мне через час. C'est entendu?[39] Превосходно. А я сейчас поручу «фатьме» приготовить сандвичи. Идите!

Через две минуты на террасе стало тихо. «Паккард» полковника Дюрока задним ходом выехал из гаража. Пола, оборачиваясь с переднего сиденья, доказывала Морин, что ей не нужен купальный костюм, а шокированный Альварес пытался заставить ее умолкнуть. Полковник Дюрок вышел в высокий холл, выложенный мраморными плитками, и резко окликнул кого-то по-арабски. Ему ответил быстрый топот ног.

Сев на кресло у балюстрады, Г. М. поправил шляпу и зажег очередную зловонную сигару. Морин придвинула плетеный стул ближе к столу. Какое-то время Г. М. молча курил.

— Значит, вы решили остаться здесь? — спросил он.

У Морин уже был готов ответ.

— Это гораздо лучше, чем оплачивать колоссальный отельный счет, не так ли?

— Сомневаюсь, что вы подумали об этом в первую очередь. Не лгите мне, девочка моя. Да, и еще одно! Насколько я могу судить, с этим парнем, Альваресом, все в порядке. Но не заходите слишком далеко без моей санкции. Поняли?

— Ну, знаете! — негодующе воскликнула Морин. — По-моему, мне пора обследовать голову. Я стала слишком податливой. Любая другая женщина сказала бы вам все, что она о вас думает, и не стала бы иметь с вами дело. Очевидно, я безнадежна.

— Напротив. — Г. М. покачал головой. — В вас слишком много ирландско-американского упрямства, хотя вы знаете, что сражаетесь со старым профессионалом, в десять раз превосходящим вас по умственному весу. Вы недурны собой. У вас доброе сердце. Вы преданы любому, кто, по вашему мнению, нуждается в помощи. Короче говоря, девочка моя, вы не так уж плохи.

Пережившая насыщенный событиями день Морин была близка к истерике.

— Вы умеете делать комплименты самым отвратительным способом, какой я когда-либо слышала!

— Ничем не могу помочь. Таков уж я. Кроме того, — добавил Г. М., покончив с комплиментами, — вас, как и меня, одолевает любопытство насчет дела этого человека-призрака. Альварес рассказал вам кое-что о нем во время прогулки?

Морин кивнула.

— Так чего же вы молчите? — Г. М. сердито уставился на нее. — Мы ведь друзья, верно?

— Ну… да, — согласилась Морин.

В мраморном холле послышались приближающиеся шаги. Так как солнце зашло за дом, оставив в тени большую часть террасы, интерьер холла за открытыми зелеными дверями выглядел мрачно. Полковник Дюрок нес под мышкой сундук из железа или стали, длиной около двух футов и высотой около одного, с причудливой резьбой, и со стуком поставил его на пол у двери. Потом он шагнул на террасу, сел за стол с разложенными документами и достал карандаш.

— Приступим к делу! С чего, друг мой, вы хотите начать?

Морин вынула из сумочки одну из тех записных книжек с приделанным заостренным карандашом, в которых мы все собираемся вести дневник, но никогда этого не делаем.

— Не стенографируйте, пока я не скажу: «Это важно. Запишите», — предупредил ее Г. М. — Значит, вы бросаете мне вызов, а? Тогда вы увидите, как работает старик. — Он повернулся к полковнику Дюроку: — Сначала, сынок, немного о прошлом этого парня. Кстати, у него есть имя?

— К сожалению, мы его не знаем. Полиция многих стран называет его Железный Сундук. Его «послужной список», хотя и занимает чуть более года — с 27 февраля 1949-го по 1 апреля нынешнего, 1950-го, — тем не менее поразителен!

— Разумеется. — Г. М., не выглядевший особо впечатленным, сонно попыхивал сигарой. — Но что именно он натворил? Каков его рэкет?

— Он самый опасный вор-взломщик из всех, находящихся на свободе.

— Ох, сынок! — простонал Г. М. — Я всегда говорил, что профессиональные преступники — скучнейшая публика в мире!

Полковник Дюрок улыбнулся кошачьей улыбкой:

— Только не этот, друг мой, — можете мне поверить.

— Хм! Полагаю, никаких фотографий или отпечатков пальцев?

— Увы, нет.

— И достоверных описаний очевидцев?

— Тоже нет. Его видели неоднократно — иногда на достаточно близком расстоянии. Однажды даже лицом к лицу, и тогда… Но об этом позже.

Глаза Г. М. прищурились — в них мелькнул интерес. Выпрямившись на стуле, он полуобернулся к Морин, но передумал и не стал приказывать ей записывать.

— Скажите, полковник, есть у него какие-нибудь особенности — вы знаете, что я имею в виду, — по которым вы можете опознать его, как конкретного человека, выполнившего конкретную работу?

— Конечно есть! — воскликнул Дюрок. — И так много, друг мой, что мне даже не нужны мои записи. — Он начал поочередно загибать пальцы. — Во-первых, неизвестно ни одного случая, когда Железный Сундук взломал бы частный дом. Он грабит маленькие современные банки или ювелирные магазины. Во-вторых, он всегда вскрывает сейф электрической дрелью, что само по себе необычно. Дрель тоже необычная — она называется «Шпандау», как немецкий пулемет. Трижды он ломал дрель и был вынужден заменять ее другой, оставляя первую на месте преступления. Механизм дрели действует при любом напряжении — ее можно включать в любой штепсель. В-третьих, в ювелирных магазинах он берет только алмазы — обработанные и нет, — и ничего больше. В маленьких банках он не прикасается ни к золоту, ни к серебру — только к банкнотам с незарегистрированными номерами. Действительно, друг мой, в Англии однофунтовые банкноты не регистрируются и их невозможно отследить?

Г. М. кивнул, жуя сигару:

— Это правда, полковник. Серийные номера фиксируются только начиная с пятифунтовых купюр.

— Наш человек действует по тому же принципу. Хотя он добывает кучу бриллиантов, взламывая вдвое больше ювелирных магазинов, чем банков, но в любой стране жертвует деньгами ради безопасности. Теперь, пожалуйста, прошу внимания! В-четвертых и в-последних! Во время каждого рейда он носит под левой подмышкой железный сундук — такой, какой вы видите сейчас в холле.

— Погодите! — Г. М. медленно поднялся. — Запишите это, — сказал он Морин. — Это важно, хотя, возможно, не в том смысле, в каком вы думаете. — Г. М. повернулся к Дюроку: — Но как к вам попал этот сундук, если он всегда носит его с собой?

Дюрок усмехнулся. Полковник в известном смысле гордился своим преступником, хотя, как он говорил, охотно умер бы в собачьей конуре, чтобы увидеть его за решеткой.

— Потому что, друг мой, в двух городах — один раз в Амстердаме, другой в Париже — ему пришлось бросить сундук, когда полиция едва его не настигла. А из рапорта, которым я сейчас не стану вас беспокоить, мы знаем, что у него четыре таких сундука. Все более-менее похожи друг на друга, с почти одинаковой резьбой. Поэтому, отправляясь на очередной рейд, он берет другой сундук.

— Но почему, черт побери?

— Ага! — воскликнул полковник, ожидавший этого вопроса. — Это наша первая проблема. Подумайте над ней!

— Нет, сынок, подумайте сами. Вас же распирает от желания это сделать.

— Может быть. Сундук не очень тяжелый. Он сделан из тонкого листового железа. Его можно носить под мышкой, хотя и не без труда. Бриллианты можно спрятать в карманы, а банкноты — в маленький портфель. Тем не менее он таскает с собой сундук, который мешает ему быстро забирать ноги…

— Вы имеете в виду — уносить ноги? — простодушно спросила Морин.

— Ба! — воскликнул полковник Дюрок. — Ох уж этот английский! Повторяю: сундук препятствует бегству, мешает пользоваться оружием — а этот тип убийца! — и оба брошенных сундука были пустыми. В них нет никакой надобности, и все же он постоянно носит их с собой. Почему?

Последовало молчание.

— А этот парень, часом, не псих? — осведомился Г. М.

— Нет-нет! Это было бы слишком просто. К тому же он тщательно планирует каждый ход, как в шахматах. Для использования сундука есть какая-то причина. Но какая?

Г. М. с беспокойством почесал подбородок. Морин, рисующая бессмысленные знаки карандашом, не знала, довольна она или разочарована. Ее воображение было захвачено безликой фигурой, бродящей с железным сундуком по темным улицам Европы. Г. М. вернулся к своему стулу и сел.

— Мне нужно больше информации! — проворчал он, вынув сигару изо рта. — Хотя возможно, что… Нет, это не важно. Больше информации!

Кивнув, Дюрок открыл коричневую папку, где лежала пачка бумаг с отпечатанным текстом.

— Отлично! — сказал он. — Я хотел бы поведать вам о типичной авантюре Железного Сундука, отличающейся от других лишь тем, что это единственный случай, когда его лицо видели вблизи. Это произошло в Брюсселе — моем родном городе. Тогда я был там в отпуске с женой, и Марк Хэммонд тоже…

— Стоп! Кто такой Марк Хэммонд?

— Славный парень, — быстро ответил Дюрок. — Пишет научные книги и живет в Танжере. Он американец, с отличными манерами и совсем не похож на янки из комиксов. Возможно, он выпивает, но не так уж много…

— Угу. Оставим Хэммонда. Вернемся к преступлению.

— Вы бывали в Брюсселе, сэр Генри? Знаете биржу?

Г. М. задумался, продолжая курить.

— Биржу? Я никогда не бывал внутри, но помню маленькую улочку, где полно кафе со столиками на тротуарах — в том числе перед биржей и справа от нее. Там ничего не купишь, кроме вина, пива или аперитивов. Они даже охлаждают сифоны с содовой, черт бы их побрал, и можно испытать шок, когда вы нажимаете на рычаги и оттуда брызжет лимонад.

— Да-да, это рю дю Миди!

— Конечно, — добавил Г. М., — можно купить виски в магазине и выпить дома.

— Справа от биржи находится узкая улочка с деревьями и фонарями. Там только богатые дома и первоклассные магазины — в том числе брюссельский магазин парижской ювелирной фирмы «Бернштейн и компания»; имеется ее магазин и в Танжере.

Представьте себе теплый весенний вечер. Люди шуршат газетами или звенят стаканами у кафе, отделенные только шумной рю Нев от тихой улочки с освещенными фонарями деревьями. Сейчас десять вечера 5 мая прошлого года.

Остальные молчали. Сдвинув черные с проседью брови, Дюрок проводил большим пальцем но листам с отпечатанным текстом, словно вспоминая его.

— Вся брюссельская полиция ищет Железного Сундука, который совершил очередной взлом две ночи тому назад. Тем не менее в десять вечера, менее чем в сотне футов от ближайшего кафе, он уже трудится над стальными входными дверями «Бернштейна и компании». Открыть такие двери ключом или отмычкой очень трудно. Легчайшее прикосновение приводит в действие сигнализацию. Но в наши дни это обычно.

Справившись с дверями, Железный Сундук проскальзывает внутрь, оставляя их чуть приоткрытыми, чтобы избежать дальнейших неприятностей с замком. Двери слишком толстые, чтобы снаружи услышали электрическую дрель. Он забирает только пятьдесят неотшлифованных алмазов. Почему? Это просто. Хорошо известные драгоценности слишком бросаются в глаза. А эти маленькие серые комочки хороший шлифовальщик, умеющий держать язык за зубами, может сделать неузнаваемыми. Железный Сундук направляется к дверям.

И тогда… Полицейский — ажан по имени Эмиль Леран — патрулирует ту же сторону улицы. Как раз у дверей «Бернштейна и компании» стоит фонарный столб, частично прикрытый листвой. Полицейский настороже и замечает, что стальные двери закрыты не полностью. Он знает, что других входов и выходов нет, поэтому стоит и ждет.

Одна из стальных дверей бесшумно открывается. Кто-то, держа под левой подмышкой железный сундук, ступает на левую ногу, чтобы иметь возможность маневрировать сундуком по прямой линии. И полицейский сталкивается лицом к лицу с неизвестным.

Он хватает сундук сверху и снизу, чувствуя под руками силуэты резных обезьян, и пытается отобрать его, думая, что в нем добыча. Подняв голову, он видит лицо неизвестного при свете фонаря. Потом правая рука грабителя взметается кверху, держа браунинг 32-го калибра. Он стреляет полицейскому прямо в лоб.

Дюрок так сильно хлопнул ладонью по столу, что Морин вздрогнула и уронила карандаш. Она почти слышала выстрел.

— Тут есть что-то очень странное, сынок, — нахмурившись, заметил Г. М. — Если этот коп мертв, как он мог что-то вам рассказать?

Губы Дюрока скривились в иронической усмешке.

— Все дело в том, что он не умер.

— Вы имеете в виду…

— Совершенно верно. Ваши познания в судебной медицине — ведь вы отчасти медик, не только адвокат? — напомнят вам о многих жертвах, получивших худшие повреждения головы, чем от легкой пули 32-го калибра, и все же выживших.

— Да, конечно.

— Но в большинстве случаев, — продолжал Дюрок, — их психика претерпевает изменения. Они не безумны — нет. По поводу большинства вещей их мысли достаточно ясны, но они не всегда бегут по прямой дорожке. Так и наш полицейский, Эмиль Леран, все четко помнит до того, как увидел железный сундук и услышал выстрел. Но потом — пустота! Выстрел словно парализовал его. Он не может вспомнить ни одной черты лица преступника. Если бы этот человек стоял перед ним теперь, он не смог бы его опознать.

Но послушайте, что произошло спустя полсекунды после выстрела… Quelle sensation![40]

Люди в кафе вскочили с мест или выбежали наружу посмотреть, в чем дело. Те, кто находились на поперечной рю Нев, обернулись. Многие видели, как полицейский попятился с тротуара на мостовую и упал лицом вниз. Но никто не видел Железного Сундука. Он исчез.

— Придержите автобус! — снова прервал Г. М., выбросив сигару. — Что за чушь вы несете?

Полковник Дюрок поднял руку, словно принося присягу.

— Я говорю чистую правду, — твердо заявил он. — Все устремились в эту узкую улочку, но Железный Сундук не бежал и даже не шел им навстречу. Люди в противоположном конце улочки услышали выстрел и поспешили к ювелирному магазину с другой стороны, но тоже не столкнулись с Железным Сундуком. Он не скрылся в офисе фирмы, который тут же обыскали. Конечно, все читали о нем в газетах…

— Запишите это, — неожиданно потребовал Г. М., щелкнув пальцами в сторону Морин. — Последнюю фразу. Это может быть важным.

Полковник Дюрок даже не слышал его.

— Железный Сундук, — продолжал он, — не пытался юркнуть в дверь или в окно. На улице для него не было ни единой лазейки. Он даже не мог влезть на дерево, иначе его осветили бы фонари. В любом случае были проверены все варианты. C'est tout.[41] Он просто исчез. — Дюрок закрыл папку. — Симпатичная проблема, а? Наш первый взгляд на призрака. — Он невесело усмехнулся и постучал по папке. — Здесь показания честных и респектабельных свидетелей. У вас есть какие-нибудь вопросы, друг мой?

— Проклятие! — пробормотал Г. М. тоном, который вызвал у Морин злорадство. Он сидел, подпирая рукой подбородок и погрузившись в раздумье.

Морин смотрела вниз на окутываемый темнотой город. Она пыталась вообразить гротескную сцену на брюссельской улице среди деревьев и фонарей, полицейского, смотрящего поверх резного сундука на лицо… кого? Одни наверняка представляли себе кошмар типа Призрака оперы,[42] другие — грабителя-джентльмена во фраке, третьи, более разумные — неприметного оборванца с хитрой и злобной физиономией.

Ее мысли унеслись в сторону. Сегодня вечером она обедает с Хуаном Альваресом в ресторане… как же он называется? «Чоро»? «Чаро»? Кажется, «Чиро».

— Простите, что прерываю вас, полковник Дюрок, — заговорила Морин, — но есть в городе ресторан под названием «Чиро»?

— Есть, и превосходный! Вы должны сказать Анри, что вас прислал я. — Полковник галантно улыбнулся, но тут же обратился к Г. М.: — Ну, друг мой? Вы подготовили вопросы?

— Да. — Г. М. нахмурился. — Тем вечером шел дождь?

— Прошу прощения?

— Шел ли дождь в тот вечер, когда Железный Сундук взломал сейф фирмы «Бернштейн и компания»?

— Не помню. Но я знаю, что вы никогда не задаете вопросы без причины. Постараюсь уточнить это в рапорте.

Открыв папку, полковник Дюрок начал медленно и тщательно просматривать отпечатанные тексты, не упуская ничего. Г. М. повернулся к Морин:

— Лучше запишите и вопрос и ответ, девочка моя. Это очень важно.

Первым импульсом Морин было разорвать бумагу и швырнуть клочки в лицо сэру Генри Мерривейлу. Старик делает это нарочно, чтобы позлить ее! Она не станет это терпеть!

К счастью, в этот момент в дверях появилась арабская «фатьма», толкая перед собой тележку на колесиках с чаем и сандвичами. На полочке ниже подноса лежал небрежно брошенный раскрытый сегодняшний номер «Танжер газетт».

Толстая «фатьма» была облачена в выцветшую голубую блузку, белую юбку и платок, но чадры не было, что позволяло видеть ее круглое улыбающееся лицо. Поставив тележку справа от стула Морин, она заковыляла прочь. Но это дало девушке возможность скрыть собственное лицо, искаженное гневом. Наклонившись, чтобы поправить газету, она собиралась закрыть ее, когда внезапно увидела маленькое объявление. Морин прочитала его дважды.

— Невероятно! — воскликнул полковник Дюрок, отрывая взгляд от страниц с отпечатанным текстом. — В тот день в Брюсселе несколько раз шел небольшой дождь. Последний — настолько незначительный, что даже не потревожил посетителей кафе под навесами, — начался приблизительно без десяти десять и закончился около пяти минут одиннадцатого — минут за двадцать до выстрела. Наш грабитель какое-то время уже трудился над сейфом. Но как вы об этом узнали?

Г. М. скромно кашлянул, даже не взглянув на Морин, что еще сильнее разозлило ее.

— Если не возражаете, полковник, сейчас я не стану вам отвечать. В конце концов, вы подкинули мне нелегкую задачку.

Теперь пришла очередь Дюрока торжествовать.

— Неужели? — отозвался он с хорошо разыгранным удивлением. — Конечно, друг мой, необъяснимое исчезновение преступника в Брюсселе представляет собой проблему. Но это пустяк!

— В самом деле? — Г. М. выпрямился на стуле.

В наступившем молчании они слышали звук старого драндулета, поднимающегося по туннелю к дому. Морин, все еще вне себя от ярости, тщательно списала адрес из объявления.

— Безделица, — улыбнулся полковник. — В Париже он заставил исчезнуть средь бела дня лежащие на столе бриллианты.

Глава 5

Небо над Танжером в половине одиннадцатого вечера походило на синевато-черную арку, усеянную мелкими, но яркими звездочками, словно пронзающими купол небес насквозь.

Многими милями ниже дома Дюрока воды Средиземного моря тихо плескались о подножие квадратной башни из древних серых камней, кажущейся высокой только из-за своего местоположения. Башня стояла на самом тихом краю Казбы, возле апельсинового сада.

Заглянув за парапет, можно было увидеть Танжерскую гавань с ее огромным бетонным молом. Отражения палубных огней грузопассажирского парохода средних размеров дрожали на воде. На судне поменьше горели якорные огни. Ясным днем отсюда просматривается серый пик Гибралтара, покрытый белым облаком. Но вечернее звездное небо казалось загадочной темной бездной, обиталищем ветра, дующего с пролива.

Давным-давно с этого парапета уносились, свистя, стрелы, выпущенные из коротких мавританских луков. Теперь же на верхушке башни стояло около дюжины столиков со стульями и скамейками, куда подавали стаканы горячего и сильно подслащенного мятного чая.

Единственным источником света был фонарь в мавританском стиле, висевший под звездами чуть в стороне. Рядом с ним дремал на скамейке пожилой араб в белом бурнусе с островерхим капюшоном. Впереди, за круглым столиком, сидели Пола и Билл Бентли, глядя друг на друга поверх давно забытых стаканов.

— Билл, — осторожно начата Пола.

— Да, сокровище мое?

На Поле были белый пуловер и голубые слаксы. Она опиралась локтями на стол, пряча кисти рук под волнами шелковистых волос. Темно-голубые глаза внимательно изучали лицо мужа.

— Что тебя беспокоит, дорогой? — спросила Пола.

Билл сидел напротив в рубашке с расстегнутым воротом и старых серых фланелевых брюках. Каштановые волосы были коротко острижены по военному образцу. Хотя он не блистал красотой, что, по ряду причин, радовало Полу, его карие глаза, добродушная складка рта и клинообразный подбородок выглядели весьма привлекательно. В отличие от Альвареса у него были широкие плечи, но он едва ли был намного выше или тяжелее коменданта.

Пола думала о том, что за пять лет брака Билл ни разу ее не критиковал. Но объяснение можно было прочесть в его глазах — он обожал жену и не видел в ней никаких поводов для критики. Билл никогда не жаловался на еду и вообще едва замечал, что ест, никогда не спрашивал, сколько денег потратила Пола (хотя она не была расточительной), — у них был совместный банковский счет, которым она пользовалась по своему усмотрению.

Посторонний счел бы Билла обычным парнем из хорошей семьи, окончившим хорошую частную школу и хороший университет, надежным, но не слишком амбициозным. Но Пола, а также старый Джей и еще некоторые сотрудники британского консульства знали, что его ум быстр как молния. Билл мог тасовать факты, как фокусник — карты, с первого взгляда извлекать суть из каждого рапорта и, благодаря замечательной памяти, сразу назвать любой требуемый факт из любой области.

Тайной и, как он понимал, безнадежной мечтой Билла было прочитать все книги на интересующие его темы. Опять же в отличие от Альвареса ему не доставляли удовольствия грубые фарсы. Как и полковник Дюрок, он предпочитал остроумную сатиру Свифта, Уилкса[43] и Уистлера.[44] Такие отравленные дротики Билл мог метать и сам. Но так как они всегда были направлены на самого себя или на вещи (а не на людей — для этого он был слишком добродушен), которые не нравились никому, его считали всего лишь здравомыслящим молодым человеком.

После великолепно проведенного вечера вопрос Полы показался Биллу несправедливым. Позаимствовав машину у Марка Хэммонда, они пообедали в «Али-Бабе», потом поехали по извилистым дорогам на пустынный пляж, где плавали в теплом море и занимались на берегу любовью до полного изнеможения. Перед возвращением домой в отель «Минзех» они впали в романтическое настроение и решили выпить мятного чая на верху старой башни.

— Слушай, сокровище мое, — сказал Билл. — Почему ты думаешь, будто меня что-то беспокоит?

— Потому что я это знаю, — просто ответила Пола. — Я ведь всегда это замечаю, верно?

«Если не всегда, то почти всегда», — подумал Билл.

Пола подобрала стоящую на полу между ними сумку с ее купальной шапочкой и двумя полотенцами, поставив ее с другой стороны.

— Дорогой, придвинь свой стул к моему — вот так. Поцелуй меня.

Последовал длительный процесс, смущающий ум и эмоции. С моря дул прохладный бриз. Далеко в Казбе звучали сердитые голоса. Где-то залаяла собака. Но они ничего не слышали.

— О, Билл, нам так повезло!

— Ты имеешь в виду, повезло мне?

— Нет! В Лондоне я пошла бы по плохой дорожке…

— А я в Генштабе разведки тоже достиг немногого. Сидел в армейском грузовике, пока мы колесили по Италии. Слушай… э-э… давай вернемся в отель.

Но Пола даже во время буйства эмоций оставалась практичной.

— Дорогой, — прошептала она, прижавшись щекой к щеке Билла. — Что тебя беспокоит? Это как-то связано с деньгами?

Билл вздрогнул и едва не убрал руку с ее плеч.

Ему пока что не хотелось говорить ей правду, хотя на то не было никаких причин. Консульская зарплата (которая, как и дипломатическая, контролируется министерством иностранных дел) редко бывает большой, но Билл имел личный доход в несколько сотен фунтов. Он стал искать предлог, который звучал бы правдоподобно, и нашел его.

— Разве ты не заметила, Пола, что мне пришлось позаимствовать автомобиль у Марка Хэммонда?

— Я ничего не заметила, — отозвалась Пола. — Я едва помню, что мы ели в ресторане.

— Тогда должен с прискорбием сообщить тебе, что сегодня Лотарио отправился на заслуженный отдых. Он выдохся прямо у въезда в гараж полковника Дюрока.

— Билл!

Лотарио было прозвищем их маленького четырехместного автомобиля, который представлял собой кучу металлолома за годы до того, как Билл купил его.

— Я не хотел рассказывать тебе об этом, — продолжал Билл, искренне сожалея о старом драндулете, — чтобы не портить прекрасный вечер.

— Мм, — согласилась Пола, теснее прижавшись к нему. Внезапно она широко открыла глаза. — Но когда ты успел побывать в доме полковника Дюрока?

— Мне сказали, — ответил Билл, — что я добрался туда минут через двадцать после того, как ты уехала в «паккарде» полковника. Должно быть, мы проехали друг мимо друга на дороге.

— Но почему ты вообще туда поехал?

— Помнишь, ты звонила мне из аэропорта насчет нелепого приема, оказанного сэру Генри Мерривейлу? — улыбнулся Билл. — Ты думала, что его заманивают в дом Дюрока с целью уговорить помочь с делом Железного Сундука?

Пола кивнула. В голосе Билла послышалось возбуждение.

— Помимо желания увезти тебя прочь, как молодой Лохинвар,[45] мне хотелось взглянуть на старого маэстро. Он действительно был на террасе с полковником и мисс Холмс, которая довольно мила.

— Она очень славная, — сказала Пола, и Билл почувствовал, как ее тело напряглось в его объятиях. — Но если ты вздумаешь…

— Тсс! Она привлекательна, но не в моем вкусе. Я предпочитаю пышнотелых девиц, вроде тебя.

— Я не пышнотелая! — воскликнула Пола, не замечая усмешку мужа. — Как же я ненавижу это слово! Это значит толстая, а ты отлично знаешь, что я не такая!

— Прости, Пола. Но ты ведь не ревнуешь меня к каждой женщине, с которой я знакомлюсь?

— Конечно ревную! — Пола вскинула голову. — Когда я вижу их рядом с тобой… — Она сделала паузу, припоминая пытки, которым хотела подвергнуть воображаемых соперниц. Выцарапывание глаз было всего лишь прелюдией. — А разве ты не ревнуешь меня к другим мужчинам?

— Ну…

— Да или нет?

— Да, черт возьми! — рявкнул Билл. По-своему он был куда ревнивее жены. — Я никому не доверяю в этом городе. Конечно, я не имею в виду Хуана Альвареса — он мой лучший друг. Но Хэммонд…

— Билл, прошу тебя!..

Он допустил ошибку, задав вопрос о ревности и вызвав нервную бурю, которую ему пришлось теперь успокаивать.

— Ладно, Пола. — Билл прижался щекой к ее волосам. — Мы обсуждали это сотни раз. Давай вернемся к моему визиту к полковнику. Я должен был вызвать по телефону такси и ждать его почти два часа — водитель только что лег спать. Они просили, чтобы я остался…

— Кто просил? — быстро осведомилась Пола.

— Только старый Г. М. — Карие глаза Билла насмешливо блеснули. — В Танжере я пользуюсь забавной репутацией. Меня считают здравомыслящим — что неправда — и умеющим помалкивать — что правда. Полковник жаждал предположений. Я говорил мало, но, думаю, произвел на них впечатление.

— Билл, твое сердце стучит, как паровая машина! В чем дело?

— Сейчас услышишь. Когда я подъезжал к дому — они слышали, как Лотарио карабкается вверх по туннелю, — полковник рассказывал историю Железного Сундука. Насколько хорошо ты ее знаешь, Пола?

— Ну, то, что было в здешней прессе, и то, что я услышала сегодня.

Глаза Билла сияли, хотя они, казалось, ничего не видели. Пола чувствовала легкое беспокойство.

— Как часто бывает, — продолжал Билл, — я знаю эту историю, так сказать, «наизнанку». Во-первых, кое-кто здесь подбирает в агентствах газетные вырезки на эту тему. Ты с ней знакома — графиня Щербацкая.

— «Графиня», — фыркнула Пола, но воздержалась от комментариев.

— У всех в Танжере есть титулы, — напомнил ей Билл. — Некоторые из них даже подлинные. Как бы то ни было, ты не можешь ревновать к Илоне Щербацкой — ты ведь хорошо ее знаешь.

— С Илоной все в порядке, — хихикнула Пола. — Она слишком забавная, чтобы принимать ее всерьез. К тому же она…

— Это не важно! Во-вторых, ее теперешний бойфренд — инспектор Мендоса — работает в детективном бюро. Он все рассказывает Илоне, а она мне — о Железном Сундуке. Последний удар он нанес в…

— В Лиссабоне! — подхватила заинтересованная Пола.

— Точно, малышка. В Лиссабоне десять дней назад — 23 марта. Предыдущее ограбление произошло двумя неделями раньше в Париже. Конечно, лиссабонская полиция была настороже. Но Лиссабон — крупный авиацентр, не говоря уже о железной дороге. Дюжины самолетов постоянно прибывают и отправляются. После парижского ограбления лиссабонской полиции пришлось присматривать за таможней.

На их беду, никто не имел ни малейшего понятия, как выглядит Железный Сундук. Единственный их козырь заключатся в том, что он должен был подвергнуть свое снаряжение взломщика, включая электродрель, таможенному досмотру. Что касается настоящего железного сундука, с ним дело обстояло еще хуже.

Помни, что, хотя у лиссабонской полиции не было особых причин ожидать его прибытия иным способом, нежели прямой авиарейс из Парижа, он мог находиться где угодно. Более того, сколько людей — включая таможенных инспекторов — могли опознать снаряжение взломщика? Ты бы могла?

Пола покачала головой:

— Боюсь, что нет.

— Я бы тоже не мог. В книгах взломщики всегда используют предмет под названием «фомка», но я бы не отличил ее от лома или гаечного ключа. В любом случае все было спокойно до вечера 23 марта, когда Железный Сундук ограбил маленький частный банк на авенида де Либертад. Та же дрель, та же добыча в долларах и песетах. Лиссабон взорвался.

Теперь полиция столкнулась с наихудшим препятствием. Железный Сундук не мог долго прятаться в Лиссабоне — он никогда так не делал. Но таможенные власти не имеют права обыскивать багаж отбывающих пассажиров, если у них нет причины подозревать конкретное лицо или лица, а таких причин у них не было.

Полиция собрала всех таможенных инспекторов и бомбардировала их вопросами о пассажирах, прибывших за последние два-три дня. Но невозможно многого ожидать от людей, которые видят столько чемоданов и сундуков, что те им снятся. Однако и авиалинии подключились к работе, проверяя списки прибывших, которые еще не уехали. И сегодня утром, малышка, кое-что произошло.

Сделав паузу, Билл потянулся за стаканом остывшего мятного чая, сделал глоток и поставил его на стол. Поле не терпелось услышать продолжение — она боялась, что Билл может подвергнуть себя опасности.

— Да, дорогой? — поторопила она.

— В половине десятого таможенный инспектор прибежал в лиссабонскую полицию, сообщив, что вспомнил кое-что о вечернем самолете из Парижа 21 марта — за два дня до ограбления. Инспектор рассказал о пассажире — он не мог вспомнить его лицо и другие детали, — который нес чемодан с инструментами, главным образом мелкими. Пассажир объяснил, что он слесарь. Таможенный инспектор припоминал, что фамилия на багажных ярлычках начиналась на «Кол». Было и другое предположение, но я не стану отвлекать тебя им.

Полиция тут же позвонила в аэропорт. Им ответили, что Г.В. Колльер прибыл парижским самолетом 21-го числа и только что отбыл самолетом в Танжер, заказав билет в последнюю минуту, так как там оставались свободные места.

Португальская полиция, облегченно вздохнув, позвонила полковнику Дюроку, с радостью свалив на него хлопоты. Дюрок ожидал чего-то в таком роде после ограбления в Лиссабоне. Танжер казался вероятным местом следующего преступления. Железный Сундук прибыл сегодня утром в одном самолете с Г. М. и мисс Холмс.

— Но полковник ничего об этом не говорил, когда я была там!

— Зато он очень много говорил об этом, когда там был я, — отозвался Билл, теребя свои коротко остриженные волосы. — Интересно, сокровище мое, ты когда-нибудь сознавала, насколько хитер полковник?

— Чепуха! — возразила Пола, помня только галантное поведение и усмешки Дюрока.

— Разве? Подумай о нелепом приеме, оказанном Г. М. в аэропорту, который показался тебе забавным.

— Но он таким и был! Ты бы тоже так подумал, если бы находился там. Бедных пассажиров выстроили у самолета, не позволяя шевельнуться, пока…

Внезапно Пола выпрямилась, оборвав фразу и вопросительно глядя на Билла.

— Теперь поняла, крошка? — улыбнулся он. — Пассажиры стояли у самолета, покуда французские таможенники обыскивали их багаж в аэропорту. Более того, их продержали больше часа в очереди на паспортный контроль.

А тем временем таможенные инспекторы трудились на славу. Они сосредоточили внимание не только на багаже Г. В. Колльера. Багажные этикетки и чемоданы могли подменить. Поэтому они проверили весь багаж, производя указанные Дюроком измерения в поисках двойного дна и потайных отделений. Илонин бойфренд, инспектор Мендоса, который руководил действиями полиции, говорит, что таможня выглядела как секция одежды в универмаге «Селфридж», по которой пронесся ураган.

— Погоди, Билл! — остановила его Пола. — А как насчет самого Г.В. Колльера?

— Ну а что, по-твоему, мог сделать Мендоса? Взглянуть на паспорт, спросить у Колльера, где он остановится — в отеле «Рифф» у гавани, — и обыскать его самого. При нем ни чего не оказалось, кроме изрядного количества денег в различной валюте. Что объяснимо, ведь этот город — большой обменный пункт, где любая валюта годится. Ты была в доме Дюрока, когда он говорил, что ждет важного телефонного звонка из аэропорта или 7-го полицейского участка?

— Да, я это помню.

— Речь шла о результатах обыска в аэропорту. Звонок прозвучал, когда я находился там. — Билл глубоко вздохнул. — Пола, в багаже не оказалось ничего, даже отдаленно напоминающего снаряжение взломщика или железный сундук.

Последовало долгое молчание.

— Но, Билл, если Колльер — Железный Сундук, разве он не выдал себя? Теперь они знают, как он выглядит.

— Нет, не знают!

— Почему?

— Старый Г. М. и полковник Дюрок думают, что Колльер — не Железный Сундук, и я с ними согласен. Иначе стал бы он вести себя так глупо или въезжать и покидать Лиссабон под этим именем? Нет, малышка. Очевидно, у Железного Сундука есть только один сообщник — его гранильщик алмазов, который путешествует вместе с ним. И это Колльер.

— Да, понимаю…

— Но настоящий Железный Сундук, который все планирует и организует, спокойно прилетел в том же самолете. Никто к нему не присматривался. Колльера, конечно, отпустили — он может послужить приманкой для человека, которого они ищут. Но сам Железный Сундук незамеченным проскользнул в Танжер.

Пола поежилась. Повернувшись направо, она посмотрела на силуэт пальмы и гряду холмов, тянущихся от бухты.

— Билл, я боюсь. Не физически и не за себя, но… судя по тому, что я слышала и читала, этот человек просто исчез на узкой улице в Брюсселе. А в Париже он заставил исчезнуть бриллианты со стола на глазах у полиции. Теперь он исчез опять, вместе со снаряжением взломщика и железным сундуком! Это жутко! Это… неестественно!

— Да, неестественно, — согласился Билл. — Но какую это предоставляет возможность!

— Возможность?

Билл вскочил на ноги так резко, что на столе задребезжали стаканы. Холодный ветер с Гибралтарского пролива вздувал на его спине рубашку. Расправив широкие плечи, он устремил невидящий взгляд на свет,отражающийся в водах гавани. Пола, как всегда, чувствовала, что его мозг сортирует факты так же быстро, как человек за прилавком английской почты раскладывает письма по ящикам.

— Железный Сундук хитер, колоритен и обладает острым чувством юмора, — заговорил Билл, обращаясь к гавани. — Ты видела фотографии настоящего железного сундука? Или сундук, который Дюрок специально выписал из Амстердама, как только заподозрил, что следующий удар будет нанесен в Танжере? — Он не стал дожидаться ответа. — Резьба по краям изображает обезьян, показывающих язык. Кроме того, Железному Сундуку противостоит Г. М., который еще хитрее и колоритнее. Тем не менее… — Внезапно его тон изменился. — Пола!

— Я здесь, Билл, — отозвалась она тем мягким голосом, который использовала, когда он что-то бормотал в беспокойном сне.

— Ты можешь себе представить общую сумму вознаграждения от различных городов за поимку Железного Сундука?

— Нет, дорогой. Но…

— Это значительно больше семидесяти тысяч фунтов. — Билл помедлил. — Предположим, Пола, его поймаю я?

Теперь Пола испугалась всерьез. Конечно, эти кражи и загадочные исчезновения могли вызывать интерес и беспокойство, но по-настоящему ее заботил только муж. Если он собирается втянуться в эту историю, и их счастливой жизни будут грозить опасности, значит, его нужно спасать от них, как от ужасной болезни.

— Билл, — твердо сказала она, — сядь и обними меня.

Он повиновался, но Пола знала, что его мысли все еще блуждают далеко. Внезапно ее осенило вдохновение.

— Я знаю, дорогой, почему ты беспокоишься из-за денег. Это моя вина! — Пола любила брать вину на себя. — Мы были слишком расточительны — жили и питались в самом дорогом отеле Танжера, который ты не можешь себе позволить. Но сегодня я видела объявление в «Танжер газетт»…

Она не рассказала ему полностью об источнике своего вдохновения, лелея секрет.

— Если бы мы поселились в маленькой квартире, а я убирала и готовила, это бы все изменило. Ведь жизнь в Танжере самая дешевая в мире…

Билл, пробудившись от мечтаний, уставился на нее.

— Какая квартира? — спросил он. — Кто говорит о квартире?

— Не важно, дорогой. Но почему ты так хочешь заполучить эти деньги?

— Дело не только в деньгах. — Билл покачал головой и задумался. — Хотя они освободили бы меня от нудной работы в консульстве. И мы могли бы куда-нибудь уехать. Возможно, в Англию.

— Билл! Ты недоволен жизнью со мной здесь?

— Господи, конечно доволен! Без тебя я нигде не мог бы жить.

Это было все, что хотела знать Пола. Она вздохнула.

— Тогда что означает эта чепуха насчет денег?

— Я говорил тебе: дело не только в них, но и в… в престиже.

— В престиже?

— Да, неужели ты не понимаешь?

Они посмотрели друг на друга. Сразу стало очевидно, что мотивы каждого непонятны другому. Между ними разверзлась пропасть, особенно пугающая потому, что они были так близки. Но Билл поцеловал жену, и тепло его губ излечило последствия слов.

— Я дурак, Пола, — признался он. — Забудь, что я сказал, ладно? Я ведь просто болтал.

— Если ты действительно хочешь в этом участвовать, — прошептала Пола, почти веря самой себе, — то я не стану тебя останавливать. Честное слово!

— Я не собираюсь ни в чем участвовать.

— Как бы то ни было, — Пола пыталась говорить «как мужчина с мужчиной», что у нее никогда не получалось, — ты хотя бы обдумай все как следует.

— Тут нечего обдумывать.

— Билл, я очень замерзла; посмотри, ведь я только в джемпере и слаксах. Не могли бы мы… вернуться в отель?

— Конечно.

Сидя за рулем автомобиля «флайинг-стандард», Билл мог поехать домой по прямой дороге, но, по каким-то своим причинам, выбрал кружной путь. Пола рядом с ним откинулась на спинку сиденья, полузакрыв глаза, согреваемая мыслями об объявлении в «Танжер газетт».

Даже в самые темные ночи над Танжером висит сероватая пелена, словно небо покрывают лучи от скрытых где-то ламп. Когда автомобиль свернул на Грэнд-Сокко, было только без четверти двенадцать. Электрические фонари и свечи отбрасывали бело-розовый свет на грязные стены домов. Запахи Грэнд-Сокко нельзя было назвать аппетитными.

Ночь была тихой, хотя в поисках шума вам следовало только спуститься на Литл-Сокко, которая никогда не спит. На рыночной площади, вымощенной булыжником, еще оставалось несколько телег, запряженных лошадьми или ослами. Тени деревьев падали на перезрелые фрукты и увядшие цветы, которые не удавалось продать. Группа арабов в бурнусах с видом заговорщиков толпилась вокруг гадальщика, предсказывающего судьбу по костям. По рю Сан-Франциско, спускающейся с узкого холма, мчались два современных автомобиля, оглашая воздух гудками.

Пола не обратила внимания, что ее муж, повернув налево к рю дю Статю, ехал так медленно, что мотор «стандарда» почти заглох.

Позднее она об этом жалела.

Рю дю Статю — очень длинная улица с несколькими перекрестками. Отходя от Грэнд-Сокко, она сначала поднимается по склону с магазинами но обеим сторонам. После перекрестка с рю дю Сюд справа и крутым склоном, а также широкой каменной лестницей, спускающейся в полумрак рю Уоллер слева, подъем становится круче и круче вплоть до плас де Франс.

Но нас интересует только нижняя ее часть до перекрестка. Пола, сидя слева от водителя в английской машине, высунулась в открытое окошко.

— Билл! — воскликнула она. — Посмотри туда!

— Э? — рассеянно откликнулся ее муж. Подведя автомобиль ближе к правой обочине, он тоже выглянул.

— В правое окошко ты ничего не увидишь, поможешь послушать, — указала Пола.

На выступе крыши над магазином тканей с левой стороны рю дю Статю сидел, поджав ноги, толстый лысый итальянец с гитарой, изливая свою тоску с чисто неаполитанской страстью.

— «Che bela cosa, — распевал приятный тенор, — 'na jurna-ta'e sooo-le».[46]

— Разве это не прекрасно? — осведомилась Пола, снова откинувшись на сиденье. — Его поведение абсолютно естественно для каждого — даже полиция не спрашивает, что он там делает. Здесь не тихо, но так мирно, так спокойно, так…

И тогда это произошло.

Слова Полы перебил пронзительный звук охранной сигнализации. Он врезался в уши, как дрель в сейф, и, казалось, становился все громче. Гитара упала с крыши и разбилась о тротуар. С Грэнд-Сокко доносилось бормотание множества голосов.

Между автомобилем и перекрестком с рю дю Сюд было сравнительно мало дверей. При первых же звуков сигнала тревоги Билл Бентли рванул ручной тормоз, остановил машину и повернул ручку правой дверцы.

Посмотрев направо, Пола увидела фасад знакомого ювелирного магазина. С обеих сторон входной двери находились широкие витрины, но сейчас и они, и дверь были защищены складной стальной решеткой, к которой даже призрак не осмелился бы прикоснуться. Над магазином красовалась надпись большими позолоченными буквами: «Бернштейн и компания».

Часто видевшая все это Пола посмотрела вперед. С левой стороны здания начинался узкий переулок, куда выходила боковая дверь магазина.

Билл Бентли открыл дверцу и спрыгнул на тротуар.

— Нет, Билл!

— Я так и знал! — крикнул он. — Любой болван мог бы догадаться!

Бросив взгляд на запертую решетку фасада, Билл побежал по темному переулку к боковой двери. Сигнал тревоги продолжал звенеть в ночи.

Глава 6

Проскользнув по сиденью под рулем, Пола выпрыгнула из машины. Она оказалась лицом к переулку и слышала шаги Билла. Только потом Пола вспомнила, что крик застрял у нее в горле, так как слишком многое произошло сразу.

Над боковой дверью магазина загорелась большая, но тусклая лампа под круглым и плоским плафоном. В темноте Билл пробежал мимо двери лишних восемь-десять футов. Пола видела, как он круто повернулся, когда зажегся свет.

Потом начался кошмар.

Боковая дверь распахнулась, и оттуда вышел человек в надвинутой на глаза фетровой шляпе. Под левой подмышкой он держал знакомый сундук с резными обезьяньими головами, на которых виднелись отблески света. Сигнал тревоги прекратился, и тишина подействовала как удар в лицо.

Мужчина, поправив свою ношу, помчался к улице. Следом за ним из боковой двери выбежали полковник Дюрок и Г. М., путаясь друг у друга под ногами.

Как только дверь открылась, Билл рванулся вперед как спринтер, наклонив голову и закусив губу. Промчавшись мимо Г. М. и полковника, он настиг свою добычу и бросился на нее сзади, нырнув, как игрок в регби.

Только удача спасла Железного Сундука. Правая рука Билла ухватила бегущего за правое колено, но он допустил ту же ошибку, что и полицейский в Брюсселе. Его левая рука попыталась вцепиться в проклятый сундук, но пальцы скользнули по слишком гладкой поверхности.

Будь брюки грабителя покрепче, Билл смог бы удержать его за колено, но шесть дюймов какой-то тонкой материи с треском оторвались. Вор-призрак свирепо лягнул противника в левое плечо. Билл упал на бок и перевернулся на спину.

Даже теперь Железного Сундука могли бы поймать, будь Г. М. и Дюрок попроворнее. Грабитель пошатнулся и чуть не упал, но смог повернуться, и Пола увидела, как в его руке блеснул короткоствольный, но тяжелый револьвер, когда он почти в упор выстрелил в Билла.

Черный силуэт устремился к улице, оказавшись лицом к лицу с Полой.

Их разделяло около четырех футов. Возможно, света хватило бы, чтобы увидеть лицо грабителя. Но ее зрение было сосредоточено на резных обезьянках, а мысли — только на Билле. Рука в резиновой перчатке, держащая револьвер, взметнулась, револьвер дважды выстрелил Поле в голову.

Подняв свою ношу, преступник пробежал несколько футов по рю дю Статю, но свернул не направо, на рю дю Сюд, а налево, помчавшись не по ступенькам, а по крутой улице вниз к рю Уоллер.

Внезапно отовсюду послышались полицейские свистки.

Пола стояла неподвижно. В этом кошмаре она даже не успела испугаться, когда призрак выстрелил в нее. Две вспышки и два разрыва казались не более чем гротескными инцидентами, вполне естественными при сложившихся обстоятельствах. Но она видела, что Билл сразу же поднялся, выбежал на улицу, посмотрел налево и направо и, не видя добычи, поспешил к Поле.

В тот же момент полковник Дюрок, в полном обмундировании и с багровым лицом, появился из переулка, дико озираясь. Обернувшись, он крикнул по-французски кому-то невидимому:

— Инспектор Мендоса, где комендант?

— Не знаю, мой полковник! Его здесь не было!

— Наши люди должны были разместиться так, чтобы даже змея не могла проскользнуть! Где они?

— Мой полковник, приказы должен был отдать комендант, но он не появился. Я лежал на стене в конце переулка и не осмеливался отдавать распоряжения, пока не…

— Господи! — прошептал полковник, воздев руки к небу. Потом его голос зазвучал как сирена в тумане, четко произнося каждое слово: — Слушайте, все полицейские! Наш человек спустился на рю Уоллер! Все за ним!

Улица сразу ожила. Послышался топот бегущих ног, замелькали белые шлемы, пояса и дубинки. Некоторые из бегунов легко могли догнать преступника.

— Постройтесь в ряд в конце рю Уоллер! — продолжал кричать полковник. — Он не должен выбраться на рынок или вниз. Если вы удержите его на улице, он в ловушке!

Со стороны Грэнд-Сокко бежали арабы в бурнусах, халатах и обычной одежде, но в красных фесках. Не многие народы так возбуждает шум на улице.

— Десять тысяч песет тому, кто его поймает! — крикнул Дюрок сначала по-французски, потом по-арабски.

Толпа безумствовала.

— Я чиновник администрации! — пыхтел полковник, размахивая руками. — Вперед! — И он сам устремился в толпу по направлению к рю Уоллер.

Тем временем Билл подбежал к Поле. Два одинаковых вопроса и ответа прозвучали одновременно:

— С тобой все в порядке?

— Да!

Билл быстро проводил руками по лицу, волосам, плечам, рукам, груди, животу Полы, которая пыталась смеяться.

— Дорогой, ты уверен, что не ранен?

— Да, цел и невредим.

Строго говоря, это не было правдой. Черное пятно на левом плече рубашки скрывало пурпурный синяк. Сквозь дыру в правом рукаве кровоточила царапина. Такие же царапины находились на колене и запястьях. Но это были пустяки, даже если Пола так не считала.

— Билл, ты ранен! Нужно промыть царапины и смазать йодом… — Она умолкла, помня, как Билл ненавидит суету.

Из переулка вышел сэр Генри Мерривейл без шляпы и с поблескивающей лысиной. Вид у него был прескверный. Подойдя к Поле, он задал тот же вопрос:

— С вами все в порядке, куколка?

— Конечно, — улыбнулась Пола. В смысле реакции это было далеко не так, но она скорее бы умерла, чем признала это. Ее голос звучал так же спокойно, как в Лондоне во время войны, когда бомба угодила в соседний дом.

Услышав шаги Г. М., Пола и Билл сразу отскочили друг от друга. Посторонний, увидев эту британскою пару на улице или в ресторане, подумал бы, что они способны радоваться лишь скучному домашнему уюту, что им недоступны эмоциональные вспышки.

— А вы, сынок? — Поправив очки, Г. М. уставился на Билла.

Последний, хотя и не мог скрыть разочарования, ответил, что не пострадал.

— Очень интересно, — проворчал Г. М. — Пошли со мной, оба!

Суматоха на рю Уоллер достигла апогея. Полицейские, бог знает почему, упорно дули в свистки. Из конюшни доносились ржание и топот испуганных лошадей. Но Г. М. повел Полу и Билла в переулок.

Теперь они видели, что в стене напротив двери «Бернштейна и компании» находились маленькие лавчонки. Каждая состояла только из верхней и нижней складных дверей. Откинутые назад, эти двери превращались в прилавок с товарами, помещавшимися в маленьком пространстве позади продавца. Сейчас все двери были закрыты и заперты, превратившись в длинный ряд серых или коричневых вертикальных досок.

Вынув из кармана электрический фонарь, Г. М. осветил лучом нижние доски и землю под ними.

— Сынок, — обратился он к Биллу, — вы не возражаете снова испачкать вашу одежду?

— Нисколько. А зачем?

— Упадите в том же месте и покажите, где вы находились, когда Железный Сундук выстрелил в вас.

Билл стал разглядывать землю при свете фонаря Г. М. Мощенный булыжником переулок покрывал толстый слой грязи, и они быстро разглядели следы в тех местах, где Билла протащили волоком. На мостовой валялся клочок светло-коричневой ткани, оторвавшийся от штанины незнакомца.

Кивнув, Билл сначала улегся на правый бок в том месте, где Пола видела, как он упал, потом перекатился на спину, касаясь левым плечом грязных серых досок, как и раньше.

Г. М. осветил лучом фонаря доски над Биллом. Все увидели пулевое отверстие в серой древесине, слегка неровное с правой стороны, так как преступник стрелял назад и слегка наискосок.

— Нет, не вставайте! — приказал Г. М. — Я видел оружие. Это американский револьвер «кольт-бэнкер» специальной модели 38-го калибра, с очень коротким стволом, но с колоссальной убойной силой, тем более с короткого расстояния. Этот тип выстрелил в вас… ну, почти в упор. И тем не менее взгляните на отверстие — он промазал на два фута!

Билл поднялся с земли.

— А вы, куколка, — Г. М. повернулся к Поле, — уверены, что не чувствуете на лбу крупиц пороха? Нет, не ожогов. Но в вас стреляли с четырех футов. Обычно, когда пули проходят так близко от цели, на коже остаются крупицы несгоревшего пороха.

— Их нет, — уверенно заявила Пола.

— Значит, пули пролетели значительно выше вашей головы.

Впервые, оправившись от шока, Пола представила себе удар пули ей в лицо. У нее задрожали колени.

Билл обнял ее и, отчасти чтобы отвлечь внимание, начал ругать себя в весьма экспрессивных выражениях, свойственных Танжеру.

— Это моя вина, — добавил он. — Если бы я схватил его за оба колена, он бы грохнулся наземь. Но мне понадобилось хватать этот чертов сундук. Проклятое железо оказалось полированным — как будто покрытым пленкой, мои пальцы соскользнули, и я упал. Если бы мне хватило ума, то награ… — Билл оборвался на полуслове.

Потянув себя за нижнюю губу, Г. М. отвернулся, чтобы обследовать не вполне пристойный рисунок мелом на стене «Бернштейна и компании».

— Нет, сынок, это не ваша вина, — сказал он. — Это очередное проявление всеобщей извращенности. — Он отвернулся от стены. — Что тогда говорить обо мне? Мы с полковником стояли, выпучив глаза, неподвижные, как соломенные чучела, думая, что вы поймали его.

— Господи, если бы я его поймал!

Г. М. обвел лучом фонаря переулок, включая рисунок на желтой стене, потом выключил фонарь и положил его в карман. Теперь горела только тусклая лампа над боковой дверью.

— Сынок, — серьезно заговорил Г. М., — я хочу, чтобы вы хорошенько подумали, как сегодня в доме полковника Дюрока.

— Да, сэр?

Глаза Билла снова сияли, и у Полы упало сердце, когда она поняла, что детективный жар опять вспыхнул ярким пламенем.

— Почти десять часов, — продолжал Г. М. с видом мученика, — полковник буквально вливал рапорты мне в глотку. Я знаю о Железном Сундуке больше, чем его собственная мать, за исключением того, кто он. Теперь подумайте! Из двенадцати колоритных ограблений — тринадцати, считая сегодняшнее, — бегство Железного Сундука видели не менее чем в девяти случаях. Каждый раз он стрелял — иногда неоднократно — в людей, которые оказывались недостаточно близко, чтобы схватить его.

— Ну?

— И каков же результат этой стрельбы? За исключением бедняги полицейского в Брюсселе и женщины в Мадриде, которая рассчитывала на награду, а получила пулю в бедро, Железный Сундук ни в кого не попал. Как вы это объясните, а?

Билл задумался, переминаясь с ноги на ногу и потирая грязной рукой подбородок.

— Думаете, это важно, сэр?

— Важно? Вспомните, он совершил только три чуда — исчез с брюссельской улицы, заставил исчезнуть бриллианты со стола в Париже, а здесь, в Танжере, похоже, исчез со снаряжением и добычей. Однако в других случаях его видели, и он стрелял без особого успеха.

— Если отбросить мысль, что он попросту никудышный стрелок, — заметил Билл, — можно предположить другое. Например, в меня он стрелял, почти потеряв равновесие, стоя вполоборота и держа тяжелый сундук. Примерно то же самое было в случае с Полой — он все еще пошатывался. Все сводится к тому, что он цепляется за этот чертов сундук. Почему? Это талисман, приносящий удачу?

Г. М. фыркнул.

— Все не так просто, сынок. Железный Сундук не похож на психа. У меня с самого начала сложилось о нем иное мнение. — Г. М. посмотрел на освещенную боковую дверь, за которой словно кто-то прятался. — Как бы то ни было, учитывая фокус-покус, который полиция разыграла здесь сегодня вечером…

Вокруг рта Билла появились иронические складки.

— Прошу прощения, сэр, но было достаточно очевидно, что следует делать вам и полиции, а также Железному Сундуку.

Лицо Г. М. слегка покраснело.

— Что значит «очевидно»? — осведомился он.

— Почти не вызывало сомнений, что Железный Сундук нанесет удар по «Бернштейну и компании», — сказал Билл. — Во-первых, он ограбил их филиал в Брюсселе и не мог придерживаться высокого мнения об их замках. Во-вторых, газеты уже несколько недель сообщали, что западноафриканский монарх, султан чего-то там, привозит в Танжер сотню алмазов, чтобы отдать их на огранку и шлифовку в фирму «Бернштейн и компания» для изготовления ожерелья в подарок его третьей и последней жене.

— Угу, — согласился Г. М. — Что-нибудь еще?

— Я решил, что Железный Сундук будет рассуждать следующим образом: «Они подумают, что я первые две ночи буду заниматься разведкой, как обычно, поэтому нанесу удар сегодня же». Вы же, со своей стороны, подумали: «Он может и не нанести удар этой ночью, но, если это двойной блеф, нам лучше сразу установить охрану ювелирного магазина». Доказательство, сэр? Я был здесь, когда начался фейерверк.

Г. М. склонил голову набок.

— Знаете, сынок, — задумчиво промолвил он, — я говорил полковнику этим вечером, что у вас в черепушке немало серого вещества, хотя это не так заметно… — Он кашлянул. — Награды меня не интересуют. Когда в Америке заводили разговор о гонорарах, я приходил в ярость, и никто не мог понять почему. Все же, если вы хотите принять в этом участие…

Пола бросила быстрый взгляд на Билла, который предпринимал героические усилия не смотреть на нее.

— Боюсь, что не могу, сэр. Понимаете, — солгал он с легкостью, необходимой на его службе, — в консульстве у меня много дополнительной работы. Нужно принимать решения, а так как я… э-э… имею некоторое влияние на консула…

— Вы хотите сказать, что ваша жена имеет влияние на вас, — прервал Г. М. — Некоторые жены — жуткие тираны. И вместо того чтобы пнуть их в зад…

— Я не тиран! — негодующе воскликнула Пола. — Спросите Билла. Он может делать что хочет и отлично это знает.

Несмотря на внешнее спокойствие, ее охватил ужас. Если она еще раз встретит это пугало без лица и с короткоствольным револьвером, то сойдет с ума. Билл тоже не должен встречаться с ним снова. И тем не менее ее любопытство было сильнее страха.

— Сэр Генри, — неуверенно спросила Пола, — что произошло здесь сегодня вечером? Почему вы и полковник были внутри ювелирного магазина вместе с Железным Сундуком? Где был Хуан Альварес? А эти сто алмазов… сколько украл Железный Сундук?

Физиономия Г. М. приобрела почти безмятежное выражение.

— Ни одного алмаза, — ответил он. — Ни одной драгоценности, ни одной песеты и вообще ничего.

— Вау! — Билл весело хлопнул себя по пострадавшему колену и поморщился.

— Понимаете, — объяснил Г. М., — в начале вечера Дюрок позвонил «молодому» месье Бернштейну, которому около пятидесяти лет и который является последним представителем старинного семейства, ведущего ювелирный бизнес в Париже с XVIII века. Он отличный парень и здорово нам помог — приехал сюда с нами, отдал полковнику все ключи и отослал ночного сторожа. Бернштейн хотел остаться, но полковник выставил его с собственной территории… Господи, совсем забыл! Он наверняка сидит сейчас у телефона.

Г. М. повернулся к боковой двери.

— Monsieur l'Inspecteur Mendoza![47] — окликнул он басом, приобретающим странный пронзительный тембр при разговоре на иностранном языке.

Под лампой появился высокий, костлявый, довольно красивый мужчина с узкой полоской черных усов. Под фетровой шляпой виднелись густые темные волосы с сединой на висках. Он был в штатском и нервно покуривал сигарету.

— Oui, Seer Henri?[48]

Поскольку инспектор Мендоса пользовался репутацией последнего трофея Илоны Щербацкой — пухлой, добродушной Илоны, которая устраивала вечеринки с курением «кайфа»[49] и была щедрой во всех отношениях, — Пола разглядывала его с интересом. Она никогда не ревновала к Илоне, так как Билл тайно, но свирепо ненавидел всех русских — даже «белых», вроде Илоны, что было особенно несправедливо.

Г. М. попытался придать лоск своему французскому жаргону водителя такси.

— Будьте так любезны позвонить месье Бернштейну и сказать, что ему больше незачем сидеть на еже.

— Прошу прощения, сэр Генри?

— Тьфу! Это сленговое выражение. Будьте любезны информировать месье Бернштейна, что ограбление не удалось, и ни одна драгоценность не пропала.

— Очень хорошо, сэр Генри. — Мендоса исчез в дверном проеме.

— Но что произошло? — допытывалась Пола.

— А вы не догадываетесь, куколка? Почти три часа — с тех пор как стемнело в девять — Дюрок и я прятались в личном кабинете Бернштейна. В него ведет боковая дверь, и он отделен от передней части магазина. Сейф находится у стены напротив двери, а слева стоит большой шкаф, где прятались мы с Дюроком. В магазине было совсем темно, а дверца шкафа была приоткрыта только на полдюйма. Что-то разглядеть снаружи мог только я, так как Дюрок был не в состоянии меня подвинуть. Его выражения не поддавались описанию! О, куколка моя, если бы ваши нежные ушки осквернили эти ужасные, безбожные…

Пола захихикала. Г. М., сердито посмотрев на нее поверх очков, спустился с пьедестала добродетели.

— Ладно! — проворчал он. — Железный Сундук явился без четверти двенадцать и обнаружил, что открыть боковую дверь не труднее, чем щелкать орехи. Но в отличие от нас он не знал о маленьком трюке, который использовал там Бернштейн несколько лет назад.

— Каком трюке? — спросил Билл.

— Понимаете, сигнализация не прикреплена ни к двери, ни к окнам, — ухмыльнулся старый нечестивец. — Она включается нажатием кнопки, скрытой в полу перед сейфом — как раз под замком. Даже при дневном свете ее трудно заметить. Железный Сундук осветил кабинет фонарем, потом поставил настоящий сундук, где находились орудия взлома, завернутые в бархат. Он не стал их открывать — только посмотрел на них и положил назад — подошел с фонарем к сейфу и… Никогда не знал, что охранная сигнализация может быть такой громкой!

На пару секунд мы с полковником окаменели. Потом этот маленький прохвост стал толкать и ругать меня, стараясь выбраться из шкафа первым, хотя это было мое право. В результате мы оба застряли в дверях. Железный Сундук подобрал свою ношу, спрятал фонарь в карман, достал короткоствольный кольт и выбежал в переулок. Остальное вы знаете — кроме того, что с полицейской сетью снаружи что-то не заладилось.

Разочарованно покачав головой, Г. М. вышел из переулка на рю дю Статю. Пола и Билл последовали за ним. Внизу на рю Уоллер было почти тихо, если не считать звуков шагов, а иногда стука лошадиных копыт. Опустив уголки рта, Г. М. смотрел на стальные решетки фасада «Бернштейна и компании». Его взгляд переместился на соседний магазин в направлении Грэнд-Сокко. Поперек грязной витрины тянулась надпись эмалированными буквами «Луиза Бономи», а под ней, по-испански и по-французски, «Маски и костюмы».

— Рю Уоллер действительно становится ловушкой, сэр Генри, — сказала Пола, — если поставить кордон в дальнем конце. Думаете, они его поймают?

— Нет, куколка, — ответил Г. М., потянув себя за нижнюю губу. — Понимаете, они не знают, что ищут.

— Вы имеете в виду, кого ищут?

— Нет-нет! — Г. М. сделал суетливый жест. — Именно что.

Пола и Билл обменялись озадаченными взглядами.

— Приведу пример того, что я имею в виду, — продолжал Г. М. — Мы никогда не получали даже приблизительного описания Железного Сундука. Сегодня вечером вы оба видели его вблизи. Опишите его!

Последовало молчание.

Потом Билл почесал то, что осталось от его густых каштановых волос после стрижки в армейском стиле.

— Хоть убейте, не могу вспомнить! — пожаловался он. — Я схватил его за колено — тут описывать нечего. Когда он выстрелил в меня, я лежал на спине, смотрел не в ту сторону и видел только вспышку. Нет, я не могу его описать.

— И я не могу, — подхватила Пола. — Он выглядел как… темный силуэт. А я смотрела на этот жуткий сундук с обезьянами. По-моему, на нем была шляпа.

— Я не требую от вас измерений по системе Бертильона,[50] — терпеливо сказал Г. М. — Только общие детали. Он был высоким или низкорослым? Толстым или худым? Что-нибудь о его лице?

— Не знаю, — после паузы ответили супруги Бентли.

— То-то и оно, — устало произнес Г. М. — То же самое говорят и другие. Но почему они не знают? Разгадайте это, и вы получите половину ответа. Даже если мы действительно видели сегодня вечером Железного Сундука. — Сделав это загадочное замечание, Г. М. энергично взмахнул кулаком. — Нет! Я не один из этих самодовольных тупиц, которые знают правду, но ничего не говорят полиции, пока убийца не прикончит всех потенциальных жертв. Думаю, я знаю половину ответа и завтра сообщу ее полковнику. Или даже этой ночью, если он не обезумел до такой степени, что у него из-под воротничка вырывается пламя. Понимаете…

Он оборвал фразу, так как предмет разговора появился перед ними. Если пламя вырывалось из-под воротничка полковника Дюрока, то в переносном смысле. Его короткая полная фигура в униформе цвета хаки сохраняла достоинство. Он церемонно поцеловал руку Поле и обменялся рукопожатием с Биллом.

— Ну, — заговорил по-английски Дюрок, — мы снова упустили нашего человека. Каждая дверь, каждый ставень на рю Уоллер были заперты изнутри. Четверо наших лучших бегунов — арабских полицейских — нагнали Железного Сундука, пробежали мимо него и встали в ряд под фонарем в конце улицы. Но нет! Он опять проделал трюк с исчезновением! И кто за это в ответе?

— Не смотрите на меня! — рявкнул Г. М. и обратился к остальным за сочувствием. — Я чуть не погиб, будучи настолько тупым, чтобы согласиться ехать в машине полковника… Кстати, вы обещали, что я могу получить все, что хочу. Теперь я знаю, каково ездить по этому городу. Я получу то, что хочу?

Полковник махнул рукой.

— Это прибудет завтра утром специальным самолетом из Лиссабона, — сообщил он. — Но, друг мой… Нет-нет, я не имел в виду вас. — Дюрок повысил голос: — Мендоса!

Из боковой двери вышел высокий инспектор Мендоса, с костлявым лицом и полоской усов, поспешил по переулку к улице. Выбросив очередную сигарету, он застыл по стойке «смирно».

Полковник Дюрок перешел на французский, как будто у него в горле был переключатель скоростей.

— Инспектор Мендоса, — негромко замурлыкал он, — вы были следующим по званию после коменданта Альвареса в группе снаружи ювелирного магазина. Я находился в этом чертовом кабинете с девяти вечера. Наши люди толпились в дверях и прятались где попало, не получая приказов. Так как комендант не появился и до сих пор не удостоил нас своим присутствием, почему вы не отдали распоряжения?

— Я же говорил вам, mon полковник, что не осмеливался! Комендант — сторонник строжайшей дисциплины…

Мурлыканье Дюрока стало чуть громче.

— Но рядом с вами была дюжина телефонов, Мендоса. Вам не пришло в голову позвонить в управление и отправить людей на его поиски?

— Я делал это, мой полковник! Минимум десять раз!

— Вот как? Очень хорошо… А потом? Я могу понять ваше нежелание говорить плохо о коллеге. Но вами командую я! — внезапно рявкнул полковник, выпятив живот. — Говорите!

Мендоса затараторил так быстро, что Поле и Биллу пришлось напрячь слух.

— Кажется, мой полковник, комендант договорился с молодой леди, мисс Морин Холмс, встретиться в ресторане «Каравель» в половине восьмого.

— В ресторане «Каравель»? Однако человек может обедать в половине восьмого и выйти на дежурство в девять!

— Да, мой полковник. Но, по словам официантов и босса, комендант прибыл слишком рано. В половине восьмого он еще был спокоен. Когда дама не прибыла в восемь, его пальцы начали барабанить по столу, а ноги постукивать по полу. В половине девятого комендант заказал бренди и, согласно рассказу официантов… Как же этот человек умеет пить!

— Продолжайте!

— Оказалось, дама почему-то решила, что комендант назначил ей свидание в ресторане «Чиро» на рю Рафаэль.

— Ресторан «Чиро»! — пробормотал полковник. — Да, это правда. Я слышал, как она это говорила.

— Когда комендант не появился в половине восьмого, дама бросила тарелки на пол и разразилась слезами. Анри и весь персонал пытались ее утешить. Но она вскочила в такси и вернулась к вам домой, мой полковник, на Олд-Маунтин.

— А комендант?

— Ну, его нашли в собственной квартире мертвецки пьяным.

Последовало гнетущее молчание.

— Хуан Альварес действительно влюбился в американскую девушку, о которой ты мне рассказывала? — шепнул Билл Бентли на ухо жене.

— Я в этом уверена, Билл!

— Прекрасно! Старине Хуану пойдет на пользу разок надраться.

К несчастью, Дюрок услышал это и круто повернулся.

— Значит, это прекрасно, мистер Бентли? — саркастически осведомился он. — Прекрасно, что благодаря халатности коменданта Альвареса и слабости инспектора Мендосы мы упустили нашу лучшую… нашу единственную возможность поймать Железного Сундука? Этот город набит деньгами. Состояния тут делаются за ночь. Повсюду банки и ювелирные магазины! Но мы понятия не имеем, куда Железный Сундук нанесет следующий удар и даже где он сейчас. По-вашему, это прекрасно?

— Погодите! — послышался голос сэра Генри Мерривейла, который сидел на поребрике, стиснув руками голову. — Чем больше я об этом думаю, тем меньше я вижу у вас оснований жаловаться.

— В самом деле, друг мой?

— Да. Вы не упустили вашу великую и единственную возможность. У вас ее даже не было. Разве Сундук заполучил хоть один из сотни алмазов султана? Нет. Вы предотвратили ограбление, не так ли?

Полковник Дюрок облегченно вздохнул:

— В том, что вы говорите, кое-что есть. Но говоря о нашей величайшей возможности…

— Вы не понимаете логики Железного Сундука, сынок. Он на три четверти состоит из тщеславия. А вы это тщеславие серьезно травмировали. Вы говорите чепуху, будто не знаете, куда он нанесет следующий удар. Я не знаю когда, кроме того, что это произойдет скоро. Но на вопрос «куда?» я могу ответить точно.

— Ну и куда же?

— Вот куда! — ответил Г. М., указывая пальцем на запертые стальные решетки «Бернштейна и компании». — Он снова попытается украсть эти алмазы, полковник, даже если вы поставите рядом с сейфом пятьдесят копов. Более того, я готов держать пари, что ему это удастся. Но будь я проклят, если знаю, как он собирается это проделать.

— Вероятно, вы правы, — пробормотал полковник. — Но в данный момент, — добавил он зловещим тоном, — я думаю о том, что скажу утром коменданту Альваресу!

Глава 7

На следующее утро, в половине восьмого, в большой комфортабельной спальне отеля «Минзех» Пола Бентли отодвинулась от храпящего мужа и тихо соскользнула с кровати.

Было очень холодно. Поежившись, Пола надела пижаму, халат и шлепанцы, на цыпочках прошла в ванную, закрыла дверь и включила свет. Приняв теплую ванну, она привела в порядок волосы и лицо — последнему требовалось только немного пудры. Рядом находилась одежда, которую она тайком перенесла в ванную комнату, прежде чем лечь спать.

Быстро одеваясь, Пола посматривала на вчерашнюю «Танжер газетт», лежащую на краю ванны, и отмеченное ею объявление.

Она была счастлива. Идея, пришедшая ей в голову вчера вечером в кафе на верхушке башни, утром казалась еще лучше. Пола намеревалась решить все денежные затруднения, раздобыв маленькую, но современную квартиру и самой занимаясь хозяйством и готовкой.

Она боялась лишь одного — что кто-то ее опередит. Найти маленькую современную квартиру в респектабельном районе в Танжере почти так же трудно, как и в других местах. Поэтому Пола решила добраться туда первой и стать лагерем у порога.

«Я получу эту квартиру, — твердила она себе. — Должна получить!»

Полностью одевшись в темно-голубое — почти под цвет ее глаз, — Пола, прежде чем открыть дверь ванной, выключила свет. Будильник должен был зазвонить только в восемь, и до этого времени ничто не могло разбудить Билла.

Задержавшись только для того, чтобы взять сумочку и легкое пальто, Пола выскользнула из комнаты и осторожно закрыла дверь, не щелкая замком. Спустившись на первый этаж отеля по покрытой плотным ковром лестнице, она вышла на верхний участок рю дю Статю и почти сразу же остановила такси.

Небо все еще было беловато-серым, с розовой полосой на востоке. Держа газету под мышкой, как талисман, Пола откинулась на спинку сиденья.

Спустя двадцать секунд после того, как автомобиль тронулся с места, другое такси отъехало от обочины и последовало за первым.

Хотя Пола не читала газету в автомобиле, многие фразы объявления запечатлелись в ее памяти. Квартира, правда, состояла только из одной большой спальни-гостиной, но днем кровать легко можно было замаскировать под кушетку. Там имелась «китченетт»[51] — Полу познакомили с этим термином американские друзья и фильмы, — которую нетрудно спрятать за ширму. Ванная включала все современные удобства. «Отлично подходит для временных жильцов»… Хотя номер телефона отсутствовал, цена казалась абсурдно низкой.

Но лучше всего был адрес: Маршан, 40-бис.

— Рядом с доктором Макфейлом, — шепнула Пола себе под нос. — Лучше быть не может.

Двадцать с лишним лет назад, когда Танжер являл собой всего лишь кучку грязных домишек, сгруппировавшихся вокруг квадратных башен Казбы, никто не ожидал, что, благодаря своему положению в Северной Африке, он быстро превратится в город со ста тридцатью тысячами жителей и с таким количеством денег, наживаемым законными и сомнительными путями, что некоторые станут зарабатывать на жизнь, играя на взлете и падении курсов разных валют.

Город разросся вверх и вширь за счет больших зданий, изящных вилл и жилых домов в испанском стиле, с желтыми оштукатуренными стенами и зелеными шторами. Маршан была обширной, вполне респектабельной площадью, в одном из углов которой стояла лечебница доктора Макфейла — не менее современная, чем любая лондонская.

Покуда такси мчалось вверх по рю дю Статю, через широкую и безмолвную плас де Франс и снова вверх по рю дю Фес,[52] Пола была погружена в раздумье. Она усмехалась про себя, вспоминая последний горячий спор сэра Генри Мерривейла и полковника Дюрока, произошедший накануне ночью, прежде чем все отправились по домам.

— Пошли — мы не должны стоять посреди улицы, — сказал Дюрок, аккуратно подняв обрывок штанины под иронические замечания Г. М. — Нам нужно выпить прощальный кубок. Согласны? — И он повел Г. М., Билла и Полу в бар «Парад».

Хотя Пола часто бывала в этом баре, она всегда опасалась, что они с Биллом застанут там Марка Хэммонда. Долговязый и худощавый, почти абсолютно лысый, несмотря на свои тридцать пять лет, Марк Хэммонд писал научно-популярные книги, которые давали ему стабильный, хотя и не слишком большой доход. Местом жительства он избрал Танжер, но часто путешествовал по Европе.

Хотя Хэммонд не вел себя оскорбительно даже в пьяном виде, он иногда бывал до неприличия откровенным. Полу, как и Билла, смущали замечания вроде следующего: «Полагаю, мистер Бентли, вы знаете, что я влюблен в вашу жену?» Или: «Пожалуйста, не думайте, что я делаю авансы. Я ненавижу драки — слава богу, от природы я слабак. А вы, я слышал, неплохо боксируете в среднем весе — хотя, вероятно, не так хорошо, как Альварес le terrible,[53] — и я не хочу, чтобы мне проломили голову из-за неразделенной любви». После этого Хэммонд дружески смеялся.

Войдя в бар «Парад» прошлой ночью с Биллом, Г. М. и Дюроком, Пола испытала облегчение, не обнаружив там Хэммонда. «Парад» — маленький, скромно освещенный бар с черно-красной мебелью. Над стойкой висит балдахин, под которым в ту ночь собралась нетрезвая, но не шумная компания. Так как владелец «Парада» — широкоплечий дружелюбный техасец, посетители большей частью были американцы или британцы.

Вдоль стен стоят скамейки и столики, за которыми можно отлично поесть и выпить. Г. М. и полковник заняли столик в дальнем углу, сев рядом. Билл поместился возле полковника, а Пола — возле Г. М., как прислужники.

— Alors,[54] — заговорил Дюрок, постучав пальцами по столу, — вы верите, что наш преступник снова попытается взломать сейф месье Бернштейна?

— Угу. И готов держать пари, — усмехнулся Г. М., — что на этот раз мы его поймаем, если распоряжения буду отдавать я.

Как ни странно, оба говорили тихо, подчеркивая слова только гримасами, хотя полковник в целом сохранял свойственную ему учтивость.

— Значит, я ошибаюсь в своей стратегии? — осведомился он.

— Нет-нет! Но это очень странное дело, полковник. Вам не следовало использовать все полицейские силы. Нужно расставить меньше людей, но в более правильных местах.

— А вы не видите в этом никаких трудностей? — вежливо спросил Дюрок.

— Трудностей?

— Молодой месье Исаак Бернштейн едва ли рад сегодняшним событиям. Что, если он просто переведет алмазы султана в более безопасное место?

Но Г. М. покачал головой:

— Он этого не сделает, полковник, если я снова поговорю с ним. Во-первых, Бернштейн настоящий спортсмен. Во-вторых, он, кажется, питает чувство восхищения к старику, поскольку несколько тупиц в Париже собрались и выдали мне нечто, именуемое Большим крестом Почетного легиона, — гореть мне в аду, если я знаю почему.

— Господи! — благоговейно прошептал полковник Дюрок.

— Понимаете, Бернштейн — француз, и на него это произвело впечатление. Хотя, — озадаченно добавил Г. М., — все, что я сделал, — это помешал отравить одну из их важных шишек. И наконец, как практичный довод для практичного человека: вы можете придумать лучшее место для этих алмазов, чем собственный сейф Бернштейна? Я имею в виду, когда он знает, что вы постоянно охраняете их и сегодня ночью сорвали попытку ограбления?

Дюрок задумался. Его короткие седые волосы встали торчком, как пена над кружкой пива.

— Вероятно, — не без гордости согласился он. — Но если до Железного Сундука дойдет слух, что драгоценностей в сейфе Бернштейна нет…

— Вы имеете в виду, он не станет атаковать снова?

— Вот именно. Будьте уверены — он приставит к магазину наблюдателей-арабов, хорошо им заплатив.

— Тогда все еще проще. Бернштейн закроет магазин на день-два, и никто не будет к нему подходить. А все ваши газеты радостно сообщат, что Железный Сундук впервые потерпел поражение, что он не может одурачить здешнюю полицию, что бриллианты все еще в сейфе и ему до них не добраться.

Г. М. сделал паузу с мимической гримасой, которая заинтересовала бы профессионального актера.

— Строго говоря, это может быть не совсем правдой, — добавил он. — Потому что, кажется, — повторяю: кажется! — его дважды чуть не схватили: один раз в Амстердаме, другой в Париже. Но это не важно! Если ваши газеты вскроют тщеславие Железного Сундука и польют его серной кислотой, он придет в достаточную ярость, чтобы атаковать даже следующей ночью.

Полковник Дюрок довольно замурлыкал и провел ладонью по столу.

— Кстати, о наблюдателях и сообщниках, — продолжал Г. М. — Давайте подумаем о парне, именуемом «Г.В. Колльер». Мы уверены, что он гранильщик алмазов и единственный сообщник Железного Сундука. Лично мы не видели его, зато видели многие другие, включая Мендосу. Вы распорядились оставить его на свободе, как приманку. Что с ним происходит? Вы присматриваете за ним?

— Ха-ха-ха! Этот тип! — Несмотря на продемонстрированное добродушие, Дюроку не понравилось упоминание о Г.В. Колльере, и его губы плотно сжались. — Вам незачем беспокоиться, друг мой. Тут мы не просчитаемся. Он сидит в отеле «Рифф»; его телефон просматривается…

— Вы имеете в виду — прослушивается?

— Я так и сказал — прослушивается. Ни одно его движение не остается незамеченным. Когда онвыходит из отеля, за ним всегда следует зад.

— Вы хотите сказать «хвост», сынок?

— Ба! — воскликнул полковник, с подозрением глядя на Г. М. — Никогда еще мой английский не называли несовершенным! Но это не имеет значения. — Он прикрыл руками золотые пуговицы. — Скажите, каков ваш великий план поимки Железного Сундука?

Г. М. нахмурился.

— Мне нужны большая карта, — сказал он, — и один помощник. Этот человек не должен быть смуглым, как ваши полицейские и детективы. Не спрашивайте почему! Он должен быть очень смелым и первоклассно стрелять из револьвера и пистолета.

Теперь вести себя как фокусник получил право полковник.

— Смотрите! — просиял он, указывая направо. — Вот ваш кандидат собственной персоной! Мистер Уильям Бентли — лучший стрелок в Танжере.

Пола выпрямилась. Даже она этого не знала, так как Билл никогда ни о чем подобном не упоминал.

Билл слегка покраснел и покосился на Полу.

— Я не так плохо обращаюсь с револьвером, — пробормотал он, — но насчет пистолета — увольте. Иногда в них что-то заедает, иногда взрывается.

— Нет! — инстинктивно вскрикнула Пола. — Нет, нет, нет! — Внезапно ее воспоминания о тускло освещенном баре «Парад» с его голосами и звоном стаканов среди черно-красной мебели исчезли, как сон. — Нет, нет, нет! — произнесла Пола вслух и пробудилась от грез.

Она сидела, съежившись от холода, в такси, которое мчало ее по улицам к месту назначения — Маршан, 40-бис. Окошки автомобиля запотели. Монументальные усы водителя медленно повернулись.

— С вами все в порядке, сеньора? — спросил он по-испански.

— Да, благодарю вас. Пожалуйста, езжайте дальше.

Протерев окошко, Пола обнаружила, что находится уже близко от нужного адреса. На белесом небе увеличивались в размере пурпурные полосы.

Билл в опасности! Она должна получить эту квартиру!

Первая мысль Полы, как обычно, была правильной. Вторая, не столь очевидная, была подсказана смутным ощущением, что они оба будут в большей безопасности, переехав из центра Танжера в верхний район, вроде этого, не говоря уже об экономии денег. Конечно, Биллу это не понравится. Но Пола знала, что сможет его убедить. Она никогда не изводила мужа и не настаивала на своем — у нее имелся более надежный способ убеждения, мысль о котором вызывала мечтательную улыбку. Но если даже это не действовало, приходилось использовать слезы. Билл ругался и бушевал, но против слез был бессилен.

Такси выехало на площадь и свернуло направо. Пола увидела внушительное здание лечебницы доктора Макфейла. Водитель подъехал к нему, предполагая, что пассажирка направляется туда, и затормозил у каменных ворот.

— Доктор? — спросил он.

— Не совсем, — ответила Пола, бросив взгляд на часы на щитке. — Но я могу выйти здесь.

Она расплатилась, дав щедрые чаевые. Из автомобиля хлынул поток испанских благодарностей, после чего он дал задний ход, едва не врезавшись в высокое дерево, развернулся и скрылся из вида.

Несколько секунд Пола смотрела на лечебницу. За кружевными занавесками горел свет, но это создавало скорее чувство одиночества, чем уюта. Казалось, все, кроме нее, мирно спят. Она слышала звук собственных сандалий, когда зашагала по утрамбованному песку, усеянному крошечными камешками.

Соседний дом отделяла только окаймленная цветами дорожка, ведущая к задней стене лечебницы. Здание так плотно скрывали тропические растения, возвышавшиеся над каменной оградой, что Пола могла видеть только крышу, пока не подошла к стальным воротам.

Да, это, несомненно, был многоквартирный дом.

Ворота заскрипели, когда Пола открыла их. Здание было очень длинным, хотя имело только два этажа, и стояло недалеко от дороги. Какой-то современный архитектор попробовал себя в старом испанском стиле. Стены покрывала желтая штукатурка, а на крыше поблескивали зеленые изогнутые плитки черепицы. Вдоль фасада, между двумя этажами, тянулся узкий балкон с узорчатыми стальными перилами и арками наверху и внизу. Все окна были наглухо закрыты зелеными деревянными ставнями.

Все, кроме…

Когда Пола шла по мощеной дорожке, то краем глаза заметила какое-то движение. Она посмотрела на ряд окон наверху. С левой стороны, на солидном расстоянии от угла, находилось окно значительно меньше остальных. Такое же окно было в соответствующем месте на нижнем этаже. На фасаде имелось еще несколько маленьких окон. Пола предположила, что это окна ванных.

Однако только верхнее левое окно имело не зеленые, а красные ставни. Когда Пола посмотрела наверх, мужчина на балконе подкрадывался к этому окну. Внезапно он отпрянул назад, пригнулся и исчез за краем балкона.

В тот же момент (хотя Пола об этом не догадывалась) такси, которое следовало за ней, остановилось напротив дома 40-бис.

Пола не слишком встревожилась. Фигура на балконе, виденная сквозь туманную дымку и за стальными завитушками, могла быть иллюзией. Но красные ставни почему-то ей не понравились, и ее сердце тревожно заколотилось.

В доме было два парадных входа. Поколебавшись, Пола выбрала левый. Она слышала, как кто-то насвистывает внутри.

Ее приветствовали чересчур сердечно. Маленький коренастый грек, подметавший вестибюль, буквально источал радушие. Он назвал свое имя, имя жены, количество детей и начал сообщать свою биографию, когда Пола, взмахнув газетой, спросила о квартире 3Б. Грек указал направление.

— Que vous etes belle![55] — прошептал он, коснувшись ее руки.

Пола, давно привыкшая к подобным знакам внимания, улыбнулась и пошла дальше.

Поднявшись по широкой каменной лестнице у левой стены, она свернула в первый коридор налево. Хотя дом был современным, он уже начал ветшать, благодаря жаркому климату. Стены с гипсовой лепниной, раскрашенные под мрамор каменные плиты и плотный ковер успели потускнеть.

Пройдя мимо зеленых дверей квартир 1Б и 2Б, Пола остановилась у двери квартиры 3Б — последней слева, — которая была ее целью.

Какое-то время она стояла неподвижно перед зеленой дверью с поржавевшими никелированными цифрой и буквой и кнопкой звонка сбоку. Два стеклянных плафона на крыше освещали коридор.

Впервые Пола осознала нелепость своего положения. Когда она посмотрела на часы в такси, они показывали десять минут девятого. С тех пор прошло самое большее десять минут. Разбудить жильца в такое время…

Если жилец — женщина, Пола легко нашла бы объяснение, а если мужчина — можно было ожидать как недовольства, так и очередных приставаний. Наилучшим вариантом явилась бы пара, но на это не было никаких намеков.

Тем не менее, ей придется это сделать! Сидеть целый час было негде — разве только на полу спиной к стене. Набрав воздух в легкие и сунув газету под мышку, Пола нажала кнопку звонка.

Ничего не произошло — по крайней мере, она не услышала, чтобы звонок прозвучал внутри. В полутемном коридоре царила мертвая тишина. Несомненно, звонок вышел из строя. Пола постучала в дверь, но так тихо, что ее, вероятно, не могли услышать. Ее рука машинально повернула никелированную ручку, и дверь начала открываться. Побуждаемая инстинктом или любопытством, Пола бесшумно подталкивала панель, пока не смогла увидеть значительную часть комнаты. И тогда снова начался кошмар.

Ее тело окаменело, судорожно открытый рот застыл в беззвучном крике.

Перед ней была большая квадратная комната, описанная в объявлении. Кремовая штукатурка на стенах была еще более тусклой, чем в коридоре. Складные двери в стене слева, очевидно, прикрывали «китченетт». Открытая дверь в той же стене вела в узкую ванную с закрытыми ставнями, окрашенными в красный цвет даже изнутри.

В стене напротив находился маленький камин, в котором ярко горел огонь. В правой стене два больших окна с красными ставнями были заперты на деревянный засов.

В комнате были и другие вещи, но Пола видела только одно.

За массивным столом в центре помещения спиной к двери сидел мужчина с лупой ювелира в глазу. Из-за высокой спинки кресла Пола могла видеть только короткую толстую шею и голову с огненно-рыжей шевелюрой, разделенной на пробор и смазанной бриллиантином.

Слева от него на красной скатерти стоял знаменитый сундук, поблескивая при свете лампы на потолке. Перед мужчиной лежали ряды неотшлифованных алмазов, сосчитать которые Пола не сумела.

Сквозняк, зародившийся в убогих коридорах, добрался до двери. Пола ощутила его затылком и лодыжками. На столе, справа от рыжеволосого мужчины, лежало несколько листов писчей бумаги. Один из этих листов взвился в воздух и поплыл в сторону.

Человек в кресле понял, что дверь открыта. Отбросив лупу, он вскочил и повернулся к Поле.

Его белесое лицо казалось вполне ординарным, но, тем не менее, одним из самых неприятных, какие ей когда-либо доводилось видеть.

— Какого черта… — зарычал он по-английски скрипучим тенором, плохо сочетавшимся с массивным телом.

Вытянув вперед обе руки со скрюченными пальцами, он устремился к Поле.

Глава 8

При первых же словах незнакомца слабость, охватившая Полу, исчезла, а ум снова начал функционировать. Отскочив назад, она захлопнула дверь и даже схватилась обеими руками за ручку в тщетной надежде не выпустить незнакомца.

Возможно, она видела самого Железного Сундука с его драгоценностями! Если бы кто-нибудь пришел ей на помощь…

Внезапно Пола осознала, что рыжеволосый мужчина не пытается напасть на нее. Напротив, она слышала, как задвижка скользнула в гнездо, а ключ повернулся в замке.

В тот же момент комендант Хуан Альварес быстро подошел к ней с другого конца коридора.

— Хуан! — прошептала Пола. Ее колени дрожали, но внешне она была спокойна.

Сегодня Альварес был в полном обмундировании, включая пояс с ремешком через правое плечо, фуражку с эмблемой и коричневые кожаные перчатки. Хотя его золотисто-карие глаза выглядели покрасневшими, как у человека, проведшего скверную ночь, они отнюдь не казались мутными. Высокий лоб интеллектуала контрастировал с жесткой складкой рта.

— Вы в полной безопасности, миссис Бентли, — улыбнулся он. — За мужчиной в комнате следили с тех пор, как он…

— Но это, вероятно, Железный Сундук! У него рыжие волосы. Он…

— Боюсь, что нет, миссис Бентли. Его зовут Г.В. Колльер, и он остановился в отеле «Рифф». Мы считаем его сообщником Железного Сундука. Как я сказал, за ним следили с тех пор, как он вышел в семь утра из отеля. Я лично возглавил охоту, не беспокоя полковника Дюрока. За вами также следовали, но по другой причине. Мы тоже видели это странное объявление. Вам могла грозить опасность. Вы очень смелая женщина, миссис Бентли.

Альварес робко и почтительно похлопал ее по плечу.

— Но разве вы не видели? — яростным шепотом настаивала Пола. — Кто бы он ни был, у него железный сундук и… не знаю сколько… не менее тридцати алмазов. Если вы не поторопитесь, он сбежит!

Альварес щелкнул пальцами. По коридору поспешили три полицейских, чьи белые шлемы и пояса выделялись на фоне рубашек и шортов цвета хаки. Впереди них шагал инспектор Мендоса, чей подбородок демонстрировал мрачную решимость не повторить ночную ошибку.

Поле казалось, что изнутри доносятся слабые звуки, которые она не могла идентифицировать. Ее мысли стучали, как молот: «Скорее! Скорее! Скорее!»

— Он не может сбежать, миссис Бентли, — успокоил ее Альварес. — Наш человек дежурит на балконе снаружи с момента его прибытия. Но алмазы! Это настоящая улика…

Альварес трижды постучал в дверь кулаком в перчатке.

Его голос, обычно настолько тихий, что мог бы принадлежать кому угодно, превратился в густой баритон.

— Я полицейский офицер, — сказал он. — У меня ордер на обыск этой квартиры. Откройте дверь!

Пола пыталась вспомнить, где она слышала эти слабые звуки. Если только…

Шаги не спеша приблизились к двери. Засов отодвинулся, и ключ снова повернулся. Рыжеволосый мужчина распахнул дверь.

В комнату вошли только Альварес и Пола. Никто из них не смотрел на Колльера. Взгляд Полы метнулся к столу посреди комнаты. На бархатной красной скатерти, где только что находились железный сундук и ряды алмазов, теперь не было ничего, кроме пузырька с чернилами, нескольких ручек и разбросанных листов бумаги.

Улики исчезли! Пола чувствовала приступ тошноты. Но они должны быть здесь!

— Мистер Колльер? — осведомился Альварес с ледяной вежливостью.

— Да, это я.

Рыжеволосый мужчина, подумала Пола, бросив на него быстрый взгляд, выглядел совсем по-другому. В нем не ощущалось ни гнева, ни ярости. Белесое лицо с плоским носом не выражало абсолютно ничего — кроме, возможно, усталости и намека на усмешку. Светлые глаза были едва видны под приспущенными веками.

Колльер был старше, чем попадалось с первого взгляда, — лет сорока или даже больше. Ростом примерно на дюйм ниже Альвареса, хотя весил, вероятно, фунтов на шесть-семь больше его. Пола, разбиравшаяся в атлетах благодаря Биллу, определила, что мистер Г.В. Колльер, несмотря на обманчивую комплекцию, пребывал в безупречной спортивной форме. На нем были светлый костюм без жилета, но с абсолютно излишними подплечниками, делавшими его массивнее, и голубой в розовую крапинку галстук-бабочка.

Все это вместе с четким впечатлением, что она уже где-то видела этого человека, промелькнуло в голове у Полы за секунду до того, как Альварес заговорил снова.

— Очень хорошо, мистер Колльер. Я здесь, чтобы…

— Слушайте, приятель, — усталым голосом прервал Колльер. — Мне не нужны неприятности. Хотите войти? О'кей, входите. Но только не злите меня — это вредно для здоровья. Усекли?

Альварес окинул его взглядом.

— Ваши обостренные чувства, мистер Колльер, меня не касаются.

Колльер, еще ниже опустив веки, повернулся боком, словно обращаясь к стоящему рядом невидимому компаньону.

— Умник! — пробормотал он и снова повернулся к коменданту: — Знаете, кто я?

— Отлично знаю.

— Я американский гражданин, умник. — Он отогнул правый борт пиджака, показав внутренний карман. — Если не верите, здесь у меня паспорт.

— Ну и что?

— То, что Америка, хотя и не подписывала никакого гребаного договора о международной зоне, держит здесь дипломатическую миссию, которая следит, чтобы никто не валял дурака. Не забывайте об этом, умник. Даже если бы я нашкодил в этой занюханной дыре, чего я не делал и не собираюсь делать, вы бы и пальцем не могли пошевелить. Меня бы судили в американской дипломатической миссии.

— Совершенно верно, — согласился Альварес. — Но вы забываете, что сначала вас бы задержала и допросила танжерская полиция. — Голос коменданта походил на негромкое звериное рычание. — Можете мне поверить, сэр.

Альварес обернулся и заговорил по-испански:

— Инспектор Мендоса, оставайтесь снаружи. Ни один человек и предмет не должны покидать эту комнату. Остальные, войдите.

Три бесстрастных полицейских вошли в комнату и выстроились у стены рядом с Альваресом, который повернулся к Колльеру.

— Теперь к делу. Только что на этом столе находился железный сундук длиной два фута, шириной и высотой один, а также изрядное количество алмазов… Сколько их было, миссис Бентли?

— Я не успела посчитать, — спокойно ответила Пола. — Уверена, что больше тридцати. Конечно, он спрятал их.

Впервые лицевые мышцы Колльера задвигались, словно от изумления.

— Что? — воскликнул он пронзительным скрипучим тенором.

Альварес объяснил. Результат был весьма любопытным. Колльер не засмеялся — смеха от него никто никогда не слышал. Но его объемистая фигура скорчилась, а неприятное лицо под огненно-рыжими волосами стало почти симпатичным, благодаря вспышке искреннего веселья. Хлопнув себя по бедру, он вновь обратился к невидимому компаньону.

— Как тебе это нравится? — Колльер повернулся к Альваресу: — Здорово вы меня повеселили. Ну что ж, ищите!

— Где вы спрятали алмазы?

— У меня их не было. Эта дамочка — чокнутая, хотя мордашка у нее ничего. Ищите, умник! Мне даже не нужен ваш ордер на обыск, хотя… — его веки угрожающе дрогнули, — я мог бы обеспечить вам большие неприятности, если бы попросил показать его.

Альварес сразу же достал из кителя ордер и развернул его перед глазами Колльера.

Тот изучил документ, шевеля губами. Хотя текст был написан по-французски, Пола видела, что Колльер его понимает. Однако, выпрямившись, он выглядел таким же невозмутимым, как и раньше. Его рыбьи глаза давали понять, что блефует Альварес, а не он.

— О'кей, ордер у вас имеется, — устало промолвил Колльер. — Валяйте.

— Вы не возражаете против личного обыска?

— Чего мне терять? — Колльер поднял руки.

Твердые опытные пальцы Альвареса проделали тщательную работу, но ничего не обнаружили.

— Удовлетворены, приятель?

— На данный момент да.

Теперь отойдите и сядьте. Альварес, настороженный как терьер, быстро осмотрел комнату. Потом он подошел к правой стене, где находились два больших окна, прикрытые красными деревянными ставнями и запертые на деревянные засовы. Альварес отпер и открыл оба окна. Снаружи каждого стоял детектив в штатском.

Альварес заговорил по-французски, посматривая на Колльера, дабы убедиться, что тот его понимает.

— Кто-нибудь входил или выходил через окна после прибытия… этого джентльмена? — резко осведомился он.

Оба детектива ответили отрицательно.

— Какие-нибудь предметы передавались или выбрасывались в окна с тех пор?

Утренний свет вместе с настольной лампой и огнем в камине еще четче демонстрировал, как потускнели и испачкались стены комнаты под кремовой краской.

— Никаких, мой комендант!

— Тогда оставайтесь на местах и продолжайте наблюдение.

Закрыв и заперев ставни, Альварес направился к ванной в противоположной стороне комнаты. Со своего места Пола видела запертые красные ставни на маленьком окне в фасадной стене. Альварес открыл его, предъявив собравшимся третьего детектива, ответившего столь же уверенно:

— Ничего, мой комендант! Правда… — его взгляд встретился с взглядом Полы, — когда прибыла эта молодая дама, я отошел к углу, но не сводил глаз с окна. Отсюда ничего не выбрасывали!

— Хорошо. Оставайтесь здесь. — Альварес опустил раму с матовым стеклом, потом закрыл и запер ставни.

Подбежав к Альваресу, стоящему у двери ванной, Пола шепнула ему на ухо:

— Хуан, вы должны найти алмазы и сундук! Иначе этот ядовитый, насмешливый дьявол…

— Спокойно, — тихо прервал Альварес. — Мы их найдем. Окна наглухо запечатаны, а мы с вами стояли у единственной двери, за которой теперь наблюдают. Наконец-то он в ловушке.

— Развлекаетесь, умник? — осведомился Колльер.

Альварес подошел к большому столу красного дерева. Несколько мгновений он смотрел на абсолютно гладкую бархатную красную скатерть, на которой находились чернильница, ручки и писчая бумага. Потом он повернулся к трем неподвижным полицейским:

— Хорошо, что мы пришли сюда готовыми к обыску, хотя не знали, что обыск необходим, пока мадам не информировала нас, — сказал он по-французски. — Теперь идите вниз, возьмите ваши инструменты и возвращайтесь. Вы знаете, что нам нужно. Найдите это, даже если нам придется разобрать эту квартиру, как кукольный дом.

Полицейские, тяжело дыша, почти побежали к закрытой двери в коридор, за которой ждал инспектор Мендоса, и едва не налетели на полковника Дюрока, входящего в комнату.

Альварес и Пола тоже направились к двери, но шагнули назад при виде полковника. Добродушным его сегодня назвать было трудно. Обтянутый кителем живот Дюрока торчал вперед; фуражка съехала набекрень; густые брови грозно сдвинулись. Так как он еще не видел Альвареса этим утром, то кипел от ярости на подчиненного, который напился вдрызг, находясь на службе.

Однако, открыв рот, полковник тут же закрыл его. Он не мог унижать подчиненного перед посторонними — даже перед Полой Бентли. К тому же Альварес явно был в таком состоянии, что наверняка сейчас не помнил о своем проступке.

— Спасибо, что позвонили мне, комендант, — проворчал Дюрок по-французски. — Значит, эта квартира? Мы знали о ней — говорили вчера вечером, прежде чем вы… короче, до сегодняшнего утра. Что теперь?

Альварес быстро доложил о последних событиях.

Полковник Дюрок внимательно слушал. Один раз он посмотрел на Колльера, который сидел в углу между стеной с окнами и стеной с дверью в коридор. В углу его рта торчала сигарета, а из ноздрей сочился дым, что должно было выражать то ли скуку, то ли насмешку.

— Но это та же история… — Полковник оборвал фразу. — Значит, малютка Пола пришла сюда искать меблированную квартиру?

«Малютка Пола» кивнула. Она была слишком испугана или, возможно, слишком озадачена, чтобы использовать лесть, обычно вызывавшую у Дюрока усмешку. Пола стояла спиной к складным дверям «китченетт», слегка склонившись вперед; ее густые золотистые волосы падали ниже подбородка; темно-голубые глаза не отрывались от Г.В. Колльера. Но собственный кивок пробудил ее от размышлений.

— Это правда, — заверила она Дюрока на беглом французском и протянула ему газету с отмеченным объявлением. — Я очень хотела заполучить квартиру. Но, дорогой полковник, это слишком длинная история, чтобы рассказывать ее теперь. К тому же я прибыла слишком рано. Моего появления не ожидали.

— Ба! — фыркнул полковник, хлопнув сложенной газетой по колену. — Мы с комендантом пришли к выводу, что это приманка для кого-то. Но не для вас, малютка!

— Почему?

— Из-за текста. Цена слишком низкая, чтобы не вызвать подозрений у местных жителей — умных местных жителей. Прошу прощения!.. Термин «китченетт» американский — здесь его никогда не используют англичане, да и американцы крайне редко. — Он бросил взгляд на Колльера. — Но самое главное: «Отлично подходит для временных жильцов».

— Да, я видела, — призналась Пола. — Но…

— Для временных жильцов! Этот верблюд Колльер приготовил для кого-то ловушку. Но для кого, спрашиваю я вас?

За закрытой дверью в коридор послышались спорящие голоса. Полковник высунулся наружу.

— Пропустите мадемуазель, инспектор Мендоса! — приказал он.

В комнату вошла удивленная и смущенная Морин Холмс с той же газетой, где было отмечено то же объявление. Полковник сорвал фуражку, чтобы ударить себя по лбу.

— Это же очевидно! — простонал он. — И никто ничего не замечает. — Дюрок протянул к Морин обе руки: — Дорогая моя, вы расскажете, каким образом привлекли внимание Железного Сундука? И почему Колльер расставил для вас ловушку?

В тот же момент дверь в коридор распахнулась, и мимо Мендосы прошли три полицейских вместе с четвертым, нагруженные инструментами; здесь было все — начиная от маленьких стамесок и кончая причудливыми орудиями с длинной рукояткой и острым стальным лезвием.

Цементный пол частично прикрывал вытертый коричневый ковер. Инструменты со стуком опустились на него.

— За работу, храбрецы! — крикнул полковник по-французски и по-испански.

Двери вновь плотно закрыли, и работа закипела. Дюрок повернулся к Морин и повторил свой вопрос.

Морин с трудом подыскивала французские слова. Ее зеленые глаза с длинными ресницами были устремлены на газету, дабы не встречаться с глазами Альвареса. Сегодня она надела белое шелковое платье, укоротив его за ночь и придав сходство с вчерашним платьем Полы.

— Но я ничего не понимаю! — запротестовала она на родном языке. — Я даже не понимаю, из-за чего вся суматоха и почему здесь полиция!

— Вы уверены? — также по-английски допытывался Дюрок. — Вы ничем не могли разозлить Железного Сундука или Колльера? Может быть, вы что-то знаете?

— Нет! — ответила Морин. — Полковник Дюрок, вспомните вчерашний день на террасе…

Полковник издал странный звук.

— Ваша «фатьма», — продолжала Морин, — прикатила чайную тележку с сандвичами и «Газетт» на нижней полочке. Я случайно заметила объяв…

— Господи, я же видел это собственными глазами! — простонал Дюрок.

— Я решила, что сэр Генри просто невыносим. — Впрочем, Морин не сердилась — в ее зеленых глазах светилась печальная улыбка. — Конечно, его не всегда следует принимать всерьез, и, как говорит Пола, он очень забавный…

Пола кивнула — на душе у нее потеплело при виде скопированного Морин ее платья.

— Но я решила, что было бы чудесно обзавестись собственной маленькой квартиркой. Это обошлось бы куда дешевле, чем отель. Однако когда я утром заглянула в комнату сэра Генри, он еще спал.

— Ох уж этот Морфей![56] — проворчал полковник. — Я тоже видел его и подумал бы, что он мертв, если бы не храп, от которого потолок подпрыгивал, как крышка на кипящем чайнике. Поэтому я удалился по своим делам.

— Я вас окликнула, — сказала Морин, — но вы меня не слышали. Тогда я последовала за вами в такси. Но потом я поняла, что не смогу это сделать. Вы, сэр Генри и… и мистер Альварес были слишком добры ко мне. Если вы хотите, чтобы я осталась, то мне жаль, что я подумала о переезде. Но так как я оказалась рядом, то решила взглянуть на квартиру и уйти. Вот и все.

Но это было не все. Новоанглийская совесть по-прежнему терзала Морин. Тусклый свет блеснул в ее волосах, когда она подняла голову и посмотрела в глаза коменданту Альваресу.

— Хуан… — нерешительно начала девушка.

Было удивительно, думала Пола, видеть, как это воплощение самоконтроля превращается в запинающееся скромнейшее существо.

— Морин! — Альварес судорожно глотнул. — Если бы я мог сделать одно извинение из десяти тысяч…

— Но это не важно! Сэр Генри рассказал мне! Мы пошли в разные рестораны.

— Я должен был догадаться и поискать вас! А вместо этого я отправился домой и…

Альварес умолк. Морин протянула обе руки, и он так сильно стиснул их пальцами в перчатках, что ей наверняка стало больно. Но она не запротестовала, либо не обращая на это внимания, либо не желая жаловаться.

— Больше это не повторится! — бормотал несчастный Альварес.

— Довольно! — свирепо вмешался полковник. — Отныне я не потерплю болтовни во время работы. Комендант Альварес!

Внезапно на Полу снизошло вдохновение. Подойдя к складным дверям «китченетт», она раздвинула их. Помещение оказалось не больше ванной и без окна.

— Морин, здесь мы можем оказать помощь! — возбужденно заговорила Пола. — Нет-нет, не задавайте вопросов! Я объясню во время поисков. Смотрите — здесь неделями не было ни кусочка еды!

— Отлично! — одобрил Дюрок, снова перейдя на французский. — Комендант Альварес, на два слова!

И он отвел молодого человека в сторону.

— О других делах я поговорю с вами позже. А сейчас хочу обратить внимание, что, за одним счастливым исключением, здесь повторяется парижская история! Открою вам секрет. Вчера я молился Богу — да, я! — чтобы мы смогли одержать верх над Парижем и Римом. В Париже, в точно такой же ситуации, полиция не нашла ни железный сундук, ни алмазы. Мы должны их найти!

— Согласен, мой полковник. — Альварес вздрогнул, вероятно от суеверного страха. — Но… если у нас это не получится?

— Должно получиться! Мы не можем потерпеть неудачу!

Послышался треск дерева, когда один из полицейских, убрав красную скатерть, стал взламывать стамеской крышку стола. Другой полицейский поспешил в ванную, откуда донеслось тарахтение поднятой фарфоровой крышки бачка. Третий, безрезультатно пошарив в камине, надевал грязную брезентовую куртку, чтобы обследовать дымоход.

Вправо от камина тянулись книжные полки, наспех сколоченные каким-то небрежным плотником. Тем не менее на них стояли красивые на вид книги всевозможных размеров, и четвертый полицейский быстро перелистывал каждую, прежде чем бросить на пол.

— Зачем Колльеру понадобились книги? — пробормотал сквозь зубы Альварес.

Г.В. Колльер поднялся со стула, поправляя галстук-бабочку. Отделив от нижней губы окурок, он бросил его на цементный пол и растоптал ногой, потом зажег другую сигарету, щелчком отбросил спичку к лежащему на столе шлему полицейского и направился к полковнику Дюроку, размахивая при ходьбе руками, как боксер.

— Слушайте, вы, со шпинатом на фуражке, — обратился он к полковнику. — Думаете, я не просекаю ваш лягушачий язык? Тут вы ошибаетесь. И почему только все не могут говорить по-английски!

Лицо Альвареса расплылось в улыбке.

— Отличная идея, мистер Колльер, — сказал он. — Настоятельно рекомендую ее вам.

Последовала пауза, подобная взрыву. Но Колльер сохранял невозмутимость.

— Опять этот умник, — адресовался он к невидимому компаньону и обследовал костяшки пальцев, передвигая сигарету во рту. — Ваше счастье, что я не могу вами заниматься. Иначе бы вы пожалели, что на свет родились.

— Почему бы не попробовать?

— Слушайте, вы, со шпинатом. — Колльер повернулся к полковнику Дюроку. — Не позволяйте вашему недомерку, который разговаривает как старый Джон Буль,[57] сердить меня.

— Вы ко мне обращаетесь? — осведомился полковник.

— К кому же еще? — отозвался Колльер. — Разве я хуже вас?

— Да, — сказал Дюрок.

Колльер, явно ожидавший отрицательного ответа, не унимался.

— Забавно. Я только хочу по-дружески предупредить. — Веки опустились почти полностью. — Если ваши охламоны не перестанут громить мою квартиру, я могу устроить вам большие неприятности. Усекли?

Морин и Пола позади них быстро обыскивали кухоньку. Пола повернулась к ним. Колльер, вынув сигарету изо рта, указывал горящим кончиком на полковника Дюрока. Альварес заметил выражение лица Полы, прежде чем она отвернулась.

— Но если вы дадите мне пару сотен баксов, — продолжал Колльер, — может быть, я об этом забуду.

Полковник поднял брови.

— Вот как? Вы владелец этой квартиры? Или арендуете ее?

— Честное слово, не знаю.

— Зато я знаю, — сказал полковник, — поговорив по телефону с домовладельцем, месье Жаком Бюлье. Вы арендовали эту квартиру телеграфом, выслав деньги из Лиссабона менее двух недель назад. Арендный договор вы подписали и отправили почтой. Любой ущерб будет полностью оплачен домовладельцу, а не вам.

— О'кей, я арендую квартиру. — Колльер почти улыбнулся, возвращая сигарету в рот. — Это всего лишь бизнес. Я пытаюсь перехитрить вас, а вы меня. Попытка не пытка. Никакого вреда в ней нет.

— Некоторые из нас так не считают, — заметил Дюрок.

— Ну, я к ним не принадлежу.

— Безусловно. А теперь возвращайтесь на ваш стул и оставайтесь там.

— Вы тоже из умников, — ухмыльнулся Колльер.

Пустив струйку дыма в лицо полковнику, он поплелся назад походкой боксера.

Каждый раз, когда Альварес смотрел на Колльера, на его лбу выступали голубоватые вены. Никто не догадывался, каким нечеловеческим усилием он сдерживает себя. Чтобы не взорваться, он решил лично руководить обыском.

В ванной с грохотом выдернули металлическую пробку, затыкавшую слив. У стены между «китченетт» и ванной стоял диван с тремя подушками для сидения, на котором лежали молоток и кучка маленьких и больших гвоздей.

Стоящий у стола полицейский удалил столешницу, обследовал длинным стальным зондом полые ножки и теперь убирал микроскоп, способный обнаружить самую маленькую порчу цельного дерева.

— В столе ничего нет, сэр, — доложил он.

— Хорошо, — сказал Альварес. — Отодвиньте его к стене и обследуйте кресло рядом с ним. Что касается света наверху…

Но, посмотрев на потолок, Альварес увидел, что узкий плафон уже отвинтили, оставив только лампу.

— Нашли что-нибудь? — с усмешкой осведомился Колльер из своего угла.

Не ответив, Альварес подошел к камину. Полицейский в грязной брезентовой куртке и брезентовом капюшоне, сунув голову в дымоход, освещал его фонарем.

Взглянув на стену над каминной полкой, Альварес присмотрелся к ней более внимательно. В грязной кремовой штукатурке виднелись несколько беловатых дырочек, обозначающих места, куда позднее можно было вбить гвозди.

В расположении дырочек Альваресу почудился какой-то рисунок. Он изучал стену горящими золотисто-карими глазами, потом щелкнул пальцами и кивнул.

В тот же момент грязные брезентовые капюшон и куртка полицейского вынырнули из-под дымохода, осыпаемые сажей.

— Чуть выше там железная решетка, — проворчал он, выплевывая сажу. — Сдвинуть ее нельзя. — Бегло говоря по-испански, араб-полицейский сбросил капюшон и куртку, заменив первый белым шлемом. — Просунуть что-нибудь сквозь решетку тоже невозможно.

— А кирпичи?

— Все крепкие, комендант. Я их попробовал. Там ничего не спрятано. Можете взглянуть сами.

Взяв фонарь, Альварес просунул голову в дымоход, направил вверх луч света и убедился, что полицейский говорит правду. С разочарованным видом он вылез наружу, умудрившись не испачкаться, и отдал фонарь арабу.

— Ладно, Абу Овад. Принесите стремянку и наши самые большие увеличительные стекла. Обследуйте каждый дюйм стен на предмет тайников.

— Но, комендант! — всполошился араб. — Мы можем не разрушать стены, как обещали?

— Положитесь на Аллаха, друг мой, — посоветовал Альварес. — Если там что-то спрятано, малейшая трещинка это покажет. Поторапливайтесь!

Альварес повернулся к шатким непокрашенным книжным полкам. Сбоку валялся маленький садовый серп с приставшей к лезвию сухой травой. Полицейский закончил осмотр книг и сейчас разбирал стул. Некоторые книги он оставил на полках, но большинство бросил на пол. Альварес с удивлением смотрел на названия. Большие и маленькие, в простых или орнаментированных обложках и на разных языках, все книги представляли собой экземпляры Библии.

— Да, умник, это моя работа, — сказал Колльер. — Если бы вы взглянули на карточку, которую я заполнил, то поняли бы это. Я продаю Библию.

Альварес закрыл глаза.

— Удивительно! — продолжал Колльер. — Образованные мусульмане знают нашу Библию не хуже нас. Еще бы — это самая продаваемая книга на земле.

— И конечно, это причина для того, чтобы читать ее?

— Почему бы и нет? У меня тоже есть идеалы — мир, дружба, все счастливы и так далее.

Восковая физиономия Колльера оставалась бесстрастной от рыжих волос до пятнистого галстука-бабочки. Наполовину докурив вторую сигарету, он вынул ее изо рта и стал искать место, чтобы щелчком отправить ее туда.

В центре комнаты первый полицейский длинным ножом потрошил кресло и освобождал ножки. Мистер Г.В. Колльер щелкнул большим и указательным пальцами, в результате чего горящий кончик сигареты угодил полицейскому в щеку и упал на ковер.

— Метко, — с удовлетворением произнес Колльер, опустив веки.

Несколько секунд полицейский стоял неподвижно, сжимая в руках кресло. Его тяжелые бицепсы напряглись под форменной рубашкой. Внезапно он повернулся к Колльеру и рявкнул:

— Ce fils de putain! Tapette! Espece de…[58]

Альварес тут же оказался рядом с ним. Левая рука коменданта вытянулась поперек груди полицейского, удерживая его.

— Doucement, mon vieux,[59] — пробормотал он и шепнул несколько слов, склонившись к шлему собеседника.

Глаза полицейского блеснули, но он подчинился.

— Еще один крутой! — ухмыльнулся Колльер. — Сколько их у вас?

С другой стороны комнаты послышался дрожащий голос Полы Бентли, словно старавшийся разрядить атмосферу.

— Сожалею, Хуан, но в «китченетт» ничего не спрятано.

Когда Альварес подошел к ним, Морин Холмс увидела на его лице сомнение, близкое к отчаянию. Однако что-то явно внушало ему надежду.

— Одну минуту, пожалуйста. — Альварес нахмурился. — Эта… как вы ее называете… «китченетт» выглядит так, будто к ней не прикасались.

— Это потому, что мы все поставили на место. — Пола откинула грязной рукой прядь волос. — Вы, мужчины, просто побросали бы все на пол.

Морин хотелось притронуться к руке Альвареса, но она побоялась его испачкать.

— Несколько лет назад у меня была такая же «китченетт», — сказала она. — Смотрите! Вот маленькая электроплита, маленький электрохолодильник под мойкой, а с обеих сторон шкафчики для посуды, банок с мукой и сахаром и прочего. Здесь нет никаких продуктов и ничего не спрятано. Мы обследовали стены — ни щелей, ни тайников. Нет даже вентиляционного отверстия для пара и дыма, хотя оно должно быть.

Полковник Дюрок, стоящий рядом с группой в «китченетт», выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок.

— Мы должны найти их! — бормотал он. — Должны!

Обыск быстро приближался к завершению, хотя для напряженных нервов Полы каждая секунда казалась минутой, а каждая минута — часом. Все предметы мебели были разобраны на куски, диван выпотрошен. Полицейский Абу Овад носился по комнате со стремянкой, изучая каждый дюйм стен и потолка. Испанский полицейский выбросил из ванной коврик и занялся бетонным полом.

Альварес, едва сознавая, что делает, свирепо пинал обгорелые угли в камине, подставку для дров и едва не пнул упавшую Библию. Полковник Дюрок отвернулся. Морин, с радостью обнаружив, что в «китченетт» функционирует кран с горячей водой, вместе с Полой бросилась приводить себя в порядок. Мыла не оказалось, зато было полотенце на ролике. Обе чувствовали себя чистыми, но в то же время еще более удрученными.

Постепенно в комнате воцарилось гнетущее молчание, которое нарушил испанский полицейский, обыскивавший ванную.

— Комендант, — заговорил он по-французски, — слив в туалете не работает, цепочкой не пользовались неделями или даже месяцами — она сломалась и заржавела. Ничего не спрятано ни в бачке, ни в ванне, ни в умывальнике — нигде!

Послышались голоса на разных языках:

— Ни в стенах, ни в полу, ни в потолке, клянусь Аллахом!

— Ни в камине, ни в дымоходе.

— Ни в мебели, ни даже в самой маленькой безделушке!

— Ни в «китченетт» — пожалуйста, поверьте!

— Из комнаты ничего не выносили. Все окна и дверь были под наблюдением!

— Эти вещи просто исчезли!

Второй раз за день Пола ощутила приступ тошноты. Морин, более высокая и худая, обняла ее за талию.

— Одну минуту! — крикнул побледневший полковник Дюрок. — Я не отрицаю, что вы все обыскали. Все, кроме стула, на котором постоянно сидел этот тип.

Колльер, зажигающий очередную сигарету, поднял сонный взгляд. Казалось, он размышляет, стоит ли ему продолжать поддразнивать этого старого дурня. Потом он со вздохом поднялся и шагнул в сторону.

— Стул ваш, шпинат. Обыскивайте его. Только если обнаружите, что я сидел на куче алмазов или железном сундуке длиной два фута, будьте другом и сообщите мне, ладно?

Три полицейских с ножами и микроскопом атаковали стул. Время тянулось бесконечно. Нервное напряжение усилилось настолько, что Морин прижала ладонь ко рту Полы. Наконец стул был выпотрошен. Внутри ничего не оказалось.

Колльер посмотрел на Альвареса и на сей раз рассмеялся вслух.

— Вы облажались, умник! У вас против меня ничего нет, и вы отлично это знаете.

Глава 9

И затем, в отчаянной ситуации, когда все, кроме одного, были готовы признать свое поражение, атмосфера незаметно изменилась, и вектор удачи принял нужное направление.

Впоследствии было много споров об этой неожиданной перемене атмосферы в душной комнате с запертыми окнами и красными ставнями, грязным бетонным полом и отодвинутой к стенам мебелью. Но Морин, чьи мысли были сосредоточены на Альваресе, стоящем посреди комнаты в обтягивающем худощавую фигуру мундире, всегда была уверена, что изменение исходит от него. Обнимавшая Полу за талию Морин почувствовала, как она едва заметно вздрогнула. После встречи с Альваресом у двери квартиры Пола впервые услышала, как тот заговорил в полный голос.

— Я отнюдь в этом не убежден, мистер Колльер, — сказал комендант. — Вы глупец! Мы даже не начали предъявлять наши доказательства.

Арабский полицейский присвистнул. Колльер, прислонившийся к стене возле одного из красных ставней, с прилипшей к нижней губе сигаретой, равнодушно выпустил струйку дыма.

— До вас еще не дошло, умник? Я больше не могу торчать здесь с вашими олухами. У меня есть дела. Я должен выйти…

— Вам не разрешено покидать квартиру, — послышался холодный и спокойный голос полковника Дюрока.

— Вот как? — Колльер приподнял рыжие брови. — В таком случае ждите больших неприятностей с дипломатической миссией.

Альварес сделал жест, заставивший умолкнуть даже полковника.

— Вы азартный человек, мистер Колльер? — спросил он по-английски. — Если да, я готов держать пари на любую предложенную вами ставку на то, что в течение пятнадцати минут у нас будет достаточно доказательств, чтобы увести вас в наручниках.

Полицейские оживились. От них требовалось знание французского, испанского и арабского, но не английского языка. Один из них, который, очевидно, немного понимал по-английски, переводил для товарищей диалог. Колльер по-прежнему выглядел усталым. Полковник Дюрок потянул коменданта за рукав:

— Альварес!

— Да, мой полковник?

— Мне нужно поговорить с вами наедине. Отойдем к разобранному дивану у двери в ванную.

Они шепотом заговорили по-французски. Остальные их не слышали.

— Альварес, это блеф?

— Нет, мой полковник. Я никогда не блефую и презираю тех, кто это делает.

— На войне вы были бы скверным стратегом.

— Знаю, сэр, но это мой дурацкий принцип. Однако я должен доказать, что во всем остальном я не являюсь дураком. Вы позволите объяснить?

Альварес явно не замечал, что Дюрок кипит от ярости на него из-за пренебрежения долгом вчера вечером, утреннего разговора с Морин, а более всего — исчезновения алмазов, в котором он также винил коменданта.

— Продолжайте, Альварес, — мрачно произнес полковник.

— Я не присутствовал на вашем совещании с сэром Генри Мерривейлом на террасе вашего дома…

— Если бы я только мог добраться до этого «спящего красавца»!

— Это совещание продолжалось с начала второй половины дня до семи вечера. Потом вы, сэр Генри и мисс Холмс уехали с Олд-Маунтин и заскочили повидать меня в центральном участке и сообщить о принятом решении.

— Ну и при чем тут это?

— Вы решили, что этот Колльер — гранильщик алмазов — был сообщником Железного Сундука и что сам Железный Сундук незаметно ускользнул из аэропорта. Конечно, ваши выводы блистательны и вполне логичны…

— Вы льстите нам обоим, — проворчал полковник. — Они, вероятно, и практичны, поскольку сэр Генри предвидел попытку ограбления «Бернштейна и компании» прошлой ночью.

Альварес судорожно глотнул.

— Да, мой полковник. Но ваши основные дедукции основаны на предположениях, а не на фактах. И вы, и сэр Генри обожаете играть в игру умного против суперумногои думаете, что Железный Сундук ведет такую игру с вами. Но это становится слишком изощренным.

— Что верно, то верно, — буркнул полковник.

— По моему скромному мнению, — продолжал Альварес, — и как вы сами недавно заметили, мы не видим очевидного. Я уверен, что Колльер и есть Железный Сундук и что никакого сообщника никогда не было. Используя наглость — его обычное оружие, — он прошел через иммиграционный и таможенный контроль так же, как в Лиссабоне. Вы позволите мне заняться им?

— Позволю, — кивнул Дюрок. — Но моя позиция — учитывать не только административные, но и дипломатические интересы. Если вы допустите хоть одну ошибку…

— Благодарю вас. — Альварес повернулся на каблуках и отошел.

Полицейские, перешептываясь и жестикулируя, выстроились в ряд перед камином. Пола и Морин, повинуясь общему импульсу, встали спиной к кухонной мойке. Шаги Альвареса по бетону звучали гулко и отрывисто.

— Если я говорю по-английски, то для того, чтобы все понимали каждое мое слово. — Он посмотрел на плотную фигуру в светлом костюме. — Многое зависит от вопросов, которые я хотел бы задать вам, мистер Колльер. Вы ответите на них?

Колльер, все еще стоящий у стены, сонно выпустил очередную струйку дыма.

— Я должен говорить без адвоката, умник? — осведомился он.

— Напоминаю, что вам еще не предъявлено обвинение и вы не арестованы, — вежливо сказал Альварес. — Адвокат вам не нужен.

Колльер не удостоил его ответом.

— Впрочем, требовать его — ваше право, — продолжал Альварес. — Но это подтверждает мое первоначальное мнение о вас. Вы просто заурядный трус, которому не хватает духу отвечать на вопросы, когда его не держат за руку.

У полицейского, понимающего по-английски, вырвался восторженный вопль.

Колльер оторвал от губы сигарету и отшвырнул ее, потом ленивой и в то же время агрессивной боксерской походкой отошел от стены и встал лицом к Альваресу.

Пола с раскрасневшимся лицом устремила оценивающий взгляд на Альвареса и Колльера. Морин, более чувствительная, чем английская девушка, ощущала, что больше не в силах выносить напряжение.

— Только попробуйте отпустить еще одну такую шуточку… — зарычал Колльер.

— Да? — Альварес вежливо поднял брови.

— Не хочу огорчать вас, дружок, но я размажу вас но полу.

— А я думал, вы не станете беспокоиться. Да, это было бы весьма неприятно.

— Еще как! Я вас предупредил — лучше не злите меня. По-вашему, я никогда не бывал на свидетельском месте?

— Не сомневаюсь, что очень часто.

— И это правда. Против меня выставляли самых ловких юристов, но я связывал их в узел. У вас есть ко мне вопросы? О'кей, умник, валяйте. Я отвечу.

— Благодарю вас. — Альварес указал на экземпляр «Газетт», который принесла Морин и который все еще держал в руке полковник. — Станете ли вы отрицать, что поместили объявление о сдаче в аренду этой квартиры во вчерашней «Танжер газетт»?

— Не стану ни отрицать, ни подтверждать это. Вы ничего не сможете доказать.

— Нет? — Альварес достал несколько документов. — Вы отправили объявление вместе с деньгами телеграфом из главного офиса господ Кук в Лиссабоне, прося поместить его во вчерашнем номере. Когда вас допрашивали в аэропорту, то тайком сфотографировали. Радиофото отправили в Лиссабон поздно вечером. Сегодня утром пришла телеграмма, сообщающая, что вы опознаны как человек, выславший объявление. Вы это отрицаете?

Колльер снова ухмыльнулся:

— Я заказал и номер в отеле «Рифф» и квартиру, а потом решил, что это чересчур, и решил сдать квартиру в субаренду. — Его рыбьи глаза широко открылись, симулируя интерес. — Разве что-нибудь из этого является преступлением, господин обвинитель?

— Квартира была ловушкой. Которую из этих двух молодых леди вы пытались заманить сюда — миссис Бентли или мисс Холмс?

Колльер склонил голову набок:

— Судья при таком вопросе подпрыгнул бы в кресле. Лучше позвольте мне помочь вам, умник.

— Я спросил вас…

— Слушайте. Вы хотите знать о дамочках? Я вижу их впервые в жизни. Пытался ли я заманить их в ловушку? Черта с два. Это они пытались пробраться сюда — одной из них это удалось, и я ее выставил. — Колльер поднял руку, опережая возражения. — Хотите поговорить об алмазах и железных сундуках? — Его ноздри расширились. — Вы их нашли? Нашли то, о чем вам наболтала эта чокнутая бабенка? Не смешите меня. У вас нет никаких доказательств, и вы это знаете.

У Морин упало сердце. Допрос, похоже, складывался для Альвареса скверно. Полковник Дюрок молча держался на заднем плане.

— Паршивый из вас прокурор, — усмехнулся Колльер. — Я связал вас в узелок, как и говорил, верно? Даже эта телеграмма… — Он небрежно протянул руку.

— Не трогайте бумаги, свинья!

Тенор Колльера стал еще выше.

— Значит, вы все-таки хотите неприятностей, умник?

— Да! — рявкнул Альварес и тут же вежливо добавил: — Но не раньше, чем вы ответите еще на один вопрос, мистер Колльер.

Все понимали, что через пару секунд что-то должно взорваться.

Несмотря на ленивый взгляд, Колльер дрожал от ярости. Альварес сохранял сдержанность, лишь иногда расправляя плечи под обтягивающей их униформой. Пола Бентли бесшумно подкралась к стене, смежной с коридором, откуда могла видеть обоих мужчин в профиль. Рядом с ними застыла шеренга полицейских.

— Бедный простофиля хочет задать еще один вопрос, — обратился Колльер к невидимому компаньону. — Разве я не достаточно помог ему? О'кей, умник, спрашивайте.

— Кто вы по национальности, мистер Колльер?

— Разве я не говорил вам? — Казавшийся удивленным Колльер выпятил грудь. — Я американский гражданин!

— Э-э… натурализовавшийся, конечно?

Колльер шагнул назад, а Альварес спрятал документы.

— На чем вы пытаетесь подловить меня, умник? При чем тут натурализация?

— При том, что вы не похожи ни на одного настоящего американца, которого я когда-либо встречал, — ответил Альварес. — А я встречал многих. Вы водевильный американец, какие бывают только в фильмах и дешевых романах… Могу я взглянуть на ваш паспорт?

— Предположим, я не захочу показывать его вам?

— Тогда мне придется отобрать его у вас, — улыбнулся Альварес, очевидно полагая, что выражение его лица остается вежливым. Он не осознавал, что на нем отразилось глубочайшее презрение.

— Не нравится мне ваша физиономия, приятель, — протянул Колльер, снова склонив голову набок. — Я человек дружелюбный, но не люблю, когда на меня смотрят как на грязь.

— А кто же вы еще? — с искренним удивлением спросил Альварес.

Последовало гробовое молчание.

Затем кровь бросилась в лицо Колльеру. Сжав кулаки, он нанес прямой удар левой, целясь в лицо Альвареса.

Глаза коменданта радостно блеснули. Легко ускользнув от кулака Колльера. Альварес нанес сокрушительный удар правой ему в челюсть, за которым последовал хук левой в другую сторону подбородка. Оба удара казались почти одновременными.

— Ловко проделано! — вырвалось у Полы.

Полицейские топали ногами от восторга.

Разумеется, Альварес не полностью отправил противника в нокдаун. С опытным боксером, каким казался Колльер, это не так легко.

Но коменданту это почти удалось. Когда хук слева достиг цели, глаза Колльера заволокло пленкой. Он сделал четыре неуверенных шага вправо, пытаясь удержаться от падения, потом рухнул на правое колено, опершись правой рукой о бетон и опустив голову.

Никто не двигался с места. Альварес, умудрившийся не повредить руки в перчатках, молча ждал. Полковник Дюрок открыл рот, собираясь заговорить, но передумал и закрыл его.

Колльер простоял на колене, пока рефери успел бы досчитать до восьми.

Потом он рывком поднял тяжелое тело; пленка исчезла из его глаз. Хотя на его подбородке виднелись следы от ударов, очевидно причинявшие сильную боль, его речь не пострадала, а рот по-прежнему кривился в усмешке. Небрежно сунув руки в карманы, он шагнул вперед. Светлые глаза под полуопущенными веками смотрели так, словно это он едва не нокаутировал Альвареса.

— Понятно, — заговорил Колльер. — Вы боксер-показушник, а я нет. Если бы мы дрались по-настоящему, я превратил бы вас в гамбургер.

Полицейский, понимающий по-английски, презрительно засмеялся.

Альварес щелкнул пальцами, глядя на Колльера:

— Могу я взглянуть на ваш паспорт?

Колльер на мгновение заколебался.

— Почему бы и нет? — Он пожал плечами. — В аэропорту уже записали номер. Меня это не волнует, если хотите, запишите снова.

Достав из нагрудного кармана зеленый паспорт, Колльер бросил его Альваресу.

— Что плохого в том, чтобы быть натурализовавшимся? — осведомился он.

— Ничего, если вы приносите пользу приютившей вас стране… Ага, вот! Место рождения: Москва, Россия. Дата рождения… — Альварес сделал паузу, задумчиво постукивая пальцем в перчатке по паспорту. — Вижу, натурализация в самом раннем возрасте, дозволенном американским законом, но даже за такой долгий срок вы не могли бы приобрести ваш жаргон в Соединенных Штатах. Его вместе со своими ужасными манерами вы усвоили в другом месте… Москва, Россия, — с отвращением повторил Альварес.

— Ну и что? — ухмыльнулся Колльер. — Теперь мне нужно доказывать, что я не коммунист?

— Нет. Ваши политические убеждения не касаются ни меня, ни кого-либо еще.

— Вот и хорошо, приятель. Все равно я не мог бы вам помочь. Вы слишком тупы, чтобы получить правильные ответы.

— Вы так думаете? — почти с сочувствием отозвался Альварес. — Бедный простофиля!

Комендант повернулся к полковнику, молча стоящему сзади, и указал на стену над камином.

— Полковник Дюрок, — продолжал он по-английски, — несомненно, вы заметили маленькие следы гвоздей, складывающиеся в определенный рисунок и указывающие, что над камином собирались что-то повесить.

Полковник мрачно кивнул.

Альварес подошел к выпотрошенному дивану между кухонькой и дверью в ванную и подобрал с него молоток, лежавший здесь до прихода полиции. Это был не обычный молоток с расщепом для вытаскивания гвоздей, а скорее рабочий молот. Вернувшись назад, Альварес поднял садовый серп, лежащий рядом с книжными полками.

Держа по одному инструменту в каждой руке, он с такой силой приложил их к стене над камином, что посыпалась штукатурка, и слегка передвинул инструменты, чтобы они точно накладывались на следы гвоздей. Скрещенные серп и молот четко выделялись на грязной стене.

Продержав там инструменты достаточно долго, чтобы все их увидели, Альварес бросил молоток и серп в камин.

— Сэр, — обратился он к полковнику Дюроку, — существует несколько более четких указаний на своеобразные убеждения Колльера. Например, если вы посмотрите на…

— Комендант Альварес! — резко прервал полковник.

— Сэр?

Полковник Дюрок тоже говорил по-английски. Но его голос звучал странно — холодно, сурово и в то же время неуверенно. Он тщательно произносил каждый слог, но, казалось, испытывал затруднения с речью.

— Все это не имеет отношения к нашему делу. — Дюрок кивнул в сторону Колльера: — Этот… джентльмен — натурализовавшийся гражданин дружественной державы…

— Сэр, американцы только посмеются над ним! Дайте им поговорить с этим типом хотя бы минуту, и они распознают в нем фальшивку и явного мошенника.

— Я имею в виду не американцев, комендант.

— Неужели советских прощелыг? — с удивлением спросил Альварес.

— Советский Союз, — свирепо отозвался Дюрок, — дружественная держава, подписавшая с нами международный договор и, таким образом, взаимодействующая с правительством, которому мы служим. Никогда больше, комендант, не используйте по отношению к ней оскорбительных терминов! Понятно?

Альварес кивнул:

— Мне понятны правила дипломатии, сэр.

— С меня довольно вашего детского сарказма, комендант!

— Мне также понятно, — продолжал Альварес, — что в глубине души вы знаете не хуже меня о приверженности Колльера высоким идеалам и великодушным методам… Советского Союза.

Пола Бентли бросила взгляд на стоящую у кухонной мойки Морин. Темно-голубые глаза смотрели так же озадаченно, как и зеленые. До сих пор Колльер был для полковника не кем иным, как «верблюдом», — сейчас же он стал едва ли не «джентльменом». Хотя Пола и Морин могли понять, в каком дипломатическом улье приходится крутиться полицейскому комиссару в Танжере, их удивлял сдерживаемый гнев, клокотавший в его горле.

— Более того, — проворчал полковник Дюрок, посмотрев на свои часы, — вы обещали в течение пятнадцати минут предъявить доказательство вины мистера Колльера в краже или попытке убийства. Ваше время истекает, а вы еще этого не сделали.

— Ах доказательство! — Альварес щелкнул пальцами, словно вспомнив о забытой мелочи. Его поведение стало чопорным и формальным. — С вашего позволения, полковник, я предъявлю это доказательство… Миссис Бентли!

— Да, Хуан? — мягким голосом отозвалась Пола.

Она стояла в непринужденной позе. Стройная фигурка в обтягивающем платье из голубого шелка вызывала у полицейских симпатию, если не более сильные чувства.

Пола четко видела правду и знала, что должна делать.

— Миссис Бентли, — обратился к ней Альварес, стоя у камина, — я не хочу тревожить и расстраивать вас…

— Не беспокойтесь, — засмеялась Пола.

— Благодарю вас. — Альварес кивнул в сторону Колльера, который повернулся к девушке лицом. — Пожалуйста, посмотрите на этого человека.

На сей раз при виде ухмыляющейся физиономии Колльера Пола вскрикнула, но не от страха, а от отвращения.

— Когда вы и я вошли в эту квартиру, миссис Бентли, мне показалось, что вы несколько раз посмотрели на него, как будто вспоминая, где видели его раньше. Это верно?

— Да, Хуан… комендант. — Чувствуя за официальными манерами Альвареса некую угрозу, Пола заговорила почти чопорно.

— Обратите внимание — важно, что это происходит в присутствии свидетелей, — что я не пытаюсь навязать вам ответ. Что-нибудь произошло потом?

— Да.

— Что именно?

— Я вспомнила, где видела его раньше.

Альварес, поступая как опытный обвинитель перед строгим судьей, старательно воздерживался от наводящих вопросов.

— Пожалуйста, объясните, миссис Бентли.

— Главным образом, это был жест.

Ближе к полудню в комнате становилось все жарче и душнее. Но Пола не ощущала зноя — она оставалась хладнокровной, если не считать участившегося пульса.

— Мисс Холмс и я, — продолжала она, — стояли лицом к «китченетт». Вы и полковник Дюрок стояли спиной к нам, глядя в комнату, когда этот человек с сигаретой во рту…

— Да, миссис Бентли?

— Пока вы разговаривали, я повернулась и посмотрела на этого человека. Он вынул изо рта сигарету и указывал горящим кончиком на полковника Дюрока очень странным жестом — вот так. — Пола вытянула руку, повернув запястье вверх змеиным движением. — Тогда я все вспомнила — даже его лицо.

— Пожалуйста, объясните!

— Это было движение его руки с револьвером, когда она взметнулась над железным сундуком, и прозвучало два выстрела в меня прошлой ночью. Он находился всего в четырех футах от меня. Уличный фонарь был неподалеку, и теперь я четко помню его лицо. На нем была шляпа, скрывающая рыжие волосы. Тогда он носил тонкий костюм, без этих мерзких подплечников. Не знаю, Железный Сундук он или нет, но это тот человек, который пытался ограбить магазин Бернштейна.

Полковник Дюрок открыл рот и закрыл его. Альварес повернулся к нему. Остальные стояли молча, покуда один из полицейских быстро переводил сказанное.

— Вам нужно больше доказательств, чем это опознание? — осведомился Альварес.

Вновь послышался пронзительный тенор Колльера.

— Ах ты, лживая маленькая шлюшка! — завопил он. — Я тебе глотку перережу!

Круто повернувшись, Альварес сорвал правой рукой перчатку с левой и хлестнул ею Колльера по щекам. Он действовал так быстро, что перчатка вернулась на правую руку, прежде чем кто-нибудь успел это заметить.

— Хоть вы и трус, — громко сказал Альварес, — может быть, это заставит вас драться?

Колльер, который, безусловно, не являлся трусом, пригнулся, снова намереваясь ударить левой. Глаза Альвареса радостно блеснули — было видно, что он вот-вот начнет колошматить противника обеими руками.

Но оба застыли, услышав грозный голос:

— Commandant! Assez, je dis! Venez ici![60]

Не многие помнили, что полковник Дюрок менее чем десять лет назад голосом или даже взглядом мог угомонить воинственных бельгийских партизан.

Альварес подошел к нему. Маленький полковник стоял, широко расставив ноги, выпятив живот и заложив руки за спину. Пола и Морин, помня дружелюбного и усмехающегося Дюрока, который подмигивал им, были ошеломлены. Инстинкт не подвел их. Полковник, на которого неприятности сыпались одна за другой, казалось, сосредоточившись в лице Альвареса, был не вполне самим собой.

— Комендант, я снова говорю по-английски, чтобы наши люди не поняли. — Он забыл об одном из полицейских. — Я считаю, что ваше так называемое «опознание» не будет иметь вес в суде…

— Это абсурд, полковник! — воскликнула Пола Бентли.

Дюрок бросил на нее взгляд, но снова обратился к Альваресу:

— Позвольте напомнить о ваших «достижениях». Вчера вечером вы совершили самый серьезный проступок для сотрудника департамента полиции. Вы должны были находиться на дежурстве и ловить опасного преступника, но оказались мертвецки пьяны и недееспособны. Уже прошлой ночью я думал о том, понизить вас в звании или уволить.

— Сэр, я горько раскаиваюсь! Я…

— Мне не нужны ваши извинения, — резко прервал Дюрок. — Какой от них толк? Оставьте их при себе. Перейдем к сегодняшним, столь же тяжким проступкам. Молчите! Говорить буду я! Оставлю за скобками ваш обмен ударами с… с мистером Колльером. Он был нападающим, и вы имели право защищаться. Но что вы сделали потом? В присутствии свидетелей оскорбили дружественную державу. И наконец…

Полковник дышал с присвистом. Его ногти царапали стиснутые за спиной руки до крови. Никто не осмеливался говорить.

— И наконец, комендант, вы сняли перчатку и ударили этого человека по лицу, бросив ему вызов. Почему? Потому что рассчитывали превратить его в месиво. Теперь вы дали ему возможность говорить всем, что танжерская полиция использует крайние методы, именуемые третьей степенью. Это неправда — оставим подобные приемчики арабской Мендубии, — и вам отлично об этом известно. Если вы хотите остаться у меня на службе в каком бы то ни было качестве, то выполняйте мой приказ! — Окончательно потеряв голову, полковник указал пальцем на Колльера. — Вы при всех извинитесь перед этим человеком!

Колльер торжествующе засмеялся.

— Лучше слушайте полковника, умник, — посоветовал он. — Полковник знает, что говорит. На колени! И быстро!

Альварес посмотрел в горящие глаза полковника Дюрока:

— Вы серьезно, сэр?

— Увидите сами, комендант.

Альварес, словно не веря своим ушам, медленно кивнул в сторону Колльера:

— Извиняться перед этим…

— Выполняйте приказ, комендант!

— Одну минуту, сэр.

Повернувшись спиной к полковнику, Альварес быстро направился к стене, смежной с коридором, у которой стоял большой стол, теперь только на трех ножках и с кое-как наброшенной скатертью.

Вокруг него валялось на полу несколько листов писчей бумаги. Подняв один, Альварес попытался пристроить его на неустойчивом столе, потом достал авторучку и написал несколько строчек.

— Что, черт возьми, вы там делаете? — спросил полковник Дюрок.

Поставив подпись, Альварес подул на бумагу и взмахнул ею, чтобы высушить чернила, затем вернулся назад и вручил бумагу полковнику.

— Это мое заявление об уходе из полиции, сэр, — сказал он. — Надеюсь, оно в порядке?

— В полном, — ответил полковник, пробежав глазами текст. Сложив бумагу, он спрятал ее в карман брюк. — Могут возникнуть затруднения, связанные с формальностями, но я с ними справлюсь.

— Благодарю вас, сэр. А теперь…

А теперь в комнате с красными ставнями стало шумно. Когда полицейский перевел товарищам содержание разговора, послышались звуки, похожие на жужжание пчелиного роя. Пола и Морин с криками протеста подбежали к Дюроку и схватили его за руки.

— Полковник, вы ведете себя как глупый мальчик. — Голос Полы стал еще мягче. — В чем дело, mon cher?[61] Если я вас поцелую, вы, вероятно, меня ударите. Но что случилось с симпатичным человеком, которого я хорошо знала?

— Пожалуйста, полковник! — взмолилась Морин. На ее глазах выступили слезы. — Я знаю, что это не мое дело, но могу объяснить, что происходит. Из-за того, что сэр Генри все еще спит, а вы не смогли найти алмазы… — здесь полковник Дюрок поморщился, но сохранил выражение лица Наполеона, отправляющегося на остров Святой Елены, — вы пришли в ярость и срываете ее на бедном Хуане. Вам нужен еще более успешный детектив? Ведь он нашел преступника, не так ли?

Пола повернулась к Морин, не отпуская руку полковника:

— Вот именно, дорогая! Я могу опознать этого человека! И полковнику Дюроку должно быть хорошо известно, что любой суд будет удовлетворен. Но вместо того чтобы признать этого…

Разгневанные полицейские втиснулись между протестующим Альваресом и Дюроком.

Они уважали коменданта куда больше, чем полковника. Хотя Альварес всегда был строг, они восхищались его безукоризненной честностью и справедливостью. А теперь, когда он повел себя как обычный человек и напился, он нравился им еще больше.

— Ничего себе! — воскликнул по-французски мускулистый здоровяк полицейский. — Вы увольняете вашего сотрудника, потому что он поймал преступника. Vive la logicue![62]

— Аллах не благословит вас за это, повелитель полицейских!

— И все из-за этого русского негодяя, который торгует Библиями!

— Матерь Божья! Меня тошнит!

— Молчать! — рявкнул Дюрок таким страшным голосом, что ропот тут же прекратился. Маленький полковник стоял среди полицейских, все еще заложив руки за спину. — Возможно, я действовал слишком поспешно. — Он перешел на французский: — Но этот злодей Альварес заслуживает палок по пяткам, пытки водой… Альварес! Где вы, черт возьми?

— Стою перед вами, — ответил вышеупомянутый злодей, глядя на него сверху вниз.

— Приказываю вам…

Альварес широко улыбнулся:

— Вы забываете, месье, что я больше не подчиняюсь вашим чертовым приказам. Я гражданское лицо. И поэтому предлагаю вашему «мистеру Колльеру»…

Пробившись сквозь полицейских, Альварес сделал два шага и застыл как вкопанный, дико озираясь. Вскоре остальные последовали его примеру.

Колльера в комнате не было. Казалось, здесь остался только призрак его ухмылки.

Забыв о своем гражданском статусе, Альварес подбежал к единственной двери и распахнул ее.

Снаружи терпеливо ждал Мендоса.

— Инспектор!.. — Альварес попытался прочистить пересохшее горло. — Вы никого не выпускали отсюда? Человека, притворяющегося американцем, в светлом костюме с галстуком-бабочкой?

— Притворяющегося? — отозвался по-испански Мендоса. — Но, комендант, этот человек действительно американец! Он предъявил паспорт с фотографией и сказал мне, что вы не могли его задержать, так как все американцы ответственны только перед своей дипломатической миссией. Это правда, не так ли?

Альварес стоял неподвижно.

— Не имеет значения, — ответил он наконец. — Я оказался дураком, друг мой.

Глава 10

Позднее тем же днем Морин Холмс и Хуан Альварес сидели среди шума Литл-Сокко за круглым железным столиком перед засиженными мухами окнами кафе и пили самый скверный кофе, какой когда-либо был приготовлен.

Так как Литл-Сокко — узкая и не слишком длинная улица, трудно поверить, что здесь происходит так много скандалов и драк. Вы можете спуститься на нее через арку в стене Грэнд-Сокко, но только идите по маленькой извилистой улочке справа мимо церкви. Никогда не сворачивайте ни на одну улицу влево, иначе вы окажетесь в дурно пахнущем лабиринте нижней Казбы.

Сейчас Литл-Сокко почти дремала, ослепленная солнечным светом. В ее конце маячил выкрашенный в кошмарный желтый цвет кинотеатр «Вокс». На многих древних стенах виднелись красные рекламные плакаты с белыми буквами, складывающимися в магическую надпись «Кока-кола».

Справа находились будки для обмена денег, сообщающие сегодняшний курс любой валюты. Табачные лавки чередовались с заведениями, вежливо именуемыми «отелями», чьи верхние окна были наглухо закрыты ставнями. Впрочем, владелец не стал бы возражать против клиента, которому была нужна всего лишь комната.

Мимо Морин и Альвареса сновали смуглые арабы в бурнусах, халатах без воротников в вертикальную черно-желтую полоску, как у ос, и в современных костюмах с белыми галстуками. Ослы, позвякивая колокольчиками, не без величавости шагали по булыжникам мостовой, покрытым высохшим навозом.

— Хуан, — спросила Морин, — неужели вы все еще огорчены? После такого прекрасного ленча и превосходного вина?

— Конечно нет, — солгал Альварес.

Он сменил униформу на серый костюм лондонского покроя. Шляпа отсутствовала. Альварес сидел, опираясь локтями на стол и прижимая ладони к ушам, в состоянии черной меланхолии, которая особенно заметна, когда латинский темперамент, вооруженный британской тренировкой, старается ее скрыть.

— Меня называют чопорным и напыщенным, — продолжал Альварес. — Это из-за того, что я постоянно вынужден контролировать свои эмоции. Но теперь они вырвались на свободу и… — Он вздрогнул. — Я проиграл. Я пытался показать, что усердным трудом могу добиться хорошего положения. Теперь это выглядит комичным. Я потерял работу.

Хотя Морин уже не хотелось плакать, она почувствовала, как сжалось ее сердце.

— Я… у меня есть немного денег, — смущенно сказала Морин, открыв сумочку. — Если вам нужно…

На мгновение ей показалось, что Альварес не слышит ее. Все еще сжимая руками голову, он уставился на табачную лавку с другой стороны улицы. Табачник — смышленый араб — тут же протянул жестяную банку с полусотней сигарет «Плейерс» одной рукой и с пятьюдесятью сигарет «Голд флейк» — другой.

Но Альварес не замечал его. Он обернулся, глядя на Морин как на святую.

— Вы бы это сделали? — с удивлением спросил Альварес. Потом он улыбнулся и защелкнул замок ее сумочки. — По крайней мере, в деньгах я не нуждаюсь. У меня их больше, чем любой человек может потратить за свою жизнь. Тем не менее я глубоко признателен вам за… за… — Он сделал паузу. — Мы ведь так мало знаем друг о друге.

— Я… не хотела расспрашивать. — Морин с трудом сдерживала любопытство. — В конце концов, у нас было не так много времени, верно?

— Да. — Альварес снова улыбнулся. — Но мне особенно нечего рассказывать. Понимаете, я испанский роялист. Когда нашего последнего короля изгнали из страны — не помню, в 30-м или 31-м году, — я был еще мальчиком. Меня отправили в Англию к влиятельным родственникам. — Взгляд Альвареса стал мечтательным. — Помню большой дом на Итон-сквер и величавого дворецкого, который вежливо поправлял мое произношение. Одно время у меня был личный наставник. Потом меня послали…

Морин, стараясь поторопить его, произнесла первое, что пришло ей в голову:

— В Итон и Оксфорд?

— Нет. — Альварес воспринял вопрос вполне серьезно. — В Рагби[63] и Сэндхерст.[64] Я хотел получить военную подготовку. Прежде чем окончить Сэндхерст, я стал натурализовавшимся британским подданным — надеюсь, с большей пользой для принявшей меня страны, чем Колльер для вашей. — Он криво усмехнулся. — Более того, когда я покинул Сэндхерст, гражданская война в Испании закончилась. Но мне не пришлось долго ждать Второй мировой войны. Я прослужил в британской армии шесть лет. Это почти все, кроме одного. — Альварес снова посмотрел ей в глаза. — Я должен всегда быть откровенным с вами. Мое имя Хуан, но моя фамилия не Альварес. — В глубине его глаз блеснула гордость. — Мне нечего стыдиться моей настоящей фамилии, Морин. Она была известна Испании — да и всему миру — более восьмисот лет. — Пожав плечами, Альварес тщетно попытался улыбнуться. — Полагаю, в наши дни мне следует извиняться за столь старомодные чувства. Но я не могу извиняться. Когда я слышу, как смеются над сыновьями старинных родов, утверждая, что они бездельники и ни на что не способны… — Внезапно он стиснул кулаки и побледнел, но остался спокойным и вежливым. — Видите? Можно справиться даже с самыми сильными чувствами.

Затем, как всегда, произошло неожиданное. Вообще-то Морин даже не думала произносить слова, которые у нее вырвались.

— Полагаю, вы знали много женщин? — спросила она, глядя на темно-зеленую крышку столика.

Альварес выглядел удивленным.

— Да, конечно. — Выражение его лица изменилось. — Но вы — совсем другое. Это…

Отвернувшись, он поднял чашку холодного кофе и медленно выпил ее до дна.

— Попкорн! — пропел молодой голос под аккомпанемент стука металла и колес с твердыми резиновыми шинами. — Попкорн!

Молодой человек в красной феске и зеленой куртке толкал перед собой зеленую тележку с надписью «Попкорн» крупными буквами сбоку. Это было нелегко, так как все толпились на мостовой. Нарядно одетая француженка — очевидно, туристка — покупала сигареты. По желтой Литл-Сокко ветер гнал облака пыли.

Но романтические эмоции увядали в сердце Морин. Почему Альварес молчит? Хочет ли она, чтобы он говорил? Морин этого не знала — она лишь надеялась, что Альварес переменит тему, что он и сделал.

— Таким образом, вы понимаете, — заговорил Альварес беспечным тоном, — что удовольствие быть комендантом полиции заключалось только в самой работе и ее престиже. Теперь я свободен! Могу стать частным детективом и самостоятельно выслеживать Колльера.

— Неужели вы намерены продолжать? — Теперь Морин горько сожалела о том, что Альварес переменил тему. Грозящая ему опасность всерьез беспокоила девушку.

— Да, разумеется. Я должен свести счеты.

— Но разве это не опасно?

— Морин, дорогая моя, — при этих словах оба вздрогнули, — чем еще я занимался последние четыре года? Поверьте, в Танжере есть личности в десять раз более крутые, чем та, какой воображает себя Колльер. Вы не слышали новости, поступившие во второй половине дня?

— Нет. После ленча я вернулась домой принять ванну и ненадолго вздремнула. Но вы взяли с меня слово встретиться с вами здесь…

Альварес барабанил пальцами по крышке стола.

— Мне дали сутки на то, чтобы забрать личные вещи из рабочего кабинета. Было много телефонных звонков. Вы понимаете, кому грозит самая страшная опасность?

— Кому?

— Конечно, миссис Бентли! — Альварес постучал по столу костяшками пальцев. — Она одна может опознать Колльера как вора и несостоявшегося убийцу. Я думаю, что он и есть Железный Сундук, но другие со мной не согласны. В любом случае он тесно связан с Железным Сундуком и не остановится перед убийством миссис Бентли, как обещал.

— Мне нравится Пола, — пробормотала Морин, думая, что Пола Бентли легко бы справилась с эмоциональной ситуацией, вроде той, в которой оказалась она сама.

— Сейчас Колльер в бегах, — продолжал Альварес, полузакрыв глаза. — Сети расставлены. Его фотография будет в каждом отеле, каждом банке, каждом обменном пункте, каждом питейном заведении. Но здесь столько сомнительных маленьких отелей, подпольных обменников и прочих притонов, что он легко может затаиться.

— Тогда что же делать?

— Номер миссис Бентли будут охранять днем и ночью. За пределами отеля впереди и позади нее будут следовать детективы в штатском. Но этого недостаточно.

— Что же еще?

— Биллу Бентли — ее мужу — придется взять отпуск в консульстве, чтобы быть рядом с ней в буквальном смысле каждую минуту. — Он улыбнулся. — Думаю, такая перспектива не огорчит миссис Бентли.

— Она очень его любит, — задумчиво промолвила Морин.

— А я… не важно! — Альварес снова помрачнел. — Когда я обыскивал Колльера сегодня утром, он не был вооружен. Однако теперь у него будет оружие — но у Билла тоже. И помоги Бог Колльеру, если он затеет пальбу. Не знаю, слышали ли вы, но Билл — лучший стрелок из пистолета в Танжере.

— Впервые я слышу, как вы называете кого-то по имени — кроме меня, — улыбнулась Морин.

— Мне нравится Билл. До сих пор, — Альварес посмотрел на Морин и тут же отвел взгляд, — он был единственным, с кем я мог вести себя естественно — говорить откровенно, высказывать свои сомнения и безумные идеи, не боясь, что меня высмеют. Англичан я понимаю. А вот насчет американцев, — он снова бросил взгляд на Морин, — я не так уверен.

— Разве меня трудно понять? — воскликнула Морин. — Таких девушек, как я, тысячи.

Альварес склонился вперед и стиснул обеими руками ее руки. Потом он снова переменил тему:

— Что касается Билла… Вы встречались с ним?

— Да. Он заглянул к нам вчера на террасу. Добродушный, довольно медлительный парень в длинном плаще и нелепой конической соломенной шляпе, которые он носит, чтобы мотор его автомобиля не забрызгивал его бензином каждый раз, когда заглохнет. — Морин засмеялась. — Он говорил, что хочет стать детективом.

— Да. — Альварес добавил почти шутливым тоном: — Конечно, я буду потихоньку сопровождать их повсюду в роли частного детектива. Если дело дойдет до кулаков…

— А Билл не может справиться сам?

— Думаю, он уложил бы Колльера за три минуты. На ринге Билл так же проворен, как медлителен в других обстоятельствах. У него слабовато с обороной, зато удар смертоносный — особенно правой.

Морин хотелось отчитать его, как мальчишку. Он не понимает ее? Это она не может уследить за постоянной сменой его настроения! Но перед мысленным взором Морин встала восковая физиономия рыжеволосого Колльера, и дурные предчувствия вновь вытеснили гнев.

— Тогда почему вы должны в это ввязываться?

— Потому что, как я уже сказал вам, мне нужно свести счеты. Я бы дал сотню тысяч фунтов, чтобы оказаться лицом к лицу с Колльером хотя бы на одну минуту. Думаю, трех бы мне не понадобилось. — Альварес задумался. — Охранять миссис Бентли не так уж сложно, если она будет соблюдать осторожность. В новых кварталах при такой защите она в полной безопасности днем и ночью. Но ей нельзя появляться в старом городе. В Казбе слишком много темных углов, не могут пырнуть ножом. Ведь Колльер обещал перерезать ей горло. Нет, они не должны пускать ее туда! Разве только…

— Разве только — что?

Хотя Морин ни разу не видела Казбу, воображение довольно точно рисовало ей ночной старый город с кривыми грязными улочками и высокими белыми стенами под сине-черным небом.

— Разве только, — ответил Альварес, — полковник Дюрок получит точную информацию о том, где скрывается Колльер. Тогда они могли бы выставить миссис Бентли в качестве приманки.

— Но они, конечно, не собираются это делать?

— А что еще им остается?

— Но это невозможно! Полковник Дюрок не пойдет на такой риск! Да и Билл никогда подобного не позволит. А Пола просто откажется — она храбрая девушка, но ведь не идиотка! Это просто нелепо!

В разгар воображаемых ужасов, которые грозили стать реальностью. Морин увидела Альвареса в совсем необычном для него настроении.

Вся его худощавая фигура сотрясалась от смеха; на глазах выступили слезы.

— Возьмите себя в руки, Хуан! В чем дело теперь?

— Я не рассказал вам всего, — с трудом вымолвил Альварес. — Этот коварный злодей, сэр Генри Мерривейл…

— Сэр Генри! Я не подумала заглянуть к нему в комнату, когда вернулась домой. Господи, неужели он все еще спит?

— Не-ет! Хитроумный Одиссей не спал, даже когда вы и полковник его видели. Когда вы оба ушли, он поднялся, полностью одетый, и последовал за вами в… — Альварес снова расхохотался.

— Перестаньте, Хуан! Это не смешно!

— П-прошу прощения, — извинился Альварес, признавшийся вчера, что обладает весьма примитивным чувством юмора. — Он уехал в транспортном средстве, которое убедил полковника Дюрока доставить сегодня утром чартерным авиарейсом из Лиссабона. Все утро и часть второй половины дня он разъезжал по всему Танжеру.

— Но откуда вы это знаете? Вы видели его?

— Нет. Но он звонил мне в офис, когда я был там, и спросил, хорошо ли я провожу время. Боюсь, от моего ответа телефонные провода покрылись волдырями. Он потребовал, чтобы я рассказал ему обо всем, что произошло в комнате с красными ставнями.

— И вы… не посоветовали ему прыгнуть в залив?

— Напротив, — ответил Альварес, чьи плечи снова задрожали, — я поведал ему историю со всеми подробностями. Сэр Генри сказал, что он находится у торговца коврами в Казбе, очень спешит, и попросил меня повторить все заново. Что я и сделал.

— А что произошло потом?

— Не знаю. Позже он посетил кабинет полковника с весьма неожиданным результатом. Не будучи более комендантом, я не присутствовал при встрече, но слышал, что сэр Генри долго давал объяснения, за которыми последовали звуки ломаемой полковником мебели.

— Мы должны найти его! — настаивала Морин, словно Г. М. был разыскиваемым Колльером. — Где он сейчас?

— Не имею ни малейшего… — Альварес случайно посмотрел вправо на узкую улочку, спускающуюся к Литл-Сокко. То, что он увидел, парализовало его. Глаза Альвареса становились все шире и шире, наполняясь слезами восторга. — Oh, brulez-moi![65] — прошептал он.

Морин тоже посмотрела направо и сперва ничего не увидела. Правда, на Литл-Сокко стало необычайно тихо, если не считать почтительного бормотания. Головы в красных фесках, капюшонах, современных шляпах и просто без всего с уважением склонились. Приезжие следовали местным обычаям — Морин видела, как нарядная француженка, датский матрос и молодой американец, у которого висел на шее фотоаппарат, вместе с благочестивыми детьми ислама прижались к стенам, освобождая место для портшеза, медленно приближавшегося по узкой улочке.

Альварес мог бы объяснить Морин, что это испанский портшез конца XVIII века, с тяжелыми продольными рукоятями, снабженными золотыми набалдашниками, взятый из лиссабонского музея.

Сейчас его несли четверо крепких арабов — двое спереди, а двое сзади, — топая в пыли босыми ногами. Их лица выражали глубокое почтение. Бегло взглянув на человека, сидящего в портшезе, Морин сначала не заметила ничего из ряда вон выходящего.

Пассажир был древним патриархом с массивным бочкообразным телом. На голове у него красовалась зеленая феска, символизирующая совершенное паломничество в Мекку. Смуглое лицо было властным и в то же время печальным, словно после долгих размышлений о судьбах мира. Под носом виднелись седые усы, а широкая седая борода опускалась на плотный халат.

— Хуан! — воскликнула Морин. — Но ведь это…

Присмотревшись, она обнаружила на лице патриарха очки в роговой оправе. В углу рта торчала вверх под углом сорок пять градусов длинная черная сигара, которой он с удовольствием попыхивал.

— Прошу прощения, сэр! — окликнул чей-то голос.

Когда портшез приблизился к Литл-Сокко, молодой американец не мог больше сдерживаться. Вынув фотоаппарат из футляра, он шагнул вперед и приготовился к съемке.

Патриарх, казалось, не возражал. Напротив, он произнес глубоким гортанным голосом несколько слов, заставивших носильщиков остановиться.

Уперев левый кулак в бок, как Виктор Гюго, патриарх устремил перед собой суровый взгляд. Затвор фотокамеры щелкнул. Молодой американец быстро шагнул назад.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил он.

Патриарх величаво махнул рукой:

— Не за что, сынок.

Американец подпрыгнул вверх минимум на два фута, пытаясь разглядеть, кто проделал этот трюк с чревовещанием. Но смуглые лица были серьезными и строгими.

— Сделайте что-нибудь, Хуан! — взмолилась Морин. — У него будут неприятности!

— Дорогая моя, он не вылезает из неприятностей с тех пор, как появился на свет.

— Но если они узнают, что он не тот, кем кажется? Я имею в виду… не святой человек из Мекки?

— Если вы посмотрите на другую сторону улицы, Морин, то увидите торговца с подносом, продающего туристам красные фески по сотне песет за штуку. Дети ислама гордятся, что любой человек может носить их символ. Хотя что касается зеленых фесок… — Альварес поднялся. — Возможно, вы правы. Следуйте за мной.

Чувствуя себя цепляющейся за хвост кометы. Морин поспешила за Альваресом. Все на Литл-Сокко и без униформы узнали ужасного коменданта, по их мнению вовсе лишенного человеческих чувств. В толпе послышался глухой ропот.

Альварес, никогда не носивший оружие, не обращал на это внимания. Подойдя к портшезу сэра Генри Мерривейла (чью личность более нет смысла скрывать), он почтительно поклонился и заговорил по-арабски. Ворчанье толпы сменилось одобрительными возгласами.

— Что вы сказали? — шепнула Морин, вцепившись ему в плечо.

— Я сказал, — пробормотал Альварес, едва разжимая губы, — что святому человеку не следует появляться в столь людном месте ради собственной безопасности.

Тем не менее Альварес не мог не восхищаться изобретательностью старого нечестивца. Г. М. нашел единственно возможный способ передвигаться по Танжеру без риска попасть в толчею или быть сбитым машиной.

— Разве я не прав, о почтенный мудрец? — осведомился Альварес по-арабски.

«Почтенный мудрец» бросил на него злобный взгляд из-под накладных седых бровей.

— Yk moogle ik, — проворчал он в бороду. — He-no-kafoozalum. Оставьте меня в покое!

Альварес поднял голову и повысил голос.

— Почтенный порвал свой халат и хочет починить его у портного — пусть даже у неверного, — сымпровизировал он и скомандовал: — Поверните паланкин в другую сторону!

Носильщики с торжественными лицами (арабы — прирожденные актеры) сразу же развернулись таким образом, что задняя пара теперь смотрела вперед. В спешке маневр был проделан неуклюже — портшез качнулся так резко, что пассажир вылетел бы наружу, не обладай он столь солидным весом. Изнутри вырвался поток сквернословия, сопровождаемый клубами дыма, словно портшез загорелся.

— Вперед! — приказал Альварес.

Толпа расступилась, и процессия двинулась вверх по той же узкой улочке. Альварес знал все лавки в Танжере, включая подпольные. Глядя на витрины с правой стороны, он велел носильщикам остановиться шагов через тридцать и, повернувшись, сделал жест рукой, приглашая Г. М. выйти.

— Будьте любезны спуститься, о патриарх. Мы прибыли. Пусть паланкин подождет нас снаружи.

«Патриарх», поняв жест,если не слова, слез с сиденья и с достоинством двинулся вперед между рукоятями. Великолепный темно-красный халат из плотной ткани с шелковой подкладкой и серебряным шитьем на груди и рукавах скрывал его монументальное брюхо и, в свою очередь, был прикрыт до пояса седой бородой.

Отойдя от портшеза, он злобно уставился на вывеску с эмалированными буквами: «Рене Топен: английский портной». Внизу было добавлено по-французски: «Ранее работал в Париже».

Все еще дрожа от гнева, Г. М. поднял руку, благословляя всех, находящихся в поле зрения, и открыл дверь.

— После вас, — сказал Альварес Морин и последовал за ней.

Помещение было мрачноватым, но просторным; здесь пахло как в лавке старьевщика. Справа висел длинный ряд костюмов, слева — пальто и куртки, а на столах в центре лежали рубашки и носки таких ярких цветов, что у Г. М. алчно заблестели глаза. Тем не менее он сердито посмотрел на Альвареса из-под накладных бровей, выдернул изо рта вместе с клоком бороды сигару, бросил ее на пол и наступил на нее ногой.

— Что это за игра? — прогремел Г. М. — Почему меня вышвырнули с Литл-Сокко, как шлюху с Джермин-стрит? Господи, да я заслужил медаль за сегодняшнюю работу!

— Очень сожалею, сэр Генри, — официальным тоном ответил Альварес. — Но вам лучше не надевать зеленую феску прилюдно, даже будучи замаскированным.

Г. М. поднял руку и сдвинул вперед зеленую феску, обнажив часть лысины, в отличие от лица не покрытой ореховым маслом.

— Что не так с этой шапкой? — ворчливо спросил он. — Я приобрел ее с помощью этой прекрасной девушки, Луизы Бономи.

— Сэр Генри! — воскликнула Морин. — Неужели вы уже начали волочиться за какой-то ужасной женщиной?

Лицо патриарха вновь приняло мученическое выражение.

— Видите? — осведомился он, адресуясь к Морин. — Какой же у людей грязный ум! Подозревать меня, святого человека… Нет! Я абсолютно…

— «Луиза…» — Альварес присвистнул. — Вспомнил! «Луиза Бономи. Маски и костюмы». Это костюмерная лавка рядом с ювелирной фирмой «Бернштейн и компания» на рю дю Статю.

— Верно! — согласился патриарх, с самодовольством поглаживая седые усы и бороду. — Смотрите! Это настоящие человеческие волосы, а не какая-нибудь пакля, подвешенная крючками на уши. Каждый волосок приклеен к подбородку. Такой бороды не было ни у кого со времен Моисея.

— Но зачем вам вообще понадобилось таскать на себе этот ужасный реквизит? — допытывалась Морин.

— Потому что я замаскирован! — отозвался Г. М. не терпящим возражений тоном, словно дано исчерпывающее объяснение. — Благодаря этому я посетил лавки и… э-э… другие места в Казбе, прошелся по рыбному рынку, нанес визит в британское консульство…

— В таком виде? — воскликнула Морин.

— Ну… может, и нет. Но я часто играл в гольф со стариной Хэнком Джефферсоном, который теперь здешний консул, и хотел поболтать с ним. Кроме того, я попросил носильщиков прокатить меня в шлюпке по гавани…

— Зачем?

— Не важно. — Г. М. гордо поднял голову, словно благородный арабский разбойник. — Они ни разу меня не заподозрили. Что с того, если я не знаю ни слова по-арабски, кроме нескольких ругательств? Я ведь святой человек, не так ли? Поэтому я практикуюсь в английском и французском, дабы проповедовать неверным в Брайтоне или Дьепе. — Г. М. гордо выпрямился. — Вряд ли меня распознали у торговца коврами в Казбе, — продолжал он. — Там я купил этот халат и многие другие вещи. Хитрый недомерок… — Г. М. протянул руку, указывая невероятный рост в четыре фута, — с зубами торчком и голосом с диапазоном от писка летучей мыши до мурлыканья кошки. «В Танжере можно купить все», — пищит летучая мышь. А кошка мурлычет: «За хорошую цену».

Морин и Альварес переглянулись.

Удушливая атмосфера темной лавки, с ее рядами костюмов и пальто, увенчанных шляпами, и запахом старой одежды, начинала действовать на нервы Морин. Она могла бы поклясться, что слышит едва различимые звуки — шепот, бормотание, движение, — источник которых ей не удавалось определить.

— И наконец, — внезапно заявил Г. М., так внезапно изменив тон, что Морин вздрогнула, — я сделал то, что обещал.

— Что именно, сэр Генри? — вежливо осведомился Альварес.

— Я пришел в офис полковника Дюрока, сынок, и рассказал ему все. Я объяснил, каким образом Железный Сундук исчез на брюссельской улице, как он смог незаметно пронести сундук и снаряжение взломщика через таможенный контроль, как исчезли в Париже и здесь алмазы со стола, да и тот же сундук. Поняв, насколько это просто, полковник полминуты молча глазел на меня, а потом начал крушить мебель. — Г. М. медленно покачал головой, тряся бородищей. — И в самом деле, как же это просто! — со стоном добавил он.

Глава 11

— Просто, говорите? — переспросил Альварес тем же вежливым тоном. — Сегодня утром, в течение трех часов, мисс Холмс, миссис Бентли и я — не говоря уже о полковнике Дюроке и его людях — проходили через сущий ад, так как не могли найти упомянутые вами предметы. Сэр, даже если мне придется использовать пытки инквизиции, я узнаю правду!

Позади кто-то негромко, но многозначительно кашлянул.

Круто повернувшись, Альварес обнаружил, что месье Рене Топен, владелец магазина, терпеливо ждет, когда на него обратят внимание. Это был тощий француз с черными волосами и бакенбардами, на шее которого висела измерительная лента.

— Месье портной, — заговорил Альварес по-французски настолько вежливо, что месье Топен невольно поклонился, — мы нуждаемся в помощи. Этот джентльмен, — он кивнул в сторону Г. М., — английский милорд, который замаскировался ради шутки.

— Ах вот оно что! — Портной облегченно вздохнул.

— И его халат…

Г. М. громко топнул ногой.

— Если какой-нибудь бабуин попытается отобрать у меня халат или бороду, — предупредил он, — то начнется такая драка, что по всей улице камня на камне не останется. Понятно, сынок?

Альварес сделал жест отчаяния:

— Но с зеленой феской вам придется расстаться, сэр Генри. И с коричневой краской на лице.

— Ну-у… — неуверенно протянул великий человек, которому феска начала надоедать, так как он не мог толком пристроить ее на своем объемистом черепе. Повернувшись, он посмотрел в зеркало, и его осенило вдохновение. — Цилиндр! — воскликнул Г. М. по-французски. — У вас есть цилиндр?

Месье Топен содрогнулся, представив себе это кошмарное зрелище.

— Милорд англичанин получит шляпу, которая ему подойдет, — пообещал он. — Прошу прощения!

Отойдя налево от столов, портной полез на стремянку к полке с шляпами. Альварес посмотрел через стол с рубашками на сэра Генри Мерривейла, повернувшегося спиной к зеркалу.

— Пожалуйста, — попросил он, — объясните хотя бы то, каким образом сегодня утром алмазы и железный сундук исчезли из запечатанной квартиры.

Лицо Г. М. приняло упрямое выражение.

— И не подумаю, — заявил он.

— Хуан, с ним невозможно иметь дело! — воскликнула Морин. — Только блеснет надежда, что это не так, как он опять…

Но Альварес остановил ее знаком.

— Сэр, можете назвать мне хоть одну вескую причину, не позволяющую вам говорить? Ваша таинственность, о которой я читал раньше, серьезно препятствует нам… полиции…

— Нет-нет, — прервал Г. М. — Я пришел к полковнику Дюроку и сообщил ему все, что знаю. Таким образом, я выбил почву из-под ног у тех, которые утверждают, будто я всегда посмеиваюсь, глядя в хрустальный шар. Что еще вам нужно?

Альварес печально улыбнулся:

— Но вы не хотите поделиться информацией со мной. Что ж, я не могу порицать вас — это достаточно справедливо.

Поведение Г. М. внезапно изменилось. Он сердито уставился в пол, но Морин чувствовала, что старик пытается справиться со смущением.

— Знаете, сынок, — заговорил Г. М. почти умоляющим голосом, — полковник Дюрок — отличный парень.

— Я никогда в этом не сомневался, сэр Генри.

— Конечно, иногда он заходит слишком далеко в вопросах дисциплины или дипломатических обязанностей, хотя «красных» русских любит не больше, чем вы, я или любой нормальный человек. Но и вы перегибаете палку.

— Это мне тоже известно, сэр.

«Патриарх» пригладил бороду.

— Слушайте! — продолжал он, словно делая деловое предложение. — Дюрок так же расстроен из-за вашего заявления об уходе, как наверняка и вы. Почему бы вам не повидать его, сынок? Скажите ему, что вы немного поторопились. Он похлопает вас по спине, вольет вам в глотку бокал шампанского и велит порвать это чертово заявление. Вам обоим это пойдет на пользу.

— Сэр Генри. — Альварес судорожно глотнул. — Сколько раз я должен признавать за собой проступок?

— Не знаю, сынок. Но в квартире вы отлично поработали.

— Слава богу, хоть кто-то с этим согласен! — воскликнула Морин.

Стройная и прямая в своем белом шелковом платье, Морин смотрела на Альвареса сияющими зелеными глазами. Но Альварес, казалось, едва замечал ее, и Морин подавила стон при виде выражения его лица. Она почти читала его мысли.

— Сэр, я не буду извиняться. — Альварес прикрыл глаза ладонью. — Не спрашивайте почему, так как я сам этого не знаю. Но я не могу и не буду этого делать.

Г. М. внимательно взглянул на него.

— Конкистадор, — пробормотал он.

— Прошу прощения? — Альварес выпрямился.

— Ничего, сынок. — Голос Г. М. звучал успокаивающе. — Я просто размышлял.

— И даже если бы не это, — настаивал Альварес, — есть еще одна причина, которая… — На двадцатую долю секунды его взгляд метнулся к Морин и тут же вернулся к Г. М. — Ну, мне не следовало об этом упоминать, так как тут мне не на что надеяться. Пожалуйста, забудьте об этом.

Морин догадывалась, о чем он хотел сказать. Она знала, что Альварес влюблен в нее. Но внезапно она с тоской почувствовала, что он даже не думает о ней, глядя через стол на Г. М.

— Сэр, у меня к вам спортивное предложение.

— Вот как? — осведомился патриарх, вытянув шею.

— Да. Я все еще схожу с ума из-за исчезновения алмазов и сундука из этой квартиры. Вероятно, я упустил из виду какие-то возможности. Вы не хотите рассказать мне об этом…

— Полегче, сынок! — смущенно пробормотал Г. М. — Я не имею права рассказать вам, потому что полковник взял с меня слово не делать этого. Он сказал, что вы сами должны до этого додуматься.

— Опять полковник! Разве он сам смог это сделать?

— Ну… нет.

— Тогда вот мое предложение. Я признаю перед полковником, что вел себя неправильно — хотя извиняться не буду ни при каких обстоятельствах, — если вы ответите на вопросы об исчезновении алмазов и железного сундука, причем без всяких ложных указаний и трюков.

— Трюков?

— Я многое слышал от старшего инспектора Мастерса, — вежливо объяснил Альварес.

— От этой змеи подколодной? Он наговорил вам кучу вранья!..

— Вы даете слово, сэр, что будете отвечать честно?

Г. М. разглядывал его, задумчиво поглаживая бороду.

— Ладно, — буркнул он.

— Вот и отлично!

Бывший комендант склонился над столом, опираясь обеими руками на стопку рубашек. Казалось, его мысли блуждают далеко. Ощутив какое-то препятствие под ладонями, он толкнул его в сторону. Рубашки одна за другой посыпались на пол.

— Первый вопрос, — начал Альварес.

— Валяйте! — отозвался Г. М., зловеще подкрутив фальшивые усы.

— Проглядели ли мы какой-нибудь тайник? Возможно, тщательно скрытую полость в стенах, полу или на потолке?

— Нет, — сказал Г. М.

— Вы ни о чем не умалчиваете? Вещи не были спрятаны в каком-нибудь из мест, которое мы обыскивали? Например, в мебели?

— Нет, сынок, не были. — Патриарх с торжественным видом перекрестился и поднял правую руку. — Никаких трюков! Я скажу вам, если станет «теплее».

— Выходит, они не были спрятаны ни в тайнике, который мы не обнаружили, — пробормотал Альварес, — ни там, где мы искали.

— Верно, сынок, — согласился Г. М., хотя он казался чем-то обеспокоенным. — Но уже «теплее»!

Альварес мысленно вновь бродил по квартире с красными ставнями. Вызывало сомнение, слышал ли он последние слова Г. М.

— Тогда остается только одно! — воскликнул Альварес, с триумфом хлопнув ладонью по столу.

— Вы так думаете? — усмехнулся Г. М., склонившись над остатками стопки рубашек.

Стоявший на верху стремянки месье Рене Топен смертельно побледнел.

Но свойственная его нации вежливость или практичность в отношении с клиентами заставляла его молчать. Дрожащими руками он исследовал сооружение, где находились шляпы, которые при менее осторожном обращении могли бы свалиться на пол.

Морин, не видевшая в этом ничего забавного, попыталась успокоить его.

— Все в порядке, месье портной, — сказала она по-французски. — Они как дети. Такая у них манера разговора.

— Тогда повторяю, — заявил Альварес, глядя на Г. М., — что остается только одна возможность. Окна были заперты, и за ними, как и за дверью, наблюдали. Но… в квартире было много суеты…

— Угу. Ну?

— И эта рыжая свинья Колльер каким-то образом умудрился удалить оттуда эти предметы.

— Нет. Теперь гораздо «холоднее»! — Г. М. делал гипнотические пассы коричневыми руками. — Подумайте как следует!

— Но все остальное относится к области безумия!

— Ох, сынок! Позвольте вам подсказать. Вещи, о которых вы говорите, были в квартире, когда вы обыскивали ее, и оставались там, когда вы закончили обыск.

— Что? — воскликнул Альварес.

— Честное индейское, сынок! Я пытаюсь говорить вам чистую правду. Но… слова имеют различные оттенки. Например, вы продолжаете говорить об этих вещах как о «спрятанных».

— Ну и что?

— В некотором смысле они действительно были спрятаны. Но не так, как вы имеете в виду. В другом смысле они не были спрятаны вовсе и все время находились у вас перед глазами. Но вы не могли их заметить.

— Вы хотите сказать, — сдавленным голосом осведомился Альварес, — что эти предметы были невидимы?

— Практически да.

Альварес ткнул через стол в сторону Г. М. длинным указательным пальцем:

— Это трюк!

— Нет, сынок, клянусь вам!

— Трюк! — повторил Альварес, придвинув палец к самому носу Г. М.

— Нет! — вскрикнула Морин.

Патриарх, инстинктивно отпрянув, едва не опрокинул два наполненных водой противопожарных ведра, которые месье Топен держал рядом с зеркальной нишей, более-менее вне поля зрения клиентов.

— Тогда еще один вопрос! — сказал Альварес. — Алмазы и сундук все еще находятся в той комнате?

— Не думаю. Понимаете…

Их перебил страдальческий голос, говорящий по-французски:

— Милорд англичанин! Месье комендант! По-вашему, это учтиво?

— Месье портной, — вежливо, но твердо отозвался Альварес, — я уверен, что вы толковый человек. Мы говорим о серьезных делах. Так что будьте любезны помолчать!

Позади Альвареса стояла высокая стремянка. Не сводя глаз с Г. М., он потянулся назад и, как ему казалось, всего лишь мягко и увещевающе тряхнул лестницу.

К сожалению, это было не так. Месье Рене Топен покачнулся, издав сдавленный крик, и ухватился за деревянный выступ над вешалкой с костюмами, но при этом потревожил сооружение наверху, и на его голову обрушилась лавина шляп.

Здесь были мягкие и жесткие фетровые шляпы, шляпы-котелки, конические соломенные шляпы, цилиндры, фуражки, фески — всевозможные головные уборы востока и запада, под потоком которых исчезла целая сторона магазина.

Они падали на пол почти бесшумно, за исключением щеголеватых котелков, подпрыгивающих на изогнутых полях. Но легкие соломенные шляпы летали по комнате, как птицы.

— Понял, черт побери! — воскликнул Альварес, снова ударив кулаком по столу.

— Ну, сынок?

Оба смотрели друг другу в глаза, не замечая падающих шляп.

— Вы говорите, что при обыске эти предметы находились в квартире, — продолжал Альварес, — но теперь их там нет. Тогда вопрос! Они по-прежнему в том же доме?

— Да! — прогремел Г. М. — Становится «горячо» как в печке, сынок! Еще один шаг в логических умозаключениях…

— Господи! — Альварес схватился за голову. — Ведь я сам заметил…

Г. М. насвистывал, как старомодный фотограф, держащий птичку над камерой.

— Если они не в квартире 3Б, — сказал он, — где еще они могут быть, а?

Альварес достал блокнот, отвинтил колпачок с авторучки, написал что-то на листке, вырвал его и протянул Г. М.

Последний бросил взгляд на листок и порвал его на мелкие кусочки.

— В яблочко! — торжествующе воскликнул Г. М.

— Значит, я был прав. Эта свинья Колльер и есть Железный Сундук!

— Нет, сынок, — возразил Г. М. — Выбросьте эту мысль из головы. Сейчас у меня нет времени объяснять, но полковник получил много новой информации о Колльере. Он опасен, но… Эй! Что означает странное выражение на вашей физиономии?

— Колльер опасен, — повторил Альварес. — Я буду держать свои мысли при себе, сэр Генри.

Г. М. посмотрел на него поверх очков:

— Он опасен, но мозгов у него нет. Для него придумать этот трюк с исчезновением — не легче, чем написать «Гамлет». Настоящий Железный Сундук объяснил ему, как это сделать, и тот проделал его дважды.

— Но что будет теперь?

Г. М. сдвинул набок зеленую феску и почесал загримированную голову.

— Вчера вечером я предсказывал, хотя вас там не было…

— К моему глубокому сожалению, сэр Генри, — вздохнул Альварес, — я был пьян в стельку.

— Ну, с кем не бывает? Но я говорил, что настоящий Железный Сундук, а не ваш халтурщик Колльер повторит сегодня ночью рейд на территорию магазина «Бернштейн и компания».

— И он это сделает?

— Нет, сынок. — Г. М. тяжело вздохнул. — Это отпадает. Почему? Потому что Железный Сундук держит в том доме кучу алмазов и должен ночью вынести их, пока мы не разгадали трюк. Он не знает, что мы его уже разгадали. Полковник Дюрок будет там со своими людьми. Но если Железный Сундук вырвется из сети…

— А Колльер, сэр? — спросил Альварес с тем же странным выражением лица.

— Колльер? — проворчал Г. М. — Пока он на свободе. Но я догадываюсь…

Вероятно, потому, что Морин заговорила, Г. М. пробудился от транса и огляделся вокруг. Альварес последовал его примеру. Г. М. изумленно заморгал при виде шляп на полу, на столах и под столами, почти подкатившихся к его ногам.

— Гореть мне в аду! — воскликнул он.

С другой стороны комнаты на средней ступеньке стремянки стояла Морин, подняв над головой руки в умоляющем жесте, словно белый ангел на викторианской картине. На верхней ступеньке сидел месье Рене Топен, бледный как труп, с остекленевшими глазами, беззвучно шевеля губами.

— Что этот парень пытается сделать? — осведомился Г. М., строго указывая на него пальцем. — Если вы хотите показать шляпы, почему бы не приносить их по одной, а не разбрасывать вокруг, как автомат с попкорном? — Г. М. посмотрел на Альвареса: — Может, он чокнутый?

Месье Топен немного понимал по-английски. По его лицу пробежала судорога.

— Никогда не считал его таковым, — ответил Альварес, сделав несколько шагов назад и посмотрев вверх. По дороге он наступил на три-четыре шляпы, и громкий хруст полей вызвал очередной спазм у портного.

— Довольно! — завизжал по-французски месье Топен и поднялся на ступеньке, едва не стукнувшись головой о потолок. — Это уж слишком!

В одной руке месье Топен держал наполеоновский кавалерийский шлем, а в другой — старомодную шляпу-котелок с жесткими изогнутыми полями.

— Берегитесь! — зашипел он, бросив тяжелый кавалерийский шлем в голову бывшего коменданта Альвареса.

Только кошачье проворство спасло Альвареса. Он метнулся назад, наступив еще на несколько шляп, и шлем упал на пол. Правая рука месье Топена крепче сжала поля шляпы-котелка.

Безумный портной (или, если предпочитаете, шляпник)[66] был нисколько не безумнее сэра Генри Мерривейла. Лицо последнего из коричневого стало пурпурным, а глаза выпучились под очками, когда он посмотрел наверх.

— И это я — кандидат в сумасшедший дом? — вопил месье Топен. — Злодей, убийца, я докажу, что ты лжешь!

Любой человек, который тайно мечтает сорвать шляпу-котелок с головы друга и швырнуть ее в какую-нибудь цель, обнаружит, что поля идеально подходят к руке и при помощи резкого поворота запястья возможно максимально точное попадание.

Должно быть, это понял и месье Топен. Котелок описал дугу и твердым краем полей угодил прямо в нос сэру Генри Мерривейлу.

— Vive la France![67] — крикнул месье Топен. — A bas les rosbifs![68] Но взмах руки на манер маршала Нея[69] стоил ему равновесия. Дважды покачнувшись на верхней ступеньке стремянки, которой Морин тщетно пыталась придать устойчивость, портной полетел вниз.

Непонятно каким чудом он приземлился вертикально обеими ногами на стол перед Г. М., который со злобной ухмылкой скользнул в сторону, схватил одно из ведер с водой и выплеснул содержимое прямо в лицо портному.

На какой-то момент голова и плечи месье Топена исчезли, как алмазы и сундук.

Никто не мог предположить, что одно ведро воды может сделать человека настолько мокрым. Месье Топен выглядел так, словно простоял десять минут под Ниагарским водопадом. С водой, струящейся по его гладким черным волосам и бледному лицу, он напоминал статую берберийского пирата в каком-нибудь фонтане.

— Неплохо, а? — с удовлетворением заметил Г. М., передав пустое ведро Альваресу, который с рассеянным видом поставил его возле стремянки. — Конечно, пожарный шланг подошел бы больше. Но нельзя же получить все сразу.

В эту секунду откуда-то из недр дома, из каких-то задних комнат донесся женский крик.

Следует отметить, что это был не крик испуга, а вопль женщины, вероятно страдающей гиперфункцией щитовидной железы и выражающей подобным образом любые, даже самые незначительные эмоции.

Но это помогло Хуану Альваресу прийти в себя и снова взять инициативу в свои руки.

— Месье Топен! — произнес он негромким резким голосом, так сильно дернув портного за штанину, что тот стал озираться, быстро моргая.

Альварес достал из кармана два английских банкнота очень крупного номинала, на которых тут же сфокусировался взгляд месье Топена, и, сложив их, сунул под содержимое стола справа от него. Хотя носки, нижнее белье и рубашки на этом столе изрядно пострадали от манипуляций Г. М. с противопожарным ведром, снизу они оставались сухими.

— Необходимо соблюдать осмотрительность, — быстро шепнул Альварес по-французски. — Ни слова, понятно?

Достав купюры, месье Топен попытался с достоинством отойти к задней стороне магазина, однако не сдержался и побежал с диким воплем, заставив своих посетителей обернуться на него.

— Мне показалось, я слышала сзади голоса, — тихо сказала Морин. — Что там находится, Хуан?

— Ничего, кроме третьеразрядного французского игорного клуба, — улыбнулся Альварес. — Претендующие на утонченность иногда заходят сюда сыграть в шмен-де-фер или двадцать одно.

Они обошли вокруг столов, наступая на шляпы, и поспешили по проходу к Г. М.

— Но ведь игра здесь не является незаконной?

— Нет, но нужно следить, чтобы она, так сказать, не выходила наружу. Иначе некоторые начнут играть на обочине, хлопая по тротуару пачками купюр.

Альварес остановился, с нежностью глядя на Морин, и робко коснулся ее щеки.

— Что касается вас, сэр Генри… — начал он, повернувшись.

— Я больше не я, — отрезал Г. М.

Тщательно придав зеленой феске правильное положение, он скрестил руки на бороде, придал лицу благочестивое выражение, медленно попятился в зеркальную нишу и застыл там с закрытыми глазами, как экспонат в Музее восковых фигур мадам Тюссо.

— Хуан, взгляните! — прошептала Морин. — Какие-то мужчина и женщина… Похоже, они идут к нам.

Альварес улыбнулся.

— Одна из них — графиня Щербацкая, — шепнул он в ответ, — а другой — мистер Марк Хэммонд. О мистере Хэммонде не могу сказать ничего плохого. Но… э-э… графиня, хоть и добрая женщина — самая отъявленная сплетница отсюда до Алжира. Не удивляйтесь ничему, что услышите или увидите, но следите за тем, что говорите!

Глава 12

«Белая» русская графиня Илона Щербацкая снова пронзительно взвизгнула, узнав Альвареса, которого не видела три дня.

Ее венгерское имя контрастировало с русской фамилией. Морин обратила внимание и на другие контрасты.

Илона всегда носила черные платья, которые заказывала в Париже, как и теперешнее атласное изделие. Шляпа представляла собой широкую черную ленту с длинными белыми перьями, пущенными по горизонтали на манер головного убора американских индейцев. Серьги из натуральных бриллиантов выглядели слишком крупными. Должно быть, когда-то Илона была очень хорошенькой, да и теперь, несмотря на зачаток второго подбородка, сохраняла бы привлекательность, если бы не избыток туши на ресницах и губной помады.

Большинство сочло бы Илону толстой, но она была всего лишь массивной. При должной тренировке Илона могла бы грести тяжелыми веслами и способна была помериться силами со многими мужчинами. Правда, эта идея, несомненно, ужаснула бы ее. Но, хотя она отдала бы душу за то, чтобы привлекать как можно больше мужчин залпами томных взглядов и движениями губ, сексапильности в ней было немного.

Тем не менее Илона не оставляла попыток. Деньги и добродушие обеспечили ей нескольких любовников, чьими именами она похвалялась при каждом удобном случае.

Остановившись в шести шагах от Альвареса, Илона аккуратно положила сумочку на ближайший столик и раскрыла объятия.

— Иван, mon tres, tres cher![70] — воскликнула она, как всегда смешивая английский и французский. — Я не видеть вас одна… две недели! Теперь я вас видеть! Вы здесь!

— Ваше зрение редко подводит вас, мадам, — поклонился Альварес.

— Ах, Иван!

В обычае Илоны было обнимать каждого (независимо от пола) и целовать в обе щеки.

Хотя Альварес, уже не будучи комендантом, оставался безукоризненно вежливым, многими выходками Илоны он уже, очевидно, был сыт по горло. Когда она подбежала к нему, он напряг мускулы груди и живота. Илона налетела на него и, к своему изумлению, отскочила назад.

— Иван! — Надув губы, как обиженная девочка, Илона оперлась на стол и поправила шляпу. — Это неприятно! Это скверно! Я никогда вас не простить!

— Извините, графиня. Я немного не в себе.

— Никогда, никогда не простить… — Илона умолкла. Ее черные глаза медленно закатились под накрашенными ресницами; гортанный голос стал трагическим. — Я простить вас, бедный Иван! Я р-р-русская! Я плакать! Я смеяться! Никто не знает когда. Helas![71] Я прощать всех. Это мой слабость. — Илона опустила голову; ее массивные бриллиантовые серьги задрожали. Внезапно она увидела подошедшую к Альваресу Морин и снова взвизгнула. — Это, вероятно, тот самый очаровательный американский девушка, который прилететь вчера на аэроплан! Ah, mon enfant! Que vous etes chic! Que vous etes belle![72]

Илона опять раскрыла объятия, готовая прыгнуть.

Морин с первого взгляда ощутила к ней не только острую неприязнь, но и чувство страха, которое не могла объяснить. Но ей не о чем было беспокоиться. Подойдя к Илоне, Альварес положил руку на ее затылок, что любой наблюдатель, несомненно, счел бы выражением привязанности. Но его длинные сильные пальцы крепко стиснули шею Илоны.

— Мисс Холмс, — произнес он беспечным тоном, — позвольте представить вам графиню Щербацкую.

Можно было понять, почему Пола Бентли не ревновала Билла к Илоне. Но тот, кто принял бы Илону за дурочку, жестоко бы ошибся. Илона сразу поняла причину давления на ее затылок, хотя ничем этого не обнаружила.

— Как поживать, мисс Холмс? — любезно осведомилась она, протянув руку. — Позволить снова сказать, что я находить вас очаровательной.

— Благодарю вас. — Морин взяла большую руку и почти сразу отпустила ее.

Пальцы Альвареса расслабились. Илона расправила тяжелые плечи и опять взвизгнула.

— Совсем забыть! Мне тоже есть кого представить. Oh, pauvre moi,[73] моя сумочка! — Она обернулась. — Марк, cheri,[74] ты не принесешь мне сумочку?

Пресловутая сумочка лежала на столе в шести футах от нее. Но мужчина, стоявший позади, тут же подошел, с серьезным видом подобрал сумочку и вручил ее Илоне.

— Это мистер Марк Хэммонд, дорогая моя, — представила Илона. — Grand ecrivain americain! Grand…[75] — Она томно закатила черные глаза. — Grand savant de l'amour! Vous avez compris?[76]

Эта женщина, сердито подумала Морин, не стала бы подбирать кофейную чашку с одного края столика и ставить ее на другой. Она просто лентяйка.

Хотя это была правда, но, возможно, не вполне справедливо по отношению к Илоне. Имея достаточно денег всю жизнь, она ожидала услуг и принимала их. В Танжере нет ни подоходного налога, ни других налогов, за исключением двенадцати с половиной процента пошлины на любой импорт. Таким образом, можно ввозить и даже продавать с прибылью самые современные американские автомобили. Илона с ее деньгами жила как в раю.

На сей раз Морин импульсивно протянула руку Марку Хэммонду. Она была рада познакомиться с американским писателем, автором научно-популярных книг.

— Здравствуйте, мисс Холмс, — приятным голосом заговорил Хэммонд. — Боюсь, я должен опровергнуть оба комплимента Илоны Щербацкой. Я не очень хороший писатель и, безусловно, не… второй. Правда, хотел бы быть тем и другим.

— Уверена, что вы себя недооцениваете, мистер Хэммонд, — улыбнулась Морин.

Хэммонд криво усмехнулся в ответ. Подобно тому как от Илоны постоянно исходил аромат духов, вызывая странно возбуждающий эффект, Марк Хэммонд пребывал в ауре джина, нисколько не будучи пьяным. Выглядевший хрупким и сутулым, несмотря на приличный рост, Хэммонд в свои тридцать пять лет был почти лысым. Он обладал длинным носом, светлыми глазами и вообще — обликом бывалого путешественника. Одет он был так же неброско, как Альварес.

— Как поживаете, комендант? — спросил он, с удовольствием пожимая Альваресу руку. Его лоб иронически наморщился. — Мы знакомы… два или три года, не так ли? Интересно, когда вы рискнете назвать меня по имени.

Альварес засмеялся.

— Несомненно, это заинтересовало бы покойного доктора Фрейда,[77] — признал он не без смущения. — Но я не в состоянии это сделать, мистер Хэммонд.

— Однако, — заметил Хэммонд с мыслью о Поле, которая всегда не давала ему покоя, — вы называете по имени Билла Бентли.

— Его — да. Билл мой ближайший и, возможно, единственный друг.

— Но он англичанин, старина, а вы испанец.

— Я натурализовавшийся англичанин, — ответил Альварес, пожав плечами. — Возможно, поэтому у меня английские инстинкты. Я привык называть себя испанцем, как вы в вашей стране называете себя ирландцами, шотландцами, голландцами или немцами, хотя ваши деды и прадеды могли родиться на американской почве.

Илона яростно подергивала тройную нитку жемчуга на шее. Она не могла вынести ни минуты неучастия в разговоре.

— Ба! — воскликнула она. — Этот Билл Бентли. Я ненавидеть его! И все же… — Илона придала глазам томное выражение… — в некоторых отношениях он приятный. Но он англичанин, как вы говорите. Он не галантный! Не amoureux![78] Он не может выразить… сами знаете, что… даже когда учить вас трахать пистолетом!

— Что? — воскликнула Морин.

Илона драматическим жестом вытянула руку:

— Трах-трах-трах!

Слова и жесты Илоны часто выглядели двусмысленными, но ее это вполне устраивало. Она посещала вполне респектабельный танжерский пляж в купальном костюме, не скрывающем практически ничего. Хотя для подобных экспериментов у нее была совсем не подходящая фигура, она, по крайней мере, привлекала внимание. Уже давно, по причинам, оставшимся неизвестными, она уговорила Билла Бентли дать ей уроки стрельбы в цель из пистолета.

— Этот англичанин! — взвизгнула она. — Bon Dieu![79] Он говорит: «Черт возьми, женщина, целься в яблочко!» Или: «Незачем стрелять в человека, который менять мишени». Ба! Если бы это был француз… — Илона мечтательно вздохнула. — Un francais![80] Он бы шептать комплименты вам в ушко, и вы бы чувствовать себя женщиной. Если он показывать вам, как держать оружие, то трогать не только вашу руку, но и здесь, и здесь! И вы знаете, что он хотеть… делать то и это, comprenez?

Морин покосилась на Альвареса.

Когда он слышал острое словцо в ее присутствии, то бледнел под загаром и выглядел разгневанным. Морин испытывала одновременно восхищение и растерянность. Неужели Хуан не понимает, что она слышит ежедневно в десять раз худшее в офисах фирмы «Джоунс, Хауард и Рэмсботтом», да и сама использует те же слова в разговорах с друзьями?

Всего несколько минут назад он почтительно коснулся ее щеки. Теоретически, может быть, приятно, когда с тобой обращаются так, будто ты сделана из витражного стекла. Но Морин это не нравилось.

— А жена этот англичанин! — с отвращением воскликнула Илона.

Несмотря на свое добродушие, она ненавидела Полу Бентли, причем не только из-за ее хорошей фигуры, но и потому, что та отказывалась принимать ее всерьез.

— Полегче, Илона! — неожиданно резко сказал Хэммонд.

— Но я ничего против нее не говорить! — Илона шагнула назад, приложив драматическим жестом руку к сердцу. — Pauvre Марк! Как он ее любить! Но разве я не любить всех? Разве я не устраивать для всех вечеринки? — Маленькая девочка вновь надула губы. В ее глазах появились бы настоящие слезы, если бы она не боялась повредить тушь. — Я только говорить, что эта бедная Пола вульгарна. Вульгарна!

Сделав еще один шаг назад, она повернулась налево и застыла как вкопанная, оказавшись лицом к лицу с Г. М. в зеркальной нише.

Ни единая складка на темно-красном халате не шевелилась, свидетельствуя, что он хотя бы дышит. Его глаза были закрыты, лицо окаменело в медитации или молитве, неподвижные руки скрестились на животе.

— А это что? — взвизгнула Илона, тыча в Г. М. указательным пальцем с алым ногтем и прижимаясь широким задом к столу.

Альварес быстро встал перед нишей, словно прикрывая экспонат Музея мадам Тюссо.

— Этот джентльмен, мадам, — сказал он, — мусульманский пророк по имени Хасан эль-Мулик, или Хасан Вождь. Он много лет медитировал в пустыне, а теперь вернулся изучать тайные писания ислама. Я предложил ему примерить современную одежду, но боюсь, она ему не понравилась.

Марк Хэммонд больше не мог сдерживать любопытство.

— Явно не понравилась, — согласился он, указывая на мокрые рубашки и растоптанные шляпы. — Похоже, ваш пророк разгромил весь магазин. Но почему здесь вода?

Альварес не растерялся.

— Как видите, у стремянки стоит противопожарное ведро. Месье Топен случайно упал со стремянки и опрокинул его.

— Опрокинул! Да он, должно быть, нырнул в него вниз головой! — Хэммонд сдержал усмешку. — Как бы то ни было, это не мое дело.

Но Илона, привыкшая к подобному разгрому на каждой посещаемой ею вечеринке, не видела в этом ничего интересного.

— О, я любить этот пророк! — вскричала она, хлопнув в ладоши. — Для него я устроить специальная вечеринка с «кайф» и, конечно, выпивка. — Илона улыбнулась Морин: — Вы пробовать «кайф», дорогая?

Впервые пророк Хасан эль-Мулик слегка шевельнулся. Один его глаз слегка приоткрылся, и в нем блеснул живой интерес, но он закрылся так быстро, что никто этого не заметил.

— Нет, графиня Щербацкая, — холодно произнес Альварес. — Мисс Холмс не употребляет «кайф».

Илона игриво улыбнулась Альваресу. Внимательный наблюдатель мог бы подумать, что она не вполне забыла об отметинах на ее шее.

— Cheri! — обратилась к нему Илона, подняв нитку жемчуга и прикусив ее отличными белыми зубами. — Я совсем забыла! Ведь мы старые друзья, верно? Тогда я задать вам один вопрос, и вы на него ответить!

— Какой вопрос, мадам?

— Ну-у… — Илона вынула изо рта жемчуг. — В котором часу ночи ваша полиция устроить рейд в дом 40-бис на Маршан?

В наступившей паузе стали слышны крики людей на улице. Никто не шевелился, кроме Хэммонда, который сердито посмотрел на Илону.

— Где вы получили эту информацию, мадам? — спокойно спросил Альварес.

— Ах это? Мое сердце…

— Меня не интересует ни ваше сердце, ни любой другой орган, которым вы обладаете или нет. Где вы об этом узнали?

Илона засмеялась. Она радовалась возможности продемонстрировать собственные связи и заодно ужалить «дорогого Ивана».

— Вы бывать в Лондон? Да-да, конечно! Лондонские полицейские, которые называться «бобби», очень приятные.

— Ну и что?

Илона кокетливо пожала плечами:

— Ну а полицейский, который к тому же офицер — инспектор, — еще приятнее. Возможно, глуповат, но красив. Как он меня обожать! Как он заниматься любовью! Бедный Хосе! Я намекнуть вам на его фамилия? Il est ici a Tanger.[81] Его фамилия начинается на «М».

До сих пор Альварес не знал того, что уже знали Пола и Билл Бентли.

— Мендоса! — прошептал он, сжав кулаки. — Инспектор Мендоса!

— Ah, quel amant![82]

— Он рассказал вам, что произошло сегодня?

— Ба! — воскликнула Илона. — Разве я не следить за дело Железного Сундука с самого начала? Не собирать все вырезки о нем?

— Что Мендоса говорил сегодня?

Илона поджала губы и приподняла толстые плечи.

— Он рассказать мне, что происходить в квартира на Маршан, 40-бис. О человек по имени Г.В. Колльер и о том, что вы не найти сундук и алмазы. Бедный Хосе не мог рассказать все, так как он стоять за дверью и не слышать каждое слово.

Мендоса явно не слышал об увольнении Альвареса, иначе Илона использовала бы это в качестве первой шпильки.

— Инспектор Мендоса рассказывал вам что-нибудь еще? О второй половине дня или… позже?

— Ах, бедная я! Меня арестовать? Нет! Хосе только рассказывать, что во второй половине дня он проходить мимо дверь кабинета полковника Дюрока. Вульгарный человек — он сказать мне… Не важно. В этом кабинете был огромный толстяк, который тоже не хороший, так как от него всегда пахнуть выпивка. Он, конечно, англичанин, потому что англичане всегда ходить в свой клуб, напиваться там и никогда не шептать комплимент своим женщинам…

— Это не имеет значения! Что еще рассказывал вам инспектор Мендоса о второй половине дня или вечере?

— Но я же говорить! — взвизгнула Илона, топнув ногой. — Этот пьяница сказать, что сегодня вечером будет рейд в тот дом, так как они думать, что вещи еще там. Это все, что Хосе слышать и рассказать мне. — Она повернулась и ткнула пальцем в сторону задней стены магазина. — Он рассказать мне меньше полчаса назад, когда приходить повидать Марка и меня и уйти через задняя дверь. Это все, что я знаю. Все, все, все, все!

Илона, тяжело дыша и поправляя длинные перья на шляпе, погрузилась в ледяное молчание.

— Не возражаете, если я вмешаюсь, комендант? — спросил Марк Хэммонд.

— Нисколько, мистер Хэммонд, — улыбнулся удивленный Альварес. — Вы можете нам помочь?

— Это зависит… Вы хотите знать о Г.В. Колльере как о боксере?

— Очень хочу!

— Ну, я могу вам кое-что рассказать. Дело в том, что я интересуюсь боксом, не помню сколько лет.

В Хэммонде произошла разительная перемена. Его светлые глаза сверкали, сутулые плечи расправились, а лицо, хотя и не покраснело, приобрело более здоровый цвет. Морин Холмс ощущала, что упомянутая причина воздействовала на Хэммонда как жар пламени. В этой жизни очень немногие вещи интересовали Марка Хэммонда, но бокс был одной из них.

— Ну конечно! — Альварес щелкнул пальцами. — Я часто видел вас в спортзале на бульваре Пастера, но ни разу в боксерских перчатках.

— Куда уж мне? — Хэммонд горько усмехнулся. — Плохое сердце и плохое зрение с детских лет, слишком короткие руки… Но думаю, не многие с таким постоянством наблюдаем ли за боксерами, как я. Иногда шесть месяцев подряд я присутствовал на тренировках, хотя сам едва ли мог бы отправить в нокдаун даже чучело кота… Когда я услышал, как инспектор Мендоса назвал Колльера боксером, я вспомнил его благодаря инициалам «Г.В.», сбегал в игорный зал и позвонил оттуда Бобу Бикону в Американский культурный центр. У Боба есть все справочники, и он сообщил мне то, что я хотел знать. — Хэммонд вынул из внутреннего кармана конверт и прочитал надпись на обороте, прищурившись, так как был слишком тщеславен, чтобы носить очки. — Можете угадать, что означает «Г.В.»? Нет, не «Георг Вашингтон», а «Грегор Вихокен». А можете себе представить, что претендующая на остроумие толпа… — презрение, с которым Хэммонд произнес слово «толпа», не поддавалось описанию, — способна сделать из имени Вихокен? Но она наверняка его запоминала — вот что главное.

— И каков же его «послужной список»? — спросил Альварес.

— Не очень впечатляющий, — ответил Хэммонд. — Два с половиной года он дрался как профессионал в среднем весе, закончив десять дет назад. Из сорока схваток выиграл двадцать, проиграл восемнадцать и две завершил вничью. Но…

Он удивленно умолк при виде радостной улыбки на лице Альвареса.

— Значит, эта свинья не хвасталась? — осведомился бывший комендант. — Меня это устраивает. Он знает свое дело?

— Да, и более того. Конечно, сейчас Колльер далеко не в лучшей форме, но он, что называется, «киллер». — Хэммонд вновь сделал паузу и посмотрел Альваресу прямо в глаза. — Комендант, вы отлично подготовлены, никогда не теряете равновесия, можете отлично работать правой и левой. Но…

— Я — любитель, а Колльер — профессионал? — предположил Альварес.

— В том-то и дело. Самый лучший любитель ни при каких обстоятельствах не выстоит перед опытным профессионалом.

— Возможно, вы не учли…

— Слушайте, приятель. Любитель не может вынести долгих утомительных схваток. В клинчах он старается сразу же разойтись с противником; он незнаком с инфайтингом… Я мог бы назвать вам дюжину причин, но все сводится к тому, что любителю не отразить по-настоящему тяжелых ударов.

— Спасибо за совет, мистер Хэммонд, — искренне поблагодарил Альварес. — А теперь, боюсь, мы должны вернуться к…

— Комендант, — прервал его Хэммонд, — это всего лишь дружеское предупреждение, но надеюсь, вы воспримете его всерьез. Держитесь подальше от Колльера. Он прикончит вас.

Последовала очередная пауза.

Хэммонд и Морин видели, как в лицо Альваресу бросилась кровь и на его висках вздулись голубые вены. Илона застыла как завороженная, с открытым ртом. Но постепенно лицо бывшего коменданта приобрело обычный цвет, и он заговорил резко, но вежливо:

— У нас на руках уголовное дело, мистер Хэммонд. Это моя вина — я позволил отвлечь себя. Сначала, нужно поймать нашего Колльера! Прошу меня извинить.

Марк Хэммонд с присущими ему хорошими манерами отвесил дежурный поклон в континентальном стиле. Но оживленность его спала. Серыеглаза, которые могли быть острыми и пронзительными, несмотря на близорукость, казались безжизненными. Присев на стол рядом с Илоной, он словно представлял себе вереницу стаканов с джином.

Но Альварес был в отчаянном положении.

Морин знала, что он хочет подать какой-то сигнал Г. М., но не осмеливается даже обернуться. Любая связь между ним и пророком Хасаном эль-Муликом, якобы пребывающим в трансе, была бы слишком очевидной.

Однако Г. М. находился целиком в поле зрения Морин. Ее сердце бешено заколотилось, словно в такт с сердцем Альвареса, когда она увидела, что в его глазах мелькнула идея.

— Морин, дорогая моя… — начал он.

— Вы называть ее вашей дорогой? — восторженно взвизгнула Илона. — Encore de l’amour![83] Иван, cheri, я удивлена! До сих пор вы не ходить ни с кем, кроме уличных женщин. Я…

Альварес бросил на нее только один взгляд, но и этого было достаточно, чтобы заставить Илону Щербацкую замолчать.

— Морин, — заговорил он более громко, — вы не думаете, что мы должны сразу же позвонить полковнику Дюроку и убрать с дороги инспектора Мендосу, покуда он не принес еще большего вреда?

Голова пророка отрицательно качнулась, как будто во сне. Кисточка его зеленой фески, свисающая впереди, также качнулась влево и вправо, словно указывая на Хэммонда и Илону. Догадка Морин оказалась верной.

— Нет, Хуан, — ответила она. — Не думаю, чтобы дядя Генри хотел от нас этого. По крайней мере, сейчас. — И ее зеленые глаза скользнули к остальным.

— Хорошо. — Альварес кивнул. — Как я сказал мистеру Хэммонду, у нас на руках уголовное дело, и мы должны работать. Если вы извините нас…

Но Илона шагнула к нему, звякнув драгоценностями.

— Убрать с дороги моего Хосе? — воскликнула она. — Вы хотите наказать его?

— Черт возьми, мадам, чего еще вы ожидали?

Илона издала испуганный вопль.

— Grand Dieu![84] — воскликнула она, прижав руку к сердцу. — Хосе! Я предать его! Это ужасно!

Морин Холмс от ярости бросало в жар и в холод. Марк Хэммонд уже встал, положил конверт в карман и посмотрел на часы.

— Пошли, Илона, — устало промолвил он. — Нас ждали к пяти на вечеринке с коктейлями, а сейчас уже без четверти шесть.

— Чепуха, какие коктейли! — с презрением прошипела Илона, топнув ногой. — Я не пойду!

— Думаю, что пойдете, мадам, — заметил Альварес.

При обычных обстоятельствах лягающуюся и визжащую Илону пришлось бы силой волочить к двери — она была не из тех, кто понимает тонкий намек. Но Альварес всего лишь заломил ее правую руку за спину, что было достаточно болезненно, и без всякой суеты проводил ее к двери. Дрожащая от гнева Илона даже пикнуть не посмела, опасаясь, что он усилит давление.

Альварес распахнул дверь с такой силой, что наверху звякнул колокольчик.

— Можете сменить меня? — спросил он, указывая на руку Илоны за спиной.

— Да. — С проворством, удивительным для человека, редко работающего руками, Хэммонд перехватил у Альвареса руку Илоны, не переставая о чем-то думать. — Комендант, — сказал он, — существует только один тип любителя, способный победить Колльера в короткой схватке. Это громила, который может наносить удары не хуже самого Колльера. Пошли, Илона!

Издав восторженный визг при виде портшеза, чьи носильщики терпеливо ждали у витрины, Илона снова пришла в ярость, когда Хэммонд повел ее в сторону Грэнд-Сокко.

— Я графиня Щербацкая! — послышался ее прощальный вопль.

Мрачный Альварес вернулся в магазин, захлопнув дверь под аккомпанемент колокольчика, и направился к зеркальной нише. Казалось, он даже не видит Морин, которая ждала его с видом оскорбленного достоинства.

Вопрос с телефоном был решен. Достопочтенный Хасан эль-Мулик — превратившийся в сэра Генри Мерривейла, поскольку его феска съехала на ухо, — нашел современный аппарат и уже разговаривал глухим басом с полковником Дюроком. Разобрать хоть одно слово не представлялось возможным.

Альварес снова повернулся. Его лицо было усталым и изможденным. Он окинул взглядом разгромленный магазин. Месье Рене Топен всегда был славным человеком. Потихоньку достав из кармана еще один английский банкнот, Альварес положил его на расчищенный стол и двинулся дальше.

— Хуан! — резко окликнула Морин.

Альварес, вздрогнув, остановился. Его лицо просветлело.

— Морин! Я думал, вы ушли.

Морин вновь пришлось бороться с волнением.

— Вы хотели, чтобы я ушла?

— Нет!

— Тогда вы знали, что я здесь, не так ли? — Морин помедлила перед главным вопросом. — Скажите, эта ужасная женщина говорила правду?

— О чем именно?

— Ну… что вы общаетесь только с уличными женщинами?

— Ах это! — рассеянно отозвался Альварес. — Да, это правда.

Морин молчала, не понимая саму себя. Согласно всем правилам, ей следовало быть хотя бы немного расстроенной и шокированной. Но она внезапно осознала, что пришла бы в ярость, если бы Хуан Альварес оказывал внимание так называемым «порядочным девушкам».

Однако разговаривать с ним, когда он пребывал в таком настроении, было нелегко. Морин не осмеливалась к нему прикоснуться, словно его одежда была утыкана иголками и бритвенными лезвиями. В мрачном магазине слышалось только бормотание Г. М.

Альварес стоял спиной к вешалке с пахнувшими пылью костюмами, опираясь руками на стол и опустив голову.

— Пожалуйста, послушайте меня! — взмолилась Морин, чувствуя, что внутри у него бушует эмоциональная буря.

— Простите, — пробормотал Альварес. — Я предупреждал вас о моих настроениях. Как я ни стараюсь, но не могу с ними справиться. Я невозможен.

— Нет, — возразила Морин. — Вы просто несчастны. Из-за того, что мир не такой, каким был раньше, и из-за… Почему вы общаетесь с этими женщинами?

Хотя Альварес не поднял головы, она видела, как напряглись его челюстные мышцы. Но его речь даже теперь была слегка педантичной.

— Потому что я не хочу заниматься любовью под фальшивыми предлогами, — ответил он. — Лучше делать это с обычными шлюхами, чем лицемерить с теми, кого это может ранить. — Альварес повернулся к Морин. Теперь буря вырвалась наружу. — Я никогда не любил ни одну женщину, кроме вас! Во всех отношениях, кроме одного, вы способны свести с ума любого мужчину! — Как ни странно, его лицо оставалось мрачным. — Вы щедры — помните, как вы хотели помочь мне, считая меня бедняком? Вы преданная, чему свидетель сэр Генри. Вы умная. Вы романтичная. Но… — Он выпрямился. — Я видел вас раньше, с вашим бледным лицом, вашей стройной шеей, вашими зелеными глазами и черными волосами на витраже собора в Севилье! Я не религиозен, но помню этот витраж. Вы так же холодны и неприступны.

— О! — воскликнула Морин с удивлением и гневом.

Хотя она гордилась своей сдержанностью, но отнюдь не была холодной и считала это обвинение оскорбительным.

— Вы думаете, что я холодна? — продолжала Морин. — Почему бы вам не поцеловать меня и не убедиться в обратном?

Альварес рассеянно посмотрел на нее:

— Что?

— Разве вы меня не слышали?

Он через стол протянул к ней руку, на долю секунды оторвав от ее лица взгляд, но, когда посмотрел на нее снова, выражение лица Морин резко изменилось. Зеленые глаза со слезинками на длинных черных ресницах расширились; в них застыл ужас. Она смотрела мимо Альвареса на вешалку с костюмами позади него.

Услышав металлический звук, Альварес повернулся к вешалке и оказался лицом к лицу с Грегором Вихокеном Колльером.

Колльер стоял между двумя рядами костюмов спиной к стене и подняв руки к вешалке. Его волосы были выкрашены в черный цвет, а на голове была красная феска. Во всем остальном его одежда и внешность были прежними, включая опущенные веки и вечную ухмылку.

Все произошло так быстро, что никому не хватило времени подумать о том, как и почему он здесь оказался. Сбросив оцепенение, Альварес рванулся к пространству между костюмами, но руки Колльера взметнулись к вешалке с пиджаками и толкнули ее в лицо противнику. Потом они ухватились за металлический стержень, состоящий из скрепленных коротких секций, способных выдержать вес костюмов, с жутким треском выдернули его из подпорок и обрушили всю массу костюмов на голову Альваресу.

Конечно, Альварес знал, что может сбросить эту ношу и прижать Колльера к стене. Он бы сделал это, если бы не удача, никогда не покидавшая Колльера. Обретя равновесие, Альварес наступил на две скользкие шляпы и упал на спину, задыхаясь под лавиной костюмов.

— Умник, — послышался насмешливый голос Колльера.

Вне себя от ярости и унижения, Альварес, чертыхаясь, выбирался из-под костюмов. Он слышал, как Колльер бежит к двери. Потом раздался грохот — это Морин бросила стул под ноги Колльеру, надеясь, что он споткнется. Колльер не споткнулся, но это задержало его на пару секунд.

Альварес вскочил на ноги, услышав звяканье колокольчика и увидев, как закрывается входная дверь. Перескочив через ближайший стол, он в два прыжка добрался до двери, распахнул ее, шагнул наружу — и остановился.

Броситься в толпу означало попасться на старую уловку, когда беглец прижимается к стене рядом с дверью. Альварес повернулся направо к портшезу, увидев предупреждение в глазах носильщиков, один из которых начал указывать рукой. Он отскочил влево, но не совсем вовремя.

Сзади на его голову обрушилась тяжелая дубинка. Альварес не упал — в момент такого приступа гнева его бы не свалили с ног даже полтонны камней. Он почти не чувствовал боли — только звон в голове. Ноги подкосились лишь на секунду. Больше всего пострадало зрение — все было как в тумане. Альварес повернулся — и снова оказался лицом к лицу с Колльером, стоящим спиной к стене. Для его локтя было недостаточно места, чтобы снова взмахнуть дубинкой.

Молясь Богу, в которого он не верил, Альварес с такой силой ударил Колльера правым кулаком в живот, что тот с харкающим звуком согнулся вдвое.

Пошатываясь и стараясь разогнать пелену перед глазами, Альварес приготовился ударить левой, но с удивлением обнаружил, что противник исчез.

Несмотря на самый сильный удар, который ему доводилось получать, Колльер снова умудрился избежать честного боя. Быстро скользнув Альваресу за спину, он опять обрушил дубинку на голову испанца.

Глава 13

В половине восьмого вечера Пола Бентли с закрытыми глазами неподвижно лежала в горячей ванне. Купальная шапочка предохраняла от воды ее пышные волосы.

Ванные в номерах отеля «Минзех» не были большими. Билл Бентли, в серых фланелевых брюках и рубашке с короткими рукавами, стоял у умывальника спиной к жене — правый угол подставки умывальника находился рядом с подножием ванны.

Склонив голову набок, Билл брился электробритвой, которая негромко гудела, когда он поворачивал шею. Зеркало над умывальником запотело от пара из ванны, и Билл терпеливо его протирал. Описанное могло быть уютной домашней сценой, когда молодая пара готовилась одеваться к обеду, если бы не одна деталь. На левом боку Билла находилась прикрепленная к плечевому ремешку светло-коричневая кобура с револьвером «уэбли» 45-го калибра. Этот калибр, как обнаружило военное министерство, был единственным, который мог остановить атакующего немецкого гранатометчика.

Тем не менее ни Пола, ни Билл не упоминали о грозящей опасности. Они разговаривали беспечным тоном совсем на другие темы. Электробритва продолжала гудеть в лишенной окон, наполненной паром ванной. Потом Билл выключил ее, когда ему пришла в голову новая идея.

— Сокровище мое, — сказал он.

— Мм? — сонно отозвалась Пола, не открывая глаза.

— Переходя от великого к малому, — продолжал Билл, разглядывая бритву, — говорил ли я тебе когда-нибудь, к какой карьере вначале готовил меня мой старик?

— Да, дорогой. — Будучи разумной женой, Пола не стала добавлять: «Тысячу раз». — Инженера-электрика. Но ты ненавидел это занятие и пробовал учиться живописи. Ты мог писать натюрморты, но человеческие фигуры у тебя получались ужасно. Я этому рада. Если бы ты завел себе натурщицу, я бы выцарапала ей глаза.

— Художники об этом не думают, — возразил Билл и прочистил зеркало рукой, чтобы видеть отражение Полы. — Тем не менее ты подаешь мне идеи.

— Думаешь, у меня их нет? — осведомилась Пола, приоткрыв глаза. — Но, дорогой, сейчас не время и не место. Особенно учитывая, что…

Так как дверь ванной была закрыта и заперта, они не могли ни видеть, ни слышать полковника Дюрока, ходящего взад-вперед но мягкому ковру спальни. Он ждал телефонного звонка — и они тоже, хотя и не желали в этом признаваться.

Пола, откинувшись назад, разглядывала в зеркале широкое улыбающееся лицо мужа с карими глазами и нелепой армейской стрижкой. Иногда ее удивляло, что такая внешне медлительная личность могла скрывать столь быстрый ум. Широкие плечи и тяжелые бицепсы напомнили ей… Нет! Это возвращало ее мысли к Колльеру и прочим страхам.

Билл занимался любовью весьма агрессивно, что вполне устраивало Полу. Но иногда ей хотелось, чтобы он был более агрессивен в жизни — например, мог хлопнуть кулаком по столу в компании банкиров. Билл даже не очень рассердился, когда она пыталась заполучить эту квартиру. И все же… Нет, это подвергло бы его опасности, что приводило ее в ужас.

Пола не знала, что Билл тревожился куда сильнее ее. Он нисколько не возражал против опасности для себя, но не приходилось сомневаться, что, потеряв Полу, не стал бы жить.

— Со временем ты уйдешь в отставку, — пробормотала Пола, — и мы уедем отсюда. Но только не в Лондон, дорогой! Это… вызывает ассоциации.

Билл выключил бритву и отложил ее. Горячая и холодная вода полилась в раковину.[85]

— Хорошо. Как я сказал вчера вечером, куда ты захочешь.

Они перешли к хорошо знакомым дебатам мужа и жены, которые могли вестись на любую тему, но обычно продолжались годами.

— И ты напишешь книгу о великих мудрецах, — сказала Пола. — Но не включишь в нее мистера Джорджа Бернарда Шоу.

— Безусловно, сокровище мое.

— Хотя он великий драматург.

— Не спорю. Но его так называемая мудрость заключается в том, что он, как ребенок, выбалтывает вещи, о которых все знают, но ради приличия предпочитают умалчивать.

Послышался плеск воды, когда Пола подняла голову и открыла глаза.

Билл, отфыркиваясь как водяной буйвол, извлек голову из раковины, быстро вытер глаза и посмотрел на жену.

— Между прочим, — осведомился он, — ты любишь меня?

— М-м-м!

— Тогда все в порядке. — Он снова нырнул головой в умывальник.

— Не подумай, что я возражаю, Билл… — Пола сделала паузу. — Но почему ты не можешь мыть лицо и руки, не разбрызгивая галлоны воды и не заливая всю ванную?

— Потому что я умываюсь. — Этот пункт следовало объяснить всем женам. Билл поднял голову и ощупью стал искать полотенце. — Я не опрыскиваю лицо духами, а умываюсь. Этот процесс…

Снаружи зазвонил телефон. На миг оба застыли.

Потом послышался негромкий, но четкий голос полковника Дюрока:

— Алло.

Билл дрожащими руками вытер лицо и отшвырнул полотенце. Стараясь оставаться спиной к Поле, он вытащил из кобуры «уэбли» 45-го калибра, бесшумно открыл барабан, убедился, что патрон есть в каждой камере, защелкнул барабан и спрятал револьвер в кобуру. Все это он проделывал уже раз двадцать.

Расплескивая воду, Пола села в ванне и сорвала с головы купальную шапочку. Золотистые волосы упали ей на плечи. Выбравшись из ванны и не удосужившись вытереться, она сняла со стены махровый халат, завернулась в него, завязала пояс и стала искать на полу шлепанцы.

Билл отпер дверь, и оба выскользнули в спальню.

Хотя еще не стемнело, окна были прикрыты портьерами, а в комнате горел свет. Полковник Дюрок в мундире сидел на дальнем краю двуспальной кровати, разговаривая по-испански по телефону, стоящему на маленьком столике.

— Хорошо, хорошо, — сказал полковник. — Продолжайте.

Из трубки послышались скрипучие звуки. Затылок полковника Дюрока порозовел от радости.

— Еще лучше! Но почему вы говорите, что, «вероятно», загнали его в ловушку?

Билл, державший в объятиях завернувшуюся в халат Полу, посмотрел на нее.

Телефонный разговор продолжался.

Коротко обернувшись, полковник увидел Билла и Полу. Его левая рука держала трубку, а правая — платок, которым он вытирал красное лицо.

— Ваши люди должны перекрыть все выходы. Если он попытается бежать, стреляйте. Но постарайтесь не убивать его — мне он нужен как свидетель.

Пола и Билл, не слышавшие ни слова в трубке, изнывали от любопытства.

— Вы не заботитесь о человеческих жизнях, исполняющий обязанности коменданта. — Полковник Дюрок облизнул губы. — Ладно. Но больше людей я не могу вам предоставить, так как я поведу группу, которая окружит дом 40-бис на Маршан, когда настоящий Железный Сундук придет туда за алмазами. А эта группа не может покинуть отель, пока не стемнеет. Ее возглавит сэр… для вас лорд Мерривейл.

Полковник неуверенно положил трубку на рычаг и снова вытер лоб.

Когда Г. М. объяснил «чудеса» Железного Сундука, Дюрок быстро и логично определил личность преступника и гордился этим. Но затем Г. М. позвонил из Казбы, где разъезжал в портшезе, и Дюроку пришлось заняться организационными вопросами.

Наконец Г. М. сообщил о приключениях у портного. Полковник лично помчался туда в своем джипе — он никогда не пользовался «паккардом» в спешных делах, — чтобы доставить Альвареса в лечебницу доктора Макфейла, и оставался там, пока доктор справлялся при помощи успокоительных средств с истерикой Морин. Он побеседовал с графиней Щербацкой в ее доме на плас дю Казба и с Марком Хэммондом, который обедал в «Параде». Дюрок знал, даже если это не было известно Г. М., что в час дня Колльер втиснул свою объемистую фигуру в скобяную лавку на Грэнд-Сокко, где приобрел нож с обоюдоострым лезвием.

— Месье желает убивать животных? — вежливо осведомилась по-французски арабская лавочница.

— Нет, — ответил Колльер на скверном, но понятном французском. — Я желаю перерезать горло блондинке.

Добрых пять минут после того, как он захлопнул дверь, лавочница хихикала над удачной шуткой, потом с криком выбежала на улицу в поисках полицейского.

Сейчас, сидя на краю кровати, полковник Дюрок принимал решение. Он ощущал сверлящие его затылок две пары глаз — Полы и Билла — и, не желая заранее пугать их, совершил один из своих лучших актерских подвигов.

— Ха-ха! — весело усмехнулся он.

Отложив носовой платок и поднявшись с кровати, коренастый маленький полковник подошел к мягкому голубому креслу и сел лицом к супругам Бентли, поблескивая глазами под густыми бровями. Он снова был папой Дюроком.

— Это… не слишком забавно, — сказала Пола в волочащемся но иолу длинном халате, принадлежавшем Биллу. — Вы говорили, что вам должен позвонить исполняющий обязанности коменданта. Что он сказал?

— Да, что он сказал? — осведомился Билл.

Полковник Дюрок презрительно выпятил губы.

— Ничего особенного, — беспечно отозвался он. — Это может подождать минуту-две. — Нахмурившись с притворной суровостью, Дюрок погрозил пальцем Поле: — Я снова и снова спрашиваю себя, почему эта молодая леди никогда не может появиться на публике подобающе одетой.

Удивленная Пола широко открыла темно-голубые глаза.

— Но я никогда так не думала! — запротестовала она.

— Это говорю вам я, папа Дюрок. И так думают все молодые люди, да и старые тоже. — Полковник мечтательно вздохнул. — Вы слышали замечание великого Клемансо,[86] старого тигра Франции, высказанное им, когда он сидел на весеннем бульваре? «Ах, быть снова семидесятилетним…»

— Запиши это в свою книжку, Билл, — посоветовала Пола.

Билл прищурился, понимая, что Дюрок не станет говорить, пока Пола не выйдет из комнаты.

— Погодите! — сказал Билл. — Вы даже толком не рассказали нам о скандале у портного. По какой-то причине Хуан и Г. М…. — только супруги Бентли не называли старого грешника «сэр Генри», за что тот был очень им признателен, — разнесли магазин в клочья. Не могу этого понять. Хуан самый спокойный парень, которого я знаю. Затем появились Илона и Хэммонд. Но что там делал Колльер?

— Ага! — просиял полковник, потирая руки. Легкая перемена темы радовала его, как и собственные проницательные выводы. — Вот вы, друг мой, и скажите мне, что он там делал! Используйте ваши мозги!

Пола почувствовала, как рука Билла крепче обняла ее, и поняла, что он быстро сортирует мысли.

— Должно быть, — неторопливо начал Билл, — Колльер, не скрываясь, сидел в игорной комнате позади магазина. Мы знаем, что Илона и Хэммонд говорили о нем. Илона, как всегда, визжала, и Колльер, вероятно, это услышал. Мы также знаем, что Хэммонд звонил Бобу Бикону в Американский культурный центр справиться о боксерских достижениях Колльера. Верно?

Полковник был раздосадован такой точностью.

— Да.

— В таком случае, — продолжал Билл более быстро, — Колльер мог легко проскользнуть в магазин следом за Илоной и Хэммондом. Мы знаем, что в магазине было темно и что все находящиеся в нем были заняты своими делами в другом конце. Колльеру не составило труда пересечь комнату и спрятаться за длинной вешалкой с костюмами, где он мог прослушать то, что касалось его. Вывод: Колльер был членом этого игорного клуба или, по крайней мере, хорошо там известен, иначе его бы туда не впустили. Второй вывод: у Колльера есть влиятельный друг в Танжере, который представил его в клубе. Мне продолжить?

— Нет-нет, достаточно! — быстро сказал полковник Дюрок, не желая делиться славой. Потом он указал пальцем на Полу, словно чародей, совершающий чудо. — Одевайтесь!

Разумеется, чудо не было мгновенным. Пола, догадываясь, почему они хотят выставить ее, но не желая этого комментировать, поджала губы и начала бродить по комнате в хлопающем по ногам длинном халате. Она открывала и закрывала дверцы гардероба, собирая одежду, и рылась в ящиках туалетного стола.

Билл, рассеянно теребивший воротник рубашки, снял с вешалки галстук, не глядя на него, надел, завязал узел и наконец облачился в светло-серый фланелевый пиджак, скрывший кобуру.

Полковник Дюрок снова начал потеть. Должно быть, за зашторенными окнами уже темнело. Часы ритмично тикали.

Пола, собрав одежду, поспешила в ванную, но у двери повернулась для последнего слова.

— Черт бы вас побрал! — Она захлопнула и заперла дверь — по крайней мере, так казалось.

Билл придвинул стул к креслу полковника, бросил взгляд через плечо на дверь ванной и сел.

— Теперь выкладывайте, — тихо сказал он. — Что вам говорили но телефону?

Дюрок сообщил ему, не опуская ни единого слова исполняющего обязанности коменданта Переса. Билл, подперев рукой подбородок, слушал без единого замечания.

Как оказалось, Колльера проследили до дома торговца коврами и антиквариатом по имени Али, в подвале которого помещался магазин. Сам дом, очевидно, представлял собой лабиринт галерей и комнатушек, идеально подходя для укрытия. Там было даже фальшивое окно, и исполняющий обязанности коменданта намекнул, что знает его секрет. Дюрок велел окружить дом и поставить людей у каждого выхода, но, поскольку они не располагали такими средствами, как слезоточивый газ, чтобы выкурить Колльера, — здесь голос Дюрока стал виноватым, — Перес предложил использовать Полу как приманку, поскольку Колльер открыто похвалялся, что убьет ее при первой возможности.

— Поэтому, — быстро закончил полковник, — если ваша милая жена согласится помочь…

— Я этого не допущу, — заявил Билл. — И как вам только хватает духу просить о таком?

Лицо Дюрока выражало отчаяние.

— Ну, если вы отказываетесь… — Он пожал плечами.

— Признаю, — продолжал Билл, — что меня самого увлекает эта дурацкая история. Но когда речь заходит о том, чтобы втягивать в нее Полу…

— Да-да, понимаю!

Билл вскочил на ноги, возвышаясь над полковником, который тоже поднялся.

— Что происходит с вашими людьми? — В обычно мягком голосе Билла звучали нотки презрения. — Почему они не могут выкурить его оттуда? Нет слезоточивого газа? Господи, используйте старомодную горящую серу с электрическим вентилятором, работающим на батарейке, — я могу соорудить его для вас. И я сам поведу ваших людей! Разве я не заслужил права первым выстрелить в Колльера?

— Вашу серу использовали на войне, когда вас еще и в проекте не было, — сказал полковник. — Мы можем задохнуться, а Колльер — убежать. Это могло бы сработать, если бы мы знали, где именно он прячется. Хотите услышать более вескую причину?

— А именно?

— Вы знаете, что Колльер угрожал убить вашу жену, и он постарается выполнить обещание. Но теперь мы загнали его в ловушку. Возможно, это наш единственный шанс. Вы хотите, быть может, месяцами ходить рядом с ней с пистолетом, постоянно озираясь в ожидании удара?

Билл колебался, облизывая пересохшие губы.

Будучи добрым человеком, полковник Дюрок ненавидел то, что должен был сказать. Но дисциплина сковывала его, как доспехи.

— Вы достаточно сильный, — бросил он вызов. — Неужели вы не осмелитесь встретиться лицом к лицу с Колльером, одной рукой обнимая жену, а в другой держа заряженный пистолет?

Гробовое молчание нарушало только шуршание бриза за окнами.

Полковник сказал то, что нельзя было говорить ни одному человеку, кроме Билла. Краска сбежала с его лица, глаза прищурились. Он снова облизнул губы и вытер рот.

— Ладно, — сказал Билл. — Я это сделаю.

Дав обещание, Билл был готов идти вперед, не отклоняясь ни на дюйм, даже если перед ним оказались бы вражеские танки. Военное министерство могло бы это подтвердить. Но он сразу же поставил условия:

— Я сказал, что я это сделаю. Но решать предстоит Поле. Предупреждаю: я посоветую ей не соглашаться, используя каждый аргумент, и если я имею на нее хоть какое-то влияние…

Внезапно дверь ванной, которая все это время была едва заметно приоткрыта, распахнулась настежь.

Пола не слишком продвинулась в одевании, просунув наружу не только голову, но, к огорчению папы Дюрока, и голые плечи.

— Конечно, я сделаю это! — воскликнула она, сверкая глазами. — Какой просьбы, по-вашему, я от вас ожидала? Не будьте глупцом!

Дверь захлопнулась и на сей раз заперлась по-настоящему.

Полковник Дюрок, искренне желающий, чтобы он никогда не знал об этом деле, медленно сел.

— Я люблю эту девочку, — просто сказал он.

Любовь самого Билла и страх за Полу терзали его сердце и на мгновение даже блеснули в глазах. Он поспешно уставился в пол. Последовала долгая пауза.

— Она того стоит. — Билл сел и стиснул голову руками. — Но он не причинит ей вреда! Я этого не допущу.

Чтобы избежать дальнейшей дискуссии, полковник Дюрок встал и отошел к окну. Пошарив среди голубых портьер, он открыл один ставень и выглянул наружу. Хотя уже зажглись огни, небо над темными крышами Танжера было всего лишь серым, а не черным. Если Колльер успеет сбежать…

Дюрок резко повернулся, а Билл вскочил со стула, когда в дверь из коридора постучали.

Глава 14

Рука Билла метнулась внутрь пиджака, и почти в тот же момент «уэбли» 45-го калибра был нацелен на дверь.

— Entrez![87] — отозвался Дюрок, прочистив горло.

Но это оказался всего лишь Г. М. Сразу расслабившись, Билл спрятал револьвер в кобуру. Но присутствие Г. М. могло пролить бальзам на ураган, а могло опрокидывать стулья, даже если он не приближался к ним. Судя по его настроению, более вероятным был последний вариант.

— Новые неприятности, — проворчал он.

Полковник Дюрок вцепился в свои короткие седые волосы.

Халат, усы, борода, пятна от орехового масла и зеленая феска пророка Хасана эль-Мулика исчезли. Прихватив у портного старомодную черчиллианскую[88] шляпу-котелок, Г. М. нахлобучил ее и отказался снимать. Черный костюм из шерсти альпаки подходил если не ему, то случаю. В уголке рта торчала незажженная сигара.

Протиснувшись боком в дверь, Г. М. приветствовал Билла, сразу заметил кобуру, закрыл дверь и опустился в кресло.

— Нет, — продолжал он, подняв руку. — Я не собираюсь рассказывать вам, в чем состоят эти неприятности. Вы узнаете это через пять минут, и к тому же я не уверен, что дела так плохи, как вы думаете. — Его лицо приняло мученическое выражение. — Но едва ли у кого-нибудь бывал такой утомительный день, как у меня…

Полковник выпрямился.

— Это у вас был утомительный день? Ха-ха! Как насчет папы Дюрока? — Ему в голову пришла ужасная мысль. — Надеюсь, вы прибыли не в этом портшезе?

— Сынок, я и шагу сделать не могу без него в этом чокнутом городе! Он внизу.

— Избавьтесь от него. Сегодня вечером вы не сможете им воспользоваться — это говорю вам я.

Не ответив, Г. М. упрямо выпятил подбородок.

— Все утро, — продолжал полковник Дюрок, — меня бросало в жар и холод из-за ваших блужданий по городу в этом чертовом портшезе. Позже я услышал о вашем маскараде, который меня бы не обманул…

— Но разве он не одурачил всех? — не без оснований возразил Г. М. — Даже девица Холмс сказала, что не узнала бы меня, если бы у меня во рту не торчала сигара. Утром я едва не остался с носом, так как все магазины и офисы — во всяком случае, европейские — закрылись с полудня до четырех. Господи, что за манера вести дела! Вы, ребята… Погодите! Как вы себя называете? Танжерианцы?

— Нет-нет, — ответил полковник Дюрок. — Танжерины.[89]

Г. М. посмотрел на него поверх очков, потом закрыл один глаз, став похожим на утенка Доналда,[90] слушающего историю о Деде Морозе.

— Нет, pas de blague![91] Это правда, как может подтвердить Билл, мы танжерины!

— Ну, — промолвил Г. М., — об этом я не собираюсь рассказывать в Англии. Иначе министерство торговли начнет импортировать вас по три пенса за штуку.

— Мы…

— Угу. Теперь знаю. Но перестаньте прерывать меня, черт побери!

— Прерывать вас? — переспросил полковник Дюрок странным тоном, какой иногда можно было услышать от старшего инспектора Мастерса.

— Да! Как я говорил, в Казбе, до и после полудня, я был в наилучшей форме. Именно там…

— Сэр Генри! — Полковник отвесил поклон, стараясь говорить официально и почтительно. — За ваши выводы относительно Железного Сундука, а также исчезновения людей и вещей я лично, мой департамент полиции и само правительство Танжера приносит вам глубочайшую благодарность.

Великий человек вынул изо рта сигару, чтобы скромно кашлянуть.

— Но как вы могли обмануть арабов? — настаивал полковник. — Возможно, вы знаете несколько приветствий. Ведь человек привередливый, услышав ваш подлинный лексикон, может упасть в обморок. Вы не в состоянии говорить на их языке!

— Ох, сынок, — печально произнес Г. М. — Это было легче всего. Понимаете, я читал и изучал Коран — правда, по-английски. А по какой-то странной причине, — он постучал себя по голове, — все, что попадает в этот котелок, застревает там навсегда.

— Но язык…

— Погодите! Я приобрел отличный маскарадный комплект в магазине костюмов рядом с «Бернштейном и компанией». Он включал великолепный халат, который я не менял, пока не купил еще один у торговца коврами Али.

Взгляд его маленьких глаз стал резким, но полковник Дюрок ничего не сказал.

— Поэтому, когда я странствовал в моем портшезе, просто собирая информацию, то не нуждался в арабском языке, если не считать фразы: «Мир вашему дому». Потом я начинал говорить на не слишком совершенном английском или французском, который они понимали. Я объяснял, что собираюсь проповедовать в странах неверных…

— Но…

— Каждый раз, когда я затрагивал тему греха, которая популярна везде, я называл страницу Корана. Их глаза делались как тарелки. Понимаете, большинство арабов… мне следовало сказать «мавров» — это правильнее… Большинство арабов не умеет читать. Им приходится разыскивать образованного человека, чтобы прочитать газету на собственном языке. Но они много знают об учении старика Мухаммеда, и когда слышали, как я цитирую Коран, то всякие сомнения, если они у них были, исчезали полностью. Когда я видел, как они спешат принести мне еду, кофе или мятный чай, то понимал, что внимание публики мне обеспечено.

— Знаете, — серьезно заметил Билл Бентли, стоя спиной к дверце гардероба, — вы хитрый старый свин.

— Спасибо, сынок, — отозвался польщенный Г. М.

— Ба! — усмехнулся полковник. — Значит, это была чистая случайность, что вы набрели в Казбе на этого «хитрого маленького типа», как вы назвали Али?

— Случайность? — Г. М. покраснел от негодования. — Это была рутинная полицейская работа. Я слонялся вокруг, как обычный коп…

— Слоняются слоны! — фыркнул Дюрок. — Вы не умеете говорить на собственном языке.

— Но с Али вышло немного по-другому, — продолжал Г. М. — Я уже намекал на это сегодня Альваресу и Морин Холмс. Я знал, что он родственная душа…

— Un-quoi?[92]

— Родственная душа. Я всегда их чую. Конечно, он думал, что я, по крайней мере внешне, тот, за кого себя выдаю. Я поливал его цитатами из Корана, как душем. Но мы оба знали, что каждый из нас ловкий мошенник. Когда он пропищал, как летучая мышь: «В Танжере можно купить все», и промурлыкал, как кот: «За хорошую цену», я решил испытать его. Я спросил, может ли он достать мне фальшивый паспорт. Это было так легко, что прохвост только усмехнулся. Тогда я осведомился насчет хорошего револьвера. Он спросил, подойдет ли мне «кольт-бэнкер» специальной модели 38-го калибра с набором патронов «за хорошую цену».

— Но это же пистолет, который использовал Колльер, когда изображал Железного Сундука во время попытки ограбления «Бернштейна и компании»! — воскликнул полковник Дюрок.

— Угу. Вы бы не почувствовали, что Колльер где-то близко?

— Eh bien, alors?[93]

— Eh bien. — Старый маэстро скорчил свирепую гримасу. — Я спросил Али, может ли он достать взрывчатку, вроде динамита или тринитротолуола. Это почти загнало его в угол. Но такого хитреца смутить нелегко. Он отошел посовещаться, так как, по его словам, недавно на это был заказ — как будто речь шла о микстуре от кашля, — а вернувшись, сказал: «Через два-три дня. За хорошую цену». — Внезапно Г. М. сердито уставился поверх очков на Билла: — Что в этом такого странного, сынок?

— Помимо прочего, — отозвался Билл, — не счел ли он ваши запросы необычными для святого человека?

— Ох, сынок, он знал, что я мошенник! Иначе мы бы не могли так подружиться, пить мятный чай или… Погодите! — Г. М. прервал себя, словно надавив на тормоз автомобиля. — У меня подскочило давление! — добавил он трагическим тоном. — Вероятно, я умру после всех усилий, которые предпринял с целью помочь вам двоим. Но кое-что я хотел бы выяснить!

— Ну конечно, дорогой друг! — отозвался полковник Дюрок. — Что вас озадачивает?

— Штука под названием «кайф». Я слышал о ней у Али. Я даже слышал, как эта старая ведьма Щербацкая упоминала о вечеринках с «кайфом». Думаю, вы его курите. Но что это такое?

Полковник Дюрок тяжко вздохнул, а Билл усмехнулся.

— «Кайф», — терпеливо объяснил полковник, — это сорт табака вроде марихуаны, но более мягкий и не приводящий к угрожающим результатам. Арабы…

— Мавры! — поправил Г. М., строго тыча пальцем ему в лицо.

— Да-да, мавры. Вечно я забываю. Они благочестивые мусульмане и не пьют, а вместо этого курят «кайф». Повторяю: его первоначальный эффект очень приятный. Арабы и другие курильщики просто засыпают и видят приятные сны. Он никогда не приводит к безумию или другим дурным последствиям.

Г. М. огляделся вокруг, убеждаясь, что их не подслушивают.

— Слушайте, полковник! Не могли бы вы достать мне немного?

Полковник Дюрок казался слегка шокированным.

— Неужели вы хотите курить «кайф»?

— Почему бы и нет?

— Его продажа не является незаконной. Правда, любой может приобрести «кайф». Я знаю, что многие его курят. Но… это понижает престиж европейца.

— А кто здесь европеец? — прогремел Г. М. — Я англичанин, как этот парень и его жена.

— «Европеец» не в смысле национальности. Этот термин обозначает социальный престиж. То, что в Индии именуют… э-э…

— «Пукка сахиб», — подсказал Билл. — «Кайф» не так плох. Пола и я пробовали его. Мы пробуем все по одному разу и, если нам нравится, повторяем. Но у меня от него жутко болит голова, поэтому я предпочитаю виски.

— Так вы сделаете это или нет? — строго осведомился Г. М.

— Ну, если вы настаиваете, то, полагаю, вам нужен лучший сорт, — вздохнул полковник. — Постараюсь запомнить. «Кайф» для сэра Генри… А теперь перейдем к делу, сэр! — Он щелкнул пальцами перед носом Г. М. — Что еще вы можете рассказать?

Но настроение Г. М. изменилось. Надвинув на голову котелок, он откинулся на спинку кресла.

— Нет, — резко заявил он. — Я рассказал вам все, включая то, что сообщил по телефону. Что-то подсказывает мне, что вы получили другое сообщение, и моя информация насчет торговца коврами была верной. Если так, говорите!

Атмосфера в комнате отеля «Минзех» вновь стала напряженной. Билл Бентли поспешил к окну.

— Уже почти стемнело, сэр, — сказал он.

Пола в ванной не издавала ни звука.

Полковник Дюрок вторично повторил слово в слово сообщение исполняющего обязанности коменданта Переса. Тем временем Г. М. с трудом поднялся и зажег сигару. Снова сев среди ядовитого дыма, он слушал без единого комментария.

— Понятно, — сказал наконец Г. М. — Думаете, будет менее опасно, если… — Он сделал загадочную паузу, а полковник кивнул. Г. М. вновь задумался в облаке зловонного дыма. — Значит, вы возглавите рейд в квартиру 40-бис. Знаете, я сомневаюсь, что атака состоится, даже если грек поможет. — Он опять говорил загадками. — А учитывая болтовню этой ведьмы Щербацкой…

— Тогда что еще я могу сделать?

— Полагаю, ничего, — согласился Г. М. — Потому что вам нельзя упускать такой шанс. А кто возглавит группу в Казбе?

— Вы.

Г. М. со стоном закрыл глаза, но тут же открыл их.

— Слушайте, сынок! Эта Казба даже при дневном свете хуже лабиринта в Хэмптон-Корте в 1900 году.[94] Вечером мне, возможно, удалось бы провести туда несколько человек, но вывел бы их я по другую сторону Феса. Я не могу этого сделать, полковник! Вам нужно…

В дверь снова постучали, и Билл опять выхватил из кобуры пистолет. Но в комнату из коридора вошел Альварес.

Он был слегка бледен, но держался прямо. Стройную фигуру облегал отлично скроенный двубортный темно-серый костюм. У него был перевязан затылок, и доктора Макфейла хватил бы удар при виде туго натянутой поверх бинта шляпы.

Билл поспешил приветствовать его.

Они не стали обмениваться рукопожатиями, но о радости встречи свидетельствовало дружеское похлопывание по плечу.

— Я думал, ты в лечебнице, — пробормотал Билл уголком рта.

— Я сбежал, — так же тихо отозвался Альварес. — Должен был повидать старика. Поддержи меня, что бы я ни сказал.

— Ладно.

Полковник Дюрок, сидя в кресле с записной книжкой на коленях, разглядывал потолок, игнорируя вновь прибывшего.

Альварес подошел к нему.

— Согласно данному мною обещанию, сэр, — он бросил взгляд на Г. М., который яростно курил, — и моему желанию, я хочу принести извинения. Мое поведение вчера вечером, когда я напился, было настолько непростительным, что, если бы не ваше великодушное колебание, меня следовало бы сразу же уволить.

— Хррм! — проворчал полковник, все еще устремив ярко-голубые глаза в угол потолка.

— Что касается моего сегодняшнего поведения, то оно было еще хуже. — Строго говоря, это не являлось правдой, но для Дюрока, понимавшего, что он потерял голову и был не прав, это стало целительным бальзамом. — Я говорил и делал недопустимые вещи, и только… э-э… ваше великодушие позволило мне спасти лицо прошением об отставке. Думаю, сэр, это все.

— Никто не извинялся лучше! — заявил Билл, обращаясь к комнате в целом.

— Ah, zut![95] — Полковник Дюрок вскочил с кресла, уронив на пол записную книжку. Несколько мгновений он стоял, краснолицый и смущенный, пока его не осенило вдохновение. — Давайте пойдем взять бокалы! — предложил он, стиснув одной рукой протянутую руку Альвареса, а другой указывая на телефон. — Нужно велеть шампанское!

— Не только, старина! Нужно «велеть» ужин, — возразил Г. М. на таком же английском языке. — «Шатобриан»[96] с грибами…

— Ужин меня отвращает! — прервал полковник. — Мы не станем его есть. — Повернувшись к Альваресу, он достал из кармана сложенный лист бумаги, который мог быть только заявлением бывшего коменданта об отставке, порвал его на клочки и бросил их в воздух. — Вот так!

Альварес, поклонившись, попытался вернуть беседу на английском языке в более-менее нормальное русло:

— Прошу прощения, сэр, но я не знаю, следовало ли нам его рвать.

Дюрок сразу напрягся.

— Понимаете, сэр, я надеюсь убедить мисс Морин Холмс стать моей женой. Она может не захотеть оставаться в Танжере. Но если она согласится, на что я надеюсь, тогда пусть заявление останется порванным.

— Значит, вы женитесь на маленькой мадам Бентли? — просиял полковник. — Поздравляю, комендант…

— Эй, погодите! — запротестовал Билл.

— Совсем забыл! — воскликнул полковник. — Это другая леди, но тоже приятная! Я люблю ее! — Внезапно его лицо изменилось. — Комендант Альварес, почему вы здесь?

— Ну, сэр, я позвонил в центральный участок, и они любезно связали меня с Пересом…

Дюрок сверлил его проницательным взглядом.

— Почему вы пришли сюда? Что вам нужно?

— Я хочу командовать этой группой хотя бы только сегодня вечером. Я бы не стал ставить палки в колеса Пересу — он славный парень. Но я хочу руководить вашими друзьями. Я знаю каждый фут в Казбе. Знаю большую побеленную комнату в подвале дома торговца коврами и каждый вход туда. Короче говоря, я хочу принести вам Колльера на блюдечке.

Глаза Дюрока вновь прищурились под кустистыми бровями.

— Вы поймаете Колльера, но прежде хотите измолотить его вашими кулаками, не так ли?

— Да, сэр! — ответил Альварес. — Зная о нем то, что вы знаете теперь, можете ли вы меня за это упрекать?

— Пожалуй, нет. Ну, возможно, это лучше, чем изрешетить его автоматными пулями. Делайте как хотите. Вот вам моя рука и мое разрешение.

— Благодарю вас, сэр.

В этот момент дверь ванной открылась, и оттуда вышла Пола.

Хотя она не была тщеславной, но ожидала (или, по крайней мере, надеялась) произвести некоторое впечатление на мужчин.

Ее волосы были покрыты лаком и кончики подвиты; хорошенькое личико стало более ярким не без помощи небольшой порции косметики. Золотистое вечернее платье без рукавов и с низкимвырезом, демонстрирующее бело-розовую кожу, доходило до пола, но при малейшем повороте юбка раздувалась, позволяя лицезреть золотые туфли на высоком каблуке.

Затем Пола увидела лица четверых мужчин, стоявших или сидевших неподвижно. Полковник Дюрок и Альварес вежливо, но неубедительно улыбались. Сэр Генри Мерривейл, бросив сигару в сторону камина, издал громкий стон.

Даже Билл, поколебавшись, уставился в пол. Испуг Полы сменился разочарованием, чреватым слезами.

— Вы… вам не нравится? — пролепетала она.

Билл поднял голову:

— Это великолепно, сокровище мое! Но…

Положив руки ей на плечи, он осторожно повел ее в ванную, где теперь было темно, и попытался закрыть ногой дверь, преуспев лишь отчасти, но это его не заботило. Он обнял Полу, и ее голова опустилась ему на плечо.

— Повторяю, ангел, — нежно заговорил Билл, — ты выглядишь чудесно! Я никогда не видел тебя такой прекрасной! Ты как красавица из пьес Бена Джонсона,[97] как видение Елены Фаусту,[98] как описание Поупом…[99]

Руки Полы обвились вокруг него, и он почувствовал, как она дрожит.

— Но это платье делает меня лучше и в моральном отношении! — Пола не обращала внимания на «уэбли» 45-го калибра, больно царапающий ее.

— Но, сокровище мое, ты не можешь идти в Казбу в туфлях на высоком каблуке и вечернем платье — даже если ты наденешь сверху пальто, тебя заметят с двадцати ярдов. — Билл ухватился за удобную возможность. — Почему ты вообще должна идти с нами?

— Потому что я люблю тебя, — сдавленным голосом ответила Пола.

— Это не аргумент! — Билл, поняв, что применяет неверную тактику, поспешно добавил: — Я имею в виду, это не причина, чтобы подвергать себя риску. Почему бы тебе не остаться здесь?

— Нет!

Билл приподнял ее голову и поцеловал так крепко, что оба едва не свалились в ванну. Сочетая ласки с потоком цитат, эпиграмм и похвал ее красоте, он почувствовал, что Пола обмякла и почти забыла о своем разочаровании по поводу платья.

Трое мужчин в комнате притворялись, что ничего не слышат. Полковник задумчиво смотрел в потолок. Альварес с блестящими глазами, очевидно, запоминал каждую фразу Билла, чтобы впоследствии использовать ее, обращаясь к Морин. Только Г. М., злой как черт, бурчал, что терпеть не может «тисканье», с которым ему приходится постоянно сталкиваться.

— Что значит «тисканье»? — шепнул полковник.

Но Альварес, как ни странно, тоже не был знаком с этим термином.

И тут Г. М., которому очень нравилась Пола, хотя он ни за что бы в этом не признался, произнес явную ложь. Он перевел «тисканье» кратким, хорошо известным словом, которым можно было описать занятие любовью в ultima Thule,[100] но которое никак не соответствовало этому куда более мягкому термину. Глаза Дюрока и Альвареса округлились.

— Cre nom![101] — не без почтения прошептал полковник.

Вскоре Пола вышла из полуоткрытой ванной, поправляя волосы. К ее чести, она ни на кого не бросила сердитый взгляд, а, напротив, искренне улыбалась и даже напевала, подбирая слаксы, джемпер, сандалии и легкое пальто, после чего вновь скрылась в ванной.

Билл, выйдя следом, выглядел виновным, как персонаж Ньюгейтского календаря.[102]

— Еще полминуты, и она… э-э… оденется как надо, — пробормотал он.

Альварес исподтишка хлопнул его по спине. Но настроение полковника Дюрока вновь изменилось к худшему.

— Еще полминуты, еще полминуты, — огрызнулся он, словно начиная декламировать стихи о Легкой бригаде.[103] Подойдя к окну, он выглянул наружу. — Уже совсем темно, и мы теряем время! Если Колльер уже сбежал…

И тут зазвонил телефон.

Находясь рядом со столиком у изголовья кровати, полковник схватил трубку.

— Алло! Перес?.. Что-что? Нет-нет, он здесь! — Дюрок протянул трубку Альваресу.

— Морин! — воскликнул Альварес. — Я не думал, что это возможно! Она в лечебнице, в отдельной палате, под действием успокоительного, но, слава богу, вне опасности… Спасибо, сэр… Да?

— Это вы, Альварес? — осведомился голос по-английски.

— Да. Кто говорит?

— Марк Хэммонд, — ответил голос. — Я подумал о том, что говорил вам сегодня о Колльере как о боксере, и сам просмотрел его «послужной список». В полицейском участке сказали, что вы, вероятно, в «Минзехе». Вас это по-прежнему интересует?

— Еще как!

Голос Хэммонда, хотя и не громкий, был настолько четким, что все в комнате слышали каждое слово.

— Я говорил вам, что он уже далеко не в лучшей форме, — продолжал Хэммонд. — Но кое-что я забыл. По моей информации, он годами не надевал перчатки. Понимаете?

— Да.

— У него наверняка замедленные реакции — физические и умственные.

Пола, не многим менее ослепительная в желтом свитере, черных слаксах и шерстяном коричневом пальто, наброшенном на плечи, бесшумно вышла из ванной.

— Не бери сумку, — шепнул ей Билл. — Положи все, что тебе нужно, в карманы пальто. Ш-ш! Я хочу послушать!

— А что вы узнали нового? — спросил Альварес.

— Одну-две вещи, — ответил четкий голос. — Колльер держит правую руку слишком низко, и у него слабовато с хуком левой.

Все увидели, как блеснули в улыбке зубы коменданта.

— Вы можете наносить ему сколько угодно ударов безрезультатно, кроме одного — в живот чуть выше пояса. Это стоило ему проигрыша в пяти схватках. У вас против него примерно сорок шесть шансов из ста. Но помните: он высоко держит левую руку, предохраняясь от кросса правой, а его удар может быть смертельным. Удачи и доброй ночи.

— Спасибо. — Альварес положил трубку.

Почти сразу же телефон зазвонил снова. Трубку снова схватил Дюрок.

— Это меня! — заявил он, и был прав. В течение нескольких минут в трубке слышалась неразборчивая испанская речь. Потом Дюрок положил трубку и выпрямился, слегка побледнев. — Колльер в ловушке! — сообщил он. — Они перекрыли все выходы, а он в доме. Комендант!

— Да, сэр?

— Забудьте о боксе. Можете добыть мне Колльера?

— Да, сэр, — ответил Альварес так хрипло, что ему пришлось прочистить горло.

— Избитым вдребезги, — пробормотал Билл.

— Отлично! Маленькая леди готова. Я последую за вами в вестибюль. Удачи.

— Вам нечего бояться, миссис Бентли, — шепнул Альварес на ухо Поле.

— Но я не боюсь! — запротестовала она. — Разве Билл не со мной?

Билл отвернулся, закусив губу. Альварес с улыбкой похлопал Полу по спине. Г. М. в черчиллианском котелке выключил свет. Полковник Дюрок открыл дверь.

Колльер — или ничего!

Глава 15

Они поднимались по крутой узкой каменной лестнице, по бокам громоздились грязные белые стены. Свет и шум Литл-Сокко оставались за аркой внизу. Впереди на них надвигался таинственный сумрак Казбы. Некоторые говорят, что Казба не опасна, но и они считают ее непредсказуемой. То, что кажется зловещим, может быть безвредным, а то, что выглядит невинным, на поверку может оказаться хуже королевской кобры.

Пола шла между Альваресом слева и Биллом справа от нее. Хотя Альварес, как обычно, не носил огнестрельного оружия, под жилетом сбоку была спрятана петлей вниз смертоносная резиновая дубинка. Со столика дежурного в отеле он также позаимствовал серый брезентовый мешок, который нес в левой руке.

Сэр Генри Мерривейл в надвинутом на уши котелке замыкал шествие, горько жалуясь на свои ноги.

Пола, хотя и говорила тихо, тараторила, как заведенный граммофон. Впрочем, остальные тоже не умолкали, хотя впоследствии горячо отрицали это.

— Почему мы должны идти с этой стороны? — шептала Пола. — Билл почти пять лет запрещал мне ходить в Казбу по ночам. А этот торговец коврами наверняка живет далеко отсюда.

— Ночью сюда лучше не соваться, — пробормотал Билл. — По крайней мере, в прежние дни, когда Казба была открыта со всех сторон.

— Понимаете, миссис Бентли, — тихо объяснил Альварес, — конечно, я веду вас кружным путем, но мы не должны встречаться с полицейским отрядом перед магазином. — Он с улыбкой добавил: — Пожалуйста, не бойтесь. Это почти туристский маршрут.

Сверху по каменным ступенькам зазвучали шаги босых ног, и впереди появилась невероятно высокая фигура в белом бурнусе с остроконечным капюшоном. Благодаря темноте она казалась почти семи футов ростом. Внезапно фигура устремилась к ним, бормоча ругательства.

«Уэбли» моментально оказался в руке Билла. Правая рука Г. М. с поразительной быстротой метнулась к карману брюк.

Однако Альваресу достаточно было всего лишь произнести строгим голосом фразу по-арабски, чтобы высокая фигура в мгновение ока промчалась мимо.

— Что-нибудь не так, старина? — небрежно осведомился Билл, пряча пистолет.

— Он просто проклинал иностранцев, — засмеялся Альварес. — Не обращайте внимания на такие инциденты — они ничего не значат. Но если кто-то из воровского племени подумает, что у нас есть деньги… Поглядывай направо, Билл, а я буду смотреть налево.

— Знаете, — задумчиво промолвил Г. М., — это может служить вторым местом отдыха для Аллаха. А может, и нет. Эта ходячая простыня словно сошла со страниц М.Р. Джеймса.[104]

— Ну, не совсем, — улыбнулся Альварес. — Теперь внимание!

Они вышли на открытое пространство. Узкие переулки впереди, казалось, пронизывали белесые и терракотовые стены домов.

Альварес подтолкнул Полу локтем:

— Как видите, муниципальные власти пытались осветить Казбу. Особых успехов они не добились, но все же.

Посмотрев налево, Пола увидела источник очень слабого света. Призрачные двери на узкой пустой улочке были закрыты наглухо. В конце она упиралась в ярко-голубую стену. Единственная электрическая лампочка, свисавшая с планки под крышей, горела под металлическим абажуром, на котором был указан номер.

— Видите номер? — спросил Альварес. — Они точно подсчитывают…

Внезапно кто-то пробежал мимо Г. М., который выругался так, как умел только он. В воздухе просвистел камень, угодивший прямиком в лампочку.

— Угу, — проворчал Г. М.

Но Пола как зачарованная смотрела на улочку справа, такую извилистую, что было непонятно, ведет она вверх или вниз. Темноту нарушало только пятно света на тротуаре. Одна из двойных дверей была открыта, и на едва освещенной панели из матового стекла виднелась надпись красными буквами — как ни странно, по-английски: «Отель Сатаны».

— Не смотрите туда, куколка, — с отвращением произнес Г. М. — Это выглядит привлекательно, но в действительности таковым не является.

— Ах вы, старый тискатель! — пробормотал Альварес, думая, что щеголяет новым английским ругательством. — Полагаю, вы уже там побывали?

— Человеку свойственно любопытство, не так ли? — сердито отозвался Г. М. — Но это обман. Они не держат их в доме — вам приходится самому их приводить, — загадочно добавил он. — Что это за способ делать бизнес, а?

— Пожалуйста, прекратите разговоры! — приказал Альварес. — Мы идем дальше.

Они двинулись по горбатой узкой улочке между высокими грязными стенами, потом свернули в другую и третью. Несколько раз в сандалии Полы попадала грязь, заставляя ее вздрагивать. Альваресу часто приходилось пользоваться фонариком. Иногда в арке старой мавританской башни горел свет, настолько тусклый, что казался желтым.

— Знаете, — внезапно заговорил Г. М., все еще размышляя об «Отеле Сатаны», — некоторые из таких заведений могут использоваться как обычные отели. Я знал человека, который оставил в одном из них свой багаж и ушел с друзьями, а когда поздно ночью вернулся, обнаружил, что хозяин вышвырнул его вещи и сдал номер девице с деловыми целями. Будучи достойным парнем, он не мог туда вторгнуться.

— Тсс!

— Угу. Молчу.

Поскольку правая рука Билла сжимала рукоятку «уэбли», а правая рука Альвареса — петлю дубинки, любой, атаковавший Полу спереди, быстро превратился бы в фарш. Пола знала это, но с каждым шагом боялась все сильнее.

Отчасти страх вызывало присутствие невидимой жизни за потрескавшимися стенами, а отчасти — ощущение сдавленности между грязью под ногами и усеянным звездами черным небом. Несмотря на годы, проведенные в Танжере, Пола чувствовала себя иностранкой. Улица пахла незнакомой кухней (а запах арабской стряпни может быть тошнотворным) и даже незнакомым мусором. Со всех сторон лаяли невидимые собаки. Пола многое отдала бы хоть за одно освещенное окно.

За закрытой дверью в длинной белой стене, чьи зубцы вырисовывались на фоне неба, Пола услышала странную музыку. Звучали струнные, волынки и какой-то ударный инструмент, отбивающий ритм. Не слишком громкая музыка ускоряла темп, сопровождаясь чем-то похожим на топот многочисленных ног.

Пола и мужчины остановились.

— Не одно ли это из тех мест, — спросила Пола, на мгновение радуясь темноте, — где арабские девушки танцуют обнаженными на столе, извиваясь, как змеи?

— Да. — Билл мрачно посмотрел на открытую дверь. — Надеюсь, ты не хочешь туда войти?

— Ну-у, — протянула Пола, — вообще-то я бы не возражала.

— Ты? Женщина? Тебе-то это зачем?

— Не знаю, — искренне ответила Пола. — Но всем женщинам нравится смотреть такие представления, хотя они редко в этом признаются. Это вполне естественно.

Альварес посмотрел на светящийся циферблат своих часов. Музыка и топот ног еще сильнее ускорили темп.

— Не так давно подобных мест в Танжере было много, — сказал Альварес. — Но председатель совета велел закрыть их. Конечно, они еще существуют, но подпольно. Председатель совета…

— Снова тот пьяный голландец? — свирепо осведомился Г. М.

— Но я же говорил вам, что Мейнхеер Хоофдстук — превосходный человек, — запротестовал Альварес. — И он вообще не пьет.

— Значит, ему следовало бы пить, — заявил Г. М. — Это пошло бы на пользу жалкому тупице. Только подумать — пытаться запретить…

— Согласен, — кивнул Билл. — Сокровище мое, ты никогда мне не говорила, что хотела бы…

— Пожалуйста, идем дальше! — Альварес снова посмотрел на часы. — Мы теряем время. Надо спешить!

Они ускорили шаг. Пола наконец поняла, что они спускаются вниз. Минарет мечети, который при дневном свете был бы розовым, появился на фоне неба и снова исчез. Пола догадывалась, что они в опасном районе. Руки Альвареса и Билла напряглись; они настороженно смотрели по сторонам, иногда оглядываясь назад, как будто проверяли, не отстал ли Г. М.

Но им незачем было беспокоиться.

Старый пират, хотя и тяжело дыша, следовал за ними. Его злобные маленькие глазки, посматривающие то направо, то налево, были еще более настороженными, чем у Альвареса. Г. М. не упомянул об одной из своих сегодняшних покупок — широком обоюдоостром ноже с витой рукояткой, в кожаных ножнах, лежащем в глубоком кармане брюк. Пару раз он даже похлопал по карману, дабы убедиться, что нож на месте.

— Слушайте! — прошептала Пола.

Все остановились вновь.

Звук казался угрожающим. За черной дверью в лишенной окон стене глубокий мужской голос как будто что-то доказывал под аккомпанемент неодобрительного ворчанья других голосов.

Пола увидела, что Альварес улыбается.

— Что это? — спросила она.

— Пошли дальше. — Альварес двинулся вперед. — Это всего лишь грамотный араб читает вслух ежедневную газету на арабском языке. Остальные комментируют новости или издательскую политику.

— Вы шутите?

— Вовсе нет. Можете представить себе, чтобы в Англии деревенский сквайр читал «Дейли мейл» своим арендаторам? Понимаете, миссис Бентли, большая часть этого района безопасна, хотя, конечно, всегда возможны неприятности. Не думаю, что сейчас нам что-то угрожает.

Но он ошибался.

Г. М. заметил то, чего не увидел Альварес. Те, кто обращали внимание не только на его брюхо и помнили о его приключении в Америке, не забывали и о его остром глазе.

Слева впереди находился еще один дурно пахнущий переулок, по которому едва ли могли пройти даже двое, если бы шли рядом, а не друг за другом. На фоне его дальней стены светлело зыбкое пятно. Это был вор и головорез, но уже не арабского, а европейского происхождения, в бурнусе без капюшона и с грязными черными волосами. Казалось, он впечатался в стену. Его правая рука держала за спиной тонкий нож, готовый выскользнуть наружу и вонзиться в чей-нибудь живот.

Альварес, Пола и Билл как раз пересекали переулок.

Г. М. подошел ближе. Обоюдоострый нож был в его правой руке, и он мог сделать выпад вперед, если вор шевельнет своей правой рукой. Но Г. М. уже догадался о тактике европейца, так как заметил легкое и быстрое движение его головы.

Низенький вор видел в бочкообразном человеке лишь некий образ, охарактеризованный его любимыми газетами как «толстый символ денег и деспотизма». Когда Г. М. будет переходить переулок, европеец отвлечет его внимание, заставит повернуться и…

— Угу, — тихо пробормотал сэр Генри Мерривейл.

Белый халат отделился от стены, готовый к прыжку. Камешек, тарахтя, покатился по дороге. Г. М., повернув вместе с туловищем голову, резко отскочил назад, но нападавший уже не мог остановить собственный прыжок.

Нож метнулся вперед, не поразив никого. Левая рука Г. М. опустилась на голову противника, схватив его за волосы, а правая вонзила нож ему в горло, как раз за кадыком.

Отодвинув тело от себя, чтобы не испачкаться кровью, Г. М. вытер нож о его халат, потом отпустил волосы бедняги, позволив ему упасть на дорогу. Белый халат дергался и извивался, как змея. В темноте были видны белки глаз европейца, чьи руки вцепились в горло, откуда хлестала кровь.

— Хм! — произнес Г. М., как будто выполнил мелкое, но необходимое дело вроде мытья рук. Спрятав нож в ножны, он не спеша нагнал остальных.

Но Альварес все понял, лишь слегка повернув голову. Мелкое дело было не таким бесшумным, как казалось Г. М. Билл тоже обо всем догадался. Что касается Полы…

Хотя она шла ровным шагом, у нее колотилось сердце и подкашивались ноги.

— Пожалуйста, скажите, — тихо заговорила она. — Г. М. убил или ранил кого-то?

— Я? — отозвался голос оскорбленного благочестия. — Что такое вы говорите, куколка? Я всего лишь бедный старик, к тому же слегка растолстевший от танжерской пищи. Если бы какой-нибудь проворный парень атаковал меня в темноте, то прикончил бы за две секунды.

— Почему-то я в этом сомневаюсь, — сказал Билл.

Альварес оборвал разговор на корню:

— Забудьте об этом. Что сделано, сделано к лучшему. И мы уже почти пришли.

Пола едва ли не всхлипывала, прижавшись к плечу Билла. Она чувствовала, что вынесет все, если только они покинут это зловонное место. Ее бы удивило то, как безукоризненно чисто внутри большинства арабских домов.

— Интересно, — небрежно осведомился Г. М., — кто-нибудь из вас слышал о плас де Франс?

Это было почти чересчур для Альвареса.

— Конечно! Это самая фешенебельная площадь в Танжере.

— Я видел ее только мельком, — продолжал Г. М., — и, вероятно, не узнал бы снова. Но ее окружает более глубокая и мрачная тайна, чем Колльера и Железного Сундука, вместе взятых. Может, существует какой-то закон со времен Карла Великого, а может, тут действует какое-то тайное общество. В этом городе можно делать что угодно. Можно даже… Не важно. Но никогда, ни при каких обстоятельствах вы не должны переходить через плас де Франс. Почему?

— Но это очень просто! — отозвался Альварес. — Дело в том…

— Нет! — громким шепотом прервал Г. М. — Я хочу додуматься сам, так как это не дает мне покоя. Мостовая превратит вас в пыль? Или молния ударит в башку? Даже если бы у меня было десять детей и все они умирали перед баром «Синтра», я никогда, ни при каких обстоятельствах не мог бы перейти плас де Франс.

— Тише, пожалуйста, — сказал Альварес. — Сейчас повернем направо, и мы на месте.

Несколько секунд были слышны только шаги. Повернув, они остановились.

Пола, облегченно вздохнув, пригладила волосы и прижала ладони к лицу. Перед ними находилась настоящая улица шириной в две дюжины футов, мощенная квадратными, тускло поблескивающими каменными плитками. В дальнем конце виднелся силуэт приземистой мавританской башни с широкой остроконечной аркой, освещенной откуда-то сзади.

Прохладный ветер остужал их щеки. Слева, в направлении арки, тянулось длинное здание из некогда белого камня. Уровень крыши пристроек был разным, и в тени казалось, будто это несколько домов. Справа находилась серая каменная стена высотой всего в четыре-пять футов, за которой угадывался сад с чисто арабскими аккуратными рядами апельсиновых деревьев. Сад доходил до дома возле мавританской башни.

— Ну? — спросил Г. М. — Если мы на месте, то где именно и что должны делать?

Альварес посмотрел на теневую сторону здания слева. Было очевидно, что он знает там какую-то потайную дверь.

— Идите вдоль стены в том же порядке, — тихо приказал он, — но не слишком близко к ней.

Г. М., размышляя о плас де Франс, плелся сзади. Альварес, казалось, изучал стену. Пола, стараясь поскорее добраться до освещенной арки, шла впереди фута на три. Только Билл оставался настороже, держа правую руку на рукоятке «уэбли» и шаря глазами по шелестящим на фоне звездного неба деревьям.

Все произошло молниеносно.

Левая рука Билла рванулась вперед, обвилась вокруг Полы и оттащила ее влево.

— Ложитесь! — крикнул он.

Пола и Альварес плюхнулись наземь. Билл, выхватив пистолет, опустился на одно колено и посмотрел вверх. Отставший Г. М. выпрямился. Только он и Билл видели, как брошенный с дерева нож просвистел через место, где только что находилась Пола, ударился острием в каменную стену напротив и упал на мостовую.

Билл с «уэбли» в руке вскочил на ноги, бросил взгляд на деревья и дважды выстрелил. Раздался крик, и с апельсинового дерева свалилось тяжелое тело, откатившись к стене сада.

— Попал, — спокойно сказал Билл. — Я помню это место — четыре апельсиновых дерева образуют полукруг, где он наклонился, чтобы бросить… Сокровище мое, с тобой все в порядке?

— Да, дорогой.

— Держись за мной! — приказал Билл, глядя на ряд деревьев.

— Я нисколечки не б-боюсь, — сказала Пола, становясь позади Билла и обнимая его за талию. — Честное слово!

— Узнаю мою шлюшку, — нежно произнес Билл. Такое обращение он часто использовал наедине, и Поле оно нравилось, и только по рассеянности он применил его на людях. — Убери руки, чтобы их не было видно.

Рука Альвареса легла на его плечо.

— Отличная работа, Билл, — пробормотал он. — Они знают, что мы здесь, а банда Али, очевидно, больше, чем мы думали. Этот нож предназначался для По… — Альварес оборвался на полуслове. — Он должен был попасть… — Его палец указал на точку рядом с ключицей.

— Да, — кивнул Билл.

— Она единственная, кто может опознать Колльера, — продолжал Альварес. — Но Колльер в доме и не мог бросить нож. Ждите меня здесь и не делайте глупостей.

Разыгравшемуся воображению Полы казалось, что он просто растаял в темноте. «Вероятно, прошел через потайную дверь, чтобы встретиться с исполняющим обязанности коменданта Пересом», — подумала она, и была абсолютно права.

Но никто не видел, как покраснело от гнева лицо Билла, когда он продолжал изучать деревья в саду.

— Эй, вы, трусливые ублюдки! — крикнул он, размахивая пистолетом. — Кому из вас хватит духу бросить еще один нож?

— Знаете, сынок, — спокойно заметил Г. М., стоявший расставив ноги, абсолютно незащищенный, — это неплохая идея. — Он вытащил не вполне чистый нож не вполне чистой рукой. — Я никогда не умел бросать эти штуки, как тот парень, который, очевидно, научился этому в мюзик-холле. Но я готов попробовать. — Он тоже крикнул: — Эй! Кто из вас любит спорт?

В саду раздался дикий пронзительный визг, так похожий на голос Илоны Щербацкой, что в какой-то момент им показалось, будто они видят ее лицо среди деревьев.

— Кстати, сынок, — продолжал Г. М., держа нож за кончик, — все происходило так быстро, что я не мог уследить за вами. Вы стреляли с бедра?

— Стрелять с бедра в принципе возможно, — с презрением ответил Билл, — но так делают только ослы в кино.

Рука коменданта вновь опустилась на его плечо. Альварес подозвал Г. М. и заговорил так тихо, что его едва можно было слышать:

— С этого момента вы должны неукоснительно выполнять все мои распоряжения. Что бы ни случилось, Билл, ты не должен стрелять. Понятно?

— Послушай, Хуан. — Шепот Билла звучал дружески, но решительно. — Ты привел сюда Полу — вернее, полковник Дюрок прислал ее сюда — как приманку. Ты видел, что едва не произошло. Если ей будет грозить хоть малейшая опасность, знаешь, куда можешь засунуть свои распоряжения?

— Обещаю, что опасности не будет.

— Ладно. — Билл спрятал пистолет в кобуру.

— Сэр Генри, — продолжал Альварес, — идите с остальными к концу улицы… — смуглая рука указала на арку, — поверните налево, войдите в дом и спуститесь по лестнице в большой подвал, где лежат ковры. Оставайтесь у двери, но не двигайтесь и не говорите, если я не подам сигнал. Теперь я должен вас покинуть.

Альварес снова исчез, растворившись в воздухе, как призрак.

— Черт! — пробормотал слегка обескураженный Г. М. Деревья в саду шелестели на ветру, раздался крик ночной птицы, и «уэбли» опять выскользнул из кобуры. — Пошли, — буркнул старый маэстро, и они снова двинулись вперед.

Теперь впереди шагал Г. М. Билл обнимал Полу за талию, а она его за шею. Г. М. обернулся, и его передернуло от отвращения.

— Слушайте! — прошипел он. — У нас есть работа. Я не потерплю никакого тисканья! Сынок, следите за садом!

Билл вновь устремил взгляд на деревья. Какое-то время они шли молча.

— Я хотела спросить вас, Г. М., — прошептала Пола, получив в ответ злобный взгляд. — Какой ужасный смысл приписывается слову «тисканье»? Хуан выглядел шокированным, даже когда случайно произнес его.

— Видите ли, куколка, я сказал Альваресу и полковнику, что оно означает несколько больше, чем на самом деле. Понимаете, что я имею в виду?

Темно-голубые глаза Полы радостно блеснули.

— Теперь я постоянно буду использовать это слово, чтобы шокировать Хуана и полковника. Если…

— Тсс! — шикнул Билл, пряча револьвер. — Мы пришли.

Арка вела в современный проход, открытый слева и справа. Сквозняк доносил запахи Средиземного моря, дохлой рыбы и густые ароматы самого Танжера. Песчаная почва под ногами была твердой.

Свернув налево, они вышли к недавно побеленной стене с дверью в стиле мавританской арки. Свет исходил от двух электрических ламп на стене.

— Я знаю, где мы! — шепнула Пола. — Если худшее уже позади…

— Сокровище мое, — мягко отозвался Билл, — худшее еще не начиналось.

Эти слова и спокойный взгляд Билла заставили девушку умолкнуть. Пола понимала — он знает, что их ждет, но никогда не отступит.

Они прошли через мавританскую арку на территорию, принадлежавшую торговцу коврами Али.

Внутри находился холл, также с побеленными каменными стенами, шириной около десяти футов. Слева в темноту поднималась изящная мавританская лестница. Справа виднелось несколько арок, над одной из которых была нарисована черная стрела, указывающая вниз. Под ней была надпись черными буквами по-французски и по-английски: «Ковры и антиквариат».

Хотя холл был слабо освещен, они не видели источник света. Пол состоял из маленьких плиток с каким-то неясным рисунком. Нигде не ощущалось ни звука, ни движения. Весь дом мог быть пустым.

«Я посещала этот магазин раньше, — подумала Пола. — Али, кто бы он ни был, ведет вполне законный бизнес, помимо…»

Хотя беззвучно идти по плиткам было практически невозможно, им это почти удалось. Г. М., просунув голову в арку, посмотрел налево и вниз. Деревянная лестница вела вниз, в полумрак, едва смягчаемый желтоватым светом.

— Держитесь у стены, — беззвучно, одними губами, произнес Г. М., — и спускайтесь следом за мной.

Они повиновались. Мысли Полы были сосредоточены на Билле. Она любила его еще сильнее прежнего и чувствовала угрызения совести. Ведь это Билл заставил ее лечь и спас от смертоносного ножа; это он, дважды выстрелив наугад, сбил с дерева несостоявшегося убийцу. А она, принимая горячую ванну, желала, чтобы он был более агрессивным!

Мысленному взору Полы вновь представились международные банкиры, которых она путала с поджигателями войны, и Билл, перехитривший их и стучащий кулаком по столу. Раскаяние было таким сильным, что ей хотелось плакать, но она понимала, что этого делать нельзя.

— Тсс! — Шепот Г. М. вернул ее к реальности.

Они гуськом шли вдоль длинной стены, ведущей от подножия лестницы к еще одной мавританской арочной двери, откуда желтый свет падал на каменный пол.

Г. М. просунул голову в дверь и огляделся. Когда он обернулся, прочесть его указания по губам не составило труда. Билл шагнул в комнату и двинулся дальше спиной к стене. За ним следовала Пола, а за ней Г. М. Так как пол был покрыт ковром, не слышалось ни звука.

Обширное помещение занимало почти сорок квадратных футов, правда, потолок был низким. Чуть левее центра находился штабель ковров около трех футов высотой. Ковры были темными, в двадцать квадратных футов каждый, с твердой, как торф, поверхностью.

В стене слева от пришедших находились два высоких арочных окна с красными стеклами. Они были распахнуты настежь, но частично прикрыты халатами, вроде купленного Г. М., ятаганом и кинжалом в тяжелых темно-синих ножнах, а также мавританским боевым молотом. Между окнами помещалось нечто, могущее быть образцом подлинной восточной мебели, но более напоминавшее продолговатый сервант резного черного дерева с длинным зеркалом наверху, в котором отражались разбросанные по комнате причудливые предметы антиквариата.

У смежной стены стоял точно такой же сервант, почти соприкасаясь с первым, а рядом с ним находилась мавританская арочная дверь, точно такая, как та, через которую они вошли.

В третьей и последней стене (не считая пустой стены, у которой стояли пришедшие) виднелись ниши, в которых лежали рулоны и отрезы бархата и камки, а в центре, на покрытом бархатом прилавке, холодное оружие. С потолка свисала большая лампа из мавританской бронзы, освещая безмолвную комнату.

Все это видела Пола, пока ее глаза, как и глаза остальных, не задержались на доминирующей фигуре.

На верху штабеля ковров, близко от его правого края и спиной к пришедшим, стоял Колльер.

Глава 16

Г. М. поднял руку, призывая к молчанию.

Колльер не мог ни видеть их, ни даже почувствовать их присутствие с помощью животного чутья, так как был слишком сосредоточен на двери в противоположной стене. За аркой этой двери горел слабый свет, но она вела в кривой, выложенный плитками коридор — очевидно, пустой.

С первого взгляда Пола не узнала Колльера, так как в сегодняшнем отчете Г. М. Дюроку, переданном полковником ей и Биллу, не упоминалось о рыжих волосах, перекрашенных в черный цвет. Но плотные плечи и фигура, светлый костюм европейского покроя, отполированные до блеска коричневые туфли выглядели достаточно красноречиво. Она притронулась к руке Билла.

Не было слышно даже шороха кожи, когда Билл достал из кобуры револьвер, поднял руку и посмотрел на Г. М.

— Никогда не думал, что смогу выстрелить человеку в спину. — На таком близком расстоянии читать по губам было невероятно легко. — Но Колльер…

Г. М. обеими руками схватил руку Билла.

— Нет! — беззвучно произнесли его губы. — Вы дали слово.

Билл нехотя опустил руку.

Г. М. посмотрел на черную голову.

— Это?.. — так же беззвучно спросил он.

Пола кивнула.

Колльер продолжал напряженно следить за аркой с тусклой лампой внутри и коридором с белыми оштукатуренными стенами. Его правая рука, до сих пор скрытая впереди, скользнула вниз. В ней был «кольт-бэнкер» 38-го калибра. Билл наклонился к Г. М.

— У него оружие! — яростно проартикулировали его губы. — Если я попрошу подонка повернуться, игра будет честной, верно?

— А если, — бесшумно крикнул в ответ Г. М., указав на Полу, — он выстрелит в нее?

Рука Билла опустилась снова. Г. М. опять призвал к молчанию.

На сей раз они услышали шаги по плиткам коридора, в который так внимательно вглядывался Колльер. Его рука с оружием взметнулась вверх. Он продолжал стоять с правой стороны штабеля ковров высотой три фута.

В звуках шагов не ощущалось ни спешки, ни попытки подкрасться незаметно. Из-за поворота в узком коридоре появился Хуан Альварес.

Его увидели все, хотя Колльер находился куда ближе остальных. В левой руке Альварес все еще держал старый брезентовый мешок. Ухватившись за петлю дубинки, он вытащил ее из-за пояса и бросил на пол позади.

Потом Альварес снова двинулся вперед.

— Опять умник! — усмехнулся Колльер. Голос его походил уже не на тенор, а на фальцет. — Я так и думал, что это вы, раз вас так легко впустили. Но я не играю в бирюльки. Оставайтесь на месте, не то схлопочете пулю.

Презрение Альвареса к огнестрельному оружию, так часто беспокоившее полковника Дюрока, дало себя знать в полной мере. Безупречный джентльмен в мягкой шляпе и темно-сером костюме всего лишь улыбнулся, продолжая идти вперед тем же шагом.

Колльер выстрелил — и промахнулся.

Резкий щелчок короткоствольного пистолета 38-го калибра отозвался куда более гулким эхом в подвальном помещении с толстыми стенами. Пуля, срикошетировав от одной стены, угодила в другую.

Альварес шел вперед с презрительной улыбкой.

Колльер выстрелил опять и снова промазал. На сей раз пуля разбила окно.

Альварес находился почти у двери. Колльер, забыв о привычной осторожности, рванулся вперед, оказавшись менее чем в пяти футах от Альвареса. Поле чудилось, будто каждый предмет в комнате — два окна с красными стеклами, оружием и халатами, антикварные серванты, даже бронзовая лампа — вибрирует от выстрелов и эха.

Для пущей верности Колльер трижды выстрелил вроде бы с очень близкого расстояния. В действительности оно было не таким уж близким, и он, метя в сердце, промахнулся снова. Первая пуля попала Альваресу в левую сторону груди пол ключицей, вторая и третья вовсе прошли мимо.

При первом же из трех выстрелов Билл Бентли вырвался из рук Г. М. Несмотря на вес, превышающий одиннадцать стоунов, он был достаточно проворным. Одним прыжком Билл оказался на верху штабеля ковров и бесшумно побежал по нему. Впоследствии он утверждал, что не нарушал слово, так как не стрелял со своей первоначальной позиции.

Билл с такой силой ткнул дулом «уэбли» в затылок Колльера, что тот едва не свалился со штабеля.

— Бросьте оружие, — негромко приказал Билл, — иначе я снесу вам башку.

Колльер колебался, не оборачиваясь.

— Слушайте, приятель, — скапал он с усталой усмешкой. — Не знаю, кто вы, но меня провести нелегко. Поэтому… — Он оборвал фразу, почувствовав вибрацию дула, когда Билл начал нажимать на спуск. — О'кей. — Словно успокаивая ребенка, Колльер бросил пистолет, который упал на покрытый ковром пол. — Но вы за это заплатите.

Стоя за спиной Колльера, Билл толком не видел Альвареса.

— Хуан! — крикнул он. — С тобой все в порядке?

— В полном порядке, — послышался четкий голос Альвареса. — Ни одной раны, которая могла бы побеспокоить даже младенца.

— Слава богу! А я боялся… Подними это оружие и переходи на другую сторону к Г. М. и Поле. Там больше пространства для движения.

Никто не заметил, как Альварес пошатнулся, поднимая пистолет. Все еще держа брезентовый мешок, он двинулся вокруг штабеля ковров.

— Теперь поднимите руки, — сказал Билл Колльеру. — И поживей.

Колльер повиновался. Билл быстро обыскал его левой рукой, не обнаружив ничего опасного, кроме длинного тонкого кинжала в оберточной бумаге, который Колльер купил в скобяной лавке. Билл бросил его на штабель.

Ухватив левой рукой Колльера за воротник и упирая дуло «уэбли» ему в затылок, Билл подтолкнул его к середине верхнего ковра, метнулся назад и велел повернуться.

Колльер выполнил приказ с поднятыми руками. Теперь Билл стоял лицом к нему на расстоянии около восьми футов, целясь в центр живота. Альварес, Пола и Г. М. уставились на них как загипнотизированные.

— Опустите руки, — разрешил Билл.

Тяжелые плечи Колльера дрогнули, когда он опускал руки. Его бесцветные глаза широко открылись, потом прищурились.

— Чем это вы тут занимаетесь? — лениво осведомился он.

— Скоро узнаете. Г. М.! — окликнул Билл.

— Я здесь, сынок, — послышался ободряющий бас.

— Я где-то читал, что вы были не то адвокатом, не то врачом.

— Верно, сынок. В более молодые годы я был и тем и другим. Я позабочусь об Альваресе. А вы стойте там и подумайте, куда именно сподручнее всадить пулю в этого прохвоста.

— Уверяю вас, сэр Генри, со мной все в порядке, — сказал Альварес.

— Знаю, знаю. Где ваш фонарь?

— В правом кармане пиджака. Вот он.

— Спасибо, сынок. — Г. М. подошел к левому боку Альвареса.

— Я ценю вашу заботу, сэр. Но нет ни малейших…

— Заткнитесь, — прервал Г. М.

Невзирая на протесты, он быстро расстегнул пиджак, жилет и рубашку Альвареса, разрезал ножом нательную сорочку и отодвинул ее в сторону вместе с рубашкой, а потом, придерживая одежду левой рукой, стал изучать рану в груди при свете фонаря.

Это не заняло много времени. Пальцы Г. М. были деликатными, в отличие от пальцев Альвареса, когда он поправлял и застегивал одежду.

Г. М. положил фонарь в карман его пиджака.

— Слушайте, сынок! — свирепо зашептал он. — Думаю, пуля более чем оцарапала ваше левое легкое, прежде чем застрять в плече.

— Ну?

— Господи, и вы еще спрашиваете! Я сказал «легкое». Если мы не доставим вас в больницу на операцию в течение получаса, вам крышка. Вы умрете.

Выражение лица Альвареса было не столько сердитым, сколько озадаченным.

— Умру? Но какое это имеет значение, если я сначала изобью, а потом арестую вот этого… — Его правая рука, все еще держащая короткоствольный кольт, яростно ткнула им в сторону Колльера. Внезапно в его глазах что-то мелькнуло. — Морин… — начал он и умолк.

Пола, опустившаяся рядом с ним на колени, поднялась. Так как она вытерла окровавленные руки о слаксы и откинула ими волосы с лица, вид у нее был довольно дикий.

— Морин поймет, — сказала Пола.

— Сэр Генри, — мягко произнес Альварес, — вы вынуждаете меня напомнить вам, что здесь все еще командую я. — Он закашлялся. — Билл!

— Да, старина?

— Будьте так любезны, — официальным тоном обратился Альварес к Г. М., — подняться на штабель, взять у Билла «уэбли» и держать Колльера под прицелом, пока я поговорю с Биллом наедине. Если Колльер попытается бежать, стреляйте ему в голову. Уверен, сэр, что вы понимаете всю необходимость подобных мер.

Г. М. должен был как-то облегчить душу.

— Это не необходимость, а удовольствие! — рявкнул он во весь голос.

С трудом взобравшись на штабель ковров, Г. М. пробормотал Биллу какие-то указания и забрал у него револьвер. Билл спрыгнул на пол.

Альварес стоял прямо, все еще держа в левой руке брезентовую сумку.

— Прежде всего, Билл, — сказал он, — я хочу, чтобы ты не обращал внимания на то, что говорит сэр Генри.

— Хуан, мне все это не нравится. Что именно он говорит?

— Он думает, что я серьезно ранен, но это чепуха. — Улыбаясь, Альварес схватил правой рукой Билла за руку. — Посмотри на этот штабель ковров. Это настоящий ринг размером двадцать квадратных футов. И к тому же твердый, как асфальт, верно?

— Да, но…

— Я собираюсь избить его, — процедил сквозь зубы Альварес, кивнув в сторону Колльера.

Он бросил сумку на пол. Шнурок развязался, и оттуда выпала боксерская перчатка — очевидно, одна из пары.

— Я ранен? — Альварес улыбнулся. — Чушь! Смотри на меня!

Выпрямившись, он начал изображать хук слева. Его левое плечо приподнялось, а рука метнулась вперед одновременно с левой ногой.

Внезапно Альварес остановился. Дело было не в резкой боли в плече — против этого он бы не возражал, — но рука отказывалась повиноваться. Он упал бы лицом вниз, если бы Билл не подхватил его.

— Полегче, старина.

Альварес посмотрел на свою левую руку и медленно опустил ее.

— Я не могу этого сделать! — в ужасе прошептал он.

Хотя Билл крепко держал его, Альварес, снова попытавшись имитировать удар, снова потерпел неудачу.

Его рот задрожал, словно у паралитика, потом лицо стало бесстрастным и неподвижным, как у индейца. Но он не мог контролировать взгляд, в котором застыли мука, унижение и стыд.

Лицо Билла казалось деревянным, если не считать покрасневших скул и выражения глаз, которые он тут же опустил.

Только Пола, стоявшая лицом к нему, ощущала гнев, жалость и сочувствие, кипящие в его сердце.

— Слушай, старина, — откашлявшись, заговорил Билл. — Хочешь, я тебя заменю?

Альварес повернулся.

— Ты? — неуверенно спросил он.

— Да.

— Мне трудно объяснить. — Альварес схватил Билла за руку. — Это звучит слишком глупо. Но видеть Колльера побежденным другим спортсменом было бы так же здорово, как избить его собственноручно. Ты сможешь с ним справиться, Билл?

— Не знаю, — ответил Билл, вытирая рот тыльной стороной левой ладони. — Возможно, у меня нет никаких шансов. Но я постараюсь.

Он сбросил пиджак и галстук, швырнув их на пол. У Альвареса начался жар, хотя он не замечал этого. Он почти бредил.

— Слушай! — прошептал он. — Сегодня у портного Хэммонд сказал кое-что. Не могу вспомнить… Что-то вроде того: «Есть только один тип любителя, способный победить Колльера в короткой схватке, — громила, кто может наносить сильные удары не хуже самого Колльера».

Билл посмотрел на свои руки, расправляя пальцы.

— Погоди! — настаивал Альварес, словно стараясь выиграть время. — Ты знаешь, в чем его сила и в чем слабость. Это тебе поможет. Помнишь, что ты слышал по телефону?

— Как ни странно, помню.

— Теперь послушай мой совет. Не позволяй ему долго прыгать вокруг тебя — наноси удар и отскакивай. Возможно, он медлительный, но, ради бога, берегись его ударов!

— Постараюсь.

— У тебя тоже неплохой удар — особенно кросс правой. Важно выбрать подходящий момент. Помни: схватка должна быть короткой, иначе тебе несдобровать. Если я увижу благоприятную возможность, то крикну: «Давай!» Тогда бей изо всех сил. — Жар усиливался. — Не помню, что я хотел сказать еще…

— Я все понял.

— Подожди. Забыл… Я должен принести кое-что для себя!

— Хуан! — воскликнула Пола. — Куда вы идете?

— Сейчас вернусь!

Расправив плечи, Альварес скованным шагом двинулся к открытому пространству справа.

За все это время ни Г. М., ни Колльер не произнесли ни слова, стоя неподвижно футах в восьми другот друга. Пола и Билл не могли видеть лица Г. М. — возможно, это было к лучшему, так как оно напугало даже Г.В. Колльера. Но они слышали резкий щелчок, когда большой палец Г. М. взвел курок «уэбли», который теперь мог выстрелить при малейшем давлении. Он опустил дуло таким образом, чтобы нуля 45-го калибра угодила Колльеру куда ниже пояса; его указательный палец плясал на спусковом крючке.

Глядя на Билла, Пола чувствовала, как ее жалость и сочувствие Альваресу сменяются страхом. Когда Альварес отошел, она подбежала к Биллу, обняла его и опустила голову ему на грудь.

— Не делай этого! — зашептала Пола. — Ты не должен драться с ним, Билл! Я не позволю тебе!

Билл осторожно приподнял ее подбородок, чтобы она смотрела ему в глаза.

— Что с твоими волосами, сокровище мое? Они все в крови.

— Билл! — лихорадочно продолжала Пола. — Ты много боксировал, но никогда не уделял этому особого внимания. Этот человек — профессионал. Он искалечит тебя.

— Прости, дорогая, но я должен это сделать.

— Почему?

Наклонившись, Билл поцеловал ее волосы. Пола чувствовала его быстрое, но тяжелое сердцебиение. Таким тихим голосом он говорил только об их будущем, их планах после его ухода в отставку, их любви.

— Я должен победить. У меня нет иного выхода.

Пола плакала, не стесняясь. Она вскинула голову, чтобы видеть лицо Билла, хотя слезы заливали ей глаза.

— Хорошо, — произнесла она сдавленным голосом и крепче обняла его. — Тогда иди и разделайся с ним!

Альварес вернулся, отыскав высокий квадратный стол с толстыми ножками черного дерева и мозаичной крышкой, который он велел Биллу придвинуть к краю ринга. Высота стола и штабеля была почти одинаковой.

— Помоги мне взобраться на стол, — попросил Альварес. Выражение его лица заставило вспомнить судью-вешателя. — У тебя есть еще патроны для «уэбли»? — холодно осведомился он, глядя на Билла с крышки стола. Билл порылся в сброшенном пиджаке и передал Альваресу горсть патронов, которую тот положил в карман. — Теперь возьми «уэбли» у сэра Генри и передай мне. В кольте осталась одна пуля, и я смогу помешать Колльеру сбежать.

Билл вскочил на штабель и что-то пробормотал Г. М., который вручил ему револьвер. Старик, несомненно, догадался о том, что должно произойти. Он подошел к правому краю ковра и остановился, упершись кулаками в бока.

Спрыгнув вниз, Билл вложил «уэбли» в левую руку Альвареса. Засунув боксерские перчатки назад в брезентовую сумку, он взял ее с собой, когда вернулся на штабель и встал рядом с Г. М.

— А теперь, мистер Колльер, мы разберемся с вами, — послышался голос Альвареса.

Колльер стоял в одиночестве посреди ковра, расставив ноги, спиной к так называемому «серванту» с зеркалом.

Лицо Колльера казалось восковым. Он забыл покрасить брови, которые оставались рыжими. Угол верхней губы слегка приподнялся.

— Никак снова умник, — устало произнес он, обращаясь к невидимому компаньону. — Это солдат, который всегда хочет драться. Я дважды огрел его дубинкой и всадил в него нулю, а ему все мало. Но теперь он не сможет драться даже с плюшевым мишкой.

Выражение лица и голос Альвареса не изменились.

— Кстати, о драке, — сказал он. — Вы в ловушке и не можете покинуть эту комнату. Полагаю, вы этому не верите?

На лице Колльера отразился скептицизм.

— Думаете, меня так легко напугать?

— Что думаем я или вы, не имеет значения. Речь идет о фактах. Когда вы выйдете из этой комнаты, вас доставят в полицейский участок. Но вы можете выйти с пулей внутри или спокойно, без всякой стрельбы. Выбор за вами. Но чтобы выйти спокойно, вам сначала придется драться.

— Драться? — Колльер облизнул губы. — Почему бы и нет, умник? Я не прочь поразмяться. — Он расправил плечи. — И с кем же мне придется драться?

— Со мной. — Билл шагнул вперед и бросил на пол две пары перчаток.

Колльер обернулся. Его глаза прищурились при виде торса Билла в рубашке с короткими рукавами.

— Ковры будут вашим рингом, — продолжал Альварес. — Вы будете драться всего три профессиональных трехминутных раунда, согласно американским, а не международным правилам, поскольку вы натурализовавшийся американец…

— Прекратите эту болтовню! — неожиданно рявкнул Г. М. — Рад сообщить, что эта коммунистическая вошь даже не натурализовавшийся американец. У него фальшивый паспорт.

— Что это значит? — осведомился Альварес.

— Ох, сынок, разве я не говорил вам, что мы с полковником получили много новой информации об этой гиене? Дюрок начал рассылать телеграммы, как только я сообщил ему о фальшивом паспорте.

— Но вы же не видели его паспорт!

— Мне незачем было его видеть — я слышал о нем все. Разве вы не помните, сынок, что прочитали нам вслух в той квартире? Место рождения: Москва, Россия. Это верно. Но парень оказался слишком умным — поставил резиновую печать с написанной от руки датой натурализации.

— Ну и что?

— Ни в одном американском паспорте такого не бывает, — усмехнулся Г. М. — Этот паспорт не выдавали ни в Вашингтоне, ни в каком-либо консульстве. «Колльер» — фальшивка. Дюрок выяснил это по телеграфу и даже по телефону. Мы пренебрегали Америкой, так как вся грязная работа Колльера и Железного Сундука происходила в Европе. Но теперь мы получили ответы из нескольких американских городов и от ФБР.

Колльер ухмылялся, опустив веки, и выглядел почти довольным.

— Он действительно родился в России. Изучал ремесло гранильщика алмазов там и в Амстердаме. Потом пробрался в Штаты — никто не знает, каким образом, но это большая страна со многими границами. Хотите знать, почему он бросил бокс?

— Да, — кивнул Альварес.

— Его разыскивали за убийство в Кливленде. Но это не все — теперь его разыскивают за якобы непредумышленное убийство в Чикаго. Он угнал машину, был замечен и попытался ускользнуть, выехав на тротуар, по которому девочка катила обруч. Добрый старый Колльер мог легко не задеть ее — там не было ни фонарных столбов, ни деревьев. Но у него было дурное настроение, и он раздавил девочку. Ей было девять лет.

Колльер зевнул.

— Ну, десяти ей уже не будет, — заметил он. Последовала пауза, во время которой слышалось только свистящее дыхание. — Папаша произнес речь о моих достижениях, — продолжал Колльер, ковыряя во рту зубочисткой. — Не возражаю — вам все равно меня не поймать. Так буду я драться или нет?

— Будете. — Альварес указал на угол между двумя сервантами. — Это ваш угол. — Потом он указал на угол между открытым пространством и нишами с отрезами тканей. — А это ваш, мистер Бентли.

Билл поднял пару боксерских перчаток, когда Колльер повернулся к нему. Одна из них угодила Колльеру в физиономию, сломав зубочистку.

— Как сказал бы мистер Колльер, — промолвил Альварес, — у нас нет ни секундантов, ни даже рефери…

— Есть, — возразил Г. М., сняв пиджак и галстук и бросив их на ринг. — Я ваш рефери!

— Отлично, — сказал Альварес.

Колльер устремил полный ненависти взгляд на Билла.

— Ты любитель, парень, — процедил он. — Я чую их за милю. Я мог бы разнести тебя на мелкие кусочки, но у меня доброе сердце. — Его скрипучий тенор стал вкрадчивым. — Если я сломаю тебе челюсть, порву щеку или попорчу зрение так, что никто не сможет его исправить, вини не меня, а своего приятеля-умника.

— Повернитесь, — приказал Альварес.

Колльер повиновался. Боксерские перчатки лежали у его ног.

В здоровой правой руке Альварес держал кольт с единственной пулей, а в левой — тяжелый «уэбли» с взведенным курком.

— Последнее предупреждение, — сказал он. — Если вы попытаетесь спрыгнуть с ринга и убежать, вам выстрелят в голову. Надеюсь, вы не считаете это блефом?

— Я уже говорил, что меня нелегко одурачить, — ухмыльнулся Колльер. — По-вашему, я должен испугаться?

— Тогда вам придется дать урок. — Альварес выбросил вперед правую руку и выстрелил.

Щелчок вновь заглушило гулкое эхо. В зеркале серванта позади Колльера появилось черное пулевое отверстие, от которого разбежались длинные трещины.

Правая рука Колльера метнулась к правой стороне головы. Он бросил взгляд через плечо. Прядь черных волос с рыжими корнями, срезанная пулей, которая даже не обожгла скальп, плыла в воздухе, опускаясь на ковер.

Холодный спокойный голос Альвареса вновь полоснул по нервам Колльера.

— Каково бы ни было мое мнение об огнестрельном оружии, работа требует от меня быть первоклассным стрелком. Конечно, я стреляю не так хорошо, как Билл. — Бросив пустой кольт, Альварес переложил в правую руку тяжелый «уэбли». — Я говорил вам, что никогда не блефую и презираю тех, кто это делает. Вот вам еще одна часть того же последнего предупреждения. Если вы нанесете хотя бы один запрещенный удар, то получите пулю. — Его рука вновь взметнулась. — Хотите еще один урок?

Колльер, несмотря на свою ярость, невольно отпрянул.

— Бросьте это, умник, — проворчал он. — Что, если я применю запрещенный удар случайно?

— Вы все равно получите пулю… Это все. Обойдемся без предварительных сигналов для секундантов, покидающих ринг. Раунды будут начинаться и заканчиваться по моему слову «Время!». Мистер рефери, разведите их по углам и дайте им краткие инструкции… Можем начинать.

Подобрав перчатки, Колльер направился в угол между сервантами, где снял пиджак, галстук и рубашку и положил их на сервант. Нижнего белья на нем не было.

Его испещренный красными пятнами и покрытый рыжими волосами торс был плотным и округлым, без бросающейся в глаза мускулатуры, которая свидетельствовала бы об убойной силе удара. Но даже если сейчас он пребывал не в лучшей форме, то все равно казался неуязвимым для любителя.

Билл в своем углу тоже снял рубашку. Белое, лишенное волос тело было в идеальном состоянии — по крайней мере, казалось таким при свете мавританской лампы. Его ноги слегка вздрагивали. Натягивая перчатки, он чувствовал, что ладони повлажнели от пота.

— Подойдите сюда, вы оба! — пробасил сэр Генри Мерривейл. Стоя на ринге без шляпы и с поблескивающей лысиной, он словно являл собой аллегорическую монументальную фигуру зла. Подозвав противников, Г. М. повернулся к Альваресу. — Идея боксерского ринга под пулями довольно необычна, — задумчиво промолвил он. — Но мне она нравится, сынок. Только, ради бога, не попадите в молодого Бентли или в меня.

— Обещаю, сэр.

Билл, медленно приближаясь к середине ринга, видел перед собой гротескную фигуру Колльера. Покрытое красными пятнами туловище контрастировало с широким белесым лицом и крашеными волосами. Когда они встретились перед Г. М., Колльер широко открыл устричного цвета, с желтоватыми белками глаза.

— Я собираюсь прикончить тебя, любитель, — предупредил он.

Нервозность Билла тотчас же исчезла. До этой ночи он не знал всех «подвигов» Колльера. Но дело было не в том. К удивлению Колльера, которому нравилось пугать людей, в глазах Билла блеснула радость.

— Теперь слушайте, вы оба, — заговорил, вероятно, самый неортодоксальный рефери, который когда-либо входил на ринг. — Комендант говорит, что вы должны драться по американским правилам, а не по международным. Для меня все это полная чушь, но пусть будет так. Это означает… — он повернулся к Биллу, — что можно практически все, кроме того, о чем я скажу. Вы можете наносить удары в клинче, но только если обе руки свободны. Нельзя держать противника одной рукой и бить другой. Нельзя толкаться и бороться, а каждый, кто ударит после команды «Брек!», получит от меня взбучку. Более того, если не хотите заработать фонарь под глазом, не допускайте ударов ниже пояса, по затылку и по почкам. Ясно?

Вы знаете правила нокдаунов, иначе вас бы здесь не было. Ударивший отходит в нейтральный угол и остается там до моей команды. Если кто-нибудь свалится с ковров, будет считаться, что его выбросили за канаты.

Эта вонючка, — продолжал Г. М., небрежно тыча пальцем в сторону Колльера, — может попробовать один из своих грязных трюков. Ткнуть пальцем в глаз, ударить головой в подбородок, провести парочку запрещенных ударов и так далее. Но если он сделает нечто подобное, то получит пулю в кишки. Так что в его же интересах играть честно.

Странный рефери сделал паузу, поглаживая челюсть.

— Нет, никаких рукопожатий! — резко добавил он, когда Билл попытался протянуть руку. — Я не позволю вам касаться грязной перчатки Колльера даже за миллион наличными. Это все! Возвращайтесь в ваши углы и выходите, когда комендант крикнет «Время!».

Билл повернулся и побежал назад. Колльер задержался в центре ринга. Его плечи вздрагивали.

— Слушайте, папаша, — начал он. — Не будь вы стариком…

— То что? — осведомился Г. М.

Колльер вновь заколебался. Ему приходилось иметь дело со многими крутыми личностями, но этот лысый толстяк казался круче любого громилы из притона Нижнего Ист-Сайда.

— То что? — повторил Г. М.

Вытащив из кармана широкий обоюдоострый нож, он провел пальцем по лезвию и посмотрел Колльеру прямо в глаза.

Колльер усмехнулся и направился в свой угол.

Альварес, держа впереди себя согнутую левую руку, не отрывал глаз от секундной стрелки своих часов. В мертвой тишине можно было легко вообразить, будто слышишь их тиканье.

Вернувшись в свой угол, Билл увидел Полу, которая стояла рядом, положив руки на ковер.

Шелковистые волосы Полы были слегка растрепаны, в глазах блестели слезы.

— Удачи, Билл! — прошептала она, стараясь улыбнуться.

Опустившись на одно колено, Билл взял руку Полы и почти благоговейно поцеловал ее.

— Не беспокойся, сокровище мое, — сказал он. — Все будет в порядке.

Услышав голос Колльера, Билл повернулся. Его ноги снова вздрагивали, а тело начало зудеть.

Никто бы не подумал, что бой с подобным противником может привести Колльера в такую ярость.

— Я распотрошу тебя на мелкие кусочки! — шипел он из своего угла. — И знаешь почему? Потому что ты — чванливый англичанишка! Как же я ненавижу британцев! Я расплющу тебе нос первым же ударом и вдавлю почки в спину!

Голос Билла, хотя и не громкий, четко прозвучал через ринг:

— Перестаньте хвастаться. Посмотрим, как вы деретесь.

— Время! — скомандовал Альварес.

Глава 17

В течение двух минут до сигнала «Время!», когда Г. М. давал указания боксерам, два человека в подвальной комнате мысленно повторяли: «Я больше не могу этого выносить!» Одной из них была Пола Бентли, а другим — Хуан Альварес.

Альварес так ослабел, что дважды едва не потерял сознание, но не подавал виду. Во время инструкций Г. М. его здоровая правая рука, державшая «уэбли», отодвинула рукав рубашки, чтобы он мог видеть циферблат своих часов.

Хотя его зрение было затуманено, Альварес видел секундную стрелку. Он почти перестал чувствовать боль. Ему повсюду мерещилось лицо Морин Холмс. Один раз он даже вообразил, что она находится здесь.

Альварес подозревал, что его легкое пострадало достаточно сильно, так как чувствовал при глотании вкус крови. Но каждый раз, когда он смотрел на Г. М., старик ободряюще кивал ему.

Поле Бентли, слушавшей инструкции Г. М., хотелось свернуться калачиком в углу, где ее никто бы не видел, и поплакать от души. В ушах у нее звучали жуткие слова Колльера: «Не вини меня, если я сломаю тебе челюсть, порву щеку или попорчу зрение…»

Пола боялась Колльера с тех пор, как впервые увидела его. В глубине души она не верила, что Билл сможет справиться с ним. Отойдя от Г. М. в свой угол, Билл увидел Полу. Они обменялись несколькими словами, и он поцеловал ей руку, как… как… Не важно. Она чувствовала, что он нервничает и в то же время радостно возбужден.

Колльер прокричал через ринг еще несколько угроз, напугавших Полу. Билл ответил, как и следовало ожидать. О Хуане Пола особенно не тревожилась. Ей казалось, что он не может быть тяжело ранен, когда она услышала его громкий четкий голос, объявивший начало поединка.

Билл начал приплясывать, вытянув левую руку и подняв правую. Пола знала, что его ботинки с грубыми подошвами не поскользнутся на цветастом ковре. Она хотела опустить голову, но не смогла.

Альварес, стоя неподалеку от ринга, переводил взгляд со своих часов на обоих боксеров. «Уэбли» в его правой руке был приподнят. Он видел ненависть, поблескивающую в глазах противников, словно лезвие ножа.

Колльер, набрав в грудь воздуха, попытался приплясывать, как его соперник. Только тогда он понял, что былая упругость ног исчезла. Пританцовывая, он бы выглядел глупо, а достоинство Г. В. Колльера не должно было страдать ни при каких обстоятельствах.

Вместо этого он двинулся вперед, прикрыв грудь левой рукой и опустив правую. Они встретились в центре ринга — Г. М. держался позади них. Билл постоянно двигался, а Колльер стоял, вращая обеими руками. Потом левые руки обоих рванулись вперед, отмеряя расстояние.

Билл метался то вправо, то влево, потом ударил сильным левым хуком в скулу Колльера. Почувствовав знакомый звон в голове, взбешенный Колльер ответил своим смертоносным правым кроссом. Но кулак прошел так далеко от цели, что Биллу даже не пришлось уворачиваться от него. В глазах Колльера мелькнуло озадаченное выражение.

Неужели, думал Альварес, самомнение не дает ему осознать, что его время уже позади? Нет! Это невероятно!

Билл снова ударил Колльера левой рукой в живот. Однако Колльер уже решил, что хватит дурачиться. Пора разделаться с этим парнем, у которого даже волос на груди нет! Он нанес Биллу два удара одновременно: левый хук в голову и прямой правый в ребра. Оба достигли цели.

— А-а! — радостно выдохнул Колльер, продолжая так быстро наносить удары, что Г. М. еле успевал следить за ними.

Билл, забыв все советы, устремился в ближний бой. «Нет! — мысленно крикнул Альварес, бросив взгляд на часы. — По крайней мере, используй правую руку!»

Пола, едва сознавая, что делает, поспешила вокруг штабеля ковров к Альваресу.

Один из ударов левой пришелся Биллу под ребра в опасной близости от солнечного сплетения. Правый кулак Колльера сильно ударил в область сердца. Хотя многие удары попадали поверх плеч Билла, а некоторые он парировал локтями или перчатками, Колльер продолжал молотить кулаками.

Свинг правой угодил Биллу в бровь над левым глазом. Следующий удар правой пришелся под тот же глаз, который через несколько минут почти полностью закрыла опухоль.

Пола, будучи не в силах видеть кровь Билла, прижалась лицом к ковру.

«Правая рука, Билл!» — беззвучно молила она.

Шаг за шагом Колльер теснил Билла, очевидно намереваясь сбросить его со штабеля правым кроссом. Билл яростно отбивался — от его левых хуков лицо Колльера распухло и покраснело. Но очевидно, не слишком полагаясь на свою выносливость, он берег правую руку.

Запах пота Колльера, близость его глаз и рук вызывали у Билла большее отвращение, чем кровь, стекающая с собственной левой брови. Он чуть не задохнулся, получив еще один удар под сердце. Движение левого плеча Колльера подсказало Биллу, что противник нанесет неудачный удар поверх плеча и может попасть в клинч.

Уперев обе перчатки в плечи Колльера, Билл изо всех сил толкнул его. Колльер отшатнулся и едва не упал. Отскочив вправо, Билл попытался отодвинуться назад фута на четыре к своему углу.

Но Колльер снова начал наступать, держа обе перчатки под подбородком и кривя губы в торжествующей усмешке. Его правая щека, красная и опухшая, выглядела так, словно вот-вот лопнет. Но Билл не мог этого видеть из-за слепящего пота на лице и крови, сочащейся из левой брови.

Правая рука Колльера нанесла Биллу прямой удар в голову, а левая — неподалеку от солнечного сплетения.

Билл пошатнулся и упал на одно колено.

Альварес, снова посмотрев на часы, простонал вслух.

Пола, открывшая один глаз, снова опустила лицо к ковру.

«По крайней мере, — думала она, — скоро все кончится. Билла больше не будут избивать — это самое главное. И все же… если только…»

Она вздрогнула, услышав противное хихиканье Колльера.

— Любители могут вынести только удар в голову, но не в тело. Они…

— Вот ваш нейтральный угол! — рявкнул сэр Генри Мерривейл, указывая на дальний угол штабеля по другую сторону от угла Колльера. — Отправитесь туда или будете ждать до Рождества, пока я начну считать?

Колльер собирался ухмыльнуться, но передумал и двинулся в свой угол, при этом оставаясь лицом к той стороне ринга, где Г. М., наклонившись над Биллом, стал считать. Проходя мимо Альвареса, Колльер поднимал и опускал руки.

«Господи! — подумал Альварес. — У этой свиньи руки устали к концу первой минуты первого раунда. Он выдыхается! Может быть, Биллу удастся…»

Пола, оторвав от ковра голову, смотрела на внушительный зад Г. М. и Билла, все еще стоящего на одном колене. Г. М. выкрикивал цифры и бормотал между ними слова. Пола слышала все.

— Один!.. Не валяйте дурака, сынок… Два!.. Во что это вы играете?.. Три!

Билл переводил дыхание. Когда он поднял голову, Г. М. увидел, что его глаза по-прежнему ясные, хотя один из них наполовину закрылся. Он испытывал сильную боль, но не утратил стойкости. Одной перчаткой он стер кровь с левого глаза, потом вытер ее о брюки.

— Я встану на счет «шесть», маэстро, — шепнул Билл. — Я выдержал его лучшие удары. Теперь посмотрим…

— Четыре!.. Этот хорек еще не использовал запрещенные удары… Пять!.. Хотите, чтобы я всадил в него полножа?.. Шесть!.. Но вам незачем…

Билл вскочил на ноги.

Колльер из дальнего угла сразу же двинулся вперед.

Когда Билл проходил мимо Полы, он выглядел скверно. Его ноги казались не вполне устойчивыми. Мавританская лампа демонстрировала еще одну струйку крови — над правой бровью, а багровый синяк слева увеличивался и распухал. Торс покрывали красные пятна. Левая рука безвольно повисла, правая с трудом поднималась…

— Сукин сын! — усмехнулся Колльер и молниеносно выбросил вперед правую перчатку, метя в синяк под левым глазом Билла.

Все произошло молниеносно, как будто Билл внезапно ожил.

Увернувшись от удара, он обрушил правый кулак на незащищенную сторону челюсти Колльера.

Это был самый сильный удар за всю схватку. Ноги Колльера подогнулись, голова дернулась, глаза заволокло пленкой, а перчатки молотили воздух. Билл тут же ударил его обеими руками — и допустил величайшую ошибку.

Впоследствии Альварес клялся, что Билл мог ударом двумя кулаками по голове сразу отправить противника в нокаут. Г. М. возражал — вероятно, не без оснований, — что атаку следовало начать с головы, а потом переместить вниз.

Но Билл не сделал ни того ни другого. Опустив голову, он нанес удар обоими кулаками в живот — самое слабое место Колльера. Перчатки двигались взад-вперед, как поршни. В отчаянии Колльер пытался заставить Билла выпрямиться, нанося рубящие апперкоты снизу.

Это ему не удалось, и он потерял голову. Его правая рука взметнулась кверху для запрещенного удара по затылку Билла.

Правая рука Альвареса, держащая тяжелый «уэбли» с взведенным курком, вытянулась вперед, целясь в плечо Колльеру. Раздался выстрел, скорее походящий на взрыв.

Из-за помутившегося зрения коменданта пуля не попала в Колльера, но наверняка угодила бы в лоб сэру Генри Мерривейлу, если бы тот не упал лицом вниз, как только увидел, что Альварес собирается стрелять. Испуганный и сильно избитый Колльер наконец запер Билла в клинче. Пуля попала в зеркало, рассыпав во все стороны осколки.

— Брек, вы оба! — заорал Г. М. и поднял руку, лежа на ковре. — Брек!

Но в команде не было нужды. Колльер нуждался в секундной передышке. Билл отскочил назад, но бой возобновился, едва Г. М. поднялся на ноги.

Колльер нанес свинг левой, а Билл — прямой удар правой, опередив противника на долю секунды, расплющив ему нос и блокировав свинг. Далее последовал левый хук в челюсть, заставивший Колльера пошатнуться.

Хуан Альварес наконец обрел дар речи.

— Давай! — крикнул он.

Пола Бентли выглядела наиболее странно. Когда она думала, что ее муж избит и искалечен, то не плакала и не произносила ни слова. Теперь же по ее лицу текли слезы, а с губ срывались бессвязные возгласы.

Четырьмя ударами Билл отбросил Колльера к другой стороне ринга. Видя, что правая щека противника разбита, Билл не стал ее трогать, а нанес три быстрых удара в живот, после чего отскочил в сторону.

Колльер упал лицом вниз, выпучив глаза, полные ненависти и изумления. Ненависть еще клокотала в нем, когда его тяжелое тело корчилось на ковре, пытаясь подняться.

Утратив возможность ориентироваться в пространстве, он откатился к краю штабеля. Кровь из носа заливала ему рот, оставив пятно на ковре. Ухмылка исчезла с лица, когда он рухнул вниз между сервантом и штабелем ковров, оставшись лежать неподвижно.

Пауза казалась бесконечной.

— Время! — крикнул Альварес, осторожно опустив левую руку. С такой же осторожностью он натянул предохранитель «уэбли» и бросил его на покрытый ковром пол.

Все происшедшее, включая промежуток после нокаута, заняло три минуты.

Билл, машинально вытирая перчаткой левый глаз, стоял на краю ринга и тупо смотрел вниз. Альварес украдкой отсалютовал ему, коснувшись рукой полей шляпы. Если бы Морин Холмс присутствовала там, она бы поняла значение слова, которое Г. М. применил к Альваресу в магазине портного. Альварес принадлежал к давно исчезнувшей породе испанских конкистадоров, презирающих раны, отказывающихся сдаться, возможно, неблагоразумных, но в то же время самых отчаянных бойцов на земле.

Альварес без всякой суеты начал слезать со стола.

Билл Бентли медленно повернулся от края ковра, как будто размышляя о сложной проблеме, и вернулся к середине штабеля, но его ноги подкосились, и он упал лицом вниз.

Вскрикнув, Пола сбросила шерстяное пальто; ее хрупкая фигурка в желтом свитере и черных слаксах метнулась к импровизированному рингу. Она попыталась перевернуть Билла на спину. Ее муж был не в обмороке, а просто усталым и избитым. Перевернувшись собственными силами, Билл закрыл глаза от света. Пола бросилась ему на грудь, что-то быстро шепча и одновременно всхлипывая, так что разобрать можно было в лучшем случае одно слово из десяти.

— Я же говорил тебе, что все будет в порядке, — пробормотал Билл, хлопая ее по спине окровавленной перчаткой.

Сэр Генри Мерривейл, стоя сзади и мрачно думая о личном оскорблении, случившемся, когда ему пришлось упасть на знаменитое брюхо, при обычных обстоятельствах охарактеризовал бы эту сцену как тошнотворное тисканье.

В просторной комнате все еще было тихо и пахло порохом после выстрелов. Однако спустя секунду обладающий острым слухом Г. М. резко повернулся к мавританской арке, ведущей в кривой, вымощенный плитками коридор, откуда появился Альварес.

Теперь по нему бесшумно шла арабская девушка в сером бурнусе с плоским квадратным верхом, похожим на шапку университетского профессора. Лицо под темными влажными глазами прикрывала чадра, украшенная черным кружевом. В руке она держала серебряный поднос с медным кувшином горячей воды, коробкой с хирургической марлей, пластырем, аптечными пузырьками, ножницами и другими предметами.

Поняв, что девушка исполняет миссию сестры милосердия, Г. М. посмотрел в другую сторону от ринга. Альварес, соскользнув на пол, сел, прислонившись спиной к стене и мечтательно покуривая сигарету.

— Послушайте! — обратился к нему великий человек тоном пристыженного утенка Доналда. — Я не, мог вам сказать, так как судил этот чертов боксерский матч, но кивал вам, хотя для вас это вряд ли что-то значило. Сынок, пуля не задела ваше легкое, иначе вы не могли бы говорить так громко. — Облегчив душу, Г. М. продолжал более строго: — Тем не менее у вас скверное внутреннее кровотечение. Вас отправят в больницу, как только я найду теле… Эй! Вы не слушаете меня? О чем вы думаете?

Альварес, глубоко затянувшись сигаретой, закашлялся, выпуская дым.

— Я думаю о рыцаре из Ла-Манчи, — с горечью ответил он. — О том, как он мечтал о великих подвигах, но все над ним смеялись.

— Вот как? Тогда позвольте задать вам вопрос, — сказал Г. М. — На чьей стороне были бы вы — тех ослов, которые смеялись над ним, или отважного старого Дон Кихота?

— Дело не совсем в этом. Даже его Дульсинея…

— Ну, вашу вы скоро увидите. Ради бога, перестаньте ныть! Могу я что-нибудь для вас сделать?

Правая рука Альвареса, подносившая сигарету ко рту, застыла в воздухе.

— Да, — кивнул он, выпрямившись. — Благодаря Биллу мы поймали Колльера без стрельбы. Колльер, будучи самодовольным болваном, полагал, что это место полно его людьми, а не моими. Я должен найти Переса, а сил у меня осталось не так много, как вам кажется. Пожалуйста, поднимитесь на штабель и несколько раз крикните «Перес!» так громко, как только можете. Я через минуту к вам присоединюсь — хочу поздравить его.

— Вы останетесь на прежнем месте, сынок. Понятно?

Несмотря на мешающее брюхо, Г. М. снова полез на штабель.

Билл лежал на спине в центре ковра, прикрыв рукой глаза. Его лицо распухло, однако более серьезными оказались ушибы на теле.

Пола яростно спорила по-французски с арабской девушкой, из-за чисто истерической ревности не позволяя ей притрагиваться к Биллу.

— Пожалуйста, мадам, — тихим приятным голосом умоляла девушка. — Я прошу вас потому, что у вас дрожат руки. Посмотрите на них. А теперь посмотрите сюда! Рана над бровью не широкая и не глубокая. — Плеснула вода. — Мы промоем ее и добавим антисептик, чтобы не было заражения…

— Ой! Полегче!

— Илия не сделает вам больно, сэр. — Арабская девушка говорила на почти безупречном французском; ее чадра шевелилась при каждом слове. — Теперь приклеим пластырь… — Щелкнули ножницы. — И смажем целебным лосьоном, чтобы уменьшить боль…

— Ладно. — Пола нехотя поднялась с колен.

Г. М. так громко завопил «Перес! Перес!», что его, вероятно, слышно было на улице. Пола, повернувшись и увидев его, зарыдала у него на плече.

Этого следовало ожидать. С Г. М. постоянно проделывали такое даже абсолютно незнакомые женщины. Но он снова был застигнут врасплох.

— Боже всемогущий! — простонал Г. М., подняв глаза к потолку и разводя руками, дабы все видели, что он не имеет к этому отношения. — Пожалейте старика, куколка! У меня кошмарное давление! Альварес нарочно пытался снести мне башку пулей 45-го калибра, и мне пришлось хлопнуться на живот, который…

Слова Полы звучали более-менее членораздельно, хотя могли озадачить постороннего. Она каялась в собственной злобе и несправедливости. Хотя Билл надевает этот нелепый плащ и коническую шляпу, возясь с автомобилем, и шокирует бедного старого мистера Сент-Джона, ругая на чем свет стоит Мильтона,[105] Троллопа[106] и Шоу, она очень любит его. Но пару раз ей в голову приходили нелояльные мысли, будто Билл недостаточно агрессивен. А он тем временем нокаутировал чемпионов мира, обводил вокруг пальца поджигателей войны и стучал кулаком по столу…

Альварес поднялся на штабель и подошел к Биллу, который сидел опустив голову. Арабская девушка смазывала лосьоном его грудь и плечи.

— Спасибо, старина.

Девушка, взяв у Альвареса сигарету и зажигалку, вставила сигарету в рот Билла, зажгла ее и вернула зажигалку. Ее темные глаза смотрели на Билла с нескрываемым восхищением, и можно было лишь радоваться, что Пола этого не видит.

— Это был великолепный бой, Билл.

— Нет. — Билл выпустил облачко дыма и покачал головой. — Ты знаешь, что это не так. Ты уложил бы его за полминуты.

— Тем не менее, — заметил Альварес, — я сегодня говорил Морин, что ты сможешь сделать это за один раунд.

— Этот тип настолько самоуверен, — сказал Билл, — что думал, будто может справиться с каждым. Конечно, в рубашке и пиджаке он казался натренированным. К тому же нас загипнотизировал отчет Марка Хэммонда.

Каждый раз, когда Билл собирался заговорить, арабская девушка вынимала сигарету у него изо рта. Билл сначала хмурился, потом улыбнулся.

— Впрочем, Марк вполне честен, — продолжал он. — Ему кажется, что любой американский боксер опасен до семидесяти лет. Но Колльера хватило только на сорок пять секунд — потом он выдохся. Хотя его удары по телу оказались тяжелее, чем я думал. — Билл поднял и обследовал свою правую руку. — Это мой единственный козырь. Колльер постоянно прикрывал подбородок левой рукой. Я с трудом выбрал момент.

В коридоре послышались тяжелые шаги, и в комнату вошел невысокий коренастый мужчина в белых шлеме и поясе. Это был исполняющий обязанности коменданта Перес. Вскочив на штабель, он присел на корточки рядом с Альваресом.

— Вы ранены, комендант!.. — заговорил он по-испански.

— Это не важно. Мы поймали его, — ответил Альварес по-французски, чтобы его поняли все. — Эта свинья Колльер лежит на полу между коврами и сервантом. Мистер Бентли…

Смуглое лицо Переса осветила улыбка.

— Мы все видели, — сказал он. — Изумительный бокс! Месье Альварес, мы уже нашли фальшивое окно.

— Какое фальшивое окно?

— Разве полковник Дюрок не говорил вам о нем? Оно там. — Исполняющий обязанности коменданта кивнул в сторону арочного окна с красными стеклами слева от второго серванта, над которым на металлическом карнизе висели темно-красные халаты, кривой ятаган, кинжал в голубых ножнах и мавританский боевой молот. — Понимаете, — продолжал Перес, — прежде всего мы измерили ширину стены. Вроде бы она снаружи обращена к саду. Но стена оказалась слишком толстой, а на наружном окне шпингалет с неправильной стороны. Между стенами есть свободное пространство, по которому наш человек мог спуститься в канализационную трубу и сбежать. — Перес вздохнул. — К счастью, — добавил он, — ручка с этой стороны заржавела и с трудом поворачивается. И все же мы установили охрану снаружи. Слава Пресвятой Деве, она нам не понадобилась.

— Ну что, куколка? — мягко осведомился Г. М. — Вам полегчало?

Пола украдкой вытерла слезы и повернулась. Арабская девушка тут же прекратила втирать лосьон в грудь Билла, вынула у него изо рта сигарету и принялась собирать свои материалы.

— Я… прошу прощения, — тихо сказала Пола, опустив голову. — Я часто бываю глупой.

— Глупой? — отозвалась девушка, бросив быстрый взгляд на Билла. — Хорошо бы все женщины были такими глупыми, как вы, мадам.

— Меня зовут Пола Бентли. — Пола говорила по-французски, как и остальные. — А вас?

— Я Илия, — печально промолвила девушка, — жена Али.

Группа сразу насторожилась.

— Я здесь не только для того, — продолжала Илия, — чтобы позаботиться об этом пострадавшем джентльмене, но и чтобы умолять вас не отдавать Али и его четырех сообщников под суд Мендубии. Это очень справедливый суд, — добавила она, вздрогнув, — но они бы предпочли предстать перед самим Шайтаном. Я прошу об этом не потому, что люблю Али, — я его ненавижу, — а чтобы пролить бальзам на собственные раны. Вы очень добрый человек, — девушка внезапно устремила темные глаза на смущенного Г. М., — хотя будете отрицать это до последнего вздоха. Вы имеете огромное влияние на комиссара. Я клянусь, что Али всего четыре раза видел Колльера и ни разу — Железного Сундука.

Она опустила голову и скрестила руки на груди.

— Не знаю, что и сказать, — проворчал Г. М. — Вы можете это сделать?

— Трудность в том… — начал Альварес.

Но его прервали.

— Смотрите! — крикнул все еще сидящий на корточках Перес, указывая на красное окно.

Они вновь увидели человека, называвшего себя Грегором Вихокеном Колльером.

Он пришел в сознание быстрее, чем они думали, потихоньку подобрал с серванта пиджак и рубашку и надел их, а потом с трудом подполз, двигаясь за штабелем ковров, к окну.

Словно по волшебству, они увидели Колльера стоящим на подоконнике. Его левая рука вцепилась в скрытый под халатами карниз, а правая пыталась повернуть ржавую медную ручку, открывающую окно.

— Комендант, нам остается только одно, не так ли? — осведомился Перес.

— Да!

Покуда Колльер, стоя на фоне красных стекол как огромный белый слизняк, яростно дергал ручку, исполняющий обязанности коменданта махнул рукой в сторону левой стороны стены позади него.

— Гарсия! — скомандовал он.

В стене открылось на петлях потайное отверстие.

Та-та-та-та! — затарахтел автомат, посылая через комнату град пуль.

— Ложитесь! — крикнул Перес. — Приказываю всем лечь лицом вниз!

Пола и арабская девушка тут же выполнили указание. Даже сэр Генри Мерривейл снова плюхнулся на живот, в ущерб своему достоинству. Но Билл, находившийся за линией огня, остался сидеть. Альварес, приподнявшись на локте, и Перес, сидя на корточках, с отчаянием видели, что угол огня слишком широк, а повернуть автомат Гарсия не мог.

Пули рисовали вертикальную нисходящую линию отверстий в камне справа от окна, разбрасывая облака штукатурки, но разбив лишь одну стеклянную панель. Повернув окровавленное лицо, Колльер ухмыльнулся и продолжил попытки открыть окно.

Рука Переса снова взметнулась, на сей раз в направлении правой стороны стены сзади. Открылось еще одно потайное отверстие, и затарахтел второй автомат.

Теперь угол был верным. Первая же пуля угодила в правый бок Колльера, почти отбросив его от окна. Он ухватился правой рукой за карниз, а левой вцепился в ручку. Халаты и кинжал закачались. Ятаган ударился о стекло и отлетел назад, упав на ковер.

Одежда Колльера развевалась от града пуль, последняя из которых пролетела в дюйме от головы Билла. Но ему наконец удалось повернуть ручку левой рукой и распахнуть окно.

Перес махнул рукой над головой, прокричав очередное имя.

Та-та-та — затарахтел третий автомат, к которому присоединился первый, со свежей обоймой. Мавританский молот сорвался с карниза и чисто случайно приземлился поперек ятагана. Изумленному взору Альвареса представился сверкающий на ковре рисунок серпа и молота.

Та-та-та-та… Две линии огня соединились в правой стороне спины Колльера. Отпустив карниз, он сорвался с подоконника и упал на ковер лицом вниз. Спустя мгновение Колльер дернулся в предсмертной агонии и застыл навсегда. На «серп и молот» хлынула кровь.

Глава 18

Утренний воздух, теплый и солнечный, веял над Танжером так же мягко, как над Парижем.

— Вы имеете в виду, сэр Генри, что ожидается нечто более худшее?

— Гораздо худшее, девочка моя. Если я не ошибаюсь, величайшее событие произойдет сегодня вечером. Видите, насколько я откровенен?

— Значит, тут какая-то хитрость, — заявила Морин Холмс. — Что может произойти, когда Колльер мертв, а в газетах не сообщают ничего важного ни о нем, ни даже о Железном Сундуке?

— А вы не забыли, что личность Железного Сундука все еще неизвестна? — отозвался Г. М.

Внезапно он вытянул шею и посмотрел сквозь стекло, убеждаясь, что его портшез с носильщиками находится внутри помещения и в полной безопасности. На улице они собрали такую толпу, что тактичный полицейский предложил спрятать транспортное средство.

Откровенно говоря, Г. М. понятия не имел, где находится.

Он знал, что сидит за железным столиком под навесом на обширной площади, которая походила бы на площадь французского провинциального города, если бы дома были серыми, а не белыми или светло-коричневыми. Три улицы спускались от площади вниз, а еще три поднимались наверх. Справа от Г. М. по другую сторону улицы высилось внушительного вида здание с подстриженной лужайкой и рядом деревьев впереди.

Г. М. также знал, что на столике стоят три чашки черного кофе. Напротив него сидела Морин Холмс в фиолетовом платье и такого же цвета туфлях. Ее бледное лицо успело загореть, что придавало теплый блеск зеленым глазам и черным волосам. С другой стороны поместилась Пола в обычном белом шелковом платье без рукавов и ярких сандалиях. Одежда Морин казалась ей чересчур броской.

Обе старательно избегали темы Железного Сундука.

— Прошлой ночью… — неуверенно начала Пола.

— Наверное, это было ужасно. — Морин положила руку ей на плечо. — Я бы не могла вынести такое. Эти пули…

— Против пуль я особо не возражала. — Пола задумчиво приподняла бровь. — Мне они даже нравились, хотя ничто бы меня не заставило взглянуть потом на тело Колльера. — Она вздрогнула. — Нет, я имею в виду схватку, когда этот жуткий волосатый рыжий робот колотил Билла. А когда Билл его нокаутировал, я, как последняя дура, устроила истерику, сама не знаю почему.

— Но это вполне естественно, — возразила Морин. — Как Билл сейчас?

— Неплохо. Он в отеле — почти не может двигаться, поэтому лежит в постели и читает «Задига».[107] — Пола зевнула. — Становится жарко. Пожалуй, я вернусь в номер и вздремну.

— Хуан также был чудесен, не так ли?

— Да, дорогая. Они оба были чудесными, хотя и вели себя глупо. И все же, — задумчиво добавила Пола, — я предпочитаю, чтобы они оставались такими, как есть. А как сейчас Хуан?

Морин посмотрела на часы:

— Через пятнадцать минут я пойду в лечебницу доктора Макфейла навестить его. Я просто влюблена в доктора! А вы?

— Влюблена? — переспросила мыслящая буквально Пола. — Нет. Конечно, он очень славный…

— Я имею в виду, — быстро объяснила Морин, — что у него голова как у Цезаря. Кажется, древние римляне красили свои бюсты, чтобы они выглядели живее…

— Конечно, — мрачно проворчал Г. М. — А хорошо раскрашенный бюст…

Но Морин не слышала его.

— Глаза они делали голубыми, щеки — румяными, а волосы — светлыми. Доктор Макфейл как раз такой. Он не позволяет мне слишком часто навещать Хуана — говорит, что ему нужен покой.

— Это верно, — согласилась Пола.

— Хуан пострадал не так уж сильно, только напрасно так долго не обращал внимания на рану в груди. Доктор Макфейл винит в этом сэра Генри.

Лицо Г. М. приобрело цвет спелого баклажана.

— Прекрасно! — обратился он к площади в целом. — Вот она, благодарность! Если все идет как надо, это просто удача. А если что-то не так, виноват я. Клянусь панталонами моей тетушки, это уже чересчур!

Обе девушки виновато повернулись к нему. Испугавшись, что они станут публично суетиться над ним, Г. М. посмотрел на них как лев на тушу антилопы, и обе красавицы будто приросли к своим стульям.

— Кто выполнил всю работу в этом деле? — Положив на стол черчиллианский котелок, Г. М. продемонстрировал внутренний карман пиджака, набитый бумагами. — В конце этого месяца я пришлю счет за телеграммы, который потрясет даже Дюрока. Вот ответ на одну из них, который я получил вчера и о котором забыл рассказать полковнику. Это по поводу женщины из Мадрида.

— Какой женщины? — с интересомспросила Пола.

— Неужели вы не помните? Одна крупная и сильная женщина пыталась отобрать железный сундук у его хозяина.

— Да! — кивнула Морин, держащая в голове содержание своей записной книжки.

— Когда он собирался выстрелить, она вильнула бедрами, но не в ту сторону и получила пулю в одно из них. Но дело в том, что она уверяет, будто видела Железного Сундука. Он был лысый и с усами.

— Лысый? С усами? — одновременно воскликнули Морин и Пола.

— А вот еще одна телеграмма, — продолжал Г. М. тоном мученика, — о полицейском, который каждый месяц получает такую пенсию, как будто… — Он фыркнул и разорвал обе телеграммы. — Интересно, что я получу за свои труды?

— Но, согласно моим записям, — запротестовала Морин, — Железный Сундук всегда носил шляпу. Как же испанская женщина может утверждать, что он лысый?

Г. М. нахлобучил котелок и усмехнулся.

— Смотрите, девочка моя. Разве вы не можете утверждать, что у меня на башке нет ни единого волоска? Кроме, конечно… — Он снова усмехнулся.

Голос Полы был таким робким, что Г. М. не заметил ловушки.

— Между прочим, они поймали этого Али и его четырех сообщников?

— Поймали, куколка. За исключением того, которого ваш муж сбил с апельсинового дерева, — его уже ловить незачем. Я наконец разобрался в этой истории с Мендубией. Так называют арабский суд. Если араба арестовывают, его допрашивает обычная танжерская полиция. Но если против него собирают достаточно доказательств, его передают Мендубии. Это справедливый суд, как сказала прошлой ночью бедная арабская девушка, но милосердия от него ждать не приходится. Так что Али и его сообщники действительно предпочли бы предстать перед парнем, чье имя я не хочу называть, так как наверняка произнесу его неправильно. Короче говоря, перед дьяволом. — Лицо Г. М. стало суровым, как у английского судьи, обсуждающего юридические процедуры других стран. — Боюсь, куколка, в этом городе в ближайшем будущем произойдет фокус-покус.

— Расскажите, сэр Генри! — взмолилась Пола, поставив локти на стол и глядя ему в глаза. — Особенно о бедной арабской девушке.

Г. М. мрачно покачал головой:

— Дюрок говорит, что Мендубия жаждет допросить арабского мошенника, которого они именуют Отцом Зла. Танжерская полиция выследила его и готова арестовать. Меня бы не удивило, если бы Дюрок заключил сделку с главой Мендубии. В благодарность за передачу им Отца Зла они приговорят Али и компанию к небольшим срокам. Конечно, бедную молодую жену Али немедленно освободят при условии, что она больше никогда не увидится с мужем. Вы меня понимаете, куколка?

— Отлично понимаю. — Пола обменялась взглядом с Морин.

— Право, сэр Генри! — воскликнула Морин с присущей ей прямотой. — Вы же говорили, что истории о вас и этих ужасных женщинах ложь от начала до конца! Тем более в вашем возрасте…

— Ну, в конце концов, почему бы и нет? — улыбнулась широко мыслящая Пола.

— Я не знаю, о чем вы! — Сэр Генри устремил на них изумленный и негодующий взгляд, который обманул бы и его родную мать. — Я веду безупречную жизнь, пытаясь быть лучом света в темном царстве, но, если где-то происходит хотя бы малейший фокус-покус, все говорят: «Опять этот старик!»

— А разве это не так? — серьезно спросила Морин.

— Нет! Я бедный беззащитный старикан, которого обводят вокруг пальца. Я подчас и не знаю, где я был, а тем более куда я иду. Черт возьми, я даже не знаю, где мы сейчас! — Он привстал и вытянул шею. — Кстати, где мы?

— На плас де Франс, — ответила Пола.

— Что?!

— Разве вы не знали? Здание с другой стороны улицы — французское консульство.

Глаза «беззащитного старикана» злобно блеснули.

— Это площадь, которую никто не может переходить ни при каких обстоятельствах?

— Ну, я об этом не думала до ваших слов вчера вечером. Но это правда.

— Хм! — произнес великий человек, поправляя шляпу и застегивая пиджак. — Я сейчас вернусь.

Выпятив брюхо, он направился мимо столиков к краю террасы. Ни один автомобиль и даже велосипед не двигался по сонной плас де Франс.

Уличный регулировщик дремал со свистком во рту на переходе через бульвар Пастера. Два бизнесмена шли по рю дю Фес в сторону площади. Французская няня толкала перед собой коляску по тротуару милю консульства. Подумав, Г. М. решил, что лучше всего перейти площадь наискосок к двери бара «Синтра».

— Хм! — повторил он и величавой походкой двинулся через плас де Франс.

Очевидно, этот поступок был настолько ужасен, что парализовал всех его свидетелей.

Регулировщик, выпучив глаза, застыл, не вынимая изо рта свисток. Французская няня ненароком выпустила из рук коляску и побежала за ней. Подвыпивший клерк, выйдя из «Синтры», протер глаза и метнулся назад в бар.

Позднее Пола утверждала, что Г. М. перешел бы половину площади, если бы его невольно не подвел официант из их же кафе. Выйдя на террасу с подносом, полным кофейных чашек и бокалов с кофе глясе, официант при виде ужасного зрелища рухнул на пол, уронив поднос.

Чары развеялись, и на площадь обрушился Ниагарский водопад.

Если Г. М. воображал, будто слышал много полицейских свистков той ночью, когда они пытались поймать Колльера на рю Уоллер, то теперь он должен был отвергнуть эту мысль. Свистки раздавались отовсюду, а полицейские появлялись из ниоткуда — их было не менее полусотни, — заполняя площадь и окружая виновного.

Они кричали на трех языках, дули в свистки и размахивали руками. Г. М. огрызался по-английски и по-французски. Любопытно, что два бизнесмена, шедшие по рю де Фес, повернулись и помчались в обратном направлении. Г. М. предъявил какой-то голубоватый предмет и продемонстрировал фотографию. Крики сменились мертвой тишиной, в которой прозвучал зычный голос, провозгласивший по-французски:

— Да ведь это сам старый добряк!

Полицейские шагнули назад и отдали честь. По сигналу свистка они выстроились в два ряда, поместив Г. М. между передней парой, как командира, и повели его назад к кафе, откуда он только что вышел.

Г. М. с довольным видом повернулся и поднял руку. Полицейские отсалютовали в ответ.

— Спасибо, ребята, — поблагодарил Г. М. — Хотите выпить?

Улыбаясь, служители закона отклонили предложение на трех языках, поскольку находились на дежурстве. Г. М. сел на прежнее место под аплодисменты с соседних столиков.

Пола давилась от смеха. Морин выглядела обеспокоенной.

— Что это было? — спросила она.

— Обман, как и все остальное. — Г. М. сердито нахмурился. — Никакого закона Карла Великого, никакого тайного общества, никакого удара молнии. Посмотрите! — Он вытянул руку, медленно водя ею по кругу. — Рю Ансенар, бульвар Пастера, рю… забыл название… рю де Фес, рю Бельжик, рю дю Статю. Попробуйте перейти площадь, когда автомобили несутся через нее со всех улиц, так как это кратчайший путь к Жемчужным воротам! Думаю, здесь и водители постоянно ломают машины и попадают в больницы. Но почему теперь? Ведь нет ни одной…

С рю Бельжик на площадь, точно ракета, вынырнул розовый «бьюик», собираясь повернуть на бульвар Пастера. Регулировщик на сей раз решил воспользоваться свистком да еще поднял жезл, призывая остановиться.

Как «бьюику» удалось это сделать, не толкнув полицейского на автомат для попкорна, стоящий в пятнадцати футах от него, казалось настоящим чудом. Тормоза заскрипели, а из окошка высунулись большая шляпа и пышные усы толстого итальянца.

— Scusa,[108] — извинился водитель на языке Данте.

Полицейский окинул невозмутимым взглядом просторную площадь, где не шевельнулась даже собака. Снова свистнув, он подал знак розовому «бьюику», который сразу же исчез на бульваре Пастера.

Г. М. стукнул кулаком по столу.

— Все это вранье! — настаивал он. — Я знал это раньше, а теперь могу это доказать. Почему я разглагольствую о Карле Великом и молниях, когда для меня есть настоящая работа? Например, когда я вчера в своем великолепном одеянии плавал в лодке по гавани…

— Второй раз я слышу, как вы упоминаете о плавании в лодке по гавани, — прервала Морин. — Что это значит?

— Хм! — произнес Г. М. и закрыл один глаз.

— Хуже этого человека я никого не встречала! — шепнула Пола. — Помяните мое слово, Морин: арабская девушка его отравит… В гавани нет ничего, — добавила она в полный голос, — кроме маленького грузо-пассажирского корабля «Валенсия». Мы с Биллом видели его позавчера вечером с башни, где пили мятный чай. А следующее судно не прибудет из Гибралтара, пока…

— Погодите! — остановил ее Г. М. — Вы должны понять…

В этот момент толстая женщина в блестящем черном платье, с лицом, щедро покрытым слоями пудры, туши для ресниц и губной помады, опустилась на край стула Г. М., попыталась подвинуть его массивным задом и оглушительно завопила ему в ухо:

— Ха-ха-ха! Вы, должно быть, большой пьяница. Но вы есть английский лорд, и я хотеть с вами говорить.

Бывали эпизоды, когда даже самый доброжелательный хроникер не мог охарактеризовать поведение Г. М. иначе как прискорбное. С некоторыми леди, даже весьма сомнительной репутации, он мог быть самой галантностью, с другими же, которые казались ему неженственными, он вел себя, откровенно говоря, по-хамски.

Слегка приподнявшись, Г. М. использовал свой мощный зад как таран, толкнув Илону Щербацкую в бедро, сбросив ее со стула и заставив приземлиться на пол в сидячем положении, после чего злобно уставился на нее поверх очков.

— Вы чертова зануда, — сказал он. — Но вы не есть р-р-рус-ская графиня, и гореть мне в аду, если я хотеть говорить с вами.

Илона, с которой всегда обращались крайне почтительно (главным образом из-за ее денег), была так изумлена и взбешена, что осталась молча сидеть на полу. Сегодня на ней была черная шляпа, украшенная фигуркой белого какаду, с чьего красного клюва свисал колокольчик, позвякивающий при каждом ее движении.

— Марк! — потребовала она наконец. — Вы поднять меня отсюда и принести мне стул.

Никто не обратил внимания на появление ее и Хэммонда. Последний, в консервативном коричневом костюме и коричневой шляпе, был окружен аурой джина. Его рот кривился в мрачной усмешке. Одним мощным рывком он поставил Илону на ноги.

— Боюсь, — промолвил Хэммонд, — что все стулья заняты.

— Тогда вы принести мне один оттуда… — Она окинула презрительным взглядом террасу.

— В один прекрасный день, Илона, — вежливо сказал Хэммонд, — ваша репутация добродушной женщины исчезнет вместе с остальными мифами о ваших достоинствах. Тогда никто не станет вас терпеть.

Но Илона ничего не слышала. Внезапно заметив Полу и Морин, она снова завизжала, раскрыла объятия и подскочила к ним с явным намерением испачкать обеих губной помадой.

— Нет, дорогая, — сказала Пола угрожающе мягким голосом.

Следует повторить, что Илона Щербацкая отнюдь не была глупой. Она застыла с озадаченным видом, не зная, что легкомысленная Пола, которая всегда говорила о ней только хорошее, услышала от Билла, в свою очередь узнавшего об этом от Г. М. через полковника Дюрока, о некоторых словах, произнесенных вчера в магазине портного.

Пола повела плечами, в точности имитируя Илону.

— Ах, этот Билл! — воскликнула она. — Он англичанин. Он не amoreux. Когда он учить меня стрелять из пистолет, то не делать мне приятные комплименты и не трогать меня здесь, здесь и здесь. — Затем Пола добавила обычным голосом: — Значит, вы учились стрелять из пистолета? Кто бы мог подумать! Почему не альпинизму?

— Assez, assez![109] — взвизгнула Илона, трагически подняв руку. — Я вас прощать. Увы, я прощать всех! Это моя слабость. Кроме того, вы англичанка, а все англичане холодные.

— Вы действительно так думаете? — осведомилась Пола. Ее тон вновь изменился. — Ah, un francais! Quel amant! Он всегда искать женская компания! Он не ходить в клубы и не напиваться! Ему неуютно со свой пол… Будь у меня муж, который никогда бы не ходил в клуб и не выпивал с друзьями-мужчинами, — заявила Пола, будучи англичанкой до мозга костей, — я бы отлично знала, что он ни на что не годен! Что вам известно о настоящей любви, вы, старая гарпия?

— Я прощать вас! — повторила Илона. — Это моя слабость. Я р-р-рус… — Она оборвалась на полуслове, что-то вспомнив, и посмотрела на угрюмого Г. М. — Этот большой пьяница заявить, что я нет. Я спрашивать его — почему?

Хэммонд бросил на Илону сердитый взгляд, пытаясь заставить ее умолкнуть. Но оба с любопытством смотрели на Г. М., словно вспоминая, что где-то видели его раньше, но не узнавая в нем пророка Хасана эль-Мулика.

— Я оскорблена! — настаивала Илона. — Почему вы так говорить?

— Мэм, — проворчал Г. М., — ваш акцент настолько универсален, что не позволяет судить о вашем происхождении. Вы можете быть даже русской, хотя я думаю, что вы из Венгрии.

— Я графиня Щербацкая, жена граф Щербацкий!

— Очень может быть, — кивнул Г. М. — Но в ужасно скучном романе ужасно скучного писателя по фамилии Толстой — он называется «Анна Каренина» — фигурирует старуха аристократка, княгиня Щербацкая. Может быть, автор выдумал ее, может быть, ваш муж происходит из древнего рода, а может быть, Марк Твен открыл «Книгу пэров» Берка[110] и обнаружил в ней герцога Бриджуотерского.[111] Хотите маленькое пари?

Илона застыла, утратив дар речи.

— Так я и знала! — воскликнула Пола. — Я говорила Биллу, что ее титул — фальшивый.

— Меня уже много лет интересовало, когда кто-нибудь это поймет, — мрачно заметил Хэммонд. — Хотя я не могу согласиться с вашим мнением о Толстом. — Он посмотрел на Илону. — Боюсь, леди пребывает в не слишком благоприятном настроении. Поймать вам такси, Илона?

Но она не обращала на него внимания, топая ногами в такт звяканью колокольчика и угрожающе приблизив лицо к лицу Г. М.

— Я должна знать, что происходить! — взвизгнула Илона. — Я должна быть au fait — vous avez compris?[112] — иначе я умру! Да, умру прямо здесь! Мне только известно… — следует напомнить, что в Танжере нельзя зажечь спичку так, чтобы кто-нибудь об этом не узнал, — что Билл Бентли нокаутировать Колльер в первый раунд и что потом они застрелить Колльер. Теперь скажите, что вы еще знать.

— Мэм, — отозвался Г. М., — я не сказал бы вам, даже если бы вы умерли на этом тротуаре. Тут есть подходящее место, — с надеждой добавил он.

— Нет? — Илона драматически выпрямилась. — Тогда я сказать вам, что вы не знать! По весь Танжер ходить слух, что этот преступник, Железный Сундук, на самом деле женщина!

— Что за… — начала Морин, широко открыв зеленые глаза.

Но Пола, чье добродушие полностью восстановилось, хихикнула и заставила ее умолкнуть.

— Женщина! — повторила Илона с театральным жестом.

Она боком выскочила на мостовую, вскинув руки, как статуя Свободы, и крича: «Такси!» При этом ее едва не сбило такси «ситроен», чудом успевшее затормозить. Со стороны рю Бельжик выехал джип и, не снижая скорости, свернул на площадь.

Илона прыгнула в такси. Джип остановился в нескольких дюймах от «ситроена», который поехал по рю дю Статю. Хэммонд зашагал в противоположном направлении в поисках джина.

Из джипа вылез полковник Дюрок, за которым последовал водитель. Вид у полковника был такой, словно он мог в любой момент отправить на виселицу всех присутствующих. Подойдя к столику сэра Генри Мерривейла, он шепнул ему на ухо:

— Предлагаю ленч и совещание. С меня хватит намеков. Что произойдет этой ночью?

Г. М. пригнул голову полковника, чтобы никто не услышал его ответный шепот:

— Может быть, немногое. Но Железный Сундук собственной персоной попытается ограбить «Бернштейна и компанию».

Тут Пола и Морин поднялись, собираясь уходить. Г. М. и полковник направились в ресторан «Чиро» на рю Рафаэль для ленча, длившегося более четырех часов.

Тени Старых гор над древней, наполовину высохшей рекой и франко-испанскими виллами становились все длиннее.

За ленчем Г. М. изложил Дюроку ровно половину — не более — своего плана. Решив оставаться старым маэстро, чего бы это ему ни стоило, он намеревался осуществить все прочее лично.

— Значит, вы клянетесь, что это произойдет? — осведомился полковник, барабаня по столу.

— Нет-нет! Это может произойти сегодня, завтра или через неделю после Троицы. Но, судя по характеру Железного Сундука, это случится ближайшей ночью. Что вас беспокоит?

Дюрок сдвинул над голубыми проницательными глазами косматые брови.

— Скажу откровенно — я боюсь фокуса-покуса.

— Знаете, полковник, — заметил Г. М., — вы хорошо усвоили английские идиомы.

— Un petit peu, peut-etre,[113] — отозвался польщенный Дюрок. — Я пробыл в британской армии не меньше, чем в бельгийской. Правда, выражения, которые я там усвоил, слишком неприличны, чтобы произносить их в обществе. Но я также читал ваших великих поэтов — Шекспира и других.

— Я имею в виду, — настаивал Г. М., — что в последнее время вы использовали несколько жутких английских фраз, и будь я проклят, если знаю, где вы их подцепили…

— Неужели не знаете? — спросил удивленный полковник. — Ну, не важно. Но повторяю: я слишком много слышал о старшем инспекторе Мастерсе. Вы всегда пытаетесь его одурачить. Вот я и думаю, не хотите ли вы проделать то же самое со мной?

— Слушайте! — сказал Г. М. — Когда вы и ваши люди устроили рейд в определенное место дома 40-бис на Маршан прошлой ночью, вы нашли алмазы или нет? Нашли! Ваши копы застрелили Колльера или нет? Застрелили? И… — Г. М. потянулся к пачке газет на соседнем столике, — разве пресса не превозносит вас как детектива, равного Лекоку, Рультабилю и Арсену Люпену,[114] вместе взятым? Зачем же мне вас дурачить?

— Ну-у, — протянул полковник. — Когда вы объяснили мне трюки с исчезновением, я и сам сделал вывод, кто настоящий преступник… Ладно, мы попробуем применить ваш план.

Они вышли из ресторана. Полковник Дюрок уехал в своем джипе, слушая радио, а Г. М., как ни странно, отправился пешком с очередной таинственной миссией в Казбу и другие места.

Электрические фонари Нового города светили все ярче; фонари Старого города, электрические и масляные, один за другим зажигались на склоне холма. Литл-Сокко пробуждалась, становясь все оживленнее. За оконными занавесями колеса рулетки готовились вращаться, а карты — потихоньку выскальзывать из ботинка.

Но только в начале одиннадцатого сэр Генри Мерривейл шагнул на рю дю Статю с плас де Франс.

Хотя у Г. М. практически не было нервов, он вел опасную игру и знал это. Что-то бормоча себе под нос, он шел мимо белых фасадов, украшенных золотыми буквами. Отель «Минзех» находился справа от него, а офис господ Кук — слева.

Г. М. шагал, не меняя скорости, по левому тротуару, пока не приблизился к месту их первого приключения. Теперь направления поменялись местами: рю дю Сюд с банком в углу оказалась слева, а лестница и спуск на рю Уоллер — справа. На углу горел единственный тусклый фонарь.

Переходя рю дю Сюд, Г. М. нутром почуял двух лиц, прячущихся в подъезде на другой стороне улицы. Слева находился темный переулок, куда выходила боковая дверь «Бернштейна и компании». Складные решетки на двух стеклянных витринах ювелирного магазина были закрыты и заперты, в чем Г. М. убедился, проверив замок.

Пройдя еще несколько футов, он заглянул в пыльную темную витрину с надписью наискосок «Луиза Бономи: маски и костюмы?» крупными буквами на двух языках.

В лицо ему смотрел полукруг масок из папье-маше и резины, раскрашенных и нет, с пустыми глазницами и разинутыми ртами. Между ними висели парики.

Убедившись, что дверь заперта, Г. М. повернулся и двинулся назад к ювелирному магазину. На нем были черный костюм из шерсти альпаки и шляпа-котелок. Рядом внезапно появилась еще одна фигура в штатском.

— Вот я и застукал вас, старина, — фамильярно заговорил по-французски исполняющий обязанности коменданта Перес. — Все идет хорошо?

— Пока да, — отозвался Г. М.

— Скажите, — прошептал Перес, кивнув на противоположную сторону улицы, — этот парень действительно ваш человек, как он утверждает?

У стены закрытого магазина маячила высокая худощавая фигура, напоминающая испанца — водевильного, какими их представляют в Голливуде. В руках с длинными сильными пальцами мужчина держал гитару. На нем были огромная широкополая шляпа и красные брюки в обтяжку с жемчужными пуговицами вдоль штанин.

— Сейчас он молчит, — продолжал Перес, — но полчаса назад терзал слух пением и гитарой. Кто это?

Словно в ответ, высокий мужчина провел рукой но струнам и запел хриплым меланхоличным голосом человека, не видевшего родину двадцать пять лет:

— Не так громко! — крикнул ему Г. М.

Голос перешел в печальное завывание.

— Я нашел его в здешнем баре, — продолжал Г. М. по-французски. — Когда-то он был лучшим спринтером Кенсингтонского пехотного полка.

— Отлично, старый лис, — усмехнулся Перес.

— Когда покойный Колльер пытался ограбить этого ювелира, на крыше дома напротив сидел итальянец с гитарой. Я подумал, не должны ли были громкое пение и игра скрыть звук электрической дрели.

— Вас не зря называют старым маэстро, — проворчал Перес.

— Но когда прозвучал сигнал тревоги, итальянец уронил и разбил гитару. Никакой сообщник не мог настолько удивиться. Этот человек был тем, кем казался. Мой человек находится там, чтобы наблюдать и быть готовым к пробежке. Где сейчас полковник?

— Здесь, — ответил Перес, и они свернули в темный переулок.

— Ваш совет был хорош, — продолжал Перес. — На другой стороне улицы двое наших лучших людей. Сержант Гарсия и я — в конце этого переулка. Полковник — внутри офиса с сержантом Бонфлером. Наблюдателей меньше, но они лучше размещены, как вы однажды сказали.

Он постучал четыре раза — два длинных и два коротких стука — в боковую дверь «Бернштейна и компании».

Справедливость требует отметить, что из-под котелка Г. М. по его лицу стекала капля пота.

Теперь Г. М. знал, что ожидаемое им событие произойдет через несколько минут. Но через сколько именно? В любом случае он не должен терять времени.

— Входите, — пригласил по-французски полковник Дюрок. Г. М. повиновался, а исполняющий обязанности коменданта проследовал в конец переулка.

Г. М. закрыл за собой дверь. Было не совсем темно, и он смутно различал очертания полковника и еще одного мужчины.

— На этот раз у Железного Сундука нет никаких шансов, — тихо сказал Дюрок. — Смотрите!

Луч фонаря, завернутого в папиросную бумагу, скользнул по комнате, осветив сейф. Г. М. стоял спиной к двери, обычно запиравшейся на пружинный замок, засов и ключ.

— Вы оставляете эту дверь незапертой? — спросил он.

— Конечно! — ответил полковник.

Г. М. бесшумно вытащил ключ из замочной скважины, зажал его в правой ладони и, надавив на ручку, стал медленно открывать дверь.

— Куда вы собрались? — спросил встревоженный Дюрок.

— Тсс! Хочу немного прогуляться. Будьте осторожны.

— Еще бы! — отозвался полковник. — Незастрахованные алмазы султана лежат в этом сейфе, как приманка. Если Железный Сундук проберется в сейф и что-то пойдет не так, мы вооружены до зубов и будем стрелять.

Из-под шляпы Г. М. выкатилась еще одна капля пота. Теперь уже скоро…

Выскользнув за дверь, Г. М. закрыл ее и минуту простоял к ней спиной. Перес и Гарсия в конце переулка могли разглядеть его силуэт. Держа руки за спиной, Г. М. вставил правой рукой ключ в замок снаружи, беззвучно повернул его, заперев дверь, и спрятал ключ в карман.

Свернув на рю дю Статю, он начал ощупывать стальную решетку на витрине ювелирного магазина. Было тихо — только со стороны Грэнд-Сокко доносился слабый шум.

Теперь оставались не минуты, а секунды. Но сколько?

С другой стороны улицы переодетый кокни[115] под звуки гитары пел старую песню:

Со стороны гавани над Танжером появилось желто-белое сияние. Грохот взрыва, разнесшего на куски маленькое грузопассажирское судно «Валенсия» без единого человека на борту, ошарашил даже тех, кто привык к взрывам во время войны.

Сэр Генри Мерривейл взмахнул рукой, подавая знак помощнику. Кокни, крича по-испански, что видел человека с железным сундуком, бегущего со стороны Грэнд-Сокко, тоже пустился бегом. Из подъезда выскочили двое мужчин и помчались следом. Перес и Гарсия метнулись из переулка и побежали в том же ошибочном направлении.

Подойдя к двери магазина масок и костюмов, Г. М. достал еще один ключ и вставил его в замочную скважину.

Этот дубликат он изготовил по отпечатку на куске мыла, снятому тайком вчера, покуда он и добрая сеньора Бономи обсуждали его костюм Хасана эль-Мулика.

Повернув ключ и открыв скрипучую дверь, Г. М. закрыл ее за собой. Электрический фонарь освещал призрачные белые маски среди едкого дыма от второго, небольшого взрыва, который скрыл первый.

— Достаточно, Железный Сундук, — сказал Г. М. — Выходите, и побыстрей!

Фонарь замигал.

— Этого я и боялся, — послышался знакомый голос.

Из дыма вынырнул кашляющий Билл Бентли с поднятыми руками и все еще подбитым глазом.

Они уставились друг на друга, потом Билл протянул вперед руки, словно для наручников.

— Чего вы ждете? — спросил он.

— Я здесь не для того, чтобы арестовывать вас, — ответил Г. М., — а чтобы выдворить вас из Танжера раз и навсегда в безопасное место. Ваша жена ничего не знала о вашей карьере в качестве Железного Сундука, но я рассказал ей, и она в полном восторге. Специальный самолет ждет вас обоих. Теперь следуйте за мной, да поторапливайтесь!

Глава 19

Спустя два дня, в десять утра, над красными плитками и мраморной балюстрадой террасы снаружи дома полковника Дюрока на Олд-Маунтин-роуд был опущен навес, защищающий от палящих лучей солнца, необычных для столь раннего часа в это время года. В данный момент на террасе находился только сам полковник в униформе, но без фуражки, бродящий взад-вперед короткими суетливыми шагами.

Досадно, что столь добродушный человек, как полковник Дюрок, был вынужден так часто появляться в этой истории в состоянии дикой ярости. Но от фактов никуда не деться, и в конце концов ему пришлось иметь дело с Г. М. Каждый седой волос на его голове, казалось, дрожал, словно провод, соединенный с электрическим стулом. Лицо если было не совсем багровым, то приближалось к этому цвету.

Прекратив шагать, полковник повернулся к входной двери и в третий раз крикнул «фатьме», которая снова бесшумно приблизилась в своих мягких шлепанцах.

— Эта змея… — Дюрок оборвал фразу. Таким образом не следовало говорить со слугами — тем более с арабскими. — Сэр Генри Мерривейл еще не проснулся?

«Фатьма» с упреком посмотрела на него:

— Добрый человек все еще храпит.

Полковник прикрыл ладонью глаза.

— Теперь послушайте меня, — продолжал он по-арабски. — Если этот «добрый человек» не появится здесь через десять минут, клянусь Аллахом, я задушу его собственными руками!

Дюрок огляделся вокруг. У стены стояла качалка с обивкой в зеленую полоску и собственным маленьким навесом. К ней был придвинут плетеный круглый стол.

— Он может здесь позавтракать, — добавил полковник. — Если в доме найдется достаточное количество мышьяка или столь же действенного яда, добавьте его ему в пищу.

Уходя, «фатьма» бросила на Дюрока еще один укоризненный взгляд, однако ровно через десять минут вышеупомянутая «змея» появилась на балконе, чисто выбритая и с безмятежным выражением лица, в пижаме, халате и матерчатых шлепанцах столь вызывающе ярких цветов, что Дюрок не мог решить, какой предмет одежды выглядит хуже.

— Доброе утро, полковник, — как ни в чем не бывало поздоровался Г. М., выпятив грудь и постучав по ней кулаком.

«Фатьма» прикатила тележку с завтраком, состоящим из двух яиц вкрутую, нескольких ломтиков ветчины и колбасы, тостов с маслом; здесь же были серебряный кофейник, кувшинчик молока и прочие аксессуары.

Г. М. сел в качалку, и «фатьма» стала сервировать завтрак на льняной скатерти, которой был покрыт плетеный стол.

— Спасибо, мэм, — поблагодарил Г. М.

Продемонстрировав золотые зубы в улыбке, «фатьма» удалилась с почтительным поклоном. Взяв в одну руку кофейник, а в другую кувшинчик, Г. М. налил себе кофе с молоком, сделал большой глоток и поставил чашку.

— Прекрасная погода, — заметил он.

Дюрок, стоящий спиной к нему, воздержался от комментариев.

— Но я ощущаю холодок в атмосфере, — продолжал Г. М. — Что такого я натворил?

Полковник резко повернулся.

— Что вы натворили? — осведомился он по-английски таким тоном, как будто этот вопрос задал ему Джек-потрошитель.

— Угу.

— Злодей! Змея! Предатель! — начал Дюрок в лучших традициях палаты депутатов, но взял себя в руки. — Хорошо, я объясню вам. Вы устроили Биллу Бентли, он же Железный Сундук, и его бедной невинной жене, которая будет сожалеть об этом до конца дней, побег в восточноафриканскую страну, откуда преступников не экстрадируют. А этот ваш столь простодушный на вид Бентли — самозванец, вор и убийца!

Г. М. взял нож и аккуратно срезал верхушку яйца.

— Скажите, полковник, сколько убийств совершил Бентли?

Последовало молчание.

Полковник открыл рот, но тут же закрыл его и бросил взгляд на один из плетеных стульев, на котором лежала целая стопка досье.

— Можете вспомнить хоть одно, сынок? — настаивал Г. М.

— Вообще-то нет, — признал Дюрок. — Полицейский в Брюсселе не умер. Он даже не лишился рассудка — дело обошлось небольшой потерей памяти. Но как насчет намерений, старая вы лиса? Железный Сундук стрелял прямо в лоб Эмилю Лерану. По-вашему, это хорошо? Почему он это сделал?

— Потому что, — ответил Г. М., — 5 мая 1949 года в Брюсселе Железный Сундук первый и единственный раз в жизни потерял голову. Но он горько сожалеет об этом до сих пор.

— Сожалеет, вот как? Ба!

— Погодите. — Г. М. порылся в карманах халата. — Я забыл показать вам телеграмму с последними новостями из Брюсселя…

— Какую еще телеграмму?

— От брюссельской полиции. Спустя три недели после ранения Эмиль Леран начал получать пенсию, выплачиваемую ежемесячно через разные банки, поэтому полиция не может или не хочет отследить ее источник. Размер этой пенсии соответствует жалованью комиссара брюссельской полиции. Если вы мне не верите, я покажу вам телеграмму.

Полковник Дюрок вытащил из рукава носовой платок, вытер им лоб и спрятал назад.

— Теперь вам не выкрутиться, старый farceur![116] — фыркнул он. — Как насчет женщины в Мадриде? Она пыталась схватить его, и Бентли намеренно выстрелил ей в бедро…

— Согласно ее заявлению, это не так, — возразил Г. М. — Я забыл показать вам…

— Еще одну телеграмму?

— Да, от мадридской полиции. Она наверху, в кармане моего пиджака. Женщина утверждает, что резко дернулась в последний момент. И Бентли — первоклассный стрелок, намеревавшийся, как всегда, промахнуться, — не успел повернуть оружие.

Дюрок выглядел ошеломленным.

— Мне кажется, вы не только помогли этому человеку, но и защищаете его. Хорошо, Бентли не убийца. Но вы не можете отрицать, что он взломщик и грязный вор!

Г. М. задумался, позабыв о завтраке.

— Знаете, полковник, вы делаете правильные выводы на основании фактов, но не видите мотивов и не в состоянии понять обычные человеческие существа.

— Тогда объясните мне!

— Билл Бентли, — продолжал Г. М., — единственный преступник-спортсмен, если его вообще можно назвать преступником…

— Quio?[117]

— …которого я когда-либо встречал. Вот почему он и Альварес отлично ладили друг с другом. Если бы вы видели лицо Билла, когда Альварес назвал его «спортсменом» перед боем с Колльером… Но вас там не было. А теперь подумайте: кого грабил Бентли?

— Кого грабил?

— Вы сами говорили мне, что Бентли никогда не грабил частные дома. Иными словами, он никогда не брал ни пенни у того, кто мог хоть как-то пострадать от потери. Он грабил только крупные ювелирные фирмы или богатые маленькие банки, которые прочно защищала страховка. Вы когда-нибудь думали об этом?

— Как бы то ни было, это противозаконно!

— О, безусловно, — согласился Г. М., лениво откинувшись на спинку качалки. Лицо его вновь стало безмятежным. — Однако меня, как старого грешника, это не так уж шокирует. Ограбление крупных компаний уж очень похоже на обман букмекеров или налогового ведомства. Во всех трех случаях это честная игра.

Последовала очередная пауза.

— А теперь, — осведомился Г. М., — хотите услышать подлинную, личную, человеческую причину, по которой я помог Бентли бежать?

— Да! — Лицо полковника опять побагровело. — Если вы можете ее назвать!

Приходится с прискорбием отметить, что все благодушие Г. М. мигом испарилось. Он выпрямился, звякнув посудой.

— Потому что мне нравились они оба! — рявкнул он. — Вот и все! Особенно эта малышка Пола. Вы говорите о том, что она будет «сожалеть до конца дней». Чушь! Я бы скорее сбросил Сатану с его адского трона, чем позволил вам разбить ей сердце, арестовав ее мужа! Не лезьте ко мне с вашим высокоморальным вздором — это не сработает. И не болтайте о «законе» и «правосудии», — мы оба знаем, что они существуют, только когда мы требуем их для себя. Так что засуньте их, куда вам нравится!

Полковник Дюрок облизнул пересохшие губы. Во время монолога Г. М. цвет его лица менялся несколько раз.

— Вы бы нарушили любой закон ради дружбы… — пробормотал он, потом подошел к балюстраде и посмотрел на холмы Танжера. Рядом с ним стояла мраморная ваза с пурпурными цветами. Дюрок сорвал один цветок и стал нервно теребить его, поглядывая на мраморную нимфу.

— Вы бы сделали то же самое, полковник, — спокойно заговорил Г. М„чья вспышка гнева улеглась столь же внезапно. — Более того, судя по тому, что я о вас знаю, вы уже неоднократно так поступали.

— Ба! — произнес Дюрок, не поворачиваясь, но и не отрицая это предположение.

Г. М. переключил внимание на завтрак. Ветчина, колбаса, тосты и яйца были съедены до последней крошки. Он потягивал кофе, когда Дюрок заговорил снова, обращаясь к холмам:

— Меня ведь предупреждали! Разве я не знал о проделках этого человека в Америке? Это ужасно! Он утаивал от полиции доказательства, отправил в тюрьму мэра Риддлберга, в Нью-Йорке бегал по Лексингтон-авеню в ночной рубашке от стреляющей в него полиции, шантажировал комиссара Финнегана…

— Сынок, я только искал правосудия…

Полковник со вздохом повернулся и подошел к Г. М.

— Друг мой, — произнес он совсем другим тоном, — как официальное лицо, я не могу одобрять ваши дикие представления о законе. Но не думайте, что я не понимаю их.

Он протянул руку, которую Г. М. горячо пожал. Оба были смущены, как во время их первой встречи на этом же балконе. Будь они парой пьяниц — потребовали бы к завтраку бутылку виски, чтобы разрядить атмосферу. Но полковник нашел другой выход.

— Слушайте, — сказал он, — я знаком со всеми фактами, но по-прежнему многого не понимаю. Может быть, вы расскажете всю историю снова и объясните, как вы находили ключи к разгадке там, где я их не видел?

— Присоединяюсь к этой просьбе! — воскликнула Морин Холмс, входя на террасу.

Морин, в темно-зеленом платье под цвет глаз, выглядела здоровой и счастливой, хотя и несколько озадаченной.

— Я знаю, что Пола и Билл бежали, — продолжала она. — Но каким образом Железный Сундук исчез на брюссельской улице? Как он заставил алмазы и сундук исчезнуть, когда я была там? У меня остается больше часа до визита к Хуану…

Морин села. Полковник Дюрок придвинул себе стул.

— Говорите! — сказал он.

— Ладно. — Г. М. затянулся сигарой. — Я начну с самого начала, когда я прибыл в Танжер на одном самолете с этой упрямой нахальной девицей… заткнитесь!., и никто из нас еще не слышал о Железном Сундуке. Полковник был хитер, как Макиавелли[118] и Том Сойер, вместе взятые. Он организовал мне встречу как великому пьянице и бабнику, каковыми я не являюсь… заткнитесь!., с целью заманить меня в дом и втянуть в эту неразбериху. Альваресу пришлось изображать человека-загадку.

Пола Бентли присутствовала там в качестве представителя своего мужа из британского консульства. По простоте душевной она сделала одно замечание. Я напомню вам его. — Память Г. М. хранила малейшую деталь. — «Билла вечно посылают в самые жуткие места писать отчет о грязи, бананах, машинах или чем-нибудь еще… К тому же Билл вернулся только три дня назад…»

Два факта — что ее муж много путешествует и что Лиссабон является авиацентром Западной Европы — тогда не отпечатались у меня в башке. На то не было причин.

После пышной встречи в аэропорту Пола позвонила мужу, сообщив о моем прибытии. Пола сказала ему, что догадывается, куда мы поедем, — я знаю об этом с ее слов. Помните, она заявила Альваресу, когда тот лихачил за рулем, что сообщит нам, куда мы едем, если он сам этого не сделает, а когда мы прибыли сюда, сказала, что знала о месте назначения с самого начала? Но опять же, это не привлекло моего внимания.

В результате мы оказались здесь, а остальное в общих чертах вам известно. Даже мой мягкий и незлобивый нрав не вынес чудовищных оскорблений со стороны особы, которую я не стану называть — ограничусь указанием, что она будет выглядеть кошмарно, если не припудрит левую сторону носа…

— Пожалуйста! — взмолилась Морин. — Я знала, что вы можете раскрыть тайну, и вы это сделали. Но вы были так невыносимо самодовольны…

— Я?!

— …что мне пришлось бросить вам вызов. Я очень сожалею. Я знаю, что отношение к женщинам, которое вы демонстрируете, сплошное притворство, и не боюсь вас. Может быть, только иногда, — поспешно добавила она и отвела взгляд. — Но если бы кто-нибудь принял ваше пари насчет Железного Сундука, вы бы проиграли его. Вы не смогли поймать его за сорок восемь часов… Нет, подождите! Я прошу прощения!

— Прекратите этот спор! — приказал полковник Дюрок. — Продолжайте, сэр Генри.

— Я действительно сожалею. — Морин опустила глаза. — Мне нравится этот старый… джентльмен.

— Хм! — Польщенный сэр Генри выпустил облако ядовитого дыма. — Теперь слушайте внимательно, так как мы подходим к ключу, который отпирает все тайны этого дела.

Здесь, на балконе, покуда девушка делала записи, полковник начал рассказывать, по его словам, о злобном и подлом убийце. Даже до того, как он описал инцидент в Брюсселе, мне стало жарко от полученной информации. Больше всего меня поразило, что при каждом ограблении этот незнакомец нес железный сундук глубиной в фут, шириной два фута и весом не менее сорока фунтов! Вопросы и ответы так быстро проносились у меня в голове, что я нашел правильный ответ, прежде чем осознал это.

Ни один из очевидцев не мог описать внешность преступника, его лицо и одежду, хотя многие, как я узнал позже, находились от него достаточно близко. Почему? Не потому ли, что большой блестящий сундук с резными обезьяньими головами приковывал к себе внимание, заставляя свидетелей смотреть на него, а не на человека? Сундук мог отлично выполнять функцию маскировки…

Но я отказался от этой мысли. Если парень не был чокнутым, он не стал бы таскать с собой подобную тяжесть только для маскировки. Было бы куда проще прикрыть лицо маской.

Г. М. сделал паузу и снова выпустил струю дыма.

— Если помните, я сказал: «Мне нужно больше информации. Хотя возможно, что…» Я не окончил фразу, потому что подлинное объяснение упало на мою башку, как подкова.

Предположим, сундук в действительности был сделан не из железа, а из плотного картона, укрепленного на тонком деревянном каркасе. Предположим, его можно было складывать, приводя в плоское состояние, как многие коробки, предположим, он был разрисован первоклассным художником и выглядел точь-в-точь как железный при неярком свете.

Последовала еще одна пауза. Г. М. высунул голову из-под навеса над качалкой.

— В таком случае это служило бы двойной цели, — продолжал он. — Приковывало бы внимание к сундуку, а не к человеку, особенно если бы тот делал вид, что сундук очень тяжелый, и позволяло бы в трудных обстоятельствах сложить сундук и спрятать под пальто, прицепив на крючок.

Полковник Дюрок мрачно улыбнулся.

— Вот какая идея пришла мне в голову, — снова заговорил Г. М. — Я велел вам продолжать, но она не давала мне покоя, пока вы рассказывали о краже драгоценностей, стрельбе и трюке с исчезновением в Брюсселе…

— Подождите! — прервала Морин. — Так не получается.

— Почему?

— Полицейский, который был ранен, трогал сундук — фактически схватил его обеими руками! Он может подтвердить, что сундук был сделан из железа.

— Нет, не может, — возразил Г. М. — Именно это беспокоило меня во время рассказа полковника, пока я внезапно не вспомнил… — Он строго посмотрел на Морин: — У вас при себе ваши записи?

— Боюсь, что я их потеряла. — Морин опустила взгляд. — С тех пор столько произошло…

— Ну, не важно. Постараюсь процитировать по памяти, девочка моя.

— Значит, вы больше на меня не сердитесь? — с надеждой спросила Морин.

— Черт возьми, я и не думал на вас сердиться! Но позвольте продолжить. Полковник сказал то же, что и вы: что этот коп, Эмиль Леран, помнит, как ухватился за сундук и увидел лицо грабителя, прежде чем тот выстрелил, но не может ничего вспомнить о лице.

Казалось, это окончательно запутывало все, включая исчезновение. Но через десять секунд полковник сказал: «Этот полицейский, Эмиль Леран, четко помнит все до того, как увидел железный сундук и услышал выстрел». Тут возникает явное противоречие. Может быть, объясните, полковник?

Дюрок кивнул.

— Понимаете, мадемуазель Морин, — сказал он, — Эмиль Леран до сих нор искренне думает, что прикасался к железу. Но ему так кажется, потому что он видел сундук и много слышал о нем. Противоречие, которого я не замечал, покуда этот старый пират не указал мне на него, связано с тем, что события произошли очень быстро. Леран бросился к сундуку, и Бентли тут же выстрелил! Поэтому Леран никак не мог помнить, схватил ли он сундук и видел ли лицо грабителя.

— А ближе к концу истории, — продолжал Г. М., — по моей башке ударили снова. Два явных противоречия открывали одну истину. «Железный» сундук был крашеным картонным, в деревянном каркасе, который можно было сложить в любой момент. Можете представить четкую картину того, чтопроизошло на той тихой, слабо освещенной улочке с деревьями по обеим сторонам?

Бентли в расцвете карьеры Железного Сундука. Он выходит из ювелирного магазина. Полицейский бросается на него, и впервые кто-то трогает сундук! Вот почему Бентли теряет голову и стреляет. После этого он попадает в еще худшую западню, так как люди бегут на звук выстрела с улицы и из кафе.

То, что сделал Бентли, заняло всего несколько секунд. Добыча у него в кармане. Он скрывается в тени дерева, складывает картонный сундук, сбрасывает пиджак… Нет, — поправил себя Г. М. — Здесь мне пришлось остановиться. Обычный пиджак слишком прилегает к телу, чтобы скрыть сложенный картонный сундук, если он свисает с воротника на спину. Железный Сундук должен был носить свободную одежду. Однако все клянутся, что вечер был очень теплым, так что это не могло быть пальто. Остается только длинный непромокаемый плащ. Поэтому я спросил полковника, был ли той ночью дождь. Он ответил, что был, но по какой-то причине вы оба, кажется, подумали, что мне пора в психушку.

— Верно, — нахмурился полковник. — И вы могли бы напомнить мисс Холмс, что как раз перед этим…

— Да, — кивнул Г. М., с усмешкой глядя на Морин. — Как раз перед этим полковник заметил, говоря о Железном Сундуке: «Конечно, все читали о нем в газетах». Я велел вам записать это, так как это было очень важно. А вы сердито посмотрели на меня…

— Вовсе нет! Я только подумала…

— Ладно, — прервал Г. М. с миной оскорбленного достоинства. — Но это действительно было важно. Потому что, как я постоянно подчеркиваю, все дело заключалось в сундуке. Когда люди устремились на улицу, они, как и полицейский, искали железный сундук. Тот, кто несет его, рассуждали они, должен быть преступником, так как он не мог от него избавиться, выбросив за ограду или спрятав. Но, как я сказал вам, Бентли было достаточно шагнуть за дерево и спрятать плоский кусок картона. Потом он смешался с толпой, но в руках у него ничего не было, и никто не обратил на него внимания. Вот вам простой секрет «исчезновений» в этом деле. Поняли, девочка моя?

Морин кивнули:

— Да, но…

— Помолчите, и вы все узнаете. Сразу после этого, когда полковник начал рассказывать мне о происшествии в Париже, мы услышали, как очень старый автомобиль, тарахтя, поднимается по дороге. В гараже мотор заглох окончательно. Но в машине сидел высокий молодой парень с широкими плечами, в конической соломенной шляпе и именно таком сером плаще, о котором я думал!

— Я говорила об этом плаще бедному Хуану на следующее утро, — сказала Морин.

— И малютка Пола отметила, как нелепо выглядит этот плащ, когда плакала у меня на плече после схватки Бентли с Колльером. Но это не важно. Мы говорим о прибытии Бентли в испорченной машине.

Малютка уже удалилась. Но, как вы помните, я настоял, чтобы Бентли сел и выслушал всю информацию о Железном Сундуке. Иногда я мимоходом задавал ему вопросы о нем и о его прошлом. Никто из вас двоих этого не помнит, так как Бентли не старался что-либо скрыть. Но я уверен, что он не раз говорил о своем прошлом с женой.

Отец хотел сделать из него инженера-электрика, и Билл не возражал, думая, что это означает только возню с разными механическими устройствами, а такие занятия были ему по душе. Он быстро научился пользоваться электродрелью, но потом понял, что профессия предполагает куда больше обязанностей, чем ему казалось, бросил ее и занялся живописью. Человеческие фигуры у него не получались, зато натюрморты выходили первоклассно. Билл мог изготовить и раскрасить «железный» сундук без всякого труда. Наконец, он много путешествовал, и его базой должен был являться Лиссабон.

Полковник Дюрок поднялся, отвесил церемонный поклон и снова сел.

— Заметьте, мисс Холмс, — сказал он, — что этот старый coquin[119] разгадал вашу тайну не за сорок восемь часов, а за сорок восемь минут.

— Нет-нет! — запротестовал Г. М., который был настолько серьезен, что даже не обрадовался комплименту. — Это было всего лишь легкое указание. Когда мы сидели на балконе с Бентли, я продолжал наблюдать за ним. Он был добродушным и легкомысленным, даже казался медлительным, однако его ум действовал быстро, как молния. Во время боксерского матча он продемонстрировал, что его мозг и тело могут функционировать синхронно, а движения производятся с такой скоростью, что рябит в глазах.

Тем временем вы, полковник, продолжали описывать карьеру Железного Сундука. Вначале я кое-как переваривал вашу версию о нем как о злобном убийце, который бьет кого попало, даже если не намерен убить. Но что рассказал полковник? Во время двенадцати ограблений Железного Сундука видели, а по крайней мере в девяти случаях люди бежали к нему. Девять раз! Более того, он неоднократно открывал огонь — разумеется, с целью не дать никому притронуться к сундуку. Но при такой пальбе даже самый паршивый стрелок перебил бы с близкого расстояния несколько человек. Однако никто даже не был ранен, за исключением толстой испанки, которая случайно подвернулась под пулю, и брюссельского полицейского. Мне пришлось пересмотреть свою оценку событий. Такой дождь пуль, пролетающих мимо цели, выглядел просто невероятно. Очевидно, Железный Сундук был метким стрелком, но так боялся кого-то ранить, что намеренно стрелял мимо, даже будучи в опасности. Позднее тем же вечером я узнал, что Билл Бентли — лучший стрелок из пистолета в Танжере.

Той же ночью, — продолжал Г. М., — начало вырисовываться первое подлинное доказательство. Бентли и Колльер были партнерами, и Бентли, хотя не без тревоги, позволил Колльеру попробовать самостоятельно ограбить фирму Бернштейна. Но…

— Пожалуйста! — воскликнула Морин. — Я должна задать вопрос, иначе я лопну!

Поскольку Г. М. устремил на нее свирепый взгляд, Морин пришлось призвать на помощь всю свою женственность, и лед растаял.

— Я могу понять, — сказала Морин, в подражание Поле откинувшись назад и положив ногу на ногу, — как Билл умудрялся рыскать по всей Западной Европе — в Амстердаме, Брюсселе, Париже, Риме, Мадриде, Лиссабоне, — но не дальше, так как у него не было времени и была консульская миссия в других местах. Отсюда он мог уезжать только с собственным паспортом, так как все его знали…

— Неплохо, девочка моя! — одобрил Г. М. — Но что он делал, прибывая в Лиссабон?

— Забирал там свое снаряжение взломщика и картонный сундук! — быстро ответила Морин. — Конечно, он прятал их в Лиссабоне, так как именно оттуда отправлялся на каждое дело — конечно, с фальшивым паспортом. — Внезапно ее лицо вытянулось. — Но где он доставал фальшивый паспорт?

— У доброго старого Али, — сказал Г. М., глядя на нее как школьный учитель на любимую ученицу. — Полковник слышал, как я рассказывал, что мой первый вопрос к Али во время нашей беседы был, может ли он достать фальшивый паспорт… Конечно, Бентли никогда не встречался ни с Али, ни с кем-либо из его шайки. Бентли делал это через Колльера. Он передавал фотографию в парике и с усами щеткой. Конечно, паспорт требовался английский, а профессия в нем обозначалась как…

— Слесарь! — воскликнула Морин. — Как один раз проделал Колльер. С помощью этого Железный Сундук мог объяснить таможенникам наличие у него инструментов для взлома и электродрели. Сундук, который казался самой сложной проблемой, в действительности был самой легкой. Он мог завернуть его в плоском виде в бумагу и положить на дно чемодана, прибив сверху к раме свою картину на тот случай, если таможенный инспектор потребует развернуть пакет!

До этого момента Г. М. благодушно выслушивал то, как воображение Морин подтверждало сведения, сообщенные ему Биллом Бентли, прежде чем Билл и Пола отбыли специальным авиарейсом. Теперь же его лицо приняло недовольное выражение. Догадки Морин были основаны отчасти на фактах, но отчасти и на полученной информации. А анализировать и делать выводы должен был старый маэстро.

— Эй! — строго произнес он.

— Я только подумала… да, сэр Генри?

— Вы сказали, что хотите задать вопрос, но вместо этого вещаете, как Кассандра.[120] Задавайте ваш вопрос, а я продолжу эту историю.

— Боюсь, вопросов будет два.

— Выкладывайте!

— Правда, что Билл Бентли оставлял всю экипировку Железного Сундука — камуфляж, паспорт, инструменты, картонный сундук и прочее — где-то в Лиссабоне и никогда не привозил их в Танжер?

— Правда. Здесь его слишком хорошо знали, и это было слишком опасно. Что, если бы кто-нибудь заметил подозрительного вида вещи в британском консульстве или в номере отеля — например, его жена? Нет, сюда он никогда ничего не привозил.

— Тогда, — продолжала Морин, чье лицо побелело от напряжения, — Колльер должен был пронести через здешнюю таможню хотя бы снаряжение взломщика и картонный сундук. Но ведь это был не обычный таможенный досмотр. Полковник Дюрок, французские таможенники и танжерская полиция измеряли, взвешивали и открывали абсолютно все. Вот мой второй вопрос. Каким образом Колльер пронес эти вещи через таможню, не будучи пойманным?

— Колльер не проносил их, — деревянным голосом ответил Г. М.

— Но кто-то должен был их пронести. Кто же?

— Я.

— Что?!

— Это единственно возможное объяснение, девочка моя, — печально вздохнул Г. М. — Вспомните день нашего прибытия. Мы оба были защищены дипломатическим иммунитетом от обыска нашего багажа. Разве вы не помните, как два чемодана и ручную кладь уложили в маленький багажный фургон, который следовал за нами сюда? Фургон вел самый отъявленный псих из всех полоумных шоферов в Танжере — из-за него у меня так подскочило давление, что я запросто мог умереть. Вылетел в поле, а потом дал задний ход и едва не врезался в нас!

— Вы имеете в виду, что Колльер положил свои вещи в ваш чемодан, прежде чем самолет вылетел из Лиссабона в Танжер?

— Угу.

— Но разве это не было рискованно?

— Не особенно. Вы можете реконструировать происшедшее по фактам. Бентли вернулся в Танжер всего несколько дней назад. Колльер все еще был в Лиссабоне. 31 марта, за день до вылета нашего самолета, полковник Дюрок организовал настоящий фейерверк во всех местных газетах. Они извещали, что всемирно известный пьяница и бабник прибывает на следующий день самолетом в девять тридцать и что ему необходимо устроить официальную встречу.

Что дальше? Билл Бентли, работавший в консульстве, отлично знал, что подразумевает официальная встреча. В частности, это означает, что прибывающей знаменитости и сопровождающим ее лицам должен быть предоставлен иммунитет от досмотра багажа.

Что же сделал Бентли? Естественно, позвонил в Лиссабон Колльеру и велел ему подложить предметы, могущие вызвать подозрения, в мой чемодан. Должно быть, Колльер взвыл от радости, так как ожидал осложнений с таможней в Танжере.

Большие чемоданы увозят после взвешивания в аэропорту. Какое-то время они стоят у самолета перед погрузкой. Каждая современная марка таких чемоданов — а их не так много — имеет свой фирменный ключ, так что можно легко подобрать серию дубликатов. Бентли и Колльер, учитывая специфику их работы, наверняка ими обзавелись.

Таким образом, Колльер, покуда мой чемодан стоял рядом с другими, просто подошел к нему, отпер его якобы как свой собственный, положил в него инструменты взломщика и складной картонный сундук, а потом запер чемодан и отошел.

Вернемся к нашему прибытию сюда. Вы пошли прогуляться, — Г. М. посмотрел на Морин, — но полковник и я слышали, как багажный фургон въехал в гараж под этим балконом. Мы даже слышали, как слуги относят вещи в наши спальни наверху.

Теперь вспомните снова приезд Бентли в его просторном плаще, автомобиль, чей мотор, по его словам, намертво заглох. Я хочу, чтобы вы осознали наглость той операции, которую провернули у нас под носом и которую мы не заметили!

— Наглость? — переспросила Морин.

— Да. Что в первую очередь сделал Бентли, сообщив, что его машина вышла из строя?

— Но он ничего не сделал… Подождите! Он просто побежал наверх вызвать по телефону такси.

— Верно. Но что еще находилось на том же этаже, как указал полковник после нашего приезда и как только что указал я?

— Наши спальни, и в них — багаж! — Лицо Морин прояснилось. — Но неужели Билл…

— Разумеется. Он действительно заказал по телефону такси. Но ему нужно было спешить на тот случай, если кто-нибудь захочет распаковать вещи. За несколько секунд он ухитрился пробраться в мою спальню, открыть мой чемодан своим дубликатом ключа, достать инструменты и сундук и запереть чемодан снова. После этого, тупоголовые вы мои, он подвесил сложенный сундук за крючок на спину своего пиджака под плащом. Обернутые тканью инструменты — не слишком громоздкие — также отправились под плащ, где он придерживал их сбоку рукой сквозь боковой карман. Потом он спокойно спустился вниз.

Но это не все! Билл не мог влезть в такси и уехать на глазах у всех нас: ему бы пришлось сесть на картонный сундук, который тут же сломался бы на куски. Он был вынужден дожидаться темноты, чтобы незаметно отстегнуть сундук и положить его на сиденье машины.

Поэтому битых два часа, пока водитель такси спал, Билл стоял здесь у балюстрады с сундуком и инструментами под плащом, дружески беседуя о приключениях Железного Сундука и прибытии Колльера. Уверяю вас, я уже подозревал его. Но мне и в голову не приходило, что ему хватит наглости проделать такое, как я не догадывался и о вещах, подложенных в мой чемодан. До сих пор представляю себе простодушную физиономию Бентли с сардонической усмешкой в уголках глаз…

Когда стемнело достаточно, Билл простился с нами. Я предложил отвезти его, чтобы присматривать за ним, но он уехал в такси передать вещи Колльеру, а потом встретиться с женой, которая, между прочим, сказала, что должна встретиться с ним.

— Ловко проделано! — невольно вырвалось у Морин.

Дюрок что-то буркнул.

Г. М. взглядом заставил обоих умолкнуть.

— Теперь вернемся к роковой ночи ограбления магазина Бернштейна, когда я понял, что Бентли — наш человек. Кстати, кто-нибудь знает турка по имени Абдул Юсуф?

Дюрок снова что-то проворчал, а Морин покачала головой.

— Ну, вы и не должны его знать. Он всего лишь деталь фона — важны лишь его показания. Юсуф — турок, но всегда носит арабский бурнус с остроконечным капюшоном. У него лицензия на торговлю мятным чаем на верхушке старой башни у соединения Средиземного моря с гаванью.

— Я помню, — кивнула Морин. — Пола говорила мне.

— Она и Билл отправились плавать, а потом, так как было еще рано, решили выпить мятного чая в популярном заведении на башне. Старик в бурнусе, дремавший у двери, говорит по-английски лучше меня. Ему их беседа показалась зловещей, и он сообщил о ней в ближайший полицейский участок. Там все записали, но не нашли в этом ничего зловещего. Однако разговор многое объяснял.

Билл много говорил о Железном Сундуке, в основном рассказывая то, что я уже передал вам, о том, что происходило с нами здесь, но не упомянул о своих трюках с инструментами и фальшивым сундуком. Пола настаивала, что он беспокоится из-за денег.

Так оно и было, но не в том смысле, в каком она думала. Билл затеял авантюру с Железным Сундуком с целью избавиться от утомительной службы и уйти на покой среди книг.

У него было небольшое состояние в виде отшлифованных бриллиантов, отследить происхождение которых не представлялось возможным. Нуждался ли он в этом последнем рейде ради алмазов султана? В любом случае он скоро ушел бы в отставку. Но так или иначе, ему пришлось бы все рассказать Поле. Если бы кто-нибудь мог записать его мысли, это бы выглядело следующим образом: «Пока что я не хочу говорить ей правду, но мне нужен убедительный предлог…» И он изобрел фокус-покус с планом поимки Железного Сундука и получения награды. Но вернемся к тому времени, когда Билл приехал кружным путем на автомобиле к магазину Бернштейна на рю дю Статю.

Его прибытие было чересчур своевременным. Прежде чем полковник и я успели выйти через боковую дверь с горящей над ней лампой, Бентли уже оказался в центре событий. Конечно, Колльер все испортил, не изучив толком место заранее, как всегда делал Железный Сундук, и теперь нуждался в помощи. Чтобы оказать ему помощь, Бентли должен был обеспечить себе алиби.

Может быть, мой взгляд стал слишком предубежденным. Но его поведение выглядело крайне странным. Билл мог схватить Колльера, но вместо этого потянулся рукой к сундуку. Если он действительно считал сундук железным, то это была безнадежная выходка. Думаю, он при этом шептал: «Не беспокойся — это я, Билл». Осознав позднее, насколько нелепым казалось его поведение, он пытался оправдаться: «Проклятое железо оказалось полированным, и мои пальцы соскользнули».

Это решило все. Если только все комбинации вероятностей не были ошибочными, сундук никак не мог быть железным. Значит, Билл лгал. Теперь мне следовало добыть подлинное доказательство.

Конечно, у меня не было конкретного плана поимки Железного Сундука, о котором я говорил в баре «Парад», — я специально упомянул о нем в присутствии Бентли. Теперь вам должно быть понятно, каким образом Колльер «исчез» на рю Уоллер. На какой-то момент он потерял голову и не знал, что делать с сундуком. Но топот и ржание лошадей в конюшнях подали ему намек. Быстро сложив сундук, Колльер засунул его под солому у стены, потом плюхнулся наземь и притворился пьяным. Никто не обратил на него внимания — железного сундука при нем не было, а спрятать его он вроде бы не мог. Добавлю, что Пола и Билл Бентли спаслись чудом — Колльер не умел стрелять с целью промахнуться.

А теперь перейдем к следующему утру. Вы оба — так же как Пола и Альварес — столкнулись с Колльером в квартире с красными ставнями на Маршан. Полагаю, — Г. М. посмотрел на Морин, — вы хотите знать, почему Колльер снял эту квартиру и тут же поместил объявление в «Газетт» о сдаче ее в аренду.

— Это была фальшивка! — воскликнула Морин.

— Но не такая, как вы думаете, девочка моя. Колльер арендовал квартиру всегда и везде, куда бы ни приезжал, по двум причинам: как тайное место встречи с политическими целями и как укрытие, где он спокойно мог гранить и шлифовать алмазы. Он заранее присылал морем свою партию Библий и другие вещи и писал управляющему, прося покрасить ставни и вложив в конверт деньги за работу.

Но прежде чем Колльер успел покинуть Лиссабон, Бентли позвонил ему, велел подложить инструменты и сундук в мой багаж и самому провернуть ограбление Бернштейна. Поняв, что он в любом случае не останется в Танжере, Колльер помещает объявление о субаренде в «Танжер газетт». Разумеется, ему и в голову не приходило, что Пола или Морин будут искать квартиру. Разве вы не помните, как он был ошарашен при виде Полы?

— Это объясняет квартиру и красные ставни, — согласилась Морин. — Но каким образом Колльер заставил исчезнуть сундук и алмазы?

— Объясню все, что пожелаете, девочка моя, — великодушно отозвался Г. М. — Вспомните рассказ Полы о том, как она ворвалась в квартиру к Колльеру в столь ранний час и была выставлена в коридор, где, к счастью, встретила Альвареса. Они оставались в коридоре не меньше двух минут, в течение которых Пола слышала звуки изнутри, но не могла их распознать. Скажите, утро было холодным?

— Очень холодным.

— В гостиной Колльера горел огонь?

— Да, в маленьком камине горели угли… — Глаза Морин внезапно расширились.

— Как выглядят необработанные алмазы? — осведомился Г. М. — Это маленькие серые комочки с шершавой поверхностью. Вот вам вся история. Положите алмазы в огонь, где они покроются серым пеплом или угольной пылью, и их нельзя будет отличить от кусочков несгоревшего угля. А картон, особенно с масляной краской, сгорит менее чем за минуту, как промасленная бумага. Что касается алмазов, спросите любого консультанта — они не пострадают и не расплавятся в огне, если только он не будет раз в десять жарче пламени в камине.

— Но разве от картона не должен был остаться пепел?

— Угу. Он и остался. Поговорите с Альваресом, который ходил по кускам пепла, когда его выгребли из камина. Вот почему на его вопросы было так трудно ответить буквально. Вы смотрели на пропавшие вещи, но не видели их.

Это применимо и к бросавшемуся в глаза ключу к тайне сундука. Альварес видел его, хотя был так смущен и сердит, что не осознал этого. Помните, на центральном столе в комнате была скатерть из очень мягкого бархата?

— Да, припоминаю.

— Именно на этом столе, когда в комнату ворвалась Пола, стоял якобы тяжелый железный сундук, весивший около сорока фунтов. Но на мягком бархате не было никаких отпечатков, которые должен был бы оставить такой сундук. Там даже не было следов от картона и деревянного каркаса. Поверхность выглядела нетронутой.

Конечно, вы понимаете, что произошло. Съемщик такой квартиры должен убирать пепел из камина, высыпать его в ведерко и ставить в служебный люк, откуда портье забирает его в погреб.

Меня, — Г. М. выпятил грудь и постучал по ней, — там не было, поэтому я не мог сказать вам, какие меры предосторожности следует принять. Но когда я позднее раскрыл полковнику загадку железного сундука, заставив его крушить мебель, он знал, что делать. Ведь в доме находился ни в чем не повинный, но все же задействованный в операции грек-портье.

— Да, — подтвердил полковник Дюрок. — Он отнес пепел и алмазы, выглядевшие как несгоревший уголь, в погреб. Я лично возглавил группу с целью поймать Железного Сундука, когда он придет туда за алмазами. Но Бентли не пришел — решил не рисковать.

Г. М. достал сигару, но не зажег ее.

— Это почти все, за исключением поведения Билла Бентли той кровавой ночью в Казбе, когда погиб Колльер. Впрочем, она была не такой уж кровавой. Правда, какой-то… э-э… субъект прирезал вора в переулке по дороге к дому Али, но к нам это не имеет отношения.

— Ха-ха-ха! — горько усмехнулся полковник. — Совсем о нем забыл. Но должен сказать вам, сэр Генри, что вы, который прибыли сюда для расследования, оказались не худшим головорезом из всех, каких я когда-либо встречал. Когда я вижу человека, которого таким образом схватили за волосы и которому так перерезали горло, я чую опытную руку!

— Ну… — смущенно пробормотал Г. М. — Может, мне приходилось проделывать нечто подобное в Марселе, Порт-Саиде или оккупированной Германии…

— Стоп! — рявкнул Дюрок. — Этот детектив порочнее любого преступника!

— Игра была честной, сынок. Эта гремучая змея могла меня опередить. Но я говорил о Бентли. Той ночью он решил разорвать дружбу с Колльером и ждал случая встретиться с ним лицом к лицу, не опасаясь, что тот его выдаст. Колльер толком не знал, кто такая Пола, хотя видел ее в аэропорту, но он угрожал перерезать ей горло, а в глазах Билла это был непростительный грех. Если этой малютке грозила хоть какая-то опасность…

— Вот почему вы организовали им побег, — сказала Морин. — Вам нравилась Пола. Поэтому вы и называли ее «куколка», а меня — только «девочка моя».

— Знаете, полковник, — заметил Г. М., — должен существовать закон против женщин с такой долгой памятью о разных мелочах личного порядка.

— Я тоже женат и хорошо вас понимаю, — согласился Дюрок.

— А я собираюсь замуж! — воскликнула Морин. Ее бледное лицо порозовело, а глаза сияли. — За Хуана, как только он выйдет из лечебницы.

Полковник вскочил на ноги и начал суетиться, как старая наседка. Его с трудом удалось удержать от приказа принести шампанское, и Г. М. смотрел на него с отвращением.

— У вас нет сердца, — упрекнул его Дюрок.

— Не знаю, что хуже, — отозвался Г. М., злобно имитируя акцент полковника, — американская или бельгийская сентиментальность. Ради бога, помолчите и дайте мне закончить!

Той ночью, когда Альварес отправился в Казбу за Колльером, Билл Бентли добровольно присоединился к нам. Он пытался остановить Полу, но ему это не удалось. И он, и Колльер были вооружены. Колльер, покинув квартиру на Маршан, проскользнул в отель «Рифф» и забрал свой «бэнкер» вместе с другими вещами.

Войдя в дом Али через парадную дверь, Билл. Пола и я спустились по лестнице и вошли в комнату с коврами гуськом, держась вдоль стены. Вас двоих там не было, но я был и могу ручаться за все, что вы услышите.

Если у меня и оставались сомнения в виновности Бентли, то они исчезли. Мы видели только плотную фигуру и черные волосы Колльера, стоявшего на штабеле ковров спиной к нам. Пола говорила, что не была уверена, Колльер ли это. Ведь о нем упоминали как о рыжеволосом — он перекрасился в черный цвет только во второй половине дня. Я сам не был полностью убежден, что это Колльер.

Но Бентли узнал его сразу, хотя вроде бы никогда не видел раньше. Даже ночью в переулке у магазина Бернштейна Билл, лежа на спине и пытаясь оглянуться, никак не мог рассмотреть Колльера. Но повторяю: он сразу его узнал. Билл вытащил из кармана револьвер «уэбли» и прошептал, что не будет стрелять человеку в спину.

И Бентли действительно не мог этого сделать, хотя это означало уничтожить того, кто был в состоянии его выдать. Он физически не в состоянии стрелять человеку в спину. Потом Билл прошептал, что у Колльера тоже есть оружие и, если он окликнет его и подождет, пока тот повернется, это будет честная дуэль. Предложение было вполне спортивным! Я бы свернул шею любой судейской мумии в красной мантии, которая заявила бы, что это не так.

Но нас прервали. Колльер услышал с другой стороны шаги Альвареса. Это случилось так быстро, что Биллу даже не хватило времени приготовиться. Будучи скверным стрелком, Колльер дважды выстрелил в Альвареса и промахнулся. Когда Альварес с презрением подошел ближе, он попал ему в грудь… Мне очень жаль, девочка моя. Я не хотел…

— С Хуаном уже все в порядке, — успокоила его Морин. — Но если бы я была там…

— Колльер подошел к нашей стороне штабеля, когда Билл приставил дуло револьвера к его затылку и отогнал к середине ковра. Только тогда я увидел лица обоих, повернутые друг к другу. Глаза Колльера широко открылись, потом прищурились и устремили на Билла многозначительный взгляд. «Чем это вы тут занимаетесь?» — осведомился он, так подчеркнув слово «вы», что их знакомство становилось очевидным. «Скоро узнаете», — ответил Бентли с таким же многозначительным взглядом. Это могло означать лишь предупреждение Колльеру не выдавать его — быть может, Бентли пришел ему на помощь. Поверил ли Колльер этому или нет, но он решил выждать. Тогда он еще считал, что его защищают люди Али и ему бояться нечего.

Бентли должен был принять решение. Альварес был серьезно ранен, но куда сильнее страдал от унижения, понимая, что бессилен против Колльера. Он отдал бы душу за то, чтобы увидеть его побежденным. Если вы считаете, что предложение Бентли не было спортивным, я больше не скажу ни слова.

Бентли предложил сразиться с Колльером, отнюдь не будучи уверенным в своей победе, по трем причинам: чтобы отомстить за друга, из-за того, что Колльер угрожал Поле, и наконец…

— Да? — поторопила Морин.

— Потому что он презирал Колльера за его коммунистические убеждения и фетиш в виде красных ставней. Во всем мире вы не нашли бы людей менее схожих по характеру, чем Бентли и Колльер. Они различались абсолютно во всем. Колльер ненавидел Бентли почти так же сильно, как Бентли — Колльера. Когда и где они познакомились, не имеет значения. Бентли нуждался в гранильщике алмазов, не отличающемся щепетильностью. Честный гранильщик стал бы задавать вопросы о происхождении необработанных камней. А нечестного найти нелегко, так как для этой профессии прибыльно быть честным.

Мы видели стратегию Билла во время боя, риск, на который он шел, то, как он использовал свою голову, — короче говоря, стратегию Железного Сундука. Его едва не нокаутировали, но он смог подняться и разделаться с противником.

Перед нокаутом Колльер, очевидно, понял, что людей Али здесь уже нет, что полиция загнала его в ловушку и вот-вот арестует. Поэтому под конец он наверняка выдал бы Бентли. Билл тоже понимал, что Колльер разоблачит его, как только придет в себя, поэтому он покорно сидел, подвергаясь медицинским процедурам. Его спасло то, что Колльер, очнувшись, оставался оглушенным и мог думать только о побеге — потому и погиб у красного окна.

О попытке Бентли ограбить магазин Бернштейна рассказывать особо нечего. Это произошло позапрошлой ночью…

— Да, — прервала Морин. — А где вы были вчера? Даже полковник весь день не мог вас найти.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Дюрок. — Этот злодей не осмеливался посмотреть мне в глаза. Часть дня его видели курящим «кайф» на скамейке у пляжа, где и сфотографировали. А потом…

— Достаточно! — Г. М. с достоинством выпрямился. — Вы хотите, чтобы я рассказал вам о последнем инциденте или нет? Я не сомневался, что тщеславие Бентли — его единственный порок, которым, по счастью, я не страдаю, — заставит его попытаться ограбить Бернштейна, несмотря на чудовищный риск. И он решил сделать это у нас под носом. Но как? Атаковать сейф спереди Билл не мог — он слишком хорошо охранялся. Но он мог подобраться к нему сзади, если бы соскреб дерево и штукатурку с задней стороны сейфа, которая, как вы помните, примыкала к стене. Бентли знал, что в воскресенье магазины Бернштейна и Луизы Бономи закрыты. Раздобыв ключ тем же способом, что и я, он мог проделать электродрелью дыру позади сейфа, даже через сталь, а ночью вернуться со старомодным нитроглицерином и расширить, то есть взорвать, отверстие, скрыв это более сильным взрывом. Здание взрывать Билл не мог — он не убийца.

Но в гавани стояло маленькое судно, на борту которого не оказалось ни души, кроме второго помощника капитана. Его можно было уговорить с помощью взятки установить взрывчатку с часовым механизмом и сойти на берег. Взрыв корабля совпал бы с взрывом сейфа. Рискованно, но возможно. Я с самого начала думал, что это единственный способ осуществить ограбление, но был страшно удивлен, когда так и произошло в действительности.

После этого все было кончено. Я заставил Бентли отдать алмазы, поскольку они не были застрахованы, и оставить отпечатки пальцев и второй фальшивый сундук, так как обещал снабдить вас доказательствами. Остается еще один маленький факт. Женщина в Мадриде сочла Бентли лысым, когда он носил только усы и не использовал парик. Армейская стрижка оставляет кое-что на голове, но заставляет вас выглядеть лысым, когда вы в шляпе.

— Я рада, что он спасся, — сказала Морин. — Билл никогда никого не убивал, кроме метателя ножей на апельсиновом дереве, и то, по словам Полы, из самозащиты. Он никогда не грабил никого, кто не мог бы возместить убыток тысячекратно. — Она задумалась. — Был еще один человек — вероятно, главным образом в фольклоре, — который делал то же самое. Но его любят и почитают почти восемьсот лет. Его звали Робин Гуд.

Г. М. удивленно посмотрел на нее:

— Но именно это я и пытаюсь постоянно объяснить вам… куколка.

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Чаша кавалера»

Посвящается моей дочери Джулии и ее мужу Ричарду, с пожеланием не забывать Деда

Глава 1

Когда сэр Генри Мерривейл брал уроки пения, все соглашались, что это его увлечение способно нанести чудовищный вред ни в чем не повинным людям. Но лишь немногие предполагали, что оно может иметь какое-то отношение к счастливому браку Вирджинии Брейс или невероятной проблеме в Телфорд-Олд-Холле.

Наш старый друг старшин инспектор Мастерс ничего не слышал о подобном хобби. Так как он не видел Г. М. уже полгода и знал, что тот пребывает в своем сельском доме около Грейт-Юборо в Суссексе, можно сказать, что Мастерс был полностью счастлив.

Это счастье длилось до одного погожего июньского утра не так много лет назад. В Новом Скотленд-Ярде Мастерс делил просторный офис с четырьмя другими старшими инспекторами Столичной полиции. Но в то утро он в одиночестве сидел в комнате, пахнущей сырым и старым камнем, когда сержант принес официальный бланк, заполненный посетителем внизу.

— Ладно, Боб, — сказал Мастерс, взглянув сначала на бланк, а потом на меморандум, полученный от заместителя комиссара. — Проводите леди сюда.

Имя, написанное на бланке, было всего лишь «Вирджиния Брейс». Но поперек меморандума, лежащего на столе, Мастерс нацарапал слова, сообщающие совсем другое: «Леди Брейс, жена лорда Брейса оф Хоув. Молод, богат, спортивен, важная шишка». Едва ли необходимо указывать, что последние характеристики относились к мужу леди Брейс. Спустя минуту стало очевидным, что, по крайней мере, термин «важная шишка» не может быть применим к Вирджинии Брейс ни в каком смысле слова. Хотя Мастерс временами хвастался, что никогда не проявляет удивления, сейчас он не смог его сдержать. С первого взгляда Мастерс был готов поклясться, что очень хорошенькой девушке, вошедшей в его кабинет, не больше пятнадцати лет, несмотря на ее изысканную одежду.

Прежде всего, даже на высоких каблуках она была ростом около пяти футов. Мягкие и шелковистые темно-каштановые волосы опускались на плечи, слегка завиваясь в безыскусном, почти детском стиле. Глаза были большими, серыми и блестящими. В уголках рта виднелись ямочки.

— Хррм! — произнес Мастерс, поспешно вставая и проделывая нечто могущее сойти за поклон.

— Простите за вторжение, старший инспектор, — заговорила юная леди теплым и мелодичным голосом, таким же женственным, как она сама. — Не возражаете, если я сяду?

Мастерс, обычно сидевший неподвижно на собственном стуле, чуть не упал, придвигая ей стул.

Здание, именуемое Новым Скотленд-Ярдом, было сконструировано таким образом, что утренний свет падал не в глаза посетителям, а в глаза детективам, заставляя их ругаться про себя. Поэтому первый взгляд Мастерса на Вирджинию Брейс никак не мог охватить все подробности.

В частности, он не смог охватить очевидные достоинства ее превосходной фигуры, а также озорство, таящееся за скромным и невинным выражением лица. Милашка использовала — следует подчеркнуть, абсолютно бессознательно — свои серые глаза и розовые губки таким образом, который мог вызвать определенные мысли в любом мужчине, женатом на несколько лет меньше, чем старший инспектор Хамфри Мастерс.

Впрочем, в данный момент леди Брейс была сильно обеспокоена и не скрывала этого.

— Я просто не знала, что еще мне делать, если не прийти к вам, — призналась она, опускаясь на стул. — Это ужасно и в то же время глупо. Если бы не Том — мой муж, — я бы не возражала. Но это огорчает Тома. А что бы ни случилось, я не хочу, чтобы Том огорчался.

Мастерс улыбнулся. Массивный и крепкий в своей синей униформе, вежливый, как карточный шулер, старший инспектор, несмотря на то что его лицо все сильнее краснело с годами, а седеющие волосы становились все более редкими, оставался таким же, как был всегда: проницательным до мозга костей и, невзирая на всю внешнюю солидность, способным в любой момент выйти из себя, как сам сэр Генри Мерривейл.

— Разумеется, мисс… то есть миледи, — отозвался он, снова садясь и соединяя кончики пальцев. — Расскажите мне все, и я уверен, что мы сможем уладить ваши неприятности.

Светлая кожа Вирджинии легко краснела. Какой-то момент она колебалась.

— В том-то и дело, что я не знаю, с чего начать.

— Начните с начала, — разумно посоветовал Мастерс.

— Понимаете, Том и я живем в Телфорд-Олд-Холле. Это в Суссексе, неподалеку от Грейт-Юборо… Что-нибудь не так, старший инспектор?

Мастерс прочистил горло.

— Хррм! Вы, случайно, не знаете джентльмена по имени Мерривейл? Сэр Генри Мерривейл?

— Кажется, он живет в Крэнли-Корт, милях в шести от нас. Но я никогда его не встречала.

Мастерс почувствовал колоссальное облегчение. Вирджиния закинула ногу на ногу, и он впервые заметил, что ее детская фигурка весьма хорошо развита. Старший инспектор поспешно отвел глаза и мысли.

— Тогда все в порядке, мисс… простите, миледи. Продолжайте!

Вирджиния глубоко вздохнула:

— В Телфорде есть комната, которую я люблю больше остальных помещений в доме, с тех пор как мы с Томом поженились десять лет назад. Пожалуйста, не удивляйтесь так! Мне двадцать восемь, и у нас девятилетний сын. Как я сказала…

Вирджиния начала свою историю без одной минуты одиннадцать по часам Мастерса. В две минуты двенадцатого в голубые глаза старшего инспектора закралось настороженное выражение. В четыре минуты двенадцатого он несколько раз откашлялся, а в шесть минут уже не мог сдерживаться.

— Нет! — воскликнул Мастерс. — Нет! Нет! Нет!

Вирджиния, будучи добросердечной особой, была глубоко встревожена и озадачена.

— Мистер Мастерс, что я сделала не так?

Хотя на лице ее собеседника появилось несколько багровых пятен, он смог — по крайней мере, отчасти — взять себя в руки.

— Только не снова об этом! — с чувством произнес Мастерс. — Говорю вам прямо, мисс, я уже не так молод, как прежде. Я больше не в состоянии выносить те вещи, которые никак не могли произойти, но все-таки произошли!

— Вы никогда не слышали ни о чем подобном, — заверила его Вирджиния.

Как доказали дальнейшие события, она говорила чистую правду. Но Мастерса, учитывая его солидный опыт, можно было простить за то, что он счел ее замечание несколько наивным.

— Надеюсь, вы поймете мои затруднения, — с тревогой продолжала Вирджиния. — Никто не пострадал. Правда, вещь стоит не знаю сколько тысяч фунтов, но ее даже не украли, а только передвинули, хотя никто не мог даже подойти к ней. Что может сделать полиция в таких случаях?

— В самом деле! — подхватил Мастерс тоном потерпевшего кораблекрушение моряка, который увидел на горизонте парус.

— Причина, по которой я здесь, очень проста. Бедный Том думает, что сделал это сам, — он считает, что ходил во сне и передвинул чашу! Это так его беспокоит, мистер Мастерс, что он потерял сон! Когда человек боится того, что может сделать, бродя во сне, — даже совершить убийство-Маленькая Вирджиния говорила так быстро, что была вынуждена остановиться и перевести дыхание. Выражение ее серых глаз при упоминании о муже свидетельствовало, что хотя она замужем уже десять лет, но влюблена в него еще сильнее, чем во время свадьбы.

Старший инспектор, вновь обретя достоинство, поднял руку, как уличный регулировщик.

— Пожалуйста, послушайте меня, миледи! — сказал он. — Есть только одно возможное объяснение, и вы сами его предложили!

— Но, мистер Мастерс…

— Ну-ну, мисс! Я ведь старый служака и должен разбираться в таких вещах. Лорд Брейс ходит во сне и сам передвинул чашу.

— Мистер Мастерс, он этого не делал!

Хотя старший инспектор наполовину загипнотизировал ее отеческими манерами, благодаря которым он заслужил у некоторых подопечных из преступного мира прозвище «мыльный кремень», расстроенная Вирджиния не соглашалась с ним.

— Говорю вам, он этого не делал! — настаивала она. — По-вашему, после стольких лет я не знаю, ходит Том во сне или нет? С ним никогда такого не бывало!

— Вы не можете быть в этом уверены, миледи. У вас отдельные спальни?

Вирджиния широко открыла глаза:

— Господи, разумеется, нет! Мне подобная глупая мысль и в голову не приходила, а Том устроил бы жуткий скандал, если бы я предложила такое. Конечно, мы очень старомодны, но нам это нравится. — По неизвестной причине личико ангелочка порозовело, а в глазах появился озорной блеск. — Так что Том не ходит во сне и никак не мог передвинуть чашу!

— Но вы же сами понимаете, миледи…

— Мне жаль, что я зря вас побеспокоила, — удрученно промолвила Вирджиния. — Вы говорите так, словно не хотите помочь мне.

— Дело совсем не в том, миледи! Просто я должен действовать благоразумно. Вряд ли, — добавил Мастерс с тяжеловесным юмором, — в Телфорд-Олд-Холле водится призрак.

Но Вирджиния восприняла его высказывание вполне серьезно.

— Вообще-то считают, что водится, но ни я, ни Том никогда его не видели. Судя по сохранившимся документам, его никто не видел начиная с XVIII века. Но он как-то связан с окном кавалера в Дубовой комнате XVII столетия…

Вспотевший Мастерс рассмеялся слишком весело:

— Тогда, возможно, призрак вошел в комнату и передвинул чашу. Ха-ха-ха! Судя по сообщенным вами фактам, больше никто не мог этого сделать.

Вирджиния закусила губу и промолчала.

— И вы сами упомянули, что никакого взлома или насильственного проникновения не было, — продолжал Мастерс. — Как же полиция может вмешаться, даже если бы хотела?

— Но что мне делать с бедным Томом? Со стороны можно подумать, будто у него стальные нервы, и все же он напуган до смерти!

— Мне очень жаль лорда Брейса, миледи, но я бессилен. В конце концов, существуют врачи, которые могут излечить подобные нервные расстройства…

— Если бы мой муж страдал нервным расстройством, мистер Мастерс, я бы об этом знала!

— Послушайте совет человека, миледи, который по возрасту годится вам в отцы. Ваш муж нуждается в хорошем тонизирующем — вероятно, для печени. Когда с его зрением все будет в порядке…

— Со зрением? — перебила Вирджиния. — Видели бы вы, мистер Мастерс, как Том играет в поло! Он победил индийскую армию практически в одиночку. А из револьвера попадает в центр бубнового туза с двадцати ярдов.

— Все это очень интересно. Но вы ведь разумная женщина и понимаете, что это не может изменить мою позицию, мисс… Еще раз простите, миледи!

— Почему бы вам не называть меня Джинни? — предложила она. — Все так ко мне обращаются с тех пор, как я была маленькой девочкой в Америке.

— В Америке? — воскликнул потрясенный Мастерс. — Неужели вы американка?

— Конечно, — снова улыбнулась Вирджиния. — Вы бы могли, как Шерлок Холмс, прийти к этому выводу на основании моего имени. Многих английских девушек зовут Вирджиния?

— Хррм! — Мастерс погладил подбородок. — Если подумать, я обратил внимание на ваше произношение некоторых слов, но мне и в голову не пришло… Но ведь вы, мисс, говорите совсем не так, как американцы в фильмах! — не удержавшись, добавил он.

Вирджиния оставалась серьезной.

— Так делают сравнительно немногие из нас, — заверила она. — Мистер Мастерс, могу я задать вам вопрос?

— Вопрос, мисс?

— Да. — Вирджиния выглядела виноватой. — Понимаете, все американцы, живущие в этой стране, постоянно слышат одно и то же. «Вы говорите совсем не так, как в фильмах». Вот почему я хочу спросить вас…

За ее милой улыбкой ощущались не только озорство, но и высокий интеллект.

— О чем, мисс?

— Предположим, вы бы судили о жизни в Англиипо тому, что видите в британских фильмах…

Мастерс открыл рот, но тут же закрыл его.

— Предположим, — тем же серьезным тоном продолжала Вирджиния, — вы бы судили о ней по таким фильмам, как «Паспорт в Пимлико» или «Виски в изобилии». Последний, как говорил мне отец, демонстрировался в Америке под названием «Пьяный островок». Что бы вы тогда узнали о вашей собственной стране?

— Погодите, мисс!..

Вирджиния выглядела печальной.

— Вы бы узнали, что в британском министерстве иностранных дел работают исключительно дружелюбные тупицы, которым едва хватает ума открывать зонтик во время дождя. Но ведь это не совсем точное изображение министерства иностранных дел, даже при лейбористском правительстве. Более того, вы бы узнали, что в Шотландии никто никогда не бывает и даже не хочет быть трезвым. Вы бы узнали…

Жест Мастерса заставил ее умолкнуть и пробормотать извинение.

— Не могу сказать, что вижу что-то очень забавное в этих фильмах, — проворчал старший инспектор. — Как бы то ни было, они считаются комедиями.

— Но так ли уж отличаются от них даже серьезные британские фильмы?

— Ну-ну, мисс!..

— Почти всегда вы видите в них смешную домохозяйку, дряхлого лорда, глуповатого молодого человека, вспыльчивого полковника Блимпа,[1] который чуть что рявкает: «Черт побери, сэр!» Конечно, такие люди существуют и на самом деле. Но было бы неправильно считать их универсальным явлением, не так ли?

Мастерс провел рукой по горячему красноватому лбу.

— Не знаю, мисс, почему мы углубились в эту тему! Должен признаться, я люблю хорошие фильмы, но…

— Вы любите хорошие фильмы? — переспросила Вирджиния. — О, это чудесно! У нас с Томом в Телфорде есть отличный проектор. Мы обожаем братьев Маркс,[2] особенно Харпо, и снова и снова смотрим эти старые фильмы. Мистер Мастерс, если вы окажете нам честь, приехав в Телфорд и выяснив, как кто-то вошел и вышел из запертой комнаты, не оставив никаких следов, мы охотно покажем вам классику вроде «Вечера в опере»…

— Нет! — вскричал Мастерс, распознав ловушку, но вновь сумел сдержаться. — Повторяю, мисс, я не могу вмешиваться. Это абсолютно не…

В этот момент зазвонил телефон.

Бросив взгляд на аппарат на столе, Мастерс понял, что судьба против него. И он был прав. Голос на другом конце провода принадлежал сэру Херберту Армстронгу, заместителю комиссара уголовного розыска. Хотя Вирджиния не могла этого знать, она быстро догадалась, что звонит важная персона, и сложила маленькие ручки в безмолвной, но горячей молитве.

— Да, сэр, — сказал Мастерс. — Леди Брейс сейчас здесь… Да, я слышал об этом…

Голос продолжал говорить. Мастерс закрыл глаза с видом мученика, но ответил с достоинством;

— Если вы приказываете мне это, сэр, в качестве особой услуги ее милости, то у меня нет выбора. Но вы признаете, что я обладаю достаточно обширным опытом в историях с запертыми комнатами?

Голос выразил согласие:

— В том-то и дело, сэр. Из всех комнат, о которых я когда-либо слышал как о запертых, эта по-особенному, чертовски хорошо заперта! Все происшедшее всего лишь ошибка, и я могу объяснить вам, в чем она состоит. Я…

Внезапно поведение Мастерса изменилось. Он крепче стиснул трубку:

— Пожалуйста, повторите! Сэр Генри? При чем тут он?.. Могу я полагаться на эти сведения, сэр? Объясню, почему я спрашиваю. Старый сукин… старый джентльмен похоронил себя в деревне — в Крэнли-Корт — не подходит к телефону и не желает никого видеть. Не знаю, что он делает, знаю только, что он не ввязался в очередную передрягу, так как я уже полгода не слышал от него ни звука. Он… Значит, вы, сэр, предоставляете мне полномочия выкурить его из норы, как бы он ни сопротивлялся? Охотно это сделаю! Благодарю вас, сэр. До свидания.

Мастерс медленно положил трубку и зловеще ухмыльнулся. Казалось, он держит за спиной острый нож, предвкушая момент, когда его будет можно вонзить в чью-то глотку.

Тактичная Вирджиния притворялась, будто не слышала ни единого слова. Взяв со стола Мастерса «Газету для птицеводов-любителей», она казалась погрузившейся в нее с таким вниманием, которое в действительности могла бы уделять только литературному шедевру или сомнительному французскому роману.

— У меня для вас новости, мисс, — сообщил Мастерс, довольно потирая руки. — Если вы все еще хотите, чтобы я занялся этим делом, теперь я вижу способ в нем разобраться!

— Я так на это надеялась, мистер Мастерс! С вашей стороны это просто чудесно!

— Нисколько, мисс. Скажите, вы приехали поездом или в автомобиле?

— В автомобиле. Могу отвезти вас, если хотите.

— Благодарю вас, мисс. Это сэкономит бензин для полицейской машины. Вы не возражаете задержаться по пути, чтобы мы могли повидать сэра Генри Мерривейла в Крэнли-Корт?

— Конечно, не возражаю. Не хочу выглядеть любопытной, но этот сэр Генри Мерривейл — детектив?

— Да, мисс, можно сказать и так. — Мастерс понизил голос: — И один из лучших, только никогда не говорите ему этого.

— Боюсь, я не вполне понимаю. Он эксцентричен или с ним трудно иметь дело?

Мастерс засмеялся:

— Не верьте этому, мисс! Конечно, кое-кто мог бы так сказать, но мне всегда удается с ним справиться! — Старший инспектор посмотрел на часы. — Думаю, лучше выехать после ленча. Скажем, в половине третьего? Отлично! Тем не менее…

Как мы знаем, совесть Мастерса, неотъемлемое качество его натуры, после первых же секунд триумфа начала его беспокоить.

— Тем не менее не хочется являться к старику без предупреждения. Простите, мисс, но куда вы пойдете на ленч?

Вирджиния казалась озадаченной.

— В «Савой» с моим отцом. Папа в Англии ненадолго. Конечно, конгресс сейчас не заседает, но он должен возвращаться в Америку.

— Конгресс? Ваш отец сенатор?

— Нет, конгрессмен. Возможно, вы слышали о нем. Уильям Т. Харви из 23-го конфессионального округа Пенсильвании… О боже!

— Спокойно, мисс! Нет причин для волнения!

— Боюсь, я тоже должна предупредить вас кое о чем. Если вы встретите папу, ради бога, не упоминайте Республиканскую партию!

— Почему?

— Потому что он демократ.

Мастерс, воспринимавший слово «демократ» в самом буквальном смысле, едва не спросил, что необычного в демократе, живущем в демократическом государстве, но вспомнил названия двух крупнейших американских политических партий. Правда, он не был уверен в том, что четко осознает разницу между ними, — впрочем, такая же путаница в прошлом существовала и в умах многих американцев, живущих в Соединенных Штатах.

— Но я не думаю, что вы с ним встретитесь, — продолжала Вирджиния, — потому что он не собирается в Телфорд до вечера. Да, теперь вспомнила! На ленче будут папин здешний поверенный, мистер Деннис Фостер, и его жена.

Мастерс щелкнул пальцами:

— Должно быть, это мистер Деннис Фостер из фирмы «Фостер и Макинтош» — джентльмен, который был замешан в деле об убийствах Бьюли и женился на молодой леди по имени Дафни Херберт?[3] Кажется, это было в 1945 году.

— Я ничего не знаю о деле об убийствах, но жену мистера Фостера действительно зовут Дафни.

Теперь Мастерс мог вонзить свой нож с чистой совестью.

— Тот самый джентльмен! — заявил он. — А я-то ломал себе голову, мисс, можем ли мы найти кого-то, кто рассказал бы вам о сэре Генри, чтобы не делать это самому. Попросите мистера Фостера — он вам расскажет. Все прекрасно!

— Вовсе нет, мистер Мастерс! Сколько раз я должна повторять вам, что мой бедный Том напуган до смерти?

— Тем не менее, мисс, не было никакого преступления.

— Да, но…

— Не было и не будет! — радостно добавил Мастерс.

— Надеюсь.

— Я не был бы честен с вами, мисс, если бы не сказал прямо: ваш муж, видимо, лунатик, никто не входил и не выходил из Дубовой комнаты, так как она была крепко заперта. Это шутка.

— Шутка?

— Ха-ха-ха! — засмеялся старший инспектор. — Предупреждаю, мисс, сэр Генри с ума сойдет, пытаясь найти объяснение, которого не существует. Интересно, что старик скажет об этом!

Глава 2

В тот же сонный летний день, ближе ко времени чая, повернув между высокими каменными колоннами, на извилистую гравиевую аллею Крэнли-Корт, что неподалеку от деревни Грейт-Юборо, въехал автомобиль.

За рулем мощной американской машины, чей темно-красный корпус поблескивал на солнце, сидела Вирджиния Брейс. Хотя пришлось выдвинуть вперед скользящее сиденье и подложить под Вирджинию две подушки, чтобы ее нога могла доставать до сцепления, даже Мастерс, все еще испытывающий необоснованное предубеждение против водителей-женщин, восхищался легкостью, с которой она управляла автомобилем.

Сидящий рядом с ней в шляпе-котелке старший инспектор мог служить воплощением чопорности. Их поездка из Лондона протекала в молчании, и Мастерс опасался, что знает причину.

«Очевидно, — думал он, — мистер Фостер рассказал ей о старом хрыче слишком много и маленькая леди шокирована. Не могу ее порицать».

Пару раз Мастерс взглядывал на нее. Вирджиния с темно-каштановыми волосами, повязанными цветной косынкой от ветра, и словно пышущими здоровьем обнаженными бело-розовыми руками — легкий голубой жакет она отложила в сторону — казалась глубоко задумчивой. Поэтому он воздерживался от разговоров.

Но теперь, когда они подъезжали к дому Г. М., даже твердое, циничное сердце старшего инспектора Мастерса дрогнуло.

Он с удивлением осознал, что последний раз посещал Крэнли-Корт еще до начала войны с Гитлером. Когда машина, промчавшись по аллее среди древних дубов, развернулась на открытой площадке перед красивым невысоким домом из красного кирпича, построенным в позднетюдоровский период, ему показалось, что промежуточных лет не существовало вовсе.

На западе, возле дубов и буков маленького парка, холмы Суссекс-Даунз тянулись вдоль Ла-Манша к тусклому пурпурному горизонту. Крэнли-Корт, построенный Кертиусом Мерривейлом, который был возведен в рыцарское звание Яковом I и стал баронетом при Карле I, почти не подвергся малопривлекательным архитектурным преобразованиям.

Хотя и небольшой — Телфорд-Олд-Холл был куда больше, — Крэнли-Корт отличался той красотой, которая будет жить, покуда дубы растут на английской почве. Учитывая характер старого грешника, который ныне был его хозяином, дом казался на удивление приветливым и уютным, чему способствовали щебетание птиц и солнечные часы.

«Черт возьми! — думал Мастерс. — Что со мной творится?»

Он мучился от приступа ностальгии, хотя сам ни за что бы в этом не признался.

Чтобы прогнать непрошеные мысли, Мастерс решил спросить Вирджинию, что она узнала о сэре Генри Мерривейле. Однако в тот же момент девушка остановила машину перед парадной дверью и заговорила первая:

— Разве это не прекрасно?

— Что именно, мисс?

Было решено, что он будет обращаться к ней «мисс». Мастерс не мог заставить себя называть ее Джинни и всегда спотыкался, пытаясь использовать фамилию ее мужа.

— Вот это, — объяснила Вирджиния, кивая в сторону дома и набирая воздух в легкие. — Я никогда не бывала внутри поместья раньше. Нам с Томом приходится тратить все на содержание Телфорда, хотя там уже нет ни ферм, ни большей части парка. Думаю, сэру Генри это тоже обходится недешево. — Она снова вздохнула с восторгом. — Но разве результат того не стоит?

Мастерс с достоинством вышел из машины, захлопнул дверцу и подошел к другой стороне, чтобы помочь выйти Вирджинии.

— Нет, мисс, — сурово сказал он. — Если хотите знать мое искреннее мнение, результат того не стоит.

— Почему?

— В Англии сейчас другой порядок вещей, мисс. Другой и гораздо лучший.

— Но, мистер Мастерс…

— Простите, мисс, но вы американка. Вы не понимаете ситуации в Англии.

Десятью годами ранее восемнадцатилетняя Вирджиния Брейс, тогда Вирджиния Харви, водила карету скорой помощи во время бомбардировок Лондона. Как и пять с лишним тысяч ее соотечественников, она отказалась покинуть Англию, когда покойный Корделл Халл[4] с упорством фанатика пытался забрать оттуда американцев.

Разумеется, именно тогда Вирджиния встретила девятого виконта Брейса, рядового Даремского полка. Возможно, вдыхая ароматы травы или деревьев и наблюдая, как окна Крэнли-Корт золотит послеполуденное солнце, она вспоминала давние страшные ночи, когда тарахтение зениток перемежалось разрывами бомб, а жизнь проносилась мимо под аккомпанемент сирены ее автомобиля.

Но Вирджиния не видела причин об этом упоминать.

— Вероятно, вы правы, — вздохнула она. — Знаете, мистер Мастерс, иногда вы говорите точь-в-точь как мой отец!

— Значит, ваш отец разумный человек, мисс.

— Разумный! — подтвердила Вирджиния с неожиданной для подобного комментария страстью. — Высокоинтеллектуальный и начитанный! Поэтому я хотела бы…

— Хотели бы что?

Помнила об этом Вирджиния или нет, но одним из самых дорогих ее сокровищ, теперь хранящимся в шкатулке сандалового дерева вместе с пачкой любовных писем Тома, была телеграмма, полученная в те кошмарные дни бомбардировок. Прибывшая среди потока других посланий от матери, пяти тетей и двух дядей, уговаривавших ее не быть дурой и не вмешиваться в чужую драку, эта телеграмма заставила ее сердце сжаться так сильно, как оно больше не сжималось ни разу — за исключением того дня, когда Том сделал ей предложение.

«ДЕРЖИСЬ, МАЛЫШКА. ЕСЛИ УДЕРЕШЬ, Я ОТКАЖУСЬ ОТ ТЕБЯ. СТАРИК».

К сожалению, это был обман. Конгрессмен Уильям Т. Харви никогда не посылал такой телеграммы — по крайней мере, клялся, что не посылал. Его мнение о Великобритании, чей народ желал сохранять и поддерживать монархию, счел бы суровым даже полковник Мак-Кормик.[5]

Как выяснилось, телеграмма была делом рук романтически настроенной секретарши конгрессмена Харви. Но она могла быть и подлинной.

Мечтающая у парадной двери зловещего логова Г. М., Вирджиния внезапно осознала, что старший инспектор Мастерс читает ей суровую проповедь об устранении социальных несправедливостей.

— …Поэтому вы видите, мисс, что все меняется. Возьмите, к примеру, самого сэра Генри! Он изменился до неузнаваемости.

Здесь Мастерс заметил, что «карманная Венера» выглядит удивленной и даже испуганной.

— Неужели?

— Да, мисс! — Мастерс прочистил горло. — Очевидно, мистер Фостер многое рассказал вам о сэре Генри. Возможно, он рассказал, как старик однажды разрушил аркаду развлечений на Чаринг-Кросс-роуд и так допекал шотландского учителя игры в гольф, что тот едва не угодил в сумасшедший дом?

— О да!

— Ну, мисс, — по-отечески успокоил ее Мастерс, — теперь вам нечего его бояться. Он стал совсем другим.

— Какой ужас!

— Вы имеете в виду разрушение аркады развлечений? Скверная история. Он мог бы предстать перед судьей, если бы я не уладил дело.

— Нет, я имела в виду…

— Большая часть того, что он называл своей извращенностью, исчезла. Он образумился. Если я не становлюсь моложе, можете быть уверены, что сэр Генри постарел куда сильнее. А откуда я это знаю? — задал Мастерс чисто риторический вопрос. — Потому что, как я говорил вам, он мирно живет в деревне, вероятно собирая марки, керамику или предаваясь другим стариковским занятиям, и о нем давно ничего не слышно.

— Ну-у… — с сомнением протянула Вирджиния.

Развязав цветную косынку и тряхнув пышными каштановыми волосами, она снова печально вздохнула и посмотрела на парадную дверь, в дубовый косяк которой была вставлена кнопка современного звонка.

— Но ведь мы здесь, чтобы повидать его, не так ли? — спросила Вирджиния. — Вместо того чтобы рассуждать о социальных несправедливостях, переменах в сэре Генри и других неприят… других вещах, почему бы нам просто не позвонить?

— Разумеется, мисс!

Мастерс нажал кнопку и повернулся.

— И кто бы ни ответил на звонок, — сказал он, — это не будет дворецкий.

— Вы уверены?

— Дворецкие — символ дурных прежних дней! — Лицо Мастерса помрачнело. — Помню одного тина по имени Бенсон. Он был дворецким графа Северна в Северн-Холле в Глостершире, когда сэр Генри немного помог мне в разгадке тайны бронзовой лампы.[6] Брр!

— Неужели Бенсон был таким отвратительным?

— Не то чтобы отвратительным, мисс, но с физиономией как у епископа и елейным языком. При этом Бенсон подстрекал сэра Генри становиться еще хуже, чем он был тогда.

— Вероятно, это было интересно.

— Ни капельки! — фыркнул Мастерс, надавив на кнопку так продолжительно, что это могло вызвать раздражение даже в обители святых. — Бенсон доводил меня до исступления своей улыбочкой. Слава богу, что в наши дни даже у лордов нет дворецких!

В этот момент окованная железом дверь медленно открылась. Мастерс, в третий раз потянувшийся к звонку, застыл с рукой в воздухе.

В дверях, несомненно, стоял подлинный дворецкий.

По крайней мере, традиция предписывает дворецким быть рослыми, плотными и величавыми. Человек в дверях, облаченный в короткий черный пиджак, полосатые брюки, рубашку с крахмальным воротничком и темный галстук, был достаточно плотным и преисполненным достоинства, но, увы, чуть ниже среднего роста.

Сквозь поредевшие седые волосы просвечивала розовая кожа. Возраст не смог иссушить его. Румяное лицо оставалось гладким и безмятежным.

Но не лицезрение дворецкого как такового заставило Мастерса застыть, словно его парализовало. Прошло десять секунд, прежде чем к нему вернулся дар речи.

— Я вас знаю! — рявкнул он и настолько забыл о хороших манерах, что ткнул в дворецкого пальцем. — Вы Бенсон!

Дворецкий слегка наклонил голову:

— Да, сэр. — Его лицо выражало нечто вроде удовольствия, хотя подобная эмоция выглядела не слишком уместной. — Если позволите сказать это, мистер Мастерс, то очень приятно приветствовать вас в Крэнли-Корт.

— Но что вы здесь делаете? Ведь вы служите в Северн-Холле у лорда Северна!

Бенсон кашлянул.

— Нет, сэр. Если помните, во время истории с бронзовой лампой его лордство страдал сердечной слабостью.

— Да, припоминаю.

— Также, сэр, если помните, леди Хелен Лоринг, дочь его лордства, обручилась с мистером Китом Фэрреллом, адвокатом.

— Этого чертова ирландца я тоже помню! Вы, он и молодая леди так обвели меня вокруг пальца, что…

Бенсон снова кашлянул.

— Ruse de guerre,[7] сэр, которая, как вы, несомненно, согласитесь, при тех странных обстоятельствах была не только простительна, но и необходима. К сожалению, мистер Мастерс, должен сообщить вам, что его лордство скончался в начале войны.

— Хррм! Очень сожалею.

— Благодарю за соболезнование, мистер Мастерс. Могу лишь добавить, что сэр Генри, услышав о том, что я временно остался без работы, любезно предложил мне управление его домашним хозяйством.

— Вот как? Догадываюсь почему. А вы?

Бенсон задумался, слегка скривив губы.

— Мне едва ли приличествовало бы, сэр, осведомляться о мотивах, приведших сэра Генри к такому решению. Однако рискну предположить, что он находит мое присутствие благоприятным…

— Еще бы! Держу пари, что это так!

— …а мою работу достаточно удовлетворительной. Мне было тяжело покидать Северн, сэр. Но если бы мне предложили сменить его на другое место, я, безусловно, выбрал бы Крэнли.

Манеры Бенсона были настолько безупречны, что сторонний наблюдатель даже не заметил бы, как поспешно он сменил тему. Во время разговора с Мастерсом дворецкий даже не взглянул на Вирджинию. Но его, скажем, биополе проникалось по отношению к ней все большим восхищением и почтением.

Теперь Бенсон наконец посмотрел на нее.

— Прошу прощения, миледи, — заговорил он тоном, который приберегал только для избранных, — но, кажется, я имею честь обращаться к леди Брейс?

— Ну, — скромно отозвалась Вирджиния, — вообще-то это я.

— Благодарю вас, миледи. Мне показали вашу милость в деревне. У меня сообщение для вас.

— Для меня?

— Да, миледи. Кажется, ваша милость звонила в Телфорд-Олд-Холл из Лондона, с целью уведомить, что вы прибудете на автомобиле с джентльменом из Скотленд-Ярда и по дороге заедете сюда?

— Совершенно верно. Я говорила с нашим дворецким.

— Боже всемогущий! — воскликнул Мастерс. — Неужели у вас тоже есть дворецкий?

— Боюсь, что да. — Вирджиния виновато покраснела. — Я хотела скрыть это от вас, но не знала как. Хотя Дженнингс служит у нас всего несколько месяцев.

Чтобы избежать сурового, укоризненного взгляда Мастерса, она снова повернулась к Бенсону и с удивлением спросила:

— Дженнингс звонил сюда?

— Нет, миледи. Звонил его лордство, ваш супруг, который мимоходом сообщил, что мистер Дженнингс слег с мучительной зубной болью. Его лордство просил меня сообщить, что он зайдет за вами сюда в пять часов. Он также добавил, — Бенсон опять негромко кашлянул, — что слышал кое-что о сэре Генри Мерривейле и очень хотел бы с ним познакомиться.

— Это просто чудесно, Бенсон!

— Благодарю вас, миледи. Я…

Дворецкий сделал паузу. С поблескивающими серебром волосами, безукоризненно чистыми воротничком и манжетами на фоне черного пиджака, он нисколько не напоминал постаревшего дружелюбного херувима, однако умел проявить дружелюбие к тем, кого одобрял, не шевеля ни единым мускулом на лице.

— Вы собирались что-то добавить, Бенсон, но остановились, — сказала Вирджиния.

— Только то, миледи, что сегодня утром, по странному совпадению, мы познакомились с десятым виконтом.

— С десятым виконтом? — переспросила Вирджиния, наморщив лоб. — О, вы имеете в виду Томми! — Она засмеялась и повернулась к Мастерсу. — Это наш сын. Помните, я говорила вам, что у нас с Томом есть сын девяти лет?

— Помню, — мрачно буркнул Мастерс.

— Но что делал Томми в шести милях от Телфорда? — не без тревоги осведомилась Вирджиния.

— Не волнуйтесь, миледи. Десятый виконт всего лишь играл в индейцев. При нем были очень большой лук и стрелы, которые, как он информировал нас, ему купил дедушка.

— Ах да! Мой отец купил ему лук в универмаге Селфриджа. Надеюсь, Томми не причинил никаких неприятностей?

На миг Бенсон отвел взгляд. Менее одержимая мать, чем Вирджиния, могла бы почувствовать беспокойство при виде выражения голубых глаз дворецкого.

— Нет, миледи. Напротив, было приятно познакомиться с юным джентльменом, испытывающим здоровый интерес к игре в индейцев, грабителей и пиратов в наши дни, когда молодежь так страстно стремится добраться на луну в ракете или уничтожить мир атомной бомбой.

— Томми благополучно вернулся домой?

— Да, миледи. Сэр Генри отправил его домой в автомобиле.

— И он никого не потревожил? Слава богу! Значит, все в порядке.

— Да, миледи. Визит десятого виконта резко контрастировал с приходом некой мисс И.М. Чизмен, лейбористского члена парламента от Восточного Уистлфилда, которая угрожала сэру Генри судебным преследованием. Но прошу прощения. Я…

— Одну минуту! — вмешался сердитый голос старшего инспектора Мастерса, который больше не мог выносить этот обмен любезностями. — Разговоры разговорами, но я пришел сюда повидать сэра Генри по очень важному делу!

— Вот как, сэр?

— Да, вот так! — ответил Мастерс, который до сих пор не мог простить Бенсону его роль в самозванстве в Северн-Холле. — Мое время дорого, и я нахожусь здесь по поручению заместителя комиссара. Так что будьте любезны сказать, где старик, или отведите меня к нему.

На лице Бенсона по-прежнему не дрогнул ни один мускул.

— Сожалею, сэр, — вежливо, но твердо ответил он, — но сэр Генри занят. Вы никак не можете повидать его.

Глава 3

Мастерс выглядел так, словно не мог поверить своим ушам, что фактически соответствовало действительности.

— То есть как?

— Сэр Генри занят, мистер Мастерс. Сейчас без четверти пять. Если вы подождете до половины седьмого, он, возможно, согласится уделить вам несколько минут перед обедом. Но я ничего не могу обещать.

Это было поистине неслыханно. Конечно, Г. М. мог изображать нежную фиалку и не подходить к телефону, похоронив себя в деревне вдали от Лондона. Но отказываться видеть Мастерса хотя бы для того, чтобы назвать последнего подколодной змеей, — такого еще никогда не случалось. Это граничило с невероятным. Увидеть Г. М. было так же легко, как мемориал принца Альберта,[8] и на эстетически чувствительных людей это зрелище часто оказывало столь же мучительное воздействие.

— Но почему я не могу его видеть? — осведомился Мастерс. — Чем он занят?

— У него урок пения, сэр.

— Урок чего?

— Пения. Последние полгода сэр Генри активно тренировал свой голос. — Даже невозмутимый Мастерс слегка вздрогнул при этом кошмарном воспоминании. — А в следующий вторник он устраивает первое публичное выступление перед Дамским церковным обществом Грейт-Юборо.

— Публичное выступление?

— Концерт, сэр. В данный момент сэр Генри занимается с синьором Равиоли, его итальянским учителем музыки, и его нельзя беспокоить.

— Уроки пения! — завопил Мастерс, хватаясь обеими руками за шляпу. — Так вот что он делал целых полгода! Но почему?

— У сэра Генри бас, мистер Мастерс.

— Знаю, но… Вы имеете в виду, он поет басом?

— Конечно, сэр. Basso profundo.[9] Что еще я мог иметь в виду?

— Не важно! — Мастерс бросил быстрый взгляд на Вирджинию. — Но не говорите мне, что старик воображает, будто может петь в опере!

Бенсон задумался, слегка склонив голову набок.

— Я не ожидаю подобного, мистер Мастерс. Сэр Генри сознает границы своего дарования. А даже если бы не сознавал, ему бы помешала любовь к старым английским балладам довольно вульгарного свойства.

— Не сомневаюсь, — с сарказмом заметил Мастерс.

— Едва ли, сэр, такие произведения, как «О, Тэрри Траузерс» и «Песня менестрелей английского короля», по-своему вдохновенные и даже восхитительные, были бы уместны на сцене театра «Ковент-Гарден» или даже на концертной эстраде.

— Старик в конце концов свихнулся! Я всегда знал, что это произойдет, и опасался этого! Надеюсь, мисс, вы не слишком шокированы?

— Н-нет, — ответила Вирджиния со странной дрожью в голосе. Ее прекрасные невинные глаза блестели. — Я не шокирована. Скорее з-заинтересована.

— Его следует запереть в психушку! Он…

Но Вирджиния уже повернулась к дворецкому, пробуя на нем свои чары:

— Надеюсь, Бенсон, вы не собираетесь запретить и мне повидать сэра Генри?

— Я очень сожалею, миледи. Но указания сэра Генри были абсолютно недвусмысленными.

— Понимаете, — продолжала Вирджиния, — я прошу только потому, что это вопрос жизни и смерти. В Телфорде произошло таинственное событие, которое никто не может объяснить, и Том в ужасном состоянии. Мистер Мастерс здесь только потому, что я привезла его.

— Криминальный случай, миледи? — с интересом спросил Бенсон.

— Да! — сказала Вирджиния.

— Нет! — сказал Мастерс.

Так как оба ответили одновременно, эффект получился несколько противоречивым. Но Мастерсу хватило ума позволить девушке продолжать.

— Поверьте, мне бы и в голову не пришло беспокоить сэра Генри во время репетиции, особенно если он хочет исполнить «Песню менестрелей английского короля» перед Дамским церковным обществом. Том и я наверняка скупим все билеты!

— Это очень любезно с вашей стороны, миледи.

— Поэтому, я надеюсь, вы позволите мне задать один вопрос. Минуту назад вы сказали, что мой муж прибудет сюда в пять и что он очень хочет познакомиться с сэром Генри. Но я поняла по вашим словам, что Тому не составит труда повидать его.

— Миледи, я…

— Бенсон! Мистер Мастерс — чудесный человек и великий детектив. Но он первый признал бы — не так ли, мистер Мастерс? — что иногда бывает немного бестактным. Скажите, Бенсон, подлинная причина, по которой вы не позволяете нам повидать сэра Генри, заключается в выражениях, в которых мистер Мастерс изложил свое требование?

Это был удар не в бровь, а в глаз.

Лицо Бенсона оставалось безмятежным, но он уклонился от прямого ответа:

— Не совсем, миледи.

— Бенсон!

— Уверяю вас, миледи, я имел в виду, что лорд Брейс, как и вы, всегда желанные гости в Крэнли. Особенно учитывая утренний визит вашего сына — десятого виконта. Сэр Генри провел с ним несколько часов.

Следует напомнить и подчеркнуть, что обычно проницательный Мастерс в настоящее время не был самим собой, узнав, что ему придется иметь дело с очередной запертой комнатой.

— Господи, мисс! — воскликнул он с ужасом. — Старого черта и близко нельзя подпускать к вашему невинному ребенку!

— Но почему? — удивленно спросила Вирджиния.

— Мисс, вы не слышали и о половине его выходок! Он дает детям сигары и поощряет их делать ставки на собачьих бегах! Мне это точно известно!

На секунду Вирджиния отвернулась — несомненно, чтобы скрыть материнскую тревогу. Ее плечи вздрагивали.

— Бенсон! — снова обратилась она к дворецкому. — Томми не причинили никакого вреда?

Бенсон покачал головой:

— Нет, миледи. Сэр Генри всего лишь дал десятому виконту вполне безобидный урок стрельбы из лука.

— Стрельбы из лука! — повторил Мастерс. — Господи, он стал еще безумнее, чем раньше! Слушайте, Бенсон, если старик помешался на уроках пения, чего ради ему возиться с луком и стрелами?

Дворецкий задумчиво нахмурился:

— Думаю, сэр, это из-за одного замечания, сделанного десятым виконтом в разговоре с сэром Генри. По какой-то непонятной мне причине дедушка юного джентльмена — отец ее милости — кажется, питает страсть ко всему американскому. Вроде бы он говорил десятому виконту, что величайшими лучниками всех времен были индейцы и белые разведчики, о которых повествуют «Истории о Кожаном Чулке» покойного Дж. Фенимора Купера.

— Да, — согласилась Вирджиния. — Это похоже на папу. Ну и что?

— Сэр Генри решительно возразил против этого замечания, миледи. Он информировал десятого виконта, что все выдающиеся лучники, о которых сообщает история, были англичанами и что величайшим из них был полулегендарный персонаж, известный как Робин Гуд.

— Продолжайте, Бенсон!

— Продолжать особенно нечего, миледи. Демонстрируя использование сорокафунтового лука, сэр Генри рассказал десятому виконту несколько увлекательных историй о Робин Гуде и злокозненном шерифе Ноттингемском, которые юный джентльмен слушал с напряженным вниманием.

— Ну и что в этом плохого?

— Ничего, миледи. Кроме того, что впечатлительный юный ум эти истории могут слегка ввести в заблуждение.

— Ввести в заблуждение?

— Да, миледи. У меня сложилось определенное впечатление, что они связаны не столько с приключениями Робин Гуда, сколько являются несколько приукрашенными описаниями подвигов, совершенных в молодости самим сэром Генри Мерривейлом.

Мастерс снова встрепенулся:

— Предупреждаю вас, миледи, вы сами будете виноваты, если не примете меры! Имейте в виду, что любой ребенок при одном взгляде на физиономию сэра Генри с визгом побежит прочь…

— Неужели он настолько страшен?

— Страшнее, чем вы думаете.

— Быть не может! Как бы то ни было, я никогда его не встречала.

— Но по какой-то причине этого не происходит, — продолжал Мастерс. — Не могу объяснить почему, но детей он привораживает, как Гаммельнский Крысолов.[10] Хорошо, что у него нет своего внука, иначе нам пришлось бы держать наготове Борстал[11] для двенадцатилетнего парня, а Уормвуд-Скрабс[12] или Дартмур[13] — для восемнадцатилетнего.

— Думаю, вы преувеличиваете, мистер Мастерс. В любом случае, Бенсон, вы не ответили на мой вопрос. — Вирджиния слегка надула губки. — Вы позволите нам повидать сэра Генри?

Бенсон тяжко вздохнул:

— Если это вопрос вашего личного счастья, миледи, и как-то связан с… э-э… еще одним случаем таинственного исчезновения на глазах у свидетелей или из запертой комнаты…

— Так оно и есть! Пожалуйста, не расстраивайтесь, мистер Мастерс. По-моему, у вас подскочило давление.

Подумав, Бенсон кивнул.

— Не будете ли любезны, миледи и вы, старший инспектор, последовать за мной?

Он повел их через просторный, но с низким потолком холл. Солнечный свет, проникающий сквозь освинцованные окна, играл на коричневой дубовой мебели, пахнущей возрастом и политурой.

Для человека со столь отпугивающим характером и внешним видом Г. М. обладал весьма впечатляющей вереницей предков. Над камином висел портрет леди кисти Питера Лели, а на правой стене — еще больший портрет работы Гейнсборо.

Мастерс видел, что с каждой комнатой, через которые вел их Бенсон, Вирджиния становится все более очарованной обстановкой. Хотя они в любой момент ожидали услышать голос старого людоеда, упражняющегося в пении, в доме царила мертвая тишина, когда Бенсон направился к закрытой двери в конце короткого коридора.

— Стоп! — тихо произнес Мастерс, кивнув в сторону двери. — Он сейчас здесь?

— Да, сэр, — терпеливо отозвался Бенсон. — Это Серый кабинет, выходящий окнами в елизаветинский сад. Сэр Генри велел установить там рояль.

— Знаете, мисс, — проворчал внезапно смутившийся Мастерс, — я не уверен, что вам следует вообще входить туда.

— Почему? — спросила Вирджиния.

— Потому что, мисс, старый негодяй может запеть что-нибудь, не предназначенное для ушей симпатичной молодой леди вроде вас… Погодите! — Мастерс повернулся к Бенсону. — Вы сказали, что у него итальянский учитель музыки?

— Да, сэр. Знаменитый маэстро, синьор Луиджи Равиоли.

— Ну, что бы ни говорили об итальянцах, в музыке они знают толк. Не может этот парень убедить старика петь что-нибудь приличное, если ему вообще необходимо петь?

Взгляд Бенсона устремился в потолок.

— Действительно, сэр, синьор Равиоли часто упрекал сэра Генри за его песенный репертуар.

— Значит, синьор Рави… итальянец сумеет его уговорить! Я не позволю оскорблять слух молодой леди…

— Я ценю вашу заботу, мистер Мастерс, — искренне поблагодарила Вирджиния. — Но в конце концов, я замужняя женщина. И вы сами сказали, что сэр Генри постарел и изменился.

— Я был достаточно глуп, чтобы этому поверить, — буркнул Мастерс.

— Вы сказали, что он собирает марки или керамику и что о нем ничего не было слышно…

Вирджиния внезапно умолкла. Из-за двери послышались звуки рояля, играющего вступительные такты песни. Но не они заставили ее умолкнуть, поднеся руку ко рту.

— Черт возьми! — прошептал Мастерс, несмотря на все старания следить за своим языком в присутствии дамы.

Когда за закрытой дверью зазвучал basso profundo, Мастерс и Вирджиния приготовились к чему-то очень скверному. Но они не ожидали самого худшего. Ужасные звуки напоминали взрыв бомбы без предваряющего его свиста.

Только Бенсон оставался невозмутимым. Знакомый со своеобразным чувством юмора дворецкого сказал бы, что он даже выглядит довольным. Приложив палец к губам, он бесшумно распахнул дверь, и взору Вирджинии представилась самая впечатляющая сцена из всех, какие ей доводилось лицезреть.

Модернизированные окна просторной квадратной комнаты с серыми оштукатуренными стенами и картинами в рамах выходили в большой разноцветный сад с фонтаном, в центре которого женская фигура из зеленоватой бронзы купалась в сверкающих струях воды.

В самой комнате, между дверью и окнами, стоял рояль, обращенный клавиатурой к двери. У рояля сидел спиной к входящим маленький полноватый человечек с длинными черными волосами, трепетавшими при каждом движении.

Певец — крупный, толстый, бочкообразный джентльмен в белом костюме из шерсти альпаки — также находился спиной к гостям. Его лысина сверкала на солнце. Он стоял у рояля, выпятив объемистый зад. Его правая рука небрежно покоилась на инструменте, а левая была поднята в сугубо оперном жесте, напоминающем пластику Марселя Журне.[14]

Он пел следующее:

Пухлый волосатый человечек был вне себя. Чтобы рояль был хоть как-то слышен сквозь ужасающий рев певца, он колотил по клавишам, как боксер по груше. Но его все равно слышно не было.

Маленький человечек у рояля — синьор Равиоли — спрыгнул с табурета, дрожа всем телом. По выражению его лица можно было предположить, что он собирается произнести двадцатиминутную страстную речь. Но, прижав друг к другу большой и указательный пальцы, как будто стараясь удержать за хвост насекомое, он произнес лишь одно слово:

— Нет!

Певец умолк и повернулся.

— В чем дело? — рявкнул он.

— Нет! — повторил синьор Равиоли, дрожа еще сильнее.

При виде выражения широченной физиономии сэра Генри Мерривейла со съехавшими на нос очками в роговой оправе Вирджиния на какое-то время ощутила желание закрыть глаза.

— Что теперь я натворил? С песней что-то не в порядке?

— Нет!

— Тогда что не так, сынок? Объясните!

Старший инспектор Мастерс, стоя в дверях рядом с Вирджинией, облегченно вздохнул.

— Слава богу, мисс, — пробормотал он, — что у учителя пения есть хоть немного здравого смысла! Он убедит старого дурня не петь низкопробные мюзик-холльные песенки вроде этой! Он скажет ему…

Однако синьор Равиоли сказал совсем другое:

— Это ваше дыхание…

— Что не так с ним, сынок?

— Вы дышать вот так! — Синьор Равиоли начал издавать пыхтящие звуки на манер дырявых кузнечных мехов. — Corpo di Вассо,[15] я устать от вы! Подождите! Я вам показать, как петь эта песня!

Он снова сел за рояль, тряхнув шевелюрой. Надо признать, что у синьора Равиоли был действительно прекрасный тенор — бархатный, как пльзенское пиво.

Уничижительный возглас замер на губах сэра Генри Мерривейла.

На его лице появилось странное выражение.

— Послушайте, сынок, — осведомился Г. М., поправив очки, — откуда вы взяли новый куплет этой песни?

— Новый куплет? Ба! Я его придумать только сейчас!

— Да неужели? Сынок, это не так плохо! Не могли бы вы придумать еще?

Частично умиротворенный синьор Равиоли щелкнул пальцами с небрежной артистической гордостью.

— Конечно! Этот песня простой — не то что итальянский. — Внезапно вспомнив обиду, он ударил по клавишам. — Но почему вы не петь красивый итальянский песня, который я хотеть?

Г. М. с такой силой хлопнул кулаком по крышке рояля, что внутри загудели струны.

— Вы отличный учитель музыки, сынок. Я это признаю. Но я больше не собираюсь мириться с вашим чертовым латинским темпераментом! Я англичанин, понятно? Не выношу темпераментных личностей!

— Вот как? — отозвался синьор Равиоли с внезапным зловещим спокойствием. — Вы хотеть, чтобы я сочинить еще куплеты для ваша песня?

— Да!

— Ну так я их не сочинять.

— Погодите, сынок! — всполошился Г. М. — Не выходите из себя! Тот куплет, который вы только что состряпали, просто гениален! «Он призрак, но хочет спагетти». Черт возьми, это лучше оригинального текста! Если вы сочините еще куплетов двадцать-тридцать, я мог бы спеть их на концерте и произвести фурор. Тем более если я спою их с итальянским акцентом!

Решительно, этот день не был удачным для старшего инспектора.

Время от времени Мастерс прочищал горло в напрасной надежде привлечь внимание Г. М. Но теперь, поддавшись общей темпераментной атмосфере, он громко постучал костяшками пальцев по панели открытой двери.

Г. М. и синьор Равиоли повернулись одновременно. При виде Мастерса на лице Г. М. отразилась такая лютая злоба, что Вирджиния едва не выбежала в коридор.

— Пожалуйста, успокойтесь, сэр! — быстро произнес Мастерс, подняв руку с достоинством уличного регулировщика. — Не говорите ни слова, пока не услышите, что я должен сообщить вам. Я здесь не для того, чтобы беспокоить вас, и не потому, что мне этого хочется. Нет, сэр! Я здесь потому, что заместитель комиссара, пренебрегая всеми полицейскими правилами и расходуя деньги налогоплательщиков, приказал мне прибыть сюда из-за происшествия с запертой комнатой, которая, похоже, была наиболее запертой из всех, о каких я когда-либо слышал. Но пока что ничего не говорите!

Г. М. и так ничего не говорил.

Он попросту был на это не способен. Стоя с упертыми в бока кулаками, побагровевшим лицом и выпученными под стеклами очков глазами, он всего лишь дышал в таком стиле, который напоминал недавнюю иллюстрацию синьора Равиоли.

— Вот так, — продолжал успокоившийся Мастерс. — Эта маленькая леди — мисс… леди Брейс, ваша соседка из Телфорд-Олд-Холла. Насколько я понял, вы познакомились с девятилетним сыном леди Брейс по имени… по имени…

— С десятым виконтом, сэр, — быстро подсказал Бенсон.

— По имени Томми. — Мастерс бросил сердитый взгляд на дворецкого. — Судя по полученной информации, вы в очередной раз выставили себя глупцом, обучая мистера Томми стрелять из лука… Но не будем отвлекаться. Две ночи тому назад — точнее, в среду — в Телфорд-Олд-Холле произошло очень странное событие. По крайней мере, вы бы назвали его странным. Как говорила мне ее милость, Телфорд — исторический старый дом. Не такой старый, как Крэнли-Корт, но куда более исторический и интересный.

Сэр Генри Мерривейл по-прежнему молчал. Но при этих словах с его губ сорвался легкий свистящий звук. Его лицо покраснело, а глаза выпучились еще сильнее.

— По словам леди Брейс, с одной из тамошних комнат, называемой Дубовой, связана историческая легенда. Не то чтобы в наши дни кого-нибудь заботила история, — с презрением добавил Мастерс. — Мы избавились от нее раз и навсегда. Но я должен изложить вам факты.

— Право, мистер Мастерс… — запротестовала Вирджиния, но старший инспектор шикнул на нее.

— Легенда восходит к эпохе Гражданской войны,[16] а точнее, думаю, к 1645 году. Если я правильно помню, это был год битвы при…

— Битвы при Нейзби,[17] сэр, — вновь подсказал Бенсон — поистине кладезь информации.

— Да. Но вернемся к Дубовой комнате. Сейчас, как говорит леди Брейс, в ней нет почти ничего, кроме нескольких музыкальных инструментов — включая странную разновидность фортепиано, котораясуществовала уже в те времена, — и железного сейфа для ценностей, к которому у лорда Брейса имеется только один ключ.

В семействе Брейс существует фамильная драгоценность, которую они именуют Чашей Кавалера. Вы, конечно, собираетесь спросить, является ли эта чаша антикварным изделием, относящимся к тому же периоду, что и легенда о кавалере. Ответ — нет, не является. Но в Викторианскую эпоху жил виконт Брейс, который грешными путями нажил кучу денег и считал, что чаша, связанная с легендой, должна существовать. Поэтому он просто изготовил ее согласно собственным вкусам. Насколько я понимаю, нынешним лорду и леди Брейс эта чаша не слишком нравится. Верно, мисс?

— Она ужасна, — пробормотала Вирджиния, печально покачав головой.

Мастерс достал из внутреннего нагрудного кармана записную книжку.

— Мне описали чашу как большой золотой кубок с ободком из крупных бриллиантов сверху и из рубинов и изумрудов посредине.

Вирджиния содрогнулась. Даже Бенсон слегка нахмурился.

— Тем не менее, — продолжал Мастерс, — эта чаша находится в семье и, очевидно, должна оставаться там. Не являясь ценностью как реликвия, она обладает огромной материальной ценностью. Расторопному мошеннику достаточно извлечь камни, продать их по отдельности, чтобы их было невозможно отследить, и растопить золото. Чаша Кавалера — мечта вора!

Обычно, сэр, чаша хранится в банке господ Кокс в Лондоне. Но в ночь со среды на четверг она находилась в сейфе Дубовой комнаты в Телфорде. Молодой лорд Брейс просидел в этой комнате всю ночь — вернее, пытался просидеть, — дабы быть уверенным, что никто туда не проникнет и не украдет чашу.

Мастерс спрятал записную книжку с видом человека, изложившего все факты.

— Я пришел просить вас о помощи, сэр Генри. Во-первых, потому, что это совсем новая проблема, которая, мне кажется, может вас заинтересовать. Во-вторых, обязан заявить вам на правах друга, и уверен, что леди Брейс, Бенсон и даже синьор Спагетти со мной согласятся, что я окажу услугу обществу, если сумею помешать вам доводить людей до безумия жутким кошачьим концертом, который вы именуете пением. Это все, сэр.

Последовала пауза. Наконец сэр Генри Мерривейл обрел дар речи.

— Все? — хрипло осведомился он.

— Полегче, сэр! Держите себя в руках!

— Значит, вы думаете, что эта совсем новая проблема меня заинтересует.

— Я только сказал…

— И вы пришли просить меня о помощи?

— Может быть, я неточно выразился…

— И самое главное, вы считаете, что окажете услугу обществу?

— Сэр Генри!

Вся комната содрогнулась, когда Г. М., несмотря на свои габариты, исполнил короткий танец между окнами. Мастерс явно не приобрел популярность. Синьор Луиджи Равиоли с мохнатыми черными бровями и точеным носом, покрасневшим от доброго кьянти, сердито уставился на него. Г. М. перешел от рискованного возбуждения к почти сверхъестественному спокойствию.

— Знаете, Мастерс, — заметил он, — вы меня просто очаровали. Подобной наглости я не видывал с тех пор, как один молодой сукин сын прошлялся где-то с моей дочерью всю ночь, а потом целых два часа прощался с ней, упершись локтем в хренов дверной звонок.

— Сэр Генри! Здесь присутствует леди!

Но помутневшие от злости глаза Г. М. видели только крайне нежелательное присутствие старшего инспектора Мастерса.

— По-вашему, это совсем новая проблема? Что же в ней нового? Я могу сообщить вам то, что вы хотите знать, не услышав от вас больше ни слова! Полагаю, вы хотите знать, как и почему кто-то украл Чашу Кавалера?

— Нет-нет! — отважно вмешалась Вирджиния. — Дело совсем не в том, сэр Генри!

Г. М. смутно осознал, что к нему обратился кто-то другой.

— Что-что? — осведомился он.

— Ругайте меня, если вам нужно кого-то ругать, потому что это моя вина. Но проблема состоит совсем не в этом.

— А в чем?

— Я хочу знать, сэр Генри, — сказала Вирджиния, — почему кто-то не украл Чашу Кавалера.

Глава 4

Спустя полчаса, когда представления наряду с колоритными демонстрациями темперамента были завершены, четыре человека также завершили запоздалое чаепитие у фонтана с бронзовой нимфой в елизаветинском саду.

Этими четверыми, перечисляя их слева направо в том порядке, в каком они сидели на брезентовых стульях или в легких креслах вокруг стола у широкого бассейна фонтана, были старший инспектор Мастерс, Вирджиния Брейс, сэр Генри Мерривейл и синьор Равиоли.

Г. М. успокоил себя шестью чашками крепкого черного чая без сахара и молока. Вытащив из-за воротничка салфетку, он одобрительно разглядывал Вирджинию.

— Теперь, куколка моя, — сказал Г. М., — я могу послушать вас ровно тридцать минут по моим часам, так как хочу вам помочь.

— Конечно! — с энтузиазмом согласился синьор Равиоли, чей нос краснел над белой чашкой с чаем. — Я тоже хотеть помочь!

— Не более тридцати минут! — снова предупредил Г. М. — Мое время мне не принадлежит. Я занят работой настолько важной для меня и, может быть, для всего мира, что должен репетировать практически каждую свободную минуту.

Мастерс фыркнул, но Г. М. игнорировал его, как будто тот не существовал вовсе.

— Но я выслушаю вас, куколка, несмотря на всю занятость. Знаете почему? Потому что я никогда не встречал девушку, которая преподносила бы мне тайну таким привлекательным способом. Было бы смертельно скучно выяснять, как вор вошел и вышел из запертой комнаты, украв чашу из золота и драгоценных камней. Но старику куда интереснее разобраться, почему вор не украл эту чашу. Вы это понимаете?

— Конечно. И бедный Том, мой муж…

— Поэтому я прошу вас, куколка, быть очень внимательной. Когда вы описываете Дубовую комнату, которая якобы была заперта, я хочу получить подробный отчет, такой, как обычно выглядит план архитектора, где не пропущена ни одна деталь. Говоря словами Джозефа Конрада,[18] я хочу, чтобы вы заставили меня увидеть это.

— Правильно! — одобрил синьор Равиоли, подавившись чаем.

Хотя Мастерс решил найти убежище в молчании, он не выдержал:

— Слушайте, сэр, почему леди должна все это проделывать? Машина у двери, а Телфорд не так далеко отсюда. Если вы хотите увидеть эту комнату, почему бы вам не поехать и не взглянуть на нее?

Последовала пауза, после которой Г. М. склонился к Вирджинии.

— Видите эту змею? — прошипел он.

Вздрогнув, Вирджиния быстро посмотрела на землю, искренне ожидая увидеть как минимум среднего размера кобру, ползущую по дорожке вокруг фонтана. Потом она поняла, что хозяин дома имел в виду Мастерса.

— Право, сэр Генри, — запротестовала она, потому что ей нравился старший инспектор, — мистер Мастерс совсем не таков. Конечно, я не знаю его близко — мы встретились впервые только этим утром, но… с ним просто что-то не так.

— Господи, и вам понадобился целый день, чтобы понять это?

— Нет-нет, я имею в виду, что по какой-то причине он сам не свой.

— У него нет души! — заявил Г. М. — Он не может понять, что ничего так не расстраивает артиста, как бесконечные перерывы в течение целого дня! Взять, к примеру, меня! Сегодня утром я никак не мог сосредоточиться на репетиции…

— Из-за моего Томми? Я ужасно сожалею!

Г. М. удивленно приподнял почти невидимые брови и уставился на нее поверх очков.

— Из-за мальчугана? Что вы, куколка моя, я не имел в виду его. Он славный паренек, и вы должны им гордиться. Нет, я говорил о чертовой женщине, которая учинила здесь скандал и пригрозила подать на меня в суд.

— О женщине? — Вирджиния задумалась. — Случайно, не о мисс И.М. Чизмен, лейбористском члене парламента от Восточного Уистлфилда?

— Да. Но как вы об этом узнали, куколка?

— Мне рассказал Бенсон. — Вирджиния поколебалась. — А вы ничего не сделали, сэр Генри, что могло бы побудить ее привлечь вас к суду?

— Все это ложь! — возмутился Г. М. — Я невинен, как нерожденный младенец. Не так ли? — апеллировал он к учителю музыки.

— Безусловно! — подтвердил синьор Равиоли, ставя чашку и блюдце, чтобы щелкнуть пальцами. Было заметно, что он говорит по-английски не только с итальянским, но и с легким американским акцентом. — Как бы то ни было, к чему вся эта суета? Неделю назад злобная баба получить по заслугам.

— Ш-ш! — зашипел Г. М. — Просто скажите «да» и обойдитесь без подробностей!

— Но что произошло? — не унималась Вирджиния.

Г. М. огляделся вокруг, словно проверяя, не прячется ли мисс Чизмен в елизаветинском саду.

— Это случилось в театре «Мажестик» в Черритоне — большом старом здании, которое обычно используют для пантомим. Не знаю, бывали ли вы там, куколка.

— Нет, но я понимаю, что вы имеете в виду.

— Угу. — Г. М. снова огляделся. — Неделю назад там состоялись серьезные политические дебаты. Мисс Чизмен, разумеется, выступала от имени Лейбористской партии, и случилось так, — он словно давал понять, что все происходило помимо его желания, — что я представлял интересы консерваторов.

— Да?

— Подлец председатель, чтоб сгнила его печенка, позволил ей выступать первой, а после моей речи — оппонировать, при этом не дав мне шанса оппонировать вовсе! — Г. М. распалялся все сильнее. — Это справедливо?

— Да! — сказал старший инспектор Мастерс.

— Нет! — сказал синьор Равиоли.

— А потом? — поторопила Вирджиния.

— Чизмен говорила сорок три минуты (зафиксировано по часам) и, произнеся величественную фразу вроде: «Я покажу вам направление, по которому идет наша великая нация под руководством славной Лейбористской партии!» — шагнула назад и — бах! Свалилась через люк в подвал на добрых шестнадцать футов]

— Боже мой! Бедняжка пострадала?

— Нисколько, куколка моя. Но лейбористская пресса подняла шум, и пара злонамеренных типов заявила, будто я подкупил рабочих сцены, чтобы отпереть все люки. Я! Можете себе такое представить?

— Безусловно, могу, — ответил Мастерс. — Бьюсь об заклад, что вы именно это и сделали.

— Ох, сынок! Это злобная клевета! Как бы то ни было, я велел им разложить матрацы по всему полу, чтобы она не пострадала.

— Понятно? — с торжеством осведомился синьор Равиоли.

— Лично мне ничего не понятно, сэр Генри! — Мастерс снова схватился за свою шляпу. — Вы всегда сочувствовали трудящимся! Что вы теперь имеете против них?

Г. М. сразу забыл, что не разговаривает с Мастерсом.

— В том-то и дело, что ничего! Если бы эти лейбористские члены парламента действительно были трудящимися, то могли бы хоть что-то соображать. Но большинство из них — по крайней мере, те, кого я встречал, — недопеченные интеллектуалы, специализировавшиеся на экономике или такой же чепухе.

— Мистер Мастерс абсолютно прав! — заявила Вирджиния, хотя ее губы дрожали, а глаза были влажными. — Вам должно быть стыдно за себя. Очевидно, эта мисс Чизмен — уродливая старая карга?

Но Г. М. покачал головой:

— Ошибаетесь, куколка. Илейн Чизмен не так молода, как вы, — вероятно, ей лет сорок, — но вовсе не дурна собой. Если бы она одевалась как следует и хотя бы иногда улыбалась, а не ходила бы с маниакальным взглядом, словно отправляясь в крестовый поход, а не на избирательный участок, то могла бы даже выглядеть хорошенькой.

Мастерс махнул рукой.

— С вами бесполезно говорить, сэр, — не без оснований заметил он. — Вы состоите из сплошных предубеждений. Но вы намерены уделить внимание проблеме Чаши Кавалера?

— Конечно, сынок. В частности, мне не терпится задать один вопрос.

— Какой?

— Не важно. Пусть девочка расскажет свою историю. Только прошу вас, куколка моя, не придерживаться никакого плана. Говорите первое, что придет вам в голову, ладно?

В разноцветном елизаветинском саду сгущались тени. Тихий плеск фонтана, в котором купалась маленькая бронзовая нимфа, казался все более умиротворяющим.

Вирджиния задумалась. Мастерс заметил, как Г. М. внезапно посмотрел на нимфу в фонтане, а потом, очень строго, на очаровательную леди, которая, закинув ногу на ногу, опершись локтем на колено и опустив подбородок на руку, словно заглядывала в прошлое.

— Прежде всего, — заговорила она, — мне приходит в голову то, как я впервые увидела Дубовую комнату. Это произошло весной 1941 года, чуть более десяти лет назад, когда мы с Томом поженились и приехали в Телфорд на медовый месяц.

Понимаете, тогда я ничего не знала о Томе. Я не знала, что он богат и что у него есть красивый дом. В Даремском полку он даже не был офицером, и я думала, что его зовут просто мистер Брейс.

Мы выехали из Лондона в старом драндулете, который Том у кого-то позаимствовал и для которого где-то раздобыл бензин. Я полагала, что мы остановимся в какой-нибудь гостинице. Потом мы свернули на подъездную аллею — это было на закате, как сейчас, — и увидели Телфорд с его трубами, темнеющими на фоне розового неба.

В то время там не было никаких слуг, кроме старого управляющего, которого уже нет в живых. Помню, как Том перенес меня через порог и стал водить из комнаты в комнату. Третьей… нет, второй, которую он мне показал, была Дубовая комната.

Вирджиния сделала паузу, полуприкрыв глаза тяжелыми веками, чтобы оживить в памяти каждую деталь. Фонтан тихо журчал.

— Смотреть там не на что, за одним исключением — комната размером около пятнадцати квадратных футов, с довольно низким потолком и панелями из темного дуба. В ней только одна дверь и два освинцованных окна, выходящих на запад.

Когда я впервые увидела комнату, она была такой же, как сейчас. Средних размеров камин с каменным дымоходом. Полированные дубовые половицы, три дубовых стула с высокой спинкой и маленький узкий стол. В одном углу клавесин — разновидность фортепиано XVII века, о котором говорил мистер Мастерс, — а на нем лежит лютня. Больше там ничего нет, кроме не очень большого железного сейфа. Как правило, в нем ничего не хранится — Том даже не помнит, где ключ.

Как я говорила, тогда был закат. «Посмотри на это, дорогая», — сказал Том и подвел меня к левому окну показать надпись на нем.

В этом месте глубоко заинтересованный сэр Генри Мерривейл поднял руку:

— Погодите, куколка! Что вы подразумеваете под надписью на окне?

Вирджиния не пробудилась от своих грез.

— Она была нацарапана на стекле острием бриллианта в кольце. Это освинцованное окно состоит из ряда продолговатых панелей, каждая размером… скажем, чуть больше растопыренной ладони мистера Мастерса.

«Смотри, дорогая, — сказал Том. — Эту комнату называют Дубовой или Комнатой Кавалера». На одной из панелей левого окна я прочитала пять слов, написанных слегка наклонными маленькими буквами: «Боже, благослови короля Карла и…» На слове «и» фраза обрывалась. Слова были нацарапаны в спешке, так как человек, который сделал это, умирал.

Когда Том и я стояли у окна, он рассказал мне легенду о кавалере. Разумеется, «король Карл» был королем Карлом I, которого обезглавили спустя несколько лет после того, как армия кавалеров проиграла круглоголовым[19] последнюю решительную битву при Нейзби во время Гражданской войны в Англии.

Естественно, вы спросите, был ли этот кавалер предком Тома. Не был. Он происходил из Кента, и его звали сэр Бинг Родон. Но кентский сэр Бинг был влюблен в некую Мэриан — ее называли леди Мэриан, хотя она не имела никаких прав на титул, — которая являлась одним из предков Тома.

По крайней мере, первая часть легенды — исторический факт. Сэр Бинг Родон состоял в знаменитой роялистской кавалерии принца Руперта, которая при Нейзби осуществила столь же знаменитую атаку на парламентскую кавалерию под командованием Айртона, зятя Кромвеля, на левом фланге круглоголовых.

Я не собираюсь обсуждать эту битву. Люди до сих пор высказывают о ней разные мнения в зависимости от их симпатий. Численно круглоголовые вдвое превосходили кавалеров, но, как говорит Том, кавалеры все равно бы победили, если бы не… Ладно, это не имеет значения.

Сокрушительное поражение кавалеров положило конец надеждам короля Карла. После битвы оставшиеся в живых роялисты — разумеется, кроме вождей — были отпущены на свободу при условии, что они больше не будут выступать против круглоголовых. Но сэр Бинг Родон не мог покинуть поле боя. После битвы круглоголовые сделали кое-что — не важно, что именно, — заставившее его обезуметь от горя и гнева.

Ночью, когда круглоголовые зажгли костры и распевали псалмы в честь победы, сэру Бингу удалось собрать дюжину людей. Это были раненые на изможденных лошадях, но только их он смог найти и уговорить.

Эти безумцы решили подождать, пока лагерь круглоголовых погрузится в сон, а потом осуществить самоубийственный рейд, поубивав, прежде чем погибнуть самим, как можно больше врагов обоюдоострыми кавалерийскими саблями. Правда, круглоголовые выставили часовых, но они не ожидали нападения.

Но когда сэр Бинг собирался подать сигнал к атаке, он обнаружил, что не может этого сделать без предупреждения.

Судя по тому, что я читала, это не был щепетильный век. Как говорит Том, большинство наших идей о честной игре берет начало в Викторианской эпохе. Но сэр Бинг Родон почувствовал, что физически не может убивать спящих безоружных людей.

Поэтому, прежде чем отдать приказ, он что-то крикнул голосом, который разбудил бы кладбище размером в сотню акров. Одна версия того, что крикнул сэр Бинг, содержится в исторических книгах, но существует и другая — вроде бы более правдивая.

После этого все тринадцать всадников пришпорили коней с боевым кличем кавалеров «Бог за короля Карла!» и помчались галопом в самую середину армии Оливера Кромвеля. — Вирджиния повысила голос и воскликнула чисто по-американски: — Том говорит, драка была что надо!

Внезапно смутившись и покраснев, Вирджиния откинулась на спинку стула.

Хотя Мастерс смотрел на нее с удивлением, ей незачем было беспокоиться о двух других. Сэр Генри Мерривейл и синьор Равиоли, выпучив глаза, слушали с напряженным вниманием.

— Это совсем по-итальянски! — воскликнул последний. — Лучше мало хороших солдат, чем много плохих! Что случится потом, синьора?

— Да, куколка моя! И что в действительности крикнул сэр Бинг, чтобы разбудить круглоголовых? Нет, я вижу, что вы не хотите нам рассказывать. Но что произошло?

Поток вопросов восстановил уверенность Вирджинии.

— Ну, я не авторитет в области сражений. Тринадцать человек не могли продержаться слишком долго, особенно против таких солдат, как «железнобокие»[20] Кромвеля. Но бывает, что мужчины и даже женщины, если они верят во что-то достаточно сильно, обретают сверхъестественную выносливость.

(Не вспоминала ли Вирджиния собственное прошлое?)

— В любом случае, — продолжала она, — двое из тринадцати кавалеров смогли выбраться живыми. Один из них даже дожил до старости и смог поведать свою историю, но это не был сэр Бинг Родон.

Сэр Бинг знал, что смертельно ранен. Его единственным желанием было добраться до Телфорд-Олд-Холла и в последний раз увидеть леди Мэриан.

Но вы понимаете, как трудно это было. Битва произошла в Нортэмптоншире, и ему предстояло проделать путь до Суссекса. Другой выживший спрятался, но сэр Бинг не стал этого делать. С той ночи он был меченым; за его голову назначили награду. Никто не знает, как он осуществил свое путешествие, скольких сменил лошадей и даже как смог удержаться в седле.

Тем временем — теперь мы вступаем в царство легенд — леди Мэриан почти обезумела от тревоги, не зная, где ее возлюбленный и что с ним случилось. Согласно легенде, однажды июньскими сумерками Мэриан сидела за клавесином в Дубовой комнате. Она ничего не слышала, но внезапно подняла голову и увидела в дверях сэра Бинга Родона.

При Нейзби на нем были шлем с хвостом из металлических пластинок, защищавших затылок, нагрудник и наспинник. Но ему пришлось бросить их, как и кавалерийскую саблю. Из оружия при нем была только рапира с рукояткой-чашкой — тогда новинка в Англии — без острых граней, которой можно было наносить только колющие удары.

Однако едва ли можно было толком разглядеть его одежду и лицо, покрытые грязью, пылью и кровью. Мэриан лишь увидела шатающегося сэра Бинга с длинными спутанными волосами, опускающимися на плечи.

Она подбежала к нему и обняла его. Сэр Бинг попытался что-то сказать, но не смог — то ли из-за раны, то ли еще по какой-то причине. Мэриан показалось, что он задыхается, что ему не хватает воздуха, и она подвела его к левому окну. Сэр Бинг опять попытался заговорить, но снова не сумел.

На его правой руке был массивный золотой перстень с крупным бриллиантом. Вместо того чтобы открыть окно, он использовал бриллиант как перо и написал на стекле: «Боже, благослови короля Карла и…»

Что дальше? Возможно, сэр Бинг хотел написать «и тебя» или «и Мэриан», но не успел это сделать. Они услышали топот лошадей и увидели всадников в латах, окружающих дом.

«Прячься!» — закричала леди Мэриан. Но произошло то, что вы, должно быть, видели сами: сверхъестественный прилив сил, который случается перед… перед концом.

Сэр Бинг открыл окно и спрыгнул на землю. Он не хотел, чтобы Мэриан видела, как его убивают. Они любили друг друга, но не могли пожениться, так как она уже была замужем.

Сэр Бинг приземлился на широкую зеленую полосу дерна, рядом с дубом примерно в дюжине ярдов от окна. Но патруль круглоголовых спешился и окружил его. Прижавшись спиной к дубу, он выхватил рапиру. Старый Блисс — управляющий, который умер в 1946 году, — часто показывал посетителям место последнего боя сэра Бинга Родона.

«Боже, благослови короля Карла и…»

Их было шестеро против одного. Сэр Бинг умирал, но был еще слишком опасен. Он успел заколоть двоих противников колющим ударом в горло, прежде чем они выбили у него шпагу и разрубили его надвое от плеча до грудной кости.

Леди Мэриан видела бой, стоя у окна. Она не могла подбежать к нему и даже не осмеливалась крикнуть, так как ее муж и родители находились в Телфорде, а дом могли сжечь за укрывательство беглого роялиста.

К счастью, леди Мэриан не видела гибели сэра Бинга. Она упала в обморок, хотя в то время женщины были куда выносливее. Согласно легенде, последнее, что успела увидеть леди Мэриан, был ее возлюбленный, прижавшийся спиной к дубу, и блеск большого бриллианта на его правой руке.

«Боже, благослови короля Карла и…»

Вот и все. Это всего лишь глупая старая легенда, и я надеюсь, что не отняла у вас слишком много времени. Эту историю Том рассказал мне, когда мы стояли у окна в первый вечер нашего медового месяца. Я знаю, что в наши дни не принято быть сентиментальными. Но я не смогла удержаться и заплакала.

Глава 5

Старший инспектор Мастерс прочистил горло, вернув всех к реальности.

— Многие молодые леди вели себя так во время свадебного путешествия, мисс, — утешительным тоном произнес он. — Даже моя жена.

Вирджиния посмотрела на Мастерса, и ее настроение изменилось. Ее негромкий смех отозвался в саду эхом под аккомпанемент плеска фонтана.

— Да, я знаю, что вы имеете в виду, — отозвалась она. — Спасибо, что привели меня в чувство. Раньше я часами стояла у этого окна, глядя на надпись и мечтая, но теперь я воспринимаю ее как само собой разумеющееся. Но вы понимаете, какое сильное впечатление может производить на людей эта история? Вот почему прадед Тома сто лет назад, в год Великой выставки,[21] изготовил из золота и драгоценных камней фальшивую реликвию — Чашу Кавалера.

Вирджиния снова улыбнулась:

— Я говорю людям, в основном, чтобы уберечь себя от лишних вопросов, что история о сэре Бинге, леди Мэриан и смерти сэра Бинга под дубом уводит в царство легенд. В действительности здесь больше правды, чем вымысла. Том и я могли бы это доказать. Должно быть, сэр Генри, вы и раньше слышали эту историю?

— Ее часть — о том, что произошло в Телфорде? — отозвался Г. М., массируя подбородок. — Да, куколка, в Суссексе она хорошо известна. Но я никогда не слышал другую ее часть — о битве при Нейзби.

— Легенду создал прадед Тома, — объяснила Вирджиния, — когда изготовил Чашу Кавалера. Демонстрируя ее на выставке в Кристал-Пэлас, он утверждал, что чаша принадлежала леди Мэриан, что, когда раненый сэр Бинг вернулся в Телфорд, она дала ему выпить из нее вина, и это придало ему сил для последней битвы. Я не виню его. В конце концов, должна существовать какая-то реликвия.

— Хотя в действительности ее не существует? — осведомился сэр Генри.

На лице Вирджинии отразилось сомнение.

— Ну, на стене в коридоре, напротив двери в Дубовую комнату, висит рапира с рукояткой-чашкой. Говорят, что она принадлежала сэру Бингу Родону, но Том этому не верит.

— Почему?

— Эта рапира изготовлена Клеменсом Хорнном. Но помните, я говорила, что один роялист спасся после атаки на лагерь Кромвеля? Значительно позже он оставил письменный отчет об этих событиях, где заявлял, что единственная рапира с рукояткой-чашкой, принадлежавшая сэру Бингу Родону, была работы Томаса д'Айлы. По-видимому, это правда. Величайшие оружейные мастера XVII века, изготовлявшие шпаги, которые славились легкостью и равновесием, были итальянцами или испанцами.

— Только не испанцами! — пренебрежительно фыркнул синьор Равиоли. — Все они были итальянцами! Итальянская история — горячая штучка! Все друг друга закалывать!

Кашель Мастерса вновь призвал к порядку.

— Все это очень хорошо, сэр Генри. Но не помогает нам в нашей проблеме.

— Вы так думаете, сынок?

— А каким образом, сэр, это может помочь?

— Не знаю, Мастерс. Но вы, вероятно, замечали в прошлом, как то, что выглядело случайным или имеющим целью подкрепить драматический эффект, на деле оказывалось частью плана.

— На сей раз это не так! Молодая леди рассказала вам много ненужных вещей, о которых не говорила мне сегодня утром. — Мастерс покачал головой. — А больше всего меня удивляет, что эта славная леди вместо того, чтобы рожать много детей, интересуется подобными вещами и, похоже, много знает о шпагах.

Испепеляющий взгляд Г. М. мог бы заставить съежиться бронзовую нимфу в фонтане.

— Мастерс, сынок, все дело в ее муже! Неужели вы никогда не слышали о Томе Брейсе?

— Заместитель комиссара говорил мне, — ответил старший инспектор, — что лорд Брейс — спортсмен. Но не могу сказать, сэр, что слышал о нем что-то еще.

— Вполне естественно, старая вы ищейка. Он не прославился ни в футболе, ни в боксе, поэтому не является героем для британской публики. Но его очень немногие превосходят в фехтовании, езде верхом и стрельбе из пистолета. — Г. М. задумчиво посмотрел на Вирджинию. — Чисто романтические виды спорта, куколка.

— О да!

— Романтика! — фыркнул Мастерс. — Дайте мне практичную реальность. Этого сэра Бинга погубило отсутствие здравого смысла. А если вы, сэр Генри, хотите задать вопросы о чаше, которая не была украдена…

— Именно это я и собираюсь сделать, — прервал его Г. М., — если вы перестанете болтать о легендах и дадите мне шанс. Итак, куколка моя…

Вирджиния только теперь начинала узнавать, каким острым и проницательным может быть взгляд сэра Генри Мерривейла.

— Мне пришло в голову, что на один из вопросов, который я хотел задать, — правда, отнюдь не на самый важный, — я уже знаю ответ. Мастерс говорит, что эта чаша обычно хранилась в лондонском банке. Меня интересовало, что она делала в Телфорде в ночь с прошлой среды на четверг.

— Она была там, потому что… — начала Вирджиния, но Г. М. остановил ее:

— Ну разумеется, куколка. Вы упомянули Великую выставку 1851 года. Я забыл, что сейчас лето 1951 года — года Британского фестиваля — и что в музее Черритона проводилась выставка реликвий, связанных с историей Суссекса. Чаша Кавалера экспонировалась там?

— Да, — кивнула Вирджиния. — И рапира тоже — она вполне аутентична в том, что касается возраста. Том предупреждал, что ни чаша, ни рапира не имеют ни малейшей связи с сэром Бингом Родоном. Но куратор сказал, что это не важно, так как невежды все равно этого не заметят.

— Правительственный девиз. Понятно.

Мастерс вскочил на ноги:

— Я не стану это терпеть! Если вы, сэр Генри, намерены обращать все на пользу вашим предубеждениям…

— Хорошо, — сказал Г. М. — Тогда берите ваше дело и засуньте его себе… и везите его назад в Лондон. Вместо того чтобы посвящать себя моему искусству, я пытаюсь помочь вам, сидя в сыром саду с риском заработать боль в горле и разочаровать моих слушателей. А вы что делаете, свинья вы неблагодарная? Я вам скажу! Вы…

— Погодите! — Мастерс вытер лоб и опустился на стул. — Вы в состоянии послушать меня хотя бы несколько секунд?

— Угу.

— Возможно — хотя я этого не утверждаю, — с достоинством заявил Мастерс, — имело место то, что янки называют обменом «любезностями». Но с этой минуты я согласен забыть о своих взглядах, если вы обещаете забыть о ваших предубеждениях. Договорились?

Г. М. кивнул.

— Тогда, ради бога, переходите к делу!

Г. М. снова повернулся к Вирджинии:

— Забудьте о змее в шляпе-котелке, и продолжим. Чашу и рапиру экспонировали на выставке в Черритоне. Почему же их забрали оттуда?

— Разве вы не слышали?

— Ох, куколка моя! Я репетировал, как галерный раб, чтобы достигнуть наилучших результатов моим весьма недурным голосом. Не слышал что?

— Сегодня пятница. Выставка должна была продлиться до субботы…

— Ну?

— Потом, как часто случается, выяснилось, что помещение нужно им для других целей — не спрашивайте для каких. Вы знаете, как это бывает. Вас донимают просьбами представить какую-нибудь вещь на выставку и как можно скорее. Вы с ног сбиваетесь, чтобы это сделать, а затем, в самое неподходящее время, вам внезапно звонят и сообщают, что вещь им больше не нужна, прося срочно забрать ее.

— Со мной такое случалось, куколка. Ну и что же произошло?

— Том ужасно беспечен, и я, боюсь, тоже. Но Чаша Кавалера принадлежала его прадеду, поэтому он ее бережет. Том договорился, что специальный курьер из банка поедет в Черритон в субботу утром и перевезет чашу в Лондон, прежде чем банк закроется в полдень. Но смотритель черритонского музея позвонил в Телфорд в среду во второй половине дня и попросил забрать чашу немедленно. Том использовал несколько неподобающих выражений, но сел в машину, поехал в Черритон и привез чашу и рапиру. Поэтому чаша оказалась у нас.

Вирджиния поколебалась, слегка нахмурившись.

— Не хочу говорить ничего плохого о мистере Лоуфе — смотрителе музея. Выставка была великолепной. И наш Дженнингс помогал в ее организации.

— Дженнингс? Кто это, куколка моя?

На этот вопрос ответил Мастерс довольно угрожающим тоном.

— Дженнингс — дворецкий в Телфорде, — мрачно произнес он, явно думая об отсутствующем Бенсоне, и неожиданно усмехнулся. — Но маленькая леди говорит, что бедняга слег с зубной болью. Ха-ха-ха!

— Что с вами? — сердито осведомился синьор Равиоли. — У человека болит зуб, а вы находить это забавным! У вас нет сердца?

— Конечно есть. Но дворецкие!.. Брр!

— Заткнитесь! — потребовал Г. М. — А теперь, куколка, мы подошли к ночи, когда эта чаша не была украдена.

Поскольку чаша не была украдена, любой посторонний мог поинтересоваться, почему среди группы воцарилось странное напряжение, затронувшее, по-видимому, всех, кроме синьора Равиоли.

— Судя по словам Мастерса, — продолжал Г. М., — ваш муж решил запереть чашу в сейф в Дубовой комнате и просидеть рядом с сейфом всю ночь. Вы всегда принимаете такие меры?

— Нет-нет, никогда! В деревне редко опасаешься, что у тебя могут украсть картины или столовое серебро. Но недавно по соседству произошло несколько краж со взломом… — Вирджиния задумалась. — Хотя, по-моему, настоящая причина была в том, что нам и без чаши хватало волнений.

— Вот как? Почему?

Вирджиния развела руками:

— Ну, прежде всего, мой отец из Америки гостил у нас несколько дней…

— Ваш отец из Америки?

— Надеюсь, сэр Генри, вы хотя бы не скажете: «Разве вы американка? Вы говорите совсем не так, как в фильмах!»

— Я не собирался говорить ничего подобного, куколка. Меня просто заинтересовало, не знаком ли я с вашим стариком. Кстати, кто он?

— Отец молодой леди, — вмешался Мастерс, — сенатор Харви…

— Конгрессмен Харви! Или депутат, если так вам больше нравится.

— Ладно, — согласился невозмутимый Мастерс, достав записную книжку. — От 23-го конгрессионального округа Пенсильвании.

Г. М., вынимающий портсигар из бокового кармана, остановился с наполовину вытащенным портсигаром, словно доставал револьвер.

— Ой! — воскликнул он. — Неужели Билл Харви? Адвокат из-под Питтсбурга?

— Да, это папа! Вы его знаете?

— Конечно знаю, куколка. И…

— Сэр Генри, — прервал Мастерс, — я был бы вам обязан, если бы вы убрали с вашего лица это странное выражение! Судя по тому, что я слышал, мистер Харви — единственный благоразумный человек из принимающих участие во всей этой истории.

— Не сомневаюсь, Мастерс. Только…

— Только — что?

— Только никто так упорно не утверждает, что все в Европе приходит в упадок, и не является таким яростным поборником джефферсоновской[22] демократии. — Г. М. задумчиво нахмурился. — Тем не менее…

Он не договорил. Но выражение лица Вирджинии свидетельствовало, что она наконец нашла человека, разделяющего ее чувства, которые ей не вполне удавалось облечь в слова.

— Думаю, я вас понимаю, — промолвила она с благодарностью, оставшейся загадкой для Мастерса. — Как бы то ни было, это не важно. Вы спрашивали, почему мы все пребывали в таком напряжении.

— Вы имеете в виду, что ваш муж и ваш старик не ладят друг с другом?

— Вовсе нет! — с искренним негодованием воскликнула Вирджиния. — Они отлично ладят. Каждый тайком восхищается другим, хотя ни за что в этом не признается. Но…

— Да, куколка?

— Папа спорит с Томом из-за того, как следует воспитывать нашего Томми. Он считает, что Томми должен воспитываться как американец, а Том… ну, не вполне в этом убежден. Они кричат и стучат кулаками по столу, а это просто ужасно!

— Понимаю, — с сочувствием произнес Г. М. — А ваша мать не может примирить их друг с другом?

— Моя мать умерла. Папа вдовец и довольно обидчивый.

— Вот как?

— Вдобавок в среду, прежде чем мистер Лоуф из музея позвонил насчет чаши, папа получил телеграмму из Америки, предписывающую ему срочно вернуться из-за совещания по какому-то юридическому вопросу. К счастью, в четверг утром пришла другая телеграмма, сообщающая, что с возвращением можно повременить. Но до того все пошло кувырком. Папа сказал, что должен немедленно заказать билет на самолет, но не на рейс Британской трансатлантической авиакорпорации, так как их самолет называется «Монарх», а на самолет «Пан-Америкэн», который называется «Президент». Том, используя знакомства, заказал билет на вечер четверга. Как я сказала, папе он в итоге не понадобился. Но вы можете себе представить, в каком мы с Томом были состоянии, когда позвонил мистер Лоуф.

Вирджиния вздохнула — ее серые глаза выражали беспокойство о домашних делах.

— Могу добавить еще одно. Хотя папа юрист, но в Телфорде уже несколько дней работают водопроводчики, и это не улучшает ситуацию.

Вирджиния не казалась способной на столь очевидную non sequitur.[23] Г. М., опять начавший доставать из кармана портсигар, недоуменно уставился на нее поверх очков.

— Простите, — пробормотала она. — Должно быть, это прозвучало нелепо. Понимаете, папа твердит всем, что начинал карьеру как водопроводчик, — в итоге у людей возникает ощущение, будто он сожалеет, что не стал им.

— А это неправда, куколка моя?

Вирджиния скривила губы:

— Ничего, что говорит папа, не бывает абсолютной неправдой. У моего дедушки, старого Джона Д., была idee fixe,[24] что каждый молодой человек должен изучить какое-то ремесло…

— И что в этом дурного, мисс? — воинственно осведомился Мастерс.

— Ничего, мистер Мастерс. Только почему вы должны изучать ремесло, если вы этого не хотите? Папа всегда ненавидел работать руками, хотя не вздумайте говорить ему это! Когда он учился в школе и колледже, мой дедушка заставлял его проводить все каникулы, обучаясь ремеслу водопроводчика. А теперь папа, который с возрастом стал походить на старого Джона Д., искренне убежден, что упустил свое призвание.

— Так вот оно что! — пробормотал Г. М., чье лицо прояснилось.

— Папа говорил это и вам?

— Еще как говорил, куколка моя! Я не вполне мог его понять, так как знал от нескольких друзей, что ваш старик получил степень магистра искусств в Принстоне, прежде чем поступил в юридическую школу. Меня удивляло, что ему хватило времени на образование — слушая его, можно было подумать, что он с раннего детства только и делал, что возился в чьих-то ванных.

— Нам это чем-то поможет? — проворчал Мастерс.

— Да! — отозвалась Вирджиния. — Вы должны знать подробности, чтобы иметь ясную картину происшедшего в среду ночью.

В атмосфере вновь почувствовалось странное напряжение.

— После того как Том вернулся из Черритона с Чашей Кавалера и рапирой, мы выпили коктейли перед обедом…

— Минутку, куколка! Помимо слуг, кто там был?

— Только Том, папа, Томми и я. Я не имею в виду, что Томми пил коктейль, но, когда у нас папа, Томми разрешают обедать с нами.

— Угу. Продолжайте.

— Том беспокоился и упомянул о кражах со взломом по соседству. Тогда вмешался папа. Господи, он, конечно, адвокат по уголовным делам, но я в жизни не слышала столько историй о взломах. Потом папа перешел к Раффлзу,[25] Арсену Люпену[26] и еще к какому-то персонажу по имени Джимми Валлентайн.[27] Конечно, он только хотел поддразнить Тома…

— У него была какая-то особая причина дразнить вашего мужа?

— Никакой, кроме того, что папа ненавидит традиции и уважение к старине. Он говорит, что все старинные дома в Англии нужно снести и заменить их современными многоквартирными зданиями с паровым отоплением. Наконец Том забеспокоился и сказал: «Знаете, сэр, я запру чашу в сейф в Дубовой комнате. Окна там оборудованы самыми современными запорами, снаружи никто не сможет пробраться туда, а дверь надежна, как крепость». Но папа только ухмыльнулся и ответил: «Мой мальчик, ловкому второэтажнику ничего не стоит…»

Мастерс снова вмешался — к растущему недовольству Г. М.:

— Мисс, вы рассказываете об этом сэру Генри куда более подробно, чем мне. Что такое «второэтажник»?

— Corpo di Вассо! — воскликнул синьор Равиоли, обращаясь к Г. М., но драматически указывая на Мастерса. — Этот человек — невежественный коп! Второэтажник — тот, кого в Англии называть «кошачий взломщик»! Но если эта комната на нижнем этаже, зачем вам второэтажник?

— Папа об этом не думал, — серьезно объяснила Вирджиния. — Ему было все равно. «Ловкому второэтажнику, — сказал он, — ничего не стоит потихоньку взломать окно, удалить весь сейф и отнести его в автомобиль». Но потом папа внес толковое предложение: «Почему бы тебе, мой мальчик, не забрать чашу в вашу спальню на ночь? Ты сильный парень, и никто не сможет отнять ее у тебя». Но беда в том, что и Томми, и я спим очень крепко. Нас и пушкой не разбудить, когда дело доходит до сна.

— Прошу прощения, мисс, — опять прервал Мастерс, — но что именно вы подразумеваете под фразой «когда дело доходит до сна»?

Последовала краткая пауза. Злобные взгляды сэра Генри Мерривейла и синьора Равиоли устремились на злополучного Мастерса, как лучи прожекторов.

— Просто фигура речи! — поспешно ответила Вирджиния. — Слово за слово, и папа с Томом опять начали орать друг на друга и стучать кулаками по столу. Тогда Том решил не беспокоить меня, поставить чашу в сейф и просидеть всю ночь в Дубовой комнате.

Приближаясь к кульминации повествования, Вирджиния тщательно выговаривала каждое слово.

— В начале двенадцатого Том поместил чашу в сейф, запер его и положил ключ в карман. Я видела, как он это сделал. Том с трудом нашел ключ — даже Дженнингс не знал, где он, — но мы обнаружили его висящим там, где должен был висеть ключ от винного погреба.

Весь вечер Том пил черный кофе. Дженнингс принес ему напоследок большую чашку, и муж выпил ее залпом, дабы быть уверенным, что не заснет. После этого Том подошел к окнам и убедился, что они крепко заперты — длинные стержни с рукояткой на одной стороне опускаются в гнезда в подоконнике. Снаружи через них пробраться невозможно — поверьте мне на слово.

Наконец Том пожелал мне доброй ночи и запер за мной дверь на замок и на два очень тугих засова — один сверху, другой снизу. Остальное он может рассказать вам сам.

Том сидел на не слишком удобном стуле с высокой спинкой перед узким маленьким столиком с пепельницей. Несмотря ни на что, он, конечно, заснул и внезапно проснулся в призрачное время перед рассветом, когда небо становится серовато-голубым. Он не сознавал, что проспал несколько часов, положив руки на стол, а голову на руки. Подняв голову, он увидел прямо перед глазами то, что едва не свело его с ума.

Подбежав к окнам, Том обнаружил, что они по-прежнему надежно заперты. Дверь также была заперта на замок и засовы. Он даже попытался заглянуть в дымоход, но на некотором расстоянии вверх поперек его находится железная решетка, которую невозможно сдвинуть. И там нет никаких потайных входов или выходов.

Никто не мог ни войти в Дубовую комнату, ни выйти оттуда. Тем не менее дверца маленького сейфа была распахнута настежь. На столике, рядом с тем местом, где минуту назад лежала голова Тома, стояла Чаша Кавалера. Золото, бриллианты, рубины и изумруды поблескивали при первом солнечном свете…

Вирджиния сделала беспомощный жест, вздохнула и откинулась назад.

— Вот вам проблема, сэр Генри. Что вы думаете о ней?

Глава 6

На этот раз пауза затянулась. Теней в саду становилось все больше. Мастерс, сохраняя вежливое выражение лица карточного шулера, разглядывал брызги фонтана.

— Хррм! Да, — присоединился он. — Что вы об этом думаете?

Г. М. строго посмотрел на него. Вытащив наконец портсигар, он откусил кончик черной дешевой сигары, выплюнул табак и зажег сигару, сосредоточенно скосив глаза на пламя зажигалки.

— Хотите знать, что я думаю, а? — осведомился он.

— Признаюсь, мне немного любопытно.

Г. М. набрал полные легкие дыма и вынул сигару изо рта.

— Тогда я скажу вам! — рявкнул он. — Я знал, Мастерс, что вы тонете в грязных глубинах людской порочности! Но гореть мне в аду, если вы когда-нибудь опускались в вашей духовной батисфере так низко, как сейчас! Вы думаете, что Том Брейс ходил во сне, верно? Вы думаете, что он открыл собственный сейф и досталоттуда чашу? И вы готовы подвергнуть меня тяжким испытаниям, пытаясь найти решение, хотя сами заявляете, что его не существует?

Мастерс сидел неподвижно. Казалось, даже его записная книжка обратилась в камень.

— Почему вы так говорите, сэр?

— Потому что я старик, — ответил Г. М., стуча себя по груди. — Я могу читать в сердцах стервятников и гиен так же легко, как… Держу пари, вы наслаждались этим, как людоед, предвкушающий трапезу! Прежде чем вы станете это отрицать, давайте спросим девушку. Что скажете, куколка?

Не то чтобы Вирджиния возражала против лжи. Как и любую нормальную женщину, природа наделила ее умением лгать. Но под взглядом Г. М. она могла только издать булькающий звук и уставиться на землю.

— Вот так! — сказал Г. М. — Нет, Мастерс, я не безумен. Но я намерен взять ваш собственный нож, — при этом он сделал до жути реалистичный жест рукой, держащей сигару, — вонзить его в ваше черное сердце и повернуть пару раз. Что, если объяснение существует? Предположим, кто-то вошел в эту комнату и вышел из нее?

— Такого не может быть. Конечно, если миледи изложила факты правильно…

— Каждое мое слово — правда, мистер Мастерс!

— Тогда это невозможно!

— Сынок, сколько раз вы говорили такое раньше? Вспомните дело бронзовой лампы!

— Я только о нем и думаю! — огрызнулся старший инспектор. — Бенсон! Если бы я не понимал, что произошло в действительности, то знал бы, где искать виновного!

— Ой! Вы думаете, что Бенсон имеет какое-то отношение к Чаше Кавалера?

— Он имел очень большое отношение к бронзовой лампе, не так ли? Ох уж эти дворецкие!

Г. М. вставил сигару в рот, но сделал только одну затяжку и вытащил ее снова. Казалось, он собирался привлечь к чему-то внимание Мастерса, но передумал.

— Сынок, я готов сделать величайшую уступку. Вы не дурак.

— Премного благодарен.

— Тогда ведите себя соответственно! Не давайте себя одурачить, не разобравшись в этой истории!

— Каким образом?

— Если считать, что отчет девушки абсолютно аккуратен — а нам придется об этом условиться, покуда мы не докажем обратное, — вам не кажется, что в нем имеются один-два весьма странных и привлекательных момента?

Старая дуэль возобновилась, и Мастерс сразу насторожился. Его взгляд скользил по сторонам, словно ища, с какой стороны может последовать смертельный выпад.

— Может быть, да, сэр, а может быть, и нет.

— Предположим, что муж этой девушки не бродит во сне. Знаю, что вы этому не верите, но давайте допустим это чисто теоретически. В таком случае есть ли способ установить, с чем мы имеем дело?

— В каком смысле?

— Например, могло ли это быть шуткой?

— Шуткой? Опять! — воскликнула Вирджиния.

— Именно так, куколка. Мог ваш отец проделать нечто подобное с целью еще сильнее подразнить вашего мужа?

Вирджиния покачала головой.

— Нет, — ответила она, точно оценивая характер Уильяма Т. Харви. — Даже если бы папа умел входить и выходить из запертых комнат, он не стал бы этого делать без очень серьезных оснований. Папа любит Тома и никогда не проделал бы с ним подобную шутку.

— Угу. Я тоже так считаю. А кто-нибудь другой мог бы наслаждаться такой шуткой?

— Да. Вы! — заявил Мастерс. — К счастью, существует не так уж много людей с вашим складом ума. Если это была чья-то шутка, то ее мог проделать только кто-то вроде вас.

Г. М. даже не удосужился это отрицать, уставясь на свою сигару.

— Лично я не думаю, что это была утка или розыгрыш, — сказал он. — Что еще беспокоит вас, Мастерс?

— Поскольку это не преступление, мне абсолютно не о чем беспокоиться! И не пытайтесь втянуть меня в это! Впрочем, интересно, что скажет сам лорд Брейс. Это касается его в первую очередь, но мы еще не слышали от него ни слова.

Вирджиния вскочила на ноги:

— Том! Дорогой!

Остальные повернулись следом. Молодой человек, приближавшийся по извилистым дорожкам сада, где цветы доходили до пояса, а самшитовые изгороди — до груди, шел не со стороны дома. В противном случае педантичный Бенсон официально доложил бы о нем даже в саду.

Это был мужчина среднего роста, крепко сложенный, но не массивный. В его глазах светились те же добродушие, ум и интерес к жизни, что и в глазах Вирджинии, однако густые светлые волосы контрастировали по цвету с ее темно-каштановыми волосами. На нем были старый твидовый пиджак с кожаными вставками на локтях, рубашка с открытым воротом и серые фланелевые брюки. Худощавое лицо и голубые глаза Тома Брейса обычно излучали здоровье и энергию. Теперь же, несмотря на радостную улыбку при виде Вирджинии, он казался напряженным и обеспокоенным.

Глаза Вирджинии уже не выглядели сонными.

— Дорогой! — повторила она и побежала ему навстречу.

— Ангел! — отозвался молодой человек красивым звонким голосом.

Подхватив жену под мышки, он поднял ее в воздух.

— Том, поставь меня на землю! Пожалуйста! Ты знаешь, мне это не нравится…

Хотя Том и Вирджиния находились ярдах в пятнадцати от группы у фонтана, не было сомнений, что оба воображали себя пребывающими наедине в романтическом саду. Последовавшая беседа явилась подтверждением.

— Ты любишь меня, Джинни?

— Пожалуйста, Том, поставь меня!.. Так лучше… Ты знаешь, что люблю!

— Тогда к чему этот укоризненный взгляд? Что не так?

— Ты сказал Бенсону, что будешь здесь в пять, а сейчас, должно быть, уже половина седьмого!

— Прости, старушка. Я был занят с этой чертовой женщиной.

— Том!

— Нет-нет, это не то, что ты думаешь. Почему у тебя такой грязный ум, ангел?

— Разве у тебя он не еще более грязный?

— Да, но это тут ни при чем.

— Том, ты с этой женщиной…

— Ш-ш! Не используй слово, которое ты собиралась использовать! В любом случае ты отлично знаешь, что я абсолютно чист. Хотя, надо признать, женщина недурна собой.

— Вот как?

— Перестань, Джинни!

— Полагаю, она делала тебе авансы?

— Нет, она хотела повидать Дженнингса.

— Дженнингса? Зачем? Том, если там произошло что-то забавное, пожалуйста, смейся! Ты был так удручен, что я испугалась, так что смех пойдет тебе на пользу!

— Ничего забавного, старушка. На прошлой неделе в театре «Мажестик» в Черритоне состоялось большое политическое сборище. Женщина уверяет, что Дженнингс там присутствовал и он нужен ей как свидетель. Она собирает доказательства, которые, по ее словам, отправят сэра Генри Мерривейла в тюрьму. Он якобы столкнул ее через люк в сцене.

— Том!

— У меня где-то в кармане ее визитная карточка. Женщину зовут Илейн Чизмен, она живет неподалеку от Восточного Уистлфилда, но сейчас остановилась в отеле для трезвенников в Грейт-Юборо — знаешь, «Синий нос».

— Но, Том, ты не позволил ей…

— Конечно нет! Я сказал ей, что Дженнингс — суссекский ученый червь, помешанный на местной истории и археологии, который не интересуется политикой. К тому же у него чертовски болит зуб, а я не желаю, чтобы кого-либо из моих домочадцев беспокоили, когда они в таком состоянии.

— Ты выставил ее?

— Фактически да. Но она устроила скандал, который занял время. Чертова баба назвала меня представителем изнеженной аристократии — изнеженной, а? — и надутым капиталистом. Только это и было забавным.

— Слушай, Том! Я рассказала им…

Вирджиния быстро обрисовала мужу то, что поведала остальным, и подвела его к группе у фонтана. Как бы Г. М. и синьор Равиоли ни относились к новостям, сообщенным Томом Брейсом, они не стали их комментировать, когда его представили им. Вблизи молодой лорд выглядел по-настоящему изможденным.

Мастерс, определивший свою линию атаки, оставался предельно вежливым.

— Добрый вечер, сэр! — поздоровался он. — Нет, не благодарите меня! Конечно, я занятой человек, но только рад оказаться здесь и расследовать для вас это дело. Разумеется, если тут есть что расследовать. Простите, лорд Брейс, но вы… э-э… выглядите не лучшим образом. Вы хорошо спали прошлой ночью?

Том бросил на него быстрый взгляд.

— Нет, — признался он. — Честно говоря, старший инспектор, я не спал уже двое суток.

Мастерс прицокнул языком.

— Это скверно, сэр! Спать должны все. Но в Лондоне есть много хороших врачей…

— Врачей! — Том провел рукой по лбу. — Да я с детства не был у врача!

— Не стоит волноваться. Я не имел в виду непременно психиатра.

— Не имели в виду… — Том судорожно глотнул.

— Дело в том, что в моей семье… — Теперь Мастерс оборвал фразу и нахмурился, словно смутившись. — Ладно, — весело добавил он. — Лучше об этом не упоминать.

— Почему же? Вы, кажется, настроены дружелюбно, старший инспектор, и, если не возражаете, я хотел бы об этом услышать.

— Ну, сэр… — Мастерс понизил голос. — Моя тетя, которая жила в Хэкни-Уик, лет восемнадцать-двадцать тому назад ходила во сне.

Ничто — даже выражение ужаса на лице Вирджинии — не могло остановить Мастерса, когда он был искренне уверен, что поступает правильно. На Тома эта выдумка явно произвела впечатление.

— Но у нее не было ничего серьезного?

— К счастью, нет. Однажды ночью она проснулась, стоя на краю крыши, готовая прыгнуть. А другой ночью, когда тетя и дядя спали, в их комнате каким-то образом оказался нож для мяса…

Он снова прервался, но на сей раз по другой причине. Том Брейс смотрел на него более пристально.

— Старший инспектор Мастерс!.. — промолвил Том. — С тех пор как Джинни позвонила заместителю комиссара и он порекомендовал обратиться к вам, я пытался вспомнить, где слышал это имя. — Том повернулся к Г. М.: — Сэр Генри, только в Англии я мог жить в шести милях от вас и никогда не ассоциировать ваше имя с великим детективом, о котором столько читал. Скажите, старший инспектор Мастерс — тот самый полицейский, который всегда пытался обвести вас вокруг пальца?

— Верно, сынок. Самая подлая ищейка на земле.

— Возможно, вы думаете, что я и вас пытаюсь обмануть, лорд Брейс, — зловещим тоном произнес Мастерс. — Но это не так. Зачем мне это делать? Так вот, когда мой дядя спал, на его шее четко обозначилась яремная вена, и этот нож…

— Ой, как страшно, Мастерс!

— Полегче, сэр Генри!

— Не отнимайте у меня время вашими чертовыми тетями из Хэкни-Уик! Я предупреждал, что могу уделить этой истории только полчаса, а прошло уже больше часа! Вы понимаете, чем я должен заниматься вечером?

— Я надеялся, что вы отправитесь в Телфорд и…

— Когда я должен каждый вечер репетировать матросские песни? Не болтайте вздор, Мастерс! — Г. М. повернулся к Тому: — Садитесь, сынок. Я дам вам десять минут, но не больше.

— Хорошо, — согласился Том.

Хотя на его щеке подергивался нерв, в глазах блестели задор и озорство, которые многие видели на стадионе для поло или в фехтовальном зале. Том Брейс был индивидуалистом, в нем начисто отсутствовал командный дух, но капитаны терпели его, так как он обеспечивал им победу. В фехтовальном зале Том демонстрировал неортодоксальные приемы, заимствованные из найденных в библиотеке книг XVIII века.

Сейчас, когда Том разглядывал Мастерса, было заметно, что он обдумывает ответные меры. Но на время Том отбросил эти мысли.

— Понимаете, сынок, — продолжал Г. М., — я расспрашивал вашу жену…

— Да, Джинни говорила мне. Ну, расспросите и меня. Ангел, я сяду на твой стул, а ты — ко мне на колени. Но предупреждаю: никаких трюков!

Вирджиния, бросив быстрый взгляд на остальных, приняла облик оскорбленной невинности:

— Не понимаю, Том, что ты имеешь в виду.

— Неужели? А меня всегда интересовало, — задумчиво промолвил Том, — почему женщины считают таким забавным, когда… Ладно, девочка, больше ни слова! Садись.

Вирджиния повиновалась, произнеся маленькую речь, в которой обещала отравить Мастерса при первой же удобной возможности. Муж шикнул на нее и с беспокойством посмотрел на Г. М.

— Слушайте, сэр. Если вы хотите спросить меня, колдовал кто-нибудь с этими тугими засовами на двери или с окнами, спустился через трубу либо прятался в Дубовой комнате, то поберегите дыхание. Это не пойдет! Я сам об этом думал.

— А я — нет. Помните момент, когда вы проснулись?

— Еще бы!

— Дверца сейфа была открыта. Ключ торчал в замке?

— Нет. Я нашел его там, где положил, — в правом кармане пиджака.

— Значит, пока вы спали, было легко достать ключ у вас из кармана и положить назад?

— Да. К тому же ключ неделями или даже месяцами валялся где угодно. Любой мог изготовить дубликат.

— Так! Что конкретно вы имеете в виду?

— Черт возьми, что, если меня усыпили?

Сигара Г. М. погасла. Вместо того чтобы зажечь ее снова, он выбросил ее и с новым интересом окинул взглядом Тома. Но паузу нарушил Мастерс:

— Значит, вы думали об этом, лорд Брейс?

— Вы хотите сказать, Мастерс, — сердито отозвался Г. М., — что сами думали об этом?

На бесстрастном лице старшего инспектора мелькнула улыбка. Чтобы разнообразить дуэльные метафоры, скажем, что Мастерс явно не спешил показывать все свои карты.

— Ну-у! — протянул он. — Мы слышали, что молодой джентльмен выпил большую чашку черного кофе, прежде чем… хррм!.. сесть охранять чашу. Такое вполне возможно, хотя и не слишком вероятно. Ха-ха-ха!

— Скажите, сынок, когда вы проснулись, то чувствовали действие снотворного?

Долгая пауза.

— Не знаю, — просто ответил Том. — Вам когда-нибудь приходилось засыпать на неудобном стуле и внезапно просыпаться на несколько часов раньше обычного? Даже если вас не усыпили и вы не пили ни капли спиртного, вы чувствуете судороги и туман в голове. Верно?

— Достаточно верно, — проворчал Г. М.

— Если кто-нибудь не сделает вам немедленно анализ крови, как вы можете это определить?

— Средняя доза хлоралгидрата вызвала бы подобный эффект… заткнитесь, Мастерс!., но я хотел задать один важный вопрос…

— Да, — кивнул Том, — и думаю, я могу сказать, что это за вопрос.

— Можете?

— По крайней мере, могу попытаться. Судя по словам Джинни, вы не верите, что происшествие с Чашей Кавалера было чьей-то шуткой. Допустим, вор как-то пробирается в комнату, достает чашу из сейфа, обследует ее — и не крадет.

— Да, сэр? — подсказал Мастерс, напоминая насторожившегося кота.

— Поэтому вы хотите знать, действительно ли чаша, стоявшая на столике, изготовлена из золота и настоящих драгоценных камней. Короче говоря, была ли это подлинная Чаша Кавалера?

Глава 7

В этот момент Г. М. и Мастерс, несмотря на взаимные недоверие и неприязнь, тайком обменялись взглядами.

Том Брейс этого не заметил. Рассеянно поглаживая волосы жены, он продолжал говорить, как будто убеждая себя, что ему не приснился кошмар.

— Это была и есть Чаша Кавалера, — заявил он. — Та самая, которую изготовил мой прадед. Если наш друг из Скотленд-Ярда разбирается в драгоценных камнях, он сможет это удостоверить. Я бы не продал и куска жести, принадлежавшего члену моей семьи. Придется отобрать у меня Телфорд, прежде чем я окажусь способным на такое. Можете называть это упрямой привязанностью к прошлому. Но, — Том глуповато, но обаятельно улыбнулся, — я не ожидаю, что вы поверите мне на слово. Я отнюдь не миллионер, что бы там ни говорила мисс Чизмен, а чаша, безусловно, стоит кучу денег…

Г. М. поднял руку:

— Кстати, чаша застрахована?

— Да, но не в соответствии с реальной стоимостью в наши дни.

— И, осмелюсь предположить, сэр, — не без сарказма осведомился Мастерс, — даже сумма страховки никогда не менялась?

— Вы правы — не менялась. — Глаза Тома блеснули, словно добавляя: «А если вам это не нравится, друг мой…»

Однако вызов тотчас же был дезавуирован.

— Если сэр Генри — тот человек, за которого я его принимаю, — продолжал Том, — он наверняка подумал: «Ого! Брейс продал камни и золото оригинальной чаши, изготовил дубликат из поддельных камней и позолоты, который и был выставлен в черритонском музее. Но преступник, который пробрался в комнату и выбрался из нее, не потревожив ни дверь, ни окна…»

— Как он мог это сделать? — прервал Мастерс.

— Если бы я догадался, нам было бы незачем вас беспокоить, — отозвался Том. — Так вот, сэр Генри подумал: «Этот преступник впервые посмотрел на чашу вблизи, понял, что это фальшивка, и с презрением оставил ее на столе перед Брейсом». Верно?

— Такая мысль мелькнула у меня в голове, — виновато проворчал Г. М.

— Нет, сэр. Это подлинная Чаша Кавалера, так что это объяснение не подходит. У вас есть другое?

— Найдите его сами, — сказал Мастерс.

— Хорошо. «Взломщик-призрак, умеющий проникать в запертые комнаты и исчезать оттуда, хотел украсть Чашу Кавалера таким образом, чтобы факт кражи вовсе не заподозрили, — думает сэр Генри. — Он принес с собой заранее изготовленный дубликат, подменил им чашу и исчез».

— Прекратите говорить об исчезновениях! — взмолился Мастерс.

— Охотно, старший инспектор. Тем более что это объяснение тоже не проходит.

— Почему, дорогой? — спросила Вирджиния, пытаясь казаться озадаченной, дабы ее супруг выглядел еще более блистательно.

— Потому, что нужно быть круглым идиотом, чтобы действовать подобным образом. Вор должен был бы поставить дубликат чаши в сейф, запереть его, положить ключ ко мне в карман, забрать подлинную чашу и исчез… удалиться. Тогда я мог бы не заметить подмену. Но нет, согласно этой теории, он привлекает внимание к факту кражи, оставляя сейф открытым и поддельную чашу стоящей передо мной. Это не срабатывает не только как теория, но и как данность реальности, поскольку у нас по-прежнему настоящая Чаша Кавалера.

Можно было почти что слышать, как Том разбивает вдребезги одну версию за другой.

— Слушайте, сынок! — заговорил Г. М., потирая пальцами виски. — Откуда у вас берется столько блестящих идей?

— Это легко, — ответила за мужа Вирджиния. — Мы с Томом обожаем детективные истории. Верно, Том?

— Верно, — согласился молодой человек, теперь так же рассеянно поглаживая жену по спине. — Но эти истории должны быть качественными — содержать замысловатую проблему, которую вам честно предоставляют возможность решить.

— И не нужно говорить, что это психологические этюды, когда автор просто не умеет писать.

— Правильно! — снова согласился ее муж. — Плохо, когда читателя заставляют переживать из-за того, повесят ли невиновного и соблазнят ли героиню. Для чего еще существуют героини, как не для того, чтобы их соблазняли? Главное — тайна. Книгу не стоит читать, если тайна слишком проста или отсутствует вовсе.

— Погодите! — прервал сэр Генри Мерривейл. Следует признать, что старый маэстро был слегка возбужден. — Вы слышите это, Мастерс?

— Нет!

— Заткнитесь. Чашу должны были украсть, иначе все теряет смысл! Почему же ее не украли?

— Не важно, почему ее не украли, — ответил старший инспектор. — Как мог кто-то войти и украсть чашу, которая не была… хррм! Это становится для меня слишком сложным.

Лицо Г. М. приобрело величавое и суровое выражение.

— Ну, вам за это отвечать, Мастерс. Я больше не могу уделять время такому простому и легкому делу. Раскрывайте его сами! Черт побери, уже скоро обед, а этим вечером я должен репетировать матросские песни! — Он снова апеллировал к учителю музыки. — Не так ли?

Но синьор Равиоли, дрожа от возбуждения, отказался поддерживать его.

— Н-н-нет! — заявил он со страстью. — Я тысячу раз говорил вам, что вы репетировать слишком много! Вы потерять голос, и тогда плакать ваш концерт!

— Господи! Вы думаете, я могу потерять голос?

Синьор Равиоли вскочил на ноги:

— Прекрасная молодая леди! Прекрасный молодой джентльмен! Невежественный коп думать, что этот молодой человек безумен, как постельный клоп! Почему вы не помогать? Почему вы не видеть ключ в эта песня?

— Какой ключ? В какой песне?

— «Он мертв, но не хочет лежать»!

— Кто?

— Эта призрак! — закричал синьор Равиоли вне себя от столь очевидной тупости. — Звенеть цепями! Передвигать чашу!

— Сынок, вы всерьез пытаетесь убедить меня, что призрак сэра Бинга Родона отпер сейф и вынул чашу?

Усмешка Мастерса была настолько саркастической, что Том Брейс закрыл глаза, и было слышно, как он считает до десяти.

— Я приму это объяснение, — предложил Мастерс. — Если лорд Брейс не ходит во сне, то только призрак мог передвинуть чашу. Но не приписывайте мне лишнее! Я не утверждаю, что лорд Брейс безумен.

— Это очень любезно с вашей стороны, мистер Мастерс, — поблагодарила Вирджиния.

— Я только говорю, мисс, что он слегка не в норме…

— Не в норме?

— Полегче, милорд! И в конце концов, что такого страшного в том, чтобы не поспать ночью? Я разумный человек и охотно соглашусь расследовать что угодно при соответствующих условиях…

Том щелкнул пальцами и склонился вперед так резко, что едва не сбросил Вирджинию с коленей.

— Вы действительно имеете это в виду, старший инспектор? Вы не возьмете свои слова назад?

— Э? Какие слова?

— Что вы охотно согласитесь расследовать что угодно при соответствующих условиях?

— Ах это! Разумеется, соглашусь!

— Отлично! — кивнул Том. — Тогда проведите эту ночь в Дубовой комнате с запертыми изнутри дверью и окнами и охраняйте чашу сами. Я бросаю вам вызов!

Атмосфера сразу изменилась.

Синьор Равиоли, разинув рот, медленно опустился на стол. Четыре пары глаз устремились на старшего инспектора Мастерса, который, в свою очередь, недоверчиво уставился на присутствующих, чувствуя, что все это ему снится.

— С какой стати я должен строить из себя дурака? — осведомился он.

— Не знаю, — ответил Том. — Но вы сказали, что расследуете это при соответствующих условиях. Очень хорошо! Сделайте то же, что я, и посмотрите, произойдет ли это снова.

— Это не может произойти снова! Вы просите меня не спать целую ночь только потому…

— В конце концов, что такого страшного в том, чтобы не поспать ночью?

— Но назовите мне хоть одну разумную причину для этого! Ведь это не… — Мастерс остановился, поднеся руку к подбородку, словно ему в голову пришла новая идея. — Ха-ха! Конечно, лорд Брейс, вы уже отправили чашу назад в лондонский банк!

— Нет, — покачал головой Том. — Чаша еще в Телфорде. Посыльный из банка приедет завтра утром, в субботу, как было условлено. Я так беспокоился, что напрочь забыл об этом.

Сэр Генри Мерривейл посмотрел на Мастерса, зловеще качая головой:

— Знаете, Мастерс, это все усложняет.

— Каким образом, сэр Генри? Объясните!

— Ох, сынок! Учитывая, что заместитель комиссара специально поручил вам приехать сюда…

— Специально поручил? — прервал Том. — А я думал, он здесь по доброте душевной.

— Ну, Мастерс довольно скользкий тип.

— Все это замечательно! — рассвирепел старший инспектор. — Но я использую против вас ваше же оружие, сэр Генри! Вы всерьез полагаете, что призрак сэра Бинга… как бишь его… снова достанет чашу из сейфа?

Жест синьора Равиоли был достоин сцены из «Травиаты».

— Вы не смеяться над тем, чего не понимать! — воскликнул он. — В Италия каждый хороший замок полна призраков. Их так много, что они пугать друг друга. По-вашему, человек, которого заколоть или отравить, не может вернуться? Ба!

— А вы не вмешивайтесь, синьор Спагетти! Сэр Генри, вы действительно в это верите?

— Может быть, и нет, сынок.

— И вы не думаете, что Чаша Кавалера встанет и выйдет из сейфа сама по себе?

— Не знаю, Мастерс. Но если вас прислали сюда расследовать кражу чаши…

— Чашу не украли!

— Ладно, если вы хотите играть словами! Но дайте мне закончить. Если чаша встанет и выйдет из дома, чтобы оказаться в кармане какого-нибудь мошенника, когда охранять ее прислали полицейского офицера, лучше не думать о том, что скажет заместитель комиссара. И вы это отлично знаете.

Вирджиния соскользнула с коленей Тома и выпрямилась. На ее лице вновь появились ямочки и сонная улыбка.

— Значит, все решено, мистер Мастерс? — мягко спросила она.

— Нет, мисс, не решено! Я не сделаю такой глупости! Меня не присылали сюда охранять чашу, и я уверен, что вы будете любезны сами сказать это старому черту!

— Но ведь вас просили, мистер Мастерс, приехать в Телфорд и разобраться в запутанном деле, не так ли? — взмолилась Вирджиния. — А вы даже не побывали в Телфорде.

Это явилось последней соломинкой.

— Нет, мисс, не побывал. И знаете почему? Потому что вы и сэр Генри часами болтали о дурацких легендах и низкопробных песенках. Не расстраивайтесь, мисс, я не хотел вас обидеть. Но все это нелепо!

— Пусть так, мистер Мастерс! Но ведь вы должны где-нибудь пообедать?

— Я могу перекусить в пабе на обратной дороге.

— Мистер Мастерс, мы не можем этого допустить! Вы должны пообедать с нами! И это не все. Утром вы сказали, что любите хорошие фильмы, а я говорила вам о кинопроекторе, который есть у нас в Телфорде. Пожалуйста, дайте мне выполнить обещание! Прежде чем вы пойдете в Дубовую комнату охранять чашу, Том и я с удовольствием покажем вам братьев Маркс в «Вечере в опере».

Туша сэра Генри Мерривейла неожиданно встрепенулась.

— «Вечер в опере»? — переспросил Г. М„который не являлся киноманом, несмотря или, возможно, благодаря страсти к сцене. — Ой, куколка моя! Это фильм о пении?

Вирджиния выглядела озадаченной.

— Ну-у… полагаю, можно сказать и так.

Теперь взглядами обменялись она и Том. При этом в глазах Тома блеснула радость, как будто он увидел перед собой землю обетованную. Но Вирджиния, как правило не знавшая границ ни в чем, уважала тем не менее справедливость.

— Нет, Том! — воскликнула она, стиснув маленькие ручки. — Я догадываюсь, что ты собираешься предложить. Но, пожалуйста, не надо! Сэр Генри должен репетировать матросские песни. Кроме того, если он увидит братьев Маркс, это может… подать ему идеи, о которых я даже думать боюсь!

— Я знаю, что вы имеете в виду, мисс, — проворчал Мастерс. — И будь я проклят, если собираюсь дать повод свалить на меня вину, выглядеть виноватым в глазах этих людей, а тем более чувствовать себя виноватым! Понятно?

— Да! — сказал Том.

— Конечно, — согласился Г. М.

— Si![28] — воскликнул синьор Равиоли.

— Понимаете, мистер Мастерс, — продолжала Вирджиния, — вам не придется поступиться своим сном. Мы попросим заместителя комиссара разрешить вам завтра, когда чаша вернется в банк, остаться на весь день в Телфорде, где вы сможете спать сколько хотите. И уверена, вы не откажете нам в еще одной услуге.

— В какой, мисс?

— Мой отец будет страшно разочарован, если не сможет встретиться с вами. Он хорошо известен как адвокат по уголовным делам и, как вы догадываетесь, читал множество детективных историй. Боюсь, папа не слишком любит Англию — по крайней мере, он так говорит, — но его очень интересует Скотленд-Ярд. Он придет в ярость, если упустит возможность познакомиться с настоящим старшим инспектором. Папа вернется из Лондона только поздно вечером, так что если вы сразу уедете…

Мастерс увидел свой шанс.

— Если бы существовала возможность встретиться с вашим отцом теперь же, мисс, — сказал он, — меня бы, вероятно, удалось уговорить сделать то, что вы хотите.

— В самом деле?

— Да, мисс. Ваш отец — благоразумный человек. Говорю вам прямо: будь он здесь, я бы согласился проделать эту чепуху. Но его здесь нет, и он вряд ли появится. Так что сожалею…

На некотором расстоянии послышался скромный кашель.

Все были так поглощены разговором, что не заметили приближения Бенсона, почтительно ведущего за собой вновь прибывшего. Бенсон снова кашлянул и сделал паузу, прежде чем официально доложить:

— Достопочтенный Уильям Т. Харви!

Глава 8

— Нет-нет! — возразил вновь пришедший и повернулся к Бенсону, находясь более чем в десяти шагах от группы у фонтана. — Вы все перепутали! Только не «достопочтенный». Это по-английски.

Бенсон заколебался:

— Прошу прощения, сэр. Вы желали, чтобы я доложил о вас на каком-то другом языке?

— Нет, я неудачно выразился. Термин «достопочтенный» — сугубо английский.

Мастерс, хотя и страдал при мысли о злой шутке, которую вновь сыграли с ним боги, был слегка удивлен при виде мистера Уильяма Т. Харви.

У него уже сформировался вероятный образ отца Вирджинии. Мистер Харви должен быть высоким, крепким, в очках, с серебристыми волосами и величавой осанкой. Но все оказалось совсем не таким.

Конечно, вновь прибывший обладал весьма вспыльчивым характером, который он постоянно пытался сдерживать, и мощным голосом, тренированным на ораторской трибуне, откуда каждое слово должно быть четко слышно даже в самом заднем ряду.

Но он не был ни высоким, ни крепким. Хотя Уильяму Т. Харви никак не могло быть меньше пятидесяти, в его темно-каштановых волосах отсутствовал даже намек на седину, а талия не увеличилась за последние тридцать лет даже на четверть дюйма.

У него было подвижное и некрасивое лицо актера с парой блестящих зеленоватых глаз. О театре напоминала и привычка жестикулировать во время разговора. Одежда его выглядела консервативной даже для английской деревни.

Не замечая ни хозяина дома, ни других, мистер Харви продолжал разговор с Бенсоном:

— Запомните, я не знаю ничего об Англии, но, кажется, вы называете «достопочтенными» ваших министров. Правда, у нас иногда тоже именуют так членов сената или Дома…[29]

— Вы имеете в виду Белый дом, сэр? Где живет президент?

— Нет-нет! В Доме никто не живет!

Мастерс стиснул зубы и решил состроить хорошую мину при плохой игре. В его книжечке, которая не могла лгать, им было аккуратно записано: «Сенатор У.Т. Харви. Республиканец. Не упоминать Демократическую партию».

Поднявшись и стараясь выглядеть приветливым, Мастерс двинулся вперед.

— Добрый вечер, мистер Харви! — поздоровался он. — Меня зовут Мастерс — старший инспектор Мастерс. Я полицейский офицер, сэр. Прислан из Скотленд-Ярда по просьбе вашей дочери.

Забыв о Бенсоне, мистер Харви тут же переключился на нового собеседника.

На близком расстоянии он казался более соответствующим своему возрасту. В прошлом он явно не чурался выпивки и женщин. Но его энергия и сейчас потрескивала в тихом саду, как электричество. Зеленые глаза светились удовольствием, а на губах играла обаятельная улыбка.

— Рад познакомиться, мистер Мастерс, — сказал он, горячо пожимая руку старшему инспектору. — Значит, вы из Скотленд-Ярда?

— Совершенно верно, мистер Харви. Я тоже очень рад знакомству.

— Я многое слышал о вашем замечательном учреждении, старший инспектор.

— А я — о вашей великой политической партии, мистер Харви. В следующем году президентские выборы, не так ли? Будем надеяться, что в этот раз победят республиканцы.

Это было, как если бы Мастерс, приветствуя вновь прибывшего правой рукой, левой поднял водяной пистолет и выстрелил мистеру Харви прямо в глаз.

Но отец Вирджинии, закаленный в юридических и политических баталиях, был нечувствителен почти к любому шоку. Зеленые глаза на выразительном лице лишь на мгновение стали настороженными. Потом он посмотрел мимо Мастерса и увидел Г. М.

— Кажется, я начинаю понимать! Что бы я ни думал об этой стране, я не привык сталкиваться с беспричинными оскорблениями.

— О чем вы, сэр?

Мистер Харви кивнул в сторону Г. М.:

— Этот старый хрыч сказал вам, что я республиканец?

Оценка Мастерсом достопочтенного Уильяма Т. Харви поднялась на несколько баллов.

— Хрыч? Как это верно… Да, мистер Харви, это он. Надеюсь, я не сказал что-то не то?

— Нет, это не ваша вина. Мне следовало знать… Вы мне по душе, мистер Мастерс! Как и Бенсон. Пожалуйста, Бенсон, не уходите.

Дворецкий был искренне польщен.

— Хорошо, сэр.

Полностью игнорируя дочь, зятя, синьора Равиоли и в особенности сэра Генри Мерривейла, мистер Харви, собрав воедино всю силу своей личности, начал излагать сочувствующей аудитории собственные горести:

— Я не намеревался возвращаться из Лондона допоздна, но мне позвонили, и я тут же поехал в такси прямо к дому человека, о чьих происхождении, поведении и моральных качествах я не скажу ни слова, кроме того, что ему следует провести остаток жизни в тюрьме!

— Пожмем друг другу руку, мистер Харви!

— С радостью, старший инспектор. Теперь слушайте, мистер Мастерс, — продолжал конгрессмен Харви. — У меня есть внук!

Вирджиния издала слабый стон. Том Брейс закрыл глаза. Когда муж и жена посмотрели друг на друга, стало очевидно, что оба, по крайней мере частично, предвидели, что произойдет.

По традиции молодые родители обычно считаются пристрастными к своим отпрыскам. Но это не всегда так. Образцом любви, граничащей с безрассудством, и уверенности, что никто на земле прежде него не имел внуков, обычно является дедушка.

— Он прекрасный мальчуган, старший инспектор. Если бы я отвечал за его воспитание… Но могу похвастаться, что даже за короткое время, проведенное здесь, я проделал хорошую работу. Вы слушаете меня?

— Да-да. Значит, в тюрьме?..

— Каждое утро, спускаясь к завтраку, я вдалбливаю Томми нечто вроде катехизиса. «Томми, — спрашиваю я его, — какая величайшая страна на земле?» И он отвечает без всякой подсказки: «Соединенные Штаты Америки, дедушка!»

— В тюрьме!.. Черт возьми!

— Потом я говорю: «Помимо религиозных деятелей, Томми, назови имя величайшего из людей, который когда-либо жил на земле». И его прекрасная юная душа сияет в глазах, когда он вскидывает голову и отвечает: «Томас Джефферсон, дедушка!»

Конгрессмен Харви был настоящим оратором. Не обладая внушительными ростом и телосложением, он искупал свой изъян мощью голоса и личности.

— Вы правы, мистер Харви. В тюрьме!

— Томас Джефферсон? В тюрьме? О чем вы, старший инспектор? Я не скажу худого слова о моем зяте. Для англичанина он совсем не так плох. Но есть у него голова на плечах? Нет! Если была бы, позволил бы он мне такое? Нет! Когда я прошу: «Назови мне величайшего из людей, который когда-либо жил на земле, помимо религиозных деятелей», ребенок должен ответить: «Мой папа!» Тому Брейсу следовало бы избить меня до полусмерти!

Том издал сдавленный звук. Вирджиния снова села к нему на колени, но соскользнула, когда он поднялся.

— Послушайте, сэр! Не будьте ослом!

Мистер Харви наконец заметил его и повернулся. В своем неброском, но отлично скроенном костюме с простым синим галстуком он казался выше ростом.

— Ты обращаешься ко мне, мой мальчик? — любезно осведомился он.

— Да! Я не мог учить Томми такому! Это смущало бы ребенка, а меня еще сильнее!

— Смущало бы тебя? — с презрением переспросил конгрессмен Харви.

— Да!

— О боже! — Вирджиния прижала ладони к ушам. — Опять начинается!

Но у Уильяма Т. Харви на душе было слишком много, чтобы развивать эту тему. Наконец он заметил присутствие Г. М.

— К сожалению, старший инспектор, я вижу здесь моего старого друга. Мне не хотелось являться к нему в дом и устраивать шум. Но дело слишком серьезное. Добрый вечер, Генри.

Во время предшествующего разговора Г. М. сидел, опустив большую лысую голову, и глубоко дышал, словно отгораживаясь от неизменно окружающих его чудовищных несправедливостей. Теперь же он поднял голову и поздоровался достаточно мягко, несмотря на злобное выражение лица:

— Привет, Билл.

— Будь любезен, Генри, объясни, что ты под этим имел в виду?

— Под чем именно?

— Не прикидывайся! Встречался ты сегодня с моим внуком или нет?

— Послушай, Билл! У меня был урок пения и…

— Встречался ты с моим внуком сегодня утром? Отвечай «да» или «нет»!

— Да! Синьор Равиоли показывал мне…

— Отлично! Это мы установили. Теперь расскажи его чести и присяж… Я имею в виду, зачем ты учил его этому?

— Черт побери, сынок, постарайся говорить осмысленно. Я тоже адвокат. Чему я его учил?

— Стрелять людям в задницу из лука! — рявкнул мистер Харви.

В глазах синьора Равиоли мелькнуло виноватое выражение. Полуоткрытый рот Вирджинии открылся еще шире.

— И не клянись, что ты этого не делал, — продолжал мистер Харви, — потому что я говорил с Томми. Я звоню ему каждый день, когда нахожусь в Лондоне. Ты загипнотизировал бедного ребенка! Он искренне думает, что совершать подобные антисоциальные действия достойно похвалы! Учил ты его этому или нет?

Вирджиния пришла к поспешному выводу.

— Господи! — воскликнула она. — Мисс Чизмен — лейбористский член парламента от Восточного Уистлфилда! Сэр Генри, вы не советовали Томми выстрелить мисс Чизмен в зад… в часть тела, обтянутую юбкой?

Уверенный в своей невиновности в этом отношении, Г. М. принял вид мученика, вид, который не посрамил бы и святого Себастьяна.

— Нет, куколка моя! Гореть мне в аду! — не без сожаления добавил он. — Я об этом даже не подумал. Да и как я мог? Эта женщина ушла до прихода Томми!

— Я не в состоянии помешать обструктивной и антисоциальной тактике этого свидетеля, — заявил конгрессмен Харви. — Давайте для разнообразия допросим кого-нибудь более благоразумного. Где Бенсон?

— Вы меня звали, сэр?

— Бенсон, пожалуйста, опишите своими словами, что произошло. Вы присутствовали при этом событии?

— Да, сэр. Должен сразу же признать, что определенное лицо было поражено тридцатишестидюймовой стрелой в основание спинного хребта. Но это лицо не мисс Чизмен, а наш садовник.

— Ваш садовник?

— Да, сэр. Молчаливый и весьма суровый субъект по имени Колин Мак-Холстер.

— Снова преследование шотландцев! — с яростным жестом заявил конгрессмен Харви. — Чего еще можно ожидать от деградировавшего обожателя империи, цитирующего Киплинга едва ли не через слово? Бенсон, где это произошло?

— Место пре… инцидента, сэр, здесь, в саду.

— Благодарю вас. Что именно вы видели и слышали?

— Боюсь, сэр, я слышал только две очень короткие фразы, произнесенные голосом самого Колина Мак-Холстера. Находясь у окна верхнего этажа дома, я был слишком далеко от места происшествия. Если я могу рискнуть выразить свое мнение, сэр…

— Спасибо, Бенсон, но мы не нуждаемся в вашем мнении. Просто расскажите нам то, что видели.

— Хорошо, сэр. Из окна я видел сэра Генри с большим луком в руке и колчаном со стрелами на спине, крадущегося по одной из садовых дорожек. Это было вон там, сэр, — Бенсон кивком указал направление, — где изгородь доходит до пояса. Сэр Генри, казалось, прятался за ней.

— Продолжайте!

— За ним следовал синьор Равиоли, также ползущий на четвереньках…

— Подождите. Кто такой синьор Равиоли?

— Это я! — Упомянутый джентльмен постучал себя по груди. — Il maestro.[30] Учить петь сэра Генри. — Он встал и отвесил поклон, тряхнув волосами. — Fortunatissimo, signore![31]

— Fortunatissimo, signore. Sta bene?[32] — рассеянно отозвался мистер Харви, потом, но какой-то причине, сердито покраснел и поправил себя: — Я хотел сказать: как поживаете, друг мой?

Блестящие зеленые глаза мистера Харви устремились поверх синьора Равиоли, словно стараясь поймать какое-то ускользающее воспоминание. Но он был так взбешен поведением Г. М., что отбросил сторонние мысли и снова посмотрел на Бенсона.

— А за сэром Генри и синьором Равиоли, — добавил дворецкий, — следовал десятый виконт.

— Не десятый виконт! — огрызнулся мистер Харви. — Его зовут Томми! А полное имя — Томас Джефферсон! Что они делали?

— Судя по их поведению, сэр, я мог лишь сделать вывод, что они выслеживали кого-то на манер краснокожих индейцев.

— Не «краснокожих», а просто индейцев. Других не существует.

Бенсон кашлянул.

— Хотя я не рискну спорить с вами, сэр, но вынужден указать, что универсальное применение упомянутого вами термина может вызвать протесты, например, в Калькутте или Бомбее.[33]

— Да, тут вы правы. Но только американские индейцы имеют значение. Они выслеживали Колина Мак-Холстера?

— Думаю, да, сэр. В тот момент Колин Мак-Холстер стоял футах в шести-семи от изгороди спиной к ним. Он как раз наклонился, чтобы рассмотреть корень какого-то цветка или растения, представив на обозрение весьма солидных размеров заднюю часть тела…

— И именно тогда…

— Не сразу, сэр. Поскольку троим джентльменам приходилось хранить молчание, последовала пантомима, которую я мог интерпретировать только как горячий диспут о том, кто из них должен выпустить тридцатишестидюймовую стрелу. В итоге спор был решен жеребьевкой с помощью подбрасывания монет. По огорченным лицам сэра Генри и синьора Равиоли было очевидно, что выбор пал на юного джентльмена. Должен отметить, сэр, что десятый виконт никак не мог натянуть до уха тетиву сорокафунтового лука. В противном случае задняя часть тела Колина Мак-Холстера понесла бы непоправимый ущерб. Но при этом юный джентльмен с силой и опытом, замечательными для девятилетнего возраста, пустил стрелу точно в цель.

— Он мой внук! — с гордостью произнес конгрессмен Харви, но тут же спохватился, топнул ногой и обратился к Бенсону и Мастерсу: — Вы оба знаете Генри. Просто объясните, что заставляет старого хрыча вести себя подобным образом? Это не риторический вопрос — я действительно хочу это знать.

— Папа, — тихо заговорила Вирджиния.

— Не вмешивайся, Джинни!

— Но, папа, ведь это ты купил Томми лук.

— Да, но я не учил его стрелять людям в…

— И полагаю, папа, ты сам никогда не совершал никаких глупых поступков просто потому, что тебе этого хотелось?

— В детстве и даже в молодости, — честно признал конгрессмен Харви, — я делал много вещей, которые не одобряет мое зрелое суждение. Но я не делаю их теперь. А этот злобный упырь, который достаточно стар, чтобы быть моим отцом, продолжает безумствовать, словно Генрих VIII.[34] — Он снова обратился к Бенсону и Мастерсу: — Не возражаю, если кто-нибудь объяснит мне причину.

На сей раз Бенсон кашлянул, прикрыв рот ладонью.

— Думаю, сэр, что на сэра Генри могла отчасти повлиять выбранная им песня.

— При чем тут песня?

— Десятый виконт, сэр, появился у французского окна Серого кабинета с луком в руке, когда сэр Генри как раз закончил долгую репетицию одного концертного номера.

— Ну?

— Счастлив информировать вас, сэр, — продолжал сияющий Бенсон, — что музыкальный вкус сэра Генри не полностью ограничен произведениями вульгарного или даже сомнительного свойства. Он включает еще две категории. Одна из них сентиментальные песни типа «Энни Лори» или «Когда улыбаются ирландские глаза», а другая — застольные и походные песни энергичного, приподнятого характера.

— Простите, но я все еще не понимаю вас.

— Сэр Генри репетировал номер под названием «Песня о луке» или,может быть, «Лук, изготовленный в Англии».

— Одну минуту! — остановил его отец Вирджинии.

В зеленых глазах на упрямом актерском лице неожиданно мелькнули озорные искорки. К изумлению Мастерса, конгрессмен Харви громко запел:

— Забудьте эту ерунду! — тотчас же опомнился он. — Не знаю, где я ее подобрал. Должно быть, в книге. Ох уж эти книги!

Если даже физиономия Г. М. выразила удивление, то Вирджиния и ее муж выглядели попросту ошарашенными. Мистер Харви сразу это заметил.

— Поймите, я ничего не имею против книг как таковых! Я всего лишь говорю, что патриотичному американцу в наш стремительный век прогресса хватает времени лишь на информацию о текущих событиях. Сегодня, Джинни, существуют средства образования, неизвестные не только моему, но даже твоему поколению. Я имею в виду, что при успехах, достигнутых кинематографом и телевидением…

— Ты имеешь в виду, сынок, — прервал Г. М., — что мы приближаемся к золотому веку, когда можно будет только пялиться на экран и вовсе не пользоваться мозгами?

Мистер Харви упер кулаки в бока:

— Твоя слабость к избитым остротам, Генри, столь же велика, как к обветшалым и порочным принципам монархии. Король! Скажи на милость, какой смысл иметь короля?

— Понимаешь, сынок…

— Нет, не отвечай. На это нет ответа, и я не то хотел сказать. Где вы, старший инспектор?

— Здесь, сэр! Позади вас.

— Ну так вот. Однажды я слышал, как этот старый хрыч произносил речь в Соединенных Штатах. Надеюсь, вы понимаете, что я далек от того, чтобы выносить суждение, которое мог бы назвать несправедливым?

— Конечно, мистер Харви.

— В зале не было слышно ни кашля, ни шороха, хотя он нарушал все ораторские принципы, рассказывая анекдоты, от которых должна была покраснеть любая истинная леди. Но это было не самое худшее. Ему хватило наглости процитировать не менее двух фраз по-латыни. По-латыни!

Слушатели недоуменно посмотрели друг на друга. Было очевидно, что масштаб совершенного преступления им не вполне ясен.

— Ну и что? — воинственно осведомился синьор Равиоли.

— Ну и что? — ошеломленно повторил конгрессмен Харви.

— Да. Римляне говорить только по-латыни, прежде чем научиться по-итальянски. Что из того?

— Приводить латинские цитаты — снобизм и дурной вкус. Это свидетельствует о высокомерном отношении к единственной персоне на земле, которая имеет значение, — среднему, маленькому, обычному человеку. Знает ли такой человек хоть слово по-латыни? Нет! Мешает это ему? Нет! Счастлив сообщить, что латынь умирает даже в наших самых реакционных, поросших мхом колледжах. Ее следует запретить! Любой человек, который хотя бы знает латынь, tempus edax rerum, tuque, invidiosa Vetustas, omnia destruitis,[35] должен быть расстрелян!

Итак, леди и джен… старший инспектор, каков истинный идеал, перед которым мы все должны робко склониться? Могу сказать, не боясь возражений, что это как раз средний, маленький, обычный человек! И он будет им всегда, независимо от того, куда бы факел цивилизации ни отбрасывал свой ослепительный свет!

Конгрессмен Харви уже собирался машинально произнести «Благодарю за внимание», когда в его мозг проникли слова, которые он слышал или думал, что слышал, только что.

— Джинни, — осведомился он, — что ты сейчас сказала?

Глава 9

Ситуация достигла такого накала, что все встали, за исключением Г. М., а некоторые даже ощетинились. Только Вирджиния выглядела невинной, как цветок, который в таком саду мог побудить к цитате из «Мод».[36]

— Сказала что, папа? — отозвалась она.

— Отвечай «да» или «нет». Ты сказала: «К черту среднего человека»?

— Папа, я ведь твоя дочь. Можешь представить меня говорящей такое?

— Искренне надеюсь, что ты этого не говорила, Джинни. Но боюсь, что могла сказать. Хотя это не твоя вина. Все дело в тлетворном британском влиянии. Вот что превратило тебя из прекрасной американской девушки, которую я знал…

— Погодите! — Том Брейс шагнул вперед. — Что вы подразумеваете под тлетворным британским влиянием?

— То, что сказал! И более того, молодой человек…

— Папа! Том! Пожалуйста! — взмолилась Вирджиния, становясь между ними. — Настоящий детектив из Скотленд-Ярда собирается решить нашу проблему, проведя ночь в Дубовой комнате! Иногда я просто не могу понять вас обоих! Почему вы не можете беседовать, как подобает двум благоразумным и сдержанным американцам или англичанам, вместо того чтобы топать ногами и рвать на себе волосы, как пара темпераментных итал… — Вирджиния испуганно оборвала себя на полуслове. — Синьор Равиоли, я очень сожалею!..

Но синьор Равиоли нисколько не выглядел оскорбленным.

— Я сказать вам кое-что, мисс, — радостно произнес он. — Прежде чем пытаться понять других, почему не попытаться понять себя?

— Понять себя?

— Ну да! Вы думать, только итальянцы, французы или испанцы выходить из себя, а англичане и американцы никогда? Ба! Сэр Генри стоить шесть итальянцев!

Том Брейс и Уильям Т. Харви посмотрели друг на друга.

— Том, — заметил последний, — может быть, в словах синьора Равиоли что-то есть.

— Слушайте, сэр, я не имел в виду…

— В то же время, — продолжал конгрессмен Харви, взмахнув рукой, — я утверждаю, что в самом воздухе этой страны есть нечто коварное и разрушительное. Например, нигде в мире вы не найдете более уравновешенного человека, чем я. И все же я ощутил это влияние менее получаса назад, когда сошел с поезда в Грейт-Юборо. Иначе мне бы и в голову не пришло так говорить с леди!

— Говорить с… — Вирджиния склонила голову набок, пристально глядя на отца. — Папа, — очень тихо спросила она, — ты опять намерен спутаться с какой-то бабенкой?

— Вирджиния!

— О боже! Я знаю, чего можно ожидать, когда ты называешь меня Вирджиния!

— С бабенкой! — Конгрессмен Харви являл собой картину оскорбленного достоинства. — Право, Вирджиния, я думал, у тебя больше уважения к твоему бедному старому отцу!

— Но…

— Я расскажу об этом инциденте любому беспристрастному человеку из присутствующих! Где старший инспектор? Где Бенсон?

Два голоса заверили его, что их обладатели не ушли далеко.

— Я просто шел со станции, — продолжал мистер Харви, — к гаражу, где можно взять такси, — и проходил мимо одного из заведений, где не подают спиртное. Кажется, в этой стране их называют отелями для трезвенников. Это место называлось…

— «Синий нос», — подсказал Том.

— Нет-нет, мой мальчик. «Синяя лампа». Я проходил мимо, думая о том, как расправиться с этим старым упырем, который в данный момент корчит такие нахальные рожи, когда из отеля вышла дочь богов, мечта, видение! Я не шучу! Это была величавая блондинка с румяными щеками и розовыми губами…

— Одну минуту, папа! — Глаза Вирджинии больше не были сонными. — Сэр Генри!

— Да, куколка? Поверьте, я не пропустил ни единого слова.

— Я думаю о той женщине, сэр Генри. Не стану говорить, кто это, кроме того, что ее фамилия начинается с буквы «Ч». Скажите, она величавая блондинка с румяными щеками и розовыми губами?

— Угу, — отозвался Г. М.

— О боже!

— О чем вы там шушукаетесь? — спросил озадаченный мистер Харви. — Чья фамилия начинается с буквы «Ч»?

— Не важно, папа. Продолжай.

Вирджинии с самого начала следовало осознать, что ее отец, подобно ее мужу и старшему инспектору Мастерсу, пребывает в душевном расстройстве и не является в полном смысле слова самим собой. Хотя необходимо признать, что Уильям Т. Харви выглядел возвышенной и украшенной версией собственной персоны.

— Не знаю, что на меня нашло, — продолжал конгрессмен Харви, удивленный и в то же время польщенный всеобщим вниманием. — Но я не смог сдержаться. «Мадам, — сказал я, — надеюсь, вы простите эти слова незнакомцу с дурными манерами, но с благими намерениями. Я искал вас всю жизнь!» Она остановилась и удивленно спросила: «Искали меня?» — «Да, — ответил я и добавил (если мой зять засмеется, я сверну ему шею!): — Лицо, которое отправило в плавание тысячу кораблей и сожгло упирающиеся в небо башни Трои!»

Должно быть, женщина сразу поняла, что я говорю искренне, и какой-то момент я мог поклясться, что ей это нравится. Но нет! Все знают, что англичанки холодны как лед! Она тут же закрылась, как устрица, и сказала: «Простите, сэр, но я не увлекаюсь поэзией. Меня интересуют только плоды интеллекта».

Здесь конгрессмен издал стон, как пытаемый на дыбе.

— Лучше бы я оставил все как есть! Я должен был снять шляпу… — отметим, что шляпы на нем не было, — и удалиться. Но нет! Я сказал…

— Да, папа? — поторопила Вирджиния. — Что ты сказал?

— Нет, этого достаточно! Впервые за годы я был по-настоящему серьезен. Но я зазевался, и мяч пролетел мимо. Забудьте об этом!

— Пожалуйста, папа! Что ты сказал?

Мистер Харви был не в силах контролировать свои эмоции.

— «Мадам, — сказал я, — к дьяволу ваш интеллект! Вы самое прекрасное создание, какое я когда-либо видел!»

— И что дальше?

— А ты как думаешь, Джинни? Как могла поступить холодная англичанка? Не то чтобы она была не права, так как мои манеры были ужасающими. Она просто отошла. А когда она обернулась…

— Значит, она обернулась?

— Да, дважды! — простонал мистер Харви, в отчаянии воздевая руки. — Вероятно, хотела снова меня осадить. Будь я в Америке… но я не был там! Я говорил искренне — и сам все испортил.

— Слушай, папа. Я должна сказать тебе кое-что.

— Нет. Джинни, я запрещаю. Если у тебя осталась хоть капля уважения к чувствам твоего бедного старого отца. Ни слова больше. Не знаю, почему я унизил себя, рассказав об этом. Буду вам признателен… — к нему вернулось достоинство, — если вы в дальнейшем воздержитесь от упоминаний об этой истории.

Последовало молчание. Мистер Харви стоял, погруженный в раздумье.

Но синьор Равиоли с трудом удерживался от того, чтобы не внести предложение. Только сердитый взгляд сэра Генри Мерривейла заставлял его молчать.

— В таком случае, Билл, — со вздохом заговорил Г. М., — мы уважим твое желание. Все же жаль, что ты не узнал имя этой женщины. Если она остановилась в «Синей лампе», мы легко…

— Конечно! — подхватил синьор Равиоли. — Это та самая злобная баба, которая хотеть засадить сэра Генри в тюрьма!

— Ради бога, ш-ш!

— Но ведь это она?

— Вы собираетесь заткнуться или нет?

К счастью, Уильям Т. Харви был слишком терзаем муками совести, чтобы прислушиваться. Кроме того, он снова уставился на синьора Равиоли, как будто стараясь что-то вспомнить.

— Прошу прощения, но не видел ли я вас где-то раньше? Подобно многим, я часто хвастаюсь, что никогда не забываю лица. — Конгрессмен Харви слегка усмехнулся. — Но это было не в Англии, а, по-моему, где-то в Питтсбурге или неподалеку от него.

— Вполне возможно, — сразу согласился синьор Равиоли. — Я работать в Питтсбург двадцать — двадцать пять лет назад. Выучить там английский.

Для сэра Генри Мерривейла это было новостью.

— Вы преподавали музыку в Питтсбурге, сынок?

— Не совсем, — ответил il maestro. — Я играть на рояль в музыкальный отдел магазина Джозефа Хорна. Когда меня уволить, в магазине Кауфмана, потом у Кауфмана и Бэра, а потом…

— Но почему вас увольняли? Вы первоклассный учитель, и наш голос мог бы привести нас на оперную сцену, если бы вы захотели.

— Верно. Во всех магазинах это признавать.

— Тогда почему они вас увольняли?

— Говорить, что я петь слишком много итальянских песен и что покупатели хотеть слушать что-то еще, кроме «Санта Лючия» и «О sole mio».[37]

— Не помню, чтобы я когда-нибудь бывал в музыкальном отделе какого-нибудь магазина, — промолвил мистер Харви. — Мне кажется, это связано с моей адвокатской практикой. Вы не были моим клиентом? Нет, вижу, что не были. Не важно! Я просто пытался отвлечь мысли от холодной богини, которая навсегда ушла из моей жизни.

— Не посыпай голову пеплом, Билл! Я отвлеку тебя достаточно быстро. Между прочим, как поживает водопроводный бизнес?

— Что-что?

— Ты ведь упустил свое призвание, не став водопроводчиком, верно?

— Ах это! — Мистер Харви пытался говорить беспечно, но в его голосе слышались мрачные нотки. — Забудь. Боюсь, из меня не получился хороший водопроводчик.

Г. М., снова достав портсигар, с любопытством посмотрел на него:

— По крайней мере, ты продемонстрировал достаточный опыт, защищая преступников и вытаскивая их из кутузки даже до того, как они туда попали. Каково твое мнение о проблеме Чаши Кавалера?

— По правде говоря, Генри…

— Например, ты слышал, что сказала твоя дочь минуту назад? Мастерс обещал провести эту ночь в Дубовой комнате Телфорда и выяснить, проделал ли грязную работу предполагаемый призрак, или каким образом кто-то смог войти и выйти из запертой комнаты.

— Да, я понял.

Старший инспектор Мастерс, спрятав записную книжку, покраснел еще сильнее и расправил плечи, как пловец, готовый к прыжку в воду.

— Простите, сэр Генри, но я не припоминаю, чтобы обещал нечто подобное!

— Что?! — воскликнул Том Брейс.

— Вы ужасный врун, мистер Мастерс! — сказала Вирджиния. — Вы дали обещание. Не так ли, Том?

— Конечно, ангел. Старший инспектор сказал, что твой отец — разумный человек, и, будь он здесь, мистер Мастерс обязательно бы это сделал. Он говорил при свидетелях. Теперь твой отец здесь, и ему не удастся отказаться от своих слов.

Возможно, мнение Мастерса о благоразумии Уильяма Т. Харви слегка поколебалось после повествования об инциденте перед отелем для трезвенников на Хай-стрит в Грейт-Юборо.

Леди, о которой шла речь, могла быть только мисс Илейн М. Чизмен, лейбористским членом парламента от Восточного Уистлфилда. Мастерс был вынужден признать про себя одну вещь. Конгрессмен Харви, сам того не зная, обладал техникой, способной нокаутировать любую англичанку, хотя он никогда бы не использовал столь грубый термин. Но что касается благоразумия…

— Я уже говорил тебе, Джинни, — упрекнул дочь мистер Харви. — Я хочу, чтобы ты и Том держались подальше от Дубовой комнаты. Что вам там делать? И какая может быть польза от того, что старший инспектор даже войдет туда, не говоря уже о том, чтобы провести там ночь?

Прежнее мнение Мастерса об отце Вирджинии тотчас же восстановилось.

— Именно это я и говорил им, сэр! Вы повторили мои слова! Значит, вы тоже так считаете?

— Разумеется. Я вообще был против обращения в Скотленд-Ярд.

— И по-вашему, сэр, лорд Брейс сам… э-э…

— Договаривайте! — огрызнулся Том. — Скажите, что я в десять раз безумнее мартовского зайца! Но так как есть маленький шанс, что я не спятил, сдержите ваше обещание, и посмотрим, появится ли призрак снова.

— Какой призрак? — осведомился конгрессмен Харви.

— Не знаю, папа, — сказала Вирджиния. — Говорят, что в Телфорде водятся привидения, но никто не видел призрак сэра Бинга Родона, начиная с XVIII века. Не понимаю, почему вы вообще заговорили о призраках.

— Вот именно, мисс. Как я сказал, — Мастерс коснулся плеча мистера Харви, — я не верю, что лорд Брейс свихнулся, — просто он немного со странностями, как моя тетя. Вам незачем из-за этого беспокоиться, сенатор Харви.

— Да-да! — подбодрил синьор Равиоли. — Он будет в порядке, когда встретить эта дама Илейн Чизмен.

— Чизмен? — переспросил мистер Харви, и некоторые вздрогнули. — Так вот что означает таинственное «Ч»? Илейн — красивое имя, оно всегда мне нравилось. Но Чизмен! — Он усмехнулся. — Что за нелепая английская фамилия!

Теперь вспылил Г. М., ткнув в гостя незажженной сигарой.

— Что касается этой женщины, можешь называть ее как угодно. Но не советую, сынок, смеяться над фамилией. Чизмен — доброе старое суссекское имя. — Г. М. задумчиво прищурился. — Кстати, как и Харви.

Атмосфера вновь изменилась. Уильям Т. Харви напрягся, приподняв верхнюю губу над превосходными зубами.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, сынок. Я просто сказал, что Харви — доброе старое суссекское имя.

— Это гнусная республиканская пропаганда! — взбеленился конгрессмен Харви. — Все мои предки были шотландцами и ирландцами! В моих венах нет ни капли английской крови!

— Ладно, сынок, — успокаивающе произнес Г. М. — Не веди себя как автомобилист, уверяющий, что в его теле нет ни капли алкоголя. Я ничего не имею против твоих предков.

— Предков? Я скажу тебе еще кое-что, Генри. Ни один американский гражданин, если он истинный патриот, не имеет родственников, прибывших в нашу великую страну до 1900 года. Если имеет, то он не настоящий американец и лучше ему об этом помалкивать!

Хотя Вирджиния воздержалась от комментариев, отец обратил внимание на выражение ее лица.

— А если ты думаешь о полковнике Харви из Вирджинии, который участвовал в Войне за независимость, то это выдумка твоей бабушки!

— Папа, тогда почему меня назвали Вирджинией?

— Потому что твоей матери и мне нравилось это имя — вот и все. Многих девочек зовут Вирджиния.

— Но хоть Война за независимость была на самом деле?

— Детский сарказм тебе не к лицу. Запомни одну вещь. Почти никто из англичан не сражался в Войне за независимость на американской стороне. Помимо шотландцев и ирландцев, все сколько-нибудь заметные личности были немцами или поляками.

— Да, были и шотландцы, и ирландцы, и валлийцы. Но, папа, тебе придется провести где-то черту, так как я не поверю в старинное чехословацкое семейство по фамилии Вашингтон. А если говорить об иностранцах, которые помогали американским колонистам, то ты сам утверждал, что наиболее видными среди них были французы.

Казалось, кто-то вонзил в Уильяма Т. Харви то, что десятый виконт вонзил в Колина Мак-Холстера.

— Французы? — завопил он.

— Да! Ты так говорил!

— Легкомысленный, аморальный народ, который умеет только танцевать, пить вино и… еще кое-что. Французы?

— Полагаю, преподавание французского языка тоже следует запретить?

— Tais-toi, ma petite! Ferme ça![38] Да, следует!

— La barbe, papa![39] — И Вирджиния добавила на том же языке: — Вынь жвачку из ушей!

— «Больней, чем быть укушенным змеей, иметь неблагодарного ребенка!»[40] — процитировал мистер Харви, который, доживя до преклонных лет, разделял бы точку зрения короля Лира. — Вот что получается из молодых людей, читающих книги! Что скажете, старший инспектор?

— Не могу не согласиться с вами, сэр! Так что я никогда не говорил, что проведу ночь в Дубовой комнате…

— Говорили. Я слышал вас, когда Бенсон привел меня… — Мистер Харви оборвал фразу, но слишком поздно.

— Ага! — воскликнул Том. Подобрав плетеный стул, он взмахнул им над головой. — Вот вы и попались, старший инспектор!

— Том, — с отчаянием произнес мистер Харви, — я клянусь тебе, что прочитал почти все истории о запертой комнате, какие были когда-либо написаны. Впрочем, ты тоже. Поэтому объясни мне, каким образом…

— Сколько раз я должен повторять, что понятия не имею? — Том со стуком опустил стул. — Может быть, через окна…

— Оставь в покое окна, мой мальчик. Они ведь не подъемные.

— Знаю. Как-никак, я там живу!

— Каждое окно открывается как маленькая дверь. С правой стороны в раму вставлен стальной стержень. Когда ты поворачиваешь ручку изнутри, стержень входит в гнездо в подоконнике. Никто не мог поколдовать над этим устройством, оставив его запертым изнутри. Что касается двери, — продолжал мистер Харви, вновь обретая красноречие, — мы все слышали о трюках, с помощью которых можно, стоя снаружи, запереть дверь на внутренний засов. Но на той двери два засова — один сверху, другой снизу! А сама дверь так туго прилегает к косяку, что царапает пол при повороте. Помимо того что оба засова тугие, как и ручки на окнах, к ним нельзя подобраться. Они…

Том поднял руку таким властным жестом, что даже его тесть сделал паузу.

— Старший инспектор, вы намерены выполнить свое обещание? Отвечайте — да или нет!

— Хорошо, милорд, — помолчав, отозвался Мастерс. — Если это поможет вам чувствовать себя счастливее, я это сделаю. Но ничего не произойдет и не может произойти.

Что касается невероятных событий в ночь с пятницы на субботу, мы нуждаемся лишь в паре мимолетных взглядов на происшедшее до того времени, когда в половине четвертого ночи в спальне сэра Генри Мерривейла в Крэнли-Корт зазвонил телефон.

Глава 10

Птица или самолет, парящие над спящим Суссексом незадолго до полуночи, могли бы сообщить, что все хорошо. Но мирный облик сельской местности был обманчив.

Силуэты высоких труб Телфорд-Олд-Холла темнели на фоне бледного летнего неба с полной, на три четверти, луной. Лунный свет превращал несоответствие георгианского северного крыла фасада длинного здания из дерева, покрытого некогда белой штукатуркой, более старому южному, времен королевы Анны, в стройную симметрию.

Без десяти минут двенадцать во всем Телфорде свет горел лишь в одной из комнат нижнего этажа, отбрасывая сквозь два освинцованных окна, выходящих на запад, бледное сияние на траву и почтенный старый дуб. В самой комнате сидел на неудобном стуле старший инспектор Мастерс, предпринимая героические усилия, чтобы не заснуть.

Позади Телфорд-Олд-Холла были только лужайки и деревья. Но со стороны южного крыла находился большой сад. В отличие от бескомпромиссного елизаветинского стиля сада в Крэнли-Корт это был голландский сад, разбитый по строгому геометрическому плану, который ввел в Англии неприятный, угрюмый субъект по имени Вильгельм Оранский.

И в этом саду что-то шевелилось.

Высокий худощавый мужчина с напряженным бледным лицом внезапно поднялся из-за клумбы с тюльпанами, в темноте лишенными цвета. Если бы кто-нибудь видел его — чего не происходило, — он бы подумал, что человек притаился на корточках, размышляя, хватит ли ему духу пробраться в дом.

Незнакомец в темной одежде стоял и прислушивался. Мы не встречали этого человека прежде, поэтому скажем, что он был средних лет, с продолговатым, умным и отнюдь не отталкивающим лицом, чье выражение в определенные моменты могло становиться хитрым.

Мужчина не слышал ни звука, кроме, возможно, редкого ночного шороха. От покрытых росой травы и цветов исходил пьянящий аромат.

Высокий человек явно колебался. Его взгляд скользнул направо, к передним лужайкам Телфорда, которые отделяла от дороги ограда с железными остриями. Мелькнувший вдалеке блуждающий огонек заставил ночного наблюдателя снова присесть за клумбу.

Но ему было незачем это делать.

Слабый огонек исходил всего лишь от велосипедной фары констебля Фредерика Джона Хоршема, который неторопливо ехал по дороге, ведущей из Черритона через Грейт-Юборо, мимо Крэнли-Корт, к месту назначения в деревне Голивог.

Величавая осанка констебля Хоршема, даже едущего в одиночестве на велосипеде по пустынной дороге без десяти минут полночь, заставила бы патрульных Столичной полиции выглядеть во время обхода небрежно и даже легкомысленно.

Спина констебля Хоршема была прямой, как у часового снаружи королевского дворца. Казалось, он не ехал на велосипеде, а восседал в паланкине, как император. Он даже не шевельнулся, «проследовав», выражаясь официальным языком, еще полторы мили в сторону Хай-стрит в Грейт-Юборо.

Но было ошибкой полагать, будто констебль не является обычным человеческим существом. Он пробыл на дежурстве весь день и хотел спать, но тем не менее ехал в дом своей племянницы Энни — жены Берта Стивенса, одного из двух водопроводчиков, выполняющих длительную работу в Телфорд-Олд-Холле, — так как Энни до утра должна была родить первого ребенка.

Констебль не рассчитывал вернуться домой этой ночью и смирился с неизбежным.

Хай-стрит также была пустой и безмолвной. Но, как ни странно, в двух окнах спальни на втором этаже отеля для трезвенников «Синяя лампа» горел слабый свет.

Проезжая по Хай-стрит с медлительной торжественностью огромного галеона, констебль посмотрел наверх. Он не удивился при виде силуэта женской фигуры в одном из освещенных окон; особа, казалось, глазела на луну.

Впрочем, констебль Хоршем не был удивлен только потому, что, как утверждали его друзья, ничто на свете не могло его удивить, а тем более вывести из несокрушимого равновесия. За весь опыт своей работы он еще ни разу не видел, чтобы у кого-то из постояльцев «Синей лампы» горел свет в двенадцать ночи. С другой стороны, эти постояльцы никогда не доставляли хлопот полиции.

Потому констебль поехал дальше. Но более внимательное обследование того, что он видел лишь мельком, изрядно удивило бы любого друга мисс Илейн М. Чизмен.

Тем вечером, после скудного и малоаппетитного обеда, Илейн Чизмен поднялась в свою маленькую целомудренную комнатку, где сделала несколько записей на основании показаний, собранных в деревне. Мисс Чизмен жестоко страдала, хотя не от физических травм, но от унижения, причиненного падением через люк в сцене театра «Мажестик». Было невозможно не сочувствовать ей и не разделять ее гнев по адресу некоего старого грешника.

Покончив с записями, мисс Чизмен увидела, что остается еще час до отхода ко сну в десять. Поэтому она начала читать новую книгу под названием «Наш долг перед государством», опубликованную не под истинным именем автора, а под латинским псевдонимом типа Senatus Populusque Romanus[41] или чего-то в этом роде.

Но «Наш долг перед государством» странным образом не мог завладеть ее вниманием. Отложив его в сторону, Илейн погрузилась в раздумье. Не следует думать, что этой хорошенькой женщине с густыми золотистыми волосами и прекрасной фигурой были полностью недоступны лирические эмоции. Хотя она не была официально помолвлена, но уже несколько лет между ней и профессором Хируордом Уэйком, преподававшим экономику в Хайгейтском университете, существовало нечто вроде молчаливого уговора.

Было бы слишком сентиментальным носить с собой фотографию профессора Уэйка в рамке. Но в сумочке Илейн Чизмен лежал неплохой его снимок. Она достала его и задумалась. Профессора Уэйка никак нельзя было назвать некрасивым — его лицо, безусловно, выигрывало в сравнении с почти уродливой физиономией конгрессмена Харви. И все же Илейн как будто не находила особого утешения в фотографии.

Так как мы не можем знать мысли ни одного персонажа этого повествования, за исключением старшего инспектора Мастерса, предмет ее медитаций должен остаться неописанным. Но Илейн выглядела беспокойной и огорченной. Она размышляла так долго, что вздрогнула, посмотрев на часы.

Но даже тогда выяснилось, что Илейн не склонна ложиться спать. Издав то, что по отношению к кому-либо другому можно было бы назвать глубоким вздохом, она подошла к окну и остановилась там, вдыхая запахи летней ночи и глядя на луну над Суссексом.

С улицы донесся треск, и Илейн снова вздрогнула. Но звук был еле слышным — лишь благодаря тишине он казался резким, как поворот орудия пытки в чьей-то совести. Это было щелканье педалей велосипеда, когда величавый полисмен — еще одно напоминание о законе и совести — проезжал в тени фасадов старых домов.

Констебль Фредерик Джон Хоршем, в свою очередь, едва заметил Илейн. Проехав еще три мили, он оказался у высокой ограды Крэнли-Корт.

До сих пор продвижение констебля Хоршема было неторопливым и величавым. Однако, проезжая мимо ворот этого исторического особняка, он словно получил внезапный удар в спину.

Его правая нога соскользнула с педали, тело вздрогнуло, и он едва не перелетел через руль в канаву, но, спасшись чудом, спешился и посмотрел в сторону Крэнли-Корт.

Кирпичный фасад здания находился в полной темноте. Тем не менее оттуда доносилось пение, больше похожее на свирепый рев:

И вновь с нечеловеческой яростью и жаждой крови прозвучало жуткое прославление грога.

Констебль Хоршем нахмурился. Последние месяцы о владельце Крэнли-Корт циркулировали странные слухи. Разумеется, звуки были кошмарными, но юридически они не являлись нарушением общественного порядка, так как никто, кроме полисмена, не мог их слышать.

— Это всего лишь сэр Генри, — обратился вслух констебль Хоршем к ночному воздуху. — Так что все в порядке.

Взобравшись на велосипед, достойный представитель полиции графства Суссекс отправился дальше, преследуемый жутким ревом.

Пение не прекращалось почти до часу ночи. В последовавшей затем блаженной тишине где-то далеко-далеко отбивали время часы Черритона, которым отвечал звон церковных часов Грейт-Юборо.

В половине четвертого, когда луна уже скрылась, и черное небо едва заметно начинало сереть, возвещая о приближении рассвета, в темной спальне Крэнли-Холла зазвонил телефон. Он продолжал звонить секунд двадцать, когда древняя кровать с пологом на четырех столбиках наконец заскрипела, послышалось несколько хриплых ругательств, и чья-то рука нашарила кнопку настольной лампы, осветившей взбешенного сэра Генри Мерривейла в пижаме с красно-золотыми вертикальными полосками. Надев очки, он позволил телефону звонить еще несколько секунд, прежде чем поднял трубку, в которой послышался взволнованный голос Вирджинии Брейс:

— Простите, что беспокою вас, сэр Генри, но здесь произошло нечто ужасное! Не могли бы вы как можно скорее приехать в Телфорд?

Людоедское выражение лица Г. М. слегка смягчилось.

— Полегче, куколка моя. Надеюсь, вы не хотите сказать, что кого-то убили?

— Убили? Нет, но…

— Господи, и вы разбудили меня в такой час только для того, чтобы сообщить нечто нечленораздельное?

— Вы не понимаете! Это началось сразу после обеда, когда мистер Мастерс сказал, что видел фальшивомонетчика среди тюльпанов. Правда, это оказался Дженнингс — по крайней мере, так сказал мистер Мастерс — и потом он исчез.

Даже самые кроткие из нас, будучи разбуженными в половине четвертого ночи, едва ли были бы восприимчивы к подобной информации.

— Погодите, куколка! О чем вы говорите?

— После обеда Том, папа и мистер Мастерс пошли прогуляться в голландском саду с южной стороны Телфорда. Они курили сигары. Внезапно мистер Мастерс вскрикнул и побежал по одной из дорожек, но никого не обнаружил. Когда он вернулся…

— Угу? Не останавливайтесь!

— Они спросили, что случилось. Мистер Мастерс сказал, что видел знаменитого специалиста по подлогам, который в состоянии подделать любой английский банкнот и любую подпись так, что их не отличишь от оригинала. Фальшивомонетчик смотрел на него из-за тюльпанов при свете луны.

Боюсь, сэр Генри, Том повел себя не слишком вежливо. «Вы уверены, старший инспектор, — осведомился он, — что не унаследовали никаких причуд вашей тетушки?» Но папа спросил, как выглядит этот мошенник. «Его зовут Прентис Торн, — начал мистер Мастерс. — Возраст — сорок восемь лет. Рост — шесть футов, полдюйма…» И он продолжал перечислять все измерения Бертильона,[42] или как их теперь называют.

Это означало, что Прентис Торн, фигурирующий также под четырьмя вымышленными именами, — высокий худощавый мужчина с темными волосами, карими глазами, высоким лбом, длинным носом и маленьким шрамом с правой стороны подбородка. «Но ведь это описание Дженнингса! — воскликнул Том. — Вы не видели его, потому что он все еще лежит в своей комнате с зубной болью. Этот человек не может быть нашим дворецким!» Тогда мистер Мастерс сказал: «Ох уж эти дворецкие!» — и все началось заново.

Но Г. М. выглядел вполне серьезным.

— Когда речь идет о профессиональных мошенниках, куколка, — заговорил он куда более спокойно, прислонившись спиной к передней доске кровати, — можете доверять Мастерсу. Если он скажет, что настоятель Кентерберийского собора в действительности отравитель Рыжий Джо, я поверю ему на слово. Это его работа, и он знает ее от корки до корки. Продолжайте.

— Они начали спорить и наконец поднялись в спальню Дженнингса. Но его там не оказалось. Он исчез и больше не вернулся. По крайней мере, мы не можем его найти.

— Так! — пробормотал Г. М., как будто эти новости его не удивили.

— Вы ожидали этого, сэр Генри?

— Ну, как я говорил Мастерсу, есть несколько странных и привлекательных моментов в том, что я слышал сегодня. Внезапно этого Дженнингса скрутила зубная боль — причем такая, которая вынудила его оставаться в своей комнате. Когда она началась? Как только он услышал по телефону, что вы возвращаетесь в Телфорд с копом из Скотленд-Ярда.

— Мне это не приходило в голову, — промолвила Вирджиния.

— Более того, ваш муж выпил большую чашку черного кофе, прежде чем уселся сторожить Чашу Кавалера в среду ночью. Но он заснул. Кто подал ему кофе? Вы говорили, что это был Дженнингс. Так что, куколка моя, если вы отнесетесь к этому серьезно…

— По-вашему, я этого не делаю? — перебила Вирджиния. — Вы все еще не понимаете! Я звоню вам, сэр Генри, потому что это случилось снова!

Г. М. открыл рот, но закрыл его, не произнеся ни слова.

— Чаша Кавалера! — объяснила Вирджиния. — С одиннадцати часов мистер Мастерс находился в Дубовой комнате с запертыми изнутри дверью и окнами. Чаша была заперта в сейфе, как и раньше. Но он заснул. Кто-то вошел, вынул чашу и поставил ее перед мистером Мастерсом там же, где она стояла перед Томом. А дверь и окна оставались запертыми изнутри!

Снова наступило молчание.

Взгляд Г. М. скользнул по комнате. Помимо круга света, отбрасываемого лампой у кровати, в спальне было темно — только за открытыми окнами небо стало серым. Птицы еще не проснулись. Было холодно, но на лбу сэра Генри Мерривейла выступил пот.

— В каком-то смысле это скверно, — заметил он, прочистив горло.

— Скверно? — воскликнула Вирджиния. — Да это просто чудесно! Неужели вы не понимаете? Это доказывает без всяких сомнений, что Том не безумен! Он не ходит во сне, а в комнату проник кто-то еще!

— Угу, — задумчиво произнес Г. М. — Да, полагаю, так оно и было.

— Но мне нужна помощь. Я просто не в состоянии справиться с Томом, папой и мистером Мастерсом. Не знаю, кто из них хуже! Мы должны выяснить, каким образом кто-то входит и выходит из Дубовой комнаты! Мистер Мастерс…

— Кстати, где Мастерс? Почему он не говорит со мной?

— Мистер Мастерс не может говорить с вами, сэр Генри. Он в постели.

— В постели? — рявкнул Г. М. — Что этот лентяй делает в постели в такое время?

— Вы не должны так говорить. Бедняга пострадал. Его оглушили ударом по голове, и сейчас у него на затылке ужасная шишка.

— Мастерса стукнули по башке? — оживился Г. М. — Но вы сказали, что он спал.

— Мистер Мастерс говорит, что заснул, но что-то его разбудило. Вроде он услышал кого-то в комнате позади него, но, прежде чем он успел обернуться, его ударили по голове дубинкой. — Теперь в голосе Вирджинии звучало отчаяние. — Но мы не нашли никакой дубинки. Единственными предметами, которые могли использовать как оружие, были лютня XVII века и… помните, я говорила вам о рапире с рукояткой-чашкой? Предполагали, что она принадлежала сэру Бингу Родону, и она висела на стене снаружи двери Дубовой комнаты.

— Конечно помню!

— Так вот, — сказала Вирджиния. — В комнате, запертой изнутри, у ног мистера Мастерса лежала рапира с рукояткой-чашкой!

Глава 11

— Слушайте внимательно! — сказал Г. М., крепче сжимая телефонную трубку. — И отвечайте «да» или «нет», как предписывает ваш старик! Значит, Мастерс сторожил Чашу Кавалера, и кто-то стукнул его по башке. Когда это произошло?

— Не знаю.

— Не знаете?

— Точно не знаю. В одиннадцать…

— Погодите. Вы говорили, что собираетесь показать Мастерсу какой-то фильм. Вы сделали это?

— Нет. Спор из-за Дженнингса продолжался так долго, что нам не хватило времени. — Вирджиния заколебалась; ее голос звучал еще более обеспокоенно. — Если вы приедете сюда, сэр Генри, все будет в порядке. Папа сначала хотел перерезать вам горло, но теперь уже не хочет.

— За каким чертом ему было хотеть перерезать мне горло?

— Это моя вина. Я не сплетница, но это сорвалось у меня с языка. Я рассказала ему о мисс Чизмен и о том, почему она хочет засадить вас в тюрьму.

— Ох, куколка моя! Рано или поздно он все равно бы об этом узнал! Но Билл Харви тоже думает, что меня следует упечь в каталажку?

— Нет.

— Почему?

— Он говорит, что мисс Чизмен не должна выглядеть нелепо, а так произойдет, если она подаст на вас в суд из-за падения в люк на сцене. Но именно это бесит папу. Он утверждает, что такой старый… я не могу повторить слово, но он говорит, что вы как раз на это и рассчитывали. — Вирджиния снова сделала паузу и добавила почти жалобно: — Пожалуйста, поддержите меня, сэр Генри! Я так волнуюсь из-за папы! Эта ужасная женщина…

— Илейн Чизмен?

— Да.

Г. М. отодвинул от себя трубку и некоторое время смотрел на нее, перед тем как снова заговорить в микрофон.

— Что с вами, куколка? Разве вы не современная дочь?

— Надеюсь, что да.

— Разве вы не хотите, чтобы ваш папа имел возможность расширить свои познания в этой области?

— Конечно хочу! — горячо ответила Вирджиния. — Меня всегда радует, когда папе удается… э-э… расширить познания. Но сейчас другое дело.

— Почему?

— Во-первых, мне не нравятся статные блондинки. А во-вторых, я всегда знала, что в один прекрасный день это станет серьезным. Вчера вечером, когда папа не спорил с Томом или не объяснял мистеру Мастерсу разницу между демократами и республиканцами, он только и делал, что бормотал: «О, лилия Астолата![43] Меня перенесла сюда любовь, ее не останавливают стены!»[44]

— Это скверно! Он смешивает Теннисона с Шекспиром!

— Да, но это не самое страшное. На публике папа всегда заявляет, что у истинного американца нет времени для поэзии и что любого, кто знает какие-нибудь стихи, кроме патриотических, следует расстрелять. А эта ужасная женщина…

— Не могу понять, что вы имеете против Илейн Чизмен!

— Сэр Генри, неужели у вас нет никакого чувства последовательности или логики? Вы уже забыли, как называли мисс Чизмен и что сделали с ней?

— Этой женщине пойдет только на пользу, если на нее обрушится торнадо вроде вашего старика. К тому же я способен прощать, как подобает христианину. Черт возьми, я же говорил вам, что подлинным злодеем на этом политическом собрании был его председатель — злокозненный тип, которого зовут профессор Хируорд Уэйк. А теперь перестаньте болтать о вашем отце и Илейн Чизмен! Что произошло с Мастерсом?

— Мы поместили его в Дубовую комнату в одиннадцать часов…

— Мастерс пил кофе?

— Нет. Он пил и ел только то, что мы все. Перед тем как мистер Мастерс пошел в Дубовую комнату, Том налил нам всем виски с содовой. Как только мы прибыли в Телфорд, старший инспектор осмотрел комнату, и она ему не понравилась. Он обследовал запоры на двери и окнах, камин, стены и Чашу Кавалера, признав, что она действительно сделана из золота и драгоценных камней. Перед ночным дежурством мистер Мастерс запер чашу в сейф, положил ключ в карман брюк и в сотый раз поклялся, что ничего не может произойти. Тогда Том сказал: «Только не позволяйте призраку сэра Бинга Родона обнаружить, что вы заснули», и я испугалась, что старшего инспектора хватит удар. Когда мы вышли, то слышали, как он запирает дверь. Бедный Том по-прежнему не мог заснуть. А когда мужчина не спит, он не дает заснуть никому. Если он не отправляется в царство сновидений, как только его голова прикасается к подушке, то злится и не желает оставаться в постели. Том вскочил и начал расхаживать по комнате, куря сигареты. Потом он кое-что сказал, и это ужасно меня напугало, так как я никогда не слышала подобного раньше…

Голос Вирджинии смолк.

— Что же он сказал, куколка? — поторопил Г. М. — Почему вы колеблетесь?

— Он сказал… — Вирджиния судорожно глотнула. — «Джинни, еще сто лет назад люди говорили, что Брейсы безумны. Это не шутка. Но я не хочу тебя беспокоить. Спи, а я спущусь в библиотеку и почитаю». Конечно, после этого я тоже не могла заснуть. Том надел халат и отправился в библиотеку. Она расположена в южном крыле — не слишком близко от Дубовой комнаты. Окна выходят в голландский сад. Том включил только настольную лампу у кресла…

— Минутку, куколка. Сколько тогда было времени?

— Думаю, около часу ночи. Во всем доме свет уже потушили, кроме Дубовой комнаты, где дежурил мистер Мастерс.

— Угу. Ваш муж заглянул к Мастерсу?

— Нет. Том и не думал этого делать. Он взял книгу и сел, но внезапно понял, что это детективный роман о запертой комнате. По его словам, он швырнул книгу через всю библиотеку и зажег очередную сигарету. А приблизительно без четверти два мы все дважды услышали грохот.

— Дважды?

— Возможно, это нельзя назвать грохотом, но звуки были очень громкими. Я не спала и сразу поняла, что в Дубовой комнате опрокинули стол и стул. Потом раздался какой-то стук, который я не могла распознать.

Через две или три минуты мы все уже были у двери Дубовой комнаты, которая оставалась запертой. Том стал колотить в дверь и звать мистера Мастерса, но ответа не последовало. Тогда Том сказал, что надо взломать дверь. «Какой в этом смысл? — возразил папа. — Разве только тот, что так всегда делают в книгах». Некоторое время они спорили, потом папа велел нам оставаться здесь, а сам выбежал из дома и заглянул в одно из окон.

— Полагаю, Мастерс лежал на полу, а рядом валялась рапира с рукояткой-чашкой?

— Да!

— Стол и стул были опрокинуты, дверца сейфа открыта, а золотая чаша тоже свалилась на пол?

— Да, сэр Генри. Папа окликнул старшего инспектора через окно. Должно быть, мистер Мастерс очень крепок. Через несколько секунд он застонал и пошевелился, а вскоре пришел в себя — по крайней мере, частично. Он даже смог подняться и открыть нам дверь. Когда Том спросил, что произошло, и кто ударил его по затылку, у нас сложилось неправильное впечатление.

— Что вы имеете в виду?

— Мы подумали, что это сделали вы.

— Я?!

— Потому что, — объяснила Вирджиния, — мистер Мастерс, будучи еще не в себе, тряс кулаком и говорил, как он хочет с вами расправиться. Вы уже знаете его историю. Он заснул, но его разбудили шаги или какой-то звук. Когда он начал вставать, то увидел на столе перед собой золотую чашу. Потом что-то ударило его по затылку, и стул, стол и чаша упали вместе с ним. Это все.

— Но, по вашим словам, его ничего не могло огреть по башке, кроме, возможно, рукоятки этой рапиры?

— И лютни XVII века. Онаобычно лежит на крышке клавесина. А теперь мы нашли ее в очаге камина.

— В очаге камина?

— Да. Но уже многократно доказано, что никто не мог спуститься через дымоход. Так больше не может продолжаться! Пожалуйста, приезжайте в Телфорд и объясните, как такое могло произойти!

Ее призыв мог растопить любое сердце. Г. М., чьи жалкие остатки волос стояли торчком над ушами, окинул взглядом спальню в поисках вдохновения.

Каждый, кто хорошо его знал, сказал бы, что старый маэстро не полностью озадачен, что многие факты, которые он видел, слышал или помнил, начинают складываться в его голове в определенный рисунок — к сожалению, далеко не полный. Но следует также признать, что сэр Генри Мерривейл далеко не в любой момент был способен брать на себя инициативу.

— Куколка моя, вы знаете, сколько сейчас времени? — осведомился он.

— Боюсь, что нет. А вы?

— Я только знаю, что должен поспать! Вам известно, что произошло со мной прошлой ночью? Этот тиран, мой учитель музыки, заставил меня репетировать до часу ночи!

— Неужели синьор Равиоли так жесток?

— Ох, девочка моя! Он в тысячу раз более жесток! Когда выбираюсь из его когтей, каждый нерв в моем теле вопиет о сне, а вы тут же будите меня… Нет, я не говорю, что отказываюсь вам помочь! Но я прибуду к вам завтра утром. Не столько из-за проблемы — она не составляет труда. Возможно, я дам вашему сыну еще один урок стрельбы из лука. А сейчас у меня голова идет кругом от недосыпа, и я умру, если мне не удастся вздремнуть. Пока!

И Г. М., которому никогда в жизни не хотелось спать меньше, чем сейчас, аккуратно положил трубку, откинулся на переднюю доску кровати, сложил руки на красно-золотой полосатой пижаме и стал грызть нижнюю губу.

Хотя внутренние мыслительные процессы сэра Генри Мерривейла отличаются крайней изощренностью, его внешние эмоции можно назвать простыми и даже примитивными. Его разбудили до рассвета и погубили весь сон. Следовательно, он должен был проделать то же самое с кем-то еще.

Когда взгляд Г. М. вновь устремился к телефону, можно было догадаться, что при обычных обстоятельствах его выбор остановился бы на старшем инспекторе Мастерсе. Однако он повернулся и посмотрел на внутренний телефон, висящий на стене неподалеку от изголовья кровати.

Со стонами маневрируя своим брюхом, Г. М. нажал на одну из эмалированных кнопок внутреннего телефона и продолжал давить на него, пока в трубке не послышался голос, достойный высокой трагедии:

— Это Луиджи Равиоли. Что вы хотеть?

— Сынок, вам должно быть стыдно! В Телфорде снова имела место грязная работа, куда хуже первой. Слушайте!

Г. М. начал рассказывать, но был прерван в середине повествования.

— Corpo di Вассо! — завопил синьор Равиоли. — Вы знать, сколько сейчас времени? Вы будить меня, только чтобы рассказать мне это?

— Заткнитесь и слушайте!

Несмотря на протесты, учитель музыки сосредоточенно внимал рассказу Г. М. Серые окна понемногу начали светлеть. Издалека, в курятнике, послышался знакомый звук, усиленный тишиной рассвета.

— Ха! — с облегчением произнес синьор Равиоли. — Теперь все в порядке. Вы слышать?

— Слышать что?

— Крик петуха! Теперь призраки возвращаться назад.

— В последний раз напоминаю, Карузо,[45] забудьте о призраках! Что романтического было бы в том, если бы сэр Бинг Родон огрел Мастерса по башке рукояткой рапиры?

— Тогда что еще он использовать?

— Я как раз думал о том, кто что использовал, сынок. Если стукнуть кого-то рукояткой-чашкой, держа рапиру за клинок, удар вряд ли получится настолько сильный, чтобы свалить парня вроде Мастерса. Меня беспокоит лютня. Девочка говорит, что та обычно лежит на крышке клавесина. Но кто-то положил лютню в камин. Почему, черт возьми? Я много читал о лютнистах, но не уверен, что смогу разгадать музыкальный трюк. Может, вы попробуете?

В голосе синьора Равиоли послышалось презрение.

— Ба! Лютня — струнный инструмент вроде гитары. Ее можно использовать, чтобы играть «О sole mio», но не чтобы бить по башка невежественный коп. Она разлетаться на куски.

Г. М. задумался.

— Между нами говоря, сынок, я не могу выбросить это из головы. Кто-то перенес лютню с привычного места. Почему? Этого не произошло, когда наш преступник в первый раз возился с чашей. Я спрашиваю себя, не был ли во второй раз кто-то другой…

— Сэр Генри! Вы спать у телефона?

— Нет, я просто сижу и думаю. Утром мы с вами отправимся в Телфорд для кое-какой детективной работы.

Синьор Равиоли оживился:

— Я буду доктор Ватсон?

— Да, что-то вроде того. Только запомните, сынок, мы не скажем, что пришли для этого. В случае чего объясним, что хотим дать мальчику еще один урок стрельбы из лука.

— Стрелять кому-то в штаны? — с энтузиазмом осведомился синьор Равиоли.

— Нет! Больше никакой стрельбы в штаны! Конгрессмен Харви никогда бы так не поступил, значит, и мы не должны.

— О'кей. Scusa.[46]

— А тем временем, — продолжал Г. М., слегка массируя пальцами горло и издавая угрожающие пробные звуки, — мне кажется, что сегодня я в голосе. Одевайтесь, сынок. Я позвоню Бенсону и миссис Флаэрти, и они позаботятся о завтраке. А мы спустимся и порепетируем несколько песен.

— Нет!

— Я не собираюсь торопить вас, сынок. Можете побриться и принять ванну.

— Нет! Нет! Нет!

— Кстати, о призраках. Вы обещали мне тридцать новых куплетов для песни «Он мертв, но не хочет лежать». Надеюсь, вы уже сочинили большую часть. И постарайтесь разыскать ноты песни Грейси Филдс[47] об аспидистре. Не спорьте, сынок. Пока!

День обещал быть погожим и теплым.

Пока еще бледное солнце начало окрашивать ландшафт, когда констебль Фредерик Джон Хоршем, величественно восседая на своем велосипеде, ехал по главной дороге из деревни Голивог домой в Черритон.

У его племянницы Энни и ее мужа Берта Стивенса родился сын весом восемь фунтов. Все прошло хорошо.

Слева от него появилась ограда Крэнли-Корт. Констебль Хоршем со снисходительной улыбкой посмотрел на нее. Однако, когда он проезжал мимо ворот, его правая нога соскользнула с педали, и он едва не перелетел через руль в канаву.

Ибо услышанный им голос не принадлежал сэру Генри Мерривейлу. Это был прекрасный сильный тенор, который, возвышаясь над лужайкой и дубами, распевал, как жаворонок в утреннем небе:

Глава 12

Светловолосая красавица ростом пять футов и семь дюймов, одетая строго и аккуратно, решительно выпрямилась.

— Я мисс Илейн Чизмен, — обратилась она к маленькой темноволосой и румяной горничной, которая открыла парадную дверь Телфорд-Олд-Холла. — Если помните, я была здесь вчера. Пожалуйста, спросите лорда Брейса, не будет ли он любезен уделить мне пять минут.

— Сожалею, мисс, но мистера Дженнингса здесь нет, — ответила горничная Полли Уильямс и начала закрывать дверь.

— Одну минуту. Дело в том…

Обычно суровое, несмотря на пухлые губы и довольно широкие ноздри, выражение лица Илейн Чизмен стало неуверенным и даже смущенным.

— Я не хочу видеть дворецкого, — объяснила она с подобием улыбки. — Вчера я… э-э… говорила с лордом Брейсом в манере, которая, хотя это ни в малейшей степени не изменяет фактов, служивших темой разговора, могла показаться излишне торопливой и даже грубой.

— Да, мисс, — сказала горничная, не спрашивая и не возражая.

— Полагаю, лорд Брейс хорошо знаком с… э-э… обитателями этого района.

Полли Уильямс смотрела на нее не слишком доброжелательно.

Мисс Чизмен успела забыть, что во время предыдущего визита сказала несколько слов самой Полли. Хотя эти слова были внушены добрыми намерениями и сочувствием, их восприняли без особой радости. Илейн дала понять, что горничная является рабыней, унижаемой и оскорбляемой лордом Брейсом. Поскольку величайшим тайным желанием Полли было оказаться униженной и оскорбленной Томом Брейсом, а Том никогда не пользовался предоставляемыми ему возможностями, эти слова казались обидными.

— Позвольте объясниться до конца, — продолжала Илейн. — Предположим, я хочу узнать имя одного человека — скажем, мужчины, — с которым я незнакома.

Полли уставилась на нее. Оказывается, эта нахальная особа — человеческое существо! Горничная помимо своей воли была заинтересована.

— Мужчины? Какого?

— Откуда мне знать, дорогая моя? — засмеялась Илейн. — Я спрашиваю только из праздного любопытства.

— Как он выглядит, мисс?

— Примерно моего роста, но с хорошей осанкой, с темно-каштановыми волосами и довольно… довольно необычными глазами. И он знает «Доктора Фауста» Кристофера Марло.

— Он джентльмен?

Обычно такой вопрос прозвучал бы так, словно спрашивающий намеренно поставил фишку себе на плечо и провоцировал Илейн Чизмен щелчком сбросить ее. Но сейчас она ответила без раздумья:

— О да. Я бы описала его как лучший образец английского джентльмена. Но скажите, дорогая моя, могу я поговорить с лордом Брейсом?

— Не можете. Лорд Брейс завтракает с женой и тестем из Штатов.

— Завтракает? — переспросила Илейн.

Теплое солнце сияло прямо над головой. Взглянув на часы, Илейн увидела, что сейчас уже без двадцати двенадцать. Завтрак в такое время мог бы послужить еще одной темой для лекции. Но сдержанность Илейн испытывал также непрекращающийся стук, как будто дюжина пьяных колотила молотками по свинцовым трубам. В действительности звуки издавали только два водопроводчика, и оба были трезвыми.

— Входите, мисс, — пригласила неожиданно оттаявшая Полли. — Вот сюда. В маленькую комнату справа.

— Благодарю вас.

— Они все не спали почти до утра. Ночью здесь такое творилось! Утром приходил человек из лондонского банка — хотел забрать чашу, — но я его отослала. Не могу ничего обещать, мисс, но узнаю, сможет ли лорд Брейс повидать вас.

Стук продолжался.

Хотя Полли смягчилась, но намеревалась дать высокомерной особе остудить пятки, прежде чем передать сообщение хозяину. Решив спокойно выкурить сигарету, чего бы не позволил отсутствующий Дженнингс, будучи поборником строгой дисциплины, она направилась мимо двери столовой в заднюю часть дома.

Тем временем в просторной столовой, сверкающей старинным серебром, конгрессмен Уильям Т. Харви заявлял, стоя во главе стола и подняв указательный палец:

— …И в моих словах нет никаких противоречий. Я всего лишь говорю, что этот парень, Мастерс, разумный человек. Следующей ночью, Джинни, я сам собираюсь дежурить в Дубовой комнате.

Вирджиния и Том, закончив завтрак, сидели развалясь, насколько позволяли неудобные высокие стулья времен Якова I.

— Сядь и пей свой кофе, папа, — сказала Вирджиния. — Ты хочешь тоже получить по голове?

— Чепуха, Джинни! Никто не станет бить меня по голове.

— Не могу с вами не согласиться! — горячо воскликнул Том Брейс. Хотя он провел еще одну бессонную ночь, его худое лицо светилось здоровьем и счастьем. — Вы всего лишь будете ходить во сне, как я и добрый старый Мастерс, и стукнете себя чем-нибудь по голове.

Конгрессмен Харви воздел к потолку оба кулака:

— Том, мальчик мой, неужели мы должны начинать все заново? Ты называешь старшего инспектора безумным?

— Я не говорю, что он безумен. Просто немного со странностями.

— Это не смешно, мой мальчик! Где старший инспектор сейчас?

— Все еще в постели, — быстро вмешалась Вирджиния в отчаянной надежде сохранить мир. — И мы не должны его беспокоить. Пусть бедняга поспит.

— Да! — подхватил Том. — Пускай поспит, а когда проснется, мы позвоним доктору в Лондон. Заметьте, я говорю «доктору», но не обязательно имею в виду психиатра.

— Повторяю, мой мальчик, это не смешно.

Выражение лица Тома изменилось.

— Это никогда не было смешно, — сказал он. — Даже когда я думал, что, возможно, проделал это сам. — Но он не мог оставаться серьезным больше пары минут, и в его глазах вновь блеснуло озорство. — Слушайте, сэр, я когда-нибудь рассказывал вам о моей тете? Она жила в Тернем-Грин и…

Стук! Стук! Стук!

— Господи! — завопил конгрессмен Харви, зажимая руками уши. — Это место хуже палаты представителей! Повсюду водопроводчики! Дворецкий, который оказывается знаменитым мошенником… Не то чтобы я этому верил…

— А я верю каждому слову! — заявил Том. — Дженнингс вовсе не археолог-любитель и не безупречный дворецкий, любящий традиции Суссекса. В действительности он дядя старшего инспектора. Мастерс говорит, что Дженнингс орудовал в Штатах, так что он, возможно, был вашим клиентом.

— Нет, не был. Это все та же ошибка, — сказал конгрессмен Харви, обращаясь к серебряной сахарнице, — которую совершают люди в этой стране, говоря об Америке. Они не осознают размер Соединенных Штатов. Им говоришь, что ты из Пенсильвании, а они тут же спрашивают, не знаком ли ты с кем-то, кто живет в…

— Тернем-Грин, — подхватил Том, — где жила моя тетя. Дядя Мастерса родился в Колни-Хэтч.[48]

— К дьяволу Тернем-Грин! К дьяволу Колни-Хэтч! Ты можешь для разнообразия говорить разумно?

Вирджиния постучала по столу ножом:

— Можете употреблять любые выражения в присутствии меня, викария или даже слуг. Но не могли бы вы оба хоть немного следить за своим языком при Томми? Он в самом впечатлительном возрасте и подбирает все, что слышит.

— Томми? — Лицо мистера Харви сразу прояснилось, став глуповатым. — Кстати, где он?

— Вышел поиграть с луком и стрелами. Полли говорит, что дала ему завтрак в восемь, и… Нет, папа! Честное слово, нет!

— О чем ты?

— Я знаю, что ты думаешь. Но Томми не станет стрелять никому в зад. Он пообещал не делать этого. Сегодня утром Томми приходил в нашу комнату. Том должен был натянуть для него тетиву.

— Я покажу ему, как пользоваться луком! — с энтузиазмом заявил Том. — Чтобы натянуть его, нужны особый поворот запястья и немного силы, хотя он не такой тяжелый, как шестидесятифунтовый. Так что не волнуйтесь.

— Вообще-то я нисколько не волнуюсь, — отозвался мистер Харви. — У мальчика прекрасные манеры, и говорит он на хорошем анг… американском. Что еще ему нужно? Утверждаю без всякого пристрастия, что он один из лучших…

Стук! Стук! Стук!

На сей раз звуки издавали не водопроводчики. Казалось, по коридору несется кавалерийский отряд круглоголовых, преследующий сэра Бинга Родона. Казалось невозможным, чтобы такой грохот исходил от девятилетнего мальчика, но тем не менее так оно и было.

Десятый виконт, грязный и растрепанный, ворвался в столовую как ураган. Но, поймав недовольные взгляды взрослых, он тут же стал казаться тихим и послушным.

С натянутым луком, вдвое превосходящим его по размеру, и колчаном с шестью снабженными яркими перьями стрелами на ремешке через плечо грязной куртки, мальчик выглядел так, словно забрел сюда случайно.

У Томми были светлые волосы, как у отца, и серые глаза, как у матери. Он гордился своим луком, который нравился ему куда больше другого дедушкиного подарка — игрушечного пистолета, стреляющего легкими деревянными стержнями с резиновой присоской на кончике. Хотя пистолет тоже можно было использовать для прицельной стрельбы в чьи-нибудь штаны, как Томми объяснил вчера толстому и заинтересованному слушателю, резиновая присоска держалась только на плоской поверхности. К тому же пистолет уступал луку по весу и мужественности облика.

Взрослые, в свою очередь, постарались выглядеть солидно.

— Доброе утро, Томми, — хором поздоровались они.

— Привет, мама. Привет, папа. Привет, дедушка.

Сияющий мистер Харви подобрал кофейную чашку, чье содержимое он еще не попробовал.

— Жаль, что я встал поздно. Но прошлой ночью твоему дедушке пришлось засидеться, изучая дело об убийстве.

Десятый виконт, хотя и был заинтригован, скользнул взглядом по столу, на котором — по крайней мере, еще недавно — была еда. Его лицо стало задумчивым. Казалось, он что-то вспоминает.

— Кстати, — бодро продолжал конгрессмен Харви, — сегодня утром мы еще не играли в вопросы и ответы… — Он сделал паузу. — В чем дело, старина? Что у тебя на уме? Говори! Можешь сказать своему старому деду.

Десятый виконт мог и сказал. Его голос звонко прозвучал в комнате:

— Гореть мне в аду, дед, но я смогу хоть что-нибудь пожрать в этом чертовом доме?

Наступило жуткое молчание.

Следует с прискорбием отметить, что Том и Вирджиния, несмотря на их благие намерения, были не слишком строгими и правильными родителями. Вирджиния, поспешно приложив ко рту салфетку, чтобы скрыть выражение лица, опустила голову. Том повернулся и стал смотреть на ряд открытых окон, за которыми виднелись розы, трава и деревья.

Только дедушка с кофейной чашкой у рта застыл как вкопанный, словно кофе был раскаленным, а не чуть теплым. Но его зеленоватые глаза свидетельствовали, что он ищет тактический подход.

— Томми, — внезапно заговорил он, — я твой старый дедушка. Ты ведь знаешь, что я никогда не буду говорить тебе неправду, верно?

— Да, дедушка.

— Умница! Тогда скажи, какая величайшая страна на земле?

— Британская империя, дедушка!

Вирджиния еще ниже опустила голову. Том, не поворачиваясь, начал что-то насвистывать. Но конгрессмен Харви, познавший толк в тактике, всего лишь улыбнулся.

— Ну, Томми, это спорный вопрос, — терпеливо произнес он. — Конечно, ты вправе придерживаться своего мнения. Но я должен предупредить тебя насчет терминологии. В наши дни, старина, мы говорим не «Британская империя», а «Содружество наций».

Том Брейс повернулся:

— Вот как? А почему он не должен говорить «Британская империя»?

— Позволь мне с этим разобраться, мой мальчик!

— Слушайте, — сказал Том. — Ненавижу вносить в разговор серьезную ноту. Но эта страна была известна как Британская империя людям, которые ее создали и сражались за нее. Она была известна как Британская империя предкам этого мальчика, которые любили ее и умирали за нее. Некоторые из нас будут называть ее Британской империей, покуда социалисты не разрушат ее окончательно. Тогда и называть будет нечего.

— Дедушка, — мечтательно промолвила Вирджиния, — дай джентльмену сигару.

— Вы оба не в состоянии воспитывать ребенка! — закричал конгрессмен Харви. — Что вы хотите сделать? Уничтожить веру этого мальчика в демократические принципы?

— Нет! — ответил Том.

— Да! — ответила Вирджиния.

Десятый виконт, уперев лук в пол, слушал с круглыми глазами. Уильям Т. Харви, решительно поставив чашку на стол, приготовился к битве.

— Томми, ты не мог забыть все, что усвоил сам, без моей помощи. Назови мне величайшего человека, который когда-либо жил на земле, помимо религиозных деятелей!

— Мой папа! — заявил десятый виконт.

Мистер Харви бросил быстрый взгляд на зятя. Разинутый рот Тома свидетельствовал о его непричастности к этой грязной работе. Конгрессмен Харви неискренне засмеялся:

— Да, Томми, это очень хороший ответ. Если кто-то задает тебе этот вопрос, поддерживай свою семью. Возможно, мне следует его перефразировать. Исключая религиозную тематику, перед тобой лежит вся история человечества с ее колоссальными достижениями, бурными стремлениями и возвышенными полетами в эмпиреях. Кто величайший человек из всех, когда-либо живших на земле, после твоего папы?

Прекрасная юная душа десятого виконта светилась в его глазах.

— Это просто, дедушка. Дядя Генри Мерривейл!

Глава 13

Конгрессмен Харви обратился ко всему миру в целом и к двум взрослым собеседникам в частности:

— Слышали? Старый упырь наверняка подкупил Томми, подучив его сказать это!

— Не похоже, — возразил Том, пристально глядя на сына. — Посмотрите на лицо Томми.

Десятый виконт отпрянул. В иррациональном взрослом мире такие слова обычно грозили неприятностями. Но один взгляд поведал конгрессмену Харви правду. Как бы ни был возбужден мальчик, в нем не чувствовалось хитрости. Если дьявол вдохновил Томми ответить таким образом на первые два вопроса катехизиса, то третий ответ явно был его собственной идеей.

— Ведь это правда, дедушка? — Десятый виконт приплясывал от восторга. — Дядя Генри был величайшим воином из всех, кто сражался с индейцами! Он знал Сидящего Быка,[49] Джеронимо,[50] Таммани[51] и других. Он супер!

— Папа! — предупреждающе воскликнула Вирджиния.

— Однажды, когда он был в лагере Сидящего Быка со своим внуком, Сидящий Бык грозился сжечь их обоих на костре, если дядя Генри не докажет, что он самый лучший стрелок из лука. Тогда дядя Генри положил яблоко на голову внука, который ничуть не испугался, отошел назад на расстояние втрое большее, чем поле для крикета, и попал в яблоко, расколов его надвое прямо у внука на голове!

— Я убью его! Чертов лгун думает, что он Вильгельм Телль![52]

— Папа!

— Все в порядке, Джинни. Твой дядя Генри, Томми, многое повидал на своем веку. Он не рассказывал тебе, как обсуждал с Джорджем Вашингтоном стратегию Войны за независимость?

— Нет, дедушка, он ничего не говорил о Джордже Вашингтоне. Но дядя Генри знал Робин Гуда, Ричарда Львиное Сердце, Джона Чендоса и Генриха Наваррского. Его назвали в честь Генриха Наваррского. Однажды, когда они оба…

— Томми, — мягко вмешалась Вирджиния, — дедушка строит страшные рожи, чтобы рассмешить тебя, и он вовсе не собирается выбросить чашку в окно. Ты, наверно, хочешь есть?

Вся героика была забыта.

— Да, мама, я жутко проголодался!

— Иди на кухню и скажи Полли, что я велела дать тебе что-нибудь.

— А я должен вымыть руки и лицо, мама?

— Да! — сказал дедушка.

— Нет! — сказал Том. — Беги, старина.

— И еще одно, Томми, — остановил мальчика конгрессмен Харви со смехом, звучавшим как жуткое эхо смеха старшего инспектора Мастерса часа двадцать четыре назад. — Можешь оставить мне лук и стрелы. Нет, я не заберу их у тебя. Твой старый дед никогда бы так не поступил. Но на тот случай, если тебе захочется выстрелить бледнолицему в штаны… Спасибо.

— Ладно, дед, держи их у себя, пока я пожру.

Десятый виконт направился к двери, после чего кавалерийский полк круглоголовых галопом поскакал к кухне.

Конгрессмен Харви рассеянно надел на левое плечо ремень с колчаном и драматически взмахнул луком, зажатым в правой руке.

— Я не хочу, чтобы вы думали, будто мне недостает того, что вы ошибочно именуете чувством юмора. Все, что я хочу вам сказать…

Стук! Стук! Стук!

— Я не стану говорить о пагубном и тлетворном влиянии всего этого. Как я могу чему-то научить мальчика, если вы оба не подаете ему достойного примера? Но наглая, бесстыдная ложь этого старого упыря с целью испортить прекрасного юного американского гражданина и внушить ему симпатии к обветшалым принципам монархии…

Вирджиния вскочила со стула:

— Когда я была ребенком, папа, ты не рассказывал мне никаких выдумок?

— Безусловно, нет.

— Ты уверен, папа? Особенно когда ты был немного вы… когда на тебя снисходило вдохновение?

— Конечно, я рассказывал тебе разные истории, но всегда предупреждал, что они выдуманы.

— Ох, папа! Ты годами рассказывал мне истории с продолжением об одних и тех же людях. И если ты так настроен против монархии, почему в этих историях ты всегда был королем?

— Вирджиния, я не…

— Может быть, ты забыл? Действие твоих повествований всегда разыгрывалось на английском или французском фоне, но в основном на английском. Разумеется, я об этом не думала, а воображала, что все происходит в нашем родном городе или где-то поблизости. Ты был королем и жил в замке Фротингем. Том, разве я тебе об этом не рассказывала?

— Рассказывала, ангел. — Том энергично кивнул. — Это напоминает мне истории, которые и я привык слушать.

— С годами, — продолжала Вирджиния, — замок Фротингем стал настолько реальным, что мне до сих пор хочется отыскать его в каком-нибудь путеводителе. Персонажами историй были Атос, Клеопатра, Сирано де Бержерак, Шерлок Холмс и Уильям Дженнингс Брайан.[53] У меня возникла идея, хотя ты никогда так не говорил, что все они хотели жениться на Клеопатре. Они были великими героями, но наилучшие шансы имелись у Атоса и Шерлока Холмса. И ты еще говоришь, что ничего не знаешь об Англии!

— Я всегда держу себя в курсе текущих событий, Джинни.

— «Текущих событий»! — В голосе Вирджинии звучало презрение. — Твоей страстью была гражданская война в Англии. Ты забыл, как тебе не захотели продать ни за какую цену красиво переплетенный отчет какого-то очевидца битвы при Марстон-Муре[54] и ты украл его из Британского музея?

— Вирджиния! Ты заходишь слишком далеко!

— Украл! Украл! Ты не мог никому его показать — только сам тайком им наслаждался. Мистер Элленби сказал, что украсть книгу из Британского музея невозможно, и заключил с тобой пари, что тебе этого не удастся. Тогда ты разработал план в духе Арсена Люпена и…

— Ради бога! — воскликнул искренне ошеломленный мистер Харви. — Ты хочешь сказать, что это я пытался украсть Чашу Кавалера?

Последовало гробовое молчание.

Казалось, какая-то злая сила проникла в уютную столовую. Во всем Телфорде тоже стало неестественно тихо, так как водопроводчики прекратили работу ровно в полдень.

— Украсть Чашу Кавалера? — повторила Вирджиния. Посмотрев на отца, она сразу поняла, что это не так, и реагировала чисто по-женски: — Может быть, я не должна была этого говорить. — Ее глаза внезапно наполнились слезами. — Может быть, я д-действительно плохая ж-жена и м-мать…

Отец и муж испуганно смотрели на нее.

— Прекрати, старушка! — запротестовал Том. — В чем дело? Чего ты распустила нюни?

Вирджиния с такой силой тряхнула головой, что каштановые волосы взлетели кверху.

— Убирайтесь! — крикнула она. — Возможно, вы оба спятили, но я пока в своем уме! Выпейте еще кофе — авось подавитесь!

Прежде чем кто-то из мужчин успел произнести хоть слово, Вирджиния выбежала из комнаты, захлопнув дверь, на которую тупо уставился Том.

— Ну? — со зловещим спокойствием спросил конгрессмен Харви. — Надеюсь, ты удовлетворен тем, что сделал?

— Что такого я сделал?

— Забил голову моей дочери чушью о кавалерских легендах и шпагах!

— При чем тут шпаги? — осведомился троекратный международный чемпион по фехтованию.

— Шпаги! — саркастически усмехнулся конгрессмен Харви, поправив колчан на плече и взмахнув луком. — Объясни мне, если можешь, как кто-то в наши дни может использовать шпагу?

— Я использую ее как надо! Не хватаю за клинок и не бью офицера Скотленд-Ярда по голове рукояткой!

— Ты говоришь, что это сделал я?

— Я ничего не говорю. Я только…

— Хотел бы я заполучить тебя свидетелем в суде. В любом важном уголовном деле — таком, как нападение на старшего инспектора Скотленд-Ярда, — мы должны задавать себе вопрос: cui bono?[55] Кто выиграл от этого злодейского антисоциального акта? Ты, мой мальчик.

— Вы намекаете, что я…

— Я, как и ты, ни на что не намекаю. «Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним».[56] Но, воспитав Вирджинию прекрасной американской девушкой, я не желаю, чтобы ей внушали сочувствие к роялистам в каком бы то ни было аспекте.

Том сунул кулаки в карманы старой спортивной куртки. Его галстук съехал набок под воротничком выцветшей голубой рубашки. Он подошел к окнам, выходящим на запад, и снова повернулся:

— Слушайте, папаша. Какие первые стихи, помимо детских считалок, вы учили Джинни декламировать?

— Стихи?

— Да.

— «По шаткому мосту через поток…»[57]

— Не пойдет! Если хотите, я позову главного свидетеля! Я прочитаю вам первую часть, а вы продолжите!

И Том начал декламировать:

Казалось, Телфорд-Олд-Холл пробудился ото сна, внимая чеканным строкам.

Конгрессмен Харви больше не мог этого выносить.

— Перестань! — приказал он. — В моем присутствии, мой мальчик, ты не будешь подвергать нападкам суровые республиканские добродетели, стоявшие на страже против монархической тирании. Но если тебе приспичило декламировать этот вздор, по крайней мере, делай это как следует, правильно расставляя акценты!

И Уильям Т. Харви продолжил чтение. Он не просто любил эти стихи, а буквально жил ими. Его зычный голос словно заставлял улыбаться старый дом.

Внезапно мистер Харви умолк с раскрытым ртом. Его взгляд устремился на дверь столовой. Теперь она была открыта, и в проеме стояла мисс Илейн Чизмен.

Мистер Харви застыл в театральной позе, с колчаном на плече и поднятым вверх луком. Илейн Чизмен, с выбивающимися из-под шляпы золотистыми прядями, тоже не двигалась с места.

Дубовая комната, окна которой также выходили на запад, находилась неподалеку. Если бы это происходило не в реальности, а на сцене или в столь же благородном жанре радиопьесы — отвергая столь низкопробные средства массовой информации, как кино и телевидение, — можно было бы услышать звуки клавесина, играющего «За здоровье короля».

Вообще-то упомянутая песня, как мог бы объяснить мистер Харви, связана с королем Карлом I только в народной традиции. Исследователи датируют ее возникновение 1670 годом — спустя десять лет после реставрации Карла II. Но она соответствовала бы романтическому моменту встречи среди запаха роз.

К сожалению, ничего подобного не произошло.

Илейн быстро притворилась, что не заметила конгрессмена Харви, и устремила взгляд на Тома Брейса. Мистер Харви прибег к той же уловке, уставясь с мрачным байроническим величием на кофейник.

— Я должна извиниться, лорд Брейс, — заговорила Илейн, выпятив подбородок. — Но ваша горничная впустила меня и оставила в комнате вроде прихожей более чем на двадцать минут, а сама исчезла. Мое время дорого, лорд Брейс, поэтому я рискнула подойти сюда и услышала, как кто-то кричит…

— Э-э… да, — отозвался Том. — Входите! Будете завтракать?

Он пытался оправиться от шока. Видеть здесь Илейн Чизмен после вчерашнего скандала было все равно что принимать сказочных обитателей замка Фротингем.

— Завтракать? — переспросила Илейн.

Подняв изогнутые тонкие брови, темнеющие на фоне кремовой кожи и контрастирующие со светлыми волосами, она не слишком учтиво взглянула на часы:

— Нет, спасибо. Я пришла сюда, лорд Брейс, чтобы повидать…

Женщина умолкла.

— Дженнингса! — подсказал Том.

Призрак отсутствующего дворецкого, высокого, худого, с длинным носом и лбом ученого под гладкими темными волосами, преследовал Телфорд куда более ощутимо, чем призрак сэра Бинга Родона.

— Я не в претензии, — продолжал Том. — Но от Дженнингса вам не будет никакой пользы. Полиция считает его мошенником. Если вы найдете его, чтобы заставить свидетельствовать против Г. М., то его отправят за решетку куда быстрее, чем вы намерены отправить Г. М.

Илейн покраснела, стиснув строгую черную сумочку.

— Проклятие! — прервал Том, щелкнув пальцами. — Совсем забыл! Я должен представить вам кое-кого. Папаша, Вирджиния рассказывала вам кое-что об этой леди. Мистер Харви, мой тесть — мисс Илейн Чизмен.

— Тесть? — воскликнула мисс Чизмен.

— Я не женат! — заявил мистер Харви, обращаясь к кофейнику.

— В любом случае, — продолжала Илейн, — снаружи меня ждет такси, которое стоит денег. Сегодня суббота, и у меня дела в Лондоне. Вскоре я должна встретиться на железнодорожной станции Грейт-Юборо с моим женихом, профессором Хируордом Уэйком.

— Что-что? — воскликнул конгрессмен Харви.

— Право, сэр, я…

— Вы не можете быть помолвлены!

— Почему нет?

Мистер Харви начал приближаться к ней с такой решительностью, что Илейн попятилась и стукнулась о створку открытой двери.

— Это едва ли комплимент в мой адрес, не так ли?

— Напротив, мадам! Мог ли мужчина, очарованный красотой Елены Троянской, не думать о том, замужем ли она? Даже когда корабли с греческими воинами бороздят море…

— О! Но вы не объяснили…

— Вы не можете быть помолвлены с этим Чарлзом Кингсли![58]

— Хируордом Уэйком!

— «Тот ленивый в любви и трусливый бастард взял невесту твою, молодой Лохинвар!»[59]

Илейн задрожала от гнева:

— Как вы смеете! Профессор Уэйк великолепно проявил себя на войне! Только подлый, лишенный патриотизма тори или еще более подлый и лишенный патриотизма умеренный…

— Мадам, ваше предположение абсолютно ошибочно! Я не назвал сукиного сы… Я назвал его не ублюдком, а бастардом!

— Сэр, я прошу вас соблюдать дистанцию!

— Мадам, я не притронулся к вам!

— Не притронулись, но могли! К тому же я не уверена, что знаю точное значение слова «бастард».

Губы мистера Харви скривились в злорадной улыбке, вынудившей Илейн еще сильнее прижаться к двери.

— Вы не знаете точного значения слова «бастард»? Тогда, мадам, — заявил конгрессмен Харви, сделав театральный жест луком в сторону своего выпучившего глаза зятя, — мне кажется, что эта столовая слишком переполнена.

— Что-что? — Статная женщина явно пребывала в недоумении.

— Недалеко отсюда, мадам, находится библиотека с окнами, выходящими в голландский сад. В этой библиотеке можно легко найти словарь. Давайте пойдем туда, мадам, откроем словарь, тщательно исследуем его и найдем точное значение этого слова. Вы готовы меня сопровождать?

— Разумеется, нет! Я в жизни не слышала ничего более нелепого! Кроме того, меня ждет такси.

— Мадам, к черту такси.

— Вы осмеливаетесь так говорить? Когда в этой стране великое множество социальных несправедливостей вопиет об устранении?

— В этом отношении, мадам, я полностью с вами согласен. Могу добавить, что величайшая из политических организаций, существующих на земле, в чьей славе есть и моя скромная роль, — короче говоря, Демократическая партия Соединенных Штатов Америки…

— Но ведь вы не американец? Вы говорите совсем не так, как в фильмах!

Конгрессмен Харви закрыл глаза и топнул ногой, но взял себя в руки.

— Могу лишь повторить, Илейн, что я согласен с вашим требованием более справедливого распределения средств. А впрочем, к черту деньги! Хотите, я заплачу за такси и избавлюсь от него?

— Нет-нет! Я верю в вашу искренность!

— Так вы готовы сопровождать меня в библиотеку?

— А это не займет много времени?

— Тщательное изучение каждой колонки словаря может занять очень много времени, но, уверяю вас, приведет к весьма благоприятным результатам.

— Ну хорошо…

Дверь за ними закрылась.

Какое-то время после их ухода Том Брейс неподвижно стоял у стола, уставясь на дверь.

Солнечный свет начинал проникать в освинцованные окна, поблескивая на полированном серебре и отражаясь в старых стенных панелях, как в тусклом зеркале. Достав из кармана носовой платок, Том вытер им лоб и снова спрятал его.

Над массивным буфетом висела хорошая репродукция превосходного портрета короля Карла II, который можно видеть в Национальной портретной галерее. Так называемый «веселый монарх», который имел мало поводов для веселья, сидел, глядя чуть в сторону, с усмешкой на умном лице, свидетельствующей о том, как хорошо он понимал, что мир может дать нам очень мало, но существуют по крайней мере два источника утешения, один из которых содержится в бутылке.

Том посмотрел на портрет короля, потом снова на закрытую дверь и покачал головой. Пару минут, которая может казаться очень долгим промежутком времени, он стоял, задумавшись. Любому наблюдателю было бы очевидно, что его одолевают трудности и проблемы.

— Куда, черт возьми, подевался Дженнингс? — заговорил Том, обращаясь к портрету. — Весь дом ходит ходуном без дворецкого!

Дверь снова открылась, и Том услышал скромный кашель, который уже слышал вчера вечером.

Это был не Дженнингс. В дверях, словно он прослужил в Телфорде всю жизнь, стоял Бенсон из Крэнли-Холла.

— Сэр Генри Мерривейл, — доложил он, — и синьор Луиджи Равиоли!

Глава 14

Г. М., в белом костюме из шерсти альпаки, закончил краткий, но увлекательный рассказ о том, как он выиграл Гран-при на автогонках в 1903 году.

— Даже теперь я не могу вести машину, чтобы не поставить какой-нибудь рекорд.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — согласился Том, напрягая челюстные мышцы, дабы удержать лицо в неподвижном состоянии. — Вы это подтверждаете, синьор Равиоли?

Учитель музыки с его пышной шевелюрой и сизым от избытка кьянти носом в одной руке держал зловещего вида черную шляпу с широкими опущенными полями, с которой отказался расстаться, а в другой сжимал ручку черного цилиндра, в котором лежали свернутые в трубку ноты.

— Еще бы! — энергично кивнул синьор Равиоли. — Рекорд за рекорд. Пнуть в зад коп Хоршем. Ездить с поднятый ручной тормоз и не понимать, почему автомобиль подпрыгивать, как мяч. Поручать Бенсон вести машина.

Г. М. угрожающе поднял палец:

— Но это не все, сынок! Не думайте, что я приехал из-за преступления.

— Разве нет? — с беспокойством спросил Том.

— Нет! — ответил Г. М., нагромождая одну причину на другую, чтобы никто не заподозрил его в истинных намерениях. — У вас нет дворецкого, верно? А у меня их больше, чем надо. Поэтому я подумал, что, пока вы или полиция не найдете Дженнингса, Бенсон может вам пригодиться.

Держащийся на заднем плане Бенсон неловко переминался с ноги на ногу. Предложение служить в чьем-то доме заместителем дворецкого его не то что смутило, а просто шокировало. Том сразу это заметил.

— Мы вам очень признательны, Г. М. Но я не думаю, что после сегодняшнего утра нам понадобится беспокоить Бенсона.

Г. М. кипел от досады.

— Настоящей причиной моего визита было дать вашему сыну урок стрельбы из лука. Но Билл Харви забрал лук и стрелы и не желает с ними расставаться. Когда мы видели его, заманивающего Илейн Чизмен в библиотеку, как паук муху…

Синьор Равиоли чмокнул губами, посылая воздушный поцелуй.

— Мы застыть как вкопанный! — с восторгом воскликнул он.

— Вы встретили мисс Чизмен?

Вопрос задала Вирджиния, быстро войдя в комнату, выглянув в коридор и бесшумно закрыв дверь.

— Вы и мисс Чизмен, ваш смертельный враг, встретились в нашем доме? — воскликнула она. — Как неловко! И что же вы сказали друг другу?

— Ха-ха! — произнес синьор Равиоли.

— Я не враг этой бабенке, черт бы ее побрал! — проворчал Г. М. — У нас были небольшие разногласия — вот и все. К тому же мы с ней не встретились. Сомневаюсь, чтобы она увидела меня, даже если бы я встал у нее на пути. Она не сводила глаз с вашего старика, когда они плыли в библиотеку, словно на золотых облаках.

— О боже! — простонала Вирджиния. — Опять! Все, что папа говорил ей в этой комнате о молодом Лохинваре и Чарлзе Кингсли…

— Слушай, малышка! — вмешался Том. — Откуда ты знаешь, что папаша говорил в этой комнате?

— Разумеется, я подслушивала за дверью. — Вирджиния широко открыла глаза с чисто женским простодушием. — И в этом не было ничего нового.

— Но, Джинни, я не понимаю! Сегодняшняя Илейн Чизмен абсолютно не похожа на ту, которую я выставил из дома вчера!

— Зато я это понимаю, дорогой. — Вирджиния заколебалась. — Но странно другое. Не знаю, чего я ожидала, когда увидела ее. Конечно, сэр Генри говорил, что она привлекательная. Но у мужчин довольно своеобразные идеи насчет того, что делает женщину привлекательной. И…

— И?.. — поторопил Том, когда его жена закусила губу.

— Ну, выглядит она неплохо, если не считать одной детали. И, простите за грубость, папа, похоже, подбирается к первой базе.

— К первой базе? — в ужасе воскликнул синьор Равиоли. — Вы оскорблять ваш папа! Он рваться в обход всех баз прямо к центру поля!

Вирджиния не стала исправлять этот вульгаризм.

— Да, именно это я и имела в виду. — Она казалась озабоченной. — Мы бы не хотели…

Оглядевшись вокруг, Вирджиния увидела смущенного Бенсона, которому мешала незаметно удалиться закрытая дверь. Хотя Бенсон редко чувствовал себя не в своей тарелке, сейчас с ним происходило именно это. Однако Вирджиния правильно разглядела в нем безупречный символ респектабельности.

— Бенсон!

— Да, миледи?

— Не знаю, как лучше выразиться, и не хочу, чтобы у вас создалось ложное впечатление. Но не могли бы вы…

— Слушайте, Бенсон! — вмешался Г. М., взмахом руки разгоняя паутину дипломатических недомолвок. — Девочка хочет попросить вас подойти к библиотеке, поболтаться снаружи и поднять тревогу, если конгрессмен Харви начнет гоняться за этой бабенкой, опрокидывая мебель.

— Хорошо, сэр.

— Какого черта вы хотите все испортить? — сердито осведомился Том. — Это мой дом, и я должен больше всех беспокоиться о том, что здесь происходит. Кроме того, папаша не станет за ней гоняться, так как она не окажет сопротивления. А уж от тебя, Джинни, я такого никак не ожидал!

Светлая кожа Вирджинии, меняющая цвет с куда большей легкостью, чем кожа Илейн, порозовела, и она топнула ножкой. Есть разница между тем, что может доставлять удовольствие нам самим, и тем, что, по нашему мнению, приличествует людям другого поколения.

— Том, я вовсе не возражаю! — искренне ответила она. — Но сейчас начало первого! И в этом доме, где все так романтично!.. Сколько раз мне повторять, что я не против этой женщины? Она была бы совсем не плоха, если бы кто-нибудь сделал что-то с ее одеждой!

— С этим все в порядке, — успокоил ее синьор Равиоли. — Ваш отец снять с нее одежда.

— Том!

— Нет, ангел, пусть меня повесят, если я вмешаюсь! Бенсон!

— Да, милорд?

— Если хотите, отправляйтесь к библиотеке, но оставайтесь снаружи. И не вмешивайтесь, что бы ни произошло.

— Ни при каких обстоятельствах, милорд?

— Ни при каких!

— Хорошо, милорд.

Бенсон, чью невозмутимость восстановил этот удачный поворот событий, почти примирившись с теперешней ролью, не спеша удалился. Вирджиния не удержалась от последнего выстрела:

— Том, ни ты, ни сэр Генри, ни синьор Равиоли не понимаете мисс Чизмен. Когда я увидела ее, она была совсем не такой, как ее описывалсэр Генри. Она выглядела так, словно не знала, сдаться без борьбы или рассмеяться папе в лицо.

— Ну и что из этого?

— В папином подходе есть коварная изощренность. Некоторые женщины просто не могут противостоять технике, которая заставляет их одновременно млеть и смеяться.

— Может быть, я слишком туп, но я не понимаю…

— Профессор Хируорд Уэйк к этому времени уже должен прибыть в Грейт-Юборо. Я слышала о ее женихе. Он самый суровый и экзальтированный из всех последователей Энайрена Бевана.[60] Предположим, он выследит свою невесту с помощью такси и появится здесь, когда… — Вирджиния оборвала фразу. — Но мы слишком беспокоимся из-за папы и этой женщины. Самое главное, что Том очищен от подозрений в безумии. Но мистер Мастерс лежит наверху с ужасной шишкой на голове, а мы по-прежнему имеем дело с неразгаданной тайной.

Г. М. сердито нахмурился, не желая подходить к столь тривиальным событиям как к тайне.

— Скажите, куколка, вы отправили сегодня утром Чашу Кавалера назад в банк?

— Нет. Когда посыльный из банка прибыл, мы еще не вставали, а Полли — одна из горничных — ничего не поняла и выставила его из дома. Теперь папа клянется, что проведет следующую ночь в Дубовой комнате.

— О господи! — простонал Г. М.

— Давайте посмотрим фактам в лицо. — Поскольку Вирджинии больше незачем было беспокоиться из-за Тома, она не могла удержаться от улыбки. Тем не менее в ее словах прозвучало немало здравого смысла. — Во всем происходящем есть элемент… ну, того, что некоторые называют нелепым. Но разве это делает проблему менее сложной? Если бы кто-то был убит или серьезно пострадал, как предположил сэр Генри, мы бы грызли ногти и дрожали от страха. Но поможет ли нам то, что этого не случилось? Кто вошел в запертую комнату? Как он это проделал? Почему чашу снова передвинули? Перед нами вопросы, характерные для классического детектива: кто, как и почему? То, что никто не убит и тяжело не ранен, не делает эти вопросы менее озадачивающими.

— Corpo di Вассо! — пробормотал синьор Равиоли, крепче сжимая зловещую черную шляпу в одной руке, а другой жонглируя цилиндром с нотами. — Это верно.

Г. М. продолжал хмуриться.

— А как насчет других вещей, которые не произошли в ту ночь, которую Том провел в Дубовой комнате? — продолжала Вирджиния. — Их могли проделать только для того, чтобы сбить нас с толку, но я в это не верю. Почему лютню убрали с клавесина и положили в камин? Почему оставили длинную царапину на внутренней стороне запертой двери?

— Что-что? — резко осведомился сэр Генри Мерривейл, заставив всех встрепенуться. — Царапина на внутренней стороне двери? По телефону вы не сказали о ней ни слова!

— Я просто забыла. Это важно?

— Еще как, куколка моя!

— Но почему? — спросил Том, переводя взгляд с жены на Г. М. — Это всего лишь царапина длиной около семи дюймов, выглядящая так, будто ее могли сделать бородкой ключа от сейфа. Она расположена по центру двери и не приближается ни к двум засовам, ни к замку. Царапина не могла возникнуть в результате какой-то возни с надежно запертой дверью.

— Хмф! — Г. М. уставился перед собой. — Если бы меня интересовали тайны — а это не так, — потребовалась бы небольшая детективная конференция.

— Ха! — воскликнул синьор Равиоли. Отойдя на десять шагов к другому краю стола и повернувшись спиной, он нахлобучил черную шляпу, изогнув широкие поля. Когда он внезапно снова повернулся лицом к остальным, эффект был поистине устрашающим.

— Что это еще за фокусы? — завопил Г. М. — Неужели вам не хватает хороших манер, чтобы не напяливать шляпу в доме?

— Я доктор Ватсон, — заявил синьор Равиоли, ухмыляясь и хлопая себя по груди, хотя в действительности он напоминал сицилийского бандита. — Вы меня удивлять! Где ваша лупа? Она у вас есть?

— Нет, но я мог бы ее раздобыть.

— О'кей. Вы посмотреть на пол! — Неожиданно синьор Равиоли упал, как подстреленный, и начал внимательно обследовать красивую резную ножку стола, приспособив цилиндр с нотами в качестве подзорной трубы. — Вы говорить: «Ха! Это преступление совершить призрак-левша». Я говорить: «Corpo di Вассо! Откуда вы это знать?» Тогда вы объяснять, а я удивляться. — Он вскочил на ноги. — Понятно, что я иметь в виду?

— Абсолютно! — отозвался Том. — Мне понятно, что синьор имеет в виду, Г. М. Пришло время доказать, что вы соответствуете вашей репутации. Вы находитесь в Телфорде и всего в нескольких шагах от Дубовой комнаты.

— Нет! Пусть меня зажарят, если я это сделаю!

Вирджиния протянула руки:

— Пожалуйста, сэр Генри!

Гнев, сомнение, нерешительность боролись друг с другом на физиономии Г. М.

— Я артист, сынок, и обладаю артистическим темпераментом. Например, разве вы не знаете, что прошлой осенью я занимался живописью? — Он посмотрел на Вирджинию. — Ведь вы были в Сером кабинете в Крэнли, куколка. Должно быть, вы видели мои картины на стене.

— Кажется, я припоминаю несколько картин. — Вирджиния задумалась. — На них были изображены обнаженные девушки — вернее, одна и та же девушка. Простите, но как это связано с…

— Так, что я артист во всех отношениях! Меня нельзя беспокоить уголовными делами! Но на один вопрос, — с достоинством произнес Г. М., — вы можете ответить мне сразу, не ходя вокруг да около. Есть в этом доме фортепиано? Желательно рояль?

Том уставился на него:

— Вы отлично знаете, что нет, Г. М. Вчера вечером вы отвели меня в сторонку и спросили об этом. Я сказал, что мы не музыкальная семья и что единственная вещь, похожая на фортепиано, — это клавесин в Дубовой… — Внезапно он умолк, посмотрел на свернутые в трубку ноты в руке синьора Равиоли и обменялся многозначительным взглядом с Вирджинией.

— Сэр Генри! — заговорила Вирджиния. — Мы хорошо знаем, как долго и усердно вы должны практиковаться. На следующей неделе вы собираетесь развлекать Дамское церковное общество пением «Старого моряка Билла», и нам даже в голову не приходит сорвать вам концерт. Пожалуйста, забудьте о Чаше Кавалера и запертой комнате. Но… не хотели бы вы и синьор Равиоли пройти в Дубовую комнату, чтобы там порепетировать?

— Ну…

— Значит, договорились. — Вирджиния облегченно вздохнула, когда у нее в голове мелькнула новая мысль. — Только не забудьте, что наверху спит мистер Мастерс, и не пойте слишком громко, ладно?

— Ох, куколка моя! Эта змея подколодная, которую не следует беспокоить ни при каких обстоятельствах, пребывает в мире и благоденствии…

В этом месте Г. М., хотя он был еще менее подвержен шоковым состояниям, чем конгрессмен Харви, не мог не прерваться.

Узкие маленькие коридоры Телфорд-Олд-Холла тянулись мимо многочисленных комнат к просторному главному холлу спереди, создавая замысловатый лабиринт. Но расстояние по прямой линии было не слишком велико.

Никто из четырех человек в столовой не мог видеть старшего инспектора Мастерса, свежевыбритого, аккуратно одетого и почти избавившегося от мучительной боли в голове, который стоял на верхней площадке у дубовой лестницы, ведущей со второго этажа в главный холл.

Они не видели, как Мастерс, находясь среди кучи предметов, оставленных на верху лестниц господами Бертом Стивенсом и Элфредом Гроувнором — водопроводчиками из Грейт-Юборо, — поднял ногу, чтобы начать спуск, когда его осенило вдохновение, позволив опередить сэра Генри Мерривейла.

Но все в столовой слышали громкий крик Мастерса:

— Понял, черт возьми! У моего шурина есть радиомастерская. Теперь я знаю, как это проделали!

Два других голоса, столь же громких, но более грубых, атаковали его, как пушечные выстрелы:

— Эй, начальник! Разуйте глаза!

— Не наступайте на инструменты!

— Не наступайте на паяльную лампу!

— Черт!

Последнее восклицание утонуло в грохоте, которого Телфорд не слышал за всю свою долгую историю. Было невозможно определить, сколько предметов, в основном металлических, включая, правда, одно человеческое тело, покатилось вниз по ступенькам, рассыпавшись по полу главного холла.

Когда грохот замер, один из грубых голосов небрежно осведомился:

— У тебя есть сигарета, Берт?

— Пошел ты со своими сигаретами! Посмотри на беднягу, Элф!

— Поделом ему за то, что он пнул мою паяльную лампу. Не удивлюсь, если она сломалась. Ничего, он за нее заплатит! А кто он такой?

— Понятия не имею, Элф. Но…

— Ты такой добренький, потому что у тебя жена парня родила! Ну а я нет! Я свободный британский трудящийся! Что с ним такое? Почему он не встает?

— Он не может встать! Стукнулся башкой и потерял сознание!

Глава 15

— Скажите, доктор Эшдаун…

— Да, лорд Брейс?

— Откровенно говоря, доктор, это второй удар по голове, который получил мистер Мастерс, начиная с прошлой ночи.

— Вы меня не удивили. Он, случайно, не ходит во сне?

— Боюсь, что да. Но вы вполне уверены, что это не серьезно?

— Как я говорил вам, когда был здесь в первый раз, лорд Брейс, я не думал, что имеет место сотрясение мозга. Теперь, после вторичного обследования, я уверен, что этого не произошло. Я дал ему успокоительное. Пускай он спит наверху. А когда проснется, дайте ему легкий ужин. Он не слишком разговорчив, но не обращайте внимания — завтра утром с ним будет все в порядке.

Клонящееся к западу солнце сквозь темную ширму дубов, буков и вязов парка постепенно смягчало краски в столовой, где Том и Вирджиния Брейс, сидя за чаем, беседовали с пожилым худощавым доктором Эшдауном.

Время приближалось к пяти часам.

— Это хорошие новости, доктор, — сказала Вирджиния. — Вы уверены, что не передумали и не хотите чашку чаю?

— Спасибо, нет, леди Брейс. Я должен вернуться к вечернему приему.

— Хорошо, что водопроводчики ушли и наконец стало тихо.

На лужайке за окнами раздался истошный вопль. Маленькая фигурка промчалась на фоне заката, описала несколько кругов и скрылась за кустами.

Рука Вирджинии дрожала, когда она ставила чашку на стол.

— Это наш сын, доктор Эшдаун, — улыбнулась она. — В данный момент он изображает полицейскую машину с включенной сиреной, но весь день он вел себя очень хорошо.

— Очень хорошо, — подтвердил Том, теребя нижнюю губу.

— Понимаете, — быстро добавила Вирджиния, — наш друг в Дубовой комнате почти четыре часа практиковался в пении. Не знаю, слышали ли вы…

— Значит, это было пение? — задумчиво промолвил доктор Эшдаун. — Впрочем, я недавно в этом районе, леди Брейс.

— И, на мой вкус, чертовски хорошее пение, — заявил Том, сразу бросаясь в защиту. — Томми сидел в Дубовой комнате и слушал как завороженный. Он и сейчас был бы там, но занять чем-нибудь внимание ребенка можно только ненадолго. К тому же наш друг пел не все время.

— Том, это вряд ли интересно доктору Эшдауну.

— Половину времени, — продолжал Том, игнорируя сигнал, — он вел расследование. Можно сказать, они занимались этим вдвоем. Синьор Равиоли надел свою бандитскую шляпу, дабы показать, что он доктор Ватсон, а когда они возобновили урок пения, снял ее снова.

— Пожалуйста, Том! Если вы должны уходить, доктор Эшдаун…

— И не говори мне, — голос Тома становился все громче, — что скандал с водопроводчиками произошел по моей вине. Это тянется с начала недели!

— Еще чаю, дорогой? И ты не съел ни кусочка пирога.

— Черт возьми, Джинни, это же не номер в мюзик-холле с водопроводчиками, которые постоянно забывают свои инструменты и возвращаются за ними! Мне не следовало уговаривать их оставлять инструменты здесь, но я это сделал, и вот что из этого вышло! И нечего строить мне рожи, старушка! Они закончили работу, слава богу, и стало, как ты говоришь, гораздо тише.

За окнами снова раздался пронзительный вопль и эхом замер вдали.

— Всего хорошего, леди Брейс, и вам, лорд Брейс, — сказал доктор Эшдаун с таким видом, словно намеренно тактично воздерживался от комментариев. Дойдя до двери, он повернулся: — Я обратил внимание на прекрасный сад с южной стороны дома. Могу я спросить, какая комната выходит окнами в этот сад?

На сей раз Вирджиния едва не уронила большую, но хрупкую чайную чашку.

— Библиотека. Мой отец все еще там с… Он что-то ищет в словаре. А в чем дело, доктор?

— Ни в чем. Но когда я осматривал пациента наверху, мне показалось, что я слышал крик, доносящийся, по крайней мере, с той стороны. Хотя там были и другие звуки, так что я не уверен.

— Крик? Из библиотеки? Это был женский голос?

— Полегче, старушка!

— Женский голос? Нет, леди Брейс, я бы сказал, что, безусловно, мужской. Но я, вероятно, ошибся.

Доктор Эшдаун едва заметно усмехнулся, но его худощавое лицо оставалось мрачным, поэтому Том и Вирджиния не догадывались, что он наслаждается ситуацией.

— Да, между прочим, — добавил доктор Эшдаун. — Что мне сказать водителю такси? И леди, которая ждет в лимузине?

Муж и жена, одновременно протянувшие руку к одному и тому же куску шоколадного пирога и одновременно отдернувшие их, осознав намерения друг друга, удивленно посмотрели на врача.

— Леди? — переспросил Том. — В лимузине?

— И водитель такси. Когда я прибыл, он выглядел довольно раздраженным и сказал мне, что ждет с без двадцати двенадцать. Что касается леди, она сообщила, что ее зовут миссис Хорнби Буллер-Керк.

— Миссис Хорнби Буллер-Керк, — повторила Вирджиния. — Том, фамилия кажется знакомой!

— Еще бы! — отозвался ее муж. — Она председатель Дамского церковного общества.

— Об этом она меня тоже информировала. — Доктор Эшдаун нахмурился. — Кажется, некто по фамилии Бенсон позвонил ей вчера вечером и сказал, что вы и леди Брейс намерены купить много билетов на какой-то концерт в Грейт-Юборо. Горничная по имени Полли попросила ее подождать, поэтому она ждет в лимузине.

— Но мы сейчас не можем никого принимать! — воскликнула Вирджиния. — Мне очень жаль. Я не знала…

— Не знали? Прошу прощения, леди Брейс, но я передал вам сообщение сразу по прибытии.

— Да, помню. Но мы были взволнованы, доктор, и, очевидно, это выскочило у меня из головы. Том! Ты должен повидать ее!

— Пусть меня повесят, ангел, если я это сделаю! Пускай ждет. У меня полно своих проблем. Если водитель такси может ждать четыре с половиной часа, а эти двое в библиотеке — столько времени копаться в словаре, значит, миссис Хорнби Буллер-Керк в состоянии потерпеть, пока я допью чай. Не говорите ничего этой леди, доктор, и большое вам спасибо.

Доктор Эшдаун с поклоном удалился, еще раз усмехнувшись напоследок. В наступившей благословенной паузе десятый виконт погнал воображаемую полицейскую машину к северной стороне Телфорда. Вирджиния утешила себя глотком чаю.

— Том, — промолвила она, — раньше мне казалось, что было бы очень забавным жить как в Сумасшедшем Доме, или как правильно называют этот аттракцион? Но когда такое действительно происходит в спокойном романтическом месте вроде Телфорда, это не забавно. Это ужасно.

Ее супруг поднялся, подошел к окнам и высунул голову в одно из них.

Как и в Дубовой комнате, окна здесь открывались наподобие маленьких дверей. Каждое имело современный замок с ручкой на стержне и состояло из продолговатых панелей чуть больше растопыренной руки старшего инспектора Мастерса. Заходящее солнце играло на стеклах. Том смотрел вдоль стены дома в сторону Дубовой комнаты.

— Том! — сказала Вирджиния, глядя на дверь столовой. — Как ты думаешь, что они делают?

— Расследуют, конечно. — Голос Тома, высунувшего голову наружу, звучал приглушенно. — Уже некоторое время не слышно пения Г. М. Помнишь его слова и выражение лица, прежде чем он вышел из столовой, узнав, что Мастерс разгадал тайну запертой комнаты?

— Нет-нет, я не имела в виду…

— Он сказал: «Карузо, дело дрянь. Трава станет красной, а вода потечет снизу вверх, если эта ищейка решит проблему раньше старика». Г. М. был раздосадован, Джинни. Но почему он придает такое значение царапине на внутренней стороне двери Дубовой комнаты? И каким образом решение может зависеть от того, что у одного из чертовых родственников Мастерса есть радиомастерская?

— Том! Дорогой!

— А? — отозвался Том, втянув голову назад и повернувшись к жене.

— Я имела в виду не сэра Генри и синьора Равиоли, а папу и мисс Чизмен. Они в библиотеке уже четыре с половиной часа!

— Ничего особенного, старушка. Помню времена, когда ты и я…

— Пожалуйста, дорогой, не говори так! Это меня шокирует — я даже слушать не желаю. Кроме того, столько времени… Это просто невозможно!

— Конечно, но нужно сделать скидку на разговоры в промежутках между…

— Бенсон! — воскликнула Вирджиния, повернувшись к двери. — Вы наш спаситель! Входите!

Бенсон уже вошел. Каждый, кто хорошо его знал, понял бы, что он только что испытал величайший духовный опыт.

Тем не менее ни один мускул не дрогнул на его румяном лице под седыми волосами.

— Вы только что из библиотеки, Бенсон? — спросила Вирджиния.

— С наблюдательного поста снаружи, слева от двери, миледи.

— Неужели вы проторчали там все это время? — воскликнул удивленный Том.

В атмосфере повеяло легким упреком.

— Поскольку ваше лордство недвусмысленно выразили такое желание и впоследствии не отменяли приказ, я счел бы недостойным обмануть ваше доверие, милорд.

— Конечно, Бенсон, не имеет значения, что делает мой отец, — небрежным тоном произнесла Вирджиния, — но происходило ли в библиотеке что-либо необычное?

— Нет, миледи. Ничего, что бы я рискнул описать как необычное.

Взгляд дворецкого устремился в угол потолка. Следует отметить, что Бенсон обладал величайшим умением быстро менять тему разговора.

— Хотя это едва ли касается человека, занимающего мое положение, миледи, я хочу выразить вам запоздалую благодарность, что не смог сделать вчера вечером.

— Благодарность? За что?

— С признательностью напоминаю, что дипломатические усилия вашей милости предотвратили присутствие сэра Генри Мерривейла на предполагаемом показе здесь, в Телфорде, фильма под названием «Вечер в опере». Хотя прислуга информировала меня, что показ не состоялся, это ни в малейшей степени не умаляет значения вашей великодушной дальновидности. Ведь вам известно, миледи, что на следующей неделе сэр Генри дает концерт в Дамском церковном обществе Грейт-Юборо?

— Миссис Хорнби Буллер-Керк! — воскликнула Вирджиния, приподнявшись со стула и сев снова.

— Да, миледи. Позволю себе объяснить смысл моих слов. Сэр Генри, хотя и обладает мощным и весьма оригинальным интеллектом, в то же время подвержен внушению идей. К счастью, одна идея, касающаяся концерта, еще не приходила ему в голову. Но боюсь, что если бы он посмотрел этот фильм…

Том Брейс провел рукой по наморщенному лбу.

— К чему вы клоните? — осведомился он.

Бенсон кашлянул.

— Когда вы поближе познакомитесь с сэром Генри, милорд, то узнаете о его страсти к маскарадным костюмам и фальшивым бородам неординарной длины и пышности.

— Но он же не станет напяливать фальшивую бороду для концерта в церковном обществе! Она бы только мешала ему петь!

— Да, милорд. С другой стороны, остается вопрос о маскарадном костюме. Я уже упоминал ее милости о пристрастии сэра Генри к шотландским песням, особенно обладающим якобитским[61] политическим привкусом.

— Как будто мы этого не знаем! — простонал Том, бросив взгляд на окна. — Он трижды спел «Лох-Ломонд» и «Быструю ладью». Томми так бешено аплодировал, что ему пришлось бисировать.

— Совершенно верно, милорд. Если бы сэру Генри пришло в голову петь «Лох-Ломонд» в зале Дамского церковного общества, облачившись в килт,[62] хайлэндский[63] берет с пером и, вероятно, прицепив шпагу, то боюсь, подобное зрелище вызвало бы у публики сильные эмоции определенного рода.

— Хм! Может быть, в этом что-то есть.

— Благодарю вас, милорд. Должен признаться, меня также не обрадовало упоминание мистера Мастерса об опере. Конечно, басовая партия в «Фаусте» не является главной. Тем не менее она могла бы привлечь сэра Генри, так как позволила бы ему выпрыгнуть на сцену с выходной репликой «Ме voici»[64] в красном трико Мефистофеля.

Вирджиния наблюдала за Бенсоном, как бабушка за расшалившейся внучкой.

— Бенсон!

— Да, миледи?

— Вы опять пытаетесь увести нас от темы. Вы не хотите говорить о том, что произошло в библиотеке!

— Уверяю вас, миледи…

— Пожалуйста, Бенсон, ограничьтесь ответами «да» или «нет»… Впрочем, это слишком, но не отвлекайтесь! Мы знаем, что вас удерживает природная деликатность, но сейчас можете говорить свободно. Что произошло, когда они вошли туда?

Лицо Бенсона выразило едва заметное облегчение.

— Если я могу так выразиться, миледи, отец вашей милости был очень великодушен.

— Папа?

— Да, миледи. Мисс Чизмен весьма энергично рассуждала о поведении сэра Генри в целом. Хотя она заявляла об отсутствии желания отомстить за личное оскорбление, нанесенное ее достоинству, тем не менее леди настаивала, что сэр Генри представляет собой опасность для общества из-за пристрастия к выпивке.

— Но…

— Разумеется, миледи, это злосчастное недоразумение. Однако леди открыла сумочку и зачитала фрагменты показаний различных обитателей Грейт-Юборо.

— Показаний о чем?

— О том, миледи, что сэр Генри каждый вечер пребывает в нетрезвом состоянии. Некоторые утверждают, что слышали страшные проклятия и угрозы, обрушиваемые им на головы нерадивых слуг, обычно завершаемые демоническим ревом о людях на каком-то сундуке и требованием еще одной бутылки рома.

— Том, это ужасно!

— Спокойно, старушка! Бенсон, что на это сказал папаша?

Дворецкий снова кашлянул.

— Хотя отец ее милости и описал ужасные пытки, которым, по его мнению, следует подвергнуть сэра Генри, и заявил, что никогда не употреблял алкоголь ни в каком виде, он тем не менее убеждал мисс Чизмен, что было бы разумным не ворошить это дело. Однако их дискуссия была прервана…

— Прервана? Каким образом?

— Насколько я мог понять по слуховому эффекту, мисс Чизмен также достала из сумочки снимок ее жениха, профессора Хируорда Уэйка. Мистер Харви произнес нелестные комментарии по поводу внешности профессора, сравнив лицо упомянутого джентльмена с чем-то, что он назвал претцелем.[65]

— Продолжайте, Бенсон! Ради бога, не смущайтесь!

— Беседа переключилась на поэзию, но вскоре…

— Ну?

— Последовало то, что в определенном смысле можно описать как молчание, миледи.

— И оно продолжалось долго?

— Очень долго, миледи, изредка прерываясь тихими томными голосами. Дабы избавить вашу милость от лишних опасений, должен отметить, что мисс Чизмен, несмотря на ее величавые манеры, судя по всему, далеко не впервые оказывается в подобной ситуации.

Как ни странно, первым прореагировал Том, а не Вирджиния:

— Что?! Лейбористский член парламента от Восточного Уистлфилда?

— Боюсь, милорд, мы, консерваторы, склонны отказывать нашим политическим оппонентам даже в самых элементарных добродетелях. Было очевидно, что мисс Чизмен и мистер Харви в высшей степени удовлетворены друг другом, так как впоследствии они договорились о браке.

— Отлично! — искренне одобрил Том, хотя Вирджиния, судя по выражению лица, пребывала в ступоре. — Не возмущайся, старушка! Я сделал тебе предложение после первой встречи. И при точно таких же обсто…

— Том!

— Почему бы не быть откровенным? Это присуще обеим семьям. Тут ничего не поделаешь.

— Бенсон, — обратилась к дворецкому Вирджиния с жалким подобием улыбки, — что было потом?

— Ничего значительного, миледи. — Взгляд Бенсона снова устремился в потолок. — Думаю, даже в южном крыле были слышны вокальные упражнения сэра Генри в Дубовой комнате, хотя я не следил за ними осознанно. По-моему, миледи, сэр Генри еще не исполнял одну из своих любимых песен, где речь идет о большой аспидистре?

— О большой… о чем?!

— Аспидистре, миледи. «Новый словарь английского языка» Кэсселла определяет слово «аспидистра» следующим образом: «сущ. (бот.). Род лилейных, включающий домашнюю пальму».

— О, вы имеете в виду каучуконос?

— Возможно, миледи. В этой песне аспидистра описывается как достигающая невероятной высоты, сравнимой только с бобовым стеблем Джека.[66] Растение используется для самых невероятных целей. Исполняемая на ланкаширском диалекте несравненной мисс Грейси Филдс, эта песня часто очаровывала меня в прошлом. Но, увы, миледи, basso profundo сэра Генри и его жалкие имитации акцента кокни[67] лишают ее многих нюансов.

— Бенсон!

— Миледи?

Будучи истинной дочерью своего отца, Вирджиния начала быстро ощущать, что Бенсон в качестве свидетеля обладает таким качеством, как уклончивость.

— Вы опять меняете тему, Бенсон! Несколько минут назад в библиотеке произошло нечто настолько ужасное, что вы боитесь рассказать нам об этом. Доктор Эшдаун говорит, что слышал донесшийся оттуда мужской крик.

— Могу дать слово, миледи, что я слышал только один крик в библиотеке. Его издал мощный голос мистера Харви, внезапно возвысившийся в единственном возгласе «Ату!».

— «Ату»? — повторил Том.

— Но почему «Ату»?

— Даже сейчас, милорд, я не могу вообразить причину для выбора терминологии. Однако я смог удостовериться в поводе к происшедшему. Мистер Харви, посмотрев в одно из открытых французских окон, увидел ни кого иного, как жениха мисс Чизмен, профессора Хируорда Уэйка.

Вирджиния вскочила со стула. Подбежав к массивному буфету, над которым король Карл II взирал со своего портрета, подобно благожелательному божеству, она ухватилась за его края, прежде чем медленно повернуться.

— Нет, Бенсон! — жалобно взвыла Вирджиния.

— Да, миледи. Посетив однажды политическое собрание, на котором профессор Уэйк излагал свою философию национализации абсолютно всего, я в состоянии поручиться, что это был именно он. Когда я открыл дверь библиотеки…

— Вы вошли в комнату?

Гладкий лоб Бенсона пересекла красноватая полоса.

— Я очень сожалею, миледи. Но ваша милость поймет, что крик был настолько внезапным и содержал такую степень дикого торжества, что мой поступок был в определенном смысле вынужденным. Я…

— Погодите, Бенсон! — решительно прервал Том. — Джинни, я не понимаю. Почему папаша крикнул «Ату»?

Вирджиния с тоской посмотрела на него:

— Дорогой, я же рассказывала тебе эту историю.

— Какую историю?

— Если использовать повествовательный стиль Бенсона, она имеет отношение к древнему, но знаменитому анекдоту об американце в английских охотничьих угодьях. После охоты американец спрашивает своего английского хозяина, хорошо ли он себя вел. Хозяин отвечает, что неплохо, но предупреждает: «Когда вы видите лисицу, старина, то должны кричать «Ату!», а не «Вот он, сукин сын!».

Том щелкнул пальцами:

— Теперь понятно!

— Конечно! — простонала Вирджиния. — Папа говорит, что тридцать лет назад в Принстоне все студенты поворачивались к окнам и хором кричали «Ату!», когда кто-то из преподавателей проходил мимо. — Она повернулась к дворецкому: — У папы были сорокафунтовый лук и шесть стрел, Бенсон! С луком он обращается так же ловко, как с бейсбольной битой. Наверняка он натянул тетиву и пустил стрелу в… м-м-м… бедро профессора Уэйка!

— Нет, миледи. Думаю, у мистера Харви действительно было такое намерение. Но…

— Стоп! — снова вмешался Том, который обожал охотиться с гончими. — Может быть, так поступали давным-давно, но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь кричал «Ату!» при встрече.

— Ради бога, Том, дай Бенсону закончить! Вы сказали, Бенсон, что вошли в библиотеку. Пожалуйста, продолжайте.

— Хорошо, миледи. Хотя должен заметить, что машина профессора Уэйка — «даймлер», взятый напрокат в Грейт-Юборо, — четвертая на подъездной аллее, которая становится переполненной.

— Четвертая машина?

— Да, миледи. Первая принадлежит взбешенному таксисту. Вторая — лимузин миссис Хорнби Буллер-Керк. Третья — автомобиль доктора Эшдауна.

— Но доктор уже уехал!

— Он не смог уехать, миледи. Насколько я понимаю, десятый виконт выпустил воздух из двух шин автомобиля доктора, заявляя, что он — десятый виконт — в действительности суперинтендент Мерривейл из Скотленд-Ярда, предотвращающий бегство знаменитого похитителя драгоценностей. Естественно, доктор Эшдаун отнесся к этой гипотезе не слишком благосклонно.

— Том! Ты слышал это?

Бенсон кашлянул.

— Если позволите мне попытаться реконструировать ход событий, миледи, я бы сказал, что профессор Хируорд Уэйк был вынужден искать вход в дом через голландский сад. Должен признать, что профессор обладает незаурядной личной отвагой и поразительным внешним сходством с мистером Энайреном Беваном. Но горничная Полли, которую сегодня слишком часто беспокоили, приветствует всех появляющихся у парадной двери взмахами шваброй.

Бедная Вирджиния могла только руками развести.

— Я больше не могу это выносить! — запротестовала она. — Вы продолжаете увиливать, Бенсон! Вы не желаете рассказывать нам, что увидели, войдя в библиотеку, и мы не можем принудить вас к этому. Но в качестве специальной услуги мне лично не могли бы вы сделать такую попытку?

Дворецкий склонил голову:

— Как будет угодно вашей милости. Встревоженный криком «Ату!», который, как мне теперь известно, является аналогом фразы «Вот он…….

— Да, мы поняли. А потом?

— …я взял на себя смелость открыть дверь. Едва ли необходимо напоминать вашей милости, что библиотека, хотя и уставлена книжными полками, увенчанными бюстами таких философов, как Сократ и Иммануил Кант, весьма приятная комната с мягкими креслами и диванами. Через три французских окна открывается превосходный вид на голландский сад…

— Ох, Бенсон, вы же не путеводитель пишете! Просто расскажите нам, что вы увидели. Там была Илейн Чизмен?

— Да, миледи. Прекрасная Илейн, если я могу дерзко воспользоваться терминологией мистера Харви, сидела на диване, почти полностью лишенная своей…

— Бенсон! Она не была совсем… совсем…

— Нет, миледи, — уверенно заявил дворецкий. — Несмотря на тусклое освещение заходящим солнцем, создающим томную атмосферу, я могу утверждать, что на леди были чулки и туфли.

— Чертовски хорошая идея! — одобрительно воскликнул Том. — Я тысячу раз говорил тебе, Джинни, что любители должны проделывать это не хуже профессионалов. Результат…

— Дорогой! Эта ужасная женщина…

— Хотя мне не подобает противоречить вам, миледи, — промолвил Бенсон, — я мог бы указать, что леди, о которой идет речь, является внучкой вице-адмирала Чизмена, героя битвы при Кейп-Энн.[68] Я часто замечал, что те, в ком течет благородная кровь, вроде мисс Чизмен и вашей милости, иногда бывают склонны к бесшабашному и даже опрометчивому поведению, особенно в теплые летние дни. Что же касается отца вашей милости…

— Да, папа! Хотя лучше не рассказывайте мне…

— Вы можете не беспокоиться, миледи. У мистера Харви, облаченного, по крайней мере, в брюки, носки и ботинки, был на плече колчан со стрелами, снабженными ярким оперением. Стало очевидным, что его крик вдохновлен захватывающим лицезрением профессора Уэйка, которого он, несомненно, узнал по фотографии, идущего по садовой дорожке примерно в дюжине ярдов по направлению к дому.

— С лицом как претцель, — добавил Том. — Ну?

— Крик, милорд, заставил профессора Уэйка повернуться к французскому окну, продемонстрировав небольшое брюшко. Мистер Харви натянул тетиву. Послышался музыкальный звук, наподобие того, что издает потревоженная струна арфы…

— Вот это да! — воскликнул Том, с энтузиазмом потирая руки. — И он выстрелил профессору Уэйку в брюшко?

Аура Бенсона источала почтительный упрек.

— К счастью, нет, милорд. Иначе, как я заметил вчера по поводу атаки на Колина Мак-Холстера, могли бы быть серьезные последствия. Стрела, просвистев, разбила тяжелый цветочный горшок в двух дюймах от правого уха профессора Уэйка. Профессор, несмотря на свою храбрость, заметно побледнел, повернулся и пустился бегом по дорожке спиной к французскому окну. Мистер Харви, еще более громко выкрикнув девиз, означающий «Вот он… этот джентльмен», тут же выпустил вторую стрелу, целясь пониже спины профессора Уэйка, и снова промахнулся. Так как мистер Харви располагал еще четырьмя стрелами и явно намеревался ими воспользоваться, профессор Уэйк скрылся среди высоких тюльпанов. Мистер Харви, став молчаливым, как краснокожий индеец, вылез через французское окно и начал подкрадываться к добыче.

Вирджиния опустилась на стул, уронив голову на руки. Чувствительная натура дворецкого была тронута до глубины души.

— Я уверен, миледи, что мистер Харви не хотел причинить вред. Но он был немного не в себе.

— Бенсон, вы не можете одобрять все это!

— Нет, миледи.

— И вам незачем говорить, что он был не в себе. Я и так это знаю. Но что побуждало моего отца вести себя подобным образом?

— По-моему, миледи, объяснение достаточно просто. Мистер Харви, как и мисс Чизмен, пребывал в том экзальтированном и не вполне вменяемом состоянии, которое, как мне говорили, часто следует за удачным… удачным днем.

Вирджиния тряхнула головой:

— И вы ничего не сделали? Не попытались предотвратить… хотя бы подкрадывание?

— Миледи, я…

— Бенсон, какова подлинная причина вашего бездействия?

— Мисс Чизмен, миледи, проявила такой же энтузиазм по поводу преследования профессора Уэйка, как и мистер Харви. Леди спрыгнула с дивана и потянулась к двум предметам одежды, которые, кажется, именуют лифчиком и трусиками, явно намереваясь надеть их и последовать за мистером Харви только в упомянутых предметах одежды. Оказавшись лицом к лицу с леди, я счел за благо как можно скорее ретироваться.

— Но…

— Прежде чем выносить суровый приговор, миледи, умоляю подумать, кто из нас, пребывая в столь же экзальтированном состоянии, никогда не вел себя так же иррационально?

— Хм, — задумчиво промолвила Вирджиния, и ее взгляд стал мечтательным.

— То-то и оно, старушка! — просиял Том и стиснул ее плечо.

— Но мы должны что-то сделать! Если папа бегает по саду, пытаясь пустить стрелу профессору Уэйку в зад, а мисс Чизмен следует за ним практически голышом, мы должны хотя бы наблюдать за ними. Бенсон, пожалуйста, пойдите в сад и посмотрите, что там происходит!

— Хорошо, миледи.

Подгоняемый возложенной на него ответственностью, дворецкий удалился в почти недостойной спешке. Муж и жена остались вдвоем.

— Том, это конец!

— Откровенно говоря, Джинни, — отозвался ее супруг с сардонической усмешкой, — папаше незачем быть «экзальтированным», чтобы пускать стрелы в профессоров экономики. Дай ему волю, и он сделает это просто из озорства. — Том нахмурился. — Но Илейн Чизмен! Никогда бы не заподозрил в ней опытную девицу!

— Неужели?

— Держу пари на что угодно, это удивило бы даже старого Г. М. — Том задумался. — Хотя кто знает? Судя по тому, что я от него слышал и что он говорил тебе по телефону, Г. М. никогда не утверждал, что она невинна, как утренняя роса.

— Конечно нет. Все это означает лишь то, что она еще никогда не сталкивалась с таким ураганным натиском в сочетании с изощренной тактикой, о котором… ну, мечтала.

— Черт побери, откуда ты это знаешь?

— Том, дорогой, никогда не спрашивай женщину, откуда она знает такие вещи. Откуда я знаю, что завтра взойдет солнце? Я не могу это доказать — просто мне это известно.

— Ну, из этого следует, что в таких делах никому нельзя доверять — какими бы невинными он или она ни выглядели. Не унывай, Джинни! Ничего трагического не произошло. Когда ты сказала, что это конец…

— Я имела в виду то, что больше неприятностей быть уже не может. Мы достигли ultima thule,[69] так что…

Ее прервал негромкий, но напряженно звучащий мужской голос, обращенный к Тому:

— Сэр! Лорд Брейс! Тсс!

Том и Вирджиния одновременно повернулись к окнам. Снаружи, на фоне розово-золотого предвечернего света, стоял столь долго отсутствовавший дворецкий Дженнингс.

Глава 16

Во внешности и одежде высокого худощавого Дженнингса не было почти никаких признаков проведенной в бегах ночи. Его гладко зачесанные черные волосы слегка поблескивали, и, очевидно благодаря освещению, длинное лицо казалось почти желтым. Видимый до пояса через открытое окно, он вызывал неприятные ассоциации с Питером Квинтом из чрезмерно изощренного рассказа Генри Джеймса о призраке.[70]

При виде Дженнингса Вирджиния и Том сразу позабыли о событиях, которые можно было счесть забавными. Дворецкий с его бегающими темными глазами выглядел доведенным до отчаяния. Он казался висящим в воздухе — любой ветерок преследования сдул бы его, как фигурку из папиросной бумаги.

Муж и жена поспешили к окну. Оба заговорили одновременно.

— Где вы были, Дженнингс?

Дворецкий бросил взгляд через плечо. Он подошел с северной стороны, миновав георгианское крыло и находящийся за ним лес, известный как «роща Мэриан».

— Я провел ночь у друга неподалеку от Черритона, — ответил Дженнингс хриплым голосом. Он коснулся длинной рукой гладко выбритого, хотя и синеватого подбородка, давая понять, подобно древнему бритту Дж. Б. Шоу,[71] что, по крайней мере, сохраняет респектабельность. Хотя его речь была куда менее педантичной, чем у Бенсона, он был куда более начитан.

— Сэр, — продолжал Дженнингс, — вы и мадам вели себя со мной очень достойно. Я вынужден уехать, но чувствовал, что сначала должен повидать вас, потому что… — Он сделал паузу. — Я уверен, что вы не выдадите меня легавым. Вот! Люди, живущие по этому адресу, всегда могут меня отыскать, если вы будете настолько любезны, что пришлете туда мои вещи, а если его найдут, это не выдаст ни вас, ни меня.

Его узловатая рука метнулась через окно, протянув клочок бумаги с какой-то надписью. Том машинально взял бумагу и сунул ее в карман.

— Но послушайте, Дженнингс! Ваше настоящее имя действительно Прентис Торн? И вы фальшивомонетчик, способный первоклассно подделать любой английский банкнот?

Дженнингс выглядел так, словно собирался пуститься в длительные объяснения, но ограничил ответ двумя словами:

— Да, сэр.

Объяснение, однако, потекло по другому руслу.

— Я пробыл у вас недолго, сэр и мадам, но я пришел сюда не с дурной целью. Клянусь вам как перед Богом! Я родом из Суссекса и всегда любил Телфорд. Но я не устоял перед искушением. Это все проклятые деньги. Но я хотел сказать вам, сэр, что все в порядке. Ничего страшного не случилось.

— Что значит «ничего не случилось»? О чем вы говорите?

Рука Дженнингса, или Прентиса Торна, снова метнулась в карман пиджака. На сей раз он протянул Тому свинцовую дубинку с мягким кожаным покрытием. Том взял ее с таким видом, словно она могла обжечь.

— Дженнингс, вот этой штукой вы ударили старшего инспектора Мастерса?

— Да, сэр. И у меня был хлоралгидрат. Ради бога, простите меня, сэр, но я добавил его вам в кофе в среду вечером. Черный кофе горчит и скрывает привкус. Если не использовать слишком много хлорала, следующим утром не будет никаких последствий. Конечно, я отдал остаток хлорала… — Дженнингс сделал паузу и быстро огляделся по сторонам, потом стиснул руки, щелкнув суставами. — Вы понимаете, в чем моя трудность, сэр и мадам. Это то же самое, что с банкнотами. Сложность не в гравировке, а в бумаге. Нужно найти точную копию бумаги, иначе ничего не выйдет. Копия была в этом доме, только в другой его части — вы никогда не догадаетесь где, — и я ее раздобыл. Я не пытаюсь оправдаться, сэр. Но…

— Джинни, ты имеешь хоть какое-то понятие, куда клонит этот парень?

— Нет, Том, никакого. Дженнингс, вы признаетесь нам в том, что пытались украсть Чашу Кавалера?

Дженнингс застыл как вкопанный, приподняв руку, как будто защищался от удара.

— Чашу Кавалера? Ага, теперь понимаю! Значит, мадам, вы не догадываетесь, в чем состоит тайна?

Том взмахнул дубинкой, теряя терпение.

— В том, — ответила Вирджиния, — каким образом кто-то вошел и вышел из герметически закрытой, практически запечатанной комнаты.

— Нет, мадам, совсем не в том. И не в Чаше Кавалера.

— Но чаша стоит кучу денег!

— Да, мадам. Вот почему никто ею не интересовался.

— Что бы ни произошло, Дженнингс, — осведомился Том, — вы признаете свою вину? Вы это сделали?

— Нет, сэр! Честное слово! Я только раздобыл копию и положил хлорал вам в кофе. Но я вернул хлорал и отдал дубинку на тот случай, если она может понадобиться. А прошлой ночью дубинку нарочно выбросили. Это было задолго до того, как я покинул поместье, и я подобрал ее снова. — Дженнингс напрягся, услышав позвякивание клавесина. — Мадам, кто находится в той комнате? — спросил испуганный бывший дворецкий. — Когда я вышел из рощи Мэриан и проходил мимо, мне показалось, что я вижу… — Он судорожно глотнул. — И я могу поклясться, что сейчас кто-то стоит у окна и слышит каждое мое слово!

— Дженнингс, вы заставляете нас обоих нервничать, как нервничаете вы! — сказала Вирджиния. — В Дубовой комнате находится только наш друг, сэр Генри Мерривейл. Вы ведь не возражаете против его пения?

— Это правда, мадам? — Дженнингс щелкнул суставами. — Сэр, мадам, вы были добры ко мне, и я хочу сделать полное признание, прежде чем исчезнуть.

— Так делайте! — рявкнул Том.

— Сэр, забудьте о запертой комнате. Она не имеет никакого значения. Единственное виновное лицо, сэр, — это…

С севера донесся быстро приближающийся топот по дерну маленьких ног. Хотя голос принадлежал всего лишь невинному девятилетнему ребенку, его слова могли вызвать у неспокойной совести совсем иные образы.

— Берегитесь! Едет полицейская машина!

Лицо дворецкого из желтого стало зеленым.

— Копы! — вскрикнул он.

По крайней мере, в одном отношении Дженнингс сдержал слово. Он исчез в самом буквальном смысле. Его образ был стерт с оконного стекла так же мгновенно, как влажная тряпка стирает мел со школьной доски. В тот же момент позади Вирджинии и Тома послышался властный и уверенный женский голос, в котором звучали нотки притворного дружелюбия и веселья.

— Я миссис Хорнби Буллер-Керк, — прогудел голос, — председатель Дамского церковного общества. Простите мне столь грубое вторжение в вашу столовую, но я пришла по настоятельной просьбе нашего дорогого викария, преподобного мистера Суирера.

— Я суперинтендент Мерривейл из Скотленд-Ярда! — послышался снаружи пронзительный детский крик.

Оказавшиеся между двух огней муж ижена легко могли впасть в отчаяние. Один взгляд в окно поведал им, что Дженнингс, фалды пиджака которого развевались следом за ним, со всех ног мчится к лесу на севере.

Но муж и жена взяли себя в руки и повернулись к вновь прибывшей.

Это была массивная, толстая женщина в одной из тех шляп, которые много лет назад были введены в обращение уже и тогда пожилой вдовствующей королевой. В одной руке посетительница держала рулон голубых билетов, где были отпечатаны несколько слов, самыми заметными из которых были «благотворительный концерт».

На мясистом лице внушительной особы вновь заиграла фальшивая улыбка. Выпятив бюст и, по-видимому, считая, что хозяева дома туги на ухо, она повторила более громко:

— Я миссис Хорнби Буллер-Керк, председатель Дамского церковного общества. Хотя я знаю вас обоих в лицо, ваша привычка держаться самим по себе, которую я всегда считала — прошу прощения — немного неуместной в наши переменчивые времена, лишила меня удовольствия знакомства с вами.

— Как поживаете, миссис Буллер-Керк? — пробормотала Вирджиния вежливо, но еле слышно.

— Очень хорошо, благодарю вас. Учитывая интерес, который вы так любезно проявили, едва ли необходимо напоминать вам, что в следующий вторник нашу маленькую организацию вместе с гостями, которых мы сможем уговорить присутствовать, будет развлекать джентльмен, наделенный широко признанными талантами.

— Да, миссис Буллер-Керк. Сэр Генри Мерривейл сейчас здесь. Он репетирует.

Визитерша выглядела озадаченной, как будто Г. М. не имел права репетировать нигде, кроме собственного дома.

— В самом деле, леди Брейс? Как интересно! Наш дорогой викарий, мистер Суирер, просил меня передать вам его глубочайшую благодарность. У меня здесь…

Подняв левой рукой рулон, миссис Буллер-Керк ухватила правой рукой за его край и развернула до правого уха целую ленту голубых билетов, которая могла бы напомнить романтическому взгляду тетиву лука Робин Гуда.

Но миссис Буллер-Керк всего лишь отмеряла нужное число билетов, как торговец мануфактурой отмеряет ярд ткани.

— У меня здесь, — продолжала она, отмерив еще один ярд, — несколько билетов на концерт, которые вы, несомненно, захотите приобрести. Правда, мы незнакомы с певческими дарованиями сэра Генри Мерривейла.

— Вы… никогда не слышали его?

— Нет, леди Брейс. Но, как говорит мистер Суирер, ни один джентльмен не решился бы давать концерт протяженностью два с половиной часа, не будучи полностью уверенным в себе. К тому же, — добавила миссис Буллер-Керк, разворачивая третий ярд билетов, — его имя настолько знаменито, что привлечет любопытных и обеспечит нашему скромному мероприятию колоссальный успех.

— Да, безусловно. Но дело в том, миссис Буллер-Керк…

— И я твердо настаиваю на одном, леди Брейс. В эти времена пошатнувшихся нравственных устоев мы слишком часто сталкиваемся в театрах и концертных залах с профанацией, непристойностями и прочими проявлениями дурного вкуса, которые абсолютно неприемлемы для нашей публики. Сколько билетов вы бы хотели приобрести?

В голосе Тома Брейса послышались нотки отчаяния.

— А сколько у вас есть?

— По этому поводу, лорд Брейс, мне пришлось бы консультироваться с нашим казначеем. Я даже точно не знаю, сколько билетов в этом рулоне. — Она отмотала еще один ярд. — Возможно, вы возьмете столько, сколько я отмерила?

— Больше! Давайте весь рулон!

— Весь рулон, лорд Брейс?

— Да. Мы хотим быть одни. Так что давайте весь чертов рулон!

Внезапно Том осознал, что миссис Хорнби Буллер-Керк уставилась на дубинку в его правой руке.

— Мухобойка, — объяснил он. — На редкость полезная штука, верно?

Миссис Буллер-Керк негодующе выпятила бюст.

— Лорд Брейс!

— Хотите выпить?

— Лорд Брейс! — прогремела миссис Буллер-Керк. — Я никогда не притрагиваюсь к алкогольным напиткам и прошу вас воздержаться даже от упоминания о них. Они и гнезда порока, именуемые пивными, причиняют мне душевную боль. Помимо этого, несмотря на ваше любезное предложение содействовать концерту, сбор от которого пойдет на благородное дело трезвости, я вынуждена просить вас следить за своим языком в присутствии леди. И то и другое никак не соответствуют мероприятию, которое вы будете посещать во вторник вечером…

Миссис Буллер-Керк умолкла. Ей пришлось это сделать. Рев, вызвавший дрожь даже в ее могучих телесах, напоминал крик дона Хуана Австрийского,[72] обращенный к его кораблям.

Том застыл с поднятой дубинкой, а Вирджиния — с протянутыми руками, точно фигура на аллегорической картине.

Вирджиния метнулась к столу, опрокинув чайник.

— Миссис Буллер-Керк, хотите вы… хотите чаю? Или кусок шоколадного пирога?

Миссис Буллер-Керк пошатнулась.

— Это неправда! — заявила она. — Мой слух обманывает меня! Я пребываю в тисках ночного кошмара! Песня, которую я слышу, не может исходить из серебристого горла сэра Генри Мерривейла!

— Черта с два не может! — отозвался Том. — Это его коронный номер.

— Нет, нет, нет! Умоляю, не обманывайте меня! Ведь мы планируем осуществить на концерте красивую и даже трогательную церемонию. Весь Суссекс знает о злополучной вражде между сэром Генри и мисс Илейн Чизмен, хотя я не смогла понять причину ее возникновения, помимо политических разногласий. Мисс Чизмен — внучка покойного вице-адмирала Чизмена — молодая леди высочайших идеалов и моральных устоев. Мы решили, что она и сэр Генри уладят свои разногласия, и в нашем зале будут звучать лишь прекрасные мелодии…

— Ату!

Следует признать, что этот вопль исходил не из «серебристого горла» сэра Генри Мерривейла.

Хотя Вирджиния Брейс также считала себя пребывающей в тисках кошмара, она никак не ожидала, что преследование профессора Хируорда Уэйка выйдет за пределы сада. Тем не менее это произошло.

Мимо четырех окон на фоне сумеречного неба промелькнула фигура мужчины, бегущего так быстро, что детали его внешности было невозможно разглядеть. С похвальной прозорливостью профессор Уэйк мчался к лесу, надеясь, как ранее Дженнингс, найти в нем убежище.

Он быстро скрылся из вида. В центре лужайки застыла маленькая фигурка Томми. Десятый виконт, как зачарованный, наблюдал за двумя преследователями, которые остановились футах в двадцати-тридцати от окон.

Джентльмен, облаченный в синие брюки отличного покроя и лакированные черные туфли, держал в руке лук, а на плече у него висел колчан со стрелами. Больше в нем не было ничего особо примечательного.

Другое дело — леди, хотя ее лифчик и трусики, несомненно приобретенные в «Марксе и Спенсере», нельзя было назвать дорогими, а чулки телесного цвета удерживались каким-то магическим образом, так как очертания трусиков делали очевидным, что на ней нет пояса с подвязками.

Укажем для пуритан, что на леди было больше одежды, чем на купальщицах, которых любой может созерцать на пляжах Борнмута или Гастингса. Но она обладала такой великолепной фигурой, а ее розовая плоть так красиво была освещена лучами заходящего солнца, что Том Брейс невольно присвистнул.

Вирджиния, потеряв самообладание, подбежала к мужу и влепила ему пощечину.

— Том!

— Черт возьми, Джинни, что такого я сделал?

Тем временем конгрессмен Харви достал очередную стрелу из колчана, где оставалось еще три, и приладил ее к тетиве.

— Он бежит к лесу, — послышался мелодичный голос Илейн Чизмен, — и сейчас будет подниматься по склону. Тогда ты сможешь в него попасть, дорогой!

— Ату! — отозвался конгрессмен Харви.

Проверив направление ветра и шагнув назад, мистер Харви выпустил стрелу с добрых ста десяти ярдов. Однако на сей раз, хотя наблюдатели из окон ничего не могли видеть, результат был подтвержден диким воплем со стороны рощи Мэриан.

— У тебя осталось еще две стрелы, Билл! Бежим!

— Ату!

И две фигуры, в свою очередь, скрылись из вида.

Какой-то момент Томми стоял неподвижно. Не слишком вдумчивый наблюдатель, не понимающий, как работает ум девятилетнего мальчика, мог решить, что тот сейчас побежит за преследователями, как собачонка.

Но картина, открывшаяся десятому виконту, была слишком удивительной и загадочной. Поэтому его первым инстинктом стало стремление поделиться с сочувствующей аудиторией.

— Мама! Папа!

И Томми помчался к открытому окну, за которым стояли его родители. Никогда прежде он не совершал того, что смог совершить под влиянием охватившего его восторга. Одним прыжком он заскочил одной ногой на подоконник, умудрившись не упасть и не разбить головой стекло.

— Вы видели, что сделал дедушка?

— Томми, слезай оттуда! Ты упадешь! Том Брейс, если ты будешь смеяться, я…

— Мама, кто эта шикарная дама в купальнике?

— Это не купальник, Томми, а… Хотя да, конечно, это купальник… Том! Я убью тебя!

— Может быть, объяснишь мне, Джинни, в чем я провинился? Как я могу чему-то научить мальчика, если дед не желает подавать ему достойный пример?

— Нет! — внезапно проголосила миссис Хорнби Буллер-Керк. — Нет! Нет! Нет!

Томми завизжал от возбуждения.

И вот теперь, выражая глубокое сожаление, хроникер должен кратко описать последнее событие этого мирного дня в старой Англии.

Это необходимо сделать, так как отчет, впоследствии распространенный по деревне миссис Буллер-Керк, подобно многим рассказам взрослых о детях, был явной ложью. Миссис Буллер-Керк утверждала, что девятилетний демон в грязной одежде, издавая богохульные возгласы, прыгнул на нее с подоконника и стал так яростно колотить ее кулаками, что ей пришлось убегать из дома, спасая жизнь.

В действительности ничего подобного не произошло.

Миссис Буллер-Керк, отступив под действием увиденного из окна, ослабила хватку на двенадцатифутовом рулоне билетов. В наши дни в Англии изготовители экономят на любом материале. Длинная лента из тонкой бумаги сначала поплыла в воздухе, а потом, продолжая извиваться, опустилась на пол.

Дальнейший образ действий был неизбежен для любого мальчика.

С криком «Змея!» Томми спрыгнул с подоконника и ухватился за кончик ленты. Миссис Буллер-Керк побежала к двери. Часть билетов оторвалась от ленты, поэтому Томми помчался за леди, чтобы поймать остальное.

Когда стук туфель миссис Буллер-Керк замер в коридоре, Вирджиния дала волю гневу.

— Ради бога, женщина! — запротестовал ее муж. — Объясни, в чем моя вина!

— Ты не желаешь приучать мальчика к дисциплине, Том Брейс! Мне самой приходится этим заниматься! Ты не делаешь ничего, что должен делать муж и отец!

— Но послушай, Джинни…

— Больше я не стану этого терпеть! Я разведусь с тобой! Какая-то дисциплина в жизни необходима, хотя ты этому не веришь, так как тебя никогда ни в чем не ограничивали. Ты был единственным ребенком в семье и…

— А ты разве нет?

— Это ничего не меняет. Я ненавижу тебя! И не пытайся меня целовать, потому что я этого не хочу! Ну, может быть, только один раз… О, Том, это безумие нужно прекратить! И мы должны перестать поддразнивать бедного сэра Генри.

— Тебе это не кажется очередной non sequitur, дорогая?

— Не кажется. По сравнению с остальными он вполне нормален. Что из того, если он иногда выглядит несерьезным? Дженнингс всегда был чертовски серьезным, а теперь ведет себя бессмысленно. Ты говоришь, что сэр Генри умен как сам дьявол. Очень может быть, если он придает такое значение безобидной царапине на двери. Но мы должны заставить его помочь нам и раскрыть эту тайну. Пошли в Дубовую комнату, Том!

Таким образом, Вирджиния, вцепившись правой рукой в левую руку мужа, и Том с дубинкой в правой руке начали пробираться через лабиринт коридоров, достигнув в итоге средоточия тайны — Дубовой комнаты.

Не постучав, Вирджиния повернула ручку и открыла тяжелую, массивную дверь.

Они услышали голос синьора Равиоли, который сидел на табурете у клавесина, щелкая в воздухе большим и указательным пальцами.

— Нет!

— Сынок, я сыт этим по горло! Когда вы перестанете нести чушь о преступлении, совершенном призраком-левшой, страдающим астмой?

— Мы детективы или нет? — осведомился синьор Равиоли. — Почему вы мне не отвечать?

Его рука метнулась к хрупкой инкрустированной крышке клавесина, на которой лежала приметная черная шляпа. Синьор Равиоли нахлобучил ее на голову с такой силой, что она прижала ему уши.

— Во-первых, нет даже намека на то, — продолжал Г. М., стоя посреди комнаты размером пятнадцать квадратных футов и упершись кулаками в бока, — что сэр Бинг Родон когда-либо болел астмой. Во-вторых, мы знаем, что он был правшой. Разве вы не слышали, как девочка говорила, что на его правой руке был перстень с бриллиантом, которым он нацарапал надпись на оконном стекле?

Г. М. указал пальцем на левое из двух окон в стене напротив двери.

Хотя надпись была почти не видна на фоне розово-золотого заката, повернувшись боком, можно было разглядеть буквы, складывающиеся в слова: «Боже, храни короля Карла и».

Но для стоящих в дверях Тома и Вирджинии это было далеко не самым важным. В Дубовой комнате царила невыносимая духота, так как она почти постоянно оставалась запертой, демонстрируя условия, при которых призраку удалось войти в помещение и выйти вон. Тяжелые металлические ручки на обоих окнах были повернуты таким образом, что стальной стержень был опущен в гнездо в подоконнике.

Муж и жена, стараясь не беспокоить Г. М. и синьора Равиоли, бесшумно закрыли за собой дверь. Том бросил взгляд на два тяжелых засова сверху и снизу.

— По-твоему, — еле слышно шепнула Вирджиния, — нам лучше сказать Г. М., что концерт может не состояться? Ведь миссис Буллер-Керк…

— Ш-ш!

Так как стенные панели Дубовой комнаты были гораздо темнее, чем в других помещениях, она выглядела мрачной даже при ярком солнце. За исключением одной детали, беспорядок прошлой ночи оставался нетронутым.

Камин с белым каменным дымоходом, покрывшийся за прошедшие века дымной копотью вдоль нижнего края, был установлен по диагонали. Если смотреть на него из дверного проема, он находился в углу между стеной с окнами напротив двери и стеной слева от нее. На неровных голландских плитках очага лежала лютня.

Один из трех стульев и узкий стол лежали перевернутыми на полу с зиявшими между половицами щелями. Рядом валялась серебряная пепельница с оставленным Мастерсом окурком сигареты. Там же лежала рапира, чьи рукоятка-чашка и длинный тонкий клинок мрачно поблескивали под слоем масла, предохраняющего их от сырости. Клавесин с сидящим за ним синьором Равиоли стоял справа в положении приблизительно соответствующем камину слева.

Однако, как было отмечено, одна деталь претерпела изменения. Маленький железный сейф с открытой дверцей находился у правой стены. На нем стояла, сверкая золотом, бриллиантами, изумрудами и рубинами, подобранная с пола Чаша Кавалера.

Том и Вирджиния неоднократно видели все это раньше. Но их глаза снова жадно подмечали каждую подробность, включая царапину на внутренней стороне двери, покуда они не осознали, что Г. М. орет уже несколько секунд.

— …И это мое последнее слово! Призрак тут ни при чем! Мне нужна только завершающая деталь, чтобы заткнуть последнюю щелочку! А пока что давайте продолжим урок пения!

— Вы хотеть петь? — осведомился синьор Равиоли.

— Конечно!

Славный учитель музыки вскочил на ноги, сорвал с головы шляпу и бросил ее на пол.

— Значит, вы принять решение? Хорошо! Тогда слушать, что я скажу! Вы не правы!

— Сынок, меня бы удивило, если бы вы хоть раз сказали, что я прав. В чем я не прав теперь?

— В словах. «Он мертв, но не хочет лежать». «Аспидистра, крупнее которой нигде не сыскать». Вы слушать, что я говорить?

— Я же сказал, что слушаю.

— О'кей. Вы видеть, читать, петь их так часто, что думать, будто вы все знать! Н-н-нет! Каждый раз вы петь правильно, но не совсем! А почему? Потому что видеть их слишком часто и знать слишком хорошо! А что дальше? Я вам говорить! Вы выходить на сцена, готовиться петь и забывать вся чертова песня! Тысячу раз я говорить: делать все правильно первый раз, и тогда…

Несмотря на то что синьор Равиоли буквально захлебывался потоком собственных слов, он внезапно умолк, оборвав фразу.

Облик сэра Генри Мерривейла внезапно претерпел такие явные изменения, словно его огрели по башке, как Мастерса.

— Гореть мне в аду! — простонал он.

— В чем дело? — спросил озадаченный синьор Равиоли.

Но в Вирджинии, хотя она еще никогда не видела Г. М. в таком состоянии, пробудилась женская интуиция.

— Теперь вы все знаете, не так ли? — воскликнула она.

— Погодите! — Г. М. прижал ладони к вискам. — Ради бога, дайте мне подумать!

Наступило молчание. Г. М. оставался в такой позе несколько секунд, потом опустил руки. Хотя он признавал присутствие Тома и Вирджинии в Дубовой комнате, но не видел в них человеческие существа. Его неподвижный злобный взгляд, казалось, был устремлен сквозь них на безобидную царапину, оставленную бородкой ключа от сейфа на внутренней стороне запертой двери.

Молчание затягивалось…

На секунду луч солнца ярко вспыхнул на лежащих на полу серебряной пепельнице и рапире, а также на одной из перегородок между оконными панелями. Г. М. медленно повернулся, устремив взгляд на лютню в очаге. В таком положении он оставался еще несколько секунд, пока снова не повернул голову.

— Грязь! — заговорил он. — Вы даже не смогли бы сказать, откуда она взялась. А ведь ее слишком много. С другой стороны, кто мог бы поклясться, что ее не занесли сюда случайно? Ничто не вызывает подозрений. Ха! — Г. М. внезапно расслабился.

— Вы догадались, верно? — снова спросила Вирджинии.

— Я? — Г. М. пробудился от размышлений. — Догадался о чем? Нет!

— Сэр Генри, пора объяснить нам эту загадку. Но дело не только в том. Если папа не слишком поглощен мисс Чизмен, чтобы думать о чем-то еще, он намерен провести ночь в Дубовой комнате. Возможно, вам кажется это забавным, но я не хочу, чтобы его тоже нокаутировали!

Взгляд Г. М. снова стал сосредоточенным, словно взвешивая что-то.

— Скажу вам одну вещь, куколка. Ни вы, ни ваш папа не имеете ни малейшего понятия о том, что на самом деле произошло в ночь со среды на четверг или прошлой ночью.

— Тогда как вы предлагаете это выяснить?

— Очень просто. Позвольте вашему старику быть подопытной морской свинкой, как ему хочется, и провести здесь несколько часов. Даю вам слово, что ему не грозит никакая опасность. А мы все принесем торжественную клятву не приближаться к Дубовой комнате. Посмотрим, что произойдет на сей раз около полуночи.

Глава 17

В эту субботнюю ночь, без четверти двенадцать, над спящим Суссексом звенели, гудели или перешептывались многочисленные церковные часы, создавая призрачную какофонию.

Конгрессмен Харви становился все более настороженным с каждой четвертью часа, главным образом благодаря собственному воображению.

С низкого потолка Дубовой комнаты на шнуре свисала единственная лампа в пергаментном абажуре. Мягкий свет внушает душевное спокойствие. Но существуют светильники, хотя и не яркие, но способные лишь сгущать тени, навевая неприятные мысли о том, что может таиться в темноте.

— Спокойно! — пробормотал вслух мистер Харви. Он засмеялся, но смех прозвучал слишком громко, заставив его бросить взгляд через плечо.

Порядок в Дубовой комнате был давно восстановлен.

Рапира с рукояткой-чашкой снова висела за дверью, надежно прикрепленная к стене сверху и снизу. Лютня, как обычно, лежала на крышке клавесина, покрытая патиной веков, как и темные дубовые стены, окружавшие мистера Харви.

Стулья и стол вновь стояли на своих местах. Чаша Кавалера вновь покоилась в запертом сейфе, ключ от которого прожигал дыру в правом кармане брюк мистера Харви, дабы его не могли выхватить у него из рук.

Сидя на одном из высоких стульев, в спинку и сиденье которого была вплетена солома, отец Вирджинии склонился над длинным узким столом. На столе, рядом с серебряной пепельницей, где прислоненная к краю сигарета посылала кверху абсолютно прямой сероватый дымок, поскольку оба окна были заперты, лежали листы писчей бумаги и конверт.

После упомянутого быстрого взгляда через плечо мистер Харви повернулся с авторучкой в руке и добавил еще одну строку к уже написанному. Потом он посмотрел на начало текста.

«Моя дорогая Вирджиния!..»

Некоторым могло бы показаться странным, что конгрессмен пишет письмо дочери, находящейся наверху, в своей комнате. Но мистер Харви считал необходимым оправдаться в своем сегодняшнем поведении.

«Моя дорогая Вирджиния! — писал он. — Возможно, тебе кажется, что поведение твоего старого папы — по крайней мере, в отношении мисс Илейн Чизмен — было несколько импульсивным и непродуманным. Уверяю тебя, что ты не права…»

Будь он сейчас не просто Биллом Харви, а членом палаты представителей от 23-го конфессионального округа Пенсильвании Уильямом Текумсе Харви, его бы прошиб холодный пот.

Но он не чувствовал себя таковым. Фактически ему хотелось, чтобы пережитый сегодня опыт повторился как можно скорее. Илейн, Илейн!..

«Во многих отношениях, Вирджиния, ты похожа на свою покойную мать. Когда она была раздражена и даже сердита, то терпеливо улыбалась, уверяя меня, что все в порядке, а потом молча удалялась в свою комнату. Постарайся понять, Джинни. Мисс Чизмен — леди, наделенная великим очарованием…»

Здесь его ручка сделала правку. Он написал «великими дарованиями», но, несомненно чувствуя, что это может быть неверно истолковано, аккуратно изменил последнее слово.

«…и, надеюсь, вскоре станет моей женой…»

Мистер Харви с поднятой авторучкой снова быстро обернулся.

Каждая старая комната таит свои скрипы и трески. Тишина давит на легкие и напрягает нервы. Хотя мистер Харви был влюблен, ум его был занят не только Илейн. При взгляде на клавесин перед его мысленным взором, несомненно, предстали сцены далекого прошлого, когда роялисты шли в атаку при Нейзби.

Конница принца Руперта, разбивающая вдребезги оборонительную линию Айртона, как фарфоровое блюдо. Драгуны Оуки, отплевывающиеся из-за ограды огнем фитильных ружей. Красные вспышки, прорезающие пыль, поднятую кавалерией. Грохот, когда старый Нолл[73] бросил все силы на йоркширских копейщиков Лэнгдейла. И наконец, после грохота сражения, зрелище, которое повергло сэра Бинга Родона в безумную ярость: победоносные воины парламентской армии, благочестиво отрезающие носы женщинам в лагере роялистов.

В исторических книгах можно прочитать, как сэр Бинг из Кента, который по этическим соображениям не мог атаковать спящих людей, разбудил парламентский лагерь вызовом: «Вставайте и защищайтесь, круглоголовые, именем короля!» Это неправда. Совсем другой крик, куда более заслуженный теми, к кому он был обращен, прогремел в ту ночь: «Чтоб вы сгнили от сифилиса, распевающие псалмы отродья шлюх!»

Сам Оливер Кромвель не был ханжой и изувером. Он даже обладал примитивным чувством юмора. Но сэр Бинг из Кента, изысканно вежливый и почитающий даму своего сердца и короля Карла, не стал бы рассыпать ароматические шарики, столкнувшись с полковником парламентской армии Харрисоном и такими же кровожадными лицемерами.

Разумеется, клавесин в Дубовой комнате не отзывался на прикосновение призрачных рук. Бледная леди Мэриан не поднимала взгляд. Никакой топот сапог не отзывался эхом, предвещая появление мужской фигуры, перепоясанной тремя кожаными ремешками, поддерживающими на бедре рапиру с рукояткой-чашкой.

Стоп! Так не пойдет!

Конгрессмен Харви, не выпуская из пальцев авторучку «Паркер», снова посмотрел на то, что он написал.

«Я чувствую, Джинни, что должен объяснить тебе правду жизни. Хотя у меня нет желания писать длинное и напыщенное письмо в стиле Уилкинса Микобера[74]…»

Исключительно в силу привычки мистер Харви нахмурился. Ручка шевельнулась, чтобы вычеркнуть упоминание о Микобере, так как Чарлз Диккенс являлся британским писателем.

Но ему не хватило времени. Церковные часы в Грейт-Юборо, хотя и находящиеся далеко, заставили его вздрогнуть.

Бам! — ударил колокол, возвещая о наступлении полуночи. Бам! Бам! Бам! Звон продолжался, неспешный, как поджидающая нас смерть, пока часы не отбили положенные двенадцать раз.

Через несколько секунд послышался негромкий, но настойчивый стук в дверь Дубовой комнаты.

Мистер Харви сидел неподвижно, с зажатой в кулаке ручкой и открытым ртом, в своем консервативном синем двубортном костюме с простым серым галстуком. Его не должны были видеть мертвым в галстуке даже сколько-нибудь приметном, не говоря уже о броском.

Он медленно обернулся к двери:

— Кто там?

Тихий настойчивый стук повторился. Другого ответа не последовало.

Конгрессмен Харви тщательно надел на ручку колпачок — это помогало его рукам не дрожать. Сначала его настороженные зеленые глаза устремились на два дверных засова, потом переместились на железный сейф с Чашей Кавалера.

Вы бы наверняка сказали, что ключ от сейфа прожег ему карман или что суеверие зашевелилось и выпрыгнуло из какого-то неподметенного уголка его ума. Положив ручку на стол, он перевернул лист бумаги, дабы скрыть то, что написал.

Ножки стула пронзительно скрипнули на дощатом полу, когда мистер Харви поднялся. Сам того не замечая, он расправил плечи и выпятил подбородок. Подойдя к двери, он с усилием отодвинул оба засова, повернул в замке ключ и шагнул назад, позволив двери открыться.

После этого в его глазах мелькнула досада, а щеки слегка покраснели от стыда.

Ибо снаружи, заложив руку за спину драматическим жестом и с черной шевелюрой, почти такой же растрепанной, как у сэра Бинга, стоял всего лишь синьор Луиджи Равиоли.

— Что вы здесь делаете? — осведомился конгрессмен Харви. — Я думал, вы после обеда отправились домой с этим вонючкой Генри!

— Ш-ш! — прошипел синьор Равиоли, прикладывая к губам указательный палец левой руки.

— Чего вы боитесь? — спросил мистер Харви, тем не менее понизив голос.

— Не хочу, чтобы меня услышать! Все наверху, да, но сэр Генри здесь. Пить виски в кухня. Слушайте!

Стоя спиной к двери и все еще оперным жестом пряча правую руку за спиной, синьор Равиоли закрыл дверь. Но, несмотря на нос цвета кьянти, он был так же серьезен, как ранее Дженнингс.

— Ну, входите, — пригласил конгрессмен Харви. — Хотя не скажу, чтобы я нуждался в компании. Здесь ничего не происходит и не произойдет. Но, ради бога, не заводите разговор о призраках!

— Ба! Я говорить о призраках, чтобы люди не думать обо мне! Использовать ложное указание, как фокусник, если вы понимать, что я иметь в виду.

— Нет.

— Ш-ш! Вы все время думать о том, где видеть меня раньше. Вы не вспомнить?

— Нет, хотя уверен, что видел вас. Но сейчас мне не до того. У меня много важных дел. Кстати, почему вы держите руку за спиной?

— Ш-ш! Не так громко! Так где вы видеть меня раньше?

— Ладно, сдаюсь. Ну и где же я вас видел?

— В тюрьма, — просто ответил синьор Равиоли.

Мистер Харви прищурился. Даже чары прекрасной Илейн, превратившиеся в навязчивую идею, отступили на задний план.

— В какой тюрьме?

— В Пенсильвания.

— Тюрьма Роквью! — воскликнул конгрессмен Харви. — Теперь вспомнил! Я был гостем начальника, а вы пели итальянские песни в зале, полном заключенных. — Его взгляд метнулся к железному сейфу, а тон резко изменился. — За что вы туда попали? За кражу?

— Нет! Невежественный голландец говорить, что немцы разбираться в музыке лучше, чем итальянцы! Я пырнуть его стилетом. Он не умереть — с ним все в порядке. Но меня отправить в тюрьма! — Голос синьора Равиоли, страстный и музыкальный, оставался негромким. — Пройти много лет. Я поехать в Англия, учить музыка и пение британских граждан. Начаться война. Я хороший британский подданный — не любить Муссолини, все это знать. Но у них было то, что вы называть закон 18-В. И меня снова в тюрьма!

— Они продержали вас там всю войну?

— Нет. Прекрасный офицер-джентльмен приезжать на остров Мэн и говорить: «Луиджи, ты в порядке. Выходить из тюрьма». Через десять лет я устроиться на работа к сэр Генри. А теперь — о Мадонна! Мисс Чизмен хотеть засадить сэр Генри в тюрьма. Невежественный коп хотеть засадить туда Дженнингс. Если вы продолжать, как сегодня, стрелять людям в штаны, вы тоже пойти в тюрьма. Обещайте никому не говорить, где видеть меня раньше, да?

— Конечно, я никому не скажу… Погодите! Надеюсь, вас сейчас не разыскивает полиция?

— Нет! Дело в моя репутация. Понимаете, что люди говорить? «Равиоли — прекрасный учитель! Голос как у Джильи!1 Но он не может учить — все время в тюрьма». Нет-нет! Вы обещать никому не говорить?

Мистер Харви не знал, что прошедшим днем его зять, по крайней мере негласно, согласился не выдавать человека, разыскиваемого полицией, но повел себя так же.

— Обещаю. Даю честное слово! — сказал он.

Очевидно, нервы конгрессмена Харви в Дубовой комнате были не в таком хорошем состоянии, как ему казалось. Позади него раздался еле слышный звук. Обернувшись, он увидел, что его догорающая сигарета выпала из серебряной пепельницы на стол.

Подобрав сигарету, мистер Харви погасил ее в пепельнице. Едкий дым продолжал щекотать ноздри. Новый звук был не громче падения сигареты, но мышцы конгрессмена едва не лопнули, как чрезмерно натянутые пружины. Повернувшись, он увидел, что синьор Равиоли пристально смотрит на него.

— Слушайте! — сказал учитель музыки. — Я ведь не дурак, верно? Но я делать моя работа. Пожалуйста, вы подойти сюда, и я показать вам кое-что.

— Что вы хотите мне показать?

— Я делать моя работа. Синьор джентльмен подойти сюда!

Озадаченный мистер Харви шагнул вперед. В тот же миг большая дубовая дверь позади синьора Равиоли бесшумно открылась, поскольку ее петли были смазаны. В проеме стояла белая фигура.

Дабы не вводить читателя в заблуждение, скажем сразу, что это был всего лишь сэр Генри Мерривейл в своем костюме из альпаки. Тем не менее по коже конгрессмена Харви забегали мурашки.

В Г. М. что-то изменилось. Вся его фигура излучала мощь и энергию, готовые в любой момент вырваться на свободу. Если он и видел, что прячет за спиной синьор Равиоли, то ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Добрый вечер, сынок, — поздоровался он.

Учитель музыки, издав мелодичный возглас, словно его нервы тоже пребывали не в лучшем состоянии, повернулся и попятился к правой стене, где стоял сейф.

— Почему всех так и тянет сюда? — сердито осведомился мистер Харви. — В чем дело? Со мной все в порядке! Как я только что сказал il maestro, ничего не произошло и не произойдет.

— Слушайте, сынок. В этом или любом другом деле только один маэстро — я. И не говорите как Мастерс. Если вы скажете, что что-то не может произойти, это произойдет, прежде чем вы успеете моргнуть глазом. Более того, я здесь, чтобы заставить кое-что произойти.

— Что вы иметь в виду? — спросил синьор Равиоли.

— Сынок, вы весь день твердили, что хотите быть доктором Ватсоном и чтобы я вас удивил. Время пришло, сынок! Задавайте ваши вопросы.

Синьор Равиоли метнулся к открытой двери.

— Принести шляпа, — объяснил он.

Но Г. М. преградил ему дорогу:

— Бог с ней, со шляпой. Оставайтесь здесь и задавайте вопросы!

— Если он не хочет, я задам вам самый важный вопрос, — вмешался конгрессмен Харви. — Действительно ли в каждом из двух случаев виновный пробрался в запертую комнату, достал из сейфа чашу и ушел, оставив комнату запертой изнутри?

— Угу, — подтвердил Г. М.

В Дубовой комнате стало еще жарче. Казалось, будто запах старого дерева, камня и мебельной политуры проникает в поры кожи.

— В таком случае… — начал мистер Харви.

Но синьор Равиоли прервал его.

— Кто доктор Ватсон — вы или я? — ревниво осведомился он. — Если кто-то задавать вопросы, так это я! Нам нужен мотив для все эти фокусы. — Он ткнул в Г. М. указательным пальцем левой руки. — Что это за мотив?

— Кража, — ответил Г. М.

— Кража?! Вы спятить! — крикнул синьор Равиоли, проявляя эмоции, редкие для доктора.

— Спятил? Слушайте, Карузо, вы ведь сегодня сидели за клавесином в этой комнате, когда я репетировал. Из-за духоты я открыл правое окно, хотя вскоре его закрыл. И что мы оба тогда услышали? Мы услышали, как пропавший дворецкий Дженнингс, стоя у окна неподалеку отсюда, изливает свои жалобы Тому и Вирджинии Брейс. Черт побери, он даже сказал, что заметил меня! Если правильно интерпретировать его историю, что не так трудно, она предоставляет необходимое нам последнее звено. Но я оказался на редкость туп. Я не мог найти последнее доказательство, покуда оно не стало очевидным, благодаря тому, что сказал Дженнингс. Не морщите нос — вы тоже это слышали.

— Значит, виновный — Дженнингс? — воскликнул синьор Равиоли.

— Нет, — возразил Г. М. — Все, что сделал Дженнингс, — это, как он сам признался, снабдил преступника — если его можно так назвать — тем, в чем тот нуждался. Вы легко это увидите, если разуете глаза и вспомните, что мотивом всего этого служила кража.

Учитель музыки приплясывал от возбуждения.

— Вы спятить! — повторил он, указывая левой рукой на железный сейф. — Ведь никто ничего не украсть! Никто не украсть Чаша Кавалера!

— В том-то и вся суть! — Злобная радость в голосе Г. М. заставила бы отшатнуться даже призрак. — Именно это с самого начала направило нас по ложному следу, не позволяя увидеть то, что мы должны были увидеть в первую очередь. Как сказал Дженнингс, никто не украл Чашу Кавалера и даже не думал ее красть.

— Тогда что хотеть украсть виновный?

Глубоко вздохнув, словно людоед, засовывающий за воротник салфетку перед трапезой, Г. М. протянул руку, указывая на что-то перед собой:

— Он хотел украсть вот это!

— Что? Я ничего не видеть!

— Вот это! — повторил Г. М.

Синьор Равиоли повернулся с диким взглядом.

— Виновный, — продолжал Г. М., — хотел украсть настоящую реликвию — священную реликвию для… хм!., преступника. Для этого понадобились все фокусы-покусы, которые нас так озадачивали. Короче говоря, виновный хотел украсть только одну продолговатую стеклянную панель XVII века, размером чуть больше растопыренной ладони Мастерса, на которой сэр Бинг Родон нацарапал свое историческое послание, прежде чем романтически погибнуть в схватке под дубом снаружи. — Г. М. сделал небольшую паузу. — Только одна персона, тупоголовые вы мои, обладала всепоглощающим желанием украсть эту панель, к тому же и изобретательностью, позволяющей найти способ сделать это незаметно. Это человек, который однажды похитил из Британского музея редкий, красиво переплетенный отчет свидетеля битвы при Марстон-Муре во время гражданской войны и, как вы слышали, придумал достойный Арсена Люпена план сделать это, когда его друг заявил, что ему это не удастся. — Указующий перст Г. М. устремился на конгрессмена Харви. — Ты единственный виновный, не так ли?

Глава 18

Мистер Харви не шевельнулся, хотя весь напрягся в своем отлично скроенном синем костюме.

Яркий гнет лампы, ничуть не смягченный абажуром, падал на его гладко зачесанные каштановые волосы, твердый подбородок, легкие морщинки вокруг глаз.

Он не отрицал обвинения Г. М. Взгляд его зеленых глаз перемещался механически справа налево и обратно — такое часто видели в суде, когда адвокат Уильям Т. Харви разгадывал замысловатую стратегию прокурора и первым оценивал ее.

На лице его мелькнула довольная улыбка. Не вызывало сомнений, что он действительно виновен, но конгрессмен Харви любил детективную дуэль умов так же сильно, как его возлюбленная, выражаясь фигурально, изучение словаря.

Улыбка быстро исчезла. Сделав несколько шагов назад, к окну, за которым маячил в лунном свете знаменитый дуб, мистер Харви скрестил на груди руки.

— Закройте дверь! — сказал он.

Синьор Равиоли отпрянул, все еще пряча правую руку за спиной. Но в этой сцене не было ни малейшего намека на разоблачение злодея. Совсем наоборот — облегчив душу обвинением, сэр Генри Мерривейл стал выглядеть печальным и даже в какой-то степени виноватым.

Г. М. закрыл дверь. Послышался щелчок, когда он повернул ключ в замке.

— Предположим, ты можешь доказать то, в чем обвинил меня. — Голос мистера Харви был резким, но на губах опять мелькнула одобрительная улыбка. — Что ты намерен делать дальше?

Г. М. приподнял почти невидимые брови.

— Ничего, — просто ответил он. — Ох, сынок! Помимо того что я самый знаменитый в мире укрыватель преступников, ты ведь, в конце концов, не украл панель. Она все еще здесь! Как сказал Дженнингс, все в порядке и ничего не случилось. Моя забота состоит в том, как удержать Мастерса от решительных действий, когда он проснется завтра утром.

Конгрессмен Харви шумно выдохнул.

— Спасибо, Генри.

— Не за что, сынок.

— Но как ты смог до этого докопаться? — Интеллектуальный интерес мистера Харви явно превалировал над опасениями по поводу того, что скажет его дочь. — Ход твоих мыслей занимает меня больше всего, Генри.

Синьор Равиоли больше не мог сдерживаться.

— Этот джентльмен сделать это? — буквально взвизгнул он. — Этот джентльмен огреть невежественный коп дубинкой?

— Я не хотел этого делать! — запротестовал мистер Харви. — Но мне пришлось!

Г. М. сурово посмотрел на своего учителя музыки.

— Заткнитесь! — приказал он.

— Но как он войти и выйти из запертая комната? Это невозможно!

— Садитесь за клавесин и слушайте! — неумолимо распорядился Г. М., сверля взглядом синьора Равиоли, пока тот не подчинился. — Хотя признаю, — добавил он, — что это мой доктор Ватсон произнес самые правдивые слова, проливающие свет на эту тайну.

— Какие? — допытывался конгрессмен Харви.

Г. М. медленно придвинул высокий стул к узкому столу, на котором лежали авторучка и листы бумаги, с усилием опустил на него свою тушу и постарался устроиться поудобнее. Потом он посмотрел на мистера Харви, стоящего спиной к окну и раздираемого бурей эмоций.

— Видишь ли, сынок, — начал Г. М., — добрый старый Дженнингс заявил — хотя тебя там не было, и ты его не слышал, — что твои дочь и зять не понимают, в чем состоит тайна, что запертая комната и Чаша Кавалера не имеют никакого значения.

Первый ключ к этому делу появился вчера вечером, когда мы сидели у фонтана в саду Крэнли. Наш Джильи сделал весьма глубокое замечание. Он сказал, что британцы и американцы должны прекратить пытаться понять другие народы и постараться понять самих себя.

Как англичанин, сынок, я не претендую на то, что понимаю всех американцев, так как среди них слишком много смешанных типов. Но я хорошо понимаю американцев твоего типа. Их тоже достаточно, и я объясню, что имею в виду.

Чаша Кавалера была фальшивой реликвией. Она не представляла никакой исторической ценности, не была памятной вещью, хотя и стоила колоссальную сумму денег. Поэтому ты, будучи янки, не испытывал к ней никакого интереса. Панель в окне, на которой умирающий кавалер нацарапал свои последние слова, стоила не больше денег, чем любое стекло XVII века. Другое дело — ее историческая ценность.

Для американца англий… шотландско-ирландского происхождения, любящего традиции, историю и дело, за которое сражались роялисты в гражданской войне, ненавидящего круглоголовых и все, что они отстаивали, этот кусок стекла был бы подлинным сокровищем, даже если бы — как это случилось с книгой из Британского музея — тебе пришлось бы хранить его тайно и никому не показывать. Поэтому ты, будучи янки, отдал бы все, чтобы завладеть им.

Конгрессмен Харви выпятил подбородок:

— Минутку, Генри! Ты подвергаешь сомнению мою правдивость, когда я формулирую великие принципы и идеалы, которым посвящена моя жизнь…

Синьор Равиоли прервал его, исполнив аккорд на клавесине:

— Он говорить правда, синьор Харви! Si! Многие американцы совсем как вы, только не признавать это.

— Мистер председатель, я протестую против инсинуаций…

— Помолчи, сынок! — перебил его Г. М. — Не существовало человека, который делал бы себя таким удобным объектом для шантажа, как ты. И мне дадут продолжать или нет? Вчера вечером, когда я впервые услышал романтическую историю о приключениях сэра Бинга Родона и призраке, который входит и выходит из запертой комнаты, я сказал себе: «Это наверняка работа Уильяма Текумсе Харви. Ему нужна оконная панель, а не чаша, но как он это проделал?»

— Придержи коней, приятель!

— Господи, опять!

— Моя дочь даже теперь не знает, что я виновен? — осведомился мистер Харви.

— Нет. Вот почему я клялся ей, что тебе ничего не известно.

— Когда она сегодня рассказала о том, как я украл книгу из Британского музея и должен был хранить ее тайно, Генри, я едва не свалился в обморок! Полагаю, она или Том упомянули об этом тебе вечером?

— Ох, сынок! Рукописный отчет о битве при Марстон-Муре называют «редкой» книгой, но в действительности она уникальна. Когда несколько лет назад ее похитили, руководство музея подозревало тебя и связалось со мной.

— Bay!

— Понимаешь, украсть из Британского музея обычную книгу не так уж трудно. Это осуществимо с помощью процесса подмены и требует в основном крепких нервов. Другое дело — редкие книги и рукописи. Руководство не могло ничего доказать, поэтому замяло дело. — Голос Г. М. стал виноватым. — Я разгадал твой трюк, но он был настолько изобретательным, что мне не хватило духу выдать тебя.

— Несмотря на то что ты знал…

— Моя философия, сынок, состоит в следующем. Если кто-то плутует в бизнесе, это грязное дело и заслуживает нескольких лет в тюрьме. Но украсть книгу, картину или objet d'art[75] из государственного учреждения, когда ставки равны… Это доказывает, что искры индивидуализма все еще горят в безликой серой массе.

Конгрессмен Харви уставился на него.

— Ты просто старый негодяй! — крикнул он. — Я не могуспать — совесть не дает мне покоя! Да, я совершаю эти поступки, но не оправдываю их!

— Вот в чем разница между нами, сынок. Я оправдываю эти поступки, но не совершаю их.

— Вы продолжать! — вмешался синьор Равиоли. — Вы рассказать нам, что думать вчера вечером у фонтан в саду!

— Ладно. Вчера вечером — прежде чем я узнал, что Дженнингс — это Прентис Торн, знаменитый специалист по подлогам, — мне показалось очень странным поведение нового дворецкого в Телфорде, и я подумал, что он как-то в этом замешан. Я посовещался с девочкой, и мне незачем это повторять. Но если У.Т. Харви был злым гением, скрывающимся за этими событиями, то на первый взгляд многое препятствовало этой теории.

Во-первых, если ему нужна оконная панель, почему он втягивает в это Чашу Кавалера? Во-вторых, каким образом он собирается ее украсть? Отбросим временно метод и посмотрим на его действия. Ему нужны удобные возможности, чтобы проделать грязную работу в темноте, и никак не нужны свидетели. Но нет! Он выбирает именно ту ночь, когда Чашу Кавалера неожиданно возвращают из черритонского музея, запирают в сейф, и его зять караулит ее, сидя в Дубовой комнате!

Мало того! Когда Том Брейс начал беспокоиться из-за взломщиков, именно конгрессмен Харви начал распространяться о Раффлзе, Арсене Люпене и Джимми Валлентайне, подтолкнув молодого Брейса к решению охранять чашу всю ночь!

Поэтому на первый взгляд казалось несомненным, что я чокнулся и что виновным может быть только один Дженнингс. Однако, когда я сидел и думал в саду, мне пришло в голову, что эти противоречия вовсе не являются таковыми. Напротив, судя по тому, что сообщила девочка, они предоставляют ключ к разгадке!

Ты, — Г. М. кивнул в сторону мистера Харви, внимательно наблюдавшего за ним, — пробыл в Англии только десять дней и не намеревался задерживаться надолго. Но что произошло в среду — в тот день, когда Чашу Кавалера вернули из черритонского музея? Как рассказала нам твоя дочь, ты получил неожиданную телеграмму, предписывающую тебе срочно возвращаться в Америку из-за какого-то важного юридического дела. Ты был так озабочен, что не давал всем покоя, пока тебе не обеспечили билет на авиарейс «Пан-Америкэн» в четверг. Но что это означало? Что если ты собирался украсть эту стеклянную панель, то должен был сделать это именно в ночь со среды на четверг!

Конечно, это было рискованно. Но другого времени просто не оставалось. Предпринимать попытку днем, когда люди снуют по всему дому, было бы слишком опасно.

Держу пари, сынок, что одной из главных целей твоей поездки в Англию было украсть эту панель. Впрочем, я на этом не настаиваю. Мы оба юристы и должны основываться на доказательствах. Были ли другие доказательства, поддерживающие мою гипотезу? Да, были! Хотя ты предостерегал своего зятя против взломщиков и рассказывал ему страшные истории, твоей целью было отговорить его от помещения Чаши Кавалера в сейф в этой комнате. — Г. М. посмотрел на синьора Равиоли: — Вам это понятно, Босуэлл?[76]

Учитель музыки снова ударил по клавиатуре, подвергая опасности антикварный инструмент:

— Я вспомнить! Сейф — единственное безопасное место в доме. Но молодая леди говорить нам…

— Достаточно! — прервал Г. М., боясь, как бы у него не похитили лавры. — Девочка объяснила, что произошло. Том хотел поместить чашу сюда и сделал это. Но ты, — он снова посмотрел на мистера Харви, — изо всех сил пытался его остановить. «Мой мальчик, — сказал ты, если точно цитировать слова твоей дочери, — почему бы тебе не забрать чашу в вашу спальню на ночь?» Еще бы! Ты не хотел, чтобы кто-то даже приближался к Дубовой комнате, пока ты будешь возиться с окном! Правда, на следующий день пришла еще одна телеграмма, сообщающая, что тебе не нужно возвращаться в Америку. Но тогда ты не мог это предвидеть и считал, что ночь со среды на четверг — твой отчаянный, но единственный шанс.

Поэтому ты спорил с Томом, пока вы оба, снова цитируя девочку, «не начали снова орать друг на друга и стучать по столу». В конце концов ты сам провалил свой хитроумный план. Вместо того чтобы запереть чашу в сейф и, возможно, один-два раза заглянуть сюда, дабы убедиться, что все в порядке, Том решил за обедом просидеть всю ночь в злополучной комнате.

Повторяю: это было за обедом. Но вернемся ко мне, размышляющему в саду. Прекрасная анг… шотландская рука Уильяма Текумсе Харви была видна повсюду. Но если ты сделал это, то каким образом? Том Брейс и твоя дочь обожают это окно. Они помешаны на нем. Малейший фокус-покус, проделанный с ним, они бы заметили сразу.

Когда вчера вечером в саду появился ты, я уже обсудил кое-что с твоей дочерью, а ты преподнес мне на блюдечке отличное доказательство. Я знал, что это важно, так как оно ударило меня промеж глаз, заставив моргать, и ты это видел. Но, будучи невероятно тупым, я не понял, куда оно указывает. Я имею в виду водопроводчиков.

— Водопроводчиков? — воскликнул синьор Равиоли. — Которые стучать и делать водопровод еще хуже, чем раньше? При чем тут водопроводчики?

— При всем, — ответил Г. М.

Конгрессмен Харви выглядел так, словно не знал, негодовать ему на собственную глупость или смеяться над ней.

— Продолжай, Генри, — сказал он. — Даже совы внимают твоей мудрости.

— Совы? Черт побери, заткнись ты со своими совами! Речь не о совах, а о водопроводчиках! Вирджиния упомянула, как ты всегда похвалялся, что начинал карьеру водопроводчиком, поскольку у твоего старика был пунктик насчет изучения ремесла. Ну, ты изучил это ремесло. А так как ты проявляешь необычайное усердие во всем, что делаешь, начиная от… Ладно, это не имеет значения. Я говорил Вирджинии, что первые слова, которые я услышал от тебя, когда познакомился с тобой в Штатах, были о твоей деятельности в качестве водопроводчика. Казалось, ты больше никогда ничем не занимался. Ты размахивал паяльной лампой и плунжером, как флагом, хотя терпеть не мог работать руками…

— Погоди, Генри! Я отвергаю это обвинение!

Г. М. с тоской посмотрел на него поверх больших очков:

— Ох, сынок! Сбрось хоть на секунду свою публичную маску. Признай ужасное обвинение в том, что ты образованный и культурный человек. Ведь маску можно напялить снова в один миг, как делают люди в Англии. Вчера вечером в саду ты сбросил ее так неожиданно — и без очевидной причины, — что это меня потрясло. Помнишь?

— Да! Незачем сыпать соль на рану.

— Очень сожалею, сынок, но ты сам просил меня все объяснить. Ты в состоянии сбросить публичную маску достаточно быстро, когда увлечен воображением, литературой или… изучением словаря с какой-нибудь женщиной. Но я говорю не об этом. Ты пытался вспомнить, где видел раньше моего доброго старого учителя музыки. Между прочим, я не знаю, где это было, и не хочу знать. Но когда я спросил тебя, абсолютно ничего не имея в виду, как поживает водопроводный бизнес, ты выглядел таким виноватым и напряженным, словно я сказал: «Ага! Ты тайком голосуешь за республиканцев!» И ты быстро ответил: «Забудь. Боюсь, из меня не получился хороший водопроводчик».

Услышать от тебя такое, сынок, было то же самое, как если бы ты заявил, что видел красно-бело-синюю индейку в соломенной шляпе. «Черт возьми! — подумал я. — Это важно! Наверняка это связано с тем, как он стибрил или попытался стибрить панель с надписью кавалера!»

— Но он не мог проползти по водопроводной трубе и огреть по голове невежественный коп! — воскликнул синьор Равиоли. — И здесь нет водопроводная труба.

— Я к этому подхожу, — сказал Г. М. — Таковым было состояние моего ума, когда прошлой ночью — точнее, в половине четвертого субботнего утра — у моей кровати зазвонил телефон. Вирджиния сообщила мне, что произошло в Телфорде. Половину проблемы я уже решил. Ее рассказ помог решить две трети.

Согласно Мастерсу, который знает свое дело, когда речь идет о профессиональных уголовниках, исчезнувший Дженнингс был знаменитым специалистом по подлогам. По словам девочки, он мог подделать любую подпись — значит, любой почерк!

Присутствие Дженнингса, строго говоря, заполнило солидную часть пробелов. Он был профессиональный мошенник. А тебя, Билл, — Г. М. снова посмотрел на мистера Харви, — деньги абсолютно не интересуют. Ты легко их зарабатываешь и легко тратишь. Книгу из Британского музея ты украл не ради денег. Что еще говорил Мастерс о Прентисе Торне, он же Дженнингс?

Согласно тому, что я слышал, когда мы все, кроме Илейн Чизмен, обедали здесь, Том Брейс повторил сегодня утром за завтраком то, что сказал Мастерс. Если в дальнейшем я упомяну какое-нибудь доказательство, которое всплыло, когда меня при этом не было, просто помните, что я услышал о нем позже или, будучи стариком, сам до него додумался. Но ты это слышал.

Мастерс, сказал Том, заявил, что Дженнингс сидел в тюрьме в Соединенных Штатах. Очевидно, он намекнул, что некий Уильям Т. Харви мог знать его там, так как за завтраком Том предположил, что Дженнингс мог быть твоим клиентом.

Разумеется, ты это отрицал, а потом переменил тему так быстро, как умеет только добрый старый Бенсон, уставясь при этом на сахарницу.

Но мне это уже приходило в голову. Предположим, ты раньше знал Дженнингса. Предположим, ты приехал сюда, горя желанием заполучить эту стеклянную панель, но не вполне зная, как украсть ее, не лишившись навсегда привязанности дочери и зятя.

Здесь ты встречаешь бывшего мошенника. Если Цезарь Борджа[77] за клавесином помнит, я предположил, что Дженнингс добавил хлоралгидрат в кофе Тома в среду вечером. Хлорал действует незаметно. Даже если его принимают сознательно, то думают, что он не сработал, и больше ничего не помнят. Мне сразу пришло в голову, что и ты, и Дженнингс принадлежите к типу нервных, страдающих бессонницей людей, у которых всегда под рукой снотворное. Позже Дженнингс признался, что у него был хлорал. Дженнингс вполне мог польститься на крупную взятку, в чем он тоже признался… Что теперь терзает твою совесть, Билл?

— Когда я защищаю преступников в суде, — ответил мистер Харви без тени хвастовства, — они обычно не попадают в тюрьму.

— И это не дает тебе покоя?

— Не это, а Дженнингс! Единственное, чего я искренне стыжусь!

— В каком смысле?

— Я искушал его, Генри, и он не выдержал! Уверяю тебя, денег у него теперь достаточно. Если его не арестуют, он отправится в Канаду и начнет новую жизнь, как обещал. Но где он теперь?

— А ты не знаешь, сынок?

— Понятия не имею! — искренне ответил мистер Харви. — Томми говорил мне, что днем видел Дженнингса на лужайке, разговаривающим с Джинни и Томом. Но этого не может быть! Ты же знаешь, каковы дети, — Томми может искренне верить, что видел Генриха Наваррского в шляпе с белыми перьями, после той лжи, которую ты ему наплел. Джинни и Том это отрицают, а они законопослушные граждане.

«Цезарь Борджа», чью правую руку скрывала крышка клавесина, открыл рот для взволнованной речи. Но взгляд Г. М. пригвоздил его, как стрела, и он ничего не сказал.

— Угу, — мечтательно произнес Г. М. — Том Брейс — англичанин, сынок. Не будучи янки вроде тебя, он никогда не подумает о том, чтобы нарушить закон. Дженнингсу придется выбираться своими силами. Поэтому, ради бога, позвольте мне вернуться к тому, как я сидел и думал рано утром.

Самым поразительным фактом, от которого могли бы встать дыбом отсутствующие у меня волосы, являлось то, что Дженнингс был опытным специалистом по подлогу. Взгляни на окно позади тебя! Было бы несложно изготовить дубликат одной из стеклянных панелей. Почему? Потому что стекла в Телфорде отличного качества — в них нет трещин и завитков, которые часто можно видеть на более ранних стеклах елизаветинского периода. Достаточно аккуратно вырезать кусок стекла XVII века где-нибудь в доме — и можно продублировать отсутствующую панель.

Но талант Дженнингса мог позволить ему также продублировать каким-нибудь очень острым предметом надпись на стекле, идеально подделав почерк!

Синьор Равиоли, как он указал сам, был не дурак. Он, безусловно, понимал, к чему идет дело. Но это его не успокоило.

— Это понятно, сэр Генри! Но почему этот джентльмен вынуть чаша из сейф и поставить ее на стол? Первый раз он сделать это, когда здесь сидеть прекрасный молодой джентльмен, а второй раз — когда здесь сидеть невежественный коп! Два раза! Почему?

Г. М. покачал массивной головой:

— Это проще всего. Чтобы заставить всех думать то, что они подумали, — будто вся атака вора-призрака была нацелена на чашу и не имела никакого отношения к окну!

— А-а! — Лицо учителя музыки прояснилось.

— Этот тип, который мог бы добиться оправдания Иуды Искариота, отвлекая внимание от самых существенных деталей, ловко использовал ложные указания. Совсем как использовал их, правда менее эффективно, другой мой знакомый, чтобы отвлечь внимание…[78]

— Но я хотеть знать, — прервал синьор Равиоли, — как он входить и выходить из комната! Водопроводчики? Ба! Бах-бах-бах по свинцовая труба! Водопроводная или газовая труба? Какой от них толк?

— Никакого. Но вы подобрались близко к истине. Что напоминают вам слова «свинцовая труба»?

— Огреть ею коп!

— Нет-нет! Вы настолько одержимы… хм!., одним или двумя событиями, случившимися с вами в прошлом, Калиостро,[79] что не можете думать ни о чем, кроме того, как приятно, когда копа бьют по башке. Свинцовая труба… А как насчет освинцованного окна?

Синьор Равиоли вытянул шею, чтобы посмотреть на окно позади мистера Харви.

— За последнее время, — продолжал Г. М., — никакие два слова мы не слышали так часто, как этот термин «освинцованное окно». Беда в том, что большинство людей не задумывается о том, что он означает. Они смутно представляют себе родовые гнезда с девизами на гербах, забывая о самом важном моменте — что рама и все перегородки между продолговатыми стеклянными панелями таких окон действительно сделаны из свинца.

Целую неделю в этом доме работали водопроводчики. Уносили они с собой на ночь свои инструменты, как обычно? Нет, не уносили. Как упомянул за завтраком Том Брейс, он имел с ними крупный разговор, заставив их оставлять инструменты здесь, так как другой работы сейчас у них не было.

Не понимаю, как Тому удалось их убедить, — в наши дни единственный человек, не имеющий никаких прав, — это работодатель. Но он смог это сделать. Каким же инструментом, среди прочих, они, безусловно, располагали? Паяльной лампой, тупоголовые вы мои! Ее используют на свинцовых трубах. Направляя на них узкую, но мощную струю синего пламени длиной в несколько дюймов. Свинец становится мягким, как оконная замазка.

Помните, когда именно на эту змею Мастерса снизошло вдохновение, и он закричал, что знает, как был проделан трюк? Когда он наступил своими ножищами на инструменты, оставленные водопроводчиками на верхней площадке лестницы, ведущей в главный холл, и пнул паяльную лампу, прежде чем полетел вниз и шмякнулся башкой. Теперь смотрите сюда!

С мученическим видом Г. М. поднялся с высокого стула и приковылял к левому окну. Конгрессмен Харви, все еще раздираемый между интересом и страхом, стоял молча.

— Посмотрите на панель с надписью сэра Бинга Родона, — продолжал Г. М. — Вы уже видели ее, поэтому знаете, где она.

Он указал пальцем на продолговатую панель справа шириной чуть больше растопыренной мужской ладони; тяжелая металлическая ручка оконного шпингалета была зафиксирована в положении «заперто».

— Давайте представим, что вы стоите снаружи запертого окна и с горящей паяльной лампой. Пламя издает достаточно сильный звук, поэтому вы должны быть уверены, что находящийся в комнате крепко спит.

В принципе любой мог бы проделать трюк с паяльной лампой. Но только человек, обученный ремеслу водопроводчика или другой работе, связанной с паянием, мог осуществить его без всякого риска неудачи.

Почему? Ну, вообразите, что вы стоите снаружи. Вы направляете тонкую мощную струю пламени на три стороны панели — нижнюю и две боковые. Пламя размягчает свинец снаружи и внутри.

В то же время вы очень легко и быстро проводите струей пламени вдоль верхней стороны панели, лишь чуть смягчая свинец. Таким образом, эта сторона действует как дверная петля для трех полностью свободных сторон.

Снаружи вы нажимаете пальцем на стекло. Свободная по бокам и снизу панель открывается внутрь, придерживаемая верхней стороной, как петлей. Полурасплавленный свинец не течет, как вода, но может образовать зазубренную линию, если вы не будете держать пламя лампы прямо, ровно и устойчиво, и впоследствии на это могут обратить внимание. Вот где требуется опытная рука, причем время исчисляется секундами, а не минутами. Если сомневаетесь, спросите того, кто много работает со свинцом.

Теперь посмотрите на окно! Видите, как близко от панели находится металлическая ручка в положении «заперто»? Вы стоите снаружи, а окно начинается на расстоянии всего трех футов от земли. Вы не крупный мужчина с большими руками, как у Мастерса, а маленький и с маленькими руками, как у конгрессмена Харви.

Предположим, все, что вам нужно, — это оставить комнату запертой. Отлично! Протолкнув свободную панель внутрь на верхней петле, вы просовываете в отверстие руку и поворачиваете ручку, отпирая шпингалет. Потом вы открываете окно, влезаете внутрь и проделываете то, что вам нужно. Уход также не составляет труда.

Выбравшись наружу, вы закрываете окно и запираете его, снова просунув руку в отверстие. То, что вы должны сделать дальше, можно осуществить дюжиной способов. Но простейший из них — использование детской игрушки, которую мы все видели. Всего лишь пружинный пистолет, стреляющий в стену или картонную мишень легкими деревянными стержнями, похожими на карандаш, с маленькой резиновой присоской на кончике. Когда присоска попадает в цель, то давление воздуха крепко прилепляет ее к ней.

Вы придавливаете присоску к наружной стороне стеклянной панели и тянете ее на себя, снова смягчив свинец в случае надобности, пока панель не встанет на прежнее место, туго запечатанная.

Осуществленное воздействие вы можете скрыть, но вам придется действовать предельно тщательно. Этот парень, — Г. М. кивнул в сторону виновного, — оба раза работал в спешке. Если бы он действовал более осторожно, то мог бы полностью замести следы, как индеец Чинга… как бишь его… у Фенимора Купера. Но он торопился, и вы видели результат.

Направляя жаркое пламя на старый, почерневший от времени свинец, вы частично окисляете его, и он становится слегка серебристым. Вы можете вернуть ему первоначальную окраску с помощью обычной грязи, которую нельзя отследить — грязи в мире слишком много во всех смыслах, так что улику вы не оставите.

Но может быть, герцог Гандии,[80] — Г. М. указал пальцем на синьора Равиоли, — помнит, как мы были в этой комнате днем. Внезапно солнце вынырнуло из-за деревьев и осветило окно. Одна из перегородок панели сразу блеснула серебром.

Повторяю: рамы и перегородки между панелями освинцованных окон должны были почернеть от возраста. Кто-то слишком спешил, покрывая потревоженные перегородки грязью, чтобы они не бросались в глаза.

Итак, тупоголовые мои, вы стоите снаружи окна, которое только что закрыли наглухо с помощью стержня с присоской от игрушечного пистолета. У Томми был такой пистолет — дедушка купил ему его. Вы легко отрываете стержень от панели. Свинец застывает и твердеет, не оставляя никаких признаков проникновения через окно. Шпингалет опущен в гнездо.

— Corpo di Вассо! — воскликнул синьор Равиоли. — Я мог бы сделать это сам! Я бы хотеть попробовать, да?

— Нет! Оставайтесь на месте!

— Вы первый додуматься до этот фокус-покус с освинцованным окном?

— Да, за исключением конгрессмена Харви.

— Но как вы до этого додуматься? Конечно, вы помнить все показания. Но все равно, как вы суметь…

— Потому что я старик, — ответил Г. М. — Вся моя жизнь была посвящена разгадке таких фокусов и «чудес».

— Пожалуйста, можно я попробовать?

— Нет, сынок. Потому что вы все еще не понимаете, к чему это ведет. Все это вы должны были совершить, если бы вам требовалось проделать фокус только с запертой комнатой. Но нашему другу была нужна оконная панель с надписью, ради которой он и придумал весь свой план…

— Да, — прервал конгрессмен Харви, — и вот тут-то все пошло не так, как надо! Я сделал первую попытку в ночь со среды на четверг, когда здесь остался Том. Конечно, ты можешь догадаться, что Дженнингс приготовил для меня точный дубликат этой панели, того же размера вплоть до долей миллиметра и с точной копией надписи сэра Бинга Родона. Это была лучшая подделка Дженнингса.

Но труднее всего ему было не подделать почерк, а раздобыть кусок стекла, которое могло бы сойти за оригинал…

— Ой! — Г. М. повернулся к синьору Равиоли. — Гарибальди!

— В чем дело?

— Помните, что Дженнингс говорил Тому и Вирджинии днем? «Вы понимаете, в чем моя трудность, сэр и мадам. — Г. М., никогда ничего не забывавший, цитировал слово в слово. — Это то же самое, что с банкнотами. Сложность не в гравировке, а в бумаге. Нужно найти точную копию, иначе ничего не выйдет. Копия была в этом доме, только в другой его части — вы никогда не догадаетесь где, — и я ее раздобыл». Том и Вирджиния думали, что Дженнингс свихнулся, но…

— Он говорить о стекло! — воскликнул учитель музыки.

— Я едва не умер, — отозвался конгрессмен. — В ночь со среды на четверг я освободил три стороны панели — как ты говорил, Генри, — просунул руку в отверстие, повернул ручку и открыл окно. Но каждую секунду я боялся, что стекло треснет. Я не хотел использовать бензиновую паяльную лампу — мне нужна была электрическая, которой пользуются в радиомастерских. Помимо того что она бесшумная, такая лампа дает более мощную и в то же время более узкую струю пламени, которая практически не видна. Тогда бы стекло не могло треснуть, и…

Синьор Равиоли задрожал от возбуждения:

— Вот почему невежественный говорить, что он знает, так как у его брата есть радиомастерская!

— В яблочко, сынок, — одобрил Г. М. — Но пусть он признается дальше!

— Но такой лампы у меня не было, — вздохнул мистер Харви. — А если бы и была, необходима электрическая розетка, чтобы включить ее, а снаружи дома розетки, естественно, отсутствовали. Но дело было не только в этом.

Полное признание явно облегчало ему душу.

— Даже пробираясь в комнату той ночью, я думал: «Это не то же самое, что ограбить Британский музей или Библиотеку Конгресса. Это просто грязный трюк в отношении моей дочери и ее мужа. Заменить панель будет не так легко, как войти и выйти из якобы наглухо запертой комнаты. Может быть, мне вовсе это не удастся. А если стекло треснет и историческая реликвия погибнет навсегда, Джинни и… Джинни никогда мне этого не простит».

Я боялся оставить на окне улики, несмотря на использование грязи. Как ты сказал, я действительно их оставил. А чтобы отвлечь внимание от окна, я вытащил из кармана Тома ключ от сейфа и достал Чашу Кавалера. Совесть не давала мне покоя. Выскользнув наружу и запечатав окно, я решил больше никогда не пытаться украсть панель.

— Вы не делать этого снова? — уставился на него синьор Равиоли.

— Я дорожу своей репутацией и покоем семьи.

— Тогда почему вы пытаться опять? То, что вы огреть коп дубинкой, никого не касаться. Прекрасный джентльмен! — выразил одобрение учитель музыки. — Но зачем вы снова пытаться прошлая ночь?

Мистер Харви колебался. Впервые в его зеленых глазах мелькнуло выражение, присущее человеку, загнанному в угол. Но он с достоинством выпрямился и скрестил руки на груди.

— Полагаю, такие вопросы мы должны адресовать покойному доктору Фрейду. Несомненно, какой-то иррациональный импульс…

— Иррациональный импульс у тебя в заднице, — прервал диалог вульгарный Г. М. — Сказать, почему ты это сделал?

— Будь осторожен, Генри!

— В четверг, сынок, ты узнал, что тебе не нужно возвращаться в Штаты…

— Говори не «в Штаты», а «в Америку»!

— Канада тоже в Америке, сынок, а помимо Северной Америки существует еще и Южная. Как бы то ни было, ты не должен был возвращаться. И чего же ты добился своей маленькой эскападой? Ты заставил своего зятя верить, что он наполовину свихнулся, пробудив давно таящийся у него в голове абсолютно необоснованный страх. Ты внушил ему мысль, что он может свихнуться окончательно. Твоя дочь была в панике, а Том и того хуже. Но Вирджиния говорила нам, что ты очень любишь своего зятя…

— Я? Люблю британца? Это уж слишком! Не знаю, о чем ты!

— Позволь мне продолжать, сынок.

— Ладно. Но если ты думаешь…

— События приняли совсем скверный оборот в пятницу, когда — против твоего желания, как ты сам признал в моем присутствии в саду Крэнли, — Вирджиния обратилась в Скотленд-Ярд. Сынок, я не верю, чтобы кто-то когда-нибудь дурачил вполне благонамеренную особу таким изощренным способом, как Мастерс — твоего зятя.

Если ты вспомнишь сцену в саду в пятницу вечером, то не сможешь этого отрицать. Я был там, когда Мастерс вежливо успокаивал вас: «Я не верю, что лорд Брейс свихнулся, — просто он немного со странностями, как моя тетя». Ты был так расстроен, что Мастерсу пришлось коснуться твоего плеча и добавить: «У вас нет причин так огорчаться из-за этого, сенатор Харви». Но причина была.

Именно тогда ты решил снова пробраться в Дубовую комнату, на сей раз только для того, чтобы повторить трюк с герметически запечатанным помещением и снова передвинуть чашу, доказав таким образом, что твой зять не ходит во сне. Уверен, что ты решился на кое-что еще.

— На что? — резко осведомился мистер Харви.

— В твоем распоряжении были хлоралгидрат и дубинка — их дал тебе Дженнингс, как он сообщил твоим дочери и зятю, прежде чем исчезнуть. Я уверен, что ты не собирался еще раз пытаться украсть панель. Но почему ты взял у Дженнингса хлорал и дубинку, которую потом бросил там, где Дженнингс подобрал ее?

Думаю, у тебя была туманная идея заманить кого-нибудь в Дубовую комнату на ночь, чтобы невиновность твоего зятя, которого ты так… хм!., ненавидишь, была доказана полностью. Хотя тебя, должно быть, мучили угрызения совести по поводу старшего инспектора, все же в твоей собственной стране тебе приходилось проделывать дела и почище. Процедура была несложной. Том, как нам известно, налил всем виски с содовой перед сном. Добавить хлорал в виски Мастерса не составляло труда.

Либо Мастерс оказался устойчивее к снотворному, чем Том, либо ты дал ему меньшую дозу, либо существовала третья причина — не знаю. Как бы то ни было, ты снова проник в Дубовую комнату. На сей раз обстановка нуждалась в приукрашивании. Поэтому ты открыл изнутри дверь, запертую на замок и засовы, взял висевшую снаружи рапиру с рукояткой-чашкой, снова запер дверь изнутри и бросил рапиру на пол. Так как никакого преступления не было совершено, никто не стал бы беспокоиться об отпечатках пальцев, так что тебе было не о чем волноваться.

Ты достал из кармана Мастерса ключ от сейфа, вынул из сейфа Чашу Кавалера и вернул ключ назад. Мы знаем, что Мастерс проснулся, когда ты был в комнате. Но думаю, он бы не проснулся, если бы ему дали достаточно хлорала.

Возможно, твои утверждения, что ты был вынужден это сделать, правдивы. Тем не менее утверждения Мастерса, что твой зять свихнулся, не могли прийтись тебе по вкусу. Когда он зашевелился в полусне, ты не хотел повредить ему слишком сильно — всего лишь оглушить. Поэтому ты поднял дубинку, как следует прицелился и…

Синьор Равиоли, положив на табурет предмет, который прятал, вскочил и выбежал вперед.

— Прекрасный джентльмен — пожать вам руку!

— Благодарю вас, сэр, — вежливо ответил мистер Харви и машинально обменялся рукопожатием с учителем музыки, но опомнился и стал яростно жестикулировать. — Ради бога, Генри, тише!

— В заключение, — продолжал Г. М., — мы снова вернемся ко мне, сидящему и думающему ранним субботним утром, прежде чем Россини заставил меня репетировать. Я не слышал о том, что инструменты водопроводчиков всегда доступны в Телфорде, но слышал о самих водопроводчиках.

Девочка сообщила мне по телефону одну вещь, которая здорово помогла. Вор-призрак — который ничего не украл — снял лютню с крышки клавесина и без всякой причины положил ее в очаг. Почему?

Мы с вами, — Г. М. повернулся к синьору Равиоли, — пришли сюда утром. И о чем мы услышали в первую очередь? Что призрак также нанес бородкой ключа от сейфа абсолютно бессмысленную царапину на дверь, которая сейчас у меня за спиной. Скажите, для чего вор-призрак намеренно привлек внимание к камину и двери?

— Ха!

— Ну, говорите!

— Он использовать дверь и камин как ложные указания, чтобы отвлечь внимание от окна.

— Снова в яблочко! Любой детектив, достойный такого названия, должен был сразу понять, что преступник проник в комнату через окно. Я это понял, но все-таки оказался тупицей! Имея в руках все нити, я споткнулся об одну деталь.

— Какую?

— Оба Брейса, муж и жена, любили это окно и мечтали около него. Хотя Дженнингс был мастером подлога и мог изготовить хорошую копию панели — а я еще не был уверен, что Билл Харви не осуществил подмену, — я не верил, что любая копия могла бы обмануть Брейсов. Но я был не прав.

Г. М. издал звук, который мог бы издать призрак сэра Бинга Родона.

— Они знали это окно и надпись на нем так хорошо, что практически никогда толком не смотрели на него. Я должен был об этом догадаться по словам девочки при нашей первой встрече. «Раньше, — сказала она, — я часами стояла у этого окна, глядя на надпись и мечтая, но теперь я воспринимаю ее как само собой разумеющееся».

Результат? Любая сносная подделка обманула бы девочку и ее мужа. Они бы никогда ее не заметили. И Уильям Текумсе Харви, который мог за пару секунд оценить любого присяжного, хорошо это знал.

Но я, слабоумный тупица, не понимал этого, покуда вы, Юлий Цезарь, сидя сегодня за клавесином, не стали ругать меня за то, что я неправильно пою слова: «Он мертв, но не хочет лежать». Помните? «Вы видеть их слишком часто! Знать их слишком хорошо!»

Теперь все сходилось полностью. Последний фрагмент картинки-загадки занял свое место. Я смотрел на дверь, на камин, на окно… Грязь должна была скрыть большую часть следов… Вероятно, Дженнингс просто раздобыл стеклянную панель где-то еще в Телфорде, обрезав ее до нужного размера… Пойманный за руку, он сказал бы, что панель случайно разбилась… Никто бы ничего не заподозрил.

Вот и все. О чем бы Мастерс ни догадывался, он не сможет ничего доказать, если ты не расколешься, Билл, — тем более что ты собираешься вскоре вернуться домой. Все, что мне нужно было сделать вечером, — это отправить всех, кроме тебя, в постель, дабы я мог поговорить с тобой наедине. Так как все кончено, чего ради мы должны торчать здесь за запертой дверью, как заговорщики? Эй, «Паяцы»! Отоприте дверь!

Синьор Равиоли подбежал к двери и отпер ее, но тут же вернулся назад.

— Нет, не все кончено! — Конгрессмен Харви взмахнул кулаком. — Во-первых, синьор… э-э-э… когда вы вошли в эту комнату, то прятали что-то за спиной. Так как вы говорили, что провели много времени в тю… в медитациях, мне пришла в голову безумная идея, что это может быть стилет или какое-нибудь другое оружие. Но я не мог понять, зачем оно вам.

— Стилет? Corpo di Вассо! Я говорить вам, что делать моя работа, не так ли?

— Да, говорили, но…

— Вы смотреть!

Протянув руку в тень, отбрасываемую клавесином, учитель музыки театральным жестом продемонстрировал нечто напоминающее свиток, на котором могли бы писать свои благородные строки Гораций или Овидий.

Но этот свиток содержал многочисленные листы бумаги, приклеенные друг к другу, а ни Гораций, ни Овидий не были так велеречивы. Когда синьор Равиоли отпустил один край свитка, он развернулся на полу через всю комнату.

— Сэр Генри сказать мне написать тридцать куплетов. О'кей! Он пить виски в кухня, а я сочинять.

— Неужели, сынок? — Хотя Г. М. видел свиток, войдя в комнату, он почувствовал возбуждение. — «Он призрак, но хочет спагетти!» Вы написали тридцать куплетов?

— Тридцать? Ба! Для гений это легко! Сорок пять!

— Во-вторых, — ораторствовал конгрессмен Харви с чисто адвокатскими жестами, — я отвергаю предположение, что мои поступки были вдохновлены заботой о британце! Хотя среди англичан встречаются по-своему неплохие люди…

— С твоей стороны делать подобное признание чертовски любезно, сынок. Как насчет Илейн Чизмен?

— Эта леди, Генри, совсем другое дело. По духу она американка. Илейн полетит со мной как можно скорее в Америку, где нас обвенчает пресвитерианский пастор, а не епископальный викарий. Несомненно, ты спросишь, что скажет на это моя дочь. Вирджиния скажет…

— Папа!

Три заговорщика так увлеклись, что не слышали шагов снаружи. Но они не могли не слышать, как распахнулась дверь.

Вирджиния, в шелковой пижаме, красных домашних туфельках и со следами слез на лице, вбежала в комнату. За ней следовал ее растрепанный муж, также в пижаме, прикрытой древним халатом, и в кожаных шлепанцах.

— Папа! — продолжала запыхавшаяся Вирджиния. — Я вела себя по-свински! Илейн Чизмен — чудесная женщина, если ты так говоришь, и, конечно, ты должен на ней жениться.

Уильям Т. Харви стоял неподвижно, уставясь на дочь. Он был так тронут и так стыдился своей попытки украсть панель с надписью кавалера, что утратил дар речи.

— Я не могла заснуть! — каялась Вирджиния. — Не пригласить бедную мисс Чизмен к обеду! Меня убить мало! Но я позвонила в «Синюю лампу» и поговорила с ней…

— Но, дорогая Джинни, — мистер Харви посмотрел на часы, — сейчас почти два часа ночи! Неужели она не спала?

— Конечно нет! — усмехнулся Том Брейс. — В этих краях никто никогда не спит. Она читала Байрона и заявила, что вы, папаша, напоминаете ей его — один бог знает почему.

— Том! — запротестовала шокированная Вирджиния. — Где твоя романтическая душа?

— Я только начал засыпать, как ты ткнула меня в ребра и спросила, стоит ли позвонить Илейн Чизмен! — Наконец Том смягчился. — В любом случае поздравляю, папаша. Так как, по-видимому, никто не собирается спать, мы могли бы это отметить.

— Хм! — произнес сэр Генри Мерривейл, скромно кашлянув. — Отметить? Я устрою для вас настоящий праздник, сынок! Пуччини сочинил сорок пять куплетов для превосходной баллады под названием «Он призрак, но хочет спагетти». Леди и джентльмены, вы услышите мое пение!

— Н-н-нет! — завопил синьор Равиоли, так тряхнув от возбуждения свитком, что он разметался по всему полу, как голубые билеты в руке миссис Хорнби Буллер-Керк. — Среди ночь? Ни за что! Я не хотеть аккомпанировать!

Г. М. устремил взгляд поверх головы итальянца.

— Не хотите? — переспросил он. — Знаете, сынок, я не был за этой дверью, когда вы говорили с конгрессменом Харви, и ничего не слышал. Мне бы и в голову не пришло упомянуть на людях слово, о котором я не скажу ничего, кроме того, что оно начинается на «т» и состоит из шести букв…

— Тюрьма! — Синьор Равиоли судорожно глотнул и опустился на табурет. — Вы петь! Все сорок пять куплетов! Я аккомпанировать!

— Пожалуйста, не надо, — вмешалась Вирджиния своим мягким голосом. — Конечно, это был бы чудесный подарок, но мы не можем затруднять сэра Генри.

— Безусловно! — сразу согласился Том. — Вот что я предлагаю. Мы откроем несколько бутылок шампанского. Конечно, папаша никогда не притрагивается к алкоголю ни в каком виде, но он мог бы ради такого случая сделать исключение…

Медленно, как тяжелый крейсер, маневрирующий перед запуском смертоносной торпеды, Г. М. повернулся к хозяину дома.

— Знаете, — задумчиво промолвил он, — мне любопытно, что произошло с этим дворецким — Дженнингсом. Если кто-нибудь видел его и не уведомил полицию, то он содействовал его бегству…

— Сэр Генри, мы с удовольствием послушаем, как вы поете!

— Конечно! Шампанское откроем позже!

— Хм! — снова произнес великий человек.

Взяв гигантский свиток из рук синьора Равиоли, он принял небрежную позу около клавесина и стал настраивать свое горло звуками, которые лучше не описывать.

— Есть ли здесь кто-либо еще, — осведомился Г. М., устремив поверх очков суровый взгляд на Уильяма Т. Харви, — кто не считает истинным наслаждением и незабываемым опытом услышать мое пение?

Достав авторучку и один из листов писчей бумаги, которые он скомкал, прежде чем сунуть в карман, конгрессмен Харви сел на стул, вцепившись в подлокотники. Но он был мужчиной и умел принимать заслуженное наказание.

— Валяйте, — сказал мистер Харви.

1

Мерзкий шпик ничего не понимает. Смешно, правда? (фр.)

(обратно)

2

Вот труп. Мертвая голова — это я. Я занимаю место в конце стола (фр.).

(обратно)

3

Рад вас видеть (фр.).

(обратно)

Оглавление

Джон Диксон Карр Убийства в Плейг-Корте

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Загадка Красной вдовы»

  Глава 1 ПРИГЛАШЕНИЕ В ТУМАНЕ

  Глава 2 ДОМ ПАЛАЧА

  Глава 3 У ТЕМНОЙ ДВЕРИ

  Глава 4 КАРТА СМЕРТИ

  Глава 5 СЛИШКОМ МНОГО АЛИБИ

  Глава 6 ШКАТУЛКА БЕЗ ИГЛЫ

  Глава 7 СНОВА ПИКОВЫЙ ТУЗ

  Глава 8 ТАЛИСМАН НА ГРУДИ МЕРТВЕЦА

  Глава 9 ЛЕГЕНДА

  Глава 10 ДУХОВЫЕ ТРУБКИ И ЧРЕВОВЕЩАНИЕ

  Глава 11 ЧЕЛОВЕК У ОКНА

  Глава 12 ИСЧЕЗАЮЩИЙ ДРОТИК

  Глава 13 ПОТАЙНОЙ ЯЩИЧЕК

  Глава 14 КРЕСЛО МАРТЫ ДЮБЮТ

  Глава 15 ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПОСЛЕДНЕГО КЛЮЧА

  Глава 16 ШПРИЦ

  Глава 17 НЕОПРОВЕРЖИМОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО?

  Глава 18 КРОВЬ В РАКОВИНЕ

  Глава 19 НАРУЧНИКИ

  Глава 20 Г. М. СИДИТ И ДУМАЕТ

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Убийства единорога»

  Глава 1 ЛЕВ И ЕДИНОРОГ

  Глава 2 КРАСНЫЙ АВТОМОБИЛЬ

  Глава 3 НА ОРЛЕАНСКОЙ ДОРОГЕ

  Глава 4 СТАРЫЙ ДРУГ

  Глава 5 ХОЗЯИН СТРАННОГО ЗАМКА

  Глава 6 НЕВЕРОЯТНЫЙ ПАССАЖИР

  Глава 7 МАСКА СОРВАНА АВТОРУЧКОЙ

  Глава 8 ГОБЕЛЕН И СМЕРТЬ

  Глава 9 НЕВИДИМОЕ ОРУЖИЕ

  Глава 10 ПИСЬМА ЛЖЕЦА

  Глава 11 ПОРТАТИВНАЯ ПИШУЩАЯ МАШИНКА

  Глава 12 ВТОРОЙ САМОЗВАНЕЦ

  Глава 13 КАК Г. М. СОЗДАВАЛ ТЕОРИИ

  Глава 14 РОГ ЕДИНОРОГА

  Глава 15 ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ

  Глава 16 ЛЖЕЦЫ БУДУТ ПРЕУСПЕВАТЬ

  Глава 17 ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЧЕРНОГО ЧЕМОДАНА

  Глава 18 ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

  Глава 19 ТРОЙНОЕ ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ

  Глава 20 ПРАВДА

Джон Диксон Карр Убийства павлиньим пером

  Глава 1 ПАВЛИНЬИ ПЕРЬЯ

  Глава 2 ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК

  Глава 3 ОБЕЩАНИЕ УБИЙЦЫ

  Глава 4 КАБИНЕТЫ ЮРИСТОВ

  Глава 5 ГЛАЗА МЕРТВЕЦА

  Глава 6 В КОТОРОЙ РЯДОМ С РЕВОЛЬВЕРОМ ОКАЗЫВАЮТСЯ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК

  Глава 7 ЛИМУЗИН ЛЕДИ

  Глава 8 ОТСУТСТВИЕ МОТЫЛЬКА

  Глава 9 СОВЕСТЬ БИРЖЕВОГО МАКЛЕРА

  Глава 10 КЛЕЙМО НА КОВРЕ

  Глава 11 НИЧЬЯ ШЛЯПА

  Глава 12 НЕСЧАСТЬЕ ЛАКЕЯ

  Глава 13 ЗОЛОТАЯ СКАТЕРТЬ

  Глава 14 В КОТОРОЙ ПЕРЕД ЧИТАТЕЛЕМ ПРЕДСТАЮТ ВАЖНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

  Глава 15 ТЕМНОЕ ОКНО

  Глава 16 БОЛЬШОЙ КУВШИН

  Глава 17 СОБРАНИЕ ПОДОЗРЕВАЕМЫХ

  Глава 18 КРЕСЛО ЧАРОДЕЯ

  Глава 19 ПУТЬ Г. М

  Глава 20 В КОТОРОЙ ВЫЯСНЯЕТСЯ, ЧТО МЫ НЕ ВСЕГДА ДУМАЕМ ОБО ВСЕМ

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Смерть в пяти коробках»

  Глава 1 ЗОНТИК-УБИЙЦА

  Глава 2 ЗАЧЕМ ЧЕЛОВЕКУ ЧЕТВЕРО ЧАСОВ?

  Глава 3 ПРИВИДЕНИЕ В ОФИСЕ

  Глава 4 ВОКРУГ ОБЕДЕННОГО СТОЛА

  Глава 5 РУКА МАНЕКЕНА

  Глава 6 ИЕРОГЛИФЫ

  Глава 7 ПОСОБИЕ ДЛЯ ОТРАВИТЕЛЕЙ

  Глава 8 ЗАПЕЧАТАННЫЕ КОРОБКИ

  Глава 9 ЕДИНСТВЕННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

  Глава 10 НЕГАШЕНАЯ ИЗВЕСТЬ И ФОСФОР

  Глава 11 ТАЙНА ПРИВИДЕНИЯ

  Глава 12 НЕВИНОВНОСТЬ БОНИТЫ СИНКЛЕР

  Глава 13 КОРИЧНЕВЫЕ ПЕРЧАТКИ

  Глава 14 ПОЧЕМУ БЛАЙСТОУН УШЕЛ В ПОДПОЛЬЕ

  Глава 15 ТАЙНА БУДИЛЬНИКА

  Глава 16 ВСЕ ДЕЛО В ДРАКОНАХ

  Глава 17 НА ЧТО ГОДИТСЯ МУМИЯ

  Глава 18 ДВЕРЬ НА ЦЕПОЧКЕ

  Глава 19 ПОСЛЕДНЯЯ ТАЙНА

  Глава 20 Г. М. В РОЛИ ВЕДУЩЕГО

Джон Диксон Карр Окно Иуды

  Пролог ЧТО МОГЛО ПРОИЗОЙТИ

  Глава 1 И ВЫНЕСУ СПРАВЕДЛИВЫЙ ВЕРДИКТ…

  Глава 2 ВЗГЛЯНИТЕ НА ФОТОГРАФИЮ НОМЕР 5

  Глава 3 В МАЛЕНЬКОМ ТЕМНОМ КОРИДОРЕ

  Глава 4 ОКНО ЛИБО ЕСТЬ, ЛИБО ЕГО НЕТ

  Глава 5 НЕ ЛОГОВО ЛЮДОЕДА

  Глава 6 КУСОК ГОЛУБОГО ПЕРА

  Глава 7 СТОЯТЬ ВОЗЛЕ ПОТОЛКА…

  Глава 8 СТАРЫЙ МЕДВЕДЬ ЕЩЕ НЕ ОСЛЕП

  Глава 9 АЛАЯ МАНТИЯ БЕЗ СПЕШКИ

  Глава 10 Я ВЫЗЫВАЮ ОБВИНЯЕМОГО

  Глава 11 ПЯТЬ ТЫСЯЧ ФУНТОВ ЗА МОЛЧАНИЕ

  Глава 12 ОТ НАХОДКИ – К ПРОВЕРКЕ…

  Глава 13 ШТЕМПЕЛЬНАЯ ПОДУШЕЧКА – ЭТО КЛЮЧ

  Глава 14 ХРОНОМЕТРАЖ ДЛЯ ЛУЧНИКОВ

  Глава 15 ФОРМА «ОКНА ИУДЫ»

  Глава 16 Я САМ НАКЛАДЫВАЛ ЭТУ КРАСКУ

  Глава 17 ЧЕРЕЗ «ОКНО ИУДЫ»

  Глава 18 ВЫНЕСЛИ ЛИ ВЫ ВЕРДИКТ?

  Эпилог ЧТО ПРОИЗОШЛО В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

Джон Диксон Карр Читатель предупрежден

  Часть первая

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

  Часть вторая Темнота

    Пресса

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

  Часть третья Страх

    Пресса

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

    Глава шестнадцатая

  Часть четвертая Рассвет

    Пресса

    Глава семнадцатая

    Глава восемнадцатая

    Глава девятнадцатая

    Глава двадцатая

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «А потом — убийство!»

  Глава 1 ПРИСКОРБНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ДОЧЕРИ КАНОНИКА

  Глава 2 НЕУМЕСТНОЕ КРАСНОРЕЧИЕ БОРОДАЧА

  Глава 3 НЕПОНЯТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ

  Глава 4 ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ ВАЖНОСТЬ ПЕРЕГОВОРНОЙ ТРУБЫ

  Глава 5 ЗАГАДОЧНАЯ НАДПИСЬ НА ДОСКЕ ОБЪЯВЛЕНИЙ

  Глава 6 УТЕШИТЕЛЬНЫЕ ПРЕИМУЩЕСТВА ЛЮБОВНЫХ ПРИЗНАНИЙ

  Глава 7 ЗЛОДЕЙСКАЯ РОЛЬ СВЕТОМАСКИРОВОЧНОГО ЗАНАВЕСА

  Глава 8 ПЕЧАЛЬНЫЙ КОНЕЦ ВЕРСИИ ПИСАТЕЛЯ

  Глава 9 НЕОЖИДАННЫЕ ОТКРОВЕНИЯ ВТОРОГО РЕЖИССЕРА

  Глава 10 CМЯТЕНИЕ ИЗ-ЗА АНОНИМНОГО ПИСЬМА

  Глава 11 СТРАННОЕ СОДЕРЖИМОЕ КОЖАНОЙ ШКАТУЛКИ

  Глава 12 СОМНИТЕЛЬНЫЙ ВОПРОС О СЛУЧАЙНОЙ СИГАРЕТЕ

  Глава 13 СОРОК ДЕВЯТОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДНОЙ ИСТИНЫ

  Глава 14 НЕПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ СЭРА ГЕНРИ МЕРРИВЕЙЛА

Джон Диксон Карр Девять плюс смерть равняется десять

  От автора

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Смерть и Золотой человек»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Она умерла как леди»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Джон Диксон Карр Он никогда бы не убил Пэйшнс или Убийство в зоопарке

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Эпилог

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Проклятие бронзовой лампы»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Джон Диксон Карр Мои покойные жёны

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Эпилог

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Сдаётся кладбище»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Ночь у Насмешливой Вдовы»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «За красными ставнями»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Чаша кавалера»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

*** Примечания ***