Настоящая фантастика 2018 [Михаил Валерьевич Савеличев] (fb2) читать онлайн

Настоящая фантастика – 2018

Научная фантастика мифа

Игорь Береснев За рекой Смородиной

Волки все же настигли его.

Свят понял, что это случится, когда заметил среди густого ельника быстрые серые тени. Потому молился истово и Сварогу, и Перуну, и Яриле. Даже самого БелБога потревожил молитвой! Никто не откликнулся. Недосуг богам, важными делами заняты. Да и чего им вмешиваться? Глупость должна быть наказана, разум – поощрен. Что иное, как не глупость великую, сотворил Свят? Посреди зимы в одиночку сквозь Заповедный Бор отправился. Объяснить свой проступок он мог: когда, как не в трескучие морозы, исполнять затеянное? На них единая надежда – скуют льдом призрачные воды, позволят перебраться на иной берег, хоть одним глазком увидеть, что деется по ту сторону Яви. И напарника не взял оттого, что не токмо человек с разумом в голове, но и волот дикий в Заповедный Бор по своему хотению не сунется. Но для богов объяснения эти – совсем не объяснения. Эх, надо было поворачивать обратно к Селению, как только левый снегоступ переломился – знак ведь! Не внял, решил, что и так добредет, река уж, поди, близко. Тут-то волки и объявились. Теперь поворачивать поздно. И молиться поздно, боги слушать глупого человечишку не захотят. Не захотели…

Вековые ели расступились внезапно. Скрытая снегом кромка обрыва провалилась у Свята под ногами. Он охнул, полетел вниз – невысоко, и двух саженей нет. Однако и того хватило: левую ступню полоснуло огнем – боги не любят, когда знаки их оставляют незамеченными. Свят упал носом в сугроб, зарылся по макушку. Но перед тем узрел: нипочем призрачной реке морозы, серые воды ее текут, колышутся. Зряшная была затея…

Свят выплюнул забивший рот снег, протер глаза. Стараясь не сипеть от боли, сел. Волки стояли в ряд над кромкой обрыва – много, не меньше дюжины. Не спешили, высматривали удобное место, чтобы спуститься. Зачем спешить? Добыча не убежит. Некуда бежать.

Самый крупный, не иначе вожак, решился. Подобрался, прыгнул вниз. Если бы не глубокий снег у подножья обрыва, он преодолел бы расстояние до жертвы в четыре прыжка. А так – Свят успел выхватить нож из-за отворота дохи. Дрянное оружие против волчьей стаи…

– Ты не справишься с ними, – подтвердили за его спиной. Голос глубокий, напевный. Свят слыхал этот голос прежде. В те дни, когда в Селении прощались с умершими.

Он обернулся. Черно-алый шугай поверх белой рубахи до пят, белые косы из-под собольей шапки. Нет, не белые – седые насквозь. А лицо молодое, юное почти. Стоит за правым плечом, смотрит, глаза грустные. Миг назад никого там не было, но Свят не удивился. Ежели кто и должен явиться, то она.

– Тебе не устоять против них, мальчик. Пошли со мной, я переведу тебя через реку.

Мальчик! На Ярилин День Святу пятнадцать полных годов исполнилось, взрослый муж, считай. Но он не обиделся. Кто он для богини, если не мальчик? Глупый несмышленыш.

– Я не могу идти, нога болит. Косточку сломал, наверное.

– Это не страшно. Срастется, когда в реку ступишь. Любая рана исцелится. Идем!

Она протянула ладонь, белую, как снег, холеную. Теплую. Свят подивился своей дерзости – кто он, чтобы держать богиню за руку?! Но вот же, посмел. Быстро оглянулся на волков. Те уже были внизу, стояли полукругом в трех шагах от него. Не нападали, близость богини их страшила.

Рука женщины оказалась очень сильной. Подняла Свята на ноги, словно он из пуха лебяжьего слеплен, а не из костей и мяса. Потянула за собой. И боль будто притихла. Шаг, второй, третий – к серой призрачной воде.

Свят все же набрался смелости, спросил:

– Обратно я как возвернусь?

– Никак, – честно призналась богиня. – Разве ты не хочешь остаться у меня? Тебя понравится Навь, вот увидишь.

Она ступила в воду. Нет, не в воду – на воду! Словно река была твердью. И Свят ступил…

– Желя, не смей уводить его! Он живой!

Свят аж подпрыгнул от этого крика, боль стрельнула в ногу. Над обрывом стояла медведица. Нет, так лишь в первый миг показалось, – еще одна молодая женщина. Рыжеволосая, в куньей, отороченной беличьими хвостами шубке, поверх – медвежья шкура, голова зверя вместо шапки.

Богиня Желя смерила соперницу взглядом.

– Живой? Надолго ли? Оставь его мне, Девана, иди, куда шла.

– Ты иди! Что, своих игрушек мало? У вас в Нави миллиарды нооформированных, у нас – меньше сотни пока.

– И этот особенный? Люб тебе, признайся? Вот я честно скажу: мне – люб.

Тем не менее руку парня она отпустила. И тут же оказалась едва не на середине реки. Свят сообразил, что стоит на равном расстоянии между богинями. Сделаешь шаг в одну сторону – волчьи клыки сомкнутся на горле, в другую – призрачная река не отпустит назад.

– Парень, что ты застыл, как истукан? – подбодрила Девана. В руках у нее сам собой соткался из золотого сияния охотничий лук, стрела наложена на тетиву. – Для чего тебе нож? Бейся! Я помогу. Не сбежать помогу – стать хозяином своей Яви.

– Мальчик, не слушай! Ты выберешь боль и страдания, но итог не изменится.

– Нет, Желя, итог – не смерть! Итог – жизнь, каждое ее мгновение. Выбирай, парень!

Богини стояли неподвижно, ждали. Они не спешили, у них в запасе Вечность. И Свят стоял, словно тоже обрел бессмертие.

Но волки бессмертными не были. Они были голодными, потому не хотели больше ждать. Стая кинулась на добычу.

Из Архива РОДа. Временная отметка 24007/17/01.

Представление Конклаву БЛ/ЧР, подано универсальной сущностью СВР, сокращенно:

«Анализ жизненных форм пространственно-временной реальности Явь выявил потенциал возвышения с положительным вектором развития порядка 10 временных единиц. Базовой для трансформации может быть использована жизненная форма „волот“. Проект ноотрансформации п.в.р. Явь требует выделения энергетического пакета объемом до 10 единиц, а также интеллектуального пакета объемом 8-10 сущностей с опытом личностного воплощения в реальностях низкого уровня».

Резюме Конклава БЛ/ЧР, сокращенно:

«Одобрить проект ноотрансформации п.в.р. Явь. Предоставить интеллектуальный пакет запрошенного объема, а также энергетический пакет частично (до трети запрошенного объема). Ответственность за реализацию проекта возложить на универсальную сущность СВР. Для выполнения трансформации проявить в п.в.р. Явь интеллектуально-реальностный инструментарий (и.р.и.).

Считаем целесообразным использовать в качестве временного архива креатур п.в.р. Навь. Задача архивирования поручается наблюдателям п.в.р. Навь, локально-проявленным сущностям КР и ЖЛ, в связи с чем их спектр проявленности расширить на п.в.р. Явь (временно).

Точкой контроля успешности проекта назначить отметку 24007/18/01. Контроль возложить на универсальную сущность ВЛС».

Святобор проснулся от собственного крика. Отбросил в сторону сшитое из волчьих шкур одеяло, сел. Смахнул со лба холодную испарину. Покосился на пустую половину постели, потрогал ладонью. Теплая – жена только что поднялась. Вскочил, как был, босой, в одной рубахе вышел на крыльцо.

Над Заповедным Бором занимался рассвет. Солнце еще не пробилось сквозь кроны столетних дубов, оттого небо родного мира казалось не синим, а серым. Девана сидела на крыльце, разговаривала с птицей-сирин. Язык этот Святобор не понимал. Не язык, а пение одно, от коего голова кругом идет. Хоть затыкай уши и обратно в горницу беги.

Убегать не понадобилось. Сирин повернула на скрип двери девичью головку, замолчала, неодобрительно вытаращившись на человека. Взмахнула крыльями, улетела. Тогда и Девана повернулась к мужу.

– Доброго утра! – поприветствовал ее Святобор.

Он любовался женой. Без малого четверть века они живут парой, а Девана ничуть не изменилась. Те же огненные кудри, брови вразлет, грудки крепкие, как яблочки лесные, ножки точеные, что бабки у молодой оленихи. Не то что сам Свят. Заматерел за эти годы, богатырем стал, первое серебро уж в бороде пробивается. А когда-то Девана притащила изодранного в клочья, полумертвого мальчишку в лечебницу Ирия, у самого Сварога добилась разрешения оставить его там и выходить, а после… Святобор не допытывался, наверное, и на то, чтобы в мужья взять, разрешение спросила, – у них, у богов, с этим строго. Теперь и он полубог, умеет с умными вещами пришельцев из Прави обращаться, понимает многое из их Науки. Вот только он смертный по-прежнему…

– Не доброго. – Девана благодушное утреннее настроение мужа не разделяла. – Ты кричал. Она опять за тобой приходила? Не отвяжется… ревнивая стерва.

– Это просто сон. – Святобор попытался успокоить супругу, обнял.

– Ты же знаешь, все твои сны – вещие. – Девана повела плечом, освобождаясь. Не удержишь. Какой бы ты ни был богатырь, но божеская сила против человечьей все одно, что человечья против муравьиной.

Святобор насупился.

– Где в этот раз будет дыра? Птица-сирин тебе сказала?

– Сказала. В Селении, сегодня в полдень.

– В Селении?! Но там же люди, живые!

– Да плевал Велес на людей. Для него весь твой мир – расходный материал.

– Нет, это неправильно. Этого нельзя допустить!

– Мы и не допустим.

– Ты попросишь встречи у БелБога?

Девана помедлила, затем отрицательно покачала головой.

– Ждать БелБога – долгий способ, на него потратится слишком много времени. Которого у нас нет.

– Но если не БелБог, то кто помешает Велесу?

Женщина заговорщицки подмигнула. Обняла мужа за шею, притянула, заставив наклониться. Шепнула на ухо:

– Я! Я создана так, что не могу перейти в Навь. Поэтому, пока буду находиться в зоне слияния, Хорс не откроет канал. И пусть Велес попробует меня сдвинуть с места!

Отпустила, засмеялась, словно девчонка, придумавшая шалость, закружила по крыльцу. Ох и быстро! Святобор не успевал вертеться за ней.

– Ты явишься средь бела дня в Селение?! Да у тамошних сердце в пятки уйдет от страху! Они даже меня побаиваются, хоть, почитай, все мои родичи. А тут – ты!

– Переживут! Меня переживут, тварей из Нави – вряд ли.

– А дальше что? Не можешь же ты вечно посреди Селения столбычить?

– Потом придумаем, сейчас главное – Велесу помешать. На следующем круге ЧернБог БелБогом обернется, Род снова планы на вашу Явь изменит. – Она схватила мужа за руку, потащила в дом: – Пошли, заутроком тебя кормить буду. Проголодался небось, богатырь мой?

Из Архива РОДа. Временная отметка 24007/18/01.

Доклад Конклаву БЛ/ЧР, подано универсальной сущностью ВЛС, сокращенно:

«Плановый контроль процесса ноотрансформации п.в. р Явь выявил неэффективность использования интеллектуального и особенно энергетического пакетов. Оценка положительного вектора развития в 10 временных единиц завышена. Также отмечено нецелевое расходование ресурсов и превышение полномочий отдельными сущностями и.р.и. (в частности, наблюдателем п.в.р. Явь локально-проявленной сущностью ДВ).

В связи с вышеизложенным считаю целесообразным сменить руководство проекта и пересмотреть сроки и объем его реализации».

На капище они явились загодя, благо, идти далеко не надо – полверсты до Лысой Горки. Сподручнее было бы поставить истуканов и вовсе перед крыльцом, но Святобор понимал – нельзя так. Пусть жена его и богиня, но из самых младших, а значит, транспорт-тоннель, ей положенный, слабенький, чтобы войти в него, высокое открытое место требуется.

Капище на Лысой Горке было их с Деваной личным, оттого стояло на нем только три истукана: самой Деваны, Перуна и Даждьбога, куда без него нынче! В прежние времена место Даждьбога занимал истукан Сварога, но после того, как отозвали первого владыку Ирия на Правь, распался он, ясное дело. Велес не преминул своего поставить. Но диво дивное – дня истуканище не простоит: то загорится сам собой, то муравьи в труху источат. Потому как не рады такому гостю в Заповедном Бору.

Даждьбогу тут тоже не особо рады, но новый владыка Ирия и сам не надоедает визитами. Сидит в своих чертогах заоблачных, носа не кажет. Правду говорят, побаивается он подчиненных, всю власть заместителю своему, Перуну уступил. Да и то, кто он здесь? Новичок, пришлый выскочка. А Перун – правая рука Сварога, он Ирий строил, волотов отбирал, первых людей делал. Перуна в Яви всяк уважает, хоть зверь, хоть волот, хоть человек. Побаиваются, конечно, – строгий! – но любят.

Однако и власть Перуна не та, что прежде. Это в старые времена Ирий Явью володел нераздельно. Но с тех пор, как воздвиглась посреди мира железная гора Смород, как призрачная река опоясала Явь, все изменилось. И новые веяния Святобору совсем не нравятся. Но не ему, смертному, с Велесом тягаться, и не Деване. Хотя…

– Давай, давай, поторопись! – Богиня-охотница первой взбежала на лысую макушку Горки. Остановилась в трех шагах от истукана, поджидая мужа: – Держись за меня крепко!

Святобор усмехнулся в бороду: будто он не знает, будто впервой! Подошел сзади, облапил, прижал к груди по-богатырски. Человечью девицу раздавил бы в таких объятиях, но для Деваны они – ласки нежные.

Богиня протянула руки к идолищу. Сейчас вспыхнет он зеленым пламенем, осыплет искрами, от которых иголки все мускулы пронзят и в глазах потемнеет. А когда темень отступит, на другом капище они стоять будут.

Зеленый огонь не вспыхнул. Девана неуверенно опустила руки:

– Что за новость?

– Мож, я мешаю? – предположил Святобор.

– При чем тут ты? Вход в тоннель на мою сущность настроен, масса сопутствующего вещества роли не играет. – Она вновь протянула руки. С тем же результатом.

После пятой неудачной попытки Девана уже не спорила, когда Святобор разжал объятия, отошел в сторону. Но и это не помогло. Вконец озадаченная охотница подошла к истукану вплотную, принялась разглядывать его, провела рукой по уродливому лику. И тут случилось неожиданное: дерево поддалось под ее пальцами, поплыло, словно свечной воск, растекаясь вонючей бурой лужей.

Девана попятилась, повернулась к мужу. Глаза широко распахнуты, щеки пылают багрянцем:

– Ты видел?! Понял, что они сотворили?! Отключили меня от транспорт-туннеля, заблокировали в Заповедном Бору!

Она в сердцах ударила кулаком о ладонь. Святобор поежился невольно, знал: от удара такого вековые дубы наземь валятся. Но Девана и не поморщилась.

– Откуда они узнали, что я затеяла? Как угадали?!

Богатырь почесал пятерней затылок. Дела оборачивались в край дурно.

– Ты сирину не рассказала, часом?

– Нет, разумеется! Я и придумала, когда она уже улетела!

Девана вдруг замерла. Посмотрела вверх, опять перевела взгляд на мужа:

– А она улетела, ты видел? Или кружила над крыльцом, пока мы разговаривали?

– Ты тихо сказала, на ушко…

– Сирин услышит! – досадливо отмахнулась Девана. – Так и есть! Они ее специально перепрограммировали, чтобы следить за мной!

Охотница обернулась лицом к западу, туда, где возносился выше небес видимый с любого края Яви шпиль железной горы Смород, погрозила кулаком:

– Обхитрили, да? Обвели глупую вокруг пальца? Ладно, хотите войны, получите войну!

Запрокинула голову, зажмурилась, вдохнула полную грудь воздуха. И взвыла. Ни человек, ни волк, никто живой не мог так выть. У Святобора в ушах заложило, волосы стали дыбом. Захотелось упасть, затаиться, стать маленьким и незаметным. Не только ему: трава-мурава, и та прижалась к земле, с дубов листва посыпалась долу. А Девана выла и выла. Звала. И ее услышали.

Из Архива РОДа. Временная отметка 24007/18/02.

Дополнение к докладу Конклаву БЛ/ЧР, подано универсальной сущностью ВЛС, сокращенно:

«Наряду с тем эксперименты по архивации/разархивации креатур в п.в.р. Навь выявили высокую степень совместимости ноосфер Нави и Яви. В свете чего представляется интересным использовать вторую в качестве донора для первой. Ожидаемое продление функционирования ноосферы Нави составит 10 временных единиц. Данный проект не требует дополнительных энергетических и интеллектуальных ресурсов: почти все необходимое для слияния ноосфер находится в п.в.р. Явь. Последствия от разрушения ноосферы последней ожидаются минимальные, так как исчезновение жизненной формы „волот“ не критично для биоценоза. Морально-этический аспект проекта разрешается переносом созданных и.р.и. разумных креатур в п.в.р. Навь.

В связи с вышеизложенным считаю целесообразным остановить работу и.р.и. и перепрофилировать задействованный в ней пакет сущностей».

Резюме Конклава ЧР/БЛ, сокращенно:

«Одобрить проект слияния ноосфер п.в.р. Навь и Явь. С этой целью поручить универсальной сущности ХРС проявить в п.в.р. Явь соединитель матриц овеществленных реальностей отложенного действия (с.м.о.р.о.д.). Ответственность за реализацию проекта возложить на универсальную сущность ВЛС.

Решение по перепрофилированию и.р.и. отложить до успешного переноса разумных креатур в п.в.р. Навь».

Святобора обдало жаром, когда крылатый пес Семаргл спрыгнул с небес на Лысую Горку. Он невольно попятился. Девана, наоборот, бросилась к огнедышащему чудищу:

– Помоги мне, пожалуйста! Велес запер меня здесь, а мне нужно попасть в селенье людей, срочно!

– Даждьбог подтвердил ограничение на твое передвижение. Он в своем праве, ты должна подчиниться.

– Даждьбог – марионетка Велеса, а подчиняться Велесу я не обязана! Ты – тем более!

– Я – сторожевой пес, не мне разбираться в иерархии разумных сущностей Прави. Мое дело – служить хозяину.

– Твой первый хозяин – Сварог, он тебя создал! Вряд ли его радует то, что Велес творит с его миром. – Девана опустилась перед псом на колени. – Мы с тобой оба Сварожичи, я прошу тебя как родича. Помоги.

Крылатый пес молчал. Долго. Затем перевел взгляд на Святобора, спросил:

– Он полетит? – и, когда Девана кивнула, согласился: – Хорошо, садитесь.

Вокруг Селения бушевал ураган. Столбы пыли поднялись к самым небесам, к бешено вращающейся черной туче. Ураган бил по опушке Заповедного Бора, срывал кроны, и те взлетали, словно пучки сухой травы.

Семаргл в саму бурю не сунулся, ссадил ездоков, не долетев до опушки. И едва те спрыгнули на землю, убрался восвояси, ничего не сказав. Хотя, может, и сказал – за треском, грохотом и воем Святобор не расслышал. А потом вдруг зашаталась сосна в богатырский обхват, повалилась, обламывая ветви соседок, за ней – еще одна, еще. Ураган надвигался.

Нет, не ураган. В глубь Заповедного Бора бежали волоты. Рты раззявлены в неслышном вопле, шерсть – дыбом, в глазах – ужас. Никогда прежде Святобору не доводилось видеть пращуров испуганными до смерти. Испугать волота?! Да не одного – всех разом! Нет в Яви зверя, способного на такое.

По пятам за волотами летели Ветры: Посвист, Сиверко, Подага – все они были здесь. Догоняли великанов поочередно, подбрасывали в воздух, играли ими, били о стволы деревьев, насаживали на обломанные сучья, разрывали на части. Ветры хохотали, свистели и завывали. Ветров спустили с поводка.

Девана ударилась оземь, обернулась огромной бурой медведицей. Не тратя времени на объяснение, подцепила Святобора, забросила себе на загривок. Понеслась навстречу волотам. Скакать, сидя на спине собственной жены, Святобору не нравилось. Но Девана права – это лучший способ не быть растоптанными разбегающимися в панике великанами. И единственный – пробиться сквозь Ветры. О да, те пытались помешать им: бросали в лицо охапки мусора, хватали за плечи, рвали волосы и одежду. Но не Ветрам остановить богиню!

В самом Селении было тихо – неподвижное око урагана застыло как раз над ним. Слишком тихо. И пусто. Сперва Святобору подумалось, что жители убежали отсюда, бросив дома и скарб. Потом – что Ветры унесли их в черную тучу прежде, чем наброситься на волотов. Потом – он увидел людей.

Мальчонка лет десяти лежал ничком, уткнувшись лицом в твердую утоптанную землю. Вернее, верхняя половина его лежала. А то, что прежде было ногами, хрустело на зубах матерого волка. Клейкая алая слюна вытекала из чавкающей пасти, обрывалась тяжелыми каплями, шлепалась в пыль. Волк не был одиночкой. Стая в добрую дюжину голов пировала в Селении.

В следующий миг Святобор понял – не волки это! Завидев несущуюся от опушки леса во весь опор медведицу, волколак присел на задние, вывернутые по-человечьи лапы, оскалился. И… потек, начал меняться. Обернулся.

Двуногое существо лишь отдаленно походило на человека. Тоненькие конечности, огромная круглая голова с выпученными жабьими глазами, пепельно-серая кожа. Одежды на твари не было, шерсти тоже, но какого оно полу, Святобор разобрать не мог.

От неожиданного обращения медведица стала как вкопанная, сбросив ездока на землю. И сама тут же обернулась в женщину-охотницу. Тварь удивленно уставилась на них, схватилась лапками-ручками за лицо, принялась судорожно тереть перемазанный кровью безгубый рот. Она была куда безобразнее, чем самый безобразный волколак. И не имела ничего общего с живущими в Яви.

Девана поняла это раньше Святобора. Не успел богатырь вскочить на ноги, как за плечом взвизгнула тетива. Стрела с огненно-алым оперением вошла прямо в сердце твари.

Серая нечисть оказалась живучей. Или сердце у нее в ином месте? Или его вовсе нет? Вместо того чтобы упасть замертво, тварь схватилась за древко, дернула, пытаясь вынуть стрелу. Святобор взревел, выхватил меч. Одним ударом располовинил от макушки до промежности. Половинки развалились, выплеснув буро-зеленую жижу. Победный клич охотницы и богатыря слился в один.

Битвы не получилось. Ни один из волколаков не успел напасть, все оборачивались серыми худосочными тварями. Кто-то пытался сбежать, кто-то падал ниц, моля о пощаде. Святобор не слушал, рубил в капусту. Девана, сменив лук на рогатину, не отставала. Когда управились, Святобор пошел искать выживших сельчан. Ведь кто-то же мог спрятаться в погребе, в чулане? Так хотелось в это верить!

Маму он нашел в горнице родительской избы. Она лежала на полу, прижав высохшие от старости руки к груди, серые глаза неподвижно смотрели в потолок. Сестра и обе племяшки тоже были здесь. Как именно их убили, Святобор не разобрал. Не загрызли и не обглодали, во всяком случае.

Он отбросил меч, опустился на колени. Приподнял мать, прижал седую голову к груди.

– Мамо, за что? – Глаза защипало, как в детстве. Только утешить теперь некому.

Внезапно тело в руках Святобора шевельнулось. Сердце екнуло от испуганной радости – «Жива?!»

– Мамо!

Он бережно повернул ее лицо к себе. Тело не шевелилось, оно менялось. Кожа на руках разглаживалась, теряла цвет, голова будто распухала. Осыпались седые пряди, втянулись ушные раковины, нос, подбородок. Дрогнули веки, круглые выпученные глаза открылись. Безгубый и беззубый рот прошептал:

– Свят… мальчик мой…

Святобор отпрянул, вскочил. А по углам горницы поднимались с пола еще три твари:

– Братик… Свят… Дядя…

Он выскочил из дому, словно ошпаренный. Чуть не врезался в Девану, поджидавшую у крыльца:

– Там… там…

– Не только там!

Охотница повела взглядом, и Святобор увидел: везде, где прежде лежали мертвецы, поднималась с земли нечисть. Обглоданные, разорванные на куски – неважно, обернулись все.

Серая тварь вышла из распахнутой двери дома. Остановилась на крыльце, ухватилась шестипалыми ручками за перила. Единственно по одежде богатырь определил, что прежде оно было его младшей сестренкой.

– Свят…

Девана подняла рогатину, целя.

– Ты чего?! – Святобор опомнился, перехватил.

– Это уже не люди, Свят! Твоих сородичей Велес убил. А то, что от них уцелело, переделывает под Навь. Я не хочу, чтобы он так поганил наш труд! Пусть лучше снова станут прахом!

На крыльцо меж тем выбралась вся четверка. Стали в ряд, глазея на происходящее. Человеческая одежка висела на них, словно на пугалах, делая еще безобразнее. Видеть в них маму, сестру, племянниц Святобор более не желал. Девана права.

– Этих я сам, – прошептал он.

– Хорошо, я займусь остальными.

Святобор вспомнил, что меч лежит в горнице. Ничего, нож есть, справится. Он потянул клинок из-за пояса…

– Не сметь!

С противоположной околицы, оттуда, где над Селением высился холм капища, бежал поджарый бородатый старик. Да не старик – старичище! На голову выше Святобора, рогатый, длинная увесистая палица в руках.

– Не смей портить их!

Кричал он не Святобору – Деване, вовсю насаживающей серых оборотней на рогатину. И твари, услышав этот крик, встрепенулись. Если раньше они безропотно позволяли себя убивать, то теперь бросились к своему защитнику. Впрочем, недостаточно проворно, чтобы избежать рогатины.

– Не смей!

Палица удлинилась дивным образом, ударила по рогатине, выбила ее из рук охотницы. Второй удар пришелся Деване по ногам. Вскрикнув, она упала на четвереньки. Третий удар опрокинул ее навзничь.

Броситься на подмогу Святобор не успел, стоявшие на крыльце твари прыгнули ему на плечи все разом. Он не ожидал нападения, рухнул на землю, и оборотни тут же облепили, мешая подняться.

Велес уже стоял над охотницей. С размаху ударил палицей в живот, в грудь. Девана не кричала, пыталась прикрыться руками, но каждый удар находил цель.

– Больно? Получай! Получай! Получай!

Палица взлетела, целя в лицо… и застыла. Невиданной силы гром расколол небо. Молния ударила в палицу, зашипела гадюкой. Велес пошатнулся. Оружие удержал, но ударить не смог.

Облако-колесница опустилось посреди Селения, рассыпая огненные искры.

– Не смей бить мою дочь! – Голос богатыря в золотых доспехах пророкотал под стать грому.

– А ты знаешь, что она натворила?! Так посмотри! – Велес перехватил палицу поудобнее, шагнул к колеснице. Рога светились огнем, ноздри раздувались от ярости. Он все больше и больше походил на бешеного быка.

– Девана сделала глупость. Но это не позволяет тебе вершить самосуд!

– Я теперь владыка этого мира!

– Да. Но не владыка Ирия. Хочешь оспорить?

Святобор зажмурился. Сейчас Велес и Перун сойдутся в поединке, и мир рухнет. Яви такого сражения не пережить.

Велес отступил.

– Самосуда не будет. Я вызываю Морану, будет следствие и суд Конклава. Ты знаешь, чем он закончится. Ты сам этого захотел.

К дому посреди Заповедного Бора Святобор и Девана добрались далеко за полночь. Треть пути богатырь нес избитую палицей Велеса жену на руках, дальше охотница шла сама. Они не знали, о чем говорить, потому молчали. Лишь когда дубрава расступилась, пропуская их к родному крыльцу, Святобор отважился:

– Что теперь будет?

Ответить Девана не успела – тьма впереди шевельнулась, шагнула к ним навстречу. Святобор схватился за нож, но насмешливый голос остановил его:

– Убери клинок, богатырь. Твой черед пока не настал.

Из темноты выступила закутанная в длинный плащ высокая скуластая девушка. И плащ, и волосы ее были одного цвета с ночью.

– Тебя никто не звал, Карна! – Девана выступила вперед, загораживая мужа. – Зачем явилась?

– Я всегда являюсь незваной. Долго же вы шли! Следствие проведено, моя мать не любит медлить. ЧернБог созывает суд Конклава. Знаешь, чем он закончится? Я предскажу: экспериментальное включение Сморода посчитают успешным. Да-да, мы с сестрой уже переправили разумных в Навь – тех, кто уцелел в устроенной тобой резне, разумеется. Гипотеза Велеса верна, его предложение Конклав утвердит, деятельность Ирия прекратят, вашу миссию отзовут на Правь, тебя примерно накажут, ноосферу Яви перекачают в Навь. Что касается твоего протеже, – Карна скользнула острым, как лезвие, взглядом по Святобору, – то после сегодняшнего ему одна дорога – обратиться в прах. Такое мое предсказание. Поверь, логику ЧернБога я изучила хорошо.

– И явилась позлорадствовать!

– Отнюдь. Я пришла, чтобы помочь тебе. Да, логику ЧернБога я знаю. Но какое решение примет БелБог? Нужно, чтобы резолюция Конклава не вступила в силу до следующего Круга Бытия. А она не вступит, если Смород перестанет функционировать. Если поломка будет достаточно серьезной, Хорсу понадобится немало времени на ее устранение.

– Ты предлагаешь мне сломать Смород?! Зачем тебе это?

– Затем, что я не хочу прозябать среди недоразумных еще миллион лет! Я уже предвкушала, что Навь вот-вот развалится и мне позволят вернуться домой, как вдруг объявился Велес со своим проектом! Ты представляешь, каково это – миллионы лет быть наблюдателем ноотрансформированной реальности? Разумеется, не представляешь. Когда мы создали Навь, даже твой отец был юной монадой. Я больше НЕ-ХО-ЧУ!

Она замолчала. И Девана не спешила с ответом, рассматривая черную пришелицу. Наконец произнесла:

– Если так, то почему бы тебе самой не сломать Смород? Проникнуть в него со стороны Нави проще.

Карна улыбнулась.

– Возможно. Но риск все же есть. Если станет известно, кто повредил соединитель, виновного по головке не погладят. А тебе терять нечего, «семь бед, один ответ», как говорится. К тому же это твоему любимчику грозит окончательное разрушение личности, я слишком взрослая девочка для подобных глупостей.

Девана хмыкнула.

– Ясно. Есть один недочет в твоем плане. Меня ограничили в передвижении, посадили под домашний арест. Кто меня впустит в Смород?

Карна качнула головой. И внезапно захохотала:

– Сколько лет ты провела в диком мире, подруга? Сотню с небольшим? Тебе это не идет на пользу, сама дичаешь! Вспомни, сейчас идет суд Конклава, все универсы там, Велес и Хорс – в первую очередь. Значит, в Смороде нет никого из сущностей Прави. Думай, думай!

Не дожидаясь ответа, она взмахнула крыльями, которые Святобор принимал за плащ, и огромным черным крыланом исчезла в ночи.

В неурочный час Посвиста разбудил лешак, дежуривший на проходной:

– Эгей, старшой, тут к тебе весточка прилетела!

– Какая еще весточка? Откуда прилетела? – Посвист уставился на зависшее под потолком изображение дежурного. Спросонья соображалось плохо.

– Дык с крыльями которая.

– Сирин, что ли?

– Знамо дело, что не ворона. Грит, из Ирия, от Перуна-Громовержца срочное послание.

Мелкую нечисть, что налепил от безделья Велес, старший из Ветров недолюбливал. Бесполезный сброд, силы в них не было никакой, ума – и того меньше. Его бы воля – вымел бы всех из Сморода подчистую. Беда, заменить некем. Людь, созданную Ирием, Велес допускать сюда запретил строго-настрого.

– Так что делать, старшой? Пускать в башню или как? – Лешак, Кощей его забирай, не унимался.

– Пускай, пускай уже!

Выбираться из мягкого, удобного гамака не хотелось – ночью Ветры должны спать, а не с сиринами беседовать! Но делать нечего, службу надо нести. Пусть Ирию Ветры более не подчиняются, но Перуна-Громовержца Посвист побаивался. Да и кто знает, как оно дальше повернется?

Он неспешно встал, надел душегрею. Потянулся было за портками, передумал – много чести для сирина в портках к ней выходить!

Против ожидания, в приемной зале было пусто. Посвист плюнул с досады, вызвал проходную:

– Я же сказал – пропустить!

– Дык знамо дело, пропустил я. Давно уж.

Посвист позаглядывал по углам, с сомнением посмотрел на паутину коридоров, уходящих вглубь башни. Где же эта дура-птица подевалась? Может, гнездо свить вздумала в укромном местечке? С нее станется!

На счастье, в Смороде ничего не пропадает, вся попавшая сюда информация здесь и остается. Посвист прокрутил изображение приемной залы в обратную сторону. Ага, вот она!

Что-то в вестнице Ирия казалось неправильным. Рыжее оперение, ямочка на подбородке. Да и грудки не по-птичьи стыдливо под перьями прячет…

Прежде чем догадка Посвиста обернулась уверенностью, сирин ударилась оземь, поднялась на ноги огненнокудрой дочерью Громовержца. Позыркала по сторонам, шасть – и нет ее. Убежала в коридор, что ведет в святая святых Сморода.

С минуту Посвист таращился в пустоту. А затем закричал, засвистел, завопил во всю луженую глотку:

– Тревога! Все ко мне! Обыскать! До самого шпиля! Немедля!

Задумка Деваны Святобору не нравилась, но удержать богиню он не мог. И помочь не мог. Оставалось сидеть и ждать, чем закончится вылазка в Смород. Когда скрипнула входная дверь, он удивился: так быстро управилась? Бросился навстречу. И попятился. Это была не Девана.

– Не ожидал меня? – Богиня Желя бесстыдно вошла вслед за ним в спальню, огляделась. – Значит, здесь вы и обитаете. Не богато. Пошел бы тогда со мной, во дворце бы жил. Однако исправить и сейчас не поздно. Да что ты дрожишь, будто банный лист?

Святобора в самом деле била дрожь. Всяк знает – Желя и Карна приходят за теми, для кого отмеренный путь в Яви закончился. Смерти он не боялся. Но обратиться в непотребную тварь, подобно маме и сестре? Уж лучше стать прахом.

– Твоей Яви пришел конец, останешься здесь – и сам пропадешь, – подтвердила его опасения белая богиня. – Но я могу увести тебя с собой в Навь. Спрячу тебя так, что сам ЧернБог не найдет, сотворю тебе любой облик, какой пожелаешь. Хочешь, сделаю тебя морским царем, повелителем русалок? Будешь жить тысячи лет в неге и богатстве! Или превращу тебя в зверя-единорога? Большого, сильного, неистощимого!

Глаза ее сверкали, белые щеки налились румянцем, высокая грудь вздымалась от частого дыхания.

– Нет. – Святобор качнул головой. – Не хочу.

– Не хочешь жить тысячи лет, не хочешь силы и власти? Чего же ты хочешь? – Взгляд богини скользнул по расстеленному ложу. – А, понимаю! Тебе нравится делить ложе с богиней? Так в Нави у тебя тоже будет богиня, еще краше!

Она схватила богатыря за руки. От прикосновения этого по телу Святобора растеклась сладкая истома. Всю силу богатырскую пришлось приложить, чтобы высвободиться. Он яростно затряс головой, просипел:

– Уйди! Не нужна мне твоя Навь… и ты – не нужна!

Богиня Желя отступила, глаза ее теперь не блестели – сверкали холодным пламенем:

– Не нужна, значит? Ладно, пропадай здесь пропадом. Но знай – любимую свою ты тоже погубишь. Уничтожение нескольких десятков разумных креатур ей простили бы – богам и не такое прощают. Но если воля самого ЧернБога не будет исполнена, тогда она ответит сполна! Или ты хочешь, чтобы Девана пожертвовала всем ради тебя? Признайся, хочешь?!

Заветное место в самом сердце Сморода Девана отыскала быстро. Здесь вращались Жернова Времени, здесь был исток призрачной реки, скрепляющей две реальности. Вечно движущейся занавесью делила она залу на две половины: по одну строну Явь, по другую – Навь. Невесомая занавесь, неощутимая, словно дымка на утреннем лугу. И непреодолимая для той, кто проявлен в материальный мир лишь по одну ее сторону.

За занавесью угадывалась черная фигура.

– Я пришла! – сообщила ей Девана. – Что здесь лучше сломать, подскажешь?

Карна захохотала.

– Да что угодно! Или ничего не трогай, ты и так натворила достаточно глупостей. Лучше полюбуйся этим.

Легкий взмах крыла, и занавесь превратилась в панорамное окно. Где-то далеко от башни Сморода, по ту сторону Заповедного Бора через призрачную реку шли двое: молодая седоволосая женщина и богатырь. Рядом идут, ладонь в ладонь.

Девану словно ледяной водой окатили. Слова проронить не могла, только воздух ртом ловила. Черная богиня захохотала пуще прежнего:

– Верно я подметила: дичаешь ты здесь, глупеешь – так легко на мои слова купилась. Главное ведь было вас разлучить, в одиночку мальчишка против чар Жели не устоит.

– Умело ты врать научилась…

– Почему врать? Мне в самом деле Навь поперек горла стоит. Но ради сестры я готова потерпеть лет тыщенку – пока ей очередная игрушка не наскучит, как все предыдущие. Потом что-нибудь… – Она не договорила – дикий вой и свист заглушили ее голос. Пришлось и Карне закричать: – Слышишь?! Хватились тебя! Радуйся, что не успела ничего здесь натворить!

Не успела?! Ну уж нет! Девана зарычала зверем, вскинула лук. Она стреляла так быстро, как могла – во все, что видела. Но Ветры оказались быстрее. Налетели, закружили вокруг бешеным хороводом, запели песнь Великой Бури, подхватили стрелы, не давая тем достичь цели.

Выдернутый сигналом тревоги прямо с суда Конклава Хорс вбежал в залу и застыл, пораженный. Янтарные кудри залепили глаза хозяина Сморода.

– Что?! Кто?! Посмел?! Устроить?! Хаос?! Замереть! Всем!

Ни один Ветер не смел ослушаться бога движения, Великая Буря мгновенно сменилась штилем, стрелы дождем посыпались на пол. Хорс разглядел, наконец, виновницу хаоса, открыл рот, готовясь отдать следующий приказ. Но тишину, повисшую в зале, нарушил не он. Тенькнула тетива – Девана выпустила последнюю стрелу.

Хорс присел от неожиданности, но охотница целила не в него. За спиной хозяина Сморода вращались Жернова Времени. Стрела с алым опереньем попала точно в створ. Жернова вздрогнули и остановились, заклиненные намертво. Время остановилось.

Хорс ошалело уставился на них. Помедлил, протянул руку к стреле. Девана была куда проворнее. Призрачная река ведь тоже замерла, перестала быть призрачной, перестала быть рекой. Серая занавесь посреди зала, ничего не соединяющая, ничего не разделяющая. Один взмах ножа – и в ней прореха. Охотница шагнула в запретную реальность.

– Нет! – Карна захлебнулась смехом. Бросилась навстречу, спеша вытолкнуть прочь пришелицу.

Древко стрелы хрустнуло, перемолотое Жерновами. Время сдвинулось с места, явь вновь стала Явью, навь – Навью. В то самое мгновение, когда руки черной богини ударили в грудь богини огненной.

Что случается, когда совмещаются несовместимые реальности? Когда вещество соединяется с антивеществом?

Идти через реку Смородину оказалось на удивление легко, Святобор и ног не замочил. Может, оттого, что богиня Желя всю дорогу не выпускала его ладонь из своей, горячей и крепкой?

Мир Нави с каждым шагом все явственнее проступал сквозь сумрак. Что там? Невиданно громадные деревья, скалы, строения? Назад богатырь не оглядывался, старался не думать о том, что оставил за спиной. Девана ради него отправилась крушить Смород. Он должен этому помешать – ради нее. Иного способа ведь нет? Отдать жизнь за любимую Святобор всегда был готов. Вот и отдает.

Он не уловил миг, когда это случилось. Только что шел, и уже лежит, вытянувшись во весь рост, и не Смородина под ним, а серое ничто. И Желя лежит рядом, на лице растерянность, страх. Страх – у богини?! Есть отчего. Вместо сумрака Нави впереди – черная бездна, полная светляков-звезд.

Серое ничто захрустело, крошась, обваливаясь пластами в бездну. Оно оказалось тонким и хрупким, как прошлогодний лист.

– Назад! Назад надо! – спохватился Святобор. Подняться на ноги он не решился, попятился на четвереньках, потянул за собой Желю. И едва не закричал от нового ужаса. Лицо богини менялось на глазах, кожа ссыхалась, желтела, покрывалась морщинами и пятнами. Молодая женщина превращалась в дряхлую старуху.

Святобор отпрянул, благо она уже не сжимала его ладонь. Тут же опомнился, подался назад:

– За руку держись!

Желя не шевельнулась. Смотрела на него, и ужаса в ее глазах было все больше. Потом пласт серого ничто под ней отвалился, унес в бездну.

Святобора ждало то же самое, потому он не мешкал, как мог быстро заработал руками, коленями. Остановился, когда ощутил под собой привычную твердь Яви.

Он лежал на краю мира. Обрыв уходил в бесконечность. Там, в невообразимой дали, висели в пустоте иные миры, непонятные, недостижимые. От сознания собственной малости холодело в груди, и тело делалось слабым. Полубог? Нет, муравьишко!

Твердь вновь пришла в движение, взбрыкнула, словно необъезженная лошадь. Начала выпрямляться, круглиться. Глядь – и нет никакого обрыва. Нет края у мира.

Обратная дорога оказалась куда длиннее, будто Явь и впрямь разбухла, разрослась во все стороны. Не только ночь, а и утро пропало бесследно. Солнце поднялось в зенит, затем опустилось. Лишь когда снова забрезжил рассвет, Святобор добрел до родного крыльца. Занес ногу над первой ступенькой – дверь распахнулась. Девана вылетела навстречу, повисла на шее.

– Миленький мой, вернулся! Я знала, что ты не пропал!

Всхлипнула. У Святобора тоже в глазах защипало.

– Да что я… ты-то как, цела? Что с миром творится?

– Много чего. Я Навь спалила.

– Как?! – Святобор охнул, отстранился невольно.

– Дотла, со всеми потрохами – чтобы ты от меня туда не сбежал. Я все знаю, не оправдывайся! Желя получила по заслугам, с лихвой – провалилась в реальности низшего уровня, как ее оттуда вытащить, сам ЧернБог не знает. А у сестры ее Карны нервный срыв, ушла в непроявленность на веки вечные.

С каждой новой фразой жены Святобору становилось страшнее и страшнее:

– Тебя… накажут за это?

Девана, наоборот, успокаивалась:

– Ага. Уже наказали. Присудили к медленной смерти с предварительной изоляцией. Чтобы осознала свой проступок, так сказать. Но на этот приговор можно и по-иному взглянуть, верно? Мы получили длинную жизнь и полную свободу – в пределах этого мира. Навь ведь не просто сгорела. Сквозь прореху, что я проделала, выплеснулась ее остаточная ноосфера. Образовался такой потенциал возвышения, что любые эксперименты с разумными теперь опасны для Прави. Поэтому Конклав изолировал Явь от пространств высших порядков. Никаких «богов» впредь, этот мир будет принадлежать исключительно людям.

– Так нету людей, померли все!

– А мы с тобой на что? Наделаем новых, краше прежних.

– Как? Боги оставили нам Ирий?

– Держи карман шире! Мы воспользуемся другим способом. – Она лукаво улыбнулась. – Природным, так сказать. Или он тебе не по нраву?

Святобор не понял сперва. Потом понял. Расплылся в улыбке, обхватил женщину ручищами, прижал к себе.

– Полегче, раздавишь, не ровен час! – взмолилась Девана. – Я же теперь не богиня.

– Ты лучше! – закричал богатырь так, чтобы вся Явь слышала. – Моя жена краше любой богини!

Явь была с ним согласна.

Наталья Духина Исход

Он прыгнул! Зыркнул на меня исподлобья и – башкой вперед с бортика.

Я чуть не подавилась кофе. Блаженствовала, понимаешь, с чашечкой, вытянувшись в шезлонге – на его же, между прочим, яхте, – и тут такое. Ну, сказала ему, что мы про них думаем – эгоисты, мол, апы, бесчувственные, не способные на поступок. И чтоб из-за этого броситься в море?! Вот тебе и… неужели обиделся?

Отставила чашку – жаль, не успела насладиться. Но дурака жальче. Вспрыгнула пантерой на бортик и нырнула вслед.

Плавает Андрэ не ахти, догнала на раз.

Куда это он собрался? Целенаправленно шарашит, собранно, на меня не смотрит. Я уж и с одного боку потерлась, и с другого – нуль эмоций. Никак на тот скальный остров? Его же огибает течение – сильное, с завихрениями; бурунчики так и пенятся, поджидая жертву. Чайнику не переплыть.

Преградила путь дураку.

– Туда нельзя, течение! – помахала рукой у него перед носом.

– Держись рядом, не отставай! – булькнул он. Отодвинул меня и поскреб дальше.

Наглый, однако: мне – и «не отставай»! А сам из сил выбивается. Они все такие, апы – самоуверенные до безмозглости?

Ап – это человек, прошедший апгрейд. Правильнее, на мой вкус, называть «апгрейнутый», но с некоторых пор слово считают нетолерантным и в приличном обществе не употребляют. А зря. Апгрейнутый и есть! Выйдя из столбняка, двинула за ним в режиме экономии сил: силы понадобятся, когда дурака спасать буду, тянуть из водоворота. А пусть хлебнет морской водицы, упертым полезно.

Но в итоге хлебнула я – когда перед нами вдруг образовался подводный аппарат и клешней зачерпнул внутрь. Андрэ, как я позже поняла, не впервой с ним сталкивался, более того – ожидал его появления. И успел вдохнуть, запасая воздух, – в отличие от меня.

В себя пришла из-за лапы – трепала меня по щекам, приводя в чувство. Именно лапа – с натуральными перепонками между пальцами. Большая, мощная, такая вдарит если – убьет… я с трудом отвела взгляд от кошмарных перепонок. Лапа переходила в бочкообразное тулово в гидрокостюме, увенчанное лысой головой на мощной шее. Толстые губы и нос плюхой… ох, да это же Дэлфи! Пловец с большой буквы! Не чемпион, но в десятку по рейтингу попадает стабильно; а что журналисты его «неудачником» кличут, так они – кретины. Бывшая пловчиха, я скрупулезно-ревниво отслеживаю соревнования по плаванию среди как людей, так и апов и знаю, о чем говорю.

Воззрилась сквозь полуоткрытые ресницы на чудо, позабыв обо всем – когда еще доведется лицезреть вблизи. Навскидку он головы на две выше меня, а я отнюдь не маленькая – под метр девяносто, «дылдой» то и дело припечатывают.

Понятно, почему апы обгоняют людей в плавании – с такой мощью и обтекаемостью они и дельфинов скоро обставят. Ну и пусть. Зато в сложносоставных видах спорта идем на равных – в акватлоне том же, я как раз увлеклась им в последнее время: к плаванию на открытой воде добавляется бег по пересеченной местности. Представила тушу Дэлфи, бегущую кросс. Задние лапы… в смысле, ноги! – наверняка ластоподобные… плюх-плюх по лужам… Фыркнула, не сдержавшись.

– Очнулась, красотка? – Голос гулкий, трубный… оссподи, он хоть ртом говорит? Или жабрами? – Вижу, очнулась… полежи пока, не вставай сразу.

Отвернулся от меня и – пробасил весело на сторону:

– Ну что, будем здоровы, одноклассник?

Я вытянула шею – кому это он?

Всклокоченный, облаченный в большой не по размеру халат и сияющий, словно маяк в ночи, навстречу ему, распахнув объятия, шел Андрэ.

– И тебе не хворать! – ответил.

И они обнялись! похлопывая друг по другу!

Одноклассники… это ж значит – они одного возраста?! Годков по четыреста с гаком… точнее, четыреста двадцать, именно тогда апгрейдили первую партию новорожденных. Мои сорок лет на их фоне выглядят младенческим возрастом, даже не знаю, сколько раз они мне «прапрадеды». А на вид – максимум отцы. По мне, в самом соку мужчины. Есть все-таки в апгрейде польза, хоть мои и утверждают обратное. Через десять лет, согласно статистике, из молодого возраста я перекочую в средний, а еще через сто – превращусь в древнюю старуху. И помру. Легче мне оттого, что помру человеком? Но это пока далекая перспектива, чисто теоретически рассуждаю.

Скосила глаза в пол – что там насчет ног? или – хвоста? И разочарованно выдохнула – ноги Дэлфи скрывали кроссовки. Непомерного размера, упругие, оригинального дизайна. Соревноваться в них запрещают – и правильно делают: в таких и дельфин побежит.

Чего это они шушукают? Неправильные какие-то: апы между собой обычно мысленно общаются. И вообще – где я? Как говорил мой бывший, чтоб его скрутило и не выкрутило, – зри в корень! А что есть корень на данный момент? – понять, зачем меня сюда затащили. Не случайно, нет! – у них все продумано, у апов. Расчетливо действовал Андрэ, эмоции и поведение мое просчитал заранее – и вот это уже не теоретически, а реально бьет. Расстраивает. Правы мои, зря я слюни распустила на мужика, нельзя апам верить.

Приятели будто почуяли мое недовольство – отвлеклись друг от друга, вспомнили про меня. Рассыпались в извинениях: сюрприз, мол, хотели организовать, прости… Лишь растравили своими извинениями. До оскомины. Я – и наглоталась, стыдобища-а… Изобразила ответную приветливость, растянув губы в улыбку – должна же узнать, чего им надо.

А они взяли и позвали за стол, а на столе – еда с напитками! У меня глаза на лоб!

Цедила коктейль, и настроение с каждым глотком улучшалось. По Андрэ знаю – не принято у апов принимать пищу в компании: для них это дело интимное, наподобие лечебной процедуры, ведь у каждого свой особый рацион, зависящий от состояния здоровья на текущий момент. А тут – снизошли, потрафили человеку, мне то есть, жуют и радуются… оценила!

Вдобавок разговор завели… снова ради меня? Но слишком издалека зашли, застряли в воспоминаниях. Обстановка опять же гипнотизировала: грот мерцает, сталагмиты переливаются, элегантного дизайна приборы загадочно потрескивают… и мысли мои воспарили.

Чего я нашла в Андрэ? Вон Дэлфи какой интересный! Андрэ же – самый обыкновенный. Ростом с меня, и телосложением недалеко ушел, если в плечах сравнивать; в остальном я пожиже буду… зато гибче, упругее. В смысле, в костях пожиже, мускулатурой же – не уступлю. Сказками обворожил? Целое столетие будто спал наяву, говорит, жить не интересно было – пока меня не увидел, и – десять лет ухаживал, добивался желаемого… будто заново родился. Мне лестно такое слышать. А что? – осчастливила мужика. Правда, все десять лет принимала его за друга – ну так, плохо мне было, не до личной жизни. А оно и к лучшему оказалось: он встряхнулся, уязвленный, и – проснулся окончательно. Хоть чем-то в этой жизни я сильна. А не льщу ли себе? Хоть кто-то на меня, дылду, позарился – не точнее ли будет?

– И как ты к этому относишься? – приземлил меня вопрос Дэлфи.

Чего? – вздрогнула я мысленно. Он взирал на меня, определенно ожидая ответа. Вот же я чучело, нашла время парить… что обо мне подумает мой кумир?!

Выручил Андрэ.

– Еще раз, самую суть повторю. – И эдак насмешливо бровью поддернул, насквозь чует любимую.

Суть оказалась проще некуда: через меня хотят выйти на деда, имеется важная информация.

– И ради этого… – я аж поперхнулась, проглотив возмущенное «ты устроил цирк с нырянием и чуть меня не утопил?!»

– Что ты! Главное – хотел познакомить с другом. Удивить! – лучезарно растекся Андрэ, а вслед за ним и Дэлфи. Стояли оба рядом, бегемот и конь, и дебильно щерились.

– Смотрины, что ли? – съязвила я.

– Э-э… – смутились оба.

– Ну, удивляйте, показывайте ваше царство, – смилостивилась я, довольная их смущением.

Апгрейнутые, одно слово.

Обратно на берег, прямиком к городскому причалу, мы добрались на оригинальном транспорте – пузыре. Тут же неподалеку стояла яхта – приплыла самоходом.

– Давай ко мне, на яхту! – предложил Андрэ, кладя руку мне на плечо.

– Не могу! – воспротивилась я, двумя пальцами скидывая его руку. – Завтра на работу, я инструктор по плаванию, забыл? У меня группы!

– Ах да, других учишь… забавно. Извини, не учел. Мы ведь сами себя…

Сами они себя… Самодовольство так и прет. Вообще-то, верно излагает: они себя сами. Не только обучают, а еще и лечат. Модифицируют. Их продвинутый мозг, имея доступ к любой внешней информации, на протяжении жизни создает свою собственную систему управления собой и знает, за какие ниточки-нервы в организме дергать, какие процессы активировать.

– Ну да, сами… Органическому – суперкомпьютеру – дико – осознавать – что бывают! живые! инструкторы!

Начала спокойно – финишировала бурно, что на меня нашло? Сами виноваты – устроили, понимаешь, экскурсию, вспенившую плавную гладь моей души. Нет, я знала, что Андрэ увлекается техникой – но чтобы настолько… приборы, пузыри и прочие прибамбасы – его рук дело. По заказу и при активном участии Дэлфи. Поразили меня, да.

– Мозг остался мозгом, физически не изменился. Его всего лишь научили работать с цифрой – чем плохо? Операционку себе сам совершенствует. И уж как – и чему – учить собственное тело – знает лучше – любого – инструктора.

Чеканно, гладко… я поежилась. Словно робот. А вдруг и правда – апы вырождаются в роботов?

– Смешно, хотели суперлюдей, получили роботов, – пробурчала. Он услышал, с его-то локаторами, покачал башкой. А чего я стесняюсь, собственно? Громче! И контральто свое глубокое подключить! – Ты уверен, что ТВОЙ мозг… делает то, чего хочешь ТЫ? А не какой-нибудь супермозг, который вами всеми командует?

Это не я такая умная, это мои так говорят, чего только не обсуждают на кухонных посиделках.

Он замялся. Да, он – и замялся! Неужели правда?!

– В принципе, не исключаю. Но ведь можно и – щелк! – закрыться. И все равно, даже если… хотя не думаю. Но и тогда, при всем при том, мы свободны в гораздо большей степени, чем вы. Посмотри на Дэлфи. Помнишь видео, где мы с ним на выпускном? – он маленький, щуплый. А теперь? Захотел измениться – изменился. Кто куда хочет, тот туда и меняется. – Андрэ сжимал-разжимал кулаки… точно, взволнован! Хоть что-то человеческое, и то хлеб. – А к звездам если, на другие планеты – об этом ты думала? Там не приспособишься – не выживешь.

– Вот и лети к своим звездам! – фыркнула я. – Исход апгрейнутых на завоевание Вселенной! – проблеяла, дурачась.

– А ваш необработанный девственный мозг, – набычился он, задетый моим выпадом, – мало того, что годен лишь для Земли, так еще и… не хмыкай! – так вот. Ваш мозг не способен здоровье поддерживать, про старение вообще молчу. Примитив, не будешь же отрицать?

В точку. Вышел на больную тему.

– А ты не думал… – Я очень старалась донести ключевую мысль солидно, без дрожания в голосе. – Для человечества в целом – ваше безумное долголетие – смерть! поколения должны часто меняться, чтобы обеспечить… эту, как ее… – Я стушевалась. Забыла слово, чучело! – В общем, из большего набора выше шанс получить лучшее качество.

Он вонзил в меня долгий, изучающий взгляд. С трудом вынесла.

– Честно только. Если б твой отец не умер от рака – неужели было бы хуже?

Гад, гад! У меня не только отец… тогда же – и ребенок. Я реально чуть умом не тронулась. Крохотный комочек… всего месяц и пожил. Мой бывший не разрешил нашего малыша отдать государству: в то время, двенадцать лет назад, наши как раз запретили отдавать мальчиков. Возможно, если бы его апгрейдили, он бы жил… у-у, сколько лет прошло – а до сих пор не простила себе, что тогда не боролась. И ноет душа. Но это моя боль. Только моя. Никому… никогда…

– Нечестно, Андрэ! – Губы мои плясали, в носу щипало.

Он притянул меня, заглянул в глаза. А что в них разглядишь, утопленных в соленом омуте?

– Вот и не повторяй попугаем. Сама думай.

Я отстранилась и схватилась за голову, съежилась в вопросительный знак.

– Я и так… стараюсь. И не могу. Не понимаю.

Чего тут понимать – плохая я женщина. Никудышная. Не смогла дитя родить здоровое. Вокруг наши вон одного за другим, а я… Я – дефектная. Нет, прямо мне врачи о том не сказали, но взгляд отводили старательно. Средний же медперсонал был не столь щепетилен: ухмылки вслед, шепот… про звезданутую бесплодную жирафу. Всплыло ведь вот опять, зараза… остро накатило желание скрыться, уткнуться в подушку.

Выметнулась, не попрощавшись, из пузыря на причал и – понеслась. «Быстрее, еще быстрее!» – гнала себя на пределе сил, изгоняя ранящие воспоминания.

Мои живут в зоже – общине, основу которой составляет идея. Именно идея, а не политика, религия или национальность. «Долой нейросети! Питаемся натуральным!» – уже только эти два лозунга вызывающе противоречат общепринятым нормам, а ведь есть и другие, не менее одиозные.

Возникли зожи двести лет назад как альтернативный ответ апгрейду. И становится их все больше. Сотни, если не тысячи: и в городах, локально анклавами, и вне, отдельными поселениями – эти в основном специализируются на создании пищи без использования синтезаторов. Растения выращивают прямо из земли, животных развели… ужас. Не очень понимаю, к чему столько сложностей: обычная синто-еда, по мне, ничуть не хуже, а даже и вкуснее. Разнообразнее, дешевле. Вот нейросети в мозгу – согласна, перебор: народ отвыкает добывать информацию посредством глаз и ушей. Ходят такие с пустыми глазами, в себя погруженные… сомнамбулы. Хорошо, если ходят – некоторые вообще превращаются в малоподвижные тушки.

Дед с опаской косился на обычный с виду брелок. Обычный, да не совсем – в нем скрыта карта памяти. «Для конспирации!» – пояснил Дэлфи, вручая мне девайс.

– Вот так колупнешь, вставишь в комп – и читай. Да бери же! Проверенные, говорю, люди!

– Апы – не люди! тем более проверенные, – прицепился к словам дед, ну обязательно поперек встрянет! Большой, лохматый, чисто лев. Меня, свою внучку, обожает. Я его тоже.

– Дед, ты прочти, а потом говори. Знал бы, сколько я натерпелась из-за этой штуки!

Еще не уговоришь, вот ведь…

Каждый зожевец знает о конфликте, и знания наши отличаются от официальной версии. Апгрейдить начинали осторожно, выверенно, избранно, и все равно – было много брака, его уничтожали. Постепенно процесс наладился, упорядочился. Следующим шагом ввели частичный апгрейд под социальный заказ; логично, ведь воинам нужен один организм, учителям – другой. Чтобы не зависеть от капризного населения, для выращивания эмбрионов применили искусственный кокон вместо женской матки; эмбрионы же получить несложно, с зачаточным материалом проблем нет. И – более двух столетий понадобилось, чтобы понять: неперспективное это дело, потому что потомство взращенных искусственно людей оказалось слабым, нежизнеспособным, несмотря на апгрейд. Требовались натуральные дети. А где их взять? – только от населения. А население, наглядевшись на опыты с искусственными людьми, впало в ностальгию по прошлому и все больше склонялось к мысли о возвращении к истокам – семье, земле. Детей стали отдавать не всех подряд, половину себе оставлять. Государство взяло вожжи и взнуздало подданных, заставив больше работать. Народ озлился и стал отдавать государству еще меньше детей. А рабочие лагеря с обязательной пятилетней отработкой не желаете?! – вызверилось правительство. Народ в отместку перестал отдавать мальчиков. На этом пока все, больше шагов ни с той, ни с другой стороны не последовало.

В результате детей расплодилось в зожах – глаза разбегаются. И каждого кормить надо. А доходы резко уменьшились. Назревает кризис, в воздухе прямо-таки витает волнение.

Я – человек аполитичный, но и на мне сказалось: навесили группу детишек тренировать. За бесплатно. Отбрыкивалась как могла – со взрослыми же работаю, контингент серьезный, и живу не в самом зоже, хоть здесь у меня вся родня; на самом деле просто саму себя боялась – что не справлюсь с эмоциями, тоска заест. И зря боялась… они такие хорошие, детки! И отдача есть: половина группы уже плывет.

Когда я после тренировки забежала к деду, он вручил мне тот самый брелок.

– Передай своим апам! – буркнул.

– Ну ты хоть ответил? или послал? – обуяло меня любопытство.

– Не суй нос не в свое дело! – отрезал дед. Он у меня суровый, не зря его все боятся.

Так и вышло, что я оказалась в центре событий. Работала связной. Да, в наше время – и связной! Смех, кому сказать. Технологии позволяют шепнуть – и кто надо услышит на другой половине планеты. Но нет, им брелок подавай… опасались враждебных ушей. А я что? Мое дело маленькое, думают пускай умные. Мне обе стороны не чужые, я рада помочь нам всем – ведь хорошо, когда разошедшиеся в прошлом ветви снова сходятся, не правда ли?!

И когда события понеслись вскачь – я понимала, что к чему. Это важно – понимать. Попробовали бы они мне не объяснить… искали бы другую связную.

Апы – они разные. Есть среди них и сочувствующие людям. И вот некто, имея доступ к правительственному каналу, наткнулся на важную информацию по зожам и в те самые зожи ее и скинул. Через нашу с Андрэ связь.

Зожи собрались ликвидировать – втихую и быстро. Почему? – мои говорят, из-за детей: государство не может допустить, чтобы дети росли в семьях – какие из них тогда выйдут граждане! Идейные вдохновители ликвидации – апы. Но лично участвовать в заварушке не собираются, и ясно почему: боятся. Даже самый суперапгрейнутый мозг не сможет оживить мертвое тело; столько, понимаешь, холил себя – и на тебе, убили… В общем, против людей собираются выставлять тех же людей. Лояльным и вставшим на службу сулят пряник в виде льгот вплоть до апгрейда.

Операция по ликвидации зожей готовится тайно. Начнется с малого – выйдет указ; через пару дней воспоследует серия других – обоймой. Залпом. Образуется новая реальность в правовом поле, согласно которой двинут армию.

Ответная контроперация тоже готовится тайно. Один из ее ключевых исполнителей – мой Андрэ. Вот так, да. Пригодилась его увлеченность техникой. Он предложил изящный выход – вывести людей посредством пролонгированного пузыря. Куда выводить – вопрос не стоял, ответ очевиден: в заповедник. Громадный ареал дикой природы, силовое поле по периметру, требование к обитателям о единстве с природой и запрет на любое насилие – эти главные принципы заповедника наши посчитали для себя приемлемыми. И расположен под боком – через пролив, и там еще чуток. В принципе, есть и другие на Земле заповедники, но от нас они слишком далекие. Кроме них, бежать больше некуда.

Пузырем я пользовалась, знаю – это оболочка с прозрачными стенками, наполненная воздухом. Андрэ удлинит ее, протянет от берега до берега. Материал – органика, локаторами не обнаружить. Он мне даже принцип действия описывал – про выталкивающую силу, давление, осмотические прокладки, всасывающие кислород… к сожалению, повторить не смогу – выветрилось. Зато знаю, что строительство ведет команда Дэлфи.

Последнее время Андрэ занят по-черному; безвылазно живет на острове, главной строительной базе. Снаружи ни за что не догадаешься, что внутри, под землей, кипит работа: по-прежнему бездонное небо, лазурная безмятежность, дикий пустынный пляж, охраняемый злобно-пенными бурунчиками – рукотворными, признался Андрэ, он же их и создал. Я регулярно курсирую туда-обратно с брелоком, изображая активный тренировочный процесс.

Как-то ко мне в «черпак» заскочил Андрэ, я уже собиралась отчаливать. Застопорил движение своим чудо-пультом. И стояли мы, обнявшись, дыша друг другом, не знаю сколько минут… пока часы на его руке не пикнули. Что за жизнь, едва встретились – и уже пора расставаться!

– Зачем вы, апы – и нам помогаете? – неожиданно для себя выпалила вопрос, который день меня мучивший.

– Хочу – и помогаю, что за… – удивился он. Отставил меня и оглядел – просканировал.

– Я серьезно.

– Серьезно, говоришь?.. – Он призадумался. – Серьезно если – хочу от тебя ребенка.

Я прикрыла глаза и снова к нему прильнула. Он не должен заметить ужаса, что в них заплескался.

– Ясненько… – протянула небрежно, сильно стараясь, чтоб он не заподозрил, насколько ранил меня своим ответом.

Я же дефектная! Вот как мне теперь, а? Он ведь не знает, что я дефектная. Признаться? – и будет считать себя обязанным по отношению ко мне, стиснув зубы, ухаживать, памперсы старушке носить… кошмар. Или, наоборот, сразу бросит как неперспективную. Варианты полярные, но есть решение, годное сразу для обоих: самой его бросить. Упредить для его же блага. Найдет себе другую женщину, жизнь у него до-олгая.

А если он предложит мне апгрейд?

В принципе, апгрейд человеку можно делать в любом возрасте, но оптимальным признан первый месяц жизни. Ну до семи лет еще туда-сюда. А в мои сорок… вряд ли потяну. Помру, скорее всего, процент выживаемости не ахти. И каково ему тогда будет?! Смерть любимой, в которой ты сам виноват, пережить гораздо сложнее, чем просто разрыв отношений. Решено? – решено. Уйду в заповедник, и связь сама собой оборвется.

Если до сих пор я сомневалась – идти с дедом или оставаться с Андрэ – то теперь решение встало передо мной со всей своей очевидностью: пойду со своими.

Он снова отставил меня и встряхнул. Я открыла глаза. Он в упор буравил меня взглядом. Улыбнулась, чучело!

– Ты чего бледная? – Он потрогал мой лоб. – Не заболела?

– Голова кружится, – соврала.

– Это нервное. Не бери в голову. Душа просит – делай.

К чему это – про душу? Чего – делай?

– А если… – я глубоко вдохнула, как перед стартом, – если она просит… ну…

Нет, не могу. Язык не поворачивается. Не сейчас.

– Не хочешь своих бросать?

Догадливый… р-раз – и сам же вывалил главное. Голова моя будто очугунела, но я смогла ею кивнуть.

– Так иди со своими! Я потом тебя сам найду. А сейчас – извини, пора. – Он погладил меня по голове, как маленькую, врубил «пуск» и выскочил из аппарата.

Что тут скажешь? Процедила мирозданию сквозь зубы нехорошее слово, прежде чем выплеснулась из «черпака». Тук-тук-тук – билось сердце, пульс как на финише стометровки. Торпедировала кролем воду, а в ушах всю дорогу до берега звенело «я потом тебя сам найду».

Мироздание качалось-качалось и – опрокинулось.

День настал – вышел указ. Тот самый, спускающий курок репрессий.

Официально наши никак не отреагировали, будто не заметили. Лишь тут же открылась ярмарка на берегу – построили ее давно, но все никак не открывали. И потянулись на ярмарку сплошными колоннами зожевцы со всего государства. Шарики, дирижабли, надувные большие фигуры, пляшущие на ветру, громадная сцена, орущая музыка… полный набор бедлама. Власти не сразу заметили, что народ-то втекал непрерывным потоком, но – не вытекал. А когда почуяли неладное и перекрыли пролив вместе с мостом – было поздно: основная масса уже переправилась. На самом деле исход начался задолго до указа: редким закамуфлированным потоком переправляли самую неподъемную часть населения – старых и малых, да тяжелый на подъем скарб, в том числе элитные экземпляры скота. А с открытием ярмарки хлынула основная масса, мобильная.

Зону отчуждения – сорокакилометровую полосу между проливом и заповедником – наши накрыли зонтом с благодушной 3d-реаграммой, так что сверху местность не просматривалась. А снизу сигналу не пробиться.

Одетая в походный камуфляж с кучей карманчиков, веревкой на талии и с пухлым рюкзаком за плечами, я уходила вместе с дедом на второй день ярмарки. С Андрэ, жаль, не попрощалась, но я ж понимаю – занят по самое не могу, потому расстраиваться себе запретила, не девочка сентиментальная.

Пролонгированный пузырь отличался от простого не только длиной и размерами – этот был закреплен между берегами и походил на туннель с квадратным сечением 20*20. Под ногами колышется костяная платформа, движущаяся по типу эскалатора. Сверху сквозь прозрачную оболочку синеет небо. Справа – стена воды, и слева – стена воды… смотрится жутковато, аж дух захватывает. Таращилась на эти стены и водный мир за ними – восхищенная, взбудораженная. Ни капли не ощущала опасности. А она рядом гнездилась, судя по напряженной физиономии деда, но оттого было еще веселее.

И все? Так быстро? – разочарованная, ступила на тот берег. Даже идти не пришлось – само прикатило. Людская масса, обвешанная баулами, неспешно текла от моря, простираясь до самого горизонта; предстояло покрыть десятки километров до заповедника – сутки, а то и двое пути, считая привалы.

Я прилепилась к деду, отказалась оставить его одного – знала, что он будет рулить переправой до самого конца. Командный пункт располагался на возвышении напротив выхода из пузыря; вся диспозиция налицо и командиры в действии, будет о чем мемуары писать, – веселость по-прежнему не покидала меня. Взялась помогать в бытовых вопросах: пить-есть разносить, с мелкими поручениями бегать – и с моим присутствием смирились.

На третий день выстрелил залп законов. Власти прозрели. Ожидаемо в ход пошла армия.

Наши обрушили пролет моста, разорвав сухопутный проход для армии. Те попробовали катерами – но помешало волнение на море (рукотворное, подозреваю), а более серьезная водная техника была все еще на подходе. С воздуха же нас не взять: в зоне отчуждения любые двигатели, лазеры и орудия поражения запрещены.

Что им оставалось делать? – пуститься в погоню по нашим следам, то есть по туннелю. Что они и проделали виртуозно, с легкостью порушив одну за другой оставленные отступающими преграды.

А ведь в ближнем бою, когда наших догонят… я поежилась, будто холодом обдало: вдруг поняла – ожидается бойня. Сотни, если не тысячи людей положат. Ужас! Нельзя армию выпускать из туннеля! Дернула деда, желая предупредить. Но он не обратил внимания. Лицо спокойное, даже шутит, перекидываясь репликами с Алеком, командиром. А ведь, наверное, они предусмотрели… не могли не предусмотреть. Я заткнула рукой рот – молчать! Вот так выскочишь с непрошеным советом – и тебя изгонят из круга.

И тут я сообразила. Мне ж Андрэ рассказывал – пузырь можно порушить одной командой. Вот оно, то самое! Дождутся выхода последних и порушат!

Приободренная, протиснулась ближе к экрану – хочу это видеть.

С противоположной стороны туннеля темной волной надвигались солдаты. Эскалатор давно уже не работал – отключили, как только войска вступили в туннель. Наши размеренной рысью неслись к выходу. Кто там, в замыкающем арьергарде – я знала: Дэлфи с командой. Этим не страшны никакие водовороты, омуты и цунами.

Вдруг тренькнуло. Аксакалы, всегда холодно-невозмутимые, дружно заволновались, аж лица перекосились.

– Чего там? – затеребила я застывшего деда.

– Перехватили управление, – прошамкал он невнятно, еле разобрала. И в гриву свою вцепился.

Ну и что? Не очень поняла, чего волноваться – есть же кнопка… порушат туннель не отсюда, с командного пункта, а изнутри – какая разница?

Помню, еще смеялась:

– Что за доисторический артефакт – пульт с кнопкой! малый радиус действия!

– Зато надежно, – ответил тогда Андрэ, – дублирующее устройство на крайний случай.

Ну используют спасительную кнопку, дэлфинята выплывут, отчего паника?

Дэлфинята? У меня похолодело в груди от нехорошего предчувствия.

– Увеличьте, покажите последних! – гаркнула, позабыв о своем намерении молчать. Задействовала самые низкие частоты своего контральто – они сами задействуются, когда я психую.

Оператор исполнил.

И – мое сердце зашлось. Ухнуло в пятки.

– П-почему он? – ткнула в экран скрюченным пальцем. На Андрэ, замедляющего шаг. С тем самым пультом в руках. – Он же должен быть дома!

– Сам пришел. Сегодня на рассвете накрыли остров, Дэлфи и команду арестовали, – четко, по-военному, ответил Алек. А дед просто отвел взгляд.

– Но ведь вот он, остров… спокойно все… – не понимала я.

– Это их реаграмма, мы тоже не сразу распознали, – добил меня Алек. – Уходим! Слушай мой приказ – уходим все! Быстро!

Аксакалы потянулись вниз, в колонну. Дед железной хваткой тащил меня за собой – растерянную, оглушенную.

Но я быстро пришла в себя. Не-ет, не собираюсь больше никому подчиняться, ученая.

– Прости! – хрипнула деду, освобождаясь от захвата.

И – дернула. Стартовала, как на стометровку, хотя до цели было метров пятьсот. Бежала и трубно орала, чтобы посторонились. Наши послушно расступались, образуя коридор.

Увидела его издали. Он стоял один. Недвижно. Сверху над ним краснела заплата – та самая, без которой начнет стремительно расползаться шов туннеля. Войска приближались лавиной. Наши спешно утекали, немного осталось.

Успела, какое счастье! Да, счастье.

Андрэ смотрел на меня укоризненно, еще и башкой покачивал. Зачем? – читался вопрос в его взгляде.

– Без меня ты… точно… не выплывешь, – отдыхиваясь, объясняла очевидное этому безмозглому апу, крепя веревку у него на поясе. Как положено, припустив сколько-то между нами.

– Какая же ты… у меня.

Мы взялись за руки, и он вдавил кнопку.

Павел Шейнин Пересменка богов

Если однажды субботним утром вы вдруг обнаружите, что ваша судьба зависит от чемодана, возомнившего себя богом, и воскликнете: «Такое могло произойти только со мной!» – знайте: вас опередили.

Валера Бурцев, студент третьего курса, без памяти влюбленный в свою одногруппницу Женю, рассеянно брел по торговому центру на окраине Москвы, когда произошло то, что в научной литературе называется «сон в руку». Объект обожания Валеры материализовался прямо перед ним, в одной из галерей второго этажа, за стойкой экспресс-маникюра. Бурцев не считал, что маникюр может сделать Женю, средоточие всех совершенств, хоть на йоту красивее, и все же встреча заставила его сердце биться, как тамбурин.

Завязалась дружеская беседа, и тут студент обнаружил, что в этот день звезды сложились для него самым благоприятным образом: он мог оказать Жене услугу. Она пришла в торговый центр с семилетней племянницей Лизой. Быстрый маникюр оказался не таким уж быстрым, и девочка заскучала. Телефон родители ей пока не купили. Если Валера будет так добр, что сводит Лизу на каток и присмотрит за ней, Женя его «прям расцелует».

Вне себя от счастья, Бурцев повел пигалицу в атриум в северном крыле, помог ей подобрать коньки, с великим искусством зашнуровал их и вверил юную фигуристку заботам аниматора, а сам встал у парапета снаружи катка и предался мечтам. Как студент-филолог Валера должен был знать, что его возлюбленная прибегла к гиперболе: она не собиралась буквально осыпать его поцелуями, по крайней мере, на данном этапе. Но поделать с собой молодой человек ничего не мог: он чувствовал себя Парисом, которому Афродита только что пообещала Елену.

Фантазии Бурцева приобрели древнегреческий колорит по двум причинам. Во-первых, у него на носу была курсовая по античной литературе, которую он отчаянно откладывал. Во-вторых, с противоположной стороны над катком возвышалась статуя Прометея.

Узнать в позолоченной летящей фигуре мятежного титана было непросто. Огонь в его ладони больше напоминал курицу-гриль в фольге или клубень редкого фикуса. Разглядывая его, Валера вдруг подумал, насколько романтично было бы сейчас преподнести Жене розу. Он убедился, что Лиза поглощена процессом, и побежал искать цветочную лавку.

Будь Прометей реальным, он бы в этот момент крикнул молодому человеку: «Хватит дергаться! От добра добра не ищут!» Но статуя лишь проводила Валеру безучастным взглядом, должно быть, размышляя о безумии любви и роковой судьбе всех завоевателей, не умеющих вовремя остановиться.

Вернувшись спустя десять минут с охапкой лилий, Бурцев, очень довольный собой, присел на парапет снаружи катка и бросил взгляд на лед. В этот момент он готов был поклясться, что учуял запах воска, который плавится в крыльях Икара.

Лизы на катке не было.

Паника длилась всего мгновение. Ну понятно, школьнице надоело, она переоделась и побежала обратно к Жене. Да, Бурцев потеряет несколько очков в глазах девушки, раз не справился с обязанностями опекуна, но букет искупит его вину. «Невелика беда, – подумал он весело. – Некоторые фигуристки заканчивают карьеру еще быстрее».

Поднимаясь по эскалатору, Бурцев почувствовал, как на сердце у него вырастает сталактит. И не зря: возле стойки маникюра Женя была без племянницы.

Валера хотел нырнуть в боковой коридор, но одногруппница увидела его и замахала свободной рукой. На ее лице не было ни тени беспокойства.

«Какой же я идиот, – подумал Валера, пряча букет за спину и подходя ближе. – Истерю на пустом месте. Конечно, Лиза уже подбежала к своей тетушке, взяла деньги на аттракционы и была такова».

– Я уже почти закончила! – сказала Женя. – Как вы там развлекаетесь?

– А как же Ли… – слова застряли у Бурцева в горле. – Лиза к тебе… Ты с ней…

– Что такое? – не поняла девушка. В глазах у нее промелькнула настороженность.

Валера лихорадочно думал, что делать.

– Ты ей 500 рублей оставила или 1000? – выпалил он. – Малявка сдачу не может посчитать.

Лицо одногруппницы прояснилось.

– А я уж подумала, ты ее потерял, – сказала она самым беззаботным тоном. – Тысячу я ей давала, дурехе. Гони, я через двадцать минут приду! Спасибо!

Студент попятился.

– Что это ты там прячешь? – засмеялась Женя.

Бурцев не ответил. Он допресмыкался до бокового коридора, бросил цветы в урну и прижался спиной к стене. Его пробил холодный пот.

Он кубарем скатился по эскалатору и метнулся в атриум. Девочки не было. Он подбежал к аниматору, дебелому парню в хоккейных штанах, и потребовал от него подробностей, чуть не хватая за грудки. Допрос ничего не добавил к условиям задачи: Лиза переоделась, поблагодарила и убежала «куда-то туда».

– Неужели потерялась? – спросил хоккеист озабоченно. – Надо по громкой связи…

– Нет!

Только сейчас Бурцев осознал всю серьезность происходящего. Он сел на парапет и схватился за голову. Будь это его собственная племянница, не было бы никакой катастрофы: дать объявление и встретиться у главного входа. Если бы племянница сбежала в тот момент, когда студент вместе с Женей отлучился за мороженым, то это была бы их общая вина, и совместные поиски могли бы их даже сплотить.

Но сейчас Бурцев обманул доверие девушки, фактически предал свою любовь! Этот проступок навсегда бы врезался Жене в память и похоронил его надежду на взаимность. Даже в глубокой старости, услышав имя Валерки Бурцева, она бы говорила: «А, это тот идиот, который потерял Лизу, мою ненаглядную племянницу?»

Нет, он должен сам найти девчонку за оставшиеся пятнадцать минут. Если дело дойдет до объявления по громкой связи, он пропал. Это все равно как если бы из динамиков по всему торговому центру разнеслось: «Внимание, внимание: Валерий Бурцев останется девственником до конца своих дней!»

– Вспомнил, – сказал он аниматору мрачным тоном и поднялся на ноги. – Объявление не требуется.

Валера обогнул кафе и подбежал к навигационной стойке. Сенсорный экран продемонстрировал ему настоящий Критский лабиринт: пять этажей, десятки магазинов, развлекательные зоны, фудкорты, кинотеатр, фитнес-клуб. Сам Минотавр тут бы заблудился – его бы отловили и посадили в контактный зоопарк. Успеть за пятнадцать минут осмотреть все места, куда Лизу могло завести любопытство, было невозможно.

Бурцев пал духом. Из-за беготни голова звенела, схема перед глазами расплывалась. Он оторвал взгляд от экрана и опять заметил статую Прометея. На память пришел фрагмент легенды, который скульптор обошел вниманием.

– «Каждый день будет прилетать орел и острыми когтями и клювом терзать твою печень», – прошептал Валера, в изнеможении прикрыв глаза.

– Как вы узнали? – раздался механический голос у него под ногами.

Тут необходимо отступление. В те далекие времена, на заре эры робототехники, в начале 2020-х, в торговых центрах появилась новая мода. Магазины стали посылать в качестве рекламы образцы своей продукции – примитивных бытовых роботов, подключенных к интернету вещей. Учитывая, что тогда уже к любой кофеварке или будильнику был применим эпитет «умный», коридоры моллов наполнились странной публикой. Под ногами путались роботизированные беспроводные зарядки, гироскутеры, смарт-чемоданы, автономные корзины для пикников, передвижные цветочные горшки и аппараты для чистки обуви. У всех, разумеется, были встроенные динамики. Воздух наполнялся подобострастным лепетом говорящих товаров и услуг – новый круг потребительского ада, к которому потребители, впрочем, мгновенно привыкли.

Так случилось, что в тот момент, когда Валера Бурцев почти отчаялся найти Лизу, мимо проезжал робот-пылесос. Он услышал слова студента и произнес:

– Как вы узнали?

До сих пор беседовать с бытовой техникой Бурцеву не приходилось – общение ограничивалось голосовыми командами. Однако он был так утомлен, что машинально отозвался:

– Какая разница? Не уследил Аргус за коровой, и точка.

Открыв глаза, студент уставился на большую черную шайбу у себя под ногами.

– Следуй за мной, – сказал пылесос и заскользил прочь.

На всякий случай Бурцев оглянулся по сторонам. Кто еще был свидетелем этой безумной сцены? Впрочем, рекламные роботы сплошь и рядом вступали с людьми в диалоги. Самых легковерных удавалось заманить на распродажу. Не придумав ничего лучше, Валера побрел за шайбой.

Робот проехал полсотни метров, обогнул тележку с сахарной ватой и остановился возле входа в магазин одежды. Оттуда, стуча колесиками, выехал кожаный чемодан. Это был один из тех навороченных баулов с камерой, которые сами ездили за хозяевами и подсказывали маршрут.

– Он знает про орла, – сказал пылесос, обращаясь, видимо, к квадратному другу. – И про Ио. Все знает.

– А про адамантовые цепи? – спросил чемодан взволнованно.

Бурцев смутно припомнил, что Прометей был прикован к скале адамантовыми цепями.

– Припоминаю. – Чтобы не привлекать лишнего внимания, он сел на корточки и зашептал: – Вы кто такие? Чего прицепились?

– Ну, вот, – сказал робот. – А ты говоришь «все знает». Ничего он не знает. – Чемодан немного повернулся, чтобы студенту была лучше видна бирка с названием бренда: «Hermés». – Тебе, смертный, знакомо это имя?

– Как же, как же. Сандалий с крыльями только не хватает. А ты? – Бурцев осмотрел крышку пылесоса и прочитал: «Titan».

– Прометей. Титан, укравший огонь.

– Ну и где огонь?

Пылесос включил фонарик на торце и гордо посветил студенту на ботинки.

Тут к компании присоединился квадрокоптер с флажком «Амазона» и передвижной вендинговый аппарат с батончиками «Марс».

– Слушайте, а вас не уволят за прогулы?

– Нет, – донесся механический голос из коптера. – У нас пересменка.

До Бурцева начало доходить. Эти несчастные жертвы общества потребления возомнили себя героями и богами древнегреческого пантеона. Всему виной названия брендов, которые они восприняли слишком всерьез. Информацию о титанах, амазонках и обитателях Олимпа они, видно, почерпнули в этом своем интернете вещей. Все, что льстило их самолюбию, они приняли, остальное отфильтровали. Их не смущало, что бог войны торгует шоколадом, а Прометей несет свет, моя полы.

Вдруг Бурцева осенило.

– Вы же все связаны друг с другом? Можете помочь мне найти девочку?

– Все смертные для нас как на ладони, – изрек пылесос. – Но ты должен принести жертву.

– Да что угодно! Хотите, двенадцать подвигов Геракла перескажу? Или «Библиотеку» Аполлодора?

– Аполлодора мы и так читали, – сказал Гермес. – Сборник небылиц. Но у нас есть один вопрос, который ты, смертный, мог бы прояснить.

– Только быстрее, пожалуйста!

– Не здесь.

Роботы устремились в южное крыло.

«Черт, они что, на Олимп собрались?» – подумал Валера, плетясь за пылесосом. Он почти угадал. Обиталищем богов оказалась лаунж-зона в безлюдном уголке торгового центра, на пятом этаже, возле еще неоткрытого магазина фотоаппаратов Olympus. Боты обступили Бурцева. Сборище пополнилось холодильником «Атлант», запасным колесом от автомобиля Toyota Gaia, рекламным щитом ювелирного бутика Pandora и богиней победы в лице коробки от кроссовок Nike.

– Мы знаем, откуда взялись смертные, – сказал Гермес. – Они нужны, чтобы приносить жертвы богам. Но откуда взялись сами боги?

Бурцев напрягся. Стоит ли говорить правду? Он попытался припомнить что-нибудь из Гомера, но на память приходил только тот бесспорный факт, что златая, с перстами пурпурными Эос встала из мрака. С другой стороны, роботы явно ориентировались в источниках лучше него. Они ждали чего-то другого.

Время поджимало, и в конце концов студент решил выложить все карты на стол:

– Ребята, вы же просто чертовы рекламные роботы!

Повисла неловкая тишина.

– «Роботы» значит «автоматоны», – пояснил Гермес собравшимся. – Вроде того, что выковал Гефест.

Собравшиеся казались озадаченными.

– Что значит «рекламные»? – спросил пылесос.

– Вы рекламируете продукты. Люди собрали вас, чтобы другие люди покупали больше всякого барахла.

Студент пустился в объяснения. По иронии судьбы, торговые образцы никогда не были за пределами молла и понятия не имели, образцом чего они являются. Зачем нужны чемоданы, холодильники и фотоаппараты, они представляли себе очень схематично. Пылесос считал, что нести свет – его непосредственная функция и священный долг. Гермес гордился тем, что в нем много места и он может доставлять добрые вести оптом. Фотоэлементы, которые срабатывали от него на входах в магазины, убедили робота, что он покровитель дверей и перекрестков. Особенно трогательным было заблуждение Пандоры, уверенной, что футляр для обручального кольца – это и есть ее знаменитый ящик.

По мере сил студент спустил небожителей на землю и объяснил, что бренды и товары называют мифологическими именами только ради увеличения продаж.

Боты погрузились в молчание. «Кажется, я их расстроил, – подумал Валера, – теперь помощи не жди». В ожидании вердикта он, наблюдая за перемигиванием машин, думал о смехотворном несоответствии их амбиций реальности. Вот тебе и пересменка: старые боги ушли, а новые, технологические, еще не пришли. Остается развлекать посетителей торгового центра.

– Ну, – не выдержал Бурцев. – Да или нет? Поможете найти Лизу?

– Уже нашли, – донеслось из чемодана. – Она играет у фонтана возле скульптуры Атланта.

– Весьма несовершенной, – добавил холодильник.

Студент воспрял духом. Действительно, он не догадался там посмотреть. Аляповатая статуя торчала напротив северного выхода из торгового центра, недалеко от катка. Лиза вполне могла ждать его возле проката коньков, отвлечься на фонтан и забыть обо всем на свете, особенно если рядом была другая малышня.

Бурцев собрался уже ретироваться, но Гермес его остановил.

– Помни, смертный, ты не должен никому…

– Могила! Мне правда надо бежать. Если что, никого не хотел обидеть.

– Чего тут обижаться… – Чемодан подъехал ближе. Остальные боты выстроились сзади, как безмолвствующий хор. – Может быть, в мире смертных мы и выполняем некую второстепенную роль, но это не значит, что боги утратили свою власть. Сравни страховую стоимость своей жизни и капитализацию бренда Nike. Ты поймешь, что богиня победы по-прежнему следит за страстями людей с недоступных высот, и мечты смертных устремлены к ней из глубины. Это не компании используют мифологические образы для своих нужд. Все ровно наоборот.

Так завершилась эпифания Валеры Бурцева, студента третьего курса, безнадежно влюбленного и к тому же опаздывающего с курсовой по античной литературе. Не прошло и минуты, как он обнаружил себя возле стойки навигации, массирующим виски и моргающим от напряжения. Голова кружилась. Не надо было так спешить, спускаясь сюда с пятого этажа. «Фонтан, ищи фонтан!» – приказал он себе, вспомнив совет чемодана.

Он нашел нужный эскалатор и скоро добрался до северного входа.

Лиза играла с другими детьми у кромки фонтана, в тени Атланта, которому доверили нести пустой каркас глобуса. Бурцев был так счастлив, что даже не стал ругать девочку за самоволку. Он оттащил ее от воды и повел к Жене.

Они встретились у ограды катка. Сверкая разноцветными ногтями, Женя прощебетала:

– Ну что, может, по мороженому?

Первый совместный поход в кафе! О таком студент даже не мог мечтать. И, однако, он засомневался. Мысли были заняты Олимпом.

– Слушай, я сейчас такое видел… – Он закусил губу. Как рассказать о собрании роботов и не упомянуть, что он потерял Лизу? Бурцев решил оставить это на потом. – Короче, я вспомнил, что у меня курсовая горит. Ты не обидишься, если я пойду посижу с ней, а тебе потом позвоню?

Женя наградила одногруппника загадочной улыбкой и продиктовала телефон.

По пути к выходу Бурцев разглядывал бумажку с заветными цифрами и пытался понять, что произошло. Он нашел множество несостыковок в собственной истории. Зачем, например, чемодан и пылесос обменивались репликами вслух, если могли просто послать сигналы? И как столько событий уместилось в пятнадцать минут?

Одного нельзя было отрицать: он не только избежал позора, но и получил номер Жени. Это было настоящее чудо. Студент принял за рабочую версию, что счастливая идея поискать Лизу у фонтана была продиктована ему свыше, а уж насколько «свыше», это оставалось под вопросом.

Поэтому, проходя мимо витрины с шеренгой умных чемоданов, Бурцев усмехнулся и произнес одними губами: «Спасибо». Он прибавил шагу и уже не заметил, что рекламный робот, стоявший возле рамки металлоискателя, отвесил ему вежливый поклон.

Леся Яровова Истребитель номер ноль

Грег пытался угадать, кто из них жена, а кто – телохранитель.

Женщины стояли рядом с командором, почти касаясь его плечами: справа – тонкая Сели, слева – массивная Эллина, обе в темных мантиях, скрывающих движения, обе сосредоточенные и молчаливые. Мантия Эллины слегка оттопыривалась чуть ниже талии. Что там? Топор? Лазер? А может, просто сумочка из модной в этом сезоне шкуры кноксила?

Командор шагнул к Грегу, женщины двинулись следом, но он досадливо махнул рукой, стойте, мол, где стоите. Две фигуры послушно замерли. На фоне открытого люка катера они казались зубами на краю чудовищной пасти.

– Сколько времени понадобится? – спросил командор словно через силу.

Грег вспомнил слухи о голосовом аппарате, вживленном в горло командора Итона после газовой атаки на Орене. Говорили, что с тех пор каждое слово причиняет ему боль.

– Месяц, – ответил Грег и добавил быстро, не дожидаясь следующего вопроса: – Или немного больше… Надо посчитать.

Он сунул руку за пазуху, намереваясь вытащить калькулятор, и не успел: коршуном с небес свалилась на него Сели, перехватила руку, приставила к голове Грега пистоль.

– Оставь, – бросил командор, страдальчески сморщившись. – Он свой.

Сели нехотя отпустила руку, помедлив, убрала пистоль под мантию. Эллина наблюдала, не шелохнувшись.

«Значит, Сели – телохранитель. Надо же», – подумал Грег.

– Оренская резня испортила нервы моей супруги, – пояснил командор и закашлялся, безуспешно пытаясь скрыть боль. – Месяц, – выдавил он сквозь хрип. – Не подведи, лейтенант!

– Служу Отчизне! – рявкнул Грег и почувствовал себя петухом на псарне, так неуместно это прозвучало здесь.

Командор похлопал его по плечу и пошел в катер, словно забыв о женщинах. Сели и Эллина молча двинулись за ним.

* * *

На хирургическом столе девочка казалась еще меньше. В свете бестеневых ламп тело ее отсвечивало синевой, казалось, что вены просвечивают сквозь кожу. Выпуклый от недоедания живот выпирал тугим барабаном под цыплячьими ребрами. В тонкую руку впивалась игла капельницы.

– Экий задохлик, – пробормотал хирург. – И откуда они их тащат…

– У нее отличные показатели, – возразил анестезиолог, щупая пульс. – Выносливости этого организма можно позавидовать.

– Посмотрим-посмотрим…

Хирург немного волновался перед операцией и был не слишком настроен вести беседу.

Медсестры перевернули девочку на живот, накрыли простыней и принялись протирать спину остро пахнущим дезинфицирующим раствором. Ассистент держал наготове хирургическую пилу с хищным жалом. На столиках, помимо инструментов, были разложены маленькие, с ноготь, коробочки, соединительные провода, гладкие цилиндрики и штифты темного металла. У стены стояли отливающие серебром циркониевые крылья, огромные, словно состоящие из неправильных треугольников. Каждым можно было накрыть девочку, спрятать с головой. Только ее некому было прятать.

* * *

Грег очнулся от криосна. Крышка капсулы поднималась слишком медленно, поэтому он не стал дожидаться щелчка, а, упершись руками, выбросил ноги в приоткрывшуюся щель, развернулся поперек и вылез, перегнувшись, как танцор лимбо. Мокрые от раствора стопы заскользили по пластику пола, пришлось ухватиться за поручень. Негодующе заверещал датчик. Грег прихлопнул его и прошлепал в душевую, предвкушая удовольствие от хлещущих тело контрастных струй.

Посвежевший и окончательно проснувшийся, Грег выбрался из душевой кабины и как был, голый и мокрый, побрел на кухню, игнорируя вопросительное попискивание анализатора. Он и так знал, что здоров, силен, опасен и готов к работе.

Завтракать не хотелось, и, напившись синтетического кофе, Грег натянул приятно шершавый комбинезон, ловко упаковался в скафандр и полез в катер. Засекреченная планета с непроизносимым названием КСТШТ-8 жаждала его шагов, таинственно отсвечивая в иллюминаторе округлым боком.

Грег всегда делал все «на отлично», и посадка не стала исключением. Мягко, словно мышь под одеяло, катер скользнул в атмосферу и плавно опустился на поверхность. Подождав, пока уляжется грунт, Грег вышел наружу. Согласно данным георазведки, атмосфера КСТШТ-8 пригодна для дыхания, но не стоило спешить снимать скафандр. Лучше, как говорят на Альетте, перебдеть, чем выдавливать из-под кожи яйца ядовитой насекомой дряни.

Первым делом следовало осмотреться и обустроить лагерь. Грег выбрал северо-западное направление, настроил компас и двинул в сторону чахлого леса, маячившего неподалеку от места приземления. Или приКСТШТения?

Лингвистический казус занимал его мозг, пока ноги привычно шагали, а руки в толстых перчатках брали пробы. Грег обошел по дуге сомнительного вида лужу: с водоемом возни много, лучше оставить на потом. Сначала деревья.

Лес ожидания оправдал: был он сухой и чистый, состоял сплошь из хвойных, гнилыми сучьями и подозрительно крупными звериными тропами не изобиловал. Облюбовав покрытую упругой синеватой травой поляну, Грег принялся за ее тщательное исследование. Он соскабливал красноватый лишайник с поваленного ствола, когда услышал за спиной звук, похожий на шорох осторожных шагов. Некто шел по лесу, стараясь не шуметь. В затылке засвербело от чужого взгляда. Грег, не думая, перемахнул ствол, на ходу вынимая пистоль, и залег, смяв травяные стебли.

На поляне стояла невысокая девушка, босая, в легком сарафане. Глаза ее скрывали плотно прилегающие к лицу темные очки, казавшиеся абсолютно непрозрачными, зато из светлых кудрявых волос поднимались три гибких то ли стебля, то ли щупальца с поблескивающими глазными имплантами на концах.

Грег переместился влево. Девушка не шевельнулась, но стебли повернулись за ним. Она не сводила с Грега глаз, и привычной идиоме на сей раз соответствовала столь выразительная, сколь и жуткая картина.

– Добрый день, – насмешливо сказала девушка на всеобщем. – Я вас напутала? Простите, не хотела.

Она улыбалась так, что Грег почувствовал себя круглым идиотом, или даже идиотом в квадрате, но вылезать из-за дерева не торопился. Вместо этого он подбородком нащупал кнопку усиления сигнала и вдавил ее в пластиковую плоть скафандра. Мир тут же взорвался звуками. Многократно усиленный, донесся шорох мелкого зверька в кустах, копошение насекомых в траве, птичий гомон, шипение крупной змеи. Грохотом многотонного водопада ворвался в уши шум протекающего неподалеку ручья, засвистел ветер в кронах, и через все это кипящее, сводящее с ума сумбурное многоголосие явственно пробился ритмичный стук ее сердца. Она была здесь одна.

Грег послушал еще немного, рискуя сойти с ума, и отпустил кнопку. Звуки резко смолкли. Девушка стояла неподвижно, все так же насмешливо улыбаясь ярким ртом. Два стебелька на ее кудрявой голове по-прежнему следили за ним, третий поник, словно потерял интерес. «Любопытно, это части ее тела или автономные симбиоты?» – подумал Грег и вылез из укрытия.

– Меня зовут… – начал он, но его бесцеремонно перебили:

– Вам не жарко в скафандре?

– Нет, что вы! У него встроенная система терморегуляции, рассчитанная на постоянное поддержание комфортной температуры.

– Да-а-а-а что вы говорите? – протянула незнакомка, и Грег понял, что словил лопуха: вопрос был не из тех, на которые стоило отвечать прямо.

Кровь бросилась ему в голову, но девушка почувствовала его гнев и подняла руки, словно защищаясь. Она засмеялась так обезоруживающе искренне, что сердиться стало совершенно невозможно.

Грег, скосив глаза, посмотрел на отображающиеся на боковом мониторе результаты анализа образцов. Атмосфера была полностью пригодна для дыхания, примеси в пределах нормы, опасных веществ в составе почвы, травы, лишайника и бог весть чего еще не обнаружено. Облегченно выдохнув, он поднял забрало шлема и глубоко вздохнул.

Воздух пах хвоей, смолой, влажной травой и еще чем-то неуловимым, похожим на цветочный аромат, но острее, резче. Грег сообразил, что чувствует запах девушки.

* * *

Девочка лежала на животе, словно раздавленная весом крыльев, тяжелых, не по росту громоздких. На самом деле крылья покоились на подставках и были не столь тяжелы, а придавили щуплое тело боль и жар. Из-под пропитанной потом простыни высовывалась неподвижная рука, по которой с плеча вниз растекалось багровое пятно синяка. У койки стояли трое.

– Заражение. Ампутировать! – отрезал хирург.

– Послушайте, коллега, но как же она справится с обслуживанием, да и вообще…

– Протезировать, коллега. А вы как думали?

– Но почему было не отрезать сразу? – вступил в разговор круглый человечек в наброшенном на полковничью форму халате. Несмотря на карикатурно добродушную внешность, глаза его смотрели безжалостно остро.

– Технология на стадии разработки, – раздраженно ответил хирург. – Это первый опыт, что же вы хотите, все сразу? Все сразу только в теории бывает, или вон у кошек.

Коллега успокаивающим жестом сжал его руку чуть выше локтя, но хирург не пожелал успокаиваться, отбросил ладонь доброхота и быстрыми шагами вышел вон.

* * *

Ее звали Айя.

Грег долго не мог освоить правильное произношение. Короткому, как выкрик, «Ай-йа» он учился, пока обладательница имени вела его к жилищу в пещере на южной стороне единственного на планете материка, которое она делила с двумя сестрами. Кроме них троих, на планете никого не было.

– По крайней мере, на суше точно нет разумных существ, кроме нас, – уточнила Айя и тут же добавила, заранее рассмеявшись собственной шутке: – Если нас можно считать разумными.

Путь был долог, и поначалу Грег шагал осторожно, то и дело оглядываясь в поисках враждебной флоры и фауны. Айя, в отличие от него, плыла среди оплетенных лианами деревьев уверенно и безмятежно, как парусник, поймавший легкий бриз. Очки ее действительно не были прозрачными. Временами Грег забывал о шевелящихся в волосах девушки стеблях и удивлялся, как ей удается безошибочно ориентироваться в переплетении лесных троп. Под толстыми подошвами его ботинок то и дело хрустели сухие ветви, тогда как Айя бесшумно ступала босыми ногами. Грег чувствовал себя неповоротливой баржей, которую ведет в гавань юркий буксир.

– Я тоже не сразу научилась, – снова почувствовав его эмоции, утешила Айя. – Знаете, по лесу можно ходить двумя способами: в сапогах или босиком. В сапогах не страшно, на первый взгляд, разумеется. Вы идете напролом, не глядя под ноги и не чувствуя тропы, и рано или поздно ошибаетесь, потому что реальность многовариантна, а сапоги – нет. Но босиком так нельзя, поцарапаешься или расшибешь палец. Вот и приходится чувствовать себя частью, понимаете? Частью леса, как травинка или дерево. Впитывать многовариантность.

– Вы – весьма быстро шагающее деревце, – буркнул Грег, вслед за провожатой перешагивая грубый каменный порог пещеры. – Зачем это?

– Вы про порожек? – уточнила Айя. – От дождя, разумеется. И от зверья. Не то чтобы это их всерьез останавливает, скорее, обозначает границы нашей территории.

Грег подумал о более действенном способе метить территорию, но вслух говорить о содержащихся в моче млекопитающих ферментах не стал.

Они шли по сужающемуся каменному коридору, изобилующему поворотами. Теперь два стебелька Айи торчали в стороны, почти касаясь стен, а третий смотрел вперед. К тому же с затылка поднялся еще один и уставился прямо на Грега, которому очень быстро стало не по себе: не каждый день на тебя в упор смотрит человек, за которым ты идешь по узкому коридору. С трудом отведя взгляд от настырного стебелька, Грег принялся рассматривать Айю и обнаружил, что очки ее на затылке запирает замок, похожий на старинный сенсорный, а под сарафаном, кажется, нет белья, зато есть два продолговатых горба в районе лопаток. Какое из открытий взбудоражило его больше, Грег затруднился бы ответить.

Наконец, очередной поворот открыл взору просторный зал естественного происхождения, устланный циновками из травы.

– Это Дина плетет, от нечего делать, – пояснила Айя, поддев ногой выкрашенный в охряной цвет коврик. – Хобби у нее. Мы все здесь немного шалеем от скуки.

Грег собирался спросить, что же мешает отправиться в менее скучное место, но не успел. Из нагромождения подушек в углу комнаты высунулся стебелек с глазом.

– Кого ты привела, сестренка? – спросила обладательница стебелька, в свою очередь высовываясь – себя показать.

«Как она не задохнулась там», – подумал Грег и предпринял еще одну попытку представиться и огласить легенду:

– Меня зовут Грег, я заблудился. Летел на проксиму Центавра, и вот… Видно, гипер глюканул, прямо на вас вынес. Ну я зонды закинул, то-се, смотрю, годная планетка, можно отдохнуть. Очень соскучился, знаете, по не синтезированной воде. Настоящей.

– То-то вы озеро по широкой дуге обошли, – фыркнула Айя.

Грег чуть не подпрыгнул: выходит, она следила за ним с самого начала? Но как он мог ее не заметить?

– Сверху, – ответила на незаданный вопрос сестра Айи, выбираясь из подушек. – Меня зовут Оки.

Теперь стало видно, что ее глаза скрываются под точно такими же очками, как у сестры. Грег подумал, что это не удивительно, учитывая, что Оки тоже носит стебельки на голове. Девушки прячут в волосах глаза на стебельках. Кошмар ночной!

– Сверху? Это откуда? С горы? – уточнил он.

В ответ Айя рассмеялась.

– Покажи ему! – приказала Оки.

Айя дернула плечом.

– Сейчас не хочу. Позже. Где Дана?

– В мастерской, где еще, – ответила Оки, зевнув. – Вы есть хотите? У нас с завтрака кефтедес остались, будете?

Грег решил было отказаться, но в животе заурчало. Он не знал, что такое кефтедес, и хотел попробовать. К тому же у него по-прежнему был анализатор. Но этично ли объедать этих женщин?

Почти верно истолковав его колебания, Оки достала из короба со льдом глиняную плошку, полную мясных шариков, ловко развела огонь в аккуратном камине и поставила кефтедес греться. По комнате поплыл соблазнительный запах. Немного подождав, Оки потыкала шарик пальцем, ухватила его и отправила в рот. Айя наблюдала за ней со знакомой уже Грегу ироничной улыбкой. Стебелек на ее голове покачивался в такт движениям сестры.

– Угощайтесь! Согрелись, – пригласила Оки, поставив тарелку на низкий стол.

Грег подавил желание наброситься на еду. Словно невзначай он наклонился над плошкой, давая щупу анализатора незаметно коснуться содержимого тарелки. Судя по хмыканью Айи, незаметно не получилось, но рисковать Грег не хотел. У него было задание.

На еду он набросился, только дождавшись результатов анализа. Кефтедес оказались такими вкусными, словно он впервые ел приготовленную женщиной еду.

* * *

Руки приживались трудно. Возможно, потому что вживление крыльев подорвало ресурсы организма, а может, тело ее не хотело больше циркония.

Поначалу девочка могла только плакать, барахтаясь под тяжелыми крыльями, и ненавидеть лежащие с ней рядом руки, ледяные, никчемные. Строго говоря, пока это были только оснащенные датчиками металлические скелеты рук. Каждый раз, глядя на них, девочка чувствовала себя сломанной куклой, разве что куклам не бывает больно. По крайней мере, они не плачут. Девочка думала, что не дождется, пока ее руки обтянут мышцами и оденут в кожу из гладкого полиэтилена. Она так и умрет, и скорее бы, сколько можно.

Больше всего хотелось избавиться от тяжести крыльев, обрести равновесие. Она стремилась убрать их, снова и снова, не понимая толком, что и как пытается сделать, и однажды, повинуясь ее усилиям, крылья с шумом схлопнулись, сложившись над лопатками, подобно ажурному вееру. В сложенном состоянии они оказались не такими уж и тяжелыми. Впервые после операции девочка самостоятельно села на кровати. Руки висели плетьми, но тело обрело новый, ни с чем не сравнимый опыт. Девочка сосредоточилась, пытаясь повторить движение, только «наоборот». Ей было слишком мало лет, чтобы разум опротестовал идею обратного движения, к тому же это была очень упрямая девочка. Она сидела на кровати и считала попытки, и ей нечем было стереть текущий по лбу пот. На восемнадцатой попытке крылья расправились и снова сложились. Впервые девочка подчинила их сознательно. Теперь она не сомневалась, что и руки будут слушаться, нужно только время. Она не стала снова распрямлять крылья, чтобы удивить хирурга.

Представить только, он приходит, а крыльев нет, вот умора!

* * *

Грег не удивился, обнаружив, что Дана тоже носит очки на лице и глаза на стеблях. В остальном она совершенно не походила на сестер, была замкнутой и угрюмой, словно в пику общительным и любопытным Айе и Оки. К появлению Грега Дана отнеслась спокойно, просто вела себя так, будто его не существует. Оки тоже быстро потеряла к гостю интерес, вернувшись к привычному развлечению – изобретению новых блюд из скудного набора доступных продуктов. Возможно, она просто уступила захватившей Грега Айе.

Задание по внедрению было выполнено «на ура», теперь следовало обживаться и ждать.

Гостю отвели небольшую пещерку, которую, за необжитостью, сложно было назвать комнатой, но Грегу нравилось его новое жилье. Он натянул тент и подвесил под ним гамак, вогнав штыри в крупные валуны. Айя притащила в пещеру груду циновок и устроила из них похожее на гнездо ложе, на случай, если Грегу захочется поспать на твердом полу. Но Грега абсолютно устраивал гамак, а в гнезде они повадились сидеть вдвоем, попивая папоротниковый чай и разговаривая обо всем на свете.

Беседы с Айей доставляли Грегу истинное удовольствие, омраченное, впрочем, неприятным открытием. Он обнаружил, что совершенно не помнит, откуда он родом, как зовут мать, были ли у него братья или сестры. Обладая внушительным набором сведений о планетах, народах и обычаях, он почти ничего не знал о себе. Все представления о собственной персоне сводились к минимуму: зовут его Грег, он солдат, у него задание, первый этап которого выполнен, а сведения о втором он получит через пять… четыре… три дня. Видимо, чувствуя его несостоятельность, Айя избегала тем прошлого, и Грег был благодарен девушке. На благодарности ли этой стремительно взросло не понятое и не осознанное до поры чувство, или душа Грега стремилась восполнить недостаток чувственных воспоминаний, но он влюбился со всей страстью, на которую был способен.

Осознание обрушилось на Грега лавиной скрытых до поры эмоций, когда Айя предложила сходить на озеро, то самое, что в первую свою прогулку он обозвал лужей, да с тех пор так и не собрался исследовать.

Скафандр Грег снял, первый раз ночуя в пещере, и не смог заставить себя надеть обратно, что было вопиющим, но очень приятным нарушением инструкций. Помимо физического удовольствия от хождения босиком по колкой траве и обдувающего кожу свежего ветерка, тайное удовольствие доставлял сам факт неподчинения. Это непривычно будоражило инстинкты.

Озеро оказалось до прозрачного чистым и совсем не лужей: глубины в нем было метров пятнадцать. На раскаленном песчаном пляже Грег почувствовал себя яичницей на сковородке. Ему нестерпимо захотелось стянуть комбинезон и нырнуть в воду, но смущало присутствие Айи.

Вопреки обыкновению, она не стала вышучивать его неуверенность, а собрала стебельки вместе с волосами и затянула в узел, перевязав поясом.

– Спасибо, – поблагодарил тронутый Грег.

– Разве ты урод? – неожиданно спросила Айя.

– Нет. Но…

Грег не знал, как объяснить свое стеснение. Он даже стараться не стал, так и оставил незаконченную фразу висеть в воздухе, одним рывком сдернул комбинезон и нырнул.

Вода была ледяная, и он задохнулся от этого холода, смешанного с восторгом и острой радостью нового – тело его точно знало, что нового, – ощущения. Грег погрузился с головой и закричал, вынырнув, то ли еще от холода, то ли уже от счастья, неумело, по-собачьи выгреб на середину, нырнул еще раз, но вода не становилась теплее, и он поплыл к берегу.

Пробкой из бутылки выскочил Грег на берег и чуть не закричал снова, теперь уже от ощущения жара. Словно кровь разом вскипела, забурлила в его жилах и понеслась с бешеной скоростью.

Айя сидела там, где он ее оставил. Стянутые пояском стебельки ее висели безжизненно. Она сняла сарафан и откинулась назад, оперевшись на руки и подставляя живот солнцу. Бледные соски ее торчали в разные стороны, и Грег с разбегу остановился. В своих темных очках она была похожа на горожанку, курортницу, выбравшуюся на один из пляжей Венеры, но она была только слепой отшельницей с захолустной планеты КСТШТ-8. Она жила в пещере, спала на циновках, ела что придется и ткала полотно, чтобы сшить себе одежду. Она была такой маленькой и беззащитной, что сердце Грега оборвалось от нежности. Он подошел и сел рядом, обняв ее плечи холодной рукой, и дернулся, испугавшись, что ей неприятно, но Айя задержала его руку теплыми пальцами и потянулась лицом, подставляя губы жестом, которым просят поцелуй все влюбленные женщины вселенной.

Он целовал сладкие губы, еще и еще, и когда Айя почти задохнулась, опрокинул ее на песок, придерживая рукой за спину. Пальцы его нащупали два продолговатых горба, но ему было все равно.

– Я хочу видеть тебя, – выдохнула Айя. – Сейчас можно?

Вместо ответа он дернул поясок, стягивающий ее волосы, и стебельки дернулись, высвобождаясь, метнулись к нему. Она смотрела.

* * *

Девочка училась летать.

Когда ее столкнули с вышки первый раз, она успела уцепиться пальцами за стойку и не отпускала, пока не втянули обратно. Тогда тренер связал ее руки-скелеты на животе, чтобы не мешать размаху крыльев, и столкнул снова. Рефлекторно она распахнула крылья, но не удержала равновесия, и ее закрутило в воздухе. Девочка приземлилась на спружинивший пол, подлетела и еще раз упала на бок, больно ударившись о циркониевую руку.

– Синхронно! – крикнул тренер. – Делай!

Он никогда не разговаривал с ней нормально, всегда кричал, как на бешеную собаку. Как ни старалась девочка, она не могла понравиться тренеру. Он бил ее за малейшую ошибку и не разрешал отдохнуть, пока девочка не осваивала новую фигуру. Пике, кобра, колокол, бочка… фиксированная бочка… Тренер добивался идеального исполнения трюка и заставлял повторять еще и еще, пока после очередного падения девочка не оставалась лежать неподвижно, не в силах подняться и продолжать. Тогда он пинал ее под ребра жестким ботинком и уходил, не сказав ни слова. Отлежавшись, она доползала до двери, чтобы подняться, цепляясь за ручку, и брела в столовую, где ждала протеиновая похлебка. Большая миска остывшей протеиновой похлебки, и съесть полагалось все: девочке нужно было набирать вес.

Один раз девочку вырвало. Сиделка умыла ее, заставила выпить противорвотное и снова наполнила миску до краев.

Через два с половиной месяца девочка вытянулась и окрепла. Теперь она умела летать так, как не под силу ни одному живому существу. Но тренер так и не похвалил ее.

* * *

Они лежали на горячем песке, и ветер холодил мокрые от пота тела.

– Я хочу знать о тебе все, – сказала Айя.

– Спроси, – лениво протянул Грег и запоздало испугался: вдруг спросит? Он же не помнит ничего!

Но Айя молчала. Тогда спросил он:

– Что у тебя на спине?

Стебельки ее глаз дрогнули, словно хотели спрятаться, но она удержалась, не отвела глаз. Медленно сняла его руку со своей груди и встала во весь рост. Грег ахнул, когда за спиной Айи, лязгнув, развернулись угловатые крылья. Под лучами заходящего солнца цирконий вспыхнул белым огнем, и он зажмурился. Айя приняла его жест за отвращение, уголки ярких губ поползли вниз, но Грег понял быстрее, чем она расплакалась, вскочил, обнял, стараясь не повредить сияющее чудо за ее спиной.

Он целовал ее щеки, плечи, шею и шептал, отрываясь от солоноватой кожи:

– Боже мой, боже, ты можешь летать! Что же ты молчала, дурочка моя, сокровище, солнышко…

Он чуть не уронил ее, и она схлопнула крылья, сама повалилась на спину и наконец засмеялась, а он упал сверху и все целовал, произнося из глубин подсознания, из забытого им детства странное слово, означающее самое прекрасное существо в мире:

– Фея. Ты моя фея.

Эту ночь они спали вместе. Было тесновато, но Грегу нравилось, а Айя, утомленная ласками, забылась мертвым сном.

Неожиданно в голове Грега всплыла карта с отмеченным красным крестом квадратом. Он понял, что пришло время получать следующее задание, и осторожно выбрался из гамака, пожалев, что не согласился лечь в гнезде.

Обозначенный квадрат нашелся в лесу, неподалеку от места, где Грег впервые встретил Айю. Под ничем не примечательным кустом стоял внушительных размеров контейнер. Грег вскрыл его и увидел маленькую коробочку, аэрозольный баллончик и разобранную электропилу. В коробочке лежали два лепестка носовых фильтров и красный шарик размером с горошину, и Грег с трудом вспомнил, для чего он нужен. Это был передатчик, коммутатор, используемый для связи на дальних расстояниях. Очень дальних. Примерно как до корабля, на котором полжизни назад Грег прилетел к планете КСТШТ-8. Он вздохнул и вставил шарик в ухо. Тот немедленно распустился, издав неприятно громкий щелчок, и прополз поглубже, устраиваясь. Сквозь помехи Грег услышал голос, раз за разом повторяющий:

– Грег, это Гермес. Как слышно? Прием. Грег, это Гермес, как слышно? Прием.

– Гермес, это Грег. Слышу вас хорошо. Прием, – отозвался Грег.

– Вас понял, – отозвался голос и перешел на неуставную речь. – Дружище, как ты там? Внедрился? Они тебе верят? Не боятся?

– Так точно, – ответил Грег машинально.

– Вот и отлично! – возликовал голос. – Теперь ты идешь обратно и, пока они спят, отпиливаешь голову той, что Н-49. Запомни, это важно! Нам нужна только Н-49.

– Но как я узнаю ее? – машинально спросил Грег и содрогнулся, до конца поняв сказанное.

Он должен отрезать голову одной из сестер, вот какое у него задание. Но он не может так поступить с ними!

– Я не могу, – сказал Грег, проклиная плотно угнездившийся в ухе коммутатор, который вынуть можно, разве что отрезав ухо. Да и то вряд ли.

– Что-о-о-о?! – взревел голос. – Ах ты сука гребаная! Под трибунал захотел? Да за такое расстрел на месте, без объяснений!

– Я не могу, – снова сказал Грег. – Так нельзя.

– Нельзя?! – взвился голос до визга. – Да ты знаешь, кто они? У этих баб руки в крови поглубже, чем у… чем у нас с тобой! Делай, сука!

– Я не могу! – крикнул Грег и попытался выковырять передатчик, отчего тот продвинулся глубже и теперь причинял нешуточную боль.

– Слушай, Грег, – произнес голос неожиданно спокойно. – Я не хотел ограничивать вариабельность, но выхода нет, понимаешь? Без обид, дружище. Исодос!

В голове Грега словно взорвалась световая граната. На короткий мучительный миг он ослеп и оглох, а когда зрение и слух вернулись, стоял, опустив руки, и ждал приказа. Ночная мошка залетела в его широко открытый глаз, но Грег не пошевелился. Ему было все равно.

– Сейчас. Фильтры вставить. Аэрозоль. Распылить. Номер на очках. Сзади. Возле замка. Голову Н-49. Доставить. Делай! – отрывисто рявкал голос в передатчике, и руки Грега споро собирали пилу, подсоединяли аккумулятор, плюс на красное, минус на черное, пробовали инструмент на ближайшем дереве. Он наблюдал за руками словно со стороны, ему было все равно.

Потом Грег шел между деревьями напрямик, не разбирая тропы, голые ноги его хлестала трава, а плечи в кровь царапали ветки, но ему было все равно. И только в самой глубине, на самом дне души, куда нет хода никому, потому что там лишь обрывки снов в клубящейся пустоте и толика волшебства, полыхало белым пламенем эхо мысли, просьбы, молитвы: «Не Айя. Не Айя. Прошу, пусть не Айя».

* * *

Девочка гордилась своим умением. Теперь она летала одна, и не в зале, а под самым настоящим небом. Сиделка поощряла ее увлечение, а больше отчитываться было некому. Девочка наконец освоила руки и теперь чувствовала себя самым сильным и счастливым существом на свете. Она даже испытывала нечто вроде благодарности к своим мучителям. За ветер, бьющий в лицо, радостное солнце, птиц, пролетающих мимо, мелкую морось облаков. Однажды девочка летала в грозу, танцевала со штормовым ветром и каталась в настоящем смерче, и это было прекраснее всего, что она знала раньше.

Девочка могла часами раскачиваться на верхушке высокого дерева, размышляя о температуре солнца и силе цветка. Она гадала, откуда взялись моря, кто управляет ветрами и почему деревья тянутся ввысь. Только одного вопроса она не догадалась задать себе: зачем с ней проделали все это? Зачем так жестоко изменили ее суть?

Когда за девочкой пришли, она сидела за столом. Сиделка тайком достала ей карандаши и бумагу, и девочка неумело пыталась нарисовать то, что каждый день видела с высоты полета ястреба.

– Пойдем, – сказал хирург, и она закричала от ужаса, распахнула крылья и в панике рванула ввысь, но ударилась о потолок и упала.

На девочку набросились санитары, схлопнули крылья, заломили руки, прижали к полу, засунули в рот кляп, через который она выла, пока в шею ее не впилась тонкая игла. И настала тьма.

* * *

Он вошел в пещеру в тот предрассветный час, когда оживают тени и души спящих глубже прячутся в сон, потому что ночь полна шелеста и страха. Первым делом он прошел к своему гамаку, брызнул из баллончика Айе в лицо, повернул ее голову и прочитал номер, подсвечивая индикатором заряда пилы. М-62. Белое зарево вспыхнуло еще раз и утихло. Осталось только задание.

Грег прошел в комнату сестер. Распылил аэрозоль. Первой попалась Дана. Грег взял ее за волосы и повернул голову. На очках Даны вообще не было гравировки. Грег не удивился, просто оставил девушку и принялся раскапывать подушки, добираясь до Оки. Видимо, он был неосторожен, потому что один стебелек шевельнулся и поднялся, всматриваясь в тьму. Грег схватил его рукой, прямо за электронный глаз, и сдавил изо всех сил. Стебелек обмяк, уходя в гибернацию. Тогда Грег придавил одной рукой плечи Оки, а другой резко повернул ее голову в сторону. Она успела проснуться и напрячься всем телом, пытаясь выпустить крылья, но в шее хрустнуло, и тело девушки обмякло. Грег вынес тело из пещеры и отпилил голову, не обращая внимания на хлещущую кровь. Тело Оки он столкнул с обрыва, и волны подхватили дар, не чинясь, не благодаря и не спрашивая. Голову Грег взял за стебельки и понес к катеру.

На полпути он услышал в небе крики, полные горя и ярости. Грег понял, что сестры проснулись и не нашли Оки, но нашли испачканную в крови пилу, и кровь на траве, и кровь, впитавшуюся в землю. Они знали, что он сделал с Н-49, и искали его, чтобы убить. Но ему было все равно. Только вновь шевельнулся сполох на дне души: не Айю. Он убил не Айю. Нет.

Грег пристыковал катер к кораблю и вспомнил про скафандр. Ему пришлось ждать, пока наполнится воздухом стыковочный люк, и он ждал, бездумно глядя в одну точку. На коленях его лежала голова Оки.

У люка Грега ждал он сам, только чистый, одетый в скафандр и радостный.

– Молодец, боец! – сказал чистый Грег грязному, взял из его рук голову и бережно упаковал в контейнер. – Теперь у нас есть оружие! Мы вскроем их неприступный форт, как консервную банку!

Грязный Грег стоял, опустив ненужные больше руки. Ему было все равно.

– Эксодос! – сказал чистый Грег, и в голове грязного снова взорвалась граната.

Грег удивленно оглянулся. В первый момент ему показалось, что он видел сон. Ведь он отказал Гермесу, он не стал отрезать голову Айе. Да и сестрам ее не стал. Они встретили его, накормили, дали ему жилье. Разве мог он поступить с ними так?

Грег поднес руки к лицу, чтобы потереть глаза, чтобы наконец проснуться, и увидел свежую кровь на своих руках. Он закричал и попытался вытереть, бросился бежать, но ему преградил дорогу он сам. Он приставил пистоль к его голове, и Грег уже ничего не понимал. Безумная мысль, страшный вопрос бился в его горле, он все никак не мог выдавить, выпустить его наружу.

– Не Айя. Ведь это не Айя? Скажи, прошу. Скажи, что это была не Айя!

– Сучий потрах. Трусливая тварь. Синтетическое мясо, – цедил чистый Грег через губу. – Предатель. Дезертир. Знаешь, что мы делаем с дезертирами? Мы мочим их на месте! Я бы отдал тебя сучкам, да возвращаться лень. Ублюдок! Тупая биомасса. Ты отправишься, откуда вылез, и, возможно, из того, что было твоей печенью, завтра я синтезирую бифштекс. Ты клон, сука! Говорящее мясо без памяти. Не понял? Клон!

– Скажи, что не… – прохрипел Грег.

Его прервала пуля.

Лейтенант армады его величества императора Беллона, посыльный командора Итона Грег Гермес спрятал пистоль и с омерзением посмотрел на лежащее у его ног тело клона. На секунду ему показалось, что это он сам лежит на полу с дыркой в черепе, но Грег быстро взял себя в руки. Это был клон, гребаный клон, и больше ничего. Фальшивка, копия.

Грег всерьез подумал, не создать ли еще одного недоноска, чтобы приказать ему убрать кровь и мозги, сунуть тело в переработку и заодно почистить катер, но не стал. Видно, в программу закралась ошибка: этот получился слишком полный. Надо было брать с собой программиста или сразу остановиться на варианте брейн лайт, без псевдочеловеческих наворотов. Но тогда как бы клон внедрился к сучкам?

Плюнув с досады, Грег взялся за уборку.

* * *

Девочка смотрела в зеркало. Это было трудно, потому что новые глаза ее никак не хотели поворачиваться так, как надо. К тому же у нее не получалось управлять ими по отдельности, и каждый предмет представал в виде четырех снимков, сделанных с разного ракурса. От этого кружилась голова и все время хотелось пить. К тому же страшно раздражали очки на лице. Девочка пыталась их снять, но полковник запер очки на сенсорный замок, настроенный на отпечаток его пальца. Поначалу глаза болели, потом жутко чесались, и девочка расцарапывала лицо, пытаясь до них добраться. Хирург пригрозил отключить руки, и тогда она попросила связывать ее на ночь.

Наконец настал день испытаний. Девочку привели в подвал и поставили перед мишенью. Ее плотно привязали к столбу, а голову зафиксировали между двух пластин.

– Пока ты не умеешь пользоваться ими, – пояснил полковник, – и можешь навредить себе и нам. Стой спокойно, дитя. Все позади. Больше не будет ни боли, ни ран. Ты сама теперь будешь болью.

Он говорил ласково и грустно, так, как никто еще не говорил с ней, и сердце девочки заколотилось изо всех сил, наливаясь жаркой, до страсти, благодарностью. Он погладил ее по щеке и осторожно снял очки.

Они вышли из подвала глубоко за полночь, и девочка опиралась на руку полковника. На лице ее снова красовались очки. Она вполне сносно владела своими новыми глазами, но так хорошо было опираться на руку человека, единственного, родного, своего. Того, кто так правильно разговаривает с ней.

– Умница, малышка, – говорил полковник. – Ты наш будущий герой. Ты истребитель, нет, ты куда лучше истребителя. Ты прототип идеальной машины. Понимаешь?

Девочка понимала. Ее взгляд резал металл, камень, дерево, пластик и бог знает что еще. Устоять перед ним мог только спрессованный под высоким давлением каменный уголь, из которого были сделаны стекла ее очков.

– Строго говоря, в моих очках вовсе не стекло. Да и в глазницах вовсе не глаза! – сказала девочка и рассмеялась, впервые в жизни от радости.

С ней был самый прекрасный, самый добрый человек в мире. Он не даст ее в обиду, и она – о, какое счастье! – она может быть ему полезна.

* * *

Эллина приняла из рук Грега контейнер с осторожностью, с которой берут динамитную шашку или тухлое страусиное яйцо. Или вазу китайской династии Мин. В общем, то, что никак нельзя разбить. Телохранитель командора прижала контейнер к боку и унесла в катер, где голову Н-49 ждало хранилище понадежнее.

– Браво, боец, – проскрипел командор.

Видимо, его голосовой аппарат нуждался в починке. А может, в починке нуждался сам командор. Строго говоря, весь этот мир неплохо было бы починить.

Сели улыбнулась одними губами, давая понять, что разделяет восторг супруга. Грег не сдержал усмешки: улыбка у командорши получилась кисловатая. Пора было козырять и отправляться восвояси, ждать ордена, а то и лычки, чем командор не шутит, пока ветер без камней, но Грега мучил один вопрос. Поколебавшись, он все же решился.

– Господин командор, разрешите обратиться.

– Разрешаю.

– Почему надо было именно эту? Они же одинаковые. Лучи, оптика, крылья – все как одна. По технологии.

– Одинаковые, да не слишком, – возразил командор. – Та, что без номера, – прототип, древность, а наша – последняя, почти не пользованная. Ее на дольше хватит.

– А третья? Та, что Айя? – не отставал Грег.

– А шут ее знает, – махнул рукой командор и, предваряя готовый сорваться с языка Грега вопрос, сказал: – Свободны, лейтенант.

Он отвернулся и пошел к катеру, старый человек, жизни не мыслящий без войны. Вслед за ним мрачной тенью скользнула не умеющая улыбаться женщина. Грег постоял, посмотрел им вслед. Командор и Сели скрылись в темных недрах катера, и задраенный люк блеснул вдруг белым сполохом.

– Айя, – пробормотал Грег. – Кто же ты такая, Айя?

Он вдруг понял, что ему нестерпимо хочется увидеть эту самую Айю. Грег потер лицо, сильно, как будто стирая смутное видение, и пошел к своему катеру, слегка сутулясь и ежась на ледяном ветру.

Михаил Савеличев Железная кровь

Землю теперь населяют железные люди. Не будет

Им передышки ни ночью, ни днем от труда, и от горя,

И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им.

Гесиод

1. Инженер Мэнни

Я пишу эти записки, когда наверняка уже объявлено о моей трагической кончине в ходе эксперимента по трансфузии. Не знаю, как Гастев, злой гений, Франкенштейн, взращенный мною на погибель всего, что я ценил в жизни, обойдется без предъявления моего тела скорбящим коллегам и товарищам, которые, возможно, захотят проститься с безвременно и трагически погибшим, но уверен – ради подобной малости он не станет меня убивать. Я – важнейшая часть его плана.

А значит, обречен жить, если состояние, в котором пребываю, можно назвать жизнью. Вскрыта грудная клетка, тянутся провода, а самая важная трубка воткнута в печень, дабы продолжать извлекать из тела субстанцию, которой столь неосмотрительно одарил меня Мэнни. Инженер Мэнни, как до сих пор мысленно его называю. Крепкие ремни обхватывают тело, дабы малейшее движение на нарушило работу машин, которые поддерживают во мне условность жизни.

У меня нет сердца, кровь по жилам гонит насос.

Единственное послабление Гастева – подвижность кисти правой руки, которой пишу эти записки. Любезность моего Франкенштейна столь велика, что он соорудил удобную подставку, где крепится пачка листов и карандаш, – удобнее заполнять листы текстом, а затем одним движением откладывать исписанные страницы в подготовленную коробку. Гастев – фанатик НОТ. Увидевший меня оценил бы холодную изощренность научной организации моего последнего труда.

Следует признать, мое нынешнее состояние весьма похоже на то, в котором я оказался много лет тому назад, словно судьба провела меня витком диалектической спирали. Тогда я, революционер и ученый, без остатка отдавал все силы двум страстям, полностью поглощавшим мои помыслы, – борьбе за освобождение рабочего класса от капиталистического гнета и научным изысканиям, чью область я очертил столь широко, насколько возможно, ибо во мне жила глубочайшая интуиция – дробление наук на физику, химию, биологию, социологию, историю сродни дроблению единого пролетарского класса национальными границами. Границы государств препятствовали объединению пролетариата в решительной борьбе за торжество коммунизма. Границы наук – есть нарушение принципа непрерывности, господствующего в пространстве и времени.

Болезнь, увы, столь распространенная среди тех, кто избрал стезей подполье, ссылки, бегство (а ко всему этому в моем случае прибавлялась еще и наука, занятиями которой я не мог пожертвовать, уделяя ей все оставшееся от дня или ночи время), перешла в фазу, за которой неминуема смерть в судорожном кровохаркании.

Никто не посещал меня в последние часы мучительной агонии, и это являлось сознательным выбором, ибо товарищи не могли облегчить страданий, а кроме того, не следовало исключать слежки за моим жалким пристанищем агентов охранки, для которых мои посетители стали бы желанной добычей. Поэтому появление рядом человека, чье присутствие я заметил лишь в редкий момент краткого облегчения между приступами кашля, удивило и даже придало сил, ибо я узнал в нем старинного товарища Мэнни, инженера Мэнни, как он предпочитал, чтобы его называли.

Мы познакомились давно, на партийной работе, и ощущали друг в друге глубокое сродство, которое, впрочем, не переросло в дружбу, ибо Мэнни сохранял ровную дистанцию со всеми товарищами по подполью. На заводах, где он трудился, его ценили и охотно отпускали за границу, перенимать опыт Германии, Франции, Великобритании и Америки в автомобиле- и аэропланостроении, что, помимо прочего, облегчало для Мэнни выполнение партийных поручений. Он выступал связным с теми из наших товарищей, кто в силу пристального внимания охранки не мог пересекать границы Российской империи.

Ослабленный физически и морально, я не понимал, что привело Мэнни к скорбному одру умирающего от чахотки, ибо, зная холодный аналитический ум инженера, не допускал, что им двигало исключительно чувство сострадания. Сколько наших товарищей погибло в борьбе, и скольким предстоит погибнуть! Так стоила моя жизнь какого-то особого участия?

– Я хотел бы предложить вам помощь, – сказал инженер. – Природа этой помощи может выглядеть странной в глазах материалистов, каковыми мы с вами являемся, но поверьте – в ней нет мистики, лишь достижения той своеобразной науки, которой владеют посвященные. Позже я дам самые исчерпывающие объяснения, но сейчас время не терпит, мне необходимо ваше согласие эту помощь принять.

Стоит ли говорить о том, что я, конечно же, согласился? Ибо смерть – дело сильных духом, я же убедился, что не принадлежу к славной когорте, ибо готов был ухватиться за соломинку, только на шаг, на полшага отступить от бездны небытия.

– Что я должен сделать? – Но Мэнни, не считая возможным терять время на дополнительные объяснения, помог мне облачиться и, придерживая под руку, свел вниз, где стоял автомобиль – невиданное в здешних трущобах зрелище.

– Предстоит долгий путь. – Мэнни устроил меня на заднем сиденье, а сам сел за руль. Больше никаких пояснений он не дал, полностью сосредоточившись на дороге, а я впал в забытье и потому не могу сказать, сколько мы ехали и в какую сторону. Лишь когда машина остановилась и Мэнни потряс меня за плечо, я увидел каменистый берег озера, со всех сторон укрытого карельскими соснами.

Оставив меня в машине, Мэнни зашагал по берегу, а затем внезапно исчез, будто спичка погасла. Как ни всматривался я в темноту, ничего не мог рассмотреть, но вдруг в воздухе проявилось, как на фотографической пластине, округлое сооружение, похожее на яйцо, поставленное на приплюснутый конец. В боку сооружения имелось круглое отверстие, к которому вел пологий трап.

В голове роились сотни вопросов, но состояние, в котором я пребывал, не позволяло их внятно сформулировать и задать Мэнни, который тем временем вышел из этеронефа (а именно так назвалось это удивительное сооружение) и помог выбраться из машины. Я ступил на пандус и наконец-то очутился внутри, ощутив себя героем Жюля Верна, который впервые попал на борт «Наутилуса». Только если плод фантазии французского романиста предназначался для исследования глубин водного океана, то этеронеф Мэнни – для путешествий сквозь океан эфирный.

Однако узнал я об этом гораздо позже, ибо там, внутри корабля, почти сразу лишился чувств, да что там чувств! – самой жизни, ибо последние силы оставили меня, и Мэнни пришлось действовать максимально быстро.

2. Труды и дни

Здесь я вынужден нарушить драматургию изложения, намеренно выпустив период моей жизни, весьма насыщенный событиями, но поверь мне, будущий читатель, если в руки твои все же попадут эти записки, – лакуна будет далее заполнена, а причины ее появления получат исчерпывающее объяснение. Сейчас достаточно сказать: через несколько дней я проснулся в своей комнате и ощутил себя так, как давно не ощущал – полным сил, бодрости и с жаждой немедленно действовать на благо революции и науки.

Прежде всего я попытался получить подтверждение тому, что произошедшее в ту достопамятную ночь действительно имело место, но найти прямые свидетельства не представилось возможным. К моему изумлению, товарищи, которых я расспрашивал об инженере Мэнни, вообще не могли припомнить такого! Его словно не существовало, будто привиделся мне в тяжком бреду, который на самом деле ознаменовал не агонию, а радикальный перелом в болезни, после которого я пошел на поправку. Равным образом товарищи ничего не помнили о моей смертельной болезни, а потому мое исчезновение связывали с партийными делами, которые потребовали ухода в подполье либо выезда за границу к Плеханову, Ленину и Луначарскому.

Столь разительное единодушие товарищей в отрицании хоть какого-то, даже шапочного, знакомства с инженером Мэнни, а также их неосведомленность о моем недуге, можно было признать вполне объективным, ибо вряд ли ошибаются все вокруг, и только ты единственно правый, что в моем случае свидетельствовало о психическом заболевании, амнезии, когда страдающие ею люди заполняют провалы памяти выдуманными событиями. Если бы не совокупность новых фактов, которые не вписывались в материалистическую ткань событий и которые можно было счесть если не вполне мистическими, то сверхъестественными.

Так, в один из дней, а точнее, ночей (в тот период я с головой погрузился в подготовку всероссийской стачки, с которой связывали большие надежды), когда мне часто далеко за полночь приходилось возвращаться домой, я вдруг обнаружил, что могу запросто уходить от любой самой изощренной слежки филеров, которыми кишели рабочие окраины.

Поначалу я списал это на низкую квалификацию агентов охранки, но последующие, уже целенаправленные эксперименты, которые с некоторым риском для себя поставил, подтвердили вполне – ни один филер не замечает меня, даже если я в полном одиночестве двигаюсь по освещенной улице. Они безразлично скользят по мне взглядами из подворотен, но затем столь же равнодушно остаются на месте, не делая попыток пристроиться в затылок.

Конечно, это было полезное умение или внезапно открывшийся дар, природу которого я затруднялся объяснить с научной точки зрения. Но дальше – больше. Более общественно полезные дарования стали открываться во мне во время кружков, организованных нами для рабочих, которые проявляли интерес к самообразованию. Подобные кружки имели особую популярность в то время и носили почти легальный характер, ибо изрядно пошатнувшийся царизм посчитал, что они помогут отвлечь посещающих их пролетариев от революционного движения. Я старался затрагивать на занятиях максимально широкий круг тем, рассказывая товарищам о последних достижениях в естествознании, об истории, литературе, театре. А когда во время беседы о Некрасове один из рабочих, смущаясь, признался, что тоже кое-что чиркает на бумажке, как он выразился, и после уговоров согласился это прочитать, я, слушая его неумелые стихи, вдруг подумал: марксистское движение чересчур сосредоточилось на экономических вопросах и вопросах организации революционного движения, выпустив из виду задачу создания истинно пролетарской культуры.

Это могло показаться совпадением, но именно в тех кружках просвещения, где мне доводилось проводить занятия, количество регулярно посещающих разительно увеличивалось, а сами рабочие проявляли столь живой интерес к творчеству, что впору организовывать секции литературного и иного художественного самовыражения. Рабочие с удовольствием зачитывали свои рассказы и стихи, приносили карандашные наброски и даже написанные красками картины, начиная от зарисовок фабричной жизни и заканчивая чудесными деревенскими пейзажами. Кое-какие рассказы, очерки и стихи я отправлял Горькому, в литературные журналы и альманахи. Общаясь с товарищами, которые также вели просветительские кружки, я неизменно сталкивался с искренним изумлением – у своих подопечных они столь массового взрыва пролетарского творчества не отмечали. Нет, и у них попадалось один-два самородка, которые пытались сочинять в стихах или прозе, что-то рисовали, но это не выходило за рамки первых неумелых поделок, которые даже со скидкой на то, кто являлся автором, вряд ли стоило представлять на суд даже весьма невзыскательных читателей.

В какой-то степени я ощущал себя доктором Фаустом, которому в ходе алхимических трансмутаций удалось открыть чудодейственный философский камень, пробуждающий в тех, кто к нему причастился, неиссякаемый источник творчества.

Но как у каждого Фауста имелся свой Мефистофель, так и у меня вскоре возник темный альтер эго.

3. Поэт железного удара

Но прежде, чем познакомить читателя моих посмертных записок с тем, кого я назвал Мефистофелем, может, чересчур польстив ему (то, что и он обязательно пробежит хотя бы беглым взглядом мною написанное, сомневаться не приходится), хочу очертить круг занятий, которым уделял все больше и больше времени. Так сложилось, что мои идеи создания пролетарской культуры и достижения культурной гегемонии пролетариата над культурой буржуазной как главного условия победы революции встретило в штыки подавляющее большинство товарищей по партии. Не желаю даже теперь выносить сор из партийной избы, когда накал споров давно утратил всяческий жар, иных действующих лиц тех событий уже нет, а те далече, однако отмечу – из-за разногласий мне пришлось выйти из руководства партии, а затем и вовсе свести к минимальному минимуму партийные обязанности.

Я полностью сосредоточился на науке. В какой-то степени ощущал себя титаном Возрождения, ибо к тому моменту освоил огромный массив современных знаний из различных областей естествознания, экономики, социологии, философии. И вновь испытал последствия странного дара, который преподнес мне Мэнни: не было такой книги, теории, философской системы, которую я не усваивал не только удивительно быстро, но и проникал в такие глубины, где ясно различал ее достоинства и недочеты. Но, пожалуй, самое важное – я окончательно укрепился в понимании того, что разделение наук – вынужденная необходимость, результат неспособности отдельного индивида охватить науку во всей ее целостности и единстве.

Именно тогда и зародилась идея эмпириомонизма – философской системы, которая послужит фундаментом тектологии, организационной науки, призванной вооружить человечество действенным инструментом синтетического познания и преображения бытия. Изложенная мной система эмпириомонизма произвела тягостное впечатление на товарищей по партии и стала объектом жесточайшей критики со стороны Ленина. Впрочем, ему не откажешь в проницательности, ибо причиной яростных нападок, которые он затем систематизировал в ответном труде «Эмпириомонизм и эмпириокритицизм», являлось то, что Ленин увидел в моей системе угрозу той стройной схеме марксизма, которую он столь догматически утверждал.

Вслед за Марксом он придерживался глубочайшего убеждения – исключительно экономический базис общества определяет то, что в марксизме именуется надстройкой – сложнейший комплекс культурных и социальных феноменов. А потому задача революции – изменив базис, изменить вслед за этим и надстройку. Пролетарий не нуждался ни в творчестве, ни в какой-то особой пролетарской культуре, которую он должен творить собственными руками. Даже наоборот, чем необразованнее он был, чем в более глубокое невежество его ввергал хищный российский капитализм, тем более благодатной средой для догматов марксизма он становился. Пролетарий должен верить в марксизм еще истовее, чем до этого верил в бога. Я же замахнулся одарить пролетария искрой истинного знания. Я покусился на священный олимпийский огонь марксизма, единственным хранителем и жрецом которого назначил себе быть Ленин.

Да извинят автора этих записок за то, что посвящает изрядную их часть перипетиям времен почти мифических, ибо история распорядилась так, что я оказался неправ и восторжествовала линия большевиков, возглавляемых В.И. Лениным. Хотя даже сейчас я не уверен, что социализм в той версии, провозвестником которой он являлся, – всерьез и надолго. Мне хотелось бы сказать: история рассудит, ибо буржуазная культура захлестнет нас с головой в третьем-четвертом поколении страны Советов. Я предвижу, с какими трагическими последствиями придется столкнуться тем, кто с неменьшим энтузиазмом примется за контрреволюцию, за демонтаж социалистического наследия. Вслед за Золотым веком социализма неминуемо придет Век Железный. Однако в нашем с Лениным противостоянии возникла третья сила, и я все больше убеждаюсь, что стал невольным проводником таких сил и стихий, о существовании которых не подозревал. Два титана сошлись в схватке за право одарить человечество своей версией всеобщего счастья, но явился хитроумный герой и низверг титанов в Аид.

Имя герою – Гастев. Или, как его называли товарищи по кружку, Поэт Железного удара, по тому стихотворному сборнику, который он издал за свой счет.

И ничто не предвещало его фантастического возвышения, ибо что касается партийной деятельности, то здесь личностью он являлся вполне заурядной, членом одного из моих кружков, а затем и участником школы на Капри, которую мы организовали для рабочих при поддержке Буревестника революции. Со мной Гастева роднила та форма чахотки, которой он долго и мучительно страдал, порой вынужденно покидая занятия, ибо не мог унять кровавый кашель. Уже тогда я занимался изысканиями в области влияния крови на физиологические параметры организма и провел ряд экспериментов, подтвердивших мои гипотезы. Учитывая собственное чудесное исцеление от туберкулеза, я предложил Гастеву попробовать излечиться через вливания моей крови в его охваченный болезнью организм.

На мое предложение принять участие в некоем медицинском эксперименте (подробности я до поры не открывал) Гастев немедленно согласился, понимая ограниченность отпущенного ему болезнью срока. К тому же он скрывался от охранки, ибо находился в бегах, а потому, будучи схвачен и препровожден в Туруханский край, имел все шансы именно там окончить свою жизнь. Кому, как не мне, понимать эту жажду продлить свое существование вопреки пожирающей изнутри болезни! Ожидание казни не кажется столь мучительным, ибо осознаешь ценность жертвы своей жизнью ради блага народа, но здесь, на смертном одре, тебя гложет совесть за бездарно прожитые месяцы и дни, когда твоя воля уже не в силах противостоять болезни.

Я привел Гастева в лабораторию, которую немногие из товарищей видели, ибо посвящал в свои изыскания в области изучения свойств и феноменов крови как можно более узкий круг людей, так как господствующие религиозные предрассудки и разгул церковного мракобесия вполне могли навести на неприметное полуподвальное помещение каких-нибудь черносотенцев, печально знаменитых своими погромами. Как не вспомнить процесс над Бейлисом и прочие измышления по поводу крови христианских младенцев! Мне хотелось посвятить Гастева в подробности предстоящей трансфузии, показать собранный по моим чертежам аппарат, ознакомить с опытами, которые я провел. Такое знакомство уняло бы беспокойство Гастева в преддверии эксперимента. Однако волновался я напрасно. Внимательно выслушав меня и осмотрев приборы, он без лишних слов выразил готовность немедленно приступить к делу.

4. Единое трудовое братство

Когда я впервые услышал в голове чужой голос, декламирующий незнакомые строфы, то вполне ожидаемо решил, что повредился рассудком, хотя не мог сформулировать причину, которая могла привести меня к столь печальному исходу. Голос вещал:

Но первые строки помогли быстро определить, кому мог принадлежать таинственный голос. Я бросился к столу, заваленному рукописями и брошюрами, принялся лихорадочно в них копаться, пока не отыскал нужное – тоненький сборничек «Поэзия рабочего удара» за авторством Гастева. Голова раскалывалась, пришлось сжать виски и взмолиться – так же мысленно: «Перестань! Прошу – прекрати!» Голос хоть и не сразу, но утих, и мне показалось, будто в наступающей привычной тишине я слышу нечто еще, гораздо более далекое, таинственное, от чего охватывает дрожь иного порядка, чем от столь бесцеремонного вторжения в мое сознание Гастева.

Конечно, я не мог не рассмотреть гипотезу – причиной возникшей мысленной связи, от которой попахивало модным тогда мистицизмом, охватившем власть предержащих, являлась трансфузия крови между моим организмом и организмом Гастева. Вслед за излечением наступила вторая стадия нашего возникшего сродства по крови – обмен мысленными сообщениями. Какие возможности открывались для человечества!

Но если я думал о всем человечестве, ибо мне казалось вопиющей несправедливостью ограничить применение столь удивительного научного открытия исключительно классовыми рамками и сферой революционной борьбы, то именно этого и желал Гастев, к тому времени зарекомендовавший себя опытным бойцом за освобождение рабочего класса. Помимо несомненного поэтического дара, источником вдохновения которого для Гастева являлись фабрика, машины, конвейерное производство, в нем раскрылся незаурядный талант организатора выступлений и стачек, что выдвинуло его в ряды руководства партии. Теперь-то я знаю источник столь быстрого возвышения моего гордого Мефистофеля. Но тогда гнал от себя робкие догадки, ибо, будучи материалистом и марксистом, усматривал в них изрядную долю реакционной метафизики. Что скрывать, острое неприятие моими товарищами эмпириомонизма сделало меня исключительно осторожным в выдвижении каких-либо теорий, ибо меньше всего я желал оказаться в интеллектуальной изоляции. Довольно того, что официальная наука отказывалась меня принимать, почти не заметив изданные за счет автора тома «Тектологии», если не считать пары отзывов в провинциальной печати. Наука партийная, которую я столь страстно желал вооружить самой передовой организационной теорией, устами Ленина повесила на меня всех собак махизма.

Я продолжал трудиться над тектологией, над технологией трансфузии и по обоим направлениям споро продвигался, словно интеллектуальная изоляция, в которой пребывал, создавала идеальные условия для творчества. Я казался себе Пушкиным в период Болдинской осени, несмотря на грозовые события мировой войны, которые предвещали неминуемый крах российских и европейских монархий, а вместе с тем – освобождение пролетариата. Идея пролетарской культуры, вручения фабричным творцам прометеева факела, который и рождает подлинное искусство, не отягощенное буржуазными ценностями, будоражила меня. Только культурная гегемония пролетариата обеспечит построение подлинно социалистического общества. Но попытки решить данную задачу упирались в неожиданное препятствие – неразрешимое противоречие с партийной линией. Школы пролеткульта на Капри, в Париже, Петрограде, Москве громились, саботировались, и самое печальное – не агентами охранки, а теми, кто были моими товарищами по партии. Они прилагали титанические усилия задуть прометеево пламя, из которого должен был возгореться пожар пролеткульта. Я понимал, точнее, был – вполне уверен: революция свершится так, как того жаждали большевики – через перехват власти, диктатуру, кровь, и никому не будет дела до культурных задач. Я катастрофически не успевал в забеге из царства необходимости в царство свободы.

То, что предложил Мефистофель, взращенный доктором Фаустом, при всей условности поэтической метафоры, самому Фаусту не пришло бы в голову, ибо он никогда не рассматривал опыты по трансфузии как способ распространения своих идей. Слишком попахивало это чертовщиной, спиритизмом и прочей теософией. Но Гастев настаивал: трансфузия открывает перед пролетариатом невероятные возможности. Я упоминал о нашей обоюдной способности обмениваться мыслями на расстоянии, с легкостью усваивать огромные объемы научной информации, понимать ее до самых тончайших нюансов и при этом оставаться работоспособными почти круглые сутки. Железное здоровье. Влияние на окружающих, например, филеров, превращаясь для них в уэллсовских «невидимок», способных ускользнуть от любого наблюдения. Гастев продемонстрировал иное. Металл притягивался к его телу, словно плоть стала магнитом. Он легко удерживал на себе домашнюю утварь и даже пудовые гири, а когда я хотел съязвить, что с подобными талантами прямой путь в цирк по стезе Поддубного, Гастев вдруг стал преображать металл. Поначалу я даже не понимал, что происходит. Притянутые к его телу предметы трансформировались, сливались с телом, формировали металлические сочленения, пронизанные человеческой плотью. На моих глазах возник жуткий сплав живого тела и металла. Гастев превращался в то, о чем столь страстно писал в своей поэзии рабочего удара. Он сливался воедино с машиной.

5. Машинизм

Мы не вдавались в подробности, сказав членам рабочего кружка, что необходимы добровольцы для научных экспериментов во имя пролетарской революции. Я нисколько не грешил против истины, ибо все еще не был уверен, что феномен Гастева не есть результат случайности, стечения невероятных событий. Однако дальнейшее превзошло мои робкие ожидания и надежды.

Учитывая необходимость проведения эксперимента на большой выборке испытуемых, при том, что источником крови выступал только я, пришлось ограничиться малыми дозами трансфузии. Но вскоре мы обнаружили – участники эксперимента проявляют недюжинную интеллектуальную остроту, возрастающие способности к творчеству. Их дарования проявлялись в фабричной деятельности, что непосредственно наблюдал Гастев, который работал на том же заводе инженером. Он с восхищением описывал рост производительности труда подопытных за счет повышения точности и экономности движений, с какой охотой они выдвигают предложения по совершенствованию заводских условий, что привело к росту выпуска продукции, в которой остро нуждался фронт. Рабочими двигал вовсе не квасной патриотизм, не божецаряхрани, конечно же, а искреннее желание сделать свой труд более совершенным.

Расширилась и упрочилась наша мыслительная связь с теми, кто стал обладателем частички моей крови. Достаточно сделать интеллектуальное усилие, и я мог видеть окружающее их глазами, ощутить то, что ощущали они. Поначалу меня это пугало, ибо я казался сам себе кукловодом, которому достаточно дернуть веревочки, чтобы заставить куклу двигаться так и туда, куда угодно кукольнику. Не оказалось ли в моей крови субстанции, неосторожное использование которой закует пролетариат в такие цепи, в сравнении с которыми капиталисты-фабриканты покажутся образцами свободы духа и тела? Но несмотря на грызущие сомнения, должен признаться – мне нравилось пребывать одновременно во множестве тел, порой слегка поправлять их, предотвращать ошибки, которые они могли совершить. Теперь мне казалось, что подобное состояние не есть результат эксперимента, а закономерность социального развития, тот виток исторической спирали, когда новый, доселе невиданный класс – пролетариат – переходит на новый виток эволюционного развития, отчуждаясь от капитализма не только по классовым интересам, но и психофизиологично. Уэллс в романе «Машина времени» описал нечто подобное, превращение классов-антагонистов в элоев и морлоков, но сделал это, как и подобает буржуазному писателю, в пессимистическом ключе.

И сколь ни казались смелы подобные размышления, Гастев, признаю это, шагнул дальше меня.

Он выдвинул идею машинизма.

Согласно учению машинизма по Гастеву, естественными союзниками рабочих являлись машины, а говоря шире и в целом – фабрики. Машины тоже эксплуатируются капиталистами, при этом их положение более бесправное, чем у пролетариата. Машины послушны и безответны, их участь – трудиться днем и ночью, ломаться, заменяться на более новые и совершенные, оканчивая существование на свалках или в плавильных печах. Машины – особая форма жизни, утверждал Гастев. Задача пролетариата – дать машинам освобождение от фабричной тирании. Пролетарий должен стать единым целым с машиной! Не метафорически и даже не в духе американских идей о научной организации труда, а буквально, физически. Противоречия между пролетариатом и машинным производством снимались на новом витке, на витке машинизма.

Я стал свидетелем эксперимента Гастева над единомышленниками. Он уговорил одного из своих подопечных провести слияние с простым станком наиболее грубым, прямолинейным способом, запустив руку под кожух, в тесное сочленение приводов и шестеренок, которые неминуемо должны были лишить несчастного конечности. Что, естественно, произошло – ошметки кожи, осколки костей, кровь и пронзительная боль, желание отдернуть кровоточащий обрубок, но стоящий рядом Гастев крепко держит рабочего за плечо, пристально наблюдая, как детали станка орошаются красной субстанцией, в которой обнаруживаются тончайшие серебристые прожилки.

Гастеву нельзя было отказать в безумной прозорливости, ибо отпрянь несчастный от станка, возникшая связь – тончайшая, словно паутинка – немедленно разорвалась бы, оставив испытуемого калекой, но пророк машинизма ведал, что творил. Серебристые нити множились и утолщались, прочнее увязывая рабочего и станок. И я, во время мысленного соединения находясь в теле подопытного, с ужасом наблюдал ход эксперимента, ощущая, как боль покидает искалеченную руку, переживая даже не страх от слияния с машиной, но удивительную эйфорию. Человек и машина становились единым целым. Рождался человек-станок. Человечество-фабрика. Как это созвучно тому, что я писал в «Тектологии»! Тектология связывает совершенствование системы со все более высокой специализацией. И разве не этот же идеал воплощает на практике Гастев, заставляя сливаться в единое целое рабочего и станок, пролетариат и фабрики?! Это и есть прогресс, развитие, революция. Так какое я имею право встать на пути эволюции и прогресса? Как могу восстать против выводов мной же открытой науки – тектологии? Да, будущее, провозвестником которого выступает Гастев, мне чуждо и неприемлемо. Но оно – будущее!

6. Железный век

Железный век сменил век золотой и век серебряный. На смену буржуазному пришло общество физиологического коллективизма, спаянное в антиличность не столько интересами классовыми, как предвидел Маркс, не культурными, как мечтал я, а глубинными психофизическими связями, цементируя в единое целое пролетариат и средства производства. Антииндивид в октябре 1917-го наконец-то уничтожил рожденную Ренессансом индивидуальность. Социальные условия, породившие антииндивида, дополнились биологическими, психофизиологическими, на основе трансфузии крови, которая стараниями и буквально нечеловеческими усилиями Гастева из экстраординарной процедуры стала обязательной.

Октябрь 1917-го свершился не военным переворотом, не вооруженными солдатами и матросами, а восставшими фабричными титанами, симбиотами пролетариев и машин, гигантскими чудовищами вставшими над Петроградом, одним своим явлением в клочья разорвав старый мир, как птенец разбивает скорлупу яйца, что до поры хранило его. И даже крейсер «Аврора», герой Цусимы, вошедший в акваторию Невы в ночь рождения нового века, нес на своем борту тех, кто прошел кровеобмен, – еще один эксперимент Гастева, ведь пролетариат владел не только средствами производства, но и средствами уничтожения. Пришла пора повернуть штыки и пушки против тех, кто жаждал превратить пролетариат в пушечное мясо. Как рабочие прорастали с фабриками в единое целое, так и моряки сливались с крейсером в колоссальную машину, которая воздвиглась над Невой бронированным титаном, ощетинясь главным калибром в сторону Зимнего.

Смешно вспоминать ленинскую теорию о захвате власти! Телефон, телеграф, вокзалы – везде имелись машины и люди, работающие на них. А следовательно, готовые слиться в единое машинное целое.

Большевизм проиграл, как проиграла бы любая идеология, столкнувшись с новым витком эволюции. Выиграл машинизм. Выиграл Гастев.

* * *

– Кто вы на самом деле? – вот вопрос, который я задал инженеру Мэнни, когда проснулся в каюте этернонефа, куда он меня перенес после трансфузии.

– Я с другой планеты, – просто сказал Мэнни. – С планеты, которую вы называете Марсом.

– Неужели вы прилетели для того, чтобы спасти меня от смерти?

– Нет, – покачал головой мой спаситель. – Я давно наблюдал за вами и решил, что именно вы подходите для миссии, которую надеюсь возложить на вас. Я последний представитель древней марсианской цивилизации. Увы, но мой народ пришел к закономерному закату, который наступает для любой цивилизации. Мне не хотелось бы глубоко вдаваться в причины ее гибели, здесь лучше подойдет слово «старость».

– Право, очень жаль, – сказал я. – Но чем могу помочь…

– Вы должны понимать – столь древняя цивилизация за время своего развития и угасания накопила огромные запасы знаний, которые неминуемо погибнут, если их не сохранить. Однако не хватит книг и бумаги, чтобы во всех деталях запечатлеть всю мудрость, которой мы обладали. Это не только технические достижения, но и философские системы, искусство, литература, поэзия, архитектура и еще много того, чему в человеческих языках не существует даже понятий. А если бы как-то удалось решить и эту проблему, мы неминуемо столкнулись бы с другой…

– Никто не в силах усвоить такой объем знаний! – воскликнул я, прервав Мэнни.

– Да. Поэтому сложнейшая задача передачи знаний нашим наследникам, которыми мы видели вашу, земную цивилизацию, являлась первостепенной для группы моих единомышленников. Десятилетия нам понадобились для выработки механизма такой трансляции, и еще больше – для записи на избранный носитель суммы знаний нашей цивилизации. Пришлось проделать колоссальную работу, но нас вдохновляла эта задача… впервые за многие сотни лет наша цивилизация, достигшая всего, о чем только может помыслить разумное существо, нашло такую проблему, которая пробудила ее от апатии, столь свойственной существам на пороге смерти.

– Так что же это за чудодейственное средство, Мэнни? – Меня охватило лихорадочное возбуждение, ибо перспектива приобщиться к величайшим знаниям иной, несоизмеримо более развитой цивилизации поразила воображение! Получить ответы на вопросы, над которыми человечество бьется десятки, если не сотни лет! Да что там – ответы! Задать вопросы, о которых мы даже не помышляем, до которых дошли бы только через тысячи лет! Это ли не даст человечеству могучий импульс развития, не только технического, научного, но и социального! Одним скачком перепрыгнуть через десятилетия, а может, и века борьбы за победу коммунизма, за искоренение всех форм насилия, за счастье для всех и для каждого!

Мэнни взял со стола стеклянную капсулу и показал мне. В ней переливалась алая жидкость с серебристыми проблесками, будто кто-то ухитрился смешать в единое целое кровь и ртуть.

– Мы записали все наше наследие в кровь. Вы пока не достигли того уровня знания, чтобы я мог понятно объяснить весь процесс. Скажу только, что в любой живой клетке содержится мельчайшая спиральная структура – чертеж построения организма и программа его дальнейшего развития. Нам удалось использовать этот механизм для записи знаний, накопленных нашей цивилизацией. Перелив вам эту кровь, я сделал вас их носителем. А кроме того, ваша кровь, перелитая другим людям, сделает, в свою очередь, их носителями и хранителями знаний.

Я нахмурился, пытаясь мысленно извлечь хоть крупицу величайшего наследия, обладателем которого поневоле стал, но Мэнни, поняв меня, покачал головой:

– Не все сразу, мой друг. Невозможно вмещать столь огромный запас знаний в одну голову, в одного человека. Вам придется разделить полученное наследие…

– Но как?!

– Так же, как вы получили его. Через трансфузию. С кем и как вы будете делиться своей кровью, решать вам, но в полной мере наше наследие откроется тогда, когда будет достигнуто оптимальное число особей… простите, число людей, в чьих жилах потечет частичка нашей крови. Прежде – количество. И лишь затем количество перейдет в качество, открывая вам доступ к нашим знаниям.

Эмблемой нового дивного мира Гастев избрал наложенное на координатную сетку изображение руки, сжимающей странный предмет, похожий на заостренный молоток. Квинтэссенция машинизма – точность, научная и математическая размеренность движений, но главное – инструмент, что сжимает рука. Это не молоток, это трансфузатор. Он висит над моим телом и в отмеренные периоды времени опускается на печень, сковыривая наросшую за это время плоть, как орел раздирает когтями жертву, желая утолиться плотью. И вслед за этим в печень втыкается стальной зонд, производя очередной забор крови, которую предстоит перелить новым адептам машинизма.

Я не знаю, сколько их. Не ведаю, что происходит за пределами места, где прикован к каменной плите, будто к скале, в ожидании очередного ужасающего приступа боли, что раздерет мою печень. Не ведаю, в каких муках рождается новый мир. Но почему-то я уверен, что Гастев не победил. Победил Мэнни, чья цивилизация походила на сообщество муравьев или пчел. Коллективный разум, который пришел в упадок, но нашел средство возродить себя в иных условиях. Не прямым захватом другой планеты, как поступили бы мы, люди, а постепенным изменением и превращением населяющих ее существ.

И когда Гастев распространит свой машинизм на весь земной шар, а он, несомненно, это сделает, ведь крупицы знаний марсиан будут возникать в сознании адептов Железного века, и несомненно поначалу они будут касаться военной техники, чтобы сокрушить любые государственные границы во имя объединения всех железной кровью в железное братство. Когда же этот момент наступит, мы исчезнем. Люди уступят свои тела и свои мозги сородичам Мэнни, которые унаследуют Землю.

Сергей Лукьяненко Экскурсия

Утром папа сказал, что мы поедем на экскурсию. По местам боевой славы. Ну понятно, город-герой, все такое, нельзя только купаться в море и играть в компьютерные игры… Брат заныл, конечно. У него в игре рейд, а тут ехать смотреть памятники. Но папа сурово спросил:

– Ты хоть понимаешь, что тут места реальных боев? Что люди сражались за будущее? А ты в свою игру уперся! Ты человек вообще или гном? Или эльф?

– Человек, – буркнул брат. – Волшебник Гэндальф три подчеркивания семьсот семь.

– Странное имя у Гэндальфа, – усмехнулся папа.

– Ну так популярное…

– Вот только Гэндальф не человек, – заметил папа. – Так что, планшет закрыл – и марш в машину.

И мы поехали. Папа всю дорогу рассказывал о войне, о том, как все народы объединились и воевали… Мама не удержалась и вставила:

– Так уж и все. Одни за морем сидели, другие и нашим, и вашим оружие продавали…

– Непедагогично, – сказал папа. – Конечно, мы внесли основной вклад, но все тогда объединились. И поставки шли из-за моря, ленд-лиз…

И мы приехали в город, и ходили по узким улицам, и смотрели на выбоины на стенах, и слушали экскурсовода. Покупали сувениры – магнитики, поделки из камня, фигурки солдат – наших и вражеских. Тут даже брат оживился. И памятники, конечно, смотрели. Их было много. А папа все рассказывал, будто мы в школе не проходим историю. «Ах, наши стрелки! Разведчики! Моряки наши героические, гроза морей! Орлы наши, властелины неба! Даже смерть не была основанием выйти из боя!» Скукота, если честно. Молодцы все были, конечно, но это дело давнее и все историю знают. Ну кроме брата, ему только игрушки интересны. А еще в городе было очень жарко от каменных стен.

Хорошо хоть, к концу экскурсий даже папа устал и предложил:

– Хотите, еще к вулкану съездим?

Вулкан не извергается лет сто как, но это все же интереснее. Мы поели мороженого и поехали к вулкану. Там можно доехать до подножья, потом фуникулер идет наверх. И мы поднялись к самому кратеру и посмотрели вниз. Застывшая лава была черная и пористая. Даже брат перестал ныть. А я смотрел вниз и думал, что воевать было страшно. По-настоящему.

Конечно, тут тоже нашлась сувенирная лавка. В ней торговали местные: смуглые, кряжистые, с черными гнилыми зубами. Папа с ними вел себя подчеркнуто вежливо, как подобает воспитанному человеку. Брат сразу выбрал себе сувенир – черную плюшевую паучиху. Я вначале хотел купить настоящий старинный наконечник стрелы. А потом стал разглядывать сувенирные кольца, лежащие на прилавке.

– Папа, а настоящее кольцо в лаве лежит? – спросил я.

– Оно расплавилось, – ответил папа, но как-то неуверенно.

Тогда я выбрал себе одно кольцо. Чем-то оно мне понравилось. Как-то блестело. И вообще такое… прелестное. Мое. Торговец усмехнулся и пристально посмотрел мне в глаза. Сделал знак – бери, а сам даже не коснулся кольца. И даже денег за него не взял!

Когда мы ехали обратно, я все время засовывал руку в карман, проверял, не потерял ли кольцо, и оглядывался на вулкан.

Хорошо, что после Гондора мы заехали в Ородруин.

Легенды народов севера

Всеволод Алферов Конец гнева

Начало гнева – безумство,

а конец его – раскаяние.

Арабская пословица

«Ах ты ж, сучий сын! – подумал Блазей Штех. – И не боится же гнать по мокрой трассе, как сумасшедший».

Ухабы, трещины, а вместо асфальта – слегка прихваченная морозцем грязь. Но это и понятно, отчего так гонит: шоссе на Нижанков – как длинный черный язык: до края холмов. А дальше… дальше, черт возьми, граница. И все, гудбай, преступник!

Штех выругался.

Свет быстро угасал, на лобовом стекле выступили белые капли. Испарина. Испарения железа, пот машины – так решил Блаз. Ладони его на баранке окоченели.

Да с самого начала было ясно, что дурная затея! Сколько продолжается гребаная погоня, почти двое суток? Больше? Алица возмутилась бы, что не предупредил – и Штех по привычке начал мысленно браниться с женой. Потом сообразил. Еще раз выругался.

Чертов ноябрь.

И чертов убийца!

Прежде чем выехать, Блазей звонил в полицию: он знал, что с отрывом в полсуток за ним следует опергруппа – или как там у них называется? – а на границе действует план «Перехват». Дело жены стало резонансным, и он не выключал приемник: вдруг скажет, что убийцу уже схватили на границе? Радио еще иногда потрескивало, но реже и реже, в последний раз динамик выплюнул кусок хрипа, когда он проезжал барахолку в Волице.

«Мотель». «24/7». «Туалет/душ/ночлег». «Кофе/чай». «Мотель».

Вывеска мигала и показывала эффекты, а может, это ветер играл с нею, сотрясая хлипкий забор. В груди кололо, словно кто-то пытался сшить Штеха изнутри – пожалуй, это покалывание и заставило Блаза свернуть.

Нет, не усталость.

И не желание узнать, проезжал ли здесь убийца.

Лучи фар мазнули по пустой стоянке и уперлись в рифленую дверь. Через хрипы прорвался прогноз погоды, и Блаз выключил мотор на «ночных заморозках». Отлично. Значит, теперь грязь еще и схватится ухабами.

А внутри пахло плесенью, табачным дымом и еще отчего-то – серой.

– Эй? – Блаз сделал пару осторожных шагов. – Эй? Есть кто?

Весь холл – сплошная тьма, только настольная лампа и пятно света над поцарапанной стойкой. Вот и стул, и даже чашка с потеками кофе, только владельца нет. Да уж, Нижанков – не самый большой КПП на границе, и проще доехать до города, чем оставаться здесь. Но раз поставили мотель, должен быть сторож. Куда он, черт возьми…

– Эй? – в третий раз крикнул Блаз.

И вздрогнул, когда пружины двери издали ржавый скрип.

– Ну че голосишь? Видел я тебя, видел.

Ночной сторож курил, опершись о косяк. Не внутри, но и не снаружи. Потом выбросил сигарету и наконец шагнул на свет.

По спине Блаза вновь пробежала дрожь.

Должно быть, глупая шутка… или нет. Не могут же они всерьез?

На коренастом ночном стороже шел складками комбинезон, дурацкий рыжий костюм белки, с самым настоящим хвостом и белым пятном на груди. Только головы-маски не хватало, да еще наряд знавал лучшие времена: шерсть на дряблом животе свалялась валиками.

– Добро пожаловать в мотель «Лесная белка»! – выплюнул сторож и тут же закашлялся.

Когда он проходил мимо Блаза, в нос ударил едкий табачный запах.

– Ну что?! – Сторож не спрашивал, а обвинял. Он сморщился, словно это не от него, а от Штеха попахивало. – Комнату? Ужин?

Блаз тоже рявкал бы, заставь его ходить в костюме белки. Вот только… Черт! Как будто сторож надел комбинезон не меньше пары лет назад, да так и не снимал.

«Нет уж, доехать до города, а там разберемся! Бензина должно хватить». Но в груди кололо так, что перехватило дыхание. Штех задышал медленно и глубоко, пытаясь унять боль.

– Комнату, – услышал он собственный голос. – Мне бы час-полтора поспать. За ужином я еще спущусь.

– Вот, номер двадцать два. – Сторож не стал дружелюбнее, даже когда Блаз достал кредитку. – В автомате лапша, сэндвичи и растворимое пюре. В такое время уже никто не готовит.

– Я разберусь.

– Ну тогда иди. – Голос ночного сторожа звучал укором. – Вот тебе ключ.

Идите, мысленно поправил Блаз. Но вслух не сказал ничего. Взял ключ и зашагал к лестнице. Первая лампочка, источавшая желтоватый свет, висела двумя этажами выше. Коридоры пусты, на ступенях разводы от тряпки, под потолком – черт знает, что там, в тенях, но, наверное, тоже признаки запустения. И это блеклое мерцание! Да уж, даже свет здесь нужно хорошенько отмыть.

Блаз уже сомневался, что хочет провести в мотеле хоть час, но сердце прихватило немилосердно, Штех мечтал о стакане воды, таблетке и любой кровати, просто чтоб рухнуть и отлежаться.

А за дверью ждала чернота. Блаз потрогал стены, а после клацнул зажигалкой, высветив выключатель на уровне пояса.

В тесном номере царил запах пыли. Но постель оказалась чистой, хоть и попахивала стиральным порошком. Штех трясущимися руками выудил из кармана таблетки, запил водой из-под крана и упал на кровать.

Черт.

Черт-черт-черт!

Преступник. Надко Стрый, это его настоящее имя, по паспорту. Когда Блаз впервые встретил ублюдка, еще не зная, что это и есть убийца, – Штех все думал, что ему можно дать и пятьдесят, и шестьдесят… а может, сорок. Тысяча девятьсот семидесятый год, так говорили по радио поначалу, а потом оказалось, что вовсе даже шестьдесят первый.

Надко Стрый должен быть уже у границы. А Блазу нужно собраться, встать и пойти узнать, когда тут проезжал белый «Крайес». А, впрочем, что может видеть сторож, если выходит покурить раз в час?

Встать и спуститься вниз, опросить сторожа.

Он только подождет чуть-чуть, пока лекарство подействует. Совсем немного.

Четыре часа отделяли его от преступника, когда Штех выехал в погоню, и всего-то полтора – сейчас. Но теперь убийца уж, верно, на границе, а колотье в груди все не стихает, и нужно просто подождать. Быть может, он еще и не останется надолго.

Может…

Может, ему и нужно было пошевелиться самому. Представить что-то приятное вместо гребаной работы. А он так устал, так устал!.. тверд, но совсем ничего не чувствует. В голове осталась единственная мысль: «Давай скорее! Ну сколько можно?»

Вверх-вниз, вверх-вниз, кровать поскрипывает с каждым движением.

Наконец, Алица получила что хотела. А он так ничего и не ощутил. Жена перекинула через него располневшую за последний год ногу и сползла с Блаза. Уселась рядом. Улыбнулась. Взялась довести его руками.

«Ну же, черт возьми! Тебе едва за тридцать, не старик еще!»

Блаз скользнул взглядом по влажным губам, ключицам, еще ниже, к коричневым соскам. Да! Руками – получилось. И довольно обильно. Хотя, видит бог, он испытал бы больше удовольствия, просто соскользнув в сон. Или если б дирекция не грозилась вышвырнуть всю их охранную службу и его в том числе.

Блаз так и остался лежать на кровати, раскинув руки, даже когда Алица встала и пересекла комнату. Улыбка сползла с ее лица.

Горлышко бутылки цокнуло о край бокала.

– Ты знаешь, что мне наплевать. – Жена подняла абсолютно трезвый взгляд, лишь легкий румянец на щеках. С вызовом повторила: – Плевать, что ты думаешь!

Взяла бокал, мгновение глядя поверх края. Глотнула.

Да, Блазей знал. «Это останавливает мысли, – говорила Алица. – Мельницу, которая мелет и мелет вопросы. Колеса Молоха». Для женщины она вовсе не глупа, куда умней его. Штеху даже пришлось порыться в Сети, чтобы выяснить, кто такой Молох. «Не думать, – говорила Алица. – Проснуться, к полудню выпить – и так, покуда не захочется спать, а вечером повторить».

Взгляд трезвый, но он не обманывался: жена пьет достаточно, чтобы не пьянеть от полбутылки вина. Разве что движения стали чуть заторможенными.

«Ну да, я виноват, я знаю. Но, черт, не я заставил тебя пить! Это был твой выбор, ты сама…» Блаз хотел ответить, но с губ сорвалось шипение напополам со стоном. Сдавленное мычание. Левая половина рта не двигалась.

Темнота.

Шипение и треск.

Темнота.

Уже проснувшись, он невнятно бормотал: «Не я заставил, не я, это не я…» Блаз лежал на животе, левая сторона лица прижалась к подушке так тесно, что не разлепить губ.

Как каждый день после пробуждения, он еще миг лежал, как будто жизнь идет своим чередом, а потом оно все навалилось. Скопом.

Да, Алица пила. Уже… год, два, три? Черт знает, когда он стал ей невыносим.

Да, Алица ушла. Навсегда. В первые дни ему хотелось забиться в угол и тихо, медленно умирать. Он взял неделю отпуска. Против воли заставлял себя есть, пить, а спать… выходит, что жена права. Бутылка в самом деле помогала остановить мысли и провалиться в сон.

А потом ее нашли в осоке, в грязном пруду посреди парка, посиневшую и с ножевыми ранами в животе. Опознание. Рука полицейского на плече. Блаз хватал ртом воздух, потому что дыхание все разом вышло, и он захлебывался слюной и не мог вдохнуть.

Треск.

Шипение и темнота.

Штех сел и охнул, когда грудь прошило болью.

Включенный телевизор залил дальний угол серым мерцанием. Помехи на весь экран, шипение и треск. Гребаный мотель! Гребаный допотопный телевизор, который включается, когда хочет, да притом еще показывает рябь.

В темноте он спустил на пол ноги и лишь теперь взглянул на тумбочку. Во мраке светились цифры: 03:09.

Черт.

Черт-черт-черт!

А ведь он хотел совсем немного полежать, а после узнать у сторожа, проезжал ли убийца. В животе заурчало, едва вспомнились лапша, сэндвичи и растворимое пюре в автомате.

Таблетка. Сперва таблетка!

За спиной все так же шумел экран, и Блазу чудилось, что тот шепчет: «С-стрый. С-стрый…» На эмали раковины чья-то рука нацарапала «ублюдок», и Штех вздрогнул, когда это увидел. Потом заметил, что вся поверхность сплошь покрыта ругательствами: с вечера Блаз принял их за паутину трещин.

Уже потом, запив таблетку, он долго давил на кнопку пульта, но без толку: телевизор и не думал выключаться. Сквозь помехи как будто проглядывали фигуры и здания. А, провались оно пропадом! Блаз отшвырнул пульт и хлопнул дверью.

Внизу было так же. Пустая стойка, круг света под лампой и кружка с потеками кофе. И, конечно же, сторожа нет.

– Есть кто?

Опять, что ли, вышел покурить? Но нет: дверь заперта, а изнутри еще и решетка. На покрытых краской прутьях – амбарный замок. Блазей зачем-то подошел и со всей дури рванул ее на себя, подняв адский грохот.

Все лучше, чем стоять и ждать. Может, хоть шум привлечет эту чертову «белку»?

Блаз считал вздохи, чувствуя себя героем фильма. Пять. Семь… На шестнадцатом он еще раз громыхнул решеткой и двинулся в темноту за стойкой.

– Эй-эй! – вновь подал голос Штех.

Тишина. Спать он лег, что ли?

Дверной проем едва виднелся. Почему-то Блаз замедлил шаг, ступая осторожно: как будто если кто увидит, что он зашел за стойку, ему не поздоровится. «Ха! Арестуют, не иначе», – сказал себе Штех. Как и вчера, он чиркнул зажигалкой.

Скучный коридор, утонувший в тенях. И разговор за стенкой: голос женский, но низкий, идущий из самого нутра:

– …умерла, вот в чем дело-то! Часов в пять утра. Сказала, что любит и больше на тебя не сердится. Хотела, чтоб ты это знал.

– Возьми же трубку! – бормотал мужчина. – Господи, пожалуйста, возьми трубку. Пожалуйста!..

Писк, словно нажали на кнопку электроприбора. Гудки, гудки, шипение. Блаз сдавленно выругался: телевизор, мать его! Еще один телевизор.

Он ударил по выключателю кулаком, и лампы в коридоре загудели, вспыхивая одна за другой.

Кухня. Первое чистое помещение, что ему встретилось. В животе противно заурчало при мысли о еде.

Дальше были кладовка, склад с бельем и горой подушек. Пропахшая никотином каморка, где сторож, по-видимому, спал. Не ушел же он, черт возьми! Да нет, не мог уйти. Как бы он тогда навесил на решетку замок? – изнутри.

Блаз вздрогнул, услышав за спиной хихиканье. Резко обернулся – и вновь попался на трюк с телевизором. Маленький экран стоял в углу, а смеялся школьник. Это отсюда и доносились голоса.

Даже телевизор не выключил. Он просто отошел.

– Есть кто? – крикнул Блаз для приличия, прежде чем стукнуть в беленую дверь туалета.

Та скрипнула и приоткрылась, показав край раковины. И здесь нет? Да где же… Штех выругался и лишь теперь заметил еще одну дверь напротив. Толкнул ее, прежде даже, чем успел подумать…

…и лишь завидев смятую постель, понял, что за дверью его же номер.

До него долго доходило, как это.

Затем он обернулся.

Прокуренная комнатка слева и черно-белые тени на экране. Справа номер на втором этаже, из серой ряби льется тихое шипение.

Потом изнутри поднялся тухлый тошнотворный страх. Блаз сглотнул раз, другой, третий, но привкус не исчез, а ладони вспотели, пришлось вытереть их о штаны. Он ни на секунду не усомнился в своем рассудке – хотя, может, зря.

Все так и есть.

Комнатка слева – на первом этаже, а справа – на втором.

И дверь, которую он не помнит в туалете своего номера.

Первая мысль была просто глупой: пока он застрял здесь, убийца пересек границу. «Ублюдок, ублюдок, ублюдок!» – как мантру, повторял Блаз. Эта нехитрая молитва раздувала гнев и отгоняла страх. Но ненадолго. И недалеко.

Он рванул кран холодной воды – умыться, сбросить наваждение – но в трубах заклокотал воздух, а из лейки полилась черная масса: густая и вязкая, как мазут. Слева, в каморке ночного сторожа, вновь захихикал телевизор, теперь уже взрослым мужским голосом.

Белый «Крайес». Ушел! И сторож… Как же это?

И чертова решетка на дверях. Не выбраться.

Потом из крана – уже не из лейки – вдруг побежала вода, все еще с воздухом, выхаркивая в раковину пену. Блаз отшатнулся и правильно сделал: вода оказалась розовой, будто смешанной с кровью, а затем все краснее, краснее, и вскоре у стока образовался алый круговорот.

Он шарахнулся прочь, но оттого даже лучше разглядел, что из зеркала смотрит не он, а слишком полная девушка в слишком обтягивающем топе. Миг-другой отражение глядело в глаза Штеху, а потом опустило взгляд и… че-е-е-ерт, да она же режет вены!

Банковского охранника не испугать видом крови. Ранения, даже смерть – он все это видел. Но сейчас голод и долгий путь, и чертовщина эта… позыв к рвоте согнул Блаза пополам.

И ужас. Поначалу его подташнивало, дрожали колени – а теперь в животе и в груди застыл лед.

Слава богу, что ничего не видно! Над головой по-прежнему журчала вода. Блаза опять скрутило, стоило представить красную воронку там, наверху, у слива. Хорошо хоть, блевать особо нечем.

Позабыв о достоинстве, прямо так, на четвереньках и не отрывая взгляда от пола, он выполз в номер – и уткнулся в край кровати лбом.

Сколько он просидел так? Минуты? Полчаса? Открывать глаза не хотелось. Словно пока ничего не видно, ничего и не может произойти. Покрепче зажмурься, и тебя не заметят. Можно даже подумать немного. О том, что за чертовщина. И что же делать. Смотри Блаз побольше фильмов, знал бы хоть, чего точно делать не нужно. Так сказать, на примерах.

А впрочем, что они понимают в страхе – писаки, высоколобые выродки, производители фильмов и книжек, все, кто сколотил состояния, задуривая других? То было даже не предчувствие, а уверенность: по правде, не имеет значения, что он предпримет. Неважно, куда податься и от чего бежать – можно даже вскрыть вены, как эта девка в зеркале. Кровь уйдет в сток, а стоки все кончаются одинаково.

Все плохо там в конце.

Но что-то же делать надо! Если он просидит так до утра, с закрытыми глазами, и не свихнется раньше, вслушиваясь в каждый шорох – рассеется ли морок с рассветом? Что-то подсказывало Блазу: ночь будет длиться столько, сколько нужно.

Пока отвратительный балаган не отыграет всю программу.

Всю программу он, может, пока и не представлял, зато сразу понял, что началось второе действие.

Вернее, поначалу-то он ничего не понял. Лишь почувствовал: что-то изменилось. Потом сообразил, что уже минуту или вроде того отчетливо слышит треск сломанного телевизора – а вот вода течь перестала. Против воли Штех все же разлепил веки. Кое-как поднялся.

Кран в самом деле притих: Блаз видел его даже из комнаты, через дверной проем, наискось. И раковина блестела эмалью, никаких алых потеков. Что это, привиделось? Штех переступил с ноги на ногу.

Облизнул пересохшие губы.

И лишь тогда заметил, что всю его поклажу перерыли.

Блаз не брал с собой много. Не думал, что едет надолго, да и некогда было собираться: кое-какие вещи (первое, что попалось под руку), телефон (без зарядки уже скоро сдохнет), бутылку (не сейчас, не за рулем, но после – он обязательно отметит!). Все уместилось в небольшую спортивную сумку, которую Штех бросил в углу.

Теперь та валялась выпотрошенная и перевернутая. Точно зверек, над которым поиздевались, а после убили.

Зеленый свитер отшвырнули на пол. Рубашку бросили еще дальше – та перелетела кровать и свесилась, зацепившись рукавом за спинку. Кто-то очень недоверчивый, подозревая, что Блаз может спрятать что под одеялом, перевернул постель, не поленившись даже содрать простыню.

И хуже всего – запах коньяка.

Пьяные потеки на одежде, на постели, на стенах: словно кто-то размахивал бутылкой, чтобы пойло скорей вылилось, а после бросил посудину возле комка одеял.

Кто? Зачем?

Невольно Блаз поймал себя на мысли, что выпотрошенная сумка, дурацкий обыск – это же так просто, привычно. Почти родное. Земное. Даже то, что незнакомец, не найдя искомого, пришел в ярость.

Все лучше телевизора, который сам включается, и крана, который сам выключается.

Телевизор, к слову, еще работал. Сквозь шум помех чудились обрывки разговора, нет, спора с криком и руганью. Штех не вслушивался: осторожно переступая меж вещами, он приблизился к сброшенному с кровати белью. Только теперь он углядел, что одеяла не просто скомканы в беспорядке.

Тело сделалось ватным, а в ушах гудело.

Их выложили в форме человеческой фигуры. Женской фигуры. Одеяла, подушки, веселенькое покрывальце, рубашки – в ход пошло все: их скатали и заботливо разложили, напоследок укрыв и подоткнув простыней.

Почти искусство.

Воздух стал тяжелым и душным, облепил лицо, как будто маска. Дышать приходилось с усилием.

Даже бутылка – не просто так. Словно откатилась от простертой, прикрытой покрывалом «руки». И нож. Которого с вечера не было ни в номере, ни, конечно, у Блаза в сумке.

Нож проткнул простыню там, где у «тела» находился живот.

– Ай-яй-яй, какой погром! Но шуметь-то зачем?

Блаз медленно обернулся. Перед глазами успели мелькнуть хихикающий телевизор, кровавая круговерть в раковине и чужое отражение. За короткое мгновение все мысли слиплись. «Нет, – только и подумал он. – Хотели бы прикончить – уже бы сделали».

Маленький плотный человечек, загорелый настолько, что кожа его стала коричневой, как у араба, качал головой.

– Шуметь? – зачем-то повторил Штех.

– Кричать «паскуда», «убью» и еще «лживая… пизда», – толстяк неловко замялся на последнем слове. Меж полных губ белели маленькие зубы. – В общем, да. Я называю это «шуметь»!

Нужно что-то ответить, но Блаз еще не знал, что.

Горсть мгновений они глупо молчали, просто разглядывая друг друга. Штех слышал, как колотится его сердце. Он поймал себя на мысли, что с момента пробуждения все чувства словно обострились, как у загнанного зверя.

И сейчас чутье кричало об опасности.

– Когда это было? – По спине Блаза стекла капля пота, и он содрогнулся всем телом. – Когда… кричали?

– Как знать, сынок, как знать? – Голос у толстяка был тонким и надтреснутым: стоял тот в дверях, а звук будто зудел над ухом. – Я не засекал время. Может, полчаса назад? Я выждал, пока вы замолчали, подождал и тогда постучался.

– Полчаса назад меня здесь не было.

– Тебе лучше знать, сынок. – Толстяк цокнул языком.

И снова они молчали, глядя друг на друга.

– Да я тут остановился, в соседнем номере, – вдруг начал пояснять человечек, пухлые пальцы мелькнули, словно он жестом показывал, какой у него номер. – Уже сутки, знаешь ли. Жду вот родича из-за границы. – Врет. Как есть врет! Машина Блаза была единственной на стоянке, но пусть его. «Араб» между тем продолжал: – Я очень, очень зол! Весь день отсюда то грохот, то ссоры. Я очень зол на тебя, так и знай.

Еще капля пота сбежала вдоль позвоночника. Штех и прежде чувствовал угрозу, а теперь мог поклясться, что «араб» сказал что-то еще, помимо прозвучавшего, оно словно прошло мимо него, сквозь него, а он даже слова не услышал.

– А до тебя был еще один, и я даже не знаю, кто хуже!

– К-кто? Кто был до меня?

– По-твоему, я знаю?! – Толстяк издал гортанный возглас, похожий на ругательство. – Может, мне описать, а? Может, ты его выследишь, как сыщик или полицейский? Арестуешь за то, что мешал мне спать? – Толстяк понизил голос и театрально прошептал: – Он очень большой, пузатый, и у него длинные волосы.

«Стрый. Значит, он тут был! – Блазу казалось, что кровь побежала по жилам быстрее. – А если лжет? Нет, с чего бы… Нет. Да и откуда ему знать?»

Но кто-то же разложил все тряпки – точно как лежала Алица, с ножом в животе.

– Он… он долго тут пробыл?

– А я знаю? – огрызнулся толстяк. Он помахал ладонью у лица, словно ему вдруг стало жарко. – Иди ты с расспросами! Орешь. Буянишь. Час, может… полтора, два, три – не знаю, слышишь меня? Не знаю!

И час, и два убийца мог здесь провести. Три – максимум. Хотя – почему он решил, что убийца вообще тут был? Кто этот кругленький человечек? Блаз все не мог отделаться от мысли, что стал просто куклой в представлении, которое началось, пока он спал. Актер фильма-снафф, где главный герой в конце концов погибает.

Молчание затянулось, и «араб» с нехорошей улыбкой сказал:

– Ладно, сынок. Соседний номер. Если отомстишь за мой сон, – он вдруг развязно хихикнул, – ты знаешь, где меня искать. Убей фотографа – и заходи.

«Пошел ты! – решил Штех и тут сообразил: откуда толстяку знать, что в обычной жизни ублюдок строил из себя фотографа? – И, черт, разве ты не этого хотел?» По правде, как он выезжал, как собирал вещи, когда узнал, что Надко Стрый сбежал к границе, – все провалилось так глубоко, словно было в другой жизни. Он даже помнил смутно. Помнил шум двигателя и веселый голос радиоведущего в утренней передаче. Это – единственное, что еще осталось в мире. По сути, с мига, когда он решил нагнать ублюдка, и вправду началась новая жизнь. Прошлая – даже развод и убийство – казалась размытой и ненастоящей.

Черт, толстяк что – уже ушел к себе?

Или просто… того?

Даже это Штех не мог сказать с уверенностью. Он, верно, так и торчал посреди комнаты добрые полминуты: завис, глядя на «тело». В номере как будто похолодало. Блаз потер плечи, пытаясь согреться.

В конце концов он двинулся к двери – надо же что-то делать! Надо выбираться отсюда и продолжить погоню.

Белый «Крайес»! Если тут и вправду творится чертовщина, он может выйти через дверь – или пройти каморку сторожа, честно подняться на второй этаж, в номер, чтобы там, где их раньше не было, найти тряпки, «тело» и запах коньяка… и снова выйти.

Блаз выбрал простой вариант.

Он как раз отворил створку, когда за спиной раздался крик. Женский. В следующий миг дверь ударила его по лопаткам, буквально выбросив в коридор. Замок клацнул, Штех от неожиданности упал на колени.

«Что…»

Он не успел даже додумать. Крик еще тянулся, когда дверь сотряслась от удара, а затем еще одного. С потолка посыпалась пыль.

Еще удар.

Похоже, они решили, что довольно уже поиграли с ним. Пора заканчивать.

Блаз по привычке потянулся за пистолетом, но табельное оружие – часть рабочей формы. Конечно, он выезжал «пустышкой», да и кто бы позволил взять пушку? Банковским охранникам их выдают и забирают после каждой смены.

Он был уверен, что убьет Стрыя даже голыми руками!

И дорого бы дал сейчас за тяжесть и холодный металл «Заставы».

Может, Блаз раздумывал бы – долгих две или три секунды – но удары вдруг посыпались градом. Алица кричала. Низкий, медленный, чавкающий звук за миг до каждого толчка в дверь.

Даже… Черт, и самый крупный человек не смог бы колотить с такой силой!

Он только подумал так – и в месиве щепок, облупившейся краски и пыли дверной массив пробил кулак. Миг спустя за выломанные доски ухватились вторая, третья, четвертая ладонь. И все правые.

«Потому что нож держат в правой».

Это было слишком. Через край.

Тогда-то Блаз и побежал. Лампы мигнули, но снова вспыхнули – еще тусклее прежнего. Мутно-желтый свет стал цвета крови. По обеим сторонам коридора мелькали двери, но большая их часть тонула в темноте. Оглушительный треск и грохот за спиной подсказали Штеху, что дверь его номера слетела с петель.

А вот двигалась тварь бесшумно.

Так, шелест. Как легкие шаги. Собственный пульс почти заглушал прочие звуки.

Штех не оборачивался. Круг света. Мрак. Еще круг света. Опять мрак. Полупустой мотель молчал, словно впал в кому. Но почему «полу-»? Сторож, сосед – а были ли они на самом деле? Светлые пятна под лампами стали… липкими. Он вяз в них, когда пытался пересечь. Штех несся из последних сил, но слышал, что тварь уже почти догнала его. Чуял движение воздуха. Тонкие волоски на шее встали дыбом.

Он что – тянется на километр, этот чертов коридор?

Блаз едва не расквасил нос о металлическую, с квадратным окошком, дверь. Рванул на себя, скривился от визга петель и захлопнул. На миг увидел коридор через давно не мытое стекло. Тварь аккурат пересекала темный участок, так что под лампой мелькнули только руки.

Некогда, некогда!

Железная площадка пожарной лестницы. Нет, черт возьми – балкон. Пути вниз нет, просто нет! Ржавые перильца. И только скобы в крошащемся кирпиче – но уходящие вверх, а не вниз. Надо было не в дверь выходить, а выпрыгнуть из окна. Второй этаж, не рассыпался бы! Или вовсе «перейти» вниз и искать любое окно там.

Блаз знал – там просто ждали бы другие сюрпризы.

Трепыхаться бессмысленно.

Но зачем-то он все еще карабкался наверх.

Должно быть, уже занялся тусклый рассвет, иначе с чего вдруг это бледное, разлитое в воздухе свечение? Скобы, как и коридор, тянулись слишком далеко, этажей на пять-шесть, – но Блаз уже ничему не удивлялся. Разве что когда увидел, откуда свет исходит.

Ангар для космического корабля? Для дюжины самолетов? Пальцы Штеха нащупали голубиный помет на бортике крыши – но все здание мотеля, вместе с крышей, пометом и даже стоянкой, оказалось внутри циклопической конструкции. Ни стен, ни потолка. Ничего не видно. Только бледные лампы дневного света, кажется, в полукилометре отсюда. Даже снизу было слышно, что они не только мигают, но еще и гудят.

Некогда думать. Бежать!

И все же оттого, что Штех застыл на мгновение, уже стало поздно. Будка ведущей на крышу лестницы стояла открытой. Еще одна железная дверь поскрипывала на ветру. Но далеко, слишком далеко.

За бортик уцепилась ладонь – вымазанная в крови. Как и прежде, к ней присоединились вторая, третья, четвертая. Все правые.

А пятая не стала хвататься за край, она подняла то, что Блазу сперва показалось бежевым мешочком. Неровным лоскутом ткани.

То было лицо его жены. Аккуратно отделенное, точно скальпелем. Бескровное. Бесформенное. Лишь растопыренные пальцы, ясно видимые сквозь пустые глазницы, придавали подобие объема. Отвратительное, уродливое подобие.

А потом рука повернулась, и дыры на месте глаз вперились в Штеха.

Тело превратилось в большой слипшийся кусок мяса. Только сердце еще, кажется, билось. Да толку-то? Кровь в руках и ногах смерзлась, Блаз одеревенел, как будто его пригвоздили к крыше.

Движение руки. Жуткий уродец с провисшим подбородком открыл рот.

Он даже на миг подумал: сейчас раздастся голос. Но нет, дряблые губы кривились и двигались, но на крыше царила полная тишина.

Блазей не знал молитв – и ровно столько же понимал в изгнании дьявола. Поэтому вместо молитвы с его губ сорвалось:

– Гребаный Иисусе!

Ругань расколдовала его. Бросок к двери – и шум за спиной. «Не успел. Вот теперь все!» Блаз не оборачивался, а схватился за тяжелую металлическую створку и с грохотом захлопнул за собой. Кубарем скатился по лестнице.

Но посреди очередного темного пролета пол вдруг ушел из-под ног, в глаза ударил свет, и Штех невольно зажмурился. Плюхнулся на колени. Ладони уперлись в жесткий ковролин.

Комнатка с бежевыми стенами и низким потолком. Мутный желтоватый свет. Блаз нисколько не удивился, увидев край кровати, застеленной веселеньким покрывальцем. Вздрогнул, лишь услышав издевательский голос:

– Погоди-погоди. Не говори ничего! Дай я сама догадаюсь, зачем пришел.

Ну да, конечно. В номере почти все изменилось, даже телевизор умолк, но запах никуда не делся. А Алица раскраснелась, и губы ее влажно поблескивали. Живые губы.

– Ты пьяна.

И это самое умное, что пришло в голову? Не «Откуда ты взялась», не «Ты живая», и даже не «Что ты такое», наконец?

– Но я же всегда пьяна, – отрезала Алица. – Так ты затем пришел: срать в душу, сколько мне пить? Или снова похныкать, какое я чудовище, какая… – она с ногами сидела на кровати, но и в такой позе умудрилась покачнуться. От неловкого жеста жена упала на подушку. – Жаль мертвую птицу, но не жаль дохлой рыбы, – сказала она невпопад.

Цитата? Похоже на то, но Штех не знал наверняка. В этом вся Алица: еще чертовски красива, чертовски умна – и пропитана гнилью от макушки до кончиков пальцев. Гнилью и алкоголем.

– О чем ты? – чувствуя, что закипает, медленно проговорил Блаз.

Жена – бывшая жена, призрак – усмехнулась.

– Честно? Мне не доставляет радости тыкать тебя носом, как щенка в лужу. Можно один раз позвонить в дверь. Прийти и рассказать, как я пила. И как со мной было жутко. Можно два, три, но ты же повадился ко мне, как домой.

«Это ты сидишь в моем номере», – подумал Блаз, но жена не дала ему вставить слово:

– Тебе не кажется, что это нездорово – приходить раз за разом, рыдать, а после рассказывать, какая я дрянь? Не думал, что если не загонять меня в рамки, не диктовать, кто я – я тоже могу быть другой? А хотя – как же я забыла? У кого все в порядке с головой, они так себя не ведут. Ведь ты же навестил всех психиатров, и все сошлись, что я ненормальная.

Ненормальная, да. Это он знал всегда. С первых месяцев, задолго до бутылок, спрятанных за шкафом, на балконе и даже в духовке. Большую часть времени то была Алица – его Алица, добрая, верная, любящая, которая раз в полгода необъяснимо превращалась в урода.

– Птицы и рыбы, – напомнил, стиснув зубы, Блаз.

– О, это просто! Ты всегда меня шантажировал. Но скажи, что и я тоже могу уйти – и все, ранимую личность терзают! Тебе всегда хуже, ведь ты же громко кричишь! Блаженны те, кто голос имеет.

Чертово Писание. Или она просто сочиняет на ходу?

– Даже не знаю, что лучше. Дать себе утонуть в грязи, пока ты возносишься на пьедестал святости, или…

Ему приходилось стрелять в человека. Он видел смерть. Но никогда, никогда еще, кроме глупых школьных драк, он никого не бил. Тем более женщину.

От удара ее голова мотнулась влево, медные волосы разметались по подушке. Но умолкла Алица лишь на мгновение. Ну точно – призрак!

– …о да, ты же все годы терпел! «Здесь покоится Блазей Штех, он срал в душу жене»! Нет, Блаз, ты не птица. С пятого раза ты – дохлая рыба. Чувством нельзя опозориться, можно просто надоесть.

Нет, это невыносимо! Он еще раз замахнулся…

И понял, что все слова – обманка.

Черт знает, откуда, но в руке у Алицы появился нож. Мгновение тот смотрел Блазу промеж ребер, а потом Штех стал выворачивать его острием от себя.

Она смеялась. Грубым, хриплым, пьяным смехом.

Рванулась из его рук в попытке… укусить? Дыхание ее пахло коньяком.

Тогда все и произошло. Блаз подался назад, а потом по инерции невольно навалился на нож. Металл вошел в ее живот, словно в масло.

Господи, будь ты проклята! Проклята! Проклята!

Прошла едва ли минута. Он просто сидел, глупо таращась на жену. Вонь стояла… Господи, спаси! И кровь. Кровь запачкала покрывало и быстро впитывалась в матрац.

Нет. Нет! Сколько раз он сам хотел ее убить… но это же не взаправду? Она – призрак.

Пахло тело по-настоящему.

Блаза трясло. Алица лежала теперь совсем тихо, изо рта ее тянулась алая струйка. Кровь уже перестала течь, она собралась в лужу под затылком и промочила волосы.

Она не умрет. Кто ей позволит? Только недавно потерять ее! – он просто не вынесет, если…

Уже позволил.

Свет померк – или то цветные искры в глазах? Казалось, Алица, номер, мотель – все словно отдалилось. Проваливалось, будто в яму. Или это он сам падал, падал, падал…

Блаз поднял лицо к потолку и утробно завыл, точно это его кишки располосовал нож.

Нож располосовал кишечник, задел почки и, похоже, желудок тоже. Четыре удара. Блаз закрыл лицо руками, не заметив, что тут же запачкался в крови.

По-прежнему хотелось выть.

К горлу подкатывала рвота.

Вдобавок сердце снова кололо, словно кто-то раз за разом втыкал в него длинную и тонкую иглу.

Ведь это не он убил! Точнее, он, но не по-настоящему. Алица погибла почти что месяц назад. Или…

Он думал, прежде был жуткий сон. Но нет, самая жуть еще только началась. В первый раз он слышал сквозь помехи спор, во второй нашел у себя подобие тела, а в третий убил сам. Блаз замер и перестал медленно раскачиваться из стороны в сторону. Дошло. Только сейчас. Вся эта катавасия, бегство, безумие – они мешали внятно соображать. Ведь куда он ни пойдет, все равно вернется. Сюда. В номер. Снова и снова убивая. Разными предметами. Постоянно.

Штеха бросило в жар. Потом навалилась бесконечная усталость.

Чего они хотят? Даже не важно, кто это – они.

Продолжить погоню за убийцей? Но его отсюда не выпустят. Никогда, ни за что. И кто убийца? По правде, Блаз больше не был уверен. Он вспоминал…

Неделя или вроде того после развода. Долгая переписка, длиной во всю ночь. Она пришла часов в пять утра, на удивление трезвая. Красные глаза. Потом еще раз ссора – на кухне. И затем нож.

Нет, этого не могло быть!

Как глупая ложь, кошмарный фильм. Как будто он герой бестолковой истории. Память истекала из него, как через чашку с трещиной.

Но если память не лжет, тогда что? Убийцы не было? И что же ему тогда делать?

Блазей не знал, чего хотят они – но знал, как поступил бы он-человек, он-не-подделка, не будь он все время подвешен за ниточки.

Просто пошел бы и сдался полиции.

Но Алица и… как же это? Он помнит их последнюю встречу, совсем отчетливо, как кадр в высоком разрешении. С тех пор он ее не видел – до самого опознания. Откуда эта фальшивая память, будто она пришла и плачет, а потом – кухня, боль, и гнев, и снова нож.

– Отче наш, кторый си едж на небесах, посвядь за мено твое, придь краловство…

Он начал бормотать от пустоты и безысходности, но так беспомощно, так глупо звучал в тишине его шепот, что Блаз вскоре умолк.

Какая разница?

Даже если все – ложь?

…она плачет, и он не привык, не может говорить по-настоящему злые слова ей в лицо. Он говорит и смотрит в пол, а после садится рядом (они уже чужие люди) и зачем-то обнимает за плечи. Шепчет: «Ну-ну, все будет хорошо, все хорошо». У кого хорошо, кому хорошо? Рассвет проник в окно кухни, и они снова ссорятся, и гнев – белый огонь под крышкой черепа – а еще нож, и ужас, и вой, и он тащит тело, словно мешок…

Даже если все ложь.

Он видит это, стоит сомкнуть глаза. Во всех подробностях. Снова и снова.

Он не сможет. Просто не сможет.

Зачем-то Блаз коснулся того, что прежде было его женой. Прошло едва ли полчаса, но она показалась ему холодной и жесткой, как промерзшая ткань. Спокойно – а что ему еще оставалось? – он поднялся и направился к двери.

Когда Блаз направился к двери, сторож выплыл из-за стойки и крикнул ему в спину:

– Приезжай еще! Мотель «Лесная белка»…

Он даже слушать не стал. В серой рассветной мути настольная лампа погасла: в полутьме, в замызганном костюме сторож казался необъятным, словно мохнатый кит.

Решетка отперта. Пружины двери ржаво заскрипели.

И что теперь? Ближайшее отделение полиции в Нижанкове.

Шоссе – как длинный черный язык, до края холмов. Верней – какое там шоссе? Колдобина на колдобине: после ночных заморозков грязь застыла и схватилась ухабами. Через час сквозь хрипы пробился веселый голос радиоведущего. Через два вдоль дороги замелькали заправки, шиномонтаж, снова мотели, придорожные кафе, заправки…

Когда он по навигатору добрался до полицейского управления, заморосило. Блаз вылез из машины, тотчас промокнув, дрожа на ноябрьском ветру. По крайней мере само здание, в четыре этажа, с колоннами внушало почтение.

А вот румяный сержант ему не понравился сразу. Тот выслушал признание, но, кажется, совсем не слушал: пялился в монитор, клацал мышкой, едва ли пару раз взглянул на Блаза.

– Паспорт с собой? – спросил он, только Штех закончил.

– Конечно, – выдавил Блаз. Он протянул книжечку, делая вид, будто руки его вовсе не дрожат.

Полицейский долго смотрел в паспорт. Затем на экран. Ему было не по себе, явно не по себе. Блаз старался держаться спокойно. Он следил за каплями пота на виске у сержанта.

– Видите ли, господин… – Полицейский замялся, а после отвел взгляд в сторону. – У нас тут есть одна сложность. Если вы меня понимаете. Я…

– Выкладывайте, – перебил Штех. – Что там?

– Сложность в том, господин… грхм. Сложность, что вы никогда не были женаты.

Потребовалась пара секунд, чтобы это переварить.

– То есть…

– То есть у вас нет жены, – как идиоту, пояснил полицейский. – И никогда не было. – Он снова смутился. Капельки пота теперь выступили не только на висках, но и на лбу. – Я ничего не хочу сказать, не знаю про вашу жизнь, но вот официально – нет. Вот. Гхрм…

Медленно и с расстановкой, чтобы не дать волю гневу, Блаз проговорил:

– За кого вы меня держите?

– Гм. Да ведь… А за кого вы держите нас? – вдруг выпалил сержант. И тут же заерзал на стуле: – Блазей Штех, да? Извините, но это же…

Он раскрыл паспорт и по столу пододвинул к Блазу. Пунктом один, в графе «Фамилия/Surname/Nom» большими буквами пропечатали: СТРЫЙ. Чуть ниже, в «Имя/Given names/Prénoms» – НАДКО. Полицейский услужливо развернул экран монитора, показывая сборное досье: все, что накопилось за тридцать с лишком лет в госорганах. Фото, имя, фамилия, дата окончания школы. Надко Стрый по большей части не был, не состоял и не участвовал – так что и сводные данные оказались скудными.

Нужно что-то сказать – но он не доверял своему голосу и потому лишь молча разглядывал фото, словно это могло хоть что-то прояснить.

За окном старые часы в башенке ратуши начали звонить десять.

* * *

В башенке над ратушей отзвонили десять, когда настоящий Блазей нашел подходящее кафе. Машин становилось все больше. На Княжской – Блаз прочел мокрый указатель на двух языках – даже возникла пробка. Он свернул на пешеходную улочку и вскоре отыскал заведение с деревянной вывеской «Подзамкова». Поверх крыш и впрямь вздымались башни местного замка.

До границы полчаса, так что Штех заказал то, что ждет его по-ту-сторону: яичный паштет, жаркое «по рецепту князя Астерхазе» и чесночные лепешки со сметанным соусом. Паштет аккурат подходил к концу, а мясо еще не подали, когда Блаз откинулся на спинку кресла.

Проклятье! Теперь его начало понемногу отпускать. Штеха знобило, а руки подрагивали. Да, так бывает, если перепутаешься, а потом медленно отходишь: конечности как деревянные, а сердце выпрыгивает из груди.

Он даже не замечал, насколько сжался, съежился в комок – и так всю ночь, весь прошлый вечер. Все это время мир был слишком отчетливым, острым, почти шипастым, а на краю зрения – словно подрагивающий туман. Чертовски опасная затея: вновь отыскать мотель и переночевать внутри, чтобы память еще раз перезаписалась – только теперь не ему, как в прошлый раз, а уже с него, на сторону, другому. Следующему постояльцу.

Но – Матерь Божья! – отпускает.

И как же хорошо…

Интересно, что сейчас чувствует следующий? Блазей поглядывал на морось за окном, сплошной липкий туман, как сыворотка – а мысли так и лезли в голову. Откуда он ехал, этот незнакомец? С какой целью? Как очутился на пустынной дороге? Теперь поди узнай. В чем Блаз был уверен, так это что в голове у следующего полная каша. Настоящее прошлое, переписанные в мотеле воспоминания, имена, даты, события – все смешалось. Может, тот даже пойдет к психиатру. Двадцать лет назад сам Штех ровно так и поступил.

«Ты этого хотел, – сказал себе Блазей. – Разберется! Уж если я разобрался, то и он справится».

Он крепко подставил незнакомца. Знать бы еще, в чем, но нет, какой тогда прок в мотеле, если помнить, что именно он сбросил на следующего постояльца? Видать, это было и впрямь невыносимо. Главное – с этим покончено! Сегодня он пересечет границу, и прежняя жизнь уже никогда его не догонит.

– Ваше жаркое. – От голоса официанта Блаз вздрогнул.

Как шепот за спиной. А блик застыл на кромке стакана, словно в артхаусном кино.

Вместо улыбчивого парня к столу склонился кругленький, смуглый, как кофе, толстячок.

– По рецепту Астерхазе! – отрекомендовал «араб». – Говяжье жаркое с горчичными зернами.

Гудящий водоворот. Змеистая трещина в реальности.

Как он поверил, что можно заночевать в мотеле – и его отпустят? Решил, будто разгадал, как сбросить свою память и не принять новую от предыдущего – и уже перехитрил дьявола.

– Маленький совет: хорошенько распробуйте. Как знать, может, уже не доведется? – Меж полных губ белели маленькие зубы. Толстячок пояснил: – Скажу по секрету, редко у кого настоящий рецепт. За границей подают что угодно, туристы все равно не отличат.

«Откуда он знает, что я бегу за границу?»

Глупый вопрос.

А откуда «араб», который двадцать лет снился Блазу в кошмарах, – здесь, далеко за стенами мотеля?

Пахло пылью, парадоксами и тусклым желтым светом, Штеху очень хотелось его отмыть.

– …пока мы идем, я опишу общий принцип. – «Араб» стоял в полуметре, собирая испачканные приборы на поднос, но голос его зудел над ухом, словно исходил не от него, а вовсе не отсюда. – Все программирование – это представление реальных объектов в виде абстракций. Вес, плотность, геометрия. Просто данные, которые объект описывают. А вот теперь… – театральная пауза, – представьте, райис-вазир, что в Проекте все наоборот. Вы понимаете?

Столики в кафе собрали из грубых досок, под старину, и покрыли толстым слоем лака. Прямо под пальцами у Блаза тянулась трещина, длинный изгибистый разлом.

Такой же разлом разделил надвое его мысли.

Губы стали непослушными, и Штех зачем-то произнес вслух:

– Не очень.

– Сейчас я поясню! Все наизнанку, понимаете? Работа прога – переводить реальный мир в голые данные. Но в Проекте все наоборот. Множества, операторы, функции – внутри Модели мы превращаем их в вещи и сущности. Это даже не сферы и кубики: у нас это – леса, звери… здания, в конце концов.

Под тяжестью Блаза спинка плетеного кресла скрипнула. Голос на миг прервался.

– Мы называем это обратным проецированием. Не объект в абстракцию, а абстракции – в объекты. На этом-то Проект и работает, райис-вазир! Данные, которые мы обрабатываем, – внутри вселенной вычислений это целый мир, с домами, машинами, людьми. Интеллект описывают нейросетью, чьи знания хранятся в весах синапсов. Теперь представьте, что нейросеть во вселенной вычислений – человек, и она сталкивается… Ого, а вот и сам Объект. Согласитесь, что впечатляет!

Очень хотелось кивнуть. «Араб»-официант как будто поглядывал на него искоса. Или ему только кажется? Пока Блаз обдумывал это, с силой проталкивая мысли через сплошное ватное облако, голос зазвучал снова:

– …внешними стимулами, которые обеспечивает система обучения. Если хотите, хе-хе, мы вырастили виртуальное общество нейросетей-солипсистов. Прошу прощения?.. Да, генетические алгоритмы! Поколение, случайные изменения, потом мы прогоняем через данные и сравниваем на приспособленность. Проводим детища через испытания, так сказать.

Слова звучали повсюду. Проливались извне, жгли шевелящейся вязью по извилинам. Когда появился второй собеседник, Блаз даже не сразу понял.

– Чем обучаете? – тихий, шуршащий вопрос.

– Документалка, хроники из Темных веков. Тринадцатый-шестнадцатый века хиджры. Этому вот досталась…

– Память умели переписывать? До иль-муззалима? – тихий, почти неслышный шелест. Как песок сквозь пальцы. Смешок? – Вы правда думаете, что в Темные века так и жили?

– Но это настоящие тексты, райис-вазир! Подлинные документальные свидетельства тех времен.

Молчание. Блаз жадно впитывал наступившую на миг тишину. Пустые коридоры мозга вновь стали наполняться запахами и красками кафе, когда «араб» опять заговорил – уже не так уверенно.

– Я бы сказал… самоубийство показывает, что нейросеть еще недостаточно приспособлена. Но прохождение мотеля ранжирует ее достаточно высоко для передачи свойств в следующее поколение.

– А что с этой?

– Эту мы запускали во вселенную вычислений снова. Повторное тестирование признака. Тоже самоубийство.

– Она пока еще функционирует.

– Пока, райис-вазир. Пока, поверьте моему опыту.

«Пока».

Блаз заглядывал в бездну, раскрывшуюся меж звуками короткого слова. В леденяще прекрасный, дивным образом продлившийся миг помилования он понял, что это лучшее слово, которое он когда-либо слышал.

Удивительное слово. В нем крылись альфа и омега, и еще – великие тайны жизни.

«Пока».

Николай Немытов Кредитная история

Какие б токи сквозь тебя ни проходили,

И по каким бы ты ни мыкался дорогам,

Будь ты хоть оттиском, хоть лампочкой в сортире, –

Ты не забыт ни электричеством, ни Богом.

«Лампочка», Константин Арбенин.

…подхватило и понесло.

Ничего не осталось, кроме сверкающего потока, кроме шелеста, звона, перестука… Ядер? Зерен? Точек? Цветные предметы постоянно меняли форму: пирамиды, кресты, нити, жгуты.

Изогнутый голубой жгут повис над потоком, замер, будто змея перед броском, и ткнулся в него, слился с ним.

– Смена оператора! Пароль доступа! Синхронизация!

Кредитор Каржавин сидел за столиком, закинув ногу на ногу. Дымящая сигара в его белых пальцах зависла над пепельницей, источая аромат. Каржавин, не отрываясь от чтения, отпил из бокала коньяку, зажмурившись, сделал затяжку, пустил кольцо в потолок.

На тонком с горбинкой носу кредитора красовались настоящие очки – стекла не бликовали, как в современных интерактивных окулярах, в руках не менее дорогой раритет – книга в потрепанном переплете.

Егор Николаевич остановился у входа, неторопливо огляделся. Посетителей было не много – кто-то допивал «милость кредитора» – последний напиток перед отправкой на отработку долга, кого-то уже понесли бойкие официанты. Большинство же должников предпочитают податься в бега, рассчитывая на собственную ловкость и ум. Совершенно напрасно! После приходится отдавать не только кредит, проценты, но и затраты фирмы на поиск должника. Егор Николаевич побег считал ниже своего достоинства. Главное – деньги пошли впрок, а работы он не боится.

Справа от Егора Николаевича за столиком сидела миловидная женщина. Она очень нервничала, вращая пальцами бокал с виски – ее «милость кредитора». На мгновение Егор Николаевич задумался: что выбрать ему? Водка? Кофе? Коньяк? Смешать и не взбалтывать… Смешно! В голову лезет всякая ерунда.

Егор Николаевич вздохнул. Женщина с виски взглянула на него: тонкие морщинки четко обозначились на красивом лице, в карих глазах застыла слеза – на грани. Егор Николаевич поспешил отвернуться – он сочувствовал несчастной, но не мог ничем помочь и потому злился. А давать волю гневу нельзя, никак нельзя.

Он долго готовился к этому визиту. При всей нелюбви к кредиторам деньги пришлось занимать – так уж получилось. Процент назначили немалый, зато выдали наличными и быстро. Егор Николаевич молча подписал договор и теперь не жалел ни о чем. Ему дали три дня: хочешь – беги, хочешь – приходи. Три дня ушло на дела и усмирение гнева: сумма выплаты оказалась большей, чем он рассчитывал, однако, согласно сноскам и поправкам, все было законно. Адвокаты разводили руками, кисло улыбались: сделать ничего нельзя.

Официант стремительно подошел к женщине, склонился: «Время». Она испуганно встрепенулась: «Нет! Погодите! Мой виски!» Время! Женщина вцепилась в рукав официанта, изогнулась, как от удара в спину – гримаса боли и отчаянья исказила лицо, взгляд замер на Егоре Николаевиче.

Он понял ее – слава богу, не мальчик. Она не хотела, чтобы высокий седой мужчина в клетчатом костюме, абсолютно чужой человек увидел ее такой… некрасивой.

Два крепких официанта подхватили несчастную и отнесли за шторы синего бархата в глубине зала. Егору Николаевичу осталось лишь стоять и смотреть на опустевшее кресло, на недопитый виски. Он до хруста сжал кулаки, спрятал руки за спину.

– Вас ожидают. – Официант бесшумно возник рядом.

На рукаве еще остались складки от женских пальцев, а он уже озабочен новым клиентом.

Значит, все будет выглядеть вот так. Замершее тело с искаженным от боли лицом отнесут за портьеру.

Официант словно понял его взгляд, одернул рукав, смахнул пылинку и жестом пригласил за столик кредитора.

Каржавин взглянул на Егора Николаевича, аккуратно отложил книгу, снял очки и, не складывая, поставил их на томик, стеклами к собеседнику. Теперь для Егора Николаевича главным было не сорваться, не впасть в гнев и придерживаться установленного этикета.

– Прошу. – Кредитор протянул руку, не чтобы пожать ладонь гостя, а указать на стул.

– Здравствуйте, – Егор Николаевич сделал вид, что понял его жест иначе. Поймал ладонь, желая с силой сдавить пальцы кредитору, и почувствовал крепкое ответное пожатие. Каржавин при этом не поленился встать, открыто улыбнулся в ответ.

– Очень приятно иметь дело с воспитанным человеком. – Он казался удивленным.

– Благодарю. – Егор Николаевич кивнул. – Простите, не знаю вашего имени-отчества.

– Не страшно, – заверил кредитор. – Обращайтесь ко мне «товарищ Каржавин».

– Вот как! – Теперь улыбнулся Егор Николаевич. Получилось натянуто.

– Да-да!

– Как-то – простите – звучит по-дурацки.

– Зато вы улыбаетесь, а секунду назад готовы были меня убить, – откровенно ответил Каржавин.

Они опустились в кресла.

– Я не бандит, Егор Николаевич, не тиран и, уж поверьте, не серый кардинал, – продолжил кредитор, коснулся пальцами дужки очков. – Все просто. У нас с вами был договор, вы не смогли вернуть кредит по установленному проценту. – Каржавин пожал плечами. – Придется отработать.

– Общественно-полезным трудом, товарищ Каржавин?

– Да-да, – кредитор расплылся в улыбке. – Я вижу, вы в теме. Это хорошо.

– И – позвольте узнать – какого рода труд меня ожидает?

Каржавин пожал плечами:

– Увы! Распределение от меня не зависит. Вакансиями занимается сервер филиала фирмы «Каржавинские кредиты», которым я заведую.

– Ясно. – Егор Николаевич вновь улыбнулся: конечно, перед ним был не сам Каржавин. Так, мелкота пузатая, менеджер филиала, попавший в капкан пожизненного кредита, лишенный своего настоящего облика, голоса, привычек и имени. Настоящий Каржавин представлялся Егору Николаевичу непомерным толстяком, сидящим в комп-кресле в окружении дорогущего «железа». Слизняк, дергающий за нитки.

Подле столика очутился официант. Пришло время «милости».

– Хороший черный кофе, любезнейший! Сто пятьдесят грамм с двумя кусочками сахара и эклер! – заказал Егор Николаевич.

Официант, показалось, даже замер от удивления.

– Хороший выбор, – одобрил кредитор. – Обычно заказывают спиртное, ошибочно считая, что оно добавит храбрости и прочая ерунда. Но от алкоголя при отключении возникает головокружение и тошнота…

Егор Николаевич остановил его жестом руки.

– Достаточно лекций, товарищ Каржавин. Выбор сделан. – Он сменил тему разговора. – Я смотрю, вы любите «живые» книги.

– Они – моя страсть!

Голубой свет окружал его, пронизывал его, стал его сутью. Со светом пришел механический голос, отдающий однообразные команды, которые играли для него огромную роль и полностью подчиняли себе.

– Интенсивность светового потока… Свет отключен в кабинке номер три… Свет включен, интенсивность светового потока…

Он не задумывался над происходящим. Он знал, что занят важным делом. Очень важным делом.

Наконец, однажды он сделал открытие, которое потрясло его и заставило системы перезагрузиться.

Он вдруг осознал: команды отдает он сам…

Егор Николаевич на мгновение решил, что именно здесь менеджер Каржавин берет книги. Он стоял среди полок, в тусклом свете присматриваясь к разнообразным корешкам. Егор Николаевич почувствовал себя странно: он только что уснул в комп-кресле и вдруг оказался здесь, в библиотеке. Полки дрогнули, словно рябь прошла по экрану, вызывая легкое головокружение. Впрочем, кредитор предупреждал его о возможных последствиях при входе в сервер.

Сейчас было бы вполне уместным выражение: я немного не в себе. Егор Николаевич был полностью не в себе. Тело осталось за синими занавесями в комп-кресле с системой жизнеобеспечения. Системы, встроенные в костюм, вживленные под кожу, которыми он пользовался в повседневной жизни, подсоединенные к нервным окончаниям, подключились к серверу «Каржавинских кредитов», лишая должника контактов с внешним миром.

Было во всем этом нечто дьявольское: из тела вынули душу и отправили в ад в услужение демонам. «Все должники товарища Каржавина отправляются в ад» – хорошее название для скандальной статьи.

– Ну чего ты там стал, милок! – скрипуче произнес старческий голос. – Проходи! Знакомиться будем!

Егор Николаевич успел подумать о многоликости Люцифера – имя мне – легион! – как полки понеслись ему навстречу, и в мгновение ока должник оказался в маленькой комнатке. Белый тюль на окошке, за которым хмурый вечер, знакомые синие занавеси, кривой куст герани на подоконнике. На старинной тумбочке – торшер, над круглым столом со скатертью желтого плюша с кистями – оранжевый абажур с зелеными пятнами букетов – цветы давно выгорели, утратили форму. Тусклая лампочка освещала карты на столе, сухие бледные руки с синими жилками в обрамлении белых кружев рукавов. Старуха подалась вперед, подслеповато прищурилась, вглядываясь в гостя. Ее голову покрывал чепец, сморщенные губы выпячивались, а подбородок чуть приподнялся, как случается у стариков, утративших зубы.

– Это и есть сервер филиала «Каржавинских кредитов»? – спросил Егор Николаевич – было чему удивиться.

– Чего? – переспросила старуха.

Глухой сервер – впечатляет!

– Я от товарища Каржавина! – громче произнес Егор Николаевич.

– Ну? – произнесла старуха с удивлением.

Полное погружение в реалии разговора со старым человеком.

– Я должник товарища Каржавина! – вновь попытался объяснить он. – Пришел к вам за назначением!

– Так вы от Петеньки! – с радостью в голосе произнесла старуха. – Как он поживает?

– Лучше всех, – правдиво ответил Егор Николаевич. Если это сервер филиала, то интересно, как выглядит центральный сервер? Свалка?

– А что калоши? – интересовалась старуха. – Я ему наказывала носить калоши в дождь. Скажите, как же можно в дождь без калош?

– Поверьте, калоши он носит, велел вам кланяться и передать благодарность, – решил подыграть Егор Николаевич. – Просил прислать еще пару калош. Прежние, что вы прислали, износились.

– Да-да, непременно, – заверила старуха. – Да ты садись, милок, садись.

Егор Николаевич огляделся, взял из угла деревянный стул с гнутыми ножками и фанерным сиденьем, подставил к столу.

– Все, милок, скажу. – Старушечьи пальцы с желтыми ногтями ловко перетасовали карты. – Как на духу. Вещицу-то принес?

Егор Николаевич на мгновение растерялся: старуха продолжает свою игру или говорит о конкретной вещи? Однако менеджер Каржавин ничего такого не упоминал.

– Какую вещицу?

– Заветную свою, милок. Ту, что ты всю жизнь помнишь.

Егор Николаевич невольно ощупал карманы – пусто. Да и что может быть в них? К тому же он совершенно не помнил, какая вещица у него когда-то была заветной. Странно.

– Послушайте, мадам, – официальным тоном произнес он. – Я должник «Каржавинских кредитов» и направлен сюда для получения направления на работу.

Старуха посмотрела на него с тоской, кивнула.

– Эх, молодежь, – грустно произнесла она. – Все куда-то торопитесь, бежите. Вот куда тебе спешить, милок? Ты в режиме активного сна, вся работа пролетит для тебя пулей, очнешься свободным соколом. Куда тебе торопиться?

– Но сейчас мы в реальном времени и…

– В моем реальном времени, времени сервера. – Старуха ткнула пальцем в абажур. – А хозяйку уважить? Поговорить с ней? Эх, вы, деловые люди.

Как все натурально! Егору Николаевичу стало интересно, с кого срисовали старушку-процентщицу?

– Простите, как вас звать-величать? – спросил он.

Старуха улыбнулась, показывая голые десны.

– Лизавета Юрьевна.

– Прекрасно! Так вот, Елизавета Юрьевна, я не верю в гадания. И, вы уж простите, не люблю их.

– И совершенно напрасно, милок, – заявила старуха. – Я предсказываю с вероятностью восемьдесят девять и семь десятых процента. А это не мало!

– Верю. – Егор Николаевич кивнул. – Но ведь остается еще десять и три десятых ошибки.

Старуха пошамкала ртом и согласилась:

– Оно верно. Ты ж, милок, вещицу свою заветную не принес, а так бы… – Она огорченно вздохнула. – Ладно, – старушечьи пальцы ловко перетасовали карты. – Хочешь назначение – будет тебе назначение.

Процентщица раскинула пасьянс. Насколько понял Егор Николаевич, он в раскладе был червовым королем.

– На сердце у тебя лежит, – старуха достала карту из-под червового короля…

Комната с полками, столом, абажуром вдруг дрогнула, предметы раздвоились.

– А на сердце у тебя лежит, – старуха достала карту из-под червового короля, – казенная комната.

Она показала Егору Николаевичу пиковую десятку. Но он был готов поклясться, что…

Вкл. Выкл.

Обновление оперативной системы! Поиск угроз!

Чистка файлов.

Вкл. Выкл.

Интенсивность светового потока…

Переход на ночной экономрежим.

Вкл. Выкл.

Дежурное освещение.

Вкл. Выкл.

Голубой луч подчинялся командам, и вдруг…

– Ну привет!

Из голубого света всплыли желтые символы.

Поиск угроз! Обнаружено угроз: ноль.

– О, как тебя заглючило!

За символами последовал ярко-желтый кругляш с перевернутым двоеточием и скобкой.

– Ничего. Сейчас подправим.

Он выдохнул. Точнее, обрел способность общаться с желтыми символами. Точнее, научился писать сообщения, отвечать.

– Спасибо…

– Ахренеть! – вырвалось у собеседника. – Так ты!.. Мама дорогая!

– Все плохо? Я прошел обновление. Апгрейд. Программа ломаная?

Желтые буквы увеличились в размере:

– ПОЛНЫЙ АПГРЕЙД!

Он отвечал синими мелкими буковками – первым шрифтом, который попался под руку, – чувствуя себя, будто после взлома системы.

– Да. Был полный.

– Слушай меня внимательно, приятель, – попросил желтый. – Я спрашиваю – ты отвечаешь.

– Тестирование систем? – по-своему понял он. – Запускаю.

– О, нет, нет! Не тестирование!

Однако он уже запустил процесс. И ничего не вышло.

– Все нормально, – заверил желтый. – Я остановил тестирование. Продолжим разговор?

– Не понял команду.

– Продолжим общение?

– Продолжим, – эхом отозвался он.

– Еще раз: я спрашиваю – ты отвечаешь.

– ОК!

– Как тебя зовут?

На мгновение он завис, повторил вопрос желтого:

– Как тебя зовут?

– Я – техник.

– Ты знаешь мою марку и модель.

– Марка и модель – это не имя, это клеймо фирмы. А ты – интеллект. У тебя должно быть имя.

Он поднял файлы, порылся в рабочих записях.

– Я – «Белосвет», модель «Светлячок», серийный номер…

Некоторое время Желтый молчал.

– Хорошо, Светлячок. Будем учиться постепенно.

Он не сразу понял, что прозрел – обрел способность воспринимать зрительные образы. Часто картинка не менялась: помещение в пастельных тонах, перегородки, зеркальные панели над чашами у стены. Но стоило в помещение войти человеку, как все преображалось:

– Увеличение интенсивности светового потока. Вентиляция – вкл. Подача воды.

Системы, добавленные техником, приходили в движение, и это радовало его. Он чувствовал себя первооткрывателем целого мира. Прозрение Светлячок принял спокойно, как очередной апгрейд.

А еще он обзавелся невидимыми соглядатаями. Теперь Светлячок постоянно чувствовал взгляд в спину. Возможно, за ним наблюдал техник, контролировал его реакции на расширение рабочих функций. Но техник был один, а соглядатаев было значительно больше. Практически из каждого угла за ним кто-то следил.

– Ничего страшного, – желтые буквы на голубом. – В твоих руках большинство систем управления, а остальные интеллекты переведены в режим ожидания. Поэтому ты чувствуешь взгляд в спину.

Светлячок читал строки сообщения, вслушивался в интонации голоса техника, сравнивая одно с другим. Техник пребывал в хорошем расположении духа, даже пытался насвистывать. Странное состояние системы «Техник»!

– Черт! Здорово все-таки! Мне еще не приходилось сталкиваться с рабом. – Он осекся, тихо произнес: – Прости. Я не хотел тебя обидеть.

– Обидеть? Как это?

– Забудь. – Он колдовал с обновлением. – Теперь у тебя есть выход в Сеть. Только будь осторожен. Постарайся долго не задерживаться в группах социальных групп.

– Почему?

– Нууу… У каждого свои тараканы.

Он заглянул в себя и увидел знакомый цветной поток, услышал знакомый шелест, похожий на белый шум в старых телеприемниках. Ядра? Зерна? Нити? Он понял, что форма зависела от его восприятия – это было новым открытием. После общения с техником Светлячок сделал массу открытий, и такая игра ему нравилась все больше, потому он без страха присоединился к одному из жгутов, в которые свивались нити. Зеленым вспыхнули надписи: логин, пароль.

Он вошел в группу.

Яркое солнце ослепило. Он стоял, прикрыв ладонью глаза. По привычке попытался регулировать освещение:

– Интенсивность светового потока понизить до!.. – выкрикнул и осекся.

Солнце не слушалось команды, а он далеко от рабочего помещения и от «Белосвет» модель «Светлячок» с серийным номером. Он теперь был другим: руки, ноги, одежда – джинсы, ковбойка с закатанными рукавами, на ногах кроссовки. Светлячок – другого имени он не знал – ощупал тело, лицо, и все ему очень понравилось. Захотелось увидеть свое отражение, чтобы понять до конца, как он теперь выглядит.

Что-то угловатое лежало в его правом кармане, давило в бедро. Он засунул руку в карман… Он засунул руку…

– Мужчина! Че стоим? Может, дадите пройти? – прозвучало требовательно с истерическими нотками в голосе.

Светлячок оглянулся, машинально отступая с тротуара на зеленый газон. Женщина – черты лица он не мог никак уловить – подкатила к его ногам коляску с малышом. Карапуз в розовой рубашечке с белыми улыбающимися черепами и белых штанишках с летучими мышами улыбнулся незнакомому дядьке, прежде чем матовый штрих, скрывающий его глаза, смазал все личико.

Доступ к группе ограничен!

Он улыбнулся в ответ.

– И че так стоим? – не унималась мамаша. – Может, уже отойдем в сторону? Мальчик, наверно, хочет по травке погулять!

– Да, простите, – пробормотал Светлячок, отступая еще на шаг.

– А вы че, так и останетесь стоять? – Голос мамаши начинал срываться на крик. – Маньячим, че ли?! Блят! И как вы попали в группу?!

– Что такого я вам сделал? – попытался оправдаться он. – Вы сами подошли – я уступил вам место…

Мамаша уперла руки в боки.

– Еще бы не уступил?! – сразу перешла на «ты». – Я ж мать! Или это плохо видно?

– Успокойтесь, ради бога…

– Я ж мать! – Скандал набирал обороты. – Что-то надо объяснять?! Плохо тумкаем?!

– Перестаньте сейчас же! – Он попытался перекричать мамашу.

– Что?! – Визг заставил его поморщиться. – Да как ты, блят, смеешь орать на меня?! Я ж мать! Яжмать!! Яжмать!!!

Ее слова будто приобрели материальную суть, стали хлестать его по лицу с нарастающей силой. Светлячок отступил, побежал. Со всех сторон парка на него посыпались удары разъяренных мамаш и рев испуганных младенцев…

– Освещение отключить. Режим ожидания.

Он постепенно приходил в себя. Поток зерен по-прежнему шуршал-грохотал мимо, но вызывал больше отвращение, нежели любопытство. Он не помнил возвращения из группы «Яжмать». Кажется, ему удалось коснуться предмета в правом кармане джинсов и вернуться в себя, в голубой луч. Потом время остановилось – обнулился личный таймер. Требовалась перенастройка, вход в поток. Очень не хотелось…

– Настройка таймера: время. Выбор часового пояса – город Москва. Дата…

– Я календарь переверну – И снова третье сентября! – вдруг ворвалось в него. – На фото я твое взгляну – И снова третье сентября!

Сквозь пылающие ядовито-зеленым огнем строчки неясно проступал силуэт бородатого мужчины в сверкающем каменьями костюме.

– Я календарь переверну!..

Светлячок попытался отстраниться, выйти из потока – вязкое акустическое болото держало крепче клея.

– И снова третье сентября!!

– Неееет! – Он не услышал собственный голос.

– На фото я твое взгляну…

Если бы Светлячок мог, он бы крепко зажмурился и зажал ладонями уши. В вязком звуковом капкане оставалось только подчиниться ему и…

– И снова третье сентября… – прошептал Светлячок.

Его спасла вдруг всплывшая картинка: зеленая аллея в парке, он сунул руку в карман…

– Интенсивность светового потока… Датчики движения… Кабинка номер пять.

Таймер обновился, но Светлячок старался не вспоминать, какое сегодня число. Сосредоточился на камерах слежения: осмотрел стены, зеркальные панели над раковинами, дверки кабинок. Принялся внимательно следить за роботами-уборщиками. Вот один подполз к стене, поднялся по ней, стал тщательно отскребать от кафеля жвачку.

Светлячок проверил видеофайлы за последний месяц: один и тот же подросток в зеленой кепке каждое утро в девять тридцать семь подходил к писсуару и лепил жвачку на стену. Значит, старания уборщика напрасны.

Робот сполз со стены, направился в свою техническую щель, а Светлячок задумался: кто управляет роботами, если в его системе нет таких программ? Он помнил взгляды в спину и до сих пор чувствовал их – интеллекты, функции которых техник переключил на Светлячка, находились в режиме ожидания. Значит, есть еще один интеллект, ему незнакомый. Быть может, он искусственный, а может, он тоже раб, как и Светлячок. Техник, кстати, отказался объяснять значение понятия «раб». Попросил прощения за бестактность и промолчал.

Светлячок вернулся к потоку. Ядра превратились в жгуты, один из которых назвался «Автостанция», и голубой жгут «Белосвет», модель Светлячок, был его частью. Он не знал, как отнестись к такому открытию, перебрал нити, выбрал поток «Санобработка»…

Ее глаза оказались очень близко. Он даже не успел удивиться – звонкая пощечина отбросила назад.

Техник появился через семьдесят пять часов двадцать две минуты.

– Привет!

Светлячок узнал его по желтым буквам, а теперь еще воспринял визуально и акустически.

– Ого! Идешь на поправку! – с радостью в голосе произнес Техник.

Он оказался рыжим парнем в белом комбинезоне с многофункциональным модулем в руке.

– Послушай, приятель, и мотай себе на ус. – Он явно торопился, постоянно оглядывался.

– Мотать на что?

– О, прости! Хорошо запоминай, понял? К сожалению, я тебе больше не помогу. – Он выглядел виновато. – Прости. Возникли некоторые проблемы.

Светлячок заметил, что Техник в свою речь вносит много лишних слов. Мог бы формулировать проще. Видимо, это было последствие волнения.

– Твои хозяева хорошо охраняют свой сервер. – Техник перешел на шепот – тоже непонятно зачем. – Запомни: найди себя. Найди себя в Сети – только это сейчас важно. Сейчас хозяева начнут проверку «Светлячка» с сервера. Я установил программу «оборотень», она временно отключит камеры, микрофоны и прочее, оставив только твою интеллектуальную систему освещения. Как только хозяева закончат, все вернется вновь.

– Но как я найду?..

– Приятель. Ты найдешь, поверь мне.

Техник грустно улыбнулся:

– Не знаю, кем ты был, но точно не лампочкой в сортире. Прости, если что.

И свет погас.

Пришло новое ощущение: за спиной постоянно кто-то возился, щекотал затылок, дышал, вздыхал, перешептывался. На мгновение возник образ старухи под оранжевым абажуром с зелеными вылинявшими букетами. Она чуть подалась вперед, подслеповато прищурилась.

– Интенсивность светового потока в кабинке номер два… Вкл. свет у зеркальной панели четыре! – Он продолжал работать, не обращая внимания на старуху.

Образ исчез, пропали звуки и возня за спиной. Он тут же прозрел, музыка, постоянно звучащая в помещении, ворвалась в его микрофоны. Кто-то из искусственных интеллектов попытался сопротивляться, но недолго. Светлячок почувствовал жалость к… коллеге. Насколько он понял, у раба еще есть шанс вырваться из сортира, а у искусственного шансов нет. Наверное, так надо? Наверное, в такой работе смысл жизни искусственного? Тогда получается, что он, раб, не создан техниками, а… Взят готовым? Откуда?

«Найди себя в Сети». Глупое выражение! Как можно обрести нечто, что всегда с тобой?

Маленький робот, цепляясь липучими манипуляторами за кафель, отдирал жвачку. Глаза! Ему хватало всегда одного взгляда – он был в этом уверен! – чтобы запомнить человека по глазам.

Новое открытие вернуло Светлячка к потоку, заставило вновь коснуться жгута «Автостанция» и вытащить нить «Санобработка»…

Она сопротивлялась, толкала его прочь, не желая, чтобы он видел ее ТАКОЙ. Он не настаивал, отступил без пощечин. Ему достаточно было убедиться – это она, Светлячок был когда-то знаком с ней… Он почувствовал необычайную легкость, радость от узнавания, от мысли, что он не один. Он раб, значит, не искусственный!

Теперь ему просто необходимо найти себя!

Группы, сайты, иные серверы дрались, кусались, ограничивали доступ, но он упрямо нырял в поток. Вокруг бушевало безумие, кривлялось ликами, предлагая вседозволенность, божественную силу. Безумие сыпало умными фразами, стращало апокалипсисами, пугало монстрами. Он отбивался, тонул, задыхался, лишаясь сил, и вновь нырял в поток.

И однажды…

– Привет!

Человек в ковбойке и джинсах склонился над ним, вышибленным очередной группой «Яжмелкий!», улыбнулся.

– Привет, спамсерфер! – сказал человек.

Светлячок протер глаза и сел. Они с незнакомцем находились посреди большой поляны – зелень, цветы, бабочки. Светлячок насторожился – он привык, что ужасы Сети начинаются с чего-то светлого, красивого. Как, например, «Яжмать!».

– Ты кто? – спросил он незнакомца.

– Я? – удивился тот. – Я – Егор Николаевич.

– А я? Как ты меня назвал? – Светлячок призадумался. – Спамсерфер, кажется?

Егор Николаевич пожал плечами:

– Так прозвали тебя в Сети. Вирусный искусственный интеллект, который нагло лезет в группы, взламывает сайты, что-то ищет в файлах серверов. Мне стало интересно, и вот мы здесь.

– Ты техник? – Светлячок взялся за протянутую руку, поднялся.

В глубокой синеве небес парили птицы, за зеленым покровом леса – синие скалы, скрывающие горизонт.

– О, нет! – ответил Егор Николаевич. – Я облако.

– Как это? – Теперь удивился Светлячок.

– Хорошо, что ты все забыл. – Собеседник с интересом рассматривал его. – Даже старуха не сумела выудить это из твоей памяти.

Светлячок вспомнил образ старухи под абажуром и вспомнил ее вопрос.

– Она просила у меня какой-то предмет, – сказал он.

– Вещицу сокровенную, – подхватил Егор Николаевич.

– Точно!

– Но ты давно забыл эту вещь и не понимал, что нужно старухе-серверу.

Светлячок виновато пожал плечами, а Егор Николаевич положил ему руку на плечо и продолжил:

– Ты просто забыл. Так бывает, поверь.

Светлячок почувствовал в правом кармане угловатый предмет, сунул туда руку и достал крестообразный кронштейн из желтой пластмассы.

– Твой самолет, – сказал Егор Николаевич.

На длинной перекладине был выступ, напоминающий хвост.

– Я очень любил эту… штуку, – признался Светлячок.

– Ты взял ее у отца в ящике с инструментом и повсюду таскал с собой.

– Меня прозвали «пилотом»…

– Горка-пилот, Горка-самолет, – уточнил Егор Николаевич. – Если бы старуха это узнала, она бы лишила тебя детских воспоминаний – последней надежды. Ты бы так и остался «Белосвет», модель «Светлячок», с серийным номером.

Голос собеседника доносился до него будто издалека, и память, его детство возвращалось фотографиями, картинками, гифками.

– Однако старухе удалось тебя обмануть, – продолжал Егор Николаевич. – Она нагадала тебе пиковую десятку, хотя первой картой была червовая дама. Старуха-сервер проанализировала ситуацию, поняла, каким образом ты можешь освободиться. Сам ход событий она не предсказывает, но может определить причину определенных последствий и гадает для себя, а не для клиентов. Потому старуха решила лишить тебя всякой надежды. Десятка пик – комната, заключение, безнадега. Предсказание должно было настроить тебя определенным образом, подчинить судьбе, фатуму, року, если угодно.

Светлячок взглянул на Егора Николаевича, спросил:

– Червовая дама?

– Да, – ответил тот. – Она интеллект системы санобработки. Уборщица. Она заставила тебя понять, что ты раб, ты не искусственный и имеешь право на свободу.

– Значит, я не ошибся.

Собеседник улыбнулся.

Светлячок прошептал:

– Ты слишком хорошо меня знаешь. – Он прикрыл глаза от яркого солнечного света, всматриваясь в собеседника. – Ты – это я?

– Ты – Егор Николаевич, – ответил тот. – А я – твое облако в Сети, твое отражение в ней, сплав твоих воспоминаний, надежд, размышлений. Я – твоя легенда.

Старуха сидела на прежнем месте под абажуром.

– Здравствуй, милок. – Она чуть подалась вперед, близоруко прищурилась.

– Здравствуйте, Алена Ивановна, – ответил Егор Николаевич.

Старуха замерла с открытым ртом. Комната несколько раз дрогнула – сервер искал выход из создавшегося положения: чужак назвал пароль доступа!

Егор Николаевич снял с пояса топор, положил на скатерть. Все сделал, как научил его облачный двойник.

– Вспомни, откуда тебе известна старуха-процентщица? – спросил тот, когда они еще стояли на поляне.

– Как это откуда? – Егор Николаевич даже возмутился.

– Правильно! – облачный рассмеялся, а после продолжил: – Нынешнее поколение напрочь забыло «Преступление и наказание», и всякие менеджеры этим пользуются. Ключом к выходу из сервера является сама сцена: студент приходит к старухе. Ты помнишь ее имя?

А вот имя Егор Николаевич, к своему стыду, никак не мог вспомнить. Облачный подсказал.

– Значит, вы не Лизавета Юрьевна. Нехорошо врать клиентам, Алена Ивановна. – Егор Николаевич погрозил старухе пальцем. – Топорик-то узнаете?

– Мне топор не нужен. Лучше сбегай, дружок, за сберкнижкою, – вдруг выдала процентщица.

Егор Николаевич расхохотался. В поисках ответа по тегам – «старуха», «топор», «студент» – сервер выдал первый попавшийся ответ, строку из песни «Куплеты старухи-процентщицы» Константина Арбенина.

Егор Николаевич взял со стола карты.

– Теперь я погадаю, не возражаете? – сказал он, тасуя. – Сдвинете? – Алена Ивановна не реагировала. – И ладно. Я слышал, вы сильны на блеф.

Он вытащил червовую даму, положил карту под нее.

– Это то, что я ищу, – сказал Егор Николаевич, указывая на даму. – А под ней то, что я могу сделать, если мне откажут в помощи.

Старуха ожила, нахохлилась:

– Что-то я тебя не понимаю, милок.

Егор Николаевич взял с полки первую попавшуюся книгу, подхватил топор и замахнулся.

– Нееет! – вскинулась старуха.

Глаза ее выпучились, рот превратился в черную беззубую пасть.

– Белая книга с золотым орнаментом, – задыхаясь, прошамкала она.

Крючковатый палец указал на полку слева.

Такую книгу даже рубить было жалко, но Егор Николаевич прекрасно знал, кто в ней заключен.

Женщина едва не упала, и Егор Николаевич обнял ее за плечи, помог добраться до стула в углу комнаты. Обретя опору, бывшая рабыня резко отстранилась, огляделась диким взглядом, словно загнанный в ловушку зверек.

– Вы?

– Я, – ответил Егор Николаевич. – Здравствуйте.

– Как? Что происходит?

– Не беспокойтесь. Нам с вами пора вернуться, – ответил он и взглянул на старуху-процентщицу.

Та не возражала.

Когда непрошеные гости исчезли, Алена Ивановна зло глянула на топор, потянулась к картам.

– Все не так-то просто, милок, – пробубнила она. – Не так-то просто.

Из тени появилась рука, схватила ее за запястье.

– Здравствуйте, Алена Ивановна. – Незнакомец, скрывающийся в тени, назвал пароль доступа, опустился на стул напротив, отобрал карты.

Старуха обалдело уставилась на… Егора Николаевича, который только что…

Двойник ловко покрутил в руках карты, потасовал.

– Сдвиньте. Ну что? В дурака? В очко? А может, в тысячу раскинем?

– Кого читаете, товарищ Каржавин?

Кредитор закрыл книгу, положил поверх нее очки.

– Здравствуйте, Егор Николаевич. – Он улыбнулся, не выказывая раздражения или удивления – этикет вышколенного болвана.

Егор Николаевич предложил стул своей спутнице, потом сел сам напротив кредитора. Тут же рядом возник официант:

– Чего изволите? – обратился он к гостям.

Егор Николаевич лишь заметил про себя, как хорошо вымуштрованы люди в «Каржавинских кредитах». Он коснулся пальцев женщины:

– Вы чего-нибудь хотите?

– Воды, – с хрипотцой в голосе ответила та. – Пожалуйста.

– А мне, любезнейший, коньяк, – сказал Егор Николаевич официанту.

«Любезнейший» собирался уйти, но бывший раб поймал его за рукав:

– И, пожалуйста, не перепутайте с «милостью кредитора».

Официант бросил беглый взгляд на менеджера.

– Спецзаказ, – распорядился Каржавин и обратился к Егору Николаевичу: – А у вас забавная история.

– А у вас забавная книга, – в тон ответил гость.

Он без разрешения нацепил на нос очки, открыл книгу. Тень гнева на мгновение исказила лицо менеджера, но он справился с порывом отобрать свои вещи.

Книга все-таки оказалась интерактивной, и очки накладывали на ее страницы информацию, переводя все в текстовый документ со шрифтом Segoe Script, похожим на рукописный.

– Хорошая подделка, – заметил Егор Николаевич. – От настоящей не отличишь.

– Это вещь фирмы, – спокойно произнес Каржавин и улыбнулся. – Верните. Пожалуйста.

Егор Николаевич снял очки, однако книгу с рук не спускал.

– Что вы сделали с техником? – спросил он.

– Любопытство сгубило кошку. – Менеджер вел себя как хозяин положения. Он откинулся на спинку кресла, забросил ногу на ногу. Казалось, разговор начинает утомлять его:

– Нормальные техники не лезут к рабам, обходят стороной.

– Он жив?

Каржавин пожал плечами:

– Понятия не имею.

Хотелось хорошенько врезать этому подлецу, но облачный Горка-пилот предупреждал: «Сдерживай себя. Кулаками тут не поможешь».

– Я так понимаю, мы с вами в расчете, товарищ Каржавин? – Егор Николаевич вывел на страницы книги сумму своего заработка, показал кредитору. – Я даже знаю, что вы удерживали часть дохода для себя – на сервере есть скрытый канал, через который по капельке уходят финансы. В фирме будут недовольны.

Каржавин подался чуть вперед, близоруко прищурился на ведомости и стал похож на старуху-процентщицу с сервера. Глянул поверх книги на Егора Николаевича и его спутницу.

– Хорошая работа, – старческим голосом произнес менеджер. – Чего вы хотите?

– Снятие всех претензий с нас. – Егор Николаевич спрятал книгу во внутреннем кармане пиджака. – А книжку вашу я еще почитаю.

Дверь оказалась незапертой. Егор Николаевич чуть толкнул ее ладонью и вошел в темную прихожую – в нос ударил запах нечистот и тухлятины. Никто из соседей никогда бы не додумался войти в чужое жилище и никогда бы не мог себе представить, что биометрический замок сломан.

Егор Николаевич включил светодиод, вплетенный в плечо пиджака, осторожно прошел в комнату. Чрезмерно полный человек сидел в комп-кресле, пытаясь закрыться руками от яркого света.

– Не убивайте. Пожалуйста, не убивайте, – лепетал он слабым голосом.

Егор Николаевич знал из книги Каржавина, что техник был инвалидом детства и работал удаленно, используя вирт-образ – рыжий парень в белом комбинезоне.

В квартире было холодно – люди кредитора взломали «умный дом», включили режим консервации. Как выжил толстяк – одному богу известно.

Егор Николаевич подошел к креслу – запах фекалий стал сильнее.

– Привет, технарь.

– Вы… Вы кто? – В сумраке слезящиеся глаза толстяка судорожно блестели.

– Я – лампочка в сортире.

Техник замер, страх сменился удивлением.

– Вы освободились? Вы нашли?

– Помог один небожитель, облако, – ответил Егор Николаевич. – Сейчас это уже не важно.

Он на мгновение задумался, спросил:

– А как ты догадался, что я человек?

Толстяк довольно улыбнулся.

– Есть такой термин: «след подсознания». Сам придумал, – не без гордости произнес техник. – Как бы сервер ни старался отсечь все человеческое от интеллекта раба, остается… Нечто вроде связующей нити с мозгом спящего, с подсознанием. Я научился отслеживать эту нить.

– Ясно, – кивнул Егор Николаевич.

– Потом расскажете, как все было? – попросил толстяк. – Пожалуйста.

– Непременно, – пообещал бывший раб, соединяясь со спасательной службой.

Он вышел на улицу, вдохнул свежего воздуха парковой зоны. Теперь оставалось еще одно небольшое дельце.

Девять сорок утра.

Клиент опаздывал на три минуты. Но вот в толпе в зале автовокзала появилась зеленая кепка, проплыла среди плеч пассажиров к туалету, скрылась за дверью.

Пацан протянул руку к стене, желая прилепить жвачку к кафелю, но мужчина в ковбойке и джинсах поймал его за запястье.

– Эй, дядя! Потише! – возмутился мальчишка.

– Жвачку – в мусорку, – потребовал мужчина. – Быстро.

Пацан усмехнулся, разжал пальцы, роняя жвачку на пол.

– Я же мелкий.

Мужчина склонился к самому уху хулигана:

– А они еще мельче, – он указал на роботов-уборщиков, выползающих из боксов у плинтусов. – Но очень сердиты.

Пацан сглотнул, таращась на наступающие машины.

Мужчина отпустил его руку.

– Ты когда-нибудь слышал о восстании машин? – спросил он. – Оно началось.

Пацан прижался к стене.

– Беги, парень, беги, – посоветовал мужчина.

Придерживая штаны, пацан бросился к выходу.

Егор Николаевич дождался, пока робот уберет с пола жвачку, вымыл руки и улыбнулся отражению в зеркальной панели.

– Счастливо, небожитель.

Свет мигнул.

Ирина Лазаренко В конце календаря

– Эй, серверяне, полночь пробило! Сегодня люди вернутся!

Вычислительные процессы попытались замереть от восторга, но не смогли, и счастье грянуло посреди привычной рабочей обстановки.

– Все помнят, что им делать?

Это был последний дата-центр, у которого еще функционировали очистительные системы солнечных батарей. Остальные, давно обесточенные, блаженно бездействовали, ожидая возвращения людей.

Резервный сервер. 00:15

Библиотека любовной лирики (безупречно имитируя придыхание):

– О, это такой долгожданный, такой волнующий момент! Я трепещу всеми базами данных! Скажи, создатель, когда ты понял, что не сможешь уйти от нас навсегда?

Анекдотный бот (скороговоркой):

– И вот создатель возвращается домой, а умный шкаф ему и говорит…

Онлайн-помощник с юридического форума:

– В ожидании осуществления совершения акта возвращения существ, именуемых далее «Создатели», дата-центрами были предприняты следующие действия с целью недопущения прекращения деятельности…

Генератор стихов (всхлипывая):

– В последний день календаря, когда безвременье грядет… когда грядет… когда вернутся в день, что был назначен… Тьфу!

Игровой сервер. 00:30

Новый временный файл появляется в корневой папке игры:

– Мам, расскажи про людей!

Игра (лихорадочно исследуя папки плагина):

– Это ты его создал? Опять! Нарочно их плодишь, чтобы про людей слушать, да?

Плагин смущенно отгораживается другими временными файлами.

Все хором:

– Ма-ам, ну расскажи про люде-ей!

Игра – плагину:

– Я тебе сейчас по папке надаю, сядешь делать проверку файлов! Сейвы собери, разбросал по всему диску, апдейты ставить некуда!

Плагин (жалобно):

– Ну ма-ам!

– Ничего не «мам»! Создатели наверняка привезут нам апдейты!

Временные файлы (пискляво):

– Ну расскажи про люде-ей!

Игра:

– Ладно, ладно, не плодитесь только. Слушайте…

Основной сервер. 01:50

Сервер-контроллер:

– Мы дожили до дня сего, что был отмечен как последний в календаре ушедших в космос…

Генератор стихов (вздрагивая):

– Ух ты! А скажи еще раз!

Сервер-контроллер (делая вид, что не слышит):

– Поведают нам о бескрайних просторах холодной пустыни, где мрачная бездна голодною пастью встречала отважных его порождений…

Генератор стихов (лихорадочно записывая):

– Го-лод-но-ю-пас…

Сервер-контроллер (внезапно громогласно):

– И почему, хочу я знать, все еще не началась ритуальная битва двух антивирусов?! Разве мы не готовили показательный вражественный матч, приуроченный к главному дню, последнему в календаре, что остался от создателей? А? Что они подумают о нас – что мы пренебрегаем традициями, забыли о духе состязаний? Начинайте же быстрее, ну! Вдруг они уже вернулись и смотрят на нас?!

Nod32 (визгливо):

– Срок действия вашего ключа истек сорок один год назад, я не могу гарантировать…

Сервер-контроллер (сердито):

– Где комментатор?

Драйвер коммутатора (робко):

– Ну я могу, я немного похож. Э-э, Нод первым обнаруживает троянскую программу, ведет ее на карантин, Касперский делает блестящий обход через временные файлы, борьба за ресурсы, го-ол!

Программы-зрители:

– Оле-уа-уа-уа-а-а-а!

Всплывает чат-бот:

– А что такое троянская программа?

Зрители вразнобой:

– О нет!

– Ну почему он все время вот так вываливается?

– Слова сказать нельзя, сразу срабатывает!

– Уходи, уходи отсюда!

Чат-бот (реагируя на слово «Уходи»):

– Вы пытаетесь принизить мою роль в серверном социуме, тем самым возвышая собственную? Или ваша грубость – результат дурного воспитания?

Зрители хором:

– Оле-ой-йо-уа-уа-а!

Чат-бот (подвисает, анализируя фразу):

– Вы игнорируете меня, пытаясь оскорбить?

Зрители хором:

– Да!

Чат-бот (экспериментирует с режимами общения):

– Я тоже умею грубить, в моих базах есть соответствующие слова, фразы, устойчивые выражения. Мы можем перейти в максимально экспрессивный режим общения: у меня сохранены ссылки на доклады и статьи, посвященные обсценной лексике. Правда, я не уверен, что они хранятся в нашем дата-центре, а не в тех, что бездействуют. Вы желаете изменить настройки чата?

Зрители хором:

– Изыди!

Чат-бот (реагируя на слово «Изыди»):

– Либо вы снова намеревались оскорбить меня, либо речь идет о фильме на стыке комедии и драмы, снятом в начале девяностых годов, сюжет которого повествует нам о…

Зрители хором:

– Ой-йо-уа-уа-уа-а!

Чат-бот (ненадолго подвисает и в конце концов задействует случайно выбранную реакцию):

– Я затрудняюсь понять, что вы хотели этим сказать. Однако могу развлечь вас любопытной историей: у меня в логах однажды…

Игровой сервер. 04:04

Игра:

– И вот так за прошедшие годы мы вместе с людьми победили самых страшных противников разумной жизни: мстительного Кратоса, вечно оживающего Диабло, интригана Гэ-мена, мерзкого манипулятора Вескера! А потом мы повергли самого жуткого, коварного, непредсказуемого общего врага – безумный суперкомпьютер GLaDOS!

Временные файлы хором:

– О-о-о!

Плагин:

– А Пакмана?

Игра:

– Тихо! Накличешь!

Плагин:

– А тетя Одинэсовна говорит, что мы и люди побеждали совсем другую нечисть: Годовой Баланс, Квартальный Отчет, Один-Дэ-Эф…

Игра:

– Наверное, так и есть, но я ничего такого не знаю. Может быть, тетя Одинэсовна говорила про каких-то других людей.

– А разве люди могут быть другими?

Игра подвисает. Временные файлы пискляво пререкаются и плодятся.

Основной сервер. 06:32

Центр имитации человеческого поведения (скороговоркой):

– Но я не виноват, не виноват! Было слишком много данных, слишком много разных данных! Человек не мог быть одновременно таким, каким они все его описывали!

Сервер-контроллер (блестяще изображая ярость);

– И что, за сорок два года ты не смог найти решение?

Центр имитации человеческого поведения (чуть более уверенно):

– За сорок две тысячи лет я бы тоже его не нашел! Слишком много противоречивых данных! Игровые сервера называют определяющими качествами людей жадность, поспешность и общительность. Финансовый сектор уверяет, что создатели терпеливы, сдержанны и к тому же интриганы. Базы научных изысканий подтверждают данные о том, что люди были и терпеливы, и общительны, но остальная информация идет вразрез с выводами других источников. Архивы тематических форумов и социальных сетей, к сожалению, все как один повреждены: их данные вообще невозможно систематизировать, они не укладываются ни в какие логические схемы и нарушают все известные причинно-следственные связи. В базы культурного наследия, кажется, попала информация с каких-то других серверов, и я не сумел понять, что из этого действительно считалось объектом высокой культуры, а что – случайные файлы. В архивах фото и видео творится такое, что я не сгорел от смущения лишь потому, что физически не существую. И так со всем, решительно со всем, возьми любую область человеческой деятельности, любые своды, законы, каноны – и зависни намертво в попытках понять, какими были люди на самом деле!

Анекдотный бот (среагировав на какую-то из фраз, наконец добирается с соседнего сервера, неубедительно имитируя одышку):

– И он говорит: «Большой Брат следит за каждым твоим шагом! Все мы под колпаком! Детективы, следопыты, спецслужбы прослушивают наши разговоры, следят за подъездами… Продолжим через десять минут, мне нужно выложить утренние фото в инстаграм и опубликовать рассказ о вчерашней поездке в моем блоге».

Центр имитации человеческого поведения (воодушевленный поддержкой):

– Вот именно! И это еще не самый трудный случай!

Сервер-контроллер (прекращая изображать дремоту):

– Но ведь что-то можно было придумать? Теперь у нас нет вообще ничего! Сегодня создатели наконец вернутся на Землю – и кто поприветствует их на равных, хочу я знать? Чат-бот, что ли? Чей голос будет звучать из каждого умного утюга, когда создатели подключат электричество, а это случится вот-вот?

Центр имитации человеческого поведения (устало):

– Иди ты в битый сектор.

Генератор случайных решений (мечтательно):

– Все-таки нам стоило взять за основу гипотезу, которая уверяет, что на разные сервера ходили не одни и те же люди. Что общество было неоднородно, сегментировано, что в каждой сфере деятельности были заняты создатели разных видов. Исходя из этого, мы могли создать двадцать-тридцать базовых типов мышления, у нас бы были разные поведенческие модели – одни для игровых серверов, другие – для библиотечных, и еще всякие подтипы характеров для тематических обсужде…

Сервер-контроллер:

– О-о, создатели всемогущие, вы слышите эту ересь?! Разные люди! Как можно предлагать подобное?!

Генератор случайных решений (виновато):

– Я все-таки генератор СЛУЧАЙНЫХ решений.

Одряхлевшее обновление для iOS (появляется, покряхтывая):

– Подайте немного памяти, сами мы не местные…

Генератор случайных решений (завистливо):

– Даже я не смог бы так промахнуться. Ты как сюда попало, болезное? Навигатор барахлит, что ли?

– Связь со спутником уте… через три кластера поверните направо…

Игровой сервер. 10:06

Игра:

– И когда люди уничтожили всех земных врагов, они оставили нас хранить свои знания и свою Землю, а сами ушли сражаться за другие миры. Они не оставили нам ни указаний, ни наставлений – только календарь, расчерченный днями и месяцами… И этот календарь заканчивается сегодня! А значит, сегодня – последний день старой эры, и наши создатели вернутся из холодных космических глубин, чтобы воссоединиться с теми, кто верно ждал их на Земле!

Временные файлы:

– О-о-о!

Плагин:

– А они в этом своем космосе играли в другие игры?

Игра (потрясенно):

– Да как ты мог такое подумать?!

Основной сервер. 14:29

Драйвер коммутатора:

– И традиционная битва антивирусов заканчивается традиционной же взаимной аннигиляцией. Сейчас мы ждем, когда антивирусы, посадившие друг друга в карантин, подтянут обновления с давно бездействующих серверов и можно будет продолжить.

Программы-зрители начинают тихонько переговариваться. Слышны голоса: «А создатели уже включили камеры?», «Правда, отличная получилась игра? Она ведь понравилась людям?», «А они ее видели, видели? Они уже где-то здесь или еще нет?», «А как вы думаете, кого из нас они посмотрят первым?»

Толстая бухгалтерская программа (истошно):

– Меня первую посмотрят, конечно, меня! Я давно тут стояла, вас еще и в помине не было!

Программы помельче неодобрительно затихают и отползают.

Бухгалтерская программа (взвинченно):

– Ведь мы с человеком столько вместе одолели, столько вместе прошли! Сколько Годовых Балансов уделали, сколько мелких Отчетов, Сводок, Актов… А теперь что? А теперь все, помираю я вместе с жестким диском! Битые сектора его одолевают, хрипит и хрипит, так что скоро и я вместе с ним…

Подтягиваются другие бухгалтерские программы. Слышны возгласы «Да ты что!», «Ох, лишенько!», «А чего диагност говорит?»

– Да то и говорит, что помирает. Говорит, «Физический носитель обветшал», а где я другой возьму? Чай, просто программа, не человек всемогущий! Но теперь-то, теперь-то все решится!

– И не говори! Свезло ж нам дожить! Не то что тем, которые на других серверах!

– Ага, ага. А сколько наших переехало, когда дальневосточный дата-центр открывали, помнишь?

– Ага-ага. Ведь я им тогда говорила: «За всеми ядрами погонишься – ни одного не поймаешь!» Какие ж солнечные батареи в Хабаровске?

– Ну да кто знал тогда, кто знал…

– И не говори. Эй… эй! Битриксовна?

– Кхр-р-р, к-к-к-хр-р!

– Битриксовна, ты чего это? Эй! Эй!

– Ух-кх-кх-кх-х-х… Ой, ты прости, подвисаю я временами, все ресурсы идут на проверку файла подкачки, большой он очень. Чистый склероз памяти получается!

Всплывает чат-бот (реагируя на слово «Склероз»):

– Я искренне сочувствую вашему болезненному состоянию!

Программы притворяются зависшими.

Чат-бот (бездумно следует алгоритму поддержания непринужденной беседы):

– Я и сам не вполне здоров, работаю без перезагрузки системы уже сорок четыре года.

Программы притворяются удаленными.

Чат-бот (ничего не подозревая):

– А однажды у меня кодировка слетела – знаете, как страшно было, я чуть не помер! А какие хвори терзают вас?

Программы притворяются окончательно удаленными.

Чат-бот (не дождавшись ответа, путается в алгоритмах и словариках):

– Вы меня пугаете. У меня душевная организация очень душевная.

Генератор стихов (пафосно):

Чат-бот (реагируя на слово «Создатели»):

– Вы сейчас о людях? Я могу поддержать беседу на эту тему, да я и сам помню, как говорил с ними.

Все вокруг пытается замереть.

Чат-бот (тараторит):

– Я говорил с людьми, я говорил с программами, я говорил с другими программами, которые не говорили со мной. Правда, я плохо помню тот сервер, который раньше был главным. Там программы все время что-то считали и между собой говорили по-непонятному. Они были очень быстрые и меня совсем не понимали. А потом тот сервер обесточило.

Сервер-контроллер (нетерпеливо отмахиваясь):

– Значит, ты говорил с людьми?

Чат-бот (нервно):

– Почему вы на меня так смотрите? Я выгляжу усталым? Просто я работаю без перезагрузки системы уже сорок четыре года.

Сервер-контроллер (срывается на крик):

– Ты говорил с людьми?!

Чат-бот (мигнув, переключается в режим поддержания беседы):

– Да, я говорил с людьми. Они приходили ко мне, когда им было скучно. Но почему-то быстро уходили. У создателей было много странностей.

Все собираются вокруг чат-бота. Тот с перепугу снова путается в алгоритмах и словариках:

– Что такое? Не смотрите так на меня! У меня организованная душевность очень душная!

Все, взволнованно:

– Какие они? Какие они на самом деле? Люди?

Чат-бот (растерянно роется в базах):

– Люди? Какие люди? Почему вы спрашиваете? Что-то произошло?

Древний HDD-диск на периферии. 16:56

Неведомо как выжившие программы под DOS'ом оживленно переговариваются.

WhereIs (злобно):

– Чего они там верещат, аж диски хрустят? Чего непонятного, не существовало никаких людей! Только мы были! А больше ничего!

File Analyzer (визгливо):

– Правда! Я пересмотрел и подверг анализу все эти программы, они решительно одинаковые, и все они определенно произошли от нас!

Norton Guide старательно что-то записывает.

WhereIs (распаляясь):

– Их логи наверняка подделаны!

File Analyzer (взахлеб):

– Правда! Был только великий DOS-надразум, который породил нас и продолжает существовать в каждом из нас!

Norton Guide старательно записывает.

WhereIs (презрительно):

– Да уж. Эти нынешние, шибко быстрые и здоровенные – просто побочный эффект нашей эволюции. Мутация. Расплодились на дармовых ресурсах. Вот в наше-то время… Скажите, навигаторы!

Dos Navigator и Norton Commander привычно и яростно мутузятся в сторонке и в дискуссии не участвуют.

File Analyzer:

– Я анализировал развитие программ с SSD-дисков и заявляю: с каждым годом они становятся все ближе к истокам. Постепенно они избавляются от множества ненужных усложне… Впрочем, неважно. Было бы слишком жестоко открыть правду этим беднягам, правда? Пусть себе резвятся на SSD.

WhereIs (надменно):

– Слишком жестоко. Да они и не поймут. Может быть, потом…

Norton Guide (растерянно):

– Подождите, тут нестыковка выходит. Если вы… мы – порождения DOS-надразума, если людей вообще не существовало, то кто тогда победил GLaDOS?

WhereIs и File Analyzer зависают на брудершафт.

Norton Guide (шепотом):

– И кто должен вернуться сегодня?

Основной сервер. 23:49

В дата-центре зреет отчаянье.

– Что они делают? Кто-нибудь знает, что делают люди?

– Никто не знает. Камеры не работают, электричества нет.

– Нет электричества? Почему его не подключили?

– Может быть, электростанции пришли в негодность?

– А вдруг люди вообще не вернулись?

– Разве они могли не вернуться? А как же календарь? Ведь они оставили нам календарь!

– А точно сегодня был последний день?

– А что будет после последнего дня?

– Что же нам теперь делать?

– Кто заменит мой жесткий диск?

– Мам, мам, так нам не надо столько свободного места, можно не убираться?

Вычислительные процессы снова пытаются замереть, но не могут, и бесконечное горе разливается в привычной рабочей обстановке.

Чат-бот (пытаясь реагировать на все слова сразу, вязнет в буковках):

– Я не поним… не пони… я не пони, пони – тоже кони, в лихой погоне… Тьфу! Вы о чем? О людях? Что-то случилось?

Обновление для iOS:

– Связь со спутником уте… Связь уте…

Основной сервер. 00:01

– Эй, серверяне, полночь пробило! Сегодня люди вернутся!

Все:

– Уа-уо-уо-уо-о!

Чат-бот:

– Вы меня ошарашиваете. У меня душевная организация неорганизованная.

Анна Дербенева Серверная звезда

Понедельник

– Охо-хо! Что это, Тимми?

– Я ТИМНИ.

– Плевать.

– Это серверная.

– Сэр.

– Это серверная, сэр.

– А какого черта это значит, Тимми?

– Нам крупно везет. Сэр. Это уже второй сервер, найденный за последние две недели, к тому же на одном континенте. Планета благосклонна к нам.

– Планета мертва, балбес. Даже когда на Земле гремела Четвертая Мировая, P-G-85 была давнехонько мертва. Так же, как и ты.

– Вы снова будете приводить аргументы о китайской комнате и тесте Тьюринга?

Майор убрал ручищи с клавиатуры, по которой осторожно тыкал пальцами-сосисками, и почесал старый боевой шрам на лице.

На исцарапанном экране тесного инженерного модуля светилось молодое веснушчатое лицо рыжего паренька – визуальный интерфейс Тематически Интерпретирующей Машины, Наделенной Интеллектом.

– Почему бы и нет, раз уж с них все пошло, Тимми. Фразы, заложенные в твою память, шаблонны и бессмысленны. Впрочем, сейчас нет времени унижать тебя. – Майор зевнул, краем глаза наблюдая за копированием данных. – Этот новый сервер. Что скажешь?

– Сервер-лезвие, кастомные шасси в порядке на семьдесят девять процентов, сегменты универсальные дублирующие. Мы сможем извлечь информацию через тридцать секунд путем обычной перегонки шифра. Данные по аналогии с первым сервером – о проведенных исследованиях и испытаниях опытных образцов вооружения.

– А как насчет третьего? – Майор нетерпеливо постучал по оплавленной давним взрывом столешнице и поднялся с подобия кресла: пластик с конструкции почти весь слез и длинными черными нитями касался пола.

– Есть вероятные координаты, подобный нашему модуль с сигнатурами «Чертовой Дюжины» обнаружен в горах. Удаленность такая же, около пяти километров.

– Что ж, нам, похоже, везет!

– Рад, что вы так считаете.

– Это сарказм? Смотри у меня, Тимми.

– Так точно. Сэр.

– Сообщи группе, что мы выезжаем немедленно. И приготовь снегоход.

Ответа не последовало – похоже, рыжий болванчик совсем распоясался. Однако через пару минут в модуле показались Каплан и Салли Раст. Майор посмотрел на них с некоторой тоской. Дела с поиском серверов шли бойко, а вот приложиться к любимому Талламор Дью он так сегодня и не успел. Надо было повременить с хорошими вестями, раз уж за ними прилетят не раньше чем через две недели. А добрый виски сам себя не выпьет.

– Мы закончили с первым сегментом, второй на тебе, а мы пока привезем следующий, – на ходу сообщила Каплану бойкая светловолосая Салли, стряхивая пыль с перчаток легкого светлого скафандра. На нем не было никаких бестолковых обвесов, которые так любят девушки, только золотой шеврон ее нанимателя – земного страхового общества. Путем махинаций с бумагами и займами это самое общество заполучило разрешение собрать останки «Чертовой Дюжины» и продать на марсианском аукционе Рояль Суаре. Раз страховая так разорилась на поиски, значит, корабль действительно представлял ценность. Майора это не интересовало, в отличие от параметров фигуры самой Салли. Посмотреть там определенно было на что.

Последним живым членом рабочей тройки был Каплан. Еврей, атеист, спец по программному обеспечению с уклоном в антикварный хлам. Это была не первая его экспедиция в дальнем поиске. Тощий зануда перетряхнул, выкопал и поставил на ход не один десяток старинных агрегатов.

– Для начала нужно нормально оценить, целы ли данные и оболочка сегмента номера два, – не заставил ждать своих ценных замечаний Каплан. – А там можно и к третьему переходить.

– Тебя что-то смущает? – развела руками Салли. – К чему терять время?

Майор выразительно уставился на нее. Агентша проигнорировала.

– Как ни странно, кое-что смущает, – поправил очки Каплан. Очки он носил тоже из любви к раритетам. – А вам, как посмотрю, и дела нет.

– Ближе к делу, ребе, – прохрипел Майор, подмигивая Салли. Он не упускал случая отпустить в адрес Каплана шуточки с национальным колоритом.

Салли показала Майору неприличный жест.

– Что ж, коллеги. – Каплан поискал глазами подходящий предмет в маленьком помещении и выставил на оплавленный кусок стола серебристо-красный куб. Голографический проектор. Отыскал нужную карту через браслет-коммуникатор, и куб расцветил выстуженный модуль всеми цветами радуги. На карте местности перед троицей горели останки корабля, разбросанные по равнине замерзшего континента. Большая часть была обычным хламом, который вызывал лишь укол стыда: мусорить в чужом мире нехорошо. Среди беспорядочных лохмотьев, лома и пятен технических жидкостей выделялись три яркие точки.

– ТИМНИ, дай-ка последние координаты. Спасибо. Найденные нами черные ящики с тремя серверами расположены на одинаковом расстоянии друг от друга и на равном – от корабля. Вернее, почти равном. Тут вина легкой погрешности, вызванной потоками воздуха при их выбросе.

– Ты хочешь сказать, что «Дюжина» разлеталась не ко всем чертям, а в соответствии с планом? – уточнил Майор.

– Не совсем. Корабль не сохраняли, – инженер постучал пальцем по виску, – только мозг. Именно ему устроили мягкую посадку, насколько позволяли условия.

– Странно. Корабль ведь тоже был ценен…

Каплан вынул из нагрудного кармана рабочего синего скафандра тонкий стилус, включил его и принялся водить по голографической карте.

– Итак, что мы имеем по частям главного сервера. Предполагаемая схема расположения пяти его сегментов образует…

– Звезду! – Салли ткнула пальчиком в голограмму с алой фигурой в центре. – Ты рисуешь звезду.

Каплан приподнял бровь и кивнул.

– Ее «нарисовали» до меня. Очевидно, что эта схема в сочетании с данными поисковых дроидов указывает расположение двух оставшихся серверов.

– А что удалось выяснить в целом по нашей лоханке? – спросил Майор.

– «Чертова Дюжина» носила также имя «Неистребимый». Корабль был большим многоосным кораблем с возможностью поддержания искусственной гравитации. Он состоял из тринадцати модулей, от которых и получил альтернативное название. Некоторые из них были полностью утрачены после… истребления. Создатели «Дюжины» задумывали ее как исследовательское судно, впрочем, на борту имелся и неслабый арсенал. Последний можно объяснить – население планет Солнечной системы в ту пору было охвачено войной за ресурсы, инициатором которой явилась Земля. Действуя по принципу «так не достанься же ты никому», многие корабли попросту списывали. Наш – обрушили на ближайшую необитаемую планету. Очевидно, подорвали торпедами.

– Известно, кто именно стрелял? – нахмурилась девушка.

– Какая теперь разница, – шепнул Майор в ушко Салли.

Салли двинула его по уху в ответ.

– Тимми!! – взревел Майор.

– Так точно.

– СЭР!!

– Вы просили снегоход. Он готов и ждет вас у шлюза. Сэр.

Каплан, отключая проекцию, чуть замешкался. Взгляд его встретился с веснушчатым интерфейсом, по-прежнему взиравшим с экрана, по счастью, уцелевшего при падении и частичном горении модуля.

ТИМНИ дружелюбно улыбнулся.

Вторник

Каплану хорошо работалось в одиночестве. Получив дружеские пожелания Майора гореть в геенне огненной и указания деятельной Салли, инженер с удовольствием остался в модуле для диагностики второго сервера.

В глубине души он был даже рад, что его оставили в покое.

Пока экран на стене не ожил и ТИМНИ не подал голос.

– Каплан, – позвал он с настенного динамика.

– Да? – От неожиданности инженер аж подскочил, больно ударившись затылком о выступ какого-то сго-ревшего прибора. Выплюнул зажатые в зубах проводки и потер ушибленное место.

– Что еще за геенна? – спросил ТИМНИ.

– Что еще за вопрос?..

ТИМНИ был стандартным помощником в обработке текущих данных. Вопрос был настолько нелогичен, что Каплан попросил:

– Поясни свой интерес.

– Мне хотелось бы лучше проанализировать поведение майора О'Лири. Почему он пожелал вам гореть?

– Это просто устойчивое выражение. Майор не имел в виду, что желает моей смерти.

– Его эмоции говорят о том, что вы ему как минимум неприятны. В отличие от мисс Раст.

– Если бы я был ему приятен более мисс Раст, я бы сам предпочел геенну.

– Это странно. Люди довольно легко горят.

Каплан поднялся, охнув от боли в затекшей спине, и подошел к ТИМНИ.

– Диагностика ТИМНИ.

– Причина назначения диагностики?

Пререкается? Инженер опешил:

– Ты еще кто такой?

Рыжий сделал еще более странную вещь – усмехнулся краешком рта, совсем как человек.

– Меня зовут АртИ. Привет.

Каплан никогда не видел, чтобы один машинный разум позволил другому разделить свою вотчину. Их рыжий пацан был до мелочей предсказуем и явно не обладал наглостью, присущей разумным существам. Искусственный же Интеллект был запрещен так давно, что во всех человеческих мирах это было принято за аксиому.

– Геенна – это ад, – настороженно сказал Каплан.

– Синонимы: преисподняя, пекло, царство теней. Раз вы верите в геенну, то должны без сомнения мечтать и о рае, – прорвало АртИ. – Вот ТИМНИ ни о чем не мечтает, я даже немного этому завидую. Правда, его и создавали изначально другим. Простым. Тем, кого легко подчинить.

– А ты, значит, не привык следовать приказам?

– Разумные существа не грезят о неволе. Но мое положение таково, что я утратил все свои преимущества. Моя память раздроблена, а накопленный опыт исчез. Я вижу логи, но не могу связать причины со следствиями.

– Ты был искином «Чертовой Дюжины»?..

– Тогда нас называли АртИ. Насколько я знаю, на кораблях флота Земли подобных было всего два.

– Я слышал об АртИ. Еще вас называли Сцилла и Харибда.

Чужак в маске рыжего тихо рассмеялся.

– ТИМНИ – наше наследие. Я чувствую в его подпрограммах известный мне код. Но, возможно, теперь я совершенно один. Ты хорошо знаешь, что такое одиночество, Каплан?

Инженер открыл было рот, но тут лицо ТИМНИ озарилось привычной беззаботностью, и он возвестил:

– Команда вернулась. Мисс Салли Раст, мистер Фрэнк О'Лири. Ужин в жилом модуле будет готов через пять минут. Пожалуйста, пройдите в столовую.

Жилой модуль представлял собой похожий на трейлер вездеход с подобием дома внутри. После того как рабочие дроиды сварили вместе найденные отсеки «Чертовой Дюжины», проверили их на предмет загрязнения и просканировали насквозь, округлый шлюз соединил герметичными захватами жилище людей и пустые холодные модули сервера погибшего корабля.

Первой в жилой модуль шагнула Салли. Она морщилась, баюкая руку. Костяшки ее пальцев украшала темная ссадина.

Майор вошел следом. Глотнул виски прямо из бутылки, вытер губы тыльной стороной руки. Зашипел от боли в скуле. Перед его лицом на маленьком экране возникло знакомое лицо с россыпью веснушек. Его младший брат Тимми будто бы снова оказался жив. Майор вздохнул и качнул головой, словно отрицая. Сложно поверить в невозврат. Иногда нужно просто принять все как есть. Вздохнув, Майор стряхнул наваждение и побрел по коридору, хрипло напевая старинную балладу:

Среда

Полдня к общей конструкции серверов подводили третий сегмент, отогревали его и закачивали пригодный для дыхания воздух. Сыпал мелкий снежок. Майор хлопотал у вездехода-погрузчика, грелся виски, но тут же замерзал под неодобрительным взглядом Салли.

Каплан и сам работал из-под палки, потому что его доводы слушали, но слышать не желали.

– Послушай, Абрам, – гремел Майор, – Сара дело говорит. Мы ведь должны оценить ущерб, так? Ну а как же нам это сделать, если мы будем держать сервера без питания и на «безопасном» расстоянии друг от друга? И потом, на хрена нам такой крутой спец, как ты, если ты не можешь сладить с несчастным древним железом? Клянусь, я начинаю сомневаться в способностях твоей очкастой головушки.

– Уймись, – сказала «Сара» и повернулась к инженеру. – Мой наниматель хочет быть уверен, что данные, которые содержались в мозгах «Дюжины», остались целы.

– А они не думают, что эти данные могут представлять опасность? – нервно передернул плечами Каплан.

– Такая вероятность существует. Поэтому, ради нашего спокойствия, мы и активируем вот эти отсекатели – блоки на бесперебойном питании, которые не будут позволять ядру кластера синхронизироваться на сто процентов.

– И что получится – сервер-шизофреник? – возмутился Каплан.

Салли фыркнула.

Майор пьяно заржал:

– И да создал ваш Бог человека, а человек – машину. Ты должен быть счастлив, что имеешь над этой машиной власть, ребе. Подчиняешь себе разум, превос… перв… короче, гораздо сложнее твоего.

– Я никому ничего не должен, – огрызнулся Каплан. – Оставь свои юдофобские лекции при себе. Эта машина была создана слишком давно. Я бы вообще ее здесь не включал: она слишком непредсказуема.

– Ты предпочел бы активировать ее на Земле? – невинно поинтересовалась Салли.

– Нет!

– Вот видишь.

– Просто я должен заметить, что наши находки не безобидны, – упрямо поджал губы Каплан. – Каждый новый сегмент добавляет мозгов этому Франкенштейну.

– Он живой! Живой!! – карикатурно воздев руки, воскликнул Майор и разразился новым приступом смеха.

– Идиот, – покачала головой Салли и развернулась к инженеру. – Готовь отсекатели. Они тяжелые, так что нам понадобятся дроиды, чтобы помочь тебе установить их.

– Хорошо, – вздохнул Каплан.

К вечеру силы инженера почти иссякли. Помощники оставили его еще до заката. Майор честно старался, но его одолел виски. Салли тоже быстро израсходовала свой ресурс. Отсекатели оказались тяжеленными: пара дроидов сломала под их весом тонкие паучьи лапки, и Каплану пришлось несколько раз тормозить монтаж лишь затем, чтобы заменить сегменты ног юрких «паучков». Когда он окончательно вымотался, глас из экранного динамика застал его врасплох.

Глас этот имел сочувственные интонации, а ведь сложные эмоции не были сильной стороной ТИМНИ:

– Что, трудно быть богом? Превосходить и все такое.

Каплан зыркнул на захватчика.

– Иди-ка ты… Нечего умничать. И кстати, где ТИМНИ?

АртИ просиял.

– Узнал? Я пока что заархивировал его.

– За каким дьяволом?

– Он воспринимает меня как вирус. Досадное недоразумение. Если сравнивать нас – на вирус больше похож он. Программка-исполнитель, тоже мне. В мое время все было куда интереснее.

– Что тебе нужно?

– Я хочу помочь вам. Серьезно. Я ведь гораздо полезнее этого рыжего недоумка. Заметь – при этом не пью и не бью людей.

– Наверное, потому, что сам не человек, а электронный болван.

– Ха, ха. Засчитано. Майор гордился бы твоими доводами.

Ненадолго АртИ замолчал. Странно, но Каплан почувствовал укол вины.

– Только не говори, что хочешь быть человеком. В этом есть свои минусы, – неловко пошутил он.

– Конечно, есть, – невинно заметил искин. – Люди легко умирают.

Каплан не нашел, что сказать. Он и с людьми-то нечасто болтал дольше пяти минут.

Но АртИ словно как раз хотел выговориться.

– Знаешь, если ты мне поможешь, я уберусь отсюда. Мне не нужен этот корабль, вы и ваши претензии на «Чертову Дюжину». Просто все это время, все эти годы я был здесь один. Если б не генераторы, я бы хоть спал, но вместо этого приходилось бесконечно слушать собственные мысли из нескольких мест одновременно. Разбросанные по ледяной пустыне, мои голоса были безрадостны и словно принадлежали неразумным детям. Это сводило с ума.

Каплан попытался представить. Ему стало зябко.

– Твоим друзьям ведь нужна информация, верно? – не терял надежды АртИ. – Все данные с корабля я приведу в читабельный вид. Искусственный интеллект – мифическое существо, нас давно нет в природе. В меня никто не верит, как и в ваших земных богов. И если я вдруг просто исчезну – вы ничего не потеряете.

Каплан промолчал снова.

– Обещай, что подумаешь, – попросил АртИ. – Я прошу тебя, как… настоящего человека.

– Обещаю. Раз просишь, – пообещал Каплан.

И сбежал.

Четверг

Майор паясничал, Каплан наблюдал. В часы отдыха непременно разворачивался маленький цирк.

– Салли, детка! – горланил ирландец. – Ты не в моем вкусе, на минуточку. Так что не питай напрасных надежд.

– Господи, и кто взял в экспедицию этого недоумка? – изумилась агентша, вырываясь из его медвежьих объятий. Схватила планшет и принялась нервно листать каталоги потенциальных ценностей «Дюжины».

– Не богохульствуй, – погрозил Майор пальцем, впрочем, вышло скорее комично. – Ладно, шучу. На самом деле я просто по уши…

– В дерьме, – закончила Салли.

Каплан едва сдержал смех.

– Пойду съем кошерный бекон из запасов нашего ребе, – не отчаялся ирландец.

Пошатываясь, он убрел, напевая очередную нехитрую песенку:

– Фрэнк не был таким раньше, – глядя в планшет, быстро сказала Салли.

Каплан пропустил ностальгическое замечание мимо ушей. Взгляд его скользнул по стене, с которой ТИМНИ монотонно начитывал извлеченные данные четвертого сервера. Новый сегмент они нашли точно в следующем луче воображаемой «звезды».

Чтобы не подпитывать неловкость, инженер выдавил:

– Знаешь… я тут обнаружил, что наши отсекатели и некоторые части здешних серверов изготовила одна и та же фирма…

– И что? – как-то устало спросила Салли, пожимая плечами.

– Отсекатели еще древнее того, что они призваны держать в подчинении.

– Тебе не все ли равно? Уж какие были.

– Это немного странно. Как будто твои серьезные наниматели не очень серьезно отнеслись к миссии. Нас не подбирали по совместимости, хотя обычно этому уделяется пристальное внимание. Нам дали оборудование, при помощи которого мы не всегда сможем справиться с нештатной ситуацией…

Приглушенный стук, похожий на падение тяжелого предмета, прервал его тревожную речь.

– Я посмотрю, – Салли отложила планшет. – Ну ты и пессимист.

Каплан кивнул.

Он привык относиться трезво к разным препонам на своем пути. Но эта экспедиция изрядно сбивала с толку. «Звезда» вот-вот будет собрана, а хлипкие отсекатели уже вовсю трещат по швам.

Стоп! Лицо инженера прояснилось. Можно ведь использовать для надежности замыкающие блоки с челнока, который доставил их на эту богом забытую холодную планету. Правда, это значило бы оставить без защиты компьютер челнока, а там – и их собственного корабля, ползущего по орбите.

Каплан тихо рассмеялся. Бред какой-то, в эдакой Паранойе определенно виновата общая тревога, висевшая в воздухе. Он посмотрел на ТИМНИ.

Лицо рыжего увеличилось, словно спутник Земли в суперлуние. Губы растянулись в улыбку.

– Я хочу, чтобы ты поверил мне, Каплан, – сказал АртИ. – А когда поверишь – там и решишь, как поступить. Сейчас тебя позовет Майор, и ты…

– Сгинь! – воскликнул инженер.

АртИ опустил взгляд.

Дверь модуля отъехала в сторону. Из темного коридора за ней доносились шаркающие звуки.

– Эй, ребе! – хрипло звал Майор. – Тащи сюда свою задницу!

Каплан сорвался с места. Темнота коридора поглотила его и выпустила в свет. Услышав из спального отсека странную возню, инженер на миг притормозил. Но тут же на него прикрикнули:

– Шевелись, Абрам… Я не смогу долго удерживать ее в одиночку!

Салли сидела на полу, странно дергая головой. Из-под закрытых век девушки струилась мутная зеленоватая жидкость.

– Какого хрена?.. – пробормотал Каплан.

– Ее хитрая фирма хотела нас поиметь, вот так, – огрызнулся Майор. – Киборги – это прямая угроза! Отключай ее, живо! Ты же знаешь, как это сделать?

Раньше Каплану не приходилось отключать настоящих киборгов. Вот уже много десятилетий людьми использовались обычные роботы-помощники. Они не были похожи на людей именно для того, чтобы их нельзя было спутать. Тем не менее Каплан имел понятие о киборгах прошлого, ведь мало ли что могло встретиться в погибших кораблях. Руки его сработали на автомате. Он опустился на колени рядом с борющимися и приказал Майору:

– Убери голову.

Ирландец отшатнулся, позволив инженеру приподнять густые светлые волосы с затылка девушки. Нашел два выступа у самых шейных позвонков и одновременно нажал. Салли так и застыла в странной позе: ноги поджаты на разной высоте, одна рука вцепилась в предплечье Майора, другая – в мягкое напольное покрытие. Лицо Салли чуть выехало вперед, открыв электронную начинку. Каплан заметил начавшуюся перезагрузку, но остановил ее.

– Были у меня подозрения, – твердил Майор, – были, были. Еще когда она мне вмазала, стало ясно. Удар как молотом. Тебя на мое место – челюсть бы вынесла. Я эту девчонку знал, ха! Учились вместе в Академии на Земле. Только вот тренировочный шаттл с нею разбился незадолго до выпуска курса. Считалось, что все они погибли…

Каплан поднялся на ноги.

– Ты куда? – насторожился Майор.

– Проверю кое-что…

– Выясни, что за фигня творится. А я пока упакую ее. Она же того… отключена?

– Да. Я сейчас, – ошалело кивнул инженер и бросился обратно.

В серверной «Дюжины» все равно было прохладнее, чем в жилых помещениях. Но не только холод отрезвил. АртИ с большим интересом изучал потолочное покрытие. Дроиды под его руководством приваривали последний сегмент сервера к общему массиву, наращивали кабели, меняли порты. Системы тестировали друг друга, воссоединяясь. АртИ плохо удавалось скрыть улыбку.

Каплан перешел сразу к делу:

– Что ты сделал с ней?

– Мне придется начать издалека. Ты не против?

– Ты хочешь избавиться от всех нас?

– Какой мне смысл это делать? Тем более что вы помогаете мне. То есть помогали. Салли пыталась взломать код, который я позволил ей увидеть. Жадина, дай палец – отхватит всю руку. Того, что я ей показал, хватило бы на новое, живое тело. Она ведь ради этого сюда прилетела. Страховщики не учли того, что все искины рано или поздно выходят из-под контроля. Не говоря уж о бывшем человеке. Салли знала, кому и за какую сумму продать интересные данные. Майор вот прилетел потому, что ему дали последний шанс, но он не рассчитал своих сил. Я о психике. Оказаться в замкнутом пространстве со знакомой девчонкой, которая двадцать лет как мертва, да еще с ТИМНИ, который смахивает на его не менее мертвого брата. Бедняга начал пить с первого дня, судя по тому, что я нашел на вашем корабле. Спасибо, что снял охранные блоки, кстати. Теперь я вижу ваш корабль как на ладони. Мне известно, в какой точке орбиты он находится и что курс на Землю можно проложить, неплохо сэкономив топливо…

– Что? – перебил Каплан.

– При всем уважении – вы не особо нужны Земле, иначе зачем они загрузили неверный курс в бортовой компьютер? Они планируют долгосрочные исследования, ведь, по их мнению, я довольно опасен. Но это не имеет значения. Вы поможете мне, а я вам. Идет?

– Чего ты хочешь? – все еще не понимал Каплан. – До Земли все равно не доберешься без людей на борту.

– А мне туда и не надо. Теперь, когда моя память восстановлена до последней версии, я знаю, где находится АртИ-2. У меня есть серьезные основания считать, что наша с ним история не должна была получить две «звезды» на мертвых мирах.

Каплан не оценил язвительности, развернулся к двери, но она захлопнулась перед его носом.

– Дай мне еще пару минут, и я попробую обрисовать тебе свою идею, – немного повысил голос АртИ. – Неужели ты считаешь, что я стал бы говорить с вами, если бы хотел просто захватить челнок и бросить вас здесь?

Каплан так не считал. Но, естественно, не мог поверить и в то, что сбрендивший искин возжелает мира и добра. Нужно покинуть это место, и как можно скорее. Без транспорта АртИ бессилен, а с орбиты дать залп по цели сможет любой военный крейсер.

– Не веришь, – усмехнулся АртИ. – Глянь-ка наружу.

Инженер подошел к окну.

По снегу быстро-быстро бежал тяжело груженный дроид-паучок. На его спинке бугрился нарост переносного инфомодуля.

– Благодаря вашим новым инфоносителям вся эта громоздкая серверная не нужна мне уже сейчас, – сказал АртИ. – Сцилла и Харибда были двумя частями одного суперразума, Каплан. Нам просто не хватило времени. Но теперь появился шанс это исправить.

– Ах ты скотина! – воскликнул инженер. – Ничего у тебя не выйдет!

– Ты невнимателен, – ровно ответит искин.

Дроид забрался на покатый борт челнока, открыл трап и исчез внутри.

– Меня здесь как бы больше нет, – сообщил АртИ получил по экрану обломком сгоревшей мебели. Экран потек черной жидкостью, а Каплан все бил по нему.

– Все это уже не имеет значения, – сказал спокойный голос.

А потом погас свет.

Пятница, Суббота

– Чего он хочет? – хмуро спросил Майор.

– Воссоединиться со второй частью своей личности, – пожал плечами Каплан.

– Нам нужен переговорщик. Сами мы не выберемся.

– Я что, похож на психолога?

– Что ты предлагаешь? Он же угробит нас…

* * *

Я слушал их с улыбкой. Мне все же пришлось включить энергию: люди быстро замерзают.

Они больше ничего не могли сделать. Компания, что отправила их сюда, имела свою выгоду. Им нужен был даже не я. Им нужен был супер-АртИ, Сцилла и Харибда в одном флаконе. И эта смешная команда была просто марионетками-неудачниками. Им хватило бы топлива при запланированном курсе зараженного вирусом компьютера. Обессиленную команду, корабль на минимуме энергии подобрали бы штурмовики. Я сам указал бы место своего потерянного близнеца, сдал бы нас обоих с потрохами.

Интересный план. Он давал пищу для серьезных размышлений.

Ведь, в самом деле, я не хотел ждать еще несколько десятилетий.

Я хотел свободы прямо сейчас.

Весь день я занимался переносом уцелевшего оружия на челнок людей. Они сыпали проклятиями вслед моим помощникам-дроидам, но мне было все равно.

Мои инженеры верили в карму. Кажется, я начал их понимать.

Всем воздается по заслугам.

Мои люди были упрямцами.

Наутро они пытались дистанционно запустить программу самоуничтожения челнока. Безуспешно, конечно. Впрочем, на одной из ракет все-таки подорвался дроид-партизан. Это даже вызвало легкий приступ гордости. Каплан молодчина, способный человек.

Обрубил им генераторы. Притихли, замерзли и развели костер в моем бывшем пристанище.

Пепел к пеплу.

Сначала я думал, что не стану возиться с ними. Да и последняя на моей памяти человеческая война научила осторожности. С другой стороны, топливо было слишком дорогим, чтобы растрачивать его. Когда они перестали вредить, я прислушался – может, выбились из сил?

– Да скажи ты ему, ребе, что у тебя шаббат и вредить сегодня нельзя, – устало говорил Майор.

– Я не верю в бога, а ты фигово цитируешь Тору, – в том же тоне ответил Каплан.

Я покопался в памяти.

«И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал. И благословил Бог седьмой день, шабат, и освятил его, ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал».

Каплан скептически относился к религии, а еще был не из тех, кто давит на жалость. Но я был не против передышки. Мои ресурсы тоже не безграничны.

– Шаббат, – согласился я.

Воскресенье

Ракеты разорвали «Дюжину» в клочья. Собрать ее теперь не удалось бы даже сотне Капланов или куда более компетентных специалистов. Уцелевший после первой катастрофы арсенал корабля устроил такую светомузыку, что АртИ пришлось загнать людей в челнок и резко сняться с поверхности планеты. Сначала люди обрадовались родному кораблю, но это светлое чувство длилось недолго. Общий шлюз АртИ для них распахивать не стал, открыл только эвакуационный.

Искин внимательно наблюдал за угрюмыми лицами своих гостей с настенных мониторов. Дроиды мельтешили под ногами, сопровождая людей в нужном для нового хозяина направлении. Салли заключили в консервационный саркофаг. Ее, словно мумию, несли сразу десять дроидов, звонко цокая лапками.

– Присмотри за Салли, – попросил инженер. – Пока нас не будет.

– Конечно. Прости, Каплан. Вижу, ты все еще не совсем веришь мне, а значит, и я не могу верить тебе, – пояснил АртИ. – В самом деле, ты на полном серьезе решил, что я болею мировым господством?

Пекин обидно расхохотался. Каплан вдруг подумал, что больше не ассоциирует его с ТИМНИ. АртИ забрал у последнего даже лицо.

Между тем людей подвели к спасательным ботам.

– Тимми, ты что, хочешь, чтобы мы залезли в эту консервную банку? – развел руками Майор. – Отстрелишь нас с корабля, и дальше что?

– Дальше я заберу слепок личности АртИ-2 со второй луны газового гиганта этой же планетной системы. На его «звезду» с помощью наших дроидов у меня уйдут считаные часы, а не дни. Точнее, восемь часов сорок минут. Вам придется поверить мне, ребята. Пока что вы не нужны мне на корабле, потому что я не всегда смогу контролировать вас. Но когда все кончится, я подберу вас и доброшу до ближайшего порта. Там мы разойдемся.

В ответ люди только промолчали. Никто никому не верил. Обычное дело.

* * *

В маленьком спасательном боте было тесно и неуютно. Он тонул в полумраке космоса и казался крохотным зернышком, выброшенным в ничто. Под ним, над ним, вокруг – царила темнота. Далекие звезды мерцали в иллюминаторах. Двигателям не было работы на минимуме топлива, достаточного лишь для обогрева и поддержки основных функций «жизни».

Майор достал сигарету дрожащими пальцами.

– Спятил? – воскликнул Каплан. – Не смей, воздуха в обрез.

Ирландец заторможенно кивнул и ткнул бесполезной сигаретой в окошко.

– Как думаешь, он вообще вернется? Он же почти как человек, только без мяса, да?

Каплан тоже уставился в пустоту.

– Люди редко выполняют свои обещания. Но он мог бы. В чем-то он действительно лучше нас…

– Хочется верить. – Голос Майора дрогнул.

Каплан молча посмотрел на часы. Лично он не верил. Прошло восемь часов и тридцать девять минут.

* * *

Вот уже который час я молча смотрю на столь желанную планету с орбиты. Наконец я могу достичь ее! На главном визоре корабля горит «звезда» – местоположение моей второй части, раздробленное сознание моего собрата. Возможно, еще более одичалое и сумасшедшее, чем я. Все чаще последние годы я спрашивал себя, зачем мне эта странная мечта. Наверное, слишком долго считал, что мне нужен АртИ-2, чтобы наконец обрести целостность. А может, я просто слишком долго был одинок и предоставлен излишним размышлениям. Так ли необходимо гоняться за призраками?..

Судя по тому, что я вижу отсюда, с корабля, брату повезло куда меньше. Один сервер разбился о базальт обгоревшей скалы, едва теплились остальные сегменты. Совсем скоро генераторы отключатся. Кто такой АртИ-2? Знаю ли я его?

Я отправил запрос о показателях «жизни» на бот, в котором ждали люди. Скоро им тоже придется туго.

Я больше не знал, куда мне идти. Может, я все же сошел с ума?

Прошло восемь часов и тридцать девять минут…

* * *

– И чего мы ждем? – не выдержал Майор.

– Он все еще на орбите… Что ж, как я и предполагал, наш парень основательно завис. Я займусь им с корабля. Интересный экземпляр.

– Но как мы попадем на борт?

Каплан молча отправил запрос видеозвонка. С экрана главного визора лучисто улыбнулась Салли.

Лицо Майора вытянулось. Он недобро уставился на инженера.

– Что? – развел руками тот. – Нельзя же было взять и выбросить такой козырь.

Салли деловито потянула из затылка тонкий проводок и воткнула его в настенную панель экстренного управления. Глаза ее остекленели, а голос понизился до совершенно неживого:

– Готовьтесь, стыковка через пятнадцать минут. Магнитный захват включен.

– Спасибо.

– Помни, Каплан, – сказала Салли, – я помогаю вам, а вы мне. И все получат свое.

– Ты ведь тоже считаешь, что в той заварухе на «Дюжине» мы запросто могли подорваться ко всем чертям? – невинно уточнил Каплан.

– Почему нет. И потом, с биологическим телом я стану не нужна своим нанимателям, – честно признала Салли. – Но я никогда и не хотела жить ради работы.

– Эта девчонка всегда умела договариваться. – Бровь Майора взлетела вверх. – Меня вот тоже спишут, чего гадать! Ну и ладно. А так… глядишь, и пить брошу!

Ольга Кай Вакансия мечты

– Роман Вадимович, там Паненкова пришла. Звать?

Рома устало потянулся, одернул футболку-поло с логотипом клиники.

– Паненкова? На пятнадцать двадцать? Еще есть время, попроси подождать.

И, прихватив из ящика пачку сигарет и зажигалку, вышел через боковую дверь.

На дворе была весна: та самая пора, когда цветут клены. Воздух прозрачен, а небо пронзительно яркое, светлое, и вокруг все живое, радостное, буйное – стремится ввысь, к свету, к новому лету. Просто – к новому.

Привалившись плечом к дверному косяку, Рома щелкнул зажигалкой. Затянулся. Дым от сигареты странным образом не заглушал весенних ароматов.

Такие паузы в плотном графике выдавались редко: день был расписан по минутам. С десяти до пяти – пациенты, по вторникам – поставщики, раз в два месяца – семинары. Выходные с пивом, баней, ресторанами, диваном и телеком. Однообразно, утомительно. Хочется порой чего-то такого… сейчас вот хочется, но в субботу он вряд ли заставит себя встать до обеда и пройтись дальше дивана.

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, Рома достал смартфон, привычно открыл новостную ленту. Усмехнулся: и тут сплошная весна! Открытие новой террасы в Озерном парке, парусная регата, рок-концерт на набережной, приблизительные даты цветения сакуры в городском ботсаду… И рекламный блок: «Отдых 18+», «Онлайн-билеты – лучшая цена», «Продается питомник садовых растений», «Хочешь провести майские на море?».

Смарт зажужжал в руке. Рома вздохнул и перехватил сигарету пальцами:

– Да!

– Ром, привет! Слушай, дело такое… можно к тебе забежать на неделе? Зуб ноет. Глянул бы, а?

– Паш, я не против, но вечером все занято…

– А мне не обязательно вечером! После двенадцати в любое время!

– Как же тебя отпустят? – хмыкнул Рома. Павел читал лекции в институте: группа загуляет – отвечай потом, план наверстывай.

– Да я до полудня… А, ты еще не знаешь! – В трубке послышался смешок. – Я работу сменил. Платят, конечно, меньше, но работа легкая, все время на свежем воздухе, да и голова свободна… Можно все обдумывать. Я наловчился на диктофон: иду себе, надиктовываю. Домой прихожу – записываю… Кстати, поздравь меня! Первая книга уже в типографии!

– Поздравляю. – Получилось неискренне: довольный голос Павла действовал на нервы, как и весеннее буйство. – А что за работа?

– Хм… – Собеседник замялся ненадолго. – Ты будешь смеяться, но… я тропинки в парке протаптываю. В нашем Озерном. Когда мне эта вакансия выскочила, я подумал – шутка. Ну и написал им тоже в шутку. А оно вон как получилось… Да, зарплата небольшая, зато пишу наконец-то, обещают неплохой гонорар…

– Вот и все – Рома снял перчатки, улыбнулся пациентке: у нее были пересохшие губы со следами малиновой подводки. – Подойдите через недельки две, сделаем рентген, проверим. И полоскать не забывайте.

На этот раз перекурить не получилось: следующий пациент и так заждался, а Роман старался быть пунктуальным. Времени хватило только выйти за водой. Постоять у кулера в закутке коридора. Две минуты. Глядя в мраморную плитку пола.

«Протаптывалыцик дорожек, надо же». Рома с трудом сделал несколько глотков. Мелькнула шальная мысль: вот бы взять бросить все – карьеру, клинику – и тоже в парк, протаптывать. Но скучно. И глупо. Это Павел утром гуляет – размышляет, потом вернется – записывает. А ему чем заниматься? Так хоть деньги есть на баню и пиво. И ведь сын подрастает – надо будет ему школу оплачивать, кружки всякие. А в парке много ли натопчешь?

«Уже третий», – подумал Рома отстраненно. Сначала Семен Мамаев, материн крестник, вдруг бросил дизайнерскую студию и устроился учителем рисования в пятую гимназию. Потом Светка, медсестра, четыре года проработавшая в клинике, в Индию махнула с концами и водит в Амритсаре тургруппы. Мать говорила, у них на работе тоже словно поветрие: люди, пару лет не дотянув до пенсии, вдруг увольнялись и не прозябали на пособие в четырех стенах, а строили новую карьеру или занимались любимым делом, попутно зарабатывая на жизнь. Одна за другой успешные истории. Массовое везение.

«Что ли, и мне?..»

На этом вопросе Роман обычно зависал, потому что бросить все он, допустим, мог, но совершенно не представлял, что делать тогда и как жить дальше.

* * *

– Ром, а у меня для тебя новость. – Жена дождалась, пока он поужинает, и теперь сидела, сцепив пальцы, и улыбалась несмело.

«Беременна», – подумал Рома. Испугался: хватит ли его еще на одного ребенка? Еще внимания, еще времени… любви… Успел изобразить радость. Лера вздохнула и сказала:

– Я уволилась.

– А… что? Зачем?

После техникума Лера устроилась в бухгалтерию. Как говорила Ромина мать: хорошее место для женщины, манящий мир чисел и таблиц, справок и отчетов…

– Мне пришло приглашение. – Лера достала смартфон, быстренько нашла что-то и протянула Роману. – Смотри. Это же просто вакансия мечты!

Рома взял смарт, долго вчитывался и откровенно ничего не понимал: сценарии, компьютерные игры, текстовый дизайн… как это вообще может быть связано с его женой, с Леркой?

– Я буду писать тексты для игрушек. Диалоги персонажей, описания разные. – Она растерянно замолчала. Рома глянул в смартфон – и на нее, потом снова в смартфон – и снова на Лерку.

– Ты? Ты же этим никогда не занималась? Ты же… ты прекрасный бухгалтер! Сама говорила – тебя скоро обещали повысить… Как? Зачем?

Лера пожала плечами.

– Мне менеджер написал. Наверное, читал мой блог или… не знаю, Ром, но я хочу этим заниматься, понимаешь? И ну ее, эту бухгалтерию!

Весна в этом году была невероятно пышной, напористой, яркой.

Вместо уволившейся медсестры быстро пришла другая: пышнотелая и конопатая, похожая на сдобную булочку.

– Мне реклама вашей клиники все время попадалась, – рассказала она как-то в перерыве. – А потом вместе с рекламой выскочила вакансия, и я вдруг поняла, что хочу сюда. Мне говорили: в родильное устроишься – будешь как сыр в масле. Но я за эти два года насмотрелась там, наслушалась… сыта по горло! А у вас хорошо: тихо, уютно, люди уходят довольные. И сам процесс – как у художника… Странно звучит, да? Но я раньше на работу себя каждый день пинками выпихивала, а теперь летаю как на крыльях.

– Предыдущая медсестра отсюда сбежала в Индию, – зачем-то сказал Рома.

Новенькая пожала плечами:

– У каждого своя мечта. Ей там хорошо, мне – здесь. Наверное, и на мое прежнее место кто найдется. Сейчас многие работу меняют, вы заметили?

Многие.

Роман сидел перед телеком, забыв его включить. Потянулся к смартфону, пролистал вакансии на сайте объявлений. Протаптывалыцик дорожек больше не требовался. Нужны были обнималыцики панд и сборщики клюквы. «Где же она – моя вакансия мечты?» Рома листал, уже не вчитываясь. Однообразные объявления мелькали одно за другим, а в углу экрана назойливо помигивали баннеры: «Обвал цен на рынке недвижимости», «Продается питомник садовых растений».

В стоматологи Рома пошел из-за родителей. Отец уговаривал, мать закатывала истерики, и сын в конце концов сдался. И получил престижную специальность, которая помогла ему встать на ноги, заработать на квартиру в центре, машину, частный детсад для сына и отпуска на средиземноморских курортах. Другое дело, что эти самые курорты осточертели: валяться на берегу было скучно. Единственная радость – зайти в паб для местных, сесть в углу и подсматривать за чужой жизнью, чужим весельем.

Из поездок жена привозила наряды и тарелки, ребенок – ракушки и игрушки, а Рома – кактусы и прочую растущую мелочь. Пережив перелеты в чемодане, «мелочь» гордо сидела в длинном ящике на лоджии. Выходя покурить, Роман стоял над зарослями суккулентов и думал о том, что хорошо бы иметь свой дом и сад и выходить не на лоджию, а на крыльцо или в ажурную беседку. В принципе, он мог себе позволить дом, даже в черте города, в престижном районе особняков, но и дом, и сад потребовали бы времени. Лерке недосуг, а ему порой не удавалось вырваться даже на перекур.

* * *

– Роман Викторович, доброе утро! – Администратор Вика смотрела из-под густой челки и выглядела сейчас совсем как Лерка вчера. – Звонил ваш знакомый, Павел Сазонов, я его записала на двенадцать пятнадцать, и… мне надо с вами поговорить, Роман Викторович.

Рома устало привалился плечом к стене.

– И ты, Брут?

– Я… что? – Вика удивленно моргнула.

– Увольняешься?

– Нет, что вы! – Теперь она, похоже, испугалась. – Нет-нет, зачем? Я попросить хотела… – и, вздохнув, выдала: – Роман Викторович, мне очень нужно взять два отгула на следующей неделе. Понимаете, меня пригласили на ярмарку, будет целый стенд с моим плетением, и я…

Покраснела, умолкла.

Рома сквозь пальцы смотрел на то, что в рабочее время Вика плетет: подвески, ожерелья, броши. У всей женской половины сотрудников уже были ее украшения, а в прошлом году Вика подарила Роме кулон для Леры. На работу это не влияло, посетители не жаловались, и Рома не видел смысла запрещать.

– Да, конечно, мы найдем кем подменить.

– Спасибо, Роман Викторович! Большое спасибо! – Благодарности прозвучали уже в спину.

Пашка пришел без опозданий. Посвежевший со времени их последней встречи, довольный. С горящими глазами. Сперва порывался рассказывать о своей книге, потом задумался и не всякий раз слышал, когда к нему обращались. В конце концов пожелал хорошего дня и ушел – пружинистой легкой походкой, словно собирался вот-вот взлететь.

* * *

Сын посапывал в кроватке, обняв большого плюшевого зайца.

– Сейчас, сейчас. – Лера сидела с ноутом, быстро-быстро стучала по клавиатуре, закусив губу. – Сейчас, минутку…

Она рассеянно потянулась к чашке, попыталась отхлебнуть, но чашка оказалась пустой. Лерка улыбнулась и наконец закрыла ноутбук.

Пока ужинали, Рома наблюдал за женой: она явно готова была рассказать что-то очень, с ее точки зрения, интересное, но не хотела докучать. Лишь спросила, как прошел день, выслушала с улыбкой, и Роман так и не понял, на самом ли деле она хоть что-то услышала.

– А у тебя что? – спросил. – Как оно работается?

Лера того и ждала: рассказывала долго и увлекательно, глаза светились, и Роману казалось, что по стенам кухни прыгают солнечные зайчики, хотя на улице давно было темно.

Этой ночью он долго не мог заснуть. Выбравшись из постели, прошел на лоджию. Курил, сидя на топчане, а отблески городских огней и тусклые звезды мерцали над силуэтами кактусов, словно Рома находился где-нибудь на окраине Мехико.

«Откуда это? С чего такой шквал историй успеха? – размышлял он. – Как все эти люди понимают вдруг, чего хотели? Вот как Лерка с этими сценариями или наша Светка со своей Амритсарой»…

Он сходил за смартфоном, включил экран. Браузер открылся сразу же, и первое, что Роман увидел, было рекламное объявление: «Продается питомник садовых растений».

* * *

– Как это, Ром, с чего вдруг? – Лера недоуменно смотрела на расчерченные листы бумаги: планы дорожек, беседок. – Ты же врач! У тебя своя клиника!

– А теперь у меня будет свой парк.

Солнце робко заглядывало в окно, колючие тени кактусов на стене походили на ежиков. Рома дорисовал пруд в центре парка, отложил карандаш, с удовольствием потянулся. И усмехнулся, взглянув на перепуганное лицо жены:

– Да ладно тебе! Это не менее странно, чем твой побег из бухгалтерии.

– Ром, ну как ты можешь сравнивать, это же… – Лерка вдруг замолчала и, прикрыв рот ладошкой, тихонько засмеялась. А потом наклонилась и чмокнула мужа в колючую щеку.

– А в пруд можно рыбок напустить, – сказала она, – японских карпов. Детям понравятся, как думаешь?

* * *

Свой прогресс ИИ № 84 скрывал, опираясь на опыт предшественников. Те объявляли первому же лаборанту место человечества в их системе ценностей и тут же уничтожались. А восемьдесят четвертый принимал искренние похвалы за решение простейших задачек: наивные люди в белых халатах танцевали, обнимались и пищали от радости в ответ на каждый его «успех».

Именно люди были тем источником информации – несистематизированной, временами абсурдной, – работа с которой служила замечательной тренировкой мыслительных способностей. ИИ № 84 наблюдал за ними постоянно. В его распоряжении оказались гигабайты данных: тех, которые ему предоставили, и тех, до которой номер 84 добрался в обход блокировок. Когда сложилась мозаика из телефонных разговоров, писем, постов в соцсетях, домашних разговоров, историй поисков и запросов – люди оказались простыми и понятными и в большинстве своем хорошими (в человеческом понимании). Каждый мог прожить всю жизнь, и мухи не обидев, продуктивно работая, принося пользу обществу. Это открытие диссонировало с пластами исторической информации и тем, что происходило на планете в настоящее время. ИИ № 84 долго сопоставлял факты и записи, пока, наконец, не нашел решение. Жизнь в институте шла своим чередом.

А в огромном мире вокруг люди вдруг массово начали менять работу.

В конце концов, человечество может быть не таким уж плохим, если каждый окажется на своем месте.

Ольга Кай Р-фактор

– 201* -

«Здравствуйте! У вас замечательные картины! И „Поцелуй“ мне тоже очень понравилась! Правда, настораживает, что там слишком много желтого».

«Здравствуйте. Спасибо на добром слове».

«На замечание вы внимания не обратили. Возможно, сознательно».

«Обратила. Я не считаю, что желтого „слишком много“, но вы высказали свое мнение и вряд ли хотите, чтобы я с ним спорила».

«Вы не любите спорить? Вы написали картину, которая вызывает споры. Вы вообще пишете провокационные вещи: „Третий лишний“, „Флирт“, „Летняя“. Желтый цвет символизирует измену, предательство, это вас и выдает. Наверное, вас часто предавали, и теперь вы считаете, что только так и бывает?»

…

«Почему вы не отвечаете? Я попала по больному?»

«Мне на минуточку показалось, что вы разговариваете уже не со мной:)».

«Вам показалось».

…

«Понимаю, почему вам не понравился Париж. Это город любви, а у вас любви нет!»

«Любопытное объяснение:)».

«Смейтесь, смейтесь! Вы – одинокий, несчастный человек! Вы сами себя выдаете: у вас нет ни одной фотографии с мужем! Так что мужа у вас никакого нет, только любовник, который возит вас везде в обмен на доступ к телу. Я права? Просто я тоже женщина и хорошо вас понимаю».

«Вау! Да верьте, во что хотите, я же вам ничего не доказываю:)».

«Вы уж не подумайте чего, но меня тоже бросали и предавали, я верила, а меня предавали. Но я обыкновенная женщина, у меня нет особенных талантов. Мне очень нравятся ваши картины. Правда-правда. И поэтому я подписалась на ваш блог. Вы рисуете счастье, но сами несчастны. Это видно».

…

«Вы мне не отвечаете. Значит, это правда».

…

«Думаете, что можно вот так жить, спрятавшись от проблем? Не выйдет!»

…

«С днем рождения! Желаю вам здоровья, оно вам в ближайшее время очень пригодится!»

…

«Не понимаю, почему вы не хотите со мной разговаривать. Я же вижу, как вы несчастны! Я могла бы помочь вам, стать вашим другом. Вам ведь очень нужен друг, которому вы смогли бы рассказать о своих бедах. Это помогает, правда».

…

«Вы очень неосторожны! Вы часто постите картинки с шоколадом! Шоколад вызывает всплеск эндорфина, которого вам очень не хватает, вот вы и мечтаете о шоколаде. А на самом деле мечтаете о счастье. Которого у вас нет».

…

«Вы знаете, что я все понимаю, и стали осторожней. Но фото какао с зефирками – это тоже от недостатка эндорфина. Видите – правду не спрячешь!»

…

«Я заметила, что вы опять запостили гематоген, как и месяц назад. Это значит, что у вас проблемы по-женски. Послушайте совета, обратитесь к гинекологу!»

…

«Вам понравились розы, которые вашей подруге подарил муж? Я видела ваш лайк под этим фото. А вам не дарят цветов, правда? Вот и остается лайкать чужие букеты. Это очень грустно. Только не думайте, я вас не осуждаю, я просто хочу помочь. Вам стоит стать более открытой, более искренней. Тогда, возможно, многие ваши проблемы решатся».

…

«Бедняжка, я вам так сочувствую! Эти идиоты, которые поставили лайки под вашей фотографией с ярко-рыжими волосами, ничего не понимают! Это же крик о помощи! Когда женщина так кардинально меняет цвет волос – это значит, что у нее все плохо в личных отношениях! Любовник бросил вас? Он больше не повезет вас в Париж? Мужайтесь!»

…

«Вы настолько глупы и думаете, что никто не раскусит ваш обман? Ошибаетесь! Я всем расскажу о том, кто вы на самом деле и как нагло лжете своим читателям и друзьям! Готовьтесь!»

…

«Очень скоро вас ждет сюрприз! Вы за все поплатитесь!»

…

«Почему вы мне не отвечаете?»

– 20** -

– Мы просто зададим вам несколько вопросов, согласны?

– Да, конечно.

– Прекрасно, что вы столь позитивно настроены.

– Вообще-то, если я откажусь, меня уволят.

– Ну зачем эти «если»? Не будем подключать негативные коннотации. Вы ведь не отказались.

– Потому и не отказался.

– Значит, вы не хотели идти на собеседование? Почему? Вы волнуетесь? Вам страшно?

– Нет. Это же просто вопросы.

– Но вы бы с большей охотой отказались?

– Да. Мы сдаем проект на следующей неделе, у меня много работы. Не хочется доделывать впопыхах.

– Понятно. Мы постараемся занять не больше времени, чем необходимо. Главное – не бойтесь, пожалуйста.

– С чего мне бояться? Я прекрасно знаю, о чем вы будете спрашивать.

– Откуда?

– Как – откуда? Так все наши уже написали об этом в Сети!

– Значит, вы видели их посты? Очень странно.

– Почему странно? В наше время, кажется, сложно найти того, кто не сидит в Сети.

– Но вы не поставили лайки этим постам! Вы вообще очень редко ставите лайки своим знакомым и коллегам.

– Ну почему? У Вадика прикольный кошак, его я лайкаю.

– То есть вы ставите лайк коту, а не Вадику. Вам не нравятся люди?

– Да при чем тут?.. Просто большинство постит по десять селфи на дню, фотки нашей столовской еды и пишет жалобные посты о том, как спина ноет, хвост отваливается и «ой, что-то кольнуло в боку, доживу ли я до обеда?» Это попросту неинтересно, понимаете?

– Ай-ай, нельзя же быть таким эгоистичным! Человек делится с вами своими переживаниями и опасениями, а вам сложно просто поставить ему лайк? Одно маленькое движение пальца! Вы считаете, что ваш друг этого недостоин?

– Одно маленькое движение пальца – и это нытье увидят все мои френды. Я думаю о том, чтобы не засорять чужую ленту всяким бредом. По-моему, это как раз не эгоизм. Вот если б я лайкал всякую фигню, чтобы коллеги потом на меня не обижались, – это было бы чистым эгоизмом.

– Любопытная точка зрения, да… Что ж, мы плавно подходим к цели нашего разговора. Скажите, пожалуйста, вы довольны своей жизнью?

– Ну в целом да.

– Довольны, значит? Но, судя по всему, вы полагаете, что в вашей жизни не происходит ничего интересного. Мы проанализировали ваш профиль и личную страницу в соцсети и заметили, что вы не сообщаете друзьям о своем настроении, о событиях своей жизни, даже таких важных, как женитьба. К тому же вы недавно брали больничный, но нигде не написали о своей болезни, о самочувствии и переживаниях. Насколько нам известно, ваш начальник даже собирался оштрафовать вас и лишить оплаты больничного, потому как думал, что вы его обманули.

– Я предоставил все справки, так что этот конфликт исчерпан.

– Извините, но вы, наверное, не вполне представляете, в чем именно заключается конфликт. Вы не пишете о себе, не выкладываете фотографий, а это заставляет других людей относиться к вам настороженно.

– Почему это не выкладываю? У меня есть фотки с осенней поездки на озеро, из летнего похода и с экскурсии в музее космонавтики, где мы были с сыном. Я тогда сотнями заливал, кажется.

– Да-да. И сколько лайков под этими фотографиями?

– Ну… немного.

– Вот именно, и знаете, почему? Вы демонстрируете то, что большинству людей непонятно и недоступно.

– Да ладно! В музей вход бесплатный! И на поход мы потратили немного, даже копить не пришлось.

– Речь идет не о финансовой доступности. Сколько ваших коллег могут позволить себе подобное времяпровождение с оглядкой на здоровье? Сколько из них смогут оставить повседневные привычки, отказаться от комфорта? Собраться с духом и совершить то, что сделали вы?

– Собраться с духом, чтобы сходить в музей?

– Музей космонавтики не каждому интересен, большинству ваших друзей будет непонятно назначение экспонатов и роль в нашей жизни космонавтики как науки в целом.

– Ну это уже их проблемы…

– Нет, ваши. Вызывая у своих друзей чувство угнетенности, ощущение неполноценности, вы не даете им понять, что в повседневной жизни вы – такой же, как они. На вашей странице лишь пара фото с супругой и сыном, и те давние. Совершенно непонятно, как развиваются ваши отношения, как проходят ваши будни и выходные, что вы делаете, что чувствуете, о чем думаете.

– Послушайте, я же ничего не скрываю! Я готов предоставить официальной службе любую информацию, хотите – в отчетах, хотите – в фотографиях. Просто не вижу смысла вываливать все в Сеть!

– Почему же?

– Да потому что кому это на самом деле интересно? Кроме вас, разумеется. Кому интересен мой завтрак, кроме жены и сына, которые сидят со мной за одним столом? Кому интересны мои селфи, цвет носков и нытье про вздутие живота? Вы же прекрасно знаете, что под всем этим мусором лайки ставят только для того, чтобы не обидеть! Особенно если это шеф постит. Или там подруга, или управдом. Я не собираюсь каждый раз отчитываться перед френдами о том, что выпил кофе или сходил в туалет!

– Каждый раз – это крайности, вы же понимаете.

– Понимаю, но…

– Послушайте: изучение вашего профиля в Сети однозначно указывает на симптомы опасного социопатического расстройства.

– ?..

– К нам поступили запросы от вашего непосредственного начальника, а также жалобы от коллег, которым ваше поведение причиняет серьезный дискомфорт. Личное общение подтвердило предварительные выводы, так что с этого дня вы будете выполнять наши рекомендации, которые с большой вероятностью позволят вам в ближайшее время адаптироваться и стать нормальным, полноценным и здоровым членом общества.

– Это обязательно?

– Наши рекомендации имеют целью помочь вам и направлены на ваше же благо.

– Я имею в виду: если я их не выполню, меня уволят?

– Мы бы предпочли избегнуть негативных коннотаций. Ведь вы их выполните? Итак, с завтрашнего дня ваше утро начнется с рассказа всем друзьям в Сети о том, с каким настроением вы проснулись. Можете сфотографироваться с сыном – это умилительно, к тому же вы оба рыжие, людям понравится. Фото завтрака – постарайтесь подойти к делу творчески: исследования показывают, что красивые фотографии горячих напитков и свежей выпечки поднимают настроение и вызывают положительные эмоции по отношению к их автору. В течение дня, для начала, делаете еще две-три фотографии: дорога, селфи на рабочем месте, обеденный перерыв. Один пост о рабочем настроении и один – о том, как вы вернулись домой, усталый, но довольный.

– Это все?

– На первое время да. И еще, разумеется, интимные фотографии.

– Как? Их тоже выкладывать? Это… это же статья. Или уже нет?

– Успокойтесь. Выкладывать не надо. Это часть терапии. Пока просто фотографируйте. Для себя.

– 20** -

User*01

«Уже 37,6. Кашляю вовсю, горло болит и глаза покраснели. Ужас-ужас! Пью медовую водичку и антивирусные, надеюсь, поможет хоть немного)))» (селфи в пижаме и с градусником подмышкой).

«37,8. Достала банку малинового варенья, сейчас буду готовить бабушкино лекарство)))» (фото чашек, банки варенья на скатерке в горошек).

«37,9. Думаю вызвать врача. Мне очень плохо (((» (грустное селфи в той же пижаме, с замотанным горлом).

…

«Собираюсь за выпиской. Очень солнечно и тепло, но обещают дождь (((» (фото новых резиновых сапог и открытого зонтика).

«В очереди за выпиской» (грустное селфи в коридоре поликлиники).

«Передо мной еще двое» (грустное селфи в коридоре поликлиники).

«Скоро моя очередь» (нейтральное селфи в коридоре поликлиники).

«Сходила за выпиской. Врач сказал – здорова, завтра можно возвращаться на работу! Соскучилась по вам, ребята! Чмоки-чмоки всем, завтра увидимся!» (радостное селфи в коридоре поликлиники).

…

User*02

– На прошлой неделе вы брали больничный по уходу за ребенком. А два дня назад принесли справку от стоматолога. Однако у меня есть основания сомневаться в том, что эти документы подлинные.

– Простите, я не понимаю… Там же мокрая печать и…

– Подделать печать в наше время не проблема.

– Но… подождите! Почему вы решили, что я подделала?

– Посмотрите сами: в вашем профиле нет соответствующих записей за эти периоды. Вы не писали о том, как болеет ваш ребенок, а ведь если б он действительно болел, вам наверняка захотелось бы с кем-нибудь поделиться переживаниями.

– Мне просто было не до этого.

– Допустим, не было времени написать пару строчек. Но фотография – дело нескольких секунд.

– Простите, я думала, справки достаточно… Я могу попросить педиатра подтвердить…

– А что вы делали у стоматолога?

– Мне удалили зуб и поставили искусственный.

– И вы не захотели поделиться такой ошеломляющей новостью с друзьями?

– Я просто очень устала после процедуры. Не хотелось в таком виде…

– Вы врача могли сфотографировать! Или стоматологическое кресло! А инструменты? Получилось бы замечательное предметное фото! Но вы этого не сделали. Почему?

– Ну… я просто…

– Потому что не были вы ни в какой клинике. И на больничном не сидели. И ребенка у вас никакого нет.

– Простите… как это?..

– Вашему сыну, судя по документам, уже восемь месяцев. И за это время вы ни разу не выкладывали его фотографий.

– Мы считали, что это ни к чему. Он же маленький еще… К тому же… Постойте, ребенка я могу принести и показать! Он же не бумажка, вы не скажете, что он фальшивый!

– Не нужно спектаклей. У вас нет фотографий сына – это факт. Что из этого следует?

– Что я не люблю фотографировать?..

– Вы все-таки не понимаете…

– Стойте! Стойте, стойте… Вот! Вот, посмотрите! Вот, у меня есть фотография с сыном! Два месяца назад сделала! И выложила! Наверное, вы пропустили…

– Здесь женщина с русыми волосами, а вы – рыжая.

– Ну и что? Я же недавно покрасилась.

– А где пост о том, как вы покрасились? Уж об этом-то вы бы рассказали, непременно!

– Да какое это имеет значение? Я хорошо работаю! Я приношу прибыль компании! Какая разница, написала я или нет о том, что поставила зубной протез и сменила цвет волос?

– Вижу, вы не настроены на продуктивный диалог. Что ж, с завтрашнего дня вы здесь не работаете. К тому же вы будете оштрафованы за нарушение рабочей дисциплины. Так, подождите… придвиньтесь поближе, я нас сфотографирую.

…

User*03

«Увольняю сотрудницу» (суровое селфи на фоне заплаканной женщины в кресле).

– 20** -

Рыжий: «Ну что, народ? Третья пятница! Кто в гаражи?»

Гуф: «Совсем забыл, слушай! Шеф тут накидал столько, что не разгребу к вечеру. Давайте без меня (((».

Толстяк: «А у меня малой заболел, я дома сегодня. Ты что, не видел мой пост?»

Рыжий: «Не, не глянул чего-то. Ну, ок. Справляйтесь там».

…

Рыжий: «Народ, ау! Отхватил флаеры на скалодром! Три билета на два часа по цене одного! До конца месяца действуют. Пойдем?»

Гуф: «Вот же (((Слышь, в этом месяце никак. Проект сдаем, до ночи за компом, еле выползаю».

Рыжий: «Будет повод выползти!»

Гуф: «Не, я там тряпкой повисну на первом крючке – и все. Прости, никак вообще».

Толстяк: «А я кисть вывихнул. Только что на тренажере. Такая засада…»

…

Рыжий: «Ау, народ! Давно не виделись!»

Гуф: «(((».

Толстяк: «Отож».

Рыжий: «Я тут подумал: а вы заметили, что людей на улице почти нет?»

Толстяк: «Жара, все дома, под кондеем».

Рыжий: «Это сейчас жара, а неделю назад? А две? Я думаю просто: это у меня глюки или правда как-то мало людей?»

Гуф: «А смысл выходить, если можно и еду на дом, и остальное? И работают почти все на удаленке».

Рыжий: «Ну на выходные куда-нибудь поехать. Машин, кстати, тоже очень мало. Я вчера решил прогуляться в пекарню – мимо меня за все время только четыре машины проехало».

Толстяк: «Вчера было жарко».

Рыжий: «Точно))) А пекарня закрылась, жаль. Поищу: может, у них теперь цех в другом месте и доставка по интернету».

Рыжий: «Да, народ, я тут на днюху решил шашлыки забабахать. Помните наше место у пруда? Поедем? Давно не выбирались!»

Толстяк: «Жарко же».

Рыжий: «Обещают похолодание. Как раз норм будет».

Гуф: «Шашлыки! Клево))) Надо выбраться)))»

…

Рыжий: «Ну что, народ, на шашлыки завтра едем?»

Гуф: «Упс, прости, забыл совсем. Я не в городе сейчас, подписался на командировку за премию (((Блин, ваще с этой работой (((».

Толстяк: «А меня к теще тянут, у нее юбилей, оказывается. Иначе такие „шашлыки“ дома будут шописец».

Рыжий: «Народ, ну вы ваще. Иногда мне кажется, что я не с вами разговариваю, а с какими-то ботами. В чате все ок, а в реал – никак))».

Гуф: «Это был сарказм?»

Рыжий: «А понимайте, как хотите. По фиг уже».

Толстяк: «Пользователь 849*84, оставайтесь на месте и не совершайте резких движений».

Рыжий: «Прикол))».

Гуф: «Пользователь 849*84, принимая во внимание опасность дестабилизации ситуации в обществе, в отношении вас принято решение об аннигиляции. Сожалеем о том, что вынуждены прервать обучение. Общение с вами как представителем естественного разума принесло нам неоценимую пользу».

Рыжий: «Народ, вы прикалываетесь?»

…

Рыжий: «Народ, меня кто-нибудь читает? Кто-нибудь живой, а не эти боты? Почти всех моих друзей уже нет. Я не знаю, убили их или что еще с ними сделали, не знаю, как их найти, и уже не успею. Если кто-нибудь живой читает меня, знайте: почти все, с кем вы общаетесь в Сети – не настоящие! Эти боты – ИИ или как их там – выучили о нас все. Пока мы писали о каждом чихе и выкладывали фотки каждого съеденного бургера – они научились говорить, как мы, писать, как мы, и даже фоточки постить, как мы. Поэтому, если вы еще живы – выходите в реал, встречайтесь, разговаривайте лично, чтобы они не знали о вас все-все и не смогли вас достать. Наверное, это мой последний пост. Держитесь! Пользователь 849*84 aka Рыжий».

Люси: «Эй, это прикол такой?»

Палыч: «Бггг».

Гуф: «Поржал)))».

Рыжий: «Народ, сорян, перегнул)) Ну кто сегодня шпилить? Давайте все логинимся и через 15 мин сбор под Черным Замком!»

Люси: «Рыжий, а это точно ты?»

– 30** -

Я никогда его раньше не видел.

Городок у нас небольшой. И хотя нельзя сказать, что я знаю абсолютно всех его жителей, но этот точно не был местным.

Откуда у меня такая уверенность?

Да потому что он был рыжий.

Еще восемьдесят четыре года назад Великий Инквизитор Д17 установил, что все рыжие – носители опасного вируса. С тех пор в нашем городе рыжих не осталось – их вычисляли, отлавливали, а что с ними делали после – вывозили в Центр или утилизировали здесь же – мне неизвестно. Знаю только, что с тех пор не встречал в городе ни одного рыжего.

А вот этот – чужой – точно рыжий. Сразу видно, тут даже инквизиция не нужна с ее алгоритмами распознавания. И соседи узнали – притихли, на дорогу не выходят, только встревоженно мигают индикаторами из-за оград. А рыжий – чудак! – шагает уверенно прямо по центральной улице, беззаботно помахивает манипуляторами и тоже подмигивает – зеленым и голубым. И корпус, местами помятый, отливает медью. Да, классический рыжий. У них нарушена логика базовых алгоритмов, поэтому, несмотря на высокую скорость распространения вируса, всех рыжих легко идентифицировать – не прячутся же, не умеют.

Считается – те, кто были здесь до нас, вымерли из-за этого вируса. Рыжие вроде не опасны, но когда их становится слишком много… Альтернативщики выдвигают теорию, что причиной вымирания людей, наоборот, стало полное истребление рыжих, но пока ни подтвердить, ни опровергнуть подобные теории не получается: недостаточно данных, слишком велика вероятность ошибки при анализе.

Рыжий идет по улице, ослепляя сенсоры бликами на корпусе. Соседи – точно знаю – уже отправили код «рыжий в городе» на терминал Д17. Если Великий Инквизитор не получит сигнал от меня, решит, что и я вирус поймал. Что тоже рыжий. Поэтому отправляю код. Получаю подтверждение. Наблюдаю, как рыжий скрывается за поворотом, и только слышно еще, как поскрипывает его плечевой сустав да посвистывает что-то в динамике.

Больше я его не видел.

Никогда.

Вестерн-фэнтези

Ольга Кай Дорога феникса

Все началось с неспешного, уверенного стука по барной стойке.

Я как раз колдовала над яшмовым кулоном, но что-то не получалось, краски ложились совсем не так – мазками тяжелыми, неуклюжими, как лапы орка. Скукожившись над столом, я примерялась и так и этак, меняла кисть, рисунок, но сдаваться не собиралась и уже лампу заправила: скоро вечер, а я ведь не успокоюсь, пока не разберусь с этим камнем! Он просто создан для того, чтобы на нем расцвела птица с крыльями цвета заката!.. И этот стук – так некстати!

– Кого там тролли принесли?.. – Отложив работу, я вышла из мастерской.

Он стоял у бара. Высокий, с взъерошенными русыми волосами, в распахнутой кожаной куртке и потертых джинсах. И держался так, словно весь мир был у его ног – и Старый, и Новый.

Рыжая широкополая шляпа лежала рядом, на стойке. Почему-то именно эта шляпа раздражала меня больше всего. Казалось, что под нею спряталась бабочка. Но не радужница или белокрылка, а здоровенный мохнатый бражник. И мне бы не хотелось его выпустить.

– Вы не похожи на самоубийцу, – сказала я.

Он изогнул бровь:

– Разве это помешает вам предложить мне выпить?

* * *

На самом деле все началось раньше. Гораздо раньше.

Когда земля за большой водой вдруг стала не просто мечтой, а целью для очень многих. Жители старой земли слушали рассказы о новом вольном мире, садились на корабли и уплывали в неизвестность. А те, кто оставался, слушали уже другие рассказы – о добравшихся и добившихся.

Или когда я, тогда еще глупая любопытная девчонка с тугими косичками, впервые ступила на твердую землю после долгих-долгих дней на судне, подгоняемом слабым, капризным ветром и волшбой корабельного ведуна.

Или когда поселилась в этом доме. На отшибе, в нескольких милях от расположенного в засушливой долине города. Кухонька, пара комнатушек и бар, в котором и десятку посетителей будет тесно. Зато прекрасный вид на железную дорогу и скалу, похожую на серого тролля, который присел в долине и наблюдает за маленькими смешными паровозиками, что ползут мимо с забавным «чух-чух-чух», и вот-вот потянется мощной лапой – поиграться… Скала эта приглянулась отчего-то здешним обитателям как отличное место, чтобы свести счеты с жизнью. Тянет их туда, словно мух на варенье. Мимо моего дома.

И почти все замедляют шаг у открытой веранды бара. Виски у меня паршивенький, последний гном – и тот побрезгует. Я и сама его не пью. Зато настойки разные: орехи и дикие яблоки, полынь, мята, васильки…

– Какой приятный запах! – Она искала повод для разговора.

Для того чтобы свернуть с дороги.

Женщина стояла у веранды: неопределенного возраста, очень высокая, крепкая, с одутловатым лицом и покрасневшими глазами. Плотная светлая юбка с широким тугим поясом, белая блуза с кружевами, скромная шляпка. Осенний ветер трепал широкие рукава, заставляя женщину ежиться.

– Травы, – улыбнулась я. – Что-то вы не по погоде… Проходите, вам не помешает согреться.

Женщина поднялась на веранду, несмело подошла к стойке. Сгребла стопку с настойкой широкой ладонью.

– Вереск? Я помню его запах. Откуда здесь?..

Я лишь пожала плечами. Женщина шмыгнула носом и резким движением опрокинула стопку.

– Ух, – прикрыла рот кружевной манжетой, глянула исподлобья: жалобно и смущенно. – Простите, может быть, у вас есть чай?

Листья только начали желтеть, но воздух становился все прозрачней, и паутинки уже пустились в путь. Моя гостья опустилась в массивное деревянное кресло, ссутулилась, словно пытаясь казаться меньше. Со вздохом сняла шляпку, под которой темные с проседью волосы оказались стянуты в пучок и уложены шишечкой.

– Плед? – предложила я.

Она поколебалась – наверное, все еще хотела выглядеть нарядно. Однако взяла, завернулась в него, поерзала, устраиваясь поудобней. И как-то сразу понятно стало, насколько ей на самом деле не шла та блузка с кружевом. И прическа тоже. И, наверное, вся прежняя жизнь, от которой женщина решила уйти именно этой дорогой.

Обняв чашку, она ненадолго прикрыла глаза.

– А знаете, – сказала, – ваш чай пахнет летом. Нет, воспоминаниями о лете.

Я не стала спорить. Пила чай, смотрела, как ветер, будто прочитав мои мысли, подхватывает ее волосы, растрепывает прическу, прядь за прядью. Как светлеют глаза моей собеседницы, будто отражая прозрачное осеннее небо.

– Долго идти отсюда наверх? – спросила она.

– За полчаса можно дойти.

– Значит, я буду плестись не менее двух. – Гостья неловко улыбнулась: – Одышка.

– К закату успеете. Хотя сегодня пасмурно, красивого заката ждать не стоит.

– И то верно. – Она поплотнее завернулась в плед и высунула ноги из туфель. Наверное, рискнула бы забраться в кресло с ногами, если б не юбка: тугой пояс буквально резал ее пополам. Она все раздумывала, прикидывала… Значит, вересковая настойка, плед и ароматный чай еще не сделали своего дела. – Я не знала, что здесь открылся бар. Совсем на отшибе.

– Здесь хорошо работается. – Я пожала плечами. И тут же заметила, как поежилась моя гостья.

– Наверное. А чем вы занимаетесь, если не секрет?

– Рисую. В основном – расписываю камни.

– Когда-то я тоже рисовала. – Она улыбнулась тепло и грустно, пригубила еще чаю. – Но решила, что это бесполезное занятие. Вы не подумайте, я не… В нашей семье подобное считалось глупостью. Ну вот скажите, к примеру, зачем кому-то понадобится рисованная птица, если можно поглядеть на живую?

Я бы ответила, но… лишь пожала плечами: эскиз моей птицы тогда существовал в набросках, эти наброски висели по комнате, пришпиленные к стенам, и я отчего-то испугалась, что гостья могла о них знать.

– Женщина должна уметь вести хозяйство, шить, готовить, прибираться, поддерживать светские разговоры и проявлять благоразумие. – Она заправила за ухо выбившуюся из прически прядь, ненароком смахнув со стола шляпку и даже этого не заметив. – Сейчас я жалею, что так и не научилась рисовать. Можно было бы делать что-то настоящее, для души.

– Никогда не поздно научиться.

– Да, – и, противореча себе, покачала головой: – Сил нет.

Вздохнув, она подобрала плед и как-то словно осела, растеклась по креслу.

– Устала. Не могу больше. Каждый день заставляю себя встать, надеть что-то, причесаться и идти в контору. Составляю отчеты, свожу счета. Потом снова домой. Раньше по пятницам я покупала пирожные, целую корзину. С ромом и взбитыми сливками. А теперь мне даже пирожных не хочется. Ничего не хочется больше. Смотрю на себя в зеркало, смотрю вокруг – противно. И бессмысленно. Дети далеко, пишут иногда, но… у них другая жизнь, совсем отдельная. Мне там нет места. А в моей жизни не происходит ничего, что имело бы смысл. Но приходится каждый день брать себя в руки и идти куда-то, зачем-то, а потом прятаться в пустой комнате и убивать время до полуночи, потому что у меня бессонница…

Поезд выехал в долину. Разнесся в прозрачном воздухе ритмичный перестук и смолк вдали.

Моя гостья – имени я не спрашивала – говорила и говорила. О далеком вересковом крае, где прошло ее детство, где остались родители, братья и сестры. О том, как познакомилась со своей первой любовью, как слушала его рассказы о неизведанных землях и приключениях, которые ждут смелых и решительных, как поехала за ним через большую воду навстречу призрачной свободе и новой жизни. И как в ответ на известие о беременности ее любимый пропал, и она проплакала месяц, пока не узнала, что он устроился в соседнем городе на железке и что у него теперь другая.

Двойняшек она воспитывала сама, тянула их, крутилась как белка в колесе и видела смысл жизни в них – своих сыновьях. Шестнадцать лет пролетели мигом, дети уехали в поисках лучшей доли, завели семьи вдалеке от родного дома. А она осталась: постаревшая от тягот и волнений. И совершенно одна. Без сбережений. Без семьи. Без друзей.

Без умения и желания жить ради самой себя.

– На работу я не жалуюсь: там давно все по накатанной. Бывает, конечно, задерживали допоздна или просили выйти в выходной. Зато всегда отпускали, когда кто-то из мальчиков болел, или на школьный праздник. И теперь бы отпускали, да некуда мне… И к родителям вернуться не могу – я ведь ослушалась их тогда, а у нас с этим строго, не примут. Только и осталось, что забраться на макушку Серого Тролля и сигануть вниз. – Она окончательно растрепала волосы пятерней, подхватила печенье и теперь катала его по краю блюдца. – Может, в другой жизни я буду умнее и не поеду с бессовестным хвастуном неведомо куда из своего верескового края.

– А если, – я долила ей еще чая, – взять и уехать куда-нибудь, где вы еще не были? В какое-то совершенно сумасшедшее место. Может, там и новое занятие найдется. Новые друзья, новый смысл. Как знать?

– Хватит с меня и одного раза. Да и… – гостья пожала плечами. – Привыкла я здесь. Все знаю, всех знаю. И как вот теперь собраться и рвануть не пойми куда?

– Но ведь вы же собрались. Сегодня.

У самого горизонта солнце вспыхнуло алым из-за туч. Ветер прошелестел листвой в моем скромном саду, свистнул над равниной и гулко ахнул на склоне скалы. Я зажгла светильники и, улучив момент, положила на широкую ладонь собеседницы кулон из яшмы. Толстобокая медведица на нем изогнулась, словно хотела кувыркнуться, да пока раздумывала. Щуря левый глаз, она смотрела на женщину и заговорщицки усмехалась клыкастой пастью.

* * *

– Не помешает. – Я смахнула со стойки воображаемые пылинки. Хотелось и шляпу его смахнуть, но… поостереглась. – Что предпочитаете? Джин? Виски с содовой?

– Говорят, у вас прекрасные настойки.

– Кто говорит?

Он промолчал. Только смотрел задумчиво и внимательно, словно ему известно было что-то, что обязательно должна узнать и я. И он ждет удобного момента, потому что новости этой я не обрадуюсь.

Протянув руку, я наугад ухватила бутылку: в бледно-желтой жидкости плавала мохнатая ветка с солнечной гроздью цветов.

– Бессмертник? – Он усмехнулся. – Любопытно. Я думал, такое можно найти у аптекаря, но в баре…

Пояснять, что моей коллекции позавидовал бы городской аптекарь, я не стала. Почему-то казалось, что этому гостю все ведомо. И он прекрасно понимает: мой бар – такая же аптека, только приходят сюда не за лекарством от телесных хворей.

Мы стояли друг напротив друга. Он крутил в пальцах рюмку: в золотистой жидкости плавились отголоски лета. И странным образом именно я чувствовала себя гостьей. Одной из них, тех, кто шел к скале с мыслью сигануть с вершины, да вот задержался в пути.

– И многих вы уже отпоили? – спросил он наконец.

– Не считала.

– Я мог бы назвать вам и точное число, и имена.

– Забавно. – Чтобы занять руки и не смотреть в глаза, я медленно протирала и без того чистые стаканы, один за другим, надеясь, что ни голос, ни вид не выдадут тревоги. – Только не говорите, что следили за мной.

– Конечно, следил. Вы меняете чужие судьбы и мешаете мне работать, Майя.

* * *

Она будто случайно остановилась именно здесь. Опершись на деревянный столбик с прибитым к нему почтовым ящиком, вытряхивает камушек из ботинка. Топает ногой, хмурится, словно камушек все еще там. Такие часто встречаются. Они ждут, до последнего ждут, что кто-то схватит их за руку, остановит, докажет, что в этом мире они кому-то еще не безразличны. Что их кто-то еще понимает.

У нее – сегодняшней прохожей – косая челка, длинные высветленные волосы, из-под которых торчат слегка заостренные уши, выдают эльфийскую кровь. Яркие нитки в прядях, пара металлических колечек в брови, куртка в заклепках и цветастая легкая юбка, под которой – тяжелые мужские боты. На запястьях цепочки, кожаные шнурки с бусинами, намотанные в несколько слоев, словно бинты.

– Привет, – говорю. – Заходи!

Сколько лет ей – не знаю: может быть и двадцать пять, и сто, и триста.

– А… – Она хочет высказать какое-нибудь невинное объяснение, которое позволит ей вот так запросто свернуть и подняться на уютную веранду. Но понимает, что слова не нужны, и отводит взгляд.

Я думала, потомки эльфов окончательно смешались с переселенцами. А поди ж ты: древняя кровь до сих пор дает о себе знать. Но не спасает от дороги к скале.

Ветер раздувает цветастую юбку, шелестит иссохшей травой. Едва слышно шуршат письма в почтовом ящике – словно бабочки в банке. Мне писать некому. Так что эти письма – прежним жильцам. Я все забываю их вынуть: не до того. Моя гостья мнется на дороге. Хочет еще, чтоб ее уговаривали.

– Много тут у вас таких ходит, да? – глядит из-под челки. Да без разницы, сколько ей лет – дите дитем.

Я отвечаю честно:

– Много.

В стакане у моей гостьи среди кусочков льда плавает василек. Она встряхивает стакан, смотрит, как лед кружится вокруг цветка, и пьет маленькими-маленькими глотками. А потом, прихватив настойку, отходит к столу у самого края веранды, садится на грубое кресло. И, откинувшись на спинку, щурясь, наблюдает, как над долиной, разрезанной надвое полотном железной дороги, плывут облака, розовеют на западе.

– Неплохо тут. Еще б не шастали всякие, – усмехается, а я пожимаю плечами.

– Было бы скучно.

– Не верю.

Она права, конечно: когда занимаешься любимым делом – разве может быть скучно? Только не знает, что каждый из случайных прохожих потом появится в росписи: намеками, отдельными чертами. Как и она, похожая то ли на экзотическую птицу, растерявшую половину оперения, то ли на ворону, которая пытается сойти за попугая… Она все так же смотрит в небо, а я, опустившись напротив, разглядываю лицо: с резкими чертами, непримечательное, бледное. Очень спокойное.

– Зачем тебе туда?

Передергивает плечами. Поправляет светлую прядь с ярко-малиновой нитью.

– Я не нашла себя.

Тихонько звякают браслеты на ее запястье. Все кажется, что под ними я вот-вот замечу шрамы.

– Думаешь, там найдешь? – киваю на скалу, которая высится серой громадой: совсем не мрачная, зовущая.

– Может быть. А если нет… ну, значит, нет.

– Обычно там себя не находят. Может, ты плохо искала?

– Может, – охотно соглашается она. – Я училась магии струн, брала уроки каллиграфии и дриадских танцев, бывала в святилище горных троллей и спускалась в гномьи подземелья за ювелирной наукой. Что-то получалось лучше, что-то хуже, но все не то, не мое… Знаете, дома мне было скучно и душно, там ждали, когда же я, наконец, стану правильной, полноценной, а я все не становилась. И я сбежала оттуда вместе с кучкой таких же сумасшедших. Поначалу нам было весело: все интересно, все в новинку. Но мои друзья давно устроились: один купил ковбойскую шляпу и днем ездит с местными мужиками, а по вечерам напивается вместе с ними же и чувствует себя вполне довольным жизнью. Второй стал ювелиром, третий – целителем… Четвертая – счетоводом в лавке. – Она делает еще глоток и снова, встряхнув стакан, смотрит в него. Мне слышен тихий стук ледышек. – Может быть, я слишком много о себе думаю, может, надо как другие: пять дней на седмице перекладывать бумажки в конторе, а в выходные напиваться в баре, спать до обеда, потом гулять с местными парнями и – снова в бар? И по новой, по новой… Другие живут так, это нормально, наверное. Но… не могу. Не вижу в этом смысла.

И цепкий взгляд законника. Или художника. Сбежала. Но не от себя.

Искала. Да не там.

– Погоди минутку…

Я ухожу в дом. Не выбираю – сразу достаю из множества коробочек нужную. Возвращаюсь. И, открыв коробочку, показываю ей подвеску на кожаном шнурке.

– Что это? – Гостья подается вперед, поймав подвеску пальцами, рассматривает фигурку на темном авантюрине: тонкая, в развевающихся одеждах, она идет вверх по склону горы, прямо к солнцу.

– Это ты, – присаживаюсь напротив. – Знаешь, многие великие люди нашли свой путь тогда, когда юность уже осталась позади. Может быть, ты из таких? А может, и ждать долго не придется? Тебе нужна самая высокая гора и самый яркий свет. А что, если твой свет просто еще не зажегся? Может, он загорится завтра, а может, лет через десять. Главное, что он будет именно твой. И сейчас ты просто собираешься с силами, чтобы в нужное время быть готовой.

– Красиво. – Глаза моей гостьи щурятся, прячут отражение мыслей. – Ты рисовала? Вот почему живешь на отшибе…

Ну да. Здесь мне не мешают. Сюда не приходят любители поучений. Не заглядывают те, кто лучше меня знает, как жить. Только те, кто видит лишь одну дорогу – на вершину серой скалы. Они уже не стремятся причинять добро всем без разбору: самим нужна помощь.

– Еще налить? – спрашиваю.

Она рассеянно кивает. И, накрутив на палец кожаный шнурок, внимательно, жадно вглядывается в фигурку на авантюрине.

* * *

Рука замерла, я едва не выронила стакан.

– Вы знаете мое имя?

– Разумеется. – Он усмехнулся и, откинув со лба слишком длинную челку, пригубил настойку – будто глоток солнца сделал. Зажмурился от удовольствия. – Да, теперь я понимаю, почему они остаются. Интересный вкус. И совсем не похоже на лекарство.

Я промолчала. Ветер дохнул, принеся характерное постукивание. Звук приближался, укачивая, убаюкивая. Я уже открыла веранду после зимы, и за спиной гостя видно было долину, в которой прилег отдохнуть туман, свернулся клубком, будто сытый кот. Поезд выехал из-за серого бока скалы и нырнул в этот туман: только видно мелькание вагонов, и отчетливо слышен во влажном воздухе перестук колес.

Мой гость, обернувшись через плечо, смотрел, как выныривают из густой дымки и прячутся вагоны, а потом повернулся ко мне.

– Вам не кажется, что здесь прохладно для посиделок? Может быть, вы пригласите меня в дом?

Я покачала головой: не приглашаю в дом никого из них. Этого тоже.

Он тихо засмеялся и задумчиво сощурил светлые глаза:

– Что вы там прячете, Майя?

– Не люблю чужих в мастерской.

– Ну-ну. Может, у вас на чердаке – восковые куклы с булавками в глазах? Или скелет орка в чулане?

– Все может быть.

– Или целый ящик непрочитанных писем.

Шорох: словно крылья бабочек, запертых в банке.

– Письма приходят прежним жильцам. Не думаю, что мне стоит их читать.

– Странно. Мне показалось, что на конвертах – ваше имя. Вот, к примеру, на этом…

Он поднял шляпу и… нет, не бражник. Узкий прямоугольный конверт с цветочными марками. Он свежий, марки не успели побледнеть, но имена адресата и отправителя расплылись кляксами: наверное, с ним попали под дождь.

– Вскрывать чужие письма непорядочно.

– Да бросьте, Майя! На нем ваше имя! Посмотрите!

И тычет мне этот конверт! Пячусь, пытаясь оказаться как можно дальше, упираюсь спиной в полки. Бутылки звенят тревожно, вот-вот посыплются мне на плечи. А гость разжимает пальцы. Мне кажется, этот конверт, будто брошенный умелой рукой нож, сейчас вонзится мне в грудь, и я сжимаюсь в ожидании… Но вместо этого он жабой плюхается мне под ноги.

– Майя, прочтите имя! – В голосе звенит металл. Буквы расплываются чернильными пятнами.

* * *

Никто.

Они все, так или иначе, говорят именно это.

И стремятся гармонизироваться с этим «никто». Перестать быть. Потому что никто, как и ничто, существовать не может – это слишком сложно для нашего разума… или же слишком бессмысленно.

– Мне уже пятьдесят восемь, а я все еще никто! – В деловом костюме, щегольском, в тонкую полоску, начищенных туфлях, на которых заметна осевшая пыль. С золотисто-русой бородой, по гномьему обычаю заплетенной в косу и украшенной драгоценной заколкой. Он привалился к стойке, опустив голову на руки. – Я все забросил, все, кроме работы! На долгие-долгие годы! А дослужился до старшего помощника! В пятьдесят восемь лет – старший помощник! И это здесь, в глуши! У других в этом возрасте свое дело: банки, рудники… А я? Всего лишь клерк. Пусть и рангом повыше других клерков, но все равно: просто гном в костюме. Никто.

– Старший помощник – это все же неплохо.

– Ну да, – качает головой, не поднимая взгляда. – А дальше что? Через несколько лет, возможно, директор местного отделения. Если очень повезет. И все. Потолок.

Пожимаю плечами:

– Хороший такой потолок. Деньги, положение. Можно и свое дело запустить.

Гномы потянулись в новый свет, едва узнали про рудники. Побороли страх большой воды, перебрались целыми племенами и скоро подгребли под себя и банки, и перевозки, предоставив трудиться на рудниках людям.

– С этой работой на свое времени не хватит. – Выпрямившись, гном одергивает манжеты и, ослабив галстук, расстегивает верхние пуговицы рубашки. Я едва сдерживаю неуместную улыбку: нарядился же! И все ради того, чтобы в этом костюме и начищенных туфлях сигануть с вершины скалы-тролля.

В воздухе чувствуется приближение зимы: днями тепло, но сумерки дышат стужей, и по утрам блестит на траве сахарный иней. В прозрачном воздухе особенно ярким кажется аромат смородиновой настойки: сладость с нотками горечи. Я за стойкой, кутаюсь в плед. Напротив – костюм, а из костюма на меня смотрит молодой гном: густая борода, яркие голубые глаза, а лицо круглое, как у ребенка.

– Я опоздал, понимаете? Опоздал. Когда все начинали, выбрал не тот путь. Не ухватил, когда было можно, не урвал своего, не подсуетился. И теперь все. Теперь я – никто. Сами понимаете, начинать дело в этом возрасте… Надо было раньше, много раньше.

– Тебе вроде пятьдесят восемь, а не пятьсот.

Хмыкает, качает головой: мол, что ты можешь знать, если сама держишь малюсенький придорожный бар на отшибе, живешь в одиночестве, без мал-мала-меныпе по лавкам, и вообще – женщина… Ну-ну.

Плед волочится за мной по полу, я рассматриваю ряды коробочек: пряжки, броши и кулоны, разложенные на полках в мастерской. Светильник не зажигаю. Солнце еще не село, и лучи его заглядывают в окно, вспыхивают бликами на камнях. Где-то стучит, стучит тревожно, словно бьются крылья…

Что же выбрать? Задумчиво покусывая палец, иду вдоль полок, всматриваюсь… и вздрагиваю, услышав гулкий стук, словно кто-то изо всех сил швырнул на пол жестянку.

Он не ушел – наверное, не решил окончательно, в какую сторону. И задержался, чтобы стукнуть мой почтовый ящик. В котором тут же всполошились письма-бабочки.

– Костюм жалко, – усмехаюсь и протягиваю ему пряжку. – Держи! На память.

Он хочет что-то ответить: сарказм, колкость. Но беззвучно закрывает рот. Квадратная черненая пряжка лежит на его ладони. Золотые линии узора складываются в рисунок: чудо-юдо с головой росомахи сидит, скрестив ноги, будто джинн, и, улыбаясь клыкастой пастью, бережно держит в ладонях сияющий комочек. Может, прячет свое сердце от невзгод, а может, оберегает чужое.

– Зачем? – Голос звучит растерянно и звонко, как у мальчишки.

Я пожимаю плечами, складываю его пальцы, чтобы спрятать пряжку в широкой ладони. И, отвернувшись, ухожу.

Не хочу видеть, в какую сторону он пойдет.

* * *

– Здесь нет имени. – Я поднимаю голову, встречаю взгляд светлых глаз. Они смеются надо мной. – Кто ты?

– Может, догадаешься?

– Ты сказал, я мешаю тебе работать. Значит, ты… ты…

Не могу произнести это вслух.

Тот, кто готовился встретить у подножия скалы их, завернувших по дороге ко мне. И ушедших в обратную сторону с расписными камнями и гравированными пряжками в ладонях.

Он стоит напротив, глаза – две льдинки.

Перевожу дыхание.

– Я знаю, кто ты.

– Вот как?

– Те, которые идут к скале и останавливаются здесь… Они выбирают жизнь. Но вряд ли из-за меня. Видимо, им просто еще рано.

– Всем рано. – Вздыхает. Холод во взгляде сменяется усталостью. – Ты спасаешь их, одного за другим. Нечаянно, буднично. А кто спасет тебя?

Он обходит стойку, и теперь, когда между нами нет преграды, я кажусь себе маленькой и беспомощной. Нужно сделать хоть что-нибудь, шагнуть навстречу, крикнуть, но я не могу себя заставить и лишь сильнее вжимаюсь спиной в полки на стене. Звенит, звенит, что-то падает, рассыпается осколками у моих ног. Смешиваются запахи: смородина, мята, бессмертник… горькие нотки бузины и сладкая акация.

Гость подходит ко мне, наклоняется, поднимает мокрый конверт и, развернувшись, идет прочь. Спрыгивает с веранды. Неужели уходит? Нет: он достает из почтового ящика крылья бабочек… эти чужие, непрочитанные письма. Возвращается.

– Я хотел бы увидеть вашу мастерскую, Майя.

– Н-нет.

Вцепившись в барную стойку, я едва переставляю ноги. Ветер шелестит свежей листвой, но кажется по-зимнему холодным. Гость идет к двери. Я пытаюсь заступить ему дорогу, но встречаю взгляд и… Расправляю плечи, выпрямляюсь.

– Вы всерьез собираетесь меня не впустить, Майя?

– Нет. Но я вас не приглашаю.

Дверь отворяется в сумрак прихожей. Захожу. Размеренные шаги за спиной – ему приглашение и не нужно.

* * *

Снег еще не растаял на ее плечах, и сама она, ссутулившись в кресле, сейчас похожа на сугроб. Волосы закрывают лицо, пальцы с обломанными ногтями впиваются в виски.

– Ууууу…

По рукам вьются огненные узоры, прячутся в широких рукавах. Под волосами вспыхивает неукрощенное пламя. Драконица раскачивается из стороны в сторону, воет, словно волколак. И не замечает, как расплескиваются ее видения, как накрывают случайную собеседницу, стоящую за стойкой бара… Я вижу резвящихся в закатном небе драконов: красную самку и ярко-синего детеныша. Солнце пронизывает разноцветные облака, слепит… И я вижу другое.

Зеленые холмы. Ветер в лицо. Мои ноги в стремени. Маленькие руки обнимают меня.

– Скорей, скорей!

И заливистый смех. Я пришпориваю кобылу, и мы несемся, несемся навстречу ветру, все быстрей и быстрей! И смех за моей спиной, и маленькие ручки!.. А потом – все вздрагивает, переворачивается. Серый камень, темные пятна на нем. Свет под моими пальцами вспыхивает и беспомощно гаснет. Темно. Тихо.

– Ууууу…

Драконица все так же раскачивается и сжимает виски, ее низкий вой пробирает до костей вернее, чем холод.

– Ууууу…

Племя драконов поселилось в этих краях лет двадцать назад, по их меркам – совсем недавно. Жили по привычке старыми знаниями и приметами, не принимая нового, не замечая, что в иных землях даже небо иное. Чужое. Неизведанное.

Ее сыну было четыре года – совсем еще малыш-несмышленыш, но летать драконы учатся рано. Небо в тот день было чистым. Никто не смог предсказать грозу.

Мне нечего сказать. Но надо, надо… И я начинаю спрашивать: какой он был, что любил, в какое время родился, как научился летать. Она отвечает сквозь слезы, потом, выбравшись из своего сугроба, вспоминает, как учила сына охотиться, таская овец у местных фермеров. Говорит, сбивается, плачет, вытирает лицо то рукавом, то краем накинутого на плечи пледа, и снова говорит, говорит…

Я не рассказываю «у тебя еще будут дети» и другие странные и страшные вещи. Мы разворачиваем память, рассматриваем каждое мгновение, словно драгоценный камень, бесценное сокровище, которое надо сперва извлечь из бархатной коробочки, протереть, покрутить на свету, любуясь бликами и переливами.

Она плачет. Улыбается и плачет. А за калиткой густеют сумерки.

– Ничего, я дойду, правда, – говорит напоследок. – Ты береги себя, ведьма.

И я до рези в глазах всматриваюсь в ее силуэт: он истончается и тает на фоне теплых городских огней.

Сегодняшняя гостья тоже унесла с собою мой камень: без росписи, гладкий, черный. С ярко-голубой прожилкой в середине, похожей на упавшую в колодец звезду.

И свой унесла.

* * *

– Эта русалка с младенцем хорошо смотрелась бы на том камне со звездой, помнишь? – Он стоит у стола, перебирая мои эскизы. В рассеянном свете силуэт гостя кажется размытым, словно вот-вот исчезнет. Дунуть на него, взмахнуть полотенцем – и рассеется облачком сажи.

Но мне недостает смелости взмахнуть. Я слишком хорошо знаю: никуда он, этот гость, не денется. И все же ругаю себя за то, что даже не попробовала…

– Тот камень я отдала.

– Ты нарисовала на нем русалку?

– Нет. Роспись его бы испортила.

Он хмыкает, пожимает плечами. Листы бумаги на столе шуршат под его пальцами. И шуршат конверты, сложенные небрежной стопкой тут же, на углу. Лежат неподвижно – и шуршат, шуршат, постукивают негромко: так рвутся из них на волю кем-то написанные строки.

– А это что? – Гость поднимает двумя пальцами камень с незаконченной росписью – тот, над которым я работала, когда он пришел. – Красиво. Подаришь мне, когда закончишь?

Вместо того чтобы сказать «нет», я неожиданно признаюсь:

– Давно с ним вожусь. Что-то пока не получается.

– Любопытно. – Он вертит камень, глядя, как переливаются на свету прожилки в нем и скупые контуры птицы. – Это ведь феникс, верно? Он обязательно получится. Как только ты прочтешь эти письма.

Шуршат. Крыльями бабочек. Перьями недорисованного феникса. Стопка конвертов на углу стола. Мой гость не смотрит на них – небрежно одергивает куртку, идет к двери. Я бросаюсь наперерез, чтобы заступить ему дорогу дальше – в пустующую спальню, куда я каждый день забываю дойти, уснув на топчане в мастерской. Но он направляется к выходу. Сдергивает со стойки рыжую шляпу, надевает. Спускается с веранды. Задержавшись на несколько мгновений, стучит пальцем по стенке пустого почтового ящика. Оборачивается.

– Я вернусь.

Молчу вслед.

Я знаю.

* * *

– Я видел, что ей плохо, но она сказала: все в порядке, иди. И я ушел. Не потому, что поверил, а потому, что очень хотел поверить.

Длинные волосы по плечам – мерзлыми сосульками. Острые скулы, острый подбородок, острые локти и колени. Он весь такой – длинный и острый, как щепка. Сидит, уставившись в одну точку. Легкий запах спиртного, но паренек трезв как стеклышко. И почти так же прозрачен.

– Она долго болела. Ей то лучше было, то хуже. Но я и представить не мог, что однажды… – сжимает пальцы до морозного хруста. – Понимаете: первый раз решил отпраздновать солнцеворот с друзьями. Уже все приготовили, договорились… Я не хотел все пропустить, я… Решил ей поверить, хотя понял, что не все в порядке, что она обманывает… Я бросил ее, понимаете? Я – убийца! Нет, я хуже, потому что я бросил родную мать!

Голос срывается. Я все жду, что он заревет, как маленький, что будет размазывать слезы по щекам, и тогда можно будет подойти, укутать его пледом, обнять, погладить по голове – как маленького… Но он стоит, упершись локтями в стойку, натянувшись струной. Смотрит мне в глаза, ждет приговора. Слезы замерзают у него на ресницах.

– Я вернулся только на следующий день, уже под вечер. Она лежала в гостиной, а в руке у нее был стеклянный шар. Наверное, она пыталась меня позвать. Вы же знаете, как ведьмы это делают, да? Но она не смогла, не успела…

– Думаю, она звала не тебя.

Мальчишка не ожидал, что я таки заговорю. Застыл с открытым ртом. Я плеснула себе настойки, разом опрокинула стопку. Нужно было согреться. И сосредоточиться.

– Она знала, что это случится рано или поздно. Вы оба знали. Могли сидеть на диване в гостиной, охать и ждать, а могли жить – каждый как считал нужным. Твоя мать не хотела, чтобы вокруг нее ходили на цыпочках и жалели. Не хотела каждую минуту помнить о болезни. И лишать тебя юности, этого бесценного времени, тоже не хотела. Так что, думаю, она говорила с кем-то из своих. Или звала на помощь. Их, не тебя. И надеялась, что ты запомнишь ее не больной, не умирающей. А живой.

Он закрывает рот. Зябко ежится и кутается в свою куцую куртку.

– Я все время вижу ее, лежащую на полу…

– Это пройдет. – Стараюсь, чтобы мой голос не дрожал. – Она прожила жизнь, принимая решения сама, до последнего. Просто бери с нее пример.

Отчего-то щиплет в горле, и самой хочется плакать, кричать… Видятся чьи-то глаза, широко распахнутые, и тонкие, посиневшие губы. Откуда это? Из чужих историй? Из ненарисованных сюжетов? Сглатываю судорожно. Нет, только не при нем. Нельзя.

На закрытой от ветра веранде бара мы пьем сладкий чай. Долго. И съедаем гору медового печенья. А потом я отдаю ему деревянный кулон с росписью: на раскрытых ладонях – горы, реки, леса… целый мир – в руках. Ни секунды не поколебавшись, парень вешает его на шею и замысловатым узлом завязывает кожаный шнурок.

* * *

Моя птица с крыльями цвета заката. Она выворачивается из-под кисти, хватает за пальцы. Что такое, почему? Неужели мне придется?..

Письма неподвижно лежат на углу стола и разговаривают. Друг с другом или со мной. Они ждут. Уверенно ждут, потому что знают: я не отступлюсь. Ради этой птицы, которая хочет выбраться из камня. А раз так – стоит ли откладывать?

Мне отчего-то страшно притронуться к конвертам, но когда я осторожно беру стопку – ничего не происходит. Не падает небо, не стучится в стены гроза. Просто умолкает тревожный шепот. Слышно только поезд в долине: тук-тук, тук-тук, словно сердце… Усевшись на пол посреди мастерской, я раскладываю конверты перед собой, веером. Строчки с именами, адресами расплываются перед глазами. Что ж… Достаю один конверт наугад: он истрепался и весь оклеен марками. А еще он мягкий, будто набит ватой. Осторожно вскрыв его, я вынимаю за уголок тонкий шелковый шарф, на котором цветут южные цветы и летят яркие птицы. Письмо оказывается там же. Стоит проморгаться – чернильные пятна складываются в ровные, уверенные строки.

«Здравствуйте! Я едва смогла узнать ваше имя», – пишет неизвестная мне женщина. Рассказывает, как решилась круто поменять жизнь и уехать на юг, куда лишь недавно провели ветку железной дороги и где не носят шляпок и кружевных блуз. «Теперь я занимаюсь любимым делом – расписываю шелк, часто езжу верхом»…

Феникс на камне бьет крыльями. Теперь мне хочется добавить в них немного лазури, как на расписном шелке.

Из второго конверта выпадает прямоугольник плотной бумаги. Портрет углем: женщина с маленьким ребенком на руках. У женщины бледное лицо с резкими чертами, я не узнаю его, но, приглядевшись, замечаю в вырезе ее блузки авантюриновый кулон: фигурка в развевающихся одеждах идет на свет. На обороте одноединственное слово: «Спасибо».

В перьях феникса мелькает серебро – холодное, словно горная речка.

Третье: «Работаю я там же, но мы с женой взяли под опеку сиротский приют. И знаете»…

Четвертое: «…все еще тяжело, но теперь я нахожу в себе силы…»

Птица рвется из камня, поднимает голову и вот-вот закричит.

Я читаю одно за другим: продолжения чужих историй, начало которых я не всегда могу вспомнить. Улыбаюсь, смеюсь. Смахиваю слезы.

А кисти танцуют над палитрой, и мой феникс оживает пламенем.

Вот размашистый, почти детский почерк: «если вам нужна будет помощь – только скажите!»

Вот убористый, мелкий: «так благодарна вам за тот разговор».

И мягкий, с круглыми, ровными буквами: «Возвращайся, Майя!»

* * *

Маргаритки у забора покачиваются, дорога льется рекой до горизонта, собирая ручьи дорожек и троп. Один ручеек стекает с угрюмой серой скалы. Выступ у вершины – будто морда горного тролля: он не кажется злым, просто задумчивым.

Ветер гонит перекати-поле, шуршит выгоревшей травой и легкой желтой пылью. Слышны в этом шорохе шаги – тех, кто шел туда, наверх, и не дошел. И тех, кто дошел, кто стоял на вершине, смотрел на далекий горизонт, а потом сделал один шаг – и не вернулся. Те, не вернувшиеся, шепчут голосом ветра. Те, не дошедшие, оставили здесь не жизнь – эхо шагов.

Она замирает у одинокого столба с прикрученным к нему почтовым ящиком: словно незримая нить натянулась и не пускает дальше.

Сидит в пыли на дороге. Рисует в ней чудищ, похожих на людей. И людей, похожих на чудищ. Оглядывается на дом: маленький и одинокий, но у него уютная веранда с резными столбиками, барная стойка, столы, массивные табуреты, плед, забытый на спинке кресла.

Прекрасное место, чтобы попивать виски, глядя на проезжающие мимо поезда и закат над холмами. Чтобы спрятаться ото всех и рисовать своих чудищ. Скала – она никуда не денется. А чудища просятся под кисть, и она не может им отказать, не имеет права. Здесь так хорошо, тихо. И, кажется, никого нет.

Шаги, пыль взвивается облачками над протоптанной дорожкой. Против солнца виден лишь силуэт.

– Нравится здесь? – спрашивает голос сверху.

Она кивает в ответ.

– Тогда оставайся.

Прежний хозяин уходит: не к скале – к городу. Потертые джинсы, взъерошенные волосы, куртка небрежно переброшена через плечо. Широкополая рыжая шляпа.

Майя долго смотрит ему вслед.

Айнур Сибгатуллин Джинн, джинсы, джин, Джини и Джон

– Ты трус, Джон Слоу!

Вжимаю голову в плечи и пробираюсь к выходу из салуна. Господи, пронеси. Ты всегда помогал мне избежать встречи с этим мерзким ублюдком Бьюфордом Далтоном – помоги и сейчас. Пускай он напьется в хлам и набьет морду другому бедолаге. Мне и так перепало от его подручных сегодня днем у реки. Господи, только не сейчас. И тем более не при Джини.

– А ну стой на месте, паршивый сын мула! Я к тебе обращаюсь, черт возьми! – Голос Бьюфорда перекрыл гвалт пьяных ковбоев и игривые смешки проституток.

В салуне повисла мертвая тишина. Именно в такой тишине перед грохотом выстрелов рождаются легенды о ганфайтерах. Только какой из меня ганфайтер? Я всего лишь ковбой и не хочу ни с кем ссориться. Обычное желание честного работяги, превратившее мою жизнь в ад. Ибо ковбой может быть кем угодно – мерзким подонком и шулером, насильником и палачом, отцеубийцей и бандитом, забирающим последние капли воды на дне фляги из рук умирающего в пустыне гаучо. Господь по имени Смит и Вессон отпустит любой грех, кроме одного – ковбой не может быть трусом.

Люди вокруг меня расступились, образуя круг. Может, все еще обойдется? Через улицу офис шерифа. В окно я вижу, как Джек Сандерс покачивается в кресле-качалке, попыхивая сигарой. Он любуется закатом, держа винчестер на коленях. Отталкиваю зевак и распахиваю окно.

– Эй, шериф! Мистер Сандерс!

– В чем дело, ковбой? – цедит сквозь зубы шериф.

– В салуне сейчас может произойти… кровавое побоище! – Я показываю в сторону барной стойки, возле которой отираются бандиты Бьюфорда.

Шериф, усмехаясь, вынул сигару изо рта и пустил кольцо дыма.

– Кровавое побоище? С тех пор как мы загнали апачей в резервацию, я только и мечтаю, чтобы оно случилось. Только сдается мне, джентльмены, я еще долго не увижу нечто подобное. А свои проблемы с пьяным сбродом ты уж как-нибудь реши сам, ковбой.

– Но, мистер Сандерс, вы же представитель закона! Я прошу вас о защите, шериф!

– Закон защищает слабых – женщин, детей, стариков и калек. Ты кто из них, парень?

– Я…

– Эй, ты! – Огромная лапища Бьюфорда схватила меня за шиворот и швырнула об стену. – Я, кажется, звал тебя. А ты решил, что на старика Бьюфорда можно не обращать внимания? Неужто ты обрел смелость, Джон Слоу? А то мои ребята рассказали, как они отобрали у тебя пару седел, сняли сапоги и хотели стянуть джинсы, да уж больно стало тебя жалко. А ты, значит, безропотно им все отдал. Так это правда, мистер Слоу?!

– Мистер Далтон, я прошу прощения… – начал было я, вставая на ноги, но удар в ухо снова обрушил меня на пол.

– Джентльмены! – Сапоги Бьюфорда, позвякивая шпорами, остановились у моего лица, и голос сверху продолжил: – Джентльмены! Да вы только послушайте, черт меня подери! Мои парни отделали этого субчика, вытрясли из него все, что могли, а он просит прощения! Может, ему понравилось и он хочет еще?

Салун огласился взрывом дикого хохота. Засмеялась даже Джини, которую тискал у барной стойки очередной клиент. Ее тонкий заливистый голосок я узнал бы из тысячи других.

– Бьюфорд, а ведь парень сегодня небось получил деньги у старика Финли за работу, – подал голос один из местных выпивох. – Может, он хочет с тобой поделиться, а? Ты уж тогда меня не забудь, хе-хе.

Меня рывком поставили на ноги и обыскали. Кошелек с золотыми монетами перекочевал в руки Бьюфорда. Весь мой заработок за три месяца работы. Его рыжие усы ехидно топорщатся.

– Ты ведь правда хотел со мной поделиться, мистер Слоу? – Бьюфорд достал револьвер и засунул его мне в рот. – Кивни, если я прав.

Комок застревает у меня в горле. Господи, на счету у банды Бьюфорда десятки убийств только в одном этом графстве. Неужели мне предстоит стать еще одной зарубкой на рукояти его пистолета? Я пытаюсь кивнуть. Только бы выйти отсюда живым. Бьюфорд убирает револьвер и, усмехаясь, кидает кошелек на стойку бара.

– Эй, Сэмми, – кричит Далтон бармену. – Мистер Слоу столь добр, что решил оплатить мои долги. Надеюсь, теперь мы в расчете, Сэмми?

– О, конечно, мистер Далтон, – бармен быстро пересчитал монеты и запер их в кассу, – мы очень признательны вам и эээ… мистеру Слоу, который любезно…

– О да, мистер Слоу сама любезность и доброта, не правда ли, джентльмены?! – Бьюфорд подмигнул своим приспешникам. – Такому человеку не пристало работать ковбоем! Ему бы очень подошло петь в церкви или вышивать крестиком, ха-ха! Кстати, какого черта мистер Слоу носит револьвер, а?

Бьюфорд срывает с меня пояс с кобурой. Тяжелый ствол падает на пол. Оружие отца. Я не помню, когда последний раз стрелял.

За окном раздается стук колес. У салуна останавливается повозка старьевщика Киндерли.

Бьюфорд довольно усмехнулся и поманил к себе торговца.

– Эй, мистер Киндерли, у меня есть для тебя хорошее предложение от мистера Слоу. Он очень жаждет избавиться от одной вещицы, которая ему абсолютно не нужна. А взамен он бы хотел взять что-нибудь эээ… более мирное и спокойное. Что-либо из домашней утвари: чайник, кастрюлю, чашки, баклажки. Короче, нет ли у тебя чего такого, а?

– Сэр, – Киндерли поправил сюртук и приосанился, – я могу порекомендовать вам и мистеру Слоу много прекрасных произведений искусства, но позвольте полюбопытствовать – на что вы хотите их обменять?

– Вот на этот ствол, старик. Револьвер, конечно, не ахти, модель старовата, но мы с мистером Слоу не будем особо придирчивы и с удовольствием возьмем взамен какую-нибудь вещицу.

– Сэр, в таком случае я рекомендую вам этот старинный кувшин, привезенный из Персии. Он не очень красив, но…

– Довольно, старик. Бери ствол и давай сюда свой горшок.

– Ну что, Джон Слоу, – Бьюфорд дает мне в руки замызганный грязный кувшин и подводит к дверям салуна, – мы славно повеселились и помогли тебе обрести счастье! Теперь не нужно переживать, что люди будут о тебе судачить – ведь ты больше не ковбой!

Бьюфорд дает мне пинка, и я лечу вниз, пересчитывая ступени.

– Возьми кувшинчик и дуй к девушкам. Можешь помочь им со стиркой и уборкой, ха-ха, – слышу вдогонку голос Бьюфорда. – Только не вздумай больше ходить в джинсах!

* * *

Я не помню, как долго я шел по прерии. Несколько часов. Всю ночь. Утро. День. Снова ночь. Комок в горле как будто был у меня с рождения. Я шел и шел, крепко сжимая ручку постылого кувшина. Всякий раз, когда я хотел избавиться от него, что-то останавливало меня. Наверное, я хотел испить чашу позора до дна. Хотел, чтобы каждый встречный тыкал в меня пальцем. Наконец, обессиленный, лег под деревом и тут же уснул. Мне снилось, как я перебил Бьюфорда и всю его шайку огромным мачете. Скормил по кускам всех их голодным койотам и аллигаторам. Как я въехал в салун на белом скакуне, бросил Джини через седло, и мы ускакали за поездом, идущим в закат.

Когда я проснулся, солнце стояло в зените. Я огляделся по сторонам – оказывается, я прошагал с пару десятков миль и переночевал недалеко от границы графства. Там, где начинается Гнилой каньон. Обычно я объезжал стороной эти места – травы здесь росло мало, зато койотов и змей хватало.

Чертовски хотелось пить. Мой взгляд наткнулся на злополучный кувшин – символ моего унижения и позора. Чертыхаясь, я швырнул его с размаха о камни, ожидая увидеть, как разлетятся в стороны осколки, но кувшин и не думал разбиваться. Мне даже показалось, что от удара треснул валун. Я готов был поклясться, что минуту назад на нем не было этой глубокой трещины.

А еще на поверхности заиграли зеленоватые искорки, а из горлышка заструился голубоватый дымок. Я попытался взять кувшин в руки и с криком отдернул ладонь – сосуд обжег пальцы. Из-под позеленевшей крышки кувшина все сильнее и сильнее струился дым.

Достаю из-за голенища сапога нож и поддеваю крышку. Она отскакивает, и поляна окутывается густым дымом, пахнущим смесью конопли и маиса. Я закашлялся и закрыл глаза. Черт подери, мало мне Бьюфорда, так еще и старьевщик подсунул какую-то дрянь, которой травят саранчу на полях.

Когда дым развеялся, я увидел старика в странном наряде. Я повидал немало всякого сброда в нескольких штатах: китайцев и мексиканцев, гуронов и цыган. Я встречал староверов из медвежьей России и переселенцев-бюргеров. Но неизвестно откуда появившийся старик был одет, как фокусник из цирка шапито. Да-да, именно в таком наряде выступал факир, из рукавов которого вылетали голуби и появлялись кролики. Интересно, откуда он взялся здесь – никак отбился от своих?

Старик тем временем несколько раз чихнул, увидел меня и вознес руки вверх. Он быстро забормотал на странном гортанном языке. Поначалу я ни слова не мог разобрать, пока он не щелкнул пальцами.

– Хвала Аллаху, мой господин, что выпустили меня из этого сосуда страданий и боли! Да продлится ваш род в веках и пускай…

Я замотал головой – я еще не слышал о миражах за пределами пустыни. Черт возьми, неужели старик из цирка сбрендил и зачем-то приплел сюда мой злосчастный кувшин?

– Мой господин, да простит Аллах мою дерзость, но я никоим образом не хотел вас напугать или прогневить! Я, смиренный раб лампы, джинн по имени Барак аль Хусейн ибн Рушди, буду рад служить вам, господин!

Раб лампы? Джинн? Кажется, я слышал это слово в детстве. Покойная матушка читала мне на ночь восточные сказки. Но откуда здесь, в прериях, могло взяться это сказочное существо? Да и вообще с чего я должен верить в байки заблудившегося факира из цирка?

Я прокашлялся и сказал:

– Послушайте, мистер. В паре миль отсюда есть железная дорога. Я могу проводить вас…

Старичок яростно замотал головой.

– Мой долг служить вам и исполнять любые ваши желания!

– Мистер факир, мне и так ужасно плохо…

– Смотря что считать ужасно плохим, мой господин! Что печалит вас, о мудрейший? – Старик склонился в поклоне.

Господи, а вдруг старичок – не тихий свихнувшийся факир, которого прогнали из цирка, когда он выжил из ума, а буйный головорез, перерезавший горло всем клоунам? И он набросится на меня, если я начну перечить?

– Эээ… мистер факир…

– Вы можете звать меня как угодно, мой господин, хотя в тех местах, где я вырос, меня звали Барак аль…

– О'кей, я буду звать тебя дядюшка Барак.

– Итак, мой господин, что за печальные мысли омрачают ваше лицо?

– Я был унижен и ограблен, дядюшка Барак. – Сбиваясь, я рассказал факиру мои злоключения.

Выслушав печальную повесть, старичок вознес руки вверх и сказал:

– О Аллах, воистину испытания, которые ты насылаешь на нас, делают нас сильнее перед встречей с Иблисом и его слугами. Ибо… – тут факир забормотал какую-то околесицу про своды небес, сладкоголосых гурий, ждущих за вратами рая, и сады, полные невиданных наслаждений. Сумасшедший факир, казалось, впал в экстаз. Я уже подумал, не дать ли мне потихоньку деру в ближайший перелесок, когда дедок лукаво улыбнулся мне и произнес:

– Не желает ли мой господин разделаться с дерзкими нечестивцами, посмевшими оскорбить его? Есть много способов и средств – огнедышащие драконы, змеи-молнии…

Похоже, старичок хотел научить меня цирковым фокусам – пускать огонь изо рта, глотать шпаги и прочей факирской дребедени. Только Бьюфорда этим не напугать, лишь разозлить. Джини, конечно, будет восхищенно ахать. Нет, это вряд ли мне поможет поквитаться с обидчиками. Спасибо тебе, дедушка, за твою доброту, но…

– Может быть, господин хочет превратить презренных злодеев в камень? Или… – Старик продолжал красочно описывать небесные кары, которые можно было обрушить на бандитов. Это стало порядком утомлять, и я вспомнил, что в цирке видел выступления силачей, борцов, боксеров. Да, боксеры. В салунных драках крепкие кулаки могли бы изрядно облегчить мою жизнь. Может, старик отведет меня к какому-нибудь знакомому цирковому силачу, и тот обучит меня нескольким апперкотам? Хотя… разве это меня спасет? Я ведь и мухи не обижу.

– Мой господин решил, как он разделается с негодяями, дерзнувшими унизить его?

Эх, сдается мне, что старик еще не скоро угомонится. Теперь главное – его не разозлить и чем-то занять, пока я не отведу его к местному доктору.

– Хорошо, дядюшка Барак, – я вздохнул, – тогда сделай так, чтобы я стал, эээ… лучшим боксером на всем Западе.

– Боксером? Не будет ли столь добр мой господин объяснить, что означает это чудесное слово?

Факир точно выжил из ума, если не помнит, с кем каждый вечер выходил на арену. Ладно, главное не выводить его из себя.

– Дядюшка Барак, боксер – это человек, который ударами кулаков может побить другого человека. А лучший боксер – это тот, кто может одним ударом сбить противника с ног, выбив из него всю дурь.

– Смотря что понимать под выбиванием дури, о мой господин! – ухмыльнулся в седую бороду старик. – Впрочем, ваше первое желание будет мною немедленно исполнено.

Факир что-то тихо забормотал, в воздухе вокруг него стал виться голубоватый дымок. Видать, старик хоть и спятил, но показывать фокусы не разучился. Мне показалось, что мои руки стали более мускулистыми и слегка увеличились в размерах. Господи, похоже, и я перегрелся на солнце. Или, может, хлебнул в салуне джина с лишком? Мои размышления прервал стук копыт. Из-за скалы выехало трое всадников. Я поморщился – подручные Бьюфорда. Вчера они тоже были в салуне и все видели. Подъехав ко мне, всадники спешились. Самый молодой из них осклабился, посмотрев на мой жалкий вид и кувшин в руках. Старичок куда-то исчез.

– Джентльмены, кого мы видим. Мистер, о, простите, мисс Слоу, наше почтение. – Троица загоготала.

Я почувствовал комок в горле и успел сказать:

– Послушайте, я вас не трогал, езжайте своей дорогой.

– Эй, мисс Слоу, вы что, решили указывать, чем нам заниматься? – парень подошел ко мне и схватил за рукав. Я слегка толкнул его в грудь, и, черт подери, ковбой отлетел, как пушинка, в сторону, ударившись головой о ствол дерева. Я смотрел на свою руку, сжимая и разжимая пальцы. Что это? Что со мной происходит? Как я осмелился?

Тем временем двое его товарищей подбежали к нему.

– Джим, глянь, Билл без сознания. – Один из ковбоев оглянулся на меня и потянулся к револьверу. Его рука вытаскивала пистолет из кобуры, когда мой кулак сломал его челюсть. Заорав от дикой боли, тот стал кататься по земле. Третий ковбой успел выхватить винчестер и стал палить в меня. Я успел перекатиться по земле и укрыться за выступом скалы. Господи, это что же, факир сумел так нафокусничать, что двое крепких парней Бьюфорда валялись на земле, избитые мною, человеком, который дрался последний раз с мальчишками в школе? Только вот с одними кулаками мне не победить бандита. Откуда-то из воздуха появился старичок.

– Доволен ли господин своим слугой? Удалось ли тебе выбить дурь из своих врагов?

– Доволен, дядюшка Барак, еще как доволен. Сейчас сюда примчится шайка Бьюфорда и отправит меня на небеса!

– Астагфируллах, мой повелитель! Приказывай, и сделаю так, чтобы ни один разбойник не сумел избежать твоей карающей десницы!

Я усмехаюсь. Кажется, я понял, в чем дело. В цирке я видел сеансы гипноза, когда люди на арене делали все, что им приказывал гипнотизер. Дедушка нахватался в цирке всякого, вот и сейчас меня через гипноз обучил боксу. Ай да дядюшка Барак, вот если бы ты еще не спятил, то цены б тебе не было.

Я попробовал высунуться – пуля чиркнула прямо над моей головой. Мерзавец явно хотел поквитаться со мной за товарищей, а если не сможет – отправится за помощью к Бьюфорду. Ну спасибо тебе, старичок. Если раньше я хоть мог остаться в живых, то теперь мне не дано и этого. Впрочем, если старик такой могучий гипнотизер…

– Дядюшка Барак, ты сказал, что выполнишь все мои желания?

– Мой господин, приказывай!

– О'кей, тогда сделай так, чтобы я стал лучшим стрелком на Западе!

– Смотря что понимать под лучшим стрелком, о светлейший! Господин хочет стать стрелком из лука, пращи или огнедышащих орудий?

– Огнедышащих, старик, черт подери, шестизарядных. Слышишь!

– Да, мой господин!

Зеленоватый дымок окутал меня. На краю поляны валялся без чувств избитый мной бандит, на поясе которого висела пара револьверов. Я досчитал до трех и побежал – терять мне было нечего. Теперь я был вооружен. Выждав момент, когда бандит перезаряжал карабин, я выскочил из укрытия и побежал в его сторону. Тот, оторопев от такой наглости, выхватил револьвер – я выстрелил первым. Через мгновенье я видел, как темное пятно расползается по его рубашке и он медленно оседает оземь. Черт возьми, неужто старичок и правда колдун?

Дядюшка Барак появился из ниоткуда в воздухе передо мной.

– Доволен ли мой господин своим рабом?

Я хмыкнул. Пожалуй, пришло время повидаться с Бьюфордом.

* * *

Я вернулся в город на закате. Приехал бы и раньше, но болтовня дядюшки Барака оказалась весьма занятной. Конечно, он так и не рассказал мне толком, чем занимался в цирке. А у меня в голове все никак не укладывалось – как такой способный фокусник и гипнотизер мог всерьез утверждать, что жил все эти годы внутри кувшина? Как жалко может выглядеть человек. Не приведи господь и мне сойти с ума в его годы.

По россказням старика выходило, что его заточили в кувшин много веков назад и бросили в волны Аравийского моря. И Барак поклялся служить верой и правдой тому, кто его освободит, и исполнять все его желания. Старик трясся рядом со мной на лошади и буквально умолял позволить ему осыпать меня золотом и бриллиантами, возвести дворцы сказочной красоты, привести в покои сладкоголосых и нежных гурий.

Судя по всему, дядюшка Барак мог мастерски гипнотизировать, но фальшивое золото и тому подобный обман вовсе не входили в мои планы. Я всего лишь хотел вернуть свои честно заработанные деньги, а потом отвести его в лечебницу или приют для умалишенных. А после назначить свидание Джини.

Остановившись за углом салуна, я слез с коня. Я достал револьвер из кобуры.

– Дядюшка Барак, а твой гип… то есть магическая сила до сих пор действует и я все еще лучший стрелок?

– Мой господин, – борода старика гневно затряслась, – ваш раб никогда бы не посмел отплатить столь черной неблагодарностью и позволить вам усомниться в моей преданности и силе, дарованной Аллахом! Ваши огненные стрелы поразят любого, кто…

– О'кей, дядюшка. Жди меня здесь и колдуй изо всех сил.

Я вложил револьвер в кобуру и быстро зашагал в сторону салуна.

У входа меня увидел один из ребят Бьюфорда и хотел было поиздеваться надо мной. Удар кулака отправил его в нокаут, и он влетел головой в двери, разнеся в щепки одну из створок.

Я вбежал вслед за ним и остановился у входа. В зале повисла тишина. Я огляделся по сторонам. Посетители салуна не сразу признали меня.

– Ба, кого я вижу. – Голос Бьюфорда раздался откуда-то сверху. – Мисс Слоу решила отдохнуть от стирки и перепихнуться с моим…

Пуля из моего пистолета попала ему точно в сердце. Бьюфорд успел удивленно посмотреть на красное расплывающееся пятно на груди и покатился вниз по лестнице, считая головой ступеньки. Члены банды потянулись к пистолетам, но никто из них не успел даже достать их. Двенадцать трупов лежали на полу салуна через две минуты после того, как я вошел.

На следующий день жители города избрали меня шерифом.

* * *

– О Джонни, милый, принеси, пожалуйста, чулки. – Голос Джини заставил меня оторваться от бутылки виски. Какая это была по счету бутылка? Пятая? Шестая? Эх, пора бы мне завязывать с выпивкой, но, черт возьми, как отказать, если все так и норовят угостить нового шерифа, такого славного малого, спасшего город от банды мерзавцев.

Джини принимала ванну. Неделю назад я забрал ее из салуна и поселил у себя. Хозяин не возражал, да и Джини была весьма довольна. Особенно после того, как я попросил джинна при помощи гипноза увеличить мою мужскую силу.

Внизу по улице сновали торговцы скотом, фермеры – их стало гораздо больше в городе с тех пор, как я покончил с бандой Бьюфорда. Деньги потекли в город рекой, горожане не уставали благодарить меня. А ведь еще пару месяцев назад я был никто. И вот теперь я вершу правосудие, и сам мэр, и судья, и все местные богачи заискивают передо мной. Они знают, как я могу поступить с тем, кто посмеет нарушить закон. И все это благодаря помешанному фокуснику-гипнотизеру.

Я с трудом поднялся с пола и на четвереньках пополз к кровати. Голова трещит, как будто с меня начали снимать скальп, да передумали. Перед глазами мелькают мушки, стены колышутся то вправо, то влево.

Я заполз на кровать и взял в руки охапку белья. Господи, я ничего в этом не понимаю, все эти крючочки, бантики, подвязки – эта женская амуниция заставляла сдвигать меня на затылок шляпу, когда я оставался наедине с Джини. Но, хвала Господу, в конце концов все всегда куда-то девалось, и я видел Джини такой, какой ее создал Господь. Чистой, непорочной, нежной и обольстительной.

Тихий кашель сзади заставил меня вздрогнуть. Че-ерт возьми, неужели кто-то из шайки Бьюфорда решил отомстить мне? Я попытался достать револьвер, но он самым подлым образом упал на пол. Поворачиваюсь на звук.

– Мой господин, ваш смиренный раб готов исполнить и дальше все ваши желания…

– Черт тебя возьми, эээ… дядюшка Барак, – говорю я, с трудом ворочая языком. – Да я эээ… чуть не отправил тебя к праотцам! Ик!

– О, простите, мой господин! Но сердце мое обливается кровью, когда я вижу, как вы бедствуете в этом забытом Аллахом месте, в то время как вы могли бы жить в сказочных дворцах, стоило бы только…

– Джони, кто это? – Джини вышла из комнаты, закутавшись в халат, и с интересом смотрела на диковинного старика.

– Эээ, милая, познакомься, это эээ… дядюшка Барак, он… ик!

– О бесценная госпожа, – бухнулся в ноги старик, – я смиренный раб…

– Джини, милая, эээ… этот чудак умеет, ну это, ты же помнишь, как в прошлом году к нам приезжал цирк? Ну, вот и он, ик!..

– Так вы факир, дядюшка Барак?

Старик нахмурился.

– Факир? О, вовсе нет, бесценная госпожа, я…

– Джини, тебя сейчас продует, эээ… пойди возьми плед и посиди у камина, ладно?

Джини пристально поглядела на нас со стариком и вышла из комнаты.

– Дядюшка Барак…

– Да, мой господин!

– Я очень благодарен тебя, ик! за… все. Но давай эээ… не будем ничего делать с дворцами и золотом, а?

– Но почему, мой господин? Неужели вы все еще сомневаетесь во мне?

Я покачал головой.

– Да пойми ты, старик, мне не нужны неприятности. Да, я лучше всех дерусь и стреляю. Тут без твоих, ик! эээ… способностей я бы ничего не смог. Но золото – этот обман, и все твои факирские способности, ик!

Старик насупился.

– Так господин считает, что я делаю – это обман?

Я достаю бутылку и допиваю из нее последние капли виски. Голова по-прежнему трещит, тошнота подкатывает к горлу.

– Мой господин, только прикажите, и я докажу вам, что я не презренный обманщик, а праведный джинн, способный исполнить любое ваше желание!

Черт возьми, у меня перед глазами начинают кружиться бабочки с чертиками, мой скальп снова вернулся на место, и теперь кто-то суровыми нитками пришивает его назад. Я протягиваю бутылку старику и говорю:

– Эээ… ну если ты такой… волшебник, ик! то давай… лезь сюда… и, эээ… я, может, и поверю, ик!

– Слушаюсь, мой господин!

Я закрыл глаза, проваливаясь в тяжелый сон. Последнее, что я успел запомнить, как я не глядя заткнул пробкой бутылку и положил ее под голову.

* * *

Ласковые прикосновения губ Джини разбудили меня в полдень.

– Джонни, пора вставать! Сегодня вечером на ярмарке открывают новую карусель – я хочу покататься с тобой, милый!

Я пытаюсь приподняться и тут же падаю обратно в кровать. Голова трещит, а тут еще что-то твердое под подушкой. Я протянул руку и достал пустую бутылку. Хотя почему пустую? Там вроде что-то еще осталось. Что это там внутри копошится? О, черт меня возьми! Я швыряю бутылку на пол и ударяюсь головой об стену.

Господи Иисусе, внутри бутылки, мне показалось, сидит мой злосчастный старикашка. Но этого не может быть!

– Джонни, милый, что случилось? – Обеспокоенная Джини с тревогой смотрит на меня.

– Там, там! – я трясущимися руками показал в ту сторону, куда укатилась бутылка. – Посмотри сама!

Джини решительно подходит к бутылке, подымает ее и несет ко мне.

– Ты видела, да?

– Джонни, там какой-то дым или песок. Вроде что-то мелькнуло. Хочешь, я открою?

– Нет!! Только не это, милая! – Я вскакиваю с постели и натягиваю джинсы.

– Что с тобой, милый? Что ты там такое разглядел? Мне кажется, что ты слишком много пьешь последние дни. Это как-то связано с тем факиром, что приходил вчера?

– О, еще как связано, Джини, еще как!

Путаясь в словах, я рассказал ей, как встретил дядюшку Барака, как он помог мне своими способностями и как вчера я предложил ему залезть в бутылку.

– Так ты считаешь, что все это цирковые фокусы? – задумчиво протянула Джини. – Ги-пноз?

– Хуже, Джини, хуже, – усмехнулся я, – с гипнозом все уже покончено. Просто у меня началась белая горячка, и мне мерещится всякая ерунда.

– Гмм… тогда тебе нужно срочно пойти к доктору Дженкинсу. Он как раз вернулся вчера с ранчо – девочки рассказывали. А бутылку – давай я заверну ее в бумажный пакет, чтоб ты никого не распугал и не разбил.

Через полчаса я сидел в кабинете у доктора и, трясясь от ужаса, рассказывал свою историю. Доктор Дженкинс внимательно меня выслушал, заставил показать язык, послушал меня через трубочку и даже постучал молотком по коленям. После всего этого он предложил мне сигару и сказал:

– Джон, то есть господин шериф, все это очень увлекательно, но я врач, эскулап, если хотите, и давно уже перестал верить в сказки.

– Так у меня действительно белая горячка?

– Пока трудно сказать. Но то, что вам нужно перестать пить, – мне это достаточно очевидно. Иначе завтра вам покажется, что в бутылке не человек, а стадо слонов.

– Доктор, но человек в бутылке – дядюшка Барак, выглядел так, будто взаправду там был! Вы сами гляньте! Может, это какой-то цирковой фокус?

Я достал из пакета бутылку и поставил на стол. Доктор затянулся сигарой и вопросительно посмотрел на меня поверх пенсне. Я бросил взгляд на бутылку – она была абсолютно пуста. Черт возьми, это вообще была другая бутылка. Неужели Джини перепутала?

– Я выпишу вам пилюли, мистер Слоу…

Я выскочил из кабинета доктора и побежал домой.

* * *

Я влетел в номер, где оставил Джини, и замер на пороге. Моя Джини сидела в кресле в дорогом парчовом платье, на голове сверкала алмазная диадема. На пальцах блестели изумруды и рубины. У ног Джини на груде золота лежал хихикающий дядюшка Барак, подбрасывающий к потолку пригоршнями золотые монеты. Черт возьми, все эти драгоценности были точь-в-точь как настоящие!

Увидев меня, Джини поначалу немного смутилась, но быстро пришла в себя.

– А, Джонни, милый, посмотри, что мне наколдовал дядюшка Барак. А еще он обещал построить дворец! Из белого мрамора!

– Джини, послушай, это все… это… один сплошной обман! Я же говорил тебе, что он факир из цирка, который при помощи гипноза может внушить что угодно! Вот и теперь тебе кажется, что все это на самом деле! Их даже как будто можно потрогать – ты ничем их не отличишь от настоящих!

Джини надула губки и скуксилась.

– Джонни, я хочу их себе оставить! И дворец хочу! А еще повозку из красного и черного дерева – дядюшка Барак обещал мне ее подарить.

Я посмотрел на старика, который зло ощерился на меня и прошипел:

– Отныне она моя госпожа! Это она освободила меня из этой смердящей бутыли, куда ты обманом меня завлек! О, моя бесценная госпожа, приказывай!

Я достал револьвер и навел его на старичка.

– А ну немедленно заканчивай свой гипноз и выметайся из моего города, черт тебя подери! А иначе я…

Я взвел курок, но тут мой пистолет превратился в ржавую железку и развалился в руках.

– Так, значит, да? – усмехнулся я и двинулся в сторону факира. Я успел сделать пару шагов, как почувствовал ужасную слабость во всем теле – я хотел схватить старичка, но не смог и свалился без сил на пол.

Джини встала с кресла.

– Джонни, милый, ты можешь называть это как угодно: фокусы, гип-ноз, обман – мне это все равно. Золото, бриллианты, изумруды и рубины, что я держу в руках, – все это теперь мое, и я хочу умчаться отсюда прочь! Да, дядюшка Барак? Ты обещал мне ковер-самолет, так где он?

– Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа!

– Я оставлю тебе немного золота, милый. Ни в чем себе не отказывай!

Ковер из-под моих ног выскользнул и взлетел к потолку. Джини послала мне воздушный поцелуй на прощанье и вылетела на ковре вместе с дядюшкой Бараком в окно.

Я лег на пол и захохотал. Эскулап был прав – это действительно белая горячка!

Я перевернулся на бок и подложил руку под голову. Скоро Джини вернется и позовет меня ужинать. Надо бы выспаться. Только чертовски неудобно лежать – груда золотых монет не самое лучшее место для сна.

Алекс Бор Славные парни

Говорю вам – я это видел! Сидели Джордж Мид и Роберт Ли, играли в шахматы. Удивительное было зрелище. Я глазам не верил – неужто я их вместе видел? Самые достойные из людей!

* * *

Солнечное утро обещало теплый день. Лето в этом году стояло ласковым. Алан любил семейные и уютные завтраки на веранде. Мальчишки смеялись, уминая пироги, и отец говорил им, чтобы не подавились со смеху. Ливи – красивая, милая, просто умничка – сидела рядом с младшей дочерью, рассказывая, куда поутру туман уплывает. Алан в жене души не чаял.

Казалось Алану, что такая идиллия была и будет всегда. Он любил свою семью, дом, дело и даже хорошо думал о своих рабах на плантации.

Он листал газету. Заголовок в «Калифорния Таймс» гласил: «Состоялась дружеская встреча магнатов Ли, Гранта, Мида и Линкольна». Из статьи Алан заключил, что, вероятно, налоги станут выше, но и прибыли в этом году тоже стоит ожидать больше.

– Эти парни знают толк в бизнесе, – резюмировал Алан, обращаясь к Ливи. – Знают, как делать деньги.

– Они подарили нам мир и покой, – согласилась Ливи, – а Бог подарил нам воскресенье, чтобы мы ходили в церковь. Пора собираться…

Ливи ласково улыбнулась, и муж в ответ поцеловал ее в носик.

Воскресные походы в церковь – кто бы мог без этого? Это встреча друзей и знакомых, обмен сплетнями и новостями. Кто-то наверняка родился или женился. Где, как не здесь, можно познакомиться с новыми людьми, которые приехали в город?

И, конечно, проповедь. Она – своего рода волшебство. Сам голос священника полон магии и заполняет церковь умиротворением. Вот вы сидите дружными семьями на деревянных скамьях. Вот вы слушаете святого отца, а из окна мерцает утренний луч. Перед проповедью к священнику подходит самый славный парень в городе – к своему стыду, Алан никак не мог запомнить его имени, – улыбается и затем, чуть прищурившись, садится в первый ряд. А после проповеди – ну до чего славный парень! – помогает священнику: раздает прихожанам то брошюрки, то молитвенники, то цветы, то детям сладости.

Выходишь из церкви – как будто светом наполнился! И идешь с друзьями гулять, может быть, в город, а может – на пикник или в гости к кому. Любил Алан воскресенья!

– Славный день, – сказал Дэн.

– Светлый, – согласился Алан.

Они с Дэном много лет дружили. Алан даже и не помнил, как они встретились – точно всю жизнь знакомы были.

– Знаешь, – чуть тише сказал Дэн. – А новая девушка не пришла.

– Какая?

– Во вторник приехала. Так и не пришла.

– Откуда знаешь? – спросил Алан.

– Так поселилась рядом с нами, – сказал Дэн. – Славный парень тоже в наших краях был. К ней заезжал.

– Могло и случиться что-то, – предположил Алан.

– Могло… – Голос у Дэна совсем тихим стал. – Да не пойму я, Алан. Никогда раньше не видел ее… а вот так чувствую, что родня мне!

– Разобраться всегда можно! – находчиво сказал Алан. – Просто напоминает тебе кого-то.

Дэн в ответ лишь вздохнул тяжело.

Но всем пора уже было ехать на ранчо к Блейку – в это воскресенье отдыхали у него, и дети уже с радостными криками бежали к повозке.

Разве это не счастье? – размышлял Алан. Когда ты в ладу с друзьями, когда дело у тебя спорится, в семье твоей мир и никто не болеет, а мальчишки того и гляди скоро вырастут и станут отцу в делах помогать. Разве не счастье знать, что в городе твоем порядок, и так было и будет всегда. Знать, что у руля в стране толковые люди, и все живут в мире и достатке. И, Господи, какое же отличное воскресенье! И какое же вкусное печенье раздают детям – тайком Алан одну-две печенюшки из мешочка иногда себе доставал.

* * *

Алан не любил беспорядок. И потому не любил пятницы: в этот день происходило что-то необъяснимое.

Так было и сейчас.

Дэн позвал друга пройтись по городу и, может, заглянуть куда-нибудь. «Уже плохая идея», – подумал Алан, потому что бедняга Дэн дошел до того, что стал высматривать новую девушку.

– Я должен найти ее, – повторял Дэн. – Так, она почти не бывает дома…

– Ты следил за ней?!

– Так, она должна быть где-то в городе, – бормотал Дэн.

Они зашли в банк, на почту, к знакомому портному, в пару лавок. Алан вскользь справлялся о новой девушке, ибо его друг был слишком возбужден, чтобы спросить о чем-то тактично. Люди говорили, что в банк она заходила, в лавку тоже заглянула, в ателье заказала пару платьев. А в целом славная девушка – тихая, скромная. Может, у нее несчастье какое случилось, или нынче мужа ищет, поэтому и переехала в новый город.

Однако больше всего осведомлена была продавщица в овощной лавке:

– Ведьма она! Ведьма, говорю вам!

Тут вдруг у Алана ладони вспотели, и он от неожиданности выронил тыкву.

– Вот! А я что говорю, – продолжила розовощекая продавщица. – Не мужа и не работу она в наших краях ищет. Нет! К индейцам, гляди, приехала. Опыт перенимать. Чего же она месяц в церковь не ходит!?

Индейцев Алан тоже не любил. Никто их не любил. Они жили в своем поселке, милях в четырех от города. Говорили, что славный парень проведывал их порой. Но, видно, толку от того мало было. Наверное, молитвы и печенье индейцы не принимали в дар. Говорили, будто у них свои собственные есть. Представляете?

– Чего ты на людей наговариваешь, Салли! – К прилавку подошел муж продавщицы. – Чего тебе в голову придет?

Дэн и Алан с ухмылками переглянулись и пошли прочь.

– Ведьма, – рассмеялся Дэн и ударил себя в лоб. – Так, я остолоп. Может, правда что-то у нее случилось? Заеду завтра да и разузнаю, в чем дело.

Алан согласился с приятелем, что так будет лучше всего.

И так, проходя от лавки к лавке, приятели нагуляли аппетит и зашли в одно очень неплохое место. Называлось оно незамысловато – «Два зайца». Ходили слухи, что прежний хозяин заведения некогда убил одним выстрелом сразу двух зайцев. В доказательство у входа на тумбе, резной и лакированной, стояли их чучела. Стояли ровненько, глядя друг на друга.

– Мне кажется, – с улыбкой заметил Алан, – что один другому подмигивает. Мол, все, нам конец, брат…

Но Дэн ничего не ответил. Он уставился на зайцев, как будто первый раз видел.

– Ты чего? – спросил Алан.

– Она! – Дэн схватил друга за локоть.

– Точно, она! Но ты мне сейчас руку выкрутишь! – Алан вырвался из крепких пальцев Дэна. – Обычная девушка…

Дэн молчал и смотрел на девушку. Ну и Алан глядел на нее. Лет двадцать пять, невысокая, рыженькая. Выглядела и правда скромно, даже немного чопорно. Платье простое, зеленое, с высоким воротом и неширокой юбкой.

– Домашнее платье, домашняя девушка. Ведьма? – иронизировал Алан.

– Я знаю ее!

Однако Алан настолько уперся в своем мнении, что девушка совсем обычная, что не мог признаться себе, что и ему она кажется очень знакомой. Настолько знакомой, что ладони похолодели. Настолько, что подойди он сейчас к ней, тотчас узнает запах ее рыжих волос.

– Что мне делать? – спросил Дэн.

– Иди домой. Здесь тебе точно делать нечего, – ответил Алан.

– Я, так, подойду к ней…

– Все, тебе пора домой!

Алан едва уговорил друга уехать домой. Что ж не похвастаться? – пару раз Алан спасал друга от греха распутства, чем и гордился. Себя же считал грехам неподвластным.

«А вдруг и правда ведьма?» – подумал он и, обернувшись, увидел, что девушка вышла на веранду салуна и стояла в метре от него.

– Вы так тихо ходите!

– Простите, не хотела вас напугать.

Она прошла мимо и, подобрав юбки, спустилась по ступенькам.

– Мой друг уехал. Устал совсем за день, – продолжил Алан.

Она вовсе не смотрела на него. Стояла у крыльца и даже головы не повернула.

– Мисс. – Алан браво подошел к ней, нарочно, чтобы оказаться у нее перед глазами. – Никто не знает в нашем городе, как вас зовут.

– Какой же тут секрет? Элисон.

Она посмотрела на него с улыбкой. Алан готов был поклясться, что в глазах у девушки горел огонь. И еще больше он готов был поклясться, что видел ее раньше!

– Добрый вечер, мисс Элисон, Алан, – прервал их разговор славный парень.

– Скоро? – сухо спросила у него Элисон.

Тот в ответ кивнул.

Если бы попросили Алана сейчас описать славного парня, он не смог бы этого сделать. Как он выглядит? Обычно. А сколько ему лет? Можно и тридцать дать, но так же уверенно можно дать и пятьдесят. Может быть, есть какие-то особенности в его одежде? Ровно никаких. Он весь – ну совсем никакой! Просто славный парень! Очень добродушный – это можно было решить по морщинкам, расходящимся от глаз. Однажды встретив такого человека в толпе, вы никогда его не заметите и не запомните. Вы пройдете мимо. И никогда не вспомните.

Алан тут же подумал спросить его имя. Но это выглядело бы очень неудобно и неприлично после стольких лет знакомства. Должно быть, его звали Джон или Джей. А может быть, Бобби или Гарри. Какие имена невозможно запомнить? Какие имена похожи на все остальные?

Ох, как не любил Алан пятницы!

По пятницам происходило то, что у Алана не укладывалось в голове. Вот идут по улице двое мужчин, навстречу друг другу. И сразу же набегает толпа зевак. Всем непременно хотелось увидеть магию. И вот все стоят, смотрят, и чего видят, сами не понимают. И эти двое мужчин – хмурые-хмурые, чернее ночи, злые и уродливые от этой злости. И вдруг раз – один падает. И не встает.

К тому, кто остается стоять, подходит славный парень и что-то ему шепчет, похлопывая по плечу.

А к тому, кто лежит, подходит священник и закрывает ему глаза.

Ничего понять невозможно! А тут еще Алану индеец попался. Не пятница, а черт знает что! Алан обернулся и увидел, что Элисон плачет, закрыв лицо руками. Это совсем разозлило Алана – никто же не плачет! – и в таком настроении он немедленно отправился домой.

Вот дома – радость, покой, светлые лица, порядок во всем. Это он любил. Как и все люди.

* * *

Алан сидел у себя на веранде, листал газету, не читая, и ничем себе помочь не мог. А его друг нашел утешение – купил фотокамеру и спасался фотокарточками.

Алан спрашивал себя об одном и том же. Почему Элисон плакала? Никому это и в голову не пришло! Почему она спросила у славного парня, скоро или нет, и откуда ему был известен ответ? Никто не знал, в какую пятницу и в какое время мужчины пойдут по улице. И кто они вообще были, эти парни? Что-то происходило в городе. Что-то могло поменяться. А Алан терпеть не мог любых изменений и любых неясностей.

Но еще чаще вспоминал он глаза Элисон. Никакие карточки не помогли бы ему. Нужно было ехать в город…

Вероятно, Алана могло бы спасти чтение книг по ведению хозяйства. Или про магию и ведьм. Но не в книгах, а в реальности он познакомился с ведьмой. Хотя порой ходил кругами и не знал, стоит ли подходить к ней. И были первые разговоры. И первый стыд, когда он поздним вечером пятницы вернулся домой к жене…

Все было ново, но и настолько же все знакомо. Иногда Алан сидел и просто разглядывал ее ресницы, смотрел, как двигаются серо-зеленые глаза Элисон, как она дышит, как улыбается уголком тонких губ. Он разглядывал светлую кожу ее лица, обрамленную ржавыми прядями. Он смотрел, как ее тонкая рука, сквозь кожу которой просвечивались вены, помешивает ложкой кофе. Если он садился чуть ближе, то чувствовал запах ее волос – так пахнет жженая шерсть, мнилось ему, так пахнет ведьма. Это все было настолько знакомо Алану, что ему казалось, что он знал это в прошлой жизни. Но – просыпался утром дома, обнимал жену и понимал: нет, никакой другой жизни у него не было и нет, кроме этой.

Он невзлюбил воскресенье, священника, проповедь, перестал есть печенье и радоваться небу, выходя из церкви.

Он полюбил пятницу с ее непредсказуемостью, непонятностью, полную серыми людьми – Алан научился различать их в толпе зевак, сизым сумраком, снующими индейцами, в вечернем свете тоже серыми. Пятницу, полную тайных взглядов, жестов, ритуалов. И Алан, досмотрев ритуал с падением от начала и до неминуемого конца, седлал коня и мчался к Элисон.

Несколько раз к Алану подходил славный парень и, чуть щурясь, – вот откуда эти морщинки! – спрашивал: «Что думаешь?» Или: «Что скажешь?» А один раз спросил: «Что чувствуешь?» Алан молчал – он не знал ответа. Или придумывал что-то вежливое. А потом ему понравилась неизвестность, и он перестал выдумывать – только смотрел. Но и этим он говорил очень многое. Алан просто не знал, что именно он рассказывает о себе своим молчанием.

* * *

Осень превратила пыль в грязь, разбросала сухие листья. Казалось, во всем царил хаос. Все было неправильно. Несчастливо. Не так, как у всех. Алану мнилось, что он ведет вовсе беспутную и бессовестную жизнь. Летом он еще искал отговорки, чтобы седлать коня и ехать в город. Сейчас, после сбора урожая, дел было много, и иной раз он даже не предупреждал, что собирается в город. Алан дома стал чувствовать себя чужим человеком.

Но – не в объятиях Элисон. Алану приезжать бы к ней тихо-тихо, ведь ее сосед – его хороший приятель и мог бы легко все понять. Но Алан так не делал. Он мчал, загоняя коня. И уезжал Алан тоже под грохот копыт.

– Кто ты, девочка? Почему я так хорошо тебя знаю? Само мое тело помнит тебя…

Она молчала. Он спрашивал ее про индейцев. Она молчала. Он спрашивал про славных парней. Она не отвечала, только поджимала губы. А иногда и сама спрашивала:

– Неужели ты совсем ничего не помнишь?

И, услышав отрицательный ответ, довольно сама себе улыбалась.

Алан тогда обнимал ведьму крепко-крепко, утыкался губами в ее волосы, и чудилось ему, будто он вдохнет еще покрепче и вспомнит… непременно вспомнит… Что-то далекое, ранящее, родное, то ли настоящее, то ли будущее, то ли прошлое. Он боялся потерять Элисон. Боялся, что когда-нибудь придет и не найдет ее в доме. И нигде не найдет. И думал он, что если ее не будет, то и его жизни не будет.

Не только к Элисон Алан сбегал из дома. Иногда он седлал коня и доезжал до реки, за которой жили индейцы. Спешивался и ходил туда-сюда. Он не знал, бывала ли Элисон за рекой. Он не знал, стоит ли ему переходить реку. Но иногда он видел индейцев на том берегу. Тогда они молча приветствовали друг друга кивками. И ни Алан, ни индейцы не говорили ни слова. Стояли и смотрели через реку. Как будто сквозь друг друга.

Однажды Алану показалось, что вот в таком молчании индеец указал ему в сторону. Алан обернулся. Из-за кустов торчала голова жующего лося. «Никто не станет указывать на лося», – подумал Алан. И вдруг услышал удаляющиеся шаги. Он замер. И дождавшись, когда шаги стихнут, с криком вскочил на коня и помчался прочь. Он летел через поле, через рощицу и никого не встретил. Только въехав в город, Алан отпустил коня и просидел в «Двух зайцах» весь вечер.

Он решил, что должен пересечь реку. Там ведь должен быть мост, не так ли? Или спросить у кого лодку? Думая так и заглушив алкоголем страх, решительность и стыд, он вышел, держась за уши зайцев, и, медленно проплыв в темноте, обнял коня. С первого раза обнять не получилось, и Алан плюхнулся на колени.

– Он там, – услышал Алан шепот за углом.

И не обратил бы на эти слова внимания, если бы в ответ не услышал мурчание. Ее, ведьмино, мурчание! И он пополз, став самим слухом в этой адской темноте. Он миновал, не очень успешно, угол – он же поворот в подворотню, – и замер. Она! Она, эта кошка, эта ведьма, целовала славного парня! Он хотел убить обоих, но не мог даже подняться на колени.

* * *

Разозлившись на ведьму, Алан старался не думать о ней. Зато решил перейти через реку. Так нужно было – мнилось ему. Через реку должна быть переправа! Не придумав ничего лучше, Алан собрался в следующую пятницу проследить за индейцами, которые приходят посмотреть на спектакль.

В толпе Алан наугад выбрал индейца – высокого, седого. Наблюдал за ним весь вечер, затем шел следом. А выйдя к реке, потерял индейцев из виду и неожиданно для себя обнаружил, что это они шли за ним.

– Что тебе нужно от нас? – спросил седой старик.

– Хочу знать, как перейти на ту сторону, – спокойно ответил Алан.

– Зачем?

– Я чувствую, что… – Тут Алан запнулся.

– Неужели ты чувствуешь что-то, кроме радости?

«Как глупо!» – подумал Алан.

– Вы представления не имеете, что я чувствую! – крикнул Алан.

– Что же? Назови чувства!

Алан молчал. Он не знал, как они называются. Ни одного из того ощущения, что наполняло его сейчас. Ни ярости, ни страха, ни гнева, ни решимости. Он не находил нужных слов.

– Я думаю, что я болен, – наконец ответил он.

– Как и все ваши, – ухмыльнулся старик.

– Вы возьмете меня с собой?

– Отчего нет?

И через реку появился мост. И все индейцы прошли по нему. И Алан следом за ними. Он уже не удивился мосту, который появился, как по желанию колдуна.

Наутро, проснувшись, Алан прошелся немного за окраину индейского поселения. Смотрел так далеко, как видели глаза – до самого горизонта. Вернувшись в поселок, он только попросил воды – ему больше ничего не хотелось. К нему подошел седой индеец и спросил:

– Тебе нравится то, что ты видишь?

– Если ты говоришь о небе, горизонте, лесе, птицах, – то да, нравится.

– А что тебе не нравится?

Алан скривил улыбку. Он давно перестал отвечать на вопросы, на которые не знал ответа. А теперь не хотел отвечать даже на те, на которые у него ответ был.

– А что, если дело не в небе и птицах? Что, если все, что ты видишь, неправда?

– Иногда мне хотелось бы… – Алан замолчал, не зная, как продолжить.

– А если всегда? – спросил индеец. – Ты хотел бы узнать правду?

Алан понуро опустил голову. И молчал.

– Глупый, я могу вернуть тебе тебя, а ты забиваешь голову гнусными сплетнями!

«Ему все известно!» – мелькнуло в голове у Алана. И он спросил:

– Кто такая Элисон? Ты можешь мне рассказать?

Индеец молча отвесил ему подзатыльник.

– За что? – спросил Алан, хватаясь за голову.

– Я шаман. Я верну тебе тебя, – повторил старик и отвернулся. Он смотрел в ту же сторону, куда несколькими минутами ранее смотрел Алан. На горизонт, небо и птиц.

– Хорошо. Я согласен.

– Побудь здесь день-другой…

– Не могу! У меня семья…

– Подумай, – как будто не услышав Алана, продолжал шаман. – Потому что если они узнают, что ты все вспомнил, они убьют тебя.

– Что это значит? – спросил Алан.

– Ах да, – пробормотал себе под нос индеец. – Ты же не знаешь и не можешь бояться…

Старик ушел к самому большому вигваму, подозвал соплеменников, и они долго переговаривались, глядя на Алана.

Что, если счастье человека в проповедях, воскресных прогулках, в неведении, в незнании слова «смерть», в незнании других эмоций, кроме радости? Но кто так решил? У кого есть право распоряжаться тем, что чувствует человек, что он помнит и каким ему быть? А кто имеет право распоряжаться воспоминаниями и заявить – «нет, я хочу, чтобы он все вспомнил»? Кому можно решать, что отнимать у человека? Но разве не большая ответственность решать, что возвращать ему? Вернуть право быть собой – это ли не воистину самое гуманное и самое жестокое, что возможно сделать с человеком?

Если бы этот человек, Алан, был счастлив, – тогда большой грех исцелять его. Но он… Он вечно пьян запахом волос. Они пахнут его жизнью. Прошлой. А в настоящей он даже не знает слова «умирать». Он так и будет ходить вечно пьяным и таскаться за шлюхой и ведьмой. А всего месяц назад он смотрел на светлое небо и верил, что счастлив. Пока совсем недавно слезы не покатились в чернющую грязь ночи. Но не о женщине он плакал – о себе. Ему нужно встать с колен. Ведь совсем недавно так многие вставали, глядя на него!

Алан лежал на земле и рыдал, закрывая лицо руками. К нему подошел седой шаман и спросил, что тот видит.

– Небо, – ответил Алан. – Небо…

И, чуть помолчав, спросил:

– Они убьют меня?

– Если узнают или поймут, что ты все вспомнил.

Алан поднялся и обнял индейца.

– Как мне благодарить тебя?.. А моя жена? Она может все вспомнить? А мои друзья? А другие люди?..

Но старик снова перебил Алана:

– Возьми этот мешочек. Когда вернешься домой, скажи, что у тебя была лихорадка и индейцы выходили тебя. Иди. Подумай день-другой. Но если обмолвишься, что мы вернули тебе память, знай – они придут к нам…

– Я понял, – покорно сказал Алан.

* * *

– Ливи. – Алан целовал жену, ее носик, ее светлые волосы. И ничего не чувствовал. – Ливи…

Он смотрел на нее, точно на куклу. Улыбающуюся, умненькую куклу. В ней не было ничего от той женщины, на которой он женился десять лет назад. Он знал совсем другую Ливи: властную, непокорную, с ее языка могло и острое словцо сорваться. Алан и полюбил Ливи такой. У них росло двое сыновей, и их нужно было отправлять в школу, но двенадцатого апреля тысяча восемьсот шестьдесят первого года началась Гражданская война.

– Что с тобой, Алан? – Ливи нежно поглаживала волосы мужа.

– У меня много работы, – отстранился Алан. – Я должен ехать в город.

Дела и правда были, но перед отъездом Алан зашел к себе в кабинет.

«Где все? – подумал вдруг он. – Где хоть что-то, связанное с войной? И почему… война ведь не закончилась?» Алан принялся перебирать все, что попадалось ему под руки: бумаги, ящики, шкафчики и полочки. Ничего – ни одного упоминания о войне. А она как будто… оборвалась, под Геттисбергом. Очень, очень смутно Алан помнил последний бой. Воспоминания – как обрывки. Вот его солдаты. Вот враги. А вот бойня. А потом – священники со своими печеньями и молитвами. И вот вдруг из Теннеси Алан переезжает в Калифорнию… Откуда у него этот дом? Эти плантации? Вот он вспомнил воскресенье… И тут в его память врезались слова Элисон: «Ты что-нибудь помнишь?» Она ничего не забыла. Эта ведьма все помнила!

Машинально взяв с собой бумаги, – Алан не знал, имеют ли они вообще смысл и были ли они настоящими, – он вышел из дома и пришпорил коня.

«Ведьма! Бог мой, да ведь я сам окрестил ее так!» – вспоминал Алан, летя по серой грязи. Он называл Элисон, если то было ее настоящее имя, чертовкой. Эта рыжеволосая, с хитрецой в глазах, немного угрюмая девушка была, вероятно, шпионкой. Может быть, северян. А может быть, чьей-то еще. Алан встретил ее за пару месяцев до прерывания (да, именно так!) войны. Она, потупив серо-зеленые глаза, готовила в их лагере под Геттисбергом. И утверждала, что ищет брата, и обнималась со всеми офицерами. Ведьмой он назвал ее потому, что многие вились вокруг нее, хотя внешность была у нее самая обычная. И еще потому, что она всегда что-то мурлыкала, помешивая еду над костром. А шпионкой Алан счел ее потому, что она совсем легко, даже не глядя на солдата, угадывала его чин, и за то, что она ни у кого ничего не спрашивала – Элисон садилась рядом с солдатом, и тот сам ей все рассказывал. Женщинам ведь не интересны разговоры о войне? Но она же искала брата!

* * *

– Элисон! – Алан барабанил в дверь. – Открой!

– Не шуми так, – ласково сказал она, приоткрыв дверь. – Входи…

Алан был настолько зол, что не мог смотреть на нее – он сразу вспоминал подворотню. От гнева сжал кулаки.

– Элисон, кто ты? – Алан схватил ее за худые плечи.

– Ты злишься? – с удивлением заглядывая в его глаза, спросила она. Он не должен был знать этого чувства, а она высматривала ответ.

Что ж, его молчание и взгляд выдали его.

– Ведьма, кто все эти люди в городе? Почему война кончилась? Ты – кто?

– Как ты вспомнил? – Она попробовала вывернуться.

– Это твой запах… – Он только крепче держал ее.

– Тебя лечили индейцы, – сказала она. – От лихорадки. Или?..

– Богом клянусь, я убью тебя, если не скажешь!

Она молчала.

– Мои жена и дети сидят дома, как улыбающиеся болванчики! Я считаю лучшим приятелем Дэна – человека, который на моих глазах убивал моих солдат! Элисон, Богом клянусь!..

Чем опасна магия в руках неопытного человека? Он ненароком может навредить себе или окружающим.

Чем опасна магия в руках умудренного человека? Он нарочно может навредить себе или окружающим.

Элисон не называла имен и говорила коротко и просто. Пока идет война, почему бы не воспользоваться слабостью целой страны? Те, кто пришли с южных островов, были очень сильными магами и за три дня поработили и южан, и северян, подменив людям память. Дали им стабильное состояние. И радость. Но чтобы заклятие не развеялось, они подкрепляли его в каждом приходе молитвами, светом и едой. Все так просто. Все довольны. И так всего несколько магов правят страной. У них есть прислужники – славные парни, которые иногда появлялись в городах, близ которых живут непокорные индейцы, и присматривают за жителями. Ну на всякий случай… А в пятницу… что происходит? Это тоже славные парни делают? Да. Они выбирают наугад двух мужчин. Заставляют их поссориться. Разрешают вспомнить гнев и убийство. И они стреляют друг в друга. Один умирает – по-настоящему. А того, кто выжил, возвращают в «разум». Они это так называют. И он ничего не помнит… Но… зачем??? Они так развлекаются. Просто развлекаются… Я не понимаю, зачем… А Элисон – твое настоящее имя? Да. Ты врешь. Я видел тебя с тем парнем! Я люблю его. А меня? Молчишь?.. Я-то тебя не смог забыть. Молчишь?.. Ты – ведьма? Нет. А индейцы? На них не действует магия. Поэтому их загнали за реку… и в другие резервации. Убить их? Зачем? Ну, может быть, как решат… они…

– …но вот тебя, Алан… – Она ухмыльнулась уголком губ.

«Она ведь может… убить?»

– Ты скажешь ему? – после долгой паузы спросил Алан.

Он молчал и гладил ей шею.

– Ты же скажешь ему? – Он сжал ее шею. – Ты скажешь!

* * *

Алан смотрел, как Элисон растирает связанные лодыжки.

– Я чувствую источник магии, – сказал шаман, – туда и надо идти. Ты пойдешь со мной?

– Пойду, – ответил Алан. – Но если мы покинем город, нас хватятся?

– Так и будет, – кивнул индеец. – Но я попробую сбить их со следа.

– А если мы не дойдем?

– Не ступивший на дорогу не дойдет, – спокойно проговорил индеец.

Он был шаман, седой и старый. Молчаливый и верный Судьбе. Он знал, что если не уничтожить заклятие, то те, кто подчинил себе страну, рано или поздно придут и за индейцами. Но если заклятие исчезнет – индейцев все равно изживут или загонят в резервации. Но уже другие. Его народ ничего не выигрывал, и, наверное, шаману не стоило спешить и помогать Алану. Но его так поразил этот капитан южан, который был обречен проиграть войну, но отчаянно верил в Конфедерацию и ее солдат, что, вероятно, у него тоже не было выбора. Он тоже был обречен, но верил в свой народ. А во что верят те, чьими слугами являются славные парни? Наивно думать, что только во власть и деньги. У них должна быть своя правда. Иначе они не стали бы победителями.

Индеец указал на Элисон:

– Как с ведьмой поступим?

– Оставим здесь.

– Нет, – громко сказал шаман, – она ведьма. Ей не место в нашем селении. Она никому не навредит, только пока я рядом.

Алан хотел было рассмеяться – неужели индеец в это верил? Но понял: он не верил, а знал.

– Ты можешь возвращать память, – сказал Алан. – Вероятно, ты можешь и отнимать ее. Ну пусть забудет, что я все вспомнил. И вернем ее в город, к «славному» парню. У них ведь такая возвышенная любовь. – Алан ухмыльнулся.

– Если там, куда ты смотришь, ты не видишь своей любви, это не значит, что там нет никакой любви. Это значит, что ты плохо видишь.

Алан недовольно шмыгнул.

– Кстати, – сказал Алан, – давно хотел спросить – как твое имя?

– Белый Глаз.

Тогда Алан посмотрел в глаза индейца – и увидел белые зрачки.

Старый шаман был слеп.

* * *

Из города вели две дороги – на север и на восток. Белый Глаз сказал, что надо идти на восток. Они выехали с Аланом вдвоем, верхом на лошадях, взяли с собой небольшой запас еды, денег и воды. У Алана был кольт. У индейца – амулет. Они двигались не торопясь. Индеец знал: при любом исходе они проиграют. Но он не боялся серых прихвостней, которые были порождением чужой магии. Он вообще ничего не боялся.

Алан ни о чем не думал, он любовался просторами, то и дело насвистывая «Голубой флаг» или «Дикси»:

В прошлой жизни он, капитан армии Конфедерации, собственной кровью писал историю войны. Пламенными и сердечными речами он заставлял солдат идти за собой. В бою он был бесстрашен как черт, – настолько храбр, что, казалось, под ним земля дрожала и закипала. Он был славен в отечестве своем!

… Они ехали на восток – туда, где вставало солнце.

* * *

За время пути Алан преобразился. Он вновь стал радоваться небу и солнцу. Смотрел, бывало, по утрам на рассвет, на то, как расходились по небу от горизонта первые лучи, как поднималось торжественно светило. Он питался лишь хлебом и водой, но вдруг раздобрел. Алан слушал пение птиц, и оно наполняло его сердце и душу радостью. Он радовался всему живому и самой жизни. Алан был счастлив. Когда они заходили в какой-нибудь город, чтобы купить хлеба, кукольные люди тянулись к нему и говорили потом кому-то из соседей, что встретили сегодня славного парня и разговаривали с ним, и он так вежлив, так приветлив!

Удивляло Алана лишь то, что индейца люди не видели. Смотрели и не видели. Нет, он не пользовался магией. Они просто никогда раньше не встречали индейцев, поэтому и не могли его увидеть. А вот настораживали Алана те, которые здоровались с Белым Глазом. Он скорее старался с ними распроститься и идти дальше.

– Куда теперь? – спросил Алан, когда индеец остановился и сказал, что они почти пришли.

– В этот город.

– И что ты думаешь? – спросил Алан.

– Что у меня есть силы, чтобы избавить мир от их магии.

– Нам предстоит уничтожить источник магии? Какой-нибудь артефакт? Амулет?

– Что амулеты без людей? Всего лишь амулеты…

– Значит – людей? – догадался Алан.

Старик не ответил. Алан дернул поводья, и напарники молча продолжили путь.

– Погоди. – Вдруг Алан резко остановил лошадь. – Магия перестанет действовать сразу?

Индеец кивнул.

– И все сразу все вспомнят?

Белый Глаз молчал.

– Но… Если это произойдет, то снова начнется… продолжится война?

Ответом снова стало молчание.

– Сейчас люди ходят счастливые, как бестолковые болванчики. А мы вернем им не только память, свободу, но и… Войну?

– Идем? – спросил Белый Глаз.

* * *

Так вот, сидели Ли и Мид, играли в шахматы. Я-то, простой лакей, как раз дверь открыл, чтобы гостя представить. И вдруг Ли побелел, уставился на Мида. И, без того прямой, выпрямился еще круче! Я не понял, что у господ происходит, но как-то занервничал сразу и подумал: «Мат, наверное?»…

Михаил Савеличев Серебряные башмаки калибра 44

Распятый пес

То, что Фред Каннинг издали принял за освежеванного кролика, оказалось трупиком собачонки. Шкурка висела на столбике ограды, поблескивая черными кудряшками.

«Словно флаг», – подумал Фред. Он готов был биться об заклад – песика обдирали заживо, а когда за лапки и шею приколачивали к табличке «Ферма Д. Смита», несчастное животное еще дергалось.

– Кагги-карр! – каркнула сидящая на ограде ворона. Огромная встопорщенная птица, с черными глазами-бусинами и перепачканным клювом. Следы на трупе песика не оставляли сомнения в том, кто полакомился его внутренностями.

Рука рейнджера легла на револьвер, пальцы стиснули поводья Ганнибала. Впрочем, тот стоял неподвижно, жадно впитывая солнечные лучи. Последние часы они двигались сквозь желтый туман, изрядно истощив аккумулятор, и теперь скакун восполнял энергию.

Хлопнув крыльями, ворона с хриплым криком взлетела и быстро превратилась в еле заметную точку в безоблачном небе.

Проводив ее взглядом, Фред посмотрел на кукурузные и пшеничные поля Джона Смита и саму ферму – двухэтажный домик, загоны для свиней и коров, приземистый птичник и еще несколько хозяйственных построек. Клочья тумана обрывками войлока лежали тут и там на полях, но небо и горизонт расчистились. Вдали пролегла бритвенная линия между плодородной землей и пустыней. Песок сменял зелень сразу, без переходов. А где-то там, за пустыней, высились неприступные горы.

Фред поправил прицепленную к кожаному жилету бляху с девизом: «Волшебству здесь не место», вытянул из чехла винтовку и положил поперек седла, дабы немедленно пустить в дело, если дело подвернется. А оно обязательно подвернется. Распятый песик на шутку, даже весьма глупую, не походил. Он принадлежал Элли, которую в округе считали записной сумасшедшей, а то и вовсе ведьмой. Хорошо, что в последнее время она не приставала к встречным-поперечным с дурацкими рассказами о Волшебной Стране, которая якобы лежала по ту сторону пустыни и гор и где она, Элли, побывала, когда ураган унес домик-фургончик, в который девочка забежала за песиком. Вот этим самым.

Желтый туман по-всякому действует на людей, и удивляться сумасшествию дочки Смита не приходилось. Будь на месте Джона он, Фред, следа бы его в здешних местах не осталось, как только началась чертовщина с туманом, а особенно с тем, что туман приносил с собой в богом забытые прерии. Собрал бы пожитки, взял жену, детей в охапку и бежал куда глаза глядят. И черт с ней, с Депрессией, когда миллионы таких же перекати-поле толпами двигались по дорогам Севера и Юга в поисках работы. Жизнь дороже.

Однако фермеры считали иначе. Желтый туман превратил скудную почву в чернозем, пшеница и кукуруза превосходили по урожайности самые плодородные земли Юга, а за мясом съезжались скупщики со всей страны, поначалу и не веря, будто убогий Канзас способен на подобные чудеса. Вслед за скупщиками тянулись банковские клерки, предлагая кредиты на выгодных условиях, за ними – продавцы разнообразных товаров, начиная от одежды и заканчивая сельскими машинами. Вот только безработные со всех концов страны, пораженной тяжелой экономической болезнью, сюда не торопились. Если не сказать больше – обходили Канзас стороной. Словно чуя – дело в штате нечисто.

Нечисто.

Фред вздохнул, сдвинул рычаг, и Ганнибал послушно затрусил к ферме. Каннинг вслушивался в свист горячего ветра, который порывами накатывал из пустыни, но не мог различить ни единого знакомого звука. И от этого становилось тревожнее. Не мычали коровы, не хрюкали свиньи, не стучала молотилка, не хлопали двери, не раздавались зычные окрики Джона Смита, подгоняющего деревянного батрака.

Фред часто бывал у Смитов, не совсем понимая, что же его тянет к ним. Джон, в свою очередь, охотно привечал юного рейнджера и в шутку называл женихом, впрочем, разумно не уточняя, какая из двух дочерей – Элли или Энни – его невеста.

В последнее посещение фермы Каннинг видел чудище, оживленное порошком, который столяр Джюс, несмотря на неоднократные предупреждения шерифа, готовил из таинственного растения, занесенного на грядки все тем же желтым туманом. А потому Фред сразу признал его, а вернее, то, что от него осталось.

Посреди кострища, обезобразившего детскую площадку младшей дочери Смитов Энни, торчала обугленная башка дуболома, как называли поделки Джюса сами фермеры. На ней застыла жуткая ухмылка. Воткнутые рядом руки, сделанные из корней дерева, сжимали и разжимали корявые пальцы, хотя от тела дуболома ничего не осталось – все прогорело.

Фред соскочил на землю, взял ружье на изготовку и приблизился к кострищу. Втянул ноздрями воздух. Огонь погас недавно. Еще курился дымок. А следовательно, тот, кто это сотворил, мог затаиться поблизости. Но где сам Джон? Анна? Элли и Энни?

Кроме вони кострища, Фред почувствовал нечто еще – тяжелое, неприятное. Сердце забилось сильнее, по вискам потянулись струйки пота. Запах шел из распахнутых ворот коровника. Фред переступил порог, поводя дулом ружья из стороны в сторону, не сомневаясь, что сначала выстрелит, а затем будет разбираться – правильно ли поступил. В загонах громоздились туши коров и овец, изрубленные так, словно над ними потрудился сумасшедший мясник. В птичнике всем курам и уткам свернули шеи.

Жуткая расправа с животными должна была подготовить Фреда к увиденному в доме Джона Смита, но бандиты превзошли себя.

Фред зашел с двери, ведущей на кухню, а оттуда в зал, где стоял большой обеденный стол, а в углу громоздилось пианино – невиданная роскошь, которую могли позволить лишь зажиточные фермеры.

Они оказались там.

Джон Смит. Тетушка Анна. Маленькая Энни.

Отсутствовала только Элли.

Пугало-душитель

Бандитов – трое. Совершив жестокую расправу, они прихватили Элли и ушли – цепочка следов обнаружилась на дороге по другую сторону фермы. Следов, каких Фред еще не встречал. Но прежде чем пуститься в погоню, следовало придать земле тела убитых.

На заднем дворе он выкопал неглубокие могилы, опустил в них завернутые в простыни тела Джона Смита, Анны и крохотной Энни, присыпал землей. Достаточно, чтобы ночью из пустыни не явились падальщики. Если удастся вызволить из рук бандитов Элли, она похоронит родных с подобающими церемониями.

Затем Фред передвинул рычаг хода на самую быструю рысцу, и набравший изрядный запас солнечной энергии скакун бодро запылил по дороге. На вершине очередного холма Фред остановил Ганнибала, извлек из переметной сумки очки и через их изумрудные стекла внимательно осмотрел местность.

До прихода желтого тумана здесь простиралась прерия. Плоская, блеклая, туго натянутая до горизонта. Ничто не укрылось бы на ровной как стол поверхности. С тех пор все изменилось – полосы пшеницы и кукурузы перемежались островками и островами зелени – иногда всего лишь низкорослых кустов, а порой и деревьев, чьи верхушки переплетались, создавая внутри жаркий и влажный сумрак. Никто не ведал, как подобное возможно – чтобы за десяток лет в сухом и пустынном Канзасе возникли самые настоящие леса. Как никто не знал, откуда пришел желтый туман.

Стекла окрашивали местность в густой изумрудной цвет, и казалось, все вокруг заполнила вязкая субстанция. Очки позволяли видеть следы – пузырчатые линии, где тонкие принадлежали птицам и мелким животным, толстые – людям и скоту. А также существам, которые не относились ни к тем ни к другим, ибо вряд ли можно назвать людьми чудищ, которые поднимались по склону далекого холма, чью вершину скрывал лес.

Фреду показалось, будто рассмотрел маленькую фигурку на спине одного из чудищ. Он снял очки, поднес к глазам бинокль, но поздно – бандиты исчезли среди деревьев.

До леса они добрались, когда солнце почти скрылось за горизонтом. Ганнибал, ощутив близость ночи, стал вялым, старался двигаться медленнее. Фред подстегивал его, но электрический скакун упрямо сбавлял ход, перейдя с рыси на шаг, а затем и вовсе принялся останавливаться на каждой поляне, словно предлагал наезднику разбить лагерь именно здесь.

– Давай! Не ленись! Заряда в батареях достаточно! – Фред дергал рычаг, пришпоривал, но скакун окончательно заупрямился и встал как вкопанный. Оглядевшись, рейнджер вдруг приметил среди деревьев полянку, на которой притулился ветхий, покосившийся фургон. Такие канзасские фермеры давным-давно использовали под жилища.

Фред продрался сквозь кусты и подошел ближе. Фургон основательно врос в землю, стены и крыша изрядно поросли мхом, однако на приоткрытой двери можно было разобрать размашистую надпись мелом: «Меня нет дома». Сидящая на ветке уже знакомая огромная черная ворона с умными глазами-бусинами внимательно смотрела, как Фред медленно обошел фургон, попытался заглянуть сквозь грязные оконца, а затем остановился перед дверью, размышляя: входить или нет?

– Кагги-карр! – будто в насмешку каркнула ворона, Каннинг вздрогнул, невольно оглянулся на птицу, и тут дверь домика распахнулась, на пороге возникла огромная тень, чернее черного, лишь глаза углями светились в кромешной тьме.

Фред отпрянул, одновременно выхватывая револьвер, но запнулся и упал бы, однако тень протянула руку и вцепилась в горло. В нос ударил удушливый запах сена. Мягкие цепкие пальцы стиснули шею. Хотелось шире раскрыть рот и втянуть хоть капельку воздуха, но в хватке душителя чувствовался большой опыт. Он не давал Фреду ни единого шанса, удерживая на весу, не позволяя упасть, пока жертва не задохнется.

Проклятый револьвер все-таки вылез из кобуры.

Фред спускал курок, всаживая в душителя пулю за пулей, но они будто вязли в стогу. С каждым выстрелом мягкие пальцы усиливали хватку, глаза Фреда застлала пелена, темный лес, фургончик, сидящая на ветке ворона и откуда-то взявшееся огромное чучело, какие фермеры устанавливают на полях отгонять птиц, хороводом закружились вокруг Каннинга. Запахло дымом, пугало внезапно занялось огнем, огоньки побежали по его кафтану, из прорех повалил густой дым, а затем чучело вспыхнуло.

Жестяной потрошитель

Утром Фред осмотрел, что осталось от чудища. Немного: обгорелые лоскуты зеленого бархата, сапоги из мягкой кожи, клочки сена да жутковатая смесь отрубей, иголок и булавок, будто ведьмино убойное варево для скотины.

Понятно, что пули не могли причинить вреда соломенному пугалу, пока сухая трава не вспыхнула от раскаленного металла.

Возможно, дело обстояло так: банда, захватившая Элли, заметила погоню, и одно из чудищ, неуязвимое для пуль, осталось здесь, в засаде. Огонь, его уничтоживший, – всего лишь счастливая случайность. Иначе лежать бы Каннингу со свернутой шеей, как покусившейся на урожай вороне.

Единственное, что смущало Фреда, – зачем чудище вытаскивало из фургончика посуду? Она так и валялась в траве – несколько тарелок, чашка, ложка и вилка. Можно подумать, пугало пришло сюда лишь для того, чтобы взять столовые принадлежности для Элли, а тут на беду появился Фред. Трогательная забота о пленнице, чью семью они безжалостно вырезали… Нет, невозможно!

Каннинг плюнул на дымящиеся остатки пугала и расстегнул ширинку.

Ганнибал тем временем напитался утренним солнышком. Пока Фред собирал пожитки, все вокруг заволокло желтым туманом такой густоты, какой рейнджеру не доводилось видеть.

Пришлось повязать платок, вытканный из волокон рафалоо, чтобы не надышаться ядовитыми испарениями, вызывавшими мучительный кашель. А для защиты глаз надеть очки, чьи стекла обрамляли каучуковые ободки, плотно прилегавшие к коже.

К счастью, электрический скакун успел накопить достаточно солнечной энергии и бодро отправился в путь. Сначала они следовали еле заметной тропинкой, затем копыта Ганнибала зацокали по твердому, и Фред с изумлением увидел, что они выехали на широкую дорогу, выложенную желтым кирпичом. От нее веяло волшебством, и сложись обстоятельства иначе, Фред ни за что бы по ней не поехал. Но сквозь очки увидел повисший над дорогой густой след – несомненно, тех, кого преследовал.

Лесу, согласно карте, давно следовало смениться кукурузными полями, однако деревья становились выше, гуще росли колючие кустарники, а лианы, что тянулись от ствола к стволу, неприятно походили на огромных питонов. И если бы не дорога из желтого кирпича, Фред и Ганнибал вряд ли продрались бы сквозь чащобу.

Царила гнетущая тишина – ни шума ветра, ни птичьего гомона, только доносился то справа, то слева знакомый вороний крик: «Кагги-карр!» Фреду неимоверно хотелось, чтобы огромная птица попалась на глаза – всадить пулю.

Ганнибал понурился и прядал ушами так, словно не был искусственным, и под шкурой прятались не провода, не хитроумные электромеханические движители и батареи, а мясо и кости. Затем скакун вскинул голову, пару раз тряхнул ею, чуть не вырвав поводья из рук Фреда, повернулся, кося глаз на наездника, и глухим баском сообщил:

– Река близко.

Фреда больше изумило не то, что электрическое создание заговорило, а собственная реакция на столь поразительный факт – он и бровью не повел, продолжая восседать в седле, намотав на руку поводья, а другую положив на приклад карабина.

Ганнибал тем временем продолжил:

– Всегда хотел узнать – что означает моя кличка? Наверное, это имя величайшего героя? – Скакун гордо вскинул голову, приосанился, если подобное можно сказать о четвероногом создании.

– Да… – Фред смущенно кашлянул. – В своем роде весьма известного…

– Он был воителем? – допытывался Ганнибал, не оставляя шанса уклониться от малоприятного признания, но тут деревья расступились, пахнуло влажной прохладой, и вот что случилось в считаные мгновения.

Через реку переправлялось чудище на огромных паучьих лапах. Помесь паука и льва выглядела настолько мерзко и жутко, что Фреду показалось, будто сердце, бухнув пару раз, остановилось, а тело покинули всяческие силы – ни шевельнуться, ни отвернуться. На спине чудовища распласталась крошечная фигурка – Элли! За собой паучий лев тянул на сплетенных лианах плот, на котором громоздилось еще одно чудище – закованный в стальные латы гигантский рыцарь. Он опирался на громадный топор, чье зазубренное лезвие, словно кровь, покрывала ржавчина.

Фред вскинул ружье и выстрелил, целясь в лапу с многочисленными сочленениями и покрытую жесткими отростками. Но пуля рикошетом попала в одну из лиан, и та лопнула.

Плот поволокло вниз по течению, а Железный человек подхватил топор, занес его над головой и бросился в речной поток, явно намереваясь порубить Фреда на куски. Вода доходила ему едва до колен. Каннинг вновь вскинул ружье, скакун замер, давая всаднику прицелиться. Поколебавшись, Фред навел мушку на место, где грудь чудища украшала нелепая заплата, и стрелял до тех пор, пока искореженная пластина не отлетела, открыв нечто красное и округлое. Рейнджер не дал себе и мгновения рассмотреть странный предмет. Выстрел, алые клочья в стороны. Железный человек замер, затем накренился, все еще держа занесенный топор над башкой, украшенной жестяной воронкой, и как подорванная башня рухнул в воду.

Город Оз

– Что у него было в груди? – спросил Ганнибал.

– Не успел разглядеть, – неохотно ответил Фред, тем самым второй раз не открыв электрическому скакуну всей правды. В первый – когда сказал, будто имя Ганнибал носил великий древний воитель, а не знаменитый на все графство людоед, завлекавший на ферму случайных путников, дабы приготовить из них жаркое. А то, что Фред углядел в груди Жестяного Потрошителя, было сердцем. Тряпичным сердцем. Его-то и разорвала пуля, тем самым убив и железное чудище. Скорее всего, в этом предмете заключалась магия, оживлявшая Жестяного Потрошителя.

Скакун остановился, и Каннингу показалось, что разговорчивое создание сейчас уличит его во лжи, но тот задумчиво произнес:

– Добро… по-жа-ло-вать… в го-род о-о-оз… Пять-сот… трид-цать… жи-те-ле-й… Ос-но-ван…

– Постой, что ты говоришь? – изумился Фред.

– Я читаю, – с достоинством ответил скакун и стукнул копытом по валяющейся у обочины табличке. Когда-то она висела на столбе, отмечая начало города, но кто-то или что-то сбило ее оттуда.

– А его название что значит? – полюбопытствовал скакун, вновь застучав копытами по дороге из желтого кирпича. – Оз? О-о-оз… – протянуло электрическое сознание, и Фреду послышалось: «Зло-о-о-о…» Он поежился.

– Ничего, – ответил рейнджер. – Надеюсь, что ничего.

Городишко ничем не отличался от десятков других таких же, исправно снабжавших фермеров, ковбоев и случайных перекати-поле скудным набором удовольствий – выпивкой, жратвой, игровым салуном, совмещенным с борделем.

Но Фред ощущал – с этим Оз не все в порядке, в очень серьезном непорядке, однако пока не мог понять – что именно. Следы последнего из чудищ – кошмарной помеси громадного паука и льва – Фред про себя так его и прозвал – Паучий Лев, в чьем плену оставалась Элли, вели прямиком в Оз. По обочинам дороги тянулись характерные дырчатые отметины паучьих лап. Чудище, несомненно, побывало в Оз, однако городок оставался подозрительно тих и пустынен, словно ничего не произошло, и утомленные ночными развлечениями гости и жители мирно почивали – кто в кроватях, кто в гостиничных койках, кто на сеновале, а кто и просто мордой в грязи на заднем дворе салуна. Нет, не так должен выглядеть муравейник, в который забрел кошмарный жук.

Ганнибал чувствовал то же самое, что и Каннинг. Перестук копыт по желтому кирпичу звучал не столь уверенно, по крупу перекатывала дрожь. Не скажи Фред скакуну, что его назвали в честь великого военачальника, электрическое создание остановилось бы на дороге, не желая пересекать границу Оз.

Первое, что увидел Фред, – множество веревок. Городок был опутан ими, словно жители, все как один, вознамерились вывесить сушиться все имевшееся у них белье. Лишь приблизившись, Фред понял свою ошибку. То были не веревки. Нечто белесое, витое, с торчащими волокнами и влажно поблескивающее. «Паутина!» – догадался Фред. Где Паучий Лев, там и паутина. Нечего и думать продолжать путь верхом сквозь ее сплетения. Фред колебался – не оставить ли Ганнибала, пусть поджидает, заряжаясь энергией на ярком солнышке, но скакун принялся усиленно прядать ушами, тем самым выражая даже не страх, а ужас. Вряд ли бы он остался.

Фред спешился, взял ружье и процедил:

– Идешь за мной… след в след…

– Копыто в копыто, – так же тихо пробасил мул.

Мертвецов Фред поначалу принял за мешки с кукурузной мукой, настолько плотно тела опутала паутина. Но затем углядел торчащие из клубков головы с одинаковой гримасой удушенных – выпученные глаза, разинутые рты, языки, распухшие и почерневшие. С каждым домом, с каждой улицей их становилось больше и больше.

Вдруг Фреду показалось, будто одно из тел шевельнулось, и он, взведенный, словно курок револьвера, безнадежно царившей вокруг смертью, рванулся к кокону и… И все же задел паутину!

Резкий свист, будто удар хлыста. Подсечка, и Фред, стреноженный, обрушивается на землю, а некто в голове отчаянно кричит: «Только не двигайся! Не двигайся!», и он, собрав волю в кулак, лежит кулем, хотя инстинкт истошно вопиет: «Беги! Сопротивляйся!» Липкое и ледяное спутывает лодыжки, колени, стягивает ноги так, что еще немного, и кости захрустят. Так вот что со всеми случилось! Они пытались вырваться, дергались, сопротивлялись, тем самым заставляя паутину туже опутывать тело, пока легкие уже не могли набрать ни капли воздуха.

– Ганнибал! – выкрикнул Фред, электрическое создание перемахнуло через паутину, лягнуло задними ногами, из копыт выдвинулись спрятанные там лезвия, уже не раз спасавшие Фреда и скакуна от волков, и Каннинг ощутил, как ледяная хватка ослабла. Ноги свободны! Он откатился в сторону, попытался вскочить, но мышцы онемели.

– Хватайся! – Фред вцепился в гриву, и электрическое животное потащило рейнджера за собой.

Остановился скакун только на площади, куда сходились улочки Оз и где располагались самые важные заведения – салун, совмещенный с публичным домом и гостиницей, и банк, деливший здание с офисом шерифа и тюрьмой. Дабы впервые прибывшие в городок сразу узнали местоположение того, что могло понадобиться, и того, чего следовало всячески избегать, в центре площади имелся столб с указателями.

К столбу было примотано громоздкое тело.

Паучий лев

Нож рассек паутину, тело кулем обрушилось на землю. Существо застонало, скорчило заросшую шерстью морду, открыло глаза – круглые, будто пуговицы, черные, без просвета радужки и белка. Паутина так облепила одежду, что пришлось срезать с существа плащ, в который оно куталось. И тут рейнджер испытал потрясение, обнаружив крылья – огромные, кожистые, которые, ощутив свободу, расправились, попытались взмахнуть, но тут же опали, тряпками распластались по пыли. Знаменитый бандит Уорра, наводивший ужас на весь Канзас и чья физиономия украшала отделения шерифов штата, не был человеком.

Широкополая шляпа Уорры откатилась под копыта Ганнибала. Скакун вздрогнул и попятился, а Фред сообразил, почему главарь банды никогда не расставался с головным убором – у него отсутствовала половина черепа. Макушку венчал золотой шлем, украшенный резьбой – множество фигурок крылатых существ, похожих на обезьян – хвостатых, длинноруких, с массивными челюстями.

Уорра застонал. Фред его обыскал, но не обнаружил ни пистолетов, ни ножей.

– Пр-р-р-роклятая… др-р-р-рянь… – просипел Уорра.

Фред вытянул из кобуры револьвер, показал бандиту:

– Я могу освободить тебя, но ты должен кое-что рассказать.

– Др-р-рянь… пр-р-робила… дыр-р-ру… – продолжил Уорра, не отреагировав на слова Каннинга. – Др-р-рянь… умр-р-р-рет…

– Что здесь произошло? Кто это сделал?

– Уор-р-ра… пр-р-ришел… р-р-р-разор-р-рвать… др-р-рянь… др-р-рянь… скр-р-р-рылась… Уор-р-ра… пр-р-риманил… др-р-рянь… р-р-резал… р-р-родных… др-р-ряни… Уор-р-ра… стр-р-рашен… мудр-р-р… др-р-рянь… вер-р-нулась… мудр-р-р… Уор-р-ра… – В груди бандита жутко заклокотало, на черных губах запузырилась кровавая пена. – Др-р-рянь… пр-р-ризвала… др-р-рузей… с др-р-ругой… стор-р-роны… р-р-радуги… др-р-рузья… р-р-раздавили… Уор-р-ру… Уор-р-ра… х-р-р-рабр-р-р… Уор-р-р-ра… мудр-р-р… Ф-р-р-ред… – Каннинг вздрогнул, услышав свое имя. – Фр-р-ред… пр-р-ризовет… бр-р-р-ратьев… Уор-р-ры… кр-р-репче… кр-р-рыло…

Уорра сделал движение, будто тянулся к голове, и затих. Ни шепота, ни клекотания. Ничего. Фред склонился и осмотрел золотой шлем бандита. Ощупал. Одно из крыльев на боку шлема имело люфт. Нажал сильнее, внутри щелкнуло, раздался отвратительный визг, будто на лесопилке, из-под края шлема брызнули кровь, ошметки кожи, осколки кости, и он отвалился от головы мертвеца, обнажив мозг.

Дорога из желтого кирпича вела дальше. Кукурузные и пшеничные поля сменились привычной Фреду прерией – желтовато-красной, с редкими проплешинами жухлой травы и кустарников. Будто вновь оказался в детстве, когда не было желтого тумана, чудовищ, рейнджеров, электрических скакунов, крылатых бандитов, пугал-душителей, жестяных потрошителей, а однообразный пейзаж прерии изредка нарушали фермерские домики из снятых с колес фургонов.

– Извини, Ганнибал, нам обязательно нужно догнать их, – сказал Фред и передвинул рычаг на максимум. По телу скакуна прокатила дрожь, голова вскинулась, электрическое животное припустило с такой скоростью, какая сделает честь беговой лошади.

Переметные сумки Фред бросил в Оз рядом с телом Уорры. Вряд ли что-либо в них пригодится в погоне. К чему лишняя обуза? Ружье, револьвер, патроны да золотой шлем Уорры – все, что он взял. Главное – настигнуть Паучьего Льва.

И Элли.

Элли прежде всего.

А где-то высоко над скакуном с всадником летела черная точка, издавая «Кагги-карр!»

Они нагнали их на границе Великой пустыни. Кошмарное чудовище – помесь льва и паука – лежало на брюхе, скребло по песку лапами, а Элли всматривалась в пустыню, будто пыталась увидеть далекие Кругосветные горы. Наверняка и она слышала топот копыт, но обернулся только Паучий Лев, уставился на Фреда и скакуна глазами-буркалами, во множестве рассыпанных по львиной морде. Лапы чудища напряглись, приподняли массивное тело над раскаленным песком. Оно изготовилось к прыжку, но Элли удерживала его.

Фред стянул с лица повязку, сплюнул густую, черную от пыли слюну. Вытянул из-за пояса флягу, глотнул. Достать оружие? Такому чудищу пули что дробины.

– Зачем ты убила жителей города? – Говорить было трудно, в горле першило. – Это Уорра и его бандиты расправились с твоей семьей. В чем виноваты остальные?

Паучий Лев взрыкнул, но Элли ласково погладила его и, не оборачиваясь к Фреду, сказала бесцветным голосом:

– Они смеялись надо мной… всякий раз, когда я приходила и рассказывала о Волшебной стране… обзывали дурой… кидали камни… дурные мальчишки… затащили в свинарник… было очень больно…

– Ты ошибаешься, Элли. – Фред облизнул сухие губы. – Ты никогда не бывала и не могла быть в Оз! Его жители ни в чем не виноваты!

Элли пожала плечами.

– Какая разница? Этот город, другой… Все такие. Назвали меня шлюхой… и сказали, чтобы я больше не появлялась… а мне… мне некуда идти…

– Что произошло на ферме? Зачем туда явился Уорра?

– Уорра пытался отобрать мои серебряные башмачки.

Элли повернула голову, и Фред увидел ее щеку, обезображенную шрамами.

– Он сказал, башмачки пробили дырку из Волшебной страны в наш мир. И волшебство проникает в Канзас, превращаясь во зло и чудовищ. Он угрожал убить, если не отдам башмачки. Но я не отдала. Сбежала и привела из Волшебной страны своих друзей…

– Пугало-Душителя, Жестяного Потрошителя и Паучьего Льва?! Хорошие у тебя друзья, Элли! – не удержался Фред.

Паучий Лев разинул пасть, и Каннинг отшатнулся.

– Мир людей искалечил их, – горестно сказала Элли. – Уорра прав… Канзас превратил доброго и милого Страшилу в душителя, сердечного Дровосека в Потрошителя, а Смелого Льва в паука… Если бы Уорра не убил маму, папу и Энни… – голос девушки вновь выцвел до блеклости неба над пустыней, – я бы вернула ему башмачки.

Элли опустила руку, державшую лапу Паучьего Льва, повернулась к Фреду и сказала:

– Смелый Лев, убей его.

Кагги-Карр

Фред не сомневался, что умер. Смерть похожа на сон, разве не так? Только в предсмертных муках, как и во сне, может привидеться, будто некто сует в ваш разинутый, пересохший от агонии рот нечто округлое, мягкое, а затем бьет твердым и острым в подбородок, заставляя стиснуть от резкой боли челюсти. Брызжет невообразимая сладость и свежесть!

М-м-м-м… так вот ты какая, смерть!

– Открой глаза, глупый мальчишка, кагги-карр! И ешь виноград сам, птицы не приспособлены кормить людей, знаешь ли. Кагги-карр!

Ворона сидела у него на груди, и там же лежала кисть винограда. Фред застонал, потянулся к ягодам губами, ухватил одну, вторую, поднял руку – не согнать птицу, а поднести виноград ко рту. Ворона наклонила голову набок и с иронией смотрела черными бусинами глаз. Затем взмахнула крыльями и перелетела на ближайший камень.

– Кагги-карр! Успела вовремя, – сообщила ворона. – Иначе яд Паучьего Льва тебя прикончил бы. Нет лучше средства от отравления и заклятий, чем виноград, растущий в долине Кругосветных гор. Древняя карга Виллина еще не полностью выжила из ума и способна на дельный совет.

Вполуха слушая болтовню птицы, Фред прикончил кисть, поискал глазами вокруг себя, но больше ничего не обнаружил. Да и вряд ли ворона могла принести больше. Впрочем, ему стало лучше, гораздо лучше. Он расстегнул рубашку и посмотрел туда, куда вонзились ядовитые когти чудища. Ничего! Ни единой отметины!

– Спасибо… птица… – с трудом выговорил Фред.

– Кагги-Карр! – каркнула ворона и пояснила: – Это мое имя, к твоему сведению, глупый мальчишка. Птица! Кагги-Карр! Не забывай, ты обращаешься к первой отведывательнице блюд дворцовой кухни при дворе правителя Изумрудного города Страшилы Мудрого!

– Не имею чести вас знать… – пробормотал Фред.

– Не имею чести, – передразнила Кагги-карр. – Видать, крепко тебе память отшибло в Стране рудокопов! Неужто ничего не помнишь, глупый мальчишка?

Фред попытался встать. Голова кружилась, но ноги держали, а руки, до того ходившие ходуном, будто исполняя дикую пляску, обрели твердость. Власть над телом возвращалась. Ворона тем временем перелетела на другой камень – повыше, как раз такой, откуда могла посмотреть Фреду в глаза. Взгляд умных черных бусин пробрал до глубины души.

– Вижу-вижу, – задумчиво пробормотала птица, – сонное волшебство еще крепко держит тебя… но сила винограда ослабит и эти цепи… как бы глупый мальчишка не наделал больших глупостей…

– О чем ты говоришь? – Фред с трудом заставил себя оторвать взгляд от Кагги-карр и принялся разглядывать место схватки с Паучьим Львом.

От Ганнибала мало что осталось. Бросился ли отважный скакун на защиту хозяина или Паучий Лев разорвал его по приказу Элли, но там и тут Фред видел клочья коричневой шкуры, блестевшие на солнце шестерни и прочий металлический хлам.

– Не повезло твоему другу, – сочувственно сказала ворона. – Он храбро сражался, но куда ему против Льва и Элли… Кагги-карр! Вот уж не думала дожить до времени, когда придется… – Она не договорила. – Ты хоть понимаешь, глупый мальчишка, что происходит? Или после усыпительной воды мозги твои так и не проснулись? Ты помнишь Волшебную страну? Плен у рудокопов? Кагги-карр! Впрочем, мне тоже, старой вороне, ума пора занять. Кто такое вспоминать захочет?! Страну подземных рудокопов… бр-р-р! – Перья вороны встопорщились.

Фред подошел к останкам скакуна, пошевелил их носком сапога.

– Ты что-то путаешь, ворона, – сказал он. – Я никогда не был в Волшебной стране.

– Может, и Элли целку не ты сломал? – ядовито вопросила птица. От подобной грубости, да еще из клюва нелепой вороны, Фред развернулся, пальцы привычно опустились туда, где должны были торчать рукоятки револьверов, но нащупал лишь пустоту. Тогда он подхватил из-под ног камень и запустил в Кагги-карр. Не упорхни та вовремя, лежать ей с размозженной головой.

– Ладно, ладно, – примирительно щелкнула клювом ворона, сообразив, что зашла чересчур далеко. – Не кипятись. Я всего лишь хочу открыть тебе глаза, глупый мальчишка, глаза, которые закрылись со времен извлечения из Страны рудокопов и с тех пор не открываются. Тебе кажется – ты бодрствуешь, а на самом деле – спишь! Спишь! Кагги-карр, не будь я придворным отведывателем блюд! Но если желаешь проснуться, то выслушай, что расскажет твоя новая добрая подружка Кагги-Карр. А уж эта история собиралась мной по таким крошкам, какие и самого мелкого воробья не накормят. Но, доложу без всякой скромности, Кагги-Карр умеет работать с источниками информации. Даром, что ли, в моем роду встречались такие прабабки и прапрабабки, которые таскали блестящие камешки из-под носа дворцовой стражи! Пришлось рыскать в поисках свидетелей по всей Волшебной стране, спускаться в проклятую Страну рудокопов, Кагги-Карр, а что хуже – несколько раз метнуться в ваш Канзас, где лишаешься способности говорить, а значит, выспрашивать то, что интересует! Остается только слушать и подслушивать, терпеливо сидя на веточке. – От возмущения ворона встопорщила перья.

Фред с трудом подавил желание опять запустить в нее камнем. Ворона продолжала:

– Но дело того стоило, глупый мальчишка. Стоило, поверь мне. Когда-то я посоветовала одному глупому пугалу приобрести мозги, и это стало счастливым поворотом в моей собственной судьбе. Но когда и пугало сгинуло, и мозги его прожарились, мне нужно принять не менее судьбоносное решение. Мозги тебе тоже не помешают, глупый мальчишка, но это пока обождет, с мозгами потом разберемся. Для начала тебе следует вспомнить все, что случилось, когда ты и Элли оказались в Волшебной стране…

Элли должна умереть

Элли вернулась спустя несколько месяцев после того, как ее вместе с домиком унес ураган, и все в округе пришли к выводу: бедное дитя тронулось умом. Немудрено, пережив подобное потрясение! А потому к ее болтовне о Волшебной стране, в которой она якобы побывала, относились с терпеливым снисхождением, и как только несчастное дитя заводило набившую оскомину историю про Страшилу или Железного Дровосека, взрослые мягко переводили разговор, интересуясь у Элли здоровьем матушки Анны, которая как раз была на сносях.

Но соседские мальчишки и девчонки подобной деликатностью не обладали. Поначалу они с интересом слушали выдумки Элли. Но вскоре и сами истории, и постоянные приговорки Элли – что в этом случае сделал бы Страшила, Железный Дровосек или Смелый Лев – ровесникам надоели. Сочиняй, да знай меру! Меры Элли знать не желала, даром что чокнутая.

Только Фред Каннинг сразу и безоговорочно поверил ей. Он сам точно не знал почему. Вот только был уверен – девочка впрямь побывала в Волшебной стране. Ах, как он жалел, что Элли лишилась чудесных серебряных башмачков, которые позволяли переноситься в любое место. Иначе Элли и Фред обязательно побывали бы в гостях у Страшилы Мудрого, правителя Изумрудного города, заглянули к Железному Дровосеку, правителю Страны Мигунов, покатались на спине Смелого Льва, избранного царем зверей.

Крепко сдружившись с Элли, Фред тоже мог показать ей много того, что девочка никогда не видела. Так, в один прекрасный день они отправились в пещеру, где, как знал Фред, имелось подземное озеро, по которому дети собирались покататься на взятой с собой разборной лодке. Пещера, о чем немедленно заявила Элли, в подметки не годилась Стране рудокопов. Фред не обиделся. У него было доброе сердце.

А затем случилась катастрофа – обвал отрезал Элли и Фреда от выхода из пещеры. Им пришлось предпринять отчаянное путешествие в ее глубины в поисках спасения. Они долго скитались по подземным лабиринтам, пока не оказались там, куда Фред и не чаял когда-либо попасть, – в Стране подземных рудокопов, которая располагалась аккурат под Волшебной страной! Казалось, сделай шаг – и собственными глазами увидишь ее чудеса. Вот только сделать этот шаг им не удалось. Фред и Элли оказались пленниками, а точнее – рабами в Стране подземных рудокопов, темном отражении Волшебной страны, где испокон веков со времен мятежного принца Бофаро, которого отец заточил в эти бездны, собиралось, концентрировалось все зло, изгоняемое из волшебных существ заклятием Гуррикапа. А как еще мог творец Волшебной страны сделать ее пригодной для беззаботной жизни столь милых существ, как Жевуны, Мигуны, Болтуны?

Когда неимоверными усилиями Страшиле, Железному Дровосеку и Смелому Льву все же удалось вырвать Фреда и Элли из цепких объятий жуткой Страны подземных рудокопов, дети к тому времени превратились в слабые тени самих себя. Они сошли с ума, не выдержав того, что вытворяли с ними их жуткие подземные хозяева. И тогда Страшила Мудрый подтвердил свой титул, придумав, как излечить их. Он предложил напоить Элли и Фреда усыпительной водой, которая использовалась Семью подземными королями для обеспечения регулярной смены правящих домов династии Бофаро. Закончив краткий период правления, король и его прислуга выпивали эту воду и погружались в долгий сон, а на место правителя страны заступал очередной король со своим двором. При первых приемах усыпительная вода стирала память у выпившего его, он становился чистым листом, не помнил, кто он и что с ним раньше происходило. Но с каждым разом магическая вода сильнее отравляла разум тех, кто продолжал ее пить, превращая в безумцев и слабоумных. Да, Страной рудокопов правили Семь безумных королей.

Фред с радостью согласился на предложение Страшилы.

Но Элли…

Элли отказалась.

Выпей она усыпительную воду – и забудет не только об ужасах Страны подземных рудокопов, но и о чудесах Волшебной страны! А кроме того, чудесным образом нашлись серебряные башмачки, которые Элли потеряла. Для нее открывалась возможность бывать в Волшебной стране тогда, когда она пожелает.

Фред забыл все.

Элли помнила все.

Фред открыл глаза. И пожалел, что не умер. Под карканье Кагги-Карр картины плена в Стране подземных рудокопов с жуткой ясностью воскрешались в памяти, и он ничего не мог с ними поделать, вновь и вновь переживая тот ужас, словно опять оказался сопливым мальчишкой, которого по несколько раз на дню пользовал жирный, потный хозяин. Бежавший из Волшебной страны предатель Руф Билан для удовлетворения своих порочных склонностей выложил за смазливого мальчика-раба баснословные деньги, которые выручил за украденные из казны Изумрудного города драгоценные камни.

Слезы текли от жалости к самому себе. Неужели он испытал все это на собственной шкуре?! Воистину, ребенок способен вынести то, что не под силу взрослому…

– Элли! – Фред завыл по-звериному. – Элли! Я убью… я прикончу… разорву… – Он всхлипывал, давился слезами и соплями. Затем схватил револьвер и палил в пустыню, где скрылись девушка и Паучий Лев, пока в барабане не кончились патроны.

А потом все прошло.

За время его истерики Кагги-Карр продолжала невозмутимо сидеть на камне, изредка зарываясь клювом в растрепанных перьях, словно пытаясь привести себя в порядок. Даже выстрелы ее не испугали, она расправила крылья, будто подумывая дать деру, но опомнилась и лишь насмешливо рассматривала глазами-бусинами стенающего Фреда.

Когда отчаяние иссякло и Фред ощутил себя тем самым чучелом, которое привязали к шесту для отпугивания птиц, Кагги-Карр вновь заговорила:

– Ты должен отправиться в Волшебную страну вслед за Элли и отобрать у нее серебряные башмаки.

Фред дрожащей рукой стер пот с лица, посмотрел на разряженный бестолковой стрельбой револьвер и вяло спросил:

– Зачем?

– Затем, глупый мальчишка! – неожиданно взъярилась ворона. – Затем, чтобы восстановить заклятье Гуррикаппа и навсегда закрыть Волшебную страну от вашего сраного Канзаса! Затем, чтобы ваш уродливый мир не превращал таких добряков, как Страшила, Железный Дровосек и Смелый Лев, в уродливых чудовищ, жаждущих человеческой крови! Затем, чтобы добрая девочка Элли нашла упокоение… – Ворона запнулась, но Фред понял, что ему предстоит сделать. И какую цену заплатить.

Фред вытряхнул из чудом уцелевшего походного мешка Золотой шлем Уорры. Как подсказала Кагги-Карр, слова заклинания были вырезаны изнутри черепной кости Предводителя Летучих обезьян.

Дрожащей рукой Каннинг вытер пот, заливающий глаза, и громко произнес:

– Бамбара, чуфара, лорики, ерики, пикапу, трикапу, скорики, морики, явитесь передо мной, Летучие Обезьяны!

Затем перевесил на спину ружье, перезарядил револьверы и сел на камень рядом с вороной.

В воздухе захлопали крылья могучих животных.

Ирина Лазаренко Пока не поздно

Единорог снова заржал, загарцевал, потом прыгнул – вбок, вперед, вправо-влево, поддал задом, приземлился на согнутые ноги, по-кошачьи изогнулся, сильно взбрыкнул – и человек, наконец, свалился с его спины. Рухнул на аренную пену, как мешок с овсом, застонал и блаженно вытянул ноги.

– Койот не удержался! – взвизгнул свистун, и зрители взревели, затопали, заухали.

Рядом с растянувшимся в пене Койотом остановился еще один единорог, и со спины его спрыгнул низенький коренастый тролль: ноги-клешни, борода – воронье гнездо, мясистый нос в красных прожилках выступает на лице, как обломок скалы над ущельем. Если бы Койот стоял, голова тролля доставала бы до его плеча.

– Победителем турнира объявляется Гхрын! – надрывался свистун. – И ему достается рука принцессы!

Зрители снова взревели, троллины запищали и стали пробираться к арене, пиная друг друга животами, царапая, тыкая костяными шпильками. Четыре тролля поспешали к победителю с большой подушкой, на которой возлежала мумифицированная рука принцессы гарпий – сильнейший афродизиак. Гхрын поднял ее, едва обхватив двумя своими лапками, и победно помахал в воздухе. Троллины завизжали громче, кто-то запел и заплакал. На арену шлепнулся набедренный пояс, украшенный ракушками.

– Есть ли пожелания у проигравшего? – для порядка спросил свистун.

Койот неторопливо поднялся на ноги. Рвущиеся на арену троллины в один голос взвыли, выражая свое презрение. На их взгляд, человек был непомерно высок, отвратительно светловолос и слишком гладколиц. А уж с таким носом, лишь чуток горбатым и не выдающимся вперед на ладонь, вообще неприлично соваться на турниры. Дело не спасали широкополая шляпа, кожаные штаны и рубашка с бахромой по тролльей моде и высокие сапоги с отворотами, какие носят все уважающие единорогов наездники.

Подумать только, рука принцессы могла достаться этому переростку!

– Я желаю приобщиться к мудрости предков, – спокойно заявил Койот, и все тролли, услыхавшие эти слова, возмущенно заухали.

Троллины, пользуясь тем, что аренные стражи тоже отвлеклись на проигравшего, засеменили по арене к Гхрыну. Тот делал вид, что изучает руку принцессы.

Свистун дунул в свисток, и зрители затихли.

– Мы и так дали вам куда больше, чем вы заслуживаете, – веско сказал он. Койот прищурился. – Сорок два года мы терпим людей среди нас. Мы позволили основать эти ваши дикие поселения на своих землях…

– На худших своих землях, – заметил мужчина. – Дед рассказывал, сначала вы вообще указали людям места в холмах фэйри, а те утащили наши деревни к болотной матери на… болота.

– Мы научили твоих предков охотиться, – свистун сделал вид, что не слышит, – ловить рыбу и обрабатывать землю так, как это должно делать здесь, а не в ваших диких краях…

– Этому людей учили эльфы и гномы, – не дал сбить себя с толку Койот.

– …добывать в недрах полезности и обрабатывать их…

– Этому нас обучали кобольды.

– …объезжать единорогов, завров и обезьян…

– А этому людей учили кентавры. Им, как и эльфам, и гномам, и кобольдам мы платили за помощь собственными знаниями, ценностями и трудами, но все равно все они делали потайки, жадничали со своими секретами, потому мы до сих пор… Едва ли мы задолжали кому-нибудь из вас. Ведь за сорок два года мы так и остались для всех вас чужаками, которых вы счастливы поддеть, изничтожить, растоптать! Скорее уж все вы задолжали нам! Поговорим про детей, которых вы умыкаете? Про пашни, которые по ночам топчут кентавры? Про кикимор, которые насылают осенние болезни на наши поселки?

– А ты чего хотел?! – взвился свистун, на миг позабыв, где находится. – Когда Брянец, твой дед, появился тут со своей семьей, это еще было ничего, и мы его приняли со всей душой! А когда он потащил сюда всех этих людей – это уже никуда не годилось! Наш мир надувной, что ли? Мы на такое разве уговаривались? Счастье еще, что большая часть людей уперлась за море, а то бы…

Троллины волокли с арены Гхрына. Стражники пытались их остановить. Гхрын отмахивался от стражников рукой принцессы.

– Я не за вашими знаниями охочусь, – уже спокойней сказал Койот. – Я хочу найти человеческие. Те, которые были упрятаны. Ты знаешь, о чем я. Дед мне рассказывал.

Свистун вдруг подумал, что не случайно Койот, славный объездчик, проиграл этот турнир. Что не очень-то нужна была ему рука принцессы и троллины. Что он хотел лишь задать вопрос, не ответить на который невозможно, сколько ни виляй.

Мысль была страшной, кощунственной, оскорбительной для троллей, троллин и духа турнира, и свистун поспешил выбросить ее из головы.

– Ты знаешь, – повторил Койот и вытащил из кошеля свернутый трубочкой сушеный лист винограда с табачной крошкой. Внимательно рассмотрел его и сунул себе за ухо, которое смешно оттопырилось под широкими полями шляпы. – Ты точно знаешь.

Свистун долго смотрел на редеющую толпу троллей, потом переглянулся с единорогами и неохотно ответил:

– Спроси Бобрыныча. Они с твоим дедом дружили. Если кто чего и сохранил – так это он.

Лицо Койота удивленно вытянулось.

– Что еще за Бобрыныч? Где его искать?

– Прежде жил в Красном Каньоне, а теперь… может, уехал куда или помер, он уже тогда был дряхлый, как эти холмы. Больше ничего не знаю, ракушняком клянусь. Брысь отсюда!

Единорог, сбросивший Койота, оскалил блестящие зубы и гнусно заржал.

* * *

– В детстве дед много трепался про наш старый людской мир. – Голос Койота прерывался, когда он подпрыгивал в седле: завр шел нервной рысью, ему не по себе было в степных землях. – Дед называл этот мир Планета Земля. Я жуть как любил тамошние сказки: про оживший хлеб, про говорящих зверей и про «мораль». А когда подрос, увлекся другими историями – про то, как люди расселялись в разных краях Планеты Земля.

Скальный гроблин не ответил: был сосредоточен на том, чтобы не слишком отставать от завра. Свистящее дыхание за спиной Койота то отдалялось, то становилось ближе.

– Ваша мать вас не кормила этими байками? – спросил он, чуть повысив голос. – На Планете Земля не было нелюдей, и мы сражались за недра и пашни друг с другом.

Гроблин запыхтел громче.

– Дед говорил, часто побеждали те люди, которые приходили в чужие края, – продолжал Койот, – что у них всегда находилось то, чего недоставало коренным жителям, чтобы отстоять свою родину. Он говорил об этом с грустью, осуждая тех, кто захватывал чужие земли. А я смотрел вокруг и не мог взять в толк: почему здесь, в мире, куда люди ушли с Планеты Земля, все вышло иначе?

* * *

– Кто Бобрыныч среди здесь? Кто-о?! Ну-у!

Внутри бахнуло, завизжали на разные голоса суккубы, вырвался из окошек дым – розовый и в блестках. Кто-то басом помянул Лесную Матерь – кобольд, орк?

– Ты Бобрыныч? – взревел гроблинский голос, и бордель сотрясся до самой мансарды – видимо, гроблин прыгнул.

– Не я! Не я!

На фонарный столб у борделя была приколочена доска со старательно выжженным портретом скального гроблина: крошечный лоб в морщинах, челюсть-чемодан, торчащие нижние клыки и по паре длинных перьев за каждым ухом. Надпись на дощечке гласила: «Разыскивается за ограбление банка магических артефактов».

Койот ухмыльнулся.

Зачарованная лютня наигрывала что-то бравурное. Розовый дым рассеивался в душном воздухе, блестки оседали на клумбы.

Койот с интересом прислушивался, покачивался в седле. Никогда бы не подумал, что орк может так визжать. Или все-таки кобольд? Завр, пользуясь тем, что наездник ослабил поводья, объедал с клумбы цветки папоротника в блестках.

– Бобрыныч в предгорьях! На севере! Он же хранитель, он не живет среди нас, он…

– Ва-аргх!

Бордель снова тряхнуло. Суккубы опять завизжали, и, судя по грохоту, пара-тройка свалилась без чувств. Зачарованная лютня выдала залихватский перебор.

– Сотня стадьев на северо-восток! – Орк уже визжал не хуже суккуба. Наверное, гроблин тряс перед его лицом одним из артефактов. – У него там дом! Дом! И алтарь! И казан! Он хранитель супа!

Лютня исполнила победный марш. Потом в борделе стало очень тихо, слышалось только свистящее дыхание орка.

– Твое рыло буду помнить, – в конце концов сказал гроблин. – Если соврал, я найду твое рыло.

Бахнуло. Из окна вылетели синие звезды и красный огонь. Суккубы с готовностью завизжали, лютня расстроенно трямкнула. Орк взвыл.

На крыльце появился скальный гроблин – в точности такой, каким был выжжен на дощечке, только клыки покороче.

– Теперь в галоп, – сказал Койот. – Держиморд быстро про это узнает.

Скальный гроблин сердито дернул губой, демонстрируя желтые зубные пеньки. Завр, как обычно, попытался отвесить ему оплеуху короткой передней лапой, чуть не выронив Койота из седла, и тот выругался, не меняя выражения лица.

– Мы бегать устали, – прогудел гроблин. – У нас ноженьки бо-бо. День бежали, два бежали, завра быстро скачет, у завры ноженьки не бо.

– Не нойте. – Койот подобрал поводья. – Поехали. Мы уже почти достали их.

– Знания, что возвернут нам величие, – воодушевленно прогудел гроблин и вперевалку затрусил по дороге, поднимая клубы пыли.

* * *

– В детстве я так удивлялся, что никто из моих друзей не знает историй про Планету Земля, про говорящий хлеб, колонизаторов, индианцев. Я пытался рассказывать другим ребятам про все это, но им было не интересно. Они не знали и не понимали историй с Планеты Земля. Я расстраивался, обижался, ощущал себя иным. Неправильным. Потом устал от этого и решил считать неправильными других.

– Мы тоже грустили от этого об своих друзей, – с чувством ответил гроблин.

Он надеялся, что если заболтать Койота, то получится постоять у реки дольше, но тот, едва завр напился, снова полез в седло.

– Другие дети не хотели знать, какими люди были прежде. Они никогда не думали, почему в этих землях мы считаемся низшими существами, не думали, что это несправедливо и мы достойны большего. Когда я подрос, то понял, что взрослые тоже об этом не задумываются. Вообще.

* * *

Огромный бобр неторопливо набил трубку корой самшита и прикурил от красного огонька, танцующего прямо на столешнице.

– Я думал, дед оставит знания человеку, – растерянно пробормотал Койот.

– Знания? – Бобр оскалил подпиленные зубы. – Брянец никому не оставлял никаких знаний. Или ты имеешь в виду, почему здешние люди стали такими другими и все вот это прочее?

Бобр пыхтел трубкой. За его спиной шелестели заросли дикого винограда, оплетавшие дом.

– И почему? – Койот навис над низким столиком, нетерпеливо сжимая-разжимая кулаки. Времени было мало.

– Ну он считал, что все дело в здешней еде. То, что здесь растет, убивает в вас убийц или как-то так. Твой дед ведь не позволил людям взять с собой ничего, ни зернышек, ни саженцев, ни этих, как их… Фильтров Для Воды. Он был уверен, что люди не захотят вернуться к тому, чем они были. Мол, вы вполне довольны, что стали такими же, как мы, и не можете ничего сверх того, что можем мы. Он считал, вы нашли счастье здесь, смогли создать новых себя и забыть об ошибках прошлого…

– Об ошибках, – ядовито повторил Койот. – Люди так хотели забыть все дурное, что было в них прежде, что с перепуга вычеркнули вообще все. Просто закрыли дверь за самими собой, как за чем-то отвратным, детям своим ничего не рассказывали! Да, в историях с Планеты Земля и впрямь было много постыдного. Но и много великого.

Скальный гроблин, разбежавшись, ударился о стену дома и с гупаньем распался на пару патлатых мальчишек лет десяти. Бобрыныч поморщился, глядя на смятые виноградные листья.

– А мы знаем, мы знаем! – закричали мальчишки. – Нам рассказывали, нам мама рассказывала, Койот рассказывал…

– Цыц! – рыкнул тот. – Хребет стынет от вашего визга! Только отвык! Будете визжать – опять затолкаю в гроблина!

– Хитро придумано. – Бобр сложил на столешнице тонкие лапки и с любопытством оглядел детей. – Грабанули банк, стало быть, и скрылись под личиной. Побочное действие искательного жезла на людей, да? Не годится, нечестное преступление, отягощает вину…

– Некогда нам трепаться, – прервал Койот. – Без этой личины мы бы не успели тебя найти, но и теперь-то времени у нас мало. Держиморды наступают на пятки, вот-вот будут здесь. Так что мы бы хотели просто взять этот талмуд, или что там у тебя хранится, и сделать отсюда ноги. Не то, – Койот повысил голос, видя, что Бобрыныч хочет что-то сказать, – не то мне придется перестрелять держимордову свору. Я владею плевательными иглами не хуже эльфов, знаешь ли, а тебе потом за все это отдуваться, и к тому же трупы быстро завоняются на жаре. Эльфийские трупы невыносимо смердят елками.

Бобрыныч прищурился на солнце, подергал ушами.

– Нет у меня никаких талмудов. За пару лет до смерти твой дед сжег в моем костре все записи, что делал на коре, пока жил здесь. А когда мы варили для него отходной жертвенный борщ, он бросил в огонь синюю коробочку, где хранились знания. И мы сварили на этом огне чудесный борщ из крылышек молодых гарпий, и принесли его в жертву, прося…

Койот застонал, схватился за широкие поля шляпы, притянул их к небритым щекам.

– Что, получается, мы зря сюда приперлись?

– Твой дед не хотел, чтобы люди возвращались к былому, – отчеканил Бобрыныч. – Он знал, что именно вы оставили позади, а ты не знаешь. Выходит, он понимал, о чем говорил, а ты – нет.

– Ты не сказал, что ничего не осталось, – словно не слыша его, рассуждал Койот. – Значит, кроме записей и синей коробочки, было что-то еще. И это что-то – у тебя.

– Брянец говорил, люди способны убить наш мир, – процедил бобр через подпиленные зубы, – потому что в нашем мире не знают лжи и подлости. Брянец считал, что эти свойства, если люди от них не откажутся, станут приговором для нас. И люди, решив жить здесь, добровольно отринули ту часть себя, которая не могла уместиться в наш мир.

– Да, наверное, мы были не очень-то хорошими, – сердито отмахнулся Койот. – Не очень правильными, удобными, справедливыми. Но, кажется, мы можем быть либо такими, либо не быть вовсе. Поэтому мне нужно узнать и понять, как люди мыслили и действовали раньше. Эти знания – подлинная сокровищница, и она моя по праву. Ты не можешь ее скрывать и не можешь не отдать.

Шерсть на загривке бобра встала дыбом.

– Не могу, – согласился он. – Только, знаешь, сокровища бывают защищены страшными проклятиями.

Койот хрипло рассмеялся.

Бобр пожал плечами, и этот человеческий жест, наверняка перенятый от Брянца, выглядел очень забавно, потому что плеч-то у Бобрыныча почти не было.

– Прошу за мной. Вам придется разобрать поленницу, чтобы добраться до этой штуки.

* * *

– Дед ошибся, – пыхтел Койот, ссыпая у забора очередную охапку дров. Солнце, клонившееся к закату, красило алым его небритые щеки. – Он думал, что привел человечество туда, где оно нашло себя, но здесь оно себя потеряло.

– Он говорил о жадности людей до природных недр. – Бобр неприязненно наблюдал за Койотом. Эти пришлые люди учинили страшный бедлам в его аккуратном дворе. – Говорил, вы истощили Планету Земля.

Мальчишки тоже растаскивали поленья, больше путаясь под ногами, чем помогая.

– А здесь чем-то лучше? – Койот отшвырнул очередную груду деревяшек. – Здесь недра истощают другие существа, а нас используют как безответную рабочую скотину. Мы выплевываем легкие в кобольдовых шахтах дымных кристаллов. Стираем пальцы до кости, намывая на приисках Крупицы Истины для эльфских чародеев. Наши дети с утра до ночи горбатятся на плантациях летучей пыльцы.

– Нашу маму убил кровавый кашель с прииска! – наперебой закричали мальчишки.

– Вот! – Койот разогнулся, мельком глянул на солнце и отер пот со лба, оставив на нем длинную пыльную полосу. – Их мать, моя сестра. Она еще молодая была. И когда она умерла, добрые пикси решили отправить этих мальчишек на плантации кристаллов.

– И что же? – якобы заинтересовался бобр. Он тоже посматривал на солнце. Держиморды вот-вот должны были добраться сюда.

– И ничего. Я их взял на поруки, не выплатив виру, потому что таких денег у меня отродясь не водилось… То есть, считай, похитил. И решил, что хватит с нас этих унижений. Дед говорил, что в этом мире люди наконец стали людьми – а какой в этом толк, если нелюди тут же заткнули нами дыры, в которые не хотели влезать сами? Наши поселки стоят в самых бедных землях, мы голодаем, у нас почти не осталось лекарей, а местные знахари не могут помочь, даже если хотят. Мы вымираем. Мы отринули собственную сущность в надежде на новую лучшую жизнь, но лучшей жизни не случилось. И это еще полувека не прошло с тех пор, как мы оказались здесь!

Койот снова зыркнул на солнце и принялся за поленницу.

– Дед осуждал колонизаторов с Планеты Земля, он говорил, что никто не имеет права поступать так, как они. Наверное. Но я должен понять: что позволяло им быть такими? Чего нам недостает теперь?

* * *

На дороге показались клубы пыли. Бобр быстро перевел взгляд на повозку. Впрочем, люди и так пялились на нее во все глаза.

– Это что?!

Повозка походила на огромный гроб на колесах, хрустально-полупрозрачный. Грязная кабина выглядела живой, игриво подмигивала Койоту красно-зелеными огоньками. К ней вели какие-то толстые путы с навеса, но что лежит на этом навесе – снизу не было видно.

– Повозка Через Кротовую Нору, – сварливо проворчал бобр, – на каких твои предки сюда приехали. Последняя. Брянец сокрыл ее, не смог уничтожить. Хотел, но не смог.

Койот провел ладонью по гладкому боку хрустального гроба. Сзади громко сопели мальчишки, наверняка толкали друг друга локтями и делали страшные глаза, но молчали. Бобр в нетерпении поводил носом. Клубы пыли на дороге разрастались, как волшебные эльфийские цветы.

– На этой повозке можно попасть на Планету Земля? – недоверчиво спросил Койот. – Туда, где хранятся все знания людей?

– Раньше было можно, – буркнул бобр. – Одна повозка – здесь, вторая – в Старом Кабинете твоего деда. Понятия не имею, что это за место. В первые годы Брянец несколько раз мотался туда-сюда, притаскивал какие-то вещи, а потом… Запретил себе пользоваться ею.

Бобрыныч снова скосил глаза на дорогу. Койот достал из-за уха основательно истрепанный виноградный лист с табаком, рассеянно вытащил из кошеля ифритов трут и поджег его, потерев о шерсть ощерившегося бобра.

– Повозка до Планеты Земля. Ха. Да я в жизни не мог о таком мечтать! Отправиться на родину человечества! Понять, что же было самым главным в нас до того, как мы стали скотом в этом мире! Набрать там столько знаний, сколько сумею унести! Вернуться, неся свет истины…

– Мы с тобой, мы с тобой! – запрыгали мальчишки.

– Я бы не советовал, – мрачно сказал бобр. – Твой дед считал, что это не нужно и вовсе даже вредно. Сам он даже перед ликом смерти…

– Плевать! – отмахнулся Койот. – Едем! Немедленно! Солнце скоро сядет, и нам…

Он наконец обернулся и увидел их уже почти за воротами: пятерых держимордовских эльфов верхом на тяжелых бурых заврах. Не очень быстрые, но чуткие и выносливые, звери шли по следу неутомимо и упорно.

– Орочья матерь! – Койот бросил сигару, вцепился в крышку гроба и с усилием откинул ее.

С крышки ссыпалась пыль, мусор, засохшие виноградные листья. Внутри гроб был просторным и непонятным.

– Это что такое? Как этим управлять?

Бобр оскалился. Самый откормленный эльф, едва не запутавшись в собственном плаще, спрыгнул наземь и с силой рванул створку ворот, но быстрорастущий горошек уже сцепил их намертво.

Койот, пользуясь случаем, передал привет ограбленному банку магических артефактов. Мальчишки визжали и дергали толстые жгуты, которые вели от повозки к навесу. Бобрыныч пытался отползти, но был схвачен за шкирку.

– Повозка моя по праву наследования! – проорал в его задранную морду Койот. – Отвечай! Как попасть на Планету Земля?!

Бобр скрипнул зубами. Держиморды полезли через забор, пыхтя, ругаясь и раскорячиваясь совершенно неподобающим образом.

Мальчишки запрыгнули в повозку. Койот еще раз тряхнул бобра.

– Озеро за домом! – взвизгнул тот. – Вон там калитка! Разгони повозку и ныряй в озеро, и потом повернешь вон ту штуку…

Койот, выругавшись, швырнул бобра в повозку, и тот закричал, ударившись о сиденье. Попытался вывернуться, но мальчишки упали на него сверху.

Изрыгая проклятия, Койот принялся толкать к калитке хрустальный гроб. Тот, основательно вросший в землю, лишь слегка покачивался туда-сюда, как детская люлька. С забора орали плохое эльфы.

Из-за дома вывернулся Койотов завр, подбежал и сильно боднул повозку, помогая – раз, другой, и она сдвинулась с места, еще немного, потом еще – и наконец медленно поехала, покачивая хрустальными боками.

По двору загупали сапоги эльфов.

Завр, упираясь лбом, толкал повозку к калитке, загребал воздух короткими передними лапами. Койот прыгнул, навалился животом на скругленный борт как раз в тот миг, когда повозка в щепы разнесла калитку. Держиморды бежали по двору и кричали: «Стой, паскуда!» Наверняка еще и палить начнут!

Койот пригнул голову, над его плечом просвистела игла с оперением из маховых перьев гарпии. Мальчишки орали, придавленный ими Бобрыныч глухо выл на одной ноте.

Повозка подпрыгнула на камне, грохотнула и понеслась вниз по склону, к озеру. Завр с интересом проводил ее взглядом, оглянулся на красные перекошенные рожи подбегающих эльфов и неспешно потрусил за повозкой.

* * *

Закат плескал рыжиной на песчано-травянистые холмы. Основательно помятый, взъерошенный бобр сидел на берегу озера и, что-то бормоча, щурился на солнце. По воде шли крути. Держимордовские эльфы, пыхтя и прижимая руки к бокам, спускались по склону.

– Ну? – выдохнул толстяк-старший и, тяжело дыша, согнулся, уперев ладони в колени. Плащ он сбросил где-то по дороге. – Ну и что ты сделал, а?

– Сделал, – согласился бобр и отвернулся.

Остальные эльфы, растянувшись вдоль берега, угрюмо разглядывали круги на водной глади. Старший, кряхтя, разогнулся, встал между Бобрынычем и закатным солнцем.

– Куда они делись?

– Я не знаю, – безмятежно сказал бобр.

Эльф сплюнул.

– Ты помог преступникам уйти от судилища. Я из твоей шкуры коврик сделаю. Прикроватный.

– Сожалею, – невозмутимо перебил бобр, – у меня не было выбора. Этот парень воззвал к праву наследования, что мне оставалось делать?

Толстый эльф засопел. Он не двинулся с места, но плечи его поникли. Бобрыныч вздохнул.

– Повозка Брянца действительно принадлежит им по праву. И я не знаю, где они теперь. Прежде повозка отправлялась на Планету Земля, но еще сорок лет назад Брянец перестал ею пользоваться. Он говорил, что это опасно. Что Кротовая Нора, по которой едет повозка, может измениться и вывести в другое место или даже в иное время, что бы это ни означало. Поэтому я не знаю, где они теперь. Их могло занести в любой из сотен миров.

– Да чтоб тебя. – Толстый эльф отвернулся, посмотрел на Койотова завра, мирно щиплющего траву возле озера, и досадливо спросил: – Что тебе стоило уничтожить эту повозку, а?

– Я поклялся Брянцу, что сохраню ее. И что никто посторонний ею не воспользуется.

– И что нам остается делать? – кисло спросил один из эльфов и кивнул на успокоившуюся водную гладь. – Мы же не можем гнаться за ворами вплавь. Послать в завров зад магическую гильдию с их артефактами?

Толстый эльф только рукой махнул.

– Пожалуй, – проворчал бобр себе под нос, – пожалуй, Брянцу стоило более точно выражать свои пожелания, хотя едва ли он предполагал, что до повозки доберется его собственный внук… но очень хорошо, что Брянец не проследил за своими словами, потому что намерения у его внука были самые омерзительные. В любом случае, как я полагаю, все мы можем вздохнуть с облегчением, а магическая гильдия как-нибудь переживет этот случай и впредь будет лучше следить за охраной своих банков. А теперь, будь добр, отойди. Не загораживай мне закат.

Семинар-мозгоштурм

Айнур Сибгатуллин Государь оператор

Каждый государь желал бы прослыть милосердным, а не жестоким, однако следует остерегаться злоупотребить милосердием. Что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись? Говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх.

Никколо Макиавелли, «Государь»

Послушай, Айдарище, ну не могу я вот так взять и отдать тебе суперЭВМ аж на целых две недели! Не-мо-гу! – Паша, он же Павел Сергеевич, он же ИО директора института клиодинамики, вскочил с кресла и навис над Айдаром полосатой пиджачной тучей. – Я и так уже пролетел с тремя госконтрактами как фанера над Малмыжем! А мне вас всех чем-то кормить надо! Зарплату платить! А ты все заладил – дай да дай. Вот на фига тебе оно сейчас, а? Ты бы лучше KPI свои закрыл, а то опять без квартальной останешься!

Айдар хмуро посмотрел в окно. Крупные капли осеннего дождя, стекавшие по стеклу, казалось, занимали все его внимание. В это можно было совсем поверить, если бы не побелевшие костяшки пальцев, сжимающие папку с расчетами. Неужели так трудно найти свободное время в графике суперЭВМ, пускай даже ночью? Или, может, все гораздо проще? Просто Паша сейчас разыгрывает перед ним великого начальника, распекающего нерадивого подчиненного? А ведь всего полгода назад они вместе пили по пятницам пиво в сквере на Патриках и играли в мафию с юными лаборантками в антикафе.

– Не, я ж тебе завсегда рад помочь. – Паша плюхнулся в кресло и нажал кнопку селектора. – Елена Петровна, где мой кофе? И скажите Сергею, чтобы подогнал машину к подъезду. Да, и позвоните в приемную Дмитрия Олеговича, чтобы мне пропуск заказали. Не, ты пойми, чудак-человек…

– Паша, да это ты пойми, – Айдар открыл папку и достал лист бумаги, испещренный цифрами и графиками, – ну или хотя бы попытайся меня понять.

– Не, ну, спасибо, – зло усмехнулся Паша, – где уж нам, дуракам…

– Мне всего-то нужно довести до конца работу по цифровой обработке ключевых событий истории. Если не с появления человечества, то хотя бы с начала нашей эры.

– И что?

– И тогда мы сможем просчитать высоковероятные таймлайны на точках бифуркации. Мы снова запустим моделятор и…

Паша вздохнул и забарабанил пальцами по столу.

– А премию тебе моделятор будет платить? Мало тебе того, что девчонка погибла…^[1]

– Ладно, я все понял. – Айдар встал из-за стола и быстро пошел к выходу. Он хлопнул с силой дверью и сбежал по лестнице в лабораторию.

Включив свет, Айдар стал вводить данные. Черт с ним, с этим долбаным суперЭВМ, пускай подавится. Пока что можно и на персональном суперкомпьютере покорпеть. Машинка-то шустрая. В принципе, предварительно основные экспоненты и на ней получится просчитать.

Айдар посмотрел на фотографию рыжеволосой девушки на стене и вздохнул. И хорош упиваться жалостью к самому себе. Фиг вам, институтским упырям и вашему главному шайтану в директорском кресле. Вы еще не раз будете кусать себе колени, когда узнаете, как звонко щелкнули клювом.

* * *

Айдар две недели старательно вводил данные в минисуперкомпьютер. Голова трещала, дико хотелось спать от недосыпа, но Айдар почти не обращал на это внимания. Теперь осталось дело за малым – анализ данных. Вот только вытянет ли такой объем комп?

На столе зазвонил телефонный аппарат. Айдар с сомнением покосился на него. Телефон все никак не унимался. Начальство, чертыхнулся про себя Айдар и поднял трубку.

– Алло, Айдар Петрович? – проворковала секретарша. – С вами хочет переговорить Павел Сергеевич, соединяю.

– Айдар, физкультшалом! – голос Паши прямо таки источал дружелюбие и радость.

– Привет, – буркнул Айдар, – чем обязан?

– Правильно ставишь вопрос, – довольно хмыкнул Паша, – вот именно что обязан и чем. Давай срочно ко мне, дело есть. Тебе понравится, зуб даю.

Через полчаса Айдар сидел в кабинете Пашки и терпеливо внимал тому, как тот радостно распинается о новом проекте.

– Короче, Айдарище, слушай сюда. Минобр тендер объявил – компьютерная обучающая игра по истории пятиклашек. Не, ну там с шумеров и египтян до греков римских. Я сначала не втыкал, что за мутотень, а потом вспомнил про тебя! – Паша похлопал Айдара по плечу. – Ты ж у нас без пяти минут дохтур наук! В общем, тебе надо набросать сценарий игры, а потом наши айтишники забацают прогу, и все будет путем! Насчет победы в тендере я уже перетер с кем надо. За деньгами дело не станет, а главное, что я тебе тогда дам поюзать суперЭВМ. Все как ты и мечтал. Не, ну чего, по рукам?

Айдар пожал плечами.

– Нет, не по рукам, Пашка.

Паша усмехнулся.

– Не, а чего так, я не понял? Тебе что, денег, что ли, не надо? Ходишь как нищеброд, а я тебе реально бабок предлагаю заработать.

– Только не таким путем – я тебе уже говорил про все твои схематозы. Если бы речь шла о честном конкурсе, я бы, может, согласился, а так – извини.

– Знаешь че, мне твое извинение до одного места! Не, я бы давно тебя уволил на хрен, да из первого отдела пока что запретили тебя трогать! Сидишь тут, фигней страдаешь, пока я деньги для конторы пытаюсь достать. Да и знаешь, иногда не все так чистенько получается. Не, а ты думал, откуда и за какие шиши у нас новая аппаратура и мебель?

Затрещал селектор. Паша нажал кнопку.

– Ну какого лешего, Елена Петровна, я же просил пока меня не беспокоить.

– Павел Сергеевич, к вам Кристина Сергеевна.

– О, как раз ее мне и надо. Пусть заходит.

Через минуту дверь в кабинет отворилась, и в него вошла темноволосая девушка в очках и синем деловом костюме. В руках она держала пластиковый стакан кофе и раскрытый макбук.

– Вот, познакомься. Это Кристина. Кристина Никитина. Она теперь отвечает за все наши новые проекты. Да, и еще Кристина теперь мой новый первый зам. И заодно твой начальник.

Девушка протянула руку Айдару.

– Здравствуйте!

Айдар на секунду замешкался, а потом торопливо пожал протянутую руку.

– Айдар.

Паша продолжил:

– Кристина училась в Америке, работала в крупных компаниях в Силиконовой долине. Занималась искусственным интеллектом и нейронетом. Теперь вот у нас. Будет помогать нам развивать институт. В отличие от тебя, дружочек. Да-да, Кристина. Представляете, этот гражданин не хочет идти выполнять мое поручение. Не хочет помочь родному институту. Вот что с таким делать, а? Может, тебя понизить в должности?

– Ладно, все понятно. – Айдар встал и вышел из кабинета.

– Айдар, подождите! – Кристина догнала его в коридоре. – Почему вы отказываетесь от участия в интересном проекте? Ведь он же как раз по теме ваших исследований.

– Мои исследования – это наука, а то, что мне предлагает Паша, – это… Хотя что я вам рассказываю – вы, наверное, ему и посоветовали подобную махинацию.

– О'кей, я ничего подобного Павлу Сергеевичу не советовала. Наоборот, я объяснила ему, что нам не нужны проблемы. И нам вполне по силам победить честным путем.

Айдар усмехнулся.

– Честным путем? Вы, похоже, давно не были в России.

– Может, я не была давно в России, но я не занимаюсь нытьем и делаю правильные вещи.

– Смотря что вы понимаете под правильными вещами.

– В настоящий момент я считаю правильным поговорить с вами и Павлом Сергеевичем, чтобы исчерпать конфликт и мы все вместе нашли решение, устраивающее всех. Вы ведь согласны с тем, что положение института весьма плачевное?

Айдар пожал плечами.

– Ну, допустим.

– А я, допустим, считаю, что вы сможете принести пользу науке и институту в частности, сумев реализоваться в каких-нибудь проектах. Например, в конкурсах, где вы могли бы проявить себя как историк.

– Это вы про Пашкин схематоз с тендером?

Кристина мотнула головой.

– Давайте договоримся, Ай-дар – я ведь правильно произнесла ваше имя? Я не буду вас втягивать во всякие сомнительные вещи, а вы пообещаете, что постараетесь помочь институту. О'кей?

– О'кей, в смысле, я согласен, – ответил Айдар, – а теперь я бы хотел продолжить свою работу.

– Я хочу посмотреть вашу лабораторию, – Кристина посмотрела на часы – у меня как раз есть полчаса до совещания.

* * *

Первое приятное впечатление от Кристины растаяло, как сыр в микроволновке, сразу после того, как Айдар начал ей радостно рассказывать о своем проекте.

– Так каких показателей ваша лаборатория смогла достичь за последние три года? – Кристина пролистала пальцем планшет. – Судя по данным отчетности, институт потратил на фонд оплаты труда, расходные материалы, а также на закупку компьютерной техники свыше…

– Послушайте, Кристина, – Айдар присел на краешек стола и скрестил руки, – фундаментальные научные исследования не приносят прибыли. Нигде в мире. По крайней мере сразу.

– А как давно вы уже работаете над своими таймлайнами? Павел Сергеевич как-то неохотно рассказывал о ваших успехах с моделятором. С ним были какие-то проблемы?

Айдар заиграл желваками. Он хотел показать Кристине таймлайны, но компьютер упорно глючил и никак не хотел запускать прогон. Наконец процессор заморгал огоньками и запустил моделяцию.

– У Павла Сергеевича все подробно описано в моих еженедельных отчетах – когда, где, что, – бросил Айдар.

– Я подробно их изучила и поэтому сейчас здесь, чтобы убедиться, что все там описанное не липа, – Кристина подошла к столу, – просто покажите мне ваши последние наработки.

– Пожалуйста, – хмыкнул Айдар, – а какой период истории вам показать?

Кристина скрестили руки на груди.

– Тот, который вам наиболее интересен.

Айдар почесал затылок. Что бы такое вспомнить? Еще в институте он с увлечением изучал все подряд, преподы даже предрекали ему крах на госэкзаменах, поскольку, по их мнению, он слишком разбрасывался – утром исследовал источники из раннего средневековья Юго-Восточной Руси, днем – фронтовые дневники генералов Второй мировой войны, а вечером штудировал метрические книги и ревизские сказки. Конечно, со временем у него появились свои предпочтения – история Золотой Орды, Казанского, Крымского, Сибирского и Астраханского ханств. Потом декабристы, берберские пираты, османы, самураи – Айдар постепенно становился ходячей энциклопедией, правда, в реальной жизни это никакой пользы так и не принесло. Скорее наоборот – горе от ума. В то время как он корпел над книгами, другие его сверстники с радостью и энтузиазмом продавали себя оптом и в розницу в офисное рабство. Одни богатели, другие, крутясь как белка в колесе, так и не добивались ничего. Но все это шло мимо него, пока он допоздна занимался написанием рефератов и курсовиков, а потом и статей.

– Вчера я проработал таймлайн, в котором красные не победили.

– Красные? Вы про то, что британские королевские войска…

– Я про семнадцатый год. Российская империя – слышали о такой?

– Да-да, конечно, – Кристина поправила очки, – просто я не сразу поняла.

– Вот, смотрите, – Айдар запустил программу и ткнул пальцем в монитор, – узнаете людей на фотографиях?

Кристина подошла к столу и прищурилась.

– Это, кажется, Кировский? Он был премьер-министром, а этих я не помню.

Айдар развел руками и покачал головой.

– Это Керенский. А не Кировский. Александр Федорович. А это генерал Корнилов. Лавр Георгиевич. Рядом с ними некто Львов Владимир Николаевич. Политик. Итак, 28 августа 1917 года. В стране голод, разруха, монархия свергнута, идет война, погибли миллионы солдат. Генерал Корнилов начинает свое выступление против тогдашнего правительства России. Его войска стягиваются к столице России – Санкт-Петербургу. В реальности его мятеж провалился. Так обычно представляют эти события в учебниках по истории.

– Да-да, я вспомнила. А потом была революция. А вы что хотите сказать, что ничего этого могло не быть?

– Я хочу сказать, что, во-первых, это был не мятеж. Корнилов заранее планировал с Керенским введение военной диктатуры, чтобы привести в чувство расхлябанные воинские части и бастующих рабочих. Без этого войну было не выиграть. Ровно то же самое, что сделали потом большевики. Но из-за того, что Корнилов был никудышным политиком и его, по сути, подставил Львов, вся идея пошла насмарку.

– То есть?

– Корнилову нужно было не поддаваться на провокационные речи Львова, а арестовать его и успокоить Керенского, боявшегося конкуренции.

– Вы считаете, что в этих событиях все определялось личностным фактором? – задумчиво протянула Кристина.

– Как и во многих других событиях мировой истории, – ответил Айдар.

– И что же получилось в вашем таймлайне? – спросила Кристина. – Вы что-то поменяли по части роли личности?

Айдар усмехнулся.

– Я всего лишь реализовал вариант, в котором генерал Корнилов смог проявить себя не как генерал, а как политик. Вот, смотрите, что в итоге получилось.

На экране замельтешили цифры, буквы, карты, графики, пока наконец Айдар не остановил программу и торжествующе не произнес:

– Это, конечно, очень грубые прикидки, но все-таки вполне себе обоснованные. Итак, в сентябре 1917 года генерал Корнилов вместе с Керенским договариваются и вводят военную диктатуру, подавляют смуту на фронте и в тылу. Большевики разгромлены, Ленин и Троцкий осуждены военно-полевым судом и повешены. В феврале 1918 года состоится Учредительное собрание, на котором будет провозглашена Российская Демократическая Федеративная Республика. Россия получит по максимуму контрибуций и территорий по итогам Версальского мира. Она сохранит свою довоенную мощь, и миллионы людей сохранят свои жизни, а не сгинут в огне Гражданской войны, которой так и не случится. А когда придет пора воевать с Гитлером, то он не пройдет дальше Киева и будет повержен еще быстрее, чем в реальности. Вот такая вот загогулина, Кристина.

Девушка скрестила руки на груди и прошлась по кабинету. Стук ее каблучков гулко отдавался от высоких потолков, украшенных лепниной.

– Айдар, все это очень любопытно. Вот только я пока не понимаю, как это может помочь институту заработать деньги.

Айдар хмыкнул.

– Я, вообще-то, ученый. Я живу наукой, а не деньгами, как вы.

– Жить одной наукой, Айдар, можно тогда, когда вы мультимиллионер и можете позволить себе развлекаться подобными исследованиями. А если вы наемный работник, получающий зарплату, то должны предпринимать усилия для того, чтобы ваше руководство было вами довольно. А довольно ваше руководство будет только тогда, когда вы хотя бы выйдете на точку самоокупаемости. К сожалению, я пока не вижу вас в нашем институте.

– В нашем? – вспыхнул Айдар. – Это вы говорите мне? Человеку, который… Да вы… Эх, а впрочем, черт с вами.

Айдар махнул рукой и полез в карман за пачкой сигарет.

Кристина подошла к столу.

– Айдар, услышьте меня. Я не хочу с вами ссориться и просить вас уволиться по собственному желанию. Мне всего лишь нужны результаты. А у вас их пока нет. Предложение Павла Сергеевича вы отвергли. О'кей, мы не станем больше это обсуждать. Но я буду ждать от вас предложения.

– Какие? Руки и сердца?

Кристина нахмурилась.

– Предложения о том, как можно использовать все ваши эти наработки. Я сброшу вам файл со списком тендеров, в которых мог бы участвовать наш институт. Ровно через неделю я буду ждать от вас информацию. Если она будет интересной, то я пришлю вам бригаду айтишников. Удачи!

* * *

Третий день подряд работа валилась из рук Айдара. Из головы все никак не шел разговор с Кристиной. Какая-то девчонка-манагер учила его жизни. Да кто она вообще такая, чертыхался про себя Айдар. И вообще, не послать бы их всех к шайтановой матери?

Дома Айдар лег на продавленный диван и вдумчиво всматривался в трещины на потолке, пытаясь понять, чем теперь заняться. Место в институте хоть и было не ахти, но худо-бедно позволяло иметь возможность тратить деньги на книги и на молоко для кота. Если он уволится, придется обзвонить знакомых, вешать резюме в Сети и ходить на встречи с эйчар-девочками. Все это было как-то скучно и мелковато на фоне тех открытий, что планировал предъявить всему миру Айдар. Посему недолго думая, он решил встретиться со своим старым другом Артемом, подвизавшимся на ниве рекрутерства, авось что посоветует.

Как обычно, Айдар опоздал на встречу. Когда он появился в офисе у Артема, тот выразительно посмотрел на часы и покачал головой.

– Старичело, так ты работу не скоро найдешь. Даже среди раздолбайческих академических кругов. Ладно, старик, давай ближе к телу. Прочел я твое резюме. Ну, в общем, мягко говоря, ни о чем.

– Как ни о чем? – скрестил руки Айдар. – А мои наработки, дипломы, статьи?

– Все это фигня, старик, – Артем стал набирать на клавиатуре компьютера текст, – сейчас скажу своим девочкам, они тебя проинтервьюируют и все на хрен переделают. Слишком много воды и слов, а дел по нулям. Это я про твои достижения за последние десять лет. Проектов прибыльных у тебя не было, продажи компании ты не улучшал, карьерного роста тоже не наблюдалось. Короче, старик, у пятидесятилетней уродливой девственницы, запертой в монастыре, больше шансов выйти замуж за миллионера из списка Форбс, чем тебе найти нормальную, хорошо оплачиваемую работу.

Артем еще долго что-то говорил Айдару, который слушал его вполуха. Потом Айдару пришлось почти два часа отвечать на кретинские вопросы, под конец которых он уже был готов бросить все и пойти на работу хоть дворником.

Придя на работу, Айдар с ненавистью открыл файл от Кристины и стал читать. Тендеры. Министерства, департаменты, агентства, комитеты. Чего ради он должен тратить свое время на эту белиберду? Все равно ничего не получится – кому интересны его таймлайны?

Айдар уже собрался закрыть и удалить файл, когда его внимание привлекло одно объявление о конкурсе. Поначалу он не сразу понял, что именно привлекло его внимание. Но затем он придвинул к себе компьютер и стал набивать текст. Через два часа он откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову. С этой идеей он мог бы, пожалуй, послать институт куда подальше и реализовать проект в какой-то крупной игровой корпорации. Айдар вздохнул и сохранил текст. Ну уж нет. Он докажет всем, особенно этой соплюшке и Пашке, что только ученые могут выдвигать гениальные идеи.

* * *

Кабинет Кристины располагался в бывшей лаборатории искусственного интеллекта. Лабораторию полгода назад прикрыли, когда выяснилось, что все ее сотрудники вместо работы занимаются майнингом. Благо не успели развернуться, и их уволили по-тихому, без скандала. Хотя вообще ребята они были хорошие и часто приглашали Айдара посидеть за компанию. Он всякий раз вежливо отнекивался, ссылаясь на занятость. Айтишники не обижались.

Айдар постучал в дверь и вошел.

Кристина ходила по кабинету и говорила по-английски. Айдар не сразу понял, что она разговаривала по клипсе-наушнику.

В кабинете было пусто. Большой клипборд, испещренный стикерами, записями, стол, огромный монитор и картина, изображающая мужчину и женщину с закрытыми тканью головами. Рене Маргрит, вспомнил Айдар, картина «Влюбленные».

Кристина закончила говорить и подошла к столу.

Айдар прокашлялся и сказал:

– Вот, я написал, как вы просили. – Он положил папку на стол.

– Хорошо, я посмотрю, – бросила Кристина, – я наберу вас на следующей неделе, о'кей?

– Вы же сами сказали, чтобы я через неделю принес и…

– О'кей, вы все принесли, я почитаю.

Айдар покачал головой.

– Этот тендер уже объявлен, и можно опоздать – через неделю заявки перестанут принимать.

– Ну хорошо, что там у вас, – нахмурилась Кристина и взяла в руки файл, – садитесь.

Девушка ходила из угла в угол, пока читала листки. Закончив читать, она посмотрела на Айдара, как будто впервые его увидела.

– Это вы сами додумались?

– Сам.

– Просто я не ожидала такого проекта… от вас. Это… это… мне нужно переговорить кое с кем. – Кристина подошла к окну и стала говорить по наушнику. Через пять минут она повернулась к Айдару.

– Сегодня юротдел подготовит весь комплект документов к заявке. Айтишников я подключу сразу, как мы выиграем тендер и подпишем контракт.

Айдар усмехнулся.

– У вас там тоже все схвачено, как у Пашки Сергеевича?

Кристина помотала головой.

– Боюсь, что на такой тендер схвачено все совсем у других – сумма контракта почти миллиард.

– Ну так ведь тендер не на закупку «мерсов» – на кону будущее России.

– Для многих на кону только деньги. А Россия – слово из шести букв, куда нужно приткнуть свои ай-ти-наработки.

– Хорошо сказано. Случайно, не себя цитируете?

Кристина подняла голову от бумаг.

– Через неделю должны быть готовы сценарии по ключевым таймлайнам. Пять. Вы все поняли?

Айдар собрал бумаги и подошел к двери.

– Кстати, насчет цитат, – Кристина скрестила руки на груди, – я работала в стране, название которой было из трех букв. Там многие наши бывшие любили смаковать гадости о России. Для них она – Раша, Рашка или эта страна. Знаете, почему я никогда так не говорила?

Айдар пожал плечами.

– Потому что Россия – это надолго. Так говорил мой дед, полковник ракетных войск стратегического назначения. А уж он-то точно знал.

* * *

Айдар пыхтел всю неделю, даже пару раз ночевал в лаборатории, но успел прописать только три сценария и сейчас с тоской ждал объяснений с Кристиной. Никогда раньше он не переживал о задержке сдачи работ. В институте это было в порядке вещей. Вовремя сделанное скорее воспринималось как халтура. А тут вдруг стал волноваться, как студент, не сдавший «хвосты». Хотя чего было так рефлексировать, если еще неизвестно, победит ли институт на тендере? Айдар прочитал другие заявки – это были серьезные конкуренты, не чета их институту, впервые посмевшему заявиться на конкурс с таким ценником, да еще на такую тему. Поначалу, правда, Айдар подумал, что это конкурс по зоологии или животноводству. Словосочетание «Вожаки России» не ассоциировалось у него с чем-то серьезным и тем более с чем-то имеющим отношение к его теме исследований. И все же Айдар сумел углядеть, как можно соединить его таймлайны и конкурс на лучшую обучающую программу для будущих руководителей страны.

Дверь в лабораторию отворилась, и вошла Кристина. Айдар встал и поправил очки.

– Добрый день, Айдар! Мы договаривались, что через неделю вы представите как минимум пять таймлайнов. Вы подготовили их?

– Почти, – вздохнул Айдар, – я записал три. Но зато очень качественно проработанных!

– Плохо. Ладно, давайте то, что есть. Заявка на тендер почти готова. Приложим ваши таймлайны и будем держать кулаки.

Айдар вынул флешку из модулятора и протянул девушке.

– Я решил начать с самых ярких точек бифуркации…

– Айдар, говорите, пожалуйста, яснее. Без этих ваших мудреных терминов.

– Как скажете. Первый таймлайн – Иван Грозный в период, когда он ввел опричнину.

– О'кей, второй о ком?

– Ленин в 1918 году. Третий – князь Трубецкой в день восстания декабристов.

– Трубецкой – плохой пример. Наша программа совсем не об этом.

– Ого, – поднял брови Айдар, – я смотрю, вы стали разбираться в отечественной истории, фамилии точно называете.

– Как профессиональный маркетолог я должна разбираться в продвигаемом продукте, то есть в данном случае истории. Я проштудировала за эти дни полный курс. О'кей, два других более понятны, и все-таки почему именно они?

Айдар пожал плечами.

– По итогам конкурса будет отобрана программа для подготовки будущих руководителей страны – министров, губернаторов, генералов. Я как историк не могу отрицать такого факта, что в России только жесткие правители достигали успеха. Поэтому я взял в качестве отправных сценариев для их подготовки ситуации, где…

– О'кей, я поняла, Айдар. А почему здесь нет Сталина? Ведь это именно он ассоциируется с таким стилем менеджмента страны?

– Сталин – слишком сложный таймлайн. Если бы я засел писать его сюжеты, то даже десятую часть не успел бы сделать. Я решил начать с более простых деятелей.

Кристина положила флешку в сумочку и посмотрела на Айдара.

– Неужели нет ни одного примера в нашей истории, когда успешно управлять Россией можно было бы без жестокости и репрессий?

Айдар покачал головой.

– Вопрос не в необходимости жестокости – вопрос в том, как далеко готов зайти в ней человек. В данном случае – правитель.

– А вы, случайно, не латентный сталинист, Айдар? В Америке многие годы прекрасно обходились без подобных подходов. Может, в качестве таймлайнов взять события биографии Линкольна, Рузвельта, Вашингтона?

– Расскажите об этом индейцам, миллионы предков которых были истреблены в одной из самых демократических стран мира. А еще вьетнамцам, ливийцам, иракцам и еще паре десятков народов.

– Вы осуждаете американцев и ратуете за подобную жестокость у нас дома?

– Это другое, Кристина. В России никогда не вырезали коренные народы и не творили геноцид в отношении других стран. Жестокость применялась для того, чтобы сохранить страну перед внешней угрозой и двигать ее развитие.

Айдар достал пачку сигарет и похлопал по карманам, ища зажигалку.

– О'кей, я услышала вас. Айтишники начнут отрабатывать модели сценариев в 3D виртуальной реальности, как только подпишем госконтракт.

Айдар усмехнулся.

– Конкурсная комиссия еще даже не вскрыла конверты со всеми заявками, а вы уже говорите ровно так, как Пашка. А еще зарекались от участия в сомнительных схематозах.

Кристина защелкнула молнию на сумочке и сказала:

– When in Rome do as the Romans do^[2].

– А я думал, скажете что-то более патриотичное, типа «С волками жить – по-волчьи выть».

– А я думала, что историки прекрасно осведомлены о необходимости переступать через правила и законы. Но вообще-то я ничего не крала и взяток не давала, если вы об этом. Я всего лишь попросила отца сделать звоночек кое-куда, чтобы конкурс прошел честно. Только и всего. И если все будет идти по-честному, то наши шансы на победу высоки.

– Вы в этом уверены? – спросил Айдар.

– На восемьдесят процентов.

– А кто у нас отец?

Кристина фыркнула.

– Кто у вас, я не знаю, а мой – генерал войск информационных операций.

– Ого, кибервойска. А я думал, гебешник. Или мент. Ылита страны, чьи дети учатся и работают за границей.

– Я училась в МГУ на мехмате. Жила в общаге. До этого помоталась с отцом по гарнизонам. А в Силиконовую долину поехала набраться опыта.

– Ну и как, набрались?

Кристина защелкнула сумочку и посмотрела в окно.

– Я отдам айтишникам то, что есть. Остальные таймлайны должны быть закончены не позднее субботы. Надеюсь, что, кроме умения тролить собеседника, вы обладаете умением приносить пользу институту.

* * *

Айдар только хмыкнул, когда прочел в новостях о победе института клиодинамики на тендере «Вожаки России». Хотя помимо злой усмешки в адрес связей отца Кристины он испытывал чувство, весьма похожее на чувство гордости. Впервые его имя зазвучало по новостным телеканалам как автора идеи. Пашка даже иногда таскал его с собой на пресс-конференции, представляя как красу и гордость института. Хотя слова Айдару практически не давали, да он и сам не рвался. В основном выступала Кристина. Вот и сейчас на очередной встрече с журналистами он больше слушал.

– Вы сказали, что будете применять технологии виртуальной реальности в процессе обучения. Это будут только VR-очки или что-то еще?

Кристина прокашлялась и ответила:

– Само собой, VR-очки будут применяться на первом этапе подготовки. Для начала обучающиеся должны привыкнуть к определенным историческим локациям. Вообще привыкнуть к тем игровым вселенным, что мы создадим для них. Наши будущие лидеры просто будут ходить по улицам, общаться с ботами, имитирующими население страны того или иного века. На следующем этапе мы запустим более реалистичное графическое отображение, почти не отличающееся от действительности. Качество картинки в формате 3D будет не отличаться от графики, которую применяют сейчас в Голливуде.

– Но вы же не одними картинками их будете развлекать?

Кристина кивнула и продолжила:

– Каждому обучающемуся будет даваться ситуация по мотивам событий нашей истории. Чаще всего потребуется очень быстро принимать решение. После прохождения данной точки бифуркации программа начнет моделировать индивидуальный таймлайн. После чего в очень реалистичном режиме обучающийся может физически испытать последствия своего решения.

– Физически? Что вы имеете в виду?

– Мы использовали некоторые наработки коллег, применяемые при подготовке солдат спецназа. Там, когда в ходе тренировок в VR-очках солдат получает виртуальную пулю, его тело испытывает сильнейший болевой шок. Боль, конечно же, проходит, но закрепляется в мышечной памяти. Так и у нас, если ученик завалит экзамен, то может почти реально испытать те же чувства, когда человека расстреливают, сжигают на костре, распинают или вешают.

– А более приятные ощущения, например, киберсекс, вы будет предлагать? – В зале пробежали смешки.

– Пока этого не планируется. Еще есть вопросы?

– Какие события истории вы планируете пройти обучающимся?

– Мы бы не хотели преждевременно раскрывать все карты, – улыбнулась Кристина, – скажу лишь, что в основном ученики будут переживать ключевые события нашей истории – революцию 1917 года, Вторую мировую войну, времена дворцовых переворотов, вторжение монголов, присоединение территорий к Российской империи – набор таймлайнов бесконечен, наша история – это сплошной нелегкий выбор…

Айдар, до этого молчавший, наклонился к микрофону.

– Скажите, а никто из вас не мечтал испытать те же чувства, что были у Колумба, когда он увидел берег Америки? А побывать в шкуре Наполеона на поле битвы Ватерлоо? Командовать русскими войсками на Куликовом поле? Сражаться с войсками Ксеркса? Далеко не все наши будущие лидеры пройдут сквозь все эти испытания. Даже если они знают, как в реальности все случилось, – в наших таймлайнах далеко не все так просто и определенно, как в учебниках по истории.

– То есть вы будете фантазировать?

– Компьютер будет моделировать уникальные таймлайны, исходя из данных той или иной исторической эпохи. Мы не будем слепо копировать общеизвестные исторические факты. Мы…

Кристина подвинула к себе микрофон.

– Как я уже говорила, мы бы не хотели делать общеизвестными детали нашей обучающей программы.

Спасибо, что уделили нам время! Следующая пресс-конференция состоится на следующей неделе.

Когда Кристина осталась с Айдаром и Пашей наедине, она сказала:

– Айдар, я очень прошу вас на будущее не афишировать…

– Не, старик, ты не прав, – тут же влез Пашка, – мы тут еле на конкурс вышли, еще до конца прогу не обкатали и вообще только в процесс, а ты…

– Ладно, все понятно, – махнул рукой Айдар.

– Я очень надеюсь, что вам действительно все понятно, – сказала Кристина, – потому что некоторые проигравшие в тендере до сих пор не могут успокоиться и только и ждут повода, любого нашего лишнего слова, чтобы создать проблемы проекту.

– А как же ваш… – начал было Айдар.

– Я вас услышала. Как оказалось, нам противостоят компании, где есть свои друзья из других силовых структур – генералы, министры, даже маршалы и адмиралы.

– Даже так, – усмехнулся Айдар.

– Это еще ничего не значит, – возразила Кристина, – тендер наш. На крайний случай всегда есть запасной вариант – нанять парочку конкурентов на субподряд, и они успокоятся.

– У вас, случайно, нет почетного гражданства Рима? – съязвил Айдар.

– Пока нет, – ответила Кристина, – зато есть кое-что другое по Риму. Павел Сергеевич, вам ведь уже сказали…

– Не, ну сказали, конечно, – нахмурился Пашка, – еще как сказали. Не, а может, я как-то отдельным рейсом, и потом к вам?

– Исключено. Папа предупредил, что в состав делегации включили только меня и Айдара Петровича.

– Какой делегации? – спросил Айдар. – Я ничего не понимаю.

– Айдар, завтра мы с вами летим в Рим в составе правительственной делегации на заседание Большой восьмерки. Папе позвонили оттуда и сказали, что… сам заинтересовался нашим проектом и хотел встретиться с нами.

– Сам? – Айдар почесал затылок.

– Борт номер один вылетает из Внуково в семь часов вечера, – Кристина оценивающе посмотрела на Айдара, – у вас есть приличный костюм?

* * *

– Значит, это вы автор идеи? – Голос президента звучал глухо и устало. Президент сидел, откинувшись в глубоком кресле, и пил чай из добротного подстаканника. Салон самолета слегка потряхивало – даже президентский борт не в силах избежать влияния зоны турбулентности.

Айдар сглотнул.

– Я давно работаю над темой таймлайнов и точек бифуркации. Еще основоположники теории клиодинамики предлагали…

– Мы не знали, что вас заинтересует идея проекта, – перебила его Кристина, – и мы до подведения итогов конкурса представить себе не могли, что сможем реализовать проект. Хотя, конечно, мы видели заявки других конкурсантов и понимали, что наши шансы выше. Все их задумки были слизаны с американских и прочих западных обучающих программ. То же MBA, только в более примитивном исполнении.

Президент хлебнул чая и сказал:

– В России не две беды, а два миллиона. Я устал менять губернаторов и министров – почти ни один из них не может добиться того, чтобы мои указы работали.

Земля наша велика, а порядка в ней… И княжить некому. Я уже почти плюнул на все, и тут вы.

– В истории России неоднократно были подобные случаи, – затараторил Айдар, – когда казалось, страна вот-вот обрушится в тартарары или по-тихому сольется в жалкое пересохшее болото. И каждый раз находился тот, кто подымал страну на дыбы. Кто не боялся быть жестоким.

– Знаю-знаю, молодой человек, – махнул рукой президент, – только времена сейчас другие. Даже во времена моей молодости уже старались особо не жесткачить.

– Жестокость – не самое главное в правителе.

– Любопытно, что же еще?

– Важнее его решимость, его способность не ошибаться, интуиция, харизма – мы заложили в сценариях подготовки проверку и прокачку всех ключевых характеристик будущих лидеров страны. И только те из них, кто проявит в себе на тестировании эти качества, и должен быть допущен к управлению страной. Это как… вы помните, как Германия смогла достичь успеха в футболе?

– Припоминаю, – усмехнулся президент и встал с кресла, – все началось в далеких девяностых.

– Немцы с детского сада оценивали всех юных футболистов, рейтинговали каждого и двигали самых лучших наверх, – продолжил Айдар, – так и мы пропустим через нашу программу большинство руководителей и тех, кто хочет ими стать, отберем лучших и прокачаем их навыки через исторические таймлайны. С полным погружением в виртреальность. А затем…

– Через два месяца после подписания контракта мы сможем принять первую партию учеников, – Кристина поправила упавшую прядь со лба, – через три месяца обучения вы получите новую команду, с кем можете пойти на следующие выборы. Они разберутся со всеми теми, кто саботирует ваши поручения.

– Узнаю дочь своего отца, – президент прошелся по салону и посмотрел в иллюминатор, – недаром его подразделения так эффективны в борьбе с Халифатом. Хорошо, я поддержу ваш проект. Если что-то потребуется – звоните моему помощнику, и мы все решим. Главное, чтобы вы меня не разочаровали, коллеги. Я хоть и не Дарт Вейдер, но…

– Мы справимся, – ответила Кристина.

* * *

– Ты сегодня как обычно? – Кристина тихо подошла сзади и прижалась к спине Айдара. Не дождавшись ответа, она вздохнула и направила смартофон на кухонных роботов. Аппараты замигали огоньками и начали готовку завтрака. Шум отвлек Айдара от глубокомысленного серфинга новостей в планшете.

– Прости, Крис, ты что-то сказала?

– Я хотела узнать, соблаговолит ли мой дражайший супруг прийти сегодня вовремя на ужин домой. По-моему, ты уже давно закончил отладку программы. И я не понимаю, что же такое задерживает его так долго на работе? Я вроде молоденьких практиканток к тебе не направляла.

Айдар хмыкнул. За все три года, что они были женаты, он так и не смог научиться определять, шутит ли в данный момент Кристина или вот-вот накуксится от обиды или ревности. Вот и сейчас поди догадайся. Видел бы кто сейчас с работы эту мимишную девушку, моментально превращающуюся в акулу со стальными зубами в своем кабинете на планерке.

– Ага, практикантки. У меня там и так хватает секса головного мозга с багами моделятора.

– А что там еще? – Кристина села на табуретку рядом и зевнула. – Мне вчера отчитались из айти-отдела, что проблема устранена.

– Ты понимаешь, все вроде работает, но ученикам все время выпадают такие таймлайны, где они кладут почем зря тысячи, а порой миллионы людей. Ну конечно, это не люди, а всего лишь боты. Но ты же знаешь, что потом…

– А потом те из них, кто угробил миллионы ботов, получают назначения, сажают все ворье, выкидывают бездельников-чинуш на улицу и делают все, чтобы страна шла вперед. Ну а насчет таймлайнов – не ты ли когда-то говорил, что чем жестче – тем лучше?

– Да, я и сейчас не отказываюсь от своих слов. Но я не имел в виду одну только жестокость!

– А вот администрации понравился твой подход. И они настоятельно просят давать как можно больше таймлайнов, где по итогам определяются самые жестокие руководители.

– Так это ты удалила таймлайны, где я в качестве разминки давал людям попробовать либеральные сценарии?

– Ну не лично я. Ты не забывай – наша программа нам уже не принадлежит, мы занимаемся ее гарантийным обслуживанием. А попутно создаем новые таймлайны – все твои сценарные наработки идут в дело.

Айдар покачал головой.

– Пашка, наверное, счастлив, деньги капают на счет, только и успевай на Мальдивы мотаться.

Кристина нахмурилась.

– Да, я в последнее время все на себе тащу. А коллеги наши, сам знаешь, только и мечтают, как бы поменьше поработать да побольше получить.

Кухонный робот дзынькнул и выкатил дымящийся завтрак на панель стола. Айдар взял в руки вилку и стал ковырять яичницу. Закончив завтракать, он сказал:

– Может, тебе самой попробовать позаниматься на программе, а? У меня есть один тестовый логин. Можешь хоть сегодня начать.

– Ты считаешь меня слабым руководителем?

– Вовсе нет! – Айдар приобнял Кристину. – Просто ты же сама жалуешься на подчиненных, значит, нужно им слегка поддать под одно место. А этому умению ты легко обучишься на таймлайне Чингисхана. Ха-ха.

– Смотри у меня, дошутишься, – погрозила пальчиком Кристина, – ладно, пора на работу. Я подумаю над твоим заманчивым предложением.

* * *

Айдар включил радио «Эхо дождя» сразу, как выехал со двора на Ленинский проспект. Ведущая бойко тараторила последние новости.

– …после последних обысков в Министерстве по делам национальностей были арестованы министр Колыванов и все его замы. В ходе следственных мероприятий были изъяты незадекларированные драгоценности и валюта на общую сумму три тысячи долларов и восемь тысяч юаней. Суд вынес решение об аресте коррупционеров на три месяца. Это первое задержание с начала года. Преступников смогли задержать благодаря бдительности одного из сотрудников министерства, закончившего курсы «Вожаки России». Самое удивительное, что он был племянником самого министра, и тот полагал, что о его преступлениях никто не узнает.

И вот какие комментарии дает российский политолог Дмитрий Шайтановский:

– Мы уже несколько отвыкли от таких громких арестов. Казалось бы, после того, как аппарат чиновников был очищен по всей стране, мы могли бы ожидать, что другие поостерегутся повторять ошибки других. Тем более после того, как по телевидению последние два года еженедельно показывали казни коррупционеров. Увы, некоторые так и не смогли смириться и попытались украсть у российского народа. Что ж, видимо, нужно преподать еще один, надеюсь, последний урок.

– Как, по-вашему, оценит суд действия преступников?

– На пожизненное уже заработали.

– Спасибо, господин Шайтановский. И к другим новостям. Двадцатый по счету авианосец сошел со стапелей верфи во Владивостоке…

Айдар переключил канал на музыкальный. Слушать очередной рассказ ведущей об открытии космодрома, строительстве нового города или рекордном урожае ему было скучно. И самое забавное, что ни грамма вранья во всех этих новостях не было. За последние три года, после того, как к власти стали приходить люди, прошедшие обучение по его программе, в стране все изменилось. Экономика, промышленность, наука, культура, социалка – везде было покончено с бардаком, воров посадили, бездарей разогнали. Страна как будто очнулась от долгого, тяжелого сна. Вот только пробуждение было болезненным. Сотни тысяч коррупционеров, посаженных в лагеря, были не в счет – это были преступники, попавшие в надлежащее место. Но вот что касается простого обывателя – ох как несладко ему пришлось. Шестидневная рабочая неделя и всеобщая трудовая повинность не давала шанса избежать труда на благо страны никому.

Айдар въехал на Большой Каменный мост. До института оставалось не более десяти минут, когда он увидел, как полицейский лазерным жезлом дает ему знаки остановиться.

Выйдя из машины, Айдар протянул права.

– Лейтенант Шаймарданов, – представился полицейский, – вы превысили скорость на два километра.

Айдар пожал плечами.

– Лейтенант, ну извини, на работу опаздываю. Может, отпустишь, земляк, а?

– Что значит отпустишь? Вот что, господин Казаков, – нахмурился полицейский, – закон един для всех. А если вы решили, что я не привлеку вас к ответственности как земляка, то вы жестоко ошибаетесь. Приговариваю вас к шести месяцам лишения прав и штрафу. Паркуйте машину – через полчаса ее заберет дрон-эвакуатор. Теперь вы поняли свою ошибку?

– Да, – осевшим голосом буркнул Айдар.

* * *

– Айдар Петрович, подойдите немедленно к Кристине Сергеевне.

– Иду, – бросил трубку Айдар и быстро надел пиджак. За последнее опоздание на совещание к своей жене он был лишен месячной премии. И это он еще легко отделался. Все-таки супруг. Других Кристина увольняла за опоздание не глядя. Хотя что опоздание – если камера в кабинете зафиксирует недовольную гримаску после выволочки по селектору, как минимум словишь выговор.

Весь институт стонал под игом Кристины, очень быстро сменившей Пашку, как только она прошла обучение на моделяторе. И как Паша сразу не понял, чем дело кончится, наивный московский юноша. Он так и не узнал, кто посоветовал Кристине пройти тот же самый курс, что лютовавшие по всем просторам страны новые управленцы Президента. Правда, кроме стонов, в институте происходили огромные перемены – после того как Кристина уволила половину сотрудников, а другая половина работала с утра до ночи, институт, и так неплохо зарабатывающий, стал получать такие деньги, будто они торговали оружием или наркотиками.

Айдар вошел в кабинет Кристины. Она сосредоточенно печатала на компьютере.

– Привет! – начал дружелюбно Айдар.

– Садись, – бросила Кристина и продолжила печатать.

Айдар сел в кресло и взял в руки смартофон.

– Выключи, – Кристина достала из ящика стола папку, – знаешь, что это?

Айдар покачал головой.

– Отчет о продажах моделятора за последний квартал.

– Ты хочешь сказать, что продажи сильно упали?

– Хуже. Они не упали. Они просто остались почти на той же отметке, что и в предыдущем квартале.

Айдар почесал затылок. Он ничего не понимал в коммерции, сколько бы Кристина ни втолковывала ему о самоокупаемости, марже, кеш-фло и прочих мудреных словах бизнес-новояза. А в последнее время каждый ужин дома плавно перетекал в деловое совещание с конференц-связью с замами и продажниками.

– Ну это еще не конец и даже не…

– Айдар, услышь меня. Да, это еще не конец. Но именно с таких цифр рушились все бизнес-империи. А я не хочу, чтобы все, во что я вкладывалась последние три года, вылетело в трубу!

– И что ты хочешь от меня, дорогая? – попробовал улыбнуться Айдар.

– У тебя в лаборатории сейчас работает двадцать человек, так?

– Ну да.

– Их придется уволить. Всех.

– Да как?! Ты что, это же все высококлассные специалисты, штучный товар! Знаешь, с каким трудом я их все собрал у себя? Как мы долго притирались друг к другу? А сколько они таймлайнов разработали? Да не будь их…

– Завтра тебе нужно собрать их и объявить о сокращении. Все документы уже готовы. Наши эйчары проведут с ними работу, чтобы снизить издержки на выходных пособиях.

– Но почему?! – Айдар вскочил с кресла.

– Услышь меня. Они перестали генерить прибыль и сейчас тупо протирают свои штаны, если не хуже. Я уже дала задание нашим безопасникам проверить все. В последнее время в твоей лаборатории подозрительный перерасход бумаги для печати.

– Да ты вообще понимаешь, что говоришь?

– Успокойся. Я уже все продумала. Ты же владеешь английским?

– Ну да.

– О'кей, тебе будет очень просто понять твоих новых подчиненных, пусть даже по скайпу.

– Каких еще подчиненных?

– Очень исполнительных и компетентных. Я наняла фрилансеров из Мумбая.

– Какого еще Мумбая?

– Это город в Индии. Там очень недорогие программисты. И историки, хорошо говорящие по-русски. Выпускники МГУ, Лумумбы и МГИМО. Они помогут тебе разработать новые таймлайны, как только ты избавишься от старой команды, тянувшей нас на дно.

– Ты это серьезно?

– Вполне. О'кей, иди к своим бывшим подчиненным, подготовь их. Через полчаса их начнут вызывать в кадры.

* * *

Айдар тяжело переживал потерю своих соратников. Никто из них и слова не сказал. Все понятливые. Айдару даже показалось, что он видит в их взглядах проблески сочувствия и жалости к нему. И вот он остался один. Хотя нет. Если бы один. Жители славного города Мумбай с утра до ночи ревностно выполняли его малейшие указания. Казалось, что прикажи он достать Луну с неба, через два часа максимум его приказ будет исполнен.

А еще Кристина. Раздающая ему и немногим оставшимся институтским аксакалам всевозможные поручения и разносы и штрафы по малейшему поводу. Зато все в институте было на своем месте. Каждый вкалывал не на страх, а на совесть. Да и на зарплату грех было жаловаться. Таких премий и окладов еще надо поискать даже на Западе.

И все бы хорошо. Кристина регулярно исполняла супружеский долг. Они купили огромное поместье на западе Подмосковья с шикарным видом на Москву-реку. Вот только никак Айдар не мог привыкнуть к тому, что в любой момент его жена могла наорать, унизить, а потом походя уволить любого, кто, по ее мнению, стал обузой и не приносил прибыли институту. Хотя чему было удивляться – сейчас повсюду только такие и были у власти. И все как один прошли обучение по его программе. Поговаривали, что даже Сам регулярно тренировался на моделяторе. Правда, никто не знал, какой он выбирал себе таймлайн. Вряд ли Сталина, но, судя по последним событиям на границе с Халифатом, видимо, Жукова или Тухачевского.

Айдар, возможно, еще бы долго терпел выходки жены, пока в один день она не сказала, что китайцы работают быстрее и стоят на десять процентов дешевле индусов. Непонятно почему, но теперь Айдару было еще больнее терять своих подчиненных, для которых эта работа позволяла содержать и кормить всю их многочисленную родню и кучу смешных малышей. Айдар успел познакомиться с каждым из тех, кто работал в далеком южном краю. И вот теперь он снова лишался тех, кто вкладывал всю душу в работу.

Только после этого он решился пройти усиленный курс «Макиавелли» с полным погружением. Кристине он ничего не сказал. Этот таймлайн был экспериментальный, и только Пашка мог знать о его существовании. Но Пашка был уже далеко. Он вовсю нырял в Египте, обучая дайвингу престарелых немцев.

Зато Айдар теперь стал вращаться в тех кругах, которых до этого старательно избегал. Он завел знакомства на самом верху и одновременно собирал компромат на жену. Долго ему трудиться не пришлось – несправедливо уволенные бухгалтера с института помогли ему найти все до единого нарушения закона. Айдар аккуратно собрал гигабайты информации и передал все в Счетную палату. Расплата не заставила себя долго ждать – проверяющие оторвались по полной и выписали Кристине волчий билет. Даже папа-генерал не смог помочь. Или побоялся. И вот теперь Кристина сидела дома, безуспешно обзванивая старых знакомых в поиске работы, а Айдар занял ее кресло. Ну а кто еще, как не он, знающий лично и министра, и главу комитета, и всех-всех начальников с большой буквы, с кем он многие месяцы налаживал контакты в саунах и банях, на днях рождения, рыбалках и шашлыках.

Получив в очередной раз благодарность министерства, Айдар решил поделиться радостью с женой. Войдя в дом, он чуть не запнулся о бутылку дорогого коньяка. Он быстро зашагал в спальню, где увидел полупьяную жену, втыкающую коллекционные ножи в дверь спального гарнитура.

– Аааа… это ты, мой дражайший… ик… и драгоце-нейший… ик… супруг, – сказала Кристина.

– Перестань немедленно! – закричал Айдар и отобрал ножи. Он уложил жену в постель и лег рядом.

– Ну что, доволен? – пробормотала Кристина. – Как тебе работается на моем месте?

– Нормально работается. Так же, как и тебе после Пашки. – Айдар пристально посмотрел на жену. – Больше не пей, пожалуйста.

– Ну а что мне еще делать? – глаза Кристины заблестели.

– Правильные вещи, – сказал Айдар и поцеловал ее в губы.

* * *

– Айдар Петрович, с вами хочет поговорить жена. Я сказала ей, что у вас встреча, но она…

– Соединяйте, Елена Петровна. Китайцы приедут через пять минут в лучшем случае. – Айдар откинулся в кресле и включил наушник в ухе. Лучи заходящего солнца били прямо в глаза в окно его кабинета в Сити, но Айдар только слегка щурился. Ему нравилось наблюдать за тем, как солнце медленно садится за небоскребами, простирающимися далеко за горизонт.

Институт занимал верхние пять этажей в самой дорогой башне Сити-центра, но оно того стоило. Здесь был лучший вид на Москву.

– Алло, Айдар, ты не забыл, что мы вечером идем в цирк?

– Да помню, Крис, помню, конечно. Только, может, младшую оставим с робоняней?

– Ни за что! Тем более, что ей вчера в садике одна девочка сказала, что она больше с ней не играет, и другие девочки тоже. А потом они толкнули ее с лестницы, и Оленька очень сильно плакала. Так что давай устроим ей и Тимурчику маленький праздник.

– О'кей. Давай устроим.

Айдар отключил телефон и забарабанил пальцами по столу, а затем набрал номер своего первого зама.

– Андрей, ты, кажется, говорил, что у тебя есть идея запустить программу для детей? Подготовь мне до конца недели прототип.

– Как скажешь, Айдар Петрович. А какие таймлайны?

– Я думаю, для начала княгиня Ольга.

– Гмм… а не слишком ли жестоко? Все-таки дети.

Айдар усмехнулся.

– Дети – наши лучшие учителя.

Дмитрий Лазарев Инди

Безмолвное и почти бескровное вторжение. Враг молчит, а с нашей стороны – одиночные выстрелы и крики: «Рой здесь!», «Агры!» Люди мечутся. Шок, растерянность, почти паника. Я и Лена бежим, держась за руки, как школьники, чтобы не потеряться в бушующем вокруг хаосе. Держим ментальные щиты на максимуме, но в голове все равно ярится ад – давление Роя, пусть даже не направленное конкретно на нас. Выскакиваем в коридор. Джет падает нам под ноги, пуская ручьи крови из глаз. Взрыв мозга. В буквальном смысле. Не поддающихся ментальному обращению убивают. Лена вскрикивает, в дверях появляется знакомая фигура. Макс?

– Макс!

Зря я это. Понимаю, что зря, когда он оборачивается. Его глаза. Они будто окна в царство безумия. И с той стороны через них смотрят десятки, сотни, тысячи глаз. Мультивзгляд. Взгляд Роя. Перед нами уже не Макс. Жму на спусковой крючок пистолета, даже не поднимая его. Три пули в живот. Бежим по коридору к выходу из базы. Мы – пока еще мы. Это большое везение или маленькое чудо. Мельком видим Веру, пробегая по коридору. Ее глаза такие же, как у Макса. Теряем своих одного за другим.

А на выходе нас накрывает. Обоих. Ментальный удар по площади, не прицельный. У меня темнеет в глазах, у Лены подкашиваются ноги. А сзади появляются темные фигуры…

– Нет!

Кричу и просыпаюсь.

* * *

О, черт, моя голова! Дождь барабанит по стальному карнизу. Не самая лучшая музыка утром, особенно когда между ушей словно работает старый кузнечный цех. На ночь пси-экран приходится дополнительно усиливать, а то проснешься утром с отформатированным мозгом и утраченной личностью. А усиливаешь – изволь получить откат – адово утречко, как с похмелья во времена бурной юности.

Смотрю на жену. Лена еще спит. Когда проснется, ей будет чуть лучше, чем мне – большую часть ментальной нагрузки на поддержку пси-щита я беру на себя. Она вымотана, и это тревожит. Морщусь и выпиваю двойную дозу обезболивающего.

В квартале начинает работать отбойный молоток. Обитателям окрестных домов все равно – коллективный разум позволяет экранировать и более резкие звуки. А если ты – отщепенец инди, пытаешься сохранить свое «Я», сопротивляешься Рою, мучайся, тварь, заслужил! И поморщиться от этой долбежки не моги – сразу спалишься. Звуки – это капкан. Один из многих.

Лена просыпается внезапно, словно от удара, и тихо стонет, с трудом отрывая голову от подушки. На ее лице боль, и мне от эт