Ева рассказывает (СИ) [Болеслава Варфоломеевна Кираева] (fb2) читать онлайн

<p>

     Здрасте! Ой, не смотрите на меня, не смотрите… то есть не читайте дальше, я стесняюсь. Мне очень неудобно, неловко. Ну, не читайте же!

     Чита-аете. Рады девчонку опозорить, да? Всё про меня узнали из рассказов тёти Болеси, теперь в глаза готовы заглянуть, посмеяться. Там я — "она", а здесь она — это я и есть, и ужасно неловко ей… то есть мне. Может, не будете всё же дальше читать, смилостивитесь над бедной девушкой, а?

     И зачем только я подрядилась вам написать? Жила бы себе спокойно, Тётя Болеся ведь фамилий не называет, условились мы. И никто бы распутную девчонку из Интернета со мной не связывал бы. Всё, видишь ли, законы жанра. Читателей хлебом не корми, дай посмотреть на героинь. Привыкли к мыльным сериалам, а на страничке хоть бы фото какое. Болеся говорит, вас это привлекает. Да?

     Ну, фотку свою я ей не дала, даже на паспорт которая, чин-чинарём, без декольте и с выпученными глазами. Незачем вам на меня пялиться, понятно? А если меня на улице узнают — со стыда же сгорю. Верно говорю. И Кира, за компанию со мной, не дала. То есть сначала-то она дала, ей всё нипочём, голышом аж сфоткалась, а когда узнала, что я ни в какую, то и она обратно забрала. А чужие фотки вам подсовывать нам совесть не позволяет. Вы их и так сколько угодно в Сети накачаете, тут тебе и бондаж, и писсинг, и щекотка, обнажёнка там всякая, это само собой. Вот бы и качали себе, а о нашей с Кирой внешности и не спрашивали бы.

     Тогда Болеся говорит: ладно, фотки на даёте, но что-то личное читателю покажите всё-таки. А что показывать, если не морды? Ну, говорит, напишите тогда по рассказику, представьтесь тем широкой читательской аудитории. А то всё я да я, приелась уже, небось. Стиль, говорит, индивидуален, вот и раскройте свою индивидуальность, хотя и не профессиональные вы писучки и до меня вам ох как далеко! Но мужчины любят простушек, неопытных, с вашими незатейливыми писульками познакомятся, заодно и мои пойдут. Промоушн называется, раскрутка по-русски.

     А не то — давайте фотки!

     Наверное, они у неё есть, на мобильную камеру нас снимала украдкой, когда расспрашивала для своих рассказов. А там я такая… ох, не хочу думать даже. Вы всё-таки не смотрите, если она их мимо нашего желания выложит, ладно? Мало вам обнажёнки из Интернета, порно всякого? Ну, не знаю, как ещё просить.

     Рассчитывая на честность, согласились мы с Кирюшей по рассказику накалякать. Кирка это одним духом сделала. Села — и р-раз! Ей вообще всё запросто — что с парнями общаться, что раздеваться в любой обстановке, что писать всем про свою личную жизнь. А я… Сидела, сидела над чистым листком. Болеся всё, вроде, описала, а что я ей постеснялась рассказать, вам уж тем более не скажу. Разве что когда вуз закончу и уеду.

     Ой, я так и знала, что вы всё-таки читаете! Ну, зачем девушку смущать? И так уж поржали, небось, всласть над моими злоключениями. Может, хватит? Всё равно ведь у меня духу не хватит себя перед вами вывернуть. Лучше ещё раз Киркин рассказец перечитайте, острее выйдет.

     Кстати… Вот про неё-то я и напишу, что знаю, что видела. Не про себя. Болеся не настаивала, чтобы непременно про себя писать, главное ей, чтобы мой стиль вам знаком был. Вот и выход. Когда не про себя — я смелая. Потихоньку-полегоньку разойдусь — и ух, какая я!

     Только подружке сначала покажу. Хотя… Ей всё равно, она и не такое про себя выписывала и Болесе карт-бланш дала. Вот перца добавить — это она может. Но тогда это будет не мой стиль, верно?

     Решено — не буду Кирке показывать. Пущай в Интернете читает, вместе с вами.

     Всё началось, когда она прочитала в газете про какой-то бикини-конкурс и позвала меня на него с собой. Я отказалась. У меня нет никаких шансов. Ну, вы понимаете, раз читали рассказы. А она — настоящие 90х60х90, даже лучше. И всё наполнено жизнерадостностью.

     Пошла только поболеть, вещи посторожить, пока её там кастингуют, порадоваться победе. А что, она и впрямь победила. Правда, соперницы были не самые сильные… то есть объёмистые, одна только была с большим бюстом, но какая-то сонная, висело у неё всё. Кирка их всех и уделала.

     Потом мне говорит:

     — Знаешь, что мне светит?

     — Нет, но поздравляю.

     — Поздравить мало… и рано, кстати, лучше пособи. Сниматься меня зовут в этаком, знаешь, виде. Говорят, приведи подружку, пусть засвидетельствует, что всё чисто, благопристойно.

     Наверное, "чинно, благопристойно", это она скаламбурила.

     — Фотограф — мужчина? — уточняю. — Ой, как ты решилась? Я бы не смогла позировать нагой перед ним.

     Кирка захохотала.

     — Если бы! В том-то и дело, что не голой. Я намекала на это, но они упёрлись. Я так поняла: рынок нагих моделей забит, конкуренция, нам туда никак. Ты, кстати, это учти: современная девушка всегда готова скинуть одежду, твоя скромность, стеснительность ни к чему, избавляйся потихоньку.

     — Но ведь фотомоделей много не надо, не слишком ли ты обобщаешь?

     — Отнюдь. Почти любая девушка не против наготы, просто у большинства тела неважные, они фотографам и даром не нужны. И они голыми идут… не к фотографам. Я не это тебе предлагаю, а просто обрисовываю ситуацию. Стеснительность не в духе времени, подружка. Как я жалею, что открытой сняться не дают!

     — А в каком же тогда "этаком" виде будут тебя снимать? — недоумеваю я. — В бикини? А те, что голышом, разве бикини не могут натянуть?

     — И не в бикини даже, — вздохнула она. — Знаешь, как нас там оценивали?

     Мы шли по улице, лизали мороженое. Кира светилась радостью.

     — Грудь там или попу большую иметь — это что, это от природы. Есть или нет. Мне так и сказали потом, и объяснили, чем я взяла. Нет, фигура, конечно, нужна. Но она у многих. Так что главное в их конкурсе — экспрессивность. Ну, типа фотогеничности, чтобы фотка без слов всё говорила, и должная доля учёности во взгляде. С фоток должна смотреть несомненная студентка. А я и не подозревала, что у меня глаза такие. Бывало, зубрю-зубрю математику эту высшую, выть хочется, а, оказывается, она моему взору учёности прибавляла. Она, кто же ещё? Но, может, и другие предметы тоже. В общем, я оказалась первой по всей совокупности, жюри решило.

     — Постой, так будут снимать лицо крупным планом? Зачем тогда бикини?

     Она весело тряхнула пакетом. За ним, прозрачным, виднелись спутанные лямки, пузырились нехилые чашки, блестели полоски ткани. Подружка умела всё уложить так эротично, чтобы мужскому глазу представлялась та, с которой всё это только что слетело. Проходящие мимо парни и впрямь бросали на пакет взгляд, а потом на нас — раздевающий.

     — Снимать будут по-разному, и фигура нужна, я говорила. Главное — для чего будут снимки.

     — Мужской журнал?

     — Студенческий! — огорошила подружка. — Что уставилась? Да и не журнал это, а так, брошюра иллюстрированная. Для студенток.

     — Не студентов? — не понимала я.

     — Им тоже можно. Но главная наша цель — научить студенток-первокурсниц, как комбинировать с одеждой и телом, чтобы произвести впечатление на молодого преподавателя, на его мужской глаз. А то — и не на очень молодого. С корыстными целями, конечно. Ну, там отметку повысить, зачёт пораньше и полегче, отпустил чтоб на день-другой или не ворчал, если сама пропустишь. В общем, что понадобится, то и проси и телом свою просьбу подкрепляй.

     Понимаешь теперь, зачем учёность в глазах, экспрессия в облике и никаких бикини?

     Я кивнула.

     — Но тогда я тебе не нужна? Если всё будет чинно-благопристойно? А то подумают, что я навязалась. — Вышло как-то жалобно, не люблю я так, но вот вышло.

     Ох, ну и хорошая же у меня подружка! Будто страдает, что полные девичьи формы ей при рождении достались, а не мне. Обняла за плечи, затормошила, чуть эскимо своё не выронила.

     — Нужна, нужна, ещё как нужна! Как же — я да без тебя?! Дел у тебя будет много. Во-первых, за одеждой моей следить. Да-да, за одеждой. Хоть раздеваться догола перед объективом не буду, но переодеваться — придётся, и много. Мне тут кучу барахла записали на бумажку, что принести. Чего у меня нет, то мне там дадут, а ты последи, чтобы не смешивалось. Поможешь мне переодеваться — два. Я уже придумала, как. Буду орудовать у себя выше пояса, а ты — ниже. Юбки там, джинсы на меня надевать, застёгивать, ремень затягивать. Командуй, когда ногами вставать или вышагивать из спущенного. Всё, всё своё ниже пояса, всё самое ценное тебе доверяю. Так мы сумасшедше быстро будем калейдоскопировать. Гонорар-то начислят за отобранные кадры, чем больше наснимают, тем больше отберут, а наснимают тем больше, чем скорее я позировать буду. Усекла? Вообще, с тобой мне увереннее как-то. Потом, ты можешь подсказать мне, какую лучше скроить мину, со стороны ведь виднее, да ты и видела меня не раз, как я на мужиков влияю. Вспомнишь, подскажешь. Если надо будет распахнуться или ещё какой беспорядок в одежду внести, ты меня и растреплешь. Не мужчине же это делать! Твои, и только твои руки.

     — А мужские?

     — Только фотоаппарат держать!

     Таким тоном сказала, что мы обе прыснули.

     — И ещё, — понизила голос Кира. — Что, если у тебя какие позы лучше получатся? А то всё голову ломаю — как гонораром поделиться, чтобы ты не обиделась? И у тебя уверенности прибавится.

     — Ой! Не-ет!

     — Так ведь в одежде же, разве что в смелой такой. Потренируешься перед объективом, а потом и перед преподами сможешь. Это вторая моя тайная цель — твоя тренировка. Ну, уже вот явная.

     — А первая?

     — Гонорар поделить. Так-то ты ведь не возьмёшь, знаю. Тьфу, выболтала. Но ты забудь на время, ладно?

     — Забыть забуду, но ты меня им не предлагай. Пускай сами, если что.

     — Договорились! Ещё по эскимо по такому случаю?

     Ей же не петь там. И мы тяпнули по два.

     На другой день мы с Кирой идём по тому же маршруту и тащим по ручке большой набитой барахлом сумки. Для переодевания. И в этом пригодилась я своей подруженьке.

     По-моему, она дома притворялась, что поднять не может. Но разоблачать поздно. Потом сама признается.

     Болтовня не умолкала.

     — Знаешь, где они будут эти буклеты расшвыривать? Среди косметичек… ну, девчонок, что косметикой приторговывают. Avon там или Oriflame. Да ты знаешь, мы же с тобой брали у таких.

     — Некоторых знаю.

     — Ну вот, а теперь их буклеты потолстеют. Я в них появлюсь. Кто купит косметику, та научится околдовывать преподов ещё и другими средствами. Представляешь, Евка, — фотки на глянцевой бумаге, полнокрасочно так всё, клёво… Шик!

     — Круто, но тяжеловато. Давай руки поменяем.

     — Чёрт бы побрал эту одежду! Как удобнее без неё.

     И мы со смеху уронили сумку. К счастью, на чистое место.

     Пока мы шли, я размышляла об одежде, об её отношении к телу. Хотите, расскажу? Раз весь остальной рассказ о подруге будет, о её теле, немножко "поЯкаю". Больше странички не выйдет, а девчонкам, может, будет интересно.

     Назову так: "верхи" и "низы". Низы — это трусы. Они, как и другая одежда, выплыли вместе со мной из младенческого беспамятства. Когда я начала себя помнить, одежда уже была неотъемлемой частью обихода. Меня одевали, я просовывала, куда надо, руки, ноги, голову; в общем, заполняла своим тельцем одежду, и мы шли гулять. Постепенно в меня впечаталось: по одёжке протягивай ножки. Или это бабушка так приговаривала?

     Тогда я об этом не думала, но если бы спросили меня и помогли сформулировать, то вышло бы так: я привыкла считать одежду главной, а себя — придатком к ней. На это ощущение работало всё. Так, сколько раз меня ругали за испорченную, разорванную одежду (хотя это не я, это мальчишки надо мной издевались), но не припомню случая, когда бы побранили за ушиб, ссадину, кровоподтёк. Со мной, как девочкой, это было крайне редко, но брани вообще не было! Когда встречали на прогулке знакомых, они хвалили маму за мои наряды, а что я сама по себе "хорошая" — это как бы вытекало из нарядности. А когда я вырастала из одежды и приходилось покупать новую, мама всегда тяжело вздыхала. Потом-то я поняла, что это от невеликого нашего кошелька и от горестного ощущения времени: "дочка растёт — я старею". А тогда представлялось мне, что это я себя неправильно веду, неправильно расту, не по одежде. Разуму не хватало мне, чтобы понять: растущий ребёнок всегда прав, дети и должны расти. Тогда видела только расстроенное мамино лицо, слышала её вздохи…

     Ещё усугубляло дело жёсткая одежда. Даже сейчас, влезая в джинсы или зимнюю куртку, чувствую себя их "подчинённой". Должна им соответствовать, заполнить ограждаемое ими пространство. Не "они-мне", ведь жёсткую одежду не растянешь и сию минуту не заменишь, да и деньги не всегда на это есть. А в детстве и подавно. Когда купленные джинсики оказывались маловаты, я чувствовала себя виноватой.

     Сейчас-то понимаю, что вся моя "вина" была в том, что выглядела я тогда "взрослой девочкой", которую не принято на людях раздевать до трусиков, чтобы примерить джинсы. Приходилось покупать на глазок. И в магазины с примерочными мы не ходили — финансы не те.

     Вот такие у меня сложились отношения с одеждой. И вот однажды, будучи уже подростком, покупая в торговых рядах продукты, забрела я в одёжный ряд и увидела хорошенькие, как показалось, трусики. Шёлковые, блестящие, тонкие, маленькие. Маленькими они мне показались потому, что были с узенькими лямками-боковинками, мне же покупали трусы типа шортиков, большие. Из-за белого переливающегося блеска показались мне трусики те полупрозрачными, так что сладко защемило в груди. Запретный плод сладок. И ещё, что привлекло: промежность была у них довольно узкой, а канты вокруг ног вообще сводились к машинной строчке. Мне же покупали трусы с широкими кантами, которые наворачивались на внутреннюю поверхность бёдер, и как-то было мне не так. Иногда я думала: хорошо бы купить трусы, облегающие только таз и не посягающие на бёдра. Путь кромка идёт строго по паховой складке, низок охватывает мой мысок и того не ниже.

     Как видите, иногда мной владели прямо-таки бунтарские настроения. Хотелось что-то изменить в жизни. Но, честно говоря, мои желания не шли дальше замены одного "начальника" на другого, более покладистого. Новые, более удобные трусы я всё равно "заполняла" бы.

     И вот потаённая мечта моя сбылась.

     Смущаясь и краснея, купила я те трусики. На чём-то сэкономила незаметно. Мне казалось, что и продавщица, и щупающие товар тётки — все смотрят на меня с осуждением, как на развратную девку, невесть чем в таком срамном одеянии занимающуюся. Только придя домой, рассмотрела я, что трусы и не просвечивают, просто такие тонкие, что под ними любой волосок "киски" просматривается. Ну, прощупывается и тени даёт при косом освещении. Не говоря уже обо всём остальном.

     И вот, стоя в пустой квартире (окна занавешены) и примеряя обновку, сделала я два важных открытия.

     Во-первых, моя попка выпуклей и мясистей, чем я думала, бёдра пышные, живот если и не выпукл, то, во всяком случае, не впалый, везде жировые складки неплохой толщины. Не век же быть девочкой, пора и в девушку превращаться! Такую, чьим формам я завидовала на рекламных плакатах. Господи, неужели и я такой становлюсь?

     Не стала, становлюсь только, и есть шансы стать. Хотя, потом выяснилось, что не дотягиваю я до стандартов. Что тут поделаешь!

     Ну вот, в второе открытие последовало за первым. Не я ныряю в трусы, заполняю их "священную" форму своим бренным телом, а на меня, первичную и правую в своих объёмах, начала мягко, подчиняясь и чуть ли не угождая, ложиться, наворачиваться тонкая-тонкая шелковистая ткань — чтобы попку и животик прикрыть и сделать ещё привлекательнее. Не я для них, а они — для меня!

     Щёлкнула резинка на пояске — будто ударил гром. Отныне да будет так!

     Понапрягала мышцы, повертелась, поизгибалась так и сяк, потанцевала даже в пустой квартире. Да, всё правильно: моё тело — первично, оно движется, как хочет, а трусы сидят на нём, облегают, служат ему. Захочу — сорву, швырну в угол и новые куплю. А захочу — под подушку на ночь положу, буду трогать шёлк, вспоминать дневные ощущения — пусть во сне ещё лучше будет. В общем, хозяйка я своему телу, а оно — хозяин одетой на него одежды.

     Вообще-то, и третье открытие произошло. Оказывается, я чувствую себя полноценно одетой, только если паховые складки прикрыты, в них тепло. А когда по ним гуляет холодок, то ощущение наготы почти такое же, как если бы он гулял глубже, в середине, среди скупых курчавых зарослей и холодил бы вход в интимное.

     А вот канты по ягодицам так не пугали. Там надёжно. Только когда по мере смена фасонов трусов окружённая мощной плотью материя стала сужаться, словно шагреневая кожа, из приличной рельефной трапеции превратилась в узенький треугольничек, как бы испрашивающий у плоти-победительницы разрешения прикрыть всё-таки попку, когда по этой попке, по нежной придырочности загулял холодок — я почувствовала, что ощущение наготы зарождается сзади, переваливает через промежность и оккупирует лобок, совсем уже привыкший к мизерности прикрывающего его треугольника. Да, такие трусы пришлось срочно менять.

     Ещё мне Кира советовала носить трусы с высокий "спинкой" и "декольте" вокруг пупка вплоть до "киски". Мол, ощущение надёжности сзади, как в ковбойском седле, перекроет уж переднюю обнажёнку. Но это как-то не привилось.

     По правде говоря, то чувство "хозяйки" продержалось у меня недолго. Ведь теперь за все огрехи внешнего вида пришлось бы отвечать лично мне, не валя ничего на одежду. А так удобно, как оказалось, сваливать вину". Кроме того, не сформировалась я в пышнотелую, грудасто-попястую деваху, осталась на том же уровне — девочки-подростка. Чем тут хвастать?

     Так что я сочла за благо обходить этот щекотливый вопрос: кто главнее — я или моя одежда? Жёсткая одежда — "диктаторша", конечно, главнее, остальные случаи спорны. Впрочем, стринги были безусловно "младшими". Такой фитюльке — и подчиняться?!

     Но я на всю жизнь запомнила ту смену настроения, когда надевала тайком купленные "взрослые" трусы.

     А вот насчёт груди — ничего такого не было. Расти она начала, когда я давно уже вышла из младенческой несознанки. Назрела необходимость прикрывать назревшее — смело заявившие о себе новые части тела. Конечно, они — хозяева, а одежда, тот же лифчик — их подчинённая. Тем более, что чашечки хлипкие. Так и не доросли мои прелести до необходимости охватываться и поддерживаться большими жёсткими чашками, которые могли бы выйти из-под контроля и стать самодостаточными, потребовать заполнять их плотью, диктовать ей форму и самочувствие.

     Вот так вот соотносится у меня тело и одежда. И перед тем, как часок поработать костюмершей, самое время над этим поразмышлять. Подвести философскую базу под свои труды. А то там не до раздумий будет — успевай только поворачиваться!

     Впереди нас шагала невысокая девушка со светлыми волосами, длинными лишь настолько, чтобы плечи не давали им метаться по сторонам при каждом шаге. Погода заставила её одеться в джинсовую пару, плотно облегающую снизу и отпускающую сверху, но между этими доспехами упрямо выглядывал наружу поясок загорелой кожи. Тугой пояс джинсов, врезавшись в кожу, чётко обозначил лоснящуюся, выпучивающуюся жировую складку — это делало поясок живым, играющим. Девушка размашисто шагала, дёргались её обтянутые джинсой ягодицы, плясали то вверх, то вниз, а вслед за ними плясал, наклоняясь в разные стороны, и поясок наготы. Иногда одёргиваемая белая маечка помехой не была, она быстро убиралась к себе наверх. Живость и динамика игры девушки с собственным телом нагоняли впечатление, что вообще-то она нага и наготе рада, а все эти джинсовые доспехи от прохлады — не более чем занавес, натянутый в отдалении. Чуть дёрни или просто какое-то время не поправляй — и спадёт. Надо же, как умеют они радоваться жизни и приглашать разделись с ними этот оптимизм. Кира улыбается, бодрее шагает. Ну, и я тоже.

     Увидев, что я задумалась, Кира дёрнула сумку и спросила:

     — Жаль, что вдвоём не сможем. Помнишь, как мы "сестричками" были?

     — Ещё бы!

     Специально мы тогда не хотели, но вдруг обнаружили, что понакупали, осваиваясь в городе, одного и того же. Неудивительно, она выбирала, а я, держась в тени, покупала то же, размером, конечно, поменьше, под себя. Чтоб самой не выбирать, не задерживать и не слушать насмешливые комментарии, знакомы-то были без году неделя. Вот и оказалось всё у нас почти одинаковое, джинсы там, туфли, топики. Не удивляйтесь, мы же телами разные очень, на ней тот пучится и чуть не трещит, а такой же на мне сидит ладно, прилично. Иначе бы не купила.

     Только вот блузку ажурную не посмела за Кирой купить. Лифчик белоснежный взяла вот за ней — не зная, для чего. А дошло дело до ажура — нет. Сквозь же просвечивает всё, а я не привыкла к такому. Нижнее бельё показать — это ж на деревне позор! Только вот мне это и в городе позор, а Кира от него в деревне устала и решила здесь "разговеться", тем более, вокруг так ходят. И я видела, что ходят, но — не могла повторить. Не все ведь так ходят…

     И уж тем более не могла я купить за подружкой не то что ажурную, а крупного плетения рукавчатую блузку, в которую были вшиты плотные белые чашки угловатого немножко вида, будто это лифчик вытачку пучит. Но… где же он?

     — А это и есть лифчик, — усмехнулась Кира, видя моё недоумение. — Всё это плетение, да, и на руках тоже, это всё типа бретелек, чтобы чашки держать. И больше не для чего.

     — Бретельки? Да тут их несколько метров!

     — Ну да. Ты же знаешь, как часто они неудобны, приходится маскировать — то прозрачным пластиком, то тонким шнурочком.

     — А пряжечки на лопатках, а застёжка на спине?

     — Вот именно. А можно и не прятать, а выставить напоказ, да ещё не полметра жалкие, а несколько метров, вокруг тела завивающиеся. Вроде блузка сплетена из лямочек этих разросшихся. И всё тип-топ.

     Я осмотрела её. Никаких признаков нижнего белья сверху. Классно, но — не для меня.

     Уже когда шли в общагу, нагруженные свёртками, подружка замялась:

     — Что ж ты-то отстала? Мне не совсем удобно носить будет. Многое схожим купили, а вот это…

     — Должна привыкнуть к городу. Ты — быстро, я — медленно. Да носи, что хочешь, я не в обиде буду, ты что.

     — Ты-то нет, но буду я нехорошим фоном для твоей скромности. Знаешь, давай так сделаем…

     Её мысль касалась прежней, ажурной блузки. Она снова надела её, придя в общагу, но это раз на новокупленный белоснежный бюстгальтер, и я с удовольствием отметила тожесть цветов. Словно верхняя одежда, белая, из солидарности сравнивалась с нижним бельём, вытягивая его из "низости" и стыда показать, возводила в ранг себя, верхнего.

     — Видишь — растягивается, и петли деформируются, вытягиваются, косятся туда-сюда. Это чтоб разногрудым годилось, не подбирая чтоб по размерам. И по степени искажения вязанины можно даже по плоскому фото прочуять рельеф. Ну вот, а мы свяжем тебе такую же кофточку, но с грудкой по размеру, а деформацию устроим искусственно, накидами всякими и перехлёстами.

     — Это чтобы…

     — Да, чтоб выглядело так, будто большая грудь распирает стандартную вязку. Получится, как в киношной драке: чуть кого толкнут, он валится. Так и тут, чуть чашка на петли нажмёт, а они сами на неё лезут, не болтаться же на тела — и они растягиваются и перекашиваются, будто и впрямь давка не знай какая. Попробуем?

     И мы попробовали. Кирка вспомнила забытое вязание. Мы отлично проводили вечера в пустующей комнате для занятий, разговаривали, знакомились всё ближе и ближе. Моё тело было под рукой, примеряли часто-часто. Иногда перед коллоквиумом я читала ей вслух, заучить чтоб.

     В конце концов что-то получилось. Правда, мне пришлось раскошелиться на белое бикини, мне ведь надо, чтоб на этикетке официально числился купальник, то есть для огляда предназначен, а любой лифчик — это ж нижнее, не для глаз, бельё, будь даже он так украшен, что явно не для тьмы пододёжной. Да и украшения-то какие-то неприличные, распаляющие мужчину. И чтобы вот сквозь одежду всем проглядывало?

     И бикини-то верх пришлось заставлять себя надевать, бормоча, что здесь все так ходят, что Кира со мной рядом такая же пойдёт, для того и вязали, чтоб вместе смотреться. И всё равно не по себе было. Хотя и дух, если к себе прислушаться, захватывало.

     Но даже и с таким бикини я не осмеливалась показаться на людях. А Кира подталкивала. Пришлось её признаться.

     — Хм, — призадумалась верная подружка. — Отступать поздно. Такой труд вложен. Пересилить себя не можешь?

     Я помотала головой, опасаясь вопроса: "Почему?" Что тогда отвечать?

     — Подумаем, почему, — к счастью, сказала сама Кира. — Дело, наверное, в том, что ты заранее не уверена в дружелюбии компании, в которую попадёшь. Думаешь со страхом, что они с ходу начнут над тобой подтрунивать. У страха глаза навыкате. Так примерно?

     Я согласилась. Дружба она не только в общих гуляньях и обниманьях, поцелуйчиках всяких, она ещё и в помощи познания самой себя. А тут подружка угодила в точку.

     — Что ж, тогда надо выйти к ним наглухо одетой, и лишь когда освоишься, когда страх глаза свои захлопнет или хотя бы сузит, тогда и разоблачаться. Только как же это сделать? Третий слой одежды… Ладно, снимешь ты его под предлогом "жарко", а вот как оправдать надёв? Изыском, может, каким?

     Да, здесь была трудность. Если холодно, зачем надевать ажурное? Утепляться уж от тела. А если жарко, то третий слой ни к чему.

     Кира схватила журналы мод, лежащие у нас на тумбочке у входа, и залистала. Издала торжествующий хмык и сунула мне под нос разворот.

     — Видишь, как тебе подходит? Этакая пелерина под горлышко. Сзади будто короткий топик, спереди на "молнии", а края косо идут, по нижним рёбрам. Нет, на палец-два выше сделаем. И связано неплотно, но неажурно. Главное, короткое, но на лифчик не похоже, намёк на фалды, типа распашонки или там жакетика. Косые эти пОлы вывяжем фигурно, понавставляем ложных цветочков или бабочек.

     Мне вдруг подумалось, что так, по нижним рёбрам, живот стоит открывать беременным, но девушка в журнале была обычной, с небольшим бюстом, как у меня вроде. Или это её так пелерина задрапировала?

     — А потом, ты можешь носить её прямо на лифчик, без блузки. Джинсы у тебя всё равно по талию, лишнего не откроешь, топиком будет смотреться. Да и ряд топиков можно организовать, от длинного и постепенно сокращай до бюстье.

     Ну, это мы посмотрим…

     — Решено, — сказала Кира. — Будем показывать искусство вязания, девушки поймут. Плотное свяжем из сиреневой или чёрной пряжи, можно даже ромбами, как домино. Чёрно-белое. Когда обсудишь с девчонками вязку, можешь не притворяться даже, что жарко, а снимешь, чтоб показать ажур. А снятое по рукам пускай, кому интересно.

     — Не хотелось бы к петлям внимание привлекать…

     — А я тебе по декольте и по нижней кромке фигуристо сделаю, крючком свяжу фигурки и ввяжу в общий рисунок. Можно декольте сделать поокруглее, чтоб внутрь поместить "морозную звезду", она его края стягивать будет. Можно её выпуклой сделать, рельефной. Ой, и обвяжу же я тебя, подружка, только раскомплксовывайся, начинай жить.

     Она тут же сняла с меня мерки и помчалась в магазин — за пряжей. И спицами заодно уж.

     Вот ещё чего я опасалась. Вдруг кто из преподавателей начнёт ругать за распущенность одну меня. Хватит ли мужества не указать на Киру, мол, она тоже такая, что ж вы меня-то одну? Придётся ходить за ней всюду, никто чтоб меня без неё не видел. "постоять в сторонке" надо отвыкать.

     У страха глаза выпучены. Сколько-то я помучилась, потом, правда, круто перешла к ловле кайфа. Не только просвечивание, не только ложное выпирание. Рядом со мной "второе я" идёт, вот в чём фишка. Друг дружку с полуслова понимали, весёлые, жизнерадостные. Так и хочется ещё в чём-нибудь сходство проявить, причесаться одинаково или такие же солнечные очки на макушку. Здорово!

     Прошёл "медовый" наш месяц, свежесть ощущений спАла, и я стала замечать неладное. Те, кто смотрел на меня спереди, норовили потом оказаться сбоку и бросить взгляд оттуда. Чего это они? Блин, да это ж грудь оценивают! Очень хорошо Кира связала, имитировала выпуклости, но раньше-то меня другой знали! Вот и не верят глазам своим, проверяют.

     Ладно, это я б ещё пережила, но они же ещё и хмыкали после боковых своих взглядов-подглядов. Не могли сдержаться, из вежливости хотя бы.

     В общем, стала я с Кирой "сестрёниться" всё реже и реже, в основном в малолюдных местах. А потом и вовсе на нет сошло. Кофточку надевала только в девичьих компаниях, где все "ажурнее" меня. Не обижать же мастерицу! Да и кофточка здоровская, честное слово. Если бы не эти боковые ухмылки…

     Мы стояли в спортзале какого-то захолустного детского сада — арендовали его на день. Посерёдке стоял стол и пара стульев.

     Фотографом оказался довольно молодой парень, полусонный и с замедленными движениями. Впрочем, резких движений делать ему и не полагалось. Стрижен коротко, рукава рубашки закатаны, над аппаратом своим цифровым хлопочет — аки над сокровищем.

     — Переодеваться будете вон там, — кивнул он на ширму в углу. — Одежду можете разложить на скамейке. — Действительно, тянулись такие вдоль стен. Сколько я страху в детстве натерпелась, на них сидючи! Бревно, разновысокие брусья — всё мне было не по силам, со всего страшилась сорваться… — Темп будет быстрый, должны успевать. Подготовьтесь пока. — Он снова склонился над своим "циклопом" на треноге.

     Интересно, это он к Кире на "вы" или к обеим, а с ней — на "ты"? Скоро выяснится.

     Примечание Киры. Вставлю здесь от себя, авось Евка не заметит. Мне Глеб тоже приглянулся, но за одним исключением. Джинсы на нём не были подпоясаны по талии, и по всему было видно, что живот великоват. Не безобразно велик, как у некоторых богатых дядек, но всё-таки. Когда такой парень ещё не намочил на пляже свои модные плавки, то отчётливо виден облегаемый "арбуз" живота, ниже — долинка у лонной кости, где паховые складки сошлись наполовину, и ещё ниже, чётко отделённое этой долинкой от живота, бугрится мужское достоинство. По мне лучше те, у кого живот поскромнее, долинки никакой нет, и всё, что обтягивается плавками, смотрится единым целым. Типа наконечника тяжёлой стрелы, который, пока она в колчане, обращён вниз. Но можно при случае и развернуть в нужную сторону. Мою. Продолжай, Евка!

     Мы зашебуршились у скамейки. Скоро всё содержимое сумки было разложено для скорого переодевания.

     — Тогда прошу сюда, — предложил фотограф, которого звали Глеб. — Обычно будет три ракурса: стоя в полный рост, как бы у доски, сидя за столом, наклонившись к собеседнику, сидя за столом — вид сзади без спинки. А также крупные планы. Ну, вставайте в этот круг. — Ага, на "вы".

     Кира встала в очерченный мелом на полу кружок.

     — Так, сейчас на вас нейтральная одежда. Лицо тоже сделайте серьёзным.

     "Нейтралкой" была плотная кофточка цвета топлёного молока с воротником "под горлышко", поверх был надет однотонный жакет с V-образным вырезом, слегка скрадывающим бюст. Всё это было в меру свободным, обтягивала кофточка только полные плечи натурщицы, рукава были закатаны почти до локтей. Туалет дополняла шерстяная бежевая юбка чуть ниже колен, плотные коричневые колготки и туфли на низком каблуке. Кофточка чуток налезала на юбку, живот был обтянут в меру.

     Ну, и физиономию Кира скорчила серьёзную, правда, слегка давясь от смеха. Представила, что "синий чулок" и что отвечает у доски хорошо выученный урок. Это Кира-то — "синий чулок"?!

     — Во взгляде поменьше экспрессии, — командовал Глеб, смотря на заднюю стенку фотоаппарата. — Будто думаете о предмете и немного в себя ушли. Вот так, хорошо. Снимаю!

     Мигнул блиц. Кира повернулась, её сняли в профиль, в три четверти, со спины. Нормальная спинка, между прочим. Видно, что девушка полненькая, фигурка хорошенькая, застёжка скрадывается. Попка тоже юбочкой обтянута по-скромному, профиль бёдер хорош, в общем — гармония и радость глазу, но без эротики.

     В профиль, конечно, бюст дал о себе знать (как не дать?), но по минимуму. Ну, есть у меня такого размера прелести, не ужмёшь ведь их никак, упаковала поэтому поплотнее, чтоб ни отвисали, ни напружинивались и в глаза как можно меньше бросались, делу не мешали. А если кто всё же вперился — ну, мы не виноваты, любуйся.

     Потом Кира села к столу, чуток наклонилась, край столешницы коснулся её рёбер. Чуть-чуть резче очертилась грудь, нависла над столом, но снова вполне естественно. Скромнее при этих объёмах ну никак.

     Глеб зашёл сзади, установил свою треногу. По его команде натурщица задом отодвинула табуретку и как можно сильнее наклонилась вперёд. Нехотя, очень нехотя край кофточки улез вверх, а пояс юбки — вниз, чуть-чуть разомкнулась серединка, и то — только в центре, узким ромбиком этаким, но там — нижняя маечка или давно забытая нынешними девушками комбинация, цвета неяркого, в глаза не бросающаяся.

     Впрочем, скромные так и не наклоняются.

     По просьбе Глеба я тоже села за этот стол, чтобы разыграть жанровую сценку. Но почти вся скрылась за телом подружки. Главное, на фотке чтоб было видно, что с кем-то героиня заинтересованно, по-умному разговаривает. И мы действительно перешёптывались.

     — Не моё амплуа, — подмигнула Кира, елозя жакетом по столу. — Эх, как у меня там зудит! Скорее бы к делу перешли!

     — С некоторыми преподами и поскромничать надо, — ответила я. — Тренируйся, подружка, да ещё тебе заплатят за это.

     — Разговорчики в объективе! — шутливо крикнул Глеб. — Пересниму, а то рот у вас, Ева, больно уж открытый вышел. Ещё вы не совсем в фокусе, так вообще лягушачья пасть.

     Ну уж! Я обиделась и уже хотела было отвернуться, но Кира меня удержала за руку. Так и вышло на плёнке: скромница Кира держит полувидимую свою собеседницу за запястье.

     — Теперь крупные планы! — раздалась команда.

     Кира встала, поправила одежду, и по фигуре тут же прошёл объектив: грудь, талия, живот, ноги.

     — С нейтралкой, пожалуй, всё. — Фотограф щёлкал кнопкой, прогоняя кадры. — Девочка весьма скромненькая, только такие и попадались бы вашим преподавателям. Только вот такой скромняшке умной быть надо, а это не всем дано. Так что теперь мы будем показывать, что нам по плечу, если ум как у блондинки.

     Мы уже знали, что первым пунктом значилось закрытые выпячивание и облегание. Кира подошла к скамейке, встав спиной к фотографу с его аппаратом, и спокойно начала раздеваться.

     Такого я не вполне ожидала. То есть знала, что она так может поступить, но в реальности, когда живой парень в двух шагах… Я бы могла, осмелев, погрозить раздеться до белья, но в реальности струсила бы, верно говорю. Теперь вы представляете, какая у меня подружка.

     Смелость, раскованность — ещё не распущенность. То есть никоим образом не распущенность. Кира явочным (раздевочным) порядком отстаивает своё право ходить в том, в чём хочется, но также ценит и право поступать, как хочется. Сунься кто к ней, полуобнажённой, кого она на звала, и быстро получит по рукам. Да и я ей помогу.

     Пока же я на всякий случай держусь позади, между подружкой с быстро обнажающимся торсом и мужскими глазами. Ах, так за мной же низ!

     Вспоминаю, как она мне рассказывала. Когда лифчик из простого покрытия (типа платка на голову) превратился во вместилище и подтягалище, это в старших классах, одно время она изменила утренний порядок: сначала, расчесав, забирала волосы, потом надевала лифчик, "прибирая" пассивные свои владения, чтоб не дрыгались, не мешали, а уже после натягивала трусы, облачая владения обширные и активные, тоже чтоб не дрыгали понапрасну, а в оболочке консолидировали свою силу.

     Было это у неё недолго, когда пришлось вскакивать в спешке, всё делается на автомате, как привыкла с детства. Когда встаёшь на чьих-то глазах, пусть и родных — тоже выбора нет, ещё сочтут извращенкой.

     Быстро снялась скромная юбка, колготки, снизу остались одни чёрные трусы. Конечно, мини, ягодицы на воле, чуть поёкивают. Родная моя! Сзади только треугольник и виден. Я обратила внимание на то, что ткань тонкая и податливая, вот ёкнула ягодица, чуть подалась нога вперёд (в колене она согнула) — и на трусах сразу морщинки, отходят они от тела, потом возвращаются. Нет впечатления "броневого" обтяга, вот я к чему.

     И это по контрасту с джинсами, которые я на неё уже напяливаю. Тянуть приходится сильно. Большие ягодицы улезают в синюю "броню", та нехотя распрямляется, разворачиваются во всей красе полушария со строчкой и заклёпками. Тяну дальше. Напрягается шов посерёдке — значит, коснулась перемычка мыса. Кира, занимаясь верхом, чуть дёргает ягодицами назад — мол, туже, туже давай, не бойся. Делаю рывок вверх и пока не сползло, затягиваю ремень, любуюсь. Можно чуток и отдохнуть.

     Профессиональные писатели любят делать отступления от темы, я знаю. Наверное, мне тоже надо так отступить. Я же не только о дне съёмок пишу, а вообще о своей жизни.

     Мы, девушки, любим ощущение от облегания жёсткой грубой джинсой наших нежных ягодиц. Считается, что пододеваем мини-трусики или стринги, чтобы не выпячивались канты. Но не только. Чтобы ягодицы… весь таз вошёл в жёсткую упаковку, как пуля в гильзу, без зазора, чтобы не было складок, когда ногами двигаешь. Это у мужчин пускай морщинит, у них объективные обстоятельства. Ну, и конечно, возникает чувство бронированности снизу, раз такой тесный контакт. Двигаешь ножками, а ягодички пошуршивают по изнанке джинсы, хорошо так.

     Но Кира в общаге у нас любит ходить в трусах или шортиках. Ей и в туалет, и в кухню так пойти нет проблем. И вот как-то сказала она в том духе, что жаль, из саржи трусы не сошьёшь, а целиком джинсы надевать она дома не хочет. Теряются ценные ощущения. Можно этому помочь?

     Я задумалась. И тут помог случай. Как раз в то время порезала я пальчик, порез уже затягиваться начал, красный такой валик оставался. Задела я им за что-то, больно — дую, лижу, морщусь. И думаю: вот края у меня тогда разошлись, а потом вновь стали сходиться, зарастать начала ранка. Не иначе, как ткани организма по обоим краям пореза "чувствуют", "признают" друг друга, тянутся друг к другу, вступают в контакт, да такой плотный, что смыкаются и всё зарастает. А ведь от джинсов и требуется такой плотный контакт, там его покрой обеспечивает. Трусы так не скроишь. Не может ли помочь сродство материалов?

     Из чего кожа состоит, верхний слой? Грубо говоря, из белка. Ну, из чистого белка ткани пока не делают. Какое волокно ближе всего к белку? Подняла старые свои конспекты по полимерам, полистала — это полиамид. Из его волокна много чего сейчас шьют.

     Рассказала Кире. Пошли мы с ней и купили полиамидные трусы, большие такие, "бабушкины", что таз обхватывают полностью, до пояса доходят. Выпороли переднюю подкладку. Н животе они ещё чувствуются, но, перевалив за лонную кость, почти пропадали ощущениями, что создавало кайфовый эффект полуоткрытости.

     Зато задний проход запирался крепко — со всем к нему прилегающим. Неплохо стягивались ягодицы, при их сокращениях чуялось, как они опираются на эспандерно натягиваемую материю. На свободе и подрыгать неплохо, а вот когда передвигаешься осмысленно, нужно дойти куда-то с малой усталостью — умеренное дисциплинирование весьма кстати. Ещё ремешок вставили, чтобы на джинсы похоже было. ИКира начала их носить.

     Сначала всё было в норме. От надёвки к надёвке всё больше напоминало джинсы. Но потом Кира, как обычно, постирала своё бельё, и по ощущениям от трусов откатилась назад.

     Снова я на бывший порез смотрю, там уже не валик — след только красноватый. Когда края одинаковы — они сходятся без проблем. А белок с полиамидом? По идее, белок должен чувствовать, что полиамид какой-то не такой, похожий, но не идентичный. Срастись с ним нельзя, пока, во всяком разе. Но может… можно "воспитать", чтобы потом попробовать и срастись, слиться. Как, скажем, обучают и воспитывают нас преподаватели, чтобы взять в свои научные группы.

     А как это — "воспитать"? Единственный способ — пропитывать воспитуемого "дикаря" кожными выделениями, да не просто потом и салом, как обычную одежду, а чем-то специальным, чтобы "своим" сделать. Ну да, пропитывать. А для нас это всё — грязь, стираем, чистоту ценим. Вот Кира и постирала, вот всё "воспитание" и вымылось.

     Она согласилась. Но совсем не стирать нельзя — пот, снаружи грязь садится. Стала прополаскивать в чистой воде, чуть-чуть добавляя порошка. Нашла состав. Раз, другой…

     И что вы думаете — получилось. По ощущениям стало сближаться с джинсами, даже ещё лучше, роднее как-то. Я сама пробовала надеть, хотя размер не мой, нет должного облегания. Тогда мы с подружкой посмотрели в лупу. Волокна как бы срослись, спаялись, между ними что-то такое аморфное виднеется. Биотрусы прямо получились. И процесс, видно, всё ещё идёт.

     Ну, я и себе такие же подыскала, по размеру. Сразу и в лупу оглядела. Нет, волокна хоть и сплетены, но порознь, если иголкой чуть ковырнуть, сразу друг от друга отходят, если ткань растянуть, сразу прозрачнеет. А ведь полиамид плавится за двести по Цельсию. Да и не такая горячая моя подружка, чтобы на ней волокна оплавлялись. Выходит, биовоспитание.

     И стали мы с ней носить эти "джинсовые" трусы и кайфовать. Я, правда, халатик сверху всё же накидываю, а Кира ещё прикупила полиамидный лифчик, отпорола хлопковую подкладку и несколько дней носила не снимая, даже спала в нём. Потела, давала поту высохнуть, отделяла свои "дынки" от прилипшего, медленно так отделяла, кайфовала. От помывки до помывки носила и такое ощущала… Но это уже другая история.

     Тем временем моя подружка поддёрнула свои джинсища так, что попа колыхнулась, шумно выдохнула и резко затянула ремень. Мне так было не под силу. Я забежала вперёд и помогла ей затянуть его на самую последнюю дырочку. Кира провела ладонью по промежности, среднему шву — крепко сидит, врезался в кожу. Осторожно вздохнула…

     Ну и живот получился вдобавок к мощной попе! В него уж воздух при вдохе не пойдёт, точно. А застёжка спереди будто разваливается на две части, настолько всё напряжено.

     Да, парням пояснить треба. Для девушек сейчас шьют только низкосидящие джинсы, которые чудом каким на нас держатся. Они у нас есть, но их черёд придёт позже. А вот за этими — настоящими, высокими до пояса, нам с подружкой побегать пришлось.

     Смотрю на мощную попу и вспоминаю. Как-то Кира пошла на улице вперёд и сказала мне смотреть на её попку. На ягодицы, то есть, а точнее — на смычку между ними снизу. Вообще-то там должен зиять провал, хорошо видный, когда девушка в стрингах или вообще без ничего. А нагнувшись пониже, можно узреть и что там, спереди… Но любая одёжка, охватывающая ягодицы, даже тонкие трусики, не повторяет этот провал, а образует под серединой попки своего рода перепонку, натянутую, но но ни к чему в центре не прилегающую. Типа висячего моста между ягодицами. Когда девушка стоит в джинсах, там ещё проходит средний шов, и не видна разница между саржой, прилегающей к ягодицам, и саржой, только лишь натянутой через пустоту. Но когда хозяйка ходит, ягодицы движутся туда-сюда, пустота за швом обнаруживается — перепонка то проваливается, то вспучивается, то перекатывается. Кира хотела научиться так ходить, чтобы перепонка, средний шовчик "играли" сексапильно.

     Джинсы, что ни говори, одежда модная. Все девушки в них ходят. Но и у юбок есть свой козырь — тоненькая юбочка не скрывает, а подчёркивает "игру" ягодиц при ходьбе, вилянии бёдер, а то и появление на ягодицах впадинок, если трусы столько тонки, что их не смазывают. Грубые джинсы здесь пасуют. То есть бёдрами-то вертеть можно (и вертим!), но вот деталей не видно. Бёдра, ягодицы ходят как единое целое, обтянутое грубой толстой тканью. Но, извините, люди — не роботы. Им подавай индивидуальность, мелкие отличительные детали. Вот и приходится исхищряться.

     Кира внушала себе, что при ходьбе она как бы перекатывает между ягодицами шарик, подпирающий перепонку. И этим шариком, то высовывающимся, то скрывающимся между полушариями, дразнит мужской глаз. Если обнажённый пупок — это "посол"… ну, половых губ, что ниже его, то почему бы сзади не заявить о себе "послу" клитора? Но одетому и сзади, то есть его можно исподтишка приласкать. Пупок-то у девушки просто так не пощекочешь! А тут подошёл, заговорил зубы, положил ненароком ладонь на попку и пальчиком — раз! Шарика никакого нет, но как возбуждает чужой палец между ягодицами! А он чует, как мощны эти мышцы, раз так распирают перепонку. Они ведь тоже "послы" девичьей сексапильности, прямо-таки мощно басят, как клёво будет с такой в постели. И палец сигнализирует хозяину — овладеть стоит.

     Пока же мне сигнализируют, свисая, застёжки лифчика. Его чашки целиком охватывают груди, но размер невелик, лямки на спине не сходятся. Сама не застегнёт. Тяну, тужусь, упирая костяшки пальцев в полненькую подружкину спину. Она шумно выдыхает, старается мне помочь, а я всё равно никак. Долго не дышать нельзя, и вот уже ползут костяшки пальцев по спине в разные стороны, как ни упираюсь. Снова жму, врезаются лямки в лоснящуюся кожу, сверху и снизу выпячиваются жировые складки. Фотограф тихо ждёт, мужскую силу не предлагает.

     Наконец мне удаётся свести две застёжки и замочек щёлкает. В пылу усилий мне зацепило и повредило ноготь, но тихо ойкала и сосала я потом, когда Кира фотографировалась. Натягиваю на неё, почему-то ставшую какой-то пассивной, водолазку, довожу до пояса джинсов, разглаживаю. Да, огромное "хозяйство" впереди выпятилось донельзя, огромная попа снизу не уступает. Глеб улыбается.

     Веду подругу за руку под объектив. Рука её вялая, глаза какие-то удивлённые. Соображаю: не может толком вдохнуть. Джинсы заперли низ, лифчик стеснил верх. Дышит мелко-мелко и всё реже и реже, слушается меня, как дочка малая маму. Редко у нас так бывает, обычно наоборот.

     Вдруг чую — делает знак рукой, обожди, мол. Значит, решила вдохнуть, как следует. Собирается с силами, слегка взмахивает руками и наконец втягивает в себя воздух. Вздымается огромная грудь, натягивается водолазка, в тишине слышно какое-то потрескивание…

     И вдруг Кира резко выдыхает, слабо ойкая, и хватается под грудь. Шарит там, гладит, а вдохнуть не может. Слабеют ручки, еле елозят там, под бюстом. Соображаю: завернулося край лифчика и прижал кое-что чувствительное. Чашки-то ведь охватывают все груди, кончаются точно там, где начинается плоское тело, и завернуться канту легко. Через водолазку не поправишь, надо подлезть.

     И моя ладошка лезет. Ох, как натянут шёлк! Кира старается мне помочь, выдыхает, сколько может. Долезаю до начала крутого "навеса" плоти, щупаю край — завернулся, чёрт! Вторую руку не просунешь, закатывать водолазку вверх некогда. Пытаюсь оправить край ногтями, цепляю, щиплю. Кира закусывает губы, лицо дёргается, но молчит, экономит кислород. Пальцы срываются и щиплют что-то мягкое, по себе знаю, как это неприятно. Спешу, а только дело порчу. Фотограф тактично кашляет, ждёт.

     Наконец удаётся привести к порядку коварный край чашки. Кира кивает, я осторожно убираю руку, оправляю водолазку. Не упускаю случая чуть огладить высокую тугую грудь. Ну и затяг! Вот уж выпячивание, так выпячивание. Реально так не оденешься, скажем, на экзамен, задохнёшься, ещё не выйдя из общаги, и поскорее всю эту туготу с себя сорвёшь.

     Теперь Кира пытается вздохнуть хоть как-то, придерживая "навес" ладошками снизу. Получается плохо. Слышу шёпот: "Скорей бы!" И мне явно представляется, как в туготу эту закована, одна я в комнате общаги, хочу выйти на экзамен, а тут вдруг перехватывает дыхание — всё! Надо бы раздеться, да руки ослабели от удушья, не слушаются. Ноги подкашиваются, кричать не могу, надежда только на понимание окружающих. Ужас охватывает душу, вяну, как цветок.

     Забегу вперёд, можно? Я захотела узнать, насколько то моё яркое представление было верным, правда ли, что в тесной одежде можно завянуть. Поставили мы с Кирой эксперимент. Одолжили одежду у самой худющей девчонки из нашей общаги. Джинсы надевала с мыленными по дедовскому способу ногами, а под живот пришлось запихать пакет с прокладками, а то он плоский у меня, одни джинсы, даже самые тесные, не стеснят. Кира с трудом застегнула мне сзади лифчёшник нулевого размера, практически без чашек, и я сразу ощутила, как гнутся рёбра при попытке вдохнуть. Сверху навертели на меня водолазку, она хоть и тонкая, но ведь облегает, чертяка, повсюду. Помните, как Гулливера лилипуты связали тысячей тонких нитей? Вот и у меня так: вроде ни в каком определённом месте давления нет, водолазка держит меня в мягких объятиях, но они — душащие, особенно при вдавленном животе. Ведь напоследок мне затянули ремень на джинсах, на последнюю дырочку застегнули на выходе. И оставили стоять одну в центре комнаты.

     Чуть постояла на резерве после выдоха, чую, везде плотно всё. Сейчас не жмёт, только обозначает, как будет жать. Ну, пора вдохнуть. Живот сразу даёт сигнал: чур, не в меня, тут негде. Вздымается грудная клетка, но чуть, на сантиметр какой-то пустит воздух, как болят рёбра, кричат — вот-вот нас твой чёртов лифчик погнёт, а то и сломает. И — стоп вдоху. Сразу выдыхаю и начинаю экспериментировать, куда бы бедному… но крайне нужному мне воздуху податься. Вроде можно между лифчиком и ремнём, но там водолазка настороже, и так ловко она с верхом и низом взаимодействует, и лифчик прижимает, и на ремень налезает, и тоже жмёт, что никак воздуху не пройти. И рёбра вроде не ломит водолазка, а никак.

     На мгновенье мелькнула мысль: если изнутри воздуху никак никуда, то и снаружи меня ничем не проймёшь, воздух только проверяет. Наверное, так чувствовали себя средневековые рыцари в надёжных доспехах. Или жучки в хитиновом панцире. Надёжно, безопасно… но дышать всё-таки надо!

     Скорее выдыхаю и снова вдыхаю… пытаюсь. Немножко приноравливаюсь к мелкому дыханию, непривычно, но дышу-дышу-дышу. Да, только так и можно. Только так и даёт мой корсет жить и дышать.

     Кира улыбается. Она-то всё это знает, через всё это проходила.

     Вдруг чую — уставать стали грудные мышцы, сбился их обычный ритм, не успевают восстанавливать силы. Надо мышцам отходить. Паузы стали возникать между выдохом и вдохом, мимо моей воли. Через силы приходится вдыхать… ну, то есть сквозь всё возрастающую силу.

     Мелькает детское воспоминание: набегалась на улице, в дом вбежала, еле разделась и бух на постель. Уже в сон клонит, устала. Но тут мама меня теребит: одежду сложи, игрушки убери, да и поужинать придётся. А я так размякла, так мне не хочется вставать… Иной раз прямо расплачешься, а не то буркнешь мамочке плохое слово, только чтоб отстала. Потом прощения просить приходится. Но и мама могла бы понять моё состояние, она же взрослая.

     Или воспоминание попозже. Приду с дискотеки поздно, бух в постель. И тоже мама теребит, вставай, мол. Оказывается, уже утро. Блин! Не выспалась. Ох, как же медленно и через силу я встаю! Но против утра не поспоришь, в школу надо же идти.

     Вот так и я теперь, как "мама" своих грудных мышц, растормашиваю их и заставляю что-то делать. Да не что-то, а то, что мне жизненно нужно! Ну, давайте же!

     Не знаю, сколько времени заняли воспоминания, но уже нехорошо мне, не пора ли освободиться?

     Тут Кира подходит, берёт меня сзади за локотки и говорит:

     — Не думай о дыхании, пусть тело само о себе заботится, прочувствуй, как упакована, вторая кожа ведь у тебя, и формы все подчёркнуты. Представь, что на тебя смотрят восхищённые парни. На тело смотрят, на совершенное, но не обнажённое. Поняла? Ощути радость бытия.

     И рада бы я дыхание "отпустить", да не получается. Облегание я, правда, постаралась прощутить целиком. Хорошо меня облегает, плотно. Как куколка бабочкина в коконе. И тут у меня в голове темнеть стало, как бывает иногда, когда быстро встаёшь. Закружилась у меня голова, да не просто закружилась, а так, что страх подступил. Вот вроде отпустило. Но вот опять… И так, знаете, тёмные промежутки стали усиливаться вплоть до полной черноты. И расширяться во времени, мысли куда-то из головы делись — наверно, чтоб кислород лишний не потреблять. И вдруг всё вокруг стало пульсировать, как на дискотеке: ярко-темно, ярче-темнее, и будто крутится всё. Кира, смотрю, движется скачками. Эх, да я же сознание на миг теряю!

     Один, только один выход у меня — свалиться, пусть меня распакуют. И тут ноги сами стали в коленках подкашиваться, непроизвольно. Будто косточки мои быстро так размягчились и теперь я как варёная макаронина. Тогда я стала пытаться на ногах устоять и приказывать себе: "Стоять! Стоя-ать!" Страх стала стряхивать с себя, предвкушать погружение в глубокий сладкий сон.

     Немного продержалась, вы знаете, даже дышать почти перестала, так утомилась вся грудь. И вот ухожу… да что там — уволакивает меня в тёмный промежуток с мыслью — всё! А вышла из него только на кровати, нагой (спасибо Кире!) и свободной. Раньше я говорила — свобода, свобода, а что это такое — только сейчас вот поняла.

     Теперь мы с Кирой ещё и сёстры по ощущению новорожденности.

     В общем, поторопила я фотографа, и отснял он выпуклости моей подруженьки в рекордно короткое время. А я руки ей назад отведу, чтобы бюст вперёд подался, быстро отойду, щелчок затвора, руки бессильно падают. И ноги я Кире расставляла, чтобы в такой позе могучую попку сняли, когда средний шов прямо-таки врезается в пах. И другие позы она еле-еле с моей помощью принимала.

     Напоследок бросила взгляд: сидит водолазка на девке, как влитая, груди большущими грибами нависают, никаких кантов не видно. Джинсы вообще скафандром жёстким низ заковывают.

     Быстро раздеваю я подругу, лишь кончается съёмка. Застёжка лифчика так щелкнула — как тетива лука, а ремень джинсов чуть не вылетел из гнёзд, лишь удалось выпростать язычок из дырочки. И как же шумно вздохнула освобождённая — будто крик крикнула. Задышала глубоко-глубоко, порозовела, отошла, в общем.

     Дальше полагалось снять бюст в лёгкой, но глухой маечке. Снова напялила Кира тугой лифчик, но снизу надела я ей юбочку, живот хоть и обтягивающую, но позволяющую этим животиком дышать. И съёмка прошла легче, Кира сама всё делала. Но позы мои копировала, то есть те, что я ей до этого придавала. Мне не жалко.

     Ещё вариант — с жакетом. С тем же, что раньше был и её на Зайца из "Ну, погоди!" похожей делал. Но тогда верхушки грудей жакетом покрывались и слегка прижимались, сейчас же эти чудовищные выпячивания не прижали, и они раздвигали декольте жакета, лезли через края, низами своими прямо-таки ложились на вырез, держал он их на весу — чуть выше, чем без жакета. А сам жакет плотно прилегал к остальной, плоской части грудной клетки.

     Из сумки выныривает демисезонная девичья курточка, такая, знаете, мутно-серебристая, накидывается на плечи, вжикает "молния", и перёд Киры становится до ужаса плоским-плоским. Но уже бродят под болоньей силы, стремящиеся вырвать бюст из-под жмущего, или хотя бы распластать его в тесноте поудобнее, чтобы не так сильно жало. Глеб включает софиты, наводит их, и колоритные тени выписывают динамику единоборства плоти и одёжи. Вижу, как подружка укрощает свои руки, так и тянущиеся "утрясти" бюст, нет, утрясаться он должен сам, давая эффектные кадры. Судя по надписи на спине, шили такие куртки для юных плоскогрудых гимнасток, но Кира спиной не поворачивается, снимается спереди, всячески подчёркивая "подковёрное" елозение и напряг материи, угнетающей её красоту. Даже шуршание изнутри слышно. Скорее, скорее снимай, что-то сейчас лопнет!

     Ф-фух, слетает жмущая курточка, да и тугой лифчик отработал своё. Инквизиторская пытка, представляю себе Кирино состояние. Кстати, дома я ей рубцы лечила. А пока договорились с фотографом о передыхе, он ушёл курить.

     Натурщица отдыхает, а я ищу следующую одежду. Сейчас организуем прокантовывание лямок и выпячивание сосков. Пожалуй, лучше начать с последнего, дать груди отдохнуть. Подаю ей мини-юбочку, маечка идёт на босу грудь. Одергивая, оглаживаю, глажу около сосков, устраиваю пикантный рельеф: я — одну грудь, хозяйка — другую. На подоконнике стоит стакан с водой, потом мы вершинки смочим, отснимут и просвечивание.

     У Киры вид весёлый, она в своём амплуа. Возвращается Глеб, наполняя комнату табачным перегаром. Снимает Киру сухую и Киру мокрогрудую, улыбается.

     Теперь — в бюстгальтере. Подаю ей такой экземпляр, с очень толстыми лямками, а застёжка вообще толщиной с ладонь. Поверх идёт очень тонкая маечка. Всё видно, как на ладони. Снято. Кира надевает по очереди всё, что запасено для верха, и каждый раз непокорный лифчик кажет себя изнутри. Вот это канты! Одежда смотрится лёгкой драпировкой к этому Царь-лифчику, неважной деталью.

     Припасён у нас и ещё один бюстгальтер, у него дополнительный кант идёт ниже верхушек чашек. Из-под одежды этот кант выглядит верхним, и мужской глаз машинально ищет соски над ним, они должны же проступать через ткань. А настоящий верхний край выше и ближе к телу, так что соски надёжно прикрыты, всё там гладко и округло. И пикантно.

     Такой ложный кант снимали мы и через толстый свитер. Пусть мужской глаз думает, что сосочки выскакивают из чашек и купаются в мохере.

     Ещё вариант — просторный блестящий верх, блуза этакая. Вроде бы и ничего такого, но вот Кира вздымает руки, и блестящие волны насбариваются, проявляют грудь. Будто ветер прижимает. Мужской глаз может поработать за этот ветерок, сам представить, как обжимает материя лифчик, убрать лишнее и вообразить конечные формы.

     Верхом не ограничиваемся. Переодеваем трусы на махонькие, но с толстыми кантами, сверху — шёлковые брючки в обтяжку. Приглаживаю, провожу по кантам сведёнными ногтями. Наверное, вминаются в кожу, Кира морщится. Но цель достигнута — выступают, как миленькие. И даже спереди умудряются покрасоваться: подружка надувает живот, натягивается шёлк, проступают канты и по тазобедренным складкам. Снимай, фотограф!

     И он снимает. Общёлкивает тело, обкантованное со всех сторон, будто парашютистка, ищет угол падения света, чтобы выпячивания смотрелись эффектнее. Кошу глазом на фотоаппарат — действительно, классно!

     Всё. Переходим к просвечиванию. Сначала — самый целомудренный вариант. Кира облачается в белый лифчик с остроносыми чашками, натягивает сверху бежевый свитер с крупной вязкой. Он тесноват, выпуклости натягивают вязание, раздвигают петли, делают ткань редкой, прозрачнеющей. И белый цвет из-под раздвинутых петель брызжет в глаза. Цвет плюс рельеф — круто!

     Острые кончики чашек, кажется, застревают между растянутых петель. Чуть-чуть оглаживаю, но сильно не решаюсь — боюсь порвать. Снизу на подруге такой же вязки брючки на белые трусики. Здесь тянет петли крутизна попки, неостро, конечно, зато площадь растяга и брызжущего белого цвета побольше. Трусы большие, все ягодицы покрывают, голая кожа не так эффектно цветом швыряется.

     Глеб аж причмокивает, вьётся вокруг нас со своим аппаратом, еле успеваю отходить, так он торопится снимать.

     Летит на скамейку всё вязаное, подружка облачается в розовый лифчик и того же цвета стринги. Так эротично она выглядит, что заслоняю её от греха подальше. Сверху надевает тончайший белый брючный костюм, ничто под ним не утаится, даже пупок виден, хотя там вроде как пояс. Одно слово, что пояс! Принимает разные позы, объектив отбирает самые пикантные.

     Вот снова загораживаю собой обнажённый верх натурщицы. Помогаю пришпандоривать к соскам клипсы, имитирующие пирсинг. Морщится Кира, но терпит. Надевает лифчик — это мой, я его ей одолжила, мне он хорош, но очень эластичный, хорошо тянется. На моих пипочках он серьёзный, а вот груди Кирины его распирают, прозрачнеет капрон до невозможности. Сверху — тоненькая маечка. Околососковые кружки интригующе темнеют изнутри, по паре пипок зовут угадать — где сосок, где клипса. Фотограф манипулирует освещением, рельеф должен выглядеть выигрышно. Звучат тихие, почти интимные щелчки.

     Деликатная операция — перекинуть клипсы на другую сторону. Потом Глеб отберёт наиболее эротичные варианты.

     Стряхнув намявшую соски бижутерию, Кира натягивает на босу грудь маечку и так фотографируется. Я стою позади неё на коленках и поднятой рукой держу на спине складку, чтобы под грудью был затяг, чтобы она вздымалась во всей своей красе. Глеб командует, как затягивать, куда направлять вздымающихся "натурщиц".

     Рискованный вариант: совсем прозрачные трусики. Кира засовывает в них лёгкую прокладку, чтобы хоть немножко прикрыть "киску", сверху натягивает те же полупрозрачные тонкие брюки, что были с розовыми стрингами. Потрясающий вид снизу! Особенно с раскоряченными ногами. Сведённые ножки тоже имеют свою пикантность — прокладка топорщит брючки, вот-вот порвёт.

     В ход идёт кисейная блузочка и лифчик с чашками, как узкие косые полумесяцы — соски бы прикрыть. Кира выгибает позвоночник, разводит руки, грудь деформируется, переливается и так, и сяк, а фотограф ищет лучший вид.

     Вообще-то такой лифчик, любимый, я заметила, татарскими девушками, режет и мнёт груди, Кира потом рассказывала. Плохо, когда канты не совпадают с естественными границами выпуклостей, а идут прямо по мягкому, топчут его, режут. Грудь вмятинами делится на три части каждая, зато выглядит это эффектно, каждая часть живёт под кисеёй сама по себе.

     На очереди — разные виды обнажения. Идём от классики — декольте. Глубокое и очень глубокое, совпадающее с бюстгальтером и обнажающее его, свободная расщелинка и подчёркнутая сведением грудей. И свет падает по-разному, и крем втёрт куда надо, чтобы лоснилось, подчёркивало объёмность.

     После классики — модерн. "Средиземная кожа" с пупочком. Когда обнажаемся вниз от него, незаменимы стоячие джинсы — юбка-то вмиг спадёт. Мы с Киркой загодя подрезали один экземпляр, и теперь чтобы его носить, аж "киску" приходится подбривать сверху, а то выглянет. С гордостью позирует подружка в этих супернизких варёнках.

     Когда нужно вверх — задираем топики. Последний, самый откровенный — почти что лифчик, только декольте не такое глубокое и без застёжки. Надет он на голу грудь, чего там.

     Вот причудливый топик, в шахматную клетку, вернее, шашечную, потому что расставлены на серо-белых полях шашки — синие и вишнёвые, и всё это на фоне головоломных рисунков Эшера. И не сразу разберёшься, что две вишнёвые, самые выдающиеся "шашки" — не нарисованные, а настоящие, проглядывающие сквозь целлофановые окошечки топика. Где умный человек прячет лист? В лесу. Честертон.

     И вот наступает знаменательный момент: топик на необъятном бюсте моей подруги стягивается до лифчика. А поскольку переход этот резковат для предрассудочного глаза, то на первых порах контраст постараемся смягчить.

     Вещица, которую я натягиваю на послушно поднявшую руки Киру, охватывает всю грудь без остатка. Ни полпальца хотя бы слегка приподнятого не остаётся без целомудренного покрытия. Нет притягательной расщелинки между холмами… то есть она есть, но между холмами "обутыми", я это совсем другой вид, будто сведены кулаки в перчатках. Ничего сексапильного. Поперечная планка довольно широкая, под мышками вселяет чувство уверенности, сама проверяла. А на спине планка ещё и расширяется, так что если за топик и не выдашь, то, по крайней мере, поспорить можно. Сильный ветер эту штуку от спины отдует слегка, и ведь застёжки нет!

     Но главное — плечевые бретельки. На них нет пряжечек. Маленькие такие штучки, а как меняют вид! Мне многие девчонки говорили, что пряжечки придают белью такую "нижность", как никакие кружева и мини. И как бы ни тонки были плечевые лямочки, но если они целостны — одежда явно верхняя. Значит, есть что-то под ней, что подогнано под тело и подтягивает отдельные его части, чтоб только покрыть их осталось.

     Да, девушка с "запряжёнными" бретельками через плечи кажется только что из постели, неодетой, трогательно-беззащитной. Её легко представить перед зеркалом красящейся или в ванной — умывающейся, а вот в коридорах вуза появляться в таком виде не стоит. Маленький просветик в пряжках, через который выглядывает кожа, стОит дециметров оной где-либо ещё, даже вблизи интимных мест. Положение неустойчивое, надо или одеть(ся), или раздеть(ся). Понятно, что парни выберут, хотя бы в мыслях. Подозреваю, что и мужчины-преподы тоже — хотя бы и ворчали.

     Впрочем, можно и с другой стороны посмотреть. Пряжечки выдают ширпотреб, девушки разделены на сколько-то там категорий по размеру бюста. Ты попадаешь в большую группу, размеры от и до, вот тебе товар и остальное подгоняй сама. Не то, чтобы на тебя индивидуально шили, плебейское что-то чувствуется.

     Расправляю Кире бретельки, провожу пальчиками по всей их длине, ощущаю, как прилегают они к коже и как натянуты бюстом. Сплошные — такие сплошные, как у любой верхней одежды, не тонкие, завернуть можно как бы невзначай, когда к виду такому привыкнет публика. Кажется даже, что ширина подчёркивает отсутствие атрибутов нижнего белья.

     И вот подруга гордо встряхивает упакованным бюстом. Есть чем гордиться! "Дынки" обтянуты тонкой материей растянуто-коричневого цвета. Поняли? Модницы — наверное. Кажется, что на плоской грудной клетке это была бы коричневая маечка, а вот растянулась она — и стала такой белёсо-коричневатой, полупрозрачной, такой, знаете, интимный немножечко цвет. И подчёркивающий объёмы. Значит, было, чем растягивать. И хотя это "чем" тут же и мозолит глаза, всё же подчеркнуть грандиозность ещё и колером не мешает.

     На самом-то деле это имитация растянутости. Будь оно взаправду, такой изначально бесформенный "топик" или грудь бы нещадно сдавливал, или позволил бы ей отвисать и болтаться. Нет, форма была заранее чашечная придана, просвечиваемость сфабрикована, непонятливым поясню — кружкИ на вершинках не просматриваются даже намёком, цвет однородный до целомудрия, честное слово. Вообще, рельеф верхушек мне очень нравится — в отличие от других Кириных лифчиков, не всегда они на высоте в обрамлении её высот. Красиво, говорят парни, как нос истребителя или подлодки, бомбы или снаряда. Слова не девические, но можно ведь добавить: секс-бомба.

     Все эти военные вещи отшлифованы-отполированы, чтобы в воздухе-воде быстрее двигаться, а девушка шлифует свои формы (включая фасон бюстгальтера), чтобы ей легче шлось по жизни, в которой не воздух, конечно, главное препятствие.

     Осталось добавить, что растянуто-коричневый цвет чашек сверху и сбоку ловко перетекает в телесный, каковым и окрашены все лямки. Хватит им ширины, чтобы замечаться!

     Две-три секунды любуюсь подружкой. Будто смола-живица по девичьему телу струится, выползает из-под подмышек, сочится с ключиц и в месте скрещения потоков накапливается и застывает, зрея-матерея и в цвете, и в объёме. Дополняет, достраивает красивое тело, расширяет возможности. И ещё может считаться навесным украшением, причём не самозванным, не самонавешенным то есть, а природным, значит, заслуженным.

     И чего только преподы злятся? — думаю, пока красота эта озаряется сполохами под аккомпанемент тихих щелчков. Неправдами всеми приукрашивающие девицу косметика-шмотки им нипочём, а красиво, без излишеств оформленное тело не приемлют. Всё ведь в пределах студенческой морали. Да хотя бы и пляжной! Понимаю, аудитория — не пляж, но если что-то, на что хмурится препод, мол, чего вылезло, то почему тогда оно такое красивое? А?

     Кира надевает что-то внизу, и Глеб делает ряд снимков с подписью: "Угадайте, где бриджи, а где шорты!" Зритель должен также угадать, кто это, стоя спереди девушки, просунул руки ей в промежность и положил ладошки на джинсовые ягодицы. А никто и не клал, это такие вырезы в джинсах, прямо на попе. Конечно, нужны стринги, чтобы выглядывала именно кожа — якобы ладонная.

     Глеб снимает динамическое обнажение. Вид сидя сзади, нагибается девушка вперёд, от пояса всё разъезжается вверх и вниз. Джинсы отходят от ягодиц, и трусы — вот они, и расщелинка попы видна, и даже, кажется, палец можно туда сунуть, заигрывая с девушкой.

     Шалости воротника. Вот чего расскажу для разнообразия.

     Пришлось однажды слушать спор двух девчонок. Одна говорила, что не против разных вольностей в одежде, и декольте тут тебе, и облегающая водолазка на проступающий лифчик, и топик с тоненькими бретельками вообще без ничего с исподу, но вот чего она точно не будет носить — так это свитер с вихляющим влево-вправо воротником, так что видна из-под него лямка через плечо. Ясно же, что это лифчик. Нет, показать его часть можно, но — на постоянной, так сказать, основе. А не так вот — влево-вправо дрыг-дрыг, дёрг-дёрг. Как будто он случайно у тебя вылез.

     Вторая возражала — легкомыслен, ветренен только свитер, и ты показываешь, что это только внешне, что ближе к телу у тебя что-то более прочное, что тебе никогда не изменит, не позволит раздеть догола — даже сильному порыву ветра. Это как… ну, как портупея у офицера, она кобуру поддерживает и одновременно стягивает тело, подтянутости служит. А у нас — даже две "кобуры" для "оружия" нашего женского, и тоже стянутость нужна, под мышками особенно, там и вокруг спины свитер будто утюгом проглажен — потому что прилегает к упругой полосе, стягивающей тело вплоть до выдавливания лишнего жирка.

     Так что ветренность свитера только подчёркивает постоянство, влитость бюстгальтера, и одежда эта очень даже ничего.

     Другой ракурс — наклон к столу, где сидит преподаватель. Снимаем наклоняшки (они же наклоняйки). Груди вываливаются из упаковки, свисают, отчётливо видна расщелинка. У меня так не получится, а у Киры — запросто.

     Я, признаться, в трудном положении.

     Кира — моя лучшая подруга, и я со всей нежностью помогаю ей облачиться в нужную сейчас одежду, но знаю, да и она знает, что лишь в малой степени покажет то, что мастерски удаётся Благе из нашей группы (полное имя, кстати, Благословения).

     Ну да ничего, на правду не обижаются. Подружка моя учится хорошо и ей просто не нужно оттачивать всякие штучки-дрючки. А Благу сюда пригласить — так ведь фотки мало что скажут, это в натуре надо видеть.

     Вот идёт она, высокая и красивая, с тетрадью в руке к преподавателю. Весенний семестр, солнце играет в камешках заколки доя волос, одежда резко стала легче, и даже старички с одобрением поглядывают на девичьи ручки-ножки-декольтяшки, светленькие маечки, коротенькие юбочки, порядком подзабытые за зиму.

     Осмелевшие груди округлыми обводами своими показываются в вырезах, принимая ванны воздушные, солнечные и из мужских взглядов. Пока не примелькались, надо ловить момент.

     Блага нарочно выбирает момент, когда возле препода никого нет и он может ею любоваться на ходу ея. И на двух последних шагах, раскрывая тетрадь, начинает наклоняться к столу.

     Раскрывая тетрадку, она обеими руками мнёт её, выгибая листы, как бы выправляя их, и затем наклоняет от себя к преподу, опуская вниз. В это время тело откликается на наклон и щель в декольте начинает расти. Чашки наклоняются так, что их верхние, интересные части становятся почти горизонтальными, по крайней мере, с преподавательского места они именно так видны плосковато, и в то самое время, когда тетрадь ложится наконец на стол, лёгким движением торса Блага как бы выкладывает приотставшие груди на эту якобы плоскую, типа полочек, поверхность. Кажется, и тетрадь-то она мяла, чтоб по кривизне с этими "полочками" сравнять.

     Заканчивая общий наклон тела, она склоняет ещё ми голову, причём так, что заколка не её "хвостике" взлетает немножко вверх, вперёд и ложится на чёлку поверх лба. А вещица эта блестящая и красивая.

     Всё я перед тобой выложила, плоды труда (тетрадь), природы (бюст) и ювелирного искусства, любуйся, чем хочешь. И бедный препод старается остановить бегающие, скачущие туда-сюда глаза, чтоб вниз смотрели только, с трудом сосредоточивается на оформлении. А бюст и брошка подрагивают, живой же человек склонился, и ошибок в них, в отличие от каракулей, не наблюдается. Впрочем, и в тетради не очень-то их заметишь, с таким антуражем.

     Особый вид обнажёнки — насекомость. Ну, про талию я уже сказала. И вот на Кире брючный костюмчик, рукава длинные, с надрезами у суставов — плечевых, локтевых. Брючины на отстают — коленки обведены надрезом и у тазобедренного сустава голая кожа виднеется. Раньше, наверное, рыцари в латах так ходили, ведь без сочленений в суставах не подвигаешься. Интересно, трусы они под латы надевали? А в наши дни прорехами этими щеголяют девчонки.

     Кира делает отрывистые движения в стиле робота, прорехи расширяются, Глеб снимает.

     В серёдку, для разнообразия, мы решили вставить "ретроградство". Специально из деревень своих запрашивали посылкой бабушкины одеяния из сундуков. Ну и повеселились же в общаге, вынимая, растягивая и примеряя! А теперь предстоит повторить перед объективом.

     То и дело фыркая, Кира обряжается в очень простое, провинциально-целомудренное платье. Оглаживаю её, осматриваю, свои ощущения при совместной примерке припоминаю. Да-а, если б не мода нынешняя, только такие и носила бы. Умели же раньше шить! И носить умели. Даже подружкины роскошно-вызывающие формы выглядят довольно скромно, естественно, упакованно. Как тут и были, что спереди-сверху, что сзади-снизу. Обнажать первые так же неуместно, как и вторые, вокруг талии и вокруг шеи подтянуто и без расхлябанности. Рисунком на материи глаз умеренно отвлекается, внимание размазывается по всей девичьей фигурке, воспринимая её как бы целиком, не по частям. Это по мне!

     Телу уютно и индивидуальность сохраняется, а вот сторонним взглядам, престижу — фиг вам! Не были наши бабушки рабынями крутизны и престижа, этих лисы Алисы и кота Базилио современности.

     У старшего поколения преподавателей такая одежда вызывает ностальгические воспоминания, и на этом можно проехать. Особенно если экзаменует пожилая женщина, такое ведь тоже случается. Не идут на пенсию, наверное, маленькую заработали.

     Хотя старомодная одежда строго хранит тайну пододетого белья, Кира забояривает под неё полный комплект. Ретро — так уж ретро, потом будет чему выглянуть. Старинные шёлковые чулки на резинках от пояса, и кружевная нейлоновая комбинация поверх лифчика с непривычно глухими, даже поверху, чашками. Ой, подруженька чуть не согнулась со смеху, прилаживая эту древнюю амуницию. Но перед объективом надо потерпеть. Но когда снималась, позировала, во взгляде что-то такое торжественное, солидное, строгое появилось. В таком одеянии прямо откуда-то ниоткуда узнаёшь себе цену и начинаешь держаться с достоинством. Женщина действительно одета, защищена и не подаёт двусмысленных сигналов. Впрочем, голым пупком или другой наготой нынешней тоже сигнала не подашь, так примелькалось всё. Но в той одежде как-то спокойнее и надёжнее.

     Вот ещё что интересно: когда я застёгиваюсь, тело чувствует, что его уважают, время и усилия тратят, не просто чирк-швырк, и якобы в белье девица, как нынче. А когда поверх тщательно застёгнутого надеваю через голову платье без застёжек, тело "знает", что нет и намёка на приглашение подраздеть, даже частично и постепенно, отстегнуть, скажем, на груди.

     Да, в этой одежде не только удобно телу, но и очень спокойно на душе. Как будто находишься в своей тарелке. Будто сверху указано: вот это — женщины, вот это — мужчины, все на своих местах и должным образом друг от друга отличаются. Пока кто-то сам не захочет, никто другой его не тронь.

     Вспомнилось из детства.

     Привели меня в первый класс за ручку, и попала я прямиком в праздничную линейку. Людей вокруг, почитай, сразу столько и не видела, но в линейке это неопасно, толкотни нет. Толкотня началась потом, когда все смешались и ринулись ко входу. Я мигом испугалась, душа в пятки — затолкают ведь, затопчут, затрут! Не столько физических толчков и сжатия натерпелась, сколько вот этот страх душу вынул.

     Подавила позыв в туалет, попала в класс, усадили меня за парту. Мы, первоклашки, маленькие, а парты стандартные и заказываются "на вырост". Я же среди маленьких самая крошечная, и мне на своём куске парты очень просторно было — и очень спокойно. Особенно после того страха в толпе. Никто на моё место не покусится, если, конечно, сама не приглашу (но до старших классах не допетрила приглашать). Резкий очень контраст с беззащитностью в толпе. Тем глубже чувство спокойствия, защищённости и уверенности.

     Вот так же и в старомодной одёже себя чувствуешь, на контрасте с привычной уже беззащитностью голоногости, голопупости, гологрудости и прочих "голограмм". Вся разница в том, что в школьной толпе ты игрушка форс-мажорных сил, а одежду современную носишь в силу моды, как все, не засмеяли чтоб. Но ведь сама можешь и другую надеть, а вот из толпы так просто не выскочишь, особливо ежели в серёдку попала.

     Я вот думаю соединить фасоны разных эпох. Платье целомудренного покроя со вставками телесного цвета сверху, по поясу и снизу, то есть везде, где сейчас принято открываться. Рисованный пупок встроим в орнамент, горошинку эдакую, чтобы было и нашим, и вашим, то же с ложбинкой бюста. Чулочки цвета подола, на резинках с пояса. И комбинацию тоже надену. Для полноты ощущения уверенности, чувства законченности туалета, порядочной женщины. Вот так!

     Мне даже не понравилось, когда начались приколы и Кира стала выставлять части античного белья напоказ. Ну что хорошего в мини-юбке, из-под которой лезут резинки чулков, или в комбинации, лоскутами торчащей из декольте? Не очень хороши и лосины, сквозь которые топорщится пояс для резинок. Вот как шили раньше, не побалуешь! Глеб, по-моему, это понял и не стал затягивать этот этап.

     Возвращается в настоящее и снимаем выглядывания (проглядайки). Они разнообразные, главное — подобрать позу. Вот у Киры грудь выглядывает из лифчика. Вот сползла на бедре юбка и выглядывают трусы. Вот выглядывают бретельки лифчика из-под широкого воротника. Вот Кира раздольно откинулась назад, закинув руки за голову, и из-под низких джинсов выглядывает полживота и "киска". Вот из-под топика вывалились оба конца расстегнувшейся застёжки лифчика.

     Кира неистощима на выдумки. Будь фотоаппарат плёночным, плёнка давно бы иссякла.

     Помогаю ей облачиться в белый парадный купальник. Сейчас помощь требуется больше всего, чтобы ничего не помять, не позволить очень уж прильнуть к телу. Больше всего верх походит на порядком забытую школьную блузочку, ну, из той серии "белый верх — чёрный низ", кто ещё застал. Целомудренное такое впечатление, белый цвет смотрится каким-то строгим, девственным. Правда, формы он упаковывает далеко не школьные, но даже так всё скромно очень. Такой уж покрой.

     Ой, какой костюмчик бы вышел, переиначь мы школьный младшекласснический принцип "белый верх — чёрный низ" на свой, девичий лад. От нижней кромки бюста до пупка, его, впрочем, не достигая, идёт тёмное, не обязательно чёрное, но подчёркивающее плотность и даже жестковатость. Выше — не обязательно белое, но светленькое, и даже порой воздушное, распускающееся — как лепестки цветка, в середине которого скрываются два толстых "пестика". Ниже пояса всё повторяется: ноги обтянуты тёмным, ну, тут джинсы рулят или чёрная кожа, а выше паховых складок и нижнего края ягодиц всё гораздо светлее, освещать чтоб работу при ходьбе ягодиц и приятную пухлость, рельеф животика. А Кира потом, узнав, добавила: застёжки также чтоб на светлом выделялись, намекая на то, что время от времени они расстёгиваются…

     Я знаю, что она имела в виду, вернее, кого — Натали. Подсмотрела, какое у ребят в моде пиво, и верхушку бутылки присобачила на один отворот гульфики брючек, а в другом отвороте провертела дыру, насаживала её на резбяное горлышко изакручивала фирменной пробкой. Парни просто балдели. Говорили, сама слышала: "Утоли мои желанья, Натали".

     Блузку (а у нас была), конечно, надеть бы удобнее, но тогда трусы пришлось бы отдельно натягивать, и смотрелись бы они нижними. Не дай бог ещё пупок выглянет! А так низ купальника белеет столь же строго, как и верх. Такое, знаете, шортовое впечатление производит, хотя вырезы по бёдрам нехилые. Главное, верхней одеждой смотрится, живот так же мог бы натягивать ткань, скажем, приличной юбки.

     И сразу же мы смазываем эту благостную картину, на Кире появляется прозрачная капроновая юбочка. Вмиг трусы становятся нижними, и как таковые выглядят даже чуток неприлично или эротично — на чей, смотря, взгляд. Под юбкой ведь, из-под неё ведь! Взгляд завлекают, притягивают, а смотреть-то, в сущности, и не на что. Ругать, если хрыч старый и красоту не ценит, тоже не за что. Кира может юбочку поднять и повертеться, как сейчас вот перед объективом, чтобы показать всю строгость и целомудренность своего белого облачения. Но вот опускается прозрачный капрон, и снова кажется, что там, под ним, что-то есть такое, стоит только приглядеться. Валяй, мужской глаз, шуруй, мешай своему уху слышать недочёты ответа по билету.

     Вот трусики на высоком пояске по талии, продёрнутом в ну о-очень широкие петли. Не петли это, а бретельки целые. Висят на них трусы, верхней кромкой спускаясь до "киски", а сзади — до попкиной расщелинки. Разнообразится вид поясного зазора, не только пупок внимание приковывает.

     Обряжаю подругу в "глазораздрай". Это такая белая вязаная кофточка, плотно-ажурная, сквозь белизну что-то просвечивает, но неясно. Ворот у кофтёнки широкий, ключице одной суждено быть непокрытой — да, с правого плечика всё время сползает одёжка. А чёрной лямочке сползать некуда, она остаётся на всеобщее обозрение. Глаз, конечно, зрелище такое цепляет, потом спускается ниже, на ажур и сквозь вязанину высматривает неясные контуры груди — или хотя бы черноту лифчика.

     И на сразу, но рано или поздно замечает, что с другой стороны этой таинственной из-под-белой черноты нет! Выпуклость есть, а цвет её упаковки не просматривается. Впрочем, кажись, под выпуклостью что-то чуть заметно. Блин, неужели девчонка спустила левую чашку-прикрывашку под грудь? Где тогда сосок? Зырь-зырь. А наружная чёрная бретелька и не думает отпускать. Вот и враздрай пошли глазки.

     И вконец окосевший экзаменатор вдруг слышит невинный голосок: "Я ведь всё правильно ответила, на пять?"

     На самом-то деле с Кириными формами и краснотой сосков такая штука не пройдёт. Найти лифчик с разноцветными чашками не удалось, я ей и обшила левую чашку носком от старых колготок — телесного, естественно, цвета. Под кофточкой от кожи не отличишь. Вернёмся домой — я и вторую чашку обошью, пригодится.

     Заканчиваем невзначайками. Окосевший Глеб даёт мне аппарат, а сам с видом преподавателя садится за стол. Вот Кира "невзначай" наклоняется и задевает его щёку своей отвислостью. Вот толкает его в плечо джинсовой попой. Вот две головы под столом, руки собирают что-то рассыпавшееся, у девушки висят груди. Невзначай студентка падает на коленки к преподавателю. Бывает ведь, правда? А вот одной рукой с учёным видом водит по листку с ответом, а второй взяла под столом руку экзаменатора и засовывает себе в джинсы, втянув живот. Вот препод отдёргивает руку и с ужасом смотрит на зажатые в ней трусики. Шутка, прикол. Настоящие трусы на месте, если вообще есть.

     Вот трико-трюк. Чёрные колготки, переходящие в чёрный свитер "под шейку", и где-то посередине по телу елозит светлая юбка. Так и ждёшь, что она слезет с таза, но нет, ягодицы её туда-сюда вихляют, но держится, курилка. Безобидное чудачество, так бы и я смогла, только вот таз у меня узкий, не свалилась бы. Пусть уж Кира.

     Мы повеселились вволю. Поимпровизировали. Глеб смеялся вместе с нами, не забывая щёлкать затвором. А когда фантазия иссякла, он подал нам какую-то связку резинок. По цвету, толщине и ременной застёжке это было похоже на резиновый медицинский жгут, но с какими-то разветвлениями.

     Кира сразу же поняла, для чего этот "спрут", наверное, раньше договорилась. Одним движением (эх!) сняла всё сверху и приладила на бюст эту резинищу, будто каркас от лифчика. Попросила затянуть ременную застёжку сзади. Я всё щадила её, вижу же, врезается резинка в кожу, валики по сторонам пучит, а она со слезами в голосе — давай, давай, на последнюю дырочку давай, я сейчас выдохну. Ну, я и затянула на последнюю.

     Зашла вперёд — батюшки! В резиновые треугольники просунуты мощные груди и — торчат. И как торчат! Там ещё какие-то бегунки были на лямках, Кира их сначала сама сдвигала, потом меня попросила. И снова — до последней черты. И я сузила там всё, пока подружка испуганно не охнула. А что — сама же просила.

     Ну и сдавило же ей, ну и напряглись же "дынки"! Треугольники кривобокими сделались, охватили плоть по неровной окружности. Я пальчиком легонько так тронула — как барабан кожа. Туже, чем бицепсы. Вот-вот молоко брызнет. Как живот, когда сильно в туалет хочешь. Ничего похожего на мягкое, девичье. Околососковые кружки стали большими, растянулись, как картинка на воздушном шарике, который надувают. Соски стали тёмно-вишнёвыми, как-то набухли и выпятились шариками.

     Кира еле дышала, сдавленная резиной, но с губ не сходила улыбка. Я стала обряжать её в различные одежды, а Глеб снимал. Но соски так округлились, что казалось, что это чашки такими розетками верховятся, с полыми шариками для сочащегося молока. Пришлось смочить язычком и огладить ткань по форме шариков, акцентировать "шейку", отсутствие кантов, чтобы выглядело натуральнее.

     Груди торчали врозь и не поддавались формовке, так что "нечаянное" выглядывание из глубокого декольте пришлось снимать, сдвинув немного его на бок, но Глеб подобрал такой ракурс, что сдвиг совсем незаметен. Ну, зазевалась девушка, и одна из опор её пучащейся маечки подкачала, пошатнулась, выглянула наружу. Красная — значит, стыдно ей.

     Я думала, Кира поспешит сорвать стягивающую амуницию, но она взяла самый просторный свой лифчик и надела поверх резинового корсета. Эх ты! Классно так вышло, бюст будто побольшел на размер. Вообще, когда лифчик поддерживает норовящие упасть "дынки", это одно, а когда он сдерживает рвущиеся вперёд "конские морды", это совсем по-другому смотрится, здорово так! Фотограф был со мной согласен.

     Затем Кира сняла всё снизу, вплоть до трусов, а сверху натянула такую же резиновую оплётку. Я затянула ей лямки вокруг бёдер и в паху, и так округлились ягодицы, а вот живот выпятился совсем чуть-чуть. И мы сели пить чай, ибо последним номером в программе стояла имитация охоты в туалет — хотя снимать надо было настоящую охоту, без дураков.

     Интересный он парень, этот Глеб. Мы с самого начала предлагали принести бутылочного лимонаду и надуться им да упаду. А он: нет, вредная это штука, питьё на сахарозаменителях, пьёшь, и ещё больше хочешь, с языка сладость не сходит, на то и расчёт. И хотя Кире полагалось выпить много, но эрзац-сахар, по мнению нашего фотографа-оригинала, вреден.

     Казалось бы, какое дело наёмному фотографу до здоровья двух девчонок, которых он уже отснял и больше уже не увидит? Нет, он беспокоится о нашем здоровье, хлопочет насчёт чаю. Спросили, почему, — он сказал, что и своей девушке пить всякую дрянь не даёт.

     Кире Глеб заваривал зелёный чай с какими-то добавками, гонящими мочу. Я пила обычный чёрный, ибо мне страдать от позывов было незачем. Всё же пила — за компанию. И вели мы, как водится, разговоры.

     Когда Кира сделала первый глоток и её горло содрогнулось, я почуяла, что сидеть в стороне не стоит. Встала позади на коленки, левую ладонь положила ей на живот, а правую — повыше, на область желудка, как раз под стреляющими вперёд грудями. Украдкой ткнула вверх — ого, какой твёрдый "навес"! Какой там карандаш — волос не прижмёт, всё из-под навеса этого скатится. Плотно свои ручки приложила к родному телу. И прочувствовала вместе с подругой каждый глоток, как он попадает в желудок, как покидает его и объявляется в ёмкости ниже.

     Её живот выпячивался и твердел. Я старалась не давить ладонью, а просто легко держала её на поверхности, как датчик. Когда живот дошёл до интересной кондиции, я сняла правую руку с области желудка и стала водить пальцами по резиновым лямкам, всё глубже и глубже врезавшимся в кожу, по валикам выступающей по бокам кожи, по паху и промежности, чтобы приятными ощущениями хоть немного отвлечь подружку, помочь ей продержаться подольше. Потом пальцы скользнули в область уретры, тайком от Глеба нащупала я там губки через волосики (не задеть клитор!) и ощутила, как напряжён сфинктер.

     Конец чаю! Обрядила я Киру в довольно-таки просторную, но теперь облегающую живот тонкую белую юбку, и фотограф отснял страдания студентки, остро желающей — не к экзаменаторскому столу. А что, и такое случается. Может ведь подвернуться нелепый билет и как бедной девочке тогда улизнуть с экзамена? Или поглядеть в учебник.

     Даже игру мускулов снизу живота, отображённую на юбке, удалось запечатлеть, даже угадывавшиеся там губки выпяченные и полураскрытые давлением изнутри. Был и более грубый снимок — как расстегнулась "молния" на джинсах и вываливаются оттуда трусы… то есть пузырь, покрытый кожей и трусами. Кира аж губы закусывала, когда джинсы эти напяливала.

     Наконец Глеб зачехлил свой фотоаппарат.

     — Шабаш! Устали?

     — Туалет где? — спросила Кира, пытаясь оттянуть лямки от живота. Ох, и рубцы же у неё там! Но как снять — верхнюю лямку теперь через живот не перебросишь, надо сперва отлить.

     — Да прям здесь можно. Сейчас уйду, вы и… Или даже лучше сделаем. Девчата, хотите сыграть в игру под девизом "Кайф и взаимовыручка"?

     Интересное сочетание!

     — А то!

     И он рассказал идею. Здорово!

     Меня, как самую лёгкую из двоих, предполагалось привязать к шведской стенке и сделать беззащитной перед щекоткой. Щекотать предоставлялось Кире. Вообще-то, мы и раньше друг дружку щекотали, вплоть до описывания, но на этот раз… Но расскажу всё по порядку.

     Я разделась до бикини, Глеб размотал верёвки и посадил меня на низенькую скамеечку спиной к шведской стенке, попросил вытянуть руки вверх и взяться за перекладину. Я взялась. Он немного потрепал мои напрягшиеся в предчувствии чего-то пальчики, погладил. Расслаблял, наверное. Я уже почти разжала кулачки и решила поправить трусики, а то кантики подвернулись. И вдруг обнаружилось, что держат меня не сильные мужские пальцы, а шершавая верёвка. Он незаметно закрепил петли, привязал мои ладошки к перекладине.

     Попросить на время отвязать? Но тут парень, весело насвистывая, принялся двигать руками, то скрещивая их, то разводя в стороны. Немножко похоже, как девица заплетает косы. И он заплетал. С каждым взмахом очередной виток верёвки прижимал мои вытянутые вверх руки к перекладинам, мягко прижимал, но вырваться я уже не могла.

     Вообще, занятное это ощущение — проход точки невозврата. Вот только что могла выдернуть ладошки из петель, но вот мягкий виток — и чую, что всё, не вырваться, можно и не пытаться. Какое-то чувство в груди поднялась — ну, необычное, что ли. И в животе так засвербило. Ощущение нарастающей беспомощности, но не безнадёжной. Стоит рядом подруга в резиновой оплётке, всё у ней сверху и снизу торчит, аж лопается. Улыбается, значит — всё в порядке, ничего дурного не будет.

     Тем временем Глеб оплёл мои ручки и стал оплетать тело. Голову обошёл, на шее оставил свободный такой виток, чтобы не задохнуться мне, просунул концы под подмышками, тщательно расправил верёвку, чтобы шла строго по "восьмёрке" вокруг грудей и никоим образом на давила на них, моих маленьких, чувственных. Ой, ещё больше чувственных, тугое обрамление им на пользу пошло, на глазах стали расти будто.

     Теперь я чуяла его дыхание, когда он, завязывая, приближал голову к моему телу. Дезодорант и хороший табак. Почему-то росла уверенность, что моя связанность и есть моя защита, что одевают меня, Жанну д'Арк, в защитную кольчугу. Ну, а ограниченность движений — это неизбежное следствие.

     Витки ложились один за другим. Теперь, не развязав, с меня и лифчик не снимешь… а теперь уже и трусики тоже. Верёвка пошла по животу частыми витками. Немного похоже, как влезает девушка в тесные жёсткие джинсы, только вот ощущения скованности наползает не снизу, а сверху. Клёво так! Но куда же он денет концы верёвки, тупик же.

     Вот, оказывается, куда. Глеб дал их в руки Кире, а сам, подхватив меня под коленки, выдвинул из-под попки скамеечку так, что она оказалась под бёдрами, а таз повис в воздухе. Сразу ушла львиная доля чувства защищённости. Ведь снизу теперь меня можно… до меня можно добраться, прорвав натянувшиеся трусы!

     И тут верёвки снова пошли в ход, пырнули в промежность. Снизу меня резко поддёрнуло — как будто неудачно села в детстве на гамак и ноги провалились по самый пах, по самую девственность. Кирка потом говорит: верёвки почти рядом пошли, сжали твой лобок, и губки через натянувшиеся трусики выпятились, с такой обидой. С непривычки неприятно, но потом сгладилось, кайф даже подступать начал.

     А Глеб прошёл витками по моему телу обратно, снизу вверх, и связал концы верёвок сверху, видимо (но не мне) — над перекладиной.

     Теперь я не могла ничем ворохнуть выше таза. Только голова имела некоторую свободу, а дыхание стало стеснённым. "Восьмёрка" вокруг грудей работала, чувствовалось, как стучит сердце, будто накачивает мои грудки. Увы, росли они не так, как чувствовалось, закрыв глаза. И как интересно: если бы мне, скажем, ремень под грудью затянули, я бы заохала, постаралась его сорвать, завопила бы, что непереносимо. И вправду казалось бы тогда это стеснение нестерпимым. Но главное — знание того, что его можно быстро ликвидировать. А вот теперь я вижу, что быстро меня ну никак не развяжешь, да и незачем быстро развязывать, раз мы поиграть в жёсткие игры решили. И то, что казалось бы нестерпимым, сейчас представилось чуть ли не естественным ограничением, коих в обыденной жизни полным-полно. И само собой разумеется, что с ограничением тем или другим надо смириться, надо сжиться, надо научиться жить в этих условиях. Жить, а не просто существовать, ожидая, когда же наконец это всё закончится.

     Но это оказалось не всё. Скамеечка, как вы помните, была у меня под бёдрами. Глеб что-то приготовил вверху, с верёвками что-то — мне не видно, голову не запрокинешь — бьётся о перекладины. Согнул мои ножки и поставил ступни на скамеечку, дал от себя немножко, чтобы бёдра прижались к животу… то есть, к верёвкам, оплетающим живот. Неужели в таком виде обвяжет? Затеку ведь.

     Нет, он берёт меня за ступни (какие сильные у него руки!) и, продолжая толкать бёдра к животу, тянет их вверх, описывая дугу.

     Ой, у меня же выпятившееся между ногами остаётся без защиты! Даже и посмотреть не могу, как там у меня выглядит, но чую — вылезло многое, бери меня сейчас голыми руками… или ещё чем. То ступни с лодыжками там прикрывали, а теперь их оттягивают. Трусы, правда, прикрывают, да ненадёжная эта защита.

     Вот голени уже параллельны полу. Мелькает мысль — если теперь с силой распрямить ноги, то заеду я ему по торсу и полетит он через всю комнату вверх тормашками. Это единственный удобный момент, потом его не достанешь.

     Глеб, кажется, тоже это понял, задерживает мои ножки в этом положении, двигает туда-сюда параллельно полу, толкают меня мои же коленочки в грудь, чуть-чуть вертятся ступняшки. Так в младенчестве играла со мной мама. Ой, вспомнила, а так совсем забыла. Вот взял их в одну руку, а освободившейся пощекотал под коленками, где впадинки нежные, погладил напряжённые связки. Будто размякло там что-то под его умелыми мужественными пальцами. Как невропатолог — треснет тебя молоточком, и нога сама летит. Вот снова взял по ступне в ладони, снова поиграл. Ба! Он что — целует меня в подошвы розовенькие? Или только щекочет? Может, уже началась щекотка, но почему тогда Кира вне игры? Снова поцелуй, прощание перед взлётом, и ступни пошли вверх, напряглось всё под коленками. Стоп-стоп, куда?

     Плавное движение, переходящее в сильный рывок. Под коленками будто рубануло тесаком, треснули косточки, в глазах потемнело. Будто напрягся и лопнул стержень, проходивший по центру моего тела. Ну, отпусти же ножки, больно мне! Но ступни, оказывается, уже привязаны к перекладине где-то рядом с руками, и Глеб уже трудится над моим сдвоенным телом, обвивает и оплетает, бежит верёвка…

     После уже пришло в голову такое сравнение. Иногда утром я встаю с постели с болью в шее, голову повернуть не могу. Грудки позволяют мне спать и на животе, не то, что большегрудым, им с девичества можно лежать только на спине. И, верно, поэтому верчусь я во сне, принимаю порой неудобное положение и что-то в шее срастается. Жалуюсь Кире, да она и сама видит, охи мои слышит. Подходит она к моей кроватке, садится, щупает шею, проверяет, в какую сторону больнее всего поворачивать голову. Играет с волосами, шепчет мне на ухо ласковые слова, целует иногда. И неожиданно гладящие мою голову руки хватают её крепко (за уши иногда!) и дёргают именно в больную сторону. Кряк! В шее что-то трещит, боль адская, в глазах темнеет. Со стоном валюсь на кровать, судорожно вдыхаю, готовясь заплакать — а боли-то и нет! Ну, не совсем нет, остатки какие-то ещё шебуршатся, но Кира мою шею уже массирует, ласкает, голову теперь уже осторожно вертит во все стороны. Не больно никуда! А одна я бы весь день маялась, не знаю, рассосалось бы к вечеру или нет.

     Наверное, так и вывихи вправляют, да у меня за всю жизнь ни одного не было. Слава богу. Только в шее.

     И сейчас боль стала отступать, будто поняв, что ныть бесполезно, что скоро теперь ножки мои не освободятся. Придётся пожить какое-то время так, с напрягшимся до невозможности срединным стержнем. Теперь боль пульсирует только в том месте, где сверхнапряжённые, раскалённые связки под коленками трутся о грубую верёвку. Но я же не дура, я прекрасно понимаю, что технически невозможно никакие места обойти обвивкой. Морщусь, но мирюсь.

     Судя по грохоту, Кира помогла, убрала скамейку совсем.

     И вот я, недуром сложенная пополам, вишу в воздухе, многими витками привязанная к шведской стенке. Ноги раздвинуты буквой V, и дышать кое-как можно (но трудно, чёрт побери!), кое-что видно из-за ножек и верёвок, хотя голову чуть нагнёшь — и в коленки подбородок упирается, а нос тычется в верёвки. Они проходят и в промежность, и хотя я прекрасно понимаю, что вишу на всей совокупности, но так там всё напряжено и чувствительно, что кажется — именно так.

     Особенно шибает в голову, что весь низ живота выпятился через промежуток между ногами, там и лонная кость постаралась, и "киска". Всё моё девичье естество — вот оно, бери его голыми руками или ещё чем, хорошо ещё, что есть трусики и верёвка. Кажется, понимаю теперь, что значит поза "раком".

     Неприятные ощущения мало-помалу стекают вниз (кроме коленок), и мне ужасно хочется в туалет. Кажется, что это единственная моя проблема, пописай я вволю — и висела бы ещё часы и часы.

     Слышу голос Глеба:

     — Девчата, вы и в самом деле друг дружке во всём доверяете?

     Кира горячо соглашается. Я еле киваю головой, мычу, поддакивая.

     — Тогда я вам ещё перцу подбавлю, хорошо?

     — Да!

     — Кира, протяни руки вперёд. Вот так, локотки и предплечья вместе.

     Она подчиняется. Он закрывает её от меня спиной, что-то делает. Неожиданно звучит мощный щелчок.

     — О-о-ой!

     Снова вижу подружку. Её локти схвачены толстым резиновым кольцом. Она делает неуклюжие движения, пытается освободится. Видать, здорово её локотки стукнулись друг о друга, а там же нервы! Сама знаю, как локоть ушибить плохо. Безуспешно. Предплечья можно расставить буквой V, ладошки развести, повести эту раскоряку вправо-влево, вверх-вниз, и больше — ничего! Крепко сидит колечко, из автошины вырублено по специальному лекалу. Глеб и впрямь спец.

     Ладони, главное, свободны, а толку нет. До локтей ими не дотянешься, предплечья-то вдвое не сложишь. Даже до трусов теперь не дотянешься, в туалет сухо не сходишь. Уж не говоря о том, чтобы снять резиновую оснастку. Всё продумано.

     Глеб говорит:

     — Не рыпайся, Кира, побереги силы. Теперь кольцо с тебя может снять только она, а её развязать — только ты сможешь. Без взаимовыручки не обойдётесь. И проверите своё доверие. Чем меньше вы друг дружке доверяете, тем слабее будет щекотка, чтобы ты, Ева, на Киру не обиделась. А полное доверие — щекотка сумасшедшая. Расшевелят тебя, Ева, до потери сознания, улётно, а ты кайф лови. Крепи пузырь до последнего, старайся контролировать себя, а когда почуешь, что улетаешь ввысь — улетай, о теле и его спрыске не думай. Со спокойной душой улетай, предвкушай лёгкое пробуждение. Уж сколько девчонок меня потом благодарили! А ты, Кира, тоже крепись до последнего, чем сильнее хочешь в туалет, тем пуще её щекочи, утомляй и расслабляй, чтобы синхронно побурить рядом. Дай-ка я тебе резинку ещё на дырочку затяну.

     Да, и без того надутый её живот стал ещё больше выпирать, по форме напоминая конскую морду — так он был стиснут резинками. Похоже, что они держали все органы в нём, позволяя выпятиться одному лишь пузырю. О, как натянул он кожу! О, какая сейчас меня ждёт щекотуха! Но я буду держаться, ты, подруженька, первая спасуешь. И трусики с такими локотками не спустишь. Впрочем, я тоже. Ох, лить будем сквозь трусы, как в детстве иногда. Но запасных на скамейке полно.

     — Я ухожу, — сказал Глеб. — Дверь запру, второй ключ — вот.

     Он закрепил его сзади у Киры, в месте, где выбегающая из промежности лямка стыкуется с поясными (Y). Замысел понятен: чтобы я, если решу подружку не освобождать, смогла бы овладеть ключом и убежать. Ну, то есть формально могла. А она без меня — не могла. И чтобы Кира это сознавала.

     Щёлкнул замок. Мы остались одни.

     — Какой кайф, — сказала Кира. — Я в этой резине — будто скульптор из бесформенного куска глины лепит статую с отчётливыми формами. И теперь глина затвердевает, вода прёт изнутри, чтобы выступить и высохнуть. Прёт, ох, мне уж почти невмоготу. Поговорить некогда, предвкусить — тоже. Ну как, ты мне доверяешь? Если расщекочу до быстрого писса, не обидишься, раскрепостишь потом меня?

     Голос слегка ироничный, а то бы я обиделась. Конечно, чего там спрашивать! Я "за" обеими руками, опустить не могу. Мы же с подругой — единое целое. Вот только доберётся ли она до моих сокровенных, чувственных мест в такой-то оплётке-завитухе?

     — Доберусь, — заверила она. — Я ещё и не до того доберусь, чтоб побыстрей опростаться. Ох! — Согнулась в поясе, локотками прижала там, внизу, постояла так чуток. Всё тело передёрнуло — на пределе она. Выпрямилась с трудом, кривя губы, пошевелила пальчиками. — Набери побольше воздуху. Ах! — Её живот напрягся, снова пауза. Ага, отпустило, выпрямилась. — Ну, поехали!

     Ох, и покружились же мы с Киркой! Как я задыхалась от смеха, как не могла больше! Выскакивала из собственной кожи, настолько всё было нестерпимо, да связана — не выпрыгнешь. А потом она пододвинула скамеечку, встала на неё, почти вплотную ко мне, взялась своими полусвободными ручками за мои привязанные ладошки, подав таз вперёд. И я ей устроила массаж раздутого живота всём, чем могла: носом, лбом, подбородком, даже языком. Ох, и надуто там, как по кости, обтянутой кожей, веду, особенно языком это слышно. И как дрожит оболочка, готовая вот-вот сдаться и выплеснуть содержимое. Слаб человек, особенно девушка.

     Как охала Кирка, как ахала, стонала! Можно подумать, у нас тут секс. На полдороге не выдержала и заехала руками мне в подмышки, стала щекотать. И мы стали щекотать друг друга наперегонки — кто быстрее сдастся. Она — руками, я — языком и носом. А когда почуяла, что больше действительно не могу, что улетаю уже из кожи — взяла и боднула её животик лбом. И отпустила себя… "в Гималаи". Мелкие брызги на лице — последнее, что почувствовала, отключаясь, да ещё что из меня вниз реактивная струя бьёт…

     Очнулась я лежащей поодаль от общей лужи. А Кира дремала рядом — утомила её борьба с мочой и труд по моему освобождению полусвязанными руками. Лежит на спине и руки забавно так расходятся. Ну, я быстро ей колечко сняла, ремень резиновый расстегнула, живот освободила.

     А вот оснастку с бюста она попросила пока не снимать. Хотя, вижу, пора уже: нависающие валики размыли границы резиновых лямок, надутая кожа посинела местами, даже стали открываться отверстия уставших раздуваться сосков. Последнее самое страшное с виду, там же мясо живое виднеется. Но хозяйка просит обождать. Все эти мелкие неудобства с лихвой покрываются чувством самодостаточности ранее вялых, вислых частей тела, ой-ёй-ёй как важных для девушки, но вечно нуждавшихся в поддержке. Сейчас они, кажется, перевоспитываются, обретают стойкость, уверенность, чёткую форму. Раньше за них работала упаковка, теперь же лёгкий свободный лифчик будет просто покрывать рвущиеся вперед острые купола, а если и ограничивать их где — то спереди, чтобы совсем уж от тела не отрывались. А когда бюст устойчив, то и девушка счастлива.

     По-моему, с тех пор в её облике мало что изменилось. Но Кире виднее… то есть чувственнее. Иногда она напяливает свою "сбрую": то под верхнюю одежду, то просто ходит по комнате в выходной день, халатик накидывает, только когда приходит кто-то. И чудится мне, что это мраморная статуя с тугими совершенными формами…

     Но давайте под конец поговорим о том, что не зависит от разницы в телах. Знаете, как мы утром одеваемся с ней, даже когда к первой паре спешим? Стихи читая! Не верите?

     Только я опишу абстрактную девушку, хорошо? Всё-таки при своё тело я так и не осмелюсь никак написать, сколько бумаги ни перевела здесь. Заодно поучусь писать от третьего лица. Должна же я что-то поиметь от этой писанины, не только вы!

     Даже одеваясь в спешке, она не жалела десятков секунд на прочувствование входа в свою свежую оболочку, на прослеживание и переживание перехода от нагого, открытого пространству и смелым мечтам тела — наедине с собою — к стандартно упакованному, приличному на вид телу, которое, однако же, может не потерять своей аппетитности. Да, уходит какая-то свобода, свобода выставлять под чужой глаз награды природы, зато теперь, когда обязательный налог общественной морали уплачен, ты вольна делать всё, что заблагорассудится. Теперь уже не прихоти природы правят бал, а ты сама, твоя сообразительность и предприимчивость, раскрепощённость и жизнерадостность. Повернуться или нагнуться, чтобы где-то что-то "ненароком" вылезло или выглянуло, подрасстегнуться, мотнуть бюстом, задумчиво поправить вылезшую бретельку — несть числа женским хитростям, мелким, крупным и мелким с крупными последствиями. Нет, не бесполезна одежда в жару. А ощутить удовольствие от одевания — дополнительный плюс.

     Ножки прыгают в прорези, трусики мгновенно взлетают до таза — и стоп! — дальше боковушки, влекомые руками, взлазят медленно-медленно. Вот утыкается в мягкое и утопает в нём женский мыс, вот укрытость наползает на лобок, вот упругие ягодицы чуют под собой ещё более упругую подстилку… Ползут вверх ручки, растягиваются резинки, и вся девичья фигурка медленно поднимается на цыпочки. Вид сосредоточенный, глазки прикрыты, ротик полураскрыт.

     Щёлк! Девушка падает с цыпочек, резинка больно щёлкает по талии. Больно? Да нет, боль — это, как правило, неожиданное принятие лошадиной дозы удовольствия. А для нашей "лошадки" это никакая не неожиданность, секундная медитация подготовила её и к резкому щелчку по талии, и мгновенному охвату низа мягким и тёплым. Так что всё путём, просто требуется несколько секунд для "переваривания" мгновенно свалившегося острого ощущения. Что она и делает, расслабившись, отпустив живот и прочувствуя, как низ её плоти размякает и заполняет свою оболочку, как кожа входит в дружбу с тканью, как кайфово давит трикотаж на мощные ягодицы и как уходит лишнее чувство незащищённости (не всё, только лишнее). Несколько секунд — и вот трусы заступили на дежурство в ранге "второй кожи".

     Первозданного слегка стыжусь обличья,

     Хоть вокруг и нету ни души…

     Носик моей лодочки девичьей

     В мягкие уткнулся камыши.

     То же повторяется сверху. Вот нырнула голова, вдеты, куда надо, руки, но ладошки не отпускают чашки, а всё тянут и тянут их вперёд, подавая туда же и грудь и медленно вдыхая воздух ею, полной. Так, вероятно, вдыхают птицы перед полётом. Секундная задержка на апогее, лямочки приятно врезаются в кожу, щекочут, возбуждают…

     Хлоп! И резкий выход. Даже не выдох, а просто дарю свободу лёгким. От пришлёпнутых окружностей разливается приятный зуд, а плоть, ещё более мягкая и податливая, заполняет полужёсткие чашки, входит в контакт со стенками, холодится ими, теплит их, обретает форму. И какую, если б вы знали, форму!

     Птичкам на свободе срок недолог,

     Каждому не дам на них смотреть…

     Двое красноклювых перепёлок

     В кружевную угодили сеть.

     Чашки, лямки, резинки охватили тело. Они будут держать его до вечера, тиская и только лишь тогда отпуская, когда оно согласится к ним привыкнуть. А когда снимешь — прямо-таки гореть будут эти полоски на коже.

     Лифчики бывают трёх сортов. В первом главное — это чашки, они запрягают грудные железы, а всё остальное нужно для того, чтобы их держать. Хоть верёвочки, хоть завязочки. Второй сорт направлен на обручный охват, укрепление верхней части грудной клетки, плечевого пояса, а чашки — это просто неизбежное повторение рельефа укрепляемого. Даже если они выделены, всё равно на равных с мощной задней частью, широкими боковинами, прочными бретельками через р"плечи. Ну, а третий сорт тоже даёт обруч круголя подмышек, но укрепляет только в спине, а спереди организует своего рода запруду, в которой плавает, переливается, бултыхается, колышется мягкая женская плоть. Чашки тут не очень и порознь, скорее, "колхоз" из грудей. Желобинка, это само собой.

     При желании можно и нулевой сорт выделить — имитацию бюстгальтера. Колпачки на верёвочках, узюсенькие трегольнички в якобы цельным купальнике, "звёздочки" на соски. Но это уже не настоящее, для большого бюста не годное.

     Между прочим, Кира любит мазать паховые складки мятным кремом, если нет под рукой — леденец пососёт и поводит им там. Мыта приятно холодит кожу, полное впечатление, что идёшь с открытыми ногами, будто в купальнике. А когда купальник надевает, мажет уже под трусами, сами понимаете где. Иногда при ходьбе так у неё всё там ходит, что мята попадает не туда, жжёт. Она морщится, чешет рукой, а сильно нельзя, заметно ведь. И кое-когда снадобье попадает ещё более не туда, тогда хоть вой. Кира говорит, что чуть не обоссалась однажды. С точки зрения тела это логично — пытаться смыть едкий нанос подручной жидкостью, а вот с точки зрения приличий — лучше повыть. Про себя. Одежда суше будет.

     Кстати, одежда бывает разная. Иногда она чуть тесновата, и тогда создаётся впечатление, что я врываюсь в неё (лифчик, топик) всеми своими объёмами, как ветер в паруса, растягиваю, рельефлю, заставляю себя облегать. И придаю постоянный импульс к движению. Они ретрограды, хотят меня остановить, приплющить, а я не поддаюсь, самую малость только, я из всех напрягаю и вперёд гоню.

     Ещё глубокий вдох-выдох — провериться, ощутить, что сверху тоже "вторая кожа". И если есть чуток времени — покрутиться по дому в белье, помахать руками-ногами, поприседать и попрыгать. И жизнелюбия ради, и проверить, всё ли в порядке, во всех ли ситуациях останется верна вторая кожа. Огладить её тёплыми ладошками, ощутить, что она так же тепла и упруга, как и кожа первая. Положить ладони на чашки и потрясти, помочь сосочкам устроиться поудобнее. До вечера не увижу вас, мои милые, утыкайтесь там поуютнее и спите.

     Теперь джинсы. Это тебе не трусы, они начинают работать сразу после продевания ног. Медленно тащат девичьи ручки твёрдую ткань, а ноги тем временем проходят в чуть сужающиеся тоннели, задевает, гладит их грубоватая материя, прижимает немножко, готовится стать влитой. Мягкий шорох, лёгкая щекотка даже, сосредоточенный вид.

     Вот брючины встали на свои места и обтянутое трусиками уткнулось в грубый шов-перепонку. Ещё немного вверх, до приятной такой больки, и можно застёгивать. Это тоже процедура ответственная: упаковывается, затягивается в плотное таз, приятно так уходит в жёсткую темницу важная часть девичьего тела. Стрекочет "молния", но за миг до этого весь воздух плавно выдохнут, животик слегка втянут. Утилитарно, Ватсон: чтобы "молния" не защемила трусики.

     Но не только. На выдохе, воображая, что дыхание ей спирает поцелуй, девушка медленно затягивает ремень, выискивая последнюю дырочку. Загнан, куда надо, конец ремешка, ладошки быстро обвели всю поясницу — и дыхание освобождается. Низ снова заполняет упаковку, но это уже не хлипкие трусики, а синяя броня. Стискиваются ягодицы, пытаются немного подвигаться, получить удовольствие. И снова обмякают. Всё, отливка закончена, низ готов.

     Две трубы, грубы и сине-белы,

     Двух змеюк позвали заползти…

     Заползли, и трубы их одели

     Так, что на себе пришлось нести.

     Можно надеть и юбочку. Не мини-юбку. Кира говорит, что это разные вещи. Однажды её односельчанке дядя прислал из города посылку, и вскоре все девчонки судачили: "У нашей Ульяны есть МИНИ-ЮБКА!" Она уламывает родителей, чтобы разрешили надеть. И ещё и колготки в посылке были, целая пачка, чулочки на застёжных резиночках не пододенешь. Вот-вот, ну вот-вот…

     Уломала. Выходит раз к нам, вся такая светится, и свитерок новый надела по этому случаю. Девчонки в отпаде, а я в недоумках — чему радуются? Да, полбедра видны, но весь таз и верх бёдер просто-таки спелёнуты, стянуты материей, как непослушный младенец. Книзу сужается, ходить можно только семеня, мелкими шажками, ещё, чего доброго, и упадёшь при нашей-то сельской привычке шагать широко и бегать. Мальчишки с кислыми лицами, им бы под заглянуть, а тут скорее под обычной, по колени, юбке чего откроется, чем под такой "пелёнкой". И ещё — плохо выглядит попа. Когда юбка широкая и длинная, попа будто маковка у церкви, с неё стекают волны материи, всё на месте, красиво. Здесь же просто опухоль какая-то забинтованная, вихляется, все движения ягодиц на виду. В шортах и то лучше, там ноги хотя бы свободны.

     Нет, мне такая спеленушка ни к чему. Вот юбочка, юбчонка — это да. Она чувствуется над самым широким местом таза, самым выпуклым местом ягодиц — а ниже свобода ножкам полная, чего хочешь, или выделывай, хоть канкан. Надо постараться, чтобы подол бёдра коснулся. А ещё всё на тебе колышется, можно так подгадать ритм, чтобы всё в такт было, ты идёшь, а вокруг поясницы туда-сюда снуёт материя, прилив-отлив. Чуть шаг так, чуть эдак — и вот колыхания меньше, а вот желаю сильнее, аж трусы наружу. Но это ты сама регулируешь, сама экспрессию, показ тела усиливаешь. И нет, кстати, опасения, что на тебе затрещит, вот тогда трусы уже надолго выглянут. У Ульки так и случилось, кстати, когда она попыталась пойти привычным шагом. Хорошо, колготки были, и плотные. Ей показалось меньшим злом в них, чем со свисающим лоскутом сзади. Урок всем дядьям -— выбирайте, что племянницам дарить!

     Приличие требует ещё надеть маечку. Продевая голову в горловину, девушка воображает, что из мира вчерашнего она переходит в мир сегодняшний, где всё будет иначе, всё будет клёво. Повторяется история со вдохом грудью вперёд и хлопком-шлепком, но после этого ручки разглаживают, оглаживают, прилаживают тонкую материю к своему стану, натягивают, второкожат. Наносят мятный крем в ложбинку, будто ветерок обвевает голую грудь. Вот теперь баланс между затянутостями низа и верха установлен. Тело слегка извивается — будто отряхивается мокрая собака. Вот, наконец, всё сидит хорошо. Как влитое.

     Ветерок изящный, белотелый,

     В сшитые влетает паруса.

     Наполняет их он до предела,

     И прижалась к парусу коса.

     Особенно любила она розовый лифчик с широкими бретельками и малиновый топик на узких верёвочках, которые она пускала по центру лифчиковых. Получалось что-то типа аппетитного зефира, перелив цветов телесный-розовый-малиновый. Последний подбирался под цвет расщипанных сосков, и вся эта одежда стремилась выправить ту ошибку природы, из-за которой алый цвет сосков переходит в нежный цвет пухлой девичьей кожи через некрасивую коричневизну околососковых кругов. Нет, не зря "розовый" происходит от "розы", красивейшего, даримого любимым цветка. Именно розовость посредине и именно лёгкость дизайна, обманчивое впечатление, что топик может снести любой порыв ветра. Нежность, аппетитность, воздушность — и не думаешь, что девичий стан затянут в одежду.

     Остались носочки и босоножки, сумочка, беглый взгляд на часы — и пулей из дому.</p>