Три стола [Ясмина Михайлович] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Михайлович Ясмина ТРИ СТОЛА

Мой муж — известный писатель, а сама я — что-то вроде ясновидящей.

В тот год, желая немного отдохнуть и прийти в себя после болезней, мы снова поехали в Котор. Я хорошо себя чувствую в этом городе, омываемом двумя водами. Я воспринимаю его как существо женского рода: спрятавшийся на берегу извилистого залива, зажатый волнообразными крепостными стенами и горами, он как бы двуутробен. Тенистый и влажный, пронизанный змеящимися подземными потоками, бесчисленными глубоко скрытыми водоворотами, которые в дождливые дни затопляют город. Считается, что его название происходит от древнегреческого «катарео» — богатый источниками, ибо пресные воды, приходящие с материка, с двух сторон обтекая его стены и смешиваясь, впадают в соленые, захлестывающие его с лица, и лоно города время от времени всасывает немного моря. Так которские воды постоянно преображаются, забавляясь своими играми: то подземное — надземное, то пресное — соленое.

В первый же день я стала перелистывать туристский проспект с картинками старой части Котора и его окрестностей. При взгляде на фотографию Доброты (панорама с воздуха) в моем воображении вдруг возник некий стол, который я должна во что бы то ни стало заполучить. «Увиденный» мною стол был большой, массивный, длинный, темного цвета, с резьбой «косичкой» в самых разных местах. Видение было расплывчатым, но я поняла, что это не секретер, а обычный стол, даже без ящиков. На чем он стоит, какие у него ножки, я увидеть не смогла. Однако была почему-то уверенность, что стол находится в Доброте, в доме у моря, в стороне от шоссе. Все, что открылось мне о нем, походило на разбросанные перевернутые осколки и оттого было волнующим.

Всю ночь, в полусне, неясная картина менялась, усложнялась и прояснялась, как отражение в слегка покачнувшейся водной поверхности, которая постепенно успокаивается, с тем чтобы под конец, совершенно умиротворившись, дать двойное отражение — неба и подводного мира.

Видение преследовало меня, и на другой день я рассказала мужу о своей маленькой тайне, которая меня скребла и грызла, как «слабая боль под сердцем, что скулит, как легкий голод».

— Я тут присмотрела один стол, — сообщила я.

— Но когда?! — изумленно спросил он.

— Вчера, вернее, сегодня ночью, — ответила я смущенно. — Собственно, я не знаю, один ли это стол или три.

И правда, образ стола затуманивался тем, что я с самого начала не знала, один ли это стол или их несколько. Позднее я убедилась, что передо мной изображение, умноженное во времени, как бы разные фазы и места его нахождения. То и дело смешивались три картины.

В первой являлся какой-то дом в Каменари, у мыса, где теперь пристает паром. Впрочем, может, он и прежде там приставал. Этот дом я видела снаружи, и стол ассоциировался с его верхним этажом. Во втором видении представал интерьер комнаты, вернее, часть его, так как, хотя я чувствовала, что это огромное помещение, изображение вибрировало. Оно становилось то двухмерным, то трехмерным, но, во всяком случае, это было фронтальное изображение, увиденное с одной определенной точки зрения. Я видела даже стену, на фоне которой стоял стол, за ним вдоль всей стены тяжелую, богатую драпировку, темную, скорее всего бордо, всю в пыльных складках; за ней угадывалась другая занавесь, легкая и прозрачная. Есть ли там окно, я не была уверена. Скорее всего, занавеси тянулись вдоль стены. Воздух в помещении был душным, тяжелым, непрозрачным. В этом видении отсутствовали человеческие силуэты. Единственно живым было стоящее сбоку растение с большими листьями. Виделась мне еще и какая-то статуэтка на деревянной подставке в форме колонны. Самой туманной была третья картина: комната, так заставленная мебелью, что к столу не подойти. Он — в плотном кольце других вещей.

Меня так и подмывало разыскать этот стол. Я связала его в своем сознании с историей, услышанной в Которе во время нашей предыдущей поездки. Историей о выжившей из ума даме, обладательнице страусиного яйца, и об одном находящемся в Доброте доме — доме проклятом, разрушенном во время последнего землетрясения и оставленном его хозяевами. Местное предание о том, как и почему прокляты этот дом и обитавшая в нем семья, оказалось весьма туманным, что подтвердили и все (кроме одной) мои позднейшие беседы с жителями Котора. Припомнилась мне и фамилия капитана, семья которого жила в доме, — Трипкович.

И еще я чувствовала: помочь мне в розысках должна женщина, именно женщина, а не мужчина. Да и сам стол из моих видений таинственным образом связывался с женским началом.

* * *
В тот же день я стала расспрашивать в Архиве города Котора, где у нас работает приятельница, что сталось с семьей Трипковичей, поскольку я уже знала, что в Черногории их потомки больше не живут, и, кстати, нет ли случайно в других домах в этом городе предметов их обстановки. Мне ответили весьма категорично, что о мебели Трипковичей, которая перешла бы во