Глаза цвета неба (СИ) [Элли Комаровская] (fb2) читать онлайн

Элли Комаровская Глаза цвета неба

Читающие работу, я вас вижу %))) Буду рада даже не большому отзыву или комменту. Правда.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ОРДА

Берке — Великий хан, правитель Золотой орды. Младший брат Бату (Батый) — полководца, ходившего на Русь. После смерти Бату оставил сыновей Сартака и Улагчи и внука, но все они вскоре умерли. Поговаривали, что наследники были отравлены жаждущим власти Берке, и что именно за это боги Берке покарали — детей у него не было. Берке прославился не только как завоеватель, но и строитель. Он первым начал возводить каменные стены, ставшие столицей Орды — Сарай-Берке. Также Берке был первым правителем, принявшим ислам и построившим мечеть.

Менгу — Темир — племянник Берке, сын Тукана — прославленного полководца, ходившего на Русь с Батыем. Стал правителем Орды после смерти Берке.

Ногай — сын Татара (Тутара), внук седьмого сына Джучи. По заветам Чингисхана, ханами и наследниками услусов могли становиться только законные сыновья. Ногай был сыном рабыни. Отец привез его в Золотую Орду, чтобы тот стал нойоном. Вскоре Ногай стал лучшим в военном деле, много достиг своей честностью, доблестью и смелостью. Хан Берке обратил на него внимание, приблизил к себе и назначил темником.

Айжан — дочь самаркандского купца. Приглянулась хану Берке. По приказу была отнята у отца, близкие были убиты. Последняя жена хана Берке.

Мулла Ибрагим — первый проповедник ислама в Золотой орде. Симпатизирует Ногаю с детства, всегда его поддерживал.

Азар — лекарь Великого хана.

РУСЬ

Князь Ярослав — Великий князь Владимирский, правитель на Руси.

Устинья — княгиня Устинья, жена князя Бориса, правящего в Суздале.

Князь Борис — брат князя Ярослава.

Еремей — воевода князя Ярослава.

Настя — жена купца Ивана Тимофеева. Двое детей, сыновья Егорка — 6 лет, и Санька — 4 года.

Иван Тимофеев — купец, угнан в Орду, определен в строители.

КРАТКИЙ СИНОПСИС ПО СЕРИАЛУ

В год красного огненного тигра пришли в Орду потрясения. Персидский хан Хулагу, нарушив все договоренности, стал наступать на границы Орды, собрав большую армию. Великий хан Берке, узнав недобрые вести, начинает готовиться к войне. Заказ большой посылает в Самарканд на кожи и мечи, а племяннику же наказ дает собрать с данников урсутов воинов — тридцать тысяч. Менгу-Темир приезжает во Владимир и требует предоставить ему людей. Весть об этом разносится по русским городам. Во Владимир собирается ехать Суздальский князь Борис со своей женой Устиньей.

Настя с детьми и помощником стариком Фролом, что ей как отец, едет с ярмарки и на пути домой на них нападают разбойники. Настя отбивается, ловко стреляя из лука, спасая и детей, и имущество. В ходе боя Егорка — младший сын Насти, — кидает в глаза татя солью. Настя понимает, что сын стащил эту соль, когда они торговали. Ругает сына. Приехав домой узнает о приезде из Орды посольства и решает пробраться на пир, чтобы узнать о судьбе мужа, угнанного в Орду несколько лет назад.

На пиру жена князя Бориса ведет смелые и дерзкие речи и обращает на себя внимание Менгу-Темира. Настя, дав охраннику денег, проходит на застолье и спрашивает о муже. Менгу отвечает, что не знает такого.

Ярослав переживает, что не сможет собрать тридцать тысяч, а если и соберет, сам окажется без воинской защиты в случае нападения печенегов. Менгу-Темир замечает сомнения Ярослава и предлагает обменять двадцать тысяч человек на жену князя Бориса. Ярославу такое тоже не нравится, но князь Борис, желая угодить Менгу и, возможно, в будущем за это получить улус на княжение во Владимире, соглашается отдать жену.

Настя во Владимире остановилась у родственницы Матрены. Вернувшись с пира застает Матрену плачущей, чинящей старую отцовскую кольчугу, говорит, что забирают у нее в Орду сына Никиту, парню всего шестнадцать, и он единственный мужчина в доме. Настя примерят кольчугу, отрезает косу и решает идти под видом Никиты в Орду, чтобы найти мужа.

Менгу-Темир с десятью тысячами урустов возвращается в столицу Орды. Узнав, что племянник ослушался приказа и пригнал из Руси на двадцать тысяч человек меньше, хан приходит в ярость и решает, что на Хулагу поход возглавит Ногай.

Ногай ведет тренировку прибывших урсутов. Никита (Настя) показывает лучший результат, чем обращает на себя внимание Ногая. К Никите (Насте), которая часто закрывается тряпками, чтобы переодеться, цепляется сотник Менгу — Тулай, но Ногай заступается за русича. Настя находит мужа, рассказывает ему о детях. Иван предлагает Насте бежать, но для этого ее не должны взять в поход. Тогда она начинает плохо стрелять на тренировках.

Хан Берке, жаждущий оставить после себя наследника, решает снова жениться. Его женой становится насильно привезенная красавица, дочь купца Айжан. Айжан ненавидит Берке за убийство братьев и отца, и мысль о том, что она будет его женой, ей противна. На свадьбе устраивают большой праздник. Николка, шестнадцатилетний паренек, привезенный Менгу с остальными, своим артистичным выступлением понравился хану Берке, он хотел его наградить. Николка поцеловал в щеку жену хана у всех на глазах. За это его приговаривают к казни. Никите (Насте) жалко паренька, и она приходит просить за него, ночью в шатер к Ногаю. Ногай удивлен его(ее) просьбой, но соглашается помочь, если Никита (Настя) будет как раньше хорошо стрелять и пойдет в поход. Никита (Настя) соглашается. Николку помиловали. Никита (Настя) снова показывает лучший результат в тренировке. Иван, пришедший обговорить побег, не понимает Настю, они ссорятся. Настя просит бежать без нее и позаботиться о детях.

В походе Никита (Настя) дает мудрые советы Ногаю, чем все больше ему нравится. Они подходят к землям Хулагу и разбивают лагерь. Никита (Настя) убегает на реку, чтобы вдали от мужчин помыться, и становится свидетелем сговора сотника Тулая с воином Хулаугу. Тулай замечает Никиту, которого давно недолюбливал, и понимает, что тот все видел. Меж ними завязывается драка, Тулай почти побеждает. Никита (Настя) нащупывает в траве змею и прижимает ее к шее Тулая. Так ей удается его победить. Никита (Настя) связывает Тулая, привозит в лагерь. Ногаю говорит, что Тулай предатель, но выживший Тулай оговаривает Никиту. Тулаю верят. Никиту связывают. Ночью Тулай пробирается в шатер Ногая, чтобы убить его, но Ногай был готов в такому. Он накидывается на Тулая сзади и душит. Раздаются крики, на лагерь нападают хулагинцы. Начинается бой, загораются палатки. Ногай слышит кашель из одной из палаток и вытаскивает связанного Никиту (Настю), надышавшегося дымом. Он развязывает урсуту руки и расстегивает на нем кожаный бушлат и с удивлением понимает что Никита — женщина. Но времени на это нет, и Ногай берет меч и идет сражаться дальше. Настя расстроена, что Ногай знает правду, но застегивается и присоединяться к сражающимся. Бой идет до рассвета. Много ордынцев убито. Оставшихся окружают хулагинцы тесным кольцом. Ногая подводят к Хулагу, тот предлагает Ногаю перейти на его сторону и перестать сражаться. На это Ногай бросается на Хулагу, но его крепко держат за руки. Хулагу решает отпустить оставшихся, так как считает, что позор поражения будет более тяжким наказанием, чем смерть.

В это время жена Берке Айжан изменяет ему с Николкой, беременеет от него. Хан узнает об измене. Николку казнят. Жену же не трогают, пока не родит.

Ногай возвращается в Сарай с остатками войска, про то, что Никита — это переодетая женщина, никому не рассказывает. Иван Тимофеев отказался участвовать в побеге строителей и ждал возвращения Насти. Берке рассержен поражением, но разбираться некогда, приехало русское посольство во главе с князем Ярославом. Никита (Настя) подходит к приехавшему князю Ярославу, он узнает ее в мужском платье. Она просит, чтобы князь замолвил за ее мужа слово на приеме у Берке. На пиру Ярослав просит отпустить строителя Ивана Тимофеева и его «брата» Никиту домой. На что Берке отвечает, что не может отказать дорогому гостю, и он может забрать строителя, а вот Никита — воин, его судьбу решать Ногаю. Ногай отвечает, что Никита лучший из воинов, и он подумает, стоит ли его отпускать.

Ночью у себя в шатре, Ногай пьет и размышляет, как поступить, ему не хочется отпускать Настю. Никиту (Настю) приводят в шатер Ногая. Темник говорит, что ее мужа отпускают домой. Настя радуется доброй вести. Ногай говорит, что и за нее просил князь Ярослав. Настя с надеждой смотрит на Ногая, но он начинает к ней приставать. Настя зажмуривается и просит прекратить и отпустить ее. Ногай отступает от нее, но говорит, что не отпустит из Орды, а ее казнят за подлог. Настя в слезах прибегает к мужу и рассказывает, что он свободен, а ее не отпустили. На небе уже рассвет. Ногай уже в стеганом кожаном бушлате и кольчуге собирает людей на новую тренировку. К нему с гневными криками бежит Иван, требуя исполнить волю хана и отпустить Никиту. Его скручивают нукеры. За ним подбегает Никита (Настя). Ногай не смотрит на Ивана, только на Настю и, видя мольбу в ее глазах, говорит, что отпускает ее.

Айжан, жена хана Берке, рожает мальчика. Устинья меняет родившегося ребенка на мертвого, чтобы наследником был только крепко полюбившейся ей Менгу-Темир. Менгу-Темир, понимая, что сильно впал в немилость, сбегает и объединяться с Хулагу.

Берке становится плохо. В присутствие лекаря и муллы Ибрагима он назначает Ногая своим приемником. Ногай получает письмо от Менгу и едет на встречу с ним. Менгу говорит, что объединился с Хулагу и предлагает Ногаю уступить ему власть, дабы не разжигать междоусобную войну. Ногай соглашается. За Хулагу остаются занятые монгольские земли.

Пролог

В чём её вина, в чём моя вина?

Где сейчас она, с кем сейчас она?

Девушка с глазами цвета неба,

Счастье с волосами цвета льна…

(В.Курас)

В полутемный шатер Ногая-аги, главного военачальника великого хана, вошел воин в полном боевом облачении.

Вошел дерзко, без спроса. Ногай же был облачен в длинный и простой халат — он уже готовился ко сну.

Это был вызов. Лицо бойца не было видно под шлемом. Может, Менгу-Темир решил убрать его, перестраховаться.

Таковы порядки в Орде: всегда будь начеку. Ногай сжал кинжал, что висел на поясе просторного халата.

— Кто ты? Как ты посмел войти? — на вопросы воин не ответил, а начал медленно снимать пластину доспеха.

Она звонко брякнула о землю. Ногай напрягся, готовый ко всему. Воин вскинул руки, снял с головы шлем, а за ним шерстяной подшлемник; разметались по плечам длинные золотые локоны, и Ногай увидел их: глаза цвета неба.

Вслед за подшлемником полетела и кольчуга, осталась лишь рубашка. Ногай, завороженный, продолжал глядеть на воина. Деву-воина. Недопустимая, невозможная… манящая. Разве может женщина вот так в глаза смотреть мужчине, как равная?

Цвет глаз ее так необычен, он сводит с ума. Страсть поет свою песню, древнее как мир желание закипает в крови хана, и все остальное меркнет в его мыслях.

Ногай идет к ней. Он уже так близко, что чувствует ее горячее дыхание. Девушка решительно сбрасывает холщовую рубашку. В жар бросает главнокомандующего: вот она, совсем рядом. Грудь ее обмотана широким полотном.

— Вот, как ты пряталась, — усмехается Ногай. Рука его тянется к девушке, он касается пальцами ее горячей гладкой кожи.

Девушка закрывает глаза, вздох, хан ощущает ее дрожь.

Как же давно ему хотелось это сделать! Он наклоняется, целует ее шею. Его рука скользит по ее плечу, за спину, он ищет узел — находит.

Умелыми пальцами развязывает, ощущая снова ее трепет и вздох. Военачальник разматывает медленно полотнище со столь вожделенного им тела, ткань падает вниз, к рубашке, высвобождая налитую девичью грудь.

Тут уж терпение сдает у военачальника, прижимает крепко к себе он прекрасную деву, едва ли не оставляя на коже ожоги от поцелуев, руки его скользят без разбора по женскому телу.

Девушка хватается руками за воротник его халата, изгибается, стонет. Тянет ордынец с ее бедер походные серые штаны. Вот она вся перед ним, только его.

Руки девы обнимают, стягивают халат с хана. Горячие тела их соприкасаются.

Ногай находит, сжимает ее упругую большую грудь и валит девушку он на топчан. Еще миг, и овладеет он ею, такой желанной… Но настигает его тьма, и Ногай-ага просыпается в горячем поту. Наваждение…

Такие сны вызывали в его сердце небывалую доселе тоску. Он злился на себя за эту слабость.

После такого жаркого, безумного сна приказывает он седлать коня и скачет по степи долго-долго, пока не заалеет небо.

Как в детстве, еще мальчишкой, любил он на полном скаку отклониться на круп коня, раскинуть руки и почувствовать себя вольной птицей.

И смотреть в небо, бескрайнее, бесконечное, как степь. В такие минуты ощущал он покой и легкость.

Но и здесь ждал его подвох — алый цвет сменялся вскоре на ярко-голубой. Бескрайнее синее небо напоминало ему ее глаза. Настя…

Часть I

Глава 1

Рвется небо о серый шпиль,

Ветер гонит седую пыль.

Триста долгих тоскливых лет

Над степями кипит ковыль.

Триста лет, пыль веков госпожа,

Я живу эту боль сторожа.

И в тумане столетий ваши глаза —

Как смертельная вспышка ножа.

(Альвар)

Совсем незаметно пришла в Орду осень. В морозном утреннем воздухе уже явственно ощущались пряные запахи степи. Главнокомандующий нового великого хана, стоя на возвышении, следил за тренировкой лучников. Где-то вдали слышались удары бубна и горловая песня шамана. Тренировка шла вяло. Лучники то ли не проснулись, то ли озябли — стреляли из рук вон плохо.

Без интереса взирал Ногай на тренировку, скорей по привычке. Многое из того, что было важно, стало мелким и незначительным, поблекло. Он терзался, не было покоя его душе, не ощущал он себя цельным, как раньше. Лицо же его, как всегда спокойное, не выдавало никаких эмоций.

— Крысы! Тупые ослы! Лопни ваши бараньи глаза! Вы стреляете, как бабы! — орал, надрываясь, сотник.

«Да, баба бы тут не промахнулась», — вспоминая о Насте, подумал Ногай. Улыбнулся в душе возникшему образу.

Эта дева меняла в нем то, что исконно воспитывала орда. Женщина была всегда лишь ценным приобретением, богатой наживой — изнеженное существо, созданное для удовольствий, но женщина, пренебрегающая своими интересами ради долга, рискующая собой ради земляка, не говоря уже о боевых способностях — выходила за рамки его жизненного опыта.

Если бы чувства к славянке были продиктованы только похотью, он бы справился с этим. Настя же восхищала его, проникала в сердце, терзала разум. Он набрал в грудь воздуха и тяжело вдохнул. Сотник счел это за досаду, оценку плохой работе и напустился на стрелявших еще пуще.

Ногай взял лук; стрела, выпущенная им на волю, пропела в воздухе и попала прямо в цель. Воины восторженно загалдели.

— Те, кто будут плохо сегодня стрелять, останутся без ужина! — Крикнул Ногай. Воины загудели, и занятия по стрельбе продолжились с новым рвением.

Ногай сгонял свою тоску в бесконечных тренировках. Поднимался он рано, когда небо было еще темным, и гнал в степь коня. После упражнялся с мечом и в стрельбе из лука. Постоянно на виду среди воинов, он вдохновлял их своим примером, они тянулись за ним.

Ордынцы подмечали и меж собой говорили: Ногай-ага еще до зари в седле, а новый великий хан Менгу-Темир нежится в шатре до полудня. Ногай храбрый и могучий воин, ему бы быть нашим Великим ханом!

Мулла Ибрагим всегда был благосклонен к Ногаю. До него доходили речи, идущие в Орде. Несправедливым и ему казалось, что престол занял Менгу-Темир, ведь знал он об истинной, последней воле Берке. Часто вел он с Ногаем разговоры.

— Отчего ты, Ногай, не стал бороться с Менгу за престол? — спрашивал мулла, — ведь ты был там, когда уходил Берке, именно тебя сделал он своим наследником.

— Людей было жаль — после неожиданного предательства и поражения мои воины были не готовы к бою.

— Иншалла. Ты пожалел людей, это было мудрым решением. Но что ждет нас дальше? Будет ли Менгу печься о людях, как это делаешь ты?

— Я дал слово Великому хану Берке, что Хуллагу будет наказан за свое вероломство и предательство. Я поклялся в шатре перед мечом Бату. И пока не сдержу я слово, не будет мне покоя, не буду я достоин дерзать Великого ханства.

— Иншалла, — снова произнес мулла и вздохнул. Мулла и Ногай помолчали, глядя на волну, идущую по степи. Тоской наполнился взгляд главнокомандующего.

— Осень — пора перемен. Посмотрим же, что эти перемены принесут нам, — грустно сказал Мулла Ибрагим. Помолчав, он добавил, заметив тень набежавшей на темника печали: — Тебя терзает что-то еще? Если будешь как потухший костер, в тебе не будет огня достигнуть цели. Есть что-то, что не дает покоя? — спросил мулла. Ногай ответил не сразу.

— Скажи, мулла, ты прочел много умных книг, может ли женщина быть равной мужчине?

— Сказано, если женщина живет праведно, чтит мужа, ведет себя целомудренно, верует, то войдет она в рай, как и мужчина. Пред Всевышним все равны. — Мулла усмехнулся:

— Есть старая арабская сказка. Однажды в племени осталось мало мужчин, и когда на племя напали, мужчины струсили и не вышли в бой. Тогда женщины взяли оружие и отбились от врагов. Вернувшись, они в укор одели мужчин в платья. Но это лишь сказка; ей учат воинов мужеству. Равенство женщины не должно означать тождество.

Ногай молчал, впитывая услышанное.

— Если есть женщина, что пришлась по нраву тебе, так женись. — на это Ногай ничего не ответил, продолжая смотреть вдаль, ни один мускул на лице его не дрогнул. Мулла, помолчав, продолжил: — Аллах сотворил мужчину и женщину и вложил в их сердца тягу друг к другу, но тяга эта должна быть в браке, семье.

Ногай больше не сказал ничего. Согласен ли он с ним или нет, мулла так и не понял. Сердце муллы болело за Ногая, как за сына, он решил поговорить с новым великим Ханом.

Через пару дней наступил день празднования пророка, и мулла как водиться пришел благословить и поздравить Менгу-Тимира. После сказанных всех обязательных слов перешли к угощениям и разговор стал непринужденнее.

— Для закрепления вашего положения, о Великий, хорошо бы было заручиться поддержкой приграничных ханов, а ничто так не укрепляет отношений, как хорошая свадьба. Сосватай Ногая с дочерью одного из твоих ханов.

Глава 2

Словно ветер в степи, словно в речке вода,

День прошел — и назад не придет никогда.

(Омар Хайям)

Было уже довольно поздно, но Устинья не спала — она ждала Менгу, своего Великого хана. Он женился и не часто теперь захаживал. Устинья, хоть женой и не стала, но статус любимицы хана закрепился за ней. Ей отвели просторные и светлые комнаты, и она любовно их обустроила на свой вкус и славянский манер. В отличие от многих других наложниц, она более всего ценила не драгоценности и дорогие подарки, а вести и сплетни. Многие поняли, что с ней, любимицей хана, лучше дружить, и спешили ей угодить. Хоть и не бывала она на пирах, была осведомлена обо всем, что творилось вокруг.

Так она знала, какой хан любит выпить, а кто и до плотских утех охоч, кто увлечен соколиной охотой, — кого и как расположить.

Со всех уголков Орды, из соседних земель, приезжали гости и послы — поклониться новому Великому хану. Пиры порой затягивались до утра. Менгу вставал не раньше полудня, но того требовали законы гостеприимства и политика. Менгу-Темир происходил из рода Бату, был умен и образован, знатным ханам он нравился.

Прибыло и посольство из Руси. Им необходимо было не только присягнуть на верность новому великому хану, но и получить ярлык на правление в связи со смертью князя Ярослава. Два брата боролись меж собой.

Посольство Менгу не принимал. На русичей приходило много жалоб, и хан думал, как с ними быть. Жаловались приграничные ханы на участившиеся безобразия: то степь подожгут, то стадо баранов угонят. Да и дань нынче привезли с Руси меньше обычного. Князья выясняли отношения друг с другом, а страдал народ да гиб урожай.

Менгу пришел уставший и захмелевший с затянувшегося пира.

— А ты, я смотрю, здесь обжилась. Необычно и очень уютно у тебя.

— Благодарю, Великий хан, угодить тебе — моя наибольшая радость.

— Ты-то моя отрада. А вот соплеменники твои меня не радуют. Распоясались совсем. Что скажешь? Я вот думаю направить Ногая в Русь с войском в тысяч тридцать?

— Воля твоя, о мудрый хан, — отвечала Устинья, растягивая слова по своему обыкновению. — Руси действительно нужна сильная рука. И старший сын Ярослава никак не может быть ею. Он честолюбив, но глуп и горяч. Не убережет он то, что досталось от отца. Ногай же храбрый и честный воин. Он усмирит непокорных во славу великого хана. — Менгу слушал ее, размышлял, водя рукой по усам.

— Да, но еще он дерзок и своеволен. Будет ли мне предан Ногай, как был предан Берке? Захочет ли после похода возвращаться назад с тем, что собрал на Руси? Возможно, женив его на дочери одного из ханов, я смогу заручиться его верностью, и ему будет ради чего возвращаться?

— Все знают, что среди своих сотников Ногай уважаем, они пойдут за ним, куда он скажет. Но вот богатые беи не спешат дружить с ним, — она потерлась носом о плечо Менгу. Рука его скользнула в вырез её богато расшитого халата, нашла грудь, жадно сжала. Устинья томно улыбнулась, отклонилась назад, тесно прижалась спиной к хану и продолжила:

— Женитьба укрепит его положение и поможет снискать расположения среди знати. В случае восстания могут они перейти на его сторону. Лучше подари ему наложницу или арабского коня. — Менгу усмехнулся: «Экая хитрая баба». Рука его скользнула выше, к горлу Устиньи, слегка сдавила:

— Что это ты его больно нахваливала? А может, я тебя подарю? — подразнил ее Менгу-Темир.

— Ты можешь отдать мое тело, но моё сердце всегда будет принадлежать только тебе, о Великий.

Мудрая Устинья не поддавалась на его провокации, всегда она оставалась любезной и ласковой с Менгу. Великий хан развернул славянку к себе и жадно впился поцелуем в её губы.

* * *

Девушка, дарованная Великим ханом Ногаю, была очень молода и стояла в его шатре в благоговейном ужасе, опустив лицо. Темноволосая, с раскосыми черными, как ночь, глазами, она была совсем не похожа на Настю. «Это к лучшему, что не похожа, пустое — грезить о невозможном», — подумалось Ногаю.

— Как имя твое, женщина?

— Айшат, — тихо проговорила она, не поднимая головы.

* * *

Менгу-Темиру казалось, что он заручился поддержкой своенравного военачальника, ведь с другими это всегда получалось.

Внешне спокойный, Ногай никак не выказывал своих истинных чувств, и мысли его всегда оставались скрыты от окружающих. Ногай не говорил, куда он собирается вести войска, Менгу-Темир стал подумывать, что дело обдуманное — на Русь.

Он стал склоняться в решении отдать ярлык старшему сыну Ярослава с тем, чтобы иметь повод наказать дерзкого и глупого юношу, а с ним и все государство.

Но все пошло не так. Весной, когда на полях подсохла грязь, и пробилась молодая зелень, не ставя в известность Менгу, отомстил Ногай Хулагу за предательское нападение и позор. После долгих тренировок люди его были готовы. Неожиданным и быстрым маневром возникли его сотни на ранее отданных Хулагу землях. Это был славный бой: хулагинцы были разбиты, а сам их вождь Хулагу пал в бою.

Весть о победе и возвращении татарских земель радостно разошлась по Орде. От этой новости Менгу впал в ярость. Он не мог открыто показать свой гнев и выдать себя, что он, Великий хан, ничего не знал об истинной цели похода. «Как наказать Ногая за самовольство, не вызвав гнев толпы?» — вот, что заботило его больше всего.

Кроме Менгу-Темира был еще один человек, который не радовался победе Ногая, — новая молодая жена Менгу-Темира, прекрасная племянница Хулагу, прозванная Луноликой. Горе ее было огромно, и не с кем ей было разделить его. Она перестала быть главной в гареме, женщины игнорировали ее, евнухи делали вид, что не слышат ее указаний. Печальная, сидела она в своих покоях в черных одеждах. Боль в ее душе быстро превращалась в гнев. Отдала она свои свадебные подарки — дорогие золотые браслеты с драгоценными каменьями, — чтобы купить редкий яд.

Наложница Ногая, Айшат, была среди тех, кто с большой радостью встретил весть о его победе, и теперь она готовилась к возвращению своего повелителя. Героя. Сияя, гордо ходила она по женскому рынку, принимая поздравления от встречных женщин, покупая, а где и принимая в дар шелка, благовония, фрукты, вино и многое другое, чтобы достойно встретить Ногая. Видя ее радость, подхватила ее за локоток, как хорошую подружку, прислужница Луноликой, болтая хвалебные речи, подарила ей свечи, что долго горят и скрасят любую ночь.

Вернувшись в Орду, Ногай, после небольшого отдыха, направился к Великому хану для доклада. Менгу-Темир не выходил долго. Он был зол на Ногая и в тоже время боялся, а не захочет ли тот и его теперь свергнуть?… Он созвал в Орду могущественных ханов с их воинами, вроде как чествовать героя, но на самом деле, чтобы обезопасить себя.

В ожидании встречи военачальник смотрел на Престол и на меч Бату. Он поклонился висевшему на стене мечу. Ногай исполнил данное им слово. Теперь предстояло непростое решение — бороться ли за престол.

Ему было жалко уставших, только что вернувшихся из похода людей. Да и Менгу уже закрепился у власти, заручившись поддержкой богатых ханов и знатных беев. Будет братская война, много славных воинов поляжет. Это ослабит татаро-монгольский народ, разрушит то, чего достиг Батый. А потом ему придется принимать этих ханов, строить новую Орду с детьми, в убийстве отцов которых он будет виноват. «Нет, дорога цена такой власти…»

На Руси тоже было неспокойно. Ослабнет Орда — поднимут голову русичи. Принимать русских князей и решать, что делать с непокорной Русью, придется после ему. Он не хотел идти туда, где жила она. «Быть виновным в разрушении ее дома. Возможно стать виновником в убийстве её сородичей, детей, мужа, которому Настя так предана. Что, если попадется она в плен? Отдать он ее должен будет хану на потеху». Сердце его болезненно сжалось от таких мыслей. Ногай вздохнул. Нет, он не сможет. Зато натворить непростительных ошибок и глупостей из-за нее — мог. Это он точно чувствовал. Как ни старался Ногай, Настя оставалась его слабостью. Чего это будет ему стоить?

Отец забрал Ногая у матери в семь лет, привез в Орду и отдал в детский отряд нукеров. «Я горд, что у меня есть сын, который станет настоящим мужчиной, — сказал тогда отец. — Всего в жизни тебе придется добиваться самому. Стань славным и честным воином. Став же сотником, помни — ты сам начинал с низов, заботься о нуждах простых людей. Только так, ты добьёшься их преданности и уважения».

Он не оправдал надежд отца. По крайней мере, поначалу. Ногай сильно скучал по дому. В орде шли постоянные изматывающие тренировки, сотники вели себя грубо, а порой и жестоко. Ему было плохо и чудовищно одиноко. Он хотел домой, к матери — и сбежал. Далеко он не ушел — в степи Ногая быстро нагнали всадники. Высекли его и еще десятерых мальчишек из его десятка. Это было жестоким уроком о том, что он несет ответственность не только за себя, но и за людей, с которыми служит. Его отцу донесли о побеге сына.

— Сегодня ты опозорил меня! — сказал ему отец. Тогда Ногай подумал, что лучше бы его еще раз высекли, чем слышать такие слова от отца. — «Твоя семья — это Орда, а Великий хан — твоя вера! Запомни, или превратишься в ничто! Дела призывают меня вернуться в мои земли. Я не смогу быть рядом, чтобы опекать и защищать тебя. Ты не законный наследник, никогда у тебя не будет права на ханство, на богатое имущество, ты можешь стать великим воином или стать никем».

Слова эти тогда крепко резанули Ногая.

«Как это его семья — Орда?! Отец отказывается от него?» Ногай лишь много лет спустя узнал, что отец переживал за него. Мулла Ибрагим рассказал Ногаю, уже после смерти отца, что тот приходил к нему и просил присмотреть за сыном со словами: — «Он горяч и упрям, и ему нужно будет мудрое слово».

Но тогда же, после наказания, Ногай был опустошен и раздавлен. Его терзало презрение отца, чувство вины перед мальчишками из десятка, злость на свою глупость и ребячество.

Через два года от новоприбывших мальчишек, что были из его улуса, Ногай узнал, что мор забрал его мать, и ему некуда стало возвращаться. Он усмирил свое сердце, и все желания его сосредоточились на том, чтоб стать лучшим воином, дабы отец гордился им.

* * *

Все эти размышления прервал появившийся в зале приемов Менгу-Темир. Ногай приветственно поклонился. Встреча между Великим ханом и его военачальником вышла натянутой.

— Я заключил союз с Хулагу. Как ты посмел? — без всякого вступления набросился на него Менгу-Темир.

— Я не заключал с этим шакалом союзов! — гордо ответил Ногай. — Хан Хулагу — подлый предатель. Я поклялся Великому хану Берке, что отомщу Хулагу за наше поражение, ведь он покусился на наши земли, забыл о страхе и уважении. Забывший же о страхе всегда захочет кусок богаче.

— Ты не сказал мне о своих планах, а я — Великий хан, не забывайся, Ногай.

— Я не верю тебе, Менгу-Темир — тихо сказал Ногай, и, поклонившись, вышел из залы.

В ту ночь Ногай пил со своими воинами и в шатер свой не пришел. Напрасно ждала его Айшат. И свечи все догорели…

* * *

Айшат была обнаружена Ногаем утром уже мертвой, уши и нос ее были в крови, возле рта была пена.

Тогда многие стали обвинять Менгу в попытке убийства не угодившего военачальника. Не любившие Менгу-Темира воины начали возмущаться, Орда закипела. Тут-то как раз помогла Устинья: у нее везде были глаза. Прознала она, что нет дорогих браслетов с каменьями у Луноликой, да и на рынке вроде видели, как прислужница ее к Айшат подходила. Намекнула она только о своих подозрениях Великому хану, как сразу же провели обыск у жены Менгу. Не нашли в сокровищнице у нее дорогих подарков. Запытали ее прислужницу, та во всем созналась.

Казнили племянницу хана Хулагу за ее попытку убийства Ногая и за покушение на Великого хана. И в гареме вновь воцарилась Устинья.

Ногай был опечален утратой и подозревал, как и все поначалу, Менгу. Думал он много обо всем произошедшем. Разве могла женщина своевольно на такое решиться? Он вспомнил о смелой и отважной Насте, о своенравной и мстительной жене Берке — Кехар. Все это приводило его к мысли, что бывают умные и решительные женщины, но они опасны для мужчин. Открытого столкновения между Менгу-Темиром и Ногаем так и не произошло, но и вести себя независимо и гордо главный военачальник не перестал.

Своевольный Ногай, перезимовав, засобирал людей в новый поход, сказав Менгу, что хотел бы посмотреть южные земли. Устинья нашептывала, что надо отпустить его для избежания смуты среди людей. Лучше, если он будет подальше.

Решению своему Ногай не изменял и на Русь так и не пошел. Пришлось Менгу самому разбираться с русскими князьями. Прописал он в ярлыке права на сбор дани для баскаков, и начались для славян тяжкие времена.

Десять лет провел Ногай в походах, и не знал он поражения. В армии же его росло число недовольных, так как приходилось отдавать не бывшему в чести Великому хану Менгу-Темиру лучшее из добытого. Ногай знал об этих настроениях, но открыто не поддерживал. «Еще не время,» — думал он.

Глава 3

Чем пахнет любовь? Легким дымом разлуки,

Немного изменой с безумной тоской,

Боязнью прощанья, привычки и скуки…

Чем пахнет любовь — только мной и тобой!

(Тиночка Купчанко «Чем пахнет любовь»)

«Я отпускаю тебя». Эти слова снова и снова крутились в голове Насти. «Я больше никогда его не увижу!» — темное отчаяние накрыло ее.

Насте хотелось побежать за ним, догнать, взглянуть в глаза, в его сильное мужественное лицо. Тысячи слов вертелись в голове. Но она не смела… Так и стояла она, глядя ему вослед. Все ждала. Ногай ни разу не оглянулся. Сердце ее разрывалось на части. «Никогда».

Муж ее, Иван, взирал на происходящие в недоумении. Его удивило, что ордынский военачальник отпустил, и правда ее отпустил! Он приготовился биться за Настю, пусть даже это будет последнее, что сделает он в жизни. Будь, что будет.

Тимофеев нашел Ногая в поле на учениях. Дерзко окликнул. Но… Ногай даже не взглянул в сторону купца — он смотрел только на подбежавшую Настю, переодетую воином. «Почему отпустил?! А вдруг передумает?!» — тревожился Иван. Девушка почему-то была не рада, а стояла печальная.

Настя сжала кулаки. Старалась успокоиться. Она поняла, вдруг поняла, что все очень просто! Ногай любит ее. Эта мысль поразила девушку. Он ее любит! Потому и не тронул тогда, в шатре, а ведь мог. Кто бы его остановил? Что его остановило?..

И на мольбу ее, застывшую в глазах, не смог отказать. Когда любишь, пойдешь на все ради любимого. Переступишь через себя, свои желания… И слов высокопарных никаких не надо, слова лгут. Вот и все… А она его больше не увидит… Настя вздохнула. «Опомнись, охолонись!» — кричал ее разум.

Настя обняла мужа: «Вот он, родной!», — но ничего поделать с собой не могла, и, пока они шли к посольству князя Ярослава, все оглядывалась. Ей хотелось хоть на мгновенье еще раз увидеть Ногая.

По дороге домой в Суздаль приснился ей странный сон. Будто дома она, на стол накрывает в горнице. Ставит горшок с кашей, начинает кашу в плошку накладывать и сыну своему, Егорке подает. Улыбается. Снова погружает она деревянную ложку, и вот полна чеплушка. Отдаёт её Настя мальчику татарскому и улыбается. И снова. И снова…

Славянский мальчик за столом, а далее татарский. Берет она большую чашку, накладывает в нее кашу, поворачивается, справа от нее сидит муж ее — Иван. Улыбается она ему и чашку отдает. Опять берет большую чашку, накладывает горячую кашу и поворачивается влево, а там Ногай сидит в белой вышитой славянской рубашке. Улыбается она, и ему отдает плошку. И оба они: и Иван, и Ногай смотрят на нее так по-теплому, по-родному.

Проснулась Настя, на небе алел закат. Она села на колени и начала усиленно креститься.

— Пресвятая Богородица, помилуй, отжени лукавые помыслы!

Настя часто невольно думала о Ногае. Муж стал замечать за ней странный тоскливый взгляд, устремленный в даль. «О ком думает она? Почему вздыхает?». Настя и сама не понимала толком, что за чувства терзают ее. Благородство, отвага ордынского военачальника зародили в Насте тягу к нему.

Глава 4

Близ зеленыя дубравушки

Протекала река быстрая,

Урывая круты бережки,

Подмывая пески желтые,

Пески желтые, сыпучие,

Унося с собой кустарники;

На одном кусту соловушко

Заунывно поет песенку:

«Негде, негде мне гнезда свивать,

Выводите малых детушек»

(Народная песня)

Настя и Иван, забрав своих детей у Авдотьи, вернулись в Суздаль. Первые радости встречи прошли, и всем им надо было учиться заново жить вместе. Все они изменились, каждый в разлуке приобрел и что-то потерял. Тяжелее всех было Ивану. Все в доме было ему вроде и родное, и чужое одновременно. Дети неожиданно взрослые: к ним, к таким большим, надо было привыкать.

Егорке было уже восемь, с измальства бывавший на ярмарках, многому наученный, рассуждал он по-хозяйски. В то же время, жизнь без отца, без матери рано заставила повзрослеть, развила в нем смекалку, порой переходящую в подлость.

Саньке шел шестой год, отца он не помнил совсем, держался замкнуто, был он словно весь в себе. Хромота его действительно почти прошла, но от длительной болезни сделался он равнодушным к подвижным играм. Ему было интересно истории всякие да сказки слушать, сам он говорил мало.

Иван Тимофеев сходил с сыновьями на охоту, сходил на рыбалку, сходил на заутреннюю, дрова порубил, да через две недельки засобирался торговать.

Ему было тяжело. Сыновья поначалу радовались его возвращению, но потом, кода потянулись обычные рутинные хозяйские дела, стали избегать его общения. Тут требовалось время и терпение. Вот последнего никак не доставало Тимофееву. Годы, проведенные в постоянном страхе и унижениях в Орде, сделали его нервным и вспыльчивым. Сыновья к мужской работе были толком не приспособлены: охотиться и рыбачить не умели. Учиться сражаться не особо хотели. Ивану казалось, он в их возрасте уже все мог, а они не стараются, ленятся. К отцу, как к чужому, — слушаться его не привыкли. Иван гневился, кричал. Тогда младший от такого воспитания начинал плакать, старший сердито глядел и потом целый день старался избегать отца.

С Настей у них тоже все шло не так ровно. Он помнил ее девчонкой, скромной и улыбчивой, всего боявшейся. Помнилось, как после свадьбы первый раз засобирался он в поездку. Как боялась она оставаться одна! Как учил, с шутками да смехом, мечом махать да из лука стрелять. Сейчас жена была совсем другая. Стала она уверенно да независимо держаться. Походка стала иная. Смотрел на нее Иван и думал: вроде она, его жена, а что-то в ней все-таки изменилось. Еще в Орде она начала показывать ему свой норов, отказавшись бежать с ним из-за данного Ногаю слова. Как же это терзало, жгло Тимофеева! И чего ему только не представлялось худого про Настю. Думалось ему порой: вдруг все же что-то было у нее с тем военачальником? «С чего это отпустил? А как смотрел! Да и Настя вела себя странно… Может, зря это он пошел за нее требовать, может, там она хотела остаться?» Он и сам разумел, что дурь это, но его точили эти мысли. Стал Иван частенько раздражаться на жену свою по мелочам. Отойдет после, успокоится, а чего, собственно, взъелся? Устал Тимофеев, не хотел более ругаться, да иначе у него не выходило. Вот и уехал из дома вскоре после возвращения.

* * *

Настя осталась после завтрака в горнице одна. Присела у окошка. Вот и Спас скоро, думалось ей: там яблоки, грибы, ягоды пойдут, перезимуем как-нибудь. «Надо бы Фрола бортничать послать. Эх… жаль, Семеныча нет. Упокой Господи его душу!» — Настя повернулась на красный угол — перекрестилась. Опустила голову, загрустила. Ей не хватало Семеныча, как отец ей был… Настя вздохнула. «Ладно. Хватит. Надо бы Никитку обучить. Хороший мед он и на сбитень пойдет, и с ягодами, да и продать можно выгодно. Сторговался бы Ваня хорошо, да вернулся поскорее. Тяжело, опять в разлуке…»

И опять все на ней. Настя отвыкла от хозяйских дел. Такая злость порой брала на все. На разруху, на детей, что не слушаются, Егорка особенно. Молодая женщина невольно улыбнулась. Вот давеча пошли купаться — намочил и скрутил меньшому штанины узлом. А как высохли на солнце — попробуй развяжи! То жука поймал да Пелагее в рукав запустил. Ох, супостат! Хотелось порой сесть на коня и ускакать в поле, да мечом махнуть, так, с плеча чтоб. Чтобы согнать всю накопившуюся злость, чтобы забыть… Его забыть.

Мысли ее прервал резкий тарабаный звук — стучали в ворота.

— Отпирай, к тебе люди великого князя приехали!

Настя сошла с крыльца, подбежала к воротам. Егорка с Никитой уже были там. Отворила смотровое окошечко. Стоял отряд конников.

— Чего надо?

— Отпирай, говорю! Я — воевода великого князя! Вот грамота! Дань собрать!

Ворота открыли. Во двор въехал отряд. Слез с коня главный, Матрена поднесла чарку, отпил, отерся рукавом.

— Как звать тебя, мил человек? Сказывай, вести какие из Владимира? — спросила Настя.

— Михеем звать. С дурной вестью к вам, люди добрые. Помер наш добрый князь Ярослав. В Орде, видать, отравили, изверги.

— Ох, как же это! Ой, беда-то какая! — заголосила Пелагея. Настя перекрестилась.

— Я представитель нового Великого князя, сына старшего его — Владимира. Вот грамота, — Настя взяла из рук воеводы грамоту. Прочла. Печать на свитке, как положено. Михей продолжил:

— Дань мы собираем, чтобы в Орду везть, да ярлык получить на княжение. А то эти басурманы отдадут власть какому ни попаде и живи потом! Так что, ежели хотите, чтоб добрый князь у вас был, не скупись, не для нас — для Руси стараешься.

Тут послезала с коней остальная дружина, да в амбары и полезла. Забрала муки, крупы, да лошадь последнюю.

Настя запечалилась. Трудно, а жить как-то надо.

* * *

Сходили на покос. Настя со всеми вместе косила и тяжелой работы не чуралась. На следующий день в сенцах перебирала она сухие травы, что собраны были для взваров, да вместе с Феклой и Пелагеей развешивала. Пряные запахи напомнили Насте степь. Она вздохнула.

— Матушка, приехал видать кто, опять у ворот войско, — позвал ее Фрол. Настя оставила работу, вышла во двор. Ворота отворили, узнав воеводу Еремея.

Вести он привез тревожные. Сообщил, что князь Ярослав своей волей княжество младшему передал — Даниилу. Вот теперь ездят они, по подворьям дань собирают, дабы в Орду свезть да ярлык получить. У них в орде тоже ох, как не спокойно. Вести пришли, что умер Берке хан, а вместо него теперь будет Менгу-Темир. Так ему в ножки надо пасть да дани откуп побольше дать. Прогневается, захочется ему новых побед, пошлет он войско на Русь, пожжет опять города. Не приведи Господь.

Все перекрестились.

— Да ведь не далечебыли люди князя Владимира, в закромах наших изрядно почистили. Что же это поборам конца нет? — запричитала Пелагея.

— Как?! Здесь были люди княжича Владимира?! Ох, окаянный! — закачал головой Еремей. — Князь Владимир — отступник! Еще при жизни Ярослава супротив него козни вел, с половцами сговор имел. Великий князь Ярослав лишил его прав на престол!

— Да что же это делается! Пожалей деток малых, как мы зиму-то переживем? — взмолилась Настя.

— Матушка, чем можешь поделись, времена сейчас такие, всем трудно, — настаивал на своем воевода. И жалко ему было Настю, но и дань собрать было надобно. Из амбара стали забирать последние мешки.

— Корову, корову-кормилицу оставь! — в сердцах крикнула Настя, увидев, как из хлева корову выводят.

Еремей вздохнул. Сердце его дрогнуло.

— Кузьма, верни корову на место. И мешок муки-то оставь, — распорядился Еремей. Кузьма пробурчал под нос недовольство, но корову и мешок муки оставил.

Уехали. Настя села на лавку возле дома, закрыла лицо руками. Душило отчаянье и страх. Чем детей кормить? До осени еще дожить надо, а в доме шаром покати. Подошел Егорка, погладил по голове.

— Я тут, мамка, повиниться хотел. Ты только не серчай шибко, — робко проговорил он. Настя отняла руки, поглядела на сына. Вздохнула.

— Ну сказывай уже. Куда уж хуже.

— Я в мешках муку сыпал, а туда, вместо муки, песка для веса, а потом снова муки. Вот сберег два мешка… получилось. Я их в сарае под пол спрятал.

Настя не знала, плакать ей или смеяться, радоваться или ругаться. Егорке нужна была твердая мужская рука.

— Эх… Ногая на тебя нет! — вырвалось у Насти. Она закусила до боли губу, закрыла рот рукой. Щеки ее зарумянились. Она сказала не то! Должна была сказать про их отца, про Ивана.

— А кто это, мама?

— Это самый главный воин у ордынцев, грозный, но справедливый. У него тридцать тысяч человек, и все как один его слушают — не балуют, не воруют. Честно живут. Там обманщиков не любят. Вот подумай, что будет: приедет княжич Даниил с данью, а там — песок. Ако осерчает Великий хан, да казнит его за обман. Ты об этом подумал? — выговаривала Настя. Егорка молчал, потупившись. Эх. Подло сын поступил, но мешки эти припасенные помогли им до осени протянуть, ох как помогли.

Осенью Иван не приехал. К ним заехал купец, сказывал, что Иван Тимофеев честный купец, очень ему помог, да просил семью его не забыть навестить. Привез купец соли, сукна, да пять мешков крупы, да муки.

* * *

Много страшного видал Иван в своем торговом пути. Горящие избы, полуголые обездоленные бабы да дети. Люди казненного князя Бориса ушли в глубь Руси и там бесчинствовали. Молодые княжичи выясняли, кто из них править будет, им было не до жалобщиков. Грабежи росли.

Еще осенью Тимофеев решил: надо уезжать. Но куда — не знал. По дороге в Новгород случай свел его с купцом из Царьграда. Напали в дороге на иноземного купца бандиты, Иван со своими людьми подоспел, помог отбиться. Сдружились, тот зазвал к себе. Сказывал, что нет у них ордынцев, нет грабежей и каждый ездит и торгует свободно. Да налог с продажи платят императору как положено, но сверх того никто их не обирает. Тимофеев загорелся страну иноземную посмотреть. То, что он там увидел, по нраву ему пришлось.

Иван вернулся домой только к Троице. Изрядно схуднувший, но с деньгами, золотом. Сторговал хорошо. В сердце своем Тимофеев имел решение твердое, одно его терзало: как уговорить теперь Настю? Он решил не обсуждать, а поставить ее перед фактом.

Настя заупрямилась.

— Это ж дом наш! Как же это? Куда? Да всем непросто! Не бросать надо, а бороться. Постоять за родную землю!

— Мечом по нраву пришлось махать? Приключений ждешь?! Ты — жена, удел твой — деток беречь да мужа слушаться! Ты, может, еще одно дитё народишь! У твоих ровесниц уже по пять, шесть детей, а ты все про бой думаешь! Кто семью сбережет, пока ты воевать пойдешь? А может, ты ордынца того ждешь?

— Господь с тобой, Ваня, о чем ты говоришь?!

— А тот военачальник, Ногай, что отпустил тебя?! Может, о встрече с ним грезишь, потому и ехать не хочешь?

— Ваня! Что ты несешь? Да сдался он мне! Нет моей вины! По сем напраслину наводишь!..

— Ну, прости… прости! Не сдержался. Ехать надо. Ехать прямо сейчас. Баскаки, ироды ордынские, перепись людей затеяли. Кто холоп, а кто боярин, кто крестьянин, кто купец. Кто сколько дани платить должен. Куда уйдешь, если к земле приписан будешь? Данью обложат — не вздохнешь! Последнюю рубашку заберут! А если нет ничего так и в полон, в Орду заберут! А жаловаться кому? Кто у нас Великий князь? Поди разбери! Нечего беды ждать! Собираться надо и уезжать!

Настя сдалась.

Часть II

Глава 5

Они лошадей гнали до горизонта,

Скача против ветра и солнцу во след.

Туда их влекло неизвестное что-то,

Но что-то, что стоило их юных лет.

(«Сто огланов» («Улаудемироғлы»))

Ногай побывал и в Персии, и в Египте, был он в Венгрии, а теперь путь его лежал на богатые европейские земли, в Булгарию.

Он много слышал об этом, ранее покоренном Бату, но потом восставшем, отказавшемся платить дань государстве. Он использовал тактику Великого ордынского завоевателя, отправлял небольшие отряды по сто человек загодя, те разведывали, прокладывали дорогу; далее шел передовой отряд, и лучники, и тяжелая конница.

Из донесений вызнал Ногай, что осели в Булгарии половцы и богатыми посулами старался переманить их на свою сторону.

У болгарского царя также были свои соглядатаи, он начал стягивать войска со всех границ государства, призывал вассалов отдать долг перед своим сюзереном. Разослал он и западным правителям послов с просьбой о военной помощи, указав: «падет Болгария — некому будет прикрывать Европу. Вы следующие станете.» Французский король счел лучшим для себя не заметить письмо. Сам он готовился к новому крестовому походу во славу гроба господня, и ему не было дела до диких степных варваров.

Правитель же Священной Римской империи, хорошенько взвесив доводы, согласился помочь. Германский правитель также припомнил Бату, и то, что чудо развернуло тогда его орду и спасло Германию от разграбления. Направили они свои войска в помощь болгарскому царю.

Удача отвернулась от ордынского военачальника с самого начала этого похода. Вроде установившаяся сухая летняя погода обернулась затяжными дождями. Ожидаемая небольшая река на пути обернулась глубоководной; под обильными осадками она разлилась и затопила поля, сделав их труднопроходимыми. Лошади, повозки с провиантом тонули в грязи.

Большая часть ордынской армии распалась на две части: первыми шла ногайская тысяча, закаленная и проверенная в боях, а вторая часть — обозы с припасами, осадная техника, легкая конница, пешие ратники, большая часть лучников отстала.

День стоял хмурый, пасмурный и как нельзя лучше отражал настроение Ногая. Войско его форсировало реку вброд.

Выбрав посуше пригорок, выкопав каналы для стока воды, завалив выбранное место ветками, брусьями, татаро-монгольская армия разбила лагерь. Уставшие и мокрые воины разводили костры, дабы согреться и обсохнуть.

Обозы со снедью пришлось оставить на другом берегу, Ногай дал приказ взять самое необходимое: рис, муку, котелок для варки. Всего этого должно хватить на два-три дня, потом армию ордынцев ждали серьезные проблемы.

Ногай собрал сотников для совета. Мнения разделились. Сотник Утулай, осторожный и набожный, убеждал, что, раз погода не благоволит, то это Аллах нам показывает свою волю, и надо бы вернуться назад.

— Что же это, великая ордынская армия как трусливые зайцы отступит перед дождем?! Они нас не ждут и надо нападать! Возьмем их неожиданностью! — возмущался сотник Торгул.

— Воины вымотаны, запасов на долго не хватит. Длительный поход невозможен! — гнул свое темник Белатур.

Ногай думал. Правда виделась ему в словах каждого. Главный военачальник, выслушав всех, принял решение остановить дальнейшее продвижение войск для объединения обеих армий.

Необходимо было построить мосты для передвижения оставшихся сил, и делать это нужно было быстро. Совет нарушил вбежавший нукер:

— Армия! На нас движется армия!

Мощный рев воинской трубы, бой барабанов — все сливалось в громогласный гул, разносилось по полю, оповещая всех о нападении.

Сердце Ногая бешено колотилось, усилием воли главный военачальник призвал свой разум не подчиняться панике. Жесткая дисциплина помогла выиграть ордынской армии время.

Ногай, позади своего войска, в окружении двух нукеров-телохранителей, раздавал указания вестовым: передать сотникам: поднять тяжелую конницу с копьями и большими щитами, преградить путь. Лучникам — приготовиться.

Десяток нукеров Ногай через вестового отправил разыскать место недавнего брода, дабы иметь возможность быстрого отступления. Армии его было недостаточно для участия в серьезной битве, он думал, как уберечь хотя бы часть людей.

На пригорок высыпала болгарская армия и закрыла собой горизонт. Они медленно надвигались. Ордынские лучники изготовились. Начался обстрел, меткие выстрелы скосили первые ряды нападающих: и воинов, и лошадей. Это серьезно затормозило продвижение. Болгары, где спотыкаясь, где объезжая павших, приближались. Ожидание битвы становилось мучительной пыткой. Наконец, армии столкнулись. В бой пошли копья. Звон оружия. Раздались стоны, крики. Через щиты продирались мечники на конях. Начался бой на мечах, саблях.

Ногай, сидя на коне, следил за боем, держа ситуацию под контролем. Ему доложили, что брод найден. Он еще подумывал, что, возможно, даже удастся отбиться, но неожиданно возникли войска, с флангов атаковала союзная армия римской империи и австрийцев, вломившись в стройные ряды ордынцев.

Быстрой стаей внесли они сумятицу, закружили в потоке. Завертело и Ногая в этом водовороте. На него налетел с мечом всадник, Ногай отразил его нападение быстрым ответным ударом. И тут же, со спины, он почувствовал острую боль в плече. Удар вражеского оружия сзади. «Подлый удар!». Ногая качнуло, он развернулся и отбил едва занесённую над ним саблю противника.

Отбившись, Ногай достал из седальной сумки красный флаг, дал вестовому знак отступать. Сигнал вестовой передал, как водится, лучникам, в сражении перешедшим на мечи — от них было мало проку.

Бой продолжался. Ряды ордынцев стали медленно отходить к реке, в то место, где на противоположной стороне, с красным развевающимся флагом, стоял десяток нукеров, уже нашедших брод. Один из телохранителей Ногая пал, второй продолжал принимать основные удары на себя. Главный военачальник, отмахиваясь от прорывавшихся на него противников, еще раздавал приказы об отступлении. Нательная рубашка его пропиталась кровью, стала неприятной, кольчуга давила, раздражала рану. Это было болезненно, но привыкший к бою Ногай терпеливо сносил это. Резанули по руке. Неглубоко, увернулся, резким ударом снизу вверх всадил меч в горло противника, от чего тот с булькающим звуком захрипел. Ногай оттолкнул напавшего всадника от себя.

Сражение кипело, прибывали все новые воины. От множественных поступавших ранений стал он ощущать слабость, тело плохо подчинялось разуму. Все хуже Ногай понимал, что происходит, его мутило. Пал второй телохранитель. Военачальник стал высматривать глазами вестового, но в общей сумятице, как ни старался, не мог его разглядеть. Напрасно Ногай оглядывался из стороны в сторону — все вокруг смешалось. Вдруг, ему померещилось, что, вроде, он увидел красный флаг. Ногай развернул коня и … внезапно, резко его обожгла чудовищная боль в левом глазу, яркие искры замелькали вокруг, он не успел сообразить, что произошло. Все вокруг потемнело, Ногай, цепляясь, максимально натянул поводья, но силы уже оставили его. Он не удержался… упал со спины коня.

Конь дико заржал, встал на дыбы, ряд стрел посыпался в его грудь, израненный, упал он рядом со своим наездником. Именно благодаря коню Ногай не был затоптан в той толчее. Чтоб не споткнуться, его старались объехать.

Военачальник ордынцев не видел ни отступления своей армии, ни как армия союзника искала брод, дабы догнать уходящих захватчиков. Ногай погрузился во тьму.

Сколько блуждал во тьме Ногай — неизвестно. Разум его не помнил себя, не осознавал времени.

Постепенно темнота сменилась образами. Сначала это была просто череда огненных вспышек, как будто кто-то кидал ему в лицо горящие головешки из костра. Из тьмы и искр стали появляться лица. Его крутило, вертело, картинки мелькали. Слышалось ржание коней, лязг. Знакомые лица сотников, звон меча. Насмехающийся Менгу-Темир. Все мешалось и крутилось.

— Ногай! — кто-то звал его из темноты.

Крики. Хохот. Говор.

«Кусок мяса!» — раздалось где-то далеко.

Хохот, нет, лай собак. Собаки дерутся, вырывают друг у друга кусок мяса. Рычат.

Все кружится. Пестрит перед глазами.

Мутит. Тело горит. Жар. Его бросили в кипящий котел.

Звуки и образы, все снова уходит во тьму…

Берке смотрит грозно. «Нет, Берке, все морок… Отец, я смогу… я встану… мы отобьемся». Стрелы летят, копья. «Ордынская армия не знает поражений!»

Сотники, нукеры — все смешалось. Менгу-Темир. «Как ты посмел?! Великим ханом стать дерзаешь?! Кто ты?! Сын рабыни?!» Менгу смеется. Смеются ордынские ханы. «Мы не отступаем! Возьмем их неожиданностью!» — орал Берке.

Снова все поплыло перед глазами. Вспышки, искры. Ногай куда-то летел, падал. Снова темно. Огромный снежный барс прыгает на него, разевает пасть и сейчас его поглотит. Кусок мяса…

Настя. Настя в его шатре. О, сколько презрения в ее глазах… Все смешалось.

Он скачет на коне. Степь, бескрайняя степь…

Девушка, дочь, отобранная у купца. Она смотрит грустно. «Прости…» Он забыл ее имя.

Мать. Она смотрит на него тревожно. «Я приеду домой, совсем скоро зима, и я приеду…» Мама улыбается.

Все кружится.

Настя. Он силился открыть глаза. «Настя» — шептали его губы. Образ ее ускользал и выглядел размыто. Он наконец смог разлепить один глаз. И увидел их — глаза цвета неба.

Настя.

Глава 6

Лети, перышко,

Через полюшко,

Смахни, перышко,

Мое горюшко.

С моего лица

Смахни пылюшку,

Обратися, стань

Моим крылышком.

Константинополь — красивый и богатый торговый, — город просыпался рано. Громко с переливами звенели колокола, оповещая приход нового дня и начало утреней молитвы. В порту кипела своя оживленная жизнь. Сюда стекались товары и новости из всех стран. Толчея, запахи фруктов сливались с запахами экзотических пряностей.

— Хлеб, горячие лепешки! Горячие лепешки с медом! — надрывно кричал зазывала с подносом. Желающие перекусить всегда находились.

— Вино, лучшие вина Константинополя! — раздавались голоса тут и там.

Возле одного из кораблей в сопровождении двух охранников, грузчиков, писаря и управляющего торговался молодой голубоглазый высокий юноша. Царившая сумятица, гул голосов людей и животных, сливающийся в единый улей были ему вполне привычны. Егор Тимофеев, которому отроду шел всего-то восемнадцатый год, менял, спорил с капитанами, торговался с иноземными купцами и ощущал себя во всем этом, как рыба в воде. Хорошо сторговавшись следил он, как грузили товар на телеги, которые повезут в дальнейшем на их Тимофеевский склад.

Даже не вериться, что он живет здесь всего десять лет. Ему казалось, что здесь он и родился и был всегда. Именно в Константинополь, столицу Византии, и привез свою семью Иван Тимофеев. Здесь он арендовал дом. Правда, все в долг. Требовалось много сил. И Иван, и Настя, и дети, и дворовые: Пелагея, Акулина, Фрол, Никитка трудились дружно, как одна семья, и, казалось, вот-вот скоро они гордо поднимут голову и заживут свободно. Но через год глава семьи ушел в море и не вернулся. Капитан того злополучного корабля сказал, что попали они в шторм, и отца смыло в море. Мать была безутешна. Новый брак поправил бы их положение, но она уперлась. Нет, правда, она была еще молода, стройна и красива, многие купцы заглядывались, да чего греха таить, и сейчас заглядываются на нее. Но она всем отказала. Ждала отца. Договорилась о рассрочке платежа, молила пожалеть, войти в положение: осталась вдовой с детьми. Работала служанкой в богатом доме, чтоб покрыть долги. Работали все, даже младший брат Санька. Было очень тяжело, но они выстояли. У Егора где-то глубоко все-таки была обида на мать. Выйди она замуж за купца, жизнь их была бы куда как легче.

Егорий, или Георгий, как уже привычно на Византийский манер звали его, решил для себя, что и в любовных делах он не допустит промашки. Присмотрел себе невесту. Да, не красавица, зато отец ее входил в гильдию купцов, в которую Егорий как иноземец никак не мог вклиниться. Связей, открывающих двери и новые возможности для извлечения прибыли — вот, чего хотелось, что горячило его кровь. Но отец девушки выставил условия: чтобы у дочери была богатая свадьба, чтобы не стыдно было пригласить множество гостей, чтобы у молодой семьи был большой красивый дом; чтоб обеспечена была как надо.

С этой поры все думы его занимало лишь одно: как и где найти возможности для дополнительного заработка. Свободных денег было немного, большая часть была пущена в оборот. Закупался товар. Часть откладывалась на оплату долгов и налогов. Деньги за дом, в котором он жил с матерью, братом, холопами, до сих пор не были выплачены. Необходимо было вносить суммы еще лет пять, чтобы выплатить все. Тут выкроить на свадьбу сверх уже рассчитанной прибыли было не просто.

В толчее, от одного из капитанов болгарского корабля он услышал, что стали замечать в Болгарии ордынские сотни. Вина капитан привез мало. «Вскоре, если будет война, и вовсе перестанут приходить», — подумалось Егору. Следовательно, взлетят цены на римское вино. А если взять дешевое Византийское вино, да болгарскую печать на пробку поставить, можно было неплохо заработать. Егор принимал пришедший товар, проверял, суетился. Издали он увидел Алексиса. Раздолбая, кутилу, старшего сына богатого купца первой гильдии Адамиди. За дикие бесчестные выходки отец лишил его содержания, тот ловчился и выживал как мог. Ему было двадцать два года, но следы разгульной жизни уже оставляли на нем свой отпечаток. Лицо его было красным и опухшим. Волосы на голове прилизаны, явно не чесаны, но при этом на нем была свежая длинная туника. «Аристократишка!», — зло подумал Тимофеев. Егорий его не любил, но часто проворачивал с ним темные дела. А почему нет? Он сын купца перовой гильдии, его имя имело вес.

— Здорово, брат Егорий! — протянул Алексис руку. От него разило перегаром.

— И тебе не хромать! — протянул руку в ответ Егор.

— Слыхал новости из Болгарии?

— Да все знают. Вина, масло, шерсть, да много чего из хорошего товара не пришло. Значит, цены всяко возрастут.

— Да…будет битва, — Алексис азартно потер руки. — Но ты не туда мыслишь, — Он прищурился и хитро улыбнулся.

— Ты-то чего радуешься?!

— Я знаю кое-что! Но скажу не бесплатно!

— А ты уверен, что твоя весть стоит денег?

— О да…

* * *

— Ссышь, я так и знал. Мамка не отпустит! Не по зубам тебе!

— Но ты это, за языком следи! Я поеду.

— Смотри, моя доля пятьдесят процентов!

— Тридцать!

— Не на базаре!

— Двадцать пять!

— Ладно! Ладно… идет.

* * *

Дальше от порта тянулись склады и торговые кварталы, которые представляли собой скученные деревянные и глинобитные дома, в которых проживали в основном торговцы, ломбардцы и ремесленники. В одном из таких домов, хоть и не очень богатом, но все же, в двухэтажном и деревянном с небольшим внутренним двориком, и обосновалась семья русича Тимофеева.

Анастасия Тимофеева сидела за большим крепким дубовым столом в залитой светом комнате и тщетно пыталась свести доходы и расходы, мысли ее все уходили не в ту сторону. Насте шел тридцать четвертый год. «Тридцать четыре, — думала она, — это много или мало?» У ее ровесниц в эти годы по десять-двенадцать детей, у нее только двое. Двое сыновей — это много или мало? Настя в двадцать четыре года стала соломенной вдовой, как говорят в народе, — это много или мало?

Она могла выйти замуж, но все ждала Ивана. Поначалу надеялась, что найдется, но годы шли… Да и не приглянулся никто вот так, в самое сердце. Глупость, конечно, в ее-то годы думать о таких вещах… Что она, девица наивная? Настя вздохнула. Сколько всего было… Сорвалась бы она сейчас в Орду за Иваном?! Да, прав был Иван, все ей приключений хочется! И по Руси поездила, и у ордынцев год прожила — сейчас это казалось какой-то сказкой! Надо же, и в настоящем сражении даже участвовала, и жива осталась. Ей вспомнился бой с хулагинцами… и почему вспомнилось, как Ногай вытаскивал ее из горящего шатра, как расстегивал бушлаг, и взгляд его темный, плавящий… Настю от таких воспоминаний бросило в жар. Она закрыла глаза, мотнула головой, словно отгоняя непрошеные мысли. «И что за думы в голову лезут!.. Интересно, где сейчас Ногай? Жив ли еще? …»

Настя вздохнула.

«Это все свадьба Егора, она выбила из колеи. Господи боже, сын уже женится! Как быстро пролетело время!»

Настя вдруг стала ощущать себя старой. Все самое важное, интересное, надежды — все это кануло куда-то. Ну чего ей ждать от жизни? Что ее ждёт впереди? Внуки?! Внуки — звучит-то как! А они будут звать ее бабушка! Настя опять вздохнула. Надо смириться, унять тоску. Да, прошло время, надо это признать. Все, хватит! Счета сами не сведутся! Работать.

В ее залитый уже полуденным солнцем рабочий кабинет влетел Егорка. Настя, вникшая в цифры, опять отложила бумаги. Нет, сегодня явно со счетами она не разберется. Ох, Господи, помоги, опять что-то удумал?! Егор часто носился из-за свадьбы со всякими идеями заработка. Насте не раз приходилось гасить его опасные планы. Всякий раз, если узнавала, диву давалась. Ну, чего еще выкинет!

— Матушка, корабль прибыл из Болгарии с вестями, говорят, там батюшку нашего видели.

— Брешут! — Это была далеко не первая такая новость. Если поначалу Настя верила, загоралась, то в последние годы убедилась, что все шарлатаны жадные до денег.

— Да нет! Говорят купец… ну его Аднроникус узнал. Правда! Правда. Говорит он это! Матушка, не гляди так недоверчиво. Я хочу смотаться в Болгарию посмотреть. Корабль на днях отплывает.

— Ну нет, одного я тебя не отпущу, вместе поедем!

— Мам, ну чего я, маленький, что ли? А счета? Кто за всем смотреть будет?

— Ничего, управляющий, Фёдор, — справится. Да и Саньке пора уже в дела вникать, а не только за прилавком стоять. Поеду.

— А если не он это? Расстроишься. Да и не спокойно там. Говорят, война в Болгарии будет. Побереги себя.

— Я была в бою! Ты думаешь, меня это остановит, если там твой отец?! Поедем вместе! — Решительно заявила Настя.

Егорка был недоволен. Не так он все себе спланировал. Ну да ладно.

* * *

Путь по Черному морю был тяжек. На море штормило. Настю удивило, что с ними отправился Алексис. «Да, по торговым делам, матушка, вместе безопасней», — Отмахнулся Егор. Ох, чуяло Настино сердце, что-то опять затевается. Ну ничего, она рядом, разберется с ними, если что. Трюмы корабля были пусты. Корабль их обошел главный Болгарский порт, в котором царил хаос из-за надвигающейся войны, и поплыл дальше, к небольшой рыбацкой деревушке — Тырново. Именно там, по словам Егора, видел Андроникус купца Тимофеева.

Погода стояла премерзкая, лил дождь. В такую погоду выходить из каюты не хотелось. Но Насте, жаждущей во всем разобраться поскорее, это не казалось проблемой. Она накинула капюшон дорожного плаща, и, подхватив под руку недовольно морщившегося Егора, шагнула с корабля. В местной таверне Егору сказали поспрашивать за деревней, где тянулись землянки и маленькие покосившиеся полусгнившие домики. Там ошивались потерпевшие, прибитые волной, совсем бедные рыбаки, да гуляющие лихие люди. Скорее всего, там мог быть человек, как сказывали, похожий на купца Тимофеева. И Настя с Егором, взяв с собой Фрола и Никитку, пошли вместе туда, куда показали им люди из таверны. В землянках жил совсем бедный, оборванный люд. Среди них был один и правда после кораблекрушения. Заросший, косматый, в грязной одежде. Русскую речь разумел. Архипом, сказал, звать. Был он холоп у боярина Давыдова в Киеве. В Болгарию плыли с товаром. Да помер боярин, а он два года как здесь. На Руси баскаки лютуют, жизни никакой нет. Возвращаться не хочет.

— Может, с нами поедешь? Работу дам, — Предложила Настя.

— Нее! Свободным привык, не хочу господам служить.

Настя вздохнула, не зная, чем еще помочь мужику — дала монет серебряных.

Горько, тяжело было на сердце. Может, и Иван так где-то жив. Прибился куда, а вернуться не может. Жаль. Снова обманутые надежды. Пора уже смириться!

Надо бы плыть назад, но Егорка все откладывал, говорил, что из-за Алексиса он купца с товаром ждет. «Ладно, — думала Настя, — раз дела, что поделаешь? Останемся».

Потянулись хмурые, серые, дождливые дни, приносящие лишь тоскливые мысли. Жили на корабле, питались тем, что привезли с собой. Прошло дней пять, и тут с утра началась шумиха: Егорка, забрав слуг, вместе с Алексисом куда-то пропал. Остался только Фрол, помогавший на корабле капитану.

Настя забеспокоилась. Сын к вечеру не вернулся. И утром к завтраку никто не появился.

— Где мой сын, Фрол? Сказывай! — потребовала Настя. Фрол давно служил холопом в их семье, знал порой больше, чем полагается. Потупился.

— Не велено…

— Кем не велено?! О, чует мое сердце недоброе! Где он, говори!

— На поле он. В пяти верстах была вчера битва.

— Зачем Егор туда поехал?

Фрол замолчал и ничего больше не сказал.

— Таак, опять что-то задумал. Собирайся, найди коней. Едем.

— Там опасно! Сброд всякий! Матушка Анастасия Тимофеева, не надо!

— Мы едем!

* * *

На поле пахло железом, кровью и смертью. Летали с гарканьем вороны, слышались стоны раненых. От всего этого выворачивало желудок наизнанку. Настя порадовалась, что в беспокойстве за сына не позавтракала. Да, бывала она на поле битвы и после сражения. Но такое! И что делает здесь ее сын? Раненым решил помочь? Настя с Фролом спешились и вели коней под уздцы, ехать по полю было невозможно. Подол ее дорожного плаща и платья пропитался кровью и жидкой грязью. Настя глазами искала сына.

По равнине, усыпанной телами людей и коней, слонялись в основном мужики разбойного вида, женщин было мало. Настя заметно выделялась, привлекала любопытные взгляды. Фрол поёжился: «Ох, жди беды!». Они прошли уже далеко, когда Настю привлекла собравшееся толпа людей. Громко споря, ругаясь непотребно, выясняли, то ли делили что-то как попало одетые мужики. «Без Егора с Алексисом там явно не обошлось!» — Подумала Настя, подошла ближе. Сына в толпе не было. Настя протиснулась к центру. Внутри толпы, возле поверженного коня, лежал без движения воин. Богатые доспехи его, украшенные золотой вязью с драконами, стали предметом спора, переходящим, похоже, в драку.

Начался бой, двое сцепились на кулаках, но главный стоял поодаль, смотрел, чем дело кончится. Настя не обращала на них внимания, она присмотрелась к раненому. Рисунок доспеха показался ей знакомым, сердце бешено колотилась. «Нет!.. Нет, не может быть!» Она упала на колени рядом с ним.

— Ногай?! Ногай! — звала она. Он не откликался. Лицо его было перепачкано грязью и кровью. «Может, не он?» Настя достала из рукава платок, начала оттирать у лежащего на земле щеки, лоб, нос, глаза. Платок пропитался кровью, палец провалился в рану.

Ногай застонал. Пальцы Насти задрожали, девушка одернула платок. Рана была ужасна, вместо глаза было кровавое месиво. Ее замутило, казалось, живот потянулся к горлу. Настя стиснула зубы, тихо выдохнула, сглотнула.

— Ногай, — позвала его она.

— Смотрите-ка, он еще живой! — Бородатый мужик, похоже, победивший в драке, ухмыльнулся и достал кинжал. Настя среагировала мгновенно, схватив валявшийся рядом меч, направила в сторону подошедшего.

— Только тронь его! И это будет последнее, что ты сделаешь!

— Госпожа, не надо! Давайте уйдем! — потянул ее Фрол за рукав, но Настя словно не слышала.

— Какая грозная! Уже боюсь! — съехидничал мародер, сверкнув щербатым ртом, но кинжал убрал. Толпа мужиков с интересом обратила внимание на Настю.

— Ой, мужики, гляди-то как! Будто пятерых живьем проглотила, да шестым поперхнулась, а Зацепа? — Толпа заржала, радуясь намечающемуся представлению. Рослый бородач, названый Зацепой, хмыкнул. Настя поняла, кто из них главный, опустила меч и обратилась к нему:

— Отдай мне воина! Доспехи можешь себе забрать! Мне нужен только он!

— И пошто тебе этот, — Зацепа склонился над Ногаем. — Кусок мяса! А? — Распрямился, сделал неприличный жест бедрами в сторону Насти. — Я-то тебе, красава, поболее сгожусь! — В толпе опять раздался дружный хохот.

— Ты это, если где свербит, то почешись! — Зло ответила Настя. — А честную мужнину жену, речами своими охальными не смущай!

— А коли ты замужняя на кой ляд он тебе сдался?!

— Не твоя забота! Отдай!

— А кто тебе, голуба, сказал, что я тебе его отдам? Моя он пожива! Весь! И доспех, и он сам. Я, может, из черепушки его себе кубок сделаю? А?! — Снова заигрывая с толпой, подмигнул Зацепа. Толпа одобрительно загалдела.

— Кубок? Больше провозишься! Да и не победил ты его в честном бою! Не докажешь…я сражусь за него! Как и все! — Настя махнула в руке мечом, призывая супротивника к бою.

— Я с бабами не дерусь! Я с ними только люблюсь! Может, ты за него меня отлюбишь?!

В толпе опять засмеялись.

— Проиграть бабе боишься?

— А коли выиграю? Велика ли мне честь от такой победы?!

— Я за него заплачу!

— О, вот! Вот, уже пошел меж нас сюрьёзный разговор.

— Золотой плачу!

— Золотой — это хорошо, но маловато! Не, любава-красава, колечко хочу, что на пальце у тебя, с камушком красненьким. — Настя закрыла глаза, тяжело вздохнула. Не сняла, дуреха, забыла! Ивана подарок. Даже в трудную, голодную годину не заложила. Жалко было. Как память жалко. Но здесь уже не поторгуешься, она выдала себя, свой интерес, и за меньшее не отдаст он ей Ногая.

— Идет, — кивнула она. — Но доспехи я сниму с него сама.

— Ну и вкусы у тебя, красава. На кусок мяса позарилась! Что, голым не терпится узреть?

— Оставь пошлые речи. Боюсь, как бы хуже ему не сделали, раны не растревожили.

Настя с помощью Фрола, осторожно, со знанием дела, отстегнула пластины доспехов. Кольчугу ей Фрол помогал снимать, приподнимая осторожно ордынца за плечи.

— И перчатки, перчатки сними! Не забудь. — Снова влез главарь. Настя потянула перчатки, блеснул на руке Ногая перстень с зеленым камнем. Она поспешно закрыла его ладонью, незаметно сняла и спрятала в рукав. Отдала перчатки.

— Хороши перчатки, тонкая работа. Думала, забуду? Ишь, хитрая лиса!

Ногая, оставшегося в пропитавшейся кровью рубашке, Настя накрыла своим плащом. Положила под голову платок. Толпа заскучала, люди стали расходиться по полю. Настя отправила Фрола в деревню за телегой, сама осталась ждать.

Зацепа с парой своих людей, отошедший было в сторону, с интересом поглядывал на видную одиноко сидящую Настю. Говорил что-то сальное рядом стоящим мужикам. Те посмеивались, смотря на женщину. Мысли в голове главаря мародеров роились не добрые. Он уже решился, но тут на горизонте появились люди с носилками, гружеными доспехами.

Настя узнала слуг и сына. Ей стало больно. Кем сын вырос?! Как не гнула она его, все без толку! Все мимо прошло! Не ожидала такого от Егора! Так низко пасть! Да и про отца явно наплел! Мать обманул! Окаянный!

— И не стыдно тебе, Егорка, людей-то обирать! — громко крикнула Настя. Егор повернулся на знакомый голос.

— Матушка, — растерялся он от неожиданности. — Ты почему здесь?

— Да им-то, мертвым, не все ли равно! — влез Алексис.

— Ты-то молчи! Наверняка, без тебя не обошлось! Все твоему отцу скажу! Вываливай все! Будем раненых с поля выносить!

— Ну, мам! Ну, ты чего!

— Вываливай! А то, как вот этого, — Настя кивнула на Алексиса, — лишу всякого наследства!

Глава 7

Мне бы просто за руку взять тебя,

Что не выпустишь быть уверенной.

Что навеки со мной рука твоя,

Вот и все, что мне нужно. Веришь мне?

(Мария Горбулина)

День уже клонился к полудню, когда Анастасия и Егорка с дворовыми привезли раненых, как указал местный староста, — в большой амбар местного наместника. Туда навезли многих. Мест в амбаре уже не было, людей размещали под открытым небом. Со всех сторон раздавались стоны и причитания. Фрол нашел свободное место. Стали выгружать искалеченных войнов. Настя пошла искать лекаря.

Им оказался седой мужчина непонятного возраста, руки и одежда его были перемазаны чужой кровью. Он устало выслушал Настю, поблагодарил за привезенных раненых. Сказал подождать.

Настя вернулась к своим, пострадавших уже выгрузили. Настя присела возле Ногая. Небо заволокло серыми тучами. «Вот только дождя не хватало!» — зло подумалось ей.

Когда лекарь, наконец-то, подошел, то, взглянув на лицо Ногая, его лечить отказался. Настя пустилась в уговоры, обещала заплатить, но тот лишь гневался:

— Посмотри на вот это все! — он обвел рукой лежащие ряды раненых. Мне работа! Из-за него! — Лекарь махнул на нее рукой, мол, что с тобой разговаривать, время тратить, и ушел.

— Мам, ну правда, ну чего он нам сдался!

— Он мне жизнь спас. Я его не брошу, — Настя закусила губу. Думала, как быть. Сама она Ногая не вылечит. Тут нужен был знающий врачеватель. Да где его возьмешь? Того, кто ее поймет, того, кто здесь всех знает…

— Никитка, слушай, сбегай на край деревни. Помнишь, мы к мужику ходили, как его… Арсений? — Настя нервничала.

— Архип, кажись.

— Да-да, точно. Приведи его сюда, скажи, дело есть. Помощь его нужна. Фрол, раздобудь лохань с водой и тряпиц, или полотнище какое, только чтоб чистое.

Везти Ногая на корабль без оказания лечения Настя боялась. Да и посмотреть решила, как лекарь врачует. Благо, прогонять он ее не стал.

Раздались душераздирающие вопли, запахло паленым мясом. Настя обернулась на крики. Лекарь прижигал раны.

— Ты пошто так людей терзаешь? — спросила Настя.

— Если не прижечь, помрут от воспаления ран.

Настя перекрестилась. Уж больно чудовищно это было.

Прибежал Фрол с лоханью и тряпками. Разрезали одежду на Ногае нательную, начали омывать раны. Повернули на бок. Рана на плече растревоженная сильно закровила. Прижали кусок тряпки, Фрол обмотал куском ткани, завязал.

Глаз — вот, что беспокоило Настю, — как с ним быть? Его промывать доверила Фролу, саму ее от вида раны мутило. Когда грязь была убрана, стало ясно, что рана глубокая, открытая. Тут одной перевязкой не обойдешься. «Что же делать? Прижечь, может?»

Подошли Никита с Архипом, отвлекли ее от принятия решения.

— Помощь твоя нужна. Лекарь нужен, что лечить его возьмется. — Настя показала на Ногая.

— А этот что? — Архип мотнул головой в сторону проходящего лекаря.

— Отказался.

— Понятно дело. Этому ордынцу не много охотников помогать сыщешь! — Архип поморщился.

— Слушала я горе твое. Теперь и ты меня послушай. Мужа моего в Орду угнали. Я за ним пошла, переодевшись отроком, еще дети были малые. — Настя показала на Ногая. — Он жизнь мне спас в бою. Он один знал, что я женщина среди воинов, и не выдал меня. Отпустил домой. Видишь, как судьба свела…

Архип вздохнул.

— Да, неисповедимы пути Господни. Похоже, и среди этих басурман люди бывают.

— Помоги мне добром за добро его отплатить. Рана его тяжела на глазнице, кто помочь может? У кого рука не дрогнет?

— Попробую помочь, раз такое дело. Есть тут один… я попробую уговорить.

— Я заплачу сколько надо, — сказал он. Архип кивнул — после, мол, оставь.

— Приведи мне его! — крикнула вслед Настя.

Осталась с Фролом и Егором ждать. Опять потянулось медленно время. Настя вздохнула, присела рядом с Ногаем. Фрол подрядился помогать лекарю. Перевязывал раненых. Насте хотелось помочь, но оставить Ногая не могла. Ее ужасно волновало собственное бездействие. «Может, надо было все-таки прижечь?» А она время тратит драгоценное.

Один Егорка с ужасом вертел головой по сторонам. Крики, стоны, боль раненых терзали душу. Внутри него зарождалось чувство стыда. Вместо того, чтобы помогать, как все, людям, он помчался доспехи да ножи собирать. Ради чего? Невесты богатой? Повелся на уговоры Алексиса. И когда он перестал видеть границу дозволенного? А видит ли ее еще Алексис?

Начавшаяся суета сбила его мысли.

— Мама, смотри, — потянул Настю за рукав Егор.

Настя обернулась туда, куда тянул ее сын. Несколько раненых, которым прижигали раны — умерли. Лекарь махнул подбежавшим рыбакам. Тела умерших стали погружать на носилки — выносить, освобождая место другим. Это испугало Настю. Она подошла к лекарю, спросила, отчего, ведь и раны залечили.

— Прижигание к ране — мука адова. Не все выдерживают. Но если не прижечь серьезной раны — все равно умрут от загноения. Так хоть надежда есть, на Господа бога одно упование.

— Вот тебе и лечение, — пробурчал себе под нос подошедший Фрол.

— Да, прижигать, наверно, не будем. Подождем, кого Архип приведет, — с тревогой сказала Настя.

Возле амбара стали появляться болгарские воины, рыскали, высматривали будто кого. Настя укутала Ногая в плащ. Больше здесь оставаться было нельзя. Ногая поместили на носилки, перенесли на телегу. Решено было перебираться на корабль. Никиту она оставила ждать Архипа и велела на корабль его весть.

* * *

На палубе корабля столкнулись с Алексисом. Произошла между ним и Настей стычка. Она не хотела, чтобы он ворованное здесь вез. За место на корабле она оплатила. Ей и было решать.

— Заключим сделку. Вы же любите сделки? — хитро прищурился Алексис.

— Какие сделки у меня с тобой могут быть?!

— Раненый. Для раненого у меня есть кое-что, что может помочь перетерпеть боль.

— Что это?

— Дурман трава.

— Что она дает?

— Расслабляет, притупляет восприятие этого бренного мира, — Алексис расплылся в улыбке.

— Да! Нет, похоже, такой гадости, что ты не испробовал. Егору не вздумай предлагать!

— Не-ет. Ну так как? Идет? Я везу доспехи, вы — живого ордынца?

Настя закрыла глаза. Вздохнула. Это предложение было ей поперек горла. Помолчала.

— Хорошо.

Из поясной сумки Алексис достал небольшой мешочек.

— Я его курю немного, но раненый вряд ли закурит, — Алексис усмехнулся своей шутке. Но, не встретив поддержки, продолжил. — С водой горячей разведите и пить дайте.

На корабле Ногая накрыла горячка. Он стонал, бредил, рвался в бой. Тело его все пылало. Настя смочила тряпицу в воде, положила на лоб Ногая, присела на постель рядом.

Рана глаза была слишком тяжела, ее требовалось вычистить. Они с Фролом перевязали как могли, но врядли этого достаточно. «Что же так долго нет Никиты с Архипом? Может, разминулись, и теперь Архип не знает, куда идти? Это тревожило. Господи, что же делать-то?! Зачем Ты устроил, чтоб я нашла его? Не на муку же? Ногай должен выжить! Должен!»

— Фрол, может, ты сможешь рану вычистить?

— Помилуй матушка, я не резальник. А если рука дрогнет? Нет. Не смогу.

Ногай был разумом в битве: — Наступление…наступают… армия. слева… Нет… их слишком много. Темно… Нет…мы не отступаем. Мы отобьемся…лучники…

— Ты сильный, я знаю. Только держись. Потерпи еще немного! — успокаивала то ли его, то ли себя Настя.

Ее душили слезы. На нее вдруг накатила неимоверная усталость. Слишком много всего в один день. Унижения, пережитые на поле битвы, разочарования из-за Егора, страх за Ногая — все это здесь, на корабле, вдруг явственно ощутилось ею. Комок рыданий подкатывал к горлу. Настя стиснула зубы, глубоко вздохнула, успокаиваясь — нельзя было распускаться. Стоны раненого участились.

Настя решилась. Развела мелко истолченные листья в горячей воде. Остудила. Опоила Ногая. «Надеюсь, Алексис не обманул».

Раненый успокоился, перестал стонать. Устало вздохнув, Настя достала кольцо, надела на палец Ногая. Может, оно придаст ему силы?

Время, казалось, тянулось бесконечно.

«Неужели, придется самой? Господи, помилуй!» Настя перекрестилась. Вздохнула, собралась. Взяла кинжал.

Нет, все же, Господь бережет. Послышались шаги на палубе и голоса.

Пришел Архип с Никиткой и хмурым рябым мужиком лет пятидесяти, с густыми бровями. Одет тот был просто, но чисто.

— Это Валко, он скотник.

Валко поклонился. Разбинтовав, осмотрел глазницу.

— Надо вырезать. Есть нож? — деловито заметил Валко. Настя подала.

— Хороший кинжал. Сойдет, — Валко подошел к жаровне, обмотал рукоять, стал накалять острие. — У нас тут зимы бывают лютые, а живем бедно. Скотины мало. Ее если прирежешь сразу, так потом до весны не дотянешь. А ведь по весне еще пахать надо.

Нож стал краснеть. Пора.

— Держите его крепко, чтоб не дергался, особенно голову, — скомандовал Валко.

Валко раскаленным ножом начал чистить раненый глаз, убирая рассеченные жилы и вырезая загноившееся. Ногай застонал в бреду и агонии…

* * *

Алексис с Егором зашли посмотреть на Ногая. Внимательный к деталям, Алексис обратил внимание на богатое кольцо ордынца. Хмыкнул. А вот на пальце у Анастасии Тимофеевны кольцо пропало. Надо бы порасспросить.

Ногай бормотал имена, среди незнакомых всплывало имя Насти. Это резало слух Егору, коробило и злило. Он вышел на палубу корабля рассерженный.Облокотился на бортик, смотря на волны. За ним подошел Алексис, происходившее его наоборот забавляло.

— Ну, поздравляю, брат Егорий, нашел батю!

— Заткнись.

— И, главное, все имя твоей матери называет. Я не помню имя своей подружки на следующее утро. А здесь? Тебе на кажется это странным?

— Про тебя — нет! Это вполне в твоем духе. И подружки у тебя соответствующие!

— Ох, ох, какой сердитый! Только на меня зря срываешься. Ты вот мне скажи, куда кольцо твоей матери делось? Она же с ним не расставалась, — Егор тоже обратил внимание, но не придал значения. Мало ли, сняла. Алексис, видя озадаченность, Егора продолжил — Ты его вроде как невесте своей хотел подарить. Вроде как, фамильная ценность. А теперь что дарить будешь?

— Не твоя забота.

Алексис лишь усмехнулся и покачал головой.

* * *

Лишь на вторые сутки после прижигания, когда уже полным ходом шел их корабль в Константинополь, Ногаю стало лучше. Жар немного отступил. Он ненадолго пришел в себя. Открыть почему-то смог только правый глаз. Потолок, стены качались. Его замутило. Злые духи вертят его, словно в колыбели. Голова раскалывалась, как будто тысячи кинжалов разом воткнули в висок. Ныла грудь и горело плечо, руки, словно налитые железом, не поднять. Да что же это с ним?!

— Кажется, он приходит в себя, — услышал Ногай незнакомый мужской голос. Где же он? Неужели, враг захватил его?

Подошла женщина. Нет, не может быть! Это она! Настя! Эти глаза он узнает, где бы ни был, они давно стали его наваждением. Настя. Не, это не правда! Откуда ей быть здесь?

— Ногай, — позвала она.

Он не ответил. Язык, казалось, не слушался его. Вырвался лишь то ли вздох, то ли стон…

— Тихо, не волнуйся. Все хорошо. Ты очень сильный, ты выдержал! Дальше будет легче.

Ногай все всматривался в ее лицо. Нет, это все ранение, это все обман, воображение играет с ним злую шутку. Он уже видел такое в жару в Египте, когда кажется, что озеро совсем близко, а на самом деле, нет там ничего. Но ему все равно, пусть обман. Он крепко сжал ее руку, ему стало спокойно, и он опять ушел в забытье.

Глава 8

Ты сегодня не властен над завтрашним днем,

Твои замыслы завтра развеются сном!

Ты сегодня живи, если ты не безумен.

Ты — не вечен, как все в этом мире земном.

(Омар Хайям)

«Сегодня ты на коне, и перед тобой открыт весь мир, а завтра ты немощен, беспомощен и заперт, словно с сундуке, в четырех стенах. За что Аллах посылает мне такое? Я был слишком самонадеян в своих планах? Всевышний решил смирить меня?»

Ногай пришел в себя и изучал светлую, просторную комнату. Ставни окна были широко раскрыты. Струился теплый свет. Ногай пытался понять, где он. Он не в шатре, значит, не дома. Где?

Похоже, на нем было много ран. Левый глаз и голова, плечо, живот были обмотаны туго кусками ткани. Плохо. Очень сильно болела голова. Слева стучало в виске. Казалось, словно вся левая часть лица немела от этой боли. Это мешало сосредоточиться и подумать. Мысли его блуждали. Тело ныло. Он оперся руками на кровать и попытался встать, но руки его ослабли, а тело, словно чужое, не хотело подчиняться. Это злило. Он не привык просто лежать. В голове всплыли слова «Кусок мяса» Это он кусок мяса! Как же он жалок. Человек, двигающий тумены, не мог подчинить собственное тело.

Чем закончилась битва? Мы отступили. А дальше? Сколько людей смогло уйти? И как далеко? Встретилась ли разделенная армия? Был ли дан ответный бой подлым болгарам?

В комнату вошел мужчина с лоханью и тряпкой. На вид лет сорока, может, пятидесяти. Славянской внешности. Булгарин? Русич? Кажется, он его уже видел. Там, где качались стены. Там была Настя, и он принял это все за виденье. Но сейчас этот, сердито глядящий на него человек, был реален.

— Пить, — хриплым, словно не своим голосом, cпросил Ногай.

Фрол налил воды из кувшина в глиняный стакан. Дал отпить Ногаю.

— Где я?

— В доме купца Тимофеева, — ответил ему хмурый Фрол.

— Булгары проиграли?

— Что?

«Он, возможно, не знает. Или не скажет. Или он с ними заодно. Надо быть осторожнее». Он поджал губы. Спросил снова:

— Место? Где я?

— Дом купца… Место… хм. Царьград.

Царьград?! Никогда здесь не был… Хорошо, что не Булгария, — подумалось ему. Разум стал слабеть, комната, стала терять очертания, и он снова погрузился во тьму.

Когда, он вновь очнулся, был вечер. Сколько прошло, он не знал, — «тот ли это самый день, когда было утро?» Первое, что он увидел, была фигура в белом. Она то отдалялась, то приближалась. Ногай зажмурил глаз, снова открыл. Это была Настя.

Ее рука легла на его лоб, принося с собой прохладу.

— У него жар! Опять!

— Не уходи.

— Нет. Я не уйду.

Настя присела рядом. Положила компресс. Стало легче. Разум прояснился. «Неужели, это и правда она? Но как?! Как такое возможно?!»

— Как ты себя чувствуешь? Что болит?

Ногай молчал. «Ну да, он ей не скажет», досадливо подумала Настя. «Как же она ему поможет?»

Ордынец внимательно всматривался в ее лицо, будто пытаясь запомнить. А, может, убедиться, что это она?

— Ты узнал меня? Я Настя. Я была в Орде, переодетая воином.

Ногай едва заметно кивнул. Значит, узнал. Уголок его рта дрогнул, то ли в улыбке, то ли в насмешке.

— С косой тебе лучше.

Настя улыбнулась в ответ.

— Да, волосы отросли с тех пор.

— Как я здесь оказался?

— Я нашла тебя на поле, после сражения.

— А ты как там оказалась? Ты воюешь на стороне болгар?

— Нет. Это случайность, — Насте не хотелось признаваться, что ее сын обирал раненых.

— Как ты связана с болгарами?

Настя вздохнула. Придется рассказывать.

— Я никак с ними не связана. Мой муж пропал несколько лет назад. Пришли вести, что видели его в Болгарии, в рыбачьем поселке, недалеко от места, где было сражение.

Ногай едва заметно напрягся.

— Ты его нашла?

— Нет.

Помолчали. Каждый думал о своем.

— Это твой дом?

— Да, я живу здесь с сыновьями.

— Что стало с моими людьми? Был ли дан ответный бой болгарам?

— Я не знаю. По вестям, что приходят из Болгарии с купцами — войны, как таковой, сейчас там нет.

Ногай досадливо дернулся. Рука сжалась в кулак.

— Где я? Что за Царьград?

— А это Фрол, наверно, так сказал. Так часто называют. Ты в Византии, в главном ее городе, в Константинополе. Хватит разговоров, Ногай-ага, тебе поесть надо. Похлебка придаст тебе силы. Может, жар сгонит. Фрол, помоги-ка его приподнять.

* * *

Ночь выдалась тяжелой. Ногай находился в бредовой полудреме. Мучимый сильными болями, он метался, кусал губы, старался не стонать. Даже Фрол, недолюбливающий Ногая за то, что тот был ордынец, с уважением стал поглядывать на раненого. Настя всю ночь просидела возле него. Она клала ему на голову, грудь — тряпку, смоченную холодной водой. Говорила, что-то ласково успокаивающее… Разум его блуждал между сном и явью, смысла слов он не улавливал. Лишь теплота в голосе была понятна… Кто с ним так говорил в последний раз? Может, мать?…

После мучительных блужданий, он очнулся весь в поту. Была темень, и он не сразу уразумел, что бодрствует. Всмотрелся. На столе, возле окна, лучина совсем догорела и теперь дотлевала мелкой искрой.

Голова раскалывалась, левый глаз горел, хотелось сорвать повязку. Боль стала постоянным спутником. Нескончаемой пыткой. Чтобы легче было терпеть, он стиснул крепко зубы, челюсть заломило. Он и раньше бывал ранен, но такой безумной боли не было никогда. Что же с глазом? Цел ли? А если нет… Сердце болезненно сжалось.

Он вглядывался в темноту и терзался тоскливыми мыслями. Кто он теперь? Какой из него воин? Да жизнь ли это? Жалкое бесконечное существование во тьме и боли.

А там… что там?.. Там, верно, так же темно. И тихо.

Ногай вздохнул, задышал глубоко и вдруг ощутил, что он не один.

Запах, приглушенный запах трав, и чего-то женского, неуловимого. Ордынец повернул голову и увидел, что Настя лежит рядом с ним, на краю постели. Ее, похоже, сморило. Она лежала на груди, подогнув под себя руки. Волосы ее выбились из-под косы и разметались по подушке.

Настя. Так близко, так желанно близко! О, как мучительно и сладостно было осознавать, что она рядом. Ногай хотел дотронуться до лежащей рядом женщины, ощутить, что это не сон, но рука, ослабленная, плохо слушалась его. И все же, преодолевая слабость и боль, он заставил ослабленную конечность двигаться и коснулся волос славянки. Душа его наполнилась теплом и надеждой. Нет, он будет бороться. Так долго он бежал от нее, и теперь он не сдастся.

На небе забрезжил рассвет. Как не старался Ногай, но дремота овладела им. Зашел Фрол. От картины, открывшаяся его взору, передёрнуло. Настя спала на краю постели, Ногай лежал совсем близко от неё, на боку, обнимая ее одной рукой.

— Вот ведь, окаянный, на нашу голову!.. Хлебнем мы еще с ним.

Фрол убрал руку Ногая и, качнув, положил его на спину. Бережно тронул Настю за плечо. Стал будить.

— Анастасия Тимофеевна, матушка, вам лучше в свои покои пойти. Глашка вас не обнаружит, искать пойдет. Дом взбаламутит. Еще Егор с Сашей увидеть могут. Нехорошо.

Она проснулась. Поднялась с постели.

— Нет, нет, я еще посижу, — Настя устало потерла глаза.

— Идите, идите, я за ним присмотрю. Если что, позову.

Глава 9

И встретишь вдруг, когда не ждёшь…

И обретёшь там, где не ищешь…

Неведом путь, какой пройдёшь,

Чтоб отыскать своё средь тысяч…

(Ирена Буланова)

В порту семья Тимофеева снимала небольшой склад, на втором этаже располагался рабочий кабинет. На столе в клетке щебетала маленькая желтая птичка. Егора сегодня раздражало все, в том числе и эта щебечущая птаха.

— Цыц! — погрозил он, стукнув рукой по столу. Птица испуганно затихла и заметалась по клетке. Егор закатил глаза. «Надо бы с ней по сдержаннее, еще помрет от испуга.»

Сегодня сорвалась хорошая сделка. Купец из Болгарии, с которым он уже вроде сговорился, решил закупать товар из гильдии.

«Да, праведная жизнь не так уж легко дается». Настроенный решительно, по возвращении в Константинополь, Егор завязал с темными делами, боясь, что это утянет его на дно. Всеми силами он искал новых связей, знакомств. Покупал, продавал, выискивал заинтересованных в редких товарах, на них брал заказы. С Алексисом в его делах более не участвовал, да и в общении охладел.

Егорий остро понимал, что для того, чтобы развернуться, освободиться от долгов, ему надо было начинать вести торговлю по-крупному. А для этого не хватало вестей, да и осведомителей, что кормились с купцов первой гильдии. Те всегда знали наперед, какой товар лучше сбросить побыстрее, а какой придержать и поднять в цене. Вот вроде слышал, что шелк должен из Китая прийти, знать бы куда именно в порту причалят их корабли, перехватить раньше, сговориться. Это бы поправило дело.

Не хватало помощи матери, она делами почти не занималась. Ее заботил лишь привезенный раненый, который на поправку все не шел. Мать тратилась на лекарей… Ну да, ей было важно отдать долг. Все правильно, но раздражало.…Ему вот на подарок предполагаемой невесте не хватает. На такой, приличный! Кольцо бы сгодилось… Все ордынец этот! Не понимая толком почему, но этот слабый, раненный человек вызывал в Егоре злость. Было странно, непривычно, что внимание матери уходило теперь на кого-то кроме их семьи. Лучше бы счетами занялась. Ее дела семьи вообще заботят? Вот и Саньке только бы книжки читать, да на диспуты бегать.

Забежал парень из охраны.

— Показался на горизонте корабль с гербами, вроде из Франции.

— Как не во время! — Егор раздраженно заходил по кабинету. — Никиту позови.

Подошел Никита.

— Никит, не в службу, а в дружбу, — сходи к купцу Ксенаксису, отнеси отрез парчи и эту птицу в подарок его дочери. Скажи, от купца Тимофеева.

— Лучше бы сам зашел. За одно с невестой познакомился.

— Некогда мне. — отмахнулся Егор, — у меня корабль с товаром, пришел, ждать не будет.

— Ладно, схожу.

Никите было двадцать четыре года. Он вместе с матерью и младшим братом переехал с Тимофеевыми в Константинополь. Хорошо, разбирался в делах, помогал в счетах приказчику и был правой рукой Егорке. Парень он был простой и честный. Все еще не был женат. И не особо торопился обзаводиться семьей. Одно время ему нравилась Глаша, но она оставалась холодна на его ухаживания. История с ней незаметно сошла на нет, а новой так и не возникло. Идя, петляя узкими улочками, он вышел к дому купца. На плече его был отрез материала, в другой руке клетка с птицей.

Дверь в воротах дома была не заперта. Он предусмотрительно постучал. Но ему не ответили. Тогда он открыл дверь и зашел во двор. Перед домом был небольшой сад. Никита невольно залюбовался, смотря вокруг. Тут на него со злым лаем откуда ни возьмись набросилась большая лохматая собака.

— Ах, черт, какой злой! Откуда ты только взялся! — птица испугано затрепетала по клетке, чем еще сильнее привлекла внимание собаки. Пес обнажил зубы, зарычал. Никитка завертелся, поднимая повыше клетку с птицей и стараясь не уронить отрез ткани.

— Атуг, нельзя, сидеть! — из-за деревьев выбежала девушка в простом легком платье из холстины. Спереди был повязан фартук, перепачканный землей. Она оттащила за ремешок собаку.

— Не укусил тебя?

— Нет, — Никита огляделся. Штанина от колена до щиколотки была разорвана. Да оказия. Что это за оборванец, подумают? Никита постарался скрыть дыру.

— Ты кто будешь?

— Я от Егория Тимофеева с подарком для дочери купца.

— Ааа. Это ей, что ли, птица? Ну, она такое любит. Ей понравится. Госпожа в верхних покоях отдыхает. Мы гостей сегодня не ждали. Сегодня пришло много кораблей. Господин уехал в порт.

Девушка, крепко держа все еще рычавшую собаку, повела ее в сторону и привязала возле ворот. Ворота закрыла на засов. Подошла. Никита рассматривал спасительницу, лицо ее было простое, глаза не большие, далеко посаженные. Волосы выбились из-под платка.

— Порвала, гляжу? — кивнула спасительница на штанину.

— Да, есть немного, — Никита поморщился.

— Не дело в таком виде подарки-то дарить, — девушка весело поглядела на Никиту.

— Пойдем со мной. Только быстро, пока никто не видит.

— Да ладно. Не страшно, — Никита засомневался. Прилично ли. Это ее: «никто не видит» его смутило.

— Пойдем, пойдем! Я не кусаюсь. Зашью, — она уверено взяла его за рукав и повела в дом, по дороге рассказывая. — Это все мой младший брат. Тренировал пса, да к цепи не пристегнул, видно, друзья играть зазвали, отвлекся. Слышал, участились нападения на дома купцов? Говорят, какая-то банда орудует. Вот брат и занялся охраной, так сказать.

К центральному входу девушка не пошла, а свернула в маленькую неприметную с торца дверь. Они оказались в темном коридоре. Спутница Никиты не растерялась, потянув за собой, не выпуская рукав, вывела, и вскоре они оказались в небольшой комнатке. Здесь через маленькое слюденое окошко струился слабый свет. Возле стены была простая постель, сундук. Стол у окна, рядом обычная длинная деревянная лавка. Из сундука девушка достала нитки и иглу.

— Ну, чего встал? Садись.

Девушка вдела нитку в иголку и, присев рядом на корточки, стала зашивать дыру.

— Тебя как звать-то?

— Никита. А тебя?

— Ида.

Никита стал рассматривать девушку. У нее было простое открытое лицо, слишком широко посаженные глаза, слишком длинный нос. Но она была живой и открытой, и когда улыбалась, лицо ее казалось вполне милым.

— Ты не местный, да?

— Почему ты так решила?

— Говор у тебя странный, слышится в речи. Ты не византиец.

— Русич. Мы переехали с семьей купца Тимофеева. Десять лет назад из Суздаля.

— Где это? Никогда не слышала о таком.

— Ну, это довольно далеко. Как тебе объяснить?… За морем и далее.

— Ты, наверно, много видел. А я вот всю жизнь прожила в этом доме, мне кажется, я и сама часть этого дома. Какая она, твоя земля?

— Ну, там широкие луга, полноводные реки, полные рыбы, а леса такие дремучие, что кажется вот-вот выскочит леший или бабай, или на ветвях вот-вот русалку углядишь.

— Русалку?

— Да, ты, кстати, не нее похожа!

Ида сердито посмотрела на Никиту. Она знала, что не красавица, и в словах русича ей слышался подвох.

— Что, такая же красивая? — иронично спросила девушка.

— Лик русалок необычен, тем и завораживает. Путники засматриваются на них, и русалка утаскивает их в свое царство.

Ида улыбнулась. Она закончила шить и, подняв лицо, озаренное улыбкой, посмотрела прямо в глаза Никите.

— А ты тоже засматриваешься?

Никита замер. Ее глаза захватили его. На миг между ним и этой девушкой возник будто неизвестный, таинственный и притягательный — совсем другой мир.

Дверь резко со скрипом открылась. Никита и Ида вздрогнули от неожиданности. Девушка смутилась, опустила лицо и встала.

— Это кто тут?! Ида? С кем это ты тут?

На пороге комнаты стояла старая полноватая сгорбленная женщина с палкой в руке.

— Я тебя в саду кличу, весь голос сорвала, а она тут! Совсем стыд потеряла?

Никита, от таких слов весь красный, порывисто встал.

— Не гневись, Мати. Что ты думаешь сразу худое?! А это юноша к госпоже, от жениха с подарками. Да вот собака ему штанину порвала. Зашиваю.

— Сама?! Одна?! Незамужняя девка!!! — горячилась и хватала воздух Мати.

— Не подумайте худого, я с добрыми намерениями. Ведь от жениха, что ж это, его имя позорить буду дурными поступками? — решил вмешаться смущенный Никита.

— Тааак! — Мати отдышалась. Успокоилась. — Ты! От жениха, пойдем со мной. Карачи пришел, ему подарки отдашь. Я провожу. А ты — бесстыжая, сиди здесь. Видала бы тебя твоя мать! Я с тобой после поговорю!

Глава 10

Кто не ведал ни мук, ни бед,

для того исцеленья нет,

если есть в душе твоей свет,

ты, как тысяча душ, глубок.

Юнус Эмре (1240–1320)

Выйдя за ворота дома, Настя, к своему удивлению, вдруг заметила, что в Константинополе царила, как и всегда теплая, солнечная, летняя погода, но она совсем не трогала и не радовала ее. Медленно шла она по хорошо знакомой, отделанной булыжниками дороге, погруженная в свои тревожные думы. Ногая она оставила с Фролом, но мыслями снова и снова возвращалась домой.

Ногаю не становилось лучше. Раненая глазница все же воспалилась, под раной распухла, образовался нарыв. Поначалу он стал плохо есть, левая часть лица его не слушалась. Без твердой пищи тело быстро слабело. Он не жаловался, но искусанные губы и жар говорили сами за себя. Она нашла лекаря, тот посмотрел — лечить отказался. Сказал, рана смертельная, странно, что он вообще еще жив. Нашла другого, тот посмотрел, покачал головой, поцокал языком. Оставил микстуру. За визит взял двойную плату. Микстура не помогла.

Положение раненого ухудшалось. Все реже бывал он в сознании, мучимый, похоже, сильными болями, все дольше находился в забытье.

Настя раздобыла через Фрола в портовой таверне дурман-траву и, боясь давать ее много, разводила по чуть-чуть на ночь.

От нее боли утихали, но начинался бред. Ногай отдавал распоряжения, рвался куда-то, в сознание не приходил.

Настя терзалась от беспомощности и незнания, что же еще сделать. Надо было найти по-настоящему хорошего лекаря. Да только вот кого? Где? Расспросить знакомых? Так пришло решение сходить на рынок, к тому же Егор давно просил заглянуть, проверить счета. Совсем она про все забыла. Счета, счета, безликие цифры на бумаге требовали своего внимания…

Перед рыночной площадью начиналась улица ремесленников. Лавки только открывались в ожидании поставщиков и первых покупателей. Настя не спеша шла мимо ремесленных оружейников, седельников, красильщиков, — не заглядывая, по запаху можно было понять, где какая ремесленная. Тут пахло железом, углем, там шерстью, а далее краской и свежеструганным деревом. Мастера и купцы были крепко повязаны друг с другом.

Возле мастерской кожевника Настя приостановилась, услышав русскую речь. Хозяин сердился, что купец привез ему мало кож и мехов.

— От этих басурманов житья никакого нет! Злые, как собаки, бесчестные, как шакалы, обирают последнее! Я вез товару гораздо больше, но чтобы доехать, многому пришлось осесть в карманах и возах ордынских…

— И чего же вы все это терпите? На кол их, проклятущих!

— Да мочи нет! Не все терпят! Народ бунтует: лютостью поборов недовольный. В Белозерске убили басков. Так гады эти целую тьму наслали. Кто успел — в лес убег, а остальных… да что говорить? — купец досадливо махнул рукой.

— Что же князья?

— А всяк о себе только заботу имеют. Хотя вот сын Ярослава стал деревеньки объединять да крепость каменную воздвигает вокруг….

— Дело доброе…

Настя вздохнула и пошла дальше.

Он мог быть там, среди тех ордынцев, сжигающих деревни, подавляющих бунт, и все-таки, его там не было.

Ей вспомнился разговор с Ногаем, когда он еще приходил в сознание. Она тогда за ворчание Фрола извинялась, мол, много он горя от ордынцев натерпелся.

— Не в оправдание, но я помню, что землячество для тебя — не пустое слово. Я хочу, чтоб ты знала, я не ходил с походами на Русь, никогда.

— Почему?

— Там была ты. Я думал, что ты там…

Он не пошел из-за меня?!.. Так странно было думать об этом. И все же, знать ходил в другие страны. Он такой же, как все они, что грабят и разоряют города! «Нет, не такой» — предательски шептало сердце… Ей были понятны чувства Фрола к Ногаю. Понятно подчеркнуто равнодушное отношение сыновей, — он для них был чужой мужчина в доме. Только в себе она разобраться не могла. Чувства ее к ордынскому военачальнику были противоречивы.

Ей, как и всем, было за что злиться на Ногая, но она не могла. Она помнила его благородство, как заступался он за нее перед Тулаем, заботу его о простых воинах, его смелость и неподкупность в бою с хулагинцами — все это вызывало живой отклик в сердце Насти. Когда она вернулась домой из Орды, часто вспоминала о нем. Эта внезапная встреча, то, что в бреду он называл ее имя, его слова, что он думал о ней, всколыхнули в Насте забытое, затаенное чувство. Но она гнала от себя осознание, что в заботе о нем движет ею нечто большее, чем уважение и признательность.

Незаметно для себя, вышла Настя к рыночной площади.

Во всю, как в большом муравейнике, кипела здесь жизнь. Крики купцов, зазывающих в свою лавку, сливались с воплями разносчиков, блеяньем овец, ревами ослов и верблюдов. То тут, то там сновали водоносы, что предлагали освежиться в жару или забрызгать базарную пыль. В открывавшихся палатках блестели браслеты, начищенная железная посуда и подносы отбрасывали солнечные блики; пестро расшитые ковры манили замысловатым узором, и множество, и множество других товаров из разных стран были здесь.

Настя не замечала ставшую уже привычной за долгие годы красоту, и очнулась она от своих мыслей лишь когда стали ее окликать хорошо знакомые купцы, торговавшие по соседству с их торговым местом.

Оказалось, ее внимание требовалось не только цифрам. Надо было улыбаться, а в последнее время удавалось с трудом. Она с усилиями перебарывала свой настрой, здоровалась, старалась проявлять участие, узнавала новости. Постепенно разговорилась, ожила, будто бы вернулась прежняя жена купца.

Давний знакомый, тоже славянин-купец, из третьего ряда, перехватил шелк из Китая. Настя сторговалась с ним и перекупила немного за хорошую цену. Заодно узнала вести: на границе произошли столкновения между китайскими купцами и ордынцами, что привело к серьезным обострениям в отношениях.

— Китайские товары верно возрастут в цене. Смотри, у меня много изделий из китайского фарфора, на них может возрасти спрос, — прибавил от себя купец, дабы продать больше. Настя осталась равнодушной к этой фразе, да и шелком она заинтересовалась, случайно вспомнив сетования Егора. Весть про ухудшение отношений с Китаем заинтересовала ее совсем в другом ключе. «Может, поэтому и отозвал полки в Орду Великий хан, на Руси бунты, с Китаем осложнения? Вот Ногай придет в себя, я ему расскажу».

Где-то через час, пообщавшись со всеми понемногу, Настя дошла до их торгового места. За деревянным прилавком ловко справлялся Никита. Саньки не было.

— Здравствуй, Никита. Как дела идут?

— Идут, Анастасия Тимофеевна, слава богу.

— Ну и хорошо. Дай-ка, я свитки посмотрю.

Никита достал свитки, подал Насте.

— А Санька где?

— Да на собрании, там какой-то францискан приехал.

— Кто?

— Богослов известный, из Франции или из Германии, не помню точно.

— Опять он за свое. Лучше бы счета внимательнее вел. Вот парчи, плачено за двадцать пять аршин, а тут указано на десять. Помечено, вижу, продали семь, а остальное где?

— А это, я по распоряжению Егора отнес материю в подарок купцу Ксенаксису.

— Что ж не помечено?

Никита пожал плечами. Настя вздохнула, ну задаст она Саньке.

— Он еще не дал своего благословения на брак?

— Нет.

Настя покачала головой.

— Ты его дочь видел?

— Нет. Я отдал купцу подарки и ушел.

— А Егор хоть ее видел?

— Не знаю, вроде нет.

Настя вздохнула. У Егора в отношении с людьми, похоже, складывался слишком деловой подход. Надо бы навестить Ксенаксиса.

— А как привезенный раненый? — спросил неожиданно Никита.

— Пока без изменений. Не знаю, что и делать.

Настя успела проверить половину свитков, когда появился Санька. Он был похож глазами на мать, а овалом лица и черными, слегка вьющимися волосами, на отца; нога, доставившая много хлопот в детстве, хоть и выздоровела, да только небольшая косолапость в походке все же осталась. Настя с укором посмотрела на Саньку.

— Ты где пропадаешь? Почему за тебя Никитка работает? У него на складе своих дел хватает!

— Матушка, там сегодня так интересно было. Спор был с францисканцем, есть ли границы непостижимого для человеческого разума…

— Вот умный ты парень! Книги умные прочел, но откуда такое к цифрам нерадение? Пропустил много. Вот здесь неправильно сосчитал. Опять вчера на сборища свои ходил? Засиделся допоздна, сегодня все цифры плывут перед глазами!

— Ну, матушка — это цифры, у них истории нет, не интересные, плоские они. Другое дело, когда обсуждение идет…

— Там собираются одни бездельники! Отпрыски богатых родителей. Вот им делать нечего, они и рассуждают.

— Матушка, ты не права. У нас там лучшие люди со всей Византии. Вот недалече, тема была, что в человеке важнее: дух или плоть? Лекарь самого императора выступал, Ставрос Метаксас, и доказал, что ослабленный дух…

— Лекарь императора?! — перебила его Настя не дослушав.

— Да!

— И что, он хороший?

— Да он лучший, умнейший человек! — горячо заговорил Санька, видя интерес матери и стремясь ее убедить. — Он разбил полностью позицию последователей древнегреческого философа о необходимости человека стремится к удовольствию, так как …

«Императорский лекарь, вот его бы к Ногаю» — подумала Настя. Только вот кто ее во дворец пустит? Здесь могло помочь только старое знакомство. Много лет назад Настя работала у очень знатных людей горничной, а впоследствии и тайным телохранителем. Позже, когда развернулась торговля, Настя ушла. Давно, когда только стало известно, что пропал Иван, и осталась она одна с долгами и малыми детьми, обращалась в этот дом за помощью, получив влиятельное поручительство перед кредиторами. Обращаться снова с просьбой было злоупотреблением хорошего отношения. Но другого выхода Настя не видела.

Глава 11

Не думай, что с тобой всегда друзья стоят.

Пути судьбы любой опасности таят.

(Омар Хайям)

Евстрафтия Эказест была женщиной из высшей знати, дальней родственницей императора, двоюродный дед ее, Константин Ласкарис, остался в памяти людей как храбрый и мужественный герой, державший оборону Константинополя в трудное смутное время.

Одетая в легкие нормандские шелка, рукою, украшенной дорогими перстнями, она занята была простым делом — вышивала на небольшом ткацком станке. На стане, сквозь протянутые нити полотна, протягивала она аккуратно челнок. Эта обычная женская работа успокаивала и помогала привести мысли в порядок. Стежок за стежком выстилался узор — здесь терпение и выдержка нужны, особенно, если внутри клокочет буря.

Ей уже шел пятый десяток, трое ее сыновей были среди приближенных, в советниках императора, младший сын служил в магистрате, вот только жизнь дочери, выданной за богатого, но недалекого человека, прибавляла день ото дня хлопот.

«Но какой же он дурак, хоть и богат! Это просто невыносимо — уже которой раз ей придется сглаживать его дерзость!» Зять ее допустил некорректную шутку на собраниях, косвенно, но в адрес императора. Она быстро разлетелась, и злопыхатели притаились в ожидании, покачнет ли это влиятельность знатного дома из древней ветви. Похоже, эта простая мелочь могла стать большой проблемой и отразиться на карьере ее сыновей!

Нужен был прием, конечно же, без младшей дочери ее сумасбродного муженька. Хорошо бы, если б они куда-нибудь уехали из столицы…

— Госпожа, к вам вдова купца Тимофеева. Просит пустить ее, хоть ей и не назначено.

— Купца Тимофеева?.. хм… Настя?! Как же это я запамятовала? Да, проводи ее в мои покои.

Настя, в легком льняном платье, в платке, повязанном тюрбаном, в сопровождении слуги зашла в покои, поклонилась.

— Настя! Здравствуй, здравствуй, моя дорогая.

— Благодарю, что приняли меня.

— Как не принять, ты всегда желанный гость в моем доме, — сказал он. Настя поклонилась. — Здоровы ли дети твои?

— Спасибо, слава богу, все здоровы.

— Как ты сама?

— Благодарю, все хорошо! Рада и вас видеть в добром здравии.

Евстрафтия в ответ кивнула и улыбнулась привычной светской вежливой улыбкой.

— Погода нынче нас радует, и после серых дней, ты только посмотри, какое солнце!

— Да, все как в жизни, — Отозвалась Настя.

— Я думаю, будет удачный урожай винограда, — она посмотрела на слугу. — Подайте нам освежающий мятный чай и можете идти. Мятный чай прекрасно утоляет жажду.

Пока слуга разливал чай, Евстрафтия улыбалась и не проронила ни слова, разговор возобновился, как только он удалился.

— Что же привело тебя на самом деле?

Настя вздохнула, стараясь подобрать слова.

— Есть человек, которому я многим обязана, он ранен и ему требуется врач, хороший врач. Все лекари, что были, ничего не смогли сделать. Я знаю, вы знакомы с Ставросом Метаксасом, императорским лекарем.

Евстрафтия встала, подошла к окну: дом ее был расположен высоко на пригорке, и из окна открывался прекрасный вид на набережную. Повисла тяжелая пауза.

— Я знаю, я, наверно, прошу слишком много, но обстоятельства…

— Это мужчина, да? Человек, которому нужна помощь?

— Да, но…

— Ты ведь так и не вышла замуж?

— Нет, не вышла. Возможно, Иван жив. Как я могу, и дети…

— Тогда… этот мужчина, он тебе…?

Настя напряглась и закусила губу. Евстрафтия могла знать о событиях в Болгарии. Она была хитрой и всегда искала выгоду во всем. Рассказывать всю правду о Ногае было опасно.

— Просто друг, которому нужна помощь. Это сложный вопрос и очень длинная история.

— Ладно, у всех свои тайны, — Евстрафтия снова отвернулась к окну, казалось, она забыла о разговоре и следит лишь за прибывающими кораблями. Опять повисла пауза. Настя встала из-за стола, решив, что прием окончен, и пора прощаться.

— Понимаешь, Метаксас очень сложный человек, — снова заговорила Евстрафтия. — К простым людям пойдет ли — большой вопрос. Если я попрошу его, то буду должна ему. Быть должной такому человеку очень опасно. Я помню, что ты спасла жизнь моему младшему сыну и дочери, когда на нас напали, знаю, что мы в неоплатном долгу перед тобой. Тот день стал моим самым большим кошмаром и наибольшей радостью. Я помню, — Евстрафтия вздохнула. Когда она снова заговорила, тон голоса был снова легким и светским. — Давай-ка прогуляемся. У нас там прекрасная аллея.

Они вышли в сад. Евстрафтия подхватила Настю под локоть.

— Да, погода нынче просто чудесная, правда? Но немного жарковато, ты не находишь? Вот знаешь, он такой человек, он любит все необычное, — снова вернулась к теме Евстрафтия. — Да. Старый человек, свои причуды, любит, знаешь, когда в жизни находится что-то, что может его удивить. Ты все еще в неплохой форме… — Евстрафтия внимательно оглядела фигуру Насти с ног до головы. — Я хочу устроить прием, созвать знатных людей, и Метаксас будет. Ты могла бы выступить на приеме. Этим ты бы заинтересовала Метаксаса и уговорить его стало бы куда как проще.

— Выступить? Я?! Да что я могу?

— Настя, Настя, ты недооцениваешь свои таланты.

Глава 12

Ставь на чёрное, ставь на красное,

Ставки сделаны — нам пора.

Карты розданы — дело ясное, —

Впереди большая игра.

Ставь на чёрное, ставь на белое,

Будет выигрыш — будешь жить…

Карты розданы, ставки сделаны,

Ничего нельзя изменить.

(Альвар)

Впервые Настя засомневалась, а стоило ли на это соглашаться? Возможно, есть другой способ, или другой лекарь, наконец. Господи, только бы дети не узнали! Вдова купца Ивана Тимофеева, уважаемая женщина, мать двоих сыновей, она стояла в маленькой комнатке для слуг, переодетая в короткую выше колена полупрозрачную тунику с большим вырезом. Тело ее было умаслено и блестело на солнце. Веки, губы ее — раскрашивала золотой краской служанка Евстрафтии. На руки надели широкие золотые браслеты с каменьями. Настя вздохнула. Хорошо, что из ее круга в этом доме точно никого не будет.

А дальше потянулось ожидание. Появилась служанка, поставила перед ней фрукты, хлеб, воды и снова ушла. Вечерело. Откуда-то издалека слышалась музыка.

Зашла служанка:

— Уже скоро. Госпожа просила быть готовой.

Наконец, ее повели по коридорам из людской, в часть, где проживали господа, в зал для приемов. Перед входом в зал слуга вручил ей меч.

Двери распахнулись и под аплодисменты вошла Настя.

Множество любопытных глаз было устремлено на нее. Евстрафтия, одетая в дорогую фиолетовую тунику в пол, взяла Анастасию за руку и вывела на центр зала.

— Говорят, спартанская нация умерла. Но дух славных воителей живет и в нас. Девушка, воин наравне с мужчиной, может владеть мечом. Кто сразится с прекрасной воительницей? Есть желающие?

Толпа с восторгом смотрела на деву в ожидании зрелища.

— Даврог! — Поманила она рукой.

Вышел мужчина из охранников Евстрафтии. Начался бой. Каждый взмах меча открывал ее грудь чуть больше позволенного, поворот — юбка обнажила ногу по самые бедра. Этот бой они с Даврогом репетировали вчера, и все было слажено и четко. Во время тренировки, правда, Настя была одета, а сейчас ее полуобнаженный вид будоражил и отвлекал охранника. Настю он знал давно, но такой не видел. Взмах, и он пропустил выпад, меч его разрубил воздух. Удар славянки задел его плечо. Настя сердито глянула, шепнула еле слышно ему:

— Ну, ты чего?

Похоже, именно на это и рассчитывала Евстрафтия. Дамам польстило, что женщина может сражаться с мужчиной. Они, попрекаемые и угнетаемые вечно отцами и мужьями, смотрели с восторгом. Да, такого они не видали. Мужчины же с любопытством рассматривали наряд воительницы, находя ее весьма соблазнительной особой.

По договоренности бой должен был закончиться красивым пируэтом и ничьей, дабы примерить мужчину и женщину. Но Евстрафтия любила неожиданные решения. Она махнула рукой, и зазвенели цепи, и с тяжелым лязгом опустилась решетка между сражающимися и гостями. Настя напряглась, отступила от Даврога, опустила меч. «Что происходит?» По недоуменному лицу напарника по поединку, Настя поняла, что и он не в курсе замыслов хозяйки дома.

Отворилась дверь. Послышалось рычание и клацанье когтей по каменным плитам пола. По телу Насти пробежали мурашки. В залу, рыча и скаля зубы, медленно вошел тигр.

Это было страшно. Он рычал и двигался прямо на них. Настя живого тигра не видела никогда, лишь по рассказам знала она о таком. Как завороженная смотрела славянка на зверя, онемев от накатившегося страха.

— Я отвлекаю, ты добиваешь, — быстро сообразил Даврог. Он бросился вперед, тигр повалил его. Воин удерживал от себя открытую пасть тигра мечом. Тут, с криком, по спине животного рубанула Настя. Удар вышел смазанный, неглубокий. Тигр угрожающе зарычал, переключился на нее. Задел по плечу когтистой лапой, повалил на пол. Настя оцепенела. Выставила вперед меч. Острие вошло в тело тигра. Зверь взревел. Раскрылась зубастая пасть, совсем близко. Даврог не позволил тигру укусить женщину. Вскочив, он подбежал, сильным и быстрым ударом отрубил тигру голову. Она покатилась, туша тигра упала в сторону от Насти, полилась кровь.

Все закончилось, но Настя и Даврог продолжали смотреть, на поверженного зверя, все еще не веря произошедшему и пытаясь отдышаться.

Гнев стучал по их венам.

Одежда, руки, ноги были в крови. Тигра было жалко. Это было подло со стороны Евстрафтии — устраивать такое! Никогда она не подойдет и близко к этим людям! У Даврога была такое же ошалевшее лицо, как и у нее.

— Ты знал?!

Даврог, все еще тяжело дыша, лишь покачал головой. «Нет, она и его не предупредила! Он бы ей сказал! Мерзкая женщина! Так рисковать жизнями ради зрелища!»

Гости с горящими от восторга глазами аплодировали!

Настя их всех ненавидела! Она ударила в дверь мечом. Евстрафтия кивнула, двери раскрылись. Славянка, в перепачканной кровью тунике, гневно размахивая руками, покинула зал, коридорами, обратно в комнатку для слуг.

Уже в комнате она все не могла успокоиться. Зашла служанка, на плече ее было длинное белое шелковое платье, в руках лохань с водой. Девушка поставила перед Настей корытце с водой и хотела оттереть кровь. Но Настя зло сказала, чтобы та убралась из комнаты.

— Госпожа ждет твоего выхода.

— Я не выйду! Уйди!

Настю трясло от пережитого страха и гнева. Она ходила из угла в угол, все никак не успокоившись.

— Анастасия, ты была прекрасна! — Оповестила ее Евстрафтия.

— Как вы могли так со мной поступить?!

— Настя, все же хорошо прошло. Даврог опытный воин, да и ты тоже. Вы славно сработали. Из вас вышла бы отличная пара.

— Не заговаривайте меня! Вы меня не предупредили! Это было опасно!

— Да брось, ну что ты обиделась, прям как маленькая. Люди хорошо чувствуют фальшь. А тут все так натурально вышло. Страх, боль, борьба — живые эмоции! Женщина и мужчина не должны сражаться друг против друга. Они объединяться должны против общего врага. Ну же! Пойдем! Наш план удался! Все жаждут с тобой познакомиться!

— Наш план?! Наш план был совсем не такой!

— Хорошо. Решать тебе. Только, выходит, все твои жертвы были напрасны? И твой друг не получит помощи. Я выиграю в этом случае еще больше! Мне не придется ни о чем просить Метаксаса!

Настя закрыла глаза и тяжело задышала. Она ее использовала, как наивно было верить таким людям как Евстрафтия!

— Ну, вот и славно. Я всегда знала, что ты женщина благоразумная.

Переступив через свою гордость, Настя, отерев кровь влажной тряпкой и переодевшись, вышла к гостям в длинном белом платье.

Евстрафтия подхватила ее под локоть и долго подводила к разным людям. Настя каждый раз гадала «Этот? Это Метаксас? Или может быть он?» А далее следовали комплименты и восторги.

— Это было потрясающе! Вы словно греческая Афина-Паллада! Нет, правда! Вы обязательно должны посетить и мой дом!

Настя слега поклонилась, старательно скрывая свою злобу.

— Благодарю.

Хозяйка дома подводила и знакомила Настю все с новыми и новыми гостям. «Господи, да сколько еще она ее как куклу будет выставлять?!» Кто-то из проходящих мимо скользнул рукой по талии Насти и ниже. Она обернулась, чтобы призвать человека к порядочности, но спина обидчика уже удалялась далеко в толпу гостей. «Да за кого они ее принимают!»

— Естврафтия, я устала! Довольно!

— Все, все. Потерпи еще немного, мы уже близки к твоей цели!

Они приближались к группе людей, весело смеявшихся. Настя стала слышать их разговор.

— Говорят, болгарские вина нынче совсем не уступают итальянским.

— Славные болгары храбро отбились от нависшей над ними угрозы. Заодно и нас прикрыли.

— Да, а вы слышали, ходит остроумная шутка: «ордынцы так бежали, что даже своего военачальника потеряли».

В толпе снова засмеялись. Настю обдало холодным потом. «Это они о Ногае?!»

— А вот и Ставрос, — шепнула Евстрафтия Насте, подводя ее к группе людей, обсуждавших ситуацию в Болгарии.

— Занятно, занятно. А что, болгары нашли его? — спросил седовласый мужчина с аккуратной седой бородой.

— Нет, но обещают большой выкуп тому, кто найдет.

В толпе снова засмеялись.

«Что бы вы сказали, столкнись с ним на поле битвы!» — думала Настя, все еще злясь на всех окружающих людей. В душе она жалела о всей этой своей затее. Опасно таким доверять, просить о чем-либо. Возможно, своей просьбой она выдаст Ногая?!

— Вот, познакомьтесь, моя спартанка — Анастейша, — на Византийский манер представила ее Евстрафтия. Толпа потеснилась и Настя поняла, чтоседовласый мужчина и есть лекарь императора. Он с интересом посмотрел на подошедших.

— О, вы были великолепны. И там с тигром даже не дрогнули. Я восхищен! Вы изменили мое представление о женщинах, — он почтительно наклонил голову.

— Ставрос, я польщена, — ответила светской улыбкой Евстрафтия. — Не думаю, что есть кто-то, кто может открыть вам о людях то, чего вы о них еще не знаете.

— И все же, жизнь преподносит все новые и новые сюрпризы.

— Прошу меня простить, я украду вашего друга. Советник Комнин, мне нужно ваше участие в одном деликатном деле.

Толпа вокруг лекаря и советника по делам с иноземными странами, поняв, что интересный разговор подошел к концу, стала рассеиваться.

— Хорошо, хорошо, — поморшился Комнин, досадуя не прерванную беседу. — Я лишь ухвачу еще бокал вашего прекрасного болгарского вина.

— Ставрос, — обратилась с Метаксасу Евстрафтия. — У этой отважной девушки будет просьба, и я очень буду рада, если ты ее уважишь.

Императорский лекарь ответил вежливым поклоном.

* * *

Санька, узнав, что сам Ставрос Метксас будет у них завтра, радостно прыгал и долго не мог успокоиться. «Господи, ну какой он еще мальчишка!» — подумалось Насте.

— Нет, мам? Ну, правда? Правда? Невероятно! Как так? Как ты его уговорила?

— О, прошу, только не досаждай ему своими философскими вопросами. Умоляю.

— Я расскажу своим, вот они упадут!

— О, Саша, хватит!

Ранним утром следующего дня к воротам дома вдовы купца средней руки, не принадлежавшего ни к одной из гильдий, иноземца Ивана Тимофеева, подъехала богатая повозка со знаками императорского дома. Из нее вышел седой мужчина с аккуратной бородой, в котором многие заподозрили Метаксаса, императорского лекаря. В руке у него был небольшой сундучок с удобной ручкой сверху на крышке.

Этот приезд весьма всколыхнул соседей.

Многие друзья Александра Тимофеева, якобы случайно прогуливаясь возле его дома, очень дивились тому, что слова его оказались правдой. Метаксас шел отреченно, ни на кого не смотря. Он постучал в ворота. Они быстро открылись. Настя уже ждала его во внутреннем дворике. Двор был заполнен корзинами с цветами и фруктами — последствие вчерашнего поединка.

— Здравствуйте. Спасибо, что приехали.

— Да, не за что. Пока не за что. А вы, я погляжу, очень популярны. Наверное, много разных поступило предложений?

— Меня это не интересует, — сухо ответила Настя. — Пойдемте.

Ставрос на это лишь хмыкнул, но ничего не сказал. Они уже уходили с дворика, когда с лестницы кубарем сбежал Санька, и встал перед Настей и Ставросом. Мать сердито глянула на сына, но в укор ему ничего не сказала.

— Это мой младший сын Саша. Ставрос Метаксас, императорский лекарь.

— Я восхищаюсь вами. Я прочел все ваши книги, которые только смог достать. Ваши комментарии к трудам Аристотеля и Платона — это просто потрясающие, они разъяснили мне что такое добродетельный гражданин своего города.

— Что ж, юноша, такая тяга к знаниям весьма похвальна. «Коль хочешь мир познать, что скрыт в тени, ты в собственное сердце загляни. А если сам себя познать захочешь, смотри, собой себя не заслони». Есть великолепная книга о вашем тезке Александре Македонском, прочтите, не пожалеете.

— Благодарю за ваше внимание к моему сыну, но все же мне нужна ваша помощь как лекаря. — Вмешалась Настя боясь, что разговор затянется.

— Славный юноша, ему бы учиться…

— Не его это судьба, это для богатых детей, пойдемте.

Настя провела его в небольшую комнатку на первом этаже возле лестнице, в которой и лежал Ногай. Метаксас с интересом смотрел на раненого, в голове его всплыл вчерашний разговор о войне в Болгарии. «Совсем ведь близко, только море переплыть. Возможно ли?»

— Кто он? Уж не ордынец ли?

— Китаец! Купец из Китая! Да вот, на пути к Константинополю разбойники напали, еле отбились.

«Да, и правда, откуда в семье купца ордынец? И все же, странно» — думал Ставрос:

— Занятно. Не слышал я о нападениях. — Он испытывающие посмотрел на Настю, но она молчала, и чтоб не сказать лишнего. — Что ж, займемся делом.

Метаксас раскрыл сундучок, стал доставать и ставить на стул рядом с Ногаем колбочки, кожаный турбус с инструментами.

— Лохань, руки мыть буду.

Фрол принес лохань и кувшин с водой. Полил Ставросу на руки. Лекарь руки встряхнул, вытирать не стал. Фролл, державший наготове чистый ручник, головой недовольно покачал.

Ставрос взял колбочку, и из нее полил ароматное масло на руки, перед лоханью. Запахло травами.

— Покрывало убрать. Пусть ваш слуга размотает раны на теле.

— Как, все?

— Да, все! Вы говорили, что не поправляется — будем смотреть, почему.

Настя с помощью Фрола осторожно размотала повязки. Метаксас придирчиво посмотрел, понюхал, потыкал в раны палочкой.

— Рана на плече полосная, на животе — уходящая под ребра. Внутренних разрывов не видно. Кровоподтека нет. Они несерьезные, затягиваются хорошо. Давайте глаз посмотрим. Ты бы лучше вышла, смотреть будет трудно.

— Ничего, я привыкла.

— Необычная ты женщина. Ладно.

Настя размотала повязку на голове.

Ставрос посмотрел. Принюхался. Потыкал в рану палочкой. Ногай застонал. Настя вся напряглась, беспокойно кусала губы.

— Что вы ему даете?

— Что?!

— Он с загноившейся раной так долго протянул? Боль невыносимая. Вы ему что-то давали?

— Господи. Как же он мучился!.. Дурман-траву. Вот, я разводила ее на ночь.

Ставрос посмотрел. Тыкнул пальцам, положил на язык.

— Опий. Правда, очень плохого качества.

Он достал из сундучка мешочек.

— Вот. Разведи, этот очищенный. От него эффект быстрее, и без последствий.

Настя развела белый мелкий порошок. Приподняв голову Ногая, раздвинув губы ложкой, влила ему в рот получившийся раствор.

Ставрос достал железную тонкую палочку с острым лезвием и начал вскрывать начавшую срастаться рану. Из нарыва убрал гной. Прижал чистым Фроловым ручником рану.

— Хм, рана прочищена хорошо. Кто тот лекарь, что делал? Чья рука? Я всех врачевателей в городе знаю.

— Это был не лекарь. Мясник.

Ставрос удивленно посмотрел на Настю.

— Там, за городом, лекаря не оказалась.

— Неплохо… — пробормотал Метксас стал расковыривать рану дальше.

— А вот и наша проблема. Наконечник застрял. Так часто бывает. Стрела летит на большой скорости, врывается в плоть и об кость ломается. Наконечник остается. Странно, что ваш мясник его не заметил. Правда, он глубоко ушел. Много придется резать.

Операция шла долго. Старвос опытной рукой наставлял в рану тонких деревянных палочек, чтоб края раны не мешали. Тонким ножом долго старался подцепить наконечник стрелы. Не удавалось. Тогда он стал вгонять тонкий ножик возле наконечника и расшатывать в ране. Наконец, тот поддался. Кусочек железа выскочил и брякнул об пол.

— Ну вот. Теперь прижечь и все.

Уже провожая и благодаря Ставроса, Настя спросила, сколько должна за его работу.

— Я нахожусь на обеспечении императора и плату за лечение у всех остальных беру услугой. Вы мне ничего не должны. Должна Евстрафтия. Странно, она за простых людей обычно не просит. Вы очень интересная женщина, Анастейша. Опий, или как вы его там называете, дурман-траву, больше не давайте, а то он может потерять разум. Совсем. Вот мяту, анис, ромашку, обычные травы, — из них можно отвары давать. Они, знаете, тоже хорошо головные боли снимают. Да, раненый не должен просто лежать. Жизнь — это движение. Смерть — это покой. На теле много покраснений. Это от долгого лежания. Двигаться сам он не может, надо это делать за него. Тело обтирать, повязки, простыни менять. Все остальное в руках божьих.

Глава 13

Благородство страданием, друг, рождено,

Стать жемчужиной — всякой ли капле дано?

Можешь все потерять, сбереги только душу, —

Чаша снова наполнится, было б вино.

(Омар Хайям).

После операции у Ногая всю ночь держался жар. Настя боялась, как бы не стало хуже. Ставрос был последней надеждой. К утру горячка прошла, Настя ушла к себе отдохнуть. После обеда к ней зашел Фрол и сказал, что ордынец пришел в себя.

Настя умыла уставшее заспанное лицо и пошла к Ногаю. Он и вправду выглядел бодро, лицо его не было мучительно искажено, — знать, боль прошла.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, намного лучше.

— Я нашла хорошего лекаря. Оказалось, под глазом застрял наконечник стрелы. Вот он.

Настя раскрыла ладонь и показала Ногаю:

— Он такой маленький, а сколько мучений приносил…

Ногай потянулся, Настя положила наконечник стрелы в его раскрытую ладонь. Коснулась пальцами его кожи. Ладонь ордынцца закрылась, сжав пальцы славянки на короткое мгновение, разжалась.

— Сохраню. Будет мне напоминание.

Он вздохнул и все же решился спросить.

— Что с глазом?

Настя закусила губу, это был трудный вопрос. Она все откладывала, и сама ему так и не сказала. Славянка опустила взгляд, покачала головой.

Ногай тяжело задышал. Принять это было не просто.

— Оставь меня.

Настя понимающе кивнула и вышла.

Он подозревал, что с глазом все плохо, но надеялся, что тот останется цел. Много ли он знал воинов без глаза? Видел со всякими ранениями своих людей, но обычно такие уже не были лучшими в бою. Увечные чаще просто возвращались домой, хорошо, если поход был удачный, то не с пустыми руками. Теперь он сам — увечный! Пойдут ли за таким его нукеры? Признают ли? Уныние и тоска захватывали его. Осознание собственной слабости и никчемности терзало и злило. И вот таким сейчас его видит она! Спустя столько лет, почему именно так? Почему слабым и жалким? Пожалела… она его жалеет, это все, все, что ей движет! А он, наверно, был груб, и она больше не придет. Может и к лучшему…. Но он ошибался. Легче не становилось от одиночества и вечно бурчащего Фрола, — отчаянье давило еще больше.

Вечером Настя все же заглянула. Он постарался скрыть свою радость, но это давалось с трудом. Она выглядела наряднее и свежее, чем днем. Его внимание привлекли ее губы, что были краснее обычного. Что это? Не для него ли прихорашивается? Вздор! Возможно, ждет гостей.

Настя вела себя с Ногаем легко, словно встретила старого знакомого, много расспрашивала его о том, как он жил все это время. Постепенно, нехотя, видя ее доброе расположение и живой интерес, Ногай разговорился и поведал ей о странах, в которых побывал, о диковинных высоченных пирамидах, о миражах, что в жару обманывают путников. О животных и блюдах, которые удалось попробовать.

— А помнишь наш совместный поход на Хулагу? — спросила Настя.

— Да, не самые приятные воспоминания. Мы тогда были на голову разбиты… Я жалел, что не поверил тебе сразу. Я и Тулаю тогда не совсем поверил. Он давно как человек вызвал у меня подозрения. За ним много тёмных дел водилось, но на прямую пойман не был. Надо было отступить, поменять позицию, выслать разведку. А решил проверить вас обоих…подождать. Жаль, упустил время. Много славных воинов в том бою полегло.

— Тогда тяжело пришлось: мы сражались до самого рассвета.

— Ты храбро билась в ту ночь. Как ты так долго смогла скрывать, что ты женщина?

— Мне Семеныч помогал. Он скрывал от чужих любопытных глаз, когда переодевалась. Где бы я была, если бы не он? Как отец мне был. Заболел он какой-то хворью прямо перед походом на хулагинцев. Умер. Жаль, мне его сильно не хватает. Вот так родился в Суздале, на земле Русской, а похоронен в Сарай-Берке, в Золотой орде.

— Я сожалею о твоей утрате.

Помолчали.

— Ты всегда такая боевая была? Как ты так сражаться научилась?

— А, ну, так жизнь научила. У меня мама рано умерла, я ее не помню совсем. А отец — он купец был — все в разъездах по торговым делам. Так я с мальчишками бегала, и по деревьям лазала, и в бабки играла, да щеглов в лес ходила ловить. Ну и драки у нас бывали стенка на стенку.

— Ты дралась с мальчишками?

— А то как же! И бита была. Правда, и им от меня доставалось порядком. Приходила домой в разорванной одежде, с синяками и разбитыми коленками, но довольная! Ох и попадало мне от Семеныча… А потом сосватал меня отец за знакомого купца Тимофеева. Он тоже часто уезжал, вот я и упросила его выучить меня с оружием обращаться, чтобы могла я и дом сберечь, и детей.

— Твой муж — смелый человек. Я помню, как он просил за тебя, не побоявшись наказания. Давно он пропал?

— Через год, как мы переехали сюда, девять лет получай. Капитан сказал, что попали они в шторм, и Иван хотел паруса сберечь, и работал на ровне с командой, смыло его и еще несколько человек волной.

— Ты больше не вышла замуж?

— Нет. Я ждала, что он вернется. Я и сейчас жду. Не верю, что он умер. Сердцем чувствую — жив и все!

Настя вздохнула и поспешила сменить тему.

— Ну, а ты давно был дома? Все в походах. Домой, наверное, все некогда заглянуть?

— Да, давно.

Насте хотелось больше узнать о Ногае, она решилась, но этим вопросом огорошила его:

— Ты давно не навещал мать?

— Что?!

— В бреду ты часто говорил, что скоро зима и приедешь… Похоже, это было очень важным для тебя.

Ногай вздохнул. Поджал губы. Никогда и ни с кем не говорил он о матери. И никогда и ни с кем, ни из своих нукеров, ни из наложниц, не стал был это обсуждать. Это было его затаенной болью, что остальные могли счесть за слабость.

— Прости, я затронула, наверно, болезненную тему.

Ему не хотелось обидеть ее своим молчанием, к тому же она так просто и открыто рассказала о себе.

— Нет. Все в прошлом. Это было давно. Я был ребенком.

— Что произошло?

— Когда мне было семь лет, отец забрал меня у матери, привез в Сарай. Я был представлен великому хану Бату, после отец отвез меня за город, там был учебный лагерь, там и оставил, чтобы я стал воином.

— Так рано? В семь лет?!

— Да. Так многие поступают. Зимой тренировки прекращались, Бату шел в поход. Мы все высыпали в поле и с восторгом и завистью смотрели на уходящих воинов. После ухода армии, мальчишки, те, кто мог выкупить коня, или место в повозке, могли уехать на зиму в свои улусы. Оставшиеся помогали и работали вместе со старшими. Ухаживали за лошадьми, чистили оружие, котлы, были на подхвате на охоте. Я был десятником, из моего десятка никто не поехал домой. Я был главным и должен был присматривать за ними. Чтоб не было обид, склоков, чтоб обуты они были и накормлены. Не пошедшим в поход нукерам после ухода основных сил хватает забот, за младшими почти не смотрят. Я сын хана, хоть и мать моя была рабыня, но слово мое имело вес. Я мог просить за них.

— Ты не поехал домой?

— Нет. Тогда я обещал себе, что на следующую зиму обязательно поеду. Но не вышло. А потом через год пришли вести, что она умерла. Вот и все. Это было очень давно. Из-за ранения воспоминания смешались, наверное поэтому…

— Мне жаль… — в душевном порыве Настя положила свою руку на руку Ногая. — Когда я была в Орде, не было ни дня, чтоб я не вспомнила о своих маленьких сыновьях. Перед сном после длинного перехода я все думала, как они там, сыты ли? Живы ли? Я думаю, сердце каждой матери болит за своё дитя. Я уверена, что и твоя мать помнила о тебе каждый день.

Ногай вздохнул. Позже много раз он вспоминал их разговор и удивлялся, как это ее простые слова так облегчили его многолетнюю ноющую рану.

— Какой она была?

Это был трудный вопрос. Долгие годы ему напоминали, что он сын рабыни, но никто не спрашивал, какой она была. Он и сам стал забывать. Воспоминания о ней были обрывочными, постепенно становясь в большей степени ощущениями чего-то светлого и хорошего.

— Красивой, и … доброй. Я не был сыном от законной жены. У моего старшего сводного брата всегда все было лучшее. Лучшее седло, лучшие сапоги, стрелы с красивым оперением. Но наибольшим предметом детской зависти был кинжал. Настоящий острый кинжал с очень красивой ручкой. Мать продала подаренное отцом украшение и купила мне похожий не задолго перед отъездом. Тогда для меня ее подарок был большой радостью. Я не понимал, что больше ее не увижу.

Настя удивлено молчала. Ногай открывался ей совсем с другой стороны.

— А отец?

— Отца, как и ты, я тоже видел редко. В шестнадцатое свое лето я стал сотником. Отец тогда приехал и подарил мне это кольцо, — Ногай указал на кольцо с зеленым камнем на руке. — Это все, что мне от него осталось. Отец был нойоном великого хана и вскоре после этого отправлен был в Персию с дипломатической миссией. Оттуда он не вернулся. Братья мои передрались меж собой за улус. Я в дележе не участвовал. Всего остального в жизни я добился сам.

Ногай крепко сжал кулак.

— Зато, позже, я побывал в Персии. Выяснил. Отец был отравлен — почему, зачем, — подробности мне узнать не удалось, но они мне за многое ответили.

Настя опустила лицо. Какой же все-таки он…

— А почему родители тебя Ногаем назвали? Никогда не слышала раньше такого имени.

— Меня не называли так родители.

— Как так?

— Имя дается в Орде. После окончания тренировок, поступившие проходят испытание. По итогам каждому присваивается новое имя, которое наиболее полно характеризует будущего война.

Настя дивилась и покачала головой:

— А твое имя? Что оно значит?

Ногай закусил губу. Не хотелось хвастаться перед ней.

— О, поведай, мне интересно. Я, оказывается, так мало знаю ваши обычаи.

Ногай вздохнул: странно действовала Настя на него, ей хотелось рассказывать:

— Было испытание, надо было выстоять на столбе на одной ноге. Вдруг набежали тучи, и начался сильный дождь, — все разбежались. Но команды, что испытание закончено, не было. Я остался. После этого испытания избрали имя — Ногай. На общем языке его значение трудно объяснить, сложно подобрать… что-то вроде сильный волей.

— Тебе подходит.

Ногай усмехнулся.

— Правда. Я помню, как Хулагу пытался тебя сломить и подкупить — ты не поддался. Тогда мне это много сказало о тебе. А настоящее какое?

— Азаяс.

— Что ж, приятно познакомиться! — Настя весело поклонилась.

Ногай улыбнулся. «Впервые я вижу, как он улыбается», — пронеслось в голове у славянки:

— Как же мне тебя называть?

— Ногаем. За много лет я уже привык. А тебя всегда звали одним именем?

— Да. Хм, хотя… наивно, наверно, прозвучит, по сравнению с твоим рассказом…

— Мне тоже интересны ваши обычаи, — подбодрил ее Ногай. Настя улыбнулась и смущенно продолжила:

— Когда я была маленькая, отец, когда гневался из-за шалостей, звал «Табараськой». Это шутливая смесь «Наськи» и «барабашки». Вроде как, шкодливая очень. А когда был добр — звал Настена.

— Настена, — повторил Ногай как-то так по-особенному, обжигая горячим взглядом. Сердце Насти бешено застучало, щеки заалели, и она окончательно смутилась.

— Я тебя совсем заговорила, а тебе отдыхать надо. Спокойной ночи.

Глава 14

Есть тишина, которая кричит.

В ней всё, от радости и до печали.

Мы думаем, что человек молчит…

Есть много слов безмолвных… Вы не знали?

(Автор неизвестен)

Для Егора сегодняшний день выдался как всегда насыщенным. Он встал рано, уехал в порт, там принимал и торговался за товар. Полученное отправлял на склад. Перекусил в таверне. Расслабился. Выходить на улицу из прохладного полумрака совсем не хотелось. Солнце сегодня пекло особенно жарко. Сейчас бы отдохнуть на берегу моря, искупаться. Егорий вздохнул, — не было на это времени. Надо на склад, посмотреть уже имеющийся товар, проверить, как разместили, посмотреть свитки с отчетом, что вела мать. Позже еще по ремесленным пройти, поспрашивать, кому какой товар нужен. Может, вечером удастся вырваться. Надо младшего на склад ставить, чтоб товар принимал. Слишком много дел.

К концу дня наваливалась усталость. Егор наспех поел, зашел к себе переодеться. Жара проклятущая! Одежда вся пропотела. Вот был бы отец, работы явно было бы меньше, он, Егор, сегодня, может, и купаться бы пошел. Ему вспомнилось детство там, в Суздале. Как весело было, когда всей семьей ходили на реку, обычно уже после покоса. Вода стояла теплая-теплая. А Санька все боялся, что его водяной утащит и в воду глубоко не заходил. Егор тогда подплыл и за ногу его цапнул. Вот крику-то было!

Егор улыбнулся и вздохнул. Как же давно это было… Нет отца, да и Санька уже совсем большой. «Вот женюсь, свои дети пойдут, обязательно в такую погоду буду с ними купаться ходить. Хоть не ради себя, ради них». С невестой так ничего и не решилось, и из головы все не выходило, как уговорить Ксенаксиса. Егор решил поговорить сегодня обязательно с матерью. Он искал ее по дому и нашел в комнате у Саньки, там шел ожесточенный спор. Из комнаты явственно слышалось:

— Куда ты собрался?! Сдурел совсем?

Егор отворил дверь и зашел. На кровати сидел грустный Саша, возле него стоял раскрытый сундук с накиданной как попало одеждой и свитками. Мать ходила по комнате из угла в угол.

— Матушка, вы чего шумите?

— Вот, со старшего брата бы пример брал! Знаешь, что удумал? Учиться, говорит, поеду во Францию.

— А чего далеко-то так?

— Егор, до шуток ли?!

Егор пожал плечами и присел рядом с братом.

— Сань! Мне помощник нужен, — он толкнул легонько младшего плечом в плечо.

— Ай! Меня вот Никита легко заменит.

— Саш, послушай, — вмешалась Настя. — Тебе всего шестнадцать. В прошлом году тебе мозаика в соборе нравилась, и ты в художники хотел податься. Подожди, — она погладила младшего по голове. — Подожди еще два года. Если увлечение не пройдет, мы вернемся к этому разговору.

Саша надулся и сердито молчал.

— Учиться можно и здесь. На лекции ходить.

Младший был недоволен. На лекции и философские диспуты он и так ходил. Ему не хватало знаний, а хорошие книги доставались с большим трудом. Он жадно хотел понимать, как все устроено, учить других. Открыть миру что-то, чего он не знает, как Аристотель, как Метаксас в конце концов! Вместо этого торговался за зерно. Как прозаично! Бесконечное обывательское копошение! Надоело до тошноты!

Настя с облегчением вздохнула, приняв отсутствие возражений за согласие.

— Да и денег на поездку надо, а путь-то не близкий. Еще там жить на что-то надо, пока учиться будешь.

— Вот-вот, Егор дело говорит. Погоди, денег подкопим. Или ты думаешь, нам поездка в Болгарию так просто обошлась?

— Ладно, подожду, — последний довод про деньги его сразил. Он все же был сыном купца.

Егор, пока шел разговор, внимательно рассматривал мать. Она была в легком красивом шелковом платье с разрезами на свободных широких рукавах. К нему шли браслеты, но их не надела. Ее черты лица стали ярче. Странно, мать редко красилась.

— Матушка, ты куда-то собираешься вечером? Или ждешь кого-то?

— Я?! Нет.

— Ты очень нарядная. Это платье для похода в гости…

Настя смутилась.

— Жарко. Пришла с рынка, решила переодеться. Это платье легкое, как раз для теплого вечера. Никуда я не собираюсь и никого не жду. Что ж это теперь, платью пропадать? Вас порадую.

— Ты у нас такая красавица! — похвалил оживившийся Санька. — Видел бы тебя отец.

— Да… — Настя вздохнула и загрустила.

Тут Егор решил: пора.

— Я вот все думаю, что и мне своей семьей обзаводиться надо. Самому становиться отцом так сказать, главой семьи. Матушка, давай в этом месяце пропустим платеж по кредиту за дом?

— Что?! — просьба Егора огорошила.

— Я с Ксенаксисом почти договорился. Нужен хороший подарок.

Настя заходила по комнате.

— Егор, нельзя! Я дала слово, за нас поручилась Евстарфтия. Пропустишь в этом месяце — в следующем будет в два раза больше. Где мы столько возьмем?

— Я перехватил большой заказ…

— Чудно! Ты крышу на складе видел?

— А что не так?

— Да ведь прохудилась в нескольких местах. А вдруг дождь?

— А вдруг война! — поддержал неожиданно младшего старший.

— Санька! Вы сговорились, да?!

— Мам, от всего не убережешься. Посмотри за окно, погода наипрекраснейшая! А Егору надо дать шанс! — пошел в наступление Санька.

— Нет такого купца, что стал бы меня, иноземца с долгами, рассматривать всерьез как жениха. А с Ксенаксисом мы по торговым делам не раз пересекались. Он меня уважает.

«Ишь, как объединились! Вот и что с ними делать?» У Саньки был беспорядок: на столе лежали книги, вокруг разбросаны свитки. Настя в думах, как быть, начала прибираться, раскладывать по порядку свитки, заинтересовалась книгой.

— О чем она?

— А?! — не сразу понял Саша. — О героях греческих.

Настя начала листать книгу.

— Матушка, как насчет денег?

— Ты с невестой познакомился?

Егор покачал головой.

— Нет.

— Какая она? Будет ли она тебе хорошей женой?

— Знаю, что отец воспитывал ее строго. Думаю, она хорошая и скромная девушка, мне этого достаточно.

— Если сердце твое не задето, подумай: есть же у нас знакомые русичи среди купцов и ремесленников, может, тебе кто из их дочек приглянется?

— Матушка, я хочу чего-то добиться! Войти в гильдию, наконец. Там совсем другая торговля и другие заказы.

— Мам, ты все наши идеи просто рубишь на корню! — возмутился все еще обиженный Саша.

— Не серчай. И ты не серчай, — посмотрела она на старшего и на младшего. Села между сыновьями, обняла обоих за плечи. — На то я и мать, чтоб уберечь вас от бедовости.

В комнату постучали.

— Да! — ответили все разом.

Зашел слуга:

— К Егорию пришли, Алексис Адамиди. Внизу ожидает.

— Егор! — Настя с тревогой посмотрела на сына, сердце болезненно сжалось. — Ты все еще с ним общаешься?! После всего, что было?

— Он — сын купца первой гильдии. У него связи. Вот женюсь на хорошей девушке и оборву холостяцкие знакомства! — Егор многозначительно и ехидно посмотрел на мать.

— Смотри мне, чтоб никаких авантюр с этим… ему терять нечего.

— Матушка, ты мне не доверяешь?

Настя вздохнула.

— Доверяю. Я подумала, отложим, пожалуй, пока ремонт крыши, а с излишка купи хороший подарок, так и быть. Но в последний раз. Если согласия не даст, будем искать другую тебе невесту.

Егор кивнул.

— Я пожалуй спущусь, поговорю с гостем.

— Матушка, не надо.

— Я все равно вниз собиралась. Сань, ту книгу у тебя, про греческих героев, я возьму почитать, вечер скрасить.

— Хорошо. Я, правда, ее взял на время у друга — его семья торгует книгами. Мам, только аккуратно, мне под честное слово дали.

* * *

В небольшом внутреннем дворике, залитом вечерним, уже уходящем солнцем, стоял Алексис и флиртовал с Глашей. Девушке его внимание льстило. Она улыбалась на его изящные витиеватые комплименты. Настя спускалась с лестницы с книгой в руке, и эта парочка ей определенно не нравилась.

— Алексис, чем обязаны?

Он перестал смотреть на Глашу, ее вообще вдруг как будто не стало.

— Анастасия Тимофеевна, а вы-то все хорошеете и цветете, я посмотрю.

Настя поморщилась.

— Глаш, дел ли нет? Ступай.

Девушка слегка поклонилась и пошла в людскую, обиженно оглядываясь на госпожу.

— Алексис, не забывайся. Глашу нашу обхаживать не смей! Я бесчестья в моем доме не потерплю!

— Мое сердце принадлежит только вам, не ревнуйте!

— Алексис! Ты себе слишком много позволяешь!

— Все! Умолкаю…

— Я была бы рада, если бы ты позабыл дорогу к нашему дому.

— Ох, не рубите с плеча, может, моя голова еще чем пригодится.

Настя осуждающе покачала головой. С ним всегда так. Ты ему слово, он тебе два в ответ. Вот ведь паяц. Настя сдалась, решив довериться старшему сыну.

— Егор у себя, можешь подняться.

— Благодарствую, — Алексис поклонился.

* * *

— К отцу ходил. Денег просить. Только он меня не приветствовал…

— Ты провез доспехи. Куда делись деньги?

— Жизнь скучна. Что я могу поделать, люблю жить широко и красиво.

Алексис развалился на стуле в комнате Егора, скрестив ноги и сложив их на угол стола. Егор сидел с противоположной стороны стола, скептически поглядывая на друга. Комната его была простой и без излишеств. Сын купца, постоянно в делах, здесь проводил мало времени, обживать ее как-то, облагораживать было недосуг.

— Ты пришел поплакаться? — Насмешливо спросил Егор.

— Нет, я принес тебе интересные вести, и расскажу, как ты понимаешь, не бесплатно.

Егор достал медную монету, положил на стол перед Адамиди.

— Мало, добавь-ка серебряную.

— Если весть полезная, получишь еще.

— Идет. Как ты знаешь, я был у отца. Но не дома, в порту. Домой, в МОЙ дом, я зайти не могу! Мерзкая гадина нашептывает отцу про меня небылиц. Знаешь последнюю? Будто я к ней приставал. Нет, надо было же такое удумать. Тварь!

— Ты о жене своего отца решил рассказать? Так, гони медяк обратно.

— Имей терпение, купец, метящий в гильдию!

Егор вздохнул и примирительно поднял руки.

— Я пришел в порт. Ждал, когда отец закончит дела с итальянцем. Так вот, он у отца спрашивал, не знает ли тот где дом семьи купца Тимофеева, русича.

Егор оживился.

— Да. И знаешь, что сказал мой наичестнейший батя?! Нет, мол, не знаю. Купец итальянский сразу так опечалился. Так я с отцом переговорил, разговор, как понимаешь, был недолог. Тогда я нашел корабль итальянцев и разыскал того купца, что о твоей семье спрашивал. У него кое-что есть для семьи Тимофеева.

— Он придет сюда?

— Нет. Уж больно не доверчив, по городу ходить опасается. Тебя будет ждать сегодня до полуночи. Утром корабль уходит в море.

— Это странно как-то. Какие дела могут быть к нашей семье у итальянского купца? Торговли у меня с ними никогда не было.

— Он мне сказал не много. Как я понял, речь о твоем отце.

— Что?!

— Ага. И свитки удостоверяющие возьми. Разрешение на торговлю с печатью магистрата сойдет.

— Ты пойдешь со мной?

— Я покажу где корабль. Но подниматься на палубу не буду.

«Что-то тут не чисто», — думал Егор. — «Если врет, то зачем? Знает же, как для меня это важно! И откуда Алексису знать, что купец потребует доказательств? Уж не сам ли за сына Тимофеева себя выдал? Да, запросто мог! Надо с собой охранников взять, тут всего можно ожидать.»

* * *

Егор вернулся домой уже за полночь. Он носился по дому в поисках матери. Ему не терпелось рассказать ей и Сашке. Его распирали и душили эмоции. В руке он сжимал свиток, а подмышкой небольшой сундучок.

Матери в комнате не было. «Да где же она так поздно?! У Саньки ее не было, младший спал. Егор спустился вниз, зашел в людскую. Тихо. Она же не собиралась никуда идти!» Волнение нарастало. Где? Где она может быть? Где еще не посмотрел? Его обожгла мысль. Он не проверил еще одну комнату. Боже, неужели она там, так поздно?! Он стремительно прошел по двору к комнате, что была возле лестницы, и услышал смех. Смех матери.

В это время Настя дочитала сказ о Геракле. Ногай поднял эти истории на смех. Сама, мол, посуди — все у нас перекрали хитроумные греки. Есть у ордынцев похожие сказания про сына бога солнца, что обладал днём невиданной силой, а ночью мачеха луна силу отбирала. Да и со змеем многоголовым сражался, только вот в орла еще мог обернуться и друг у него был — крылатый пес, а здесь-то что?

Насте смешно было, что древние греки украли у ордынцев сказку. Ей вспомнилось, что и у них есть похожие про Никиту-Кожемяку и Финиста Ясного сокола. Пробуй разбери, кто у кого…

Волосы ее выбились из косы, она взялась поправлять. В разрезе рукава обнажилась рука, и стали явственно видны глубокие следы когтей от плеча до локтя.

— Что это у тебя?

— А это… поцарапалась, даже не заметила где. Наверное, об гвоздь.

Ногай оперся на руки, подтянулся и оказался совсем близко к Насте. Руки его скользнули по царапинам.

— Такие глубокие, — пальцы Ногая гладили шрамы. — Похоже на следы, что остаются после встречи со зверем.

Чувственность его прикосновений ошеломила Настю. Ей бы отодвинуться от него подальше, но она была не в силах пошевелиться. Сердце ее бешено колотилось в груди. В ней проснулись забытые, подавленные женские желания. Желания тела.

В этот момент дверь распахнулась и появился Егор.

— Ты не поверишь, что я узнал! Я хотел…

Глаза его горели, в руке он сжимал свиток. Он не сразу увидел, что происходит в комнате, скорей проговорил скороговоркой, заходя. И замер. Этот проклятый ордынец касался его матери. Врезать бы ему по лицу! По здоровому глазу! Увиденное было невыносимо! Он резко развернулся и помчался к лестнице, уже колотя гневно ногами по ступенькам, он услышал окрик матери, выбежавшей за ним.

— Егор!

Расколотить бы эти ступеньки, стены в щепки! Егор добрался до комнаты и громко хлопнул дверью. Мать за ним не пошла. И слава богу! Не нужны ему ее оправдания и сам он оправдываться не будет! Он у себя дома!

Рука все еще со всей силы сжимала свиток, дыхание сбилось.

Что же это за день такой?! Все предатели! Судочек, что был подмышкой, с гневом полетел в стену. Он гулко ударился, звякнула застёжка и на пол высыпалась гора золотых монет.

Егор, все еще глубоко дыша, удивлено взирал на содержимое сундучка.

Нет! Ничего он ей не скажет! Ничего!

Глава 15

…О, тягостна для нас

Жизнь, в сердце бьющая могучею волною

И в грани узкие втесненная судьбою.

(Евгений Баратынский)

Егор в сопровождении верных людей приехали в дом Ксенаксиса свататься к его дочери. Охранник остался с Тимофеевым в главной зале, а Никитка, улечив момент перехватил в коридоре Мати, сказал, что хочет поговорить с Идой, будет ждать ее в саду. Женщина недовольно пробурчала что-то и пошла дальше. И теперь юноша отчаянно терзался: передаст ли эта суровая экономка его сообщение или нет?

Сад был разнообразен: росли несколько высоких пальм и еще какие-то деревья, названия которых Никита не знал. В глубине была ухоженная клумба с цветами. Он ходил от дома до клумбы по тропинке кругами, а в саду заметно темнело. На конец, ему навстречу выбежала девушка, похожая на Иду, правда, наряднее одетая. Волосы были уложены в сложную прическу украшены бусинами. Нет, верно, это она.

— Здравствуй, Никита, — лицо ее было тревожно.

— Здравствуй. Я рад, что ты смогла вырваться, — Никита улыбался. Он долго ждал, готовился, что скажет при встрече. Вот она пришла и все слова куда-то растерялись.

— Да гости…

— Прибавили вам работы?

— Да… нет… как же трудно, — Ида смущенно путалась. — Понимаешь, так странно вышло. Я не специально. Просто собака… и я не была одета для приема. Ну, а ты толком и не спрашивал. А потом как-то не к месту было…

— Ирида! В дом, отец зовет, — послышался строгий женский голос.

— Слушай, мне надо идти. Я не специально… так вышло просто, — скороговоркой говорила Ида, пятясь к дому. Никита шел за ней.

— Я ничего не понял, но мне тоже есть что сказать. Ты меня от собаки спасла просто, да со штаниной выручила. Ну ты это… мне понравилась в общем, и это тебе, — он взял ее за руку и вложил ей нечто, завернутое в платок.

— Ох…ну…

— Ида! Да что же это, в самом деле?

Девушка развернулась, побежала в дом. Возле входа ее встретила сердитая нянька.

— Надеюсь, ты все ему рассказала, и он оставит тебя в покое?!

— Да… вроде. Я только начала, и ты меня звать стала.

— А чего с ним долго?!.. Ишь чего удумал: Иду ему позови! Позорище какое! Еще не ровен час, отец узнает.

— Да все! Это просто недоразумение…

— Вот и хорошо, раз так! Живо к отцу! Тебя одну ждут!

Ида, скрежеча зубами, вошла в дом, на ходу поправляя прическу. Пройдя через людскую коридорами, вышла в просторную залу. В комнате горело множество свечей, зажженных в избытке, специально для гостей. Юноша и отец сидели за небольшим столом и, похоже, пили вино. Позади стоял еще один мужчина, вина не пил, наверное из охраны жениха. Как только она зашла, они встали.

— Вот и моя дочь Ирида, — отец подошел и шепнул уже для нее: — Где ты ходишь?!

Ида напряглась и сжалась — она побаивалась отца. Ксенаксис повернулся к гостю, и, взяв за руку дочь, подвел к столу.

— Вот, славный купец Егорий Тимофеев сватается к тебе.

Юноша вышел вперед и поклонился.

— В знак серьезности своих намерений подарок тебе дарит, — Ксенаксис раскрыл перед ней шкатулку, лежащую на столе. Внутри, на черном бархате, сверкая маленькими звездами, лежало золотое колье, украшенное каменьями.

Ида закусила губу. Колье было и вправду красиво. Сердце тревожно колотилось в груди, в кулачке она со всей силы сжимала платок. Там было явно что-то твердое, выпуклыми частями больно въедающееся в ладонь.

— Я дал свое согласие. Ида!..

— Благодарю. — Ида поклонилась, а после подняла глаза и посмотрела на жениха. Сердце ее сильно стучало. Решалась судьба. На всю оставшуюся жизнь. Черты будущего мужа казались ей приятными, но мысль о том, что она совсем не знает этого юношу, не давала покоя, пугала. Она молчала подбирая слова. Отец незаметно подтолкнул ее.

— Мне понравился подарок, очень красиво… — Она терялась в волнении. — Как, впрочем, и другие ваши подарки. Вы оказали мне честь своим предложением…

— Да, да. Честь! Колье пока у меня полежит — для сохранности, — деловито закрыл шкатулку Ксенаксис. — А после свадьбы ты его получишь.

Вскоре слуги подали ужин. За ужином присоединился и брат Иды. Он, как и старшая сестра, сильно робел, молчал и старался аккуратно есть и держать спину прямо. Вечер для новонареченной невесты прошел как в тумане. Шел разговор, стоит ли сыграть свадьбу в начале осени. Вот только где? Ирида толком не слушала, ей было страшно. На всю жизнь… Она уедет из этого дома, поселиться в новой семье. Все решено. Голова шла кругом, есть не хотелось, от волнения рука продолжала с силой сжимать платок.

Лишь уже когда жених ушел, у себя в комнате, при свете одной свечи, она развернула подарок Никиты. Там была брошка: очень простая, похоже, из железа, в виде цветка, украшенная красным бисером по лепесткам. Она не должна была брать ее. В ладони глубоко отпечатались следы от железных лепестков.

Глава 16

Её глаза на звёзды не похожи —

В них бьётся мотыльком живой огонь.

Ещё один обычный вечер прожит,

А с ней он каждый раз другой.

130-й сонет В. Шекспира.

Настя читала. Это был длинное повествование, полное героизма и пафоса.

Ногай слушал и пристально смотрел на славянку. И чем больше он ее рассматривал, тем все более и более смысл текста ускользал от него.

Война, развязанная из-за женщины? Возможно ли так воспылать страстью, чтобы покуситься на жену правителя? Ему вспомнилась последняя жена хана Берке… Каким безумием тогда казалась страсть славянского художника. Но вскоре и он сам пережил столь сильные чувства, над которыми не властен голос разума.

Настя. Настена… Как же он грезил о ней, когда она ушла из Орды. Чего только стоило ему ее отпустить! Сколько раз он жалел об этом! И злился на самого себя за это сожаленье. И вот сейчас та, что тайно жила в его сердце, перед ним. Так близко, так желанно близко…

Для него облик книжной Елены все более обретал образ Насти. Обе они замужние, и обеих посмел возжелать посторонний… «Правда, Парису понадобилась сила богини, чтобы сломить волю Елены. Каким же богам ему молиться, чтобы сразить ее сердце? Чтобы забыла она о долге и пропавшем муже? Всевышнему? Своим старым? Ее христианским?..

Что за греховные думы! Прости меня Аллах… Аль-Гаффар, Аль-Каххар, Аль-Ваххаб…»^[1]

Стихотворная эпичная сказка все больше врала. Тот, кто ее придумал, наверное никогда не был в настоящей битве и не держал в осаде крепость. Его же жизнь была изначально подготовкой к сражению и нескончаемой войной. Женщины… Наложницы лишь были кратким эпизодом. Ни одна из них не понимала его и не знала толком. Из-за отравленной Айшат старался он ни к кому не привязываться, не задерживал возле себя надолго, дарил девушку либо нукеру, либо особо отличившемуся воину. Чтоб не думали, что через рабынь могут добраться до него. Завистников-врагов всегда хватало. Всегда есть тот, кто метит на твое место.

Думал он и о потомстве, но для этого надо жениться и иметь свою землю, где будут только свои люди и не будет предателей. «Успеется», — отмахивался он, и мысли его начинал занимать новый поход… Сейчас же, ощутив себя на пороге смерти, он впервые понял, как самонадеян он был. Все может закончиться в один миг. И чем он останется? Что у него есть сейчас? Только он сам. Никого из верных людей, кто бы по настоящему знал и уважал. Была лишь она.

Для Ногая, запертого без особого дела, в маленькой, с каждым днем в все более давившей со всех сторон комнате, лишь в разговорах с Настей была радость. В этой девушке сосредоточилось все, что он любил. Она стала его степью и бескрайним небом. Он желал коснуться ее волос, прижать к себе, ощутить вновь ее запах — как тогда, ночью, когда терзала его агония.

«А она… что она чувствует к нему? Почему приходит каждый вечер и остается до темна?..

Она только жалеет, нечего тут и думать. Если тогда сильному военачальнику отказала, то что теперь? Что вообще может быть между ними? Что он может ей дать — жалкий, слабый раненый? Вернется ли он в Орду когда-нибудь? Сможет ли держать оружие? Теперь, когда одного глаза нет, будут ли направленные им стрелы попадать в цель? Пойдут ли за ним люди как раньше, если он вернется?»

Ногай вздохнул и сновавслушался в слова об осаде троянской крепости.

Настя читала в свете свечей. После того, как в комнату ворвался один из ее сыновей, располагалась она с книгой хоть и на постели, но на предусмотрительном расстоянии от него. Ногай рассматривал ее. Взгляд его скользил от ее губ по точеному подбородку к плечам, груди, бедрам, коленям. Ему неимоверно хотелось ощутить ее. Сделать своей.

Он хотел ее. Мучительно, навязчиво сжигаемый страстью. Супротив логике, за пределами норм приличий, законов веры…

В течение дня он сжимал и разжимал ладонь — укреплял пальцы. Он представлял, как вечером дотянется до нее, как сожмет ее в своих объятьях.

Однажды это получилось: Настя, увлеченная сюжетом, не заметила, как он подтянулся и рука его скользнула по платью от колена по внешней стороне бедра. Настя перестала читать, подняла глаза от книги и испугано посмотрела на Ногая.

Но он сделал вид, что не понял ее:

— Читай, очень интересный поворот. Мне любопытно, поведутся ли троянцы на обман.

И Настя снова углубилась в чтение.

Ногай скользнул взглядом по линии ее стройной ноги. Из-под платья была явственно видна лодыжка. Она манила его. Военачальник понимал, что рискует ее доверием, но когда он коснулся ее шрамов, она не оттолкнула его. Значит, есть в ней ответное желание.

Рука его свесилась за край кровати. Пальцы сначала легонько, словно ветерок, коснулись стопы. Ногай облизал губы — страсть горела в нем. Он обхватил рукой ее лодыжку и, поглаживая, заскользил выше по ноге под платье. Настя перестала читать и тяжело задышала, ее обдало жаром. На лице появился румянец.

«Какая же у нее горячая и нежная кожа», — пронеслось у него в голове. Рука ордынца жадно и требовательно сжала ее колено.

Хлопнула книга, ударившись об пол. Настя порывисто вскочила и выбежала из комнаты, оставив Ногая с пыткой нереализованного желания.

Глава 17

Коварный ход судьбы невидим и неслышим —

Ведь глухи все вокруг, и каждый равно слеп.

(Хафиз Ширази 41)

Ночь была трудной и бессонной. Новый день не принес облегчения. Солнце залило комнату, послышался щебет птиц. Пришел вечно ворчащий Фрол, принес завтрак. Недовольно поджал губы, презрительно осмотрел комнату.

— Вот ведь… а потом ищут, — буркнул себе под нос. С пола подобрал книгу, положил на стол возле окна.

Фрол был недоволен всем: солнечной погодой, необходимостью менять перевязки ордынцу, пылью, ценами на базаре, встречным византийцем, что прошел мимо и толкнул плечом, ордынцами-кровопийцами от которых одни беды. Все это бурчание шло так, будто раненого рядом и вовсе нет, и на прямую высказано не было.

Этот примитивный человек раздражал Ногая, спорить с ним и доказывать что-либо было ниже достоинства военачальника. У Насти, похоже, не было другого выбора, кроме как приказать этому старику присматривать за ним. Идти на конфликт — оскорбить протянутую ею руку помощи. Он терпел и смирялся.

День тянулся бесконечно. Солнечные лучи гуляли по комнате. Блики отбрасывала кожаная обложка книги, лежащая на столе. Книга — она стала его надеждой. Вот она придет и дочитает… ведь не дочитала. В конце концов ей надо будет забрать книгу, и разговор между ними неизбежен. Он и сам толком не знал, что ей скажет, просто надеялся и ждал.

Укреплял руки, сгибал и разгибал ноги. Тело, отвыкшее от движения, подчинялось плохо и казалось многопудовым, неподъемным. Ногай вздохнул, посмотрел на книгу, зажмурился и, преодолевая ломоту во всем теле, подтянулся на руках и сел на кровати. Плечо сразу заныло. «Размяк! Разнежился!» — ругал себя ордынец. Отдышался, поставил ноги на пол, попытался встать. Ноги не хотели держать тело, задрожали. Голова закружилась. Черт! Упал снова на постель. Зло стукнул кулаком по краю одеяла. Рано еще, рано…

Он снова посмотрел на стол.

Прошло время и лучи ушли от книги. Вечером Настя не пришла. Он ее прождал почти до рассвета, терзаемый темными сомнениями.

* * *

Так прошло еще два дня. Утром третьего дня Ногай не выдержал и нарушил свое правило, спросил у пришедшего Фрола:

— Где Настя?

— Настя?! Анастасия Тимофеевна уехали.

И пробурчал:

— Тоже мне господин нашелся. Отчеты ему давай.

Ногай крепко сжал зубы, никто не смел с ним так разговаривать! Человечишко! Но мысли его снова заняла Настя. «Куда уехала? Почему? Когда она вернется? Или это ложь? Он ей в тягость, объясняться с ним она не хочет и просто не приходит». Эта мысль больно задела по самолюбию. Ну да, не нужен он ей! А может не приятен? Брезгует увечным.

Злорадствовал над собой ордынец. Почему-то эти мысли особенно жестко крутились в голове. Тревога его усиливалась. Взгляд его снова упал на книгу. «Книга все еще здесь. Придет. Должна прийти».

К обеду покой был нарушен. В комнату постучали. Сначала робко, потом уверенно.

В дверях возник темноволосый юноша с голубыми глазами.

— Чего тебе? — спросил Ногай.

— Простите, если потревожил, я книгу хотел забрать. С ног сбился, искал по всему дому. А потом мне Фрол сказал, что она, верно, здесь.

Юноша, слегка прихрамывая, прошел в комнату к столу. Ногай почувствовал досаду.

— А что, книга твоя?

— Нет. Она моего друга. Его отец торгует книгами, иногда я беру что-то под честное слово почитать. Вот возвращать пора, он уже спрашивал пару раз.

— Занятная сказка.

— Сказка? Это вроде как на самом деле было…

— Война из-за женщины, богини, люди в деревянном коне?

— Ну, может, немного приукрашено. Но история потрясающая! В ней есть все: и любовь, и истинная храбрость, благородство героев, да и взятие крепости по-настоящему захватывает!

— Чем же все закончилось?

— Троянцы пали. Они привезли деревянного коня, оставленного греками, в крепость.

— Они все же поверили!

— Да! Греки ночью вылезли и открыли ворота, тогда подошли основные силы и была решающая битва. Очень красочное описание боя. Легендарный герой Ахиллес пал во время осады. Судьба какая, одна из стрел прямо в пятку попала! Это одно из великих произведений греческой литературы.

Ногай усмехнулся.

— Сколько шла осада?

— Десять лет.

— Десять лет! Кто бы стал ждать столько! Реальная крепость пала бы через месяц.

— Так быстро? — разочарованно проговорил парень.

— Завалить источники питьевой воды, сделать подкопы под стены, запустить лазутчиков. Возможно, пала бы раньше от нехватки еды.

— Не очень-то героично.

— Война вообще не самое поэтичное дело. Елене, наверно, досталась тяжкая смерть?

— Да нет, царь Менелай ее простил.

Тут уж Ногай не выдержал и рассмеялся.

— А что такого? Очень романтичное окончание истории — прощение. Как по мне, в этом есть христианские мотивы.

— Детские байки!

И Ногай рассказал юноше о художнике, что посмел поцеловать жену Великого хана Золотой Орды. И как просила за него Настя, да и сам Ногай просил Берке. Но дурень не оценил того, что даровал ему милостивый хан и повел себя дерзко. Поплатился и он, и младая жена. А потом они с Менгу-Темиром видели портрет на стене в построенной мечете. Похож был. Вот и все, что осталось, да и то, святотатство это замазали после пришедшие из Армении мастера. Парень заслушался, и сам не заметил, как сел на край кровати.

— Мама никогда мне не рассказывала. Красивая история! И такая печальная. Жалко их. Пострадали за любовь. Из этого вышла бы отличная книга.

Мальчишка помолчал, все еще отходя от рассказа. Потом очнулся: — Да я не представился — Александр Тимофеев.

— Ты младший сын Насти?

— Да, — смущенно пожал плечом паренек.

— Твоя мать скоро вернется?

— Через пару дней, наверное. Егор женится, свадьбу решили справлять за городом, и мама помогает все устроить.

— Понятно.

Славный парень, — подумалось Ногаю, когда тот ушел, правда, очень наивный, хоть и начитанный. Ненадолго военачальник отвлекся от своих мрачных дум. Теперь он знал причину, почему не заходила Настя. Занята, все просто. Но потом взгляд его упал на стол. «И все же книгу унес…» Стол явственно зиял пустотой и погружал Ногая в тягучую тоску.

Почему не сказала, что уезжает надолго? Убежала… Когда Настя вернется, у нее не будет предлога зайти. Значит, будет откровенный разговор без отступлений. А вдруг не зайдет? Если оскорбилась и не зайдет, что тогда? Тогда он потеряет ее вновь. А что было ему делать? Лгать самому себе и ей? Ему мало ее заботы, ее дружбы! Мало, с той самой ночи, когда он вытащил ее из горящего шатра. Когда стал расстегивать бушлат…

Женщина, стреляющая без промаха! Немыслимо! Он не мог ее отпустить, не попытавшись сделать своей… Как деликатно она уходила все это время от главного. Врет она себе! А он не хочет притворяться! В этом ли его вина? Он ей все скажет и посмотрим, как она увильнет.

После разговора с младшим сыном Насти, вспомнился ему один из трудных походов в Закавказье, там, в ущелье за Тереком, была неприступная крепость. Осада шла долго и тяжко, много потерь понесли они тогда. Возможно, в следующий раз он расскажет об этом ее младшему сыну.

Увлекшись воспоминаниями он не заметил, как задремал. Сон был тревожный, он вел свой тумен в бой, наверху на стене стояла Настя и взирала гордо, летели стрелы. Крики, дым. Стрела летит прямо в лицо. Темно. Из темноты появляются искры. Это искры костра. Берке сидел у костра в простом халате и точил нож. Ногай подошел к костру.

— А, Ногай.

— Приветствую тебя, Великий хан, — поклонился Ногай.

— Ну садись, погрейся.

— Что, все бьешься? А Хулагу тогда проиграл! Кто, Ногай, о тебе заплачет? А, хан Ногай?

Лицо хитро усмехающегося Берке совсем рядом, и он утягивает темника куда-то во тьму.

Ногай проснулся от ощущения, что кто-то тянет его за руку. Он увидел перед собой незнакомого парня, который скручивал с его пальца кольцо. Среагировал Ногай мгновенно. Схватил за шиворот супостата, другой рукой за горло и начал душить. Юноша завертелся, пнул ногой стул. Тот, с кувшином с водой и стаканом, с шумом полетел на пол. Руки, проклятая слабость! Он вырвался. Захрипел:

— Ты мне за это ответишь!

Он выбежал из комнаты, чертыхнулся, налетев, похоже, на кого-то.

В комнату заглянул Фрол, недовольно ворча и потирая плечо. Наверно, его шум привлек.

— Чего это здесь Адамиди было надо?

Ногай молчал. Фрол посмотрел на пол, и забурчал:

— Это что еще такое? Зачем разбил? Совсем дурной… вот ведь!

Фрол поднял стул. Нагнулся, стал собирать осколки:

— Что же это? Чужое добро не жалко? — напустился он на Ногая. — Хороший был кувшин!

В доме нарастали шум и крики.

— Он нас всех прирежет!

— Чего это Глаша разголосилась? — Фрол хмуро и подозрительно глянул на ордынца. Пошел посмотреть, что происходит.

Крики усиливались, чьи это были голоса Ногай не знал. Но речь, похоже, шла о нем. Вот ведь балаган.

— Он, может, и головой повредился!

— А если… ночью … убивать пойдет? Ему не привыкать!

— Не горячись! Подожди, мать! — совсем близко прозвучал голос Фрола.

— Чего тут ждать? Мы все в опасности!

— Все за мамкину юбку держишься! — зло прохрипел кто-то.

Дверь резко отворилась и стукнулась об стену. Ворвался с мечом старший сын Насти. Меч он направил на Ногая, крича:

— Ты! Ты пытался убить моего друга?!

— Твой друг вор! Тебе следует получше выбирать себе друзей. В Орде ему бы отрубили за такое руки!

— Вор?!

— Он пытался украсть у меня кольцо!

Смысл слов до мальчишки, похоже, не дошел, и он продолжил бешено вращать глазами.

— Тронешь еще кого в моем доме и умрешь!

— Хотела лиса волком быть, коня за хвост ухватила да зубы обломала.

— Что?!

Ногай схватился резко руками за конец меча, повернул и толкнул вперед. Рукоятка ударила паренька в бок, и от неожиданности происходящего он выронил меч. Руки ордынца были в крови, но порезы были неглубоки. Он с силой сжал одеяло. «Тоже мне защитник! Меч толком не точеный!» — пронеслось в голове у темника:

— Не стоит раненому да безоружному мечом угрожать. Особенно, если применять его не умеешь.

Старший сын Насти тяжело дышал и зло смотрел на ордынца. Сглотнул. Он похоже не такого ожидал и растерялся. Поднял меч, но направлять на раненого не стал.

— Тронешь еще кого в моем доме, и я его применю! Не сомневайся!

— Наточить не забудь.

— Что?!

Ногай вздохнул. Все-таки юнец был ее сыном.

— Я не обижу твою мать! И не трону никого без причины.

— Милосердие моей матери граничит с безрассудством. Как только сможешь держаться на ногах, ты покинешь этот дом! Ты моей матери не нужен. Многие богатые купцы сватались к ней, чтоб ты знал! Она всем отказала! Она любит моего отца и ждет его возвращения!

Ногай не ответил. Лицо его — словно восковая маска, — ничего не выражало. Но когда мальчишка ушел, хлопнув за собой раздражённо дверью, раненый вздохнул и закрыл глаза. Все-таки этот малец достал его. Резануло больнее, чем по рукам.

Вечером он услышал голоса. Радостные и веселые, а среди них голос Насти. «Не зашла!» Он прождал еще немного, потом, оперевшись на руки, поднялся.

Глава 18

О гроза, гроза ночная, ты душе — блаженство рая,

Дашь ли вспыхнуть, умирая, догорающей свечой,

Дашь ли быть самим собою, дарованьем и мольбою,

Скромностью и похвальбою, жертвою и палачом?

(Абу-т-Тайиб Аль-Мутанабби «Касыда о ночной грозе»)

Настя ехала в повозке с охранником по вечернему Константинополю. Пасмурной серостью встречал ее город, но на душе все равно было светло от мысли, что скоро она окажется дома. Эти несколько дней прошли как в тумане. За городом был найден небольшой, но просторный дом с видом на море. Были наняты повара; Насте думалось, что она бы с Матреной и так бы управились, еще бы, может, Глаша подсобила, но вслух высказывать эту мысль не стала, дабы не показаться в глазах отца невесты совсем простолюдинкой. Решено было закупить продукты, цветы для оформления… Да еще множество вопросов возникало по ходу. Все требовало участия и денег. Ксенаксис при этом торговался как истинный купец, может, хотел перед ней свое мастерство показать, но утомил изрядно. Настя уже порывалась пару раз сама доплатить, но отец невесты воспротивился, сказал, что Егорий уже внес половину обговоренной суммы, и ничего не надо. Егор что-то явно от нее скрывал. «Не могут это все быть деньги, не внесенные за дом. Как бы с Алексисом что-нибудь опять не замудрил…».

Все это время Настя усиленно старалась не думать о Ногае. Но, оставаясь одна после всех дел, закрывая глаза, ощущала, будто снова и снова, его руку на своем колене…

Сейчас, по дороге домой, Насте требовалось решить, как же ей быть с ним. Да, она допустила с ним слишком много. Должна была пресечь, когда коснулся Ногай ее лодыжки! И что же? Не смогла? Не захотела остановить! Ох, сколь долго она жила только как мать, хозяйка дома. Гнала от себя все телесные желанья, все целомудрие соблюдала. Сколько лет, пустых одиноких ночей… Ведь все четные сроки вдовства вышли. Имеет ли она право на любовь с другим? Примут ли это Егорка да Санька? Вряд ли он им по нраву придется… Да и останется ли Ногай здесь? Что же это, он на рынке торговать станет? Глупости… А если Ваня все-таки вернется, как она ему, людям в глаза смотреть станет? Какой пример для молодой невесты Егора она преподаст? Чай не девица в любовь да страсти играть! Тут все взвесить надо было. Слишком много забот и ответственности на ней, чтобы все взять и бросить. Нет, нельзя ей забываться, никак нельзя. А с Ногаем она поговорит, все объяснит, мол, не знает точно, жив ли Иван, и на чувства его ответить никак не может.

Дом встретил ее радостным шумом. Тут и Егор, и Саша, и Матрена обнимали, расспрашивали. Обняв домашних, Настя поднялась к себе. К ней заглянула Глаша, принесла воды умыться с дороги.

— Глаша, как вы тут жили? Ничего не случилось?

— Все хорошо, госпожа…мирно да ладно. Только вот, гость ваш…

— Что? Ну, чего замялась, сказывай!

— На господина Адамиди напал, и с Егором у них… ну, повздорили, вроде как.

— Напал?!

— Алексис поговорить с раненым хотел, а он как кинется, да как начал его душить! Страшно! А вдруг и на меня так?!

— Глупости! Адамиди этого я сама придушить пару раз хотела. Больно дерзок. Наверняка за дело ему досталось. А с Егором что?

— Ну, он за друга вступился.

— Ох. — Настя с тяжелым сердцем присела на кровать. Потерла виски. Тут надо идти самой с Ногаем разговаривать, чтоб во всем разобраться. Настя устало вздохнула — только с дороги начинать тяжелый и, возможно, неловкий разговор не хотелось. — Фрола позови.

— Так нет его. Приехал его родич из Суздаля. Он с ним поговорить хотел.

— А что в дом не позвал?

Глаша снова потупила взгляд.

— Опять чего-то темнишь? Ладно, позже разберу. Кто ж за раненым присматривает?

Глаша поджала губы и молчала.

— Ох, Егорка, Егорка! — расстроилась за сына Настя. И земляка в дом не позвал, и раненого без помощи оставил. — Глаша, загляни к Ногаю, спроси, не нужно ли чего.

— Госпожа, простите, не пойду.

— Это еще что?

— Простите, Христом Богом молю, — боязно. А если и на меня кинется?

— Глаша, — осуждающе на нее посмотрела Настя. — Ты эти глупости брось. Я его давно знаю.

— Хорошо, — буркнула Глаша.

* * *

Глаша спустилась вниз, подошла к комнате под лестницей, постояла немного за дверью: было тихо. Стонов не слышно, значит, и надобности нет, решила она. С кухни шел аромат свежей выпечки, и Глаша решила, что Матрене на кухне она сейчас нужнее.

Первое, что бросилось взору — горячие пирожки, лежавшие на столе возле печи в большой деревянной миске. Глаша ухватила один, несмотря на косой взгляд Матрены.

— Ну, чего, я попробовать! — она удобно уселась за стол, с аппетитом жуя пирожок.

Заглянул Архип — охранник, присматривающий за воротами. Видать, аромат выпечки и его привлек. Разговорились о грядущей свадьбе. Матрена смотрела на это, смотрела, — потом терпение у нее кончилось, и, огрев обленившуюся горничную рукавишником, раздала указания похлебку варить.

Только часа через два Глаша вспомнила, что должна была к ордынцу сходить. Что ж, ужин уже готов, и зайти повод разумный. Разложила на подносе деревянном миску с горячим бульоном, пироги, подошла к двери и, аккуратно балансируя, постучала.

В ответ тишина. Заснул, может? Глаша отворила дверь и вошла. В комнате никого не было. Ушел. Глаша поставила поднос на стол возле окна, задумалась: «Когда же это ордынец уйти смог? А, может, в доме где?» Она прошлась по дому, заглянула на второй этаж к госпоже, но все было тихо. Она хитро прищурилась и подошла к воротам.

Засов был не закрыт. И Архипка дремал рядом на скамье. Глаша потрясла его за плечо. Он проснулся, потер глаза.

— Архип, я к Марьянке на два словечка отбегу. Прикроешь меня?

— Ну, поздновато так-то.

— Да я быстро.

Глаша вышла за ворота, но отправилась вовсе не к подружке, что работала служанкой в соседнем доме, а на рыночную площадь. Уже начинало темнеть, на небе стали собираться тяжелые тучи. Угрожающе громыхнуло. Торговцы в столь поздний час уже почти позакрывали свои лавки. Лишь редкие купцы еще не ушли и сворачивали палатки. Зато то тут, то там виднелись хитрые зловредные морды, ищущие, чем бы поживится. Но Глашу они не пугали, она умела за себя постоять. Возле чайной отыскала она знакомого мальчишку — он сначала сердился, но потом согласился и кивнул.

* * *

Ногай дивился красоте города. Дома были большие, красивые, многоэтажные. Окна широкие — тут песчаных бурь и не знали. Дорога выложена камнем. Удобно, и грязи нет. Правда, улочки были узкие. Разве конный отряд здесь свободно проедет? А если враг подойдет, разве соберешь данный город с собой? Нет. Такие не захотят покидать свои насиженные нагретые дома. Богатые дома. Вдалеке возвышался огромный белый храм с золотыми куполами. Он видел такие, только поменьше. Посмотреть бы изнутри. Эти православные любят свои храмы ярко разрисовывать, да изображения бога золотом украшать. Словно в сокровищнице великого хана. Так, скептически взирая на все вокруг, Ногай медленно брел по витиеватой тропе, уходя все дальше от дома Насти.

Погода портилась, дул сильный ветер собирая пыль с брусчатки. Небо стало заволакивать тучами. Надо было поискать укрытие — скоро, видно, дождь начнется. Назад дороги для себя он не видел. Там далече было море, можно отыскать какой-нибудь барак и переждать.

Забор стал качаться. Ногай прошел еще немного. Но силы иссякли. Нет, это не забор, это его качает. Он обхватился руками за стену, стараясь прийти в себя. Сделал еще шаг. Все, дальше ноги идти не хотели и стали словно пудовыми. Ногай стал медленно оседать на мостовую.

Мимо шли редкие прохожие, но, увидев человека, одетого в одежду не по размеру, да с повязкой на лице, пугались и отходили подальше. Только мальчишка лет семи-восьми внимательно посматривал на сидящего у стены человека. Когда в проулке стало тихо, юноша вроде осмелел и хотел было подойти, но из-за поворота появился старик. Он что-то бормотал себе под нос, махая одной рукой, будто споря, а другую прижимал к груди. Мальчишка ругнулся и отступил за стоявшее неподалеку дерево. Подошедший чуть не споткнулся об ногу сидящего прямо на дороге мужика.

— Эй, ты! — ворчливо бросил старик.

Ногай поднял голову и узнал в споткнувшимся Фрола.

— Чего это рассе… — Но фразу он так и не закончил. Тоже узнал, похоже. Славянин оторопело смотрел на ордынца, будто пытаясь понять, уж не мерещиться ли ему.

— А ты тут как?!

— Иди, куда шел, — отмахнулся от него Ногай.

— Ишь, басурман, все тебе покоя нет! — проворчал Фрол привычно.

— А вам бы, славянам, только бы на печи в покое сидеть, — последовал дерзкий ответ.

— Так, значит?!

«Вдарить бы ему посильнее, и никто не узнает. За всех наших, что полегли…». Фрол посильнее сжал кулак. Ногай пристально смотрел на старика. Фрол сглотнул. «Глядит-то как! Или пройти мимо, да и так сгинет… А потом? Как он будет в глаза Анастасии Тимофеевне смотреть? Да и не по-христиански это». Фрол вздохнул.

— И куда тебя понесло?!

Ногай молчал.

— Э-ей. Молчишь, да? Анастасия Тимофевна там, поди, с ума сходит. Пошли.

Фрол взял руку Ногая, стал приподнимать его.

— Не смей! Не трожь! — воспротивился такому самоуправству Ногай, выдергивая руку из крепкой хватки Фрола.

— Ага, как же! Слушать тебя стану. О себе вы только и думаете, кровопийцы проклятые!

— Да вы-то прям герои! Собраться вместе не можете. Каждый сам по себе! Ждете, когда собрат загнется, каждый в своей крепости, чтоб его же добро себе перетащить.

Правда была в словах ордынца. Сам Фрол не раз думал, как бы объединились князья, не было бы такого разорения. Славянин вздохнул, присел рядом с темником.

— Выпьешь? — предложил вдруг Фрол глиняную бутылку из-за пазухи. Ногай взял и отпил глоток. Вино было плохое, но приятно согрело внутри.

— Я в ее дом не вернусь.

— Нехристь неблагодарная. Что с тебя взять, — привычно, но уже беззлобно ворчал Фрол. — Анастасия Тимофевна честью, жизнью из-за тебя рисковала! А ты?! Сердце у тебя хоть человеческое? А?

— Жизнью рисковала?

— Нет, она тебя на поле битвы как подосиновик нашла! У разбойников тебя выкупила, мужнино кольцо за тебя не пожалела! А ты?!

Ногай изумленно слушал рассказ Фрола. Он и не задумывался, через что прошла Настя ради него.

— Вот так вот, — закончил свой рассказ Фрол. — А то, что с Егором у вас вышло, так ему встряска даже полезна была. Да. Мнит из себя много. Забывает, кто он есть.

Громыхнули раскаты грома и закапал мелкий дождь. Фрол зло глянул на небо.

— О, как бахнуло! — старик поднялся, погрозил кулаком. — Расшумелось тут! Вот только дождя не хватало! Пошли давай. Негоже тут мокнуть.

Фрол перекинул руку Ногая к себе на плечо, и они зашагали как два подвыпивших друга.

Мальчишка расстроено смотрел уходящим в след. Он так и не решился снять кольцо и момент был упущен. Князь будет им недоволен.

Уже изрядно подмокшие дошли славянин и ордынец до дома Тимофеевых. Фрол постучал в ворота.

— Свои, Архип, открывай давай!

Заскрипели ворота, медленно уставший Фрол затащил Ногая внутрь. В темноте двора, озаряемого светом факелов, было много людей. Настя с тревожным лицом, закутанная в дорожный плащ, Архип и Никита в плащах и с факелами, обеспокоенный Санька, и абсолютно недовольный Егор.

— Боже, где вы были?! Ногай! Цел?! — налетела на них Настя. Узнав, что Глаша ушла, терзаемая беспокойством, она все же решилась пойти к Ногаю и пережила глубокое отчаянье увидев, что его нет. Собрала всех на поиски.

— А я говорил, чего с ним сделается? — недовольно фыркнул Егор и ушел наверх.

Громыхнуло. Дождь полил сильнее.

— Ох, ну слава Богу, хоть мокнуть не придется, — забормотал Архип, идя на свою лавку, коротать ночь.

Люди стали расходиться. Фрол проводил Ногая в комнату. Настя пошла с ними. Ей хотелось расспросить, что произошло, почему и куда он ушел в таком состоянии? Они уже дошли до комнаты, когда вдруг в ворота затарабанили. Настя вздрогнула.

— Кого это в такой час принесло?

— Э-ей, открывай! — послышалось за дверьми.

Настя вернулась к воротам.

— Архип, кто там?

— Да, наш это, со склада, Тимофей.

Архип открыл. Забежал парень лет шестнадцати, затараторил, тяжело дыша.

— Склад, … склад, — у парня сбило дыхание. — Залило!

— Что?! — удивился тоже прибежавший на шум Санька.

— Господи боже — крыша! — сообразила Настя. — Архип, найди Никиту, скажи, пусть бежит к Ксенаксису, просит разместить у него на складе наш товар. Чай почти родственник. Санька, — Настя повернулась к подошедшему сыну. — Зови Егора.

Дом зашумел. Все, кто был в доме, были подняты, разбужены для спасения товара. Настя с ними ехать хотела, но ее сыновья уговорили остаться, ведь с дороги, только приехала. Справятся. Захмелевший Фрол тоже был плохой помощник, его спать отправили. В этой суматохе, словно она давно здесь — вдруг появилась и Глаша. Она ехать никуда не хотела:

— А вдруг госпоже понадоблюсь?! — сопротивлялась она.

Но ее возражения натолкнулись на суровый взгляд Матрены, и горничная сдалась.

Вскоре, в доме стало тихо.

Заперев ворота, Настя поднялась к себе, сняла дорожный плащ, оставшись в простом домашнем платье, присела на кровать. Длинный день. В комнате было темно. Зажигать свечу не хотелось. На улице слышался скрип гнущихся деревьев, шум дождя и громыхание. Настя не боялась грозы, она боялась тех чувств, что открылись ей. Она сегодня его чуть не потеряла. Так испугалась, когда поняла, что Ногай ушел. Ведь он еще не до конца оправился! Как же он так безрассудно? Из-за нее все… Она покачала головой. Гордый.

А ведь Ногай может исчезнуть из ее жизни, как Иван! От этой мысли становилось невообразимо горько. Сверкнула молния. Настя поежилась, вдруг ощутив себя такой одинокой в большом и пустом доме. Егор скоро женится, Санька рано или поздно уедет. Настя вздохнула. Пустое, пройдет…

Надо поговорить с Ногаем, все объяснить, что не играет она с ним, что семья для нее важнее. Если ответит она на его чувства, сыновья ей это не простят. Молва пойдет, кто ж торговать с такими станет?

Нет, решено.

Настя выдохнула, набираясь мужества и решительно спустилась вниз. Подойдя к комнате возле лестницы, все же не уверенно постучала.

— Не спишь Ногай-ага?

— Нет.

Настя зашла и робость сковала ее. В комнате было темно и лишь временами мигающая сквозь щели в ставнях молния очерчивала предметы. Ногай полусидел, оперевшись спиной на подушку. Славянка остановилась возле кровати. Сердце бешено стучало в ее груди.

Военачальника удивил приход Насти, и в темноте он пытался разглядеть выражение ее лица. Что ж, хорошо, что удастся поговорить напоследок.

Он первым нарушил тишину.

— Тебя долго не было, — Ногай старался, чтобы голос звучал спокойно, но вышло все равно, как упрек.

— Да. Я не сказала тебе…

— Я уйду завтра, — оборвал он ее оправдания.

— Ногай! Нет! Ты еще не готов…

— Я вернулся, решив попрощаться с тобой. Я благодарен тебе за все, что ты сделала. За тот риск на который пошла. Но находится здесь более не стану.

Сердце Насти болезненно сжалось от таких слов. Отчаянье затопило разум. «Он не может вот так уйти!».

Она тяжело выдохнула и присела на кровать, наклонилась к его лицу.

Ногай замер от неожиданности. Она вдруг оказалась так близко — только руку протяни! Он даже ощутил ее запах. Мысли смешались.

— Пожалуйста, не уходи, — прошептала Настя, и несмело коснулась его губ.

Это ошеломило Ногая. Буря закипела в нем. Все, что сдерживалось, подавлялось так долго, все, что он давно считал невозможным… все вырвалось безумным вихрем. Он ответил на ее несмелый поцелуй жадно и страстно.

«Вот он прервется, и она опять убежит» — пронеслось отчаянное в мыслях Ногая. Нет, не дать ей очнуться, одуматься.

Одной рукой он ухватили Настю за стройный стан, властно сжал ткань платья. Другая метнулась к волосам. Они были мягкие, словно шелк, его пальцы расплели косу. Словно разлитое серебро, в свете молнии разметались освобожденные пряди. Он провел рукой по волосам, что волной легли на шею, плечо, грудь. Настя вздрогнула, выгнулась под этой лаской. Руки его стали настойчивее. Сбилось дыхание, губы Ногая захватывали, кусали — покоряли.

Он потянул деву на себя. Оторвался от ее губ, не отпуская из объятий, стал целовать щеку, подбородок, шею. Настя задрожала, порывисто выдохнула.

Ткань платья затрещала в его руках. Она отстранилась, стянула платье.

Сверкнула молния, осветив ее формы и подчеркнув белизну кожи. Ногай залюбовался Настей.

Все снова потонуло во мраке — лишь губы, руки…

Громыхнуло.

Сверкнула молния, словно заглядывая бесстыдно в окно, озаряя переплетенные в страсти тела.

За окном еще долго бушевала гроза, наводя в городе свои порядки, только Насте и Ногаю не было до нее никакого дела…

Глава 19

Ты стройна, моя нежная, свет моих глаз,

Ты мой сахар египетский, чистый алмаз,

Посиди, посиди со мной рядом, подруга.

Ты украла мой сон, мне б уснуть хоть на час.

Песнь Шираза

Настя проснулась рано. Сквозь закрытое ставнями окно, пробивался солнечный свет. В приятной истоме потянулась, посмотрела на спящего Ногая, смущенно улыбнулась, вспоминая вчерашнее. Вставать не хотелось. Она подтянула колени, положила на них голову и смотрела на покорившего ее мужчину. Хотелось коснуться его до того, как их отношения опять окажутся на виду перед всеми. Ногай. Имя его теплотой и нежностью наполняло ее… За окнами послышался стук копыт, скрип телеги, залаяла взбудораженная соседская собака. Это вернуло ее в реальность. «Склад!» — напомнила она себе.

Платье, изрядно мятое, отыскалось под кроватью. Не вставая, славянка поспешно надела его. Хорошо хоть цело, вот стыд-то был — в рванье по дому идти. Она подошла и открыла ставни. Солнце только поднималось, небо было чистое, яркое — грозы словно и не бывало. Воздух был приятно свежим и влажным. Настя блаженно вдохнула, повернулась и посмотрела на безмятежного Ногая. Кто она для него? Чем была прошлой ночью? Она никогда не была близка с мужчиной вне брака. Теперь острое осознание этого накрыло ее. Больше она Ивану не принадлежит. Назад дороги нет. Даже если живой, даже если вернется. Все. Ее пальцы привычно собрали пряди волос, начали плести косу. Что же теперь? Надолго то, что между ними произошло, его здесь не задержит. Он выздоравливает. Что он будет здесь делать? Разве волка приручишь? Она лишь отсрочила неизбежное. Он уйдет… Кто она ему? Не жена. Кто?..

Настя вздохнула. Нет, все это после, слишком много сегодня дел. Надо было уходить, скоро вернуться дети, если уже не вернулись. Никто не должен узнать. Уходя, украдкой еще раз глянула на Ногая. Любимый.

Настя поднялась к себе в комнату, переоделась в простое льняное домашнее платье и отправилась на кухню готовить завтрак. Вскоре вернулись изрядно уставшие Санька, Архип, Глаша, Матрена с Никитой. Егор не пришел: он нанимал рабочих чинить крышу. Наворачивая ложкой горячу пшенную кашу с яблоком и медом, Санька рассказывал, как они слаженно сработали ночью. Иногда встревала Глаша. Никита был хмурый и больше молчал, пока Настя сама его не спросила, как Ксенаксис отнесся к их просьбе. Он не сразу понял, что спрашивают его, перед глазами все стояла Ида в ночной рубашке со свечой в руке. Она выскочила в людскую из любопытства, столкнулась с Никитой, смутилась и убежала. И теперь ее образ возникал снова и снова.

— Никита!

— А? Да, разрешил склад занять, но только на пару дней, — отозвался он, освобождаясь от наваждения. — Самому, мол, место требуется, скоро товар закупать будет. Егор решил сегодня домой свезть кое-какие мешки, чтоб не сильно его обременять.

— Что ж, ясно, — Настя поджала губы, стараясь не выдать свое негодование. — Спасибо вам всем, родные, вы изрядно потрудились. Зря я с вами не поехала.

— Да не переживай, мам, — подбодрил Саша. — Мы справились.

— Ладно, пора и мне делом заняться. Поеду на склад, посмотрю, что там да как.

* * *

Ногая разбудил Фрол, пришедший с завтраком. Было, похоже, довольно поздно. Ставни открыты, солнечный свет наполнял комнату. Насти не было. В комнате еще оставался ее запах. Ногай сжал в кулак покрывало там, где была она ночью. На миг она стала его, — это казалось невероятным. Он считал близость между ними невозможной. На совсем ли? И все же, радость переполняла его.

Фрол вел себя так, словно вчерашнего разговора между ними и не бывало. Он поставил завтрак на стол и подозрительно посмотрел на довольное лицо Ногая. Ничего не сказал, лишь осуждающе покачал головой и вышел из комнаты.

После завтрака во дворе послышался стук, но не в ворота, а будто что-то прибивали.

Вошел Фрол и, привычно бурча, сказал, что Анастасия Тимофевна уехала на склад и просила ему занятие дать. Положил перед ним одежду добротную, но для Ногая не привычную. Белая рубашка была на славянский манер больно длинная, штаны широкие. Ногай удивленно посмотрел на Фрола, но спорить не стал. Быстро оделся и вышел во двор. В центре стоял прибитый на трех ногах круг с намалеванным в центре черной краской пятном.

— Вот, — Фрол протянул ему колчан со стрелами и лук.

Лук был старый, порядком потертый и не большой. Наверно, Настя на нем детей учила стрелять. И все же, Ногай обрадовался, ведь он хорошо умел обращаться с оружием. Память подсказывала ему, как держать лук, как натянуть тетиву, как приладить стрелу. Все он это знал. Вся жизнь его протекала в этом, но зашло тяжело. Руки все же ослабли, пальцы словно деревянные. Прижал стрелу, прицелился. Стрела не долетела до круга и упала рядом. Темник досадливо покачал головой. Хорошо, что Настя этого не видит. Стоящий рядом с ухмылкой Фрол порядком злил! Он выпустил еще одну, еще. Все упали не долетев. Он видел цель, но, видно, лук натягивал мало. Он натянул сильнее, заныла рана в плече, выпустил стрелу, она перелета мишень и врезалась правее в стену.

Ногай досадливо бросил лук в сторону.

— Э-эх… Ишь, накидал!

Фрол стал собирать стрелы, раскиданные возле мишени, продолжая привычно бурчать. Торчать тут с ордынцем целый день как-то не хотелось. — Обед, если что, скоро. Может, хватит уже?

— Сколько?! — зло спросил Ногай.

— Что? — не понял Фрол.

— Шагов до мишени.

— А ты сам, что ли, не видишь?

— Вижу, но не так, как раньше — она как будто плоская.

Фрол, собравший все стрелы, стал считать.

— Ну, тут с десяток и еще семьюшка будет.

«С семнадцати попасть не могу. Это что же такое!» — негодовал мысленно на себя Ногай.

— Еще раз!

Ордынец стрелял упорно и долго. Ноги его от усталости дрожали. Фрол заметил.

— Ну, будет. Передохни.

Ногай отошел и оперся о перила лестницы. Фрол подошел, втал рядом.

— Вот наловчишься и дальше мирных людей убивать пойдешь. Да?

Ногай хмуро посмотрел на Фрола, тот продолжил.

— Вот такие ловкие пришли и сожгли мой дом, ничего не осталось. Я и еще пару мальчишек в лес убегли. Сиротой скитался по миру, потом по чужим подворьям, потом вот к Тимофеевым прибился, они мне семьей стали. Что ж мы тут тебя выхаживали, а ты новых сирот плодить пойдешь?

Ногай понимал, что реки крови разделяют их, и никогда он здесь своим не будет. Внутри все сильнее закипала досада:

— Вороны зерно склевали, а ты палкой ветру грозишь?! Я ли виноват в твоих бедах?! — вздохнул, и, помолчав, уже мягче добавил: — Умение стрелять важно не только для войны, но и для охоты. Ордынцы лучше в стрельбе, всегда так было.

— Ты вот посмотри на себя. Хочешь, чтоб в следующем бою стрела тебя добила, раз в этом не смогла?

— Все умирают, от этого еще никто не убежал. Погибнуть в бою — почетно для мужчины.

Фрол покачал головой.

— А что ты оставишь после себя? Вон Иван Тимофеев, упокой его Господи, если умер, — Фрол перекрестился, — оставил после себя детей, дом. Дело его живет. И никто от дел его не страдает. Так-то.

Эти слова ударили Ногая словно по больному месту. Сейчас у него не было ничего. Он не знал, как вернется назад. В Орде его считают скорее всего погибшим, а значит, Менгу станет искать нового военачальника. Сможет ли он вернуть себе все то, что принадлежало ему по праву? Настя. Сейчас, когда он нашел ее, когда она стала его! Что он может дать ей? Вправе ли он звать ее с собой в никуда, на удачу? Ногай зло стиснул зубы. Взялся за лук, вымещая в стрелах все свою злость и тревогу. Стрелы полетели остервенело, одна за одной. Они не попали в центр, но врезались в круг.

— Еще!

Фрол смотрел на Ногая и не узнавал, в нем было что-то властное и жесткое в это мгновение, что невольно вызывало внутренний трепет. Старик вздохнул и притащил откуда-то лавку.

— Так-то сподручней будет, а? Считай, словно на коне.

Ногай кивнул.

— Спасибо.

К обеду послышался скрип телеги и постучали в ворота, Фрол побежал открывать. Оказалось, Егор приехал со склада. Он привез мешки с промокшим зерном и стал по одному втаскивать во двор. На улице, возле телеги, остался караулить Фрол. Ногай оставил тренировку, взялся помогать растаскивать мешки. Отодвинул лавку у стены, мешок оттащил подальше от входа, принялся за второй.

— Не нужна мне твоя помощь! — раздраженно возмутился вернувшийся с новым мешком Егор.

— А я не тебе помогаю! — в тон ему ответил Ногай.

Егор, не спавший всю ночь, к обеду ощущал многопудовую усталость, сил бороться с ордынцем у него уже не было. Он нахмурился, но ничего более не сказал. Так пошла у них работа. Ослабшие руки Ногая непривычно ныли, но он радовался — удачная тренировка выходила. Плечо сегодня ночью спать явно не даст. Ничего, так ему, а то совсем разнежился!

Когда работа была закончена и двадцать мешков стояли у стены ровным рядком, Егор на спасибо так и не разжился. Ушел к себе наверх, отсыпаться.

Настя вернулась лишь к вечеру. Утро она провела у Ксенаксиса, договорилась с ним о просушке ткани, а после отправки Егора домой сама за ремонтом крыши до вечера следила. Она думала, застанет Ногая как обычно отдыхающим в комнате, и велико было ее удивление, когда во дворе она увидела выставленную скамью, на ней сидел Ногай и продолжал стрелять. Стрелами была утыкана стена слева и с верху от мишени, несколько стрел красовались в круге, и лишь две стрелы попали в мишень, в самый центр. Настя подошла ближе.

Ногай услышал шаги, обернулся. Глянул на нее с теплотой и радостью. Впервые он видел ее после того, что произошло между ними. Казалось, все иначе. Никогда он не испытывал такой нежности к женщине.

— Здравствуй, моя Хурхэ^[2].

— Ногай, — Настя улыбнулась: вспомнилось, как ночью он шептал ей эти слова. Она подошла ближе. Ногай хотел приобнять ее, но женщина увернулась и взяла его за руку.

— Дома все, не надо, — она поспешила сменить тему и кивнула на стрельбище. — Неплохой результат.

Ногай нахмурился, покачал головой.

— Да, я знаю, ты можешь лучше! Сможешь!

Ногай помолчал. Он вглядывался в ее лицо, и Настя ощущала, что плавится, словно свечка.

— Спасибо тебе.

Настя, все еще продолжавшая держать его за руку, кивнула, глянула на его ладонь и ахнула. Пальцы от тетивы были стерты до крови.

— Ты чего, целый день так?

— Если я с других спрашиваю, то с себя тем более.

— Жалко твои руки. У меня мазь хорошая есть. Все раны залечивает.

— Ты — мое лучшие лекарство.

Настя снова улыбнулась.

— Поужинаешь со мной?

Ужинали на кухне за длинным столом. Отдохнувшая Матрена наварила и нажарила к приходу Насти богатое угощение.

— Как там ваш склад? — спросил за ужином Ногай.

— Не важно, но дело поправимо. Сегодня рабочие починили большую часть. Вот товар, правда, весь промок…

— Я бы хотел помочь тебе.

— Завтра будем зерно во дворе рассыпать для просушки, от помощи не откажусь. А после давай на базар сходим, перчатки тебе подходящие подберем. Заодно можно и по городу прогуляться.

Ногай кивнул. Помолчав, спросил то, о чем думал весь день.

— Я должен буду вернуться в Орду. Поедешь ли ты со мной? — Ногай накрыл ее руку своей.

Настя вздохнула, опустила взгляд. Не было у нее ответа на этот вопрос. Если бы она могла вынуть свое сердце и разделить на две части, если бы могла прожить две жизни: одну с детьми, адругую с ним… Повисло молчание. Ногай убрал руку, помрачнел.

— Мне надо подумать. Прошу, давай сохраним то, что было между нами, в тайне от всех. Скоро свадьба у Егора. Могут пойти пересуды.

— Это будет трудное ожидание.

— Остался всего месяц до венчания. Подожди немного. Ты окончательно восстановишь силы, у меня будет время подумать. Это непростое решение.

На следующий день, рассыпав тонким слоем по двору зерно на просушку, они вышли на прогулку по городу. Настя взяла повозку, показала самые красивые места. Собор славянского бога правда поражал своим великолепием внутри. Выше к центру тянулись богатые каменные дома знати, еще одна крепостная стена и императорский дворец. Настя рассказывала, что на больших празднованиях бога бывает сам император, и тогда служба идет особенно торжественно. А вот там, вдали, на возвышенности, был богатый многоэтажный дом, оказалось — это дом отца Алексиса. Купец первой гильдии, он поставлял товары для самого императора. Ногай дивился: у богача сын — вор! Они подошли к порту, где тянулась цепочка кораблей. Там был путь для Ногая домой. Они долго стояли на пригорке, Настя рассказывала, из каких стран приходят корабли, Ногай любовался простором, и впервые за долгое время, ему казалось, дышит полной грудью. Ощущает себя счастливым рядом с ней.

Так и полетели их дни. Промокшие ткани сушили в саду у Ксенкасиса. Пока возились с просушкой материи, Настя познакомилась с Иридой. Девушка была скромной, но стержень в ней Настя почувствовала. Невеста Егора обожала свой сад, хорошо знала, какое растение что любит. У Насти проскользнула мысль, что надо бы Егору об увлечении Иды рассказать, да у них возле дома похожее устроить. Правда, во дворе тренировался Ногай. Позже, решила она. Смотрины невесты совместила с выбором фасона и спорами со швеей при пошиве свадебного платья. И обычай соблюла, да и невесте, что без матери росла, вроде как, помогла. Все остались довольны.

Настя уходила утром на склад, а после на рынок. Заходила к Ногаю вечером, читала, но на всю ночь она больше ни разу не оставалась. Санька где-то через друзей раздобыл книгу Ариана «Сказания о храбрости Александра царя Македонского.» Хоть и казался уж больно золотым мальчиком этот полководец, мол, все у него легко — на смех темник книгу не поднимал, наоборот — тактика Македонского казалась ему интересной и он живо ее обсуждал и с Настей, и с Сашкой.

У Саньки был особый интерес к темнику, он решил написать книгу о его походах, искал поводы поговорить. Увидев, как тренируется Ногай, он тоже загорелся попробовать. Получалось у него в разы хуже, чем у ордынца. Когда-то, еще ребенком, он учился стрельбе, но потом необходимость помогать матери в торговле отодвинула это занятие. Темника попытки младшего сына Насти натягивать лук и стрелять повесилили. Да и в компании тренироваться стало бодрее.

Через несколько дней все выпущенные Ногаем стрелы, хоть и не били в центр, уже не пролетали мимо мишени.

Егор не заходил. Устроенное во дворе стрельбище его бесило. Он ругался с матерью из-за этого, но смог добиться лишь того, что вечером к его приходу тренировка прекращалась и треногую цель убирали. Если же дела вели его домой днем, то он, скрепя сердце, проходил мимо Ногая не здороваясь, будто его и нет вовсе. Злило его и то, что Санька проникся такой симпатией к этому ордынцу. Это отдалило братьев друг от друга. Неужели не видит Сашка, как мать касается этого Ногая, то за плечо, то за руку. Неужели не понимает, к чему все идет? От него надо было избавиться, но как, он не знал.

* * *

Прошел месяц, накануне свадьбы Настя и Ногай тренировались на мечах. Он сначала скептически смотрел на деревянный меч ею предложенный, но по ходу тренировки загорелся и забылся. Настя не знала всех приемов боя, но она была юркой и ловкой, часто выворачивалась, уходила, наносила удар неожиданно с поворотом. Погоняла его изрядно. Тут Ногай резко поднял вверх высоко скрещенный с Настиным меч, ударил, выбил из рук, своим мечом прижал к себе. Зашептал горячо:

— Мне не хватает твоего тепла.

Настя сглотнула, облизала губы.

— Приходи ко мне сегодня ночью.

— Ногай…

— Я не могу прийти к тебе и соблюсти приличия.

Она явственно ощущала его желание, щеки ее заалели. И все же, Настя толкнула его локтем, вывернулась, вырвалась из объятий, подхватила свой упавший меч.

— Продолжим, — весело призвала она его к бою.

— Я бы продолжил с тобой в другом месте. Но раз так, то держись…

Глава 20

Жизнь и смерть сегодня в ровен,

Не сыграешь в половину.

И на листьях капли крови,

Алой роcсыпью рябины.

(Альвар «Мак-Туиред»)

— Венчается раб божий Егорий на рабе божьей Ириде, Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Аминь, — прогрохотал батюшка под сводами Софийского собора.

Сердце Насти радовалось и желало сыну счастья с хрупкой и смущенной девушкой, теряющейся в белом, длинном, до пола, парчовом платье, расшитом золотым бисером. Все же, любая девушка в свадебном наряде становится хоть на день самой красивой и самой важной. Когда-то и она была такой, выходя замуж за Ивана. Она так же произносила клятвы быть вместе в богатстве и бедности, в горе и радости.

— И да что Господь сочетает, человек не разлучает.

«А если жизнь разлучила? Грех ли начать все заново?» Настя подавила вздох, негоже на свадьбе сына с постным лицом ходить; и все же, на сердце было тревожно. Незнакомые ей мужчины, наверное, приглашенные со стороны Ксенаксиса, перешептывались, поглядывая оценивающе и на Иду, и на Настю. Обсуждают! «Купцы третьей гильдии, а гонору как у родственников императора» — подумалось ей. Поможет ли это свадьба Егору как он хотел? Примут ли эти его за своего? Да и так ли это важно… Были и друзья Егора, в основном ребята-русичи из хорошо знакомых семей. Алексиса не было среди гостей, чему Настя не преминула внутренне порадоваться. Оборвал, знать, с ним связь, ну и славу Богу! Настя перекрестилась. «Никита-то чего такой хмурый? А ведь взрослый уже парень, мужчина совсем, надо бы и ему жену сыскать, поговорю опосля с Матреной. Вон, подружки Иды как бойко глазками стреляют».

После венчания, под звон тяжелых гулко звенящих колоколов, уже ставшие мужем и женой Егор и Ирида выходили из храма, гости же, как и полагается, славили молодых, осыпая их пшеницей, цветами, и желали многая благая лета! Смеялся радостный Сашка, радовалась и Матрена с Глашей, мати украдкой утирала слезу, Ксенаксис был серьезен, уголки губ дрожали, глаза его улыбались.

* * *

День выдался на удивление солнечный и приятный. Лучи света играли в пожелтевшей листве деревьев, отбрасывали блики в лужицах. После небольшой прогулки поехали за город, там, в арендованном просторном доме, молодоженов встречали Ксенаксис с Анастасией — с хлебом и солью. Пили за здоровье молодых. За здоровье родителей. Егор обходил гостей, принимал поздравления, сам старался сказать доброе слово, вызнать, останется кто на завтра, кому ехать далеко. Потом пропадал, отдавая распоряжения слугам. Ирида, часто остававшаяся сидеть одна в центре стола, чувствовала себя растеряно. Настя подходила ее подбодрить, журила Егора, отсылала его обратно в главный зал к гостям, но через некоторое время он снова оказывался в людской. Свадьба шумела. Скоморохи пустились в пляс, веселя гостей, подбивая присоединиться. Закружили хоровод, подхватили подружки начавшую грустить Ириду, затянули в общее веселье и Сашку. Несмотря на хромоту, он смеялся и старался не отставать. «А Егора опять нет» — досадно подумалось Насте. Сама она плясать не ходила, улыбалась, в ладоши хлопала в такт, но все же оставалась за столом. К ней подходили хорошо знавшие их семью купцы, были и ремесленники, поздравляли. Подошел добротный, бородатый купец из Новгорода, пробасил:

— Какой парень взрослый вымахал! Достойный муж! Достойный! Знаю, не легко вам пришлось! Иван Тимофеев гордился бы!

Напоминание об Иване смутило Настю, она сдержанно улыбнулась, поблагодарила, все же чувствуя себя в душе виноватой.

Все гости были веселы и радостны: за столами слышался смех; кто песню затянул, кто уже в присядку пустился, все — кроме Никиты. Он угрюмо смотрел перед собой и много пил, не закусывая, словно дорвался, а потом и вовсе куда-то пропал.

Настал самый сокровенный момент. Потушили факелы и все свечи, лишь одна зажженная в руках Ириды осталась. Под грустное пение девушек подошла она к Насте, низко поклонилась. Подошли подружки, сняли покрывало с головы молодой жены, расплели косу, заплели две. Ирида, все это время стоявшая с опущенными в пол глазами, снова поклонилась, подняла на мать мужа неуверенный взгляд, и отдала свечу. Настя поклонилась в ответ, посмотрела с теплотой на Иду, приняла свечу и отдала Егору. Так приняли Ириду в семью. Празднование кончилось, молодые удалились в опочивальню.

Началась уборка на столах, явств и вин еще оставалось много. Пироги, фрукты складывали в холщевые мешки, раздавали с собой гостям, засобиравшимся домой. Сильно захмелевших слуги разводили по подготовленным комнатам.

Настя подошла к Матрене, обняла по-родственному за плечи.

— Матрен, присмотри тут по хозяйству, я домой поеду, посмотрю, как там дома.

— О госте печешься? — Матрена улыбнулась. — Затоскует один?

Настя смущено улыбнулась в ответ, кивнула.

— Темнеет уже, точно решила? — спросила Матрена настороженно.

— Да, поеду, Фрол уже запрягает лошадей.

— Одна не едть, вон, Никитку с собой возьми, больно сердитый ходит.

— Да жениться и ему пора! Так что, Матрена, скоро, может, и у тебя невестушка появится, а там и внуки пойдут.

— Дай-то Бог.

Во дворе нашелся и Никита, он влез с кем-то из людей Ксенаксиса в драку, собралась толпа поглазеть. Настя закричала, замахала руками, дабы остановить это безобразие, Фрол полез разнимать. Никиту, изрядно битого, оттащили в сторону, он сердился и продолжал ругаться. Оказалось, это из друзей Ксенаскиса кто-то про Иду плохое сказал.

— Ишь, как разукрасили, окаянные! — ворочал Фрол, вытирая лицо Никиты платком. — Драка на свадьбе, это ж надо! Плохой знак.

— Да будет тебе, Фрол. Заживет, дело молодое. Он молодец, защищал честь Егора. Плохо, конечно, что до драки дошло, но иногда люди по-другому не понимают. Побудьте тут, я Глашу поищу и домой поедем, — Никита, сидевший на деревянном ящике, кивнул и закачался.

Пока Настя ходила по коридорам и искала горничную, Никита куда-то ушел. Вернулась во двор, а его нет, только Фрол растерянный один сидит.

— Где Никита?

— Да тут был. На минуту отвернулся с человечком одним словом перекинуться, а он и убег.

— Фрол, как бы с парнем чего не приключилось… Прям на себя не похож. Матери его ни слова! Найди, присмотри за ним. Я все же домой поеду.

— Одна, матушка? Небезопасно.

— Я тоже поеду, — подошла Глаша. — Вдвоем оно-то надежнее будет.

Фрол головой покачал, и, пока собирались, все бурчал, что, мол, не разумно женщинам одним ехать, но Настя была непреклонна.

* * *

Пока ехали домой — совсем стемнело: ночь была полна звезд, и луна щедро освещала путь. Вместе с темнотой пришел и холод. «Обманчиво осеннее солнышко — с грустью думала Настя, зябко кутаясь в плащ. — Никакое ни лето — второй стороной плаща прикрыла плечо Глаши. — Поскорей бы домой добраться…» Глаша щебетала, обсуждая наряды подружек невесты, и какой жесткий был мясной пирог, мол, Матрена лучше в разы готовит, а денег, поди, поварам заплатили не мерено!

— Все это мелочи. Свадьба красивая вышла, как полагается. Об этом еще долго говорить будут.

— Это да, я не спорю, красиво и весело прошло. Я, признаться, так устала, наплясалась, мне бы спать поскорее лечь. А вы, Анастасия Тимофеевна, не притомились?

— Да что об этом говорить? Устала, конечно.

Повозка их подъехала, наконец, к дому. Настя натянула поводья, притормозила лошадь. Сонный Архип отворил ворота. Во дворе совсем слабо чадил факел.

— Анастасия Тимофевна, я уж и не ждал вас сегодня. Поздновато вы как-то. И Глаша с вами. Что ж вы без мужчин так далеко ехали? А Фрол где?

— Дела задержали, — устало ответила Настя.

— Как там все прошло?

— Хорошо. Да будет, завтра все расскажу.

— А я, Архип, тебе гостинцев взяла, — улыбнувшись, сказала Глаша. — Набрала самого вкусного. Пошли в трапезную, угощу. — У Архипа с интересом заблестели глаза, он в ответ заулыбался.

— Вот это спасибо! Я только лошадь распрягу.

Настя лишь дивилась: спать девка собиралась, а тут сон как рукой сняло. Она поднялась к себе, села на кровать, перед глазами замаячили образы уходящего суетного дня. Ноги устало гудели. Нет, надо поговорить сегодня, Ногай ждет, она обещала дать ему ответ. Славянка встала, умыла лицо. Начала расстегивать пуговки на вороте. Вдруг явственно послышался скрип открывающихся ворот. Архип пошел куда? Настя вышла на лестницу. Все было тихо. Ворота закрыты. Во дворе горел свежий факел, никого не было. Она вернулась к себе. Мало ли, чего примерещится? Переодела платье — чистая ткань приятно холодила. Скрипнули половицы совсем рядом с ее комнатой, а дальше скрип двери, шум, топот. Настя захватила с собой свечу в железном подсвечнике, вышла и прислушалась: кто-то явно был в комнате Егора. Может, кошка соседская забралась? Вдруг послышался глухой стук, упало что-то тяжелое. Ставни сорвало? Настя уверенно направилась в комнату сына. Было тихо, но остро пахло дымом и жженой восковой свечой. Настя шагнула вглубь, и свет свечи выхватил две мужские тени справа, а прямо пред ней — Алексис! Настя обомлела. Не ожидала от него такой наглости! На столе Егора все было сброшено на пол. Другой сундук, что с одеждой, валялся перевернутый.

— Да ты, никак, совсем ума-то лишился и стыд всякий потерял!

— Анастасия Тимофевна! А где здрасте?!

— Вон! Пошли вон из моего дома!

— Потише, — Настя услышала хриплый голос у себя над ухом.

— Мар, придержи-ка ее!

Ее руки были резко отведены за спину, ладонь сильно сжата стальной хваткой, свеча с подсвечником выпала и покатилась по полу, потухла. Комната погрузилась во мрак. Настя дернулась, но силы были явно не равны. Страх подкатывал предательским образом. В низу Ногай и Архип — надо бы их предупредить!

— Тать проклятый! Помогите! — закричала что было сил Настя.

— Рот ей заткни.

На губы Насти легла и плотно прижалась шершавая мужская ладонь. Девушка дернулась, но второй рукой мужик за спиной продолжал крепко держать ее.

— Ну так чего же вы так серчаете? — продолжал ядовито-ласково Алексис. — Разве так встречают хороших друзей?!

Он чиркнул кремнем, еще, выбил искру и зажег свечу стоявшую на столе. Свет слабо очертил основные предметы комнаты и ухмыляющегося Алексиса.

— Всегда восхищался, какая же вы смелая! — язвительно заметил Адамиди, а потом резко сменил тон на более жесткий. — Так где золото?!

Настя сердито молчала. Тогда он поднес свечу совсем близко к ее лицу: славянка ощутила жар на своей щеке, словно тысяча иголок впилась в кожу, перед глазами пошли яркие круги. Настя сморщилась, инстинктивно дернулась. Адамиди отвел свечу и снова спросил:

— Где золото?!

— Да какое золото?! — Настя искренне не понимала, что ему здесь понадобилось, голос ее предательски дрожал. — Все на свадьбу ушло!

— Нет, я знаю, он еще присылал, недавно совсем.

— Кто?

— Юродивой притворяетесь или он вам вправду не сказал? — Алексис с прищуром посмотрел на Настю, выжидая. — Да-а-а, не сказал. Узнаю Егория, хитрый братец лис, все зажал себе. Где он может хранить его? На складе нет. Я уже проверил. Оно должно быть под рукой, чтоб удобно было взять, если понадобится. Ну так где? — Алексис стал ворошить матрас.

Внизу послышался шум борьбы. Ногай! Обрадовалась Настя. Раздались мужские крики. Все снова стало тихо.

Алексис напрягся. Воспользовавшись замешательством, Настя пнула стоящего за спиной мужика по чреслам. Тот застонал, выпустил ее руки. Она вырвалась, схватила с пола подсвечник и ударила, что было сил, мужчину по голове. Он повалился на пол. Она хотела найти оружие, но не успела сообразить — к горлу был приставлен нож. Сердце бешено застучало. Сколько же их здесь!

— Какие вы все прыткие. Ладно. Мы возьмем тебя с собой. Уж за мать-то Егор заплатит выкуп.

— Тебе это с рук не сойдет!

— Ага. Движемся к выходу. И ордынцу своему скажи, чтоб тихо себя вел.

Они спустились в низ. Гороподобный мужик одной рукой держал Настю за пояс, другой держал клинок возле ее горла. Они стали спускаться. Свет факела осветил лежащее возле лестницы тело в красном кафтане. Ногай жив и где-то здесь! Настя понимала, что шанс освободиться у нее есть, нужен лишь подходящий момент. Алексис стал тянуть засов ворот. Мужик, державший у горла Насти нож, развернул ее лицом ко двору в ожидании. Засов заскрипел и поддался.

— Алек! — захрипело под ухом у Насти.

— Эй, ты, выродок! Отпусти ее, и я дарую тебе быструю смерть, — Это был Ногай, в руке у него был лук с натянутой стрелой.

Алексис обернулся.

— Опусти лук или она умрет, — гаркнул нервно Адамиди.

Настя испугано смотрела. Сердце бешено колотилось. Она отчётливо ощущала остроту лезвия на свой коже. Закапала кровь.

Ногай стал медленно опускать лук.

— Не в твоем положении указывать! — потянул самоуверенно Алексис.

Ногай поджал губы. Семнадцать шагов и немного левее. Его стрелы теперь всегда летели немного левее. Ордынец резко поднял лук и выстрелил. Стрела просвистела возле уха Насти, лезвие кинжала царапнуло ее кожу, но мужик державший пленницу захрипел, ослабил хватку, схватился за свое горло. Настя толкнула его от себя локтем. За стрелой без промедления полетела вторая, третья уже попала в ворота. Алексис убежал, стукнула лишь дверца ворот. Ногай рванулся за ним, но Настя его перехватила, вцепившись в рубашку, закричав:

— Нет! Не надо! Для него будет слишком просто! Он ответит! Я обещаю, ответит! По закону!

Настя обняла его крепкий торс руками, стараясь удержать. Внутри Ногая клокотала ярость. «Что она делает с ним! Какая же власть над ним в этой женщине!» Она прятала лицо на груди Ногая, глубоко и тяжело дышала, и нельзя было понять, плачет она или смеется. Славянка обвила его руками за шею, прижалась крепче, зашептала словно молитву:

— Ты попал! Попал!

* * *

Они собрали тела всех во дворе. Одного из нападавших в комнате Ногая, двое во дворе, один в комнате Егора. Удар подсвечником пришелся на висок, оказался смертельным. Ахрипа нашли в трапезной, за столом. Красное пятно на груди алело на его рубашке. Его положили отдельно от этих бандюг. Настя присела возле него, закрыла ему глаза.

— Спи спокойно, верный друг. Да упокоет Господь твою душу.

Уставшие, поднялись они молча в комнату Насти, она налила Ногаю и себе вина. Славянка была подавлена случившимся. Лицо Ногая же было спокойным, но в глазах пылал гнев.

— Жалко Архипа, давно с нами, хороший он был человек… До сих пор поверить не могу! Как же Алексис так низко пал! Почему Архип им открыл? И Глаша куда-то пропала.

Настя замерла, накрыло лицо рукой.

— Это Глаша! Это она, наверно, Архипа… и открыла ворота. Как же это она в сговоре с ним? Я пропустила, не усмотрела в ней!

Ногай забрал у нее кубок. Поставил на стол и снова обнял. Он сжал ее крепко, словно боялся, что потеряет.

— Я пойду завтра же в Магистрат, заявлю на него. Не важно, что он из богатой семьи. Закон один для всех!

Ногай коснулся ее подбородка, поднял лицо славянки. На щеке алел красный след, шрам на шеи Насти причинял ему практически ощутимую боль. Темнику хотелось раз за разом убивать Адамиди — медленно, медленно резать его тело по кусочкам и слышать при этом его крик. Он всматривался в черты славянки, стараясь запомнить: выбившиеся пряди, синие манящие глаза, красные от вина губы. Провел пальцем по губам Насти, не сдерживаясь, поцеловал жадно. Что-то темное из ярости и горечи Ногая, страха и боли Насти рождалось между ними. Она, словно дикая, ответила на его поцелуй. Платье славянки полетело прочь вместе с остатками одежды ордынца. В эту ночь она была такой, как на поле битвы — горячая, страстная.

В первые он лежал в ее постели, руки его скользили по ее плечу, он снял с пальца перстень, поймал ее ладонь и спросил:

— Ты будешь моей женой?

— Ногай я не могу, это же…

— Калым! У меня больше нет ничего.

— Да не надо мне.

— Так полагается, значит, честный жених, надежный. Я сегодня понял, что не могу тебя взять с собой. Не могу рисковать тобой. Подожди год. Через год я вернусь за тобой, как за женой. Ты согласна?

— Да. Да, я согласна стать твоей женой, и калыма никакого не надо. Только я поеду с тобой! Десять лет я жила ожиданием. Не хочу больше так. Хочу жить полной жизнью с тобой, как бы не сложилось, я хочу разделить судьбу с тобой до конца.

«Какая она все-таки! Как не похожа на женщин его земель: непокорная, сильная, своевольная — всегда такая была». Легкая усмешка тронула губы Ногая, он не стал с ней спорить.

Утром Настя ушла в Магистрат, а когда вернулась, Ногая в доме уже не было. На кровати лежал, поблескивая, перстень с зеленым камнем.

Глава 21

Минует все: и радости, и страсти,

Ушедшее вернуть не в нашей власти.

Но если прошлое нам возвратят,

Не станет счастьем вновь былое счастье!

(Мирза Шарфи Вазеха)

— Что происходит, что за шум? — Настя вышла из своей комнаты и глянула вниз. Во дворе возился Никита, перетаскивая большие деревянные кадки. Там же, возле него, стояли уже мешки с землей, отдельно — мешки с маленькими деревьями, кустарниками и прочими растениями. Ида стояла на втором этаже и наблюдала за происходящим, наклонившись через перила.

— Никита саженцы принес. Как здорово! Я так скучала по домашнему саду. Это ваша идея?

— Нет. Там, в Суздале, у нас был огромный огород, а приехали сюда, торговля заняла все свободное время, я как-то от всего и отошла, — отвечала рассеянно Настя.

— А кто же тогда? Егор? — с надеждой в голосе спросила Ида.

— Да… кажется, Никита что-то говорил, что во всех уважаемых домах есть сад, и Егор тоже решил, что надо.

Ида изумленно посмотрела на свекровь, но потом это выражение исчезло. Настя, не замечая ничего, смотрела вниз на возящегося с тоненькими молодыми деревцами; невидящим взглядом куда-то вглубь, словно вспоминая что-то. Потом продолжила, после небольшой паузы:

— Кажется, так. Признаться честно, я хотела устроить здесь сад, знаю твое увлечение, да все как-то в делах…

— Да все здесь при деле. Всем чем-то заняты. Егор на складе, Саша на рынке. Вы ищете кого-то… Я вот хотела Матрене на кухне помочь, так она насупилась. Я там лишняя. Я как бы везде лишняя.

— Ида, милая, ну что ты такое говоришь? Просто прошло еще мало времени.

— Две недели!

«Да точно», — подумала Настя. — «Две недели прошло со дня свадьбы. Уже две недели прошло, как пропал Ногай!..» Настя искала его в городе, спрашивала, но поиски ничего не давали. Она вся как-то потускнела и отошла от дел. «Верно, две недели. Как-то незаметно. Жив ли?» Опять ей терзаться этим вопросом! Ида продолжала жаловаться, Настя, думающая о своем, слушала ее рассеянно.

— … хотела побывать там, откуда приходят корабли. Я думала, выйду замуж, и моя затворническая жизнь измениться! А получилось, никого нет дома. Я вечно одна. Опять запертая в четырех стенах.

— А как у вас с Егором? Все ли ладится?

— Я его не вижу совсем! Он вечно на складе! И приходит поздно, сильно уставший. Ему не до меня совсем.

— Ну, ты бы на склад к нему как-нибудь съездила. Навестила, может, обед принесла бы, а?

— Я пыталась, — потупилась Ида. — Помните, дней четыре-пять после свадьбы он дома не ночевал? Он тогда мальчишку прислал, мол, корабль пришел с товаром, меня не ждите.

Настя кивнула, но не помнила — она, занятая поисками Ногая, дома бывала только чтоб переночевать.

— Я тогда приехала к нему на склад, привезла завтрак, сама наготовила. Меня охранники пускать не хотели. Я говорю, как так? Я его жена, пустите! Тогда нехотя расступились, я прошла на второй этаж: у него на столе мужик лежал, весь избитый и без глаза. Как я испугалась! Там прям пустота темная, понимаете, и кровь! Мне потом это в кошмарах снилось.

Сердце Насти замерло, и она ощутила, что ей не хватает воздуха. «Он! Это он…»

— Егор на меня сильно тогда рассердился, — продолжала жаловаться Ида. — он и сам был в синяках. Я так испугалась, стала спрашивать, а он в ответ, мол, не твое это бабское дело. Иди, мол, домой, нечего сюда шастать.

— Почему я не помню Егора с синяками? Я бы заметила.

— Он так поздно домой приходит, вы его и не видите совсем, да я тоже, а ведь…

— Я на склад! — оборвала ее жалобы Настя, спешно собралась, накинула плащ с капюшоном и выбежала за ворота.

Ида грустно посмотрела вслед убегающей Насте, потом решительно спустилась с лестницы и подошла к Никите.

— Ты неправильно делаешь, у этого корни совсем мелкие и все на поверхности, надо осторожно. Давай помогу.

Она присела рядом и, придерживая одной рукой ствол растения, другой начала аккуратно выкапывать. Под землей ее пальцы встретились с пальцами Никиты. Ида покраснела, но руку не отдернула, а подняла на него глаза, и он, сам не понимая, что делает, потянулся к ней и поцеловал.

* * *

Утро Егора прошло, как всегда, в порту. Он подъехал с закупленным товаром на склад к обеду уже порядком уставший. Тем радостнее было ему видеть мать за заваленным бумагами столом — он надеялся, что наконец-то она займется счетами, и жизнь их примет обычный уклад. Вместо этого напоролся на ее угрюмый взгляд. Настя сухо его поприветствовала и указала на место напротив.

— Рассказывай! — строго бросила сыну Настя.

— Что?!

— Егор, я даю тебе шанс. Рассказывай, я имею полное право знать! Говори!

Егор потупил взор.

— Я давно хотел рассказать, правда. Просто ждал подходящий момент.

Он встал, прошел в дальний конец комнаты, и, поддев кочергой доски, сдвинул их, стал вынимать одну за одной. В образовавшемся проеме показался небольшой ларец. Егор достал его и поставил на стол перед матерью.

«Вот, это, похоже, искал Алексис! Что ж, посмотрим, что стоило жизни стольких людей.» Она повернула ключ и открыла крышку. Ларец был лишь на четверть полон золотых монет, сверху лежал свиток. Вот это золото он искал! От кого же такие щедрые дары? Сердце Насти забилось в неясном предчувствии, она развернула письмо и начала читать.

Дорогие мои, родные сыны мои, Егор, Александр. — на этом сердце болезненно сжалось. Иван. Ваня. Жив, жив все-таки. Радость, большая радость и смущение нахлынули на нее. Она закрыла глаза, успокоила дыхание и принялась читать дальше.

Я страшно пред вами виноват, но более всего я виноват перед вашей матерью. Видит Бог, все эти годы я стремился к вам. Сначала был серьезно ранен и болен, меня приютили и выхаживали добрые люди. Я поднялся на ноги, заработал денег, но у людей, что помогли мне, случилась большая беда, я не мог их бросить. Всего не расскажешь, но так вышло, что теперь у меня другая семья и трое детей. Простите меня, не держите зла. Все эти годы я помнил о вас и искал способ помочь. Посылаю вам этот ларец, надеюсь, он поможет вам оплатить все имеющиеся долги. Если вы решите приехать ко мне, я с радостью приму вас. Любящий вас отец.

«Жив, слава богу, что жив! Десять лет ожидания… вот и все, и письмо даже не ей». Сначала она ощутила пустоту и горечь. Трое детей, значит, и женщина есть, другая… а потом это вдруг все стало как будто эхо в лесу, словно где-то далеко. Словно не с ней вовсе.

Настя подняла тяжелый взгляд на Егора, он заметался.

— Сашка знает?

— Нет. Я собирался вам рассказать, правда, просто ждал удобного момента. И я не все на свадьбу потратил, ты не думай. Часть на оплату дома пустил. Все честь по чести. И женитьба эта, она же на благо всей семьи…

— Что с Ногаем?! — оборвала не дослушав его Настя.

— А?

— Не притворяйся!

— Так ты из-за него, а я-то, дурень, подумал… но как ты узнала?!

— Один из слуг проболтался, — соврала Настя. Еще не хватало, стать причиной ссор между сыном и невесткой.

— Кто?! Кто сказал тебе?

— Неважно. Говори, что ты с ним сделал?!

Егор заходил по комнате. Потом присел и начал рассказ.

— Я ничего с ним не делал. Еще чего! После нападения на наш дом уже на следующий день я начал поиски Алексиса, и эти поиски свели меня с Ногаем. Он тоже жаждал мести, и искал его по злачным местам.

— Но зачем? — Настя покачала неодобрительно головой. — Зачем рисковать собой ради этого подонка? Я заявила в магистрат, его и так ищут!

— Ищут! Как же! Так, просто вид делают. Немного пошумят, поищут и забудут. Отцовские деньги сделают свое дело. Нет, я хотел убедиться, что больше никогда он не поставит под угрозу мою семью. Ногай, он-то был со мной согласен! Сказал, что хочет сам прикончить человека, что нанес ему личное оскорбление и поднял руку на… — Егор дернулся, пожевал губу и продолжил, — на тебя, в общем. Я знал места, где бывал Алексис. Это закрытые дома, где устраивают бои между животными, рабами, торгуют дев… ну, неважно. Пускают либо хорошо знакомых, либо очень богатых гостей. Меня пускать не хотели… — Егор снова замялся. — Ногай выдал себя за богатого иноземного купца. И тогда мы прошли. Алексис был там, делал ставки, проиграл и поднялся в комнату с девицей. Туда же нагрянули и мы. Девка убежала, а с Алексисом мы разобрались… Я не буду вдаваться в подробности всего. Просто девка эта позвала на помощь, и когда мы оттуда стали выбираться, нам здорово досталось.

— Что с Ногаем?! Где он?! — с тревогой спросила Настя.

— Мы его немного подлатали. Я купил ему место на корабле и далее в караване до Золотой орды. Вот и все, — пожал плечами Егор, как бы говоря, что более ничего и не знает. Какой с него спрос?

— И ты, видя, что я его ищу, молчал? Как ты мог?! Да он хоть в сознании был?!

— Не совсем…

— Что?! А если ему плохо станет по дороге? А если они его бросят где?! Да как ты…

— Мама, я боялся, что ты поедешь за ним.

* * *

Настя в своей комнате собирала вещи, складывая самое необходимое в холщовый мешок. Мысли путались. Она думала об Иване, обвиняла его. Потом вспоминала, что разлад у них давно пошел. Ему бы бабу послушную, тихую и покорную. Вот, наверное, и нашел. Совесть заела, вот и не поехал сам! Ногай тоже хорош, все решил без нее! А Егор! Как же он посмел скрывать, видя ее отчаянье? Хватит, она возьмет судьбу в свои руки. Сама будет решать. Она теперь свободная! Переплывет за море, а там…

Громкий стук в ворота прервал ее мысли. Кто это к вечеру? Гостей вроде не ждали. Послышался топот и звяканье оружие. Вбежал без стука испуганный Фрол.

— Матушка! Что делается! Отряд, стража, городская стража! Тебя просят. Не ходите.

— Что ты, Фрол?! Чего мне бояться? Да будет. Это, наверно, из Магистрата.

Настя уверенно спустилась вниз. Действительно, человек пять воинов, в дорогих доспехах, с гербом императора на латах. Тут уже с тревогой на лицах, стояли: Сашка — видно, с рынка недавно пришел, Никита, Ида, Матрена. Настя подошла к воину, что стоял впереди и чьи доспехи были побогаче — выдавали более высокое звание.

— Анастасия Тимофеевна, вдова купца-иноземца Ивана Тимофеева? — спросил старший.

— Да.

— Вы арестованы по приказу Магистрата за убийство сына купца первой гильдии Алексиса Адамиди.

Часть III

Глава 22

«Пусть солнце и луна — подножье тех, кто властен,

Их также ждет постель — из глины темный склеп.»

(Хафиз)

Юлуй, младший сын пастуха, вышел из юрты, запахнул старый отцовский чапан^[3], огляделся. В степи с утра выпал первый снег. Небо было тусклое и серое. По земле, словно разлитое молоко, стелился туман. Мать и дед ушли еще затемно, он привык оставаться один, но сейчас его вдруг пробрало страхом. Вспомнились дедовы сказки про духов, что не нашли покоя и блуждают по земле в поисках тепла и живого бьющегося сердца. Где-то вдали закричали птицы, и опять все смолкло, был слышен лишь шелест травы. Мальчик вздрогнул, постарался отогнать пугающие мысли, принялся за работу. Накормил пса, вычистил старого коня. Набрал песка, нарвал сухой травы и взялся за котел. Взгляд его снова упал на степь. Туман рассеялся, унося с собой страхи. И чего испугался, дурень?! Простор открывшийся взору манил — там настоящая жизнь. Славно скакать по степи на коне, словно ветер, и следить за стадом, а то вдруг в степи волк появится — знатная охота может выйти. Повезло же старшим! Все важное всегда проходило мимо него. Вот были состязания двадцать лун назад и надо было же ему заболеть животом — остался с матерью, все пропустил… И как лихо его старший брат Сагнак обогнал лихих воинов хана Алдая в скачке и пришел в десятке лучших. Это для семьи пастуха не плохо, только и разговоров дома неделю было. Но вот он, Юлуй, — он бы всяко первый пришел! Он бы себя показал… Э-эх. А теперь и остается, что ждать весны.

Семья его была большая: отец, четверо братьев, мать, дед и он, ставший младшим. Духи забрали его сестренку по весне, — утонула, снесенная бурным потоком… Его было решено еще на год оставить в помощниках дома. Нечестно! Вот Сагнак с семи лет в седле, помогает отцу. А он? Сколько еще ему возле юрты сидеть? Ему было всего десять, но душа рвалась туда, за край степи, к большой шумной жизни, приключениям. Выпадало, правда, их немного, и все крутилось возле матери и очага. Вот и теперь она ушла с дедом в степь заготавливать коренья на зиму, оставив ему наказ: оттереть старый котел, да еще приглядывать за болящим.

Вчера проходил мимо купеческий караван, что было большим событием. Поглазеть на верблюдов и коней, груженых сундуками и невиданными с чудным узором коврами. Вот бы с ними Сарай посмотреть! Да куда там, мать не пустила. За небольшой мешочек риса один из купцов попросил принять болящего, подлечить, да и оставил здесь. Мало ему было работы! Юлуй то, Юлуй сё… Надоело. Мальчик вздохнул и снова заскреб по котлу.

— Пить.

— Что? — не сразу сообразил сын пастуха, опять ушедший в свои мечтания.

— Пить. Воды.

С водой было туго. Если только мать вечером принесет. Напоил кумысом. Видя, что мужчина пришел в сознание, и лицо его порозовело, стал расспрашивать, кто он да откуда.

— Ногай я, темник великого хана, ранен был. Вот назад возвращаюсь.

— Ногай?! — глаза Юлуя округлились от удивления. Он вырос на рассказах о главном ордынском военачальнике. — Тот Ногай-багатур, что воевал и поражений не знал? И в пустыне был?

— Знавал и поражения. Всякое было. Видел много — это да. И в пустыне был, и высокие дома из камня видел. Но не защитили их каменные дома. Пали они под натиском наших храбрых воинов.

— Где же ты был? Откуда ты?

— Из Булгарии…

Сердце бешено забилось в груди, вот оно! Духи ответили на его молитвы. Решать надо было сейчас. Понятно, что мать его никуда не отпустит — скажет, мол, жди отца. Отец отправит к хану Алдаю кого-то из старших. Опять все пройдет мимо… Он взял бурдюк с кумысом, отвязал коня и вскоре скрылся за краем степи.

Вернувшиеся мать и дед в темноте долго кликали Юлуя в степи, но лишь птиц, затаившихся на ночлег в высокой траве, распугали. Дед отправился его искать. Мать села у очага и, раскачиваясь из стороны в сторону, обхватив голову руками, молилась и плакала, чтобы духи пощадили ее безрассудного сына.

Прошло дня три. Мать Юлуя, бледная и молчаливая, не уходила больше в степь, все ждала сына.

Ногай шел на поправку, он уже вставал, старался больше двигаться и строил планы, как ему нагнать купеческий караван. Торговых дорог в степи не много…

На горизонте показались всадники.

Старший сын Алдай-хана узнал Ногая — ходил под его командованием несколько раз в походы, сговорившись с отцом, решили ему помочь. Ногай выехал из куреня^[4] хана с двумя десятками воинов и провизией. А Юлуя за смелость хан взял в нойоны^[5] к своему младшему сыну.

* * *

Вскоре в степи по улусам и куреням от костра к костру потекла весть: Ногай жив!

— Жив ли?

— Говорят, ранен был.

— Да как же это? Мыслимо такое расстояние преодолеть?

— Дык его шаман выхаживал, он его в орла обернул, вот он и долетел.

— Брехня.

— Да чтоб мне провалиться, так и было!

Люди судачили, кто-то не верил. Но имя темника для многих означало новый поход. Молодых парней и поживших мужей, уставших от мирной жизни, все больше и больше захватывала жажда битвы. А еще желание получить свое, добыть в бою богатство и зажить славно, не хуже нойона.

* * *

Через два месяца с отрядом в пятьсот человек прибыл Ногай к воротам столицы Золотой орды. В поле он поставил большую белую юрту и отправил человека оповестить великого хана о своем возвращении. Но к его удивлению великий хан не пригласил Ногая и не назначил час. Ногай не тратил зря время, начал с прибывшими с ним людьми разыскивать свой тумен^[6].

Ногай ходил, говорил с воинами, с их вдовами, кто где как живет. Узнавал, кому особенно остро нужна помощь. Особенно стал хлопотать и просить за раненых перед местными ханами.

Оказалась, многие не вернулись с той битвы у реки. Сотники ушли служить кто другим ханам, а кто и к новому темнику. Десятникам да простым воинам пришлось туго — обобраны и одеты теперь были как нищие. Кто имел коня — потерял коня, у кого были жена и дети — отданы были в рабство. Попавших в рабство Ногай обещал выкупить и даровать им свободу, лишь только вернет себе имя.

Всё увиденное болью отдавалось в сердце. Ради чего шли на смерть все эти люди, что получили? Десять лет — побед, и за одно поражение всё было сметено. Забылись все успехи. Не ожидал он такого крохоборства от Менгу.

Узнав, что Ногай жив, люди стали присоединяться к его раскинувшемуся за городом войску.

Прошла неделя, а человек от Великого хана так и не приехал. Ногай с небольшим отрядом направился сам ко дворцу. Стража пропустила Ногая: несмотря на повязку на глазу, воины его узнавали, да и слухи уже во всю гуляли по городу. В коридорах нашел он Бахара, спальничьего и главного распределителя гарема еще при Берке-хане. От него и узнал, что Великий хан Менгу-Темир болен, давно никого не принимает и не выходит из своих покоев. Если дело есть какое-то, с ним идут теперь к брату Великого хана — Туда-Менгу. Он теперь все решает. Ногай поморщился: не любил он младшего братца Менгу — мелочный и слабохарактерный. С детства пакостил, всегда подставить норовил: то лук от обиды противнику сломает, то меч спрячет. И ведь у него же потом и найдут. Тьфу. Мерзкий человечишка! Но все же решительно направился в зал приемов.

Туда-Менгу не обладал ни красотой, ни умом своего брата, ни храбростью своего отца Тукана, прославленного полководца. Он был низкий, рябой и завистливый. Возвращение Ногая ему было не к месту. Все уже было распланировано, должности расписаны. Главным новым темником уже выбран сын его друга Джелме-Карим. Что теперь делать? Как поступить? Он не знал и, не придумав ничего лучше, решил не делать ничего. Мало ли самозванцев бродит в степи? Если он, брат великого хана, фактический правитель Орды не признает его, может, и остальные от него отвернутся. Но воины все прибывали и войско за городом продолжало расти. А еще Туда-Менгу не учел нрав Ногая. Он никак не ожидал, что тот осмелится без приглашения заявиться во дворец и даже пропущен будет. И теперь, когда ему доложили, что Ногай ожидает его, не выйти означало показать страх и слабость, упасть в глазах своих людей.

Он вышел к Ногаю, презрительно взирая, словно на простолюдина, в шелковом золотом вышитом халате. Лицо его было набелено, жидкие волосы расчесаны и намаслены. Ростом он был значительно ниже, и, чтоб хоть как-то сравняться, зашел на возвышение, где стоял резной стул великого хана, но сесть все же не осмелился. Приняв гордую позу, Туда начал разговор:

— Как смеешь ты являться без приглашения и отрывать меня от важных дел?

— Я Ногай, главный военачальник, беклярбек Великого хана — мне не нужно твое разрешение.

Туда-Менгу тяжело вздохнул.

— Ты ли это?! Чего тебе?

— Я хочу, чтобы мне и моему тумену было возращено все то, что отобрали твои люди.

— Мои люди взяли то, что полагается Великому хану.

— Ты себя уже с Великим ханом ровняешь?!

— Кто ты такой, чтобы мне указывать?! Тебя нет! — взяв себя в руки, уже ехидно продолжил хан. — Донесения от половцев идут из Булгарии^[7], что человек в доспехах с пластинами, украшенными золотыми драконами, по описанию очень похожи на доспехи военачальника Ногая с небольшим отрядом во главе — грабит их деревни, забирает в рабство жен и детей. Защиты моей просят. От тебя.

— Ты меня узнал, Туда. Да и я тебя знаю с детства. Никогда гиена львом не станет.

— Не смей так говорить со мной! Я не знаю тебя! Ты не похож на Ногая. Глаза нет. Чем докажешь, что ты Ногай? Где пайцза^[8]?

Ногай одним махом подошел близко к Туда-Менгу, схватил его за грудки.

— Мерзкий крысёныш! Где Менгу-Темир?

— Стража! — испугано прохрипел брат Великого хана.

В приемную вбежали нукеры, ожидая распоряжений. Ногай отпустил борта халата, и направился к выходу. «Арестовать его! В клетку как смутьяна!» — хотелось крикнуть Туда-Менгу, но он не осмелился.

Ногай вернулся в свой шатер злой, как никогда. Долго ходил он из стороны в сторону, стараясь унять гнев. Мальчишку нашли, словно пса из дома выкинули! Нет, так не пойдет! Однажды он уступил власть Менгу, но с Тудой у него уговора не было. Ногай созвал всех воинов ивышел в поле.

— Слушайте, воины! Слушайте, храбрые мои, отважные львы! Славные батыры! Мы ходили в бой во славу Великого хана. Каждый из нас что-то потерял после возвращения. Большинство из вас не имеют того, что истинно заслуживают за свои военные успехи. Все вы знаете меня. Много лет я честно служил Великому хану Берке, а затем и Менгу-Темиру. Не раз мы ходили в походы, никогда я не бежал первым с поля боя. Мы всегда были едины. Великий хан, возможно, болен, а, возможно, уже мертв, но это от нас скрывают. Чтобы восстановить свое доброе имя и вернуть всем вам причитающееся по праву, при том соблюдая наш обычай, повелеваю созвать Высший совет курултая^[9]. Пусть совет решит, кто я, и чего достоин!

Глава 23

Тебя ждала я, жаль, нет крыльев за спиной,

Тебя ждала я, полетела б за тобой.

Тебя ждала я, помнят камни и вода,

Тебя ждала я, но осталась здесь одна.

(«Мельница»)

Ей снился сон, теплый и солнечный: колыхалась высокая зеленая трава на легком ветру и Ногай шёл к ней навстречу в простой белой рубахе… Сон оборвался. В дальнем углу громко смеялись. Настя открыла глаза и погрузилась во тьму. Здесь, на нижнем этаже подземелья темницы, не горел факел. Тьма была тут всегда. Она спала, полусидя на полу, и тело сразу же ей об этом напомнило ноющей болью. Ей стало тоскливо и тягостно на сердце. Она прижала руку к груди и порадовалась, что перстень Ногая все еще тут, при ней. Она предусмотрительно носила его подарок на кожемятном шнурке вместе с крестиком. Когда ее только привели в темницу — обыскали на предмет оружия. Свои маленькие сокровища она спрятала во время обыска за щеку — отобрали бы, если б нашли. «Жив ли он?» Она вздохнула и поежилась. Здесь никак не удавалось толком согреться.

Холод, нескончаемый, казалось, проникающий в самое нутро холод — вот, к чему никак не было возможности привыкнуть. Ко всему остальному Настя привыкла. Привыкла к запаху вони, что смешивался из запаха гнили, сырости, пота и прочих человечьих следов жизни. Привыкла к гулу из разговоров, смеха, воя и плача. Через пару дней привыкла и к грязной, отдающей неприятным затхлым запахом воде. Поначалу, когда в ней еще жила надежда, что это ошибка, она старалась бороться с жаждой, но дни шли, а холод и тьма оставались прежними. Жажда жизни взяла верх над брезгливостью. Раз в день, а может реже — в темноте сложно мерять дни, — стражники приносили бадью с водой и глиняными кружками, поднос с кусками нарезанных лепешек.

В камере было много женщин разного возраста, сколько точно — понять было сложно. В темноте все растворялось и тонуло, лишь при кормежке жадные руки заключённых, похожих на костлявых вурдалаков, появлялись у решетки и хватали хлеб. Две главные заводилы, как только она попала сюда, стали расспрашивать, кто она такая и за что попала. Настя отвечала, что это ошибка и ее скоро освободят. Над ней только посмеялись и вскоре потеряли к её личности интерес.

Настя нашла себе место и сидела, облокотившись спиной к стене, недалеко от решетки, закутавшись в плащ. Понемногу разговорилась со старухой рядом. Она была нянькой, ребенок, за которым она смотрела, умер. Богатые господа от горя решили, что отравила. Сидела здесь давно, суда над ней никакого не было, а может и был, но без нее. Старуху звали Мюрид, была она худая и ела через раз, так как не всегда успевала ухватить кусок на раздаче. Настя стала брать хлеб на себя и на нее.

В дальнем углу опять громко рассмеялись — шла игра на шлепки. Выигрывал тот кто в темноте успевал шлепнуть по вытянутой ладони другого, особый азарт прибавляло то, что играли на остатки кусков лепешки. Это было главным развлечением. Настя в этих забавах не участвовала и все больше молчала, подавленная произошедшим. Она все думала, почему обвинили именно ее? Ведь в том частном доме она и в помине не бывала. Что же задумал этот проклятый Адамиди?! Еще ее терзало, как отразился этот арест на детях. Что с ними? Рухнуло все, что было в жизни. Увидит ли она своих родных еще когда-нибудь? Так и тянулись дни.

* * *

Однажды в камеру закинули девочку-подростка, совсем хрупкую, поймали на воровстве и, вроде как, на убийстве. Хотя она божилась, что не убивала, что тот богатый человек был уже мертв. Она была плохо одета и все плакала. Настя пожалела ее и отдала свой плащ. Но девочке это плохо помогло. Вскоре у нее начался жар. Стали звать лекаря, просили приносивших еду, но врачеватель так и не пришел. Через пару дней, девочка умерла. Настя, сидевшая возле, ухаживающая за ней, задремала. Разбудил лязг решетки и свет факела. Принесли еду. Стражник проверил сердцебиение, позвал подмогу. Прибежал еще один, и тело девушки за ноги из камеры выволочили. Было тяжело и горько. Так могло быть с каждой из них. Тут Настя сообразила, что плаща на умершей девушке не было. Это насторожило Настю, она стала спрашивать, кто взял плащ. Сначала все молчали, а потом из темноты вышла высокая грузная баба и сказала:

— Ну я взяла. Мертвым он к чему?

— Я его не тебе давала. Отдай.

— Забери.

Что-что, а драться Настя умела: увернулась от летевшего на нее удара и в ответ заехала бабе в лицо локтем, но и сама схлопотала удар под ребра. Из тьмы отделилась еще одна фигура и хотела помочь подельнице, но Меирид заметила движение и подставила ей подножку. Та растянулась прямо под ноги дерущимся. Сверху на упавшую завалила Настя и воровку. Плащ свой забрала.

— Уснешь и хана тебе.

— Я сплю чутко.

Настя завернулась в плащ и села на свое место. Потерла ушибленный бок. Время опять потянулось долго и вязко, но в камере больше не играли, в воздухе витало напряжение. Что будет, если усну? Нельзя спать, надо держаться. Настя стала вспоминать, как вела счета, рассчитывала цену товара на три аршина от куска ткани. А если не холст, если это шелк…

К решетке подошли двое стражников. Один светил факелом, другой всматривался в глубь темницы.

— Настя, Анастасия Тимофеевна, ты здесь?

— Здесь я!

— Выходи на свет.

Настя, жмурясь, подошла ближе, сердце бешено забилось — это был Даврог! Она обрадовалась и хотела поздороваться с ним, но он положил палец к губам.

— Да, вижу, это ты, — он завозился с ключами, открыл замок. — Выходи, тебя переводят.

Они шли по лестнице темницы, что шла на второй круг. Потом еще. Здесь воздух был явственно теплее, по стенам в кольцах горели факелы. Куда ведут? Почему? Но спросить не смела, боялась подставить. На третьем этаже им встретились двое конвойных.

— Стой! Куда это ее?

— В верхние темницы переводят.

— Чего это? А комендант в курсе?

Даврог молчал. На его каменном лице не отразилось ни испуга, ни страха. Конвойным не хотел он так просто сдаваться.

— Это наш этаж, не помню никакого распоряжения на этот счет.

— Это жена купца Тимофеева, не какая-то простолюдинка — в подземную часть тюрьмы попала по ошибке.

— Нехорошо-то как… — покачал головой притворно стражник, но пропускать не спешил. — Та, что сынка Адамиди пришибла?

Даврог вновь замолчал.

— Не уверен, что ей место здесь. Может, стоит коменданта позвать? Пусть он нас рассудит.

— За нее попросили.

— Кто?

Он не спешил отвечать, с презрением глядя на стражников.

— Эк ты болтливый! А что, попросили только тебя?

— Да нет, и вам передали.

Даврог достал серебряных монет и отсыпал стоящим. Конвойный довольно хмыкнул.

— И кормить просили как следует.

— Да понял, жена купца… По коридору восьмая свободная.

— Знаю. Туда и веду.

Они прошли дальше.

Камера, в которую ее перевели, была сухой и никого другого там не было. Здесь и кровать имелась, и шерстяное одеяло. В коридоре горели факелы.

— Даврог. Кто, кто за меня попросил? Евстратия?

Он помолчал, потом тихо с усмешкой сказал.

— Я. Только тс! — снова приложил палец к губам. Настя улыбнулась.

— Мне пора на обход. Я после тебе все расскажу.

Питание было так же один раз в день, но приносили, о радость! теплую похлебку, которую, судя по жирному бульону, варили на мясе. Вода была чистой и без запаха. Хлеб был мягче и свежее. Съев похлебку, Настя ощутила, как тепло разлилось по телу. Впервые за долгое время удалось толком согреться. Вместе с теплом пришла и надежда, что все должно разрешиться по справедливости. Во всем разберутся и отпустят, надо просто немного подождать.

Через несколько дней пришел Даврог. Хмурый и уставший.

— Только со смены, отсыпаться иду.

— Трудная работа. Да, не ожидала я тебя увидеть здесь. Думала, мерещится, поначалу. Давно ты тут устроился?

— Признаться, уже несколько месяцев. После той подставы, устроенной Евстартией, я ушел от нее в стражники.

— Что ж сюда, а не в воины?

— Старею. Силы не те. Хотелось чего-то поспокойнее.

— Как ты узнал обо мне?

— Меня нашел твой старший сын.

— Егор?! — обрадовалась Настя.

— Да. Он оббил все пороги, прося помощи. Евстратия, эта злая ведьма, его принимать отказалась. Боится гнева Адамиди. Но знаешь, слуги в ее доме помнят о тебе только доброе, вот и сказали ему, где меня найти. Я и не знал, что с тобой такое приключилось. Ты вправду убила этого избалованного сынка?

— Нет, не делала я этого. Наговор все.

Даврог вздохнул.

— Где-то ты ему насолила, раз он тебя решил приплести к смерти своего сына. Я тут поговорил с ребятами, в нижние камеры для простолюдинов ты неспроста попала. Хотели, чтоб ты сгинула до суда. Раз ты не причем, думаю, и доказательств-то у него нет. Освободят. Точно тебе говорю, разберутся и отпустят.

— Дай-то Бог. Как там дети мои? Здоровы ли все?

— Егор, как тебя арестовали, сразу распродал все, что было. Товар весь, и дом тоже. Адамиди, обвинив тебя, сделал твоих детей отверженными для всех. Какая тут торговля? Ищет тебе защитника на суд, но все отказываются, — Даврог замолчал, закусил губу, думал, говорить или нет. — Тут вот еще… беда у него.

— Что еще? Не томи, говори, как есть!

— Жена у него пропала.

— Ида? Как так?

— Я всего не знаю, но, вроде как, поехала к отцу то ли денег просить, то ли украшение свое забирать, только обратно не вернулась. Отослала паренька вашего, сказала, что дома заночует, а утром не вернулась. И парень, что ее провожал, пропал.

— Что за парень-то?

— А, да я плохо помню.

— Никитка, может?

— Да, точно… Кажется так.

— Ох, Никита, Никита… А Матрена как же? — Настя заходила по камере. Распереживалась. — Как же так?

Даврог лишь плечами пожал.

— Может, украл кто? Али сама сбегла, опасаясь позора?

Больно было Насте слышать такие слова. Разрушилась жизнь сына с этим арестом. Проклятый Адамиди!

— Жаль Егора. А Санька что ж?

— Не знаю, думаю, все порядке. Настя, не тревожься.

— Спасибо тебе, Даврог, за все спасибо. И за весточку из дома. Главное — живы. А там, бог даст, все наладится.

Глава 24

С одним лишь единым конем,

Одну только жизнь возлюбя,

Бродами сохатых бредя,

Из прутьев шалаш возводя,

Взошел я на гору Халдун.

(Сокровенное сказание монголов. Монгольская хроника 1240 г. Монгольский обыденный изборник^[10])

Морозы ночью стояли довольно крепкие, но днем солнце уже светило ярко и местами, то тут, то там, стали появляться проталины, обнажая черную землю; старая трава была объедена сильно исхудавшими конями. Кончалась еда и у воинов, примкнувших к Ногаю, милостиво подаренная благосклонными ханами. Ордынцы обычно растворяли муку в воде — делали болтушку, — десятникам доставалась такая похлебка с куском курдюка. Вечером раздавали лепешки. Риса остро не хватало, его берегли до праздников.

В ожидании, когда все съедутся на совет, Ногай на месте не сидел: либо ездил поговорить с ханами, набирая себе все новых сторонников, либо уходил на неделю-две на охоту в степь, чтобы хоть как-то питать свое растущее войско. Зимняя охота редко выходит удачной, умный зверь прячется в норах от холодного ветра и колючего снега. Особенно радовало, когда удавалось урвать присмотренную добычу у людей Туда-Менгу. Брат Великого хана, узнав, сильно злился, что и тут этот проклятый Ногай обошел его. Слышать его имя было для Туда-Менгу, словно терзаться от старой незатягивающейся раны. Войско за столицей все росло и уже достигало четырех тысяч. Брат Великого хана мог разогнать всех, разбить, когда было их всего пятьсот. Он не решился, момент был упущен. Повелеть разгонять сейчас? А вдруг воины перейдут на сторону мятежного темника? Ногай исходил из рода Чингисхана, дед его приходился седьмым сыном Джучи. И Великий хан Берке, поговаривали, видел именно Ногая ханом. Народ говорит, значит, помнит. Нет, открыто воевать против Ногая было нельзя. Тогда он стал пытаться убить дерзкого темника. То подсылал убийц в шатер, то вино присылал отравленное. Чутье не раз спасало Ногая, но сделало недоверчивым, подозрительным ко всему. Он выезжал всегда с охраной, один по городу никогда не ездил.

На этом младший брат Великого хана не остановился и разослал своих людей на заставы, дабы убеждать собирающихся на курултай, что не будет никакого совета. Многие верили, поворачивали назад. Особой же удачей было для Туда-Менгу, что удалось посулами и дорогими подарками склонить на свою сторону властителя обширных северо-западных земель хана Толуя. Дабы не разозлить накапливающего большую силу темника, хитрый хан, что пережил самого Берке, прислал письмо Ногаю, выражая глубокое почтение, но сообщал, что приехать не может — стар и немощен, — но готов всецело подчиниться воле светлейших и мудрейших чингизидов, да пошлет им Небо долгую жизнь. Ногай, читая, досадливо морщился. Он надеялся собрать совет по весне, но время шло, а родовитые ханы не спешили ехать, еды становилось все меньше, и разумным оставалось лишь одно — уйти с собравшимися людьми в военный поход. Именно к этому решению его склоняли сотники. Ногай оглаживал бороду, думал. Предложение это было ему не по душе. Он устал от сражений, и мысли о новом походе не горячили его кровь как прежде.

— Потомки Чингисхана должны править над всеми народами до самого края земли, таков завет великого вождя, да падут ниц покоренные… — эти слова он слышал с детства, этими словами убеждал его жаждущий битвы сотник Торгул, с которым они прошли множество сражений: он всегда отличался смелостью и горячностью.

«Сирот плодить» — вертелся в голове упрек Фрола. На все Ногай смотрел теперь иначе. Много ли получили простые воины, что ходили с ним? Что имеет он сам? Разбитый глаз и милостивое снисхождение ханов. Столько людей полегло и ради чего?

Хотелось что-то оставить после себя, передать своим детям. А что передашь, коли не преумножаешь? Вспоминалась богатая Византия… Почему другой путь никогда не рассматривался как возможный? Что лучше всего умеют ордынцы? Что знают кроме войны? Степь да вольный ветер…

Мысли Ногая прервал нукер с сообщением, что пришел дервиш и, кланяясь, просил передать, что мулла Ибрагим тяжело болен, и не встает с постели, чувствует, что пришло его время, и желал бы попрощаться, ибо всегда любил его как сына. Мулла Ибрагим был из тех, кто поддержал дерзкого темника после возвращения и публично признал его перед имамом и людьми в мечети. Проститься с ним было для Ногая делом чести.

Он распрощался с сотниками, обещав все обдумать. Собрав, не медля, десяток нукеров, оседлав коней, двинулись в город. Сам Ногай ехал в центре отряда, опасаясь нападения на узких улочках Сарая. Воины оглядывались по сторонам, разгоняли зевак и пьяных с дороги. Мулла жил в небольшом глиняном доме возле мечети. Первым в дом заглянул нукер и, убедившись, что подозрительных людей нет, кивнул. В комнату зашел Ногай. Здесь было полутемно, источником света служила плошка, в жиру которой плавал огонек. В жаровне свет еле теплился. Возле постели Муллы Ибрагима, накрытого простым старым стеганным пыльным одеялом, сидели трое дервишей, перебирая четки — они шептали молитву.

— Салям-алейкум! — сказал с поклоном Ногай и опустился на войлок около больного.

Увидев военачальника, молившиеся поклонились в ответ и вышли. Ногай остался с Муллой один.

— Это ты, Ногай? Я рад, уважил старика. Спасибо.

Помолчали. Мулла продолжил.

— Долго я жил, видел разное, лживое и подлое, алчное и жестокое, верю, Аллах справедлив: Он рассудит, Он знает истину. Как бы ни был лукав твой враг, живи праведно, Ногай, поступай по совести. Туда-Менгу несправедливо обошелся с тобой, но я верю, что правда восторжествует. Я сделал, что могу. Осталось ждать.

— Я знаю, спасибо тебе, дада^[11].

От слов Муллы Ибрагима на душе стало светлее, как в детстве. «Вот ведь как…» — думал Ногай. Он должен был утешить старика, а выходило наоборот.

Они долго говорили, Мулла вспоминал былые светлые годы, вспоминал отца Ногая добрым словом. Разговор плутал, Мулла Ибрагим порой забывался, в воспоминаниях повторялся, тревожился, припоминая, как опечалила его весть, что погиб Ногай в бою.

— Думал, нет тебя уже на белом свете. Я говорил с теми, кто возвращался с земель булгар, они рассказывали, как ты храбро бился наравне со всеми. Когда же началась переправа, воины потеряли тебя из виду. Думали, что сразил тебя враг.

— Булгары разбили наш разведывательный отряд, но несколько человек смогли уйти и оповестить нас. Мы выиграли час, смогли построиться для обороны, что сберегло наших людей от неминуемой гибели. Их было слишком много, а наша армия была разделена. Наших тогда много славных батыров пало. Я был ранен, и не помню, что было потом.

— Как ты выбрался, Ногай? Говорят, орел увидал тебя и вынес с поля боя, — Ногай усмехнулся, но рассказывать затаенное не спешил. Мулла же настаивал. — Я не верю в эти сказки, утешь старика, поведай? Кто же спас тебя?

Ногай замолчал. Мулла Ибрагим думал, что больше он ничего не скажет. И все же, видно, он решился, лицо его напряженное разгладилось и в глазах появилось теплота.

— Женщина, славянка с глазами как небо, нашла меня на поле боя. Случайность. Она узнала меня. Когда-то, лет десять назад, она была здесь, и Берке отдал мне право решать ее судьбу. Она хотела домой, и хоть не по сердцу мне было такое, я отпустил ее. Спустя много лет, мы снова встретились. Жизнь она мне спасла.

— Иншаалла, вот оно как. Аллах видит и за добро всегда воздаст праведному. Эта женщина, она приехала с тобой?

Ногай покачал головой. Помолчали. Старик продолжил:

— Мудрые говорят, то, что случилось дважды, случиться и еще раз.

— Я надеюсь на это.

— Как бы эта встреча не стала роковой. Дважды вы встречались и дважды на кону стояла жизнь, третья встреча может стать решающей для вас обоих. Да поможет тебе Аллах, Ногай, да осветит он твой путь.

Они замолчали. Казалось, Мулла Ибрагим задремал. Ногай хотел уже уходить.

Тут каменная стена начала двигаться, посыпался песок. Ногай вскочил и схватился за кинжал. В открывшемся проходе с факелом в руке стоял юноша, шапка и одежда его были в пыли.

— Ты кто? Чего тебе тут надо?

— Я ученик лекаря Азара. Великий хан Менгу-Темир желает говорить с тобой.

Недоверчиво, сурово смотрел на вошедшего Ногай. Не западня ли от Туда-Менгу?

— Иди, Ногай, это все, что я могу для тебя сделать. Иди. Времени мало, — сказал ободряюще Мулла.

Ногай кивнул и шагнул за юношей. Тот нес над головой факел. Проход был узок, сопровождающий шел уверенно, видно, не впервой петлять ему этими туннелями. Ногай дивился тайному ходу. Проход составляли глиняные стены, он то вилял, то расширялся, то сужался и становился ниже. «Хитрый Берке, это он достраивал город и придумал, как незаметно покинуть дворец на случай нападения врага. А, может, ходил в город и слушал, что говорят про него». Думал Ногай, едва успевая. Провожатый шел быстро, огонь плясал, по стенам ложились причудливые страшные тени, а позади тьма — отстанешь и застрянешь тут навечно. Идти пришлось долго, больше часа, привычный в основном передвигаться верхом, Ногай стал уставать. Но вот стены стали меняться. Появился каменный пол и мозаика на стене. Юноша потянул за скрытый рычаг, и стена повернулась: они оказались в покоях Великого хана. Перед комнатой, завешанной ковром, стояли два нукера. Они забрали у Ногая меч и кинжал, лишь после впустили.

— А-а, Ногай, вот и ты, — голос Великого был хрипловат, как у старика Муллы Ибрагима.

Ногай вошел в покои и с почтением поклонился. В комнате горело множество свечей. На большой кровати, покрытой мехами и синими атласными подушками, возлежал Великий хан, рядом у ног его сидела Устинья. Лицо хана было желтым с сетью красных прожилок.

— Оставь нас.

Она встала и Ногай увидел распухшее от слез лицо все еще красивой бывшей русской княжны, а ныне второй жены Великого хана.

— Что с тобой стало, Менгу? — спросил Ногай, когда Устинья вышла.

— Яд. Может, китайский хан Мунке обиду затаил? Ссора у нас вышла из-за купцов. Порубили его людей не много. Вроде как, были среди них близкие родственники хана. А, может, брат ждать устал… Не знаю. Азар пытался найти противоядие, но, похоже, лишь отсрочил неминуемое.

— Мне жаль, ты был хорошим правителем.

— Пустое, Ногай… Слышал я, как обошелся с тобой Туда, боится он тебя. Ты как-то в детстве, после состязаний, надавал ему затрещин за мухлеж, вот с тех пор и боится.

— Помню, — усмехнулся Ногай. — Мне потом досталось, твоя мать пожаловалась сотнику.

— Да, мать все боялась за младшего. До него у нее умерло два сына. Боялась и этого потерять. Всегда кутала его и уводила с тренировок, чтоб не простудился. Теперь я ее понимаю… — Великий хан вздохнул, и продолжил. — Туда-Менгу не признает тебя. Не признает и курултай, ты же понимаешь. Не просто так не едут люди — сговорились они с братом. Да и джихангиром^[12] не признают тебя. Должность отдана другому Тудой, есть те, кто ближе тебя в роду из потомков Чингисхана.

— А достоин ли этот родовитый? Я не сдамся! Многие ханы перешли на мою сторону. Я возьму свое и мечом, если так пойдет.

— Ты рассуждаешь как воин, а не как правитель. А китайский хан на твоей стороне? А эмирам арабскому и египетскому ты написал? Что будут делать урусуты, когда начнется междоусобица? Они первые на нас пойдут. Погибнет много людей, Ногай. Начнется разруха и голод. Такой судьбы ты хочешь для ордынского народа?

Ногай молчал.

— Помнишь, много лет назад был меж нас разговор, и мы заключили соглашение? Я предлагаю договориться и теперь.

— Чего ты хочешь, Менгу?

— Странный рок постиг меня, год за годом у моих жен и наложниц рождались в основном девочки. Устинья родила мне двух дочерей, красавицы с зелеными раскосыми глазами. Я сосватал их за урустских князей. Отправил их уже: одну в Новгород, другую в Рязань. Устинья, вроде как, для всего гарема с ними уехала. Не хочет доставаться моему младшему брату. Любит меня, вот и рискует. Сказала, хочет быть до последнего… Любит, но любовь ее черная и тягучая, как смола… Так о чем я? Сын у меня родился, у первой жены, давно это правда было, да прожил всего пару дней, а после боги забрали его. И у наложниц рождались сыновья, раза три или четыре, не помню точно, но умирали быстро. А вот Устинье боги сына не послали… Красива, умна, но коварна, как змея. Придушить ее, гадину, а не могу… Думаю порой, вдруг не она, а вдруг это происки Туда-Менгу? А может, воля богов? Время шло, а наследник так и не появился. Тогда я задумался и решил испытать судьбу. Четыре года назад, я гостил в восточных землях, и женился на дочери хана Буга-Тимура Олджай, но вопреки всем нашим обычаям, я не привез жену в гарем. Когда же в назначенный срок пришла весть о рождении сына, я не оповестил никого, и не устроил большой праздник, как полагается. Я отправил отцу Олджай дорогие подарки, и стадо баранов, но просил молчать. Его зовут Тохта, ему три года. Я ни разу не видел своего сына и, возможно, этим сохранил ему жизнь. Я могу просить лишь тебя, знаю, ты человек чести. Позаботься о моем сыне, и когда придет время, помоги ему стать Великим ханом. А взамен я признаю тебя перед всеми, и дарую то, чего ты достоин.

Глава 25

Я мчался к тебе из пустыни

На коне, подкованном пламенем,

И вихри моего желания

Обгоняли даже пустынные ветры.

(Байярд Тейлор «Песнь бедуина»)

На бугристой возвышенности, недалеко от берега моря, десяток ордынцев разбили лагерь. Погода была приятная, с моря веял освежающий ветерок, кони радостно щипали свежую молодую зелень. Два монгольских воина, сидя чуть поодаль от остальных, на пригорке играли в кости. Молодой парень, уже показавший себя как самый быстрый в десятке, в азартных играх же был доверчивым, как ребенок, и жутко невезучим. Он проиграл несчастные четыре медные монеты, что были, и поставил на кон пальцы. На оружие играть было нельзя, потерявшему оружие — смерть. Их десяток был поставлен здесь как дозорный, и ордынцы изнывали от скуки уже вторую неделю. Увлеченные игрой в кости, они пропустили, как на горизонте показались два корабля. Они шли стремительно, гонимые попутным ветром. Вроде же все просто, но проклятая белая косточка каждый раз оказывалась не в той плошке.

— Всё, Сагнак! Не твой день! Режь палец!

— Ой-ей! Погоди ты, чего такой скорый? Давай еще сыграем, ставлю еще одни палец, с правой ноги.

— Режь, говорю! А потом еще сыграем. Если выиграешь, заберешь свой палец назад.

— Нее, так не пойдет. Зачем мне опосля, если я оба целыми могу сохранить?

— Смекалистый какой. Давай…

— Плывет! Смотри, чего плывет… — молодой парень вскочил, указывая взбудоражено вдаль. Привыкший жить в степи, он впервые видел корабль.

— Это само Небо тебе помогает. Ну, смотри, я долг все равно возьму.

Младший лишь рукой недовольно махнул и побежал к десятнику. На берег высадились люди, одетые в светлые длинные рубашки. Они выкатывали бочки, выводили лошадей, ругались и шумели. Вскоре на пригорок стали подниматься первые прибывшие. Встретить тут вооруженный отряд они никак не рассчитывали и застопорились, ожидая старшего.

— Вы чьих будете? — грозно спросил десятник в высоком колпаке и с блестящей на солнце золотой табличкой с изображением орла на груди доспеха.

— Мы-то?! Мы купцы из Византии, товары везем в Болгарию.

— Здесь теперь наша земля. Либо плати за проезд, либо убирайтесь.

— С чего это плати? Всегда здесь торговый путь проходил. Всяким оборванцам не кланяемся.

— Вся земля до края моря принадлежит Великому сотрясателю вселенной. Его наследник — Великий хан Менгу-Темир — отдал эту землю нам, ногаям. И вы поплатитесь за свою дерзость.

Вперед вышел бородатый мужчина, богато одетый, с золотым обручем на голове.

— Я византийский посол и требую встречи с …? Кто у вас главный?

* * *

Ногай неспешно ехал на коне после осмотра тумена Тоpгула. Много жалоб приходило на него, надо было самому убедиться. Взор его уставший невольно тянулся туда, где вдали виднелась синяя полоска моря. Вот уже два месяца вестей от Насти не было, ему хотелось рвануть к ней за край этого моря, но теперь он стал ханом, и более не принадлежал себе всецело. После того, как Великий хан Менгу-Темир своим повелением признал его и назначил бекелярбеком наследника, он сразу же ушел со всеми своим людьми из столицы. Уже в походе стали появляться проблемы. Ржавые котлы, недостаток амуниции, отсутствие запасной пары обуви у каждого второго — все эти мелочи требовалось решать, иначе они обещали перерасти в коллапс. Воины стаптывали ноги в кровь, тем, у кого был конь, было легче. Остальные же волочились и отставали длинной цепочкой все дальше и дальше от основного войска. Котлы отряды Тоpгула сдавали в наем, брали за это половину навара, нередко выгребая лучшие куски. Идти с таким войском воевать было рискованно. Тут-то и припомнились ему уроки Менгу: Ногай стал налаживать отношения с соседями. В Булгарии шла междоусобица, он встретился с одним из братьев, претендующих на власть, пообещал поддержку. Отправил послов эмиру Самаркандскому и заручился их поддержкой. Обещал поставить тысячи две в случае необходимости, в обмен на кожи. Направил он людей и в Константинополь, послов — к императору, людей — осмотреться по городу. И лишь одному верному нукеру дал письмо снести в дом Тимофеевых. «Жду тебя до конца лета за краем моря». Время шло, но отправленные им люди из Византии не вернулись назад. Он, решая множество проблем, каждый день тревожился думами о ней.

— Хан Ногай! Не серчай за дурные вести! — пред ним, склонившись на одно колено, стоял Сагнак, вестовой. Его семья приютила Ногая, когда тот возвращался в столицу, и бекелярбек не забывал и выделял юношу.

— Говори.

— На наших храбрых воинов напали подлые шакалы, прибывшие с большой воды. Вели речи дерзкие. Говорят, средь них посол Византийский.

* * *

Сашка видел Ногая издалека, но узнал сразу. Красиво переливаясь на солнце, блестела пластина доспеха, глаз левый был перевязан повязкой, как к нему подбежали ордынцы, подвели посла византийского. О чем они разговаривали, слышно не было.

Санька Тимофеев все пытался прорваться и кричал:

— Ногай! Ногай! — но голос его тонул в общем гаме. Потом он получил удар палкой в спину и кричать перестал. Стал просить охранявшего воина, мол, ценное знает, но скажет только Ногаю. Снова получил палкой.

— Какой он тебе Ногай?! Он хан! Властитель данных земель по милости Великого хана Менгу-Тимира, да пошлет ему Небо долгую жизнь. Хан Ногай, бекелярбек сына Великого хана, Второй человек в Орде, а ты: «Ногай, Ногай». Ещё тебе палок, чтоб вел себя почтительно?!

— Прости мне мое неразумение. Я знал Ногая как храброго воина, исходившего много земель, покорителя крепостей, знаю, что в Египте он был и в Армении. Не знал я, что стал он ханом, проведи меня к нему! И ты увидишь, как он возрадуется и щедро одарит тебя.

Александр Тимофеев в дороге быстро подружился с охранявшими его воинами. Он рассказывал им про поход, как неожиданно войска Ногая прошли горы и вышли аккурат с востока крепости, чего никто ожидать не мог, так как горы считали непроходимыми. Один из воинов, что тоже был в том походе дивился, откуда этот славянский парень знает такие подробности. Сашка считал, что все получается как нельзя лучше: еще немного, и он сможет поговорить с Ногаем, только Фрол держался на стороже и среди всех этих ордынцев чувствовал себя неуютно:

— И зачем только было плыть так далече? Сгинуть можно было и дома.

— Не ворчи, Фрол. Вот сейчас придем в лагерь, и ты увидишь, как он меня примет!

К большой равнине они вышли ближе к вечеру. Куда не брось взор, все было покрыто разномастными юртами. На окраинах стояли простые навесы, либо пыльные, как попало сколоченные юрты, покрытые, где наполовину, где с заплатками, но отрока со стариком вели все дальше, и шатры становились белее и богаче.

Белую юрту Ногая, украшенную каменьями, охраняли у входа с десяток нукеров. Остановившись возле них, охранник Сашки завел далекий, как ему казалось, вроде ничего не значащий разговор. Сашка мялся в нетерпении с ноги на ногу, веря, что вот-вот позовут. Но разговоры кончились и его вместе с Фролом повели назад, на край лагеря.

— Стой, подожди, а как же я?! Ведь у нас уговор был!

— Иди давай, — почему-то посуровев ответил воин, чье дружелюбие словно рукой сняло.

Тут из соседнего красивого шатра, богато украшенного конскими хвостами и покрытого белым войлоком выбежал мальчонка лет трех, одетый в зеленый, расшитый золотом шелковый халат, подбитый по краю мехом рыси. На голове его была небольшая квадратная черная шелковая шапочка. Процессия с пленником остановилось, воины опустили головы. Один огородил пленного копьем, второй встал за спиной и знаком показал, мол, молчи, тихо. Ребенок бежал мимо них, совершенно не обращая внимания, он пытался ухватить за хвост молодого пса, привыкшего уже к таким играм.

— Огей сюта. Сюта.

Пес со светлой лоснившейся шерстью — видно было, что молодой, — весело отпрыгивал, каждый раз ожидая, когда мальчонка добежит, уводя его все дальше от шатра. За ним вышла красивая девушка, высокая, в красном шелковом халате с богатой золотой вышивкой, с высоким головным убором, на верхушке которого красовалось павлинье перо. Воины, ведшие пленников, склонили головы. Она глянула на них с торжеством и гордо зашагала за мальчиком. Только пленный славянин смотрел на нее с восхищенным обожанием, слегка приоткрыв рот. Девушка улыбнулась. На нее так давно никто не смотрел, и это было приятно, неважно, что там будет с ним потом.

— На колени перед женой Великого хана. Голову склони в почтении, а то глаза потеряешь!

Юноша получил копьем под колени и упал, согнувшись, получив еще палкой по спине.

— Все, понял он! Понял, хватит! — влез Фрол, закрывая собой и получая второй удар.

Он стал помогать юноше подняться, бурча еле разборчиво:

— Вишь, какая у него молодая! Глупость это была. Сгинем мы здесь.

К красавице подбежала молоденькая девушка в простом стеганом халате, зашептав ей что-то на ухо. Жена Великого хана вздохнула, ее маленькое развлечение кончилось и она, приняв серьезный вид, направилась в шатер к главнокомандующему.

— Когда я смогу с ханом поговорить? — с тревогой заладил свое Сашка.

— Сейчас не до тебя! — гаркнул на него охранник одаривая подзатыльником. Отрок качнулся и был поддержан стариком.

* * *

Ногай сидел на высоком резном стуле, и лик его был мрачен. Пришли вести о смерти Менгу Тимира, и новым Великим ханом был объявлен его младший брат Туда-Менгу. Письмо призывало его явиться для присяги. Ногай же собирался возвести во главе всех Тохту, сына Менгу-Тимира, как и обещал. Нельзя присягать новому хану, а потом свергать его, это станет нарушением заветов Чингисхана, народ не поймет, не поддержит — давший клятву верности и нарушивший ее подлежит смерти. Нельзя ехать. Надо набраться сил, нужен мирный год, собрать ресурсы… Тохта мал, чтобы править, еще не время. Если клятва не дана, то и нарушить нельзя…

Нойон прервал его думы, оповестив, что пришла Олджай-хатун.

Красавица гордо вошла в шатер Ногая, поклонилась лишь кивком головы. Олджай, как мать наследника, считала себя выше его. Ногай хмурился все еще думая о своём, держа в руке свиток и не сразу начал разговор.

— Пришли печальные вести. Великий хан Менгу-Тимир покинул нас.

Она ожидала этого, но, как требует обычай, опустила голову и закрыла лицо руками в знак скорби.

Ногай молчал. Выдержав тишину, как полагается, она спросила:

— Когда мы выступаем?

— Выступаем?

— Да! Чтобы проститься. Тохта не видел отца, так хоть проститься с ним он должен!

— Мы никуда не едем. И Тохта останется.

— Нет! Он наследник! Он сын великого хана! Ты не смеешь…

— Ты много на себя берешь, женщина. Ты здесь из милости. Можешь ехать. В гареме Туда-Менгу будут рады такому пополнению, или, может, ты сшила погребальное одеяло, как жена Великого хана Берке, и хочешь уйти вместе с мужем? Так я тебя не держу. Езжай.

Олджай молчала, кусая губы. Злые слова просились на волю, но она сдерживала себя.

— Тохта останется, — снова заговорил Ногай. — Для его же безопасности. Таково мое последнее слово.

Девушка опустила голову, подавила вздох и на одном дыхании выпалила:

— Горе помутило мой разум. Прости, хан Ногай. Я останусь с сыном.

Гневно сжав кулаки, она вышла из шатра Ногая. Ей хотелось править! Хотелось почета, что полагается жене Великого хана, родившего сына! Она была бы главной в гареме. А сейчас она кто? Над ней и так за глаза потешались, она знала… Великий хан бросил ее после проведенной ночи. Значит, не по нраву пришлась. Такой позор! Когда родился Тохта, она вроде воспряла, что вот теперь она достойна его. Но нет. Четыре года ожиданий, четыре года с этим клеймом, и все надеялась, что Великий хан однажды приедет и заберет ее. Но этому не дано было сбыться. Все рассыпалось в пыль. Что теперь у нее? Лишь тоска.

Ногай объявил весть. Всю ночь по берегу жгли костры и били в барабаны. Пели печальные песни. На утро Ногай узнал: отряд Торгула собрался и ушел присягнуть в верности новому Великому хану. Их осталось три с небольшим тысячи.

* * *

От несмолкаемого рокота барабанов, что сливался со звуками бубна и горловой песнью шаманов, Сашка всю ночь не спал, как и все остальные пленники. Фрол ворочался, и без конца называл их безбожными басурманами, что честным людям поспать не дают. Утром у Тимофеева шумела голова, словно после похмелья, но он не оставлял своих попыток и снова пошел просить. Ответ был тот же: «Жди!».

Вечером к юрте с пленниками пришла служанка и отдала охраннику золотой, Сашку выбрали от остальных и повели. Фрол забеспокоился, поднялся и тоже хотел идти, но ему было велено остаться. Сашку вели сначала по краю лагеря, потом, поплутав, обогнули и повели снова, вроде как, к центру. «Как они здесь не путаются? Все юрты, как грибы, похожи друг на друга» — думалось ему. Наконец, они остановились — это была та самая юрта с конскими хвостами, только подошли они с другой стороны. Служанка подняла полог и Сашку буквально втолкнули внутрь.

В юрте горели свечи. На мягком узорчатом ковре, усеянном подушками, поджав под себя ноги, сидела вчерашняя красавица в шелковом темно-синем платье. Она была без головного убора, ее толстые тугие косы достигали пола. В ушах блестели сережки с изумрудами. Сашка оробел. За один взгляд он схлопотал палкой по спине, что будет ему за нахождение здесь? Страх холодными мурашками пробежал по телу.

— Как тебя звать? — требовательно спросила красавица.

— Александр.

— Кто ты?

— Я сын купца из Византии.

— Ты смотрел на меня!

— Прости мне эту дерзость.

— Почему ты смотрел на меня так?

— Ты прекрасна, как солнце, и глаз радуется тебе, словно молодая зелень солнечным лучам.

Девушке понравился ответ, она ласково посмотрела на Сашку и сказала тихо:

— Поцелуй меня.

Сашка поклонился как можно ниже, стараясь, чтобы речь его была почтительнее:

— Любой счел бы за счастье такое и отдал бы жизнь, не задумываясь.

— А ты?

— Моя жизнь не принадлежит мне.

— А кому она принадлежит?

— Долгу. Я должен донести весть хану Ногаю.

Красавица встала и, гневно сузив глаза, заходила по юрте. Сашка молчал. Он не знал, как надо вести себя с подобными ей и боялся оскорбить ее еще больше.

— Эта весть, о чем она?

Сашка молчал, склонив голову ниже.

— Она обрадует его?

— Нет. Она разобьет его сердце.

Олджай холодно улыбнулась одними губами:

— Что ж, я проведу тебя.

Глава 26

Нет, невозможно никак осуждать ни троян, ни ахейцев,

Что за такую жену без конца они беды выносят!

Страшно похожа лицом на богинь она вечноживущих.

Но, какова б ни была, уплывала б домой поскорее,

Не оставалась бы с нами, — и нам на погибель, и детям!

(Гомер «Илиада», перевод Вересаева).

Выгнанный на улицу Сашка поежился — после теплой юрты было неуютно оказаться в весенней холодной ночи. Он огляделся вокруг. Несмотря на ночь, своя жизнь кипела в лагере: стояли жаровни с факелами, благодаря горевшим то тут то там кострам виднелись очертания юрт, фыркали лошади, сновали воины — ночная стража. Вышла Олджай, одетая в теплый темный халат, прошитый по краю замысловатым красным узором, с высокой шапкой, что и вчера, подала знак — процессия двинулась: два нукера охраняли её, ещё двое вели Сашку, впереди шел воин с факелом. Сашка был взволнован: «а вдруг опять не получится?» Ему вспомнился суд. Залитая сияющим белым светом, аж глазам больно, огромная зала с высоким потолком, и отделанные белейшим мрамором стены. Помпезные, величественные палаты магистрата! Букашкой ощущал там себя Сашка. Дело не простое — убит сын купца первой гильдии. Много богатых, дорого разодетых купцов пришли поглазеть, чем кончится дело. В зал ввели маму, в простом льняном платье, явно не по погоде — забирали ее осенью, а в день назначенного суда уже шла полным ходом зима. Ее худое осунувшееся лицо; важные лица прелатов суда, переговаривающихся между собой, бойко кричавших и махавших гневно руками. Сердце заныло. Вспомнил самоуверенную улыбочку Адамиди старшего.

— Кто обвиняет эту женщину?

— Я обвиняю. Алонсо Адамиди, купец первой гильдии славного города Константинополя. Вы, все собравшиеся, знаете меня. В этом городе посчастливилось родиться и мне, и моему отцу, и деду. Вся наша семья всегда была пред вами как на ладони. Мы жили честно и трудились на благо этого города, делая его еще краше и богаче. А она, — показал купец пальцем на мать, — иноземка, убила моего старшего сына Алексиса, а бедное тело его израненное в море кинула. Только не скрылось ее злодеяние от правды людской — море вернуло его истерзанное тело.

Гордо держалась мать, все обвинения отрицала… Егор сидел напряжённый, стиснув зубы. Он же, Сашка, был как на иголках: то вставал, то снова садился, то рвался вперед. Невыносимо было все происходящее…

Вызвали Егора. Он сказал, что мать убить не могла. Была всегда дома, никуда не ходила. Да и с Алексисом он общение всякое прекратил, в дом не приглашал, да и сам не ходил к нему. Выступил чернобородый купец, русич из Новгорода, что на свадьбе был. Он один не побоялся слово в защиту сказать. Отзывался о матери хорошо — мол, скромная, порядочная женщина, ни в чем предосудительном замечена не была. Сыновья торг ведут честно. И вроде забрезжил свет… Но Адамиди заявил, что у него есть свидетель. «Чушь!» — сначала подумалось тогда Сашке. Но взал суда, одетая как госпожа, в меха, под которыми виднелось богато расшитое зеленое платье из парчи, вошла Глаша с младенцем на руках! Она была козырем Адамиди — это из-за нее суд все откладывали и откладывали. Мучили мать столько месяцев. И началось безумие!

— Да, мы с Алексисом любили друг друга. Отец его был против, и мы тайно поженились. Алексис купил дом для нас и хотел меня забрать. А она — Анастасия Тимофеевна, хозяйка моя, приревновала и убила его… моего мужа, отца моего сына!.. Оставила его сиротой— надрывно заплакала лгунья подлая! Зал зароптал, зашумел: «душегубица». — Не знала она про нашу любовь, всегда перед приходом его прихорашивалась, все наедине с ним остаться хотела…

«Сука! Предательница!..» Никогда ещё Сашка никого так не ненавидел, как Глашку в ту минуту! Даже сейчас, вспоминая о ней, кулаки сами собой гневно сжимались.

— …а когда Алексис приехал за мной — осерчала! С кинжалом на него кинулась, слуг его из лука постреляла. Я чудом спаслась.

… Убила! Всех она убила!

— Лгунья проклятая! Да как у тебя язык-то повернулся бесстыдство такое сказать! Я к тебе всегда с добром! А ты… — кричала мать.

— Ложь! — кричал Сашка.

— К порядку! — гремели призывно судьи. И лишь Егор сидел тихий, закусивший губу… А потом и вовсе опустил лицо, закрыл его руками.

Сашка вздохнул. Как он Ногаю про маму скажет такое… Олджай заспорила с нукерами, охранявшими юрту Ногая. Сашка опять вспомнил суд.

— Наговоры! — хрипло шипел защитник, старый еврей, нанятый Егором за большие деньги, остальные все отказывались. — Как могла простая женщина убить столько мужчин? На Анастасию Тимофеевну напали, она сама жертва, она заявляла в магистратуру и бумага о том имеется.

— А я слышал, Анастасия Тимофевна отлично владеет мечом и в одиночку смогла убить тигра, — нагло перебил его обвинитель. — Есть люди, которые видели, как она билась на потеху знати. Очень достойно для вдовы, а? Скажите, это тоже ложь?

— Нет. Только я сражалась не одна, это не правда.

Сашка об этом не знал. И Егор тоже, но оба знали силу характера матери… Могла и с тигром сразиться, и мужчину сразить…

* * *

В шатре Ногая было полутемно, лишь две свечи трепетали от ветра, залетавшего в открытое отверстие шанырака с купола юрты. Ногай никого не принимал: ни послов, ни нойонов. Для всех это было знаком тишины и скорби, но на самом деле он думал, как поступить. Предательство темника Тогула не только подорвало его авторитет и силы, но и вскрыло давно назревавшие проблемы. Правильнее всего было сейчас, пока остальные не побежали, воодушевить их, собраться с насиженного места и уйти в поход на Булгларию, погрязшую, как доносили, в междоусобице. Не ввязываясь в большую войну, так в пограничье… Об этом снова заговорят сотники, воспрянут надеждой нойоны. Претило Ногаю такое завоевание, более похожее на чистый грабеж. Чем он тогда лучше тех, кто на этой земле, именем его прикрываясь, разбойничал? Что бы Настя о нем подумала? Раньше все его походы были по указу или во славу Великого хана и Орды. А теперь не чьим именем было прикрываться… Но другого выхода он не видел — только поход.

…Как же он устал от этого. И глаз, которого нет, предательски заныл, напоминая о потерях. Из Самарканда караван-сарай с заказом придет через два месяца — чем-то нужно будет расплачиваться за котлы и амуницию, оружие… Может, прав был Менгу-Тимир? Никакой он не правитель: не умеет думать, договариваться с соседями, — лишь мечом махать. Конфликт с Византийскими купцами тоже требовал решения. Отобрать все — и сюда уже приплывает не два корабля с купцами, а сотни, да с воинами. Чем тогда ответит?..

Тут вошел нукер, поклонился.

— Чего тебе? — устало спросил Ногай.

— Человек, что по воде большой прибыл с иноземцами, весть особую сказать хочет. Важную. Оружия при нем нет.

Ногай поднял усталые веки и посмотрел на юношу тяжёлым взглядом. Нукер проклял мысленно упрямую хатун и свою алчность. «Что значит все золото, если лишишься жизни?» Воин потупился, чтобы скрыть свои страхи.

— Кто такой? — спросил требовательно Ногай.

— Тимофеевский…

Ногай замер, закрыл глаза, выдохнул.

— Пусти.

Вошел щуплый отрок и поклонился низко, почтительно, а когда поднял голову на короткий миг у Ногая промелькнула мысль, что это, может, Настя — опять оделась в мужскую одежду, чтобы пробраться было легче. Он одним махом преодолел расстояние их разделявшее и сжал крепко плечо юноши всматриваясь в полумраке в его лицо. Глаза голубые как небо, но черты не нее…

— Ты?!.. Александр?!

Губы Сашки задрожали, силясь улыбнуться — узнал.

— Как ты здесь? А Настя?!.. Она с тобой? — с плохо скрываемым волнением спросил Ногай.

— Нет, я здесь с Фролом. Мама в темнице. Ее обвинили в убийстве Алексиса Адамиди.

Тень легла на лицо Ногая, но лишь на миг, а потом лицо вновь стало бесстрастным. Он позвал скрывшегося нукера. Стражник снова зашел в юрту.

— Ступай, принеси огня, еды, и вина… хорошего. Архи^[13] принеси, — приказал Ногай нукеру.

В сумерках Сашка не уловил перемены, ему показалось, что слишком равнодушно воспринял все Ногай, это его резануло как по открытой ране. Он постарался держаться уверенно, ведь так долго шел к этой встрече, было вложено столько сил и надежд! Принесли холодной баранины, несколько лепешек, курута^[14] и архи. Ногай налил из курдюка в небольшую чашу, но пить сразу не стал, окунул пальцы и часть капель вина сбрызнул в огонь. После налил и подал Сашке. Неожиданно приятное молочное вино поразило юношу. Он отхлебнул еще и вскоре залпом осушил всю чашу. Ногай свою не допил, но долил сыну Насти еще.

Сашка давно продумал, что скажет Ногаю. Столько добирался, длинным был путь, было время продумать каждое слово. Он хотел сказать, что мать много сделала, чтобы спасти Ногая, и потом, когда он пропал надолго, беспокоилась и искала. Но вышло, что рассказ его поплыл… вышел сбивчивый, прыгал с одного на другое — нервозность этих дней, недосып и недоедание давали о себе знать. Хмелел он быстро.

— …Нам всем сначала казалось, что это безумная ошибка, глупый наговор, и что маму скоро отпустят. Но нет. Лишь Егор не потерялся. Я-то побежал к темнице на следующей же день, но меня не пустили, тогда я стал просить за мать у знакомых купцов. Много я тогда понял о цене дружбы и людской памяти. Оказалось, у Адамиди всё везде в магистрате схвачено… многие его боялись, боялись супротив слово сказать. Перестали принимать, пускать в дом… друзья, — зло хмыкнул Сашка. — А Егор мне, оказывается, все время врал… и врал. Продал дом, продал дело всё наше… Егор у меня за спиной все продал! Просто поставил перед фактом — дома больше нет. И склада… Но он прав оказался — никто не хотел торговать и дел иметь с нами. Мы как проказой зараженные — все нас обходили. В это время Ида и пропала. Канула куда-то вместе с Никитой. Может, к отцу вернулась, тот тоже с нами общаться перестал. И колье не отдал… А нам так были нужны деньги, каждый медный грош. Защитник дорого запросил… Егор говорит, к отцу ехать надо, здесь торговать не дадут…

— К отцу?

— Да, отец объявился. Живой, в Роменских землях живет, только у него уже другая семья. Забыл он про нас.

— А что Настя?

— Мама все в заключении все это время была. Суд откладывали по просьбе Адамиди. Мол, человек у него есть, что душегубство видел, но приболел, в суд явиться не может. И все тянулось бесконечно долго… Я на Егора злился сильно за его вранье, мы почти перестали общаться. Он нашел защитника… Купил маленький дом на окраине и искал Иду… Мне казалось, что он только об жене своей и думает, и снова мне врет и врет.

Ногай терял терпение. Схватил крепко за руку и гаркнул как на своих нукеров:

— Настя. Что с ней?!

— Был суд, — испугавшись, затараторил Сашка. — Мама бодро держалась, хоть и исхудала сильно. Все обвинения отрицала… А потом вышла Глаша. Помнишь, у нас в доме работала? Она заявила, что видела как мать его убила.

— И ей все поверили?! Девке какой-то! Без роду племени! Прислужнице?

— Оговорила она мать, а видоков^[15] у нас своих не было, почти все в тот день на свадьбе были. Мама вину не признала. — Сашка вздохнул. Тяжело было рассказывать прошедшее. Горько. Он выпил залпом ещё одну чашу. Ногай ждал, молчал. — Ее испытывали огнем, руку жгли, но она не созналась. Невыносимо было видеть такое. Я решил устроить маме побег. Подкупил за золото стражников и ночью они пропустили меня в темницу. Дошел до нее и даже камеру открыл… ключ мне дали. Обнялись. Оставалась малое — переодеться маме стражником и выйти незамеченной. Но оказалось, это все западня была. Я доверился не тем людям… Я сглупил, не верил я Егору и моя злость на него застилала глаза… Я всех подвел, я… Меня схватили, на глазах мамы угрожали перерезать мне горло за устройство побега… И чтоб меня отпустили, она созналась. Это я потом позже узнал, что Егор знакомого в темнице нашел — Даврога. Что он еду маме через него передавал. Что за помощью к нему надо было идти… Егор — он тоже готовил побег, а я им все планы порушил. Маму перевели туда, где нет возможности дотянуться… — Сашка опустил голову на руки, замолчал. Потом пробурчал будто сам себе:

— Совсем не то сказал! Не про то хотел… Что за вино такое? Я словно не в ладу с собою…

— Сколько осталось? — спросил Ногай.

— Ее казнят после светлой седьмицы.

— Что это?

— Ну, это неделя после Пасхи. Пасха — большой христианский праздник, и после нее всю неделю нельзя кровь проливать. Через две недели наступит седьмица.

Ногай молчал. Сашка заволновался, не зная, как это все понимать. Страх предательский пробежал: «Не поможет он ему! Все зря!» Затараторил:

— Я прошу твоей помощи. Мама много сделала ради тебя. Не откажи. У меня есть план. Взять тюремную крепость измором. Потребовать выдать мать.

— Сколько людей защищают крепость?

— Ну э… я точно не знаю.

— Где Настю могут содержать, знаешь? Уверен, что в другую темницу не перевели?

— Да не важно. Темница за городом. У тебя вон какое войско. Придем туда и… потребуем ее выдать и все!

— Какие силы у византийского императора?

— Что?

— Сколько людей? Воюет ли с кем?

— Сколько людей у императора? Да это тут причем?! У тебя многочисленная армия! Тысячи несметные, куда глаз не кинь. Ну или людей мне дай. Может, ты сейчас другим занят. Я все сделаю сам.

— Ты знаешь, как пройти по суше коротким путем? Сколько дорога займет? Отсюда до Булгарии за месяц доезжают… а до Византии поболее будет. Как тут успеть?

— На Византийских кораблях можно… Там, правда, много не поместится. Я как-то не подумал… Ну. остальные потом дойдут.

Ногай снова замолчал, и его молчание мучило, давило на Сашку. Ногай был его последней надеждой. Надеждой спасти мать и… оправдать себя.

Сашка злился. Вино ударило в голову. В крови закипал огонь. Он встал, заходил по юрте, отчаянно хватаясь за голову.

— Я понял!.. Все зря! Ты! Ты такой же как все! Как этот пафосный Метаксос! Соловьем разливался, а как до дела дошло… и разговаривать не стал.

Ногай поморщился. Гнев ответный закипал в нем на такие дерзкие речи. Он — сын Насти, напомнил он снова себе, а Настя в беде. Большой беде. Стерпел. Чтобы отвлечься, спросил:

— Какой такой Метаксос?

— А? — остановился в своем скитании по юрте Сашка, мысли которого унеслись уже куда-то совсем далеко. — Метаксос? Да, философ один. Я восхищался им. Императорский лекарь! Умнейший человек! Очень справедливо рассуждает о правах людских, о возможностях. Когда ты раненый лежал, мама его как-то уговорить смогла и к тебе приводила лечить. Это он наконечник стрелы достал. До него никто не мог понять, почему ты не поправляешься. Я думал, он человек, все же к самому императору приближен. Я ходил к воротам дворца, искал с ним встречи несколько раз. Но мне то отвечали, что его нет, то занят, а в последний раз так и вовсе прогнали и сказали, чтоб не являлся, а то палками пройдутся. Вот тебе и справедливость! Вот тебе и мудрец! — Сашка чувствовал, что тело тяжелело, голова усталая шумела, кружила. Захмелел, глаза стали закрываться сами. Опустился на ковер.

— Узел лошадиных пут… Ты устал, Александр. Отдохнуть тебе надобно.

— А мама? Мама, как же?

— Мне дорога твоя мать. Я буду думать.

* * *

Ногай вышел из юрты, распорядился, чтоб нашли хорошее место, проводил Сашку немного вместе с нукером.

— А Фрола тоже можно со мной?

— Найдите этого Фрола, приведите к купцу. Да обращайтесь как с дорогими гостями — почтительно.

Нукер поклонился и повел сонного шатающегося Сашку. Ногай смотрел им вслед. «Взрослый ведь парень, а жизни совсем не знает, в настоящем бою не был, пыль дорог не топтал, жизнь его на волоске не висела. Книжек начитался и думает, все так легко. Императорский лекарь… надо же. Упрямый, все же, как Настя. Настя… Настенька, Хурхэ ты моя…»

Она была под кожей его, текла по венам, билась в сердце, терзала разум. Как же ждал он с ней встречи! Свиделись… Оставить тебя в беде немыслимо! Как же быть-то? Как выручить? Шутка ли, за две недели с двумя тысячами обогнуть Булгарию и до земель Византийских дойти? Не успеет. На корабле? Сколько выйдет… человек триста. Мало. Византия богатая, — сколько человек в ответ выставит? Кто за них вступится, какие соседи? А за него? Нет, умирать в бою не страшно, а вот людей за собой на смерть вести из-за своей прихоти — совестно. Туда-Менгу только рад будет, если он падет.

Забрезжил синевой рассвет, облаков не было, день обещал быть ясным. В дали защебетали птицы. Ногай брел дальше по просыпающемуся лагерю и, казалось, само небо легло на плечи и давило — так тяжко стало. Сгорбился. Из своей юрты показалась Олджай, зло с ухмылкой глянула, слегка поклонилась. И чего этой змее не спится? Какую гадость опять замыслила? Намудрил ты, Менгу-Темир, а мне хомут теперь этот нести. Всегда боялся сглупить — как ты, из-за женщины. И вот на тебе! Не убежишь от судьбы, никак не убежишь… Что ж так все сложилось, Хурхе? Все думал, почему ты не едешь?.. Забыла, не дождалась? Оно воно как обернулась… Думал, по совести, за обиду наказать, а тебе за меня досталось… Как же быть-то теперь?.. Война развязанная из-за женщины — сказка. А сказка ли была, когда Менгу-Темир — женщину на двадцать тысяч воинов обменял? Глупость… Что у него? Две тысячи человек с женщинами и детьми…

Подошел сотник, поклонился, опять завел разговор про котлы.

— Знаю, — кивнул ему Ногай, — думаю.

…и дырявыми котлами. Много получат ли его люди от взятия темницы? Какова добыча наша, спросят они? Что дашь нам, хан Ногай? Чем кормить детей? Во что наряжать наших жен? Кандалы да цепи — вот ваша добыча! Разбегутся. Туда-Менгу побегут присягать… Как не смотри, все плохо выходит. Я, словно путник, сбившийся с караванной дороги и блуждающий во тьме… Аль-Джаббару^[16], просвети же мой разум.

Возле одной из бедных походных палаток два простых копейщика играли в бабки. А дальше собралась толпа — шумели. Ногай прошел туда, увлеченные игрой остальные его не заметили. Ногай увидел, что игра была новой: три плошки, надо угадать, под какой косточка. Водила требовал расплаты. Пальцы требовал.

Ногай встал рядом. Смотрел. «А, может, и нет никакой белой косточки?»

— А со мной сыграешь? А? Выиграешь — озолочу! А проиграешь — палец отрежу! — грозно потребовал Ногай.

— Хан! Хан Ногай! — зашумели, расступились в разные стороны. Два нукера встали за спиной Ногая.

Воин, бывший водилой — смутился, как-то сжался весь. Голову опустил, молчал. Ногай присел напротив:

— Ну, играй.

Тот закрутил плошки, остановил, но головы так и не поднял.

— А коли прознаю, что дуришь меня и нет там ничего — так и голову тебе с плеч!

Ногай не стал выбирать:

— Ишь чего удумал, воинов моих калечить! — Ногай погрозил ему кулаком. Подбежали нукеры скрутили за руки мужичка. — К кобыле его привяжите, пусть проветрится.

— А вы?! — гневно буравил он одним глазом собравшихся вокруг воинов, — Кто вам разрешил на пальцы играть?! Ваши пальцы мне принадлежат! Мне! Так же как и вы сами!

Ногай повеселел. Понял он, как поступить надо. Вызвал к себе писаря и составил с ним гневное письмо византийскому императору. Приложился к письму печатью своей. А потом велел Сашку будить. Ему под диктовку тоже стал письмо наговаривать. Сашка побелел, замер:

— Я не могу такое писать…

— Пиши, пиши, сейчас жизнь матери только в твоих руках.

Сашка поколебался и все же написал. Ногай подошел, приложился печатью и подписал: «Хан Ногай».

Глава 27

Мне б до капли испить

Васильковой росы.

Бир-Тенгри!^[17] Вам ли выть,

Византийские псы?

И решеток заплёт,

И напраслины вязь

Сердце-сокол пробьет,

На любовь не скупясь.

(Татьяна Гусёна, https://ficbook.net/authors/2564255)

Адамиди негодовал, настаивал, а когда не помогло — стал требовать и ругаться, но даже поддержка купцов первой гильдии не помогла ему. Нижайшее прошение сыновей Анастасии Тимофеевны с просьбой учесть признание и полное раскаяние матери в совершенном, учесть, что все же она не из простого сословия, а женщина уважаемая — вдова купца; а также, как распускал слухи Адамиди (но сие, конечно же, не подтверждено), — подкрепленное покровительством и щедрыми подарками Евстрафтии Эказест — было удовлетворено полностью. Анастасия Тимофеевна была казнена не на рыночной площади как какая-то ведьма, бродяжка, а во дворе тюремной крепости, скрыто от всех глаз. Тело ее было передано со всем уважением, в закрытом гробу ее сыновьям. В маленькой церквушке за городом было проведено отпевание. На службе были лишь дети её да купец новгородский. Сыновья стояли понурые и тихие. Купец же шумно сморкался, и даже порой скупая мужская слеза катилась по его бородатым щекам. После окончания последних молитв, Анастасия Тимофеевна была погребена навсегда близ маленькой деревеньки, далеко от всей мирской суеты. Сыновья ее навсегда покинули Константинополь.

* * *

За два дня до этого…

Сашка думал, что раз Ногай поставил его во главе посольской миссии, то ордынцы будут его теперь слушаться и уважать, но не тут-то было. Его по большей части сторонились. Да, палкой его не били, но общая беседа замолкала, когда Сашка, слонявшийся от скуки по кораблю, примыкал то к одной, то к другой группе. Больше всех, хмуро сведя брови и бросая сердитый взгляд, недолюбливал его военачальник Урунгташ-ага, сотник, поставленный Ногаем за главного, но обязанного свои действия с этим славянским мальчишкой все обсуждать и к мнению его прислушиваться.

Фрол же, всегда ворчавший и всего вечно опасавшийся, лишь больше раздражал и нервировал и без того остро переживающего юношу.

Отойдя разочарованно от очередной группы людей, он устремил свой взгляд туда, где по его уразумению должен был быть дом. Корабль качало на волнах. «Успеть бы! Подожди, мама, я уже иду…»

Рядом, качаясь, завалился паренек, весь бледный — ему это путешествие давалось с трудом.

— Просто постарайся не смотреть, — посоветовал с сочувствием Сашка.

— Да и так не гляжу, а все равно расплывается все вокруг. Пляска проклятых дэвов.

— На вот, — Сашка достал из заплечной сумки платочек, развернул — там были маленькие слюдяные пластинки. — Смолка пихтовая. Помогает от мук качания.

Парень взял осторожно, принюхался, закинул пастилку в рот. Поморщился.

— Пряно-то как! — шмыгнул носом, — но помогает, и правда легче.

— Меня Александр звать, можно просто Сашка.

— Сагнак.

С Сагнаком они сошлись быстро, они оба были одного возраста и страсть как мечтали о путешествиях. Сашка рассказывал ему сюжеты прочитанных книг, а Сагнак народные сказания о храбрых славных багатурах. Это общение помогло Сашке справиться с тяготами ожидания, отвлечься от тревог.

И вот день настал, на утро восьмого дня их путешествия — показался порт Константинополя. Корабль их медленно зашёл в искусственно вырытый канал, приближаясь к пристани. Сашка тоскливо рассматривал родные, хорошо знакомые места, и узнавал, и не узнавал их. Старые серые склады вереницей тянулись вдоль пристани. Вон, вот там, — он не раз обедал: прекрасные лепешки и травяной взвар, а вот мясо лучше не брать, это он знал точно. Улыбнулся, вспоминая плутоватого повара Усдибада: из чего только тот не готовил начинки для пирогов! Говорят, даже портовых крыс запекал. Там, дальше за таверной, был их склад. Сотню раз он хаживал к брату, там вела счета мать — казалось, забеги туда и увидишь знакомые лица — и все будет как прежде… Он вздохнул. Никого там нет, как и от привычной жизни ничего не осталось.

В порту все громче шел гомон:

— Тяни! Да чтоб тебя плешивая лошадь лягнула! Куда ты, ослиная твоя башка, тянешь?! Влево тащи ее, дуру! — ругались грузчики, таща на склад огромный ящик.

— Куда! Куда дернул! — ящик упал на земь, грузчики стали ругаться меж собой, все угрожало перерасти в драку.

— Фока! Ящик слишком тяжел для троих, опять, шельма, денег пожалел!..

Рябой мужик, названный Фокой, махнул раздраженно рукой и отвернулся, уставившись на корабль.

— Смотри, а корабль-то наш будет! Вот и знаки-то! А люди не наши на нем!

Сашка только и успел отправить Фрола оповестить брата, как в составе небольшого отряда в человек двадцать подошел сам начальник порта — серьезный грузный бородатый мужчина лет пятидесяти. Поднявшись на корабль, первым он глазами выцепил Саньку, но подойти сразу не решился.

Вперед вышел Урунгташ-ага, и потребовал встречи с императором. Начальник порта ответил легким поклоном, подошел Сашка.

— А тебя я знаю. Тимофеевский? — Спросил начальник порта, подойдя и понизив голос, спросил тихо уже, — Ты чего с этими?

— Попал в плен к ногайцам. Вот думал денег подзаработать: товару какого прикупить, да дела семейные поправить, а попал к ним в плен. Ногайцев этих тьма тьмущая, куда не посмотри… Все наши, кто плыли на кораблях, в плену остались. От меня зависит их жизнь. Доложите во дворец.

— Так и сын мой поплыл в Болгарию эту на том корабле! — он утер голову, лицо, тяжело задышал. — Будь она неладна! Так, говоришь, в плену все? А сын мой, Клемент — жив ли?

— Все живы. Но ногайцы хотят выкуп.

— Отправлю во дворец с вестью своего человека.

Можно сказать, повезло, что все так гладко, могло затянуться на пару дней. К обеду пришла городская стража и проводила их во дворец.

Стены дворца поражали своей красотой: росписи такие — глаз не оторвать! Сашка должен был держаться серьезнее, и за мать он продолжал бояться, и все же красота стен завораживала. А вот император Сашку разочаровал. Он видел его издали по большим праздникам, проезжающим в большой колеснице. В близи же было заметно, несмотря на богатый палудаментум^[18], расшитую золотом и каменьями тунику, — восседал перед ним уже довольно старый, небольшого роста очень усталый человек.

В груди Сашки бешено колотилось сердце. Речь опытного Урунгташ-аги, привыкшего зычным голосом отдавать указания на поле битвы, была резкой, громкой и отрывистой. После чего он слегка поклонился и протянул вперед свиток. Подошел слуга, светловолосый юноша, со страхом и с поклоном принял свиток и отдал приближенному императора. Тимофеев сделал два шага вперед — ему теперь, как они условились с Ногаем, надо было переводить, но во рту стало сухо, язык словно прирос к небу. Императору сказать — «ты собака, почто попрал ты законы гостеприимства, и люди твои, словно гиены…»

— Чего он мямлит, этот толмач, не разберу я никак? — сказал тихо император принявшему свиток вельможе. — Понял я, что денег они хотят. Сколько?

— Переходите сразу к сути, юноша! — потребовал приближенный.

* * *

Прием подошел к концу и, накормив посланников, стража сопроводила их в отведенные палаты. Сашка был в отчаянии, он думал, что сможет поговорить с Метаксасом, как только во дворец попадет, но не тут-то было. На приеме у императора его не было, ходить по коридорам дворца ему не дала стража, отправив его в комнаты, отведенные для посланцев Ногая в ожидании ответа. Он все провалил! Время шло, план трещал по швам. Никто из людей Ногая не знал правды про Настю, все они верили, что приехали только за выкупом. Рассказать о таком — не подорвет ли он авторитет Ногая? И все же ему нужна была помощь, он решился довериться Сагнаку. Парень откровенно страдал от безделья, и комнаты на него давили и требовали движения.

— Сагнак, слушай, только не спрашивай, зачем. Мне нужно, чтоб ко мне лекаря позвали, только не абы кого — самого императорского. Сможешь?

— Как по мне, лучше шамана звать, если занемог.

— Нет, именно императорского лекаря. Настаивай, чтоб звали ко мне Ставроса Метаксаса — это мне для дела. Жизнь родного человека от этого зависит.

— Ну, раз так… Сделаю, друг, не кручинься.

Сагнак не подвел, и правда шум устроил, посуду бил, кричал и бранился. Несколько войнов, также маявшихся от скуки, его поддержали: «Верный друг хана Ногая занемог, если не поправится — знать, отравили вы нас! Не бывать миру!»

* * *

Вопрос о выплате дани был сложен, император Михайл VIII Палеолог, решив выслушать мнения приближенных, созвал малый совет. В небольшой зале, вдоль длинного стола, разместились только самые близкие и верные: Марк, старший сын императора, Хранитель печати — он же главный секретарь, Казначей, Прево — он же главный сборщик налогов города, Варда Сулла — глава императорской армии, Глава магистрата, Глава посольства, знавший все новости от востока и запада; за спиной императора стоял Ставрос Метаксас, и голоса на совете у него не было — он часто присутствовал вроде как незримый и незаметный, но все знали, как велико его влияние и слово для императора. Совет начался спокойно, секретарь еще раз зачитал требования:

— Семь тысяч фунтов серебра! Пять тысяч романских золотых монет, десять вир мехами, мясо на четыре тысячи голов засолить в бочки…

— Этот варвар — безумец! — перебил читающего глава магистрата.

— Немыслимо! Он требует слишком много! Мы и так отдали много на поддержку очередного крестового похода. Казна пуста! — негодовал казначей.

— Поднимем налоги! Пусть жены ваши свои жемчуга в казну снесут, чай не оголодают! — высказался Прево.

— С крестьян взять, с земельных — и весь мой сказ! — лениво предложил сын императора.

— Ушли не только деньги, но и солдаты! А если поднимутся бунты из-за налогов, кто будет нас защищать? — заметил Варда Цулла.

— Нельзя уступать! Кто вообще этот Ногай? Какой-то местный военачальник, возомнивший себя правителем мира! Тоже мне Аттила выискался! Если второй Рим будем прогибаться перед каждым дикарем, кто будет нас уважать? — возмутился Марк. Император еле заметно вздохнул — горячность сына сердила.

— Прошу отметить, не такой уж он и никто. Как докладывают мои люди, в Орде после смерти Менгу-Темира не спокойно. Сына умершего великого хана опекает как раз Ногай. Новый Великий хан поддержкой-то не особо пользуется. А за Ногаем, говорят, «тьма тьмущая». Еще неизвестно, как кости лягут. Этот Ногай может стать новым властителем всей Орды, и с ним лучше дружить, чем воевать.

Император уныло слушал их всех, не встревая и размышляя, устало потирая лоб.

В дверь тихонько постучали. После получения разрешения, вошел слуга и поманил рукой лекаря. Тот посмотрел на императора и, получив разрешительный полукивок, поклонившись, вышел за дверь.

— Толмачу плохо.

— Ну так и пошел бы сам.

— Он вас требует. Угрожает.

— За что мне такие муки с этими болванами! Каждый себя королем мнит, не меньше, а Метаксас один… Ладно, пойдем.

После совещания, в ходе которого решили налоги поднять, уставший император удалился к себе. Слуги сняли с императора дорогие одежды, облачив в простую льняную тунику и с поклоном удалились, оставляя его наедине с тяжелыми мыслями. Император сидел на кровати, обхватив колено, и всматривался в пляшущий в камине огонь. Много сегодня показал этот совет. Больше всех его разочаровывал старший сын, кой, не выслушав, всех наперед — призывал мечом рубить. «Как на такого страну оставлять? Вот второй его сын, что был по делам в провинции, степеннее и рассудительнее. А не послать ли старшего в крестовый поход? Может, всем во благо будет.» — он усмехнулся неожиданно пришедшей злой идее.

Мысли его снова вернулись к требованиям дани. «Надо же было так купцам его подставить!» Он вздохнул, устало потер бороду. «Вымотал, этот новый крестовый поход, все мысли были только о военных сборах… Сам он тоже хорош! Упустил, не придал значения, когда стража докладывала, что видели с месяц назад ордынцев, шатавшихся по городу. Знать, давно он к его Константинополю приглядывался. Нет сейчас сил на войну, да и денег столь не собрать! Много запросил этот Ногай! Сколько же времени пройдет прежде налог соберут — месяц, не меньше. Беда…»

В дверь черного хода осторожно постучали.

— Войди.

Вошел Ставрос Метаксас, усталый и встревоженный. Поклонился императору.

— Ну, куда-ты убег, бросив меня этим стервятникам? — попенял ему Михаил Палеолог, продолжая свои размышления уже вслух, — мой глупый сын хочет сражаться, а казначей как всегда поет, что денег нет. Вот что мне делать? Раньше как было? Сосватал дочь, уменьшил контрибуцию, подписали мирный договор — ведь родственники как никак теперь. А теперь все — дочки кончились. Одни глупые сыновья остались.

— Что если не кончились?

— Это как так? Ты чего-то путаешь. Анна замужем за братом Эмира Багдадского, а Мария за хулагинским правителем, мир праху его… С ними тогда конфликт вышел, и как же славно мы все вывернули.

Ставрос поклонился и передал императору клочок свитка. Император глянул. «Если хоть волос упадет с головы ее, нет на земле и на небе такого золота, что усмирит мой гнев». Печать с соколом как на официальном свитке и подпись «Хан Ногай».

— Что это такое? Чего еще надо этому варвару?

— Это удивительная история, в которую я бы не поверил, если бы не знал точно, что все это истинная правда. Как я понял началась она давно, но если кратко — звать ее Анастасия, и была она в Орде в плену, но была этим Ногаем отпущена. А после спасла ему жизнь. Здесь у нас в Константинополе выходила, и я, покорный ваш слуга, приложил к этому руку, по незнанию своему. Мне сказала она тогда, что он китайский купец.

— Так она тебя провела! — Император, хлопнул в ладони и рассмеялся — Ну да же?! Самого Ставроса! Хотел бы я на нее посмотреть. Женщина, за которую заступается сам ордынский хан! Вези ее сюда поскорее!

— Все не так просто. Женщина, о которой он пишет, сейчас в темнице, ее должны четвертовать на площади перед всем честным народом на следующей неделе.

— И всего-то!

— Она обвиняется в убийстве Алексиса Адамиди.

Возникла пауза. Император удивленно изогнул бровь:

— Однако, вкусы у этого воителя весьма странные… — хмыкнул император. — Попроще он высмотреть себе не мог?! Адамиди не даст просто так дело это прекратить. Шум поднимет.

— Про этого Алексиса давно жалобы приходили, но его отец всех умел маслить и рты всем затыкал. Честно сказать, я думаю, что это отец с ним расправился, чтоб сын семью не позорил. Может, просто выставил он ее виноватой, чтоб удобнее было.

— Ты же уже знаешь, как все уладить, так ведь?

— Да, — Ставрос поклонился.

— Ставрос, только займись этим лично, никому, понял? Все тебе будет дано — любые средства, но только чтоб ни одна душа не узнала.

Ставрос снова поклонился, с облегчением отметив, что его промах император счел лишь забавной шуткой.

* * *

Настя молилась. Ни на что уже не надеясь, молилась, чтобы Господь позаботился о ее сыновьях, да и чтобы хранил Ногая от вражеской стрелы и мора. Уже засыпала она когда ее разбудил свет факела.

— Тимофеевна, выходи. Ждут тебя.

Настя неохотно встала. Неужели, решили раньше привести приговор в исполнение? Сердце бешено билось.

— Куда?

— Иди, сам комендант ждет.

Сонная, морщась от яркого света, она шла за стражниками и оказалась в хорошо протопленной комнате коменданта. В комнате был накрыт стол: жареная курица, фрукты, сыр, хлеб и кувшин вина. Голодный желудок моментально свело, рот наполнился слюной от вида такого пиршества.

— Оставьте нас, — повелел властный голос.

Он повернулся к ней лицом и Анастасия оторопела.

— Вы? Ставрос? Но как?

— Здравствуй Анастейша, обманула ты меня тогда с китайским гостем. А друг твой теперь дани с нас требует столько, что и за год не соберёшь.

— Как я могла сказать правду тогда…

— Да, вышла бы совсем другая история. Ну да ладно. Есть один лишь шанс вас спасти и для этого Анастасия Тимофеевна должна будет сегодня умереть. Но появится незаконнорожденная дочь императора, прожившая всю жизнь тайно в монастыре. Все это надо будет сделать сегодня.

— А мои сыновья, они узнают правду?

— Да все это ваш младший с Ногаем и устроили, ох и накрутили они нам проблем… Теперь судьба всего государства в ваших руках. Сумеешь умиротворить хана Ногая — не будет войны.

— Я сумею.

— Ну вот и славно. Поешьте и выезжаем.

Через час тюремную крепость покинули две тени, укутанные в плащи. Крытая повозка увезла за город, где в старом, заброшенном храмовом пределе, расположенном в стенах женского монастыря, прошло крещение новообретенной дочери императора Евфросинии. Кроме священника присутствовали при сем Евстратия Эказест и Ставрос Метаксас ставшие крестными родителями, о чем и была сделана соответствующая запись в церковной книге.

* * *

Ногай не находил себе места все это время. Сон его, вот уже несколько ночей, был непродолжителен и тревожен. Наконец, поутру ему доложили о прибытии кораблей. Он сорвался и сам лично поехал встречать посольство. Он спешился и шел к группе людей ждавших его на берегу. Византийский посол, какие-то богатые разодетые вельможи… Сашки не было видно. Получилось ли у него? В центре женщина, голова ее и лицо были покрыты белым покрывалом. Он не видел ее лица, сердце болезненно сжималось. Он большими шагами подошел ближе, лицо его никак не выдавало тревоги, но в душе все рвалось на части. Он был уже близко к ней, когда на пальце невесты он увидел перстень. Это же его кольцо, с зеленым камнем! Она! Нет, он должен был увидеть сам, убедиться. Нарушая протокол он подошел близко к невесте и поднял покрывало. Ее глаза, синие, родные, точно небо — затянули и поглотили его… Дивились воины, впервые видели они — хан Ногай смеялся.

В белую юрту Ногая никто сегодня вечером не смел войти. Внутри, на застеленном коврами полу, лежал белый палантин, рассыпанные словно росинки жемчужинки и драгоценные камни, расшитое золотом платье из белой парчи, кожаные стеганные доспехи, дорогие белые меха… Крепко сжимая в объятиях Настю, Ногай все шептал:

— Моя! Никуда не отпущу!

— А ты, мой?!

— Только твой!

Эпилог

Егор Тимофеев перебрался к отцу и вскоре начал снова заниматься торговлей. Женился на дочери местного ростовщика и был доволен собой. Александр Тимофеев жил в ногайской Орде некоторое время. Написал даже книгу о Ногае, ее много раз читали у костра. А после пересказывали наизусть. К сожалению, во времена походов Тамерлана, книга была утеряна, но память о Ногае осталась крепко в народе, обрастая все новыми и новыми подробностями.

Ногай на долгие годы завязал с походами, поговаривали, что под влиянием жены христианки занялся он разведением лошадей. Жеребятами гоняли их по степи, привязывая телеги с камнями, постепенно увеличивая груз. Низкие, но сильные и быстрые ногайские кони ценились и князьями урустскими и эмирами багдадскими. Через земли ногайской Орды проходил торговый безопасный путь в Болгарию. Люди, видя, как славно и хорошо живет хан Ногай, стали сбегать к нему из Золотой Орды и войско его множилось и росло.

Год прошел. Стоя на пригорке, Ногай сам лично следил, как в низине гнали табун в тысячу голов. Услышал он, как зовут его, не сразу. Запыхавшийся Сагнак спрыгнул с лошади, упал на колени, сорвал с головы шапку, до земли поклонился.

— Радость принес тебе, хан Ногай! Сын! У тебя родился сын!

Примечания

1

Аль-Гаффар (Одно из имен Аллаха) — Снисходительный, Тот, кто прощает грехи искренне раскаивающимся. Аль-Каххар (Одно из имен Аллаха) — Господствующий, Тот, кто своим высочеством и могуществом укрощает творения; тот, кто заставляет делать то, что хочет, независимо от того, желают этого или не желают творения; тот, чьему величию покорны творения. Аль-Ваххаб (Одно из имен Аллаха) — Даритель, Тот, кто дарует бескорыстно, кто дарует блага рабам своим.

(обратно)

2

Хурхэ — Милая.

(обратно)

3

Чапа́н (вариант — кафтан) — кафтан, который мужчины и женщины носят поверх одежды, как правило, в течение холодных зимних месяцев.

(обратно)

4

Курень — жилище.

(обратно)

5

Нойон — светский феодал, человек, занимающий руководящие посты или крупный предприниматель по местным меркам.

(обратно)

6

Тумен — тактическая единица монгольского войска.

(обратно)

7

Булгария — так ордынцы именовали Болгарию.

(обратно)

8

Пайцза — пластина, обозначающая особые привилегии. Такого человека в степи обязан принять, накормить и дать коня каждый. Обычно на пластине писалось имя и рисунок с изображениям орла, коня или тигра (в зависимости от ранга). (Яса (закон) Чингис-хана.) Думаю, у Ногая был либо тигр на пластине, либо дракон, как на доспехах.

(обратно)

9

Курултáй — съезд всех монгольских и тюркских ханов и знати, орган народного представительства для решения важнейших государственных вопросов, в определённой степени — аналог европейских парламентов.

(обратно)

10

Изборник — не ошибка, таково точное название летописи.

(обратно)

11

Дада — отец.

(обратно)

12

Джихангир — главнокомандующий, управитель.

(обратно)

13

Арха (или арза, арака) — крепкая монгольская водка.

(обратно)

14

Курут — сыр, чаще всего из овечьего или козьего молока, высушенный, подходит для долгих поездок, очень питательный.

(обратно)

15

Видок — свидетель.

(обратно)

16

Аль-Джаббару — одно из имен Аллаха, Помогающий, Проявляющий милость, Воздающий благом тех, кого настигла беда и Вселяющий спокойствие в их сердца.

(обратно)

17

Бир-Тенгри — ритуал победителя.

(обратно)

18

Палудаментум — плащ-накидка, надеваемый поверх туники, скрепляемый застежкой.

(обратно)

Оглавление

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

КРАТКИЙ СИНОПСИС ПО СЕРИАЛУ

Пролог

Часть I

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть II

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

Часть III

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Эпилог

*** Примечания ***