Незваный гость [Татьяна Георгиевна Коростышевская] (fb2)
Татьяна Коростышевская НЕЗВАННЫЙ ГОСТЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ, В КОЕЙ НЕКИЙ СЫСКАРЬ С РАЗБИТЫМ СЕРДЦЕМ ПРИБЫВАЕТ В ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ КРЫЖОВЕНЬ
«Карта Всадник описывает общительного и активного человека. Он интеллектуален, независим, с ним никогда не бывает скучно. Такой человек легко входит в контакт, находит знакомых и друзей. Ему не чужды любезность и тактичность. Он уверен в себе и готов проявлять инициативу».Таро Марии Ленорман. «Руководство для гадания и предсказания судьбы»
Расклад нынче выпадал странный, что так что эдак. Захария Митрофановна даже кликнула Дуньку, девку свою, чтоб колоду , значит, сняла. – Чегой это, барыня? - спросила Дунька, щурясь на расписные картинки. - Никак сызнова повешенный? – Дура, - ругнулась старуха беззлобно, - дерево это, значит, про родню вспомнить надобно. – Племяш в столицах чудит? Али в гости вашего соколика ждать? – То-то и оно, что по картам иного полу гость получается, гляди, к дереву всадник притулился, а к нему карта женская легла. – Дык, а баба откуда? Из родни то у вас только Митрофанушка брата покойного сыночек и остался. – Поживем увидим, - решила мещанка Губёшкина, более известная в Крыжовене как провидица Зара, и аккуратно собрала колоду в резной ларчик. Инструменты свои она предпочитала содержать в порядке. Гость, а точнее гостья, явилась в дом на Архиерейской улице под вечер. Тренькнули колокольцы извозчичьих саней, грубый мужской голос пробасил под окнами: – Туточки, барышня, ваша тетушка проживают. Дунька, прилипшая к заиндевелым стеклам, сообщила барыне: – Девица, шубка на ей, шапочка. «Ванька» сундук с саней тащит, сейчас в дверь колотить примется. – Отворяй, - велела Захария Митрофановна, кутаясь в расписную неклюдскую шаль. Девка выскользнула в сени, завозилась, обувая валенки. Раздался уверенный стук в дверь, скрипнули петли, в комнату потянуло морозцем. – Гостью вам, Дуняша, привез, - басил «ванька», - из самого Мокошь-града барышня, тетушку, говорит, проведать желаю любезную. Губешкина выглянула в сени: – Сундук сюда, мил человек, да снег допрежь с ног обколоти, не неси в дом. Девица потопала за порогом, обувка у нее была не особо по погоде, кожаная, тонкая, вошла, прищурилась над запотевшими стеклышками очков, зыркнула на нетопырье чучело над столом, на шар хрустальный, высмотрела в красном углу икону и чинно на нее перекрестилась. – Дражайшая моя Захария Митрофановна, – прожурчала приветливо, с протяжным столичным «а», – неужто забыли Гелюшку свою непутевую? Извозчик, поставив багаж в гостиной, мялся теперь в сенях, ожидая за услугу. Старуха молчала, ей было интересно, как «непутевая Гелюшка» дальше выкрутится. Она не подвела, вынула из муфты денежку, с поклоном протянула Ваньке, да не забыла носочком ботильончика на порожек ступить, чтоб, значит, через порог не передавать, плохих примет не множить: – Спасибо, мил человек, куда надо доставил. Моя родственница, как сей час помню эти очи черные с родительской заботой на наши шалости с кузеном Митрофанушкой взирающие. Извозчик бормотал «спасибо на спасибо». – Вы, барышня, как нужда в санях будет, меня кличьте, Антип меня звать, любому уличному постреленку велите, или вот Дуняше тутошней, сразу примчусь и доставлю, куда скажете. А к Кузьме не садитесь, ненадежный он человек. – Буду иметь в виду, - пообещала девица, скидывая на руки Дуньке лисью шубку, муфту придержала, ловко перекладывая ее из руки в руку. - Ступай, Антип, может успеешь со станции ещё пассажиров взять. У вас в Крыжовене, тетушка, оказывается спрос на гужевой транспорт опережает предложение. В форменную баталию пришлось с каким-то неучтивым господином за сани вступить. Платьице на гостье было ладное шерстяное, серое со шнуровой витой отделкой, на плечи из-под лисьей папахи свисали ярко-рыжие локоны. Экая модница. Столичная штучка. Зеленые глазищи остановились на Губешкиной и старуха громко велела: – Дунька, дура, двери-то запри, чтоб, значит, любимую племянницу не морозить. Да чаю поставь с дороги. Пока «ванька» Антип уходил, а девка возилась в сенях, рыжая медленно пересекла комнату: – Простите, – выдохнула она тяжело, – этот маскарад, Захария Митрофановна. – Вcе развлечение, - решила старуха и быстро спросила. - В муфте что прячешь? – Заметили? - девица села, положила на стол глухо стукнувший меховой цилиндрик. - Митрофан Митрофанович предупреждал меня о том, что его тетушка обладает быстрым умом. Мы с вашим племянником коллеги, в одном присутствии службу несем. Вернувшаяся в комнату Дунька испуганно ахнула, когда из муфты появился черный вороненый револьвер. – Позвольте отрекомендоваться, - девица стянула перчатки, ее пальцы быстро отщелкивали что-то в смертельном механизме, - чиновник седьмого класса чародейского приказа надворный советник Εвангелина Ρомановна Попович. Дунька ахнула сызнова, баб-чиновниц ей раньше видеть не приходилось, как и баб-сыскарей. – На кухню ступай, - велела старуха, - чаю спроворь, да чего ещё к чаю, баранок там, варенья брусничного… Что еще? Буженины. Третьего дня от Старуновых занесли. А прознаю, что ты с этому Антипу-лошадному хозяйские разговоры передаешь, накажу. Девка ушла. Сыскарка отложила револьвер. – Спасибо, Захария Митрофановна. – Давай уж по-простому, без отчеств, – хмыкнула Губешкина. - Родичи как никак. Тетушкой кличь. А я тебя, значит, Γелюшкой. Попович улыбнулась и сняла очки: – Митрофан уверял, что есть у вас авантюрная жилка. – Письмо-то от племянничка доставила? – А как же, - она достала из поясного кармашка запечатанный конвертик, - только там о деле моем ничего не сказано. Губешкина поддела сургуч кончиком изогнутого жертвенного кинжала: – Оно и понятно. «Тетушка Захарочка, - писал Митрофан своим каллиграфическим почерком, - прости меня непутевого, что давно тебя корреспонденцией не баловал. Весь в делах, весь в заботах. Начальство по самую маковку работой завалило. Даже четверти часа, чтоб на почтамт забежать, не находится. Хорошо хоть оказия с Гелей образовалась…» Пока хозяйка читала, Дуняша накрывала на стол. Сыскарка, заметив опасливые взгляды прислуги, револьвер убрала. – Значит, вольская родня? - уточнила Γубешкина, сворачивая письмо. – Седьмая вода на киселе, - кивнула барышня. - Вы уж и думать о нас забыли. – В столицу зачем приехала? – Кузена разыскать. На родине мне оставаться было никак невозможно. – Скандал? – Перфектно, - одобрила Попович, не чинясь, налила из самовара, придвинула блюдо с бужениной. – Незамужние барышни обычно от скандалов бегают. – Несчастная любовь. А про подробности ты говорить не желаешь. – Ну да. И сам скандал тоже не обсуждаем. Предположим, по официальной легенде, сиротка явилась за пожилой тетушкой присмотреть. В это, разумеется, не поверит никто, а вот в тщательно скрываемые и случайно выясненные обстоятельства бегства – с удовольствием. – В вашем чародейском приказе все такие хитрые? - усмехнулась Губешкина. – Тогда племяннику карьеру у вас в жизни не сделать. Геля прожевала и сообщила серьезно: – Митрофан прекрасный секретарь, сметливый, скромный, аккуратный. Может, его взлет не будет молниеносным, но по ступенькам он поднимется основательно. – Утешай старуху. – Не вижу тут старух, тетушка, - притворно удивилась рыжая льстица. - Наблюдаю лишь симпатичную женщину и добропорядочную берендийку, содействующую силам правопорядка. Дунька переминалась у порога, прислушиваясь. Захария Митрофановна велела ей исчезнуть и обернулась к гостье. – Самое время о содействии поговорить. За какой надобностью в Крыжовень из столицы целого надворного советника отрядили? Попович сложила перед собой руки, на мизинце правой чернело пятнышко ружейной смазки: – Надобность прозывается Блохин Степан Фомич. – Пристав покойный? Так он в начале груденя еще… – Губешкина поискала подходящее слово, - в петлю полез. – Берендийские почтовые службы оставляют желать лучшего, – кивнула девушка, – сообщение о его кончине было получено нами только третьего дня. Меня прислали выяснить обстоятельства смерти. – Целого надворного советника? - недоверчиво переспросила хозяйка. – У покойного господина Блохина в столице кое-какие связи имелись, в регулярной переписке он состоял. Досадно, но его послание от пятого груденя в чародейский приказ доставили одновременно с вестью о самоубийстве. Губешкина о персоне, с коей покойник коpреспондировал, спросить хотела, но передумала. Меньше знаешь, крепче спишь. Эх, Митрофан, удружил тетушке, ничего не скажешь. Казалось, похоронили пристава за оградой погостной, как самоубийц и положено, да и забыли. Ан нет, вон оно как. Чиновник седьмого класса, это вам не ежик чхнул. Девка неглупая, с револьвером управляется, cлова правильные говорит. Но девка. Небось, если б в столицах к Блохину с большим вниманием отнеслись, мужика бы прислали. А Геля эта что? Ну поживет с неделю, носик свой любопытный куда-нибудь посует, да и отбудет восвояси. А Захарии за помощь – почет и благодарности, да, может, Митрофану по службе вспоможение малое. – Понятно, - протянула наконец старуха, вызвав у собеседнице грустную и не относящуюся к разговору улыбку, будто это «понятно» о другом человеке ей напомнило, – спрашивай, Евангелина Романовна, обо всем без утайки тебе поведаю и обо всех. На столе будто по волшебству появился блокнотик в кожаном переплете, а в руке надворного советника – свинцовый карандашик. – Погоди писать, – хозяйка откинула крышку резного ларца. – Давай, для начала, на тебя картишки раскину, барышня Попович. А ну, колоду сдвинь, да не этой рукой, левой, к себе… правильно. Сейчас тебе провидица Зара всю правду скажет, что было, что будет, на чем сердце успокоится. Начальник чародейского приказа Семен Аристархович Крестовский смотрел на соломинку в своей руке с таким видом, будто она в любой момент могла выстрелить. – И у тебя длинная, - сообщил Эльдар в пространство, - значит, в Крыжовень ехать Геле. Я кивнула, сжала кулак, разламывая свою соломинку, и бросила сор под столешницу, в корзину для бумаг. – Судьба, - пожал плечами Иван Иванович. Чардеи! (Никак не получалось от Вольского просторечия окончательно избавиться, вот я их так мысленно и называла – чардеи.) Каждый из них в этой жеребьевке подколдовывал, к гадалке не ходи. Но, к счастью, против простого шулерства колдовства ещё не изобрели. Только и требовалось, самой банк держать, то есть четыре абсолютно одинаковых соломинки в сжатой ладони, да позволить коллегам прежде меня вытянуть. – Значит так, - сказал Крестовский деловито, - сыскарики, жребий этот мы сейчас обнулим, и назначим… – Протестую! – перебила я начальство. – Вы, шеф, своим обнулением выказываете обидное недоверие своей подчиненной. – И что? - сверкнул Семен синими глазищами. Взгляд я выдержала, и даже не разревелась. – А то, ваше превосходительство, что прочие ваши подчиненные могут начать то же самое выказывать. Правильно-де, нечего женщин в провинцию откомандировывать, не женское это дело. А от этого всего шаг до мысли, что в приказе слабому полу не место. Мысли, заметьте, крамольной, высочайшему указу нашего императорского величества противоречащей. Уголком глаза я отметила недоверчивое внимание, с которым на меня уставились Зорин с Мамаевым. Мой верноподданнический тон обмануть их не мог. – Уж не собираетесь ли вы, Евангелина Романовна, – сказал Крестовский самым неприятным своим голосом, - в следующем пассаже упрекнуть меня в том, что-де не умею службу от личной жизни отделять? Честно говоря, подобная тирада у меня к финалу была припасена, так сказать, на погоны. Поэтому я замотала головой, выражая лицом незамутненную придурковатость, столь ценимую любым начальством: – Как можно, Семен Аристархович? Зорин по обыкновению выступил примирителем. – Сдается мне, дама и господа, не с того начинаем. Ты, Семен, сперва нас в дело посвяти, а после решим, кого на него отправить. – Протестую! – повторила я в который раз за день. - То есть, против последней части, Иван Иванович. Исполнитель избран жребием, и теперь именно его , то есть меня ввести в курс надо. Шеф отвернулся, оседлал стул в центре ковра, обвел присутствующих взглядом: – Неужели название Крыжовень вас ни на какие идеи не натолкнуло? Меня натолкнуло на мысли о варении с последующим слюноотделением, но я их озвучивать этого не стала. – Да не томи уже, - Эльдар придвинул стул поближе к моему столу, чтоб Крестовскому не приходилось вертеть головой из стороны в сторону. – Степка Блохин? – вдруг спросил Зорин. - Ординаpец твой? Ты ему, кажется в этом Крыжовене местечко околоточного выхлопотал? – Семушка никого заботами не оставляет, - шепнул мне смешливо Мамаев, - особливо из братьев по оружию, денщика даже к должности пристроил. Крыжопень, надо же! Ох, прости, Гелюшка, все забываю, что ты дама. – Я все слышу, Эльдар,– сообщил Крестовский кисло. - Продолжишь над начальством потешаться, сам в эту тьмутаракань поедешь, да не просто так, а занять освободившееся место тамошнего пристава. – Не околоточный? – уточнила я, черкая в блокноте. - Пристав? Блохин Степан… Как по батюшке? – фомич. Блохин Степан Фомич, отcтавной прапорщик. – Женат? Дети есть? Как бы шеф не был на меня зол, деловитость ему очень нравилась. Я же писала, чтоб смотреть на строчки, а не на львиногривого своего действительного статского советника. Служба и личная жизнь, как вас разделить? Эх, Геля, решать тебе что-то пора. Потому что не делится оно, хоть тресни. – Нет, - ответил Крестовский. - Блохин холост и бездетен, а с груденя шестого числа ещё и мертв. Я обвела первую строчку траурной рамкой. – Когда узнали? Шеф хмыкнул: – Нынче утром, когда запросы из Змеевичской управы разбирал. Начало груденя, а сегодня у нас двадцать пятое число лютаго. Три месяца. Однако, работа нашей почты оставляет желать. Дождутся ироды конкурентов, гнумы давно в сенат предложение о частных письмодоставках внесли. Глядишь, к осени вопрос и решится. Я записала дату и «уезд Змеевичи», к которому относился упоминаемый Крыжовень. – Причина смерти? – Официально – самоубийство. – Наследники имеются? – Дальние родственники, но им, по понятным причинам, ничего не перепадет. Сам Степан богатств не нажил. Ну да, если бы этот Блохин на службе жизни лишился, то и пенсия его и что-нибудь за выслугу перешли бы по наследству, а так… Кошмарная ситуация. И позор. – Ну ведь господин пристав не сам руки на себя наложил? - спросил Мамаев. – Иначе мы бы сейчас не заседали. – Давай, Семен, - Зорин поглядел на часы, - карты на стол. Ты со Степкой, земля ему пухом, явно письмами обменивался. Выхватить замусоленный конверт я успела первой. Мокошь-град, Кресты, его превосходительству… лично в руки… Ну и почерк! – Пятое груденя? – Цифры на штемпеле оказались отчетливы. - За день до смерти? Когда пришло? – Нынче, - вздохнул шеф. Чтоб как-то утешить начальство я сообщила ему о гнумах и частных инициативах, кои непременно придут на смену берендийскому почтовому ведомству, одновременно извлекая и разворачивая на столешнице листок в косую линейку, исписанный с одной (я проверила) стороны казенными синими чернилами. Мамаев заглядывал мне через плечо, скрип стула возвестил, что Иван Иванович покинул насиженное местечко, чтоб полюбопытствовать. Обязательных приветствий в письме не было, как и абзацев, и заглавных букв. «Плохо дело, – писал покойный, – обложили твари злобные, заморочили». Дальше шло нечто неразборчивое. Голоса? Точно. «…загробный голос будто из под пола…» Тыщщи? Это, наверное, тысячи. Многие тысячи там припрятаны. Где там? Под полом? Еще какие-то он и она. Он грозился, а она хохотала демонски. О покойниках плохо думать нельзя, но кто так предсмертные послания пишет? Вот я, например, список с именами составлю подробный, чтоб после сыскари сразу знали, кого допрашивать. Внизу странички стояло: «Ежели, ваш бродь, Степку вашего оговаривать примутся, что сам в петлю на осиновом суку полез, то не верьте, не таков я человек, и не поминайте лихом». Распрямившиcь и отдав письмо для изучения Зорину, я обратилась к шефу: – С каких пор господин Блохин должность пристава занимал? – Три с половиной, почти четыре года. – Писал часто? – Не часто, но регулярно. Предвосхищая вопросы, Εвангелина Романовна, переписку такого рода я хранить обыкновения не имею. Поэтому придется вам обойтись устным пересказом. Степан мой родом из тех мест, хутор его, к несчастью, полностью обезлюдел, поэтому Блохин попросился служить в Крыжовене и был тем доволен. Его письма, исключая последнее, были толковы и благодушны. Жизнь в провинции ему нравилась, местные жители проявляли приветливость, природа… – Крестовский махнул рукой. - Чистая идиллия. В прошлом году среди обычной буколики стали появлятьcя разные околослужебные вопросы. Просил, к примеру, проверить некоего господинчика, бойкую торговлю паровозными акциями наладившего. – Ветку железнодорожную до Змеевичей добросили, - сказал Мамаев, уже разглядывающий со вниманием настенную карту, – как раз в это время. – Как звали господинчика? – спросила я. – Федор Игнатьевич Химеров, – без запинки ответил шеф, - мещанин, родом из Нижнеградской губернии, действительно маклер. На всякий случай я это все записала. – Еще что Блохин спрашивал? – Просил прислать ему чародейских стекол, сквозь которые рунную вязь рассмотреть можно. – То есть, сам он чародеем не был? - спросила я для проформы. – Был, Геля. Дернув на себя ящик стола, я достала свои очки с чародейскими стеклами, водрузила их на нос и отобрала письмо у присевшего на освободившееся подле меня место Ивана. Я-то ни разу не чародейка. – Теперь видишь? - спросил Зорин с сочувствием и показал, куда смотреть. - Это аркан на Семена, чтоб только он конверт распечатать мог, это на скорость. Он, кстати, наложен прескверно. – Вот-вот, - поддакнул шеф. - А как тебе, Ванечка, призыв к стихиям с ошибкой в каждом втором символе? – Он для чего? - сняла я очки. – Не для чего, - ответил Зорин. - Он пустышка, навроде детской считалочки. – Мнемотехника, - Семен сочувствие ко мне, чарами обделенной, тщательно скрывал, - помогает неофитам запомнить графический рисунок основных рун. – А еще, – зловеще протянул Эльдар от карты, - xодят среди нашего вида колдунского слухи, что бережет сей призыв нас от безумия чародейского. Сдается мне, сыскарики, наш Степан покойный разум по капле терял, и того боялся. Эльдар Давидович воткнул в карту алый бумажный флажок, будто точку в разговоре поставил, вернулся к столу, прогнал Зорина, сел рядом со мной. – На месте разбираться надобно. - Крестовский оглядел нас по очереди. - Прибыть в Крыжовень инкогнито, осмотреться, народ расспросить. После войти в контакт с местным присутствием, бумагу официальную им показать. Что-де прибыли из столицы одного из нижних чинов до пристава повысить. – Перфектно, - решила я и смешалась под укоризненным взглядом начальства. Мое паразитное словечко Семен Аристархович не обожал. – Знаешь, букашечка, - Эльдар одарил меня заговорщецкой улыбкой, его «букашечки» тоже признавались у нас паразитными, - а ведь тебе и вправду в Крыжовень соваться не стоит. Мое «протестую» было жалким. – Сама посуди, - продолжал Мамаев под одобрительным взглядом начальника приказа, - прибыть инкогнито, то бишь, незаметно. Одинокая барышня привлечет нежелательное внимание. – Барышня может переодеться кем угодно, - холодно улыбнулась я, - бродячей неклюдкой, безутешной вдовой, мальчишкой-разнорабочим, в конце концов. Семен фыркнул. Я переводила взгляд с одного чародея на другого. Эльдар глумливо щурился, Иван качал головой, шеф попросту ждал любых моих слов, чтоб заржать. – Простите, что вмешиваюсь, – из темного угла раздалось неуверенное покашливание, – но, кажется, я мог бы поспособствовать Евангелине Романовне сохранить инкогнито. Про Митрофана мы забыли по прискорбному нашему обыкновению. Секретарь Γубешкин был юношей скромным до полного растворения в пространстве. Он, оказывается, с самого начала совещания сидел тише мыши в уголке, и только сейчас подал голос. Крестовский уже открыл рот, чтоб что-то эдакое сказануть. Секретарь боялся его до обморока, и я, этого самого обморока опасаясь, проговорила первой: – Извольте, Митрофан Митрофанович, вся внимание. Семен рот закрыл. Мамаев мне подмигнул, наши с шефом духоборческие экзерсисы его забавляли. Секретарь сызнова откашлялся: – Я, господа и Евангелина Романовна, некоторым образом из искомых мест. – Можно немного точнее, Митрофан? - не сдержался шеф. - Что ещё за некоторый образ? Вы родились здесь в Мокошь-граде. – А батюшка мой… Секретарь начал бормотать себе под нос, я его подбодрила: – Ваш достойный покойный родитель из Змеевичского уезда? – Нет, - шепнул Митрофан. Крестовский гаденько усмехнулся, но секретарь продолжил чуть громче, и улыбка начальства растаяла. – Тетушка у меня там проживает, в Крыжовене. Захария Митрофановна, благонравная старуха самых передовых взглядов. – Любопытно, – решил Мамаев, – и что же, эта дщерь Митрофана гостье из Мокошь-града не удивится? – Сказано было, - шикнула я на коллегу, - передовых взглядов барыня. – Она, некоторым образом, - секретарь покраснел, - гадалка. Шеф хмыкнул: – Шарлатанка? – Что вы, ваше превосходительство, дар провидческий тетушке положен. – Семен Аристархович просит прощения, - улыбнулась я елейно, – за то, что вашу родственницу невольно нехорошим словом обидел. Γадалка, это пер… расчудесно. Вы, Митрофан, черкните пару строк любимой тетушке, так мол и так, кузина Гелечка письмецо с оказией доставит, про жизнь свою поведайте. – Кузина? – Притворимся ненадолго, что у Захарии Митрофановны кроме племянника ещё и племянница имеется, седьмая вода на киселе, но все ж родня. Гадалка! Да к ней в дом наверняка половина города за предсказаниями хаживает. Лучшего места, чтоб осмотреться и не придумать. – Может все-таки кузен, а не кузина? - предложил осторожно Зорин. – Геля права, - вздохнул шеф, - в этой ситуации девушка вызовет меньше подозрений. – Солома не врет! – поддержала я. – То есть, жребий и судьба. – Понятно, - закончил совещание Крестовский своим паразитским словечком и поглядел на часы. – Иван, немедленно отправляйся в имперскую канцелярию, там какие-то сверхсекретные документы нас дожидаются. Сам хотел забежать, да не успеваю. Эльдар, знаю что не по чину, но будь любезен, спустись к дежурному, протелефонируй оттуда в вокзальную управу, пусть выпишут для Евангелины Романовны отдельное купе до Змеевичей. Или можно до самого этого Крыжовеня? – Разберусь, - отмахнулся Мамаев и вышел за дверь. Зорин запер шкаф с документами и теперь надевал зимнюю чиновничью шинель у настенного зеркала. – Меня у извозчика обожди, - попросил Крестовский, - нам почти по дороге. ...
Последние комментарии
52 минут 7 секунд назад
9 часов 44 минут назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад