Вихри на перекрёстках [Владимир Константинович Федосеенко] (fb2) читать онлайн

Книга 513387 устарела и заменена на исправленную


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Владимир Федосеенко Вихри на перекрёстках

1

Летняя ночь коротка: не успеет сгуститься вечерний сумрак, как на востоке уже загорается зарево нового дня. Светлеет небо. Дымится туман на луговых плесах. На траве в крупные капли собирается роса. Кажется, нет ни дыхания ветерка, но стройные осины все равно трепещут листвой, словно снится им вчерашний жаркий день. Наверное, в это время с завистью смотрят на них с песчаных пригорков сосны. Густая темно-зеленая хвоя еще хранит вчерашний, нагретый солнцем воздух, а у подножья деревьев, на желтом песке, не хочет расти тра­ва, которая по утрам могла бы отдавать им часть своей росистой свежести. Но сосны ни за что не променяют свою жизнь на любую другую. Скоро осины станут голы­ми, за зиму промерзнут насквозь. А сосны будут все так же стоять, одетые в красивый темно-зеленый убор.

Вот тускло заблестели в зареве вспыхнувших на боль­шой поляне костров медные стволы сосен, а вершины их зашумели, загудели: над лесом пронеслась стальная птица. Сделав круг, она снизилась, блеснула белым бо­ком, чиркнула колесами по земле и покатилась по парти­занскому аэродрому. Из густого сосняка вышли воору­женные люди и направились к самолету. Навстречу им из кабины выскочил Володя Бойкач, за ним летчик. Во­лодя не знал, кто его встретит, и, увидев много незнако­мых партизан, почувствовал себя неловко. Между партизанами и летчиком начался оживленный разговор, и воспользовавшись этим, он незаметно отошел в сторон­ку. Глянул на темный лес, широко раскинул руки и пол­ной грудью вдохнул свежий лесной воздух. Но в глазах вдруг потемнело, он чуть не упал. «Что это со мной?» — удивился Володя, возвращаясь к самолету.

Из леса показалась пароконная упряжка, прибыв­шая за грузом. Очень хотелось Володе спросить у кого-нибудь, где теперь их отряд «Буденовец», но не успел тронуть за плечо ближайшего хлопца, как тот заговорил сам:

— Повезло нам сегодня. Недавно сбросили груз на парашютах, а теперь и вы привезли.

Неожиданно в небе над поляной заревел еще один са­молет. Костры уже еле светились, но кто-то крикнул:

— Гаси огни, не наш!

Партизаны разбежались в разные стороны. Исчез и Володин собеседник. Только летчик прислушался к шу­му мотора и улыбнулся. А минуту спустя на аэродром примчался всадник и велел как можно скорее разжигать костры. Его распоряжение не успели выполнить. Будто мощный гром прокатился по окраине аэродрома, осле­пительно блеснул огненный шар, защелкали затворы пар­тизанских винтовок и автоматов. Упав на траву, Володя начал всматриваться в звездное небо. Ему казалось, что сейчас приземлится вражеский десант. Однако вместо этого опять послышался голос верхового, крикнувшего, што разбился наш самолет.

На аэродром спешили партизаны — с лопатами, топо­рами и ведрами...

По дороге в штаб соединения все только и говорили об этом происшествии. Один Володя шагал молча. Радость возвращения на родную землю словно вырвали из души. Прислушиваясь к рассуждениям спутников, он до­полнял их собственными раздумьями: «Погибли трое летчиков. Три орла, такие же, как тот, что привез меня...»

Транспортный самолет получил повреждение, когда перелетал линию фронта. Но задание он выполнил и по­вернул назад. За Гомелем экипаж понял, что до линии фронта их машине не дотянуть, и решил посадить ее на партизанском аэродроме. По рации связались с парти­занским штабом, но — поздно...

— Ты что? — обратился к Володе летчик.— С такой радостью летел, а сели, и нос повесил. Мы же с тобой отлично фронт прошли.

— Летчиков жалко...

— Жалко... Наш брат каждый день в огне горит... Где же та девушка, что должна была тебя встречать?

— Жива ли она?.. Даже не знаю, где сейчас наш от­ряд.

— А мы куда идем?

— В другой, не в наш.

— Не грусти, побываем и в твоем.

Стало совсем светло, когда пришли в расположение отряда, находившегося при штабе соединения. Молодые хлопцы с завистью глядели на военную форму Володи. Слышался шепот: «Десантник...» А когда он спросил, где можно немного отдохнуть, стали наперебой приглашать в свои шалаши. Но Володя решил вздремнуть на свежем воздухе, лег на траву, расстегнул воротник гимнастерки, положил рядом автомат и вскоре уснул.

Он не знал, долго ли спал, и проснулся, лишь почув­ствовав, как солнце припекло ноги сквозь голенища са­пог. Быстро встал, одернул гимнастерку, поправил пи­лотку, забросил на плечо ремень автомата и направился к штабной землянке.

Командиру соединения уже было известно, что ко­мандир диверсионной группы Бойкач прошлой ночью прилетел с Большой земли. Он хотел лично поблагода­рить Володю за взрыв водокачки в Жлобине. А тот еще издали увидел возле землянки группу партизан и среди них узнал командира соединения. Командир первый про­тянул руку, с улыбкой сказал:

— Ого, как вырос! А давно ли был совсем мальчиш­кой.

— Да, товарищ командир, немцы хотели меня ма­лость укоротить, но не смогли. Назло им еще больше вы­тянулся и крепче стою на земле.

— Молодчина. Пойдем вместе завтракать.

Володе не хотелось долго задерживаться в чужом от­ряде. Он терпеливо слушал разговоры за столом, а мыс­лями и душой уже был среди друзей. Обрадовался, узнав, что из «Буденовца» сформирована бригада, в которую входят три отряда. Стоят они в лесу за железной доро­гой Жлобин — Калинковичи.

— Так я пойду,— сказал наконец Володя и начал прощаться с командирами и летчиком.

— Дать сопровождающих до Березины? — спросил командир соединения,

— Я тут все тропинки знаю, доберусь. Только пароль дайте.

После госпитальной палаты в лесу дышалось не­обыкновенно легко. Не чувствовался вес ни вещевого мешка за плечами, ни автомата, ни запасных дисков к нему. Только немного мешал планшет, подаренный лет­чиком; все время путался на длинном ремне в ногах. Но в нем хранилось самое дорогое: Володя переложил в не­го из вещмешка толстую тетрадь с военными песнями. Ох, какие песни! Впервые он услышал их в госпитале, от раненых бойцов.

«Темная ночь...» Есть ли на свете лучшая песня! Раз­ве может у фрицев родиться такая? Для нее нужна ши­рокая свободная душа. Оловянным солдатам этого не понять. Вернется хлопец в отряд и споет ее Зине и ребя­там.

Подходя к знакомой приберезинской деревне Святое, Володя мысленно прикинул, кого бы попросить перевез­ти его через реку. А когда поднялся на песчаный приго­рок, в оцепенении остановился: на месте деревни черне­ли только стволы деревьев да облупившиеся печные трубы. Острая боль сигала сердце парня, подкосились ослабевшие ноги. Пришлось присесть на корень придо­рожной сосны...

Миновав не одну разрушенную печь, Володя встре­тил, наконец, живую душу. Сидя на обгоревшем полене, понурая женщина перебирала мелкую картошку. Запав­шие глаза ее едва светились на темном худом лице.

— Тетенька,— обратился к ней Володя,— нет ли тут где-нибудь лодки?

— А кто вы такой? — безразличным глухим голосом спросила женщина.

— Зачем это вам?

— Если были вместе с немцами, так должны знать, где наши лодки, где мои дети, где все...

— Не был я с ними. Я свой, партизан.

Услышав ответ, женщина сморщилась и с отчаяни­ем в голосе начала рассказывать, как однажды в дерев­ню приехала на лошадях большая группа вооруженных людей. Многие были даже с ленточками на шапках. Они называли себя партизанами, вошли в доверие к жителям. Тут их угощали, проклинали при них гитлеровцев, пре­дателей. А немного спустя на машинах нагрянули фа­шистские каратели. Крестьяне поняли, какие это «парти­заны», лишь тогда, когда те вместе с немцами начали поджигать избы и убивать все живое. Мало кто уцелел тогда...

— Идите туда,— махнула женщина рукой в сторону вишневого садика, из-за которого виднелись две трубы.— Там деда Остапа найдете. У него, кажется, сохра­нился челн, потому что ловит рыбу.

Старик тесал небольшое бревно. Увидев Володю, он, словно зоркий ястреб, разогнулся и как-то напружинил­ся. Казалось, еще мгновение, и бросится с топором на вооруженного человека. Но, как видно, звездочка на пи­лотке успокоила деда. Глянув на нее, он протер глаза, шмыгнул носом, воткнул топор в бревно и заговорил:

— Вот, сынок, хочу до зимы какую-нибудь хатку слепить.

— Правильно, дедушка, нужно.

— Ох, горюшко наше. Пусть бы деревни жгли, а за­чем людей?.. Они же нужны жизни.

— Просьба к вам, дедуля: перевезите, пожалуйста, на ту сторону.

— Вы кто же будете?

— Свой я, свой!

— Я-то сразу узнаю человека... Гм... Пойдем.

Солнечные лучи легли на зеркальную гладь Берези­ны. Вода блестела живым серебром и слепила глаза. Ста­рик вытащил из ивовых кустов челн и столкнул его на прибрежные волны. Быстрая река подхватила челн и по­несла вниз по течению. Суденышко закачалось, и парти­зан, сидя на корточках, старался не потерять равновесие. Весло в руках старика, будто перышко, перелетало с бор­та на борт. Наконец челн пошел в нужном направлении. Наблюдая за ловкими движениями деда Остапа, Володя не понимал, почему он так торопится. И только когда су­денышко ткнулось носом в противоположный берег, ста­рый рыбак сказал:

— Вдоль берега не ходите. Я нарочно ничего не го­ворил, чтобы не испугать вас. Человек на воде не дол­жен волноваться. Скоро из Шатилок должен немецкий сторожевой катер пройти. Как только солнце сядет вон за тем сосняком, он тут как тут.

Старик быстро погнал челн назад, а Володя присел на луговую траву в прибрежных кустах, решив посмот­реть на немецкий катер. «Деревня Святое,— думал он.— Даже такое название не остановило фашистских карателей, подносивших пылающие факелы к соломенным кры­шам». Володя старался осмыслить произнесенные дедом Остапом слова: «Люди нужны жизни». И пришел к вы­воду, что они гораздо глубже по смыслу, чем «жизнь нуж­на людям». Старик видел и понимал жестокость и бес­пощадность фашистов к нашему народу. Наверное, по­этому и сказал так.

Катер промчался, оставляя за собой клин вздыблен­ных волн. «Скоро я вернусь к тебе, Березина,— подумал Володя.—Неужели партизаны не знают, что тут каж­дый день снует это судно?» По извилистой коричневой тропинке он направился в сторону леса. По дороге при­кидывал, как бы поставить мину на воде. И решил, что нужно сделать из камыша два пучка, связать их, а в се­редину так уложить снаряд, чтобы он скрывался под во­дой. В отверстии снаряда, где головка, воском закрепить взрыватель. Мину поставить на своеобразный якорь, а кабель от взрывателя протянуть на берег. Как только катер взойдет на плавающую траву, дернуть кабель и сразу с берега — огонь, чтобы ни один гитлеровец не вы­брался на сушу!

Представляя себе гибель катера и его ненавистных пассажиров, Володя спешил, не чувствуя ног под собой. И только когда пропотевшая гимнастерка начала прили­пать к спине, он пошел медленнее. Добравшись до леса, сел на невысокий пенек, сбросил вещевой мешок, достал из него хлеб и банку свиной тушенки, полученные в гос­питале. Потом вытащил хромовые сапоги, расправил их, стер пыль, вынул из голенища кусочек душистого мыла и разложил все это перед собой. «Зиночке и не снилось, что я ей привез. Хотя она, пожалуй, не ожидает, что я вернусь»,— подумал Володя. Он открыл консервы, отре­зал ломоть хлеба и с аппетитом начал есть, не сводя глаз с сапог. Вспомнилось, какая дрянная обувь была у Зи­ны, сколько мозолей натерла из-за нее.

Солнце быстро садилось. Собрав вещи в мешок, хло­пец, не торопясь, зашагал по лесу. Тут ему были знакомывсе тропинки. Помнил и место, где разместилась брига­да, и решил добираться туда напрямик. Опасность могла угрожать только со стороны железной дороги, но Воло­дя знал, что партизаны блокировали ее и поезда пока не ходят. В лесу стояла тишина. Пробравшись через чащо­бу, хлопец вышел на небольшую поляну, залитую луча­ми заходящего солнца, и увидел на противоположной стороне ее лосиху. А рядом топтался, тыкался мордой ей в пах маленький лосенок. «Ишь ты, красавица какая,— улыбнулся Володя,— не одну блокаду пережила, а фа­шистам на глаза не попалась...» И только успел поду­мать это, как лосиха насторожилась, переступила задни­ми ногами, оттолкнула боком лосенка и прыгнула. Передняя нога ее безжизненно болталась.

Володя нахмурился. Пристрелить животное, чтобы не мучилось? Но рядом — лосенок. Без матери и он пропа­дет.

У партизан существовал неписаный закон: лосей не убивать. А вот гитлеровцы в последние годы войны были злые, они не только уничтожали лес, но и старались за­губить в нем все живое. «Не спрятались и вы от них, про­клятых»,— глядя на лосенка, думал Володя. А лосенок продолжал топтаться возле матери, тянуться к ее сос­кам. Что ему до того, что раненая лосиха потеряла много крови, что в сосках ее нет молока! Малышу дай есть.

Володя начал потихоньку пятиться в кусты, чтобы обойти поляну стороной, не нарушая покоя животных. Дальше и дальше вела его тропинка...

Но вот, наконец, и мертвая полоса вдоль железной дороги. Прежде Володя бывал здесь и видел свеженеваленные большие сосны, ели, березы. Сейчас они опале­ны огнем, и только торчат вверх черные разлапистые сучья да кое-где из земли робко показываются вопроси­тельными знаками ростки папоротника.

«Зря фашисты уничтожили лес, все равно не позво­лим отремонтировать додргу»,— подумал юноша и сбе­жал с насыпи. По ту сторону ее начинался Алес. Как бы хорошо человек ни знал этот лес, ориентироваться в нем в сумерках все равно было трудно.

По травянистой поляне хлопец зашагал на север, к просеке, откуда путь ведет к Вороньему лугу, к базе бригады. Запасшись паролем на ближайшие двое суток, он не опасался встречи с партизанским постом. Поэтому и не удивился, услышав щелчок затвора винтовки и тот­час за ним неуверенный голос еще, как видно, не обстре­лянного хлопца:

— Стой! Кто идет? Пароль!

Володя произнес пароль и, не требуя ответа, напра­вился к часовому.

— Вы к кому? — спросил тот,

— Мне нужен Сергеев.

— Он здесь. Идите по этой тропинке.

Пришлось Володе еще не раз называть пароль, преж­де чем он добрался до шалаша комиссара бригады. Сер­геев уже спал, и едва часовой разбудил его, комиссар осветил вошедших электрическим фонариком. Только тут он узнал своего старого друга. Обнял юношу, крепко при­жал к груди. Володя зажмурил глаза, стараясь сдержать слезы.

— Чего молчишь? Скажи хоть слово! — потряс его Сергеев.

— Как только приземлился, почему-то пропала охо­та разговаривать.

— Есть хочешь? — спросил командир.

— Нет, недавно поужинал.

— Тогда ложись рядом со мной.

— Это другое дело, отдохнуть надо,— складывая свои вещи в угол, сказал Володя.

Сергеев выключил фонарик. Володя снял сапоги и лег.

— Рассказывайте, Александр Данилович, как вы тут воюете,— попросил он.

— Туго, брат, было, очень туго. Страшнейшая блока­да прошла. Немцев — не счесть, танки, самолеты... Но бригада вышла из-под удара. Болота нас выручили. Гит­леровцы бросились прочесывать глухие леса, а мы про­брались к ним в тыл и разместились на болоте возле Ду­бовой Гряды. Очень жалко мирных жителей. Фашисты издевались над ними, стреляли, жгли. Теперь большая не­мецкая часть стоит в Шатилках и Жлобине. Поэтому на­ши действия пока скованы.

— А как Дубовая Гряда?

— Цела. Теперь она уже не лесная деревня, и гитле­ровцы обошли ее. Видел я твою маму. Специально наве­дался.

— Ну, и как она там?

— Все расспрашивала, перелетел ли ты линию фронта.

— А группа наша где?

— Молодцы ребята. Все живы, много диверсий со­вершили. У нас ведь теперь три отряда, твоя группа оста­лась в «Буденовце». Правда, не в самом отряде, а в спе­циальной саперной роте. Командует ротой бывший полит­рук — сапер Петр Егорович Саблин. Рота строит бригад­ный госпиталь, а командир, хорошо знающий подрывное дело, взялся подготовить еще одну-две группы. Твоих пе­редали им, чтобы хлопцы поделились своим опытом.

— Значит, моим командиром будет ваш коллега?

— Да, боевой парень. Награжден орденом Красного Знамени еще за бои в финскую.

— И в армии был политруком роты? Нужно было на отряд поставить: такой командир — находка. В госпи­тале расспрашивали, какие у нас должности есть, так я обстрелянным солдатам объяснял, что у партизан они командовали бы взводами.

— Знаешь ли, Саблин-то, конечно, политрук, одна­ко слишком долго отсиживался.

— Не понимаю вас. Где отсиживался?

— Когда большая птица линяет, она сидит в глухой чаще, там безопаснее. Думаю, что и Саблин долго коле­бался, прежде чем к нам пришел. В качестве оправдания приводил всякие доводы. Мол, хозяйка, у которой он на­ходился, дала в волостной управе подписку, что он нику­да не уйдет, а у хозяйки — дети. Возможно, и так. Но в нынешнее время коммунист не смеет и одной ногой ста­новиться в трясину: засосет. А он подписок испугался.

— Но ведь и вы пробыли в деревне до сорок второго...

— В деревне? — комиссар горько усмехнулся.— Нет: раны заставили скрываться у хороших людей. Улавли­ваешь разницу? Впрочем, дело не в этом. Саблин тебя не знает. Нужно будет сказать ему, чтобы подобрал хоро­ших ребят для Миколы. А ты опять возглавишь свою группу.

Слушал Володя, что говорит его старший друг, отве­чал на вопросы, а спросить о Зине так и не решился. Не­заметно задремал.

— Спи, спи,— сказал Сергеев.— Завтра расскажешь о Большой земле. 

2

Отрезок железной дороги Жлобин — Красный Берег гитлеровцы считали наименее опасным. Вдоль насыпи они вырубили снегозадержательные полосы из акаций и елей, и теперь дорога была как на ладони. Многие дерев­ни, находившиеся вблизи полотна, фашисты сожгли, а крестьянам запретили пахать землю и вообще появ­ляться на этих участках. Лес начинался километрах в пяти от насыпи, и только в одном месте мелкий берез­няк с соснячком клином врезался в поле, на краю кото­рого раскинулась деревня Залесье. Небольшое заросшее болотце делило деревню на две части. Летом бо­лотце пересыхало, и лишь посередине его бежал полно­водный ручей.

Почему гитлеровцы не сожгли Залесье, толком никто не знал. Старики говорили, что деревню защитила цер­ковь, возвышавшаяся над избами прогнившей луковицей своего древнего купола. Те, кто помоложе, считали, что их деревню немцы сохранили с какой-то лишь им извест­ной целью. Ведь фашисты отлично знали, что в Залесье партизаны наведываются чаще, чем в те селения, кото­рые они сожгли. Во время блокады каратели окружили Залесье и ждали команды, чтобы расправиться с дерев­ней. Но из Жлобина вместе с эсэсовским офицером при­мчался на автомобиле священник. Офицер в присутствии попа приказал снять блокаду. Это и послужило основа­нием для различных предположений.

Первой после снятия блокады приехала в Залесье на лошадях диверсионная группа во главе с Миколой Вере­совым. Партизаны разместились у знакомого крестьяни­на. Микола напился воды и сразу исчез. Пересек болотце и пошел за церковь, на кладбище, откуда была хорошо видна железная дорога. Влез на ветвистый дуб и долго наблюдал в бинокль. Хлопец считал, что после блокады немцы ослабят охрану дороги. И действительно, на кило­метровом отрезке пути он заметил всего лишь двух гит­леровцев. Правда, на крыше кирпичного здания возле пе­реезда, в специально сделанной клетке, сидел наблюда­тель. «Стемнеет, там ему нечего будет делать, слезет. Патруль метрах в трехстах от здания поворачивает назад. Если у них такая же охрана и по ночам, подорвать эше­лон сможем»,— решил Микола.

Солнце опускалось все ниже. Микола хотел уже во­звращаться к ребятам: нужно было выкопать спрятан­ную на огороде хозяина взрывчатку, подготовиться и с наступлением темноты двигаться к дороге. Но вдруг за­метил, как наблюдатель начал спускаться с крыши. Ну ка, куда он пойдет? Ведь в кирпичном доме немцы нико­гда не ночуют. Обычно на засады их развозит поезд или автомашины, прибывающие из Жлобина. Однако сейчас наблюдатель из-за дома не показывался. Куда же он по­девался?

Внимательно всмотревшись, Микола заметил за не­большим кустарником, росшим возле дома, какие-то со­оружения, часть стены. Он насторожился. Через несколь­ко минут из дома вышли двенадцать фашистов. Проследить, где они разместились в засады, не состави­ло труда. Метров на двести от дзота не остановился ни один солдат. «Это хорошо,— подумал парень,— я подой­ду к вам под самый нос, к дому». И, спустившись с дуба, он быстро направился к своим.

Через полчаса группа подрывников обошла болотце и по низинному выгону гуськом зашагала в сторону же­лезной дороги. Невдалеке, в лужице, плескались ребя­тишки. Увидев вооруженных людей, они подхватили одежду и без оглядки помчались в деревню.

— Видите, что натворили фашисты? Дети своих на­чали бояться,— сказал Анатолий Зубенок.— Раньше это­го не было. Помните, как они за нами бегали. Некоторые даже просили: «Дяденька, дай стрельнуть...»

— Не им разбираться в теперешней жизни. Мы го­раздо старше, и то многого не понимаем. Вот я все ду­маю: почему немцы никого не тронули в Залесье? А ведь уничтожили даже те деревни, где партизаны почти не бы­вали,— задумчиво, словно самому себе, говорил Микола.

— Так ведь люди болтают, будто Залесье защитил поп,— заметил Федя Кисляк.

— Не верю я в это. Немцы, брат, такие, что, если им невыгодно, не послушаются никого. Возможно, они из каких-то особых политических соображений так посту­пили. Например, заглянут сюда какие-нибудь духовные отцы, и немцы продемонстрируют им, как «храм божий» спасает людей,— усмехнулся Микола.

Подрывники знали, что им предстоит сделать, но впе­реди еще было много опасностей. Раньше они выбирали определенный отрезок дороги между засадами, в кото­рых сидело по трое вражеских солдат. А сейчас никто из хлопцев не знал, сколько фашистов находится в кирпич­ном доме, есть ли возле него охрана. Твердо не знал это­го и сам командир.

Солнце зашло, небо начало быстро затягиваться чер­ным покрывалом. Дохнул ветерок, тихонько заговорили неспелые колосья.

На пригорке, во ржи, группа остановилась. Все пар­тизаны окружили командира. Он шепотом повторил план диверсии, назначив каждому точное задание.

В приглушенных голосах друзей Микола чувствовал волнение, а вместе с тем и желание быстрее начать опе­рацию — обмануть немцев и под самым их носом взо­рвать эшелон. Федя, который должен был прикрывать ми­неров со стороны дома, попросил бесшумку, доказывая, что его фланг самый опасный.

— Нет,— возразил командир,— с твоей стороны об­ходчика не должно быть. Если около дома поднимется тревога, придется открыть массированный огонь, чтобы гитлеровцы подумали, будто на них напали. Тогда они не рискнут броситься в погоню. А так ранишь из бесшумки одного, он заорет и поднимет всех. Осветят ракетами, бросятся на нас. Черт знает, сколько их там...

Партизаны осторожно спустились с пригорка. Нача­лось бугристое поле, которого давно не касался плуг. Группа замедлила шаги. Все старались ступать как мож­но мягче. Микола шел первым, и из-под его ног время от времени вспархивали сонные жаворонки. Вскоре до слу­ха партизан донесся далекий грохот со стороны Жлоби­на. Он быстро нарастал, ширился: на запад мчался по­езд. Вдалеке засветилась фара паровоза, и партизаны, отбросив осторожность, прибавили шагу. Лучше всего подходить к дороге под шум поезда, и ребята побежали по той зоне, где предполагалось ползти. Эшелоны парти­заны распознавали, даже не видя их. Стоило услышать едва уловимый звон пустых цистерн, как все знали: это «наливник». Тяжелое «дыхание» паровоза свидетельст­вовало о груженом составе. А продолжительный гул с ти­хим перестуком — о пассажирском поезде.

Быстро промчался состав, и хлопцы залегли.

С вечера не выпала роса, и партизаны ожидали дож­дя. Но тот и не капнул, хотя небо было обложено темны-ми тучами. Наконец ветер немного усилился, и группа ползком двинулась вперед.

Во дворе кирпичного дома мычал теленок. Наверное, солдаты привезли его из какой-нибудь деревни. Около железнодорожной насыпи, слева от двора, была ложбин­ка. Оттуда веяло сыростью.

Микола первый выполз на вырубленную снегозадержательную полосу и залег. За ним — Анатолий со взрыв­чаткой. Остальные должны были с флангов охранять ми­неров. Хлопцы быстро заняли свои места и, затаив ды­хание, прислушивались к каждому шороху. Микола с Анатолием всползли на насыпь. Командир вытащил из кармана детонирующий шнур с капсюлем-взрывателем, Анатолий достал из вещевого мешка тол. И вдруг Мико­ла схватил напарника за руку, сильно сжал ее и выста­вил вперед автомат. В трех шагах от партизан стоял че­ловек. Но почему он стоит как вкопанный? Командир чуть-чуть подался назад, и Толик, поняв это как сигнал к отходу, вскочил и, пригнувшись, побежал с насыпи. А Микола остался. Предохранитель его автомата был от­веден. Стоило человеку пошевелиться, и выпущенная в упор очередь сразила бы его. Ведь еще прежний коман­дир группы, Володя Бойкач, предупреждал хлопцев, что­бы на близком расстоянии не поворачивались к против­нику спиной. И Микола продолжал лежать.

Неожиданно человек, стоявший перед ним, что-то спросил и, не получив ответа, вдруг истошно завопил:

— Партизан! Бандит! Бандит!

Крик оборвала короткая автоматная очередь, и гит­леровец рухнул на землю рядом с Миколой. В ту же се­кунду над кирпичным домом взвилась ракета. Командир бросился с насыпи, успев заметить, что внизу стелется густой туман. Вторая ракета прорезала тьму и осветила немца, лежащего на рельсах.

— Отходите! — крикнул Микола и побежал, придер­живая сумку с автоматными дисками. Следующую раке­ту немцы выпустили низко над землей. Она пролетела прямо над диверсантами, упала и догорела на земле. Возле дома поднялся шум. С насыпи послышалась длин­ная автоматная очередь, из-за завала затрещал пулемет. Гитлеровцы стреляли вслепую, но пули свистели вблизи партизан, изо всех сил спешивших к пункту сбора во ржи.

На запад мчался поезд. Приближаясь к кирпичному дому, он загудел. Слышно было, как заскрипели тормоза. Машинист, очевидно, заметил человека, лежащего на рельсах, и, подумав, что это партизан, очень испугался. Но, как только переехал неподвижное тело, быстро от­ключил тормоза и снова начал набирать скорость.

Подрывники собрались в условленном месте. Не бы­ло только Павла Пылилы. Микола прижал кулак к гу­бам и трижды крякнул, имитируя голос дикой утки,— таков был сигнал сбора. Но в ответ — ни звука. Вокруг стояла тишина, нарушаемая одиночными выстрелами на железнодорожной насыпи.

Командир вспоминал весь путь отхода и анализиро­вал, где и что могло случиться с Павлом. Отходили не так быстро, чтобы он далеко отстал. Неужели ранили или убили? Заблудиться Пылила тоже не мог, зная на­правление, куда побежали партизаны.

— Толик, когда немцы ударили из пулемета, не ты за мной бежал? — спросил Федя.

— Я слышал, что бегут справа и слева, но впереди никого не видел.

— Значит, это был Павел. Бежал, чуть мне на пятки не наступая, а как засвистели пули, бросился в сторо­ну, к кустам недалеко от насыпи.

— В любой ситуации он вечно крутит, хочет сделать по-своему, — недовольно сказал Микола.— Знаю, о чем думал: «Вы, мол, побежали, а начнется погоня, и я убью пару фрицев». Испортил Павлуху тот первый удачный выстрел в бывшем военном городке, когда он фашиста убил. Ну и дурак, если устроил засаду: немцы в такую темень не высунутся из укрепления и в поле не побегут. Придется подождать, может, придет.

Партизаны улеглись на краю ржаного поля. Хлопцы молчали в ожидании товарища. Командир подумал, что напрасно принял Пылилу в свою группу. Парень он сме­лый, но главного в операции никогда не понимает и сла­женно с другими воевать не может. Разве не он навязал группе бой с вооруженной до зубов ротой гитлеровцев на гати около Дубовой Гряды? Едва успели удрать... И раз­ве не Павел тайком от группы отправился в деревню к девчатам? Чуть не полночи пришлось его искать. «Лад­но, пускай только вернется, отправлю в отряд»,— при­шел к заключению командир.

Небо хмурилось, казалось, вот-вот пойдет дождь. Но постепенно тучи рассеялись, начало проясняться. Во ржи, недалеко от партизан, закричала перепелка: «подпалюподпалю-подпалю...»

Ребята ждали, пока посветлеет: нужно было искать Пылилу. Со стороны железной дороги послышался отда­ленный шум поезда.

— Надо воспользоваться этим шумом,— сказал Ми­кола.— Разойдемся так, чтобы видеть друг друга. Федя, иди в направлении тех кустов, я пойду за тобой. Если найдете труп, никаких звуковых сигналов не подавать, а только присесть. Сосед поступит так же, а за ним даль­ше по всей цепи.

Он первый пошел на правый фланг, остальные хлоп­цы поспешили растянуться в цепь. Поезд был еще дале­ко. Возле кирпичного дома изредка взвивались ракеты.

Партизаны успели пройти половину дороги, когда впе­реди послышался крик дикой утки. Неужели Павел? Ведь Микола сам учил его подражать утиному кряканью. Но это оказалась настоящая дикая утка. Она, видимо, вела утят к водоему, но выводок успел добраться только до поля и встретился с людьми. Утка захлопала крылья­ми, закричала, оторвалась от земли и снова упала, от­влекая внимание партизан от своих детей. А утята, как мыши, затаились в траве. «Ну что ж, это к лучшему,— подумал командир,— если Пылила заблудился, он при­мет утиный крик за наш сигнал».

Федя изменил направление и подошел к Миколе.

— Нужно взять правее, от насыпи он бежал за мной вон туда, в низинку к кустам,— шепотом сказал хлопец.

— Ты это хорошо помнишь?

— Да.

Под грохот мчавшегося на всех парах поезда коман­дир повернул в сторону и подошел к кусту, над которым возвышалась чахлая вишня. Дальше темнел какой-то продолговатый пригорочек. Микола направился к нему. Это был погреб. Вокруг рядочками торчали невысокие почерневшие пни.

Микола присел недалеко от погреба, и вскоре к нему один за другим собрались все партизаны. Кирпичный дом находился теперь метрах в трехстах от них. Надо было соблюдать крайнюю осторожность, чтобы не выдать себя фашистам.

— Черт его знает, куда Павел мог деваться,— заго­ворил командир.— Надо хорошенько осмотреть все во­круг. Когда-то здесь жили люди, но их жилье, видимо, сгорело гораздо раньше, чем мы начали наведываться в эти места.

Вдруг недалеко что-то хрустнуло, будто кто-то сло­мал сухую палку. Партизаны насторожились, напряжен­но вглядываясь в темноту.

— Немцы,— стоя на коленях, прошептал Анато­лий.— Там, во дворе.

— Тише, что-то шумит,— сказал командир.— Маши­на идет из Жлобина? Нет, это дрезина. Ложитесь за по­греб.

Дрезина остановилась около дома. И сразу до слуха партизан донеслись какие-то выкрики. Взвилась ракета и, прорезав темное небо, погасла.

— Наверное, каратели примчались из Жлобина. Или медики... за трупом. Пускай разбираются. А меня боль­ше интересует, что это треснуло,— прошептал Микола Анатолию.— Думаешь, во дворе? Нет, я сидел выше и слышал лучше: треснуло совсем близко.

«Только бы на засаду не напороться»,— подумал он и обратился к товарищам:

— Ребята, пока немцы разбираются, что у них и как, обыщем это место.

Партизаны, крадучись, разошлись во все стороны. Ко­мандир с Анатолием поползли к подозрительному мес­ту. Впереди — куст, оттуда слышатся чьи-то вздохи. Ми­кола толкнул Анатолия и рукой показал, чтобы тот не полз рядом. Двигались очень медленно, наконец добра­лись до куста, но там никого не оказалось. Что за наваж­дение? Не зверь ли какой прячется поблизости? Осто­рожно двинулись дальше, и вдруг перед самым носом появилось что-то черное. Яма!

— Кто там? — спросил Микола.

Ответа не было.

— Павел, ты? — окликнул он снова.

— Я, я! — донесся голос из глубины.

— Тише! Молчи!..

Микола велел Толику собрать хлопцев. Скоро все по­дошли. Связали ремни, опустили конец в яму и вытащи­ли Пылилу.

— Это же нужно, а? И чего тебя черт сюда загнал? — высказал общее недоумение командир.— Вон где мы от­ходили, а ты свернул и, будто нарочно,— в яму!

— Какая там яма, это же колодец,— начал оправды­ваться Павел.— Счастье мое, что заброшенный, а то бы... Показалось, будто за нами погоня. Хотел залечь, чтобы сбоку стрелять.

— Ладно, потом разберемся. Пошли.

Группа направилась к Залесью. Как и всегда, отправ­ляясь на диверсии, командир шел первым, а возвраща­ясь — последним. Случается и на войне, что человек на какое-то время забывает о напряженной обстановке, окружающей его, вспоминает о прежних, мирных днях. Так и Микола сейчас забыл, что за плечами у него авто­мат, а впереди шагают вооруженные хлопцы. Предста­вилось вдруг, будто идет по тропинке после выпускного вечера, и впереди — Лида. Вдвоем они, только вдвоем посреди ржаного поля. Все вокруг чистое: и голубое небо, под которым висят звоночки-жаворонки, и волны, пробегающие от ветерка по ржи, и тропинка, являвшаяся в ту пору как бы стартовой площадкой для полета их чудесной мечты. Идут вдвоем, ощущая неуловимое спле­тение молодых душ, и хочется им, чтобы эта тропинка и этот день тянулись бесконечно.

Показалась деревня. Через огород партизаны вошли во двор. Зазвенели удилами под поветью кони и переста­ли жевать сочную траву. Будто прислушивались, кто это пришел.

— Свои, Вороной, свои,— подошел Микола к свое­му скакуну, которого любил за быстрый бег и послуша­ние.

К повети нерешительно подошел Анатолий.

— Чего тебе?

— В Нивки съездить хотим. Дал бы ты мне, Микола, Вороного.

— На своем почему не хочешь?

— Спотыкается. Да и ход у него не тот...

— К пролетарочке собрался? Она же тебя не лю­бит,— засмеялся Микола.— Я бы и шага к такой девчон­ке не сделал. Надо мужскую гордость иметь, хотя она и красавица.

— Пускай не любит... Посидим, она споет нам что-нибудь под гитару...

— Споет... «На заводе у нас была парочка, а она была пролетарочка...» Верно, голос у нее хороший. А по­чему ты решил, что я с вами не поеду?

— По настроению вижу.

— Ну, черти, смотрите, под самый нос к немцам еде­те. Эх, любовь, любовь... С кем же я останусь?

— С Пылилой. Наблюдать за железной дорогой бу­дет он. А к вечеру мы вернемся.

В другое время Микола не дал бы коня, но теперь он был взволнован своими воспоминаниями и подумал, что молодые чувства нужно поддерживать, чтобы не стано­вилось горько на душе в это и без того горькое время.

— Бери,—сказал он.— Пойду отдохну. Возьми и мой автомат, я с десятизарядкой останусь.

Вместе с Павлом Пылилой командир забрался на чердак. Улеглись на сене. Вскоре затих топот копыт Во­роного. В деревне не слышно было ни звука, только где-то возле церкви протарахтели колеса телеги. Павел сразу засопел, а Микола подсознательно старался опре­делить по звуку, в какую сторону удаляется телега. По­жалуй, кто-то поехал в Жлобин... Он откинулся на спину и закрыл глаза. Приятно пахло свежим сеном. Сладко слипались веки. И парень уснул.

Спал бы, наверное, долго, если бы не услышал, что по двору ходит хозяин, кашляет, чем-то бренчит. Мико­ла спустился на землю и увидел, что хозяин принес от соседей плужок-обгонялку,— видно, хочет попросить ко­ня, потому что его гнедого забрали немцы.

— Хотите картошку окучивать? — спросил партизан.

— Да, сынок, хотелось бы под дождик.

— Берите любую лошадь. Только не знаю, которая лучше ходит в борозде.

— Ничего, вон дочка идет, она поводит.

Женщина лет тридцати быстро шла против ветра по улице, придерживая рукой концы головного платка. Ми­кола никогда не видел ее, поэтому посмотрел с любо­пытством. Поздоровавшись, сказал:

— В самую пору пришли. Отцу поможете.

— Меня послали не к отцу, а к вам.

— Вот как? И кому же я понадобился?

— В деревню пришли девять немцев... — начала женщина и неожиданно улыбнулась.— Да вы не бой­тесь, не бойтесь. Они пришли сдаваться в плен. Там уже наших людей полно. Офицер просит привести партизан.

Микола взглянул на хозяина: в уме ли его дочь сказать такое?! Старик пожал плечами:

— Не обман ли?

— Сначала и мы так подумали, поэтому отказались: не знаем, мол, где партизаны. А офицер, он немного го­ворит по-русски, все равно просит отвести их в лес.

— Пожалуй, они не рискнули бы идти в глубь ле­са,— задумчиво сказал Микола.— А какое у них ору­жие?

— У офицера автомат, у пятерых солдат винтовки, у трех остальных ничего нет.

Женщина рассказала, что у немцев с собой чемода­ны, свернутые палатки, связанные в узлы одеяла. После этого Микола поверил, что они пришли сдаваться в плен. Но его заинтересовало другое: откуда женщина знает, что партизаны — у ее отца?

Неожиданный вопрос явно смутил ее, даже глаза к земле опустила. Хлопец глянул на старика.

— Нет, я никому не говорил,— отрицательно пока­чал тот головой.

— Кто-то вчера вас видел,— робко сказала его дочь,

— Лейтенант Красной Армии, о котором вы говорили, ее муж? — спросил Микола у хозяина.— Он на войне?

— Да...

— Хорошо. Скажите немцам, пускай идут к болотцу. Мы будем их на мостике ожидать.

Женщина повернулась и торопливо ушла, а Микола отправился будить Павла.

Осмотрев винтовку Анатолия, он пощелкал затвором, вставил магазинную коробку с патронами и двинулся со двора. Следом молча плелся Павел.

Деревня казалась хмурой. Не слышалось людских го­лосов, Ветер раскачивал ветви деревьев. Низко, над са­мым куполом церкви, плыли серые облака. Павел сел на мостик, свесив ноги с настила, Микола топтался ря­дом.

Вдруг на улице показались немцы.

— Вставай,— сказал Микола, не сводя с них глаз.

Немцы шли друг за другом по обочине дороги, при­жимаясь к заборам. В руках они несли чемоданы, узлы. Шагавший впереди высокий офицер был больше похож на бандита, чем на человека, считающего себя побеж­денным. В правой руке, стволом вниз, он держал автомат, а левой размахивал, как в строю. Миновав послед­ний двор, офицер сбавил шаг, повернулся к своим и что-то громко сказал по-немецки. Солдаты начали от­ставать, затем остановились, опустив на землю свои но­ши, но винтовок с плеч не сняли. Офицер еще раз огля­нулся. Микола быстро расстегнул кобуру пистолета, дослал патрон в канал винтовки. Офицер скорее почув­ствовал, чем увидел это, и тоже остановился. Микола жестами показал, чтобы немцы положили оружие и под­няли руки. Офицер поднял одну руку, но из другой ав­томат не выпустил. Подняли руки и солдаты, однако винтовки так и остались висеть у них на плечах.

Микола забеспокоился, опять повторил те же жесты, но немцы, как вкопанные, продолжали стоять с подня­тыми руками. Видя это, Микола немного отступил к кус­там. Сошел с мостика и Павел. Тогда офицер положил перед собой автомат, поднял обе руки и крикнул:

— Ком гер!

— Ком зи гер! — ответил Микола.

Офицер, а за ним солдаты начали приближаться, ста­раясь рассыпаться по всей дороге.

Микола еще чуть-чуть подался к кустам. Офицер взял автомат, поднял его над головой, демонстрируя, что дер­жит руки вверх, и пошел прямо на партизан.

Партизаны начали не спеша отходить в кусты, нем­цы послушно следовали за ними.

— Как будет по-ихнему «клади оружие»? — спро­сил Микола.

— Черт его знает,— проворчал Павел.— Понимают, сволочи, чего мы от них требуем, а подчиняться не хотят.

Немцы по-прежнему шли за ними с поднятыми рука­ми. Офицер впереди. Хлопцы прибавили шагу. Быстрее пошли и немцы. Вот уж и поле близко. Партизаны бро­сились бежать по редкому кустарнику, чтобы немного оторваться от гитлеровцев и спрятаться во ржи. Но офи­цер вдруг опустил автомат и выпустил очередь. Мико­ле показалось, будто кто-то хватил его колом по колену. Прыгнув несколько раз на одной ноге, он упал.

Обеими руками схватившись за ногу, хлопец разо­рвал мокрую от крови штанину и глянул на белую чашеч­ку, вылупившуюся из-под кожи. Рядом послышались выстрелы. Микола не помнил, в какую сторону он упал головой, не знал, кто стреляет. Казалось, только теперь он почувствовал, с какой неимоверной быстротой вер­тится земля, а с нею летит и время. Во дворе стоит мать, по тропинке среди ржи идет Лида... Топот чьих-то ног... Микола выхватил пистолет из кобуры... Земной шар щелкнул и остановился... 

3

Партизанская рота разместилась на сухой поляне, в центре которой высился огромный ветвистый дуб. На вершине его, наверное, издавна, находилось большое гнездо. Видно, не одно поколение аистов ремонтировало его, достраивало, и не одна пара длинноклювых велика­нов взлетала с этой площадки и парила в небесной го­лубизне.

Вот и теперь четверо молодых аистят пробуют силу своих крыльев, по очереди подпрыгивая над гнездом, го­товятся к самостоятельному полету. Родители осторожно, несколько раз пролетают над детьми, внимательно при­сматриваются и только после этого вытягивают вперед длинные ноги, тормозят крыльями и опускаются на гнездо.

Когда-то Володя Бойкач бывал возле этого дерева и теперь пришел к нему, как по компасу. Товарищи бро­сились к нему, а те, что пришли в отряд позднее, стояли в стороне и смотрели на парня с удивлением. Многие молодые ребята откровенно завидовали хлопцу, и это понятно: каждому хотелось иметь и автомат, и военную форму.

— Где ребята из моей группы? — спросил Володя у Деревяко.

— На задании.

— А командир?

— Разве ты его не встретил? Он же только что уехал в штаб бригады. Вон под дубом его землянка.

Володя оглядел партизан, стоявших рядом, и его взгляд остановился на стройной черноглазой девчине. Та не выдержала его взгляда и попятилась за спины со­седей. «Валя Голубь из Слободы,— подумал Володя.— Как изменилась, выросла!»

Он подошел к девушке:

— Ты что же не здороваешься? Не узнала?

— Я думала, ты на фронте,— покраснела Валя.— Мне как-то Зина сказала, и я поверила.

Они отошли в сторону, сели на скамейку возле стола. Хлопец снял с плечей вещевой мешок. Разговарива­ли долго, вспоминали школу. Вдруг Володя заметил око­ло двери командирской землянки девушку, очень похожую на Зину. Она стояла и смотрела на него. «Нет, Зина сразу бросилась бы ко мне»,— подумал парень и зажмурился.

— Чего ты? — спросила Валя.— Болит что-нибудь?

— Нет... Мне показалось, что около землянки толь­ко что стояла Зина...

— Так это она и была.

Володя схватил вещмешок и побежал к землянке. Зина стояла, прислонившись плечом к низкой двери.

И едва юноша попытался обнять ее, с силой оттолкнула его.

— Зина, ты что? — опешил Володя, только сейчас увидав белое как полотно лицо и полные слез глаза де­вушки.— Ты больна?

— Нет... Пойдем куда-нибудь, я тебе все объясню...

Они отошли в сторону, сели на траву под рябиной.

Володя достал из вещевого мешка сапоги и мыло:

— Это тебе.

У Зины опять полились слезы.

— Я не думала...— бессвязно заговорила она,—ни­как не думала, что ты вернешься...

— Так чего ты плачешь? Не веришь, что я жив и здо­ров?

— И мама еще ничего не знает... Но он же сразу за­брал меня из группы.

— Кто? — Володя пристально глянул в ее усталые глаза.

— Саблин. Теперешний командир нашей роты. Сама не знаю, как это получилось. Дней через пять после тво­его отлета на Большую землю он пришел в наш отряд. Микола увидел Саблина и сказал: «Вот бы нам этого героя!» На груди орден Красного Знамени, веселый, сме­лый хло... мужчина. Не знаю, говорил ли с ним Микола, но на следующее утро, когда я шла к роднику умывать­ся, услышала, что кто-то догоняет. Оглянулась — бежит новичок. Поравнялся, остановился и спрашивает:

— Вы сегодня идете на задание?

— Да,— ответила я.

— Меня зовут Петр.

Я только улыбнулась. Он долго меня не отпускал. Говорил, что пойдет вместе с группой на диверсию, но непременно командиром. Я слушала, а сама подумала, что уж очень он быстрый. Саблин утверждал, что если все будет так, как он хочет, то скоро и мне не разрешит с группой ходить. Я посмотрела на него, как на чудака, и побежала к роднику.

— Зачем ты все это рассказываешь мне? — перебил Володя.— Скажи прямо: ты уже замужем?

— Да...

— Он молодой?

— Двадцать семь лет. Володя, я тебе признаюсь, только никому не рассказывай. Хорошо? Однажды я тай­ком взяла ключик и открыла чемоданчик, в котором он прячет важные бумаги. В документах прочитала, что у него есть жена Анастасия и сын Игорь. Нашла и пись­мо жены с разъезда Зарябинка Гомельской области. Оно было послано еще тогда, когда Саблин служил на границе около Ломжи. Сначала мне казалось, что сойду с ума. Потом не выдержала и спросила у него о жене. Он ответил, что ни жены, ни сына давно нет на свете: немцы убили под Минском, когда она ехала к нему в часть в сопровождении красноармейца. Тот уцелел и сообщил о несчастье. Теперь я смирилась с этим, повери­ла ему...

Сдерживаясь изо всех сил, Володя старался внима­тельно слушать. А Зина все рассказывала и рассказы­вала. Человек с чистой совестью, она так и прожила бы всю жизнь с этой верой, если б однажды случайно не за­метила, как там же, возле родника, где Саблин признавал­ся ей в любви, он подстерег Валю Голубь. Зина нечаян­но услышала их разговор. Саблин говорил, что будет ездить с Валей в разведку, брал ее за руку, обнимал за талию, вздыхал и сожалел, что Валя не пришла в отряд хотя бы на месяц раньше...

Больше Володя не мог слушать эту исповедь. Резко поднялся и ушел.

День был жаркий. Партизаны занимались кто чем: некоторые обтесывали бревна, другие носили на кухню воду. А Володя, сбросив гимнастерку и сорочку, подста­вил белые плечи солнцу. Деревяко сел рядом и начал рассказывать об их партизанском житье-бытье. Как бы между прочим, он посоветовал Володе держаться подальше от Зины и не показывать командиру, что хорошо знаком с Валей. Володя рассердился, стал доказывать, что хотя Деревяко и был его учителем, но рассуждает неправильно.

— Увидишь командира, сам все поймешь,— хмык­нул Деревяко.— Он не только смелый, но и очень суровый. Конечно, такими люди и должны быть во время войны, но я тебе по секрету скажу, что никому не нра­вятся его ухаживания за молодыми девчатами. Подо­жди, придет Микола, от него еще не то услышишь.

Их беседу нарушил топот конских копыт: по тропин­ке ехал командир. Он сразу заметил Володю, но резко дернул повод и проскакал мимо. Володя проводил Саблина взглядом до самой землянки.

— Да, красивый человек,— заметил он.

— Хотя и политрук, но до Сергеева ему далеко,— поморщился Деревяко.— Я однажды слышал, как он Зину ругал. Хоть ты уши затыкай!

— За что?

— Кто его знает. Она его боится, словно прислуга хозяина. Удивляюсь, как только решилась с тобой пого­ворить.

— Тише, вон и он... Идет сюда...

Шагов за двадцать до партизан Саблин остановился и крикнул:

— Боец! Ты что, на пляже?

— Володя мгновенно побелел, повернулся к Деревяко, шепнул: «Думал, вернусь на родную землю, хоть на солн­це погреюсь, а тут...»

— Ты слышишь?

— А кто вы такой, что запрещаете на солнце греться?

Деревяко нахмурился: теперь командир обвинит его: почему, мол, не сказал хлопцу, кто идет к ним.

А Саблин знал, что перед ним диверсант Бойкач, знал, из рассказов, и о его характере. Вот и хотел сразу ошеломить хлопца. Но получилась осечка, и, подойдя к Володе, он уже другим тоном сказал:

— А-а, новичок...

— Как видите, без бороды, — спокойно ответил юноша.

Саблин посмотрел на автомат, на гимнастерку, на пилотку со звездочкой.

— Откуда же вы?

— Товарищ командир,— Володя встал, взял гимна­стерку, начал одеваться,— думаю, вам известно, кто я и откуда.

— Если бы знал, не стал бы спрашивать.

— Я долго воевал здесь до вас, был ранен, лечился в госпитале.

— А-а, так ты Бойкач, один из лучших подрывни­ков? Сергеев только что рассказывал о тебе.

И Саблин хлопнул парня по плечу, оглядывая с голо­вы до ног. Видно, оценивал Володю, но не как боевого товарища, а как соперника. Володя почувствовал это.

Деревяко незаметно ушел,

— Ты куда собираешься? — спросил примирительно Саблин.— Давай посидим, расскажешь, как там, за ли­нией фронта.

— Тогда лучше в тенек. У вас теперь новые порядки: на солнце сидеть нельзя.

— Дисциплина, товарищ, нужна во всем,— много­значительно заметил Саблин.

— У партизана должна быть собственная, большая внутренняя дисциплина. Партизан в военное время — человек, который может одновременно быть и прокуро­ром, и следователем, и адвокатом, и исполнителем вы­несенного им же самим приговора. Нет статута, дающего партизану готовый рецепт на каждый случай жизни. Партизан должен сам хорошо ориентироваться в любых обстоятельствах и принимать правильные решения. В госпитале на эти темы было много разговоров. Так рассуждали мудрые, опытные командиры, и я с ними со­гласен.

— Ладно, не будем об этом. Садись. Лучше скажи, товарищ, чем ты хочешь теперь заниматься?

— Не понимаю вашего вопроса. Как это — чем? Тем, чем и прежде: диверсиями.

— Сергеев об этом говорил, но по дороге я подумал, что не совсем ладно получится с Миколой. Придется освобождать его от обязанностей командира.

— Почему? Разве нам не нужны другие диверсион­ные группы? Мне известно, что вы, как знаток подрыв­ного дела, решили готовить диверсантов.

— Но Сергеев подчеркнул, что ты хочешь именно в свою группу,— Саблин хитро глянул в глаза Володе.— Хотя... теперь тебе все равно.

— Почему?

— Девчат там больше нет.

— А я возьму.

— Знаешь, я считаю, что пока тебе лучше побыть в разведке. У нас разведчиков мало, да и те без опыта. Си­дим, как кроты, и где что делается, не знаем.

— Скажите, пожалуйста, за что такая немилость? Разведчиком я войну начинал, а потом изучил диверси­онное дело и считаю его более ценным и важным. Ведь подрывник одновременно и разведчик.

— Ты на меня не обижайся. Поживешь, пригля­дишься к ребятам, и тогда организуем тебе группу.

— Я не обижаюсь, но заявляю, что вернулся вое­вать. И приглядываться мне ни к чему: отлично знаю бо­лее половины людей.

— Ты, небось, голоден? Сейчас прикажу поджарить печеночки. Мне малость привезли.

Они вместе направились к кухне. «Что значит новый командир! Все стало по-иному. Печеночки... Хочешь быть на переднем рубеже, а он мешает. Или я его не по­нимаю, или он не понимает ни дьявола»,— думал Во­лодя.

Саблин был выше его ростом, кудрявый, светло-ру­сые волосы спадают на виски, нос прямой, с горбинкой, губы плотно сжаты. Все это придавало его лицу суро­вую мужественность. Только небольшие карие глаза из-под припухших век глядели затаенно-хитро и словно сверлили собеседника.

Прошло несколько дней, а Саблин и не собирался создавать для Володи диверсионную группу. Почему — неизвестно. Возможно, потому, что Бойкач — не его вос­питанник. Все больше мрачнея, Володя ожидал, когда вернется диверсионная группа Миколы и настанет вре­мя сходить в штаб бригады.

Саблин тем временем готовил операцию, которую должна была осуществить рота. Заключалась она в том, чтобы взорвать котлован на железной дороге. Этой опе­рации Саблин придавал огромное значение. Он собрал всех командиров, уселся с ними за столик, развернул карту и говорил, говорил, но только сам. Командир отделения разведки Воробейчик, давний знакомый Володи, тоже присутствовал на совещании.

— Что вы решили? — спросил Володя, когда тот вы­шел от Саблина.

— Видно, брат, что военный человек. Каждому опре­делил место в бою, указал, кто будет с ним на связи, кто в прикрытии.

— Значит, и он пойдет?

— А как же!

— У того котлована ночью сидят три немца с пуле­метом, днем его охраняют два путевых обходчика. Я, например, не действовал бы так, как командир, но что я... Если небольшой котлован ценен не меньше, чем эшелон, я с двумя хлопцами взорвал бы его днем. Снять из бесшумки обходчиков, подложить мину, и готово. А пойдет вся рота, немцы откроют огонь вслепую, и мо­гут быть жертвы. Бездарность! — плюнул Володя.

— Ты лучше об этом никому не говори. Узнает, живьем съест.

— А я и ему могу сказать. Сергееву не такое гово­рил.

— Не все такие, как наш комиссар. Он — душа!

— Ты прав. Придется сходить к нему и попросить, чтобы забрал меня отсюда.

Володя махнул рукой, отошел подальше, сел на за­росшую мхом кочку и задумался.

Молодые аисты дремали на солнце, свесив над кра­ем гнезда свои длинные клювы. Где-то в старом осинни­ке кричали сизоворонки. Лес стоял словно в забытьи.

Володя и не заметил, как к нему подошел командир. Саблин бросил к ногам парня вещевой мешок и с ухмыл­кой сказал:

— Не нужны моей жене такие подарки. Она их все равно не оценит. Сказала: «Отнеси и отдай, на кой черт мне его сапоги». Женщины — капризные, брат, существа.

Круто повернулся и ушел. Володя встал, забросил вещевой мешок за плечо и направился к своему шала­шу. Рота строилась. Хлопец остановился, издали рассма­тривая партизан. Среди мужчин он увидел и Валю. «Она же в хозяйственном взводе, так почему с боевым идет? А Зину свою не взял,— подумал Володя.— Рота пробу­дет на задании не меньше суток. Нужно воспользоваться случаем и завтра сходить к Сергееву».

От одной этой мысли юноша повеселел, улыбнулся. Он проводил взглядом роту, впереди которой гарцевал на лошади командир. Забросил в шалаш вещевой ме­шок и пошел к Воробейчику.

— Я хочу завтра утром отлучиться в штаб бригады. Вы мне скажете пароль? — обратился к нему Володя.

— Саблин приказал не давать пароль никому, кро­ме тех, кто идет на задание.

— Так я пойду в разведку.

— Командир ничего не сказал насчет тебя.

Многие партизаны могли сутками отсиживаться в лесу, а Володя не выдерживал и часа бездействия. Ка­тегорический отказ Воробейчика не на шутку задел его за живое. Взяв планшетку, хлопец ушел под рябину, где в первый день разговаривал с Зиной.

Всегда ли бывало так или только теперь, когда Бойкач вернулся, но Зина редко выходила из землянки. Од­нако на этот раз, заметив Володю под рябиной с толстой тетрадью в руках, она подошла, села рядом и осторож­но вытащила тетрадь из его рук.

Парень поднял голову:

— Возьми, почитай, какие песни.

— Я хотела... начала собираться, а он увидел сапо­ги и будто с ума сошел... Он их тебе отдал?

— Вручил. Да еще с какой речью. Мол, Зина сказа­ла — на кой черт они ей.

— Неправда! Я виновата только в том, что много рассказывала ему о тебе, хвалила. Из-за этого и на ме­ня теперь смотрит зверем.

— Вот, оказывается, сколько неприятностей я тебе принес.

— Нет, это я тебе,

Володя хотел сказать еще что-то, но, бросив на Зи­ну быстрый взгляд, опустил голову на руки. А она быс­тро перелистывала страницы, и с такой же быстротой менялось выражение ее лица. По этим переменам он до­гадывался, какую песню читает Зина. Вместе с нею он видел темную ночь, вражеские засады, свист пуль. А пе­ревернет страницу, и опять они вместе то в холоде ту­манного утра, то на жаркой пыльной дороге. Вот Зина проглотила текст песни «Девушка, помни меня, милая, помни меня...», а с ним и слезы. Володя уже не разделял а Зиной тех чувств, о которых говорилось в песне.

Мысленно он перенесся в землянку, где теперь Зина жила. И хотя ни разу не был там, но представлял ее уют: четыре вбитых в землю кола, к ним прикреплены дощечки — это стол; рядом таким же образом сделан­ная скамейка; от стола — широкий земляной выступ, двухспальная кровать. Спать на ней не очень мягко, но для командира, пожалуй, сделали набитый осокой сен­ник, потому что мягкого сена поблизости нет. «Небось, Зине он кажется периной»,— подумал хлопец, и от этой мысли ему стало противно.

Он не знал, что творилось в душе у Зины. Когда пар­тизаны собирались в поход, она видела, как Саблин по­дошел к Вале и приказал ей тоже идти на задание. Зи­на спряталась в землянку... Не описать отчаяния моло­дой женщины, готовящейся стать матерью. И вот Зина бросилась к Володе, хотела признаться, что нет сил жить, а тут занялась песенником и немного успокоилась. Однако ненадолго. Когда Володя отвернулся, она пере­стала листать тетрадку и бездумно, опустошенно уста­вилась на его голову, плечи. Казалось, вот-вот бросится ничком на землю и заплачет.

Но в этот момент до них донесся чей-то голос:

— А где Володя?

Бойкач поднялся:

— Меня ищут?

— Кажется, Анатолий,— тихо сказала Зина.

— Бегу!

Вот когда, наконец, Володя дождался встречи с ре­бятами из своей групры.

— Ой, сколько вас! — крикнул он.— Братцы мои!

Те тоже спешили к нему. Начали обниматься, тискать друг друга. Но от Володи не укрылось, что хлопцы по­чему-то молчаливы, словно в чем-то виноваты перед ним. Заметил и догадался, что могло случиться.

— Значит, Миколы нет?

— Был ранен и... застрелился,— с трудом произнес Анатолий и указал на Павла.— Он был с ним вместе.

Пылила начал рассказывать, что немцы, скорее все­го, пришли в Залесье по доносу. Ни одного человека в деревне не тронули, даже не поинтересовались, у кого останавливались партизаны. Очевидно, фашисты пошли на хитрость, объявили, что хотят сдаться в плен, а сами надеялись захватить партизан живыми. Ведь блокада успеха гитлеровцам не принесла, вот и решили взять языка, чтобы выпытать у него местонахождение парти­зан. Части, блокировавшие лес, продолжали стоять в Жлобине и Красном Береге. А диверсии на железной до­роге повторялись, и от этого фашисты сатанели.

— Да, все правильно,— сказал Володя,— не зная, сколько партизан в Залесье, немцы не пошли бы туда так смело, Значит, кто-то сообщил гадам. Ну, ничего, скоро мы будем там и разберемся, что и как.

Вокруг группы собрались партизаны, оставшиеся в лагере. Володя отозвал Анатолия в сторону.

— У тебя пароль на сегодняшний день есть?

— Есть.

— Пока не расседлали коней, подскочим в штаб бри­гады. А то, брат, новый командир держит меня тут в черном теле.

— Тебя? Микола не мог его терпеть. Говорил, все равно перейду в другую роту, а то и в другой отряд. Черт его знает, что он за человек, этот Саблин.

Володя бросил взгляд на землянку, на минуту заду­мался и сказал:

— Ты только не говори комиссару о Зине. Мне как-то стыдно. Все равно их не разлучить. Да она, наверное... пятна на лбу, на щеках заметил? Вот и кумекай. Жалко мне ее, пускай спокойно живет.

— А Микола злился и на нее, очень хотел увидеться с Сергеевым и рассказать ему обо всем.

— Не нужно. Где вы Миколу похоронили?

— В Дубовой Гряде... Ой, сколько там слез было...

— Хватит, поехали.

Хлопцы вскочили на коней. 

4

Утро выдалось тихое, с земли между деревьями под­нимался реденький туман. Володя вылез из шалаша, осмотрелся: еще никто не ходил по лагерю, только слыш­но было, как где-то стонет раненый партизан. Сбросив рубашку, хлопец повесил ее на ветку дерева и пошел к роднику умываться. Тропинку переплели росистые пау­тинки. Голой грудью Володя разорвал одну паучью за­ставу, а возле второй остановился. «Умное существо,— подумал он.— Кто без приспособлений быстрее, чем он, соткет такой узор? С вечера ни одной не было, а за ка­ких-нибудь пять часов столько сетей». Паучки хоро­шо знают привычки своих жертв. На этой тропинке все­гда слышны запахи: то от оброненных крошек, то от партизанских котелков, которые носят сюда мыть. Мухи издалека слетаются сюда. Тут-то паук и готовит для них сети.

Володя все еще стоял, потихоньку напевая:

Знать не можешь воли своей,

Может, крылья сложишь посреди степей...

Он не слышал, как сзади подошла Валя, и даже вздрогнул, когда она спросила:

— Кому ты колыбельную поешь?

— Это совсем не колыбельная. Чудесная песня.

— Разве? Я слышу ее впервые.

— Где же ты могла ее слышать? Дома на печи? — Этим Володя хотел подчеркнуть, что хотя он и ровесник девушки, но уже бывалый боец. Получилось же так, что и себя не поднял и Валю обидел.

— Почему на печи? — поджала она пухлые губы.— Немцы схватили меня в Жлобине, посадили в тюрьму, потом повезли неизвестно куда, а я протиснулась через окошко вагона и выскочила на ходу поезда.

Володя терялся, замечая, что случайно обидел чело­века. Он мгновенно ставил себя на место собеседника и тяжело переживал за него. А случалось так не раз. Мо­лодость ли была виновата, или то, что формирование характера пришлось на военную вьюгу, когда мысль обычно срабатывает молниеносно, а на глубокие рас­суждения не хватает времени. Вот он и делает нередко заключения, с которыми тут же не соглашается сам.

— Прости, Валя, я вижу, что сморозил глупость.

— Пойдем к роднику,— улыбнулась Валя.

Они медленно двинулись по тропинке. С гнезда под­нялся аист и поплыл над вершинами деревьев. Лес сра­зу ожил, защелкали, защебетали птицы. Обычно так бы­вает, когда родители уже не поют, а желторотая молодь радуется окружающему миру, на все лады дерет горло и думает, что все прекрасно. Старики тоже рады: пускай ноют, лишь бы есть не просили...

Володя умывался холодной водой, а Валя сидела ря­дом на пеньке и говорила, что хочет попроситься в его группу, что ей необходимо хоть на минутку заскочить домой, взять кое-какие вещи. Правда, командир обещал отпустить ее наведаться к матери, но после того, как Валя сходила с ним на боевое задание, передумал.

— Я понимаю, Валечка, как тебе надоело быть возле кухни, но к матери Саблин тебя не отпустит. Тем более со мной. Видела бы ты, как он кривился, когда комиссар бригады давал мне задание, будто не догадываясь, что Саблин против моего назначения командиром группы. Но разве Сергеева обманешь? Он сразу почувство­вал, что командир роты хочет придержать меня в раз­ведке, а вот по какой причине — не знает.

— Так комиссару неизвестно, что Зина — жена Саблина?

— Нет,

— А тебе жалко ее?

— Ну, как тебе сказать? Если б я узнал, что тебя арестовали немцы, больше жалел бы тебя, чем Зину, вы­скочившую за командира.

— При чем тут я?

— Ее взял свой человек, да еще командир. А нам нужно заканчивать войну и идти учиться.

— Ты думаешь, Зина счастлива с ним?

— Кто ее знает...

— Ой, нет! — Валя закрыла лицо руками.— Если бы Зина знала, что он мне говорил!

— Мало ли о чем человек может болтать.

— Ну уж нет. Будь у меня такой муж, после подоб­ной болтовни дня бы с ним не осталась!

— А что такое?

— Нет, Володя, не скажу,

— Тогда пойдем отсюда. Я поговорю с Саблиным, чтобы разрешил взять тебя в нашу группу.

— Будь другом, сделай... Не могу я тут больше оста­ваться...

— Как тебя понимать?

— Так и понимай. Попрошусь в другую роту.

Володя поглядел вслед удаляющейся девушке. «Как выросла,— подумал он.— А когда-то я стеснялся са­диться с ней за одну парту, Ну и дурак же был».

Он свернул к шалашу, где жил их прежний учитель.

— Николай Павлович, это я.

— Почему не спишь? — проворчал Деревяко.

— Но и ваш друг уже куда-то исчез.

— На кухню ушел, дежурить.

— А я только что с Валей разговаривал: просится в нашу группу.

— Возьми. Иначе трудно ей будет отбиться от это­го... Ну и командир, где же его совесть? Понимаешь, с вечера повел роту к котловану. По его приказу мы от­крыли огонь по железной дороге. Немцы в ответ — из пулемета, и двух наших пришлось хоронить. Хорошо, что вскоре охрана сбежала, а если бы продержалась? Патронов-то у нас было мало, стреляли вслепую. Все же взорвали котлован. Надо немедленно уходить, а Саб­лин — нет, ночуем в лесу. Как же с ранеными быть? Кто-то предложил отнести их в Горновку, там фельдшер живет. Понесли. Я остался со всеми. Добрались до не­пролазной чащобы и попадали, кто где. Мне никак не удавалось уснуть. Вижу, Саблин и командир взвода Пинчук развели огонек, достали баклажку с самогонкой, выпили. После этого Саблин поднялся и пошел к елке, под которой спала Валя. Разбудил ее и привел к костру. Уговаривал выпить, не знаю, согласилась ли, но видел, как вернулась под свою ель. Вдруг костер погас, послы­шались голоса: Валин — умоляющий, чуть не плачущий, Саблина — нетерпеливый, злой. Чуть не бросился я к девчонке на помощь, но она сама вырвалась, подбежала ко мне. Сделал я вид, будто только что проснулся, и го­ворю: «Тебе страшно? Ложись рядом, ложись». До утра бедняжку дрожь била. А утром пришлось дать ей игол­ку с ниткой,— я всегда в шапке ношу,— чтобы зашила порванное платье. Как тебе все это нравится? Вот ведь подлец какой, а?

Володя слушал, а сам думал о Зине. Вот, стало быть, как она попала в жены к командиру... Но что те­перь сделаешь? Рассказать ее матери? Это ничего не даст. Сергееву? «Нет,— наконец решил,— посмотрю сам, что это за командир».

Снаружи послышались голоса. Высунув голову из шалаша, Володя увидел, что бородатый партизан ведет коня к командирской землянке. Следом, на лошади, едет молодой разведчик.

— Николай Павлович,— быстро заговорил хло­пец,— командир куда-то собрался. Что, если я быстро съезжу к командиру отряда и попрошу позволить Вале идти с нами.

— Он человек толковый, думаю, разрешит. Да она и домой должна наведаться: обносилась, и мать ничего не знает о ее судьбе. В общем, поезжай!

— А как фамилия командира отряда?

— Булынка.


Сизый дымок поднимался над партизанской кухней. Запах жареного мяса стоял в утреннем лесном воздухе. Командира отряда на месте не оказалось, и Володя по­пал к начальнику штаба Хоромцу. Тот встретил его при­ветливо, больше расспрашивал и слушал, чем говорил сам. Хоромцу понравилось, что хлопец сказал:

— Я должен прежде всего разобраться в загадоч­ной гибели Миколы. Предательство не должно остаться нераскрытым.

Володя заговорил о Вале, и начштаба, подумав, про­изнес:

— Хорошо, пускай идет.

Сразу стало легко на сердце. Начальник штаба слов­но вернул Володю к тем осмысленно трудным, но и при­ятным будням партизанской жизни, какие были преж­де. Хлопец вскочил на коня и поскакал. В лагере он увидел возле кухни Валю и почти подбежал к ней. Жен­щины, работавшие тут же, с удивлением уставились на парня. Не обращая на них внимания, Володя взял де­вушку за руку:

— Пойдем!

На ходу он развязал вещевой мешок, вытащил хро­мовые сапоги:

— На, носи, они тебе будут в самый раз.

Валя остановилась и, то ли от неожиданности, то ли от обиды, опустила голову. Только сейчас хлопец заме­тил, что ее платье, разорванное на боку, наскоро стянуто нитками. Сразу вспомнил недавний рассказ Деревяко... Валя продолжала стоять, всей тяжестью тела вдавливая в мох ноги в ботинках, которые уже давно «просили каши».

— Ты же в своих не дойдешь,— сказал Володя.

— Мне некуда идти.

— Вот дурак, забыл сказать, что тебе разрешили пе­рейти в нашу группу.

Влажные глаза девушки радостно засветились.

— Кто разрешил? — ахнула она.

— Начальник штаба. Я только что от него.

— Правда? Ой, Володенька, как я рада! Но у меня оружия нет.

— А винтовка где?

— Саблин забрал. Сказал, на кухне не нужна.

— Найдется у нас. Остался же автомат Миколы.

— А надолго пойдем?

— Не меньше чем на неделю.

— Ой, как хорошо! Только надо уходить поскорее, пока не вернулся Саблин.

— Хлопцы быстро соберутся. Натягивай сапоги.

Подрывники жили на краю лагеря в большом шала­ше. Увидев Володю в хорошем настроении, ребята по­веселели. Командир спросил, есть ли в лагере повозка для группы.

— Зачем она нам? — удивились хлопцы.— Мы все верхом.

— А взрывчатку на чем везти?

— На своих плечах,— сказал Павел.

— Ух ты, силач. Но с нами еще и партизанка будет.

— Кто?

— Валя.

— Найдется повозка. Ты бери коня Миколы, а я сво­его в телегу запрягу,— предложил Анатолий.

Володя не согласился:

— Можешь ездить на Вороном. Я ведь слышал, что у тебя красивая девчина завелась. А к красавице на ка­кой попало кляче не подъедешь. Хлопцы, давайте быст­рее: пора!

И только группа успела покинуть лагерь, как при­мчался Саблин в сопровождении разведчика. Их кони, покрытые грязью, часто дышали. Спрыгнув на землю, Саблин приказал разведчику позвать командиров взво­дов, Воробейчика и подрывника Бойкача.

Все собрались, только Володи не было. Саблин гля­нул на разведчика, с напускной деловитостью спросил:

— Где Бойкач?

— Недавно со своей группой уехал,— вместо раз­ведчика ответил Воробейчик.

— Вернуть!

Разведчик пришпорил лошадь и исчез в гуще леса. Саблин пригласил командиров к себе в землянку.

Сидя за столиком, Зина что-то шила. Муж лишь махнул рукой, и она, словно кошка, торопливо перебежа­ла на нары. Воробейчику показалось, что в землянке очень темно.

— Зачем ты, Зина, глаза портишь,— сказал он.— Шла бы на улицу, там тепло и светло.

— Хватит! — оборвал командир.— Я лично ездил проверять секретные посты и заметил, что вдоль желез­ной дороги со стороны Шатилок в нашем направлении движутся около двадцати груженых немецких подвод. Солдат там мало, едут медленно. Думаю, рота при под­держке группы подрывников этот обоз захватит.

— А для чего подрывники, повозки взрывать? — спросил Воробейчик.

— У них хорошее оружие,— ответил командир.— Засаду предлагаю устроить на краю большой поляны.

— На каком краю, с нашей стороны или со стороны Шатилок? — снова спросил командир разведки.

— Конечно, с той, откуда движутся немцы. Пропу­стить их и ударить сзади.

— Товарищ командир,— просунул голову в дверь землянки разведчик,— можно вас на минутку?

Саблин вышел. Воспользовавшись этим, Воробейчик высказал свои сомнения:

— Я думаю, товарищи, засаду лучше устроить с той стороны, куда движется противник, а не с противополож­ной. Пропустить немцев на поляну и бить в голову, в упор. В таком случае у нас будет свободный отход в тыл, то есть в лес. А иначе тылом окажется открытая поляна.

— Ну и что с того? — услышал его последние слова вернувшийся в землянку Саблин.— Нам никакие тылы не нужны. Я сам иду. Стройте взводы!

— А где Бойкач? — спросил кто-то.

Саблин будто не слышал этого вопроса, только бро­сил косой взгляд на Зину, поднявшую голову в ожида­нии ответа. Не хотел, не мог командир признаться, что Володя отказался подчиниться разведчику без письмен­ного приказания. Хотя одновременно подумал, что не вернулся Бойкач совсем по другой причине...

— Быстрее пошли, быстрее,— сказал Саблин.

Взводы, один за другим, направились кратчайшей дорогой к поляне. Вдоль колонны верхом на лошади ска­кал Саблин. Он то выезжал вперед, то тащился по вяз­кому болоту сзади.

Партизаны перешептывались, одобряя командира роты за то, что идет в бой вместе с ними. Присутствие боевого командира особенно вдохновляло молодых бойцов.

Вот шагает в шеренге, то и дело наступая на пятки переднему, светловолосый, с голубыми глазами, юноша. Лишь несколько дней тому назад пришел он в отряд из Дубравки со своим оружием — обрезом. Саблин заме­тил хлопца, подозвал к себе:

— Ты из какого взвода?

— Из третьего.

— Почему без оружия?

— Хочу в бою раздобыть автомат или хотя бы вин­товку.

— Как тебя зовут?

— Юра.

— Держись возле меня, будешь связным.

Наконец добрались до поляны. Рота остановилась, и Саблин вполголоса отдал Пинчуку приказ, где устро­ить засаду. После этого повернул лошадь и поехал че­рез поляну. Юноша трусцой бежал за ним. Партизаны гуськом направились поближе к железнодорожной на­сыпи. Там, метрах в сорока от дороги, выдвинулся на поляну клинышек кустарника. Место довольно удобное для засады: из кустов хорошо просматривалось шоссе, по которому едут гитлеровцы.

Партизаны рассыпались и начали маскироваться. Командир разведки прошел вперед — посмотреть, дале­ко ли немецкий обоз. Тот был уже метрах в четырехстах. Воробейчик быстро вернулся и сообщил, что на желез­ной дороге фашистов мало, а это настораживает: не от­правилась ли часть их в обход?

Саблин со связным были в это время в лесу, метрах в двухстах позади роты. Командир забеспокоился, вспомнив, что не указал партизанам точного ориентира, до которого должна дойти первая повозка, прежде чем засада начнет обстрел. Лишь сейчас он приблизительно подсчитал, на какое расстояние растянутся двадцать упряжек. И пока занимался подсчетом, пока прикидывал интервалы между подводами, из-за кустов показа­лась первая пара лошадей.

— Юра, беги к командиру первого взвода Бизунку и скажи, что огонь можно будет открыть тогда, когда первая подвода доедет вон до той сосенки с сухой вер­шиной. Осторожнее, придерживайся кустов!

Сжимая в руке обрез, юноша побежал. Но не успел он преодолеть половины расстояния до взвода, как в той стороне, лишь немного глубже в лесу, ударил выстрел. Саблин заволновался: «Вот, черт, послал дурака! Он что, заблудился?» Командир дернул повод. Только вы­ехал на просеку, как справа опять послышался выстрел. Мелькнула мысль, что стреляет Юра, но конь вдруг при­сел и ткнулся мордой в землю. Саблин мгновенно пере­валился на левый бок лошади, едва успев выдернуть но­гу из стремени, и пополз назад. А в кустах вскочил и со всех ног бросился прочь.

Командиров взводов насторожили выстрелы у них за спиной. И особенно потому, что немцы на повозках почти не реагировали на эти выстрелы. Следовательно, фашисты знают, что это стреляют немецкие солдаты. Некоторые партизаны заметили гитлеровцев, пробирав­шихся по кустам в ту сторону, где слышалась стрельба. И тут кто-то из командиров выпустил длинную очередь из автомата.

Решив, что это сигаал, партизаны открыли ураган­ный огонь по обозу.

Бизунок первый понял роковую ошибку.

— Сзади у нас немцы! — что есть силы крикнул он.

Но в грохоте боя его услышали далеко не все. Часть партизан перенесла огонь в другую сторону, и в ответ оттуда сразу же засвистели пули, даже полетели грана­ты. Бизунок понял, что назад пути нет, и, крикнув: «Вперед! За мной! Ура-а!» — побежал к повозкам.

Охрана обоза успела спрятаться в кустах. С тыла партизан прикрывал все тот же клинышек кустарника. Но им нужно было перебежать железнодорожную на­сыпь, за которой начинался спасительный лес. Бизунок первый взобрался на нее и залег. Рой пуль посыпался вслед ему. Отстреливаясь, командир закричал:

— Пулеметы, огонь!

Гитлеровцы бросились в атаку. Но заговорили пар­тизанские пулеметы, и немцы залегли.

— За мной, за мной! — продолжал Бизунок, носылая автоматные очедеди в сторону немцев.

Партизаны дружно перебежали насыпь. Несколько человек упали.

— Не оставлять убитых!

Под прикрытием пулеметов и автоматов партизаны стащили с насыпи убитых и раненых. По ту сторону по­лотна остался только комсомолец Саша Романчик. Ра­ненный, он скатился с насыпи и, чтобы не попасть живым в руки гитлеровцев, взорвал на своем ремне гранату.

Шагая по лесу, партизаны расспрашивали у коман­диров, каким образом фашисты могли оказаться у них в тылу.

— В этом нет никакой загадки,— хмуро объяснил Бизунок.— Двигаясь по лесной партизанской зоне, они обычно высылают сильный заслон. Вот и напоролись на нашу засаду. Я думаю, даже уверен, что два первых выстрела были сделаны по нашему командиру и по то­му юнцу, которого Саблин назначил своим связным.

Хмуро шагали партизаны сквозь мокрый густой кус­тарник. Во второй половине дня добрались до высокого леса. Возле дороги, на пригорке, выкопали под белой акацией могилу и похоронили четырех друзей. Молча­ливо, как и люди, стоял старый лес. Чуть зашумел, ко­гда над песчаным холмиком прогремели прощальные выстрелы, и опять затих. 

5

Группа партизан ехала по песчаной дороге. Погля­дывая по сторонам, Володя замечал изменения, проис­шедшие здесь за время его отсутствия. Вспомнил, где стоял ветряк, где возвышалась труба крахмального за­вода, где находилась отстроенная перед войной краси­вая деревня. Теперь ничего этого не было. «Как легко и быстро можно уничтожить множество строений,— поду­мал хлопец,— и как медленно и трудно будет потом восстанавливать все это».

Впереди из-за пригорка показался крест, за ним и купол церкви.

— Залесье? — повернулся на телеге Володя.

— Да,— ответила Валя.

— Я много раз бывал в этой деревне и никогда не подумал бы, что тут найдет смерть мой лучший друг. В каких только переплетах не побывал Микола, всегда и все заканчивалось хорошо. И надо же... Понятно, если бы наткнулся на засаду или погиб в бою. Вот что значит неосторожность! А впрочем, кто может знать, где и кого подстерегает пуля.

— Меня, например, немцы дома схватили.

— Разве не могла спрятаться?

— Где? Ведь была блокада. Пригнали нас в Жло­бин и сразу в вагоны. Как мы хотели, чтобы наш поезд подорвали партизаны!

— Мы не стремимся подрывать составы, идущие с фронта. А, видимо, делать это стоит: подорвать на подъеме, недалеко от леса. Небольшое крушение, плен­ные разбегутся, и многие придут к нам.

— Как я? Только какая от меня польза...

— Польза хотя бы та, что не работаешь на немцев.

Мерно топали лошади. Впереди всадники, за ними подвода с Валей и Володей. Вдруг передние останови­лись.

— Товарищ командир, разведку в деревню по­шлем? — спросил Анатолий.

— Скачи к Игнату, ты же на лихом коне.

Анатолий помчался. Валя спрыгнула с подводы, со­рвала несколько листьев конского щавеля и начала об­тирать ими запылившиеся сапоги. Володя смотрел на нее, а думал о Зине: сидит в землянке, как чечетка в клетке...

— О чем задумался? — спросила девушка.

— О чем? Думал, вернусь с Большой земли и буду в своем лесу распевать песни под баян. А тут все переме­шалось. И друг погиб, и...

— И Зина замужем?

— И баян забрали в другую роту!

— В группе баянист был, но Саблин сказал, что нужно воевать, а не заниматься музыкой.

— Жив буду, будет у нас и баян.

Вернулся Анатолий и доложил:

— В деревне ни наших, ни немцев нет.

— Что ж, поехали.

Володя не зря вспомнил старого Игната! В Залесье с него, только с него нужно начинать расследование. Узнать, откуда его дочери стало известно, что у отца остановились партизаны. Тем более что в деревне их давно не было.

Напротив двора Игната группа остановилась. Воло­дя первый вошел во двор. Возле повети топтался ста­рик-хозяин. Увидев партизана, он попытался улыбнуться, но тут же с удивлением уставился на него.

— Чего, отец, удивляешься? — спросил Володя.

Во двор вошел Анатолий.

— А ничего,— улыбка опять расплылась по морщи­нистому лицу Игната.— Я незнакомых вооруженных людей улыбками не встречаю. Вот теперь вижу: свои.

— Зайдем, дядька Игнат, в избу,— предложил ко­мандир.— Есть разговор.

В передней комнате было темновато: небольшое ок­но пропускало мало света, Володя присел к столу.

— Что люди говорят о гибели Миколы? — спро­сил он.

— Глупость сделал, вот что.

— Какую?

— Зачем застрелился? Как только послал в себя пу­лю, немцы пригнулись и бежать: подумали, что залег и обороняется. Так надо было и поступить, а он...

— Об этом рассуждать не будем. Кто знал, что пар­тизаны у вас?

— Когда Микола ходил на кладбище наблюдать за железной дошзгой, его, конечно, могли заметить, но ко­гда вернулся, по-моему, не видел никто.

— Почему же дочь прибежала прямо к вам?

— Ее направили.

— Вот-вот, а кто направил?

— Не спрашивал, не знаю...

— Федя, сходи с дядькой Игнатом к его дочери и по­проси ее сейчас же прийти сюда,— распорядился коман­дир.

Подождав, пока оба выйдут, Володя спросил у Ана­толия:

— Ты не интересовался у старика, после вас тут бы­ли какие-нибудь партизаны?

— Говорил, никого не было.

— И немцы больше не приходили «сдаваться». Вот, братцы, что я думаю: сегодня мы тоже проведем наблю­дение с кладбища, а ночевать будем в поле. Чтобы с рассвета можно было увидеть, кто, куда и откуда идет. Короче, все движение по деревне.

Мимо окна промелькнули три тени, и партизаны умолкли. Первой вошла в избу женщина и поздорова­лась, остановившись у порога.

— Проходите, садитесь,— предложил Володя.

— Да здесь столько хлопцев...

— Вы же всех знаете. А я вспомнил вас: когда-то вы были у нас на вечеринке.

— Я вас тоже припоминаю, хотя вы, между прочим, очень изменились.

— Сколько времени с той поры прошло!

— Да... На моего мужа стали похожи...

— Военной формой? Но ваш муж был лейтенантом. Простите, не знаю вашего имени.

— Лора.

— Лариса Игнатьевна Приходько? Прошу к столу.

На этот раз женщина подчинилась.

— Пригласили вас, — продолжал командир, — чтобы узнать, кто вам в тот раз сказал, что у отца нахо­дятся партизаны.

— Не помню. Когда пришли немцы, нас, женщин, сразу много собралось.

— И что же дальше?

— Кто-то сказал, чтобы я сходила к отцу и сообщи­ла, что немцы хотят сдаться в плен. Я отказалась: мол, никаких партизан у отца нет.

— Но вы-то знали, что они есть?

— Меня заверили в этом...

— Кто заверил? Кто именно?

— Не помню...

Володя задумался. И тут сердито вмешался Анато­лий:

— Она знала всех, кто там был! Пускай назовет, и я сразу приведу их сюда!

— Да,— кивнул головой Володя,— назовите. Или то­же не помните?

— Мне велели не говорить, а почему, не знаю.

— Кто велел? Немцы?

— Нет.

— Женщины?

— И они...

— А кто самый первый? Был же такой?

— Священник,— чуть слышно произнесла Лариса Игнатьевна.— Он спас деревню, и его все слушаются. Если б знала, что так получится, сама предупредила бы партизан об опасности.

— Почему же не хотели признаться в этом?

— Если с попом что-нибудь случится, мне от старух-соседок житья не будет. Убитого партизана все рав­но не вернешь.

— А вы не подумали, сколько людей может еще по­гибнуть из-за него?

— Надеялась, что на такую приманку партизаны больше не попадутся...

— Допустим, вы говорите правду. Но понимаете ли, что ваше молчание могло привести сегодня к гибели всех нас? Волей-неволей вы помогли врагу, а это уже преступление!

— Если б узнала, что вы здесь, предложила бы не оставаться в деревне на ночь.

— И сказали бы, кого нужно опасаться?

— Возможно, конкретно и не сказала бы, но что опасность...

— Ладно,— перебил командир,— только напосле­док я вам вот что скажу: жена советского офицера так, как вы, относиться к своим не должна. Если подозрева­ете кого-нибудь в предательстве, сообщите нам, мы раз­беремся. Можете идти.

— Только не говорите, что узнали от меня,— напо­следок попросила женщина.— За это и мою семью рас­стреляют.

Подождав, пока она выйдет, Пылила вскочил и сжал кулаки:

— Пойду и разнесу на куски волосатого черта!

— И мы с тобой! — горячо поддержали его некото­рые хлопцы.

— Так-таки и разнесете? Ну-ну... Нагрянут гитле­ровцы, сожгут деревню и людей перестреляют.

— Значит, оставить его в живых? — наступал Павел.

— Зачем? Нужно предателя на новом преступном действии поймать, тогда и рассчитаться. Мой отец все­гда упрекал мать, если она начинала бить кота за то, что тот накануне слизал сметану. Поймай на месте преступ­ления, тогда и наказывай. И у нас так: накроем попа на предательстве — получай по заслугам! Побываем на кладбище, повертимся возле поповского дома и пойдем, но не в поле, а на жлобинскую дорогу. Ведь поп с доно­сом обязательно поедет по ней. Пропустим, пускай сооб­щит. А на обратном пути устроим ему панихиду. Тем более что вместе с немцами возвращаться не посмеет. Вот и пускай сами подбирают своего лизоблюда. Да еще и мину возле него пристроим. Верно я говорю, дядька Игнат? Ты чего такой хмурый?

— Стыдно за дочь. Дура, попу поверила. Правда, он ко многим втерся в доверие, но я не думал, что и она попадется.

— Уверен, что мы сегодня отомстим за Миколу,— поднялся Володя из-за стола.— Ты, Валя, побудь в из­бе. Можешь лечь отдохнуть, а мы пойдем.

Солнце опускалось, и тени от деревьев протянулись поперек улицы. Ветер утих, в деревне установилась ти­шина. Только в некоторых дворах лаяли собаки. Воло­дя со злостью сказал, что на очереди еще одна операция: перестрелять в Залесье всех собак. Иначе приди сюда в тихую погоду, и они поднимут такой гвалт, что даже са­мый глупый немец на железке насторожится, будет ожи­дать появления партизан.

— Кто хочет есть, разойдитесь по избам по одному, по двое и попросите, а мы с Толиком и Павлом — на кладбище.

Командир взял с собою Пылилу, чтобы показать по­пу, что в деревню пришли те же самые партизаны. Ему ведь наверняка сообщили, что в живых остался хромой парень. А с ним, это поп тоже знал, ходит небольшая группа подрывников.

На окраине, недалеко от церкви, хлопцы останови­лись. Володя взял у Анатолия бинокль и начал наблю­дать за движением на железной дороге. На запад про­шел один эшелон с цистернами, за ним второй, санитар­ный. А вот и на восток мчится: на платформах какие-то ящики, машины. «Вот холера! — мысленно выругался командир! — Идет из Германии, и никто его не сковыр­нул!»

— Смотри, прибежал! — дернул его Анатолий за ру­кав.— Вот гад!

Володя глянул в сторону церкви и увидел голову свя­щенника, возвышающуюся над забором. Поп вниматель­но рассматривал партизан.

— Пошли,— подмигнул командир и вместе с хлоп­цами медленно двинулся с кладбища.

Вечер. Не беспредельное небо, а высокий, темный, словно изрешеченный пулями купол накрыл землю. Там, за ним, наверное, день, и в пробоины падают солнечные лучи, сверкают, как прогнившие влажные щепы в осино­вой колоде, которую сегодня Игнат расколол около по­вети. Хрустит спелая трава на зубах у лошадей, позва­нивают удила. Из хаты Игната вышел молодой партизан Виктор, постоял на крыльце, посмотрел во­круг и направился в огород. Шагах в тридцати от избы он замаскировался в густом вишняке у забора и начал наблюдать за выгоном, раскинувшимся вдоль неглубо­кого рва. Командир предупредил парня, что долго дежу­рить ему не придется. Кто-нибудь должен подойти к из­бе Игната. А кто именно, это и надо было узнать.

Если долговглядываться в темноту, иной раз и пень может показаться фигурой человека, а куст пбхожим на лошадь, корову, собаку. Виктор вглядывался в столбик возле кладки через ров. Столбик долго торчал один, по­том расширился, разделился надвое. Второй оторвался от первого и двинулся по болоту прямо к огороду. Па­рень замер. Человек приближался очень осторожно, едва переставляя ноги, обошел огород и остановился око­ло глухой стены избы. Потом согнулся и тихонько подался за угол, Виктор знал, что с той стороны светится окно. Наконец человек показался возле повети, чуть постоял и быстро пошел напрямик через огород. Минут через десять Виктор доложил обо всем этом партизанам.

— Кажется, сам поп приходил,— сказал он.— Рост, как у попа, сзади, на затылке, или поповская грива, или черный платок. И где-то в воду влез, все время в сапогах хлюпало.

— Сегодня переобуем,— усмехнулся командир.— Убедился, что партизаны ночуют здесь. Дядька Игнат, мы уезжаем, а вы проследите, чтобы после нас никаких следов не осталось. Если завтра кто-нибудь спросит, скажете, что вооруженные люди напоили из вашего ко­лодца лошадей и куда-то дальше поехали.

Игнат стащил с себя свитку и протянул Вале:

— Возьми, ночью теплее будет.

Девушка поблагодарила, и партизаны ушли.

Проехав поле, они остановились. Володя спрыгнул с подводы, прошел немного в сторону и предложил дви­гаться лесом к карьеру.

Возле карьера партизаны свернули на просеку. Она уже успела зарасти невысоким осинником, березняком. Остановились на краю полянки под разлапистой сос­ной. Володя ослабил чересседельник и подбросил лоша­ди сена.

— Павел с Валей останутся тут с лошадьми и будут нас ожидать,— сказал он.

— Почему я? — удивился Пылила.

— Идти по лесу к той дороге очень далеко.

Захватив мину, хлопцы отправились в путь. Валя за­куталась в свитку и поудобнее устроилась на телеге. Подсел к ней и Павел, вздохнул, словно нечаянно при­слонился к плечу девушки.

— Проклятая война, не дала пожить вдосталь,— пожаловался он.— Будь я стариком, так и смерти не бо­ялся б, а то очень уж хочется жить.

— Всем страшно,— ответила Валя.— Правда, смот­ря по тому, как погибнуть. Если за свой народ — можно. А вот когда враг тебя, как скотину, гонит неизвестно куда, тогда и страшно, и жалко себя.

— Все мы погибнем, и дурак тот, кто себя жалеет.

— Не понимаю, о чем ты говоришь?

— Говорю, сколько той жизни осталось... Нужно не жалеть себя.

— Не жалеть ради другого? Чтобы тот жил?

— Не жалеть себя ради себя.

— Не пойму я твою философию...

Павел просунул руку под свитку, взял девушку за локоть.

— Куда это ты, куда? — сказала Валя, но руку не высвободила.

— Какая ты пугливая. А еще говоришь — не нужно себя жалеть.

— Смотря где.

— Со мной не погибнешь.

— Я и в партизаны ушла, чтобы жить.

— А что ты понимаешь под словом жить?

— То, что и все.

— Когда нет надежды на жизнь, нужно жить в пол­ную

— Ну, хотя бы как наш командир роты.

Валя улыбнулась и умолкла. Вспомнила ту ночь в лесу, когда она тоже была не в лагере. Разговор Павла был чем-то похож на то, что говорил ей Саблин. Девуш­ке даже страшно стало. Будь она в ту ночь наедине с командиром, неизвестно, что могло бы случиться...

А Пылила вдруг будто опьянел. Он уже не слышал, как лошади жуют траву, как грохочет на железной до­роге поезд. Хотелось что-то сказать, но боялся, чтобы Валя не оттолкнула, не спрыгнула с телеги. Павел на­чал тереться лицом о свитку, просунул руку чуть выше. Почувствовав это, девушка выпрямилась, отодвинулась. И тут Пылила схватил ее за колено.

— Ты что? Пусти! — начала вырываться Валя.

— Сколько той жизни! — скрипнул Павел зубами, сжав ее в объятиях, и вдруг навалился всем телом. А в следующее мгновение он грохнулся с телеги на землю от удара Валиных ног в грудь.

— Вот дура, чуть не убила,— забормотал он, неуклю­же поднимаясь.

— Сам дурак! Чего лезешь?

— Так я бы... я бы на тебе женился.

— Ну, негодяй, подожди,— заплакала девушка.— Вернутся ребята, все расскажу.

Прижав ладонь к распухшим от удара о край телеги губам, Пылила ошалело смотрел на нее. И вдруг захны­кал, заныл:

— Не говори... Я же люблю тебя, прости...

— Бугай! Какая у тебя любовь? Нет, не прощу!

Валя взяла с подводы винтовку и пошла через поля­ну. Неужели расскажет? Если дело дойдет до партизан­ского суда, за такое могут и расстрелять... «Скажу, что пошутил»,— мелькнула у Павла трусливая мыслишка.

Начало светать. По просеке возвращались хлопцы. Они громко переговаривались, смеялись. А у Павла на душе было мерзко, как никогда. Если бы не разбитые губы, никто ни о чем и не догадался бы. Ведь не ска­жешь же, что конь лягнул,— засмеют...

Командир крикнул Павлу:

— Где Валя? Собирайтесь, едем!

Подошла девушка.

— Ну, как вы тут с Павлом, выспались? — спросил Володя.

Ничего не ответив, Валя отвязала вожжи. Володя подтянул чересседельник.

— Какая-то ты... — взглянул на девушку вниматель­нее.

— Какая? — перебила Валя.

— Не такая, как была.

— Слава богу, такая же.

— Садись. По дороге расскажешь?

Девушка заколебалась, спросила о другом:

— Как у вас дела?

— Попа нет. Он уже отъездился в Жлобин. А скоро и кто-то из его защитников взлетит на воздух.

Загремели колеса подводы, и партизаны опять вы­ехали на светлеющую вдали просеку. 

6

Направления на лагерь Саблин придерживался до тех пор, пока позади слышалась стрельба. Наконец на­ступила тишина. Только тут он вспомнил, что не обра­тил внимания, в какой стороне было солнце. Вот и бро­ди теперь по этой трясине... А тут еще подошва у сапога оторвалась, приходится на каждом шагу выбрасывать ногу, чтобы не зацепиться и не ткнуться носом в кочку. Отрезать бы подошву, да складного ножа нет, остался у Зины.

Да и сапоги портить жалко: он в них прошел от са­мой западной границы. Но должен же быть выход, нуж­но лишь хорошенько подумать. Вон впереди кудрявый вал лозняка. Саблин направился к нему. Болото, слов­но тонкий осенний лед, прогибается под ногами, а впе­реди поднимается вверх. Из-за кустов взлетело несколь­ко больших птиц. Саблин остановился, подумав, что это аисты. Полетят к своему гнезду, и он найдет лагерь. Но птицы, лениво махая крыльями, поплыли к темной поло­се высокого леса. Это серые цапли, догадался Саблин и начал сдирать лыко. Подвяжет подошву и пойдет даль­ше. Будет повод сказать партизанам, что в любом слу­чае у них должна быть солдатская находчивость.

Только тут Саблин заметил, что впереди, за кустар­ником, плещется большое озеро. Здесь он никогда не бы­вал, но слышал от партизан, что зимой они в этих местах дрались с гитлеровцами. Озеро находится километрах в семи на запад от лагеря; стало быть, нуж­но держаться правее. Саблин подремонтировал сапог, выжал портянку, обулся. В большом походе обувь — главное, потому что ни один груз не принесет столько мучений, сколько плохая обувь.

Идти стало легче, но начали одолевать невеселые мысли. Саблин считал, что ему ни в чем не везет. Впе­чатление от первой операции, которая прошла успешно, испортила Валя. Нужно было ему тогда так сплоховать, что на обратном пути пришлось молчать и потом не вспоминать про бой на железной дороге. А теперь — на тебе: командир без войска. Неужели у него нет коман­дирских способностей? Но ведь он все понимает, видит, кто чем дышит. Он был уверен на сто процентов, что де­тально продумал сегодняшнюю операцию. Правда, пред­ложение Воробейчика было более разумным. Но не ста­нет же командир роты подчиняться разведчику, ронять свой авторитет! Нужно всегда стоять на своем! Лишь при этом условии будет сохраняться дисциплина. Если потом и выявятся неправильные действия или какие-ли­бо промахи, они не привлекут к себе внимания. А Саб­лин пока живет только той боевой славой, которую при­дает ему орден на груди. Боевой орден и Зину ослепил своим блеском. Она не раз признавалась, что любит му­жественных и храбрых людей. Только напрасно Саблин связался с Зиной на глазах у всех партизан. Теперь она еще и ребенка ждет. А в роту чуть ли не каждый деуиь приходят новые девчата. Зина связала его по рукам и ногам. Вот Валя не хуже ее — упустил. И все же в груп­пе Бойкача Вале не бывать. Саблин найдет как поста­вить на место командира подрывников...

Неожиданно лес расступился, и показались шалаши лагеря. Жалко, что не въезжает, как обычно, на лоша­ди, а возвращается пешком. Ничего не поделаешь, опять не повезло.

Мокрый по пояс, забрызганный грязью, Саблин не пошел в лагерь по тропинке, а полез через чащобу, что­бы незаметно юркнуть в свою землянку. Возле двери ни­кого не было, и он нырнул внутрь. Зина лежала на кро­вати и тихонько всхлипывала, а рядом с нею сидела женщина, работающая на партизанской кухне. На сто­ле — хлеб, котелок с клубящимся над ним паром.

— Чего она хнычет? — грозно спросил Саблин, под­ходя к столу.

Зина спрыгнула с постели, обхватила мужа руками за шею:

— Мне сказали, что тебя нет...

— Зина, тебе нельзя волноваться. Успокойте ее,— сказала женщина.

— Меня не так-то легко взять. Плохо ты знаешь сво­его командира, глупая. Ну, хватит реветь!

Женщине не понравились эти слова. Почувствовав се­бя лишней, она поднялась и вышла.

— Кто тебе сказал, что меня убили? — спросил Саб­лин.

— Все вернулись. Пинчук, Бизунок... Они не могли сказать, жив ты или нет, и я подумала... Всех разведчи­ков послали искать командира.

У Саблина мелькнула мысль: хорошо было бы, если б его царапнула пуля. Все-таки оправдание: командир ранен. А что он теперь скажет командирам взводов? Дело не в оправдании: как бы партизаны не посчитали его трусом. Есть ведь такие: раздуют из мухи слона, на­чнут придумывать анекдотики и веселить бойцов...

— Дай сухие брюки и позови ко мне Пинчука,— ска­зал Саблин жене.

Вскоре прибежал Пинчук. Саблин сидел насупив­шись. «Каким бы он был,— подумал командир взвода,— если бы так получилось по моему плану или по плану Воробейчика?»

— Сколько убитых?

— Пятеро наших.

— Чьи же еще там были?

— Неизвестно, где хлопец, который был с вами.

— Черт его знает. Подо мной убили коня, самого придавило так, что едва выбрался. Искали, и пришлось отсидеться в болоте.

— А у нас был один выход: прорываться через же­лезную дорогу. Так и сделали.

— Вот как? Я ожидал, что вы повернете огонь на тех, что охраняли обоз. Тогда поддержал бы с тыла. А вы, значит, убежали...

Пинчук едва сдержался. Очень хотелось сказать, кто убежал, но посмотрел на Зину и промолчал.

— Я доволен, что вы живы. Повернуть огонь и про­должать бой было бы преступлением. Не меньше сотни гитлеровцев двигалось в обход засады. Они были в ле­су, а мы, считай, на открытой поляне. С какого же ты­ла вы смогли бы нам помочь? Вы хорошо знаете воен­ную тактику и стратегию, однако партизанская тактика приобретается только опытом и приходит со време­нем.

Саблину понравилось, что взводный признает его ис­кусство в военном деле. А партизанский опыт — дело наживное.

— Разведчики еще не вернулись? — спросил он.

— Нет, ищут вас.

— Зачем нужна была эта паника?

— Кто же знал, где вы.

— Слушай,— обратился Саблин к взводному,— у старшины сапоги есть?

— Пары две немецких должны быть.

— Все равно, хоть турецкие. А то видишь,— и Саб­лин выставил ногу в оплетенном лыком сапоге.

— Хорошо, пойду скажу, чтобы принес.

Пинчук ушел, а командир роты пододвинул коте­лок и принялся жадно есть суп.

Зина, молчавшая все это время, сказала:

— Командир отряда у тебя спросит, при каких обсто­ятельствах погибли люди. Да еще трое ранены. Дейст­вительно, какие потери может понести рота, когда сама нарвется на засаду.

— Тоже мне стратег-диверсантка нашлась. Не лезь куда не надо!

Зина вовсе не собиралась упрекать мужа. Хотела предупредить, чтобы он подготовился к ответу. Она зна­ла, как разбирали каждую боевую операцию группы, если во время нее кто-нибудь был убит или ранен. И слова Саблина больно задели ее. Но пришлось за­молчать...

Держа перед собой две пары сапог, в землянку во­шел старшина.

— Примерьте, пожалуйста.

— Оставь, я выберу. Разведчики не вернулись?

— Пришли, товарищ командир. Говорят, похоронили еще двух партизан.

— Позови ко мне Воробейчика и взводных.

— Есть! — и старшина вышел.

Саблин задумался. Зря он пошел с ротой в засаду. Не будь его там, мог бы умные замечания сделать кому следует. Теперь же что докажешь, что скажешь? Впро­чем, нужно почувствительнее уколоть командира раз­ведки: если бы не доложили с секретного поста, никто и не знал бы, что рядом — гитлеровцы.

Пригласив явившихся по его зову взводных садиться, Саблин сразу упрекнул Воробейника:

— Теперь понятно, товарищи, что мы стали слепыми из-за бездействия разведчиков.

— Почему же это разведчики завязали вам гла­за? — спросил Воробейчик.

— Неужели вы думаете, что сегодняшняя неудача лежит не на их совести?

— Мне кажется, вместе с вами ездил на разведку как раз разведчик.

— Считаете это своей заслугой?

— Нет, чужая слава мне не нужна. Тем более сего­дняшняя.

Пинчук незаметно толкнул Воробейчика, давая по­нять, что так разговаривать с командиром нельзя. Но Воробейчик не умел кривить душой, привык всегда го­ворить правду в глаза. Молодой, горячий, один из пер­вых партизан, он не любил людей, становившихся без­думными пешками перед начальством. Если ты воин, говорил Воробейчик, ты всегда должен им быть и ду­мать, как победить врага.

Командир разведки начал опять:

— Нужно прямо сказать, что сегодняшняя засада была устроена бездарно.

— По чьей вине?

— Вы были там, вам и виднее. Хорошо, если это бу­дет единственная ваша ошибка. А если и дальше будем так же подставлять себя под удары фашистов...

— Хотите сказать, что мы умышленно подставили роту под удар? Но ведь мы вместе обсуждали план за­сады!

Маленькие глазки Саблина сверлили то Бизунка, то Пинчука. Бизунок опустил голову, и по его лицу нельзя было определить, согласен он или не согласен. А Пин­чук смотрел в глаза командиру роты, и было ясно, что поддерживает его.

— Почему же, товарищ Воробейчик, разведка не предлагает нам объекты, где можно было бы провести более удачные операции? — не успокаивался Саблин.

— Это уже другая тема. А вот сегодня можно было уничтожить много гитлеровцев, захватить трофеи и не понести потерь.

— Каким же образом?

— Я уже говорил и готов повторить, что роту размес­тили бездарно. Сам сотни раз бывал на той поляне. Не­ужели не ясно, что любая засада должна предусматри­вать вариант удачного отхода? А сегодня этого не было. И не только этого. Главное — мы не смогли заметить врага, а если бы и заметили, ничего не смогли бы сде­лать. Достаточно было одному немецкому пулеметчику вскочить на насыпь железной дороги, и неизвестно, кто из партизан остался бы в живых. Нет, это не засада, и виноваты все, кто ее организовывал!

— Вся наша беда в том,— воскликнул Пинчук,— что мы ничего не знали о немцах, которые пошли в обход. Считали, что едут около двадцати подвод и на каждой из них по одному-два солдата. В таком случае делай за­саду хоть посередине поляны, все равно победа за нами. Но все предвидеть невозможно, отсюда и потери.

— Товарищ командир! — вбежал в землянку дежур­ный по лагерю.— Приехали комбриг и комиссар!

Саблин вскочил, одернул гимнастерку и чуть ли не от самого стола пошел строевым шагом. За ним поспе­шили все.

— Что-то я у тебя дисциплины не вижу,— встретил командира роты комбриг Ядловец.— Лежат вон распла­станные и, наверное, без оружия.

— Товарищ командир бригады, я командиров взво­дов долго задержал, только поэтому. Сразу после не­удачной засады сидим и разбираем промахи.

— Во-первых, с командирами нужно долго сидеть до боя, а не после, тогда и неудач будет меньше. А во-вто­рых, вы не могли долго задерживать взводных, потому что совсем недавно наши разведчики видели вас на бе­регу озера.

Саблина будто кипятком обожгло. Он нахмурил бро­ви, облизнул губы и едва произнес:

— Да, я там был...

— Мы услышали выстрелы,— заговорил Сергеев.— Позднее приехали разведчики и доложили, что видели, правда, в бинокль, Саблина. Прихрамывая, он шел к озеру. Вы что, ранены?

— Нет, подошва оторвалась. Вот и все...

Вокруг собрались партизаны. Саблин злился на них, но прогнать не решался. Это заметил комиссар, попро­сил бойцов отойти и вместе с комбригом и командиром роты уселся за столик под сосной. Взводные стояли в стороне, думая, что их могут подозвать.

— Самым большим недостатком наших командиров я считаю то,— сказал Воробейчик,— что когда они при­езжают к нижестоящему, так и разговаривают только с ним. Сумеет гладко доложить — все в порядке. А на самом деле доклад этот далек от истины.

— Пинчук, ты знал, что Саблин был на озере? — спросил Бизунок.

— Нет. Он чуть ли не ругал меня за то, что мы проры­вались через железную дорогу. Если б вступили в бой с обходчиками, он, мол, бил бы их с тыла.

— Выходит, за десять километров сумел бы до­стать? — рассмеялся Воробейчик.— Ну и ну! Носить орден Красного Знамени и с перепугу так далеко удрать — позор. Лучше бы в кармане носил, чтобы лес не смешить.

— Чего ты на него взъелся? — удивился Пинчук.— Он же неплохой командир, шустрый.

— Хотя я всего лишь бывший студент юридического института, а разбираться в людях умею. По отношению к кому шустрый? К девчонкам! Скажи спасибо, что се­годня жив остался. И смотри, чтобы в другой раз Саб­лин своими приказами не подставил тебя под фашист­скую пулю.

Бизунок лишь курил да посмеивался. Мысленно он поддерживал Воробейчика, а сам помалкивал, надеясь, что неудачи, особенно сегодняшняя, перевоспитают Саб­лина. И не только его. Разве в этой неудаче вины ко­мандиров взводов нет? В том числе и его, Бизунка, ви­ны? Отмахнулся Саблин от его предложения — Бизунок промолчал. И с другими взводными получается так же. Что это, как не беспринципность? Неизвестно, как бы повел себя командир роты, если бы взводные твердо сто­или на своем.

В небе над лагерем появилась темная туча, и хотя ко­сые лучи солнца по-прежнему падали на шалаши, хлынул крупный «цыганский» дождь. Комбриг и комиссар направились к землянке Саблина.

— Может быть, тут, под елкой, переждем? — неуве­ренно предложил командир роты, испугавшись, что те­перь откроется его сожительство с Зиной. Сергеев улыб­нулся:

— А почему ты боишься пустить нас в свой дом?

— Там душно.

— Ничего, зато посмотрим, как ротный живет.

Комиссар открыл дверь и остолбенел: поджав под себя ноги, на нарах сидела Зина. Увидев Сергеева, она быстро спустила ноги, и по лицу ее скользнула улыбка, выражавшая больше горечь и обиду, чем радость.

— Входите, Александр Данилович, присаживайтесь. Давно я вас не видела...

— Не ожидал я такой встречи, тем более здесь. Петр Егорович сказал, что группа ушла на задание, я и поду­мал, что ты с ней.

— Илья Карпович, садитесь,— пригласила Зина.

— И давно ты так воюешь? — спросил комбриг.

— Давно...

— Ты что, адъютантом ее к себе взял? — серьезно глянул на Саблина комиссар.

— Зато она в безопасном месте,— ответил тот.

— Еще вопрос, где более безопасно для молодой де­вушки — возле командира роты или в подрывной груп­пе. Там человек растет, мужает, а тут... У вас же сыро.

— Вы что, поженились? — поднял брови Ядловец и взглянул на Зину.

Та беспомощно посмотрела на мужа, который в по­следнее время все чаще и чаще говорил, что серьезной жизни у них быть не может. И не успела ответить, как Саблин опередил ее:

— Да, живем.

— Что значит — живем? Она твоя жена? — нахму­рился комиссар.

— Да.

— Так и говори. Сколько раз встречались, даже не похвастался. Береги Зину, уважай, она заслуживает этого. Я ее знаю почти с первых дней войны.

Слова Александра Даниловича больно задели Зину, и она не сдержалась. Закрыла обеими руками лицо, горько заплакала. Саблин растерянно стоял посередине землянки: опять не повезло, будь он проклят, так некста­ти хлынувший дождь! Только бы Зина не начала выкла­дывать все начистоту!

Комбриг и комиссар чувствовали себя неловко. Так всегда бывает с мужчинами, когда они видят, как плачет чужая жена.

— Успокойся, Зина, успокойся,— подошел Сергеев к нарам.— Наши бьют фашистов на всех фронтах. Скоро мы выйдем на простор, и жизнь станет другой.

— Ничего, это я так. Не обращайте на меня внима­ния,— вытерла Зина слезы.

Сергееву очень хотелось знать, как воспринял эту женитьбу Володя. Но он не стал называть его имя, ду­мая, что Саблину ничего не известно об их прежней дружбе. Ведь и Володя при встрече ни слова не произ­нес о девушке. «Молодец, умеет себя держать, повзрос­лел»,— подумал комиссар, возвращаясь к столу.

— Чего стоишь, как сирота? — обратился комбриг к Саблину.— Садись.

Ротный послушно сел.

— Я уже говорил, что немцы восстанавливают же­лезную дорогу Жлобин — Калинковичи. Твоя рота дол­жна не только провести разведку, но и детально изучить перегон Слобода — Дубравка. Выясните, где там укреп­ления, где гитлеровцы размещают на ночь засады, чтобы их можно было сразу накрыть минометным огнем. Под­считайте, сколько понадобится семидесятиграммовых толовых шашек из расчета одна на рельс. О начале на­ступления сообщим дополнительно. Сергеев, ты хотел еще что-то сказать?

— Да. Наши люди в деревнях мало знают о событи­ях на фронте. В частности, о провале немецкого наступ­ления на Орловско-Курской дуге. Нужно, чтобы развед­чики, подрывники, да и все, кто выезжает за пределы лагеря, захватывали с собой последние номера нашей газеты. Где смогут, там пускай и читают людям сводки и другие материалы. И еще: из вашей роты давно не по­ступает ни одной заметки о боевых действиях партизан и о зверствах фашистов. Обо всем этом нужно помнить. Скоро пришлем в роту политрука, вам станет легче.

Саблин слушал, утвердительно кивая головой. Рань­ше ему казалось, что смог бы командовать и дивизией, а теперь понял, как трудно быть во главе даже партизанской роты. Провести разведку... Вот и верти, Саблин, мозгами, как лучше разведать железную дорогу... При­дет недобросовестный разведчик, скажет, что обнару­жил засады,— попробуй проверь, врет или нет. Отряд ударит по засадам, и, посчитав, что засады уничтоже­ны,— в наступление, да прямо на вражеские пулеметные очереди!.. Тут уж наверняка сделают выводы о коман­дире роты, да еще какие...

— Петр Егорович,— обратилась Зина к мужу,— мо­жет быть, я на кухню схожу?

— Нет, нет,— в один голос ответили Ядловец и Сер­геев, поднимаясь из-за стола,— ничего не надо. Нам пора.

Попрощавшись с Зиной, они ушли. Следом за ними, задумчивый и хмурый, шагал Саблин. Только увидев, что комбриг и комиссар направляются к своим лоша­дям, он распрямился и с облегчением вздохнул. Но Сер­геев тронул его за плечо, спросил:

— О чем задумался? Держись, брат, держись. И Зи­ну не обижай. Ты растерялся, смотри, чтобы этого не за­метили партизаны. Где нужно военную дисциплину держать — действуй. Мы поможем.

— Хватит, поехали,— сказал комбриг и легко вско­чил на коня. Комиссар тоже сел в седло, махнул ротно­му рукой и поехал вслед за комбригом.

Саблин решил пройтись по лагерю, посмотреть, ка­кое настроение у партизан, особенно у тех, которые се­годня были в засаде. Ничего необычного он не заметил. В одном шалаше стонали раненые, в другом хлопцы ре­зались в карты, возле третьего остроносый худощавый парнишка играл на немецкой губной гармошке. Вокруг него собралось множество партизан. В круг протиснулся широкоплечий приземистый боец в кубанке с красным верхом, раскинул руки и крикнул:

— Шире круг!

Партизаны расступились, а парень продолжал:

— Выступает заслуженный деятель искусств респуб­лики из кустов... Я, разведчик Иван Иванов. Даешь «Яблочко»!

И пошел по кругу, подпевая гармонисту:

Эх, яблочко, куда ты катишься,

Немцу в зубы попадешь, не воротишься!

Эх, яблочко, да на тарелочке,

Удирайте от фашистов, наши девочки!

Партизаны хохотали, не замечая, что к ним подходит командир.

— Довольно! Расходись! — громко сказал Саблин. И музыкант сразу спрятал гармошку в карман. Пар­тизаны стали неохотно расходиться. 

7

Второй день наблюдают подрывники за движением поездов по железной дороге, ожидая, когда их командир вернется из Жлобина. Время тянется медленно. В дерев­ню хлопцы идти не хотят, потому что здесь, в Марковщине, они когда-то уничтожили нескольких полицаев. Откуда знать, не найдется ли сволочь, способная пре­дать? А гитлеровцы — рядом, возле железнодорожного моста, переброшенного через речку. И подрывникам становится веселее, когда тут, за околицей, их навещают хозяева крайнего двора.

Вот и недавно женщина принесла кусок сала и ка­равай душистого хлеба. А стемнеет, придет еще раз, с кувшином парного молока.

Только Пылила, ничком лежа в стороне от всех, тя­жело вздыхает, не хочет есть. Хлопцы не знают, что Па­вел пошел с ними в последний рдз. Так решил Володя, которому Валя рассказала о той ночи на лесной поляне. Ему стыдно было за Павла; какая дикость иной раз про­является в людях! Будь командиром роты не Саблин, а другой человек, они вдвоем придумали бы наказание. Но Саблин не лучше Пылилы: этот хоть раскаивается, а тот... Все же Володя решил вывести Павла из состава группы.

Валя отправилась домой проведать мать и скоро должна вернуться. Придет и командир. Павлу станет еще тяжелее. Если бы не разбитая губа, было бы легче смотреть в глаза друзьям. А так кажется, будто все обо всем знают.

Заезжать отсюда к матери в Дубовую Гряду тоже стыдно.

— Кажется, командир идет,— сказал Федор и под­полз к щели под крышей сарая, в котором лежали хлопцы.

Из ольшаника вышел парень, осмотрелся вокруг и по высокой ржи направился к деревне. Сразу нельзя бы­ло узнать в нем Володю. Подрывники привыкли видеть своего командира в военной форме, а сейчас он одет в черный пиджак и широкие серые брюки.

Хлопцы начали собирать портянки, обуваться. Все ожидали от командира необычных новостей. За время отсутствия Бойкача, лечившегося на Большой земле, никто из ребят не бывал в Жлобине, и группа потеряла связь даже с «полицейским» Войтиком. Но вернулся Володя, начали немцы восстанавливать железную доро­гу, и он уже что-то придумал, чтобы помешать им. После «рельсовой войны» от моста возле Жлобина до Шати­лок движения не было. Теперь гитлеровцы торопятся оживить эту магистраль. Перед тем как отправиться в город, Володя долго наблюдал за движением на дороге и за охраной моста. О своих планах он никому не ска­зал. Что же скажет теперь, вернувшись из Жлобина?

— Где найти машиниста? — сразу спросил Бойкач, войдя в сарай.

Все удивленно уставились на него. Только Гриша по­жал плечами и полюбопытствовал:

— А какого класса нужен?

— Пускай самого последнего, лишь бы умел пустить и остановить паровоз.

— Это и я могу. До войны Жлобинское железнодорожное училище окончил и ездил помощником машини­ста. Потом заболел, и на паровоз больше не пустили.

— А я сегодня всю дорогу думал: где найти маши­ниста? Везет, ей-богу, везет. Теперь и вам расскажу, для чего нужен машинист. Через три дня у родителей Войтика будет приготовлена для нас полицейская форма, повязки — все, как должно быть. Пригородный поезд идет до Слободы и сразу возвращается в Жлобин. С ним обычно ездят трое немцев и один машинист. На каж­дом полустанке поезд подбирает людей, работающих на дороге и в Жлобине. Вот мы, под видом полицаев, и войдем в вагоны. Из бесшумки, на ходу, уничтожим немцев, Гриша с пистолетом проберется на паровоз и расправится с машинистом. Около моста, в деревянном домике, находятся шестнадцать гитлеровцев, один из них на крыше под грибком. К этому времени начинает светать, но немецкая охрана еще спит. Гриша остановит поезд на мосту, мы из бесшумки снимем часового и че­рез окна забросаем домик гранатами и шашками тола. Потом заминируем мост и взорвем вместе с паровозом.

— А как же люди в вагонах? — спросил кто-то из ре­бят.

— Услышат взрывы, сами разбегутся. Меня другое тревожит: Войтик был около домика с месяц назад и ни бойниц, ни часового у входа не видел. А вдруг сейчас все это есть?

— Не станут они укреплять охрану именно здесь. Нет необходимости, потому что впереди, в партизанской зоне, и без того много их солдат. Тех, которые восста­навливают дорогу,— заметил Анатолий.

— Правильно,— согласился командир.— В хлеву возле домика есть комнатка, в которой живет какой-то старик. Он пилит и колет дрова, зимой топит печи, уха­живает за парой коней и кобылой начальника охраны. Войтик говорил — не кобыла, а чистая жар-птнца! Я ду­маю сегодня ночью сделать разведку около домика. Если охраны нет, то и опасности нечего ждать, в против­ном случае придется придумать другой план уничтоже­ния моста. Короче говоря, сориентируюсь на месте.

— А через реку как переберешься? — спросил Гриша.

— Переплыву.

— Не стоит,— озабоченно сказал Анатолий.— Се­годня туда лезть нельзя.

— Нельзя,— поддержал его Федор.

И Пылила согласился с ними:

— Не нужно лезть.

— Но почему? — Володю удивило их единодушие.— Семь раз отмерь, один отрежь. Не можем же мы дейст­вовать вслепую!

Хлопцы неохотно согласились с доводами Бойкача. Только Анатолий хотел вместе с ним переплыть речку, но командир отклонил его предложение: одному проще и легче. Ведь даже самые осторожные шаги двух человек наделают шума больше чем надо.

В сарае стемнело. Володя взял автомат и отправил­ся в избу, чтобы отдать хозяину его одежду и надеть свою. А хлопцы опять улеглись на сене.

Слышно было, как попискивают и копошатся мыши да изредка доносился со стороны Жлобина гудок манев­рового паровоза. На душе у Пылилы стало легче. Хуже всего переносил он теперь присутствие Володи и Вали, а их пока нет.

Снаружи послышался негромкий голос командира. Все поняли, что он с кем-то разговаривает. И вот вошли двое.

— Теперь мы все в сборе,— сказал Володя.— Валя пришла. В Дубовую Гряду не сунешься, там полно нем­цев: вывозят дубовые бревна, которые мы в прошлом году не дали забрать. Надо до рассвета и там мину под­ложить. Федя, бери винтовку, пошли к реке.

— Я с вами,— сказал Толик.

— Ладно, идем.

Осторожно огибая лозняк, партизаны двинулись по мягкому торфянистому берегу. Чем дальше отходили от временной стоянки, тем ниже опускался мост за синим горизонтом. Вот и небольшая излучина речного русла. Командир приказал Федору остаться здесь и в случае тревоги бить по охране моста, а сам вместе а Анатоли­ем пошел дальше. За поворотом реки разделся, взял у Толика кепку, положил в нее пистолет и натянул на го­лову.

— Скоро вернусь, жди,— сказал он.

Быстрое течение подхватило Володю и наискосок по­несло к противоположному берегу. Там он выбрался в прибрежный кустарник, взял в руку пистолет и, едва слышно ступая, направился к мосту. Густой туман скры­вал парня, и скоро он угадал чутьем, что вот-вот дол­жен показаться двор охраны. Жаль, что нельзя деталь­но рассмотреть все вокруг: в такую тихую погоду в лучшем положении находится тот, кто стоит на месте.

Наконец Володя добрался до угла домика. Затаив дыхание, он прислушался, не сделает ли часовой хотя бы один шаг. Внезапно все тело охватил холод, даже зубы застучали. Убедившись, что возле дома никого нет, Володя выпрямился. «Значит, кроме немца, что сейчас на мосту, больше постов не ставят»,— подумал он и на­правился к хлеву.

Обошел вокруг и остановился возле ворот. Опять прислушался. Нащупал железную ручку, ворота приот­крылись, и партизан пролез в образовавшуюся щель. Через маленькое оконце из отгороженного в углу поме­щения падал тусклый свет, красным блеском отражав­шийся в глазах встревоженных лошадей. Володя открыл дверь и вошел в помещение. На топчане возле стены ле­жал бородатый старик, погрузившийся в глубокий сон. Возле двери на вбитом в стену костыле висело седло и уздечка. «Не взять ли коня?» — мелькнула мысль. По­дойдя к старику, партизан слегка потряс его за плечо. Тот поднял голову, испуганно вытаращил глаза. Воло­дя направил на него пистолет:

— Тихо, дед! Ни звука!

Старик спустил ноги с топчана, сел, все еще с ужа­сом глядя на человека.

— Оседлайте кобылу,— сказал партизан.

— Кто вы?

— Не все ли равно? Или вы только фашистам слу­жите?

— Нет, я спрашиваю, откуда ты, сынок?

— Из Жлобина, из-под расстрела сбежал. Нужна ло­шадь.

— Нужно так нужно,— поднялся старик.— Только меня за это убьют.

— Ничего вам не сделают. Молчите, иначе стреляю!

— Хорошо, я оседлаю кобылу. Только вы меня тут снаружи заприте: просижу до утра, а там скажу, что кто-то украл.

— Правильно. Пошли!

Пока старик седлал кобылу, Володя светил ему фо­нарем. Было видно, что дед не так боится немцев, как привык к животному и жалеет его. Напоследок погла­див кобылу по крутой шее, он вернулся в свой закуток, и Володя, набросив петлю на пробой, крепко запер дверь снаружи. Потом вывел кобылу из хлева, довел до берега реки и только там вскочил в седло. Лошадь сме­ло вошла в воду, вытянула шею и поплыла к противо­положному берегу.

Анатолий испугался, увидев, что кто-то плывет на коне. Быстро спрятался за куст, приготовил автомат. И ушам своим не поверил, услышав оклик выбравшегося на берег друга.

— Неужели взял?

— Сами дали,— Володя спрыгнул на землю.— По­держи, я оденусь.

Толик был очень рад, что командир добыл себе кобылу. Теперь Вороной окончательно принадлежит ему. Но Федор отнесся к этому иначе. Выслушав рассказ Во­лоди о встрече со стариком, он с сомнением покачал го­ловой:

— А не думаешь, что дед расскажет немцам о при­ходе партизан? Те возьмут да и поставят часовых.

Командир усмехнулся:

— Каких партизан? Я яедь голый был, из-под рас­стрела сбежал. Запер деда и увел кобылу. Подумают, что на хлев случайно наткнулся какой-то бродяга, и успокоятся.

— Разве что так...

— Вы идите во двор, а я соберу остальных,— сказал Володя.

Забежав в сарай, он вполголоса скомандовал:

— Подъем! Через пять минут всем быть на лошадях. Виктор, поедешь с Валей на телеге в деревню, потому что в объезд, по кустам, колеса будут тарахтеть, и часовой на мосту может услышать. Своего гнедого отдай Павлу, пускай ведет.

Во дворе вертелся хозяин, на все лады расхваливая кобылу.

— За всю свою жизнь не видел таких,— причмокнул он губами.— Ну и завоет офицер! Он же по деревне не зря гарцевал на ней. Днем увидите, какая это кобыла. Масть что солнце!

— Увидим, увидим,— кивнул Володя, взяв в руки повод: — Спасибо вам за все.

Он первый выехал со двора и сразу натянул повод, чтобы без шума оставить деревню. Бойкач был очень доволен удачно проведенной разведкой. Этот небольшой успех как бы открыл дверь для осуществления задуман­ной операции. Взрывом моста они сорвут дальнейшее восстановление железной дороги. Теперь нужно поболь­ше взрывчатки, бикфордова шнура, гранат. Не найдется в своем отряде, поможет собрать штаб бригады...

— Товарищ командир, значит, в Дубовую Гряду не заедем? — спросил Пылила.

— Я же сказал, там немцы. Остановимся и замини­руем мост на гати. Другой дороги, чтобы дубовые брев­на на станцию возить, у немцев нет.

Хлопцы спешились. Пылила достал из-под сена на телеге мешок с остатками тола и передал Бойкачу.

— На одну машину хватит,— сказал тот.

На гати подрывники увидели свежие отпечатки ко­лес автомобиля. Легче было бы поставить мину нажим­ного действия в колее, но диверсанты хотели заодно по­вредить и деревянный мост. Пришлось пойти к нему. Воды в магистральном канале было много. Володя и Анатолий спустились на мягкую бровку под мостом.

— Тол подвешивать не будем? — спросил Толик.

— Нет, положим вон там и проволочку от чеки про­тянем наверх.

Командир затолкал шашки под среднюю балку, про­пустил конец проволоки в щель настила и позвал Ана­толия:

— Придержи чеку, пока я выберусь.

Потом натянул проволоку и прикрепил конец к вет­ке сушняка возле моста.

— Отпускай помаленьку, но смотри, чтобы проволо­ка не слишком натянулась.

А когда Анатолий, отпустив чеку, поднялся наверх, Бойкач с удовлетворением закончил:

— Не миновать машине нашей западни. Пошли!

Рассветало, но солнце еще не поднялось из-за гори­зонта, только вскинуло вверх свои лучи-ресницы, словно разглядывая, что делается на земле. Партизаны ехали по своей зоне. Полевая песчаная дорога укачивала их, клонила ко сну, особенно Володю. После душевного на­пряжения и нелегкого перехода тело с трудом удержи­валось в седле, и командир, опустив голову на щею ко­былы, свесил руки.

Вдруг далеко позади грянул глухой взрыв.

— Мина сработала,— встрепенулся Володя.

Он оглянулся вокруг. Вдоль дороги торчит запылен­ная сизая полынь. Выше, на пригорке, рядом с редень­кой рожью, цветет гречиха. Значит, поблизости должно быть жилье. До фашистской блокады в это время уже тянулся к небу дым над деревней, то и дело кланялись журавли колодцев. А сейчас ничего нет. Все, сделанное руками крестьян, каратели сожгли. Негде даже присесть птице, привыкшей жить рядом с человеком. Вон выле­тело из леса с десяток голубей. Покружились над полем и опустились в гречиху.

— Смотрите, самая мирная птица и та в партизаны ушла,— невесело пошутил Володя.

Тронув поводья, Бойкач поехал рысью. Одна мысль владела им: добраться до лагеря, а там — в шалаш и спать, спать... 

8

Ночью над лагерем промчался ураганный ветер: кру­тил, раскачивал, гнул вершины деревьев, укрывавших партизанскую стоянку. Грохотал гром, молнии рассекали небо, заливая серебром мокрые листья дуба и приникших к гнезду аистов на его вершине. Сильный косой дождь за­ливал некоторые шалаши, и партизаны, схватив оружие, просились к тем, у кого был над головой более надежный навес. Много хлопот принес ураган и подрывникам, для которых шалаш служил лишь укрытием от комаров и солнца. Они не раз подтрунивали над партизанами, на­крывавшими свои шалаши еловыми лапками в несколько слоев. А теперь хлопцы сидели, как под решетом, но ста­рались держаться: стыдно проситься под чужую крышу. Правда, ливень впервые застал их в лагере. Во время вы­полнения боевых заданий чем хуже погода, тем лучше диверсантам: в ненастье можно пробраться куда захо­чешь.

Постепенно ветер начал утихать, откатывались к запа­ду и удары грома. Небо прояснилось, в лесу стало светлее.

Володя вышел из шалаша, осмотрелся. Что это за чер­ная груда, будто огромный воз, высится около командир­ской землянки? Подошел ближе: нет, не воз, а выверну­тая ветром сосна своей вершиной подперла дверь. «Не выберется Саблин из землянки,— подумал Бойкач, — решит, что кто-то нарочно запер. Посмотрим, что будет дальше».

И, усмехнувшись, вернулся в шалаш, где хлопцы с хо­хотом расспрашивали Пылилу о том, как он умудрился расквасить себе губы.

Громкие раскаты смеха услышал Саблин. Он попы­тался выйти из землянки, но не мог. Подождал, пока от­кроют, но за дверью никого не было слышно. Саблина охватила ярость, и он принялся колотить в дверь, прика­зывая, чтобы сейчас же прекратили глупые шутки.

— Пойдем, хлопцы, выручим командира,— сказал Володя.

Партизаны с трудом оттащили в сторону вершину сосны, подпиравшую дверь. Саблин выскочил из землянки и, не разобравшись, в чем дело, погрозил Володе кулаком:

— Я тебе этого не прощу, сморкач!

Не ответив, парень плюнул под ноги и молча ушел. Хлопцы попытались объяснить ротному, что виноват не их командир, а буря, но тот лишь злобно прикрикнул на них:

— Марш отсюда!

Настроение у подрывников было испорчено. Володя хотел подбодрить друзей, но ничего не получилось. После завтрака он отправился к старшине роты, распоряжавше­муся вооружением, взял побольше тола, гранат, капсю­лей-детонаторов и хотел быстрее уйти из лагеря. Но пре­жде подробно рассказал Воробейчику о задуманной опе­рации. Тот с любопытством выслушал парня, одобрил его план, пожелал успеха. Подрывники уложили тол в вещевые мешки, взяли оружие и направились седлать ло­шадей. Валя подбежала к Володе:

— А я?

— Останься, Валюша, в отряде. Операция опасная, да и необходимой формы для тебя нет. В следующий раз!

Придерживая запасные диски к автомату, Володя по­бежал догонять хлопцев.

За оградой, в ложбинке, паслись лошади. Еще издали Володя увидел, что его кобылы среди них нет. Он знал, что конь Саблина убит. А вчера, как бы между прочим, ротный высказал желание поездить на его кобыле. Бой­кач не придал этому значения.

— Слушай,— обратился он к партизану из хозяйствен­ного отделения, несшему охапку дров,— ты не видел, ку­да моя кобыла сбежала?

— Какая, желтая?

— Светло-желтая.

— Недавно разведчик повел ее к землянке. Наверное, командиру.

— Хлопцы, берите своих лошадей и пойдем.

У Володи от обиды дрожали руки. Отломав лозовый прутик, он начал грызть горькую кору. «Черт с ним, пешком пойду, а мост подорву. И оттуда прямо в штаб бригады»,— решил Бойкач, шагая к хлопцам, которые уже вели лошадей.

Возле землянки бородатый партизан седлал кобылу, а в стороне, над окопчиком, стояли Саблин, Бизунок и Пинчук. Ротный увидел подрывников и взмахом руки по­дозвал к себе Володю.

— Ты куда?

— Как куда? Завтра мы должны обязательно взор­вать железнодорожный мост и вернуть связным полицей­скую форму, в которой будем действовать.

— Разве ты не знаешь, что завтра или послезавтра наша рота переходит на новую базу?

— Ну и что? В штабе бригады скажут, где она. Най­дем.

— Знаю, что найдете. Но у вас хорошее оружие, и группа должна будет охранять роту.

— Глупее ничего не могли придумать? Я вас еще и охранять должен? Сами себя охраняйте!

— Молчать! Зазнался?

— Пошел ты... — побледнел Володя.

— Сдай оружие! — потянулся Саблин к автомату.

— Возьми! — Бойкач выхватил из-за пояса гранату, она щелкнула и погрузилась в мокрую землю под нога­ми. Пинчук успел схватить гранату за ручку и отшвыр­нуть в залитый водою окоп.

Взрыв — и вверх поднялся желтый фонтан. Саблин вытащил из кобуры пистолет, но подрывники уже напра­вили на него оружие.

— Рота, к бою! — ошалело закричал Саблин.— Обе­зоружить Бойкача!

Несколько партизан бросились к Володе, тот поднял автомат:

— Не подходить!

Старые партизаны, давно знавшие отважного хлопца, опустили оружие. Вдруг из-за землянки выбежал Воро­бейчик и решительно, с голыми руками, пошел к Бойкачу.

— Что ты делаешь, опомнись!

Он лишь дотронулся до парня, и тот сразу бросил ав­томат под ноги, снял ремень и сложил все оружие перед собой.

Партизаны разошлись кто куда. Почему-то выругав Воробейчика, Саблин скрылся в землянке. Немного спу­стя он появился опять, с какой-то бумажкой в руке, и приказал Пинчуку выделить трех партизан, которые раньше не знали командира подрывников, чтобы они от­конвоировали Бойкача в штаб бригады.

Услышав это, Анатолий многозначительно произнес:

— Ничего, командир, мы тебя проводим.

— Без вас найдутся провожатые. Группа после слу­чившегося не существует. Я вас всех разгоню по взво­дам! — грозно сказал Саблин.

— Разгоняй,— насупился Пылила.

Пинчук привел трех партизан. Саблин поспешил к ним, что-то шепнул командиру взвода, и тот сразу ушел. А рот­ный еще долго разговаривал с тремя парнями. Наконец те закивали головами и направились к Володе.

— Пошли,— сказал смуглый, невысокого роста па­рень с французским карабином за спиной.

Володя простился с друзьями. Он не представлял се­бе, какое решение примут командир бригады и комис­сар, но надеялся, что они детально разберутся в случив­шемся и сурового наказания не будет. Пускай пошлют на самое трудное и ответственное задание. Он его выпол­нит, а что потом? Больше всего Володя брялся, как бы его не послали пасти лошадей или коров. Это — мораль­ный расстрел!

Партизан с французским карабином шагал впереди. Он был в отличном настроении и то насвистывал, то на­певал, оборачиваясь на ходу и оценивающе разглядывая сапоги, брюки, гимнастерку арестованного. Человек этот сразу не понравился Володе: хитрые рыжеватые глазки под морщинистым лбом, насмешливая ухмылка на круг­лом лице.

— А куда мы идем? — повернулся Бойкач к партиза­нам, молча следовавшим позади. Те в ответ только плеча­ми пожали.

— Давай за мной,— крикнул передний,— знаем куда.

— За тобой не пойду.

— Видали? Явился в отряд хвастун. Я таких молод­цов, как ты, не раз скручивал. Давай лучше рубашками поменяемся. Тебе в штабе новую дадут, а я тоже люблю военную.

Рыжеглазый начал расстегивать пуговицы. На груди у него открылась татуировка: орел, несущий в когтях го­лую женщину. И Володя понял замысел Саблина. «Пока­зывать, что я догадался, пока нельзя,— мелькнула мысль.— Лагерь близко, здесь они стрелять не станут».

Он послушно снял гимнастерку и с деланной улыбкой сказал:

— Бери. Может, и правда дадут новую...

Уже на ходу он натянул на себя грязную рубашку. На тропинке среди невысоких елей конвоир пропустил арес­тованного вперед и пошел за ним. «Жалко, не повидался с мамой»,— горько подумал Володя, И, вдруг крикнув: «Стреляй!» — шмыгнул за ель.

Прошло две-три секунды, а выстрела не было.

— Бейте его, бейте! —закричал рыжеглазый.— У ме­ня патроны выскочили!

Громко хлопнули выстрелы, но Бойкач уже скрылся и чаще леса.

Володя понял, почему у рыжеглазого выскочили па­троны: в магазин французского карабина они заклады­ваются вместе с обоймой, и, чтобы разрядить его, надо нажать на кнопку под спусковой скобой. А конвоир, ви­димо, в спешке забыл об этом и, оттягивая затвор, неча­янно задел кнопку. Обойма с патронами и выскочила. Двое остальных не захотели стрелять в беглеца, хотя один из них и выпустил несколько пуль по верхушкам елей.

Как бы ни сложилась дальнейшая судьба, думал Во­лодя, возврата в отряд и даже в бригаду нет. Сначала надо зайти в Дубовую Гряду, к матери, а там видно бу­дет.

Лес кончился, открылась полевая дорога. Вдалеке показались двое партизан верхом на лошадях. Пришлось хлопцу свернуть на обочину и пробираться по кустам, по­тому что теперь надо было бояться и фашистов, и своих.

Не успели всадники скрыться, как загромыхала коле­сами телега, на которой ехала женщина в белом платочке. Володя подошел:

— Тетенька, не подвезете?

Женщина внимательно посмотрела на него и спро­сила:

— Вы откуда будете?

— Из деревни.

— Наверное, нет.

— Почему?

— Может, из плена?

— Да,— засмеялся Володя.— Возьмите к себе в при­маки, буду косить сено, возить снопы.

— Какая от вас польза? Некоторые принимали. Отъ­едятся и в лес.

— А я, наоборот, из леса иду.

— Женщина хитро взглянула на хлопца, подобрала прядь волос под платок и улыбнулась:

— Никто мне не нужен. Скоро муж придет.

— А где он?

— Воюет.

— Ну, когда еще он придет. Видно, придется мне в полицию подаваться, вот где живут.

— Молоды вы еще... Но! — подогнала женщина ло­шадь.

— Небось, хотели сказать, что и дурак, а?

— Может быть.

— Не знаете, где сейчас фронт?

— Все знают: близко.

— Тогда и я не пойду в полицию.

— Почему вы так одеты?

— Как?

— Наполовину красноармеец.

— Только брюки.

— А сапоги? А звездочка на пилотке?

Да, тетенька, я красноармеец.

— Так не ходите в ту деревню,— женщина показала рукой в сторону уже видневшейся вдали Дубовой Гря­ды.— Вчера там машина на мине подорвалась, и сегодня прибыло много немцев.

— Спасибо вам. Пойду через болото.

Володя был даже доволен, что немцы еще в Дубовой Гряде: пойти туда посланцы Саблина не рискнут.

Скоро он, крадучись, начал пробираться в деревню по меже, заросшей густым вишняком. Увидев мать, развешивавшую белье на заборе, хлопец пригнулся и перебе­жал к своему двору.

— Мама,— негромко окликнул Володя.

Мария широко открыла глаза, побледнела:

— Иди скорее во двор.

Перепрыгнув через забор, Володя вслед за ней вошел в избу.

— Ты надолго, сынок?

— Не знаю.

— Переоденься, немцы ходят по избам. Как это ты вернулся...

Из другой половины избы выглянул черноголовый братишка Коля. Володя бросился к нему, подхватил на руки, расцеловал.

— Ну, как поживаешь?

— Ничего. Только немцы у нас корову забрали и ма­му избили.

Мать заплакала, сильно закашлялась, на губах у нее показалась кровь. Опустив мальчика на пол, Володя за­думался, надо ли признаваться, в каком положении он оказался. Скажет правду — причинит новую боль, а про­молчит — вдруг приедут партизаны, начнут расспраши­вать, мать и признается, что сын приходил. Лучше отпра­виться на болото, поискать винтовку да и махнуть на ту сторону Березины, в другой партизанский отряд.

— Мама, мне надо идти. Если есть хлеб, дай на до­рогу.

— Ты же голодный, сынок, а я растерялась. Сейчас накормлю.

Вытащив из печи чугунок, она налила в тарелку за­тирки. Пока Володя ел, мать разыскала торбочку и поло­жила в нее буханку хлеба, пару головок луку, несколько штук огурцов. Не спросила, почему сын без оружия, но материнское сердце чувствовало что-то недоброе. Закон­чив сборы, Мария вздохнула:

— Пускай война принесет немецким матерям такую же судьбу, как нам. Говорят, наши уже близко?

— Да, мама.— Володя подумал и добавил: — Если кто незнакомый будет спрашивать, был ли я дома, ска­жи, что ничего обо мне не знаешь.

Спустя час он уже был возле канавы, разделся и по­лез в коричневую воду. Дно затянуло торфом, и хлопец мелкими шагами месил его, чтобы не пропустить ниче­го твердого. То нащупывал ногой и вытаскивал рыжева­тый сосновый корень, то опускался в воду с головой и доставал тяжелый осколок. Брел так не меньше километ­ра, выбился из сил, хотел уже выбираться на сушу, как вдруг наступил на что-то острое. Неужели винтовка? Так и есть! Да еще и со штыком! Пускай попробует теперь рыжеглазый взять его без борьбы! В несчастье и малень­кая удача способна окрылить человека...

Одевшись, Володя решил поискать мины, которые они с Миколой закапывали на краю болота, возле большого камня, еще в сорок первом году. Правда, Микола поль­зовался этим складом, но, может быть, кое-что и оста­лось.

Копать землю штыком пришлось недолго. Вскоре Во­лодя уже вытащил немецкую противотанковую мину, уложил ее в мешок с продуктами и пошел по болоту к Березине. Путь предстоял немалый, тем более что прихо­дилось выбирать малохоженные тропинки.

Вечерело, солнце опускалось к горизонту. Добравшись до первого стожка на издали облюбованном лугу, Бой­кач сбросил ношу, надергал сена и, устроив мягкую по­стель, сразу уснул. Он не видел, как над лугом поднялся туман, будто водой заливший стога, не слышал, как в звездном небе пронеслись утки. Проснулся, когда начало светать и где-то в кустарнике знакомо зазвенела коса под оселком. Сгреб сено к стожку, забрал вещи и направился в ту сторону, откуда доносился звон. Женщина, косившая траву, первая увидела хлопца и растерялась.

— Не бойтесь,— сказал Володя,— я свой. Вы из ка­кой деревни?

— Из Борков, но деревни уже нет. Одни землянки.

— Не найдется ли там какой-нибудь шнур метров тридцати длиной?

— Почему же, многие развешивают белье на прово­дах.

— Спасибо.

Возле крайней землянки Бойкач отвязал от яблони длинный конец провода и пошел к Березине. Никто из жителей даже не заметил его.

Болота... Перелески... Ни одной живой души вокруг... Но вот, наконец, приберезинский луг...

В глубоком яру, залитом водой, Володя нарвал тол­стого камыша, связал из него пучки и отнес к реке. Прой­дет катер сегодня или нет, все равно нужно поставить мину. Не тащить же с собой такую тяжесть.

Опустив пучки на воду, юноша уложил на них мину капсюлем вверх. Разделся, привязал кусок провода к пуч­кам и поволок их к торчащему посередине реки шесту, указывающему на мель. Привязал к нему плавучую ми­ну, вернулся на берег, нарвал травы и снова поплыл к шесту. Прикрепил конец провода к чеке капсюля-взрывателя, хорошенько замаскировал мину травой — и на­зад. Уселся в прибрежном олешнике и задумался: пове­зет или нет?

Солнце уже высоко поднялось над речной гладью. Пора бы и катеру появиться. Володя прислушался: отку­да-то доносился едва уловимый гул. Не самолет ли? Но гул приближался, и вскоре хлопец различил очертания катера. Он шел быстро. Не подведет ли взрыватель? Волны от судна закачали пучки, нос катера поравнялся с зеленой кочкой на воде, Володя стиснул зубы и потя­нул провод.

Вздрогнул берег. Вода вперемешку с черным дымом на миг закрыла катер. А когда дым рассеялся, над водой еще несколько минут возвышалась его корма, пока и она не скрылась в речной глубине. Несколько гитлеровцев на поверхности — вот и все, что осталось от немецкого речного сторожевика...

Вскочив, Володя бросился кустами вдоль берега. Ки­лометра через четыре он увидел лодку, переправлявшуюся с той стороны. В лодке сидели партизаны. Бойкач издали крикнул им:

— Свой!

Лодка ткнулась носом в берег, партизаны выбрались из нее, и Володя не без некоторого опасения узнал в од­ном из них командира диверсионной группы из своей бригады Тимофея Лебедя. Но тот улыбнулся, спросил:

— Чего один бродишь? Это ты громыхнул?

— Я. Катер взорвал.

— Ого! Как тебе удалось?

— Плавучую мину сделал.

— Эх, мы не додумались. Молодец! А где твое вой­ско?

— Недалеко. Отдыхают. Слушай, Тимофей, у тебя пароль есть? Дай мне на пару дней: мы давно из отряда и хотим зайти еще в одно место.

Запомнив пароль, Бойкач попрощался с Тимофеем и попросил женщину, сидевшую в лодке, перевезти его че­рез реку. Он был очень доволен, что получил пароль: мож­но зайти в любой отряд своего соединения. Иначе на­ткнешься на часового, заставит лечь, и начнутся расспро­сы: куда идешь, кто послал? Могут и в свою роту под кон­воем доставить.

Поблагодарив женщину, Володя направился к Белой Горе, где прежде стоял отряд «За Родину», Теперь там оказался и штаб бригады.

Комбриг, человек средних лет с изрытым оспинами лицом и доверчивыми серыми глазами, не без сожаления отказал хлопцу в просьбе:

— Мы не можем вас принять. Поддерживать пере­бежчиков нельзя. Вот если бы Ядловец отпустил — другое дело.

— Не отпустит. А я оставаться там не хочу. Буду партизанить в одиночку...

Тяжело стало на душе у Бойкача. Не знал, что делать, куда податься. В любом отряде могут сказать то же, что здесь.

Он вышел из леса и на полевой дороге встретил жен­щину с маленьким мальчиком. Случается, что встретишь человека, поговоришь и изменяются не только мысли, но и вся твоя судьба. Женщина вела больного сына в Гомель, к родственникам, надеясь, что тамошний доктор поможет ребенку.

Володя задумчиво смотрел на малыша. Внезапно у него мелькнула мысль, что где-то недалеко отсюда живет сын Саблина, который, наверное, уже и не помнит своего отца.

— Вы не знаете разъезд Зарябинку? — спросил он у женщины.

— Как же, буду проходить мимо.

— Тогда и я с вами.

— А если там немцы?

— Ничего, не боюсь. Подойдем к разъезду, я вас оставлю.— И, повернувшись к мальчику, Володя улыб­нулся.— Теперь дойдешь. Садись ко мне на плечи.

Он отдал свой мешок спутнице, взял ребенка на руки, И они двинулись в путь.

Когда впереди показались крыши домов, спутница сказала, что это и есть Зарябинка.

Володя посоветовал ей узнать, где живет Саблина, и остановиться на ночь у нее. А сам решил дожидаться темноты.

Когда стемнело, Бойкач пошел на разъезд. Дом, где жила Саблина, ему показала девушка, встретившаяся возле первого двора. Саблина встревожилась, увидев не­знакомого человека. Сердцем почувствовала, что воору­женный юноша принес какое-то известие о муже. Володя подумал, что ей будет одинаково горько узнать, бросил ли ее муж или убит. Но Саблина боялась только его смер­ти.

Неяркий свет лампы падал на ее загоревшее лицо, прямые черные волосы были аккуратно зачесаны от вы­сокого лба к затылку и собраны в узел. Прическа прида­вала женщине своеобразную, красоту. Высокая, стройная, Саблина казалась совсем молодой — не старше двад­цати пяти.

— Скажите, ваш муж ни разу не был дома? — нако­нец спросил Володя.

— Нет,— хозяйка бросила на партизана пытливый взгляд.

— Можете говорить со мной откровенно. Я хорошо знаю Петра Егоровича Саблина, он теперь мой коман­дир.

— А где вы служите?

— Я партизан.

— Откуда вы узнали, что его семья здесь?

— Случайно узнал.

— Почему же вы пришли, а не он? Лучше правду скажите: что с ним?

— Ваш муж действительно командует партизанской ротой. Он взял в жены девушку, которую я любил, и ско­ро у них будет ребенок.

— Не мог он так поступить!

— Зачем гадать? Пойдемте со мной в штаб бригады, и вы все узнаете сами.

— Папа, иди сюда! — крикнула Саблина.

Из другой половины избы появился пожилой человек с седой бородой.

— Я все слышал,— сказал он.— Что ж, поверим тебе. Сходи, доченька. С детьми я побуду.

Саблина быстро подала Бойкачу ужин, а сама начала собираться в дорогу. Володя ел и продолжал отвечать на расспросы. Женщина попрощалась с сонными детьми, вы­терла слезы и отворила дверь. Володя вышел следом. На дворе было темно и душно. 

9

Над молчаливым лесом проплыли низкие косматые тучи, ополоснули его мелким дождичком и исчезли где-то за темными вершинами сосен и елей. Вскоре солнеч­ные искорки засверкали в дождевых каплях, повисших на зеленых иголках. Такое утро всегда бодрит людей и создает хорошее настроение.

Из землянки, обнаженный до пояса, с полотенцем в руках вышел Сергеев, тихонько напевая: «Ты, конек во­роной, передай дорогой, что я честно почил за свободу...» Он подошел к прикрепленному на толстой сосне умываль­нику и принялся умываться холодной водой.

— Доброе утро,— послышался сзади голос комбрига.

— Доброе утро,— комиссар шагнул в сторону.

— Продолжай, я подожду.

— А я уже... Да, сегодня день будет хороший. Надо направить несколько групп в деревни. Коммунистов дол­го задерживать не будем. Коротко расскажем о постано­влении пленума ЦК КПБ,— и пускай едут.

— Но на собрание выносятся три вопроса: прием в партию, обсуждение постановления пленума и персональ­ное дело коммуниста Кожемяко.

— Все равно мы должны быстро закончить собрание. Нужно, чтобы люди после обеда были в деревнях... Пой­дем, покажу свои заметки по постановлению пленума. Главное — помочь крестьянам убрать урожай и спрятать зерно в землю. Партизаны должны разъяснить им, что фронт уже близко и враг придет раньше, чем наши. Умышленно уничтожит хлеб, чтобы не остался советским людям.

— Все правильно,— согласился комбриг.

— А ты Бойкачу рекомендацию написал?

— Нет еще. Его сегодня в кандидаты принимаем?

— Да. Я вчера их разведчику сказал, чтобы Бойкач был на собрании.

— Сейчас напишу.

После завтрака Сергеев пошел к Ядловцу. Там уже были некоторые командиры, коммунисты. Вслед за Серге­евым в землянку вошел начальник штаба «Буденовца» Хоромец. Он сообщил, что Саблин заболел и приехать на собрание не может.

— А Бойкач приехал? — спросил комбриг.

Хоромец опустил голову и тихо сказал:

— Нет.

— А я спешу написать ему рекомендацию,— отло­жил ручку Ядловец.

— Сейчас пошлю за ним,— сказал Сергеев.— Или он на задании?

— Да, его нет...

— Тогда другое дело.

В землянку комбрига продолжали собираться комму­нисты, оживленно переговаривались. Когда стало тесно, все вышли и направились в «класс» лесной школы. Учительница, которая занималась с партизанскими детьми, разрешила пронести собрание в «классе».

Не успело собрание начаться, как к комиссару подбе­жал партизан и сообщил, что часовой задержал женщину, назвавшуюся женой Саблина. Она хочет увидеться с Сергеевым.

— Это Зина. Пропустите, пускай подождет меня.

Партизан убежал. Вскоре он уже вел по тропинке женщину, недоумевая, почему комиссар назвал ее Зиной. Диверсантку Зину из роты Саблина хлопец знал. «Зна­чит, Сергеев ошибся»,— подумал партизан. Увидев учи­тельницу из своего отряда, он подвел Саблину к ней и ска­зал здесь подождать комиссара.

Встретившись с женщиной, тем более учительницей, партизанкой, Саблина почувствовала себя спокойнее, хо­тя в душе ее не остывало чувство стыда за мужа. Кто по­верит, что он любил семью, что жили они счастливо? Любой подумает, что хорошую жену порядочный человек не бросит. А она считала и считает, что Саблин был на­стоящим человеком, внимательным мужем и любящим отцом.

Вначале разговор у женщин не клеился. Саблина бо­ялась расспросов о муже. Она не хотела слышать ни осу­ждения его поступка, ни сочувствия к себе. Однако учи­тельница начала рассказывать о лесной школе, и посте­пенно Саблина отвлеклась от грустных мыслей.

— Простите, не предложила вам позавтракать. Идем­те на кухню,— спохватилась учительница.

— Что-то не хочется.

— Идемте, идемте.

Партийное собрание закончилось, коммунисты разъ­ехались в свои отряды, а Сергеев все ходил по лагерю, разыскивая Зину. Только встретив давешнего партизана, он узнал, что это была вовсе не Зина, а совсем другая женщина.

— Да вон она, с нашей учительницей. Возле кухни.

Сергеев с недоумением пожал плечами и поспешил к ним.

— Вы ко мне? — поздоровавшись, спросил он.

— Да.

— Тогда прошу в землянку.

Саблина побледнела: тяжело, когда женщине приходится стыдиться не за себя, а за своего мужа. Тем более рассказывать кому-либо о его измене. Сергеев проводил женщину в землянку и пригласил сесть.

— Слушаю вас,— сказал он.

— Я узнала, что мой муж здесь и, говорят, женился. Не поверив этому, решила убедиться сама.

— Откуда вы узнали, что ваш муж у нас?

— Рассказал один молодой партизан и посоветовал сходить к вам. Я догадываюсь, что Саблин чем-то обидел его.

— Понятно, командир не может нравиться каждому. Но прежде, чем прийти к нам, Саблин долго жил в дерев­нях. Как же он мог не навестить семью? И когда вы с ним расстались?

— Перед самой войной. Получила декретный отпуск и уехала к родителям. Жили мы очень хорошо.

— Не понимаю. Если бы он влюбился в кого-нибудь, мог бы и не признаться, что у него есть жена и дети. А каким образом партизану стало известно, что командир был женат? Ведь коммунист Саблин, придя в отряд, за­верил нас, что у него нет семьи. Быть может, однофа­милец?

Женщина начала нервно конаться в своей сумке, до­стала фотографию:

— Вот он.

Сергеев взглянул: человек в военной форме, с орденом Красного Знамени на груди. Рядом молоденькая жен­щина.

— Сразу видно, что это вы,— улыбнулся комиссар,— но Саблина не узнаю. Значит, тот, что у нас, не ваш муж. Этот, на фотографии, очень мало похож на нашего рот­ного.

— Скажите, у него есть родимое пятно возле мочки уха? Такое, как здесь?

— Такое? По-моему, нет...

— Тогда откуда партизан узнал, где я теперь живу?

Сергеев задумался, над переносицей пролегли две глу­бокие морщины. Потом встал, попросил женщину подо­ждать, а сам направился к начальнику особого отдела.

У Саблиной сильно забилось сердце, зашумело в ушах, будто по землянке пронесся ураганный ветер. Она поняла сомнения Сергеева. Неужели это в самом деле не муж, а другой человек? Нужно встретиться с ним, поговорить, и все станет ясным. Но почему так долго задерживается Сергеев? Не уехал ли он к Саблину один?

Комиссар вошел в землянку и протянул женщине пар­тийный билет Саблина.

— Почему же вы говорите, что это не он? Вот фото­графия моего мужа и его подпись!

— Все понятно. Я направил за ним нарочного. Подо­ждем.

— Хорошо.

Бывает, что каким хочешь видеть человека, таким он тебе и кажется. А вот Сергеев все время искал в Саблине черты хорошего пропагандиста, отважного бойца, но не находил. Иной раз злился на себя, что он, политрук, не может понять своего коллегу. Хотя бы чем-нибудь оправдал и подтвердил Саблин свою награду и звание политрука в глазах комиссара! Нет, этого никогда не бы­ло. Правда, Саблин стремится к подвигу, но не хватает способностей проявить себя на командирском посту. Диа­пазон дел велик, а кругозор узок. Был бы он рядовым, мог бы проявить личную отвагу. А командир из него не получился.

Сергеев впервые думал о Саблине в таком аспекте и теперь видел в нем много отрицательного. Всем своим поведением Саблин принизил, смазал значимость совет­ского политрука.

Наконец в землянку вошел начальник штаба отряда Хоромец, поздоровался с незнакомой женщиной и сооб­щил комиссару, что командир роты не сможет приехать.

— Неужели так тяжело заболел? удивился Серге­ев.— Почему вы врача отсюда не взяли?

— Утром он чувствовал себя лучше. А как узнал, что к вам пришла его первая жена, совсем занедужил,— усмехнулся Хоромец.

— Кто ему сообщил?

— Когда мы возвращались с собрания, часовой ска­зал Пинчуку.

— Может, он и не болен вовсе?

— Думаю, так и есть.

— Тогда почему утром не приехал?

Хоромец бросил взгляд на женщину и не без труда произнес:

— Скорее всего потому, что по его приказу расстре­лян Володя Бойкач.

— За что?!

— За неподчинение командиру.

— Сейчас же обезоружить Саблина и доставить сюда!

— Он собирался поехать в Нивки, к врачу. Сказал, там заодно и жену проконсультируют.

— Подождите меня здесь,— сказал комиссар и вы­шел из землянки. Вскоре он вернулся вместе с комбри­гом.

— Так что у вас там случилось? — обратился Илья Карпович к Хоромцу.

— Я уже рассказывал,— развел тот руками.

— Погиб лучший диверсант, и не в бою, а сами погу­били,— Ядловец сел на краешек нар и вздохнул.— Где сейчас Саблин?

— Если не уехал в Нивки, значит, в лагере.

— Сейчас же поезжайте туда. Вы или Воробейчик возьмите двух-трех хлопцев из группы Бойкача и просле­дите, куда подастся Саблин. По-моему, он решил удрать.

— Если попытается сбежать, не останется никаких сомнений.

— А я все равно направлю разведчика в штаб соеди­нения к партизану Тимохину,— вмешался Сергеев.— Он служил с Саблиным и вместе с ним выходил из окруже­ния. Где-то их пути разошлись, и больше Тимохин со сво­им политруком не встречался, только через меня как-то передавал ему привет. Пускай посмотрит, тот это Саблин или нет.

— Правильно,— согласился комбриг,— Тимохина нужно вызвать. Живой свидетель. А ты, Хоромец, дейст­вуй быстрее.

Начальник штаба скрылся за дверью. Оставшиеся какое-то время молчали. Казалось, будто в землянке во всех углах звенят комары. Женщина подняла голову, по­смотрела на потолок. Сергеев понял ее и сказал:

— Нет, это вам кажется. У меня тоже звенит в ушах.

— Простите, что принесла столько хлопот и неприят­ностей.

- Нет, вы принесли нам больше пользы, чем хлопот. Сначала я не придал этому большого значения. Так кто же вас сюда привел?

- Молодой высокий парень. Довел до лагеря, по­прощался и ушел.

— Во что он был одет?

— В военных брюках, в сапогах. На голове пилотка со звездочкой. Только рубашка будто с чужого плеча.

— А оружие?

— Немецкая винтовка.

— Может, кто-то из группы Бойкача. Но почему он не зашел в лагерь? — высказал сомнение Ядловец.

Сергеев промолчал. Он помнил, что в группе подрыв­ников ни у кого, кроме Володи, пилотки не было. Или пе­ред расстрелом он сам отдал пилотку, или кто-то подо­брал ее потом.

— Что же мы так сидим? Наверное, вы проголода­лись,— обратился комбриг к Саблиной.— Скажете потом: «Вот так побывала в гостях». И виноват в этом будет кол­лега вашего мужа — Сергеев.

Не успели они отойти от землянки, как подбежал Ана­толий Зубенок. Пот выступил на его лице, парень часто и глубоко дышал. Глянув на незнакомую женщину, он обра­тился к Сергееву:

— Я к вам, товарищ комиссар!

Извинившись, Сергеев подозвал одного из проходив­ших неподалеку партизан и велел отвести Саблину на кух­ню. Комбриг и комиссар в ожидании смотрели на Зубенка.

— Ротный удрал,— тихо сказал тот.

— Как удрал? — нахмурился Сергеев.

— Запряг пару лошадей, посадил на подводу Зину и уехал. Я думал, в штаб, но заглянул в землянку, а там пусто. Все взяли с собой! Разрешите нам с хлопцами до­гнать его!

— Ничего, Толя, далеко Саблин не удерет, за ним уже поехали. Отдохни, скоро он будет здесь. Но почему вы не сообщили, что с Володей беда случилась?

— Думали, его повели к вам. А конвоиры вернулись и сказали, будто Бойкач пытался бежать и они его уби­ли. Мы хотели похоронить его, но не нашли тело, а спро­сить было не у кого: конвоиры сразу куда-то уехали, и с тех пор их в лагере нет.

— Вот что, Толя, садись на моего коня и скачи в штаб соединения. Там никому ни слова. Передашь командиру мое письмо и вернешься с партизаном Тимохиным. Пой­дем, я напишу. Или лучше подожди меня здесь.

Молодой партизан вскоре подвел к землянке оседланного коня. Вышел комиссар, взял повод и направился к Анатолию.

— Вот пакет. Садись и... быстрее возвращайся,— ска­зал он.

Толик заметил, что комиссар задумчив и вообще не имеет желания много говорить. Молча вскочил в седло и поехал.

Глядя вслед ему, Сергеев думал о том, что боевые действия воспитывают в человеке активность, держат его в напряжении, и смерть бойцов в борьбе с врагом воспри­нимается как закономерность. А вот внутренние чрезвы­чайные события ложатся на душу командира гнетущей тяжестью. Облизывая пересохшие губы, Сергеев хмуро зашагал к колодцу, чтобы глотнуть студеной воды. 

10

Сын слушал рассказ матери и чувствовал, что она всеми силами старается скрыть свою тревогу. Мать гово­рила не гладко, как обычно, а из множества своих мыс­лей выбирала главные и высказывала их вопросительны­ми фразами. Почему партизаны двое суток сидели возле их двора? Не договорился ли он встретиться с ними, а сам не пришел? Почему сын так одет и у него чужое оружие? Почему, почему... Володя жалел мать, но не хотел расска­зывать ей о случившемся. Ведь Мария описала партизан, приходивших к ней, и хлопец сразу понял, кто это был — рыжеглазый с двумя подручными, надеялись тут при­кончить его. Что же делать, как быть?

— Сынок, о чем ты задумался? — мать ласково по­гладила Володю по плечу.— Скажи, что случилось?

— Ничего, мама. Просто решил перейти в другой отряд. Зина замуж вышла...

— Только поэтому? Я еще раньше узнала, даже рада была. Ты молодой, найдешь другую девушку.

— Мама, я спрячу винтовку, оставлю пилотку, а ты дай мне переодеться. Нужно во всем гражданском быть, чтобы не задержали немцы.

— Куда ты?

— Пойду, пока не стемнело. Обо мне никому не го­вори.

— А если спросит Зина?..

— Как Зина может спросить?

— Она же здесь, у матери. Я, правда, с нею не раз­говаривала. Даже не здороваюсь. Подумаешь, променя­ла моего сына...

— И ей ничего не говори.

Мать принесла брюки, кепку, Володя переоделся, спрятал винтовку под поветью и через огород направился к болоту. Пройдя немного, остановился и оглянулся на деревню. Солнце малиновым огнем зажгло стекла в окнах его родной избы. Мать, наверное, прислонилась к окну и ие сводит с сына глаз. Близился закат, и хлопец зашагал быстрее.

Солнце еще не успело скрыться, когда Бойкач вошел в тенистый сад около деревни Слобода. Хлопец заволно­вался: узнает ли его Валина мать, тетка Голубиха? В де­ревне было тихо, только изредка доносился шум машин и выкрики немцев. «А это еще что? — подумал Володя, увидев в отдалении палатки.— Неужели в семистах избах для гитлеровцев не хватило места? Но это к лучше­му: возможно, в Валиной избе немцев нет. А посланцы Саблина сюда не пойдут».

По борозде, вдоль грядок, Бойкач подошел к дому, перешагнул невысокий заборчик и юркнул в сени. По­стучался в дверь. Послышался топот ног, но никто не отозвался. Пришлось постучать еще раз. Дверь открыла женщина.

— Вы Валина мама? — спросил Володя.

— Да. Проходи, проходи.

— У вас немцев нет?

— Нет. А ты из Дубовой Гряды, сын Бойкача?

— Ага.

— Вместе с моей Валей учился. Она недавно рассказывала о тебе.

— Когда Валя была дома?

— Когда ты в Жлобин ходил. Как это ты так смело ходишь то в Жлобин, то сюда?

— Нужно,— улыбнулся Володя, окинув избу взглядом.

— Чужих тут нет,— успокоила его женщина.— В спальне моя меньшая, Галька, лежит, книжки читает. Я услышала стук в дверь и к ней, чтобы спрятала: книги-те советские.

— Почему же Галя не выходит из спальни?

— А разве Валя не рассказывала, какое у нас не­счастье?

— Нет.

— Ой, детки мои...

Женщина вздохнула, на чистом, красивом лице ее, вокруг глаз и губ, появилось множество горьких морщи­нок. Володе стало неловко за свой вопрос. Еще не зная, что могло так больно задеть ее, он уже жалел и Валю, и Валину мать.

— В прошлом году это случилось,— заговорила хо­зяйка.— Я стояла возле ворот и не заметила, как из улоч­ки выскочил на коне бургомистр Бодягин. Остановился и спрашивает: «Ты здесь живешь, Татьяна Николаевна?» Я ответила: здесь. Бургомистр спрыгнул на землю и ве­лел идти в избу. Сначала он меня намеками запугивал: я, мол, жена лейтенанта Красной Армии, значит, семья большевистская. Сказал, что для охраны семьи хочет остановиться у нас на квартире. Но я уже знала, какой это гад и как он относится к нашим людям. Сразу поня­ла, с какими намерениями явился. Нет, говорю, пан бур­гомистр, не туда вы попали, сама за своими детьми при­смотрю. С тех пор и не стало жизни. Через несколько дней приезжают двое немцев с полицейскими: обыск делать, рацию искать. Начали копаться в шкафу, нашли колеч­ко, еще мамой мне подаренное, забрали и его, и два отре­за на костюм, и белье мужа. И нужно же было Гале по­дойти к немцу в ту минуту, когда тот взял ее вышитое льняное платьице. Девочка вырвала платье из его рук, а гитлеровец, как разъяренный зверь, ударил ее в позво­ночник подкованным сапогом... Галя упала... С тех пор и не поднимается. Иной раз попробую поставить ее на ноги, они еле двигаются. Все лежит и читает, читает... А то закроет книжку и сама себе говорит: «Зачем чело­веку, находящемуся в подчинении врага, доброе сердце и душа? В первую очередь они нужны тем, в подчинении у кого находятся другие люди». Боюсь я за нее... Слава богу, что уничтожили Бодягина: он бы совсем извел нас...

Володя молчал. Даже не признался, что он убил бур­гомистра. Сидел и думал, что у каждого человека свое горе. Наконец спросил:

— Теперь стало спокойнее?

— Немцы в нашей семье не задерживаются. Узнают, что дочь больна, и сразу за дверь. А переводчик наш, русский. Бывает почти каждый день. Сначала мы боялись его, но постепенно привыкли. Пригляделись бы вы к не­му, может, и вам пригодится. Откуда-то узнал, что у меня дочь в партизанах, муж — командир Красной Армии. Приходит и чуть не умоляет помочь ему встретиться с партизанами. Спрашивает, когда Валя домой придет. Галя верит ему, а я боюсь. Он у самого генерала служит. Молодой, родители живут в Москве. Немцы раненого взяли в плен, вылечили, и теперь он у них... Да вон он, бежит. Наверное, к нам.

— Скажите, что я родственник. Из Нивок.

Открылась дверь, и в избу вошел переводчик. Поздоровался, протянул Володе руку и назвал свою фамилию: Данилов. Володя еще никогда не видел таких переводчи­ков. Обычно гитлеровцы не брали наших людей, знающих немецкий язык, на постоянную службу. Положение пере­водчиков было незавидное: они носили гражданскую одежду и только изредка получали подачки. А Данилов удивил хлопца: одет в немецкую офицерскую форму, пи­столет в кобуре на левом боку. Синеглазый блондин лет двадцати пяти, высокий, стройный. Если чем и отличался от арийцев, так живыми движениями и широкими жеста­ми. Он быстро прошел к Гале, что-то сказал ей, вернулся и спросил:

— Откуда у вас этот молодой человек?

— Мой племянник, издалека.

— А он похож на вас. Зажгите же лампу, не жалейте керосина, еще принесу.

— Заговорились мы, я и забыла.

— Вы что такой грустный, товарищ? — положил Да­нилов руку Володе на плечо.

— Да так...

— Наверное, хотели Валю увидеть?

— Так ее же в Германию увезли.

— Не грустите, она уже была дома. Что же вы, Тать­яна Николаевна, не сказали племяннику о Вале?

— Если вы о ней больше меня знаете, вы и скажите.

— Одна Галя меня понимает и не боится.

— Может, напрасно,— осторожно заметил Володя.

— О, так и вы, очевидно, знаете, где Валя.

— Я все знаю, только не знаю, где теперь фронт.

— Что, своих никак не дождетесь? Девушка в парти­занах, а он, такой парень, чего-то ждет. Если бы все вели себя так пассивно, наша дивизия, думаю, не находилась бы здесь.

— Ваша дивизия?

— По привычке так называю. Я давно мечтал попасть в Белоруссию и наконец попал.

— Что же вас влекло сюда?

— Партизаны. Нужно воевать за Родину.

— А кто вам мешает?

— Понимаешь, наша дивизия саперная, в боях не участвовала. Там было бы легче перебежать к своим, а мы все время на глубоких рубежах строили укрепления по намеченному пути отступления. Из-под Харькова пе­ребросили сюда. Даже немецкие офицеры говорили, что в Белоруссии партизаны на каждом шагу. Но я уже сколько времени тут, а никак не могу их встретить. Хочу уйти к ним.

— Никто вас не возьмет. Мало ли какую цель имеете. Кто вам поверит?

— Как это не возьмет? Я же советский инженер, лейтенант, был ранен, попал в плен и пошел сюда, чтобы быстрее вернуться к своим. Иначе гнил бы где-нибудь на западе за колючей проволокой.

— Но ведь вы работаете на врага.

— Я не признался немцам, что инженер. Сказал, что рядовой красноармеец, знаю немецкий язык, они и взяли переводчиком. Выручаю, как могу, своих людей. А сколь­ко пленных благодаря мне из дивизии убежало! Обеща­ли, что, если попадут к партизанам, придут за мной. Но никто не пришел. Неужели не верят?

Данилов говорил, и Володя видел, как постепенно ис­чезает его первоначальный лоск. Хлопец поверил в его ис­кренность, но он сам находился в нелегком положении. Разница между ними была лишь та, что Данилов заблу­дился на вражеской дороге, а Володя, наоборот, на пар­тизанской тропе. Не смешно ли: партизан и немецкий пе­реводчик сидят друг против друга. Данилов нашел семью, которой можно открыться, рассказал все. Но семья ведет себя очень осторожно, и это угнетает его. Если они не ве­рят, кто же тогда сможет поверить? Ведь он мог бы же­стоко расправиться с партизанской семьей, но не сделал и не сделает этого.

— Вы тоже не верите мне? — спросил Данилов.

— Верю.

— Спасибо хотя бы за это. Несколько дней назад ко мне привели пленного. Он убежал в Жлобине из эшелона. Я намекнул насчет партизан, а он сказал, что они ушли куда-то в глубь полесских лесов. Сам почему-то от моей помощи отказался.

— Может быть, пленный думал, что вы его испытыва­ете? Не верю, что человек согласится быть лучше в пле­ну, чем на свободе.

— Тогда почему раньше пленные не боялись меня, а слушались и убегали? Повторяю, я многим из них помог. Оставшиеся же, двенадцать человек, примирились со сво­им положением, что ли. Эх, если бы они связались с пар­тизанами!

— Вы рассуждаете правильно,— сказал Володя и за­думался.

Пообещать, что он отведет их всех к партизанам? Не­известно, на кого наткнешься. Могут и самого арестовать, а потом выдать Саблину. Отвести в лес и указать дуть в лагерь тоже нельзя: вдруг кто-нибудь из них вернется и донесет немцам?

— Лучше всего вам уйти к партизанам вместе с плен­ными. Они подтвердят, что вы свой человек, а не явились с какой-либо иной целью. Хорошо бы взорвать склад, уничтожить машину. Этим вы могли бы загладить свою вину...

У Данилова заблестели глаза, распрямились плечи. Он с шумом втянул в себя воздух:

— Могу и командира дивизии уничтожить! Однако куда после этого деваться?

У Володи мелькнула мысль: взять с собой переводчи­ка, пленных, вооружиться и действовать самостоятельной группой до прихода Красной Армии. Группа — наилучшйй выход и для него, и для них.

— Ну что ж,— произнес он,— если хотите, можете сразу стать партизаном. Я не признавался, что могу вам помочь, раздумывал... А если вы еще и генерала уничто­жите, вас даже могут наградить. Было бы очень хорошо, если бы с вами и пленные ушли. Но как это сделать?

— Можно! Я у генерала — глаза и уши. Живу рядом с домом, где разместился штаб. Через одну ночь стою на посту. Правда, не один, а с немецким солдатом. Нужно уничтожить напарника и забросать гранатами штаб, где спит генерал.

— Штаб размещается в Карабанчиковой избе? — об­ратился Володя к Татьяне Николаевне.

— Да.

— Это недалеко от бани. Сделаем так: я или один, или с партизанами буду ожидать возле болота в кустах напротив штаба. Если начнется погоня, на болоте нас не возьмут. Согласны?

— Завтра же на мотоцикле съезжу туда, где будут работать пленные. Поговорю кое с кем. Они мне верят. Не знаю только одного новичка. На ночь придется засту­пить на дежурство, но можно попросить, чтобы меня под­менили. Послезавтра опять наведаюсь к пленным. Дого­ворюсь, чтобы взяли с собой топор, часового в бане оглу­шить. Таким образом, все должно произойти через одну ночь, не считая сегодняшнюю.

— Ну что ж, вы лучше знаете обстановку. Постарай­тесь захватить оружие, какое попадется. Кстати, не вызы­вает ли подозрение то, что вы часто посещаете этот дом? Чтобы потом хозяевам не отомстили.

— Нет, я бываю у многих здешних жителей. Кстати, командир дивизии сначала хотел всех их выселить, но жлобинский комендант посоветовал не делать этого, по­тому что тогда партизаны могут открыть по Слободе артиллерийский огонь и блокировать подступы к ней. Есть и еще приказ: дивизия должна отбирать у крестьян хлеб. Ждут окончания уборки, чтобы потом за несколько дней обобрать население ближайших деревень.

— Эх, если бы вы захватили в штабе еще и докумен­ты! Там, небось, и карта укреплений есть?

— Я приблизительно знаю, где будут делать соору­жения: на северной стороне от Слободы — до высотки, в которую упирается дорога с болота, а на южной — вдоль железной дороги до самых лесных массивов. Если помо­гут пленные, захвачу и карту.

Володя в мыслях уже видел, как он потрясет перед носом Саблина картой гитлеровской дивизии. Только сна­чала заедет к Сергееву, который, ясное дело, прочитает мораль. Так Володя одним махом загладит перед коман­дованием свою вину. После этого он соберет еще большую группу и успеет нанести фашистам чувствительные уда­ры. Хлопец так доверился Данилову, что и мысли не допускал о том, что переводчик может быть изменником. Ведь Данилов уже ясно видит неизбежную победу нашей армии и свою судьбу может решить только на том пути, на который теперь встал. Иного выхода у него нет.

— Я надеюсь на вас, Володя,— сказал переводчик.— А Татьяне Николаевне огромное спасибо за то, что в ее доме я встретился с таким человеком. Пойду: хочется еще и еще раз продумать все детали.

— Но основное направление вы не измените?

— О, нет! Спокойной ночи.

Переводчик ушел, и Татьяна Николаевна начала упре­кать Бойкача за то, что он так быстро открылся неизвест­ному человеку. Вдруг Данилов вернется, арестует хлопца и заставит показать гитлеровцам, где партизаны? У этого генерала такая сила!

— Зачем ему возвращаться? Мог сразу арестовать: у него пистолет, а у меня голые руки.

— А деревню немцы не сожгут?

— За что?

— Если генерала убьют.

— С ним его прислужник расправится, люди тут ни при чем. Если б это сделали подпольщики или партизаны, тогда могли бы сжечь. А сейчас вам бояться нечего.

— Лишь бы все хорошо получилось.

— Для меня успешная операция — это жизнь.

— Ты пойдешь в отряд?

— Нет, завтра схожу за винтовкой, чтобы вооружен­ным явиться в условленное место.

— Засиделись мы. Я тебе на кушетке постелю.

— Не лучше ли на сеновале?

— Ляжешь здесь. 

11

Росистое августовское утро окутало туманом всю де­ревню. Особенно сгустился туман вдоль канавы, по самую крышу спрятал баньку, словно утопил кусты на болоте. Даже добрался до окон Карабанчиковой избы, хотя она и стоит на возвышении. Только блестят мокрые провода над крышей да робко выглядывают из листвы большие спелые яблоки. Всемогущее солнце своими лучами кое-где чуть рассеивает эти наземные облака, прорезает их, а где и глядит на землю, как будто сквозь матовое стекло.

Данилову сегодня не спалось и ночь показалась очень долгой. Через окно видна крыша Карабанчиковой избы. Гонтовая крыша почему-то кажется пузатым пауком, ви­сящим на проводах-паутинках над серой пропастью. По­чти всю ночь Данилов волновался: вчера так и не смог отлучиться из деревни и поговорить с пленными. В Сло­боде нет ни сотского, ни старосты, ни полицаев, и позна­комить жителей с приказами генерала может только пе­реводчик. А люди находят всяческие причины, чтобы ук­лониться от выполнения любых приказов. Не случайно генерал сказал, что, видно, в деревне хорошо поработали партизанские агитаторы. «Неслыханно,— удивлялся он,— с семисот дворов еле собрали пятьдесят подвод на перевозку леса для укреплений». Нет, никто из крестьян не говорил, что не хочет помогать германскому войску. Они бы охотно это сделали, но у одного партизаны сняли с телеги колеса, у другого лошадь загнала занозу под копыто, когда ехали господа немцы, и теперь почти не может двигаться, у третьего нет хомута... Чтобы организо­вать обоз, пришлось собирать у кого что есть. Тут воз­никла новая проблема: кто будет править лошадьми при перевозке леса? Опять всяческиенесчастья, на этот раз с людьми. Одного партизаны ударили, руки поднять не может, второй глух, как чурбан, третий вовсе сумасшед­ший. «Почти три года оккупации с ее «всемогущей» геббельсовской пропагандой, а никто из наших людей не хо­чет добровольно подставлять шею под фашистское яр­мо»,— думал Данилов.

Он поднялся с кровати, кое-как расправил провоняв­шее после дезокамеры хлоркой одеяло. «Нет,— подума­лось,—лучше в земле лежать, чем тут. Пускай эта ночь будет последней на чужой кровати, в чужой избе, хозяева которой проклинают тех, кто выгнал их на улицу».

Хотя голова у Данилова была словно налита свинцом, но планы оставались ясными. Вчера вечером он припря­тал в картофельной ботве канистру с бензином. Ночью пригодится. Сейчас забежит к генералу, потом проедет на мотоцикле по деревне и помчится в лес, где работают пленные.

Когда переводчик вошел к генералу, у того уже нахо­дилось несколько старших офицеров. В присутствии гене­рала никто из них не посмел сказать Данилову, чтобы он подождал за дверью. Даже если в подобных случаях пе­реводчик сам пытался выйти из комнаты, чтобы не присутствовать при разговоре немцев, генерал задерживал его и предлагал сесть. Этим он как бы подчеркивал, что секретов от русского у него нет, хотя Данилов отлично знал, что все важные вопросы решаются в его отсутствие. В последнее время никаких разговоров о положении на фронте и в Германии он не слышал. Сейчас некоторые немцы смотрели на переводчика с ревнивой завистью: не­минуемый крах гитлеровской армии начинал действовать отрезвляюще. Поневоле задумаешься: что же это за си­ла — советские люди, которых чудовищной машине фю­рера так и не удалось сломить?!

Пригласив переводчика садиться, генерал продолжал читать какие-то документы. И вдруг сдернул с переноси­цы очки, закашлялся. Толстый полковник, сидевший ря­дом, вскочил со стула, не зная, чем ему помочь. Но гене­рал сам справился с кашлем и с улыбкой сказал:

— Не хватит меня на всю войну, туман съест. Погиб­нем в этой Белоруссии: пески да болота. Мне сухой гор­ный воздух нужен.

— А у нас тут позади гор нигде нет,— с напускной на­ивностью заметил Данилов.

— Почему позади? — надев очки, прищурился гене­рал.— Впереди есть Урал.

— Да, там воздух чудесный, я на Урале был.

— Ты что-то загрустил, Данилов. И еще побываешь. Нужно не падать духом, а лучше строить укрепления, чтобы выиграть время. В Берлине готовится такое ору­жие, от ударов которого в России ни одно окно не уцеле­ет. Только горы и останутся.

— Дай бог, иначе, если и останутся окна, мне в них не смотреть.

Генерал заговорил о конкретных трудностях. Раньше саперная дивизия занималась совсем не тем, чем теперь. Сейчас местной власти в расположении дивизии нет, и заготовку хлеба и других продуктов, мобилизацию трудо­способных людей в Германию должна проводить она. Генерал подчеркнул, что переводчик может особенно про­явить себя в выполнении этих задач.

— Я сегодня оформляю письмо, чтобы тебя, Данилов, наградить крестом для Восточных народов.

— Служу фюреру и его великой Германии! — встал переводчик.

— Хайль Гитлер! — дружно гаркнули офицеры.

Все опять уселись на свои места. «Раньше они так не нуждались в моей помощи»,— подумал Данилов.

— Сегодня,— продолжал генерал,— ты с нашим вра­чом пройдешь по домам и составишь список тех, кого мы должны отправить немедленно. Хлам не учитывать! По­том поставим вокруг деревни часовых и соберем людей. А окрестные деревни будем окружать, собирать хлеб и приказывать, кто должен отвозить его на станцию. Таким образом отберем нужных нам рабочих, которые не пой­мут, что назад уже не вернутся.

Данилов подумал, что ему опять не удастся поговорить с пленными и вся операция может провалиться.

— Господин генерал,— начал он,— не следует забы­вать и о главном. Сегодня пятьдесят подвод отправились на вывозку леса. Там самые крепкие люди, их нужно взять на учет. Они впервые поехали на такую работу, и необходимо объяснить каждому, что он должен делать. Для нас один день хорошо организованной работы — уже успех. Давайте сделаем перепись завтра. Утром, ког­да все еще будут дома, я и начну.

— Завтра планируется выезд в Дубовую Гряду,— прочитал на карте название деревни генерал.

— Я успею составить список до выезда, а о том, что мы сделаем в Дубовой Гряде, слухи не так быстро сюда дойдут. По другим деревням они могут разлететься бы­стрее.

— Хорошо, согласен.

— Можно идти?

— Да.

Данилов быстро направился к себе во двор. Осмотрел мотоцикл, засунул глубже в нос коляски сумку с подго­товленными гранатами, включил мотор и лихо помчался по улице. Туман уже рассеялся, и за машиной протянулся длинный хвост пыли. Солнце светило Данилову в спину, и он резал свою тень колесами до тех пор, пока не нача­лась лесная дорога.

В высоком раскидистом папоротнике, в молодом ель­ничке еще держался туман.

Данилов не совсем понимал белорусский лес и его хозяев — партизан. С удивлением смотрел он на подор­ванный немецкий грузовик, к которому только что подъ­ехал. Как это могло случиться? Несколько дней назад здесь беспрепятственно ездили машины. Не могли же партизаны почти в расположении дивизии подложить мину, да и пленный говорил переводчику, что партизаны отсюда ушли...

Восле разбитого грузовика никого не было. Только ко­леса телег успели проложить объезд. «Значит, подводы проехала дальше»,— догадался Данилов и решил вер­нуться немного назад, свернуть к бараку, где размеща­лись немецкий инженер, его помощник и солдаты, заня­тые на строительстве укреплений.

Возле барака Данилов соскочил с мотоцикла и побе­жал, задев плечом часового. В комнате инженера на ши­роком крестьянском топчане лежал и стонал шофер по­дорванного грузовика. Санитар забинтовывал ему ноги. Тут же стояли несколько гитлеровцев, в их числе и ин­женер. На лбу у него пролегли глубокие складки, губы сжались так, что стали похожи на щель. Казалось, будто инженер тоже ранен и испытывает страшную боль. Но при виде переводчика морщины разгладились.

— Почему не сообщили о несчастье в штаб? — строго спросил Данилов.

— Сообщите вы! — зло ответил инженер.

Переводчик схватил трубку полевого телефона. Немец иронически махнул рукой:

— Напрасно.

— Почему?

— Между штабом и нами вырезано метров триста кабеля. Я думал, что где-то разрыв, послал солдат, а там провода и в помине не осталось. Вот вам и связь. Ждем, пока подойдет какая-нибудь машина. Сам съезжу в штаб, попрошу усилить охрану, иначе мы все тут взлетим на воздух. Может быть, вы съездите в Слободу и пришлете машину забрать раненого?

— К сожалению, у меня срочное задание.

Переводчик потоптался возле дверей, вышел из барака и опять поехал на ту же дорогу. «Кто наболтал плен­ному, будто партизан здесь нет? — думал он.— Глупо­сти! Видно, сам побоялся к ним идти. Хорошо, что пар­тизаны поблизости, пленные легче поверят в мои планы». Думал Данилов и о том, как бы предупредить людей, чтобы уходили из деревень, если не хотят попасть на ка­торгу в Германию. Стоит девчатам и хлопцам исчезнуть из Слободы, как слухи о замыслах гитлеровцев разле­тятся по окружающим населенным пунктам. Хлопцев и молодых мужчин в Слободе мало, а девчат очень много. Жалко их, нужно обязательно помочь.

С таким намерением Данилов и подъехал к делянке, где работали пленные и крестьяне под охраной двух ав­томатчиков. Часовые немного побаиваются переводчика и не запрещают ему разговаривать с пленными: как-ни­как, приближенный генерала. Увидев Данилова, оба вы­тянулись, старший доложил, чем занимается рабочая сила. Крестьяне тоже распрямили спины, будто по ко­манде «смирно», удивляясь, что немцы так выслужива­ются перед русским. А пленные к этому уже привыкли, они продолжали обрубать сучья с поваленных сосен.

— Ну, как, хлопцы,— обратился к ним Данилов,— вас партизанская мина не задела?

— А хотя бы и задела, так что? — безразлично отве­тил один из пленных, по фигуре которого можно было судить, что этот высохший как щепка человек когда-то был здоровым и сильным. Но лезвие топора и теперь глубоко въедалось в древесину от его уцаров.

У Данилова еще раньше появлялась мысль погово­рить с этим пленным по душам. Но он все откладывал разговор. А сегодня самое время. Как же его отозвать? Данилов подошел к пленному:

— Ваша фамилия Синицын?

— Да.

— Идемте, я покажу несколько дубков, которые на­до спилить на подпорки.

Синицын воткнул лезвие топора в сосну, бросил во­просительный взгляд на товарищей. Те сделали вид, что ничего не заметили.

Переводчик быстрым шагом пошел вперед, так что пленный едва успевал за ним, с трудом переставляя ноги в башмаках на негнущихся деревянных подошвах. Мет­ров через двести оба остановились.

— Вот что, товарищ,— заговорил Данилов,— я уста­новил, наконец, связь с партизанами и сегодня ночью ухо­жу к ним. Только не бойся, я не беру тебя, как говорится, на бога.

— А я уже ничего не боюсь,— ответил Синицын.

— Это хорошо. Но я хочу, чтобы ты поговорил со сво­ими ребятами. Могли бы уйти вместе.

— Думаю, все хотят вырваться из плена, это не сек­рет даже для самого Гитлера. Но если ты собираешься таким манером нас «купить», это подло. Как же практи­чески уйти?

— Садись, расскажу.

Недолго сидели они на толстых корнях возле старого пня. Данилов говорил вполголоса — быстро, конкретно и ясно. Посидели бы больше, если б не старая сорока, на­доедливо стрекотавшая совсем рядом. Данилов не выдер­жал, достал пистолет и выстрелил. Только после этого лесная сплетница поспешила исчезнуть.

— Пойдем,— поднялся Синицын.— Еще подумают, что вы меня убили.

— Пожалуй, пора возвращаться. Значит, все ясно? Говори с хлопцами осторожно и убедительно, чтобы ни у кого не закралось сомнение, не «купили» ли тебя. Да, чуть не забыл: сообщи работающим с вами крестьянам, чтобы вся трудоспособная молодежь в ближайшие два дня ушла из деревни. Будет облава, и кого схватят, отправят в Германию. Сам лучше не говори, пускай это сделает кто-нибудь из ваших. Мол, немецкий шофер про­болтался.

— Хорошо, будем считать, что договорились.

— Жду вас,— и переводчик направился на дорогу к мотоциклу.

Вскоре по лесу разнесся пронзительный треск мотора. Данилов спешил. Нужно еще незаметно забежать к Та­тьяне Николаевне и рассказать о намерении немцев. Она хотя бы родственников предупредит...

На душе у Данилова было тревожно и одновременно радостно. Хотелось петь, и, может быть, он и запел бы, но немецкий порядок наложил свой отпечаток и на пере­водчика. Он сжал зубы и посерьезнел. Теперь ему не страшны, как бывало раньше, ни этот лес, ни партизаны, Еще немного, и он породнится и с белорусским лесом, и отважными его хозяевами...

Перед глазами Данилова в просвете дороги мелькнули поле и несколько крайних изб Слободы. «Только бы не появилась у кого-нибудь идея усилить охрану штаба после сегодняшней вылазки партизан»,— с тревогой поду­мал он.

Нет, генерал не пойдет на это, ему не позволит честь старого германского офицера. Но есть служаки, которые до сих пор не доверяют переводчику, все приглядываются к нему.

Мотоцикл остановился на пригорке возле светлого красивого дома, где располагалась столовая. Данилов опоздал к обеду и, когда вошел, увидел за столом только двух знакомых офицеров, издали поздоровался с ними. Немцы кивнули в ответ, и один из них с улыбкой сказал:

— Вот кто не боится партизан, в одиночку летает по лесу.

— А где вы видели партизан?

— Они же сегодня нашу дивизию пощекотали. Разве не слышал?

— Не только слышал, но и видел раненого шофера. Солдаты определили по следам, что прошли двое. Но партизаны ли это? И нам ли такой силы бояться?

— Сила или нет, а могут мину у порога поставить — и капут. Не все ли равно, от чего погибнуть — от русских «катюш» или от самодельной партизанской мины? Гово­рят, шофер успел заметить деревянный ящик, но не сумел остановить машину. Очевидно, лесные бандиты не успели замаскировать мину и были где-то поблизости.

— Бросьте вы, некого бояться,— сел переводчик к столу.

— Не скажите,— покачал головой второй немец.— Обидно погибнуть в глубоком тылу.

Данилов промолчал, подумав про себя: «Выйти бы сегодня живым, так вместе с партизанами вернулся бы сюда».

Быстро покончив с обедом, он загнал мотоцикл во двор и отправился к Татьяне Николаевне.

Настроение у нее было приподнятое. Разговор с Во­лодей посеял в душе ее спокойствие за судьбу старшей дочери. Поэтому и Данилова она встретила приветливо.

— Вы должны радоваться, что Валя у партизан,— заговорил тот.— Завтра-послезавтра будут собирать для отправки в Германию всю молодежь. Приказ об этом уже поступил в штаб дивизии. Предупредите родственников и соседей, у кого взрослые дети,

— Спасибо, ведь и у моей сестры две взрослые доче­ри. Но куда им деваться?

— Тут я не советчик. Лучше, конечно, уйти подаль­ше, в какую-нибудь глухую деревню: в окрестных наме­чается такая же операция. Скажите, Володя меня не под­ведет, будет встречать?

— Вы друг друга боитесь...

— Я-то не боюсь, но без него...

— Придет, придет. Он храбрый парень и знает здесь каждую тропинку.

— Поэтому я и пришел. Большое спасибо за все, быть может, и за спасение жизни.

Данилов попрощался с Галей и перед тем, как поки­нуть дом, сказал хозяйке:

— Охотно побыл бы у вас еще, но должен забежать к другу, немецкому капитану Генриху. Это порядочный человек: сын рабочего, коммуниста. Говорил, что никако­го вреда русским не сделал и не сделает.

Генриха дома не оказалось. Напрасно прождав его, Данилов пошел мимо бани, откуда сегодня ночью должна была прийти к нему помощь: пора было принимать де­журство.

В такой большой деревне, как Слобода, в течение дня случается множество происшествий. Скоро к штабу по­тянулись люди: кто с жалобой на солдат, отобравших последнего поросенка, кого вместе с маленькими детьми выгоняют из избы... Всем нужно дать хотя бы короткое объяснение, не допустить к генералу, направить к рот­ному или батальонному командиру. В этом и заключа­ются обязанности дежурного по штабу.

Часов в девять вечера в штаб прибежал сухонький, не­большого роста человек.

— Что вам угодно?— спросил переводчик.

— Ваш начальник нужен.

— Что вы хотите ему сказать?

— Пропустите к нему!

— К кому?

— К самому главному!

— Но я спрашиваю, что вы хотите ему сказать,— строго повторил Данилов. Эта строгость подействовала, человек выпалил:

— Хочу сказать, что среди вас есть изменник!

— Ну-у? — деланно удивился переводчик.— В чем же заключается его измена?

— Некоторые ходят по избам и говорят, что есть при­каз собирать молодежь и отправлять неведомо куда. Если такой приказ есть, откуда они узнали о нем?

— А почему это вас тревожит?

— У меня тоже сынок, но я и партизанам его не отдал.

— Как это вам удалось?

— Посадил в длинном платье, без штанов, на полати, и бедняга уже который месяц так...

— Значит, вы хотите, чтобы сына не взяли?

— Если я помогу разоблачить предателя, так что сто­ит для вас один человек, мой сын? Пускай из партизан­ских семей берут, а я вам помогаю. Запишите мою фа­милию.

— Я и хочу это сделать.

— Сукач Филипп, по уличной кличке — Гут.

— Записал. Хороший ты человек. Иди домой и молчи, все будет в порядке.

Над деревней установилась тишина. Звездное небо посылало на землю прохладу. Была как раз та пора, когда высыпают крупные августовские росы. Данилов почувст­вовал, как по спине под шинелью пробегает холодок. Время тянулось очень медленно, а сердце стучало все чайте и чаще. 

12

Блестели мокрые сапоги, вода попадала и в голенища. Как ни старался Володя шагать там, где трава пониже, все равно попадал в высокие заросли полыни. Тут и об­давало его холодной росой. Вылинявшие штаны давно промокли насквозь. Попробовал сойти с межи в карто­фельную ботву — еще хуже: на сапоги налипает столько земли, что ног не поднять. Пришлось вернуться на межу. Ничего, что промок: впереди еще целый день. Мама про­топит печь, высушит одежду и сапоги. А вечером он по­бежит в условленное место. Лучше там подождать, чем опоздать. Без Володи переводчик, особенно ночью, шага не сделает.

Вот, наконец, и их огород. Володя шел осторожно, оглядываясь по сторонам. Не хотел, чтобы чужие глаза заметили его, да и стеснялся односельчан, совсем недавно считавших молодого Бойкача геройским командиром. Ка­кой там командир: словно мокрый петух после драки, бредет по меже к своему двору...

— Стой! Руки вверх! — высунулись из малинника воз­ле хлева два винтовочных ствола.

И впервые за свою боевую жизнь Володе пришлось поднять руки, А сам ведь говорил хлопцам, что никогдане поднимет руки перед врагом. Правда, есть разница: враг — это гитлеровец, полицай, предатель, а тут — свои, партизаны. Но свои ли? Это же те, что вели Володю на расстрел. На одном из них, рыжеглазом, и сейчас его гимнастерка...

— Хотите стрелять? Стреляйте! Только одна просьба: сходите на задание, которое я должен был выполнить сегодня.

— Вперед! Пошли, а то мать заметит и поднимет крик на всю деревню,— ухмыльнулся рыжеглазый.— Слышал, Шурка? У него еще есть какое-то важное задание.

По огородам Володю повели вокруг дерйни.

— Не вздумай теперь убегать. Саблин приказал пой­мать и доставить в отряд живым. Над тобой будет пока­зательный суд за покушение на командира,— спокойно сказал партизан, которого его напарник назвал Шуркой.

— Что его уговариваешь, пускай идет, куда ведем, и все,— повысил голос рыжеглазый.— Подумать только, сколько времени за ним охотились. Тит пароль обещал привезти, но почему-то нет его, еще и нас задержат... Стой, опусти руки! Давай свяжем, так вернее.

Володя послушно подчинился. Стало легче, когда услышал, что поведут в лагерь. Хоть и со связанными за спиной руками, но шагал быстро. Наконец-то наступит какая-то ясность. А может, и не столь страшная. О слу­чившемся уже наверняка известно в штабе бригады. Не может быть, чтобы Сергеев и Ядловец одобрили действия Саблина. Поэтому он и приказал привести Бойкача жи­вым. Показательный суд? Очень хорошо. Еще врпрос, кого строже осудят. Но чем бы суд ни кончился, Володя в роте Саблина не останется. Лучше пускай разрешат пе­рейти в другую бригаду.

Хлопец думал и все время следил за дорогой, по ко­торой его вели. Позади остались несколько глухих мест и оврагов, где конвоиры могли бы расправиться с ним. Но нет, оба шагают молча и не сворачивают с дороги, что ведет в лагерь.

На месте стоянки роты теперь разместился отряд «Бу­деновец»! На повороте дороги показались трое партизан. Они остановились, поджидая товарищей, которые вели пленного, скорее всего полицая. А Володя сразу узнал Фимку, вместе с которым начинал партизанскую жизнь. Фимка тоже узнал друга, растерялся: а говорили, что Бойкача нет в живых. И тут же е радостным криком бросился к хлопцу:

— Володя, ты жив?! Сейчас же развяжите руки и отойдите от него!

Конвоиры остолбенели, недоуменно поглядывая друг на друга: вот так встреча... На всякий случай Фимка сдер­нул с плеча десятизарядную винтовку.

— Хотя нет, не развязывайте,— многозначительно ска­зал он.— У нас в отряде сейчас Сергеев. Пускай увидит, что натворил бандит Саблин.

— Я скажу командиру, как ты о нем отзываешься,— растянул толстые губы в ухмылке рыжеглазый.

— Отойди! — замахнулся Фимка прикладом.— Две недели в лесу, а нашел забаву — гоняться за партизаном, который воюет два года!

— Я выполняю приказ командира.

— Мерзавца, а не командира. Ты вот его теперь пой­май, благодарность вынесут. Хватит болтать, пошли!

Володя слушал и не мог понять: почему Фимка назы­вает Саблина мерзавцем? Кого надо ловить? Он боялся расплакаться при встрече с Сергеевым, но комиссар успел уехать. Возле землянки Саблина стоял Воробейчик. Он тоже не поверил своим глазам, увидев Володю. Но Фимка весело отрапортовал:

— Вот и Бойкач. Вернулся с того света!

Взводный втянул голову в плечи, сморщился, бросился к хлопцу и начал его целовать. Только теперь он увидел, что у парня связаны руки.

— Кто это тебя так?

— Эти герои,— махнул Фимка рукой на конвоиров.

— А-а, так это они ушли из лагеря в тот день, когда сбежал Саблин. А разведчики их где-то ищут. По десять суток гауптвахты! Развязать Бойкачу руки!

— Мою гимнастерку не забудь отдать,— окончатель­но овладев собой, взглянул на рыжеглазого Володя.— Великовата тебе.

— Снять гимнастерку! — приказал Воробейчик.— Получи дополнительно пять суток гауптвахты! Подожди­те, ребята, схожу к комиссару и быстро вернусь.

Рыжеглазый поник и сжался, будто шар, из которого выпустили воздух. Куда только подевалась его недавняя самоуверенная наглость. А со всех сторон уже спешили партизаны. На миг показалась и тут же исчезла Валя: бросилась к шалашу, где отдыхали Володины друзья-подрывники.

Бойкач не знал, что командиром роты назначен Воро­бейчик, а политруком — Пинчук. Посовещавшись, оба отправились к командиру отряда. Скоро отдали приказ созвать партизанское собрание.

— Сейчас расскажешь, в каких условиях ты один боролся с врагом,— говорил Володе политрук.

— Не умею я выступать. И героем не хочу выглядеть. Лучше дайте ребят, и мы пойдем на выполнение большого дела. В двенадцать часов ночи я должен быть в Слободе.

— Вот как? — посмотрел Воробейчик на Пинчука.— Там же немецкая дивизия стоит.

— Знаю, я был там. Если все обойдется удачно, се­годня не останется в живых генерал, командир дивизии, а мы принесем важные документы.

И Володя подробно рассказал об операции, подготов­ленной в Слободе. Командиры удивились, но посчитали выполнение ее возможным. Володя попросил:

— Товарищи, давайте отложим собрание, или прове­дите его без меня.

— Нельзя, ты же виновник этого собрания,— сказал командир отряда.

— Верните мой автомат и выделите несколько смелых хлопцев. Если нельзя, пойду один. Я не могу задержи­ваться!

Командиры переглянулись.

— Прежняя твоя группа пока бездействует,— произ­нес Воробейчик,— ее и возьми. А собрание отложим. Ты голоден? Сходи на кухню, поешь, пока подготовят все необходимое.

Узнав, что Бойкач опять возглавил их группу, подрыв­ники тоже примчались на кухню. Женщины начали ру­гаться: не дают хлопцу поесть. А Володя отложил ложку, поднялся из-за дощатого стола и ушел вместе с друзьями.

Только Валя почему-то не подошла к нему вместе со всеми, так и стояла в стороне. Володя сам подбежал к ней, поздоровался. Девушка покраснела и стыдливо опустила глаза.

Лишь по дороге в Слободу, когда они немножко от­стали от ребят, Валя призналась, почему так неловко себя чувствовала. О расстреле Володи она узнала в тот день, когда Саблин с Зиной готовились покинуть отряд. Де­вушка расплакалась на глазах у всех, обругала Саблина, последними словами обозвала Зину и упрекнула, что Во­лодю погубил только она. Кое-кто начал злословить: мол, плачет по Бойкачу, любила, видно.

— А мне тебя жалко было,— продолжала Валя.— Вспомнила, как в школе за одной партой сидели, как ты любил шутить. Уроки не слушал, все меня рисовал. Я, глупая, даже учительнице пожаловалась.

— А я и слушал и рисовал. Помню тот случай. Исто­ричка сказала, что еще один Цезарь нашелся. Только позднее узнал, что Цезарь умел выслушивать сразу не­скольких человек и каждому давать нужный ответ.

— Ты ведь таким и был: разговариваешь со мной, а вызовет учитель, и ответишь, что он объяснял.

— Значит, только за это меня теперь и жалела?

— Нет, вообще было жалко... Наслушалась, каким ты был воякой, и гордилась тобой.

— Неужели больше не будешь гордиться?

— Посмотрим,— сверкнул из-под верхней губы де­вушки белый ряд зубов.

— Чему ты смеешься?

— Как-то легко и весело стало. Кажется, так бы шла и шла.

— Понятно, но чтобы впереди была такая охрана, как сейчас.

— Ребята переживали за тебя. Даже в погоню за Саблиным бросились, но он, гад, исчез. Догнали Зину, да что с нее возьмешь? Говорила, что как только отъехали от лагеря, Саблин взял автомат и в лес, а ей приказал возвращаться к матери. Ты знаешь, никакой Саблин не политрук. Был рядовым красноармейцем, фамилия — Копыцкий, где-то что-то натворил, его и послали в Ломжу, в строительный батальон из таких же провинившихся. А настоящий политрук Саблин тоже был в Ломже, только в другой части. При отступлении Копыцкий присосался к нему. В штабе соединения есть бывший сержант, отсту­павший вместе с политруком до тех пор, пока в одном из боев они не расстались. А Копыцкий остался с Саблиным и, видимо, вытащил у политрука документы. Очевидно, в бою политрук был или убит, или ранен.

— Боже мой,— поморщился Володя,— зачем же я бросал себе и ему под ноги гранату! Надо было дать оче­редь из автомата, и все!

— Поэтому за тебя и переживали так.

— Где он теперь может быть?

— Разведчики ищут.

— Придется мне самому заняться поисками.

— Зачем? Думаешь, так легко возьмешь?

— Только бы на след напасть. Почему мне сразу никто о Саблине-Копыцком не рассказал?

— Так приелось, что казалось, все знают.

Володя поднял голову. Закачалась под ногами земля, и в глазах замельтешило предвечернее небо. Он ухватился за Валину руку.

— Что с тобой? — спросила девушка.

— Знаешь, только сейчас с меня схлынуло напряже­ние. Все же я был прав. Прав не в поступках, а в мыслях. Но довольно об этом подонке... Я ведь был у твоей мамы и две ночи провел у вас дома.

— Ты шутишь?

— Нет, Валечка, говорю правду. Ты так похожа на маму. Я ей сказал, что, как только окончится война, мы поженимся.

Валя опять покраснела. А багряный закат еще больше румянил ее лицо. Володя взглянул на нее, и ему показа­лось, что он идет рядом с Зиной, прежней, своей Зиной.

— А как реагировала Зина на мою смерть? — спросил хлопец.

— Так же, как и тогда, когда тебя отправляли в гос­питаль.

— Она же меня любила.

— Кто, она? — нахмурилась Валя.— Она стала ко­мандиршей и гордилась этим.

— Раньше она...

— Пойдем быстрее, догоним ребят.

— Ну, что ты, Валечка?

— Не хочу слушать такие рассуждения о Зине! Не хочу! Ты не понял ее. Все мы плакали, а она улыбалась и, наверное, была довольна геройским поступком своего мужа.

Володя задумался. Его первый шаг в любви на всю жизнь останется большим уроком. В госпитале он не понял стихотворения Симонова «Жди меня». Думал, что оно адресовано каким-то другим женщинам, а не его девушке.

— Ты кого-нибудь любишь? — спросил у Вали.

— Почему вдруг такой вопрос?

— Да так...

— Я не Зина, чтобы одного любить, а за другого идти замуж. И пока не успела влюбиться.

— Но тебя, наверное, многие любят.

— Ну и что? — рассмеялась девушка.

— Валечка, сегодня у нас будет время зайти к твоей маме. Зайдем?

— Там же немцы!

— Я только сегодня утром оттуда. Или стесняешься идти вместе со мной?

— Если ты так говоришь, значит, я напрасно плакала о тебе.

Хлопца так тронули эти слова, что он умолк, взял девушку за руку и долго не выпускал ее. Догорали по­следние августовские цветы, от лучей заходящего солнца розовела стерня на поле. Лишь болото, поросшее лозой и березняком, казалось серым.

Валя не отнимала руку, хотя ребята изредка огляды­вались: не далеко ли они оторвались от командира. И чувства, и мысли девушки были теперь совсем иными, чем накануне и даже сегодня утром. Они изменились только в тот миг, когда Воробейчик объявил, что группу опять возглавит Володя Бойкач. Он представлялся ей не командиром, а скорее журавлем, ведущим за собой клин, вожаком, которому верят все птицы. Ведь еще вчера хлопцы неохотно отправлялись на задание, а сама Валя подумывала, не вернуться ли ей на кухню. А сегодня, быть может, потому, что оживились ребята, и у нее словно крылья выросли.

— О чем ты думаешь? — спросил Володя.

— Если б ты только знал...

— О чем же?

— Не скажу.

— Ну и не говори. А как Пылила к тебе относится?

— Близко не подходит. Говорит, что очень боялся тебя.

— Значит, он был доволен, что меня не стало?

— Сначала и я так думала, а потом убедилась, что он жалел тебя. Даже признался: «Пускай бы Володя выгнал меня из группы, а сам остался жив».

— Ты простила его?

— Злость уже давно прошла.

— Пускай воюет. И я не буду о том случае вспо­минать.

Солнце спряталось, и хлопцы остановились: ждали командира.

— Что, устали?

— Нет. Не знаем куда дальше идти.

— Пойдем вместе. Придется подождать до двенадцати часов. Можем в стожке на болоте отдохнуть.— И вдруг, вспомнив свое обещание, добавил: — Вы отдыхайте, а мы в Валей в Слободу сходим, к ее матери.

Толик Зубенок рассмеялся:

— Как у тебя все просто: «Сходим в Слободу». А там целая немецкая дивизия стоит!

— Ну так что? — засмеялся и Бойкач.— Это же безо­паснее: зайти в деревню в такое время. А главное, мы знаем, что там дивизия. Другое дело, если бы мы отпра­вились туда, не догадываясь, что по деревне шляется десяток гитлеровцев. Все избы немцы не заняли, боль­шинство солдат в палатках. Так что на каждой борозде не стоят. Значит, иди смело. Любой враг не страшен, если тебе о нем известно.

Диверсанты внимательно слушали командира. Пылила даже забежал вперед, чтобы шагать рядом с Володей.

Партизаны вышли на торфяную тропинку и растяну­лись цепочкой. Возле стожка ребята остановились, а Во­лодя и Валя пошли дальше.

Татьяна Николаевна обрадовалась дочери, но расте­рялась, увидев Володю. Утром, когда уходил, парень вы­глядел совсем иначе. А сейчас — в военной гимнастерке, с автоматом. Только покрасневшие веки выдавали его усталость.

... — Приляг на диван, отдохни,-«заметив это, посове­товала хозяйка. И Бойкач охотно согласился.

Спал он недолго и проснулся сам. Хотя Валя разго­варивала с матерью шепотом, но обрывки некоторых фраз он слышал. Услыхал и то, как мать вспомнила сына ка­кого-то Гута,— мол, часто заходит и спрашивает о Вале. Девушка ответила, что она ненавидит этого паршивца и советует гнать его из хаты.

Володя встал, взял автомат и вышел на кухню. Была половина одиннадцатого.

— Ну, нам пора. Пока доберемся до хлопцев, оттуда на место... Пошли, Валечка.

— Пошли.

— Детки мои, пускай вам бог поможет,— вздохнула мать и провела их в огород.

Болото казалось необычайно таинственным, словно и оно насторожилось, замерло в тревожном ожидании. Но партизаны возле стожка чувствовали себя привычно. А состояние Данилова Володя представлял себе без труда: переводчик готовится к первой своей диверсии. Это всегда связано с огромным душевным напряжением.

— В чем заключается наша задача сегодня? — спро­сил Пылила, когда подошел командир.

— Она может быть и большой, и незначительной. Если немцы бросятся в погоню за переводчиком и пленными, дело усложнится. Придется вступить в бой и отсечь пре­следователей. А если нет, все просто: встретим беглецов и сразу уйдем. Давайте потихоньку двигаться к условлен­ному месту.

Командир повел группу напрямик, но не для того, чтобы быстрее добраться, а ради предосторожности. Мало ли что может быть! Если фашисты устроили засаду, так наверняка поблизости от того места, куда должны прийти партизаны.

Шли тихо, сапоги глубоко погружались в мягкий мох. В Слободе уже светилось мало окон. В Карабанчиковой избе было темно.

— Остановимся пока здесь. Когда услышите взрывы, все бегом за мной.

Скоро двенадцать. Все замерли в ожидании взрыва, и каждый по-своему представлял его себе. Но вместо взры­ва за двадцать минут до полуночи от Карабанчиковой избы донеслась короткая автоматная очередь. У Володи мелькнула мысль, что все планировалось не так. Почему автоматная стрельба? И вдруг — два глухих взрыва, вверх взвились яркие языки пламени. Бойкач бросился вперед, группа за ним.

Минуты две после взрывов в деревне царила тишина, потом послышались окрики по-немецки. Затрещали вин­товочные и пистолетные выстрелы, взвились ракеты. Вдруг Володя увидел, что прямо на них бежит человек. Упал, вскочил и подбежал совсем близко, и тут Бойкач узнал Данилова.

— Продал, гад, — едва переводя дух, сказал перевод­чик.— Пошли отсюда скорей...

— Собак в дивизии нет? — спросил Володя.

— Нет.

— Тогда по тропинке, так быстрее.

Остановились партизаны только на краю соснового леса близ деревни Дубравка. И отсюда было видно за­рево над Слободой. Володя начал расспрашивать Дани­лова, что же случилось.

— Я сделал все, как договорились. Условился с плен­ным, который имел влияние на остальных. Они взяли с собой топор, чтобы оглушить часового в предбаннике и прийти ко мне. Но в половине двенадцатого прибегает капитан Генрих, он немец, но друг не только мне, а всем русским, и говорит: «Данилов, немедленно беги, тебя повесят. Новый пленный предал вас». Генрих живет как раз около бани. Пленный... как же его фамилия... Я спра­шивал... Копытка... Копыткин...

— Может, Копыцкий? — подсказал Зубенок.

— Вот, вот, Копыцкий! Он постучался к капитану в окно. Генрих вышел, пленный его за руку и поволок к бане. Часовой еще не поднял тревогу, но стоял во дворе, направив винтовку на дверь бани. Капитан вернулся, взял нескольких солдат и опять к бане. Обыскали всех пленных и у одного нашли за поясом топор. А Копыцкий в это время кричал, что их подговорил Данилов и что они хотели убить генерала. Генрих оставил солдат и скорее ко мне. А я уже успел помещение бензином облить. Что, думаю, делать? И тут же решил. Возле двери топтался мой напарник. Я к нему, дал очередь в упор и бросил две гранаты через окно в комнату генерала. Поджег угол избы и побежал.

Хлопцы внимательно слушали переводчика. В его рас­сказе Володя не уловил и нотки фальши.

— Как ты говорила, Валя, настоящая фамилия Саблина? — спросил он.

— В том-то и дело, что предал Копыцкий, бывший Саблин,— сказал Зубенок.

— Вы что, знаете его? — удивился Данилов.— Он же недавно в Жлобине из эшелона сбежал.

— И вы поверили негодяю! Нужно было пленным сначала его прикончить, потом часового,— вмешался Пылила.

— Откуда мне было знать, что так получится.

— Как вы думаете, что сделают с пленными?

— Расстреляют...

— А Копыцкий?

— Этот в гору пойдет. Станет чем-то вроде старшины: будет гонять людей на работу, участвовать в облавах. А может и разведка использовать. Скорее всего, она его и подберет.

— Есть ли возможность с ним рассчитаться? — задал давно назревший вопрос Бойкач.

— Это не очень трудно. Пока он будет на побегушках: ездить с людьми в лес, возить зерно на станцию. Понят­но, не один, командовать будут солдаты. Но деревня большая, вместе по избам они ходить не станут. Вот где-нибудь во дворе его и прижать. Только он откормленный, здоровый, с таким не легко справиться.

— Возьму карабин и бесшумку.

— Что за бесшумка?

— Приспособление для бесшумной стрельбы.

— Тогда все просто.

— Что ж, пойдем в Дубравку, отдохнем, а завтра на­правим в Слободу на разведку какую-либо женщину.

В Дубравке партизаны зашли к деду Тимоху. Володя знал его еще с довоенных времен. Дед Тимох был отлич­ным охотником. Бывало, идут мальчишки из школы, а он навстречу уже с лисой или парой зайцев. В первые дни оккупации старика арестовали, требовали, чтобы отдал ружье, но он выстоял, не отдал. И в прошлом году одним выстрелом, картечью, двух немецких обходчиков на же­лезной дороге уложил. Случилось так, что зашли к деду две девушки-разведчицы, у той и другой только писто­леты, а надо через железнодорожное полотно перебрать­ся. Сунулись — гитлеровцы обстреляли. Тогда дед Тимох с ними и расправился.

Впустив партизан в избу, старик поджег смоляк на припечке и осмотрел хлопцев.

— Всех будто знаю, а кто вы? — спросил он у пере­водчика.

Данилов пожал плечами и улыбнулся.

— Что, нашего языка не знаешь?

— Почему? Знаю.

— Значит, наш. А я гляжу на фуражку, на мундир и думаю, что хлопцы где-то офицера поймали.

— Нет, дедуля, это партизан. А форма такая ему нужна,— сказал Володя.

— Старуха моя приболела, так я сам вас покормлю.

Тимох ушел в боковушку и вернулся с миской огурцов и куском сала. Партизаны сели к столу.

— Нет ли в вашей деревне женщины, у которой ка­кие-нибудь родственники живут в Слободе? — поинтере­совался Бойкач.

— Подожди, подумаю,— старик начал пятерней рас­чесывать седую бороду и вслух перечислять:— У Авдотьи нет, у Зины нет, у Нади нет, вот у Алены есть, она сама из Слободы, сюда замуж вышла.

— Молодая?

— Нет, уже порох сыплется.

— Сможет ли она там что-нибудь узнать, заметить?

— Ого, баба хитрющая!

— Где бы нам отдохнуть малость?

— Девушке я на кушетке постелю, а вы давайте на сеновал. А я спать не буду.

— Почему?

— Пойду на улицу. А вдруг немцев откуда-нибудь принесет, так я издалека услышу.

Правильно это или нет, но Володя обычно не ставил часовых. Сергеев ругал его за это — не помогало. Дивер­санты нередко ночуют в деревнях, где находится враг. Сколько раз группа проводила дни и ночи в той же Сло­боде! Проберутся во двор надежного человека, разместят­ся на сеновале и спят. По улице проедут немцы, полицаи, где-то около леса окружат и перетрясут несколько дворов, а группа в безопасности. Там, где немцы стоят, они не бегают каждый день с обысками. А поставь часового, тот сразу поднимет тревогу. Нет, лучше хорошенько отдох­нуть, подложить мину под бок врагу и в путь.

Правда, хозяева все равно тревожатся, сами охраняют партизан, как сегодня дед Тимох. Такую охрану Володя признавал. Старик может и с немцами поговорить, и по­чувствовать их намерение: поедут ли они дальше или остановятся в деревне.

Дед вернулся в хату на рассвете. Бойкач услышал, как стукнула дверь, спрыгнул с сеновала и тоже вошел в избу.

— Знаешь, сынок, над Слободой полыхало зарево и все время взлетали ракеты,— встретил его хозяин.— Туда опасно идти, что-то случилось.

— Знаю, на немецкого генерала было покушение. Не­известно, чем все кончилось. Алена от вас далеко живет?

— Нет, через дом.

— Как она к партизанам?

— У нее же сын в армии, лейтенант.

— Надо сходить к ней.

— Лучше сюда позвать.

— Позовите, дедушка.

Старик ушел. С кушетки доносилось ровное дыхание Вали. Володя подошел и прижался лицом к ее щеке. Сразу вспорхнули черные ресницы, девушка закрыла ла­донью глаза, улыбнулась:

— Это ты? Я такой сон видела...

— Хороший?

— Не знаю, видела тебя... Потом расскажу, посплю еще немножко.

Но звякнула щеколда, и в избу вошли дед Тимох с Аленой. По усталым выцветшим глазам, по морщинам на лице женщины было видно, что она пережила немало невзгод. И сейчас глаза ее были влажные.

Как выяснилось, в сорок первом году пьяный фашист застрелил ее мужа. А год назад гитлеровцы схватили в Жлобине на базаре дочь и увезли в Германию.

— Скажите, у вас есть в Слободе родственники? — спросил у тетки Алены Володя.

— Как же, сестра.

— Где она живет?

— Около моста.

— Недалеко от колхозной бани?

— Ага...

— Чудесно. Тетенька, мы вас очень просим сходить в Слободу и узнать, что там случилось этой ночью. Может быть, сестра знает.

— Я к ней сама собиралась, да все некогда было. Сей­час и пойду. А потом зайти к вам?

— Да, сюда. Очень прошу.

Женщина ушла. Старик отправился на другую поло­вину избы, к больной жене. А Володя сел и задумался: не сбегать ли за это время в Дубовую Гряду, к матери? Она, наверное, волнуется за него.

Встала Валя.

— Рано, могла бы еще поспать,— сказал хлопец.— А я хочу в Дубовую Гряду пробежаться.

— Зину навестить? — усмехнулась девушка.

— Я и не думал о ней.

— Боялся Копыцкого, поэтому и не подходил. А те­перь можно.

— Это ты ее ревновала к Копыцкому, он тебя тоже любил.

— Любил, когда я только что пришла в отряд. Тогда я, глупая, плакала. А теперь поняла: мало ли что коман­дир, все равно оплеухой надо отвечать.

— Не знал, что ты такая сердитая. И мне надо тебя опасаться?

— Ты — другое дело,— отвернулась Валя к окну.

Володя подошел и погладил ее по волосам, крупными волнами спадавшим на плечи. Объяснил, что его мать наверняка знает, в какое положение он попал, и, конечно же, нашла в малиннике место, где на него устроили засаду.

— Сходим к ней, Валечка, а? — спросил хлопец.

Девушка не ответила, села на край кушетки, натянула сапоги и лишь после этого произнесла:

— Пойдем.

Володя тихонько открыл дверь в соседнюю комнату:

— Дедуля, пускай хлопцы спят. Мы с Валей сходим в Дубовую Гряду и скоро вернемся.

— Ладно, скажу им.

Утреннее солнце уже светило, но еще не грело. Серым разливом стоял в низинах туман. Над кладбищем возле Дубовой Гряды носилось и драло горло воронье.

— Ты бывала в нашей деревне? — спросил Володя, когда невдалеке показались окраинные избы.

— Нет.

— Видишь, как убого она теперь выглядит. А посмо­трела бы с этого пригорка перед войной! Вон там стояла целая гряда дубов. Стройные, высоченные. Немцы спи­лили их. Часть вывезли, часть еще лежит. С некоторых кора облупилась, и они стали похожи на гигантские кости мамонтов.

— У меня что-то сердце щемит. И на душе так, как было, когда убегала из немецкого эшелона,— призналась Валя.

— Почему?

— Если бы с группой, а то одна к твоей матери иду. Ведь все знают, что ты дружил с Зиной, и вдруг явлюсь я.

— Моя мама добрая, но и ревнивая. Узнала, что Зина вышла замуж, еще выше голову подняла и говорит: «По­думаешь, мой сын ей нехорош! У него не такая будет!» Вот и познакомлю с тобой.

— А для чего, для насмешки?

— Для какой насмешки? Ты же... красивая и умная,— последние слова Володя произнес смущенно.

Отношения между молодыми людьми с каждым днем теплели, и от этого разговаривать им становилось труднее. Это не то, что в шутку сказать: я тебя люблю. Чем чаще виделся он с Валей, тем больше сковывали его какие-то неясные волнующие чувства. Волновалась она, волновал­ся он, а почему, объяснить никто из них не смог бы.

— Вот и пришли,— остановился Бойкач возле своего двора и заглянул девушке в глаза.

— Может, я подожду тебя на улице?

— Что ты, Валечка, выйдет мама, начнет приглашать, так ты еще больше застесняешься.

— Вон Зина,— тихо сказала Валя и покраснела.

Володя оглянулся. Действительно, Зина переходит улицу. Она заметила партизан, остановилась, но тут же быстро зашагала к своему двору. У хлопца дрогнуло сердце, он стоял молча, словно в чем-то виноватый, а пе­ред кем, и сам не знал.

К счастью, мать увидела сына через окно и выбежала из дома.

— Сыночек, чего же вы стоите? Заходите!

— Это она не хочет идти,— пошутил хлопец, тронув девушку за руку.

— Почему? Ты же партизанка, должна смелой быть.Что же не знакомишь? Ее как зовут?

— Валя.

— Валечка, пойдем в избу.

— Ой, мне стыдно,— входя в дом, смущенно сказала девушка.

— Она стыдится со мною в деревне показываться, будто Зина была моей женой.

— Я тебе расскажу, сынок, что эта Зина придумала о тебе. Садись, Валечка, садись.

— Так что же Зина придумала?

— Я с ней не разговариваю и даже не здороваюсь. Разнесла по всей деревне, будто Володя хотел перебить командиров и его за это расстреляли.

— Значит, думала, что меня нет в живых. А сегодня вдруг увидела.

— Ее мать хвастается, что дочь приехала домой рожать, а зять — командир роты, награжденный орденом.

— Лучше бы она помалкивала о своем зяте... Ты, ма­ма, только никому не рассказывай: Зинин муж — преда­тель, он у немцев.

— Ой, батюшки, что же она будет делать с ребенком?

— Жить и воспитывать его. Ну, хватит, завели ненужный разговор. Мама, мы с Валей были знакомы еще до войны и в школе за одной партой сидели. Классная меня заставила.

— А мне она больше нравится, чем Зина.

Валя покраснела до ушей и опустила глаза. Володя знал, что мать не очень любит партизанок. Мужчины дол­жны воевать, считала она, а женщинам там делать нечего.

— Немцы везли Валю в Германию,— счел нужным объяснить Володя,— а она убежала из вагона. Ничего не оставалось делать, как искать партизан.

— Откуда ты?

— Из Слободы,— ответила девушка.

— А чья же?

— Романа Голубя, если слышали такую фамилию. Маму Татьяной зовут.

— О, Татьяну Голубь я знаю. Красивая и серьезная женщина. Теперь сама вижу, как ты похожа на нее.

Валя опять покраснела.

— Мама, хватит допрашивать. Дай нам лучше поесть.

— И верно, детки, заговорилась я от радости. Сейчас, сейчас.

Мать вышла в сени и вскоре вернулась с графином в руках.

— Попробуйте настоечки,— сказала она.

Потом достала из печи чугунок с драниками, вывернула их в миску и поставила на стол:

— Кушайте, детки.

Валя ела молча. После завтрака, преодолевая смуще­ние, обратилась к тетке Марии:

— Уговорите Володю не ходить в Слободу. Это очень опасно.

— А зачем ему туда идти?

— Хочет Зининого мужа убить.

— Зачем он тебе, сынок, разрази его гром...

Володя не стал объяснять зачем, заговорил о другом:

— Чуть не забыл, мама. Передай людям, что скоро к вам приедут за хлебом гитлеровцы и те, кто повезет зерно на станцию, назад не вернутся. Отбирать будут молодых, здоровых. Нужно поставить наблюдателей, и как только заметят немцев, пускай все бегут в болото.

— Хорошо, сынок, я предупрежу,

— А теперь нам пора.

— Провожу вас.

На улице было многолюдно: кто нес воду, кто куда-то спешил, а кто просто стоял у ворот своего дома. Володя заметил, что, прежде чем поздороваться, все с удивлением смотрят на него. «И сюда дошли мерзкие слухи обо мне,— подумал он.— Наверное, Зине было бы легче, если б меня не было».

Как быстро во время войны может меняться положе­ние человека! Еще вчера Бойкача вели по огородам с под­нятыми руками, а сегодня он открыто идет с матерью, с подругой-партизанкой, и только попробуй тронь его кто-нибудь! Сила человека не в верном автомате за пле­чом, а в целеустремленности, убежденности в своей пра­воте. Сегодня Володя психологически другой, он ничего не боится и все равно пойдет в Слободу, чтобы рассчи­таться с предателем Копыцким.

Мать проводила сына и девушку до полевой дороги и остановилась.

— Смотрите, дети, берегите себя.

Она поцеловала Володю и, к его удивлению, Валю. Впервые в жизни увидел он такое отношение самого род­ного человека к его подруге. Или мама считала его уже взрослым, или девушка ей понравилась. Ведь раньше, когда речь заходила о девчатах, она тут же старалась переменить тему. Только измена Зины больно задела ма­теринское самолюбие. А с Валей она все время была приветлива.

— Мама первую девушку поцеловала, тебя,— сказал Володя, когда они отошли подальше.

— А ты? — улыбнулась Валя.

— Я?.. — хлопец оглянулся,— Она все еще смотрит на нас.

Последние дни лета были тихие и теплые. Однако бы­строкрылые стрижи уже стаями носились в воздухе, буд­то тренируясь перед отлетом. Загудел паровоз на сло­бодской станции, донеслось эхо пулеметной очереди из-под Жлобина. В Слободе, как и в окрестных деревнях, было тихо.

Когда Володя с Валей пришли к деду Тимоху, тетка Алена уже сидела в избе в окружении партизан. Коман­дир взглянул на переводчика и понял, что ночная операция прошла не так уж плохо. Данилов был взволнован. Если бы не предательство, он сделал бы все так, как планиро­вали. Но даже и в таких условиях смог тяжело ранить генерала. В Слободе только и разговоров о Данилове. Всех пленных, кроме Копыцкого, со связанными прово­локой руками увели на станцию. Штаб сгорел. Люди не знают, удалось ли немцам выхватить что-нибудь из огня. Генерала успели вынести и в сопровождении врачей на автомашине ночью увезли в Жлобин. Некоторые женщи­ны, похватав ведра, прибежали тушить пожар, но немцы прогнали их.

Всю ночь переводчика искали в хлевах, в соседних со штабом избах, и только утром гитлеровцы нашли след, уходивший к болоту.

Володя поблагодарил тетку Алену и сказал:

— Все ясно, товарищи, идем в лагерь. 

13

Двое суток диверсионная группа провела в лагере. А теперь опять шла на выполнение боевого задания. Володя за это время побывал в штабе бригады. Долго разговаривал с Сергеевым и Ядловцем. Они вызвали и переводчика. Из его рассказа командованию стало точно известно, что гитлеровцы планируют вывоз зерна и что вместе с хлебом они намереваются вывезти в Германию рабочую силу. Ядловец и Сергеев решили направить на дороги от Слободы к окрестным деревням боевые роты. А Бойкач получил конкретное задание: немедленно унич­тожить Копыцкого, чтобы тот не выдал местонахождение партизанских отрядов. Володе дали пистолет, бинокль, бесшумку, много капсюлей-детонаторов, шнур, взрывчат­ку. Вернули ему и коня, а группе — баян.

Диверсионная группа остановилась в Нивках. За по­следнее время она выросла. Разрешили Володе принять в группу и Данилова, и невысокого худощавого партизана Калошу, отличного баяниста.

Деревня Нивки стояла рядом с гравийной дорогой. В одном конце ее почти к самым дворам подступал лес, и поэтому для партизан Нивки являлись удобным местом.

Разместились хлопцы в крайней избе около леса, где жила знакомая Толику Зубенку семья. Анатолий при слу­чае наведывался сюда: не столь уж красивой, как голо­систой певуньей была дочь хозяйки избы. Особенно хоро­шо она пела под гитару. Но сегодня стеснялась, сама слушала песни, которые разучивали партизаны. Володя разыскал тетрадь, привезенную из госпиталя. Стоило бая­нисту послушать ту или иную песню, как он тут же под­бирал мотив.

Дружно спели уже знакомую всем «Темную ночь».

— А теперь, хлопцы, давайте!

Девушка, помни меня,

Милая, помни меня,

За тебя и край родной

На бой, на бой...

Вдруг в избу вбежал запыхавшийся деревенский маль­чуган и крикнул:

— Дяденьки, по дороге из Жлобина мчится мотоцикл!

Партизан будто ветром сдуло: все выскочили во двор.

— Хлопцы, на ту сторону дома и не стойте все вмес­те,— распорядился командир, а сам поспешил на улицу. За штакетником во дворе остались переводчик и Валя. Мотоцикл быстро приближался. Володя притаился за воротами и, когда машине осталось проехать метров сто до двора, размахнулся и метнул гранату. Раздался взрыв, юноша нажал на спусковой крючок, но после единствен­ного выстрела автомат заело. Машина остановилась как раз напротив Бойкача. Мотоциклист соскочил на землю, поднял руки, по его лицу струилась кровь. А сидевший в коляске офицер, увидев Володю, приподнялся, сжимая в руке гранату с длинной ручкой. Над головой командира просвистели пули: Данилов на секунду раньше броска успел открыть огонь. Мотоциклист упал, офицер выпрыг­нул из коляски и бросился за угол хлева на другой сто­роне улицы. Валя выстрелила в него, но промахнулась.

— Дай шомпол! — крикнул Бойкач.

Валя подала шомпол и выбежала на улицу. Командир выбил патрон с оторванной шляпкой, перебежал улицу и швырнул еще одну гранату через хлев. Офицер без оглядки бросился по огороду, но вдогонку хлестнула длин­ная очередь из командирского автомата, и, схватившись рукой за бок, немец, наконец, рухнул.

— Хлопцы, сюда! — громко позвал Бойкач, направ­ляясь к убитому гитлеровцу. Тот лежал на спине, широко раскинув руки. Володя снял часы, забрал пистолет, выта­щил из карманов документы и вернулся к мотоциклу, возле которого собрались партизаны. Данилов завел ма­шину, немного проехал и повернул назад.

— Мы далеко отбежали и мотоциклиста даже не ви­дели,— сказал Пылила.

— Как раз наоборот. Проскочил бы он мимо нас, тогда что, догоняй ветра в поле? А так он все время был под огнем. Ну и гранаты ты мне подсунул,— обратился Воло­дя к переводчику.— Такие яйца только под гусыню подкладывать. Разорвалась перед самой машиной и только рожу одному фрицу поцарапала. Вот если бы я «эфкой» своей запустил, она бы их на котлеты перемешала. Отта­щите труп в траву за забор, потом люди похоронят.

— Мы что, уезжаем? — спросил Анатолий.

— Да. Получи немецкий пистолет, и хватит с тебя трофеев в Нивках,— рассмеялся Бойкач.— Поедем в Марковшину, она не на таком бойком месте. Там безопаснее.

Пылила пошел во двор за своей пароконной телегой. Командир с Анатолием сели верхом на лошадей. Данилов завел мотоцикл и усадил в коляску Валю.

Едва партизаны успели оставить деревню и по полевой дороге поднялись на пригорок, как из-за Нивок начал бить пулемет. Пули со свистом пролетали над головами. Все бросились в ложбину, только Данилов, соскочив с мотоцикла, начал копаться в нем.

Володя повернул коня и крикнул:

— Давай быстрее оттуда!

Переводчик сел на мотоцикл и медленно съехал с пригорка.

— Что случилось? — спросил Бойкач.

— Переднее колесо спустило, пробито осколком.

— Сейчас же уничтожь мотоцикл. В партизанах на нем, к тому же неисправном, воевать нельзя.

Валя выбралась из коляски и пошла к подводе. Жаль, конечно, уничтожать машину, но командир прав. Данилов достал канистру, облил мотоцикл бензином, намочил какую-то тряпку, поджег и, шагнув в сторону, бросил еена люк. Машина вспыхнула, как свеча. Переводчик по­бежал догонять своих. Вскоре послышался взрыв: взор­вался бак с горючим.

Пара сильных коней с трудом везла телегу, на которой разместились восемь человек. Володя подумал, что при­дется раздобыть еще несколько лошадей с седлами, и тогда группе будет легче маневрировать. Разведчики знают седельного мастера в какой-то деревне, можно будет заказать ему несколько штук.

Командир обратил внимание на переводчика, который, низко опустив голову, Сидел на задке телеги. Для Дани­лова тут все ново и необычно, ведь к партизанской жизни нужно привыкнуть. Ничего, скоро втянется. Бойкач даст ему такое задание, что грустить не придется. Будет он в своей форме останавливать вражеские машины и подво­дить фашистов к партизанской засаде. А посчастливится, остановит и танк. Первая серьезная операция — на мосту недалеко от Марковщины: сначала надо проследить за движением поездов по железной дороге. Володя не отка­зался от мысли взорвать мост. И когда группа, под видом полицейских, сядет в вагоны, Данилов должен будет себя проявить.

В Марковщину приехали на закате солнца и остано­вились у связного Войтика. Володя спешил. Сняв гимна­стерку и пилотку, он отдал их Ивану Журавчику, а у того взял рубашку, пиджак и кепку. В один карман опустил пистолет, в другой бесшумку и несколько патронов.

— Давай, Валечка, свой карабин и пойдем в Слободу навестить Копыцкого. Почему же вы не желаете нам ни пуха ни пера? — засмеялся Бойкач и, махнув рукой, вместе с Валей вышел со двора.

Солнце садилось в тучи, подул легкий ветерок. Воло­дя свернул с дороги и напрямик, по болоту зашагал к Слободе. Девушка не отставала от него. Шелест листьев березок, шепот елочек нагоняли грусть. Володя думал, что, если бы не было Вали, он совсем бы заскучал. А Ва­ля считала, что, кроме нее, никто не должен был идти с Володей. Рядом с нею он будет цел и невредим. И хотя сердце девушки временами сжималось от тревоги, она предпочитала об этом не говорить.

— Ваши соседи не знают, что ты в партизанах? — спросил хлопец.

— Где точно, не знают.

— Все равно тебе нельзя показываться на улице. Заберись на сеновал и сиди, пока я сделаю свое дело.

— Одна? Боюсь.

— А со мной?

— С тобой — нет. Не нравится мне, что ты такой.

— Какой?

— Можешь вмиг голову сложить. Ну, хотя бы с этим мотоциклистом: хорошо, что офицер растерялся и не вы­хватил пистолет, завозился с гранатой. А иначе выстрел в упор, и все.

— Так и нужно воевать, чтобы враг не успел опом­ниться. Ты жалеешь меня?

— Почему же нет?

— Тогда я буду тебя слушаться... Как темно стало, где же тут была тропинка? А, вот она... По болоту нужно идти тихо.

В деревне загудела машина. Слышно было, что она поехала в сторону станции. Опять к сердцу подкралась тревога. Ночью идти гораздо легче и веселее, когда раз­говариваешь.

— На сеновал я один тоже не пойду. Не смогу ус­нуть,— шепотом сказал Володя.

— Пойдем в избу.

— Опасно, Валечка.

— Тогда и я на сеновал.

— А не боишься?

— Нет, мне с тобой и в глухом лесу не страшно.

Тучи затянули все небо, начал накрапывать дождь.

Валя едва нашла тропинку к своему огороду. Подошли к хлеву.

— Надо бы взять у мамы что-нибудь подстелить,— сказала Валя.

— Не тревожь маму, потом не уснет.

Девушка тихонько открыла ворота.

— Заходи, запремся отсюда.

Валя перелезла через бревенчатую загородку и по­ползла по сену, Володя за ней. Забрались под самую крышу, разворошили сено и улеглись. Юноша обнял де­вушку. Она не сбросила его руку, но тихонько попросила:

— Только не трогай.

Володя прижался лицом к ее щеке и почувствовал, как щека становится все теплее и теплее. Повернув Вали­ну голову, он поцеловал ее в губы.

— Не нужно, я и так тебя люблю,— прошептала де­вушка и начала гладить хлопца по волосам. Наблюдая, как она относится к другим партизанам, Володя считал ее грубоватой. А тут такая нежная рука, такие ласковые губы, такой приятный, с теплым дыханием, шепот... Воло­дя еще и еще раз поцеловал ее, потом спросил, с кем она целовалась раньше.

— Копыцкий хотел поцеловать, так я плюнула ему в лицо. Больше никто. Почему-то меня боятся.

— А вот я не боюсь.

— Ты никого не боишься.

— Да, не боюсь. Но если бы ты сказала мне что-ни­будь грубое, я никогда не дотронулся бы до тебя. Значит, боюсь.

— Зачем мне это? Ты для меня самый красивый и са­мый хороший. И знаешь, когда я к такому выводу при­шла? Уже во время войны. Начала вспоминать, с кем училась, и ты почти каждый день стоял перед глазами. Думаешь, случайно расспрашивала о тебе Зину, когда она приходила в Слободу на разведку? Я ведь знала о твоих отношениях с ней и была довольна, когда она вышла за­муж. Если кто-нибудь спрашивал, почему ни с кем не дружу, я всегда отвечала, что люблю одного. И имела в виду тебя.

— Ну, а если бы ты мне не нравилась?

— Я в это не верила. Когда в девятом классе тебя посадили со мной, классная руководительница сказала, что ты можешь слушаться одну меня.

— Что ж, вывод сделала правильный. Я и тогда лю­бил тебя, но на расстоянии, а классная — раз, и посадила рядом. На некоторое время эта близость меня сковала. Но ведь я ничем даже не намекнул, что ты мне нравишь­ся, правда?

— Я и без твоих намеков это знала. Только кто мы тогда были? Дети...

— А чувства уже пробуждались. Своеобразные, роб­кие, которых нередко сам боишься.

Наступила поздняя ночь, по крыше шелестел дождь, а спать ни Володе, ни Вале не хотелось. Еще больше растревожили они свои молодые души, и их все больше влек­ло друг к другу.

— Я никогда не думал, что целовать тебя будет так приятно,— шептал. Володя.

— А я никогда не думала, что мне так хорошо будет с тобой. Теперь понимаешь, что со мной было, когда услышала, будто тебя уже нет?

— Да... Скажи, кто такой Гут из вашей деревни?

— Мерзость какая-то. Ты должен его знать, он учился в десятом. Одно время повадился ходить к нам. Я спра­шиваю: «Почему ты, такой здоровый, не идешь воевать?» А он отвечает: «Куда я пойду! Я немецкий язык изучаю, прочитал уже много книг. Нужно готовить себя для боль­шой жизни». Я спрашиваю, кто ему даст такую большую жизнь. Нужно идти воевать, а не сидеть на полатях без штанов, в длинной женской сорочке. Правда, собираясь к нам, он все же штаны натягивал.

— Отчаянный храбрец! — рассмеялся Володя.

— Люди говорят, что он не язык изучает, а библию. Баптист какой-то. Выгоню, все равно лезет: он в избу, я из избы. Сядет с мамой и рассуждает, что нам без муж­чины в доме тяжело жить. Хвастается, что сам он хороший хозяин... Мама однажды упрекнула меня: некрасиво так поступать. Я ответила, что уйду куда глаза глядят, если этот болван не отвяжется. Видно, мама сказала ему об этом, перестал ходить. А недавно опять явился, расспра­шивал, где я. Мол, письмо хочет мне послать. Вот уж действительно глупый Гут!

— Почему? Он тебя любит.

— Любить нужно хотя бы немножко похожего на себя человека. Если не внешне, так взглядами на жизнь... А то представь себе: великовозрастный дубина в длинной сорочке сидит на полатях! И из-под потолка по-кошачьи блестят глаза! Нет, Володенька, это не человек, а настоя­щий псих!

Володя обнял Валю за талию и прижался к ее груди.

— Не нужно так. Сейчас встану и уйду. Спи один.

Хлопец отодвинулся.

— Ладно, давай спать.

— Умница, я сама хотела предложить это, но боялась обидеть.

Володя уснул не скоро. Все лежал и думал, думал...

Очнулся от стука в ворота. Проснулась и Валя, быстро спустилась вниз и отодвинула задвижку. Вошла Татьяна Николаевна. Она удивилась, увидав дочь с Володей. Правда, ничего не сказала, но чувствовалось, что ей не­ловко за Валю. По словам Татьяны Николаевны, ничего опасного в деревне не было, и они пошли в дом. В сенях Володя шепотом признался девушке, что ему стыдно.

— Ничего, мама должна знать, что партизанам по-всякому приходится ночевать. Главное — как я себя веду.

— А я думал, что и тебе неловко.

Скоро пришла Татьяна Николаевна. Она рассказала о последних событиях в Слободе. Видела и того пленного, который предал своих товарищей. Он теперь бегает по домам в немецкой форме и выгоняет людей на работу в лес. Но после исчезновения Данилова гитлеровцы отно­сятся к Копыцкому недоверчиво. Спать ему все равно приходится на полке в бане, хотя и без охраны.

— Он по дворам с оружием бегает? — спросил Володя.

— С винтовкой.

— И почему же каждый день?

— Работа разная. Вчера погнали на станцию, оттуда заставили везти на подводах цемент или еще что-то, не знаю. Другой раз в лес ведут или землю копать. Скоро опять забегает. Правда, на нашей улице распоряжаются солдаты, он — на соседней. Люди видели, как немцы из­бивали тех пленных. Ненавидят Копыцкого, но и боятся больше, чем гитлеровцев.

— Значит, мне нужно спешить. Плохо, что Копыцкий орудует не тут. Винтовку с собой не возьмешь, из писто­лета можно прикончить, но поднимется тревога. Придется из бесшумки.

— Ты хочешь его убить? — удивилась Татьяна Нико­лаевна.

— Да. Обязательно.

— Днем? У нас молодые хлопцы по улицам не ходят. Тебя любой немец задержит.

— Дайте какое-нибудь старое платье, только пошире.

Хозяйка открыла шкаф и достала коричневое платье с пояском.

— Вот-вот, хорошо,— кивнул Володя.

Он вышел в сени и скоро вернулся переодетый:

— Валя, дай мне свой карабин.

Он вложил в магазинную коробку два патрона для бесшумной стрельбы, засунул карабин под платье и под­вязался поясом. Бесшумку и пистолет положил за пазуху. На голову повязал платок в горошек.

— Чем не женщина? Теперь пойду через огороды на Карпиловскую улицу. В каком бы дворе там лучше засесть?

— Где есть лошадь,— Татьяна Николаевна подвела хлопца к окну.— Видишь дом, крытый гонтом? А рядом, справа, еще хата. В ней живет старик, его каждый день куда-нибудь гоняют.

Володя шел быстро, рукой прижимая оружие к телу. Добравшись до нужного места, он лег между грядами, как раз напротив входа в сени, снял с головы платок и за­крепил бесшумку на стволе карабина. Вскоре по улице прошли два немецких солдата, потом проехал грузовик и остановился невдалеке. Бойкач решил: «Наверное, гру­зовик повезет людей на работу».

Возле калитки остановились два немца. Один что-то говорил, второй молча размахивал руками. Но как только они вошли во двор, Володя в переднем сразу узнал Ко­пыцкого. Тот открыл дверь сеней, пропуская напарника вперед, и, пока немец переступал порог, юноша успел прицелиться. Держась за ручку двери, Копыцкий шагнул следом, и тут щелкнул боек затвора. Все еще держась за ручку, предатель зашатался. А Володя мгновенно бро­сился за угол хлева, подсунул карабин под платье и по­бежал. Он был уже во дворе Татьяны Николаевны, когда на Карпиловке один за другим грохнули два выстрела.

— Пошли скорей,— вбежав в избу, сказал он Вале.— Я только переоденусь.

Огород Татьяны Николаевны упирался в болото, и они быстро пробежали его.

— Только сейчас вздохнул легче,— улыбнулся хлопец, когда деревня осталась далеко позади.

— Копыцкий один был? — спросила Валя.

— Нет, с немцем. Тот вошел в избу первым и не за­метил, как Копыцкий зашатался и повис на двери. Ну и переполох поднимется среди гитлеровцев! Они же ничего не знают о нашей бесшумке. Даже Данилов спрашивал, что это за штука... Татьяна Николаевна что-нибудь гово­рила о нашем ночлеге?

— Задавала хитрые водросы. Я призналась, что люб­лю тебя, но до свадьбы еще далеко. Закончится война, мы пойдем учиться. А ты ей понравился, говорит, парень хороший. Мы теперь в лагерь пойдем?

— Пожалуй, нет. Пошлю кого-нибудь из хлопцев, пускай доложит командиру, что с Копыцким покончено. Отряды охрану усилили, опасаются, чтобы этот предатель карателей не привел. Даже думали, не перейти ли в дру­гое место. А мы начнем готовиться к самой сложной ди­версии, какой у меня еще не было. Ты, понятно, с нами не пойдешь.

— Нет, пойду! Я буду рядом с тобой!

— Но это очень опасно;..

— А для тебя не опасно?

— Не одолел Копыцкий, значит, буду жить сто лет, не меньше.

— Володенька, я с тобой.

— Сказал — нет, и все! Ты будешь песни с баянистом петь,— улыбнулся Володя.— Одно задание командира и комиссара мы с тобой уже выполнили.

— Ты выполнил, а что я!

— Выполняли вместе. Не обязательно обоим стрелять.

— А какая операция теперь?

— Пригородный поезд ходит от Жлобина в Слободу и возвращается назад. Нужно взорвать мост и спустить состав в речку.

— Ты как выдумаешь что-нибудь, ужас берет! Не дождемся мы освобождения, хотя и армия наша уже близко.

— Я все делаю для того, чтобы освобождение пришло скорее.

Начался крупный дождь. Володя снял пиджак. При­крыв им головы, они ускорили шаги.

Подрывники не ожидали, что командир вернется так скоро. Одни пели в избе у Войтика, другие отправились в соседние хаты к девчатам. Только Данилов сидел в оди­ночестве и дымил самокруткой.

— Папирос уже нет? — спросил у него Бойкач.

— Нет.

— Привыкай к самосаду. Деды всегда выручат.

— Почему так быстро? — спросил Федя Кисляк.— А говорили, что вернетесь суток через трое.

— Там нечего больше делать. Скопытили Копыцкого, все.

Данилов поднял голову и удивленно посмотрел на Бойкача. Очевидно, подумал, что и с ним могло такое же произойти, если бы не встреча с Володей. Сразу повесе­лев, переводчик поинтересовался:

— Как же вам это удалось?

— Во дворе, из бесшумки. Правда, был в платье Валиной мамы и бежал, как женщина.

— Признаться, я мало верил и успех, но неудобно было предупреждать командира, а тем более останавли­вать. Волновался за вас. Ох, как хорошо, что прикончили эту мразь! Ребята рассказывали о нем: первостатейный негодяй!

— Так, брат, и воюем. У нас фронта нет.

— Действительно, сложная война.

- Виктор, придется тебе отправиться в лагерь и до­ложить, что Копыцкий убит. Скажешь, что дня через три группа вернется. Если для нас срочных поручений не бу­дет, можешь остаться в лагере. Старайся обходить дерев­ни стороной.

Виктор вскинул винтовку на плечо и ушел. Володя сел возле старого Войтика и начал расспрашивать его о при­городном поезде. Старик сказал, что первый раз поезд уходит из Жлобина очень рано, а возвращается из Сло­боды, когда становится светло. Через полчаса — второй рейс. Немцы пользуются пригородным мало, больше ездят железнодорожные рабочие и служащие немецких учреж­дений. Сам Войтик лишь одни раз воспользовался им: съездил в Жлобин, когда его сын, партизанский связной, служил в полиции. После потери связи с Володей сын стал помогать диверсионной группе из-за Днепра, а не­давно ушел к партизанам.

— Он для нас много полезного сделал, хороший па­рень,— сказал Бойкач.

— Последнее время за ним начали следить, пришлось скрыться.

— Домой не приходит?

— Был один раз. Из-за Днепра сюда не легко до­браться.

Володя встал, прошелся взад-вперед по комнате, взял бинокль.

— Пойду понаблюдаю за железной дорогой.

Вышел во двор, приставил лестницу к стене хлева и за­брался на крышу. Вначале осмотрел железнодорожное полотно, потом окрестности. «Что это за подвода поехала из Марковщины на Нивки?» — удивился хлопец и начал внимательно присматриваться, кто сидит на телеге. Сразу узнал Виктора: не пошел пешком, а решил ехать, для этого и взял у кого-то лошадь, «Погнал же его черт в Нивки, надо было стороной обойти! Вчера в деревне оста­вили труп немца, а сегодня он прется туда!»

Командир спрыгнул с крыши и побежал в дом.

— Федя, сейчас же разыщи Анатолия и быстро при­шли его ко мне!

Федор исчез за дверью, а Бойкач продолжал ругаться, расхаживая по комнате. Правильно говорят: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет!»

— Товарищ командир, в чем дело? — спросил Да­нилов.

Володя не успел ответить, прибежал Толик.

— Быстрее седлай Вороного и мчись по дороге на Нивки. Виктор поехал туда на телеге, может быть, успе­ешь догнать. Отбери лошадь. Пускай идет пешком и, как я говорил, не заходит в деревни.

Анатолий убежал.

— У кого из ваших односельчан серый конь? — спро­сил у Войтика Володя.

— Серый с черным хвостом и гривой?

— Да.

— Во-он хатка,— показал старик через окно.

Бойкач не выдержал и отправился к хозяину лошади. Обычно крестьяне сами подвозят партизан от деревни к деревне, а Виктор поехал один. Неужели решил на под­воде добираться до отряда? Это было для командира загадкой.

В избе он застал одну хозяйку. Та рассказала, что муж косит сено, а партизан спешил и пообещал оставить коня в Нивках, в первом же дворе при въезде в деревню. Хозяин должен вечером пойти и забрать.

Володя вернулся к Войтику, опять забрался на крышу и стал наблюдать. Было видно, как под горою около са­мых Нивок Анатолий остановился и повернул назад. А подвода уже исчезла из виду. «Не догнал, но почему не поехал дальше?» — задумался командир. И тут услышал, что со стороны Жлобина приближается поезд. Напротив Марковщины поезд остановился, из вагонов вышли не­сколько рабочих, и пригородный пошел дальше. «Навер­ное, завтра мы тебя отправим в последний путь»,— поду­мал хлопец.

Прискакал Анатолий, и командир спустился с крыши. Он сразу заметил, что у Толика бледное лицо и нервно дрожат руки.

— Виктора, наверное, убили,— Анатолий почесал за­тылок.— Не видел, но думаю, что так. Как только он подъехал к деревне, послышались выстрелы. Я даже слышал крики немцев и решил туда не соваться.

Володя созвал ребят в избу.

— Случай с Виктором,— сурово заговорил он,— дол­жен стать для всех уроком. Этот урок показывает, какое бездарное решение можно принять и погубить самого се­бя. Захотелось подъехать... Ведь это то же самое, как если бы мы с Валей сели на лошадей и поехали в Сло­боду. Да немцы за три километра от деревни увидели бы нас! Жаль его мать: потерять двух сыновей за один год. Зря я его послал. Думал, будет лучше, пусть посидит в лагере. А его, оказывается, нельзя было и на шаг от себя отпускать. Иван, с донесением пойдешь ты. Знаешь, о чем доложить командованию?

— Я слышал, что вы говорили Виктору.

— Стоит ли поспешно делать такое заключение? А вдруг Виктор жив? — высказала сомнение Валя.

— Как он может быть жив, если я слышал три вы­стрела из немецкой винтовки и даже голоса немцев? — не согласился с ней Толик,

— Как бы мы ни хотели этого, но спастись он мог только чудом. Гадать не будем. Иди, Иван, но держись подальше от Нивок. Напрямик, мимо болота: и ближе, и безопасней. Счастливой дороги,— пожелал на проща­ние Бойкач.

Настроение у партизан было испорчено. Все сидели молча. То ли случай с Виктором взволновал их, то ли ответственная операция, которую командир намечает провести завтра, заранее беспокоила каждого. Потеря товарища всегда оставляет отпечаток в душе каждого бойца. Человек задумывается тогда и о своей судьбе. Если бы знать, что тебя ждет!.. Обычно все волнуются перед ответственной операцией, перед разведкой в логове врага, а гибнут в большинстве случаев там, где смерти и не ждут.

— Калоша, сыграй полонез Огинского,— вдруг попро­сил Володя,— я его очень люблю.

Хлопцы немного оживились. Заиграл баян. Казалось, мелодия полонеза не заполняет избу, не вырывается за ее окна, а вливается в душу каждого партизана, бурлит в ней. Подперев рукой подбородок, Валя сидела возле стола и смотрела в окно. Большие черные глаза ее забле­стели, как переспевшие вишни, омытые росой, в лучах восходящего солнца. Чуть трепетали ноздри, легкий ру­мянец окрасил свежее лицо.

Володе очень хотелось знать, о чем думает Валя. На­верное, с каждым парнем бывает такое. Но это остается только желанием, а верить приходится одним словам. Володя верил всему, что говорила ему Валя. Глубокая задумчивость ее трогала хлопца.

Баян еще не умолк, когда в избу вошел высокий, су­тулый, худой человек. Он поздоровался и остановил взгляд на переводчике. С минуту стоял молча. Не ошибся ли. А потом взглянул на Анатолия, и губы тронула улыбка.

— Проходите, дядька Дмитро! — сказал Толик.

Он знал этого человека. Дядька Дмитро, в прошлом лесник, стал партизанским связным. Он живет в Нивках. Анатолий еще вместе с Миколой несколько раз бывал у него.

Связной искренне рассмеялся, шагнул от порога:

— Я растерялся, думал, тут немцы с полицаями сидят.

— Что вы, это все свои,— улыбнулся Толик.

— Не вашего ли партизана убили у меня на глазах? Я узнал лошадь из Марковщины и решил прийти сюда.

Дядька Дмитро рассказал, что он косил за деревней в кустах и вдруг слышит: в конце деревни стреляют. А через несколько минут показалось, что кто-то бежит и стонет. Дмитро присел за куст. Мимо пробежал парень: в одной руке винтовка, вторая болтается и вся в крови. Возле канавы парень присел, снял кепку, зачерпнул ею воды и начал пить. Дмитро хотел уже подойти к нему, но невдалеке послышались шаги. Присмотрелся и увидел двух немцев. Они крались, как хищные звери, останав­ливались и рассматривали кровь на листьях березок, на траве. Поняв, что предупредить хлопца уже не удастся, Дмитро затаился под кустом. Сделав еще несколько ша­гов, гитлеровцы увидели партизана. Один из них вскинул винтовку, прицелился и выстрелил. Парень поднял голо­ву, взглянул на небо и ткнулся лицом в траву...

— Боже ты мой, в жизни не видал такого зверства,— как от острой боли, сморщился рассказчик.— Фашисты оттащили труп от канавы, достали штыки и присели около него. Просверлили лоб, вырезали пятиконечную звездуи такую же звезду на груди. Потом вымыли штыки в ка­наве, забрали винтовку и со смехом, весело пошли назад. Я перенес труп в кусты и накрыл ветками.

Придя в деревню, Дмитро увидел у забора запряжен­ную в телегу лошадь. Одна из женщин сказала, что на ней и приехал партизан. А в Нивки еще накануне прика­тило много гитлеровцев. Они забрали труп своего офицера и сгоревший мотоцикл. По дороге ехать не решились, ду­мая, что она заминирована, и двигались по полю. В де­ревне остались человек пятнадцать фашистов и грузовик.

— Неизвестно, в какую сторону пойдет грузовик, а то и в самом деле заминировали бы дорогу,— задумчиво ска­зал Бойкач.

— В Марковщину не поедут, побоятся,— покачал головой Дмитро.

— Знаю, но в сторону Жлобина или Слободы? Вы, дядька Дмитро, немного подождите нас. Соберемся и пойдем, похороним Виктора. Не по дороге пойдем, а в обход. Где Пылила?

— Тут он, у соседа.

— Вернее, у соседки. Сейчас же приведи его, Толик, и попроси там лопату. А ты, Федя, возьми лопату, топор и пару гвоздей у дядьки Войтика.

Войтик открыл сундук и достал простыню.

— Спасибо,— поблагодарил Володя.— Возьми, Ва­лечка.

Близился вечер хмурого и долгого дня. Друг за другом партизаны молча шли среди кустов по мокрой траве. И только вблизи Нивок дядька Дмитро вышел вперед.

— Где-то здесь близко,— сказал он.

— Подойдем к канаве, оттуда вам легче сориентиро­ваться,— предложил командир.

— Да нет, вон под тем кустом он.

Дядька Дмитро подошел, отодвинул ветки. Партиза­ны окружили труп и на минуту замерли.

— Давайте отнесем к дороге и похороним на обочи­не,— предложил Володя.— Павел, сруби вон тот дубок: временно поставим дубовый крест.

Над землей сгущался сумрак. Партизаны похоронили своего друга. Они не посадили цветы на свежей могиле, не смогли дать прощальный салют. Молча ушли, чтобы завтра опять вступить в бой и отомстить врагу за боевого товарища.

Вернулись авдеревню, когда было уже совсем темно. Войтик сварил большой чугун картошки, поставил миску помидоров со сметаной. Даже принес сена, подготовил постель на полу. На этот раз Бойкач решил назначить часового: тревожила близость Нивок. Но хозяин заверил, что все равно не уснет.

— Дайте винтовку, я посторожу,— сказал он.— Каж­дый кустик знаю, каждый столбик, ночью никто не по­дойдет. Так что спите спокойно. А ты, Валя, ложись на мою кровать.

— Только обязательно разбудите на рассвете, мы должны успеть к поезду. Возле моста все как было, так и осталось?

— Раньше в домике было шестнадцать, а теперь че­тырнадцать немцев. Ночью по обе стороны моста стоят часовые. Как только начинает светать, один из них за­бирается в клетку на крыше.

— Это я знаю.

Взяв винтовку, Войтик вышел во двор.

— Хлопцы, давайте еще раз все продумаем и обсудим. У нас два вещевых мешка тола, гранаты есть у всех и по­вязки полицаев у каждого. Анатолий, к своей «эфке» при­вяжи еще две четырехсотграммовые шашки. Ты первый бросишь гранату в окно, и взрыв должен получиться очень сильный. Как только поезд остановится на полустанке, мы должны быть на месте. Данилов, а за ним Гриша — сразу на паровоз, чтобы немецкий машинист не успел поднять шум. Скажешь ему пару теплых слов, а Гриша пристукнет из пистолета. Думаю, в вагонах не услышат. После этого Данилов — к нам. Мы сядем в вагон, Гриша поведет паровоз. Скорость должна быть неболь­шой, потому что мост близко. Дальше действуем так: Данилов приглашает солдата перейти во второй вагон, из которого мы переведем рабочих в следующий. Как только солдат войдет, Анатолий бьет его из бесшумки. Ты не морщись! Они не миндальничали, расстреливая твою семью! Данилов приводит второго гитлеровца, потом по­следнего: немцы всегда ездят втроем. Если их окажется четверо или пятеро, будем бить из пистолетов, если еще больше, сойдем на остановке перед мостом, позовем Гри­шу, и сразу — отход. Но это на крайний случай. Возле моста Гриша останавливает поезд, я из бесшумки снимаю часового на крыше, все бежим к дому и бросаем гранаты в окна. В это время Павел несет тол к мосту. Валя, на­верное, с нами не пойдет.

— Пойду!

— В какой же роли ты будешь, женщина-полицейский, что ли?

— Возьмешь мою винтовку, когда войду в вагон. Буду не полицаем, а его женой.

— Как вы думаете, хлопцы?

— Пускай идет,— в один голос ответили подрывники.

— Ладно, только я и на остановке буду с автоматом и с твоей винтовкой.

— Хорошо.

— Товарищ командир, почему на паровозе один ма­шинист? — спросил Данилов.

— Тут всего пути пятнадцать километров. Видно, нем­цы считают, что кочегар не нужен. Я этим тоже интере­совался.

— А какие обязанности выполняют в вагонах сол­даты?

— Вроде проводников: в этом поезде могут ездить лишь те, кто работает на немцев. У посторонних и подо­зрительных солдаты проверяют документы. Есть еще вопросы?

Вопросов не оказалось, и Толик предложил ложиться спать. Но каждый продолжал обдумывать план действий. Володя не раз предупреждал, что бой всегда вносит в планы свои коррективы. Внесет ли завтра? Заранее ни­кто не мог этого предсказать. Данилов подумал, что за всю войну он ни разу не участвовал в такой сложной операции. Вначале фашисты не придавали большого зна­чения действиям партизан, описывая их в своих газетах как вылазки одиночек-бандитов или фанатиков. Данилов же среди этих ребят не увидел ни одного фанатика. Он упрекал себя за то, что раньше не подумал, чем может быть полезен для партизан. И теперь засыпал с радост­ным удовлетворением от мысли, что попал в такую груп­пу. Здесь он сумеет проявить себя! У немцев был лишь их языком, а тут стал воином!

Спит Марковщина, укрытая темным покрывалом ноч­ного неба, спит вместе с ней и группка партизан. Зато над Слободой время от времени влетают ракеты. Тре­вожно спит гитлеровская дивизия. Да и как не трево­житься, если за одну ночь был тяжело ранен генерал, сгорел штаб, а сутки спустя от партизанской пули погиб их верный слуга Копыцкий...

Перед рассветом с поста вернулся Войтик и зажег лампу. Пора вставать. Хлопцы начали переодеваться: снимали рубашки, брюки и у Пылилы, как у старшины, получали немецкую форму и нарукавные повязки поли­цаев. По очереди смотрелись в зеркало. Каждому каза­лось, что чужая форма не может скрыть его истинную принадлежность. Послышался смех, посыпались шутки и неожиданные клички. Пылилу тут же прозвали «Фриц — арийская кровь», и тот обиделся, даже рассердился.

— Если бы ты теперь зашел к самому фюреру,— не удержалась и Валя,— он бы не усомнился, что ты не Фриц.

— Правильно,— подхватил Толик, привязывая шашки взрывчатки к гранате.— Еще и оставил бы в Германии, чтобы Павел мог участвовать в племенном деле по выве­дению чистой арийской расы.

— А что? — ухмыльнулся Пылила.— На такое дело я, пожалуй, пригодился бы.

Все захохотали.

Забросив вещевые мешки за плечи, диверсанты выш­ли из дома и направились к железной дороге. Вскоре на слободскую станцию прибыл пригородный поезд.

— Оттуда паровоз пойдет задом,— сказал командир Данилову.

Дойдя до насыпи, группа остановилась на вытоптан­ной площадке. По шпалам шагали два обходчика. Бросив взгляд на мнимых полицаев, немцы прошли дальше.

— Что это за солдаты? — спросил Данилов.

— Охраняют определенный участок дороги,— ответил Бойкач.— Скоро повернут назад.

На остановку пришли еще три человека в потрепанной одежде, рабочие-путейцы. Приближался поезд.

Володя наблюдал за товарищами, которым с трудом удавалось спокойно стоять на месте. Он и сам чувствовал, как до предела напряглись его нервы. Наконец поезд остановился, и командир увидел, как Данилов и Гриша быстро поднялись в будку машиниста. Через минуту там довольно громко хлопнул выстрел, Данилов спрыгнул на землю и подбежал к группе.

Паровоз начал рывками трогаться с места. Диверсан­ты вскочили в вагон. В нем сидело человек десять мужчин в гражданской одежде. Бойкач быстро прошел в задний вагон, но и там немцев не оказалось. Вернувшись, Володя попросил пассажиров пройти в конец поезда. Некоторые сразу встали и пошли, а человека три-четыре сделали вид, будто не слышат. Станут они, важные птицы из немецких учреждений, подчиняться какому-то полицейскому... Бой­кач подмигнул Данилову, и тот, подскочив, так облаял «птиц» на чистейшем немецком языке, что они мгновенно исчезли.

В опустевшем вагоне остались только партизаны.

Бойкач и Данилов перешли в соседний, ближе к па­ровозу. Вот они, три немца: двое сидят рядом, одии на­против. Подойдя к ним, Данилов что-то сказал одному из немцев, и тот послушно последовал за ним. Володя отправился дальше. Больше в поезде гитлеровцев не было. Вернувшись, он увидел, что Данилов уводит сразу обоих немцев. Одного Анатолий прикончил из бесшумки, а вто­рого переводчик пристрелил из пистолета.

— Больше в вагонах немцев нет,— сказал коман­дир,— я проверил. Толик, дай бесшумку, скоро мост.

В окнах зеркалом блеснула река. Гриша убавил скорость.

- Подъезжаем. Приготовиться! — Володя вышел в тамбур.— Толик, станешь за мной, я отдам тебе винтовку. А вы разойдитесь по другим тамбурам.

Заскрежетали тормоза, и поезд остановился. Гитлеро­вец на крыше дома с удивлением посмотрел на паровоз. Володя прицелился ему в грудь и выстрелил. Выстрела никто не услышал, а немец упал на колени, скорчился, но тоже успел выстрелить в ответ. В окно полетела бро­шенная Анатолием граната. Володя шмыгнул возле двери и бросил гранату в другое окно. Взрывы, один за другим, встряхнули весь дом. Командир бросился в коридор, как вдруг у него перед глазами промелькнула длинная ручка немецкой гранаты и полетела прямо под ноги Федору. Володя выпустил очередь из автомата в дверь, и на порог, головой вперед, вывалился фашист в нательной рубашке.

Командир поспешил к Феде. Тот лежал на земле и, будто крыльями, размахивал руками. Осколки гранаты разорвали Федору живот. Володя приподнял голову то­варища, но глаза его уже потускнели.

В стороне, согнувшись, ойкала Валя.

— Меня ранило,— сказала девушка, показывая на ногу выше колена. Кровь текла из раны в сапог. Бойкач сорвал с себя сорочку и перевязал рану. Из дома слы­шались одиночные выстрелы: Данилов и Анатолий доби­вали раненых гитлеровцев.

Командир побежал к мосту. Там уже стоял Павел с вещевыми мешками.

— Некоторые пассажиры хотели удрать через мост, но я их повернул назад,— сказал он.

— Молодец! Неси большой мешок на середину моста.

Володя подложил две плитки тола под балки моста около самого паровоза и соединил их детонирующим шну­ром. К одной плитке прикрепил капсюль-детонатор с полуметровым отрезком бикфордова шнура. Наибольшие заряды тола он положил на середине моста, возле быков. Там бикфордов шнур был покороче. Командир решил сначала взорвать середину моста, пустить поезд, а потом взорвать мину с края. Таким образом половина моста разрушится и вместе с паровозом рухнет в реку.

— Павел, беги! — Володя поджегбикфордов шнур и поспешил ко второй мине.

На середине моста прогремел взрыв.

— Гриша, пускай паровоз и удирай! — крикнул ко­мандир.

Паровоз тронулся и медленно пополз по мосту, уткнул­ся тендером в прорыв и забуксовал. Грянул второй взрыв, и паровоз, волоча за собой вагоны, вместе с половиной моста полетел в речные волны.

Тем временем обыскали дом. В боковушке нашли много сыра, консервов, сигарет. Но командир приказал взять только два пулемета, автоматы и винтовки: при­дется нести тело Федора и помогать Вале.

— В боковушке есть носилки,— сказал Анатолий.

— Положите на них Федора, надо быстрее уходить.

Путь предстоял далекий и почти все время полем. Вале было очень тяжело идти. Она и сама не знала, что в ноге сидит еще один осколок, впившийся в мякоть до кости. Володя снял с ноги девушки сапог, осмотрел рану и уви­дел острый конец толстого металлического осколка. По­пытался вытащить его, но пальцы соскальзывали. Тогда Володя прилег, крепко стиснул конец осколка зубами и потянул к себе. Валя вскрикнула, упала на траву, но осколок уже был в зубах у Володи. Только теперь из раны ручейком потекла кровь. Бойкач туго перевязал рану и натянул сапог. Девушка поднялась, сделала несколько шагов.

— Кажется, теперь легче,— неуверенно сказала она.

— Давай я понесу тебя, догоним ребят.

— Что ты, пойду сама.

— Как это вы с Федором попали под гранату?

— Заметили на пороге коридора немца в белом, но он быстро бросился назад. Мы за ним, а он — гранату...

— В таком бою всегда нужно прижиматься к стенам дома, а вы...

— Ой, как жалко Федю,— поморщилась Валя и оста­новилась, держась за Володино плечо.— Какие-то мураш­ки перед глазами забегали.

— Не хочется даже в отряд ехать. Двух человек по­теряли. Так через неделю от группы ничего не останется.

— А сколько мне придется пробыть в лагере?

— Это тебе врач скажет.

— Пока буду лежать, ты никуда не пойдешь.

— Почему?

— Не пущу!

— Милая моя, думаешь, без тебя меня убьют? Я же говорил: если Копыцкий не убил, то буду жить долго.

— Все равно не пущу!

Пока они добрались до дома Войтика, хлопцы успели переодеться и запрячь лошадей. Командир тоже пере­оделся, туже подтянул седло на кобыле, и группа двину­лась в путь.

— Куда поедем? — спросил Пылила.

— В Дубовую Гряду. Надо похоронить Федю Кисляка в родной деревне, в присутствии матери, родных и одно­сельчан.

В полдень диверсанты были в Дубовой Гряде. Володя попросил стариков сделать гроб и вместе с Валей отпра­вился к матери. Мария испуганно глянула на сына, по­рывисто прижала к груди:

— Боже, как ты изменился! И Валю не узнать...

— Федя Кисляк погиб, а Валя ранена. Нужно сделать перевязку.

— Сейчас простыню разорву.

На улице громко затарахтели колеса телеги и утихли. Володя глянул в окно: подъехали его ребята, даже ко­былу пригнали.

— Что-то неладное. Пошли, Валя.

Во дворе встретили Анатолия. Тот крикнул:

— Возле болота немцы!

— Много?

— Человек тридцать.

— Поехали!

Володя вскочил в седло и, сдерживая кобылу, поехал позади телеги. Поравнявшись с Комячовой хатой, он бро­сил взгляд на окна. Опершись на подоконник, на улицу смотрела Зина. Вдруг она оттолкнулась руками от подо­конника и исчезла. И все же Зинин взгляд тронул хлопца, хотя он и не понял почему. Потому ли, что Володя убил Копыцкого, или прежние их отношения эхом отозвались в душе?..

Дубовая Гряда осталась далеко позади. Партизаны ехали по лесной дороге. Володя поравнялся с телегой и спросил у Вали, как она себя чувствует;

— Больно, особенно когда телегу на корнях трясет,— ответила девушка.

— Терпи, Валечка, скоро доедем.

Невесело было у командира на душе. Легко возвра­щаться в лагерь, когда выполнишь задание и все твои бойцы целы. И как тяжело сейчас... Он задумался, долго смотрел вперед, где переплетенные лапы елей создавали над дорогой замысловатый туннель. 

14

Аисты покинули свое гнездо на вершине дуба. Теперь они не возвращались даже на ночь, хотя улетать на юг было еще рано. В гнезде чирикали воробьи. Они любят аистиные гнезда, весной и летом выводят в них своих детей. Но устраиваются жить не в каждом: воробьям не­обходимо присутствие людей. Не было бы здесь партизан, не прилетели бы и воробьи из сожженных фашистами деревень. А теперь вот скачут по тропинкам лагеря, лезут на кухне под столы — подбирают крупу и хлебные крош­ки. Желторотым птенцам своим с утра до вечера носят гусениц, мух, жучков, очищая лес от вредных насекомых. И любопытно, что здесь, в глубоком лесу, где люди всегда вооружены, воробьи их не боятся. Стоит партизанам пе­рейти в другое место, как и воробьи в отлет. Может быть, и не полетят за партизанами, но обязательно переберутся в какую-нибудь деревню или к землянкам, в которых теперь приходится жить многим. Кажется, не было бы людей, не стало бы и этих сереньких пташек. Погибли бы они, особенно зимой.

Володя подошел к дубу, глянул на гнездо аистов и по­думал: «Улетели куда-то на приберезинские луга длин­ноклювые великаны и ловят там ужей и гадюк». Хотя хлопец и не видел, как аист расправляется с гадюкой, но читал об этом. Да еще бабушка рассказывала ему инте­ресную легенду об аисте.

Дал бог человеку завязанный мешок и говорит: отнеси на болото и закопай, только смотри не развязывай. Но человек был очень любопытный. Решил развязать мешок и посмотреть, что в нем. И едва развязал, как все гады выскочили и расползлись. Бог узнал об этом, рассердился и сказал человеку, что будет он аистом до тех пор, пока не переловит всех гадов, которых выпустил. Так с тех пор уже много тысячелетий ходит бедняга и всматривается себе под ноги: ищет, где ползет уж, слизняк, гадюка...

Много разных легенд рассказывала бабушка своему внуку. И Володя, когда был маленький, верил в них. Рас­сказала она и о появлении кукушки, лягушки.

Жил-был человек-колдун. Стоило ему захотеть, и он мог превратиться в птицу, волка. Были у него жена и дочь. Однажды они поссорились. Муж-колдун вышел из хаты, залез на сеновал и лег отдохнуть. Жена и дочь сговорились, подперли двери и подожгли сеновал. Когда загорелся и сам колдун, он крикнул: «Тебе, моя жена, век куковать и своей пары не знать, а тебе, моя дочь, век об землю биться». Так жена колдуна стала кукушкой, а дочь лягушкой.

Вспомнив эти легенды-небылицы, Володя улыбнулся, сорвал несколько желудей с ветки дуба и отправился в шалаш к Вале.

Девушка лежала на сеннике, держа в руках газету. Увидев Володю, она отвернулась, закрыла газетой лицо и заплакала. Бойкач присел рядрм.

— Миленькая,— ласково заговорил он,— ты обиде­лась, что я вчера к тебе не зашел? Напрасно, утром я за­бегал, но ты так сладко спала, что пожалел будить. А вскоре вместе с группой ушел на задание. Если б ты знала, на какое задание мы ходили!

И Володя рассказал, что несколько недель назад из штаба соединения пришел приказ принимать в партиза­ны всех парней, мужчин и девчат даже без оружия, по­тому что гитлеровцы при отступлении устраивают обла­вы и вывозят наших людей в Германию.

Отряд быстро рос. И вот разведка доложила, что в Жлобине остановилась воинская часть, якобы готовя­щаяся снова блокировать партизан. Командование бри­гады решило сделать запас продуктов хотя бы дней на десять.

В разговоре с командиром роты Володя предложил не посылать“йовичков на заготовку продуктов: не зная гра­ниц партизанской зоны, они по ощибке начнут брать скот, муку и другие припасы у партизанских семей или ’ у тех, чьи сыновья и отцы сражаются на фронте. Воро­бейчик одобрил это предложение, тем более что Бойкач сам вызвался съездить на выполнение задания. Еще раньше Володя слышал, что в бараках довоенной МТС, р§дом со слободской станцией, живут семьи полицейских. Партизаны туда не заходят. А говорят, в хлевах там полно свиней. Почему бы не «позаимствовать»?

Группа все время шла лесом. Обогнули Слободу и во второй половине дня были в кустах недалеко от бараков. До вечера наблюдали. В бараки забегали полицаи, но на ночь все они отправились в казарму на станцию, пре­вращенную в своеобразную крепость: вокруг двух кир­пичных домов деревянные, засыпанные песком завалы, над ними колючая проволока, в завалах бойницы. На путях стоят какие-то вагоны.

Наступила полночь. Партизаны пробрались во двор, сразу вывели из хлева лошадь и запрягли в телегу. По­том открыли свинарник, где за перегородкой из жердей, головой к двери, лежала огромная свинья, а по другую сторону перегородки штук пять подсвинков. Прикрыв перчаткой зажигалку, Володя посветил, а Анатолий про­сунул между жердей бесшумку и выстрелил в голову свиньи.

Бойкач не понял, что произошло дальше. Вдруг разом рухнула перегородка, и он вылетел на свинье за двери, упал и обжег руку зажигалкой. Свинья с пронзительным визгом носилась по двору, запряженная лошадь броси­лась к воротам, зацепила, разнесла их и умчалась по полевой дороге. Со станции по крыше хлева ударила пулеметная очередь, только щепки посыпались. Партизаны мгновенно залегли. Свинья все еще хрипела посе­редине двора, с ночного поля доносилось тарахтение те­леги, и тут по ней начал бить миномет.

Володя поднялся и подошел к свинье — посмотрел, не доходит ли. Но она сидела неподвижно, и лишь в гор­ле клокотала кровь. Хлопец пнул сапогом в лопатку, что­бы свалить ее, но свинья вскочила и опять завизжала. Пулеметная очередь на этот раз пришлась по двору. Пу­ли пробарабанили по штакетнику, отскочив рикошетом от земли. Володя бросился со двора, за ним все хлопцы.

— Гори она огнем, эта зараза! — выругался коман­дир и упрекнул Анатолия:— Ты же выстрелил в лыч, и пуля вышла под шеей!

— Я бил между глаз,— оправдывался Толик.

— А может, надо было между ушей. Черт его знает! Такая работа не для диверсантов.

По дороге ребята пробовали шутить над командиром, лихо проехавшимся на свинье, но тот, все еще сердясь, не реагировал на шутки.

— Пошли мы, Валечка, в Дубравку,— продолжал хлопец.— Люди дали нам буханок десять хлеба. С тем и вернулись.

— Почему же ты сразу ко мне не зашел?

— Задержался в землянке у Воробейчика, там все начальство собралось. С полчаса хохотали над моим рас­сказом о том, как брали полицейскую свинью...

— А что командир сказал?

— Что? Не поп, говорит, так и не облачайся в ризу.

— Видишь,— улыбнулась Валя,— пошли без меня, так и со свиньей не смогли справиться.

Володя нагнулся и начал целовать ее. Девушка вы­свободилась.

— Что ты делаешь? Увидят! — прошептала он.

— Пускай смотрят, при всех буду целовать тебя.

— Вон сколько девчат в отряд пришло, они засмеют нас. Это не хлопцы, которым все равно. Все ребята из нашей группы уже знают или догадываются о наших отношениях, а никто слова не сказал. Были бы это де­вушки...

— Я девичьих душ не знаю, кроме твоей. Скажи луч­ше, как нога?

— Лежу спокойно — не болит. Но врач пока не раз­решает ходить.

— И не нужно. Пока что я из отряда никуда не уйду. Только пошлю двух наших ребят за Березину, под Речицу.

— Зачем?

— Там была до войны в лесу смолокурня, и осталось много смолы, Они должны привезти сюда бочку: есть идея сжечь деревянный мост у Днепра, в устье Добасны. Это на окраине Жлобина. Мост длинный, я по нему еще до войны много раз ходил. Правда, теперь там очень сильная охрана, но больше полицаев, чем немцев.

— Опять что-то выдумываешь. Хватит с тебя одного моста. На нем будто в пекле побывали, а теперь лезешь в Жлобин. На тот мост нужно всем отрядом идти.

— Отрядом? — удивился Володя.— Чтобы ввязаться в бой со жлобинским гарнизоном? Нет, достаточно на­шей группы. Мне нужна только связь с двумя полицаями, которые в условленную ночь будут в числе охраны. А по­том Данилов тихо снимет немца возле казармы, и по­шло... Вот, миленькая, как,— хлопец взял руку девушки и поднес к губам.

— А я встану и поговорю с командиром роты. Он тебе не позволит это делать. Воробейчик не захочет, чтобы группа погибла.

— Ты будто сговорилась с ним. Он почти то же самое твердил мне перед прошлой операцией. Но есть еще и отрядные, и бригадные командиры. А Сергеева я убедить сумею, он мне верит.

— Скоро наши придут, а ты хочешь голову сложить. Почему другие партизаны так не лезут на рожон?

— Мы — диверсионная группа, у нас свои цели, за­дачи и свое назначение. Видишь, занялся я хозяйствен­ными делами, на свинье проехался, а толку не получи­лось.

В шалаш заглянул политрук роты.

— Вот где он,— улыбнулся Пинчук.— Был бы я де­вушкой, так позавидовал бы раненой.

— А почему не мне? — спросил Володя.

— С таким орлом бесполезно в этом деле тягаться.

— Не переоценивайте меня. Вы командир и можете любому орлу крылья обрезать, как лжесаблин сделал со мной.

— Ну, лжесаблин — исключение. Пойдем, Володя, к Булынке.

Бойкач встал, одернул гимнастерку, поправил пилот­ку и повернулся к девушке:

— Валечка, я еще зайду.

В землянке командир отряда и начальник штаба си­дели над картой.

— Бойкач, найди Данилова, и оба ко мне,— распоря­дился Булынка.

— Есть! — Володя вышел.

Подрывники всегда держались немного в стороне от остальных партизан. Откуда появилась такая традиция, никто не мог бы сказать. Вначале получилось так, что они последними строили свой шалаш, а поэтому строили на окраине лагеря. Со временем окраина и закрепилась за ними, где бы ни останавливался отряд.

Сейчас в шалаше негромко играл баян, ребята без слов напевали мелодию вальса. Володя вызвал Дани­лова.

— Нас приглашает командир отряда.

Данилов торопливо отряхнул брюки, застегнул пуго­вицы френча.

— Неудобно,— провел он ладонью по щеке,— не успел побриться.

— Что ты, Николай, у нас на это не обращают внима­ния. Можешь отпустить бороду хоть до пояса.

— Нет, мы должны встречаться с немцами, а они да­же на карикатурах рисуют партизан с бородами.

— Верно, я об этом не подумал.

В землянке Булынка пригласил их сесть.

— Слушай, Данилов, это ваша дивизия — я имею в виду ту, в которой ты служил,— прокладывала железно­дорожную колею в сторону Шатилок?

— Один батальон нашей дивизии. Мы тогда стояли в Жлобине, а батальон готовил колею, чтобы поездом подвозить строительные материалы к укреплениям.

— Почему же ее проложили только до леса?

— Считали, что пока достаточно. Планировалось проложить дальше, когда закончится строительство ук­реплений около Слободы.

— А скоро оно закончится?

— Не могу точно сказать. Но торопятся. Возможно, и скоро.

— Володя, может быть, стоит заранее поставить на насыпи около леса десятка два противотанковых мин? Начнут гитлеровцы класть рельсы дальше, они и срабо­тают.

— Согласен, товарищ командир. Только нужно, чтобы столяры сколотили из досок ящички для мин нажимного действия. Натяжного действия не годятся, немцы заметят их и снимут. А ящичек закопал в землю, и пускай стоит.

— Сделают, размеры ты им сам дай. Данилов, не зна­ешь, где уже построены укрепления, а где только наме­чаются?

— Интересовался.— Данилов склонился над кар­той.— Где тут Слобода?

Булынка подчеркнул название деревни и передал ка­рандаш Данилову. Тот начал ставить на карте точки и тире, а там, где строительство намечалось, вопроситель­ные знаки. Булынка и Хоромец внимательно следили за движениями его руки.

Командиру отряда было лет тридцать, но худощавое, клинообразное, морщинистое лицо его выглядело стар­ше. Тонкие губы словно подчеркивали строгость Булынки, а серые глаза, глубоко сидящие под покатым лбом, смотрели прямо и открыто. Володя только теперь заме­тил, что, когда командир отряда поворачивает глаза, у него нервно дрожат веки. Наверное, результат контузии, полученной в начале войны.

— Так... Эти координаты мы сообщим дальше. Нуж­но, чтобы наша армия знала о гитлеровских укреплениях около Слободы, — сказал Булынка и начал складывать карту.

— А второй вопрос? — подмигнул начальник штаба. И командир отряда с улыбкой обратился к Володе:

— Наседает командир разведки, чтобы из твоей груп­пы забрать Данилова.

У Бойкача заходили желваки на скулах, раздулись ноздри. Булынка постарался успокоить его: мол, он только спрашивает, а решения никакого еще не прини­мал.

— Тогда скажите, зачем он им? — произнес Володя.

— Для разведки,— вмешался Хоромец.

— Ездить по партизанской зоне и наблюдать, куда направляются немцы? Скажите своему новому началь­нику разведки, что он еще мало знает партизанскую борьбу! Наша группа по чужим разведданным никогда не действовала и действовать не будет. Мы в первую оче­редь сами разведчики. Позовите начальника разведки й устройте ему и мне экзамен. Даже не мне, а хотя бы Пав­лу Пыл иле: убежден, что Павел лучше знает сегодняш­нее положение во всей зоне, до самого Жлобина, чем ко­мандир разведки! Впрочем, зачем я все это доказываю? Спросите у Данилова, где он считает себя наиболее по­лезным.

Данилов сразу сказал, что не хочет уходить из группы Бойкача. Раньше он не представлял себе, что есТБ* пар­тизаны, практически оказывающие такую большую по­мощь Красной Армии в деле разгрома врага. И в первую очередь — это партизаны^иверсанты.

— Видите? — обратился Булынка к Пинчуку и Хо­ромцу.— Убедились? Я вообще не хотел ставить этого вопроса. Хлопцы правы: они не просто диверсанты, а диверсанты-разведЧики. Стоит именно так назвать их груп­пу, как все требования командира разведки отпадают. Хорошо, ребята, можете идти.

^— Не люблю я таких командиров,— выйдя из зем­лянки, сказал Володя Николаю^Не может командо­вать своим подразделением так, чтобы оно всегда было в действии, в повседневных даисках новых методов разведТЙГ, йорьбы. а все путает, всех поднимает. Ведь ни один разведчик еще не бывал в Слободе, где уже столь­ко времени стоит вражеская дивизия! А у него есть чу­десные ребята, только он не умеет организовать их, на­править туда, куда надо.

— Когда я радом, с командиром, могу сделать все, что он скажет. А самостоятельно принимать решения еще не смог бы, для этого нужен опыт,— задумчйво про­изнес Данилов.

Они подошли к своему шалашу. Володя вызвал Ка­лошу и попросил зайти с баяном к Вале. Пригласил и Николая, но тот ответил, что должен выстирать кое-что из своего белья.

Валя обрадовалась:

— Вот молодцы, даже с баяном! А то так скучно лежать.

Увидев баяниста, две незнакомые девушки подошли к шалашу и остановились у входа. Калоша пробежал пальцами по клавишам. Володя запел:

Темная ночь,

Только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах,

Тускло звезды мерцают...

И чем дальше он пел, тем сильнее и сильнее звучал его голос. Девчата присели. Когда Володя умолк, они попросили повторить песню. Но хлопец запел другую:

Вьется в тесной печурке огонь.

На поленьях смола, как слеза...

— Товарищ партизан,— не зная, как к нему обра­титься, спросила одна из девушек,— где вы научились петь такие песни?

— У меня их целая тетрадь.

— Как бы их переписать?

— Попросите у Валечки, тетрадь у нее.

— Дайте, пожалуйста, мы вам быстро вернем.

Валя достала из-под подушки и протянула тетрадь.

Девчата ушли.

Женщина, принесшая ужин для Вали, удивленно посмотрела на Калошу, которого еще не знала, а потом на Володю. И сразу улыбнулась, поздоровалась с ним: Бойкача она кормит уже второй раз, видела, как плака­ла по нем Валя, да и сама не раз вытирала слезы. Сей­час тетя Настя была очень довольна, что юноша и де­вушка вместе. Она иначе и не называла их, как своими детьми.

— Может, и тебе, Володя, принести ужин?

— Что вы, тетя Настя, я же здоров. Сейчас приду на кухню.

Калоша ушел. Женщина присела на его место.

— Как я рада,— заговорила она,— что вы вместе. Смотрю на вас, вспоминаю свою молодость, и самой лег­че жить. Я тоже любила парня, в одной комсомольской ячейке были. Его в тридцать первом году кулаки через окно застрелили. Ой, сколько я слез пролила! Он на те­бя был похож, Володя. Когда первый раз увидела тебя, подумала, что вот погибнет человек, а все же через не­сколько лет где-то родится такой же. И Валечка такая славная. Береги ее, сынок, уважай.

Валя доела гречневую кашу с молоком, отдала тете Насте миску и поблагодарила.

— На здоровье, дитя мое, скорее вставай. Пойдем, Володя, тебя накормлю,— сказала та.

Володя ушел следом за женщиной, а Валя положила руки под голову и закрыла глаза. И поплыли перед ней картины прошлого. Увидела себя на жлобинской станции, где их, женщин и девчат, гитлеровцы вталкивали в ва­гон для отправки в Германию. И вот представила себя в чужой стране... Мелькают лица фашистов, которых видела здесь, на белорусской земле. Все они смотрят на нее как на существо, не имеющее ни разума, ни души, ни человеческих чувств вообще. Как страшно! Валя от­крыла глаза. «Хорошо, что я лежу тут. Хотя уже темне­ет, но сейчас придет Володя. Почему фашисты считают нас животными, а не людьми? Разве Володя глупее или слабее какого-нибудь фрица? Нет! Был бы глупее, не бил бы так смело и беспощадно «умных» вояк! Гитле­ровцы еще опомнятся и признают наш ум»,— думала Валя.

Грустно человеку одному, тем более, когда он прико­ван к постели. Какие только мысли не лезут в голову! Радостно и весело на душе, когда ты кого-то ждешь, но нестерпимо горько, если он не приходит в назначенное время.

Вале казалось, что Володи нет очень долго. Девушка встала, немного прошлась по лагерю и вернулась в ша­лаш. И тут, наконец, появился Володя.

— Думала, ты уже лег спать. А я только что вставала.

— Зачем?

— Выспалась. Что же теперь делать в такую длин­ную ночь? Раньше ночи пролетали мгновенно.

— Валечка, разведчики рассказали, что партизаны из нашей бригады перехватили немцев, направлявшихся в Дубовую Гряду. Помнишь, мы от них удирали. Боль­ше десяти человек убили, двух раненых взяли в плен, остальные разбежались по болоту. И обоз с зерном вер­нули. Пленные говорят, что прислали нового командира дивизии, а он всего боится. Дом, где он живет, охраняет полвзвода солдат. Без охраны шага не ступит. А я по­думал: Сергеев обещал направить засады, но их все нет. Ведь и из нашего отряда одна рота тоже где-то в засаде,

— Поэтому ты и задержался?

— Нет, еще заходил к столярам, дал заказ на ящики для мин.

— А я думала, что уже поздно и ты постеснялся прийти.

— Я никого не стесняюсь и сегодня буду спать здесь.

— Но что люди скажут!

— Пускай говорят. Обо мне слухи шли, что я убит, а я жив... Какая ты теплая, а у меня нос холодный, да?

— Нет.

— Признаться от чистого сердца, я даже доволен, что тебя ранило. Только, конечно, легко,— шептал хло­пец.

— Володя, что ты говоришь?

— Сжечь мост через Добасну будет очень трудно, но мы пойдем. И я рад, что тебя не будет там. Страшно представить себе, что враги убьют тебя или меня... А когда я один, у них шансов наполовину меньше.

— Не понимаю я твоей теории. Небось, считаешь — какая, мол, от нее польза...

— Нет, не считаю. Еще один винтовочный ствол в сторону врага нам не помешает. Просто жалею тебя,— Володя крепко обнял девушку и прижал к себе.

— Не нужно, нога болит. Ты что, так и будешь всю ночь спать?

— Сниму сапоги и усну. Завтра придется идти под Слободу ставить мины на железнодорожной насыпи.

— Ты же говорил, что будешь долго в лагере.

— Я был бы, но посылает командир отряда. Это за­дание совсем легкое.

— Завтра же и назад?

— Ага.

Валя умолкла, притих и Володя. Оба лежали и смо­трели через вход в шалаш на небо, по которому круглый шар луны быстро мчался на запад. Нет, это не луна мчится, а облака плывут с запада. Чуть покачиваются под ветром деревья, в лунном свете поблескивают листья. Но и луна не стоит на месте. Вот она передвинулась в просвет между деревья ми и лунный свет упал на забин­тованную ногу девушки. Володя поднял голову и натя­нул на ногу одеяло.

— Не спишь? — спросила Валя. —И я нет. Нога что-то горит. Днем ничего, а ночью хуже.

— Нужно накрывать ее, в тепле раны лучше зажи­вают.

— Кто это тебе сказал?

— Я, может, тяжелее был ранен, знаю.

— А моя нога не чувствует холода.

— Не чувствует, только колено как лед.

— Я лежала и думала: что мы будем делать, когда придут наши? Представляла себе, как идем по улицам красивого города, в какой-нибудь институт.

— Теперь нет красивых городов, все разрушены.

— А Москва — нет.

— Ты хочешь в Москву? Тебя туда не пустят.

— Ну и пускай. А тебя?

— О, миленькая, таких героев много, всех в Москву не заберешь. Придется восстанавливать свои города, скажем, наш Гомель или Минск, и учиться там... Будут люди, будут чудесные города, будет и жизнь...

Валя заметила, что Володя говорит с паузами, засы­пает, и умолкла, хотя сама уснула не скоро. Она слыша­ла, как прошумел дождь, невдалеке заржала лошадь, словно малое дитя, прокугукала сова. И наконец насту­пила тишина.

Утром Бойкач сбегал в мастерскую, где сколачивали ящики, и группа начала готовиться к выходу. С коман­диром отправлялись четверо хлопцев, поэтому решили ехать не верхом, а на подводе. Пылила и Иван ушли за Березину, чтобы привезти смолу. Калоше, несмотря на его возражения, пришлось остаться в лагере. Впрочем, парень не очень переживал по этому поводу: ведь его, как и других участников уничтожения железнодорожного моста и пригородного поезда, командование предста­вило к правительственной награде. Не представили только командира группы, и Володя знал почему. Серге­ев сказал, что за свой поступок Бойкач заслуживает су­рового комсомольского взыскания. Даже если бы он бросил гранату под ноги только себе, все равно должен был бы понести наказание. Правда, командование учло все обстоятельства, при которых произошел этот позор­ный поступок, и решило простить Бойкача. Однако с на­граждением все же воздержались. И хотя Володя еще раньше был награжден дважды, такое решение все же обидело его. Правда, перед друзьями вида не подавал. Тем более что сполна рассчитался с предателем, который чуть не довел его до преступления. А себя убеждал, что другого выхода у него в ту минуту просто не было.

Опираясь на палку, Валя вышла проводить друзей.

— Давай с нами,— в шутку предложил Анатолий.— У нас задание такое, что можно и с палкой выполнить.

— Смеешься, а мне так не хочется оставаться одной.

— Как одной? Столько народу! — Анатолий обвел лагерь рукой.

— С ними — не то.

— А с кем тебе то? — хлопец подмигнул, кивнув в сторону Бойкача.

— Правильно сказала,— Володя чмокнул девушку в щеку и направился к подводе.

Ехали быстро: железнодорожную насыпь командир собирался заминировать днем. Мины придется хорошень­ко замаскировать. Недаром ребята взяли баклаги с во­дой: ночью прошел дождь, и разрыхленную землю на ми­нах надо будет побрызгать водой, чтобы она, подсохнув, не отличалась от остальной.

— Сегодня поедем по новой дороге,— сказал Володя Анатолию, который правил лошадьми.

— По какой новой? — спросил тот.

— По старой немецкой, для нас она и будет новой. Помнишь, они проложили ее, еще когда ходили поезда.

— А, знаю. Там будет значительно ближе.

Только выехали на бывшую немецкую дорогу, как лес содрогнулся от мощных взрывов, а со стороны Сло­боды донеслись взрывы потише. Ребята недоуменно пе­реглянулись. Но, услышав новые, поняли: фашисты обстреливают из орудий Волчий Лог, где прежде распола­галась бригада. Кто-то подсказал гитлеровцам это место, но с опозданием.

Володя спрыгнул с телеги и почти на четвереньках взобрался на крутую железнодорожную насыпь. Посмот­рел в бинокль и удивился: на краю леса, на путях, сто­яло что-то, немного похожее на паровоз. Вдруг оттуда в сторону леса вырвались клубы дыма. В Волчьем Логе опять послышались взрывы. Над лесом появился немец­кий самолет — корректировщик. Видно, он и обнаружил в Волчьем Логе землянки и шалаши, которые партизаны не уничтожили перед уходом. А сейчас на железнодо­рожном пути стоял гитлеровский бронепоезд и вел ар­тиллерийский огонь по давно покинутому бригадой ла­герю.

Бронепоезд прибыл на слободскую станцию в ночь перед диверсией подрывной группы на мосту. С какой целью он прибыл, неизвестно. Возможно, для поддерж­ки блокады, намечавшейся гитлеровцами. Но разведчи­ки слышали, что немецкую воинскую часть из Жлобина почему-то быстро отправили на Чернигов. Наверное, на фронте у них дела неважные. Бронепоезд оказался отре­занным взрывом моста и за это решил отомстить парти­занам: не уничтожит, так хотя бы напугает их. Бросать саперную дивизию на партизан гитлеровское командова­ние не хотело: ввяжется в бой и не успеет закончить глав­ное — строительство укреплений. А фронт уже не столь далеко.

Самолет продолжал кружить над лесом. Не прекра­щал огня и бронепоезд.

Володя скатился с насыпи и подбежал к ребятам. По виду командира диверсанты догадались, что у него роди­лась новая идея.

— Поехали быстрей,— вскочил на подводу Бойкач.— Бронепоезд стоит как раз у того места, где мы должны поставить мины. Остановимся примерно за полкилометра от него. В кустах нас не заметят. Пойдем в обход, по лесу,— пускай себе бьет над нашими головами, пробе­ремся в болотце напротив слободских огородов и подло­жим мину под рельсы. Пойдет бронепоезд назад и напо­рется.

Диверсанты заехали в чащу и остановились. Володя взял кусок детонирующего шнура и на обоих концах его зубами закрепил два капсюля. Гриша опустил в свой вещевой мешок плитку тола. Оставив одного из хлопцев стеречь лошадей, Бойкач быстро повел подрывников по лесу. К болотцу пришлось ползти: невысокий редкий кус­тарник не позволял подняться во весь рост. Наконец по­добрались к самой насыпи и метрах в двадцати от нее залегли.

— Николай, я думаю, мину подложишь ты,— сказал Володя.— Если тебя и заметят, тревогу не поднимут: подумают, что свой. А как надо подкладывать, сейчас покажу. Гриша, дай тол. Один капсюль вот в эту дыроч­ку, я его сам закреплю. Отгребешь песок между шпалами, подсунешь тол под рельсу, а вот этот, второй капсюль положишь поверх рельса головкой по направлению к по­езду. Держи кусок хлеба, мякишем прилепишь капсюль к рельсу.

— Понятно,— кивнул Данилов и направился к насыпи. Но едва дошел до нее, как тут же почему-то присел и пополз к рельсам. Быстро поставив мину, он вернулся к хлопцам.

— На той стороне насыпи какой-то старик собирает в кучу сучья,— объяснил Николай.— Я не хотел, чтобы он меня заметил.

— Быстрее к лесу,— сказал Володя.— Это теперь главное.

Не успели подрывники доползти до первых молодых сосенок, как издали послышался стук колес бронепоезда. Не дожидаясь, пока он появится из-за леса, хлопцы вскочили и бросились бежать. Добежали до опушки и залегли. Отсюда были хорошо видны слободские огоро­ды. Володя поднес к глазам бинокль.

— Не тот ли старик идет, которого ты видел? — спро­сил у Данилова. Николай кивнул.

Бронепоезд двигался медленно. Ребята не спускали с него настороженных глаз. И вдруг — взрыв, стальная махина вздрогнула, немного проползла по насыпи и оста­новилась. Послышалась очередь из пулемета, уда­рил залп из пушек. Третья изба с краю деревни, куда на­правлялся старик, сперва окуталась дымом, а потом по крыше ее поползли огненные языки.

— Неужели они не знают, что в Слободе их вой­ска? — повернулся Володя к Николаю.

— Почему, знают. Наверное, немцы заметили чело­века около насыпи, а после взрыва увидели, как он побе­жал, и ударили по нему и по дому, к которому он на­правлялся.

— А если в том доме были немцы?

— Бронепоезд из фронтовых частей, а фронтовики никогда не считаются с тыловиками. Могут такое нароч­но сделать: мол, давайте и их погоняем, сидят и не видят, что творится у них под носом. Разрешите на минутку бинокль.

— Держи.

Данилов посмотрел в бинокль.

— Разозлились, как черти, вот и бьют куда попало,— усмехнулся он.— Столовая уже горит... И хлев в сосед­нем дворе... А возле пожаров ни души... Сгорит деревня, слишком близко стоят избы.

— Не пойдем же мы тушить,— пожал плечами Бой­кач.— Хотя и немного, но бронепоезд поврежден, вот и злятся: вспомогательному поезду к нему теперь не по­дойти.

— Легче проложить дорогу от Шатилок, чем восста­новить взорванный нами мост,— заметил Гриша.

— На этом участке вдоль насыпи сплошной лес,— сказал Володя,—представляешь, сколько понадобится войск? Ну, ладно, пора. Поставим мины и в лагерь.

Бросив последний взгляд на бронепоезд, хлопцы тро­нулись в дуть. Жалко было деревню, где пламя ползло из одного двора в другой, охватывая крыши крестьянских изб, но ничем не поможешь...

Во второй половине сорок третьего года гитлеровцы были особенно злы. Они не могли примириться с тем, что им, которые в течение стольких лет чувствовали себя лучшими воинами в мире, теперь приходится отступать и на каждом шагу терпеть поражение. Вот и старались все уничтожить на лути отступления. Даже железную дорогу, по которой уже не придется ездить. На многих участках фашисты пускали два сцепленных паровоза, которые тащили за собой крюк, взламывающий шпалы. Но не только советских людей и их труд уничтожали фашистские варвары, а и природные богатства. До ка­кой же дикости может дойти человек, если ему упорно внушают, что он, именно он превыше всех людей на зем­ном шаре, он — сверхчеловек!

Вот и сейчас двуногие звери, на груди у которых тус­кло блестят железные и рыцарские кресты, жгут без­защитную белорусскую деревню. Матери с детьми на ру­ках выскочили из едкого дыма, жмутся к кустам, голо­сят. Как они будут жить, чем кормить детей? Но это не волнует гитлеровцев. Они охотно избавят женщин и де­тей от мучений, но только пулей. Разве не находили пар­тизаны на пепелищах детские трупы в собачьих норах, под развалинами печей, а в одной сожженной приберезинской деревне голову мальчика в чугуне? Нет, фашист­ских извергов не тревожит жизнь нашего ребенка, потому что жить на земле дозволено только им!

— И в эту сторону по железной дороге не сделают ни шагу,— поставив мины, сказал Бойкач.— Не подни­майтесь, как бы не заметили и не начали палить в нас из пушек.

— Я немцев очень хорошо изучил,— встал во весь рост Данилов.— Они бдительны тогда, когда берут верх. А как попадут в тяжелую обстановку, становятся беспо­мощными. Убежден, что команда бронепоезда заперлась и глушит шнапс. Не захотят даже выслушивать претен­зии командования саперной дивизии. Наоборот, потре­буют, чтобы те отремонтировали мост, бронепоезд и да­ли возможность скорее убраться отсюда.

— Черт их знает, возможно, и так. Вокруг бронепоез­да не видно ни души,— глядя в бинокль, произнес Бой­кач.— Пускай сидят, а нам пора ехать.

И опять колеса телеги Затарахтели по корням де­ревьев. Лошади, как обычно, домой бежали охотнее и быстрее, чем из дома. 

15

Земля покрылась сединой и ожидала, когда подни­мется солнце и озарит своими лучами поля, луга, доро­ги. Тогда опять ярко зазеленеет отава, более четкими станут рисунки дорог. В густой небесной сини поплывут белые паутинки — корабли паучков-десантников. Быва­ло, часами простаивал Володя на лугу, наблюдая за ни­ми, потом бежал к отцу или матери и спрашивал, откуда берутся такие паутинки. Отец ответит, что из пауков, и все. А сына это не удовлетворяло.

Теперь же не только он, но и все хлопцы их группы время от времени посматривают вверх и наблюдают не столько за белыми паутинками, сколько за черными па­уками, за крестами на крыльях гитлеровских стервятни­ков. Фронт близко, и вражеские самолеты все чаще и ча­ще полосуют небо над белорусской землей.

Бойкач со своей группой сидел километрах в семи от Жлобина возле большого камня на окраине лесной про­секи и ожидал полицейского, который должен был прий­ти на связь. Предстояла вторая встреча с ним, с более конкретным и серьезным разговором. От нее будет зави­сеть дальнейший план действий группы: пойдет она на уничтожение моста через Добасну или не пойдет. Все необходимое для сожжения моста диверсанты подгото­вили: с трудом, но привезли бочку смолы, выплавили из снарядов достаточное количество тола, даже припасли два мешка сухих смоляков. Но крайне необходим был бензин, и полицейский Банник обещал принести канистру. Командир считал, что больше ничего не потребуется, кроме устранения главной помехи.

Сразу за мостом, на высоком крутом берегу реки, стоит большой дом. От него начинается улица протянув­шаяся к базарной площади города. В одной половине дома находятся четверо гитлеровцев во главе с комен­дантом участка, в другой девятнадцать полицаев со сво­им начальником. Они-то и охраняют мост. Часовым воз­ле дома днем и ночью был кто-либо из полицейских, но с месяц назад комендант стал назначать на ночные де­журства и своих солдат. Метрах в четырехстах от до­ма расположен немецкий хозяйственный взвод, который подчиняется коменданту.

Бойкач знал: чтобы уничтожить мост, надо уничто­жить и этот дом, и его обитателей. Иначе поднимется тре­вога, и группе не уйти: вокруг открытое поле. Снимать часовых на мосту, делать ночной налет на дом Володя не решался и поэтому, после долгих поисков связался с Банником. Помог в этом старый Войтик из Марковщины: познакомил Бойкача с родственником полицая, а тот и устроил встречу.

В заранее условленное время из кустов на тропинку вышли двое полицейских. Командир насторожился: Бан­ник не знал, что Володя будет с группой, в прошлый раз они встретились один на один. Поэтому, когда полицей­ские подошли, Бойкач внимательно всмотрелся в глаза Банника. Но тот сегодня был весел и спокоен и прежде всего представил своего друга:

— Орлов.

— Ну и фамилия у тебя,— улыбнулся Бойкач.— Со­всем не подходит для службы в полиции.

Орлов покраснел, опустил глаза.

— Ничего, не стесняйся, фамилия наша. Ты сможешь стереть с нее позорный налет, и она опять зазвучит по-нашему. Верно я говорю, ребята? — обратился командир к товарищам.

— Правильно! — послышались голоса.

— Видишь, все так думают,— похлопал Володя Ор­лова по плечу.— Не боялся к нам идти?

— Боялся, но подумал: лучше погибнуть, чем продолжать службу в полиции.

— Давно ты там?

— Уже три месяца.

— А я в партизанах недавно: всего два года.

Орлов не понял шутку, начал рассказывать, что сам он из Жлобина, дома осталась одна мать, в полицию по­пал по мобилизации.

— Хорошо, наши новые друзья. Скажите, пожалуй­ста, вам на месте виднее: как можно сжечь мост?

— У нас же есть канистра бензина,— начал Банник,— мы закопали ее под обрывом около моста. Нужно идти тогда, когда мы с Орловым будем в охране. Вместе обольем бензином и подожжем. Мы и еще канистру до­станем.

— А дальше что? Возле дома окопы, траншеи. Вы­скочат ваши и из пулеметов, автоматов, винтовок приж­мут нас на голом поле. Значит, чтобы уничтожить мост, нужно уничтожить и всех ваших?

— Добрая половина полицейских почти открыто го­ворит, что надо установить связь и уйти в партизаны. Стоит ли им навязывать неоправданный бой?

Бойкач подумал.

— Правильно, не стоит,— согласился он.— Нужно предупредить тех, кто за нас, что придут партизаны. Да­ту не называй, а последи за ними. У вас у всех одинако­вый пароль?

— Да.

— С немцем, который будет нести охрану, на их язы­ке поговорит наш товарищ. Он и коменданта, и осталь­ных солдат с бесшумной навестит. А я с хлопцами зайду к полицейским. Только нужно, чтобы в это время дежу­рил свой человек.

— Будет! Устроим подмену,— пообещал Банник.

— Где находится оружие полицейских?

— В козлах около порога.

— Отлично. А где спит ваш начальник?

— Он бывает только днем и вечером, а ночует неда­леко, у одной женщины. Она развелась с мужем.

— Хлопцы, самолет идет прямо на нас! — крикнул Данилов.

Все бросились за деревья и не успели оглянуться, как самолет чиркнул по земле и перевернулся вверх колеса­ми. Произошло это настолько неожиданно, что понача­лу все растерялись.

А над неудачно приземлившейся машиной уже кружил второй стервятник с черными крестами на крыльях.

Сделал разворот и пошел на посадку. Но садился не на стерню ржаного поля, а на ровную и широкую лесную просеку, которую, очевидно, никто никогда не пахал. Диверсанты бросились к самолету, и тут Володя Бойкач совершил непоправимую ошибку: не добежав метров пя­тидесяти, он выпустил по машине очередь из автомата. Самолет сразу тронулся с места. Хлопцы стреляли вслед ему из винтовок, но самолет оторвался от пригорка и взле­тел.

Володя готов был сквозь землю провалиться от сты­да и гнева на самого себя: растяпа, упустил! Хлопцы со­чувствовали ему, но помалкивали, вместе с командиром шагая к перевернувшейся мащине.

— Тот, наверное, садился, чтобы этому помочь,— сказал Банник.

— Конечно,— буркнул Бойкач.

Немецкий летчик был жив, но кабину так прижало к земле, что он не мог выбраться. Партизаны принялись освобождать немца. Опустившись на колени около ка­бины, Данилов услышал, как тот кричит: «Скорее спа­сайте, мне очень плохо!»

Хлопцы спешили: из Жлобина в любую минуту мог­ли подоспеть гитлеровцы. Но крыша кабины деформи­ровалась, и сбить ее прикладами удалось с большим трудом. Наконец летчик просунул в образовавшееся отверстие сначала руку, потом голову, а дальше ребята сами вытащили его. Немец с минуту полежал на траве с закрытыми глазами, потом медленно обвел взглядом своих освободителей. Увидев парня в пилотке с красной звездочкой, он широко раскрыл глаза и крикнул:

— Кто вы?

— Партизаны,— спокойно ответил Данилов.

Летчик начал подниматься, и Володя успел заметить, что правая рука его скользнула к кобуре пистолета. Однако вытащить оружие гитлеровцу не удалось. Ко­роткая автоматная очередь, и немец, с перебитой выше кисти рукой и простреленным боком, упал на крыло са­молета.

— Данилов, обыщи его и возьми документы,— сказал Володя.— У кого есть патроны с бронебойно-зажига­тельными пулями?

— У меня,— ответил Анатолий.

— Где в их самолете находится бензобак?

— Не все ли равно? Пальну в нескольких местах, пуля найдет.

— Валяй.

Подошел Данилов и начал просматривать документы гитлеровца.

— Оказывается, он член национал-социалистской партии.

— А что он тебе говорил? — спросил Бойкач.

— Сорок семь самолетов сбил и, говорит, не думал, что его встретит такая смерть в свинской России. С го­нором, гадюка!

— Пускай так и висит на крыле, а ты, Анатолий, стре­ляй. Давайте отойдем подальше.

Толик выпустил несколько пуль, и пылающие облом­ки машины разметало взрывом.

Больше тут нечего было делать, и все вернулись в лес. Бойкач спросил у полицейских, не попадет ли им от начальника за долгое отсутствие. Но оказалось, что оба дежурили прошлой ночью, а с утра отпросились сходить в Жлобин. Вследующий раз будут охранять мост через две ночи на третью.

Володя специально подчеркнул, что очень скоро при­дут наши войска и нужно торопиться совершить подвиг. Банник и Орлов поклялись делать все зависящее от них. Командир понимал этих молодых парней, не являвшихся социальными врагами, а попавших в полицию по при­нуждению. Ведь оба мечтали как можно скорее вырвать­ся из нее, уйти к партизанам. Банник поначалу считал, что стоит прийти к ним с оружием — и партизаны поли­цейскую службу ему простят. Но наслушался разговоров старших полицаев, и его охватил страх. Поверят ли ему партизаны? Как убедить их, что он не изменник, а чест­ный советский парень? Все эти страхи чуть-чуть рассея­ла встреча со стариком из Марковщины: тот сказал, что вначале нужно установить связь с партизанами, выпол­нить какое-нибудь их задание, а уж потом можно будет перейти в отряд.

К счастью, так и получилось: связь есть. И теперь Банник, а с ним и Орлов искренне хотят помочь партиза­нам, чтобы до прихода наших войск на их счету была хотя бы единственная боевая заслуга перед Родиной.0

— Приходите к мосту послезавтра в двенадцать или в час ночи,— сказал командиру Банник.

— Мы приедем.

— Ну, приезжайте. Только не сразу на мост, а то часовой немец услышит шум телеги и насторожится.

— Учтем. Так что прощаемся до послезавтрашней ночи.

— Будем ждать.

Полицейские пошли на полевую дорогу, а партизаны направились в Дубовую Гряду.

Шли они по задумчивому осеннему лесу и рассужда­ли о том, что могло случиться с фашистским самолетом, совершившим вынужденную посадку. Одни утверждали, что отказал мотор, другие считали, что немцы возвраща­лись на базу после воздушного боя, в котором одна из машин была подбита. Ведь наши бомбардировщики со­вершают налеты на вражеские объекты не только ночью, но и днем. Обычно их прикрывают истребители, об этом недавно сообщалось и в бригадной газете. И Володя то­же склонялся к мысли, что фашистского стервятника подбели советские «ястребки».

В Дубовую Гряду группа пришла в обеденное время, когда на улице не было ни души. Остановились возле дома Бойкача и посоветовались, кто куда пойдет. Преж­де об этом и речи не было: в деревне у каждого были родные и близкие. Но с тех пор группа более чем напо­ловину обновилась: четверо парней из Дубовой Гряды погибли. И Зина уже не партизанка.

Володя открыл калитку и вошел во двор. Услышав голос хозяина, стоявшая под поветью кобыла заржала. Шагнув в избу, Бойкач спросил:

— Мама, ты не забыла напоить кобылу?

— Что ты, недавно сама ведро воды отнесла,— держа в руке ложку, ответила мать.— Как раз к обеду подоспел. Садись, сынок.

— Теща еще жива,— пошутил Володя, поставив в угол автомат.

— Тещи будут, был бы сам жив,—улыбнулась Ма­рия.

Володя поцеловал младшего брата, сидевшего за сто­лом рядом с сестренкой, и ответил, что ничего страшно­го нет, растет смена. Но мать не любила такие разгово­ры. Она надеялась получить письмо с фронта от мужа и хотела, чтобы и сын был жив. Да и какая мать не хочет этого...

— Говорят, что изменника, предавшего пленных в Слободе, кто-то убил. И будто этот предатель был му­жем Зины,— вполголоса сказала сыну Мария.

— Вот уж верно, что земля слухами полнится. Отку­да это стало известно?

— Приходили партизаны, они и рассказали.

Володя подумал, не сходить ли к Зине,— слухи, на­верное, дошли и до нее. Интересно, как она реагирует на них. Встав из-за стола, хлопец прошел в соседнюю ком­нату, посмотрелся в зеркало.

— Мама, а где дедушка?

— Отправился дубовые сучья собирать, у нас дров мало. Ты куда это?

— Пройдусь по деревне...

Но по его тону мать догадалась, куда направляется сын, и спросила:

— Если хлопцы поинтересуются, где ты, что им от­ветить?

— Скажи, что скоро вернусь.

Не без волнения вошел Бойкач в дом Зины. В первой комнате никого не было, и он постучал в дверь второй.

— Войдите,— послышался голос.

Сидя на кровати, Зина что-то шила. Увидев Володю, она быстро воткнула иголку в материю и спрятала ее под подушку.

— Ты?!

Володя поставил автомат возле двери, подошел к стулу и сел. С минуту оба молчали, наконец хлопец спро­сил:

— Что ты шьешь?

Зина глубоко вздохнула, опустила голову: не призна­ваться же, что шьет распашонку. По ее виду Володя понял, что случайный этот вопрос явился зацепкой не для обычного, а для серьезного разговора. Но с чего на­чать этот разговор, не знал.

— Зачем ты пришел? — не выдержала затянувшегося молчания Зина.

— Не понимаю тебя.

— Не нужно было заходить ко мне.

— Почему? Ты же была нашей партизанкой, моим другом.

— Все это было, но как во сне. Я тебя как-то видела с Валей и с тех пор не хочу выходить на улицу.

— А раньше выходила, считая, что меня убили?

— Да, было легче.

— Никогда не думал, что у тебя такой характер.

— Так почему я сама себя убила, а ты живешь?

— Ты тоже живешь. И даже, оказывается, была рада моей смерти.

— Смотря как понимать слово «рада». Я» например, рада, что убили Саблина. Даже если бы он не был измен­ником, все равно такому противному человеку нельзя жить на земле... А есть радость иная, равная самоубий­ству. Это когда человек ни о чем не думает, ничего не видит, а будто спит вечным сном. Я жалела тебя, за это тот гад даже избил меня. А теперь в душе переболело, и я хочу тебе всего хорошего, вот только уехал бы ты куда-нибудь далеко-далеко. Иначе мне стыдно жить.

— Потому что с Валей меня увидела?

— И поэтому.

— А мне Валя нравится.

Зина вскинула голову:

— Валя другой человек, она жестокая.

— Неправда. Она очень ласковая и добрая.

— К тебе — может быть. А я, глупая, всегда и ко всем была доброй. Характер такой, никого не хотела обидеть. Из-за него и себя погубила: до сих пор не могу понять, как получилось с Саблиным.

Зина разговорилась, ей стало легче. Но эта душев­ная легкость лишь временная: стоит остаться одной — и опять сожмется сердце, полезут в голову надоедливые мысли. Соседки и мать убеждали ее, что после рождения ребенка она станет другой, а какой — она представить себе не могла. Легче ожидать ребенка, когда рядом с тобой любимый человек, его отец... Но его нет и уже ни­когда не будет... Саблин? О, только не он!

И Зине вдруг захотелось подробнее узнать об отно­шении Володи к Вале.

— Если бы я не вышла замуж, а ты вернулся, у нас прежних отношений, наверное, все равно не было бы, а? — издалека начала она.

— Почему?

— В то время Валя уже находилась в отряде.

— Что из этого?

— Я еще до войны тебя к ней ревновала. Да и Саб­лин говорил, что поспешил жениться на мне.

— Не Саблин, а Копыцкий, такая его настоящая фа­милия. И его поведение не пример для хлопцев и муж­чин.

— Копыцкий?

— Да, и никакой он не политрук. Мерзавец, пройдисвет! Жил по чужим документам! И ты думала, что та­кой негодяй мог быть политруком?

— Вот почему он зверел, когда я сомневалась в этом...

— Ты думаешь, у меня из-за тебя произошел с ним конфликт?

— Нет. Он любил подхалимов, а ты начал возра­жать. Из-за этого все и началось.

— Я не могу подчиняться дураку, а приказ умного человека выполню, не считаясь ни с чем, но без подха­лимства. Хочешь услышать анекдот, который отец рас­сказывал мне перед войной?

— Расскажи...

— Остановился генерал возле большого камня, по­дозвал к себе офицера среднего ранга и говорит: «Послу­шай, под камнем что-то пищит». Тот опустился на коле­ни, прислушался, встал и отвечает: «Так точно, ваше высокоблагородие, пищит». Генерал позвал офицера чи­ном пониже. Тот подтвердил слова предшественника. Позвал сержанта, и опять: «Так точно, кто-то попискива­ет». Решил генерал позвать солдата. Солдат поползал вокруг камня, поднялся и отрапортовал: «Ваше высоко­благородие, это у вас в ушах пищит!» Генерал поблагода­рил солдата и сказал, что он самый честный воин.

Зина улыбнулась, помолчала, потом вернулась к преж­ней теме.

— Ты любишь Валю? — спросила она.

— Очень!

— Ну что ж, мне от этого легче. Было бы больнее, если бы знала, что ты никого не любишь.

— У тебя все получается наоборот,— усмехнулся Во­лодя.— То радовалась, что меня расстреляли, то теперь радуешься моей новой любви.

— Наверное, когда не жалеешь себя, не жалеешь никого.

— Разве? Иной раз не жалеешь себя ради другого человека. Если, конечно, человек этого достоин...

— Валя сейчас у твоей матери?

— Ранена. Здесь ее нет.

— Вот почему ты ко мне зашел... Валю жалеешь, а берешь с собой на операции...

— А тебе ее не жалко?

— Я ее ненавижу так же, как она меня!

— Из-за Копыцкого?

— Нужен был он ей, как же! Из-за... — Зина осек­лась, прикусила губу. И спросила, чтобы только не мол­чать: — Тяжело ее ранило?

— Легко, в ногу.

— Смотри, еще и убьют.

— Нет, я не позволю ей больше участвовать в труд­ных и сложных операциях.

— Только сам будешь воевать? Смотри, сбережешь ее для кого-нибудь другого...

— Знать, судьба моя такая: беречь девчат для дру­гих.

— Если б тебя не ранили, и со мной такого не слу­чилось бы.

— Ты уверена? А я не верю. Пожалуй, лучше, что меня в то время тут не было. Взял бы меня Копыцкий с собой на задание да и пристрелил бы в спину.

— Возможно. Не встань ты между ними, он бы и Ва­лю прибрал к рукам.

— Я между ними не становился.

— Пускай так, но Валя всей душой тянулась к тебе.

— Не замечал.

— А я замечала и знала.

— Ты что, устраиваешь допрос? Меня, например, не интересует, как ты любила Копыцкого!

Жесткая эта фраза, как меткая пуля, попала в цель. Зина зарылась лицом в подушку и разрыдалась. Не по­тому, что Володя так равнодушен и холоден к ней: после всего, что произошло, иначе и не могло быть. Но откро­венный, без недомолвок разговор с парнем разбудил в ней все, пережитое за последние два гоца. Будто изда­лека, из-за глухой стены доносились слова Володи о том, что скоро придут наши и жизнь пойдет по-другому. Что ей, недавней партизанке, нечего стыдиться... И не ее ви­на, что поддалась обману негодяя... Все это останется в прошлом и забудется.

— Нет, нет,— простонала сквозь слезы Зина.— Знал бы ты, как мне тяжело, я не хочу жить, не хочу...

Так и ушел, не сумев успокоить ее. «Хорошо, что не догадывается, кто убил Копыцкого, иначе встреча была бы совсем другой»,— подумал он. И мысленно вы­ругал себя за то, что зашел к Зине: не нужно было воро­шить чувства молодой женщины, когда она в таком по­ложении.

Мать сразу почувствовала, что сын вернулся в пло­хом настроении.

— Жалеешь Зину? — спросила она.

— Тяжело ей.

— Но нельзя же возвращаться из чувства жалости, сынок!

— Ни о каком возвращении я не думал и думать не собираюсь. Меня любит Валя, а я ее.

— Вот и держитесь друг друга. А к женщине хо­дить... — мать поморщилась и как бы для самой себя до­бавила: — Тронутая земля дождя требует.

Володя не понял этих слов.

— Да, — сказал он,— она плачет.

— Ничего, поплачет и успокоится. Не одна она в эту войну мужа потеряла. А ей в таком возрасте и вообще не следовало заводить мужа, чтобы потом лить по нему слезы. Полюбила человека — люби, время не помеха, а проверка, серьезно ли все это.

Мария не рассказывала сыну, как некоторые женщи­ны смеялись над ней. Мол, Зина вышла за командира, а ее сыночку дала отставку. И теперь материнская гордость восставала против того, чтобы Володя навещал Зину. Но, услышав, что он больше не будет встречаться с ней, мать сразу повеселела и начала хвалить Валю.

— Как же у нее с ногой? — спросила она.

— Уже хорошо, раны заживают.

— Могли и убить. Сыночек, береги себя теперь, не лезь очертя голову.

— Очертя голову ничего путного не получится.

— Все равно немцам нашу армию не остановить, за­чем же тебе лезть на рожон.

— Помогать армии нужно, вот зачем. Представь себе, фрицы отступают, а моста через реку нет. Вот их и при­жали. А как тяжело будет нашим, если гитлеровцы без помех переедут на другой берег и взорвут мост за собой.

— Ты всегда свое докажешь. Я соглашалась с тобой и тогда, когда наши отступали: надо воевать.

— По-твоему, мама, получается, что с освобождением Дубовой Гряды и войне будет конец. Нет, закончится она только в Берлине.

— Надо дожить хотя бы до прихода наших.

— Еще неизвестно, кто останется жив. На пути своего отступления фашисты создают мертвую зону, уничтожают женщин, детей, а значит, и жизнь. И задача партизан — не позволить им этого.

— Ложись, сынок, спать. Я тебе на кровати постели­ла, дедушка заберется на печь.

Двое суток пробыли подрывники в Дубовой Гряде, и ни разу за это время не заиграл баян, не зазвучала песня. Слишком живы были раны у матерей, сыновья которых погибли, сражаясь в составе этой группы. Хлопцы схо­дили на кладбище. Над могилами Миколы и Федора вы­сились обычные кресты, потому что нельзя было партизан хоронить иначе, ставить обелиски и увенчивать их звез­дочками. Немцы иной раз наведывались на кладбище, после чего ни звездочки, ни могильного холмика уже нельзя было найти. Диверсанты сделали из еловых лап венки, возложили их на могилы боевых друзей и начали готовиться к отъезду.

На телегу сложили все необходимое для поджога моста. Иван даже два снопа соломы прихватил, утвер­ждая, что солома со смолой будет гореть отлично.

В сумерках группа двинулась по направлению к Жло­бину. На этот раз ехали по бойкой дороге, которая вела прямо к мосту: Володя и Анатолий впереди верхом, а ос­тальные за ними на пароконной подводе. Путь был не­близкий, но группа не спешила. Ночь наступила тихая, темная, а это не очень благоприятствовало сегодняшней операции. Вот если бы ветер, да посильнее!..

В километре от моста остановились. Володя и Анато­лий отвели своих коней в лощинку поблизости и привя­зали к кустам.

— Теперь надо двигаться как можно тише,— вернув­шись, сказал командир.— Мы с Толиком пойдем впереди, а вы за нами на определенной дистанции. Старайтесь держаться колеи, чтобы не грохотали колеса.

Он не увидел, а почувствовал, что нервы у всех на­пряжены до предела, как закрученная до отказа пружи­на. Это понятно: идут почти в самый город, откуда доле­тают и скрежет, и гудки паровозов, и треск мотоциклов, и шум машин. Время от времени где-то над немецкими складами взвиваются ракеты. Бойкач тоже чувствовал волнение, но знал, что оно пройдет, как только группа начнет действовать. В бою партизаны сражаются с необы­чайной энергией и отвагой.

Вот и песчаный пригорок метрах в двухстах от моста, с которого виден и мост, и дом для охраны. Володя под­нялся на пригорок, посмотрел, не изменилось ли что-либо, и вернулся к хлопцам.

— Павел,— шепотом сказал он,— ты с телегой оста­нешься здесь до тех пор, пока не увидишь, что дом горит. Тогда — во весь дух к мосту! Там Гриша и Иван помогут разлить смолу и разбросать смоляки. Данилов, возьми у Толика винтовку с бесшумкой, а ему отдай свой авто­мат. Хлопцы, берите тол, кабель и пошли.

Дорога, по которой они приехали, упиралась в шоссе, и ребята по обочине направились к мосту. Один из часовых-полицейских открыто курил, и командир понял, что это связной. Махнув рукой товарищам, чтобы немного отстали, Володя смело двинулся вперед и узнал Банника.

— Все сделано, как надо,— чуть слышно прошептал тот.— На посту возле дома тоже свой парень.

— Хорошо,— кивнул Бойкач.— Калоша, поможешь ему облить настил бензином, пока мы на той стороне уста­новим мину. Подожжем и взорвем одновременно, чтобы немцы не смогли подступиться.

Потихоньку подошли к Орлову, охранявшему мост со стороны Жлобина. Володя быстро уложил на балку две большие плитки тола, закрепил капсюль-взрыватель и сказал Ивану:

— Привяжешь конец кабеля к чеке только тогда, когда все будет готово к поджогу. А ты, Гриша, разма­тывай кабель через мост и ложись под откосом шоссе. Когда мост загорится, дернешь кабель, и мина сработает.

Вместе с Орловым, успевшим сообщить пароль, Да­нилов направился к дому для охраны. Володя и Толик пошли за ними. Немецкий часовой заметил, что кто-то приближается, сделал несколько встречных шагов и оста­новился. Не дожидаясь оклика, Данилов произнес пароль и смело подошел к гитлеровцу. Тот сверкнул фонариком, узнал Орлова и спросил, что пришедшему с ним человеку нужно.

— Коменданта,— ответил Данилов.

— Документ,— потребовал часовой.

Данилов протянул руку к карману, положил палец на спусковой крючок винтовки и мгновенно направил ствол под подбородок немца. Щелкнул затвор, и часовой рух­нул, как сноп. Орлов не понял, что произошло, лишь уди­вился мгновенной гибели гитлеровца и, схватив Данилова за руку, быстро повел его в комнату коменданта.

Володя и Анатолий бросились к часовому-полицейскому.

— Вы партизаны? — тихонько спросил тот.

— Да, иди в помещение и зажги свет,— приказал Бойкач.

Полицейский открыл дверь и щелкнул выключателем. Послышался чей-то дикий крик. Некоторые полицаи на койках, щурясь, подняли головы: что случилось? А Воло­дя с Толиком уже стояли возле козел с оружием.

— Сдавайтесь! — во весь голос крикнул Бойкач.

Полицаи в одном белье посыпались с двухэтажных нар. Некоторые сразу подняли руки, а остальные, выса­див оконную раму, друг через друга полетели в темноту.

— Пускай бегут,— махнул рукой командир и обра­тился к оставшимся: — А вы молодцы. Одевайтесь, пой­дете с нами.

Все быстро оделись.

— Оружие пока не дадим,— сказал Володя.

— Некоторым дать можно, нам все не унести,— по­морщился часовой.

— Вот и выдай тем, в ком уверен.

Часовой раздал девять винтовок, но трое полицаев не получили оружие. Те с такой обидой посмотрели на Бой­кача, что он сам дал им винтовки. Часовой разделил между всеми остальное оружие и взял пулемет. Володя разрезал несколько сенников на нарах и поджег.

— Теперь пошли!

Во дворе к нему подбежал Данилов.

— Надо быстрее, комендант сбежал! — взволнованно сказал он.

— Как сбежал? — не понял Бойкач.

— Вошли мы в комнату, а комендант, в нижней со­рочке, сидит за столом напротив занавешенного окна и что-то пишет. Я ему говорю, что так поздно работать нельзя. А комендант поднял глаза и отвечает: «Когда нужно, значит, нужно». Он только протянул руку за промокашкой, как я стукнул и почувствовал, что пуля не вышла из ствола. Гитлеровец не растерялся, сразу за занавеску и в окно. Только тут я вспомнил, что забыл перезарядить винтовку. Пока дослал второй патрон, ко­мендант уже заорал за окном. Открыл я двери в сосед­нюю комнату и там пристрелил двух фашистов.

С птицефермы донеслась пулеметная очередь. А пламя уже вырвалось наружу, поползло по крыше. На мосту стало совсем светло. Банник и Калоша успели облить его бензином и не знали, что делать дальше. Трассирующие пули роем летели над рекой к мосту. Пылила с подводой все еще не появлялся.

Командир выругался и помчался за песчаный приго­рок. Пылила глазел на мост и, лишь увидев, что кто-то бежит, бросился к телеге. Володя выхватил вожжи из его рук и хлестнул лошадей.

Пулеметный и винтовочный обстрел со стороны пти­цефермы усиливался. Одна за другой взвивались в черное небо ракеты. На мосту все залегли. С грохотом ворвались на него кони, и на середине моста Бойкач остановил их. Прогнав Пылилу, он перевернул на настил бочку со смо­лой, сбросил мешки со смольем и снопы соломы и, вско­чив на телегу, завернул лошадей назад.

Глянув на мост, Володя увидел, что там и сейчас никого нет. Кони топтались, пытаясь бежать, но командир крепко удерживал их за вожжи. Потом присел и поджег солому, совсем забыв, что мост уже облит бензином. Огонь мгновенно охватил весь мост, громыхнул взрыв, лошади рванулись к шоссе и волоком потащили по на­стилу хлопца, так и не выпустившего вожжи из рук.

Бросив вожжи, Бойкач скатился под откос, где на­ходились его ребята и пленные полицейские. Только Пылилы среди них не было.

— Где Павел? — спросил командир. — Когда я под­жигал солому, он уже исчез.

— Сюда не прибегал,— ответил Толик»

— Значит, остался на той стороне. Через речку ему теперь не перебраться, а нам надо быстрее уходить.

Случается, что и на пожар бывает смотреть интересно и радостно. Так и сейчас: казалось, будто вылинявшие ро­зовые платки колышутся, не только над водой, но и по всей глубине реки. Пламя освещало крутой песчаный овраг и деревья с пожелтевшими листьями. Все это выглядело сказочно и таинственно в окружении густой ночной темноты.

Не наблюдал за пожаром только Пылила. Оказавшись по Другую сторону моста, он испугался взрыва и без оглядки побежал вдоль берега, пока не заметил на по­верхности реки что-то черное, похожее на лодку. Это и в самом деле была лодка, металлической цепью с большим замком на конце прикрепленная к железному столбику, глубоко вбитому в землю на берегу. Как ни старался Павел освободить цепь и поскорее переправиться на про­тивоположный берег, ничего не получалось. Не попы­таться ли выстрелом из винтовки сбить замок? Он так и сделал, но первая пуля не принесла успеха. Пылила хотел выстрелить второй раз и вдруг увидел, что по его следам кто-то идет. Что было сил бросился он к кустам, решив пробираться вверх по течению, где река сужалась и, он знал, еще сохранились кладки.

Уже и небо посветлело от утренней зари, а звон в ушах после взрыва не утихал. Павел шагал и шагал по тра­вянистому берегу, а человек, не приближаясь и не отста­вая, продолжал следовать за ним. Мелькнула мысль: остановиться и выстрелить. Но нет: вдруг это связной-полицейский. И Пылила пошел еще быстрее.

Наконец кладки, а с ними и речная преграда остались позади. Скоро Дубовая Гряда. Недалеко от деревни Па­вел остановился. Но по мере того, как все больше и боль­ше светало, неизвестный начал отставать, не теряя Пылилу из поля зрения. «Будь что будет,— набравшись сме­лости, решил хлопец,— а я его подожду!»

Уже в деревне Пылила доложил командиру, что при­вел начальника полиции. О том, как удалось захватить его, промолчал. Ни словом не обмолвился и о своем ис­пуге — шутка ли, на плече у человека вдруг увидел немецкий автомат. Только на допросе Бойкачу стало ясно, каким образом начальник полиции попал к ним.

А тот проснулся, когда с птицефермы начал бить пу­лемет. Быстро одевшись, выбежал на улицу. Дом уже пылал, а вскоре и мост содрогнулся от взрыва. Начальник пробрался на берег реки, откуда слышались голоса пар­тизан, и приблизительно определил, в какую сторону они пошли. Что делать? Бежать в комендатуру и доложить, что ночевал у любовницы? Не поверят. Комендант может заподозрить, что это он привел партизан, поэтому и стался жив. А если и не заподозрит, все равно не лучше: как посмел на целую ночь уйти с моста?! Так или иначе, петли не миновать... А вот если пойти к партизанам, помочь им чем-нибудь, можно спасти свою жизнь...

И начальник полиции направился вдоль реки в ту сторону, куда, как ему показалось, ушли партизаны. Уви­дев Пылилу, бросившегося прочь от лодки, он решил, что не ошибся, и с этой минуты неотступно следовал за Павлом.

Бойкач понимал, что Пылила струсил, когда в сторону моста полетел рой трассирующих пуль. Поэтому он не повез на мост смолу и солому, как было приказано. За это надо было строго наказать Павла. Но как накажешь, если он «захватил» самого начальника полиции. И все же Володя решил попросить командира роты лично погово­рить с Пылилой и серьезно предупредить его.

Запряженных лошадей не было, просить людей под­везти их партизанам не хотелось, и они решили идти пешком. Тем более что идти было весело, впереди шагало столько полицейских во главе с самим начальником. Од­нако сами полицейские были не очень довольны тем, что начальник идет вместе с ними. Все считали, что он при­чинил нашим людям гораздо больше вреда, чем каждый из них. Во многих случаях полицейские хотя и неохотно, но выполняли его прямые приказания.

Чувствуя такое отношение бывших подчиненных, обе­зоруженный начальник не отставал от лошадей, на кото­рых ехали Володя и Анатолий. Он не представлял себе, что попадет к таким молодым хлопцам. Неужели это они отважились возле самого Жлобина напасть на полицию, немцев и уничтожить мост? Нет, очевидно, часть партизан ушла другой дорогой. С ними уехала и подвода. Началь­нику полиции понравился молодой командир группы: без фанаберии, внимательно слушал на допросе, не дергал, не угрожал. Сам он допрашивал бы партизан не так... Правда, допрашивать не приходилось, но видел, как это делают в комендатуре... Там, пока душу от тела не отде­лят, человека, даже ни в чем не повинного, не отпустят.

Жаль, что партизаны не уничтожили всех полицей­ских, думал начальник. Придется говорить правду, а в ней много такого, чего нельзя было творить на своей земле. Конечно, приказывали немцы, он и его подчинен­ные были только исполнителями их приказов. Это должно смягчить вину. Но если все полицейские тоже расскажут только правду, на смягчение наказания ему лично наде­яться вряд ли стоит...

В лагере пленных встретили злыми взглядами. Бой­кач подъехал к командирской землянке, спрыгнул с сед­ла и привязал кобылу к сосне. Полицейские остановились поблизости, понуро опустив головы. Володя долго пробыл у командира роты, и пленные думали, что разговор там идет только о них. Наконец Бойкач вышел из землянки, отвязал кобылу и увел ее по тропинке, ни разу не огля­нувшись. Пленные совсем пали духом: неужели командир группы не будет присутствовать на их допросах у высше­го начальства?

А Володя думал совсем о другом. Он коротко доложил командованию о каждом из полицейских, и теперь пускай оно само разбирается с ними. Юноша знал, что Валя волнуется, ждет его каждый день, каждый час и переду­мала, наверное, обо всем на свете. Передав кобылу пар­тизану из хозяйственного взвода, он побежал к шалашу девушки, но там ее не оказалось. Разыскать Валю удалось на поляне, где она обычно училась ходить.

Валя задумчиво сидела на пне, подставив спину солн­цу и ковыряя палкой землю. Увидев Володю, радостно вскочила, и они крепко обнялись.

— Видишь, я уже бегаю,— прошептала Валя.

— Знаю, что ты этим хочешь сказать,— тоже шепотом ответил Володя.

— Ну, что? Говори!

— Что можешь идти с нами.

— Конечно... Если б ты знал, как мне здесь надоело. Спать не могу. Стоит уснуть, сразу вижу тебя. Кажется, ты бежишь, стреляешь, а немцы окружают. В эту ночь так закричала, что даже проснулась.

Володя взял Валю за руку, и они пошли по поляне.

— Может быть, ты крикнула в ту минуту, когда я та­щился на вожжах за телегой.

— Как это?

— Мы зажгли мост. Я хотел удержать лошадей, а они испугались, потащили меня из огня и потом убежали куда-то.

— Тяжело тебе было?

— Легче, чем в тот раз на железной дороге. Во-пер­вых, не было тебя, а во-вторых, начальник полиции взял в плен Пылилу и привел его к нам. Вот как бывает.

— Ты шутишь?

— Спроси у него.

— Хорошо, спрошу. А где вы стояли до операции?

— В Дубовой Гряде.

— Зину видел?

— Валечка, не только видел, но и заходил к ней, и разговаривал.

— Так я и знала, что ты все-таки любишь ее...

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты как-нибудь со стороны услышала наш разговор. А вообще-то я плохо сделал, что пошел. Мама ругала меня за это. Я признался Зине, что люблю тебя.

— Ты сказал неправду!

— Миленькая, ты же сама это знаешь.

— Я знаю, что ты никому не дал убить Копыцкого, а из ревности сделал это сам.

— Изменник первый хотел меня убить, почему же я не мог отомстить ему? Считаю это самой удачной моей операцией...

— А что Зина говорила обо мне?

— Не любит тебя, потому что ты ее ненавидишь.

— Ты бы сказал, что теперь у меня нет прежней ненависти.

— Я и дал ей понять, что ты очень хорошая. Она при­зналась, что была рада моей смерти.

— Знаю, мне еще тогда передали ее слова: мол, Валя думала, что диверсант будет ее, а его уже нет. Я сказала в ответ, что стыдно радоваться смерти друга.

— Валечка,— остановился Володя, обнял девушку и заглянул в ее глаза,— я только в бою забываю о тебе.

— А когда был у Зины, тоже обо мне думал?

— Думал.

Какое бы удовлетворение ни испытывал молодой че­ловек от удачно проведенной операции, все равно его чув­ства отличаются от тех, которые вызывает чистая и силь­ная любовь. Кажется, будто только от нее зависит и ос­мысленная борьба, и труд, и жизнь на земле.

Бывший учитель Володи и Вали стоял на краю поляны и наблюдал за ними. Невольные слезы радости за моло­дых людей, которых он воспитывал, выступили у него на глазах. Разве можно позволить, чтобы между ними стал чужеземец, разлучил их, надругался над их чувствами? Нет, никогда! А ведь Валю уже везли в чужую землю, где растоптали бы ее честь и гордость. Отцвела бы де­вушка, так и не успев расцвести...

Долго еще гуляли по поляне влюбленные.

— Теперь я убедился, что ты могла бы пойти на зада­ние,— улыбнулся Володя.— Но скоро придут наши, и мы будем или ожидать их здесь, или пойдем навстречу. 

16

Вернувшись из штаба бригады, командир отряда при­казал прекратить строительство землянок. Партизаны удивились. Всего лишь два дня назад подготовили пло­щадку для посадки самолетов с Большой земли, теперь начали копать котлованы под жилье на зиму, и вдруг новый приказ. Они не знали, что из штаба соединения в штаб бригады поступило распоряжение двигаться на­встречу нашим войскам, переправиться через Березину и на левом берегу реки занять оборону.

Володю Бойкача вызвали к командиру отряда. Когда он пришел, в землянке собралось все отрядное начальство.

— Кажется, пришли все,— встал Булынка.— Това­рищи, сегодня мы покидаем лагерь, и этот поход будет для нас особенным. Мы не переходим, как обычно, на новое место стоянки, а идем в бой. Поэтому прошу бы­стрее подготовиться: что из вещей не понадобится — за­копать в землю, хлеб тоже. Надо предупредить каждого партизана, чтобы хорошенько обулся: лошадей хватит только для перевозки раненых, боеприпасов и продуктов. Бойкач, мы предполагали отправить твою группу на дру­гое задание, но теперь оно отменяется. За Березиной вам придется поработать в полную силу.

— Понятно,— ответил Володя.— Мне можно уйти?

— Да.

Весело вбежав в шалаш, хлопец продекламировал:

Нынче у нас передышка,

Завтра вернемся к боям,

Что же твой голос не слышен,

Друг наш походный— баян?

— Ребята, маршрут изменяется. Пойдем вместе со всей бригадой навстречу нашим войскам. Нам еще придется повоевать с отступающим врагом, прежде чем за­кончим партизанскую деятельность. Калоша, возьми баян и сыграй что-нибудь на прощание.

— На прощание с кем? — спросил кто-то из хлопцев.

— Хотя бы с этим дубом, с гнездом аистов. Весной аисты вернутся, а нас здесь уже не будет.

Заиграл баян. Полились одна за другой мелодии современных военных песен. Ребята слушали молча. Молчал и их командир. В это время Валя просунула голову в шалаш и удивленно спросила:

— Почему вы не собираетесь?

— Мы всегда в боевой готовности, Валечка,— обрадовался ее появлению Бойкач.— Я же говорил тебе, что не нужно делать землянку, все равно в ней не придется жить.

— Наши девчата думали, что ты шутишь.

— Какие шутки? Мне вон кожаный реглан самого начальника полиции принесли, в нем и без землянки любой мороз не страшен.

— А что... начальника уже нет? — спросил Пылила.

— Нет. Твой пленник оказался гнусным предателем. Хотели подержать в отряде, чтобы потом сдать в армию как штрафника, но сами полицейские вынесли ему при­говор и выполнили его. Начальник рьяно организовывал полицию, его руки по локти в крови наших людей. Сам участвовал в массовых расстрелах. Вот и получил то, что давно заслужил.

— Подумать только, наш Павлуха такого матерого изменника захватил! — засмеялся Анатолий.— Расскажи, не стесняйся, как он тебя из-под Жлобина гнал.

— Ты бы попал в мое положение, не смеялся бы,— сердито ответил Павел.

— Да, положение незавидное. Сначала боялся на мост ехать. А когда привез его командир — бегом на другую сторону реки да и залег там. Как же, страшно... Пускай бы немцы стреляли обыкновенными пулями, куда ни шло. А то пускают огненные цепочки, и кажется, что прямо в тебя. Нет, Павел не дурак на такие цепочки переться,— продолжал подтрунивать Толик.

— Хватит тебе болтать! — еще больше разозлился Пылила.

— Нужно правильно воспринимать замечания дру­зей,— серьезно сказал командир.

— Я и воспринимаю, но он меня на мосту не видел, и не его дело говорить об этом.

— Если бы ты вовремя приехал на мост, он бы тебя увидел. Ладно, это уже старая песня,— махнул рукой Володя,— Все хорошо, что хорошо кончается.

— Уже строятся, пора и нам идти,— заметила Валя.

— А нам не обязательно,— вышел из шалаша Воло­дя.— Впереди пойдут разведчики, мы же, по-видимому, сзади, в прикрытии. Валечка, сядешь на мою кобылу, иначе не дойдешь: переход предстоит большой.

— Нет, я пешком.

— Командир, пусть она едет на моем,— услышав их разговор, подошел Анатолий.

— Спасибо, Толик.

Лошади успели отдохнуть и нетерпеливо топтались на месте. Из землянки вышел командир отряда. Увидев Валю, Булынка сказал:

— Ты могла бы сесть на подводу.

— Ничего, мы поедем верхом,— вместо девушки от­ветил Бойкач.

— Хорошая пара,— подмигнул командир и засмеялся.

— Кони? Не хуже вашего,— улыбнулся и Володя.

— Я о седоках говорю. Завидую вам. Где пойдет твоя группа?

Думаю, в хвосте.

— Правильно.

Булынка повел свою лошадь в голову колонны.

— Калоша,— спросил Бойкач,— ты баян на телегу положил?

— Конечно. Он и так мне плечи оттянул, когда из Ду­бовой Гряды нес.

Послышалась команда, и боевая колонна тронулась в путь. За ней потянулся обоз. Замыкали колонну под­рывники.

Километров пять партизанский отряд двигался лесом, потом вышел на полевую дорогу. Впереди, тоже походным порядком, шли еще два отряда бригады Ядловца. Одна за одной оставались позади сожженные фашистами де­ревни: обгоревшие печи, деревья, похожие на истершиеся веники. Кое-где в сохранившихся садочках возвышались землянки, над которыми поблескивали дымоходные трубы, сделанные из гильз дальнобойных снарядов. Из не­которых землянок выбегали мальчишки. Они вниматель­но осматривали каждую колонну и о чем-то серьезно разговаривали между собой.

Над лесом, за Березиной, кружилась немецкая «рама», бубнил партизанский пулемет. В глубоком тылу гитле­ровцы редко посылали такие самолеты для обнаружения партизанских стоянок. Этот сильный фашистский стер­вятник обычно разведывал передовые позиции наших войск. На нем толстая броня и отличная оптика, и поэто­му «рама» не очень боялась партизанского огня. Не стои­ло и стрелять по ней: напрасная трата боеприпасов.

Но появление вражеского воздушного разведчика над Березиной свидетельствовало о том, что фронт уже неда­леко. Он, видимо, осматривал и фотографировал пути, намеченные для отступления фашистских войск. А пар­тизанский пулемет, очевидно, вел огонь, чтобы отвлечь внимание немецкого разведчика от реки, где был наведен мост. Вскоре самолет повернул и исчез в облаках.

Миновав луг, партизаны подошли к переправе. Видно было, что мост сооружен не армейскими саперами, по всем правилам, а по-партизански просто и мудро. Свя­занные в плот бревна держались на двух длинных тросах. На правом берегу реки тросы были закреплены за вко­панные в землю столбы, на левом — за стволы деревьев, растущих на крутом откосе. Тросы натянулись, как стру­ны, и все же быстрое течение дугой изогнуло мост на середине Березины.

Бригада переправилась быстро, и отряд за отрядом, с небольшими интервалами, двинулись вдоль берега реки. Вот и пепелище бывшей деревни Святое. Бойкач решил завернуть на усадьбу деда Остапа, узнать, как он живет, и подъехал к вишневому садику, успевшему сбросить листья. Около облупившейся печи партизан остановил кобылу. Во дворе — никаких признаков жизни: поседели обтесанные бревна, оплыли ямки, выкопанные для фундамента, молча смотрит черным глазом раскрытая дверь погреба в вишняке. Тропинка к погребу засыпана опав­шими листьями. На куче щепок лежит покрывшийся ржавчиной топор. «Наверное, не захотел старый Остап жить в одиночестве и ушел к людям. А может, и его гит­леровцы застрелили. Что ж, такова, видно, судьба ста­рика»,— подумал партизан, снял на минуту пилотку, словно над могилой деда, и поскакал догонять своих.

Партизаны остановились на перекрестке трех дорог, выходивших из леса на покатый берег Березины. До вой­ны здесь был мост, по которому немцы переправлялись через реку, двигаясь на восток. Позднее переправу унич­тожили народные мстители. Партизанское командование знало: по какой дороге фашисты наступали, по той будут и убегать. И перед бригадой Ядловца встала задача удер­жать бывшую пристань на Березине, не дать гитлеровцам построить переправу.

Отряд Булынки разместился в центре бригады и дол­жен был контролировать главную магистраль, которая идет из Речицы. Каждый партизан знал, что это самый ответственный и опасный участок обороны. По гравийке могут идти моторизованные части противника. Поэтому Булынка приказал основным силам отряда немедленно делать завалы на дороге. Диверсионная группа Бойкача начала готовить мины.

— Товарищ командир,— обратился Володя к Булынке,— мне нужно очень много тола. Думаю поставить мины нажимного действия между завалами и натяжного — вдоль дороги. Тогда не только машина, но и пеший солдат не проберется к нашей обороне.

— А если фашисты из-за этого бросятся на соседний отряд?

Володя засмеялся:

— Пускай и там сделают так же.

— Но командование бригады считает, что самый мощ­ный удар должны нанести мы.

— Чем мы нанесем? Патронов и гранат — на полчаса боя.

— Сегодня ночью в расположение нашей бригады самолеты должны сбросить много боеприпасов и оружия. Штаб соединения уже установил связь с командованием фронта. Конечно, мы не удержим гитлеровцев, но должны хотя бы на время сковать их, чтобы потом, когда прорвут­ся к Березине, они не успели закрепиться на берегу. Ведь по пятам наступают наши регулярные части. Завтра ваша группа обязана закончить минирование и переправиться на тот берег. Будете и там минировать дороги и сеять панику среди немцев.

— В таком случае разрешите мне завтра присутство­вать при распределении сброшенного с самолетов груза. Вы соединитесь с нашими, а мы оторвемся от отряда, поэтому группе потребуется много боеприпасов.

— Вооружим твою группу как следует. А пока мо­жешь брать тола, сколько понадобится.

Володя пошел к своей группе. Хлопцы уже построили на скорую руку блиндаж в откосе оврага. Он скорее на­поминал древнюю пещеру. Володя сунул в эту пещеру голову и громко сказал:

— Как кроты закопались. Вылезайте, отлеживаться не придется. Все ли вы тут?

— Все! — сразу послышалось несколько голосов.

— Давайте, братцы, поработаем, пока светло.

— Пускай завалы делают, а то еще своих подорвем,— сказал Пылила.

— Что, устал? Надо спешить, завтра перебираемся на ту сторону Березины.

— Зачем? — спросила Валя.

— Придется пощипать врага на пути отступления.

— Это лучше, чем сидеть в такой норе,— сказал Ана­толий.— Пошли, ребята.

Когда диверсанты подошли к дороге, большой отрезок ее был уже завален. Хлопцы начали ставить мины с таким расчетом, чтобы к спиленным деревьям не мог подсту­питься ни один вражеский сапог.

— Здорово придумали,— говорили партизаны.— Мы считали, что работаем напрасно: придут танки, растащат деревья — и путь открыт. А теперь — черта лысого!

Похвалы партизан воодушевляли подрывников, до­вольных тем, что без них отряду не обойтись. Только, жаль, не увидят они результатов своей работы.

Смеркалось. Сгустился сумрак в бору, зато небо будто посветлело. Облаков не было, и луна не качалась, а ее сестры-звезды рассыпались по всему небесному куполу. Одна мелькнула в синей вышине и полетела вниз, остав­ляя за собой искристый хвост. Но вскоре как бы пере­думала падать на эту тревожную землю и погасла.

Хотя вечер и был тихий, но волны Березины нагоняли холодный воздух на берег, и холодок пробирался под легкую партизанскую одежду. Партизаны на этот раз не готовились к зиме и теплой одеждой не запасались: сое­динятся со своими и Родина позаботится, оденет и обует бойцов.

Жечь костры не разрешалось, а блиндажи еще не были закончены, и для многих партизан эта ночь оказалась со­ловьиной. Днем, когда работали, никто не предполагал, что будет так холодно. Лучше других чувствовали себя в своей пещере диверсанты. Только Володя не ночевал с ними, а жег костры на поляне, чтобы летчики могли со­риентироваться, куда сбрасывать груз. Вернулся он лишь под утро, упал возле своих друзей и мгновенно уснул.

Первые солнечные лучи заменили серебряный лунный блеск Березины на алый. Партизанская оборона молчала. Все, кто не спал ночью, развели костры и грелись возле них. Но где-то в небе послышался гул самолета, и по лесу разнеслась команда:

— Туши костры!

Опять над гравийкой летела к Березине «рама». Ми­новав завалы, она развернулась и поплыла над рекой к партизанскому мосту. Однако моста уже не было, на воде не осталось ни одного бревна. Неизвестно, заметил ли гитлеровский стервятник изменения на гравийке, но упорно висел над ней.

«Эх, ударить бы по этой сволочи из противотанковых ружей, полученных сегодня ночью!» — подумал Булынка. И, не выдержав, вскочил на коня, помчался в штаб бригады.

Выслушав его, Ядловец посмотрел на Сергеева и ус­мехнулся:

— Вот почему у них в отряде все горячие — сам ко­мандир такой. Мы считали тебя, Булынка, более рассу­дительным. Будь у нас противотанковые ружья раньше, мы стреляли бы из них и по самолетам, и по паровозам. А теперь не только выдадим себя, но и свое оружие. Мы ломаем голову над тем, как прорыть траншеи и получше замаскировать пулеметные точки, тебе же не терпится открыть огонь по воздушному разведчику. Пойми: как только гитлеровцы узнают, что мы тут строим укреплении, они из артиллерии и с самолетов перемешают весь здеш­ний берег вместе с нами! О завалах, разумеется, «рама» уже успела сообщить по радио. Значит, надо сегодня же завалить гравийку еще километров на пять впереди нас. Чтобы немцы при отступлении как можно больше рас­тянулись.

— Понял,— сказал Булынка.

— Поезжай в отряд и отпусти диверсионную группу Бойкача, — добавил Сергеев.

— Они же еще не закончили минирование подходов.

— Найди других минеров. Мы не уверены, что вскоре с тыла не подойдет на помощь отступающим немцам какая-нибудь часть. А будет на том берегу группа Бой­кача, считай, что наши глаза там.

— Товарищ комиссар, Володя всегда разведку про­водит на себя, лучше...

— Сейчас же направь его ко мне! —перебил Булынку Сергеев.

— Есть! — повернулся и вышел из блиндажа коман­дир, отряда.

— Я понимаю Булынку: не хочется ему отпускать группу,— улыбнулся Сергеев.

— А что? Действительно, можно было послать за Березину несколько разведчиков,— сказал Ядловец.

— В массовый бой такую группу нет смысла втяги­вать. Хлопцы смелые, и будет непростительно, если по­гибнут в последнем нашем бою. Пускай лучше самостоя­тельно соединятся с войском. Отпустить Бойкача за Бе­резину — как рыбу в реку выпустить: он там каждый кустик знает. Правда, нужно предупредить...

Не успел комиссар закончить мысль, как на пороге появился командир группы.

— Входи, Володя,— сказал Сергеев.

— Темно у вас, а я темноты больше немцев боюсь,— пошутил юноша.

— Вот тебе и ночной солдат,— улыбнулся Ядловец.

— Ночью и сова вылетает на охоту, а не прячется в нору. Между мною и совой та лишь разница, что днем я должен все видеть, а ночью наверняка знать, кто где находится.

— Поэтому мы и решили не держать тебя в норе. Сейчас же перебирайся на ту сторону реки.

— Признаться, товарищи командиры, не очень хочет­ся оставлять отряд. И у хлопцев такое же настроение, хотя они помалкивают. Пылила заболел...

— Мы рассмотрели твое заявление и единогласно приняли тебя в партию.

Володя глубоко вздохнул и выпрямился:

— Клянусь, что ваше доверие оправдаю! Какое за­дание мне за Березиной?

— Слушай внимательно,— поднял голову комиссар.— Заниматься только разведкой. Если к Березине двинется большое количество вражеских войск, немедленно сооб­щить нам.

— А вы что будете делать в таком случае?

— Сообщим в штаб армии, и оттуда направят авиа­цию. Наши знают, что немцы попытаются закрепиться на водном рубеже. Тогда форсировать Березину будет труд­нее. Из Гомеля на Жлобин путь для отступления гитле­ровцев открыт, а от Жлобина до Березины рукой по­дать,— подчеркнул комбриг.

— Я об этом не подумал. Что ж, будем ставить мины и уничтожать все мостики через канавы в бывшей парти­занской зоне. Стало быть, будем заниматься не только разведкой. Сложа руки я ожидать своих не стану.

Ядловец и Сергеев улыбнулись, не возражая Бойкачу. Его доводы были правильны. Каждый партизан, исполь­зуя свой опыт и силу, должен сделать все, чтобы сорвать планы врага. Во вражеском тылу ни один командир не предусмотрит все обстоятельства, с какими может встре­титься боец в любуй минуту.

— И все же главным для вашей группы должна быть разведка,— после недолгого молчания сказал Сергеев.— Вы можете ввязаться во что-то второстепенное и упустить главное. А это главное и будет потом стоить многих жиз­ней советских воинов. Об этом ты должен помнить всегда.

— Я всегда думаю от конкретного к общему. И сей­час раздумываю о том, как будем переправляться: хочу взять с собой пару лошадей.

— А вот этого делать не следует. Нужно хорошенько вооружиться, захватить побольше сухарей и передвигать­ся незаметно для чужих глаз.

— Не оставлю я свою «немку». Она меня из любого огня вынесет, а тут околеет. Возьми ее за щетку передней ноги, скажи: ложись, и она ляжет.

— И приказы по-русски понимает? — улыбнулся Яд­ловец.

— Ни один фриц не научился бы так быстро понимать наш язык, как она. Прикажу стоять, спрыгну с седла, побегу в избу, а она стоит, ждет, когда вернусь. Нужно срочно к вам — мгновение, и я тут. Ну что за разведка, если я с донесением буду на несколько метров впереди немецкой колонны идти? А на кобыле через Березину — раз, и готово: в воду она всегда послушно идет. Так что, товарищи командиры, все это нужно учесть.

— Ну, брат, убедил,— рассмеялись комбриг и комиесар,— бери свою «немку» с собой!

— Я знаю, где в сожженной деревне был спрятан челн. Если он и теперь там, мы легко переберемся через реку. А я переплыву верхом на кобыле.

— Смотри, простудишься,— предостерег Ядловец.

— У меня не арийская кровь, не голубая, а красная, и холода не боюсь.

— Слушай, если челн цел, захвати с собой партиза­на: он вас переправит и вернется. Челн может нам приго­диться,— сказал комиссар.

— Это на тот случай, если нас не будет слышно, так вы направите за Березину разведчиков? — прищурился Володя и перевел разговор на другую тему: — Меня удив­ляет, почему немцы на реке не строили укрепления, а на железную дорогу в Слободу прислали целую саперную дивизию.

— Кто их знает. Ведь и там очень удобный рубеж для обороны: возвышенность, а на подступах — болота,— про­изнес комбриг.— И вообще, если б гитлеровцы задержа­лись на Березине, это была бы их общая глубокая оборо­на. Железная дорога отсюда недалеко.

— Наши самолеты уже бомбили укрепления около Слободы. Пожалуй, рано они это сделали: тогда укреп­ления, как говорится, еще не были заселены.

— Откуда ты взял? — посмотрел Сергеев на Бойка­ча.— Зениток у них там много, огонь вели плотный.

— Зенитную артиллерию немцы подтянули недавно, раньше ее не было. Но где она там стоит? — задумался Володя.— Постараюсь разведать и сообщу вам. В отряде из нашей группы останется Иван Журавчик. Если пона­добится связь со мной, направьте его за Березину. Быть может, и Пылила к тому времени очухается.

Комбриг и комиссар проводили Бойкача по лесу. Шур­шали под ногами пожухлые листья, с лапок елей и сосен осыпалась рыжая хвоя. Комбриг шел первым. Остано­вившись возле большого серого камня на опушке, он поставил на него ногу и улыбнулся:

— Я еще до войны слышал легенду об этом камне. Одни рассказывали: запряг мужик вола на пасху и пое­хал в лес по дрова. Рубил, рубил, а вернулся к телеге и видит, что вол успел окаменеть. Другие же утверждали, будто черти несли камень в Березину, но вдруг заголосили петухи, они и не удержали тяжелую ношу. Как только петухи начинают петь, сила у чертей пропадает...

— Более вероятен первый вариант,— сказал Серге­ев.— Камень действительно очень похож на вола. И го­лова очерчена, и лопатки.

Володя внимательно посмотрел на комиссара, стараясь понять, шутит он или говорит серьезно. Но Сергеев засмеялся, и хлопец догадался, что комиссар обосновывает легенду своей фантазией.

— И мне надо спешить до петухов добраться в места,— подхватил шутку Володя.— У меня, как у тех чертей, вместе с петушиным криком исчезает сила, и сразу хочется спать.

— Хорошо,— встряхнул комиссар подрывника за плечо,— иди. Желаем тебе успехов и счастья. До встречи на освобожденной земле. 

17

На мокрую землю густо валил снег. Чернели только свежие дороги, а те, на которые никто не ступал, теперь лежали под белым одеялом. Побелил снег и пепелища сожженных деревень.

Фашисты ползли от Березины напрямик. Кое-где им удалось форсировать реку, и теперь они ехали и брели разрозненными группами.

Работы у диверсантов оказалось много, особенно у Данилова. Он все время гарцевал иа Володиной кобыле и, неожиданно выскочив из метели, предупреждал гитле­ровцев, что на гравийке. ведущей к Слободе, все мосты уничтожены, а дорога заминирована партизанами. Подчиняясь указаниям «регулировщика», многие машины и подразделении пехоты противника поворачивали на гать через болото.

Вдруг диверсанты заметили, что в небольшой деревушке по правую сторону гравийной дороги остановилось около батальона фашистов. В эту минуту Данилов подъехал к группе.

— Товарищ командир, — обратился он к Бойкачу, — немцы движутся по проложенной дороге вслед за теми, которых я направил в Алес. Вы гравийку уже заминировали?

— Мин мало, приходится экономить. Но несколько штук поставили. Сними их дорожный указатель, возьми одну мину, поезжай на ту дорогу и там все поставь. Ука­зателем направь немцев на нас, иначе говоря, на эту деревеньку. Мину замаскируй в колее за указателем: кто вздумает ехать прямо, того она и угостит. Остальные сразу повернут оглобли. Как только стемнеет, мы разде­лимся на две группы: одна останется в кустах около до­роги, вторая пойдет к деревне. Когда подойдут части, направленные тобой, наши хлопцы встретят их огнем со стороны деревни, а вторая часть группы немедленно от­ветит им пальбой. И те, и другие гитлеровцы, не разобрав­шись в происходящем, наверняка ввяжутся в бой, а мы по кустам — ходу, вон к той ложбинке, видишь? Там ты нас и встречай.

Данилов взял мину, вытащил из земли кол с указа­телем и опять скрылся в снежной завирухе. Володя успел заметить, что кобыла не очень охотно слушается всадни­ка, и только сейчас вспомнил, что она уже сутки не кор­млена. Хлопцы грызли сухари, а у командира со вчераш­него дня ничего во рту не было. Не замечал он, чтобы и Валя развязывала свой вещевой мешок. А есть хоте­лось.

— Командир, почему стоим? — спросил Анатолий.

— Ты, Гриша и Калоша отправляйтесь к деревне, а мы с Валей останемся тут. Если покажется, что вашего огня мало, бросьте гранату: надо побольше немцев втя­нуть в бой.

Ребята ушли. Володя снял вещмешок, сел под лозовый куст и расправил полу кожанки:

— Садись, Валечка. Давай хотя бы по сухарю сгры­зем. Если у нас и дальше будет так напряженно и при­дется все время ночевать под открытым небом, пойдешь в Дубовую Гряду к моей маме. Немцы туда едва ли зайдут. У мамы и дождешься наших.

— Ты не простудился?

— Почему?

— Наверное, у тебя температура. Хватит того, что в Дубовой Гряде уже одна партизанка сидит.

— Но ты же скоро не сможешь ходить!

— Женщина способна вынести бо́льшие трудности, чем мужчина, это тебе понятно? Я не стану есть сухарь, и вот увидишь...

— Ешь со снегом, вкусно. Зачем ты сердишься? Не забывай о своей ране: тебе совсем не стыдно дождаться освобождения где-нибудь на печи.

— Это и я могу тебе посоветовать. Мы же пойдем за отступающими гитлеровцами. Знаю, что в Слободе моей мамы не будет.

— Не будет?

— Да, нашу деревню бомбили. Семьи, в которых есть мужчины, успели построить для укрытия блиндажи. А что могла сделать мама, да еще с больной Галей?

Володю тронули рассуждения девушки, но помочь или хотя бы утешить ее он ничем не мог. Только пообещал, что они проберутся в Слободу и навестят Татьяну Ни­колаевну.

— Слышишь? Сюда идут машины,— Бойкач начал быстро завязывать вещевой мешок.

Валя встала на кочку. Хотя снег уже падал реже, ни­чего не было видно. Гул моторов быстро нарастал, и вдруг девушка испуганно вскрикнула: «Танки!» Володя вско­чил, схватил ее за руку и потащил в гущу кустов. Два танка медленно всползли на гравийку, за ними двигались автомашины. Со стороны деревеньки послышалась длин­ная автоматная очередь, за ней еще одна, а потом взрыв. Это передний танк напоролся на мину. Второй тот­час развернул башню и ударил по деревне. Гитлеровцы выпрыгнули из машин и начали стрелять. В ответ им тоже летели пули, правда, пока только диверсантов. Но вот за дорогу полетели мины. Деревня загрохотала. Блеснул огонь из орудия. Завязался бой. Запылали деревенские избы.

— Ну, вот и свели дураков лоб в лоб. Пускай дерут­ся,—довольно потирал руки Володя.

Не чувствуя усталости, партизаны быстро бежали к условленному месту. В ложбинке их уже ожидал Дани­лов.

— Молодец, Николай, мы своего добились,— задыха­ясь, произнес Бойкач.— В деревне более терпеливые фри­цы, вначале помалкивали.

— Они не могли понять: как это так, наступают пар­тизаны и вдруг — танки! А эти побывали под партизан­ским огнем за Березиной и без малейшего сомнения всту­пили в бой,— сказал Данилов.

Бой затихал. Володя вышел из кустов и посмотрел в бинокль. На гравийке танков и автомашин уже не было.

Мины ложились дальше. На поле что-то горело. Колонна гитлеровцев отходила на свою прежнюю дорогу. Под­рывники ожидали, куда теперь поведет их командир, что­бы немного обогреться и отдохнуть. А Володя еще не решил, по какому маршруту лучше пойти, чтобы провести ночь без тревоги.

Посовещавшись, решили направиться в Дубравку, хотя это и далеко. Зато подходы к деревне плохие, и нем­цев в ней может не быть. Володя уговорил Валю ехать на кобыле.

Зарево осталось позади. Тучи низко висели над зем­лей, и партизанам казалось, что они все время спускаются с горы в какую-то тьму. Напряженные глаза различали на белом покрывале то серый кустик, то темную сосенку. Сырая погода глушила все звуки, и, кроме своих шагов, хлопцы ничего не слышали. Молчало небо, молчала земля, молчали и люди.

Партизаны шагали пока по незнакомым местам, и хотя шли без компаса и карты, но никто из них не сомневался, что доберутся туда, куда нужно. Наверное, в детстве бе­лорусских ребят учила ориентироваться сама природа: пасмурные дни, непроходимые болота, темные боры. И те­перь они в любых направлениях ходят без ошибок.

В полночь группа добралась до Дубравки и остано­вилась за огородами.

В деревне было темно и тихо, но командир приказал провести разведку. Он направил Гришу в один конец де­ревни, Калошу в другой и велел хорошенько осмотреть дорогу, по следам определить, не заезжал ли и не захо­дил ли в Дубравку кто-нибудь.

Обычно, каким бы глубоким сном ни спала деревня, стоит немного посидеть поблизости, и ты почувствуешь дыхание жизни. То скотина стукнет ногой, то дверь скрип­нет, то заплачет ребенок и в окне засветится огонек.

Дубравка стоит запорошенная снегом, одной стороной прислонившись к лесу. Она словно притаилась, чтобы не выдать себя чужому. И эта тишина тревожила Бойкача, ожидавшего возвращения разведчиков.

Наконец они вернулись и сообщили, что ни отпечатков колес, ни свежих следов на улице нет,

— Что ж, пошли,— сказал командир и первым напра­вился вдоль забора к дому,

С огорода он постучал в окно, но в избе никто неотозвался. Открыв калитку, Володя подошел к сеням. Дверь была не заперта. Неужели так крепко спят?

Один за другим партизаны вошли в хату. Данилов сверкнул зажигалкой. Пол чистый, кровати застланы, на стене фотографии, чуть выше — молчащие ходики с опу­щенной до отказа гирей. Холодно, как на дворе.

— Отдохнуть есть где, только здесь не согреешься,— сказал Анатолий.

Бойкач распорядился осмотреть соседние дворы. Вышел и сам, чтобы поставить кобылу в хлев. Его удивило, что там нет коровы, хотя на сеновале полно сена. «Неуже­ли гитлеровцы очистили деревню от всего живого?» — подумал командир. Привязав кобылу к сеновалу, он вышел, захватил под поветью охапку дров и вернулся в избу. На припечке уже ярко горели смоляки.

— Пожалуй, не найдем здесь теплого уголка, придет­ся самим себя обогреть и вскипятить чайку.

— Посмотрим, что выяснят ребята,— сказала Валя.

— Хорошие вести не принесут. Я по почерку вижу: тут прошли гитлеровцы, наверняка знавшие, что это пар­тизанская деревня.

— Боюсь, что и наша Слобода опустела...

— На рассвете пойдем туда и увидим сами.

Валя достала из вещевого мешка сухарь и протянула Володе. Тот не отказался:

— Мой есть не хотела, а я твой сгрызу.

Откуда-то из-за печки, крадучись, вышел кот, сверк­нул зелеными огоньками глаз. Видно, запах хлеба заста­вил его выйти из укрытия. Володя отломил кусочек су­харя, кот сразу схватил его и, не разжевывая, проглотил.

— Разведчик должен определить по поведению кота, что нет не только его хозяев, но и соседей. Случись так, что в деревне не стало бы одной семьи, соседи непременно наведались бы в дом, и кот не попал бы в такое положе­ние. Скорее всего выбежал бы за ними во двор и навер­няка был бы сыт. А этот остался в запертом доме.

Валя взяла кота на руки, погладила и дала ему целый сухарь. Кот схватил его и побежал к печке: в хату вошли хлопцы.

— Полдеревни осмотрели, и ни души. Даже скотины никакой нет,— доложил Анатолий.

— Удивительно, как это могли немцы очистить Ду­бравку так, что ни одного человека не осталось. Даже в сожженных деревнях кто-нибудь из жителей оставался цел,— задумался командир.

Валя затопила печь, налила в чугунок воды и поста­вила на огонь.

— Дай сковороду,— сказал Анатолий,— я в одной избе нашел на полке кусок сала.

— Молодец,— похвалил Бойкач.— Давайте жарить, но кому-то нужно пойти и посторожить. Не думаю, что немцы станут охотиться за нами, но на огонек могут забрести.

— Я пойду,— вызвался Гриша,— только не забудьте оставить мне сала.

— Ладно, оставим. Через два часа тебя сменим. Не шляйся посередине улицы, ходи тихонько и, главное, при­слушивайся. Неизвестно, откуда может появиться враг,— сказал Володя.

— Есть!

Гриша ушел. Около печи хлопотала Валя. А усталые ребята начали дремать. Девушка увидела, как у Володи опустилась на грудь голова. Она подошла к нему и шеп­нула, чтобы прилег. Но парень встал, протер глаза рукой.

— Показалось, будто я дома, лежу на кровати. Ты будишь, а мне чудится, что это мама. Как в детстве.

— Значит, зря разбудила?

— Это был только сон. Наверное, такой жизни, как в детстве, уже не бывать. А как было бы хорошо: отвое­вался и вернулся назад в счастливое босоногое маль­чишество!

— Володенька, впервые слышу от тебя такие рас­суждения!

— Какие?

— Направленные в прошлое. Ты всегда жил, загля­дывая в будущее, а теперь хочешь вернуться назад. Ты устал, нужно отдохнуть. Мы прошлой ночью спали, а ты нет.

— Да, устал... Напряжение прошло, а в мыслях я все еще куда-то лечу... Болезненно переношу вот такие слу­чаи. Нет жителей целой деревни. А вдруг такое же по­ложение и в Слободе, и в Дубовой Гряде?

— Но при чем здесь ты?

— Где же тогда моя победа? Гитлеровцы, как рыбу в трал, сгребли людей, а мы два года защищали жизнь. Ты видишь, здесь ее нет. Кошки и те погибнут без людей.

— Мы будем здесь жить! Не мы, так другие люди! Ты бы сказал, зачем нужна вообще война, а не твоя борь­ба! Ты увидел, сколько бежит фашистов, но не можешь захватить всех их в трал и поэтому разочаровался. Где-то возьмут и их. Идет твой отец, мой. Кто-то же гонит гит­леровцев, не сами они бегут.

— Все это я понимаю, но, кажется, после такой вой­ны легче было бы прожить хотя бы год ребенком. Разве что появятся новые большие увлечения и проблемы, по­зволяющие забыть обо всех людских муках. Думаешь, Пылила действительно заболел и поэтому не пошел с нами? Жалко, что такие, как он, останутся, ведь в мир­ное время с ними будет труднее вести борьбу.

— Так ты хочешь, чтобы я была взрослой, а ты ре­бенком?

— Нет, я рад, что мы оба такие, как есть,— улыбнул­ся Володя, обнял и поцеловал девушку.— Давай будить ребят.

Разоспавшиеся хлопцы готовы были отказаться от еды, только бы их не трогали. Но Володя растормошил всех.

На рассвете Володя, Валя и Анатолий отправились к Слободе, а те, кто стоял ночью в карауле, остались в Дуб­равке.

Хмурое утро ненадолго оживила розовая полоса на востоке, но вскоре ее сжали и словно проглотили снеж­ные тучи. Стали чаще и чаще доноситься взрывы. Только около Дубравки лес стоял молчаливо. Из него вышли три человека и направились в деревню. Раньше в чьем-нибудь дворе сразу залилась бы лаем собака, а теперь вооруженные люди осторожно топтались на пустынной улице, разглядывая свежие следы на снегу. Калоша слу­чайно вышел на крыльцо, увидел незнакомцев и тут же вернулся назад. Через несколько минут трое партизан вышли из дома. Пришельцы заметили их и насторожились. Ни у тех, ни у других не было пароля. Только сре­ди одной тройки находился человек в форме советского летчика, а среди второй — Данилов в немецком офицер­ском обмундировании... Наступил напряженный момент встречи.

— Далеко ли направляетесь? — спросил Гриша.

— Куда нужно. А вы? — пробасил широкоплечий че­ловек и злобным взглядом окинул партизан. Данилов присмотрелся к одному из незнакомцев, до­стал из кармана блокнот и вслух прочитал:

— Филипп Сукач, Гут из Слободы. Это вы и есть?

Гут растерялся, посмотрел на своих спутников, будто хотел посоветоваться с ними, что ответить, но те молчали. Поправив на плече ремень винтовки, криво усмех­нулся!

— Ишь ты, знакомый нашелся, фриц... Мы парти­заны.

— И мы партизаны,— спокойно сказал Данилов.— Наверное, вы меня все же знаете,

— Вот командир партизанского отряда Заякин,— по­казал Гут на высокого человека рядом с собой.— О нем вы, видно, слышали.

— Заякина я немного знаю,— произнес Гриша. — Вы что, шутите?

— Какие тут шутки, я и есть Заякин. А вы из какого отряда?

— Из «Буденовца».

— Одно время мы стояли рядом с вами,

— Возможно, и стояли,— пожал Гриша плечами.— Так куда же вы теперь без войска?

— Хотим скорее соединиться с нашей армией и даль­ше бить фашистов,— сказал Заякин.— Нужно летчика проводить, его сбили около Слободы.

— А мы пока не собираемся соединяться со своими.

— Как это не собираетесь? Прикажу, и пойдете со мной. А нет, так давайте по-хорошему: явимся к нашим и скажем, что все мы из одного отряда. Заякин — это моя кличка.

— Ишь ты, нашелся командир,— усмехнулся Гриша.— У нас есть свой, скоро он будет здесь. Чего ради мы с вами пойдем.

Летчик не мог понять таких отношений между парти­занами и молчал, хотя в душе, очевидно, был на стороне Заякина, который вел его к своим. Данилов тоже мол­чал, сомневаясь, что двое спутников летчика действи­тельно партизаны. Не мог он с кем-нибудь еще спутать Гута. Решив сразу выяснить, не ошибся ли, Данилов вдруг резко сказал:

— Я был переводчиком при штабе немецкой дивизии. А вы, Сукач, прибегали ко мне, чтобы продать фаши­стам советских людей!

Эти слова словно обожгли Гута.

— Теперь и я вспомнил,— закричал он,— это фашист­ский прислужник! Наверное, они все такие, потому и не хотят идти с нами!

У Заякина сразу мелькнула мысль арестовать Дани­лова и его товарищей. «Сдам советским войскам пере­водчика и приведу летчика — это же заслуга, честь. Пускай с ними там разбираются, а я буду на высоте». Вдруг послышалось конское ржание.

— Чья это лошадь? — спросил Заякин.

— Нашего командира,— ответил Гриша.

— Где ваш командир?

— Скоро придет, и тогда мы вас проверим. Приказываю идти со мной.

— Никуда мы не пойдем,— опять повторил Гриша.

— Переводчик, отдай автомат,— шагнул Заякин к Данилову.

— Пошел ты...— начал тот, и его тут же обожгла очередь.

Заякин отскочил в сторону, а Гриша и Калоша под­хватили зашатавшегося Николая.

— Бросьте его и идем. Приказываю! — крикнул Заякян.

Хлопцы осторожно опустили Данилова на снег. На них уже были наведены автомат и винтовка. Растерянно смотрел и не дотрагивался до своего пистолета летчик.

У Данилова из носа побежала струйка крови. «Я не боялся смерти... Скажите... Я знал, за что буду умирать... Передайте маме, братьям...» И он затих.

Володя услышал автоматную очередь, крик и пер­вый бросился по улице. За ним побежали Толик и Валя.

Заякин увидел партизан и перемахнул через забор. Гут опустил винтовку и стал рядом с летчиком. Гриша бросился вокруг двора, чтобы перехватить беглеца. Бой­кач помчался вслед.

— Убил Данилова, гад! — крикнул Гриша.

Володя вбежал во двор, разыскивая следы бандита на снегу, и услышал голос Анатолия, донесшийся из дома:

— А ну, вылезай!

Вскочив в избу, он увидел, как из открытого люка подпола бешено сверкнули глаза убийцы, который успел перезарядить пистолет. Толик, не успевший снять с плеча винтовку, с побледневшим лицом прижался спи­ной к стене. Володя дал очередь из автомата прямо в пе­рекошенное от страха лицо бандита.

— Кто же бежит в дом с винтовкой за спиной! — сер­дито сказал Володя.— Наверняка мог убить!

— У него... осечка...— с трудом перевел дыхание Ана­толий.

Хлопцы вытащили наверх мертвого громилу, взяли немецкий автомат, парабеллум и вышли во двор.

— Чего стоишь? — обрушился Бойкач на Калошу.— Отбери у них оружие!

Летчик взглянул на Володину пилотку со звездочкой и молча протянул пистолет. Испуганный неожиданным появлением Вали, Сукач выронил из рук винтовку.

Володя и Толик склонились над Даниловым. Руки раскинуты в стороны, бледное лицо, неподвижные глаза, уставившиеся в облачное небо, залиты прозрачными сле­зами...

— Кто вы? — выпрямился Володя и шагнул к летчи­ку. Гут трусливо втянул голову в плечи. — А ты? — выслушав ответ летчика, повернулся командир к Сукачу.

— Из Слободы,— Гут покосился на Валю.— Она ме­ня знает.

— Как ты сюда попал?

— Вместе со всеми гнали в Ольховку на расстрел, но я убежал.

— А маму мою вы не видели? — внезапно спросила Валя.

Гут захлопал глазами, не зная, что ответить. Скажет, что видел — этим разоблачит себя: он же почти все сло­бодские семьи охарактеризовал гитлеровцам, сам прово­жал односельчан в последний путь. Видел и Татьяну Ни­колаевну, которая по едва запорошенной снегом дороге тащила на санках свою младшую дочь. Никто из людей не знал, куда их гонят, но все понимали, что назад им уже не вернуться...

— Чего молчишь? — повысил голос Володя. Если не видел, так бы сразу и сказал!

Эти слова будто обожгли Гута.

В-видел,— залепетал он,— ее тоже п-погнали з Ольховку.

Подошел Гриша.

— Так ты, Гут, тоже хотел стрелять в партизан?

— Нет, я не знал, что вы партизаны...

— А своего сообщника знал? — спросил командир.

— Случайно с ним встретился в лесу. Потом летчи­ка нашли.

— Откуда у тебя такая кличка: «Гут»?

— В империалистическую войну попал в плен к нем­цам. Вернулся домой, и односельчане так прозвали.

— Немецкий язык знаешь?

— Немножко...

— Когда в Слободе не стало переводчика, немцы об­ращались к тебе за помощью?

— А как же, часто таскали с собой.

— Врешь, ты сам к ним бегал! — зло сказал Гри­ша.— Недаром, предатель, Данилов твою фамилию за­писал!

Гут умолк.

— Скажи, ты заслужил, чтобы тебя расстреляли, или нет? — спросил Володя.

— Нет, я еще принесу много пользы... Пойду на фронт воевать, чтобы освободить своего сына с немецкой ка­торги...

— Почему же твой сын не вместе со всеми в Ольховке?

— Не знаю, его угнали в Германию...

— Что, по-твоему, нужно сделать, чтобы спасти лю­дей от уничтожения?

— Там много немцев. Они даже прочесывали лес и всех, кто попадался на глаза, гнали в Ольховку.

— И детей, и стариков?

— Всех без разбора...

— Ты был в Ольховке? Она же сожжена, осталось всего несколько хат.

— Видел, как женщин с детьми и стариков загоняли в большое гумно. Остальных задержали на улице.

На востоке гремело, слышались даже отдельные взры­вы. Володя подошел к Вале, немного успокоил ее, повер­нулся и сказал:

— Быстрее найдите лопаты. Похороним Данилова здесь, в цветнике под сиренью.

Вскоре выросла могила, над ней прибили дощечку с надписью: «Отважный партизан Николай Данилов, 1918 г. рождения. Погиб 23.Х1.1943 г.». К доске прикрепили звездочку с пилотки Бойкача

— Ты в самом деле советский пилот? — обратился командир к человеку в летной форме.

— Вот мои документы, посмотрите.

— Дайте ему автомат. Пускай будет партизаном.

Летчик взял оружие, помедлил и спросил:

— А что за командир меня вел? Тот, которого вы убили?

— Гут, отвечай! — нахмурился Володя.— Ты его должен знать.

— Знаю... Раньше был начальником фашистской тюрьмы в Жлобине, теперь говорил, что стал партизаном.

— Слышишь, летчик, кем был твой командир? — горько усмехнулся Бойкач.

— Да, сложная обстановка. Трудно в ней сразу разобраться. Не то, что у нас в чистом небе.

— Гриша, приведи кобылу,— распорядился командир.

Деревья качались, и казалось, что они стонут под низкими тучами. Покинув деревню, партизаны быстро пошли на запад. 

18

— Мамочка, мама!.. Убейте и меня... Прошу, убей­те... Валечка, папа, где вы?..

Галя привстала с санок и упала ничком на ровный белый снег. Она ползла, но не к убитой матери, которая еще вздрагивала, держась за конец веревки, привязанной к саням. Ползла к немцу. Гитлеровец чуть отступил к толстой сосне. Он не боялся больной девочки, ее залитых слезами глаз, а отступил, чтобы сфотографировать эту жуткую картину, созданную им самим.

— Дяденька,— обратилась Галя к Гуту, стоявшему рядом с фашистом,— попроси, чтобы он убил и меня...

Гитлеровец повернулся и пошел по дороге, За ним за­шагал и Гут. Галя поползла к матери, голыми руками подгребая под себя снег. Припала к материнской груди, прислушалась. Сердце еще изредка билось. Девочка приподняла ее голову:

— Мамочка, миленькая, встань...

Но голова матери была тяжелая, глаза закрыты.

— Мамочка,— запричитала Галя,— ты говорила, что будешь возить меня в коляске, только бы я жила,,. По­чему он, проклятый, убил тебя, а не меня?

Вдруг в Ольховое затрещали пулеметы. Вначале их заглушил многоголосый крик людей, потом голоса ста­ли затихать. Грозно зашумел старый бор и будто накло­нился в сторону деревни. Это пламя, охватившее Ольхов­ку, потянуло окружающий воздух в созданный фашиста­ми смерч. «Стреляют всех без разбора»,— подумала Га­ля, и чувство жалости в ее душе уступило место страху. Девочка поднялась на колени. Пулеметы все еще про­должали пальбу. Неизвестно откуда взялись силы. Одним рывком Галя подтащила санки и уложила на них мать. Потом набросила веревочную петлю на свои слабенькие плечи и ползком поволокла санки назад, в сторону Сло­боды. Нет, не в деревню: там полно немцев. Отвезет мать на кладбище. Но как там похоронить ее? Лучше везти на просеку, пересекающую болото, и пробираться дальше на восток. Там она встретит своих и расскажет обо всем. Мо­жет быть, увидит и отца.

В эти минуты девочка не чувствовала ни усталости, ни холода. Мысленно она уже преодолела километра че­тыре и приближалась к болоту. Но стоило остановиться и подняться на колени, как оказалось, что отползла сов­сем недалеко. Еще слышались глухие одиночные выстре­лы в Ольховке. Руки горели, а кончики пальцев стали как чужие. Начала растирать их и почувствовала, как в паль­цах закололо. Это и навело на мысль проползти еще нем­ного и разрыть муравейник, что белой от снега горкой возвышается около сосны. Пускай муравьи кусаются, можно потерпеть. И чем глубже разрывала Галя мура­вейник, тем теплее становилось ее рукам. «Ведь говорила я маме, что пора мне учиться ходить, спина уже не бо­лит, — думала девочка,— так нет, полежи еще с полгода. А как было бы хорошо, если бы я сейчас могла стоять».

Татьяна Николаевна опасалась, чтобы дочь не оста­лась горбатой, поэтому и уговаривала ее все время ле­жать на спине на голых досках. А Галя иной раз тайком от матери садилась на кровати, но сразу начинала кру­житься голова и с нею окна и стены. Мать с нетерпением ожидала прихода своих: уж тогда, думала она, подни­мет дочку, Но злая судьба решила иначе...

Бор сменился чахлым, но густым березняком. Тяжело было Гале здесь с санками. Выбираться на дорогу она боялась: только что из Ольховки проехало несколько машин с гитлеровцами. И, обмотав руки каким-то тряпь­ем, девочка продолжала двигаться дальше и дальше, волоча санки за собой.

Начинало смеркаться. Галя торопилась, и от этого сильнее билось сердце, еще больнее впивалась веревка в плечи. Сначала девочка решила нигде не останавливать­ся даже ночью, но силы таяли с каждой минутой. Хоро­шо бы наткнуться на какую-нибудь землянку или стожок сена, в который можно зарыться с головой и пролежать до утра. Но ни землянок нет, ни стогов. Нет и спичек, чтобы разжечь костер...

Галя остановилась. Раньше она смотрела только впе­ред, потому что страшно было оглядываться на неживую мать. А теперь, когда стемнело, девочке захотелось быть рядом с нею. Подползла, опять заплакала, упала головой на грудь, начала целовать холодные руки. Почти не со­знавая, что делает, расстегнула пальто на груди матери, и вдруг сквозь горечь в душе дочери сверкнула искорка радости: под пальто, в кармане халата, оказалась короб­ка спичек. Это еще Данилов принес их. Мама экономи­ла спички и вот одну коробку сберегла.

Сразу прибавилось сил. Галя опять впряглась в ве­ревку и начала выбираться из березняка, чтобы попасть в большой черный ельник, видневшийся в глубине леса. Под некоторыми елями не было снега, лежала только мягкая сухая хвоя. Девочка остановилась под густым шатром старой елки. Наломала сухих сучьев, ощупью нашла на одном из стволов натек смолы, немножко наца­рапала ее и разожгла огонек. Долго еще ползала она от дерева к дереву, собирая топливо на всю ночь.

Неподвижное лицо матери при свете огня как бы ожило: то начинало светлеть, то опять темнело. Галя смотрела на него и думала: «Может быть, мне это только кажется, я сплю и вижу сон? Нет, я не сплю, и мама уби­та. Я не стану ее хоронить, не разлучусь с ней до тех пор, пока не встречу папу. Он похоронит маму и возьмет ме­ня с собой. Я научусь ходить, пойду в Германию и буду искать там того гада, который убил маму. А Гута сама повешу».

Девочка понимала, что она теперь как беспомощная пылинка, но верила в силу отца, сестрички Вали, в силу наших. Кажется, каким бы ни был человек по характеру, происхождению, вероисповеданию, а в большом несчастье он тянется к другому человеку, надеясь на его помощь. Но совсем недалеко по дороге проезжают на машинах люди, а тринадцатилетний больной ребенок ни за что не обратится к ним за помощью. Лучше попасть к волкам или одичавшим овчаркам, чем к этому двуногому зверью!

На груди у матери, казалось, еще сохранилось тепло. Галя прилегла к ней, прижалась. За спиной потрескивал слабенький огонек, но он совсем не грел. Девочка дро­жала то ли от холода, то ли от страха. Хотела уснуть и не могла. А может быть, и забылась тревожным сном, потому что вдруг откуда-то начали то появляться, то исчезать немцы, где-то рядом кривлялся и хохотал хит­рый Гут. Галя вздрогнула, подняла голову: вот он, убий­ца, опять показался, пряча лицо.

— А-а-а! — закричала девочка.

И гитлеровец сразу исчез.

Что-то зашумело и шлепнулось позади. Сжалось серд­це. Нет, это снег соскользнул с ветвей. Начинало све­тать, и, хотя мороз не крепчал, Гале стало очень холод­но. Она застегнула пуговицы на пальто матери, накрыла платочком ее лицо и подбросила сухих сучьев в костер, чтобы согреться на целый день.

Теплую зиму люди обычно называют сиротской. Вот и сейчас у сироты уже не было слез, а зима плакала: на ветках висели крупные капли. «Это хорошо, я не замерз­ну»,— мысленно успокаивала себя девочка. Вдруг изда­лека донесся какой-то треск, и Галя сразу вся сжалась, от ужаса перехватило дыхание. Слышно было, что по ее следам кто-то крадется. Галя уже не чувствовала, как бьется ее сердце, и инстинктивно прижалась к матери, будто искала у нее защиты. Ей показалось, что мать ше­вельнулась, хочет поднять голову и посмотреть, кто к ним идет. И вдруг из кустов появилось несколько че­ловеческих фигур, среди которых она узнала только одну.

— Мамочка! Он идет, Гут! — крепко закрыв глаза, закричала Галя. Она не слышала человеческих шагов и лишь, когда кто-то крепко взял ее под мышки, поверну­лась и вскрикнула:

— Убивай и меня!

Момент был жуткий. Володя глянул на Гута, Валя упала на труп матери и зарыдала.

Бойкач присел возле огня, начал подгребать к нему недогоревшие сучья. Молча опустились на землю хлопцы, дед Остап. Как изваяние, застыл Гут. Перед глазами его возникла почти та же картина, которую он уже видел. Только тогда Гут был в роли присяжного заседателя на «суде», устроенном фашистским разбойником. А сейчас стоит как на углях, смотрит на Галю и ждет, что она вот-вот глянет ему в глаза. Придется что-то сказать, но что? В голове теснился рой мыслей. Гут понимал, что по­пал в западню. Но, может быть, из нее есть еще выход? И, посмотрев вокруг, он медленно направился к большой ели.

— Куда? — остановил его голос Бойкача.

— Я... я дров принесу...

— Хватит этих.

Гут остановился, но на прежнее место не вернулся. Немного стянул с ноги сапог, поправил брюки и опять подтянул голенище. Командир заметил это, но не придал значения. И вдруг что-то стукнуло по лысой голове деда Остапа, который сидел ближе других к покойнице, дер­жа в руках шапку, и сразу за елью громыхнул взрыв. Гут бросился в кусты. Но Анатолий мгновенно повернул­ся и дал по нему очередь из автомата. Успел полоснуть из своего и вскочивший на ноги командир. Гут корчился на снегу. Партизаны окружили его.

— Теперь вы меня взяли, бандиты,— скрипнув зуба­ми, со стоном пробормотал предатель.

— Я все время наблюдал за ним,— сказал Анато­лий.— Он незаметно вытащил из-за голенища гранату и швырнул в нас.

— Никогда бы не подумал,— удивился Володя.— Так бездарно могли погибнуть!

— Ну, такой гранатой он бы нас не убил, а ранить мог. Это немецкая наступательная граната, она как гусиное яйцо.

— И все же кто-то из нас счастливый. Посмотрите, наверное, сильно разбил голову старику. Валя снег при­кладывает.

— Граната от головы отскочила рикошетом за елку, там и разорвалась. Я даже видел, как она летела,— объяснил Анатолий.

Гут извивался, как змея, пачкая кровью чистый снег. Никто из партизан еще не знал, что он присутствовал при убийстве Валиной матери. Командир все время думал о злодеяниях, совершенных гитлеровцами в Ольховке, и даже не задумывался, что представляет собой этот ни­чтожный человечишка — Гут. Анатолий же заподозрил в нем хитрого пройдисвета и все время незаметно наблю­дал за ним. А Гут, в свою очередь, следил за поведением командира и пришел к выводу, что тот не обращает на него никакого внимания. Предателя же можно было еще раньше понять. Например, когда он не хотел идти по следу, проворчав, что это кто-то или тащил дрова, или удирал из Ольховки. Но Валя сразу узнала след полозь­ев их санок, и пришлось пойти вместе с партизанами, хо­тя изменник и мало верил в то, что они найдут девочку живой.

И вот теперь все надежды мерзавца на спасение разом рухнули!

По просьбе Гали Гута перетащили к костру. Девочка рассказала, как он бегал по деревне, водил фашистов по хлевам, погребам и выдавал людей.

— Дайте мне винтовку, я его добью! — просила она.

Володя подошел к предателю,

— Мы не такие кровожадные, как твои новоявленные хозяева,— сурово заговорил он.— Мы гуманнее отнесем­ся к тебе, хотя ты и враг. Могли бы и бросить в лесу: подыхай, как бешеная собака! Но мы поступим мило­сердно.

Лесную, тишину снова разорвала автоматная очередь.

— Гут хитрил,— опустив автомат, продолжал Бой­кач.— Он хотел один жить в большой деревне и ради этого пожертвовал жизнью всех односельчан. Но не уда­лось. Не осуществился и второй его план: вывести лет­чика к нашим войскам, выдавая себя за советского па­триота. Давайте-ка, хлопцы, обыщем его. Жалко, что не сделали этого раньше.

Партизаны стянули с трупа сапоги и в уголке одной из портянок нашли тяжелый узелок. В нем оказалось не­сколько золотых колец, золотые монеты и даже зубные коронки.

—Успел, гад, награбить,— сквозь зубы пробормотал Анатолий, ощупывая швы пиджака. И вдруг вскрик­нул: —Тут что-то зашито!

Распороли подкладку, и под ней нашли бумажку с напечатанным по-немецки и по-белорусски текстом:

«Настоящая выдана Филиппу Сукачу в подтвержде­ние того, что он со специальным отрядом немецких войск принимал участие в операции «Болотная лихорадка». Этот документ дает право Филиппу Сукачу принимать участие и в других операциях, которые будут проводить­ся по согласованию с Государственным комиссаром Восточного округа.

14 июля 1943 г.

Штурмбанфюрер Гольдман».

— Вот сволочь, он же еще летом вместе с этим золо­тым человеком — Гольдманом — участвовал в блокаде партизан! — сказал Володя.

— Я говорил, а вы не обратили внимания: его фами­лия, как предателя, была записана в блокноте Данило­ва,— напомнил Гриша.

— Ну, черт с ним, оттащите эту падаль подальше в лес,— махнул рукой командир.— Дедуля, голова болит?

— Шишку здоровую посадил,— пощупал дед Остап свою лысину.— Но я рад, детки, что моя голова спасла вас.

— Счастливый ты, дед: из второго пекла вышел жи­вым.

— Когда они сожгли Святое, меня там не было: на плесе рыбу ловил. Как услышал стрельбу, увидел пла­мя,— бегом в кусты да и отсиделся там. А людей изверги перестреляли... И старуху мою... И дочь...

Старый Остап хотел заново строиться, но тоскливо было жить на пепелище одному, без людей. Он и подался к знакомым в Дубравку. Мастер на все руки — и столяр, и плотник, дед не боялся погибнуть без куска хлеба. Но и Дубравку фашистская нечисть не обошла стороной. Однажды ночью гитлеровцы согнали всех жителей де­ревни и под усиленным конвоем повели в Ольховку.

Вместе со старыми и малыми немцы втолкнули Остапа в гумно. На улице люди стояли будто в очереди, только неизвестно за чем. Всего в Ольховку фашисты согнали более тысячи человек. Некоторые пытались спастись, бросившись огородами наутек, и их тут же пристрелили: гитлеровцы окружили небольшую деревню плотным кольцом своих головорезов. Никто из арестованных не знал, что их ожидает, но Остап догадался по «почерку» захватчиков и весь день, всю следующую ночь копал в гумне яму. Он предложил спрятать в нее детей и сверху прикрыть глиняными плитами, выломанными из тока, однако ни одна мать не согласилась на это.

Утром женщины увидели сквозь щели немца, шагав­шего вокруг гумна с канистрой в руках. Вскоре донесся едкий запах бензина. Женщины заголосили над своими детьми. И вдруг все гумно охватило жарким пламенем, затрещали пулеметы. Кто-то предложил сломать воро­та. Обезумевшая толпа ринулась на них, створки ворот распахнулись, но никому не удалось убежать: пулемет­ные очереди скосили всех. Только Остап, укрывшийся в яме под слоем земли и глины, остался жив. Так и лежал в ней, как в печке. А когда терпеть жару стало невмого­ту, выбрался из укрытия, подполз к воротам и затаился между трупами.

Наконец палачи уехали. Старик поднялся и зашагал к лесу. Но неожиданно кто-то окликнул его. Остап огля­нулся и увидел вооруженных людей. «Теперь смерть»,— подумал он, останавливаясь и бессильно опуская голо­ву. Но когда люди подошли ближе, дед с радостью узнал среди них Володю Бойкача.

— Где же вы были раньше, детки? — бросился к не­му Остап.— Может, напугали бы этих людоедов, и они бы...

— Опоздали,— горько вздохнул командир диверсан­тов.— Ты не видел здесь женщину, которая везла девоч­ку на санках?

— Больных, стариков и детей затолкали в гумно и сожгли. А такую женщину среди них я не видел.

— Мы осмотрели все трупы расстрелянных за околи­цей и тоже не нашли. И санок нигде нет. Но вот этот че­ловек,— Володя показал на Гута,— утверждает, что ее вместе со слободскими пригнали сюда. Это мать нашей партизанки.

— Вы не по дороге шли?

— Нет.

— По дороге из Дубравки они больную женщину и старика убили. Отвели на обочину и...

— Пройдем, товарищи, по дороге. Ты в каком месте сбежал? — спросил Бойкач у Гута.

— Там, далеко...

— Дед Остап, идем с нами. Ты единственный живой свидетель этого злодеяния гитлеровцев.

Володя и Валя шли впереди. Девушка плакала, а па­рень успокаивал ее, хотя на душе и у самого было горь­ко. «Столько ни в чем неповинных людей уничтожили»,— думал он, и перед глазами один за другим вставали зна­комые, которых теперь уже нет.

Вскоре партизаны наткнулись на след санок...

Пока ребята делали носилки, чтобы доставить в Ду­бравку и похоронить там убитую Валину мать, группу до­гнал Павел Пылила. Он и изменил намеченный партиза­нами план. Почти по пятам Пылилы в Дубравку приехало много немцев, начавших окапываться в деревне. Парти­занское командование послало Павла предупредить груп­пу, что на соединение со своим войском идти еще рано. Гитлеровцы надеются задержаться, чего бы это им ни стоило, на Днепровско-Березинском плацдарме и укре­питься на нем, хотя наши войска совместно с партизана­ми уже форсировали в некоторых местах Березину. Но крупные силы еще не подтянуты. Немцы спешат закре­питься на железной дороге Жлобин — Калинковичи.

— Да, этот рубеж для них удобен,— глядя на карту, сказал Бойкач.— Они будут на возвышенности, а нашим придется штурмовать их через огромный болотный мас­сив, протянувшийся от Жлобина далеко на Полесье. Ни танки, ни артиллерия не смогут пройти. Придется нашим ждать, пока болото замерзнет. Значит, хлопцы, надо нам двигаться дальше на запад, возможно, там еще остались уцелевшие деревни: надо найти пристанище для Гали и деда Остапа. Работы хватит: немцы на фронтовой поло­се быстро пустят поезда.

Тихий и задумчивый был лес. Прежде его будило та­рахтение телег по корням деревьев, голоса возвращав­шихся с заданий партизан. Теперь же все партизаны со­единились со своими войсками, а окрестные деревни опу­стели. Гитлеровцы сделали свое черное дело и считали, что за спиной у них советских людей нет.

Осторожно продвигалась группка диверсантов по заснеженному лесу. Опять начался снегопад, старательно прикрывавший протоптанную партизанами тропинку от вражеских глаз. Хорошо, что Павел принес полный вещевой мешок патронов и капсюлей-детонаторов. Скоро хлопцы проложат еще одну тропинку, к бывшему воен­ному городку, где хранится заготовленный летом тол: в прифронтовой полосе взрывчатки потребуется много. Правда, патроны, принесенные Пылилой, ни к чему. Все равно придется переходить на немецкое оружие. Гитле­ровским тыловым центром на этом участке станет те­перь Бобруйск, значит, по дорогам днем и ночью будут мотаться немцы. Где ни поставь западню, партизаны или мирные жители в нее не попадут. А фашистам ее не миновать.

Маленькая группа — не партизанская бригада, и за­сечь ее не так просто. Вот только Валю жалко до слез. Если Володина мама жива, она отныне станет и ее ма­терью...

Шагая впереди, командир вел группу к Щетовке. Сто­ящая среди поля, недалеко от шоссе, эта деревня не считалась партизанской. За несколько сот метров от нее, на песчаном пригорке, находится кладбище. Там и будет похоронена Татьяна Николаевна,

Но когда вышли из леса, Володя посмотрел в би­нокль и увидел, что по шоссе со стороны Бобруйска к фронту движется вражеский обоз, который обгоняют автомашины, а в Щетовке ходят люди. Партизаны нача­ли советоваться, зайти ли им в эту деревню или свернуть в Островок, где безопаснее.

Володя задумался: а безопаснее ли теперь в деревне, которая стоит ближе к лесу? Белорусский лес вообще на­стораживает гитлеровцев. Тем более что почти все их войска почувствовали на себе удары партизанского сое­динения на Березине.

Командир предложил все же с наступлением сумерек пробраться в Щетовку. Мнения разделились. Некоторые сомневались: мол, неизвестно, какие там люди.

— Какие люди? — спросил Бойкач и тут же отве­тил: — Наши, советские! Возможно, и есть какой-нибудь сотский, так ведь рядом Красная Армия, и он будет рад помочь нам. А к зиме фронтовые немецкие солдаты при­дорожные деревни не жгут, нередко сами забегают туда погреться. Где же в таком случае Гале и деду Остапу будет безопаснее?

Пришлось хлопцам согласиться с этими доводами.

— Я сам схожу в разведку и скоро вернусь,— сказал Володя.

Валя хотела, как всегда, пойти с ним, но передумала. Никогда прежде не чувствовала она себя такой одинокой, и Володя понимал это. Похоронят Татьяну Николаевну, и он будет к ней внимательнее, чем прежде. А сейчас успокаивать девушку бессмысленно. Отчасти поэтому он и отправился в разведку: чтобы меньше быть рядом и не смотреть в ее опустошенные горем глаза.

Вернулся Бойкач из деревни довольный.

— Товарищи, все хорошо. Был там один полицай, и тот с семьей куда-то драпанул. Односельчане не отпуска­ли его, даже гужи на запряженной лошади порубили. Пускай, говорят, наши придут, тогда и уедет... Я нашел избу, где живет одна пожилая женщина. Дед Остап по­может ей по хозяйству, а она присмотрит за Галей.

— Я сама встану и буду ходить,— не согласилась де­вочка.

— Хорошо, хорошо, не возражаю,— согласился Во­лодя.

Партизаны направились в деревню. Командир не сказал им, что попросил тамошних жителей сделать гроб. А могилу они выроют сами.

Как только пришли в избу, хлопцы присели, где кто смог, и вскоре начали клевать носами.

У командира тоже подкашивались ноги, но он дер­жался. В хате собралось много женщин. Они крестились, всхлипывали, утирали слезы кончиками платков:

— Боже ты мой, какие все молоденькие...

— Одеты кто во что...

— А если им придется так зимовать?

— Небось, голодные...

Никто из этих женщин не видел прежде партизан, и теперь перешептыванию не было конца. Некоторые вышли из хаты и скоро вернулись кто с хлебом, кто с кус­ком сала в руках.

— Большое спасибо, дорогие,— от всего сердца по­благодарил их командир.— Мы очень голодны, но... сна­чала должны похоронить мать нашей партизанки.

Две женщины остались в избе с Галей, остальные пошли на кладбище.

Уже смеркалось. В деревне было тихо, только со сто­роны шоссе доносился шум машин.

Вернулись с похорон, когда совсем стемнело. Окна в избе были завешены, на припечке горела лучина. На двух столах стояло угощение и даже бутылки с самого­ном.

— Видите, какие нащи люди. Говорят, немец немцу даром закурить не даст, а наши последним куском поде­лятся,— расчувствовался Анатолий.

Толика можно было понять. Сколько пленных крас­ноармейцев и партизан кормила и переодевала его мать! А потом фашисты расстреляли ее только за то, что она не могла равнодушно смотреть на голодного, не поде­литься с ним последней крошкой. Нет, гитлеровцам не понять наших людей, не понять их бескорыстности и го­степриимства. Сколько таких женщин сожгли, расстре­ляли в одной только Ольховке, а за что? За то, что ему, фашисту, отдавали яйца, молоко, но посмели накормить и голодного партизана...

Анатолий рассказал, как в начале войны к их хлеву приплелась и вскоре ощенилась там какая-то бездомная сука. Сколько ей мать молока переносила! Злая была сука, но поняла человека и вместе со своими щенками доверчиво перебралась под поветь.

А потом пришел немец и потребовал молока. Мать налила ему чуть не полный котелок, оставив немного для щенков. Услышав об этом, фашист вышел во двор и перестрелял и щенят, и суку.

Наконец ужин подошел к концу. Никому не хотелось идти в ночной караул. Легко ли будет стоять на пронизы­вающем морозном ветру? Еще задремлешь невзначай, а это может плохо кончиться для всей группы. Командир рискнул попросить двух пожилых жителей деревни за­менить партизан на ночной охране. Те охотно согласи­лись. Вскоре все диверсанты уже спали.

Не спали только Володя и Валя, которую хозяйка уложила на широкой лавке.

— Постарайся уснуть, Валечка, и тебе станет лег­че,— наклонившись к ней, прошептал Володя.

— Без меня ты совсем по другому плану стал бы дей­ствовать, да? — вздохнула девушка.

— Жизнь не спланируешь, да еще в такое время. Теперь для нас главное, что есть цель, направление.

— Мне кажется, я их не вижу.

— Неправда.

— Ложись рядом, Володя, мне будет не так страшно.

— Валечка, как я тебя жалею, люблю, люблю...

— Всегда будешь меня любить?

По двору кто-то пробежал, Вот шаги уже в сенях, кто-то идет в избу. Володя встал.

— Немцы с шоссе направляются в деревню,— приглу­шенно сказал один из часовых.

— Черт бы их побрал, не дали передохнуть,— выру­гался Бойкач, ощупью разыскивая в темноте под лавкой свой автомат.

— Я побегу домой,— сказал часовой.

— Идите, спасибо вам.

— Хлопцы, подъем, подъем... В деревню идут нем­цы,— по очереди начал расталкивать командир своих ребят.

Спросонья партизаны не сразу сообразили, что про­исходит, тыкались в занавешенные окна, в стены. Одна­ко во двор все вышли в полной боевой готовности.

— Где-нибудь доспим,— сказал Володя и подошел к Вале.— На твой вопрос я отвечу всей своей жизнью, которая пройдет рядом с тобой.

Старый Остап отодвинул занавеску и долго смотрел, как партизаны отдаляются черными точками по белому снегу. Смотрел, пока ночная темень не поглотила их.


1970 г.


С белорусского перевёл Александр Миронов.


Оглавление

  • Владимир Федосеенко Вихри на перекрёстках
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18