Сапфир и золото [Джин Соул Джин Соул] (fb2) читать онлайн

Джин Соул Сапфир и золото

«Отдам принцессу в хорошие руки»

— Да как вы не понимаете, господин хороший! — Редактор то и дело вытирал набегающий пот платком, тряс обвислыми щеками и хлопал по столу мясистой липкой ладонью. — Я ведь уже десять раз вам сказал, что мы такие объявления не принимаем!

— Да как же не принимаете? — Стоящий напротив него посетитель как-то звучно клацнул зубами и ткнул пальцем в газету, которой размахивал. — Вот, таких здесь не меньше десятка: «Отдам котят в хорошие руки». Чем вам моё не нравится?!

— Не возьмём, — устало повторил редактор, — вы ведь не котёнка предлагаете.

— Да какая разница? — Посетитель опять клацнул зубами, тут же спохватился и прикрыл рот ладонью, как будто это клацанье могло что-то значить.

— Дверь там, господин хороший, — тоном, не терпящим возражений, сказал редактор. — Такие объявления на столбах клейте, а не в приличные газеты приносите!

Посетителю ничего не оставалось, как покинуть кабинет несговорчивого редактора. Он вышел на улицу, привалился ненадолго к стене и тяжело выдохнул, как будто этот отказ разбил ему сердце, не меньше! Прохожие на него поглядывали, поскольку в этом захудалом городишке незнакомцы были редкостью, а уж такие и подавно.

Мужчина был хорошо одет: из-под добротного плаща с откинутым капюшоном выглядывала золотом расшитая куртка, из-под которой, в свою очередь, виднелась издевательски белая для этого изгаженного пылью и нищетой места рубашка с тонким кружевным воротником; высокие сапоги, не иначе как в столице стачанные (такой кожи в захолустье днём с огнём не сыщешь!), и пояс с прикреплённым к нему увесистым кошельком дополняли картину. Мужчина был сухощав и подтянут, выправка выдавала в нём человека военного, да ещё и благородного происхождения, потому как не могло быть такое величавое лицо у простолюдина: правильное, с острыми скулами и подбородком, с бровями вразлёт, с красивыми глазами редкого в этих местах янтарного оттенка. А ведь у него ещё и волосы были того же цвета, что и глаза, и кончики ушей немного заострены — точно заезжий, поди-ка из соседнего королевства! В общем, персонаж во всех смыслах примечательный, и не пялиться на него было просто невозможно.

Мужчине явно не понравилось, что на него глазеют зеваки. Он накинул на голову капюшон и быстрым шагом пошёл вниз по улице, иногда всё так же клацая зубами в досаде. А ведь он сюда такой путь проделал и всё зазря! Это был уже третий городишко, в котором ему отказали, и надежды на благополучный исход дела оставалось всё меньше.

У первого же столба мужчина остановился, будто собираясь последовать совету редактора, потом рассерженно клацнул зубами, скомкал объявление, зашвырнул его куда подальше и отправился к ближайшей таверне.

Наблюдавший за ним уже давненько человек в грязновато-серого цвета плаще с надвинутым на лицо капюшоном — так глубоко надвинут, что и лица не разглядеть, лишь поблескивают из темноты настоящими сапфирами глаза — по-кошачьи проворно метнулся к канаве, выудил оттуда скомканную бумагу, развернул её, чтобы прочесть, издал невнятное восклицание, как будто содержимое записки его удивило или по крайней мере позабавило, и поспешил окликнуть уходящего:

— Подожди, господин хороший!

Тот обернулся, сурово смерил незнакомца взглядом и, решив, что это какой-то проходимец, сделал такой жест рукой, точно гнал от себя назойливое насекомое. Человека в капюшоне подобное обращение ничуть не смутило, он подошёл и спросил:

— Так ты, господин хороший, рыцаря подыскиваешь?

— Допустим, — ровно ответил мужчина, — да что тебе до этого?

Вместо ответа незнакомец локтем приподнял полу плаща, и стало видно, что одет он в доспехи — видавшие виды, но всё-таки доспехи — и что чресла его препоясаны мечом в потёртых кожаных ножнах, несомненно некогда имевших достойный вид. Должно быть, из обедневших рыцарей, коих по королевствам скитается превеликое множество.

— Хм, так ты рыцарь?

— И возьмусь за любую работёнку, — охотливо подтвердил человек в капюшоне, звучно хлопнув себя рукой по латам.

Мужчина вскинул брови. Рука-то была явно не рыцарская: слишком тонкое запястье, слишком длинные пальцы, слишком нежная для человека меча кожа…

— И во сколько же ты, господин рыцарь, мне обойдёшься? — всё же спросил мужчина, поскольку других вариантов у него просто-напросто не осталось.

— Если накормишь меня, господин хороший, так я тебя выслушаю, — живо ответил назвавшийся рыцарем, — а уж там поглядим. Опасная, поди, работёнка-то?

— Ещё какая опасная… — пробормотал мужчина и повёл плечами, вдруг ощутив промозглый, пробирающий до самых костей холод (а на деле это ветерком дунуло). — Хорошо, идём со мной.

Они пришли в таверну, в этот час ещё пустующую, взгромоздились за неудобный, рассохшийся от времени стол, покрытый следами былых «сражений» с посетителями, и мужчина приказал принести для потенциального работника еды и вина, себе взял только кружку эля. Назвавшийся рыцарем, не снимая капюшона, жадно накинулся на еду и в один присест прикончил и жаркое и овощное, и вино до последней капли допил, хотя съедать всё подчистую считалось в здешних местах дурным тоном. Либо уж совсем оголодал, либо тоже заезжий и с местными обычаями не знакомый.

— Что ж, господин хороший, — сказал назвавшийся рыцарем, переведя дух после столь сытной трапезы, — вот теперь я тебя выслушать готов. Поведай мне свою историю.

Такое витиеватое приглашение к разговору не могло не удивить, и мужчина опять подумал, что это тоже как-то не по-рыцарски: уж сколько рыцарей он перевидал на своём веку, ни один из них вежливостью не отличался! Перевелись нынче настоящие рыцари. А назвавшийся рыцарем наклонился, локти на стол поставил, всем видом показывая, что готов слушать, и глазами из-под капюшона сапфирово сверкнул:

— Предположить осмелюсь, что придётся спасать принцессу от дракона?

Мужчина вздохнул и исправил:

— Дракона от принцессы.

— О… — только и сказал в ответ незнакомец, хотя, несомненно, подобное заявление было из ряда вон выходящее.

— Начиналось-то как обычно, — между тем заговорил мужчина, — похитил принцессу, заточил в башне…

Назвавшийся рыцарем вскочил из-за стола, опрокидывая стул, хлопнул ладонями по столешнице, подаваясь всем телом вперёд, и с нескрываемым восторгом воскликнул:

— Так ты дракон, господин хороший?!

Мужчина шикнул на него, а сам удивился, что рыцарь так быстро догадался.

— Так и есть, дракон из Серой Башни, — подтвердил он.

Незнакомец ничем не показал, что это название ему знакомо, и Дракон уверился, что рыцарь точно не из этих мест: о Серой Башне знали как минимум в двух соседних королевствах, — забрёл невесть откуда. Рыцарь сел обратно, но усидеть спокойно не мог, всё время ёрзал, настолько его захватило сделанное им открытие.

— Драконы нынче редкость, — проговорил он, как будто оправдываясь, хотя причин на то и не было.

— Как и рыцари, — кивнул Дракон. И назвавшийся рыцарем вздрогнул.

— Так что же пошло не так с принцессой? — продолжил расспрашивать незнакомец, пытаясь скрыть за расспросами волнение или помешать Дракону начать задавать вопросы. Как ни посмотри, а подозрительно.

— Вздорная попалась. — Дракон поморщился и опять как-то зябко повёл плечами. — Никак не сладить: всё не то и всё не так… и меня из моей же башни выставила.

Назвавшийся рыцарем только присвистнул и подумал, что принцесса, должно быть, бой-баба: выжить дракона из башни — такое не всякому рыцарю по силам, куда уж принцессам!

— А родителям вернуть?

— Пробовал. Не берут обратно, — устало признался Дракон. — Видно, на седьмом небе от счастья, что отделались.

— А силой из башни выдворить? — опять предложил назвавшийся рыцарем.

Мужчина неодобрительно на него воззрился, и незнакомец понял, что Дракон — высоких моральных принципов и руку на женщину никогда не поднимет. По-рыцарски прямо, ничего не скажешь. Назвавшийся рыцарем помолчал, раздумывая, и решительно сказал:

— Хорошо, господин дракон, берусь тебе помочь. Есть у меня кое-какая мыслишка, так, верно, и сработает.

— А награда? — осведомился Дракон, поджав губы. Ведь хорошо же известно, что драконы скупы и даже жадны, когда дело касается сокровищ.

— Правда ли, господин дракон, что у каждого дракона есть собственная сокровищница? — вместо ответа спросил назвавшийся рыцарем.

Мужчина неохотно подтвердил.

— Так вот, в качестве оплаты… разрешишь взять любую вещь из твоей сокровищницы, какую ни пожелаю, — поставил условие незнакомец.

Дракон засомневался. С одной стороны, жалко было давать такое обещание. В сокровищнице хранилось много ценных артефактов, каждый из которых можно было считать уникальным. Дракон все их знал наперечёт, как и истории, с ними связанные, и расставаться хотя бы и с одним из них не желал. Конечно, было там и золото, но кто знает, что выберет этот странный, не похожий на прочих рыцарь? А с другой стороны, башню-то захватила принцесса, без помощи рыцаря никак не обойтись. Дракон скорчил досадливую гримасу, клацнул несколько раз зубами сам на себя и выдавил обещание:

— Хорошо, даю слово, что возьмёшь любую вещь из сокровищницы, какую ни пожелаешь, и препятствий тому чинить никаких не буду.

Они пожали друг другу руки, и на этом сделку можно было считать состоявшейся.

— Что ж, господин дракон, — весело сказал назвавшийся рыцарем, — пора и в путь. Далеко ли твоя башня?

— Нездешний, — уверился Дракон.

Незнакомец, кажется, смутился, но подтвердил:

— Из Тридевятого королевства. Странствующий… рыцарь я.

Мужчина про себя эту заминку подметил, а вслух спросил:

— А лошадь твоя где?

Назвавшийся рыцарем промямлил, что лошадь пришлось продать, дабы не помереть с голоду: рыцарям в таком захолустье работы не найдётся. Про оруженосца Дракон и вовсе спрашивать не стал: какой уж там оруженосец, если рыцарь едва концы с концами сводит!

— Следуй за мной, — велел Дракон и первым покинул таверну.

Назвавшийся рыцарем поспешил следом, стараясь подстроиться под широкий шаг нанимателя. А Дракон шёл и шёл, даже не оглядываясь, как будто его мало заботило, что рыцарь мог отстать. Шёл он уверенно, то и дело заворачивая за угол или ныряя в полутёмные проулки, но у назвавшегося рыцарем отчего-то сложилось впечатление, что Дракон просто кружит по городу, с какой целью — неизвестно, но непременно выбирая самые заковыристые местечки и ходы. Впору насторожиться, так что вопрос задался сам собой:

— А не заблудился ли ты, господин дракон?

Дракон на ходу полуобернулся, по-прежнему неодобрительно и даже сурово на спутника взглянул и назидательно произнёс, будто ребёнка отчитывал:

— Драконы заблудиться не могут. Неужели, господин рыцарь, ты этого не знаешь?

Назвавшийся рыцарем прошамкал что-то невразумительное, тем самым лишь упрочив подозрения Дракона.

А они между тем уже выбрались на пустырь, по которому уныло мельтешило перекати-поле, подпрыгивая на кочках при каждом дуновении накатывающего то и дело с севера ветерка. Тут уже подозрения возникли у назвавшегося рыцарем: что им делать на пустыре, когда Дракон обещался отвести его к Серой Башне? Он ватной рукой нащупал на поясе меч и пролепетал:

— Что же это за место, господин дракон?

Дракон прошёл вперёд, остановился в самом центре пустыря и обернулся:

— Далековато идти будет, дорога не меньше месяца займёт, так что полетим.

— «Полетим»? — растерянно переспросил назвавшийся рыцарем.

А сам заметил, что от Дракона во все стороны разлетаются блестящие искры, похожие на капли первой росы и на солнечные всполохи одновременно. Мужчина простёр руку в сторону, ловко подхватывая край плаща и вытягивая его так, что тот натянулся парусом, на каблуках поворотился вокруг своей оси и… оборотился драконом. И каким драконом! Ничего более прекрасного и одновременно ужасающего назвавшийся рыцарем в жизни не видел! Дух у него захватило, и он ошеломлённо выдохнул.

Дракон сиял всеми красками осеннего леса: чешуя сверкала багрянцем раскидистых клёнов, переливалась зеленью не знающих осеннего трепета лиственниц, поигрывала сочными оранжевыми огоньками спелой рябины, плавилась янтарём полуденного солнца и дышала сероватой сенью вековых дубов; рога были покрыты мхом, выгоревшим за лето и поблескивающим золотыми крупинками, крылья — как лапы величавых елей, едва тронутых первым осенним туманом, и вены по ним раскинулись сетью дремлющих в ожидании первых заморозков рек; хвост вился горной цепью, в янтарных глазах сияла мудрость.

— Взбирайся ко мне на спину, — велел Дракон, не произнеся ни слова. Видно, телепатически.

Назвавшийся рыцарем опомнился и как-то уж слишком проворно для рыцаря взобрался на дракона, устраиваясь как раз позади рогов. Веса его Дракон не почувствовал, как если бы ему на спину опустилась птичка или всего лишь пёрышко. И это-то и было странно: доспехи, как правило, весили немало, рыцаря на лошадь впятером подсаживали, если опрокидывался — сам подняться не мог, куда уж там прыгать кузнечиком по драконовой спине! Что и говорить, престранный рыцарь ему попался!

Дракон расправил крылья, по воздуху прокатился стон рассекаемого ими пространства, взвились клубы пыли, атолловыми облаками вскружились вокруг — разительная мощь! Назвавшийся рыцарем едва усидел: его бы сдуло, да он уцепился за чешую у рогов дракона (там она кудрявилась и торчала в разные стороны).

— Не щиплись, — недовольно сказал Дракон.

Он взмахнул крыльями, отрываясь от земли, и легко поднялся выше крыш, выше шпилей, выше самых высоких башен — всего лишь за два взмаха! — вильнул хвостом, выбирая направление, и поднялся выше облаков, разорвав их в клочья, как умело пущенная стрела. У назвавшегося рыцарем закружилась голова, но это было ничто по сравнению с полученными впечатлениями. Увидеть мир с высоты драконьего полёта — никто из простых смертных о таком и мечтать не мог! Внизу проносились города, похожие на разноцветный платок, мелькали частоколы еловых лесов, катились волнами луговые травы. Суетливыми мурашами казались работающие на полях люди, бурные реки — всего лишь ниточками, разбросанными по камням.

Налетел ветер, ударил в лицо, и капюшон слетел с головы назвавшегося рыцарем. Рассыпалось по плечам золотое сияние волос, ещё ярче сияли от восторга сапфировые глаза, и уж теперь точно впору было усомниться в его рыцарском происхождении. Он был слишком молод для рыцаря, даже юн, скорее уж оруженосец. И то вряд ли: таких держать пажами при монарших особах, а не в конюшнях. Да и щуплый для оруженосца-то: вряд ли меч или копьё поднимет.

Юноша зажмурился, с удовольствием подставляя лицо ветру, и раскинул руки, рискуя свалиться при особенно крутом манёвре. Дракон про себя усмехнулся: рыцарь или не рыцарь, а личность интересная, и разгадать его — всё равно что очередную драгоценность себе в сокровищницу получить. Драконы любят загадки. Он взмахнул крыльями, набирая скорость, и стрелой понёсся вперёд, сквозь облака, оставляя позади туманные фейерверки.

На подлёте к Серой Башне (а так называлась не только сама башня, но и весь край, которым владел Дракон) он сбавил скорость и спланировал ниже облаков, и теперь летел над деревьями, лавируя между особенно высокими верхушками. Лес кончился — начались заливные луга, и даже на такой высоте чудился назвавшемуся рыцарем их терпкий, сочный травяной аромат. Кончились луга — начались возделанные поля, разноцветные, будто вырезанные клочками из пёстрой ткани и разбросанные по земле.

Дракон спустился ещё ниже, на два человеческих роста, и полетел наискось, срезая возделанный край по диагонали, пшеница пошла волнами от создаваемого им ветра. Крестьяне, работавшие на полях, поднимали головы, но не разбегались, как это обычно бывало при появлении в мирных краях драконов, — видно, привычны к таким полётам.

А вот показалась и Серая Башня, из серых камней сложенная и упирающаяся шестиугольной верхушкой прямо в облака. Но бойницы были широки для башни, скорее уж оконца, а не бойницы. А ещё возле башни теснились пристройки, конюшня и хлев, и небольшой клочок земли вокруг был огорожен плетёной изгородью и возделан: шелестела кукуруза, вилась по земле фасоль, торчал стрелками лук… Не говоря уже о двух вбитых в землю сваях с протянутой между ними верёвкой для сушки белья и бродящих по этому импровизированному дворику клохчущих пёстрых курах с вихрастыми голенями. Пастораль в чистом виде!

К башне Дракон не полетел, выбрал место для посадки чуть дальше, посреди выжженного солнцем и палами поля, где редкими зелёными столбиками торчали первые всходы не то просто травы, не то какой-то зерновой. Назвавшийся рыцарем едва успел соскочить, как Дракон вновь оборотился человеком, оправил плащ на плечах и стряхнул с волос тающие колдовские искры.

— Вот и прибыли, — без особой радости заключил Дракон, простирая вперёд руку и четырьмя пальцами указывая в сторону башни.

Юноша заслонился ладонью от солнца, огляделся по сторонам. От земли веяло тёплым духом, его рассеивал вокруг такой же тёплый ветерок, и было непривычно спокойно на душе, не то что в городе! Назвавшийся рыцарем набрал полную грудь воздуха, с удовольствием выдохнул и весело посмотрел на Дракона:

— Что ж, господин дракон, пора бы и делом заняться!

Дракон его оптимизма не разделял, но всё же пошёл вместе с юношей к Серой Башне.

— И какой план? — спросил он.

— М-м-м, — промурлыкал назвавшийся рыцарем, — для начала нужно на принцессу взглянуть, а уж там само собой что-нибудь придумается.

И такое заявление уверенности в благополучном исходе всего предприятия точно не прибавляло!

Они дошли до башни, лошади в конюшне зафыркали, заволновались, почуяв хозяина. Дракон воспользовался калиткой, назвавшийся рыцарем легко перемахнул через ограду, доспехи загрохотали. «Великоваты?» — подумалось Дракону.

Пока Дракон отвлёкся на лошадей, юноша разглядывал саму башню. Построена она была точно не одно столетие назад, но сохранилась хорошо, а вернее, за ней хорошо присматривали: кое-где на камнях проглядывала свежая, не иначе как несколько лет назад прилепленная штукатурка, некоторые и вовсе были заменены новыми, ещё не тронутыми мхом и временем булыжниками. А вот дверь, пожалуй, удивляла. Назвавшийся рыцарем полагал, что вход в жилище, а уж тем более в сокровищницу дракона должен быть как минимум каменный, под три тонны, чтобы всяким проходимцам и в голову не пришло попробовать туда пробраться, не говоря уже о рыцарях, бросающих вызов драконам, или о рати ополоумевших от алчности и мечтающих завладеть сокровищами королей. Ан нет, дверь самая обычная, деревянная, и проломить такую можно было даже не тараном, а и вовсе хорошим пинком. Беспечность владельца или хорошо продуманная ловушка? Во всяком случае, назвавшийся рыцарем поперёк дракона бы в башню не полез, это уж точно, так что подождал, пока Дракон подойдёт, и только потом постучал в дверь (та оказалась заперта изнутри).

— Ничего хорошего из этого не выйдет, — предрёк Дракон.

За дверью загрохотало (назвавшийся рыцарем верно предположил, что дверь запиралась засовом), и на пороге башни появилась принцесса. Одного взгляда на неё юноше хватило, чтобы понять, что это за птица. Девушка была крепкая, веснушчатая, волосы её кудрявились точь-в-точь как пучок петрушки, и сладить с такой наверняка сложно было: тут или силой выдворить (не вариант: Дракона злить не стоило), или хитростью — простые уговоры и увещевания не помогут. На принцессу в истинном смысле этого слова она мало походила, скорее на разбойницу, так что в её «вздорности», если верить словам Дракона, сомневаться не приходилось. Девушка сердито воззрилась на объявившихся «гостей» и хмыкнула в сторону Дракона:

— Теперь подкрепление привёл? Не выйдет, и шагу из башни не сделаю!

Дракон уныло клацнул зубами, а назвавшийся рыцарем повеселел: теперь он точно знал, что делать! Он отвесил церемонный поклон и воскликнул:

— Что ты, что ты, прекрасная принцесса! С господином драконом я случайно встретился, когда тебя искал.

— Меня искал? — подозрительно переспросила принцесса. Уж точно ей польстило, что её назвали «прекрасной принцессой», хотя она и пыталась это скрыть.

— Меня твой отец прислал, прекрасная принцесса, — сообщил юноша, отвешивая ещё один поклон, вычурнее прежнего.

— Домой не вернусь! — отрезала девушка.

Но назвавшегося рыцарем это ничуть не смутило, и он единым духом протараторил:

— Возвращать домой мне тебя и не приказано. Король, отец твой, повелел поведать тебе, что приехал к воротам королевства рыцарь в сияющих доспехах и затребовал руку прекрасной принцессы Флёрганы. Что поделать королю, отцу твоему? Так и так, мол, принцессу похитил дракон, а она возвращаться отказывается, никого и слушать не желает, ибо своенравна принцесса. Что же рыцарь? Сел он возле ворот замка и сказал, что восвояси до тех пор не отправится, покуда принцесса домой не вернётся, ибо намерения его как гранит, из которого стены королевского замка выложены…

У Дракона глаза округлились на эту тираду. Выдумывал назвавшийся рыцарем складно, но сам Дракон ни за что бы не поверил в такую историю. Однако же подметил Дракон, что юноша назвал принцессу по имени, а откуда ему знать, как зовут принцессу? Сам Дракон об этом не упоминал, а назвавшийся рыцарем и не расспрашивал.

Принцесса, как и полагал Дракон, на эти слова только хмыкнула, — вероятно, собиралась сказать, что такой чуши вовек не слыхивала, — но назвавшийся рыцарем ей и полслова не дал вставить и, немного возвысив голос, дабы обратить внимание на важность последнего замечания, добавил:

— А потом снял рыцарь шлем, и все увидели, что рыцарь — не кто иной, как Голденхарт из Тридевятого королевства.

— Что?! — воскликнула девушка, и лицо её покрылось пятнами. — Неужели сам Голденхарт? Тот, кто солнце может затмить красотой?

И Дракон понял, что принцесса почему-то на уловку попалась. Сам Дракон ни о каком Голденхарте не слышал, но, полагается, такой существовал и был пределом мечтаний даже и вздорной принцессы, как Флёргана.

Юноша же поклонился и подтвердил:

— Он самый.

Флёргана… захлопнула дверь. Дракон тяжко выдохнул, но назвавшийся рыцарем довольно улыбнулся:

— Можно считать, что дело сделано.

— Нет ведь никакого рыцаря в сияющих доспехах? — на всякий случай спросил мужчина.

— А безо лжи никак не обойтись, — промурлыкал юноша. — Не успеешь до трёх сосчитать, господин дракон, как снова окажешься хозяином собственной башни!

Дракон с сомнением покачал головой, но тут дверь башни распахнулась вторично, из неё пулей вылетела принцесса, уже собравшаяся в дорогу, бесцеремонно отвязала одну из лошадей, и скоро и след её простыл, клубилась только пыль от лошадиных копыт по просёлочной.

Назвавшийся рыцарем подошёл к распахнутой двери и со всем старанием Дракону поклонился, как будто говоря: выполнена, мол, работёнка-то, пожалуй в башню. Дракон раздумывать не стал, назвавшийся рыцарем вошёл следом, и они заперли дверь на засов.

— А ну как вернётся обратно? — поморщился Дракон, разглядывая засов, как будто сомневаясь в его прочности.

— Ну, господин дракон, не впустить принцессу ведь легче, чем выдворить? — Юношу, похоже, дальнейшая судьба принцессы мало волновала.

Мужчина проверил засов ещё раз и велел:

— Следуй за мной.

Пора было выполнять свою часть сделки, и Дракон повёл юношу в сокровищницу. Тот не скрывал, что башня изнутри его заинтересовала, несмотря на царящий повсюду беспорядок. Но в том вины Дракона не было: беспорядок устроила принцесса, прибираться за собой не приученная и к работе не привыкшая. Дракон с неудовольствием подумал, что немало времени потеряет, пока всё по местам расставит.

Голова у назвавшегося рыцарем вертелась, как у совы: хотелось разглядеть всё и сразу, ничего не упустить.

Внизу, как вошли, был просторный зал с большим деревянным столом — трапезная, как и полагалось в замках. В противоположных сторонах — две двери, одна точно на кухню, другая — неизвестно куда, но можно предположить, что в подвал или в погреб: должен же Дракон хранить где-то съестное? Никаких изысков: ни звериных шкур на полу, ни картин в золотых рамах, — словом, ничего, что можно счесть роскошью. Назвавшийся рыцарем даже подумал, что Дракон живёт весьма скромно и впору усомниться в наличии у него сокровищницы. Хотя о бедных драконах ещё никто никогда не слышал.

В темноте северного угла начиналась лестница, довольно узкая и крутая, закрученная в спираль, без перил. Юноша заглянул наверх и убедился, что на каждом пролёте — по одной боковой двери, а этажей в башне семь, не считая самого верхнего, который разглядеть уже не удалось. Веяло сквозняком, но не было того затхлого, промозглого духа, каким наполнены обычно древние замки.

— Сюда, — произнёс Дракон, открывая вторую дверь.

За ней оказалась ещё одна лестница, на этот раз обычная, с выщербленными каменными ступенями, ведущая куда-то вниз. Проход был узковат, так что назвавшийся рыцарем шёл чуть позади Дракона и гадал, насколько глубоко под землю уходит башня. Лестница вывела их в подземный зал, испещрённый боковыми ходами (не меньше десятка!); на некоторых были двери, некоторые зияли тёмными провалами. Случись заблудиться тут — сгинешь! Юноша невольно поёжился и постарался не отставать от Дракона, а тот раскрыл одну из дверей и шагнул в неё. И снова длинная лестница — назвавшийся рыцарем потерял счёт ступеням на втором десятке — и ещё один зал-лабиринт с несколькими провалами-ходами. Дракон свернул в крайний левый, юноша — за ним, и они оба неожиданно оказались в хорошо освещённом зале, но светились не свечи и не факелы — светились несметные сокровища, коими зал был наполнен доверху.

Драконья сокровищница поражала воображение. Не одно столетие она наполнялась, это уж точно: алмазные венцы древних королей, сияющие рубинами скипетры, жемчужные нити ожерелий, россыпи драгоценных камней причудливой огранки, тяжёлые золотые браслеты в виде драконов и змей, кольца с необыкновенно крупными сапфирами и изумрудами, а монет — так и вовсе не счесть!

Назвавшийся рыцарем принялся бродить по залу, то и дело подбирая и тут же роняя драгоценности, чтобы подобрать и выронить что-то ещё. Дракон наблюдал за ним вполглаза и, честно говоря, ждал, что рыцарь лишится рассудка, захваченный алчностью, как это прежде бывало: взять что-то одно означало бы оставить всё остальное, а подобный выбор не под силу жалким людишкам. Но он никак не ожидал увидеть, что золото не имеет никакой власти над юношей. Тот подбирал драгоценности… всего лишь чтобы их рассмотреть, они его нисколько не волновали. По его взгляду Дракон понял, что рыцарь совершенно равнодушен к золоту. Его больше интересовала форма вещей, а не их ценность, ведь он выбирал самые красивые, каким-то невероятным образом угадывая те, что нравились и Дракону.

— Сколько же тут замечательных вещей! — восхищённо воскликнул назвавшийся рыцарем, поворотившись к Дракону.

— Не выбрал ещё? — отозвался тот, несколько растерянный своим открытием.

— Трудная задачка, — с улыбкой покачал головой юноша, но Дракон отчего-то подумал, что тот уже знает, что выбрать, просто медлит, желая насладиться видом сокровищ подольше.

— Не труднее, чем спасти дракона от принцессы, — парировал мужчина, и назвавшийся рыцарем засмеялся. — Вижу, цену золоту ты знаешь. Любая из этих вещей стоит полкоролевства, выбирай.

— Что ж, тогда в качестве оплаты я возьму вот это.

— Всего лишь лютню? — не поверил своим ушам Дракон.

Как ни посмотри, а лютня эта по всем статьям проигрывала прочим драгоценностям: самого простого дерева, потрёпанная временем и забвением, с растянутыми струнами, всего-то и ценности — что несколько сапфировых вкраплений по потускневшему боку. Но юноша смотрел на неё так, словно ей цены не было.

— Уверен? — с сомнением уточнил Дракон. — За такую безделушку много не выручишь.

— Не всё в мире золотом измеряется, господин дракон, — ответил назвавшийся рыцарем, любовно поглаживая лютню.

Подозрения Дракона лишь упрочились, но он их пока не озвучил, сказал только:

— Что ж, воля твоя. Не откажешься ли пропустить по стаканчику за удачный исход дела?

— С превеликим удовольствием, — согласился тот.

Они вернулись в трапезную, причём Дракон по дороге нырнул в один из боковых проходов и вышел оттуда уже с бутылкой вина, несомненно порядочной выдержки, поскольку стекло давно покрылось водным камнем и потускнело, а ещё завернул на кухню, чтобы захватить кубки. Юноша между тем примостился в углу стола и пытался подтянуть струны на лютне. Делал он это умело, со знанием дела, иногда трогая струны и проверяя их звучание. Дракон решил, что больше нет смысла придерживать при себе подозрения насчёт истинности рыцаря, поэтому спросил прямо:

— Как ни посмотри, а ты ведь не рыцарь, верно?

Назвавшийся рыцарем тихо засмеялся, тут же приложил кулак к губам, скрывая этот смех, и поднялся из-за стола, стягивая с себя скрывавший его до этого момента плащ. А без плаща стало видно, что доспехи ему велики, точно с чужого плеча.

— Так и есть, господин дракон, — подтвердил он, снимая доспехи и кланяясь. — Не рыцарь, а всего лишь бродячий менестрель. Странствую по королевствам, сочиняю песни…

— Менестрель без лютни? — усмехнулся Дракон.

— Разбойники отобрали, — со вздохом объяснил менестрель. — И золото забрали, но больше лютню жалко. А по дороге наткнулся на рыцаря, вот и… позаимствовал доспехи. Рыцарем и безопаснее, и подзаработать можно. Правда, — тут он усмехнулся и вытащил из ножен меч, а тот оказался ржавым и сломанным, — рыцарь-то подкачал. Такого и даром не возьмут, не то что уж нанимать! Разве от полного отчаяния. Да и не на всякую работу гожусь, — добавил он, глядя на свои руки и с сожалением качая головой. — Думал уж, что с голоду помру! А тут ты, господин дракон, подвернулся. Что обманул — так прости, да только разве нанял бы ты меня, если бы я прежде правду сказал?

Раздался хлопок (это Дракон откупорил бутылку), по залу потянуло горьковатым духом, забулькало в кубках вино, и мужчина промолвил:

— Голова у тебя работает, господин менестрель, так что жаловаться не на что. От принцессы-то ты меня избавил. Однако же… почему именно меня выбрал?

Менестрель вынул из-за пазухи помятую бумажку, разложил на столе, разгладил ладонью (а это было то самое объявление, что Дракон в сердцах выкинул).

— Да вот подумалось, что человек, который такое написал, непременно должен примечательным оказаться. — И юноша звонко засмеялся.

К слову, написано там было: «Отдам принцессу в хорошие руки». И ещё насчёт найма рыцаря.

Дракон придвинул ему кубок, поднял свой:

— Как бы то ни было, неизмеримо тебе благодарен, что вернул мне башню.

Менестрель пригубил, поморщился: вино было такое крепкое, что скулы свело. Зато кровь немного разыгралась в венах, и на лице юноши появился румянец. Впрочем, от второго кубка менестрель отказался. Дракону вино, кажется, было нипочём.

— А в качестве извинений за обман мой, господин дракон, сыграю я тебе песню, — объявил менестрель, берясь за лютню.

Дракон облокотился на стол и слушал. Давно уже в его башне не звучало песен! Пел менестрель хорошо, играючи выводил голосом соловьиные трели, умело подыгрывая себе на лютне; казалось, веки сами собой потяжелели — так и норовили закрыться! А на душе так спокойно стало, как будто не сидел Дракон сейчас за столом, а летел под облаками, наслаждаясь тёплым ветерком и солнечными всплесками.

Мужчина мотнул головой, отгоняя дремоту, и счёл нужным похвалить менестреля:

— Такие хорошие песни век бы слушать — и не наслушаться.

Менестрель отложил лютню и тотчас же сказал, как будто только и ждал этих слов:

— А не позволишь ли, господин дракон, пожить у тебя в башне? Отдохнул бы я немного от странствий, а за гостеприимство готов расплатиться песнями.

Дракон, поразмыслив, согласился. Сапфировые глаза менестреля опасно вспыхнули, но этот блеск затерялся в полумраке зала и остался незамеченным.

Дракон из Серой Башни и менестрель. О чистоте и суевериях

— Не позволишь ли мне остаться? Отдохнул бы я немного от странствий, а за гостеприимство готов расплатиться песнями. Знаю я их немало, мог бы развеять твою скуку, господин дракон, — предложил менестрель.

Дракон согласился не сразу. Работу менестрель выполнил, награду получил, а стало быть, спроса с Дракона никакого: может делать что пожелает, хоть прямо сейчас менестреля за порог выставить, и никто его в том упрекнуть не сможет. А с другой стороны, в воздухе уже чудится осень, а осенние вечера тоскливые, и лучше бы их коротать не в одиночестве, а в компании, за кубком вина и весёлою песней.

Менестрель эти сомнения подметил и поспешил добавить:

— Сожитель из меня неприхотливый: хоть репой корми, да было бы где голову преклонить. А наскучу — так выгонишь.

Непритязательность, действительно, выдавала в нём человека бродячего. И Дракон позволил менестрелю остаться.

— Жить будешь… — Дракон поразмыслил и предложил: — Сам выберешь где.

И он хотел было добавить, что выбирать менестрель может изо всех комнат, кроме той, что на четвёртом пролёте.

— Я уже выбрал, — возразил юноша и прямиком направился к лестнице.

Дракон торопливо предостерёг, что лестница коварна и не стоит бежать по ней сломя голову, но менестрель это предупреждение пропустил мимо ушей и легко взлетел по ступеням, иногда придерживаясь ладонью за стену (перил на лестнице не было) и безошибочно перепрыгивая через особо ветхие и ненадёжные ступеньки, хотя различить что-нибудь в полумраке было весьма сложно. Дракон зря волновался: четвёртый пролёт юношу нисколько не заинтересовал, он поднимался выше.

«Не мог же он выбрать…» — подумалось Дракону, и он поспешил следом, перешагивая сразу через несколько ступеней, чтобы нагнать менестреля.

Менестрель взобрался на самый верх, подёргал дверь чердака (та оказалась заперта) и поворотился к Дракону со словами:

— Здесь и буду жить, если позволишь.

Тут он заметил, что Дракон, кажется, совсем не в восторге от этого выбора, — во всяком случае, лицо того вытянулось, а рот сложился в узкую ниточку, — и осторожно уточнил:

— Или почему-то нельзя, господин дракон?

— Почему именно здесь? — спросил Дракон.

— Отопрёшь — так скажу, — с улыбкой пообещал менестрель.

Дракон помедлил (он не открывал эту дверь уже лет пятьдесят), вынул из кармана ключ и вставил его в замочную скважину. Раздался скрип, ключ натужно хрустнул, но всё-таки повернулся, а менестрель подумал, что замок заржавел. Петли, впрочем, тоже: дверь открылась с трудом, Дракону даже пришлось налечь плечом. Вот только это оказался вовсе не чердак, а вполне себе жилая комнатушка, хотя сразу видно было, что ей долгое время не пользовались: накрытая вылинявшим от солнца покрывалом кровать, тощий долговязый шкаф, запыленное зеркало на стене, изъеденный молью ковёр под ногами…

— Почему именно здесь? — повторил Дракон, болезненно обводя взглядом комнату.

Менестрель подскочил к окну, сдёрнул ветхие занавески и распахнул ставни. В комнатёнку хлынул вечерний свет, споткнулся о Дракона и откатился обратно, расплёскиваясь по полу и забираясь на стены. А юноша опёрся ладонями о подоконник, перегнулся, рискуя вывалиться из окна, и воскликнул:

— Потому что вид-то отсюда замечательный!

Он засмеялся, зажмурился ненадолго, наслаждаясь поцелуем ветерка, потому и не заметил, что с Драконом творится что-то неладное.

Дракон вдруг побледнел, накрыл ладонью правую сторону лица. Зрачки его вытянулись и стали вертикальными, как у змеи. Всё будто погрузилось в туман, расплылось перед глазами — припомнилось то, что намеренно было забыто, похоронено глубоко в памяти. Силуэт менестреля расплылся, перевоплотился в фигуру девушки, которая поворотилась от окна и что-то говорила. Слов мужчина не слышал или не понимал, но точно знал каким-то шестым драконьим чувством: это те же слова, что только что произнёс менестрель, — потому и вспомнилось. Золотое сияние волос ослепляло. Дракон сдвинул ладонь, чтобы накрыть и второй глаз и избавиться от наваждения.

— Что такое, господин дракон? — с тревогой спросил менестрель, который в этот самый момент обернулся и увидел, что на Драконе лица нет.

С его голосом чары рассеялись. Мужчина провёл рукой по лбу, окинул комнатушку прежним болезненным взглядом и тоже подошёл к окну, кладя ладони на подоконник и выглядывая в вечернее небо, полыхающее закатным солнцем.

— Да, вид отсюда замечательный… — пробормотал он.

В его взгляде менестрелю почудилась затаённая грусть, и как-то неловко стало: её причиной мог невольно оказаться он сам.

— Если нельзя, так скажи, — поспешил сказать юноша. — Мне любой угол сгодится.

Дракон покачал головой, положил ключ на подоконник и, прежде чем уйти, сказал:

— Не обращай внимания, господин менестрель, с тобой это никак не связано. Раз выбрал эту, так и будет твоей. Ночью только по башне не броди. Завтра тебе всё покажу, а покуда — приятных снов.

«И что бы всё это значило?» — озадачился менестрель.

Дракон же, спустившись на несколько пролётов вниз, у четвёртого помедлил, упёрся лбом в дверь и выдохнул:

— И почему он должен быть на неё похож? Как же он на неё похож!

Постояв так немного, Дракон отправился в свою комнату, что как раз над трапезной, на первом пролёте. В ней не было даже окна, вообще ничего не было, кроме массивного дубового кресла, а скорее — трона с высокой, причудливо вырезанной спинкой, похожей на первые всходы лесного папоротника; а стены были исполосованы глубокими царапинами, расходящимися в разные стороны, но точно не узорными: так мог бы зверь располосовать клетку в припадке ярости или отчаяния. Дракон тяжело опустился на трон и закрыл глаза.

Что до менестреля, то он устроился вполне сносно, расстелив поверх линялых покрывал собственный плащ. А прежде проверил шкаф, обнаружил там ворох платьев и предположил, что некогда на чердаке жила принцесса, а может, и не принцесса, но точно особа женского пола и точно очень давно: такой фасон менестрель видел лишь на картинках.

«Из этого получится достойная баллада…» — сонно подумал менестрель, нащупывая лютню и подтягивая её к себе, но сон сморил и его.

Ночь пролетела быстро — мелькнула над Серой Башней, слегка задев её краем чёрного плаща, и сгинула, уступив место утру, которое прутиком выкатило на небо солнце и погнало его на запад, мимо клубящихся туманом облаков.

А менестрель уже был на ногах. Проснулся он засветло, насквозь озябнув от забравшегося на чердак предутреннего сквозняка, и долго прыгал, похлопывая себя по плечам, чтобы согреться. Но здесь хотя бы не было росы, а если бы ночевал под открытым небом — ещё бы и промок к тому же. Так что менестрель решил, что надо бы отблагодарить Дракона за гостеприимство, и недолго думал как.

Ответ напрашивался сам собой, стоило лишь оглянуться по сторонам: в башне стараниями вздорной принцессы царил хаос, и менестрель решил навести порядок. Уж это-то он мог, так он думал; хотя прежде уборкой заниматься ему не доводилось, но он видел, как это делалось, и решил повторить. Начать точно стоило с кухни или с трапезной, как наиболее запущенных.

Юноша закатал рукава, повязал вместо фартука собственный плащ и стал разгребать пирамиду грязных кастрюль, сковородок, кубков, тарелок и кувшинов, чтобы добраться до погребённой под завалами мойки, но нечаянно вытянутая из ряда ниже вилка обрушила всю конструкцию, и посуда полетела на пол, загрохотала по камням, отдаваясь гулким эхом в каждом уголке башни. Хорошо ещё, что не стеклянная, так что ничего не разбилось, только шуму наделало.

Дракон проснулся от грохота (тут и мёртвый бы проснулся!) и выскочил из комнаты в трапезную. Спросонья ему показалось, что это заколотили в дверь или даже ударили в неё тараном. Вернулась расквитаться за обман принцесса, привела с собой отряд рыцарей и пытается захватить башню? Он метнулся к двери, думая, что будет защищаться до последнего, если придётся, но тут понял, что грохот доносится с кухни. А на кухне обнаружился менестрель, ползающий по полу и пытающийся подобрать раскатившуюся по всем углам посуду.

— Что это ты делаешь, господин менестрель? — спросил Дракон, хотя о подоплёке уже догадался.

— А, господин дракон, утречка доброго! — отозвался из-под стола юноша. — Вздумал тебе подсобить да уборку сделать, только небольшой казус приключился… — И он тихо вскрикнул, потому что ударился головой о столешницу, когда поднимался, и с виноватой улыбкой потёр саднящий затылок, ожидая, что хозяин сейчас начнёт ему выговаривать за подобное самоуправство, а главное — за неуклюжесть.

Дракон не рассердился, вопреки его ожиданиям. Он осторожно расстегнул запонки, закатал рукава до локтей — руки у него были сильные, узловатые в кистях, чувствовалась драконья мощь — и ловко переставил оставшуюся грязную посуду на стол, она даже не брякнула. Менестрель воспрянул и спросил, где взять вёдра, чтобы натаскать воды из колодца, но этого не понадобилось. Над мойкой, освобождённой от завалов, обнаружился кран, какие бывают на водокачках. Дракон нажал пару раз — и потекла вода. Юноша удивлённо приподнял брови и даже под мойку заглянул, но так и не понял, как работает эта хитроумная конструкция: ни труб, ни стоков не было, однако вода текла и пропадала в небольшом отверстии на дне мойки. Должно быть, не обошлось без чар.

Посуду мыли пучками трав, пряных и душистых, и грязь на удивление быстро отходила, хоть вода и была прямо-таки ледяная. Менестрель с сожалением посмотрел на свои руки. Они покраснели и скукожились от холода, под кожей трепетали иголочки и больно кололись в венах, но останавливаться на полпути, а уж тем более жаловаться не хотелось: сам же вызвался помогать.

— Одна беда с этими принцессами! — воскликнул он, чтобы отвлечься от озябших рук. — Надо же быть такими грязнулями!

Дракон на это только улыбнулся и промолвил, что принцессы разные бывают.

После посуды занялись столом, и менестрель подметил, что Дракон к порядку относится весьма трепетно, оттирая даже мелкие пятнышки, которые с первого раза-то и не заметишь, и непременно возвращая вещи на прежние места.

За всем этим провозились чуть ли не полдня, и менестрель чертовски устал: спина казалась деревянной, а руки такзаледенели, что пальцы перестали гнуться. Но отступать юноша не собирался и, как только покончили с полом, шагнул к лестнице со словами:

— А теперь, пожалуй, стоит…

И вот тут перед ним оказался Дракон — не подошёл, не подбежал, заслоняя лестницу и не давая пройти, а просто возник перед ним — и мягко сказал:

— Не стоит.

— Но ведь нужно… — попытался возразить менестрель.

— Не нужно, — ещё мягче запретил Дракон.

— Хотя бы ту комнату, что ты для меня отвёл, — настоял юноша.

Мужчина нахмурился, но менестрель ничуть не смутился и добавил:

— А не то разболеюсь от пыли.

На такой аргумент Дракон ничего возразить уже не смог. Люди, он знал, могли зачахнуть и от простого сквозняка, такие уж они были по природе, а Дракону вовсе не хотелось, чтобы менестрель «зачах» прежде времени.

Менестрель первым делом избавился от ковра. Свернул его и потащил на улицу, чтобы раскинуть по траве да прожарить на солнце, хотя это ковёр вряд ли спасло бы: моль в нём таких дыр понаделала, что это уже не ковёр был, а решето настоящее. Со всем остальным справиться оказалось проще: протереть от пыли зеркало, вымыть пол и убрать с кровати линялое покрывало (а быть может, и выпросить у Дракона новое). С зеркалом пришлось повозиться, поскольку пыли на него насело толщиной с палец. А вот покрывало выпрашивать не пришлось: под ним оказалось ещё одно, парчовое, и уж то было в отличном состоянии.

На этом уборку можно было считать завершённой. Юноша потянулся, похрустев плечами, и подул на руки, растирая ладони. В животе закружило голодом, жалостливо пискнуло.

— Господин менестрель! — позвал откуда-то снизу Дракон.

«Обедать будем!» — отчего-то решил менестрель и поспешил вниз, похлопывая себя по бокам, шлейф пыли тянулся за ним следом.

Дракон ждал у кухни, но на столе в трапезной по-прежнему было шаром покати. Едой и не пахло, только мокрым деревом (ещё не просохло). Менестрель решил зайти издалека:

— Славно поработали, правда, господин дракон? При таком порядке трапезничать — одно удовольствие.

Дракон покивал, но обедать предлагать не спешил.

— Только прежде нужно ещё кое-что сделать, — сказал он, как-то незаметно оттесняя менестреля к двери рядом с кухней.

— Что? — удивился юноша и тут обнаружил, что уже упёрся спиной в дверь.

— Тебе и самому вымыться не мешало бы, — предложил Дракон.

— Мне? — с долей страха воскликнул менестрель. — Да это лишнее, господин дракон. Не иначе как в прошлый четверг я в реке искупался, поскользнулся когда и упал, довольно и этого.

Дракон тяжко вздохнул. С людьми всегда было так: мыться они почему-то не любили, считали, что окунуться в реку — и того достаточно, причём прямо в одежде. А потом ещё удивлялись, когда вспыхивала и выкашивала целые королевства чёрная смерть! Но Дракон в этих вопросах был принципиален и даже занудлив и приучил своих крестьян мыться хотя бы раз в неделю (правда, не одно столетие прошло, пока ему это удалось!). Оставался только менестрель.

— Давай-ка начистоту, господин менестрель, — сказал Дракон, кладя ладонь на дверь и распахивая её. — Драконы (ты, верно, не знаешь?) очень чувствительны к запахам… да и вообще к грязи. Так что, если намерен оставаться в моей башне, уж изволь меня слушаться.

Менестрель опасливо оглянулся, лихорадочно пытаясь сообразить, как бы ему избежать экзекуции (а мытьё в ледяной воде он расценивал именно так). Комнатушка оказалась купальней, в ней стояла бронзовая ванна, наполненная водой. Дымящейся водой.

— Горячая?! — поразился менестрель, кидаясь к ванне и недоверчиво опуская в неё палец.

— Разумеется. Так что раздевайся и мойся. — Мужчина разложил пучки травы на столе, предлагая менестрелю самому выбрать, чем воспользоваться.

— Ещё и раздеваться? — заканючил юноша, но Дракон был непреклонен, и пришлось раздеться.

Он был щуплый даже для человека, и Дракону подумалось, что менестрель действительно бедствовал — одни рёбра торчали! На шее у него болтался медальон с поблескивающим сапфировым блеском камнем. Удивительно, что разбойники его не отобрали (это только если менестрель вообще говорил правду).

— А это выкинуть, — пробормотал Дракон, собирая одежду.

Менестрель, который уже собирался лезть в ванну, метнулся к нему и мёртвой хваткой вцепился в свёрток.

— Не выкидывать, только не выкидывать! — в ужасе воскликнул он. — Я её потом выстираю, только не выкидывай, господин дракон!

«С чего бы такая привязанность? — растерялся Дракон. — Или в ней есть что-то ценное?»

— Хорошо, хорошо, — сдался он, — не выкину. На верёвке развешаю, чтобы выветрилось.

Менестрель с явным облегчением вздохнул.

Дракон вышел в трапезную, разложил одежду на столе, пытаясь понять, отчего менестрель так всполошился. Платье менестреля, конечно, поизносилось за время странствований, но оно точно было не из простых: ткань добротная, прошитая золотыми шёлковыми нитями, отороченная прежде кружевами на рукавах и вороте (от кружев одни лохмотья остались, но и по остаткам видно, что ручной работы). Мужчина предположил, что менестрель прежде служил, скажем, в королевском дворце, пока за какую-нибудь провинность не был выдворен из королевства, потому и с запинкой о себе рассказывал. Должно быть, одежда дорога ему как память о былых временах, никаких других секретов не обнаружилось. Дракон покивал собственным мыслям и развешал одежду на верёвках, предварительно выбив из неё пыль.

А менестрель всё ещё раздумывал, стоит ли ему мыться или поплескать на себя водичкой да обмануть Дракона, сказав, что помылся: грязь, считалось, защищала от сглаза и порчи, да и вообще от колдунов, так что люди старались мыться как можно реже, дабы «не смыть своего счастья». С кем бы другим непременно сработало, но юноша не был уверен, что с Драконом удастся: у того был острый нюх. Да и вообще сердить лишний раз приютившего его благодетеля не хотелось. Кто знает, каков нрав у Дракона!

Менестрель поскрёб затылок, колеблясь, а потом ему пришло в голову, что с драконом точно не придётся волноваться о порче: какой в здравом уме колдун сунется в драконье логово? Эта мысль его приободрила, и он полез в воду.

Вода отдавала серой и неизвестно каким образом нагревалась, поскольку и здесь ни труб, ни печи не обнаружилось, но сидеть в ней было одно удовольствие! Менестрель окунулся с головой, вынырнул, довольно отфыркиваясь и понимая, что горячая вода махом вытравила из него промозглый дух предчувствия осени. Он воспользовался одним из пучков и хорошенько натёрся травой (ему попалась лаванда напополам с ромашкой), тело разгорячилось, кровь ещё быстрее побежала по венам, пришло приятное расслабление. Юноша выдохнул и запрокинул голову, разглядывая потолок, покрытый испариной от поднимающегося вверх пара и мелкими трещинками, выгравированными временем. Вода, потемневшая от отмывшейся с тела менестреля грязи, потихоньку остывала, и с потолка начало подкапывать. Менестрель зажмурился, потёр глаза тыльной стороной ладони и расплылся в довольной улыбке. Суеверия суевериями, но горячая вода — это что-то!

Менестрель сидел в ванне, пока вода совсем не остыла, тогда уже вылез, поглядывая на тёмную воду и удивляясь, что был таким грязным, и вытерся оставленным ему полотенцем, а поскольку одежду Дракон унёс, то завернулся в это самое полотенце и пошёл спрашивать, что ему делать до того времени, как одежда выветрится. Он зашлёпал босыми ногами по полу, оставляя мокрые следы и ёжась при каждом шаге: камни под ногами неприветливо щипали за пятки холодом.

Дракон ждал его у лестницы, поманил за собой, ничего не объясняя, и завёл на пятый пролёт, открывая дверь и приглашая юношу войти. Там оказалась гардеробная. Правда, одежда тут была разная, не только Дракону принадлежавшая: всяких размеров и времён, много было и доспехов. Гадать о том, откуда такие запасы, не приходилось: менестрель как-то сразу понял, что в прежние времена предки Дракона (а может, и он сам) исправно кушали (или хотя бы истребляли) людей, посягнувших на драконьи сокровища, а их пожитки прибирали до поры до времени. Но вслух юноша, конечно же, ничего не сказал.

— Выбери себе что-нибудь подходящее, тут должно найтись тебе по кости, — промолвил Дракон и предоставил менестреля самому себе.

Менестрелю привередничать было некогда: опять начал пробирать холод, прокатился по загривку мелкими мурашками, вгрызся в позвоночник и продрал до самых костей. Так что юноша забыл о предрассудках (насчёт того, что платья с мертвецов надевать — дурная примета, непременно что-нибудь худое приключится), выбрал себе одежду — по виду так не иначе как с принца какого-нибудь снято, уж больно роскошная, но это единственное, что подошло по размеру, — и в неё облачился. Платье ему было не только по кости, но и к лицу: перванш выгодно оттенял и сапфировые глаза, и отмывшуюся от грязи и ставшую нежно-перламутрового оттенка кожу.

«Пойду покажусь Дракону», — решил менестрель, затягивая шнурки на рукавах.

А когда он спустился вниз, на него дохнуло тёплым вкусным духом из кухни: Дракон к тому времени уже приготовил обед. Да уж, не прогадал менестрель, напросившись к Дракону в сожители!

Дракон из Серой Башни и менестрель. Житьё-бытье да осенние хлопоты

Солнце только-только вскарабкалось на небосклон, расплело лучи над кудлатыми облаками, расплескало вокруг утреннюю зарю. Туман, с ночи оставшийся, рассеиваться не спешил и окутывал Серую Башню и окрестности плотным пологом.

«К дождю», — подумалось Дракону. Он встал засветло, поработал немного в огороде, покормил кур и теперь поджидал менестреля.

Тот давно уже проснулся, но никак не мог заставить себя встать с кровати: вчера он явно переусердствовал, и теперь разболелась спина, да и пальцы до сих пор казались деревянными. Менестрель поворочался, бормоча какие-то жалобы, в основном на ломоту в костях, упёрся локтем в подоконник, подтягивая тело выше, и выглянул в окно. Ничего он там не увидел, туман был слишком густой; казалось, протяни руку — и ухватишь клок пятернёй. Юноша так и сделал, но туман просочился сквозь пальцы, заледенив их; на ощупь он был липкий, как лягушка. Менестреля передёрнуло, он поспешно вытер ладонь о кровать.

Снизу послышался голос Дракона. Кажется, с кем-то разговаривал, — верно, с лошадьми, поскольку ответной речи слышно не было. Менестрель высунул голову в окно, глянул вниз, но из-за тумана ничего нельзя было разглядеть; тогда он перегнулся через подоконник, но рука соскользнула по туманной слизи, и юноша вывалился из окна, издав испуганное восклицание и не успев даже подумать о том, чтобы ухватиться за каменный выступ под окном.

Дракон действительно разговаривал с лошадьми, обещая выпустить их попастись на лугах, как только распогодится. Ему почудился какой-то шум, он поднял голову и… увидел, что с башни падает менестрель. Камнем падает! Мужчина метнулся к башне, подставил руки и грохнулся навзничь под весом упавшего прямо ему в руки юноши. Должно быть, менестрель всё ещё думал, что падает, поскольку не шевелился и глаз не открывал.

— Сократил же ты мне жизнь, господин менестрель, — выдохнул Дракон, разжимая руки и перекладывая юношу на землю, — лет на триста уж точно!

Менестрель вздрогнул, подскочил, испуганно озираясь, и начал щупать себя за плечи, за хребет, за рёбра, точно стараясь убедиться, что всё цело, ничего не переломано. Потом он сообразил, что произошло, и воззрился на Дракона (тот поднялся и протягивал ему руку).

— Как же тебя угораздило, господин менестрель? — спросил Дракон.

Юноша выдохнул, осознав, что чудом избежал смерти, но долго ещё не мог ничего вымолвить, поскольку потрясение было слишком велико; только через четверть часа на его бледное лицо потихоньку начала возвращаться краска и он смог рассказать, как выпал из окна. Дракон покачал головой и проронил:

— Поосторожнее с туманами: для них пожрать живую душу — пара пустяков.

Менестрель сообразил, что туманы здесь колдовского толку. Его пробрал холодок, и про себя он решил, что больше высовываться из окна не станет. А Дракон решил (тоже про себя), что поставит на окна решётки, как только представится случай: зная человеческую натуру, а вернее, безалаберность, он ничуть не сомневался, что менестрель скоро позабудет об этом происшествии и непременно однажды вывалится снова, засмотревшись на облака или задумавшись.

— Да, — спохватился Дракон, — я ведь собирался отдать тебе, господин менестрель… — И с этими словами он вручил растерявшемуся юноше небольшой мешочек, в котором глухо позвякивало.

В мешке оказалось с полсотни медных монет, но таких менестрель прежде не видел. В ходу они были только в Серой Башне: на реверсе красовался профиль драконьей головы (если только морду можно назвать «профилем»). Дракон пояснил, что это благодарность за вчерашнюю помощь. Менестрель начал отнекиваться: мол, и помогал-то как раз именно в благодарность за то, что Дракон его приютил.

— Бери, бери, — настоял Дракон. — Скучно, поди, будет сидеть одному в башне…

— «Одному»? — переспросил менестрель удивлённо.

— Вернусь к вечеру только, — объяснил Дракон, — есть кое-какие дела в Предгорье. Что тебе до того времени одному скучать? Так хоть по окрестностям прогуляешься.

В том, что у Дракона, как у властителя этих земель, имелись какие-то дела, ничего удивительного не было. Никто и не говорил, что дракон должен безвылазно в башне сидеть. Но в легендах, которые менестрель с детства слышал и которым безоговорочно верил, утверждалось, что драконы своё логово покидают, только чтобы похищать прекрасных принцесс, а всё прочее время стерегут сокровища. И юноша с досадой подумал, что врут легенды.

Дракон между тем легко пробежал по лугу, на бегу превращаясь, и, взмахнув крыльями, поднялся в воздух. На менестреля накатило ветряной волной, он прикрыл лицо рукавом. Надо бы пожелать Дракону счастливого пути, но юноша счёл это неловким и промолчал.

Денёк разгулялся, туман отступил, открывая взору менестреля и всю башню (ох, высоко падать!), и окружающие её луга с росными травами и поля с созревающей пшеницей, и виднеющиеся вдалеке крестьянские дома, к которым вела широкая, местами вымощенная камнями, местами выщербленная дорога. Менестрель сунул мешок с медью за пазуху и решил воспользоваться советом Дракона и осмотреться в местах, где ему предстояло прожить, как он полагал, до весны (а прожил до самой своей смерти).

Башня стояла на возвышенности, и все дороги вели к ней, насколько можно было судить. Оставалось лишь выбрать направление. Дороги полого спускались вниз, виляли по пригоркам, разветвлялись к лугам и лесам, пробивались прямо через поля, подпрыгивали на низеньких мостиках, ухали в овраги и терялись где-то вдалеке, куда взглядом не достать. Менестрель выбрал ту, что шла к деревне, и зашагал по ней, вертя головой.

Места тут были красивые, надо признать, живописный уголок: радужной россыпью цветы, всё ещё в силе, несмотря на сезон, — цвели даже сорняки и цвели ничуть не хуже прочих; кусты и деревца, загривки которых уже тронула осень, — вызолоченные, зардевшиеся; сияющая золотом пшеница, катящая волны до самого горизонта…

Крестьяне, работающие в поле, на менестреля поглядывали, но не окликали. О заведённом тут Драконом порядке менестрель ещё не знал и невольно дивился, что крестьяне в Серой Башне отличались от крестьян других королевств: одеты прилично, не в лохмотья, не грязные, не истощённые, — похожи на зажиточных городских, а не на собственно крестьян. Сама деревня тоже примечательной оказалась: добротные домики с выбеленными стенами, подворье крепкое, — не бедствуют крестьяне. А самое главное — чистота повсюду, как будто списали с картинки-пасторали эти места: ни канав с валяющимися в них свиньями, ни гниющих кучами отбросов по углам, ни отхожих, зловонных мест… Здесь на менестреля тоже поглядывали, вернее, заглядывались из оконцев круглолицые девицы и пышущие здоровьем женщины (полагается, матери с дочерьми).

— Это тебя, что ли, Дракон приволок? — скрипуче раздалось за спиной менестреля.

Юноша обернулся. Невесть откуда взявшийся старичок-крестьянин — с ехидным прищуром, лысоват, суховат, с заложенными за сгорбленную спину руками — окинул менестреля скептическим взглядом и покивал каким-то одному ему известным мыслям, родившимся в его голове в этот самый момент. О формулировке вопроса, конечно, можно было поспорить, но менестрель всё же ответил утвердительно.

— И кто ты таков будешь? — осведомился старичок.

— Менестрель.

— Хм? — не слишком понятно отозвался крестьянин.

Юноша решил, что старичок такого слова прежде не слышал, и начал было объяснять, но крестьянин его прервал: «Проголодался, небось?» — и, подцепив менестреля за рукав, потащил за собой по улице, как оказалось — к таверне.

Внутри, несмотря на ранний час, посетителей было много, в основном мужчины. Кисло пахло наваристой похлёбкой, горьким элем, который трактирщик, обладавший недюжинной силой, разливал по кружкам, опрокидывая над ними небольшой дубовый бочонок, и особенно зелёными яблоками, которые резала — для пирога, должно быть, — дочка трактирщика. На менестреля и здесь глянули мельком, но потом в оба уха слушали, не скрывая интереса. Старичок усадил юношу за круглый стол, потемневший от времени, но всё ещё видно было, что столешница — это срез ствола немыслимо могучего дерева с бесчисленными кольцами.

И они продолжили разговор.

— Менестрель, стало быть? Что ж, милости просим, народ мы гостеприимный. Но вот если девок вздумаешь портить, то уж не обессудь: приложим со всем усердием.

При этих словах посетители засмеялись, но таким смехом, что сомневаться в правдивости слов старичка не приходилось. Менестрель окинул их взглядом — крепкие, мастеровые, с мощными плечами, не иначе как кузнецы, дровосеки и плотники — и заверил, к явному разочарованию дочки трактирщика, что у него таких мыслей нет и не было, а больше его интересуют легенды и просто истории, которые он намерен перекладывать в песни, чтобы развлекать Дракона — его благодетеля.

— Хм, — заинтересовался старичок-крестьянин, — и какие же истории?

— Хотя бы о драконе вашем. Не боитесь вы его?

Все переглянулись и… расхохотались, как будто менестрель только что разыграл шута, а не самым серьёзным тоном задал вопрос. Юноша нахмурился. Старичок снисходительно похлопал его по плечу:

— А сам-то не боишься? С чего бы нам нашего господина бояться?

— Как же! Говорят же, что драконы людей едят? — вспомнил одну из легенд менестрель.

Все снова переглянулись, но на этот раз состроили серьёзные физиономии, а старичок-крестьянин беззаботно отмахнулся:

— А, об этом… Едят, конечно. По человеку в год — так заведено исстари. Быть может, господин наш Дракон тебя именно для этой цели и приволок. Жалеет своих-то.

Менестреля пробрал холодок.

— А черепа складывает в одной из кладовых, — продолжал старичок с серьёзным видом. — Немалые тысячи!

— Позволь-ка, — перебил менестрель, которого даже некий зародившийся в душе страх насчёт личины Дракона не смог сбить с толку, мыслил он ясно и рассудительно, — сколько же ему лет?

Старичок-крестьянин постучал по столешнице:

— Видишь кольца? По ним возраст дерева определяют: одно — за год. А мерил бы Дракон — так одно за сто лет. Не меньше!

Трактир менестрель покидал озадаченным и даже растерянным. Пошутили над ним или нет, но задуматься стоило. Если уж не о плотоядности драконов, так о долгожительстве. Легенды о подобном умалчивали, упоминая лишь смерть драконов от руки доблестных рыцарей. А если думать своим умом, то Дракон не должен быть слишком уж стар, даже если летосчисление драконов и отличается от человеческого, ведь в его янтарных волосах не было и тени седины, а морщины на лбу — так это обычное дело для людей (или драконов) серьёзных и вдумчивых.

— Кладовая на тысячу черепов? — пробормотал менестрель, вернувшись в башню и невольно разглядывая каждый угол, как будто думая отыскать там или сами черепа, или тайные знаки, которые непременно должны к этим самым черепам вывести.

Не особо надеясь на успех (понятное дело: если уж и прятать черепа, то в подземельях, а туда юноша в одиночку ни за что бы не сунулся), менестрель пробежался по лестнице, заглядывая в каждую из дверей. Все они были отперты, за исключением двери на четвёртом пролёте. Менестрель подёргал, повертел ручку, даже попробовал наддать плечом, но всё безуспешно. Тогда он встал на колени и приложил глаз к замочной скважине, пытаясь хотя бы так рассмотреть, что внутри. Черепов видно не было, комната вообще казалась пустой.

— Что это ты делаешь, господин менестрель? — удивился Дракон, который как раз вернулся в башню и застал юношу за этим недвусмысленным и точно неприглядным занятием.

Менестрель вскочил на ноги, вспыхнул стыдом и под пристальным взглядом Дракона как-то против своего желания или воли начал рассказывать, что увидел, услышал и узнал в деревне.

«Как же это так выходит? — думал он в то же самое время. — Слова-то как будто сами собой изо рта вылезают».

Дракон, воспользовавшийся вольно или невольно толикой чар, чтобы разговорить менестреля, слушал с серьёзным, даже несколько суровым видом, но в углах его рта то и дело подрагивало улыбкой, которую он пытался скрыть за напускной суровостью, а глаза начали озорно посверкивать, и это скрыть было уже сложнее.

— Так верно ли это, что драконы людей едят? — в лоб спросил менестрель.

Дракон взял юношу за плечи и подтолкнул к лестнице со словами: «Идём, так уж и быть, расскажу». Они спустились в трапезную, мужчина водворил менестреля за стол, сам присел на угол и, искоса на юношу взглянув, поинтересовался:

— А что, страшно услышать правду?

Менестрель подумал, взлохматил рукой волосы и засмеялся:

— Так-то страшновато, конечно, но больше любопытно.

— Даже и не знаю, что тебе сказать, господин менестрель… — Дракон сосредоточенно почесал затылок, прищурился. — Может быть, и едят. Что же до меня, то никакой «кладовой на тысячу черепов» в башне нет. А слухи эти… — Он засмеялся, уже не скрывая озорства, что никак не вязалось ни с его внешностью, ни с возрастом. — Слухи эти я сам пустил, ещё когда люди сюда впервые пришли и вздумали здесь поселиться… чтобы не докучали. В прежние-то времена боялись, теперь — дело прошлое: вместо сказок детишкам рассказывают.

Щёки менестреля залил румянец. Досадно было не за то, что старичок его обманул, а за то, что он едва тому не поверил, — как дитя малое, в самом деле! Однако же другое занимало его ум.

— Так ты, верно, стар, господин дракон? — предположил он осторожно, боясь навлечь на себя гнев столь неучтивым вопросом.

— Ещё как стар, — весело подтвердил Дракон и похлопал ладонью по столешнице: — Посмотри-ка сюда, господин менестрель.

Столешница, как и в трактире, была из среза дерева, но диаметром превзошла бы и ту, что сам Святой Артур для Круглого Стола предложил.

— Видел я эти деревья ещё молодняком. И те, что до них были, и многие дерева до этого. Точнее не скажу, господин менестрель: время для драконов течёт иначе, чем для людского рода. — И Дракон любовно погладил столешницу, а взгляд его несколько затуманился, как будто он припомнил что-то или пытался припомнить.

Менестрель хотел счесть кольца, но счёт давался ему нелегко: дальше сотни он помнил смутно, нечего было считать такими громадными цифрами. Юноша посмотрел на руку, загибая пальцы, и прикинул, что Дракону в таком случае должна быть не одна тысяча лет. Он удивлённо вскинул брови, гадая, действительно ли Дракон «стар», или по драконьим меркам — это самый расцвет сил.

— Так что съесть я тебя не съем, господин менестрель, — заключил Дракон, посмеиваясь. — А на крестьян не серчай: чужаков они редко видят, больше из любопытства над тобой подтрунили.

Они ещё говорили о разном в тот вечер: и о земле, на которой Старая Башня стоит, и о крестьянах, которые живут под Драконом уже не одну сотню лет, и о порядках в Драконьем уделе, и о прочих россказнях, которыми люди тешатся во всех королевствах…

* * *

Менестрель к Дракону быстро присмотрелся. Бояться его не стоило, верно говорил старичок-крестьянин: суровость — напускная, немногословность — всё больше спросонья или от погоды, в прочее время и беседу вёл охотно, и смешлив был не по возрасту; работы не гнушался и каждое утро самолично чистил конюшни и полол грядки, сам готовил, сам посуду мыл, сам прорехи починял, хотя мог бы подрядить на эти работы любого из крестьян; не кичлив, а уж верно мог бы гордиться происхождением, что древнее самой Земли.

Менестрелю всё это в Драконе бесконечно нравилось, и он вскоре сам в этот неприхотливый быт втянулся: то двор вызовется подмести, то с сорняками расправиться, — в общем, что по силам — за то и берётся. В деревню изредка заглядывал, когда Дракон по своим драконьим делам из башни отлучался, крестьянские побасенки на песни перекладывал, а Дракон слушал и даже иногда что-то советовал (в песнях-то Дракон понимал едва ли не больше самого менестреля, вот только сам никогда не пел и никакого желания подтягивать менестрелю, даже после нескольких кубков, не изъявлял). Потихоньку башню исследовал: верёвкой обвязавшись, прошёлся по лабиринтам подземелий. Там всё больше кладовые с припасами были или вовсе пустые карманы, ничего загадочного. Парочка черепов отыскалась, но то, верно, были останки или незадачливых мародёров, которые попытались в отсутствие Дракона ограбить башню, да так и не смогли выбраться, или некогда обитавших в этих пещерах-лабиринтах древних людей, живших ещё прежде Дракона.

Осень между тем сети над лесами раскинула: пожелтели и начали облетать листья с деревьев, только клёны ещё держались и сияли алыми всполохами, как маяки, да невозмутимо качали пушистыми лапами ели. Травы и кусты скукожились первыми заморозками, поля редели и плешивели. Птицы ещё не подались на юг, но уже сбивались в стаи и кружили над полями, оглашая воздух пронзительными криками. Тоскливая пора!

Дракон, как подметил менестрель, перемены в погоде чувствовал острее людей: ел он теперь мало, подолгу дремал на троне, а ещё беспрестанно ёжился, будто под чьим-то колючим взглядом. Песнями его развлечь не получилось, и менестрель вздумал завести разговор, а заодно и выспросить, верны ли его предположения насчёт таких разительных перемен в Драконе.

— Скажи-ка, господин дракон, — спросил менестрель за трапезой, — а драконы в спячку впадают?

Дракон удивлённо приподнял бровь:

— Не впадают, а что?

— Не в обиду будет сказано, но ведь драконы сродни ящеркам да змеям, вот я и подумал, что тебе засыпать время пришло, — осторожно объяснил юноша, следя за лицом Дракона и намереваясь тут же извиниться и умолкнуть, если заметит на нём хоть тень гнева.

Мужчина рассмеялся — впервые за несколько недель:

— Верно, заставил тебя поволноваться, уж прости.

На том разговор и кончился. Продолжать его менестрель отчего-то не стал: то ли побоялся расспрашивать дальше, то ли успокоился этим смехом, то ли почувствовал во взгляде Дракона благодарность за проявленную заботу и смутился тому.

А Дракон спохватился:

— Да, чуть не забыл! Есть у меня к тебе просьба, господин менестрель. Поможешь мне завтра утречком в одном дельце?

Юноша кивнул, но о подробностях этого «дельца» Дракон распространяться не стал, так что было над чем подумать в оставшийся вечер.

— Помоги расстелить, — попросил Дракон утром, раскидывая по траве холстину, и менестрель помог, гадая, для чего это понадобилось.

Мужчина же оборотился драконом и стал по холстине топтаться, иногда вскидывая крылья и трепеща хвостом. Что это был за ритуал — юноша не представлял, но всё оказалось проще, чем он думал. Потоптавшись так с полчаса, Дракон схлынул и перескочил на траву, а менестрель увидел, что на холстине остался ворох чешуек, поблескивающих всеми цветами радуги на холодном осеннем солнце, и догадался, что вся хандра Дракона — от линьки. Однако для чего же было собирать чешую?

Они с Драконом взялись за края, сворачивая холстину в узел, и ссыпали чешую в большую дубовую бочку, которую мужчина притащил из башни загодя.

— Время подати собирать, — сказал между тем Дракон, оттащив без особого труда бочку к изгороди. — А мне ещё нужно слетать к окраинам, глянуть, нет ли где пожаров. Так что прошу, господин менестрель, меня подменить.

— Как же я смогу? — растерялся менестрель.

— Премудростей-то никаких, — возразил Дракон и начал объяснять: — У крестьян бери, что бы ни принесли, а взамен раздавай чешуйки. Поверье есть, что драконья чешуя удачу приносит, оберегом от разных невзгод служит и от колдовства защищает. Уж не знаю, насколько это верно: силы-то в ней самая малость.

Менестрель сунул руку в бочку, поворошил чешуйки и подумал, что такие поверья на пустом месте не появляются: драконы же существа волшебные, почему бы и чешуе некоей долей чар не обладать? Казалось (или он это себе надумал?), от чешуек исходило тепло, приятно щекочущее ладонь, — точно волшебные!

Дракон счёл, что этих объяснений достаточно, и улетел, обещав вернуться не позднее полудня. А юноша стал ждать крестьян.

Люди потянулись к башне через час с лишним. Сложного в сборе податей, действительно, ничего не было: крестьяне складывали что принесли возле изгороди, менестрель благодарил их («Да будет с вами благословение благодетеля нашего Дракона на весь год!») и давал каждому по чешуйке. Крестьяне кланялись, желали того же и самому менестрелю и отходили, уступая очередь другим. Юноша подметил, что некоторые подходят по нескольку раз, уже с новыми дарами, очевидно желая заполучить побольше чешуек, но, поскольку Дракон ничего не говорил насчёт того, сколько чешуек давать в одни руки, делал вид, что так и нужно, и приветствовал их прежними словами.

Полдень давно прошёл, Дракон ещё не возвращался, так что юноше пришлось справляться одному. Людской поток схлынул ещё нескоро, как раз к вечерней заре, и менестрель успел раздать все чешуйки до последней, а возле изгороди образовалась порядочная куча из принесённого крестьянами. Но, глядя на то, что он собрал, юноша почувствовал некоторую неуверенность и даже опасения: а стоило ли принимать в качестве податей, к примеру, пучки травы (сорняки сорняками!) или нанизанные на верёвку камешки? Обнаружился среди прочего даже череп какого-то некрупного животного, скорее всего, овцы. Как ни посмотри, а несли крестьяне Дракону всякий хлам!

Были, конечно, и вполне приличные и ожидаемые дары: туго набитые мешки с мукой, свежеиспеченный хлеб, восхитительно пахнущие окорока, некрашеные холсты, восковые свечи, вырезанные из дерева миски, выкованные новенькие ножи, подсвечники, мотыги, грабли, — словом, всё, что может понадобиться Дракону в обиходе. Но монет никто не принёс, и это менестреля удивило больше всего: в других королевствах, он знал, требовали налоги серебром, а то и золотом.

Менестрель перевернул пустую бочку и сел ждать Дракона. Тот вернулся усталым, пахнущим гарью, с выпачканным сажей лицом, тяжело привалился к изгороди и приветственно поднял руку — у него не было даже сил говорить, и юноша понял, что где-то случился пожар.

— Вижу, и без меня справился? — отдышавшись, спросил мужчина.

Менестрель помялся и пожаловался ему на столь бессмысленные, по его мнению, подношения. Дракон их бессмысленными не считал.

— Травы эти — лекарственные, — объяснял он каждую из наречённых юношей «хламом» вещей, — а можно и чай заварить. Камни — чтобы огонь добывать, это кремний.

Насчёт черепа, правда, он хорошенько подумал и не слишком уверенно предположил, что из костей, если их истолочь хорошенько, может выйти что-нибудь полезное. А может, и подшутили крестьяне, намекая на историю с «кладовой на тысячу черепов», которой пугали менестреля: мол, ещё один череп в коллекцию. Юноша при этих словах сильно покраснел.

Как бы то ни было, Дракон остался собранным весьма доволен, и они с менестрелем почти до самой ночи перетаскивали дары в башню, а потом полуночничали запоздалой трапезой: Дракон нарезал окорок, наломал хлеб и накипятил чаю с травами, и проголодавшемуся за день менестрелю казалось, что ничего вкуснее он в жизни не едал.

Двое из Серой Башни и луковый рыцарь

Бывают дни, когда заняться совершенно нечем, — особенно поздние осенние дни в предчувствие зимы, — но именно в эти-то дни непременно что-нибудь да случается.

Зимы в здешних краях не отличались суровостью, разве только утрами трава становилась седой от холодного дыхания ветра да вода подёргивалась тоненькой корочкой льда, похожей на слюду, а в остальном — осень осенью. Снег выпадал редко и надолго на земле не задерживался, тая под пристальным взглядом нахохленного солнца. Было ли то от витающего в воздухе колдовства или по самой природе — неизвестно.

В один из таких дней менестрель, закутавшись в плед, сидел на подоконнике и читал одолженную у Дракона книгу.

Стоит упомянуть, что Дракон попытался поставить на окно решётку, но менестрель тому воспротивился («Да это как в клетке сидеть, нипочём не стану!»), и оба сошлись на компромиссе: Дракон вбил в стену массивное железное кольцо — такое бы и тягловая лошадь вырвать не смогла, куда уж щупленькому человеческому созданию! — и теперь юноша, выглядывая в окно или усаживаясь на подоконник читать, непременно должен был обвязываться верёвкой, что спасло бы его, свались он с башни снова, а Дракону не составило бы труда втащить менестреля обратно.

Книга, которую читал менестрель, была скучна, но других в башне не нашлось.

У Дракона была роскошная библиотека: в комнате, что на третьем пролёте, хранилось бессчетное количество рукописей и книг, — и он разрешил менестрелю ей пользоваться в своё удовольствие, но, к великому сожалению, практически все книги, за исключением неполного десятка, были написаны на неведомом менестрелю, а может, и вообще всему людскому роду языке. Вероятно, по-драконьи; во всяком случае, Дракон эти книги читать умел. А то, что мог прочесть менестрель, по пальцам пересчитать можно было: невероятно скучная история крестовых походов в пяти томах (юноша как раз одолел первый том и взялся за второй), канцоны о рыцаре и прекрасной даме и несколько книг по кулинарии и по столярному делу.

Книга была скучна, и менестрель то и дело клевал носом и уже успел потерять нить повествования, запутавшись в прозвищах и порядковых номерах королей, в этих крестовых походах участвовавших: то ли это был Фредерик XV, то ли Фредерик Чернобород с не упомянутым номером — что за смехотворная традиция называть королевских отпрысков одинаковыми именами! К середине книги — спустя четыреста лет истории! — королевская семья всё-таки проявила фантазию: на страницах появился король Родерик. Но фантазии хватило лишь на это, и все последующие упомянутые короли тоже были Родериками.

Менестрель уже успел дочитать до того момента, когда король Родерик VII Рыжий — не путать с Родериком V Рыжим! (на этом месте менестрель фыркнул и пробормотал: «А, провалиться, теперь уже и прозвища одинаковые!») — собрал рыцарей, чтобы отправиться в очередной поход на поиски гробницы Святого Короля…

Дракон в это время предавался размышлениям, сидя подле полыхающего камина. Мысли были сонные, путанные, не особо важные, навеянные теплом огня, и упоминать их, верно, не стоит даже для истории.

И вот тут кто-то загрохотал железным кулаком по двери. Сон с Дракона как рукой сняло, он подошёл и глянул одним глазом в решетчатое окошечко, что слева от двери (прежде никакого окошечка там не было, но не так давно вывалился из стены булыжник как раз на уровне глаз, и Дракон решил приспособить отверстие под смотровое окно). Глянул и поморщился: объявился какой-то рыцарь.

Рыцарь был настолько бесцеремонен, что спешился, привязал куцую лошадёнку к изгороди, перелез через воротца, проявив недюжинную сноровку (в доспехах ведь!), и вот теперь колошматил в дверь кулаком, щуря близорукие глаза; забрало было поднято, открывая на всеобщее обозрение лицо с куричьим носом и жидкой бородёнкой рыжеватого цвета.

— Открывай и сразись со мной! — дребезжащим голосом завёл рыцарь.

— Зачем мне с тобой сражаться? — спросил Дракон через окошечко.

— Я сражусь с тобой, чудище, — героическим тоном объявил рыцарь, — и освобожу похищенную тобой принцессу!

Мужчина поморщился на «чудище» и поскрёб затылок. Выходило явное недоразумение: слухи о похищенной принцессе, видно, дошли до рыцаря с опозданием. Стоило бы отворить дверь и разъяснить неудачливому визитёру, что тот явился впустую, но Дракон медлил. Разумеется, не из страха перед рыцарем или нежелания сражаться — просто от рыцаря немилосердно смердело, и хотелось поскорее от него отделаться. Дело в том, что рыцари непременно носили под доспехами луковицу — в качестве амулета, что само по себе пованивало, а у стоявшего на пороге рыцаря, должно быть, луковица и вовсе сгнила: вонь от неё окружала рыцаря плотным облаком. Что творилось в этот момент с чувствительным носом Дракона!

Менестрель, услышав шум, отложил книгу (довольный, что не пришлось дочитывать про очередного Родерика, кажется тоже Рыжего, но ещё и Смелого, причём уже XVI) и спустился вниз.

— Что тут происходит? — удивился он страдальческому виду Дракона.

Луковый рыцарь между тем твердил своё, и юноша понял, что явился тот за вздорной принцессой. Не понял только, отчего Дракон до сих пор не прояснил это недоразумение. Запах он тоже почувствовал, но отвращения к нему не испытывал: у людей обоняние устроено не так, как у драконов.

— Нет тут никакой принцессы, — заявил менестрель, подходя к окошечку, — она давно уже к родителям вернулась.

— Лжёшь, чудище! — завопил луковый рыцарь. — Подъезжая, я видел, как томится в башне принцесса!

Дракон и менестрель удивлённо переглянулись. Тут же глаза юноши заблестели, он расплылся в улыбке и показал Дракону пальцем на себя. Рыцарь сослепу принял менестреля за принцессу! Дракон накрыл рот ладонью, с трудом сдерживая смех, и знаками показал менестрелю, что надо бы сказать об этой ошибке луковому рыцарю. Но юноша возразил страшным шёпотом:

— Погоди, господин дракон! Есть у меня идея получше.

Правда, озорной блеск в глазах с этим шёпотом не вязался, и можно было предположить, что менестрель задумал какую-то шутку.

— А что же ты собираешься делать с принцессой, если мы тебе её отдадим? — спросил менестрель в окошечко.

— Как это что? — даже растерялся рыцарь. — Разумеется, увезу её с собой, женюсь на ней и получу полкоролевства в придачу.

— А не отступишься от своих слов?

— Я от своих слов не отступаюсь! — важно и даже горделиво заявил луковый рыцарь.

— Тогда подожди немного, принцесса сейчас к тебе выйдет, — пообещал менестрель.

— И без сражения отдадите? — недоверчиво, но с явным облегчением уточнил луковый рыцарь. Он плохо себе представлял, как сражаться с драконами, просто так было положено — требовать принцесс через поединки.

— Отдадим… если пожелаешь забрать, — прибавил юноша и уткнулся лицом в плечо, чтобы не расслышал рыцарь его смех.

— Что ж, тогда подожду, ибо решимость моя некобе… не-по-ко-бе-ли-ма, — ещё важнее, чем прежде, объявил луковый рыцарь и упёрся руками в снятый с пояса зачехлённый меч (эта поза непременно должна была произвести впечатление на принцессу — так он считал). Не такой уж он был и образованный, как оказалось.

Менестрель, кивнув Дракону, поспешил наверх.

«Что это он выдумал?» — подумал Дракон, поглядев ему вслед, а ещё подумал со вздохом, что, наверное, придётся откупаться от рыцаря, когда тот обнаружит обман и разгневается: ну не сражаться же с тем, кого можно одним щелчком зашибить?

Менестрель же выдумал вот что: поднявшись к себе, он порылся в шкафу, достал оттуда одно из принцессиных платьев — выбрал жёлтого цвета почему-то, будто других и не заметил, рука сама потянулась — и облачился в него, а после напялил на голову колпак с фатой, какие носили прежде девы королевских домов, — и превращение можно было считать завершённым. Так-то оно так. Может, он бы и сошёл за принцессу, особенно если глядеть издали, но отросшие за ночь усики и бородка (растительность на лице менестрель терпеть не мог и каждое утро изводил её, скребя по подбородку и скулам ножом, а в это утро ещё не успел) предательски торчали в разные стороны, повествуя о том, что под платьем принцессы скрывается то, чего там быть никак не должно. Менестрель подумал, что это отличная шутка, чтобы повеселить ударившегося в осеннюю хандру Дракона.

— А вот и принцесса! — провозгласил юноша, вернувшись к двери.

Он ждал, что Дракон засмеётся, увидев его, но Дракон не смеялся. Его глаза округлились, причём зрачки вытянулись в драконьи, и он отчего-то побледнел, словно увидел перед собой привидение.

— Господин дракон? — встревожился менестрель, которому показалось, что мужчина готов упасть в обморок.

А Дракон вдруг, как по наитию, сцапал его, обхватил руками за плечи и прижал к себе — менестрель и пикнуть не успел! Юноша растерялся и даже раскраснелся. Не такой реакции он ждал!

— Господин дракон? — нерешительно окликнул он мужчину.

Тот будто не слышал. Руки у него, заметил менестрель, сильно дрожали, и сердце часто билось, вот только иначе, чем у людей: биение шло переливами, точно расходились круги по воде от нечаянно упавшего листка или пушинки, — так же мягко, неощутимо, неведомо… Юноша сглотнул, сердце его пустилось в пляс.

Дракон опомнился, оттолкнул менестреля и что-то пробормотал — что-то похожее на извинения или объяснения, но такое невнятное, что менестрель ничего не понял.

— Так что же принцесса не выходит? — гаркнул из-за двери рыцарь, и оба невольно почувствовали к нему благодарность: окрик развеял состояние неловкости, в котором оба пребывали.

— Уже выходит, — отозвался менестрель, к которому тут же вернулись и задор, и шутливость.

— Не стоило бы… — начал Дракон, но юноша уже шагнул за порог.

Бедный луковый рыцарь! Он вытаращил глаза и, должно быть, дар речи потерял.

— Что оробел? — с напускной суровостью спросил Дракон, невольно втянувшись в разыгрываемую менестрелем шутку. — Или тебе принцесса не показалась?

Рыцарь что-то промычал и показал пальцем на менестреля. Тот взялся за края платья и сделал наивежливейший книксен — так ловко и с такой грациозностью, что Дракон подивился: манерам-то менестрель, видно, был обучен!

— Ужель и от слова своего отступишься? — поинтересовался юноша насмешливо. — А как же полкоролевства?

Луковыйрыцарь попятился:

— Не надо мне полкоролевства.

— Так хоть давай тебе в награду за усердие покажу лодыжки, — предложил менестрель, ещё выше приподнимая край платья. Показывать лодыжки было верхом неприличия — для принцесс, разумеется, — но также и способом выказать поклоннику благосклонность.

— Не надо, — взмолился луковый рыцарь, по-прежнему пятясь, и пятился, пока не упёрся спиной в изгородь, не удержался и перевалился за неё; доспехи загрохотали.

Через минуту рыцарь уже сверкал пятками по дороге, лошадёнка тащилась за ним с обречённым видом, а менестрель крикнул вслед:

— А если передумаешь, так непременно покажу!

Скоро рыцаря и след простыл, остался лишь луковый дух, от которого избавиться было не так-то просто. Дракон чихнул.

— Уж больше не вернётся, — уверенно сказал менестрель, поворачиваясь к мужчине.

— Бедняга…

И тут юноша заметил, что Дракон избегает на него смотреть. Теперь, когда они опять остались вдвоём, сразу же вспомнилось то неловкое происшествие.

— Пойду переоденусь, — смущённо сказал менестрель, поспешно стянув с головы колпак, — теперь-то маскарад без надобности.

Дракон только кивнул.

«Что же я творю?» — бесцветно подумал он, возвращаясь к себе и тяжело опускаясь на трон. Взял и обнял. По лицу Дракона разлилась краска, и он накрыл глаза ладонью.

Менестрель же поднялся к себе, переоделся и завалился на кровать, размышляя о произошедшем. Почему Дракон так сделал — он не понимал (и думать об этом не хотел, но не думать про это не мог отчего-то: всё вспоминалось то странное пульсирующее биение в груди Дракона), а ещё больше не понимал, отчего никак не успокоится и всё продолжает стучать его собственное сердце — так часто, так мягко, так неведомо…

Принцесса с портрета и безымянный дракон

— Кыш! — ругнулся менестрель, выходя во двор.

Куры с кудахтаньем разлетелись в разные стороны, но тут же забыли об этой обиде и снова принялись квохтать, выхаживая по дворику, подбирая зерна и нещадно выклёвывая друг другу загривки — ровным счётом ни за что.

— Голова пустая, — продолжал бормотать с досадой менестрель, — ни о чём не думают…

Куры, разумеется, были совершенно ни при чём. «При чём» был Дракон, «при чём» был он сам, а менестрель невольно вымещал досаду на чём придётся.

С того дня, как они выпроводили лукового рыцаря, всё пошло наперекосяк.

Так-то, как ни посмотри, ничего не изменилось: Дракон насчёт происшествия ни словом не обмолвился, менестрель, понятное дело, тоже помалкивал, разговаривали они подолгу, трапезничали вместе… Но вот только юноша всё чаще подмечал, что Дракон на него поглядывает, не уверен только был: смотрел ли на него Дракон, припоминая глупую выходку с переодеванием, или смотрел сквозь него, думая о чём-то своём. Стоило Дракону заметить взгляд менестреля — он тут же делал вид, что и не смотрел вовсе.

И всё бы ничего, но в эти моменты сердце менестреля начинало дурить: подпрыгивало, заходилось частой дробью, гнало краску на лицо, заставляло задыхаться… и вспоминать о крепких драконовых объятьях. Поневоле досада возьмёт!

Тогда юноша рассудил так: виделись бы они пореже, скорее бы забылось что бы оно там ни было, — и несколько дней безвылазно сидел на чердаке, притворившись, что сочиняет новую песню, а когда всё-таки спустился, решив, что отпустило наконец-то, то сердце так взбрыкнуло при виде трапезничающего Дракона, что менестрель едва устоял на ногах и вынужден был ухватиться за стену, а это вызвало вполне искреннюю тревогу мужчины: тот подбежал, прихватил за плечи, начал расспрашивать… А что в этот момент с менестрелем творилось — и говорить не стоит! Нет, пришлось признать, что план провалился: уж лучше каждый день понемногу краснеть, чем вот так разом в обморок грохаться.

И вот тут-то уже бы надо догадаться о причинах… если бы не четвёртый пролёт.

Комната на четвёртом пролёте всегда была заперта и сквозь замочную скважину выглядела пустой. Но была ли она таковой на самом деле? Для чего в таком случае запирать совершенно пустую комнату? Вот это занимало мысли юноши больше, чем странности, с его собственным сердцем происходящие. Было во всём этом что-то… страшное. Да, страшное.

Любопытство, как известно, могло сгубить и кота, и вообще всякую живую тварь, но от него никуда не деться. Менестрель, воспользовавшись отлучкой хозяина башни, ещё пару раз пытался разглядеть что-нибудь в замочную скважину и даже в щель под порогом, но безуспешно. Ключи пробовал подобрать, но те, что ему попадались, не подходили; наверное, ключ от этой двери Дракон всегда носил при себе. Был бы менестрель посильнее, он бы просто вышиб дверь, а потом бы уже придумал что-нибудь в оправдание, но с его силами не стоило и пытаться.

Оставалось только мучиться догадками… пока однажды, спускаясь с чердака вниз, менестрель не заметил, что дверь в комнату на четвёртом пролёте приоткрыта. Он поступил умно: замедлил шаг, едва ли не на цыпочках подошёл к двери и осторожно, краем глаза всего лишь, заглянул в комнату. Ничего не приметил: ни интересного, ни ужасающего, — вообще ничего, но в комнате был Дракон. Менестреля он не заметил: стоял и смотрел куда-то на стену, но с каким лицом смотрел! Юноша даже вздрогнул, настолько тоскливое выражение лица у мужчины было. Как будто смотрел и умирал самыми страшными муками, какие только можно себе представить.

Менестрель отпрянул, сердце почему-то опять всколыхнулось, но на этот раз не расходилось, а сжалось в маленький комок, и всем своим существом юноша понял: Дракон ни за что не должен узнать, что он его видел, — иначе случится что-то ужасное, непременно ужасное! Он прокрался обратно на чердак, помедлил, потом нарочито громко закашлял, затопал, а когда дошёл до четвёртого пролёта, то увидел, что дверь уже закрыта, Дракон был где-то внизу.

Юноша выдохнул и привалился спиной к злополучной двери, а та… распахнулась вдруг, и он свалился навзничь, чудом не разбив голову о каменный порог. Должно быть, Дракон, заторопившись, забыл запереть дверь. Менестрель тут же подскочил: если так, то у него есть совсем немного времени, чтобы всё тут рассмотреть, пока Дракон не вспомнит и не вернётся, чтобы запереть дверь на ключ. Нечего тут было рассматривать: голые стены, совсем маленькое окошечко, меньше смотрового… Тогда менестрель поворотился и встал как стоял Дракон, лицом к стене, и… застыл, ещё не осознавая, что в этот самый момент им завладела та же страшная тоска, что он видел на лице Дракона, а быть может, ещё страшнее.

На стене висел портрет принцессы в солнечном платье (то самое!), старинной работы портрет, чуть выцветший от солнца, чуть потемневший от сырости, чуть растрескавшийся от времени портрет прекрасной принцессы… с лицом менестреля. Юноша осознал это и крепко зажал рот руками, чтобы не вскрикнуть. Как же он был похож на принцессу с портрета! Те же золотом вьющиеся волосы, те же сапфировые глаза, те же полукруги в углу нарисованных губ (принцесса на портрете улыбалась).

— Что же это… — прошептал менестрель, попятившись.

Внизу заскрипела лестница (возвращался Дракон), юноша вылетел из комнаты, перепрыгивая через несколько ступеней, взобрался на чердак и притаился у собственной двери, припав к ней ухом, но едва слыша от поднявшегося в виски сердцебиения. Дверь на четвёртом пролёте заскрипела, тихо крякнула, послышался лязг ключа, потом — снова скрип шагов по ступеням. Менестрель выдохнул и сполз по двери на пол.

Дальше было только хуже.

Уж слишком часто Дракон заглядывал в ту комнату. Дверь скрипела иначе, чем остальные, и менестрель выучился безошибочно определять, когда мужчина уходил любоваться (томиться ли?) портретом. А юноша всё чаще ловил себя на мысли, что чувствует досаду и даже раздражение. Эти новые эмоции были неясны, нечётки, и он не сразу понял, отчего досадует и злится, а когда понял — похолодел, потому что досадовал он не из-за того, что Дракон уходил и смотрел на портрет, а из-за того, что не на него смотрел Дракон, что не его видел, поглядывая на него во время трапезы, а всего лишь отражённую в менестреле ту неизвестную принцессу.

— Что же это я… — со страхом пробормотал менестрель, — влюбился в него?!

Неровный, испуганный стук сердца вторил его мыслям, так что сомневаться не приходилось: влюбился.

— Да нет, — сам себя оборвал юноша, — быть того не может!

Могло, ещё как могло! И вот тут менестрель начал делать глупости.

Первой глупостью было пойти в трактир. Думал за кружкой эля поразмыслить, отвлечься и непременно найти другую причину досаде, а оказался на сеновале вместе с трактирщиковой дочкой, которая была совсем не прочь развеять очевидную тоску юноши девичьими прелестями. Женской лаской и вниманием менестрель был всегда балован, где бы ни появлялся, и зачастую бессовестно этим пользовался. Почему бы и теперь не воспользоваться? Дочь трактирщика дородная, пышногрудая, приятная на взгляд… и на ощупь. С ней-то он непременно позабудет обо всём, даже и о Драконе. Но вот только ничего не вышло.

Как девушка ни старалась, а зажечь менестреля не смогла: поначалу он ещё отзывался на её ласки, а потом как-то разом поник, перестал отвечать на поцелуи, с жалкой улыбкой отстранился и… расплакался, настолько тошно ему стало. От самого себя тошно. Трактирщикова дочка удивилась («Чудной какой-то!»), привлекла юношу к себе на грудь и как-то по-матерински стала по голове оглаживать, успокаивая. Менестрель скоро опомнился, дал девушке золотую монету (за неоправданные ожидания или за молчание?) и вернулся в башню, ненавидя себя за малодушие.

Впрочем, менестреля можно было понять: не каждый день в дракона влюбляешься, откуда ему знать, как себя в таком случае вести?

За первой глупостью последовала вторая.

Сердце никак не успокаивалось, и досада переросла в настоящую ревность: менестрель ни о чём другом думать не мог и ночами ворочался на постели без сна, размышляя, как несправедлив мир. Угораздило же влюбиться в дракона, который влюблён в какую-то принцессу из прошлого! Но всё чаще думалось не об этом, а вспоминалось о крепких объятьях, в которые его мужчина тогда заключил… и всё больше хотелось снова в них оказаться.

— И окажусь! — упрямо сказал менестрель и полез в шкаф за жёлтым платьем.

Дракон и не подозревал, что творится в душе менестреля, а во всех странностях и недомолвках винил… себя. Он думал, что менестрель попросту боится его теперь — боится, как бы он ещё чего не сделал, — и поэтому так нервничает и дёргается всё время.

Чужой запах, принесённый в башню менестрелем после вылазки в трактир, Дракон тоже подметил, с неудовольствием подметил, но пока не решил ещё, как к этому отнестись. Пожалуй, некоторую досаду он всё же испытывал: предпочёл бы, чтобы юноша не делил общество с кем-то ещё, а оставался в башне, как и было оговорено, — но говорить об этом вслух не стал, поскольку кто он такой, чтобы менестрелю указывать?

И со всей смелостью можно утверждать, что однажды Дракон тоже отыскал бы верное объяснение своей досаде, стоило только немного подождать…

Но мужчина твёрдо решил объясниться с менестрелем, пока это недопонимание окончательно не испортило их отношения. Придумать какую-нибудь правдоподобную причину, уверить, что подобное больше не повторится… и запретить ходить в этот проклятый трактир! (Дракон приподнял брови, настолько этот «проклятый трактир» внезапно вторгся в мысли.)

Решив так для себя, Дракон с утра занялся подготовкой к разговору, а поскольку он решил, что разговор заведёт за трапезой, то и к обеду: зажарил несколько пойманных накануне куропаток, а для похлёбки использовал не бобы, которые менестрель почему-то не любил, хотя похлёбка из них была очень вкусна и пользовалась в этих местах популярностью, а дикую фасоль. В общем, менестрель должен был остаться трапезой доволен, а значит, и с благосклонностью принять извинения. Дракон довольно покивал и отправился звать менестреля обедать.

Так бы и вышло, но менестрель уже сделал очередную глупость и, когда Дракон поднялся на чердак, предстал перед ним во всей красе, то бишь в солнечном платье. Дракон округлил глаза и даже поначалу попятился. Юноша был бледен, но решимости ему было не занимать. Он побледнел ещё сильнее и без выражения выговорил:

— А ведь я на ту принцессу похож, господин дракон.

Ни на что особо он не надеялся. Думал: мужчина непременно осерчает на него за такие слова… Но тут уже глупости начал делать Дракон, и менестрель с удовольствием оказался в его крепких объятьях, а потом, к своему удивлению, и в постели. Дракон не был груб, скорее даже нежен, и первый же поцелуй, бережный и трепетный, убедил, что бояться нечего. Но всё же так тошно юноше ещё никогда не было: истомлённое ласками тело плавилось горячим жаром, но вот сердце переполняла горечь, и он начал терзаться муками совести, что обманом добился своего.

Менестрель упёрся ладонями в грудь Дракона. Оттолкнуть и рассказать правду — вот что он собирался сделать, но не успел. Мужчина выгнулся в сладострастном экстазе, возвещающем о пике наслаждения, и от него полетели во все стороны крохотные сверкающие искорки — такие же, как когда он превращался в дракона. И изумлённый менестрель увидел, что Дракон меняется: попрятались рельефные вены на локтях, втянулись и стёрлись морщины на лбу, атласом засветилась кожа, и, когда он упал на менестреля, тяжело дыша тому в плечо, это уже был не величавый мужчина, а юноша — немногим старше самого менестреля! Вероятно, на нём были какие-то чары. Полежав так немного, он перекатился на другую сторону кровати, запрокинул голову, закрывая лицо локтем. Грудь его часто вздымалась.

Менестрель притаился возле, потихоньку на него посматривая и не без страха размышляя, что же делать дальше.

Дракон сдвинул руку выше, закладывая её под голову. Губы его ещё вздрагивали неровным дыханием, но видно было, что он уже успокоился. И кажется, если это только менестрелю не привиделось, на губах Дракона секундной вспышкой промелькнула улыбка. Во всяком случае, никакого неудовольствия выходкой менестреля он не выказывал. Юноша несколько приободрился.

— А ведь, если подумать, — сказал менестрель, улыбнувшись, — имени-то твоего, господин дракон, я до сих пор не знаю.

Сказал так и обмер. Губы Дракона сложились в узкую чёрточку, на лицо наползли тени, как будто разрушились чары: вернулись и морщины, и нервно напряжённые жилы, разом превращая прекрасного юношу в усталого мужчину.

— Нет у меня имени, — сухо сказал Дракон, — я давным-давно позабыл его. — И, забрав одежду, ушёл.

Менестрель полежал-полежал и вдруг начал колотить себя кулаками по лбу. И надо же было всё испортить! А потом призадумался. Как так — нет имени? Хотя задуматься стоило о другом: как теперь Дракону в глаза смотреть после всего того, что произошло, как вести себя с ним… Юноша тихо застонал и ещё усерднее заколотил себя по лбу. Но сожалений или раскаяния он не чувствовал.

Дракон, к облегчению менестреля, предпочёл сделать вид, что ничего и не было (а что думал на самом деле — неизвестно), и за утренней трапезой говорил всё больше о надвигающейся зиме. Юноша кивал, поддакивал, но из головы у него не выходило: как так — нет имени? И когда Дракон улетел по своим делам, менестрель тут же отправился в деревню: уж крестьяне-то непременно должны знать! Но в трактире, кого бы он ни расспрашивал, лишь пожимали плечами: Дракон для них всегда был «господином драконом», и они никогда не задумывались, что его могут называть как-то иначе. А ехидный старичок, подумав, присоветовал:

— Ты бы сходил к бабке-сказительнице, уж она-то должна знать: как-никак старше всех в Серой Башне. Не считая дракона.

И менестрель отправился к сказительнице. Жила она на самом краю деревни в добротно сколоченном доме, из которого никогда не выходила, — во всяком случае, менестрель не видел, чтобы выходила, и решил, что это, должно быть, дряхлая старуха, раз уж старше её в Серой Башне только сам Дракон. Удивился же он, войдя в дом! Его встретила крепкая сухощавая старуха с густой седой косой, обвязанной вокруг головы, и какими-то уж совсем молодыми глазами. Не бывает таких у старух!

Занята сказительница была тем, что отбивала на столе тесто для пирога: хватала колобок, со всего маху бросала на столешницу и скалкой била по тесту, пока оно не превращалось в толстый блин.

На менестреля старуха взглянула одним глазом и, ни слова не проронив, протянула ему скалку. Юноша понял, что без этого разговору не бывать, закатал рукава и принялся за работу. Не хвастовства ради будет сказано, но он не только лютню в руках держать умел и скалкой по столу грохнул так, что аж стоявшие по бокам чашки-ложки подскочили, и за пару ударов выровнял колобок в лепёшку. Старуха со значением крякнула, отобрала скалку и уселась в стоявшее возле стола кресло. Менестрель остался стоять, отирая ладонь об ладонь, чтобы стряхнуть муку.

— Зачем пожаловал? — спросила сказительница. И голос у неё был не старческий: не надтреснутый, не обветшалый годами, а чистый и звонкий, как у юных дев.

— Хочу послушать сказку о безымянном драконе, — сказал менестрель.

— А кто тебе сказал, что я такую знаю? — нахмурилась старуха и сделала ему знак сесть.

Менестрель придвинул табурет и сел.

— И что же, из любопытства послушать желаешь? — поинтересовалась сказительница.

— Как знать, может, и из любопытства, — с кривой улыбкой ответил юноша. — У кого же спрашивать, как ни у старейшей жительницы Серой Башни?

— А у Дракона отчего не спросишь? — прищурилась старуха. — Он-то получше моего бы рассказал.

Менестрель прошамкал что-то невразумительное. Старуха усмехнулась и заговорила, а юноша понял, что она начала сказ, поскольку голос её опять изменился: из звонкого стал тягучим, как мёд.

— И то верно, у Дракона о том спрашивать нечего. А было то лет под триста назад, если годами человеческими мерить, а то и под пятьсот. Жил-был дракон в башне, милостивый господин дракон, честь по чести драконовой жил: с рыцарями сражался за принцесс похищенных, однако без лишнего кровопролития принцесс возвращал, да и похищал их только потому, что так положено. Имени у дракона не было, был он без роду, без племени, а происходил, верно, от драконов древних, да только тех и след простыл: вымерли драконы на белом свете, этот один последний остался и вынужден был без устали выполнять драконам предписанное, то бишь принцесс похищать да за них с рыцарями сражаться.

И было так, что не осталось непохищенных принцесс в близлежащих королевствах, вот и похитил дракон принцессу издалече: год пути до её королевства да ещё год обратно, это если драконом по небу не рыскать. Принёс её в башню, вызов королю-отцу отправил и стал ждать, когда придёт войско с рыцарем али принцем во главе, чтобы за прекрасную принцессу сразиться. А принцессу застращал и в башне запер.

Год пути до королевства да ещё год обратно. Время то быстро летит, то долго тянется, и так уж вышло, что влюбилась прекрасная принцесса в дракона, а дракон в неё влюбился. Принцесса-то была что луч солнечный, как не полюбить? И имя дракону придумала, потому что негоже возлюбленному без имени. А уж до счастья, так в целом мире никого счастливее этих двоих не было!

Год пути до королевства да ещё год обратно. Пришло войско короля-отца к Серой Башне, сам король его и привёл, чтобы единственную дочь от дракона вызволять. А принцесса возвращаться отказывается. Король осерчал, началась битва великая, кровопролитная, ибо дракону всё равно что смерть, если без принцессы возлюбленной, столь крепка была их любовь невозможная.

На этом сказительница замолчала. Менестрель подождал-подождал и спросил:

— И каков же исход этой битвы был?

— Королевское войско дракона одолело, — уже обычным голосом ответила старуха, — потому что привёл с собой король многие тысячи. А что дальше было — кому про то известно! Только с тех пор никто не видывал, чтобы дракон улыбался или с принцессами заговаривал: заточит в башне и служанку из деревенских приставит.

Юноша несколько растерялся: как так — не улыбается? Да ведь же… Припомнился и смех Драконов, и улыбки, и сердце опять сжалось и тихонько затрепетало.

— Однако, — усмехнулась старуха, словно бы догадавшись о его мыслях, — время то быстро летит, то долго тянется, а всё ж идёт.

Менестрель сглотнул и задал главный вопрос:

— Так как же зовут Дракона? Какое имя дала ему принцесса?

Сказительница лишь развела руками:

— Кому то ведомо! Имя то лишь сам Дракон знал, да позабыл давно. Да принцесса знала.

— Из какого королевства она была? — взволнованно спросил менестрель. Отчего-то думалось ему, что сходство их неслучайное.

Но сказительница ответила:

— Из Северного королевства, из Норди.

О таком он слышал впервые.

— Что тебе до его имени? — проницательно спросила старуха. — Или что-то у тебя на уме?

Менестрель покраснел и выдавил:

— На Дракона, верно, чары наложены.

— Хм, — удивилась она, — и о чарах знаешь?

Сердце у менестреля заколотилось: он всё верно предположил!

— Да, должно быть, чары, — подтвердила старуха, — вот только кто их наложил и как их снять — кому то ведомо! А ведь был дракон прекраснее солнца, — прежним, тягучим голосом добавила она, — глядеть и не наглядеться.

«Это уж точно…» — подумал юноша, вспоминая те солнечные вспышки во время Драконового преображения и с трудом проглатывая подкативший к горлу комок.

Большего от сказительницы менестрель не услышал, да и этого было довольно. Он отправился обратно в башню, размышляя над услышанным. Ума у него хватило предположить, что чары связаны с потерянным именем, вот только отчего-то думалось, что Дракон сам на себя их наложил, вольно или невольно. А причиной была разлука с той принцессой.

Менестрель приостановился, посмотрел на возвышавшуюся над ним башню.

— «Год пути до королевства да ещё год обратно», — пробормотал он себе под нос. — Далече же ты, господин дракон, залетел за судьбой!

Но унывать долго юноша не умел, так что решил: если принцесса имя Дракону придумала, а тот его позабыл или потерял, то он, менестрель, имя Драконово владельцу вернёт.

«Уж я-то не отступлюсь, — подумал он, исполненный решимости, — да и за мной войско не станут посылать, коли я тут решу навсегда остаться!»

Он улыбнулся своим мыслям, и улыбка его была что луч солнечный.

Имя дракона

Собирался в дорогу менестрель недолго, да долго собирался сказать Дракону об этом. Сунуть в мешок лютню да сухарей на дорогу да отыскать в библиотеке карту до Северного королевства (а что-то подсказывало юноше, что такая карта непременно должна найтись) — вот и все сборы. А вот прийти к Дракону и сказать… Тут ещё и подумать надо, что сказать! Не скажешь же, что имя возвращать отправился? А поди придумай достойную причину! Разгневается Дракон, что отплатили ему за гостеприимство такой чёрной неблагодарностью, чего доброго ещё и драконьи обычаи вспомнит, а всем известно, чем обращение к драконьим обычаям грозит: съест! Так-то Дракон уверял, что людей не трогает, но кто его знает, на что может толкнуть дракона гнев! Потому и медлил с этим разговором менестрель.

Карта в библиотеке и точно отыскалась: старинная, в углах подкопчённая огнём, будто её в очаг кидали или, что вероятнее, драконьим пламенем обдали. Менестрель карту наизусть затвердил, на случай если потеряет или украдут: дороги в других королевствах опасные, а по городам — проходимцев полно. Северное королевство, или Нордь, нашлось в самом углу карты, в левом верхнем, а Серая Башня — та была ближе к центру, и при взгляде на карту менестрелю даже подумалось, что не так-то и далеко до Норди: ладонь приложи, так указательный палец в неё и упрётся. Но кто по дорогам бродил, тот знает, что обманчивы карты: на пергаменте — два вершка, а пешим-то и за год не управишься!

И вот менестрель выбрал день, собрал дорожный мешок, переоделся в старое платье, которое прятал от Дракона под кроватью, чтобы тот его ненароком не выкинул, сунул карту за пазуху и — пошёл вниз, виниться.

Дракон читал в трапезной. Книгу держал только для вида, а сам всё больше размышлял. О разном размышлял: о надвигающейся весне, тревожащей ноздри первыми соцветиями на яблоневых ветках, всё ещё свежими, но уже ласковыми ветерками, и о том, что надо бы развести известь да выбелить стены по лестнице, а может, и потолки заодно, поскольку за зиму те закоптились. И о менестреле тоже думал.

С того дня Дракон до юноши и пальцем не дотронулся, — оба притворялись, что ничего не было, — но не думать о том уже не мог. И может, вот-вот уже бы и нашёлся верный ответ, готов уже был застучать в виске иголочкой откровения: забыто давно прошлое, давнее некуда, и дело-то вовсе не в том, что похожи они как две капли воды, а если бы и не были похожи, то всё равно бы случилось… Но тут к Дракону спустился менестрель.

Взглянув на него, Дракон сразу же понял что к чему. Вид у менестреля был смущённый, виноватый даже, а походное платье и дорожный мешок, который юноша волочил за собой, только утвердили Дракона в мысли, что невмоготу менестрелю тут оставаться и — по его, Дракона, вине! Дракон шагнул к нему, перехватил мешок сильной рукой.

— Собрался куда, господин менестрель? — суровее, чем сам от себя ожидал, спросил Дракон (сурово — чтобы скрыть собственное волнение) и вытряхнул содержимое мешка на столешницу.

— Засиделся я в башне, господин дракон, — как можно беззаботнее ответил менестрель. — Вот думаю пойти побродить по королевствам, послушать да поглядеть, что где деется, какие нынче песни поют, послушать да потом, как обратно вернусь, тебе их спеть.

— И когда обратно вернёшься? — недоверчиво спросил Дракон, но всё же оговорка менестреля мёдом капнула на его закостеневшее тревожными мыслями сердце.

— К весне через весну, — выдал юноша заготовленный заранее ответ.

— Гм… гм… — отозвался мужчина, раздумывая.

Не пусти, запри в башне — так сбежит или осердится. Да и кто он, Дракон, такой, чтобы менестрелю указывать? И Дракон решил юноше поверить, но подстраховаться на всякий случай: сложил пожитки менестреля обратно в мешок, туда же отправил два каравая хлеба и мешочек с монетами, а лютню — забрал. Дракон рассудил так: уж за ней-то менестрель непременно вернётся, поскольку инструмент ему по сердцу пришёлся. А что Дракон слово нарушил и подарок отобрал — так Дракон своему слову сам хозяин: захотел — дал, захотел — забрал.

— Посторожу для тебя, — рассудительно сказал Дракон, припрятывая лютню, — не ровён час опять отберут разбойники, жалко будет.

Менестрель, обрадованный, что Дракон ему идти не запрещает да и особо ни о чём не расспрашивает, охотливо согласился оставить лютню в башне. На том и распрощались.

Провожать менестреля Дракон не вышел, да оно и к лучшему: так-то уходить юноше вовсе не хотелось, а позови Дракон остаться — поди, и дал бы слабину.

Дракон же пребывал в некоторой растерянности, а потом — запоздало! — сожалел, что менестреля не вернул, и сколько раз порывался лететь его искать… Да где сыщешь! Оставалось только надеяться и ждать, а в ожидании время тянулось ох как долго!

Менестрель же, ни минуты не теряя, отправился в путь, торопясь покинуть Серую Башню по упомянутым причинам и уговаривая себя мыслью: «Раньше уйду, раньше вернусь».

В первом же городишке он купил лютню, плохонькую, но всё же бренчала, ибо менестрель рассудил так: мешок с драконовыми монетами лучше поберечь на какой-нибудь непредвиденный случай, а на хлеб себе зарабатывать по дороге тем, чем прежде перебивался: песню споёт, сказку расскажет — неужто не покормят? Люди до развлечений охочи.

Рассудил он верно и приют находил чуть ли не в каждой таверне, а там, кроме того, что пел, слушал да запоминал, а всё больше расспрашивал, не слыхал ли кто о Норди, или Северном королевстве. Но покуда никто не слыхал. Узнав или не узнав, что хотел, менестрель не мешкал и отправлялся дальше, хоть его и уговаривали остаться подольше да потешить слух песнями. Как мог торопился: иной раз просил подвезти, если обоз встречался или лодочник, а уж шагал и вовсе и днём и ночью, оставляя лишь пару часов для сна. Год пути до королевства да год обратно — срок не шуточный!

Люди разные попадались, но странника не обижали, хотя в паре деревень всё же турнули, сочтя за простого бродягу-нищеброда.

А один раз, уже осенью это было, когда менестрель добрался до срединных королевств, попался разбойникам на большой дороге. Он их и не приметил прежде, а они налетели разом со всех сторон, окружили с гвалтом и гиканьем. Менестрель и опомниться не успел, как до нитки обобрали: и мешок выпотрошили, и медальон с шеи сорвали. Начали делить награбленное, подъехал их атаман — смотреть, что за добыча на этот раз его молодцам попалась. Разбойники и начали хвалиться: золото он не успел растратить, снеди кой-какой в деревне прикупил на дорогу да, грядущей зимы побаиваясь, меховую накидку. Один, особо желая угодить начальнику, кинул ему сорванный с шеи менестреля медальон.

— Отдайте, разбойнички, добром прошу, — счёл нужным сказать менестрель.

Разбойники расхохотались, атаман, ещё не глядя на медальон, тоже. И то верно: воробей щуплый, а туда же, храбрится! Добром он просит — ну что за потеха! А потом атаман на медальон глянул, перекосился лицом и крикнул, швыряя медальон об землю:

— Бросай всё, что ни взяли! Из Треклятого королевства идёт.

Разбойники тотчас побросали добычу на землю, отшатнулись, как будто перед ними не юноша в потрёпанной накидке стоял, а дракон о трёх головах, попятились, нащупывая на шеях, у кого были, ладанки да обереги. Менестрель медальон подобрал да обратно на шею повесил и, совсем осмелев, о Норди справился.

— В трёх верстах к северу город будет, — сказал атаман, пятясь и стараясь не поворачиваться к юноше спиной, — оттуда дороги во все концы света идут.

И поспешно, будто за ними черти по пятам гнались, разбойники умчались по просекам в лесную чащу.

Менестрель вещи обратно в мешок собрал, отыскал брошенный в спешке разбойниками нож — длинный, с изогнутым лезвием и малость зазубренный — и за пояс сунул: всё оружие.

— Треклятое королевство? — пробормотал он себе под нос. — Вон нынче как его называют…

Дальнейший путь обошёлся без особых происшествий, вот только сапог у менестреля прохудился: подмётка отвалилась, — пришлось верёвочкой перевязать да ждать, покуда до города доберётся, а уж там можно и новые справить. Так менестрель и сделал.

Через три версты (не обманули разбойники!) показался город, от которого, действительно, во все стороны расходились стёжки-дорожки. Постов не было: в город пускали просто так, без грамот или мзды. По улицам людей кишело, как муравьёв в муравейнике. Одних таверн было с полдюжины, так что менестрель рассудил, что город этот — перевалочный пункт, где останавливаются путешественники, прежде чем путь продолжить.

Но первым делом он к сапожнику отправился и — в шею был оттуда выпровожен собственно сапожником.

— Иди подобру-поздорову, — незлобно, но со значением посоветовал сапожник.

— А не поспешил ли ты, господин хороший, — с усмешкой спросил покоробленный менестрель, подбрасывая на ладони золотую монету, — меня выпроваживать? Как знать, может, заработаешь таких с десяток. — И с этими словами юноша швырнул монету сапожнику.

Тот поймал, попробовал на зуб — настоящая! — но приветливее не стал. Оглядел менестреля с головы до ног и вопросил сурово:

— А ты кто таков будешь и откуда? И что тебе до меня за дело?

Менестрель приподнял ногу:

— Вот что за дело. Сапоги новые нужны да покрепче: идти мне, верно, ещё долго. А кто я да откуда… Из Серой Башни иду, слыхал?

Сказав так, юноша и не думал, что сапожнику про Серую Башню известно. А известно было.

— Из драконьих уделов, значит? А что, драконы всё рыщут по королевствам в поисках девиц?

При этих словах сапожник сощурился, как будто ещё добавить хотел: «Уж и сам-то ты не из драконов ли будешь?» Менестрель намёк понял, но в ответ только руками развёл:

— Мимо проходил, о драконах не слыхал, драконов не видал, стало быть — не рыщут. А у вас что слышно?

Сапожник сел за верстак, степенно и со значением водружая ногу на ногу — сапоги знатные! — и промолвил:

— А так и у нас одни слухи. Верно, перевелись драконы после битвы с Нордью.

Менестрель навострил уши. Но сапожник, обронив это замечание, важно насупил брови и, занятый собственными мыслями, а именно подсчитыванием барышей, если возьмётся сапоги тачать, спросил:

— Хорошие сапоги-то надо?

— Чтобы до Норди не развалились, — ответил юноша.

— А ты в Нордь идёшь? — К сапожнику вернулась прежняя подозрительность: а ну как всё же из драконьей породы да мстить за предка отправился?

Менестрель кивнул и, чтобы последние сомнения развеять, показал сапожнику лютню.

— Так ты бард? — с облегчением спросил сапожник. — Слыхал я, они везде в чести?

— Бывал и в королевские замки приглашён, и перед королями да королевами пел, — подтвердил менестрель. — Золотишко не переводится, так что сделай мне хорошие сапоги. Не зазорно чтобы было и перед королём Норди показаться.

— Что ж, это можно, — согласился сапожник, — есть и готовые. Коли по ноге придутся — так и забирай… за дюжину кругляшек. Вот только я бы на тёплый приём в Норди особо-то не рассчитывал.

— Отчего же? — удивился его серьёзному тону менестрель.

— Места суровые, чужаков не любят, — пояснил сапожник, извлекая из кладовки несколько дюжин пар отличных сапог. — Ну, барду-то, может, исключение сделают, а всё же не любят туда люди ходить. Я бы на твоём месте южнее забрал, там люди весёлые, щедрые.

— Мне в Нордь надо до весны успеть, — ответил менестрель, к сапогам примериваясь, — не по забаве иду — по делу.

— Коли так, то и говорить не о чем, — рассудительно заключил сапожник, — иди. Дорогу выбери, что с перечёркнутой стрелкой, в той стороне Нордь и будет. А верно, без малого туда полгода и добираться.

Менестрель выбрал себе пару сапог да ещё одну на припас и с сапожником рассчитался. Тот напоследок посоветовал к скорняку зайти да мехом запастись: места там северные, холодные, а зимы так и вовсе лютые. Юноша на то ответил, что меховая накидка у него уже есть, а вот снедью бы разжиться не мешало, и сапожник указал ему хорошую таверну, где можно не только голод и жажду утолить, но и ночь переждать.

Менестрель пробыл в городе пару дней, деньжат немного подзаработал, развлекая тамошнего градоначальника, тот ему ещё и одёжу пожаловал со своего плеча, пару раз только ношеную. Менестрель привередничать не стал, свою в мешок спрятал, а в градоначальниковой путь продолжил: одёжа та была крепкая, из кожи, да мехом подбитая, самое то для северных дорог!

Зима менестреля в дороге застала, а уж зимы тут были — не сравнить с Серой Башней! Намело сугробов, наморозило, выстудило воздух — и меховая накидка не спасает! Менестрель уже второй месяц чах кашлем и насморком, которые никак не проходили. Тут уж в каждую деревеньку заглядывал, чтобы погреться немного, не разбирая, хорошая таверна или плохая: коли есть очаг — так и хороша таверна!

Хоть сапожник и предостерегал, что народ в этих местах суровый, но менестрелю всё больше любопытные попадались. Странников, как он понял, тут видали нечасто, и всё-то им было интересно: и куда, и откуда, и зачем, и отчего. Даже кормили даром, только бы послушать, что в мире делается, а уж когда менестрель лютню доставал — так вообще всей деревней сбегались слушать.

Много песен за дорогу менестрель успел наслушаться да запомнить, но никакие другие ему в сердце не запали, как эти песни северных деревень. Были они тоскливые больно, но красивые, дух захватывало!

«Дракону спою, доволен останется», — думал менестрель, запоминая и их. Память у него была под стать драконьей: без малого три сотни помнил наизусть да ещё столько же в пути выучил!

И эти ему в Нордь идти не советовали. «Король в Норди своенравный, — говорили жители деревень, — традиции свято чтит, а обычаи у них суровые! Что ни день, то кого-нибудь казнят!»

Но менестрель, понятное дело, всё равно пошёл. И на третий месяц зимы, как морозы начали спадать, сменяясь пронзающими насквозь ветрами, дошёл до границ Норди, или Северного королевства. Границы были вполне осязаемы: высокий обледеневший забор, вдоль которого менестрель и побрёл, надеясь отыскать ворота или заставу. Врата обнаружились через три сотни шагов, а в них — два промёрзших до сосулек в усах стражника, которым, впрочем, и мороз был нипочём: лица у них были красные, пышущие здоровьем, позавидуешь!

— Стоять! — гаркнул один из стражников, хотя менестрель и так остановился уже, стражу разглядывая. — Кто такой будешь?

Менестрель шмыгнул носом и ответил, что он менестрель будет, бард то есть, идёт в Нордь, дабы развлечь короля весёлою песней да на житьё-бытье малость от короля за то получить.

— Бардов у нас король любит, — обрадовались стражники, — наших-то не осталось, так теперь с чужой стороны любому гостю рады.

— Отчего же не осталось? — удивился менестрель, а всё больше дивился тому, что его чуть ли не с распростёртыми объятьями встречают и самолично готовы к королю вести (так стражники и объявили).

— Своих-то казнили давно, — беззаботно ответил стражник, давая распоряжение своему товарищу оставаться возле врат. — Не любит у нас король, когда лишнее поют. А барды как напьются, так давай горланить что попало! Вон они, голубчики, — кивнул в сторону стражник, и изумлённый менестрель увидел за стеной частокол, утыканный отрубленными головами, которые мёртвыми глазами всматривались в морозную, зимнюю мглу.

Юношу передёрнуло: ну и порядки! Впрочем, на свой счёт он ничуть не волновался: короля он знать не знал, стало быть, и петь про него «лишнее» или «что попало» не мог, а уж среди сотен песен, что он выучил, непременно найдётся та, что придётся по сердцу даже и суровому королю! Если уж Дракона ублажил, то человека и подавно сумеет!

И стражник повёл менестреля в замок, а покуда они шли к тронному залу, сопровождение всё росло: набегали придворные, разглядывали, расспрашивали, охали-ахали, подзывали всё новых людей, — так что в тронный зал менестрель явился с порядочной свитой. Не балованы, видно, были здешние придворные развлечениями! Не часто появлялись в замке гости!

Король, в летах мужчина, но ещё не старик, и королева, в дочери ему годится, но точно не дочерью, а супругой приходится, сидели на двойном троне. Короны, скипетры — всё, как полагается, одежды золотые с алмазами да изумрудами, сияние вокруг — что в драконьей сокровищнице! Менестреля приняли милостиво, речи слушали с нескрываемым интересом, песни — с удовольствием. Юноша даже подумал, что преувеличивают люди, говоря о жестокосердии короля: тот пообещал хорошую награду за песни, коли менестрель вздумает остаться ему служить, и ничуть не рассердился, когда менестрель ответил, что планирует пробыть в замке только пару дней, а потом в обратный путь пуститься.

— Хожу я по свету, песни собираю, — завёл менестрель разговор, за которым и пришёл в Нордь, — немало и ваших, северных, наслушался. Но больше всего мне услышать хочется историю о безымянном драконе. Слыхал я, что в Норди её знают.

Наступила тишина, а вернее, провисло молчание — зловещее молчание! Придворные разом бросили шептаться, потупились, не смея взглянуть на короля. А король побагровел лицом, вскочил с трона, так пережимая скипетр в кулаке, что тот хрустнул даже. Королева как полотно побледнела. Менестрель сам похолодел и побледнел: кажется, не думал, не гадал, а оно самое, «лишнее», и сболтнул, — и уже распрощался с головой… Король справился с гневом, перекинул скипетр в другую руку и осведомился (но голос у него стал ледяной, морозный, под стать лютующей зиме):

— Верно ли, что ты, бард, впервые в Норди?

Менестрель ответил согласием.

— Ну так на первый раз прощаю. А коли второй раз о том спросишь — так торчать твоей голове на колу! — сурово сказал король. — Запретная это тема, никто не смеет о том говорить. А кто смел — прахом истлел.

На том аудиенция и кончилась, менестреля из тронного зала выпроводили, впрочем, сказав, что жить он в замке может сколько угодно, если пожелает, и что покинуть его может в любое время, никто тому препятствий чинить не будет. Юноша к стене привалился, выдохнул с облегчением — на волоске ведь жизнь висела! — но на сердце тяжело стало: ничего-то не узнал, зря только такой путь проделал, а спрашивать — бесполезно, никто и рта не раскроет, указу королевскому повинуясь, да и не заметишь, как головы лишишься. В обратный путь, что ли, подаваться? Вспомнил менестрель Дракона, вспомнил тоску в его глазах и ядовитую, выжигающую сердце печаль и опять вздохнул.

А тут и приметил, что кто-то зовёт его: приоткрылась в стене дверь — крохотная, в три погибели согнуться нужно, чтобы в проём пройти, повеяло оттуда сухими травами, затрепетало тенями от едва теплящейся свечи, и показалась в открывшемся проходе старушка, одетая богато, не хуже придворных, но простоволосая, толстая коса — вокруг головы обмотана, совсем как у сказительницы, что в Серой Башне живёт, но эта постарше будет лет эдак на пятьдесят! Зоркими, рысьими глазами по сторонам повела, свечку повыше подняла и опять менестреля к себе манит.

Менестрелю любопытно стало, он и подошёл, а старуха его за собой в проход втащила, дверь за ними закрылась — точно и не было. Глядит менестрель: лестница винтовая, крутая, высоко вверх уходит, не видать куда, а старуха проворно по ней взбирается и всё за собой манит. Так, она — впереди, он — следом, до самого верха и добрались, а там, как в сказке о Спящей царевне, каморка с прялкой, за которую старуха и уселась, веретено подобрала и давай нитку сучить, веретено как заколдованное вертится. Прядёт и молчит.

— Верно, тебе есть что сказать, раз меня за собой увела? — нарушил молчание менестрель.

Старуха на лавку кивнула, менестрель сел.

— Ты о безымянном драконе слыхал? — без обиняков спросила старуха; и опять подумалось менестрелю, что похожа она на сказительницу: голос чистый, временем не тронутый. — Расскажи, что слыхал, тогда и я, может, расскажу, что я слыхала.

— Так ведь король не велел говорить? — с улыбкой возразил менестрель (кто его знает, а вдруг король и подослал?).

— Тьфу на королевские веления! — сплюнула смачно старуха. — Руби головы или не руби, а правду не скроешь! Откуда ты про безымянного дракона знаешь, коли никогда прежде в Норди не бывал?

Менестрель таиться перестал и рассказал что знает о Драконе и вообще о Серой Башне. Старуха потряслаголовой:

— Вот как? Выжил господин дракон-то…

— Выжить-то выжил, да с тех пор ровно и не живёт, — уныло возразил менестрель, припоминая свои печали. — Заклятье на нём какое-то, кто бы знал, как снять! Ты мне лучше расскажи, раз уж на то пошло, что с ними дальше было.

Старуха помолчала, раздумывая или вспоминая, потом заговорила негромко:

— Ну, что было, то прошло. Вернул король дочь во дворец, а та всё убивалась по дракону, слёзы лила, всё его имя повторяла, как кукла заведённая. Король запретил — не послушалась, так он осерчал, приказал принцессе язык вырвать и в горную башню бедняжечку заточить. Вон она, башня-то, где принцесса век доживала, — кивнула старуха на окошечко; менестрель глянул и увидел, что в снежной мгле виднеется высокая гора, у вершины которой темнеет зловещая башня. — А с тех пор упоминать и о ней, бедняжечке, и о драконе не велено: смертью страшной грозит! Не полагается принцессам в драконов влюбляться.

— Собственную дочь… — пробормотал менестрель, проводя ладонью по разом вспотевшему лбу. — Так и умерла в башне?

Старуха кивнула, выпустила из пальцев веретено и по коленям похлопала:

— На тридцатый год и схоронили. Не то, видно, ты услышать хотел?

— Имя… — выдавил менестрель, — как имя драконово было?

— Да кто ж его теперь знает? Без малого пять веков минуло с тех пор. Но, говорят, что имя драконово в горной башне спрятано, — шёпотом добавила старуха. — Вот только не всякий до той башни доберётся: ступени каменные обрушились, один неверный шаг — смерть неминуемая! Да и кто пойдёт, да и кому то надобно?

Юноша уставился в окно невидящими глазами. Кажется, метель началась: горы уже не видно, одни белые пятна перед глазами мельтешат. Сгрёб менестрель пальцами одежду на груди, выдохнул:

— Я пойду.

Старуха не особенно удивилась, но сказать нужным сочла:

— Пропадёшь.

— А мне и так жизни нет, — с сердцем ответил менестрель.

Вывела его старуха тайком из замка, указала тропинку к горе. Менестрель натянул капюшон поглубже на голову и поплёлся к горной башне, проваливаясь сапогами в снег. Каждый шаг давался с трудом: сугробы намело такие, что, казалось, шагни — и под землю уйдёшь навеки! И чем ближе к горе, тем едче впивался в тело морозный ветер: не спешила гора отдавать свой секрет, на полпути остановить хотела. Только до подножия менестрель два дня добирался! В одежду, в сапоги снег набился, наледью от дыхания заволокло глаза, намёрзло на ресницах, руки-ноги заледенели, как деревяшки стали, тут уже не до еды и не сна: лишь бы дойти, а остановишься, перестанешь двигаться — так замёрзнешь насмерть!

К третьему дню добрался менестрель до подножия горы, тут же начиналась каменная лестница, которая круто уходила вверх, ступень за ступенью, к вытесанной прямо в плоти горы башне. Юноша задрал голову и посмотрел на сурово взиравшую гору, на обледеневшие, заметённые снегом ступени, на провалы в каменной лестнице, подул на закоченевшие руки. Метель уже стихла, но ветры всё ещё бродили по склонам, вздувая снежные вихри и обрушивая их на голову менестреля.

На нижних ступенях было легко, они сохранились лучше всего, погребённые под снегом. Взбираться приходилось на карачках, держась руками за ступень выше той, на которую ступал: было слишком скользко, не заспешишь, если не хочешь упасть да шею себе свернуть. Но чем выше менестрель поднимался, тем труднее становилось: многие верхние ступени обрушились, не выдержав натиска ветра и снега, а может, и времени; некоторые обрушивались прямо под ногами, и не успей менестрель ухватиться за камни — закончилась бы эта история в тот же самый момент! Но ему хватило сил подтянуться, нащупать сапогом верный камень и миновать опасное место. И он полез дальше, оставляя за собой по снегу кровавый след: руки разодрал о камни, когда пытался удержаться. Кровь ошмётками намёрзла на ладонях, боль была нестерпимая, но менестрель терпел, даже сквозь зубы и то ни звука не вырвалось. Хочешь счастья — так заслужи, постарайся!

К тому времени, как менестрель добрался до башни, сил у него не осталось: выдохся, вымотался, перестал чувствовать и мороз, и кусачий ветер, перестал и видеть, и слышать — всё было как в тумане, сплошная белая пелена, а не сознание. Он почти ощупью отыскал дверь в башню и уцепился за засов, чтобы не снесло ветром. Через пару минут полегчало, менестрель смог оглядеться. Он стоял на крохотной заснеженной площадке возле двери в башню. Каменной двери с каменным засовом.

«Хватит ли сил её открыть?» — слабо подумал юноша, прижимаясь к ледяному камню лбом и переводя дыхание. Руками засов поднять не удалось, он присел, упёрся плечом. Сапоги скользили по наледи, ноги разъезжались, засов не подавался. Менестрель нащупал каблуком сапога щербину в камне, упёрся в неё, чтобы не потерять равновесие, и снова двинул засов плечом. Не сразу, но сдвинулся, и юноша толкал каменную балку до тех пор, пока она не вышла из паза. Засов грохнулся вниз, обрушив несколько ступеней кряду, следом хлынула настоящая лавина, откуда-то сверху нашедшая. Менестрель устоял чудом. С дверью тоже повозиться пришлось, она была ещё тяжелее засова, но менестрель приноровился и в час по чайной ложке приоткрыл её настолько, чтобы боком пролезть в башню. Прежде чем войти, проявил осторожность: подсунул между дверью и притолокой камень, что отыскался в снегу.

Внутри ничего не было, кроме лестницы, ведущей наверх, к каморке, в которой доживала век опальная принцесса. Стены были грубые, шероховатые, тронутые льдом. Лестница, также вырубленная из монолита, сохранилась хорошо, спрятанная от ветров и морозов за каменными стенами, но была такая узкая и крутая, что менестрель помедлил даже, прежде чем на неё вступить. Он запалил найденный факел, чтобы освещать себе путь: сломай он себе ногу, здесь и сгинет, потому что обратно уже не спустится, а искать его никто не будет. Разделять же участь замурованной принцессы в его планы не входило, ведь он обещал Дракону вернуться к следующей весне.

В каморку дверь была обычная, деревянная, да и то верно: к чему внутри засовы, когда башня на каменный заперта? Сердце менестреля забилось, он толкнул дверь и шагнул в каморку, освещая её факелом. Хватило и полувзгляда. Юноша пошатнулся, упал на колени, выронив факел, и с горечью воскликнул:

— И как мне с такой любовью соперничать?!

Имя дракона было повсюду: выцарапанное на каменных стенах, вырезанное на деревянных лавках, столе, стульях, балках, вышитое странными жёлтыми и белыми нитями на свитках, покрывалах, скатертях. Приглядевшись, менестрель сообразил, что это не нитки: собственными волосами вышивала принцесса имя возлюбленного дракона, прежде золотистыми, а потом и седыми, стало быть, до самой старости его помнила. Произносить его уж не могла, лишённая речи, но никто не мог запретить ей его повторять в мыслях и творить везде, куда доставала рука. Одно, недописанное, было в углу, возле каменного ложа, служившего принцессе постелью, и менестрель понял, что остановила руку принцессы сама Смерть.

Менестрель долго сидел не двигаясь, потом шевельнулся, пошарил руками возле себя в поисках факела, нашёл его, запалил снова. Глаза его блестели, но не слезами, а решимостью.

— Но я-то жив! — громко сказал он. — И сдаваться не собираюсь.

Истлевшая за полтысячи лет ткань рассыпалась, стоило до неё дотронуться, оставались лишь сплетённые из волос буквы. О том, чтобы вырезать из дерева кусок с именем, менестрель и не помышлял: ни сил, ни инструментов для того у юноши не было. Он обшарил всю каморку и, наконец, под каменным ложем нашёл кусок пергамента из бычьей кожи, на нём тоже была вышивка, золотое драконье имя, и он сохранился достаточно хорошо. Менестрель свернул его кое-как трубкой, сунул в дорожный мешок и затянул потуже, чтобы не выронить при спуске. Напоследок ещё раз окинул взглядом мрачную каморку, размышляя, стоит ли рассказывать об увиденном Дракону. Решил всё же: не стоит, довольно будет того, что вернулся и что вернёт.

Спуск занял вдвое меньше времени: попросту говоря, менестрель поскользнулся и кубарем скатился по лестнице вниз, набив себе синяков да шишек, но, по счастью, ничего не сломав. Однако же силы были на исходе, он брёл наугад, не помня дороги, заплутал и непременно замёрз бы где-нибудь в сугробе, если бы на него не наткнулись случайно угольщики, выработка которых была поблизости. Они подивились находке, выкопали менестреля из сугроба и притащили к себе, а там отогрели, растёрли пахучими мазями, влили в горло такую крепкую спиртовую жижу, что менестрель моментально очухался: ему показалось, что в рот раскалённого свинца залили!

У угольщиков менестрель прожил неделю: как ни порывался, раньше не выпустили. Зачем, мол, человека на верную смерть отправлять, когда он едва на ногах держится? Откормили его как следует, подлечили хорошенько, а уж потом снарядили в путь, накрутив-навертев на него, помимо меховой накидки, тяжёлый из дублёной кожи плащ и шарф из колючей шерсти — в таких ходили сами угольщики, в таких и мороз был не страшен. Дорогу тоже показали, так что менестрель благополучно добрался до заставы и покинул королевство Нордь.

А покуда менестрель пустился в обратный путь, глянем, что поделывал всё это время Дракон.

Дракон был не в духе.

Жалел, что не остановил менестреля.

Жалел, что не отправился следом. А впрочем, искать надо было в первые же часы после его ухода: теперь-то где сыщешь! Дракон ведь не знал, в какую сторону отправился юноша, а время стёрло следы и запахи, и даже фантастическое обоняние драконов не помогло бы.

Жалел ещё и о том, что не сразу распознал, отчего общество менестреля было ему и невыносимо и сладко одновременно: только оставшись в одиночестве понял, что была это любовь.

Ах, не надо было, не надо было его отпускать!

Не отправился же на поиски менестреля Дракон ещё и руководствуясь вот какими соображениями: улетит — а менестрель вернётся, разминутся тогда. Не лучше ли просто подождать возвращения юноши, должен же он вернуться — хотя бы и за лютней. А уж кто его потом из башни выпустит!

Решив так, Дракон несколько успокоился. Но время теперь для него иначе текло. Для драконов что неделя, что год — пара взмахов крыла, вот что это такое, а не время. Однако же время в одиночестве казалось настоящей пыткой: Дракон уже и разучился быть один.

«Что ж он так долго не возвращается?» — думал Дракон, едва ли не каждую минуту проверяя смотровое окошечко. И чем бы ни занимался, всё время отвлекался и по сторонам поглядывал.

Дракон хандрил — и погода хандрила. Давно уже пора начаться весне, а природа всё ещё спала, припорошенная снежком, да и небо то и дело хмурилось: солнца Серая Башня уже второй год толком не видела! Так уж было заведено в этих землях, что погода от настроения Дракона зависела, и теперь крестьяне побаивались, что и в этом году без урожая останутся.

На людской памяти, а вернее, по легендам, такое уже случалось, и бедствие продлилось целых сто лет: тогда Дракон залечивал раны после сражения с Нордью. А теперь всё повторялось, вероятно потому, что, как заметили крестьяне, менестрель исчез из Серой Башни. Куда он делся — не знали, но шёпотом поговаривали, что съел Дракон менестреля, потому и хандрит: совесть замучила! Правда, за всё существование Серой Башни Дракон ни разу на людей не нападал, но кто его знает, может, и не совладал с драконьими инстинктами.

Спрашивали про то у сказительницы, как у самой старшей, но она всё больше отмалчивалась и отвечала только: «Ждать надо». А чего ждать — молчок. Были у сказительницы кое-какие догадки, верные догадки: не зря ведь менестрель у неё о Драконе расспрашивал, значит, и пропал по той же причине. Отправился искать способ снять проклятие с Дракона и не вернулся покуда, вот Дракон и томится в одиночестве. Год пути до королевства да год обратно — этой весной, выходит, менестрель вернуться должен, если не сгинул. Сказительница даже весточку голубем послала своей сестре, чародейке, что в Чернолесье жила, попросила, чтобы та кости раскинула да отписалась, что за будущее у Серой Башни и её владельца. Чародейка ответила так же, как отвечала крестьянам сама сказительница: «Ждать надо». Старуха успокоилась.

А Дракон всё хандрил, хандрил… пока не решил вот что. «Отправлюсь-ка я в Тридевятое королевство, — сказал сам себе Дракон. — Может статься, менестрель туда вернулся, или знают о нём. Помнится, говорил он, что оттуда родом». Мысль была здравая, и мужчина даже удивился, что она не пришла ему в голову раньше. В тот день солнце впервые выглянуло на небо в Серой Башне — на минуту всего, но крестьяне обрадовались: на поправку идёт!

Итак, Дракон решил полететь в Тридевятое королевство. Там он никогда прежде не бывал и дороги туда не знал, так что первым делом отправился в библиотеку за картой, чтобы посмотреть, где оно находится. Предполагал, что искать нужно где-то поблизости от королевства вздорной принцессы. Как там оно называлось?.. Но прежде надо карту найти! А карту забрал менестрель, о чём Дракон, разумеется, не знал. Полдня Дракон потратил на поиски, перевернул всю комнату вверх дном, но карта так и не отыскалась. Дракон досадливо клацнул зубами: другой карты у него не было. В самом деле, не спрашивать же дорогу у вздорной принцессы? Нет уж, увольте, вторично с ней встречаться Дракону нисколько не хотелось!

Ещё полдня Дракон просидел на троне, раздумывая, а потом решил вот что: «Полечу-ка я в город, где с менестрелем повстречался! Лавок там предостаточно, может, и карты найдутся».

Дракон за пару шагов пересёк трапезную, по пути накинув на плечи плащ, рванул дверь… и подхватил едва ли не упавшего прямо на него менестреля, который как раз в это время дотащился до башни и привалился к двери, чтобы отдышаться, а потом уже постучать.

— Господин менестрель! — не поверил своим глазам Дракон, покрепче сжимая это чахнущее кашлем сокровище.

— Вот я и вернулся, господин дракон, — сипло проговорил менестрель. — Надо мне важную вещь тебе сказать!

— После! — не дослушал Дракон, подхватил юношу на руки — сам стоять тот уже не мог — и отнёс на чердак, где уложил на кровать, ужасаясь и виду, и состоянию путешественника: менестрель дошёл, кожа да кости, лицо было обветрено, руки в ссадинах, а уж кашлял — так и вовсе точно лаял! — Прежде нужно подлечить тебя немного. Лёгкие застудил, не иначе. Ничего, я медовый отвар сварю, он тебя мигом на ноги поставит… — пообещал Дракон.

Но менестрель уцепился за его рукав, не давая Дракону уйти, и повторил:

— Надо мне важную вещь тебе сказать.

— Подождёт, — возразил мужчина.

— Не подождёт, господин… — Тут менестрель запнулся, но докончил уверенно: — Эмбервинг.

Дракон вздрогнул. Его зрачки вертикально вытянулись, на скулах проступило несколько янтарных чешуек. Полтысячи лет он не слышал этого имени — собственного имени! Полтысячи лет он убеждал себя, что забыл его. Он взглянул на менестреля почти с ужасом. Тот пошарил за пазухой и протянул Дракону свёрнутый трубкой пергамент. Мужчина помедлил, отступил даже, но потом всё же протянул руку и взял свиток, на секунду коснувшись пальцами пальцев менестреля. Они дрожали.

— Вот что ты забыл, — едва слышно сказал менестрель. Силы его окончательно покинули, но он вздохнул с облегчением: принёс, вернул!

Дракон медленно развернул пергамент, впился в него глазами. Оттуда сверкали на него золотом вышитые буквы, выведенные знакомым до боли почерком, которого он полтысячи лет уже не видел. Эмбервинг. Эмбервинг.

— Эмбервинг… — глухо произнёс Дракон каким-то чужим голосом.

Менестрель, уже начавший было забываться, встрепенулся и открыл глаза. В комнате стояло золотое сияние: светился Дракон. Это сияние очень было похоже на то, что юноша уже видел прежде, когда они вместе лежали в постели. Янтарные искры летали по чердаку, похожие на светлячков, а Дракон молодел на глазах. Менестрель рассудил верно: только вернув Дракону имя, можно было снять проклятие. Да это и не проклятие было, должно быть… Но вздох облегчения замер у юноши на губах: он заметил, что Дракон начал таять, как предрассветный туман. В висок острой стрелой впилась мысль: а что, если потерянное имя — это то, что вообще держало Дракона на этом свете? Менестрель похолодел: неужто ошибся и… Он дёрнулся, свалился с кровати — встать сил не было — и обхватил колени Дракона руками.

— Подожди! — выдохнул он. — Позволь сказать прежде… Знаю, знаю, что жизнь человеческая коротка: одно мгновение всего лишь, если глядеть глазами дракона. Один только миг счастья, а потом — долгие века одиночества и боли. Знаю! Но всё равно хочу прожить это мгновение здесь, с тобой, господин Эмбервинг! Так что не уходи…

Последние слова менестрель выговорил почти одними губами, беззвучно. На глаза нашла пелена, и он лишился чувств.

Пришёл в себя менестрель неожиданно, точно выдернули из забвения за шиворот и встряхнули. Он лежал на кровати, накрытый покрывалом, в одной только рубашке. Раны были перевязаны, от бинтов пахуче пахло хвоей. В голове было пусто. Что он здесь делает? Что было до этого? Юноша повёл глазами, взгляд зацепился за лежавший на полу пергамент, и разом всё вспомнилось. Менестрель подскочил: Дракон! Где Дракон?!

— Ушёл… исчез… — сдавленно выговорил юноша, зажимая виски ладонями. То, что пергамент валялся на полу, лишь подтверждало его опасения.

Разрушилось заклятье — и исчез. Быть может, погиб ещё тогда, в битве с Нордью, и только утерянное имя да сожаления удерживали его в Серой Башне, покуда не явился менестрель и не натворил бед! Зачем, зачем было идти искать это имя! Прожили бы и так. Не удовольствовался разве бы менестрель и тем, что было? Не довольно ли ему было ласковых взглядов? крепких объятий? случайных вздохов? Захотел всего — вот всего и лишился! Юноша заскрипел зубами, вздёрнул подбородок вверх, из глаз покатились горькие, жгучие слёзы.

— Ушёл… — простонал он, сминая руками покрывало и едва ли не корчась от нестерпимых мук, разрывающих сердце.

Дверь открылась, и в комнату вошёл… Дракон. В руках у него был дымящийся кувшин — сварил, верно, обещанный медовый настой. Янтарные кудри были стянуты на затылке лентой, зрачки были драконьи, вертикальные, но выглядел он как существо из плоти и крови и не сиял больше. Вернее, сиял, но не тем колдовским сиянием, которое непременно сопутствовало преображению, — сияло само его существо, а в окно заглядывало яркое весеннее солнце, уже совершенно точно навсегда вернувшееся на небо Серой Башни.

— Остался… — выдохнул менестрель, бледнея.

Дракон его состоянию встревожился, поставил поспешно кувшин на подоконник, наклонился, потрогал лоб юноши — пылает! — и воскликнул:

— Да у тебя ещё и жар поднялся! Надо бы льда раздобыть…

Но менестрель намертво вцепился ему в руку, и Дракон остался. Он присел на край кровати, осторожно похлопывая юношу по плечу, и вперил взгляд куда-то вдаль.

— Остался… — вполне ясно выговорил менестрель.

Дракон кивнул. Сердце у юноши забилось быстрее, и он хотел было спросить, почему, но Дракон заговорил сам:

— Верно ты сказал: человеческая жизнь — что мгновение. Один взмах драконового крыла — вот человеческая жизнь. Взмахнул — и нет её. А потом века и века одиночества… Одно мгновение, да, одно мгновение…

Взгляд его ещё больше затуманился. Менестрель прикусил губу.

— Но даже и так… — переведя взгляд на юношу, сказал Дракон, — всё равно! Пусть потом ждёт меня такая боль, какой я вовек не ведал, но хочу я прожить это мгновение с тобой, господин… — Тут Дракон запнулся, приподнял брови удивлённо и, словно только сейчас это понял, воскликнул: — А ведь если подумать, то имени-то твоего я до сих пор не знаю, господин менестрель!

Менестрель улыбнулся и ответил:

— Голденхарт.

Сокровище дракона

Вернулась в Серую Башню весна. Истаяли последние тени снега, небо вылиняло в привычный лазурный цвет, позеленели луга да поля, поселились в рощах певчие птицы. Вернулась весна и к Дракону.

Весь первый месяц весны Эмбервинг выхаживал менестреля. Простуда попалась настырная, никак не желала проходить. Дракон пичкал юношу отварами трав, лечебными настоями, приколдовывал даже маленько, чтобы эффективнее были зелья. Но даже и так встал с постели Голденхарт только через месяц с лишком, а когда встал — Дракон его обратно в постель и уложил.

Сладкие это были ночи, сладкие рассветы и закаты! И так сложно было напоить ненасытное сердце Дракона, пробудившееся после многовекового сна. Менестрелю даже передышку просить пришлось: голос он напрочь сорвал. Но устоять против крепких объятий и жарких, умелых ласк было ещё сложнее.

Менестрель ждал, когда Дракон начнёт расспрашивать о Северном королевстве, а всё больше боялся расспросов о том, как это принц Голденхарт из Тридевятого королевства оказался бродягой-менестрелем. Но Эмбервинг как будто забыл обо всём прочем, кроме возвращённого счастья: ни полслова!

На самом деле Дракон рассудил так: если менестрель захочет, то сам расскажет. Правда, когда услышал имя юноши, любопытство в нём всё же пробудилось. О том, что менестрель не из простолюдинов, Дракон и прежде догадывался, но чтобы принц?

У менестреля и помимо этого тревог было немало, но они развеялись, когда он обнаружил, что исчез из комнаты на четвёртом пролёте старый портрет и платья из шкафа тоже исчезли. Должно быть, припрятал их Дракон где-то в подземных галереях, поскольку Голденхарт отыскать их не сумел. Одна лишь тревога осталась: имя Дракона.

Менестрель никак не мог отделаться от навязчивой мысли: вернул имя Дракону он, менестрель, но дано-то оно было принцессой — той принцессой, что воспоминания об их любви пронесла через всю жизнь. Так не вспоминает ли и Дракон о ней, когда менестрель зовёт его по имени? Каждый раз, когда произносил его имя, невольно об этом думал! Но вообще не звать Дракона по имени не получилось бы: они практически не расставались, не считая вылетов Дракона по своим драконьим делам, — да и неловко было бы не звать.

Дракон настоял, чтобы обходились без величания, но без этого менестрель на имени и вовсе спотыкался, а потом вдруг сообразил: он новое имя даст Дракону! Приноровившись и спотыкаясь каждый раз на «Эмбер…», конечное «…винг» он произносил после запинки и паузу каждый раз делал всё длиннее, пока однажды вообще не перестал это «…винг» договаривать.

«Раз я это имя вернул, — решил менестрель, может, несколько эгоистично это было с его стороны, но в любви все средства хороши, а терзаться ревностью он больше не желал, — то и делать с ним могу всё, что заблагорассудится».

Дракон поначалу не слишком охотно откликался на Эмбера, потом привык. О причинах, побудивших менестреля так безбожно обкорнать столь красивое имя, он не догадывался — решил, что менестрелю сложно его произносить, вот и укоротил для удобства. Голденхарт, впрочем, звучало ничуть не проще, но Дракон никак не мог придумать в ответ, как его укоротить: выходило неблагозвучно.

Вот так и вышло, что Дракон стал Эмбером, а менестрель как был Голденхартом, так и остался.

У Дракона мысли тоже в голове разные были.

Прежде всего, руководствуясь измышлениями, к которым он пришёл во время отсутствия менестреля, а всё больше драконьими инстинктами, Дракон перестал выпускать юношу из башни, вернее, одного отпускать в деревню. Во-первых, чтобы в трактир не ходил. Ревность, а всё больше натура драконья к тому побудила. Ведь Голденхарт — принц, а принцев — или принцесс — нужно держать в башне, драконы веками этот закон соблюдали, так просто не перечеркнёшь вековые традиции. Только в случае с принцем всё даже проще: никто войско не пошлёт, чтобы вызволять. А уж с принцем, который менестрелем заделался, и подавно!

Менестрель, пожалуй, удивился поначалу, когда Дракон ему в деревню ходить запретил. Не то чтобы ему вообще туда ходить хотелось, но категоричность Эмбервинга не могла не удивлять. Впрочем, Голденхарту хватило ума догадаться, почему Дракон на этом настоял. По тем же самым причинам, по которым он сам себя точно так же вёл в последнее время. Не только драконы страшные собственники, принцы тоже.

Ближе к лету уживаться друг с другом стало проще: «притёрлись», как в народе говорят.

Одним утром, таким ранним, что не улеглись ещё туманы, царствующие в Серой Башне ночами, и не высохли росные травы на лугах, когда менестрель и Дракон тихо дремали в объятьях друг друга, изнурённые очередной бессонной ночью, башня содрогнулась.

На подобные пустяки Голденхарт давно перестал обращать внимание: башня стояла крепко, даже их буйство в постели обрушить её не могло. Впрочем, конструкция вибрировала и несколько покачивалась, когда они особенно расходились или когда Дракон, достигая пика наслаждения, невольно испускал колдовские, драконьи всполохи, которые импульсом раскатывались вокруг, озаряя ночное (или утреннее) пространство янтарными искрами. Зрачки у него тогда вытягивались вертикально и кое-где по телу проступали золотистые чешуйки: на плечах, на запястьях, на висках. Это завораживало.

— Эмбер! — сонно произнёс менестрель, телом ощутив, как дрогнула башня, но решив, что причиной тому очередной всполох.

— Это не я, — сонным же голосом отозвался Дракон.

Голденхарт чуть поворотил лицо, чтобы взглянуть. Дракон спал лицом в подушке, и никаких драконьих чешуек на его теле не наблюдалось. Но башня вибрировала.

— Землетрясение? — пробормотал юноша. Он бы выглянул в окно, чтобы посмотреть, что делается на улице, даром что лежал к окну ближе, чем Дракон, но рука Эмбервинга лежала на нём, а сдвинуть её, когда Дракон этого не хотел, было невозможно. Не человеку. Оставалось только ждать, когда Дракон сам проснётся, разбуженный этими странными вибрациями камней, из которых сложена Серая Башня.

— Не землетрясение, — вполне ясно проговорил Дракон и повернулся лицом к менестрелю. Зрачки у него были драконьи, а за ушами встопорщилось несколько пёрышек-чешуек: прислушивался.

Тут же Дракон нахмурил брови и, как показалось Голденхарту, стал чуть-чуть старше, чем обычно выглядел.

— Надо бы проверить, — пробормотал он себе под нос и приподнялся на локте, но взгляд его стал отрешённым, и он задумчиво провёл рукой по плечу юноши вниз до талии, а потом и бедра, как будто размышляя, а стоит ли это затраченных усилий и не лучше ли остаться в постели, где непременно отыщется лучшее времяпровождение, чем идти или тем паче лететь куда-то что-то выяснять.

Менестрель задержал дыхание и ждал драконового вердикта.

— Взгляну, пожалуй, — с неудовольствием изрёк Дракон и через менестреля перегнулся к окну.

Кое-где чешуйки всё же были, просто Голденхарт их сначала не заметил: у нижнего ряда рёбер, к примеру, — и орошённое утренней росной негой тело Дракона заворожило юношу ещё сильнее.

Эмбервинг уперся запястьем в подоконник и вперил взгляд в туман. Чешуйки проступили теперь уже вдоль лопаток и на локтях: потребовалось больше чар, чем он рассчитывал, чтобы разглядеть источник этого гула сквозь туман. Результатом Дракон остался недоволен.

— Всадники, — отрывисто пересказывал он Голденхарту, — рыцарское войско, голов пятьдесят…

Менестрель невольно поёжился: рыцарей Дракон считал, как скот — по головам. Неудивительно, впрочем, памятуя о том, как обстояли обычно дела между драконами и рыцарями: или рыцари голову дракону снимут, или дракон рыцарям, так уж заведено.

— Направляются в нашу сторону, — совсем уже хмуро сообщил Дракон.

— Крестовый поход? — предположил юноша.

Дракон вместо ответа издал шипение, похожее на звук падающего в воду уголька. Неожиданное появление рыцарского войска в этих краях его встревожило. Он предположил, что войско может быть послано из королевства вздорной принцессы. Или король-отец осерчал, что Дракон всё же принцессу вернул в родные пенаты, или сама принцесса, обнаружив, что никакого прекрасного принца у ворот замка нет. Уж конечно нет, когда этот самый прекрасный принц, что «солнце способен затмить красотой», лежит сейчас в Драконовой постели. Эмбервинг усмехнулся и заключил:

— Если не проедут мимо, придётся разбираться.

Менестрель тревожно приподнялся, но Дракон доходчиво объяснил ему, что подобными пустяками себя занимать не стоит. И когда Эмбервинг вылез из постели, чтобы одеться и спуститься вниз — поджидать рыцарей, если они всё-таки не проедут мимо, Голденхарт только и мог, что лежать и пытаться отдышаться от этого внезапного тура любовного вальса.

«А, пропади оно всё пропадом!» — решил менестрель. Пусть Дракон сам разбирается: его же башня.

Дракон между тем спустился вниз, осушил пару кубков — мучила жажда — и приоткрыл смотровое окошечко, чтобы следить за рыцарями, которые, судя по грохоту доспехов и вибрациям в башне, должны были проехать мимо уже минут через пять или шесть.

Можно, конечно, было бы сразу пугнуть их драконом, но Эмбервинг медлил: если они всего лишь мимо едут, так и пусть едут.

Но — увы! — надежды его не оправдались: ехали рыцари именно к Серой Башне. Полотнища знамён трепетали на древках, но гербы Дракону знакомы не были. Значит, не из королевства вздорной принцессы. Во главе колонны ехал рыцарь в сияющих золотом доспехах. У Дракона зачесались кончики пальцев: золото! Не так-то просто преодолеть вековые драконьи привычки! Эмбервинг был бы совсем не прочь приобщить эти доспехи к другим сокровищам. Отвлёк спустившийся с чердака Голденхарт:

— Сюда едут? Кто?

Драконий зуд прошёл, вернулась ясность мышления — спасибо менестрелю. Эмбервинг прикусил кончик пальца, размышляя. Что могло понадобиться этим неизвестным рыцарям в Серой Башне?

Вариантов было не так уж и много, на самом-то деле. Либо какой-то рыцарь решил добыть себе имя или упрочить его, убив дракона. Либо прослышали о драконе и решили ограбить, потому что ни один дракон без сокровищницы не обходится. В стародавние времена, когда драконы водились в изобилии, это было обычной практикой. Ну, драконы тоже не промах: и кушать надо, и сокровищницы чем-то пополнять, — так что в долгу не оставались.

Теперь, когда Дракон остался, похоже, последним драконом на всём белом свете, перспектива сложить голову в рыцарском междусобойчике его как-то не устраивала. Тьфу на эти золотые доспехи, и без них сокровищ в башне полно. Лучше притвориться, что никаких драконов тут нет. Можно вообще укрыться в подземелье: покрутятся, никого не найдут и отправятся восвояси, а кто рискнёт в подземелье спуститься — сам виноват. Или дыхнуть разок-другой пламенем и испепелить всю компанию. Последний вариант Дракон сразу отмёл: не хотелось перед менестрелем вытаскивать на свет драконьи повадки, подобное могло бы юношу от Дракона отвратить. Лучше всего увильнуть.

Рыцари между тем взяли башню в кольцо, ощетинившись копьями, как ежи иголками. Рыцарь в золотых доспехах выехал вперёд, положил руку на рукоять меча и громко крикнул:

— Выходи, чернокнижник!

— «Чернокнижник»? — удивлённо переспросили друг у друга Дракон и менестрель.

Недоразумение было налицо: башню дракона приняли за башню чёрного мага. Поблизости, насколько Дракон знал, чернокнижников не водилось. Заблудились рыцари.

Эмбервинг чуть приоткрыл дверь и сказал:

— Это какое-то недоразумение. Вы башней ошиблись.

Рыцарь ухватился за рукоять меча ещё грознее:

— Ты нас не обманешь, чернокнижник! Выходи и ответь за злодеяния!

— Хм, — сказал Дракон, — предположим, был бы я этим самым чернокнижником, за какие злодеяния я должен был бы ответить, не потрудитесь уточнить?

Этот вежливый, но несколько витиеватый вопрос, очевидно, сбил рыцаря в золотом с толку. Щетина копий тоже дрогнула.

— За все злодеяния! — крикнул наконец рыцарь в золотых доспехах. — А самое тяжкое ты совершил против Тридевятого королевства: обольстил чарами принца Голденхарта и удерживаешь его против воли в башне!

— Меня? — удивился Голденхарт.

Дракон приподнял брови. Выходит, на родине принца каким-то образом проведали, что тот живёт в Серой Башне. Но откуда взялись эти «чернокнижники» и «злодеяния», коих, по уверениям рыцарей, у владельца башни непременно должно быть превеликое множество?

— Выходи по-хорошему! — ободрившись, крикнул золотой рыцарь. Видно, счёл молчание за смятение или даже испуг.

— Хм, и что же будет, если я выйду «по-хорошему»? — поинтересовался Дракон, раздумывая, как бы разрешить эту непростую, но явно ошибочную ситуацию.

— Ты по справедливости получишь, — заявил рыцарь в золотом, — а принца мы заберём с собой в Тридевятое королевство.

Глаза Дракона нехорошо вспыхнули. Менестрель беспокойно ухватил его за рукав. Ничего хорошего этот блеск в глазах не сулил. Эмбервинг отвёл руку Голденхарта и вышел из башни к рыцарям.

Те явно смутились его появлению, щетина копий опять дрогнула. Ожидали, верно, увидеть бородатого старика в чёрной хламиде — так обычно в сказаниях описывают чернокнижников, — а вышел к ним блистающий красотой юноша, волосы которого были тронуты янтарём, а из одежды была только белая рубаха поверх тёмных штанов да высокие сапоги с золотыми пряжками.

Рыцарь в золотом, впрочем, скоро справился со смущением и гаркнул:

— Отдавай принца Голденхарта, злодей!

Его голос менестрелю казался знакомым, но он никак не мог вспомнить откуда.

Дракона это обращение покоробило. Рыцарь был верхом и будто смотрел свысока. Забрало его шлема было опущено, так просто и не определишь. Эмбервинг усмехнулся: «Проучу маленько!» — и послал лёгонький импульс, каким обычно спугивал ворон с грядок. Невидимая волна раскатилась вокруг, трава чуть колыхнулась, рыцари и не заметили. Зато заметили лошади, и через минуту стройный ряд рыцарей полёг как попало, будучи выброшен из седла.

— Колдовские штучки! — прорычал рыцарь в золотом, барахтаясь на спине, как опрокинутая черепаха.

Шлем спал с его головы, взвились по ветру золотистые волосы — не как пшеница, чуть тусклее, но всё же золота больше, чем пепла, — и Дракону показалось, что у этого незнакомого рыцаря наблюдается определённое сходство с менестрелем. Правда, этот выглядел старше — лет на восемь минимум.

— Кронпринц Айрен?! — поразился менестрель, потихоньку вышедший вслед за Драконом и теперь увидевший рыцаря в лицо.

— Подожди, брат мой, — пропыхтел кронпринц, пытаясь подняться, — я тебя вызволю!

Он кое-как встал на ноги и выдернул меч из ножен, направляя его на Дракона, который стоял буквально в шаге от него.

— Ой, зря! — испуганно выдохнул Голденхарт, заметив, что от Эмбера начинают разлетаться золотые искры.

Дракон перехватил меч, вернее, поймал лезвие двумя пальцами, указательным и средним, и легко, будто травинку, сломал: по лезвию пошли трещины, и оно осыпалось на землю неровными осколками. Ему даже колдовать не пришлось, хватило обычной силы. Айрен плюхнулся на землю, потеряв равновесие, и ошалело уставился на оставшуюся в руке рукоять.

— Хм, — произнёс Дракон, чтобы привлечь его внимание, и наклонился к нему — так, что его лицо оказалось на одном уровне с лицом кронпринца.

Тот глянул и побелел как полотно. Эмбервинг неспешно обратился, и вот уже кронпринц глядел в глаза самого настоящего дракона. Рыцарей колыхнуло назад и в разные стороны, бедный кронпринц не то что пошевелиться — даже выдохнуть боялся. Дракон поглядел на него с минуту, чуть сощурив веки, и так же неспешно перевоплотился обратно в человека.

— Видел ли ты, что я тебе показал, человек? — спросил Эмбервинг.

— Да, — выдавил Айрен.

— Хорошо ли ты видел?

— Да…

— И что же ты видел?

— Д-дракона.

Эмбервинг удовлетворённо кивнул и продолжал допрашивать, указав на башню:

— А это что такое?

— Башня…

— А что за башня? — с улыбкой уточнил Дракон.

— Ло-логово дракона, — едва слышно ответил кронпринц.

— Хм, хм, — опять покивал Эмбервинг, — а что обычно находится в логове дракона?

— Сокровища.

— А что драконы делают с теми, кто пытается эти сокровища забрать? — спросил Эмбервинг, и его зрачки опять вытянулись в драконьи, а на скулах проступили две полосы золотистых чешуек, так что сомнений не оставалось: перед кронпринцем был не чернокнижник, даже не человек, а самый настоящий дракон.

Кронпринц не ответил, но, несомненно, догадался.

— Так вот, я дракон, это моё логово, — убийственно ледяным голосом заключил Дракон, вытягивая руку уже в сторону менестреля, — а это моё сокровище. И горе тому, кто попытается его забрать!

Лицо Голденхарта вспыхнуло. С момента его возвращения в башню они с Драконом ещё ни разу не говорили друг другу слов любви, не было никаких признаний, — потому что и не нужны они были, — но слышать это было очень даже приятно.

— Однако же недоразумение нужно разрешить, — сказал между тем Дракон, выпрямляясь, — так что добро пожаловать, господин кронпринц Айрен.

Сказав это, Эмбервинг вернулся в башню. Менестрелю потребовалось немало времени, чтобы поднять брата с земли и убедить его войти. Тот вошёл, озираясь, и едва не упал, встретившись в полумраке трапезной взглядом с горящими глазами Дракона. Эмбервинг предпочёл не вмешиваться и предоставил менестрелю разбираться с родственниками: он сел в углу, выставив прежде на стол вино и кубки, так как рассудил, что рыцаря придётся сначала отпаивать, чтобы в чувства привести.

Так и вышло: Голденхарт едва ли не силой заставил брата выпить кубок вина.

— Однако же, брат, совсем я не ожидал тебя тут увидеть, — проронил менестрель, когда заметил, что кронпринц подаёт, так сказать, признаки жизни.

— Как мог ты сбежать с собственного венчания? — подал наконец голос кронпринц.

— «Венчания»? — сузив глаза, переспросил из своего угла Дракон, и его глаза вспыхнули ещё ярче.

Менестрель смутился и пожал плечами:

— Сам рассуди: как можно жениться на той, кого я впервые в жизни вижу? Без любви…

— Это королевские традиции, — сурово возразил Айрен. — Любовь тут совершенно ни при чём. Отец серчает, Голденхарт.

— И пусть себе серчает, — проворчал менестрель. Его больше заботило, не рассерчал ли Дракон.

— Ты должен вернуться со мной в Тридевятое королевство, — настаивал кронпринц.

Эмбервинг чуть щёлкнул зубами, дабы напомнить Айрену о реальном положении дел. Кронпринц вздрогнул всем телом и испуганно воззрился в полутёмный угол. Глаза Дракона светились особенно ярко.

— Скажи-ка прежде, господин кронпринц, — поинтересовался Дракон, — откуда вы узнали о Серой Башне и отчего приняли меня за чернокнижника?

Из невнятного ответа кронпринца можно было сделать определённые выводы. Королевский чародей использовал заклинание поиска, чтобы отыскать сбежавшего принца, и хрустальный шар сказал ему, что тот томится в заточении у чернокнижника.

— Врёт шар, однако, — усмехнулся Эмбервинг.

— Обратно не вернусь, — категорично сказал Голденхарт.

— Но ведь это совершенное безумие! — воскликнул Айрен. — Чтобы принц, особа королевской крови, шатался по миру, как последний бродяга! Где это видано, чтобы принцы сбегали из дома и становились менестрелями?!

— «Из дома»… — с усмешкой повторил Голденхарт. — Айрен, сам посуди: какой от меня дома прок? Я всего лишь младший сын, ни на что не пригодный, никаких доблестей от родителя не унаследовавший, права голоса не имеющий. К тому же я не бродяга больше, «оседлый»: живу у господина дракона, любезно приютившего меня…

Менестрель несколько лукавил.

— Отец такого ответа не примет, — возразил Айрен. — Мне приказано доставить тебя домой, даже если придётся…

Дракон опять любезно клацнул зубами, и кронпринц осёкся.

— Видишь ли, Айрен, — посерьёзнев, ответил менестрель, — я и не прошу тебя передавать отцу этот ответ. Ты мог бы, например, вернуться и сказать, что не нашёл принца в Серой Башне, что придворный чародей ошибся.

— Придворный чародей не ошибается! — с неким страхом воскликнул кронпринц.

— Но ведь никакого чернокнижника в башне нет, — парировал Голденхарт. — Ну хорошо, я понимаю, тебе ведь тоже несладко приходится. Если не отыщешь меня, так снова придётся мыкаться по миру, верно?

Айрен угрюмо кивнул. Глаза менестреля лукаво вспыхнули, Дракон этот огонёк подметил. Кажется, у юноши в запасе имелись неоспоримые доводы, чтобы брат и прочая родня оставили его в покое.

— Помнишь ли ты, брат мой, о том пари, что мы заключили — я и отец? О том, что если я отыщу эльфийскую лютню Талиесина, то получаю полную свободу действий?

Кронпринц подтвердил, что такой разговор был:

— Помню. Но ведь это всего лишь легенда.

— Я нашёл её, — торжественно сказал Голденхарт и положил на стол свою лютню. — Вот она, лютня Талиесина.

Кронпринц издал удивлённое восклицание.

— Стоит мне тронуть струны, и ты со своими рыцарями забудешь, что вообще был здесь, — предупредил менестрель. — Я могу внушить тебе что угодно. Кому угодно и что угодно. Вот это и передай отцу: Голденхарт нашёл лютню, Голденхарт свободен.

С этими словами менестрель взял лютню и тронул её струны пальцем. Кронпринц поспешно зажал уши руками, чтобы избежать наваждения.

— Надо же, — удивился Дракон, — а я и не знал, что среди моих сокровищ была такая вещь!

— Разумеется, я наврал, — тихо сказал ему менестрель, — обычная лютня, как ни посмотри, но никто ведь не захочет проверить на своей шкуре? А это отличный довод, чтобы меня оставили в покое.

Эмбервинг приподнял брови, потом заливисто засмеялся.

В это время в дверь башни застучали. Должно быть, кто-то из рыцарей, обеспокоенный долгим отсутствием предводителя, решил проверить. Дракон, продолжая смеяться, пошёл спросить, что им нужно.

На пороге стояла вздорная принцесса. Дракон громко щёлкнул зубами от нежданной встречи.

— А, — сказала Флёргана, — ну-ка посторонись! Где этот дрянной мальчишка? Где этот бессовестный лгун?

Принцесса, как и полагал Дракон, вернулась домой, но никакого прекрасного принца не обнаружила и после нескольких продолжительных истерик, которые она закатила ни в чём не повинным родителям, решила вернуться в Серую Башню, чтобы устроить обманщику выволочку. Вполне в её характере.

Петрушечные волосы на её голове кудрявились особенно яростно.

— Я ему покажу прекрасного принца! — горячилась принцесса. — Где он?!

Дракона она отмела и ворвалась в башню.

— Ох, — схватился за голову Эмбервинг, — всё к одному! Ещё одна проблема…

— А, вот ты где! — совсем уже свирепо сказала вздорная принцесса, увидев менестреля, который всё ещё стоял возле кресла Дракона с лютней. — Ну ты сейчас у меня получишь!

Голденхарт опешил.

— О, — сказал он невнятно, — прекраснаяпринцесса Флёргана?

— Я тебе покажу прекрасную принцессу! Я тебе… — начала было вздорная принцесса.

Но тут Флёргана увидела Айрена, а Айрен — Флёргану. И кто знает, что случилось, но только уже через несколько минут кронпринц стоял перед принцессой на коленях, предлагая ей руку и сердце, а принцесса согласилась. Должно быть, это и есть любовь с первого взгляда, о которой сложено немало баллад.

Дракон и менестрель переглянулись. Кронпринц, кажется, и вовсе забыл, для чего приехал в Серую Башню. Он поднялся с колен, взял Флёргану за руку, счастливый и сияющий, как начищенный пятак, и изрёк:

— Брат мой, вот моя невеста.

— Мои поздравления, — осторожно отозвался менестрель, предпочитая всё же держаться подальше от принцессы. — Полагаю, ты немедленно отправишься к её родителям, чтобы просить руки их дочери?

— Да, да… — мечтательно подтвердил кронпринц.

— «Брат»? — с подозрением переспросила Флёргана.

— Представляю тебе моего младшего брата, — торжественно сказал Айрен, — принца Тридевятого королевства…

— Бывшего принца, — счёл нужным уточнить менестрель.

— …Голденхарта.

— Голденхарта?! — совсем уж изумилась принцесса.

Голденхарт поёжился. Вздорная принцесса разглядывала его добрые три минуты, потом с некоторым разочарованием произнесла:

— И вовсе не такой красивый, каким его расписывали.

Менестрель вспыхнул. Не то чтобы ему хотелось, чтобы вздорная принцесса считала его красивым, но самолюбие всё же пострадало. Сам юноша считал, что он второй по красоте в целом мире. Первым был, разумеется, Эмбер.

Впрочем, Флёргане простительно ошибаться: красота в глазах смотрящего (а вернее, любящего), и ничего удивительного, что теперь Айрен казался ей самым красивым мужчиной на свете.

Через несколько минут башня опустела. Кронпринц собрал своё потрёпанное войско и объявил, что планы меняются: они все едут в королевство вздорной принцессы. Рыцари встретили эти слова троекратным ура.

— И жили они долго и счастливо, — сказал Голденхарт, обращаясь к Дракону. — Стоит написать об этом песню, как считаешь, Эмбер?

Дракон стоял, щурясь на полуденное солнце, и, казалось, вбирал в себя солнечный свет всем существом, но краем глаза всё же в сторону менестреля поглядывал.

«А, воистину прекрасен!» — зачарованно подумал Голденхарт.

«Сокровище, самое ценное сокровище», — подумал Эмбервинг.

Слёзы дракона

Менестрель умирал. Дракон знал об этом, хоть и пытался скрыть за бравадой своё отчаяние. Знал об этом и сам менестрель.

Время в Серой Башне летело незаметно. Пошёл второй год, как Голденхарт вернулся из Норди.

Когда счастливы, не замечают ни времени, ни дурных предзнаменований, а Дракон с менестрелем были счастливы. Прошлое больше не тревожило, будущее хоть и представлялось туманным, но настоящее было сладко, как вересковый мёд.

Полюбился юноша не одному Дракону, но и всем в Серой Башне. Запрет на походы в трактир Эмбер снял только через полгода, но и теперь за менестрелем вполглаза приглядывал — не из ревности, а целиком и полностью из драконьих инстинктов. Но для беспокойства причин не было: менестреля интересовали не крестьянские дочки, а исключительно местные сказания, которые он перелагал на песни. Написал он их немало за это время!

Но к середине второго года начал Дракон подмечать, что Голденхарт сдал. Из башни выходить юноша перестал и всё больше сидел возле горящего камина, будто его постоянно мучил озноб, а к осени и вовсе слёг. Не было ни горячки, ни лихорадки, просто таял на глазах без видимых на то причин. Должно быть, аукнулись злоключения в Норди.

Дракон лечил его всеми известными и неизвестными отварами, даже чарами, но не помогало. В истинном смысле этого слова Дракон колдуном не был. Отчаявшись, Эмбервинг позвал бабку-шептунью, что была в деревне за лекаря, та несколько дней шептала над менестрелем, брызгала водой, пытаясь «заговорить» болезнь, но и это не помогло: лучше Голденхарту не стало.

Последняя надежда была на доктора, которого Дракон приволок из города — в буквальном смысле «приволок»: подстерёг и уволок в Серую Башню. Того сначала пришлось откачивать бабке-шептунье: путешествие в пасти дракона хорошему самочувствию не способствует уж точно. Но и доктор менестрелю помочь не смог.

Уже тогда стало ясно, что до первого снега юноша вряд ли доживёт, и над Серой Башней снова сгустились тучи: вернулась Драконова хандра.

Эмбер перестал мучить юношу припарками, просто сидел возле него, иногда беря его за руку — она всё холоднее становилась с каждым днём — и разговорами стараясь отвлечь (и отвлечься) от неизбежности. Голденхарт прозрачно улыбался, слабо сжимая пальцы, и говорил — всё больше шёпотом, поскольку сил говорить громко не осталось:

— Прости, Эмбер. Так и вышло: одно мгновение жизнь человеческая… Сколько же страданий на твою долю выпало! Прости за это, Эмбер… за то, что так рано ухожу от тебя.

— А, глупости какие! — с преувеличенной сердитостью отвечал Дракон. — Помирать он выдумал! Отлежишься и будешь как новенький. Выходил же я тебя в прошлый раз?

Но оба знали, что это неправда.

Выпал поутру первый осенний снег, а как стаял к полудню — вместе с ним растаяла и жизнь менестреля. Глаза закрылись, вырвался из губ последний вздох, в котором угадывался первый слог имени Дракона, и не стало принца Голденхарта.

Эмбервинг не издал ни звука, приподнял осторожно ещё тёплое тело и прижал к себе. Глаза его были сухи, но их затянула какая-то серая пелена, и вернулось заклятье: махом постарел Дракон и стал выглядеть так же, как и до встречи с менестрелем.

В этот день над Серой Башней разыгралась страшная гроза, и крестьяне, попрятавшиеся в домах и со страхом поглядывающие на небо, где буйствовали гром и молнии, поняли, что произошло что-то ужасное.

Дракон сидел, оцепеневший, отстранённый, лишённый речи и слуха, пока не почувствовал, что из бездыханного тела менестреля ушло последнее тепло. Тогда он опомнился, потряс головой, яростно клацая зубами, и воскликнул:

— Ну уж нет! Смерти я тебя не отдам!

Глаза его очистились, вспыхнули драконьими зрачками. Он поднял менестреля с постели и понёс вниз, в сокровищницу.

Мысль о том, что менестреля придётся зарыть в землю, как и полагалось поступать с мертвецами, привела Дракона в ярость. Голденхарт — его сокровище! А сокровища должны всегда быть при их владельце. Непреложная драконья истина!

Эмбер уложил менестреля на кучу золота, расправил ему спутавшиеся волосы, сложил руки на груди. Юноша будто спал, на мёртвого совсем не похож, и тем страшнее было понимать, что это всего лишь иллюзия: не пробудится более, не откроет глаз, не позовёт ласковым голосом поутру… Дракон клацнул зубами.

— Спасти я тебя не смог, Голденхарт, — скорбно проговорил Эмбервинг, в последний раз погладив юношу по щеке, — так хоть уберегу то, что осталось от тебя.

Он вытянул над менестрелем руку, полыхнуло драконьим огнём, и тело юноши затянуло янтарём — как бабочка застывает в смоле и становится нетленной даже для тысячелетий. Янтарь был бледно-жёлтый, почти прозрачный, с золотыми прожилками попавших внутрь драконьих искр.

Эмбервинг превратился в дракона, потоптался по куче золота, укладываясь и обвиваясь вокруг янтарного саркофага, и застыл, как золотое изваяние.

Над Серой Башней продолжала буйствовать гроза, но к вечеру всё стихло, даже стало устрашающе тихо: ветер пропал, ни травинки не шелохнулось вокруг с той поры. В башню крестьяне войти не решились, но поняли, что с менестрелем случилась беда и что Дракон никого не желает видеть, так что разобрали по подворьям Драконовых лошадей и кур, собрали урожай с грядок, чтобы добро не пропадало, и стали ждать. В прошлый раз Дракон на сто лет пропадал. Кто знает, как долго будет скорбеть теперь!

Текла времени река, как ей и полагалось: не быстро, не медленно, но неумолимо. Десять вёсен минуло со времени той грозы.

Дракон всё ещё лежал в оцепенении возле янтарного саркофага, не шевелясь и даже не дыша, и только подёргивание чешуек-перьев за рогами указывало на то, что он жив.

Вдруг что-то произошло. Дракон дрогнул всем телом, распахнул глаза и оборотился человеком.

— Верно! — воскликнул он, падая на колени и кладя ладони на янтарь. — Вылечить я тебя не смог, спасти не смог, но воскресить смогу!

Эмбервинг прижался губами к янтарю ненадолго и поспешил из сокровищницы в башню. Пожалуй, он стал чуть моложе выглядеть, когда в нём проснулась надежда: морщины стали не такими глубокими.

Два дня мужчина штудировал книги в библиотеке, но нужных не нашлось: некромантия была запретной темой, в прочих королевствах даже за упоминание об этом жгли на кострах, где уж в книгах писать! Дракон с досадой клацнул зубами, походил кругами между раскиданными книгами и свитками и отправился в деревню — к сказительнице.

Он вышел из башни, заслонился рукой от солнца, кажущегося злым, и оглядел окрестности. Весна едва тронула луга и поля. Самое подходящее время для возвращения к жизни! Эмбервинг покивал сам себе и быстрым шагом направился по холму вниз, в деревню.

Крестьяне, впервые за десять лет увидевшие своего господина, несказанно обрадовались. Не сказать, чтобы это были годы лишений, справлялись как-то, но появление Дракона было хорошим предзнаменованием. Он, однако же, не обратил на них никакого внимания, точно и не заметил, занятый собственными мыслями: надеялся, что не померла к этому времени бабка-сказительница. Десятилетие для человеческого племени — не шутка.

Спохватился Дракон вовремя: сказительница как раз помирать собралась. В доме её было кучно от родственников, слезливо от плакальщиц, она же на них поглядывала выцветшими, но всё ещё зоркими глазами и ждала, когда придёт смерть. А пришёл Дракон.

Появления его никто не ждал. Люди между собой начали поговаривать, что сгинул дракон, все признаки были налицо: странная тишь в округе, и чешуйки, десять осеней назад полученные, светиться перестали. На самом деле за столь долгий срок колдовство из них выветрилось, но с самочувствием или вовсе со смертью дракона это никак не было связано.

В общем, вошёл Дракон в дом, окинул взглядом собравшихся, оценивая ситуацию, и они — против воли — попятились, столпились у двери, пропуская мужчину к смертному орду.

— Что это ты выдумала — помирать? — спросил Дракон, сводя брови.

— Люди всегда помирают, — спокойно ответила сказительница и тут же заметила, как исказилось лицо Дракона: за живое задела.

— Не время, — сурово возразил Дракон, кладя руку ей на плечо.

За десять лет оцепенения он ослаб, но оставшихся сил хватило, чтобы выполнить задуманное: от чар начала бабка молодеть, из девяностолетней старухи стала шестидесятилетней. Дракон отнял руку, тяжело дыша, и прижал её к груди; вены на ней взбухли. Старуха со смертного одра встала и первым делом разогнала родню да плакальщиц: уж если Дракон к ней сам пришёл, то не попусту — по делу.

— Извёл ты себя, господин дракон, — укорила его старуха, наскоро заваривая лечебный отвар. — Куда других лечить, когда сам едва на ногах стоишь? Тебе бы отлежаться.

Эмбервинг пригубил, поморщился горечи питья:

— Десять лет отлёживался, теперь не время. Поговорить надо.

Старуха обвязала косу вокруг головы, не без удовольствия глянула в зеркало — на тридцать с лишним лет помолодела! — и указала Дракону на кресло. Тот сел, захрустев суставами.

— Не к добру что затеял, — сказала сказительница.

— Откуда тебе знать, что я затеял? — удивился Дракон.

— По глазам вижу. Круг жизни разрывать нельзя. Так заведено, чтобы люди умирали, а драконы нет. Не тебе этот порядок переделывать, — строго отчитывала мужчину старуха.

— Умирают и драконы, — возразил Эмбервинг. — Но в Серой Башне я хозяин: что хочу, то и делаю. Так что не заговаривай мне зубы. Укажи путь к своей сестре. Где она живёт?

Сестра сказительницы, чародейка, жила где-то за пределами Серой Башни. Видеть её Дракон ни разу не видел, но слухи ходили разные. Будто бы, помимо прочего, она и некромантию знала.

— Худое задумал! — со страхом сказала сказительница.

— Там видно будет, — отрезал Дракон, и его глаза засветились янтарём. — Сказывай дорогу.

Старуха сдалась и рассказала, как добраться до чародейки. Та жила в Чёрном лесу, зловещем колдовском месте, которое даже разбойники стороной обходили: деревья в нём были чёрные, точно от пожара, и ветра там никогда не дули.

— Войдёшь в лес, дороги не ищи, — напутствовала старуха, — дорог в нём нет: захочет, так сама тебя к себе выведет.

Дракон поблагодарил, вышел от неё, мимоходом бросил старосте, чтобы в башню никто под страхом смерти входить не смел, и, оборотившись, полетел к Чёрному лесу.

Места вокруг Серой Башни Дракон знал неплохо, Чёрный лес тоже видел, когда над ним пролетал, но о том, что лес заколдован, слышал впервые. Он спустился к опушке, превратился в человека, постоял, разглядывая обугленные стволы. Пожарищем не пахло, значит, на самом деле колдовство.

Лес был прозрачен и чёрен одновременно: деревья росли редко, видны были просветы, но стоило начать приглядываться — наползала со всех сторон чернота и превращала всё в непроглядную муть. Ни птиц, ни насекомых из леса слышно не было. Мёртвое место.

Эмбервинг вошёл в лес. Земля под ногами тоже была чёрной, без травинки, без иголочки, и звук шагов поглощала полностью. Дракон всецело полагался теперь на обоняние: если бы кто и зашёл сзади, он бы почуял. Но вокруг живым и не пахло.

Он попытался углубиться в лес, но неизменно оказывался обратно на опушке. Видно, чародейка узнала о его присутствии и теперь водила кругами.

— Пропусти, — громко сказал Дракон, — некогда мне забавляться!

В лесу не было даже эха.

Деревья дрогнули и немного расступились, образуя просеку (слышала, значит). Эмбервинг быстрым шагом пошёл вперёд, сзади деревья смыкались. Вышел он к избушке, заросшей мхом и папоротником. Из трубы вился дымок, дверь была приоткрыта, словно приглашая зайти внутрь. Поджидала!

Дракон взошёл по прогнившим ступенькам — гнилушки проваливались под каблуками сапог — и дёрнул дверь за кольцо, железное, некогда выкрашенное в белый цвет, но теперь просто ржавое. Переступая через порог, ощутил наложенные на дверной проём чары, вероятно запрещающие входить или выходить без дозволения хозяйки.

В избушке его ждала красавица-чародейка. Лет ей было под девяноста, как и её сестре, но колдовством выглядела она едва ли на двадцать: густые чёрные косы, обвитые вокруг головы, пышная грудь, молочного цвета кожа. Дракона это не обмануло: он видел истинную суть вещей, если хотел.

— Ты сестра сказительницы из Серой Башни? — спросил он сухо.

— А ты дракон? — в тон ему переспросила чародейка.

Эмбервинг поджал губы, окинул избушку взглядом. Всё, как и полагается: пучки трав, свисающих с потолка, высушенные летучие мыши связками на стенах, какие-то подозрительные порошки в прозрачных склянках, стопка толстых пыльных книг в углу стола… Точно логово ведьмы!

— Зачем пожаловал?

— Верно ли, что тебе известны способы воскрешать мёртвых? — без обиняков спросил Дракон.

Чародейка сощурилась:

— Верно-то верно, да тебе зачем?

— Научи.

— А что дашь?

— Что захочешь.

— А если скажу, что хочу все сокровища из твоего логова? — коварно осведомилась чародейка. С секретом некромантии ей расставаться не хотелось, это были тайные знания, не для каждого. Она знала, что Дракон ни за что не согласится, если потребовать у него сокровищницу.

Эмбервинг в самом деле задумался ненадолго, но проронил:

— Так скоро не соберёшь, но если дашь мне пару дней, то пришлю их тебе на подводах.

— На самом деле отдашь сокровища? — поразилась она.

— Слово дракона, — мрачно подтвердил Эмбервинг.

Чародейка сочла эту мрачность нежеланием расставаться с золотом, но, приглядевшись, поняла, что ошиблась. Впервые в жизни увидела дракона, который равнодушен к золоту! Его скорее омрачила мысль, что отдать всё разом не получится.

— Кого ты хочешь вернуть к жизни? — нахмурившись, спросила женщина.

— Одного важного для меня… человека, — выдавил Дракон с трудом.

— Человека? — усмехнулась чародейка. — А смысл? Люди мрут быстро.

— А вот это уже не твоего ума дело, — оборвал её Дракон, и его зрачки вытянулись в стрелы, возвещая, что он начинает терять терпение.

Чародейка задумчиво потёрла подбородок и сказала Дракону, всё ещё рассчитывая, что он откажется:

— Злата мне не надо. Я слышала, что в драконьих рогах сокрыта колдовская сила. Отдай мне рог за услугу.

Доподлинно неизвестно, откуда пошло, но в летописях через раз говорилось, что рога драконов — это источник их силы, что лишить дракона колдовства можно, отрубив ему рога, и всё в том же духе. Считалось, что драконы пойдут на всё, чтобы сохранить рога в целости и сохранности.

Но чародейка просчиталась. Дракона подобные мелочи не занимали. Он выпустил драконьи рога и совершенно спокойно обломил один — кряк! Посыпались золотые искры, мужчина даже не дрогнул. Он перебросил отломанный рог чародейке и потребовал:

— Ну, говори!

Та долго не могла прийти в себя от изумления и держала рог так, точно он был стеклянный.

— Вижу, — наконец проговорила она, — человек-то и вправду важен для тебя… раз ты совсем голову потерял. Сломать собственный рог — смерти ищешь?

Дракон выгнул брови, но ничего на это не ответил. Чародейка поспешно припрятала рог.

— Увы, господин дракон, — сказала она после, — некромантия не подойдёт тебе, так что и научить мне тебя нечему.

— Отчего же? — ледяным голосом спросил Дракон, чуть разводя руки в стороны; пальцы его вытянулись когтями. — Обмануть меня решила?

Чародейка поняла, что легко может лишиться жизни. Но говорила она правду.

— Ты хочешь воскресить важного для тебя человека, — сказала она, принимая невозмутимый вид, а сердце прыгало в груди от страха. — Да, некромантия может оживить труп. Но это будет всего лишь живой мертвец без памяти и прошлого. Кусок гниющей плоти. Этого ли ты хочешь, господин дракон?

Эмбервинг поджал губы:

— Хочешь сказать, что невозможно воскресить человека?

— Я не могу, — честно призналась женщина. — Но раз уж взяла с тебя плату… Я слышала, что эльфы — большие кудесники по этой части.

— Эльфы? — усмехнулся Дракон. — Их не существует.

— И это говорит мне дракон!.. Если хочешь, открою тебе портал в их мир. А уж как ты с ними будешь договариваться — это не моя забота.

— Укажешь к ним дорогу? — сощурился Эмбервинг. — И почём мне знать, что ты меня не отправишь куда-нибудь на кудыкину гору?

— Потому что ты легко вернёшься и свернёшь мне шею, если я тебя обману, — пожала плечами чародейка.

— Воистину, — согласился Эмбервинг.

Чародейка взяла со стола самую толстую книгу, похлопала по ней ладонью. Поднялось облако пыли. Дракон поморщился.

— Ну, отправлять? — спросила женщина и, увидев, что тот ответил согласием, пошла из избушки, велев: — Идём.

Вывела она Дракона на поляну позади избушки. Земля тут была, как и в лесу, чёрная и твёрдая, точно камень — даже следов не оставалось, когда на неё наступали. Чародейка подобрала сухую ветку и стала ходить по поляне кругами, водя острым концом палки по земле и оставляя беловатые царапины, которые в конечном итоге сложились в мудрёный магический круг.

— Уж как обратно вернёшься — не знаю, — предупредила чародейка. — Но если готов, то вставай в центр круга.

Эмбервинг наступил на сходящиеся в одной точке лучи. Кажется, почва под ногами стала неустойчивой: каблуки неглубоко вошли в землю.

— Глаза во время перехода лучше закрыть, — посоветовала женщина, — не то ослепнуть можешь.

Дракон дёрнул плечами, но глаза закрыл. Он предполагал, что чародейка просто не хочет, чтобы он видел, какие пассы она будет делать.

Чародейка прочла заклинание — вполголоса, слов не разобрать, но язык точно древний, под стать драконьему, — и Дракон ухнул куда-то вниз, даже со свистом. Падение было недолгим, он почувствовал, что хлопнулся на землю, вернее, в траву: сочный запах защекотал ноздри Дракона, — и понял, что колдовство и в самом деле перенесло его куда-то, поскольку в Серой Башне и в окрестностях травы ещё стояли пожухлые и только-только просыпались.

Эмбервинг открыл глаза и первое, что увидел, — это наставленные на него луки и копья с блестящими наконечниками. Его полукольцом окружили сероглазые существа в серебристых плащах. О том, что это не люди, говорила форма их ушей: из волос, в основном светлых оттенков, торчали острые уши. «Эльфы» — понял Дракон. А вокруг были благоуханные травы с обсыпанными пыльцой метёлками, и небо сверкало тысячами алмазных крошек.

— Убейте его! — приказал эльф, стоявший чуть позади. Он казался моложе остальных, его глаза отливали малахитом.

Дракон шевельнулся, чтобы подняться. Натянутая тетива заскрипела, в любую минуту готовая спустить стрелы. Зрачки Эмбервинга вытянулись.

— Стойте, глупцы! — раздался позади эльфов чей-то повелительный окрик.

Эльфы расступились, пропуская ещё одного — высокого, выше прочих, со стелющимися за спиной, как шлейф, волосами эльфа в цветочной короне. Глаза у него были тёмно-серые.

— Но, отец, — воскликнул зеленоглазый эльф, — ведь он проник в наш мир! Нарушителей карают смертью!

— Он бы убил вас, прежде чем вы успели бы это понять, — возразил коронованный эльф. — Опустите оружие. И ты, Талиесин.

«Талиесин», — мысленно повторил Дракон.

Король эльфов приложил руку к груди и наклонил голову, приветствуя:

— Что привело тебя в наш мир, господин дракон?

— Дракон… дракон… — зашептались эльфы, отступая.

— Значит, это королевство эльфов? — спросил Дракон, поднимаясь и расправляя помятую падением одежду.

Король развёл руки в стороны:

— Добро пожаловать! Не думал, что увижу когда-нибудь настоящего дракона. Я слышал, что они сгинули во времени.

— Остались, как видишь, — усмехнулся Эмбервинг и представился, как полагается: — Дракон из Серой Башни, Эмбер… — И добавил после запинки: «…винг», решив, что Эмбером его вправе называть лишь Голденхарт и никто больше!

— Король эльфов, Алистер. А это мой сын Талиесин, — представился в свою очередь эльф. — Прости его, он ещё молод и не видит истинной сути вещей.

Мужчина только поднял ладонь, как бы говоря, что не стоит извиняться по подобным пустякам. Оба ведь прекрасно знали, что Дракон снял бы им головы за считанные секунды, так что никакой опасности для него эти луки и копья не представляли.

Король пригласил Дракона отдохнуть немного в замке, а там — за кубком эля — и поговорить о причинах, что привели его в этот тайный, сокрытый от внешнего мира уголок. Эмбер согласился.

Эльфы разошлись, Талиесин пошёл следом за отцом и нежданным гостем. Настоящий дракон? А по виду и не скажешь… Алистер между тем расспрашивал, как Дракон отыскал сюда дорогу.

— Одна чародейка открыла портал, — ответил Дракон. — Правда, она не была до конца уверена, что получится.

— Дорого ты, должно быть, заплатил за её услуги, — с улыбкой, скорее похожей на усмешку, сказал король. — Однако же, дело, должно быть, важное и неотложное, раз уж ты пошёл на такой риск, господин дракон.

— Должно быть, — словами же эльфа ответил мужчина.

Ему почудилось, что эльф неспроста повторяет эти слова: в них чувствовались чары. Возможно, хотел заколдовать Дракона или внушить ему что-то. Например, что ни в каком эльфийском мире тот не бывал, приснилось просто. А повторив эти слова вслух, Дракон чары разрушил: знал, как подобные штуки действуют, сам не раз использовал.

Алистер звонко рассмеялся:

— Раскусил, господин дракон! Прости, так уж повелось, что эльфы над людьми чудят.

— Я не человек, со мной не пройдёт, — возразил Эмбер и предупредил на всякий случай: — Не шути со мной, господин Алистер, король эльфов. Драконы шуток не любят.

Он отвёл руку в сторону — они как раз проходили мимо ветвистого дерева — и дотронулся до ствола. Тот пошёл трещинами. Алистер с улыбкой тронул дерево вслед за Драконом, и трещины пропали.

— Я слышал, что драконы обладают неимоверной мощью и колдовством, — покивал Алистер. — Шутить с тобой не буду. Такого врага мне бы нажить не хотелось. Знаю, что если захочешь, то за мгновение весь мой мир с землёй сровнять можешь.

Талиесин схватился за лук, но Алистер поднял руку, успокаивая сына.

— Не войну объявлять пришёл, а просить об услуге, — ровно возразил Дракон. — Награда будет щедрой.

Глаза короля эльфов невольно вспыхнули. Эмбервинг по сказкам знал, что эльфы сродни драконам в их неудержимой страсти к золоту и прочим драгоценностям. Вот и Алистер (пальцы — в перстнях, шея — в ожерельях, волосы — в жемчугах да в алмазах) не был исключением.

— Чего же ты от нас хочешь? — спросил король, приглашая Дракона сесть за широкий дубовый стол (они уже вошли в замок, который и не замком был, а сплетёнными в причудливые орнаменты и формы виноградными лозами). Талиесин встал за креслом отца, зорко наблюдая за гостем.

— Легенды гласят, что эльфы — великие кудесники, — сказал Эмбервинг, принимая от короля пенный кубок, но не спеша делать глоток; дождался, когда король свой пригубил, потом только отпил.

Алистер согласно наклонил голову, вид имея важный и степенный, но внутри просто сгорал от любопытства и предвкушения.

— Да, — ответил он, — волшебством мы наделены. Но какое такое волшебство не по силам дракону?

Эмбервинг отставил полупустой кубок, провёл пальцем по губам, стирая пену, и проронил:

— Нужно одного человека воскресить. Во Внешнем мире такое никому не под силу.

Алистер задумчиво посмотрел на Дракона из-под ресниц, потёр подбородок:

— Человека, говоришь? Да, пожалуй, воскресить можно, но к чему? Люди эфемерны. Для тебя или для меня — как искорка от костра: вылетела и погасла.

— Можно, значит, вернуть к жизни умершего? — вскинулся Дракон.

Талиесин вздрогнул. На мгновение проступил истинный облик Дракона, тут же пропал, но этого хватило, чтобы сердце юного эльфа зашлось быстрым стуком. Эльфы были красивы, но этот!!! Талиесин невольно приложил руку к груди и часто задышал, не справляясь с волнением.

— Если использовать эльфийский цветок, то да, — утвердительно кивнул Алистер. — Они расцветают раз в полтысячи лет, один вот-вот должен распуститься.

— Отец! — опомнился Талиесин. — Но ведь ты обещал его мне!

Король эльфов предупредительно на него взглянул. Талиесин вспыхнул и проглотил обиду.

— Но обойдётся тебе это недёшево, господин дракон, — предупредил Алистер. — Готов ли ты заплатить такую цену?

Эмбервинг вопросительно дёрнул подбородком.

— Отдашь мне то же, что отдал чародейке, — сощурился король эльфов. — Не знаю, что это, но, должно быть, что-то весьма ценное.

— Хорошо, — не колеблясь, согласился Эмбер.

Он упёр ладонь в подлокотник, по скулам и по фалангам пальцев полезла чешуя, на лбу появились рога, вернее, то, что от них осталось. Дракон обхватил оставшийся рог ладонью и сломил его. Король широко раскрыл глаза.

— Не знаю, впрочем, какая от него польза, — оговорился Эмбервинг, кладя рог на стол и придвигая его к королю эльфов.

— Ты умом тронулся, господин дракон? — воскликнул эльф. — Ведь ты же теперь совсем лишился колдовской силы!

Эмбервинг приподнял брови:

— С чего бы это?

— Ведь доподлинно же известно, что колдовская сила драконов в их рогах!

— «Доподлинно»? — иронично переспросил Дракон. — И сколько драконов вы уже видели, чтобы вам «доподлинно» это было известно?

Король покачал головой, подобрался обеими ладонями к рогу, накрыл его краем рукава, любовно поглаживая пальцами.

— В любом случае это настоящая редкость… — пробормотал он и сказал уже громче: — Что ж, плату я получил. Идём в сад, поглядишь на эльфийский цветок.

— «Поглядишь»? — уточнил Дракон, и его глаза стали светиться чуть ярче, на полтона всего, но мороз по коже от этого взгляда продирал даже эльфов.

— Незабываемое зрелище, — словно бы не замечая его взгляда, продолжал король. — Сам цветок бесполезен, тебе нужен его плод. Пропустишь момент — уж извини, никому не достанется. Нужно сорвать его до того, как из него уйдёт волшебная сила. Уж не знаю, как ты это сделаешь: тот должен рвать, кому предназначен. Эльфы этот момент чувствуют, а вот про драконов не знаю. Я предупредил. Не взыщи, если что.

Эмбервинг медленно кивнул, и король повёл его в сад. Талиесин пошёл за ними, обиженный, что придётся ждать ещё полтысячи лет, чтобы получить такое желанное сокровище. У эльфийского цветка было много применений.

В саду благоухали сотни цветов, многие из которых Дракон видел впервые в жизни. Над ними порхали бабочки, или это были созданные волшебством миражи. Дракона эта красота не трогала, сердце его было глухо и скорбно отмеряло шаги. Если бы менестрель был здесь, любовались бы этими цветами вместе… Сердце защемило. Эмбервинг невольно приостановился и скомкал одежду на груди.

— Кого ты хочешь воскресить? — понизив голос, спросил Алистер, но Эмбер не ответил. — Что ж, я не напрашиваюсь…

— Верно ли, что воскресший будет точно таким же, как и при жизни? — перебил Дракон, припомнив слова чародейки.

— А, о некромантии подумал? — верно догадался король и засмеялся. — Нет, эльфийское волшебство к чёрной магии никакого отношения не имеет. Правда, насчёт людей не уверен: достаточно ли хорошо сохранился труп твоего человека? Оживлять лучше всего только что умерших, пока их не тронуло тление.

Эмбервинг скрипнул зубами и процедил:

— Сохранился. Который из них обещанный цветок?

Алистер указал на торчащий из земли камень, кажется гранитный, но пронизанный серебристыми, похожими на вены прожилками, от которых исходило мягкое сияние. Прямо из камня рос невзрачный кустик с зазубренными листьями. Ничего особенного и уж тем более волшебного в нём не было. Дракон вообще принял его за чертополох и сурово взглянул на Алистера: а ну как опять шутить вздумал? Но король эльфов серьёзно ответил:

— Эльфийский цветок. Вовремя пришли, сейчас расцветёт. Остальное в твоих руках, господин дракон.

Эмбервинг подошёл к камню, разглядывая растение. Прежде он не заметил, но из кустика торчал коротенький побег с округлым шишковатым бутоном на конце. Распуститься из него, по мнению Дракона, могло только что-нибудь исключительно гадкое и уродливое. Не вписывался этот кустик в обстановку эльфийского сада, где цветы были один краше другого.

Прожилки на камне вдруг разом взбухли, Дракон ощутил всей кожей какое-то покалывание и осознал, что именно об этом моменте и говорил король эльфов. Он машинально подался вперёд, подставляя ладони, и бутон, отвалившийся от стебля, упал прямо в них, превращаясь сначала в сверкающую серебром каплю, а потом застывая в прозрачный камень, похожий формой и размером на персик. Нет, это даже не камень был! Что бы это ни было, оно пульсировало и было тёплым, как нагретый солнцем мёд, а на ощупь — как подстывшая смола.

— Хм, — удивлённо сказал Алистер, — какая необычная форма! Никогда такой не видел… Впрочем, цветку лучше знать, что тебе нужно.

— И что с ним делать? — не отрывая глаз от камня, спросил Дракон.

— А, дальше всё просто, — беззаботно ответил король, — всего-то и нужно, что положить камень мертвецу на грудь и окропить его своими слезами.

— Ха… — то ли выдохнул, то ли усмехнулся Дракон и повалился на колени. Его взгляд застыл, стал мёртвым.

— Что такое? — всполошился Алистер.

— Ха… — повторил Эмбервинг без выражения. — Столько усилий — и зря. Да я даже не плакал, когда он умирал у меня на руках! Драконы не плачут.

— Хм, — озадачился эльф, — никогда ничего подобного не слышал. Возможно, не тот повод был.

— Ха… — в который раз выдохнул Дракон. — Бесполезно… всё бесполезно…

На его лице проступило отчаяние, он ухватил волосы на виске пальцами, точно собирался выдрать их.

— Значит, не возьмёшь? — с надеждой спросил Талиесин, которого несколько обескуражило поведение мужчины.

Алистер опять неодобрительно на него взглянул. Взгляд Эмбервинга прояснился, Дракон встал с колен, крепко сжимая камень в кулаке.

— Может, и без слёз выйдет? — проговорил он, и его истинный облик снова мелькнул секундной вспышкой.

На этот раз и король заметил. Глаза его разгорелись.

— А ты дракон с секретом, — засмеялся он. — Какие необычные на тебе чары! Сам на себя наложил?

Эмбервинг только поджал губы, но не ответил.

— Ну, не сердись, не сердись, господин дракон! — продолжая смеяться, воскликнул Алистер. — Хотелось бы мне взглянуть на тебя настоящего, может статься, однажды и увижу. А теперь поговорим о твоём возвращении во Внешний мир. Справедливо ли будет взять с тебя плату за обратный путь?

Дракон бережно спрятал камень за пазуху и внимательно взглянул на короля:

— Без этого ведь не выпустишь?

— Тебе это ровным счётом ничего не будет стоить, — махнул рукой Алистер, и в воздухе появилась иллюзия — сверкающий алмазами венец. — Если есть такой в твоей сокровищнице, то я хотел бы его получить. Он принадлежал эльфам, но был похищен из наших сокровищниц гномами.

— Сейчас погляжу, есть или нет, — кивнул Дракон.

Талиесин удивлённо приподнял брови. Алистер с интересом следил за Драконом. Эмбервинг же закрыл глаза и стал в памяти перебирать содержимое сокровищницы, он всё знал наперечёт. Королевских венцов в ней тоже было немало.

— Да, — сказал он, открывая глаза, — есть такой. Золотой венец, украшенный тысячью алмазами. Тысячелетия два назад попалась мне гномья голова в таком венце.

Талиесин почувствовал лёгкую тошноту, безошибочно угадав, что, говоря о головах, Дракон подразумевал именно то, о чём говорил: оторванные или отрубленные головы. Алистер свои чувства скрыл, но явно, что и ему стало не по себе.

— Вот этот венец и отдашь мне, — только и сказал он. — Пошлю с тобой моего сына, чтобы он его забрал.

— Отец! — возмутился эльф.

— Не спорь, Талиесин, — строго сказал король. — Господину дракону и так нелегко приходится, не гонять же его туда и обратно из-за какого-то венца? Я открою портал, через него обратно и вернёшься.

Он несколько раз хлопнул в ладоши, созывая эльфов. Те сбежались со всех сторон, в глазах замельтешило от разноцветных одеяний. Они принесли и поставили вертикально большое, в человеческий рост зеркало, совершенно круглое, в золотой оправе, покрытой эльфийскими рунами. Алистер встал напротив, воздевая руки, — рукава скатились к локтям, стало видно, что начиная от запястий кожа эльфа покрыта золотыми узорами татуировок, — и нараспев прочёл какое-то заклинание. Из зеркала полыхнуло бледным огнём, отражение заколыхалось, свилось в спираль, превращаясь в засасывающий воздух портал. Король эльфов отступил, давая Дракону и Талиесину подойти к зеркалу.

— Должен был открыться как раз в твоих краях, — сказал Алистер. — Давненько же я пространственной магией не пользовался!

Эмбервинг подошёл к зеркалу вплотную, потянул носом. Пахло знакомо.

— Да, — спохватился Алистер, — как же ты без колдовских сил-то будешь? Как устроен Внешний мир, я знаю плохо, но ты, должно быть, часто волшебством пользуешься?

Дракон только фыркнул: предрассудки! Но король в своих тревогах был искренен, так что пришлось что-то говорить в ответ. Дракон сказал правду:

— Есть рога или нет — на мою колдовскую силу это не влияет. А то, о чём ты подумал, со сломанными рогами никак не связано: я проспал десятилетие, ещё не до конца проснулся. Но за заботу признателен.

И он первым шагнул в портал. Алистер подтолкнул сына следом.

Король эльфов не ошибся с заклинанием: в Серой Башне портал открылся прямо посреди поля, на котором крестьяне обычно сеяли пшеницу, от башни в ста шагах. Дракон с удивлением заметил, что пшеница уже в пол-локтя высотой. Вероятно, время в эльфийском мире шло иначе, чем во Внешнем, и несколько часов там равнялось нескольким месяцам здесь. Эмбервинг покачал головой и поворотился к порталу — тот выглядел, как обычная чёрная дыра в пространстве, — поджидая, когда оттуда появится Талиесин. Тот не замедлил появиться и, несмотря на скверное настроение, всё же огляделся не без любопытства: в человеческом мире он оказался впервые.

— Идём, — приказал Эмбервинг. — И смотри, не потопчи пшеницу.

Крестьяне, которые работали на другом конце поля, подняли головы и смотрели им вслед с явным неодобрением. Решили, что Дракон привёл в башню новую игрушку, на замену менестрелю.

Башня выглядела запущенной: разрослись вокруг основания сорные травы, обвило стены вьюном, прошлогодняя листва так и лежала кучами на дорожках и том, что осталось от грядок, дверь почернела от дождей…

«Ну и дыра», — подумал Талиесин, осторожно вышагивая вслед за Драконом.

Внутри башни толстым слоем лежала пыль — десять лет без уборки! — на полу даже оставались следы от сапог. Эмбервинг открыл дверь, ведущую в подземелье, и сказал:

— Не отставай. Это настоящий лабиринт. В темноте видишь, или факел запалить?

Эльфы в темноте видели так же хорошо, как и драконы, так что обошлись без факелов. Оказавшись в сокровищнице, Талиесин рот раскрыл от удивления: столько золота разом он никогда не видел. Эльфийские сокровищницы и вполовину не были так богаты!

— Ничего не трогай, — предупредил Дракон, взбираясь на золотую кучу слева. — Сейчас отыщу для тебя венец.

Он добрался до самого угла и теперь рылся в золоте, отбрасывая одну драгоценность за другой. Золото звякало. Талиесин, как зачарованный, бродил от одной стороны кучи к другой, но какой-то иной блеск, мерцающий на самой вершине, всё время отвлекал его от сокровищ. И эльф, несмотря на предупреждение, за несколько шагов взлетел на кучу золота, чтобы взглянуть. Взглянул и замер: в янтарном саркофаге покоилось тело юноши. Сердце у Талиесина опять как-то странно взыграло. Он наклонился, разглядывая, протянул руку, чтобы дотронуться до янтаря и убедиться, что это не иллюзия.

«Если он так выглядит после смерти, как же он выглядел при жизни?» — подумал Талиесин, и у него засосало под ложечкой. Всего лишь человек, но и среди эльфов не было никого прекраснее.

— Не трогай! — рявкнул Дракон, который как раз нашёл венец и собирался перекинуть его ждавшему — уже не ждавшему — внизу эльфу. Он подлетел к Талиесину, отбил его руку. Вокруг разлетелись драконьи искры, и теперь Эмбервинг в драконьем обличье стоял на куче золота, янтарный саркофаг — между передними лапами. Талиесин проворно отпрыгнул в сторону, заслоняя лицо рукой: подумал, что дракон дыхнёт огнём. Но Эмбервинг только оттеснял его всё дальше, пока эльфу не пришлось спрыгнуть с кучи золота обратно вниз.

— Я только взглянул! — с оправданием воскликнул Талиесин. — Зачем так сразу выходить из себя?

Дракон обернулся человеком, зорко оглядел саркофаг, смахнул с него упавшие во время превращения монеты и чешуйки и тоже спрыгнул вниз. Талиесин невольно попятился.

— Предупреждал ведь, чтобы ты ничего не трогал, — относительно спокойно сказал Дракон и протянул ему алмазный венец.

— Это… тот человек, которого ты хотел воскресить? — не удержался Талиесин. — А он точно человек? Я и не думал, что люди бывают такими… красивыми.

— Тебя это не касается, — оборвал его Дракон и подтолкнул эльфа к выходу. — Идём, выведу тебя из подземелья.

Неподдельный интерес эльфийского принца к менестрелю ему не понравился.

«Моё!» — желчно подумал он. Драконья натура в нём буйствовала как никогда.

Эмбервинг вывел эльфа из башни, но до портала провожать не стал. Сказал слова прощания и дверь закрыл. Талиесин долго ещё стоял у порога, находясь под впечатлением от увиденного, потом вернулся в свой мир.

Дракон же пошёл обратно в сокровищницу, неясно мыча сквозь зубы. Взобравшись на вершину, он встал на колени возле янтарного саркофага, бережно и ласково оглаживая его ладонями, несколько раз поцеловал янтарь над лицом менестреля.

— Голденхарт… — проговорил он с болью, обвивая саркофаг обеими руками и прижимаясь к нему щекой. — Прости, не вышло. Никто, видимо, не в силах вернуть мне тебя. Смотри, что я принёс тебе в подарок. — И с этими словами Дракон вытащил из-за пазухи эльфийский камень и положил на саркофаг. — Если бы только я умел плакать… О, Голденхарт, Голденхарт… Как же рано ты меня покинул!

Он бормотал свою пьету довольно долго, снова и снова повторяя имя менестреля и сетуя, что ничего уже не исправить, потом обвил саркофаг крепче, по-прежнему находясь в человеческом обличье, и, кажется, заснул, но не оцепенелым драконьим сном, а обычным, человеческим. Дыхание у него было тяжёлое, лицо подрагивало нервной дрожью: снились кошмары. В крае глаза блеснуло что-то, и выкатилась на янтарь маленькая прозрачная капля — слезинка.

Эльфийский камень вспыхнул, засиял всеми цветами радуги; слеза, как намагниченная, подкатилась к нему, всосалась внутрь, разбавляя сияние, и камень засветился бледным желтоватым светом, похожим на солнечный. Пульсация его стала отчётливее и напоминала скорее сердцебиение. Камень потерял форму, превращаясь в колышущийся комок, и стал просачиваться через янтарь, протягивая ниточки-щупальца к телу менестреля. И чем глубже пробирались эти нити, тем тоньше становился янтарь, а потом и вовсе пропал. Добравшись до бездыханного тела, камень вспыхнул особенно ярко и исчез, вернее, провалился менестрелю в грудь. Тело испустило секундное сияние ярче сверкающего вокруг золота, и медленно с ним начали происходить метаморфозы: смягчились застывшие черты лица, истаяла со щёк бледность, сменяясь нежным румянцем, ресницы увлажнились слезами. Последним ожило сердце: гулко стукнуло, ударилось в грудную клетку, отпрянуло и уже не останавливалось.

— …бер… — вырвалось вздохом с губ менестреля.

Дракон всё ещё спал и ничего не видел и не слышал.

Голденхарт с трудом разомкнул веки, повёл глазами по сторонам. Зрение пока не вернулось, слух только-только начинал оживать.

Менестрель ровным счётом ничего не помнил о собственной смерти. Последним его воспоминанием было лицо склонившегося над ним Дракона, печальное лицо, изуродованное внутренними страданиями. «Я болен, — вспомнил юноша, — оттого Дракон и печалится».

Слух прояснился немного, и Голденхарт расслышал хрипловатое дыхание где-то рядом. «Эмбер», — понял он. С глаз постепенно спала пелена, и менестрель с удивлением осознал, что лежит на куче золота в сокровищнице. Тело казалось чужим и бесконечно тяжёлым: он едва смог приподнять голову, прочее не слушалось.Видимо, ослаб за время болезни. Но этого хватило, чтобы увидеть Дракона: тот спал, прижавшись лицом к его коленям. «Отчего вернулось заклятье?» — поразился менестрель, заметив морщины на его лбу, и с трудом дотронулся пальцами до впалой щеки мужчины.

Эмбервинг что-то пробормотал сквозь сон. Кошмары сменились пустотой, в которую повеяло тёплым ветерком. Дракон открыл глаза, расширенные зрачки сократились до маленьких точек, потом вытянулись в две привычные стрелки. Он поднял голову и… встретился взглядом со смотрящим на него менестрелем. Голос к тому ещё не вернулся, он только шевелил губами, но совершено точно был жив: зрачки сокращались, грудь колыхалась неглубоким дыханием, от тела исходило тепло.

В первый момент Дракон опешил. О том, что произошло, пока он спал, Эмбервинг, разумеется, ничего не мог знать, но беглого взгляда хватило, чтобы понять, что эльфийский камень исчез, должно быть, выполнив своё предназначение. Но Дракон всё же основательно ущипнул себя за скулу, чтобы убедиться, что это ему не привиделось.

— Эмбер? — вполне ясно произнёс Голденхарт, не понимая, что творится с Драконом.

А тот сидел, покачиваясь, как пьяный или будто его невидимым ветром шатало, и по его щекам градом катились из глаз слёзы, падая и превращаясь в драгоценные камни.

Дракон, который в часы скорби не проронил и полслезинки, теперь сидел и плакал навзрыд… от счастья.

Двое из Серой Башни. Тревоги принца Голденхарта

Эмбервинг, наказав менестрелю из башни не выходить, отправился на облёт Серой Башни: дни стояли жаркие, дождей уже несколько недель не случалось, высока была вероятность пожаров. Голденхарт, конечно же, и не думал выполнять его наказ: слишком много мыслей теснилось в голове и не давало покоя, нужно было со всеми разобраться.

Надо признать, Дракон себя странно вёл в последнее время.

Хронологической справедливости ради начать стоит с того самого момента, когда менестрель открыл глаза и обнаружил, что лежит на куче золота в сокровищнице. Как он туда попал или почему — он не помнил. Смутно помнилось, что он захворал, а Дракон взялся его лечить. Но почему вдруг сокровищница? Над этим Голденхарт долго голову ломал, пока не припомнил, что в алхимических трактатах, в которые он нос сунул ещё будучи принцем Тридевятого королевства (вроде бы прапрадед, король Ирстен, прозвищами не обделённый, всех и не перечислить, занимался алхимией, от него и осталась библиотека), золоту приписывались чудодейственные свойства. Вероятно, Дракон тоже об этом знал, потому и перенёс больного в сокровищницу. И судя по ощущениям, сработало: чувствовал себя юноша вполне сносно.

А потом Эмбервинг зажал рот обеими ладонями и заплакал превращающимися в драгоценные камни слезами. Менестрель никогда на его глазах слёз не видел, а уж о том, чтобы слёзы в алмазы превращались, так вообще только в сказках читал, но точно не драконьи слёзы, а слёзы заколдованных или, наоборот, расколдованных принцесс. Да и с чего Дракону плакать? Так возрадовался, что выздоровел менестрель? О собственных словах, что пришло время умирать, Голденхарт не помнил и теперь недоумевал, отчего Дракон так бурно реагирует на его выздоровление от какой-то несчастной простуды.

После, вытерев глаза кулаками, Дракон отнёс менестреля в чердачную комнату и заставил лечь в постель. Вот с этого момента и начались странности в Драконовом поведении.

Во-первых, выпускать юношу из башни он перестал и зорко следил, чтобы тот даже и полшага на улицу не сделал. Поначалу можно было счесть, что Эмбервинг просто хочет, чтобы юноша полностью поправился, прежде чем совершать вылазки по окрестностям. Но дни шли, а запрет Дракон не снимал, и убедить его, что выздоровел давно уже, у менестреля не получалось. Эмбервинг ничего не желал слушать. Это было странно, Голденхарт голову сломал, пытаясь догадаться о причинах, побуждающих Дракона вести себя так. Один раз ему всё же удалось переступить через порог, когда Дракон замешкался возле конюшни, но Эмбервинг тут же запихнул юношу обратно в башню и даже дверь подпёр. Менестрелю этой минуты хватило, чтобы заметить: было лето, а ведь он точно помнил, что заболел осенью. Неужто так долго болел? Верно, в беспамятстве пролежал, раз потерял счёт времени.

Второй странностью было, что Дракон перестал к нему прикасаться в известном смысле. Спали они в одной комнате, в одной постели, как и прежде, но Эмбервинг более на юношу внимания не обращал. Вот и начал Голденхарт подумывать, что устал от него Дракон, охладел к нему, а от этих мыслей на душе было неспокойно.

На то имелись у Дракона причины, но догадки менестреля были так же далеки от истины, как Нордь от Серой Башни. Причиной была найденная в библиотеке летопись, в которой вскользь упоминалось, что люди слишком слабы, чтобы вынести дракона. Вот и подумалось Эмбервингу: а что, если в недуге юноши как раз он, Дракон, и виноват — «залюбил»? Чувства из него фонтанировали, сдержать их было сложно, но ради благополучия менестреля, единственного настоящего его сокровища, Эмбервинг к тому все силы приложил, не зная, что тем самым только распаляет тревоги юноши, а стало быть — и здоровье портит: страхи да сомнения никому не на пользу!

В общем, менестрель строил предположение за предположением, извёлся весь, но как ни погляди — а всё упиралось в этот странный запрет покидать башню. Голденхарт к тому времени понял, что нахрапом с Драконом не сладить, и притворился, что смирился с вынужденным заключением: выбраться на улицу более не пытался, даже в окно не выглядывал, а всё больше сидел в библиотеке, записывая приходящие на ум строфы и складывая песни. Усыпить бдительность Дракона удалось: Эмбервинг перестал запирать дверь, когда улетал.

К слову, тут и третья странность обнаружилась: прежде Дракон обращался сразу же возле башни, а теперь уходил подальше в поля. «Странно всё это!» — заключил Голденхарт.

И вот, когда Эмбервинг улетел, а по примерным подсчётам вернуться должен был только через несколько часов, — этого времени хватило бы, чтобы быстренько сбегать в деревню и вернуться обратно, выяснив, что скрывает от него Дракон, а в том, что скрывает, юноша не сомневался, — Голденхарт накинул плащ, натянул сапоги и отправился в деревню.

Краем глаза менестрель подметил, что вокруг как-то всё изменилось, но не мог понять, как именно. То ли тропки теперь пролегали иначе, то ли деревья не на своих местах… Крестьяне, что работали на полях, были ему незнакомы, а глядели ему вслед отчего-то с ужасом. Юноша поморщился, подтянул капюшон и отправился прямиком в трактир.

Когда он вошёл, всё стихло, а до этого шум-гам стоял знатный, как и водится в трактирах. Менестрель окинул посетителей взглядом — незнакомые лица, но какой-то холодок в душе появился при взгляде на них: вроде и незнакомые, а всё ж знакомые, что за напасть? Толстая трактирщица, которая наливала в кружку из кувшина пенное пиво, выронила и кружку, и кувшин — вдребезги! А менестрель похолодел, потому что вдруг понял, что не так с посетителями в трактире. Не чужие люди, знакомые, только вот отчего-то постарели все. Голденхарта качнуло. Бородач, что сидел за крайним столом, подскочил, ухватил за плечи и усадил на скамью. Юноша с полминуты только дышал и ничего произнести не мог, потом выдавил:

— Сколько времени прошло, с тех пор как я в последний раз сюда заходил?

— Десять вёсен минуло, — ответил бородач. А менестрель узнал в нём при ближайшем рассмотрении сына кузнеца, когда в прошлый раз видел — был юнцом безусым.

— Десять?! — выдохнул ошеломлённо Голденхарт.

Трактирщица — да это ведь дочка трактирщика! — вложила ему в руки кружку с пивом, он машинально пригубил, не почувствовав ни вкуса, ни горечи. Что ж, по крайней мере, одной тайной стало меньше: не выпускал его из башни Дракон, чтобы не знал менестрель, что десять долгих лет проболел! Но это казалось невероятным: неужто целых десять лет пролежал в беспамятстве? А если пролежал, отчего сам не постарел?

— Дракону не говорите, что здесь был, — попросил менестрель напоследок.

Он вернулся в Серую Башню, ломая голову над очевидным противоречием, и пришёл к выводу, что виной тому драконьи чары, которыми Эмбервинг пытался его лечить, разочаровавшись в традиционных средствах. Чары, верно, помогли, да след оставили, вот и перестал менестрель стареть, хотя и десять лет с тех пор минуло. Сам ведь Дракон тоже не старел (заклятье — не в счёт).

В башне менестрель встал перед зеркалом и стал себя разглядывать. Вроде так ничего и не назовёшь, а всё же как-то изменился. То ли во взгляде что-то, то ли вообще в облике… А ещё подметил, что сердце иначе стало биться: плавно так, с переливами, совсем как у самого Дракона. Точно чары виноваты.

Быть может, потому Дракон и сторонится. Вылечить-то вылечил, а вдобавок человеческую сущность из него вытравил. Голденхарт, поразмыслив, решил, что это даже хорошо: раз не стареет, то и с Драконом сможет больше времени провести, чем в людей природой заложено. Вот только нужно разобраться с недомолвками: жить долго, конечно, хорошо, но гораздо лучше жить долго и счастливо.

Разговор Голденхарт начал за ужином, прежде хорошенько к Дракону присмотревшись. Тот вернулся в приподнятом настроении, притащив в башню целую корзину сверкающей чешуёй рыбы, так что ужинали рыбным пирогом, который Эмбервинг собственноручно состряпал. Пирог дышал жаром, рыба вышла рассыпчатой и необыкновенно ароматной, щедро приправленная укропом и прочими травами с огорода.

— Кажется мне в последнее время, что я наскучил тебе, господин Эмбервинг, — сказал Голденхарт.

Эмбервинг так изумился, что выронил вилку:

— Что это за разговоры? Не чужие ведь, что за «господин»?

— Ровно чужие, — возразил менестрель. — Хоть и в одной постели спим, господин Эмбервинг, а будто на разных концах королевства. Если наскучил тебе, так скажи. Обузой не желаю быть, господин Эмбервинг.

— Не называй меня так, — сердито оборвал Дракон. — Глупости какие! Что бы ты там себе ни надумал, это неправда.

— Тогда почему ко мне не прикасаешься? — прямо спросил Голденхарт, и его лицо чуть вспыхнуло румянцем — смущение, смешанное с обидой.

Смутился и Эмбервинг. Он поставил руку на край стола, постучал пальцами и вильнул:

— Выздоровей прежде, слаб ты ещё после болезни.

— Давным-давно выздоровел, — возразил юноша. — И причина вовсе не в этом, ведь так?

Дракон смутился ещё больше, но ответил отрицательно. Голденхарт нахмурился — клещами тянуть, что ли? — и поднялся из-за стола.

— Доброй ночи тогда, господин Эмбервинг, — чётко выговорил он и ушёл наверх.

Дракон клацнул зубами, поскрёб пятернёй волосы на затылке. Этот холодный тон бесконечно задевал, ссориться не хотелось, но и о своих предположениях говорить тоже. Однако же он понимал, что долго держать менестреля в неведении не получится. Подобрать бы ещё подходящие слова… Дракон вторично клацнул зубами и пошёл наверх.

Менестрель сидел на кровати, подобрав ноги, и смотрел в окно, упершись локтями в подоконник. На Дракона даже и не взглянул!

— Обиделся? — смягчая голос, спросил Эмбервинг. Он сел рядом и попытался обнять юношу за плечи.

— На что мне обижаться, господин Эмбервинг? — не оборачиваясь, возразил Голденхарт. — Поишь меня, кормишь, из башни не гонишь, чернила мне покупаешь, чтобы мог песни записывать. Грех приживале жаловаться на такое гостеприимство.

— Довольно, — поморщился Дракон, — говоришь ведь не то, что думаешь. И сам ведь знаешь, что не приживала ты мне.

— Кто же тогда? — всё же полуобернулся юноша и пытливо на Дракона взглянул. — И как мне другое думать, если ты мне не доверяешь? Если есть что сказать, так скажи. Не кисейная роза, не завяну, если холодной водой окатишь. Надоел я тебе?

— Нет, — однозначно ответил Эмбервинг.

— Разлюбил?

— Нет, — ещё категоричнее сказал Дракон.

— Что же тогда?

— Слишком сильно я тебя люблю.

— Разве это плохо? — удивился Голденхарт. А сердце потеплело, обволокло мягкой расслабленностью…

— Для людей — плохо. Драконы меры не знают. Боюсь, и разболелся ты из-за меня, — выдавил всё же Дракон, одной рукой привлекая юношу к себе на плечо, другой как-то по-отечески приласкав по волосам.

— Хм… — после задумчивой паузы промолвил Голденхарт, — может, и так. Десять лет проболеть — уж точно не простая простуда.

Дракон со страхом на него воззрился, тут же выдохнул с облегчением: узнал каким-то образом юноша лишь о сроке болезни, а не о собственной смерти. Но менестрель эту вспышку страха подметил. Что-то ещё скрывает Дракон!

— И что делать со всем этим собираешься? — поинтересовался Голденхарт. — Так и будешь меня сторониться да взаперти держать?

— Понятия не имею, — честно ответил Эмбервинг. — Из башни, думаю, теперь можешь выходить, раз уж узнал, сколько лет пролежал в беспамятстве…

Менестрель задумчиво прикусил кончик пальца, поводил глазами по сторонам.

— Не кажется ли тебе, Эмбер, что странно это? Если я десять лет, как ты говоришь, «в беспамятстве пролежал», отчего же не изменился ничуть, не постарел? Положа руку на сердце, так я даже моложе выгляжу, чем прежде. Или ты лукавишь?

Эмбервинг стушевался, но ответил после заминки:

— Истинную правду говорю. А вот отчего ты ничуть не изменился… Должно быть, чары, которыми я тебя лечил. Точнее не скажу, сам не знаю.

— Тогда, быть может, я от чар и сильнее стал? — предположил менестрель.

Дракон приподнял брови.

— Не отчуждайся от меня, — попросил юноша, припадая к нему на грудь, — лучше уж сгореть от любви, чем зачахнуть в сомнениях. Люблю-то я тебя, быть может, гораздо сильнее, чем ты меня. Не было бы иначе так тяжело, верно ли говорю?

Эмбервинг крепко прижал его к себе, не совладав с чувствами, но оговорился всё же:

— До новолуния повременим. Хочу поразузнать обо всём этом, прежде чем что-то решать. Снова я тебя терять не хочу!

Он тут же осёкся, но Голденхарт эту оговорку запомнил. Нет, верно, много чего ещё от него Дракон скрывает! Наседать юноша не стал, решил, что выведает об этом потихоньку, ненавязчиво, когда Эмбервинг будет расположен к откровениям.

— Что же, — вслух спросил он, — из башни-то теперь можно выходить?

— Можно, — разрешил Дракон, но тут же уточнил: — Но чтобы не дальше, чем на десять шагов! Что бы ты там ни говорил, Голденхарт, а от болезни ты ещё не оправился. Свежим воздухом можно и на крылечке подышать.

Голденхарт съёжился, приник к Дракону, как мышка, и проговорил:

— Как скажешь, Эмбер.

Далеко отходить от башни ему и самому отчего-то не хотелось. Может быть, потому, что всё вокруг, кроме него самого, изменилось, стало чужим, и только Серая Башня да её хозяин остались прежними.

О незваном эльфе и о том, что делает принцев принцами

Песня не складывалась. Менестрель пальцем щёлкнул по перу, оно подпрыгнуло, оставило на бумаге здоровенную кляксу и упало на пол. Нужно было подобрать рифму к окончанию предпоследней строки, чтобы завершить песню, но рифма заупрямилась и отказывалась подбираться, несмотря на отчаянные попытки менестреля выпотрошить память. Предпоследняя строка звучала так: «И завершив однажды путь свой доблестный…» — даже выговаривалось и то тяжело! Но Голденхарту непременно хотелось оставить это «доблестный», оно звучало веско и патетично, подходящее словечко для рыцарской песни. Можно было бы переставить слова местами, но тогда терялся общий ритм. Да, не так-то просто быть менестрелем!

Чтобы отвлечься, Голденхарт вышел из башни к Дракону. Тот как раз вывешивал на верёвку сушиться выстиранные полотенца и мрачноватое настроение юноши тотчас подметил.

— Не складывается? — верно предположил он.

Голденхарт приподнял и опустил плечи и сощурился на солнце, которое в этот день сияло особенно ярко: всё же Равноденствие!

— Сегодня будет пирог с зайчатиной, — сообщил Эмбер, чтобы хоть немного порадовать юношу. Он успел слетать в лес, пока Голденхарт мудрствовал, и теперь освежёванные тушки дожидались на кухне. Шкурки Дракон отнёс деревенскому скорняку, чтобы тот сделал меховые рукавицы.

— Пирог — это дело, — согласился Голденхарт. — С петрушкой?

— С петрушкой, — подтвердил Дракон. — Как раз нарвать собирался…

Но до петрушки дело не дошло. Когда они развернулись к грядкам, где курчавилась упомянутая петрушка, в воздухе полыхнуло каким-то зеленоватым огнём, похожим на северное сияние или на дневную молнию, и прямо в грядку вывалился из воздуха — из пустого места! — Талиесин. От петрушки мало что осталось, всю примял весом своего тела.

— Моя петрушка! — охнул менестрель, всплеснув руками.

— Талиесин? — удивился Эмбервинг.

— Ты его знаешь, Эмбер? — с подозрением спросил юноша.

Эльф между тем выбрался с грядки, отряхиваясь.

— Это эльф, — пояснил Дракон. — Я заезжал к ним, когда… — Он споткнулся, но уверенно закончил: — Когда искал для тебя лекарство.

Голденхарт нахмурился. Эта оговорка ему ничуть не понравилась. Он смерил эльфа холодным взглядом. А что, если «заезжал» к ним Дракон вовсе не за этим? Талиесин был слишком красив, чтобы его проигнорировать. Быть может, поэтому Дракон теперь так прохладно к самому менестрелю относится? Что-то случилось за десять лет его беспамятства!

Талиесин подошёл к ним, уставился на Голденхарта. Тогда, в сокровищнице, он видел его лишь мельком, а теперь представился случай взглянуть хорошенько и удостовериться, так ли этот человеческий юноша пригож, как ему показалось на первый взгляд. Ещё как пригож! У Талиесина дух захватило. Волосы менестреля к этому времени отросли едва ли не ниже пояса и слегка кудрявились на концах (Дракон обожал их расчёсывать, а расчёсывая, подметил, что от гребня иногда разлетаются небольшие золотые искры, так похожие на его собственные, а больше — на светлячков; вероятно, из-за применённого к юноше эльфийского цветка), а сапфир в глазах сверкал особенно притягательно. Теперь уже нахмурился Дракон — по понятным причинам: не хотел, чтобы кто-то на менестреля смотрел подобным образом.

— Что ты здесь делаешь, Талиесин? — спросил Эмбервинг.

Талиесин переключил внимание на Дракона (заметив это, менестрель нахмурился ещё сильнее). Эмбервинг теперь выглядел не то что в прошлый раз! Эльф, пожалуй, даже растерялся и не знал, на кого ему больше хочется смотреть, поэтому вертел головой то в одну, то в другую сторону. Но на вопрос всё же ответил:

— Отец послал взглянуть, что вышло из эльфийского камня. Мы повздорили немного: он сам хотел пойти, да негоже королю шляться где попало, нужно прежде взглянуть на этот мир повнимательнее.

Эмбервинг беспокойно пошевелился. Его, конечно, занимала мысль вовсе не о возможном визите Алистера, а о том, как бы Талиесин не проболтался о настоящих причинах, почему Дракону пришлось искать помощи у столь сомнительного народа, как эльфы.

— Лекарство оказалось действенным, — уклончиво ответил он, — Голденхарт выздоровел, как видишь.

— Значит, отыскал всё-таки слёзы, Эмбер? — спросил Талиесин.

Менестрель дёрнулся — «Эмбер»?! — но его раздражение осталось покуда незамеченным. Дракон общими словами пытался объяснить эльфу, что и как, а сам при этом делал ему страшные гримасы, чтобы помалкивал насчёт истинных причин визита Дракона к эльфам: нельзя менестрелю знать, что он уже однажды умер! Но то ли Талиесин этих гримас не понимал, то ли вообще их не замечал, пребывая в некотором очарованном состоянии. А вот Голденхарт заметил.

«Какие-то у них общие тайны, — с нарастающим раздражением подумал он. — Чую, что верны мои предположения!»

Дракон между тем, следуя правилам гостеприимства, предложил всем пропустить по стаканчику и поужинать тем, что найдётся на кухне.

— Я с удовольствием, Эмбер, — обрадовался Талиесин, — никогда не пробовал еду людей.

Менестрель так стиснул зубы, что скрежет пошёл. Опять! Имя Дракона немилосердно резало слух, когда его произносил кто-то другой. Но отчего Дракон делает вид, что так и надо? Юноша почти удачно скрыл раздражение за надменной холодной улыбкой и пошёл вслед за Драконом и незваным гостем в башню. Эмбервинг опять ничего не заметил, всё ещё занятый предостерегающими пантомимами.

Импровизированный ужин эльфа потряс. Тушки кроликов Дракон припрятал до лучших времён, довольствоваться пришлось холодным окороком, который принесли из деревни в дар Дракону крестьяне, и хлебом с вином.

Аппетита у менестреля не было. Вообще он подметил, что после выздоровления как-то… охладел к еде и питью. Ничего не хотелось, да и голода он особо-то и не испытывал: довольно было и пары ломтей хлеба с маслом или с сыром на весь день. Впрочем, на самочувствии это никак не сказывалось, да и вид у него был прямо-таки цветущий. Юноша полагал, что виной тому чары, которыми лечил его Дракон. Как иначе объяснить всё это, в том числе непонятную затяжную молодость и рулады на неведомом языке, которые теперь выводит в груди сердце?

В общем, Голденхарт апатично жевал хлеб, с каждой минутой раздражаясь всё больше. Талиесин объявил между тем, что останется в башне на пару дней, уж больно ему на мир людей посмотреть хочется. Дракону отказать было неловко — после всего того, что эльфы для него сделали! — и он согласился предоставить эльфу на пару дней комнату на втором пролёте, чтобы было где спать. Талиесин рассыпался в цветистых благодарностях.

За время этого короткого диалога имя Дракона прозвучало раз десять! И менестрель сорвался. Он резко встал из-за стола, хлопнул ладонями по столешнице так, что гулкое эхо раскатилось по всем закоулкам башни, и обрушился на Талиесина:

— Не смей его так называть! Это имя не тебе принадлежит, чтобы ты его так свободно и бездумно произносил! Не ты его вернул! Для тебя он — господин Эмбервинг!

Талиесин, который понятия не имел, в чём или почему его упрекают, вытаращил на менестреля глаза.

— Голденхарт! — с упрёком сказал Эмбервинг, поражённый не меньше эльфа. — Невежливо так разговаривать с гостем…

Лицо юноши вспыхнуло краской — больше негодования, чем смущения, — он смерил обоих презрительным взглядом и удалился наверх.

Дракон принялся извиняться перед Талиесином, гадая, что это вдруг нашло на юношу, потом определил гостя в упомянутую комнату на втором пролёте и поспешил к менестрелю. Никогда ещё не видел, чтобы Голденхарт серчал так откровенно!

Голденхарт сидел на кровати, упершись локтями в подоконник и глядя куда-то в вечерний туман, лицо у него было отрешённое. Он понимал, что поступает, в сущности, глупо, но подозрения толкали его на необдуманные поступки.

— Голденхарт? — обеспокоенно позвал Дракон. Эта поза — меланхоличный взгляд в окно — означала, что юноша обижен. Дальше могло последовать гордое молчание с нарочито оскорблённым видом или тирада, исполненная горечи или претензий. Эмбервинг очень надеялся, что последнее: когда менестрель замыкался в молчании, разговорить или утешить его было бесконечно сложно. А прежде всего, нужно узнать о причинах.

Менестрель немного поворотил голову в его сторону (хороший знак!) и промолвил:

— А этот эльф хорош собой, правда?

Радости в Драконе значительно поубавилось. Но он не разобрал, решил, что юноша говорит о собственных впечатлениях, а это в нём не только драконью натуру всколыхнуло, но и самую настоящую ревность. Меньше всего ему бы хотелось, чтобы менестрелю нравились какие-то эльфы! Эмбервинг клацнул зубами, сел возле юноши и обвил его плечи руками. Тот всё ещё держался отстранённо.

— Не знаю, — сказал Дракон, — понятия не имею. Если бы я видел кого-то, кроме тебя, возможно, и смог бы определить, хорош этот кто-то или нет, но поскольку не вижу, то и сказать не могу. Что, на самом деле хорош?

Щёки менестреля разгорелись.

— Значит, увлечься им ты бы не мог? — уточнил Голденхарт.

И тут Дракон всё понял: менестрель его попросту приревновал. Углы рта Дракона поползли вверх, ниточка превратилась в широченную, во все тридцать два драконьих зуба улыбку, вместившую и облегчение, что никем юноша не очарован, и удовлетворение, что он так небезразличен менестрелю, и откровенное ликование по всему вышеперечисленному, и бог знает что ещё.

— Какие только глупости тебе в голову приходят, Голденхарт! — сказал Эмбервинг и увлёк юношу за собой на постель.

Талиесин между тем укладывался спать. Эльфу, привычному к альковам из виноградных лоз и вечнозелёных трав — в стране эльфов нет смены сезонов, — обыкновенная деревянная скамья казалась жутко неудобной. Конечно, Дракон предусмотрительно снабдил эльфа двумя одеялами, одно из которых нужно было расстилать на скамью, а другим — укрываться, и подушкой, но для эльфийского принца подобное ложе выглядело довольно убого. И жёстко, даже несмотря на одеяло. Да к тому же сыро. И Талиесин обречённо предрёк сам себе, что спать будет так же крепко, как и всем известная принцесса на горошине. Но он ошибался: спать ему и вовсе не пришлось.

Он кое-как устроился и попытался даже изобразить сон — самое верное средство скоро заснуть, — но звуки, доносившиеся откуда-то с верхних пролётов и предполагающие, что те двое наверху проводят время гораздо интереснее, чем громоздящийся на неудобной лавке эльф, никак не давали заснуть по-настоящему. Талиесин густо покраснел, поскольку природу этих звуков понял безошибочно. Эхо, гулко отдававшееся в особенной конструкции башни, доносило их то лёгкими шепотками, то приглушёнными стонами, то явно сдерживаемыми криками, а сквознячок, гулявший по башне, подкатывал иногда в щель под дверью отсветы золотых всполохов. Талиесин залез головой под подушку. Выходило, что он подслушивал, пусть и невольно, а это претило его натуре.

Когда всё стихло и башня погрузилась в сон, то Талиесин обнаружил, что и теперь не может заснуть. Слишком часто билось сердце, и он отчасти знал почему: кажется, он начал влюбляться или уже влюбился, вот только не мог понять, в кого из них. Они оба были так прекрасны! А эльфы чересчур восприимчивы к красоте.

В общем, промыкался эльф до утра, кое-как уснул перед самым рассветом и проспал бы до самого обеда, если бы не начали горланить в пять утра деревенские петухи, солидарность с которыми тут же проявил и петух в курятнике Дракона. Эльф подскочил, встрёпанный, запутался в одеяле и едва не свалился с лавки. Дома будили певчие птицы, а тут — истошное кукареку, которое и мёртвого поднимет!

Талиесин глянул в окно, мерцающее зарницами сквозь колышущийся туман, поёжился от утренней сырости и полез обратно под одеяло. В Серой Башне предутренние холода были обычным делом, но для эльфа и это было слишком, так что снова заснуть он уже не смог. Он выбрался из-под одеяла, походил по комнате, похлопывая себя по бокам, чтобы разогнать застывшую кровь, но от этого стало только холоднее. Столько неудобств в этом людском мире!

Поразмыслив, Талиесин решил пойти погреться на солнышке. Он осторожно вышел из комнаты, прислушался, заглянул на лестницу. Стояла звенящая тишина. Эльф решил, что те двое наверху ещё спят, что неудивительно, впрочем, учитывая, чем и как долго они вчера занимались. В самых тёмных уголках поблескивали золотистые искры, похожие на роящихся светляков, но стоило протянуть к ним руку — и они рассеивались бесследно.

Эльф вышел на улицу, а там к своему удивлению обнаружил менестреля, который с корзинкой наперевес разбрасывал по двору зёрна для кур. Те квохтали, суетились прямо у его ног, толкались и кудахтали, ссорясь между собой.

Выглядел Голденхарт великолепно, это Талиесина буквально ошеломило: не думал, что человек — всего лишь человек! — после бессонной ночи и столь возмутительного времяпровождения может выглядеть так свежо. Менестрель был удовлетворен во всех смыслах, и пары часов сна ему вполне хватило, чтобы восстановить силы. Он собрал волосы, чтобы не мешали, затянул в хвост лентой на затылке, закатал рукава и теперь кормил кур, дабы отвлечь их от гнёзд, где прятались в соломе белые и крапчатые яйца, которыми Голденхарт собирался позавтракать. Делал он это изысканно, перебирая зёрна в пальцах так, словно это была не пшеница, а жемчуга.

Талиесина он заметил и поворотился в его сторону, выгибая бровь и ожидая, что тот ему скажет. Теперь, когда Голденхарт знал, что эльф для них с Драконом, а вернее, для их отношений, совершенно неопасен, он не возражал, чтобы эльф с ним заговорил, и даже готов был поддержать беседу. Талиесин опомнился и в самых цветистых выражениях пожелал юноше доброго утра. Голденхарт ответил не менее изысканной фразой, и разговор можно было считать завязанным, а может, и развязанным.

— Вы так рано встаёте в человеческом мире, — сказал Талиесин, осторожно подходя к менестрелю и брезгливо переступая через куриный помёт и прочий сор, которым был засыпан дворик.

— Эмбер спит ещё, — возразил Голденхарт, — а делами по хозяйству лучше с утра заниматься, по холодку.

Да, даже на солнце было прохладно: уши у эльфийского принца нестерпимо мёрзли.

Менестрель между тем брезгливость эльфа подметил и решил немного отыграться за вчерашнее: и за незваный визит, и за столь фривольное обращение к Дракону по имени. Он, придерживая корзину бедром, перегнулся через стойла, вытащил оттуда веник и совок и перебросил их эльфу. Тот поймал, недоуменно уставился на оба предмета.

— Давай, — скомандовал юноша, — подмети пока двор. Куры за ночь напакостили, ступить негде.

— Что?! — поразился Талиесин и с оскорблённым видом протянул: — Чтобы я, эльфийский принц, убирал куриный помёт?! Не пристало особе королевской крови марать руки подобной мерзостью!

— Я же принц и ничего, убираю, — безапелляционно возразил Голденхарт.

Эльф уставился на него во все глаза.

— Что? Не знал? — со смешком спросил менестрель. — Ну да, принц, «особа королевской крови». И давай-ка начистоту: гость ты тут незваный, за стол с нами садился, еду нашу ел, под нашим кровом ночевал и, видимо, ещё планируешь. А в Серой Башне так заведено: кто не работает, тот не ест. Так что изволь припрятать до лучших времён свои манифесты насчёт благородного происхождения и мети двор.

Талиесин на эту тираду только рот разинул. Прежде всего, конечно, поразило, что Голденхарт — принц. Хотя, если подумать, то вряд ли бы столь влиятельная персона, как Дракон, заинтересовалась особой низкого звания. О драконах Талиесин читал и теперь предположил, что Дракон некогда похитил принца, Голденхарта то бишь, как и было у драконов заведено (вот только почему принца, а не принцессу?), а тот отчего-то умер, может, с тоски по дому (тоже читал, что с людьми такое случается), потому и пришлось Дракону рыскать по свету в поисках воскрешающей магии. Было у этого предположения одно слабое место: менестрель не выглядел, точно по дому тоскует. Да и, памятуя о вчерашнем, стоило усомниться и в том, что похищение имело место. Глядя на менестреля и на то, как он по-хозяйски тут распоряжается, невольно уверишься, что в башне он по доброй воле обитает и никакого принуждения к чему бы то ни было — в том числе и к тому, что вчера наверху происходило и что невольно эльф подслушал, — не испытывает.

Пришлось Талиесину мести двор — впервые в жизни руки марать! Голденхарт одобрительно кивнул и продолжил кормить кур. Эльфийскому принцу пришлось нелегко: к работе он не был приучен, спина у него немилосердно затекла, а щегольские сапоги запачкались. Но не давать же слабину перед менестрелем? Он глянул на юношу, тот уже накормил кур, набрал полную корзину яиц и теперь вилами перекидывал сено в стойло лошадям. Лошади фыркали, тыкались мордами ему едва ли не в лицо, он только со смехом отмахивался, не обращая внимания ни на мокрые брызги лошадиной слюны на рукавах, ни на застрявшие в волосах травинки-соринки, ни на заляпанные куриным помётом сапоги. Он даже в таком неприглядном виде был прекрасен! Вот уж верно говорят: принц — он и в чём угодно принц.

Покончив с сеном, Голденхарт вытер руки прямо об одежду, присел на плетень и позвал Талиесина присоединиться к нему. Эльфийский принц с радостью согласился: он уже совсем уморился. Юноша вытащил припрятанный хлеб, разломил, вручил половину эльфу, и какое-то время оба помалкивали, занятые едой. Талиесин подивился, что хлеб оказался необыкновенно вкусен, а ведь это был всего лишь обычный хлеб, к тому же черствый. Менестрель остатки своего размял в пальцах и бросил на землю. Тут же набежали куры, эльф опасливо подобрал ноги.

— Эльфийский камень, значит? — спросил Голденхарт. — Им меня Дракон на ноги поставил?

Талиесин смутился. Теперь, поразмыслив над вчерашними событиями, он понял, что Эмбервинг чего-то от него хотел, иначе не стал бы строить ему такие страшные рожи, но вот чего? Помалкивать насчёт камня? Или насчёт слёз? Скорее всего, слёзы имел в виду. И Талиесин твёрдо решил, что о слезах и полслова не скажет.

— М-да… — неуверенно отозвался он на вопрос менестреля.

Слёзы того, кажется, не интересовали.

— Редкое, должно быть, лекарство, — заметил Голденхарт, вполглаза поглядывая на Талиесина, — никогда о таком не слышал.

— Ещё какое редкое! — радостно подхватил эльф, решивший, что это благодатная тема для разговора и ничуть не опасная. — Он раз в пятьсот лет появляется. Вообще-то камень должен был мне достаться — очередь моя была, — но раз уж Эм… господин Эмбервинг, — исправился тут же он, заметив, как поехала вверх бровь Голденхарта, — так дорого за него заплатил, то ему и достался.

— А он дорого заплатил? — как бы между прочим спросил менестрель, делая вид, что это ему ничуть не интересно, а на самом деле весь замер в ожидании ответа. Что-то подсказывало ему, что плата должна быть колоссальной, чудовищной.

— Расплатился своими рогами… — начал Талиесин охотно, но тут же осёкся и испуганно прикрыл рот рукой. А стоило ли об этом говорить? Но было уже поздно.

— Рогами?! — воскликнул Голденхарт, вскакивая с плетня и вплетая пальцы в волосы на виске. — Да ведь это же…

Люди, как и эльфы, полагали, что колдовская сила драконов находится в рогах. Новость о том, что Дракон отдал рога за лекарство, а значит, и лишился чар, поразила менестреля до глубины души. Поразмыслив о некоторых странностях в поведении Дракона, юноша пришёл к неутешительному выводу, что Эмбервинг более не может превращаться, потому и уходит от башни подальше, когда говорит, что собрался на облёт Серой Башни. Он пришёл в ужас, предположив, что, возможно, потеря рогов и другими бедами чревата, только Дракон отмалчивается.

— Ой-ой-ой… — запричитал Голденхарт, беспокойно озираясь, как будто ища поддержки у кого-то невидимого. — Что же делать-то теперь?

Талиесин его беспокойство разделял:

— Он теперь чар лишился, а для волшебных существ, к коим и драконы относятся, это смерти подобно. Я, признаться, рад застать его в добром здравии, но как знать, что дальше будет?

Голденхарт пришёл в ещё больший ужас. Случиться могло что угодно.

В это время из башни вышел Дракон, томно потягиваясь. Истома тут же пропала, когда он увидел менестреля с эльфийским принцем. Нет, конечно, в юноше Дракон не сомневался, знал, что тот ему верен, но пребывание наедине со столь сомнительной персоной грозило кучей проблем. О чём-то они уже успели поговорить! Эмбервинг знал, что менестрель умён, даже слишком, так что определённые выводы он уже должен был сделать. А у эльфа хватило бы ума сказать правду. Эмбервинг поспешил к ним, чтобы предотвратить беду, но, взглянув на бледного, расстроенного Голденхарта, понял, что опоздал: менестрель что-то узнал. Вот только что?

Едва он подошёл, менестрель тотчас на него накинулся:

— Обернись драконом.

Эмбервинг не таких вопросов ожидал, потому несколько растерялся:

— Зачем?

— Обернись! — буквально потребовал юноша.

Дракону совсем не хотелось, чтобы Голденхарт видел, в каком плачевном состоянии его рога, поэтому отнекивался. Мол, в дворике и места-то нет… Но менестрель насел на него и теснил к изгороди, пока Дракон не упёрся в неё спиной и вынужден был через неё перемахнуть: теперь они стояли по разные стороны, Дракон оказался на лугу, так что оправдания насчёт недостаточности пространства для колдовства использовать было уже нельзя.

— Да что на тебя нашло, Голденхарт? — попытался отшутиться он.

— Скажи мне правду. Я имею на это право! Я должен знать, чем ты ради меня пожертвовал! — выкрикнул менестрель. — Ты ведь больше не способен превращаться в дракона?

Эмбервинг, который свирепо поглядывал на эльфа, полагая, что тот рассказал юноше о его смерти, теперь удивлённо воззрился на Голденхарта.

— Что-что? — переспросил он, не веря своим ушам.

Менестрель повторил, вспыхнул, начиная серчать, поскольку Дракон откровенно рассмеялся на эти расспросы. От сердца отлегло: не знает!

— Какие же глупости тебе в голову приходят, Голденхарт! — повторил он уже сказанное менестрелю накануне.

Но юноша не отступался:

— Обернись!

Эмбервинг поморщился — ничего не поделаешь, придётся — и, отступив на пару шагов от изгороди, повёл руками, повернулся на каблуках и стал драконом. Он двинул мордой в сторону менестреля и сказал телепатически: «Ну, видишь? Оборотился». Голденхарт при виде этих обкорнанных рогов страшно расстроился, обхватил голову Дракона руками, прижимаясь к ней лицом, слёзы брызнули из его глаз.

— Бедный, что же теперь с тобой будет! — выговорил он, всхлипывая.

Дракон опешил, тут же спохватился, поспешно стал человеком и, перемахнув через изгородь обратно в дворик, привлёк юношу к себе, растерянно пытаясь его утешить.

— А плакать-то к чему? — изумился он.

— Но ведь рога же… твои рога…

— Снова отрастут, — пожал плечами Эмбервинг.

— Отрастут?! — поразился Голденхарт и даже плакать перестал.

— Ну конечно, отрастут, — подтвердил Дракон и, кажется, начал понимать, отчего менестрель заплакал, когда увидел сломанные рога. — Суеверия это всё людские, предрассудки. Драконы колдовскую силу не теряют, уж точно не когда ломают рога. Это всё равно что чешую сбросить. Вырастут и ещё красивее да крепче станут. Неужто ты подумал, что я из-за таких пустяков сил лишился?

Именно это Голденхарт и подумал.

Талиесин удивился меньше, чем от себя ожидал, полностью захваченный представшим перед его глазами зрелищем — плачущим менестрелем. Он теперь был уверен, что влюбился именно в него, а это грозило крупными неприятностями — если Дракон заметит. Эльфы свои привязанности выражали открыто, от них это даже не зависело: невозможно было скрыть сияние, которым начинало лучиться всё их существо при взгляде на объект страсти. Поэтому Талиесин смотрел исключительно на Дракона, когда сказал:

— Ну, мне пора уже домой, отец ждёт вестей. Скажу, что всё устроилось наилучшим образом.

И прежде чем Эмбервинг успел выразить удивление, что эльф отправляется так скоро, даже не позавтракав, или хотя бы попрощаться, в воздухе сверкнуло прежней зелёной молнией, и Талиесин ускользнул в открывшийся портал.

«Смутился, должно быть», — поразмыслив, решил Дракон. Обнял-то он Голденхарта объятьями явно не дружескими, а объятиями, какими любовник любовника утешает.

— Ничего так эльф оказался, — заметил менестрель, стирая остатки слёз с лица, — двор даже нам подмёл. Расскажешь мне о путешествии в их мир?

— Расскажу, — пообещал Эмбервинг, и не думая выполнять обещания.

А на другое утро, когда менестрель, по обыкновению, вышел во двор — хозяйничать, то обнаружил, что на пороге лежит букетик полевых цветов, каких в этих местах точно не встретишь. Голденхарт подобрал цветы, понюхал. Пахло сладко, но чуждо. От эльфийского принца букетик.

Цыгане и «зачарованный принц»

Случилось это в то время, когда Дракон разрешил менестрелю покидать башню, но всё же оговорился, что отходить от неё можно лишь на десять шагов (радиус действия Драконова «менестрелеметра» приходился ровно на столько). Десять шагов — это как раз до изгороди не доходя одного шага: хватит, чтобы весь двор обойти и даже чтобы с пригорка заглянуть, что ниже, в деревне, делается. На пригорок, впрочем, юноша не поднимался: та сторона теперь казалась чужой.

Утро омрачилось дождиком, который кончился, не успев начаться, даже луж на дорогах не оставил, только поблескивали каплями дождя, похожими на росу, окружавшие Серую Башню травы.

Лето было в самом разгаре: травы цвели метёлками, полевые цветы благоухали, жадные до нектара пчёлы и шмели с бархатными брюшками тучами роились над лугами, пополняя свои кладовые, досталось нектара и бабочкам. Самое время народиться кузнечикам.

А когда высохли на стеблях последние дождевые слёзы, на дороге, ведущей к деревне, показалась кибитка, запряжённая двумя соловыми лошадками. Кибитка эта виды видела: потрёпанная, с разбитыми, дребезжащими колёсами, — но лошадки были знатные! Холёные, вычесанные, с лентами в хвостах.

Правила кибиткой старуха-цыганка в цветастом платке, обвязанном вокруг седых, но ещё густых волос, в трёх юбках, одна другой краше (выбрось — так и не подберёт никто!), и с длинной узкой трубкой во рту, попыхивая табаком на каждом особенно крутом ухабе. Позади, на куче барахла, сидели её внуки, Ружа и Вайда, дети сущие, семнадцатое лето доживали. Вайда, как и полагается, был в щеголеватой алой рубашке с рукавами заковыристого фасона, с золотой серьгой в ухе. У Ружи на шее брякало монисто в шесть, а то и в семь рядов; юбок у цыганочки было побольше, чем у бабки, но все новые, узорчатые, пышные, смешливые, как и их обладательница. Цыган напевал что-то сквозь зубы, жуя травинку, цыганочка то и дело поглядывала в маленькое зеркальце, привязанное к поясу лентой. Кажется, она себе очень нравилась.

Семейство это ещё час назад смущало народ в соседнем городке, предлагая сомнительные услуги: гадание на картах и по руке, снятие порчи и прочую чепуху. Цыган ещё и приторговывал лентами и прочими безделушками, повесив себе лоток на шею, как заправский коробейник, и певучим голосом наговаривая, заговаривая зевак подойти и глянуть на товар. Подходить-то подходили, но покупали мало, и Вайда на горсть медяков, что накидали в лоток, смотрел едва ли не с отвращением.

У бабки дело шло бойко: она продала с десяток флаконов снадобья от зубной боли, успела погадать дюжине судомоек, кухарок и прочих особ низкого сословия, жаждущих знать, когда же и на их залитом помоями пути повстречается прекрасный принц. Прекрасных принцев, надо полагать, на всех бы не хватило, так что бабка-цыганка предрекала им вельмож и прочих важных господ. Бабёнки млели и верили.

Цыганочку к делу не пустили (берегли), она сидела в кибитке, с завистью поглядывая на то, что происходитвокруг, и иногда отвечая лукавыми улыбками и притворно смущёнными взглядами на погляд проходящих мимо франтов.

К вечеру сочли барыши. Результат, даже и с бабкиным заработком, вышел неутешительный. Старуха крякнула, отсчитала несколько монет и отдала внуку, остальные припрятала в кошель, что висел у неё на поясе.

— Сходи в лавку, — распорядилась она, — прикупи снеди на дорогу, а заодно выведай, нет ли поблизости богатеев каких.

Вайда отправился в лавку, посвистывая и подкидывая медяки на ладони. Он ещё не растерял оптимизма юности. Лавочник встретил его с подозрением — знаем, мол, вас, цыган: так и норовят что-нибудь украсть! — но Вайда скоро расположил его к себе шутками-прибаутками, а больше тем, что сразу же выложил деньги на прилавок.

— А что, дядька, — по-свойски обратился к нему Вайда, — в городе вашем-то богачей нет совсем? Одними медяками кидаются.

Лавочник степенно отвечал:

— Богачей в столице искать надобно. У нас городок небольшой, откуда богачам взяться?

В столицу цыганам путь был заказан: вместо документов у них была только репутация, да и то подмоченная, так что в большие города их попросту не пускали.

— А вокруг что за люди, что за земли? — продолжал расспрашивать Вайда.

Лавочник пригнулся к прилавку, поманил к себе цыгана, будто хотел поведать какую-то страшную тайну. Тот наклонился.

— К западу, говорят, лежат земли, прозванные Серой Башней, — свистящим шёпотом сообщил лавочник.

— Королевство?

— Земли, — со значением повторил лавочник, как будто в этом слове была сокрыта вся соль или суть. — Говорят, что ими владеет колдун.

Цыган недоверчиво выгнул брови, а лавочник прежним свистящим шёпотом стал ему рассказывать, как столько-то лет назад мимо проходил отряд рыцарей, посланный из какого-то там королевства, чтобы вызволить из плена колдуна какого-то там зачарованного принца, однако обратно они не вернулись, стало быть — сгинули в тех землях. Доверия рассказ не вызывал. Колдуны не так-то часто попадались, на самом-то деле, всё больше шарлатаны, уж кому, как ни цыганам знать!

Старуха-цыганка, когда внук пересказал ей историю, долго попыхивала трубкой, размышляя, потом изрекла:

— В Серую Башню и отправимся. У меня нос чешется, барыши чует.

— А колдун как же, бабушка? — с трепетом спросила Ружа, немало этой байкой перепуганная.

— Сколько на белом свете прожила, — проворчала старуха, — а ещё ни одного не встречала. Извелось волшебство не один век назад!

Вайда в колдунов не верил, но история ему понравилась: вот если бы на самом деле был зачарованный принц и они бы его вызволили, сколько бы золота им отвалили благодарные родители!

— А куда ж тогда рыцари делись? — допытывалась дотошная Ружа.

— Рыцари? Гм… — ненадолго задумалась бабка. — Верно, другой дорогой вернулись. Мало ли дорог на свете!

— А может, сеча была и полегли все? — подхватил Вайда, и глаза его разгорелись. — Вот бы на то поле брани набрести: сколько там, верно, сокровищ осталось! Рыцарские доспехи, я слышал, всегда драгоценностями да золотом украшены.

— Ну, полно, — оборвала его старуха-цыганка. — Узнал, какая дорога в те земли ведёт?

Вайда кивнул, и вот кибитка уже потащилась на юго-запад…

Они как-то сразу поняли, что въехали в Серую Башню. Будто переступили невидимый порог, и тут же повеяло в лицо чем-то тёплым и… не от мира сего. Даже старуха, умудрённая жизнью, и то засомневалась: на чары похоже. Внуки ничего не заметили, восхищённые расстилавшимися вокруг лугами да полями. Цыганам в городах всегда тесно, им подавай простор да волю! Даже лошадки приободрились и зацокали копытами с таким норовом, словно кому напоказ.

На холме приостановились. Внизу была деревня, большая, богатая, если судить по внешнему виду: таких добротных домов и крепких хозяйств во всего лишь деревнях цыганам ещё видеть не приходилось. Чтобы попасть в деревню, нужно было проехать мимо высокой башни из серого камня — другой дороги не было, — по ней, видно, эти земли и назвали. Старуха-цыганка стегнула лошадок, и кибитка потащилась выше на холм.

Башня казалась обжитой.

— У хозяев спросим, который из домов — набольшего, — сказала старуха. «Набольшими» цыгане звали господ. К ним прежде следовало идти на поклон и просить разрешения поселиться на время в деревне.

Любопытный Вайда вытянул шею, разглядывая подворье. Башня была окружена невысокой, но справной изгородью, однако земля вокруг, в большинстве своём, была не возделана — сплошные травы, вероятно оставленные для лошадей, храп которых чуткое ухо цыгана сразу уловило: доносился от башни. По двору хлопотала девушка с фантастически длинной косой, перевязанной небрежно ленточкой. Ружа толкнула брата под бок, тот приосанился, пригладил кудри, затянул покрепче пояс: обхаживать девиц, дабы выудить полезную информацию, — это по его части.

Бабка-цыганка остановила кибитку, Вайда выскочил, прихватил с собой лоток, щедро присыпав туда всякой всячиной из мешка, и подошёл к изгороди. Ружа вылезла следом, неся большой бубен (в него откладывали выбранные для покупки вещи и туда же сыпали монеты). Старуха осталась сидеть в повозке.

Вайда ещё раз оправил кудри и, ухватившись рукой за изгородь, позвал обычной присказкой:

— Хозяюшка! Хозяюшка, милая, подойди на пару словечек, подарю пару колечек, а заведём разговор — так и целый набор!

Менестрель — а это был он — обернулся, растерянно гадая, к нему ли столь бесцеремонно обращаются, даже по сторонам посмотрел на всякий случай, но девиц поблизости не обнаружилось, так что стоило думать, что обращались к нему. Ну, сзади-то и не отличить: таким волосам любая девица позавидует, — тем более что день выдался жаркий, а менестрель поленился одеваться и щеголял по двору в одной лишь перетянутой поясом рубахе и босиком. Немудрено спутать. Свои бы не спутали, а это явно были чужие, проезжие. Голденхарт поставил корзинку на землю, прикрыл полотенцем, чтобы не добрались до зерна скачущие по двору вороватые воробьи, и подошёл к изгороди — шага не доходя, как и уговаривались с Драконом.

— Вы что за люди? — не без любопытства спросил менестрель. Цыган в них он сразу признал: встречал таких во время путешествий по королевствам. Но вот в Серой Башне ни разу не видел.

С ответом вышла заминка. Цыгане уже успели убедиться, что это вовсе не «хозяюшка», но до сих пор не поняли, какого роду-племени этот юноша, а значит, и сомневались, как к нему обращаться. Одет он был слишком просто. Работник? Но уж слишком изящно и благородно выглядел для всего лишь батрака: таких не нанимают на чёрные работы, толку не будет: зачахнут. Но цыган смутить сложно.

— А что же ты, дружочек, — прежней присказкой спросил Вайда, — так далеко стоишь, оттуда глядишь? Подойди ближе, не украду.

— Да уж не советую, — рассмеялся менестрель, представив, что бы в таком случае сделал Эмбер.

Цыган несколько растерялся — смех действовал обезоруживающе, — Ружа покраснела и спряталась за плечо брата. Вайда тряхнул кудрями, чтобы избавиться от наваждения, и выставил вперёд лоток:

— Мы цыгане-коробейники. Подходи, выбирай, что любо — покупай. Стоит монетку. Скажешь ласковое слово — даром отдам.

Менестрелю этот говорок нравился. Было в нём что-то поэтическое. Он обернулся, взглянул на башню. Эмбер спал ещё. «Ну, — рассудил менестрель, — хоть изгородь — это уже одиннадцать шагов, но за неё-то я не собираюсь?» И он подошёл к изгороди («менестрелеметр» тут же щёлкнул, Дракон проснулся), чтобы взглянуть, что навалено в лотке цыгана.

Там был целый ворох безделушек. Глаза Голденхарта невольно разгорелись, и он стал рыться в лотке, разглядывая то ленту, то замочки, то крючочки. Вайда по-прежнему на него поглядывал с сомнением, пытаясь определить природу загадочного юноши. Ружа была внимательней. Когда менестрель протянул руку, чтобы взять ленту, она тут же пихнула брата под бок: на безымянном пальце юноши красовалось тяжёлое золотое кольцо с крупным камнем-сапфиром, и намётанный цыганский глаз тут же безошибочно определил, что кольцо не фальшивка: и камень, и золото настоящие. Кольцо это ему Эмбер подарил.

Менестрель покуда разглядывал вытянутую из общего вороха ленту и чуть улыбался собственным мыслям. Лента была янтарного цвета. Как бы хорошо она пришлась к волосам Дракона!

— Возьму эту, — сказал Голденхарт, сворачивая ленту в клубок. — Монетку стоит, говоришь? — Он порылся в рукаве, вытащил серебряную монету и протянул Вайде со словами: — Этого хватит?

Цыган уставился на монету, ничего не отвечая. Ружа проворно сцапала монетку и проворковала:

— Лента дешевле стоит, хозяйчик, золотой ты мой, драгоценный, выбирай ещё что-нибудь. Столько раз да по столько!

Менестрель ей в ответ улыбнулся, цыганочка опять покраснела, но на этот раз за брата прятаться не стала, а наоборот, ворошила лоток вместе с менестрелем, предлагая ему то и это и вспыхивая румянцем, когда их руки соприкасались.

Вайда был огорошен. Неужто настолько богатые крестьяне в деревне живут, что в состоянии и серебром расплачиваться? Ответ напрашивался сам собой, конечно, и старуха-цыганка, и цыганочка его давно угадали, едва кольцо на пальце у юноши приметили: хозяйчик-то из «набольших»! Но Вайда до этого пока не додумался. Парень был не из глупых, но уж слишком много потрясений разом. Старуха громко крякнула, цыган опомнился, покосился на неё и начал:

— А вот что…

Договорить он не успел. По траве от башни золотым вихрем пронёсся Дракон и прервал его всего лишь взглядом, вроде бы и не суровым, но таким, что — ух! Язык у Вайды онемел, и цыган с ужасом понял, что и полслова произнести не может. Старуха-цыганка на мужчину взглянула с растущим беспокойством. Он явно был из «набольших», но этим дело не ограничивалось. Старуха даже грешным делом засомневалась: а вдруг люди верно болтают о колдунах? Потому что было в нём что-то этакое… нечеловеческое, понять бы ещё — что!

— Одиннадцать шагов, Голденхарт, — с укоризной сказал Дракон, покуда не обращая внимания на цыган.

— Да я всего-то и хотел, что взглянуть на ленты, — оправдывался юноша. — Посмотри-ка, что я тут нашёл.

Он с удовольствием продемонстрировал на ладони золотой браслет с сапфирами, который выудил со дна лотка.

— Подделка, — не глядя, бросил Дракон.

— Эй, эй, господин сиятельный, — начал было возмущаться Вайда, но старуха-цыганка опять крякнула, да так, что цыган даже на неё обернулся.

«Не болтай лишнего!» — словно бы говорил её сердитый, а больше тревожный взгляд. Если уж с первого взгляда определил, что фальшивка, значит, дело и впрямь неладное: цыганские подделки были хороши, даже ювелиры и те ошибались. Тревога всё нарастала, но бабка-цыганка никак не могла понять, что же не так с этим господином за изгородью. Он, словно бы почувствовав её взгляд, поднял глаза. Старуха обмерла: глаза-то были не человечьи! Вместо зрачка — тонкая тёмная полоска, совсем как у змеи глазищи!

— Лучше настоящее покажи, — потребовал Дракон, переводя взгляд обратно на Вайду. — Я ведь чую, что у вас в повозке припрятано что-то ценное.

Вайда хмыкнул было, но старуха велела:

— Покажи.

Внук был слишком молод и неопытен ещё, чтобы подмечать детали. Но она уже точно уверилась, что стоящий перед ними господин не из людей. Уж колдун или кто ещё — неизвестно, но не человек. Она невольно сжала в кулаке висящий у неё на шее амулет и повторила:

— Покажи.

Внуки переглянулись, но спорить с бабкой не стали и вытащили из повозки большую корзину, завязанную холстом. Эмбер неслышно потянул носом: золото. Менестрель вздохнул: раз уж Дракон почуял золото, теперь его за уши от этой корзины не оттянешь. Сокровищницу он пополнял регулярно, как того и требовала драконья природа. Но зато был шанс, что позабудет про проступок самого юноши. Так что Голденхарт приободрился и наблюдал за ними с интересом.

— Так что вы за люди? — спросил Эмбер, запуская руку в корзину и вытягивая оттуда первое, что в руку попало, — какое-то ожерелье, золото напополам с жемчугом.

Вайда было раскрыл рот, но старуха-цыганка его опередила:

— Хотим в деревне поселиться ненадолго, отдохнуть с дороги, поторговать… Подскажешь, какой из домов — набольшего? Мы чин чином, без спросу не заходим, зла не чиним.

— Хм, — только и сказал Дракон, перебрасывая одну вещичку за другой в подставленный цыганочкой бубен. Выбирал он исключительно драгоценности, к подделкам не прикасался даже, что в который раз убедило бабку-цыганку в его нечеловеческой природе (или породе).

Вайда начал кипятиться. И бабка вмешалась, и Дракон вёл себя грубовато, как ни посмотри: цыгане старых людей уважали, а этот и ответом не удостоил!

— Чем расплачиваться будешь, господин сиятельный? — прорычал буквально он.

— Молчи, дурень! — рявкнула бабка, внутренне съёжившись: в глазах Дракона ей почудилась вспышка.

Эмбер был настроен благодушно. Пока.

— Раз уж надумали тут жить, то вам местные деньги нужны, — ровно сказал он, разглядывая сапфировое ожерелье и прикидывая, как оно будет смотреться на шее юноши; прикинуть не удалось, поэтому он просто надел его на шею Голденхарту и посмотрел. Менестрель довольно раскраснелся.

— Взвесить бы надобно, — процедил багровый от гнева Вайда. То, что бабка дурнем обозвала, его вообще из себя вывело.

Эмбер взялся за бубен, примериваясь к весу, покрутил глазами в стороны, подсчитывая, и спросил у бабки-цыганки:

— Медь? Серебро? Золото?

— Всего понемногу, что тут в ходу, — ответила та. — Чтобы на недельку или две хватило.

Дракон кивнул и пошёл в башню за деньгами.

— Сердитый твой хозяин-то? — спросила старуха у менестреля, когда Эмбер отошёл на порядочное расстояние.

— Бывает, и сердится, — с улыбкой ответил Голденхарт.

— Набольшего-то дом нам искать не придётся, верно? — прищурившись, спросила она.

Юноша только опять улыбнулся, и старуха-цыганка поняла, что не ошиблась: перед ними был хозяин этих земель, тот самый, о котором шептались в городе. Или хозяева? Насчёт менестреля у неё тоже сомнения имелись.

Вернулся Эмбервинг, принёс и перекинул через изгородь три увесистых мешка: самый большой — с медью, чуть поменьше — с серебром, самый маленький — с золотом, — и один пустой.

— Пересчитать бы надобно, — важно сказал Вайда, но бабка опять так на него взглянула, что он без лишних возражений забрал все три мешка и пересыпал в четвёртый выбранные Драконом драгоценности.

Эмбер свой мешок возле ног поставил, помолчал немного — для солидности — и сказал:

— Что ж, остановиться в деревне вам никто не запрещает. Однако помнить следует: будете людям голову морочить или воровать… пеняйте на себя. К старосте прежде зайдите, скажите, что в Серой Башне были, он вам укажет место под… хм, шатёр?..

Вайда было для красного словца хотел поклясться, что ворованных вещей в руках — солнце свидетель! — не держал, но взгляд Дракона его так пригвоздил, что он опять и рта открыть не смог, куда уж там врать! Цыгане да не воровать? Легче поверить, что лошадки летать научатся.

Дракон кивнул им на прощание, поднял мешок с золотом и пошёл в башню, прихватив с собой и менестреля.

— Хорошенькие оба, — мечтательно сказала цыганочка, пряча серебряную монету в лиф платья.

— Экой грубиян, — фыркнул Вайда. — Что с ним вообще разговаривать? Пошли лучше к тутошнему большаку.

— Да это и был большак, болван ты такой! — не удержалась от крепкого словца старуха-цыганка. — Тот, про кого в городе болтали.

— Колдун-то? — усмехнулся цыган.

— Кто его знает, — поёжилась старуха-цыганка и закуталась в шаль, будто её бил озноб, а после стегнула лошадок, и кибитка покатила к деревне.

Дракон менестреля пожурил-таки, что уговор нарушил — отошёл от башни дальше, чем на десять шагов, но сердиться не стал: прежде нужно было отнести купленное у цыган золото в сокровищницу.

— А как ты вообще узнал об этом? — догадался спросить Голденхарт.

— Узнал и всё, — уклончиво ответил Эмбер.

Спрашивать дракона о чарах — всё равно что спросить у рыбы, откуда она плавать умеет.

В сокровищницу Дракон снёс всё, кроме сапфирового ожерелья (прежде надел на шею менестрелю), долго возился там, пристраивая вещички в одному ему известном порядке к прочим драгоценностям. Юноша ждал внизу, во-первых, потому, что пора было и отобедать, а во-вторых, потому, что не терпелось повязать на волосы Эмбервинга новую ленту. Когда Дракон вернулся из сокровищницы, Голденхарт усадил его на скамью, поворотил к себе спиной и ленту на волосы приладил. Смотрелось очень хорошо. Мужчина этому подарочку даже растрогался и заключил юношу в такие крепкие объятья, что тот полдня отдышаться не мог.

Ночью же, когда менестрель сбросил одежду, чтобы им приступить к таинству, известному людям с самого начала времён, Дракон долго любовался им, а заодно и ожерельем: массивное, оно подчёркивало хрупкость ключиц и изящество шеи юноши.

Цыгане между тем расположились в деревне, но отчего-то дело не ладилось: не барыши, а шиши! Крестьяне приняли гостей хоть и радушно, но пользоваться их услугами не спешили. Они с удовольствием приходили на представления, которые устраивали внуки: Ружа танцевала с шалью, Вайда пел, наигрывая на гитаре, крестьяне охотно сыпали медяками. Иногда подбрасывали и серебро. Песни тут любили, Вайду звали «цыганчиком-менестрелем» и зазывали спеть ту или иную песню в трактир, угощали щедро.

А вот у бабки-цыганки дела на лад не шли. Гадать приходилось много: любопытные молодухи просили поворожить насчёт женихов или благополучных родов. Но ни снадобья от немочи, ни обереги от нечисти не покупали. Напрасно старуха стращала крестьян мором, порчей, кикиморами и прочей бесовщиной. Крестьяне улыбались только, кажется снисходительно, и изредка кто-нибудь говорил:

— Ну, бабка, откуда тут бесам взяться? Они разбежались давно.

Или:

— Да отчего коровам дохнуть-то? Они на нас не в обиде.

В общем, наблюдалось у крестьян равнодушие к собственной судьбе. Или грядущее не страшило отчего-то.

Цыгане не знали, разумеется, что не было мора на скотину, потому что чары, довлеющие над Серой Башней, эту землю защищают, а нечисти не водилось по вполне понятным причинам: кто бы посмел к дракону сунуться!

Вайде же всё не давали покоя те слухи, что он в городе слышал, так что, как случай представился (а они как раз всем семейством в трактире обедали), спросил:

— А что, говорят-то, будто хозяин ваш — колдун?

Старый трактирщик, который теперь от дел отошёл, но всё равно каждый вечер исправно в трактире сидел, с посетителями лясы точа да за зятем приглядывая, важно ответил:

— А может, и колдун.

Цыган приободрился и дальше стал спрашивать:

— И будто какого-то принца зачаровал?

— А может, и принца, — тем же тоном ответил трактирщик.

Прочие посетители притихли и стали прислушиваться к заведённому разговору. Он обещал быть интересным: уж больно лукаво трактирщик на крестьян поглядывал, верно, выдумал учинить какую-нибудь штуку.

— И будто рыцари, что его выручить пришли, все головы сложили?

— А может, и рыцари.

Вайда разволновался, поёрзал на стуле. Старый трактирщик сощурил подслеповатые глаза и спросил:

— Этого-то в башне видел? (Вайда кивнул.) А другого? (Цыган снова кивнул.) Вот! То-то и оно, — ухмыльнулся трактирщик. — Держит его, бедного, в башне. Чары на нём такие, что и шагу от той башни сделать не может!

Цыган слушал, а сам вдруг припомнил разговор о «десяти шагах», что невольно подслушал у изгороди. Не врёт, значит, трактирщик!

— А что же, нельзя заклятье разве снять? — с тревогой спросил Вайда.

Дочка трактирщика на отца недовольно шикнула (вон что удумал!), но тот решил над цыганом подшутить.

— Можно-то можно, — кивнул он и подмигнул слушавшей его публике. — Башня изгородью обнесена, видел? Ежели восемнадцатое звено сломать, да оттуда вывести, да сюда привести, да вот на этот самый стол, — тут трактирщик хлопнул по столешнице ладонью, — усадить, то и чарам конец. Стол-то из тысячелетнего дерева срублен, а тысячелетние деревья такой силой обладают, что им любые чары подвластны.

— Стой! — крикнула бабка внуку, но Вайда уже выскочил из трактира, загоревшись идеей спасти «зачарованного принца».

Крестьяне разом расхохотались. Цыганка посмотрела на них укоризненно, а старый трактирщик сказал:

— Да ты не волнуйся, мамаша. Раз уж взялись тут жить, пора и с хозяином нашим взаправду познакомиться.

— Кто ж ваш хозяин-то? — с тревогой спросила старуха-цыганка.

— Увидишь, — усмехнулся трактирщик.

В то, что цыган преуспеет, старик не верил. Думал, что попадётся с поличным, а Дракон не поленится его пугнуть: ему такие фокусы нравились. Крестьяне заказали себе ещё выпивки и стали ждать, когда дверь распахнётся, чтобы встретить непременно перепуганного выходкой Дракона цыгана дружным смехом.

Вайда между тем уже бродил возле изгороди, размышляя, с какой стороны ему отсчитывать это самое «восемнадцатое звено». Потом решил, что и любое сойдёт, и уцепился за первое попавшееся и стал выворачивать его из изгороди. Менестрель, который грелся на солнышке в ожидание завтрака (готовил Эмбер), увидев это, ужаснулся и подскочил к изгороди с испуганным возгласом:

— Ты что это выдумал — чужие заборы ломать!

— Ничего, ничего, — сквозь зубы бормотал Вайда, пыхтя от напряжения, — я тебя вызволю, погоди только маленько.

Голденхарт беспокойно оглянулся на башню, гадая, что Дракон сделает с цыганом за порчу имущества. Изгородь дрогнула, крякнула и, когда звено вылетело, посыпалась, как карточный домик или домино, сикось-накось, распугивая кузнечиков и бабочек, которые так и брызнули во все стороны. Менестрель охнул, прижимая ладонь к виску:

— Что ж ты наделал-то!

Эмбер, который услышал чудовищный хруст, а всё больше потому, что «менестрелеметр» сработал, уже показался в дверях башни.

Вайда зашвырнул звено на луг и схватил юношу за руку:

— Идём!

Голденхарт опешил поначалу, потом попытался выдернуть руку:

— Пусти!

— Да ты не бойся, я тебя от колдуна избавлю, — пообещал цыган и, видя, что менестрель упрямится, подхватил его на руки и бегом побежал обратно в деревню, пыхтя и сопя, поскольку тащить юношу было, откровенно говоря, тяжеловато.

— Поставь… поставь… — ужаснулся менестрель. — Да что ж ты делаешь-то! Эмбер же тебе голову снимет!

Дракон обомлел от такой наглости. Сломанный забор — это одно, а вот украденный менестрель — это уже дело серьёзное. А ведь предупреждал же насчёт воровства…

Заминка его дала цыгану фору, и когда Дракон ринулся следом, оборотившись, конечно же, и чтобы быстрее управиться, и чтобы застращать — неповадно чтобы было! — то Вайда уже скатился по холму в деревню и лупил без оглядки к трактиру. И хорошо, что без оглядки: сзади вихрем летело, рассыпаясь искрами, золотое сияние, в котором угадывался дракон.

В трактире шум услышали и приготовились обсмеять цыгана, но… Вайда вернулся не один, а с менестрелем в охапке. Крестьяне притихли и уставились на них. Цыган важно дотащил причитающего юношу до стола и усадил его в центр «тысячелетней столешницы», как торт водружают в разгар празднества. Должно было что-нибудь произойти, так Вайда думал, но ничего не произошло, менестрель только глазами хлопал. Крестьяне переглянулись и в голос расхохотались.

— Вы что удумали — Эмбера сердить?! — Голденхарту было не до смеха.

Он беспокойно огляделся, чувствуя, как всё тело пробирает жгучая дрожь, будто изнутри собираются прорасти колючие побеги хмеля, и вдруг сообразил, отчего это: так он чувствовал гнев Дракона или вообще его приближение.

— Пошутили маленько, — возразил старый трактирщик, — а то ведь ты сюда давно уже не заглядывал, господин менестрель. Соскучились мы по твоим песням.

— Менестрель? — тупо повторил Вайда.

До него начало доходить, что крестьяне его надули, но рассердиться он не успел. В трактир будто смерч ударил: загудели стены, затрещали доски, зазвенели стёкла, даже земля под ногами (пол в трактире был утрамбованный земляной) заходила, как при землетрясении, с полок полетела, разбиваясь, глиняная посуда, а потом послышался такой рёв или рык, что все невольно уши зажали.

Вайда рванул дверь, чтобы взглянуть, что такое на улице творится, но тут же обмер: за дверью ничего не было, сплошное золотое сияние, в котором… вдруг повернулся и взглянул на него огромный драконий глаз с зрачком-чёрточкой. Цыган в страхе захлопнул дверь, прижимаясь к ней спиной, обвёл безумным взглядом трактир. Крестьяне испуганными не казались, точно сюда каждый день чудовища заглядывали, а вот Голденхарт явно был напуган: лицо его переменилось, и он сжал одежду поверх груди, будто сердце прихватило.

На улице между тем всё стихло. Крестьяне вытащили пальцы из ушей, трактирщица, вполголоса костеря шутника-папашу, стала подбирать осколки разбитых кувшинов. В это время дверь дёрнулась, открываемая кем-то снаружи. Вайда от двери отскочил, выхватывая из-за пазухи нож, и приготовился к чему угодно, тяжело дыша и не замечая знаков, подаваемых бабкой-цыганкой: уймись, мол.

Вошёл Дракон, вернее, сначала в трактир вплыло золотое сияние, рассыпаясь вокруг ручейками золотых искр, и потянулось к столу, на котором сидел менестрель. Добравшись до стола, оно окутало лодыжки менестреля, свиваясь вокруг них, как кот клубком свивается на коленях любимого хозяина, и засияло. А после уже вошёл Дракон. Чешуйки на лице он прятать не стал, глаза тоже были драконьи, — в общем, вид у него был впечатляющий. Он окинул взглядом трактир, вполглаза глянул на застывшего в оборонительной позе цыгана и, проронив: «Не советую и пытаться, приятель», — прошёл к столу. Дракона интересовал исключительно менестрель и его благополучие.

— Эмбер, — тревожно сказал Голденхарт, — пошутили люди просто, не серчай.

Дракон пригвоздил каждого из присутствующих взглядом, те не смутились и стали вперебой рассказывать, что цыган сам виноват: рассказывал им байку про колдуна в Серой Башне, вот они и решили ему наглядно, так сказать, продемонстрировать, кто в Серой Башне хозяин. Эмбер поморщился.

— Идём домой, обед простынет, — сказал он менестрелю и, взяв его за талию, ссадил со стола.

— Натворили, так и разгребайте, — сказал Дракон перед уходом. — Назавтра пришлите плотников, чтобы изгородь чинили, которую этот олух, — кивнул он в сторону цыгана, — разломал.

Старуха-цыганка между тем отняла нож у внука, поглядывая на крестьян. Видно было, что хозяев те любили: смотрели на них с обожанием, любовались такой красивой парой…

Но когда дверь за Драконом и менестрелем закрылась, лица у крестьян сразу посуровели. Понизив голос, стали переговариваться:

— И ведь ничуть за десять лет не изменился.

— Чары драконьи.

— Жутко делается, когда смотришь…

Цыганка попыталась выяснить, что тут к чему, и ей рассказали, что менестрель — из людей, но они с Драконом пропали на целых десять лет, в башне или ещё где, а потом вернулись, вот только менестрель ничуть не изменился, будто даже моложе и краше стал. Кто-то припомнил, что менестрель болел тогда тяжко.

— Хороший господинчик, жалко его, — говорили крестьяне, — а уж Дракон за него так и вовсе на всё готов.

— Что ж вы меня надули! — запоздало возмутился Вайда, не вслушиваясь, так что и бабке дослушать не удалось.

— Чем объяснять да доказывать… — хитро сказал старый трактирщик. — Теперь знаешь, что к чему. А в башню не суйся. Не любит господин дракон, когда на его сокровища зарятся.

— Да кто… — начал Вайда и вдруг сообразил, что пуще золота Дракон стережёт именно этого зачарованного принца (или не принца).

Дракон на крестьян ничуть не сердился. Наутро, когда пришли плотники чинить изгородь, разговаривал с ними приветливо. Менестрель валялся на стоге сена, поглядывая по сторонам. К нему юркнула цыганочка, пришедшая извиняться за брата и принесшая подарочков обоим господам из запасников бабки. Дракон на неё внимания не обратил — дитя сущее, тревожиться не о чем, прогонять незачем, пусть развлечёт юношу болтовнёй.

Голденхарт ей улыбнулся. Ружа раскраснелась и повторила извинения, которые до этого Дракону наговаривала. Юноша только головой мотнул.

— А ведь дракон настоящий, — округлив губки, прошептала цыганочка менестрелю на ухо.

— Настоящий, — заулыбался Голденхарт. — Что, напугалась вчера?

— Страсть как перепугалась! — созналась она, дёргая менестреля за руку. — А вдруг съест?!

— Эмбер людей не ест, — возразил менестрель и с рассеянной улыбкой посмотрел в сторону изгороди, припоминая, как и сам в первое время выискивал в башне человеческие останки.

— А правда, что ты принц? — продолжала расспрашивать Ружа, продолжая дёргать руку юноши, пока та не вжалась ей в лиф.

Голденхарт осторожно руку высвободил, покачал головой, словно бы говоря, что не стоит ей пытаться его обольстить, и отрешённым взглядом продолжал скользить по двору башни, выискивая Дракона.

Но цыганочке очень хотелось ему угодить, так что она снова дёрнула руку менестреля к себе и предложила:

— А давай я тебе погадаю?

Взгляд юноши оживился.

— А ты умеешь?

— Все цыганки умеют, — немного обиделась Ружа и, притянув ладонь Голденхарта к себе и водя по неё пальцем, стала приговаривать: — Вот погляжу да всё расскажу.

Но она отчего-то тут же осеклась и на менестреля взглянула едва ли не с ужасом.

— Что? — не понял тот.

Ружа соскользнула со стога и попыталась сбежать. Голденхарт был проворнее, он ухватил её за локоть и остановил.

— Что ты увидела? — спросил он, хмурясь.

— Счастливым будешь, — нервно отозвалась она, — брак долгий да счастливый, да детей двое, а то и трое.

Она явно лгала. Менестрель нахмурился ещё сильнее:

— Правду говори! Что увидела?

Цыганочка съёжилась, как цыплёнок перед коршуном, и робко проговорила:

— Ты… мёртвый?

Щёки юноши вспыхнули. Он невольно разжал пальцы, потрясённый этим вопросом, и Ружа ускользнула со двора, едва не сбив идущего к стогу Дракона.

— Что стряслось? — удивлённо спросил он. — Голденхарт, да на тебе лица нет!

Менестрель взял себя в руки и отозвался:

— Да гадала мне по ладони. Счастливый брак нагадала и детишек кучу.

Эмбервинг засмеялся, подхватил юношу и шутливо опрокинул его в стог. Сено зашуршало.

— А что, может, мне на тебе и жениться? — предложил Дракон. То ли шуткой, то ли всерьёз — не поймёшь.

— Да как будто так можно, — со смехом возразил Голденхарт, — нет таких законов, чтобы это позволили.

— Я сам закон. Что хочу, то и делаю, — возразил Эмбервинг.

Менестрель ласково погладил его по плечу и отрицательно покачал головой. Дракон спорить не стал, прижал лицо к предплечью юноши и, кажется, задремал на солнышке.

Беззаботное выражение тут же сползло с лица менестреля. В ушах всё ещё стоял вопрос, заданный цыганочкой: «Ты мёртвый?» — и его отзвуки расползались под кожей холодной дрожью. Цыганки, он знал, могли нагадать, когда человек умрёт: бабке его, вдовствующей королеве, нагадала цыганка, что умрёт та как раз на Свят-день, и аккурат в Свят-день королева и представилась. Так что и его смерть цыганочка легко могла на ладони разглядеть. «Ты мёртвый?» — вот и что бы это значило?

— Эмбер… — начал Голденхарт неуверенно.

Дракон открыл глаза, взглянул на него, мысленно нахмурился. Неладное что-то с юношей творилось, он это сразу почувствовал.

— Что? — вслух спросил он.

— Я… — с запинкой выдавил менестрель, — умер уже… однажды?

«Какую же я глупость говорю!» — подумал он в тот же самый момент, но лицо Дракона так переменилось, когда он этот вопрос услышал, что менестрель похолодел: правда!

— Ну и выдумал ты, — фыркнул Эмбер, тут же совладав с собой. — Умер… Когда люди умирают, они по округе не расхаживают, песни распевая, на солнышке не греются, не едят, не пьют, не смеются и не плачут. Они в земле лежат.

Но Голденхарт уже совершенно точно знал, что всё это ложь. Нет, он не просто проболел десять лет! Он умер десять лет назад! Потому и деревенские поначалу так ужасались его появлению. Но каким-то невероятным способом Дракону удалось вернуть его к жизни. Теперь всё складывалось: и обломанные рога — ими Дракон за чудодейственное лекарство расплатился, и гость-эльф — у них Дракон то лекарство покупал, и даже эти «десять шагов» — расстояние, должно быть, на котором они теперь друг от друга должны всегда находиться, чтобы не развеялись наложенные воскрешающие чары, и все метаморфозы с менестрелем происходящие. Он выдохнул, невольно дотронувшись до груди, где мерцало — иначе и не скажешь — запущенное волшебством сердце.

Дракон бы нипочём не сознался, Голденхарт это чувствовал.

— Не умер, так, верно, умру… однажды? — с трудом подбирая слова, спросил менестрель.

— Не умрёшь, — угрюмо возразил Эмбервинг. — Да что ты заладил: умер, умру! Не тверди, накличешь беду!.. Это всё цыгане, немочь их разбей!

Юноша приподнял брови: впервые слышал, как Дракон ругался.

— Выгнать их из Серой Башни, чтобы народ не смущали… — продолжал кипятиться Дракон, за нарочитой сердитостью пытаясь скрыть, что ему неуютно от этих разговоров.

Он не знал пока, как обо всём этом с Голденхартом говорить, не подготовился и теперь нервничал, боясь расспросов. Разговор этот неминуемо должен был однажды состояться, конечно, но не вот так скоро же!

— Эмбер, Эмбер, — ласково прервал менестрель, гладя Дракона по плечу, — не сердись на них. Я ни о чём больше не буду расспрашивать. Подожду, пока сам расскажешь, как всегда мы с тобой делаем. Скажи только: нечего мне бояться?

Эмбервинг порывисто привлёк юношу к себе, заключая в крепкие объятья:

— Нечего.

Менестрель выдохнул. Пожалуй, ему даже легче стало, когда он догадался о правде: из сердца выскочила тупая игла.

К разговору этому они ещё нескоро вернулись.

Ружа шёпотом пересказывала бабке своё «гадание».

— Смотрю: а линии говорят, что он давным-давно умер! — волновалась цыганочка, комкая в руках платок. — Как же так-то?

— Волшба, — со значением ответила бабка, и обе притихли.

Цыгане прожили в Серой Башне до конца лета, потом собрали пожитки, свернули шатёр и отправились дальше колесить по Земле-матушке, догонять табор, от которого безнадёжно отстали ещё пару вёсен назад. Поехали прежней дорогой. Вайда выискал лавку, где про колдуна и «зачарованного принца» услышал, зашёл да и плюнул сначала на пол, а потом на прилавок. Лавочник вытаращил глаза:

— Ты что, такой-сякой, делаешь!

— Не болтал чтобы пустого: нет никаких колдунов в Серой Башне, — сказал Вайда и ещё раз плюнул, уже на порог. — Дракон в Серой Башне живёт, а не колдун, настоящий дракон.

Но лавочник ему, конечно, не поверил. Потому что в колдунов поверить гораздо легче, чем в драконов.

Баллада о (не)последнем драконе

— Эмбер, а откуда драконы берутся?

Дракон поперхнулся, менестрелю даже пришлось его по спине похлопать. Эмбервинг откашлялся, несколько смущённо взглянул на собеседника. Спрашивать у дракона, откуда берутся драконы? Да это всё равно что у человека спросить, откуда дети берутся! Но сапфировые глаза Голденхарта глядели невинно, хоть и с любопытством, и Дракон подумал, что вопрос неверно истолковал. И точно.

— Ведь у тебя были родители, Эмбер? — продолжал расспрашивать юноша. — А то я слышал, что горы драконов порождают. Глупо ведь, правда, полагать, что гора может дракона родить?

— Если только мышь, — согласился Дракон, припоминая древнюю присказку.

Однако же на вопрос менестреля он толком ответить не мог: не помнил. Так-то, если рассуждать, то должны быть и у драконов родители. Но как Эмбервинг ни старался вспомнить детства — если оно у него было, — не смог. Он всегда помнил себя взрослым, вот же странно.

— А в книгах твоих об этом ничего нет? — с надеждой спросил менестрель, видя, как замялся с ответом Дракон. Драконий язык он потихоньку осваивал и мог уже разбирать некоторые тексты.

— Не припомню таких книг, — покачал головой Эмбервинг, погружаясь в ещё большую задумчивость.

— А других драконов не осталось на свете? — не отставал юноша.

— Должно быть, не осталось. Уже несколько веков ничего не слышал о драконах, — опять покачал головой Дракон. — Стало быть, я последний дракон.

Менестрель отчего-то расстроился, а на расспросы Дракона ответил:

— Так ведь тяжко же, когда один-одинёшенек остаёшься на всём белом свете!

Дракон улыбнулся. Он-то был не один.

Менестрель на несколько раз перебрал все книги в библиотеке и убедился, что Дракон прав: о происхождении драконов были исключительно легенды, в которых драконов порождали горы, моря, даже облака, а то и вовсе человеческая алчность (мол, одержимые златом короли превращались в чудищ огнедышащих). Верилось с трудом.

Зато отыскалась среди прочих книжка, где описывались виды драконов, когда-либо существовавших на земле (те же сведения и в Драконьей книге, но здесь — изложены попроще, да ещё и с картинками, так что менестрель тут же за книжку ухватился). Голденхарт сразу же нашёл Эмбервинга. Нарисовано было, конечно, плохонько. Думается, автор драконов никогда не видел или видел мельком, от этих самых драконов улепётывая, но хотя бы раскрашено было в верные цвета. Эмбервинга именовали золотым драконом, самым редким из существующих, а их было не меньше двух десятков: чёрный, зелёный, каменный, морской… И никого не осталось!

Голденхарт невольно поёжился: мысль о том, что мог исчезнуть и Эмбер, наполнила сердце холодом и страхом, которые даже эльфийский камень оказался не в силах прогнать. А ведь он тогда почти исчез, и не останови его менестрель… Юноша отпихнул книгу и упёрся локтями в стол, роняя лицо в ладони.

— Что случилось, Голденхарт? — всполошился вошедший и увидевший, что на менестреле лица нет, Дракон.

Менестрель, ничего не говоря, крепко обнял его.

Эмбервинг пробежался взглядом по столу, увидел раскрытую на странице с драконами книгу и безошибочно понял, о чём подумал юноша, читая её.

— Ну, — ласково сказал он, проводя рукой по волосам Голденхарта, — нечего об этом расстраиваться! Я-то остался.

На Серую Башню между тем надвигалась осень. Деревья разоделись в любимый менестрелем янтарный цвет. Дракон начал готовиться к ежегодному сбору податей: вместе с менестрелем собрал в бочки сброшенные чешуйки, выставил их к изгороди, накрыв плетёными из ивовых ветвей крышками. Вечерами из окна башни было видно, что чешуя в бочках испускает слабый свет и на него слетаются привлечённые всполохами ночные мотыльки. Но до сбора податей дело так и не дошло: на другое утро пришли в Серую Башню пастухи из предгорных деревень — жаловаться. Вид у них был изнурённый, и менестрель даже, грешным делом, подумал, что только в знакомой ему деревне крестьянам хорошо живётся, а в других, выходит, не очень. На деле же пастухи были измучены дорогой: так спешили к Дракону, что не останавливались ни днём, ни ночью.

— Беда у нас случилась, господин дракон! — простонал старший пастух.

— Что за беда? — нахмурился Эмбер. Бед в его краях уж лет пятьсот не случалось! Лесные пожары — не в счёт.

— Житья не стало от дракона, — пожаловался второй пастух. — Каждый, почитай, день налетает и ворует овец. Сторожи, не сторожи — уносит. А теперь ещё и повадился поля с пшеницей жечь да вытаптывать. Когда овец от него попрятали…

— От кого житья не стало? — поразился Дракон.

— От дракона. Прилетает с гор откуда-то, — перебивая друг друга, заговорили пастухи. — Поначалу только приглядывался да раз в неделю овцу воровал, а теперь каждый день повадился пакостить. Которую и сожрёт, а какую и бросит. Забавляется, гадина!

— От драко-она, значит? — протянул Эмбервинг, и менестрель заметил, что на скулах его заиграли желваки, а зрачки вытянулись и стали уж совсем змеиными, а не драконьими. Видно, крепко осерчал.

— Ты полегче, Эмбер, — с тревогой тронул его за рукав менестрель.

— Уверены, что это дракон? — хмуро спросил Эмбервинг у пастухов, тихонько похлопав юношу по руке. Мол, нечего волноваться, сам знаю, что горячиться не стоит.

— А то! — опять наперебой заговорили пастухи. — Ростом, пожалуй, с корову. С рогами. Серый сам, как камень. На хвосте шипы. Крылья кожистые. И огнём дышит.

— Гранитный дракон? — предположил Голденхарт, вспомнив то, что недавно читал.

Эмбер сделал неопределённый жест. Чувства он сейчас испытывал противоречивые. С одной стороны, это ещё один дракон, живой, настоящий. Стало быть, не последний он дракон на свете, и это, пожалуй, даже могло бы порадовать. Могло бы, если бы этот самый «другой дракон» не покусился на чужое добро — на его, Эмбервинга, территорию посягнул самым бессовестным образом. А ведь не мог не заметить, что территория другим драконом отмечена! Значит, намеренно. А если намеренно, то задумал ссору затеять, чтобы его, Эмбервинга, территорией завладеть. А уж драконьи инстинкты в этом случае были однозначны: пойти и свернуть шею непрошеному захватчику, чтобы другим неповадно было. Вот только, быть может, других-то и нет.

Дракон досадливо прищёлкнул языком и растрепал волосы на виске:

— Принесла же нелёгкая… Ладно, полечу, гляну, что за гость в моих землях объявился.

— Эмбер! — ещё больше встревожился менестрель.

Эмбервинг улыбнулся:

— Не о чем волноваться. Гляну да застращаю маленько, чтобы на чужое добро рот не разевал. Надо же, после стольких лет — дракон. И мародёр. Просто самое воплощение дракона… Того гляди ещё и людей есть начнёт.

— Тьфу-тьфу-тьфу! — поплевали через плечо пастухи. — Какие страсти господин дракон рассказывает! Да нешто ему овец мало?!

Дракон расхохотался, некрепко обнял менестреля на прощанье и улетел к горам.

На сердце у Голденхарта было неспокойно и тоже весьма противоречиво. Ещё один дракон — это, конечно, хорошо: пусть и вида другого, но всё же драконьей породы. Что бы там Эмбер ни говорил, а, верно, несладко ему знать, что один остался, что перевелись драконы на белом свете. Может, и сдружатся с этим неизвестным драконом. А с другой стороны… что в том хорошего? Юноша даже от одной этой мысли взревновал. Вдруг драконьи инстинкты верх возьмут да…

— Тьфу-тьфу-тьфу! — сердито плюнул он через плечо, уподобляясь пастухам, которые взирали на него с любопытством.

Эмбервинг менее чем за полчаса уже долетел до края земель Серой Башни — туда, где горы отрезали его владения от других королевств, — приземлился на краю деревни, оборотился человеком, глянул по сторонам. Выглядело удручающе: горелые проплешины точно лишай покрывали поля; сгубленные колосья — те,что были притоптаны, не сожжены, — силились подняться, но сил у них уже недоставало. Гниющие останки овец, которые люди не решились собрать, дополняли невесёлую картину. Дракон нахмурился и какое-то время стоял и смотрел на всё это, не двигаясь, не говоря ни слова, и слушал жалобы набежавших к нему пастухов и вообще крестьян.

— Сегодня не прилетал ещё? — спросил Эмбервинг у пастухов.

— Ближе к обеду прилетает, — ответили те, — когда жрать захочет.

Мужчина вздохнул, отправил крестьян по домам, пообещав разобраться с напастью, а сам сел на камень, торчавший у края поля, и стал ждать. В памяти миражами проносились те времена, когда драконов на белом свете было ещё много и за территорию приходилось драться, пожалуй, едва ли не раз в год. Это ещё не считая набегов рыцарей. Сам Эмбервинг другого дракона ни разу не убил: был достаточно силён, чтобы отогнать да отбить охоту возвращаться, — но слышал о тех, что убивали соплеменников. Зачастую это были как раз гранитные, или каменные, драконы. И почему изо всех должен был объявиться именно этот!

Небо над вершинами гор между тем затянуло сероватыми тучами, не осенними — предвестниками появления дракона. Вскоре на поля легла тень, и откуда-то с горных каскадов слетел дракон. Он был в точности такой, каким описывали его пастухи: ростом с корову, кряжистый, усеянный шипами и каменными бородавками, с длинным хвостом и с кожистыми крыльями. Бухнулся на поле он как-то неловко, точно не рассчитал приземления, расставил лапы и упёрся в землю хвостом. Не обнаружив на поле овец, которых предусмотрительные пастухи уже успели угнать в деревню, дракон рассердился и издал рык, достаточно грозный, чтобы перепугать насмерть людей. Эмбервингу, разумеется, эта угроза была нипочём: слышал рёв и погромче.

Эмбервинг встал с камня и не спеша пошёл в сторону каменного дракона, размышляя, как к нему подступиться. Угрозы для себя он в нём не видел: если бы сам оборотился, то мог был легко одной лапой прихлопнуть, даже не прилагая особых усилий. Но он всё же предпочёл бы дело решить мирно: пообещал ведь менестрелю.

Каменный дракон, увидев приближающегося к нему незнакомца, раскрыл пасть и прорычал:

— Где мои овцы? Я голоден!

— Твоих овец тут и вовсе никогда не было, — спокойно ответил Эмбервинг. — Прочь, прочь отсюда, это не твои земли.

Каменный дракон сердито дохнул огнём, выжигая траву возле лап:

— Тогда настало время отведать человечинки! Ты вызываешь меня на бой, жалкий смертный?

— Не вызывал вообще-то, — приподнял и опустил плечи Дракон, — но ты уж прямо нарываешься на неприятности. Неужели ты думаешь, что я позволю тебе есть моих людей, как ты ел моих овец? Повторяю: прочь отсюда, это не твои земли.

Говорил, а сам удивлялся: неужели этот незваный гость ещё не понял, что имеет дело с другим драконом? С каменными Эмбервинг доселе ни разу не встречался, но предполагал, что у всех драконов должно быть отличное обоняние да и вообще драконьи инстинкты. Отчего же этот обращается к нему как к человеку?

Каменный дракон между тем рассвирепел окончательно и пошёл на Эмбервинга, разинув пасть, очевидно намереваясь разорвать его и пожрать, как поступал с овцами. Эмбер уклонился, отступил в сторону и, размахнувшись, ударил тыльной стороной ладони дракона по макушке — в качестве предупреждения, не прикладывая особой силы, просто чтобы показать, что не человек, — пойми уже! Каменный дракон грохнулся оземь. Такого даже Эмбер не ожидал: ну и слабак!

— А, вот ты как! — завопил каменный дракон, кое-как поднимаясь на лапы и делая ещё одну попытку сцапать Дракона.

Эмбервинг вздохнул и наградил его ещё одной оплеухой, на этот раз посильнее. Дракон снова хлопнулся навзничь и… превратился в человека. Нет, «в человека» — это громко сказано. Превратился он всего лишь в тощего грязного мальчишку со встрёпанными волосами.

— А, вот ты как… — начал было мальчишка, тут же осёкся, услышав писклявый голос, и с каким-то непонятным ужасом уставился на собственные руки.

Эмбервинг с интересом ждал, что будет дальше. И отчего бы этому дракону пугаться собственного обличья?

— А ну немедленно расколдуй меня! — завопил мальчишка, подлетев к Дракону и схватив его, где достал, за воротник. — Как смел ты меня превратить в одно из этих жалких смертных созданий?!

— «Превратить в одно из этих жалких смертных созданий»? — машинально повторил Эмбер, с удивлением глядя на мальчишку, всё ещё прыгающего возле него. — Ты это сейчас серьёзно?

Судя по гневному виду мальчишки, имел он в виду именно то, что говорил. И Дракон сообразил, что этот каменный дракон, вероятно, никогда прежде не обращался, жил исключительно в драконьей форме, поэтому внезапное превращение в столь слабое существо его и рассердило, и напугало до смерти. Стоило предположить, что мальчишка ничего не знает о собственных силах или возможностях.

— Имя у тебя есть? — спросил Эмбервинг, поймав мальчишку за шиворот и держа перед собой, как котёнка.

Тот вертелся, извивался и всё норовил выцарапать Дракону глаза. Эмбервинг опять вздохнул и, швырнув мальчишку на траву, в мгновение ока обратился и рыкнул на него — вполголоса. Этого хватило. Не обмочился хоть, но затрясся в таком страхе, что и смотреть на него стало жалко. Эмбер опять принял человеческое обличье и наклонился к мальчишке.

— Ну? — спросил он. — Понял теперь, с кем говоришь?

— Живой дракон… — пролепетал тот.

Эмбервинг фыркнул:

— А сам-то кто?.. Имя у тебя есть, я спрашиваю?

— Хёггель, — кое-как выдавил мальчишка-дракон.

Имя было явно северное, от него прямо-таки дышало Нордью или окрестными королевствами. Дракон поморщился.

— Хёггель? — повторил он. — Ну, Хёггель, верно ли я понял, что ты не знал, на чьи земли прилетел и чьих овец ел?

— Земли — они ничьи, и овцы ничьи, — буркнул мальчишка, — дед говорил, что они всеобщие.

— «Дед»? — выгнул бровь Дракон. — Хм… значит, ты живёшь с дедом-драконом?

— Сгинул дед, — вытирая сопли под носом, ответил Хёггель.

— Как это: «сгинул»? — удивился Эмбервинг.

— Улетел за овцами и не вернулся. Пришлось самому себе пропитание добывать.

— Покажи мне ваше логово, — потребовал Дракон.

— Ограбить меня вздумал? — завопил мальчишка, но Эмбер опять ухватил его за шиворот и встряхнул, так что пришлось замолчать и пальцем указать направление.

Ходить мальчишка умел кое-как, то и дело заваливался набок, его прямо-таки тянуло встать на четвереньки. Пришлось Эмбервингу вести его перед собой, держа за шиворот.

— В человека, поди, в первый раз обратился? — поинтересовался Эмбервинг между делом.

Хёггель насупился и проворчал:

— А покажу моё логово, расколдуешь?

Эмбер в который раз вздохнул, но начал терпеливо объяснять, что это не колдовство, что все драконы могут превращаться в людей, потому что это довольно удобно.

— И чем же?! — опять завопил мальчишка-дракон.

— Да хотя бы тем, что не требуется каждый день по овце убивать. Человеку немного нужно, чтобы наесться.

В ответ Хёггель выдал длиннющую цитату из Драконьего кодекса на стародраконьем языке о том, что должны делать истинные драконы, и Эмбервинг догадался, что дед-дракон учил мальчишку старым порядкам: принцесс похищать, рыцарей на бой вызывать, поля выжигать, овец живьём глотать, а то и человеком не брезговать, и прочее, и прочее.

— Теперь другие порядки, — возразил Дракон на это и опять попытался объяснить мальчишке, что к чему в нынешнем мире.

Хёггель только хмыкнул, и Эмбервинг понял, что повозиться с ним придётся, прежде чем вдолбит в его голову хоть толику смысла.

Логово Хёггеля оказалось в горном ущелье. Настоящее драконье логово: глубокая нора, расширяющаяся в пещеру; лаз довольно узкий, с трудом протиснуться дракону размером с корову, и будь Эмбер в истинной форме — попросту застрял бы. Пахло внутри премерзко, Дракон прикрыл нос рукавом и огляделся. Не мешало бы этому мальчишке-дракону тут и прибраться: валялись клочки овечьих шкур, кости с остатками мяса, засохший помёт летучих мышей, которые копошились где-то под потолком… Хёггель юркнул в угол, ухватил одну из костей и стал её грызть, полушёпотом ругаясь на колдовство и жалуясь на голод. Есть в человеческом обличье он тоже не умел: ошмётки мяса потекли со слюной по подбородку. Оставь одного — так и с голоду помрёт, если не сообразит, как обратно в дракона превратиться!

«Сокровища» в пещере тоже нашлись. Во-первых, Драконья книга. Эмбервинг верно предположил: по ней дед-дракон учил мальчишку драконьим премудростям. Во-вторых, горшок с плесневелыми монетами старой чеканки. Даже Эмбер не помнил, когда такие ковались, значит, дед-дракон был ещё древнее самого Эмбервинга.

— Не трогай сокровища! — завопил мальчишка-дракон, кидаясь к горшку и падая на него всем телом.

— Да не нужны мне твои «сокровища», — усмехнулся Дракон и, покрутив головой, спросил: — Давно твой дед пропал?

И тут же понял, что Хёггель счёту не обучен. Тот промямлил что-то невразумительное.

— И что дальше будешь делать? Когда я тебя «расколдую»? — спросил тогда Эмбервинг.

— Что прежде делал, то и буду, — проворчал Хёггель. — С другой стороны гор тоже деревни есть. Подавись ты своими овцами!

Дракон поскрёб затылок. Мальчишка грозил нарваться на неприятности и, пожалуй, причинить неудобства самому Эмбервингу. Набеги на стада овец, а то и вовсе на людей ничем хорошим для Хёггеля не закончатся: люди обозлятся, возьмут колья да вилы, а то и рыцарей наймут, и пойдут убивать мародёра. А там прознают, что за горами, в Серой Башне, ещё один дракон живёт, да не простой, а с богатейшей сокровищницей. Возвращения старых времён, когда приходилось едва ли не каждый месяц сражаться с рыцарями, Эмбервингу не хотелось. Уж точно не теперь, когда было о ком заботиться.

— Сиди тут, — хмуро приказал он Хёггелю, — а я посмотрю по округе, что тут, в горах, делается.

Мальчишка-дракон завопил что-то ему вслед, но Эмбервинг не стал слушать. Прежде нужно было выяснить, отчего сгинул дед-дракон.

Эмбер выбрался из логова, отряхнулся, превратился в дракона и облетел горы, зорко поглядывая по сторонам. По ту сторону гор тоже были людские поселения, но названия королевства Эмбервинг не знал, да и не собирался выяснять. Он сделал круг над горами и спустился на другой конец ущелья, где прежде приметил белеющие останки чего-то колоссального — должно быть, дракона.

Так и оказалось: кости принадлежали громадному дракону, пожалуй, раза в два больше самого Эмбервинга. По осыпавшейся чешуе, которая ещё блестела тут и там, Дракон понял, что дед-дракон каменным драконом не был. Чешуя была лазоревого цвета, похожая на внутреннюю сторону морских ракушек, и отливала перламутром. Это были останки морского дракона, но с какой стати морскому дракону жить в горах да ещё и заботиться о каменном драконыше? Насколько Эмбервинг знал, два разных вида вместе не уживались никогда. Стоило предположить, что дед-дракон нашёл драконыша где-то в горах, пожалел и решил выходить, оттого и остался жить в этих самых горах, далеко от собственного логова (Эмбервинг все горы облетел, другого логова не обнаружилось, значит, морской дракон прилетел издалека). И не долетел однажды: упал в этом ущелье вместе с добычей (коровьи кости лежали чуть поодаль) и умер, вероятно от старости. А может, потому, что долго жил вне естественной среды обитания: морские драконы должны у моря жить, так уж заведено.

— Как глупо, — усмехнулся Эмбервинг, но подумал тут же, что бросить детёныша умирать — последнее дело.

Он взял несколько чешуек морского дракона, превратился и полетел обратно к логову Хёггеля, уже решив, что заберёт мальчишку с собой в Серую Башню. Уж вместе с менестрелем они как-нибудь придумают, что с этим драконышем делать. Ещё один последний дракон ведь.

Хёггель всё ещё куксился в углу, тщетно пытаясь сгрызть овечью кость. Эмбервинг досадливо прищёлкнул языком, нашёл мешок, положил в него горшок с монетами, Драконью книгу — больше ничего ценного не нашлось, — а после запихнул в мешок и мальчишку. Тот завопил как резанный, но Эмбер, не обращая на его вопли никакого внимания, завязал мешок, вытащил из норы и потащил драконыша в Серую Башню.

Крестьяне, работавшие на полях, задирали головы и с изумлением смотрели вслед летящему Эмбервингу, должно быть, удивляясь, отчего это их господин вопит писклявым голосом.

Менестрель весь извёлся, ожидая возвращения Дракона. Мысли в голове нехорошие бродили. Драконью книгу он читал, так что знал о драконьих поединках за территорию. Кто знает, насколько силён этот неизвестный дракон! К тому же рога у Эмбервинга ещё не отросли. Конечно, он говорил, что драконья сила не в рогах, но что, если слукавил, не желая тревожить попусту юношу?

Но вот на горизонте показался силуэт возвращающегося Эмбервинга, и Голденхарт воспрянул духом. Кажется, ничего с ним не случилось. Правда, летел он тяжеловато и, кажется, что-то тащил. Юноша сощурился на закатное солнце, заслонил глаза рукой, но разглядеть удалось только, что мешок извивался и издавал странные звуки.

— А вот и я, — вполне весело сказал Эмбер, спустившись на луг перед башней.

Пастухи, ждавшие его возвращения, обступили своего господина. Голденхарт подбежал, тронул Дракона за плечо, тот улыбнулся, на секунду коснулся его руки своей. Менестрель выдохнул: вот теперь сердце окончательно успокоилось.

— А вот и ваш мародёр, — объявил Дракон, вытряхнув из мешка мальчишку-дракона.

— Совсем же ребёнок, — поразился юноша, глядя на этого чумазого «мародёра», который затравленно озирался и размазывал сопли по лицу кулаками, требуя, чтобы его «расколдовали». — О чём это он, Эмбер?

— После, после… — со смехом сказал Дракон и поднял мальчишку с земли за шиворот. — Ну вот, овец он больше воровать не будет, за это я ручаюсь, так что можете возвращаться домой. Пришлю вам стадо других вместо сгубленных.

Пастухи откланялись и отправились восвояси.

— А теперь надо решить, что с ним делать, — сказал Дракон, обращаясь к менестрелю. — Если его отпустить, то он опять начнёт пакостить, поскольку по-другому просто не умеет. А если оставить в Серой Башне, то хлопот не оберёшься. Что думаешь, Голденхарт?

— Для начала вымыть бы его не мешало, — предложил менестрель, дёргая носом, — и одеть во что-нибудь приличное. Имя у него есть?

— Хёггель, — сказал Эмбервинг и потащил драконыша в ванную.

Хёггель вопил как резанный, кусался и царапался, но Дракон всё же его отмыл как следует.

Менестрель стоял, зажав уши, с полотенцами наготове.

— Какой же он писклявый, — не без удивления сказал юноша.

Вытирал драконыша Эмбер тоже сам: не хотел, чтобы тот Голденхарта поцарапал. На самом Драконе царапины тут же заживали, невелико ранение. После пришлось повозиться, чтобы надеть на мальчишку найденную в кладовой одежду. Выглядеть он стал приличнее; выяснилось, что он русоволосый и бледнокожий. А ещё худ до невозможного.

— Есть он тоже толком не умеет, — сообщил между тем Дракон менестрелю.

Голденхарт покачал головой и попытался научить мальчишку-дракона жевать хлеб, но тот предложенный ломоть отшвырнул и завопил:

— Дайте мне мяса! Я не буду есть эти непонятные штуки!

— И хлеба ни разу не пробовал? — поразился или даже ужаснулся менестрель.

Эмбервинг нахмурился, поднял упавший ломоть, отряхнул и всей пятерней запихнул хлеб мальчишке в рот и ладонью прижал, чтобы снова выплюнуть не смог.

— Жуй, — приказал он, — двигай челюстью. Вверх-вниз. Как люди едят.

Хёггель мычал, брыкался, но Дракон держал крепко.

— Задохнётся! — испуганно воскликнул менестрель.

— Ничего, не задохнётся…

С трудом, но удалось заставить мальчишку проглотить размолотый челюстями мякиш. Эмбервинг выдохнул и устало потёр плечо:

— Нет, так дело не пойдёт. Нянькой быть у меня терпения не хватит.

— Куда же его, бедного, девать? — возразил Голденхарт, которому чисто по-человечески было жаль мальчишку: один остался, вот и одичал.

Дракон задумчиво обвёл глазами трапезную, потом взгляд его остановился на кувшинчике, в котором стоял эльфийский букетик. Талиесин исправно притаскивал эти самые букетики едва ли не каждое утро, но никогда не попадался.

— К эльфам его отправим, — оживился Эмбервинг. — Эльфы уж его вышколят. Кому, как ни эльфам, такое под силу? Алистеру, уж верно, придётся по душе моё предложение: свой собственный дракон…

— Эльфов ещё найти надо, — поёжился менестрель.

— Незачем искать, сами придут, — весело отмахнулся Эмбервинг. — Притаскивает же этот принц ушастый тебе букетики?

— Почему сразу мне… — смутился юноша.

Дракон засмеялся и отправил менестреля спать. Сам не ложился, сторожил Хёггеля, чтобы не сбежал, а заодно и поджидал эльфийского принца, предполагая, что тот букетики приносит на рассвете или за час до рассвета: в Серой Башне просыпались рано, но букеты уже к тому времени чинно лежали на пороге, — значит, засветло приходил.

Хёггель поначалу выл, ныл, потом притих и заснул прямо на полу, свернувшись клубком, как пёс. Эмбервинг накрыл его плащом и потихоньку вышел из башни и затаился за углом, сливаясь с серыми камнями.

Дракон уже давно подумывал разобраться с этим настырным ушастым принцем. Голденхарт, видимо, не понимал, но уж Эмбер-то знал, что не ошибается: букетики эти — явный признак ухаживаний. Вздумал тоже! Дракон усмехнулся, прищёлкнул зубами и стал ждать.

Едва небо вспыхнуло первыми рассветными всполохами, воздушное пространство перед башней исказилось, свилось в спираль и разверзлось округлым порталом, из которого высунулась голова Талиесина. Эльф поглядел по сторонам — никого! — и выпрыгнул из портала на траву. В руках у него был очередной букетик. Что-то мурлыча себе под нос, эльфийский принц наклонился, положил цветы на порог башни… Эмбервинг тем временем вышел из-за стены и встал за спиной «ухажёра».

— Попался? — спросил он негромко.

Талиесин вздрогнул всем телом, обернулся, хотел было шмыгнуть обратно в портал, но — увы! — Дракон стоял так, что портал был как раз позади него. Эльф ужаснулся.

— Ты-то мне и нужен, — спокойно объявил Эмбервинг и легко взял незваного гостя под локоть. — Пойдём в башню, потолкуем с глазу на глаз. — Он поднял букетик и усмехнулся: — Поди, все цветы уже на эльфийских лугах повыдергал?

— Это был не я, — упавшим голосом возразил Талиесин. — Никакие букеты я не приносил.

Но как эльф ни упирался, а Эмбервинг всё же завёл его в башню. Талиесин съёжился, ожидая чего угодно. Возможно, драконы едят эльфов?

— Будет у меня тебе поручение, — сказал Дракон, водворяя цветы в кувшинчик, — вернее, твоему отцу, королю Алистеру.

— Ты… не сердишься? — опасливо поинтересовался Талиесин, потихоньку двигаясь к двери.

— Хм, — задумчиво произнёс Эмбервинг, — на веники-то твои? Большой беды от них нет, я полагаю, но о прочем тебе лучше помалкивать. Понятно говорю?

Глаза его чуть засветились в полумраке, вытянулись драконьими стрелками. Талиесин только мотнул головой, поскольку голос пропал начисто.

— П-поручение моему отцу? — проблеял эльф, собравшись с духом. — Что за поручение?

Эмбервинг кивнул на спящего Хёггеля:

— Хочу, чтобы эльфы о нём позаботились.

Талиесин глянул, брезгливо поморщился:

— С какой стати эльфам заботиться о человечьем детёныше?

— Это не человечий детёныш, — возразил Эмбервинг, — это драконыш.

— Кто?! — поразился Талиесин, взгляд его стал диким, и он уставился на Эмбера.

— Уж не знаю, о чём ты подумал, — нахмурился Дракон, — но, верно, ошибаешься. Нашёл в горах. Повадился моих овец красть. Совсем глупый, даже есть толком не умеет. Мне с ним возиться некогда. Пусть Алистер им займётся. Уверен, дракона он из мальчишки знатного вылепит.

— Н-но к-как же… — даже заикаться начал Талиесин, — д-дракона в-в н-наш м-мир?

— Не дракон, одно название, — проворчал Эмбервинг. — В общем, отказа я не приму. Если Алистер откажется, тогда пусть сам тебе голову отрежет и мне в подарок пришлёт. Выдумал тоже: за моей спиной менестреля охмурять!

Талиесин побледнел как полотно. Дракон не шутил, и взгляд его не предвещал ничего хорошего. Эльф сглотнул: если Алистер узнает о его вылазках…

— П-постараюсь убедить отца, — выдавил он кое-как. — Это верно, что он всегда хотел себе дракона заполучить. Не такого чахлого, правда…

— Вот и откормите, — безапелляционно сказал Эмбервинг, сунул сонного Хёггеля в мешок, завязал и подал эльфу. — Забирай, пока не проснулся. Он визгливый. Всего хорошего. А, и чуть не забыл: цветы не таскай больше. Поймаю — уши оборву.

После этого Дракон препроводил Талиесина обратно в портал и с облегчением выдохнул, когда портал закрылся. Разобрался с обеими проблемами разом. Не то чтобы Дракон не доверял менестрелю, но лучше исключить даже малейшую возможность прельщения юноши кем бы то ни было, а в особенности — ушастыми эльфийскими принцами, которые знают чары и могут ими воспользоваться в корыстных целях.

Эмбервинг покивал себе и отправился наверх, чтобы посмотреть, что делает менестрель. Голденхарт крепко спал, обняв подушку, и чему-то улыбался во сне. Дракон прилёг возле, подпирая голову локтем, и долго смотрел, как юноша спит. Сердце его было исполнено нежности. Последний он дракон или не последний — теперь не имело никакого значения.

Двое из Серой Башни и принцесса-ведьмачка

— Гонец из Тридевятого королевства, ваше величество, — доложили сидящему на троне королю.

Статный мужчина с аккуратной бородкой и ухоженными усами был так погружён в размышления, что поначалу не услышал доклада.

Двенадцать лет уже минуло с тех пор, как кронпринц Айрен женился на вздорной принцессе и стал королём. Отец Флёрганы на радостях отписал ему не полкоролевства, а обе половины: принцесса — сущее наказание, по доброй воле никто не взял бы, молва вперёд людей летит, на десять королевств вокруг ни одного жениха не сыскалось! Свадьбу сыграли буквально на другой же день: а вдруг и этот передумает?

Возвращаться в Тридевятое королевство Айрен не захотел, отписал только отцу, что получил в приданое за принцессой целое королевство и будет им править, что принц Голденхарт возвращаться домой отказался, потому что нашёл лютню, о которой между ним и королём-отцом был договор, и что посылать за принцем Голденхартом войско не стоит, потому что живёт он не у колдуна, как нагадал придворный чародей, а у самого настоящего дракона, так что королю Тридевятого королевства лучше назначить наследником кого-нибудь другого. Ответа из дома Айрен не получил и решил, что король осерчал и не желает больше ничего слышать ни о нём самом, ни о Голденхарте.

Итак, двенадцать лет минуло с тех пор. Вздорная принцесса стала вздорной королевой и за эти годы успела нарожать Айрену пять дочек, тоже вздорных, а теперь была на сносях шестым ребёнком.

— На этот раз-то роди наследника престола, — пошутил было король Айрен, но королева Флёргана только хмыкнула — а за ней хмыкнули все пять дочек — и так глянула на супруга, что тот стушевался.

Нет, король Айрен был абсолютно счастлив, что бы там ни говорили: во вздорности Флёрганы была своя прелесть. Недаром же они полюбили друг друга с первого взгляда! Но королю было смертельно скучно целыми днями сидеть на троне и ничего не делать. Рыцари тоже скучали: войн никаких не предвиделось, времена наступили мирные, о чудовищах никто слыхом не слыхивал, — в общем, нечем было заняться. Конечно, всегда можно отправиться в крестовый поход, но для этого нужно сначала отпроситься у вздорной королевы, а та во время беременности становилась несноснее обычного, так что король Айрен оставил даже мысли о том, чтобы куда-то ехать.

— Гонец из Тридевятого королевства, — доложили королю вторично.

На этот раз Айрен услышал и оживился:

— От отца? Пусть войдёт.

Ввели гонца. Тот в изысканных выражениях, как и подобало, приветствовал короля и передал ему два свёрнутых трубкой пергамента. Один был запечатан королевской печатью, другой продет в кольцо с именным гербом Тридевятого королевства и предназначался принцу Голденхарту.

Король Айрен развернул тот, что был адресовано ему, и торопливо прочёл. Король-отец писал, что освобождает Айрена от титула кронпринца, но при условии, что тот поедет и передаст принцу Голденхарту его королевское волеизъявление: король желает назначить принца Голденхарта престолонаследником, требует его немедленного возвращения и женитьбы на принцессе, которая все эти десять лет дожидается сбежавшего жениха в замке короля-отца и ничуть не изменила намерений стать королевой Тридевятого королевства, — верность, достойная самой достойной из женщин! — поэтому Айрен должен отвезти приказ Голденхарту и ни в коем случае не вскрывать предназначенного принцу письма. Вероятно, гонцы, посланные Айреном к отцу, добрались до Тридевятого королевства только через пять лет, а вот теперь ещё через пять пришёл ответ.

Пожалуй, король Айрен даже обрадовался вестям из дома, а больше тому, что появился повод выехать из замка и ненадолго забыть о королевских обязанностях. Правда, Айрен не был уверен, что найдёт Голденхарта там, где он его оставил в прошлый раз, и что если найдёт, то тот согласится выполнить отцовский приказ.

Король отпустил гонца, взял оба письма и пошёл к королеве Флёргане — отпрашиваться.

Вздорная королева с самого утра чувствовала себя дурно и визиту супруга нисколько не обрадовалась. Айрен бодрым и уверенным (насколько вышло) тоном сообщил, что отправляется в Серую Башню, чтобы передать принцу Голденхарту приказ их отца. А на обратном пути, может быть, захватит парочку замков или примет участие в маленьком крестовом походике, чтобы рыцарское войско совсем не заржавело, но к родам непременно вернётся. Вздорная королева ехидно пожелала королю хорошей дороги и просила передавать привет Дракону (о том, как его встретил Дракон в прошлый раз, ей проболтались Айреновские рыцари). Айрен помрачнел, но пообещал передать и всё же попросил королеву расстараться и родить сына.

Рыцари встретили известие о походе к Серой Башне троекратным ура, и уже на другой день войско из тридцати с лишним рыцарей во главе с королём Айреном покидало королевский замок. Вздорная королева помахала им вслед платочком, то же самое сделали и пять вздорных дочек. Айрен растрогался, но тут же подумал, что если не привезёт им из похода подарков, то они ему устроят такую «весёлую» жизнь, что хоть из замка сбегай! Поэтому он отправил несколько рыцарей в разные королевства — искать диковинки для дочерей и королевы, а с остальными поехал в земли Дракона.

Жизнь в Серой Башне между тем текла своим чередом.

Менестрель о Тридевятом королевстве и не вспоминал, полагая этот вопрос решённым. Правда, слухи иногда доходили до его ушей, в основном дурные: будто бы в Тридевятом королевстве, которое теперь чаще называют Треклятым, у короля в милости чернокнижники и колдуны, так что теперь это королевство добрые люди стороной обходят. Голденхарт полагал это слухами: король-отец был самодуром, это все знали, но чтобы открыто привечать тех, кого надо бы на костре сжечь за тёмные делишки, — в это как-то не верилось.

Дракону до этого вообще дела не было. Он был занят управлением Серой Башней, отращивал новые рога — они выросли уже дюймов на шесть — и сторожил менестреля.

Правило «десяти шагов» в Серой Башне до сих пор действовало. Голденхарт уже смирился, да и сам башню покидал неохотно: эльфийский камень в груди начинал причинять беспокойство, если они с Драконом отдалялись друг от друга дальше, чем на эти самые десять шагов.

Когда Дракон улетал, Голденхарт чувствовал себя неважно и до его возвращения лежал скорчившись, потому что камень в груди болел нестерпимо. Вслух о том юноша не говорил, иначе бы Эмбер непременно стал затворником в собственной башне. О возвращении Дракона камень тоже предупреждал: чем ближе подлетал к дому Дракон, тем теплее становилось в груди, и боль растворялась. К тому моменту, когда Эмбервинг приземлялся на поле возле башни, Голденхарт уже был в состоянии выйти и встретить его.

По счастью, вылетал Дракон не слишком часто.

У Дракона за эти годы чутьё только обострилось, и он безошибочно находил менестреля, где бы тот ни находился, даже не используя обоняние: он просто его чувствовал, вот и всё.

В тот самый момент, когда войско короля Айрена вступило на границу Серой Башни, Эмбервинг как раз собрался улетать: нужно было наведаться к горам и глянуть, не завёлся ли там ещё один дракон. Хёггель, как помнится, был препоручен эльфам, и Талиесин, изредка заглядывающий в башню, но уже без букетиков и вообще с опаской, приносил вести о том, как обстоят дела с обучением и приручением.

Дела обстояли не слишком хорошо: Хёггель, проснувшийся и обнаруживший, что его в мешке притащили невесть куда, разбушевался и выжег эльфийские луга на четверть, прежде чем удалось его усмирить. Алистеру даже пришлось наложить на него запрещающее заклятье — чтобы Хёггель оставался исключительно в человеческой форме, пока сам Алистер не разрешит ему обратное. Но тем не менее король эльфов был доволен, что в его распоряжении оказался настоящий дракон, пусть и не совсем драконистый, как бы ему хотелось, но всё же…

Голденхарт остался ждать возвращения Дракона. Чтобы отвлечься от ноющей боли в груди, он сначала почитал книжку — на драконьем языке, потом вышел во двор проверить, не снесли ли куры новых яиц. И вот как раз тогда, когда менестрель полез под куст смородины, где у самых корней белелось что-то круглое, к башне подъехали рыцари Айрена.

— Есть ли кто дома? — звучно крикнул король Айрен, спешившись и подходя к изгороди, но не переступая через неё. Прошлых ошибок повторять не стоило.

Менестрель отозвался из-под куста:

— А вы кто и с чем пожаловали?

— Голденхарт? — обрадовался Айрен, на свой страх и риск отпирая калитку и идя на голос.

Юноша между тем уже выудил яйцо из-под смородины и вылез, вытряхивая из волос обломанные веточки и букашек. На незнакомого мужчину он взглянул с опаской, но поймал себя на мысли, что уже где-то его видел: лицо уж больно знакомое…

Король Айрен и вовсе опешил, увидев менестреля. Младший брат ничуть не изменился за эти десять с лишним лет! Пожалуй, даже стал ещё моложе и прекраснее, чем прежде. Несомненно: колдовство! Айрен попятился и осторожно произнёс:

— Голденхарт, ты ли это, или мои глаза обмануты наваждением?

— Айрен? — узнал наконец брата менестрель и поразился тому, как тот постарел… нет, скорее возмужал, а не постарел.

Оба какое-то время смотрели друг на друга молча, будто силясь понять, что же это такое перед их глазами находится.

— А я тебя и не узнал сначала, — засмеялся Голденхарт, — так изменился… Как люди меняются с годами!

— А вот ты совсем не изменился, — после паузы возразил Айрен. — Под силу ли такое людям?

Улыбка сползла с губ менестреля. Он тронул волосы рукой, отвёл взгляд и пробормотал:

— Да, быть может, я уже и не человек… Однако же! Что привело тебя в Серую Башню после стольких лет?

Король Айрен решил зайти издалека. Для начала он справился о Драконе и, получив ответ, что Эмбервинг по-прежнему здравствует, передал ему привет от вздорной принцессы. Менестрель улыбнулся. Дальше Айрен пустился в пространный рассказ о своей жизни в качестве короля, сообщил, что у Голденхарта уже пять племянниц, а скоро будет шесть, потом спросил нехотя, не слышал ли менестрель что-нибудь о Тридевятом королевстве. Юноша поморщился и ответил, что слухами земля полнится, но не всему же верить? Айрен замялся.

Проницательный Голденхарт сразу понял, что брат явился неспроста, но терпеливо ждал, когда тот перейдёт к истинной причине его приезда в эти земли. Заминка Айрена только подтверждала его собственные догадки.

— Ладно, — со вздохом сказал Голденхарт, — выкладывай, зачем приехал. Не просто так ведь?

Айрен тоже вздохнул и подал брату оба письма. Юноша прочёл письмо короля-отца кронпринцу и поморщился.

— Говорил же, что не вернусь, — дёрнулся он.

— Я так ему и отписал, — оправдывался Айрен, — но ты же знаешь отца…

— Стать кронпринцем и жениться на покинутой невесте, — с усмешкой подытожил Голденхарт. — Если бы я объявился в Тридевятом королевстве, сколько бы шума моё появление наделало!

— Да уж… — неловко засмеявшись, согласился Айрен, — ты ведь… ничуть не изменился. Скажи, а… ты это серьёзно, что… ты уже не человек?

Голденхарт задумчиво покачал головой:

— И сам не знаю. С чарами никогда не знаешь наверняка. Но обратно в Тридевятое королевство мне в любом случае дороги нет: доживать буду, сколько мне отмерено, в Серой Башне.

— Тогда уж сделай милость, сам отпиши отцу о своём решении, — сказал Айрен. — А я с себя всяческую ответственность слагаю. Мне бы в собственных делах разобраться, куда уж в чужие лезть!

— Хорошо, хорошо, — покивал менестрель. — Ты, верно, домой торопишься, раз даже коня не расседлал?

Айрен смутился:

— Мы с войском думаем на восток податься, парочку замков иноверцев захватить. Даже не представляешь, как скучно королём быть! Насилу от… — Он едва не сказал: «отпросился», но всё же вывернулся и докончил: — …вырвался.

— Крестовый поход? — с улыбкой уточнил менестрель, и улыбка эта говорила, что оговорку брата он прекрасно понял.

Айрен кивнул и поспешил распрощаться: с Драконом ему встречаться не хотелось, а Голденхарт упомянул между делом, что тот возвращается в башню. Голденхарт помахал королевской рати вслед и развернулся в другую сторону, чтобы встретить Дракона.

Тот прилетел минут через двадцать после отъезда Айрена. Ещё не превращаясь в человека, он подёргал головой в разные стороны, принюхиваясь:

— Кто-то приходил, пока меня не было?

— Айрен проездом, — сообщил Голденхарт, демонстрируя Дракону свёрнутый пергамент. — Привёз письмо от отца.

— Хм, — только и сказал Эмбервинг, превращаясь в человека, — отчего же не дождался моего возвращения? Я бы его поприветствовал.

Менестрель засмеялся. Улыбнулся и Дракон.

Юноша между тем повертел пергамент и пробормотал:

— И что он там мне может писать…

Он потянул со свёрнутого письма кольцо. Зрачки Дракона вдруг вытянулись, по позвоночнику пошла дрожь, неясно почуялось какое-то чужое колдовство, и он крикнул:

— Не открывай!

Но Эмбер опоздал: Голденхарт уже развернул пергамент. Ничего-то на нём не было написано. Менестрель фыркнул и начал было:

— Что за глупые шутки…

Пергамент вдруг сам собой вспыхнул, разгорелся, превращаясь в портал, из которого вытянулась костлявая рука и, крепко ухватив юношу за плечо, втянула его внутрь. Пергамент рассыпался искрами, портал исчез. Подлетевший Дракон схватил пальцами пустое место. Опоздал! На землю брякнулось кольцо, задымилось и истлело, оставив на земле темноватый выжженный след. Чёрная магия!

«Менестрелеметр» подсказывал, что юноша уже бесконечно далеко — на другом конце света. По счастью, Дракон его чувствовал, так что безошибочно знал, в какую сторону лететь.

Дракон издал страшный рёв, от которого полегли на несколько миль деревья вокруг. Докатились отголоски и до рыцарей Айрена. Лошади взбрыкнули, с трудом удалось их успокоить, а король Айрен порадовался, что они успели от башни далеко отъехать: под горячую руку дракону попадать — нет уж, увольте!

Эмбервинг был страшно зол! Глаза у него стали уж совсем драконьи, а ярость была настолько сильна, что рога отросли до обычной длины всего за пару мгновений. Золотое сияние вокруг стало огненным, трава скукожилась и оплавилась, изгородь задымилась, поймав искру…

Сбежавшиеся на рык крестьяне сгрудились поодаль, не решаясь подойти: в таком состоянии господина они никогда прежде не видели.

Дракон ничего не видел и не слышал. В нём просыпалась давно утихшая жажда убийства, присущая всему драконьему роду: именно она толкала древних драконов на резню, о которой до сих пор говорят шёпотом. Драконы выжигали целые города, не оставляя ни одного выжившего, без особой на то причины. Просто так требовала драконья натура и всё тут. Эмбервинг полагал, что был способен держать её в узде, и за всю жизнь буйствовал лишь единожды — в битве с Нордью. Но сейчас… О, сейчас он едва себя контролировал! От век по лицу побежали во все стороны чешуйки, искажая красивые черты, пальцы вытянулись когтями, от всей его фигуры пошёл густой дым.

— Они поплатятся, — прошипел Дракон, широкими шагами покрывая расстояние от башни до луга.

На лугу он обратился, выгнулся кольцом, дохнув огнём на невидимого противника, и, разогнавшись, взлетел с таким свистом, что крестьяне зажали уши, боясь оглохнуть. Летящий стрелой дракон в клочья разорвал облака и в долю секунды скрылся из вида.

Для менестреля происходящее выглядело иначе. Когда юноша развернул пергамент и тот вспыхнул, его на мгновение ослепило, он зажмурился, отворачиваясь от огня, а открыв глаза, обнаружил, что находится уже не во дворике возле башни, а в огромном зале с каменными колоннами. Его держал за плечо темноволосый мужчина в чёрной хламиде, расшитой серебряными рунами, и в чёрном остроконечном колпаке, какие обычно носят астрологи. Голденхарт оттолкнул его от себя и попятился.

— Отличная работа, Вилгаст! — раздался голос, который — к несчастью — менестрелю был хорошо знаком: голос его отца. Юноша обернулся.

Это был не просто зал с каменными колоннами, а тронный зал, но то ли менестрель так долго здесь не был, что забыл, как тронный зал должен выглядеть, то ли всё здесь изменилось. Не к лучшему. На троне восседал седобородый король, в котором Голденхарт с трудом признал отца. И даже не то, что он постарел, но появилось в его лице что-то чужое или даже чуждое. По обе стороны от трона стояли рыцари в чёрных доспехах с закрытыми забралами — личная гвардия короля.

Слева от трона, положив руку королю на плечо, стояла покинутая менестрелем принцесса в чёрном платье, её лицо казалось ослепительно белым. Голденхарт видел невесту тогда мельком и если бы не был так ошеломлён похищением, то непременно заметил бы, что принцесса если уж не красивая, то непременно хорошенькая, а ещё то, что выглядела она лет на семнадцать — ничуть не постарела за эти годы, а стало быть, и с ней что-то неладно.

Но Голденхарту было не до этого. Первая волна ошеломления схлынула, он осознал, что находится в Тридевятом королевстве, и пришёл в ужас.

— Что же вы наделали? — выдохнул он, белея лицом.

— Принц Голденхарт, — сурово сказал король-отец, — я повелеваю тебе подчиниться моему приказу и взять в жёны прекрасную принцессу Хельгу, которая все эти годы верно ждала тебя в замке…

— Что же вы наделали! — повторил Голденхарт, комкая пальцами рубашку на груди. Камень внутри ворочался, полыхал, а это могло означать только одно: Эмбер гневается!

— Голденхарт! — прикрикнул король, видя, что принц нисколько не реагирует на его волеизъявление.

Менестрель глянул на него омертвелым взглядом:

— Немедленно верните меня в Серую Башню. Вы даже не представляете, что может случиться! Эмбервинг сердится. Он… он прилетит и…

— Кто прилетит?

— Дракон.

Король расхохотался:

— Опять эти сказки? Драконов не существует, не морочь мне голову!

— Он же всё здесь с землёй сровняет… Отец, послушай меня! Дракон прилетит… он уже летит, — с ужасом уточнил Голденхарт, поскольку эльфийский камень начал вибрировать иначе, возвещая о приближении Дракона.

— Довольно! — прервал король. — Отвечай: возьмёшь ты принцессу Хельгу в жёны?

— Нет, — однозначно ответил менестрель и с вызовом вскинул голову.

— Тогда будешь сидеть в темнице, покуда не согласишься, — изрёк король-отец и крикнул: — Эй, стража!

Двое рыцарей шевельнулись, надвинулись, покачиваясь, и стали теснить Голденхарта к дверям.

— Отец, послушай… — Голденхарт попытался ещё раз достучаться до отца, но тщетно. Рыцари осторожно подхватили принца под руки и вывели из тронного зала.

Чёрная принцесса меланхолично улыбалась им вслед.

В темнице было не так уж и плохо. Она предназначалась для особ королевского звания: в детстве Голденхарт частенько попадал сюда за шалости, но тогда нисколько не считал это наказанием. В подземелье было гораздо интереснее, чем в замке. Он загодя припрятал в темнице любимые книжки, зная, что непременно попадёт в неё снова, и взахлёб читал легенды о принцессах и драконах, о русалках и прочей нечисти, о приключениях в волшебных мирах… в общем, проводил время с пользой и удовольствием и неохотно возвращался в свои покои, когда срок наказания заканчивался (в «карцер» запирали дня на два или на три).

Попав в темницу сейчас, Голденхарт первым делом проверил щель в стене замка, куда раньше прятал книги. Одна из них до сих пор была там, он вытащил её, сел на каменный выступ, служивший ложем для узников, и с ностальгической улыбкой перевернул несколько страниц.

— Как же давно это было… — пробормотал он, тут же выронил книгу и, согнувшись в три погибели, ухватился рукой за сердце.

Дракон гневался, и его гнев был настолько велик, что менестрель ощущал это физически. Но к несчастью, Голденхарт не мог выбраться из темницы, потому что решётка была крепкая, да если бы и выбрался, то всё равно ничего не смог бы изменить: придворного чародея не заставишь перенести себя обратно в Серую Башню, и с Драконом разминулся бы, даже если бы и удалось…

— Голденхарт? — осторожно позвал кто-то.

Менестрель поднял глаза. По ту сторону решётки стоял какой-то мужчина, судя по одежде — стражник, но не из королевской гвардии.

— И вправду, Голденхарт! — обрадовался мужчина. — Не узнаёшь меня?

— Простите, нет, — осторожно отозвался юноша, поднимаясь и подходя к решётке. — Я давно не был в Тридевятом королевстве и всех перезабыл уже.

— Это же я, Рэдвальд, — нетерпеливо сказал мужчина. — Ну, вспомнил?

Менестрель широко раскрыл глаза:

— Рэдвальд?

В памяти всплыл образ мальчишки-пажа, непременного соучастника всех шалостей юного принца, только Голденхарт отделывался темницей, а пажа непременно пороли для острастки. И то и другое, впрочем, мало помогало.

— Рэдвальд, — оживился Голденхарт, — вот же, приятель, как встретились… Значит, из пажей в стражники?

Рэдвальд с неудовольствием тряхнул амуницией:

— Что поделать! Но уж лучше с крысами в подземелье, чем с этим ведьмачьим отродьем в замке!

— О чём это ты? — насторожился Голденхарт.

— Да невеста твоя, Хельга! — с ненавистью сказал Рэдвальд и презрительно сплюнул в угол. — Охмурила всех в замке,они на неё не надышатся. Король, отец твой, тоже… А неужто никто не видит её породы?

— А ты видишь, получается? — поинтересовался менестрель.

— Да тут и слепой увидел бы! Натащила в замок всякую пакость: Вигласта этого, чернокнижника, придворным чародеем сделала, когда наш загнулся. А по мне так она нашего и уходила! — кипятясь, рассказывал Рэдвальд. — А чёрные рыцари? Королевская гвардия — одно название, они только принцессу и слушаются. А под латами пустота! Сам видел: наткнулся рыцарь на стену, шлем свалился, а головы-то и нет!

— Хм, — недоверчиво произнёс менестрель.

— Да и это побоку, главное-то проглядели! — понижая голос, сказал Рэдвальд. — Какая была, такой и осталась, а ведь десять с лишним лет минуло с тех пор, как ты с венчания сбежал, Голденхарт. Как есть ведьмачья порода! Женят тебя на ней, Голденхарт, и придёт конец всему Тридевятому королевству!

— Не женят, — хмуро возразил Голденхарт. — Взгляни на меня повнимательней. Я, может, и сам теперь… Вот только до Тридевятого королевства мне никакого дела нет, хоть в тартарары пусть провалится. Скажи лучше: ключ от темницы достать сможешь?

— Куда там, — покачал головой Рэдвальд, — рыцари его Хельге отнесли. Нипочём не достать.

— Хм, что ж… Тогда, как начнётся, ты, Рэдвальд, спрячься поглубже в подземелье, — посоветовал менестрель.

— Что начнётся? — не понял тот.

— Дракон уже близко… — пробормотал юноша себе под нос, трогая грудь.

Тут на лестнице послышались шаги, и в темницу спустилась принцесса Хельга. Она несла поднос с золотым кубком. На Рэдвальда она глянула вполглаза, тот весь скукожился, поклонился и поспешил уйти.

Голденхарт сощурил глаза и взглянул на принцессу внимательнее, чем в их первую встречу. Нечеловеческую природу она умело прятала, надо признать: так с первого взгляда и не поймёшь, что ведьма. Но что-то тёмное и скверное словно бы окутывало всё её существо. Глазами не увидишь, а эльфийский камень почувствовал.

— Принц Голденхарт, — сладким голосом сказала Хельга, приседая в реверансе, — хоть и при столь печальных обстоятельствах, но я всё же рада тебя приветствовать.

— Ничего хорошего из этого не выйдет, — угрюмо возразил менестрель. — Я не женюсь на тебе, даже если мне голову снять пригрозят.

— Как знать, может, и передумаешь, — ещё слаще возразила принцесса. — Но я на тебя не в обиде. Король-отец меня ласково принял, я ему вместо дочери…

— Дочери ли? — уточнил Голденхарт.

Улыбка Хельги стала прямо-таки приторной. Она подвинула к решётке поднос:

— Выпей. С дороги горло, должно быть, пересохло. Магические путешествия много сил отнимают. Удивляюсь, как ты ещё на ногах держишься!

Менестрель сообразил, что от чужих чар ему ничего не сделалось — ровным счётом ничего! — но решил притвориться, что устал, и взял с подноса кубок. Он поднёс питьё к губам и тут заметил, что стоящий на лестнице Рэдвальд отчаянно мотает головой: не пей, мол! Голденхарт всё-таки выпил, краем глаза поглядывая на принцессу. У той на лице секундной вспышкой промелькнуло дикое торжество, исказившее её хорошенькие черты.

— Ну, — сказала принцесса, — а теперь, принц Голденхарт, мы пойдём к твоему отцу и скажем, что ты на мне охотно женишься.

— С какой стати? — удивился менестрель, возвращая ей кубок. — Или ты меня в первый раз плохо расслышала? Так я повторю: жениться на тебе или оставаться в Тридевятом королевстве я не намерен. Скоро прилетит Эмбер…

Принцессу Хельгу затрясло. Она перестала притворяться, злоба проступила через каждую чёрточку на её лице, превращая его в физиономию отвратительной мегеры. Принцесса трахнула кубок об пол и буквально завопила:

— Почему не подействовало приворотное зелье?!

— Ах, вон оно что… — протянул менестрель и невольно дотронулся до груди. Кажется, эльфийское волшебство не давало никакому другому причинить ему вред.

— Ничего, сварю зелье покрепче, — прошипела принцесса.

— Послушай-ка меня, принцесса Хельга, — сказал Голденхарт, — ты это брось. Зелья твои на меня не подействуют. Колдовство тоже.

— Это мы ещё посмотрим, — злобно отозвалась Хельга, маршируя к лестнице (Рэдвальд благоразумно убрался, прежде чем она его заметила). — Не позже, чем к концу недели, обвенчаемся!

Голденхарт проводил её спокойным взглядом, сел на ложе и крепко прижал руку к груди. За время этого происшествия, кажется, Дракон стал ближе ещё на десять миль.

Принцесса Хельга вернулась в тронный зал. Вилгаст суетливо раскланялся, завертелся перед ней волчком. Она отвесила ему тяжёлую оплеуху:

— Не подействовало твоё зелье, олух! Так и знала, что придётся самой руки марать.

— Но ведь это было такое хорошее зелье? — изумился Вилгаст.

— Должно быть, на принца наложены защитные чары, — с неудовольствием предположила Хельга. — Сначала придётся с ними разделаться, а потом уже привораживать.

В этот момент с площадки, на которой король выступал перед подданными во время торжеств, послышался голос короля-отца. Он звал Хельгу. Принцесса досадливо сморщила лицо, тут же натянула на него сладкую маску и пошла на зов, хорошенько пнув Вилгаста на прощанье. Чернокнижник потащился следом, скрипя по камням концом посоха.

— Вы меня звали, ваше величество? — Голос принцессы журчал ручейком.

Король-отец сидел на каменном троне, позади стояли чёрные рыцари.

— Что Голденхарт? — спросил король-отец.

Хельга с трудом справилась с раздражением и ответила как можно беззаботнее:

— Нужно снять чары. Колдун, у которого жил принц, зачаровал его. Вы ведь слышали, какую околесицу принц несёт? Будто бы за ним прилетит дракон. Дракон, вы слышали?

Король-отец скрипуче засмеялся:

— Дракон! Как будто мы не знаем, что драконов не существует! Верно, придворный чародей?

Вилгаст угодливо захихикал:

— Разумеется, ваше величество, нет никаких драконов. Это сказки.

В это время на площадку дохнуло ветром, разлетелись в стороны валяющиеся по углам прошлогодние листья, все трое невольно заслонили лицо руками. Сквозняки тут были делом обычным, но этот оказался настолько мощным и продолжительным, что впору удивиться.

Это был не сквозняк. Это была волна от крыльев Дракона, который подлетал к замку, заходя снизу. Следом за волной воздуха на площадку хлынуло янтарное сияние, похожее на всполохи пожаров, и в воздухе возник огромный силуэт дракона, окружённого клубами дыма. Дракон завис в воздухе, пригвождая присутствующих тяжёлым, страшным взглядом.

Король-отец выронил скипетр и широко раскрыл рот, как рыба, вытащенная из воды. Хельга обомлела и начала извиваться, как змея, — лезла наружу её истинная личина ведьмы, вспугнутая истинным волшебством. Чёрные рыцари не шелохнулись.

— Как смели вы, жалкие людишки, — раскатился в воздухе громогласный глас Дракона, — посягнуть на мою собственность? Я пришёл забрать то, что мне принадлежит.

— Стреляйте в него! — взвизгнула из-за трона принцесса.

Вилгаст опомнился, ударил в пол посохом. Рыцари шевельнулись, натянули луки и выпустили стрелы в сторону Дракона. Чернокнижник махнул вдогонку посохом, стрелы объяло чёрное пламя. Эмбервинг дохнул огнём, стрелы посыпались вниз угольками, не достигнув цели. Но одна всё-таки долетела и вонзилась Дракону в правое плечо. Чёрное пламя тут же въелось в янтарное сияние, расплескалось уродливой кляксой по золотой чешуе и поползло змеей вверх, по шее и боковой стороне морды Дракона, подбираясь к глазам. Правый глаз Дракона стал чёрным и мёртвым.

— Ага! — ликовал чернокнижник, приплясывая и то и дело оглядываясь на хозяйку. — Как тебе чёрная магия?

Эмбервинг развоплотился, шагнул на каменную площадку уже в человеческом обличье. Вытаскивать стрелу у него не было времени, он просто махнул ладонью, обломив её.

— Использовать против меня магию, смертный? — с усмешкой спросил он, хватая Вилгаста за горло и приподнимая его в воздух. — Я и есть магия.

Он чуть напряг волю, чернота с его лица пропала, скатываясь обратно к обломку стрелы, зато драконьи черты проступили отчётливее. Чернокнижник хрипел, дрыгал ногами, но Эмбер не отпускал. Пальцы его сжались сильнее, шея Вилгаста хрустнула и сломалась. Дракон отшвырнул бездыханное тело, обвёл взглядом площадку, размышляя, не дохнуть ли огнём и сжечь всех присутствующих. А в первую очередь, принцессу: от неё смердело чёрным колдовством, которое Дракону было противно. Короля, может, тоже стоило убить: как хороша его корона, ей самое место в драконьей сокровищнице. Рыцари… в них он не чувствовал жизни, скорее всего, марионетки. Выжечь всё это осиное гнездо разом! Он уже приоткрыл рот, но тут опомнился: Голденхарт! На какой-то момент он забыл, зачем сюда явился, настолько сильна была сейчас драконья жажда разрушения. «Что это я?» — тут же рассердился на себя Эмбервинг.

Он отшвырнул ногой мешавший пройти труп, отыскал взглядом дверной проём и пошёл в замок, не обращая более внимания ни на хрипящего в ужасе короля, ни на скорчившуюся за троном принцессу-ведьмачку. Чутьё снова обострилось, и он безошибочно знал, куда ему идти, чтобы отыскать похищенное сокровище.

Нужную лестницу Эмбервинг нашёл сразу. Он быстро сбежал по ней в подземелье, разметав по дороге встретившихся ему стражников, завертел головой, принюхиваясь.

— Эмбер! — радостно воскликнул Голденхарт.

Дракон быстро подошёл к решётке, взялся за неё и одним махом выдернул. Раздался гул, по стенам пошли трещины. Он швырнул решётку в сторону, протянул руки юноше, и тот оказался в его объятьях. Эльфийский камень успокоился, наполнил всё его существо умиротворением. Драконий зуд тоже пропал.

— Ты пришёл за мной, — едва сдерживая слёзы, пробормотал менестрель.

Дракон только хмыкнул и, примерившись, подхватил Голденхарта на руки, чтобы вынести его из подземелья, которое уже начало рушиться. Юноша заметил обломок стрелы, охнул:

— Ты ранен?!

— Пустяки, — поморщился Дракон. Для него это было всё равно что занозу в палец загнать.

Он вынес менестреля из замка, приостановился на площадке, одарив короля-отца и принцессу прежним страшным взглядом, и сказал, чётко разделяя слова:

— Слушайте же, смертные! Если кто-нибудь хоть когда-нибудь снова посмеет хотя бы даже взглянуть на Голденхарта, я вернусь. Прилечу и сожгу этот замок дотла, разрушу до основания, пожру всех его обитателей. Если его отстроят, то я прилечу снова. И так будет продолжаться, пока из человеческой памяти не сотрётся даже мимолётное упоминание о том, что было некогда Тридевятое королевство. Запомните это, смертные: никому не дозволено шутить с драконом, тем паче его обворовывать.

Сказав это, Эмбервинг шагнул с края площадки вниз, тут же взмыл уже драконом и улетел, унося Голденхарта.

Король-отец ещё нескоро опомнился, у него едва не отнялся язык. Хельга кое-как поднялась, злобно посмотрела улетающему Дракону вслед, но возразить даже мысленно не осмелилась: древнее волшебство было в тысячу раз сильнее. Принцесса посмотрела на полумёртвого от страха старика и хмыкнула. Трон Тридевятого королевства можно было получить и без наследного принца.

Эмбервинг отлетел не так уж и далеко. Едкая боль в раненом плече мешала махать крыльями как следует, он летел зигзагами, то и дело заваливаясь набок.

— Голденхарт, — мысленно сказал Дракон менестрелю, — держись.

Он упал вниз, в лес, на полпути к земле превращаясь в человека и поворачиваясь так, чтобы упасть спиной и тем самым оградить юношу от последствий удара. Еловые лапы смягчили падение. Дракон грохнулся навзничь на мох, крепко прижимая к себе Голденхарта.

— Эмбер? — разволновался тот.

Эмбервинг поморщился, разжал руки, позволяя юноше слезть с него, и ухватился за раненое плечо. По нему опять начала расползаться чернота и добралась уже почти до самого лица.

— А, скверная же штука — чёрная магия, — сквозь зубы ругнулся Дракон.

Чтобы избавиться от чужих чар, нужно было прежде выдернуть стрелу. Он поковырял рану пальцами, но самому выдернуть не получилось. Тогда он обратился за помощью к Голденхарту. Тот испуганно воскликнул:

— Тебе будет больно!

— Выдерни стрелу, — повторил Дракон, — иначе я не смогу залечить рану.

Менестрель шмыгнул носом, собрался с духом и попытки с третьей выдернул стрелу из плеча Дракона. Тот не издал ни звука, но заметно побледнел. Из раны хлынула чёрная кровь. Голденхарт попытался было зажать рану, но Эмбер отвёл его руки и позволил крови течь. Нужно было дождаться, когда кровь очистится от скверны, потом уже накладывать чары. Вскоре кровь просветлела, тогда Дракон прижал ненадолго к ране ладонь, а когда отвёл — остался лишь беловатый шрам, рана исчезла. Сил у него это отняло порядком, так что он рассудил:

— Отдохнём немного, а уж после в путь отправимся.

Только сейчас Дракон осознал, как измотан: ведь он пролетел полсвета всего за несколько часов, подгоняемый яростью! В другой раз добирался бы неделю. Да и обратный путь, видимо, будет неблизкий, с прежней скоростью не получится лететь, да и нельзя: менестрель не выдержит.

Обратный путь занял у них три недели.

По возвращении Дракону ещё несколько месяцев недужилось. В драконьем обличье он зарылся в золото сокровищницы и отсыпался, восстанавливая силы после изнурительного полёта и после ранения. Но потом драконья натура взяла своё, силы вернулись, и Эмбервинг выздоровел.

Жизнь в башне потекла своим чередом, и никто более не осмеливался оспорить у Дракона его сокровище.

Что же до короля Айрена, то, вернувшись домой, он узнал, что у него родилась шестая дочка! Король сокрушённо покачал головой и решил: в следующий раз будет просить, чтобы Флёргана родила ему ещё одну дочь, и уж тогда вздорная королева — ему наперекор! — непременно родит наследника.

Беглый принц Тридевятого королевства

Кудреватый юноша весело прыгал через ступеньки дворцовой лестницы, иронично кланялся встреченным придворным и крутил головой, заглядывая пытливым взором в потаённые уголки коридоров, известные только ему самому и тому, кого он искал. Паж Рэдвальд искал «потерявшегося» принца Голденхарта.

— Немедленно его отыщи! — приказал пажу король-отец, обнаруживший, что младший сын манкировал высочайшее повеление и на обед в королевскую трапезную не явился. — Мы желаем сообщить ему важную новость.

Паж поклонился, обронив, впрочем, что поиски могут занять пропасть времени, поскольку он даже не представляет, где принц может быть. Кронпринц Айрен при этих словах фыркнул себе под нос. Ну конечно, не имеет не малейшего представления! Младший брат и этот паж были, невзирая на придворный этикет, закадычными друзьями с самого детства, ещё с тех времён, когда Рэдвальд был мальчиком для битья, и весьма сомнительно, чтобы один не знал, где другой.

— А не следует ли поискать принца в королевском саду? — предложил кронпринц пажу напоследок и улыбнулся со значением.

Паж ничуть не смутился, раскланялся вторично, как паяц на ниточках, — ни капельки уважения в этом поклоне не было! Разумеется, Рэдвальд знал, что ни в каком королевском саду принца Голденхарта нет и быть не может: сад кишел расфуфыренными придворными, а любивший уединение принц вряд ли избрал бы убежищем место прогулок столь кичливой компании.

— Мой сын — сплошная головная боль! — пожаловался сам себе король-отец, когда паж отправился восвояси.

Голденхарт не проявлял никакого интереса к делам королевства, ссылаясь на то, что он всего лишь младший принц (наследником был Айрен, старший сын короля), и прилюдно объявил, что хочет стать менестрелем. Он всюду таскал с собой золотую лютню, которую отыскал в сокровищнице, пытался сочинять баллады и петь их. Бесспорно, талант у него был, но не пристало королевскому сыну балаганить! Король-отец категорически запретил сыну даже думать о подобном, но Голденхарт его наказам не внял. Тогда король-отец распорядился отнять у сына лютню, но тот — не без помощи верного Рэдвальда — так её запрятал, что замок перевернули вверх дном на три раза, а лютню так и не нашли. Король-отец пробовал и запирать сына в королевской опочивальне под присмотром строгих наставников, которые должны были вдалбливать в голову принца королевские уставы и эдикты, предварительно отобрав у юноши перья и пергамент, чтобы он не измарал их стишками, но кто мог запретить Голденхарту сочинять баллады мысленно?

При каждой встрече отец с сыном ссорились. Однажды, когда принц Голденхарт в очередной раз парировал умозаключения отца, что Талиесин, известный менестрель, стал королём и был в чести даже у эльфов, но это не мешало ему оставаться менестрелем, король-отец вспылил:

— Вот когда у тебя будет лютня этого твоего Талиесина, тогда и будешь волен делать что хочешь, а пока изволь слушаться!

Красивое лицо принца залила краска.

— А я возьму и разыщу лютню Талиесина, — объявил он отцу.

Король-отец хмыкнул и ехидно пообещал, что тогда отпустит принца на все четыре стороны, хоть с бродячими артистами. Талиесина считали всего лишь всего лишь выдумкой бардов, а стало быть, и лютни такой не существовало. К тому же Голденхарту было запрещено покидать замок, так что на поиски он никак не мог отправиться.

Плохо же король-отец знал своего сына!

Как раз тогда, когда его ожидали в королевской трапезной, принц Голденхарт, забравшись на чердак отдалённой башни, планировал побег. Он уже припас сухарей на дорогу, стащил из сокровищницы кошель с золотыми монетами, раздобыл походное платье и теперь выжидал удобного момента, чтобы покинуть королевство навсегда.

Стояла ранняя осень, и принц полагал, что побег устроит во время Праздника урожая. В этот день в замке всегда было людно: приезжали и торговцы, и челобитчики, и дальние родственники, о существовании которых до того момента вообще никто не знал, — в общем, самый подходящий момент, чтобы затеряться в толпе и беспрепятственно покинуть замок. Оставалось подождать всего три дня.

— Голденхарт? Так и знал, друг мой, что ты тут! — обрадовался паж, заглянув на чердак.

Бесцеремонный оклик вырвал принца из размышлений, юноша вздрогнул слегка, повёл сапфировыми глазами по сторонам и проронил:

— А, это ты, Рэдвальд…

— Отец тебя зовёт, — корча рожицы, доложил паж, — говорит, что должен сообщить тебе что-то важное.

Голденхарт состроил страдальческое лицо, запихнул мешок обратно под лавку и поднялся:

— Важное, ну конечно. Отчитает за что-нибудь — как всегда.

— А есть за что? — с интересом спросил паж.

Голденхарт задумался. В последнее время он избегал попадаться отцу на глаза, а время проводил на кухне, где появились не так давно две хорошенькие кухарочки, которые совсем были не прочь угодить красавчику-принцу по первому его требованию. Разве только отец прознал об этих похождениях, обычно заканчивающихся в стоге сена на королевской конюшне, а больше вроде бы и не за что… Принц ухмыльнулся и пожал плечами:

— Да пустяки сплошные, не стоящие даже упоминания.

Он спустился с чердака и неохотно отправился в королевскую трапезную. Обедать Голденхарт предпочитал в одиночестве где-нибудь в саду: прилечь на мягкую травку под яблоневое дерево и нюхать кусок свежего, ещё тёплого хлеба, украденного на кухне у делающего вид, что этого не замечает, главного повара, а потом полить его мёдом или вареньем, которое стащил из кладовки, и с удовольствием есть, пачкая пальцы и украдкой слизывая с них сладкие капли… а не сидеть за длинным столом в трапезной и скучать, выполняя чопорные обеденные ритуалы, начиная с подвязывания салфетки и погружения рук в полоскательницу и заканчивая непременной отрыжкой в конце обеда — как знак уважения к мастерству повара. И после всего этого они говорят, что облизывать пальцы — неприлично!

На этот раз ему повезло: трапеза уже закончилась. Король-отец сидел не за столом, а в кресле у окна, и придворный цирюльник вычесывал у него из бороды застрявшие крошки. Голденхарт поморщился: бород он терпеть не мог, — и решил для себя, что ни усов, ни бороды ни за что отращивать не станет!

— А, явился наконец, — сказал король-отец миролюбиво.

Голденхарт насторожился. Обычно, если отец заговаривал с ним подобным тоном, ни к чему хорошему это не приводило. В прошлый раз, к примеру, после подобного послеобеденного разговора он запер Голденхарта в комнате и заставил вызубрить наизусть генеалогическое древо семьи. Стало быть, королю-отцу опять что-то нужно было от сына.

Кронпринц Айрен стоял возле отца, и по физиономии брата Голденхарт понял, что его ждёт что-то чрезвычайное, доселе неслыханное и, должно быть, препротивное.

С братом они не то чтобы не ладили, но и близки не были: у них были разные матери, Айрен был рождён от королевы, а Голденхарт — от её фрейлины. В те времена женщины родами умирали часто, едва ли не каждая первая, но мать Айрена продержалась как раз до того момента, когда пришло время родиться Голденхарту. Поговаривали, что её хватил удар от ревности. Мать Голденхарта умерла уже родами, и его сразу отдали кормилице. Верно, именно её и следовало благодарить за то, что голова принца была забита всякой ерундой: кормилица знала немало сказок, могла складывать баллады и, поговаривали, вообще была немножко колдуньей и умела заговаривать недуги, потому-то принц Голденхарт в детстве и не болел ни разу. Сплетни, конечно.

Голденхарт изобразил сыновний поклон и хмуро ждал, когда король-отец скажет, зачем позвал его.

Король-отец начал издалека. Он помянул добрым словом короля-предка, день памятования которого приходился как раз на Праздник урожая и в честь которого назвали собственно Голденхарта, пересказал всем известное и давно набившее оскомину предание о его доблестном походе в Восточное королевство, откуда он привёз в Тридевятое королеву-прародительницу Эленгарден. Он также помянул, правда, уже недобрым словом короля-прадеда Айрена Третьего, в честь которого был назван кронпринц и который был сумасброден настолько, чтобы посадить на трон вместо старшего сына младшую дочь, Эленгарден, названную в честь, соответственно, королевы-прародительницы…

Голденхарт перестал слушать. Это была довольно занудная история, навевавшая дремоту, и он слышал её уже раз триста за всю свою недолгую жизнь. Он зевнул и уставился в окно сквозным взглядом. Там ещё держалась на ветках листва, стремительно меняющая цвет с зелёного на жёлтую или красную в зависимости от сорта деревьев, ещё чирикали какие-то птички… Король-отец громко кашлянул. Принц неохотно перевёл на него взгляд и попытался вслушаться.

— Голова в облаках, — строго сказал король-отец, — пора тебе уже повзрослеть, Голденхарт. И мы решили принять меры.

— Какие ещё меры? — с подозрением спросил принц. Нет, ничего хорошего этот разговор не предвещал, он не ошибся!

— Пора тебе жениться, вот какие, — ответил король-отец. — Твоя свадьба через три дня. Невеста вот-вот приедет в замок.

Голденхарт вытаращил на отца глаза:

— Что-о? Какая свадьба? Я впервые в жизни слышу, что у меня есть невеста.

— Я давным-давно пообещал моему другу, королю Варгоду, что женю моего сына на его дочери.

— Почему бы тогда кронпринца не женить? — нервно предложил Голденхарт.

Айрен расцвёл и пояснил:

— Потому что я отправляюсь в крестовый поход.

Жениться кронпринцу, разумеется, не хотелось, так что он использовал поход как оправдание.

— К тому же, — продолжал король-отец, — кронпринц должен наследовать мой трон, а Варгод хочет, чтобы супруг его дочери наследовал трон Южного королевства. Так что после свадьбы вы отправитесь…

— Я не собираюсь жениться на какой-то там принцессе, которую и в глаза не видел, — отрезал принц.

— Женишься, ещё как женишься, — возразил король-отец с угрозой в голосе. — Довольно с меня твоего сумасбродства! Позор королевского рода, а не принц. Когда женишься, забудешь о глупостях. Уж я отпишу Варгоду, чтобы он тебя в ежовых рукавицах держал!

Голденхарт сузил глаза, но на этот раз ничего не ответил. Король-отец махнул рукой — аудиенция, мол, окончена — и повернулся к Айрену, чтобы обсудить с ним детали будущего крестового похода.

Принц покинул трапезную, клокоча от гнева. Последняя капля переполнила чашу, и он твёрдо решил, что сбежит сегодня же, не дожидаясь Праздника урожая: король-отец может приказать стражам запереть сына в опочивальне или в темнице, а может и устроить свадьбу сразу по приезде невесты, не дожидаясь праздника. Нет, бежать нужно немедленно!

Верный Рэдвальд дожидался принца за дверями трапезной и, думается, подслушивал, поскольку лишних вопросов другу задавать не стал, спросил только:

— И что будешь делать?

— Хм, — тряхнул золотыми кудрями Голденхарт, — если ему надо, пусть сам женится. Ты подумай, а? Да он просто мечтает сплавить меня этому Варгоду, вот и выдумал какое-то мхом покрытое обещание поженить детей, когда придёт срок.

— А может, она хорошенькая? — мечтательно предположил паж. — Принцессы ведь бывают хорошенькими.

— А бывают и нет, — мрачно возразил Голденхарт. — В любом случае сдалась мне эта невеста! Сегодня же сбегу из замка. Торговцы уже начинают прибывать, в такой толпе стражники меня не заметят.

— И куда пойдёшь? — с тревогой спросил Рэдвальд. За друга он переживал больше, чем за себя. Ему хотелось, чтобы Голденхарт наконец-то обрёл свободу, о которой мечтал, но паж боялся, что принц не выдюжит испытаний, которые непременно подстерегут его в пути. Ведь Голденхарт не знал другой жизни, кроме как за высокими стенами замка.

— Куда-нибудь, — пространно ответил принц.

Отчасти он не был уверен, отчасти не хотел рассказывать Рэдвальду, но собирался он идти в восточные королевства, о которых ему в детстве пела кормилица: там были зачарованные страны, там жили сказочные существа, драконы и эльфы, там пели красивые песни. Голденхарт понимал, конечно, что львиная доля сказок врёт, особенно что касается эльфов и драконов: первых вообще не существует, все это знали, а о вторых уже тысячу с лишним лет никто не слышал, — но хотелось хотя бы увидеть те далёкие края, о которых так тепло, едва ли не со слезами вспоминала кормилица. Да и вообще увидеть хоть что-нибудь, кроме крепостной стены, окружающей замок. Кронпринцу Айрену везло: он хотя бы иногда выезжал в крестовые походы, — а младший принц безвылазно торчал в четырёх стенах и чах со скуки.

— Если меня выдашь, голову тебе оторву, — пообещал принц на полном серьёзе пажу.

Рэдвальд подцепил передний зуб пальцем:

— Я могила, зуб даю. Когда уйдёшь, я запрусь в твоей спальне и потяну время, чтобы никто не догадался, что тебя нет в замке. Я ведь хорошо умею твоему голосу подражать, помнишь?

— Повесят, — предупредил принц.

Паж только ухмыльнулся, уверенный, что сумеет выкрутиться. А на случай можно и в окошко сигануть.

Голденхарт действовал осторожно. Весь день он шатался по замку, то и дело попадаясь придворным на глаза, к вечеру изобразил мигрень и добился разрешения от придворного лекаря провести все праздники в опочивальне. Король-отец даже обрадовался и приказал приставить к дверям спальни принца стражу, чтобы те отконвоировали его венчаться, когда приедет принцесса-невеста. Но пока распоряжение короля-отца выполнялось, принц Голденхарт уже успел поменяться с пажом местами и сбежал на чердак, чтобы переодеться в дорожное платье. В плаще с надвинутым на глаза капюшоном он стал совершенно неузнаваем и свободно выбрался из замка, затесавшись в толпу.

Когда принц пробирался через сновавших туда-сюда торговцев по мосту, мимо проехала карета, запряжённая четвёркой вороных лошадей. Краем глаза он заметил в окошечке лицо девушки. Это приехала принцесса-невеста. Она показалась принцу надменной, больше он ничего не успел заметить, да его это и не интересовало. Свободен!

Принцесса-невеста въехала в замок, её встретили пышно и торжественно, но, к удивлению придворных, сопровождение было весьма странное: с нею приехала толстая уродливая старуха-фрейлина, лошадьми правил подозрительного вида чародей в мешковатой хламиде. Король Варгод не приехал, как выяснилось: его свалил приступ подагры.

Король-отец встретил будущую невестку ласково. Девушка была красивая, даже очень. «Грех Голденхарту жаловаться, — подумал он. — Увидит её и забудет свои глупости!»

— Принцесса Хельга, — представилась принцесса-невеста.

Король-отец несколько озадачился: разве дочку Варгода звали Хельгой? Кажется, Варгод называл какое-то другое имя, или он просто запамятовал?

— А где же мой жених? — спросила принцесса, поводя плечиками и оглядывая капризным взглядом толпу разряженных придворных. — О нём по всем королевствам идёт слава, как о самом прекрасном принце на свете. Так ли он хорош собой, как о нём говорят? Будто бы и солнце способен затмить красотой?

— У него мигрень, — ответил король-отец, — так что его приведут прямо на свадьбу. Не волнуйся, он хорош собой. А это кронпринц Айрен, твой будущий деверь.

Принцесса Хельга присела в книксене. Айрен сухо приветствовал будущую родственницу. Она ему не понравилась отчего-то, и он подумал: «Голденхарт её ни за что не полюбит». Сложно сказать, отчего кронпринц так решил. Он и проницательным-то не был, и в людях не слишком разбирался, всё больше в доспехах и в лошадях. Да и принцесса была прехорошенькая: у неё была ослепительно белая кожа, так что в её благородном происхождении сомневаться не приходилось, и странные тягучие глаза, которые то были тёмными, то вспыхивали малахитовыми искрами. От этого взгляда так и хотелось поскорее отделаться.

Голденхарту доложили, что приехала принцесса-невеста, и паж из-за двери ответил голосом принца, что он передаёт ей всяческие добрые пожелания, но не может её приветствовать лично, потому что мигрень разыгралась так сильно, что он едва может поднять голову от кровати, не то что уж идти в тронный зал, но к свадьбе ему непременно полегчает. И ему «полегчало» настолько, что паж за пару часов до венчания разодрал простыню, связал верёвку и выбрался из спальни через окошко, а там по крыше перебрался на чердак, откуда благополучно спустился в людскую и завёл тары-бары с кухарочками, зарабатывая себе алиби на всякий случай. Кухарочки были расстроены предстоящей свадьбой, так что ухаживания пажа принимали весьма благосклонно.

Наступил торжественный момент — венчание… и тут-то обнаружилось, что принца Голденхарта и след простыл! Вместо жениха в часовню принесли связанную пажом верёвку из простыней. Король-отец страшно разгневался, принцесса-невеста начала рыдать, придворные засуетились, забегали по замку, пытаясь разыскать беглого принца, но, разумеется, не нашли.

Рэдвальд, когда на него насели, только руками развёл: он весь день обхаживал девиц в кухне и никакого принца не видел. Кухарочки подтвердили, и плут вышел сухим из воды.

Пока замок гудел как пчелиный улей, принц Голденхарт уже успел выбраться из столицы, навязавшись в попутчики к одному из торгашей, и узнал много полезного насчёт будущего путешествия. Торговец рассказывал о торговых трактах, о логовах разбойников, поджидавших заблудших путников в лесу, о тавернах и их хозяевах, о пошлинах и об ярлыках на въезд в большие города, — в общем, обо всём, что полагается знать начинающему торговцу (или путешественнику). В восточных королевствах торговец не бывал, но знал понаслышке, что места там благодатные: климат мягкий, зим почти не бывает, солнце круглый год светит, — а ещё слышал в тавернах песни, привезённые странниками из тех земель. Он перечислил несколько, сердце юноши забилось: те самые, что пела кормилица!

И принц, ставший менестрелем, начал путешествие на восток.

Тяготы путешествия он переносил легко, потому что был окрылён грёзами юности. Перешагнув через границу Тридевятого королевства, он как будто даже вздохнул свободнее, словно с плеч свалилась непомерная ноша. По счастью, никто его не узнавал: капюшон принц надвигал глубоко на лицо, а на окраинах королевства жили люди, которые никогда не бывали в столице и о королевском семействе знали лишь понаслышке. К тому же менестрель запылился порядком, и теперь даже самый внимательный взгляд не признал бы в этом бродяге принца, «способного солнце затмить красотой»!

На второй год бродяжничества приключилось с принцем-менестрелем несчастье.

Голденхарт в тот год бродил с торговым караваном: восточные королевства были окружены пустынями, в одиночку он бы не справился, пришлось следовать за караваном окольными путями, теряя драгоценное время. Впрочем, он наслушался от кочевников немало песен. У окраин Восточного королевства они расстались: караван повернул на северо-восток, а менестрель — на юго-запад, где, согласно карте, была столица королевства, а по пути должны были встретиться два больших города. Там Голденхарт надеялся отдохнуть, отъесться и двинуться дальше, в столицу. Король, поговаривали, и сам некогда был бардом, и менестрелю очень хотелось с ним встретиться.

До города он не дошёл. Дорога проходила через непролазный лес, дремучий и страшный. Деревья тут были древнее времён, рассохшиеся стволы скрипели заунывными голосами, корни переплетались в земле, как змеи, и только на редких ветках была зелёная поросль, говорящая, что эти деревья ещё живы. Самое подходящее место для избушки ведьмы! Но, увы, лес был не обиталищем ведьмы, а местом, где устроили логово разбойники. Они поймали юношу на самом выходе из леса и ограбили, предварительно прибив, чтобы не смог позвать на помощь.

Когда Голденхарт очнулся, хватаясь за пробитую голову, то он обнаружил, что лишился и мешка с едой, и кошеля с остатками золотых монет, и лютни. Лютни было особенно жалко. Только и осталось, что медальон с королевским гербом на шее. И как разбойники его не приметили?

— Что же мне теперь делать? — выговорил Голденхарт потерянно.

Без лютни — какой он менестрель? Пришлось бедствовать и какое-то время жить подаяниями, но в первом же городе, куда он добрался, бродяг не чествовали: менестреля для острастки заперли на несколько дней в городской тюрьме. Этому обстоятельству он даже порадовался: кормили в тюрьме неплохо, разбитую голову подлечили. Но через пять дней его выпустили и из города выпроводили, посоветовав взяться за ум и наняться в работники к какому-нибудь фермеру. В планы юноши это не входило. Ему первым делом нужно было раздобыть новую лютню, уж тогда-то все бы сразу поняли, что он за птица! Но даже плохонькая лютня стоила денег, а у него не осталось ни монетки.

Путь до второго города менестрель проделал в мрачном размышлении, где раздобыть денег на лютню. Он мог бы наняться к писарю, но сомневался, что его хотя бы выслушают: потрёпанное дорожное платье чинило ему препоны. Всё прочее было не по силам бывшему принцу.

На полпути к второму городу Голденхарт заметил, что в кустах невдалеке что-то поблескивает. Он воспрянул — а вдруг потерянная каким-нибудь недотёпой монетка? — и ринулся туда. Но нет, это была не монета, а ступня мертвеца в рыцарских доспехах. Труп успел истлеть до костей, доспехи были плохонькие: ржавые, залатанные, — а меч, который менестрель вытащил из ножен, оказался сломанным. Менестрель постоял над бедолагой, размышляя, не стоит ли предать кости земле, потом подумал, что эти доспехи могут ему сгодиться на что-нибудь, и в землю мертвец отправился без снаряжения.

Грабить мертвецов не решались даже разбойники, но менестрель рассудил так: доспехи — не одёжа, так что покойник будет не в обиде. Он завернул железки в плащ, связал узлом и потащил добычу к реке: от доспехов смердело, и Голденхарт не решился надеть их сразу. У реки менестрель почистил доспехи песочком, отмыл в воде — они и без того ржавые, хуже точно не будет, — и разложил на берегу сушиться. Сам развёл костерок, но спать не ложился — выжидал, не явится ли к нему покойник, чтобы потребовать обратно доспехи. Предрассудки у людей были сильны, и даже принцы не исключение. Но ночь прошла тихо, мертвецы менестрелю не являлись, и он успокоился: значит, тот рыцарь не возражает, чтобы его доспехами кто-то воспользовался.

Как надеваются доспехи, Голденхарт, разумеется, знал и мечом тоже пользоваться умел, но очень надеялся, что не придётся: сломанным мечом не повоюешь! Доспехи оказались ему велики и хлябали, но он приладил их кое-как и накинул сверху плащ, чтобы ржавчина и заплатки были не так заметны. Теперь он выглядел заправским рыцарем. Плохоньким, но всё же рыцарем.

Менестрель пожевал найденный возле реки щавель, потёр живот: есть хотелось смертельно! — и потащился во второй город, то и дело поддёргивая сползающие доспехи. Они клацали, лязгали, скрипели и бесконечно раздражали юношу, но приходилось терпеть.

Не доходя до города, он наткнулся на цыганский табор. С цыганами ему уже доводилось иметь дело: нужно ухо держать востро, иначе обчистят! Но брать у менестреля было нечего, а на ржавые доспехи не позарился бы даже самый захудалый вор.

Цыганский барон встретил путника приветливо, предложил посидеть у костра и побалакать. Верно, они приняли юношу за странствующего рыцаря. Голденхарт не стал их разубеждать и выдумал, что его ограбили разбойники: отобрали коня и пожитки, — так что он идёт в город на заработки. Цыгане сочувственно качали головами — коня жалко! Менестрель было собрался в путь, но цыгане так просто его не отпустили: прежде накормили до отвала, а одна из цыганок зашила ему прореху на плаще. Они были щедры к собратьям по дороге.

К следующему полудню менестрель дошёл до второго города, оказавшегося не городом, а городишком, грязным и трущобным. Богатых улиц тут можно было счесть по пальцам, но юноша туда и не совался: там бродили стражники, а снова попадать в тюрьму ему не хотелось. Он пошёл бродить по городу, разглядывая вывески под аккомпанемент пустого живота. Вряд ли кто-нибудь сжалился бы над ним, если бы он вздумал попросить подаяние или кусок хлеба. Люди в городишке были хмурые, настороженные и незнакомцев провожали долгими, не всегда приязненными взглядами. Рыцарь или не рыцарь — их нисколько не волновало, у них и без него хватало забот.

Менестрель совсем уж отчаялся, но тут где-то поблизости так страшно грохнула входная дверь, что он едва не подскочил на месте от неожиданности! Он завертел головой и замер: взгляд поймал какое-то потрясающее янтарное сияние, которое было совершенно точно не к месту в этом захолустье.

Высокий статный мужчина в дорогой одежде, что так бесцеремонно грохнул дверью, быстрым шагом пошёл по улице, что-то бормоча себе под нос. Янтарное сияние волос струилось за спиной. Голденхарт, как зачарованный, шагнул следом.

Мужчина приостановился и зашвырнул что-то в канаву, а потом быстро зашагал дальше. Менестрель опомнился, тут же полез подбирать выброшенное незнакомцем, надеясь, что это окажется что-нибудь полезное. Какой-нибудь сухарь, к примеру. Но это оказалась смятая бумажка. Голденхарт развернул её, брови его удивлённо полезли вверх, и он посмотрел вслед уходящему мужчине.

Это был текст объявления или двух объявлений. «Отдам принцессу в хорошие руки, — каллиграфическим почерком было написано на бумажке, а чуть пониже: — Срочно требуется рыцарь».

До встречи, изменившей жизнь обоих, оставалось меньше минуты.

Подменная принцесса. Свадебный кортеж и лесная «фея»

— Ой-ой-ой! — завопил грузный мужчина в королевской мантии, заваливаясь набок и дрыгая ногами, как перевёрнутый жук. Золотая зубчатая корона покатилась по полу и укатилась за трон.

Через тронный зал, подскакивая и поддерживая толстый, как пивная бочка, живот, мчался придворный лекарь. Жалобно звякали склянки в лекарском саквояже. Следом неслись четыре лакея с носилками.

— Проклятие! — прорычал король, когда лакеи укладывали его на носилки, чтобы отнести в королевскую опочивальню и предоставить заботам лекаря. — Будь проклята эта проклятущая болезнь!

Когда король Варгод был не в духе, он не стеснялся в выражениях. Скрутило короля в самый неподходящий момент: он как раз отдавал распоряжения насчёт предстоящей свадьбы его младшей дочери Юрмы, которая должна была состояться в Тридевятом королевстве.

Свадьбы этой ждали все. Откровенно говоря, принцесса уродилась страшненькой: у неё был птичий нос, веснушки по всему лицу, да к тому же рыжие волосы — ни дать ни взять ведьма!

И в кого она только уродилась? Король Варгод некогда был статен и даже красив. Принцессы выстраивались в очередь в ожидании предложения руки и сердца! Он никого из них не выбрал. Королевой стала девушка из его собственного королевства, дочь садовника. Она была прекрасна, как орхидея, и даже королевские министры были настолько очарованы, что не возражали против столь неравного брака.

Увы, наследника трона королева родить не сумела, но наградила супруга тремя дочками и вскоре умерла. Король Варгод очень по ней тосковал и больше никогда не женился, так что министры посоветовали сделать наследником трона супруга одной из дочерей. Но супруг старшей дочери был всего лишь рыцарем и не горел желанием сидеть на троне: он не вылезал из крестовых походов и ристалищ, — а супруг средней, хоть и королевского происхождения, не годился на эту роль, поскольку оказался настоящим мямлей и чуть что прятался за спину жены. Куда такого на трон! Оставалось надеяться, что у дочерей родятся сыновья и один из них окажется подходящим кандидатом.

К третьей дочери никто не сватался. За принцессой хоть и давалось целое королевство, но оно было такое маленькое, что соискатели понимали: игра не стоит свеч, — и обходили Южное королевство стороной. Кому хотелось застрять в захолустье да ещё с такой женой? Варгод их даже понимал: Юрма была девушка кроткая, но чтобы прожить бок о бок всю жизнь, причём прожить не абы как, а счастливо, одной кротости мало.

Варгод долго ломал голову, пока не вспомнил о короле Тридевятого королевства. Они когда-то то ли в шутку, то ли вправду пообещали друг другу поженить будущих детей, если только они родятся разного пола. С тех пор прошло почти полжизни, Варгод уже и забыл о том обещании. А вот теперь вспомнил и подумал, что это хороший шанс: обещание — штука серьёзная. Даже если король Тридевятого королевства и наслышан, что младшая принцесса обречена сидеть в девках, то всё равно должен согласиться на брак. У короля Тридевятого королевства, Варгод слышал, было два холостых сына. Одним-то уж он непременно может пожертвовать!

Король Варгод приободрился и послал в Тридевятое королевство гонца с письмом, в котором напомнил другу о давнем обещании. По правде говоря, он не особенно-то надеялся на благополучный исход дела, но, к его удивлению, корольТридевятого королевства согласился и даже прислал портрет младшего сына, которого прямо-таки жаждал женить на дочери Варгода. Король Южного королевства глазам не верил: о принце Голденхарте на десять королевств вокруг шла слава как о самом красивом принце на свете, принцессы падали в обморок при одном упоминании его имени. Правда, поговаривали, что принц эксцентричен и балуется балладами, вместо того чтобы зубрить королевские эдикты. Ну, это уж вовсе пустяк! В следующем письме договорились о свадьбе, и только тогда король Варгод, жалевший дочь и не желающий тешить её пустыми надеждами, сообщил Юрме, что осенью она выходит замуж за принца Тридевятого королевства, и отдал ей присланный будущим свёкром портрет.

— За него? — со страхом воскликнула принцесса, глядя на портрет.

Портрет, конечно, и десятой доли красоты жениха не передавал. Он даже скверненько был выполнен, на скорую руку и не слишком искусным художником, но такие портреты давно разошлись по всем королевствам, и принцессы вздыхали, глядя на них и по уши влюбляясь в принца. Выйти замуж за Голденхарта мечтала каждая вторая (мечтала бы и каждая первая, но каждая первая уже была замужем за кем-то ещё). И вот этот сказочно красивый принц должен стать её супругом? Неудивительно, что Юрма испугалась.

Варгод ласково похлопал дочь по плечу:

— Не бойся. После свадьбы вернётесь в наш замок, а уж я прослежу, чтобы он тебя не обижал. Ты, главное, наследника роди, а уж там, если не захочет с тобой жить, так и пусть идёт на все четыре стороны. Но я думаю, что он тебя полюбит.

— За что ему меня любить? — горько воскликнула Юрма, прижимая портрет к груди.

Принцесса была неглупа и понимала, что это мезальянс, о котором на века вперёд будут слагать легенды. Но как же прекрасен был этот принц с портрета! Щёки девушки разгорелись, и она потупилась.

И вот в тот самый день, когда нужно было отправляться в Тридевятое королевство на свадьбу, короля Варгода свалил приступ подагры. Лекарь мог только немного облегчить его страдания, лекарство от подагры ещё не изобрели. Но и без того стало ясно: король Варгод на свадьбу поехать не сможет. Министры, посоветовавшись, решили отправить принцессу одну — в сопровождении лакеев, фрейлин и кормилицы. Свадьба должна состояться, несмотря ни на что!

Юрма плакала, не хотела ехать без отца. Варгод ласково уговаривал её не упрямиться и уговорил. С принцессой отрядили шесть стражников, двух лакеев, четыре фрейлины и одну кормилицу — достаточное сопровождение, чтобы не заскучать в пути и не бояться каких-либо происшествий. Вся эта пёстрая компания погрузилась в четыре кареты. Варгод на прощание дал принцессе письмо к королю Тридевятого королевства, в котором объяснял, отчего не смог приехать на свадьбу.

Кормилица ехала в одной карете с принцессой и развлекала её сказками и песенками. Юрма не смеялась, глаза её были красны от слёз, но портрет жениха она из рук не выпускала.

— Ну что ты, деточка? — жалостливо спросила кормилица, гладя принцессу по руке.

— Он меня ни за что не полюбит, — уверенно сказала Юрма, показывая кормилице портрет Голденхарта. — Такой красивый юноша!

— С лица воды не пить, — возразила кормилица, глядя на портрет и качая головой. — Когда он узнает тебя получше, то непременно полюбит. Кто бы ни полюбил такую кроткую девушку!

Принцесса только ещё больше расстроилась, услышав это.

Между тем они уже покинули Южное королевство, которое было столь мало, что всадник мог бы доехать от одного его края до другого за неполный день. Дорога сначала пролегала через поля, потом через горы, и вот наконец королевский кортеж выехал к лесу. Здесь была развилка, обе дороги шли в одном направлении, но одна огибала лес, а другая продиралась через него, причём лесная дорога выглядела гораздо надёжнее окружной. Кормилица велела стражникам разделиться и пробежаться по обеим дорогам, чтобы решить, какой ехать. Первыми вернулись те, что исследовали лес. Они сказали, что дорога широкая и тянется ровно, проехать по ней не составит труда, даже если две кареты пойдут в ряд. Вернувшиеся с окружной сообщили, что дорога размыта дождями и разбита, а глубокие ямы не позволят каретам проехать дальше, чем на милю.

— Как ни погляди, а придётся ехать через лес, — недовольно сказала кормилица. Лесные дороги, она знала, были опасны. На них могли встретиться разбойники или дикие звери. Поразмыслив, она отправила стражников вперёд: пусть идут, смотрят по сторонам и каждые несколько минут докладывают, что видели или слышали.

Как ни странно, ни разбойников, ни диких зверей стражники не увидели. Встретился им только лось, который задумчиво брёл через дорогу, волоча длинные нелепые ноги, но не обратил на них никакого внимания, да несколько весёлых белок сломя голову носились по деревьям и кидались друг в друга шишками. Стражник погрозил им кулаком, потому что случайно прилетело шишкой и ему по лбу. Белки попрятались.

Между тем смеркалось. В лесу темнело быстро, не то что на открытых пространствах. Лошади начали спотыкаться, упрямиться. Пришлось бы заночевать прямо в лесу, но тут вернулись стражники и сообщили, что впереди, буквально в ста шагах, стоит дом, в окнах которого горит свет. Должно быть, сторожка лесника или охотника: конёк дома украшен рогами благородного оленя.

— Попросимся на ночлег, — решила кормилица.

Лошадей кое-как удалось уговорить, они неохотно переступали копытами, пока кортеж не въехал во двор лесного дома.

Дом был большой, двухэтажный, в окнах горел свет, в полураскрытых ставнях трепетали белоснежные занавески, наличники окон и дверь сияли киноварью. Из печной трубы вился дымок, доносился до одури вкусный запах похлёбки.

— Прямо-таки домик лесной феи! — ахнули сентиментальные фрейлины.

Кормилица оглядела дом. Он ей ничуть не понравился: рога на коньке не вписывались во всю эту красоту, они были страшные и облезлые. Но она всё же поднялась на крыльцо и постучала в дверь. Юрма стояла позади неё, дальше — вереницей фрейлины и все остальные.

Занавески на окне дрогнули, за ними мелькнула какая-то тень, потом дверь тихонечко приоткрылась, и наружу выглянула девушка. Стражники разом охнули или ахнули, они и сами не поняли. Девушка была прехорошенькая! У неё была ослепительно белая кожа и чёрные как смоль волосы. Платье было хоть и простого фасона, но из сказочно красивого материала: оно переливалось, как перо павлина, всеми оттенками синего и зелёного.

— Фея! — хором сказали сентиментальные фрейлины.

Девушка, кажется, смутилась и спряталась за дверь.

— Что вам нужно? Кто вы такие? — испуганно спросила она, нерешительно выглядывая из-за двери.

— Не бойся, деточка, — ласково сказала кормилица. — Нас ночь застала в лесу, мы хотим напроситься к тебе ночевать. Это принцесса Юрма из Южного королевства, а это её фрейлины, а я её кормилица.

Девушка приоткрыла дверь шире, вытянула шею, чтобы разглядеть всю компанию. Принцесса невольно поёжилась: взгляд у незнакомки был цепкий, пристальный, даже колкий, что нисколько не вязалось ни с её кукольной внешностью, ни с трепещущим голоском.

— Мужчин в дом не пущу, — категорично объявила девушка.

— А они и во дворе заночуют, — строго сказала кормилица. Стражники приуныли, но спорить не посмели.

— Входите, — пригласила лесная девушка.

Внутри было уютно. На широком столе белела кружевная скатерть, в печи полыхал весёлый огонь, в большом котле булькало непередаваемо ароматное варево.

— Ты совсем одна здесь живёшь? — спросила принцесса.

— Со старенькой бабушкой, — ответила девушка, — она спит. Могу разбудить. Кроватей у нас всего две и те наверху.

— Пусть спит, — замахала руками кормилица, — незачем тревожить старого человека. Мы все и тут разместимся.

— Принцессам положено на кроватях спать, — заметила девушка, прежним цепким взглядом поглядывая на Юрму. — Мы люди простые: и так обойдёмся.

— Нет, — возразила принцесса, — мы все вместе переночуем внизу. Кормилица, принеси подушки из кареты.

Кормилица одобрительно закивала и погнала двух фрейлин нести подушки.

— Как тебя зовут, деточка? — спросила она у хозяйки.

— Хельга, — ответила девушка. — Если хотите есть, так похлёбка скоро сварится.

Лицо её смягчилось, и принцесса невольно подумала: «Какая хорошенькая!»

Хельга умудрилась угодить всем. Она разместила стражников в хлеву на душистом сене. Не забыла накормить лошадей. Дамам предложила умыться с дороги. Принцессе помогла распустить корсет. Кормилицу усадила на лавку и принесла ей скамеечку, чтобы пожилая женщина могла дать отдых усталым ногам. В общем, девушка была расторопная и услужливая.

— А что же, вы вдвоём с бабушкой живёте? — спросила кормилица. Зорким взглядом она окинула дом и увидела, что мужчина здесь определённо живёт — или бывает временами. Едва ли девушка могла наколоть такую пропасть дров.

— Отец уехал на заработки, — ответила Хельга, — к первым заморозкам обещал вернуться.

— Он у тебя охотник? — спросила кормилица.

— Охотник, — подтвердила лесная девушка и отчего-то улыбнулась.

Между тем поспела похлёбка. Хельга разлила её по деревянным чашкам и пригласила гостий к столу. Фрейлины продолжали сыпать комплиментами, девушка уже не краснела, но улыбалась в ответ. Юрме показалось, что… эти похвальбы хозяйку скорее забавляют, чем радуют.

— Как же вы оказались ночью в лесу? — спросила Хельга, с общего разрешения тоже садясь за стол.

Фрейлины тут же стали наперебой рассказывать, что везут принцессу в Тридевятое королевство к её жениху. Кормилица неодобрительно на них взглянула, но они не заметили предупредительного взгляда и продолжали болтать. «Как бы не сглазили!» — недовольно подумала кормилица.

— А какой красавчик принц! — пищали фрейлины. — А какое замечательное у него королевство!

— Королевство остаётся при кронпринце, — оборвала их кормилица строго. — Хватит болтать попусту! Тебе, верно, и слушать-то их скучно, деточка? — обратилась она к Хельге, которая казалась отстранённой и рассеянной, слушая их болтовню.

— Я о принцах мало знаю, — потупилась Хельга, — и о королевствах тоже. Я всю жизнь прожила в лесу.

— Ах! Ах! — заахали фрейлины. — Как можно! С такой красотой ты могла бы не то что придворной дамой стать, но и получить в мужья любого принца на свете! Принцесса Юрма, уговорите её поехать с нами?

— А я бы с удовольствием с ней местами поменялась и жила в лесу, — вдруг сказала Юрма и помрачнела.

Хельга засмеялась. Кормилица воззрилась на неё едва ли не свирепо, но лесная девушка воскликнула:

— Ах какие вы все славные! Я бы с удовольствием поехала вместе с вами, но не могу оставить бабушку одну в лесу. Кто о ней позаботится?

— Какая ты добрая, деточка, — оттаяла тут же кормилица. Эта девушка нравилась ей всё больше.

Фрейлины, чтобы утешить хозяйку, которая, впрочем, и не казалась слишком уж расстроенной, начали рассказывать ей и о Южном королевстве, и о Тридевятом, и о принцах, и о королях, и о балах, которые бывают в замках.

— Покажите, покажите портрет, принцесса, — насели фрейлины на Юрму. — Хельге ведь очень хочется посмотреть на вашего жениха, правда?

Хельга только улыбнулась. Ясно же было, что на портрет хотелось ещё раз взглянуть самим фрейлинам. Принцесса уступила и достала портрет Голденхарта. Фрейлины опять заохали, зарделись, одна даже почти упала в обморок. Хельга взглянула на портрет краем глаза, лицо её осталось равнодушным, но на щеках всё же вспыхнул румянец.

— Действительно, красивый, — согласилась она, глядя на Юрму, и если бы та не была так увлечена портретом, то непременно заметила бы, что взгляд лесной девушки стал холоден. — Принцессе очень повезло: любая была бы счастлива иметь такого жениха.

— Да, да, верно, верно, — начали поддакивать фрейлины, — ах, ах, ах!

Юрма зарделась и прижала портрет к груди. Хельга вдруг поднялась из-за стола:

— А теперь простите меня. Я должна отнести похлёбку бабушке. Она, верно, уже проснулась.

— Помочь тебе, деточка? — предложила кормилица. — Бабушка у тебя лежачая?

— Нет, — со странной улыбкой ответила Хельга, — не лежачая. Она спустится к вам позже. То-то она обрадуется!

— Почему обрадуется? — не поняла кормилица.

— Никогда не видела придворных особ, — пояснила лесная девушка, наливая похлёбку в чистую чашку. — Для нас, простых людей, встреча с аристократами всё равно что праздник.

И она опять улыбнулась.

— Ну, иди, иди, деточка, — закивала кормилица, — нечего заставлять старенькую бабушку ждать.

Хельга поклонилась им всем и пошла наверх.

— Что за славная девушка! — сказала кормилица.

— И такая красивая! — со вздохом добавила принцесса.

— Ах, ах, ах! — продолжали вздыхать фрейлины.

Как только Хельга вступила на лестницу, лицо её изменилось. С него сползла маска доброжелательности, губы сложились в прямую линию, от миловидности не осталось и следа. Она и теперь была красива, но это была зловещая красота, от которой перехватывало дух. Если бы те, внизу, увидели её сейчас, у них бы волосы встали дыбом.

Девушка взошла по лестнице на самый верх. В комнате, дверь которой она отворила, не было ни кроватей, ни кружевных занавесок. Это был чердак, наполненный всякой мерзостью: по углам вилась паутина, в тряпье на полу копошились крысы и ползали гады, пучки колдовских трав свисали с потолка.

Хельга швырнула чашку в стену, быстро огляделась и схватила за хвост подвернувшуюся под ноги старую облезлую крысу. Крыса сердито запищала. Девушка ухмыльнулась и швырнула крысу об пол. Раздался негромкий хлопок, и вот уже не крыса распласталась перед ней, а толстая безобразная старуха.

— Ты — моя бабушка, — скривив лицо в улыбку, объявила Хельга. — Иди вниз и восторгайся этими разряженными дурами.

Старуха пискливо захихикала и поковыляла вниз. Хельга пинком поддела с пола одну из змей:

— Ты мне тоже нужен, Вилгаст. Просыпайся!

Змея подпрыгнула от пинка и превратилась в тощего мужчину в чародейской мантии.

— Моя госпожа? — угодливо скорчился он перед ней в поклоне.

— У нас появился отличный шанс выбраться из этого захолустья, — сказала Хельга, собирая остальных змей прямо руками. Они шипели, извивались, образуя устрашающий клубок. — Вы идите в сарай, там вас ждёт угощение. Лошадей не трогать. Ну! — И она вышвырнула весь клубок в окно.

Вилгаст порылся в тряпье и извлёк колдовской посох:

— Что прикажете мне, моя госпожа?

Хельга прошлась по чердаку, отрясая ладони от грязи. Губы её исказила отвратительная усмешка.

— Я решила стать королевой, — заявила она.

— Как же? — опешил чародей.

— Для этого мне всего-то и нужно выйти замуж за принца.

— Но ведь принца ещё и поискать надо, — осторожно заметил Вилгаст. — Нет, я нисколько не сомневаюсь, что вы его легко охмурите, но принцы на дороге не валяются.

— Это верно, — согласилась Хельга. — Даже если бы я отправилась в королевский замок, вряд ли получилось бы сразу же добраться до трона. Но нам повезло, Вилгаст. Знаешь, почему?

Вилгаст пристально и преданно глядел на хозяйку и молчал.

— Потому что королевский кортеж заблудился в лесу и напросился к нам на постой, а эта дура-невеста неосторожно пожелала, что ей хотелось бы жить в лесу, — со смехом сказала Хельга, и её лицо ещё больше исказилось. — Видел бы ты портрет её жениха! Нет, я решительно не позволю, чтобы он достался ей! Она же уродина. А этот принц… этот принц достоин стать моим супругом. Он почти так же хорош, как я.

— О, — только и сказал Вилгаст.

— В общем, на тебе придворные дамы и карга-кормилица, — распорядилась Хельга. — Принцессой я займусь сама. Убедись только, что платья не попорчены: они ещё пригодятся.

Вилгаст растянул губы в улыбке, обнажая мелкие острые зубы:

— Исполню всё в точности, моя госпожа! Когда?

— Как только я уведу принцессу в лес, — подумав, ответила Хельга. — И постарайся не шуметь: когда они пугаются, их сердца становятся горькими. А ты ведь знаешь, что я не люблю, когда еда горчит.

Вилгаст низко поклонился, превратился обратно в змею и подполз под дверную щель.

Хельга раскрыла стоявший в углу сундук, порылась в нём и извлекла на свет длинную золотую шпильку с чёрным камешком. Камень переливался так же, как и глаза самой девушки. Она полюбовалась украшением, потом высунула язык — он был у неё очень тонкий и длинный и раздваивался на конце, как язык у всякой змеи, — и лизнула край шпильки. Золото тут же потемнело от яда.

— Ну вот и славненько, — пробормотала Хельга себе под нос, спрятала шпильку в лиф и пошла поглядеть, как справляется с заданием старая крыса.

Внизу было шумно и весело. Крыса была обаятельной старухой, несмотря на уродство, и фрейлины наперебой рассказывали ей о жизни в замке, чтобы потешить бедную старушку, никогда не видевшую «свет». Даже кормилица включилась в беседу. А принцесса сидела у окна и скучала, не принимая участия в болтовне. Хельге это было только на руку. Она подошла к Юрме, ласково заговорила с ней:

— Видно, вам не очень-то весело, ваше высочество. Хотите посмотреть на светлячков? Уже стемнело, их будет хорошо видно.

— Светлячков? — оживилась Юрма.

— Да. В лесу их превеликое множество.

— А не опасно ночью идти в лес? — возразила принцесса, поёжившись.

— Мы не будем заходить далеко, — пообещала Хельга. — Светлячков много прямо на поляне за домом. Идёмте.

— Но мне нужно отпроситься у кормилицы… — нерешительно сказала принцесса.

— Мы всего ни минуточку, они и не заметят, что мы уходили, — возразила лесная девушка и утянула принцессу за собой из дома. Никто ничего не заметил, даже кормилица: старая крыса знала своё дело!

— Идёмте, идёмте, — подгоняла принцессу Хельга, вышагивая в сторону леса и таща девушку за собой за руку. — Ещё несколько шагов…

В темноте она видела, как кошка. Принцесса спотыкалась и вздрагивала от каждого шороха или треска.

— Ах, там что-то страшное! — воскликнула она, попятившись, но Хельга держала крепко.

— Глупости, — сказала Хельга, — это всего лишь филин. Вы разве никогда не слышали филина?.. Вот мы и пришли.

Хельга повертела головой, разглядывая поляну, на которую она затащила Юрму. Слабо светились в траве отблески звёзд. Посреди поляны был старый трухлявый пень, встопорщившийся поганками.

— Где же светлячки? — спросила Юрма.

— Прямо тут, — глухо ответила Хельга и развернулась к ней лицом.

В темноте её глаза светились жёлтыми огоньками, и только теперь стало заметно, что зрачки у неё не круглые, как у всех людей, а вытянутые, как у змеи. Юрма вскрикнула и отпрянула, но Хельга проворно ухватила её за плечо и с размаху воткнула золотую шпильку девушке в грудь. Боли принцесса не почувствовала, но по телу разлился смертельный холод, ноги её подкосились, и она упала ничком на траву.

— Что ты со мной сделала?! — в страхе воскликнула принцесса.

— Ты ведь хотела остаться в лесу, вот и оставайся, — прошипела по-змеиному Хельга.

Принцесса страшно вскрикнула, скорчилась, превращаясь в древесные корни и побеги, которые свились, сплелись и втянулись в старый пень. Пень дрогнул, издал протяжный стон и выбросил вверх свежий побег, в одну секунду превратившийся в ствол дерева. Через кору просматривалось искажённое лицо принцессы. На одной из веток распустился жёлтый цветок. Хельга сорвала его, понюхала и запихнула в рот.

— Горьковато всё же, — с досадой сказала она, проглотив разжёванные лепестки. — Ну да ничего, лет через пятьдесят вырастишь сладкие, вот тогда я вернусь и съем их.

Она подобрала с травы выроненный принцессой портрет и полюбовалась им:

— Ты не волнуйся, о твоём женихе я позабочусь.

Дерево-принцесса протяжно застонало. Хельга откровенно расхохоталась:

— Куда тебе выходить замуж за такого красавца! Впрочем, — добавила она злоехидно, зная, что такого никогда не произойдёт, — заклятье разрушится, если прекрасный принц сам явится к тебе.

И она пошла обратно к дому, продолжая смеяться. Дерево скорбно зашелестело ей вослед.

Безымянный дракон. О доблести и чести

Глубоко-глубоко под землёй спал дракон. Он лежал на куче золота, чуть припустив крылья, как наседка, укрывающая гнездо; чешуйки за его рогами слегка шевелились, реагируя на дыхание, из-под не полностью прикрытого века лился янтарный свет, наполняющий золото волшебными отблесками и заставляющий его сиять; хвост иногда вилял, зацепляя и обрушивая вниз, на каменный пол, блестящие звонкие монеты.

Эту сокровищницу дракон наполнял не одно тысячелетие и наперечёт знал каждую драгоценность. Пожалуй, он мог бы безошибочно назвать количество золотых монет, или царских венцов, или самоцветных камней, или кубков. Он помнил, как и когда та или иная вещь появилась в сокровищнице, сколько людей ему пришлось убить при этом или сколько времени затратить на то, чтобы отчистить золото от пятен крови и грязи. Память драконов — удивительная вещь! Удивительная, но не всеобъемлющая. Было кое-что, чего дракон не знал. А быть может, знал когда-то, но забыл.

Дракон был древнее гор, между которыми расстилались его земли — Серая Башня, и уже сам не мог с уверенностью сказать, сколько ему лет. Пожалуй, он помнил те времена, когда эти горы были всего лишь холмами, а реки, бурные и сметающие всё на своём пути, — ручейками, слабо журчащими по камням. А может, и времена до этого. Но он не помнил, как и откуда появился на свет, кто и когда научил его заповедям из Драконьей книги и откуда вообще взялась у него эта Драконья книга. Как будто он всегда был. И она всегда была.

У него не было имени: дракон был всего лишь Драконом. Когда в Серую Башню пришли люди, они стали звать его «господином драконом». Ему было безразлично, как его называют. Имя для Дракона ничего не значило, это было всего лишь ещё одно слово.

Дракон вильнул хвостом снова, обрушив малую толику золота, и открыл оба глаза. Они походили на янтарные камешки, зрачки были чёрные, вертикальные, но скрадывались в янтарном сиянии и казались скруглёнными: Дракон ещё не совсем проснулся. Он проспал не меньше месяца, немудрено, что пробуждение затянулось.

Драконы иногда засыпали на довольно длительное время, всегда на куче золота, чтобы набраться сил и «зарядиться» волшебством. Дракон из Серой Башни был силён и без этого, просто ему доставляло удовольствие спать на сокровищах и слышать через дремоту звон осыпающегося золота.

Итак, Дракон пробудился. Он несколько раз взмахнул крыльями, сложил их за спиной и встал на все четыре лапы. Золото просело под его тяжестью, монеты потекли во все стороны, как потоки лавы, наполняя подземную сокровищницу журчащим звоном. Дракон прикрыл глаза, с удовольствием прислушиваясь к этим звукам, и мотнул хвостом из стороны в сторону. Тело его пошло искрами, всполохами, и он превратился в человека.

Юноша, которым стал Дракон, потянулся, с хрустом расправляя плечи. Его волосы, того же янтарного цвета, что и глаза, чуть кудрявились за ушами. Дракон почесал за ухом всей пятернёй, волосы встопорщились ещё сильнее. «К дождю», — подумал Дракон, приглаживая вихры и затягивая волосы в пучок на затылке. Он как-то по-звериному встряхнулся всем телом и легко спрыгнул с кучи сокровищ на пол.

— А не похитить ли мне принцессу? — вслух спросил Дракон сам у себя.

Так уж повелось, что драконы похищали принцесс и сражались за них с рыцарями. Дракону это занятие представлялось необыкновенно скучным. Принцесс он похищал исправно, поскольку того требовала драконья природа, но никакого удовольствия от этого не испытывал. Принцессы были жутко писклявые и вопили, не переставая, от страха: и когда он их похищал, и когда тащил к себе в башню, и когда запирал, и когда входил к ним, чтобы принести еды, и когда выкидывал из башни к отбившим их рыцарям или принцам. Сражения он неизменно проигрывал, но положа руку на сердце — Дракон попросту поддавался: если бы он взялся за рыцарей в полную силу, от них бы и мокрого места не осталось, а это было чревато проблемами. Возиться с принцессами дольше положенного ему не хотелось.

После логического завершения очередного похищения Дракон неделями отлёживался в самых дальних уголках подземелий, в полной тишине, и никогда не похищал принцессу раньше, чем через пять или даже десять лет.

Иногда приходилось сражаться с охотниками за сокровищами. Это были те же рыцари, только теперь они сбивались в кучу и налетали всей толпой. Дракон лениво отмахивался от них хвостом, иногда пугая их огненным дыханием. Людей он уже давно не убивал (случайно только если). Устав и поняв, что до сокровищ им не добраться, рыцари убирались восвояси, а Дракон возвращался в башню.

Последнюю принцессу Дракон похищал пятнадцать лет назад и с новым похищением не торопился, потому что в прошлый раз вышел конфуз.

Принцесса попалась такая же писклявая, как и все остальные, но хотя бы в башне помалкивала и только грозила Дракону, что за ней «вот-вот приедет рыцарь». Рыцарь приехал буквально через неделю, и Дракон вышел биться. Он лениво поиграл с рыцарем, притворяясь, что бьётся в полную силу, потом сделал вид, что пропустил удар, и сказал:

— О, ты меня победил! Сдаюсь.

Но то ли рыцарь с самого начала что-то заподозрил, то ли вышло неубедительно… Рыцарь прямо-таки взбесился! Он стащил шлем с головы и швырнул его об землю, затопал ногами. Дракон, ещё не успевший превратиться в человека, с удивлением на него воззрился.

— Это унизительно! — завопил рыцарь. — Ты что, меня за дурака держишь? Да и младенец бы понял, что ты поддаёшься! Бейся в полную силу!

— Не вопи, — недовольно поморщился Дракон. — Я же отдаю тебе принцессу обратно. Жаловаться не на что, так ведь?

— А рыцарская честь? А доблесть? — продолжал вопить рыцарь. — Как мне смотреть в глаза предкам, когда я встречусь с ними в конце моей жизни?!

— Уж если я с тобой в полную силу биться начну, так ты с ними через минуту и встретишься, — рассудительно заметил Дракон.

— Покрыть позором седины моего отца… — с новой силой завопил рыцарь.

— Цыц! — раздражённо оборвал его Дракон.

Рыцарь вздрогнул и замолк. Дракон превратился в человека, почесал вихор на виске, раздумывая, потом уступил:

— Хорошо, поступим так. Я сражусь с тобой в человеческом обличье и ударю в полную силу. Если выдержишь удар, будем считать, что ты победил, заберёшь принцессу и поедешь своей дорогой. Если нет, то ты признаешь, что я был прав, заберёшь принцессу и поедешь своей дорогой.

— Минуточку, — насторожился рыцарь, — так я что, принцессу получу в любом случае?

Дракон ответил утвердительно.

— Да это ещё унизительнее… — начал было вопить рыцарь.

— Цыц! — опять оборвал его Дракон. — Или прямо сейчас отдам тебе принцессу, и вообще никакого сражения не будет. Подумай о покрытых позором сединах отца.

Рыцарь побагровел лицом, но согласиться на условия Дракона пришлось.

— Нападай, — скомандовал Дракон, и его глаза стали из человеческих драконьими, а на скулах проступили рядки золотых чешуек.

— Нападать на безоружного?! — взвился было рыцарь, но Дракон опять цыкнул.

— Не тяни время, — посоветовал Дракон, выставляя перед собой руку. — С одного удара поймёшь, что я имел в виду.

Рыцарь выдохнул, перехватил меч покрепче и, не сдерживаясь, ударил. Меч зазвенел, встретившись с рукой Дракона, и отскочил, как если бы ударил гранитную скалу, а не руку из плоти и крови. Рыцарь вытаращил глаза: на мече осталась зазубрина. Дракон легко махнул рукой и ребром ладони разрубил меч пополам.

— Конец сражению, — объявил Дракон, двумя пальцами поднимая с земли обломок меча. — Сейчас приведу принцессу.

— Я не могу её забрать, — угрюмо возразил рыцарь. — Совесть не позволит. Рыцарская честь не позволит.

— Плевал я на твою совесть, — вспылил Дракон. — На кой мне сдалась принцесса?!

— Зачем тогда ты их вообще похищаешь? — изумился рыцарь.

— Драконья честь, — ехидно ответил Дракон, — не позволяет не похищать. Как же я тогда буду в глаза смотреть моим драконьим предкам?

Рыцарь переменился в лице, но, к счастью для него самого, смолчал.

Когда рыцарь наконец убрался из Серой Башни, увозя с собой и принцессу, Дракон выдохнул с облегчением. Давненько ему не попадалось таких принципиальных рыцарей! Пожалуй, в другое время Дракона это бы только порадовало.

— Одна морока с этими принципиальными, — проворчал он, разглядывая забытый рыцарем обломок меча. — Биться в полную силу… Вы только подумайте! Кем они считают драконов? Ручными котятами?

— А не похитить ли мне принцессу? — спросил Дракон сам у себя и сам же себе ответил: — А почему бы и нет? Самое время немного размяться, тряхнуть, так сказать, стариной…

Он потянулся ещё раз и вернулся из подземелья в башню.

У Дракона была приличная библиотека, и он частенько коротал время от похищения до похищения за чтением книг или рукописей. Драконью книгу он не читал уже тысячи лет: Дракон знал её наизусть. К тому же не слишком он и следовал законам предков: людей он вообще никогда не ел, скот не похищал, потому что в том не было необходимости (крестьяне снабжали его провизией). Пожалуй, до буквы он следовал только завету охранять сокровища. Впрочем, предъявлять претензии было некому: Дракон остался последним, похоже, драконом на всём белом свете.

А ещё у Дракона была большая карта близлежащих королевств, на которой он крестиками отмечал те, откуда уже похищал принцесс. И вот сейчас, когда он её развернул и расстелил на столе, Дракон обнаружил, что не осталось ни одного королевства, на которое он бы не совершил налёт.

— Хм, — озадачился Дракон, разглядывая карту, где пестрели десятки крестиков, — вторично являться было бы дурным тоном, не так ли? «Драконья честь» не позволит, — добавил он с усмешкой, припомнив происшествие пятнадцатилетней давности.

Пожалуй, стоило переждать десяток-другой поколений, прежде чем возвращаться в некогда посещённые королевства, а уж потом… Взгляд Дракона зацепился за самый край карты. Там, где карта обрывалась, виднелся кусочек неизвестной земли под названием Нордь. Королевство это — если оно вообще было королевством — находилось далеко на севере. В тех краях Дракон ещё не бывал.

— Нордь? — проговорил он, раздумывая. — Никогда не слышал.

Если Дракон что и понимал в расстояниях, то до Норди пешему добираться пришлось бы не меньше года, конному — чуть больше полугода, ему самому — с месяц уж точно. «Далековато», — подумалось Дракону. Но ждать, пока в близлежащих королевствах народятся и войдут в возраст новые принцессы, было смертельно скучно. Не впадать же в спячку на столь долгий срок?

— Ну хорошо, пусть будет Нордь, — решил Дракон и стал собираться в дорогу.

Решиться заняло всего минуту, но жизнь Дракона этому решению было суждено изменить на целые века.

Безымянный дракон, похищенная принцесса и запертая дверь

Решив для себя, что следующей похищенной будет принцесса Норди, Дракон начал размышлять, как ему быть.

По примерным подсчётам полёт до Норди занял бы месяц, так далеко от Серой Башни Дракон ещё не улетал. Сам он мог прекрасно провести весь этот месяц в полёте, не переставая махать крыльями, не испытывая ни жажды, ни голода. Но как быть с принцессой? Пришлось бы каждый день останавливаться, чтобы кормить её, иначе бы она умерла: люди смехотворно слабы. Да она и вопить будет всю дорогу, и не факт, что он вообще благополучно сможет добраться до дома: его могут перехватить рыцари или королевская рать, а в чужих краях придётся несладко.

С королевствами, что лежали близ Серой Башни или на некотором отдалении от неё, было проще. В те, что рядом, Дракон добирался небом, и это занимало максимум день, потому что летел он на полной скорости. Для тех, что подальше, он использовал пространственные врата, или портал, которые мог продержать в открытом состоянии до получаса — как раз хватало, чтобы наведаться в какой-нибудь замок и утащить принцессу. Но на открытие порталов существовало ограничение: чтобы открыть, нужно было знать, куда открывать, то есть Дракону приходилось загодя летать в то или иное королевство и подбирать подходящее место.

С Нордью выходило так: сначала придётся целый месяц лететь туда, потом ещё месяц обратно. Дракон мог бы открыть портал и в Норди, но делать этого не стал по той простой причине, что открытие портала требует колоссальных затрат волшебных сил, а если бы следом за ним из Норди ринулось и войско нордийцев, то Дракон оказался бы практически беззащитен: на восстановление сил понадобится не меньше десяти часов сна в сокровищнице, ему будет не до сражений.

А ещё, конечно, можно разыскать кого-нибудь, кто был в Норди, и воспользоваться силами его памяти, чтобы открыть портал. Дракон предпочёл бы этот вариант: всё меньше возни! Он прилетел в ближайшее королевство и отправился на рыночную площадь. У кого ещё спрашивать о дальних странах, как не у торговцев? Дракон искал четыре дня, а на пятый нашёл-таки торговца, который знал о Норди.

— Я, господин хороший, — сказал торговец, — сам оттуда родом.

— А в королевском замке бывал? — поинтересовался Дракон.

— В самом замке не бывал, но однажды в королевском саду устроили ярмарку, вот там был.

— А не собираешься ли обратно в Нордь? — спросил Дракон.

Торговец ответил, что собирается в обратный путь через три дня.

— Ну, так я к тебе в попутчики напрошусь, — усмехнулся Дракон и пообещал, видя, что торговец сомневается, стоит ли брать с собой первого встречного: — Плачу золотом.

В назначенный день они встретились за городскими стенами. У торговца была повозка, запряжённая тощей лошадкой, и тащиться до Норди ему пришлось бы не полгода и даже не год, а все три. Дракон критически оглядел повозку и поинтересовался:

— А ты хорошо помнишь, где была ярмарка?

— Как же! — озадаченно ответил торговец. — Да разве такое забудешь? Королевские сады, господин хороший, они…

Договорить он не успел. Дракон вскочил в повозку, цепко взял его за плечо, вытянул правую руку вперёд. Из его пальцев, покрывшихся золотой чешуей и вытянувшихся когтями, полыхнуло сияние, и они вместе с ошалевшей лошадью провалились в открывшийся прямо под ними портал. Торговец, вероятно, ошалел не меньше животинки, потому что раскрыл рот и заорал во всё горло.

— Ну, будет орать-то, — спокойно сказал Дракон. — Приехали.

Торговец вытаращился на Дракона, потом завертел головой. Повозка стояла посреди весеннего луга, травы только-только начали просыпаться, местами ещё лежал снег. Это совершенно точно была Нордь. Торговец икнул и обмяк от страха.

— Это и есть королевские сады? — спросил Дракон, чуть встряхнув торговца за плечо.

Тот промямлил что-то невразумительное и показал пальцем в сторону. Там змеилась высокая кованая ограда, окружавшая часть луга. Дракон потянул носом воздух и невольно поёжился: здесь было слишком холодно, по сравнению с весной в Серой Башне, и пахло чуждо. Он вложил в руку торговца тяжёлый мешок:

— Держи. Как и обещал, твоё золото.

И он зашагал к ограде широкими шагами, портал теперь уже колыхался за его спиной. Торговец следил за уходящим Драконом с полминуты, потом спохватился, сунул мешок в повозку и хлестанул лошадёнку, чтобы убраться отсюда поскорее и подальше. Ничего себе, с колдуном столкнулся! Колдуны у нордийцев да и вообще у людей были не в почёте: их до смерти боялись.

Дракон взглянул на солнце. Времени у него было не так уж и много: портал пропал бы через полчаса или около того, — и он надеялся, что ему всё удастся с первой же попытки. А впрочем, теперь он знал дорогу и мог вернуться сюда в любое время. Он легко просочился за ограду и побрёл наугад, вынюхивая дорогу к людям и очень надеясь не напороться на стражников: лишнего шума ему не хотелось. Издали послышались голоса, Дракон пошёл на них.

Королевский замок он заметил уже через полсотни шагов. Уродливое каменное чудовище нависало над лугами и садами, которые были разбиты вокруг правильными треугольниками. Природа ещё спала, вид у садов был удручающий.

Голоса стали ближе. Дракон укрылся за лапами одинокой ели, буйствовавшей цветом и жизнью на фоне полумертвых коряг, и взглянул на дорожку, вымощенную мелкими камешками. По ней бежала девушка, почти девчонка, в меховой накидке. Следом катились две толстые фрейлины, то и дело поскальзывались и хватались друг за друга, чтобы не упасть.

— Ваше высочество, — вопили они в голос, — вернитесь немедленно! В садах ещё нельзя гулять!

Принцесса полуобернулась к ним и даже ахнула:

— Какие вы глупые! Я же не гулять, я только посмотреть, не появились ли подснежники.

— Король запретил вам выходить в сад, — продолжали вопить фрейлины. — А если вы сломаете ногу, как в прошлый раз?

— Но я же не полезу на дерево, — досадливо возразила принцесса. — Подснежники не растут на деревьях, неужели вы и этого не знаете?

Дракон невольно фыркнул и тут же зажал рот ладонью. Эта девчонка была забавной и совсем не походила на принцессу: лазать по деревьям?

— Но, ваше высочество… — голосили фрейлины ей вслед, а она бодро зашагала по дорожке, ловко перепрыгивая через оставшиеся после оттепели застывшие лужи.

Дракон стал самим собой за долю секунды и вылетел ей наперерез. По лугу пронёсся ветер, когда он взмахнул крыльями. Фрейлины повалились на землю и завизжали, а принцесса так и села прямо в лужу. Дракон заметил, что глаза у неё похожи на два сапфировых камешка, а из-под слетевшего от порыва ветра капюшона выбились золотые локоны. Он подлетел, осторожно ухватил девушку когтями и, взвиваясь над лугом, прорычал:

— Я дракон из Серой Башни, — как и полагалось представляться, чтобы рыцари знали, где искать похищенных принцесс.

Он сложил крылья и спикировал в портал, который на этот раз оказался над головами визжащих и полумёртвых от страха фрейлин. Глядя их глазами, всё вышло так: откуда ни возьмись, налетело сияющее золотом чудище с крыльями, схватило принцессу и пропало неизвестно куда. Фрейлины кое-как встали и покатились обратно к замку, не переставая визжать.

Портал выплюнул Дракона как раз на лужке возле башни. Стояла звенящая утренняя тишина. Принцесса не вопила, она лишилась чувств от потрясения или страха. «Вот и хорошо», — сам себе сказал Дракон, оборачиваясь человеком и неся бесчувственную девушку в башню. Он положил её на кровать в комнате, что была на втором пролёте, оставил кувшин с водой, на случай если пленнице захочется пить, и ушёл, заперев дверь. В комнате не было окон, только узкая бойница у самого потолка, через которую проникал свет, но через которую невозможно было выбраться.

Спальня Дракона была этажом ниже, как раз под комнатой пленницы, но спальней её можно было назвать с натяжкой: из мебели в ней было только одно кресло, похожее на трон. Здесь Дракон изредка отдыхал днями, а спать всегда уходил в сокровищницу. Поначалу Дракон хотел отдохнуть в комнате, но раздумал: «Очнётся, начнёт вопить. Нет, лучше пойду вздремну в подземелье». И он спустился в сокровищницу, забрался на кучу золота и, не превращаясь в дракона, завалился спать, зарывшись лицом в золотые монеты.

Проспал Дракон часов шесть и проснулся полным сил. Он потянулся, вороша пальцами золото, и с неудовольствием подумал, что сейчас придётся подняться в башню и слушать вопли очнувшейся принцессы ещё год — покуда не приедут за ней рыцари или королевская рать. Он вернулся наверх, в трапезную, и прислушался. В башне было тихо. Вероятно, принцесса ещё не очнулась. Дракон вздохнул с облегчением и принялся за обычные дела: нужно было покормить лошадей, выполоть грядки и приготовить ужин. Он всё время прислушивался, но в башне было по-прежнему тихо.

Справившись с делами и поужинав, Дракон ушёл спать, ожидая, что наутро его разбудят вместо петуха вопли принцессы… но проснулся он, потому что проснулся, а из комнаты наверху всё ещё не доносилось ни звука. Дракон даже несколько встревожился: а если со страху померла?

— Вот морока, арргх! — ругнулся он и пошёл проверять, как там пленница, захватив с собой флакон с солью.

Прежде чем отпереть дверь, Дракон прислушался — ничего. Тогда он открыл дверь и тут же вздрогнул. Принцесса сидела прямо на полу за порогом и смотрела на дверь, а теперь и на него. Она совершенно точно была в сознании, но не вопила. Меховую накидку она сняла и повесила на изголовье кровати, — кажется, предварительно очистив её от грязи той лужи, в которую она угодила перед похищением. «Почему не вопит?» — озадаченно подумал Дракон. Принцесса разглядывала его не без любопытства, но в глазах-камешках не было ни страха, ни паники.

— Почему ты сидишь на полу? — наконец спросил Дракон.

— Жду, — ответила принцесса.

— Чего?

— Когда откроют дверь.

Молчание.

— Я её открыл, — сказал Дракон.

— Да, — кивнула принцесса.

И опять молчание.

Честно говоря, Дракон понятия не имел, что делать в подобной ситуации. Если принцессы начинали вопить, их нужно было застращать, чтобы они замолкли. Они всегда вопили, и он всегда их стращал. А эта принцесса сидела на полу и смотрела на него так, как будто он ей сказку сейчас рассказывать собирался, а она была благодарной слушательницей. И не вопила.

— Ты знаешь, кто я? — сообразил спросить Дракон, решив, что девушка, должно быть, не слишком понимает, что происходит.

Принцесса, подумав, предположила:

— Дракон?

— И ты меня не боишься? — удивился Дракон.

Она опять подумала и тем же тоном сказала:

— Нет?

Молчание.

Дракон запер дверь и пошёл обратно в трапезную, размышляя над столь неординарной ситуацией. Это было ему даже на руку: если она его не боится, то и вопить не будет, а если она не будет вопить, то год ожидания пролетит незаметно. Тишина и покой! Но всё же, какая странная эта принцесса…

В трапезной Дракон собрал на поднос кое-какой снеди и понёс пленнице. Он открыл комнату — принцесса всё ещё сидела на полу — и поставил поднос у порога.

— Поешь, — велел он и ушёл, не забыв запереть дверь.

Когда он пришёл проверить принцессу в следующий раз, еда с подноса пропала, но принцесса по-прежнему сидела на полу возле двери.

— Почему ты всё ещё сидишь на полу? — спросил Дракон.

— Жду.

— Чего? — с некоторым раздражением уточнил он, понимая, что разговор, кажется, повторяется с точностью до слова.

— Когда откроют дверь, — невозмутимо ответила принцесса.

— Я её не собираюсь открывать, — сказал Дракон.

— Ты её уже открыл, — возразила принцесса.

Дракон нахмурился, забрал поднос и запер дверь.

С некоторыми вариациями этотразговор повторялся дней пять. Потом терпение Дракона иссякло.

— Ты всё ещё сидишь на полу? — спросил он сердито.

Принцесса кивнула.

— Ждёшь, когда откроют дверь? — уточнил он ещё сердитее.

Принцесса снова кивнула.

— Я тебя похитил и запер, так что дверь я не открою, — категорично сказал Дракон.

— Но это же глупо, — сказала вдруг она.

— Что?!

— Вот сам подумай, — пожала плечами девушка. — Похитил, запер — ну, это понятно. Но почему нельзя открыть дверь?

— Потому что запер. Ты вообще хоть понимаешь, что значит слово «запер»? — Дракон уже еле сдерживался.

— Да, — опять кивнула она, — запер на ключ в комнате. Но почему нельзя открыть дверь?

Дракон взъерошил волосы на виске и сердито хлопнул дверью. Не забыв запереть замок.

На другой день Дракон избрал иную тактику. Когда он принёс поднос с едой, он не проронил ни слова. Принцесса, конечно же, сидела на полу и ждала, что он с ней заговорит. Но Дракон молчал.

— Сижу и жду, когда откроют дверь, — не дождавшись, произнесла принцесса невозмутимо. — И если ты задашь правильный вопрос, то всё поймёшь, когда я на него отвечу.

Дракону захотелось её придушить — впервые за тысячу лет возникло такое желание! Он заскрипел зубами и процедил:

— А, вот как? Тогда, может, госпожа-всезнайка поделится со мной мудростью, доселе драконам неизвестной?

Принцесса засмеялась:

— Какой ты глупый! Ты сам должен догадаться, иначе…

Дракона прямо-таки затрясло.

— Иначе что?! — буквально прорычал он.

— Иначе неинтересно, — как ни в чём не бывало объяснила принцесса. — Вот если загадку загадают, разве захочется, чтобы подсказывали, пока думаешь?

— Я с тобой не в загадки играю, — буркнул Дракон.

— Понятное дело, — согласилась принцесса. — Но почему дверь-то непременно должна быть заперта?

— Потому что я тебя похитил и запер, — устало повторил в который раз Дракон. — Ну что тут непонятного? Драконы похищают принцесс, запирают в башне и ждут, когда явятся на выручку рыцари. Неужели тебе не рассказывали в детстве сказок про драконов?

— Да рассказывали, рассказывали, — отмахнулась принцесса. — Но почему дверь…

— Потому что я так сказал, — отрезал Дракон.

Принцесса уставилась на него двумя сапфировыми камешками в глазах. Дракон почувствовал себя неуютно. Она будто с сожалением на него смотрела, и на секунду ему даже показалось, будто это не её, а его самого заперли в башне. Какая чушь!

— Не сиди на полу, — буркнул он, отворачиваясь, — простудишься. Ждать, пока откроют дверь, можно и сидя на кровати.

— Спасибо, — ответила принцесса, — но мне и тут хорошо.

Дракон зашипел и со скрежетом закрыл дверь. На замок.

«Это просто кошмар! — сердито думал он, возвращаясь к себе. — Ну что за принцессы пошли… Уж лучше бы вопила».

Спалось ему плохо. Драконы любят загадки, а необъяснимое поведение принцессы — и упрямство! — никак не выходило из головы. «Всё дело в двери, — размышлял он, — но почему в двери? Что такого в этой запертой двери?»

Утром он понёс принцессе завтрак, сонный и хмурый. Принцесса, разумеется, сидела на полу.

— У меня нет времени на твои загадки, — сказал он ей с порога. — Почему дверь не должна быть заперта?

— Да у нас полно времени, — возразила принцесса, удивлённо приподняв брови. — До моего королевства ведь целый год пути!

— Я не собираюсь убивать время, думая о разных глупостях, — отрезал Дракон.

— А зачем его убивать? — нахмурилась принцесса. — Время ничего плохого не сделало.

— Ты!!! — проскрежетал Дракон в бешенстве.

— Ну ладно, — со вздохом согласилась принцесса, — скажу сама.

— Почему не должна быть заперта дверь? — уточнил Дракон.

— Да.

— И почему же?

— Да потому, что я всё равно не смогу отсюда сбежать, так какой смысл запирать дверь, если я всё равно не смогу отсюда сбежать, даже если бы дверь и была открыта…

— Цыц, — сказал Дракон. — В таком случае не всё ли тебе равно, заперта дверь или открыта?

Принцесса сначала растерялась, потом сообразила:

— А тебе?

— Я дракон.

— Ну и что?

— Как это что? Я следую драконьим традициям, вот что. А согласно драконьим традициям, дверь всегда должна быть заперта.

— Вон оно что… — протянула принцесса.

Дракон кивнул с облегчением, но радовался он рано. Девушка фыркнула и заметила:

— Не думаю, чтобы драконьи традиции запрещали похищенным принцессам сидеть на полу.

— Ты же простудишься.

— Ну и что? Вот простужусь, заболею и умру — что тогда? — с напором спросила принцесса.

Дракон нахмурился. Это уже был откровенный шантаж.

— Не настолько простудишься, я полагаю, — не слишком уверенно возразил Дракон. — Но сопли потекут, уж точно. Нос распухнет. Не слишком приятное зрелище, верно?

— Ну и что? — пожала плечами принцесса. — Зеркала-то в комнате нет, так что я и не увижу, как буду выглядеть.

— Но я-то увижу, — напомнил Дракон.

— А мне-то что?

— Девушек должны заботить подобные вещи, — строго сказал Дракон. — Шмыгать носом в присутствии чужих людей неприлично.

— Но ты-то не чужой, — возразила принцесса.

— А кто же я тогда? — изумился Дракон.

— Ты дракон, — важно ответила она, как будто в этом был весь смысл.

— А это что-то меняет? — на всякий случай уточнил он.

— Конечно, — подтвердила принцесса. — Впрочем, я постараюсь не простудиться: подстелю меховую накидку. Но проще было бы не запирать дверь.

Дракон, выходя, так грохнул дверью, что вся башня загудела.

Всю следующую неделю длилось это противостояние. Входя, Дракон неизменно обнаруживал принцессу сидящей на полу перед дверью. На этот раз на меховой накидке.

— Что ж ты упрямая такая, а? — не выдержал он наконец.

Принцесса открыла рот, чтобы ответить что-нибудь, тут же закрыла его и уставилась на Дракона сапфировыми камешками глаз.

— Что? — недовольно спросил он.

— Меня зовут Эрза, — представилась принцесса. — Вообще-то моё полное имя Эрзахлояберта, но лучше не произносить этой гадости вслух.

Дракон удивлённо приподнял брови. Имя на самом деле было чудовищное.

— И кто это тебя так? — невольно пожалев её, спросил он.

— Отец, — не без сожаления ответила принцесса, — в честь двух бабок и одной прабабки сразу. А как тебя зовут?

— Никак, — ответил Дракон.

— Ничего себе! — почему-то удивилась Эрза и хихикнула.

— Что? — не понял Дракон.

— Да как-то неловко выходит… господин Никак, — состроив серьёзное личико, ответила принцесса.

Дракон вспыхнул.

— Никак — это не имя, — раздражённо пояснил он. — Никак — это значит, что у меня нет имени.

— Как это — нет имени? — поразилась принцесса.

— Нет и всё, — отрезал Дракон.

— А как же тебя тогда называть?

— Драконом.

Эрзу это настолько озадачило, что она даже рот раскрыла, глядя на Дракона.

— Безымянный дракон? — ахнула она. — Просто Дракон и всё?

— Но всё лучше, чем Эрзахлояберта, — насмешливо заметил Дракон.

Теперь уже вспыхнула принцесса.

— Нечестно меня этим дразнить! — крикнула она, и её глаза заблестели слезами. — Я не виновата, что у меня такое дурацкое имя!

— Я и не дразню, — невольно смутился Дракон. — Я просто поддерживаю разговор.

Эрза вытерла набежавшие слёзы и уставилась на Дракона так же сердито, как он сам прежде на неё глядел.

— Что ещё? — отворачиваясь, спросил Дракон.

— Раз уж мы познакомились, то нельзя ли в таком случае не запирать дверь? — подытожила принцесса.

— Арргх! — не выдержал Дракон.

— Ух, — восхитилась Эрза, безошибочно поняв, что это значило, — здорово же ты ругаешься! А драконьи традиции не запрещают ругаться в присутствии похищенных принцесс?

Дракон одарил её мрачным взглядом и вышел, но дверь запирать не стал. А когда обернулся, расслышав за собой шаги, то увидел, что принцесса идёт за ним следом.

— Почему ты идёшь за мной? — отрывисто спросил он.

— А что, драконьи традиции запрещают похищенным принцессам идти следом за драконами? — тут же поинтересовалась Эрза.

— Не знаю, — сказал Дракон, — но если ты ещё раз вспомнишь про эти самые «драконьи традиции», то я тебя не просто запру, а запру с кляпом во рту. Ясно?

— Куда яснее, — не смутившись, ответила принцесса. — Но кляп ведь и вытащить можно.

«Эта девчонка меня с ума сведёт!» — сердито подумал Дракон, и не подозревая, что его мысли очень скоро воплотятся в жизнь самым неожиданным образом.

Подменная принцесса. Невеста принца Голденхарта

Когда Хельга вернулась из леса, Вилгаст поджидал её на крыльце. Подходить к нему или окликать его ведьма не спешила. Она прежде всего проверила сарай. От стражников остались лишь сапоги. Раздувшиеся, объевшиеся змеи ползали по сену. Лошади испуганно ржали.

— Тише, лошадки, — велела Хельга, — теперь я ваша хозяйка.

Лошади примолкли, подчиняясь колдовскому взгляду. Ведьма огляделась, отыскала в углу большую бочку и пинками выкатила её из хлева во двор.

— Эй, — приказала она змеям, — полезайте сюда и других зовите. Мы переезжаем.

Змеи сползались отовсюду, свивались клубками и дрались с собратьями за место в бочке. Те, что поужинали стражниками, лениво преодолевали дюйм за дюймом и в итоге плюхнулись сверху, придавив уже вползших внутрь змей и тем самым освободив ещё места для остальных. Хельга хохотнула и побежала в дом, грациозно придерживая края платья — будто уже начала изображать из себя невесту принца Голденхарта.

— Ну? — не останавливаясь, бросила она чародею.

— Готово, моя госпожа, — с поклоном ответил тот.

Хельга вошла в дом. На полу лежала куча платьев — всё, что осталось от сопровождения принцессы. Старая крыса сидела у стола, ковыряя длинным когтем в зубах. Под полом пищали и возились сотни грызунов, похрустывали на их острых зубках последние косточки. Хельга швырнула крысе платье кормилицы:

— Надевай, поедешь со мной. Ты, Вилгаст, тоже. Выедем засветло. Не забудь бочку со змеями. Только закупорь покрепче: не хочу, чтобы они расползались по дороге. У меня каждая змея на счету. Так, а где мой ужин? — спохватилась она, оглядев пустой стол, на котором не осталось ни крошки.

— Ваш ужин, — доложил Вилгаст, поставив перед ведьмой поднос, на котором лежали кучкой ещё трепещущие женские сердца.

Хельга взяла первое попавшееся, откусила кусок, улыбнулась окровавленным ртом.

— Вы уверены, что не стоило убить и принцессу, моя госпожа? — осторожно спросил Вилгаст, голодным взглядом поглядывая на поднос с сердцами.

Но Хельга и не думала делиться. Она поглощала сердце за сердцем, пока поднос не опустел.

— Никуда она от меня не денется, — сказала Хельга, вытирая рот рукавом. — Лет через пятьдесят вернёмся: колдовство как раз войдёт в силу, вот тогда и съем… Эй, иди да принеси мне из кареты принцессины платья! — прикрикнула она на старую крысу, которая уже успела напялить на себя одежду кормилицы.

Крыса притащила сундук с приданым. Хельга встала возле него на колени, открыла крышку и принялась шарить в платьях, выбирая себе подходящее. Среди них было и свадебное — алое, как кровь. Ведьма приложила платье к себе, взглянула в подставленное услужливым Вилгастом зеркало и усмехнулась:

— Хороша невеста! Слишком яркое для первого появления в замке.

Она выкидывала из сундука платье за платьем, пока не нашла на самом дне зелёное, как малахит, отдалённо напоминавшее змеиную кожу. Хельга просияла. Крыса помогла ей переодеться. Ведьма повертелась перед зеркалом, разглядывая себя, полюбовалась своим хорошеньким личиком и перепробовала несколько гримас-масок, пока не выбрала нужную: кокетливую в меру, сладкую, обезоруживающую и очаровывающую улыбку.

— Да, то, что нужно, — сквозь зубы повторила Хельга и повернулась к Вилгасту со словами: — А приворотное зелье всё же приготовь.

Вилгаст поклонился и помчался выполнять приказание. Чёрную магию он знал не хуже самой Хельги! Приворотное зелье он сварил за несколько минут, припрятал его, собрал в сундук все книги, что нашлись на чердаке и могли пригодиться ему или ведьме, и побежал запрягать лошадей.

Выехали, как и планировала Хельга, засветло. Ведьма равнодушно посмотрела на оставшийся пустым дом, даже не стала вешать на дверь замок. Это был всего лишь ещё один дом, он даже не принадлежал ей. В нём жил когда-то охотник с семьёй — до тех пор, пока в доме не появилась Хельга. А когда в доме появлялась Хельга, то в нём уже никого не оставалось, кроме неё самой. Как змея кожу, она меняла дома, съедая хозяев или скармливая их слугам — змеям и крысам, и за свою жизнь, а доживала она уже восьмой десяток, сменила не меньше сотни домов. Следующий должен был стать апофеозом её захватнической деятельности: замок Тридевятого королевства.

Хельга и прежде подумывала о том, чтобы перебраться в большой город и отыскать там себе партнёра, способного вынести и её привычки, и её змеиную сущность, но случай представился только сейчас: судьба, а вернее, тупоголовые фрейлины преподнесли ей самого настоящего принца на блюдечке с золотой каёмочкой! Ведьме даже не пришлось ничего придумывать. Всего-то и нужно, что поехать туда, сказать, что она дочь короля Варгода, и обвенчаться с принцем, за которого была просватана настоящая принцесса.

— Принцесса Хельга, — с удовольствием произнесла она несколько раз, чтобы послушать, как это будет звучать. Звучало великолепно!

О том, что принцессу могли знать в лицо, или о том, что имена не совпадают, ведьма нисколько не заботилась: капелька одурманивающего зелья или пристальный змеиный взгляд — и никто даже и не вспомнит о сомнениях, если они у них вообще появятся.

В карете она ехала и разглядывала портрет жениха. И чем дольше разглядывала, тем больше убеждалась, что этот принц предназначен ей и только ей.

— Если у него ещё и к колдовству задатки окажутся… — пробормотала она и стала рыться в шкатулке с письмами, чтобы выяснить побольше о той, кем ей предстояло стать.

Из писем короля Тридевятого королевства, которые принцесса Юрма везла с собой, Хельга узнала, что вряд ли у принца есть хоть какие-то задатки, кроме патологической тяги к треньканью на лютне.

— Кроме приворотного, пожалуй, ещё много чего понадобится, — пробормотала ведьма, покусывая кончик указательного пальца. — Ну да ладно, время придёт — вылеплю из этого принца…

Карета подскочила на камнях, Хельга едва не прикусила язык, высунулась из окошка и закричала на правящего лошадьми Вилгаста.

В Тридевятое королевство они въехали с триумфом. Все уже знали о предстоящей свадьбе и встречали карету принцессы-невесты приветственными криками. Хельге это нравилось. Она поглядывала из окошечка и улыбалась, но как бы удивились или даже ужаснулись те, кто сейчас восторгался её улыбкой, если бы смогли прочесть её мысли. «Моё! Всё это моё! — хищно думала ведьма. — Ещё немного и всё это королевство станет моим!»

Конечно, из письма она знала, что у Тридевятого королевства есть другой наследник и что Юрме полагалось вернуться после свадьбы к отцу, но ведьма считала это сущим пустяком. Есть кронпринц — и нет кронпринца, это так легко устроить, что даже не стоит тратить время на обдумывание. Все мысли подменной принцессы были заняты принцем Голденхартом.

Замок был роскошен. Пока карета ползла по перекидному мосту в потоке людей, торопившихся в замок или из него, Хельга разглядывала высокие башни, резные мерлоны, монолитные стены, полощущие на ветру флаги с королевскими гербами. Переведи она взгляд в толпу, она, быть может, заметила бы принца Голденхарта, который крадучись пересекал мост: от ведьминого взгляда не укрыл бы даже низко надвинутый на глаза плащ. Но Хельга, к счастью для Голденхарта и к несчастью для неё самой, была поглощена созерцанием будущих владений, и принц беспрепятственно покинул замок, никем не замеченный и не узнанный.

Встречал принцессу почётный караул, герольды трубили в горны, пёстрая толпа придворных выстроилась на лестнице. Хельга, одарив их очаровательной улыбкой, медленно поднималась по лестнице, следом ковыляла старая крыса, Вилгаст шёл чуть поодаль, держа шлейф платья принцессы-невесты. Стоило им пройти, придворные начали шептаться: что за странное сопровождение и где король-отец? Ведьма слышала шепотки краем уха, но улыбалась ещё очаровательнее, сражая наповал уже королевских министров, которые должны были вести гостей из Южного королевства к королю.

— А король Варгод? — растерянно спросил один из министров, поглядывая на Вилгаста, как будто раздумывая, не может ли этот подозрительный субъект оказаться королём.

— Подагра, — ответила принцесса, изобразив заботу и сожаление одновременно, — из-за неё отец не смог приехать на свадьбу.

— Ах какая жалость, — сказал министр таким тоном, что сразу же стало ясно, что это его ничуть не волнует. — Его величество будет расстроен.

«Его величество и не вспомнит», — усмехнулась про себя Хельга.

Её сопроводили в тронный зал. Придворных тут было ничуть не меньше, чем на лестнице, и все глазели на невесту с нескрываемым любопытством. Они тоже перешёптывались, но их больше занимала сама прибывшая принцесса и что она «ах какая красивая, вне сомнения пара нашему Голденхарту».

Король, которого, кстати, звали Эйрик Пятый, был моложав, вопреки ожиданиям Хельги, но вовсе ей не понравился, особенно мерзко выглядела окладистая борода. На принца с портрета он нисколько не походил, впору бы и усомниться в их родстве. «А вот интересно, — подумала ведьма, — и в кого это получился Голденхарт?»

Кронпринц Айрен стоял возле трона. У этого отдалённое сходство с отцом наблюдалось, но не было ни усов, ни бороды. На принцессу он глянул отчего-то хмуро и не смягчился даже после улыбки, посланной ведьмой исключительно в его сторону, да и к колдовскому взгляду, который принцесса тут же послала вдогонку, досадуя, он оказался невосприимчив. «От этого нужно поскорее избавиться», — подумала Хельга раздражённо, продолжая улыбаться королю Эйрику.

Мысли кронпринца между тем были заняты предстоящим крестовым походом, на невесту братка он почти не обратил внимания, а когда обратил, то с неудовольствием подумал, что с Голденхартом они ни за что не сойдутся, даже если их друг к другу цепями приковать. Принцесса была омерзительно хорошенькая — вот что показалось Айрену. Откуда в его мыслях появилось это «омерзительно» он и сам не понял, но это слово настолько точно описало первое впечатление от будущей невестки, что он был поражён.

Принцесса Хельга приветствовала короля, вручила ему письмо от «отца» и, пока король сочувственно качал головой, читая, пристально оглядела ряды придворных. Того, кого ей хотелось увидеть, среди них не было.

— А где мой жених? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал трепетно.

Король Эйрик объяснил, что принца свалила мигрень, но что к свадьбе он непременно выздоровеет, а если нет, так его под конвоем приведут. Эта оговорка показалась Хельге странной.

— С нетерпением жду дня свадьбы, — вслух сказала она, посылая улыбки направо и налево.

Придворные были совершенно очарованы.

День свадьбы подменная принцесса встретила во всём великолепии. В роскошном красном платье она была как майская роза, на волосах красовался подарок короля-отца — золотая корона, украшенная рубинами. Корона принадлежала королеве-прародительнице, её доставали из сокровищницы исключительно в торжественных случаях.

Принца Голденхарта Хельге так и не довелось увидеть. Вместо него в тронный зал ворвался бледный как смерть министр, которому поручили препроводить жениха венчаться. В его дрожащих руках была верёвочная лестница, связанная из разорванных простыней. Принц Голденхарт сбежал из замка!

— Найти! — рявкнул король-отец, багровея лицом. — Немедленно! Он не мог уйти далеко!

Хельга сочла, что нужно сделать вид, будто плачет, и закрыла лицо руками. Придворные дамы окружили её и принялись наперебой утешать. Вилгаст и старая крыса отвели «безутешную» принцессу в принцессины покои. Там ведьма перестала притворяться и разразилась отборной бранью, пиная раскиданные по полу комнаты пуфы и подушки. Отдышавшись, она достала из шкатулки флакончик с едкими травами, натёрла себе глаза, чтобы они покраснели. Если бы на неё взглянули сейчас, никто бы и не усомнился в том, что она плакала, бедняжечка, расстроенная побегом жениха. И в полной боевой готовности ведьма вернулась обратно в тронный зал.

Король Эйрик был в бешенстве!

— Как же так вышло? — всхлипнула Хельга, держа у глаз кружевной платочек. Придворные дамы продолжали сочувственно охать.

— Раз свадьба не состоялась, — заметил кронпринц, — то не следует ли принцессе вернуться к родителям?

— Нет, — сухо ответил король-отец, — Голденхарта отыщут, и он у меня женится! Впрочем, что скажет на это сама принцесса?

— Я буду ждать моего жениха сколько понадобится, — твёрдо сказала ведьма, послав Айрену испепеляющий взгляд. — Если он на мне не женится, то я вообще ни за кого не пойду. Я надену чёрное платье и буду ждать.

— Да будет так, — сказал король Эйрик. — Уверен, он отыщется через пару дней.

Но шли дни, недели, месяцы, а принц Голденхарт так и не нашёлся. Один за другим в замок возвращались посланные на поиски солдаты и рыцари. Все они только разводили руками: беглый принц будто сквозь землю провалился!

Принцесса Хельга, облачённая в ослепительно чёрное платье, бродила по замку с трагическим видом и выжимала из себя слёзы при каждом удобном случае. Придворные в ней души не чаяли, а она не упускала случая зазвать их к себе на чашку чая, в которую щедро вливала сваренные Вилгастом зелья, призванные сделать из них послушных марионеток: внешне опоенные зельем царедворцы ничем не отличались от себя прежних, но стоило принцессе прищёлкнуть пальцами — и они выполняли всё, что она им приказывала. Ведьма уже успела подчинить себе треть замка и получить ключи от сокровищницы, как вернулся из крестового похода кронпринц Айрен.

«От этого надо поскорее избавиться», — подумала Хельга. Но кронпринц, кажется, переменил к ней отношение. Быть может, его подкупило, что она до сих пор ходила в чёрном платье и не отвечала на знаки внимания благородных рыцарей, которые теперь часто наезжали в замок и почему-то один за другим оставались, чтобы присоединиться к дворцовой страже. На деле же они подчинялись только принцессе и давно уже превратились в призраков, съеденные змеями, иссушенные колдовством или пожранные крысами.

Тем не менее кронпринц ей мешал: она уже собиралась приняться за короля Эйрика, а он всегда был при отце.

— Надо бы его услать куда-нибудь, — говорила Хельга, расхаживая по своей комнате, — и чтобы он по пути пал геройской смертью, не меньше. Что скажешь, Вилгаст?

— А если послать его на розыски принца Голденхарта? — предложил чародей, подумав.

— Сомневаюсь, что он поедет наобум, — покачала головой подменная принцесса. — Он неглуп.

— Почему же наобум? — возразил Вилгаст и, порывшись в сундуке, вытащил хрустальный шар. — А если мы устроим сеанс гадания, на котором шар скажет, где искать пропавшего принца?

Хельга оживилась:

— Было бы неплохо, если бы шар на самом деле это показал. Не так уж и весело быть всего лишь принцессой-невестой. К тому же покинутой. Что скажешь, Вилгаст? Сможешь отыскать пропажу?

Вилгаст ухмыльнулся и погладил шар по боку:

— Не сомневайтесь, госпожа, я устрою сеанс первоклассной магии. После него кронпринц бегом побежит искать брата.

И Хельга отправилась к королю Эйрику.

Кронпринц как раз рассказывал отцу о крестовом походе. Скука смертная! Хельга вошла, поклонилась:

— Ваше величество… ваше высочество кронпринц… Нет ли новостей о моём женихе?

Ответ был отрицательный. Глаза Хельги вспыхнули, и принцесса вкрадчиво предложила:

— А что, если воспользоваться чародейством для поисков?

Чародеи и колдуны у людей были не в чести. Сам король Эйрик приказал перевешать и сжечь не меньше сотни только в первый год своего правления. В Тридевятом королевстве к этому моменту остались одни астрологи, и те больше помалкивали, чем ворожили.

— Мой чародей Вилгаст умеет гадать по хрустальному шару, — продолжала Хельга, комкая в пальцах кружевной платок. — Я знаю, что магия под запретом, но если это единственный способ найти моего жениха, который, быть может, испытывает такие лишения, при мысли о которых моё сердце разрывается… — И она так надрывно всхлипнула, что по тронному залу прокатилось эхо.

Король Эйрик сомневался, это видно было по его лицу. Кронпринц в гадания не верил.

— Да врут они всё, — усмехнулся он, — эти гадатели.

— Пусть попробует, — неожиданно разрешил король-отец. — Пусть заглянет в хрустальный шар и скажет, где принц Голденхарт. И если это окажется правдой, то я…

— …то вы снимете запрет на магию, — тотчас подсказала Хельга.

Король и опомниться не успел, как уже подписывал королевский указ, разрешающий чародеям, магам, волхвам и прочей колдовской братии открыто практиковать своё искусство. Ведьма проворно выхватила указ из рук короля и припрятала его в складки платья, чтобы воспользоваться им потом, когда и король окажется в её власти.

Айрен было пытался что-то возразить, но в это время в тронный зал вошёл Вилгаст, торжественно неся на подносе большой хрустальный шар. Чародей выглядел зловещее обычного: он надел поверх одежды длинную чёрную хламиду с остроконечным капюшоном и нацепил на шею ожерелье из птичьих черепов.

— А какую магию практикует этот твой чародей? — подозрительно спросил кронпринц у подменной принцессы. Как ни посмотри, а выглядел этот Вилгаст чернокнижник чернокнижником!

Хельга сладенько улыбнулась:

— Магию сущего.

— И что это такое? — спросил король Эйрик, который в видах магии разбирался так же хорошо, как конюх в бальных танцах.

— Магия природы, ваше величество, — ответил Вилгаст, устанавливая каким-то невероятным способом хрустальный шар на рукоять посоха. — Природа всё видит: ветер или солнце, море или горы — что-нибудь непременно должно было заметить принца.

Он лгал, разумеется. Практиковал он исключительно чёрную магию, как и Хельга.

— Ну что ж, попробуй, — разрешил король.

Вилгаст устроил настоящее представление, прежде чем заставил шар работать. Ничего из этого делать было не нужно: ни чертить магический круг на полу, ни читать завывающим голосом заклинания, ни воздевать руки к потолку, — достаточно было просто взглянуть в шар. Но чародей понимал, что чем зрелищнее будет «гадание», тем скорее в него поверят. Король с сыном и так уже глядели во все глаза.

— Скажи мне, о хрустальный шар, — провыл Вилгаст, вперив взгляд в шар, — где принц Голденхарт?

Хельга вся подобралась. Если честно, то подобных гаданий она побаивалась, ведь хрустальный шар всегда говорил правду. А если Голденхарта уже нет в живых? А если шар покажет её истинную сущность?

Глаза Вилгаста стали совершенно белыми, он качнулся и заговорил чужим голосом:

— Принц Голденхарт далеко отсюда. Башня из серого камня. Чернокнижник заколдовал его. Принц умрёт через несколько лет. Серая Башня! Серая Башня!!!

Выкрикнув это, Вилгаст рухнул на пол, выронив шар и посох. Тело его дёргалось, как в припадке, изо рта пошла пена.

— Так и должно быть? — с отвращением спросил кронпринц.

Хельга занервничала ещё больше: не должно было. Что из сказанного было правдой, а что выдумал сам Вилгаст? Она прищёлкнула пальцами, колдовство сработало, и придворные побежали и унесли бесчувственного чародея из тронного зала.

— Не слишком радужное пророчество, — усмехнулся Айрен, но сильно побледнел. Смерть от руки чернокнижника? Если бы только он мог это предотвратить…

— Принести карты, — приказал король Эйрик после мрачного молчания.

Принесли огромную карту, расстелили на полу, и король приказал всем присутствующим искать на ней что-нибудь похожее на «башню из серого камня». Искали все, даже сам король, которого слова чародея взволновали не меньше, чем кронпринца. Он был дурным отцом, но всё-таки сына любил. По-своему.

— Нашёл! — воскликнул вдруг Айрен. — Вот она! Серая Башня! Это в восточных королевствах.

Он стоял в центре карты и показывал на верхний левый угол концом меча. Там действительно была надпись: Серая Башня, — но никто не знал, что это за место. Так далеко из Тридевятого королевства никто не заезжал. Кроме принца Голденхарта, разумеется.

— Собери войско, — сказал король-отец кронпринцу. — Возьми столько рыцарей и столько золота, сколько пожелаешь и сколько сможешь увезти. Отбей его или выкупи — делай что хочешь, но верни мне сына.

— Будь спокоен, отец, — хмуро, но решительно ответил Айрен, — я эту Серую Башню вверх дном переверну, но Голденхарта отыщу! Я возьму тех, с кем ходил в крестовый поход. Золота не возьмём. Мечом и копьём! Мечом и копьём! — с напором провозгласил он. Это был боевой клич рыцарей королевства.

Принцесса, как только на неё перестали обращать внимание, помчалась, подобрав подол, в свои покои, куда прежде отнесли Вилгаста. Чародей уже успел прийти в себя, но выглядел неважно. На лице его была растерянность, смешанная с некоторым страхом.

— Ну? — накинулась на него Хельга. — Что именно сказал тебе хрустальный шар?

— Я… я не уверен, — с запинкой ответил Вилгаст. — Принц в какой-то Серой Башне у… колдуна? Я попытался заглянуть глубже, но… это такая сильная магия…

— Что ещё? — нетерпеливо перебила принцесса. — Про смерть принца ты выдумал?

— Нет, — покачал головой Вилгаст, — это правда. Шар сказал, что принц умрёт через несколько лет. Я… не понял, как именно, но… Будто свеча погасла.

Хельга прикусила губу, постучала нервно пальцами по столу. Смерть принца в её планы не входила. Если он умрёт, как же он на ней женится?

— Несколько лет? — проговорила она, морщась. — Будем надеяться, что кронпринцу хватит мозгов, чтобы отыскать Серую Башню вовремя, и мускулов, чтобы зашибить этого паршивого чернокнижника… или кто он там?..

Когда кронпринц Айрен отправлялся с рыцарями на поиски брата, Хельга вышла их проводить.

— Верни мне моего жениха, — сказала она. — Живым или мёртвым. Если он мёртв, привези хотя бы его тело. Я хоть взгляну на него.

Ведьма решила так: если уж не удастся выйти за живого, так можно и за мёртвого. Некромантию она знала. А мёртвый принц всё же лучше, чем никакого.

Айрен уехал… и не вернулся. От него пришло письмо. Король Эйрик прочёл его и побагровел лицом.

— Что-о? — свирепо протянул он. — И он хочет, чтобы я в это поверил?!

Хельга ловко выхватила письмо из рук короля и впилась в него глазами. Письмо на самом деле было смехотворное. Кронпринц писал, что до Серой Башни они добрались благополучно, что принц Голденхарт жив-здоров, но никакого чернокнижника в Серой Башне нет. Есть дракон. А принц Голденхарт возвращаться не пожелал. А он, кронпринц, тоже не вернётся, потому что нашёл себе невесту, прекрасную принцессу Флёргану, и едет к её родителям свататься.

«Отделалась!» — радостно подумала подменная принцесса. Раз кронпринц женится и останется в королевстве жены, то трон Тридевятого королевства достанется принцу Голденхарту, а значит, и ей. Только нужно вернуть принца в замок и женить на себе, а прежде разобраться с королём Эйриком.

Занялась этим Хельга со всем усердием: несколько капель зелья в бокал с королевским вином — и она подчинила короля своей воле и стала править королевством от его имени.

Города заполнили колдуны и ведьмы, получившие «амнистию» высочайшим повелением, и постепенно Тридевятое королевство превратилось в Треклятое. Торговцы теперь объезжали его стороной: чёрная магия здесь процветала, проводились самые немыслимые и подчас страшные ритуалы, простым людям житья не стало, многие перебрались в другие королевства.

Набрав силу и сторонников, Хельга приступила к самой важной части своего плана: свадьбе с Голденхартом. Она сотворила мощное колдовство, заколдовав перстень, который стащила с пальца безвольного короля-отца, и надев его на свёрнутый трубкой кусок пергамента. Кольцо служило спусковым крючком: стоило его снять, принц непременно попался бы в лапы ведьмы. Затем ведьма заставила короля Эйрика написать письмо кронпринцу Айрену, в котором король требовал, чтобы тот поехал к брату и передал его королевское волеизъявление: кронпринцем становится Голденхарт, а значит, немедленно должен вернуться домой и жениться на верно ждущей его принцессе-невесте. Оба письма Хельга послала с лучшим гонцом и успокоилась. Оставалось только дождаться, когда Голденхарт развернёт пергамент, и утянуть его чёрной магией в спрятанный внутри фальшивого письма портал.

И вот долгожданный день наступил! Десять лет ждала этого ведьма! Вилгаст вытащил Голденхарта из портала, буквально из пустого места, как фокусник кролика из шляпы. Принц был ошарашен и ничего не соображал поначалу, затравленно озираясь и отчего-то всё время комкая одежду на груди в области сердца.

Когда Хельга увидела принца, она была поражена. Прежде всего, конечно, его красотой. Она и не думала, что люди могут быть настолько красивы. Принц на портрете был лишь жалкой тенью принца настоящего! Хельга в него моментально влюбилась — если только бессердечные твари вообще могут любить. Но когда первая волна восхищения схлынула, то ведьма поняла, что принц не так-то прост, как кажется с первого взгляда: он был юн и свеж, годы нисколько не тронули его. Как и её саму. «А может, чернокнижник на самом деле его заколдовал?» — мелькнула у неё мысль.

Пожалуй, в это можно было поверить, потому что принц Голденхарт не обратил на неё никакого внимания. Он, кажется, сообразил, что происходит, и отчего-то пришёл в ужас.

— Что вы наделали! — воскликнул он.

— Ты женишься на принцессе Хельге, — строго гудел король-отец на сына.

— Ни за что, — с вызовом ответил принц и высоко вскинул голову.

Словесная перепалка продолжалась долго. Голденхарт всё время повторял, что за ним прилетит дракон, что они разгневали дракона, что им всем не поздоровится, и при этом так бледнел, что Хельга даже невольно подумала: а уж не сейчас ли и должен умереть принц, как предсказывал хрустальный шар? Она была несколько раздосадована, что ей не удалось очаровать его просто так, без колдовства. Ведьма спрятала руку за спину и тихонько прищёлкнула пальцами. Король Эйрик тут же приказал запереть принца в темнице.

— Подумать только, — сказал король Эйрик после, — какая глупость! Драконов не бывает.

— Конечно, не бывает, — подтвердила подменная принцесса и отправилась готовить приворотное зелье.

Флакончик с тем зельем, что было сварено ещё в лесном доме, Хельга всегда держала при себе. За годы оно настоялось, окрепло, и принцесса ничуть не сомневалась, что эффект от него будет моментальный. Она взяла золотой кубок, наполнила его вином и, не раздумывая, влила весь флакончик в рубиновую жидкость. От питья пошёл лёгкий дымок. Ведьма понюхала кубок, чуть пригубила, опустив в него раздвоенный кончик языка, и ничего не почувствовала: зелье растворилось полностью.

Поставив кубок на поднос, Хельга натянула на лицо самую хорошенькую из масок. Не очароваться ей было совершенно невозможно, камень — и тот бы размяк. И она понесла приворотное зелье в темницу.

— Принц Голденхарт? — позвала она, подойдя к решётке.

Принц сидел на лавке, низко опустив голову, и всё ещё держался рукой за грудь. На лицо его понемногу возвращалась краска, но выражение ужаса в глазах никуда не делось. На неё он взглянул странным взглядом, от которого Хельга невольно поёжилась — ведьме стало не по себе! — но не проронил ни слова.

Подменная принцесса совладала с собой, сделала реверанс и сладким голосом чирикнула:

— Принц Голденхарт, как же я рада тебя наконец-то увидеть!

— Я не женюсь на тебе, — произнёс принц довольно-таки мрачно.

— А может, ещё передумаешь, — возразила Хельга, улыбаясь ещё слаще. — Ну да ладно, оставим этот разговор до лучших времён. Ты, верно, хочешь пить? Удивляюсь, как ты ещё держишься на ногах после столь изнурительного магического перехода.

Голденхарт после паузы ответил:

— Да, пожалуй…

Хельга придвинула поднос к решётке:

— Выпей. Это тебя освежит.

Голденхарт встал, подошёл к решётке, взял с подноса кубок, помедлил отчего-то, но всё же пригубил. Ведьма с трудом скрывала ликование: попался! Принц допил кубок и поставил его обратно на поднос.

— А теперь, принц Голденхарт, — сказала Хельга, с трудом удерживая на лице прежнее сладкое выражение — ей хотелось хохотать, приплясывать, торжествуя, — мы пойдём к твоему отцу и сообщим ему, что ты передумал и женишься на мне.

— С какой стати? — удивился принц Голденхарт. — Я ведь уже сказал, что не женюсь. И не передумаю.

Хельга вздрогнула, сладкая улыбка на её лице застыла, покривилась и превратилась в гримасу дикой злобы. Ведьма вышла из себя: такое бешенство было не по силам скрывать даже ей. Она схватила кубок и грохнула его об пол.

— Почему не действует приворотное зелье?! — завопила она, топая ногами и швыряя в стену поднос.

— Ах, вон оно что… — протянул Голденхарт и… улыбнулся.

Его улыбка взбесила Хельгу ещё больше. Она скрючила пальцы, будто хотела вцепиться ему в горло, и прошипела:

— Ничего, сварю другое, покрепче!

— Зелья твои против меня бессильны, — предупредил принц.

— Это мы ещё посмотрим! — злобно отозвалась принцесса и ринулась прочь из темницы.

Впервые в жизни она потерпела неудачу! Злобу она выместила на Вилгасте, дав ему несколько оплеух, отдышалась и процедила:

— Если приворотное зелье не подействовало, значит, он на самом деле зачарован. Придётся сначала снять с него защитные чары, а потом уже привораживать.

Она хотела было заняться этим немедленно, но тут сообщили, что король Эйрик зовёт их всех на смотровую площадку, куда он вышел подышать свежим воздухом. Хельга, с трудом скрывая раздражение, вернулась к трону. Пришлось пересказывать королю её разговор с Голденхартом.

А потом появился дракон — настоящий дракон, которых, как они полагали, не существовало. Короля чуть удар не хватил! Хельге и вовсе пришлось несладко. Дракон глянул на неё всего лишь вполглаза, но сила этого взгляда, а вернее, сила волшебства в этом взгляде была такова, что она едва не потеряла человеческий облик: она упала на пол, корчась и извиваясь. Дракон между тем схватился с Вилгастом и чёрными рыцарями: в дракона полетели стрелы, щедро приправленные чёрной магией чародея. Принцесса кое-как поднялась, уцепилась за спинку трона и завизжала:

— Убейте его!

— Что, не нравится чёрная магия? — вопил, ликуя, Вилгаст.

Одна из стрел попала дракону в плечо, и чёрные полосы наложенного проклятья тут же начали расползаться по его телу в разные стороны. Дракон превратился в человека, шагнул на площадку и, небрежно обломив стрелу ладонью, усмехнулся:

— Чёрная магия? Использовать против меня магию? Да я и есть магия, жалкие смертные!

Ему хватило несколько секунд, чтобы расправиться с Вилгастом, а чернота с его тела пропала, словно её и вовсе не было. Дракон светился янтарным сиянием и был прекрасен и одновременно страшен. Хельга, осознав, что ничего не может противопоставить столь древнему и могущественному существу, спряталась за трон. Он мог бы уничтожить её в любой момент, она прочла это в его сверкающих янтарём глазах. Но он почему-то не тронул её, перешагнул только через труп чародея и вошёл в замок. Ведьма попыталась встать, но ноги её не слушались. Дикий, первобытный ужас, который она испытала, встретившись взглядом с этим существом, до сих пор не отпускал её. Она до этого момента и не подозревала, что в состоянии испытывать страх. «Он мог бы меня уничтожить одним только взглядом», — содрогнулась она, ощупывая лицо. Нет, кажется, личина была на месте.

Дракон между тем вынес из замка принца Голденхарта, приостановился, взглянул на короля-отца, а потом и на ведьму, выглянувшую из-за трона. Хельга догадалась, что чары, наложенные на принца, были его, драконьи. Немудрено, что зелье не подействовало!

— Если вы, смертные, — спокойным и оттого устрашающим голосом изрёк он, — осмелитесь снова появиться в Серой Башне, я вернусь и сожгу это королевство дотла.

Он оборотился драконом и улетел, унося с собой принца Голденхарта.

Принцесса Хельга выбралась из-за трона и злобно посмотрела ему вслед. Нет, с таким существом не сладить, нечего и пытаться: Голденхарт был потерян для неё навсегда. Она досадливо прищёлкнула языком и обернулась к полумёртвому от страха королю Эйрику.

— Ваше величество, — сказала Хельга, подходя и глядя ему прямо в глаза самым настоящим змеиным взглядом, — что же теперь будет с троном Тридевятого королевства?

Король-отец что-то промычал.

— Ну, не волнуйтесь, — с усмешкой сказала ведьма, похлопав короля по плечу, — вы потеряли обоих сыновей, но у вас осталась дочь.

— У меня осталась дочь? — повторил король неуверенно.

— Принцесса Хельга, я, — объяснила ведьма, заглядывая ему в глаза ещё пристальнее. — Теперь я наследница престола, ведь так?

— Да, да, — как во сне закивал король Эйрик, — теперь королевством будет править принцесса Хельга.

Он кивал, кивал, кивал и уже не помнил, что Хельга всего лишь невеста его младшего сына, что у него вообще есть или были когда-то сыновья, что в его замок только что прилетал дракон и грозил королевству страшными бедствиями, что он сам — король.

Хельга сняла с его головы тяжёлую золотую корону и водрузила себе на голову.

— Королева Хельга Прекрасная, — провозгласила она с хохотом и, обернувшись к рыцарям, приказала: — Бросьте этого полоумного старика в темницу!

Рыцари схватили короля, стащили его с трона и поволокли в подземелье. Он не сопротивлялся и только всё мычал что-то невразумительное.

— Моё! — страшным голосом крикнула ведьма, разводя руки в стороны, будто хотела объять всё королевство. — Теперь это всё моё!!!

Пусть и не так, как задумывалось, но её желание исполнилось: лесная ведьма стала королевой!

Безымянный дракон и невозможная принцесса

Принцесса Эрза сидела на стожке сена возле башни и болтала ногами. Дракон занимался лошадьми: вычесывал линялую шерсть, заплетал гривы и хвосты, проверил подковы… Сказать, что у Дракона было плохое настроение, — это ничего не сказать: вот уже третий месяц ему приходилось сражаться с невозможной принцессой, и исход большинства сражений был не в его пользу.

Когда принцесса получила возможность разгуливать по башнебеспрепятственно, она тут же направилась к выходу, но Дракон опередил её и запер дверь на засов. Девушка попыталась приподнять балку, но та была такая тяжёлая, что Эрза только пыхтела и краснела лицом, а толку не было вовсе никакого. Дракон стоял позади и наблюдал. Эрза повернулась к нему с сердитым видом, но, заметив, что это его ничуть не волнует, забавляет только, протянула поскучневшим голосом:

— А, опять драконьи традиции…

Дракон полагал, что на этот раз она уж от него отстанет, но принцесса сдаваться не собиралась.

— А почему… — начала она с невинным видом.

Бровь Дракона дёрнулась. Идти у принцессы на поводу он не был намерен, но девушка изводила его пять ней кряду, и в конце концов пропал засов и с входной двери. Принцесса осторожно приоткрыла дверь и выглянула в неё.

— Ой, — тут же воскликнула она, — а тут лето?

— Потому что Серая Башня далеко от Норди, — объяснил Дракон. Если бы он этого не сделал, она бы опять заладила бесконечные «почему».

— О… — протянула Эрза, вытягивая шею, но за порог не переступая.

«И зачем тогда было вообще настаивать на том, чтобы дверь была открыта?» — невольно подумал Дракон и скривился. Кажется, и он «подцепил» от принцессы эту невозможную манеру разговаривать.

Несколько дней принцесса к нему не лезла, занятая выглядыванием из башни. Дракон блаженствовал в тишине. Он развалился на троне в своей комнате и читал принесённую из библиотеки книгу, иногда потягивая из кубка вино и заедая его сыром. Но когда он в очередной раз протянул руку за кубком, то обнаружил, что кубок пропал. Дракон отвёл от книги глаза и увидел, что в комнате невесть когда появилась принцесса, бесцеремонно забрала кубок и теперь разглядывает его с нескрываемым интересом, иногда нюхая содержимое.

— Что тебе нужно? — нахмурился Дракон.

— Это вино, да? — поинтересовалась Эрза. — А мне вино ещё не разрешают пить.

Дракон поспешно отобрал кубок — ещё чего доброго отопьёт! — и буркнул:

— Не доросла до вина потому что.

— Хм, — только и сказала принцесса, продолжая разглядывать теперь уже самого Дракона. — А драконы пьянеют?

— Нет, — ответил Дракон.

— Бедный, — расстроилась принцесса. — Как же тогда драконы веселятся?

— А что, обязательно пить вино, чтобы веселиться? — приподнял брови Дракон.

— Как же! Когда в замке пьют вино, все тогда смеются и поют песни. Ты умеешь петь песни? Тебе нравятся песни? Ты споёшь мне какую-нибудь песню? — с горящими глазами залпом выдала принцесса.

На всю её трескотню Дракон ответил одним ёмким: «Нет».

— Скучный ты, — надула губы Эрза. — А что это за книга? А можно её почитать?

— Она на драконьем языке, — отрезал Дракон, полагая, что после этого Эрза уймётся.

— А ты меня научишь драконьему языку? — моментально спросила она.

— НЕТ!!!

Принцесса тяжело вздохнула и после паузы сказала:

— Мне нужна чистая одежда. Это платье уже грязное. Ты дашь мне новое платье?

Об этом Дракон как-то забыл. Он потёр подбородок, поднялся с трона:

— Иди за мной.

Эрза просияла и побежала следом за ним, то и дело спотыкаясь на лестничных ступеньках. Дракон привёл её в комнату, где хранилась с незапамятных времён разная одежда.

— Выбирай, — сказал он, открывая ставни, чтобы комната наполнилась светом дня.

— А сколько платьев я могу себе взять? — беспокойно осведомилась принцесса.

— Да сколько хочешь, — ответил Дракон.

Девушка ринулась к горам одежды так стремительно, как кавалерия в атаку. Женские платья были свалены в отдельную кучу.

— А откуда тут столько одежды? — мимоходом спросила Эрза.

— Лучше тебе не знать, — ответил Дракон, усмехнувшись.

Эрза нахмурилась, выронив фату, которую успела выудить из общей кучи.

— Ты ешь людей? — строго спросила она. — Это одежда тех людей, что ты съел?

— Нет, я не ем людей, — поморщился Дракон. — Ещё не хватало!

— Тогда ладно, — успокоилась принцесса, — потому что если бы ты ел людей, то я бы перестала с тобой разговаривать.

— Какая жалость, — не удержался Дракон.

Принцесса нахмурилась ещё сильнее и принялась рыться в куче платьев. Она выбрала несколько, отложила их и, видимо, собиралась уже этим удовольствоваться, но тут её лицо разгорелось, будто ей показали праздничный торт, и она дёрнула что-то из-под самого низу. Куча закачалась, платья обрушились лавиной вниз, погребая под собой принцессу.

— Ой! — отчётливо произнесла она откуда-то из-под завалов.

Дракон не стал ей помогать. Сама виновата. Принцесса скоро выбралась из-под разваленной одежды, крепко сжимая в руке ослепительно жёлтое платье, похожее на солнечный луч, а ещё колпак с фатой того же цвета.

— Ух! — восторженно выдохнула Эрза, разглядывая платье.

В комнате теперь царил полный хаос. Дракон поскучнел лицом, представляя, сколько времени потратит на то, чтобы сложить одежду обратно в кучу. Принцесса подхватила платья в охапку и помчалась переодеваться. Дракон начал складывать рассыпавшиеся платья. Заняло это много времени, он даже успел забыть про принцессу, а когда вспомнил, то очень удивился, что она не вернулась и не достаёт его бесконечными «почему». А если это был всего лишь предлог, чтобы сбежать из башни? Устроить тут беспорядок и, воспользовавшись тем, что он непременно начнёт прибираться, сбежать? А может, вообще всё это было частью её плана? Дракон нехорошо клацнул зубами и пошёл поглядеть, куда делась принцесса.

Эрза не сбежала. Притащив платья в комнату, она тут же стала переодеваться в солнечное платье, которое её так заворожило. Платье пришлось ей по кости, оставалось только затянуть шнурки на лифе, и можно было пойти показаться Дракону. Принцессе отчего-то очень хотелось, чтобы он увидел её в этом платье и… похвалил.

Шнурки были сзади, как и на большинстве одежды дам того времени, и существовало два способа их затянуть: с помощью фрейлины или самостоятельно. Фрейлин, разумеется, в башне не было, так что Эрза решила сделать это сама: не просить же Дракона?

Высоко на стене в той комнате, что отвёл для неё Дракон, торчал гвоздь, — очевидно, для картины. Эрза, как могла, затянула шнурки, приставила к стене стул и привязала концы шнурков к гвоздю. Теперь достаточно слезть со стула, отойти от стены подальше — и шнурки сами затянутся, останется только завязать их бантиком. Эрза подивилась собственной сообразительности.

Что ж, принцесса слезла со стула, отодвинула его и сделала шаг по направлению к кровати. Шнурки натянулись, но… что-то пошло не так. Они почему-то запутались, пружиня, и накрепко притянули принцессу к стене, подвешивая её на гвоздь так, что она одними носками туфель доставала до пола. И чем больше барахталась Эрза, пытаясь высвободиться, тем сильнее запутывались шнурки. До гвоздя теперь было не достать, до стула — не дотянуться, а позвать на помощь не позволяло чувство собственного достоинства.

Именно в таком положении и обнаружил принцессу вошедший в комнату Дракон. Его глаза широко раскрылись, но он не произнёс ни слова. Эрза сделала ещё одну попытку освободиться, но — увы. Дракон медленно спросил:

— Что это ты делаешь?

— Шнурки затягиваю, — обречённым голосом ответила Эрза, дёргая то одним, то другим плечом.

— А-а… — протянул Дракон, — какой необычный способ…

«Придётся всё-таки попросить его помочь», — упав духом, подумала принцесса. Но Дракон вдруг… расхохотался. Эрза сильно покраснела — и как ему не стыдно смеяться над бедной девушкой! — и хотела было сказать ему, что… Но она ничего не сказала. Она вдруг поняла, что это впервые, когда она слышит — и видит — его смех. Дракон вообще никогда не смеялся, ехидные ухмылочки не в счёт: он всегда был хмурый и мрачный, вечно всем недовольный. Сердце девушки забилось в три раза быстрее обычного, она невольно прижала руку к груди и удивилась сама себе: и как это она до сих пор не замечала, что Дракон невероятно красив? Она даже не смогла разозлиться на него за этот смех, зато на себя разозлилась: предстать перед ним в таком виде — какой позор! — и едва не расплакалась от обиды и стыда.

С лица Дракона сползла улыбка. Пожалуй, он несколько растерялся собственному припадку веселья. До этих пор принцесса не вызывала в нём ничего, кроме раздражения. «Не стоило смеяться, — одёрнул себя он. — Сейчас заплачет».

Эрза не заплакала, сдержалась, но сапфировые глаза на совершенно красном лице так сверкали, что Дракон понял: если он опять засмеётся, то она швырнёт в него стулом. Если дотянется, конечно. А она прямо сейчас и тянула руку к стулу, краснея ещё сильнее — уже от напряжения. Дюйма два не доставала, уф!

— Помочь? — просто спросил он, делая к ней шаг.

— Помоги, — сдалась Эрза, и её руки безвольно упали вдоль тела. Полная катастрофа!

Дракон больше не смеялся, но легче ей от этого не стало. Он долго возился с гвоздем, пытаясь распутать или развязать узел, намертво затянувшийся вокруг шляпки, в конечном итоге выдернул гвоздь из стены, снял с него шнурки и с грехом пополам распутал, а потом завязал их концы бантиком на спине принцессы.

— Готово, — сказал он, вставляя гвоздь обратно в стену. — Если нужна была помощь, могла бы просто попросить.

Эрза потянула носом и… в голос разревелась. Дракон растерянно попытался её утешить, но она всё ревела и ревела, пока не наревелась всласть, и тогда сама успокоилась. Нос у неё распух. Дракон со вздохом вытащил платок, прижал его к носу принцессы, заставляя высморкаться. Она дунула со всей силы, раздался трубный звук. Дракон с трудом сдержал смех, понимая, что в таком случае ему уж точно прилетит стулом, и велел:

— Иди умойся. Не пристало девушкам ходить зарёванными.

Эрза повиновалась беспрекословно. Дракон даже порадовался: может, уймётся теперь? Принцесса, действительно, притихла, но хватило её буквально на пару дней.

Когда происшествие со шнурками забылось, Эрза сбежала в деревню. Она делала так иногда, но Дракон притворялся, что не замечает её вылазок: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы его не доставало! Вероятно, она играла с деревенскими девочками, потому что иногда возвращалась домой в цветочных венках или с ягодными бусами на шее: сомнительно, чтобы принцессы знали о подобного рода играх. Но в этот раз принцесса вернулась в башню в таком виде, что Дракон опешил и выронил из рук кувшин, который собирался наполнить водой из колодца. Платье принцессы — по счастью, не солнечное, другое — было заляпано грязью. Несколько коричневых клякс красовалось и на её лице. Волосы были всклочены, как метла. Притвориться, что не заметил, уже не вышло бы. Дракон простёр к ней руки, потом завертел ими, как ветряная мельница лопастями. У него даже поначалу слов не нашлось.

— Ч-что это за вид?! — поражённо воскликнул Дракон, не зная, что ему прежде сделать: засмеяться или заплакать. Если она потащит всю эту грязь в башню… А платье отстирывать?

Эрза не без огорчения посмотрела на испорченное платье, сделала попытку отряхнуть подол, но вместо этого ещё больше размазала грязь по ткани.

— Ну… мальчишки предложили покататься, — сообщила она осторожно, гадая, рассердится ли на неё Дракон.

Дракон испугался. Он подошёл к принцессе, крепко взял её за плечи и взволнованно спросил:

— Ты упала с лошади? Ничего не сломала?

— С какой лошади? — удивилась Эрза.

— Мальчишки ведь предложили тебе покататься, так?

— Да не на лошади, на свинье, — беззаботно отмахнулась принцесса.

— Что-о?! — угрожающе протянул Дракон. Ему захотелось устроить принцессе хорошую взбучку. А ещё, пожалуй, он был рад, что это оказалась не лошадь.

— На свинье, — повторила Эрза и пожала плечиками. — Я никогда не каталась на свиньях. А выглядело это очень весело. Ну и… она меня не захотела катать. А там была грязная лужа…

— Принцессам не пристало кататься на свиньях! — рявкнул Дракон, хватая принцессу за руку и таща её в башню. — Посмотри на себя! Как только тебе не стыдно!

— Ты говоришь совсем как мой отец, — недовольно сказала Эрза. — Подумаешь, в лужу упала…

— «Подумаешь»?! — остервенился Дракон. — А кому всё это отстирывать?!

Он затащил её в ванную комнату. Когда принцесса сообразила, что он собирается с ней делать, она завопила, начала отбиваться и даже царапаться. Дракон, не слушая никаких возражений, содрал с неё грязное платье и, закинув Эрзу в ванну, начал отскребать с неё грязь ветошкой. Он был так зол, что даже не подумал, что для девушки, должно быть, подобная ситуация унизительна. Эрза верещала, как лиса, попавшая в капкан. Она была вся красная от стыда, и тем унизительнее было понять, что Дракон не видит в ней женщины, поэтому её нагота его нисколько не беспокоит и не волнует. Он только ругался сквозь зубы по-драконьи и яростно тёр ветошкой её руки и ноги, особенно пострадавшие в поединке с необъезженной свиньёй.

Когда дело было сделано, Дракон распрямился с облегчённым вздохом, вытирая мокрое от всплесков воды лицо. Он сам был в ошмётках грязи, одежда промокла насквозь, а на лице красовалось несколько свежих царапин. Принцесса сидела в ванне, закрывшись руками крест-накрест, мокрая, жалкая, злая, но ослепительно чистая.

— Вот так-то, — сказал Дракон назидательно.

Принцесса нащупала в ванной деревянную пробку, которой затыкалось дно, и зашвырнула ею в Дракона. Он уклонился. Вода с грохотом стала выливаться из ванной, принцесса взвизгнула и бухнулась в ванну ничком. Дракон запоздало сообразил, что переборщил: всё-таки принцесса девушка, и устраивать ей такую головомойку… Он натянуто кашлянул, буркнул: «Полотенце на гвоздике», — и вышел. Эрза сидела в ванне и злилась, злилась, злилась, пока не продрогла до костей. Чихнув и поёжившись, она выбралась из ванны и взяла полотенце. Дверь приоткрылась, в щель просунулась рука Дракона и подтолкнула внутрь свёрнутое трубочкой платье.

После этого происшествия принцесса не разговаривала с Драконом недели две, но наступившее молчание на этот раз Дракона не обрадовало. Он знал, что переборщил, что поступил нехорошо и даже неприлично, но извинения из себя выдавить никак не мог. Она ведь сама была виновата, довела… а теперь злилась на него и так сверкала сапфировыми глазами, что, казалось, дырку в нём могла проделать, если бы взглянула пристальнее. Дракон делал вид, что ничего не замечает, и не торопился избавляться от царапин на лице, которыми наградила его принцесса во время головомойки: пусть ей будет стыдно!

Принцессе и было стыдно. Отчасти потому, что он видел её голой. Отчасти потому, что ему было наплевать, что он видел её голой, а ей как раз наоборот. Отчасти потому, что головомойка была вполне заслуженная. И за царапины тоже было стыдно. Но и она бы ни за что первой извиняться не стала, уж такой у неё был характер.

Неделя прошла в тягостном молчании, прошла и вторая. Эрза уже не так и злилась на Дракона за пережитое унижение, но её до глубины души возмущало, что это молчание Дракону нипочём. Пожалуй, ему даже доставляло удовольствие, что в башне теперь тихо, и он мог бы промолчать весь оставшийся до прибытия королевских войск срок. Он просто занимался своими делами и вовсе не обращал на неё внимания. А вот принцессе молчание было в тягость. Но заговорить первой… Она одаряла Дракона хмурыми взглядами, надеясь, что он спросит об их значении, но он, кажется, ничего не замечал. Вот зануда!

Помирились они совершенно случайно.

В то утро Эрзе вздумалось залезть на яблоневое дерево, чтобы поглядеть на птенцов в гнезде. На самой верхушке свила гнездышко какая-то птичка, и из него уже несколько дней доносились писклявые голоса. По деревьям Эрза лазала неплохо: она подоткнула края платья, чтобы не запутаться в юбках, ухватилась за нижнюю ветку и полезла на дерево. Яблоня была высокая, крепкая, выдержала бы и взрослого мужчину, не то что девчонку, так что принцесса ничуть не боялась. Уж в деревьях-то она толк знала! Но осторожная птичка свила гнездо на самом краю тонкой ветки, и заглянуть в него можно было, лишь взобравшись на эту самую ветку. Принцесса попробовала ветку рукой: крепкая, только прогнулась немного, — и встала на неё обеими ногами, цепляясь за листву и другие ветки, чтобы удержать равновесие.

Дракон как раз вышел из башни, чтобы обозреть ближайшие владения, то бишь дворик. Он с вечера запланировал подстричь кусты роз и собирался как раз заняться этим, но… увидел Эрзу. Глаза его округлились.

— Ты что там делаешь?! — рявкнул он, забывая, что до этого момента с ней не разговаривал.

Принцесса вздрогнула и, тоже забывая о ссоре, ответила:

— Хочу на птенцов взглянуть.

— Немедленно слазь! — приказал Дракон, широкими шагами пересекая двор, чтобы поскорее дойти до яблони. — Ты же свалишься!

— Не свалюсь, — заупрямилась Эрза.

— Ветка сломается, и свалишься, — предрёк Дракон. У драконов был отличный слух, и он уловил тоненькое стенание яблоневой ветки, на которой стояла принцесса.

— Она крепкая, — возразила Эрза и… подпрыгнула на ветке в подтверждение своих слов.

Кряк! и подломленная ветка обрушилась вниз, вместе с ней ухнула и принцесса, а следом — птичье гнездо. Дракон метнулся под дерево и грохнулся оземь, одной рукой поймав гнездо, другой — принцессу. Их обоих осыпало листвой и яблоневым цветом. Эрза лежала на Драконе, зажмурившись и, очевидно, решив, что уже разбилась насмерть. Птенцы вопили, а над яблоней кружились их ополоумевшие от страха родители. Дракон пребольно ударился головой о землю, когда упал, и теперь лежал на спине и мрачно думал, что на затылке непременно вскочит шишка. А небо было синее-синее, как сапфир.

— Не ушиблась? — спросил он немного погодя.

Принцесса приоткрыла один глаз. Лицо её залила краска: Дракон крепко держал её за талию, прижимая к себе, и ухом она слышала, как бьётся его сердце. Оно билось ровно и совсем не по-человечески. Её собственное колотилось так, словно пыталось вырваться из грудной клетки и вспорхнуть птичкой на ветку.

— Нет, — сказала она, сделав попытку выбраться из его объятий.

Дракон отвёл руку. Принцесса слезла с него, натягивая задравшийся подол на колени. Птенцы продолжали голосить. Дракон шевельнулся, крякнул от боли в затылке и сел, держа гнездо на ладони. Он что-то чирикнул сквозь зубы, птенцы тут же смолкли.

— Ты с птицами умеешь разговаривать? — выдохнула Эрза в восторге.

— Отшлёпать бы тебя не мешало, — укоризненно сказал Дракон. — Я ведь предупреждал. А если бы ты себе шею сломала?

— Скорее ногу, — мрачно возразила принцесса, сильно покраснев и растирая ушибленное колено. У неё как раз под коленом был шрам, оставшийся от прошлого падения с дерева.

Дракон воззрился на неё мрачнее прежнего.

— В башне запрёшь? — упавшим голосом спросила девушка.

— На цепь посажу, — пригрозил Дракон, вставая на ноги и подходя к яблоне, чтобы пристроить гнездо на одну из веток.

— А разве драконы принцесс на цепь сажают? — удивилась Эрза.

— Будешь первой, — отозвался Дракон и поманил к себе мечущихся над яблоней птичек-родителей.

Одна слетела ему прямо на плечо, другая ринулась к птенцам в гнездо. Дракон подсадил птичку на палец и показал принцессе:

— Извинись перед ними.

— А разве они поймут? — опять удивилась принцесса, но под тяжёлым взглядом Дракона как-то само собой сказалось: — Простите, пожалуйста.

— Так-то лучше, — одобрил Дракон и, поморщившись, тронул саднящий затылок.

Эрза засмеялась. Он взглянул на неё неодобрительно, а она довольно объяснила:

— А мы опять разговариваем.

— Действительно… — пробормотал Дракон и улыбнулся. Чуть-чуть, одним краем рта.

После падения Эрза несколько присмирела. Она всё раздумывала над тем, почему сердце Дракона бьётся так непривычно тихо и почему её собственное начинает громко стучать, стоит только заметить, что Дракон глядит на неё.

Да и вообще в башне сидеть было скучновато, но лишний раз выходить на улицу она не решалась, чтобы не сердить Дракона попусту. Она сунула было нос в подземелье, но Дракон выудил её из первого же коридора и строго-настрого запретил спускаться туда.

— Заблудишься, никто не найдёт, — припугнул он девушку.

— Даже ты? — удивилась она.

— Даже я, — солгал Дракон. — Если будешь себя хорошо вести, покажу тебе мою сокровищницу. А теперь сделай милость: не мешай мне.

Он как раз собирался отдохнуть немного за кубком вина и книжкой.

Принцесса ушла в свою комнату, с отвращением оглядела каждый угол и вернулась к Дракону.

— Я хочу другую комнату, — объявила она.

— Что? — рассеянно переспросил Дракон, поднимая глаза от книги.

— Я хочу другую комнату, — повторила Эрза. — Если уж я должна сидеть в башне, то комната должна быть получше.

— Чем плоха твоя комната? — растерялся Дракон.

— Я сама хочу выбрать себе комнату, — упрямо сказала принцесса.

— Тут нет других подходящих, — возразил он.

— А вот и есть! — выпалила Эрза, схватила Дракона за руку и потянула за собой.

Она тащила его по лестнице всё выше, выше, пока они не забрались на самый верх. Чердаком Дракон не пользовался, хранил тут разный хлам, время от времени выкидывая старый и прибавляя новый.

— Это же чердак, — возразил он принцессе, но она его не слушала.

— Вот здесь я и буду жить, — твёрдо сказала она, перелезая через сваленные грудами вещи.

— Почему именно здесь? — удивился Дракон.

Принцесса между тем пробралась к окну, не без труда распахнула ставни. На чердак хлынул солнечный свет. Жёлтое платье принцессы словно бы вобрало его в себя и тоже засветилось. Эрза повернулась к Дракону и воскликнула, сияя:

— Потому что вид отсюда замечательный!

Дракон почувствовал себя странно: сердце в груди шевельнулось. Он тронул грудь пальцами, рассеянно размышляя, отчего бы его сердцу вести себя так странно. От этого внезапного толчка в груди как-то потеплело. С Драконом прежде ничего подобного не происходило. Он растерянно глядел на сияющую в солнечных лучах принцессу и почему-то не мог отвести от неё глаз.

Безымянный дракон. Обретённое имя

Следующая неделя выдалась для Дракона беспокойной. Ему пришлось освобождать чердак. Хлама скопилось много, что-то он скидывал прямо из окна башни, что-то таскал мешком вниз. Принцесса путалась под ногами, и он с удовольствием её выпроводил, когда пришло время разбираться с пылью и грязью, обнаружившейся на полу. Эрза то и дело заглядывала в дверь и чихала.

Когда с уборкой было покончено, Дракону предстояло превратить чердак в жилую комнату. Принцесса, как полководец, тыкала пальцем в стороны, показывая, куда ставить шкаф, столик, кровать…

— У окна? — с сомнением спросил Дракон. — А сквозняки как же?

— Кровать непременно должна быть у окна, — настаивала Эрза. — Чтобы в окно смотреть. Проснулся, глянул в окно — и сразу понятно, какой день наступил.

— Утрами туманно, — возразил Дракон, — ничего не разберёшь. И сделай милость, не высовывайся так: с башни шлёпнуться — это тебе не с яблони свалиться. Тут даже я ничего поделать не смогу. Ясно?

Принцесса кивнула.

А ещё ей непременно нужно было зеркало и «какая-нибудь штука, чтобы затягивать шнурки на платьях». Упомянув про шнурки, девушка сильно покраснела. Дракон пообещал что-нибудь придумать. Зеркало он отыскал в сокровищнице и уже на другой день повесил его на стену в принцессиной комнате. Над приспособлением для шнурования платьев пришлось поломать голову. Проще было бы нанять кого-нибудь из деревни в служанки, но Эрза отчего-то заупрямилась и наотрез отказалась от прислуги.

Дракон думал-думал и придумал. Идея принцессы затягивать шнурки с помощью гвоздя была неплоха, но требовала доработки. Он приладил к стене деревянную ручку, не слишком высоко, чтобы в случае чего принцесса смогла справиться сама. После нескольких не слишком удачных попыток Эрза навострилась, и с платьями отныне проблем не было.

Новая комната принцессу занимала пару недель, и Дракон наслаждался миром и покоем в башне, но вскоре Эрзе наскучило, и она взялась за своё. У неё было в запасе ещё с полтысячи «почему», не меньше! Дракон хоть уже и не так сильно раздражался, как вначале, но на вопросы отвечал неохотно. А ей хотелось драконов по косточкам разобрать!

Кое-чего Дракон и сам не знал, вернее, для него многие вещи были настолько привычны, что он воспринимал их как должное и никогда прежде не задумывался, почему происходит так, а не иначе. Вот как было объяснить принцессе превращение в человека и обратно в дракона? Он испокон веку оборачивался тем и этим, но ему и в голову не приходило, почему он так умеет или какие скрытые силы заставляют его тело трансформироваться. Он же дракон и точка. Или почему драконы огнедышащие? Откуда в его горле берётся огонь, чтобы им дышать? А откуда сам он взялся? А кто научил его летать? А были ли у него родители? А ходит ли он к другим драконам в гости?

На последний вопрос Дракон ответить смог:

— Не хожу.

— Не ходишь? — огорчилась принцесса.

— Не осталось на свете других драконов, — сказал Дракон. — А если бы и остались, то всё равно не ходил бы. Когда драконы встречаются, то непременно подерутся.

— А почему? — ещё больше расстроилась Эрза.

— Драконьи инстинкты, — ответил Дракон, очень надеясь, что она не будет дальше развивать эту тему.

— Выходит, что у драконов нет друзей? — потрясённо спросила принцесса и надолго оставила Дракона в покое, размышляя над столь печальным, по её мнению, обстоятельством.

Потом её осенило, и она спросила:

— А разве драконы похищают принцесс не потому, что им хочется компании?

— Нет, — однозначно ответил Дракон.

— А зачем тогда?

— Потому что так полагается, — сказал Дракон.

Эту фразу Эрза терпеть не могла. Сколько раз строгие фрейлины обрубали все её потрясающие начинания этим пустым «потому что так полагается»! Принцесса сердито воззрилась на Дракона:

— То есть ты и людей бы ел, если бы «так полагалось»?

— Вообще-то драконы людей едят, — подтвердил Дракон, поморщившись.

— Но ты не ешь?

— Не ем.

— Значит, — просияла принцесса, — эти твои драконьи традиции можно нарушать?

«И почему её это так занимает?» — не без удивления думал Дракон, глядя на её сияющее личико. И сердце у него опять стало что-то не того.

Принцесса выспрашивала неспроста. Она постоянно думала об этом: и о драконьих традициях, и о рыцарских поединках с драконом. Всё всегда оканчивалось одинаково: рыцарь побеждал, дракон был повержен, принцесса возвращалась домой и выходила замуж за своего спасителя. «А почему принцесса не может остаться с драконом?» — подумалось вдруг ей.

Эрза к этому моменту уже смутно понимала, что с ней что-то не так. Она знала по сказкам, что принцессе полагалось грохаться в обморок при одном только виде дракона, томиться в башне и ждать спасителя-рыцаря, готовя ему и руку, и сердце, и полкоролевства в придачу. Принцессе полагалось плакать дни и ночи напролёт, страшась драконьей личины. Но принцессе точно не полагалось украдкой любоваться драконом и краснеть, когда он глядел на неё в ответ. А она так и делала.

Дракон был настолько занят собственными мыслями, что почти не замечал этого. Он был древнее самой Земли, а значит, был искушён жизнью и умудрён годами. Но и весь его жизненный опыт не мог дать ему ответа на вопрос, почему так странно ведёт себя его сердце. Дракон никогда ни в кого не влюблялся и даже с любовницами — а их за тысячи лет его существования у него было немало — держался отстраненно. Временами для удовлетворения плотских страстей он улетал в города, где его никто не знал, и притворялся человеком. Женщины сходили по нему с ума, ему даже не нужно было пользоваться чарами, но сердце всегда молчало и билось ровно, едва слышно. А теперь… И что бы это значило?

О том, что с ними происходит, оба поняли едва ли не одновременно.

Дракон собирался на облёт Серой Башни. Лето уже было в разгаре, дни стояли жаркие, одной случайной искры хватило бы, чтобы запалить весь лес. Как хозяин этих земель, он должен был следить, чтобы не случалось пожаров.

Принцесса сидела в тенёчке, под яблоневым деревом, и скучала — это читалось по её лицу.

Дракон неожиданно для самого себя спросил:

— Хочешь прокатиться?

Эрза так и подскочила:

— На драконе?

— Хм… да, — отозвался Дракон озадаченно, размышляя, зачем и отчего он это предложил. Скорее всего, потому, что ему не понравилось это печальное выражение на лице девушки, или потому, что хотелось ещё раз взглянуть на её улыбку и увериться, что с ним что-то не так — с его сердцем.

— Конечно хочу! — воскликнула принцесса, рысью подбегая к нему.

Дракон отошёл немного в сторону, чтобы обратиться. Эрза восторженно выдохнула, увидев его в драконьем обличье. В прошлый раз, перед похищением, она была настолько напугана, что ничего толком не разобрала: ей показалось, что перед ней возникло какое-то сияние с глазами, а потом — вихрь закружил, и она потеряла сознание. Дракон был потрясающий! Неудивительно, что он был так красив в человеческом обличье: в кого ещё, как не в прекрасного юношу, могло превращаться столь умопомрачительное существо? Он сиял янтарём, как само солнце, а раскинутые крылья закрыли сразу пол-луга. Но больше всего потрясли Эрзу рога. Казалось, они были из горного хрусталя, а внутри плавилось жидкое золото.

— Ух! — в восторге выдохнула она, прижимая обе руки к груди.

Дракон припустил одно крыло, чтобы она могла по нему взобраться. Эрза долго не могла до него дотронуться, ей казалось, что об эту золотую чешую можно обжечься. Дракон понял её сомнения по-своему.

— Не бойся, — сказал он, — можешь ухватиться за чешую. Она крепкая, выдержит. А если свалишься, я всегда успею тебя подхватить.

Принцесса осторожно дотронулась кончиками пальцев до колоссального крыла. Чешуйки были колючие, но прохладные. Сияние было не жаром, а колдовством. Девушка осторожно подёргала одну чешуйку, та сидела крепко.

— Не щиплись, — недовольно сказал Дракон.

Эрза засмеялась и проворно взобралась Дракону на спину.

— Можешь за рога держаться, — разрешил он.

Принцесса взобралась выше, ухватилась за основание драконьих рогов. Дракон осторожно поднялся на все четыре лапы, пробежал по лугу, беря разгон, и взлетел. Эрза восторженно завизжала. Полёт её ошеломил: в ушах засвистел ветер, солнечный свет ослепил глаза, фата слетела с головы, и волосы взвились вверх и летели за спиной, как шлейф, отражая солнечные лучи и янтарное сияние, полыхающее вокруг. Дракон сделал круг над башней и полетел дальше, не поднимаясь слишком высоко, потому что тогда принцессе стало бы трудно дышать. Сам Дракон чувствовал себя в небе как рыба в воде и мог летать часами так высоко, что реки казались всего лишь ниточками, разбросанными по разноцветным лоскуткам.

Краем глаза он заметил алое зарево к востоку от гор и резко развернулся обратно к башне, делая мёртвую петлю. Эрза зажмурилась от страха и побелевшими пальцами вцепилась что было сил в рога. Дракон спикировал на луг, обратился человеком. Принцесса невольно качнулась, оказавшись так вдруг на земле, и он прихватил её рукой за плечи, чтобы она не упала. Эрза залилась краской и вдруг обхватила его за талию руками и уткнулась лицом ему под рёбра.

— Голова закружилась? Прости, — несколько смущённо сказал Дракон. — Видишь ли, я заметил пожар в лесу. Нужно срочно туда лететь.

Принцесса ничего не ответила, но вцепилась в Дракона ещё крепче. Голова у девушки действительно кружилась, но полёт был ни при чём. Сердце у неё буквально выскакивало из груди. От его одежды пахло солнцем, а может, и от него самого.

— Эрза? — неуверенно позвал Дракон, впервые называя её по имени.

Она опять ничего не ответила и ещё сильнее прижалась к нему лицом. Руки Дракона дрогнули, и он вдруг тоже её обнял. Сложно сказать, почему он это сделал — обнял это хрупкое, как цветок, существо, которое отчаянно хваталось за него руками. Сердце дрогнуло.

А в лесу полыхал пожар. Дракон опомнился, резко отстранил принцессу. Зрачки в его глазах уже вытянулись в драконьи стрелки.

— Мне нужно лететь, — нарочито сердито сказал он, отворачиваясь, чтобы она не увидела, как запылало румянцем его лицо.

Он спешно обратился драконом и улетел тушить пожар. А принцесса плюхнулась прямо на траву и закрыла лицо обеими ладонями. Так стыдно ей ещё никогда не было! Она ещё чувствовала кожей крепость его рук и теплоту объятий и чем больше думала об этом, тем больше заливала лицо краска. А когда вспомнила, как он позвал её по имени, смутилась ещё больше. Вот только она никак не могла позвать его в ответ: у него не было имени.

Дракон воевал с пожаром едва ли не до самых сумерек и вернулся в башню уставший, пахнувший гарью, перепачканный сажей. Всё, о чём он мечтал, — это зарыться в золото и заснуть. Но возле башни его ждала принцесса, лицо у неё было заплаканное.

— Что-то случилось? — всполошился Дракон, забывая про усталость.

Эрза бросилась к нему на шею и разревелась. Он не удержался на ногах, шлёпнулся на траву. То, что она только рыдала и ничего не могла объяснить, ещё сильнее разволновало его. Что могло случиться, пока он отсутствовал?

— Ну, Эрза, — растерянно повторял он, гладя её по волосам, — хватит плакать.

— Я подумала, — кое-как выговорила принцесса, глотая слёзы, — что с тобой что-то случилось. Тебя так долго не было!

— Ты — что? — поразился Дракон. Вся эта истерика только потому, что она за него волновалась? Она? За него? Волновалась?

Он не нашёл подходящих слов — событие было из ряда вон выходящее, — просто обнял её и продолжал гладить по голове, успокаивая. Сердцу в груди отчего-то стало совсем тесно. Если бы Дракон умел плакать, то он бы заплакал, должно быть, но Дракон не умел. У него только встопорщились чешуйки за ушами да глаза стали из человеческих драконьими.

— Вот же глупая, — сказал он, отстранив её, — что со мной могло случиться? Я же дракон.

Принцесса всё ещё всхлипывала и растирала руками слёзы по лицу.

— А пожар? — икнув, спросила она.

— Потушил. Хватит, принцессам не полагается так реветь, — строго сказал Дракон, роясь в карманах в поисках платка.

— Да я полное право имею так реветь! — вспыхнула принцесса.

— Почему? — удивился Дракон.

— Потому что… потому что я, кажется, тебя люблю! — выпалила Эрза и так покраснела, что краску на её лице легко можно было спутать с первыми пожарными всполохами.

Дракон был настолько ошеломлён этими словами, что в каком-то странном порыве схватил принцессу в охапку и прижал к себе. Все невидимые чешуйки на его теле встали дыбом, а сердце на этот раз совершенно точно запрыгало, как кузнечик, гулко ударяясь в грудную клетку.

— Ох, — потрясённо выдохнул Дракон, — и как же я раньше не догадался!

— О чём? — сварливо отозвалась Эрза. Ей почудилась не то насмешка, не то ехидство в этой реплике.

— О том, что и я… — начал было Дракон, но осёкся и клацнул зубами.

У принцессы дух захватило. Она безошибочно поняла, что хотел сказать Дракон. И он! И он тоже!

Они сидели так, пока совсем не стемнело. В темноте глаза Дракона мерцали светлячками, только жёлтого цвета, а не зелёного. Дракон по-прежнему держал принцессу в объятьях, не очень представляя, что делать дальше.

«Так не должно быть, — слабо подумал он, — нельзя драконам влюбляться в принцесс». Конечно, в Драконьей книге ни слова не было о том, что нельзя или, наоборот, можно, но Дракон всем своим существом чувствовал, что нельзя, что это грозит катастрофой и всяческими неприятностями. Вот только с сердцем он ничего поделать не мог: оно и не думало успокаиваться, и не оставалось сомнений, что он влюбился.

— А знаешь, что? — вдруг сказала принцесса.

— Что? — без выражения отозвался Дракон.

— Так не пойдёт. Я знаешь, что сделаю? Я придумаю тебе имя. Нельзя никому жить без имени.

— Даже драконам?

— Тем более драконам! — горячо возразила она. — Можно я придумаю тебе имя? Ну, пожалуйста!

— Хорошо, — согласился он, — придумай. Но мне имя совершенно ни к чему.

— Ещё как к чему! — рассердилась принцесса и отстранила Дракона, вернее, даже отпихнула, настолько её возмутило его безразличие к подобным вещам. — Надо же мне тебя как-то называть?

— То есть просто «Дракон» тебя не устраивает? — уточнил Дракон с улыбкой.

— Нет! — категорично ответила Эрза. И как он даже таких простых вещей не понимал!

Она помолчала немного, размышляя. Придумать дракону подходящее имя — дело не из простых, тем более когда глаза этого самого дракона смотрят прямо на тебя и светятся двумя светлячками. Так и хочется смутиться!

— Знаю! — воскликнула она, просияв. — Эмбервинг. Твоё имя будет Эмбервинг, потому что… потому что ты такой… такой…

— Какой? — уточнил Дракон, ощутив, что по всему его телу разливается какое-то тепло. Эту волну он почувствовал, когда она впервые произнесла придуманное для него имя. А может, он ошибался, и имя дракону было как раз «к чему»?

— Как солнце, — сказала Эрза едва слышно и покраснела.

Дракон смутился, но в темноте этого не было заметно.

Эмбервинг. Теперь его звали Эмбервинг. И казалось, не было на свете имени прекраснее.

Безымянный дракон. Утраченное имя

Дракон и принцесса несколько дней сторонились друг друга: Эрза краснела, а Эмбервинг отводил глаза, — но потом как-то само собой утряслось, улеглось, и жизнь в башне потекла своим чередом.

«И что теперь?» — размышлял Дракон, часами сидя на троне и почти не шевелясь. На самом деле он понятия не имел, что делать.

Рыцари — вот те знали: после признания в любви они начинали ухаживания, проводили бессонные ночи под окнами возлюбленной, писали в её честь оды и даже исполняли песни собственного сочинения. А как должны были вести себя влюблённые драконы?

Петь песни под окнами собственного дома было бы как минимум странно, а к стихам Дракон питал отвращение. Это ему писали томные стихи сражённые наповал дамы, которых он временами охмурял инкогнито, но их вирши были настолько дурны, что умудрились отвратить Дракона от поэзии в любом виде. Он был не прочь послушать хорошую песню или балладу, но ни сочинять, ни исполнять не собирался, да и не умел.

У драконов был материалистический взгляд на жизнь, и он подумал, что, вероятно, подарить принцессе что-нибудь было бы неплохим решением.

Рыцари, он знал, охапками таскали дамам сердца цветы, но вырывать их в таком количестве Дракон считал варварством, да к тому же особого интереса к цветам принцесса и не проявляла. Венки из полевых цветов и одуванчиков она, конечно, плела, как и все девушки, но к садовым цветам, к тем же розам, была совершенно равнодушна. Да и зачем их рвать, если в любой момент можно выйти из башни и полюбоваться ими? Нет, вариант с цветами Дракон сразу забраковал.

Ещё можно было подарить какую-нибудь драгоценность. Эмбервинг был чудовищно богат, как любой дракон, и его сокровищница ломилась от золота. Но он никак не мог выбрать, а когда привёл Эрзу посмотреть на сокровища — он ей обещал — и предложил ей взять себе что-нибудь, что угодно, любую вещь, что приглянется ей, то принцесса отказалась. Золото ей не нравилось: она с удовольствием носила на шее подаренные ей в деревне янтарные бусы. Вещица была бросовая, такие камешки деревенские ребятишки горстями вылавливали в реке, но Эрзе они отчего-то нравились. Янтаря в сокровищнице Дракона не было.

Да уж, задала ему задачку эта любовь!

В конце концов Эмбервинг решил, что достаточно будет просто скрепить их признание запоздалым поцелуем. Быть может, принцесса ждала от него именно этого. Но когда он попытался и она поняла, что он собирается её поцеловать, то в её глазах появился такой страх, что Дракон невольно смутился и отступил. Он предпринимал эти попытки изредка, но они не увенчивались успехом.

Дракон не понимал, почему или чего принцесса боится, но ему не хотелось, чтобы она боялась. По правде говоря, подобная реакция его несколько покоробила.

Он хмуро разглядывал своё отражение, колышущееся в зачерпнутом из колодца ведре воды. Что в его внешности могло так её ужасать? Она не боялась его драконом, так почему страшилась его поцелуя? Неужели драконий облик был менее страшен, чем человеческое обличье? Из воды на него смотрел хмурый, но умопомрачительно красивый юноша с золотыми глазами, и Дракон совершенно не понимал, чего тут бояться.

Он продолжал пробовать и пробовать с настоящим драконьим упорством, и принцесса в один прекрасный день сдалась. Но она так крепко зажмурилась, что лицо её пошло красными пятнами.

— Наверное, всё же не стоит, — предположил Дракон.

— Нет-нет, — пискнула она с таким отчаяньем, точно он предлагал ей спрыгнуть с башни, а не всего лишь поцелуй, — я готова.

Эмбервинг теперь уже и вовсе сомневался, что стоит, но всё-таки поцеловал её. Принцесса покраснела как рак и тут же сбежала и заперлась на чердаке. «Наверное, — предположил почти верно Дракон, — всё дело в том, что она совсем девчонка ещё».

Эрза не выходила из башни несколько часов, а когда вышла, то не могла смотреть на Дракона, не покраснев, но всё же поцеловать себя снова позволила. Эмбервинг, пожалуй, тоже смущался. Чуть-чуть.

А время шло, и Дракон с неудовольствием думал, что совсем скоро придётся возвращать принцессу родителям. Возможно, за ней пришлют рыцаря или какого-нибудь принца, которому принцессу прочат в жёны. Думать об этом было гадко, но такой вариант развития событий был неизбежен. Дракон это понимал. А Эрза нет.

— За мной ведь скоро приедет королевская рать? — спросила принцесса однажды, забираясь к Дракону на колени. Она часто сидела так, обвив его шею руками и слушая, как пульсирует сердце в его груди. Он не возражал.

— Через пару недель, — подтвердил Эмбервинг и в который раз поморщился.

— Но я не хочу возвращаться домой! — категорично сказала Эрза. — Я хочу остаться с тобой.

— Это невозможно, — скрепя сердце, сказал Дракон, стараясь, чтобы голос его звучал равнодушно.

— Почему?

— Потому что я дракон.

Девушка недовольно нахмурила брови:

— И что?

— Как бы тебе объяснить… — медленно проговорил он.

— Опять скажешь, что так положено? — буркнула она сердито.

— Не скажу, — возразил он грустно. — Положено или нет, но вернуться в Нордь тебе придётся.

— Ни за что! — отрезала Эрза. — Я останусь с тобой. Когда приедет отец, а я уверена, что королевскую рать он сам поведёт, то я ему всё объясню.

— Боюсь, что всё не так просто, — невольно улыбнулся Дракон. — Если бы…

— Да ему просто ничего не останется, как согласиться, — уверенно сказала Эрза, и её щёки залил румянец. — Когда он узнает, что я ношу под сердцем твоего ребёнка, то…

— Что?! — опешил Эмбервинг.

Он уставился на Эрзу, а она вполне серьёзно смотрела на него сапфировыми глазами.

— Обман ни к чему хорошему не приведёт, — возразил Эмбервинг. — Если ты солжёшь отцу, то всё только запутается.

— Но ведь у меня на самом деле будет от тебя ребёнок, — настойчиво повторила она. — На самом деле, Эмбервинг.

— Хм… — растерянно отозвался он. — Но этого никак не может быть.

— Почему?

— Потому что мы ничем… таким… — смутившись, объяснял Дракон, — не занимались.

— А поцелуй-то как же? — ахнула она. — Неужели ты не знаешь, что от поцелуя дети бывают?!

Дракон опять уставился на принцессу. А она, вся красная от смущения, начала рассказывать, что фрейлины всегда её предостерегали, чтобы она не вздумала с кем-нибудь целоваться, потому что… Эмбервинг рассмеялся. Теперь-то он всё понял. Вот почему она так боялась поцелуев!

— Почему ты смеёшься? — обиделась принцесса, и на её глазах выступили слёзы.

— Потому что, маленькая дурочка, — продолжая смеяться, ответил Эмбервинг, — твои фрейлины тебя обманули. От поцелуев детей не бывает, уж поверь мне.

— Что-о?! — воскликнула Эрза поражённо. — А как же они тогда получаются?! Значит, правда, что их находят в капусте? Эмбервинг, а если сейчас капусту посадить, как думаешь, успеем до прибытия королевской рати? Или лучше пойти поймать аиста? Тут есть поблизости где-нибудь гнёзда аистов?

Дракон уже так смеялся, что едва не стонал. Принцесса рассердилась и заколотила кулачками по его груди:

— Да прекрати смеяться! Что опять?

— И это тоже выдумки, Эрза.

— Как?! — совершенно опешила принцесса. — А как же тогда появляются дети? Как же нам тогда завести ребёнка? Ну, Эмбервинг! Хватит уже смеяться!

— Думаю, тебе прежде нужно немного подрасти, — просмеявшись, ответил Эмбервинг. — Пару годочков уж точно. Или все пять.

Она посмотрела на него сердитее прежнего:

— Ну ладно, но я всё равно скажу отцу, что не вернусь в замок. А ты должен попросить у него моей руки. Тогда всё пойдёт как надо, верно? У него не будет причин отказываться, если мы сделаем всё, как полагается. Ты не превращайся в дракона, ладно? Тогда и сражаться не нужно будет. Поговорим и всё ему объясним.

Эмбервинг иллюзий не питал, но настойчивым просьбам принцессы сдался.

— Хорошо, — согласился он, подпирая голову рукой и глядя, как она сияет от радости, — попробуем поговорить и всё объяснить. Но я ведь дракон, Эрза, и этого никак уже не изменить. Никакие слова не помогут.

— Ну и что? — надула губы принцесса. — Подумаешь, дракон и дракон… Что тут такого? Как будто дракон не может жениться на принцессе, а принцесса не может выйти замуж за дракона! Если никто до сих пор этого не делал, это ещё не значит, что нельзя! Правда, Эмбервинг? Я же права, Эмбервинг?

Ничего-то она не понимала…

У этой истории совершенно точно не могло быть счастливого финала, Дракон это прекрасно знал.

Он не верил, что король Норди даст согласие на то, чтобы Эрза осталась в Серой Башне, или хотя бы выслушает. Но дело было даже и не в короле Норди. Ведь он дракон. Не человек, хотя и может превращаться в такового, а дракон. Дракон, проживший уже тысячи лет. Дракон, которому суждено прожить ещё столько же и столько же раз по столько, — практически бессмертное существо, которое никогда не постареет и не умрёт. А она, хоть и королевской крови, всего лишь человеческая девушка, которой суждено увянуть через какие-то смехотворные двадцать или тридцать лет. Хватит ли у него крепости духа, чтобы прожить с ней эту короткую человеческую жизнь, чтобы видеть, как она стареет и в конце концов услышать её последний вздох? Что с ним самим станет после этого, он и вовсе думать не хотел. Но он понимал так же, что ни за что не отдаст её никому другому, пусть хоть целый свет против него ополчится. Какая всё-таки это странная штука — любовь.

Поэтому он позволил Эрзе строить планы и кивал на её самые невероятные предложения и доводы, которыми она собиралась поразить собственного отца.

На другой день в деревне был праздник, и Эрза вытащила на него Дракона. Он редко появлялся в деревне, а на праздниках и вовсе никогда. Крестьяне были воодушевлены: их господин снизошёл до них! Они наперебой старались ему угодить, усадили на самое почётное место, беспрестанно предлагали ему вина. Эмбервинг только прозрачно улыбался. Принцесса была чудо как хороша в своём жёлтом платье, все ей так и любовались.

— А кто же эта красавица? — в шутку спросил кто-то.

— Драконова невеста, — совершенно серьёзно ответила Эрза.

Повисло молчание. Крестьяне знали, что Дракон таскает себе в башню девиц, но непременно возвращает их после поединка родителям или женихам. Также прекрасно было известно, что ничего лишнего Дракон себе не позволяет: девы возвращались в родные пенаты хоть и перепуганными насмерть, но нетронутыми. Про эту принцессу вообще думали, что Дракон притащил её забавы ради: сущее дитя! Они уставились на Дракона. Он молчал и только продолжал улыбаться прежней прозрачной улыбкой. Крестьяне переглянулись: значит, правда? Молчать дальше было попросту неловко, кто-то гаркнул тост:

— За драконову невесту!

Принцесса просияла, а Дракон разрешил ей попробовать вина. Одну капельку всего из его собственной кружки. Вино Эрзе не понравилось.

Увидев, что крестьяне пляшут возле костра, Эрза вознамерилась вытащить танцевать и Дракона. Он отнекивался, но в конце концов сдался уговорам. Крестьяне с удивлением поглядывали на странную парочку. Они никогда прежде не видели, чтоб их господин смеялся или даже улыбался, а теперь… Уж если кто и был виноват в том, что Дракон переменился в характере, так, верно, эта маленькая принцесса. Дракон улыбался и сиял всем своим существом, вот только глаза не улыбались. Они были серьёзны и даже печальны.

Две оставшиеся недели пролетели как одно мгновенье, и вот Дракон почувствовал, что на границу его земель вступили чужаки. Он чувствовал их каждый шаг, и чем ближе подступала королевская рать, тем тревожнее ему становилось. Драконьи всполохи то и дело накатывали на него, скулы и руки покрывались чешуйками, глаза уже не менялись на человечьи — зрачки теперь были всегда вертикальны, в радужке плавился расплавленный янтарь.

Принцессе Эмбервинг ничего не говорил, чтобы не расстраивать попусту. Сказал, когда ратников уже можно было увидеть невооружённым глазом.

Их были немалые тысячи. Вероятно, король по дороге нанимал воинов из королевств, по которым проезжал. Были среди них и рыцари, и наёмники, и видом разбойники, и чародеи. И даже катапульты тащились где-то среди этой кишащей, как муравьи, массы. Будто не на дракона шли, а осаждать замок или завоёвывать целое королевство. Король Норди самолично вёл это войско, золотая корона сверкала на его седых волосах, вид у него был решительный и суровый. Он был уверен в победе. Хвост этой немыслимой рати скрывался где-то за горизонтом, и Дракон невольно подумал, что туго ему придётся, если сражение всё-таки произойдёт. В полную силу сражаться он по-прежнему не собирался.

Не стоило слушать принцессу, но Эмбервинг дал убедить себя, что нужно пойти и поговорить с королём-отцом. Они встретились на лугу, вдалеке от башни. Король спешился и подошёл к ним. Глядел он спокойно, без гнева или страха, и Дракон даже, к несчастью, подумал, что Эрза была права и всё обойдётся, и несколько утратил бдительность.

— Я приехал за моей дочерью, — ровным голосом сказал король Норди.

— Отец, я не вернусь в Нордь, — категорично сказала принцесса. — Понимаешь, мы с Эмбервингом любим друг друга и хотим пожениться.

Король смерил Дракона пристальным, но ничего не выражающим взглядом, посмотрел затем на принцессу и протянул к ней руки:

— Дай мне обнять тебя, дочь моя, после столь долгой разлуки.

Эрза просияла и, кинув на Дракона многозначительный взгляд — мол, говорила же, что отец всё поймёт, а ты не верил, — подбежала к отцу, чтобы его обнять. Лицо короля тут же изменилось, стало желчным и жестоким. Он ухватил принцессу за локоть и крикнул, взмахнув рукой:

— Стреляйте!

Тишину утра разорвал свист летящих стрел, осыпавших Дракона. Пять или шесть воткнулись ему в грудь. На траву брызнула кровь.

— Эмбервинг! — в ужасе завизжала Эрза, пытаясь вырваться из отцовских рук.

Король Норди грубовато толкнул дочь в руки двух стражников и приказал:

— Связать и в карету.

Дракон стоял чуть покачиваясь и затуманенным взглядом смотрел сначала на торчащие из его тела древки стрел, потом на окроплённые алыми каплями полевые цветы у его ног. Боли он не чувствовал. Секундное оцепенение, показавшееся ему вечностью, разбил вдребезги отчаянный крик принцессы. Он тут же очнулся, увидел, что её запихивают в карету, а она отбивается, но справиться с двумя взрослыми мужчинами, конечно же, не может. «Эрза!» — стукнуло в виске, и он сделал шаг вперёд. Кровь закапала на траву ещё обильнее.

— Убейте его! — приказал король Норди и поспешил к карете.

Рыцари, которые были в авангарде, перешли в наступление. Эмбервинг совершенно опомнился, дёрнул стрелы из груди, не обращая никакого внимания на струёй хлынувшую кровь, и обратился драконом. Разметать их по сторонам и освободить Эрзу — вот что он собирался сделать, а после улететь в горы, которые он знал как свои пять пальцев, и уж там-то их точно никогда не найдут. Не вышло. Они накинулись на него со всех сторон, как борзые на затравленную лису. Дракон отшвыривал их, на их место вставали другие, упавшие поднимались и нападали снова. В него тучами летели стрелы, но чешуя была крепка, и стрелы ломались. Рыцари и наёмники старались бить по тем местам в янтарной броне, где зияли пробоины — раны, из которых он выдернул стрелы. Удары были не больнее комариных укусов, но копья копейщиков ломались и застревали в теле, мешая двигаться, а вытекавшая из ран кровь ослабляла его. Когда в дело вступили катапульты, Дракон понял, что если не возьмётся за дело всерьёз, то, скорее всего, они его доконают. Карета между тем мчалась прочь от поля сражения, её сопровождало несколько закованных в броню рыцарей.

«Нельзя терять время», — понял Дракон и, взревев, окатил первые ряды наступающих воинов огненной струёй. Они полегли, на их место тут же встали другие. Он бил их крыльями, жёг огнём, рвал пастью надвое, топтал лапами. Кровь и ошмётки плоти летели во все стороны, из трупов росли курганы, но им всё не было конца, они наступали и наступали.

Захваченный жаждой убийства, Дракон потерял счёт времени. На место одного убитого вставали ещё десять, на место десятерых — сотня… Да, колоссальное войско собрал король Норди! Они, может, и уступали Дракону в силе, но брали числом, изматывали его.

Крови Эмбервинг потерял много, и с каждым днём сил у него только убывало. Пробоины на янтарной броне множились, десятки обломанных копий и стрел торчали из его тела, левое веко было рассечено камнем из катапульты, несколько мерлонов на хвосте и спине были разрублены. Он уже забыл, ради чего сражается или с чего началось это сражение. Он убивал их, потому что они пытались убить его самого, и драконья натура всё больше поглощала сознание.

Наконец, настал момент, когда Дракон больше не смог сражаться. Он упал обессиленный на траву, а они накинулись на него с топорами, секирами, копьями, боевыми молотами. Ему уже было всё равно, осталось только в сознании некоторое удивление: сколько он уже их перебил, а они всё не кончаются! Это уже были не рыцари, те полегли в первые же дни сечи, а наёмники, собранные, видимо, с задворок этого мира. Они не церемонились и лупили Дракона чем придётся, даже камнями и кулаками, только бы добить его. Кто-то рубанул ему по шее, намереваясь отрубить голову, но топор застрял.

— Не выходит, — с досадой сказал наёмник, после нескольких попыток оставив застрявший напрочь топор в драконьей шее, — не отрубить голову.

Кто-то припомнил, что драконы сдыхают, если им отрубить рога. С рогами им справиться удалось быстро, они орали во всю глотку, потрясая добытыми трофеями. Дракон лежал с закрытыми глазами и думал, что его сейчас прикончат. Сознание тихонько угасало. Он смутно помнил, что принцессу у него отобрали, что надо бы встать, собраться с силами и, прикончив тех, кто остался, полететь следом и отбить её. Но сил уже не осталось даже на то, чтобы открыть глаза.

Его не прикончили. Были бы это рыцари, они бы отрубили ему голову — как-нибудь сумели бы — и увезли её в качестве трофея в Нордь или откуда они там были родом. Но это были не рыцари. Наёмникам не было нужды в драконьей голове: они отрубили рога, свято веря, что теперь дракон непременно издохнет сам, и занялись мародёрством. Рыцарей и чародеев полегло в этой битве сотни и сотни тысяч, и среди них было немало тех, у кого водились деньжата, не говоря уже о доспехах, выкованных известными мастерами, и о мечах, украшенных драгоценными камнями. Наёмников осталось не меньше сотни, и вся эта толпа кинулась обирать трупы, не гнушаясь отрубать пальцы, когда кольца отказывались сниматься. Грабёж длился несколько дней, потом они убрались восвояси, даже не удосужившись проверить, сдох ли дракон.

Дракон был жив, но держался одними драконьими инстинктами. Именно они заставили его лежать неподвижно, точно мёртвому, и они же рывком вздёрнули Дракона на ноги, когда луг опустел. Эмбервинг обернулся человеком. Глаза его были пусты и мертвы, на теле живого места не осталось, особенно страшной была рана на горле, которая зияла, как пропасть, сплошное кровавое месиво! Он дёрнулся, с трудом переставляя ноги, и побрёл к башне. Драконья природа толкала и вела его туда, где были спрятаны сокровища. Золото звало его, шептало, чтобы он поскорее пришёл, а оно уж примет его в свои объятья, утешит, успокоит, излечит…

Крестьяне, которые сидели попрятавшись, пока шло сражение, робко потянулись к башне, чтобы посмотреть, отчего стало так тихо. Перед Драконом они расступались. Он шёл как мертвец, ничего не видя и не слыша. Там, где он прошёл, на земле оставались кровавые следы. Остановить его никто не осмелился, так он был страшен сейчас. Такого взгляда, каким Дракон глядел, проходя мимо них, они никогда в его глазах не видели. Это был даже не дракон, а чудовище в обличье дракона, в глазах которого, как бы мертвы они ни были, всё ещё полыхала жажда убийства. Пропустив его к башне, крестьяне поспешили на луг и застыли, леденея от ужаса. То, что предстало их глазам, нельзя было назвать исходом сражения, скорее уж настоящей резни. Те трупы, что были старее и уже начали разлагаться, ещё походили на останки людей: они были обожжены, или у них были переломаны шеи. Этих Дракон убил в первый же день, когда ещё контролировал себя. Свежие трупы… нет, их уже нельзя было считать просто трупами: это были куски плоти, лоскуты кожи, клочки волос и раздробленные в пыль кости, а не трупы. Сложно сказать, кто это был или сколько их тут было, просто высились курганы непонятного месива, истекали густой, как слизь, кровью и желчью, и даже вороны, обычно жадные до падали, сторонились их. Разделить их или похоронить не представлялось возможным. Посовещавшись, крестьяне решили их сжечь. Заняло у них это несколько недель.

Дракон спустился в сокровищницу и упал ничком, слабо пытаясь зарыться в золото, как того подсказывали инстинкты. Золото могло излечить любые раны, даже смертельные — такова была драконья природа.

«Посплю неделю или две, — подумал Эмбервинг, — а потом полечу и верну Эрзу. Второе такое войско им уж, верно, собрать не удастся».

Глаза его сомкнулись, и он уснул. Золото усыпило его почти на сто лет.

Когда Дракон очнулся от сна, всё ещё слабый, то подумал, что прошло совсем немного времени. Раны, по ощущениям, затянулись, но не излечились полностью. Особенно та рана на горле. Он дотронулся до шеи и понял, что лишился голоса. Рана только-только успела зарубцеваться. Ничего, голос вернётся, и силы вернутся… Впрочем, их уже достаточно, чтобы полететь в погоню. Десяток стражников, сопровождающих карету, — это сущий пустяк! Он расправится с ними, шутя.

Эмбервинг покинул сокровищницу. Ноги его отчего-то плохо слушались, он придерживался за стену и так поднялся в трапезную. Не заметив гор пыли на столе и кружева паутины повсюду, Дракон вышел из башни на улицу.

Солнце было тусклое, но и оно слепило отвыкшие от света глаза. Эмбервинг прикрыл лицо ладонью ненадолго, потом отвёл руку и окинул взглядом дворик. Поразило его царящее в нём запустение. Постройки почти развалились, грядки заросли бурьяном, а ствол яблони треснул пополам и сгнил. Должно быть, пока он спал, случилась гроза, и молния попала в дерево, но это конечно не объясняло всего остального. Дракон дёрнул плечами и развернулся было, чтобы войти обратно в башню, но тут его взгляд упал на дерево, растущее за оградой. Это был могучий столетний дуб с раскидистой кроной.

Глаза Эмбервинга застыли. Он качнулся, упал на колени и так страшно взревел не то по-человечески, не то по-драконьи, что на лугах полегли и пожухли посевы и травы, а небо вмиг затянулось тучами, и разыгралась страшная гроза.

Когда он ложился спать, этого дуба за оградой не было. Было маленькое тоненькое деревце, качающееся и грозящее сломаться и от лёгкого порыва ветерка. А теперь оно стало дубом, свалить которое не смог бы даже ураган. Дракон понял, что опоздал проснуться. На сто лет опоздал!

Больше ничего уже не имело значения. Как небо затянуло тучами, так и его лицо затянуло морщинами: Дракон постарел за несколько секунд, превращаясь из юноши в усталого мужчину. Углы его рта скорбно опустились, он больше никогда не улыбался. Взгляд янтарных глаз стал пуст и мёртв. Голос к нему вернулся только спустя полвека, но он и говорил теперь редко, а собственное имя вообще никогда не произносил вслух и однажды забыл его — или уверил себя, что забыл.

Дракон по имени Эмбервинг снова стал всего лишь безымянным драконом. На этот раз, как он полагал, уже навсегда.

«Петрушка кудрявится, принцесса упрямится»

Король со страдальческим лицом сидел на троне. Он страдал язвой желудка и был такой тощий, что, казалось, однажды растает, как тень, и от этого выглядел особенно жалко, даже несмотря на королевскую мантию. Королева стояла подле; она, в отличие от царственного супруга, была женщина дородная, но лицом в точности походила на короля: выражение глубокой печали не сходило с него. Перед королевской четой стояли полукругом министры, комплекции разной, но все с одинаково озабоченными лицами. Король созвал совет.

— Мы вынуждены признать, — скорбным голосом заговорил король, — что в королевстве назрел кризис. Нужно что-то делать, но мы не имеем ни малейшего представления, как нам этот кризис преодолеть.

— Да-а… — сочувственно протянули министры, переглянувшись.

Цветочное королевство было небольшое, но процветающее. Одна беда: принцесса.

— Что, соискателей так и не нашлось? — полным надежды голосом спросила королева.

— Увы, ни одного, — покачал головой первый министр.

Вот уже несколько лет министры подыскивали принцессе Флёргане, единственной дочери короля, жениха, но… Большинство принцев и рыцарей бесследно пропадали, едва услышав, кого за них пытаются сватать. Те бедолаги, что соглашались приехать в Цветочное королевство, сбегали уже через несколько минут после знакомства с принцессой. Всё дело в том, что принцесса была жутко вздорная. За глаза Цветочное королевство даже называли Вздорным королевством, так успела «прославиться» наследница престола!

— А тот, рыженький, как его там? — с совсем уже слабенькой надеждой в голосе напомнила королева. — У них вроде бы неплохо складывалось… поначалу.

— Сбежал, ваше величество, — доложил второй министр и сочувственно покачал головой. — Принцесса оттаскала его за нос, когда он пытался сделать ей комплимент.

— Кошмар! — закатила глаза королева, король проделал то же самое.

Принцесса была кудрявая, как петрушка, и свои волосы терпеть не могла. А поскольку характером она была несдержанная, то, когда жених заикнулся о том, какие у неё волосы… она не стала дослушивать, ухватила его за нос и так оттаскала, что нос у жениха стал похож на баклажан. Немудрено, что жених тут же ретировался!

— А тот… — умирающим голосом начал король, держась за желудок, который опять прихватило, — помните, плюгавенький такой, из мелкопоместных рыцарей?

— Ну, — махнул рукой первый министр, — этого-то принцесса сразу спровадила, ещё до того, как он успел предложить ей руку и сердце. Посоветовала ему сразу на лысо побриться, чтобы плешинами не сверкать, или парик прикупить, дабы не оскорблять взора королевской дочери.

— Гм… хм… — издал невнятно король, а королева опять закатила глаза. — Кризис, как мы и говорили. Если так будет продолжаться, то сами понимаете. И что, мы спрашиваем, с этим делать?

— А может, дать за неё не полкоролевства, а сразу всё? — предложил министр финансов. — А как только найдётся желающий, так схватить его, связать и не отпускать, пока не женится. И для полной уверенности ещё и приворотным зельем опоить.

— Фи, — сказала королева, — ну, насчёт целого королевства ещё ничего идея, но всё остальное…

«Да потому что ни один в своём уме добровольно на принцессе не женится», — подумал министр финансов, но вслух этого, конечно же, не сказал.

— Нет, — возразил король, пытаясь изобразить величие, но вышел сплошной скулёж, — нужно такого кандидата отыскать, чтобы принцессу с собой забрал. А уж как народятся у них дети, так пусть внук Цветочным королевством правит. И желательно, чтобы в мужа уродившийся.

— Где ж такого найти, чтобы и с королевством… — начал первый министр и едва не докончил: «…и чтобы принцессу взять захотел».

В это время двери тронного зала распахнулись, и в них вбежали сразу три растрёпанные женщины, в которых министры с трудом признали фрейлин. Вид у них был возмутительный: точно их хорошенько потрепала стая королевских гончих. Король даже подозрительно глянул на королевского псаря, но тот отчаянно помотал головой, а королева, грешным делом, подумала, что это принцесса оттаскала фрейлин за волосы.

— Ваше величество! — задыхаясь, пропыхтела старшая фрейлина. — Беда! Несчастье! Катастрофа!

— Что такое? — испугался король и схватился за сердце. — Война? Чума? Землетрясение?

— Хуже, — сказала старшая фрейлина. — Дракон похитил принцессу Флёргану.

Воцарилось молчание. Король медленно перевёл взгляд на королеву, а потом… вскочил с трона, подбросил корону вверх и заорал во весь голос:

— Ура! Отделались!

Они с королевой схватили друг друга за руки и принялись танцевать вокруг трона, проявляя необыкновенную для его здоровья и для её телосложения прыткость. Министры сорвали с головы парики и начали ими размахивать, стараясь перекричать друг друга:

— Ура! Кризис преодолён! Ура!

Фрейлины вытаращились на столь вопиющее зрелище. Король прыгал так, что из-под развевающейся мантии то и дело выглядывали панталоны. С заплаткой на гульфике. Министры оказались сплошь лысые без париков. А королева раскраснелась, вспотела, и от каждого её тучного па трон немного подпрыгивал. Умаявшись, все остановились. Король водрузил корону на голову и снова уселся на трон. Министры, кряхтя, начали поднимать парики. Королева шумно отдувалась.

— Дракон представился? — озабоченно спросил король.

— Да, он сказал… — начала было старшая фрейлина.

— Но вы не расслышали, — категорично прервал король.

— Да нет же, — растерялась старшая фрейлина, — я отлично расслышала, что…

— Вы. Не. Расслышали. — И король угрожающе свёл брови к переносице. — Может, потому, что дракон слишком громко ревел? Или у вас тугоухость развилась. Вдруг. В тот самый момент. А потом пропала. Бывает же такое, да, придворный лекарь?

Лекарь тут же уверил, что бывает, и со значением посмотрел на недоумевающую фрейлину.

— Но как же… — совсем растерялась старшая фрейлина и переглянулась с остальными.

Король довольно потёр руки и объявил:

— Королевский совет объявляю закрытым. Кризис преодолён.

— Но что же нам теперь делать? — воскликнула старшая фрейлина, ломая руки.

— Праздновать, — распорядился король и стукнул скипетром себе по коленке. Вышло больно, но он даже не поморщился. — Всем праздновать! Объявляю сегодняшний день государственным праздником. Нищим раздать денег, голодных накормить, в тавернах пить за здоровье дракона! Звонить во все колокола! Кричать ура! Никому не работать!

— Но, ваше величество, вы ведь собираетесь кинуть клич? — разволновалась старшая фрейлина. — По всем королевствам? «Тому, кто спасёт принцессу от дракона…» — и всё в том же духе?

— Да-да, конечно, — беспечно отозвался король, — мы прикажем разослать гонцов. Первый министр, составьте королевское обращение к верноподданным: полкоролевства, рука принцессы, — всё, как полагается.

— А может, руку принцессы не упоминать? — осторожно предложил первый министр.

«И без того желающих не найдётся», — почти разом подумали остальные министры.

— Нет-нет, непременно рука принцессы, — забеспокоился король, и королева поддержала его.

Принцессу похитил дракон из Серой Башни. Последние тридцать лет он отсыпался в сокровищнице, хандря, а когда проснулся, то сказал сам себе: «А не похитить ли мне принцессу?» Сражение с рыцарями его хотя бы немного развлекло.

Он вытащил карту, где крестиками отмечал королевства, из которых уже похищал принцесс, и для этого использовал разного цвета чернила, чтобы не спутать, когда именно были похищены эти самые принцессы. Чёрными чернилами он пользовался двести лет назад, красными — сто, а зелёными — несколько сотен лет назад. В этот раз он использовал фиолетовые.

Дракон закрыл глаза и ткнул пером в карту наугад. В последнее время он выбирал места похищения именно так, полагаясь на случай. Перо воткнулось в Цветочное королевство, которое было таким маленьким, что Дракон его поначалу и не замечал на карте. «Там-то я ещё ни разу не был», — сказал Дракон сам себе.

Сказано — сделано, и уже на другой день Дракон похитил принцессу Цветочного королевства, даже не подозревая, кого он похитил и какие последствия это будет иметь и для королевства, и для него самого.

Дракон притащил принцессу в башню, осторожно поставил её на ноги. Флёргана одёрнула подол, отряхнула ладонями шлейф платья, немало пострадавший во время полёта, и первым же делом вкатила Дракону пощёчину. Дракон оторопел. Такого с ним ещё не бывало.

— Да как ты смеешь так меня хватать? — грозно сказала Флёргана, упирая руки в бока. — Ты знаешь, кто я такая?

Дракон потёр щёку, размышляя, не рассердиться ли. Оплеух от женщин он ещё ни разу не получал. «И что это такое я похитил?» — озадачился он, разглядывая девушку. Она была веснушчатая, крепко сколоченная, и её волосы грозно кудрявились петрушечными хвостиками.

— Вообще-то знаю, — сказал Дракон. — Вопрос в том, знаешь ли ты, кто я.

Принцесса окинула его не менее грозным взглядом. Он ей сразу не понравился. Вне всякого сомнения, некогда он был красив и наверняка пользовался успехом у дам. Да и, должно быть, до сих пор пользуется, поскольку сквозь медленно увядающую красоту лучилось благородство и куртуазность, а женщины на такое особенно падки. И она бы такому не отказала, чего уж там! Но с первого же взгляда становилось ясно и то, что ничего подобного от него ждать не стоит. Быть может, именно поэтому и не понравился.

— Дракон, — фыркнула Флёргана. — Кому бы ещё в голову пришло меня похитить?

Этой оговоркой Дракон несколько озадачился.

— Хм, — сказал он, — раз уж ты знаешь, как у тебя духу хватило ударить дракона?

— И ещё получишь, если руки будешь распускать, — пригрозила Флёргана. — Чтобы какая-то рептилия мне под юбку лезла?!

Дракон уставился на неё круглыми глазами, а потом подумал, что, наверное, неловко схватил её, когда тащил в башню, а ей почудилось невесть что. Пощёчину — да, с её точки зрения он пощёчину заслужил. Но даже и так: обзывать его рептилией было грубо и невежливо. Дракон поджал губы и суховато сказал:

— Жаль тебя разочаровывать, но не в моих правилах лезть под юбки… вздорным девчонкам.

Он ловко подхватил её за плечи и втолкнул в отведённую для неё комнату на втором пролёте. Всех принцесс он селил сюда. Пусть посидит и подумает над своим поведением! Щека непривычно горела.

Ох, сколько раз Дракон пожалел, что похитил вздорную принцессу! Он мучился с ней уже второй месяц, а рыцари почему-то до сих пор не ехали её спасать.

Принцессе всё было не то и всё не так. Ей ничего не нравилось. Еда — невкусная, постель — жёсткая, Дракон — противный, башня — мрачная… Она изводила Дракона, как могла. Он пока терпел, но уже заметил, что принцесса всё говорит и делает ему наперекор. Пару раз она даже пыталась влепить ему пощёчину, но он так на неё глянул, что она не решилась.

Устав, Дракон решил слетать в Цветочное королевство, чтобы выяснить, куда запропали рыцари-спасители, а если встретит их по дороге, так проводить до башни. Но рыцарское войско ему по дороге не встретилось.

Когда он прилетел в столицу, то принялся расспрашивать у торговцев на площади, не произошло ли в королевстве чего-нибудь занятного или ужасного.

— Принцессу вот дракон какой-то спёр, — подумав, ответил торговец, — а так ничего.

— Дракон? Принцессу? — сделал вид, что удивился, Дракон. — Да что вы говорите! И что же, рыцари уже отправились её выручать?

— Нет, — махнул рукой торговец, — какие там рыцари! Король кинул клич, но покуда никто не отозвался. Ни рыцари, ни принцы, ни герои. Молчок. А у короля язва, он сам ехать не может.

— Как так? — растерялся Дракон. — Бедная принцесса!

— Бедный дракон, — почему-то возразил торговец и засмеялся.

Так ничего и не выяснив толком, Дракон вернулся в Серую Башню. А там его ждал сюрприз.

Когда Дракон улетал, он запер башню снаружи на засов, чтобы принцесса не сбежала. Вернувшись, он убрал засов и толкнул дверь, но… та оказалась заперта изнутри. Судя по звуку, на внутренний засов. Брови Дракона поднялись, он постучал. В смотровое окошечко глянул глаз принцессы.

— Отопри, — велел Дракон.

— И не подумаю, — сказала Флёргана.

— Как это? — растерялся он.

— Теперь это моя башня. Надоели твои придирки.

— Это когда я к тебе придирался? — изумился Дракон и подёргал дверь, но засов был прочный, а применять силу против девушки Дракону претило. И вообще, это она к нему придиралась!

Флёргана только хмыкнула и закрыла смотровое окошечко.

— Отопри! — повысил голос Дракон. — Ух и достанется тебе, когда ты оттуда выйдешь!

— А я не выйду, — ответила принцесса из-за двери.

— Есть захочешь, выйдешь, — усмехнулся Дракон, тут же вспомнил, что кладовка ломится от припасов, и скривился лицом.

Оставалось надеяться, что это всего лишь каприз вздорной принцессы и что она отопрёт дверь, когда каприз пройдёт. Но дверь ему Флёргана так и не открыла ни в тот день, ни вообще ни в какой! Он стучал, требовал, грозил, просил, но принцесса была непреклонна. А Дракон вздрагивал и хватался за голову, когда слышал, как она что-то роняла в башне. Иногда слышался звон разбившейся посуды: принцесса ловкостью не отличалась. Он мог только догадываться, что теперь творится внутри, а там совершенно точно ничего хорошего не творилось!

Хуже всего, что Дракону пришлось спать прямо на улице. Есть ему тоже было нечего: на грядках — одна петрушка, он её так наелся, что потом смотреть на неё не мог! Умываться приходилось из колодца ледяной водой. И переодеться было не во что. Помыкавшись неделю, Дракон наведался в деревенский трактир.

Сгущались сумерки, и трактирщик собирался уже закрывать таверну, как вошёл Дракон. Он бухнулся за первый попавшийся столик и приказал:

— Подай чего-нибудь…

Трактирщик не без удивления на него воззрился. Выглядел их господин как-то потрёпанно.

— Так ведь не осталось почти ничего, — робко сказал трактирщик, — одни подонки в котле.

— Неважно, лишь бы горячее, — отрывисто сказал Дракон. — И чтобы без петрушки!

Трактирщик, которому неловко было кормить Дракона такой дрянью, принёс суп в большой миске, кашу, в которой уже не осталось мяса, и хлеба, а сам побежал будить жену, чтобы та наготовила что-нибудь получше. Трактирщица всполошилась, но, пока она хлопотала по кухне, варя наваристую похлёбку из баранины с чесноком, Дракон успел съесть всё, что трактирщик ему принёс, а потом выхлебал едва ли не полный котёл бараньей похлёбки. «Как же оголодал-то!» — подивился трактирщик, с опаской поглядывая на острые крепкие зубы, которыми Дракон отрывал мясо с кости, и ему отчего-то припомнились россказни о том, что драконы и людей едят, если те жирка нагуляют. А трактирщик был тучный. Правда, Дракон доселе людей не ел, но кто его знает… Трактирщик бочком двинулся к кухне и предложил:

— А может, ещё и яичницы с ветчиной? Мы это мигом.

Дракон швырнул обглоданную кость в пустую миску и полной грудью выдохнул:

— Вина. Кувшин. А лучше два.

Трактирщик принёс вино и кружку. Дракон опустошил первый кувшин прямо из горлышка за считанные секунды, вино из второго пил уже кружкой, но теми же быстрыми, жадными глотками, как будто его мучила страшная жажда и он никак не мог напиться. Кажется, он не пьянел. Трактирщику до смерти было любопытно, что же такое приключилось с хозяином Серой Башни, но он благоразумно помалкивал.

Дракон допил вино, посидел немного, раздумывая, потом бросил на стол несколько золотых монет и поинтересовался:

— А свободные комнаты у тебя есть?

Комната нашлась, маленькая, каморка почти, но с кроватью, и Дракон остался спать в трактире. Спал он тихо, но по всему трактиру летали золотые искры, выбирающиеся в щель из-под двери каморки. Трактирщик с женой долго по очереди подглядывали в замочную скважину — хотелось посмотреть на спящего Дракона, — но толком ничего не разобрали: в комнате стояло янтарное сияние.

Наутро Дракон ушёл, хорошенько позавтракав тем, что наготовила проворная трактирщица, и оставив на столе горсть золота.

— Неладное что-то в башне творится, видать, — глубокомысленно заключил трактирщик, когда на другой день увидел, что Дракон спит прямо на лугу, накрывшись собственными крыльями, а на третий — снова пришёл ночевать в трактир.

Дракон, поразмыслив, решил, что так дальше продолжаться не может. Выжить его из собственной башни — да что она о себе возомнила! Но как бы ни был зол Дракон, штурмом брать башню он не стал. Он ещё несколько раз пробовал уговорить принцессу выйти, но безуспешно. Флёргана только хмыкала и продолжала разорять кладовые. Запасов хватило бы ещё на полгода, не меньше.

Тогда Дракон решил слетать в Цветочное королевство и поговорить с её родителями. Пусть забирают принцессу, раз никто не едет её вызволять: ему с ней валандаться некогда, да и сил уже никаких нет.

Действовать он думал решительно. Не скрываясь, он драконом слетел к подвесному мосту, который был перекинут через ров, окружавший замок. Когда стражники его увидели, они завопили:

— Дракон! Дракон! Поднимайте мост!

Заскрипели механизмы, мост медленно поехал вверх. Дракон подцепил край моста лапой и тихонько дёрнул обратно. Цепи, на которых мост держался, взвизгнули, лязгнули и оборвались, полотно моста грохнулось на место. Дракон вступил на мост, его окружило янтарное облако, а когда схлынуло, то по мосту уже шёл не дракон, а мужчина с янтарными волосами и того же цвета глазами. Стражники вскинули было алебарды, но он сказал им миролюбиво:

— Полно! Я к королю по делу. Времени у меня играть с вами нет.

Стражники испуганно переглянулись, но оружие опустили и повели Дракона к королю. Тот как раз сидел на троне, страдая от особенно сильной боли в желудке, и нисколько не обрадовался, когда ему доложили:

— Дракон к его величеству!

— Дракон? — всполошился король. — Какой дракон? Тот самый?

Никто точно не знал. Дракона видели только фрейлины, но и то в драконьем, а не в человеческом обличье.

Дракон вошёл в тронный зал, окинул взглядом и сгрудившихся кучей министров, и короля с королевой. «Надо же, как они все меня боятся!» — со смешанным чувством огорчения и некоторой гордости подумал Дракон. Это было не совсем так. Боялись они не его, а того, для чего он к ним явился. А явиться он мог только по одной единственной причине, и все это прекрасно понимали.

— Я дракон из Серой Башни, — назвался Дракон.

— П-приветствуем… — проблеял король.

Страх в его голосе Дракону не понравился. Король мог бы вести себя и величественнее, если уж он король. Не дело монарху, который правит целым королевством, трястись при виде всего лишь дракона, да ещё и в человеческом обличье!

— Вы, должно быть, знаете, что я похитил вашу дочь? — спросил Дракон, стремясь наладить всё же диалог.

— Д-да…

— Так вот, я пришёл, чтобы её вернуть. Забирайте. В любое время. А лучше немедленно, — тоном, не терпящим возражений, сказал Дракон.

— Н-не возьмём, — проблеял король, но на этот раз несколько увереннее, чем прежде.

— Как это? — опешил Дракон. — Я же возвращаю вам похищенную дочь. Просто так. Даже ничего взамен не требую.

— Нет-нет-нет, — совершенно осмелев, проблеял король, — раз уж забрал…

Дракон сердито фыркнул и сделал нетерпеливый жест:

— Понятно. Мешок золота? Два? Десять? Согласен на любые условия, только заберите.

— А может, лучше мы тебе приплатим? — спросил вместо короля министр финансов. — Согласны на любые условия, только не возвращай.

Дракон нахмурился. Да неужто никак от этой принцессы не отделаться?!

— А что же, разве нет какого-нибудь воздыхателя? — поморщившись, спросил он. — Без сражения отдам. Даже приданым снабжу, если потребуется.

Король закатил глаза, королева тоже, а министры с таким видом переглянулись, что Дракон понял: вот влип так влип! Он пытался торговаться, предлагал немыслимые по меркам драконов уступки — едва ли не половину всех сокровищ! — но король был непреклонен. Не берут обратно и всё тут!

— Вот если бы ты, господин дракон, ей подыскал жениха хоть какого-нибудь, хоть из рыцарей, хоть уже из кого угодно, так мы бы тебе и сами половину наших сокровищ отдали, — жалобно сказал король и ухватился за желудок, зеленея лицом. — Войди ты в наше положение!

— А в моё кто войдёт? — возмутился Дракон.

Увы, пришлось ему возвращаться в Серую Башню несолоно хлебавши. Король даже угроз не боялся: мол, никакое стихийное бедствие не сравнится с дочерью, так что и драконом его не запугать.

Дракон прилетел домой мрачнее некуда. Домой… у него и дома-то не было теперь! В башне воцарилась принцесса, а он мыкался по углам, как бродяга.

Единственное спасение — если отыщется рыцарь, который захочет спасти принцессу от дракона… нет, уж если начистоту, то спасти дракона от принцессы! Дракон поскрёб затылок и подумал, что стоит нанять рыцаря. Подыскать какого-нибудь бедного скитальца, их по дорогам близлежащих королевств мыкается много: то от крестового похода отстанут, то король со службы прогонит, — разве не найдётся среди них тот, кому бы сгодилась даже такая вздорная принцесса, тем более с приданым в полкоролевства? Дракон воспрянул духом и полетел в первый попавшийся город, чтобы приступить к поискам.

Прямо вот так сразу рыцари ему на улицах не попадались, а если и попадались, то наотрез отказывались, едва слышали название королевства.

— Тьфу! — сказал Дракон в сердцах и, решив отдохнуть немного, купил у разносчика газету и уселся на лавочке в городском парке.

На глаза ему попался раздел с объявлениями. «Отдам котят в хорошие руки», — прочёл он, а потом: «Требуется молочник». И много ещё всякого. Дракон встрепенулся: вот оно! Подать объявление! Это лучше, чем бродить по улицам и ловить прохожих, которые и без того посматривали на него с подозрением: он был слишком хорошо одет для этого городка и тем подозрительнее казался горожанам.

Дракон долго размышлял, потом составил два, как ему казалось, отменных объявления. Первое: «Отдам принцессу в хорошие руки». Второе: «Срочно требуется рыцарь. Оплата золотом». Если уж не на первое, так на второе непременно должен был кто-нибудь клюнуть!

Но — увы! — идея была обречена на полный провал. Редактор газеты поначалу встретил посетителя приветливо, прельстившись обещанным за услугу золотом и необыкновенно галантной речью незнакомца, но как только увидел, что тот в первом объявлении понаписал, то второе и вовсе и читать не стал, а Дракона из редакции выпроводил.

— У меня газета приличная, — сказал редактор, напыжившись.

Дракон облетел ещё несколько городов, но ему ни в одном не повезло: объявления его в газетах печатать отказывались, посоветовали на столбах развешать. Если бы не менестрель, то неизвестно, что бы Дракон сделал в полном отчаянье!

Принцессе Флёргане между тем надоело сидеть взаперти. Изводить Дракона было весело только поначалу, а потом приелось, да и Дракон перестал подходить к башне. Она слышала, как он возился с лошадьми, видела, что он иногда спит на лугу или в стогу сена, но всё чаще он куда-то пропадал или уходил в деревню, что была вниз по холму. Как будто его перестало волновать, что он не может попасть в собственную башню! Готовить принцесса, само собой, не умела, так что приходилось довольствоваться копчёностями и грызть овощи сырыми. Хлеб давно кончился, остались лишь сухари. А ещё обнаружился в углу мешок сухой рыбы, но она была такая солёная, что набила оскомину в первую же минуту попыток принцессы отгрызть хвост у лещика. Да, нужно было признать, что по еде, приготовленной Драконом, Флёргана уже начала скучать: она хоть и воротила от неё нос, чтобы позлить хозяина башни, но всегда съедала подчистую то, что он ей приносил.

«Ну ладно, — решила вздорная принцесса, — когда в следующий раз попросит открыть дверь, так уж и быть, открою!»

Но в дверь постучал менестрель. Лица Флёргана толком не разглядела, поскольку на его голову был накинут капюшон, и вообще она приняла его за рыцаря, а вернее, за мальчишку, стащившего отцовские доспехи.

— Подкрепление привёл? — фыркнула принцесса, глянув на молчаливо стоявшего поодаль Дракона, и опять раздумала впускать его в башню.

А этот мальчишка представился гонцом из Цветочного королевства и такого наболтал! Будто бы за Флёргану приехал свататься рыцарь в сияющих доспехах, а когда поднял забрало, то оказалось, что это принц Голденхарт из Тридевятого королевства. У принцессы дух захватило. Принц Голденхарт?! Конечно же, она знала, кто такой принц Голденхарт. Не было на свете ни одной принцессы да и вообще девушки, которая бы не знала, кто такой принц Голденхарт! Оего красоте едва ли не легенды слагали. И хотя было маловероятно, чтобы этот потрясающий принц явился в Цветочное королевство свататься, но Флёргана всё же поверила. Она моментально собралась в дорогу, оставив стенающему Дракону царство хаоса вместо башни.

Дома её не ждали, как выяснилось.

Принцесса спешилась на мосту. Волосы у неё были растрёпаны, платье запылилось от долгого пути. Вид у принцессы был решительный. Девушка завертела головой, но никакого рыцаря у ворот не обнаружила.

— Где? — насела она на стражников.

— Кто? — изумились те.

— Рыцарь в сияющих доспехах? — нетерпеливо сказала Флёргана. — Или его уговорили подождать в замке?

— А-а… хм… — только и ответили стражники, которые понятия не имели, о чём принцесса говорит.

Флёргана поняла, что толку от них не добиться, подобрала юбки, чтобы не путались, и ринулась в замок. Кудрявые волосы развевались как штандарт — очень нехороший признак! Придворные благоразумно попрятались кто куда.

— Где принц Голденхарт? — без обиняков спросила Флёргана у родителей.

От появления дочери короля так прихватило язвой, что он скорчился, как червяк. Нет, в этом мире даже и на дракона положиться нельзя! Он застонал и переспросил:

— Какой-какой принц?

— Принц Голденхарт, — повторила принцесса, и её веснушчатое лицо начала заливать краска гневного нетерпения. — Только не говорите, что вы его выпроводили!

Король с королевой растерянно переглянулись.

— Никто не приезжал, — сказал король. — С чего это ты взяла, что принц Голденхарт в Цветочном королевстве? Что делать принцу Голденхарту в Цветочном королевстве?

— Мне же сказали… — начала было принцесса и тут всё поняла.

Этот мальчишка в доспехах с чужого плеча её обманул! Скорее всего, они вместе с Драконом это придумали, чтобы выманить её из башни. А принца Голденхарта, разумеется, тут нет и быть не могло! Любая другая принцесса ударилась бы в слёзы. Принцесса Флёргана закатила истерику. Одной дело не обошлось, закатывать их принцесса умела и закатывала с завидным постоянством, злясь на себя и на весь свет. Король с королевой уж не знали, куда деваться: хоть из замка беги!

Принцессе между тем злиться надоело. «Этого мальчишку надо бы проучить, — подумала она, краснея при мысли о том, как ловко он её провёл и как легко она попалась на его уловку. — Да, непременно надо проучить! Вот прямо сейчас поеду и всыплю ему по первое число!»

Она надела походное платье и потребовала, чтобы заложили карету.

— Ты куда-то едешь? — осторожно спросил король.

Флёргана посмотрела на него так сурово, что он тут же прикусил язык и не рискнул продолжать расспросы.

— Возьми с собой хотя бы фрейлину, — взмолилась королева, когда поняла, что принцесса собирается ехать невесть куда в одиночку.

— Это будет недолгое путешествие, — мрачно предрекла принцесса, — проучу этого противного мальчишку и вернусь.

— Какого мальчишку? — оторопел король, размышляя, не грозит ли это королевству новыми неприятностями. Тот, которого принцесса оттаскала за нос, подал в суд, требуя компенсации.

— Того самого, — желчно протянула Флёргана. Этот бы одним носом не отделался!

Но, как уже известно, в башне Дракона, куда она ворвалась, чтобы восстановить справедливость, принцесса Флёргана увидела кронпринца Айрена, а кронпринц Айрен увидел Флёргану, и оба немедленно друг в друга влюбились. Так уж это и происходит, ничего не поделаешь. А мальчишка-врун оказался не только братом её новоявленного жениха, но и вообще тем самым принцем Голденхартом. Ну и родственнички!

Итак, принцесса Флёргана вместе с Айреном в сопровождении рыцарей кронпринца поехали в Цветочное королевство. Подъехавший кортеж вызвал в замке волнения.

— Ваше величество, — обеспокоенно доложил министр финансов королю, — принцесса Флёргана вернулась в сопровождении рыцарского конвоя.

Лицо короля вытянулось.

— Мало того, на их доспехах гербы Тридевятого королевства, — добавил министр финансов.

Король издал невнятный звук, похожий на те, что издают хомяки, когда на них наступят. Ему вдруг подумалось, что принцесса могла отправиться в Тридевятое королевство, а оттуда её выпроводили и снабдили конвоем, чтоб не вздумала повернуть обратно. Не хватало, чтобы и король Тридевятого королевства подал в суд! Король покрепче сжал скипетр, как будто тот мог спасти его от грядущих неприятностей.

Принцесса Флёргана вошла в тронный зал, грациозно придерживая подол платья одной рукой, а другую руку положив на локоть сопровождавшего её кронпринца Айрена. Королевская чета и придворные министры уставились на вошедших. Айрен был статный, красивый, в ладных доспехах.

— Кронпринц Тридевятого королевства Айрен, — представила его Флёргана.

— Мы рады приветствовать кронпринца Айрена, — выдавил король, с напряжением гадая, зачем явился в Цветочное королевство кронпринц чужой страны.

Кронпринц Айрен оставил принцессу Флёргану, кавалерийской походкой подошёл к трону и опустился на одно колено.

— Я прошу у вас руки вашей дочери Флёрганы, — чётко сказал он, несильно стукнув кулаком по груди. Доспехи гулко брякнули.

— Вы — что? — разом произнесли все министры.

Айрен нахмурился, сурово глянул на придворных и снова перевёл взгляд на короля с королевой. Те отчего-то застыли на тронах, как статуи.

— Я тут же вернусь в Тридевятое королевство и уже оттуда пошлю за принцессой официально, — добавил Айрен, полагая, что они обомлели от его прямоты: этикет требовал, чтобы родители жениха и невесты сговаривались прежде них самих, заключали пакты и слали друг другу благодарственные дары, засылали сватов; в идеале будущие жених и невеста вообще друг друга видеть не должны были до свадьбы, чтобы не представился случай увильнуть, если кто кому не приглянется; а он явился сам и без предварительного сговора, презрев формальности. — Надеюсь, что моя бесцеремонность…

Король, не дослушав, соскочил с трона, подбежал к потенциальному зятю и, схватив его за руки, горячо и взволнованно спросил:

— Вы на самом деле хотите жениться на моей дочери?

Кронпринц несколько растерялся:

— Д-да, иначе бы не приехал свататься.

— Он приехал свататься! — хором сказали министры с таким благоговением, что кронпринцу стало неловко и неуютно под их горящими непонятным воодушевлением взглядами.

— Надеюсь, что получу ваше согласие, — добавил Айрен. — Я без ума от принцессы Флёрганы. Если мне откажут, то я отправлюсь в крестовый поход и погибну на чужбине.

— Глупости! — воскликнул король. — Конечно же мы согласны! Завтра же сыграем свадьбу. Незачем ехать в Тридевятое королевство.

«А то ещё передумает, — одновременно подумали все министры, — правильно король рассудил!»

— Завтра? — растерялся Айрен.

— Завтра, непременно завтра! А послезавтра мы вас коронуем новыми королём и королевой Цветочного королевства, — поспешно добавил король. — Полкоролевства в приданое — да тьфу! Чего там, забирай всё! Только чтобы свадьба состоялась непременно завтра.

Кронпринц растерялся немного. А потом… подумал, что в таком случае не придётся ехать в Тридевятое королевство, и повеселел. Отцовское поручение он провалил с треском и, вернись он, придётся объяснять королю-отцу, почему так произошло, а ещё объясняться с покинутой Хельгой… Лучше уж жениться и вовсе не возвращаться домой.

— Лучше некуда! — сказал Айрен, крепко пожимая королю руку. — Остаюсь и женюсь завтра же.

Король тут же приказал объявить по всему королевству о завтрашней свадьбе и готовить свадебный пир. Айрену покуда предложили отдохнуть с дороги. А неутомимые королевские ткачи начали шить кронпринцу свадебный наряд. У Флёрганы платье было: его сшили, как только принцесса вошла в возраст, и оно пылилось в шкафу, дожидаясь своего часа. Платье вытащили, накрахмалили и пришили новые кружева.

Кронпринцу не спалось в предвкушении завтрашнего торжества. Он лежал на кровати и слушал, как радостно кричат за стенами замка жители королевства. «Надо же, как они все любят принцессу, — подумалось ему. — Замечательная девушка!»

О том, что принцесса вздорная, он ещё не подозревал: в дороге Флёргана вела себя с исключительной кротостью и не позволяла себе лишнего. Айрен узнал об этом на свадебном пиру, когда она вкатила ему пощёчину: он, захмелевший порядком, полез ей под юбку, что было делом обычным — как он полагал. Он даже протрезвел, потому что вдарила девушка крепко.

Король страшно побледнел и, ухватив зятя за плечо, как будто опасаясь, что он может после такого и сбежать, нервно сказал:

— Смущается. Она настолько невинна, что даже от пристального взгляда краснеет.

Поцеловать себя, как того требовали обычаи свадебного пира, принцесса позволила, и все выдохнули с облегчением: после первого поцелуя брак считался состоявшимся.

— Ура! — не сдержавшись, завопили министры. — Горько!

Новобрачным пришлось снова поцеловаться. Айрен был в восторге, хотя голова у него всё ещё гудела от затрещины.

Наконец наступило время брачной ночи. Король отвёл молодых в спальню, а сам держал скрещённые пальцы за спиной — на удачу. «Я успокоюсь, только когда самолично надену королевские венцы им на головы», — сказал он королеве.

А в комнате разыгралась настоящая баталия, но победителем — не без потерь! — вышел Айрен.

К утру следующего дня бывший кронпринц уже знал, что за «сокровище» получил в супруги. Впрочем, он не возражал: ему нравилось, что Флёргана с характером.

Коронация прошла грандиозно, король прослезился, передавая Айрену корону и ключи от королевства, а самое главное — принцессу. Придворные ликовали. Праздновали целый месяц.

Король в первое время тревожился, но новая королевская чета, кажется, была влюблена друг в друга по уши, потому что уже к исходу второго месяца принцесса сообщила, что у Цветочного королевства будет наследник. Родилась, правда, девочка. И вообще потом рождались сплошные девочки.

— Послушай-ка, Айрен, — с тревогой сказал король после рождения четвёртой, — ты, надеюсь, не винишь Флёргану, что она не может родить тебе сына? Не волнуйся, она ещё молода, и сын непременно родится однажды.

Айрен не волновался. Его даже нисколько не смущало, что все маленькие наследницы уродились в принцессу — были такие же вздорные. Он в них души не чаял.

— Вы сами-то не волнуйтесь, — миролюбиво сказал Айрен тестю. — Будем стараться, пока вам внука не сделаем.

Вздорная королева, услышав этот разговор, только хмыкнула и в следующий раз родила… конечно же, девочку.

Дракон короля Алистера. Суета сует эльфийского короля

Алистер, король эльфов, пребывал в состоянии вечной скуки. Невозможно не скучать, когда ты только и занят тем, что сидишь на троне, а делать совершенно нечего. Тёмно-серые глаза оставались безучастны ко всему, что перед ними представало, вот уже тысячу лет. Взгляд короля не радовали ни благоуханные травы эльфийских лугов, ни истекающие нектаром цветы, ни драгоценности, от которых ломились сокровищницы и которыми он был обвешан с головы до ног, ни даже его собственный народ. Появление у него сына, наследника эльфийского престола, которого он назвал в честь известного эльфа-барда, бывшего предком самого Алистера, Талиесином, пожалуй, оживило королевские будни, но ненадолго: лет на двести всего, ничтожный срок по эльфийским меркам, — а после в его душе опять воцарилась скука.

Так уж вышло, что мир эльфов оказался в ином измерении. В стародавние времена, когда на эльфов из-за их ушей велась охота, мудрецы эльфийского народа собрались вместе и сотворили могущественное волшебство, которое вырезало целый кусок мира и запрятало его в отдельное пространство, замкнутое бесчисленными магическими кругами и барьерами. А чтобы выйти наружу, эльфы открывали кратковременные порталы. Жизнь в замкнутом мирке была тихая, спокойная и… до жути скучная.

Не пристало королю жаловаться, так что Алистер вслух о своей скуке не говорил, только вздыхал то и дело. Другие эльфы были хотя бы чем-то заняты: ухаживали за садами, перебирали и протирали драгоценности в королевских сокровищницах. А королю не пристало чем бы то ни было утруждаться, вообще ничем! «Тоска смертная! — думал Алистер, кривя губы. — Если бы знал, что так всё обернётся, нипочём не согласился бы стать королём. Уж лучше садовником». Он сидел на троне, свитом из древесных корней и виноградных лоз, накручивал волосы на палец и иногда вертел нанизанные на пальцы кольца, меняя их местами, — вот и всё развлечение.

Талиесин оживлял его скуку, любопытствуя о мире людей. Алистер смутно помнил, как жилось эльфам в прежние времена, ещё до охоты, потому отвечал пространно, но непременно добавлял в конце, что там людишки всё время путаются под ногами и мечтают отрезать эльфам уши. Талиесина это приводило в ужас, он съёживался и обхватывал уши руками, но побывать в мире людей ему всё-таки хотелось. Правда, об этом он даже не заикался: знал, что отец разгневается. Вместо этого принц потихоньку приоткрывал портал и заглядывал в него одним глазком. Ничего интересного он там не обнаружил. Травы были зелёные, цветы — ароматные, а люди — бесконечно уродливые.

Лет этак через двадцать Талиесин к миру людей охладел совершенно, а может, просто унаследовал от Алистера королевскую скуку, но вдруг неожиданно увлёкся стрельбой из лука, а вернее, королевским стрелком по имени Этельред. «Ах, молодость, молодость!» — с ноткой ностальгии думал король Алистер, глядя, как оба эльфа надолго пропадают в лесу, но всегда возвращаются с колчанами, полными стрел, зато в измятой и перепачканной травяным соком одежде. Этельред был статный, красивый, — а впрочем, все эльфы красивы, — и Алистер полагал, что он достойная партия его сыну. Роман между ними развивался бурно и быстро, и король уже пообещал, что следующий эльфийский цветок получат именно Талиесин и Этельред…

Но тут в королевство эльфов нагрянул Дракон.

Алистер почувствовал сильную магию, вдруг заполнившую воздух, и впервые за несколько сотен лет оживился: неужели кому-то удалось пробить волшебную защиту? Что за могучий волшебник явился в их мир и с какой целью? Король встал с трона и поспешил туда, куда грянула магическая молния.

Когда Алистер добрался до луга, эльфы-стражи уже окружили того, кто пробил барьер, а теперь ничком валялся на примятой траве. Луки скрипели, тетива готова была прянуть и выпустить стрелу прямо в нарушителя. Талиесин держал руку наготове, чтоб махнуть и подать знак. Лежавший на траве шевельнулся, приподнялся…

Алистер ощутил всем телом — очень неприятное чувство! — расходящуюся от незнакомца волну, похожую на дыхание ветра или на тепло, которое наполняет падающие на землю солнечные лучи, но в стократ мощнее и… ужаснее. Глаза короля эльфов широко раскрылись, он понял, что перед ним существо незаурядное и настолько древнее, что он сам по сравнению с ним кажется всего лишь мальчиком. А ещё он понял, что незнакомец легко может уничтожить одним мановением руки не только сгрудившихся вокруг него стражей, но и вообще всё королевство. Ошибки быть не могло: в мир короля Алистера явился самый настоящий дракон.

Король поспешил остановить стражей, они неохотно опустили луки. Больше всех возмущался Талиесин.

Незнакомец между тем поднялся, отряхнул одежду от травяных метёлок. Его холодные, похожие на два кусочка янтаря глаза медленно обвели всех присутствующих внимательным взглядом. Алистер поёжился, но приветствовал нежданного гостя почтительно:

— Что привело тебя в мир эльфов, господин дракон?

Эльфы остолбенели. Настоящий дракон?! О драконах они слышали лишь в сказках. Драконы представлялись им чем-то сверхъестественным, нереальным. Да, пожалуй, в этом мужчине чувствовалось что-то… этакое. Он был величав, всё ещё красив, несмотря на покрывавшие лицо морщины, но у него был совершенно мёртвый взгляд, исполненный такой безысходности, что эльфам, существам весёлым по природе, стало страшно: как может быть взгляд настолько тяжёл и пуст одновременно?

Алистер разглядывал гостя с любопытством. Истинную суть вещей он мог видеть и теперь всеми фибрами души чувствовал, что на дракона наложены какие-то чары. Их природу он понять не мог, но заклятье было настолько сильно, что король эльфов не сомневался: наложил его на себя сам дракон.

— Эмбер… Эмбервинг, — с запинкой представился Дракон, когда Алистер его приветствовал и назвался.

Алистер попытался было прощупать гостя на предмет магических способностей, но Дракон так легко разгадал его планы и так резко оборвал начавшее свершаться волшебство, что у короля даже закружилась голова. Нет, этот дракон был не из тех, кого можно вышутить! К такому существу нужно отнестись со всей серьёзностью и ни в коем случае не нажить себе врага в его лице. Алистер извинился за шутку, за столь грубое приветствие, которым Дракона наградили эльфы-стражи. Дракона это, кажется, нисколько не волновало. Эмбервинг, разумеется, связываться с ними не стал бы. Ну, может, раскидал бы их в разные стороны и немножко пугнул огненным дыханием, чтобы посторонились и дали пройти. Хотя, конечно, головы он мог бы им снять за пару секунд. Алистер это понимал, а Эмбервинг понимал, что Алистер это понимает, так что раскланялись они друг другу вежливо и со значением.

Когда король эльфов услышал, зачем явился в его мир Дракон, он ушам не поверил. Дракон собрался воскрешать человека и для этого хотел воспользоваться эльфийским волшебством, поскольку никакому другому это было не под силу. С людьми у драконов, король знал, была непрекращающаяся вражда. В древние времена, когда королевство эльфов ещё было в общем мире, а драконами земля полнилась, они иногда объединялись против людей, чтобы приструнить особо зарвавшиеся племена. А этот Дракон собрался воскресить какую-то жалкую мёртвую мартышку, именуемую человеком, и говорил, что ничего для этого не пожалеет!

Алистер моментально забыл о скуке. Ему стало интересно, что изо всего этого получится, и он тут же пообещал, что эльфийский цветок достанется Дракону, если… Талиесин страшно оскорбился, ведь сокровище было обещано ему. Ему и Этельреду. Они так долго этого ждали! Но обиду проглотить пришлось: Алистер взглянул на сына со значением, и Талиесину даже показалось, что отец и не думает отдавать Дракону цветок.

Король эльфов на самом деле отдавать цветок не собирался. Что это за бахвальство — «ничего не пожалею»? Из уст Дракона звучало совсем уж неправдоподобно. Алистер в драконах неплохо разбирался (так он считал) и знал, что драконы никому и ни за что не отдадут ни при каких условиях, к примеру, сокровища, которые они охраняют. Но за открытие портала Дракон наверняка должен был заплатить неслыханную цену! И любопытный Алистер решил потребовать то же самое, чем бы оно ни было.

— Возьму с тебя столько же, сколько и та чародейка, — с усмешкой сказал король. — Если отдашь, то получишь эльфийский цветок.

Эмбервинг, кажется, удивился. «Что же он отдал?» — гадал Алистер, глядя на него. В следующую секунду он пришёл в ужас, потому что Дракон обломил свой рог: ни колебаний, ни сожалений, просто — кряк! и сломал. Второго рога у него уже не было, и Алистер запоздало осознал, что именно такую плату потребовала за проход чародейка.

— Ты умом тронулся, господин дракон? — воскликнул эльф, вскакивая и ожидая чего угодно. Например, что Дракон грохнется оземь бездыханным.

Но с Эмбервингом ничего не сделалось. Он выслушал короля спокойно, усмехнулся слегка и возразил, что драконьи рога — это просто рога, а не вместилище колдовской силы, так что есть у него рога или нет — это ему совершенно безразлично, но раз они представляют какую-то ценность, то он с радостью отдаст оставшийся Алистеру, раз уж тот согласился ему помочь. Теперь уже Алистеру ничего не оставалось, как отдать Дракону эльфийский цветок.

Когда они разговаривали, секундой промелькнул истинный облик Дракона. Это лишь подтвердило предположение короля о наложенных чарах, и он настолько был увлечён своим открытием, что перестал обращать внимание на Талиесина. Тот страшно злился, обиженный, что сокровище достанется не ему. Эту секундную перемену в облике Дракона он, как и Алистер, заметил. Правда, сначала подумал, что почудилось: мужчина, сидящий за столом рядом с Алистером, будто помолодел, став восхитительной красоты юношей. Талиесин невольно потёр глаза, видение истаяло. «Что это такое было?» — удивился эльф, немало растревоженный видением. Эльфы очень чувствительны как к волшебству, так и к красоте, и со всей уверенностью можно было сказать, что об увиденном Талиесин ещё нескоро забудет.

Алистер, ничего не заметив, приказал сыну отправиться вместе с Драконом в мир людей, чтобы принести обещанный Эмбервингом за открытие обратного портала венец. Талиесин почему-то испытал необыкновенный страх. Быть может, потому, что Дракон только что говорил об оторванных головах, с которых, вне сомнения, и собирал венцы в сокровищницу. А ведь прежде ему так хотелось побывать во внешнем мире! Но приказ отца он нарушить не посмел и ушёл вместе с Драконом.

Алистер остался ждать возвращения сына. Он опустился на траву, тут же свившую ему ложе из самых мягких стеблей, и разглядывал рог Дракона. Пожалуй, Эмбервинг преуменьшил значение рогов для драконов. Алистер безошибочно чувствовал, что этот обломок так насыщен волшебством, что даже на него, тысячелетнего короля, оказывает влияние. Его не хотелось выпускать из рук, и король эльфов был настолько им зачарован, что даже не заметил, в каком состоянии вернулся из мира людей Талиесин. Сын пихнул ему в руки алмазный венец и почти сбежал, не дожидаясь расспросов. Алистер удивлённо посмотрел ему вслед. Конечно же, он знал, что Талиесин подглядывает через порталы во внешний мир, и теперь ждал, что сын непременно начнёт делиться впечатлениями. Кажется, Талиесин был чем-то смущён. Но Алистер взглянул на алмазный венец и опять позабыл о сыне. А вспомнил, только когда решил послать его к Дракону, чтобы узнать, удалось ли эльфийское волшебство. Алистер был любопытен.

Талиесин вернулся от Дракона в полном смятении. На расспросы отца он пробормотал, что всё получилось: Дракон человека воскресил, оба они в добром здравии. Но лицо его так пылало, что Алистер понял: что-то с его сыном случилось, — и стал за ним потихоньку приглядывать. Талиесин был сам не свой, и совершенно охладел к Этельреду, и часто куда-то пропадал. Король эльфов поначалу думал, что пропадает Талиесин вместе с Этельредом в лесах, но когда спросил об этом у самого Этельреда, то по его смятенному виду понял, что тот ничего не знает об отлучках возлюбленного. «Так куда же пропадает Талиесин?» — растерялся Алистер и стал приглядывать за сыном уже в оба глаза.

Талиесин, он обнаружил, вставал засветло и долго бродил по эльфийским лугам, собирая цветы в букет с мечтательным видом, затем открывал портал и на несколько минут скрывался в нём. Возвращался он уже без букета, но всё с тем же мечтательным видом, и Алистер безошибочно понял: его сын влюблён и таскает эльфийские цветы кому-то во внешний мир. Тогда понятно, почему он и смотреть на Этельреда не хочет: эльфы были устроены так, что когда влюблялись, то для кого-то ещё в их сердце места не оставалось, а если уж охладевали, то безвозвратно. «Ах, молодость!» — ностальгически подумал Алистер и тут же встревожился: а уж не в Эмбервинга ли влюбился Талиесин?

Сопоставив кое-какие факты, король уверился, что это на самом деле так: переменился ведь Талиесин именно после очередного визита в логово Дракона. Но что могло его привлечь в Драконе? Алистер призадумался, а потом вспомнил, как эльфийские девы сбегали во внешний мир, устав от вечно юных супругов и возлюбленных, и становились жёнами настоящих чудовищ с волосатыми руками и бородатыми лицами. Вероятно, именно зрелость Дракона и привлекла Талиесина. Король эльфов нахмурился, попытался представить, как Эмбервинг принимает букетик от эльфа, и тут же помотал головой. Нет, вряд ли, это точно не Дракон. Но тогда кто? Алистер прикусил кончик красивого пальца и обвёл глазами вечнозелёные эльфийские луга. Ведь не мог же это быть тот человек, которого воскресил Дракон? Король эльфов совершенно встревожился. Это могло привести не только к неприятностям, но и к ужасающим последствиям: драконы в гневе страшны, а если он… Тут король удивлённо приподнял брови: а почему Эмбервинг-то это терпит? Сомнительно, чтобы с его способностями он не знал об ухаживаниях Талиесина. Странно это всё.

Расспрашивать Талиесина Алистер не стал, но тайком, пока сын спал, дотронулся ладонью до его горящего лба, чтобы прочесть воспоминания. Они были сумбурны, флёр романтической грусти, признак тайной любви, струился в них, скрывая от взгляда короля детали, но один образ Алистеру всё же уловить удалось: юноша с яркими сапфировыми глазами. Сомнений не осталось: Талиесин был влюблён в человека.

— Голденхарт… — томно пробормотал эльф во сне.

Алистер отвёл руку и покачал головой. Нет, ничего хорошего из этого не выйдет! Пока Талиесин тайно вздыхает по этому юноше, но если всё откроется… А всё же, почему Дракон этому попустительствует?

Талиесин продолжал сбегать в мир людей едва ли не каждый день. Цветов на эльфийских лугах поредело. Алистер делал вид, что ничего не замечает: эльфы были страшно упрямы, и если бы он запретил сыну уходить, а уж тем более заикнулся о том, что секрет его давно для короля эльфов не секрет, то Талиесин мог бы наделать глупостей. Лучше подождать, пока само пройдёт. И надеяться, что Талиесин не попадётся Дракону, если тот на самом деле ничего не подозревает. Ох, но как же сложно в это поверить…

В тот день Талиесин очень долго не возвращался. Алистер уже начал волноваться. Но вот портал открылся, и на луг вывалился Талиесин. Он выглядел не то испуганно, не то смущённо: на его лице полыхал румянец, но уши тревожно подрагивали, а это был нехороший признак. Вернулся Талиесин без букета, но с большим мешком, издающим странные звуки. Талиесин плюхнул мешок на траву и всей грудью выдохнул. Алистер даже с холодком подумал: «А не стащил ли он этого человека у Дракона?!»

— Талиесин, что это? — спросил Алистер у сына таким тоном, каким отцы спрашивают у сыновей, если те притащат домой с прогулки паршивую собачонку или дохлого голубя.

— Это от Эмбе… от господина Дракона, — отчего-то споткнулся Талиесин, — тебе подарок.

— Мне? — удивился король эльфов и с любопытством воззрился на шевелящийся мешок.

Другие эльфы, не менее любопытные, тоже подтянулись к лугу. Эта штука из внешнего мира, должно быть, занятная, раз уж взгляд их вечно скучающего короля так оживился.

Талиесин развязал мешок и вытряхнул на траву его содержимое. Сначала вывалилась старинная потрёпанная книга, следом — тощий мальчишка со встрёпанными волосами. Он упал на четвереньки, продолжая стенать, и затравленно озирался, сверкая по сторонам необыкновенно яркими глазами оттенка изумрудов чистой воды.

— Что это такое? — с непроницаемым лицом спросил Алистер. Подарок Эмбервинга — это какой-то дохлый человеческий детёныш?

Прежде чем Талиесин успел ответить, мальчишка вскочил на ноги, злобно посмотрел на эльфов и… превратился в серого дракона. Алистер издал вздох удивления или даже восхищения: настоящий маленький дракон! Он всегда хотел себе дракона. Но тут драконыш полыхнул огнём, разворачиваясь кругом и выжигая эльфийские луга. Эльфы с криками бросились врассыпную. Травы вспыхивали как лучинки, драконий огонь пожирал всё вокруг, оставляя лишь чёрную выжженную землю.

— Ай да подарочек! — сердито сказал Алистер, заслоняя лицо от жара рукавом.

Королю, разумеется, не понравилось, что драконыш уничтожает его прекрасные луга. Он вытянул руку и произнёс несколько слов на эльфийском. Слова слетели с губ золотыми лозами и крепко обвились вокруг морды и лап поджигателя. Драконыш грохнулся на землю, как подкошенный, и превратился в обратно в мальчишку. Он заливался слезами и с ненавистью мычал что-то, силясь открыть рот, но наложенные Алистером чары высветились в углах рта мальчишки двумя золотыми завитками, как намордник.

— И что это такое ты притащил, Талиесин? — поинтересовался Алистер, поднимая палец кверху. Драконыша вздёрнуло с травы и перевернуло вертикально.

Талиесин начал рассказывать, страшно смущаясь. Король эльфов понял, что его сын попался с поличным, а Дракон тут же воспользовался случаем и избавился от обузы-найдёныша.

— Ты ведь всегда хотел себе дракона, — робко напомнил Талиесин.

— Хотел, — кивнул Алистер и критически оглядел подвешенного в воздухе мальчишку, — но это уж вовсе заморыш. И с дурным характером.

— Но мы же его не станем возвращать? — ужаснулся Талиесин и прикрыл уши руками. Если он появится в Серой Башне с драконышем и скажет, что отец отказался принять подарок, то страшно даже подумать, что Эмбервинг с ним сделает!

— Не станем, — успокоил его Алистер. — Какой-никакой, а дракон. Рассказывай всё, что знаешь.

Они пошли к виноградному дворцу, мальчишка полетел следом, как воздушный шарик, только без верёвочки: его тащили следом за эльфами чары. Талиесин почти ничего не мог добавить к тому, что уже рассказал. Он повторил всё сначала, старательно избегая говорить о том, почему Эмбервингу вообще удалось навязать ему этого драконыша. По его словам выходило, будто бы Талиесин сам предложил хозяину Серой Башни позаботиться о мальчишке, вспомнив, что Алистеру всегда хотелось собственного дракона. Алистер улыбнулся в сторону, но уличать сына во вранье не стал. Хватит с Талиесина и того, что сделал с ним Дракон! Недаром же эльфийский принц так и норовил прикрыть уши, будто боялся, что ему их оторвут в любую секунду.

— Что ж, — сказал король эльфов, указывая пальцем на собственный трон (мальчишка плюхнулся туда, и выросшие из земли лозы накрепко привязали его), — нужно будет поблагодарить Эмбервинга за столь ценный подарок. Посмотрим, что этот драконыш из себя представляет.

Он шевельнул пальцем, и чары, запирающие рот мальчишки, развеялись. Тронный зал наполнила отборная брань. Талиесин густо покраснел. Несколько эльфов, бывших тут же, хлопнулись в обморок. Алистер выгнул бровь и заставил мальчишку умолкнуть, возвращая ему на рот заклятье. Подождав немного, король снова шевельнул пальцем… но стоило снять чары — и драконыш опять принимался ругаться. Как же страдали при этом бедные эльфийские уши короля и всех присутствующих!

Умаявшись, Алистер, прежде чем в который раз снять чары, предупредил строго:

— Услышу ещё одно бранное слово, отрежу тебе язык.

Угроза подействовала. Мальчишка злобно сверкнул на эльфа глазами, но умолк. Король одобрительно кивнул и спросил:

— Имя у тебя есть? И лучше тебе отвечать на мои вопросы.

— Хёггель, — буркнул мальчишка и отвернулся.

Имя Алистеру не понравилось. Оно звучало слишком хищно, а впрочем, подходило драконышу с таким скверным характером.

— Хёггель? — повторил Алистер. — Ну, Хёггель, теперь я твой хозяин, так что придётся тебе меня слушаться. Уверен, мы поладим.

Ох и намучился же Алистер с этим драконышем!

Хёггель ничего не понимал и ничему не хотел учиться. Чуть что — выходил из себя и превращался в дракона. Рот у него всё ещё был запечатан, так что огнём он дышать не мог, но сил у него, чтобы крушить и ломать, хватало. В конце концов Алистер наложил ещё одно заклятье, запрещающее мальчишке превращаться в дракона. Как Хёггель вопил! Нескоро и очень нескоро удалось с ним сладить и «приручить».

Прежде всего, обнаружилось, что драконыш не умеет есть и что ему не по вкусу эльфийская еда.

— А чего бы тебе хотелось? — терпеливо спросил Алистер, приказав эльфам прибрать разбросанную драконышем еду.

— Мяса! — взвизгнул Хёггель, и его глаза алчно загорелись. — Овцу! Человек тоже подойдёт.

Один из уборщиков тут же хлопнулся в обморок, второй утащил его из трапезной за ноги. Талиесин побледнел лицом. Алистер только выгнул бровь, подумал немного и приказал:

— Откройте портал, найдите и принесите мне баранью тушу.

Эльфы ужаснулись, но спорить не осмелились. Вскоре на столе в королевской кухне уже лежала туша освежеванного, но неразделанного барана. Хёггеля, который сделал попытку вцепиться в барана зубами, Алистеру пришлось привязать к стулу.

— Неужели он бы… — сдавленно начал Талиесин.

Повара с бледными лицами уставились на тушу. Эльфы мяса не ели, вид трупа на кухонном столе приводил их в ужас.

— И что теперь с этим делать? — спросил главный повар.

— Разделывать, — спокойно ответил король.

Главный повар тут же лишился чувств. Два поварёнка пока держались. Алистер вздохнул, закатал рукава и взял нож. Талиесин побледнел ещё сильнее: отец разделывал баранью тушу умело, будто постоянно этим занимался. Поварята один за другим хлопнулись на пол в обмороке, едва кровь потекла по столу. Алистера вид крови нисколько не волновал. Он отрезал кусок за куском и кидал мясо в большой котёл, что висел над очагом и в котором повара готовили для короля и принца травяной суп. Кости и обрезки, не поместившиеся в котёл, по щелчку его пальца вспыхнули и сгорели, даже не оставив пепла. Алистер со знанием дела насыпал в котёл крупы, специй, нарвал своими красивыми пальцами разных трав и залил всё это водой, а после развёл огонь в очаге.

— Отец, — сдавленно спросил Талиесин, — почему ты умеешь это делать?

Алистер глянул на сына с улыбкой, но не ответил. Огонь между тем разгорелся, вода в котле забурлила, кухня наполнилась ароматом варившейся баранины — ароматной, сладкой, нежной… Талиесин сглотнул и перехватил рукой живот, в котором вдруг громко забурчало.

— Если расскажешь мне твой секрет, — пообещал Алистер, снова улыбнувшись, — то я расскажу тебе мой.

Талиесин страшно смутился. Король эльфов с интересом ждал ответа. Ему до смерти было любопытно, как будет выглядеть Талиесин, рассказывая о своей влюблённости. Но Талиесин схватился за голову и застонал. Нет, он не о букетиках для Голденхарта подумал, когда услышал вопрос отца!

— Отец, — гробовым голосом сказал эльфийский принц, — я сделал страшную вещь, пока был в мире людей. Я ел ветчину.

Эта тайна мучила Талиесина больше безответной любви. Когда он наведался в гости к Дракону, они отобедали все вместе. Эмбервинг готовил отлично, и на столе было много всего, что пришлось бы эльфам по вкусу, но… Талиесин не устоял и попробовал предложенный ему бутерброд с ветчиной. Признавшись в этом, он съежился и ждал наказания. Отец непременно должен был рассердиться! Но Алистер только вскинул брови на это заявление и спросил:

— И как, понравилось?

Талиесин округлил глаза: король эльфов приподнял крышку с котла, зачерпнул ложкой бульон и, попробовав, поморщился:

— Соли маловато. Талиесин, подай мне солонку.

Талиесин на деревянных ногах подошёл к отцу с злополучной солонкой в руках. Алистер посолил варево, попробовал ещё раз и протянул ложку сыну:

— Ну-ка, попробуй. Что скажешь?

— Как… как ты можешь… — выдавил Талиесин.

Алистер внимательно взглянул на сына и в который раз улыбнулся:

— Ну хорошо. Видишь ли, луки эльфам прежде нужны были не для забавы. О, какими меткими стрелками мы были! Возвращаться с охоты, неся на плечах подстреленного оленя, и положить его у ног возлюбленной… Какие были времена! Вы, молодые эльфы, ничего не знаете о том времени, когда наше королевство ещё было во внешнем мире… — Он с ностальгическим вздохом качнул головой. — Какие тогда были пиры!

Талиесин молча смотрел на отца, захваченного воспоминаниями. Он поверить не мог: эльфы прежде были охотниками, убивали оленей и ели их?! Ему стало как-то нехорошо, он качнулся и ухватился рукой за край стола. Алистер обеспокоенно положил ладонь ему на плечо:

— Талиесин, нет ничего страшного в том, что ты попробовал ветчину, или в том, что тебе сейчас смертельно хочется попробовать баранью похлёбку. Я не сержусь.

Талиесин нескоро отправился от потрясения. Ему пришлось сесть на скамью, и он долго сидел так, пустым взглядом следя за отцом, который варил похлёбку для Хёггеля и иногда пробовал, не готово ли. Пожалуй, он никогда ещё не видел отца таким довольным, как сейчас.

— Готово, — наконец провозгласил Алистер и, повернувшись к сыну, велел: — Тащи сюда Хёггеля. Сейчас будем его кормить.

Талиесин как во сне привёл драконыша. Тот, почуяв запах баранины, завертелся волчком, но Алистер его тут же осадил:

— Садись за стол.

Мальчишка поскучнел лицом, но подчинился. Король эльфов наполнил миску супом и поставил её перед Хёггелем. Немалых усилий стоило заставить драконыша есть ложкой, а не лакать варево прямо из миски. Но Алистер пригрозил, что отберёт еду, и Хёггелю пришлось учиться есть ложкой. Поначалу он плескал супом на стол, ложка то и дело выпадала из его пальцев, а из не вовремя открытого рта текло прямо по подбородку, но скоро драконыш навострился и смог есть нормально. Алистер выдохнул с облегчением, налил суп во вторую миску и поставил её перед Талиесином, который безучастно сидел в углу стола, уставившись на руки. Талиесин вздрогнул и взглянул на отца со страхом:

— Ты ведь не заставишь меня это есть?

— Заставлю? — переспросил Алистер, наполняя и третью миску, уже для себя. — Ну что ты, Талиесин!

Он сел за стол и с удовольствием зачерпнул ложкой густой наваристый суп. Хёггель, уже прикончивший свою порцию, жадно воззрился на него.

— Если хочешь добавки, — сказал король эльфов, — налей себе сам. Учись быть самостоятельным. И если ты справишься, то можешь съесть сколько захочешь.

— Хоть весь котёл? — недоверчиво спросил драконыш.

— Хоть весь котёл, — подтвердил Алистер.

Хёггель, шумно сопя носом от напряжения, взял черпак и почти удачно наполнил миску супом, немного только расплескал. Огонь в очаге сердито на него зашипел.

— Какой прожорливый… — невольно удивился Алистер, когда драконыш накладывал себе уже пятую добавку. — Сложно будет его прокормить, как считаешь, Талиесин?

Талиесин его не слышал. Он сражался сам с собой. Суп в миске дымился, дразнил ноздри пряным ароматом. Но эльф никак не мог решиться зачерпнуть его ложкой и отправить в рот. Он так тяготился тем съеденным бутербродом с ветчиной, а теперь отец предлагал ему попробовать суп с бараниной. Он, король эльфов, предлагал ему попробовать кусок сваренного со специями трупа и уверял, что ничего кощунственного в этом нет! Эльфы, которые даже и комаров-то не прихлопывали, если те покушались на их кровь, некогда убивали оленей и приносили их в дар возлюбленным? Это был настоящий шок. Талиесин дрожащей рукой почерпнул из миски супа, сунул ложку в рот. Алистер наблюдал за ним с интересом. Принц звучно сглотнул, отложил ложку в сторону, а потом уронил голову на руки и заплакал.

Хёггель уставился на плачущего эльфа с недоумением:

— Чего это он? Обжёгся, что ли? Надо было подуть сначала. Вот так. — И он важно надул щёки и дунул в свою миску. Немного супа выплеснулось на стол, и драконыш высунул язык и с удовольствием слизнул жирную кляксу со стола. Алистер этого не заметил, занятый утешением плачущего сына.

Талиесин нескоро успокоился, но с каким-то тихим торжеством пообещал отцу, что никогда больше мяса в рот не возьмёт. «Похоже, слишком сильное потрясение для мальчика, — решил Алистер. — Нужно время, чтобы он с этим справился».

— Прости, Талиесин, — сказал он, потрепав сына по волосам. — Не стоило мне делать всё это в твоём присутствии. Знаешь что? Иди-ка к Этельреду, помирись с ним, пригласи его погулять по лесу…

— Нет, отец, — серьёзно ответил Талиесин, вытирая глаза, — с Этельредом всё кончено. Я не смогу полюбить его снова. Я…

Он осёкся, густо покраснел и отвёл глаза. Хёггель тут же стащил его миску с супом и перелил её содержимое в свою. Алистер невольно улыбнулся, несильно щёлкнул драконыша по затылку пальцами, но обратился к сыну, а не к Хёггелю:

— Как знаешь, но не искушай судьбу. В другой раз, мне думается, Эмбервинг с тобой шутить не станет.

Талиесин смертельно побледнел:

— Ты знал?!

— Как будто я не знаю собственного сына! — усмехнулся Алистер. — Ты ещё так молод, Талиесин. Эта влюблённость скоро пройдёт.

Талиесин отвёл глаза. «И тысячи лет не хватит, чтобы забыть», — подумал он, сцепляя пальцы так, что они побелели.

Алистер тут же постарался отвлечь сына от мрачных мыслей:

— А впрочем, у нас и других забот полно. Нужно как следует заняться этим драконышем. И я хочу, чтобы ты, Талиесин, мне помог.

И они так занялись Хёггелем, что он буквально взвыл. Его стольким вещам приходилось учить! Он не умел ни читать, ни писать, но Драконью книгу знал наизусть, потому что дед часто читал её вслух. Вытравить из головы мальчишки вбитые туда дедом драконьи премудрости было непросто, но Алистер старательно отёсывал драконыша, а Талиесин помогал, и через несколько лет Хёггель стал вполне себе эльфийским драконом. Впрочем, чар с его рта Алистер не снимал, так что огнём он дышать по-прежнему не мог.

К исходу второго года Хёггель вдруг забеспокоился, заметался, ничего не объясняя. Алистер даже решил, что он прихворнул. А драконыш выбил двери в королевскую сокровищницу, вырыл себе в золоте нору и забрался в неё, один только кончик хвоста торчал. Золото осыпалось, погребло его под собой, и из кучи скоро послышалось громкое сопение: Хёггель заснул.

— Наверное, драконья природа требует, чтобы они спали на золоте, — предположил Алистер, задумчиво покусывая ноготь.

— Но вы же его не оставите спать в вашем золоте?! — ужаснулся эльф-казначей.

— Пусть спит, — распорядился король эльфов, — ничего с золотом не сделается.

— Да он же его соплями изгадит! — воскликнул казначей. Хёггель, когда спал, и в человеческом обличье пускал пузыри изо рта и носа.

— Вот и будет чем заняться стражам сокровищницы, — со смехом возразил Алистер.

Хёггель проснулся через неделю. Он изменился. Из тощего мальчишки он превратился в юношу, ещё угловатого, нескладного, лет шестнадцати на вид. Глаза у него стали на тон темнее, а русые волосы пошли волнами.

— Наверное, — предположил Алистер и был близок к истине, — драконы меняются во сне. Поэтому он впал в спячку. Надо бы спросить об этом у Эмбервинга…

Хёггель-дракон тоже изменился. С его шеи и морды пропали уродливые бородавки и выпуклости, чешуя стала прочнее и глаже, а крылья — жилистыми. До золотого дракона ему, конечно, было далеко, но Алистер не без удовольствия подумал, что нынешний Хёггель больше походит на то, что он представлял себе «собственным дракономэльфийского короля».

Правда, с этими новыми крыльями Хёггель совсем разучился летать. Он взлетал невысоко, но никак не мог удержать равновесие и летел кувырком, только чудом не ломая себе шею или хвост. Он и прежде-то не слишком уверенно взлетал и приземлялся. После очередного кувырка он неизменно обращался в человека — теперь он воспринимал превращение спокойно, осознав, что это вовсе не колдовство, а его собственная природа, — и долго молча шевелил губами. Думается, ругался, но, помня о том, что говорил ему Алистер, вслух браниться не решался.

Эльфы ему никак помочь не могли: у них не было крыльев. Алистер, хорошенько поразмыслив, предположил:

— Думаю, дело не только в тебе, Хёггель. В нашем мире у тебя просто не хватает сил, чтобы научиться нормально летать. Тебе нужен простор внешнего мира. Какое-нибудь место, где не будет никакого другого волшебства, кроме твоего собственного. Лети-ка ты в мир людей и практикуйся там.

Хёггелю эта идея понравилась. Он уже и сам подумывал устроить себе где-нибудь логово — нельзя же дракону без логова! — предварительно стащив из сокровищницы Алистера столько золота, сколько поместится в пасть, но не делал этого по той простой причине, что в мире эльфов негде было устроить логова: тут были сплошные луга, никаких гор или пещер, — а во внешний мир он выбраться никак не мог. Порталы открывали только сами эльфы.

Алистер надел драконышу на палец зачарованное кольцо с изумрудом и объяснил, как при помощи заключённого в камень эльфийского волшебства открывать и закрывать порталы. Объяснять пришлось долго, учить — ещё дольше: к волшебству у Хёггеля, кажется, никаких способностей не было. Но он всё-таки выучился это делать: он был упорный.

— Можно попросить Эмбервинга, чтобы он тебя поучил, — предложил Алистер.

Хёггель наотрез отказался. О золотом драконе у него остались не самые лучшие воспоминания: он помнил и оплеухи, и как его отмывали в трёх водах, и как сунули в тёмный мешок…

— Сам научусь, — буркнул он, отводя глаза. — Обойдусь и без этого противного старикашки!

Алистер удивлённо захлопал глазами, а Талиесин неожиданно залился смехом, ничего не объясняя. Назвать Эмбервинга старикашкой… Он-то знал, как теперь выглядит Дракон! Конечно, это не отменяет драконовой древности, но… Король эльфов взглянул на сына с улыбкой облегчения. Кажется, Талиесин несколько оправился и от потрясений, и от неразделённой любви, занятый воспитанием драконыша. К Хёггелю он был по-настоящему привязан.

— Но он же не улетит в мир людей навсегда? — беспокойно спросил Талиесин, оборвав смех и посмотрев на Хёггеля, который с видимым удовольствием упражнялся в открытии и закрытии порталов.

— Не волнуйся, — усмехнулся Алистер, — чары с него так и не сняты, не забыл? А дракон без огненного дыхания совершенно беспомощен. К тому же моё золото так просто его не отпустит. Дракону ведь не обойтись без золота.

Если бы только он знал о смелых планах воспитанника обчистить его сокровищницы! Хёггель, впрочем, отложил их на неопределённый срок: сначала нужно летать научиться толком. Да и заклятье, запечатывавшее морду, ему самому было никак не снять.

— Конечно, вернусь, — сказал он, любуясь кольцом на своём пальце. — Научусь летать и вернусь. Знаешь, как я буду летать! О-го-го, как я буду летать! И непременно притащу что-нибудь ценное тебе в подарок, Алистер.

Король эльфов растрогался. Ах, если бы он знал, что умудрится притащить в их мир драконыш! Улыбался ли бы он так безмятежно? Но Алистер ничего не знал и даже не подозревал, чем закончится первая после всех этих лет вылазка Хёггеля во внешний мир.

Дракон короля Алистера и дева-древо

Хёггель был бесконечно рад узнать, что Алистер разрешил ему покидать мир эльфов и возвращаться когда вздумается. Дело было даже не в том, чтобы научиться летать, как полагается драконам, или отыскать место для собственного логова. Здесь ему было тесновато.

Сложно объяснить, почему дракон это чувствовал: эльфийские луга простирались насколько хватало глаз, он не облетел бы их и за год. Алистер, когда Хёггель заговорил с ним об этом, объяснил, что дело, скорее всего, в волшебных барьерах, окружавших эльфийский мир и оберегавших его от вторжений. Драконы, должно быть, остро чувствуют чужую магию. Хёггель был бесконечно слаб как дракон, но всё же оставался драконом, и этого бы не изменило даже эльфийское воспитание. Кое-какие волшебные силы у него были, даже Алистер это признавал, но они были ничтожно малы по сравнению с всеобъемлющей эльфийской магией, которой была пропитана каждая пядь земли. Поэтому Хёггелю стоило отправиться в мир людей и учиться правильно летать там: магическая энергия внешнего мира рассеяна по свету, волшебных существ можно по пальцам пересчитать, а людишки-чародеи смехотворно слабы, — идеальный мир для молодого дракона, который учится быть драконом.

Кольцо, которое Алистер изобрёл специально для воспитанника, зачаровав лучший изумруд из сокровищницы, помогло бы Хёггелю беспрепятственно путешествовать между двумя мирами. Драконы открывать порталы могли, хоть Хёггель пока об этом не знал, но, в отличие от эльфийских, эти порталы всегда вели исключительно лишь в те места, где драконы бывали прежде, поэтому Эмбервингу и пришлось воспользоваться услугами чародейки из Чернолесья, чтобы попасть к эльфам. А с этим кольцом, приложив немного усилий, Хёггель мог попасть куда угодно.

— Прежде всего, тебе нужно отыскать подходящее место для тренировочных полётов, — напутствовал король эльфов, надевая дракону кольцо на мизинец, — подальше от людских поселений: появившийся в небе дракон может вызвать панику. А если люди пугаются, они становятся необыкновенно жестоки.

— Ха, — сказал Хёггель, который даже после нескольких лет обучения у эльфов всё равно то и дело вспоминал постулаты Драконьей книги, настолько прочно они были вбиты в его голову дедом-драконом, — да я их так пугну, что они и близко ко мне не подойдут!

Алистер нахмурился:

— Не подойдут, но наймут рыцарей и все силы приложат, чтобы твоя голова красовалась на воротах какого-нибудь городишка.

— Ха, — опять сказал Хёггель, — да я этих рыцарей…

Король эльфов ещё больше нахмурился и постучал пальцем по углу рта, как будто напоминая дракону, что чары всё ещё наложены на него и что огнём дышать он не может.

— Но ведь ты их снимешь, когда я полечу во внешний мир? — беспокойно спросил Хёггель.

— Конечно нет, — категорично сказал Алистер. — Если я это сделаю, ты таких бед натворишь!

Хёггель смерил короля тяжёлым взглядом, любой другой в камень бы обратился, но Алистер лишь доброжелательно улыбался.

— Возмужай прежде, — ласково сказал король дракону. — Палить огнём направо и налево — невелика премудрость! Сомневаюсь, что, скажем, Эмбервинг так поступает. Хёггель, лучше бы тебе…

— Ни за что! — отрезал Хёггель. — Говорил же, что никаких дел с этим старикашкой иметь не хочу! Я сам прекрасно могу научиться чему угодно.

Алистер только развёл руками. А если бы он настоял и отправил Хёггеля в Серую Башню, то выяснилось бы, что Хёггель вовсе не гранитный дракон, поскольку каменные драконы не в состоянии изменить рельеф собственной шкуры, даже если сто лет проспят на куче золота. Но Алистер развёл руками и предоставил Хёггелю самому решать.

Хёггель был страшно недоволен, что чары останутся. Он потёр рот, в углах которого золотом сверкали два завитка эльфийских узоров, и буркнул:

— И чары тоже снимать научусь.

— Для начала научись открывать нужный тебе портал, — с улыбкой посоветовал Алистер.

Хёггель выдохнул всей грудью, вытянул руки по швам и зажмурился. Король эльфов уже объяснял ему, как это делается: нужно сосредоточиться, но одновременно привести все мысли и чувства в состояние покоя и представить, куда хотелось бы попасть. Хёггель подумал о горах, в которых, как он полагал, родился, о пещере, где прятался, ожидая, когда вернётся с охоты дед-дракон. Где бы он хотел оказаться? Непременно у гор, чтобы можно было устроить логово, хотя бы временное, не слишком далеко от реки или озера, чтобы было где пить и купаться, и, разумеется, рядом с пастбищами, откуда можно воровать овец у зазевавшихся пастухов. Углы рта Хёггеля разъехались в широкой улыбке. Да, такое пришлось бы ему по душе… Он почти представил себе этот дивный уголок и вытянул вперёд руку с кольцом, мысленно приказывая порталу появиться. Глаз он пока не открывал.

— О, замечательно, — донёсся до него голос короля Алистера, — с первой же попытки.

Дракон открыл глаза. Прямо перед ним в пространстве висела воронка, закручивающая воздух в спираль. Из неё веяло чужими запахами: хвоей (ели и сосны в эльфийском мире не росли), прелым сеном, раскалённой солнцем пылью или глиной… Хёггель весь подобрался, как для прыжка. Там непременно есть горы, он это чувствовал!

Алистер умерил его пыл и желание тут же сигануть в портал:

— Не превращайся сразу в дракона. Сначала осмотрись. И не забывай, что драконам нужно золото, так что… возвращайся поскорее.

Хёггель нетерпеливо кивнул и выскочил во внешний мир. Его лицо тут же обдало сухим ветром, он заслонил глаза рукой, а когда толком взглянул на место, куда его перенёс портал, то испытал глубочайшее разочарование. Никаких гор здесь в помине не было. До самого горизонта простирались поля и луга, невозделанные: людьми и скотом тут не пахло, он бы почуял. Наискось перерезал самый край этой равнины лес, вдалеке поблескивала река. Это место нисколько не походило на то, которое он себе намечтал! И вообще запах этого края ему не понравился. Хёггель не совсем понял, что именно его тревожит, но что-то тревожило. Ноздри защипало, будто он нанюхался перца. Юноша потёр нос, чихнул несколько раз и потряс головой. Так драконы воспринимали чужое колдовство, но он об этом ещё не знал.

— Ну, — кисло сказал он сам себе, — по крайней мере, тут никто меня не заметит и не помешает мне летать хоть круглые сутки напролёт!

Но для логова это место, конечно же, не годилось. Какую странную шутку сыграло с ним кольцо Алистера!

Ничего не оставалось, как заняться тем, для чего он и выбрался во внешний мир: полётами. Хёггель оборотился драконом. Здесь, не сдерживаемый эльфийским волшебством, он преобразился ещё сильнее. Серая чешуя сгладилась вовсе, превращаясь в настоящую кольчугу, плотно прилегающую к гибкому телу, и теперь поблескивала черноватыми пятнышками, похожими на змеиный узор, но всё же не такими чёткими, как змеиная кожа. Гребень на спине уменьшился, а на хвосте и вовсе пропал. Рога изогнулись, становясь похожими на ветви кораллов. Крылья остались прежними. Если бы Хёггель посмотрелся сейчас в водное зеркало, он бы себя не узнал.

С полётами не заладилось: новое тело он контролировал с трудом. По земле ходить ещё получалось, но взлететь, а уж тем более воспарить… Дракон хлопал крыльями, как гусь, у которого подрезали маховые перья, чтобы его не сманили перелётные птицы, и часто заваливался мордой вперёд. Травы вокруг он измял своим весом, землю у корней изрыл когтями, цветы вытоптал, кружась на месте в поисках оптимальной позы для взлёта.

Взлететь Хёггель смог только к вечеру, устав и рассердившись так, что если бы мог дышать огнём, то спалил бы эту долину от края до края. Хвала Алистеру, что не снял чары! Дракон сделал несколько кругов над долиной, причём летел достаточно ровно, чтобы не заваливаться вбок, но в попытке сделать петлю свалился на луг, полетев кувырком. Крылья он тут же благоразумно поджал, так что они не пострадали, а вот несколько отростков на короне рогов обломились.

Хёггель растянулся на траве и тут же заснул, настолько он устал. Следовало бы поостеречься, но он понадеялся на нюх: если ноздри почуют что-то, то сразу проснётся. Но его сон ничто не потревожило, и проспал он до полудня следующего дня.

Разбудили его прямые солнечные лучи, раскалившие чешую так, что от неё пошёл парок, и какие-то безмозглые пташки, выдумавшие скакать друг за другом по его собственному хвосту. Хёггель приоткрыл один глаз и вильнул хвостом. Пташки кинулись врассыпную. Дракон поднялся на лапы, встряхнулся, похлопал крыльями, поглядывая на них вполглаза, и сощурился на солнце. Ничто не мешало ему вернуться к тренировкам прямо сейчас, так он и сделал.

Хёггель пронёсся по лугу стрелой, с удовольствием ощущая, как легко нагретое солнцем тело, и с первой же попытки взлетел, чиркнув краями крыльев по земле. Он взлетел высоко и поймал воздушный поток, закружившись вместе с ним над долиной. Даже не было необходимости махать крыльями: воздушная волна крепко держала его и несла вперёд, туда, где поток закручивался в воронку, грозящую переродиться однажды в ураганный столб. Хёггель был слишком неопытен, чтобы заподозрить неладное, а когда осознал опасность, то было уже поздно. Он взмахнул крыльями, чтобы вырваться из цепких сетей воздушной волны, его отшвырнуло в сторону, мотнуло, перевернуло, лишая возможности управлять собственным телом, и он, как метеорит, грохнулся вниз, на этот раз в лес, ломая деревья. Треск стоял страшный! По счастью, ему удалось свернуться, как сворачиваются ежи или броненосцы: поджимая крылья и лапы, — и он кубарем покатился по земле. Деревья ломались, как тростинки, кусты разносило в клочья, на земле оставалась глубокая колея. Остановиться дракон даже не пытался: сила инерции была настолько велика, что он просто не мог. Остановил его могучий тысячелетний старик-дуб. Он загудел, принимая удар, пошёл трещинами, но выстоял. Хёггеля осыпало желудями и листьями. Он шевельнулся, вытянулся и превратился в человека.

— Полетал, — выдавил он, с трудом поворачиваясь на бок и щупая саднящие рёбра. Если бы он превратился в человека во время падения, несладко бы ему пришлось!

Хёггель взглянул на кольцо. Он мог бы вернуться к эльфам, там бы он скорее собрался с силами, но всё же возвращаться не стал. Ему вдруг подумалось, что Алистер может отобрать кольцо и не выпустить больше в мир людей, если он вернётся в таком состоянии. Лучше всего отыскать укромный уголок и отлежаться, а драконья природа сделает своё.

Выбравшись из кучи листвы и желудей, Хёггель встал на ноги, похлопал себя по бокам, отряхиваясь, и задрал голову кверху, разглядывая прореху в лесном своде, которую он проделал падением. Взлететь с этого места не представлялось возможным: он бы ни за что не смог расправить крылья. «Нужно выбраться на открытое пространство», — решил дракон и побрёл по лесу в поисках какой-нибудь поляны или просеки. Деревья тут росли густо, им была не одна сотня лет: их кроны касались облаков, стволы в три обхвата были покрыты седым мхом.

Неожиданно Хёггель набрёл на дорогу. Она была широкая, на славу утрамбованная или изъезженная. Идти следовало вправо, поскольку дракон чуял, что именно в той стороне выход из леса: оттуда тянуло луговыми травами. Но он развернулся и пошёл влево. Куда, интересно, ведёт эта дорога? Кому вообще понадобилась такая добротная дорога в глухом лесу? Он ведь не чуял людей ни здесь, ни за лесом, ни вообще нигде поблизости. Хёггель опять расчихался. Кончик носа у него покраснел и подёргивался.

Он шёл и шёл, а дорога всё вилась и вилась по лесу, никуда не выводя его. Но дракону начало казаться, что воздух изменился: теперь пахло не лесным духом, а чем-то сладким. Хёггель приостановился и ещё раз чихнул. Эхо звучно раскатилось по лесу, вспугнув птиц. Сладости этой в лесу совершенно неоткуда было взяться: стояла поздняя осень, всё давно отцвело, а плоды и ягоды столь сильный аромат источать не могли. Если только где-нибудь поблизости не было рукотворной клумбы. Глупость, конечно: кому в голову пришло бы делать цветочную клумбу в лесу?

Через полсотни шагов Хёггель остановился. Дорога привела его к дому, конёк крыши которого был украшен раскидистыми оленьими рогами. Дом казался заброшенным. Хёггель расчихался ещё пуще и не стал проверять, так ли это на самом деле, а если бы он вошёл, то обнаружил бы на полу человеческие кости и полчища крыс. Нет, сладко пахло не из дома, запах струился откуда-то из леса позади него. Хёггель пошёл туда, поглядывая по сторонам. Здесь когда-то было крепкое хозяйство, а теперь царило запустение.

У задней стены дома стояли сломанные кареты. Краска на них растрескалась от солнца и облезла от дождей. Дракон отыскал несколько драгоценных камней в тех местах, где прежде красовались ручки дверец, и присвоил их. Драконья природа, ничего не поделаешь.

Сладкий запах между тем становился всё сильнее. Дракон отчего-то заволновался. До этого момента он никогда не пребывал в пограничных состояниях: или был драконом, или человеком, — но теперь его зелёные глаза вспыхнули и превратились в драконьи, и он физически смог увидеть запах, шлейф которого вился в воздухе узкой струйкой и уходил куда-то за деревья. «Как странно», — подумал Хёггель и решил потом спросить об этом у Алистера.

Запах привёл его к необычному деревцу. Оно было не слишком высокое, совсем молодое деревце с тонким стволом и аккуратной кроной. Само оно никак не могло тут вырасти: деревья вокруг были старые, они ни за что бы не пропустили молодую поросль к свету, — значит, его кто-то посадил. Но странно было даже не это. Деревце цвело. На его ветках были десятки некрупных жёлтых соцветий, земля под деревцем была усыпана уже опавшими цветками. Именно это деревце и источало тот сладкий аромат, от которого Хёггель беспрестанно чихал.

Хёггель подошёл ближе, разглядывая крону, и пригнул нижнюю ветку, чтобы понюхать цветы. Вот же странно: цветки были напрочь лишены запаха. Благоухало, судя по всему, само деревце. Дракон подобрал с земли один из опавших цветков и машинально сунул его в карман. Мысль о том, что это может быть волшебное дерево, впервые закралась в его мозг, но он никогда не слышал, чтобы в мире людей были волшебные деревья. Алистер говорил, что во внешнем мире вообще не осталось никакого волшебства. Хёггель покачал головой и тронул ладонью ствол.

— Деревце, деревце, покажи мне себя, — эльфийской присказкой сказал дракон, усмехнувшись. Так эльфы вызывали дриад, но, разумеется, никаких дриад в мире людей быть не могло. Он сказал это шуткой, досадуя на себя, что никак не может понять, что же такое предстало перед его глазами.

Деревце зашелестело. Хёггель невольно вздрогнул: ветра не было, значит, и шелестеть листва не могла. Цветы посыпались на землю, а кора деревца вдруг заструилась, будто под ней что-то ожило, и потрясённый дракон увидел, что узоры на стволе сложились в женское лицо. У деревянных глаз не было зрачков, но Хёггель не сомневался, что они смотрят прямо на него. Он отдёрнул руку, которая всё ещё лежала на стволе деревца, и сглотнул.

— Ты дриада? — срывающимся шёпотом спросил он.

Деревце ничего не ответило, но губы его скривились. Должно быть, говорить деревце не умело, но могло выражать мысли таким образом. Нет, не дриада. Судя по всему, эта гримаса значила: «Нет».

— Ты… заколдованная девушка? — отчего-то догадался Хёггель.

Глаза на деревянном лице моргнули, это означало согласие. У дракона дух захватило.

— Кто тебя заколдовал?! — воскликнул он.

Деревце опять скривило губы. Означало ли это, что того, кто сотворил колдовство, поблизости нет? Хёггель на всякий случай повернулся вокруг своей оси, принюхиваясь. Нет, ни единой живой души, кроме него самого и этой заколдованной девушки.

— Тебя давно заколдовали? — догадался спросить он.

Деревце опять моргнуло глазами. Хёггель был не сведущ в колдовстве, но каким-то невероятным образом сумел понять, что это очень сильное проклятие, не каждому под силу наложить такое.

— Бедная, — невольно вырвалось у него, и он нерешительно погладил деревце по стволу.

Деревце зашелестело, будто заволновалось. Губы на деревянном лице задёргались. Хёггель испуганно отдёрнул руку.

— По… мо… ги… — кажется, выговорили губы деревца, а может, это листва прошелестела.

Глаза дракона широко раскрылись.

— По… мо… ги… — повторило деревце, и черты деревянного лица исказились, поскольку говорить было трудно. — Ве… дьма… за… кол… ве… дьма…

Хёггель страшно разволновался. Помочь он ничем не мог, но ему подумалось, что эльфы смогут. Их магия сильна, разве они не сумеют расколдовать бедную девушку? Он воспрянул духом и воскликнул:

— Я позову на помощь! Ты только подожди, и я приведу тех, кто сможет тебя расколдовать!

Деревце качнуло ветками и осыпало дракона цветами. Значило ли это, что оно будет ждать?

Хёггель поспешно махнул рукой, чтобы открыть портал, но тот почему-то открываться не хотел. Дракон прямо-таки всем телом ощутил, как сопротивляется надетое на палец кольцо. «Что это с ним?» — удивился он. В конце концов ему удалось подчинить кольцо своей воле, и портал открылся. Хёггель влетел в него и оказался на эльфийском лугу.

— Алистер! — завопил он, увидев прогуливающегося со свитой короля.

К его удивлению, король эльфов отпрянул и махнул руками в стороны, отгоняя других эльфов.

— Не приближайтесь к нему! — приказал он, и его серые глаза стали необыкновенно холодными.

— Алистер? — опешил Хёггель, тут же спохватился и затараторил: — Я нашёл… я нашёл… дерево… нет, заколдованную девушку… она…

— Что за скверну ты принёс в мой мир? — громогласно спросил Алистер, вытягивая руку вперёд. Камни на его пальцах сверкнули как молнии.

Хёггель почувствовал, что совершенно против воли сунул руку в карман и вытащил цветок, показывая его на раскрытой ладони. От цветка исходило странное чёрное сияние, вернее, чад, и он совсем не походил на тот цветок, что дракон подобрал в лесу.

— Чёрная магия! — с отвращением сказал Алистер, заслоняя лицо рукавом.

— Алистер, — заволновался Хёггель, поспешно сунув цветок обратно в карман, — идём со мной. Мне нужна твоя помощь. Нужно расколдовать эту бедную девушку!

— Хёггель, — произнёс Алистер, и дракон вздрогнул всем телом, потому что голос короля прозвучал как удар хлыстом, — уходи и не возвращайся, пока не очистишься от скверны. Полагаю, это займёт не меньше недели.

— Но как же… — беспомощно начал Хёггель и вдруг понял, что Алистер не собирается ему помогать. Каким-то шестым драконьим чувством почувствовал, что тот скорее убьёт его, чем позволит к себе приблизиться. Это открытие настолько ошеломило его, что он замолчал и полными ужаса глазами уставился на короля.

— Почему, Алистер? — выдавил он, попятившись.

— Отец! — возмутился Талиесин и шагнул к дракону, но Алистер крепко ухватил сына за руку и не позволил.

— Не смей к нему приближаться! — строго сказал король эльфов и повторил уже дракону: — Уходи. Я не желаю тебя видеть. Вернёшься, когда…

— Никогда, — рявкнул Хёггель, вскипев от гнева, — никогда больше ничего у тебя не попрошу! Ненавижу тебя!

Он развернулся и выскочил в ещё не закрывшийся портал.

— Отец! — воскликнул Талиесин, рассердившись. — Это же Хёггель. Он же просил у нас помощи. Он… Эх! — И он, вырвавшись, бросился следом за драконом в портал.

— Стой! — воскликнул Алистер, но портал уже поглотил их и закрылся.

Король эльфов скорбно застонал и сжал виски руками. Другие эльфы обступили его, взволнованно переговариваясь. Поведение короля казалось им странным, но они не были вправе возражать. Алистер дрожал всем телом от непередаваемого словами ужаса, наполнившего всё его существо. Эльфы были очень чувствительны к тёмной магии.

— Талиесин… — выдохнул король, валясь на колени.

Талиесин был вне себя от злости на отца. Он выскочил из портала, поёжился от сухого ветерка, ударившего в лицо. Очутился он у края какого-то леса.

«Как отвратительно он себя вёл с Хёггелем! — думал эльф, выискивая глазами дракона. — Ведь он же просил помощи! Как мог он его прогнать?!»

Хёггель обнаружился шагах в пятидесяти впереди. Он, раздосадованный, разозлённый, шёл прямо к лесу, в сердцах пиная попадающиеся ему на дороге камни и ветки.

— Хёггель! — позвал Талиесин.

Дракон обернулся. Эльф подбежал к нему и крепко ухватил его за плечо:

— Хёггель! Не знаю, что нашло на отца, но… Я помогу тебе. Конечно, я не настолько силён, но вместе мы непременно что-нибудь придумаем!

— Талиесин! — обрадовался Хёггель, и юноши обнялись.

Хёггель повёл эльфа в лес, по дороге пересказывая то, что увидел и услышал. Талиесин ужасался каждому слову.

— Бедная девушка! — воскликнул он. — Непременно нужно её расколдовать!

— Ты бы её видел… — с некоторой мечтательностью отозвался дракон.

Эльф быстро взглянул на него. Уж не влюбился ли Хёггель? «Похоже на то», — сам себе сказал Талиесин и невольно улыбнулся. У него самого был такой же вид, когда он вспоминал о Голденхарте. Правда, теперь тут же вспоминался и Эмбервинг, обещающий оторвать ему уши, если он снова вздумает таскать в Серую Башню цветы. Талиесин густо покраснел и невольно обхватил уши руками.

— Ты что? — удивился Хёггель.

— Да так… — нервно засмеялся эльф.

Между тем Талиесин почувствовал себя странно. Чем дальше они углублялись в лес, тем неуютнее становилось у него на душе. «Да что со мной такое?» — удивился он, чувствуя, что ноги начинают подкашиваться. А ещё его неимоверно терзал смрад, стоявший в лесу. Хёггель, кажется, ничего не замечал. Талиесин прикрыл лицо рукавом:

— Чем это пахнет?

— Правда, удивительный запах? — обрадовался дракон.

Талиесин его радости не разделял:

— Отвратительный! Меня сейчас стошнит.

Хёггель был поражён, а Талиесин поражён не меньше. Похоже, они воспринимали запах по-разному, и то, что вызывало отвращение у эльфа, нравилось дракону. На самом деле запах был сладок и приятен, а отвратительным казался эльфу по той простой причине, что этот запах был вызван колдовством, а эльфы колдовство чувствуют в стократ острее, чем драконы. К тому же Хёггель ни с чем подобным прежде не сталкивался.

— Ты в порядке? — забеспокоился дракон, видя, как стремительно бледнеет лицо эльфа.

— Ничего, потерплю, — отмахнулся Талиесин, — мы ведь должны поскорее спасти ту бедную девушку.

Он не без труда подавил в себе отвращение и едва ли не силой заставил себя не обращать внимания на смрад, но голова у него закружилась, а ноги стали совсем ватными. Хёггель взял его за руку и повёл. Талиесин с благодарностью улыбнулся. Он как будто продирался через непролазные невидимые дебри, и если бы дракон не тащил его за собой, то давно бы застрял в них, не в силах сделать ни шага. «Какое ужасное место!» — слабо думал Талиесин. И тем удивительнее, что Хёггелю было всё нипочём.

Наконец они вышли к цветущему деревцу. Эльф был уже в полуобморочном состоянии: смрад был здесь настолько силён, что он едва мог дышать.

— Деревце, деревце, покажи мне себя, — позвал Хёггель, не обнаружив на стволе девичьего лица.

Талиесин между тем немного отдышался и тоже подошёл к деревцу. Он воспринимал его иначе, чем дракон. Эльф видел, что дерево окружено густым чёрным туманом, и именно этот туман был источником смрада. Девушку в дереве эльф увидел сразу, причём не деревянное лицо, а всю её, вросшую в дерево, оплетённую древесными волокнами, которые высасывали из неё жизнь и превращали в цветы. Кошмарное по жестокости колдовство! У девушки был пронзительный взгляд, в котором читалась невыносимая мука и слабо тлеющая надежда на избавление. Её губы беззвучно шевелились.

— Бедная, бедная! — воскликнул эльф в смятении и, подойдя, погладил её по щеке, утешая. Хёггелю это виделось так: Талиесин прижал ладонь к стволу дерева.

— Ты сможешь её расколдовать? — взволнованно спросил дракон.

Талиесин не ответил. В тот самый момент, когда он дотронулся до девушки, его тело пронзила острая боль — такая, что у него перехватило дыхание. Он вздрогнул всем телом, содрогнулось даже сердце, и отступил от деревца, поражённо глядя на свою руку. Кончики его пальцев почернели, словно обуглились, и чернота поползла выше, к локтю. Талиесин страшно закричал и рухнул на землю, корчась в судорогах. Хёггель всплеснул руками и кинулся к нему.

— Талиесин! Талиесин! — кричал он, тряся эльфа за плечи.

Хёггель понимал, что с эльфом творится что-то неладное. То, как он корчился, как исказилось его красивое лицо…

— Талиесин! — продолжал звать он, но эльф на оклики не реагировал.

Глаза его стали совершенно белыми, как у мертвеца, губы посинели. Хёггель подхватил его на руки, забывая обо всём на свете. Портал вдруг открылся сам собой, неизвестно куда, но Хёггель, не колеблясь, метнулся в него.

Это был портал в Серую Башню.

Дракон короля Алистера. Расколдованная невеста

Между тем, пока происходили эти странные и страшные события, день в Серой Башне выдался необыкновенно тихим и спокойным. Близился полдень, Дракон с менестрелем накрывали на стол, чтобы насладиться обедом. Эмбервинг доваривал похлёбку из дикой фасоли, а Голденхарт выкладывал на блюдо вымытые овощи, изредка опуская глаза, чтобы полюбоваться новыми сапогами. Дракон принёс их ему в подарок нынче утром. Сапоги были отменные: из тонкой прочной кожи, с украшенными мелкими золотыми бляшками пряжками и подбитыми подковками каблуками. Эмбервинг был бесконечно доволен, что подарок пришёлся менестрелю по душе, и невольно расплывался в улыбке, припоминая, как сладки были губы юноши, когда тот одарил его в благодарность за подарок поцелуем. Пожалуй, стоило дарить ему подарки почаще.

В потолке вдруг треснуло. Они оба подняли глаза, переглянулись удивлённо. Пространство под потолком исказилось, завертелось воронкой, и что-то грохнулось прямо на стол, покатилось по столешнице и упало на пол. Следом полетели сбитые тарелки, кубки, посыпались овощи, скатился и разбился вдребезги кувшин, расплескав по камням вино…

Эмбервинг обогнул стол и взглянул. На полу обнаружился русоволосый юноша, крепко сжимавший в объятьях златокудрого эльфа. По запаху Дракон сразу же понял, что это Хёггель, хоть тот и выглядел теперь иначе. Хёггель бессмысленно повёл глазами вокруг, а увидев Эмбервинга — опомнился и, протягивая ему эльфа, простонал:

— Помоги.

— Ой, это же Талиесин! — всполошился Голденхарт.

Эмбервинг не позволил ему подойти, едва ли не отпихнул юношу в сторону и загородил ему путь сначала собственным плечом, а потом и вовсе стулом.

— Эмбер? — удивился менестрель.

Эмбервинг, нахмурившись, принял у Хёггеля эльфа и положил его на стол. Талиесин был мертвец мертвецом: совершенно синие губы, почерневшие кисти рук, а глаза — прозрачные, без зрачков, будто вылинявшие.

— Ох, Эмбер… — выдохнул Голденхарт, — что это с ним такое?

— Стой где стоишь, — распорядился Дракон, сверкнув на юношу глазами. Тот поджал губы: непонятная суровость Дракона его несколько задела.

Хёггель кое-как поднялся и ухватил Эмбервинга за рукав. Дракон досадливо отмахнулся. Он рванул с бесчувственного эльфа рубашку, и обнаружилось, что чернота уже дошла до самого предплечья. Менестрель накрыл рот ладонями, сдерживая крик. Он видел уже подобное: там, в Тридевятом королевстве, когда Эмбера ранили, точно такая же чернота расползалась по его лицу.

— Эмбер, — испуганно проговорил он, — это же…

— Да, — коротко ответил Дракон и, усмехнувшись, добавил: — Твоей невесты рук дело.

Талиесин признаков жизни не подавал.

— Он умер?! — ужаснулся Хёггель, бледнея лицом.

— Не знаю, где он это подцепил, — заметил Эмбервинг, хмуря брови, — но дела скверно обстоят.

Он крепко взял эльфа за подбородок и позвал:

— Талиесин!

Глаза эльфа чуть потемнели, на секунду в них проявились зрачки, но тут же пропали. Чернота с предплечья уже начала наползать на плечо.

— Эмбер, ты ведь его спасёшь?! — в отчаянье спросил Голденхарт.

Дракон усмехнулся вторично, выражение его лица менестрелю не понравилось.

— Эльфы должны будут, — сказал Эмбервинг, закатывая рукава и растирая ладони.

Голденхарт понял, что Дракон собрался колдовать. Хёггель вцепился в столешницу, впившись глазами в недвижимое лицо Талиесина. Эта неподвижность пугала ещё сильнее тех судорог, от которых корчился эльф вначале. Было в ней что-то невообразимо страшное.

Эмбервинг начал превращаться в дракона. Это было неполное превращение, но таким Голденхарт Дракона ещё не видел: он, как и был, остался человеком, но его тело покрылось золотой чешуей, пальцы стали когтями, а сзади вывалился на пол драконий хвост. Рога, разумеется, тоже появились, и зрачки стали драконьими. Эмбер глянул на Хёггеля и приказал:

— Держи его крепче.

Голденхарт тоже хотел помочь, но Дракон на него опять рявкнул:

— Не подходи! Если это колдовство поразило эльфа, то может сгубить и эльфийский цветок!

Голденхарт вздрогнул и прижал руку к сердцу. Камень беспокойно шевельнулся в груди.

Эмбервинг положил правую руку Талиесину на лоб, а когти левой с размаху воткнул эльфу в плечо — туда, куда подбиралась чернота проклятия. Талиесин забился на столе, зашёлся криком, заскрёб каблуками сапог по столешнице. Драконы держали его крепко, вырваться он не мог. Золотое сияние из-под когтей Эмбервинга поползло эльфу под кожу, чернота начала неохотно отступать, а когда добралась до кончиков пальцев, то и вовсе пропала. Эмбер выдернул когти из тела эльфа и, переступив ногами, рухнул на стул. Лицо его было бледно, драконья личина истаяла. Выглядел он бесконечно усталым и даже постаревшим. Голденхарт кинулся к нему, обхватил его голову руками:

— Эмбер!

— Ничего, ничего, — успокоил Дракон, похлопав менестреля по спине, — сейчас пройдёт.

Хёггель всё тормошил Талиесина и звал его по имени.

— Хёггель, — сказал Эмбервинг, — прекрати! Сам очнётся.

Хёггель злобно глянул на него, но Дракон встретил этот взгляд спокойно и невозмутимо.

— А ты пока расскажешь мне, где вы подцепили эту дрянь, — распорядился он. — И сделай милость, кинь ту гадость, что лежит у тебя в кармане, в очаг. От неё немилосердно смердит.

Хёггель растерянно вынул цветок из кармана и швырнул его в огонь. Пламя вспыхнуло зелёным светом, цветок моментально обратился в пепел. На Эмбервинга Хёггель теперь посмотрел уже недоверчиво. «Смердит»? Вот и Талиесин говорил то же самое…

— Ну, рассказывай, — велел Эмбервинг.

Хёггель, спотыкаясь на каждом слове и сбиваясь, начал рассказывать. Эмбервинг нахмурился.

— Дева-древо? — переспросил он.

— И почему-то Алистер отказался помочь, — угрюмо сказал Хёггель.

— Ну ещё бы! — коротко хохотнул Дракон. — Ты притащил в их мир скверну.

— Не понимаю, — покачал головой Хёггель.

— Нечего и понимать. Видишь, что сделало с Талиесином проклятие? А ведь он всего лишь коснулся дерева рукой.

— А почему мне ничего не сделалось? — резонно возразил Хёггель.

— Потому что ты дракон.

— Но девушку-то надо спасать! — воскликнул Хёггель.

— Надо, — согласился Эмбервинг, — но для начала подождём, пока не очнётся этот ушастый. Тревожно мне за него. Надеюсь, я не опоздал, и он не переродится.

— Как это? — одновременно спросили менестрель и дракон.

Эмбервинг объяснил:

— Он не умер бы от этого проклятья, а переродился в тёмного эльфа. Эльфийская магия необычайно тонкая, достаточно грубое воздействие может сломать её или извратить.

Хёггель посмотрел на бесчувственного эльфа с ужасом:

— И что будет, если он станет тёмным эльфом?

— Ничего хорошего, — кратко ответил Дракон.

Хёггель помолчал, сумрачно раздумывая, потом спросил:

— Почему только я не чувствую смрад? Ты ведь тоже дракон — и чувствуешь.

— А вот это на самом деле странно, — согласился Эмбервинг. — Но я полагаю, что дело в чарах, наложенных на тебя в мире эльфов. Это Алистер сделал?

— Как ты узнал?! — поразился Хёггель, невольно поднимая руки к лицу.

— Потому что я дракон, — важно сказал Эмбер, а Голденхарт засмеялся. Талиесин, заглянувший как-то в гости, рассказал, сколько хлопот с мальчишкой-драконом. А впрочем, Эмбервинг и без того заметил бы.

— Надо бы взглянуть на эту деву-древо… — начал Дракон.

В это время Талиесин пришёл в себя. Он рывком сел, резко дёрнул головой, озираясь по сторонам. Глаза у него поначалу были белые, но вскоре стали обычными, цвета весенней травы. Заметив, что одежда на нём разорвана, эльф как-то визгливо ахнул и закрылся крест-накрест руками.

— Какой стеснительный, — фыркнул Эмбервинг и попросил менестреля: — Голденхарт, сделай милость, подбери ему что-нибудь из одежды.

Юноша кивнул и поманил эльфа за собой. Тот был чрезвычайно смущён. Они уже вступили на лестницу, как Голденхарт вдруг обернулся к драконам:

— Эмбер, надеюсь, когда мы вернёмся, вы оба ещё будете здесь. Не вздумай улетать тайком. Иначе сам знаешь, что будет.

Эмбервинг улыбнулся и приподнял плечи, но по несколько смущённому виду становилось понятно, что именно это он и хотел сделать, и сделал бы, если бы менестрель не окликнул.

— О чём это он? — с любопытством спросил Хёггель.

— Лучше тебе не знать, — продолжая улыбаться, возразил Дракон.

Талиесин задал менестрелю тот же самый вопрос, и Голденхарт ответил точно так же, как Дракон. Эльф смутился ещё больше, полагая, что это не то, о чём стоит спрашивать. Но на самом деле ничего предосудительного за этими словами не скрывалось.

Дракон и менестрель иногда ссорились. Бывает, и по пустякам. Невозможно же жить совсем без ссор? Но ссоры никогда не длились дольше дня: Голденхарт тогда умолкал и не разговаривал с Драконом, а молчание Эмберу страшно не нравилось, так что он спешил мириться, даже если в ссоре был виноват сам Голденхарт. «Сам знаешь, что будет» означало именно это: рассержусь и перестану с тобой разговаривать.

Поэтому, когда эльф с менестрелем вернулись в трапезную, — причём, на Талиесине уже красовалась щеголеватая рубашка с разрезанными рукавами, — и Эмбервинг и Хёггель всё ещё были там. Хёггель уже несколько успокоился, но временами по его щекам бродила краска: он вспоминал, как обошёлся с ним Алистер, и даже несмотря на объяснения Эмбервинга Хёггелю всё равно было обидно.

— В общем, мы с Хёггелем отправимся в тот лес, — объявил Эмбервинг. — Гляну, что это за заклятье.

— Я с вами, — тут же сказал Голденхарт. Кажется, Дракон его брать с собой не собирался.

— Послушай, — мягко начал Эмбер, — мы ведь не знаем, насколько там всё плохо. А если и на тебя повлияет?

— Думаю, я должен пойти, — возразил Голденхарт серьёзно. — Если это натворила Хельга…

— А кто такая Хельга? — с любопытством спросил Талиесин.

— Невеста Голденхарта, — ответил Дракон и усмехнулся.

— Что?! — вытаращил глаза эльф.

— Ну, со свадьбы-то я сбежал, — резонно заметил менестрель, не слишком довольный, что Дракон вообще об этом упомянул, — так что бывшая невеста.

— И как это тебя угораздило быть помолвленным с ведьмой? — с отвращением сказал Хёггель.

— А она хорошенькая, — сказал Голденхарт, чтобы поддразнить Дракона.

Эмбервинг состроил улыбку.

— Так что я с вами. А Талиесина оставим в башне, — добавил Голденхарт.

— Почему это меня оставим?! — возмутился эльф. — И я с вами.

— Одного раза не хватило? — поинтересовался Эмбервинг.

— Я ни к чему притрагиваться не буду, — хмуро пообещал Талиесин. — Должен же я потом всё рассказать отцу? А как я смогу рассказать, если сам не буду при этом присутствовать?

— При чём присутствовать?

— При том, как ты расколдуешь эту девушку, Эмбер… винг, — поспешно добавил Талиесин, заметив недовольный взгляд менестреля.

— Если я вообще смогу, — возразил Дракон. Ложных надежд он не питал. Ему не слишком часто приходилось снимать заклятья или проклятья. Даже его собственное было снято не им самим, а Голденхартом. Быть может, не обойтись без чародейки из Чернолесья или даже без самого Алистера.

Но как бы то ни было, Талиесин наотрез отказался оставаться один в башне. Пришлось и его с собой брать, но Эмбервинг взял с них обоих — и с Талиесина, и с Голденхарта — слово, что они беспрекословно вернутся в башню, если ему покажется, что в том лесу слишком опасно для них. Талиесин кивнул, Голденхарт сначала улыбнулся, а потом уже кивнул, но когда они переглянулись, то ясно стало, что обещание это никто выполнять не собирался: Талиесин непременно должен был увидеть всё своими глазами, чтобы пересказать отцу (на Алистера он всё ещё злился, и ему хотелось досадить королю, сообщив, что заклятье сняли и без его помощи), а Голденхарт ни за что бы не позволил Эмбервингу пойти в то страшное место одному (к тому же он не хотел мучиться болями в сердце, когда Дракон уйдёт: кажется, лес, о котором говорил Хёггель, находится далеко от башни, а значит, боль должна быть особенно острой).

Хёггель между тем объяснил Эмбервингу, как действует подаренное Алистером кольцо.

— Какая полезная штука, — удивился Дракон, узнав, что кольцо может открывать порталы вообще куда угодно, даже в те места, где обладатель кольца никогда не бывал.

Хёггель открыл портал, и они все оказались на дороге, ведущей в лес.

Эмбервинг потянул воздух носом, между его бровями пролегла морщинка. Пахло мерзко, почти так же, как в Тридевятом королевстве, а может, ещё гаже. Кажется, тут не только колдовством пахло, но и смертью.

Голденхарту тоже здесь не понравилось. Сложно сказать, что его отвратило от этого места, но внутри стало как-то пусто и едко, будто внутренности наполнились желчью. Он повёл плечами и обвёл взглядом лес, в который им предстояло войти. С виду ничем не отличалось от лесов в Серой Башне или вообще в любом из тех королевств, по которым он путешествовал менестрелем, но всё же отчего-то пробирала дрожь. «Нехорошее место», — подумал юноша.

Хёггель повёл их в лес. Талиесина пришлось скоро взять под руку, поскольку он опять себя плохо почувствовал. Эмбер то и дело морщился и фыркал, как лошадь, выпуская пар из носа. Чем глубже заходили в лес, тем гуще становилось наполнявшее воздух колдовство. Хёггель ещё раз уточнил, не чувствуют ли они сладкий запах цветов. Талиесин и Эмбервинг ответили отрицательно, они чувствовали только смрад. Голденхарт промолчал.

С того момента, как они вошли в лес, юноша вообще, кажется, перестал ощущать какие бы то ни было запахи. Сплошная пустота! Даже сосновая шишка, которую он подобрал и машинально поднёс к лицу, не пахла. «Быть может, это потому, что на мне сразу и эльфийские, и драконьи чары?» — предположил менестрель.

И ещё он, кажется, точно знал, куда идти, — ещё до того, как Хёггель поворачивал в нужную сторону, — что тоже было странно. О причинах он не догадывался, и хорошо, что не догадывался: его притягивало проклятие Хельги, раз уж и он был в нём упомянут.

У лесного дома они задержались: Эмбервинг захотелвзглянуть, что находится внутри. Он взошёл на крыльцо, скрылся в доме и долго не выходил. Голденхарт начал волноваться: а если ведьма оставила в доме ловушку, и Дракон в неё попался? Он уже собирался пойти следом и будь что будет, но тут Эмбер вышел из дома и сказал, что можно идти дальше. О том, что он видел в доме, Дракон рассказывать не пожелал, но ноздри его гневно раздувались, и менестрель понял: увидел Эмбервинг что-то возмутительное и бесконечно его разозлившее.

Ничего особенного Дракон в доме не нашёл. Там было пыльно и пусто. Но он заглянул через провалившиеся половые доски в подпол и увидел горы начисто обглоданных человеческих костей и крысиного помёта. Ведьма, думается, жила на широкую ногу и не брезговала человечиной. Радовало то, что кости были уже старые, высохшие. Значит, давненько ведьма тут не бывала.

Хёггель привёл их к деревцу. Большинство цветов уже успело опасть, осталось лишь с десяток повядших бутонов. Глаза деревянного лица были закрыты.

Эмбервинг накрыл лицо рукавом и подошёл к деревцу. Он воспринимал девушку точно так же, как и Талиесин: и чёрный туман видел, и древесные корни вокруг её тела, и то, что ей недолго осталось — если только они не снимут заклятье. Дракон положил руку девушке на плечо, полыхнул драконьими чарами по корням. Ничего. Эмбер нахмурился и попробовал снова, приложив чуть больше усилий. На его лице проступили золотые чешуйки. Опять ничего.

— Какое хитрое колдовство, — раздражённо сказал он, делая ещё одну попытку и опять безуспешно. — Что-то мне подсказывает, что ведьма поставила некое условие, не выполнив которое снять заклятье нельзя.

— И что это за условие? — разволновался Хёггель.

Дракон покачал головой. Этого он не знал. Но он пробовал снова и снова, снова и снова. Чёрного тумана, правда, стало поменьше, так что даже Талиесину стало легче дышать, но заклятье не снималось. Ни девушка, ни деревце на драконьи чары никак не реагировали. Она даже глаз не открыла, хотя Хёггель позвал её прежней эльфийской присказкой. Эмбервинг мрачно подумал, что и Алистер бы не справился. Чародейка, быть может, тоже, но она хотя бы могла подсказать, в чём секрет этого злоехидного проклятья. «Нужно слетать за ней», — подумал Дракон.

Голденхарт стоял поодаль, наблюдая за тщетными попытками Эмбера расколдовать деву-древо. Она ему представлялась деревцем с человеческим лицом. Жалко её было. В деревянных складках возле губ была безысходная тоска. Если бы она открыла глаза, то и они, вероятнее всего, имели бы то же выражение. Девушка была глубоко несчастна, но Голденхарт не был уверен, что именно из-за ведьминого заклятья.

— Бедная, — с жалостью сказал он, когда Дракон признался, что снять заклятье не в силах.

— Но не можем же мы всё так оставить! — воскликнул Хёггель, сжимая кулаки. — Я… я найду ведьму и заставлю её расколдовать бедную девушку!

— Не лучшая идея, — возразил Эмбервинг, невольно улыбнувшись его горячности.

— Я её тут не оставлю! — резко сказал Хёггель. — Выкопаю с корнями и…

— Глупости! — оборвал его Дракон. — Если стронуть деревце с места, девушка умрёт.

— Ты ведь не знаешь…

— Знаю.

Пока они препирались, Голденхарт подошёл к деревцу, протянул руку и дотронулся до ствола.

— Голденхарт! — ужаснулся Дракон, бросаясь к нему. — Нет!

С менестрелем ничего не случилось. Случилось с деревцем. Оно задрожало, листва полетела с него, как будто его накрыло ураганным ветром, закружилась вокруг ствола и рассыпалась в прах. А перед Голденхартом вместо деревца оказалась девушка. Она сидела на земле, нелепо заломив ноги, как тряпичная кукла. Глаза её были закрыты, рыжеватые волосы спутаны и всклочены, лицо грязно от пыли. Её платье было изодрано, а кружева на нём истлели и разлохматились, как ветошь на пугале.

Эмбервинг опять нахмурился. Если Голденхарту удалось снять заклятье, то, значит, недостающим звеном этой головоломки был именно он. Но почему? Что связывало Хельгу и эту девушку? А самое главное: что связывало их с менестрелем?

— Расколдовалась! — радостно воскликнул Хёггель.

Девушка вздрогнула и открыла глаза. Она медленно подняла руки и посмотрела на них, вероятно ещё не осознавая или не веря, что заклятье снято.

— Встать можешь? — спросил Голденхарт, чуть наклоняясь и протягивая ей руку.

Девушка перевела взгляд на него. Лицо её тут же изменилось, будто она перед собой привидение увидела.

— Принц Голденхарт? — скрипучим после многолетнего молчания голосом выдавила она.

— Ты меня знаешь? — удивился менестрель.

— Она тебя знает? — хмуро уточнил Эмбервинг.

Юноша полуобернулся к Дракону и чуть пожал плечами. Эту девушку он не знал, но то, что она могла знать его, менестреля ничуть не удивило. Он ведь помнил, что его портреты расходились по королевствам, как горячие пирожки. Но, пожалуй, стало немного любопытно.

— Кто ты? — спросил он у девушки.

— Твоя невеста, — ответила она.

— Ещё одна? — рассмеялся Голденхарт. — Надо же, а я и не знал, что у меня столько невест.

Но тут же он оборвал смех, потому что девушка расплакалась, закрывая лицо руками. Менестрель смутился.

— Ну что ты? — пробормотал он, вставая возле неё на колено и проводя рукой по её спутанным волосам. — Не плачь.

Девушка обхватила его талию руками и зарыдала ещё горше. Эмбервингу всё это не нравилось: ни то, что она назвалась невестой юноши, ни то, что они обнимались прямо на его глазах. Конечно, сделано это было без умысла, Голденхарту просто хотелось её утешить. Губы Дракона сложились в узкую полоску, он с трудом сдержал раздражение и сказал:

— Предлагаю вернуться в Серую Башню. Здесь так мерзко, что я больше ни секунды не желаю тут оставаться.

Девушка встать самостоятельно не смогла. Или от потрясения, или от того, что слишком долго была деревом. Голденхарту пришлось взять её на руки, и она тут же ухватилась за его шею. Дракон бы предпочёл, чтобы Хёггель её нёс.

— Да она лёгонькая, — возразил менестрель, когда Дракон предложил ему передать девушку Хёггелю или ему самому, — я справлюсь.

То, что Дракон кипит от гнева, а ещё больше — от ревности, он не заметил. Девушка всё плакала, его плечо уже порядком промокло, а утешить её не получалось. И почему она назвалась его невестой? В общем, было на что отвлечься и не заметить сердитого взгляда Эмбервинга.

Когда они вернулись в башню, Голденхарт отнёс девушку на чердак и посадил на кровать. Девушка лихорадочно вцепилась в рукав менестреля, не желая его отпускать. Вид у неё был испуганный.

— Не бойся, — сказал Голденхарт, осторожно разжимая её пальцы, — здесь тебя никто не обидит.

Он, помедлив, подтолкнул Эмбервинга, который зашёл следом, и Хёггеля с Талиесином из комнаты. Дверь он прикрыл. Разумеется, Дракон остался стоять за дверью. Наедине он бы их ни за что не оставил! Талиесин несколько смущённо отошёл к лестнице, поняв, что Эмбер собирается подслушивать. Хёггель делал попытку за попыткой приникнуть к двери ухом, но Эмбервинг удерживал его за шиворот, не подпуская. Сам он прекрасно слышал, что происходило и что было сказано на чердаке, хотя Голденхарт из деликатности говорил негромко, а девушка отвечала тихо из-за слабости или робости.

— Кто ты и почему назвалась моей невестой? — первым делом спросил юноша, когда они остались одни.

— Я принцесса Юрма, — ответила девушка. — Наши отцы дали друг другу обещание, что поженят нас, когда мы вырастем.

— Как ты оказалась в лесу?

— Ехала на свадьбу.

— Хельга — твоя сестра? — на всякий случай уточнил Голденхарт. То, что Хельга была подменной невестой, он уже понял.

Лицо принцессы исполнилось такого ужаса, что он даже пожалел, что спросил. Девушка схватилась за голову и застонала.

— Она же всех… она их всех… — выдавила Юрма, поднимая на Голденхарта блестящие от слёз глаза.

— Вы встретили её в лесу? — нахмурился менестрель, припоминая и тот дом в лесной чаще, и сломанные кареты во дворе.

Принцесса долго плакала, ничего не отвечая. Голденхарт ждал. Дракон за дверью тоже. Наконец слёзы кончились, и Юрма смогла рассказать о своих злоключениях.

— И ты сказала, что хочешь остаться в лесу? — воскликнул Голденхарт. — Да неудивительно, что ведьма поймала тебя на слове! Уж на что я в заклятьях не разбираюсь, но даже младенцу ясно, что нельзя высказывать подобные желания в присутствии незнакомцев! Почему ты вообще это сказала?

— А если бы я всё-таки доехала до Тридевятого королевства, ты бы на мне женился? — горько спросила Юрма.

— Нет, — тут же ответил менестрель.

Принцесса была потрясена. Конечно, она знала, что ответ будет отрицательным, другим он и быть не мог, но чтобы ответить так… нисколько не сомневаясь и не пытаясь смягчить этот отказ какой-нибудь красивой ложью. Эмбервинг за дверью нахмурился. Бедная девушка, ей и так нелегко пришлось, а теперь ещё и это! Дракон взялся за дверную ручку, чтобы войти и извиниться за грубость менестреля, но тут Голденхарт продолжил:

— Нет, не женился бы. Ни на тебе, ни на ком другом. Видишь ли, я уже тогда сбежал из дома, чтобы отправиться странствовать, так что ни о какой свадьбе и речи быть не могло.

Юрма растерялась. Она тупо посмотрела на него, с трудом понимая то, о чём он говорит, потом в её мозгу вспыхнула мысль, которую она поспешила высказать:

— Значит, ты не женился на Хельге?

— Разумеется, нет, — даже поморщился Голденхарт. — Видишь ли, вообще вся эта затея с договорной свадьбой мне страшно не нравилась…

Юрма крепко сплела пальцы рук и всеми силами старалась выглядеть спокойной, но сердце её так и прыгало от радости. Ведь если Голденхарт не женился тогда…

— Что это я, — вдруг сказал Голденхарт, покачав головой, — ни с того ни с сего говорю об этом! Подожди немного, я принесу тебе новое платье, чтобы ты могла переодеться. Тебе, должно быть, неловко… Я совсем одичал, если забыл о таких элементарных вещах!

Юрма, услышав это, осознала, что сидит перед принцем в лохмотьях, едва прикрывающих тело. Она вспыхнула, низко наклонилась, прижимаясь торсом к коленям, и дрожащими руками потрогала голову. Волосы тоже были в ужасном состоянии.

Голденхарт вышел из комнаты, удивлённо посмотрел на стоявших возле двери драконов и эльфа. Талиесин был страшно смущён, Хёггель нервничал, а Эмбер был недоволен. Ух как он был недоволен! Теперь уж менестрель это заметил.

— Да знаю, — виновато пожал плечами Голденхарт, — совсем забыл. Для девушек ведь важно выглядеть красиво.

— Для девушек важно выглядеть прилично, — сухо возразил Дракон.

— Подыщу ей платье, — словно бы не расслышав этого замечания, объявил Голденхарт, идя вниз по лестнице, — она переоденется, а потом уж дальше будем говорить.

«Им ещё есть о чём говорить?» — совсем уже свирепо подумал Эмбервинг. Да ведь Голденхарт уже выспросил всё, что им надо было знать! Дракон сердито обрушил взгляд на ни в чём не повинного Хёггеля, тот невольно попятился. Эмбервинг знал, отчего злится. Ревность, конечно, была одной из причин, но всё больше то, что Дракон как-то вдруг понял: если бы принц с принцессой тогда всё-таки встретились, если бы поженились, то непременно были бы счастливы. И эта мысль рассердила его и… несколько испугала. Мысль о том, что Голденхарт мог быть счастлив с кем-то… ещё. Дракон клацнул зубами и одарил бедного Хёггеля ещё одним суровым взглядом.

Менестрель вернулся, неся свёрнутое платье малахитового цвета. Эмбервинг с неудовольствием подумал, что выбрано самое подходящее платье: зелёное идёт рыжим, — и что Голденхарт был достаточно внимателен, чтобы это понять, а значит, на принцессу он должен был хорошенько посмотреть. Больше всего вывело Дракона из себя, что юноша отказался от помощи (Дракон предложил позвать женщин из деревни, чтобы те помогли принцессе переодеться). А когда Голденхарт невозмутимо вошёл в чердачную комнату и опять притворил за собой дверь, Эмбервинг уже так вскипел, что Талиесин благоразумно отступил ещё на пару шагов, а Хёггель совсем съёжился. «Голденхарт не слишком прилично себя повёл, — подумал Талиесин. — Что же он, заставит девушку переодеваться в своём присутствии?»

Голденхарт положил платье на кровать возле Юрмы, которая всё ещё сидела скорчившись, и сказал:

— Ты умойся, в кувшине есть вода. Я тут постою.

Юрма метнула на него быстрый взгляд. Голденхарт стоял спиной к ней, лицом к двери. Должна ли принцесса переодеваться в присутствии мужчины, даже если он и стоит к ней спиной? Придворный этикет на этот счёт высказывался категорично: нет. Конечно, заподозрить принца Голденхарта в том, что он может подглядывать, было возмутительно, но с его стороны оставаться в комнате, пока она будет умываться и переодеваться, это минимум невежливо, не говоря уже о том, что страшно неприлично в любом случае.

За своей спиной Голденхарт не слышал ни единого шороха. Принцесса, он подумал, наверное, была слишком испугана или растеряна. Он вздохнул и добавил:

— Ты можешь не бояться: подглядывать не буду. Просто я подумал, что так тебе будет спокойнее. Незнакомое место, незнакомые люди…

Щёки принцессы залила густая краска. Ах! Какой же он добрый и предусмотрительный! Как она вообще могла о нём плохо подумать!

Когда Голденхарт обернулся, Юрма сидела на кровати с таким величественным видом, какой только смогла изобразить, но едва сдерживала слёзы. Платье ей пришлось впору, но с волосами она ничего не смогла сделать: они спутались так, что расчесать их было невозможно, и выглядели, как пакля.

— Быть может, стоит их подрезать? — предложил Голденхарт, безошибочно угадав причину её слёз.

Для девушки обрезать волосы было последним, на что она бы решилась в жизни. Обрезать волосы было дурным тоном, только падшие женщины так поступали. Но с этой паклей вместо косы она выглядела совершенной уродиной, поэтому Юрма, хоть её подбородок и задрожал, кивнула. Голденхарт отыскал в ящике шкафа нож, который использовал для разрезания бумаги, и обрезал принцессе косу. Рыжие пряди рассыпались по плечам. Осталось не так уж и мало: теперь её волосы были длиной чуть ниже лопаток, — но принцесса всё равно расплакалась, сжимая в руках отрезанную косу.

— Ничего, ничего, — утешающее погладил её по голове Голденхарт, — они снова отрастут.

— Я настоящая уродина! — всхлипнув, произнесла принцесса. — Лучше бы мне умереть!

— Нельзя так говорить, — строго прервал её менестрель. — И вовсе ты не уродина. Тебе очень идут веснушки, знаешь ли.

От этого незатейливого комплимента девушка покраснела. Дракон за дверью тоже, но уж точно не от смущения.

— И однажды найдётся тот, кто полюбит тебя всем сердцем, — сказал менестрель ласково. Ему было жаль эту бедную девушку. Столько всего ей пришлось пережить!

— Не полюбит! — навзрыд возразила Юрма. — Никто не полюбит такую уродину!

— Полюбит, вот увидишь.

Она вскинула голову, глаза её сверкали, как два драгоценных камня.

— А ты бы смог меня полюбить? — резко спросила она.

Эмбервинг так сжал пальцы в кулак, что суставы захрустели. Смог бы, он знал! Но Голденхарт ничего не ответил. Он стоял и задумчиво смотрел на принцессу. Её нельзя было назвать красивой, но она была по-своему мила, а когда на её лице появлялась решимость, вот как сейчас…

— Возможно, — сказал он, припоминая, как горели глаза у Хёггеля, когда он смотрел на неё, — тебя уже кто-нибудь любит…

Голденхарт не договорил, только улыбнулся каким-то своим мыслям и перевёл взгляд на окно, из которого уже лился вечерний свет.

— Просто иногда не замечаешь того, что очевидно, — проговорил он скорее самому себе, чем ей. Он вспомнил, как они с Драконом бесконечно глупо вели себя, и опять улыбнулся. С этой улыбкой на губах он выглядел восхитительно! Сердце Юрмы забилось в три раза быстрее. «А если он говорит о себе? — всполошилась принцесса. — А если он в меня…» Она тут же оборвала себя, покачала головой, но глаз отвести от него не могла. Он довольно долго не замечал её взгляда, погружённый в воспоминания, а когда заметил, то мысленно нахмурился. Эта девочка совершенно точно была в него влюблена, и ничего хорошего это не предвещало. Нужно скорее со всем этим разобраться, пока всё не запуталось ещё сильнее.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказал Голденхарт, — а мы пока решим, что будем делать дальше. И поужинать тоже не мешало бы. Ты наверняка голодна.

Он вышел из комнаты поспешнее, чем следовало. Взгляд встретившего его Эмбервинга сказал ему больше, чем сказала бы тысяча слов. «Вот, и Эмбер злится, — подумал он, — и не то чтобы уж совсем без причины…» Но он сделал вид, что ничего не замечает, и сказал преувеличенно бодро:

— А не поужинать ли нам? Эмбер, мы ведь сегодня вообще не ели.

— Да, — ровно сказал Дракон, — идея хорошая.

Все стали спускаться вниз, но, когда они проходили мимо библиотеки, Эмбервинг схватил менестреля за руку и втащил внутрь. Дракон и эльф продолжали спускаться, переговариваясь, и заметили их отсутствие, только когда вошли в трапезную: Хёггель спросил, что будут есть, а ответить было некому.

Голденхарт широко раскрыл глаза, но молча ждал, когда Дракон заговорит. Тот безмолвствовал, положив руку на дверь так, чтобы юноша не смог выйти, покуда сам Дракон не открыл бы.

— Ты смог бы? — наконец выдавил Эмбервинг, и его глаза потемнели. — Ты смог бы её полюбить?

Лицо менестреля вспыхнуло.

— Эмбер… — тихо сказал он. — Это… ревность?

На скулы Дракона поползла краска. Голденхарт, кажется, был поражён. Эмбервинг отвёл взгляд в сторону и буркнул:

— Так какой твой ответ?

Юноша пару минут постоял молча, потом его губы тронула улыбка.

— Вот мой ответ, — сказал он и, обвив Дракона руками за шею, поцеловал его в губы.

Это был такой долгий и такой сладкий поцелуй, что когда они спустились в трапезную, то оба покачивались, как пьяные. Хёггель ничего не понял, но Талиесин понял всё и страшно смутился.

Дракон короля Алистера. Два дракона, один эльф и мёртвый принц в придачу

— Сходи наверх и пригласи принцессу ужинать, — велел Дракон Хёггелю, когда накрыли на стол.

Хёггель всполошился, зачем-то стал приглаживать волосы и одежду. Уши у него горели.

— Кажется, влюбился, — сказал Эмбервинг, глядя ему вслед.

— Это хорошо, — несколько беспокойно кивнул Голденхарт. — Ей нужно, чтобы её кто-то любил.

— Ну, влюблена-то она в тебя, — невольно вырвалось у Дракона, и он тут же пожалел, что это сказал: менестрель явно огорчился.

— Так уж это бывает, — со вздохом сказал он.

Принцесса между тем, оставшись одна, привела мысли в порядок, насколько позволяло бившееся невпопад сердце. Её расколдовали и принесли… куда? Она обвела взглядом чердак, заметила лежавшую на подоконнике лютню. Сразу же вспомнились сплетни фрейлин насчёт сомнительных пристрастий принца Голденхарта. Это его комната! И замок, должно быть, его.

В комнату постучали. Юрма вздрогнула и впилась глазами в дверь. На чердаке появился русоволосый мальчишка. Принцесса его помнила смутно: кажется, пока она была заколдована, он приходил к деревцу и обещал, что приведёт подмогу. Наверное, обещание он выполнил и привёл Голденхарта и… кого-то ещё, она не разглядела толком. Лицо у мальчишки было смущённое. Принцесса решила, что это паж принца.

— Пойдём ужинать, — сказал Хёггель запросто.

— С принцессами так не разговаривают, паж, — выговорила ему Юрма.

— Паж? — переспросил Хёггель и почему-то обернулся, как будто ждал увидеть за спиной ещё кого-то. Потом он уставился на принцессу своими зелёными глазами, и ей отчего-то стало неуютно от этого взгляда.

— И не смотрят так пристально, — недовольно добавила она. — Ты ведь паж, так?

— Хм… — озадачился Хёггель, — впервые такое слово слышу.

— Паж — это слуга королевской особы, — объяснила немало удивлённая Юрма.

— Хёггель никому не слуга, — возразил дракон, и его зрачки на мгновение стали вертикальными, совсем как у Эмбера.

— Твоё имя Хёггель? — спросила принцесса. Странновато звучало это имя. И кому в голову пришло называть сына подобным неблагозвучным именем!

Хёггель покраснел и кивнул.

— Я должна тебя поблагодарить, — сказала Юрма величественно, протягивая ему руку для поцелуя. — Это ведь ты привёл ко мне принца Голденхарта?

К удивлению принцессы, Хёггель схватил её за руку и потащил за собой. Он страшно обрадовался, увидев, что девушка протянула ему руку! Алистер всегда давал ему руку, когда они прогуливались по эльфийским лугам, и говорил, что за руки держатся только очень близкие друзья.

— Я привёл к тебе старикашку, — сообщил он между делом, — а этот всего лишь навязался следом.

«Что за ерунду он говорит?» — опешила принцесса. То, как он её схватил, Юрме не понравилось, но руку высвободить она не сумела.

— Привёл! — радостно сообщил Хёггель, втащив ошарашенную принцессу в трапезную.

— Хёггель, — с укором сказал Голденхарт.

Хёггель вопросительно на него взглянул. Кажется, он сделал что-то не так? Эмбервинг, чуть отвернувшись, тихо смеялся. Талиесин подумал, что отчасти это вина эльфов.

— Сами же сказали, чтобы привёл, — буркнул Хёггель.

— Пригласил, а не привёл, — уточнил Эмбервинг.

— Да какая разница? Она же здесь, — пожал плечами Хёггель.

Принцессе наконец удалось вырвать руку из цепких пальцев дракона. Она приподняла край платья и сделала реверанс.

— Принцесса Юрма, — представилась она, оглядывая присутствующих.

Значит, это они её спасли? Мальчишка не в счёт, Голденхарт — понятное дело, но и оставшиеся двое наверняка принадлежали к знати. Тот, что с янтарными волосами, выглядел особенно благородно и галантно поклонился в ответ на её реверанс. А тот, у которого были странной формы уши, поклонился на заморский манер. Он, наверное, из какой-то далёкой-далёкой страны. Принц Голденхарт на реверанс вовсе не ответил. Юрма попыталась припомнить, что придворный этикет говорит на этот счёт, но в голове стало как-то пусто. Трое красивых молодых мужчин смотрели на неё… мальчишка не в счёт.

— Нахожусь ли я в замке принца Голденхарта? — спросила принцесса, оборачиваясь к менестрелю.

— Я бы предпочёл, чтобы ты не называла меня принцем, — поморщился Голденхарт.

Эмбервинг тут же взял ситуацию в свои руки:

— Это не замок, а всего лишь башня, и хозяин в ней я. Эмбервинг, так моё имя. Это Талиесин, он принц.

— А я Хёггель, — сказал Хёггель.

Юрма кисло улыбнулась:

— Я уже знаю.

Эмбервинг, как хозяин, пригласил всех к столу. Им никто не прислуживал, зато все разговаривали, что казалось жутко неприличным: разговаривать во время трапезы! Эмбервинг справился, как принцесса себя чувствует и из какого она королевства, и сказал, что наутро они отвезут её домой.

— А что же ведьма? — вдруг спросил Хёггель.

Юрма почувствовала, как холодеет внутри. Да, ведьму не стоило списывать со счетов! Она-то должна была почувствовать, что заклятье снято.

— А что ведьма? — беззаботно переспросил Голденхарт.

— Разве она не кинется в погоню? — страшно волнуясь, спрашивал Хёггель. — Она ведь ни за что не упустит добычу! Ведьмы такие.

Менестрель улыбнулся:

— Вряд ли.

— Откуда такая уверенность? — не выдержала Юрма. От слов Хёггеля её начало трясти. Этот мальчишка будто озвучивал её собственные мысли.

— Она слишком занята, чтобы срываться с места по таким пустякам, — с усмешкой ответил Голденхарт.

— Пустякам?! — выдохнула принцесса. Он только что назвал пустяком заклятье, которое превратило её в дерево на десять лет?!

— Думается мне, — невозмутимо продолжал юноша, — что она уже подчинила себе моё королевство, а значит, своего она добилась.

— Твоё королевство? — беспокойно переспросил Хёггель. — Почему ты как спокойно об этом говоришь? Ты знаешь, что ведьма хозяйничает у тебя дома, но ничего не предпринял?

— Хватит, Хёггель, — оборвал его Талиесин. — Тебя это совершенно не касается. Думаю, Голденхарт сам знает, что ему делать… или не делать.

Эмбервинг задумчиво смотрел на менестреля и не вмешивался. «Так ли это на самом деле? — подумалось ему. — Неужели его нисколько не трогает, что его отец в лапах ведьмы?» Если бы Голденхарт попросил, то он, Дракон, сделал бы для него что угодно, даже снова схлестнулся с ведьмой. Он бы выстоял против целого королевства, если бы Голденхарт попросил. Но менестрель никогда об этом не заговаривал.

— К тому же ведьме нет смысла преследовать принцессу Юрму, — продолжал Голденхарт, игнорируя возмущённый взгляд Хёггеля. — Она пострадала только потому, что была моей невестой: ведьме нужно было поменяться с ней местами, чтобы добраться до меня. Но план ведьмы не сработал: меня на себе ей женить не удалось. Так к чему вспоминать о некогда заколдованной девушке, которая уже сослужила свою службу и более ничем ей пригодиться не сможет?

Принцесса ошеломлённо смотрела на него. Он говорил так, как будто это его нисколько не волновало. Его не заботила судьба ни ведьмы, ни принцессы-невесты. По его словам, Юрма просто теперь стала не нужна. Никому не нужна. Как жестоко с его стороны!

— Голденхарт! — нахмурился Эмбервинг.

Менестрель встретил его взгляд спокойно. «Ты поймёшь, Эмбер, отчего я нарочито жесток, — подумал он. — Это уж непременно убьёт в ней всю её любовь. Конечно, я веду себя просто отвратительно, но что поделать? А то ещё и вправду будет по-прежнему считать себя моей невестой. Не рассказывать же ей про Эмбера?» Но пожалуй, он предчувствовал, что придётся пустить в ход тяжёлую артиллерию: принцесса хоть и была шокирована его словами, но, вероятно, чувства её были настолько сильны, что она готова была и грубость ему простить.

— Раз я ведьме не нужна, так можно вздохнуть спокойно, — выговорила Юрма, и её лицо приняло холодное выражение. — Значит, завтра мы вернёмся к моим родителям? Отец непременно наградит вас за моё спасение. А теперь я бы хотела отдохнуть. Где мне отведено провести ночь?

Принцессу отправили ночевать на чердак. Талиесин решил спать на улице, на сеновале, потому что ему нужен был свежий воздух, чтобы окончательно прийти в себя: его ещё подташнивало, и плечо болело. Хёггелю было решительно всё равно, он согласен был спать хоть на полу. Дракон разместил его в комнате на втором пролёте. Сам он собирался отправиться в сокровищницу и спать там: лечение эльфа, а потом снятие заклятья отняло много сил. Голденхарт спускаться в подземелье отказался, решив, что ночь проведёт в комнате Дракона на первом пролёте. Юноша залез на трон с ногами, обвил колени руками, голову запрокинул на спинку трона.

— Тебе будет неудобно, — заметил Дракон, но менестрель уверил его, что всё в порядке.

Эмбервинг ушёл в сокровищницу. Голденхарту не спалось. Он сидел в полумраке комнаты — в узкое окошечко лился предвечерний свет — и разглядывал глубокие полосы на стенах. За этот день слишком много всего произошло, он даже не был уверен, что сможет заснуть.

Голденхарт просидел так несколько часов, пока ноги у него затекли и он не встал, чтобы размяться. Из окошечка теперь уже веяло ночной свежестью — самое время для прогулки. От башни далеко он не отходил, чтобы не разбудить Дракона. На лужке в нескольких шагах от башни лежало огромное бревно: оно должно было пойти на дрова, крестьяне вдесятером его приволокли из леса в деревню. Дракону оно пришлось по вкусу, и он, легко взвалив бревно на плечо, как тростинку, принёс его к башне, чтобы оно служило вместо скамейки, если им с Голденхартом вздумается, например, встречать рассвет или любоваться закатом. Менестрель дошёл до бревна, пристроился с краю и стал глядеть на звёзды, которые одна за другой появлялись на небе.

Сзади послышался шорох. Юноша обернулся через плечо и увидел Юрму, которая тоже шла к бревну. «Значит, финальный раунд придётся провести именно здесь и сейчас», — устало подумал Голденхарт и предложил принцессе сесть. Она села с другого краю.

— Должен признать, я был груб за трапезой, — сказал Голденхарт.

— Нисколько, — поспешно возразила Юрма.

Менестрель покачал головой:

— Не стоит. Я полагал, что эта грубость поможет привести тебя в чувства. Видишь ли, это такая глупость — влюбляться в прекрасного принца только потому, что он прекрасен.

Лицо Юрмы вспыхнуло.

— Сказать больше, это именно то, чего как раз делать не стоит, — продолжал Голденхарт. — Ты не замечаешь одну очень важную вещь, принцесса Юрма. Если бы ты не была так ослеплена, ты бы непременно заметила. Но раз ты не заметила, придётся мне тебе об этом сказать.

— О чём сказать? — настороженно спросила принцесса. Ей нисколько не нравился этот разговор. Увидев, что принц Голденхарт вышел из башни, она тут же последовала следом, надеясь, что удастся завязать благоприятную беседу и, быть может, предаться очарованию момента: звёздные ночи настраивают на романтический лад. Но он сидел с отстранённым взглядом и говорил какую-то чушь.

— Позволь уточнить кое-что, принцесса, — сказал Голденхарт, разворачиваясь к ней корпусом. — Ты ведь была заколдована ведьмой более десяти лет назад, не так ли?

Принцесса кивнула. Она отчего-то всегда знала, сколько времени прошло с момента заклятья. Должно быть, ведьмина издёвка.

— Это долгий срок, — заметил Голденхарт. — А как меняются люди!

— К чему ты клонишь, принц Голденхарт? — нахмурилась Юрма.

— Взгляни на меня. Ничего во мне не кажется тебе странным? — спросил менестрель, поморщившись тому, что она по-прежнему величала его принцем. — Звёздного света достаточно, чтобы заметить.

Принцесса долго смотрела на него, не понимая. Что она должна была увидеть? Он сидел на краю бревна, сиял красотой и молодостью… Плечи девушки вздрогнули.

— А, заметила, — догадался менестрель и улыбнулся.

— Что это значит? — выдавила Юрма.

Принц сиял красотой и молодостью. Молодостью! Но разве он не должен был постареть на десять с лишним лет, а вернее, возмужать? Тот юноша, что сидел рядом, — кто он?

— Ты… не принц Голденхарт? — прошептала принцесса.

Голденхарт засмеялся:

— Я был им когда-то. Ну, не буду тебя мучить. Ты ведь видела нас четверых в башне, верно? Так вот среди нас четверых нет ни одного человека. Понимаешь, что это значит?

Принцесса вскочила. Лицо её побледнело.

— Талиесин — эльф, — продолжал между тем Голденхарт, — это можно было заметить по его ушам. Хёггель и Эмбервинг — драконы…

— Нечисть! — воскликнула принцесса.

— Хм… да, в какой-то степени. А я… — Он помедлил, прежде чем произнести это вслух: — Мёртвый. Принц Голденхарт умер десять с лишним лет назад, принцесса, и то, что ты видишь сейчас…

Она отшатнулась и, не дослушав, помчалась обратно к башне. Голденхарт вздохнул с облегчением.

Юрма добежала до башни и остановилась, переводя дыхание. Что он ей наговорил! Эльфы, драконы, живые мертвецы? Она не поверила ни единому слову. Она ведь помнила, как он нёс её на руках: он был тёплый, она слышала биение его сердца. Он солгал! Принцесса развернулась и решительно пошла обратно к бревну. Она уличит его во лжи и потребует объяснений! Неужели ему настолько хочется от неё отделаться, что он выдумал такую несусветную историю?

Не дойдя до бревна, Юрма остановилась. Голденхарт уже был не один. Рядом с ним сидел Дракон, который, конечно же, проснулся и наблюдал за менестрелем, пока тот объяснялся с принцессой, из-за куста сирени. Теперь они сидели рядышком на бревне, ничего друг другу не говоря. Эмбервинг был окружён янтарным сиянием, на которое слетелись ночные мотыльки и светлячки и теперь кружились над их головами.

— Плохое утешение для разбитого сердца, — сказал вдруг кто-то за спиной Юрмы.

Принцесса вздрогнула и обернулась. Это был Талиесин. Вряд ли он сказал это ей. Взгляд его был печальный, но одновременно удовлетворённый, будто представшее его глазам зрелище сильно его ранило, но вместе с тем он не мог им не любоваться.

— Это правда, что принц Голденхарт… умер? — выдавила Юрма.

— Правда, — кивнул Талиесин. — Я сам видел его в погребальном саркофаге.

— Но… как же… — задохнулась принцесса.

— Эмбервинг его воскресил, — ответил эльф. — Он ведь дракон. Драконы могут и такое.

— Д-дракон? — одними губами проговорила девушка.

— Дракон. Удивительная штука — любовь, — усмехнулся Талиесин, покусывая кончик пальца, — они даже смерть превозмогли. Идём обратно в башню, принцесса. Нехорошо будет, если Эмбервинг заметит, что мы подглядываем. Он к подобному ревностно относится, как бы ни было беды.

Эльф взял принцессу за локоть и повёл обратно к башне. Она то и дело оглядывалась. А тем двоим на бревне не было дела ни до чего на этом свете, они просто сидели рядышком и лучились счастьем.

Принцесса не спала всю ночь: то плакала, то злилась. Этот принц должен был принадлежать ей! А что получилось? На десять с лишним лет ведьма заточила её в дерево, а теперь ещё и какой-то дракон встаёт между ними? Умер, говорите? Ну и что с того? Сколько мёртвых невест и женихов знала История? Они все благополучно переженились. Да он обязан был взять её в жёны, даже если для этого ему пришлось бы вернуться с того света! А он просто сбежал со свадьбы, пусть вместо неё тогда и была ведьма, но если бы и она сама приехала, то всё равно бы эта свадьба не состоялась. А теперь он её расколдовал, потому что именно ему было предназначено её расколдовать, но всё равно отказывается от неё, видите ли, потому, что уже один раз умер!

Юрма очень переменилась за эту ночь. Лицо её ещё больше подурнело от слёз, а сердце ожесточилось решимостью: она получит принца Голденхарта! Любым способом. «Когда они меня вернут отцу, — подумала принцесса, вытирая слёзы, и взгляд её сейчас очень походил на глаза Хельги в тот момент, когда она увидела портрет прекрасного принца, — он объявит, что наградой за спасение будет рука и сердце его младшей дочери и полкоролевства в придачу. Принц не сможет отказать в подобной ситуации. Это означало бы обесчестить себя и Тридевятое королевство. Он обязан будет жениться, и даже все драконы в мире этому помешать не смогут!»

Решив так, принцесса совершенно успокоилась и, выйдя к завтраку, была исключительно мила и весела. Хёггель был в полном восторге и ходил за ней, как привязанный. Она снизошла до того, чтобы шутить с ним.

Ни Голденхарт, ни Эмбервинг этим притворством не обманулись. «Не сдалась ещё», — уже едва ли не раздражённо подумал менестрель. Дракон наблюдал за принцессой со своей колокольни. Перемену в ней он подметил, и она его нисколько не обрадовала. Людские сердца изменчивы, и даже самая искренняя любовь легко может стать одержимостью.

— А как долго добираться до моего королевства? — спросила принцесса после завтрака. Дальняя дорога — отличный способ сблизиться с принцем, нужно только принудить его сопровождать её. Но Юрму ждало разочарование.

— Несколько секунд, — сказал Эмбервинг. — Хёггель откроет портал.

От его взгляда не укрылось, как изменилось лицо девушки при этих словах. Лучше поскорее отправить её к родителям.

Хёггель открыл портал в королевство принцессы Юрмы. Сопровождать её собрались все четверо, но Эмбервинг отвёл Голденхарта в сторонку и спросил:

— Ты уверен, что тебе стоит идти с нами?

Менестрель улыбнулся. Так Дракон понял!

— Я уверен, что без меня не обойдётся. И лучше мне при этом присутствовать, чтобы ситуация не осложнилась ещё больше.

— Ты, надеюсь, не считаешь себя виноватым в том, что случилось с этой принцессой? — на всякий случай спросил Дракон.

— Ну что ты, Эмбер! В этом мире каждый в состоянии отвечать только за себя самого, — возразил Голденхарт.

— Драконы не в счёт, — заметил Эмбервинг.

— Драконы не в счёт, — согласился менестрель.

— Готово! — позвал Хёггель.

Через несколько минут все четверо и принцесса уже были в замке её родителей. Сцена встречи короля-отца с пропавшей дочерью была очень трогательна. Юрма даже всплакнула и ненадолго забыла, какую интригу собиралась провернуть. Но вопрос отца, где же она пропадала столько лет, привёл её в чувства.

— Злая ведьма заколдовала меня, — сказала принцесса, — а принц Голденхарт расколдовал.

— Принц Голденхарт? — переспросил король Варгод, поглядев на четырёх сопровождавших её юношей. — Твой жених?

Эмбервинг дёрнулся.

— О, — сказал Варгод, безошибочно определив, кто из них четырёх Голденхарт, — принц Голденхарт! Как же мне выразить мою благодарность за то, что ты вернул мне дочь живой и невредимой!

Дальше речь непременно зашла бы о руке и сердце. Юрма замерла в предвкушение. Но Голденхарт прекрасно знал, что за всем этим последует, поэтому тут же сказал предупредительно, беря Хёггеля за плечо и подталкивая его вперёд:

— Ну, во-первых, спас принцессу не я, а Хёггель. Если бы он не отыскал Юрму, она бы так и осталась заколдованной в том страшном лесу.

Король Варгод оценивающе посмотрел на Хёггеля.

— Совсем мальчишка ещё, — сказал он.

— Один или два года — и из него получится прекрасный супруг для вашей дочери, — возразил менестрель.

— А кто же он? Принц или из пажей? — полюбопытствовал король Варгод. Мальчишка ему приглянулся, к тому же на принцессу он смотрел глазами явно влюблёнными.

— Он дракон, — поспешно сказала Юрма.

Голденхарт, как ей показалось, взглянул на неё с сожалением.

— Дракон? — переменился в лице король Варгод.

— И что? — вспыхнул Хёггель. — Да, у меня пока нет собственной сокровищницы, но через пару лет я…

— Не может быть и речи о том, чтобы принцесса выходила за дракона! — отрезал Варгод. — Я никогда этого не допущу. Не бывало ещё такого, чтобы женились дракон и принцесса!

— Я не пойду ни за кого, кроме принца Голденхарта, — категорично объявила Юрма.

— В самом деле, — сказал Варгод, стараясь замять предложение с драконом-женихом, — принц Голденхарт? Конечно, столько воды утекло, но ведь вы же были…

Голденхарт перевёл взгляд на короля Варгода и показал ему левую руку, на безымянном пальце которой красовалось тяжёлое золотое кольцо с сапфиром.

— Я обручён, — ровно сказал он, — поэтому никак не могу быть ни женихом, ни тем более супругом вашей дочери. Столько воды утекло, как вы и сказали.

— Но со мной он был обручён прежде! — визгливо воскликнула Юрма, и её лицо залила краска негодования.

Король Варгод изумлённо взглянул на дочь. Такой он её никогда не видел. Но принц Голденхарт был как кремень, король это понял по его взгляду: обручён или нет, на Юрме он никогда бы не женился.

— Что ж, — сказал Варгод огорчённо, — раз принц Голденхарт обручён… Я по-королевски награжу спасителя принцессы. Драконы, я слышал, любят золото?

— Мне нужна принцесса, а не золото, — упрямо возразил Хёггель, и его глаза стали злыми.

Эмбервинг шагнул вперёд и накрыл рот Хёггеля ладонью, пока тот не брякнул что-нибудь неподобающее.

— Не нужно награды, — сказал он, делая величественный жест рукой. — Требовать награду за спасение чьей-то жизни — самый низкий поступок из всех возможных низостей.

Варгод поглядел на него с удовольствием. Этот юноша тоже был хорош собой и так благороден! Заметив его взгляд, Дракон улыбнулся:

— Между прочим, я тоже дракон, так что прекрасно понимаю, что это сватовство невозможно в принципе. Но раз уж Хёггель так влюблён, мы обязаны были хотя бы предложить. Первая любовь — штука такая…

Варгод хоть и был изумлён тем, что этот юноша представился драконом, но кивнул, соглашаясь с его словами. Первая влюблённость… Он ностальгически улыбнулся, вспоминая такую далёкую молодость, и в самых изысканных выражениях поблагодарил храбрецов за спасение принцессы. От пира в их честь Эмбервинг тоже отказался, и они покинули замок тем же путём, каким и вошли в него: через портал.

Принцесса Юрма бросилась на трон и зарыдала. Упустила принца!

Хёггель, когда они вернулись в Серую Башню, возмущался страшно.

— И что? — завопил он, стуча ногами по полу. — Подумаешь, дракон! Кто сказал, что драконы не могут жениться на принцессах?

Эмбервинг поморщился. Ему вспомнилось далёкое прошлое, а от этого невольно стало горьковато на душе.

— Так положено, — сказал он строго.

— Подумаешь! — ещё громче завопил Хёггель. — Да кому надо просить её руки! Отстрою себе башню, полечу и утащу принцессу, возьму и утащу!

— Не горячись, Хёггель, — мягко сказал Голденхарт, похлопав его по плечу, — и не поступай опрометчиво. Для начала подрасти немного, устрой себе где-нибудь логово, добудь сокровищ. Принцесса ведь никуда не денется. А когда всё это сделаешь, то сможешь снова попытаться к ней посвататься. Быть может, Варгод и изменит мнение, если увидит, что ты возмужал и повзрослел.

Хёггель замолчал.

— Ты думаешь? — неуверенно спросил он у менестреля.

Эмбервинг и Талиесин радостно переглянулись. Как ловко это вышло у Голденхарта успокоить дракона! И Алистер бы лучше не справился…

— Ой! — выдохнул Талиесин, бледнея. — А что с нами отец сделает…

Хёггель съёжился. Им обоим грозила знатная выволочка за непослушание. А уж если король эльфов узнает, что Талиесин пострадал от проклятия… Оба умоляюще посмотрели на Эмбервинга.

— Я ничего не скажу, — пообещал Дракон. — Голденхарту удалось снять заклятье с девы-древа, а вы просто указали нам дорогу в тот лес, так ведь всё было?

Дракон и эльф облегчённо вздохнули.

Никто не знал, что Алистер прекрасно слышал всё, о чём они говорили: недаром кольцо на пальце Хёггеля было зачаровано! Будто бы он оставил воспитанника во внешнем мире без присмотра!

Впрочем, когда они вернулись домой, Алистер им ничего не сказал. Он выслушал их спокойно, покивал, улыбнулся, когда Талиесин всё же упомянул о сватовстве Хёггеля, и повторил почти то же самое, что сказал дракону Голденхарт:

— Для этого тебе нужно немного подрасти, Хёггель. Рановато тебе свататься к кому бы то ни было.

Хёггель вздохнул. Талиесин тоже: обошлось!

Ночью, когда уже все спали, Алистер прошёл в спальню сына и долго стоял возле его постели, положив ладонь ему на лоб.

Король эльфов ещё помнил те времена, когда эльфы, живя в мире людей, попадали под перекрёстный огонь проклятий и становились тёмными эльфами — злобными чудовищами с чёрствыми сердцами, способными на самые страшные злодейства. Страшно подумать, что бы стало с Алистером, если бы и его сын стал таким!

«Хвала эльфам-предкам, что проклятие удалось снять!» — с трепетом подумал он и мысленно поблагодарил Эмбервинга. Теперь эльфы перед Драконом в неоплатном долгу. Что бы ни попросил — Алистер был готов сделать с радостью.

Платить по счетам пришлось скорее, чем он думал.

Сапфир и золото. Великое Волшебство короляАлистера

Эмбервинг открыл глаза. Обычно он просыпался засветло, едва брезжил рассвет, и подолгу лежал, перекатившись на бок и подперев голову рукой, и смотрел на спящего Голденхарта. Восходящее солнце луч за лучом освещало комнату на чердаке, а когда наполняло её полностью, то Дракон, налюбовавшись, вставал и принимался хлопотать по хозяйству, чтобы к тому моменту, как проснётся менестрель, а просыпался он обычно часа через два или три после самого Дракона, завтрак уже был готов. Главное, чтобы Голденхарт не проснулся, пока Эмбер на него смотрит. Иногда так случалось, и тогда уже весь день шёл наперекосяк, поскольку захваченный созерцанием Дракон редко был в силах оставить юношу в постели одного. Приходилось уже не завтракать, а обедать или вообще ужинать — в зависимости от того, насколько сильно фонтанировали в этот день чувства, а быть может, и инстинкты Дракона. Сам менестрель не жаловался, но Эмбервинг всегда запоздало думал, что стоило бы держать себя в узде.

В последние несколько недель Голденхарт вёл себя странно. Он просыпался поздно, весь день был сонный и то и дело клевал носом или вообще засыпал, неважно, где он был или что делал, к примеру — во время трапезы, — Дракону даже приходилось брать его за плечо и встряхивать, чтобы привести в чувства. Это помогало, но ненадолго: юноша, встрепенувшись, неловко смеялся над собой, а через несколько минут снова начинал дремать. Это Дракона очень тревожило. Если бы речь шла о нём самом, эти признаки означали бы, что пришла пора подзарядиться золотым сном, чтобы восстановить силы. Но менестрель был человеком, а значит, к нему драконьи приметы применять нельзя.

Эмбервинг смутно догадывался, что дело в эльфийском цветке. Драконьим взглядом он видел, а скорее ощущал, что пульсирующий комочек в груди менестреля несколько потускнел и сиял теперь не так ярко, как прежде. Из-за него Голденхарт всё дольше спал и вообще слабел. «А если эльфийское волшебство выветривается? — с тревогой думал Дракон. — Конечно, я полагал, что оно должно продержаться не одно десятилетие или даже век, но так ли это на самом деле? Если оно развеется, то сердце Голденхарта перестанет биться, а значит…» Эмбервинг яростно мотнул головой. Нет, об этом даже думать нельзя!

«Алистер должен знать, что происходит, — подумал Эмбервинг. — Нужно спросить у него. Как некстати запропал этот ушастый!»

Талиесин с тех пор в башне не появлялся. Дракон решил, что Алистер посадил обоих — и сына, и дракона — под домашний арест за своевольство.

— Вот вечно, когда они нужны, их днём с огнём не найдёшь, — проворчал он себе под нос, гладя спящего рядом с ним юношу по плечу.

Менестрель пробормотал что-то во сне, перевернулся навзничь, раскидывая руки. Дракон улыбнулся, взялся за край сбитого покрывала, чтобы накрыть разметавшегося юношу, скользнул взглядом по обнажённому телу возлюбленного. Но взгляд его замер: Дракон заметил на груди юноши, чуть повыше солнечного сплетения, маленькое золотое пятнышко. Размером оно было не больше осинового листка, а видом походило на завитый в спираль первый весенний побег папоротника. Эмбервингу тут же вспомнились золотые татуировки на руках Алистера: тот же орнамент. Дракон осторожно дотронулся пальцем до золотого завитка. Некая доля магии в этом узорчике присутствовала, он почувствовал кожей, но магия была не его, драконья, а эльфийская. Это лишь убедило его, что в непонятном состоянии менестреля виноват эльфийский цветок. «Нужно поговорить с Алистером и как можно скорее!» — решил Эмбервинг.

Дракон спустился вниз и стал готовить завтрак, размышляя о грядущем. Портал в мир эльфов он открыть не мог, даже несмотря на то, что побывал там однажды: прийти в тот мир можно было лишь по приглашению собственно эльфов (а Алистер его покуда не приглашал), либо прорываться силой, использовав колдовство, как он поступил в прошлый раз. Пожалуй, стоит наведаться в Чёрный лес и потолковать с чародейкой. «А я ведь только-только отрастил рога!» — подумалось ему.

Спустился Голденхарт. Волосы у него несколько растрепались со сна и волочились следом за ним по лестнице золотым шлейфом. За последние недели они раза в два длиннее стали, не меньше. Юноша поминутно зевал и, казалось, спал на ходу. Дракон поймал его за плечи и усадил на скамью.

— Давай-ка я тебя причешу? — предложил он.

Менестрель улыбнулся и потёр глаза. Эмбервинг вооружился гребнем.

— Голденхарт, ты себя в последнее время нехорошо чувствуешь, — осторожно завёл разговор Дракон.

— Правда? — удивился Голденхарт. — Я не замечал.

— Зато я заметил. Ты сонный и слабый. Мне кажется, что… — Эмбер запнулся, размышляя, как бы это так сказать, чтобы не испугать юношу, а заодно увлечь его мыслью о визите в гости к эльфам, и продолжал: — Неплохо было бы заглянуть к Алистеру и спросить у него совета. Видишь ли, я думаю, что ты себя неважно чувствуешь из-за того лекарства, каким я тебя… вылечил.

Голденхарт невольно дотронулся до груди. То, что эльфийский камень вёл себя временами странно, менестрель давно подметил. Взять, к примеру, хотя бы те дни, когда Дракон улетал из башни. Менестрель очень мучился, и в груди полыхало огнём. Неужели и его сонливость тоже вызвана эльфийским цветком? Юноша нахмурился и подумал почти то же самое, что и Дракон: «Уж не развеивается ли эльфийское волшебство?» Эта мысль его испугала, но не потому, что он в таком случае непременно умрёт, а потому, что оставит Эмбера одного.

— Эльфы помогут? — болезненно поморщившись, спросил Голденхарт. — Они разберутся, что именно не так с цветком?

Руки Эмбервинга дрогнули, он едва не выронил гребень. Кажется, Голденхарт знал — или догадывался? — больше, чем он предполагал.

— Значит, ты что-то подмечал? — спросил Дракон.

— Кое-что, — уклончиво ответил менестрель, но развивать эту тему не пожелал.

— Тогда, — предложил Дракон, — может, мы прямо сегодня к эльфам и заглянем?

Предложение это Голденхарта воодушевило. Побывать в мире эльфов! Какие баллады можно сложить после! Он полуобернулся к Эмберу и горящими глазами посмотрел на него:

— Ты знаешь туда дорогу?

— Не совсем. Нам прежде нужно заглянуть в Чёрный лес, тамошняя чародейка может открывать порталы в другие миры.

Эмбервинг убедил менестреля хорошенько позавтракать: магические путешествия отнимают много сил, а юноша и без того был в неважном состоянии. Есть Голденхарту не хотелось, но расстраивать Дракона отказом он не стал и стоически впихивал в себя еду и питьё.

— Придётся, вероятно, поторговаться, — говорил между тем Эмбервинг. — Вечно эти чародейки заламывают непомерную цену!..

Он сходил на чердак, принёс оттуда плащ менестреля и заставил его надеть. С каждым днём становилось прохладнее: близилась осень.

И они отправились в Чёрный лес.

Менестрель сидел у Дракона на спине и с удовольствием поглядывал вниз, на начавшие преображаться осенними красками леса и поля. Дракон летел неторопливо, готовый в любой момент подхватить юношу, если тот заснёт и свалится.

— Красота-то какая! — восхищённо воскликнул Голденхарт.

Чёрный лес показался менестрелю «не к месту». Но страха он, глядя на чёрные деревья, не испытывал. Это место было как ночь. Пожалуй, наиболее подходящее для того, чтобы открывать порталы. Дракон поморщился, вспоминая свой последний визит сюда, но на этот раз лес не кружил их, а вывел сразу к дому чародейки. «Ждала, значит», — догадался Эмбервинг. Быть может, заглянула в хрустальный шар и увидела, что к ней явятся гости. Или просто знала. Чародейки — они такие.

Сама хозяйка поджидала их у крыльца, облокотившись на деревянные перила. Дом её выглядел иначе: ни дать ни взять пряничный домик из сказки! Видимо, ей хотелось произвести впечатление.

— Вот и опять свиделись, господин дракон, — сказала чародейка, выпрямляясь.

Её тёмные волосы, заплетённые в две тугие косы, качнулись, а вместе с ними качнулись и затянутые в корсаж груди. На Дракона, разумеется, это никакого действия не возымело, а вот Голденхарт невольно задержал взгляд на столь откровенно демонстрируемых прелестях.

— Вижу, прошлое твоё путешествие успехом увенчалось, — заметила она, поглядев на менестреля, но, как показалось Эмбервингу, подметила что-то, потому что брови её на секунду сошлись у переносицы, но тут же приветливо выгнулись.

Дракон нахмурился.

— Полагаю, не в гости явился? — проницательно заметила чародейка. — И не для того, чтобы похвастаться?.. Ну, не сердись! Удивляюсь, как это драконы быстро серчают. Уж и не пошутить с ними… Проходите в дом. Кажется, спутнику твоему не помешало бы отдохнуть, — добавила она, снова посмотрев на менестреля.

Эмбервинг вовремя подхватил юношу под локоть: тот опять начал клевать носом. Чародейка открыла дверь, он завёл менестреля в дом и усадил на подставленный стул. Голденхарт дремал.

— Вижу, — сказала чародейка, наклонившись и поглядев на юношу, — что-то не заладилось с заклятьем.

— Не знаешь, что именно? — встрепенулся Дракон.

Она изучала лицо менестреля не меньше пяти минут, потом задумчиво качнула головой:

— Даже и не знаю, что тебе ответить. Опасности для жизни не вижу, но силы будто что-то из него высасывает. Не чтобы насмерть, не чтобы навредить, но всё же да.

— Проклятие? — хмуро предположил Дракон.

— Я бы не сказала… Чары — да, но не проклятие. Видимо, дело в той штуке, что у него вместо сердца, — задумчиво предположила женщина. — Это что-то ты получил от эльфов? Думаю, лучше у эльфов и спросить.

— Для того и пришёл, — согласно кивнул Эмбервинг, — чтобы ты открыла портал в их мир.

— А расплатишься чем? — лукаво улыбнулась она.

— Да чем хочешь, — буркнул Дракон. Он знал, что чародейке нравится его дразнить, поэтому ждал чего угодно. И дождался.

— А может, поцелуем прекрасного принца? — предложила чародейка, потянувшись к менестрелю.

Эмбервинг так яростно клацнул на женщину зубами, что Голденхарт вздрогнул и проснулся. Чародейка поспешно отдёрнула руку и со смехом сказала:

— Я пошутила. Ничего с тебя в этот раз не возьму, если пообещаешь снова заглянуть в гости. Расскажешь, что поведают эльфы.

Дракон сухо пообещал прийти снова, и чародейка взялась за работу.

Эльфы как раз собирались устроить праздник. Они вообще что ни день, то праздновали, и никакого повода им для этого не требовалось. На лугу поставили шатёр для короля и принца, а перед шатром начали сооружать композицию из лоз и цветов, похожую на огромный торт. Талиесин работал вместе со всеми. Алистер наблюдал за ними, сидя на низенькой скамеечке возле шатра, и изредка давал ценные указания, без которых, по его мнению, было никак не обойтись. Хёггель с самого утра отправился тренироваться в мир людей и ещё не вернулся.

— И вон туда цветок воткните, — распорядился Алистер, указывая пальцем на прореху в плетёном боку праздничной композиции. — Желательно красного цвета.

Под руками таких не оказалось, и Талиесин вызвался пойти и нарвать красных цветов, что росли у озера. Алистер кивнул и поднялся со скамеечки, чтобы составить сыну компанию, но в этот самый момент небо прямо над цветочной композицией полыхнуло, будто молния ударила, и что-то обрушилось вниз. Цветы полетели во все стороны, композиция рухнула и рассыпалась. Эльфы издали горестный вопль, схватились за головы: они столько времени потратили на создание этой красоты, а что-то в одну секунду её уничтожило.

Король эльфов удивлённо приподнял брови. В куче измятых и сломанных цветов обнаружился Эмбервинг, крепко сжимавший в объятьях златокудрого юношу.

— Эмбервинг? Голденхарт? — поражённо воскликнул Талиесин и несколько смутился.

«Ага», — сам себе сказал Алистер. Значит, вот в кого влюбился его сын? Выбор Талиесина можно было бы только похвалить: юноша был исключительной красоты! Но, увы, принадлежал этот юноша Дракону, а с драконами шутки шутить себе дороже. Королю эльфов оставалось надеяться, что сын не наделает глупостей.

Эмбервинг поднялся на ноги, поднял Голденхарта и оглядел цветочный хаос вокруг.

— Кажется, я что-то сломал? — предположил он, заметив тоскливые физиономии эльфов.

— А, сущие пустяки! — махнул рукой Алистер.

Эльфы вытаращились на короля. Пустяки?!

— Заново начнут, — беззаботно добавил Алистер и сделал пригласительный жест. — Приветствую тебя, господин Эмбервинг, и тебя… — Он умолк и вопросительно взглянул на менестреля.

— Голденхарт, — представился тот, поглощая взглядом и короля, и эльфов, и цветы, и луга. Всё вокруг выглядело просто потрясающе!

Алистер улыбнулся и повёл гостей к себе в шатёр, Талиесин тоже с ними пошёл, а эльфам ничего не оставалось, как начать сначала.

Король эльфов усадил гостей на почётное место, распорядился принести медового напитка. Глаза его перебегали с Дракона на менестреля и обратно.

— Что на этот раз привело тебя в мой мир? — спросил король, снедаемый любопытством.

Эмбервинг отпил из кубка, чтобы соблюсти приличия, взглянул на менестреля. Тот боролся с дремотой. Алистер его взгляд заметил.

— Тебя что-то тревожит? — проницательно спросил он.

Дракон, поразмыслив, подтвердил:

— Тревожит. Знаешь, в последнее время Голденхарт сам не свой. Его всё время клонит в сон. Грешным делом подумал, а не ослабели ли эльфийские чары? Не вышел ли срок у эльфийского цветка?

Алистер прищурился:

— Эльфийские чары не могут развеяться. Мы колдуем раз и навсегда. И я не вижу, чтобы что-то было не так.

— А сонливость как же? — возразил Эмбер.

— Быть может, — с улыбкой предположил Алистер, — кто-то просто не даёт ему хорошенько выспаться ночами?

И Голденхарт, и Эмбервинг вспыхнули. Талиесин тоже невольно покраснел. Алистер, посмеиваясь, ждал, что ему ответит Дракон.

— Это здесь совершенно ни при чём, — сердито сказал Дракон, посылая королю эльфов многозначительный взгляд, в котором явно читалось с трудом сдерживаемое желание вкатить упомянутому королю хорошую оплеуху за подобные дерзости.

— Как знать. Насколько я могу судить, с этим юношей всё в порядке. Вряд ли я ошибаюсь. Вообще никогда не было, чтобы я ошибался, — не без гордости заключил Алистер. — А уж в собственных чарах я уверен. Если ты, конечно, ничего от меня не скрываешь.

— Вообще-то, — помолчав, сказал Дракон, — есть и кое-что ещё помимо сонливости.

Он наклонился к Голденхарту и стал расстёгивать его рубашку. Менестрель удивился. Талиесин дико смутился и отвернулся. Алистер следил с интересом.

— Это пятнышко меня тревожит, — сказал Эмбервинг, указывая на золотой завиток на груди юноши. — Оно недавно появилось и, кажется, увеличивается в размерах. Оно немного похоже на твои татуировки, Алистер, вот я и подумал, что это связано с эльфийскими чарами.

— Позволь взглянуть поближе, — отчего-то нахмурился Алистер.

Дракон посторонился и позволил королю эльфов подойти к менестрелю и даже потрогать это странное пятно пальцем. Алистер вдумчиво разглядывал золотой завиток, наклоняя голову то в одну сторону, то в другую. С его лица сбежало выражение безмятежности и сменилось серьёзностью.

— Да нет, быть того не может, — пробормотал король себе под нос и попытался усмехнуться, но не вышло. Кажется, он был не на шутку встревожен… или растерян?

— Что? — с замиранием сердца спросил Эмбервинг. — Ты знаешь, что происходит с Голденхартом?

— Кажется, но… — Алистер вернулся к трону и натянуто рассмеялся. — Это настолько невероятно, что, быть может, я ошибаюсь.

— Ты ведь только что говорил, что никогда не ошибаешься? — возразил разволновавшийся Дракон.

— Говорил, — подтвердил Алистер, — но, быть может, ошибался. Мне нужно подумать.

Он бухнулся на трон, прикладывая пальцы ко рту, и его взгляд стал отстранённым. Король эльфов погрузился в размышления.

— А я и не видел, — удивился Голденхарт, потыкав пальцем в пятнышко на груди. — Эмбервинг, когда ты его заметил? Сегодня?

— Несколько дней назад.

— А почему же мне не сказал? — укорил менестрель, застёгиваясь.

— Не хотел волновать понапрасну. К тому же, быть может, одно с другим и не связано.

— Как знать, может, и связано, — вдруг сказал Алистер.

Они воззрились на него. У короля эльфов на лице было странное выражение. Тревоги на нём не было, он совершенно точно знал, что происходит с менестрелем! Вместо тревоги на лице было любопытство: «А вот интересно, что изо всего этого выйдет, если ничего не предпринимать?» Это выражение Эмбервингу конечно же не понравилось.

— Если что-то знаешь, так говори, — велел Дракон.

Алистер сложил руки на столе и положил подбородок на скрещённые запястья:

— Прежде я должен вам поведать о том, что случилось с эльфами на заре существования нашего мира, и о вероломных эльфийских девах. Рассказ этот долгий, но вам стоит его выслушать.

— А без этого никак не обойтись? — недовольно спросил Эмбервинг. — Давай сразу к делу.

— Да ты что! — воскликнул Голденхарт, дёрнув Дракона за рукав.

Глаза его разгорелись. Послушать древние сказания эльфов! Какие баллады он может сложить, обладая этими знаниями! Никто в мире их не слышал, а тут представляется такая отличная возможность! Эмбервинг посмотрел на менестреля, вздохнул и согласился выслушать эльфийского короля.

— Ты потом поймёшь, насколько важны те сведения, какими я с вами поделюсь, — ободрил Алистер Дракона. — К тому же заскучать не придётся: это просто душераздирающая история!

Дракон с обречённым видом наполнил кубок мёдом и приготовился слушать.

Алистер начал рассказ с тех далёких времён, когда страна эльфов ещё находилась во внешнем мире.

Эльфы, феи, дриады, наяды и прочий волшебный народец заселяли луга и леса на юго-востоке и процветали. Люди тогда относились к волшебным существам с почтением, приносили им в дар золото и предметы утвари, а духи природы в благодарность призывали дожди в сухие сезоны, оберегали людские поселения от мора и даже передавали кое-какие тайные знания особенно одарённым людям. Чародейство в мире людей зародилось именно тогда.

Увы, со временем отношение людей к волшебным существам изменилось. Жажда наживы заставляла людей совершать ужасные поступки. Больше всех пострадали эльфы, потому что неизвестно откуда пошло поверье, что уши эльфов обладают неслыханной волшебной силой: излечат от любой болезни, даруют вечную жизнь или молодость, помогут захватить власть… Разумеется, уши эльфов были просто ушами, но сотни эльфов пали жертвами суеверий. Изуродованные, они скитались по лесам и скоро погибали: эльфы чувствительны к красоте или уродству, физические увечья калечили и душу. Кое-кто, попав под проклятье, перерождался и становился нежитью: тёмными эльфами, упырями и вурдалаками… Эльфийских дев, если их удавалось поймать, сжигали на кострах как ведьм. Впрочем, и человеческих женщин тоже сжигали сотнями: в те времена стало модным выискивать пособников дьявола.

Эльфийские мудрецы собрались вместе и решили, что дальше так продолжаться не может: эльфы вымрут под натиском бесчинствующей людской расы. И тогда они все вместе сотворили Великое Волшебство, оградившее их страну от внешнего мира. Сто с лишним магических барьеров, поставленных вокруг границ, больше тысячи наложенных на барьеры заклятий. Никогда прежде не свершалось столь колоссальное волшебство!

Мир эльфов был спасён. Попасть в него могли лишь сами эльфы и те, кого эльфы считали нужным пригласить. В основном, это были духи природы. Покидать мир эльфов можно было беспрепятственно, используя порталы — временно открываемые проходы-двери. На тысячи и тысячи лет воцарился мир, ничем не омрачённый. А потом произошло то, что поставило эльфов на грань вымирания.

Эльфы часто выбирались во внешний мир, притворяясь людьми. Они были искусными мастерами, особенно по части золотых украшений, но сами золото добывать не могли, поэтому приходилось доставать его — обменивать или покупать — у людей. Эльфийские девы ткали необыкновенно тонкие шелка, достойные королей, и за ткань давали хорошую цену. Большинство сокровищ в эльфийских сокровищницах были получены именно за шёлк. Ещё хорошо расходились снадобья.

Вот только не все эльфийские девы возвращались обратно. Они меняли вечную жизнь и молодость на человеческую, чтобы остаться с полюбившимися им мужчинами. Рыцари, короли, торговцы, даже крестьяне… Чем прельстились эльфийские девы — непонятно. Люди были уродливы, по сравнению с эльфами, и жалки. Они жили недолго, болели, пили, били жён и детей, совершали гнусные преступления и предавались разврату. Немыслимо!

Последней каплей стал побег супруги самого Алистера. Одним утром она исчезла, прихватив с собой платья и украшения. Алистер пытался её разыскать и нашёл, но то, что он увидел, потрясло его и одновременно отвратило. Королева эльфов, прекрасная эльфийская дева, стала женой мерзкого человечишки. Он был вечно пьян, небрит, вонял мочой и навозом — он работал на бойне, где забивали свиней и овец. Он смертным боем бил бывшую королеву, а она смотрела на него влюблёнными глазами и всеми силами старалась ему угодить. Возвращаться к законному супругу-эльфу она отказалась наотрез.

Алистер вернулся в мир эльфов опустошённый. Он сам едва не переродился, захваченный ревностью и злобой на весь род людской, но всё же взял себя в руки и приказал, чтобы эльфийских дев не пускали обратно, даже если они на коленях будут просить их впустить. Но ни одна эльфийская дева и не подумала вернуться.

Утешение сердцу и плоти найти было легко: спустя несколько веков скорби по вероломным девам эльфы утешились друг другом. Они были прекрасны, вечно юны. Они зачаровывали друг друга журчащими песнями, одурманивались благоуханными цветами и, пожалуй, были счастливы. Но новому поколению эльфов не было суждено появиться, раз уж в их мире не осталось ни одной эльфийской девы. Не было наследника и у Алистера.

Менестрель и Дракон переглянулись, когда король эльфов это произнёс. Кто же тогда Талиесин?

Род эльфов должен был прерваться. Разумеется, Алистер этого допустить не мог. Он долго размышлял, выискивая среди многочисленных чар те, что могли бы спасти эльфов от вымирания, и наконец сотворил Великое Волшебство. Это был цветок. Он был невзрачен, но содержал в себе мощные чары. Распуститься он мог только ради истинной любви. Если цветок считал, что чувства сорвавших его настоящие, на века, то он расцветал и созревал за долю секунды. Плод, обычно похожий на дыньку, нужно было положить в специальную чашу-ложе и орошать его семенем. Когда плод растрескивался, из него появлялся маленький эльф. Все молодые эльфы, в том числе Талиесин, были рождены так.

Алистер замолчал.

Голденхарт, зачарованный рассказом, смотрел куда-то вдаль, вероятно, уже сочиняя балладу. Дракон мыслил трезво и ясно. Он ещё раз пробежался по истории, что поведал им король эльфов, и нахмурился.

— Какое отношение это имеет к нам? — спросил он. — И ещё не слишком понятно, как появился Талиесин, ведь ты не упоминал, что у тебя появился возлюбленный, как у других эльфов.

— О, — сказал с улыбкой Алистер, — я так люблю самого себя, что меня одного хватило.

Талиесин при этих словах страшно покраснел.

— И я склонен полагать, — продолжал Алистер, — что… именно это сейчас и происходит с вами. Эльфийский цветок, плод которого был вложен в грудь Голденхарта, чтобы поддерживать в нём жизнь, прижился и пустил корни. Наши чары всегда успешны, я же говорил. Но, полагаю, его орошали столь обильно, что он просто перепутал и…

— Что?! — воскликнул Голденхарт, и его лицо залила краска.

Дракон заволновался:

— Подожди, не хочешь ли ты сказать, что… будто бы… это дитя?

— Именно это я и хочу сказать. А впрочем, я могу и ошибаться. Никогда ведь ничего подобного не случалось. Я знаю только об эльфах, а в вашем случае… Дракон и человек? Я понятия не имею, что изо всего этого получится. Быть может, это признак чего-то ещё. Во всяком случае, никакой опасности для жизни это не представляет. Эльфийское волшебство…

— Слушать ничего не хочу! — гневно сказал Голденхарт, резко поднимаясь. — Эмбер, мы возвращаемся домой. Немедленно!

Алистер пожал плечами и попросил Талиесина открыть портал. Менестрель, не прощаясь, выскочил в него. Король эльфов придержал Дракона за локоть.

— Эмбервинг, — сказал он, — подождём и посмотрим, что из этого получится. Быть может, это нечто такое, чего никто ещё не видел. Какое-то особенное волшебство.

— Да, должно быть, — отозвался Эмбервинг, но голос его дрогнул.

Он наскоро распрощался с эльфами и вернулся в башню.

Менестреля он нашёл на чердаке. Юноша сидел у окна, подперев голову рукой, и невидящим взглядом смотрел куда-то вдаль.

— Голденхарт? — позвал Дракон, подходя и садясь рядом.

Голденхарт очнулся, посмотрел уже на Эмбервинга.

— Не расстраивайся, — сделав усилие, выговорил Эмбервинг. — Это волшебство может означать что угодно.

Менестрель кивнул. Дракон сделал ещё одно усилие над собой:

— Могу я кое-что спросить? Ты расстроен, потому что… тебе не хотелось бы, чтобы у тебя… у нас было дитя?

Лицо юноши вспыхнуло. Дракон извинился.

— Нет, просто… Да как будто такое возможно! — отчего-то рассердился менестрель. — Уверен, Алистер просто решил над нами подшутить. Помнишь, как он обо всём этом говорил?

— Действительно, — согласился Эмбервинг и чуть-чуть покраснел. — Но рассказ о вероломных эльфийских девах меня впечатлил.

— Да, впечатлил, — согласился менестрель. — Но я их понимаю.

— Кого? — удивился Дракон.

— Эльфийских дев, — объяснил Голденхарт, серьёзно наморщив лоб. — Взглянул я на их мир и на них самих… Эльфийским девам там просто было скучно, вот и всё. Уж слишком эльфы… такие.

— Какие?

— Не знаю. Но я бы оттуда тоже сбежал, — твёрдо объявил Голденхарт.

— А от меня? — невольно вырвалось у Дракона.

Юноша покраснел и ничего не ответил. Дракону ответ и не требовался, он его сам прекрасно знал.

Сапфир и золото. День, полный чар и открытий

Пожалуй, после визита в мир эльфов самочувствие менестреля улучшилось. Дракон приглядывал за ним в оба глаза, подмечая малейшие изменения. Сонливость Голденхарта пропала, он как будто даже похорошел, хотя уж дальше хорошеть некуда было: Дракон от него и так был без ума! Или эльфийский цветок напитался волшебством, пока они гостили у Алистера, или сам король эльфов потихоньку наложил ещё какие-то чары, не иначе.

Золотой завиток на груди юноши менялся с каждым днём. Поначалу был всего один маленький хвостик, закрученный, как побег молодого папоротника. Потом появились другие. Голденхарта это нисколько не беспокоило, он подолгу стоял перед зеркалом, разглядывая разрастающийся узор, и сообщал Дракону:

— Ещё три завитушки слева появились.

Или:

— Второй справа завиток развернулся.

Или:

— А как думаешь, собственно цветок тоже появится? Если эти завитки — побеги и листики, то и бутон должен непременно появиться, верно?

Дракон обычно отвечал односложно:

— Гм… да…

За изменениями в узорах он следил ещё пристальнее самого юноши! Он несколько успокоился, поняв, что жизни менестреля ничто не угрожает, но его всё ещё тревожили полушутливые намёки Алистера, что эти узоры могли быть признаком воплощения истинного предназначения цветка.

«Как драконы появляются на свет?» — спросил у Дракона однажды менестрель, а он не смог ответить. В Драконьей книге ничего не нашлось, а сам Эмбервинг не помнил. Может, он был слишком стар и забыл? Или так и должно быть — чтобы драконы забывали, откуда взялись? Если бы остался хоть кто-то ещё… Хёггель — не в счёт, но ведь откуда-то и он взялся?

Алистер ломал голову над тем же, как оказалось.

— Откуда берутся драконы? — задумчиво проговорил он, безучастно глядя на празднующих эльфов. — Если бы я знал это, то, вероятно, смог бы понять, что к чему. Возможно, эльфийская и драконья магия схлестнулись и готовы произвести на свет какое-то волшебство. Быть может, даже величественнее уже сущего? Талиесин!

— Да, отец? — тут же отозвался Талиесин. Он околачивался поблизости и ждал, когда отец его позовёт.

— Открой портал в Серую Башню. Мне нужно поговорить с Эмбервингом, — распорядился Алистер.

— Я позову его…

— Нет. Я сам к нему пойду. Мне хочется взглянуть на его логово.

— Но, отец, королю эльфов запрещено покидать королевство! — воскликнул Талиесин.

— А вот интересно, кто посмеет мне запрещать? — с улыбкой осведомился Алистер. — Или ты почему-то не хочешь, чтобы я туда ходил? Хочешь, чтобы свидания с ними были исключительно твоей привилегией?

Талиесин смутился. Алистер засмеялся, обнял сына за плечи:

— Ничего, Талиесин. Первая любовь редко бывает разделённой. Придёт время, и ты забудешь об этом.

— Никогда, — едва слышно прошептал Талиесин.

Король эльфов скрыл улыбку:

— Как бы то ни было, сын мой, в Серую Башню мы отправимся вместе.

Талиесин вздохнул.

Портал открылся прямо в трапезную Дракона. Менестрель, взобравшись на скамью с ногами и приняв немыслимую позу, наигрывал на лютне, вполголоса бормоча ещё окончательно не сложившуюся балладу. Эмбервинг развалился на стуле, лениво двигая по столу полупустой кубок.

— Полечу, — в который раз сказал он, — гляну на горы.

В это время пространство в центре трапезной разверзлось, и из образовавшейся прорехи шагнул в башню король Алистер, а следом и Талиесин.

— Приветствую! — патетическим тоном начал король эльфов.

— Быть может, вежливости ради, — прервал его недовольный Дракон, — стоило появиться по ту сторону двери?

Алистер рассмеялся:

— Мы помешали чему-то?

— Да, — сделав вид, что не заметил намёка, ответил Эмбервинг, — я как раз собирался улетать. Ты по делу или так?

— Пожалуй, по делу, — согласился король эльфов, — но запросто могу подождать твоего возвращения.

Эмбервинг поджал губы и задумался. Оставлять менестреля одного с эльфами? Голденхарт, кажется, догадался о его мыслях и отложил лютню:

— Мы скоротаем время за кубком вина. Лети.

Дракон предупредительно взглянул на короля эльфов и вышел из башни.

Голденхарт поспешно встал:

— Я вас покину ненадолго. Мне нужно… кое-что сделать.

Эльфам незачем было знать, что происходит с ним, когда Дракон улетает. Но то ли Эмбервинг слишком стремительно улетел, желая поскорее вернуться, то ли эльфийский камень теперь реагировал быстрее… Голденхарт сделал шаг к лестнице и грохнулся оземь, корчась в судорогах.

Алистер опешил. Талиесин кинулся к юноше с диким воплем:

— Голденхарт!

Тот не реагировал: боль была настолько сильна, что лишила его слуха и голоса.

Неизвестно, как Дракон это почуял. Отлететь он далеко ещё не успел, но вдруг кувырнулся в воздухе, теряя равновесие, и камнем упал на землю. «Голденхарт!» — каким-то невероятным образом понял он и, вскочив на ноги, вихрем понёсся к башне. Янтарное сияние, ещё не успевшее схлынуть, летело следом, выжигая осенние травы.

Дракон влетел в башню, увидел распростёртого на полу юношу, которого тормошил за плечо перепуганный насмерть Талиесин. Алистер стоял там, где появился, и задумчиво ковырял пальцем нижнюю губу. Появлению Дракона он ничуть не удивился, промолвил только:

— А знаешь, эти чары будут посильнее моих.

Эмбервинг его не слушал. Он подлетел к юноше, оттолкнул Талиесина, рявкнув: «Не смей его трогать!» — и, взяв менестреля на руки, отнёс его на чердак. Судороги юноши он чувствовал всем телом и откуда-то знал, что их вызывало. Он свалился на кровать, сжимая юношу в объятьях, и воскликнул:

— Почему ты мне не сказал, Голденхарт!

Голденхарт к этому моменту несколько опомнился. Он уже понял, что Дракон почему-то вернулся, что боль растворяется в тепле его сильных рук… и что Эмбер знает.

— Прости, — тихо сказал он, — не хотел тебя волновать.

— Голденхарт, — с укором промолвил Дракон.

Юноша неловко засмеялся. Эмбервинг тяжко вздохнул, поднялся, осторожно перекладывая голову Голденхарта на подушку:

— Отдыхай. А я покуда разделаюсь с незваными гостями.

Он пошёл вниз с твёрдым намерением выпроводить Алистера и Талиесина. Эльфы уже расположились за столом и, кажется, уходить не собирались. Дракон взглянул на них совсем уж хмуро.

— Эмбервинг, — спросил Алистер, нисколько не смущаясь, — ты ведь не думаешь, что это мои чары?

— Чьи же ещё? — буркнул Эмбервинг сердито.

— Твои собственные, — категорично сказал король эльфов и слегка нахмурился.

— Ты спятил? — хохотнул Дракон. — Ты всерьёз полагаешь, что я мог бы причинить боль Голденхарту?!

— Нет, их суть не этом, — возразил Алистер. — Ты настолько боишься разлучиться с ним, что невольно наложил на него связующие чары. А цветок лишь усилил их действие.

— Нет, я… — растерялся Эмбервинг и, покачнувшись, ухватился рукой за край стола.

— Его смерть стала для тебя таким потрясением, что ты наложил чары, даже не осознавая, что их накладываешь, — предположил Алистер, сощурившись. — Эти чары так сильны, что, кажется, снять их совершенно невозможно. Подумать только, насколько крепка любовь драконов!

Дракон опомнился, тряхнул головой и выпрямился:

— Не знаю, правду ты говоришь или нет, но мне всего-то и нужно, что не оставлять его больше одного.

— Я бы на твоём месте для начала попробовал снять чары, — возразил Алистер, но, взглянув в глаза Дракона, тут же понял, что тот, хоть прежде и не подозревал, что сам эти чары наложил, но снимать их не собирался.

Эмбервинг угрюмо сказал:

— Найду способ всё исправить, но это уже не твоего ума дело, Алистер. Не вмешивайся.

— И в мыслях не было, — засмеялся король эльфов. — Юноша этот твой, тебе и решать. Я пришёл не за этим, Эмбервинг. Если ты скажешь мне, что я хочу знать, то, быть может, я смогу определить природу узоров на его теле.

— Спрашивай, — позволил Дракон и тоже сел за стол.

— Откуда берутся драконы? — тут же спросил Алистер, впиваясь в него взглядом.

Эмбервинг смутился:

— Не знаю.

Король эльфов казался разочарованным:

— А я-то думал, что ты скажешь мне правду… Драконы настолько недоверчивы?

— Я на самом деле не знаю, — поморщился Дракон. Эльф невольно озвучил его собственные мысли, и от этого стало не очень-то хорошо на душе.

— Вот как? — огорчился Алистер. — А нет ли какого-то способа узнать? Понимаешь ли, Эмбервинг, мне почему-то кажется, что это важно. Вернее, что именно это и важно.

— Я не помню, как появился на свет, — откровенно ответил Эмбервинг, — а в Драконьей книге об этом ни слова. Разумеется, как-то драконы должны… производить потомство, — споткнулся он на слове. — Не из воздуха же они появляются? И в то, что горы порождают драконов, я тоже не верю.

— Да, задачка… — задумчиво отозвался Алистер. — А нет ли каких-нибудь… ну, не знаю… мест силы, например? Может, драконьи архивы или кладези мудрости? У всех волшебных рас есть что-нибудь подобное.

— Нет, ничего такого не… — начал и осёкся Дракон.

— Ага, есть, значит? — оживился Алистер.

Эмбервинг помолчал, потом неохотно выговорил, будто сожалея, что вообще упомянул об этом:

— Драконье городище.

— Город драконов? — воспрянул король эльфов. — Там могли сохраниться какие-то летописи?

— Вероятно.

— Я хочу, чтобы ты отвёл меня туда, — сказал король эльфов.

— Это невозможно.

— Почему?

— Пока невозможно, — выдавил Дракон. — Оно далеко. Очень далеко, а я не могу оставить Голденхарта одного. И с собой его брать тоже нельзя.

— Почему? — удивился его серьёзности Алистер.

— Потому что он ни за что на свете не должен этого увидеть.

— Чего увидеть? — насторожился Алистер.

— Того, что там есть… Алистер, — устало попросил Эмбервинг, — давай отложим этот разговор до лучших времён. Я покажу тебе Драконье городище, но для начала мне нужно что-то сделать со связующими чарами. Мысль о том, что я вольно или невольно причиняю Голденхарту боль, разрывает мне сердце, и я ни о чём другом думать не могу.

— Хорошо, — сказал Алистер, тотчас поднимаясь. — Я загляну к тебе на будущей неделе. Предчувствие говорит мне, что к тому времени ты уже найдёшь способ… Тогда и поговорим.

Эмбервинг медленно кивнул, но эльфам стало понятно, что он и не слышал их слов.

Дракону предстояло многое сделать к их следующему визиту.

Убедившись, что чары наложены крепко и снять их не представляется возможным, Эмбервинг упал духом: наложил он их бессознательно, поэтому не имел ни малейшего представления, что это были за чары или как их снимать. Знал он только одно: они срабатывают, когда он удаляется от юноши больше чем на десять шагов. Выходов виделось два: таскать менестреля повсюду за собой или безвылазно сидеть в башне, — но ни один из них не годился. Взять юношу с собой на пожар или оползень — значит, подвергнуть его опасности. Остаться в башне и вообще туда не лететь — значит, подвергнуть опасности всех остальных: если он не будет заботиться о крестьянах, то кто же будет? Вот если бы можно было одновременно быть в двух местах, тогда бы не пришлось волноваться ни о самочувствии юноши, ни о благополучии его земель…

— И как это я сразу об этом не подумал! — воскликнул вдруг Дракон, и глаза его вспыхнули.

— О чём не подумал? — удивился менестрель, который как раз зашёл в библиотеку, чтобы взять ещё бумаги для баллад, и застал там Эмбера в тот самый момент, когда он вскочил с воплем озарения.

— Да так, — уклончиво ответил Эмбервинг и, улыбнувшись, предупредил, что несколько дней проведёт в сокровищнице.

— Тебе нездоровится? — встревожился менестрель.

— Вздремну немного, — возразил Дракон. — Сейчас ведь осень. Линька и всё такое…

Голденхарт кивнул.

Дракон спустился в сокровищницу, но все те дни, что провёл в ней, он бодрствовал. Ему было чем заняться.

В башню Дракон поднялся на пятый день, довольный, сияющий, свободный от каких бы то ни было тревог.

— Выспался? — ласково спросил Голденхарт.

— У меня для тебя есть кое-что, — торжественно объявил Эмбервинг и вытащил из-за спины нечто сияющее янтарём.

— Что это? — удивился менестрель.

Это был плащ, который Дракон сплёл из собственной чешуи. Плащ был тяжеловат: когда Эмбервинг накинул его на плечи менестрелю, тот невольно покачнулся. Но в нём было тепло и… спокойно, совсем как в объятьях Дракона. Эмбервинг объяснил, для чего этот плащ. Щёки юноши вспыхнули. Теперь, по словам Дракона, Голденхарту ничего не грозило. Чары не сработают, если какая-то часть Дракона, а именно: чешуя, будет оставаться рядом с менестрелем. Друг друга чувствовать это им, впрочем, не помешает.

— Испытаем? — предложил Голденхарт с замиранием сердца.

Они вышли из башни на луг. Эмбер обернулся драконом и взмыл ввысь, готовый в любой момент ринуться обратно, если только заметит, что его изобретение не сработало. Но оно сработало безупречно: боли Голденхарт не чувствовал, но ощущения того, как далеко от него Дракон и когда он вернётся, сохранились.

— Ну что? — первым делом спросил Эмбер, вернувшись, и, увидев сияющий взгляд Голденхарта, сам просиял. — Теперь моё сердце спокойно.

— Правда, он такой тяжёлый, что я едва могу стоять, — признался менестрель со смущённой улыбкой.

— Хм, тогда ты просто можешь накинуть его на себя вместо одеяла и ждать меня в постели, — предложил Дракон и тут же покраснел, потому что имел в виду он совсем не это, а получилось, будто бы именно это.

Голденхарт хоть и понял всё, как надо, но тоже покраснел.

Чтобы замять неловкость, Дракон стал рассказывать Голденхарту о просьбе Алистера показать ему одно место, связанное с драконами.

— А меня туда ты не возьмёшь? — проницательно предположил менестрель, гладя край плаща.

— Это далеко. И опасно. И кто-то должен остаться в башне.

Юноша ни единому слову не поверил, но ни возражать, ни упрашивать не стал. Должно быть, есть вещи, о которых он не должен знать. Правда, некоторую ревность он всё же почувствовал: почему это он не должен, а Алистеру можно?

— Со мной это как-то связано? — после размышлений спросил юноша и по дёрнувшейся брови Дракона понял, что его догадки верны. Но он тут же поднял руку, словно бы говоря, что Эмбер ничего ему не должен объяснять. «Подожду твоего возвращения в башне», — сказал он и улыбнулся.

Алистер явился на другое утро и по виду Дракона понял, что с чарами тот справился.

— Талиесин, — обратился Эмбервинг к эльфийскому принцу, — я хотел бы, чтобы ты остался в башне вместе с Голденхартом.

Талиесин страшно разволновался. Король эльфов взглянул на Дракона с тревогой. А если осердится на столь явное проявление чувств? Но Эмбервинг будто бы и не заметил.

— Если с Голденхартом что-нибудь случится, — развил он мысль, — то ты немедленно откроешь портал и призовёшь меня. Я ведь могу на тебя положиться?

— Можешь, — решительно кивнул Талиесин, справившись с собой.

— Вот и отлично. Алистер, позови Хёггеля, — распорядился Дракон.

— Он полетит с нами? — удивился король эльфов.

— Он понесёт тебя, — ответил Эмбервинг. — Ты ведь не думал, что полетишь на мне?

Судя по лицу короля, думал он именно это.

— Талиесин, позови Хёггеля, — кисло велел Алистер сыну.

— Хёггелю на то место взглянуть тоже не помешает, — сказал Дракон серьёзно, словно бы не заметив кислой мины короля.

Талиесин вернулся с Хёггелем. Алистер взглянул на него строго и спросил:

— Ты точно научился летать как следует?

Хёггель вспыхнул. А Эмбервинг понял, что король эльфов просто-напросто боится, что дракон может его сбросить или уронить по неопытности. Но брать его к себе на спину Эмбервинг не собирался. Голденхарт — единственный, кому это было позволено.

— Я получше всяких летаю, — не без хвастовства, но и с обидой возразил Хёггель и покосился на Эмбера. — А куда летим-то?

Эмбервинг между тем простился с менестрелем, и они пошли на луг, откуда удобнее всего взлетать.

Хёггель обратился в дракона первым и нетерпеливо гарцевал по лугу. Эмбер обращаться не спешил. Он стоял и во все глаза смотрел на Хёггеля.

— Ты что? — удивился Алистер.

— Пожалуй… — изумлённо выдохнул Дракон, — Хёггель выглядит несколько иначе, чем прежде?

— А, — протянул Алистер, — понимаешь, он стал таким, когда проснулся от спячки.

— Он стал таким, когда проснулся от спячки? — поражённо повторил Эмбервинг.

— Почему ты так удивлён?

— Потому что гранитные драконы в спячку не впадают.

Теперь уже настала очередь изумляться Алистеру.

— Погоди, — засмеялся он, — ты ведь не хочешь сказать, что… Хёггель не дракон?

— Да нет, как раздракон, но… не тот, что мы предполагали. Точно не гранитный дракон, — уверенно сказал Эмбервинг и попытался припомнить, где же он видел нечто похожее на того дракона, что бродил сейчас по лугу.

Он вспомнил. Янтарь в его глазах несколько потемнел, и Эмбервинг спросил:

— Алистер, ты ведь наложил на Хёггеля чары, чтобы он не мог дышать огнём?

— Да, — кивнул король эльфов, — на рот.

— В таком случае подзови его и наложи чары ему ещё и на глаза, пока ничего не случилось… Удивляюсь, как до сих пор ещё ничего не случилось!

— О чём это ты, Эмбервинг? — насторожился Алистер.

— Видишь ли, мы ошиблись, Алистер, — чрезвычайно серьёзно ответил Эмбервинг. — Хёггель вовсе не гранитный дракон. Хёггель — василиск.

Подменная принцесса. Перерождение последней лесной феи

Крохотная малиновка в птичьем домике заливалась песнями, из леса ей отвечали другие, и она в любой момент могла бы улететь к ним, поскольку дверца в клетке не была заперта, но не улетала: птичка была зачарована.

Девушка в сером платье, голова которой была обвязана платком, а плечи повязаны шалью, стояла на коленях возле задней стены небольшого уютного домика с покатой крышей и выдёргивала проросшие сквозь каменную кладку одуванчики. Руки её были необыкновенно тонки и ослепительно белы. Покончив с сорняками, девушка встала и, отряхнув платье, развязала с головы платок. Длинные белокурые волосы упали вниз, зашелестели шёлком. Следом за платком отправилась и шаль. За спиной у девушки были тончайшие, как паутинка, крылья, похожие на крылья весенней бабочки. Девушка была не кто иная, как лесная фея. Звали её Хельгартен.

Последняя из оставшихся лесных фей, дева-хранительница, заботилась о лесе, расположенном между тремя королевствами людей. Феи были сродни эльфам, но сила их была не настолько велика: хватало, чтобы лечить лесных обитателей и восстанавливать повреждённые деревья. Они затерялись во времени, и лишь немногие из них оставались в этом мире. Хельгартен была одной из последних, ещё не утративших волшебство.

Жила она в лесном домике в полном одиночестве вот уже несколько сотен лет, компанию ей составлял лишь старый глуховатый Уж, которого она звала Дядюшкой. Иногда забредали в гости лесные жители: благородные олени, смешливые белки, трусоватые зайцы, щеголеватые лисицы. А в старом пне, чуть поодаль от домика феи, жила никем не замеченная, так умело она скрывала своё присутствие, змея с блестящей чёрной чешуей. Она ничего не делала, никуда не выползала — просто пряталась в трухлявой древесине и ждала своего часа, как делает большинство змей.

Лесной уголок этот был потаённый, людей тут отродясь не бывало. За свою долгую жизнь Хельгартен видела их всего несколько раз, да и то издали: когда мимо леса проезжали торговые караваны.

— От людей одни беды, — назидательно шипел Дядюшка Уж. — Вспомни, что они сделали с эльфами!

Лесная фея невольно содрогалась: ей доводилось выхаживать искалеченных людьми эльфов, но ни один не выжил. Да, от людей стоило держаться подальше.

Утрами, когда солнце только-только высовывало из-за горизонта лучики-пальцы, чтобы поддразнить промедлившую ночь, фея обходила лес, проверяя, не требуется ли кому из обитателей помощь, а потом возвращалась в домик и садилась за ткацкий станок. Нитки ей притаскивали пауки, пряжа которых по праву считалась лучшей. А жаворонки, встающие раньше всех и летающие выше всех, приносили фее выдернутые из солнечного света лучики. Ткань выходила потрясающая: тонкая, прочная, тёплая, волшебная. Ей фея укрывала лес, когда приходила зима, из неё же шила платья и для себя, выкрашивая их соками трав в ноские неброские оттенки: серый, зелёный, коричневый. Лесные феи всегда славились ткачеством, даже эльфы приходили покупать у них ткани для шатров и праздничных хламид. Платили они всегда золотом, так что у каждой мало-мальски одарённой феи был сундучок с золотом на чёрный день.

Лето ещё было в разгаре, но фея работала не покладая рук, чтобы успеть до прихода осени. Рулон за рулоном она ткала волшебную ткань, день и ночь стучал в лесном домике ткацкий станок. За работой фея пела.

Один рулон Хельгартен отложила в сторонку: пойдёт ей на платье, старое уже истрепалось, особенно подол, которым она всё время цеплялась за кустарники. «Нужно набрать медвяных трав, — решила фея, — и выкрасить ткань». Цвет вышел бы изумительный: зелёный, но с прожилками, как у малахитового камня. Хельгартен взяла корзинку и отправилась собирать травы. Уж пополз за ней, он вообще повсюду за ней следовал, как собака.

Самые сочные травы были не в лесу, а в лугах, что простирались на все четыре стороны, отгороженные от леса широкой просёлочной дорогой. Обычно Хельгартен туда не ходила: там начинались земли людей, — но ради нового платья стоило рискнуть.

Некоторое время фея просидела, укрывшись в зарослях дикой малины, и наблюдала за дорогой, выслушивая, не едет ли откуда-нибудь очередной караван. На глаза людям ей попадаться было ни за что нельзя! Но всё было тихо, и девушка осторожно выбралась из малины и быстро перебежала через дорогу на луг.

Ах, как же были хороши здесь травы! Они круглый день были предоставлены ласкам летнего солнца, и их набрякшие стебли так и брызгали соком, стоило только их обломить. Фея принялась за работу, и скоро её корзинка была полна свежих побегов.

— Идём домой поскорее, — зашипел Дядюшка Уж, озираясь по сторонам. — Не люблю открытых мест. Ещё кто-нибудь заметит!

— Сейчас, сейчас… — беззаботно отозвалась Хельгартен.

Уходить с луга ей не хотелось. Здесь не только травы росли, но и полевые цветы. Они пестрели всеми цветами радуги и так и манили к себе. Из них можно было сплести отличный венок. Фея поставила корзинку на траву и стала собирать цветы.

— Что ты делаешь! — укоризненно зашипел Дядюшка Уж. — Будто тебе лесных цветов мало!

— Дядюшка, эти же совсем другие, — возразила фея, и её пальцы замелькали в воздухе, ловко сплетая сорванные цветы стебельками в венок.

На её волосах россыпь мелких соцветий розоватого и фиолетового оттенков смотрелась очень хорошо. Фея вытащила зеркальце, которое всегда носила с собой, и поглядела в него, заливаясь довольным румянцем.

— Зеркальце, моё зеркальце, — певуче произнесла фея волшебные слова, — скажи мне, поведай, кто глядится в тебя?

Зеркальная гладь пошла рябью, и тонкий голосок ответил:

— Прекрасная фея глядится в меня!

Все феи несколько тщеславны: им нужно слышать подтверждение, что они прекрасны, чтобы оставаться прекрасными. Хотя бы и от волшебного зеркальца.

Удовлетворённая Хельгартен спрятала зеркальце, взяла корзинку и совсем было собралась вернуться в лес, но вдруг заметила, что над травами чуть дальше от того места, где она нарвала полевых цветов, кружится вороньё.

— Ой, Дядюшка, — сказала фея взволнованно, — пойдем, глянем, что там такое. Это, наверное, какой-нибудь зверёк попал в беду. Они же его заклюют!

— И пускай, — сварливо отозвался Дядюшка Уж. — Мы и так здесь задержались, потому что кому-то приспичило плести венки. Не нашего это ума дело. Зверь-то, верно, не лесной.

— Противный Дядюшка! — рассердилась Хельгартен. — Ну да ладно, оставайся тут один… и пусть тебя утащит коршун.

Уж глянул одним глазом на небо. Там действительно кружилась какая-то хищная птица и клекотала. Разумеется, Дядюшка пополз следом за феей: закончить жизнь в когтях у коршуна в планы старого Ужа не входило!

— Ладно, поглядим, — заворчал Дядюшка Уж на фею, — но если там что-то опасное, то мы немедленно вернёмся в лес.

— Хорошо, хорошо, — отозвалась Хельгартен, даже не слушая его.

Она продиралась через невесть откуда выросший на лугу чертополох и то и дело дёргала подол, потому что колючки вцеплялись намертво.

— Кыш! — махнула корзинкой фея на вороньё.

Вороны разлетелись, одна только помедлила и, прежде чем догнать сестёр, каркнула:

— Кар-раул! Кар-рауль!

С воронами феям общий язык найти было сложно. Никогда не разберёшь, что ворона хочет сказать, потому что вороны могут произносить только слова, начинающиеся или оканчивающиеся на «кар».

Хельгартен тихонько вскрикнула. Она ожидала увидеть раненого зверька или птицу, но в траве ничком лежал человек. Одежда на его боку была обагрена кровью. Тёмные волосы ниспадали на лицо.

— От мертвецов держись подальше, — прошипел Уж, — как бы проклятие не схлопотать!

— Он дышит, — возразила фея, беря человека за плечо. — А если это эльф?

— Где ты видела темноволосых эльфов? — рассердился Дядюшка Уж. — Уши! На уши посмотри. Это человек.

Уши у незнакомца были не остроконечные, эльфийские, а обыкновенные. Девушка перевернула человека на спину, чтобы взглянуть на рану. Его бок был пробит чем-то острым, — должно быть, копьём или пикой, — и порядочно крови вытекло на траву, пропитав землю. Человек был смертельно бледен, отчего тёмные усы и бородка на его лице казались угольно-чёрными. Фея невольно покраснела. Человек этот был хорош собой и молод.

— Оставь его, — прошипел Уж.

Но Хельгартен отшвырнула корзинку с травами, вцепилась в плечи раненого и волоком потащила его по лугу к лесу. Дядюшка Уж полз следом и причитал. Он умолял фею бросить этого человека и не спасать его: законы лесного народа нарушать нельзя, даже если ты остался последним его представителем, а в лесном законе ясно и чётко было прописано, что феям не позволено якшаться с людьми. Уж был стар, на его памяти несколько раз такое бывало, что феи влюблялись в людей или приводили кого-то из людского племени в свой мир, и ни разу ещё из этого не выходило ничего хорошего! Разумеется, никого из верховных фей уже не осталось, наказывать провинившуюся Хельгартен было некому, но всегда оставалась опасность перерождения. Феи могли или в человека превратиться, если чувства были взаимные, или растаять в туман, если неразделённые, он и такое помнил.

Фея ничего не желала слушать и оттащила раненого человека в свой домик, а потом, забросив ткачество, семь дней и семь ночей его выхаживала, варя целебные эликсиры из самых редких трав и цветов, какие только нашлись в её кладовой. Рана была серьёзная, такие фее прежде лечить не доводилось, но она приложила все силы к тому, чтобы выходить незнакомца.

На восьмой день незнакомец впервые пришёл в себя. Глаза у него были цвета ясеневой коры. Он изумлённо воззрился на склонившуюся над ним девушку.

— Не бойся, — сказала фея, приподнимая его голову и вливая ему в губы целебное снадобье. — Твоя рана уже начала затягиваться. Ты не умрёшь.

— Красивая… — кажется, пробормотал мужчина, прежде чем снова лишиться чувств. Хельгартен залилась краской.

В другой раз, когда к раненому вернулось сознание, он уже смог немного говорить и назвал своё имя. Его звали Грэн. Он представился королевским охотником и сказал, что его ранили разбойники с большой дороги, что у него забрали оружие и деньги, которые он должен был отнести в казну, так что теперь ему непременно отрубят голову за неосмотрительность.

— А сколько денег ты нёс в казну? — с тревогой спросила Хельгартен.

— Десять золотых, — ответил Грэн, — и тридцать серебряных монет.

— Не волнуйся, — успокоила его девушка, — это не так уж и много. Когда встанешь на ноги, я дам тебе денег.

— У тебя есть золото? — удивился мужчина.

Напрасно Дядюшка Уж шипел предупреждение за предупреждением, чтобы она не болтала лишнего. Фея кивнула, а потом и вовсе рассказала Грэну, кто она такая.

— Лесная фея? — поразился он, но девушка показала ему крылья, и он ошеломлённо умолк.

Хельгартен между тем села за ткацкий станок и стала ткать: нужно было навёрстывать упущенные дни, — рассказывая Грэну о жизни в лесу. Мужчина попросил её показать ему, что она ткёт, и фея дала ему отрез ткани, объяснив, что такою осенью накрывают деревья, чтобы те не замёрзли во время зимнего сна. Грэн зачарованно трогал ткань и всё повторял:

— Наверное, она немало стоит!

— Эльфы платили за неё золотом, — неосторожно обмолвилась фея, и глаза Грэна на мгновение вспыхнули алчным огоньком. Но Хельгартен, поглощённая работой и зарождающимися в сердце чувствами, этого не заметила.

— Какая ты мастерица! — похвалил её мужчина после молчания.

— Все феи рукодельницы, — возразила девушка, но довольно покраснела.

— А что, много вас тут, в лесу?

— Я одна осталась, — со вздохом ответила фея. — Другие ушли или сгинули. Волшебство покидает этот мир.

— А ты почему же осталась? — продолжал расспрашивать мужчина.

Хельгартен вздохнула:

— А лес-то как же? Без феи он обречён. И он, и его обитатели. Кто-то же должен за ними присматривать?

— Какая ты добрая, — удивился Грэн, но его удивление девушка приняла за похвалу.

Больше он ничего не говорил, только лежал и смотрел, как она работает, и глаза его продолжали то и дело поблескивать потаёнными думами.

Поправлялся Грэн быстро: снадобья и эликсиры делали своё дело. Вскоре он уже смог вставать. Первым же делом он изъявил желание помочь фее по хозяйству: нарубил дров для очага, подлатал крыльцо… Старый Уж даже подумал, что ошибался насчёт людей.

Хельгартен влюбилась в него по уши! Он то и дело хвалил её красоту и мастерство, приносил ей цветы, — словом, использовал все те уловки, на которые женщины, а уж тем более невинные девы особенно падки. Недалёк был и тот день, когда фея отдалась ему, вверяя возлюбленному и невинность, и жизнь, и Уж всё тревожился, что фея вот-вот превратится в человека… Но она не превращалась. «Неладное что-то с этим Грэном», — тревожно предостерегал Уж, но Хельгартен ничего не желала слушать.

— Прежде мне нужно отвезти деньги в королевскую казну, — сказал Грэн, когда фея, смущаясь, заговорила с ним о свадьбе. — Как только вернусь, сразу же сыграем свадьбу! Неважно, что ты фея, а я человек. Если мы друг друга любим, то какое это имеет значение?

Он говорил именно то, что фея желала услышать. Её на самом деле немного тревожили собственные чувства и то, что она нарушила лесные законы, став женщиной человеческого мужчины. Но ведь если это настоящая любовь, то не так уж и серьёзен её проступок? Разве не любовь — истинное сокровище и истинный закон на этой земле?

Когда Грэн достаточно оправился, фея открыла свой сундучок и вытащила оттуда десять золотых и тридцать серебряных монет и вручила возлюбленному. Он завязал их в платок, сунул за пазуху и, попрощавшись с феей, поспешил из леса к дороге. «Чем скорее уйду, тем скорее вернусь, — сказал он напоследок. — А ты готовь приданое. Я хочу, чтобы у тебя было лучшее на свете свадебное платье!»

Хельгартен, воодушевлённая, рьяно принялась за работу и ткала, и ткала, и ткала… Ткани уже хватило бы, чтобы укрыть не только лес, в котором жила фея, но и прилегающие к нему луга, а девушка всё не бросала работу. Пауки сбились с лапок, таская ей паутину.

— Хватит уже, — встревожился Дядюшка Уж. — Тут на десять платьев хватит, если не больше.

— Нет, нет, — взволнованно отвечала фея, — для приданого ещё недостаточно! Он ведь сказал, что хочет для меня лучшее на свете свадебное платье!

Шли дни, Грэн не возвращался. Фея даже бегала его встречать к кромке леса каждый день.

— Не глупи, — говорил ей Уж, который уже догадывался, что человек просто-напросто бросил фею и возвращаться не собирается. — А если тебя кто-нибудь увидит с дороги?

— Какая разница! — раздражённо ответила Хельгартен. — Что значит один или два взгляда, если я смогу увидеть, как возвращается Грэн?

— Да не вернётся он, — не сдержался Уж, — разве ты не понимаешь? Не стоило вообще верить людям!

Фея разозлилась. Злиться было не в природе фей, но вспышка гнева Хельгартен не насторожила: все её мысли были заняты Грэном. Возможно, уже это и было первым признаком её перерождения…

— Да что ты понимаешь в людях! — воскликнула фея. — Он меня любит, значит, непременно вернётся!

«Уж побольше твоего понимаю», — хотел было сказать старый Уж, но не сказал.

Осень между тем ворвалась в лес, расплескав по листве яркие краски, но фея и думать забыла о том, чтобы заняться подготовкой к зиме. Рулоны ткани грудой лежали в углу комнаты, и то и дело к ним падал очередной рулон. Фея ткала, как одержимая. О да, она станет невестой с самым богатым на свете приданым!

За работой она всё так же пела, но в её голосе звучала неведомая прежде сила — всепоглощающая сила любви.

Паутина скоро закончилась вовсе. Фея, будто опомнившись, обвела взглядом всё вокруг. Домик был завален тканью! «Теперь уж точно хватит на платье!» — удовлетворённо подумала фея.

У крыльца послышались шаги — гулкие, торопливые.

— Это Грэн вернулся! — торжествуя, воскликнула девушка, кидаясь к двери.

Но в домик ворвались вооружённые люди, на их головах были тёмные маски с прорезями для глаз. Разбойники! Один схватил фею за руки и потащил из дома. Она отбивалась, кричала, звала на помощь, но помочь было некому: старый Уж лежал с размозженной головой под крыльцом, куда его закинул сапогом один из разбойников, — а лесные зверюшки попрятались.

У крыльца стояла повозка, в неё разбойники стаскивали и скидывали рулоны ткани.

— Живей, живей! — покрикивали разбойники друг на друга.

— А вот и золото нашлось! — крикнул один из разбойников, таща к повозке сундучок феи. — Полон сундук золота!

Разбойники загоготали, начали стрелять в воздух из пистолетов. Оглушённая, испуганная фея едва не лишилась чувств, но тут разбойник, что держал её, спросил:

— А с этой что делать?

Другой разбойник, по всей видимости — главарь, обернулся и, доставая нож, шагнул к ним.

— Крылья, — сказал он, и его голос показался фее откуда-то знакомым, — отрежем ей крылья. Они дорого пойдут! Помнишь, сколько мы выручили за слухалки ушастых?

Фею пронзила дрожь. Она из последних сил рванулась, ухватила главаря за маску и сорвала её. По плечам мужчины рассыпались тёмные кудри. Это был Грэн! Грэн, её Грэн, оказался главарём разбойников? Грэн, её Грэн, и был тем, кто калечил эльфов, которых она безуспешно старалась спасти? Грэн, её Грэн, привёл разбойников, чтобы ограбить её и отрезать ей крылья? Хельгартен болезненно застонала и протянула к нему руки в безмолвной мольбе. Его взгляд был холоден и чужд. О нет, он никогда не любил её! Ему нужно было лишь её золото. И крылья. Он с самого начала её обманывал!

По щеке девушки протянулась слеза. Она не была прозрачной, она была алая, как кровь, или это на самом деле была кровь. Фея собралась с силами, хлестнула крыльями державшего её разбойника и отлетела на несколько шагов назад.

— Будьте вы прокляты! — прошипела фея.

Запретное слово было произнесено. Хельгартен стояла, ненавидящим взглядом глядя на разбойников, а высоко в небе над её головой сгущались тучи — грозовые, чёрные, страшные, в любую минуту готовые поразить громом и молниями любого, кто осмелится подойти ближе к разъярённой фее.

— Колдует! — крикнул кто-то из разбойников. — Надо убить её прежде, чем свершится колдовство!

Грянули выстрелы. Фея заслонилась крыльями. Они вспыхнули от пороха, загорелись, но Хельгартен не чувствовала боли. Смертельно болело лишь сердце.

— Будьте вы прокляты! — с силой повторила она, вздымая руки.

Тени, прячущиеся в укромных уголках леса, подползли к ней, сливаясь с её собственной тенью и одаряя фею немыслимой силой. Лес очнулся от сна, загудел, разъярённо заскрипел ветвями и корнями. Древесные корни вырвались из-под земли и обрушились на разбойников, хватая, пронзая, разрывая, ломая… Не ушёл ни один! Кровь хлынула рекой и глубоко пропитала землю, оскверняя и её.

Хельгартен стояла над кучей трупов и плакала, держась за грудь. Сердце нестерпимо болело.

— Хочешь, чтобы боль ушла? — вдруг спросил кто-то.

Фея кинула быстрый взгляд себе под ноги. У них вилась небольшая чёрная змейка — та самая, что пряталась в трухлявом пне, — и коварно поблескивала глазами.

— Хочу, — простонала Хельгартен. — Эта боль невыносима! Хочу никогда больше не испытывать боли!

Змея подползла к трупам, обвилась вокруг разорванного пополам Грэна и прошипела:

— Тогда съешь его сердце. Как только ты это сделаешь, боль уйдёт и никогда больше не вернётся.

Фея рухнула возле трупа Грэна на колени. Его лицо было на удивление чистое и спокойное, смертные муки не отразились на нём.

— А боль точно уйдёт? — спросила Хельгартен, протягивая руку к окровавленной груди трупа.

— Уйдёт, уйдёт, — подтвердила змея. — Ешь поскорее. Зачем мучиться?

Фея погрузила пальцы в окровавленную плоть, выдернула сердце, ещё трепещущее последними отблесками жизни, и впилась в него зубами. По её подбородку потекла кровь. Покончив с сердцем Грэна, девушка потянулась за сердцем другого разбойника. Она уже не отдавала себе отчёта в том, что делает. Только перестало бы так ныть её собственное сердце!

— Вот так, вот так, — приговаривала змея, подбадривая, — ешь их тёплыми.

Одно, другое, третье… Хельгартен съела их все, но боль не унималась. Змея заползла к ней на колени и прошелестела:

— А теперь съешь меня. Я так давно ждала, чтобы меня кто-нибудь съел! Ты отлично подходишь мне, фея Хельгартен.

Фея взяла змею в руки и поднесла её к губам. Змея проворно забралась девушке в рот, проскользнула в горло и скрылась внутри. Хельгартен покачнулась и упала на окровавленную землю без чувств. Её волосы вдруг начали медленно темнеть, пока не стали совершенно чёрными. Когда Хельгартен очнулась, она уже не была собой. Змея не обманула: боль ушла. Сказать больше, она вообще перестала чувствовать что бы то ни было. Вид мертвецов уже не ужасал, труп возлюбленного — не трогал. Всё ушло, всё прошло.

Хельгартен потрогала волосы, нашарила в складках платья зеркальце и, поднимаясь на ноги, сказала, взглянув в него:

— Зеркальце, моё зеркальце, скажи мне, поведай, кто глядится в тебя?

Её новый облик ей даже понравился. Она была исключительно хороша с этими роскошными чёрными волосами!

Зеркальная гладь затуманилась, почернела, и зеркальце отозвалось зловещим голосом:

— Отвратительная ведьма глядится в меня!

Отражение зарябило, и Хельгартен увидела, что из зеркала на неё смотрится какая-то мерзкая тварь, похожая на змею. Она вздрогнула и с размаху бросила зеркальце на землю. То разбилось и рассыпалось по земле осколками. Из каждого на падшую фею глядела до омерзения красивая девушка: она была хороша собой, лучилась красотой и молодостью, но сквозь них просачивалась чёрная, змеиная сущность, которую так легко скрыть от людских глаз, но которую ни за что не спрятать от самой себя.

— Отвратительная ведьма глядится в меня! — в последний раз прошептало зеркальце и потухло. Его волшебная сила развеялась, и оно стало просто разбитым зеркалом.

Хельгартен стояла и безразлично смотрела на осколки, а за её спиной медленно догорали, превращаясь в ажурный тлеющий пепел, крылья.

Лесная фея переродилась и стала ведьмой.

Сапфир и золото. Хранитель Драконьего городища

Алистер потрясённо смотрел на Эмбервинга. Пошутил ли над ним Дракон? Нет, с такими вещами не шутят! Да и не мог король эльфов припомнить, чтобы Дракон вообще когда-нибудь шутил. Он и улыбку-то его видел всего лишь несколько раз. Значит, не шутил. Алистер смотрел на него и никак не мог заставить себя выговорить хоть полслова в ответ.

— Мы ошиблись, — повторил Эмбервинг серьёзно и озабоченно, — Хёггель не гранитный дракон. Хёггель — василиск.

— Быть того не может! — опомнился король эльфов. — Василиски выглядят совершенно по-другому.

— Петушиный гребень, змеиный хвост… — несколько язвительно перечислял Дракон, и Алистер кивал на каждое слово. Именно так, он слышал, и выглядят василиски. В древние времена, когда нечисти и волшебных существ ещё изобиловало на свете, эльфы приносили королю из путешествий немало миниатюр, написанных краской или углем на пергаментах или древесной коре. Драконы тоже попадались, в том числе и василиски.

— Это всё выдумки, — огорошил его Дракон. — Василиск — это именно то, что сейчас бродит перед нашими глазами по лугу.

Оба посмотрели на Хёггеля. Тот нетерпеливо распрямлял и складывал крылья, не понимая, отчего они медлят.

— В Драконьей книге василисков вообще нет, — заметил Алистер, которому не хотелось верить, что его Хёггель — столь опасное существо.

— На твоём месте я бы не слишком полагался на Драконью книгу, — посоветовал Эмбервинг. — Написана она была в стародавние времена. Ну, если читал, так сам знаешь. Мне же попадалась некогда рукопись — не скажу, когда или что это была за рукопись, ибо и сам не помню, — в которой описывался василиск. Гравюра была точь-в-точь наш Хёггель, и упоминалось, помимо всего прочего, что василиски, в отличие от других драконов, впадают в кратковременную спячку преображения. Мы-то, когда засыпаем, — объяснил Дракон королю эльфов, — всего лишь сил набираемся или раны излечиваем, но как был я золотым драконом, когда спать ложился, так им и проснусь. А Хёггель вон как изменился. Если бы не по запаху, так нипочём бы и не признал.

— Значит, василиск? — упавшим голосом заключил Алистер. — Тёмное существо, способное убивать взглядом?

— Не совсем так, — возразил Дракон. — Что тёмное, так это, пожалуй, верно: чёрная магия ему нипочём, сам знаешь, — однако не злое. Взглядом василиски не убивают, всего лишь в камень обращают, а это, как и любое заклятье, можно снять.

— Не любое снимается, — возразил Алистер, и его глаза слегка блеснули, когда он взглянул на Дракона.

— Я другое дело, — тут же сказал Эмбервинг. — Я слишком стар, и на мою долю выпало много испытаний и горестей. А быть может, ты и прав: знаю, да заставил себя думать, что забыл, потому и не снимаю. Но мы не обо мне говорим, а о Хёггеле. Подзови его и наложи запрещающие чары ему на глаза, пока не поздно. Он-то, верно, сам ни о чём не догадывается, а значит, ещё и взглядом василиска пользоваться толком не умеет. Понимаешь, к чему я клоню?

Алистер встрепенулся и позвал Хёггеля. Тот превратился в человека и подошёл.

— Чего медлим-то? — недовольно спросил он. — Сказали, что скоро полетим, а сами уже час тут на лугу топчетесь.

— Закрой глаза, — приказал Алистер.

— Зачем? — подозрительно спросил Хёггель.

— Нужно так. Чем быстрее закроешь, тем скорее в путь отправимся, — объяснил Эмбервинг.

Хёггель глаза закрыл, но заметил:

— Я вот тут подумал… Можно было бы и портал открыть. Ты ведь, говоришь, бывал в том драконьем городе, Эмбервинг?

— Драконье городище — не то место, куда можно перенестись магией, — ответствовал Эмбервинг, наблюдая за манипуляциями короля эльфов.

Алистер провёл пальцами по сомкнутым векам юноши, вспыхнули и погасли две золотые полоски наложенных чар. Хёггель открыл глаза, поморгал и воззрился на короля суровым взглядом:

— Ты ведь опять на меня какие-то чары наложил?

— Эмбервинг сказал, что иначе в драконий город не попасть, — прилгнул Алистер.

Хёггель враньё почуял, но спор заводить не стал: иначе бы они ещё пропасть времени потеряли!

— Ну, теперь-то можно лететь? — только и спросил он.

Эмбервинг кивнул и предупредил:

— Ничего не спрашивай, просто лети за мной, куда бы я ни летел и как бы я ни летел.

Эта оговорка удивила обоих слушателей. Удивляться после ещё не раз пришлось.

Дракон летел впереди, василиск позади него или чуть сбоку, в зависимости от ветра. Летели молча. Алистер любовался красотами земель и небес и с ностальгической грустью вспоминал прошлое. Хёггель просто старался не отстать от Эмбервинга, поскольку это был его первый серьёзный полёт. А Эмбервинг силился вспомнить, как попасть в Драконье городище.

Это вышло совершенно случайно, до того момента Дракон ничего не знал о драконьих городах былых времён. Он выполз из сокровищницы, чтобы полететь в Нордь за Эрзой, и обнаружил, что прошло сто с лишним лет. Не за кем лететь: проспал своё счастье! Охваченный отчаяньем и яростью, он полетел куда глаза глядят, носился по небу кругами, падал камнем вниз и взмывал ввысь, — в общем, всеми силами старался унять обжигающе ядовитую боль в сердце… И вдруг попал в то место. Должно быть, чтобы туда попасть, нужно было лететь наобум.

Сейчас на сердце у Дракона было относительно спокойно. Сможет ли он вообще отыскать дорогу? Наверное, нужно очистить мысли и лететь с пустой головой. Так он и сделал. А потом стал лететь так, что Алистер с василиском едва рассудка не лишились, пытаясь за ним угнаться.

Поначалу Дракон летел прямо, размеренно махая крыльями, потом вдруг развернулся и полетел в обратном направлении, потом срезал угол и полетел совершенно в другую сторону, потом… А чего стоили его крутые пике вверх и вниз! Хёггель выбился из сил, Алистер с трудом удерживался на скользкой спине василиска и, если бы не чары, давно бы свалился. А Дракон продолжал выделывать немыслимые пируэты в воздухе.

— Да что ж он делает? — пропыхтел Хёггель. — По-моему, мы заблудились. Он же летит как попало. Он вообще знает дорогу?!

Эмбервинг в который раз взмыл ввысь, в клочья разорвав облака, и сбавил скорость. Теперь он летел медленно, почти парил. На василиска он даже не обернулся.

— Э-эй! — не вытерпел Алистер. — Э-эмбервинг!

Дракон всё же скосил на короля эльфов один глаз.

— Мы сбились с пути? Ты кружишь над одним и тем же местом. Так мы вообще никуда не долетим. Нужно остановиться и собраться с мыслями.

— Долетели уже, — возразил Эмбервинг.

Король эльфов недоверчиво взглянул вниз. Там ничего не было, кроме выжженной, иссушенной временем пустыни или пустоши. Зловеще кружились ураганные столбы, собирая пыль и песок и поднимая их в воздух. Дышать было тяжело. Король эльфов прикрыл лицо рукавом.

— Не туда смотришь, — поправил Дракон. — Вперёд и вверх.

Алистер поднял голову и…

— Что это такое? — потрясённо выдохнул он.

Чуть впереди, окружённая белёсыми облаками, парила каменная глыба колоссальных размеров.

— Такого даже я никогда не видел, — выговорил Алистер, во все глаза глядя на висящий в небе, против всех законов природы, кусок горной породы.

— Драконье городище находится там, — сказал Эмбервинг.

Он полетел к небесному острову, Хёггель поспешил следом, поражённый не меньше своего седока.

— Воистину чудо из чудес! — восхитился Алистер. — А вот интересно, какими чарами он держится в небе и не падает? Весит он, должно быть, тысячу да по тысяче и ещё раз по тысяче пудов!

— Не знаю, — сказал Дракон, — это древние чары. Древнее драконов или даже эльфов.

Они опустились на каменную глыбу, драконы приняли человеческий облик.

— О! — восхищённо протянул Алистер.

Глазам их открывалась величественная картина. Каменное плато, водружённое поверх глыбы, было плоское, гладкое, отполированное ветрами и дождями. Половина его была пуста, другая половина представляла собой древние руины: развалины крепостной стены, обрушившиеся на три четверти башни, клыкастые остовы мостов… Позади этих мёртвых руин возвышалось крепкое ещё строение, похожее на храм. Оно было сложено из камней, плотно подогнанных друг к другу.

— Идёмте, — сказал Эмбервинг, осторожно ступая по блестящим камням, — и ничему не удивляйтесь.

Они прошли мимо руин к храму. Дракон вошёл первым. Алистер, чуть помедлив, как эльфы всегда медлили перед входом в горные крепи, шагнул следом. Хёггель — за ним. Внутри было темно, но Дракон запретил королю эльфу зажигать свет волшебством.

— Свет не понадобится, — возразил он.

Они шли ощупью. Драконы в темноте видели сносно. Эльфы тоже, если это была темнота ночи или темнота леса, но в горном мраке они себя чувствовали неуютно. Алистер придерживался за локоть Хёггеля, вышагивая по тёмному тоннелю. Вдруг им в глаза ударил солнечный свет, все невольно сощурились. Своды храма были устроены так, чтобы пропускать свет солнца: внутреннее помещение, оказавшееся просторным, как небо, не требовало дополнительного освещения.

— Драконье городище, — сказал Дракон, отойдя чуть в сторону и давая возможность василиску и королю эльфов взглянуть.

— Это же… — выдохнул Алистер, и его глаза застыли.

Драконье городище городом не являлось. Это было кладбище. Каменный пол был усеян костями и чешуей сотен драконов. Скелеты, хорошо сохранившиеся и не очень, белели тут и там, погребённые под горами сверкающей разными цветами чешуи: зелёной, синей, чёрной, серой, красной…

— Кладбище драконов, — негромко произнёс Эмбервинг.

Алистер перевёл на него потрясённый взгляд.

— Но ты же… — пробормотал он, и его глаза вдруг вспыхнули осознанием.

— Да, — подтвердил Дракон, предугадав вопрос, — я однажды прилетел сюда, потому что хотел умереть.

— Но не умер.

— Мне не позволили.

Сказав эту странную фразу, Эмбервинг замер и стал будто бы чего-то ждать, а может, просто размышлял о чём-то своём. Хёггель невольно сделал то же самое, впервые в жизни ощутив всем телом незнакомый доселе трепет, похожий на благоговение и ужас одновременно. Алистер примолк, глядя по сторонам и прикидывая, сколько драконов должно было здесь умереть, чтобы оставить такое чудовищное количество костей и чешуи. Золотых чешуек не было ни одной.

— Подожди, разве драконы вообще могут умереть сами по себе? — спохватился вдруг король эльфов, опять припомнив Драконью книгу. — Я слышал, что смерть дракон может принять только от рук человека или пав в схватке с другим драконом?

— Это не так, — медленно ответил Эмбервинг, не оборачиваясь, — драконы не умирают, даже если им отрубить голову. Конечно, если голову хранить далеко от обезглавленного тела, то в конечном итоге дракон умрёт. Рыцари так поступали: уносили голову в качестве трофея. Те драконы умирали. А те, что сражались друг с другом, нет. Видишь ли, Алистер, умереть дракон может только в одном единственном случае, и о том в Драконьей книге, да и вообще где бы то ни было, не написано, потому что знания эти сокровенные. Сам понимаешь. Но я, пожалуй, тебе поведаю наш секрет. Неизвестно, как сложатся наши судьбы дальше, и, кто знает, может, знания эти тебе однажды пригодятся.

— Чур меня! — возразил Алистер. — Знать ничего не хочу ни о каких предзнаменованиях! Но послушать — послушаю.

— Дракон может умереть, только лишь когда ему из груди вырвут сердце, — сказал чей-то голос, но говорил не Дракон.

Из темноты, так и не разогнанной солнечным светом, но клубившейся в дальнем углу, шаркающей походкой вышел старик в длинной хламиде серого цвета. Его поддерживали под руки две девушки в бронзовых латах. Алистер глянул и так и не смог понять, люди это были, или драконы, или кто ещё. Старик обвёл взглядом всех троих, пошамкал что-то себе в бороду, а борода у него была на диво длинная, в три локтя, если не длиннее, и завивалась кольцами.

— Тебя я помню, — сказал он, обращаясь к Дракону, — ты был здесь однажды. Хотел, чтобы у тебя вырвали сердце. Умолял, чтобы мы позволили тебе умереть.

Алистер почувствовал, как его охватывает ледяной ужас. Он со страхом взглянул на Эмбервинга. Тот стоял и улыбался бледной улыбкой.

— Умолял, — подтвердил он к ещё большему ужасу короля эльфов, — да вы меня выпроводили, сказав, что моё время ещё не пришло.

— А ты опять явился, — неодобрительно сказал старик. — Опять будешь о том же просить?

— Не буду, — покачал головой Эмбервинг и снова улыбнулся, но на этот раз улыбка его была настоящей, светлой. — Видишь ли, Драгдар, моё сердце больше мне не принадлежит, поэтому я не могу распоряжаться им столь бездумно, как прежде.

— Рад это слышать, — промолвил старик, которого Дракон назвал Драгдаром.

— Драгдар?! — поразился Алистер. — Тот самый Драгдар?!

Имя это было хорошо известно повсеместно, о нём даже эльфы слышали. Драгдар, легендарный воитель, носивший звание Драконоборца, живший, поговаривали, десять с лишним тысяч лет назад и прославившийся тем, что извёл не меньше тысячи крылатых тварей во время Великой Войны между людьми и драконами, длившейся целых сто тридцать лет. Было это на заре времён, даже эльфы о том смутно помнили. Алистер стеклянными глазами уставился на старика. Тот усмехнулся.

— Уж не знаю, что ты обо мне слышал, — сказал он, и его голос прозвучал чисто, как у молодого, — но, верно, и десяти слов правды в том нет.

— Драгдар — хранитель драконьего кладбища, — сказал Эмбервинг. — Он исполняет последнюю волю драконов. Те, кто пожелает умереть, прилетают сюда и…

— Этот ведь тоже дракон? — прервал его Драгдар, кивнув на Хёггеля. — Но уж этот слишком молод, дитя сущее, куда ему умирать!

Хёггель нахохлился и проворчал что-то себе под нос.

— Мы сегодня не за этим пришли, — возразил Эмбервинг, делая знак василиску примолкнуть. — Ты упоминал, что в городище хранятся архивы. Я хотел бы взглянуть на них.

— Архивы? Да какие это архивы! — махнул рукой старик. — Иногда драконы приносили с собой книги или летописи, а иногда и сокровища, и всё это мы храним, как память о былых временах. Зачем тебе на них глядеть?

— Нужно кое-что узнать о прошлом, — уклончиво ответил Эмбервинг.

— Что ж, — поразмыслив, сказал Драгдар, переглянувшись с девушками, — у всего своя цена. Коли заплатишь, так можешь взглянуть.

— Называй цену, — немедленно сказал Дракон.

— Нет у меня ни сыновей, ни внуков. Кому наследовать мои деяния? Прежде рожали девы моего клана сыновей от драконов, от них мы и пошли. Да я последний сын дракона, от меня уже никто не родится: стар я больно. А внучки мои молоды и полны сил. Напои их драконьей силой, дай им родить новых сыновей дракона.

Алистер из этого витиеватого приглашения понял только одно: старик хочет, чтобы Эмбервинг обрюхатил его внучек, а за это разрешит Дракону взглянуть на архив. Король эльфов с интересом поглядел на Эмбервинга.

— На это я пойти никак не могу, — возразил Эмбервинг. — Сказал же: сердце моё мне не принадлежит. А честь и верность разменивать не привык.

— Тогда и архив не увидишь, — в свою очередь возразил Драгдар.

— Что ж, не судьба, значит, — пожал плечами Эмбервинг и развернулся, чтобы уйти.

Алистеру такой поворот событий, конечно, не понравился. Если они не узнают то, за чем сюда прилетели, он не сможет разобраться в чарах, что прорастают в менестреле.

— Подожди! — воскликнул он. — Господин Драгдар, верно ли я понял: суть твоей просьбы в том, чтобы девы твои понесли от драконов? Если так, то ведь есть ещё и Хёггель. Обязательствами он не связан. Конечно, это не золотой дракон, но… Не сгодится ли вместо золотого дракона василиск?

Старик взглянул на короля эльфов с интересом:

— Василиск? И как это я сразу не приметил? А, вижу: запрещающие чары…

Алистер подивился его прозорливости. Эмбервинг взглянул на короля эльфов с удивлением, а тот поспешил добавить:

— Нам, видишь ли, очень нужно в архив заглянуть. Это дело жизни и смерти практически. Но Эмбервинг твою просьбу выполнить никак не сможет. А Хёггель — запросто.

— Чего-чего кто-кто должен выполнить? — не понял ни слова Хёггель, который и не подозревал, что был василиском.

Старик помолчал, раздумывая, после изрёк:

— Хорошо. Пусть будет василиск.

Он сделал знак девушкам, те посветлели лицами, подхватили Хёггеля и утащили его куда-то во тьму (там был проход во внутренние помещения храма, как оказалось).

— Алистер, ты уверен… — начал было Дракон.

— Ничего, это ему даже на пользу пойдёт, — беспечно отозвался Алистер. — Пора ему повзрослеть, а кто, как ни юные девы быстрее всего смогут сделать из мальчика мужчину?

— Верно говорит, — одобрил старик.

Эмбервинг машинально кивнул, потом спохватился:

— Погоди! А сколько у тебя внучек, Драгдар?

— Девять, — с гордостью ответил старик.

Алистер расхохотался. Эмбервинг сокрушённо покачал головой. Бедный Хёггель! Дракон-то знал, как бывают ненасытны истосковавшиеся по ласке девы.

— Идёмте, — пригласил между тем старик, — я проведу вас в архив.

Они прошли через темноту по длинному узкому коридору и оказались в небольшом каменном кармане. Солнечный свет попадал сюда через маленькое круглое оконце в потолке. На каменных же полках, вырубленных прямо в горной породе, лежало несколько десятков книг, пергаментов и свитков; а в углу были свалены кучей сокровища. На золото Дракон внимания не обратил, сразу же бросился к рукописям. Алистер хотел помочь, но не смог: написаны все были на драконьем языке, а его эльф не ведал.

— А что отыскать-то надобно? — спросил старик, заведя с королём эльфов разговор, чтобы Алистер не заскучал.

— Да что угодно, лишь бы рассказало, как драконы на свет появляются, — объяснил король эльфов. — Быть может, ты, господин Драгдар, знаешь?

— Откуда мне знать? — покачал головой старик.

— Так ведь говоришь же, что девы из твоего клана рожали сынов драконов? — напомнил Алистер.

— Рожали, — согласился Драгдар, — да только не драконов, а сынов драконов. Истинные драконы — дело другое. Как или откуда они взялись на белом свете даже мне не ведомо. Я уже сто по сто да ещё сто раз по сто веков доживаю, а драконы и тогда были древнее времени. Об истоках лишь сами драконы помнят. А уж если и они не помнят, так и не знаю, найдётся ли кто в этом мире, чтобы помнил.

— Да, задачка… — огорчился Алистер. — Эмбервинг-то не помнит, а он, верно, древнейший дракон на свете и едва ли не последний.

Эмбервинг между тем читал и откладывал в сторону прочитанные свитки, и по лицу его было видно, что до сих пор он ничего не отыскал. Он отвернулся от последней проверенной полки и со вздохом сказал:

— Безнадёжно! Если уж и здесь не нашлось, то нигде не найдётся. Драгдар, это все книги?

— Других нет, — сказал старик.

Алистер предложил Эмбервингу подождать Хёггеля на улице: ему не терпелось покинуть каменные своды, вдохнуть свежего воздуха да наглядеться на синее небо. Драгдар их сопровождать отказался, сказал только, обращаясь к Дракону:

— А тебя, надеюсь, нескоро увижу.

— Без работы, Драгдар, останешься, — усмехнулся Эмбервинг.

Старик засмеялся и скрылся во тьме.

Дракон и эльф вышли из храма и расположились на камнях возле входа — невысоких гранитных плитах, которые прежде являлись частью сводов.

— Жаль, не спросил, правда ли, что Драгдар убил тысячу драконов, — запоздало спохватился король эльфов.

Эмбервинг с легендами о Драконоборце Драгдаре знаком был. Видно, когда Драконье городище ещё находилось на земле, люди видели, что туда слетаются драконы и бесследно пропадают. Быть может, какой храбрец даже пробрался в храм и увидел кости, а выбравшись, растрезвонил по всему свету, что есть-де такой витязь-драконоборец, а зовут егоДрагдар. Скорее всего, именно так и было: вряд ли сам Драгдар или кто-то из его клана распускал подобные слухи. Как говорится, слухами земля полнится, и простые россказни превратились в легенды, которые дошли даже до ушей лесных эльфов. Десятки скелетов превратились в тысячи, а Драгдар в бессмертного воителя, сражающего драконов одним щелчком. О том, что уставшие от жизни драконы сами подставляются под удар, разумеется, никто не знал и даже не подозревал.

Дракон задумчиво обвёл взглядом руины, размышляя, стоит ли говорить Алистеру о том, что Драгдар съедал вырванные у драконов сердца (это позволяло ему сохранять молодость и продлевать себе жизнь). Некогда ему было видение, что он должен стать Хранителем кладбища драконов, так Эмбервинг слышал, а может, первый прилетевший дракон ему это завещал. А вот теперь и не осталось почти драконов на белом свете, пора было Драгдару уходить на покой. Жизнь тягостна для тех, кто пребывает в вечном ожидании, уж Дракон-то знал.

— Эмбервинг? — окликнул Дракона удивлённый Алистер. Дракон так глубоко задумался, что даже не чувствовал, как король эльфов потряс его за плечо.

— А? Что? — опомнился Эмбервинг.

— Мы и без древних знаний что-нибудь придумаем, — пообещал Алистер, решивший, что Дракон огорчён безрезультатностью их путешествия. — Думается мне, наша эльфийская магия сочеталась с твоей драконьей…

Король эльфов не договорил. Из храма вышел Хёггель, а вернее будет сказать: вылетел оттуда, шипя, как разъярённая кошка, которую хорошенько оттаскали за хвост. Он был весь красный, взъерошенный, шнурок на его тунике был завязан как попало. Василиск обрушил на короля эльфов такой свирепый взгляд, что, верно, если бы не были наложены чары на его глаза, то Алистер бы превратился в камень в ту же секунду.

— Такого унижения… — начал было Хёггель. — Чтобы со мной такое…

— Полагаю, — изрёк Алистер, — мальчик всё-таки стал мужчиной. Как думаешь, Эмбервинг?

Дракон только улыбнулся. Василиск обрушил на короля эльфов лавину упрёков. В подробности он не вдавался, но по его словам выходило, что Алистер отдал его на растерзание настоящим ведьмам, которые с ним вытворяли невесть что.

— Уймись уже, Хёггель, — только и ответил Алистер. — Все это делают. И никакие это не ведьмы, а прекрасные девы, охочие до мужних ласк.

Хёггель осёкся, на его лице промелькнуло осознание того, что с ним сделали на самом деле, потом бесконечное отвращение.

— Так уж и все? — резко спросил он.

— Поголовно, — утвердительно кивнул Алистер.

— И ты тоже? — развернулся василиск к Эмбервингу.

— Поскольку я не знаю, что именно ты имеешь в виду, то и ответить тебе не могу, — уклонился от ответа Дракон.

Хёггель после минутного сомнения подошёл к нему и что-то зашептал ему на ухо.

— Да, и я, — сказал Эмбервинг, выслушав.

— А это? — И василиск снова что-то зашептал ему на ухо.

— Иногда, — подтвердил Дракон, несколько смутившись.

— Неужели и это?! — И Хёггель снова приник к уху Дракона.

— Бывает, — кивнул тот.

Хёггель был потрясён. Он покачнулся и сел на соседний с Драконом обломок плиты и закрыл лицо руками.

— Что он там тебе шептал? — полюбопытствовал Алистер.

— Ничего такого, чего бы ты не знал, — уклончиво ответил Эмбервинг.

Хёггель пришёл в себя нескоро. Алистер даже подумал, что маловат был мальчишка для взрослых утех.

— А вот интересно, — пробормотал король эльфов себе под нос, — впадёт ли он в спячку после этого?

Алистер предполагал, что василиски засыпают, когда им приходит время взрослеть или когда в их жизни случаются переломные моменты.

— Думаю, — сказал вдруг Эмбервинг, поднимаясь, — портал домой вы отсюда открыть сможете. Возвращайтесь.

Алистер попробовал, это было на самом деле так. Он подхватил Хёггеля под локоть и повлёк за собой к порталу.

— А ты? — спросил он у Дракона.

— Я обычным ходом, — сказал Эмбервинг, отводя глаза. — Идите.

«Подозрительно», — подумал Алистер, но спорить не стал, и через секунду они с василиском уже вернулись в мир эльфов.

Дракон окинул взглядом золотящиеся солнцем облака и вернулся в темноту храма.

— Зачем вернулся?

Эмбервинг повернулся на голос. Драгдар сидел в самом тёмном углу и казался дряхлее прежнего. Дракон пошёл к нему. Две девушки в бронзовых латах хотели было преградить ему путь, но старик кивнул: пусть, мол, идёт.

— Жизнь твоя подходит к концу, — высказал предположение Эмбервинг, пристально глядя на старика.

— Воистину, — согласно кивнул Драгдар, а девушки страшно опечалились, услышав это.

— Не рановато ли? — осведомился Дракон. — Разве не хотел ты увидеть, как родятся твои правнуки — сыновья драконов? Уж непременно парочка-то должна родиться, памятуя о том, каким заезженным выполз Хёггель.

Девушки смутились и потупились.

— Ничего не поделаешь, — покачал головой Драгдар, и сожаление хоть и слегка, но всё же просквозило в его голосе, — время моё вышло.

— Ты, хранитель, решаешь, вышло ли время для драконов, — усмехнувшись, сказал Эмбервинг, — так позволь теперь дракону решить, вышло ли твоё.

— О чём это ты? — насторожился Драгдар.

Эмбервинг обвёл останки драконов долгим взглядом:

— Если умрёшь, кто же будет о них помнить? Один ты знаешь их истории. Если умрёшь, кто встретит тех, кто сюда однажды ещё явится? Нет, Драгдар, умирать тебе не время.

— Это уж не тебе решать, — несколько сварливо отозвался старик.

— Да, пожалуй, мне, — возразил Эмбер и, поглядев на девушек, велел: — Принесите мне кубок или чашу.

Те переглянулись, одна из них скрылась в темноте.

— Что ты задумал? — беспокойно спросил Драгдар.

Дракон не ответил. Он дождался, когда девушка вынесла ему небольшой серебряный кубок, принял его с поклоном и тщательно оглядел со всех сторон. Другие девушки робко выглядывали из темноты, негромко переговаривались.

— Пожалуй, даже хорошо, что серебряный, — заключил Дракон.

Он выпустил коготь, прочертил им по левой ладони. На коже взбухла кровавая полоса. Дракон подставил кубок, и кровь закапала, а потом и полилась в него, бурля и клокоча, словно это была кипящая лава. Когда кубок наполнился, Эмбервинг лизнул ладонь — и порез пропал.

— Пей, — приказал Дракон, протягивая кубок старику.

— Зачем ты это делаешь? — глухо спросил Драгдар, не принимая кубка.

— Не привык оставаться в долгу, — с усмешкой сказал Эмбервинг.

— Это когда же ты мне задолжал? — искренне удивился старик.

— Если бы ты тогда выполнил моё безумное желание и вырвал мне сердце… — начал и осёкся Дракон.

По его лицу пробежала тень, скрывая красоту черт, но тут же пропала.

— Сердце тебе я отдать не могу, — вполне весело заключил Эмбервинг после, — ибо, как я и говорил, оно мне больше не принадлежит. Однако же и кровь драконов чего-нибудь да стоит. Пей, Драгдар, или я тебя силой напою.

Драгдар взял из его рук кубок и долго смотрел в него. Заключённая в серебро, единственный металл, который мог справиться с какими угодно чарами, алая жижа кипела и бурлила, готовая в любой момент выплеснуться через край. Сила у неё была неимоверная. Пожалуй, не меньшая, чем в только что вырванном из груди, бьющемся сердце.

— Пей, — повторил Дракон, и его глаза вспыхнули двумя янтарными огоньками.

Когда Драгдар поднёс кубок ко рту, Эмбервинг положил ему руку на плечо, намереваясь проделать со стариком то же, что проделал со старухой-сказительницей, — вернуть ему хотя бы отчасти молодость. Чары не подействовали. И то верно: драконьи чары и не должны действовать на того, чей удел лишать драконов жизни. Но кровь силу не потеряла: когда старик её испил, он начал стремительно молодеть. Вышло даже лучше, чем со сказительницей: выглядел Драгдар теперь так же, как сам Дракон тех времён, когда менестрель ещё не вернул ему имя. Ещё с полтысячи лет выдюжит, уж точно! Девушки разом вскрикнули и побежали обнимать вдруг помолодевшего деда.

У Дракона слегка кружилась голова. Это даже хорошо, что чары не подействовали. Сколько бы сил у него это отняло, а ему ещё и в обратный путь… Он покачнулся и сел на первый попавшийся камень, который оказался не камнем, а гигантским драконьим черепом.

— Куда о других заботиться, когда сам еле ноги волочишь! — укоризненно сказал Драгдар.

— Не забывайся, — предупредил Эмбервинг полусерьёзно. — Помни, с кем говоришь. Без моего на то согласия тебе со мной не сладить. Хватит и взмаха крыла.

— Знаю, — кивнул Драгдар, — что с твоей мощью не сравнится и тысяча витязей, а быть может, и драконов. Но безрассудства в тебе столько же. Приляг иди на золото, что в архиве хранится.

Эмбервинг отрицательно покачал головой и легко встал на ноги. Лицо его окрасилось румянцем.

— Меня нынче не золото лечит, — промолвил он и улыбнулся. Дурно ему сделалось не от потери крови, а от того, что он долго находился вдалеке от Голденхарта. Как-то там сам менестрель! Пора возвращаться и не медлить.

— Прощай, Драгдар, — сказал он, поводя перед собой рукой.

Пространство вспыхнуло и разверзлось, Дракон вернулся в Серую Башню.

Голденхарт сидел у окна, накрывшись плащом из чешуи, и ждал возвращения Дракона. Скрипнула дверь, вошёл Эмбервинг. Глаза юноши радостно вспыхнули.

— Эмбер! — воскликнул он, разворачиваясь.

— Устал я что-то, — сказал Дракон, подходя к постели и ложась головой менестрелю прямо на колени. — Долго меня не было?

Голденхарт положил ладонь ему на лоб, запустил пальцы в янтарные кудри. Эмбервинг закрыл глаза.

— Безуспешное вышло путешествие? — спросил менестрель, гладя Эмбервинга по голове.

— Для кого как, — возразил Дракон, и его губы окрасились улыбкой. — Для меня, пожалуй, да, а вот для Хёггеля это было… познавательно.

— Расскажешь? — предложил Голденхарт.

— Однажды, — пообещал Эмбервинг.

Да, однажды он всё ему расскажет, а сейчас не время, да и сил нет. Дракон заворочался, перехватил охнувшего менестреля в охапку и прижал к себе.

— Я буду спать, — объявил он, — а ты позаботься о том, чтобы спалось мне крепко и сладко.

Руки юноши обвились вокруг его талии.

— Я тебе спою, Эмбер, — тихо сказал Голденхарт, — и ты заснёшь таким сном, каким и не засыпал никогда.

— Главное, чтобы рядом с тобой проснулся, — пробормотал Эмбервинг едва слышно.

Подумать только, как бесконечно слаба была целительная сила золота, если сравнивать с теплом тела, с биением сердца, с тихим дыханием… Хватило бы и минуты объятий, чтобы поставить Дракона на ноги.

— Не надо петь, — проговорил Дракон, погружаясь в сладкую дрёму, — просто назови меня по имени…

Имя долетело до него едва слышным шепотком, похожим на поцелуй ветра. Дракон заснул.

Двое из Серой Башни и ночь полнолуния

В тот вечер менестрель перебрал.

Наутро обещался наведаться Алистер, и Дракон решил побаловать гостя вином из своих запасов. Он выкатил несколько бочонков, чтобы решить, каким именно вином угощать короля эльфов. Эмбервингу вино было нипочём, он осушил все пять кубков и выбрал яблоневое. Голденхарт, пытавшийся последовать его примеру, свалился мертвецки пьяным уже после третьего кубка: не стоило недооценивать вино трёхсотлетней выдержки! Дракон сокрушённо покачал головой, взял юношу на руки и унёс наверх — отсыпаться.

Очнулся Голденхарт ночью. Чердак был залит лунным сиянием, светло было как днём. Дракон крепко спал на своей половине кровати. Голова смертельно болела, менестрель обхватил виски руками и какое-то время сидел так, а после вылез из постели и, подгоняемый иссушающей нутро жаждой, потихоньку спустился в трапезную.

Кувшин, в котором оставляли питьевую воду на ночь, оказался пуст. Было вино, но на него менестрель сейчас и смотреть не мог, не то что пить! Он поразмыслил и решил, что утолить жажду можно колодезной водой. Голденхарт взял ведро и вышел из башни.

Ночь была упоительно свежа. Похожая на монету и на головку сыра одновременно луна высоко стояла в небе, заливая двор бледным светом. Видно было каждую травинку, каждую песчинку. Менестрель полюбовался ночным светилом, подсчитывая количество пятен на лунном диске. Сегодня их было меньше обычного: наступила ночь полнолуния.

Юноша зачерпнул воды из колодца, вытянул ведро. Колодезная вода была такая ледяная, что от неё шёл едва заметный дымок, а трава, на которую выплеснулось немного, тут же подёрнулась инеем. Голденхарт наклонился над ведром. В воде колыхалась отражённая луна, его собственное лицо и ночное небо. Он почерпнул горстью, теперь маленькая луна была и в его ладони. Юноша поднёс ладонь к губам и пригубил лунное сияние. В висках заломило, он невольно поёжился всем телом, а потом вдруг всё закружилось, завертелось перед глазами, луна стала невероятно большой, просто огромной, и пропала. Будто на голову накинули мешок. Менестрель попытался выбраться неизвестно из-под чего, но сделать это оказалось невероятно сложно и не вышло. «Эмбер!» — хотел позвать он на помощь, но голос пропал. Начисто! Он не смог извлечь из себя ни звука. Оставалось только барахтаться, как мушке в паутине, но чем больше он трепыхался, тем тяжелее становилось это накинутое на него неизвестно что.

Дракон проснулся засветло и, ещё не открывая глаз, подумал, что стоит принести менестрелю кубок мятного отвара: у того должно быть знатное похмелье! Голденхарта в постели не оказалось. «Надо же, — удивился Дракон, — и как это я не заметил, когда он встал?»

Виновато было, разумеется, полнолуние. На драконов, как и на всех волшебных существ, оно действовало по-особенному. Эльфы, к примеру, в полнолуние страдали бессонницей и, как зачарованные, бродили по лугам или лесам, впитывая в себя лунный свет. Ведьмы — те нарочно не ложились спать, поскольку именно в ночь полнолуния удавалось сотворить впечатляющее по силе и сложности колдовство. Драконы спали как сурки.

Эмбервинг, несколько раздосадованный, что менестрель проснулся сам, не дожидаясь, когда он, Дракон, его разбудит, тоже спустился вниз.

Менестреля нигде видно не было. Дракон, проверив на случай каждый пролёт, вышел на улицу, полагая, что юноша отлёживается где-нибудь в тенёчке, наслаждаясь свежестью утра. Сам Дракон именно так бы и поступил, если бы у него было похмелье. Но Голденхарт не отыскался ни на сеновале, ни даже в стойле. Уж не отправился ли он в трактир? «Да нет же, — оборвал сам себя Дракон, — какой трактир? Разве только прогуляться решил». Эмбервинг развернулся к дороге, чтобы выглядеть или, вернее, вынюхать направление, но тут заметил у колодца… одежду менестреля, сваленную ворохом возле ведра с водой.

Дракон тут же метнулся к колодцу, упираясь руками в края и заглядывая вниз. Первой мыслью было, что Голденхарт упал в колодец, но эту мысль он от себя сразу же отогнал: упал-то бы он в одежде, потому что кто станет раздеваться, перед тем как почерпнуть воды из колодца? Мысль о том, что Голденхарт снял одежду и отчего-то разгуливает по двору голышом, тоже была абсурдна. Менестрель мог бы снять рубаху и умыться над ведром, но чтобы полностью… «Нет, это на Голденхарта и вовсе не похоже», — покачал головой Дракон.

Ворох одежды зашевелился. Эмбервинг насторожился, опустился на одно колено и приподнял шевелящийся рукав. В одежде копошилась маленькая летучая мышка. Увидев, что к ней тянется рука, мышка в ужасе попыталась закрыть голову крыльями. Дракон осторожно взял зверька в ладони и сказал:

— Голденхарт?

Летучая мышка робко выглянула из-под крыльев. Глаза у неё были сапфировые.

Дракону не составило труда понять, что перед ним Голденхарт собственной персоной, но отчего-то превратившийся в летучую мышь. Сам менестрель к этому моменту, после долгой-долгой ночи, проведённой в безуспешных попытках выбраться из плена неизвестно чего (оказавшегося его собственной одеждой), уже осознал, что с ним приключилось что-то неладное. Должно быть, он стал маленьким-маленьким: рука, которая тянулась к нему, была просто огромной! Юноша даже не сразу понял, что это рука Дракона. Помимо того, что он, кажется, уменьшился до невероятных размеров, он начисто лишился голоса и не смог ответить на зов даже мысленно.

— Ох, что же с тобой приключилось? — вздохнул Эмбервинг, вставая и неся летучую мышку в горстях.

Голова у менестреля кружилась, глаза болели. Он снова спрятал голову под крылья и высунулся, только когда Дракон внёс его в башню и положил на стол. Здесь ему стало полегче, он несколько оживился. Эмбервинг поставил напротив летучей мышки зеркало, менестрель глянул в него и обмер. В зеркале отражался взъерошенный зверёк с сапфировыми глазами. «Я превратился в летучую мышь?!» — ужаснулся он, дёргая то одним крылом, то другим. Отражение проделало то же самое.

— Как это получилось, Голденхарт? — спросил Дракон, очень осторожно, одним только кончиком пальца гладя летучую мышку по голове.

Голденхарт беспомощно оглянулся. Сказать он ничего не мог. Как же объяснить Дракону, что произошло? Он, опираясь на крылья, подполз к кубку, из которого вчера пил, потом к кувшину, где не было воды. Дракон следил за ним, но, кажется, не понимал, что мышка пытается ему сказать. Голденхарт собрался с силами и продолжал ползать туда-сюда, иногда со значением поглядывая на Дракона.

— А, — догадался тот, — ты вышел, чтобы напиться колодезной воды, потому что кувшин был пуст?

Голденхарт облегчённо кивнул.

— А потом?

Что было потом — Голденхарт и сам не знал, так что изобразил, как мог, недоумение и качнул головой из стороны в сторону. Дракон понял.

— Должно быть, — задумчиво предположил Эмбер, — ты попал под какое-то заклятье. Но кто его наложил?

Дракон первым же делом попытался его снять, ещё когда нёс мышку в башню, но чары не сработали. Требовалось, очевидно, выполнить прежде какое-то условие, но Эмбервинг не чувствовал, чтобы чары были наложены со злым умыслом: чёрной магией это точно не было.

— Ничего, — ласково сказал он вконец расстроенному менестрелю, — я пороюсь в книгах, авось что-нибудь да отыщется.

Он встал и пошёл к лестнице. Голденхарт, который оставаться один боялся — в таком-то обличье! — пополз за ним, пытаясь привлечь внимание Дракона шелестом крыльев, но не удержался и кувыркнулся со стола. Эмбервинг метнулся обратно, подставляя ладони, и летучая мышка упала в них. Оба облегчённо выдохнули.

— Одного тебя оставлять, пожалуй, опасно, — заметил Дракон.

Он попытался посадить Голденхарта на плечо, но тот не мог удержаться и сваливался: этим новым телом управлять он мог с трудом. Эмбервинг, поразмыслив, положил его себе на голову. Летучая мышка вцепилась коготками в волосы. Теперь не свалится!

Был среди книг в библиотеке Дракона и магический гримуар. Интуиция подсказывала ему, что искать нужно именно там. Эмбер сел за стол, положил перед собой книгу и погрузился в чтение. Голденхарт внимательно следил за переворачиваемыми страницами. Эту книгу он как-то прежде не приметил. В гримуаре были гравюры, иллюстрирующие магические тексты: дымящиеся кубки с какими-то зельями, пучки трав, на удивление детально прорисованные птицы и звери. Сами тексты были на человеческом языке, но довольно древнем, так что менестрель понимал их с трудом. У Дракона, кажется, язык затруднений не вызывал: он ведь тогда уже существовал, значит, и язык тех времён знал.

На очередной странице Голденхарт увидел чашу с водой, в которой отражалась луна. Он поспешно выпутал коготки из волос Дракона и кувыркнулся с его головы прямо на книгу. Нос он ушиб пребольно!

— Голденхарт? — испуганно воскликнул Эмбервинг.

Голденхарт заползал кругами по странице, беспрестанно поглядывая на Дракона. Тот осторожно сдвинул летучую мышку со страницы и воззрился на гравюру.

— Ага! — сказал он. — Так вот оно что…

Текст Дракон прочёл вслух. На этой странице рассказывалось о заклинании, которое можно было сотворить лишь в полнолуние. Им часто пользовались колдуны и ведьмы, но, кажется, под силу оно было вообще любому, только нужно было в точности следовать рецепту. А рецепт гласил: «В ночь полнолуния набрать воды в сосуд, поставить его так, чтобы луна отразилась в воде, и отпить из него». «Ну да, — подумалось Голденхарту, — именно так я сделал». Дальше было написано, что отражённый в воде превратится в того, чьё отражение перекроет его собственное. Для этих случаев колдуны держали наготове кошку или птицу. Менестрель сообразил, что, пока он пил, над ним пролетела летучая мышь и — заклятье сработало. Эмбервинг тоже об этом догадался.

— Понятно, — сказал Эмбервинг, — так ты и превратился в летучую мышь. Кто бы мог подумать… Ничего, не волнуйся, — ободряюще сказал он, — сейчас прочитаем, как снять это заклятье. Если его так просто наложить, то и снять легче лёгкого!

Дракон воодушевлённо перевернул страницу гримуара, но… На следующей уже рассказывалось, как правильно собирать колдовские травы во время солнцестояния. Он перелистал всю книгу, но рецепта, как снять это оборотническое заклятье, не нашёл.

— Вот так-так, — огорчённо крякнул Эмбервинг.

Летучая мышка съёжилась и опять закрыла голову крыльями, погружаясь в неописуемое отчаяние. Дракон поспешно взял её в ладони и ласково сказал:

— Я обязательно отыщу способ тебя расколдовать, не волнуйся. Есть и другие гримуары.

Чтобы отвлечь Голденхарта, он предложил позавтракать, уже совершенно забыв, что ждал короля эльфов в гости. Нужно было подумать, чем и как кормить летучую мышь, то бишь Голденхарта. Но когда Дракон спустился вниз, неся мышку в ладонях, то обнаружилось, что эльфы уже тут. Алистер расхаживал по трапезной, то и дело взмахивая руками, будто дирижировал невидимым оркестром. Возле наполовину уже исчезнувшего портала стоял Талиесин.

— А, это вы… — озадаченно проговорил Эмбер.

— Прекрасный, прекрасный день! — певучим голосом объявил Алистер, оборачиваясь и глядя на Дракона. — А где же твой прекрасный спутник? Я собирался предложить перенести трапезу в мои луга. Мы будем любоваться прекрасными, прекрасными цветами в этот прекрасный день!

— С Голденхартом приключилась… небольшая неприятность, — уклончиво ответил Эмбервинг, — так что присоединиться мы к тебе в этот раз не сможем. Перенесём на другой… прекрасный день.

Талиесин, услышав, что с менестрелем случилась какая-то беда, страшно встревожился. Алистер воззрился сначала на Дракона, потом на его руки.

— Хм, и как это его угораздило? — удивился эльф. — Какое впечатляющее по силе волшебство.

— Колдовство? — уточнил Дракон.

— Да нет, волшебство, — качнул головой король эльфов, — не вижу ничего дурного ни в способе исполнения, ни в результате. Магия природы, я бы сказал.

— Снять можешь?

— Да проще простого! — беспечно отозвался король эльфов. — Нужно собрать три росы: утреннюю, в которой отражается восходящее солнце, вечернюю, алеющую закатом, и ночную, пестрящую звёздами, — и выкупаться в ней.

— Слышишь, Голденхарт? — обрадовался Дракон.

Летучая мышка явно приободрилась.

Алистер пообещал заглянуть на другой день, чтобы узнать, как всё прошло, выпил — не без удовольствия — предложенный Драконом кубок, воздав цветистую красноречивую хвалу винным запасам хозяина башни, и вернулся к себе, прихватив и Талиесина.

— Его ведь расколдуют? — взволнованно спросил сын у отца.

— Так или иначе, — отмахнулся король эльфов. — Как жаль, что это произошло не с нами! Я бы мог потратить не одну сотню лет, разгадывая секрет этого заклятья!

— Летучие мыши сто лет не живут, — мрачно возразил Талиесин. — Если ты знаешь, как им помочь…

— Понятия не имею, — беззаботно ответил Алистер. — Но обычно штуку с тремя росами проделывают в первую очередь. Если не поможет, вот тогда уже стоит призадуматься. Не нам, Талиесин, а им.

— Отец! — укоризненно воскликнул Талиесин. — Как можно быть таким беспечным!

— Я эльф, — кажется, даже несколько оскорбился король, — а эльфы и должны быть беспечны. Не принимай событий того мира слишком близко к сердцу, иначе можешь переродиться…

— Да уж лучше переродиться, чем валять дурака, когда можешь помочь, — сердито возразил Талиесин.

— Я ведь сказал, что не могу? — приподнял брови Алистер.

Талиесин раздражённо отвернулся.

Короля эльфов, признаться, слова сына задели. Дурака он не валял. По крайней мере, не в этот раз. Про три росы он рассказал со всей серьёзностью, на которую только был способен, но к чему тревожиться, если это волшебство безвредное? Не получится — посмеяться и попробовать что-нибудь другое. К чему сердиться или впадать в отчаяние?

А между тем Голденхарт и Дракон уже были близки к отчаянию. Эмбервинг, как и советовал король эльфов, набрал три росы в большую чашу и окунул в неё летучую мышку. Ничего не произошло. Голденхарт отфыркивался и тряс головой, потому что залилось в уши, но как он был летучей мышью, так и остался.

— Не помогло, — выдохнул Дракон.

Менестрель, которого он тщательно вытер полотенцем и положил на кровать, залез под лежавший на кровати плащ из чешуи дракона и отказался оттуда вылезать, даже чтобы поесть. Дракон приподнял край, заглянул. Летучая мышка лежала, накрыв голову крыльями.

Голденхарт был не просто в отчаянье — в совершенном ужасе. «А что, если мне придётся навсегда остаться в этом обличье? — холодея, думал он. — Теперь даже и словом с Драконом не перемолвиться».

Дракон был мрачнее тучи. Аппетита у него не было, он через силу съел наспех приготовленный бутерброд и начал крошить в миску хлеб — для менестреля.

Появился Алистер.

— Ну что? — спросил он с интересом и тут же понял, что ничего не вышло: выглядел Дракон так, словно съел в один присест дюжину незрелых лимонов. — Хм, значит не на росе завязано. Тогда попробуй поцелуй истинной любви, — предложил он.

— Это ещё что? — нахмурился Эмбервинг.

— Как, разве не слышал никогда? О том, как снимают заклятье с заколдованных в лягушек людей? — удивился король эльфов. — Летучая мышь не лягушка, конечно, но принцип тот же. Наверное. Иди попробуй, а я тут подожду. Может, ещё что вспомню.

Эмбервинг смерил эльфа долгим взглядом. Бравурный тон короля Дракону не нравился. Никогда с этими эльфами не поймёшь, серьёзно говорят или шутки шутят, а Алистер в особенности.

Тем не менее Эмбер кивнул и пошёл на чердак к менестрелю. Тот по-прежнему прятался под чешуйчатым плащом и, надо заметить, пребывал в ещё большем унынии. На оклик Дракона он не отозвался. Эмбервинг решительно запустил руку под плащ и вытащил упирающегося Голденхарта на свет. Летучая мышка отчаянно цеплялась коготками за постель и за плащ, но Дракон победил. Он взял её на ладони и поднёс к губам, чтобы поцеловать. Нет, и после поцелуя ничего не изменилось. Сапфировые глазки летучей мыши внимательно глядели на Дракона. Тот нашёл в себе силы улыбнуться и промолвил:

— Соскучился. Принесу тебе поесть. И не спорь.

Голденхарт, однако, догадался, что поцелуй этот был с умыслом, недаром же был менестрелем: о заколдованных принцессах и принцах в балладах пелось немало. «Не вышло», — почти обречённо подумал он и полез обратно под плащ. Дракон в который раз вздохнул.

Алистер, как и говорил, поджидал его внизу. Он спросил, вышло ли, и получил отрицательный ответ. И тут-то бы надо королю эльфов примолкнуть, но эльфийская натура взяла верх. Алистер спросил:

— Если не вышло с поцелуем истинной любви, так, быть может, и любовь не любовь, а одна видимость?

Эмбервинг вспылил. Меньше всего ему сейчас хотелось слушать, как сыплет глупыми шуточками король эльфов. На лице его, однако, оставалось прежнее спокойствие, Алистер ничего не заподозрил, потому и спастись не успел. Дракон вдруг оказался прямо перед ним — в долю секунды — и сжал пальцы на горле короля. Не так, чтобы шею сломать, но чтобы придавить в назидание.

— Ты, Алистер, забавляешься, или мне почудилось? — ровным и оттого ещё более ужасающим голосом спросил Эмбервинг.

Алистер только выкатывал глаза и пытался схватить воздух ртом, но горло ему Дракон пережал так, что и не вздохнуть. Решив, что достаточно, Эмбервинг разжал пальцы. Король эльфов раскашлялся, отпрыгнул от Дракона с небывалой проворностью.

— Уж и пошутить нельзя, — сипло сказал он, растирая горло.

— А я ведь предупреждал, что драконы шутить не любят, — напомнил Эмбер. — Если нечего сказать, так молчи и не лезь не в своё дело. Что такие вертопрахи, как эльфы, могут знать о любви, тем более об истинной! Уйти бы тебе, Алистер, король эльфов, с глаз моих, пока я окончательно не рассерчал.

Алистер не замедлил это исполнить. Вернуться в мир эльфов со сломанным хребтом ему вовсе не хотелось.

Несколько дней прошло в тягостном ожидании неизвестно чего. Дракон всеми силами старался поднять менестрелю настроение.

— Голденхарт, — предложил он, — раз уж у тебя сейчас есть крылья, может, поучишься летать? Когда ещё представится такой случай?

Учиться летать Голденхарт наотрез отказался. Он ещё глубже забился под плащ и спрятал голову под крыльями. Кормить его тоже приходилось едва ли не силой. В общем, пал духом юноша основательно.

Дракон со вздохом лёг на кровать и перебирал в памяти разные заклинания. Увы, ни одно из них не годилось. У каждого вида драконов был собственный арсенал чар, которыми они могли пользоваться, и даже золотой дракон, коим являлся Эмбервинг, выше своей головы прыгнуть не мог. С колдовскими штуками могли справиться только собственно колдуны. Или ведьмы. Эмбервинг даже, грешным делом, подумал, не слетать ли в Тридевятое королевство, чтобы вытряхнуть из Хельги толику ведьминых знаний…

— Постой-ка! — воскликнул он с озарением, подскакивая на кровати. — Так ведь и чародейка из Чернолесья тоже в известном смысле ведьма?

Летучая мышка высунула мордочку из-под плаща, разбуженная воплем Дракона. Тот сиял.

— Голденхарт, — сказал он, наклоняясь к летучей мыши, — ты подожди меня тут. Я слетаю в Чёрный лес. Чародейка непременно должна знать!

Сапфировые глаза мышки вспыхнули надеждой. Менестрель изобразил кивок и полез обратно под плащ.

Дракон помчался в Чёрный лес. Чародейки дома не оказалось. Эмбервинг сел на скамью и стал дожидаться.

Вернулась та через час с большой корзиной, доверху наполненной травами.

— Что-то зачастил ты ко мне, господин дракон, — увидев нежданного гостя, усмехнулась женщина. — Или влюбился?

Дракон шутку не оценил. Довольно с него было на сегодня шуток!

— Дельного совета пришёл спросить, — суховато отозвался он, вставая, чтобы помочь чародейке с корзиной.

Когда чародейка выслушала его, она высоко вскинула брови и воскликнула:

— Это же надо было додуматься — в ночь полнолуния идти пить колодезную воду! Да это всё равно что самому напроситься на заклятье!

— Ладно, ладно, делать-то что? — несколько сварливо прервал её Дракон. — Я уже всё на свете испробовал, ничего не помогает.

— Так уж и всё? — рассмеялась чародейка. — Ну хорошо, хорошо, без шуток. Заклятье силой не снять, это магия самой природы. Нужно переждать полнолуние и проделать всё то же самое: набрать воды из колодца, взглянуть в неё… Тогда и чары рассыплются.

— Только и всего? — недоверчиво спросил Дракон.

Чародейка порылась в корзине и вытащила небольшую ладанку, туго набитую какими-то травами.

— Вот, — сказала она, протягивая ладанку Дракону, — пусть наденет и не снимает. Верно, ему несладко придётся от этих трав, да пусть терпит. Они колдовскую силу заклятья значительно ослабят, тогда легче снимется, когда время придёт.

Эмбервинг настороженно понюхал ладанку. Пахло горько, терпко, раздражающе. Была в мешочке, верно, и мята, и полынь, и белладонна, и невесть что ещё. Дракон не удержался и чихнул, даже в ушах зазвенело, и поспешил вернуться в Серую Башню.

Голденхарт выслушал рассказ Дракона внимательно, но по его виду было ясно, что особых надежд на благополучный исход дела он не питает. Ладанку он на себя надеть позволил и тут же расчихался.

— Придётся потерпеть, — жалостливо сказал Эмбервинг. — Ну, не так уж и долго осталось.

На самом деле до нового полнолуния был едва ли не целый месяц. Прошёл он абы как. Менестрель всё больше отсиживался под плащом, потому что дневной свет причинял ему боль, как и всякой летучей мыши, а ночью он вообще высовываться не решался, боясь и лунного. Дракон старался вести себя как ни в чём не бывало, заводил разговоры о каких-то пустяках и непременно желал юноше доброго здоровья, когда тот чихал. А тот чихал постоянно. Самому Голденхарту уже даже начало казаться, что он вычихал из себя все мысли: голова была неимоверно пустой. Или он превращался в летучую мышь окончательно, не только внешне? Это пугало.

Наконец наступила ночь полнолуния. Эмбервинг вынес летучую мышку на улицу. Менестрель с опаской взглянул на круглую огромную луну и опять прикрыл голову крыльями. Дракон набрал воды из колодца, взял Голденхарта в руки и поднёс к ведру. Луна колыхалась в отражении. И они стали ждать, когда чары развеются. Ждали, ждали, ждали, ждали, ждали, да так и не дождались.

«Конец!» — обречённо подумал Голденхарт. Дракон никак не мог найти подходящих слов утешения. Он и сам был исполнен безграничного отчаянья. Если уж и знающая чародейка помочь не смогла…

— Пойдём спать, — выдавил наконец Дракон. — Завтра я непременно что-нибудь придумаю, вот увидишь.

Крылья летучей мышки поникли, свисали из ладоней Дракона, как увядшие в полуденный зной листочки. Эмбервинг отнёс безутешного Голденхарта на чердак, положил на кровать. Тот уже собирался, по обыкновению, полезть под плащ, но опять расчихался и кубарем покатился с кровати. Дракон его подхватить не успел и очень встревожился, что тот расшибся. Летучая мышка откатилась едва ли не до стены, чихнула особенно громко и… превратилась в менестреля. Эмбер вскрикнул и, не обращая внимания на наготу юноши, подхватил его и прижал к себе крепко-накрепко.

— Как же ты меня напугал! — выдохнул Дракон с облегчением.

Голденхарт поначалу ничего не соображал. Вид у него был потерянный, ошеломлённый. Потом до него дошло, что он опять стал человеком. Юноша надрывно выдохнул и крепко обхватил Дракона в ответ.

— Эмбер… — всхлипнул он, — как же тяжко было! Эмбер! Эмбер…

Опомнившись немного, Голденхарт пожелал одеться: сквозняки недвусмысленно пощипывали за бока. Дракон подождал, потом взял менестреля за руку и надел ему на палец кольцо с сапфиром.

Голденхарт вздохнул, погладил палец с кольцом и улыбнулся.

— А знаешь, — сказал он, — зря я не стал учиться летать. В другой раз непременно попробую.

— Да тьфу-тьфу-тьфу, чтобы ещё что-нибудь приключилось! — воскликнул Дракон. И даже постучал по деревянному подоконнику, чтобы уж наверняка.

Дракон короля Алистера. Сватовство василиска

— То есть как это ты не собираешься снимать с меня чары? — опешил Хёггель.

Король эльфов смотрел на него без улыбки, и его красивое лицо было непривычно строго.

— А вот так, — сказал Алистер, — оба заклятья останутся ровно столько, сколько я сочту нужным. Быть может, вообще навсегда.

К скулам дракона начала подбираться краска негодования. Он сжал кулаки, его глаза разгорелись малахитовыми огнями.

— Мало того, что ты запечатал мой рот… Ещё и глаза! Ты ведь сказал, что это только чтобы попасть в Драконье городище? Ты меня обманул! — гневно воскликнул Хёггель.

— Эльфы — обманщики, — спокойно напомнил Алистер. — Это в нашей природе — обманывать. Поверь, для тебя же стараюсь. А если ты снова выйдешь из себя?

— Запечатать мой рот, чтобы я не смог дышать огнём, это я понимаю, — согласился дракон. — Но глаза? Я ни единой причины не вижу запечатывать и моё зрение, Алистер. Что, у меня есть невероятная способность исторгать молнии взглядом или что-то в этом роде? — хохотнул он и осёкся, потому что король эльфов хоть и продолжал смотреть спокойно, но невольно вздрогнул при этих словах. — Да быть не может! Я Драконью книгу наизусть знаю: никаких таких способностей у гранитных драконов нет.

Алистер досадливо прикусил кончик пальца:

— Хёггель, ну почему обязательно нужно выведывать то, что было бы лучше забыть и не вспоминать?

— Потому что я дракон, — едва ли не свирепо ответил Хёггель, — и я драконьим нутром чую, что ты что-то от меня скрываешь!

— Для твоего же блага, — сделал ещё одну попытку король эльфов.

Хёггель смотрел на него несговорчиво. Алистер тяжело вздохнул:

— Ну хорошо. Я не снимаю с тебя чары, потому что ты не гранитный дракон, а василиск.

Глаза Хёггеля округлились. Он недоверчиво засмеялся:

— Что? Василиск? Я василиск? Я мерзкая злая тварь, способная убивать одним только взглядом?

— Хёггель…

Хёггель фыркнул:

— Глупости! Дед-дракон ведь мне рассказывал…

Взгляд его дрогнул и замер, зрачки стали необыкновенно узкими. На оклик Алистера дракон не отреагировал. В его голове вдруг зазвучали голосом деда-дракона наставления: «Василиск — необыкновенно опасное существо, Хёггель. Его страшатся даже драконы. С ним лучше не встречаться взглядом. Люди всех перебили. Поэтому, Хёггель, запомни хорошенько мои слова. Никогда, никогда, никогда, никогда…»

— …никогда не говори, что ты василиск, — безжизненным голосом проговорил Хёггель.

Он покачнулся и закрыл лицо руками.

— Хёггель? — встревожился король эльфов, беря воспитанника за плечо.

Хёггель всё ещё был во власти воспоминаний. И как это он умудрился забыть? «Я наложу на тебя чары, — сказал дед-дракон тогда, — чтобы никто никогда не догадался о твоей истинной личине». Заклятье, должно быть, действовало, пока дед-дракон был жив, и ослабло с его смертью. А он, оставшийся один, перепуганный, голодный, беспомощный, начисто позабыл, что когда-то был превращён из василиска в гранитного дракона, и только лишь в мире эльфов, где волшебство особенно сильно, дедовские чары развеялись окончательно, превратив его обратно в чудовище. Он потому и не почувствовал чёрной магии в том лесу, что сам был тёмным существом.

— Алистер, — едва слышно сказал Хёггель, — лучше бы тебе меня убить.

— Что это ты такое говоришь? — рассердился Алистер. — Вот знал ведь, что так и будет!

— Я василиск, — убито повторил Хёггель, — я даже не дракон.

— Ты — эльфийский дракон, — категорично возразил Алистер. — Моих чар достаточно, чтобы обуздать твою драконью природу. Ты, хоть миллион лет проживи, снять их самостоятельно не сможешь. И никто не сможет, кроме меня самого.

Хёггель неуверенно на него взглянул. Король эльфов засмеялся и ободряюще похлопал его по спине:

— Василиск или не василиск, но ты дракон, а у драконов всегда одни глупости в голове.

— Не всегда, — возразил Хёггель возмущённо.

Заметив перемену в его настроении, Алистер мысленно вздохнул с облегчением.

— А знаешь, если хорошенько повзрослеешь, — сказал он вслух, — то я, быть может, разрешу тебе дышать огнём. Всё-таки драконы — существа огнедышащие… Хёггель?!

Он поспешно подставил руки и поймал готового упасть василиска. Глаза того были закрыты, тело стало мягким и вялым.

— Спать что-то хочется, — невнятно проговорил Хёггель.

Алистер вспомнил о «приключениях» в Драконьем городище и верно предположил, что это очередной сон перерождения. Он кликнул эльфов, и те отнесли спящего в сокровищницу. Едва его тело коснулось золота, Хёггель стал драконом.

— Удивительные всё-таки создания драконы, — пробормотал Алистер, глядя, как золото буквально всасывает в себя Хёггеля, накатываясь на его крылья и хвост, будто прибой на песок. — Что ж, пусть спит. Оставим его.

Покуда Хёггель спал — на этот раз сон его длился едва ли не месяц, из кучи золота торчал лишь кончик хвоста и коготь, так глубоко золото вобрало его в себя, — король эльфов был занят Драконьей книгой. Он вшил несколько чистых листов и вписал в книгу сведения о василисках — всё, что успел к этому времени заметить. Оставалось только снабдить написанное иллюстрацией. Художник из него был тот ещё, а впрочем, и другие гравюры в Драконьей книге были не ахти. Алистер предположил, что драконы, которые эту книгу составляли, особыми художественными талантами не отличались: не так-то просто было с первого взгляда определить, что именно изображено на гравюрах! То, что Алистер принял за кочергу, к примеру, при ближайшем рассмотрении оказалось морской змеей, а то, что за медвежий капкан, — зелёным драконом анфас. Так что и Алистеров василиск был не хуже других!

— Чем ты занят, отец? — спросил Талиесин, подходя.

Алистер объяснил. Талиесин задумчиво разглядывал страницу, на которой подсыхали чернила, наклоняя голову в разные стороны, потом неуверенно спросил:

— А для чего этой вороне такой длинный хвост? И клюв у неё какой-то странный. У ворон ведь нет зубов.

Алистер нахмурился:

— Это не ворона, а василиск. Ничего-то ты, Талиесин, не смыслишь в искусстве!

Талиесин смутился. Разговор этот ничего хорошего не сулил: эльфы к критике чувствительны, а он только что назвал вороной нарисованного отцом дракона. Талиесин кашлянул, отвёл глаза и спросил, меняя тему:

— А Хёггель спит ещё? Я давно уже его не видел.

Алистер захлопнул Драконью книгу:

— Не увиливай.

— Я это к тому, — отчаянно пытался выкрутиться Талиесин, — что если он опять переродится, то тебе придётся перерисовывать. Вдруг он разительно изменится?

Король эльфов задумчиво повторил:

— «Разительно»? Талиесин, что это за словечко? Не эльфийское. Такое неблагозвучное… Что оно означает? Во внешнем мире подцепил?

Талиесин, обрадованный, что отца удалось отвлечь, выдал тирадой ещё не меньше двадцати. Они оба были страшно заняты расширением эльфийского словарного запаса, когда в зале появился высокий русоволосый юноша, широкоплечий, статный, но… в лохмотьях, которые свисали с его локтей, топорщились на бёдрах, волочились по полу, каким-то чудом держась на нескольких нитках у лодыжек… Оба эльфа уставились на вошедшего. Алистер взглянул повнимательнее — глаза незнакомца отливали малахитом — и удивлённо воскликнул:

— Хёггель?

— Что это вы так на меня смотрите? — нахохлился юноша. Голос был его, Хёггеля, но уже не писклявый, срывающийся, а звучный, почти как у эльфов.

— Ух! — восхитился Алистер, тут же забывая и о вороне-василиске, и о занятных людских словечках. — Хёггель, да ты возмужал!

— Хм? — отозвался василиск, с сожалением поднимая руки и глядя на лохмотья. — А, вон оно что…

Алистер тут же распорядился переодеть дракона во что-нибудь приличное. Эльфийская одежда на нём теперь сидела отлично. Правда, как дракон Хёггель нисколько не изменился. Крылья вот только стали чуточку мощнее.

— Выходит, я уже взрослый? — спросил Хёггель, принимая обличье человека.

— Пожалуй, — согласился Алистер, любуясь воспитанником.

Хёггель надолго задумался.

— Алистер, — спросил он, морща лоб, — как думаешь, если у меня ещё нет собственной сокровищницы, да и логова-то нет, как у всякого порядочного дракона, — поскольку василиски всё равно драконы, ты же сам мне так сказал? — могу ли я, невзирая на это, посвататься к принцессе Южного королевства?

Алистер и Талиесин уставились на василиска во все глаза.

— К Юрме? — уточнил Талиесин. Хёггель кивнул и залился румянцем. «А он всё ещё влюблён!» — понял Талиесин и несколько огорчился.

— Хёггель, — начал он смущённо, — но ведь принцесса Юрма…

Он хотел сказать, что принцесса Юрма сохнет по прекрасному принцу Голденхарту. Из того, что эльф увидел и услышал той ночью, когда они следили за Драконом и менестрелем, Талиесин сделал вывод, что у принцессы это надолго, если не навсегда, а значит, Хёггеля она отвергнет, если он вздумает к ней свататься.

— Ну да, — прервал его нетерпеливо Хёггель, — она из людей, а я из драконов. Ну и что? Если до настоящего момента никто не осмеливался нарушить традиции…

— Хёггель! — ещё беспокойнее попытался вклиниться в его эмоциональный монолог Талиесин.

Алистер взял сына за локоть и на его удивлённый взгляд покачал головой. Не вмешивайся, мол.

— Но ведь это непременно разобьёт ему сердце! — шёпотом воскликнул Талиесин.

— Иногда это даже полезно, — возразил Алистер. — К тому же я не уверен, что сердца драконов можно разбить… в известном смысле. Ха-ха, их можно только вырвать! — И он заливисто засмеялся, припоминая путешествие в Драконье городище. — Пусть делает что хочет, Талиесин. Не мешай ему. Как знать, быть может, это приведёт к ещё одному преображению.

Талиесин кинул на отца возмущённый взгляд. Опять он за своё! Да ему просто хочется посмотреть, что из этого выйдет, если не вмешиваться! О чувствах Хёггеля он и не думает!

— Отец! — едва ли не гневно сказал Талиесин.

Но Алистер уже обхватил Хёггеля за талию, увлекая его за собой из королевских чертогов.

— А почему бы и нет? — сказал король эльфов. — Посватайся. Человеческие сердца переменчивы. А! На твоём месте я бы начал с короля-отца. Непременно нужно прежде заручиться его поддержкой. Будь настойчив и терпелив.

Хёггель слушал во все уши. Глаза его горели. Талиесин вздохнул и смирился: василиска теперь уже всё равно не остановить и не переубедить, остаётся надеяться только, что обойдётся без членовредительства. Терпением Хёггель никогда не отличался.

— Отец, — укоризненно сказал Талиесин, когда они с отцом снова остались одни, — тебе не стоило его подначивать.

Король эльфов со смехом возразил:

— Он пошёл бы и без моего на то позволения. Это же Хёггель.

— Да, но…

Алистер подобрал рукава и начертал в воздухе круг из эльфийских письмен, создавая портал.

— Ты ведь не отправишься за ним следить? — возмутился Талиесин.

— Нет, — несколько обиженно ответил король эльфов (отправляться следом за василиском не было необходимости: благодаря кольцу на пальце Хёггеля Алистер знал всё, что с тем происходило), — мы с тобой наведаемся в гости к Эмбервингу.

Во внешнем мире только-только забрезжил рассвет, едва тронутое солнцем небо розовело румянцем. Серая башня была объята янтарным сиянием, похожим на фантастический фейерверк.

— Хм, как интересно! — оживился Алистер.

Но Талиесин крепко взял его за локоть и остановил. Король эльфов удивлённо взглянул на сына.

— Мы не должны туда идти, — твёрдо сказал тот.

— Почему?

Талиесин отвёл взгляд:

— Не сейчас. Мы явимся в неподходящий момент.

— Ты что-то знаешь… — задумчиво протянул Алистер.

О природе этих янтарных всполохов Талиесин, конечно же, знал, но ничто на свете не заставило бы его в том признаться.

— Предчувствие всего лишь, — возразил он.

Алистер не поверил, но спорить с сыном не стал. Однако же руку высвободил.

— Тогда я поброжу по здешним лугам, — объявил он. — Вон там, у пригорка, пасутся лошади. Я хочу на них взглянуть.

И он легко сбежал по тропинке к пасущемуся стаду. Возле лошадей было несколько мальчишек-пастушков, они сидели кружком возле тлеющего костерка и поджаривали нанизанные на палочки грибы. Один из них, светловолосый, тоненький (станом похож на девчушку), поднялся королю эльфов навстречу. Талиесин со вздохом подумал, что стоит тоже к ним присоединиться, пока отец ничего этакого не выкинул, но с удивлением увидел, что Алистер уже идёт обратно к нему.

— Возвращаемся, — сказал он.

Вид у него был, признаться, не то хитрый, не то будто его распирало что-то рассказать, не то будто он что-то задумал, только решил приберечь до поры до времени…

— Отец? — осторожно спросил Талиесин. — Что-то… произошло?

— Нет, — пожал плечами Алистер с самым невинным видом, — ничего такого. Почему ты спрашиваешь?

— Ты ведь… ты ведь ничего не сделал этим детям? — с подозрением спросил Талиесин.

— Какого скверного ты мнения о собственном отце! — потрясённо воскликнул Алистер, даже не пытаясь скрыть, что это притворство. — Что я, по-твоему, мог сделать с этими детьми?

— Ну, не знаю, — покачал головой Талиесин. — Но то, что ты стоял и смотрел на этого мальчика… Ты наверняка воспользовался чарами! Так долго ты смотришь на кого-то, только если собираешься сотворить с ними что-то… эльфийское.

Алистер прищёлкнул языком:

— Талиесин, я потрясён. Да ты ещё сквернее обо мне думаешь, чем я предполагал! Я ничего с этим ребёнком не сделал. Я просто… удивился.

— Удивился? Чему?

— Да так… — засмеялся почему-то Алистер. — Бывает же, что возьмёшь и удивишься ни с того ни с сего?

Талиесин нахмурился, но король эльфов продолжать этот разговор не пожелал, и они вернулись в мир эльфов.

Хёггель между тем решил не терять времени и отправился в Южное королевство. В замок его не впустили стражи, так что пришлось сделать несколько попыток, пока портал не открылся где нужно, а именно: в тронном зале.

— Ты ещё кто такой? — испуганно воскликнул король Варгод, когда прямо перед ним из воздуха возник незнакомый юноша.

— Хёггель, — сказал василиск, озираясь. — Ты меня не узнал? Я же принцессу спас.

— Но ведь ты… иначе выглядишь? — с подозрением возразил король.

— Говорил же, что возмужаю, вот и возмужал, — объяснил Хёггель. — Ну так что? Отдашь за меня принцессу?

Король Варгод, разумеется, ответил отказом, но Хёггель не сдавался и приходил едва ли не каждый день. Постепенно они с королём даже сдружились: Варгод однажды предложил василиску сыграть в шахматы, а после выпить чаю. Этот юноша, назвавшийся драконом, был ему интересен. Конечно, речи о том, чтобы сосватать их с Юрмой, и быть не могло, но узнать этого дракона получше королю Варгоду хотелось. К тому же невежливо было всё время его выпроваживать: принцессу-то он спас!

В шахматы Хёггель играть не умел, но всё схватывал на лету и уже после двух пробных партий разбил шахматные войска Варгода наголову.

— Ты на самом деле дракон? — спросил Варгод за чаем. — Того, второго, я видел. Он ровно из чистого золота. Ты такой же?

— Другой, — возразил Хёггель и обернулся василиском.

Чай они пили в саду, так что было где превращаться. Варгод был потрясён. Дракон! Настоящий дракон! Прямо на его глазах оживали легенды! Хёггель снова превратился в человека.

— Я ещё молод, — сказал он, усаживаясь обратно на стул и беря недопитую чашку, — у меня пока нет собственной сокровищницы и логова, но молодую жену я мог бы привести в замок эльфийского короля. Он бы нас принял.

— Послушай, — беспокойно сказал Варгод, — принцессу ты не получишь. Я ведь уже говорил тебе: драконы не могут жениться на дщерях человеческих.

— Дще… чего? — не понял Хёггель. Понял только, что король-отец выдавать за него принцессу не собирается.

— Ты не серчай, — заискивающе сказал король, — просто так принято, понимаешь? Традиции.

— Повидаться-то с ней хоть можно? — хмуро спросил Хёггель. — Даю слово, что похищать не буду. Хоть и традиция.

Но принцесса выходить отказалась. Она вообще с момента возвращения не покидала собственной комнаты и всегда была в дурном настроении. «Словно подменили», — не раз думал Варгод.

— Ты уж извини, — с искренним сожалением сказал Варгод, — никого видеть не желает.

— Я ещё приду, — пообещал Хёггель.

В Южное королевство он зачастил, и теперь — по распоряжению Варгода — в замок его пропускали беспрепятственно. Варгод к василиску, пожалуй, даже привязался. Хёггель ему нравился. Если бы этот юноша не был драконом…

Хёггель надежды не терял и каждый визит в замок Варгода начинал словами: «Ну что, ещё не надумал выдать за меня принцессу?»

Настойчивость его королю тоже нравилась.

— Ты, Хёггель, всем хорош, — говаривал, бывало, король василиску. — Вот не был бы ты драконом, я бы тебя хоть сейчас зятем назвал. Но не могут, ты пойми, люди с драконами жить вместе. Отступись уже.

Хёггель отступать не собирался.

— Нигде это не написано, — возражал обычно он, — что нельзя людям жить вместе с драконами. Даже в Драконьей книге ничего подобного нет.

Варгод, заинтересованный, начал расспрашивать про Драконью книгу. Зря он это сделал. Хёггель книгу знал наизусть и пересказал её королю полностью. К концу его пересказа у Варгода волосы дыбом встали!

— Драконам предписано пожирать людей? — в ужасе переспросил он. — И ты… ты…

— Пф! — отозвался Хёггель. — Не ем я людей. Алистер бы меня за это в лягушку превратил. Или во что похуже. Да и от Эмбервинга бы досталось.

Варгод вздохнул с облегчением. Не то чтобы он не знал о привычках драконов, но думать о том, что и Хёггель мог убивать и пожирать трупы врагов… Только не он!

Хёггель задумчиво подпёр голову рукой:

— Я бы до буквы Драконьей книге следовал… Но, в конце концов, следовать или нет — это личное дело каждого. Я выбрал иной путь. Эмбервинг вроде бы тоже людей не ест. Во всяком случае, теперь. Он-то древний, ему уж точно больше нескольких тысяч лет!

— А другие? — спросил король.

— А других нет, — со вздохом ответил Хёггель. — Мы последние драконы на свете, так Эмбервинг сказал.

— Последние? — поразился Варгод.

Хёггель кивнул и рассказал ему что знал, в том числе и о кладбище драконов, и о том, что девы рода Драгдара рожали сыновей драконам (умолчав, правда, о том, что приключилось в Драконьем городище с ним самим).

С того дня Варгод призадумался. Если драконов осталось на белом свете всего два, то… неплохо бы залучить одного — будущего Южного королевства ради. Если на их стороне будет самый настоящий дракон, то другие короли со своими королевскими ратями к ним не сунутся: поостерегутся! Южное королевство было маленькое, каждый норовил его завоевать, отбивались с трудом. Если бы к военной мощи королевства прибавился и дракон… Но Хёггель, понятное дело, согласился бы лишь при одном единственном условии: получив принцессу Юрму в жёны. Варгод вздыхал и качал головой, но мысль о союзе со столь могучим существом не покидала его с тех пор.

«В самом деле, — начал подумывать он, — а почему бы и не поженить их? Юноша он красивый, сильный, верный. Такого не полюбить — сердце из камня должно быть. А если и дети народятся, наделённые хотя бы толикой драконьей силы, то от них пойдёт род славных витязей, которые Южное королевство прославят. Пожалуй, отдам ему Юрму в жёны».

Прежде он решил поговорить с принцессой. Та наотрез отказалась выходить за дракона.

— Чтобы я пошла за нечистую тварь? — протянула Юрма, и её лицо потемнело. — Я выйду только за принца Голденхарта.

— Юрма, — ласково сказал Варгод, — принц Голденхарт помолвлен с кем-то ещё. С ним надеяться не на что. А Хёггель…

— Вижу, нечисть и тебя обольстила, — едва ли не злобно воскликнула принцесса.

— Не стоит так о нём говорить, — расстроенно возразил Варгод. — Хёггель — юноша порядочный, рассудительный, с головой на плечах. И он так крепко любит тебя…

— Он дракон! — отрезала Юрма.

Сколько король-отец ни разговаривал с дочерью, она так и не смягчилась. Вообще после возвращения она была сама не своя, Варгод поклясться был готов. Он пытался уговорить дочь хотя бы из вежливости выйти и поговорить с Хёггелем, ведь он был её спасителем, но Юрму ничто не трогало. С непонятной и невиданной доселе чёрствостью она отвергала все предложения отца. Принцессу нисколько не волновало будущее Южного королевства. В её мыслях был только принц Голденхарт.

— Хоть парой слов с Хёггелем перекинься, — увещевал Варгод, — а то неудобно получается.

Юрма смерила отца долгим взглядом и неожиданно согласилась.

— Хорошо, — сказала она, — я, пожалуй, выйду к нему и послушаю, что он скажет.

Варгод обрадовался и поспешил к ожидающему в тронном зале Хёггелю.

— Юрма сейчас придёт, — сообщил король, поспешно усаживаясь на трон.

Глаза Хёггеля разгорелись. Наконец-то он увидит её снова! Юрма вышла из боковой двери, сделала реверанс и села на трон, стоявший подле отцовского. Лицо её было холодно, но василиска это ничуть не смутило. Принцесса казалась ему ещё прекраснее, чем раньше: долгое ожидание встречи значительно приукрасило запечатлённый в памяти образ.

— Ты, я слышала, просил моей руки? — спросила Юрма прямо.

— Просил, — согласно кивнул дракон.

— Значит, жениться на мне хочешь?

Хёггель снова кивнул. Юрма прищурила глаза:

— Но ты ведь знаешь, что просто так на принцессах не женятся? Конечно, ты был одним из тех, кто спас меня, но заклятие всё-таки снял не ты, а принц Голденхарт.

— Юрма, — предупреждающе начал король Варгод, — опять ты за своё…

— Я всего лишь говорю, что Хёггелю нужно прежде совершить подвиг в мою честь, — объяснила принцесса и улыбнулась. От её улыбки Варгод вздрогнул.

— Подвиг? — растерянно переспросил Хёггель.

— Да, так полагается, чтобы рыцарь совершил подвиг во имя прекрасной дамы. Если ты сделаешь это, то я подумаю над твоим предложением, — пообещала Юрма.

— Хм? — выгнул бровь Хёггель. — И что я должен сделать? Какими бывают подвиги? Я не слишком хорошо знаю мир людей и здешние обычаи.

— Например, разделаться с заколдовавшей меня ведьмой, — сказала Юрма, и её голос стал хриплым и злым. — Было бы только справедливо, если бы кто-то отомстил ведьме за мои страдания.

— Юрма, — испуганно воскликнул король-отец, — да ведь с ней не справиться! Она подчинила себе целое королевство! Под её началом войско из тысячи чародеев!

— Принести тебе голову ведьмы? — поморщился Хёггель.

— Или другой твари, — неожиданно смягчилась Юрма. — На свете полно чудовищ. Принеси мне голову… скажем, того дракона из Серой Башни.

Варгод издал невнятное восклицание и в ужасе уставился на дочь. Хёггель застыл на месте, зрачки его вытянулись стрелами.

— Ты хочешь, чтобы я принёс тебе голову дракона? — медленно переспросил он, переводя мёртвый взгляд на принцессу.

Юрма кивнула и повторила, что если он сделает это, то она подумает над тем, чтобы стать его невестой.

На самом деле она думала так: «Если избавиться от дракона, то Голденхарт достанется мне! Уж как-нибудь непременно достанется!»

Хёггель постоял, глядя на Юрму прежним мёртвым взглядом, потом развернулся и вышел из тронного зала. Варгод поспешил за ним.

— Хёггель! — тревожно воскликнул он, хватая василиска за плечо. — Не знаю, что на неё нашло. Ты ведь не думаешь…

Хёггель тряхнул головой, взглянул на короля. Глаза у него уже были обычные, человеческие.

— Я, пожалуй, какое-то время не появлюсь здесь, — проговорил он с вымученной улыбкой.

Он снял руку короля с плеча и выбежал из замка, а секундой спустя в небо взмыл дракон и исчез в облаках.

Варгод вернулся в тронный зал и обрушил на принцессу град упрёков. Та глядела так, будто и не слышала его слов.

— Все нечистые твари должны сгинуть! — сказала она злобно. — Все до одной!

Хёггель полетел в Серую Башню. В голове было пусто, гулко, закрадывались отзвуками слова принцессы и тут же пропадали, сменяясь обрывочными образами и мыслями. Принести голову ведьмы… принести голову дракона… любой твари или чудовища… дракона… дракона… Он яростно разинул пасть, продираясь сквозь наложенные чары, и полыхнул огнём в облака, преграждавшие ему путь. С губ медленно истаяли золотые эльфийские письмена. «Надо же, — безразлично подумал Хёггель, — я настолько силён, чтобы разрушить наложенные на меня Алистером чары?»

Серая Башня уже была под ним. Василиск сделал в воздухе «бочку» и обрушился на луг позади башни. Да, над приземлением ещё стоило поработать: он едва не прочертил мордой по земле. Он поспешно обратился человеком и, не устояв на ногах, свалился в траву. В воздух полетели одуванчики. Хёггель дунул на них, и они осыпались вокруг тлеющими искрами.

— Не разбился? — спросил наклонившийся над ним Эмбервинг.

— Ничего, что я без приглашения? — Хёггель принял его руку и поднялся.

— Мы с Голденхартом как раз собирались пропустить по стаканчику вина, — сообщил Дракон. — Составишь нам компанию?

Василиск кивнул, и Эмбер повёл его в башню. Ему не составило труда заметить, что Хёггель не в духе. Поссорился с Алистером? Но расспрашивать Дракон ничего не стал, завёл василиска в башню, усадил за стол и позвал Голденхарта.

— Эмбервинг, — сказал Хёггель, хмуро глядя в кубок, который перед ним поставили, — я посватался к принцессе Юрме.

— В самом деле? — не удивился Эмбер.

— И что? — насторожился Голденхарт. — Что она ответила?

— Она согласится, если… я совершу подвиг, — с запинкой ответил Хёггель и помрачнел. — Так и сказала. Всего-то и нужно, что совершить какой-нибудь подвиг.

— И ты не знаешь, какой именно подвиг совершить, поэтому пришёл спросить совета? — предположил Дракон.

— Да нет, — упавшим голосом сказал Хёггель, — принцесса мне сама пару вариантов предложила. С ведьмой, например, разделаться. Или принести голову любого чудища, что попадётся на пути.

Он умолк, усмехнулся и снова уставился в кубок.

Голденхарт не особенно удивился, но подумал, что принцесса Юрма лукавит. Неужто она пойдёт за Хёггеля, если василиск разделается с Хельгой? «Что-то тут не так…» — убеждённо подумал он.

Эмбервинг нахмурился:

— Хёггель, было ведь ещё что-то? Говори. Я чую, что ты чего-то не договариваешь.

Хёггель вскинул голову и чётко выговорил:

— Она потребовала, чтобы я принёс ей твою голову, Эмбервинг.

Глаза Эмбера широко раскрылись. Хёггель поднялся и сделал к нему шаг. Голденхарт, который стоял, ошеломлённый его словами, опомнился и метнулся между ними, расставляя руки, словно бы заслоняя Дракона от возможной атаки. Оба дракона уставились на него, каждый со своей стороны.

— Что это ты делаешь, Голденхарт? — удивлённо спросил Эмбервинг, осторожно беря юношу за талию и отставляя его в сторону.

— Ты ведь не подумал, что я пришёл за головой Эмбервинга? — фыркнул Хёггель.

Именно это Голденхарт и подумал.

Василиск пожал плечами:

— Я же не самоубийца. Я прекрасно знаю, что василиску с золотым драконом не справиться. Он убил бы меня прежде, чем я успел бы об этом подумать. Но дело даже не в этом. Она потребовала у меня голову дракона, понимаешь? Драконы не охотятся на драконов.

— Я бы поспорил, — нервно отозвался Голденхарт, всё ещё не теряя бдительности. — Драконы ведь часто убивали друг друга, разве нет?

— Территориальные споры, — возразил Эмбер и тоже пожал плечами. — Но никому и в голову бы не пришло пойти и снять голову другому дракону просто так. С чего принцесса вообще вздумала потребовать такое?!

Голденхарт, пожалуй, догадывался, но вслух о том говорить не стал. Хёггелю и без того приходилось несладко.

— И что же ты будешь делать? — спросил менестрель.

Хёггель взглянул на него, кажется, с недоумением:

— Ничего. Вернусь к Алистеру. Кажется, я невольно снял его чары. — И он постучал по губам, на которых уже не было золотых узоров.

— А принцесса Юрма как же?

Глаза Хёггеля стали похожи на две стекляшки.

— Кончено, — проговорил он глухо, — ноги моей больше в том королевстве не будет.

Дракон и менестрель были поражены до глубины души.

— Но ведь ты так любил её… — растерянно выговорил Голденхарт. Неужели сердца драконов столь переменчивы? Он невольно взглянул на Эмбервинга. Тот стоял и хмурился.

— Любил, — подтвердил Хёггель, поджав губы. — Я дракон. Да, я дракон, я василиск, я сам чудовище, способное на немыслимые злодейства. Чувства драконов крепки, я не уверен, что забуду её и через сто лет, но… Любить чудовище я не могу, каким бы чудовищем ни был сам. А та, что способна потребовать жизнь другого ради забавы, — кто, как ни чудовище?

— Человек, — покачал головой Эмбервинг, — всего лишь человек.

Конец Треклятого королевства. Союзники

— О чём ты только думал, Голденхарт! — укорил Дракон, нависая над юношей. — А если бы Хёггель действительно собирался напасть и удар пришёлся бы по тебе?

Голденхарт, лежавший навзничь, несколько смущённо улыбнулся. Эмбервинг продолжал ему выговаривать:

— Неужто ты думаешь, что я не смог бы защититься от какого-то юнца? Ничего бы мне не сделалось, даже если бы он кинулся очертя голову. Но ты-то совсем другое дело. Ты ведь не дракон, ты человек.

Менестрелю эти слова нисколько не понравились. Он терпеть не мог, когда Дракон так говорил, а тот к этим доводам прибегал частенько. Допоздна не засиживаться, потому что людям нужно много спать. Съедать всё подчистую, потому что людям нужно каждый день есть. Не пить воду из колодца, потому что люди могут застудить горло и заболеть. Ясно-понятно, что говорил всё это Дракон исключительно из заботы о юноше, но, хоть тот и давным-давно от королевского прошлого открестился, принцы всегда остаются принцами, а упрямства в принцах, особенно в тех, кто, презрев традиции, делают, что им вздумается, хоть отбавляй. Вот и сейчас Голденхарт смотрел на Дракона несговорчиво.

— Может, людям и следует заботиться о собственном благополучии, — промолвил менестрель, — да только не мешало бы и драконам. В тебе ведь, Эмбер, безрассудства тоже порядком. Если бы я перечислять начал…

Дракон вздохнул. Спорить с Голденхартом было бесполезно, да он и прав был отчасти. Дракон на своём веку тоже глупостей немало натворил.

— В общем, — сдался Эмбервинг, — никогда больше так не делай. Никогда не пытайся защитить меня собственным телом. Нравится тебе или нет, но ты человек, а люди хрупки.

Голденхарт страдальчески закатил глаза.

— К тому же, — с силой продолжал Дракон, — мы до сих пор не знаем, что за чары прорастают в твоём теле. Нужно быть предельно осторожными.

Он приподнял край рубахи менестреля и посмотрел на золотые узоры, вьющиеся по солнечному сплетению юноши. Завитков определённо стало больше.

— Мне бы не хотелось запирать тебя в башне, — заключил Дракон, — но если ты выкинешь ещё что-нибудь в том же духе, то запру. Честное драконье, запру!

Голденхарт на это ничего не ответил: он уже успел заснуть. Эмбервинг вздохнул и надолго прижался губами к виску юноши, где вился пахнущий солнцем завиток волос.

Через несколько дней в башне снова объявился Хёггель. Выглядел он, прямо сказать, неважно: насквозь мокрый, заляпанный не то грязью, не то илом; к волосам, с которых струйками стекала мутноватая вода, налипла ряска. Глаза были совершенно черны: не лучились изумрудом, не сияли малахитом, а были как два куска угля, присыпанного тусклым пеплом. Он приплёлся в башню и стоял посреди трапезной, ничего не говоря, пока с него не натекла на каменный пол порядочная лужа.

Голденхарт уже давно прокрался ближе к очагу, а вернее, к кочерге, прислонённой к каминной решётке. Слушаться Дракона он и не думал. Даже от принцев бывает польза, если их вооружить хорошенько.

— Что произошло, Хёггель? — с хмурым удивлением спросил Эмбервинг, подходя к василиску и крепко беря его за плечо. Ему подумалось, что василиск, выполняя маневр в тренировочном полёте, не справился с собственным телом и бухнулся в реку, а скорее в болото, если принимать во внимание ту зелёную мерзость, что налипла на его одежду. Но если так и было, то зачем являться в Серую Башню?

— Я из Южного королевства, — сумрачно ответил Хёггель, дёрнув плечом, чтобы сбросить руку Дракона.

Голденхарт придвинулся к кочерге ещё ближе.

— Решил всё-таки туда слетать, — продолжал Хёггель, то и дело шмыгая носом. — Хотел переубедить… сказать, что нельзя так… Нельзя ненавидеть всех волшебных существ только потому, что одно из них оказалось злым и причинило тебе вред. Это неправильно.

— И? — ещё больше нахмурился Дракон.

— Король Варгод сказал, что Юрма умерла. Она бросилась в озеро. Тело так и не нашли, — отрывисто ответил василиск.

Голденхарт забыл про кочергу и издал невнятное восклицание. Эмбервинг чуть слышно клацнул зубами. Оба сообразили, что Хёггель пытался найти тело принцессы, потому и промок.

— Тебе бы переодеться и… искупаться, — предложил Эмбер, поморщившись (воняло от василиска мерзостно: тиной и гнильём), — а потом продолжим…

— Алистер сказал, что это даже к лучшему, — не обратив внимания на слова Дракона, продолжал Хёггель. — Что она, быть может, стала русалкой, раз уж тела не нашли. А если бы не это, то она непременно превратилась бы в ведьму.

— Пожалуй, тут я с Алистером согласен, — кивнул Дракон.

Василиск взглянул на него неодобрительно. Эмбервинг пожал плечами:

— Если она переродится в русалку, то и о ненависти позабудет. Для неё так лучше. Да и для тебя тоже. А если бы она стала ведьмой, что тогда?

— Король Варгод, должно быть, безутешен, — заметил Голденхарт. Легонько, но всё же укол совести он почувствовал.

— Он собрался войной на Тридевятое королевство. Еле уговорил этого не делать, — сказал Хёггель и чихнул.

— Иди-ка ты помойся, — напористо предложил Эмбервинг, — там и вода горячая есть. Простудишься ведь.

— Я ему пообещал, что ведьмой сам займусь, — пытался досказать Хёггель, но Дракон силой впихнул его в ванную и выдохнул с облегчением. Правда, ещё предстояло избавиться от лужи на полу.

— Нехорошо вышло, — заметил Голденхарт. — Не думаю, что Хёггель справится.

— И я не думаю, — согласился Дракон, разгибаясь и удовлетворённо глядя на каменный пол, который уже блестел чистотой. — Из того, что мы в твоём королевстве видели… Что это я! Да ведь ему ещё переодеться нужно во что-то.

Он поспешил наверх, чтобы принести василиску что-нибудь сухое, но Хёггель всё равно вышел раньше, чем Дракон успел вернуться. Нагота его не смущала. Голденхарту, пожалуй, было даже любопытно узнать, что василиски от людей или от других драконов нисколько не отличаются. А вот Эмбервинг едва ли не рассердился.

— Вот я и говорю, — рассказывал Хёггель, пока Эмбер напяливал на него сухую одежду, — что пойду и разделаюсь с ведьмой. А король Варгод тогда и говорит, чтобы я правил Южным королевством, потому что зятья ни на что не годны, а внуков ждать долго, да к тому же неизвестно, в кого уродятся.

— Ты ведь не согласился? — беспокойно спросил Эмбервинг. — Где это видано, Хёггель, чтобы драконы наследовали человеческие престолы?

— Ты-то ведь тоже людьми правишь, — прищурился василиск на Дракона.

— Я другое дело. В этих землях королей отродясь не было. Люди сами сюда пришли. Да я и не правлю ими. Хранитель скорее, но уж точно не король, — возразил Дракон. — Подумай, что скажет Алистер, если обо всём этом узнает.

— Да он знает уже, — возразил Хёггель. — Он так рассудил: чем замок не логово? Ты ведь в башне живёшь, Эмбервинг. Так почему бы мне не жить в замке? Сокровищница у них просторная, есть где спать. Я бы их тоже всех охранял.

— Сокровища?

— Да нет же, людей. К ним тогда завоеватели не сунутся, — пояснил Хёггель. — Узнают, что ими правит дракон, и не сунутся.

— Если бы… — покачал головой Эмбервинг. — Не нравится мне эта идея! И зачем ты пообещал, что разделаешься с ведьмой?

— Зачем? Затем, что и разделаюсь, — ответил Хёггель и снова чихнул. — Полечу туда и… Только я сначала к вам заглянул, потому что Голденхарт, я слышал от Алистера, наследный принц Тридевятого королевства. Вот я и решил спросить прежде, не будет ли Голденхарт возражать, что я собираюсь отправиться войной на его королевство?

Менестрель только брови приподнял, а Дракон непередаваемым тоном повторил:

— «Не будет ли Голденхарт возражать, что я собираюсь отправиться войной на его королевство»? Ты в своём уме, Хёггель?

Василиск обиделся, но Дракон не дал ему и полслова вставить:

— Ты даже не представляешь, что творится в Тридевятом королевстве. Очень сомневаюсь, что ты доберёшься до собственно ведьмы: королевство кишит колдунами и прочей дрянью, которую ведьма созвала под свои стяги. Да и Алистер, я полагаю, будет не в восторге от твоей идеи развязать войну с людьми: дрянь или не дрянь, а всё-таки рода человеческого.

— Я могу дышать огнём, — насупился Хёггель. — А ещё я василиск, не забывай, и обладаю способностями…

— …которыми никогда не пользовался, а значит, и ни малейшего представления не имеешь, как ими управлять, — докончил Дракон. — К тому же на тебе эльфийские чары.

Хёггель одарил Дракона мрачным взглядом:

— Чары Алистер снимет, я его упрошу. Ведьма ведь ещё невесть что может натворить! Да и Варгод, если я ничего не сделаю, соберёт войско и… Они же все погибнут!

— Тут он прав, пожалуй, — заметил Голденхарт, задумчиво выхаживая возле очага туда-сюда.

— А ты-то? — вдруг накинулся на него Хёггель. — Ты-то почему ничего не делаешь?

— Я? — удивлённо переспросил менестрель.

— Это же твоё королевство, твои люди. Разве тебя не трогает, что твой собственный отец попал под власть ведьмы и… — разгорячился василиск.

Эмбервинг взглянул на менестреля не без любопытства. Иногда и ему приходили в голову подобные мысли. Голденхарт был на удивление равнодушен, даже холоден, если разговор заходил о Тридевятом королевстве.

— В том, что ведьма должна получить по заслугам, я с тобой согласен, — ответил Голденхарт. — Но я бы попросил, чтобы ты не называл это королевство моим. Я давно покинул его, отрёкся от титула…

— Это же твой отец! — рявкнул Хёггель.

— Когда бы у тебя был такой отец, — заметил Голденхарт, — ты бы тоже пальцем о палец не ударил, чтобы его спасти. Да и что я могу? Я всего лишь человек, хрупкий и слабый, ни на что не годный. Куда мне!

Хёггель буквально испепелил его взглядом. Менестрель только улыбнулся обезоруживающей улыбкой.

— Ни от кого помощи не дождёшься, — раздражённо сказал Хёггель, отводя взгляд. — Ну и ладно! Сам справлюсь!

— Я бы, пожалуй, тебе помог… — задумчиво проговорил Дракон. — С чёрной магией справиться не так-то просто даже дракону.

Глаза Хёггеля загорелись.

— Мы вдвоём их… Полетели прямо сейчас! — выпалил василиск.

— Не говори глупостей, — осадил его Эмбервинг. — Прежде тебе нужно сговориться с Алистером, чтобы он снял с тебя чары, подучиться немножко драконьему делу, план какой-никакой составить, прежде чем туда соваться… Война — это тебе не с бухты-барахты овцу у зазевавшегося пастуха стащить.

Хёггель при этих словах густо покраснел.

— К тому же, — прибавил Эмбервинг, — надо ещё решить, что делать с ведьмой. «Расправиться» — что ты подразумевал под этим? Убить?

Хёггель несколько смутился этому вопросу.

— Да… пожалуй, — неуверенно ответил он, — без этого ведь колдовство не развеется.

— Хм, и как же, по-твоему, убивают ведьм? — поинтересовался Дракон без улыбки.

Василиск пробормотал что-то невнятное. Так далеко он не планировал.

— Но ты мне поможешь? — уточнил он, помолчав. — Драконы ведь должны помогать друг другу.

— Никогда о таком не слышал, — невольно засмеялся Эмбервинг. — Или ты начал писать собственную Драконью книгу, Хёггель?

Из очага вдруг потянуло дымком, хотя ни единого полешка в нём не было, и через дымчатую завесу в башню выбрался Алистер. Эмбервинг с неудовольствием чихнул от поднявшегося пепла.

— Здравия на долгие лета, — сказал ему король эльфов. — Вы такую занимательную беседу ведёте, что я не удержался и решил присоединиться.

— И откуда это только ты всё знаешь? — поражённо воскликнул Хёггель.

Алистер со значением улыбнулся, но отвечать не стал. Вместо этого он обернулся к Дракону:

— Ты в самом деле решил подсобить Хёггелю в его… «крестовом походе» против ведьмы?

— Скорее присмотреть, чтобы не натворил лишнего, — подумав, ответил Эмбервинг. — Одного его отпускать ни за что нельзя.

— Это уж точно, — согласился Алистер, глядя, как Хёггель опять прицепился к менестрелю, упрекая его, что тот не выказывает никакой озабоченности судьбами людей родного края.

— Тебя не Златосердным надо было назвать, а Хладосердным, — припечатал он, споткнувшись на каждом из имён.

На это менестрель только пожал плечами и промолвил:

— Золото, знаешь ли, тоже металл холодный.

— А в самом деле, отчего он так себя ведёт? — спросил король эльфов у Дракона. — Я бы на его месте с ума сходил от беспокойства за родной дом.

— У них, кажется, с отцом вышла ссора, — не слишком уверенно ответил Эбмер. — О вопросе наследования трона или что-то в этом роде.

Голденхарт услышал.

— Можно ли приручить ветер? — несколько патетически спросил он.

— При чём тут ветер? — не понял Хёггель.

— Отцу непременно хотелось вылепить из меня точную копию его самого, — с отвращением сказал Голденхарт. — Запереть меня в четырёх стенах, привязать…

— Он тебя на цепи держал?! — ужаснулся Хёггель, не дослушав.

Все, кроме него, не удержались и расхохотались.

— Мы с ним никогда не ладили, нечего и начинать. Но, пожалуй, некоторую ответственность за происходящее я всё же несу, — оговорился Голденхарт. — Хельга ведь хоть и подменная, но всё же моя невеста.

— Бывшая, — уточнил Дракон с неудовольствием. И менестрель опять улыбнулся.

— А что насчёт трона? — спросил Алистер, как-то со значением посмотрев на Голденхарта.

Голденхарт пожал плечами и сказал, что возвращаться в Тридевятое королевство в качестве принца не собирается. Короля эльфов этот ответ, кажется, позабавил. Во всяком случае, он как-то странно хихикнул и прикрыл рот рукавом.

— Что ж, — сказал Алистер, властно беря Хёггеля за плечо, — и я тебя буду сопровождать.

— Ты? — усомнился Дракон. — А как же восприимчивость эльфов к чёрной магии? Не хватало ещё с тобой разбираться, если ты переродишься.

— Я всё-таки король эльфов, — покоробленным тоном произнёс Алистер. — Да к тому же только я могу наложить чары на Хёггеля, если он распояшется.

— Ты сними сначала, — буркнул Хёггель, — а потом уж накладывай. Сними чары с моих глаз, мне надо научиться пользоваться взглядом василиска… раз уж я василиск.

Алистер с сомнением взглянул на Эмбервинга, тот сказал, что поучит Хёггеля пользоваться драконьей магией.

— А если он тебя в камень обратит, прежде чем ты его выучишь? — беспокойно спросил Голденхарт.

— На меня не подействует, — успокоил его Дракон. — А вот тебе и эльфу лучше держаться подальше. Алистер, снимай чары. А ты, Хёггель, закрой глаза: я тебя выведу из башни.

Всё было исполнено в точности: Хёггель зажмурился, Алистер повёл рукой перед его лицом, снимая заклятье, а Эмбервинг взял дракона за руку и повёл на улицу. Голденхарт с неудовольствием понял, что ему придётся пока занимать короля эльфов. Алистер всем видом показывал, что уходить не собирается: он удобно расположился в углу стола и с любопытством смотрел на менестреля. Юноша вздохнул и предложил королю осушить кубок вина.

— Расскажи-ка мне, как ты себя чувствуешь, — велел Алистер, — и что там творится с эльфийским узором на твоём теле. Я бы взглянул, но, полагаю, нечего лишний раз раздражать Дракона, так что поверю на слово.

Голденхарт вторично вздохнул и начал рассказывать.

Эмбервинг вывел Хёггеля на луг позади башни и только тут позволил ему открыть глаза. Василиск завертел головой, потом уставился на Дракона.

— Ну? — с нетерпением спросил он. — И как мне научиться убивать взглядом?

— Для начала, — сказал Эмбервинг, протягивая ему холщовый мешочек, — налови-ка мне полёвок.

— Зачем? — с подозрением спросил Хёггель.

— На полевых мышах будешь тренироваться, — пояснил Дракон.

— Что?! — возмутился василиск. — Ни за что не стану убивать мышей!

— Почему? — не без любопытства спросил Эмбервинг.

— Потому что. Жалко мышек потому что!

— И этот собирается «пойти войной» на ведьму, — фыркнул Дракон.

— Ведьма — это ведьма, а мышки-то при чём? — воскликнул Хёггель.

— К твоему утешению могу заметить, что взглядом ты никого не убьёшь, — сказал Дракон, отсмеявшись, — а только обратишь в камень. Тебе ничего не будет стоить их расколдовать, когда научишься пользоваться взглядом василиска.

— А если не научусь? — с тревогой спросил Хёггель, которого, кажется, судьба полёвок заботила больше предстоящего «крестового похода». — Если не заладится?

— Тогда тебе придётся как следует постараться, чтобы «заладилось», — с улыбкой ответил Эмбер. — Ну, довольно пустой болтовни. Иди лови мышей.

Хёггель поворчал, но поплёлся на луг. Поймать хотя бы одну мышку оказалось не так-то просто. Он носился по лугу не меньше часа, весь упарился, потом доплёлся до Дракона, торжественно неся за хвостик пойманную мышь. Полёвка сердито пищала и вертелась, в полной решимости пожертвовать частью хвоста, только бы высвободиться.

— С уловом, — поздравил Дракон, осторожно беря полёвку за хвостик. Мышь тут же притихла.

— Чего это она? — удивился Хёггель.

— Потому что я хозяин этой земли. Смотри внимательно, Хёггель, сейчас я покажу тебе, как использовать драконьи чары.

Василиск вытаращил на Дракона глаза со всем старанием. По пальцам Эмбера поползло золотое сияние, тягуче полилось вниз, обволакивая полёвку, и вот уже Дракон держал в руке кусок янтаря, в который была заключена мышка. Янтарь поблёскивал золотыми искрами.

— Ух! — невольно вырвалось у василиска.

Эмбервинг объяснил, что золотые драконы могут обращать вещи и существ в янтарь, а если постараться, то и в золото, а василиски — в камень.

Объяснять пришлось долго: выучился каменному взгляду Хёггель едва ли не через месяц.

— Что ж, — провозгласил Алистер, — теперь можно и заняться стратегией.

— Чем-чем? — с отвращением спросил Хёггель.

Эмбервинг согласился, что без хорошего плана лезть в логово врага не стоит. С ведьмами он прежде дела не имел.

— Нужно узнать, как можно лишить ведьму сил, — заметил он. — Я боюсь, что если мы просто её убьём, то колдовство может и не развеяться. Ведьмы подобные уловки любят. Да и не хочется мне никого убивать. Даже и ведьму.

— Тогда нужно досконально изучить природу ведьм, — сказал Голденхарт, поразмыслив. — Эмбер, у тебя в библиотеке нет, случаем, энциклопедии чёрной магии?

— Как будто такая вообще есть на свете! — засмеялся Эмбервинг.

Но они всё же отправились в библиотеку все вместе и, конечно же, ничего не нашли.

— А может, в Драконьем городище поискать? — предложил Алистер.

Хёггель при упоминании Драконьего городища поёжился и забурчал себе под нос, что ноги его больше там не будет. «Интересно, что это у них там произошло?» — с любопытством подумал Голденхарт. Эмбер ему так ничего и не рассказал.

— Нет, и там не найдём, — покачал головой Дракон, откладывая очередную книгу в сторону. — Полагаю, о ведьмах лучше у самих ведьм и спрашивать. Слетаю в Чернолесье, там чародейка живёт, которая и чёрную магию, думается мне, знает. Вы тут подождите.

Голденхарт тут же пошёл и принёс плащ из драконьей чешуи, чтобы в него завернуться.

— Что это такое? — заинтересовался Алистер. Пришлось объяснять.

А Дракон полетел в Чёрный лес. Хёггель тоже просился, но он ему не разрешил, а когда василиск начал возмущаться, то Дракон взял его за плечо и тихонько шепнул, что чародейка из Чернолесья падка до юношей, похожих на Хёггеля, так что не берёт он его с собой исключительно ради самого Хёггеля. Василиск тут же оставил любую мысль о том, чтобы последовать за Драконом. «Да, нескоро он ещё оправится от сокрушительного удара женских чар», — подумалось Эмбервингу.

Чародейка гостя приняла радушно. Эмбервингу пришлось, как и обещал, рассказать ей о путешествии к эльфам. В детали он не вдавался, сказал только, что с наложенными на менестреля чарами разобрались.

— Это радует, — кивнула чародейка. — Но, я полагаю, пришёл ты не затем, чтобы меня потешить рассказом о твоих путешествиях?

— Как всегда проницательна, — усмехнулся Дракон. — Мне узнать нужно кое-что, а ты, я полагаю, единственная, кто обладает подобными знаниями. Как справиться ведьмой, но справиться так, чтобы её колдовство, наложенное на многочисленных людей, развеялось без вреда для них? Лишить ведьму жизни, думается мне, недостаточно: колдовство было наложено давно, с тех пор окрепло и наверняка уже не подчиняется ведьме.

Чародейка задумчиво проговорила:

— Большинство ведьминых заклятий свершается с уговором, одной смертью их не разрушить. А что, на самом деле сильная магия?

— Чёрная магия, — поморщился Дракон, — и оплела целое королевство.

— Треклятое королевство? — с усмешкой спросила чародейка.

— Слышала, значит.

— Да кто же о нём не слышал? Почитай, каждому колдуну да каждой колдунье «приглашение» прислали. Не стоило бы туда никому лезть, даже тебе, господин дракон.

— Не стоило бы, — согласился Дракон, — но придётся. Так… что посоветуешь?

Чародейка надолго задумалась.

— Если вырвать у ведьмы клыки, когда она в истинном обличье, — проговорила она, — то есть фигурально выражаясь: вырвать клыки, разумеется, не взаправду… Истинная личина у всякого есть, вот как у тебя, господин дракон. Тогда, быть может, она переродится.

— Во что? — не без опаски спросил Дракон.

— Кто знает. Может, в прекрасную фею, — засмеялась чародейка. — Разве можно винить крапиву за то, что она жжётся, или розу — за её шипы? Они просто не умеют иначе. Другое дело, когда зло — осознанный выбор. А впрочем, что это я? Болтаю невесть что! Главное, господин дракон, чтобы она приняла истинное обличье. У каждой ведьмы при себе — или в себе — имеется… сущность, сосредоточение её сил.

— И у тебя? — прищурился Эмбервинг.

Чародейка только улыбнулась и заметила, что к ведьмам себя никогда не причисляла, но кто знает, что там было на самом деле. Дракон бы не удивился: чёрнуюмагию-то она знала!

Чародейка дала ещё пару дельных и не очень советов, и Эмбервинг отправился восвояси.

Возвращения его ждали с нетерпением. Голденхарту смертельно наскучило занимать короля эльфов, да к тому же Хёггель никак не желал отцепиться от него с докучливыми «ты же принц».

Для себя менестрель решил, что отправится вместе со всеми. Короля-отца он видеть не желал, придворных тоже, но остались в замке и те, кого он просто не мог бросить на произвол судьбы. Рэдвальд, например. Правда, ещё неизвестно, что скажет на это Дракон.

Дракон, разумеется, был категорически против. Голденхарту пришлось немало усилий приложить, чтобы он смягчился. В конце концов, Дракон позволил, оговорившись однако, что прежде изготовит для юноши доспехи из янтарной чешуи. Пробить такие не могли ни стрелы, ни копья, ни магические атаки, а значит, Голденхарту ничего не грозило, даже если он окажется посреди бранного поля, а Дракон мог о нём не волноваться и не отвлекаться во время сражения. Если оно вообще произойдёт.

Доспехи вышли на славу. Они сияли янтарным золотом и излучали бледно-жёлтый свет. Воистину рыцарь в сияющих доспехах! Менестрель улыбнулся, припоминая прошлые проделки.

В назначенный день все четверо собрались у башни: Голденхарт — в янтарных доспехах; Алистер — в лёгких кожаных латах, заговорённых и зачарованных, это видно было невооружённым глазом, такое от них исходило сияние и благоухание; оба дракона — как есть, в обычной одежде, поскольку особой защиты им не требовалось. Алистер, правда, пытался напялить на Хёггеля гномью броню, но василиск категорически воспротивился: она сидела на нём как на корове седло!

Ещё раз повторили «стратегию», чтобы не оплошать в нужный момент, и Эмбервинг собственноручно открыл портал в Тридевятое королевство. Из портала дохнуло смрадом, но все четверо шагнули в него без малейших колебаний.

Конец Треклятого королевства. Престолонаследник

Если верить карте, то Тридевятое королевство, покрупнее прочих, имело форму почти правильного круга и было похоже на застольное блюдо: по краям его располагались деревеньки, числом тридцать, выше по спирали — городки, числом пятнадцать, а в самом центре, как вишенка на торте, столица, где находился замок короля. Деревни и города сообщались между собой трактами.

Со времени превращения Тридевятого королевства в Треклятое деревни оказались едва ли не полностью заброшены, а города опустели наполовину, но об этом драконы, король эльфов и менестрель ещё не знали.

Портал перенёс их на окраины королевства. План Дракона был прост: пролететь по всем деревням и городам и прежде избавиться от колдунов и ведьм, в них живущих, чтобы, когда они начнут штурмовать столицу, Хельге неоткуда было вызвать подкрепление. План был, конечно, сыроват, но на первое время сгодился и этот.

Они вошли в деревню, огляделись. Повсюду царило запустение: улицы были замусорены, строения превратились в развалюхи. Из некоторых домов поглядывали на прибывших жители и поглядывали довольно угрюмо, но не пытались окликнуть и не выходили на зов.

— А вот интересно, — резонно заметил Алистер, — как мы должны определять, кто из них колдуны и ведьмы?

Эмбервинг призадумался.

Голденхарт, глубоко надвинувший капюшон на лицо, стоял поодаль. По улицам гуляли ветры, а ему не хотелось показывать лица жителям королевства. Они бы тогда его непременно узнали.

— Чего проще! — хмыкнул Хёггель и, выйдя на середину улицы, во весь голос завопил: — Эй, есть тут колдуны или ведьмы?!

Вопль его был достаточно громкий и раскатился эхом по всей деревне. Алистер сунул палец в ухо и потряс головой: он едва не оглох, эльфы к грубым звукам очень чувствительны. Дракон приподнял брови. Но, как ни странно, сработало: через несколько минут на улице появилось трое мужчин в тёмных хламидах, вида самодовольного и едва ли не наглого. Увидев их, жители, поглядывающие из окон, попрятались.

— А ты что за гусь? — грубо спросил один из мужчин.

— Ты колдун? — спросил василиск. — И они тоже?

— А тебе-то что?

— Раз вышли на оклик, значит, колдуны, — резонно заметил король эльфов, с любопытством глядя на воспитанника. Интересно, чему научился Хёггель у Эмбервинга?

Эмберу и самому было интересно. Одно дело превращать в камень мышку, другое дело — применить взгляд в «полевых условиях» да ещё на трёх взрослых мужчинах сразу.

— Ну, коли колдуны… — протянул Хёггель и воззрился на них, разом став похожим на взъерошенного хорька: глаза у него стали бесцветные, а в волосах ощетинились проявившиеся чешуйки.

Послышался треск. Такой бывает, когда ломаешь в руках сухие ветки или яичную скорлупу. Тени наползли с земли, захватывая ноги колдунов, и каменной искрой побежало вверх драконье колдовство, превращая плоть и кровь в камень.

— Так-то! — важно сказал Хёггель, не подавая вида, что до одури рад первому удачному практическому применению взгляда василиска.

Жители из домов так и не вышли, хоть Хёггель потом их окликал. Это его немало покоробило.

— Мы их от колдунов избавили, — фыркал он, как разгорячённая лошадь, — и ни словечка благодарности.

— Похоже, — рассудительно заметил Эмбервинг, — они сочли, что мы тоже колдуны, а люди в колдовские разборки предпочитают не вмешиваться.

Посовещавшись, драконы решили, что оставлять статуи посреди дороги не стоит, и оттащили их на обочину.

— Одна есть, — сказал Эмбервинг и пометил деревеньку на захваченной с собой карте королевства крестиком. — Летим дальше.

В остальных деревнях происходило почти то же самое: колдуны и ведьмы выходили на зов, жители прятались по домам и носа на улицу не казали. Пару раз колдуны пытались оказать сопротивление, но Хёггель заколдовывал их прежде, чем те успевали договорить заклинание до конца. А в одной деревеньке люди всё-таки вышли поблагодарить спасителей. Василиск повеселел.

Пока облетели все тридцать, смеркалось, и пришлось остановиться на ночлег в последней из освобождённых деревень. Здесь было много пустых домов, Эмбер выбрал наименее запущенный, и все четверо расположились там. Голденхарт, который до этого момента крепился, буквально рухнул на найденную в одной из комнат дома лавку и крепко заснул. Вид у него был измученный.

— Тяжеловато ему приходится, — заметил Алистер, с позволения Дракона заглянув менестрелю под рубашку. — Чары как будто окрепли?

— Ты точно не знаешь, что с ним происходит? — спросил Эмбер, сощурившись.

— Рановато об этом судить, — вильнул король эльфов. — А ты бы хотел, чтобы я оказался прав, верно?

Лицо Дракона вспыхнуло румянцем.

Алистер устроился на ночь в другой комнате, воспользовавшись чарами и создав себе травяное ложе. Хёггель свернулся клубком прямо на полу, в этом плане он был неприхотлив. Эмбервинг не ложился: охранял сон Голденхарта, осторожно переложив его голову с деревянной лавки себе на колени. Наутро, когда он вышел из дома, чтобы по заре раздобыть что-нибудь съестное (поймать кролика, к примеру, которых в лесах водилось сотнями), то у порога обнаружил корзинку с хлебом и ветчиной. Кто-то из жителей не преминул поблагодарить за спасение, но на глаза им до самого отлёта никто из деревенских не попадался.

В первом же городе, с которого они решили начать, выяснилось, что план пора менять кардинальным образом: городок был слишком большой, кричи не кричи, но даже драконий вопль будет слышен всего лишь на нескольких улицах. К тому же в городах было много различных строений и запутанных улочек: и месяца не хватит, чтобы все обойти. Это как ловить крысу в подземелье: непременно отыщется дыра, куда крыса сможет улизнуть.

— Пожалуй, пора за дело взяться мне, — провозгласил Алистер, изящно закатывая один рукав за другим до локтей. Золотые татуировки ослепительно сверкали на утреннем солнце.

Король эльфов простёр руки к солнцу, выкрикнул какое-то бесконечно длинное слово, а может, и целую фразу, и развёл руки в стороны. Звуки речи воплотились в некое подобие магического круга, возникшего прямо в воздухе; он светился золотом, окаймлённый вязью эльфийских письмен. Алистер указал пальцем вверх, магический круг взвился над крышами домов и стал расти, расти, расти, пока не накрыл, вероятно, весь городок. Секунду спустя над городом взвились тонкие чёрные дымки, штук двадцать, не меньше.

— По ним и отыщем колдунов, — объяснил своё волшебство Алистер. — Эльфы чувствительны к чёрной магии, как я уже говорил, и сходу определяют, где находится источник скверны. Правда, не знаю, сколько времени займёт, чтобы…

— Ха! — перебил Хёггель, пригибаясь, чтобы взять разбег. — Да я их всех махом перещёлкаю!

Он рванул с места, как скаковая лошадь или борзая, сзади взвились клубы пыли.

Алистер предложил подняться на возвышение, чтобы лучше было видно, к чему приведёт похвальба василиска. Эмбервинг в виде исключения захватил с собой и Алистера, когда нёс Голденхарта на крышу ратуши. Сделал он это так быстро, что никто в городе и не заметил вдруг объявившегося и поднявшегося в небо дракона. С крыши ратуши, которая была построена в виде высокой башни, даже выше Драконовой, на самом деле всё было отлично видно: и пыль, которую поднимал мчащийся по улице василиск, и чёрные дымки, которые пропадали один за другим, когда пылевое облако достигало их.

— Шустро он, — невольно восхитился Дракон.

Король эльфов напыжился, будто скорость Хёггеля была его заслугой. А впрочем, понятно: воспитанником он неимоверно гордился. Голденхарт дремал, прислонившись к печной трубе, венчавшей ратушу. Солнышко приятно пригревало, дремалось бы и без вмешательства чар-узоров. Эмбервинг на всякий случай держал его сзади за капюшон: места на крыше ратуши маловато, легко оступиться и чебурахнуться вниз.

Вот пропал последний чёрный дымок, пылевое облако остановилось и начало рассеиваться.

— А как же он нас теперь отыщет? — спохватился Алистер. — Может, полететь к нему?

Эмбервинг вторично тащить на себе короля эльфов отказался.

— Сам нас найдёт, — возразил он. — Вот и проверим заодно, как работает его драконье чутьё. Что-то оно мне не нравится: чует всякую мерзость… А впрочем, неудивительно: василиски — из тёмных, не как прочие драконы. Повезло, что Хёггель попал в хорошие руки. Какое бы чудовище из него вышло, оставь мы его на произвол судьбы или если бы он попал в руки к какому-нибудь злыдню.

Пылевое облако, значительно поредевшее, сорвалось с места и помчалось в сторону ратуши.

— Почуял, — удовлетворённо кивнул Дракон. — Ну, пора нам с башни спускаться. Я видел сбоку пожарную лестницу.

— Спускаться по лестнице? Обычным способом? — возмутился Алистер.

— Можешь спрыгнуть, — предложил Дракон.

Король эльфов нахмурился и полез с крыши башни на лестницу, не слишком приличным образом задрав подол длинной хламиды, в которую был облачён; по счастью, под ней были ещё и узкие штаны, заправленные в сапоги. Спускался он осторожно и бесконечно долго: Хёггель уже успел прибежать к ратуше и теперь стоял, задрав голову вверх, и глядел, как карабкается вниз король.

— А теперь наш черёд, — сказал Эмбервинг и подхватил Голденхарта на руки.

— Как же ты спустишься по лестнице, если ещё и меня будешь держать? — обеспокоился менестрель.

— А я и не собирался спускаться по лестнице, — ухмыльнулся Эмбервинг и шагнул с крыши вниз.

Голденхарт зажмурился. В ушах засвистел воздух. Дракон приземлился точно на ноги. Мостовой досталось порядком: она пошла трещинами, камни вздыбились в том месте, куда приземлился Дракон, — будто грохнулся и оставил след громадный камень, пущенный из невидимой катапульты. Эмбер поставил юношу на ноги:

— Осталось только дождаться Алистера.

Король эльфов был ещё только на середине спуска, а когда спустился, то долго брюзжал, расправляя измятый и разорвавшийся в двух местах, когда он зацепился за торчащий из стены штырь, подол.

— Это уж совсем как-то не по-королевски, — заметил Хёггель. — Ты бы снял эту дрянь, Алистер. Прореха знатная!

Алистер нехотя снял хламиду. Под ней оказался вполне приличного вида камзол, рубашка, золотом сверкающая перевязь на талии… Король вскинул разорванную хламиду в воздух, та вспыхнула бледным сиянием и легла на его плечи тонким плащом болотного цвета с золотыми узорами по краю и на капюшоне.

— Странная у эльфов мода, — заметил Эмбервинг. — И зачем было вообще напяливать поверх штанов платье?

— Королевское облачение, — ответил эльф, накидывая капюшон на голову. — Носится, между прочим, вообще без штанов. Побоялся сквозняков, вот и поддел…

Голденхарт рассмеялся, Эмбервинг фыркнул с пренебрежением. Хёггель понюхал воздух:

— Дождь будет. Надо бы переждать.

Через полчаса действительно пошёл дождь. И не какой-нибудь слепой дождик, а настоящий ливень. Пришлось пережидать под навесом одной из лавок вместе с доброй сотней захваченных врасплох горожан. Голденхарт обеими руками вцепился в капюшон, чтобы тот не слетел, зацепленный чьим-нибудь плечом. Но на него всё равно обращали внимание: людям он казался рыцарем в сияющих доспехах, драконья броня проглядывала из-под плаща и блестела, отражаясь в лужах. Кто-нибудь наверняка не поленился бы заглянуть и под капюшон, но, по счастью, дождь закончился быстро, и «спасители королевства» поспешили покинуть навес, а потом и город.

Когда от колдунов были избавлены и все пятнадцать городов, Эмбервинг объявил, что нужно сделать передышку: Хёггель порядком выдохся носиться по улицам туда-сюда за чёрными дымками, да и расходовал он силу чересчур быстро и не успевал её восполнять, он был молод и безрассуден. Алистер предложил всем ненадолго заглянуть в мир эльфов. Хёггель бы отлежался в сокровищнице, а они смогли бы насладиться трапезой в благоуханных чертогах. Эмбервинг отказался: время в двух мирах шло по-разному, нужно было отправляться в столицу на другой же день, чтобы ведьма не прознала о том, что происходило в прочих городах и деревнях королевства. Хёггелю пришлось довольствоваться пещерой, которую они отыскали в горных кряжах. Он стал драконом, заполз в неё, один хвост торчал, и гулким эхом раскатился по горам его храп. Алистер снова соорудил себе ложе волшебством, а Дракон и менестрель просто отыскали уголок поукромнее — под раскидистыми деревьями слева от горного кряжа — и легли спать, причём Эмбервинг превратился в дракона и спать менестреля уложил между передними лапами. Места незнакомые, следовало поостеречься.

Хёггель выспался отлично. Пещера, так похожая на ту, в которой он жил с дедом-драконом, и монолит горной породы отлично зарядили его энергией. По его собственному признанию, он легко бы разделался ещё хоть с тысячей колдунов до новой «перезарядки».

— Что ж, — сказал Эмбервинг, — пора отправляться в столицу.

Собственно в столицу они не полетели, остановились за крепостными стенами. Эмбервинг попросил Алистера прежде проверить, сколько колдунов и ведьм в городе. Король эльфов снова раскинул над городом магический круг. Почти с ужасом все увидели, что над столицей возникла настоящая чёрная туча, похожая на грозовую. Висела она как раз над королевским замком.

— Это сколько же их там штук? — озадачился Хёггель. — Чернота непроглядная!

— Следует пересмотреть наш план, — заметил Алистер, которому едва не стало дурно от такого количества скверны в воздухе. Он, поразмыслив, заткнул нос пучками ароматных трав, которые отыскались у него в кармане, отчего голос его стал несколько гнусавым, а вид уж вовсе не королевским. Хёггель хохотал до упаду. Алистер оскорбился.

— Да, пожалуй, рыскать по столице мы не станем, — после продолжительного молчания сказал Эмбервинг. — Ударим по замку, колдуны сами явятся на помощь их повелительнице. И время сэкономим, и силы. В идеале нужно бы сразу начать с ведьмы, но сомневаюсь, что мы вот так просто до неё доберёмся. Туча эта выглядит внушительно, но не думаю, чтобы она принадлежала одной только Хельге.

— Рыцари чёрные там ещё были, — вспомнил Голденхарт. — Вероятно, их с тех пор прибавилось.

— Значит, будем прорываться к замку, — сказал Алистер.

— А можно им на головы прыгнуть, — с воодушевлением предложил Хёггель, — прямо как в муравьиную кучу сигануть. То-то они всполошатся!

Алистеру эта идея по душе не пришлась, а Эмбервинг, наоборот, одобрил. Эффект неожиданности был бы им только на руку: спуститься с неба во внутренний двор замка, разобраться с чёрными рыцарями, которые непременно охраняют дворцовую лестницу, попутно расправляясь с теми колдунами, что хлынут через крепостную стену в замок, когда ведьма призовёт их на помощь, почуяв надвигающуюся опасность в лице двух драконов, одного из которых она уж точно должна была навсегда запомнить.

Алистер, поразмыслив, прямо из воздуха достал длинный тонкий меч в инкрустированных золотом и каменьями ножнах и своим невозможным голосом поинтересовался, не снабдить ли оружием и Голденхарта: броня бронёй, обороняться-то тоже чем-то нужно. Эмбервинг, положа руку на сердце, вообще припрятал бы менестреля где-нибудь в укромном уголке и вернулся за ним, когда всё будет кончено. Но Голденхарт сказал, что меч бы ему не помешал, и король эльфов тем же способом извлёк ещё один зачехлённый меч.

— Ты хоть с ним управляться умеешь? — спросил Алистер, вручая меч менестрелю.

Юноша снял ножны и прикинул меч на ладони. Тот был гораздо легче выкованных людьми мечей и необыкновенно гибкий, как ивовая ветка.

— Не сломается? — поинтересовался Голденхарт, пробуя согнуть клинок.

— Эльфийские мечи не ломаются, — с гордостью возразил Алистер, — и не притупляются. Наши кузнецы искуснее даже гномов!

Голденхарт покрутил мечом в воздухе, выполняя несколько приёмов. Управляться с мечом он умел, это уж точно. Всех принцев муштровали, а Голденхарта, всеми силами старающегося с уроков боя на мечах улизнуть, в особенности. В затяжном бою, конечно, он бы не выстоял, потому что силёнок маловато, но смело можно было утверждать, что за себя бывший принц Тридевятого королевства постоять мог. Он, примерившись, снёс верхушку каменного валуна. На мече ни царапинки не осталось.

Драконам мечи были, разумеется, ни к чему. Хёггель полагался на взгляд василиска, а Эмбервинг легко мог расправиться с кем угодно одним щелчком, даже не прибегая к драконьей магии.

Они приземлились прямо во внутренний двор замка. Площадь его была такова, что на ней можно было выстроить десять полков. Сюда обычно собирали народ из столицы для объявления королевских указов или во время больших праздников, и жители столицы за глаза называли внутренний двор «дворцовой площадью». Двор был вымощен крупными камнями, плотно прилегающими друг к другу, чтобы дворцовая стража эффектнее чеканила шаг по время маршей, и огорожен высаженными в шахматном порядке деревьями с подстриженными геометрическими формами кронами. Прежде был ещё и фонтан, но теперь от него осталась лишь куча камней: видно, фонтан ведьме не пришёлся по вкусу.

На подступах к лестнице стояла дворцовая гвардия — чёрные рыцари. Они шевельнулись и, выставляя копья, двинулись на неожиданных нарушителей. Хёггель метнулся вперёд с возгласом:

— Сейчас я их всех…

Его взгляд не подействовал: в камень чёрные рыцари не превратились и продолжали наступать. Василиск страшно огорчился: первый провал!

— Наверняка потому, что у них забрала опущены, — буркнул он.

— Нет, тут, кажется, дело в другом, — пробормотал Эмбервинг, потянув носом. — Им, пожалуй, нечем смотреть, так что и взглядом с тобой они встретиться не могут.

— Слепые? — поразился Алистер, обнажая меч.

Загадку эту разрешил Голденхарт. Он выхватил меч и снёс ближайшему к нему рыцарю голову. Шлем упал на камни, загрохотал, катясь по двору. Безголовый рыцарь продолжал стоять как ни в чём не бывало. Шеи у него не было, да и головы в шлеме тоже не оказалось. Из доспехов вился чёрный дым, густой и тягучий.

— За рыцарей придётся мне взяться, — объявил Эмбервинг. — Это лишь сущности, мечами их не одолеть.

Он отступил на шаг, упёрся каблуками сапог в камни — по ним пошли трещины, так крепко стоял на ногах Дракон — и вытянул правую руку вперёд, ладонью к рыцарям. Как виноградная лоза, руку его обвило янтарное сияние и полыхнуло прямо из ладони на рыцарей. Доспехи загрохотали, разваливаясь. Чёрный дым, в который янтарное сияние въедалось, как огонь въедается в бумагу, начал редеть, съёживаться, вздуваться жёлтыми пузырями и лопаться. Скоро от чёрных рыцарей осталась лишь груда пустых доспехов. Эмбер отряхнул ладонь о ладонь и опять потянул носом. Дышать стало значительно легче.

— А теперь в замок за ведьмой! — воодушевился василиск.

Но в замок они так и не попали. Ведьма сама вышла к ним. Вернее, сначала на двор вывалила толпа колдунов и колдуний вперемешку с оставшимися чёрными рыцарями, а уже за ними следовала ведьма, облачённая в чёрные латы поверх чёрного же платья. Оружия при ней не было, да и зачем ведьме оружие? В руке она держала колдовской посох, увенчанный чёрным кристаллом с острыми гранями.

— Поразительная красота, — пробормотал Алистер, невольно впечатлившись внешним обликом ведьмы. — Есть в ней что-то от эльфийских дев…

— Приветствую тебя, принц Голденхарт, — звучным голосом сказала Хельга, сладко улыбаясь. — Ужели ты решил вернуться ко мне? Или всё же решил вернуть себе королевство? Если вернёшься ко мне, так я тебе сама его отдам. Если ты станешь моим королём, а я буду твоей королевой.

Голденхарт смерил её таким взглядом, что улыбка сползла с губ Хельги.

— Значит, явился, чтобы отвоевать королевство? — прошипела она, поднимая руку с посохом. — Что ж ты оплошал? Нужно было армию с собой привести.

Она нахмурилась и посмотрела на соратников принца. Дракон — вот кого следует бояться, а значит, его первого и нужно обезвредить. Черты высокого мужчины в золотой короне казались ведьме смутно знакомыми. Таких она видела когда-то, но когда и кого? Русоволосый юнец со странными глазами опасений не вызывал вообще, однако же именно он воскликнул на её слова:

— Да я один целой армии стою!

Хельга расхохоталась и приказала:

— Убейте их всех, принца не трогать.

Колдуны, колдуньи и чёрные рыцари всей толпой ринулись вперёд, стараясь разделить их и расправиться с каждым поодиночке. Отчасти им это удалось. Заклинания, проклятия, магические атаки градом посыпались во все стороны. Чёрные рыцари размахивали мечами.

Хёггель, как кошка, отпрыгнул в сторону: его как раз осадили рыцари. Взгляд василиска с ними, как уже выяснилось, был бесполезен, приходилось полагаться лишь на грубую силу. Хёггель напрягся, выпустил когти — его рука едва ли не до локтя стала драконьей лапой — и посшибал рыцарям головы, то бишь шлемы. Они застыли, как ряд чадящих факелов. Василиск потряс рукой: на когти налипла субстанция, похожая на плёнку, какой покрывается пруд во время цветения водорослей, только чёрного цвета. Прилипла намертво! Хёггель рассерженно сунул пальцы в рот и облизал, как всегда делал и за что всегда получал от Алистера подзатыльники. На вкус было как древесный сок, да к тому же прибавляло сил. Хёггель расплылся в ухмылке, ухватил всей пятернёй клубящийся из ближайших к нему доспехов чёрный дым и пожрал его. Видел бы это Алистер, он бы пришёл в ужас, но король эльфов был слишком занят.

Алистеру пришлось отбиваться от атак десяти с лишним колдунов, каждый — при магическом посохе. Делал он это легко и непринуждённо, одним движением пальца выставляя с полсотни магических барьеров против каждой атаки. На чёрное колдовство в воздухе он перестал обращать внимание и даже избавился от пучков трав в носу. Перерождение ему не грозило: во-первых, он был слишком силён; во-вторых, он уже однажды прошёл испытание перерождением и выстоял. Алистер был даже воодушевлён: вспомнить былые времена, тряхнуть, так сказать, стариной… Когда ещё представится случай поколдовать в полную силу? Он поднял обе руки и, как дирижёр, взмахнул ими. Эльфийская магия, ничем не сдерживаемая, обрушилась на головы колдунов девятым валом. Убивать он их не стал. Даже когда в незапамятные времена шли кровопролитные войны с людьми, эльфы предпочитали обходиться без членовредительства. Впрочем, щадить колдунов не стоило: вряд ли они встали бы на путь добра, даже если им предоставить такой выбор. Алистер применил малое колдовство, и по двору замка брызнули в разные стороны белки, хорьки, горностаи и прочая лесная живность, в коих он обратил противников. В зверином обличье они колдовские способности утратили, а значит, более никакой опасности не представляли. Король эльфов самодовольно улыбнулся, тронул золотую корону и обвёл «поле боя» вопросительным взглядом, будто бы спрашивая: «Ну, видели, как я их?»

Но любоваться успехами Алистера было некому. Хёггель всё ещё был занят трапезой, приканчивая уже пятого рыцаря. Голденхарт, на которого, как и приказала ведьма, не обращали ровным счётом никакого внимания, был всецело и полностью занят Эмбервингом, следя за каждым его движением. А Дракон без видимых усилий расправлялся с одним колдуном за другим. Он, в отличие от Алистера, милосердным не был, и его ничуть не смущало, если у поверженного им противника ломалась шея или хребет. Дракон был взбешён, потому что ведьма объявила, что Голденхарт должен достаться ей, и, пожалуй, если бы он добрался до неё сейчас, то и ей бы не поздоровилось, даже несмотря на то, что она женщина, а женщин он обычно не трогал.

Ведьма, в свою очередь, следила за всеми сразу. Алистера она сочла волшебником, так что удивляться обращению части её войска в зверьё не приходилось. О силе Эмбервинга она не понаслышке знала: дракон — он и есть дракон. А вот Хёггель её буквально потряс, она никогда ничего подобного не видела: чтобы кто-то был способен ухватить магию и пожрать её, словно это была сладкая вата, да ещё и никоим образом от неё не пострадать? Что за тварь они с собой притащили? Но всё-таки опасаться следовало именно Дракона, а значит, и избавиться от него нужно было прежде прочих. Древняя магия, которой он обладал, даже не используя её, Хельгу пугала: внутренности корчились страхом, мешая мыслить ясно и трезво. Но она сочла, что сможет с ним справиться, с этим могущественным древним существом, если застанет врасплох и ударит в спину, вложив в удар всю свою колдовскую мощь. Ведьма ударила посохом в землю, подняла его и, размахнувшись, запустила собранный магический заряд в Дракона, который в этот момент стоял к ней спиной, расправляясь с очередным колдуном.

Голденхарт, который всё видел, тихо вскрикнул и метнулся между Драконом и летящим зарядом, заслоняя Эмбера собой — как тогда, в башне, от Хёггеля. Хельга дёрнула посохом в сторону: задеть Голденхарта ей не хотелось. Дракон, который уже обернулся, тут же подлетел к менестрелю и, обхватывая его за плечи, подмял под себя, закрывая от новой возможной атаки и самым наплевательским образом подставляя собственную спину. Если бы Хельга ударила сейчас, с Драконом было бы покончено или, по крайней мере, он получил бы серьёзное ранение. Но посох в её руке дрогнул, и она прошипела:

— Как вы можете так доверять друг другу?

Алистер воспользовался сумятицей и запустил в ведьму заклятьем. Она вскинула посох, заслоняясь, заклятье отразилось рикошетом, и несколько колдунов, попавших под него, запрыгали по двору кроликами. Король эльфов с досадой прищёлкнул языком. Эмбервинг, проверивший, не случилось ли чего с менестрелем, и пообещавший шёпотом задать ему хорошую взбучку по возвращении в Серую Башню за то, что сделал именно то, чего ему Дракон категорически запретил, янтарным всполохом метнулся к Хельге, перехватил посох одной рукой, а другой взял её за горло — некрепко, почти не сжимая пальцы. Ведьма издала яростный вопль и начала извиваться, стараясь вырваться: страшила не крепкая рука Дракона, а струящаяся сквозь неё драконья магия.

— Ну, покажи свою истинную личину! — сквозь зубы сказал Дракон, крепче сжимая пальцы.

Хельга завизжала, зарычала, её лицо исказилось до невозможности, а из раскрытого рта полезло что-то чёрное, извивающееся, страшное. Хёггель подскочил, ухватил это что-то, и все увидели, что в его руке вьётся чёрная змея. Ведьма в руках Дракона тут же обмякла. Эмбервинг разжал пальцы, и Хельга соскользнула на землю, повалившись на колени и ткнувшись в них лицом.

— Прикончи её, — велел Алистер василиску.

Хёггель, спросивший, можно ли ему эту змею съесть и получивший категоричный отказ, дёрнул плечами и отвинтил змее голову, а потом ещё и прихлопнул каблуком сапога на всякий случай: змеи были живучи, и даже отделённые от туловища головы могли натворить бед. Тем более что змея эта явно была не из простых. От раздавленной змеи пошёл чёрный дымок, останки обуглились и разложились. Последние чёрные рыцари покачнулись и обрушились грудой пустых доспехов.

— Кончено! — провозгласил король эльфов.

— Глядите! — шёпотом воскликнул Голденхарт, указывая на Хельгу.

Та сидела в прежней нелепой позе. Волосы её начали стремительно светлеть. Доспехи треснули и осыпались.

— Что это с ней? — подозрительно спросил василиск.

— Лишилась колдовских сил, вот и начала стареть? — предположил Эмбервинг.

— Ба! — вдруг воскликнул Алистер. — Вот так-так! Да она же не из людей!

— А из кого же? — не поняли все.

— Это же фея. Видите, когда-то у неё были крылья, — указал король эльфов Хельге за спину.

Из платья торчали обугленные обломки крыльев, похожие на два корявых сучка.

— Переродившаяся фея? — предположил Эмбервинг.

— Или попавшая под проклятие, — добавил Алистер. — Я слышал о феях, попавших под проклятие, когда Запретные Слова были сказаны.

— Что за Запретные Слова? — полюбопытствовал Голденхарт.

— О них не говорят, — покачал головой Алистер.

Хельга вздрогнула и выпрямилась, обводя бессмысленным взглядом всё вокруг. Кажется, она даже не понимала, где находится. У неё теперь было совершенно другое лицо. Светловолосая светлоглазая фея, хоть и без крыльев.

— Думается мне, она и не помнит, что творила, — заметил Алистер.

Глаза феи вдруг округлились, застыли, превращаясь в стекляшки.

— А мне думается, что наоборот, — возразил Дракон.

Какое-то время Хельга сидела недвижимо, глядя в одну точку, потом уронила лицо в ладони и разрыдалась. Хёггель, который стоял поодаль и хмуро смотрел на происходящее, вдруг выкинул номер: подлетел к плачущей фее, крепко обнял, прижимая её к себе, и сверкнул глазами на короля эльфов:

— Никому не позволю её обидеть!

— Вот так-так, — засмеялся Алистер, — что это ты выдумал?

Голденхарт с Эмбервингом переглянулись. Кажется, василиски влюбчивы до смешного. А впрочем, Голденхарту и самому стало жаль бедную фею: попала под какое-то проклятье и превратилась в ведьму…

— Ладно, — милостиво согласился Алистер, — предоставим это Хёггелю. У нас и без того есть чем заняться.

— Правда? — удивился Дракон, оглядев пустой двор.

— Да, — кивнул король эльфов, и его лицо стало хитрым и по-эльфийски коварным, — принцу Голденхарту уж точно есть чем заняться, не правда ли, принц Голденхарт?

Менестрель вопросительно приподнял брови.

— Где-то в замке томится король Тридевятого королевства, — пояснил Алистер. — Тебе стоит отыскать его и освободить.

— Очень сомневаюсь, что стоит, — поморщился Голденхарт. — А нельзя просто оставить всё, как есть? Придворные скоро очухаются от заклятья, вот пусть они и освобождают.

— А вот интересно, — промурлыкал король эльфов, — и почему это ты так не хочешь встречаться с отцом?

— Потому что, — не без раздражения отозвался Голденхарт, — он начнёт требовать, чтобы я стал престолонаследником, раз уж кронпринц Айрен отказался, а ни к чему хорошему это не приведёт.

— С его стороны это вполне разумно, — заметил Алистер, — хотеть, чтобы трон унаследовал родной сын, а не чужак. Любой король того желает.

— Но не любой король прибегает к подобным методам, — хмуро возразил Голденхарт.

— А почему бы тогда тебе не предложить ему сына вместо себя самого? — прищурил глаза Алистер и улыбнулся ещё шире и коварнее.

— Сына? — в голос спросили Дракон и Голденхарт. — Какого ещё сына?

— Ты ведь странствовал, не так ли? Ни за что не поверю, что ты ни разу не воспользовался красотой и не похитил с десяток, а то и больше девичьих сердец, — журчащим, как ручеёк, голосом продолжал Алистер.

Голденхарт вспыхнул. За время его путешествий много чего случалось, но ни вспоминать об этом, ни тем более упоминать — в присутствии-то Дракона! — ему не хотелось. Но отвечать всё же пришлось.

— Что же мне, отправляться в очередное путешествие, — буркнул он, стараясь не замечать пристального взгляда Дракона, — и выискивать… когда я даже лиц их не помню…

— Зачем же далеко ходить? — помахал ладонью Алистер. — Вот хотя бы в Серой Башне…

— Что в Серой Башне? — нахмурился Эмбервинг.

— Да глупости, — засмеялся Голденхарт, — ничего подобного я не…

— Правда? — с улыбкой уточнил король эльфов. — В прошлую мою прогулку я видел одного мальчика-пастушка — ну вылитый ты! И я очень сомневаюсь, что в этих местах есть кто-то столь же поразительно красивый, чтобы родить такого ребёнка.

— Да я никогда… — начал менестрель и осёкся. Один раз, пожалуй, было. Ещё в те времена, когда они с Драконом делали глупости, чтобы не признаваться себе в том, что влюблены друг в друга.

Эмбервинг, вероятно, подумал о том же. Бровь его дёрнулась, он быстро начертил в воздухе портал и скрылся в нём, прежде чем Голденхарт успел последовать за ним или что-либо возразить.

— Алистер, что же ты наделал! — воскликнул менестрель, бледнея. — Он ведь, если разозлится, таких бед натворить может!

— Мне почему-то не показалось, что он разозлился, — возразил Алистер. — Однако… неужто ты на самом деле ничего не знал? Десять с лишним лет прожить бок о бок с собственным сыном и ни разу его не встретить? Да ты, верно, не видишь дальше собственного носа!

Голденхарт нахмурился, но не стал объяснять королю эльфов, как обстояли дела в Серой Башне для них с Драконом.

Эмбервинг рассчитал верно: оказался как раз на пастбище. Поодаль переходило с места на место стадо тучных коров, сопровождаемое ленивой собакой. Деревенский староста стоял и костерил за что-то пастуха, долговязого детину с выпученными глазами, тот изредка огрызался. Увидев Дракона, оба примолкли и уставились на него.

— Господин дракон? — затрепетал отчего-то староста. Будто Дракон застукал его за какими-то тёмными делишками.

— А где пастушок, что был при стаде? — спросил Эмбервинг.

— Трактирщиков внук? — удивился староста и основательно встревожился: — Что он опять натворил?

Дракон, не ответив, пошёл к деревне: всё, что ему нужно было узнать, он уже узнал. Староста всполошился и побежал следом, повторяя в сильном волнении:

— Смилуйся, господин дракон! Да он всего же мальчик…

Кажется, он решил, что мальчишка прогневал Дракона, а тот решил воздать ему по заслугам. У Эмбервинга не было времени ему что-то разъяснять: стоило вернуться поскорее обратно в Тридевятое королевство. Оставлять там Голденхарта одного было глупо, даже и чтобы выяснить такую важную вещь, как наличие или отсутствие у менестреля отпрысков. Быть может, король эльфов специально его подзадорил, а он и поверил… Но не останавливаться же на полпути?

Эмбервинг зашёл в трактир, оглянулся, выискивая владельца. Старый трактирщик кряхтел в углу над упрямой бутылкой: никак не мог её откупорить.

— Где твой внук? — спросил Дракон, подходя к нему.

Старик испуганно всплеснул руками, бутылка полетела на пол. Дракон подхватил её и поставил обратно на стол. Но дребезг всё же раздался. Эмбервинг дёрнул головой на звук — это уронила кувшин вышедшая из погреба дочка трактирщика. К ней с тем же вопросом Эмбер обратиться не успел: она кинулась в боковую дверь с небывалой для её комплекции поспешностью. Дракон клацнул зубами — ошалели они тут все, что ли? — и пошёл следом. Старый трактирщик поковылял за ним, причитая почти как староста:

— Да ведь он ни в чём не виноват, мальчик-то… Смилуйся, господин дракон!

Эмбервинг между тем прошёл через боковую дверь и очутился во внутреннем дворике. Трактирщица уже была у калитки, но не одна: она волокла за руку упирающегося мальчика, его волосы сверкали на солнце золотом. Испуганно обернувшись и увидев, что Дракон идёт следом, она оставила попытки сбежать и, обхватив сына, согнулась в три погибели у калитки, словно бы пытаясь заслонить его от гнева Дракона собственным телом.

— Он ни в чём не виноват, — разобрал Дракон её бормотание, — невинное дитя…

Эмбервинг остановился от неё в двух шагах, нахмурился и произнёс, ни к кому конкретно не обращаясь:

— За кого вы меня принимаете, людишки?

Трактирщик вместе со старостой причитали на прежний лад у боковой двери, но во двор выйти не решались. К ним присоединился ещё и муж трактирщицы, бородатый здоровяк-лесоруб. Их вопли привлекли внимание других крестьян, и те начали выглядывать из окон, выходить на улицу, заглядывать во внутренний двор трактира через изгородь: что, мол, за оказия?

Мальчик вывернулся из рук матери, одёрнул задравшуюся рубаху и уставился на Дракона двумя сапфировыми камешками глаз. Сходство было поразительное, будто Эмбер сейчас глядел на уменьшенную копию менестреля. Во взгляде мальчика было нескрываемое любопытство.

— Не боишься меня? — на всякий случай спросил Дракон.

Мальчик после раздумчивой паузы возразил:

— А должен?

— Я дракон, — объяснил Эмбервинг.

— Я знаю, — запросто сказал мальчик, — ты в башне живёшь. Только мне туда запрещено ходить.

— Имя у тебя, конечно же, есть? — спросил Дракон.

Мальчик нахмурился, надул губы и быстро выговорил, понижая голос:

— Лучесвет.

— Кажется, ты своим именем недоволен? — предположил Эмбервинг, верно истолковав его гримасу.

— А как же! — с обидой воскликнул мальчик. — У всех имена как имена: Томы, Барты, Питеры… А тут… Да никого в деревне больше так не зовут!

Дракон невольно рассмеялся, а мальчик продолжал объяснять, почему его имя самое дурацкое на свете. Кажется, его порядком дразнили те самые Томы, Барты и Питеры.

— Имя у тебя просто замечательное, — возразил Эмбервинг.

Лучесвет взглянул на него с сомнением, но Дракон покивал, убеждая:

— Солнечное, светлое… Мне вот лично очень даже нравится. Такие имена бывали у героев древности, славных витязей и властителей.

— Я пастушонок, — с отвращением сказал Лучесвет.

— Но быть им ты не хочешь? — с улыбкой предположил Дракон и получил утвердительный ответ. — А кем же?

— Рыцарем, — без колебаний ответил Лучесвет. — Я видел рыцарей пару раз, они все сплошь в доспехах из золота. И у них мечи настоящие, не деревянные.

— Хм, — сказал Эмбервинг, отпирая калитку и подавая мальчику руку (тот без страха вложил ладошку в широкую ладонь Дракона), чтобы вывести его на деревенскую улицу, — рыцарем? Что ж, будущий рыцарь, а читать и писать ты умеешь?

Они неспешно пошли по улице, разговаривая. Трактирщик и староста, а следом и дочка трактирщика с мужем ковыляли позади в нескольких шагах, продолжая причитать. Кажется, они никакого внимания не обратили на то, что эти двое ведут вполне серьёзную беседу.

— Не умею, — с огорчением ответил Лучесвет, но тут же просиял и добавил: — Зато я умею считать до десяти. И вообще я умный.

— Умный? — засмеялся Дракон.

— Конечно. Видишь ли, — понижая голос до шёпота, сказал Лучесвет и украдкой обернулся на родителей, — я уверен, что отец мой мне не родной отец, хоть они это и скрывают.

— Вот как? — приподнял брови Эмбервинг.

— Правда-правда, — убеждённо сказал мальчик, — я ведь на него совсем не похож. А на того, другого, похож.

— На кого это?

— На того, другого, что тоже живёт в башне. Понимаешь, — ещё больше понижая голос, продолжал Лучесвет, — они мне в башню ходить запретили, но я всё равно разок прокрался к ней. Я на отражение в ведре смотрел, очень даже похожи! Вот я и думаю, что тот, другой, и есть мой отец. А все это ото всех скрывают.

— А ты на самом деле умный, — удивился Дракон и взъерошил ладонью волосы на затылке мальчика, тот расплылся в довольной улыбке.

Они дошли до дома сказительницы, Дракон позвал её выйти. Старуха вышла и воззрилась удивлённо на пришедших (староста, трактирщик, дочка трактирщика с мужем продолжали стенать где-то в нескольких шагах позади).

— Случилось что? — встревожилась сказительница.

Эмбервинг взял мальчика за плечи и поставил перед ней:

— Вот, это Лучесвет.

— Знаю, — прищурилась старуха, — пару раз его выдрала хворостиной, когда вздумал яблоки из моего сада красть.

Мальчик густо покраснел.

— Будешь его учить, — велел Дракон, сдержав улыбку.

— Чему? — удивилась сказительница.

— Всему, что сама знаешь: читать, писать, песни складывать, истории королевств на тысячу вёрст вокруг, манерам…

— К чему такие премудрости пастушонку? — ещё больше удивилась старуха.

— А к тому, что этот мальчик, вероятно, однажды станет королём Тридевятого королевства, — ответил Эмбервинг.

Лучесвет задрал на него голову и ахнул в изумлении:

— Я? Королём?

— А что? Королём быть даже лучше, чем рыцарем, — рассудительно заметил Эмбервинг. — К тому же короли тоже носят доспехи из золота.

Сказительница крякнула, но руку мальчика у Дракона взяла, тем самым подтверждая, что учить его берётся. Эмбервинг удовлетворённо кивнул, дал несколько распоряжений старосте и начертил в воздухе круг, чтобы вернуться обратно в Тридевятое королевство, но тут почувствовал, что кто-то дёргает его за рукав. Он обернулся и увидел Лучесвета.

— Что? — спросил Дракон.

— А в башню-то ходить можно теперь? — робко спросил мальчик.

Дракон засмеялся и снова потрепал его по волосам:

— Вот вернусь, тогда и поговорим. Тот, другой, видишь ли, о тебе ничего не знает.

— Так я и сюрпризом могу, — уверил Лучесвет.

— Можешь, но давай всё же как полагается сделаем, — мягко возразил Эмбервинг. — Короли так запросто к другим королям в гости не ходят. Верно? — спросил он у сказительницы.

Та крякнула со значением, но подтвердила. Этим объяснением мальчик удовольствовался. И Дракон поспешил в Тридевятое королевство.

Голденхарт между тем всё ещё раздумывал, стоит ли ему идти освобождать отца из темницы. От Алистера он так ничего толком и не добился, король эльфов лишь отпускал усмешку за усмешкой и советовал подождать возвращения Эмбервинга и уж у него спрашивать.Менестрель вздохнул и нехотя спустился в подземелье.

Король Тридевятого королевства сидел в дальней темнице, самой прочной изо всех, и не слишком понимал, как или почему здесь оказался. То, что он помнил, походило на сон — на кошмарный сон. Чары с него спали, он значительно помолодел и выглядел теперь на свой возраст (правда, борода у него отросла едва ли не до колен). Он то и дело ощупывал голову и недоумевал, куда делась корона. О том, что он делал, будучи в подчинении у ведьмы, король помнил смутно. Кажется, он вообще позабыл всё, что случилось с ним после побега из замка принца Голденхарта. Вот это-то он помнил отлично! А потом, видно, кто-то захватил власть в королевстве, сверг его и заточил в темницу. Кажется, это была невеста принца Голденхарта — Хельга. Но куда в этом случае делся кронпринц Айрен и почему не торопится освободить отца из плена? Из крестового похода он уже должен был вернуться. Нет, впрочем, крестовый поход тут ни при чём: кронпринц получил за женой собственное королевство где-то на Юге, значит, он и не знает о беде, что с королём приключилась. Но когда и зачем кронпринц отправился на Юг? В общем, у короля была сплошная каша в голове!

Расслышав шаги где-то в подземелье, король вскочил на ноги. Явились тюремщики, чтобы отвести его на казнь, или пришли освободители?

К его темнице подошёл Голденхарт. Король сына узнал сразу.

— Принц Голденхарт! — воскликнул он. — Ты пришёл меня освободить, сын мой?

— М-да, — неуверенно согласился менестрель. — Рад, что ты в добром здравии, отец.

— Отопри темницу, мне нужно поскорее вернуться к трону и разделаться с захватчиками! — грозно потрясая бородой, сказал король.

— Да, пожалуй, с ними уже разобрались, — возразил Голденхарт.

— О, ты привёл войско на подмогу? — восхитился король.

— М-да, — опять согласился юноша, — кое-кого привёл.

— Отопри же темницу, да поскорее, — нетерпеливо велел король. — Мне нужно вернуть мою корону, и скипетр, и державу, и мантию, и трон.

Голденхарт поискал ключ, но, разумеется, не нашёл: все ключи ведьма хранила в каком-то потаённом месте.

— Не открыть, — сказал кто-то за спиной менестреля, — выломать надо решётку.

Менестрель проворно обернулся, быстро кладя руку на меч, но это выполз откуда-то Рэдвальд, весь в свечном сале и в глине. Кажется, он устроил где-то подкоп, но ошибся с направлением и выбрался не на свет божий, а в темницу. А быть может, хоть и маловероятно, он устроил подкоп, чтобы вызволить короля.

— Рэдвальд! — обрадовался Голденхарт. — Так ты жив! А я уж думал, что она и тебя уходила!

— Ха! — не без хвастовства сказал Рэдвальд, подкручивая усы. — Да я тут же удрал, как жареным запахло. Я эти подземелья как свои пять пальцев знаю.

— Голденхарт, — беспокойно сказал король, — почему ты называешь этого человека Рэдвальдом?

— Потому что это и есть Рэдвальд, — ответил менестрель, — просто порядком лет прошло, вот он и постарел.

— Возмужал, — с достоинством исправил Рэдвальд приятеля. Менестрель засмеялся.

Король выглядел растерянным, и юноша со вздохом подумал, что объяснять ему что к чему придётся долго.

Рэдвальд уцепился за одну сторону решётки, Голденхарт — за другую, и они начали тянуть, тянуть, тянуть… Разумеется, ничего не вышло: решётка была крепкая, с толстыми прутьями. Рэдвальд запыхтел, покраснел от натуги и выдохнул:

— Вот зараза! Никак!

Голденхарт растёр побелевшие пальцы и вспомнил о мече: эльфийские клинки рубили что угодно, даже камень, — но воспользоваться им не спешил. Он вытер пот со лба и поинтересовался у отца:

— И что же ты будешь делать с ведьмой и её подручными? Они ведь с твоего согласия наводнили королевство, их прямо-таки кишмя кишит.

Глаза у короля налились кровью, как у разъярённого быка, и он проревел:

— Всем отрубить головы! Ведьмам, колдунам, оборотням — всем! Я уже один раз избавил королевство от мерзких тварей, избавлю и теперь. А ты, сын мой, мне поможешь.

Рэдвальд присвистнул и взглянул на приятеля. Менестрелю уже совершенно расхотелось спасать отца.

— В самом деле? — кисло спросил он. — И что же будет потом?

— Потом? Как полагается, ты сядешь на трон, женишься на… хм, помню, был у меня уговор с королём Южного королевства…

— Увы, дочь Варгода уже умерла, — прервал его Голденхарт, — а у меня нет ни малейшего желания ни становиться королём, ни жениться.

Король озадаченно взглянул на сына. Кажется, он всё это уже говорил и слышал в ответ, но вот когда?

— Ты наследный принц, — сказал он всё же, — тебе и наследовать трон Тридевятого королевства. Такова моя королевская воля.

— Что тут у вас? — раздался в темнице звучный голос Дракона.

Голденхарт издал радостное восклицание и обернулся. Эмбервинг тоже спустился в подземелье, оглядел каждый угол, бросил взгляд на Рэдвальда (тот на всякий случай поклонился), а потом уже и на запертого в темнице короля. Король в тот же самый момент испытал едва ли не панический страх: кажется, он этого юношу откуда-то знал, причём то, что он о нём знал, но не помнил, должно непременно быть ужасающим, недаром ведь душа в пятки ушла! Голденхарт на Дракона взглянул с тревогой и тут же с облегчением выдохнул: на лице Эмбера уже не было той мимолётной страшной тени, которая накрыла его, когда Алистер упомянул о похождениях менестреля во время странствий. Расспрашивать он не решился, да и не было времени.

— Ключа нет, — сказал Голденхарт, трогая Дракона за плечо. — Он, должно быть, у Хельги.

Эмбервинг чуть улыбнулся и, взявшись одной рукой за решётку, легко её выдернул. Рэдвальд с королём даже рты от удивления раскрыли. Дракон отставил решётку в сторону и отряхнул ржавчину с ладоней. Король поспешил выйти из темницы и начал экзальтированным тоном:

— Не знаю, кто ты, славный юноша, но я безмерно тебе благодарен…

— Как же? — усмехнулся Дракон. — А я ведь даже представился…

Он прихватил короля за плечо и воспользовался толикой драконьих чар, чтобы привести мозги короля в порядок. Тот издал вопль ужаса, метнулся в сторону и прижался спиной к стене.

— Ну вот и вспомнил, — миролюбиво заметил Дракон. — Но ты не беспокойся понапрасну, я здесь исключительно по просьбе Голденхарта, а вовсе не чтобы исполнить мою угрозу (которая, впрочем, в силе).

Рэдвальда снедало любопытство, но лишних вопросов он задавать не стал, представился только:

— Я Рэдвальд, прежде был пажом при принце Голденхарте.

— А, так это ты ему подсобил с побегом? — протянул Дракон, который от менестреля уже знал всю историю.

Рэдвальд расплылся в широкой улыбке, засмеялся и Голденхарт. Королю-отцу было не до смеха. Он теперь отлично помнил, откуда знает этого юношу с янтарными глазами. Дракон! Это тот самый дракон, что прилетал и грозился стереть с лица земли Тридевятое королевство, если кто-нибудь посмеет хоть пальцем Голденхарта тронуть. Принцесса Хельга и, кажется, королевский чародей с ним сражались, а рыцари… Так ведь именно принцесса Хельга и упекла его в темницу!

— Так это принцесса Хельга — ведьма? — дошло до короля наконец.

— Самая настоящая ведьма и есть, — подтвердил Рэдвальд и сплюнул через левое плечо.

— Отрубить ей голову! — взвизгнул король. — Всем им отрубить! Ей и её прихвостням! И придворным!

— Тогда уж и вам, ваше величество, — осмелев, добавил Рэдвальд.

— Что?! — взревел король.

— Ибо и вы, ваше величество, тоже её прихвостень, — нисколько не смутившись, ответил Рэдвальд. Он уже решил для себя, что покинет Тридевятое королевство и отправится странствовать, как некогда Голденхарт.

— В самом деле, ты все её приказы неукоснительно исполнял, — кивнул менестрель.

— Я… я был зачарован… — залепетал король.

— Как и все в замке, — вставил Рэдвальд.

— Тогда только ведьме отрубить! — опять завопил король.

— Ведьмы как таковой больше не существует, — заметил Эмбервинг, — а к тому, что из неё стало, я бы приближаться не советовал. Рыцарь у неё отменный, всем рыцарям рыцарь: каждому, кто хоть на шаг подойдёт, голову откусит!

Хёггель, когда Эмбервинг вернулся из Серой Башни, по-прежнему держал фею в руках и категорически отказывался её отпускать, даже несмотря на уговоры Алистера.

— Дальше-то ты что будешь делать? — со вздохом спросил король эльфов.

Василиск только шумно засопел носом и ничего не ответил. Фея, несколько пришедшая в себя, насколько это было вообще возможно в данной ситуации, тщетно пыталась высвободиться из рук незнакомца. Алистер наклонился и спросил:

— Как твоё настоящее имя, бедная феюшка?

— Ты из эльфов, — воскликнула она, — вот откуда я тебя знаю!

— Ты видела эльфов? — удивился Алистер. — Похоже, ты из древних: в нынешнем мире эльфов уже не сыскать.

— Я пыталась их спасти, — скорбно сказала фея, — но они всё равно умирали. Моё имя Хельгартен, я фея-хранительница Извечного леса.

— Знаю эти места, — кивнул король эльфов и оживился, будто что-то припомнив. — Как тебя угораздило превратиться в столь тёмное существо?

Хёггель, который всё же отпустил фею, уставился на неё своими зелёными глазами. Хельгартен отодвинулась, сжала крест-накрест плечи руками и съёжилась.

— Я произнесла Запретные Слова, — пробормотала она скорбно, — те, что нельзя произносить никому и никогда.

— Что тебя вынудило?

— Я спасла… человека, а он вернулся, чтобы украсть мои крылья, — едва слышно ответила фея. — Он был из тех, что калечили эльфов. Из охотников за ушами.

— Это ещё кто такие? — хмуро спросил Хёггель, заметив, что лицо Алистера на секунду исказилось болью и отвращением.

— Некогда люди убивали нас, — ответил король эльфов, невольно дотронувшись до левого уха, на котором был едва заметный шрам. — Эльфийские уши дорого идут. Те, кто выжил… лучше бы им умереть, право слово! У эльфов — уши, у фей — крылья, у драконов — рога или головы.

— Посмотрел бы я, как бы они посмели забрать мои рога, — хмыкнул Хёггель и прищёлкнул зубами почти так же, как Эмбервинг щёлкал.

Хельгартен отодвинулась ещё дальше, не скрывая ужаса. Дракон?! В памяти её всколыхнулись события недавнего прошлого — когда золотой дракон прилетал, чтобы вызволить похищенного принца. Она даже в прежние времена, когда ещё была феей, драконов не видела: они уже тогда считались вымершими.

— Целых два дракона… — прошептала она. — Мир людей, должно быть, снова меняется?

— Как знать, — неопределённо отозвался Алистер. — А крылья тебе всё-таки отрезали, или проклятие их сожрало?

Хельгартен поднялась, как могла — дотянулась до обломанных крыльев. Пальцы нащупали два сухих, как прошлогодние ветки, бугорочка. Что произошло с крыльями, фея помнила смутно.

— Они сгорели, — неуверенно ответила она, — когда проклятие было произнесено.

— Значит, они могут отрасти снова, — заулыбался Алистер. — Конечно, займёт это не одну эпоху, но можно надеяться, что так и будет. Я слышал, что бывает обратное перерождение. С тобой это уже происходит.

Он опять повёл рукой, и перед Хельгартен появилось зеркало. Фея вскрикнула, всплеснула руками и стала беспорядочно трогать лицо. Кажется, она была потрясена тем, что снова видит в зеркале собственное отражение, а не ведьмино.

— Ну и что ты собираешься делать? — между тем поинтересовался Алистер у Хёггеля. — О том, чтобы взять её с собой в мир эльфов, и речи быть не может. Эмбервингу даже предлагать не стоит.

— Бросать на произвол судьбы нельзя, — категорично сказал василиск. — Я, может, в тот лес её отнесу. Ну, тот, где она жила раньше. Из… что?

— Извечный лес, — машинально напомнил Алистер.

В это время из замка вышел Эмбервинг, следом — Голденхарт, несколько позже — король Тридевятого королевства, которого вёл под руку Рэдвальд.

— Ага, — сказал Алистер, тут же возвращаясь к лукавому тону, — героическое спасение всё-таки состоялось?

Голденхарт взглянул на него недовольно, Эмбер — вообще зверем. Хёггель поспешно встал так, чтобы закрыть собой фею; он смутно чувствовал, что лучше бы ни Дракону, ни фее друг друга не видеть.

Король-отец озирался затравленно и одновременно изумлённо. Опустошение, царящее в замке, поразило его до глубины души. Во дворе творилось вообще невесть что: скакали хорьки, белки, ящерицы, валялись пустые доспехи, целая куча каменных статуй самого безобразного вида, вповалку трупы с переломанными шеями… Да что вообще тут, в его замке, творится?! Он сурово воззрился на Алистера, приняв его за чародея.

— И этот из прихвостней ведьмы? — прорычал он, сверля короля эльфов взглядом.

— Полегче, — посоветовал тот, небрежно отмахивая с плеча плащ и открывая золотую перевязь, — ты говоришь с королём эльфов, смертный!

Когда нужно было, он мог принимать такой величественный вид, что все короли мира ему и в подмётки не годились. Правда, прибегал Алистер к нему исключительно редко.

— Драконы… эльфы… ведьмы… — пробормотал король-отец. — Куда катится этот мир!

— Ну, мы своё дело сделали, пора и честь знать, — сказал Алистер, обращаясь к Эмбервингу. — Спасли целое королевство, а никто даже спасибо не сказал. Нет, люди как были людьми, так и остались!

Эмбер фыркнул:

— Ещё бы, на то они и люди. Выдумал тоже…

— Нам пора, — однозначно сказал Голденхарт, беря Дракона под руку. — Я не хочу здесь задерживаться ни минуты дольше.

— Погоди-ка, — грозно сказал король-отец, — про остальных не знаю, но тебя я никуда не отпускал! Ты нынешний кронпринц, ты обязан наследовать трон Тридевятого королевства. И твои отговорки — это пустая болтовня! Ты станешь королём, или я не я!

Голденхарт весь подобрался, глаза его сверкнули. Это непременно вылилось бы в очередную ссору или даже свару, но вмешался Эмбервинг.

— Ну, ну, — примирительно сказал он, беря менестреля за талию и отставляя в сторону, — не горячись, я это сам улажу.

Эти слова Голденхарта не успокоили, наоборот, привели в страшное волнение. «Уладить» Дракон наверняка мог, вопрос в том, каким способом! В прошлый раз он такими ужасами пригрозил, что менестрелю самому не по себе стало! А ведь он отлично знал, что Дракон своё слово держит всегда.

Эмбервинг, чуть наклонив голову набок, осведомился у короля-отца:

— Смертный, наследовать трон могут не только прямые потомки, как сыновья или дочери, верно? Могут и дети детей, и дети их детей, и так далее. Что говорят королевские традиции на этот счёт?

Король насупился:

— У меня нет других детей, а у моих детей нет детей.

— У Айрена целых шесть, — возразил Голденхарт между делом.

— И все дочери. Наследником трона Тридевятого королевства может стать только отпрыск мужского рода, — отрезал король.

— А Хельгу-то назначил наследницей… — пробормотал Рэдвальд себе под нос и быстро оглянулся по сторонам. А где же ведьма?

— Стало быть, — продолжал Эмбервинг спокойно, — если у одного из твоих сыновей был бы сын или сыновья, то один из них мог бы стать престолонаследником. Верно ли я говорю?

Король вынужден был согласиться, но к чему ведёт Дракон — не понимал.

— Значит, ты, смертный, не будешь возражать, если через некоторое время — скажем, через пять или шесть лет, — мы пришлём тебе сына Голденхарта, чтобы он занял трон? — спросил Дракон.

— Сына Голденхарта? — в голос воскликнули Рэдвальд и король, и оба уставились на менестреля.

Тот беспокойно посмотрел на Эмбервинга:

— Эмбер?

— Он ещё мальчик, — продолжал Эмбервинг, — но через несколько лет войдёт в возраст, обучится тому, что нужно знать будущему королю, и вот тогда…

— О ком это ты говоришь, Эмбервинг? — невинно поинтересовался Алистер.

— О Лучесвете, так его зовут, — ответил Эмбер, одарив короля эльфов нелестным взглядом. — Ты ведь его уже видел, когда шлялся по моим землям.

— Ну почему сразу шлялся… — оскорбился или сделал вид, что оскорбился, эльф. — Я совершал праздную прогулку.

— Один чёрт, — отозвался Дракон. — В общем, смертный, ты получишь наследника, когда ему будет что наследовать. Нынешнее Тридевятое королевство никому негоже. Тебе будет чем заняться в ожидании, король как-тебя-там.

— Если у Голденхарта есть сын, то и воспитываться он должен здесь, — проскрипел король-отец.

— Вот уж нет, — неожиданно вмешался Голденхарт, и лицо его вспыхнуло гневом. — Если у меня на самом деле есть сын…

— Есть, есть, — поддакнул Алистер.

— …то я ни за что не позволю, чтобы с ним обращались так же, как со мной, — решительно объявил менестрель. — Это королевство получит уже готового короля. Или вообще никакого.

— На том и порешим, — свернул тему Эмбервинг, — предоставим твоему отцу восстанавливать королевство… А где нас искать, он знает. Только, смертный, — усмехнувшись, предупредил Дракон, — в другой раз присылай гонцов честь по чести, через парадный вход, а не пользуясь штукарством. В другой раз я ведь и терпение потерять могу, а драконы, потерявшие терпение, это всё равно что драконы, которым на хвост наступили. Видел ты когда-нибудь драконов, которым на хвост наступили? То-то же.

Все призадумались. Дракон, которому наступили на хвост, верно, должен быть разъярённым драконом.

— А ведьма-то где? — прервал провисшее молчание Рэдвальд. Ему бы очень не хотелось, чтобы в общей сумятице позабыли про главного врага.

— Ведьму найти и сжечь! — рявкнул притихший было король-отец.

Хёггель весь так и взвился, почувствовав, как задрожала прятавшаяся за его спиной фея, но Алистер крепко сжал его плечо и ответил:

— Умерла. Теперь королевству ничто не угрожает. Покончено с ведьмой. На этом и простимся.

Он открыл портал, толкнул Хёггеля в грудь, впихивая его внутрь вместе с Хельгартен, и скрылся следом за ними. Рэдвальд заметил волну струящихся светлых волос, исчезнувшую в портале, но решил, что это волосы короля эльфов.

Эмбервинг открыл другой портал — для себя и Голденхарта.

Когда они вернулись в Серую Башню, ни Голденхарт, ни Эмбервинг ни словом не обмолвились о данном королю Тридевятого королевства обещании. Но утром, едва рассвело, менестрель ускользнул в деревню. Дракон, разумеется, проснулся и потихоньку последовал за ним, на расстоянии десяти шагов. Он не вмешивался, просто наблюдал. Он видел, как менестрель стоял напротив светловолосого мальчика и смотрел на него с тем же удивлением, с каким и Лучесвет смотрел на него. Он видел, как они о чём-то разговаривали, но не прислушивался, решив, что Голденхарту лучше самому во всём разобраться. Он видел, как Лучесвет замахал руками, что-то рассказывая или показывая, и видел, как прояснилось лицо Голденхарта, когда он слушал и смотрел. Быть может, мальчишка рассказывал ему о мечтах стать рыцарем? Он видел, как исподтишка за ними наблюдает семейство трактирщика в полном составе и, пожалуй, ещё полдеревни. Он видел, как Голденхарт распрощался с мальчиком и, приподняв на прощание руку, побрёл неспешно обратно к башне. Лицо у юноши было задумчивое.

Голденхарт приостановился как раз напротив куста черёмухи, за которым прятался Дракон. Эмбер решил, что он просто задумался, но менестрель взглянул на куст и позвал:

— Ты ведь здесь, Эмбер?

Дракон неловко засмеялся и вышел из-за куста:

— Прости, не удержался. Ты меня заметил?

— Почувствовал, — отозвался менестрель, чуть тронув грудь ладонью. — Ты не сердишься?

— Я? — удивился Эмбервинг. — Почему я должен на тебя сердиться?

— Ну… за то, что всё так вышло? — опасливо объяснил юноша. — Видишь ли, я тогда делал сплошные глупости и…

— Так ведь и я тоже, — возразил Дракон и опять засмеялся. — Подумать только! Древнее существо, дракон, кладезь безграничной мудрости… на деле оказался глупцом и слепцом. Не заметить очевидного — хороший же из меня дракон!

— С делами сердечными разобраться не так-то просто, — только и сказал менестрель и опять призадумался.

К вечеру, когда легли спать, менестрель долго ворочался с боку на бок, потом затих. Ночью Дракон проснулся и обнаружил, что юноша не спит — сидит подле окна и пространно глядит в ночную тьму. Эмбервинг тоже сел, придвинулся и облокотился на подоконник.

— Не спится, — отчего-то виновато промолвил Голденхарт.

— Не спится — и ладно, — мягко возразил Дракон.

Менестрель какое-то время разглядывал ничто в окне, потом обронил:

— Мальчишка-то головастый, из него хороший король выйдет. А всё-таки не нравится мне эта затея! Тридевятое королевство его только испортит.

— Ну, — резонно заметил Дракон, — к тому времени, как он туда отправится (если не раздумает), он уже сам себе король будет. Чую, таких так просто не сломаешь!

Голденхарт ещё помолчал, после его губы тронула смущённая улыбка, и он пробормотал:

— И вовсе не думал, чтобы у меня…

Он не договорил, улыбнулся ещё одной смущённой улыбкой и осторожно спросил:

— А у тебя, как думаешь, тоже могут быть… где-нибудь…

Дракон не то крякнул, не то кашлянул, но прямого ответа не дал. О любовницах он предпочёл промолчать, руководствуясь теми же причинами, какими руководствовался и менестрель, избегая говорить о похождениях во время странствий. Однако вряд ли такое было возможно: они ведь были человеческими женщинами, не из рода, к примеру, драконоборцев, как дочери и внучки Драгдара, способные понести и родить сынов дракона, — а с женщинами-драконами он и вовсе никогда дел не имел, потому что они исчезли ещё прежде самих драконов. Да и к чему Голденхарт эти вопросы задаёт? Неужто его эта мысль так тревожит?

На самом деле менестрель нисколько не тревожился. Ему было просто любопытно, как могут выглядеть маленькие золотые драконы, а от Эмбера наверняка родился бы золотой дракон, не полукровка, хоть и упоминалось прежде, что от людей рождались именно полукровки, утратившие драконьи чары, но обладающие драконьей силой, что позволяло им становиться прославленными героями, зачастую — драконоборцами. Случаи были редки, по пальцам можно пересчитать, но всё же имели место.

— Давай-ка лучше спать, — нарочито строго велел Дракон, — довольно полуночничать. День и без того выдался насыщенным на события, я смертельно устал.

Менестрель кивнул и лёг обратно. Действительно, столько всего произошло! Засыпая, он смутно подумал, что они все легко отделались, но мысли эти были вовсе не о Тридевятом королевстве.

Дракон короля Алистера и последняя лесная фея

Предусмотрительный Алистер открыл портал не в стране эльфов, а в одном из людских королевств, у самого подножия невысоких гор, подёрнутых снегами на вершинах.

— Где это мы? — спросил Хёггель, с подозрением потянув носом воздух.

Фея в его руках признаков жизни не подавала.

Алистер обвёл долгим взглядом простиравшуюся перед ними долину и невольно обронил пару вздохов. Как изменились эти места за тысячи лет! Именно в эти края сбежала некогда эльфийская королева, именно из этих краёв у него не получилось её вернуть. Того городишка, где она жила, уже не было и в помине: людские поселения сдвинулись дальше от гор, к равнинам, оставив за собой след из пустырей, свалок, канав и пепелищ (уходя, дома за собой обычно сжигали или разрушали). Теперь пустыри подёрнулись травой, и природа была готова захватить отвоёванные некогда людьми земли обратно, выслав войска из тысяч семян трав, цветов, деревьев… Алистер вздохнул ещё раз и ответил:

— Здесь мы сможем хорошенько поговорить, Хёггель, и никто нам не помешает. Положи уже фею на траву, сделай милость. Не собираешься же ты её всё время на руках таскать?

Василиск покосился на короля, осторожно положил бесчувственную Хельгартен на травку, что помягче.

— Прежде всего, — продолжал Алистер, устраиваясь на возникшем прямо под ним троне, — в мой мир я её не пущу, ты это знай. Может, она и переродилась. А может, и нет. Я не хочу рисковать благополучием моего народа из-за твоего… хм, каприза.

— Это не каприз, — хмуро возразил Хёггель. — Я просто чувствую, что должен её оберегать.

— Как пожелаешь. Этого я тебе запретить не могу. Но, скажи на милость, что ты собираешься делать с этой феей дальше? — полюбопытствовал Алистер.

Хёггель запустил пятерню в волосы:

— Хм… хм… позаботиться о ней.

— Каким образом? — уточнил король эльфов.

Василиск раздражённо дёрнул головой:

— Да не знаю я! Там видно будет. Когда очухается, порасспрошу про этот… Извечный лес. Может, когда она окажется дома, ей станет лучше? Ты ведь говорил, что у неё могут снова отрасти крылья, говорил же?

— Говорил, — согласился Алистер, — но мы ведь не знаем, насколько глубоко её поразило то проклятье. А если она очнётся и опять станет ведьмой, что тогда?

Хёггель поджал губы, неохотно выдавил:

— Сам знаешь что. Но я уверен, что ничего подобного не случится.

— Откуда такая уверенность? — вполне обоснованно удивился король эльфов.

— Потому что она плакала. А ведьмы не плачут, — ответил василиск.

— Ох, откуда тебе знать о ведьмах… — пробормотал Алистер, но разубеждать воспитанника не стал. Отчасти тот был прав: существо, способное плакать, не может быть злым. Если, разумеется, это не притворные слёзы.

— Хорошо, оставляю её на тебя. Но я бы на твоём месте…

— Но ты не на моём месте, — возразил василиск.

Алистер покачал головой. Упрямства Хёггелю было не занимать, в этом он ничуть не изменился, даже несмотря на эльфийское воспитание.

— Быстро же ты забыл о той принцессе, — только и сказал король эльфов. — Я не знал, что драконы столь ветрены. Или ты это перенял от эльфов?

Хёггель вспыхнул.

— Нет, я это тебе не в укор говорю, — поспешил оговориться Алистер. — Твоя юность оправдывает любые… хм, выкрутасы?.. И твоё желание помочь этой бедной фее только похвально. Но я бы на твоём месте — хоть я и не на твоём месте, как ты верно заметил, — не возлагал больших надежд. Феи — народ… хм, феи… феи — они и есть феи.

— И что бы это значило? — буркнул василиск, но Алистер не пожелал объяснять.

— Пора мне уже вернуться в наш мир, — изрёк король эльфов, поднимаясь и чертя пальцем в воздухе портал. — Если что-то захочешь спросить, приходи один, без неё.

— Если я захочу что-то спросить, — несколько ядовито ответил Хёггель, — то я уж лучше отправлюсь в Серую Башню.

— А может, и правильно, — нисколько не обиделся Алистер. — Дракон дракону… дракон? — неуверенно докончил он, выгнув бровь.

— Пф! — только и сказал Хёггель, провожая короля взглядом.

Оставшись один — бесчувственная фея не в счёт, — Хёггель уселся на траву, скрестив ноги, и стал размышлять. Волосы у него за ушами встопорщились чешуйками, так усердно он думал! Мысль о том, что Хельгартен снова может стать ведьмой, из головы он изгнал сразу же и бесповоротно. Каким-то драконьим чутьём василиск совершенно точно знал, что с проклятием покончено раз и навсегда. Вопрос был в другом: может ли бескрылая фея оставаться или считаться феей, если крылья у неё так и не отрастут? Сохранились ли у неё волшебные силы, или она превратится в человека в конечном итоге? И что вообще имел в виду Алистер, когда говорил, что феи всегда остаются феями, несмотря ни на что?

Пока он так размышлял, Хельгартен пошевелилась и открыла глаза. Они у неё теперь были перламутрового оттенка и переливались на солнце, как жемчуга. «Где это я? — подумала фея. — Кто это я?» Мысли были путаные, словно она только что пробудилась от долгого, глубокого сна. В одну секунду — как разряд молнии — вернулись воспоминания, и фея с криком села, обхватывая голову руками.

— Очнулась? — несколько нервно спросил Хёггель, который от её крика и сам подскочил как ужаленный.

Хельгартен испуганно посмотрела на него.

— Ты кто? — спросила она дрожащим голосом.

— Хёггель, — ответил Хёггель, — меня зовут Хёггель. А ты Хельгартен? Не бойся меня, я тебе вреда не причиню. Наоборот, я помочь хочу. Правда, не представляю, как…

Он смущённо почесал чешуйки за ухом и робко улыбнулся. Хельгартен чешую заметила.

— Ты… ты из змеиного народа? — выдохнула она, припомнив, как змея завладела ей в момент слабости.

Хёггель возмущённо возразил:

— Я дракон. А ты фея, верно?

Хельгартен издала протяжный стон и опять обхватила голову руками.

— Я больше не фея, — выговорила она скорбно. — Я сама не знаю, кто я теперь. Когда мною завладело проклятие…

— Ну, от проклятия-то мы тебя избавили, — прервал её Хёггель. — А кем становятся феи, если избавить их от проклятия?

Этого фея не знала, так что и ответить не могла. К тому же она перепугалась ещё больше, когда услышала, что Хёггель — дракон. Хёггель это безошибочно понял и даже обиделся: говорил же, что не причинит ей вреда, так отчего же она трясётся как осиновый лист?

— Мы тут подумали, — поджав губы, сказал он, — что нужно тебя отправить домой. Есть же у тебя где-то дом?

— Дом… — растерянно повторила фея.

— Ну да. — Хёггель поёрзал по траве, придвигаясь к ней ближе. — Алистер сказал… Алистер — король эльфов… Алистер сказал, что ты из Извечного леса. Где он находится?

Хельгартен глядела куда-то вдаль сквозным взглядом. Даже название казалось бесконечно далёким. Как долго она находилась под заклятьем? Сколько эпох минуло с тех пор? Она попыталась выяснить это у Хёггеля, но василиск ничего не знал о летосчислении людей.

— Можно у Эмбервинга спросить, — предложил василиск, обрадованный, что разговор начал складываться. — Ты его должна помнить. Тот, другой дракон…

— Нет, только не у него! — в ужасе воскликнула фея.

Об Эмбервинге, золотом драконе, воспоминания у неё остались чёткие, ясные, пугающие. Должно быть, потому, что ведьма страшилась его больше остальных. А ещё потому, что воспоминания эти были связаны с тем принцем, за которого подменная принцесса собиралась замуж, но эти воспоминания уже были туманные и неясные, однако же — ничуть не страшные.

— Да он не злой, — сказал Хёггель, подёргивая плечами, — просто не любит, когда цепляются к его человеку.

— Я тому человеку причинила много зла, — глухо сказала фея. — А что стало с той бедной принцессой?

Василиск несколько помрачнел:

— Умерла.

Фея издала скорбное восклицание.

— Алистер сказал, что это даже хорошо, — продолжал Хёггель. — Мы ведь её расколдовали, а она… ну, она вроде как начала перерождаться. Алистер сказал, что такое бывает даже с людьми.

По лицу Хельгартен пробежала тень. Она вспомнила Грэна, из-за которого переродилась сама, и по её лицу покатились слёзы. Василиск разволновался. Опять плачет! Он дотянулся и положил руку ей на плечо.

— Извечный лес, — сказал он поспешно. — Ты помнишь, где находится Извечный лес или хотя бы как он выглядит? Если да, то подумай о нём немедленно!

Фея удивлённо на него взглянула. Конечно же, она помнила об Извечном лесе — месте, где прожила не одно тысячелетие. Она прикрыла глаза, вспоминая. Пахло там иначе, чем здесь — где бы это «здесь» ни было. Запах нагретой солнцем листвы смешивался с ароматами трав и цветов. Она так хорошо его помнила, что, кажется, будто воздух наполнился им, обволок всё её существо и наполнил теплотой и спокойствием, какое испытываешь, когда вдруг оказываешься дома после бесконечно долгой отлучки. Фея со вздохом открыла глаза и… совершенно точно поняла, что находится в Извечном лесу. Они с Хёггелем сидели на траве посреди луга, а справа, углом, высился лес, который фея ни с каким другим бы не перепутала. Хельгартен поражённо уставилась на василиска, а тот довольно потёр нос:

— Порталы открывать меня эльфы научили. Это ведь то самое место?

Фея поднялась, беспокойным взглядом окидывая окрестности. Лес, лишившийся хранительницы, одичал и разросся, поглотив дороги и тропки, через него пролегающие. Корни выползли на дорогу, огибающую лес, и теперь по ней, вероятно, уже никто не ездил. Хёггель потянул носом, нюхая воздух.

— А лес-то волшебный, — не без удивления промолвил он. — На эльфийские леса похож. Значит, твоё волшебство над ним ещё не развеялось. Ты жила прямо в лесу?

— Да, — ответила Хельгартен, несколько озадаченная его словами. Как он так быстро определил, что волшебство ещё действует? Они ведь так далеко от леса, даже она ещё не знает, правда ли это, а ведь она сама это волшебство накладывала…

Хёггель заметил её взгляд и объяснил:

— Я чую волшебство. Любое, светлое или тёмное.

— Верно, ты же дракон, — сообразила фея, — а у драконов отменное чутьё.

Василиск невольно приосанился.

— Да, прямо в лесу я и жила, — проговорила фея, — и лучше бы мне никогда не покидать Извечного леса, тогда бы ничего этого не случилось.

— Ну, это даже хорошо, что случилось, иначе бы мы с тобой не встретились, — возразил Хёггель и тут же смутился.

Хельгартен тоже смутилась отчего-то. Чтобы скрыть смущение, она указала пальцем на Извечный лес:

— Мой дом был прямо там, в глубине леса. Интересно, сохранился ли он? Я ведь даже не знаю, сколько времени прошло…

— Так давай пойдём и посмотрим? — предложил Хёггель воодушевлённо и, схватив фею за руку, повлёк её за собой к лесу.

Хельгартен вынуждена была идти, едва ли не бежать следом, невольно удивляясь, какая сильная рука у этого юноши. На вид он был хрупкий, как эльф, но не стоило обманываться: это был дракон, самый настоящий дракон! На его пальцах кое-где блестели серые чешуйки.

— А ты что за дракон? — спросила фея. — Я слышала, что драконы бывают разные.

Хёггель смутился ещё сильнее, как всегда смущался, если предстояло говорить о своей принадлежности к василискам.

— Были разные, — уточнил он, — а теперь из драконов только мы с Эмбервингом и остались.

— Фей тоже больше не осталось, — со вздохом сказала Хельгартен. — Волшебство покинуло этот мир. Так что ты за дракон?

— Ты только не пугайся, — предупредил Хёггель, приостановившись. — Таких, как я, непременно боятся. Я… василиск.

Хельгартен невольно вздрогнула. Хёггель это почувствовал и помрачнел. О василисках ходила дурная слава.

— Василиски не такие уж и плохие, — ворчливо заметил Хёггель.

— Они… они ведь убивают взглядом? — со страхом в голосе сказала фея.

— Сейчас покажу, — кивнул василиск, приводя этими словами Хельгартен в ещё больший ужас.

Она замахала руками, но он уже наклонился, ловко ухватил за хвост пробегавшую мимо землеройку и поднял в воздух.

— Смотри, — сказал он важно. Чешуйки на его пальцах сдвинулись к ногтям, и землеройка перестала трепыхаться, превратившись в камень. Хёггель положил камешек на ладонь фее.

— Ты настоящее чудовище! — воскликнула она, заливаясь слезами.

Василиск нахмурился и ткнул в землеройку пальцем, та махом ощетинилась шерстью, запищала и сиганула в траву. Хельгартен опять вскрикнула.

— Василиски взглядом не убивают, — буркнул Хёггель. — Это всего лишь драконьи чары.

Фее стало стыдно, что она назвала его чудовищем. Какое она вообще имела право судить других, когда сама невесть сколько пожирала людские сердца! Но Хёггель не обиделся. Пожалуй, она даже сделала ему комплимент: в Драконьей книге говорилось, что драконы и должны быть чудовищами, которых все страшатся.

— И в какую сторону идти? — как ни в чём не бывало поинтересовался Хёггель, разглядывая непролазный лес.

— Тропок не осталось, заросли, — со вздохом ответила фея.

— Так всего-то и надо — новые сделать, — отозвался василиск, пожимая плечами. — Только в какую сторону?

— Видишь впереди вековую ель? — спросила фея, показывая пальцем вверх.

Хёггель глянул. Где-то в лесу росла чудовищных размеров ель с синеватой хвоей, её макушка упиралась прямо в небо. По сравнению с другими деревьями, тоже порядочной высоты, она казалась настоящим великаном.

— Мой дом был у той ели, — сказала фея, — но не так-то просто сделать новую тропу.

— Да пара пустяков! — беспечно отозвался василиск. — Только ты отойди подальше. На всякий случай.

Он взял фею за руку и отвёл от леса обратно к лугу, а сам превратился в дракона и взмыл в небо. Хельгартен задрала голову, следя за его полётом. Залитый лучами солнца дракон был прекрасен! Он парил легко, как птица, изредка поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, будто к чему-то примериваясь, а потом вдруг сложил крылья и ухнул вниз. Фея невольно вскрикнула: ей показалось, что он грохнется на землю и разобьётся, настолько стремительным было падение. Но василиск в полёте свернулся в клубок и, подскакивая, покатился, ломая деревья, по направлению к ели. Лес затрещал, зароптал, застонал. Фея охнула и схватилась за голову. Видно было, как отлетают в разные стороны сломанные верхушки деревьев, ветки, щепки…

— Да что же он делает! — воскликнула фея, делая несколько шагов обратно к лесу, но остановилась: теперь из леса на дорогу вылетали изломанные стволы вырванных с корнями деревьев и с грохотом катились по ней, подскакивая и укладываясь в гигантскую поленницу каким-то невероятным образом.

Скоро всё стихло. Лес ещё гудел какое-то время, растревоженный, потом неохотно успокоился и замер в привычном безмолвии. Улеглась столбом взвившаяся над деревьями пыль.

Из леса вышел Хёггель, основательно потрёпанный. Он прихлопывал себя по плечам, и от его одежды во все стороны летела древесная труха. Хельгартен поспешила к нему.

— Ты ничего себе не сломал? — тревожась, спросила она. — Что это ты выдумал!

— Я? — удивился василиск. — Тропу проложил, только и всего. Я сначала хотел огнём прожечь просеку — драконы ведь могут дышать огнём, — но потом решил, что лучше выкорчевать лишние деревья. Я крепкий, любые деревья могу свалить, — не без хвастовства добавил он.

Хельгартен поражённо смотрела на него и ничего не говорила. Ужасающая мощь, но столь же ужасающее безрассудство! С такой высоты и на такой скорости он мог бы запросто сломать себе шею, но эта перспектива его, кажется, нисколько не тревожила. Он был бесконечно доволен, что проложил тропу через лес к вековой ели. А тропа вышла знатная: ровная, прямая, не хуже столичных дорог.

— Теперь без труда до твоего дома доберёмся, — сказал Хёггель.

— Если только он вообще сохранился, — вздохнула фея.

— А нет, так новый построим, — пожал плечами василиск, — вон сколько брёвен наметал!..

Он ещё раз похлопал себя по плечам и по коленям, взвилось новое облако трухи. Василиск чихнул.

Тропа была усыпана сбитой катящимся драконом хвоей, листьями, корой, шишками. Проворные лесные зверушки сновали по ней туда-сюда, растаскивая нежданные сокровища по логовам, норам и дуплам.

— Хорошо, что решил не выжигать, — довольно сказал василиск, — вон сколько добра валяется! На всю зиму хватит, можно и в спячку не впадать!

Тут он призадумался и спросил у феи:

— А можно в твоём лесу логово устроить? Мне эти места нравятся, я бы тут поселился.

Хельгартен вновь отчего-то смутилась и пробормотала, что этот лес, наверное, уже и не принадлежит ей, столько времени прошло с тех пор, как она его покинула. Но новых хранителей в Извечном лесу точно не появилось, иначе бы лес так не разросся, да и тропы бы сохранились.

Хёггель с воодушевлением зашагал по тропе, рассказывая, какое замечательное логово было у него в горах.

— Видишь ли, у дракона непременно должно быть логово, где он будет отсыпаться, — объяснял василиск фее, которая торопливо шла следом за ним. — Драконам нужно восстанавливать силы время от времени. Эмбервинг — тот в башне живёт. Я бы тоже себе башню выстроил, да не знаю, как это делается. Вот в горах жить проще: там всегда отыщется пещера, в которой можно устроить логово.

— В Извечном лесу гор нет, — покачала головой фея.

— Понятное дело, — кивнул василиск, — на то он и лес, чтобы в нём не было гор.

И, сказав это, он засмеялся. Ему понравилось, как это прозвучало. Фея невольно тоже рассмеялась. С этим василиском было легко, с ним забывались даже страшные события недавнего прошлого. Ободренный её смехом, Хёггель продолжал:

— А у эльфов логова знаешь, какие? Прямо из древесных корней и из лоз. Алистеру достаточно пальцем щёлкнуть — и готово! Они их дворцами называют.

— А как так вышло, что ты живёшь у эльфов? — полюбопытствовала фея.

Хёггель опять засмеялся, запустил пятерню себе в волосы:

— Ну, меня к эльфам Эмбервинг отправил. Я у него овец воровал. Только это давно было… Ух, вблизи выглядит ещё грандиознее!

За разговором они незаметно пришли к вековой ели. Здесь была полянка, некогда ухоженная, а теперь заросшая сорняками, засыпанная сброшенной ветрами еловой хвоей. Под одной из еловых лап стоял домик феи, покосившийся, осевший, позеленевший от пожирающего стены мха. Неясные очертания клумб казались могильниками, а не цветниками. Хёггель пошёл вперёд, с любопытством вертя головой, и отдёрнул ногу, когда под ней что-то хрустнуло. Он пригнулся, чтобы взглянуть. Человеческие кости! Кое-где, под сплетёнными травой сетями, поблескивали золотые монеты. Глаза василиска разгорелись, он едва сдержался, чтобы не упасть на четвереньки и не начать ползать по поляне, подбирая золото.

— Прибраться тут нужно основательно, — вслух сказал он, чтобы отвлечься. — Я бы с твоего позволения траву выжег. Слишком уж много на поляне… мусора.

Хельгартен кивнула, скорее машинально, чем соглашаясь с ним. К ней вернулись воспоминания о том дне, когда она лишилась крыльев. Кости в траве фея тоже приметила и с болью подумала, что какие-то из них принадлежат Грэну.

Хёггель между тем попятился, превратился в дракона.

— Встань за мной, — сказал он фее, — а то вдруг огонь полыхнёт не в ту сторону, в какую надо.

— Что ты хочешь сделать? — опомнившись, воскликнула Хельгартен.

Хёггель набрал полную грудь воздуха, расставил лапы, вцепляясь когтями в землю, и, вытянув шею, полыхнул огнём по поляне. Вспыхнуло и заплясало пламя, пожирая траву, покатилось огненными волнами в сторону вековой ели.

— Да ты так и дом спалишь! — ужаснулась фея.

Но огненная волна остановилась, не доходя до домика и ели. Василиск точно рассчитал силу выдоха и направление ветра. Теперь поляна была полностью выжжена, не осталось ни травы, ни сора, ни костей — одно золото блестело жёлтыми вкраплениями на чёрном пепелище.

— Я его соберу? — спросил Хёггель, превратившись в человека, и, не дожидаясь ответа, принялся метаться по поляне.

Золота было много, он складывал его в кучу подле порога дома феи. Когда василиск собрал всё до последней монеты, то полуобернулся к фее и сказал:

— Непременно нужно устроить сокровищницу! Золото не должно просто так валяться на земле.

Он покивал сам себе и вдруг упал на золото плашмя, вытягивая руки и жмурясь, как кот у очага.

— Что ты делаешь? — поразилась фея.

Хёггель не ответил. Она догадалась взглянуть ему в лицо и увидела, что он заснул. Тут ей припомнилисьстаринные истории о драконах, которые она некогда слыхала, и слова Хёггеля о логове: драконам необходимо восстанавливать силы, для этого они забирались в логово и отсыпались. Логова у Хёггеля не было, но собранная куча золота, вероятно, являлась неплохой альтернативой. А ведь василиск должен был порядочно устать!

Хельгартен выпрямилась и посмотрела на дом. Его ещё можно было привести в порядок, если сильно постараться. Он стоял здесь веками, и ему всё было нипочём. В столь плачевное состояние он пришёл по причине отсутствия хозяйки: некому было соскребать мхи со стен, заделывать дыры в кровле, подсыпать землю под размытые дождями насыпи у фундамента…

Фея толкнула рассохшуюся дверь и вошла. Внутри метровым слоем лежала пыль, погребённые под ней пожитки — то, что не истлело и не превратилось в труху: ткацкий станок, сундук для одежды, плита, — едва можно было распознать. Хельгартен добралась до окна, вся в пыльных облаках, и с трудом распахнула его, чтобы впустить в дом свежий воздух. Потом фея ухватилась за ручку сундука и потащила его к двери. Сундук был тяжёлый, поднять не удалось, и теперь он проделывал в пыли настоящую колею. На пороге появился Хёггель, который, вероятно, проснулся от шума, издаваемого сундуком (скрежет кованого дна по деревянному полу поднял бы и мёртвого), звучно чихнул — драконы к пыли очень чувствительны, и василиски не исключение — и со словами: «Я сам!» — легко подхватил сундук одной рукой, поставил его себе на плечо и вынес на поляну. Фея выбежала следом. Дракон переставил сундук на землю, хрустнул суставами и осведомился:

— Остальное тоже тащить?

— Если тебя не затруднит, — отозвалась Хельгартен, невольно впечатлённая и его силой, и тем, что он вызвался ей помогать. Он ведь вообще не обязан был ничего для неё делать.

Хёггель вытащил из дома ткацкий станок, ухнул его возле груды камней, некогда бывших колодцем, и с любопытством спросил:

— А что это за штука? Для чего она?

— Это ткацкий станок, — объяснила фея. — Ты разве никогда не видел таких?

Хёггель задумчиво потыкал в станок пальцем и помотал головой. У эльфов таких не было, да и зачем эльфам усложнять себе жизнь ткачеством, когда можно запросто изготовить даже самую изысканную ткань волшебством, как делал это Алистер: просто доставал из воздуха. Хёггелю эта магия не давалась: способностями к подобному обладали исключительно эльфы.

Фея объяснила, что ткань, из которой шьют одежду, изготавливают на таких станках. Хёггель слушал с любопытством и иногда задавал весьма дельные вопросы.

Хельгартен открыла сундук, чтобы показать василиску вытканные ей образцы ткани, пошедшие на платья, но внутри ничего не оказалось, одна труха. Фея расстроилась.

— Ты подожди секундочку, — заторопился вдруг Хёггель, наспех открывая портал, — мне нужно кое-что сделать…

Он скрылся в портале. Хельгартен осторожно подошла к зияющей в воздухе дыре, но заглядывать в неё не решилась. Оттуда веяло волшебством, необычайно сильным и древним, и фее оно было знакомо: магия эльфов. Портал колыхнулся, из него выскочил василиск с целым ворохом одежды в охапке. Он сунул одежду фее в руки и смущённо пробормотал:

— Это, правда, мужская одежда, но на первое время сойдёт. Эльфийские хламиды ведь почти как платья, с первого взгляда и не отличишь. А потом я слетаю в город и подыщу тебе…

— Ты не обязан делать всё это для меня, — смущённо и растроганно возразила фея, прижимая к себе одежду.

— Но я так хочу, — пожал плечами Хёггель. — Мне не трудно, правда… А это чёрное платье тебе нисколько не идёт. Его выкинуть надо или сжечь. Лучше сжечь.

Хельгартен растерянно кивнула, оглядев себя. Платье было красивое, из дорогой ткани — ведьма не скупилась и выбрала самую лучшую. Будь оно не чёрного цвета, не принадлежи оно ведьме, лучшего платья для феи и представить нельзя! Но василиск был прав: от всего, до чего когда бы то ни было дотрагивалась ведьма, стоило избавиться, чтобы проклятие никогда уже не смогло вернуться в этот мир.

— Золото тоже припрятать надо, — сказал Хёггель, ногой подталкивая рассыпавшиеся монеты в кучу.

— Бери его себе, если хочешь, — предложила фея.

Глаза василиска вспыхнули.

— Ты это серьёзно? — взволнованно спросил он.

— Это меньшее, чем я могу тебе отплатить за твою помощь, — с признательностью сказала она.

Хёггель смущённо отвернулся, пиная монеты ногой, потом резко развернулся и показал пальцем в сторону вековой ели:

— Тогда можно я устрою сокровищницу здесь?

Хельгартен кивнула, не совсем понимая, что василиск имел в виду. Хёггель просиял, даже подпрыгнул, и снова обернулся драконом. Примерившись, он нырнул под нижнюю ветку ели и заработал передними лапами, роя нору. Фея всплеснула руками. Дракон вырыл глубокую нору за считанные минуты. Внутри она расширялась, превращаясь в самое настоящее драконье логово. Обвала опасаться не стоило: корни ели, вплетённые в землю, образовывали свод, достаточно крепкий, чтобы выдержать даже землетрясение. Вырытую землю василиск накидал сверху над норой, получился небольшой холм. В общем, драконье логово по всем правилам! Хёггель понятия не имел, откуда всё это знает: и как рыть норы, и как насыпать холмы, и как устраивать логова. Должно быть, пресловутые драконьи инстинкты. Ему подумалось, что дед-дракон был бы им доволен. А быть может, даже Эмбервинг бы одобрил.

Хёггель подхватил золото пастью и утащил в нору, не просыпав ни единой монетки и свалив их в самом дальнем углу. В норе пока было темно и неуютно, но василиск решил, что на первое время сойдёт, а уж потом он перетаскает из мира эльфов свои пожитки, которые были немногочисленны: Драконья книга, одежда, горшок с монетами деда-дракона и подаренный Алистером эльфийский лук, из которого он так толком и не научился стрелять. А ещё непременно нужно разжиться светильниками. Сам Хёггель прекрасно видел в темноте, но если фее вздумается заглянуть к нему в гости или если Алистеру захочется посмотреть, как он устроился на новом месте, то лучше бы обзавестись светильниками.

Выбравшись из логова, Хёггель хорошенько отряхнулся и провозгласил:

— А теперь и твой дом нужно в порядок привести. Есть где-нибудь поблизости река или озеро?

Хельгартен указала направление:

— В той стороне есть река. Но для чего…

Василиск взмахнул крыльями и взмыл в воздух, поднимая за собой целый ураган пепла. Не было его около получаса. Фея покуда очищала ткацкий станок от пыли, размышляя, сможет ли она снова его использовать, лишившись крыльев, а значит, и волшебных способностей.

Вернулся Хёггель, тяжело опустился на поляну. Морда у него была раздутая, будто его покусали полчища ос. Он протопал к домику, сунул голову в раскрытую дверь и… из окон хлынули потоки воды. Василиск решил смыть всю грязь разом, так что набрал полный рот воды из речки и окатил дом изнутри. Вышло прямо-таки отлично: от пыли не осталось и следа! Правда, теперь поляна была залита грязной водой, но солнце должно было высушить всё это безобразие в считанные минуты. Хёггель высвободил голову из дверного проёма, превратился в человека и весело сказал изумлённой фее:

— Теперь осталось только подождать, когда просохнет.

— Я бы до такого не додумалась, — призналась Хельгартен, а Хёггель напыжился, приняв эти слова за похвалу.

Пока дом сох, Хёггель всё бродил возле ткацкого станка, разглядывая его с разных ракурсов, чрезвычайно заинтересованный, из каких деталей станок собран.

— А на нём что угодно можно выткать? — поинтересовался василиск. — Занавески на окна тоже?

— Занавески? — переспросила фея.

— Ну да. Первым делом нужны занавески, — важно заявил дракон, показав на зияющие пустотой окна дома. — Это как кошку в дом впустить, прежде чем самим зайти. Я слышал, что у людей есть такой обычай. А если кошки нет, то непременно первым делом новые занавески повесить.

Об этом фея слышала впервые. В людских обычаях она разбиралась плохо, так что идея с запуском кошки показалась ей необыкновенно глупой. Вот насчёт занавесок — это придумано хорошо и вполне понятно: новые занавески преобразят даже старый дом. А для чего нужна кошка?

— И зачем они это делают? — поражённо спросила фея. — И почему именно кошка?

Этого Хёггель не знал. Он смутился и придумал на ходу:

— А чтобы мышей прогнать. Кошки ведь ловят мышей. Но тут, в лесу, наверное, кошек нет? Да и мышами в доме не пахнет… Занавески! Лучше всего повесить новые занавески.

Фея с сомнением взглянула на ткацкий станок:

— Думаю, я больше не смогу ткать на нём.

— Почему? — всполошился Хёггель, которому страшно хотелось посмотреть, как ткут. — Он сломан?

— Нет, станок-то как раз в порядке. Но, видишь ли, ткать на нём могут лишь феи. А я теперь не фея, крыльев-то у меня больше нет, — со вздохом объяснила Хельгартен.

Зелёные глаза василиска уставились на неё, она почувствовала себя неуютно под этим пытливым взглядом. А Хёггель задумчиво проговорил:

— Знаешь, вот если дракону отрубить крылья, или хвост, или рога, то он всё равно остаётся драконом. Думаю, что с феями так же. Есть у тебя крылья или нет, сущность-то твоя осталась прежней, верно? Почему бы тебе не попробовать?

— А если не получится? — испуганно спросила она.

— Хм, тогда я стащу занавески у Алистера, — пожал плечами дракон.

Уж точно она не ожидала от него такого ответа и невольно рассмеялась. Хёггель тоже улыбнулся и отвёл глаза, смутившись. С каждой минутой они нравились друг другу всё больше, но от этого смотреть друг на друга было только неловко.

— Уф, попробую! — решительно сказала фея, садясь за станок.

Василиск бухнулся на землю напротив станка и уставился на пустые рамы, будто ждал, что на них сама собой появится ткань. Хельгартен протянула руку в сторону, наугад хватая пальцами воздух над тем местом, где по земле танцевал наискось желтоватый солнечный луч. Если бы у неё остались волшебные силы, она бы выхватила из полосы света солнечную нитку, вытянула её и с неё начала бы ткать новое полотно, а после созвала бы пауков, и те натащили бы ей паутины… Рука у неё дрожала. Ей показалось, что пальцы не ощутили ничего, просто прошли сквозь солнечный свет.

— Так и знала, что ничего не выйдет! — с болью воскликнула фея, поднося руку к лицу, чтобы вытереть проступившие на глазах слёзы.

На её мизинце что-то блеснуло. Хельгартен пригляделась и увидела, что за ноготь зацепилась тоненькая, почти прозрачная ниточка, едва ли похожая на солнечный луч, скорее на паутинку. Фея осторожно вытянула руку в сторону, прицепила кончик ниточки к ткацкому станку и стала выглядывать, откуда тянется нитка. На выжженной земле сидел крохотный паучок и деловито перебирал лапками, вытягивая из конца брюшка эту самую ниточку. На фею он поглядывал озабоченно, но всем видом выражал готовность сучить нить и дальше, если понадобится.

— Какой крохотуля! — удивился Хёггель, завалившийся ничком, чтобы разглядеть паучка.

Тот пришёл в ужас и притворился мёртвым, опрокинувшись на спину и скрючив все восемь лапок. Василиск захохотал, осторожно поднял паучка на ладони и тихонько на него дунул. Паучок понял, что притворяться бесполезно, перевернулся и встал на все лапки, угрожающе шевеля первой парой. Хёггель дунул на него ещё раз и сказал:

— Ты ведь понимаешь меня, верно, крохотуля? Я тебе ничего не сделаю. Созови лучше товарищей. Одного тебя на занавеску не хватит, как ни старайся.

Паучок недовольно сверкнул на василиска глазами, оскорблённый до глубины души, если только у пауков вообще есть душа.

— Ты понимаешь язык пауков? — изумилась фея.

— Хм… — смутился Хёггель. — Скорее это они понимают язык драконов… Ой, я разговаривал на языке драконов?

Хельгартен неуверенно кивнула. Василиск только что фырчал, рычал и клацал зубами на паука. Если это и называется «разговаривать на языке драконов», то именно это Хёггель и делал. Он и сам не заметил, как перешёл на драконье наречие. Тоже, должно быть, драконьи инстинкты.

Паучок поупрямился для пущей важности и отправился в лес собирать подмогу. Хёггель задумчиво помахал рукой над солнечным пятном на земле:

— Из солнца тоже нитки вытягивают? Ты ведь это хотела сделать?

— Как ты понял? — поразилась фея.

— Алистер рассказывал, что эльфийские девы, а должно быть, и феи умеют ткать солнечный и лунный свет, — ответил василиск и пристально посмотрел на свою руку. — А, кажется, зацепилось что-то. Это оно?

Дальше изумляться уж было некуда! Фея увидела, что к кончикам пальцев василиска крепко приклеились несколько солнечных лучиков, тонких и прочных.

— Василиски и такое умеют? — выдохнула она, осторожно вытягивая один из лучей и ведя его к ткацкому станку.

— Наверное. Я о василисках почти ничего не знаю, — сознался Хёггель. — До всего приходится своим умом доходить. Ну как, получается?

Хельгартен ткала медленно, боясь оборвать драгоценную нить. Руки слушались плохо, былую сноровку она растеряла за практически сто лет пребывания в обличье ведьмы, которая рукоделием не удосуживалась заняться. Между тем вернулся паучок, а с ним ещё полсотни пауков всех мастей и размеров, и все ринулись к ткацкому станку, нитка за ниткой накидывая паутину на отведённое для неё место на рамах. Хёггель вытянул ещё несколько солнечных лучей и прицепил их к вызвавшимся добровольцами паукам. Ткацкий станок застучал громче: к фее возвращалась уверенность. Хёггель расплылся в улыбке.

Занавеску фея выткала к закату. Ткань вышла лёгкая, прозрачная, искрящаяся, как блики солнца на поверхности воды. Хёггель торжественно приладил занавеску на окно. Фея сидела и смотрела на свои руки. Пальцы с непривычки покраснели и распухли, гнулись с трудом. Сегодня она уже не выткала бы ни строчки.

— Пора отдыхать, — сказал василиск. — Солнце уже садится.

Он забрался в логово, зарылся в кучу золота и скоро заснул.

Фея вошла в дом. Внутри было ещё сыровато, пахло мокрым деревом, но сияющая занавеска на окне убеждала, что запустению пришёл конец, что скоро дом снова станет обжитым. Хельгартен переоделась в эльфийскую хламиду, свернула чёрное платье и положила его на скамью, служившую ей прежде ложем. По стенам расползались пауки, решившие составить фее компанию, чтобы завтра с новыми силами приняться за работу. Фея легла и нескоро заснула, мысли и воспоминания не давали ей покоя. Если бы остались на свете другие феи, её бы непременно наказали смертью за то, что она натворила. Безумством было с её стороны произносить слова проклятия, каким бы сильным ни был охвативший её гнев.

Разбудил фею шорох на крыше. Она приподнялась на локте, прислушалась. В окна лился солнечный свет, ещё розоватый, но уже начавший золотиться. Что-то скреблось на крыше, потрескивало, осыпалось, раскатывалось горохом. Хельгартен вышла из дома и взглянула вверх. На крыше сидел Хёггель, а с ним какой-то эльф. Они деловито пристраивали поверх прорехи широченный кусок не то коры, не то какого-то полотнища.

— Плотнее прижимай, — командовал василиск, а у эльфа выходило не слишком ловко. Очевидно, он не был приучен к физическому труду.

— Куда уж плотнее! — ворчливо отозвался эльф, ползая на карачках по крыше и хлопая ладонями по кровле. Его окружала древесная пыль, оседала на золотистых волосах и на одежде.

— Решил позвать на помощь, — сказал Хёггель, заметив фею, — а то один я бы не справился. Это Талиесин, сын Алистера. Вроде как принц.

Талиесин нахмурился и взглянул вниз, на фею. Значит, это та ведьма, чья магия его едва не прикончила?

— Слетал к горам, — докладывал между тем Хёггель, не обращая внимания на явное недовольство эльфийского принца, — что к востоку отсюда, думал поискать что-нибудь полезное. Там вулкан есть потухший, вот я и набрал лавы, расплавил её огнём. Из неё кровля отличная выйдет! Протекать точно не будет. Осталось самую широкую прореху заделать, с мелкими-то я уже справился. А сверху залить смолой и лапником накрыть.

— И откуда ты только знаешь, как дома строить? — раздражённо спросил Талиесин, отдирая от одежды кусок липучей лавы.

Хёггель заявился в мир эльфов спозаранку, растормошил принца и спросил, не хочет ли тот взглянуть на его новое логово, а заодно на самую прекрасную фею на свете. От Алистера Талиесин уже знал, что произошло в Тридевятом королевстве. Он согласился взглянуть, всего лишь взглянуть, а Хёггель припряг его перекрывать протекающую крышу, заявив, что работа поутру на свежем воздухе полезна даже эльфам.

— Драконьи инстинкты, — ухмыльнулся Хёггель и спрыгнул с крыши вниз.

Приземлился он на ноги, по земле пошли трещины. Хельгартен невольно опять охнула. Эльф его «подвига» повторять не стал, а вместо этого легко сбежал с крыши, используя лапы ели как лестницу.

— Я ещё и еды прихватил, — сообщил василиск, краснея и протягивая фее корзинку. — Самое время позавтракать.

В корзине обнаружились, помимо хлеба и фруктов, тарелки и кубки, а также зеленоватая стеклянная бутылка с яблочным сидром и даже скатерть. Хёггель всё это стащил в королевской кладовой. Стол и стулья он успел смастерить сам — из тех брёвен, что наломал накануне, прокладывая тропу. Надо ли говорить, что и инструменты василиск тоже позаимствовал у эльфов. Мебель вышла неказистая, драконья, но что до василиска, который до этого ни топора, ни пилы в руках не держал, то Хёггель остался доволен. Алистер бы в обморок упал, если бы увидел результат «творческих способностей» воспитанника. Талиесин попытался придать мебели достойный вид чарами, выгравировав на них эльфийские загогулины, но мебель это не спасло. Фее, впрочем, понравилось. Эльф скептически хмыкнул, а потом припомнил эльфийскую присказку насчёт того, что красота в глазах смотрящего, и сказал сам себе: «Ага, вон оно что!» О том, что Хёггель влюблён, Талиесин прекрасно знал: Алистер сказал, да даже если бы и не сказал, то достаточно было взглянуть на сияющую физиономию василиска, чтобы догадаться. Талиесин сам ходил с такой же, когда грезил о принце Голденхарте (до того, как его поймал Дракон). Но вот чтобы фея — эта ведьма!.. На дракона она смотрела с восхищением, которое нередко перерастает в нечто большее.

Завтракать Талиесин отказался, отправился бродить по лесу, чтобы выяснить, что за места избрал себе василиск для логова. Извечный лес напомнил ему немного эльфийские леса — воздух был пряный, свежий, не надышаться. Не то что в том лесу, где Талиесин едва не подхватил проклятие! Правда, деревья тут были сварливые и так и норовили подставить подножку корнями, уколоть веткой или шипом, запорошить глаза древесными опилками… Распустились без феи-хранительницы!

Хёггель между тем снова взобрался на крышу, а фея подметила, что он успел уже и стены дома подлатать: мох был повсюду содран, земля под стенами утрамбована, в щели запихнуты клинья, а особенно покосившийся угол подпёрт бревном. Хельгартен решила тоже приняться за работу и села ткать.

С прогулки вернулся Талиесин. Он постоял у опушки, лицезрея представшую его глазам картину, и направился к фее. Она была так увлечена работой, что даже не заметила его.

— Эй, — сказал он холодно, — не знаю, что ты задумала, но вреда Хёггелю я тебе причинить не позволю.

Хельгартен вздрогнула и повернулась к эльфу. Лицо её было бледно. Талиесин, сузив глаза, смотрел на неё с неприязнью.

— Я не верю, что ты переродилась из ведьмы обратно в фею, — прямо сказал он. — Хоть Алистер и говорит, что такое возможно. Хёггель упрям и… наивен, он меня слушать не станет и никого не станет. Но, клянусь эльфийским цветком, если ты сделаешь что-то дурное, то я…

За его спиной возник Хёггель. Взгляд у него был воистину драконий и немного напоминал взгляд Эмбервинга, когда тот, разъярённый, ворвался в замок Тридевятого королевства выручать похищенного менестреля.

— Это ты поступаешь дурно, Талиесин, — сказал он.

Эльф развернулся и невольно попятился. В таком гневе василиска он ещё не видел.

— Если будешь продолжать говорить гадости, то лучше уходи, — предупредил василиск.

— Быстро ты забыл, что она сделала с Юрмой, — укоризненно сказал Талиесин, открывая портал.

— Быстро же ты забыл Этельреда, — вслед ему сказал Хёггель, и плечи эльфа вздрогнули.

После ухода эльфийского принца воцарилось неловкое молчание. Первым его нарушил Хёггель:

— Не обращай на его слова внимания. Эльфы вечно так.

— Но в чём-то он, может быть, и прав, — тихо сказала фея. — Кем тебе приходилась Юрма?

Ей отчего-то вовсе не хотелось знать об этом. Хёггель сел возле ткацкого станка, вытянул ноги и упёрся ладонями в землю, задирая голову вверх, чтобы взглянуть на небо.

— Ну, — проговорил он задумчиво, — я был в неё влюблён или думал, что был влюблён. Она потребовала у меня, чтобы я убил Эмбервинга и принёс его голову в обмен на её руку и сердце. Она была одержима Голденхартом настолько, что начала перерождаться. Наверное, это даже хорошо, что она умерла прежде, чем тьма завладела ею: из неё могла бы выйти новая ведьма.

Говорил он спокойно, без тени печали. Сейчас, несколько остыв и поразмыслив, василиск понимал, что его сватовство изначально было обречено на провал. Возможно, именно оно подтолкнуло Юрму на путь зла: она отчаянно искала способы заполучить Голденхарта, а он невольно подсказал ей, как это сделать. Если бы он принёс ей голову Дракона, то она и тогда бы не пошла за него. Она бы продолжала попытки завоевать принца и, вероятно, когда осознала бы, что не выйдет, — а в том, что Голденхарт не забыл бы Дракона даже после смерти, Хёггель не сомневался, — то она бы или превратилась в ведьму, или лишила себя жизни. Его отказ совершить чудовищный поступок в её честь лишь ускорил ход предначертанных событий.

— Но в её печальной судьбе виновата я, — упавшим голосом сказала Хельгартен, — отчего же ты не винишь меня? Если бы я, будучи ведьмой, не заколдовала принцессу, то она бы…

Хёггель привскочил с земли, обхватил фею сзади за плечи. Она вспыхнула, но отстраниться не решилась. Или не сумела найти в себе решимости, чтобы отстраниться. Хёггель часто дышал, чрезвычайно взволнованный. Чувства его переполняли. Он собирался защитить её от всего мира: от людей, от эльфов, даже от неё самой, если потребуется. Ещё бы облечь все эти бурлящие в нём эмоции в слова…

— Хельгартен… — выдавил он, — я…

Фея безошибочно угадала, что он собирался сказать. Она вырвалась из его объятий и отступила на несколько шагов. Василиск изумлённо смотрел на неё.

— Ты, должно быть, не знаешь, — отрывисто заговорила она, и её лицо залила краска, — но я была влюблена в человека и именно из-за него — из-за его предательства! — превратилась в ведьму. Поэтому я решила больше никогда не доверять людям. Никогда! И не влюбляться в них.

Руки у неё дрожали, она нервно сцепила их, чтобы сохранить твёрдость духа.

Хёггель вдруг рассмеялся, запрокидывая голову и ничего не объясняя. Смеялся он долго и непринуждённо: он не выдавливал из себя смех, ему на самом деле хотелось смеяться. Краска заливала лицо феи всё больше: она решила, что он смеётся над ней. Но Хёггель вдруг оборвал смех и взглянул на неё серьёзно и пристально, его зрачки вытянулись и придали лицу драконью остроту.

— А я и не человек, — сказал Хёггель, слегка дёрнув плечами, — я дракон.

Дракон короля Алистера. Приёмыш морского дракона

Высоко в небе сгустились грозовые тучи, затянули лазурный свод свинцовой перевязью, клубящиеся и клокочущие, как море, что простиралось под ними. Хищные всполохи молний то и дело прорезали воздух и били прямо в воду, рассыпаясь по неспокойной водной глади тысячами бледных искр. Тучи эти не были предвестниками шторма: над скалами, высокими, клыкастыми, недружелюбными, сражались драконы.

Их было двое. Один был угольно-чёрный, с длинным штопорообразным хвостом и игольчатым капюшоном, обвивавшим мощную шею. Он был из виверновых драконов, одних из самых опасных во всём драконьем роде: они могли не только полыхать огнём, но и плеваться ядом, таким сильным, что даже камни таяли будто кусок льда, если виверновая слюна падала на них. Другой был серый, как гранитный дракон, но не такой мощный: можно было даже сказать, что сложен дракон изящно. Противник превосходил его размером в два раза, но серый дракон был проворен и мог сражаться с ним на равных. Серый был из василисковых драконов, тоже, пожалуй, порядком опасных: те могли убивать взглядом, превращая любое живое существо в камень. Но, к счастью, а может, и к несчастью, друг против друга способности использовать они не могли, поэтому приходилось полагаться исключительно на грубую силу.

Они сходились, били друг друга крыльями, бодались, ломая рога, швырялись друг в друга обломками скал. Грохот стоял невообразимый. Броня драконов была прочна, и камни, разламываясь, отлетали и падали в воду, взбивая в воздух бурлящие фонтаны.

Всё, что было живого на взморье, попряталось, чтобы не попасть под перекрёстный огонь: крабы зарылись в ил глубоко на дне, прибрежные рыбы ушли дальше в море; чайки и другие птицы разлетелись во все стороны и теперь кружили поодаль, выжидая, когда битва закончится и можно будет вернуться к гнёздам, рассыпанным по многочисленным уступам на скалах, над которыми бились ослеплённые яростью драконы.

Глубоко на морском дне спал лазурный дракон Скёльмнир. Спал он уже пятое столетие, а может, и шестое, так что буквально врос в морское дно: его занесло песком и известняком, водорослями заросли рога и когти, кораллы облепили хребет, воздвигая над ним риф.

Дракон был так стар, что давно забыл, как превращаться в человека, и всегда пребывал в драконьем обличье. В отличие от драконов, обитавших на суше, крыльев у него не было: не к чему морским драконам, только изредка покидавшим воду, уметь летать. Видом лазурный дракон напоминал морскую змею: такой же гибкий и длинный, — но у него были ещё и лапы (четыре штуки, как и полагается иметь всем драконам), позволяющие ему как плавать, так и ползать по суше, если он соблаговолит туда выбраться, или карабкаться по скалам, как делают ящерицы. Хвост был длиннее туловища в три раза и служил как для маневрирования, так и для нападения: одного удара хватало, чтобы развалить надвое любого противника. Рогами, изогнутыми не кверху, как у драконов суши, а книзу, морские драконы взрывали песок и ил, когда искали еду: рыб, моллюсков, морских звёзд.

Огнём дышать, разумеется, морские драконы не могли: вода была способна потушить любой огонь, даже драконий, — но были в состоянии выдыхать горячий пар, превращавший воду в кипяток. Для морских обитателей это было грозное оружие, и с лазурными драконами предпочитали не связываться. Даже акулы-убийцы и чудовища-кракены обходили драконов стороной. Находясь на воздухе, лазурные драконы выдыхали раскалённый пар, приблизиться к ним было непросто, так что врагов на суше у них тоже не было. Не считая других драконов.

Камни, падающие на дно, грохотали по рифу, сбивая хрупкие ветви кораллов и превращая их в известняковую пыль. Вода пенилась, мутнела, бурлила, с рёвом ударяясь в то, что было некогда морским драконом. Разумеется, Скёльмнир проснулся и медленно открыл глаза, закристаллизованные морской солью. Кто это столь бесцеремонно прервал его вековечный сон? Камни продолжали падать, уничтожая кораллы и нанося увечья его рогам: покрытые известняком, рога начали трескаться. Возмущению дракона не было предела. Он напряг тело, созданная веками известняковая броня дрогнула, крякнула и пошла трещинами, раскалываясь и обрушиваясь на морское дно бесформенными кусками. Дракон встал на все четыре лапы, хлестнул вокруг себя хвостом. Кораллы, водоросли, ракушки, обломки известковой породы, — в общем, всё, чем покрылся дракон за время сна, полетело в разные стороны, поднимая иловую бурю. Скёльмнир прижался к песку, как хищник перед нападением на ничего не подозревающую жертву, оттолкнулся задними лапами от останков кораллового рифа и всплыл на поверхность.

Кровопролитная битва в небе близилась к завершению: оба дракона были изранены и обессилели. Они кружились под грозовыми тучами, вцепившись друг в друга когтями и клыками, будто танцевали последний танец — танец смерти. Когда лазурный дракон показался на поверхности, они уже начали падение и в считанные секунды грохнулись в море, вздымая пенные соляные столпы. Скёльмнир сунул голову обратно под воду и наблюдал, как оба дракона, навеки сцепленные объятиями смерти, погружаются на дно. На их останках воздвигнется новый риф.

— Бесконечно глупо, — проворчал Скёльмнир, высовывая голову на поверхность и поглядывая на небо, где ещё клубились грозовые облака. Стоило поразмыслить, чем теперь заняться, раз уж он проснулся. Пожалуй, стоило уплыть дальше в море, где дно не потревожено битвой, и залечь спать.

Скёльмнир был уже в том возрасте, когда драконы всё больше спят, а не бодрствуют, что предвещало скорую — относительно, могло пройти ещё немало тысячелетий — кончину: уставшие от жизни драконы уходили в легендарное место — Драконье городище, где покоились их предки. А Скёльмнир устал жить. Древнее его существа на свете не было: он родился, когда ещё только зарождались континенты, когда не было на суше ни единой живой твари, да и в воде не было. Он пережил извержения гигантских вулканов, шествия ледников, метеоритные дожди и ещё море бедствий, обрушивавшихся на планету едва ли не каждую тысячу лет. Он видел, как появлялись и исчезали гигантские деревья и существа, похожие на драконов, но не обладавшие их интеллектом: они просто обречены были исчезнуть, уступая место драконам, а потом и людям, чей интеллект был сродни драконьему. Он видел и пережил всё, что только возможно себе представить. Немудрено, что он устал жить.

Скёльмнир видел и зарождение драконьего рода. Выбираясь на сушу, он наблюдал за тем, как видоизменялись потомки первых вышедших из моря драконов. Грубо говоря, всех можно было поделить на десять видов: чёрные драконы, зелёные драконы, лазурные драконы (к которым принадлежал он сам), серые драконы, алые драконы, ещё несколько разновидностей уже упомянутых и последний, самый редкий вид — золотые драконы. Даже у самих драконов они считались всего лишь легендой. За всю свою жизнь Скёльмнир видел только двух, первого — два миллиона лет назад (если считать летосчислением людей), второго — десять тысяч лет назад. Вероятно, первый был прародителем второго, а может, это был тот же самый дракон — кто знает!

Каждому из драконов была вручена Драконья книга — свод законов драконьего рода, который составили первые вышедшие из моря драконы, когда их потомки расплодились так, что конфликты стали неизбежны. Скёльмнир хранил свою спрятанной в скалах: морская вода испортила бы её, если бы он вздумал таскать книгу с собой.

Напоследок, прежде чем нырнуть в морские глубины, Скёльмнир окинул взглядом взморье и прибрежные скалы. Над вершиной самой высокой скалы кружились птицы и гомонили. Там явно что-то происходило. Лазурный дракон не совладал с искушением и решил взглянуть, что приводило птиц в неистовство. Он подплыл к крайней скале, зацепился когтями передних лап за склизкие, подёрнутые зеленью водорослей камни и полез вверх, для страховки обвиваясь вокруг каменных клыков ещё и хвостом.

Вверху обнаружилась плоская площадка, усеянная разным сором: мелкими камешками, ветками, перьями, костями птиц, клочками звериных шкур… Птицы брызнули во все стороны, увидев дракона. Он сел на краю площадки, окинул её взглядом. Это было разорённое драконье гнездо. С десяток разбитых и растоптанных яиц валялись по краям гнезда, желтки вытекли из них и послужили приманкой для жадных птиц. Из двух или трёх яиц виднелись погибшие зародыши, уже истерзанные острыми крепкими клювами крачек. Скёльмнир верно предположил, что один из драконов разорил гнездо второго, потому и началось сражение. У драконов стычки за территорию были нередки и отличались необычайной жестокостью: молодняк уничтожался первым же делом, как будущие конкуренты. Лазурный дракон в подобную резню не ввязывался, хотя драконов, рискнувших посягнуть на его территорию, убивал без колебаний.

Скёльмнир сокрушённо покачал головой и тут заметил, что один из драконышей шевелится. Он был крупнее прочих, — вероятно, вылупился за неделю до налёта на гнездо. Чешуя у него была серая, бугристая. Он снова покачал головой и пополз к краю скалы, чтобы вернуться в море: лучше предоставить птицам расправиться с разорённой кладкой, драконыш всё равно не выживет.

Крачки тут же налетели на пиршество, склёвывая содержимое яиц. Одна ухватила клювом драконыша за зачаточное крыло. Драконыш издал громкий писклявый вопль, но это был крик не боли, а ярости. Он изловчился и цапнул крачку за шею, раздался хруст, голова птицы отлетела в сторону. Драконыш неловко шамкал челюстями, пытаясь пропихнуть добычу в горло. Скёльмнир был потрясён. Этот драконыш явно не собирался становиться добычей птиц. Вторую крачку он ухватил за крыло и прижал к камням лапой, и так мотнул головой, что разорвал птицу надвое. Охотничьи инстинкты у драконыша были потрясающие, и воля к жизни тоже.

— А у него, пожалуй, есть чему поучиться, — пробормотал лазурный дракон и вернулся в гнездо.

Драконыш на него ощетинился. Должно быть, решил, что Скёльмнир пришёл отнять у него добычу. Лазурного дракона это позабавило, он гортанно рассмеялся, щёлкая челюстями. Драконыш между тем торопливо глотал крачку, давясь костями. Перья он выплюнул.

— Что же с тобой делать? — спросил Скёльмнир, наклоняясь над драконышем и осторожно беря его пастью, чтобы унести из гнезда в какое-нибудь безопасное место. Против одной или двух крачек драконыш бы выстоял, но не против же целой стаи?

Дракон прыгнул в море, но драконыш тут же захлебнулся, и Скёльмниру снова пришлось выбраться на скалы. И то верно, он ведь не был морским драконом, а значит, и дышать под водой не умел. Скёльмнир огляделся, выискал в скалах небольшую пещеру и заполз туда. Вероятно, некогда ею пользовались люди — рыбаки или пираты; скорее всего, последние, поскольку в углу пещеры обнаружился глиняный горшок с золотыми монетами. Лазурный дракон осторожно опустил драконыша на землю, подтолкнул мордой вглубь пещеры. Здесь драконыш будет в относительной безопасности — если за ним присматривать. Во всяком случае, крачкам до него не добраться. Драконыш расставил лапки и, покачиваясь, поковылял к горшку с золотом, а доковыляв до него, плюхнулся животом на монеты и заворчал. У драконов врождённый инстинкт охранять сокровища, золото они чуют за милю.

Скёльмнир понимал, что поступил опрометчиво, взвалив на себя заботу об осиротевшем драконыше, но бросить его на произвол судьбы уже не мог.

Морской дракон кормил драконыша рыбой и крачками, которых иногда удавалось поймать. Рыбу тот ел неохотно, птиц поглощал с жадностью. Вообще драконыш был прожорлив и вечно голоден и быстро рос, так что через пару месяцев Скёльмниру пришлось подыскивать для приёмыша другую пещеру — побольше.

Хёггель — так Скёльмнир назвал драконыша — был шустрый. У морского дракона крыльев не было, так что научить летать приёмыша он не мог, и Хёггелю приходилось учиться самому. Он уже подлетал, но крылья пока были слабы и не выдерживали веса драконыша, так что он плюхался обратно на камни и иногда разбивал себе нос.

Одну пещеру меняли за другой, и лазурный дракон отходил всё дальше от моря, от собственного подводного логова, потому что одного оставлять Хёггеля было нельзя: он вечно влипал в неприятности. Ползать от моря до гор, где теперь ютился приёмыш, и обратно было для старого дракона тяжеловато, а ведь ему ещё приходилось тащить в пасти наловленную рыбу. К тому же скоро стало понятно, что на одной рыбе Хёггель долго не протянет: в животе у него всегда урчало, а кожа повисла складками, такой он стал тощий, когда немного подрос. Скёльмниру пришлось искать другой источник пропитания.

За горами, на пастбищах, паслись козы, овцы и коровы, принадлежавшие людям. Скёльмнир предпочитал с людьми не связываться, избегал с ними встреч, но ради приёмыша пришлось изменить привычкам. Он перебрался через горный кряж, свалился на пастбище и стащил овцу, а потом тем же способом перебрался обратно к логову. Хёггель от баранины пришёл в восторг и, пожалуй, впервые наелся до отвала. Морда у него залоснилась, живот округлился, и драконыш тут же заснул. С той поры Скёльмнир таскал ему овец или коз, не каждый день — раз в неделю, чтобы Хёггель не заелся и не зажирел. Самому ему приходилось возвращаться к морю: мяса морские драконы есть не могли, питались исключительно рыбой.

Выговорить имя Скёльмнира драконыш не мог, так что лазурный дракон разрешил ему называть его дедом. Хёггель был сообразительный, Драконью книгу он вслед за Скёльмниром затвердил наизусть и никогда не подвергал сомнению в ней написанное. Хотя иногда он задумывался, отчего они с дедом не похожи, но вслух про то не спрашивал. Других драконов он не видел, только знал о них по рассказам Скёльмнира и твёрдо запомнил, что от них нужно держаться подальше, а если не получится, то постараться убить.

За это время Хёггель значительно вырос, размером стал едва ли не с корову, и еды ему требовалось больше, чем прежде. Овцы или козы теперь не хватало, чтобы насытиться, и Скёльмнир начал притаскивать приёмышу коров или по нескольку овец сразу. Пора бы драконышу самому учиться добывать себе пищу, но крылья у него всё ещё были слабы, так что через горы он перелететь не мог, а ползать попросту не умел. В этом горном логове он был как в ловушке и всецело и полностью зависел от лазурного дракона.

Скёльмниру между тем становилось всё сложнее добывать для приёмыша еду. За овцами приходилось гоняться по всему лугу, а коровы нередко давали отпор, выставляя вперёд рога, которые были столь же крепки, как и рога драконов. С последней пойманной коровой лазурный дракон в логово уже вернуться не смог. Он тащил её через горный кряж волоком, не разбирая дороги, на перевале выпустил добычу из пасти и скатился вместе с ней в глубокое ущелье, обессиленный. Кости его так и остались лежать в ущелье, покуда их не нашёл золотой дракон — тот самый, которого Скёльмнир некогда видел.

Хёггель между тем, не дождавшись деда и так оголодав, что съел даже старые кости и шкуры, которые валялись в пещере, выбрался из логова и попытался взлететь, чтобы отправиться на поиски пищи. Он знал, что еда находится совсем близко, достаточно только перевалить через горную гряду, он даже чуял её — душной дух скота на пастбищах. Но до стада ещё нужно было добраться! Летал драконыш неважно и преодолеть горную гряду смог лишь через три недели, совсем отощав (что, вероятно, и помогло ему взлететь). Дальше пришлось постигать нелёгкое искусство охоты, и первую овцу Хёггель поймал только ещё через две недели. К тому времени он уже так ослаб и отощал, что заснул тут же, на лугу, наскоро проглотив добычу прямо со шкурой и костями. Хорошо ещё, что пастухи не осмелились к нему приблизиться! Они легко бы с ним расправились, если бы знали, как он слаб. Но драконов побаивались, так что Хёггель удачно избежал опасности и, отоспавшись и прихватив с собой ещё парочку овец, убрался восвояси.

Скоро он отъелся, поднаторел в драконьем деле, — правда, жирка нагулять не получалось: как был тощим, так и остался, — и начал развлекаться, памятуя о том, что читал в Драконьей книге: людей надобно застращать, чтобы уважали и боялись. Он резал овец и коз, иногда даже не удосуживаясь их съесть, выжигал леса, вытаптывал луга и поля, — в общем, пакостил порядком! Людям это надоело, и они пошли жаловаться тому, кому эти земли принадлежали: золотому, или янтарному, дракону. Дракон прилетел, за пару минут навёл порядок и учинил над драконышем расправу, устроив ему головомойку в прямом и в переносном смысле, а потом и вовсе сплавил его в другой мир, к эльфам.

Хёггель вздрогнул всем телом и открыл глаза. Темнота вокруг подсказывала, что он находится в логове под вековой елью. Василиск зевнул, выпустил из ноздрей огненное облачко, чтобы осветить логово и проверить, не пропало ли золото из сокровищницы. Золото было на месте, Драконья книга тоже. Хёггель с облегчением выдохнул и положил морду обратно на лапы. Из дыры, которая была входом в его логово, ещё веяло ночной прохладой и свежестью.

«Что это такое мне приснилось?» — сонно подумал василиск, практически не помня содержания сна. Кажется, привиделось ему что-то из прошлого, такое давнее или древнее, давно забытое и затерянное во времени и памяти, что не вспомнишь и за тысячу лет.

Хёггель зевнул и снова погрузился в сон, чтобы проснуться через пару часов и встретить новый день в Извечном лесу.

Крестовый поход Нидхёгга. Ритуал

Они считали себя потомками славных викингов, властителей северных морей. Они строили ладьи и плавали во льдах, добывая шкуры белых медведей и тюленей. Они ковали в кузнях топоры и боевые молоты, и сила в их руках была такова, что от одного удара рушились валуны. Они поклонялись богам-предкам, суровые лица которых вытёсывали на каменных стелах. Правили ими конунги, имя им было сконды, жили они на острове Сторм.

Они не ведали страха ни перед чем: ни перед страшными штормами, в которые попадали их ладьи, ни перед грозовыми молниями, способными разнести в щепки даже вековые деревья, ни перед воинственными племенами, с которыми вели долгие кровопролитные войны. Они не ведали страха, покуда не встретили его — дракона.

Вокруг острова Сторм были рассыпаны скалы, и только искусные мореходы могли водить ладьи между их острыми клыками. Восточнее прочих стояла особняком скала, наречённая Пальцем: верхушку снесло во время грозы ударом молнии, уцелела лишь крайняя часть, похожая на стелу, а с острова скала казалась похожей на гигантскую руку, вперившую палец в вечно недовольное небо. Именно на эту скалу повадился прилетать дракон.

Он был чёрен, как уголь, закован в броню, глаза его походили на две белые молниевые искры. Прилетал дракон со стороны моря, всегда окружённый грозовыми облаками и всполохами, опускался на скалу и издавал грозный рык, который раскатывался далеко вокруг, выжидал немного — и снова рычал. Он в любой момент мог напасть на Сторм и даже иногда поворачивал голову в сторону острова, но всё же не нападал: издав несколько залпов громогласного рыка, дракон улетал неведомо куда.

Прилетал дракон раз в пятьдесят лет, и немало поколений скондов, устрашённые возможностью встретиться с чудовищем в море, жгли ладьи, оставаясь на острове, где, как они полагали, можно спастись: их крепости были вытесаны из горной породы, неприступные крепости с толстыми каменными стенами, за которымине страшны и драконы.

Через сотню поколений, во время правления конунга Беарклава, на остров Сторм обрушились бедствия: страшное землетрясение раскололо остров на части, море пожрало жизни угодивших в разломы, молнии выжгли корабельные леса.

— Боги разгневались на нас, — сказал конунг Беарклав, собрав потрёпанное племя в чудом уцелевшей крепости — Беардене, — потому что сконды устрашились дракона и перестали водить ладьи в северные моря. Но мощь дракона несоизмерима с нашей: он пожрёт нас или спалит огнём, прежде чем мы успеем к нему приблизиться. «Страшитесь дракона», — завещали нам предки. Мы не сможем выстоять против него.

— Мы должны его умилостивить, — раздался тихий вкрадчивый голос.

Все обернулись. Из тени вышел, прихрамывая, человек в волчьих мехах. Конец его окованного посоха постукивал по камням, высекая искры.

— Колдун… колдун знает… колдун подскажет… — пробежал шепоток.

— Подойди, — велел Беарклав. — Пропустите Вилебора, он поведает нам волю предков.

Тот, кого звали Вилебором, принадлежал к роду конунга, но не мог считаться воином из-за врождённого увечья: его левая нога была короче правой, он был хром. Таких детей испокон веку отдавали колдунам, говорящим с духами предков, — оракулам Сторма. Они жили в пещерах под крепостью и редко покидали подземелья.

Вилебор доковылял до каменного трона, на котором восседал конунг, и, опершись на посох, заговорил:

— Неверно полагать, что дракон — слепое чудовище, жаждущее стереть Сторм с лица земли. Он говорит с нами, но мы закрыли уши и отказываемся слушать. Я спросил у духов предков, о чём пытается нам сказать дракон, и они мне ответили. Дракон — хранитель этого острова, он должен защищать Сторм от бедствий и горестей, но он разгневан, что мы не почитаем его. Мы должны умилостивить дракона, так сказали мне духи предков, а им поведали боги.

— Как мы должны его умилостивить? — спросил конунг. Власть оракулов на острове была такова, что им безоговорочно верили.

— Мы должны принести дракону в жертву деву из дома конунга, — объявил Вилебор, вытягивая руку и показывая пальцем на прекрасную Эльду, единственную дочь конунга. — Это умилостивит дракона, и следующие пятьдесят лет остров Сторм будет процветать.

Люди зароптали. Вилебор скрыл усмешку в усах и повторил:

— Так велели духи предков.

— Да будет так, — изрёк конунг, мрачнея лицом, — завтра мы принесём жертву дракону!

Дракон всегда прилетал в один и тот же день — накануне летнего солнцестояния.

Вилебор распорядился снарядить ладью, чтобы отвезти дочь конунга к жертвеннику. Девушку одели в лучшие меха и в украшения из чистого золота и привязали к скале.

— Гадина! — сказала Эльда, обращаясь к Вилебору. — Ты всего лишь мстишь мне, что я отказала тебе, мерзкий урод! Как будто духи предков могли обречь на смертельные муки одного из своих потомков!

Вилебор усмехнулся, вытащил кинжал с искривлённой рукоятью — ритуальное оружие колдунов Сторма, им перерезали горло жертвенным животным.

— Не беспокойся, — сказал он, приставляя кинжал к груди дочери конунга, — дракон пожрёт тебя уже мёртвой. Мучиться ты не будешь.

Эльда презрительно плюнула колдуну в лицо, и в тот же момент острие кинжала вонзилось ей в грудь.

На другой день, который все ждали с боязливым нетерпением, на скалу прилетел дракон. В тот день он не рычал. Над скалой повисло тяжёлое молчание, только волны остервенело грызли скалы. Когда дракон улетел, люди вернулись, чтобы посмотреть, и не нашли на скале тела Эльды. Очевидно, дракон утащил труп в логово, где бы оно ни находилось.

— Дракон принял жертву! — возвестил Вилебор по возвращении на Сторм.

С тех пор на острове установился страшный обычай: каждые пятьдесят лет убивать деву из дома правящего конунга и оставлять тело на скале, которую теперь называли скалой Дракона.

Дракона звали Огден, он был из рода нидхёггов, чёрных драконов, ужасающих созданий, в венах которых, как считалось, вместо крови тёк яд. Он жил восточнее Сторма вот уже пять тысяч лет, облюбовав небольшой скалистый остров и устроив там логово по всем драконьим правилам.

Он был из древних. Родился он из кипящих лавой недр земли, выбрался следом за братьями, полыхающий огнём, расплавив камни, на которые ступал. Но как остывает лава, так остыли и драконы: их броня потемнела, окрепла, и они стали чёрными, как кровь, что течёт по жилам планеты. Кроме них были и другие: например, морской дракон Скёльмнир, огненный дракон Фирбретт, каменный дракон Хардвилл, которые появились прежде чёрных драконов, но, в отличие от них, не были рождены землёй — они вышли из моря.

С тех пор прошли бесчисленные века, драконы рассеялись по миру, а быть может, и вовсе исчезли.

Огден помнил, как в мир драконов впервые пришло Безумие, и ничто на свете не заставило бы его забыть.

Драконы тогда жили все вместе. Вместо логовищ, укреплённых, укромных, строили гнёзда прямо на верхушках скал. Люди ещё не появились, землёй правили гигантские создания, отдалённо походившие на драконов и служившие им пищей. Сражаться было не с кем и незачем: еды было в избытке, территориальные споры тогда не велись. Драконы процветали.

В тот день, когда пришло Безумие, планета зарокотала. По земле пошли трещины, каменные плиты вставали дыбом, ломались, клокочущая лава вырывалась из недр земли, сметая всё на своём пути, гейзеры раскалённого пара обжигали воздух. Одна особенно широкая и глубокая трещина наполнилась необычной на вид лавой: жёлтой, сверкающей, блестящей как само солнце. Драконы подошли ближе, чтобы взглянуть, и ими овладело Безумие. Это было золото, расплавленное золото вытекало из плоти земли, сводя их с ума. Один за другим они теряли рассудок, захваченные неведомой им прежде алчностью.

— Моё! — рычали они, нападая друг на друга. — Это всё моё!

Братья Огдена пали в схватке друг с другом, как и тысячи других драконов. Огдену повезло: власть золота над ним оказалась не столь сильна. Почувствовав первые признаки бешенства, он отыскал крепкую скалу и с такой силой ударился в неё головой, что обломал рога и лишился чувств.

Когда он очнулся, всё было кончено. Драконы разлетелись по свету, подгоняемые инстинктами, и уже никогда не селились вместе. Золота они с собой утащили сколько смогли: в пасти или в когтях, — но оно продолжало вытекать из недр земли ещё долго.

Первые драконы остались. Вероятно, они были достаточно сильны, чтобы обуздать Безумие.

— Зло пришло в этот мир, — сказал Фирбретт.

— Драконы никогда уже не будут прежними, — сказал Хардвилл.

— Нужно создать свод законов, чтобы распри не искоренили весь наш драконий род, — сказал Скёльмнир.

Три старых дракона сидели возле золотого разлома, мрачно взирая на причину Безумия. Золото плавилось, пузырилось, оплывало, вздымалось, не успевая застывать, и набегало новыми волнами, раскалёнными, огнедышащими, будто оно само было воплощением всех драконов. Огден подошёл и тоже взглянул в разлом. Это было даже красиво.

— Планета породила чудовище, — сказал Фирбретт, опуская коготь в золото. Коготь стал золотым в ту же секунду.

— За него будут убивать, — сказал Хардвилл.

— Никто не сможет обуздать драконье Безумие, — сказал Скёльмнир.

Огден молчал и всматривался в клокочущее золотое месиво. Оно бурлило всё яростнее, образуя водовороты и стремнины.

— Планета готова породить ещё что-то, — выговорил он, чувствуя, как по всему телу — от носа до кончика хвоста — пробежала дрожь.

Драконы вытянули шеи, заглядывая в разлом. Золотая лава наполнила его до краёв и готова была в любой момент выплеснуться. Вздувались и лопались желтоватые пузыри, откуда-то изнутри поднималась к поверхности рябь. Потом всё стихло, замерло, будто разом остыло, и золотая жижа разверзлась, выпуская из объятий дракона. Он ухватился когтями передних лап за край разлома, вытягивая из расплавленного золота одно за другим два могучих крыла, гибкое тело и длинный хвост. Дракон сиял золотом, но не так, как сиял бы любой дракон, вывалявшись в золотой жиже. Это был золотой дракон, совершенно новый вид. Он выбрался из разлома, крепко встал на лапы, опуская крылья к земле. Золото стекло с него на камни, на теле проступала броня — восьмигранные чешуйки с блестящими вкраплениями. Когда золото стекло с век, дракон открыл глаза. Они были цвета живицы, что вытекает из раненых деревьев и застывает в янтарь.

— Дракон, — сказал Хардвилл.

— Золотой дракон, — сказал Фирбретт.

Скёльмнир промолчал, не в силах оторвать глаз от столь блистательного существа. Огден тоже не проронил ни слова. Он был поражён. Прямо в сердце.

Золотой дракон обвёл их медленным взглядом, лишённым какого бы то ни было выражения.

— Он не пробудился ещё, — сказал Скёльмнир, — если вообще пробудится. Если это вообще дракон.

— Что же это тогда, если не дракон? — спросил Фирбретт.

— Безумие, — сказал Скёльмнир, — само воплощение Безумия, рождённого из недр земли.

— А по-моему, это всего лишь ещё один дракон, — возразил Огден, очнувшись. — Золотой дракон. Он родился из золота, как я родился из лавы.

Он сделал попытку приблизиться, но золотой дракон дохнул каким-то невероятным янтарным огнём, и по земле побежала жёлтая волна, подминая под себя камни и растения и оставляя их позади себя золотыми. Драконы отпрянули.

— Ужасающая мощь, — сказал Хардвилл, — я не слышал прежде о драконах, способных на такое.

— Золотое дыхание вместо огненного, — сказал Фирбретт, но, как выяснилось буквально через минуту, ошибся: огнём золотой дракон дышать тоже мог.

Он полыхнул струей пламени, очерчивая вокруг себя огненный круг. Золотые камни расплавились, снова превращаясь в жижу, и потекли по земле ручьями.

— Он себя не контролирует, — сказал Скёльмнир. — Нужно его остановить, пока он не уничтожил сам себя. Смотрите: он даже не замечает, что его собственный хвост начал дымиться и плавиться.

— Он меньше нас размером, — сказал Фирбретт, — и если мы набросимся на него все вместе, то справимся.

Так они и сделали: навалились на золотого дракона все вместе, подминая его под себя и трепеща крыльями, чтобы погасить огонь. Потом как-то разом вздрогнули и отпрянули, почувствовав, что золотой дракон… исчез. Вместо дракона на камнях лежало то, что после драконы назвали «человеком».

— Что это? — спросил Фирбретт.

— Что бы это ни было, он в это превратился, — сказал Хардвилл.

— Никогда не слышал о драконах, превращающихся во что-то ещё, — сказал Скёльмнир.

О том, что все драконы умеют превращаться, они узнали намного позже. Пожалуй, золотой дракон был первым, кто это сделал. Он поднялся на ноги, покачиваясь, оглядел себя тем же лишённым выражения взглядом.

— В какое нелепое существо он превратился, — сказал Фирбретт.

— У него разные лапы, — сказал Хардвилл.

— И нет крыльев, — сказал Скёльмнир.

Золотой дракон обернулся и поглядел на разлом, из которого родился.

— Сейчас им овладеет Безумие, — сказал Фирбретт.

— Его не избежать, — сказал Хардвилл.

Скёльмнир на этот раз возразил:

— Безумие над ним не властно. У него может быть сколько угодно золота, если он пожелает.

Безумие или нет, но золотой дракон шагнул прямо в кипящий раскалённым золотом разлом и исчез под сомкнувшимися золотыми волнами.

— Он погиб? — спросил Фирбретт.

— Значит, это был не дракон, — сказал Скёльмнир, возвращаясь к своей теории. — Безумие показало нам свою личину.

Хардвилл ничего сказать не успел, потому что золото ударило в воздух фонтаном, и в небо взмыл золотой дракон. За несколько взмахов крыла он поднялся так высоко к солнцу, что даже глаза драконов перестали его видеть.

— Он полетел к солнцу, — сказал Хардвилл.

— Он погибнет, — сказал Фирбретт.

— Мы его больше никогда не увидим, — сказал Скёльмнир.

Огден вздохнул, чувствуя невыносимую тесноту в груди.

Скёльмнир оказался прав: большинство драконов с золотыми никогда не встречались и их существование почитали за всего лишь легенду. Сам Скёльмнир видел золотого дракона ещё один только раз, много миллионов лет спустя.

К тому времени древние драконы уже сочинили Драконью книгу: на планете появились люди, стали добывать золото, а это приводило к неизбежным стычкам. Скёльмнир вручал каждому встреченному дракону по экземпляру, так же поступали и другие древние драконы. В основном, драконы соглашались подчиняться правилам. Лишь немногие отказывались следовать Драконьей книге.

Скёльмнир, раздав практически все книги, отправился подыскивать себе место под постоянное логово и тогда снова встретил золотого дракона. Тот лежал и спал на куче камней, очевидно нарочито принесённых и сваленных вместе. Такого логова у драконов Скёльмнир никогда ещё не видел.

Куча камней логовом и не была: золотой дракон собирался выстроить себе башню над найденными случайно во время прогулки природными катакомбами, состоящими из лабиринта тоннелей и пещер, потому натащил с гор камней, а теперь отдыхал, подставив солнцу спину.

Приближение Скёльмнира золотой дракон услышал или почувствовал и открыл глаза. Был ли это тот же самый дракон? Уверенности у Скёльмнира не было: все драконы одного вида выглядели одинаково, особых различий не существовало. Этот выглядел точно так же, как и тот, что родился из золотой жилы, но ничем не показал, что Скёльмнир ему знаком. Вряд ли он позабыл, что некогда видел его: драконы никогда ничего не забывают, так считалось.

Скёльмнир тревожить золотого дракона не стал, положил только возле кучи камней Драконью книгу и отправился восвояси, но ещё долго спиной чувствовал на себе драконий взгляд.

Золотых драконов он больше никогда не видел.

Огден был из тех, кто отказался принять Драконью книгу. Он сказал, что с людьми дел никаких иметь не хочет, и улетел далеко на север, в места, где не было даже других драконов.

Он выстроил себе логово на скалистом острове, до которого практически невозможно было добраться водой, только по воздуху, и летал к ледникам — охотиться на белых медведей и тюленей.

Один ритуал из Драконьей книги Огден всё же выполнял: раз в пятьдесят лет он помечал границы, издавая громогласный рык и тем самым рассеивая над территорией, ему принадлежавшей, драконьи чары. Большинство других драконов после этого сюда не сунулись бы, а с захватчиками он расправлялся быстро: отъевшись на медвежьем жире, он стал необычайно силён.

Потом в эти места пришли люди. Огден видел их скорлупки, в которых они плавали по морям. Но люди к нему не лезли, так что он не обращал на них внимания и вёл прежнюю жизнь, даже не заметив, что однажды выходить в море на этих сомнительных скорлупках они перестали.

В тот день всё изменилось. Огден прилетел на скалу, чтобы в который раз громогласно объявить о своём существовании и о том, что на его территорию прочим драконам лучше не лезть. Ещё на подлёте в ноздри ударил кисло-пряный запах крови, и дракон увидел привязанную к скале женскую фигурку с низко опущенной головой.

Огден опустился на край скалы, превратился в человека. Делал он это редко за ненадобностью, но сейчас счёл, что нужно: с людьми лучше разговаривать в человеческом обличье. Человеком он был могуч, широкоплеч, лицом походил на викингов, но волосы у него были чёрные, как смоль, а глаза — белые и прозрачные, с вертикальными тёмными зрачками. Женщину он окликнул, но она не отозвалась, тогда он подошёл ближе и увидел, что это мёртвое тело. Дракон озадачился. Мысль о том, что это могло быть жертвоприношение, ему и в голову не приходила: с обычаями людей дракон знаком не был, это вообще был его первый контакт с человеческим — пусть и мёртвым — существом. Но ему припомнились слова Скёльмнира о нелепых способах погребения людьми мертвецов, и он решил, что это одно из них: привязать тело к скале. Огдену не было бы до этого никакого дела, если бы это не была его скала.

Он отвязал тело девушки и стал размышлять, что с ним делать. Бросить в воду? Пожалуй, дракон испытал некоторую жалость, подумав об этом: мёртвая девушка была красива, жаль отдавать её суровому северному морю. К тому же на ней было много золота и драгоценных камней, а Огден к тому времени, как и любой дракон, обладал приличных размеров сокровищницей и пополнял её при любом удобном случае. Дракон решил отнести тело девушки на свой остров, что он и сделал. Покойницу он сжёг, ссыпал пепел в небольшой мешок из тюленьей кожи и захоронил в укромном местечке, поставив над местом вертикально камень. Украшения отправились в сокровищницу.

Через пятьдесят лет он обнаружил на скале ещё одно тело, через следующие пятьдесят — ещё одно… Уносить с собой найденные тела у дракона вошло в привычку, но он никогда не задумывался, отчего, к примеру, на скале нет останков других тел, более старых, или отчего это всегда женщины или юные девы. Огден воспринимал это как должное.

Так он, сам не зная, стал частью страшного ритуала.

Крестовый поход Нидхёгга. Семь с половиной братьев и дракон

Гулко протрубил рог над Беарденом, возвещая, что новые правители Сторма, семь сыновей славного конунга Торвинда, собрались на совет. После смерти отца правили они скондами все вместе, так и не решив, кому быть конунгом: все семь были могучи, бесстрашны, свирепы, и каждый носил имя Беархорн — странная прихоть почившего конунга. Был ещё и восьмой сын, Мальхорн, но от рождения он был хром и хил, и мальчика должны были отдать колдунам-оракулам на тринадцатую весну его жизни, наступавшую как раз в этом году — в год жертвоприношения, — так что его в расчёт не принимали.

Дракон должен был прилететь через три дня, но братья-правители так и не решили, кого принести в жертву: в нынешнем роде конунга не было дочерей, а дети самих братьев ещё не вошли в возраст, самой старшей девочке было всего два года. Они собрались в зале совета Беардена и весь день напролёт спорили.

— Да любая сгодится, — горячился Беархорн Четвёртый. — Почём дракону знать, что она не из рода конунга? Нарядить в меха да в золото — кто отличит от настоящей!

— А может, дракон всеведущий? — возражал осмотрительный Беархорн Шестой. — Обманув хранителя, мы можем навлечь его гнев не только на весь наш род, но и на Сторм. Чудовище никого не пощадит!

— Надо убить дракона, — вдруг сказал Беархорн Третий, и всё вздрогнули и посмотрели на него полными ужаса глазами, только старший сын, Беархорн Первый, не шевельнулся. — Убить и покончить с этим раз и навсегда. Мы сильны, каждый из нас может ударом кулака раздробить череп медведя, разве мы не справимся с драконом? Облачимся в крепкие кольчуги и медвежьи шкуры, вооружимся боевыми молотами и топорами и сразим дракона!

Братья зароптали, заспорили ещё яростнее. Беархорн Первый поднял руку, призывая остальных к молчанию.

— Приведите Мальхорна, — распорядился он.

— Мальхорна? — удивился Беархорн Пятый. — Не лучше ли пригласить оракула-колдуна?

— Мы не станем советоваться с колдунами, — однозначно сказал Беархорн Первый, — колдуны не скажут ничего нового. Они велят собрать всех наших дочерей и отдать их дракону скопом. Я хочу, чтобы вы послушали Мальхорна.

— Что нам может сказать мальчишка? — хмыкнул Беархорн Второй. — Он всюду носится с книжкой, что выменял у заезжих торговцев на отличную медвежью шкуру.

— Да, с книжкой, — подтвердил старший брат, — и я хочу, чтобы вы послушали, что написано в этой книжке. Я подслушал случайно, как Мальхорн читал её вслух, и с тех пор не могу выкинуть из головы то, что услышал.

Братья переглянулись: уж если Беархорн Первый так говорит…

Стражники привели Мальхорна. Он был щуплый, светловолосый, похожий на выпавшего из гнезда птенца. Ходил он, отчаянно хромая и с трудом удерживая равновесие, но книгу к себе прижимал так крепко, что её у него из рук не вырвали бы и медвежьи когти. Книга была потрёпанная, со сломанными застёжками и с треснувшим вдоль деревянным переплётом. Отдать за неё новую медвежью шкуру — ну не болван ли?!

— Подойди, — велел Беархорн Первый, — и прочитай нам то, что ты намедни читал.

Мальхорн съёжился и молча уставился на сидевших полукругом за столом братьев. Они глядели на него с угрюмым пренебрежением. Сесть они ему не предложили, так что он стоял, покачиваясь и поддёргивая не достававшую до пола ногу, и ткни его пальцем в плечо — опрокинулся бы. Пришлось читать вслух. Это была книга сказок чужедальних стран, а та, что потребовал прочесть Беархорн Первый, рассказывала о сражении дракона с многотысячным войском людских племён. Братья слушали, хмурились, хмыкали, и только Беархорн Первый внимал с величайшим вниманием, хоть уже и слышал эту сказку накануне.

— Хм, — сказал Беархорн Третий, когда Мальхорн закончил читать, — значит, дракона убить всё-таки можно. То, что я предлагал, вполне осуществимо. Убьём дракона!

— Нет, — спокойно возразил Беархорн Первый, — мы не станем его убивать. Не сразу. Сказку эту я хотел, чтобы вы послушали, не для того, чтобы вдохнуть в вас боевой дух. В сказке говорится, что у драконов непременно есть сокровищницы, ломящиеся от золота и драгоценных камней. Думаю, и у нашего дракона тоже есть. Нет, мы не станем его убивать! Мы завладеем его сокровищами и станем величайшими конунгами Севера!

Братья опешили, а Беархорн Шестой нерешительно спросил:

— Но как же мы отыщем сокровищницу, если сконды сожгли все ладьи? Дракон прилетает издалека, а мы не сможем за ним проследить.

— Мы не станем его выслеживать, — сказал Беархорн Первый. — Я слышал, что на скале он превращается ненадолго в человека, чтобы отвязать жертву. Мы спрячемся в камнях и, как только он превратится, нападём на него все вместе и захватим в плен. А уж в темницах Беардена выпытаем из него, где он прячет сокровища!

— А кого же принесём в жертву? — не понял Беархорн Четвёртый.

— Чучело. Нарядим соломенное чучело в меха и в драгоценности и привяжем к «пальцу». Сыны Сторма более не будут приносить в жертву дев из дома конунга! — с силой объявил Беархорн Первый и ударил кулаком по столу.

— Нельзя убивать дракона, — прошептал Мальхорн, прижимая к себе книгу, но его никто не слышал.

Дракон Огден Нидхёгг — как он в последнее время себя называл — неторопливо выбрался из логова, чтобы отправиться на скалу Палец и пометить территорию. Полвека уже истекло, пора бы и обновить раскинутые над этой частью моря и суши драконьи чары. Он обмазал морду медвежьим жиром, чтобы лететь быстрее, проглотил остатки тюленьей туши — тюленя он поймал вчера, но поленился съесть целиком — и расправил крылья, стряхивая с них снег и наледь. На острове свирепствовала зима, и дракону было смертельно скучно. Он даже подумал: а не полететь ли ему на другую скалу, разнообразия ради, — но полетел всё же на скалу Палец, потому что считал своим долгом заботиться о столь небрежно выставленных на волю стихии мертвецах.

На скалу он опустился тяжело и грузно — за последние пятьдесят лет он отъелся ещё больше — и сразу же понял, что что-то не так. К скале было привязано тело, но запаха мертвечины дракон не почувствовал. Были другие запахи — живые, смердящие, рассыпанные где-то за камнями. Он мог бы улететь, заподозрив неладное, но всё же не улетел. Это был отличный способ избавиться от скуки — подождать и посмотреть, что задумали людишки, а они ведь что-то задумали, иначе бы не сидели в засаде на лютом морозе! Огден обратился и подошёл взглянуть на привязанное тело. Это была связка соломы, закутанная в медвежью шкуру и увитая жемчужными нитями. Дракон фыркнул и поддел пальцем жемчуга, нить порвалась, жемчужины раскатились по камням. Это будто бы послужило сигналом: семеро братьев выскочили из-за камней и с устрашающими воплями кинулись на дракона, вертя в воздухе тяжёлыми молотами и топорами. «А, так они меня убить пытаются?» — удивился Огден, уклонившись от пущенного в него молота. Но другой угодил ему прямо в голову, раздался глухой стук, и дракон повалился на камни, ненадолго лишившись сознания, а когда пришёл в себя, то братья связывали его крепкими кожаными ремнями и толстыми верёвками. Он мог бы разорвать путы одним движением плеча, но решил подыграть им и поглядеть, что из этого получится, так что и виду не подал, что всё видит и слышит.

— Получилось! — сказал Беархорн Седьмой, выпрямляясь и вытирая пот со лба. — Мы захватили дракона!

— Возвращаемся в Беарден, — распорядился старший брат.

Они взвалили Огдена на плечи и потащили в лодку, на которой все семеро приплыли к скале. Делом это было нешуточным: дракон был тяжеленный, в человеческом обличье весил как добрых два медведя. Братья пыхтели, отдувались, потели, немилосердно смердели и совершенно упыхались, когда погрузили-таки пленника в лодку. Он всё ещё притворялся бесчувственным. Лодка заскрипела жалобно, просела, черпая бортами воду, когда братья один за другим залезали в неё.

— Как бы нам не потонуть с такой тушей! — обеспокоился Беархорн Третий.

— Духи предков на нашей стороне! — провозгласил Беархорн Первый и ударил топором по канату, которым лодка была привязана к скале.

До Сторма они добрались, пожалуй, чудом. Утлую лодчонку кидало от волны к волне, кренило, заливало ледяной водой. Огден подумал с неудовольствием, что если лодка перевернётся, то ему придётся ещё и спасать их всех. Сам он плавал отлично.

Причалив к Сторму, братья снова взвалили дракона на плечи и потащили в крепость. Всё шло по плану, они приободрились, воодушевились и даже запели боевую песню предков-викингов. Петь они не умели, дракон едва сдержался, чтобы не рявкнуть на них и не велеть им умолкнуть. По счастью, он смолчал, и его не разоблачили. Отнесли они его в подземелье и приковали за руки к стене толстыми цепями, каждая выдержит хоть десять медведей (и каждая ничто для столь могучего дракона, как Огден).

— Очухается, вот будет удивлён! — хохотнул Беархорн Четвёртый. — Облить его водой?

— Погодим, — возразил Беархорн Первый. — Злить его без надобности не будем. Быть может, он добром согласится.

«Что-то им от меня нужно», — понял Огден и сделал вид, что пришёл в себя.

Едва он поднял голову, братья тут же отпрянули, вскидывая молоты и топоры. Дракон удачно изобразил удивление оковам, которыми был пригвождён к стене, и вопросил грозно, делая вид, что безнадёжно прикован:

— Как вы посмели, жалкие людишки, напасть на меня?

Голос у него был звучный, с потолка посыпалась каменная крошка от эха, наполнившего подземелье.

— Довольно тебе бесчинствовать, чудище! — сказал Беархорн Второй, крепко сжимая рукоять молота в кулаке. — Веками мы исполняли твою волю, теперь твой черёд!

Огден ни малейшего понятия не имел, о чём они говорят. Он нахмурил густые брови, похожие на сосновые ветки, и спросил:

— Что вам от меня нужно, жалкие людишки?

— Твои сокровища, — сказал Беархорн Первый. — Ты отдашь нам сокровища, и мы тебя отпустим. Если же нет, то мы силой тебя заставим.

Дракон расхохотался. Смешнее шутки он в жизни не слыхивал и даже подумал, что зря не якшался с людьми прежде. Силой его заставить сказать, где он прячет сокровища, — надо же было выдумать такое! Они вознамерились ограбить дракона! Стены подземелья от его хохота заходили ходуном, снова посыпалась каменная крошка с потолка.

— Что ты нам ответишь? — сурово спросил Беархорн Первый, приставляя обух топора к груди дракона. — Где ты прячешь сокровища?

Огден клацнул зубами, зрачки в его белых глазах стали вертикальными.

— Не скажу, — ухмыльнувшись, ответил он. Эта игра его забавляла.

По знаку Беархорна Первого братья накинулись на него с тяжёлыми батогами и отлупили. Расцветающие кровоподтёки и синяки дракона ничуть не беспокоили, он и боли-то не почувствовал, но столь бесцеремонное обращение с древним существом было возмутительно. Он уже совсем напряг руку, чтобы порвать цепи, но какой-то мальчишка приковылял из-за двери и вцепился в руку Беархорна Третьего, пытаясь отобрать батог. Третий брат влепил мальчишке оплеуху, от которой тот кубарем покатился по темнице:

— Не лезь куда не просят, Мальхорн!

Мальхорн на четвереньках приполз обратно и обхватил ногу брата руками:

— Не бейте его! Ему же больно!

Дракон удивился и раздумал рвать цепи. Этот щуплый заступник, бесполезный, как усы тюленя, показался ему сильнее обступивших мальчишку мужчин. Беархорн Первый взял мальчишку за шиворот и вышвырнул за порог с криком:

— Эй, стражи! Выкиньте его отсюда и не впускайте больше.

Стражи переглянулись. Никто его и не впускал: Мальхорн пробрался в темницу потайным ходом, которым издавна пользовались оракулы. Лабиринт проходов пронизывал остров Сторм, и первые пять лет, начиная с пятилетнего возраста, будущие колдуны под руководством одного из старших запоминали их расположение и учились ориентироваться в них. Мальхорн был хорошим учеником.

«Отважный детёныш», — подумал Огден. А ещё подумал, что бесконечно глупый: вступаться за дракона…

Силой от него братья ничего не добились, дракон молчал. Тогда они решили на несколько недель забыть о нём: будет умирать с голода — расскажет что угодно в обмен на миску каши. «А эти ещё глупее детёныша», — подумал Огден. Без пищи или воды драконы могли обходиться едва ли не годами, тем более накануне Нидхёгг плотно поужинал. Выслушал он своих тюремщиков спокойно и с ухмылкой: интересно будет взглянуть на них, когда они явятся, чтобы соблазнять его какой-то жалкой кашей! Как вытянутся у них тогда физиономии!

Несколько дней он просидел в полном одиночестве, даже стражи предпочли убраться из темницы, чтобы не оставаться с драконом наедине. Похоже, они слишком надеялись на цепи.

На пятый день в углу что-то заскреблось, завозилось: Мальхорн через потайной ход пробрался в подземелье. Плошку, в которой горел медвежий жир и освещал ему путь, он поставил у дыры, в которую пролез. Дракон и в темноте видел отлично: дыра была у самого пола, спрятанная за двумя плоскими камнями, пролезть в неё мог только детёныш. Мальхорн доковылял до дракона, пошарил за пазухой и вытащил краюху хлеба и кожаный бурдюк.

— Ты, наверное, голоден, дракон? — шёпотом спросил Мальхорн, толкая ему в лицо краюху.

— Тебя прибьют, — предостерёг Огден.

— Они поступают бесчеловечно, — строго сказал мальчишка. — Ты, конечно, и сам виноват, что обложил наш народ страшной данью…

— Я? — поразился дракон.

Мальхорн нахмурился:

— Зачем было требовать за защиту невинных дев? Ты их пожираешь?

Дракон широко раскрыл глаза и ничего не ответил. Слова мальчишки расставили всё по местам: те мертвецы на скале — жертвы, принесённые ему, дракону!

— Ничего подобного я не требовал, — отрывисто сказал Огден, и его глаза стали уж совсем драконьими. — За защиту? Кого и от кого?

— Нашего острова от всяческих бедствий, — растерянно ответил Мальхорн.

Дракон коротко хохотнул:

— От всяческих бедствий? Я — защитник этого острова? Да с чего вы взяли?

— Так сказал оракул.

— А говорю тебе я: жертвоприношений я не требовал.

— Зачем же ты прилетаешь на скалу каждые пятьдесят лет? — поразился мальчишка.

— Раскидывать над морем драконьи чары, — объяснил Огден, — чтобы другие драконы знали, что эта часть моря принадлежит мне.

Мальхорн покачнулся и сел прямо возле ног дракона, стеклянными глазами глядя на него:

— Но ведь тогда получается, что веками мы убивали наших дев без всякой на то причины?!

— Я за вашу глупость не в ответе, — возразил дракон. — И ещё: я их не съедал, я их хоронил. Я думал, что это какой-то людской обряд.

Мальхорн обхватил голову руками:

— Непременно нужно сказать конунгам! Если ты всего этого не делал…

Огден только хмыкнул. Алчность в глазах семи братьев говорила, что ими овладело Безумие: жажда золота, а не забота о благополучии людей заставила их напасть и пленить дракона.

Принесённую мальчишкой еду дракон всё-таки съел и вино выпил, хотя и не понимал вкуса людской пищи: он привык есть сырое мясо, а пил воду или грыз лёд, если начинала мучить жажда. Медвежьи лапы он, правда, изредка ел запечёнными, но с готовкой было столько возни, что Огден предпочитал трапезничать в драконьем облике. Хлеба до этого момента он вообще ни разу не пробовал.

— Кислятина, — поморщился он, отхлебнув из бурдюка. — Что это?

— Вино, — сказал Мальхорн. — Драконы не любят вино?

— Не знаю, — отплевавшись, ответил Нидхёгг, — но мне оно точно не по вкусу. В другой раз принеси воды или льда.

Мальчишка разглядывал его с неподдельным интересом.

— Ты ведь можешь разорвать цепи? — спросил он.

— Могу.

— А почему не разорвёшь?

— Потому что мне скучно. Вы, людишки, порядком меня развлекли. — И дракон фыркнул.

— Ты отдашь им золото? — хмуря брови, спросил Мальхорн.

— Вот ещё! — опять фыркнул Огден. — Драконье золото принадлежит драконам, не людишкам им владеть.

— Это правильно, — не по летам серьёзно согласился Мальхорн. — Я завтра принесу тебе воды, дракон.

— Огден, — сказал ему вслед дракон, — меня зовут Нидхёгг Огден, а не просто «дракон».

Мальхорн тайком подкармливал его целый месяц. Огден даже успел привязаться к этому человеческому детёнышу (бельков и медвежат он ведь тоже никогда не трогал). Мальчишка не только приносил ему еду и питьё, но ещё и развлекал, пересказывая шёпотом сказки, которые вычитал в книжке. Сказки были глупые, но благодаря им дракон узнал множество подробностей о жизни людей, и большинство ему не понравились.

— Завтра я тебе расскажу мою самую любимую сказку, — пообещал Мальхорн, пролезая в потайной лаз, — о золотом драконе.

— Что? — дёрнулся всем телом Огден. — Золотой дракон? Стой! Расскажи сейчас!..

Но мальчишка уже скрылся в темноте лаза. Нидхёгг клацнул зубами несколько раз в досаде. Люди знают о золотом драконе? Он живо припомнил ту единственную встречу и страшно разволновался. Если мальчишка знает о золотом драконе, то, быть может, он живёт где-то поблизости? Нужно хорошенько повыспросить, когда Мальхорн вернётся.

На другой день братья-конунги пришли в темницу, но ни угрозы, ни новые пытки развязать язык дракона не сумели. Огден молчал и мрачно глядел на них, поблескивая белыми глазами. Он размышлял, как убьёт их одного за другим, когда ему надоест с ними играть. Убьёт и съест. Ничто в этом мире не должно пропадать зря.

— Он не расскажет и через тысячу лет, — сказал Беархорн Третий, когда братья вернулись в трапезный зал. — Сколько живут драконы? И нашим потомкам не хватит жизни, чтобы выведать тайну.

— Голод его не пронял, пыток он не страшится, — угрюмо добавил Беархорн Пятый. — Нужно убить его, пока он в наших руках. По крайней мере, мы избавим Сторм от ритуального жертвоприношения.

Беархорн Первый долго раздумывал, потом проронил:

— Ешьте и пейте, завтра мы убьём дракона!

Мальхорн, который ютился в тёмном углу и подслушивал, ужаснулся. Возразить братьям он не осмелился, но решил, что этой же ночью, когда конунги напьются и уснут, выпустит дракона из темницы.

Братья-конунги пировали всю ночь и спать повалились тут же, раскидывая грузные тела по скамьям и по полу. Мальхорн выбрался из укрытия и, стараясь не попадаться на глаза подвыпившим стражникам, пробрался в темницу Нидхёгга.

Огден дремал, но запах мальчишки вырвал его из дремоты. Глаза дракона открылись, зрачки вытянулись.

— А, опять ты? — спросил он добродушно.

Мальхорн вытащил из-за пазухи ключ, который умудрился стащить у братьев, пока они валялись пьяными, отпер решётку и вошёл в клеть.

— Они решили тебя убить. Завтра, — сказал он, с остервенением пытаясь освободить дракона из цепей. Ручонки у него были слабые, разжать звенья он не смог бы и через тысячу лет попыток, но всё равно пытался.

— Вот как? — не удивился Нидхёгг. — Уходи, детёныш, они тебя не пощадят, если застанут здесь. А мне они ничего не сделают.

Мальхорн упрямо продолжал дёргать цепь. Огден, насколько позволяли цепи, пытался его отпихнуть. Он мог бы разорвать цепь прямо сейчас, но ему всё ещё хотелось поиграть с братьями-конунгами: он убьёт их, когда они войдут, чтобы убить его, разорвёт цепи и их тоже разорвёт, ему даже в дракона не понадобится превращаться, настолько он силён.

— Что ты делаешь? — раздался грозный оклик, и в темницу ворвался Беарден Четвёртый. — Пытаешься освободить его? Ах ты, гадёныш!

Он за шиворот схватил мальчишку, швырнул его об пол и рубанул по нему топором. Запах свежей крови наполнил темницу. Ноздри дракона дёрнулись, разом встопорщились чешуйки за ушами. Огден рванул цепи и, исполненный гнева, схватил конунга за голову и, как орех, раздавил её — всего лишь одной рукой! По его пальцам потекла кровавая жижа. Раздались крики, сбегались на шум разом протрезвевшие стражники и застывали на месте при виде ужасной фигуры освободившегося дракона, который за голову — за то, что от неё осталось, — держал труп Беардена Четвёртого. Нидхёгг был так высок, что головой упирался в каменный свод темницы, и так страшен, что кровь стыла в жилах. Глаза у него полыхали белым огнём ярости. Он отшвырнул мёртвое тело, наклонился и поднял окровавленного Мальхорна, тот ещё был жив: конечности конвульсивно подрагивали, в горле что-то булькало.

— Книгу… — различил Огден, — мою книгу…

Дракон увидел, что книга мальчишки валяется поодаль — он её выронил, когда получил удар топора, — поднял и сунул за пазуху. «Я, может, смогу его спасти», — подумал Огден. Он расшвырял стражников, трусливо пытавшихся преградить ему путь, на ходу превратился в дракона, разламывая темницу: если бы стал искать выход, потерял бы время!

Нидхёгг притащил Мальхорна в логово, разложил на куче веток, которые служили дракону ложем, разодрал на нём одежду, чтобы добраться до распластанной топором спины. Одного взгляда на рану хватило, чтобы понять: мальчишка не выживет. Огден стиснул зубы, кроша их друг о друга:

— Да ведь он же всего лишь детёныш! Аррргх!

Беарден Первый тут же снарядил погоню. Они выстроили плохонькую ладью, пока дракон томился в темнице: славным кораблям предков она в подмётки не годилась, но хотя бы не тонула. Помимо оставшихся братьев с ним поплыли ещё пятьдесят скондов, все вооруженные до зубов. Теперь убийство дракона и разорение его сокровищницы легко можно было оправдать гибелью четвёртого конунга.

— К отмщению! К отмщению! — взывал Беарден Первый, стоя на носе ладьи. — Дракон убил конунга и похитил будущего оракула. Убьём дракона!

— Убьём дракона! — глухим эхом отозвались воины.

Они отыскали остров, на котором жил Нидхёгг, через несколько дней. Над ним вилось северное сияние — всплеск драконьей силы. Остров был скалистый, неприступный, но они полезли по скалам, как выбирающиеся из моря крабы, цепляясь крюками и верёвками за камни. Логово было прямо перед ними: сваленные наискось шалашом гигантские каменные плиты, занесённые снегом и застывшие наледью редких оттепелей. Они вошли, держа наготове топоры и молоты, и увидели дракона.

Огден сидел на корточках, в человеческом обличье. Колоссальная шкура белого медведя свисала с его плеч. Перед ним лежало тело Мальхорна, которого он завернул в тюленью шкуру. Дракон скорбел.

На звук шагов он поднял голову, глаза его сияли белизной и яростью.

— Ведь это был всего лишь детёныш! — прорычал он, поднимаясь на ноги. — Всего лишь детёныш!

— К оружию! — крикнул Беарден Первый.

Дракон клацнул зубами и выпустил когти.

Из пятидесяти шести человек, приплывших на остров дракона, ни один не вернулся домой.

Двое из Извечного леса

Хёггель расправил плечи и потер шею с видом человека — или дракона — хорошо потрудившегося. За последние несколько недель он, без преувеличений, привёл Извечный лес в надлежащий вид: избавился от сухостоя, проложил просеки, проредил кустарники и выжил из чащи приблудную нечисть, которая воспользовалась отсутствием хранительницы и поселилась там. Оставалось ещё наведаться к реке, которая пересекала лес и замысловато вилась между деревьями, и почистить русло от плавника, но он решил, что сделает это позже: нужно прежде было проверить, как там фея. Он по десять раз на дню возвращался и проверял. А в этот раз вернулся ещё скорее обычного: в воздухе пахло эльфами.

В Извечный лес наведался Алистер — впервые за всё время. С тех пор как они повздорили из-за бывшей ведьмы, Хёггель ни разу не навещал Алистера (из кладовых эльфийских он временами приворовывал что-то, но это не в счёт!). Король, откровенно говоря, страшно по воспитаннику скучал, но пытался выдержать характер, чтобы проучить строптивого мальчишку: вернётся, когда поймёт, что без эльфов, а вернее, без Алистера ему не обойтись. Слишком юн и неопытен, чтобы жить самостоятельно! Но… шли дни, недели, а Хёггель не возвращался, и король эльфов сделал вывод, что, пожалуй, не так уж беспомощен был василиск, как он полагал.

Разумеется, кольцо до сих пор было у дракона на пальце, так что Алистер знал, что с ним всё в порядке. Пару раз он даже заглянул в волшебное зеркало, чтобы проверить, как там Хёггель — разумеется, тайком, когда никого поблизости не было! — но ничего примечательного не увидел: оба раза пришлись на время, когда дракон спал в логове.

— Ну хорошо, — вынужден был признать Алистер, — я просто-напросто по нему соскучился. Но не могу же я сказать об этом вслух? Нужно придумать благовидный предлог, чтобы наведаться в Извечный лес. И чтобы он даже не заподозрил об истинной причине! Должен же я сохранить лицо?

Он покивал сам себе, накинул на плечи королевскую мантию и открыл портал в Извечный лес.

Фею он застал за работой: она ткала осенний покров. Намётанный глаз эльфа сразу заметил, что она изменилась. Крылья у неё так и не отросли, но она похорошела внутренней красотой, природу которой Алистер понял безошибочно: Хельгартен была влюблена.

— Приветствую тебя, хранительница, — сказал король, выходя из портала.

Она, занятая работой или собственными мыслями, не заметила его и теперь вздрогнула, обернувшись и увидев возле себя эльфа в цветочной короне.

— Не стоит меня бояться, — поднял руку эльф, заметив, как исказилось её лицо. — Мы виделись прежде, да не было случая представиться. Я Алистер, король эльфов. Хёггель, конечно, обо мне рассказывал?

Василиск в самом деле поделился с феей историей своей относительно недолгой жизни: рассказал и про деда-дракона, и про «усыновление» эльфами. И лучше бы Алистеру не знать, как Хёггель о нём отзывался! Дракон всё ещё был сердит, что эльфы ему не помогли.

Алистер задумчиво потрогал растянутую на рамах ткацкого станка ткань, невольно вернулся мыслями в те далёкие времена,когда эльфийки ещё не покинули супругов. Он вздохнул и заложил руки за спину, делая несколько величественных шагов вокруг станка.

— Крылья, я вижу, так и не отросли? — спросил он, остановившись поодаль и разглядывая колодец, который несомненно был построен Хёггелем. — Если хочешь, можем воспользоваться эльфийскими чарами. Вероятно, толку от этого не будет, но…

— Зачем предлагать помощь бывшей ведьме? — прямо спросила фея.

— А, по ряду причин, — улыбнулся король эльфов. — Во-первых, конечно, потому, что Хёггель — страшный упрямец. Переспорить его невозможно, как и всякого дракона, так что остаётся смириться. А отсюда следует во-вторых: я могу считать себя его приёмным отцом, потому что воспитал его, а если верить моим предчувствиям, то мы вскорости породнимся.

Фея вспыхнула.

— Есть ещё и в-третьих, — помолчав, добавил Алистер, — и, пожалуй, это в-третьих в значительной степени определяет моё к тебе отношение, даже несмотря на то, что ты бывшая ведьма, и что бы я там ни говорил Хёггелю.

Он приподнял волосы над ухом, снял чары, и изумлённая фея увидела на ушной раковине эльфа шрам — грубый, рваный, уродливый.

— Феи забывчивы, но мы с тобой встречались задолго до твоего перерождения, — сказал король, проведя по шраму пальцем. — Ты ведь выхаживала эльфов, пострадавших от изуверств охотников за ушами? Я был среди них. Ухо, как видишь, сохранилось, не успели отрезать, но если бы не ты, то, вероятно, я бы истёк кровью и умер, обессиленный, как все прочие. Не вспомнила меня?

Хельгартен медленно покачала головой.

— Ну, неудивительно. Не так уж и важно, помнишь ты меня или нет. Важно, что я помню… Ага, а вот и Хёггель, — заметил он, разворачиваясь. — Нет, не торопись откусывать мне голову, мы всего лишь разговариваем о былом.

Василиск явно был не в восторге, что Алистер о чём-то разговаривал с феей. Он нахмурился, и его зелёные глаза стали на несколько тонов темнее.

— О чём? — переспросил он.

— Да так, дела давно минувших дней, — пространно отозвался король эльфов. — Я предложил воспользоваться эльфийским волшебством, чтобы попытаться вернуть ей крылья.

— Не нужна нам твоя помощь, — буркнул василиск.

— Всё ещё злишься? — проницательно спросил Алистер.

— Нет. А ей крылья не нужны. У меня же есть. Одних хватит.

Король эльфов похлопал глазами, сообразил, что василиск имел в виду, и засмеялся:

— Может, оно и так. Знай только, что всегда можешь на меня рассчитывать. Но если уж устраивать свадьбу, то непременно в эльфийских чертогах. Я на этом принципиально настаиваю.

Хёггель только фыркнул, но уши у него покраснели. Хельгартен залилась краской. Алистер улыбнулся.

Когда король эльфов откланялся, воцарилось неловкое молчание. Хёггель почесал кончик уха, сел прямо на землю, скрестив ноги — он всегда так сидел, пока фея ткала.

— Осталась только река, — доложил он, предпочитая не обсуждать визит Алистера. — Я над ней пролетел, глянул, что и как. Там запруда выше по течению… — И, увидев, что она его не слушает, добавил: — Если он тебе что сказал, так ты внимания не обращай. Эльфы — они такие.

— Сколько же я зла причинила людям! — скорбно сказала Хельгартен. — Особенно принцу…

Она осеклась, задумавшись.

— Скажи, — спросила она после молчания, — а этот Голденхарт из Серой Башни на самом деле принц Голденхарт?

У неё сложилось впечатление, что он не совсем человек или даже совсем не человек. Память ведьмы перемежалась с её собственной, но впечатления были схожи. От него веяло чем-то неземным, не из этого мира — чем-то неведомым.

— Не знаю, — пожал плечами василиск, — но старикашка за него любому голову откусит!

— А почему ты называешь того дракона старикашкой? — с любопытством спросила Хельгартен. Она уже не в первый раз слышала это от Хёггеля.

— Потому что он старый. Он как мой дед: от него веет древностью, — объяснил василиск.

— Пахнет? — не поняла фея.

Хёггель сосредоточенно почесал за ухом, соображая, как бы понятнее объяснить:

— Да нет же, веет. Дракон дракона так воспринимает. Это как будто взглянул на гору и осознаёшь, что стоит она тут уже не одно тысячелетие. Веет от неё, понимаешь? Так же и с драконами. Я и сам не знаю, откуда это знаю, но — знаю. Он древний. Очень древний. Древнее эльфов. От тех тоже веет.

Хельгартен и не сомневалась, что Эмбервинг из древних. Его могущество и величие, способные устрашить даже самое тёмное существо на свете — ведьму, говорили о том, что ему не меньше нескольких тысяч лет. Не стоило обманываться вечной юностью. Хёггель прав: он был как горы, как сама земля.

— Извиниться перед ними, да и не думать больше, — сказал вдруг Хёггель.

— Нет! — в страхе воскликнула фея, выронив челнок. — Я ему на глаза попадаться не осмелюсь и через тысячу лет! Ты не осознаёшь, насколько он страшен, потому что ты тоже дракон.

— Именно потому, что я тоже дракон, только я и знаю, насколько он страшен, — возразил василиск. — Но ведь ты не перед ним извиняться будешь, а перед принцем. За что тебе перед драконом извиняться?

Фея смутилась. Было за что! Драконы, всем известно, злопамятны, а ведь именно по приказу ведьмы Эмбервинга ранили той чёрной стрелой.

— Нужно подарить что-нибудь, чтобы умилостивить, вот и всё, — рассудительно заключил Хёггель.

— Подарить что-нибудь? — растерянно переспросила Хельгартен и обвела взглядом поляну.

Чем она могла умилостивить гнев столь могучего существа? Причём, гнев вполне заслуженный? Золото она подарила Хёггелю, других драгоценностей у неё не было.

— Может, выткешь какую-нибудь полезную штуку? — предложил василиск, заметив её замешательство. — Уж такую получив, непременно смягчится! То, что ты ткёшь, не уступает драконьим сокровищам! — И он, довольно покраснев, погладил рукав рубахи, которую сшила ему фея.

Хельгартен задумалась, припомнила, как суров был дракон к прочим и как трепетно нежен к Голденхарту — кем бы он ни был.

— Пожалуй, — сказала она, зардевшись, — я знаю, что для них выткать. Если поможешь мне.

Хёггеля два раза просить не нужно было. Он кликнул пауков, и они несколько дней сучили солнечные и лунные лучи, наматывая нити на еловые шишки. Когда мотков набралось достаточно, фея принялась за работу. Выходило что-то лёгкое, прозрачное, искрящееся. Оставшиеся солнечные нитки фея пустила на вышивку по краям.

Но всё же решиться на то, чтобы отнести дар Дракону, Хельгартен долго не могла. Смелости она набралась, только когда осень тронула верхушки деревьев золотом. Фея с помощью василиска раскинула над лесом сотканный осенний покров и уж после дала согласие, чтобы Хёггель открыл портал в Серую Башню.

В Серой Башне было далеко за полдень. Эмбервинг уже успел слетать к горам и вернуться обратно. Голденхарт спал, провалившись в стог сена, накрытый плащом из драконьей чешуи: хотел дождаться возвращения Дракона, да не дождался и задремал, а потом и вовсе погрузился в глубокий сон, исполненный сияющих золотом полуэльфийских, полудраконьих иллюзий. Будить его Эмбер не стал. Он выпустил лошадей попастись на лужку, подмёл двор, набрал яблок, чтобы после испечь их на обед, и только-только вытащил ведро воды из колодца, как в дворике открылся портал. Дракон поставил ведро на землю и стал ждать, кто появится из портала. Пахло оттуда незнакомо, в тех краях Эмбервинг точно не бывал прежде.

Первым появился Хёггель. Вышел он, как-то нелепо расставляя руки, точно хотел казаться больше или толще, чем есть на самом деле. Он прятал за собой фею (которую Дракон сразу же заметил — почуял, просто виду не подал, что заметил), рассудив, что для начала следует поприветствовать Дракона и выступить посредником. Василиск кашлянул и извлёк из себя длинное приветствие на драконьем языке. Вышло внушительно и оглушительно: Голденхарт тут же проснулся и, никем не замеченный, высунул голову из сена, потрясённо озираясь.

— Сдурел, что ли? — шикнул на василиска Эмбервинг. — Говори нормально, как все люди! Ты мне лошадей распугал!

Лошади, действительно, заметались по лугу, и Эмберу пришлось их успокаивать. Хёггель несколько смутился:

— Хотел, чтобы как полагается. В Драконьей книге сказано, что драконы друг друга должны приветствовать на драконьем языке.

— В Драконьей книге сказано, что я тебя отсюда должен вышвырнуть с переломанной шеей, не дожидаясь приветствия, — парировал Эмбервинг. — Ну, что на этот раз?

Хёггель шумно засопел носом и посторонился, чтобы Хельгартен вышла вперёд. Фея казалась насмерть перепуганной и белыми от напряжения пальцами прижимала к груди какой-то свёрток. В глаза Дракону она смотреть не решалась.

— Ты, я вижу, боишься меня? — спросил Дракон, выгнув бровь. — Или это память ведьмы заставляет тебя бояться?

— Хельгартен больше не ведьма, — раздражённо прервал его василиск и ощетинился.

— Я и не говорил, что ведьма, — возразил Эмбер и легонько щёлкнул Хёггеля по лбу пальцами. Василиск переступил ногами, покачнулся, но устоял — только за лоб схватился обеими руками.

— Ведьма пыталась тебя убить, — сказала фея безжизненным голосом. — Как мне загладить вину перед тобой, о дракон?

— Пореже попадаться мне на глаза, — честно ответил он. — Я, видишь ли, не так злопамятен, как ты думаешь, но обстоятельства стычки с ведьмой были возмутительные, а такое нескоро забывается. Верно ли я понял, что ты пытаешься принести извинения? Они приняты.

— Нам бы принца твоего повидать, — вмешался Хёггель, продолжая шумно сопеть. — У Хельгартен для него подарок, правда, Хельгартен?

Фея медленно кивнула, не видя ничего, кроме сияющих золотом глаз Дракона, которые начали нехорошо поблескивать, стоило василиску упомянуть принца Тридевятого королевства.

— Для меня? — не сдержался Голденхарт и полез из стога, шурша сеном.

Эмбер, подойдя, стал вытаскивать из его волос застрявшие соломинки и былинки.

— Тебя вопль василиска разбудил? — поинтересовался он.

Хёггель засопел ещё яростнее:

— Приветствие! Это было приветствие.

Голденхарт невольно засмеялся. Василиск был до комичного серьёзно настроен, но от этого, взъерошенный, почти сердитый, походил на котёнка, который промок под проливным дождём и пытался пыжиться.

— Да я сам проснулся, — ответил менестрель, пытливо глядя на фею. — И мне извинения собираешься принести? Необходимости в том нет, ведьма мне даже подсобила: если бы не вся эта история с Треклятым королевством, так просто я бы от престолонаследования не избавился! Конечно, с её подачи меня похитили, да и приворотным зельем она меня попыталась опоить…

— Что?! — протянул Эмбервинг.

— Не сработало заклятье, — поспешно добавил менестрель. — Твои чары оказались сильнее.

И он на минуту примолк, размышляя, не были ли и чары Эмбера отчасти тоже «приворотными». Губы его тронула улыбка.

— В общем, раз уж всё хорошо закончилось, то нечего и вспоминать, — заключил он. — Приветствую тебя, фея Хельгартен, и искренне радуюсь, что злые чары удалось разрушить.

На глазах феи показались слёзы. Хёггель заметался. Суетливость безошибочно выдавала его. Менестрель и Дракон переглянулись, заулыбались.

— Прими… те в дар, — справившись с собой, сказала Хельгартен, протягивая Голденхарту свёрток.

Они с Драконом развернули свёрток, подхватили выскользнувшую ткань, расправляя её, чтобы полюбоваться узором.

— Что это? — спросил менестрель.

— Хельгартен сама выткала, — хвастливо объявил василиск.

— Это покров на ложе, — пояснила фея несколько смущённо. — Обереги лесных фей приносят добрые сны.

Голденхарт невольно вспыхнул румянцем, но поблагодарил со всей цветистостью, на какую был способен в данный момент. Хёггель развесил уши, пытаясь запомнить хоть половину из сказанного: Алистер тоже любил витиевато выражаться, приходилось переспрашивать по нескольку раз, но менестрель превзошёл и короля эльфов!

— Выразить… чего? — переспросил он, сосредоточенно морщась.

— Проще говоря, спасибо, — объяснил Голденхарт.

— А, понятно, — кивнул василиск и успокоился.

Дело, кажется, кончилось миром. Эмбервинг даже вынес кубки с вином, чтобы угостить василиска и фею.

Несколько успокоенная, Хельгартен вернулась в Извечный лес.

— И почему это я ничего не знал о приворотном зелье? — спросил Эмбер, когда портал закрылся.

Голденхарт смущённо пожал плечами:

— Не вышло ведь?

— А если бы вышло? — настойчиво спросил Дракон.

— Не вышло бы, — твёрдо возразил менестрель и, покраснев, отвёл взгляд.

— Ох, — сказала Хельгартен облегчённо, — как камень с души свалился! Думаешь, стоит выткать подарочный покров и для эльфов?

— Начинай лучше ткать свадебное платье, — прямо предложил василиск.

Фея залилась краской, всплеснула руками.

— И не вздумай сказать, что дракон и фея пожениться не могут, — предупредил Хёггель несколько сварливым тоном. — В Драконьей книге ничего об этом не сказано.

— Только что из этого выйдет? — неуверенно возразила она.

— Вот и посмотрим, — категорично отрезал василиск.

Свадьбу сыграли через несколько недель — в эльфийских чертогах. Алистер постарался на славу и устроил роскошное пиршество. Эмбера и Голденхарта тоже пригласили.

— Хорошая пара, — заметил Алистер. — Хотя… фея и василиск? Неслыханно.

— Ты думаешь, им есть дело до подобных пустяков? — пожал плечами Эмбервинг, и все посмотрели на жениха с невестой.

Фея в сияющем облаке свадебного платья и василиск в венке из виноградной лозы — всё-таки воспитанник эльфов, а у эльфов так полагалось — выглядели восхитительно и, держась за руки, никого вокруг не замечали, кроме друг друга.

Крестовый поход Нидхёгга… не удался

Хоть Огден говорил на языке людей, но ни читать, ни писать по-человечьи он не умел. Прежде чем убить последнего воина, он заставил прочесть ему книгу сказок Мальхорна. Память у него была драконья, запомнил от слова до слова после первого же прочтения. Сказка о золотом драконе привела его в исступление. Он заметался по логову, взревел, разрывая на части уже застывшие трупы конунгов и воинов, растаптывая их в ледяное кровавое месиво лапами. Золотой дракон погиб в сражении с людьми в королевстве Серая Башня, его сокровищницу разграбили, а тушу дракона освежевали, чтобы из шкуры выделать волшебные доспехи, — вот о чём была сказка.

— Я им отомщу! — взревел дракон. — Жалкие людишки должны поплатиться!

О том, что сказки обычно бывают всего лишь вымыслом, или о том, что с момента написания книги могли пройти века и века, Нидхёгг не подумал. К книгам он относился однозначно: они как Драконья книга, всё, что в них ни написано, — непреложно. А время для него шло иначе, чем для людей.

Трупы он всё-таки не пожрал. Он сбросил останки в воду — они не заслужили достойного погребения! — и лишь Мальхорна похоронил как полагается.

Впервые за тысячелетия он решил покинуть остров и отправиться на материк, о котором хранил довольно смутные воспоминания. Сокровища он зарыл в логове так глубоко, что до них не добрались бы и через сто тысяч лет: решил, что они могут прекрасно дождаться его возвращения. Он ведь не знал, сколько времени займёт крестовый поход. Не тащить же сокровища с собой? Он бы попросту не взлетел с такой ношей!

Немного золота он всё же захватил: слышал, что в землях людей без золота не обойтись, — да и вообще в качестве оберега, чтобы по дороге не пасть жертвой Безумия.

Перед отлётом Огден наведался на Сторм. Он опустился прямо посреди городища скондов и страшно взревел. Люди выскакивали из домов, заметались по улицам.

— Людишки! — громогласно объявил Нидхёгг, и не осталось ни единого человека, кто бы его не услышал. — Вы разгневали меня. Я убил ваших воинов, всех до единого, потому что они пришли меня ограбить. Я пощажу вас ради вашего маленького оракула, Мальхорна, которого они гнусным образом убили, потому что он им воспротивился. Но я больше не буду защитником вашего острова: я улетаю из этих земель навсегда. Ритуал никогда больше не будет проводиться.

Чёрный дракон взревел ещё раз, уже нечленораздельно, поджёг — для острастки — несколько сараев и улетел.

Он решил отыскать те края, о которых было написано в сказке, и отомстить живущим там людям за смерть золотого дракона. Это меньшее, что он мог сделать, чтобы почтить его память. Быть может, он встретит других драконов и объединится с ними, как это бывало в прежние времена. О том, что драконов практически не осталось на свете, он, разумеется, не знал.

Отыскать нужное место оказалось непросто: люди его чурались. Он хотя бы додумался являться в города в человеческом обличье, но вид высокого человека, облачённого в медвежью шкуру, страшил их, пожалуй, больше, чем устрашил бы дракон. Его голос был гортанный и громкий, лицо сурово, густые брови походили на сосновые ветки, белые глаза сверкали. Когда он наклонялся к кому-нибудь из людей, чтобы задать вопрос насчёт Серой Башни, те обмирали или пускались наутёк, приходилось ловить их за шиворот, встряхивать и переспрашивать. Диалогу это явно не способствовало, и люди разбегались, едва его завидев: слухи расползались по королевствам быстро.

Поначалу поиски его были безуспешны: в тех местах ни о Серой Башне, ни о золотом драконе никто никогда не слышал. Всё больше говорили о Треклятом королевстве и непременно плевали через левое плечо, когда говорили. Потом ему удалось выяснить, что следует забрать восточнее, чтобы отыскать требуемое: нищий, которому он показал золотую монету, прежде чем тот успел сбежать, рассказал, что некогда бывал в тех местах, и начертил на куске коры некое подобие карты. Но поскольку Огден не умел читать — а карты тем более! — то забрал в противоположном направлении и оказался вовсе не в Серой Башне, а в Чернолесье.

Дракон решил приземлиться и отдохнуть. В лесах, он знал, водились медведи, а он уже проголодался. Но сколько Нидхёгг ни бродил по лесу, не только медведя, но и ни единой пташки не встретил! Мало того, он осознал, что не может из этого леса выбраться: он ходил кругами, будто все тропки в лесу вели к одному и тому же месту. Огден рассердился и, выдрав крайнее дерево, так грохнул им по остальным, что несколько рядов разлетелись в щепки и ещё столько же полегли от ударной волны. Тут же он вытаращил глаза: чёрные деревья наползли откуда-то из чащи и закрыли прореху монолитной стеной. Он проделал то же самое несколько раз, изумлённый, и всё повторялось. Лес будто только гуще становился.

— Арргх! — громогласно выругался Огден и выворотил с корнями ещё одно дерево.

— Что это ты делаешь? — раздался сзади чей-то недовольный голос.

Он обернулся. Сзади стояла женщина в чёрном платье. Она хмурилась и, кажется, нисколько его не боялась: она на него сердилась.

— Ты ещё кто такая? — спросил Нидхёгг, опираясь на вырванное дерево, как на палицу.

— Хозяйка этого леса, — ответила ворожея. — Кто тебе дал право бесчинствовать тут?

— Он не пожелал меня выпускать, — сказал дракон и примерился к следующему ряду деревьев. — Я уж его усмирю! Будет знать, как шутить с Нидхёггом Огденом!

— Это твоё имя? — поинтересовалась женщина. — Из каких ты краёв? Никогда не видела тебе подобных.

— Я дракон, — со значением объявил Огден и подбоченился. И опять удивился, что она не выказала никакого страха.

— Драконы в Чернолесье редко забредают, — заметила чародейка, разглядывая его и невольно дивясь его мощному телосложению, а ещё больше тому, что одет он был в одежду из медвежьих шкур: в такую-то жару! — Что понадобилось дракону в Чернолесье?

Огден порылся в складках шкуры и вытащил оттуда кусок коры:

— Ищу это место. Ты знаешь, где оно находится?

Чародейка критическим взглядом посмотрела на каракули, повертела кору и неуверенно спросила:

— Что это?

— Это карта, — свирепо сказал Огден. — Разве не видишь, что это карта?

— Пожалуй, вижу, — согласилась чародейка, не обращая внимания на то, как засверкали глаза дракона, — вот только понять не могу, где у неё верх, а где низ.

— А какая разница? — беспокойно спросил Нидхёгг. То, как она это произнесла, навело его на мысль, что это в самом деле имело значение — с какого краю на карту смотреть!

Чародейка протянула ему кору обратно:

— Название у этого… чем бы оно ни было… есть?

— Серая Башня, — сказал Огден и смял кору в кулаке в труху. Глаза его засверкали ещё свирепее.

— О, Серая Башня? — невольно оживилась чародейка. — В гости или как?

Она решила, что этот брутальный дракон — приятель Эмбервинга. Хотя он нисколько не походил на утончённого янтарного дракона, но, верно, драконы разные бывают.

— Это крестовый поход, — ответил Огден, клацнул зубами, выпустил пар из ноздрей и ощетинился. — Я вырежу всех живущих там людей.

— Вот как? — отчего-то не удивилась она. — Желаю всяческих успехов. Хотелось бы мне на это поглядеть.

Она представила себе, как его встретит Эмбервинг, если он заявится в Серую Башню с подобным заявлением, и фыркнула. Нидхёгг недовольно нахмурился:

— А ты из людей? Что-то я никак к тебе принюхаться не могу.

С чародейками он прежде не встречался, о колдовстве не знал практически ничего, поэтому никак не мог определить, что она из себя представляет. Женщина фыркнула вторично и указала пальцем в сторону:

— Туда. Выйдешь из леса, лети в том же направлении, прямиком в Серую Башню и попадёшь. Если выживешь, то возвращайся: интересно будет узнать, как это тебе удалось.

Деревья будто расступились, пропуская его. Чародейка исчезла.

Нидхёгг обернулся драконом и полетел на восток, размышляя над странной фразой, которую обронила женщина напоследок. «Если выживешь…» Неужто люди, живущие там, настолько сильны? Верно, золотого дракона они ведь убили… Огден самодовольно плюнул ядом вниз, поглядел, как на поле образовалось выжженное мёртвое пятно. Пусть только попробуют к нему сунуться! Он с ними разделается быстрее, чем медведь чихнуть успеет!

Когда он пересёк границу Серой Башни, то всем телом ощутил пронзивший его импульс — раскинутые драконьи чары. Да, сказка не врала: здесь когда-то жил дракон. Огден принюхался, хорошенько принюхался, втянув в ноздри облака вместе с воздухом. Драконье чутьё подсказало, что нужно спускаться: останки золотого дракона где-то внизу, он чувствовал! Прежде чем свершить отмщение, Нидхёгг решил взглянуть на них, почтить память павшего дракона и, быть может, насыпать над ними курган.

Огден приземлился на бескрайнем лугу, превратился в человека — сподручнее будет собирать кости дракона и складывать их в кучу — и широкими шагами пошёл туда, куда вело его чутьё. Прямиком к менестрелю, который бродил по лугу, облачённый в плащ из золотой чешуи, поскольку Эмбер ещё с утра улетел в горы, и собирал травы для чая и которого Нидхёгг принял за останки золотого дракона.

Голденхарт был слишком занят сбором трав, чтобы заметить приближающегося дракона, так что увидел он его уже в человеческом обличье, когда Огден преградил ему путь. Юноша задрал голову, изумлённо глядя на высоченного мужчину в меховой одежде. Выглядело внушительно, но менестрель первым делом подумал то же, что и чародейка: «В мехах в такую жару?»

Огден, увидев, во что одет юноша, рассвирепел ещё больше. Он решил, что это плащ из драконьей шкуры, как и было написано в сказке, а значит, этот жалкий человечишка и есть тот, кто убил золотого дракона! Вены на его лице и шее взбухли, как у разъярённого быка, белки глаз покраснели.

— Готовься к смерти, — прорычал он, обращаясь в дракона и вставая на задние лапы, чтобы передними затоптать врага, — убийца драконов! Я отомщу за его смерть! И сдеру с тебя шкуру, как ты содрал её с убитого тобой дракона!

Голденхарт изумился ещё больше, отчасти, что видел перед собой столь внушительное существо, отчасти, что его обвинили в том, чего он, естественно, не делал. Но раздумывать или возражать было некогда: страшные когтистые лапы уже были готовы обрушиться ему на голову. Юноша мог бы метнуться в сторону или упасть и покатиться по траве, но сзади пронеслось золотое сияние — стремительное, раскалённое, неистовое — и сшибло чёрного дракона навзничь. Огден грохнулся на землю, не успев отреагировать на удар. Голденхарт испуганно вскрикнул: в такой ярости Эмбера он ещё не видел. Золотой дракон был в два раза меньше чёрного, но неистовство, с которым он на него накинулся, компенсировало разницу в размерах: он рвал чёрного дракона зубами и когтями, бил крыльями и хвостом. Рык его раскатился по Серой Башне от края до края, менестрель невольно зажал уши. Огден был ошеломлён настолько, что даже не сопротивлялся в первые минуты. Золотой дракон! Настоящий золотой дракон! Тот же самый или другой? Он опомнился, когда клыки янтарного дракона впились ему в яремную вену. Он поспешно отпихнул дракона лапой, превратился в человека и воскликнул:

— Стой! Это всего лишь недоразумение!

Голденхарт вцепился в Эмбервинга куда достал:

— Эмбер, Эмбер! Довольно!

Эмбервинг был ослеплён яростью и едва воспринимал хоть что-то. Неслыханно! Он дёрнул переднюю лапу вверх, чтобы полоснуть по распластанному на земле мужчине, но менестрель повис на его лапе, обхватывая её руками.

— Эмбер, да что с тобой! — испуганно восклицал он. — Эмбер!

Эмбервинг опомнился, осторожно поставил лапу на траву, но в человека обращаться покуда не стал. Его янтарные глаза, рассечённые напополам тёмными стрелками зрачков, уставились на Огдена. Взгляд у него, как показалось Нидхёггу, был таким же пустым, как и в их первую встречу, и он решил, что золотой дракон до сих пор ничего не осознаёт, а этот человечишка, который столь бесцеремонно гладит дракона по холке, будто собаку какую или лошадь, им владеет. Он слышал, есть такие штукари, что могут подчинить себе волю даже диких зверей, не говоря уже о драконах, сознание которых так и не пробудилось. Да, его надо было первым делом убить и освободить золотого дракона от унизительного рабства! Нидхёгг шевельнулся, но тут же замер, потому что лапа золотого дракона приподнялась снова и грохнулась в землю в паре дюймов от его головы, как бы намекая, что одно неверное движение — и ему конец.

— Это недоразумение, — повторил Огден, облизнув губы.

— Недоразумение? — к его изумлению, переспросил золотой дракон и обратился человеком.

У Нидхёгга не осталось сомнений: это был тот самый золотой дракон, рождение которого он видел.

— Недоразумение… — с непередаваемой интонацией повторил Эмбервинг. — Заявился в мои земли без спросу, посягнул на мою территорию и на мою собственность и говорит, что это «не-до-ра-зу-ме-ни-е»?

— Эмбер, — с тревогой окликнул Голденхарт, заметив, что по скулам Дракона поползла чешуя.

— Я думал, что тебя убили, — поспешно сказал Огден. — Решил отомстить за твою смерть. Как же я рад, что ты жив!

— Почему ты говоришь со мной так, будто мы знакомы? — раздражённо оборвал его Эмбервинг.

— Так ты не помнишь меня? — изумлённо воскликнул Нидхёгг. — Я ведь был при твоём рождении, ты должен меня помнить. Меня и первых драконов, которые пытались тебя обуздать.

— При моём… рождении? — медленно повторил Эмбервинг, и они с менестрелем переглянулись.

Огден воспользовался заминкой, чтобы встать на ноги.

— Ты видел, как родился Эмбервинг? — поразился Голденхарт.

Чёрный дракон взглянул на него, как на букашку:

— Молчать, жалкий смертный! Я не с тобой разговариваю.

Менестреля это покоробило, тем более что Нидхёгг перешёл на драконье наречие, которое, впрочем, Голденхарт понимал, но не подал виду. Эмбервинг совершенно точно нахмурился:

— Манерам ты, я вижу, не обучен, кто бы ты ни был. Придержи язык, если не хочешь остаться без него.

Сказал он это тоже на драконьем языке. Огден свёл мохнатые брови к переносице, оценивая ситуацию. Золотой дракон был силён, сильнее него, он бы с ним не справился даже в человеческом обличье — это Нидхёгг почувствовал ясно. Драконы хорошо такие вещи чувствуют. Но этот золотой дракон отчего-то принял сторону людей. Его сразили, победили и подчинили?

— Значит, — продолжал Эмбервинг, — ты утверждаешь, что видел моё рождение? И от кого же я появился на свет и каким образом?

Спросив это, они с менестрелем опять переглянулись. Возможно, сейчас они получат ответ на мучащий их вопрос: откуда берутся драконы? Огдену это переглядывание не понравилось. Они явно что-то замышляли, этот человечишка и золотой дракон!

— Ты родился из золотой жилы, — всё же ответил он и увидел на лице золотого дракона неподдельное разочарование, — и принёс с собой Безумие. Вероятно, ты ничего не помнишь, потому что Безумие владело тобой с самого начала.

— Что ещё за Безумие? — поморщился Эмбервинг недовольно. Новость о том, что он родился из расплавленного золота, его нисколько не порадовала. Это знание ничего ему не дало.

— Жажда золота… Ты и об этом не знаешь? — поразился Огден и свирепо уставился на менестреля, который был ни в чём не виноват.

Эмбер только фыркнул и проронил:

— Прежде чем сказать ещё что-нибудь, представься. Гостям, званым или незваным, полагается представляться первыми.

Огден расправил могучие плечи, приосанился, надеясь произвести на золотого дракона впечатление мощью, и сказал:

— Нидхёгг Огден.

Имя было ни дать ни взять нордийское, Эмбервинг невольно поморщился.

— Хм, — протянул он, обводя фигуру чёрного дракона изучающим взглядом.

Огден приосанился ещё больше, готовый отвечать на любые расспросы, принимать комплименты, или восхищение, или похвалу его могучему телосложению, которым он гордился, наивно полагая, что является едва ли не воплощением того, каким должен быть любой дракон.

Золотой дракон спросил:

— И не жарко тебе в медвежьей шкуре, а, Нидхёгг Огден?

Двое из Серой Башни и коварные планы Нидхёгга

Огден был возмущён до глубины души! Спросив смешливым и даже несколько ироничным тоном: «И не жарко тебе в медвежьей шкуре, а?» — золотой дракон подхватил человека в плаще из чешуи и унёс неведомо куда. На спине! Дракон катает человека на собственной спине! Этот жалкий человечишка сделал из дракона, этого могучего и ужасающего существа, всего лишь вьючное животное! Жаль, он не успел его убить до появления золотого дракона! Успел бы — и спали бы с глаз золотого дракона шоры: непременно опомнился бы, пришёл в себя…

— Арргх! — рявкнул Нидхёгг раздражённо и отправился восвояси. На этот раз. Нужно было подлечить себя: потрепал его золотой дракон изрядно!

Эмбервинг отнёс менестреля в лощину у гор. На облёте он обнаружил пасущихся оленей, у которых только народились оленята, и решил непременно показать юноше. Оленята были дурашливые, пушистые и нисколько не боялись дракона. Олени поглядывали большими влажными глазами, но не вмешивались: лощина была на его территории, они чувствовали, что он их хозяин. Эмбер провозился бы с ними до вечера, но почувствовал тревогу и стремглав помчался в башню, чтобы обнаружить незваного гостя и устроить ему трёпку.

Сейчас, когда он уже летел обратно в лощину, Эмбервинг несколько успокоился, но в тот момент, когда он увидел, что незнакомый дракон занёс лапу над менестрелем, его сознание отключилось — щёлк! — и он впал в такую ярость, в какую не впадал и при сражении с Нордью. Если бы Голденхарту не удалось до него докричаться, он бы убил этого чёрного дракона. Заслуженно, впрочем. Попытаться причинить вред Голденхарту!

— Арргх! — клацнул зубами Дракон почти так же раздражённо, как и Нидхёгг. На драконьем языке это было весьма крепкое ругательство.

— Эмбер, ты не ранен? — с тревогой спросил менестрель, когда Дракон спустился в лощину и ссадил его со спины.

Эмбервинг превратился в человека, хрустнул плечами — сначала одним, потом другим — и приподнял их:

— Разумеется, нет. Я бы загрыз его, прежде чем он успел. Надо было!

— Но ведь это ещё один выживший дракон, — возразил юноша.

— Который пытался тебя убить, — возразил янтарный дракон сварливо.

— Это, наверное, драконьи инстинкты, — возразил уже менестрель. — Как я понял, он принял меня за Драконоборца. А раз уж недоразумение прояснилось…

— Недоразумение… — ядовито процедил Эмбервинг, и его глаза вспыхнули янтарным огнём.

— Да ладно тебе, Эмбер, — увещевая, обнял его за талию юноша. — Он ведь сказал, что некогда знал тебя, упомянул о первых драконах, которые видели твоё рождение. Он может рассказать нам что-нибудь полезное, раз уж он тоже из древних.

— Чую, пользы от него никакой нам не будет, — категорично сказал Дракон. — Ну, знаю я теперь, что родился из золотой лавы и принёс в мир… как он его там назвал?.. Безумие, «золотую лихорадку»? И что нам это даёт? Знание, что я настолько стар, что даже забыл собственное прошлое? Фрргх!

— Не ругайся, пожалуйста, — попросил Голденхарт. «Фрргх» было, пожалуй, покрепче, чем «арргх».

Эмбервинг крепко обнял менестреля, тот даже охнул, почувствовав, как от этих объятий разбегаются по всему телу тёплые мурашки.

— Хорошо, — сказал Эмбер, — посмотрим, что за гусь этот дракон. Кстати, это медвежья шкура была или он мхом оброс?

Менестрель заливисто засмеялся.

Нидхёгг отыскал подходящее для временного логова местечко между Серой Башней и Чернолесьем. Тут были холмы — или курганы? — и он разрыл один, чтобы было где спрятаться от дождя или палящего солнца. Да, надо признать, к жаре дракон Севера не привык. Он заполз в вырытую нору, в тенёчек, и впитывал всем телом приятную прохладу земли. Настроение, правда, у него было подпорчено, так что насладиться в полной мере отдыхом он не смог.

Огден смутно понимал, что с этим золотым драконом что-то не так. Пожалуй, он слишком очеловеченный и… дохлый. Какой он был тощий, когда принял облик человека! Вот он, Нидхёгг, на дракона похож даже в человеческом обличье: мощный, мускулистый, свирепый, устрашающий, — именно так и должен выглядеть настоящий дракон. А этот? Чёрный дракон поворочался, переворачиваясь брюхом вверх. Нужно, чтобы этот прирученный людьми дракон снова одичал. Скорее всего, если показать ему золото, то он впадёт в безумие и собственнолапно избавится от человечишки, потому что власть золота над драконами непреложна. Но для начала нужно завоевать его расположение: если золотой дракон будет каждый раз устраивать Нидхёггу трёпку, то даже такому дракону, как Огден, долго не протянуть, а если и протянуть, то только лапы.

И чёрный дракон стал размышлять, как ему завоевать расположение золотого дракона.

Те людишки с северного острова пытались задобрить дракона жертвоприношениями. Но момент был упущен: вот если бы он успел убить этого человечишку до прилёта золотого дракона, то можно было бы объявить ему: «Вот, гляди, я освободил тебя, теперь ты принадлежишь сам себе, как и любой порядочный дракон». Но теперь шанса, уж верно, не представится: золотой дракон этого человечишку будет в оба глаза стеречь! Да и на новую трёпку нарываться не стоит лишний раз.

— Арргх! — опять сказал Нидхёгг. — Тогда придётся пойти окольным путём.

Да, другая идея, пришедшая ему в голову, была хороша: нужно задобрить золотого дракона, прельстить его возможностями, которые для него откроются, если он избавится от человечишки, да и вообще рассказать ему, что значит быть драконом, и хорошенько откормить, чтобы он стал похож на дракона во всех смыслах. Вот сейчас он пожалел, что отказался взять у Скёльмнира Драконью книгу! Она бы ему пригодилась.

Теперь стоило подумать, чем задобрить золотого дракона. Это должно быть внушительное приношение, причём такое, что во всей красе покажет, какой он, Нидхёгг, замечательный… драконистый!.. дракон.

— А пойду-ка я охотиться на медведей, — решил он, воодушевлённый собственными замыслами. — Что может быть лучше медведя на завтрак?

Утро в Серой Башне началось безмятежно.

Голденхарт вставать не торопился, нежился под рассветными лучами и сонно улыбался, вспоминая оленят с шёлковой шёрсткой, которых ему показал Дракон. Они были несмышлёные и изжевали ему обшлаг рукава, пока он с ними возился. А по возвращении в Серую Башню, ох… Менестрель мечтательно улыбнулся.

Дракон уже начал готовить завтрак. Душевное равновесие к нему вернулось, но золотые искры ещё то и дело вспыхивали среди волос. Краем уха он услышал, как спустился с чердака юноша, прошёл по трапезной и вышел во двор.

Голденхарт потянулся, посмотрел на солнышко и совсем уж было решил забраться в стог, чтобы подремать ещё пару часов — пока Эмбер не позовёт завтракать…

В дворике появился Нидхёгг. На плечах он держал тушу здоровенного бурого медведя и выглядел ещё внушительнее прежнего. Он бухнул добычу на траву, прямо к ногам менестреля. Голденхарт отступил на шаг. Из оскаленной пасти медведя вывалился язык.

— Слышь, человечишка, где золотой дракон? — спросил Огден, угрюмо взирая на менестреля сверху вниз.

Тот ответил не сразу. Ему едва не стало дурно от этих остекленевших медвежьих глаз, от этого вываленного языка, вообще от запаха медвежьей шерсти. Он справился с собой, перевёл глаза на Огдена. А тот с неудовольствием понял, что этот человечишка его больше не боится. Он смотрел на дракона спокойным изучающим взглядом и, кажется, нисколько не был впечатлен ни размером медведя, ни внушительностью самого мужчины. У золотого дракона, который тут же вышел из башни, был точно такой же взгляд.

— Что это? — выгнув брови, поинтересовался Эмбервинг, потыкав медвежью тушу носком сапога.

— Принёс тебе в дар, — важно объявил Нидхёгг, подбоченившись. — Медвежатина! Вот что нужно есть, чтобы стать таким, как я! — И он гулко хлопнул себя по груди кулаком, как будто по барабану ударил.

— Хм… гм… — неопределённо отозвался Эмбер.

Нидхёгг счёл, что золотой дракон потерял дар речи от столь великолепной демонстрации силы.

— Эй, — сказал он, обращаясь к менестрелю, — обдери с медведя шкуру. Она ещё сгодится.

— Я? — поразился Голденхарт, и они с Драконом переглянулись.

— Ты ведь не предлагаешь съесть этого несчастного медведя сырым? — уточнил золотой дракон после продолжительного созерцания «приношения».

Именно это Нидхёгг и предлагал, как оказалось. Эмбервинг поморщился:

— Если уж хочешь угостить меня медвежатиной, то приготовь её надлежащим образом. Я не ем сырое мясо. Идём, Голденхарт.

Он взял юношу за руку и увёл в башню, где их ждал сытный завтрак. Огден прорычал что-то сквозь зубы и принялся свежевать медведя, а потом хорошенько опалил тушу драконьим пламенем, чтобы поджарить. Не ест сырое мясо! Дракон не ест сырое мясо! Да где это видано? Он оторвал заднюю лапу, взвалил её на плечо и пошёл в башню, где бухнул её прямо на стол. Капли жира полетели во все стороны. Голденхарт невольно прикрыл лицо рукавом. Эмбервинг на это бесцеремонное вторжение нахмурил брови. Нидхёгг, не дожидаясь приглашения, сел за стол, разломал лапу — прямо руками! — и стал грызть ту часть, что взял себе, отрывая кусок за куском мощными челюстями и чавкая.

— Медвежатина, — сказал он с набитым ртом, — ты должен есть медвежатину! Ты слишком очеловечился. Даже логово твоё похоже на человеческие жилища. Тебе нужно отъесться, тогда из дохляка станешь таким, как я: настоящим драконом!

— Дохляк или нет, — заметил менестрель, отводя руку от лица, — а навалял тебе хорошенько.

— Ты! — рявкнул Огден, но тут же примолк, заметив, как встопорщились чешуйки на скулах Дракона.

Эмбервинг взял нож и отрезал себе от медвежьей лапы небольшой кусок. Прожарена она была плохо, скорее опалена. Дракон, относившийся к готовке, как и ко всему, что делал, методично и даже педантично, поморщился, понюхал мясо.

— Ты, надеюсь, — спросил он, — не на моих землях поймал этого бедолагу-медведя?..

Он осторожно прикусил край, потянул зубами, отрывая несколько волокон. Голденхарт наблюдал за ним с интересом. Сам бы он к этому мясу не притронулся ни за какие коврижки! Медвежатину он пробовал, в Тридевятом королевстве, когда отец устраивал облавы в королевских лесах, но заработал несварение желудка, потому что и тогда её тоже скверно приготовили. Да и медвежье мясо вообще пованивало. Эмбервинг тщательно прожевал, не торопясь глотать, запил вином из кубка.

Огден к тому времени успел несколько раз поперхнуться, схватил со стола кувшин и отпил прямо из него, тут же стал отплёвываться.

— Кислятина! — с отвращением сказал он. — Я знаю, что это за штука! Ви-но. Вот же дрянь!

Он высунул язык и, к ужасу сотрапезников, вытер его прямо о собственный рукав, подбитый медвежьим мехом.

— Мне сейчас дурно сделается, — тихо предупредил Дракона менестрель.

Эмбервинг страдальчески закатил глаза, отставил тарелку. Нидхёгг, не замечая их реакции, продолжал пожирать медвежатину и разглагольствовал о былых временах, нахваливал драконью жизнь, то и дело хлопал себя по груди, чтобы продемонстрировать силу, и со значением ухмылялся. Кажется, впечатление на золотого дракона он произвёл: тот даже есть забыл, вон как увлечённо слушает!

— Значит, — сказал Эмбервинг, — ты утверждаешь, что видел моё рождение, Нидхёгг Огден?

— Можно просто Огден, — приятельским тоном сказал чёрный дракон. — Ты появился из золотой лавы, прекрасный, как… как… — Он споткнулся, поскольку в эпитетах и метафорах силён не был и докончил: — Как… как тюлень во льдах.

Комплимент был весьма сомнительный.

Тут Огден припомнил свои коварные замыслы и, запустив руку под медвежью шкуру, вытащил оттуда мешок золота, который всегда таскал с собой, и плюхнул его на стол, прямо в лужу медвежьего жира. Мешок треснул, золото высыпалось. Чёрный дракон нетерпеливо заёрзал: вот сейчас золотой дракон потеряет голову при виде золота, и тогда уж всё пойдёт как по маслу! К его изумлению и разочарованию, Эмбервинг на золото взглянул скучающим взглядом, никакого эффекта! К золоту он был, кажется, равнодушен. «А если он не понимает значения золота для драконов?» — ужаснулся Огден. Да, вполне возможно: людишки могли внушить дракону что угодно.

— У тебя есть сокровищница? — беспокойно спросил чёрный дракон.

— Есть, — ответил Эмбер, потыкав вилкой в груду золотых монет, — прямо под нами.

— То есть цену золоту ты знаешь? — уточнил Нидхёгг. Золотой дракон ответил утвердительно. — Тогда почему… Все порядочные драконы теряют голову при виде сокровищ.

— Ну, не все сокровища измеряются золотом, — возразил Эмбервинг. Голденхарт густо покраснел при этих словах.

Огден между тем обглодал медвежью лапу, швырнул кость на пол и, облизав пальцы, велел:

— Эй, человечишка! Принеси ещё медвежатины.

— А что это ты всё время пытаешься им командовать? —поинтересовался Эмбервинг с убийственным спокойствием.

Менестрель вздрогнул — дурной знак! — и положил ладонь на руку Дракона.

— Если уж держишь человечишку в логове, так должна же быть от него хоть какая-то польза? — важно сказал чёрный дракон. — Кто в башне хозяин?

— Ведёшь себя так, точно ты, — холодно ответил Эмбервинг. — «Очеловечился» я, говоришь? Да скорее это ты одичал. Верно ли я понял, что прежде ты безвылазно сидел в каком-то… медвежьем углу? Времена изменились. Драконы изменились, а вернее, исчезли. Включая тебя и меня, известно всего лишь о трёх.

Огден клацнул зубами и вытаращился на Дракона:

— Как исчезли?! Драконы не могут исчезнуть! Нет, знаю! Это людишки их истребили!

— Быть может, — спокойно согласился Эмбервинг. — Или сами предпочли исчезнуть, устав от жизни. Драконья жизнь утомительна, знаешь ли, если следовать исключительно Драконьей книге. А люди забавны. Наблюдая за ними, век вековать легче. И почему бы при этом мне не жить в башне и не пребывать в человеческом обличье?

— Арргх, — сказал Нидхёгг недовольно, — «забавны»? Они убивают даже собственных детёнышей, когда жажда золота ослепляет их. — И он начал рассказывать, как люди Сторма оставляли на скале женщин для дракона.

— И ты что, не понял, что это жертвоприношение? — поразился Эмбервинг. — Да и драконыш понял бы!

— Откуда мне знать о людских обычаях! — огрызнулся чёрный дракон.

— Теперь знаешь, — глубокомысленно заметил золотой дракон. — Люди могут быть ужасающе жестоки. Более жестоки, чем даже драконы.

— Как те, которые убили тебя и содрали с тебя шкуру? — поинтересовался Нидхёгг.

— Шкура моя на месте, — пожал плечами Дракон. — Такие, значит, слухи ходят об этом в твоих краях?

— Это не слухи. Это написано в книге, — поднял палец Огден, — а книги врать не могут.

— Ещё как могут, — фыркнул менестрель невольно.

Чёрный дракон свирепо на него посмотрел, но юноша не смутился и сказал на драконьем языке:

— Потому что книги пишут люди, а люди — врут.

— Он говорит по-драконьи?! — изумился чёрный дракон. — Человечишка знает драконий язык?!

— Видишь, говорил же, что забавные, — назидательно сказал Эмбервинг и повернулся к менестрелю, чтобы переглянуться с ним, но тут же вскочил и подставил руки. Юноша начал падать, погрузившись в сон.

— Что это с ним? — удивился Огден.

Эмбервинг и думать забыл о чёрном драконе. Он осторожно взял менестреля на руки и отнёс наверх. Нидхёгг, подождав-подождав и ничего не дождавшись, пошёл следом, несколько раз едва не застряв в пролётах: лестница была узкая, не для его телосложения. Золотого дракона он нашёл на самом верху. Тот сидел на краю кровати, низко наклонившись над лежащим навзничь менестрелем и вглядываясь в его спящее лицо. Вокруг летали золотые искры.

— Что с ним? Твой человек болен? — полюбопытствовал Нидхёгг.

Эмбер его и не услышал. Огден пожал плечами и спустился обратно в трапезную. Он не поленился сходить и принести тушу медведя, водрузил её на стол и принялся за вторую лапу. Раз уж золотой дракон отказался есть медведя, не пропадать же добру? К тому времени, как Эмбервинг спустился вниз, возле стола уже высилась груда костей, а на столе осталась только медвежья голова.

— Точно не будешь есть? — спросил Нидхёгг, заметив его.

Эмбер отрицательно покачал головой, потом спохватился:

— А шкуру ты куда дел?

— Ну, шкуру-то я тебе оставлю, — доброжелательно сказал Огден. — Постелешь в башне. Я её на изгороди растянул, чтобы высохла.

Эмбервинг в который раз ужаснулся, представив ту вонь, что пойдёт от шкуры, когда солнце начнёт её выжаривать. А чёрный дракон принял провисшее молчание за изумление от его неслыханной щедрости и напыжился.

Нидхёгг, книга сказок и карга с метлой

— Он вырвал столетний дуб! — обречённо сказал Голденхарт, хлопая глазами.

— А может, его тоже к эльфам отправить? — мрачно предложил Эмбервинг.

Они стояли и смотрели, как Нидхёгг, похваляясь драконьей мощью, вырвал с корнями могучий дуб, росший за изгородью, и теперь вертел его над головой со свистом, от которого закладывало уши; во все стороны градом сыпались жёлуди.

Пожалуй, дуба было жалко, но где-то в глубине души Дракон даже испытал облегчение: при взгляде на дуб он невольно вспоминал о былом, и воспоминания эти причиняли боль даже теперь. Но поскольку менестрель искренне сокрушался, что столь древнее дерево было уничтожено, то вслух Эмбер ничего не сказал и подавил вздох облегчения. Он только нахмурился на чёрного дракона, который теперь перекидывал дерево из руки в руку, как ярмарочный жонглёр кегли.

Огден, польщённый столь пристальным вниманием, высоко подкинул дерево над головой, а потом и вовсе запулил со страшной силой неведомо куда — далеко-далеко!

— Ты что делаешь! — рявкнул Дракон, теряя терпение. — А если оно кого-нибудь зашибёт?

— Пф, — отозвался Нидхёгг, — и что с того? Одним-двумя людишками меньше, одним-двумя людишками больше, невелика потеря!

Эмбервинг сверкнул глазами, сорвался с места и полетел искать брошенное Нидхёггом дерево, очень надеясь, что ни к каким серьёзным последствиям эта выходка не привела. Менестрель тем временем быстренько сбегал в башню и завернулся в плащ из драконьей чешуи. Оставаться один на один с непредсказуемым драконом ему не хотелось, а так он, по крайней мере, чувствовал себя увереннее.

— И что он суетится? — хмуро спросил Огден, вытрясая из медвежьей шкуры набившуюся в шерсть труху, листву и жёлуди.

— Потому что Эмбервинг — хозяин этих земель и в ответе за каждую былинку, что на этих землях растёт, — рискнул ответить Голденхарт, хотя, кажется, вопрос этот Нидхёгг задал просто так.

— Ты ему эту обузу навязал? — мрачным и даже угрожающим тоном спросил Огден.

— Да ты в людях ничего не смыслишь, — пожал плечами Голденхарт. — Да и в драконах тоже. Эмбервинг владеет этими краями с незапамятных времён. И если он решил охранять Серую Башню, вместо того чтобы выжечь или сравнять тут всё с землёй, то это его выбор. Что дурного в том, что дракон становится хранителем?

Огден нахмурился. Менестрель благоразумно отступил от него подальше: кто знает, что у дракона на уме!

— Людишки недостойны хранителя-дракона, — угрюмо объявил Огден. — Они жалкие, дрянные букашки, жестокие и вероломные. Они убивают даже детёнышей! — Он перекосился лицом, вспомнив Мальхорна, и добавил: — Ничего в них нет занятного! С ними нужно поступать, как с озверелыми медведями: увидел — убей! Чтобы никто больше не пострадал.

— А может, если присмотришься хорошенько, — рассудительно заметил менестрель, — то поймёшь, что Эмбервинг имел в виду, говоря, что люди забавные.

Нидхёгг громко и пренебрежительно фыркнул и пошёл по дорожке через холмы в деревню. Золотой дракон сказал ему накануне, что Огден может бродить по окрестностям, если пожелает, но при условии, чтобы никаких неприятностей не чинил и людей не трогал. Медведей тоже.

— И чего так носиться с этими людишками! — ворчливо буркнул себе под нос Нидхёгг.

«Мальхорн-то ведь тоже из людей был», — напомнил внутренний голос.

— Он детёныш, а детёныши совсем другое дело, — отрезал Огден.

«Но из детёнышей люди и вырастают», — возразил на это внутренний голос.

— Пф! — только и сказал Огден и грузными шагами потопал по пыльной просёлочной дороге. — Поглядим, что у него там за людишки…

К башне между тем вернулся Эмбер. Он устало плюхнулся на луг, превратился в человека и сел прямо на землю, разом вытягивая ноги.

— Ну что? — обеспокоенно спросил Голденхарт, поразившись необыкновенно утомленному виду Дракона.

— Вот потому и не люблю других драконов, — невнятно выговорил Эмбервинг, — что от них одни недоразумения! Нет, к счастью, никто не пострадал. Разметало скирды, да сломало несколько яблонь, да овец распугало так, что и с собаками не собрать. Пришлось помогать пастухам и по одной отлавливать. Целый гурт переловил!

Теперь-то Голденхарт понял, отчего Эмбер устал: попробуй поймай хотя бы одну овечку, когда та испугана!

— А этот где? — с подозрением спросил Эмбер, окинув взглядом луг и башню.

— Ходит-бродит по окрестностям, — неуверенно ответил менестрель.

Эмбервинг поморщился, но он слишком устал, чтобы идти проверять, не учудил ли чёрный дракон ещё что-то. Он встал, звучно хрустнул плечами и пошёл в башню, прихватив с собой и менестреля. Не слишком тот и сопротивлялся.

Нидхёгг, ворча себе под нос и таким образом ведя весьма содержательную беседу с самим собой, спустился с холма и брёл между возделанными клочками земли. По одной стороне дороги росла пшеница, по другой — горох и подсолнечник. Наглые вороны, нисколько не боясь пугал в лохмотьях с растопыренными руками-палками, лущили семечки, выклёвывая их из обвислых шляп.

Вдалеке послышались крики. Огден приостановился и вгляделся в клубящуюся пыль. По дороге нёсся с рёвом разъярённый лохматый бык, с морды его клочьями свисала пена, железное кольцо в носу свирепо гремело. Бык летел, задрав хвост и низко наклонив голову, и временами взбрыкивал задними ногами. Следом за быком бежали гурьбой деревенские ребятишки, крича что-то полными ужаса голосами. На спине ополоумевшего быка кто-то сидел, но бык так брыкался, что даже острый глаз Нидхёгга не смог толком рассмотреть, кто это был.

Бык нёсся прямо на дракона. Огден крякнул, широко расставил ноги и приготовился схватиться с быком: что бык, что медведь — он с любым справится! Хотя разумнее было бы отойти в сторонку, конечно. Бык со всего маху врезался в дракона. Огден ухватил быка за рога, пригнул его голову к земле и остановил, ни на дюйм не сдвинувшись с места под этим грозным натиском. Правда, раздался глухой «кряк», возвестивший, что он заодно и шею быку сломал, но когда Нидхёгг обращал внимание на подобные пустяки! Он разжал руки, туша быка грохнулась оземь, осыпались перемолотые кулачищами Нидхёгга рога.

На спине быка лежал ничком, вцепившись в густую шерсть, светловолосый мальчишка. Признаков жизни он не подавал, но дракон чуял, что живой. Огден взял мальчишку за шиворот, снял с быка, поставил на ноги и с неудовольствием заметил, что мальчишка — вылитый тот человечишка из башни золотого дракона. Должно быть, родственники.

Лучесвет был слишком перепуган происшествием с быком, чтобы испугаться ещё и этого рослого мужчину в невозможного вида меховой одежде. А вот деревенские ребятишки пустились наутёк, едва взглянув на него.

— Как тебя угораздило на быка-то? — спросил Огден.

Светловолосый мальчишка стоял перед ним, задрав голову, и с раскрытым ртом смотрел на дракона. Зрелище, конечно, впечатляющее, особенно для глаз ребёнка: будто скала, поросшая бурым мхом, скала с белыми глазами и мохнатыми бровями!

— Мальчишки сманили на быке кататься, — ответил наконец Лучесвет.

Восстанавливая хронологию событий, дело было так: Лучесвет, устав от бесконечной зубрёжки, удрал от бабки-сказительницы через окно и с ватагой деревенских ребятишек отправился на поиски приключений, а они не преминули подвернуться в виде бродящего по пастбищу быка, на которого ребятня подбила Лучесвета запрыгнуть. Остальное уже известно.

Нидхёгг хмыкнул и пнул сапогом неподвижную тушу быка:

— Съесть придётся, чтобы добро не пропадало!

— Ты можешь целого быка съесть? — потрясённо спросил мальчишка.

Его реакция дракону понравилась. Он благодушно захохотал, похлопал Лучесвета по голове:

— А то! Знаешь, кто я такой?

Лучесвет внимательно оглядел его и предположил:

— Дракон?

— Как догадался? — удивился Нидхёгг.

— Да по всему видно, — неопределённо отозвался Лучесвет. — Опять же, целиком быка съесть — кому такое ещё под силу, если не дракону?

«Смышлёный», — подумал Огден и расплылся в улыбке:

— Впечатляет, а?

Кажется, он нашёл благодарного зрителя, которому мог продемонстрировать всё своё драконье естество и получить в ответ столь желанное восхищение. Нидхёгг, как и все драконы, был чуток тщеславен.

— Впечатляет, — согласился мальчишка, поглядывая на него снизу вверх. — Ты, наверное, с дерево ростом?

Деревьями свой рост Огден не мерил, поскольку на его острове деревья попросту не росли, но ответил утвердительно.

— Посторонись-ка, — велел он Лучесвету и, обернувшись драконом, полыхнул на тушу быка огнём.

В глазах мальчишки он заметил неподдельное восхищение и даже благоговение перед его персоной и, что называется, распустил все перья, как павлин хвост.

На предложение разделить трапезу с драконом Лучесвет ответил согласием. Отвращения к драконьему способу готовки он не испытывал, ему больше было любопытно. Он вытащил из-за пазухи ножик и отрезал малюсенький кусочек обугленного мяса с бычьего бока. Огден, в драконьем обличье, сидел напротив и наблюдал. Лучесвет храбро сунул отрезанный кусок мяса в рот и начал жевать, жевать, жевать…

— Жёсткое, — объявил он после.

— Потому и надо глотать целиком, — назидательно сказал Нидхёгг и, подхватив тушу быка пастью, проглотил её одним глотком.

Лучесвет засмеялся:

— Ну, это только дракону под силу.

Огден принял обличье человека, звучно похлопал себя по животу. Ему стало весело: он был сыт, доволен, что нашёл того, кто искренне им восхищается.

— А почему ты в медвежьей шкуре? — спросил Лучесвет. — Не жарко?

— Жарковато, пожалуй, — согласился дракон. — Но, видишь ли, это трофей. Я этого медведя сам убил. Голыми руками! — И он продемонстрировал мальчишке свои ручищи. — Не превращаясь в дракона. А это был свирепый медведь.

— Да он, наверное, старый был, — недоверчиво протянул Лучесвет. — Шерсть-то седая.

— Не седая, а белая, — возразил Нидхёгг. — На севере у медведей шкуры белые, как снег. Видел снег когда-нибудь?

— Тут снега не бывает почти, сразу тает, — со вздохом ответил мальчишка. — Но когда господин дракон меня катал, то я видел снег на вершинах гор.

— Золотой дракон тебя катал? — воскликнул Огден и ощетинился. — Что же, всех он катает?!

— Не всех, — улыбнувшись, ответил Лучесвет.

«Ну, я бы, может, его тоже прокатил, если бы он попросил, — подумалось Нидхёггу. — Детёныш ведь».

Но Лучесвет не попросил. Он беспокойно оглядывался на дорогу, ожидая, что с минуты на минуту появится рассерженная его самоволкой бабка-сказительница, причём явится не одна, а в компании хворостины, с которой Лучесвет не понаслышке был знаком.

Огден решил, что мальчишка заскучал, потому и глядит по сторонам. Нужно было все силы приложить, чтобы вернуть его внимание.

— Ты читать умеешь? — спросил Нидхёгг.

Лучесвет кивнул.

— На! — расщедрился чёрный дракон и вытащил из-за пазухи книгу сказок. — Такую не читал, поди?

Глаза мальчишки разгорелись. Зубрить ему приходилось порядком, а вот послушать сказок или песен доводилось редко. Бабка-сказительница была строгая и наказ Дракона блюла ревностно: из деревенского мальчишки наследного принца сделать не так-то просто!

Лучесвет плюхнулся прямо на землю и открыл книгу, проглатывая страницу за страницей. Читал он, шевеля губами. Нидхёгг смотрел на него с выжидательным любопытством: что скажет, когда прочтёт сказку о золотом драконе? Судя по количеству перевёрнутых страниц, мальчишка как раз должен был до неё добраться.

Лицо Лучесвета переменилось. Он помрачнел, нахмурился и вернул книгу дракону:

— Скверная сказка! Не хочу её дочитывать.

— Почему?

— Потому что люди мерзко поступили с драконом. Драконов убивать нельзя! — объявил Лучесвет.

Категоричностью он напомнил Нидхёггу Мальхорна.

— Так уж и нельзя? — переспросил он, ощерившись.

— Нельзя, — ещё строже повторил Лучесвет. — Ни драконов, ни людей, вообще никого.

— А быков? — поинтересовался Огден, чуть усмехнувшись.

— Так-то тоже, — со вздохом сказал Лучесвет, — но ведь есть-то что-то надо?

Нидхёгг звучно захохотал. Этот мальчишка нравился ему всё больше.

К ним уже спешил Голденхарт, немало встревоженный. Деревенские ребятишки, перепуганные происшествием, помчались в деревню, вопя, что Лучесвета поймал невесть откуда взявшийся тролль. Деревенские рассудили, что тролль им не по силам, и пошли на поклон к Дракону (который спал и ни о чём не подозревал), а встретил их Голденхарт и тут же понял, о ком они говорят: внешность-то у Нидхёгга примечательная, ни с кем другим не спутаешь! Новость о том, что чёрный дракон сцапал Лучесвета, его порядком встревожила, и он помчался мальчику на выручку.

Тревоги его, как выяснилось, были напрасны. Он обнаружил, что Огден заливается хохотом, а Лучесвет, целый и невредимый, сидит на земле и взирает на дракона с неподдельным удивлением.

— Лучесвет! — позвал Голденхарт, подходя к ним.

Нидхёгг моментально нахмурился. Лучесвет, увидев менестреля, вскочил, лицо его разгорелось румянцем.

— Он тебя не обидел? — счёл нужным спросить Голденхарт, кладя руку на голову мальчика.

Лучесвет довольно зажмурился:

— Нет. Он меня от быка спас. Бык понёс, а я спрыгнуть не успел.

— А что ты на быке делал? — поразился Голденхарт.

Лучесвет смутился и потупился. Менестрель всё понял и схватился за лоб. Ну и сорвиголова!

Огден какое-то время разглядывал их, переводя взгляд с одного на другого. Поразительное сходство, да, но теперь, когда они стояли рядом, дракон заметил и кое-что другое.

— А ты ведь и не человек, — сказал он, глядя на менестреля драконьими глазами.

— Кто ж тогда? — с бледной улыбкой осведомился юноша.

Нидхёгг пожал плечами:

— Не знаю. Вот детёныш точно человечий. А тебя разобрать не могу. Не то дракон, не то ещё чудь какая. Ты кто?

Тут уже пожал плечами Голденхарт. Лучесвету этот разговор явно не понравился, потому что он строго сказал:

— Он принц, а не «чудь какая». Ты, может, и дракон, но всё равно не слишком-то вежливо обзываться!

Огден вытаращился на мальчишку. Голденхарт засмеялся и опять потрепал Лучесвета по волосам:

— Вон какой заступник выискался!

Нидхёгг неопределённо хмыкнул и нечаянно выронил книгу сказок из складок шкуры. Менестрель поднял.

— А это что? О, «Сказки чужедальних стран»? — прочёл он название на обложке.

— И ты читать умеешь? — несколько сварливо осведомился дракон, размышляя, не отобрать ли у него книгу.

Голденхарт погрузился в чтение. С большинством сказок он уже был знаком: наслышался, покуда путешествовал по Норди. Когда дошёл до сказки о золотом драконе, то отреагировал практически так же, как и Лучесвет.

— Дурная это сказка, — сказал он, нахмурившись.

— Почему?

— Хотя бы и потому, что это неправда. Всё было совсем не так. Да и дракона они не убили, а всего лишь изранили.

— А ты почём знаешь? — прищурился Нидхёгг. — Ты тоже там был?

— Да это несколько веков назад было, — натянуто засмеялся менестрель. — Так, слышал кое-что… от кое-кого. Ну и, разумеется, потому, что это бесчеловечно — убивать кого-то только из-за того, что тебе приглянулось их золотишко. А впрочем, дело-то было совсем не в сокровищах.

— А в чём же? — с невольным любопытством спросил Огден.

— В принцессе, — мрачно ответил Голденхарт и не произнёс более ни слова.

Вернее, не успел произнести, поскольку на дороге появилась бабка-сказительница, которую так страшился увидеть Лучесвет. Хворостины при ней не оказалось, но была метла.

— Ах ты, скверный мальчишка! — сердито сказала сказительница и замахнулась на Лучесвета метлой. — Я его — учить, а он — в окно!

Лучесвет проворно спрятался за менестреля, где, почувствовав себя в относительной безопасности — уж менестреля-то бабка-сказительница метлой гонять не станет! — осмелел настолько, что возразил:

— Да сколько можно-то? У меня от зубрёжки уже голова гудит!

— Голова у тебя гудит, потому что она пустая: ветер дунул, вот и загудело, — ещё сердитей сказала бабка-сказительница. — Ты на него погляди! Ещё и штаны разорвал!

На штанах мальчика, действительно, красовалась прореха: зацепился, когда лез через забор. Он покраснел и прижал лоскут обеими руками.

— Да ладно, — сказал менестрель миролюбиво, — мальчишкам ведь и поиграть хочется. Всё время учиться — скука смертная!

Старуха взглянула на него неодобрительно:

— А ты ему не попустительствуй. Мне господин дракон из него принца велел сделать, а разве это на принца похоже? А ну иди сюда, негодник! Выпороть бы тебя хорошенько!

— Принцев — не порют, — важно объявил Лучесвет, по-прежнему прячась за менестрелем.

Нидхёгг, который всё это время к старухе присматривался, вдруг воскликнул:

— Да это ведь карга с метлой!

Была в книге сказка про ведьму, которая летала на метле и устраивала всяческие пакости.

— Я тебе покажу каргу! — вспыхнула бабка-сказительница и хорошенько огрела дракона метлой по спине. От второго удара он ловко увернулся, слишком ловко для мужчины такой комплекции.

— Да ты хоть знаешь, кто я такой? — вспылил Огден. Метёлкой его ещё не лупили.

— Дела мне нет до того, кто ты такой, проходимец! — отрезала старуха и опять замахнулась. — Ишь, вылупился! Только попробуй дитё обидеть!

Менестрель тихо давился от смеха. Нидхёгг свирепел на глазах.

— Я дракон! — прорычал он.

— Ха, — сказала бабка-сказительница, направляя на него метлу, — да хоть чудь лесная! Мне господин дракон велел за мальчишкой присматривать, так что я его и дракону в обиду не дам! Выдумал тоже: дракон… Медвежатник какой-то, а не дракон!

Огден страшно оскорбился. Лучесвет робко попытался вступиться:

— А он целого быка съел.

— Ещё не лучше! — воскликнула бабка-сказительница и, изловчившись, схватила Лучесвета за руку. — Большая премудрость — быка сожрать!

И она потащила Лучесвета обратно в деревню, ворча на него.

— Вот старая перечница! — выругался Нидхёгг и напустился на менестреля: — А ты почему не вступился? Она ведь детёныша побьёт, нутром чую!

— Не побьёт, — возразил Голденхарт со смехом. — Хотя отстегать надо бы: а если бы его бык сбросил или на рога поднял, что тогда?

Нидхёгг всё никак не мог успокоиться:

— И вообще что она о себе возомнила? Дракона! Дракона посмела метлой огреть! Арргх!

— Ну, персона она важная, — заметил Голденхарт. — Она столько преданий знает, что и драконам не снилось.

— И читать, поди, умеет? — нахмурился Нидхёгг. Кажется, этот факт его неимоверно интересовал в людях.

— И читать, и писать. Она же сказительница, хранительница истории этих земель.

— Хм, — неопределённо отозвался Огден.

Сказительница Лучесвета всё же стегнула пару раз хворостиной: чтобы в другой раз был умнее и не связывался с бешеными быками, — и заперла окна на ставни, дабы пронырливый ученик не улизнул и не ввязался ещё в какие-нибудь неприятности. Лучесвет приуныл: особым прилежанием он не отличался, в этом весь в отца пошёл. Он уныло приподнял за край книжку, которую бабка ему наказала выучить наизусть, поболтал ногами, постучал пальцами по столешнице, потом начал вырезать ножичком на крайней доске какую-то руну… Но, валандайся не валандайся, а учить пришлось. Книжка была про дворцовый этикет, нудь страшная!

— «И бородой лицо не утирать…» — нараспев повторял Лучесвет. Вот же глупость! Никогда даже в деревне не видел, чтобы кто-то бородой лицо утирал. А отрыгнуть в конце обеда, чтобы воздать честь блюду и повару? Он обедал в башне с Драконом и менестрелем, ничего подобного они не делали. Да из этой книжки не меньше половины выкинуть надо за ненадобностью!

Сказительница, заметив, что мальчик замечтался, прикрикнула на него. Лучесвет опомнился и опять начал зубрить правила, но выражение крайнего отвращения не сходило с его лица.

Дверь в домик бабки затрещала, раскрываясь, в дверном проёме показалась фигура Нидхёгга. Он кое-как втиснулся в дверь и застрял, и теперь водил плечами, пытаясь высвободиться и войти, а дверь и притолока немилосердно трещали, кое-где даже появились трещины.

— Да ты мне дом обрушишь! — воскликнула старуха и вооружилась кочергой. Лучесвет просиял: он решил, что новый приятель пришёл выручать его от зубрёжки.

Огден сообразил повернуться боком и так втиснулся в комнату. Он покрутил головой, разглядывая обстановку.

— Ну и тесная же коробка! — сказал он с неудовольствием.

Под руку ему попался табурет, дракон подвинул его ближе к столу и сел на него. Табурет озадаченно крякнул, но выдержал.

— Слышь, — сказал Огден, обращаясь к бабке-сказительнице, — ты детёныша читать учила? Та чудь из башни сказала, что ты поумнее драконов будешь.

— Некоторых уж точно, — сухо отозвалась старуха.

Нидхёгг пропустил возмутительное замечание мимо ушей. Он важно грохнул по столу ладонью, книги аж подпрыгнули, а чернильница едва не перевернулась.

— Будешь и меня учить, — велел он.

— Чему? — опешила сказительница.

— Читать, — ответил Нидхёгг. — Никуда не годится: каждый встречный-поперечный умеет, у кого ни спроси.

— Лет-то тебе сколько? — спросила бабка-сказительница, с удивлением глядя на великовозрастного — без преувеличений! — ученика.

Огден не ответил. Годам он давно потерял счёт.

Сапфир и золото. Хлопотная весна в Серой Башне

Лёгкая поступь весны уже чувствовалась во всём: в набрякших почками ветках деревьев, в проклюнувшихся из-под земли зелёных стеблях травы, в отголосках первых гроз, которыми мерцало небо над горными кряжами, в курлыканье возвращающихся с юга птиц. Да и солнце уже светило по-весеннему ласково и смешливо.

Талиесин проснулся и чихнул. Здесь для него было слишком холодно, даже несмотря на чудную погоду.

В начале зимы Алистер велел ему отправляться в Серую Башню и следить за чарами, которые опутали менестреля, и сообщать о малейших изменениях. Эмбервинг принял эльфа неохотно, но остаться позволил: ради менестреля он бы вытерпел общество даже ушастого. В башню эльф заселяться отказался: построил себе во дворике шалаш, какие строили эльфы с незапамятных времён в походах. Шалаш был из веток и виноградных лоз. Впрочем, благоразумия у Талиесина хватило, чтобы не отказываться от предложенного Драконом одеяла. Но даже так эльф мёрз ночами, а особенно в предутренние часы. Счастье, что зимы в Серой Башне были мягкие, а вёсны — ранние!

Талиесин высунул нос из шалаша, чихнул ещё раз. Сплошной туман!

Жизнь в Серой Башне текла своим чередом, и докладывать королю эльфов было особенно-то не о чем.

Эмбервинг был погружён в размышления о былом, а больше — о грядущем. Он заставил Нидхёгга рассказать в подробностях о рождении золотого дракона, но тот мало что смог добавить к уже сказанному: земля исторгла из себя золотую лаву, а из расплавленного золота явился дракон. О других драконах Огден знал ещё меньше. Он видел драконьи гнёзда, но никогда в них не заглядывал, а значит, не знал, как появилось на свет новое поколение драконов. Он вообще предпочитал с ними не связываться, потому и улетел далеко на север, где жил в уединении и где жизнь его не была омрачена никакими тревогами. По крайней мере, до недавнего времени. Вот если бы Эмбервинг встретился с первыми драконами, то, вероятно, они смогли бы ответить на все его вопросы. Первые драконы, Огден помнил, были необыкновенно мудры.

К эльфам Эмбер несколько раз наведывался, но выведать у короля Алистера ничего нового не смог. Король упёрся и стоял на своём: он понятия не имеет, что выйдет из этого нового волшебства, зреющего в теле менестреля, потому что эльфийские и драконьи чары никогда ещё прежде не смешивались.

— Хотелось бы верить, — недоверчиво сказал Дракон, — когда бы не знал, какие эльфы обманщики.

Алистер только улыбнулся. Он не лукавил — почти не лукавил! — говоря, что ничего не знает об этих новых чарах, но, как и все эльфы, обладал даром предвидения и мог предугадать, что получится в итоге: цветок расцветёт, и кто знает, что за плод породят эти немыслимые чары! Быть может, на свет появится совершенно новая магия, доселе невиданная и неслыханная. Эльфийская магия сошлась с драконьей в теле человека! Ну и занятная же штука изо всего этого выйдет!

— Поживём — увидим, — с улыбкой отозвался Алистер. — Талиесина моего только не обижай, хорошо?

Дракон только пренебрежительно фыркнул. На эльфийского наследника он вообще внимания не обращал.

Голденхарт изменения, происходящие в нём, чувствовал особенно остро в эти весенние дни.

Эльфийские узоры добрались уже до плеч, завились спиралями, как концы виноградных лоз, и притихли. Теперь менялись узоры, изображающие листья: они раскрывались, расправлялись, становясь похожими на кленовые, только края у них были мелкозубчатые. На солнечном сплетении узор сгущался в сферическую фигуру, усеянную мелкими золотистыми веснушками, — это был бутон цветка. Узоры были шероховатые на ощупь.

Менестрель продремал всю зиму, к весне дремота прошла, словно и не было. Дракон подметил, что юноша ещё больше похорошел, будто проснулся от сна преображения, но от человека в нём мало что осталось: «чуялось», как выразился Нидхёгг, что-то неведомое, сродни драконам или эльфам. На самочувствии Голденхарта это никак не отражалось, да и ничего особенного за собой он не подмечал: помимо вечной юности никаких магических способностей у него не появилось.

Иногда только накатывало на юношу странное чувство, которое он и сам не понимал: камешек в груди начинал пульсировать иначе, чем обычно, разгоняя по телу тёплые волны. Узоры непременно меняли очертания в этот момент.

Хорошенько поразмыслив над этим, Голденхарт пришёл к выводу, что эльфийский камень «оживает» перед неприятностями. Быть может, он наделил юношу эльфийским предвидением? Один раз это было перед страшным ураганом, который пронёсся по близлежащим королевствам, сметая всё на своём пути. Серую Башню тоже задело, хоть драконья магия и значительно сгладила последствия. В другой раз — перед тем, как к Дракону пришла сказительница — жаловаться на учеников.

Нидхёгг, по её словам, на Лучесвета дурно влиял. Учился он читать, конечно, старательно, насколько позволяла драконья натура, но она же непременно вылезала чуть что. В этот раз терпение старухи иссякло: Огден сманил Лучесвета, и они, подвесив во дворе чурку на верёвке, устроили соревнование по плевкам на попадание, причём Огден плевался ядом. В общем, для будущего принца поведение неподобающее.

Эмбервинг озадаченно крякнул. Голденхарт предложил поговорить с мальчиком, но результата разговор не принёс. Лучесвет, без преувеличений, был приятелем едва ли не одержим. «А вот Нидхёгг…» — так начиналось едва ли не каждое предложение, стоило ему раскрыть рот.

— Нидхёгг — дракон, а ты человек, — строго сказал Эмбер. — Не стоит подражать драконам во всём.

— Я и не во всём, — возразил Лучесвет. — Не ем же я сырое мясо?

— Да уж, аргумент! — невольно засмеялся Алистер, который в это время был в гостях у Дракона (пришёл взглянуть на эльфийский цветок, разумеется). — А может, отправить его к эльфам?

— Одного дракона тебе мало? — осведомился Эмбервинг.

— Да нет же, не дракона, а мальчика, — уточнил король эльфов.

— Хм, — с сомнением изрёк Дракон.

Лучесвет глядел на Алистера с некоторым испугом. Этот высокий остроухий человек в золотой короне его пугал. То, что это «чудь», выражаясь словами Нидхёгга, Лучесвет сразу понял, ещё до того, как Алистер назвался.

— Не хочу к нему, — однозначно и даже со страхом сказал Лучесвет и уцепился за рукав Голденхарта.

Алистер приподнял брови. Мальчик смотрел на него с тем страхом, с каким кролик смотрит на змею, которая предложила ему перезимовать в змеиной норе, не меньше. Любого другого, пожалуй, подобное отношение могло покоробить, но не Алистера. Он очень хорошо знал, как расположить к себе детей, а в особенности мальчиков двенадцати лет.

— Отчего боишься? Ты мог бы научиться, скажем… стрелять из лука, — сказал Алистер и, отведя руку в сторону, наколдовал замечательный лук. — Эльфы отличные стрелки. Смотри.

Он натянул лук, и выпущенная стрела, разорвав воздух со свистом, пробила насквозь дерево, растущее в ста шагах от башни. Лучесвет явно был впечатлён выстрелом. Король же, заметив, что рука мальчика невольно потянулась к луку, разжал пальцы, и лук исчез. Лучесвет с трудом скрыл вздох разочарования.

— Ну, что скажешь? — спросил Алистер, переглянувшись с Голденхартом и Эмбервингом. — Ничего страшного не случится, если ты немного погостишь у эльфов. Учитель я не строгий, зубрить не придётся.

— А Нидхёгг… — неуверенно начал Лучесвет. Искушение было велико: эльфийский лук поразил его воображение, ничего подобного он не видел.

— Для драконов время идёт иначе, чем для людей, — сказал Алистер. — Он и не заметит твоего отсутствия. Уверен, ты бы хотел перед ним похвастаться меткой стрельбой. И новым луком. Выберешь любой или сам научишься делать. Эльфийские мастера научат. Ты даже мог бы выучиться ковать мечи.

— Мечи… — выдохнул Лучесвет, завороженный. — Настоящие?

— Конечно настоящие. У тебя будет лучшее оружие на свете. Ты, я слышал, прежде рыцарем хотел быть? Любой рыцарь прямо-таки мечтает обладать эльфийским оружием, — со смехом сказал Алистер и потрогал шрам на ухе, — но ни один этим похвастаться не может. Ты станешь единственным на свете обладателем эльфийского лука и меча и наверняка совершишь множество подвигов, когда чуть-чуть повзрослеешь. Ну, будешь учиться у эльфов?

Лучесвет горячо кивнул. Алистер засмеялся и потрепал мальчика по волосам.

— Послушай, — сказал вдруг Голденхарт, который до этого времени стоял в некотором раздумье, — в вашем мире и в мире людей время ведь течёт по-разному?

Алистер ответил утвердительно.

— Тогда как же ты умудряешься являться…

— Вовремя? — улыбнулся Алистер.

— Некстати, — докончил Дракон вместо менестреля.

Король эльфов вновь улыбнулся и показал кольцо на безымянном пальце:

— Мои способности позволяют мне манипулировать временем. Но, думаю, в мире людей лет десять да пройдёт. А в мире эльфов… три или четыре. Эльфийскую мудрость не вместить в столь жалкие сроки, но хотя бы выучится прилично стрелять и… хорошим манерам, — добавил он, заметив, что Лучесвет, отвлекшись, начал ковырять в носу пальцем. — Вы его не узнаете.

— Вот это-то и настораживает, — заметил Дракон. — Не вздумай забивать его голову чепухой и глупостями!

Алистер покачал головой с оскорблённым видом:

— И когда это эльфы занимались глупостями?

— Волшебными штуками ему голову не забивай, — уточнил Эмбервинг.

— Способности к волшебству у мальчика точно есть, — промурлыкал король. — В отца пошёл.

— Это ты о чём? — нахмурился Дракон.

Алистер засмеялся и не пожелал объяснять, но Эмбервинг и так всё понял: если бы не был предрасположен менестрель к чарам, вероятно, не удалось бы вернуть его к жизни даже эльфийским волшебством! И ещё целая куча признаков, что из юноши вышел бы неплохой волшебник.

— Так-то, — подтвердил Алистер, безошибочно угадав, о чём подумал Дракон, и забрал Лучесвета к себе.

Нидхёгг новость о том, что Лучесвет отправился к эльфам, воспринял спокойно, к всеобщему удивлению. «К тому времени как он вернётся, — подумал дракон, — я уже так читать навострюсь. Вот он удивится!» Покуда же его успехи были весьма скромны: буквы он выучил, но зачастую их путал.

* * *

Вид закутанного в одеяло эльфа был жалок. Кончик носа у него покраснел и чесался, и Талиесин беспрестанно чихал.

— Простудишься, — беспокойно сказал Голденхарт, который вышел набрать воды из колодца. — Может, тебе меховую накидку дать? Как у Нидхёгга?

С Нидхёггом эльф уже был знаком и предпочёл бы, чтобы это знакомство вообще не состоялось. Шумный, грубый дракон первым делом взял эльфа за шиворот, чтобы рассмотреть получше, тут же окрестил хиляком и попытался скормить ему медвежий окорок. Голденхарт поспешил на помощь и объяснил, что эльфы мяса не едят.

— Эти тогда ещё дохлее людей, — заявил Огден. — Ну что у золотого дракона за знакомые! Тьфу! Противно смотреть.

— Эльфы сильные, — возразил менестрель, — они волшебники. Правда, Талиесин?

Талиесин, зелёный лицом и от встряски, и от медвежьего окорока, который дракон пихал ему в лицо, предпочёл удалиться, не вступая в спор, и старался держаться от Огдена подальше.

От меховой накидки эльф отказался наотрез, тем более что упоминание о Нидхёгге сделало это предложение ещё отвратнее, чем оно было на самом деле.

— Шкурами мёртвых животных эльфы накрываться не будут, — категорично сказал Талиесин. — И не замёрз я вообще. — И он опять чихнул.

— Упрямый народ эти эльфы, — сказал подошедший незаметно Эмбервинг. — Чарами бы воспользовался, что ли? Есть ведь какие-нибудь эльфийские чары, чтобы наполнить жилище теплом?

— Я в этом мире хочу как человек жить, — сказал Талиесин и в который раз чихнул.

Дракон нахмурился, потрогал ему лоб и, усмехнувшись, сказал:

— Ну что ж, поздравляю. Ты подхватил настоящую человеческую простуду. Заварю-ка я ему травяной сбор, не то совсем расклеится. С больными эльфами я ещё не возился!

Но возиться пришлось: весенние простуды могли пронять и дракона, чего уж говорить о не привыкших к изменчивому климату мира людей эльфах! Талиесин страдал неимоверно, особенно от соплей. Утешало лишь, что ухаживали за ним Эмбервинг и Голденхарт попеременно, а присутствие менестреля всё ещё влюблённому, хотя и тщательно скрывавшему это эльфу шло на пользу больше травяных отваров и мерзостных микстур, которые принёс из города Дракон.

— Ты смотри, сам насморк не подхвати, — предупредил Эмбер Голденхарта.

— Меня этой жалкой весенней простудой не взять, — засмеялся менестрель. — После дряни, что я подцепил в Норди, это сущий пустяк.

Засмеялся и тоже чихнул. Так что Дракону пришлось возиться и с ним.

— Весело было бы, если бы ещё и я слёг, — сердито сказал Эмбер, пичкая микстурой и менестреля.

— Драконы не болеют, — возразил Голденхарт.

— Не болеют, — подтвердил Дракон.

Осенняя хандра — не в счёт.

Сапфир и золото. Расцветший цветок

В тот день начали цвести яблони, и воздух вокруг Серой Башни наполнился благоуханным ароматом.

Дракон набрал лепестков и соцветий, чтобы заварить чай: Голденхарту опять нездоровилось. Сапфировые глаза словно присыпало инеем, отчего они сделались прозрачными и сияли каким-то неземным светом, и вообще он всем телом чувствовал озноб, даже зубы щёлкали. Ни дать ни взять очередная простуда! Эмбер доверху наполнил кружку горячим отваром, сунул в руки менестрелю.

— И чтобы всё до последней капли выпил, — строго сказал Дракон. Яблоневый чай отлично помогал при ознобе.

Голденхарт бы предпочёл пойти и погреться на солнышке, но спорить с Драконом в таком настроении явно не стоило. Дракон был сердит. И не на кого-нибудь, а на него, менестреля! Впрочем, он имел полное право сердиться: накануне Голденхарт засиделся допоздна, сочиняя песню, уснул где пришлось, а простуда тут же прицепилась, потому что в башне были сквозняки. То есть это Дракон так думал, что простуда. В общем, возразить ему менестрель не посмел и послушно тянул глоток за глотком ароматный, хотя и не слишком вкусный чай (юноша предпочитал чай со смородиновыми листьями), и выслушивал очередную порцию нравоучений и даже упрёков. Дракон за него волновался, он это прекрасно знал, поэтому слушал с забавно покаянным видом, прекрасно понимая — и сам Дракон тоже понимал, — что нравоучения на пользу не пойдут: он забудет о них, зачитавшись или погрузившись в сочинение очередной баллады, и непременно опять заснёт где попало. Эмбервинг вздохнул и оборвал речь на полуслове. Менестрель виновато улыбнулся.

— Что хочешь на обед? — сменил тему Дракон. — Я думал полететь поохотиться к горам.

Юноша встал, понёс полупустую кружку к раковине (очень надеясь, что Эмбер не станет проверять, допил он до конца или нет), но вдруг остановился, будто споткнувшись о невидимую преграду. Пальцы его разжались, кружка грохнулась на пол, остатки чая расплескались по каменным плитам.

— Что с тобой, Голденхарт? — всполошился Дракон.

Голденхарт, побледневший как полотно, прижал руку к солнечному сплетению и часто задышал.

— Что бы это ни было, Эмбер, — выговорил он заплетающимся языком, — это происходит прямо сейчас.

Он пошатнулся и упёрся ладонью в столешницу. Из глаз брызнули капли сапфирового света, золотые узоры покрыли ещё и кисти рук и начали подбираться по шее к лицу.

— Талиесин! — рявкнул Дракон на всю башню, подхватывая юношу за плечи.

Талиесин, который любовался яблоневым цветом в саду, всполошился и влетел в башню.

— Позови Алистера, — велел Эмбервинг, осторожно усаживая менестреля на скамью. — Кажется, это неведомое волшебство пришло в действие.

Талиесин торопливо открыл портал, шмыгнул в него и скоро вернулся с отцом, их сопровождали ещё два эльфа. Алистер быстро подошёл к Голденхарту, тронул двумя пальцами его запястье, раздумчиво водя глазами по сторонам.

— Предоставим моим лекарям об этом позаботиться, — изрёк он наконец и, бесцеремонно подхватив Дракона под локоть, повлёк его за собой из башни.

Эмбервинг посмотрел на него недобрым взглядом: мало того что Алистер его на улицу вытащил, так ещё и встал напротив двери, всем видом показывая, что пускать Дракона в башню не намерен. Талиесин предпочёл укрыться в шалаше: в воздухе запахло неприятностями.

— На твоём месте, Алистер, я бы отошёл в сторонку, — хмурясь, сказал Эмбервинг. — Я должен вернуться в башню.

— Не стоит пока, — возразил Алистер.

— Почему?

— Потому что эльфийское тайнодействие должно свершаться без лишних свидетелей.

— Что ещё за «тайнодействие»? — совсем уж мрачно вопросил Дракон.

— Пока не знаю, но скоро мы это выясним, — пространно отозвался король эльфов. — Наберись терпения.

— Драконы терпением не отличаются, — заметил Эмбервинг, делая шаг вперёд.

— Боюсь, мне придётся применить силу, если ты будешь настаивать, — предупредил Алистер с улыбкой.

— Ха? — протянул Дракон. — Посмотрел бы я на это!

В это время из башни раздался крик. Оба вздрогнули. Эмбервинг весь подобрался, как для прыжка: это был голос менестреля!

— Алистер… — угрожающе сказал он, и одна за другой сверкающие янтарём и золотом чешуйки поползли по его скулам.

Король эльфов расставил руки, демонстрируя, что пускать Дракона в башню не намерен, даже несмотря на угрозу.

— Терпение, господин дракон, терпение, — нервно повторил он, скрестив указательный и средний пальцы на левой руке, — приготовился сотворить чары, еслиДракон попытается прорваться силой.

Дракон попытался бы… нет, уж точно прорвался бы!.. но в это время дверь башни отворилась, и вышел один из лекарей. Король эльфов и Эмбер уставились на него. Лекарь, кажется, выглядел несколько смущённо. Его светлая хламида была забрызгана кровью или чем-то похожим на кровь. Дракон отмёл обоих от двери и ринулся в башню. Алистер, перебросившись парой слов с лекарем, вошёл следом.

В башне стояла звенящая тишина, как будто после того отрывистого крика из неё пропали все звуки. Эмбервинг широкими шагами, почти бегом пересёк трапезную и направился к распахнутой двери в комнату с троном. Из дверного проёма лился слабый свет, не солнечный, не свечной — сияние, напоминающее блеск снега на вершинах гор. Дракон видел такое в мире эльфов, когда попал в него в первый раз. Какое-то эльфийское волшебство было сотворено — или до сих пор происходило — в комнате. Он переступил порог и замер.

Трон его был передвинут в угол, а в центре комнаты прямо из каменного пола проросло ложе из виноградных лоз. На нём лежал навзничь менестрель, бледный, с закрытыми глазами, в расстёгнутой рубашке. Узоры с его тела пропали, остался лишь крохотный завиток — меньше божьей коровки — прямо в центре солнечного сплетения. Он не дышал, как показалось Дракону. Возле него стоял второй лекарь и с тем же смущённым видом, что был написан на лице и первого лекаря, держал менестреля двумя пальцами за запястье. Сияние распространялось по комнате именно от кончиков его пальцев… или от запястья?

— Хм? — произнёс Алистер, ловко протискиваясь в комнату мимо застывшего на пороге Дракона. — Как мы и думали?

Лекарь как-то неуверенно повёл плечами и протянул:

— Да-а, должно быть.

— «Да-а, должно быть»? — изумился король эльфов. — Я что, ослышался?

— Что всё это значит? — глухо спросил Эмбервинг. Он всеми силами старался сделать шаг внутрь, но нога, будто каменная, пристыла к полу. Это был страх. Страх подойти и понять, что Голденхарт действительно не дышит. Услышать от них, что он потерял его вот уже во второй раз.

Алистер развернулся к нему и торжественно изрёк:

— Эльфийский цветок расцвёл.

Наверное, стоит вернуться назад во времени и посмотреть, что происходило в башне, пока Алистер держал оборону у двери.

Лекари отвели юношу в тронную комнату, уложили на ложе, тут же сотворённое волшебством. Голденхарт был в полубессознательном состоянии, глаза его совсем выцвели и стали похожи на два увядших лепестка незабудки. Эльфы расстегнули его одежду и уставились на эльфийские узоры. Те двигались, стягиваясь к солнечному сплетению. В тот момент, когда снаружи услышали крик, цветок пророс прямо из тела менестреля, превращаясь из всего лишь узора в настоящий. Менестрель на этом лишился чувств. А цветок расцвёл: сияющий солнечным золотом бутон раскрыл лепестки один за другим, чуть подворачивая их края. Он был немного похож на лилию. Тычинки в его сердцевине были как расплавленный янтарь, прозрачные и переливающиеся желтоватым сиянием. Раскрывшись, цветок начал стремительно увядать: пожухли листья, осыпались один за другим лепестки… К тому моменту, когда Дракон и король эльфов появились в башне, от цветка ничего не осталось. Почти.

— Эльфийский цветок расцвёл? — медленно повторил Эмбервинг, не отводя глаз от менестреля. Тут же он издал вздох облегчения: заметил, что грудная клетка юноши движется. Дышит! Хоть и очень редко и неглубоко, но дышит! Чары оцепенения спали, Дракон влетел в комнату, отпихнул лекаря и сел на край ложа, крепко сжимая запястье юноши ладонью.

— Голденхарт? — окликнул он, но тот не отозвался.

— И что же получилось из отцветшего цветка? — подтолкнул лекаря Алистер, любопытными глазами скользя по тронной комнате. Располосованные стены его заинтересовали на долю секунды.

Лекарь замялся, но указал на трон Дракона. Король эльфов впился взглядом в то, что там лежало. Это была плетёная корзина, накрытая полотнищем, из-под которого лучилось в комнату мягкое янтарное сияние. Эмбервинг поднялся, как-то сам собой, даже не понимая, почему вдруг встал и пошёл к трону, будто это сияние звало его, и откинул с корзинки полотнище. Из губ его вырвался невнятный вскрик. Алистер присвистнул.

— А, — протянул он долю секунды спустя, — так вот откуда берутся драконы!

В корзине лежало яйцо. Размером оно было с небольшую дыньку, сферической формы, покрытое плотно прилегающими друг к другу чешуйками, похожими на драконьи, и опутанное сетью тонких синеватых прожилок.

— Это… это… — сдавленно сказал Дракон.

— В некотором смысле это твоё потомство. Вероятно.

Алистер протянул руку к корзинке, но Дракон так на него глянул, что король эльфов потрогать яйцо не осмелился. Он поспешно отдёрнул руку и натянуто засмеялся: от этих драконьих глаз мороз по коже пробрал!

— Значит, драконы вылупляются из яиц, — продолжал Алистер, предусмотрительно отойдя подальше, — а я верно предположил причины появления эльфийских узоров на его теле. Цветок принимает форму желаемого, ты ведь помнишь, господин дракон? Вы ведь, кажется, в последнее время только об этом и думали: откуда да как…

Эмбервинг положил руку на яйцо, пальцы его дрожали. Яйцо определённо было зачаровано, но природу этих чар он определить не смог: и не драконьи, и не эльфийские. Уж не собственные ли Голденхарта?

— И… что теперь с этим делать? — медленно спросил Эмбер, поворачивая голову к Алистеру.

— Что делать? Ждать, когда из яйца что-нибудь вылупится.

— Что?

— Что-нибудь да вылупится, — пожал плечами Алистер. — Быть может, совсем не то, что мы ожидаем. Я даже эльфийским зрением не могу разглядеть, что внутри. Очень сильная магия.

— А с Голденхартом что? — Дракон на коленях развернулся к виноградному ложу.

— Хм, — задумчиво отозвался король эльфов, кладя два пальца юноше на солнечное сплетение, — очень похоже на сон преображения. Опасности для него не представляет, не волнуйся. Очнётся через несколько часов… или дней. Я наведаюсь за новостями. Идёмте, — позвал он лекарей и сына и покинул Серую Башню через портал.

Менестрель очнулся буквально через минуту после ухода эльфов.

— Эмбервинг? — неуверенно позвал он.

Дракон наклонился над ним, чуть вздрогнул. Вероятнее всего, Голденхарт до сих пор не очнулся: взгляд у него был с поволокой, зрачки казались не чёрными, а жёлтыми, будто в них плеснули воском. Да и вряд ли бы он стал называть Дракона полным именем!

— Да, Голденхарт? — осторожно отозвался Эмбервинг, размышляя, к чему бы это.

Менестрель протянул руки в сторону трона:

— Дай его мне. Думаю, оно этого хочет.

— «Оно»?

— Что бы это ни было, — ответил юноша совсем так же, как Алистер. На эльфийском наречии.

Эмбервинг опять вздрогнул и осознал, что разговаривает сейчас не с менестрелем, а с… эльфийским камнем, как бы абсурдно это ни звучало.

— Что ты произвёл на свет? — после паузы спросил Дракон, вглядываясь в лицо юноши. Да, сознание к нему не вернулось, его губами говорило эльфийское волшебство.

— Тебе лучше знать, — ответил менестрель опять-таки по-эльфийски. — Я лишь воплощение сокровенных желаний.

— Где… Голденхарт? — с усилием выговорил Эмбервинг.

— Спит. Не волнуйся, он проснётся, когда придёт время. И нет, это не сон преображения. Просто сон. Мне нужно набраться сил, а ваше «бодрствование» их только отнимает, поэтому пусть пока спит.

Щёки Дракона чуть вспыхнули румянцем. Он осторожно взял яйцо из корзины и подал, всё ещё сомневаясь, что стоило это делать. Юноша перевернулся на бок, сгибая ноги в коленях и прижимая яйцо к солнечному сплетению. Глаза его закрылись.

— Голденхарт? — с волнением позвал Дракон, но тот не ответил. И камень умолк.

Эмбервинг долго сидел возле, прислушиваясь и приглядываясь. Голденхарт дышал ровно, признак здорового крепкого сна. На лицо его понемногу возвращалась краска. Синеватые прожилки на яйце пульсировали одновременно с его дыханием, чешуйки излучали тёплый свет. Мужчина, поразмыслив, принёс плащ из драконьей чешуи и накрыл им менестреля. Юноша совершенно точно улыбнулся, и Дракон понял: хоть менестрель и спит, но чувствует его присутствие, а быть может, и слышит.

— Спи, Голденхарт, — негромко произнёс Эмбервинг, — спи и набирайся сил. А я буду рядом.

Он обернулся драконом, заняв собой практически всю комнату, обвился вокруг виноградного ложа и накрыл его крыльями, оберегая от чего угодно — сам не зная от чего. Из-под прикрытых век Дракона лился тот же янтарный свет…

Сапфир и золото

Время текло неспешно, как живица, чуть нагретая полуденным солнцем, стекает по стволу дерева, не успевая застывать в янтарь.

Дракон практически не шевелился, да это и сложно было сделать, учитывая его размеры и размер собственно комнаты, но изредка приоткрывал глаза, чтобы проверить, как там юноша. Это было излишне, впрочем: он и так его чувствовал.

С менестрелем ничего не происходило: он крепко спал, прижимая к себе яйцо, которое потихоньку, но становилось больше. Теперь оно было с тыкву.

Иногда объявлялись эльфы — Дракон чувствовал, — но никогда не заходили внутрь, ждали какое-то время возле башни и пропадали. Кто это был — Эмбервинг не распознал (вернее, не удосужился, поскольку ровным счётом никакого значения это для него не имело), но предполагал, что Алистер подсылал кого-то из подручных, а скорее всего — сына, взглянуть, как обстоят дела в Серой Башне. Несколько раз к башне наведался кто-то из драконов — Хёггель или Нидхёгг, но Дракон опять-таки поленился это выяснить. Те тоже не входили.

Время для Дракона шло иначе, чем для людей, и он бы затруднился ответить, если бы его спросили, сколько времени прошло с момента засыпания Голденхарта. Между тем пять сезонов сменилось. Подходила к концу ещё одна весна, а вернее, едва забрезжило лето, когда менестрель проснулся.

Дракон в очередной раз приоткрыл глаза, чтобы взглянуть на юношу. Тот вдруг вздрогнул всем телом, точно почувствовал взгляд, и рывком сел, сбрасывая с себя плащ и зажимая яйцо коленями. Глаза у него были мутные, невидящие, вид — сонный и встрёпанный. Кажется, он не вполне понимал, что проснулся или вообще засыпал. Эмбервинг даже не был уверен, что это именно Голденхарт. Это мог быть снова эльфийский камень, которому вздумалось что-нибудь сказать ему, Дракону. Поэтому Эмбер продолжал молча смотреть на юношу, который чуть покачивался и, казалось, готов был вот-вот снова заснуть прямо сидя. Взгляд его прояснился через несколько минут, юноша удивлённо уставился на втиснутого в комнату Дракона — это ещё нужно было постараться в неё уместиться! — и проронил:

— Эмбер?

Эмбервинг мысленно вздохнул с облегчением — проснулся! — и перевоплотился в человека. Спина да и все конечности у него немилосердно затекли, он покачнулся и сел на трон, хрустя суставами.

Голденхарт продолжал озираться, сосредоточенно поводя бровями.

— Эмбер, — повторил он ещё раз, — а что…

Он оборвал себя на полуслове, с несколько озадаченным видом вытаращился на яйцо и протянул:

— А, вон оно что… Вспомнил!

Он слез с виноградного ложа, не без труда поднял яйцо и, покачиваясь, пошёл из комнаты.

— Куда ты, Голденхарт? — тревожно окликнул его Дракон.

Юноша полуобернулся на пороге:

— На солнышке погреться. Думаю, и ему не помешает.

Он перекинул яйцо поудобнее и пошёл на улицу. Отросшие волосы волочились следом, цепляясь то и дело за что-нибудь. Эмбер нагнал его, подхватывая и освобождая золотую волну — она как раз зацепилась за угол стола, мимо которого проходил менестрель.

— Надо бы их подстричь, — поморщился Голденхарт. — Ну что они опять так отросли?

Дракон ничего ему не стал говорить насчёт прошедшего времени, просто взял нож и отрезал волосы ровно наполовину, теперь они были чуть ниже талии, как Голденхарт обычно и носил. Менестрель с облегчением тряхнул головой и вышел из башни.

Эмбервинг чуть замешкался, припрятывая отрезанные волосы, а когда вышел, то увидел, что Голденхарт положил яйцо на стог сена и сам пристроился возле, подкладывая руку под голову. Солнышко светило ярко, нагретое сено благоухало. Дракон с удовольствием бы к нему присоединился, но прежде нужно было навести порядок во дворе: крестьяне хоть и приходили, чтобы приглядеть за живностью, но ничего остального не трогали, так что виноград разросся и оплёл башню зелёной сетью, а сорняки выросли выше изгороди и заколосились. Сорнякам только дай волю, и они всё вокруг заполонят! Виноградные лозы Эмбервинг не тронул: с ними башня даже уютнее стала выглядеть, — но с сорняками был короток на расправу и повыдергал их в считанные минуты. Накидал он целый стожок, отряхнул присыпанную пыльцой одежду и удовлетворённо расправил плечи. После продолжительного ничегонеделания приятно заняться чем-то полезным! Эмбервинг ещё раз оглядел дворик и начал раздумывать над тем, чтобы нарвать щавеля и сварить похлёбку: драконы могут сколько угодно обходиться без пищи, но менестрель после столь долгого сна непременно должен проголодаться. Он наклонился над грядкой, но в это время послышалось испуганное восклицание юноши.

Дракон в ту же секунду оказался возле стога! Голденхарт сидел на сене, безумным взглядом озираясь по сторонам.

— Что случилось, Голденхарт? — встревожился Эмбер: лицо такое, точно сколопендру голой рукой схватил, не меньше!

— Пропало! — беспомощно воскликнул менестрель. — Задремал на минуту — и пропало!

Дракон понял, что он говорит о яйце. Его действительно не было.

— А если самое страшное случилось? — продолжал ужасаться Голденхарт.

— Например? — чуть улыбнулся мужчина. Драконье чутьё подсказывало ему, что ничего страшного как раз и не случилось.

— А если его коршун унёс или другая хищная птица? А если во двор, пока я дремал, лиса забралась и его похитила? Лисы ведь нередко сюда забредают! — едва ли не паниковал Голденхарт.

— Никто его не похищал, — успокаивающе возразил Эмбер.

Сапфировые камешки глаз уставились на него.

— Куда же оно тогда делось? — после паузы спросил юноша.

— А вот сейчас и узнаем…

Эмбервинг сунул обе руки в стог и стал деловито ворошить сено, приведя менестреля в полное изумление. Тут же он тихо вскрикнул и отдёрнул левую руку: на пальце красовался красноватый след, будто он защемил его дверью.

— Ага! — сказал Дракон и опять сунул руку в сено.

— «Ага»? — потрясённо переспросил Голденхарт, не совсем понимая, что пытается сделать Эмбер.

Через секунду он вообще лишился дара речи, потому что Эмбервинг с торжествующим видом извлёк из сена… дракончика, к макушке которого прилип осколок яичной скорлупы. Размером тот был с ягнёнка, и не оставалось сомнений, что он вылитый золотой дракон! За одним исключением: дракончик был разноглазый, правый глаз плавился янтарём, рассеченный надвое тонкой стрелкой зрачка, а левый сиял сапфировым цветом, и зрачок был сферической формы. Впрочем, янтарная чешуя слегка отливала золотом, в котором угадывались узоры, похожие на побеги эльфийского цветка, но заметить их можно было, лишь приглядевшись. Зубов у дракончика не было, так что когда он вторично тяпнул Эмбера за палец, то большого вреда это упомянутому пальцу не причинило.

— Это… это дракон? — с запинкой выговорил менестрель.

Эмбер несколько озадачился его потрясённому виду и вообще реакции. Для него само собой разумеющимся было, что из яйца вылупился дракончик, он этого ждал: когда увидел яйцо, то понял, что Алистер был прав и эльфийский цветок преобразился в то, чего он более всего желал. Не считая менестреля. И не просто какой-то там дракончик вылупился! Одного взгляда хватало, чтобы понять: это их совместное «творение». Дракона переполняли чувства.

— Конечно дракон, — восторженно ответил Эмбервинг, — кто же ещё?

— А… хм… — невнятно отозвался юноша, не отрывая глаз от дракончика, и казался не то разочарованным, не то растерянным, — в общем, однозначно вёл себя странно.

— Что такое? — нахмурился Эмбервинг.

— Да нет, просто я… — Менестрель тряхнул головой и засмеялся.

Дракончик, услышав смех, начал вырываться из рук Эмбервинга, беспрестанно мусоля его палец челюстями.

— Дай его сюда, — сказал Голденхарт.

— Он может тебя укусить, — предупредил Дракон, пытаясь высвободить палец.

— Ну и что? Зубов-то у него всё равно нет.

Странное дело: оказавшись на коленях менестреля, дракончик тут же успокоился, свернулся клубком, как сворачивается кошка на хозяйских коленях, и прикрыл глаза, вприщур поглядывая на Эмбервинга и издавая короткие, ворчащие звуки, похожие на неумелое карканье. Говорить он, разумеется, ещё не умел. Голденхарт осторожно убрал прилипшую скорлупу и травинки, повёл бровями и перевёл взгляд на Эмбервинга:

— И что нам теперь с ним делать?

— То есть? — изумился Дракон.

— Это… он или она?

— Хм… нужно подождать, когда превратится в человека, тогда узнаем, — неуверенно ответил Эмбервинг.

— И когда?

— Не знаю.

— А чем его кормить будем?

— Хм… не знаю.

Эмбервинг понял, что беспокойство юноши передаётся и ему самому: они ведь ничего толком не знали! Хёггель не в счёт, потому что попал в Серую Башню уже «подрощенным». Только что вылупившийся дракончик — совсем другое дело!

Дракончик, как оказалось, не возражал против хлеба с молоком. Правда, есть он толком не умел, и менестрелю пришлось его кормить с ложки: он накрошил хлеба в молоко, чтобы размяк, и ложку за ложкой запихивал в рот дракончику. Тот шамкал челюстями, пускал из ноздрей молочные пузыри, но с грехом пополам проглатывал тюрьку.

На Эмбервинга дракончик поглядывал настороженно и чуть что — норовил спрятаться за менестреля.

— Кажется, не очень-то я ему нравлюсь, — заметил Дракон не без огорчения.

Менестрель засмеялся:

— Думаю, он просто чувствует, что ты дракон. С Хёггелем поначалу точно так же было, помнишь?

Эмбервинг издал неопределённое мычание. Любой другой дракон, несомненно, тоже держался бы настороже, но это ведь вовсе не какой-то там «любой другой дракон». Это — как странно, как завораживающе звучит! — его собственное дитя.

— Может, попробовать драконьи чары? — подумав, предложил Голденхарт. — Может, он поймёт их лучше, чем слова?

Эмбер пожал плечами и протянул руку к дракончику, чтобы «попробовать» упомянутые чары. Кисть его покрылась янтарной чешуей, заискрилась. Менестрель бы сам с удовольствием подставил голову, чтобы почувствовать тепло его ладони, но вместо этого лишь крепче сжал дракончика, который так и норовил вырваться из его рук и спрятаться, скажем, за трон или под виноградное ложе. Он отчего-то полюбил эту комнату и непременно оказывался в ней, стоило только отвернуться и выпустить его из вида.

Эмбервинг тогда сказал со вздохом: «Ну что ж, пусть тронная будет его комнатой». Правда, пришлось прорубить в стене окно и совсем сдвинуть трон в угол.

Когда рука Дракона потянулась к дракончику, тот съёжился и как будто даже уменьшился в размерах, но Эмбервинг всё-таки до него дотронулся. В драконьи чары он постарался вложить всю гамму чувств, что испытывал. Чары или не чары, но сработало: бояться его дракончик перестал. Впрочем, к менестрелю он всё равно льнул больше.

— Знаешь, — неохотно признался Дракон, — а я, пожалуй, ревную.

— Кого к кому? — уточнил Голденхарт, удивлённо выгибая бровь.

Эмбер засмеялся и не ответил.

Как бы то ни было, с появлением дракончика жизнь в Серой Башне встала с ног на голову. Он был шустрый и, без преувеличений, мог оказаться в десяти местах одновременно. Ему всё было интересно, до всего было дело. Крылья у него ещё были маленькие, подлетать он не мог, но карабкаться выучился отменно, так что Дракону не раз приходилось снимать дракончика с подоконников или со стола, куда он взбирался, подгоняемый любопытством. Оставить его нельзя было ни на минуту!

— Вот точно на цепь посажу! — сердито пригрозил Дракон, когда дракончик чуть не свалился в колодец.

— Он просто любознательный, — вступился менестрель, а дракончик привычно юркнул ему под ноги, как всегда делал, если Эмбервинг начинал на него ругаться.

— Не поймал бы ты его за хвост, он бы ухнул в колодец, — ещё сердитее возразил Эмбер, — и утонул.

Действительно, Голденхарт подоспел вовремя и поймал падающего дракончика за хвост. Как же тот заверещал! Но уж было не до церемоний, юноша вытянул его из колодца и плюхнулся возле, с трудом переводя дыхание. Сердце у него прямо выскакивало, так он перепугался.

А хуже всего, что дракончик не различал день и ночь, так что поспать им толком не удавалось, чего уж говорить обо всём прочем! Он мог и в полночь отправиться на поиски приключений, привлечённый, скажем, мерцанием светлячков или трескотней ночных кузнечиков. Запирать дверь не было смысла: дракончик благополучно выбирался через окно или каким-то невероятным образом протискивался под дверь, хотя щель там была такая узкая, что и мышь с трудом бы проскользнула.

А к концу третьей недели дракончик вообще умудрился потеряться. Дважды. Эмбервинга чуть удар не хватил, когда он обнаружил, что дракончик бесследно исчез. О Голденхарте и говорить нечего.

В первый раз дракончик удрал в деревню, привлечённый незнакомыми, но манящими запахами, и Эмбер его скоро отыскал — драконьим чутьём. В деревне переполошились, конечно, когда появилось бесцеремонное сияющее золотом существо и принялось гоняться за деревенскими собаками и детишками что помельче, но не составило труда догадаться, кто это и откуда взялся, особенно когда в деревню примчался Дракон, бледный и всполошенный, и утащил дракончика обратно в башню. «А, так в башне прибавление», — подумали деревенские и устроили по этому поводу пирушку в трактире, наперебой обсуждая столь знаменательное событие.

Во второй раз дракончик затерялся в лабиринте под башней. Эмбервинг тут же отправился его искать, но вернулся один. Голденхарт схватился за сердце.

— Идём, покажу кое-что, — улыбаясь, сказал Дракон и повёл менестреля за собой в сокровищницу.

Дракончик с довольным видом рылся в куче золота, виляя хвостом и вскидывая крыльями.

— Драконьи инстинкты, — едва ли не пыжась от гордости, объявил Эмбервинг. — Почуял золото и отыскал сокровищницу. Сам! Когда ему только три недели!

Менестрель выдохнул с облегчением, но заметил:

— Надо бы принести немного золота комнату, чтобы он там с ним играл. В другой раз может на самом деле затеряться в катакомбах!

— «Играл»? — растерялся Эмбер.

— Ну конечно, посмотри сам, он же играет.

Дракон уставился на отпрыска. Пожалуй, менестрель был прав. Дракончику нравилось золото, как и всякому дракону, но привлекали его исключительно золотые статуэтки и всё, что походило на игрушки. Он вцепился всеми четырьмя лапками в золотого слона и катался по сокровищнице, вероятно представляя, что сражается с ним. Изо рта дракончика вырывались переливчатые трели, он был бесконечно доволен.

Эмбервинг несколько огорчился тому, что ошибся, но к совету юноши прислушался и натаскал в тронную комнату целую кучу золотых фигурок. Дракончик был в полном восторге и целый день гонял «игрушки» из угла в угол лапами.

— Уф, — с облегчением сказал Дракон, — теперь, когда ему есть чем заняться, и нам будет полегче.

— Если только игрушки ему быстро не надоедят, — заметил Голденхарт, пытаясь припомнить себя в детстве.

Но дракончик превзошёл все ожидания. Он вдруг стал стаскивать золотые фигурки в кучу: в пасти или подталкивая мордой.

— Что он делает? — удивился Голденхарт.

Дракон озадаченно следил за отпрыском и вдруг просиял.

— Драконьи инстинкты! — ещё торжественнее, чем в сокровищнице, объявил он.

Дракончик перетаскал всё золото в кучу и улёгся на него спать, свернувшись клубком. Правда, спал он буквально минут десять, потом полез на виноградное ложе и растормошил прикорнувшего там менестреля, прыгая на нём, как заведённый, и издавая не то фырканье, не то рычание.

— Пора кормить, — сонно пробормотал Голденхарт, садясь. Глаза у него всё ещё были закрыты.

Унять дракончика не получилось и у Эмбера со всеми его драконьими чарами. Кажется, дело было не в голоде: дракончик требовал внимания. Он, похоже, вообще мнил себя центром мироздания и полагал, что мир крутится исключительно вокруг него. К объятьям он относился очень ревностно: стоило Дракону обнять юношу, не говоря уж о том, чтобы поцеловать, и дракончик устраивал настоящую истерику. Он влезал между ними, всячески стараясь перевести внимание на себя, Эмбервинга при этом ещё бессовестным образом кусал за палец, если тот не успевал отдёрнуть руку. Кажется, он полагал, что менестрель должен принадлежать только ему и никому больше. Он даже ворчал на Дракона, всем видом выказывая возмущение, и чешуя у него при этом топорщилась, как шерсть у кошки.

— Ах ты ж… — задохнулся Эмбервинг, в очередной раз выдёргивая палец, защемленный крепкими челюстями. Он всего-то и хотел, что обнять юношу, когда ложился рядом, чтобы немного поспать, но дракончик случая не упустил: втиснулся между ними, а потом и вовсе пустил в ход лапы и хвост, пихаясь и царапаясь. Дракон не сдавался, и тогда дракончик тяпнул его за палец, показывая, кто тут менестрелю хозяин! Голденхарт тихо покатывался со смеха.

— Арргх! — не сдержался Эмбервинг, и дракончик тут же притих. Ненадолго, но притих, словно бы раздумывая, что значило это «арргх».

Они блаженствовали в тишине добрых двадцать минут. Юноша успел задремать, Эмбер благополучно обвил его талию рукой и притянул к себе, шумно вдыхая запах его солнечных волос, и тут почувствовал, что в башню снова явились гости. Эльфы. Кажется, и дракончик их почувствовал. Он выбрался из-под руки Голденхарта, сел, чешуйки на его ушах смешно встопорщились, драконий глаз чуть засиял янтарём.

— Любопытно, кто это? — спросил Эмбервинг, поднимаясь с ложа и беря дракончика на руки.

Дракончик был слегка озадачен и на этот раз не вырывался. Явно, это незнакомое присутствие — эльфийские чары драконы за версту чувствовали — его заинтересовало. Он как-то совсем уж серьёзно взглянул на Эмбервинга и неуверенно выговорил: «Арргх?» — первое слово, первое слово на драконьем языке! Эмбервинга прямо-таки распирало от гордости.

— Ещё какой арргх, — подтвердил он, — эльфы — они такие… Ну вот, и Голденхарт проснулся.

— Что? — встрепенулся менестрель.

— Эльфы, — коротко сказал Дракон и отдал дракончика юноше. — Кажется, Талиесин, если чутьё меня не подводит.

— Так пригласи, пусть войдёт, — пожал плечами Голденхарт. — Алистер, вероятно, умирает от любопытства.

— Пожалуй, — хохотнул Эмбервинг и пошёл на улицу.

Это действительно объявился Талиесин. Он потоптался возле башни, прислушиваясь, и совсем уже собрался возвращаться домой, как дверь распахнулась и на пороге появился Дракон.

— А, это ты? — сказал Эмбер, делая пригласительный жест. — Войдёшь?

— Отец прислал узнать, что там вышло из… того, что вышло, — смущённо ответил эльф.

Дракон выглядел помятым, уставшим, и Талиесин сделал определённые, хотя и неверные выводы, что в том вина менестреля. Войти сейчас туда и неловко и… Эльф поёжился. Но ему отчего-то непременно хотелось войти. Будто что-то тянуло его внутрь, как магнитом, и он с изумлением обнаружил, что уже занёс ногу, чтобы переступить через порог, хотя даже и сам не понял, как это вышло.

— Алистер был прав, — сказал Эмбер. — Да входи, входи, я разрешаю. Алистер ведь от тебя подробного отчёта потребует, так что лучше, если ты увидишь это собственными глазами.

— Что увижу? — полушёпотом спросил Талиесин. Голос у него пропал и сердце замерло.

— Невиданное волшебство, — ухмыльнулся Дракон, пихнув эльфа в спину, чтобы тот шёл быстрее. — Такое и эльфам не снилось!

Талиесин перевалился через порог и, ошеломлённый, застыл. Дракончика он заметил не сразу, потому что, по обыкновению, потерялся, увидев менестреля. Он так долго его не видел, что, казалось, тот похорошел до неузнаваемости! Голденхарт сидел на виноградном ложе и улыбался.

— Давно не виделись, Талиесин, — проронил юноша.

Эльф ничего не смог сказать в ответ. Он наконец-то заметил, что в руках менестреля! Дракончик настороженно всматривался в незнакомца, чешуйки на его ушах продолжали топорщиться.

— Ч-что это? — выдавил из себя эльф, невольно протянув руку к ложу.

— Как грубо, — фыркнул Дракон. — Разумеется, это мой… наш… — Он запнулся, размышляя, и докончил: — Наследник.

Дракончик вдруг полыхнул огнём в сторону эльфа, рукав того задымился.

— Ой! — воскликнул Голденхарт.

— Ничего, ничего, я не пострадал, — поспешно сказал Талиесин, похлопав по рукаву.

Голденхарт его и не слышал.

— Ой, Эмбер! — восторженно воскликнул он, глядя на Дракона. — Он только что научился дышать огнём!

— А всего только четыре недели! — с тем же восторгом отозвался Эмбервинг.

Талиесин почувствовал себя лишним.

— Ну, — смущённо сказал он, — я пойду тогда… доложу отцу…

Эмбер пристально посмотрел на него, словно бы что-то обдумывая, потом вспыхнул озарением и сказал:

— Талиесин, сделай одолжение, присмотри немного за ним, а мы отдохнём. Выспаться хочется до смерти. С ним круглыми сутками приходится возиться, глаз не сомкнёшь!

— Но… — растерялся Талиесин, — что я буду с ним делать?

— Поиграешь с ним. Смотри, только и нужно, что раскидать золотые фигурки по комнате, а он начнёт их собирать в кучу. Ему эта игра нравится… Всего-то часок, часа хватит, чтобы набраться сил. Только пальцы береги: кусается.

Ошеломив эльфа этой тирадой, Дракон взял менестреля за руку и утащил из тронной комнаты.

Оставшись с дракончиком наедине, Талиесин почувствовал себя неловко: дракончик смерил его долгим изучающим взглядом.

— Меня зовут Талиесин, — сказал эльф.

Дракончик изучал его с минуту, потом ловко спрыгнул с виноградного ложа и стал, как и говорил Дракон, стаскивать золото в кучу. Талиесин, поразмыслив, сел на пол. Дракончик покосился на него, выронил из пасти фигурку и, крадучись, переставляя лапу за лапой, как кошка, охотящаяся на мышь, направился к эльфу. Тот, предупреждённый, что дракончик кусается, невольно спрятал руки за спину, очень надеясь, что эльфийскую заговоренную одежду дракончику прокусить не удастся. Дракончик кусаться не стал. Он обошёл эльфа на несколько раз, то вытягивая шею, то пригибая морду книзу, — в общем, хорошенько разглядел и даже понюхал, фыркая и издавая глухие воркующие звуки. А потом бесцеремонно залез к эльфу на колени и свернулся клубком. Талиесин, в совершенном ошеломлении, непроизвольно сделал движение, чтобы погладить его, за что немедленно поплатился.

— Арргх! — совершенно ясно выговорил дракончик и тяпнул эльфа за палец.

Талиесин руку отдёрнул. Кусался дракончик вовсе не больно, его больше поразило это «арргх», явно адресованное ему.

Тут эльф густо покраснел, потому что становилось понятно, что те двое отправились вовсе не спать и набираться сил, если судить по доносящимся сверху звукам и янтарному сиянию, наполнившему башню. Но уйти он не мог: во-первых, потому, что его попросили присмотреть за дракончиком, во-вторых, потому, что упомянутый дракончик категорически отказался слезать с его коленей, так что пришлось сидеть, становясь невольным свидетелем, и краснеть.

— О, — раздался вдруг с порога голос Дракона, и Талиесин вздрогнул.

Кажется, он задремал, поскольку за окном теперь алело вечерним солнцем. Дракончик по-прежнему лежал на его коленях, но не спал, а с любопытством на него поглядывал, вертя головой, как сова.

— Ну надо же, — немного сварливо продолжал Эмбервинг, — ты ему приглянулся.

— То есть? — сипло спросил Талиесин, всеми силами старясь сделать вид, что ничего не предназначенного для его ушей не слышал.

Дракон потянулся и зевнул. Вид у него был довольный, несмотря прозвучавшую в голосе сварливость, и сомнений не оставалось, отчего он так доволен.

— Он даже ко мне на руки не идёт, — пояснил Эмбервинг, — только к Голденхарту. Или ты ему понравился, или он чувствует, что твои чары сродни эльфийскому камню. Утверждать не берусь, но скорее всего так и есть. Иначе бы не залез к тебе на колени.

— Но за палец меня всё-таки укусил, — счёл нужным сообщить Талиесин. Он как-то вдруг почувствовал, что если не упомянет этот факт, то Дракон его больше на порог не пустит.

И вправду, настроение Эмбервинга тут же улучшилось. Он хохотнул:

— Хорошо ещё, что зубов пока нет! Уж точно бы тебе палец оттяпал!

* * *

— Как думаешь, Эмбер, — задумчиво спросил Голденхарт, — когда он научится превращаться в человека?

Дракончик вовсю громыхал золотыми фигурками, перекладывая их с места на место. Эмбервинг удобно устроился на виноградном ложе, воспользовавшись тем, что дракончик отвлёкся, и совершенно безнаказанно заключая юношу в крепкие объятья. Менестрель удовлетворённо выдохнул.

— Однажды. Видишь ли, в Драконьей книге на этот счёт ни словечка, — ответил Эмбер, поглядывая на отпрыска.

— Но он вообще превратится? — уточнил менестрель вопрос.

— Конечно. Все драконы превращаются.

— Ну, может, он и не совсем дракон, — неуверенно возразил юноша. — Всё-таки… и камень-то эльфийский, да и я… вроде как из людей.

— Хм, — произнёс Дракон и задумался.

Как ни посмотри, а дракон драконом: и повадки драконьи, и инстинкты драконьи вовремя проснулись, и даже первое слово по-драконьи произнёс. А с другой стороны, и сравнить-то не с кем. Эмбервинг и о взрослых-то драконах мало знал, чего уж говорить о драконышах! Сам он, как уже выяснилось, драконышем не был, так что понятия не имел, как или когда драконыши обретают силы. Пока дракончик только умел дышать огнём и пробовал подлетать, но крылья были ещё малы и слабы для этого, так что он всё больше прыгал — а вот это уже не по-драконьи!

— Ну, — вслух сказал Эмбервинг, — времени у нас предостаточно. Подождём и посмотрим, что из этого получится.

— Это я к тому, Эмбер, что он ведь до сих пор безымянный, — объяснил юноша. — Нельзя же никому на свете без имени.

Дракон улыбнулся. Припомнилось былое. И Голденхарт улыбнулся.

— А вот если бы он превратился, тогда бы мы узнали, кто это и смогли бы подобрать ему подходящее имя, — продолжал менестрель.

— Уверен, что отпрыск мужского пола, — уверенно сказал Эмбервинг.

— Почему? — удивился его уверенности Голденхарт.

— Да сорванец же, по всему видно, — засмеялся Дракон.

— Хм, — только и сказал менестрель, — что ж, подождём.

Ждать пришлось меньше, чем они ожидали. Всё выяснилось буквально через пару недель. Они занимались повседневными делами: Дракон готовил обед, менестрель сражался с очередной балладой, а дракончик играл в тронной комнате с золотом. Грохот стоял по всей башне, так что можно было расслабиться: на месте, никуда не сбежал, ни в какие неприятности не ввязался.

И вот как раз тогда, когда Эмбервинг собрался снимать похлёбку с огня, а менестрель, несмотря на страшный шум, удачно срифмовал совершенно не рифмующееся ни с каким известным ему словом «солнцестояние» и полагал балладу законченной, башня содрогнулась от вопля, не принадлежащего ни Дракону, ни, разумеется, менестрелю. Взревел совершенно точно дракончик. Голденхарт выронил перо и помчался вниз, столкнулся с Эмбервингом, который вылетел из кухни, как ошпаренный (что отчасти было правдой: он опрокинул котелок с похлёбкой на собственные сапоги).

— Что? — разом спросили они друг у друга.

Рёв стих, но из тронной комнаты совершенно точно донёсся тихий, как ручеёк, плач. Они наперегонки бросились в комнату, тут же остолбенели и переглянулись. На полу среди золотых игрушек сидел разноглазый ребёнок и плакал, ковыряя пальцем губу. Десна у него была окровавлена, и из неё торчал белоснежный остроконечный зуб. Рядом валялась обслюнявленная фигурка-лошадка.

— Зубы прорезались, — выдохнул Дракон. — О, кажется, я понял: превращение происходит, когда зубы появляются, не раньше!

Голденхарт засмеялся отчего-то. Эмбервинг вопросительно на него глянул. Менестрель снял собственный плащ, закутал в него ребёнка и, взяв его на руки, сказал:

— А знаешь, Эмбер, я для неё отличное имя придумал.

— «Для неё»? — опешил Эмбервинг.

Юноша опять засмеялся и утвердительно кивнул. Дракон стеклянным взглядом смотрел на девочку, которая, заслышав смех менестреля, тут же перестала плакать и сама залилась смехом, похожим на звон колокольчика, при этом хорошенько хлопая ладошками по лицу Голденхарта.

О девах-драконах он никогда не слышал. Понятное дело, что драконы женского пола должны были когда-то существовать, иначе бы не появилось второе поколение драконов, но Эмбервинг никогда их не встречал. Драконья книга тоже помалкивала, она вообще, чем дальше, тем больше оказывалась несостоятельной. Пожалуй, стоило дописать с десяток страниц: Эмбер за последние годы о драконах узнал больше, чем любой дракон мог себе представить. Вот бы удивились первородные драконы, если бы им об этом рассказать!

— Для неё… — ошеломлённо повторил Эмбервинг. — И что за имя?

Голденхарт заулыбался и сказал:

— Сапфир.

Охмурение эльфийского принца. Драконья метка

Тетива зазвенела, оперённая стрела ушла в пространство, разрывая его со свистом, и врезалась в самое «яблочко» мишени, укреплённой в ста шагах от стрелка — златокудрого юноши с необыкновенно ясными глазами сапфирового цвета, единственного из стрелков, уши которого не были остроконечными.

У эльфов был праздник, молодёжь состязалась в стрельбе, король Алистер сидел на цветочном троне поодаль и наблюдал за стрелками. Те изгалялись как могли, чтобы впечатлить короля, некоторые даже стреляли с закрытыми или завязанными глазами. Впрочем, они всё равно видели эльфийским зрением, так что впечатляющими даже самые меткие выстрелы назвать было сложно. Алистер не скучал, вопреки ожиданиям, даже несмотря на то, что каждый выстрел заканчивался вполне предсказуемо — попаданием в мишень, ведь юноша с сапфировыми глазами хоть иногда, да всё же промахивался. Ему доставляло удовольствие гадать — не пользуясь волшебством, просто предполагать, — попадёт ли очередная стрела в мишень. Попадал он всё-таки чаще, чем промахивался: семь-восемь стрел из десяти непременно поражали цель. Что ж, совсем неплохо, учитывая, что лук был эльфийский, а стрелок — человек.

Лучесвету на днях исполнилось шестнадцать. Вырос он в исключительно красивого юношу, да и не мог не вырасти, учитывая наследственность. По красоте он бы поспорил даже с эльфами, которые — с десяток уж точно! — были по уши в него влюблены. Но Алистер оберегал Лучесвета ревностно, так что юноша даже не подозревал, какие страсти кипят по поводу его персоны: король, воспользовавшись положением, просто-напросто запретил эльфам разговаривать с Лучесветом о подобном.

Талиесин избегал его буквально с первого же дня. Лучесвет заметил и огорчённо сказал королю:

— Он меня отчего-то не любит.

Алистер тогда засмеялся, потрепал мальчика по волосам и возразил:

— Ты слишком похож на Голденхарта, в этом дело.

Для Талиесина присутствие Лучесвета было настоящей пыткой. С каждым днём мальчик всё больше походил на отца, и эльфийский принц невыносимо страдал. Конечно, он понимал, что Лучесвет ни в чём не виноват, но всё же старался держаться от него подальше, чтобы не бередить старые раны.

Усугубляло ситуацию и то, что Алистер отчего-то запретил Талиесину покидать мир эльфов. Это случилось как раз после того, как он вернулся из Серой Башни и рассказал отцу, что дракончик вылупился. Король на секунду свёл брови к переносице, будто что-то в этом рассказе ему не понравилось, и проронил:

— Талиесин, с этого момента тебе запрещается ходить в Серую Башню.

Талиесин опешил. Алистер, заметив его ошеломление, повторил запрет ещё раз.

— Но почему? — воскликнул Талиесин. — К тому же я обещал, что приду посидеть с дракончиком снова.

— Я всё сказал, — однозначно ответил Алистер. — Что с того, что эльф не сдержит обещание! Тебе есть чем заняться: будешь учить Лучесвета.

Талиесин помрачнел, но не сдался. Как только отец отвернулся, он попытался открыть портал в Серую Башню, но… обнаружил, что портал открыть не может: чары Алистера перекрывали его собственные.

— Отец! — возмутился Талиесин, хватая Алистера за рукав и дёргая. — Зачем ты так со мной!

Серые глаза короля ненадолго задержались на красном от гнева лице сына.

— Это для твоей же пользы, — сказал Алистер после непродолжительного молчания и отвёл взгляд. — Никто не говорит, что этот запрет пожизненный. Я открою портал, когда придёт время.

Талиесин издал протестующий вопль, даже попытался устроить голодовку, но Алистер был непреклонен.

— Поразмысли лучше, отчего ты так рвёшься в Серую Башню, — предложил король. — Этого ведь ты не знаешь, верно?

— Отчего? Да просто… — начал Талиесин и осёкся.

В самом деле, вылазки лишь причиняли ему новую боль. Голденхарт и Эмбервинг были заняты исключительно друг другом. Они были счастливы и не замечали, как терзается безнадёжно влюблённый эльф. Самым верным средством было забыть о них лет этак на сто, чтобы сердце успокоилось, излечилось и… Отчего же, правда, его туда тянуло, сейчас даже больше, чем прежде? Он был готов в кровь изодрать руки, пытаясь открыть портал, только бы поскорее оказаться в Серой Башне.

— Когда ты разрешишь мне… — бесцветным голосом начал Талиесин.

— Когда Лучесвету придёт время возвращаться, — незамедлительно ответил король.

Талиесин болезненно поморщился и закрыл лицо ладонями:

— Хотя бы объяснил причину…

— Не беспокойся, в Серую Башню я буду наведываться сам, — со смешком сказал Алистер, — так что обо всех новостях ты узнаешь незамедлительно.

Пожалуй, никогда ещё в жизни Талиесин не ненавидел отца так сильно!

Полностью избегать Лучесвета у него не получалось: Алистер в этом плане был зануден и заставил сына учить мальчика стрелять из лука, раз уж равных в стрельбе Талиесину не было. Эльфийский принц был излишне резок временами, в глаза никогда не смотрел, не прикасался к нему, даже когда учил правильно держать лук, и вообще с ним не разговаривал, не считая редких инструкций насчёт стрельбы.

Лучесвет поначалу воспринимал это как должное. Он был слишком занят учёбой, чтобы размышлять о странностях в поведении Талиесина, да и вообще полагал, что ничего не поделаешь, раз уж эльф его отчего-то невзлюбил. Но, став постарше, мальчик всё-таки начал задаваться вопросами. Он ведь емуничего не сделал, почему же Талиесин так скверно к нему относится? Конечно, он его не ругал, но и не похвалил ни разу, хотя Лучесвет добился немалых успехов — для человека: он уже в первый год попадал в мишень пять-шесть раз из десяти.

Вот Алистер — тот его хвалил: он обучал мальчика эльфийскому языку, ненавязчиво — этикету. Забивать голову Лучесвету волшебством он, как и обещал Эмбервингу, не стал, но всё же ознакомил его с заклинаниями первого уровня — слабенькими, если смотреть глазами эльфов, — которые наверняка могли пригодиться Лучесвету в будущем, когда тот станет королём Тридевятого королевства: Алистер научил его распознавать яды и предвидению.

Задать Талиесину мучивший его вопрос Лучесвет решился, когда ему исполнилось четырнадцать.

— За что ты меня ненавидишь? — прямо спросил он, загораживая эльфу дорогу и не давая ему покинуть стрельбище.

Талиесин несколько смутился:

— Не ненавижу, просто не люблю.

— Почему?

— Ты слишком похож на своего отца, — неохотно ответил эльф, поняв, что мальчик от него не отстанет.

— А это плохо? — удивился Лучесвет.

— Для меня — да, — честно ответил Талиесин.

Лучесвет нахмурился. Натянутость в голосе эльфа он счёл неприязнью к Голденхарту, а ему вовсе не хотелось заводить дружбу с теми, кому его отец не нравился! Нидхёгг, конечно, был исключением: он хоть и открыто заявлял, что Голденхарта терпеть не может, потому что тот охмурил Дракона (вот интересно, что это слово означало?), но неприязнь его была явно напускной. Если бы на самом деле терпеть не мог, так бы не заслонил его, когда вдруг разыгралась гроза и в землю рядом с ними шарахнуло молнией. Молнии дракону были нипочём, а вот человеку бы несладко пришлось. Лучесвет, когда узнал об этом, проникся к Огдену ещё больше и решил для себя, что они друзья навек. Сам мальчик отца любил трепетно, несмотря на то, что виделись они всего несколько раз.

— Это потому, что он охмурил Дракона? — мрачно спросил Лучесвет. — Поэтому ты его не любишь?

Талиесин аж подскочил, когда услышал это «охмурил».

— От кого это ты таких словечек набрался? — воскликнул он, заливаясь краской. По правде говоря, это как раз Дракон охмурил Голденхарта, Талиесин ничуть не сомневался.

— А что оно значит? — беспокойно спросил Лучесвет. — Что-то нехорошее?

Талиесин растерялся:

— Ты… не знаешь? От кого ты это слово слышал?

Лучесвет поджал губы. Нидхёгга сдавать он не собирался, так что улизнул со стрельбища, притворившись, что Алистер его позвал. Король эльфов на самом деле маячил поблизости, вероятно наблюдая за ними, а скорее, за сыном, чтобы тот не наделал глупостей. Лучесвет направился прямо к нему. Талиесин пристально смотрел ему вслед, потом как-то уныло сгорбился и стал подбирать разбросанные стрелы.

— А, Лучесвет, — с нарочитой радостью в голосе сказал Алистер, — как успехи?

Мальчик сделал неопределённый жест, пробормотал, что поразил все мишени, правда, не все в «яблочко», и расстрелял весь колчан.

— Что-то тебя тревожит? — проницательно спросил Алистер.

Лучесвет помялся, но всё же спросил:

— А что значит: «охмурил»?

Король эльфов широко раскрыл глаза.

— Хм, это… когда кто-то без кого-то жить не может, — проявив недюжинную смекалку и деликатность, объяснил Алистер. Не стоило мальчику покуда размышлять о подобном.

— Как я без Нидхёгга? — задумчиво предположил Лучесвет. По приятелю он очень скучал.

— Немножко не так, — засмеявшись, возразил Алистер, — но в целом… да, пожалуй, этот дракон тебя… «охмурил», раз ты по десять раз на дню его вспоминаешь!

Лучесвет покраснел.

Стрелок с сапфировыми глазами прицелился снова. Алистер даже приподнялся на троне, чтобы ничего не пропустить, потом сделал небрежный жест рукой, подзывая сына. Талиесин, хоть и против воли, на празднике присутствовал.

В последние дни ему стало совсем уж тяжко: шестнадцатилетний Лучесвет был вылитый Голденхарт тех времён, когда эльф увидел его впервые и влюбился.

— Ты меня звал, отец? — не по-эльфийски глухим голосом спросил Талиесин, подходя.

Алистер, скривив губы, посмотрел на него и нарочито печально вздохнул.

— Талиесин, Талиесин, — проговорил он, покачивая головой, и из его цветочной короны посыпались лепестки, — у меня сердце разрывается, когда я вижу тебя таким.

— Сомневаюсь, что оно вообще у тебя есть, — мрачно отозвался Талиесин. — Ты нарочно меня мучаешь.

— Иди и скажи Лучесвету, чтобы он подошёл ко мне, — велел король эльфов, делая вид, что не расслышал.

— Почему бы тебе его просто не подозвать?!

— Не спорь со мной.

— Когда откроешь портал, я уйду и никогда не вернусь! — вырвалось у Талиесина. Он был так раздражён, что не сдержался.

— Не сомневаюсь, — с улыбкой кивнул Алистер и, прикрыв губы рукавом, засмеялся.

Его реакция Талиесина насторожила. Когда отец пребывал в подобном настроении, ничего хорошего ждать не приходилось. Он определённо что-то задумал! Талиесин уже не раз видел это выражение на его лице, так что совершенно точно знал: что-то грядёт!

— Что ты задумал? — нахмурился Талиесин. — Ведь ты что-то задумал, так?

Алистер сделал удивлённое лицо. Идти за Лучесветом Талиесину не пришлось: тот сам подошёл, будто почувствовав, что говорят о нём. Лук он повесил на плечо, совсем по-эльфийски, и придерживал тетиву большим пальцем, чтобы не впилась в одежду.

— Ты хорошо стрелял, — похвалил король эльфов, поднимаясь с трона и кладя руку юноше на плечо.

Лучесвет радостно покраснел. Талиесин сделал страдальческое лицо и отвёл взгляд.

— Сколько тебе лет, Лучесвет? — поинтересовался между тем Алистер.

— Шестнадцать, — недоуменно ответил юноша. Как будто король эльфов сам не знал, сколько ему лет!

— Как летит время! — патетически сказал Алистер, разводя руки в стороны. — А я уж и забыл совсем, что тебе пора возвращаться.

— Куда? — насторожился Лучесвет.

— В Серую Башню, — ответил король и с удивлением заметил, что при этих словах вздрогнули оба: и его сын, и воспитанник. — Лет десять там прошло уж точно. Как знать, какие сюрпризы могут нас там поджидать!

— «Нас»? — тут же очнулся от оцепенения Талиесин.

— Ну разумеется, я бы такое представление не пропустил, — со смехом отозвался король эльфов.

— Какое представление? — насторожился Талиесин. И этот смех тоже ничего хорошего не предвещал.

— Трогательное воссоединение всех со всеми. Да, я непременно должен быть там, — словно бы сам с собой говорил Алистер, продолжая улыбаться. — Должен же кто-то помешать Эмбервингу оторвать тебе уши, Талиесин?

Приведя таким образом сына в замешательство, Алистер развернулся к Лучесвету. Тот выглядел потерянным.

— Кажется, слова мои тебя не обрадовали? Разве тебе не хочется вернуться домой? — спросил король эльфов, кладя руку воспитаннику на плечо.

Лучесвет не ответил. Его раздирали противоречия. Несомненно, он хотел вернуться в Серую Башню. Он так долго их всех не видел и страшно по ним соскучился, по всем ним, даже по бабке-сказительнице, даже по тем мальчишкам, что его дразнили. Но, пожалуй, ему было страшно возвращаться. Десять лет! В Серой Башне прошло уже десять лет, если не больше. Что он там увидит, когда вернётся? Он невольно прикрыл глаза, вспоминая Голденхарта, каким он его видел в последний раз. Как он изменился за десять лет? Дракон, уж верно, не изменился, и Нидхёгг не изменился, но отец…

Алистер прекрасно знал, о чём Лучесвет думает, но решил не вмешиваться: всех ждут сюрпризы, так пусть сюрпризы сюрпризами и остаются. Он повертел кольцо на пальце и поинтересовался:

— Ну что, отправимся прямо сейчас? Куда ты хочешь попасть прежде всего, Лучесвет: в башню или к твоему дракону?

Лучесвет сглотнул и произнёс едва слышно:

— В башню.

— Ты, разумеется, тоже можешь пойти, Талиесин, — помахал рукой Алистер, видя, что сын стоит как вкопанный. — Чары я снял, можешь приходить и уходить, когда вздумается и куда вздумается.

Он вытянул руку, начертил перед собой круг, который тут же вспыхнул эльфийскими письменами и превратился в портал. Из него потянуло одуряющим запахом свежескошенного сена и солнца.

— А, так у них уже лето, — сказал Алистер, понюхав воздух у портала. — Замечательно! Просто лучше некуда! Лето! Солнце! Одуванчики!

«К чему он приплёл ещё и одуванчики?» — растерялся Талиесин.

Король эльфов опять издал нарочитый вздох, подхватил и сына и воспитанника за шиворот и втащил их за собой в портал. «Ну прямо как дети, честное слово!» — кажется, пробормотал он при этом.

Они очутились у подножия холма, на котором стояла башня Дракона. В небе ослепительно сияло солнце. Пожалуй, такого яркого ни эльфы, ни Лучесвет в Серой Башне прежде не видели. Ни единого облачка на небе! А вот над холмом было: воздух был полон чего-то белого, воздушного…

— Одуванчики! — в голос воскликнули Лучесвет и Талиесин.

Ветерок дунул, белое облако заколыхалось, и до них донёсся отголосок смеха, звонкого, как весенний ручей. Смех был многоголосый, и Талиесин, услышав его, невольно прижал ладонь к груди, потому что сердце забилось в два раза быстрее обычного. Среди тех, кто смеялся, был и Голденхарт. А Лучесвет, услышав смех, как-то разом успокоился, но подумал, что среди этого журчания определённо не хватает раскатистого грохота Нидхёгга: вот уж тот смеялся так смеялся!

— Живо, к башне, — скомандовал Алистер, подталкивая юношей вперёд, — не то самое главное пропустим.

Не дав им опомниться и всё время бесцеремонно подталкивая их в спину, король эльфов быстро поднялся на холм, и все трое окунулись в царящее на холме одуванчиковое безумие.

По лугу носилась девочка с золотистыми, как спелая пшеница, волосами, затянутыми в тугую косу, хватала одуванчики и подкидывала их в воздух.

— Вот я тебя, негодница! — со смехом грозил ей златокудрый юноша, усыпанный одуванчиковым пухом с ног до головы, и делал вид, что собирается схватить её, но она всякий раз удачно пробегала мимо, визжа и заливаясь смехом.

Дракон стоял чуть поодаль, прислонившись к изгороди, и улыбался, изредка отмахиваясь от докучливых пушинок, которые так и норовили насесть на его сияющие янтарём волосы.

— Не поймаешь! Не поймаешь! — заливалась смехом девчушка, то и дело оборачиваясь, чтобы поглядеть, далеко ли её «преследователь».

— Сапфир! — разом вскрикнули Дракон и менестрель.

Но девочка уже со всего маху врезалась в кого-то, пока ещё не знала только — в кого. Это был Талиесин. Алистер как-то ловко схватил Лучесвета под локоть и отпрянул с ним в сторону, а сына наоборот толкнул по направлению к башне, вот девчушка в него и врезалась.

— Арргх! — совершенно точно сказала она, отступая на шаг и задирая голову, чтобы посмотреть, что за препятствие едва не расквасило ей нос.

Талиесин, взглянув на неё, застыл. Сложно сказать, на кого она походила больше: на Дракона или на менестреля. У эльфа создалось впечатление, что он смотрит на обоих разом. Правый глаз у девочки был янтарный, как мёд, левый — сапфировый, в котором будто смешалось с ключевой водой небо. Вот волосы, пожалуй, были совсем как у Голденхарта: в них было больше золота, чем янтаря. В голове у Талиесина что-то щёлкнуло, мысли начисто пропали, и он вяло подумал: «Кто она и почему на них похожа?» Он почувствовал, что от кончиков пальцев пробежала по телу дрожь, забралась выше и трепетом отозвалась в ушах, которые, кажется, тоже начали подрагивать. Эти два водоворота, янтарный и сапфировый, будто затягивали и не давали ни единого шанса на спасение. А ещё он заметил, что оба зрачка вдруг стали драконьими, даже сферический в сапфировом глазу, и, кажется, вокруг начали разлетаться золотые искры.

— Нет! — рявкнул вдруг Дракон, в ту же секунду оказываясь возле эльфа.

Талиесин этого уже не видел: он грохнулся навзничь на траву, замороченный, в воздух полетели одуванчиковые пушинки, а на него сверху плюхнулся разноглазый золотой дракончик, размером — с корову.

— Сапфир! — воскликнул Голденхарт, подбегая и хватая дракончика сзади за крылья.

— Ну, ну, — уговаривал Алистер Дракона, каким-то невероятным образом оказавшись возле него, — не серчай, так суждено было.

— Эмбер, — издал вопль менестрель, — помоги мне! Она же раздавит его, честное слово, раздавит!

— Я в порядке, я в порядке, — забормотал Талиесин заплетающимся языком, точно перебрал мёда, — и ничуть не тяжёлый, вообще не тяжёлый…

Эмбервинг оттолкнул Алистера, так крепко смыкая челюсти, что раздался хруст и скрежет. Всех передёрнуло.

— Да что с тобой такое? — возмутился менестрель, продолжая тянуть дракончика за крылья. — Сапфир, превращайся обратно! Немедленно! Или я рассержусь по-настоящему!

Дракончик покосился на него, повёл крыльями, избавляясь от рук юноши, и чуть посторонился, но всё же остался в прежнем обличье. Голденхарт встал на колено возле Талиесина, потряс его за плечо:

— Талиесин, ты меня слышишь? Встать можешь? Ничего не сломано?

Талиесин глядел на него бессмысленным взглядом и не отвечал. Дракончик отвернул голову и начал выбирать зубами крыло, как делают птицы, но глаза его были прикованы к распростёртому на траве эльфу. Эмбервинг уронил руки и поражённо воскликнул:

— Ну почему непременно он?!

— Эмбер? — насторожился его тону Голденхарт. — Что такое? Что-то произошло? Что-то только что произошло, верно?

Алистер заливисто рассмеялся и, подмигнув Лучесвету, который был поражён не меньше остальных, объявил:

— Поздравляю, Сапфир только что охмурила эльфийского принца!

— Охму… — задохнулся менестрель.

— Драконья метка, — продолжал Алистер. — Ты ведь и сам знаешь, что это такое, верно, Голденхарт? Когда дракон встречает предназначенное ему существо, он… «охмуряет» его. Ты ведь не забыл, как это было у вас, верно, Голденхарт? Дракон влюбляется раз и на всю жизнь, так уж драконы устроены. Ставит драконью метку и…

— Алистер, — гробовым голосом произнёс Эмбервинг.

— А, вон оно что, — отозвался Голденхарт убийственно спокойным голосом, развернулся на каблуках и пошёл в башню.

— Кто тебя за язык тянул! — буквально прошипел Дракон, мечтая придушить эльфийского короля.

Сапфир тут же схлынула и превратилась в девочку. Она беспокойно глядела то на всё ещё лежащего на траве Талиесина, то вслед уходящему менестрелю, будто не зная, что ей делать, потом резко вздёрнула голову — жест Голденхарта! — и побежала следом за ним к башне.

— А что я не так сказал? — захлопал глазами Алистер. — Ведь это же было настоящее охмурение, разве не так?

— Кто… тебя… за… язык… тянул?! — с растяжкой сказал Эмбервинг, и его глаза угрожающе загорелись двумя янтарными огоньками.

Не было никакого охмурения. Не у них.

Голденхарт добрёл до башни, не помня как поднялся на чердак и рухнул навзничь на кровать. Камень в груди беспокойно заворочался, наполнился тягучим неприятным жаром. Вернулись прошлые сомнения, от которых, как ему думалось, он успешно избавился. Если влюбляются раз и на всю жизнь… Юноша поморщился, приложил ладонь к груди. Не занял ли он место той давно умершей принцессы… Они всего лишь были похожи, но не это ли послужило причиной? Раз и на всю жизнь… Может, и метку драконью тоже она заполучила. Менестрель не помнил ничего подобного. Он просто влюбился, заревновал к призраку и сделал глупость, которая привела к ряду других глупостей. У него-то это точно стало «раз и на всю жизнь». Но что об этом думал Дракон?

Дверь чердачной комнаты заскрипела, юноша приподнялся на локте. Сапфир прокралась в комнату, залезла на кровать и, обхватив менестреля ручонками, крепко прижалась к его груди.

— Почему тебе грустно? — спросила она. — Я не люблю, когда ты такой. Это из-за меня? Ты на меня рассердился?

— Нет, конечно же, нет, — возразил Голденхарт, пытаясь согнать с лица мрачное выражение и улыбнуться; видимо, вышло не очень. — Взрослые грустят иногда, так уж бывает.

— А я не хочу, чтобы ты грустил, — категорично объявила девочка, и её глаза вспыхнули.

Менестрель поспешно накрыл её глаза ладонью. Сапфир обладала поистине устрашающими способностями. Она ещё не слишком хорошо ими владела, но, когда оба зрачка у неё становились драконьими, она могла внушить тому, на кого смотрела, что угодно. Или заставить забыть что угодно.

— Я немножко погрущу, — пообещал он, с минуту подержав ладонь у её глаз. — Мне это даже полезно.

После он осторожно приподнял ладонь, заглянул девочке в лицо и тут же выдохнул с облегчением. Зрачок в сапфировом глазу был обычный, сферический.

— Я-то знаю, что это не так, — пробормотала девочка, крепко прижимаясь к нему. — Я-то лучше всех тебя знаю.

— Спеть тебе? — предложил Голденхарт, видя, что она закрыла глаза. — Ты утомилась. Когда ты в последний раз превращалась? Ага, помнишь! Бедные овечки!

Губы Сапфир расплылись в широкой улыбке.

— Они сами виноваты, — пробормотала она, — нечего было на меня блеять! А тот с рогами меня вообще боднуть хотел!

— А кто их дразнил?

— Арргх… — по-драконьи отозвалась Сапфир и заливисто засмеялась.

Именно так она и сделала: подкралась к овечкам и гаркнула на них по-драконьи. Правда, всё пошло не так, как она ожидала: баран вознамерился дать ей отпор, а она, испугавшись его рогов, превратилась в дракона и разгоняла всё стадо по холмам. Остановиться потом было трудно, очень трудно: драконий азарт меры не знает! Эмбервинг ей устроил хорошую взбучку за это и запретил превращаться в дракона. Невелика беда: гаркать по-драконьи она могла и в человеческом обличье! К тому же она знала, что Голденхарт всегда за неё вступится, а Эмбервинг ему не сможет отказать.

— Он мне нравится, правда, — словно бы оправдываясь, вдруг сказала Сапфир.

— Кто, «тот с рогами»? — поинтересовался юноша с улыбкой.

— Да нет же, глупый! Этот с ушами… которого я перепугала до полусмерти, — возразила она, и в её голосе прозвучала некоторая гордость. — Вот только не знаю, почему это я вдруг превратилась? Я ничего такого не хотела, правда.

— Наверное, разволновалась, — предположил Голденхарт и чуть поморщился.

— Наверное, — согласилась Сапфир со вздохом и опять закрыла глаза. — Но он мне нравится. Честное драконье. Чуточку меньше, чем ты, разумеется, и Эмбер, — спохватилась она тут же.

Менестрель невольно улыбнулся. Сапфир, не открывая глаз, нащупала его руку, потянула к себе и улеглась на неё головой, прижимаясь щекой к его ладони. Она часто спала так, а он ей пел баллады вместо колыбельных. Спел и сейчас. Спящей девочка была совсем как ангелочек. Голденхарт вздохнул неслышно, чтобы не тревожить её сон, и пробежался мысленно по тому, что случилось у башни. Грохнулся оземь Талиесин не потому, что дракончик его свалил, а потому, что он был слишком потрясён… чем? Что вообще такое эта драконья метка? Увидел что-то во взгляде и был настолько ошеломлён, что не удержался на ногах? Вид у эльфа был явно невменяемый, когда удалось отогнать от него Сапфир.

Дверь опять скрипнула. Голову менестрель поднимать не стал, только перевёл ненадолго взгляд. Вошёл Дракон. Вид у него был смятенный. Юноша ему ничего не сказал, опустил глаза и продолжил смотреть на Сапфир.

Эмбер сразу почувствовал, что с ним неладно. Будто какая-то тень лежала на всём его существе, и исходила она — Дракон безошибочно понял — от эльфийского камня. Очень похоже на чёрную магию: та же тяжёлая, тёмная аура… Эмбервинг поспешно прилёг рядом, кладя руки на плечи юноши, и попытался вытянуть из него тьму. Из-под его пальцев заструилось янтарное сияние, но тьма, наполнявшая сердце менестреля, не поддавалась. Камень даже будто потяжелел, когда мужчина применил драконьи чары.

— Голденхарт? — воззвал Дракон, крепче сжимая пальцы.

— Драконья метка, значит? — холодно спросил Голденхарт. — Раз и на всю жизнь?

— Да не слушай ты Алистера, — дёрнулся Эмбер. — Болтает невесть что…

— У нас не было ничего подобного.

— Было.

— Когда?

Дракон смутился.

— Вот видишь…

— Да что эльф может знать о сущности драконов! — прорычал буквально Эмбервинг. Тьма, которую он пытался поглотить, неприятно жгла пальцы и не уступала.

— Это ничего не меняет. Я ведь… я всего лишь… калька… — выдавил юноша, и его красивые черты исказились, — твоей истинной любви.

— Арргх! — рявкнул Дракон.

Вообще чудо, что Сапфир от этого рыка не проснулась: рявкнул он громко, даже стены башни ходуном заходили. Тьма чуть колыхнулась. По скулам Дракона пошли янтарные полосы.

— И вообще, кто сказал, что всё должно происходить именно так? — продолжал Эмбервинг. — Всё могло быть совсем по-другому. Раз и навсегда? Да, вот тут Алистер был прав: у меня это раз и навсегда. С тобой. Арргх!

— Но ты ведь любил её, — жёстко сказал Голденхарт, — ту, что дала тебе имя.

— Любил. Но с тобой по-другому.

— И как же?

Эмбервинг поджал губы, но всё же заговорил — словно бы через силу:

— Когда она… умерла, я… хотел покончить с собой.

Менестрель вздрогнул всем телом.

— Я искал способ умереть и едва ли не отыскал его. Но когда умер ты… мысль умереть ни разу не затуманила мой разум.

— Это ли не значит… — горько начал юноша.

— Потому что, — прервал Дракон и весь вспыхнул янтарём, — я совершенно ясно осознал — раз и навсегда, — что твоя смерть — это то, с чем я никогда не смирюсь. Не смогу. Ни за что. И если бы не вышло с эльфами, даже если бы пришлось искать тысячу лет, я всё равно отыскал бы способ вернуть тебя. Потому что «раз и навсегда» — это именно ты, есть драконья метка или нет.

Голденхарт обмяк. Эмбервинг тут же воспользовался этим и почти полностью вобрал в себя тьму из его сердца, выжигая её внутри себя янтарным пламенем так, чтобы даже пепла не осталось.

— Да и вообще, — продолжал он, — ты ведь тоже падал в обморок при взгляде на меня. Чем не драконья метка?

— Я? — изумился Голденхарт, который ничего подобного не помнил. — И когда же это было?

— В самом начале, если ты запамятовал. Я-то очень хорошо помню. Ну, не до конца падал, конечно, я тебя успевал подхватывать… Правда, не помнишь?

Голденхарт осторожно, чтобы не потревожить Сапфир, перевернулся на спину. Взгляд его рассеянно блуждал по лицу Дракона. Может, то, что они называют «драконьей меткой», просто-напросто… любовь с первого взгляда? Была ли это любовь с первого взгляда? Он чуть качнул головой, то ли в ответ на вопрос Эмбера, то ли сомневаясь. Он был слишком ошеломлён тогда, чтобы ясно помнить обо всём, что чувствовал.

— Или это вообще прямо сейчас происходит. Кто может быть в чём-то уверен? — Эмбервинг навис над ним на локте, глаза его тягуче плавились янтарём.

Голденхарт вдруг засмеялся.

— Что? — нарочито обиженным тоном спросил Дракон. На самом деле он испытал громадное облегчение, услышав этот смех.

— Эмбер, ты ведь не пытаешься… «охмурить» меня прямо сейчас? — объяснил свой смех менестрель.

— Я бы попробовал, — чуть дёрнул плечом Эмбервинг и наклонился ниже, чтобы запечатлеть на губах юноши поцелуй.

Король Волчебора. В логове дракона с откушенным хвостом

Сказать, что Лучесвет был потрясён, это ничего не сказать! Он стоял и круглыми глазами смотрел сначала на отца, который ничуть не изменился, несмотря на эти десять лет, а потом на девочку, вдруг ставшую драконом.

— Дракон? — пробормотал он растерянно.

— Самый настоящий, — отозвался Алистер, поднимая сына с травы за шиворот. — Почему ты так удивлён? Ты ведь уже видел драконов.

Талиесин по-прежнему был в полубессознательном состоянии: на ногах он стоял нетвёрдо, покачивался из стороны в сторону, взгляд у него был затуманенный. Разговора отца и Лучесвета он даже не слышал.

— Моя сестра… дракон? — выговорил Лучесвет.

— Конечно.

— Но… я-то ведь человек.

— Как и твой отец… или был им до недавнего времени.

— Он… ничуть не изменился, — выдавил Лучесвет.

— Нисколько, — подтвердил Алистер, — и не изменится.

Юноша сглотнул.

— Дракон… — бессмысленно повторил он, — моя сестра дракон… Моя сестра? Она на самом деле моя сестра?

Король эльфов засмеялся, перекинул Талиесина через плечо, намереваясь оттащить его обратно в мир эльфов, где он смог бы немного очухаться от пережитого потрясения.

— Я ведь предупреждал, что всех ждут сюрпризы? — промурлыкал он. — То ли ещё будет!

Лучесвет едва ли не испуганно взглянул на короля, вернее, на портал, в котором король эльфов растворился вместе с Талиесином. Он остался на лугу один. Медленно оседали на траву пушинки одуванчиков.

В башню идти Лучесвет не осмелился. Он не слишком понял, про какую драконью метку они все твердили, но подозревал, что это как-то связано с тем давним словечком, которое и теперь несколько раз прозвучало: «охмурение». И это наверняка было что-то важное, потому что лица всех присутствующих моментально изменились. Нет, лучше пока во всё это не влезать.

Юноша тряхнул кудрями и зашагал в деревню. Мать, конечно, увидев его, поплакала, деревенские на него откровенно пялились, а он заметил, что все эти Томы, Барты и Питеры, которые его дразнили, превратились в усатых и бородатых детин, когда сам он остался почти мальчиком. Время-то в двух мирах шло по-разному! Теперь они смотрели на него не с презрением, а с нескрываемой завистью: статный, стройный, в заморской одежде, которая казалась прямо как из сказки, с луком и колчаном за плечами… Ни дать ни взять принц!

Отделавшись от толпы, Лучесвет юркнул в дом к сказительнице, ожидая найти там Нидхёгга. Бабка была в полном одиночестве. Оглядев юношу, она довольно крякнула и покивала ему.

— А где Огден? — беспокойно спросил Лучесвет, оглядывая дом.

— Он теперь редко появляется, — сказала бабка-сказительница. — Читать-то он выучился, что ему тут делать? В логове, должно быть, прячется.

— В логове? — переспросил Лучесвет, широко раскрывая глаза.

— Он себе логово устроил где-то за Серой Башней, — объяснила бабка. — И всех медведей передавил в окрестностях. У нас в деревне, почитай, теперь в каждом доме по медвежьей шкуре! А уж медвежатины так наелись, что ещё лет десять на дух не надо!

Юноша невольно расхохотался. Очень в духе Нидхёгга — ловить медведей и раздаривать их каждому встречному-поперечному!

— А как отыскать его логово? — спросил Лучесвет, насмеявшись вволю.

— У Дракона спроси, он непременно должен знать, — посоветовала бабка-сказительница. — В башне-то уже был? Видел, кто там теперь живёт?

Лучесвет, помявшись, смущённо кивнул.

— Мороки с ней больше, чем с твоим медвежатником, — сокрушённо покачала головой бабка. — Это чистая бестия, а не ребёнок! Вот уж как есть: драконья порода! Медвежатнику твоему чуть хвост не откусила, когда он что-то этакое про менестреля нашего загнул!

— От-откусила? — даже заикнулся юноша.

— Господин наш дракон полчаса зубы ей разжать не мог, так крепко вцепилась. И смех и грех!

— А Нидхёгг? — встревожился Лучесвет. — А что Нидхёгг?

— А что Нидхёгг? — пожала старуха плечами. — А Нидхёгг ничего, но про менестреля больше ни гугу. У неё глаза знаешь, как сверкать начинают, когда она сердится? Поостережешься лишний раз рот раскрывать. Такой морок на тебя наведёт, если что не придётся по нраву, что неделю не очухаешься. Ну, сам увидишь, когда поближе с ней познакомишься. Если увидишь, что у неё глаза чудные становятся, отвернись, не смотри, не то заморочит.

— А… о… — только и сказал Лучесвет.

Старуха принялась расспрашивать, как ему жилось у эльфов, но юноша отвечал односложно, всё ещё ошеломлённый новостями. Интересно, как сильно пострадал хвост чёрного дракона? В конце концов, бабка сдалась и, напоив юношу чаем, отпустила.

Лучесвет вышел на улицу, раздумывая, что делать дальше. Отправиться на поиски логова Нидхёгга он не мог, потому что не знал, в какую сторону идти. Домой тоже не хотелось. Он мог бы вернуться и к эльфам — Алистер научил его пользоваться порталами, — но полагал, что королю сейчас не до него: нужно было что-то сделать с «замороченным» Талиесином. В итоге он просто решил побродить по окрестностям и, быть может, пострелять немного, если отыщет подходящее для стрельбища местечко.

Не успел он свернуть к лесу, с неба обрушилась скала — именно такое впечатление на него произвело появление чёрного дракона. Лучесвет проворно отскочил, с трудом удержался на ногах: земля заходила ходуном, пошла трещинами, приняв приземлившегося Нидхёгга. Хвост у него на самом деле выглядел плачевно: был откушен едва ли не наполовину! — поэтому и приземление вышло тяжеловатое и неуклюжее, ведь всем известно, что хвост при посадке не последнюю роль играет.

— Аргххаггрррхха! — раскатился смехом чёрный дракон. — Попался!

Лучесвет расплылся в улыбке. Как же ему недоставало этого оглушающего смеха!

— Откуда ты узнал, что я здесь?

— Почуял, — ответил Нидхёгг, превращаясь в человека.

Лучесвет едва ли не присвистнул. За эти годы Огден ещё раздался в плечах и как будто даже стал выше ростом.

— Аргххаггрррхха! — снова издал Огден и, подхватив Лучесвета, посадил его к себе на плечо.

Когда Лучесвет был маленький, дракон его часто так катал. Сейчас юноше казалось, что он и не вырос нисколько: против Нидхёгга он по-прежнему казался ребёнком.

— Поставь меня на землю, — смутился Лучесвет.

Нидхёгг только фыркнул, широкими шагами вышагивая по дороге в сторону гор:

— Ну что, выучили тебя ушастые чему-нибудь?

Юноша кивнул.

— Я вот тоже читать выучился, — объявил Огден с гордостью. — Старая карга ещё меня и писать пыталась научить.

— И научился?

— Аргххаггрррхха, вот ещё! — загрохотал смехом дракон, поднимая свою ручищу. — Все перья переломал, даже орлиное не сгодилось.

Дракон попросту не смог держать перо в пальцах, не ломая его. Он был слишком силён и слишком неуклюж для этого.

— Ну, — утешающим тоном сказал Лучесвет, — писать-то невесть когда приходится. Главное, что читать умеешь.

— Я тоже так думаю, — кивнул Нидхёгг и ускорил шаг, теперь он почти бежал.

Юноша спохватился:

— Погоди, а куда ты меня тащишь?

— Смотреть моё логово. Я себе знатное логово устроил! — похвастался Огден. — Ты держись крепче. За час доберёмся.

Лучесвет хотел было спросить, почему бы в таком случае просто не полететь, но вовремя вспомнил об откушенном хвосте и спрашивать не стал. Вероятно, чёрный дракон опасался, что может приземлиться неудачно, а с седоком в виде человека это ещё и опасно для жизни оного.

— Огден, — вместо этого спросил он, — а что же твой хвост?

Нидхёгг пробормотал что-то по-драконьи, вероятно выругался, но ни озабоченности, ни гнева на его лице не было.

— Малявка откусила, — сообщил он вполне добродушно и даже с уважением. — Настоящая драконья порода! И это притом, что у неё ещё не все зубы выросли. Драконистей девчонки в жизни не видел!

— Но как же ты без хвоста? — несколько виновато спросил Лучесвет, виновато — потому что Сапфир всё-таки была его сестрой, дракон или нет.

— А, — беспечно отмахнулся Нидхёгг, — новый отрастёт.

Юноша поразился до глубины души, но потом подумал, что, вероятно, ничего удивительно в этом нет: драконы всё-таки сродни ящеркам, а у тех хвосты отрастают, если их оторвать. Эта мысль его несколько успокоила.

— А куда ты откушенную часть дел? — после размышлений спросил Лучесвет. Ему почему-то подумалось, что дракон мог вполне себе взять и съесть её, чтобы добро не пропадало.

— Малявке оставил, пусть играется, — ответил Огден. — Повезло, что она дракон. Я же ядовитый.

Лучесвет почувствовал, что его пробирает холодок. Нидхёгг рассказывал, что его тело наполнено страшным ядом. Но драконы, по счастью, в большинстве своём невосприимчивы к чарам друг друга, так что в схватках полагаются исключительно на грубую силу. Вот и на Сапфир яд Нидхёгга не подействовал, а не то бы отравилась, едва вонзив зубы в хвост чёрного дракона.

— А что ж ты такого сказал, что она тебе сразу хвост откусывать? — осторожно спросил Лучесвет.

Огден не ответил, только ускорил шаг и теперь нёсся по бездорожью, оставляя за собой клубы пыли, как скаковая лошадь в ударе. Юноша ухватился за волосы на его виске, чтобы не свалиться. Расстояние от Серой Башни до логова Нидхёгга они покрыли за полчаса.

Логово чёрный дракон устроил между Чернолесьем и Серой Башней, на ничейной территории, которую тут же объявил своей, — в местечке, именуемом Волчебор. Земли эти не принадлежали ни одному королевству, жили на них людишки, разумеется. Когда к ним заявился дракон, они спорить не стали и тут же признали его хозяином, даже попытались принести ему в жертву юную деву — «невесту дракона», поскольку народ тут был образованный и книжки читал, а в книжках черным по белому было написано, что драконам нужно скармливать юных дев, желательно каждый год и непременно по вторникам. Нидхёгг, услышав это, пригрозил, что откусит голову всякому, кто про это ещё хотя бы заикнётся, и отправил юную деву восвояси. Людишки тогда присмирели и ограничились обычными приношениями в виде скота и доли урожая. На это Огден возражать не стал.

Волчебор славился горной грядой, разрезавшей его едва ли не напополам и похожей на волчью пасть. Там-то и устроил себе логово Нидхёгг. В горах отыскалась просторная пещера, Огден её ещё и расширил, выкопав несколько боковых карманов, а после целый год летал туда-сюда от Сторма до Волчебора, перетаскивая сокровища. Теперь пещеру смело можно было считать драконьим логовом! Нидхёгг довольно зарокотал смехом и раскинул над Волчебором драконьи чары, чтобы отпугнуть чужаков. Драконами тут и не пахло, но чары вытурили отсюда всякую нечисть, а ещё волков. Волчебор ведь не зря звался Волчебором, волков тут водилась тьма тьмущая, но после появления в этих краях дракона хищников поубавилось: кого Нидхёгг съел (он и волчатиной не брезговал), кто сам разбежался. Та же участь постигла разбойников (тех он, правда, не ел) и кочевников, которые издавна совершали набеги и грабили местных почём зря, угоняя скот и людишек в рабство. После этих «подвигов» людишки прониклись к чёрному дракону ещё сильнее и стали устраивать в честь него праздники, на которые он никогда не приходил.

В общем, эти десять лет Нидхёгг провёл с пользой. Край был благодатный, плодородный, глаз радовался, когда смотрел на бесконечные леса, его окружавшие. А сколько там медведей водилось! Вот потому Огден и раздался в плечах: отъелся на медвежьем жирке. До конфуза с откушенным хвостом он ещё и на Север летал, чтобы полакомиться тюленями и белыми медведями. Для дракона такие перелёты — тьфу! Бараны, которых ему жертвовали людишки, впрочем, тоже были очень даже ничего: жирные, откормленные, сочные…

От людей Нидхёгг держался особняком, но им всё-таки удавалось втягивать его в свои делишки. Не мог же он не помочь, когда начался страшный пожар в середине лета и выжег практически пол-Волчебора! Он перенёс в пасти едва ли не целое озеро, пытаясь потушить спичками вспыхивавшие домики, а потом натаскал из лесов добрую сотню вековых деревьев, чтобы людишки могли построить новые жилища. Эмбервинг ему тоже помог: почуял гарь и прилетел взглянуть, не в его ли краю начались пожары. За это Нидхёгг притащил ему дюжины три волков, но золотой дракон отчего-то не оценил приношения и волчатину есть не стал.

В Серую Башню Нидхёгг наведывался реже, чем прежде, а после инцидента с хвостом тем более. Он просто высовывал голову из логова и нюхал воздух, поворачивая морду в сторону владений золотого дракона. Драконье чутьё у него было отменное, и он чуял, что Лучесвет ещё не вернулся, а что ему делать в Серой Башне без закадычного приятеля? Когда он не охотился и не спасал людишек, Огден или спал, или перекладывал золото, или читал, шумно сопя и мусоля палец, чтобы перевернуть очередную страницу. Чернила малость линяли, но подобные пустяки дракона не смущали. А ещё мастерил накидку из волчьих шкур, для себя и для Лучесвета.

— Вот тут я и обитаю, — сказал Нидхёгг, ссаживая Лучесвета с плеча.

Юноша завертел головой. Местечко ему понравилось, надо признать. По левую руку от логова был лес, по правую — холмы, покрытые зеленью. Возле входа в пещеру Нидхёгг воткнул шест с черепом пещерного медведя, тот постукивал на ветру и клацал челюстями. Лучесвет невольно поёжился, когда череп клацнул в очередной раз.

— Из старого логова притащил, — сказал Огден, любовно поглаживая череп. — Мой первый медведь. Медведи раньше были не то, что нынче! Ну, пошли внутрь.

— Ничего себе! — воскликнул Лучесвет, оказавшись в пещере.

Золото и драгоценные камни, звериные шкуры… Такой сокровищнице позавидовал бы любой король! Ну, или дракон.

— Сколько же у тебя времени заняло всё это перетаскать? — поразился Лучесвет.

Нидхёгг зарокотал смехом, довольный, что удалось впечатлить приятеля.

— Вот тут сплю я, — сказал он, показывая юноше один из карманов, — а вон тот — для тебя. Если надумаешь гостить.

Карман он обставил довольно-таки прилично, совсем по-человечески: лежак, обитый волчьими шкурами, светильник на медвежьем жиру, растянутые на каменных стенах шкуры медведей и росомах…

После настала очередь хвалиться Лучесвету. Они вышли из пещеры, и юноша стал демонстрировать дракону умение стрелять из лука. Он натянул тетиву, и стрела надвое расщепила могучий ясень, росший в пятидесяти шагах от горного кряжа.

— Ух! — одобрил Огден, не поленившись притащить стрелу обратно. — Такая штука и драконью броню пробьёт, а?

— Не пробовал, — честно ответил Лучесвет, и раскаты смеха чёрного дракона опять наполнили воздух.

Нидхёгг начал расспрашивать, что и как у эльфов, и страшно рассердился, услышав, что мясом Лучесвета не кормили.

— Арргх этих ушастых! — воскликнул он, хлопнув себя по бокам так, что кости затрещали. — Морить детёныша голодом!

И напрасно Лучесвет пытался убедить дракона, что никто его голодом не морил, ел он досыта и вкусно. Огден тут же натаскал дров, повесил котёл над огнём и стал варить медвежью похлёбку. Кулинарные навыки он за эти десять лет значительно усовершенствовал, теперь и золотому дракону не к чему было бы придраться, вздумай он его угощать.

— Ладно, ладно, — сдался Лучесвет, — плохо кормили, не сравнить с драконьим угощением.

Нидхёгг со значением хмыкнул и сунул юноше миску, до краёв наполненную дымящейся похлёбкой. Сам воспользовался черпаком и хлебал прямо из котла. За обедом приятели беседовали. Говорил, в основном, Лучесвет, рассказывая про житьё-бытье у эльфов, а Нидхёгг иногда вставлял «арргх», если его что-то возмущало, или «аргххаггрррхха», когда он считал слова Лучесвета смешными. Юноше было что порассказать.

Обмолвился он и о том, что случилось в Серой Башне.

— Хе! Хват малявка! — одобрительно хмыкнул Нидхёгг. — Уже и охмурению выучилась!

— И что теперь будет с Талиесином? — беспокойно спросил Лучесвет, который всё ещё не слишком разбирался в тонкостях драконьих обычаев.

— А что с ним сделается? — пожал плечами дракон. — Очухается, так она его снова охмурит. Если уж этот ушастый ей по сердцу пришёлся, так ничего не поделаешь. Снюхаются, как время придёт, да наплодят ушастых драконышей. Драконов-то раз, два и обчёлся…

Глаза Лучесвета округлились, Нидхёгг это заметил и захохотал:

— А ты решил, что она этого ушастого извести решила? У драконов охмурёж — это всё равно что у вас, людишек… Арргх, забыл словечко нужное! Как по-вашему охмурёж будет?

— Охму… — споткнулся на слове Лучесвет. — Ну… сватовство, должно быть, или… ухаживания.

— Во-во, — кивнул Нидхёгг, — оно самое. Венки друг на друга вешают, вениками обмениваются, под-ви-ги, — с растяжкой процедил он ехидно, — совершают. Охмурёж, как есть охмурёж. Правда, поди ещё разберись, того охмуряешь или нет! А вот драконы всегда точно знают, кого им предназначено охмурить. Драконьи инстинкты, понимаешь?

Лучесвет кивнул.

— Вот я и говорю золотому дракону, — продолжал Нидхёгг, — что охмурил его по всем статьям этот человечишка, как есть говорю, а малявка как вцепится мне в хвост! Пришлось отбросить.

— Кого? — не понял Лучесвет.

— Да хвост же. С откушенного не отрастёт потому что, а с отброшенного — вырастет. Лет, правда, полсотни займёт, не меньше.

Лучесвет несколько мрачно подумал, что вряд ли доживёт до тех времён, когда Нидхёгг сможет похвастаться вновь отросшим хвостом. От этого на душе стало мерзко. Огден заметил, что лицо у юноши вытянулось, и ободряюще похлопал его по плечу, думая, что так на него подействовал рассказ об «охмурёже».

— Да ты не волнуйся, — сказал он, — и до тебя очередь дойдёт. И опомниться не успеешь, как охмурит кто-нибудь.

Король Волчебора. Несостоявшийся принц

Лучесвет, погостив у Нидхёгга несколько дней, вернулся домой. Велело предвидение, которому он научился у эльфов. В его видении небольшое, но крепко вооружённое войско подошло к Серой Башне и окружило её.

— А что, будет заварушка? — загорелся Нидхёгг, когда Лучесвет объяснил ему причину столь внезапного возвращения домой, и даже предложил оттащить юношу к башне, но тот воспользовался порталом, чтобы не терять времени. Предвидение, к сожалению, не указывало, когда сбудется видение, так что Лучесвет не знал, явится ли войско через день или через год. Эльфы могли чувствовать сроки, но он был всего лишь человеком. Как бы то ни было, Дракона и остальных предупредить стоило как можно скорее, чтобы успели подготовиться.

— Да ты не волнуйся, — вдогонку сказал ему Огден. — Золотой дракон им не по зубам. Одной лапы хватит, чтобы с ними расправиться, а у него их четыре. И про хвост не забывай. И мои четыре, если понадобятся. И полхвоста.

Портал перенёс Лучесвета к изгороди, окружавшей подворье. Юноша перелез через неё и быстрым шагом пошёл к башне. В мыслях царил разброд. Должен ли он называть Голденхарта отцом или по имени? Что сказать в первую очередь? Как называть собственно Дракона?

— Арргх, под ноги смотри! — раздалось неожиданно прямо возле его ног.

Он едва не наступил на растянувшуюся на траве Сапфир. Та сосредоточенно ковыряла пальцами землю, нисколько не заботясь ни о грязи под ногтями, ни о том, что платью тоже прилично досталось.

— Ты что делаешь? — поразился Лучесвет.

— Рою нору, — ответила Сапфир.

— Нору? — поразился ещё больше юноша. — Зачем?

— У каждого дракона должно быть собственное логово, — объяснила девочка. — Так что мне не мешает попрактиковаться в рытье нор, пока не застукали.

Она энергично проковыряла пальцем в земле, очередной ошмёток полетел прямо на подол платья.

— Знаешь, норы драконы роют точно не вчеловеческом обличье, — нашелся наконец Лучесвет.

— Ты думаешь? — нахмурилась она.

Лучесвет кивнул. Сапфир заворчала себе под нос по-драконьи, поднялась с земли и начала отряхивать подол, а скорее, размазывать по нему уже налипшую грязь.

— Ну, — мрачно сказала она, видя, что платье теперь не платье, а полная катастрофа, — тогда мне достанется. Как тебя зовут? Я не запомнила.

— Лучесвет, — представился Лучесвет.

Она серьёзно протянула ему испачканную ладошку, и он не менее серьёзно её пожал.

— Эмбер мне трёпку задаст, — со вздохом сказала девочка. — Он жутко не любит, когда я мараюсь. У него пунктик на чистоте. А это платье уже ничто не спасёт.

— Даже стирка?

Она кивнула и растянула подол в сторону, там ещё и красовалась знатная прореха.

— Это, видишь ли, меня бык боднул, — сообщила Сапфир, разглядывая Лучесвета через прореху, — когда я училась на него рычать.

— А зачем тебе учиться рычать на быков? — опешил Лучесвет.

— Как же! Чтобы страх наводить, — снисходительно объяснила девочка. — Дракон должен быть ужасным когда надо. А кто знает, когда будет это самое «надо»? Так что лучше потренироваться загодя.

Лучесвет спохватился:

— А Дракон дома? Мне нужно срочно его повидать!

Сапфир посмотрела на него с сожалением:

— Ты думаешь, я бы всё это делала, если бы Эмбер был дома?

Лучесвет широко раскрыл глаза. В самом деле, вряд ли.

— Но солнышко моё дома, — продолжала она, и её лицо просияло.

— Солнышко? — растерялся юноша, а потом сообразил, что девочка говорила о Голденхарте.

— Ну конечно. Я же его больше всех на свете люблю, так что он моё солнышко. Солнышко, — нараспев повторила Сапфир, забывая об испорченном платье. — Но ты его не вздумай так называть, слышишь? Только я его могу так называть.

— Сапфир! — раздался гневный голос менестреля.

Они обернулись и увидели, что из башни вышел Голденхарт. Сапфир огорчённо опустила глаза и спрятала руки за спину.

— Только на минуту глаза отвёл, — пожаловался Голденхарт Лучесвету, подходя к ним. — Это уже восьмое платье за неделю! Эмбер опять из себя выйдет.

Девочка ковыряла носком башмачка землю и молчала. Голденхарт схватился за лоб и закатил глаза, потом скомандовал:

— Живо мыться!

Сапфир скорчила недовольное лицо, но поплелась в башню. Менестрель опять вздохнул, перевёл взгляд на Лучесвета и заулыбался:

— Всё-таки заглянул? Уверен, тебе есть что порассказать.

Лучесвет смутился, но тут же встрепенулся:

— Это подождёт. Я пришёл предупредить. Предвидение… эльфы меня научили… увидел войско у башни… осаду…

Голденхарт нахмурился и велел:

— Идём в башню. Там поговорим. Эмбер скоро вернётся. О войске мы уже знаем.

— Как? — удивился юноша.

Менестрель завёл его в башню и подал ему свиток со свисающей печатью. Лучесвет развернул, пробежал глазами по строкам и слегка вздрогнул.

— Всего лишь войско твоего деда из Тридевятого королевства, — сказал Голденхарт, садясь. — Устал ждать кронпринца.

Лучесвет рухнул на скамью, беспокойно взглянул на отца:

— И я… непременно должен туда ехать?

Голденхарт улыбнулся:

— Почему бы не поехать и не взглянуть? Но становиться королём Тридевятого королевства или нет — решать только тебе. Кажется, ты уже не так пылко желаешь получить сияющие доспехи и золотую корону, как в детстве?

Лучесвет страшно смутился и густо покраснел:

— Ну, пожалуй… да. Я на Алистера насмотрелся, королём быть смертельно скучно.

— А королём Тридевятого тем более, — кивнул менестрель. — Скажу тебе прямо, это королевство обречено. Даже если бы не было десяти лет владычества ведьмы, ничто его не спасёт. Я бы ни за что не хотел, чтобы ты становился его королём.

— Но, наверное, поехать мне туда всё же придётся, — после молчания сказал Лучесвет. — Они ведь могут и войну объявить?

Голденхарт засмеялся:

— Ну, войну — это вряд ли. Видишь ли, Эмбер прямо заявил, что церемониться с ними не станет, если вдруг что. С драконами они не понаслышке знакомы. А войско, я думаю… оно охраняет толмача, которого король Тридевятого королевства к нам направил. Эмбер его почуял, оно в трёх днях пути от Серой Башни. Точнее скажет, когда вернётся: он решил слетать на разведку.

— А я их и заморочить могу, — раздался вдруг звонкий голосок Сапфир, — тогда вообще забудут, куда и зачем ехали!

Она добежала до менестреля, взобралась к нему на колени и торжествующе поглядела на Лучесвета, будто ждала, что он восхитится её способностям.

— Сапфир, — строго сказал Голденхарт, — что я тебе говорил?

Девочка скривила рот, но продекламировала:

— Нельзя морочить другим голову.

— И откусывать драконам хвосты, — ещё строже добавил менестрель.

— Вот теперь всю жизнь этим попрекать будут, — сокрушённо сказала Сапфир, обращаясь к Лучесвету.

Тот невольно засмеялся.

Через какое-то время в башню вернулся Дракон. Рассказ Лучесвета о предвидении он выслушал молча, не перебивая, потом проронил:

— Ну, войско-то пустячное, на одну лапу. Даже на один коготь. А Голденхарт прав: сам решай. Жизнь твоя, тебе и решать.

Лучесвет повёл плечами:

— Думаю, я всё же поеду туда… взглянуть. Это ведь родина моего… отца, — с запинкой выговорил он и смущённо покосился на Голденхарта. — Интересно взглянуть и… Заставить они меня ведь не смогут.

— Но наверняка попытаются, — со смехом возразил Голденхарт. Уж кто-кто, а он-то своего отца отлично знал!

— Ты не волнуйся, — ободряюще сказал Дракон Лучесвету, — если что, я тебя вызволю. Опыт имеется.

Менестрель улыбнулся.

— Не надо, — твёрдо возразил Лучесвет. — Я сам справлюсь. Порталы-то открывать меня эльфы научили. Знаете…

И он завёл неспешную беседу о том, как ему жилось у эльфов.

Войско Тридевятого королевства, как и предсказывал Дракон, появилось в Серой Башне через три с половиной дня и на самом деле сопровождало важную персону — министра, которому король велел забрать кронпринца из драконьего логова. Ехали они целый год и, признаться, не слишком-то и торопились: о «визите» к ним Дракона они хорошо помнили и подозревали, что ответный визит может грозить им откушенными конечностями и оторванными головами. Конечно, Дракон и тот ушастый штукарь пообещали, что непременно отдадут наследника престола, если те явятся честь по чести, но кто же знает, что у чудищ на уме? Да и существует ли вообще этот наследный принц? В общем, не было у министра никакого желания спешить.

Рыцари полумесяцем растянулись возле башни, министр выбрался из кареты (окон в ней не было) и увидел, что его уже поджидают. Дракона он помнил: так уж вышло, что ведьме его не удалось одурачить, и он прятался по закоулкам, выжидая, а когда опасность миновала, то первым из придворных явился к королю засвидетельствовать почтение. Увидев, что поджидает его именно Дракон, десять шагов от изгороди до башни он делал смехотворно медленно.

Эмбервинг потерял терпение на четвёртом шаге.

— Пошевеливайся! — прикрикнул он на министра. — Не трать моё время.

Министр от звуков его голоса подпрыгнул на месте, но быстрее идти не смог: ноги у него подкашивались. В конце концов два наиболее смелых рыцаря подхватили министра под руки и доволокли до Дракона. Тот глядел на них с нескрываемым презрением.

— Король Тридевятого королевства, — проблеял министр, избегая смотреть Дракону в глаза, — послал за обещанным кронпринцем, как и было оговорено по доброй воле и при свидетелях… — Тут он развернул грамоту и стал зачитывать официальное волеизъявление короля.

Рыцари молчаливо пялились на Дракона, переглядываясь и гадая, на самом ли деле он дракон, или королевские министры это просто для красного словца приплели. Они были из новобранцев, ведьму не застали, осады не видели, сидя по домам и держась за мамкины юбки. Хозяин башни не казался опасным и ничуть не походил на дракона в их представлении. Дракон их переглядывания заметил и едва справился с искушением обратиться и перепугать этих молокососов до икоты. Но это было бы ребячество, негоже столь древнему существу так себя вести.

Министр наконец умолк и испуганно уставился на Эмбервинга, который уже совсем заскучал и начал зевать.

— Ну-ну, — сказал Дракон, — всё так и было. Но я ни слова не услышал о том, выполнены ли мои условия. Помнится, я предупредил, что престолонаследника вы получите, только если королевство будет его достойно.

— Королевство процветает, — уверил его министр, однако несколько побледнел. — Нет на свете ни одного другого королевства, где бы люди были так счастливы. Слава о нём останется в веках. Молва о нём уже летит по свету.

— Хм, — только и сказал Дракон. Ничего подобного он не слышал, хотя несколько раз летал по близлежащим королевствам и расспрашивал. Ни хорошего не слышал, ни плохого. Люди только пожимали плечами. Людская память коротка. Они даже о Треклятом королевстве вспоминали с трудом: с какой стати помнить то, что их не касалось?

Министр заставил рыцарей спеть гимн, прославляющий короля Тридевятого королевства. Те затянули нестройным хором. Разумеется, прославляли его достоинства, а недостатков будто бы у него и вовсе не было. Выглянувший из башни Голденхарт слушал хор со скептическим видом и то и дело запихивал высовывавшуюся из-за двери Сапфир обратно в башню.

— Тьфу ты, — сказала она, когда уже в пятый раз оказалась внутри, — да бараны блеют стройнее. Гаркнул бы Эмбер на них, вместо того чтобы слушать!

Она бы так и поступила. Но менестрель на неё шикнул и в очередной раз водворил её в башню. Он вовсе не хотел, чтобы люди из Тридевятого королевства знали об её существовании. Сапфир сделала ещё несколько попыток и сдалась.

— Арргх! — вполголоса сказала она, чинно шествуя в детскую мимо Лучесвета, который тоже стоял за дверью, но не высовывался. У него хватало терпения дождаться, когда его позовут.

— Поверю на слово, — сказал Дракон, когда рыцари умолкли. — Что ж, отпустим престолонаследника в гости, чтобы взглянул на ваше хвалёное королевство. А уж становиться ли королём — пусть решает сам. Лучесвет!

Лучесвет вышел из башни. Министр вытаращился на него. Принца Голденхарта он помнил, и этот юноша был вылитый принц Голденхарт, так что в происхождении его сомневаться не приходилось.

— Ваше высочество, — с поклоном сказал он Лучесвету, и рыцари тоже поклонились. Лучесвет смутился.

— Долго вы добирались до Серой Башни? — спросил между тем Дракон у министра и, получив ответ, предложил: — Тогда, я полагаю, никто не будет возражать, если обратно вы вернётесь через портал? Тратить целый год жизни на обратный путь — глупо. А Лучесвету и вовсе не нужно.

Министр охотно принял предложение Дракона.

— Погоди, — сказал Лучесвет беспокойно, — я с Нидхёггом ещё не попрощался. Я быстро!

Он сообразил забежать за башню и там открыть портал — чтобы никто не видел, что он это умеет. Нидхёгг дремал, зарывшись в золото, но на появление приятеля сразу глаза открыл.

— Я еду в Тридевятое королевство, — сообщил Лучесвет взволнованно. — Ненадолго. Когда вернусь, будет что порассказать! Они говорят, что их королевство прямо-таки царствие небесное!

— Счастливого пути, — отозвался Огден, и его белые глаза чуть сощурились. — Как, ты сказал, называется королевство?..

Попрощавшись с Нидхёггом, Лучесвет тем же порталом вернулся к башне.

— Пожалуйте в карету, — сказал министр, раболепно открывая перед кронпринцем дверцу.

— А пешком нельзя? — с отвращением спросил Лучесвет.

— Принцы пешком не ходят, — возразил министр.

— Да у неё даже окон нет!

— И в окна не глазеют, — тут же сказал министр.

— Удачи, — улыбнулся вслед сыну менестрель. Тот поджал губы, но в карету полез.

— Интересно, что изо всего этого получится? — проронил Дракон, открывая портал в Тридевятое королевство.

— Ну, волноваться я за него не волнуюсь, — задумчиво проговорил Голденхарт. — Драконы ведь всегда держат слово?

— Всегда, — подтвердил Эмбервинг.

— Вот и прибыли, — сообщил министр, открывая дверцу кареты. — Королевство у нас маленькое, за день обойти можно.

— Пешком? — ядовито уточнил Лучесвет.

— Пешком, — подтвердил министр.

Лучесвет выбрался из ненавистной кареты и окинул взглядом окрестности. Вокруг благоухали цветущие деревья, слышалось пение птиц. Ряды свежевыбеленных домиков спиралью огибали холм, на котором стоял королевский замок. Крестьяне в ослепительно белых рубашках мотыжили землю, разодетые нарумяненные крестьянки пели и водили хороводы, по полям бродил тучный скот. Все счастливо улыбались и приветливо кивали принцу. Кажется, даже у уличных собак на мордах были улыбки. Или ухмылки?

Далеко слева Лучесвет заметил высокую стену.

— А это что? — спросил он.

— Крепостная стена, — ответил министр. — Королевства вокруг недобрые, того и гляди захватят, если потеряешь бдительность. Королевство у нас маленькое.

— И вы отгородились стеной от всего мира? — отчего-то нахмурившись, уточнил Лучесвет. — Чтобы до вас не добрались захватчики?

— Король прежде всего заботится о безопасности подданных. Стену охраняют рыцари. Ни один лазутчик не проберётся внутрь незамеченным.

— И никто не выберется, — мрачно предположил юноша.

— А зачем кому-то выбираться? — удивился министр. — Люди счастливы. Да вы и сами видите, ваше высочество.

Кланяясь и заискивая, министр повёл кронпринца в замок. Пейзаж не менялся: сады, цветы, улыбающиеся крестьяне, — прямо-таки рог изобилия во плоти!

— А где же мастерские? — спросил Лучесвет. — Разве в королевстве одни только крестьяне? Кто ткёт одежду, выковывает утварь, молотит зерно?

— Мастерские позади замка, ваше высочество, — ответил министр. — Вы сможете увидеть их из окна или если пожелаете сделать крюк и обогнуть холм.

— Пожелаю, — несколько дерзко отозвался Лучесвет.

Его не покидало ощущение, что что-то не так с этим картонным королевством. Оно было как вылепленное из глины и раскрашенное эмалью.

Они сделали крюк, и Лучесвет увидел мастерские: кузни, мельницы, пекарни… Улыбающиеся мастеровые высыпали из них и приветствовали престолонаследника гиканьем и свистом. Некоторые подбрасывали в воздух фартуки и перчатки и ловко их ловили.

— Теперь в замок, ваше высочество? — спросил министр, кланяясь.

Лучесвет поджал губы, но кивнул. Исключительно счастливые подданные? Неужели король Тридевятого настолько хороший правитель? Даже у Дракона не всегда всё складывалось.

— Как мне его называть? Короля? — уточнил Лучесвет по дороге. — Дедом?

Министр испуганно всплеснул руками:

— Конечно же нет! Король — это «ваше величество», кто бы к нему ни обращался!

— Отец мой тоже его так называл? — сощурился принц. Что-то ему подсказывало, что Голденхарт вряд ли соблюдал субординацию.

Министр замялся:

— Они редко разговаривали в истинном смысле этого слова. Принц Голденхарт был… хм… строптивым, и они часто ссорились, а в ссорах, как вы понимаете, ваше высочество, в выражениях не стесняются даже особы королевской крови. Особенно особы королевской крови.

Лучесвет фыркнул.

Король встречал внука в тронном зале со всей торжественностью, на какую был способен двор. Придворные выстроились рядами, бросая перед Лучесветом цветы. Герольды трубили почётную. Рыцари в сияющих доспехах стучали концами копий по полу. Сам король стоял перед троном в парадной мантии и приторно улыбался.

На Лучесвета новоявленный родственник произвёл самое отвратное впечатление. Что-то насквозь фальшивое было во всей его персоне. Когда дед заключил его в объятья, юношу передёрнуло. Руки короля были костлявые, холодные, цепкие. Король разразился приветственной речью, в которой выразил безмерную радость по поводу обретения наследника и вселенскую скорбь по поводу трагической, но героической смерти принца Голденхарта, павшего смертью храбрых в сражении с ведьмой и ценой собственной жизни освободившего королевство от злых чар. Придворные даже прослезились. Лучесвет широко раскрыл глаза. Это была откровенная ложь.

Как только юноша остался с дедом наедине, он тут же потребовал объяснений.

— А что я должен был им сказать? — раздражённо отозвался король. — Что наследный принц спутался с чудью? Уж лучше героическая смерть, чем подобная репутация. Впрочем, незачем забивать голову подобными пустяками. Понравилось тебе твоё будущее королевство?

Лучесвет натянуто улыбнулся:

— Ещё не знаю. Мне нужно его хорошенько рассмотреть, чтобы составить о нём мнение.

— Смотри, смотри, — покивал король, — только к стенам близко не подходи. Опасно. Они спят и видят, как бы захватить королевство! А покуда ты смотришь, мы подготовим замок для твоей коронации.

— Я не говорил, что стану королём, — возразил Лучесвет. — Я всего лишь приехал взглянуть.

Король ему ничего не ответил, но во взгляде его юноше почудилось недоброе.

Как бы то ни было, Лучесвет остался. Придворные тут же принялись угождать принцу. Трапезы были роскошные. Одежды, в которые принца пытались обрядить, были из чистого золота. Лучесвет переодеваться отказался наотрез и лук снимать с плеча тоже. Он ходил в эльфийской одежде, которая казалась простой на первый взгляд и не подходящей для принца, и с колчаном за спиной казался всего лишь охотником или следопытом в лучшем случае. Корону надевать он тоже отказался. Придворные не отставали, пока король самолично не сказал им оставить внука в покое.

— Пусть пока ходит в чём хочет, — распорядился он.

Это «пока» Лучесвету не понравилось. Слишком желчно оно прозвучало в устах старика.

Отделавшись от придворных, Лучесвет стал бродить по королевству, выискивая какой-нибудь изъян. Крестьяне наперебой твердили, как они счастливы, и вообще чуть что — принимались петь заздравные королю. От мастеровых тоже ничего путного добиться не удалось. Пожалуй, юноша вынужден был признать, что королевство на самом деле благоденствует.

Немного смущали эти высокие стены, но подойти к ним у Лучесвета не получалось. Стоило ему направиться туда, непременно кто-нибудь появлялся и отвлекал его: придворные, крестьяне, ухмыляющиеся собаки… Точно что-то не так с этими стенами! Принц сменил тактику: сделал вид, что на стены ему наплевать, и целыми днями бродил по садам, слушая певчих птиц. Он полагал, что сумеет усыпить бдительность жителей королевства, а когда они уверятся, что он напрочь позабыл о стенах, то проберётся в самый дальний угол, где меньше всего рыцарей-стражей, и посмотрит, что за стеной. У эльфов он выучился шастать совершенно незаметно, и обмануть двух-трёх стражников труда бы не составило. Решив так для себя, Лучесвет повеселел и даже позволил придворным примерить на него несколько изготовленных мастеровыми корон из чистого золота и украшенных рубинами. Они всё никак не могли решить, какой короной его короновать.

Подходила к концу неделя пребывания Лучесвета «в гостях» у деда-короля.

«Сегодня, когда придворные разойдутся отдыхать после обеденной трапезы, — решил Лучесвет, — выберусь к стене».

Так он и сделал. Никем не замеченный, он выбрался из замка, прошёл извилистой тропкой через сады и…

Он услышал чьи-то отчаянные вопли. Кто-то визжал. Кто-то маленький и беспомощный. А ещё слышался свист рассекаемого воздуха. Глаза Лучесвета потемнели. Этот звук был ему хорошо знаком. Так свистела плеть. Юноша ускорил шаг и вылетел из сада к стене, возле которой не было ни травинки — утрамбованная земля. Высоченный детина, по виду нагрудной бляхи — садовник, стегал плёткой извивающуюся у его ног девчонку лет семи, может, меньше. Девчонка была грязная, в залатанной одежде. Со стены свисала толстая верёвка.

— А ну стой! — крикнул Лучесвет, перехватывая садовника за руку. — За что ты её бьёшь?

— А ты ещё кто такой? — грубо спросил садовник. Кажется, в лицо он принца не знал.

— Какая разница? — Юноша встал между ним и девчонкой. — В чём она провинилась?

— Попыталась украсть яблоко из королевского сада, — сказал садовник, постукивая плетью по ладони. — А ну отойди. Плетью больше, плетью меньше — всё равно ей отрубят голову.

— Что? — обомлел Лучесвет. — Голову? За яблоко? Отрубят?

— Таков закон, — рявкнул садовник, — нечего отрепью делать в королевских садах!

Лучесвет побледнел, потом покраснел и выговорил:

— Эта стена… отделяет… королевские сады? От… прочего королевства?

Садовник посмотрел на него с подозрением:

— Да кто ж ты такой? А ну в сторону, пока я и тебя не причесал!

Юноша расставил руки:

— Ты её не тронешь.

Садовник хохотнул, размахнулся и ударил Лучесвета плетью. Она стегнула принца по лицу, брызнула кровь. Юноша не дрогнул, хотя боль была сильна, но бить себя вторично не позволил: он сдёрнул с плеча лук, перевернул его тетивой к себе и наотмашь врезал садовнику по шее. Тот рухнул как подкошенный, выронив плеть, глаза его закатились. Лучесвет развернулся к перепуганной насмерть девчонке:

— Ты пришла из-за стены? По верёвке спустилась?

Она испуганно кивнула. Лучесвет подхватил её на руки и в мгновение ока оказался за стеной, воспользовавшись упомянутой верёвкой. Тут же он покачнулся, прикусил губу и опёрся рукой о стену. Пустыри, трущобы, грязь — истинное лицо Тридевятого королевства предстало его глазам. Благоденствовал лишь замок короля, окружённый садами и картонной пасторалью. За стеной царила разруха.

— Где ты живёшь? — спросил Лучесвет у девочки.

Она показала пальцем направление и, вытащив из рукава видавший виды платок, попыталась прижать его к щеке юноши, чтобы остановить кровь.

— Как твоё имя? — сквозь зубы спросил Лучесвет.

— Лея, — ответила девочка. — А ты ведь из замка, да? Ты прости, что я твоё яблоко украла.

Она порылась за пазухой и достала надкушенное яблоко.

— Вот, — сказала она, пихая яблоко ему в грудь, — я только чуточку отъела. Я никогда раньше не ела яблок. Я теперь это на всю жизнь запомню: настоящее яблоко!

— Это не моё яблоко, ешь, если хочешь, — выдавил Лучесвет; она тут же вгрызлась в яблоко, давясь и кашляя от кисловатого сока, брызнувшего ей в горло. — А что, Лея, люди в королевстве голодают? Разве яблоки растут только в королевском саду?

— Мы отруби едим и редьку, — честно ответила девочка. — Ну и хлеб по праздникам. Только, знаешь, праздники редко бывают. Раза два в год, а нынче — три, потому что кронпринц приехал. Ты же из замка? Ты видел его? Вот бы посмотреть хоть одним глазком!.. А вот и мой дом.

Лучесвет остановился у жалкой лачуги, скособоченной, закопченной. Рядом было подобие огородика: несколько грядок с редькой и щавелем. К вбитой в землю палочке была привязана тощая курица с выщипанным хвостом.

— А это — Кура, — похвасталась Лея. — Она иногда яйца несёт. Правда, редко. Она старая. У других и такой нет!

Прочие дома в этой деревне были столь же жалки, многие — заброшены.

— А где же крестьяне? — спросил Лучесвет.

— Убёгли, — сказала Лея.

— У-убёгли? — переспросил юноша.

— Убёгли, — подтвердила девочка. — От ведьмы убёгли. От короля убёгли. Мы бы тоже убёгли, да дедуля старый. Ой, пойдём, пойдём! — воскликнула она, вырываясь. — Кровь-то всё течёт!

Лучесвет спустил девочку с рук, она схватила его за край одежды и втащила в лачугу. Внутри обнаружилось пяток ребятишек, чумазых и тощих, дряхлый старик и сухая, как щепка, женщина с растрёпанными волосами. При виде незнакомца обитатели лачуги замерли. Лея, не церемонясь, спихнула одного из ребятишек с лавки и деловито усадила Лучесвета на неё.

— Тёть, — позвала она, — ты отвар-то замешай. Видишь, у него кровь? Он за меня вступился. А боров ему — хрясь! А он ему — хрясь! Сме-елый!

Женщина опомнилась, беспокойно посмотрела на залитую кровью щеку юноши и захлопотала у очага, шурша какими-то свёртками. Старик сощурил подслеповатые глаза и прошамкал:

— Принц Голденхарт?

Все опять замерли. Ребятишки вытаращились на Лучесвета, женщина посмотрела на него едва ли не с ужасом.

— Я не принц Голденхарт, — возразил Лучесвет. — А вы его знали?

— Я поваром на королевской кухне работал, — ответил старик. — Он частенько из кладовой приворовывал. Ты, видать, сынок его? То бишь нынешний кронпринц?

Женщина побледнела и выронила свёртки, на пол лачуги посыпались сушёные травы и коренья. Ребятишки сбились в кучу. Только Лея смотрела на юношу без страха. Лучесвет мрачно сказал:

— Этому королевству я королём не буду.

Старик покивал:

— От королевства-то один замок и остался. Людишки повымерли или поразбежались. Вот как помру, так и эти уйдут куда глаза глядят. Тьфу на ведьму да на её прихвостней, но при ней мы хотя бы досыта ели. А король всё подчистую отобрал, чтобы замок и стены отстроить. Все дома по кирпичику, по брёвнышку разобрали и в замок снесли. И скот забрали, и кладовые подчистили.

С каждым его словом Лучесвет мрачнел всё больше. Женщина между тем размешала сухие травы в воде и, смочив тряпку, стала протирать рану на щеке юноши. Он едва заметно морщился.

— Ишь ты, — сказала Лея, ходя вокруг Лучесвета, — принц… настоящий… Ну и удачный же день! И яблоко попробовала, и принца посмотрела!

— Лее прилично досталось, — сказал Лучесвет женщине.

— Нам не привыкать, — ответила та. — У нас кожа дублёная. Говорила же, чтобы не совалась в сады! — сердито сказала она девочке и погрозила ей. — А если следом придут? Забыла, сколько голов с плахи покатилось?

Лучесвету стало мерзко. Так мерзко, как никогда ещё в жизни не было. Он сжал руку в кулак, даже суставы хрустнули, и поднялся.

— Мне пора возвращаться в замок, — глухо сказал он и окинул лачугу взглядом ещё раз.

Тут ему кое-что пришло в голову, он дотронулся ладонью до стены, где было намалёвано грубое подобие картины, превращая гнилые доски в портал. Пространство скрутилось в спираль, втягивая висящую по углам паутину.

— Это портал, — сказал Лучесвет обитателям хижины. — Долго идти не придётся, даже старику под силу несколько шагов. Это места, откуда я родом. Яблок там пруд пруди, — добавил он, обращаясь к Лее с бледной улыбкой, — и головы никто никому не рубит.

Порталов они никогда не видели и даже не подозревали, что такое возможно. Глаза Леи разгорелись, и она бы тут же прыгнула в портал, да женщина ухватила её за руку. Старик доковылял до стены и сунул в портал голову, чтобы разведать, что там. Ребятишки невольно засмеялись: безголовый дед выглядел уморительно.

Лучесвет уже ничего этого не видел. Он вышел из лачуги и быстрым, размеренным шагом пошёл обратно к замковым стенам, твёрдо решивший вывести деда-короля на чистую воду за обман.

В замке его уже хватились: придворные с воплями носились по саду в поисках кронпринца. Вопили, пожалуй, потому, что следом за ними гонялись собаки с ухмыляющимися мордами. Крестьяне и мастеровые бросили работу и тоже прочёсывали сады, заглядывая в каждый угол, на каждое дерево. Валяющегося на земле садовника и перекинутую через стену верёвку они скоро обнаружили и столпились у стены, говоря все разом. И в это самое время со стены спрыгнул в сад Лучесвет. Придворные выдохнули было с облегчением, но когда увидели окровавленное лицо юноши — рана открылась, пока он перелезал через стену, — то пришли в совершеннейший ужас. Сопоставить события труда не составило: Лучесвет пытался выбраться из сада, а садовник хлестнул его плетью. «Лекаря!» — завопили придворные, крестьяне, мастеровые и даже собаки.

— Лекарь ему понадобится, — усмехнулся Лучесвет, кивнув на садовника. — Кажется, я сломал ему шею. Это лечится, верно?

— Топором палача, — ответил министр и сделал знак рыцарям. — Посметь ударить наследного принца? И десяти смертей будет мало, чтобы искупить подобное преступление!

Лучесвет фыркнул и пошёл в замок, придворные побежали за ним, лекари тоже, но он на них внимания не обращал. И боли почти не чувствовал. Может, отвар помог. А может, слишком был захвачен гневом, чтобы чувствовать что-то ещё.

Король ждал в тронном зале.

— Нельзя пропадать без предупреждения, — с укоризной в голосе сказал он внуку.

— Вы меня обманули, — жёстко сказал Лучесвет. — Вы не выполнили условия Дракона. Вы… разорили собственное королевство, чтобы выстроить сады и заново отстроить замок. Вы бросили подданных на произвол судьбы!

— Всех спасти нельзя, — пожал плечами король.

— Но отрубать головы детям за украденное из сада яблоко?!

— Яблоки в саду принадлежат королю.

— Куда вам тысячи яблок? Вы их всё равно не съедите! Они опадут и сгниют. А жители королевства, если они вообще ещё остались, умирают с голоду!

— Говоришь, как твой отец, — с отвращением заметил дед-король.

Лучесвет прищурился:

— Да, теперь я понимаю, почему отец сбежал из королевства при первой же возможности. Мне этот трон не нужен. Я возвращаюсь домой.

— Я так не думаю, — сказал король и приказал рыцарям и министру: — Заприте принца в его покоях. До коронации посидит под замком.

Министр, раболепно кланяясь, двинулся в сторону юноши. Тот моментально выхватил лук и натянул тетиву. Министр попятился.

— Да хватит! — раздражённо рявкнул на министра король. — Не думаете же вы, что он в самом деле выстрелит?

— Я не мой отец, — сказал Лучесвет, ещё туже натягивая тетиву. — Он слишком добросердечен. Раньше королевство ещё можно было спасти, но теперь, увы, поздно: нечего спасать. Я возвращаюсь домой. И посмотрел бы я на того, кто попытается меня остановить!

Он повернул лук в сторону и выпустил стрелу в каменную колонну. Стрела вошла в камень по оперение, раздался грохот, и колонна обрушилась. Лучесвет моментально натянул лук снова.

— Навалитесь разом, — приказал король рыцарям. — Вашу броню он не прострелит.

Рыцари начали подступать, направляя в сторону кронпринца копья. Эльфийские стрелы пробили бы броню в долю секунды: любой металл для них был как мыльный пузырь. Но выпустить стрелу означало бы убить, а Лучесвет не хотел их убивать. «Быть может, — лихорадочно думал он, — стоит сдаться и просто-напросто исчезнуть из комнаты через портал?»

Он уже совсем собрался притвориться, что сдаётся, но в этот момент стена замка задрожала, пошла трещинами и обрушилась прямо в тронный зал от страшного удара, идущего снаружи. В образовавшуюся дыру сначала просунулась громадная ручища, потом присыпанная каменной пылью голова. Королю и придворным показалось поначалу, что в замок лезет огромный медведь, потом, когда они разглядели человеческое лицо, — что тролль.

— Это тролль! Это тролль! — завопил министр. — Рыцари! Защищайте короля!

— Огден? — поразился Лучесвет, опуская лук. — А ты что тут делаешь?

Нидхёгг снисходительно взглянул на нерешительно подступавших к нему рыцарей, выхватил у одного из них копьё, преспокойно согнул и завязал узлом и швырнул испорченное оружие к ногам короля.

— Кого это вы назвали троллем? — добродушно пророкотал он, поворачиваясь к королю и присным. — Я дракон, а не тролль.

Он вытянул руку и позволил ей превратиться в драконью лапу. Даже если бы он этого не сделал, они поверили бы. Они не видели его добродушия, не замечали смешливых искр в белых глазах. Они видели перед собой чудовище.

— Ну и что тут происходит? — спросил дракон у Лучесвета и нахмурился, заметив кровь на лице приятеля.

Лучесвет вздохнул и повесил лук за спину. Теперь, когда появился Нидхёгг, его беспокойство и смятение моментально улеглись.

— Я сказал, что возвращаюсь в Серую Башню, — объяснил Лучесвет. — Не хочу быть королём. Им это, кажется, не понравилось.

— Арргххахахахаха, — произнёс Нидхёгг, но смехом этот рокот не был. Лучесвет вздрогнул.

Дракон повертел головой, разглядывая придворных, короля и дыру в стене. Всё было пропитано страхом и фальшью. Огден терпеть не мог такой запах. Взгляд его опять зацепился за щеку юноши и стал совсем нехорошим. Зрачки в белых глазах сузились, едва ли не пропали, такими тонкими стали их стрелки.

— Арргххахахахаха, — повторил Огден и подбоченился. — Сдаётся мне, что тебя, Лучесвет, хотели оставить в королевстве силой? Людишки, людишки, — покачал он головой, — никогда не меняются. Ты вот что запомни: они понимают только с позиции силы. Если пригрозишь им голову откусить, к примеру, уж тогда непременно выслушают. Дракон или человек, не суть как важно.

— Ну, — улыбнулся невольно Лучесвет, — думаю, толку от такой угрозы не будет: вряд ли я смогу кому голову откусить.

— А тебе и не надо, — возразил Нидхёгг. — Драконы всегда держат слово. Никаких исключений. Слышал я, — сказал он, обращаясь к королю, — что золотой дракон пообещал вам головы оторвать, если сунетесь к нему? Ну, скажу я вам, золотой дракон слишком добр. Очеловечился, вот беда! Пообещал головы оторвать — глупость какая! Я не золотой дракон, — продолжал он уже сурово, без смеха, и его глаза стали холодными, как два куска прозрачного льда, — так что обещаний раздавать не буду. Ещё хоть пальцем кто тронь Лучесвета, я не только голову оторву любому — разорву на клочки и сожру вместе с костями. Ясно?

Лучесвет опять вздрогнул. Таким он Нидхёгга ещё не видел. Пожалуй, это было впервые, когда проступила истинная личина дракона. От обычного добродушия не осталось ни следа, рокочущий смехом великан превратился в ужасающее чудовище. И шевельнись кто — он бы немедленно исполнил угрозу: разорвал и пожрал. Никто не шелохнулся, они были так напуганы, что даже дышать перестали. Лучесвет не боялся. Он тронул дракона за руку:

— Огден, пойдём уже отсюда.

Нидхёгг легко подхватил его и привычно усадил к себе на плечо.

— И то верно, — сказал он, в голосе его уже не было скрежета металла, и глаза стали просто белыми, как два лепестка ромашки. — Держись!

Он выпрыгнул в дыру, приземлился точно на ноги и быстро пошёл вглубь садов, оставляя в земле следы, так крепко наступал.

— Я портал открою, — предложил Лучесвет.

— Погоди, — прервал его Нидхёгг, оглянулся — нет ли преследователей — и ссадил юношу с плеча на скамейку.

— А как ты вообще тут оказался? — спросил Лучесвет, не очень понимая, для чего эта заминка.

— Вообще-то я хотел подождать твоего возвращения, — ответил Нидхёгг, старательно шаря по карманам, — но почуял твою кровь.

— Почуял? — переспросил юноша удивлённо, но тут же догадался: — Ты пришёл через открытый мной портал!

— Перепугались же людишки, — фыркнул дракон. — Ага! Вот оно!

Он извлёк из-за пазухи видавший виды платок, в который было что-то завёрнуто, послюнил палец, чтобы развернуть. Внутри оказалась мерзостного вида труха, похожая на растёртые гнилушки. Пахло тоже… не очень.

— Это что? — спросил Лучесвет с подозрением.

— Драконья трава, — сказал Огден, отсыпав немного трухи себе на ладонь и хорошенько в неё плюнув ядом. — Лекарство. Чтобы не осталось шрама. Арргх! Будет щипаться только, уж потерпи.

И он извозил щеку Лучесвета полученной кашицей. Тот зажмурился и зашипел. Щипалось так, точно ему в лицо ткнули пучком крапивы, но кровь тут же остановилась.

— А как же твой яд? — спросил Лучесвет.

— Мой, мне и решать, для кого он будет ядом, — ответил Нидхёгг.

Лучесвет уже слышал о том, что драконы могут управлять способностями. Эмбервинг мог превращать что угодно в янтарь, не причиняя при этом никакого вреда живым существам. Хёггель, которого Лучесвет видел пару раз в мире эльфов, проделывал то же самое, только обращал в камень. Нидхёгг, очевидно, мог убивать ядом или, наоборот, лечить.

— А здорово ты их припугнул, — сказал Лучесвет, засмеявшись. — Я даже почти поверил, что ты говоришь серьёзно.

— А я и говорил серьёзно, — после паузы отозвался Нидхёгг, и его глаза на секунду вспыхнули прежним первобытным драконьим огнём.

— Но ты же не ешь людей? — невольно поёжился Лучесвет.

— Ради тебя — сожрал бы, — твёрдо сказал Огден и чуть улыбнулся, снова превращаясь в доброго великана. — Правда, аппетит бы мне это надолго отбило. Так что уж постарайся не попадать в передряги. Знаешь же, как я люблю поесть?

Дракон из Серой Башни и рыцарь в шестом поколении, павший жертвой предрассудков с лёгкой руки ведьмоловца Херзингера

Давненько уже в Серую Башню не захаживали рыцари, а такие — и вовсе. Рыцарь был, мягко говоря, тучен, и телеса, с трудом впихнутые в доспехи на размер меньше, так и норовили вылезти из щелей и обвиснуть складками. Бедная лошадёнка, казалось, в любую минуту могла грохнуться оземь под тяжестью седока: ноги у неё подрагивали, точно она готова была пуститься в пляс. Сопровождали рыцаря целых четыре оруженосца — неслыханная роскошь! На рыцаря они взирали страдальческими взглядами. Голденхарт, поразмыслив, решил, что столько оруженосцев при одном рыцаре вовсе не показатель богатства или знатного происхождения, а банальная жизненная необходимость: если такой завалится набок, одному оруженосцу не справиться, а вот четыре, пожалуй, смогут водворить рыцаря обратно на лошадь.

Сапфир, которая рыцарей вообще никогда не видела, разглядывала незваных гостей с любопытством. Эмбер ей из дворика выходить запретил, и она залезла на изгородь, чтобы было лучше видно. Голденхарт ничего на это не сказал, как всегда потворствуя её шалостям, но предусмотрительно стоял поблизости, чтобы подхватить её, если она сверзится или, чего доброго, ринется в бой, выкинь рыцарь какую-нибудь глупость.

Рыцарь между тем поднял забрало.

— Ты дракон? — спросил он, отдуваясь, у неспешно подошедшего Эмбервинга. Тот остановился в шагах пяти от него и раздумчиво разглядывал седока и лошадь.

— Допустим, — отозвался Дракон.

— Тогда готовься к смерти! — объявил тучный рыцарь.

— А что Эмбер делает? — спросила Сапфир. — И что этому борову от него надо?

— Думаю, рыцарь приехал, чтобы сразиться с драконом, — ответил Голденхарт, на всякий случай подцепив пальцем девочку за пояс, — а Эмбер размышляет, что бы с ним сделать, потому что сражаться ему лень.

— Гаркнуть на него, — предложила Сапфир, и её глаза засверкали. — Представляешь, как он даст дёру?

— Нет уж, пусть Эмбер сам, — возразил менестрель, — а ты посмотришь, как нужно выпроваживать рыцарей из башни.

Сапфир надула губы:

— Да этот боров вообще на рыцаря не похож! Рыцари в книжках сплошь красавцы. А может, это не настоящий рыцарь? — с надеждой спросила она.

Голденхарту жаль было её разочаровывать, но сказал он правду:

— Рыцарь, самый настоящий. Такие они и бывают. А те, что в книжках, давно перевелись.

— Как драконы? — скривила рот Сапфир.

— Как драконы, — подтвердил юноша.

Эмбервинг на самом деле размышлял, как бы половчее выпроводить рыцаря и присных его из башни. Как вообще этот рыцарь собирался биться с драконом, когда у него даже меча нет? Явиться безоружным в драконье логово — такое Дракон видел впервые. У оруженосцев были при себе короткие мечи и арбалеты, но, судя по выражению лиц, пускать их в дело они не собирались: они явно возлагали большие надежды на своего господина.

Тучный рыцарь между тем сунул руку куда-то под доспехи и начал вытягивать оттуда, как фокусник, не то ленту, не то знамя, не то ещё что. Края у ткани были бахромчатые, подбитые золотым кантом, а сама она — парчовая, ядерного красного цвета. Стяг с геральдикой? В любом случае важная штука, потому что рыцарь извлекал её с торжественностью или даже с торжеством. Дракон стоял и ждал.

— Готовься к смерти! — пропыхтел рыцарь ещё раз, дёргая ткань, которая вздумала застрять в самый неподходящий момент — когда он уже её почти вытащил!

— Готовлюсь, готовлюсь, — успокоил его Эмбервинг. — Ты не торопись, не то порвёшь. Красивая штука, жаль будет.

Рыцарь пыхтел, как сто пятьдесят ежей, вышедших на мышиную охоту, пытаясь вытянуть полотнище. Оно трещало, доспехи скрипели и лязгали, но конец намертво застрял где-то внутри.

— Помочь? — не выдержал Эмбер.

— Сам справлюсь, — отозвался тучный рыцарь. — Ты не переживай. Сегодня ты погибнешь страшной смертью, как полагается, от рук доблестного рыцаря, коим я являюсь.

— Доблестного? — с сомнением переспросил Эмбервинг.

— Рыцарь в шестом поколении, — горделиво сказал тучный рыцарь. — Не зазорно будет издохнуть от моей руки.

— Прихлопнуть рыцаря в шестом поколении? — как бы сам себе сказал Дракон, и рыцарь вздрогнул. — Какое искушение, действительно!

Рыцарь, обеспокоенный его словами, так дёрнул ткань, что выворотил часть нагрудника. Оруженосцы тут же подскочили к нему и начали прилаживать нагрудник обратно. Дракон стоял и ждал.

Тучный рыцарь раскрыл было рот, но Эмбер его прервал:

— Готовлюсь к смерти, как ты уже говорил. Ты не торопись, до обеда я совершенно свободен.

Оруженосцы едва сдержали смех, а вот рыцарь даже не улыбнулся. Он был слишком занят, а может, слишком глуп, чтобы понимать шутки. Всё-таки рыцарь в шестом поколении, страшно даже представить, какими были предыдущие пять!

— Ага! — с торжеством крикнул тучный рыцарь, выкидывая руку с зажатым в кулаке куском ткани. — Вот теперь, дракон, ты у меня попляшешь!

— Не танцую, — возразил Эмбервинг.

Оруженосцы опять покатились со смеху. Нравился им этот дракон! Они, пожалуй, даже сожалели, что придётся его убить.

Тучный рыцарь медленно, демонстративно развернул перед собой ткань, растягивая её в руках. Очевидно, это что-то должно было значить. Эмбер наклонил голову набок, размышляя. Тучный рыцарь занервничал.

— Драконом обернёшься? — спросил он наконец.

— А надо? — с сомнением спросил Дракон.

— Непременно.

Эмбервинг дёрнул плечами и превратился в дракона. Он сел, сложил за спиной крылья и уставился на рыцаря глазами, полными янтаря. Тучный рыцарь тут же повеселел, ещё раз издал торжествующее: «Ага!» — и растопырил руки так, что ткань натянулась, как на пяльцах. Дракон по-прежнему недоумевал.

— Ага, — сказал уже Голденхарт, сообразивший, что к чему, — я понял! Точь-в-точь как в легенде о красном стяге!

— Что за красный стяг? — наморщила нос Сапфир. А Эмбер скосил на них глаз и прислушался.

— Будто бы один рыцарь победил дракона собственным знаменем. Оно непременно должно быть красного цвета и расшито золотом. Дракон, взглянув на стяг, сначала ослеп, а потом издох. В южных королевствах эта история очень популярна. Там даже лекции рыцарям читают, как победить дракона, имея при себе лишь знамя, — объяснил менестрель.

«Ага!» — сказал себе уже Дракон и решил позабавиться. Люди сами виноваты, что верят в подобную чушь.

— О! — сказал он патетичным тоном. — Я ничего не вижу! Свет меркнет перед моими глазами!

Тучный рыцарь просиял и бросилмногозначительный взгляд на оруженосцев. Те одобрительно заулюлюкали, чтобы подбодрить «доблестного рыцаря». Эмбервинг не поленился опрокинуться на бок и даже пасть раскрыл, чтобы вывалился язык, совсем как у медведя, которого им притаскивал Нидхёгг. На рыцаря это непременно должно было произвести впечатление.

— Эмбер! — всполошилась Сапфир и со страхом взглянула на Голденхарта. Тот улыбался.

Тучный рыцарь издал торжествующее восклицание, потрясая красной тканью:

— Аой, аой! Дракон побеждён!

Голденхарт между тем объяснил дочке, что рыцарь процитировал строку из баллады о красном стяге. Именно так она и заканчивалась: «Аой, аой! Дракон побеждён!»

Но победителя в шестом поколении к этому моменту начали терзать смутные сомнения, что дракон мухлюет. Предательский дымок, струящийся из пасти дракона, намекал, что тот дышит, а раз дышит, то и не издох. Тучный рыцарь подозрительно спросил:

— Ты, дракон, на самом деле издох?

— Разумеется, нет, — отозвался Дракон и, подобрав язык, спокойно поднялся и сел как ни в чём не бывало.

Тучный рыцарь поспешно растянул никчёмную тряпицу перед его мордой, но руки у него дрожали, как у дряхлого старика.

— Да ладно, — фыркнул Эмбервинг. — Какой идиот придумал, что драконы дохнут при взгляде на красную парчу? В жизни не слышал большей глупости!

— Но ведь это непреложная истина! — возопил тучный рыцарь.

— Да неужели? И кто вещает эту «непреложную истину»? — поинтересовался Дракон.

Оруженосцы, помявшись, начали, перебивая друг друга, рассказывать, что предание о красном стяге весьма популярно в тех краях, откуда родом их господин. И там действительно читали лекции начинающим рыцарям, как победить дракона подручными средствами.

— Чушь, — фыркнул Эмбервинг, превращаясь в человека.

— Мэтр Херзингер не мог ошибиться! — продолжал вопить тучный рыцарь, и его лицо так покраснело, что все решили: его вот-вот удар хватит.

— Что ещё за мэтр Херзингер? — поинтересовался Дракон.

Оруженосцы опять наперебой начали объяснять, что мэтр Херзингер — весьма уважаемая в тех краях персона, почётный ведьмоловец (самопровозглашённый), наезжает и читает лекции о самообороне против разной нечисти: ведьм, колдунов, леших, кикимор, — а как-то прочёл и лекцию о драконах, в которой направо и налево цитировал известное всем предание о красном стяге и клялся и божился, что это истинная правда.

— «Ведьмоловец»? — переспросил Дракон.

— Ну, по-нашему — охотник на ведьм, — объясняли оруженосцы, — а по-ихнему, по-учёному — ведьмоловец.

Рекомендации упомянутого ведьмоловца пользовались бешеной популярностью. Чего стоит одна контратака против ведьмы! Всего-то и нужно, что плюнуть ей на хвост.

— На хвост? — уточнил Эмбервинг. — Ведьме?

Оруженосцы закивали, и в следующие минут пятнадцать кладезь знаний Дракона значительно пополнился весьма любопытными сведениями, не имеющими ничего общего с истинным положением вещей. Даже тучный рыцарь вставил пару словечек.

— Солнышко, а разве у ведьм есть хвост? — с сомнением спросила Сапфир у Голденхарта. — По-моему, нет.

— По-моему, тоже, — согласился Голденхарт. Во всяком случае, у Хельги не было.

Апофеозом стало наставление о чёрных кошках. Когда Дракон услышал, что нужно сделать, если чёрная кошка — ведьма в кошачьем обличье или ведьмин кот! — перебежит дорогу, то он звучно захохотал. Сапфир уже давно заливалась смехом. Мэтр Херзингер уверял, говорили оруженосцы, что нужно схватить чёрного кота за хвост и отбросить обратно, при этом желательно ещё поплевать через плечо, лучше — через левое, и трижды произнести заклятье: «Чур меня, чур меня, чур меня, не проймёшь, проклятущая ведьма!» Тогда ведьма станет сама собой, и можно будет смело плевать ей на хвост, а уж тогда она непременно издохнет.

— Хм, — протянул Дракон, — а если кот всё же окажется котом, а не ведьмой?

— Тогда, — предположил Голденхарт, с трудом сдерживая смех, — следует, прежде всего, отпустить его, пока он тебе глаза не выцарапал. Или плюнуть ему на хвост. Так, на всякий случай. Вдруг сработает?

— А вы, сиятельный господин, тоже знакомы с трудами мэтра Херзингера? — с уважением спросил тучный рыцарь.

Голденхарт, который болтал что попало, всё, что в голову придёт, не выдержал и засмеялся.

— Ну, — протянул Эмбервинг, — если труды мэтра Херзингера столь обстоятельны и… содержательны, что даже описывают плевки на хвосты бродячих котов… то как же объяснить досадное недоразумение с красным стягом, от которого пользы как от дырявого сапога?

Ответ напрашивался сам собой: мэтр Херзингер — шарлатан. Но оруженосцы довольно быстро нашли объяснение: ведьмоловцу позволительно ошибиться, если речь идёт о драконах, потому что он не драконоборец, а ведьмоловец, а стало быть, о ведьмах знает больше, чем о драконах, вот и закралась в его объяснения досадная ошибка, поскольку он опирался на сведения из предания, а те оказались не фактами, а всего лишь фантазией сочинителя, но кого же винить в таком случае, как не сочинителя предания? А с мэтра Херзингера взятки гладки, тем более он человек почтенный, больше сотни ведьм со свету сжил, простительно и ошибиться разок.

— Хм, — опять сказал Эмбервинг, — простительно, конечно. Не считая того, что из-за его ошибки было под угрозой седьмое поколение доблестного рыцаря.

— Как это? — не понял тучный рыцарь.

Дракон объяснил:

— Если бы я тебе откусил голову, когда ты принялся размахивать передо мной красной тряпкой, то оборвался бы твой доблестный рыцарский род на шестом поколении. Повезло тебе, что я отличаюсь терпением и согласился выслушать весь тот бред, что вы несёте уже битый час. На вашем месте я бы вернулся в родные края, отыскал этого мэтра Херзингера и… плюнул ему на хвост. Думается мне, что у ведьмоловцов непременно должны быть хвосты.

Как поступил тучный рыцарь впоследствии — осталось покрыто мраком и тайной, но из Серой Башни он убрался куда как поспешно. Красный стяг у него Дракон отобрал: оставил себе в качестве трофея.

— А тот ещё пройдоха, — заметил Голденхарт, — этот Херзингер!

— А ты на самом деле знаком с его трудами? — спросил Эмбервинг.

— Да что ты, это приметы, я их за время странствий столько наслушался, что бумаги не хватит, вздумай я их записать, — возразил менестрель со смехом.

— А ведьмы на самом деле существуют? — задумчиво спросила Сапфир.

Эмбервинг снял её с изгороди:

— О ведьмах, юная леди, мы позже поговорим, а пока потрудитесь объяснить мне, почему вы сидели на заборе, когда я сказал вам не выходить из двора?

— Вообще-то я и не выходила, — возразила Сапфир, засмеявшись его полушутливому тону. — Раз мои ноги не касались земли по ту сторону изгороди, то и не считается.

Два ведьмолова. Самопровозглашённый ведьмоловец находит ученика

О том, что, повинуясь наитию, покинул замок и вообще родное королевство, Рэдвальд уже успел не единожды пожалеть. Конечно, знай он, что из этого выйдет, он бы ещё подумал, пускаться ли в путь, но кто же знал, что всё закончится именно так?

К тяготам странствований бывший паж оказался совершенно не готов. Дурная погода, сбитые ноги, кровопийцы-комары, жёсткая земля вместо перины… Интересно, как Голденхарт, будучи принцем, со всем этим справлялся? Провизия, которую Рэдвальд захватил с собой, быстро закончилась. К сожалению, время для путешествия он выбрал неудачно: поздняя осень, травы уже пожухли, листва и плоды осыпались, так что поиски еды ни к чему не привели. Несколько сморщенных ягод шиповника, парочка желудей и твёрдый, как камень, сухарь — вот чем пришлось довольствоваться Рэдвальду. Были бы поблизости люди, он бы напросился к ним на постой, но, увы, в лесу, где уже который день он плутал, не находя дороги, жильём и не пахло. А когда он почувствовал запах костра и ринулся на него…

Да, о том, что отправился странствовать, Рэдвальд уже успел не единожды пожалеть, но, пожалуй, самый острый приступ сожаления он испытал именно теперь, когда стоял, привязанный к дереву, с кляпом во рту, а сидящие возле костра разбойники обсуждали, что с ним сделать: убить, чтобы не выдал никому их логова, на которое он совершенно случайно наткнулся, и закопать или всё же убить и сварить из него похлёбку, чтобы добро не пропадало. Разбойникам тоже есть было нечего. Мнения разошлись, начали голосовать, и большинством голосов решили пустить пленника на жаркое: похлёбку варить накладно, потому что пришлось бы таскать воду и рыскать по лесу в поисках съедобных трав и кореньев, чтобы бульон был наваристым, а для жаркого нужен только вертел. Рэдвальд уж совсем было решил, что ему конец.

Кусты вдруг затрещали, будто кто-то ломился через них, и на поляну выбралось… Чудо-юдо, иначе и не скажешь. Смутно оно напоминало человека: у него были руки, ноги, голова, — но было обросшее не то травой, не то ветками, не то всем вместе и ещё неизвестно чем, цветом лица — чёрное, со всклоченными волосами и бородой и издавало глухие отрывистые звуки, похожие на крик ушастой совы и коростеля одновременно, а ещё крутило глазами и скрежетало зубами при этом.

— Лешак! — крикнул кто-то из разбойников.

Началась паника, все побросали оружие и разбежались в разные стороны с дикими криками. Рэдвальд, бедолага, остался один на один с Чудом-юдом. Из огня да в полымя! Чудо-юдо окинуло поляну хозяйским взглядом и сообщило приятным баритоном:

— Поздравляю, друг мой, полнейшая капитуляция неприятеля.

Оно завозилось, затряслось, на землю посыпались ветки и прочая труха, и Рэдвальд увидел, что Чудо-юдо вовсе не Чудо-юдо, а мужчина в летах, но ещё не старик, в потрёпанном мундире военного типа, в кожаном плаще с бесчисленным количеством наполненных неизвестно чем карманов, в добротных сапогах, подбитых странного вида мехом, вероятно крысиным. На голове красовалась широкополая шляпа с гусиным пером. Он вынул из кармана платок, вытер лицо, которое было вычернено углем, и снял с подбородка бороду, оказавшуюся всего лишь куском мочала. Проделав всё это, мужчина подкрутил усы — а усы у него были роскошные, кавалерийские — и, подобрав оброненный разбойниками нож, принялся разрезать верёвки, которыми был связан Рэдвальд. Нож был тупой. Незнакомец долго и безрезультатно пилил затупленным ножом по верёвке, костеря незадачливых разбойников, которые не удосужились даже обзавестись точильным камнем. Рэдвальд заморгал на все лады глазами: вытащи, мол, кляп. Незнакомец так и сделал. Рэдвальд отдышался, отплевался и сипло сказал:

— Почему бы просто не развязать верёвку?

Незнакомец вытаращился на него в крайнем изумлении, даже выронил нож.

— О, мой друг, — патетически воскликнул он, — да вы гений!

И он принялся развязывать верёвку, что тоже было делом непростым: разбойники узлы вязали на славу!

— Как ваше имя, друг мой, не по годам мудрый? — спросил незнакомец, сражаясь с верёвкой.

— Рэдвальд, — ответил бывший паж.

— А я ловец Херзингер, — представился незнакомец. — Самопровозглашённый, но уже на пороге мирового признания ловец.

— Ловчий? — не понял Рэдвальд.

— Да нет же, не ловчий — ловец.

— Ловец — чего? — осторожно уточнил Рэдвальд. Что за странный тип его спасал?

Херзингер выпрямился, подбоченился и провозгласил:

— Ведьмоловец. Над названием ещё, конечно, нужно подумать, потому что не одними ведьмами свет полнится, но и прочей мерзостью, так что покуда величаю себя просто ловцом.

— А почему бы не назваться охотником на ведьм? — подумав, спросил Рэдвальд.

— Слишком банально, — возразил Херзингер. — Охотников на свете косой десяток.

— Ведьмолов? — предложил бывший паж.

— Слишком просто и похоже на рыболова или птицелова. Нет, мой друг, если вы хотите добиться успеха на каком-то поприще, то название себе стоит придумывать цветистое, благозвучное и редкостное.

Рэдвальд очень сомневался, что «ведьмоловец» звучит благозвучно, но решил не спорить: всё-таки этот странный человек его спасал, стоило проявить благоразумие. По крайней мере, пока тот не развяжет верёвку.

— К тому же, — продолжал Херзингер, — я не только ловлю и извожу ведьм и прочую нечисть. Я человек учёный. Меня даже величают мэтром благодарные слушатели. Нести в мир знания, обретённые опытом и житейской мудростью, просвещать тёмный народ — вот моё призвание, мой друг. Я и помыслить не могу, сколько жизней я спас, сколько героев вдохновил на подвиги! А уж ведьм извёл добрую сотню.

Верёвка наконец была развязана. Рэдвальд отскочил от дерева, пнул верёвку ногой.

— Нам стоит убраться отсюда поскорее, друг мой, — сказал Херзингер. — Они непременно вернутся, ибо даже страх перед неведомым не живёт вечно.

— Я не знаю дороги из леса, — признался Рэдвальд.

— Разумеется, иначе не попались бы в лапы к разбойникам, — кивнул самопровозглашённый ведьмоловец. — Дорогу знаю я: как-то же я в этот лес забрёл?

Звучало не обнадёживающе, но всё же лучше, чем дожидаться возвращения разбойников и быть насаженным на вертел! Херзингер подобрал и надел на спину большой рюкзак, который он, очевидно, бросил, чтобы устроить разбойникам «представление».

— А куда вы идёте, друг мой? — поинтересовался ведьмоловец. — И что вас понесло в лес, известный дурной репутацией? Люди тут табунами пропадают.

— Я не из этих мест, — ответил Рэдвальд. — А вы?

— Привлечённый слухами, я полагал, что за исчезновениями стоит какая-нибудь злоехидная ведьма, — со вздохом ответил Херзингер. — Увы, это всего лишь разбойники.

— Вы меня спасли, мэтр, — сказал бывший паж с благодарностью, — я обязан вам жизнью. Чем я могу отплатить вам?

Херзингеру явно польстило, что его назвали мэтром. Он подкрутил усы:

— Если нам в одну сторону, то мы могли бы путешествовать вместе. Вы, друг мой, кажетесь человеком образованным. Не ошибусь, если предположу, что вы и грамоте обучены? Нам, книжным людям, стоит держаться вместе. С простолюдинами не побеседуешь. Даже для лекций приходится выбирать самые примитивные речевые обороты. Кто-то, с кем можно беседовать на равных… О, друг мой, как же я алчу достойного собеседника! Сколько знаний я готов передать, сколько историй поведать! Я ведь без малого двадцать лет в этом ремесле.

Рэдвальд, поразмыслив, решил, что компания человека смекалистого пришлась бы кстати: как ловко он надул разбойников, притворившись лешим! К тому же бывший паж чувствовал себя обязанным ему, да и путешествовать, слушая занимательные истории, гораздо веселее.

— Я ещё не решил, куда идти, — ответил Рэдвальд, — так что, мэтр, с удовольствием разделю часть пути с вами.

Херзингер просиял:

— Само провидение привело меня в этот лес!.. Но давайте поскорее из него выбираться. Не нравятся мне эти ёлки. В такой глухомани могут водиться не только лесовики, которые относительно безобидны.

— Какая-то опасная нечисть? — невольно поёжился Рэдвальд.

— Нет. Волки или медведи, — ответил Херзингер, пугливо озираясь по сторонам. — Знаете ли, одно дело — извести ведьму и совсем другое — попасть в лапы к хищным зверям.

— Это уж точно, — согласился бывший паж, и они оба, как могли, ускорили шаг и через полчаса выбрались из леса на дорогу, широкую, изъезженную колёсами и истоптанную скотом. Людского жилья видно не было, но на все четыре стороны простирались засеянные пшеницей и рожью поля.

— Если мы пойдём по этой дороге, — важно объявил мэтр, — то непременно отыщем какое-нибудь поселение. Глядя на эти поля, я бы предположил, что это большая деревня или небольшой посёлок, которые так и ждут, чтобы светоч знаний осветил их беспросветную жизнь. Пойдём неспешно, друг мой, ведя беседу. Опасность миновала.

Рэдвальд был настроен не столь радужно. Из того, что он знал о разбойниках, а сказок с Голденхартом они начитались вволю, следовало, что те непременно должны пуститься в погоню, так что он всё время был настороже, готовый, если что, пуститься наутёк.

— Вы, друг мой, верно, уже немало странствовали? — спросил Херзингер. — Если так, то не встречалось ли вам что-нибудь этакое? Видите ли, я составляю ведьмарь…

— Что-что? — не понял Рэдвальд.

— Над названием тоже поработать надо. Ведьмарь — это тот же словарь, только исключительно про нечисть, — объяснил ведьмоловец, а Рэдвальд понял, что у мэтра пунктик насчёт выдумывания новых слов. — Назвать его просто словарём значило бы умалить его важность и монументальность. Мой ведьмарь меня прославит. Так, друг мой, не встречалось ли вам по дороге ведьм или колдунов?

— В королевстве, откуда я родом, была ведьма, — сказал Рэдвальд, — но от неё уже избавились.

— О? — оживился Херзингер и ловко извлёк из кармана плаща кусок пергамента и склянку с чернилами, а перо вытащил из шляпы. — И как определили, что она ведьма?

— Да она этого и не скрывала, — ответил бывший паж.

Херзингер нахмурился:

— Непорядок. Ведьма непременно должна всячески исхитряться, чтобы скрывать истинную личину.

— Ну, — добавил Рэдвальд, видя, что мэтр огорчился, — она притворялась невестой принца. Это считается?

— Конечно! — обрадовался ведьмоловец. — Так и запишем… И как эта ведьма выглядела?

— Настоящая красавица была, — вздохнул Рэдвальд, — просто до омерзения прекрасна!

— Красавица? — воскликнул Херзингер, едва не выронив перо. — Вы что-то путаете, друг мой! Ведьма непременно должна быть старухой с крючковатым носом и с бельмом на левом глазу.

— Хм… должно быть, истинное обличье она так умело скрывала, что никто его не видел, — вывернулся Рэдвальд.

— Ага! — возликовал мэтр и заскрипел пером по пергаменту. — И как её извели?

— А как вообще изводят ведьм? — спросил Рэдвальд, который понятия не имел, как удалось избавиться от Хельги: он-то отсиживался в подземелье!

— О, друг мой, — завопил Херзингер в восторге, — сейчас я вам расскажу! Ведьму легко можно отличить от обычных людей: у каждой ведьмы есть хвост.

— Хвост? — поразился Рэдвальд.

— Да, смотрите, — сказал ведьмоловец и извлёк из очередного кармана кусок кожи с прибитыми к нему гвоздиками высушенными хвостами (как показалось Рэдвальду — крысиными), — вот хвосты тех ведьм, что извёл лично я.

— Так ведь вы же говорили, что извели добрую сотню? — думая, что прищучил мэтра, спросил Рэдвальд. Ему отчего-то начинало казаться, что почётный ведьмоловец не совсем почтенная личность.

Херзингер нисколько не смутился:

— Это хвосты верховных ведьм, главенствующих в ковенах. Если бы я хранил хвосты всех ведьм, мне бы пришлось нанимать повозку.

Рэдвальд понял, что мэтра на мякине не проведёшь. Да у бывшего пажа и не было цели разоблачать его, если он на самом деле обманщик: Херзингер спас ему жизнь, и он готов был ему подыграть.

— Чтобы извести ведьму, — продолжал мэтр, — всего-то и нужно, что плюнуть ей на хвост. Тогда она лишится колдовских сил.

— Плюнуть? На хвост? — переспросил Рэдвальд.

— Да, друг мой, запоминайте хорошенько, — закивал Херзингер. — Неизвестно, какие мерзостные создания могут встретиться вам в ваших странствиях, так что вы должны быть готовы ко всему. Вы могли бы даже записывать, если бы у меня нашлась лишняя чернильница.

— Я запомню, — уверил его Рэдвальд. — Такое и хотел бы, да не забудешь. Вероятно, кто-то плюнул и нашей на хвост, раз уж от неё отделались.

— Так и запишем… А что, друг мой, не встречалось ли вам по пути старух с бородавкой на носу и с бельмом на левом глазу? Или колченогих стариков в шапках на кошачьем меху? Или одноглазых котов с пятью лапами?

На все вопросы мэтра Рэдвальд отвечал отрицательно, но сообщил:

— Я видел дракона. Правда, мельком.

— Дракона? — удивился мэтр. — Друг мой, драконов не бывает, вам почудилось. Некоторые, правда, до сих пор в них верят, но драконы давно вымерли. Знаете ли, я читаю лекции и о драконах. Рыцари охотно приходят послушать, поскольку надеются отыскать и убить дракона, чтобы прославиться или впечатлить даму сердца, но я ещё ни разу не слышал, чтобы кто-то убил.

— Ещё бы, — фыркнул бывший паж, — такого убьёшь… Один взгляд на него, а вернее, один взгляд его на тебя — и ты готов забиться в лисью нору до конца дней. Драконы непобедимы.

— Ну, друг мой, — снисходительно сказал на это мэтр, — и тут вы заблуждаетесь. Слышали ли вы легенду об алом стяге?

— Это ту, где рыцарь помахал перед мордой дракона красной тряпицей, а тот издох? — уточнил Рэдвальд.

— Очень утрированная версия событий, — поморщился Херзингер. — Не тряпица, а боевое знамя доблестного рыцаря, имя которого ныне утрачено. Как бы то ни было, дракон издох, так что алый стяг с вышитыми золотом письменами — самое верное средство против огнедышащего чудовища! Какого дракона вы видели, вернее, какой вам почудился?

— Сияющий золотом. Кстати я знаю, откуда он родом, потому что он представился. И если хотите, то мы могли бы отправиться туда и вы… сразили бы его, — предложил Рэдвальд. Он подумал, что неплохо бы наведаться в гости к Голденхарту, который наверняка до сих пор живёт у дракона. А за самого дракона беспокоиться не стоит: как будто какой-то самопровозглашённый ведьмоловец сможет его сразить!

— Что вы, что вы, — поспешно сказал Херзингер, — драконы — это не по моей части. Я ведьмоловец, а не драконоборец. Одно дело плюнуть ведьме на хвост или поймать за упомянутый хвост кота, в которого превратится загнанный в угол колдун, и совсем другое — дракон. Масштабы, понимаете ли, не те. К тому же… что за чудные видения вас посетили! Говорящий дракон?

— Он в человечьем обличье был, — пояснил Рэдвальд, — когда разговаривал.

Херзингер тут же оживился:

— В человечьем? Тогда всё понятно, друг мой! Это был вовсе не дракон, а колдун, принявший обличье дракона! Колдуны могут превращаться в кого угодно, дабы смутить людей. У него был хвост?

— В драконьем обличье?

— Да нет же, в человечьем!

— Кажется, нет. Мэтр, а нельзя ли плюнуть колдуну на хвост, когда тот в обличье дракона? Тут уж не промахнёшься, а эффект, я полагаю, будет тот же, — сдержанно рассуждал Рэдвальд, одновременно представляя, что бы сделал Эмбервинг, если бы кто-то осмелился подойти и плюнуть ему на хвост. Думается, одним ведьмоловцом на свете стало бы меньше.

— Друг мой, — поразился Херзингер, — да вы прирождённый ведьмоловец! Мне бы это и в голову не пришло. Надо записать, непременно надо записать.

Он долго скрипел пером по пергаменту, записывая, а Рэдвальд удивлялся, как тому удаётся писать на ходу.

— И где обретается этот колдун? — между делом осведомился мэтр.

— Королевство в восточных землях, — ответил Рэдвальд, — называется Серая Башня.

— Серая Башня? — повторил Херзингер. — Не слышал. Должно быть, далеко отсюда. Нам бы пришлось делать крюк… Нет, друг мой, предоставим этого колдуна местным ведьмоловцам. К тому же, — едва слышно добавил он, чтобы Рэдвальд не расслышал, — один чёрт знает, что там на самом деле: попасться настоящему дракону в зубы… нет уж, увольте, пусть этим рыцари занимаются. А что, друг мой, — сказал он уже громко, — каков был этот колдун на вид? Сухой старик с орлиным носом и косматыми бровями?

— Стройный юноша с янтарного цвета волосами и глазами, — возразил бывший паж, — и нос, кажется, прямой.

— Тьфу ты, — расстроился ведьмоловец, — совершенно не вписывается в канон. Ведьмы — красавицы, колдуны — писаные красавцы… Да что же за нечисть у вас такая! Поди, и у лешего вместо носа не шишка, а обычный нос?

— Не видел, — честно сказал Рэдвальд.

Херзингер вздохнул:

— И я не видел, только слышал, как он в лесу кричал по-совиному.

«Так наверняка это сова и была», — подумалось бывшему пажу, но вслух он ничего не сказал.

— А может, вы ещё кого-нибудь видели, друг мой? — с надеждой спросил Херзингер. Ему не терпелось пополнить записки, которые он называл «монументальными трудами».

— Если вас, мэтр, интересуют эльфы, то одного я видел собственными глазами так же близко, как вижу сейчас вас, — сказал Рэдвальд.

— О! — воскликнул мэтр, сверкая глазами. — Какая редкость! Вы видели скрюченного злобного карлика, который проникает в людские жилища и ворует детей?!

— Нет, не такого эльфа, а настоящего, — покачал головой Рэдвальд. — Высокого, красивого, остроухого и в золотой короне. Кажется, если я правильно расслышал, это был король эльфов.

Херзингер нахмурился:

— Друг мой, я понимаю, что вам хочется поразить меня, но зачем же выдумывать такие невероятные вещи? Ладно, допустим, драконы некогда существовали. Я даже готов допустить мысль, что некоторые не вымерли, а сохранились где-нибудь в отдалённых уголках мира. Но эльфы! Эльфы — это мифические существа, они никогда не существовали.

— Почему же вы верите в существование «скрюченных злобных карликов», но не в эльфов? — поинтересовался Рэдвальд. — Я бы верил в прекрасное, будь я на вашем месте. Представлять себе, что мир населён столь прекрасными существами, как эльфы, драконы, феи или единороги…

— Вы романтик, друг мой, а я вижу истинную язву мира, — строго сказал Херзингер. — Прекрасные существа живут лишь в сказках и легендах. То, что обитает вокруг нас, имеет уродливую форму, исполненную злобы. Тот, с ушами и в короне, наверняка тоже колдун. Чтобы обольстить и заморочить человека, они могут принять любое обличье. Я даже слышал о колдуне, который прикидывался святым причетником. Отличить их от обычных людей нелегко. Вся надежда на хвост.

— Глаза, — сказал Рэдвальд. — У них особенные глаза… у тех, кто не из людей. Думаю, чем выискивать хвосты, которых… которые они мастерски прячут, лучше обращать внимание на глаза. Они-то всегда на виду.

— А вот это надо записать, — вскинулся мэтр, — поскольку я полностью с вами согласен. Какими, по-вашему, должны быть глаза у нечисти?

— Необычный цвет, — подумав, ответил Рэдвальд, — и зрачки не круглые, а вертикальные.

— Подумать только, — восхитился мэтр, — вертикальные! Мне ещё ведьмы с такими глазами не попадались! Змеиные зрачки?

— Да, очень похожи на змеиные, — согласился бывший паж.

— О! — начал было Херзингер, тут же осёкся, пошевелил усами и сказал: — Друг мой, придётся нам прервать нашу столь занимательную беседу на какое-то время. Мои усы чуют неприятности.

— Что? — не понял Рэдвальд, но разбираться было некогда: мэтр схватил бывшего пажа и затащил его в кусты, где принялся со страшным видом строить ему рожи и шикать на него.

Усы, как выяснилось позже, не подвели: по дороге со свистом и гиканьем пронеслись те самые разбойники, которых мэтр обдурил. Явно они искали беглецов!

— Упущение с моей стороны, — досадливо сказал Херзингер, — нужно было отыскать их лошадей и перерезать сбрую, тогда они не смогли бы устроить погоню.

— Они поехали в ту сторону, куда мы шли! — воскликнул шёпотом Рэдвальд. — Значит, деревня в той стороне! Но как же нам теперь быть?

— Подождём, друг мой, — сказал мэтр, удобно располагаясь в кустах. — Проедут они, может, пару миль, а потом завернут обратно и вернутся в логово.

— Почему вы так думаете?

— Как же! Они поймали вас бродящим по лесу, значит, вы безлошадный. Меня они, вероятно, приняли за вашего подельника, если угодно — попутчика, значит, безлошадный и я. А как далеко успеют пройти два безлошадных путника за полчаса, ведь мы идём около получаса, друг мой, не меньше? Пару миль, друг мой, и повернут обратно. Они, я думаю, разделились и поехали в обоих направлениях.

Рэдвальд подивился его рассудительности. «Ну, — подумал он, — если дело не касается ведьм, то мыслит он исключительно здраво».

Разбойники вскоре, действительно, проскакали обратно. Мэтр и бывший паж сидели в кустах, пока разбойники не скрылись из вида, а потом продолжили путь.

— Возвращаясь к нашей учёной беседе, — подкрутив ус, заговорил Херзингер, — замечу, что усы меня никогда не подводят. Я смог избегнуть немало неприятностей благодаря ним! Это почти как приметы, даже вернее. Вы верите в приметы, друг мой?

Рэдвальд сделал неопределённый жест.

— Некоторые весьма точны, особенно те, что касаются чёрной магии.

— Чёрной магии? — переспросил бывший паж, напрягая память. Пожалуй, ни одна из известных ему примет под эту категорию не попадала.

— Да, — важно сказал Херзингер. — Это я о чёрных кошках, перебегающих дорогу, о разбитых зеркалах и о пустых вёдрах. Всенепременно предвещают несчастье!

— А чёрная кошка, разбивающая зеркало пустым ведром? — не удержался Рэдвальд.

Но мэтр ответил совершенно серьёзно:

— Очень проницательно, друг мой! Всё указывает на то, что это ведьма. Надо записать, такого варианта в моём ведьмаре ещё нет.

Он опять достал чернильницу и принялся скрипеть пером по пергаменту. «Да уж, — подумалось Рэдвальду, — эти труды будут воистину монументальными!»

Мэтр спрятал письменные принадлежности и завёл долгий рассказ о сущности ведьм. Слушать было интересно, Рэдвальд даже иногда задавал вопросы. Херзингер был счастлив как никогда.

— Друг мой, — сказал он взволнованно, — не хотите ли стать ведьмоловцом? Я бы провозгласил вас моим учеником и даже вписал ваше имя в титул моих монументальных трудов. Вы столько дельных замечаний сделали!

— Пожалуй, можно, — согласился Рэдвальд. — Только не навсегда, а на тот период времени, что мы будем путешествовать вместе. С условием, что моё имя на титуле не будет упомянуто. И вообще нигде не будет упомянуто.

— Как вы скромны, друг мой! — восхитился мэтр. — Похвально, похвально! Хорошо, имени вашего я в книге упоминать не буду. «Ученик» — так я буду вас называть на страницах моих монументальных трудов. Только, друг мой, бороду вам придётся сбрить. Борода — опаснейшая штука! Усы другое дело, но борода…

— Что? — переспросил Рэдвальд, полагая, что ослышался. — Как это?

— Видите ли, друг мой, — понижая голос, будто собирался поведать секретнейшие сведения, объяснил Херзингер, — в бороде может и пёрышко зелёного лука застрять!

Охмурение эльфийского принца. Ушастый зять (в перспективе) янтарного дракона

— Очнулся? — услышал Талиесин над собой голос отца.

Юноша повёл глазами, не совсем понимая, где он или что с ним произошло. Последнее, что он помнил ясно, — это сплошные одуванчики, среди которых сияли два светлячка, один — синий, другой — жёлтый. Всё прочее представлялось довольно смутным.

Талиесин пошевелился. Алистер ловко просунул руку сыну под лопатки и помог сесть. Голова у принца кружилась, точно он накануне перебрал мёду, но он совершенно точно знал, что не пил. Язык тоже заплетался, так что выговорить ясно хотя бы слово эльф смог ещё нескоро.

— Что случилось? — морщась от боли в виске, спросил Талиесин.

Алистер растянул губы в широченной улыбке и сообщил:

— Поздравляю, тебя только что охмурили.

— Ох… что? — поразился Талиесин. — Что это значит?

Король эльфов легко ткнул сына пальцем в висок, сотворив слабенькое заклятье, призванное выветрить туман из бедовой головы эльфийского принца. Талиесин поморщился вторично и припомнил, что в Серой Башне столкнулся с разноглазой девочкой — дочкой Дракона и менестреля.

— Полагаю, что вы должны жить долго и счастливо и умереть в один день, — сказал Алистер, — вот что это значит. Ха-ха, занимательно, не правда ли, учитывая, что ни те, ни другие умереть не могут в принципе? А ещё занимательнее, что Эмбервинг на всё это скажет, когда ты придёшь свататься к его дочке!

— Подожди, подожди, — обеспокоенно возразил Талиесин, — она же ещё ребёнок! И вообще… почему это я должен идти к ней свататься? «Охмурили» — это значит, что на мне какое-то заклятье, верно? Так сними его. Наверняка это в твоих силах.

— Глупый эльф, — фыркнул Алистер и постучал пальцем по лбу сына. — Во-первых, это не заклятье, вернее, не совсем заклятье, так что снять я его не могу, а если бы и мог, то всё равно не стал бы. Это драконья метка. Можешь считать, что таким образом наша юная дева-дракон заявила на тебя свои права. И поверь мне, если бы эта искра не проскочила обоюдно, то охмурение не сработало бы: она бы тебя просто заморочила, а не охмурила.

— Откуда ты вообще обо всём этом знаешь? — буркнул Талиесин.

— А, — засмеялся Алистер, — видишь ли, когда мы были в Драконьем городище, то я наткнулся на любопытную рукопись и… одолжил её. В ней как раз говорилось об охмурении.

— Ты украл рукописи из драконьего некрополя?! — не поверил своим ушам эльфийский принц.

— Одолжил, — строго исправил Алистер. — Они там всё равно без дела валялись.

Талиесин скорбно застонал и накрыл уши руками.

— Что опять? — нахмурился король эльфов.

— Я ни за что, ни за что, ни за что не пойду свататься, — простонал тот. Одними оторванными ушами, он подозревал, дело не обойдётся.

Алистер хохотнул и начертил в воздухе небольшой круг, будто бы оконце, в которое и кошка не пролезла бы, — портал в Серую Башню. Талиесин и опомниться не успел, как уже стоял прижавшись к нему в тщетных попытках переколдовать его размер и пролезть в него. Причём вышло это само собой, он даже не понял, как.

— И что это ты делаешь? — поинтересовался король эльфов.

Талиесин вздрогнул и ошеломлённо уставился на окно.

— Понятия не имею, — пробормотал он, и его лицо покрылось пятнами.

— Кажется, ты настолько сильно влюбился, что в голове у тебя полный кавардак, — заключил Алистер.

— Я не… — задохнулся Талиесин и выдохнул, будто в этой фразе было его спасение: — Она ещё ребёнок.

— Хм, нет. Совсем даже не ребёнок. Не обманывайся тем, как Сапфир выглядит. Ей просто хочется выглядеть так. На самом деле драконы приобретают истинное обличье уже в течение двух-трёх первых лет после рождения.

— Хочется выглядеть так… — тупо повторил Талиесин.

— Да. Её балуют, с ней носятся, как с сокровищем. Ей это нравится, так что она намеренно не даёт истинной личине проявиться. С драконами такое бывает сплошь и рядом. Помнишь то заклятье возраста на Эмбервинге, когда он появился у нас в первый раз? Практически одно и то же. Если разрушить заклятье, то перед нами предстала бы юная дева, прекрасная, как заря. А может, и хорошо, что на ней пока это заклятье, — неожиданно заключил он.

— Почему? — машинально спросил Талиесин.

— Да потому, Талиесин, что, увидь ты её настоящей, ты бы совсем голову потерял… Отойди уже от портала!

Эльфийский принц сообразил, что опять как-то незаметно стал протискиваться в оконце плечом. Он смутился и отступил. Алистер махнул рукавом, портал пропал.

— Да, — продолжал король, — и ты бы непременно наделал глупостей и поплатился за это ушами, как и предрекал тебе Дракон. А пока она в обличье ребёнка, ты сможешь привыкнуть к тому, что… охмурён.

— С ушами я в любом случае распрощаюсь, — мрачно изрёк Талиесин. — Ты хоть представляешь себе, что со мной сделает Эмбер… винг, если я заявлюсь к нему и…

— Не представляю, — заметил Алистер, — но непременно это узнаю.

Он рассмеялся и, вдруг открыв обычный портал, толкнул сына в него. Талиесин вывалился невесть куда и шлёпнулся навзничь. Портал с треском закрылся, и как эльф ни старался, но открыть его снова не смог: Алистер позаботился, чтобы сын на какое-то время лишился способностей открывать порталы куда бы то ни было, не только обратно домой! Талиесин похолодел и представил себя с оборванными ушами или, чего доброго, вообще с откушенной головой. Он огляделся: точнёхонько на лужок за башней! Дракон его уже наверняка почуял.

Утро в Серой Башне выдалось относительно тихим.

Вчера Сапфир весь день училась летать, и у неё даже неплохо получалось зависать в воздухе, истерически трепеща крыльями. Это было, конечно, не по-драконьи, но всё-таки увенчалось успехом: в воздухе Сапфир продержалась целых две минуты! После такой изнурительной тренировки она спала как сурок, так что Дракон и менестрель в это утро были предоставлены сами себе.

Они всё утро процеловались, сидя на лавочке в трапезной. Сапфир не нравилось, когда они целовались в её присутствии: Голденхарт отныне был не только исключительно сокровищем Дракона, — так что Эмбервингу приходилось исхитряться и пользоваться любым удобным случаем, чтобы своровать с губ юноши очередной поцелуй. Оторваться друг от друга они никак не могли. Дракон уже раз десять обещал пойти набрать воды из колодца, а менестрель — нарвать зелени для похлёбки, но так никто никуда и не пошёл. Вот что это, если не самое настоящее охмурение? Только знать бы ещё, кто кого охмурил!..

— Сапфир нам жару задаст, когда проснётся, — предупредил Голденхарт, ещё глубже вплетая пальцы в искрящиеся янтарём кудри Дракона.

— Непременно, — согласился Эмбервинг, — но ничего с собой поделать не могу.

— Драконьи инстинкты? — уточнил юноша с улыбкой.

— Арргх на эти инстинкты, — возразил Дракон однозначно.

Несмотря на столь сладостное начало дня, Эмбервинг был чуточку не в духе. Виной тому было упомянутое «охмурение».

— И почему это непременно должен быть он? — со вздохом проговорил Дракон, пряча лицо в пшеничных кудрях менестреля. — Не успел этого ушастого от тебя отвадить, он опять тут как тут! И в самый неподходящий момент…

Голденхарт хотел возразить, что Талиесин не виноват, раз уж это Сапфир вздумалось его охмурить, но тут сообразил, что Эмбер говорит вовсе не о событиях прошлых дней, а о настоящем. Эмбервинг почуял гостя.

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Голденхарт, неохотно отстраняясь, — не будь с ним слишком суров. Он ведь наверняка без понятия, что с ним происходит.

— Не могла кого-нибудь другого выбрать, — продолжал ворчать Дракон, не спеша выпускать юношу из объятий. — Это же эльф! Эльфы вертопрахи, арргх их ушастую породу! Они же напропалую влюбляются. Это тебе не драконы, у которых раз и на всю жизнь…

Эмбервинг ошибался. Эльфы тоже могли «раз и на всю жизнь». Просто «раз и на всю жизнь» у них случалось чаще, чем у остальных.

— Эмбер, — укоризненно проговорил менестрель.

Дракон глубоко вздохнул, не упустил случая поцеловать юношу ещё раз — напоследок — и так же неохотно, как и сам Голденхарт, расцепил объятья.

— Ладно, — сказал он, поднимаясь со скамьи и расправляя плечи — хрусть! — Ты прав, конечно. Ушастый нисколько не виноват, что драконья натура Сапфир взыграла в самый неподходящий момент.

— Посмотри на это иначе, — предложил юноша. — А если бы она охмурила Алистера, а не Талиесина? Такое тоже вполне себе могло произойти.

Дракон на это клацнул зубами и мрачно возразил:

— Вот кто-кто, но только не король эльфов! Ты себе только представь: какая разница в возрасте…

Голденхарт заливисто рассмеялся и на вопросительный и даже несколько укоризненный взгляд Дракона ответил:

— Так ведь и у нас с тобой тоже.

— Не говоря уже о том, насколько скверный характер у Алистера, — ещё мрачнее продолжал Эмбервинг, который разницу в возрасте между ними самими обсуждать не собирался. Глупости какие! Они-то с менестрелем — совсем другое дело!

— Эльф и дракон… да где это видано… — ворчливо заключил он монолог, но оба они прекрасно понимали, что ничего с этим поделать не смогут, раз уж Сапфир его выбрала.

Когда дверь башни распахнулась, Талиесин топтался на пороге, смятенно ожидая появления Дракона. Он успел напредставлять кучу вариантов развития дальнейших событий, и каждый был не в его пользу. Эмбервинг окинул его критическим взглядом. Выглядел эльф неважно: он будто осунулся, под глазами были тёмные круги. Впору проникнуться сочувствием: крепко же его пробрало!

— А веник где? — не удержался всё же Дракон, намекая на те букетики, что подбрасывал эльф в башню в прежние времена.

Уши Талиесина стали совершенно красными, и это составляло странный контраст с его бледным лицом. Сейчас нужно было объяснить Дракону, зачем он объявился в башне, а как он мог объяснить то, чего сам не знал? Он невнятно пробормотал, что Алистер вытолкал его в портал, и побледнел ещё сильнее. Эмбервингу вообще показалось, что эльф в любой момент готов грохнуться в обморок. Неужели так крепко пробрало? Дракон чуть потянул носом и ощутил страх, извергающийся из каждой клеточки тела эльфийского принца.

— Не пойми превратно, — счёл нужным сказать Эмбер, беря Талиесина под локоть и буквально силком волоча в башню. — Разумеется, я недоволен, что это именно ты, да что поделать? Но чтобы без глупостей, ясно?

— Без каких глупостей? — растерянно переспросил Талиесин.

— Я думаю, жизнью ты искушён, даже чересчур, — прямо сказал Дракон. — Понимаешь, о чём я?

На лицо эльфа поползла густая краска. Разумеется, он понял.

— Скажу тебе честно, об эльфах — об этой стороне натуры эльфов — я мнения невысокого. Алистер — типичный образчик. Глядя на него, сомневаюсь, что он способен на настоящие, серьёзные чувства, — поморщившись, продолжал Эмбервинг. — А ты сын своего отца.

— Я не мой отец, — тихо возразил Талиесин. — И не думаю, что он так ветрен, каким ты его себе представляешь. Он так и не выбрал себе… никого, когда… ну, про эльфийских дев ты и сам знаешь.

Дракон только хмыкнул, и Талиесин покраснел ещё гуще.

— В общем, без глупостей, — повторил Эмбервинг. — И если хоть пальцем её тронешь…

Эльф кинул на него возмущённый взгляд:

— Она же ребёнок, как вообще о таком думать можно!

Дракон криво улыбнулся:

— Дело не в том, что она ребёнок, а в том, что она мой ребёнок, так что не думать я просто-напросто не могу, дракон я или нет… Да не упирайся ты, входи уже!

Талиесин входить не хотел: боялся, что опять произойдёт что-нибудь странное, если он увидит Сапфир, — но Дракон его всё-таки втащил и усадил за стол. Эльф заметался взглядом по трапезной. Девочки не было, зато был Голденхарт, который всё ещё сидел на скамейке в углу и дремал, прислонившись виском к боковой стенке камина. Талиесин едва ли не с ужасом понял, что больше ничего не чувствует при взгляде на него. Эмбервинг между тем наскоро заварил травяной чай и поставил перед эльфом дымящуюся чашку.

— Пей, — велел он. — Нервы у тебя совсем расшатались.

Он фыркнул себе под нос, приостановился у камина, глядя на менестреля и размышляя, не отнести ли его на чердак, но юноша так уютно устроился, что тревожить его Дракон пожалел. Он только легко тронул кончиками пальцев локон на виске спящего, взял бадейку и пошёл во двор, чтобы начать-таки готовить основательно запоздавший завтрак.

Талиесин, морщась от горечи питья, делал глоток за глотком. Чай на самом деле его успокоил. О перспективе остаться без ушей, во всяком случае, он больше не переживал.

Голденхарт приоткрыл глаза, взглянул на гостя вполне ясным взглядом, и Талиесин понял, что тот не спал, апритворялся: не хотел мешать разговору или быть в него вовлечённым.

— Он не сердится, ты не думай, — всё же произнёс менестрель.

— Я и не…

Договорить эльф не успел. В трапезную с лестницы скатилась Сапфир. Вид у неё был встрёпанный. Талиесин замер, но на него девочка не обратила никакого внимания. Она тут же ринулась к скамейке, на которой сидел менестрель, и засыпала его упрёками, не забывая, впрочем, ластиться к нему и целовать его.

— Нечестно же так, Солнышко! — выговаривала она. — Ты ведь обещал, что будешь меня всегда-всегда будить!

— Прости, — улыбнулся юноша, гладя её по голове, — я сам нечаянно задремал, вот и пропустил момент. Талиесин может подтвердить.

Он так ловко увильнул и направил разговор в другое русло, переключая внимание Сапфир на эльфа, что тот диву дался. Два светлячка, синий и янтарный, уставились на Талиесина. Он ощутил, как по позвоночнику катится мелкая дрожь, сосредоточивается на кончиках ушей, заставляя их трепетать. А ведь она даже не пристально на него смотрела, так, скользнула взглядом по трапезной, заодно и по сидящему за столом эльфу…

— А, так его Талиесин зовут? — без выражения спросила Сапфир.

Взгляд её уже опять был прикован к Голденхарту, и эльф понял, что охмурение охмурением, но центром Вселенной для девочки является именно менестрель, и что тяга к нему однозначно пересиливает поставленную драконьими инстинктами метку. Поняв это, Талиесин почувствовал то же самое, что иногда испытывал Эмбервинг: ревность.

Сапфир терпеливо дожидалась, пока Голденхарт заплетёт ей косу и завяжет на конце ленту, но Талиесину казалось, что между ними состоялся безмолвный диалог, потому что девочка вдруг произнесла:

— Хорошо, хорошо, постараюсь не испортить и это платье тоже.

Менестрель легонько потянул её за косу:

— И?

— И не морочить людям голову, — добавила Сапфир.

— И? — не отставал Голденхарт.

— И к быкам приставать тоже не буду, — с обречённым вздохом пообещала девочка.

Что бы это ни значило, но становилось понятно, что именно всё это Сапфир и собиралась сделать, не напомни ей Голденхарт какие-то одним им известные правила или, быть может, запреты. Талиесин почувствовал себя неуютно, потому что следующие слова Голденхарта прозвучали так, словно бы и он сам, Талиесин, был участником этого безмолвного диалога.

— Видишь ли, — сказал менестрель, поднимая глаза на эльфа, — если с неё не взять слово, то она непременно всё это проделает и ввяжется в неприятности.

— Пф! — сказала Сапфир, маршируя через всю трапезную к двери, и небрежно бросила эльфу: — Идём.

Талиесин сам не понял как, но пошёл следом. Ноги сами двигались. Он отчего-то беспрекословно подчинился приказу, хотя по сути это приказом и не было. Он просто готов был сделать всё, что она ни попросит или прикажет — что угодно!

— Куда? — с трудом выдавил из себя эльф.

— Покажу тебе моё второе самое любимое место в Серой Башне, — объяснила Сапфир, приостановившись и взяв его за руку.

Талиесин опять почувствовал, как затрепетали уши.

— Чтобы не потерялся по дороге, — серьёзно пояснила девочка.

— А какое первое самое любимое? — разом осип эльф.

— На коленях у Солнышка, но тебе я его не покажу, потому что оно только моё, — пожалуй, сварливо ответила Сапфир. — Впрочем, второе ничуть не хуже. Тебе понравится, вот увидишь.

Она потянула его за собой по дороге с холма. На свежем воздухе, обдуваемый ветерком, эльф несколько опомнился. А может, травяной чай помог.

— Эмбер говорит, что я должна извиниться, — сказала вдруг Сапфир, задирая голову и глядя на Талиесина. — Ну, за то, что я тебя помяла.

— Да не стоит, — несколько смущённо отозвался Талиесин.

— Видишь ли, я ещё не слишком хорошо себя контролирую, вот и превратилась, — явно нисколько не раскаиваясь, объяснила Сапфир. — Всегда так бывает, когда перенервничаю, или испугаюсь, или разволнуюсь, или не пойми что. Вот тогда как раз и было не пойми что. Эмбер объяснял, конечно, но я всё равно ничего не поняла.

— Полагаю, это значит, что мы должны жить долго и счастливо и умереть в один день, — повторил Талиесин слова Алистера.

Сапфир поджала губы и проронила:

— Думаю, умирать вовсе необязательно.

— И я, — кивнул Талиесин. И ему стало чуточку легче.

— А теперь ты свататься пришёл? — не давая ему опомниться, продолжала девочка.

— Сва… — задохнулся эльф.

— Я слышала, как Эмбер с Солнышком об этом шептались. Они всегда шепчутся, если хотят что-то от меня скрыть. Как будто я не услышу!.. Ну вот они и шептались, что я теперь на тебе должна жениться.

— Же… жениться? — потрясённо переспросил Талиесин.

— Так уж полагается. А Тобби и Барт считают, что я должна жениться на ком-то из них.

— Это ещё кто? — поразился эльфийский принц.

Сапфир небрежно кивнула в сторону поля, где паслось стадо коров, при котором были два подпаска — оба с синяками под глазами.

— Они даже подрались, Эмбер разнял и отчитал обоих, — сообщила девочка. — Сказал, что не полагается драться. Надо было дуэль по всем правилам устраивать, потому что за руку прекрасной дамы непременно устраивают дуэли или сражения. Представляешь? — И Сапфир заливисто засмеялась.

«У меня ещё и соперники есть?» — мрачновато подумал Талиесин. Оба «соперника» не менее мрачно взирали на проходящую мимо поля держащуюся за руки странную парочку. Ушастый тип в заморской одежде, которого они никогда в этих краях не видели, вызывал наибольшие подозрения, не говоря уже о том, что Сапфир позволила ему взять себя за руку! К тому же синяки были вовсе не результатом драки, это собственно Сапфир и постаралась. И отчитывал тогда Эмбер вовсе не мальчишек, а саму Сапфир, потому что девочкам, драконьей они породы или нет, руки распускать не полагается.

— Но это глупость, — сказала вдруг Сапфир, — потому что я-то знаю, кто я на самом деле.

Талиесин взглянул на неё и замер. Он держал за руку не маленькую девочку, но юную деву, прекрасную, как заря (прав был Алистер!), тонкую, как веточка ивы, с неимоверно длинными сияющими волосами, окружённую золотым сиянием. Истинный облик проявился на мгновение!

— Видишь ли, — заговорила она, и её голос был звонок, как ручей, — если я стану сама собой, то они ко мне будут относиться по-другому, Эмбер и Солнышко. Мне кажется, они будут любить меня меньше, чем теперь. Или по-другому. Так что прости, придётся тебе подождать…

Талиесин и полслова проронить не смог. Он беззвучно шевелил губами и потерянно думал, что теперь, когда он увидел истинный облик Сапфир, и эльфийские чудеса ему кажутся вполовину зауряднее, чем они есть на самом деле! Не покривив душой, можно сказать, что влюбился эльф окончательно и бесповоротно.

— Что с тобой?

Талиесин опомнился и увидел, что рядом с ним опять стоит всего лишь девочка. Она глядела на эльфа удивлённо. Помнила ли она, что только что предстала пред ним прекрасной девой?

— Ты очень любишь Голденхарта? — кое-как выговорил эльфийский принц.

— Очень, — согласно наклонила голову девочка. — И Эмбера. Но Солнышко всё-таки больше.

«Солнышко», — мысленно повторил эльф и подумал, что это прозвище пришлось менестрелю по кости.

— И тебя, наверное, тоже, — задумчиво добавила Сапфир, — хотя я вижу тебя всего второй раз в жизни.

Если не вдаваться в детали и не считать, что они с Талиесином встречались, когда Сапфир была дракончиком (чего она, вероятно, не помнила), то так оно и было.

— Вот и пришли, — сказала вдруг Сапфир и дёрнула эльфа за руку.

Они пришли на луг, полный одуванчиков, в центре которого росла высокая яблоня, сплошь покрытая цветами. От неё веяло волшебством. Если рассудить, то цвести ей было совсем не время: одуванчики отцветали, значит, на ветвях уже должны были наливаться яблоки. А яблоня цвела.

— Она вечноцветущая, — сообщила Сапфир, и Талиесин опять почувствовал себя частью безмолвного диалога. — Эмбер сказал, что она впитала в себя магию этой земли и теперь всегда цветёт.

Эльф подумал, что Дракон лукавил. В яблоне определённо чувствовались драконьи чары.

— И если сломать ветку, то она тут же отрастёт вновь, — сказала девочка. — Эмбер объяснял, что всё это значит, только я не запомнила. Красивая, правда?

Талиесин мотнул головой.

Сапфир обежала вокруг яблони ещё раз, притормозила рядом с эльфом.

— Знаешь, я уже почти научилась летать, — похвасталась она. — Крылья пока маловаты, конечно, но Эмбер говорит, что со временем они окрепнут и я смогу летать так же хорошо, как и он сам. А эльфы летать умеют? Солнышко не умеет, поэтому он летает с Эмбером, а когда я научусь, то и со мной будет, — затараторила она, не дожидаясь ответа. О Голденхарте она могла говорить бесконечно, а Талиесин опять невольно ощутил ревностный укол.

Сапфир вдруг замолчала и уставилась на эльфа в оба глаза. Зрачки у неё были обычные, один — драконий, другой — человеческий, так что поводов для волнений не было никаких, но Талиесину всё равно стало не по себе, и отвести взгляда он тоже не мог.

— А эльфы могут превращаться в драконов? — спросила девочка. — Или вообще в кого-нибудь?

— Н-наверное, могут, — растерянно отозвался эльф.

— А ты?

— Н-не знаю. Я как-то н-не пробовал… н-не в этом мире… — пробормотал Талиесин и отчаянно старался понять, отчего это он вдруг стал заикаться. Взгляд её на него действовал убийственно!

— Превратись в дракона, — потребовала Сапфир.

— Я-я-я… н-не сумею…

— А ты попробуй, — настояла девочка.

Талиесин попробовал. Получилось у него не сразу, но Сапфир ясно дала понять, что не отстанет, пока у него не получится. Дракон из него вышел ничего так. При превращении важно было держать в мыслях образ того, во что превращаешься, и не отвлекаться, но в голове Талиесина была настоящая чехарда, так что его дракон был немножко похож на Эмбера, немножко на Хёггеля и совсем немножко на ту ворону, что нарисовал в книге Алистер. Цветом дракон вышел, вернее, не вышел: он был белый, как одуванчик, не считая ушей, которые так и остались эльфйскими и красными. Но Сапфир осталась довольна. Она засмеялась, захлопала в ладоши и превратилась в дракона.

— Ты только не волнуйся, — зачем-то предупредила она эльфа.

Белый дракон растерянно захлопал глазами, а сияющий золотом вдруг потёрся мордой об его морду. Талиесин махом потерял концентрацию, превратился обратно в эльфа и шлёпнулся на траву, во все стороны полетели одуванчиковые пушинки.

— Вот предупредила же, — с досадой сказал золотой дракон и, приноровившись, устроился возле эльфа так, что голова его оказалась у юноши на коленях.

Талиесин хватал ртом воздух и долго не мог опомниться, ещё дольше — не решался погладить дракона по голове (а именно этого Сапфир от него и добивалась, судя по всему). Из книжек о волшебных существах эльф знал, что это был за ритуал — когда драконы тёрлись друг о друга мордами. Драконий поцелуй, вот что это такое было! Охмурение можно было считать полностью свершённым.

«Эмбервинг меня точно убьёт», — обречённо подумал Талиесин.

Два ведьмолова. Великий обманщик Херзингер

Опасность миновала, и два ведьмоловца, самопровозглашённый и новоявленный, неспешно зашагали по дороге, обсуждая вступление последнего в «сплочённые ряды ведьмоловцов, разбросанные по белу свету и неусыпно бдящие злокозненных дьявольских созданий» (выражаясь словами Херзингера).

Рэдвальд пообещал сбрить бороду, как только они доберутся до ближайшего постоялого двора, небезосновательно полагая, что упомянутая борода действует на мэтра, как красная тряпка на быка: Херзингер всё время косился в сторону бывшего пажа подозрительным взглядом, будто опасаясь, что Рэдвальд прячет в бороде целое сонмище ведьм. Смело можно было предположить (что Рэдвальд и сделал), что Херзингер законченный параноик.

По счастью, впереди показался посёлок. Несколько крестьян, набивавших в мешки сено и укладывающих оные на телегу, запряжённую сивым мерином, тут же бросили работу и уставились на путников. Мэтр оказался человеком компанейским, и уже через пару минут крестьяне слушали его, раскрыв рот и веря каждому слову. Херзингер назвался, сказал, что будет читать лекции о ведьмах на постоялом дворе, если таковой в посёлке имеется, что при себе у него самые действенные амулеты и снадобья от сглаза и порчи и что он даже готов дать им совет. Совершенно безвозмездно, если крестьяне разнесут благую весть о прибытии мэтра по посёлку. Крестьяне клятвенно пообещали и развесили уши. Рэдвальд тоже: если он собирался стать ведьмоловом (а он всё-таки предпочитал называть себя именно так, не ведьмоловцом), то стоило поучиться у мэтра вести дела, чтобы не опростоволоситься в нужный момент.

— Искоренить чревоугодие! — провозгласил Херзингер, одновременно умудрившись напроситься, чтобы до посёлка его довезли на телеге. — Воздержание и умеренность — вот что спасёт от дьявольского наваждения. На голодный желудок глупости в голову лезть не станут, а значит, и ведьмовское обольщение не проймёт.

Рэдвальд, пожалуй, исполнился уважения если не к мудрости мэтра, так к его красноречию. Однако уважения в нём поубавилось, когда на постоялом дворе он увидел, что Херзингер заказал запечённого целиком поросёнка, двух гусей на вертеле, рыбный пирог, тушёные с утиной печенью бобы, крынку сливок и два кувшина вина, причём делиться с бывшим пажом он не собирался, как и следовать собственной доктрине воздержания и умеренности. «Тьфу!» — сам себе сказал Рэдвальд. Пустословие сплошное!

Смотреть, как ведьмоловец поглощает яства, Рэдвальд не стал. Он отправился искать цирюльника, чтобы сбрить бороду, а заодно купить себе что-нибудь приличное и практичное из одежды: новые сапоги, плащ с капюшоном и шляпу. Крестьяне уже успели растрезвонить по посёлку, что явились два ведьмоловца, и на проходящего Рэдвальда глазели, как на ярмарочного Петрушку, но заговаривать с ним не решались, пока один бойкий парнишка, как оказалось — подмастерье у искомого цирюльника, не выскочил перед бывшим пажом на дорогу и не спросил:

— А вы, господин хороший, и есть тот самый ведьмодав?

— Ведьмолов, — строго исправил Рэдвальд и, подумав, добавил: — Вальдрэд. Ведьмолов Вальдрэд.

Он подумал, что неплохо бы придумать себе прозвище, потому что называться настоящим именем, промышляя таким сомнительным занятием, как ведьмоловство, было бы опрометчиво, и придумал, вывернув собственное имя наизнанку.

Парнишка этим ответом удовольствовался и предложил свои услуги. Рэдвальд сказал, что хотел бы побриться, и парнишка отвёл его в цирюльню.

— Бороду — сбрить, усы — оставить, — велел Рэдвальд цирюльнику.

А дальше вышло недоразумение. То ли цирюльник не расслышал, то ли разволновался, что к нему зашёл тот самый ведьмоловец, о котором уже весь посёлок жужжал, как улей, стараниями расторопных крестьян, наущённых Херзингером, — только сделал он всё наоборот: сбрил усы, но оставил бороду. Пришлось цирюльнику, выслушав довольно цветистую брань клиента, сбрить и остальное, поскольку выглядело просто возмутительно. Впрочем, совсем без усов и бороды Рэдвальд стал выглядеть значительно моложе, чем с оными. Платы с него цирюльник не взял, но робко спросил, не поделится ли с ним прославленный ведьмодав («Ведьмолов», — исправил Рэдвальд.) толикой мудрости и не подскажет ли, как вывести с чердака домового, что круглыми сутками орёт благим матом и, если кто пытается войти, кидается прямо в лицо. Мудрости, а вернее, здравого смысла у Рэдвальда хватило, чтобы понять: на чердаке кто-то ненароком запер кота. Тем не менее он состроил умное лицо и изрёк, стараясь подражать тону Херзингера:

— Достаточно открыть дверь или окно. Он сам уйдёт.

— О! — в голос сказали все присутствующие.

Плащ и шляпу предприимчивый Рэдвальд тоже получил просто так, за совет. Торговец платьем, к которому он заглянул после цирюльника, пожаловался, что на него навели порчу и что он страдает животом. Вошедший во вкус ведьмолов окинул торговца оценивающим взглядом и посоветовал ему почаще мыть руки, чтобы, как он выразился, «сглаз не пристал». К сапожнику Рэдвальд заявился в лучах триумфа и сходу заявил ему, что за пару сносных сапог одарит сапожника невиданной премудростью. Сапожник на это заявил, что, надев пару сносных сапог, он одарит его невиданным пинком, уж этой премудростью он владеет в совершенстве: немало прохвостов за свою жизнь повидал! Сошлись на паре монет (без пинков и без премудростей), и от сапожника Рэдвальд вышел в новёхоньких сапогах из воловьей кожи. И уже при полном параде вернулся на постоялый двор, где мэтр Херзингер приканчивал второго гуся и собирался приняться за рыбный пирог. Новый облик ученика он всецело и полностью одобрил, но порекомендовал всё же отрастить усы — компас зла, как он выразился.

После трапезы самопровозглашённый ведьмоловец собрал людей и прочёл ярую лекцию о ведьмах, при этом метал гром и молнии взглядом и брызгал слюной во все стороны. Люди явно были впечатлены подкованностью лектора даже в таких щекотливых вопросах, как отличить болотную кикимору от лесной, не говоря уже о коллекции ведьминых хвостов, которые мэтр с гордостью продемонстрировал, переходя к рассказу, как сжить ведьму со свету. Когда слушатели были ошеломлены и запуганы настолько, что и дышали через раз, Херзингер вытащил из рюкзака батарею пузырьков и склянок, по три монеты за пару, уверяя, что это чудодейственный эликсир, буквально панацея от злоехидных происков нечисти. Эликсир разошёлся, как горячие пирожки. После этого мэтр свернул лавочку и сказал, что немедленно отправляется в путь, потому что зло не дремлет.

Как позже выяснил Рэдвальд, в одно и то же место Херзингер никогда не заходил дважды. «Иначе давно бы свернули шею», — верно предположил бывший паж, потому что точно знал, что в пузырьках никакой не эликсир, а обычная вода, смешанная для колера с охрой.

Несколько лет они путешествовали по королевствам в западных краях, но как Рэдвальд ни старался — заставить мэтра повернуть на восток у него не вышло. Вероятно, там Херзингер уже бывал или помнил слова ученика о башне дракона.

За это время Рэдвальд стал заправским ведьмоловом, но предпочитал не злоупотреблять положением: проявлял умеренность, экономил каждый грош и в итоге скопил приличную сумму, больше тысячи монет серебром. Рэдвальд предполагал, что мэтр однажды плохо кончит, и хотел иметь пути отступления: серебром можно было выкупить собственную жизнь.

Рэдвальд старался не обманывать других сверх меры. Он никогда не пытался всучить им пустышку вместо чудодейственного эликсира и вообще держался в стороне, когда мэтр разливался соловьём на очередной лекции. Людям он нравился: статный, определённо благородных кровей, потому что всегда держится с достоинством. Как бывший паж, манер, вколоченных в него с детства, Рэдвальд и по сей день не растерял. При желании он мог бы стать ещё большим мошенником, чем мэтр Херзингер: на благородную личину люди клюют охотно и верят безоговорочно, ему даже не пришлось бы предоставлять им доказательства в виде крысиных — ой, то есть ведьминых! — хвостов, и так бы поверили, что он ведьмолов ведьмоловистее некуда! Вместо этого Рэдвальд старался втолковать им, что практически всему на свете есть логическое объяснение и совсем необязательно приписывать неприятности проискам ведьм.

А сколько он чёрных котов спас от неминуемой смерти! Не меньше сотни. И ещё с дюжину ежей, которых приняли за домовых. Чтобы закрепить эффект, Рэдвальд всё же пользовался методом Херзингера, потому что люди охотнее верят зрелищным действиям, чем словам, и осторожно плевал кошкам на кончик хвоста, чтобы доказать, что это вовсе не ведьмы, а обычные коты, которым не посчастливилось родиться чёрной масти.

В южных землях ведьмоловцам не слишком везло: города тут были богатые, люди — образованные, так что относились к Херзингеру весьма скептически и чудодейственные эликсиры покупать не спешили. Рэдвальд им больше пришёлся по вкусу. Он в последнее время приторговывал румянами собственного производства. Ещё будучи пажом, он умело смешивал глину и растёртые ягоды с овечьим жиром и раздаривал коробочки придворным красавицам не первой свежести. Брал он по четыре монеты за коробочку, сущий пустяк. К тому же румяна можно было использовать и как средство от прыщей, потому что глина, как известно, обладает целебными свойствами, даже если это глина из близлежащей канавы.

Херзингер это не одобрял, считая, что так Рэдвальд только сбивается с истинного пути ведьмоловства на презренный путь торгашества. На это Рэдвальд отвечал, что ведьмоловство ведьмоловством, а кушать каждый день хочется, и был конечно же прав.

Потерпев неудачу, Херзингер решил, что в больших городах будет читать лекции о драконах. Если горожане настолько образованы, чтобы не верить в ведьм и колдунов, то наверняка драконы вызовут в них живой интерес: драконы — существа легендарные, реликтовые, пустяком не покажутся. Про драконов люди во все времена слушают охотно. Херзингер не ошибся: на лекциях о драконах был полный аншлаг!

В одном городе, куда они пришли, как раз был рыцарский турнир. Рэдвальд купил себе место и отправился смотреть: в Тридевятом королевстве ристалища тоже устраивали, и он порядком соскучился по подобным зрелищам. Херзингер тоже пришёл посмотреть, но смотрел на всё со своей колокольни: какой шанс представляется — прочесть всем этим рыцарям лекцию о драконах! Уж рыцари не упустят возможности разжиться чудодейственным оружием — алым стягом (мэтр собственноручно вышивал крестиком на тряпицах замысловатые письмена). Он просидел ровно половину представления, а потом пошёл и сговорился с оруженосцами. К вечеру на городской площади собралась целая толпа громыхающих доспехами рыцарей, прямо-таки жаждущих ликбеза о драконах! Это был настоящий триумф!

Рэдвальд, как всегда, держался в сторонке, но не упустил случая поболтать с оруженосцами. Он везде расспрашивал о Серой Башне, но покуда никто ещё не отвечал утвердительно. Слухи о драконах ходили, конечно, но Рэдвальд не знал, стоит ли им верить, уж больно завиральные они были. Но все сходились во мнении, что драконы расплодились именно на востоке. Будто бы пилигримы, а может, цыгане, а может, ещё кто, рассказывали, что видели где-то далеко на востоке настоящего дракона, да не одного, а целую дюжину, с крыльями, с хвостами, с огненной пастью — всё, как полагается.

Херзингер между тем устроил аукцион: алый стяг, тот самый, которым рыцарь с утраченным именем победил дракона, начальная цена — пятьдесят серебряных монет или две золотых. Он мог бы продать каждому рыцарю по красной тряпочке, но рассудил, что за одну «настоящую» можно выручить гораздо больше. Он ещё и пообещал сообщить купившему стяг, где искать дракона, на котором можно будет опробовать смертоносное оружие. Рыцари оживились и начали торговаться. С таким количеством рыцарей на душу населения прославиться было практически невозможно, да и на всех прекрасных дам не хватит, чтобы в их честь совершить подвиг. Другое дело, если заявишь, что собираешься убить дракона!

— Плачу золотом, полтысячи, — пропыхтел кто-то, расталкивая рыцарей.

Это был тучный мужчина в рыцарских доспехах, но у Рэдвальда язык бы не повернулся назвать его рыцарем! Сопровождали его четверо оруженосцев, вернее, вели под руки, поскольку на ногах толстяк держался нетвёрдо.

— Это ещё кто? — поинтересовался Рэдвальд у стоявшего рядом оруженосца.

— О, — ответил тот с благоговением, — это важная персона! Рыцарь в шестом поколении, сэр Снесубашкуэлл.

— Настоящее имя? — усомнился Рэдвальд.

— Фамильное прозвище. Будто бы рыцарь-основатель имел такую присказку. И все пять следующих поколений были Снесубашкуэллами.

Разумеется, алый стяг достался тучному рыцарю, потому что полтысячи да ещё золотом ни у кого не набралось бы, даже если бы все рыцари разом вывернули карманы, решив купить реликвию в складчину. Херзингер получил набитый золотом мешок, тучный рыцарь — алый стяг и адрес логова дракона — Серая Башня, так что никто в накладе не остался. Прочим рыцарям пришлось довольствоваться одной лекцией. Сэр Снесубашкуэлл торжественно объявил, что будущей осенью отправится в поход за головой дракона, и удалился в сопровождении верных оруженосцев.

— Это ж какая у него лошадь должна быть? — задумчиво проговорил вслед ему Рэдвальд.

— Тяжеловес, — ответил разговорчивый оруженосец, — такие камни с каменоломен возят.

— Далеко не уедет, — фыркнул Рэдвальд.

Как же он ошибался!

Тучный рыцарь, как уже известно, до Серой Башни добрался и вступил в неравный бой с Драконом, окончившийся сокрушительным поражением и неслыханным унижением. Впрочем, в родные места он всё равно вернулся героем. Хотя бы и потому, что смог доехать туда и вернуться обратно — при его-то телосложении!

Фамильное прозвище тучный рыцарь тоже оправдал, потому что объявил по возвращении:

— Увижу этого поганого мэтра, снесу ему башку! Пусть только попробует вернуться!

Но Херзингер был уже далеко и не собирался возвращаться: он никогда не заезжал в один и тот же город дважды.

Два ведьмолова. Владычица Русалочьей заводи

Края, в которые они забрели, казались безлюдными, но была в них тягучая притягательность, заставляющая сердце сжиматься. Херзингер бормотал, что к тому наверняка приложила руку какая-то ведьма, творил священные знаки и спешил убраться отсюда как можно скорее. Рэдвальд, наоборот, чувствовал едва ли не ностальгическую грусть: места эти напоминали Тридевятое королевство в добрые времена. Травы были высокие, деревья благоуханные, пруд сверкал кристально чистой водой, воздух полнился голосами птиц. Было бы это злачное место, логово ведьмы или колдуна, птицы бы не стали жить здесь, в этом Рэдвальд был уверен, но в том, что край не совсем обычный, он с мэтром соглашался.

— Поспешим, — беспокойно сказал Херзингер, — мои усы трепещут, а это недобрый знак.

Рэдвальд с сожалением кивнул, сделал шаг, вернее, попытался сделать и… упал ничком. И как это он умудрился споткнуться на ровном месте? Он озадаченно потёр ушибленный нос, встал на колени, поднялся и неловко переступил ногами, осознав, что не может сделать ни единого шага, потому что сапоги его опутали цепкие травы, похожие на лозы хмеля. Они ползли выше, выше, оплетая щиколотки, а потом и голенища сапог. Вырваться у Рэдвальда не вышло, а разрубить приставучую траву он не мог, потому что уронил рюкзак: не дотянуться.

— Мэтр, помогите мне, — попросил Рэдвальд, — у вас ведь есть нож?

Херзингер его не слушал. Он побледнел и завопил:

— Трава улови-ветер! Русалочьи сети!

— Мэтр? — обеспокоенно позвал Рэдвальд, видя, что его спутник на грани истерики.

Херзингер завопил благим матом и помчался прочь, только пятки сверкали! Рэдвальд произнёс то, чего благовоспитанный человек не должен произносить даже в полном отчаянии. Мэтр его бросил. Настолько перепугался возможности встретиться с русалками, что пустился наутёк, даже не оглядываясь. Конечно, у русалок репутация была подмоченная: ходили слухи, что русалки убивают и едят людей, что попадутся к ним в сети. А самопровозглашённый ведьмоловец, очевидно, слишком дорожил собственной жизнью, чтобы связываться с настоящей нечистью. Рэдвальд к этому моменту уже знал, что ни одной взаправдашней ведьмы Херзингер в глаза не видел, потому-то всячески избегал восточного направления, чтобы не столкнуться с упомянутым бывшим пажом драконом. А тут русалки! Дракон, быть может, ещё подумает, сожрать или не сожрать, а уж русалки случая не упустят полакомиться человечиной. Тем более мэтр был порядком упитанный. Он за пару минут скрылся из виду, и стало понятно, что возвращаться он не собирается.

— Тьфу! — с оттяжкой плюнул Рэдвальд и попытался высвободить ногу, но трава так стянулась вокруг него, что у мужчины в глазах потемнело.

Рэдвальд вздохнул и перестал сопротивляться. Трава подобралась выше и уже оплела его торс, плотно притягивая руки к телу, но когда он не сопротивлялся, то лишней боли лозы ему не причиняли.

— Хорошо, — сказал сам себе Рэдвальд, — подождём и посмотрим, что из этого выйдет.

В колдовском происхождении травы сомневаться не приходилось, но принадлежала ли она на самом деле русалкам? Из того, что знал Рэдвальд о русалках, выходило, что у них были рыбьи хвосты, а значит, свободно выбираться на сушу они не могли. Сети же, в которые попался неудачливый ведьмолов, были расставлены далеко от воды. Русалкам здесь до него не добраться при полном желании. Вероятно, сети расставила какая-то лесная нечисть. Или ведьма.

— Тоже не лучший вариант, — пробормотал себе под нос Рэдвальд.

На самом деле он предпочёл бы русалок. Не так обидно пасть от руки прекрасной девы, а вот от лапы старой карги — ещё как обидно! В том, что его съедят в любом случае, Рэдвальд не сомневался и смирился с судьбой, сожалея однако, что так и не дошёл до Серой Башни.

Потянулось томительное ожидание. Кто бы ни расставил эти сети, являться за добычей он не спешил. Солнце уже успело сделать круг по небу и начало катиться к закату, сгущались сумерки. Рэдвальд стоял и тихонько насвистывал задорную песенку, изредка переступая ногами. Трава улови-ветер, видя, что он перестал сопротивляться, держала его не так цепко, как вначале, он мог хотя бы переминаться на месте, когда начинали затекать ноги, но Рэдвальд нисколько не сомневался: попытайся он освободиться, трава снова его скрутит. Песенке аккомпанировать вскоре стал его собственный живот: Рэдвальд проголодался и с тоской взирал на лежащий поодаль рюкзак, где была припрятана кое-какая снедь.

— Травушка-муравушка, — взмолился Рэдвальд, понимая, что делает совершенную глупость, — ты бы меня отпустила на секундочку. Я только к рюкзаку и обратно, честное ведьмоловское!

Он нисколько не ждал, что трава его отпустит, и уж точно не ожидал, что в ответ раздастся тихий, похожий на шелест листвы смех. Могло показаться, что смеётся трава, но, как бы ни был голоден Рэдвальд, трезвость ума он ещё не потерял, так что стал озираться по сторонам, насколько позволяли опутывающие его лозы, в поисках источника смеха. Буквально в трёх шагах от него он заметил женский силуэт — и как это она умудрилась подкрасться к нему так, что он ничего не заметил? — и невольно напрягся. Женщина была простоволосая, в длинном невнятного сероватого цвета платье. Заметив торчавшие из-под подола ступни с аккуратными пальчиками, Рэдвальд несколько успокоился: значит, из людей.

— И что, интересно, такого ценного в твоём рюкзаке? — спросила женщина, всё ещё не подходя.

— Еда, — честно ответил Рэдвальд. — Я весь день ничего не ел. Готов даже эту траву сгрызть…

Трава предупредительно стянулась вокруг него. Он крякнул и поморщился.

— Ты, кажется, меня не боишься, — несколько удивлённо проговорила женщина.

— Я ведь не знаю, кто ты, поэтому ещё не решил, бояться мне или нет, — честно ответил ведьмолов. — Но если ты скажешь, что я должен, то я, пожалуй, попробую.

— Что попробуешь? — не поняла женщина.

— Начать бояться, — объяснил Рэдвальд. — Только, видишь ли, сделать это будет не так-то просто, потому что я успел смириться с собственной участью.

Женщина опять засмеялась.

— А ты забавный, — сказала она и подошла.

По телу мужчины прокатилась самая настоящая ледяная дрожь. Человеком она точно не была, не стоило обманываться её обликом. Женщина, вернее, девушка, поскольку она была юна и свежа, как утренняя роса, излучала необыкновенную ауру, которую даже горе-ведьмолов мог почувствовать (а Рэдвальд, в отличие от капитулировавшего Херзингера, был неплохим ведьмоловом). К тому же у неё были зелёные волосы, а зелёных волос у человеческих девушек точно не бывает. И глаза! Даже если бы Рэдвальду удалось убедить себя, что зелёные волосы — это ничего, может, выкрашены согласно обычаям неведомого племени, к которому незнакомка принадлежит, — этим глазам никакого оправдания найтись бы не смогло. Глаза у девушки были прозрачные, чуть светящиеся фосфором, со зрачками искажённой формы, напоминающими оторванный от клевера один из трёх листков.

— Кто ты? — спросила девушка, подходя совсем близко, на расстояние вытянутой руки.

Рэдвальд хотел солгать, но почему-то губы сами собой разжались и произнесли настоящее имя:

— Рэдвальд.

Пока он озадаченно соображал, почему назвался, когда не собирался этого делать, ведь всякому известно, что настоящее имя называть столь подозрительным личностям нельзя, даже и ведьмоловом быть не надо, чтобы это понимать, — незнакомка несколько раз повторила его имя, будто проверяла, как оно будет звучать из её уст, и опять засмеялась.

— А ты кто? — спросил Рэдвальд, полагая, что, получив ответ, всё поймёт.

— Я владычица Русалочьей заводи, — ответила женщина. — Моё имя Лисса.

— Владычица Русалочьей заводи… — повторил Рэдвальд тупо.

— Я русалка, — уточнила Лисса, видя, что он не реагирует должным образом.

— Но ведь у тебя ноги, — неуверенно возразил мужчина, — а у русалок должны быть рыбьи хвосты. Это всем известно. По крайней мере, мэтр так считает.

— Это тот, что удирал, поджав хвост? — уточнила Лисса, усмехнувшись.

— У людей хвостов не бывает, — машинально исправил Рэдвальд.

— У трусов — бывает, — категорично объявила русалка. — А что касается русалочьих хвостов, то у морских и речных русалок хвосты есть, а у лесных — нет. У нас происхождение разное. Мы — из утопленниц, а те изначально такими родятся.

— Подожди-ка, — сосредоточенно нахмурился ведьмолов, — если это место называется Русалочья заводь, то и русалки тут должны быть с хвостами, потому что заводь непременно в воде бывает, на то она и за-водь. Ты меня морочишь просто. Зуб даю, что ты ведьма.

— Пф, — пренебрежительно отозвалась Лисса, — ну заводь и заводь. Название понравилось, поэтому и назвали так. Кстати это лес так называется, а не пруд, чтобы ты не думал… Он не такой уж и глубокий, и без хвостов можно доплыть.

— Куда доплыть? — не понял Рэдвальд.

— До подводной обители.

— Нет-нет, — с подозрением перебил Рэдвальд, — если пруд неглубокий, то как дворец в нём помещается? Он бы из пруда торчал.

— Какой дворец? — опешила Лисса.

— Подводный.

— Я не говорила, что это дворец, — сердито возразила русалка. — Это обитель. С какой стати обители торчать из пруда? — И она громко фыркнула.

Рэдвальд раскрыл рот, чтобы ещё что-нибудь возразить, но тут как-то вдруг осознал всю скверность своего положения. Русалка! Он спорит с русалкой! И в сети он попался именно русалочьи! Может, уже пора начинать бояться? Рэдвальд честно попытался, но не вышло. Ни капельки не страшно.

— Слушай, госпожа владычица, — озабоченно спросил он, — если у русалок есть какое-нибудь другое обличье, не человеческое, то не могла бы ты его мне уже показать?

— Зачем? — не поняла Лисса.

— Видишь ли, я всё пытаюсь начать бояться, прямо-таки все силы прикладываю, — оправдывающимся тоном ответил Рэдвальд, — но страх нейдёт. Может, если ты меня чуточку припугнёшь, то я смогу вести себя, как полагается вести себя в подобной ситуации: бледнеть, закатывать глаза, дрожать как осиновый лист и молить о пощаде.

— Лучше не надо, — с отвращением сказала русалка.

— Точно? — усомнился ведьмолов.

— Точно, — однозначно сказала Лисса.

— А, понимаю, — кивнул Рэдвальд, — тогда вкус испортится.

— Какой вкус? — приподняла брови русалка, чувствуя, что нить разговора готова потеряться.

— Мой. Я вот ещё хочу уточнить, — беспокойно сказал Рэдвальд, — есть ведь ты меня не живьём будешь?

— Есть тебя?! — вытаращила русалка на него глаза.

— Ну да, русалки ведь людей едят, — кивнул мужчина, — это всем известно.

— Тоже твой мэтр хвостатый тебе об этом сказал? — поинтересовалась Лисса, усмехнувшись. — А, понимаю теперь, почему людишки вопят и наутёк пускаются, стоит только им показаться!

— Ещё бы им не вопить и наутёк не пускаться, — возмутился Рэдвальд. — Кому хочется, чтобы их съели! А может, — с надеждой добавил он, — ещё передумаешь меня есть? Я костлявый, невкусный.

— К твоему сведению русалки людей не едят, — сообщила Лисса, брезгливо поморщившись.

— Но топить-то топите, — не унимался ведьмолов.

— Бывает, — согласно кивнула русалка, — но те сами виноваты. Подплывёшь, бывает, чтобы поздороваться, а они начинают орать и бултыхаться. Нахлебаются воды и тонут. Да это же правописная истина: в воде рот не раскрывай — утонешь!

— А удавленники в лесу? — воскликнул Рэдвальд.

— С этими вообще морока, — скривила рот Лисса. — Спросишь, не нужна ли помощь — вдруг заблудились? — а они ломятся в лес, не разбирая дороги, кто и удавится в ветвях да в лозах.

— Знаешь, лучше бы вам с людьми вообще не заговаривать, — посоветовал Рэдвальд сурово.

— Может, и так, — согласилась русалка, — только скучно всё время помалкивать-то.

— Так вы друг с другом разговаривайте.

— Мы всё больше поём, — качнула головой Лисса. — Да и говорить-то не о чем: всё давно переговорили. А люди занятные.

— Факт, — согласился Рэдвальд, правда, несколько мрачновато. Дальнейшая его участь становилась всё туманнее. По крайней мере, когда он думал, что его съедят, будущее казалось определённым, а теперь — неизвестность. Тьфу, самое гадкое состояние души на свете!

— Хм, — вслух сказал он, — но что же ты, госпожа владычица, собираешься со мной делать, раз уж не съешь?

— Сегодня лунная ночь, — ответила Лисса. — В лунные ночи русалки собираются вместе, поют песни и танцуют с ветром. Ты к нам присоединишься, человек Рэдвальд, чтобы нас развлечь.

— Чем развлечь? — не понял Рэдвальд.

— Песнями, или сказками, или разговором. Люди, я слышала, много знают. Если сможешь петь и сказывать до самого рассвета, не останавливаясь, то получишь щедрую награду, — пообещала Лисса.

— А если не смогу, не останавливаясь? — на всякий случай спросил Рэдвальд. Просто так, чтобы выяснить возможные перспективы. Ему было что порассказать: жизнь его была насыщена всяческими событиями, а сказок и песен он наслушался премного от принца Тридевятого королевства.

— Лучше тебе не знать, — коварно улыбнулась Лисса. Рэдвальд заметил, что зубы у неё очень острые, будто подточенные с концов.

— Хорошо, согласен. Из сетей, надеюсь, выпустите?

— Разумеется, — сказала Лисса и махнула рукой.

Трава улови-ветер тут же отпустила мужчину и попряталась среди другой травы. Рэдвальд размял плечи, которые порядком затекли, и ринулся к рюкзаку. Там у него был припрятан каравай, кусок окорока и бурдюк с вином.

— Хочешь? — спросил он с набитым ртом у русалки, та отрицательно покачала головой, но наблюдала за ним с неподдельным интересом.

Наевшись, Рэдвальд вытер губы рукавом, подтянул рюкзак на плечо:

— Ну, веди… куда бы там ни было.

— А я думала, что ты сбежишь, когда я тебя отпущу, — сказала Лисса.

— Я слово дал, — возмутился ведьмолов. — К тому же твоя трава меня бы моментально сцапала, вздумай я наутёк пуститься, а снова оказаться в сетях мне что-то не хочется. Где вы, русалки, обычно собираетесь полуночничать?

— На берегу пруда, возле плакучих ив, — ответила Лисса. — Иди за мной.

— И много вас?

— Полтора десятка.

— И все утопленницы?

— Разумеется.

— Ишь ты, — удивлённо присвистнул ведьмолов, — а по тебе и не скажешь… ну, что ты утопленница…

— Потому что мы перерождаемся, когда умираем, — объяснила русалка.

— Однако же, — протянул Рэдвальд, — пруд этот ваш прямо как чёртов омут, раз в нём столько народу потонуло!

Лисса рассмеялась:

— Ну что ты! Пруд этот — как портал. Тонут где-то ещё: в реках, в озёрах, в болотах, — а попадают сюда. Те, кто перерождается.

— А что, не все утопленницы русалками становятся? — удивился Рэдвальд.

— Спрашиваешь! Конечно, не все. Утопленников многие тысячи. Перерождаются те, кто по доброй воле утонул. И обязательно от несчастливой любви. Думается мне, и другие русалочьи заводи есть, потому что новенькие к нам редко попадают: одна лет за сто!

— Ух, — невольно сказал Рэдвальд, — и долго же вам ждать приходится! А что, русалки вечно живут?

— Думаю, русалки обладают тем, что вы, люди, называете бессмертием, — отозвалась Лисса.

— А правда, что если съесть мяса русалки, то тоже станешь бессмертным? — тут же спросил Рэдвальд, припомнив россказни Херзингера и вообще то, что слышал в балладах.

— Чем-нибудь да станешь, — уклончиво ответила Лисса. — А что, бессмертия захотелось?

— Просто так спросил, — качнул головой Рэдвальд. — Интересно стало, что на самом деле о вас правда, а что нет. Про русалок-то много чего болтают! Почитай, каждая третья баллада про русалок, а сказки — так вообще каждая вторая.

— Кто бы подумал, что мы так популярны, — фыркнула Лисса. — А вот и пришли.

Привела его русалка на берег пруда, под плакучие ивы. На ветвях одной из них сидела девушка, рыжеволосая, зеленоглазая, и лицо у неё было трагическое. Рэдвальду показалось, что он уже её где-то видел, вот только припомнить никак не мог — где.

— Это Нея, — сказала Лисса, — новенькая. Ничего про себя не помнит, только имя: Нея. Как появилась, так и повторяет всё время одно и то же: Нея, Нея… Утопленницы обычно помнят, кто они, какую жизнь вели и отчего в воду бросились, чтобы утопиться. А эта, видимо, настолько несчастна была, что даже память отшибло.

— Хм, так, может, это и не её имя, — задумчиво сказал Рэдвальд, покосившись на трагическую девушку. — Может, она говорила: «Не я»? Странное потому что имя — Нея, никогда такого не слышал.

— Может, и так, — согласилась Лисса. — Но мы её зовём Неей. Ни полслова от неё не слышали. И не поёт. Ну, может, лет через сто разговорится.

Начали подтягиваться и другие русалки: кто выходил из леса, кто вынырнул из пруда. Выглядели они и вели себя совсем как обычные девушки: сложили костерок из веток и травы, набрали цветов, чтобы плести из них венки. На Рэдвальда поглядывали с любопытством и, пожалуй, томно, как любая девушка будет поглядывать на незнакомого мужчину, но не на любого, а на статного красавца. Рэдвальд даже пожалел, что у него нет усов: самое время лихо их закрутить!

— Это Рэдвальд, — сказала Лисса, — он поможет нам скоротать лунную ночь.

Русалки обступили его, разглядывая, называли свои имена, трогали за кудри, кто-то надел ему на голову цветочный венок. И Рэдвальд стал их развлекать. Жаль, не было у него ни лютни, ни свирели, баллады пришлось петь просто так, без аккомпанемента, но голос унего был сильный, звучный и без того брал за душу, некоторые русалки даже растрогались и заплакали. Баллад он перепел много, наступила очередь сказок, а когда закончились и сказки, то Рэдвальд принялся рассказывать им о своих приключениях.

Начал отчего-то сразу со знакомства с мэтром Херзингером и буквально дословно пересказал русалкам трактат ведьмоловца о ведьмах. А потом рассказал, к чему иногда приводило следование трактату до буквы.

Как-то мэтр заметил на улице старуху, одетую прилично, но такую уродливую, что подходила под описание ведьмы по всем статьям: у неё был нос крючком, бородавка на подбородке, костлявые руки и шея, и бельмо на одном глазу, и опиралась она на трость, которая в глазах Херзингера тут же превратилась в ведьмину клюку. Мало того, старуха что-то бормотала себе под нос.

— Порчу насылает, — уверенно сказал Херзингер, потирая руки. — Ну, друг мой, наконец-то мне выпал случай продемонстрировать тебе, как ведьмоловцам полагается разделываться с ведьмами! Смотри и учись, друг мой!

Рэдвальд пытался его остановить, честно, пытался, но Херзингер ничего не захотел слушать. Он подкрался к старухе сзади и попытался задрать ей подол юбки, не сомневаясь, что там окажется хвост. Как же старуха развопилась! Несмотря на возраст, она оказалась проворной и хорошенько отлупила мэтра тростью. Хуже всего, что это была не какая-то там обычная старуха, а самая настоящая… нет, не ведьма, а тёща бургомистра! Обоих ведьмоловов тут же взяли под белы рученьки и выдворили из города, пригрозив, что если они ещё когда-нибудь здесь появятся, то непременно угодят в темницу за хулиганство. Бургомистр, видимо, тёщу любил, раз принял такие скоропалительные меры. Правда, при прощании он отчего-то крепко пожал обоим ведьмоловам руку. Почему бы?

И много ещё подобных историй рассказал Рэдвальд.

Русалки развеселились, захохотали, смех их расплескался в сгущающейся темноте, как ручьи в половодье. Они вскочили и начали плясать, а потом — прыгать через костёр. Утянули за собой и Рэдвальда. Танцевать он умел, даже в бытность свою пажом ему равных не было, а вот прыгнуть через костёр долго не решался: огонь был яркий, высокий, подпалить шкуру как-то совсем не хотелось, — но русалки его всё-таки прельстили, стянули с него плащ, чтобы не тяжелил, и он прыгнул. Ничего, обошлось, но Рэдвальд поклялся, что второй раз ни за какие коврижки прыгать не станет. Русалки развеселились ещё больше.

Рэдвальд отхлебнул вина из бурдюка и принялся рассказывать им о Тридевятом королевстве и о проделках, какими они с принцем промышляли. Лисса заметила в его голосе грустинку и спросила:

— Ты, верно, очень любишь этого человека?

— Лучший мой друг, — уныло ответил ведьмолов, — а теперь и не знаю, свидимся ли. Видишь ли, принц Голденхарт…

Стоило ему произнести это имя, Нея, до этого момента безучастно покачивающаяся на ветвях ивы (в веселье участия она не принимала), вдруг издала такой вопль, что с деревьев посыпалась листва, а с сосен ещё и шишки, и Рэдвальду показалось, что барабанные перепонки у него лопаются. Лисса поспешно накрыла его уши ладонями и тем спасла от беды: он бы оглох! Кажется, имя это русалке было знакомо. А Рэдвальд вдруг вспомнил, где мог видеть Нею.

Это было за несколько недель до дерзостного побега Голденхарта из замка. Паж поджидал приятеля у чёрного хода, где они сговорились встретиться, чтобы устроить набег на замковую кухню (где, помнится, поджидали две хорошенькие кухарочки), но принц отчего-то не являлся. Рэдвальд прождал порядочно, отправился на поиски приятеля и нашёл его в покоях принца, мрачного, как медведь-шатун в канун нового года! Принц уныло взирал на какой-то портрет и яростно чесал висок. Этот жест пажу был хорошо знаком. Обычно, когда Голденхарт вцеплялся пальцами в волосы на виске, это означало, что случилось что-то плохое: заперли, отчитали за своевольство, велели выучить родословную от А до Я… Принц, Рэдвальд знал, был вызван к отцу в тот день, и, видимо, визит этот ничего хорошего ему не принёс.

— Что? — спросил паж озабоченно. — Выругал?

— Хуже, — ответил Голденхарт и подал приятелю портрет. — Моя невеста. Принцесса. Уже, наверное, катит из своего королевства на свадьбу с прекрасным принцем!

Рэдвальд вытаращился на портрет. Девушка была, мягко говоря, простенькая, точно не пара Голденхарту, да к тому же рыжая и востроносая.

— И что будешь делать? — испуганно спросил Рэдвальд.

Голденхарт ухмыльнулся:

— А ты как думаешь?

Да, у Неи, трагической русалки, было лицо той принцессы со свадебного портрета, что некогда показывал пажу принц Голденхарт! Оно, конечно, было несколько преображено русалочьими чертами, но Рэдвальд нисколько не сомневался, что это она и есть: невеста принца Голденхарта!

— Я, кажется, знаю, кто она, — возбуждённо воскликнул он, когда вопль смолк. — Принцесса. Она должна была выйти замуж за принца Голденхарта. Только вместо неё на свадьбу явилась подменная принцесса — ведьма! Как же звали эту принцессу? Вертится на языке, а вспомнить не могу.

— И не надо, — выслушав его, сказала Лисса. — Она Нея. Вспомнит сама или останется Неей навсегда — это ей решать. Должно быть, случилось что-то страшное. Ты ведь помнишь, как становятся русалками?

Рэдвальд призадумался. Он поначалу думал, что принцессу утопила ведьма, но, припомнив то, что рассказывала ему Лисса, понял, что ошибался: чтобы стать русалкой, нужно кинуться в воду по доброй воле и от несчастной любви. Он только покачал головой и посмотрел на Нею, которую успокаивали другие русалки. Она снова была безучастна ко всему.

— А что стало с твоим другом, с этим принцем? — спросила Лисса.

— Я видел его ещё раз… десять лет спустя… но он был уже не тем, кем я знал его прежде, — ответил Рэдвальд со вздохом. — Если бы мне его отыскать!

— Ты знаешь, где его искать?

— Знаю только название королевства: Серая Башня — и то, что оно где-то на востоке. Теперь, — усмехнулся он, — когда мэтр сбежал…

— Поджав хвост, — уточнила владычица.

— Ага, поджав хвост, — кивнул Рэдвальд. — Думаю, теперь я заберу на восток и однажды отыщу то королевство. Или найду колдуна, который сможет меня туда переправить.

— Отыщешь, — кивнула русалка, — не печалься. Если искать, непременно отыщется. Что угодно или кто угодно.

Рэдвальд, заметив, что прочие русалки тоже прислушиваются к их разговору и печалятся, тряхнул кудрями и хлопнул себя по коленям ладонями:

— Долой хандру! Так прекрасные девы совсем заскучают. Вспомнилась мне одна песня, её сочинил принц Тридевятого королевства. Эх, послушать бы вам, как он поёт! Соловей тихо рыдал бы в сторонке, если бы ему довелось послушать пение принца… Голденхарта, — добавил он шёпотом, чтобы не расслышала Нея.

Русалки засмеялись и захлопали в ладоши, а когда он допел — накинулись на него и начали его щекотать, ласкаться к нему и шелестеть какие-то русалочьи напевы.

Костёр рассыпался искрами и погас.

Забрезжила заря. Рэдвальд с трудом поднял голову от измятой травы, удивляясь, как они, эти ненасытные распутные русалки, не залюбили его ненароком. Одежда насквозь промокла от утренней росы, в сапоги набились ночные букашки, прячась от солнца. Он встал, оделся, вытряхнул из сапог незваных гостей и поискал глазами плащ и рюкзак, которые должны были отыскаться где-то поблизости. Те нашлись у ивы, лежали, аккуратно свёрнутые, на нижней ветке, где вчера сидела Нея. Самих русалок и след простыл, и ведьмолов подумал, что солнечный свет для них опасен, вот и попрятались: кто в пруду, кто в лесной чаще. Пожалуй, ему даже было немного жаль, что они с ним не попрощались или он с ними. «Готов поклясться, даже Голденхарт такими похождениями похвастаться не сможет! — весело подумал Рэдвальд. — Русалок-то он наверняка не видел!»

Плакучая ива зашелестела, он обернулся и увидел Лиссу. Сейчас, при свете солнца, её нечеловеческая природа проступила особенно остро, и он понял, отчего русалки не показываются днём. Она и теперь была красива, но выглядела совсем как покойница. Покажись такая — кто угодно бы испугался! Даже Рэдвальда холодок пронял.

— Госпожа владычица, — вежливо сказал он, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы голос не дрожал.

— Вышла проститься с тобой и поблагодарить тебя, человек Рэдвальд, — сказала русалка, протягивая ему что-то на вытянутых руках. — Возьми плату за лунную ночь.

Согласно трактату Херзингера брать что-то у русалок категорически запрещалось, потому что это был лишь предлог, чтобы схватить человека и утащить под воду. Но поскольку репутация у Херзингера была подмоченная, а трактаты в большинстве своём вещали правописную чушь, не говоря уже о том, что мэтр бессовестным образом бросил его на произвол судьбы, то Рэдвальд подошёл к владычице и принял её дар. Это было что-то, завёрнутое в тряпицу, что-то плоское и не слишком приятно пахнущее. Рэдвальд развернул и увидел, что в тряпице лежит пластик мяса, покрытого с одной стороны хрустальной чешуей.

— Мясо русалки? — осенило ведьмолова.

— Разумеется, нет, — возразила Лисса. — Это мясо хрустального полоза. Говорят, он прародитель всех русалок, сродни драконам и аспидам. Мясо его будто бы отсрочивает смерть. Может, тебе пригодится однажды. Я знаю, что люди недолго живут, а мне бы хотелось, чтобы ты дожил до того дня, когда отыщешь своего друга. Пары волокон хватит, чтобы восстановить силы, если будешь изнурён путешествием. Тебе его надолго хватит.

Рэдвальд поблагодарил русалку в самых цветистых выражениях, но в том, что воспользуется даром, очень сомневался. Снадобья из разряда «Съешь меня» или «Выпей меня» никогда ни к чему хорошему не приводили. А тут мясо, причём не первой свежести, какого-то змея, будь он хоть трижды прародитель или даже четырежды. Но диковинку сохранить стоило, поэтому Рэдвальд припрятал подарок в рюкзак.

— О Серой Башне я ничего не слышала, — продолжала между тем владычица Русалочьей заводи, — но если тебе нужно на восток, то иди в том направлении. Не заплутаешь: сёстры выведут тебя из лесу, а оттуда дорога только одна, на восток. Удачи тебе в странствиях, человек Рэдвальд!

Русалки, действительно, вывели мужчину из леса: он слышал их голоса, но сами они не показывались, вероятно чтобы не пугать его настоящим обличьем и чтобы остаться в его памяти прекрасными девами.

И Рэдвальд отправился восточным трактом на поиски драконьего королевства — Серой Башни.

По пути он расспрашивал людей и о Херзингере. Ему было интересно, что стало с трусливым мэтром. Люди пожимали плечами, но кто-то всё же припомнил, что некогда проходил этими краями ведьмоловец, в числе прочего рассказывал и о трагической гибели любимого ученика в лапах речных чудищ-русалок, зачаровавших его песнями, и продавал восковые затычки в уши, вернейшее средство спастись от наваждения, а ещё чешуйки, которые он собственноручно содрал с хвоста одной русалки в пылу сражения. Чешуйки, на взгляд Рэдвальда, мэтр наверняка содрал со шкуры карпа или сазана. Ушёл будто бы Херзингер на север или на северо-запад, возвестив, что скорбь его настолько велика, что он отправится по святым местам (находятся-то они на крайнем севере, где не ступала ещё нога человека, а скорее всего, куда ещё не добралась печальная слава о мэтре и о его трактатах!) в поисках мощных оберегов, а уж после непременно вернётся и разделается с русалками, лишившими его верного спутника, любимейшего ученика, которого он берёг как зеницу ока и…

«Тьфу!» — только и сказал Рэдвальд и нисколько не огорчился, что их пути разошлись.

Ведьмолов в Квачьем королевстве

Вот уже неделю Рэдвальд тащился, не разбирая дороги. Местность была болотистая, чавкала под ногами пропитанным влагой мхом, шибала в ноздри сырым промозглым духом, оседала под каблуками сапог травянистыми кочками и трубила лягушачьими хорами в уши. Лягушек тут, верно, были многие тысячи! Они и квакали, и гудели, и мычали, и клокотали, и трещали, и…

— Что за лягушачье царство! — в сердцах сказал ведьмолов, не зная, что близок к истине.

Королевство это называлось Квачьим. Небольшое королевство, всего-то на две тысячи жителей (лягушки не в счёт), которые проживали в трёх деревнях, двух посёлках и одной столице, причём столица состояла только из королевского замка, а всё королевство, если идти не по болоту, а по проложенной дороге, можно было обойти за полдня с хвостиком.

О ведьмоловах тут слышали, но работы для них не нашлось: королевство было такое маленькое, что в нём тварей не водилось (лягушки не в счёт), а предрассудкам и суевериям и вовсе места не было (так казалось на первый взгляд). Тем не менее Рэдвальда встретили радушно и зазвали в таверну, чтобы послушать россказни о том, что на белом свете деется, а заодно и попотчевать блюдами местной кухни. В жаркое ведьмолов заглянул придирчиво и на всякий случай переспросил:

— Не из лягушек, часом?

— Что ты, что ты, господин ведьмодав! — замахал руками трактирщик. — Лягушек есть запрещено под страхом смерти!

— И правильно, — важно кивнул Рэдвальд и добавил: — Ведьмолов, а не ведьмодав.

И почему только люди всё время путали!

Не успел он, однако, прикончить первое блюдо, как в таверну ввалились четверо дюжих стражников, поглазели по сторонам и спросили:

— Который тут ведьмодав?

— Ведьмолов, — сердито исправил Рэдвальд, хотя, пожалуй, в этот раз следовало промолчать.

Стражники поглазели на него, подхватили, взвалили, как бревно, на плечи и потащили куда-то, не забыв прихватить и его рюкзак, и недоеденное блюдо. Трактирщик и глазом не моргнул, будто так и надо было. Рэдвальд вопил и ругался, но стражник то и дело запихивал ему в рот еду с недоеденного блюда, так что приходилось умолкнуть и жевать.

— Что вам от меня надо? Куда вы меня тащите? — восклицал Рэдвальд, когда удавалось безнаказанно открыть рот.

Намерения у стражников были явно благие, но не мешало бы ещё и посвятить в них самого ведьмолова! Они ничего не отвечали, Рэдвальд слышал только, как чавкают по болотной жиже их сапоги (лягушки не в счёт!).

Уже и день клонился к закату, а они его всё тащили, и Рэдвальд сообразил, что тащат его не куда-нибудь, а в столицу: он приподнял голову и увидел, что они быстро приближаются к королевскому замку. Замок тоже был крохотный, если сравнивать с замком Тридевятого королевства: башен-то у него было всего пять или шесть! И на каждой сидело по каменной лягушке с широко разинутыми ртами. Неплохо скульптор постарался, лягушки были похожи на лягушек, а уж сколько Рэдвальд за путешествие навидался котов, похожих на собак, собак, похожих на котов, горгулий, похожих на единорогов, и наоборот! Да, нужно отдать скульптору должное. Самая высокая башня увенчивалась лягушкой в короне.

Стражники парадным входом не пошли, потащили ведьмолова окольными путями, и Рэдвальд сделал верный вывод, что его визит (если только похищение можно назвать визитом) должен остаться тайной для… кого? Стражники втащили мужчину в каморку с низким потолком (такими бывают кладовки или погреба), осторожно поставили на ноги и вручили ему рюкзак, а сами удалились, захватив с собой пустое блюдо.

— Приветствую тебя, славный ведьмолов, в Квачьем королевстве! — сказал кто-то.

Рэдвальд обернулся на голос и увидел, что в каморке он не один. Был тут ещё старичок, низенький, кривоногий, пучеглазый, на лбу которого отпечаталась узкая полоса, будто он многие годы носил на голове, не снимая, какой-то обруч. И ведьмолов понял, что перед ним король или бывший король. А ещё была девушка, ростом тоже не вышла, большеротая, с широко посаженными глазами, но явно не из простолюдинок, а из знати, потому что кожа у неё была молочно-белая. Оба отдалённо походили на лягушек.

— Ваше… величество? — спросил Рэдвальд неуверенно.

— Моё бывшее величество, — уточнил старичок. — Сложил полномочия в пользу единственного сына. Но звать меня можно, как и прежде, величеством. Я не обижусь. Сказать больше, я даже буду этим польщён.

— А… — только и сказал ведьмолов, разглядывая похитителей и гадая, что им от него понадобилось.

— Ведьмоловы, я слышал, обладают пытливым умом и недюжинной смекалкой, — сказал король с явным намерением польстить гостю. — Ты, верно, повидал на своём веку немало и нечисти извёл порядком, а, господин ведьмолов?

Рэдвальд сделал неопределённый жест. Король принял это за согласие.

— Нужно, чтобы ты помог нам преодолеть непреодолимый государственный кризис, от преодоления которого — без преувеличений! — зависит судьба целого королевства, — поспешно сказал он, не давая Рэдвальду ничего сказать вслух.

— Не настолько я опытный ведьмолов, чтобы преодолевать непреодолимое, — возразил Рэдвальд.

Король не желал слушать никаких возражений. Он тут же приступил к объяснению, что от ведьмолова требуется. Рэдвальд вздохнул и стал слушать.

— Известна ли тебе легенда о заколдованной лягушке? — спросил король.

— Вы имеете в виду сказку о принце-лягушонке или сказку о принцессе-лягушке? — уточнил Рэдвальд.

— И то и другое, и ничего из перечисленного, — важно ответил король. — По легенде король-основатель Квачьего королевства, Квакуш Первый, расколдовал принцессу, превращённую в лягушку, поцелуем, женился на ней, и от них пошла наша королевская династия.

«Может, и не совсем легенда, — подумалось Рэдвальду, — с лягушками определённое сходство наблюдается!»

— Разумеется, потомки тоже искали себе женихов и невест среди лягушек. Это традиция.

— Сколько же у вас в королевстве заколдованных лягушек! — невольно удивился Рэдвальд.

— Ни одной, — категорично ответил король. — Всё довольно символично. Невесту или жениха нарекают лягушкой, торжественно провозглашают, что с него или с неё сняты чары, и играют свадьбу. Сто двадцать поколений династии придерживались традиции…

«И занимались очковтирательством», — подумал Рэдвальд, но что-то ему подсказывало, что сто двадцать первое поколение эта самую традицию нарушило.

— Мой сын, — с усилием выговорил король, — с детства зачитывался фамильными хрониками. Он впечатлительный. И свято верит, что его невеста — заколдованная лягушка, которая ждёт его где-то среди болот королевства. Я рассказал ему правду, но он ничего и слушать не желает. «Я найду себе невесту, как король-предок, даже если мне придётся перецеловать всех лягушек в королевстве!» — вот что он сказал.

— И как успехи? — не удержался ведьмолов.

Король в который раз вздохнул:

— А я ведь подобрал ему замечательную невесту (он кивнул на большеротую девушку). Но он не пожелал даже встретиться с ней.

— Если я правильно понял, — сказал Рэдвальд, — то вы хотите, чтобы принц перестал целовать лягушек, а женился на выбранной вами девушке?

— Придумай что-нибудь, — взмолился буквально король. — Награда будет щедрой: получишь волшебную реликвию, которая испокон веков хранится в сокровищнице.

«Видать, ценная штука», — подумалось Рэдвальду, и он сказал:

— Я подумаю. Но это не один день займёт. Ситуация щекотливая, осечек быть не должно.

И Рэдвальд остался в Квачьем королевстве и стал думать, как помочь разрешить государственный кризис. С одной стороны, ему хотелось заполучить волшебную реликвию. А с другой, было жалко и принца, и короля, и несостоявшуюся невесту: не помоги он, так бедолаге придётся до конца жизни целовать лягушек! Брр!

Думал он целую неделю, попутно поглощая припасы с королевской кухни (почему бы заодно и не отъесться перед дальней дорогой?), и наконец придумал.

— Представьте меня принцу, — велел Рэдвальд королю. — Он ведь знает, кто такие ведьмоловы?

— Ещё бы! Он вашим братом восхищается, — кивнул король. — Вы для него кладезь вселенской мудрости.

— Значит, крупицу этой самой мудрости он примет безоговорочно?

— Вероятно… А что ты задумал? — насторожился король.

Рэдвальд только ухмыльнулся. План был хорош. В подробности ведьмолов вдаваться не стал, но сказал большеротой девушке надеть платье зелёного цвета и спрятаться за дерево, которое растёт на краю сада, примыкающего к болотам, и не выходить оттуда, пока он её не позовёт. От её исполнительности будет зависеть успех всего предприятия. Девушка уверила, что всё сделает.

А Рэдвальд и король пошли к принцу.

— Так ваш сын всё-таки уже король или ещё принц? — поинтересовался ведьмолов между делом. — Как мне к нему обращаться?

— Станет королём, когда женится.

Они вошли в тронный зал, и Рэдвальд увидел стоящего у трона молодого человека, отдалённо напоминавшего лицом короля. Был он, правда, повыше ростом и исполнен меланхолии и даже трагизма. «Ещё бы! — подумалось Рэдвальду. — Целовать лягушек-то занятие не из приятных!»

— Сын мой, — позвал король, — взгляни, кого я привёл! Это прославленный ведьмолов. Он путешествовал мимо нашего королевства, но нам удалось зазвать его в гости.

— Настоящий ведьмолов? — воскликнул принц, оживляясь.

Увидев, с каким восторгом на него смотрит принц, Рэдвальд понял, что тот поверит во всё, что бы он ни сказал, даже если он будет нести отборнейшую чушь, и повеселел. Кажется, государственный кризис разрешится с минуты на минуту!

— Ведьмолов Вальдрэд, — представился он.

Принц восхищённо сказал:

— Сколько вы, должно быть, всего знаете! Хотел бы и я стать ведьмоловом.

— Полагаю, ваше высочество, что вам лучше стать королём, — заметил Рэдвальд. — Я слышал, вы безуспешно ищете принцессу-лягушку?

— Ах, это… — Принц тотчас же исполнился меланхолии. — Я непременно отыщу её. В нашем королевстве осталось ещё немало нецелованных лягушек.

Рэдвальда передёрнуло.

— А что, ваше высочество, до буквы ли вы следуете ритуалу? Странно, что вы до сих пор не отыскали заколдованную лягушку.

— Какому ритуалу? — в голос спросили король и принц.

— Как, по-вашему, расколдовывать лягушек? — спросил Рэдвальд.

— Нужно поцеловать её, как гласит легенда, — растерянно отозвался принц.

— Легенда… — пренебрежительно отозвался ведьмолов. — Легенды — всего лишь сказки, а сказки упрощаются, чтобы слушатели не заскучали. Недостаточно просто взять и поцеловать первую попавшуюся лягушку. Нужно знать место, время, лунные фазы и…

— Выходит, я всё неправильно делал? — воскликнул поражённый принц.

— Увы.

— Но… как же… — растерянно пробормотал принц, хватаясь за голову. — В наших легендах ни о каком ритуале не говорится. Неужели знания утрачены? Неужели я никогда не смогу отыскать настоящую?

— Вам повезло, ваше высочество, — заметил Рэдвальд. — Кому, как ни ведьмоловам, знать истинные ритуалы и обряды? Я вам помогу. Невеста отыщется до конца дня.

— Какой? Какой ритуал я должен выполнить? — спешно сказал принц, хватая Рэдвальда за руку. — Вы, правда, знаете, как отыскать заколдованную лягушку среди обычных? А она точно расколдуется? Сколько лягушек мне ещё придётся перецеловать?

— Не спешите, ваше высочество, — сказал Рэдвальд и напустил на себя таинственный, исполненный загадочности вид. — Прежде всего, нужно определить место, где искать.

— И как мы его определим? — спросил король, тоже втянувшийся в игру.

Рэдвальд порылся в рюкзаке и достал компас, который нашёл на помойке в одном из городов. Компас был сломан и ничего не показывал, потому что у него даже не было стрелки, но ведьмолов прихватил его с собой, думая, что даже сломанная штука такого калибра может ему однажды пригодиться. Вот и пригодилась.

— Это волшебный компас, — без зазрения совести соврал Рэдвальд. — Он укажет нам место.

— Чем он будет указывать, когда у него даже стрелки нет? — подозрительно спросил король и тут же прикусил язык, заметив яростный взгляд, что на него метнул ведьмолов.

— Стрелка невидима для глаз обычного человека, — важно объявил Рэдвальд, — но истинный ведьмолов видит её так же ясно, как вы видите собственную руку. Сейчас я вопрошу компас о местонахождении заколдованной принцессы. Молчите. Ни слова! Ничто не должно мешать расспросу!

Кажется, король с принцем даже перестали дышать. Рэдвальд сделал несколько пассов над компасом и уставился на циферблат, вытаращив глаза.

— Вижу! — объявил он тоном, который подслушал у уличных прорицательниц. — Компас указал место! Есть ли поблизости одиночное дерево, корни которого питаются болотной водой?

— Есть, — обрадовался принц, — есть такое дерево! Правда, отец? Прямо на краю сада есть такое дерево.

— Что ж, идём туда, — сказал Рэдвальд. — Но прежде принцу нужно завязать глаза.

— Как же я поймаю лягушку, если глаза будут завязаны? — воскликнул принц.

— А вам и не нужно её ловить. Она сама прыгнет к вам в руки, — объяснил Рэдвальд. — Вам нужно просто стоять и ждать.

— Но зачем глаза завязывать? — недоумевал принц.

— Видите ли, лягушка не расколдуется, когда на неё смотришь.

— Так поэтому у меня ничего не выходило?! — страшно разволновался принц. — Я-то глаз не отводил, всё ждал, когда они превращаться начнут…

— Теперь-то у вас всё получится, ваше высочество, — пообещал Рэдвальд, завязывая принцу глаза и беря его под локоть, — только вы должны в точности исполнять то, что я скажу. И не подглядывать.

— Обещаю и клянусь, — воодушевлённо отозвался принц.

Ведьмолов повлёк принца в сад. Король семенил следом и строил Рэдвальду страшные рожи, беззвучно вопрошая, что тот намерен делать дальше. Ведьмолов в долгу не оставался, строил рожи ещё пострашнее, но, кажется, король так ничего и не понял.

Рэдвальд привёл принца к краю сада и поставил его спиной к дереву, заставив вытянуть вперёд руки со сложенными ковшиком ладонями.

— Теперь стойте и ждите, ваше высочество, — распорядился он, а сам потихоньку начал рыскать вокруг в поисках лягушек.

Успех всего предприятия зависел и от того, сумеет ли он отыскать в траве лягушку, а самое главное — поймать её! Как назло, лягушки не попадались. Рэдвальд с досадой прищёлкнул языком и тут заметил, что девушка, выглянувшая из-за дерева, делает ему какие-то знаки. Он проследил за её жестами и увидел, что у самого болота сидит лягушка, раздувая щёки и готовясь заквакать. И ведьмолов превратился в лягушколова! «Чавк-чавк-чавк-чавк!» — быстро зачавкали его сапоги по грязи и кочкам.

— Что происходит? — спросил принц, прислушиваясь к наполнившим воздух звукам.

— Подкрадывается, — сказал король, напряжённо следя за ведьмоловом.

— Кто?!

— Лягушка. Прояви терпение, сын мой, — соврал король.

— А где ведьмолов? Почему он замолчал? — забеспокоился принц.

— Указывает лягушке дорогу, чтобы не заблудилась в траве, — опять соврал король.

Рэдвальд между тем прокрался к лягушке и удачно сцапал её, повалившись животом на болотные кочки.

— Кья-я-як! — ошалела лягушка.

— Это её голос? — разволновался принц.

— Да-а, — сказал король, — она тебя приветствует, сын мой.

— А может, на корточки присесть, чтобы ей удобнее было запрыгнуть мне в ладони? — беспокойно предложил принц.

— Не надо, — сказал уже Рэдвальд, подходя.

В руке он крепко держал лягушку и теперь размышлял, не удерёт ли она, когда он посадит её на ладонь к принцу. Лягушке ситуация, в которую она угодила стараниями ведьмолова, явно не нравилась. Она выпучивала глаза, шамкала пастью, лупила воздух перепончатыми лапами. И кто бы мог подумать, что лягушки такие шустрые! Точно удерёт, не дождавшись поцелуя! Тогда он решил держать её двумя пальцами за бока. Он приноровился и шмякнул лягушку на ладонь принцу. Тот вздрогнул и страшным шёпотом спросил:

— Запрыгнула?

— Да, — ответили король и Рэдвальд, который придерживал лягушку, чтобы она не вздумала удрать, — целуй!

Принц вытянул губы трубочкой. «Тьфу!» — подумал Рэдвальд и, видя, что поцелуй запечатлён, разжал пальцы. Лягушка тут же спрыгнула на землю и поспешила убраться восвояси. Ведьмолов проследил, как она скрылась в траве, и подумал: «Рождение новой легенды! Будет что порассказать внукам-лягушатам!»

— Куда она? — разволновался принц.

— Превращается, — сказал король.

Рэдвальд начал издавать восхищённые возгласы, чтобы подогреть интерес принца, а сам поманил из-за дерева девушку.

— И как она превращается? — сгорая от любопытства, спрашивал принц. — Ах, жаль, что мне нельзя это видеть! Но вы ведь расскажете? В подробностях расскажете?

— Расскажем, расскажем, — утешил сына король, помогая будущей снохе пройти из-за дерева к принцу.

Рэдвальд продолжал восхищаться, удивляться, поражаться и делал это так умело, что принц успел без памяти влюбиться в расколдованную невесту, даже ещё не видя её! Дальше всё прошло на ура: король вложил руку девушки в руку принца и снял с его глаз повязку, принц тут же встал на колени и попросил девушку стать его женой, та согласилась, и король с ведьмоловом зааплодировали.

Свадьбу сыграли на другой же день. Рэдвальда упросили остаться на пиршество. Он согласился и был усажен на почётное место, вино и яства ему подавали сразу же после короля и новобрачных — великая честь! Ведьмолов наелся до отвала и решил порасспросить заодно о Серой Башне, чтобы, так сказать, двух лягушек одним камнем.

— Серая Башня? — переспросил король. — Это далеко на востоке. Заезжие торговцы, я слышал, рассказывали об этом королевстве и о диковинках, его наполняющих.

— И что рассказывали? — навострил уши ведьмолов.

— Там никогда не бывает плохой погоды, летом всегда жарко, а зимы — мягкие. И годы всегда урожайные, и мор стороной обходит, — припомнил король. — А в королевствах вокруг дела обстоят иначе. В общем, место заколдованное.

— Там, я слышал, драконы водятся? — как бы между прочим спросил Рэдвальд.

— Насчёт драконов не знаю, — сказал король, — но колдунов там порядком. А ты, господин ведьмолов, на охоту туда собрался?

Рэдвальд издал невнятный звук, который можно было принять и за «да», и за «нет».

— За успешную охоту ведьмолова Вальдрэда! — провозгласил тост король. Значит, принял за «да».

В путь Рэдвальд отправился только через три дня, когда в королевстве кончили пировать и вспомнили, что обещали ему королевскую реликвию в награду за преодоление государственного кризиса. Ведьмолов ждал у королевской сокровищницы, потирая руки в предвкушении. Король вынес ему… сапоги, вида довольно потрёпанного и из лягушечьей кожи.

— Волшебные сапоги? — воскликнул Рэдвальд.

— Гм, вероятно, — неуверенно ответил король, — если нет, то для чего король Квакуш Первый приказал их хранить в сокровищнице?

— То есть, как пользоваться ими или какого рода этот волшебный артефакт, вам неизвестно? — подозрительно спросил ведьмолов.

— Увы, — сказал король, но тут же просиял: — Однако же такой учёный муж, как прославленный ведьмолов, непременно найдёт им применение и разгадает их секрет.

У Рэдвальда мелькнула мысль, что король просто решил избавиться от неведомой рухляди, почём зря занимающей место в сокровищнице, поскольку к сапогам он ещё присовокупил мешочек с золотыми монетками, которые, как и всё в королевстве, были мелкие. «Ладно, разберусь, что к чему», — решил Рэдвальд и, поблагодарив короля, отправился своей дорогой.

Отойдя на порядочное расстояние, он всё же надел «волшебные» сапоги и стал размышлять, как к ним подступиться, если они волшебные на самом деле. Он слышал, по крайней мере, о двух видах подобных сапог. Сапоги-скороходы, или семимильные сапоги, он знал, могли покрывать за шаг чудовищные расстояния. Рэдвальд осторожно шагнул в сторону — ничего. Значит, не семимильные. Вторые, название которых затерялось в памяти или во времени, тоже были волшебные: стоило пристукнуть каблуками и сказать, куда ты хочешь попасть, — и ты в ту же секунду оказывался в искомом месте, даже если понятия не имел, где оно находится! Рэдвальд привстал на цыпочки и щёлкнул каблуками по всем правилам, сказав: «Хочу попасть в Серую Башню». И опять-таки ничего не произошло.

— Тьфу, — огорчился ведьмолов. Сапоги были самые обычные, не считая того, что сапожник стачал их из лягушечьей кожи.

Впрочем, они послужили Рэдвальду отлично: они не промокали, так что по болотам он шёл, как по проспекту.

Оставалось загадкой, впрочем, отчего король Квакуш Первый повелел хранить эти сапоги в сокровищнице. Рэдвальд, поразмыслив, придумал причину: в этих сапогах, должно быть, король встретил наречённую невесту, поэтому они ему были дороги как память. Голденхарту бы такая версия событий понравилась. А может, сапоги были сделаны из кожи лягушки, которую сбросила невеста после поцелуя избранника. Вторая версия была с изъяном: это каких же размеров должна была лягушка, чтобы её кожи хватило на целые сапоги!

Рэдвальд усмехнулся, подтянул рюкзак на плечах и отправился на восток. Путь ему предстоял долгий, полный опасностей и приключений.

Король Волчебора. Нидхёгг… переборщил

Голденхарт нисколько не удивился, что Лучесвет вернулся из Тридевятого королевства так скоро и в столь скверном настроении. Он знал, что всё так и будет. Чему стоило удивляться, так это тому, что в башню его принёс Нидхёгг — несостоявшийся принц сидел у дракона на плече — и что щека у него была вывожена какой-то пакостью.

— Что у тебя с лицом? — поразился Голденхарт, выискав в кармане платок.

— Кыш, — сказал Огден, — это лекарство. Сотрёшь — шрам останется.

— Шрам? — нахмурился менестрель. — Откуда взяться ране на твоём лице, Лучесвет?

Лучесвет смущённо ковырнул щеку, получил за это по пальцам от Нидхёгга и пробормотал:

— Долго рассказывать.

— А времени-то у нас предостаточно, — возразил Голденхарт и заставил сына войти. Нидхёгг, разумеется, протиснулся следом.

Эмбервинга дома не было. Сапфир тоже ушла в самоволку.

Сына менестрель усадил за стол, сам сел напротив. Огден устроился на скамье возле стены, стянув мимоходом со стола жареного гуся. Вообще-то гусь предназначался Голденхарту, но юноша был так увлечён рассказом Лучесвета, что не заметил пропажи. Дракон тоже слушал и изредка хрустел костями.

— Я не уверен, что поступил правильно, — вдруг прервав рассказ, сказал Лучесвет, и его лицо помрачнело. — Как будто я взял и бросил их на произвол судьбы. Неужели королевство на самом деле обречено?

Голденхарт задумчиво повёл глазами по сторонам. Брови его чуть дрогнули: он заметил, как остатки гуся исчезают в мощных челюстях Нидхёгга, тут же посмотрел на стол и всё понял.

— Ты видел, как вороны разоряют птичьи гнёзда? — спросил менестрель.

— Да, — растерянно отозвался Лучесвет.

— Когда вороны нападают на гнездо певчей птички, скажем, малиновки, та бросает кладку или птенцов, оставляет гнездо разорителям и просто улетает, чтобы построить где-нибудь новое. Когда вороны нападают на гнездо воробья, тот не пасует перед опасностью: воробьи сбиваются в кучу и атакуют ворон всем скопом. Вороны редко разоряют гнёзда воробьёв.

Сказав это, Голденхарт замолчал. Лучесвет всё ждал, что он завершит притчу какой-нибудь моралью, но тот не произнёс ни слова, предоставляя сыну самому сделать выводы.

— То есть Тридевятое королевство, — проговорил Лучесвет, — как гнездо малиновки?

— Нельзя спасти тех, кто не желает спастись, — пространно ответил менестрель. — И с ведьмой точно так же было. Думаешь, они бы не справились со всей этой ордой, если бы объединили усилия? Колдунов-то было в разы меньше. С королевским замком та же история, ничего-то там не изменилось за столько лет!

— А войной не пойдут? — беспокойно спросил Лучесвет.

Менестрель фыркнул:

— Теперь, когда узнали о существовании ещё одного дракона?

— Уж я им перца подсыпал, — хвастливо сказал Нидхёгг.

Лучесвет тут же отвлёкся от мрачных мыслей и стал рассказывать, как дракон проломил стену, чтобы попасть в замок. Огден, видя, что Голденхарт слушает с интересом, перебивал, добавляя красочных деталей.

— Одним ударом! — сказал он и в запале хрястнул кулаком по стене, возле которой сидел.

Раздался треск, грохот, и часть стены обвалилась.

— Ох! — разом воскликнули Лучесвет и Голденхарт. — Что же ты наделал!

Огден глянул на дыру и крякнул. Не рассчитал силы!

— Эмбервинг вернётся, его удар хватит! — ужаснулся менестрель.

— Да я её махом заделаю, эту дыру, — пренебрежительно сказал дракон, — даже и не заметит, что она тут была!

И они все пошли на улицу, чтобы посмотреть, далеко ли разлетелись камни из кладки. Возле башни стоял Эмбер. Вид у него был потерянный. Он вплёлся пальцами в волосы на виске и широко раскрытыми глазами смотрел на дыру, возле которой валялись камни и ошмётки раствора. Услышав шаги, он обернулся.

— Это случайно вышло, — счёл нужным сказать Нидхёгг, когда взгляд Дракона оказался на нём.

— Тысячелетия простояла, — простонал буквально Эмбервинг, — не брали ни ураганы, ни землетрясения…

— Да будет тебе убиваться, — пожал плечами Огден, — я эту дыру вмиг заделаю! Взять камень и втиснуть в дыру — на две минуты работы…

— Не надо! — хором воскликнули Лучесвет, Голденхарт и Эмбервинг, которые тут же представили, что случится, если Нидхёгг возьмётся латать стену.

А Эмбер добавил:

— Я сам починю. Сложу камни обратно.

Огден оскорблённо фыркнул:

— Как будто можно сложить их обратно! Кто знает, в каком порядке они лежали!

— Я знаю, — строго прервал его Дракон. — Я эту башню сам по камешку складывал!

Он опустился на четвереньки и стал разглядывать дыру, припоминая, как выглядела эта часть кладки до сокрушительного удара Нидхёгга.

К башне между тем прискакала Сапфир, упиваясь победой над мальчишками, у которых она выиграла подряд пять раундов по пинанию камней в воду. Её долетали чуть ли не до середины пруда! Правда, теперь её левый башмак просил каши, но стала бы она обращать внимание на такие пустяки! Глаза её загорелись при виде Эмбервинга, и она тут же запрыгнула к нему на спину.

— Вот непременно меня покатаешь! — воскликнула она. — Вокруг башни!

— Слезь, — устало попросил Дракон. — Ты мне спину сломаешь, если будешь так на мне прыгать.

— У драконов спины так просто не сломаются, — возразила Сапфир.

— А я старенький дракон, спина уже не та, — сказал на это Эмбер.

Девочка заливисто рассмеялась, хотя Эмбервинг сейчас нисколько не шутил. Он смертельно устал, помогая крестьянам восстанавливать обрушившийся виадук, думал хорошенько отдохнуть, вернувшись домой, а обнаружил, что работы прибавилось: дыра в стене его собственной башни! Менестрель его настроение моментально подметил — янтарь в глазах будто пеплом присыпали, верный признак усталости или недовольства — и решительно стащил Сапфир со спины Дракона. Девочка взглянула на него недовольно, он кивком указал на её порванный башмак, а потом на дверь в башню. Сапфир моментально всё поняла! Раз Эмбер занят башней, то и ругать её не будет, потому что можно потихоньку прокрасться внутрь и переобуться, пока он ничего не заметил! Она просияла и пулей влетела в башню. Голденхарт с облегчением вздохнул: если девочка начинала упрямиться, сладить с ней было непросто.

Эмбервинг, продолжая брюзжать, начал восстанавливать кладку, камень за камнем закладывая дыру и замазывая щели расплавленным собственным дыханием раствором. Нидхёгг наблюдал за ним, как кот за маятником, и иногда давал «дельные советы», которые сводились к тому, что на раствор нужно хорошенько плюнуть, тогда крепче схватится. Лучесвет с Голденхартом ничего не советовали, просто взяли каждый по бадье и притащили воды и глины, чтобы Дракон мог вымазать починенную стену и тем самым избавиться даже от малейших щелок или просветов, которые в плохую погоду грозили сквозняками. Работой Эмбер остался доволен. Правда, ещё предстояло залатать стену изнутри.

— И что это ты кулаками в моей башне размахался? — свирепо спросил Дракон у Нидхёгга, поднимаясь с земли и отряхиваясь.

— Он рассказывал, как Лучесвета из Тридевятого королевства спасал, — пояснил Голденхарт, доставая платок и вытирая Эмберу лицо, — и… увлёкся.

— Жаль, я не слышал, — сказал Эмбервинг то ли искренне, то ли скептически.

— Так можно ещё раз рассказать, — тут же оживился Огден. — Пошли в башню и…

— Нет уж, — однозначно сказал Дракон, — ещё одну стену я латать не собираюсь!

Они все сели прямо на траву возле башни, и Лучесвет ещё раз пересказал, что с ним приключилось в Тридевятом королевстве. Эмбервинг слушал задумчиво, когда дошло до истории с картонным королевством — усмехнулся со значением: знал, что так и будет, — на вопрос Лучесвета о возможной войне ответил почти так же, как менестрель:

— Войну? Нос не дорос с драконами махаться!

— Пусть только явятся, — подхватил Нидхёгг, который счёл, что сейчас самое время восстановить доброе имя, несколько подпорченное злосчастной дырой: драконы обычно благосклонно отзывались о союзничестве, особенно если дело касалось зарвавшихся людишек. — Мне всё их войско — раз плюнуть!

И он говорил буквально. Ядом он плевался мастерски!

Король Волчебора. О том, как мальчики и драконы становятся мужчинами (или нет)

«Народное драконье средство» не подвело: рана на щеке Лучесвета затянулась уже через пару недель, и даже самым придирчивым взглядом было не разглядеть шрама — едва заметную ниточку на коже, которая к исходу месяца пропала бесследно. Нидхёгг был бесконечно горд собой.

Лучесвет, кажется, перестал тревожиться о правильности или неправильности своего выбора не становиться королём.

— Кого-то мне да удалось спасти, — сказал он всё же Голденхарту, подразумевая Лею и её семью. Они пришли и поселились в деревне.

— Жаль только, — добавил он после, — что зря учился. Не пригодится.

Голденхарт бы поспорил, но Нидхёгг, который при этом разговоре присутствовал (а они с Лучесветом были, без преувеличений, неразлучны: где один — там и другой), вмешался и не дал и полслова вставить.

— Ещё как пригодится! — возмутился дракон. — Будешь мне книжки читать. Знаешь же, что я буквы путаю иногда?

Читал он медленно и, пожалуй, до конца ни одну книгу не прочёл, хотя брался за многие. «Лет через пятьдесят освоюсь», — неизменно говорил Нидхёгг.

И Лучесвет стал читать ему книжки, а Нидхёгг учил его говорить по-драконьи, так что от совместного времяпровождения была большая польза обоим. Голденхарт ещё и алфавит ему драконий показал, так что вскорости Лучесвет смог и книги на драконьем языке почитывать, и беседу поддержать. Со стороны, должно быть, странно выглядело, когда они все начинали друг на друга рычать, гаркать и воркотать. А учитывая, что Лучесвет неплохо понимал и эльфийский язык, можно было смелоутверждать, что он исключительно образованный молодой человек!

«Задурили ему голову книжками всякими! Книжки до добра не доведут!» — недовольно говорил муж трактирщицы, который учение не приветствовал ни в каком виде, за исключением простого счёта. Ни читать, ни писать он не умел — ставил крестик вместо подписи или обмакивал в чернила большой палец.

«До добра не довело» Лучесвета, впрочем, совсем другое.

В Серую Башню между тем пришло очередное лето. Ясные дни чередовались с непродолжительными дождями, год обещал выдаться урожайным.

Эмбервинг, устав, что Сапфир продолжает влезать между ним и менестрелем, стоило им хотя бы даже просто друг к другу наклониться, взял её за руку, отвёл в сторону и что-то долго и серьёзно ей втолковывал.

— Правда? — изумилась девочка.

Что бы ей Дракон ни сказал, поразило это её настолько, что она за обедом даже ложку мимо рта проносила!

— Что ты ей сказал? — полюбопытствовал Голденхарт, заметив, что с того дня девочка притихла и обниматься или целоваться им не мешала. Правда, смотрела во все глаза и с прежним изумлением покачивала головой.

— Да так, — уклонился от ответа Дракон, скрыв в углу рта улыбку.

Выяснилось это через пару дней, когда Сапфир хорошенько столкнула их лбами, вскочив сзади на скамейку, на которой они сидели и разговаривали, и звонко воскликнула: «Целуйтесь!»

Голденхарт и Эмбер схватились за лбы, гудящие от удара: силы Сапфир не рассчитала, хорошо ещё, что носы не сломали!

— Сапфир! — воскликнул Голденхарт, встряхивая головой. — Что это ещё за хулиганство!

— А то сколько нам ещё прибавления в семействе ждать? — грозно спросила в ответ девочка.

Менестрель опешил, а Дракон смущённо засмеялся и после признался юноше, что сказал ей, будто бы от поцелуев получаются маленькие драконы.

— Эмбер! — залился краской Голденхарт.

— А что я мог ей сказать? — оправдывающимся тоном возразил Дракон. — Такой ответ лучше зауми об эльфийских чарах. Сапфир ведь ещё ребёнок, что бы я стал отвечать, если бы она спросила, откуда берутся драконы? Мы и сами толком ничего не знаем. Скажи я, что драконы появляются из земли, так она всё вокруг изроет в поисках одного или парочки!

— Если она не спрашивала ещё, с чего ты вообще этот разговор завёл? — спохватился юноша.

Эмбервинг смутился, потёр саднящий лоб и пробормотал:

— Подумал, что она тогда перестанет мешать нам целоваться. Но кто же знал, что она начнёт принимать решительные действия!

— Можно было догадаться, — простонал менестрель, и остаток дня оба провели с холодными компрессами на лбах.

Что с Лучесветом что-то не так — первым заметил менестрель.

Началось это в жаркий июльский день, когда небо ознаменовалось не только солнцем, но и круглой полуденной луной. «Не к добру!» — говорили люди, глядя на неё и видя в ней сплошные дурные предзнаменования. Так и вышло: в тот день умер старый трактирщик.

Лучесвет был потрясён его смертью. До этого момента юноша о смерти не думал и не видел её никогда. Как и все, он знал, что люди умирают однажды и что это неизбежно, но это «однажды» было каким-то далёким и нисколько его не касалось. В тот день, когда умер старый трактирщик, Лучесвет осознал не только, что люди смертны, но и то, что они смертны внезапно. Ведь ничего не предвещало, что старик умрёт. Конечно, он был уже дряхлый, ходил еле-еле, поговаривали, что помрёт со дня на день, но он всё не помирал, а в тот день и вовсе был бодрее обычного: сытно пообедал, дал несколько дельных советов преемнику-трактирщику, а потом лёг на лавку и стал помирать. Агония была недолгой. Вероятно, старик даже не понял, что умирает: он закатил глаза, захрипел, и всё было кончено. Дочка трактирщика расплакалась, муж её поскрёб затылок и стал хлопотать насчёт гроба. Лучесвет не проронил ни слезинки, просто стоял и широко раскрытыми глазами смотрел на лавку с телом старика.

Хоронили, как водится, всей деревней. Пришли и Дракон с менестрелем, и именно тогда Голденхарт, бросив быстрый взгляд на сына, заподозрил неладное. Вслух он ничего не стал говорить, только нахмурился и прикусил палец. Эмбервинг списал всё на горе: Лучесвет деда очень любил.

С того дня Лучесвета как подменили. Он отрешился от всего, даже от излюбленного занятия — стрельбы из лука, и просто или бродил по округе бесцельно, или сидел дома, уставившись в одну точку. Разговаривать он вообще перестал, ел — через силу.

— Горюет, — сказал Дракон, когда трактирщица пожаловалась ему.

— Если бы… — несколько тревожно пробормотал себе под нос менестрель, но объяснять, к чему он это сказал, не пожелал.

Нидхёгг, казалось, ничего не замечал и, поймав приятеля за околицей, утащил его в Волчебор, чтобы похвастаться стрельбищем, которое он построил специально для Лучесвета в лесу, неподалёку от логова. Он им страшно гордился, потому что намалевал самые настоящие мишени (подсмотрел на гравюре в книжке и сделал точно такие же).

— Сейчас пойдём смотреть, — объявил Огден, ссадив юношу возле логова, — только притащу твой лук.

— Огден, — бесцветным голосом сказал Лучесвет, — знаешь, а люди смертны. Они непременно умрут.

— Конечно умрут, — подтвердил дракон, озадаченно почесав бровь. К смерти Нидхёгг относился почти так же, как сам Лучесвет до того июльского дня. Конечно, людишки помирают, и медведи, и волки, и даже драконы. Наверное.

— И я умру, — глухо добавил Лучесвет.

— И ты, — кивнул Огден, ещё больше озадачившись. Об этом он прежде никогда не думал — о том, что Лучесвет однажды умрёт. Ему вообще казалось, что Лучесвет будет всегда, как и он сам. Высказанная юношей мысль ему не понравилась, поскольку он почуял в ней угрозу.

Это было последнее, что Нидхёгг помнил ясно из того дня. Лучесвет, услышав его ответ, сильно побледнел и вдруг грохнулся оземь, лишившись чувств. Огден страшно переполошился! Он схватил юношу и стал его трясти, решив, что тот и вправду умер. Удивительно, как у Лучесвета ещё голова не оторвалась от этой тряски! Но в сознание он так и не пришёл: обморок был слишком глубокий. Нидхёгг начал паниковать, прижал юношу к себе и заметался возле логова, не зная, что ему делать, куда бежать, кого звать на помощь. Когда умирал Мальхорн, дракон уже заранее знал, что тот умрёт, потому что тот был смертельно ранен. А Лучесвет просто сказал: «И я умру» — и умер (как считал на тот момент дракон).

— Арргх! — громогласно издал Нидхёгг, но этот рёв был исполнен бессилия.

И вот тут-то он впервые в жизни открыл портал — бессознательно, бесконтрольно, неведомо куда. Воздух прямо перед ним затеплился, свился в спираль, закручиваясь против часовой стрелки, и разверзся порталом. Огден, не раздумывая, ринулся в него и оказался прямо в башне золотого дракона. Эмбер и Голденхарт вскочили: вид у Нидхёгга был встрёпанный, ошалелый, потерянный — таким дракона они ещё не видели.

— Что с ним? — воскликнул менестрель, увидев, что дракон крепко прижимает к себе Лучесвета.

Огден забормотал, сбиваясь то на драконий язык, то на человеческий:

— Сказал: «Помру». А сам взял и помер! Арргх и помер!

Эмбервингу и Голденхарту совместными усилиями удалось отобрать бесчувственного юношу у дракона. Они унесли его в одну из комнат, уложили на постель. Огден шёл за ними по пятам, скорбно стеная.

— Да жив он, просто без сознания, — уверенно объявил Эмбервинг, пощупав юноше руку. — Успокойся, Огден. Ты мне башню развались, если будешь так метаться.

— Жив? — Белые глаза дракона внимательно уставились на белое, без кровинки лицо юноши.

— У него жар, — сообщил Голденхарт, положив ладонь сыну на лоб, — прямо-таки полыхает! Эмбер, нужно холодной воды…

Нидхёгг уже грохотал сапогами по лестнице, башня закачалась.

— Сварю лечебный отвар, — сказал Дракон.

Пока он заваривал травы, Нидхёгг приволок в башню здоровенную бадью, из которых поили лошадей, доверху наполненную колодезной водой.

— Вот! — сказал он, бухнув бадью возле кровати, вода плеснула на пол. — Если надо, ещё могу принести.

— Этого хватит, — уверил его менестрель, подобрав ноги.

О том, как лечить людей, Огден, разумеется, ничегошеньки не знал, поэтому внимательно следил за Голденхартом, чтобы ничего не пропустить. Тот взял платок, смочил его в воде и положил на лоб сыну. Эмбервинг между тем вернулся с травяным отваром. Нидхёгг тут же сунул нос в кружку, понюхал и чихнул: горький запах трав ему по вкусу не пришёлся.

— А может, лучше ядом? — предложил он.

— Нет! — сказали разом Дракон и менестрель.

Нидхёгг страшно оскорбился, но смолчал.

— Летнюю простуду лучше лечить травами, — назидательно сказал Эмбервинг.

— Не думаю, что это простуда, — возразил Голденхарт, меняя компресс.

— А что тогда? — удивился Дракон.

— Горячка на нервной почве. Слишком большое потрясение, — покачал головой юноша и, видя, что драконы растерялись, объяснил: — Смерть старого трактирщика.

— Ну и что с того, что он помер? — не понял Нидхёгг. — При чём тут Лучесвет?

— При том, что он его дед, — начал было Эмбервинг.

— Нет, это-то как раз здесь ни при чём, — возразил Голденхарт. — Тут другое.

Драконы уставились на него с одинаковым недоумением.

— Лучесвет… повзрослел. Детство заканчивается, когда осознаёшь собственную смертность. Для Лучесвета оно закончилось именно в тот день. Не знаю насчёт драконов, но с людьми такое случается. Со всеми людьми.

— И с тобой? — подозрительно спросил Огден.

— И со мной, — подтвердил менестрель.

— И как же ты с этим справился? — ещё подозрительнее спросил Нидхёгг.

Менестрель ответил с бледной улыбкой:

— Никак. Я умер.

Огден решил, что над ним издеваются, и угрожающе фыркнул, но тут заметил, как побледнел Дракон, и понял, что Голденхарт говорил серьёзно. Он нахмурил густые брови и переспросил:

— Умер? Как это?

Голденхарт предпочёл не вдаваться в подробности. Важнее сейчас было втолковать дракону, что происходит с его приятелем.

— Огден, Лучесвет умрёт однажды, потому что люди смертны, — сказал он.

— Сам знаю, — дёрнулся Нидхёгг.

— Не знаешь. Это произойдёт быстрее, чем ты думаешь. Человеческая жизнь для дракона — что взмах крыла: взмахнул — и прошла. Лучесвет умрёт.

Нидхёгг уставился на него стеклянным взглядом, ничего не выражающим, но зрачки его чуть расширились, пока он слушал.

— Не умрёт, — после молчания сказал Огден. — Я ему не позволю.

— Боюсь, от тебя это не зависит, — покачал головой Эмбервинг, захваченный собственными воспоминаниями.

Нидхёгг метнул на него яростный взгляд и вышел, едва не снеся плечом дверь.

— Нидхёггу тоже предстоит повзрослеть, — заметил менестрель.

— Думаешь, справятся? — неуверенно спросил Дракон.

Голденхарт улыбнулся:

— Справятся.

Жар не спадал три недели. Эмбер и Голденхарт по очереди дежурили у постели Лучесвета, но вовсе не из-за горячки, а чтобы Нидхёгг тайком не напоил-таки приятеля ядом, полагая яд панацеей от всего на свете. Разговоров ни с менестрелем, ни с Драконом Огден не заводил, будто чурался их после того, что услышал от Голденхарта, а вот с Лучесветом, когда тот пришёл в себя — это было к концу второй недели, — заговорил. Голденхарт невольно подслушал, потому что как раз принёс сыну травяной отвар, а Нидхёгг опередил.

— Ты это… не бойся, — сказал Нидхёгг, кладя ручищу юноше на голову. — Я непременно что-нибудь придумаю. Чтобы тебе не помирать. Вот увидишь! Мы, драконы, такие: если что решили, так непременно придумаем!

Лучесвет криво улыбнулся. В том, что Огден что-нибудь да придумает, он нисколько не сомневался, а вот в том, что дождётся этого, — да. Время для драконов и для людей текло по-разному. «Я успею состариться и умереть, пока он найдёт решение», — подумалось Лучесвету, но дракон выглядел таким расстроенным и одновременно исполненным решимости, что вслух говорить о сомнениях юноша не стал. Он только кивнул и сказал:

— Конечно придумаешь. Только ты и сможешь.

Огден напыжился и с того дня только и делал, что думал.

Лучесвет между тем встал с постели и, кажется, несколько оправился от сокрушительного удара, который ему нанесла Смерть, а скорее, глубоко запрятал собственные страхи. Он даже с Огденом больше об этом не заговаривал. Зато напросился пожить в башне, вернее, в библиотеке и принялся читать всё подряд.

— Как увлечён книгами, — удивился Дракон.

— Да нет, он просто пытается отыскать в них то, чего там нет, — отозвался менестрель.

Они иногда приоткрывали дверь и наблюдали за ним, а ещё следили, чтобы он не забывал есть.

— То, чего в них нет? — переспросил Эмбервинг, удивлённо глядя на Голденхарта, и тут же понял, что искал в книгах Лучесвет.

Не было там ничего подобного, уж Дракон-то знал! Он вспомнил, как сам, словно одержимый, прочёл все книги от корки до корки, пытаясь выискать в них способ спасти менестреля и ничего не найдя. Лучесвет тоже не нашёл. На лицо его легла мрачная тень, но он тут же согнал её и отправился к бабке-сказительнице, у которой тоже было порядком книг в загашнике. Когда и это не увенчалось успехом, юноша устроил набег на библиотеку короля Алистера. Всё тщетно!

Покуда Лучесвет был у эльфов, в башню несколько раз наведывался Нидхёгг. Правда, вёл он себя странно: внутрь не заходил, о Лучесвете не спрашивал, только маячил поблизости, будто сомневаясь в чём-то, и улетал.

— А с этим-то что? — недоуменно спросил Эмбервинг.

— Как знать, — задумчиво ответил менестрель. — Наверное, в другой раз надо у него спросить. По-моему, именно этого он и ждёт.

Вот Нидхёгг снова объявился в башне, на этот раз — зашёл и слонялся уже по трапезной, но вид у него при этом был не то сконфуженный, не то растерянный, не то всё разом и ещё что.

— Ты что-то спросить хотел? — не выдержал Эмбервинг.

— Может, мне с собой что-то сделать? — спросил Огден. — Не знаю, медвежью шкуру на тюленью поменять или ещё что?

— Зачем? — поразился Дракон.

— Чтобы Лучесвет меня не боялся.

— Не думаю, что он тебя боится, — возразил удивлённо Эмбер. — С какой стати Лучесвету тебя бояться?

Голденхарт прищурился и, заметив на скулах дракона лёгкий румянец, сказал сам себе: «А, вон оно что!»

— Не хочу, чтобы он меня боялся, — упрямо повторил Нидхёгг.

— Может, тебе волосы расчесать как следует? — предложил менестрель вслух. — Возьми гребень, смочи хорошенько и расчеши. И шкуру тоже причесать можно.

— Ты думаешь? — серьёзно спросил Огден и, получив утвердительный ответ, втиснулся в ванную, даже не спросив на то позволения.

— Только он всё равно будет бояться, — негромко сказал Голденхарт, чуть улыбнувшись. — Он ведь человек.

— О чём это ты? — не понял Эмбервинг. — Звучит так, будто ты знаешь, что тут происходит.

Менестрель посмотрел на него и опять улыбнулся. Драконы, несмотря на всю свою мудрость, иногда были поразительно глупы и не замечали очевидного. Люди, впрочем, тоже, но им простительно: они всего лишь люди.

— Да просто Нидхёгг влюблён, — ответил Голденхарт.

— В кого? — изумился Эмбер.

— Да в Лучесвета, конечно. И всегда был, просто до этого не осознавал, насколько тот ему дорог.

— «До этого»? — переспросил Дракон.

— До того, как осознал, что Лучесвет всего лишь смертный человек.

Эмбервинг с сомнением бросил взгляд на ванную, где шумел и то и дело арргхал Нидхёгг.

— Влюбился? — медленно проговорил он.

— Поэтому и прихорашивается. И боится, что напугает, когда придёт время.

— Какое время? — опять не понял Дракон.

— То самое. Когда признается и… быть может, ещё что, — чуть покраснев, объяснил Голденхарт.

Эмбервинг долго молчал, не сводя с юноши глаз, тот даже несколько неуютно себя почувствовал.

— Скажи, а ты тоже… боялся… тогда? — с запинкой спросил он после.

— Да ладно, забыл, что ли, кто всё это начал? — засмеялся Голденхарт, но тут же стал серьёзным: — Иногда и теперь боюсь. Ты… нет, не только ты, а вообще драконы… они… неуёмные, иногда с тобой… с ними бывает сложно. Но ты себе не вздумай что-нибудь надумать!

Эмбервинг был потрясён. Он несколько раз клацнул челюстью, но так ничего и не смог сказать в ответ. Он даже и не подозревал, что юноша его боялся! Драконы безошибочно чувствуют страх, а он ни разу не почуял этого в менестреле. Или в самом деле настолько очеловечился, что инстинкты притупились? Дракон нахмурился:

— И почему же ты мне об этом раньше не говорил?

— Эмбер, какие глупости… — вспыхнул Голденхарт. — Люди вообще всего на свете боятся, с какой стати об этом упоминать?

В трапезную вернулся Нидхёгг, и они прервали разговор, потому что выглядел дракон на удивление изменившимся. Волосы он смочил и хорошенько расчесал. Они у него, оказывается, вились и теперь, причёсанные должным образом, разительно отличались от того вороньего гнезда, что обычно было на голове дракона. Вот только косматые брови портили впечатление и не давали разглядеть красоту его лица, а лицо у него на самом деле было красивое.

— Тебе бы брови подстричь, — сказал Голденхарт, опомнившись от изумления.

— Подстричь? — переспросил Огден, колупая косматые брови пальцем, отчего они всклочились ещё больше.

Менестрель отыскал ножницы и, заставив Нидхёгга сесть на скамью, принялся стричь ему брови. Эмбервинг беспокойно шевельнулся, встал подле — на всякий случай.

— Зачем их вообще стричь? — ворчал Огден, то и дело жмурясь. Щёлканье ножниц прямо возле глаз ему не нравилось.

— Они же тебе смотреть мешают, — заметил Голденхарт, продолжая щёлкать ножницами.

— И совсем не мешают, — пробурчал дракон. Он обычно щурился и дёргал бровями, когда присматривался к чему-либо. Он всю жизнь так делал и даже не подозревал, что их можно просто-напросто состричь.

— И пугают, — добавил Голденхарт со значением, понимая, что без этого убедить дракона в нужности процедуры не удастся.

И действительно, Нидхёгг тут же успокоился и перестал ворчать, позволяя менестрелю хорошенько привести запущенные брови в порядок. Когда с бровями было покончено, менестрель с Драконом опять уставились на Огдена.

— Совсем другое лицо, — поражённо сказал Эмбервинг.

Это замечание Нидхёггу не понравилось.

— А если он меня теперь узнавать перестанет? — беспокойно спросил он.

— Не настолько другое, — уверил его Голденхарт и подал дракону зеркальце, чтобы тот смог на себя посмотреть.

Нидхёгг окинул себя критическим взглядом, отвёл зеркало, приблизил, снова отвёл. Собственное отражение занимало его добрых минут десять!

— Арргххаха, — изрёк он глубокомысленно.

— И когда думаешь признаваться? — поинтересовался Голденхарт между делом.

Огден кинул на него какой-то затравленный взгляд:

— А ты откуда знаешь, что я думаю? Арргх, откуда?!

— Да у тебя на лбу написано, — засмеялся менестрель.

Засмеялся и Эмбервинг, потому что Нидхёгг опять схватил зеркало и стал придирчиво разглядывать собственный лоб, отведя с него волосы ладонью.

— И ничего не написано, — пробурчал дракон недовольно.

Эмбервинг объяснил, что это так люди говорят и что по выражению лица Огдена легко было догадаться, о чём он думает или что собирается делать. Нидхёгг фыркнул и хорошенько потёр лоб, приглаживая волосы обратно. Они так и норовили всклочиться! Немудрено: первое причёсывание за многотысячную жизнь!

Благодарить их Нидхёгг не стал, тотчас же ушёл из башни, прихватив с собой и зеркальце, но на другой день подбросил к башне здоровенного медведя.

— Одного марафета мало будет, чтобы измениться, — заметил Эмбервинг.

— Без этого Нидхёгг не был бы Нидхёггом, — возразил Голденхарт.

Когда Лучесвет снова появился в башне и напросился остаться, якобы чтобы проштудировать книги ещё раз, а на самом деле будто прячась и всячески избегая расспросов, при этом густо краснея, когда упоминали его приятеля-дракона, и отчаянно мотая головой, когда спрашивали, заглядывал ли он после эльфов в Волчебор, а если нет, то когда туда собирается, Голденхарт сделал правильный вывод: что бы это ни было, оно уже произошло. Он полагал, что Нидхёгг, подгоняемый как инстинктами, так и некоторой долей страха, вызванного в нём неприятным открытием, Лучесвету признался, а может, и ещё что. Как дракон, Огден был бесцеремонен и непредсказуем, так что дело вполне могло не ограничиться только словами, и теперь Голденхарт гадал, насколько далеко всё зашло. Судя по смущению юноши, прямо-таки в дальние дали! Окольными путями выведать у Лучесвета подробности не получалось, он мастерски увиливал от ответов, так что Голденхарт решил действовать прямо.

— Лучесвет, — сказал он, когда принёс сыну в библиотеку вечерний чай, — а ты не боишься Нидхёгга?

Лучесвет так удивился этому вопросу, что даже забыл смутиться при упоминании его имени.

— Я? — широко раскрыл глаза юноша.

— У меня такое впечатление, что ты от него здесь прячешься. И говорить о нём не хочешь. Он тебя… испугал чем-то? — спросил менестрель.

— Нет, — мотнул головой Лучесвет.

— Может, он сказал что-то или… сделал, — предположил Голденхарт, пристально глядя на юношу, — и ты не знаешь, как с этим справиться?

Щёки Лучесвета вспыхнули. «Ага, — подумалось менестрелю, — так я прав!»

— Ничего такого не было! — отрезал Лучесвет, безошибочно поняв, на что намекал менестрель. — Совсем ничего!

— Совсем-совсем ничего? — уточнил Голденхарт.

Лучесвет покраснел ещё гуще.

Голденхарт ошибся, на самом деле. Смущался Лучесвет совсем по другому поводу!

От эльфов Лучесвет, разумеется, отправился в Волчебор. Ему стало стыдно, что он так и не посмотрел на стрельбище, которое Огден специально для него построил. Нужно было посмотреть и непременно похвалить дракона. Лучесвет ведь знал, что тому нравится, когда им восхищаются. К тому же он был уверен, что стрельбище вышло замечательное.

Нидхёгг огорошил его буквально с порога. Во-первых, конечно же, внешним видом. Причёсанным Лучесвет приятеля видел впервые. А не успел он опомниться от потрясения, Огден подбавил ещё. С устрашающей прямотой, против которой вряд ли можно было устоять или подобрать контраргументы. Лучесвет его словам страшно смутился. А потом они поцеловались, вернее, попытались, поскольку оба были ещё сущие дети, как ни посмотри, даже тысячелетний дракон, но вышло не сразу, нужно было ещё приноровиться: и Огден высоченный, и носы мешают, и как вообще целуются — кто их знает! Дальше больше: Нидхёгг сгрёб Лучесвета в охапку, завернул в медвежью шкуру и зарылся с ним в кучу золота.

Лучесвет смутно понимал, что дело кончилось совсем не тем, чем ему полагается кончаться, но плохо себе представлял, как и что должно происходить после таких страшно важных вещей, как признание и поцелуй. Он знал, что после этого дети получаются, но прочее было покрыто мраком и тайной. Мальчишки в его возрасте или даже раньше уже знали, что к чему: старшие и более опытные приятели просвещали, — но он-то воспитывался у эльфов, а эльфы подобными пустяками не озадачивались, да к тому же ровесников у Лучесвета там не было, не считая Талиесина (с большой натяжкой), но, как уже известно, эльфийский принц нового воспитанника Алистера сторонился да и вряд ли мог бы его просветить, даже если бы и захотел, памятуя о природе эльфов и о том, как обстояли дела в их мире после побега эльфийских дев!

Нидхёгг был ещё наивнее его: зарыться с кем-то в золото он полагал самым сокровенным действом на свете. К тому же он подглядел как-то, что людишки зарывались в сено, значит, драконы непременно должны зарываться в золото! Чем нужно заниматься, зарывшись в сено (или в золото), дракон себе представлял плохо. Он зарывался, чтобы набраться сил или просто выспаться, и полагал, что людишки тоже именно за этим в сено и лезли. Было у него искушение подойти и разрыть стог, как разрывают муравьиную кучу, чтобы посмотреть, верны ли его предположения, но он всё-таки не стал: сам не любил, когда его будили, и других будить не хотел.

Сейчас Нидхёгг был страшно собой доволен, что всё сделал как надо.

Нет, не то, что произошло в драконьем логове, вызывало у Лучесвета столь сильное смущение. И в башню он действительно вернулся, чтобы перечесть книги ещё раз, полагая, что мог что-то пропустить, находясь в смятенном состоянии духа. Причиной его смущения был сам Голденхарт. Лучесвет, поразмыслив, решил, что Дракон с менестрелем должны непременно лучше них с Нидхёггом знать, как и что, поскольку у них даже Сапфир есть, а уж появление Сапфир кое-что да значит! Сама Сапфир тоже подлила масла в огонь, по секрету сообщив, что Эмбер с Солнышком обещали ей дракончика, если она будет себя хорошо вести. Следовало предположить, что они сейчас страшно заняты именно выполнением обещания, и Лучесвет как-то ночью тихонько прокрался на чердак и прильнул глазом к замочной скважине. Комната, конечно, была наполнена сиянием, но кое-что он всё-таки разглядел, и это кое-что, подтверждавшее его смутные догадки и совершенно его ошеломившее, и было причиной, почему Лучесвет старался не смотреть Голденхарту в глаза и вообще смущался. О таком не расспрашивают и не рассказывают! А учитывая наивность Нидхёгга и стеснительность Лучесвета — оба большие дети! — становилось ясно, что ничего подобного между ними не произойдёт ещё невесть сколько времени, если, конечно, дракон сам как-нибудь не догадается и не возьмётся за штурм. Лучесвет ни за что бы ему об этом не рассказал!

Так что Лучесвет страшно покраснел как раз потому, что всё это разом вспомнилось, и повторил:

— Совсем-совсем ничего.

Король Волчебора. Нидхёгг снимает драконью жатву

— Отличный денёк, — сказал Огден, щуря белые глаза на солнце, карабкающееся по склону горы. — Разделаюсь только с приношениями и полетим на охоту. Ты что предпочитаешь: медведя, сохатого или всё-таки медведя?

Лучесвет, положа руку на сердце, предпочёл бы ещё поспать. Дракон встал засветло, полный сил, как всегда — юноша вообще не видел, чтобы тот хандрил или жаловался на скверное настроение или самочувствие. Сам Лучесвет завернулся в волчью накидку, которую для него сшил Нидхёгг, и вытащился следом, с трудом продирая глаза. Дракон сказал, конечно, что юноша может ещё поспать, если хочет, но Лучесвет ни за что бы не пропустил принятие приношений. Он ещё ни разу не видел, как это происходит в Волчеборе, но предполагал, что зрелище будет стоить пары часов недосыпа.

— Пожалуй, можно поохотиться на секача, — сказал Лучесвет, поскольку дракон всё ещё ждал ответа. — Хочу опробовать новую тетиву.

— Можно и секача, — тут же согласился Огден. — Дикие кабаны жирные.

Он никогда не упускал случая «откормить» Лучесвета. Тот, впрочем, всё никак не отъедался.

Утреннюю тишину прорезал скрип тележных колёс, и к логову дракона подъехала большая телега, запряжённая двумя тягловыми лошадьми. Из сопровождения, помимо возницы, было несколько волчеборцев разного калибра. Вероятно, из тех, кто хотел поглядеть на дракона поближе. Остановились они в некотором отдалении от логова, телега подъехала почти к шесту с черепом пещерного медведя, который на сквозняке клацал зубами, как собака-блохоловка.

— Прими приношение, господин дракон, — сказал возница и ретировался к остальным.

Пожалуй, Нидхёгга они всё-таки побаивались. Огден на это ровным счётом никакого внимания не обращал. Он похрустел шейными позвонками — для порядку — и стал разгружать телегу, таская мешок за мешком в пещеру. Лучесвет каждый мешок щупал, пытаясь угадать, что в нём. Зерно, овощи… Всё это должно было значительно разнообразить рацион дракона, но юноша не мог припомнить, чтобы тот когда-нибудь ел картофель или морковь. В похлёбке всегда было исключительно мясо и коренья с травами.

— Слушай, Огден, — озадачился Лучесвет, — а ты ведь ничего из этого не ешь?

— Конечно, не ем, — подтвердил Нидхёгг. — Драконы не едят такую чепуху.

— А что тогда тогда делаешь с приношениями? — удивился юноша. — Выкидывать — это же расточительство натуральное!

— Кто говорит, что я выкидываю? — возразил дракон. — Считай, они мне запасы на хранение сдают, а как неурожай или ещё какая оказия, всякое ведь бывает, так приходят и берут. Ну и живность в лесах тоже раскармливать надо. Думаешь, почему в Волчеборе кабаны такие жирные?

— О, — только и сказал Лучесвет.

Нидхёгг зарокотал смехом, довольный, что удалось впечатлить приятеля, и подхватил с телеги ещё один мешок.

— О, — опять сказал Лучесвет и широко раскрыл глаза.

В телеге среди мешков лежала девушка и отчаянно притворялась тюком или бревном: руки — по швам, ноги — вместе. Шея её была увита в три ряда крупными деревянными бусами, выкрашенными в красный цвет.

— А это ещё что такое? — поразился Лучесвет.

— Арргх, — с досадливым вздохом сказал Нидхёгг. — А это, Лучесвет, людишки Волчебора опять пытаются принести мне человеческую жертву.

— По-моему, — задумчиво возразил юноша, оглядев наряд девушки, — они её тебе не в жертву отдают, а в жёны. Наряд определённо свадебный.

— Да какая разница, один арргх. — И с этими словами Нидхёгг взял девушку за шиворот и отнёс к поджидавшим в сторонке волчеборцам. Те явно огорчились.

Огден вернулся к телеге. Лучесвет задумчиво пощипывал мешки, которые дракон вытаскивал, и пришёл к выводу, что не слишком-то ему это нравится — то, что дракону пытаются всучить невесту.

— Ай! — отчётливо сказал мешок, который он щипнул.

Юноша вздрогнул и даже попятился. Нидхёгг опять с досадой вздохнул и, перевернув мешок, вытряхнул из него ещё одну девушку. Та шлёпнулась на землю, ойкнула и потёрла ушибленное, а может, ущипнутое место. Эта была совсем девчонка, на пару лет всего старше Сапфир. Её постигла та же участь, что и девушку-тюк: Нидхёгг поднял её с земли за шиворот и оттащил волчеборцам. Те огорчились ещё больше.

— Арргх, — сказал Огден, вернувшись к телеге, — вот всегда так. За эти годы не меньше сотни перетаскали. И откуда они их только берут! Ты что, Лучесвет?

Лучесвет мотнул головой. Он и сам не знал, что с ним такое, но настроение у него начало стремительно портиться.

Нидхёгг между тем взял телегу за край и приподнял, сосредоточенно заглядывая под колёса.

— Ты что делаешь? — изумился Лучесвет.

— Одна прицепилась и всю дорогу проехала под телегой, — сказал Огден и поставил телегу обратно на землю. — Пришлось по логову вылавливать. Никогда не знаешь, что людишки ещё придумают!

Юноша уставился на телегу круглыми глазами:

— Всю дорогу под телегой? Девушка?

Он знал, как это трудно: пробовал, когда был мальчишкой.

— Ага, — кивнул Огден с долей уважения, — силища у неё немереная была. Так вцепилась в скалу, что оторвать не мог. Пришлось унести в Волчебор вместе со скалой.

Глаза у Лучесвета округлились ещё сильнее.

— Так что бдительность никогда нельзя терять, — заключил Нидхёгг и тихонько шлёпнул лошадей по крупу, чтобы те отправлялись восвояси.

Волчеборцы погрузились в телегу и поскрипели обратно в Волчебор, обсуждая очередной провал кампании по охомутанию дракона и то, что, кажется, оный сдружился с невесть откуда взявшимся оборотнем: Лучесвет ведь был укутан в накидку из волчьей шкуры, не приглядываться — так и не отличишь.

Когда Нидхёгг тряхнул один из мешков, на землю вывалилась книга. Лучесвет подхватил её, начал листать с напряжённым ожиданием, но тень разочарования тут же легла на его лицо: всего лишь поваренная книга, которую, вероятно, сунули в мешок с припасами, чтобы дракон, вдохновившись, начал использовать последние по назначению. Огден бросил на него быстрый взгляд и как-то безошибочно понял, почему книга вызвала у юноши такой интерес и почему он стремительно угас.

— У золотого дракона тоже книжки есть, — сказал он.

— Я их все прочёл давно, — кисло отозвался Лучесвет, тут же вздрогнул и уставился на Нидхёгга.

Дракон покрутил глазами, размышляя, как бы приободрить приятеля, и тут его осенило.

— В Волчеборе ведь тоже книжки должны быть, — воскликнул он, хлопнув себя по боку. — Помню, хвалились, что они народ учёный.

Лучесвет чуточку оживился.

— Притащу тебе всё, что найду, — пообещал Огден и ринулся по дороге в сторону Волчебора.

— Стой! — всполошился Лучесвет, но дракон уже умчался, только пыль клубилась по дороге.

Юноша поспешил следом: зная характер дракона, можно было смело предположить, что добром это не кончится. Бегал Лучесвет, конечно, не так быстро, как Нидхёгг, так что догнать его не получилось, но в город он вбежал всего лишь десятью минутами позже появления в Волчеборе дракона.

Нидхёгг примчался в город, остановился на городской площади. Нужно было как-то привлечь внимание горожан, чтобы те собрались вокруг. Огден долго не раздумывал: набрал полную грудь воздуха и так гаркнул, что во всём городе стёкла задребезжали. Людишки переполошились, конечно, но стали подтягиваться к площади. Дракон стоял и ждал, поглядывая по сторонам.

Городом, который также носил название Волчебор, вот уже пятьдесят с лишним лет управляли два брата-градоначальника, старейшина Какжус и старейшина Врядлис — прозвища, которыми их наградили горожане. Закадычные приятели, они спорили друг с другом круглыми сутками и никогда ни в чём друг с другом не соглашались. До этого дня.

Обсуждали, к примеру, на городской сходке, чем засеять поля — пшеницей или рожью, и старейшины тут же начинали спорить.

— Как же! — говорил Какжус. — Непременно пшеницей.

— Вряд ли! — тут же возражал Врядлис. — Рожью.

— Пшеницей!

— Рожью!

Споры нередко заканчивались тем, что старейшины принимались таскать друг друга за бороды: оба старика были на редкость склочные.

Сейчас старейшины, стуча клюками по камням мостовой, спешили к площади, изредка пихая друг друга локтями: они и теперь не переставали спорить. Правда, невиданное дело, сошлись в одном: дракон осерчал. Теперь предстояло выяснить, на кого и отчего.

— Как же, — пыхтел Какжус, — невесты не пришлись. Говорил же, нужно было брать девку в теле.

— Вряд ли, — отдувался Врядлис, — не надо было девку в мешок прятать.

Оба старейшины были тучные, спешить у них выходило плохо, но они всё же добрались до площади и принялись отдуваться, беспрестанно жалуясь на колотьё в боку.

— Людишки! — громогласно сказал Нидхёгг, для пущей важности упирая руки в бока. — Живо тащите мне все книжки, какие у вас найдутся!

Горожане озадаченно переглянулись. В это время в Волчебор подоспел Лучесвет, тоже порядком запыхавшийся.

— Подожди, Огден, — сказал он, беря дракона за локоть, — нельзя же отбирать у них книги.

Появление Лучесвета озадачило горожан не меньше. Какжус и Врядлис переглянулись. Вот если бы в Волчеборе был такой король, королевство бы на весь свет прославилось! Юноша их впечатлил, тем более что он так запросто разговаривал с драконом.

— Сиятельный господин, — важно сказал старейшина Какжус, — имени твоего не знаю, но, верно, оно тебе под стать.

Лучесвет слегка покраснел, но представиться не успел. Нидхёгг хохотнул, подхватил его и посадил к себе на плечо.

— А это Лучесвет, — объявил он, — из Серой Башни. Вскорости будет вашим королём.

Опешили все, а больше всего сам Лучесвет.

— Ты что это выдумал, Огден! — зашипел юноша на дракона, дёргая его за ухо.

Огден нисколько не смутился и продолжал:

— Так что давайте уже, тащите все свои книжки!

— Господин дракон, — смущённо сказал Врядлис, — вряд ли получится принести все наши книги. В Волчеборе не меньше тысячи книг — в библиотеке.

— У вас есть библиотека? — выдохнул Лучесвет, на какое-то время забывая, что Нидхёгг только что пытался всучить волчеборцам его в качестве будущего короля.

— Как же, есть, сиятельный господин, — подтвердил Какжус. — У нас в королевстве все грамотные, даже собаки считать умеют.

— Арргх, — недоверчиво издал Нидхёгг, — собаки?

Какжус посвистел, к нему подбежала какая-то уличная псина, вида, прямо скажем, шелудивого.

— Сколько будет дважды два? — строго спросил старейшина у собаки.

— Гав-гав гав-гав, — ответила собака и высунула язык.

Лучесвета это, конечно, впечатлило, но он невольно подумал: «А сколько ей лаять пришлось бы, если бы у неё спросили пятью восемь?»

Нидхёгг был больше покороблен, чем впечатлен: считал он неважно, но относился к собственным недостаткам пренебрежительно. Но чтобы проиграть уличной шавке? Он сверкнул на неё глазами и мрачно спросил:

— А сколько собак нужно, чтобы дракон наелся?

Псина ужаснулась, поджала хвост и пулей влетела в подворотню. Дракон довольно фыркнул. Ему нисколько не было совестно, зато Лучесвет чуть со стыда не сгорел.

— Ладно, — сказал Нидхёгг, — тогда ведите в эту вашу… би-бли-о-те-ку.

Старейшины вызвались проводить их, а горожане остались на площади шептаться. Что за королевство у них будет, если дело выгорит! И король-красавец, и дракон собственный, и собаки грамотные — прямо-таки тридцать восьмое чудо света!

Лучесвет опять дёрнул Нидхёгга за ухо:

— Что это за разговоры насчёт короля Волчебора? Ты же у них король.

— Я людишками не правлю, — возразил дракон. — Я как золотой дракон: присвоил эти земли и владею ими.

Лучесвет сильно сомневался, что Эмбервинг «присвоил» себе Серую Башню. А вот Огден вполне себе мог «присвоить» Волчебор.

— Не хочу я быть королём, — с отвращением сказал юноша.

— Почему?

— Я должен буду жить в замке и носить корону.

— Арргх, нет, конечно, — возразил Нидхёгг, — не в замке, а в логове. Будешь с луком играться, книжки читать и вообще что хочешь делать.

— У короля ещё и обязанности есть, — сказал Лучесвет. — К примеру, защищать королевство от захватчиков и…

Нидхёгг захохотал:

— Да кто в здравом уме сунется в королевство, которое охраняет дракон?

— Как же, — подхватил Какжус, — господин дракон всех захватчиков разогнал давно. Волчебор — самое безопасное место на свете!

— Вряд ли, — добавил Врядлис, — отыщется такой болван.

Лучесвет покосился на стариков, размышляя, отчего это они так рьяно поддерживают идею Нидхёгга сделать его королём.

— Волчебор — это тебе не Тридевятое королевство, — проворчал между тем дракон. — Попробуют только выкинуть что-нибудь в этом духе — тут же сожру!

— Огден, ты ведь не ешь людей, — тихо возразил Лучесвет.

— Но они-то об этом не знают, — дёрнул плечом Огден и тут же прихватил юношу рукой, чтобы тот не свалился. — И вообще, как я сказал, так и будет. Нутром чую, что тебя нужно держать поблизости. Чтобы какой беды не вышло. Очень близко!

— Какой беды? — удивился Лучесвет.

— Какой-нибудь. Почём я знаю? — сварливо отозвался Нидхёгг. Может, и не в беде дело, но драконьи инстинкты ему подсказывали, что чем ближе к нему будет находиться Лучесвет, тем лучше. Для него самого, ну и для Лучесвета тоже.

— Ах, как же замечательно будет, — сказал Какжус, — если ты, сиятельный господин, станешь нашим королём!

— А куда прежнего денете? — спросил юноша не без подозрения.

— В Волчеборе нет короля, — сообщил Врядлис.

— А кто правит и почему тогда вообще Волчебор называется королевством? — удивился Лучесвет.

Какжус и Врядлис указали каждый на себя, а потом ещё и друг на друга, а на второй вопрос понесли такую околесицу, что Огден велел им замолчать. Лучесвет понял только одно: волчеборцы сами выдумали, что эти места — королевство, оставалось только найти подходящего короля, чтобы ими правил, и почему-то решили — не без Нидхёгга, — что Лучесвет на эту роль годится.

— А что, непременно нужен король? — с отвращением спросил Лучесвет.

— Как же! — удивился Какжус. — Если без короля, то какое же это королевство?

— Пришли, — сказал Врядлис.

Библиотека в Волчеборе на самом деле была знатная! Для книг построили специальное здание, в ползамка величиной. Имелся и библиотекарь, самый настоящий, с гусиным пером за ухом и в новомодном изобретении — увеличительных стёклах.

Лучесвет, увидев все эти книги, разом поскучнел: и жизни не хватит, чтобы все их прочитать, не говоря уж о том, чтобы отыскать нужное!

— Библиотекарь знает, где какая книга лежит, — похвастался Какжус, — и что в какой написано. Это самый учёный человек в Волчеборе, можно сказать — мудрец.

— Ладно, — сказал Нидхёгг напыжившемуся от похвалы библиотекарю, — тогда тащи сюда все книжки, которые рассказывают, как человеку не умирать.

Сердце Лучесвета забилось.

— Нет таких книг, — растерянно отозвался библиотекарь. — Если только гримуары, да и то в них ничего подобного нет, сплошная некромантия.

— Что-что? — переспросил Огден, который таких странных слов отродясь не слышал.

— Колдовские книги, — объяснил библиотекарь. — Но чтобы люди не умирали — нет таких книг.

— Непременно должны быть, — нахмурил брови Нидхёгг.

Библиотекарь покачал головой:

— Никто не живёт вечно, и нет ничего бессмертного на этом свете.

— А как же драконы? — спросил Лучесвет, окончательно теряя надежду. Уж если и здесь не нашлось…

— И драконы однажды умирают.

Нидхёггу это «однажды» не понравилось. Оно до отвращения напомнило ему то «однажды», которое сказал Голденхарт, предупреждая о том, что Лучесвет, как и все люди, умрёт в своё время.

— Арргх! — произнёс он раздражённо. — Передумал! Не будет Лучесвет королём Волчебора, раз в нём живут такие бесполезные людишки.

Какжус и Врядлис издали вопль ужаса и насели на библиотекаря, требуя, чтобы тот отыскал подходящую книгу. Библиотекарь уверял, что знает все книги наперечёт и нужной среди них нет.

— Как же, — шипел Какжус страстным шёпотом, — нам позарез нужен король! Тащи гримуары тогда.

— Нельзя их никому читать, — шипел в ответ библиотекарь, — это запретные книги, чёрная магия. К тому же некромантия жизнь не продлевает, она только создаёт големов и трупоедов.

— Так ты их читал, — шипел Врядлис, — а говорит, что никому нельзя!

— Как библиотекарь я должен знать — хотя бы по диагонали, — что за книги в моей библиотеке хранятся. В чисто ознакомительных целях!

Лучесвет и Огден их перешёптывание прекрасно слышали, но сделали вид, что не слышат ни слова.

— Нет и нет, — сказал Нидхёгг и осторожно похлопал Лучесвета по спине. — Как будто людишки могли написать такие книжки, какие нам нужны! Сам придумаю, как и говорил. Ты не сомневайся, придумаю! Драконы — они если сказали, то слово сдержат, понял?

— Да понял, понял, — успокаивающе кивнул Лучесвет, видя, что дракон начинает горячиться. — Пойдём-ка лучше на стрельбище, я его толком так и не разглядел.

Нидхёгг согласно кивнул и понёс Лучесвета из библиотеки. Старики кинулись за ними следом, уверяя,что отыщут нужное, только пусть Нидхёгг передумает обратно. Огден развеселился: людишки его забавляли. Прав был золотой дракон, говоря, что они занятные!

— Поразмыслю на досуге, — проворчал он, — а вам лучше меня не сердить.

Какжус и Врядлис уставились на него. Лучесвет почему-то взялся объяснить.

— Огден имел в виду, чтобы вы больше ему в телегу невест не подсовывали, — строго сказал он.

— Да кто ж их подсовывает! — всплеснул руками Какжус. — Как же! Сами лезут.

— Вряд ли уследишь, — добавил Врядлис. — Тут, почитай, каждый второй мечтает с драконом породниться! Дракон — жених завидный. При золоте опять же, да и выглядит внушительно… во всех смыслах. Детишки если наплодятся… А уж с будущим королём тем более! У нас тут, в Волчеборе, каждый год по пятьдесят девок на выданье. Женихов не наберёшься, приходится из других земель зазывать. Если и господин сиятельный вздумает жениться, то пусть непременно из наших выбирает. А если не одна приглянется, так может хоть всех скопом забрать. Короли, мы слышали, и по пять жён имеют, королям не возбраняется.

Лучесвет при этих словах страшно покраснел. Нидхёгг клацнул зубами, и оба старика примолкли.

— Вот глупости, — пробормотал юноша смущённо, — по пять…

О таких обычаях Лучесвет не слышал, хоть немало королевских хроник перечитал, когда бабка-сказительница его на престолонаследование натаскивала. Попадался, правда, в летописях некий король Йэнрих, который не то семь, не то восемь раз женился, но тот сначала от каждой предыдущей жены избавлялся, а уж потом опять женился. Неважный пример для подражания. Странный народ эти короли!

Король Волчебора. Накануне сезона гроз

Отвязавшись от докучливых стариков, Лучесвет и Нидхёгг отправились обратно в логово дракона. Юноша настоял, что пойдёт пешком, и Огден неохотно спустил его с плеча на землю.

— И давно ты эти коварные замыслы насчёт меня строишь? — не слишком довольно спросил Лучесвет.

— Драконы всегда строят коварные замыслы, — важно ответил Нидхёгг, вышагивая по дороге (один шаг — три Лучесветовых), — на то они и драконы. Дарю тебе это королевство, я давно уже решил.

— Лучше бы у меня спросил сначала, — укорил его Лучесвет. — Не нужны мне никакие королевства.

— Это не какое-то там никакое королевство, — важно исправил Огден, — а драконье королевство, так что ты не обычным королём будешь, а драконьим королём драконьего королевства. Звучит, а?

— Звучит, — кисло согласился Лучесвет. — Но почему тебе непременно нужно, чтобы королём был я? Король-дракон звучит ведь ничуть не хуже.

— Вот будешь королём, тогда придётся остаться в Волчеборе жить, — снисходительно принялся объяснять Нидхёгг, как малым детям объясняют, почему трава зелёная или куда гуси летят осенью. — А если ты останешься в Волчеборе жить, знаешь, что это значит?

— Что?

— То, что нам с тобой расставаться больше не придётся, — гордо объявил дракон.

Лучесвет густо покраснел. Огден смотрел на него с торжествующим видом, будто полагая, что на такой аргумент у юноши уж точно возражений не найдётся. Нашлись, однако.

— Я и просто так мог бы переселиться в Волчебор, — пробормотал Лучесвет, — зачем меня непременно на трон пристраивать?

— Арргх, — рассердился Нидхёгг, — да затем, что я так сказал, ясно? Будет ещё тут с драконом спорить…

Лучесвет невольно засмеялся, тут же оборвал смех и, чуть нахмурившись, сказал:

— Хорошо, стану королём. Вот как только придумаешь — сразу и стану.

— Сразу же? — усомнился дракон.

— Сразу, — твёрдо ответил Лучесвет. Он полагал, что нашёл отличный способ никогда не стать королём. Он уже осознал, что даже Нидхёгг бессилен что-то изменить.

Огден тут же перестал сердиться и привычно пообещал:

— Придумаю. Такое придумаю — закачаешься!.. А в Волчебор ты всё-таки перебирайся жить.

Лучесвет опять покраснел и кивнул.

Захватив из логова дракона лук Лучесвета, они отправились на стрельбище. Дракон сделал его собственнолапно: намалевав два десятка мишеней, он развесил их в лесу — высоко и низко, слева и справа, прямо и боком, — по-всякому. Стрела, выпущенная из эльфийского лука, могла менять направление, повинуясь воле стрелка, если тот был достаточно опытен, а Лучесвет был отличным стрелком.

— Вот! — с гордостью объявил Нидхёгг, заведя юношу в лес. — Стрельбище.

Лучесвет невольно присвистнул. Сделать такое мог только дракон, другому было не под силу (да и в голову не пришло). Люди делали мишени из плотно пригнанных друг к другу и вырезанных кругом дощечек. Нидхёгг для этого использовал круговой срез дерева, распилив колоссальных размеров бревно. Краски он не пожалел и на каждой намалевал яблочко размером с голову. В общем, Лучесвету явно суждено было стать очень метким стрелком.

— Ого, — только и сказал Лучесвет, понимая, что придираться не стоит.

Огден своим творением явно гордился, не меньше, чем логовом, так что юноше не хотелось его разочаровывать или портить ему настроение. Но он всё-таки спросил:

— А все мишени на стрельбище такого размера?

— Конечно нет, — махнул рукой дракон. — Те, что глубже в лес, в два обхвата будут!

— Ого, — опять сказал Лучесвет и принялся размышлять, как бы ему и огрехи стрельбища поправить, и дракона не рассердить. — Слушай, Огден, а ты можешь в центре каждого яблока нарисовать углем маленькую точку?

— Зачем? — подозрительно спросил Нидхёгг.

— Видишь ли, — с самым серьёзным видом объяснил юноша, — эльфы говорили, что я теперь легко смогу попасть даже белке в глаз, но мне жалко стрелять белок.

— Белок жалко, — согласился дракон. На белок и им подобных мелких зверьков он никогда не охотился, и объяснение Лучесвета его и удовлетворило, и порадовало. Люди, он знал, стреляют белок ради пушистых шкурок. А то, что Лучесвет проявлял жалость к тем, кто слабее, было на его взгляд совсем… по-драконьи.

— Нарисуешь? Тогда нужно отыскать уголёк, — сказал Лучесвет и завертел головой.

— Ха! — сказал Огден хвастливо. — И без углей справлюсь! Ты меня тут подожди.

Он довольно ловко плюнул ядом в центр мишени, которая была ближе всего. Дерево зашипело и обуглилось. Плевок был меток и прицелен, выжженное пятнышко было крохотным, даже меньше беличьего глаза. Теперь в мишень попасть было бы значительно сложнее.

— Ух! — невольно восхитился Лучесвет.

Нидхёгг взглянул на него со значением и ломанулся в лес. Вернулся он через несколько минут, всклоченный, усыпанный сосновыми иголками и утыканный репьём.

— Готово, — сказал он, похлопывая себя по одежде, а потом стал сосредоточенно приглаживать волосы, но они так и норовили всклочиться обратно.

— Ты сядь, я не дотянусь, — потянул Лучесвет дракона за рукав и, когда тот сел, стал причёсывать его волосы гребешком. Нидхёгг расплылся в довольной улыбке и зажмурился, как кот, которого почесали за ухом, и даже зевнул.

— Ты это, — сказал Огден, — развлекайся, а я пойду сосну чуток. А как настреляешься, пойдём с тобой на секачей охотиться.

Юноша кивнул. Нидхёгг превратился в дракона и пополз в логово — отсыпаться.

Лучесвет пострелял немного по крайним мишеням, пристреливаясь, собрал стрелы и отправился в лес — проверять меткость на тех, что находились в тени древесных крон. Попасть в такие было сложнее, чем в мишени на открытом пространстве: тени рисовали на дисках замысловатые узоры, и отыскать среди них выжженную точку было непросто. Эльфы бы с их эльфийским зрением отыскали в ту же секунду, а вот человеку приходилось присматриваться. Впрочем, занятие это было увлекательное, и Лучесвет углубился в лес, выпуская одну стрелу за другой и мысленно ведя счёт точным попаданиям. Не так уж и мало их было: две из пяти стрел попадали точно в метку, остальные три — в яблочко. Алистер бы им гордился.

Бывший ведьмолов Вальдрэд, а ныне просто странствующий Рэдвальд, как раз забрёл в Волчебор (Волчебор — так назывался и лес, не отличались фантазией волчеборцы, надо признать!) и силился отыскать восточное направление, сосредоточенно разглядывая мох на стволах деревьев, который, согласно поверьям, должен был находиться с северной стороны, но в Волчеборе отчего-то рос со всех сторон сразу. Поди разбери, где тут север! Придирчивый взгляд мужчины всё же различил, что кое-где на стволах мох растёт гуще, и предположил, что это как раз северная сторона и есть.

— Ага, — сказал он сам себе с торжеством, — значит, восток будет слева… или справа?

Он почесал затылок, поглядел по сторонам. Лес был нехоженый. Похоже, он забрёл в какую-то глухомань. «Надеюсь только, — подумал Рэдвальд, — что разбойников тут нет! Не хотелось бы снова попасться им в лапы!» Но, кажется, тут не только разбойников, но и вообще не единой живой души не было. Птички, правда, чирикали, особенно одна, где-то в лесу, нудно свистела, и её свист был похож на звук выпущенной из тетивы стрелы. «Что за птица такая?» — удивился Рэдвальд, который не знал, что эльфийские луки — певучи, не сравнить с обычными луками или арбалетами, и, разумеется, решил взглянуть.

Рэдвальд прислушался к свисту, подтянул рюкзак и пошёл прямо на звук, вертя головой по сторонам в поисках неведомой птицы. Что-то просвистело прямо возле его головы, едва не задев щеку, с треском вошло в дерево и затрепетало, издавая певучий звук. Рэдвальд глянул и обмер: прямо над его головой покачивалась вошедшая наполовину в дерево стрела с замысловатым оперением. Он попытался вытащить её и не смог. Птичий свист в лесу между тем прекратился, зато послышалась отборная брань.

— Куда ты под выстрел лезешь! — рявкнул кто-то, продираясь через кусты и деревья к Рэдвальду. — Жить надоело?!

Рэдвальд повернулся на голос, который показался ему смутно знакомым. Из леса выбрался юноша в странного фасона одежде, расшитой золотыми нитями, и высоких сапогах. За плечами у него был полупустой колчан, в руке — лук, каких Рэдвальд никогда не видел. Но дивиться на оружие было некогда, Рэдвальд округлил глаза и выдохнул:

— Голденхарт? Это ты, Голденхарт?

Юноша чуть вздрогнул, сосредоточенно повёл бровями, разглядывая того, кого чуть не пристрелил ненароком. Рэдвальд между тем понял, что ошибся. Этот юноша Голденхартом быть никак не мог, поскольку выглядел, как Голденхарт ещё до его побега из замка Тридевятого королевства, а с тех пор, Рэдвальд знал не понаслышке, принц конкретно изменился, и за эти годы должен был измениться ещё сильнее (и не о возрасте речь!). Лучесвет окончательно развеял его сомнения, спросив:

— Откуда знаете моего отца?

— Невероятно! — воскликнул Рэдвальд. — Голденхарт твой отец? Ха-ха, ну и дела!

— Почему ха-ха? — спросил Лучесвет, нахмурившись.

— Да ты вылитый он! Надо же, глазам не верю, а говорил, что не женится никогда! Наверное, примечательная особа оказалась, раз сумела его захомутать, а? — подмигнул Рэдвальд.

Лучесвет покраснел и неопределённо пожал плечами. Голденхарт ведь не был женат, хм, в истинном смысле этого слова, а Лучесвет о том, как появился на свет, не расспрашивал: в голову не приходило. Теперь, пожалуй, он призадумался, как так вышло, что у его матери муж один, а отец у него — другой. На эту тему никто из троих никогда не распространялся и вряд ли бы стал.

— Да уж, все эти принцессы от зависти бы позеленели, если бы об этом узнали! — продолжал разглагольствовать Рэдвальд.

— Какие принцессы? — не понял Лучесвет.

— Как, — удивился Рэдвальд, — разве ты не знаешь, что Голденхарт — самый популярный принц на свете? Неужели не рассказывал? Тот, кто солнце способен затмить красотой, — вот как его прозвали. Каждая вторая принцесса и вообще девушка на свете мечтала стать его невестой, каждая вторая — это потому, что остальные уже замужем, не то бы вообще каждая первая, но портрет прекрасного принца был у каждой, это уж точно! Портреты, конечно, никудышные были, надо признать.

— Подождите, — поднял руку Лучесвет, — а кто вы такой вообще и откуда всё это знаете?

— А, забыл представиться! — спохватился Рэдвальд и залихватски подогнул поля шляпы. — Я Рэдвальд, бывший паж, бывший ведьмолов, а ныне просто странник. Мы с твоим отцом, знаешь ли, закадычные приятели! Знакомы с тех пор, как оба пешком под стол ходили.

— Никогда о вас не слышал, — с некоторым подозрением возразил Лучесвет. Правда, Голденхарт не особенно любил рассказывать о Тридевятом королевстве, а теперь когда Лучесвет там побывал, то и сам слушать не напрашивался, но уж если этот Рэдвальд «закадычный приятель», то наверняка Голденхарт о нём упомянул бы и просто так. Взять самого Лучесвета: у него имя Огдена с языка через раз соскакивало.

— Ну так это даже хорошо, — нисколько не смутился Рэдвальд. — Будет что порассказать! Я, знаешь ли, был тем, кто помог принцу Голденхарту сбежать из замка накануне свадьбы!

— Свадьбы с ведьмой? — уточнил Лучесвет. Об этом он, хоть и краем уха, слышал.

— Да. С тех пор мы толком и не виделись. Тот случай с похищением не в счёт. Ну уж о похищении ведьмой ты-то, наверное, знаешь? Как, неужели нет? — изумился Рэдвальд. — Да это же такое приключение было! — И он принялся взахлёб рассказывать, как ведьма похитила принца и попыталась его опоить приворотным зельем.

— Ну, злые чары на него вряд ли подействуют, — невольно вырвалось у Лучесвета, — он же…

Не договорив, он пожал плечами. Рэдвальд пристально взглянул на юношу и поинтересовался:

— В подробности не вдаваясь, он ведь… хм, нахватался всякого такого… в общем, зачарован он?

Лучесвет опять неопределённо пожал плечами. Не так уж и много он знал об отце, всё больше по слухам. Пожалуй, «зачарован» было не совсем верное слово, памятуя об «охмурении», которое в последнее время он слышал чаще, чем собственное имя, но какие-то чары на Голденхарта всё-таки были наложены. Ведь он нисколько не менялся.

Рэдвальд, не дожидаясь ответа, забросал юношу вопросами:

— А это ведь Серая Башня? Я эти места себе не так представлял. Тут вообще люди живут? А что ты делал в лесу? Охотился?

— Это не Серая Башня, — сказал Лучесвет, подходя к Рэдвальду ближе и выдёргивая стрелу из дерева, — это Волчебор. Но если хотите, то я доставлю вас в Серую Башню. Только нужно Огдена предупредить, что я ухожу, чтобы он не волновался. Вот только стрелы соберу, это подарок Алистера, растерять жалко.

Выдернутую стрелу Рэдвальд приветствовал удивлённым присвистом: он, взрослый мужчина, её не смог выдернуть, а этот почти мальчишка с лёгкостью вытащил, будто она не в древесине застряла, а в мешке с песком. Из ответа юноши Рэдвальд ровным счётом ничего не понял, кроме того, что это не Серая Башня.

— Значит, веришь, что я приятель твоего отца? — поинтересовался Рэдвальд, подтягивая рюкзак и волочась следом за юношей.

— Если уж знаете, что он… зачарован, — рассудительно ответил Лучесвет, — то наверняка с ним хорошо знакомы. Впрочем, если обманываете, вам же хуже.

— Это ты про дракона? — хмыкнул Рэдвальд. — Как же, дракона я видел, когда он в Тридевятое королевство прилетал, и даже ему представился. Не думаю, конечно, что он меня запомнил: с какой стати ему помнить столь незначительную персону? К тому же у меня была тогда борода.

Лучесвет приостановился, выдёргивая ещё одну стрелу, и вполглаза глянул на Рэдвальда, пытаясь представить, как тот выглядел с бородой. Рэдвальд подкрутил невидимые усы и важно сказал, подражая Херзингеру:

— Борода, мой юный друг, до добра не доведёт! Борода — штука опасная.

— Ну да, — кивнул Лучесвет, — из неё крошки замаешься вытряхивать. Ни за что себе бороду отращивать не стану.

Рэдвальд развеселился ещё больше: видимо, отвращение к растительности на лице Лучесвет унаследовал от отца.

— А звать тебя как? — спохватился он, понимая, что не знает, как к юноше обращаться.

— Лучесвет, — ответил Лучесвет.

Рэдвальд, чуть сощурив глаза, поглядел на него и подумал, что имя ему замечательно подходит.

— Значит, Лучесвет, ты живёшь в этом… как его… Волчеборе? — спросил он.

— Нет, — отозвался Лучесвет, на ходу собирая одну стрелу за другой, — в Серой Башне. А тут я в гостях. У Огдена.

— А ты метко стреляешь, — похвалил Рэдвальд.

— Эльфы научили. Подождите меня тут.

Они уже вышли из леса и подошли к пещере, то бишь к драконьему логову. Рэдвальд, конечно, пошёл следом за Лучесветом: ему было любопытно, зачем тот полез в пещеру, а ещё любопытнее, кто в ней может жить, памятуя о клацающем зубами черепе на шесте. Уж конечно не сам Лучесвет. В пещере стояла кромешная тьма.

— Огден? — позвал Лучесвет. — Ты спишь?

Голос его гулко раскатился в темноте. Рэдвальд прикинул, что пещера должна быть просторной, если судить по эху. Секунду спустя он уже мчался с диким воплем из пещеры, не чуя под собой ног от страха. В темноте вдруг загорелись две белые точки, подвигались из стороны в сторону и совершенно точно остановились на нём. Кто-то смотрел на него из темноты, кто-то или что-то колоссальных размеров, поскольку точки-глаза были расположены высоко. Дожидаться, пока этот кто-то или что-то его сожрёт — тут же вспомнился блестящий череп у пещеры, — Рэдвальд не стал. Лучесвет выбежал следом, немало встревоженный поведением нового знакомого: он и не знал, что драконов можно (и нужно!) бояться. Удивлённый Нидхёгг высунулся из логова.

— Арргх, у меня уши заложило, — недовольно сказал он, помотав головой. — Даже детёныши знают, что нельзя так вопить в пещерах!

Рэдвальд, выбежав из логова, споткнулся и плюхнулся на землю, и теперь Лучесвет пытался его поднять, а бывший ведьмолов стеклянными глазами смотрел на высунувшегося из пещеры дракона. Эмбервинга он видел мельком и счёл его красивым, а этот чёрный дракон был воистину ужасающий. Глаза у него, как выяснилось, не только в темноте светились.

— Что, страшно? — ухмыльнулся Огден, размышляя, что станет с этим человечишкой, если он, скажем, гаркнет или дыхнёт на него огнём. Драконье тщеславие проснулось в нём на долю секунды. Хотя нет, скорее не тщеславие, а драконье хулиганство. Но Лучесвет строго на него посмотрел, и Нидхёгг раздумал пугать незнакомца.

— Это знакомый Голденхарта, — сказал Лучесвет дракону, — я его в Серую Башню отведу. Ты с нами?

Меньше всего Рэдвальду бы хотелось, чтобы его сопровождал дракон! Нидхёгг сощурился, сказал, что ещё поспит, и задом вполз обратно в логово. Угрозы от этого нового человека он не чувствовал, хотя, надо признать, пахло от него странновато. К тому же он нисколько не сомневался, что Лучесвет может за себя постоять, если придётся. «Посплю ещё пару часиков, — решил дракон, — и тоже в Серую Башню».

— Вы не бойтесь, — сказал Лучесвет, подняв Рэдвальда с земли, — Огден людей не ест. Он смирный.

— Это… это был дракон? — с запинкой спросил Рэдвальд, и Лучесвет кивнул. — Сколько ж тут вообще драконов водится?!

— Четырёх могу назвать точно, — сказал юноша, — но кто знает, что в мире творится!

Рэдвальд перевёл дух, нахлобучил обратно слетевшую с головы шляпу.

— А ты его не боишься, — заметил он.

— С чего мне его бояться? — удивился Лучесвет и, чуть покраснев и споткнувшись на слове, добавил: — Он мой… лучший друг.

Рэдвальд эту запинку не заметил, он всё никак не мог оторвать взгляда от тёмного провала — входа в логово дракона. Порой, ему даже казалось, что там поблескивают белые точки-глаза.

— Вы драконов прежде не видели? — верно предположил Лучесвет.

— Не так близко, — сознался Рэдвальд.

— Когда их поближе узнаете, поймёте, что драконы не такие страшные, какими их расписывают в сказках, — с уверенностью сказал юноша.

— Не уверен, что хочу «узнавать их поближе», — себе под нос пробурчал Рэдвальд, а громко спросил: — И в каком направлении нужно идти, чтобы добраться до Серой Башни?

— Я вообще-то портал думал открыть, — возразил Лучесвет.

С порталами Рэдвальд тоже никогда прежде не сталкивался, но слышал, что порталы могут открывать исключительно первоклассные чародеи. Он не без подозрения глянул на Лучесвета. Тот выглядел человек человеком, на волшебника или колдуна похож не был. Впрочем, обычным человеком назвать язык не поворачивался: где вы видели «обычных» людей, у которых в лучших друзьях драконы?! Лучесвет его взгляд заметил и уточнил:

— Порталы меня эльфы открывать научили.

— Ясно, — только и сказал Рэдвальд.

Ему припомнилось, что вместе с принцем Голденхартом и драконом в Тридевятое королевство приходил и некий ушастый тип — видимо, эльф. А ещё припомнились разговоры о престолонаследнике. «Секундочку, — растерялся Рэдвальд, — если они тогда говорили о нём, то Лучесвет должен быть старше лет на десять уж точно!»

— А сколько тебе лет? — спросил он беспокойно.

— Семнадцать.

Рэдвальд приподнял брови, пытаясь прикинуть, когда Голденхарт стал отцом и отчего не упомянул об этом, смолчал, когда они разговаривали в темнице? Зная принца, уж он бы не упустил случая распустить перед приятелем перья и похвастаться победой. Стало быть, Лучесвет должен быть непременно старше, но выглядел он действительно на семнадцать или даже меньше, недаром Рэдвальд его спутал с Голденхартом.

— Точно? — недоверчиво спросил он.

— Ну… да, — с запинкой ответил Лучесвет. Запнулся он, потому что из-за расхождения времени в двух мирах он «выпал» на несколько лет из общей хронологии.

Рэдвальд эту запинку истолковал по-своему: вероятно, унаследовал от отца затяжную молодость.

Лучесвет, видя, что его спутник примолк, открыл портал. Рэдвальд оживился и начал в него заглядывать, не решаясь, впрочем, лезть первым. Юноша понял, что тот попросту боится неведомого явления, взял мужчину под локоть и вместе с ним шагнул в портал.

— Вот мы и в Серой Башне, — сказал Лучесвет.

Рэдвальд изумлённо озирался. В том, что они перенеслись в какое-то другое место, сомневаться не приходилось: вместо леса тут были луга, поля, раскиданные по взгоркам крестьянские дома и башня. Самая настоящая башня из серого камня! Над нею стояли, не шелохнувшись, золотые облака, хотя день ещё был далёк от заката. «Волшебство», — подумал Рэдвальд и был прав.

— Идёмте, — сказал Лучесвет, кивнув на дорогу, которая вела к башне. — Дорога огибает холм, так что сможете осмотреться. Места здесь красивые.

— Голденхарт в башне живёт? — спросил Рэдвальд, вертя головой. — Выглядит так, будто не роскошествует. У вас есть слуги?

— Это башня Дракона, — возразил Лучесвет и, как это обычно бывало, когда он думал об отце и Драконе, чуть покраснел.

— А зачем нам идти в башню Дракона? — беспокойно спросил Рэдвальд.

— Голденхарт там живёт. Да вы не бойтесь, — добавил юноша, вприщур глядя на дорогу, где вдалеке клубилась пыль, точно по ней мчался на полной скорости скаковой конь, — скорее всего, Дракона дома нет.

— Почему ты так решил? — удивился Рэдвальд и тут тоже заметил пыль на дороге. — А это ещё что?

Приглядевшись, он различил, что по дороге в их сторону летит на немыслимой скорости баран, летит — пыль из-под копыт! На спине барана кто-то бултыхался. Оба вопили. Выходило примерно так:

— Бэ-э… с дороги… бэ-э-э… собью… бя-я-я… посторонись… бэ-э-э…

— Вот ужас-то! — вскричал Рэдвальд, хватая Лучесвета за рукав и удивляясь его спокойствию. — Там ведь ребёнок на баране, так? Разобьётся насмерть!

— Не думаю, — спокойно возразил Лучесвет, — но нам лучше посторониться.

Он дёрнул изумлённого Рэдвальда в сторону. Баран уже добежал до них, резко остановился, разворачиваясь мордой к изгороди и взбрыкивая задними копытцами. Седок перелетел через изгородь и бухнулся в траву, полетели во все стороны травинки и соцветия. Рэдвальд ждал, что тут же раздастся плач, но вместо этого услышал непередаваемое рычание.

— Арргх! — сказала Сапфир, поднимаясь на ноги и отряхивая платье.

— Бэ-э-э! — отозвался баран, и Рэдвальд готов был поклясться, что баран дразнится!

— Опять на Бяшке катаешься? — строго спросил Лучесвет у сестры.

— А, это ты вернулся, — отозвалась девочка, преспокойно перелезая через изгородь, как будто ничего и не случилось.

Рэдвальд смотрел на неё, раскрыв рот. Поразительное сходство с Лучесветом! Дочка Голденхарта?

— Эмбера, я полагаю, дома нет? — спросил между тем юноша и улыбнулся. — Голденхарт в башне или с ним улетел?

— Стирается, — сообщила Сапфир, ухватив барана за рога и влезая к нему на спину. Баран нисколько не возражал.

— Вернуть Бяшку в загон не забудь, — предупредил Лучесвет. — Не то волки съедят, если останется бродить где попало.

— Я их сама съем, — пообещала Сапфир и пришпорила барана. Тот издал героическое «бэ-э-э» и опрометью кинулся по дороге, переходя в галоп.

— Она же себе шею свернёт! — ужаснулся Рэдвальд, продолжая дёргать юношу за рукав. — Непременно свернёт!

— Это вряд ли, — возразил Лучесвет, — драконы…

— Кто?! — воскликнул ошарашенный Рэдвальд.

— Она дракон, а драконы…

— Дракон?! — не дослушал Рэдвальд. — Она… твоя сестра… она…

Он оборвал себя на полуслове и уставился на Лучесвета. Это бы всё объяснило, если бы юноша был драконом: драконы могли выглядеть как угодно молодо, если хотели, об этом все знали. Но Лучесвет будто догадался о его мыслях и сказал:

— Я не дракон.

— Но… твоя сестра — дракон? — уточнил Рэдвальд, гадая, как же так могло получиться. А получиться так могло, если бы у них были разные матери, но тогда следовало предположить, что женился Голденхарт на драконихе, а не на обычной человеческой женщине, а Лучесвет, вероятно, являлся плодом юношеских похождений принца. Но и так что-то не сходилось. Рэдвальд озадаченно поскрёб затылок.

Лучесвет, предваряя неудобные вопросы, сказал:

— Вы лучше сами обо всём у Голденхарта при встрече спросите. Идёмте.

Рэдвальд поплёлся следом за юношей, то и дело оглядываясь на дорогу. Пыль клубилась уже далеко-далеко, но всё ещё слышалось воинственное «бэ-э-э» барана.

— Вы за неё не волнуйтесь, — сказал Лучесвет, заметив его взгляд. — Бяшка смирный.

Он прежде так же говорил и о чёрном драконе. Рэдвальд поёжился: баран был явно буйный, и если это «смирный», то каким тогда может быть тот дракон?!

— Драконьи дети или не драконьи, — проворчал Рэдвальд, — а не дело верхом на баранах кататься. Ещё бы на быке…

Лучесвет густо покраснел, вспомнив, при каких обстоятельствах познакомился с Огденом.

— Будто и сами в детстве не шалили, — пробормотал он.

Тут уже покраснел Рэдвальд. В детстве они с Голденхартом чем только не занимались! Сколько придворных поседело раньше времени от их проделок, которые не всегда были безобидными. Правда, ни на баранах, ни на быках они не катались, но только по той простой причине, что в замке таковых не имелось, а покидать замок им, а вернее, принцу строжайше запрещалось. Зато они растягивали верёвки посреди коридоров и с удовольствием слушали, как грохочут доспехами по полу свалившиеся рыцари-стражи, пропуская временами довольно крепкие словечки и тем самым обогащая лексикон юных проказников. А чего стоила та шалость с подложенным на трон гнилым помидором? Пажу она стоила десяти розг по мягкому месту.

— Хм, всякое бывало, конечно, — важно ответил Рэдвальд, подкручивая несуществующие усы. — Голденхарт тебе о детстве не рассказывал? Ты расспроси, такого наслушаешься!..

— Не сомневаюсь, — только и сказал Лучесвет. В кого-то же должна была пойти Сапфир? И он очень сомневался, что в Эмбервинга: Дракон был в большинстве своём величав и степенен. Не считая тех случаев, когда они с менестрелем запирались на чердаке.

Они поднялись на холм, через незапертую калитку прошли на лужок, к башне. Пахнуло цветами и травами, затрепетало перед глазами белыми полотнищами. Менестрель только что развешал во дворе сушиться выстиранное бельё и теперь сосредоточенно встряхивал то, что было платьем Сапфир, а по виду — одёжей огородного пугала, так девочка его «уходила», и мрачно размышлял, что придётся его пустить на тряпки: стирка платье не спасла, наоборот.

— А, Лучесвет, — промолвил он, распрямляясь, — вернулся? Сапфир тебе не попадалась?

— На Бяшке катается, — ответил юноша и разрумянился.

Голденхарт страдальчески закатил глаза.

— Опять, — сказал он трагическим тоном. — Может, ей мальчиковую одёжку справить? На неё не назашиваешься, не настираешься!

Вопрос был явно риторический, поскольку менестрель ответа от сына дожидаться не стал.

— А это кто с тобой? — спросил он, поглядев на топчущегося позади Лучесвета Рэдвальда.

Прежде чем Лучесвет успел ответить, а Рэдвальд напомнить о том, кто он такой, если Голденхарт его вдруг не узнал, менестрель широко распахнул глаза и воскликнул, просияв:

— Рэдвальд?!

— Он самый, — довольно отозвался Рэдвальд.

Они принялись обниматься, похлопывая друг друга по плечам. Голденхарт тут же отстранился и со странной улыбкой заметил:

— Нет, нет, нельзя, Эмберу это не понравится.

Буквально через пару секунд Рэдвальду показалось, что сзади что-то грузно и шумно шмякнулось, что-то колоссальное, невообразимое, и дохнуло ему в затылок. А может, это был отзвук движения. Рэдвальд двинул подбородком в сторону, а Лучесвет и Голденхарт разом сказали:

— Лучше не оборачивайся!

— Там… — сдавленно проговорил мужчина, — дракон? Настоящий дракон?

Они кивнули. Рэдвальд сглотнул, со скрипом развернулся. За его спиной стоял Эмбервинг. В человеческом обличье, но с самыми настоящими драконьими глазами, ибо ему, как и предрекал Голденхарт, нисколько не понравилось, что они вздумали обниматься. Рэдвальд не нашёл ничего лучше, чем сказать:

— Здрасьте…

— А, тот стражник из Тридевятого, — равнодушно сказал Эмбервинг, огибая его и подходя к менестрелю.

— Рэдвальд в гости заглянул, да, Рэдвальд? — спросил Голденхарт, не скрывая радости.

Рэдвальд несколько опомнился и сдёрнул с головы шляпу, раскланиваясь в вычурном поклоне:

— Прошёл специально сто дорог, чтобы встретиться со старым другом, и на пути встретил сто опасностей, которых благополучно избежал.

— Ого, это стоит послушать, — сказал Голденхарт и приобнял сына за плечи: — Останешься послушать, Лучесвет? Ты ведь любишь истории с приключениями.

Он заметил, что глаза у Лучесвета разгорелись, потому и предложил. Лучесвет кивнул.

— А где ты вообще его встретил? — поинтересовался Эмбервинг, размышляя, отчего Нидхёгг позволяет Лучесвету разгуливать в компании незнакомца.

— В Волчеборе, — несколько смущённо ответил Лучесвет.

— Там мои приключения едва не закончились, — заметил Рэдвальд и невольно поёжился. — Стой я чуть правее, сделал бы он из меня игольницу!

— Одна стрела была всего, — возразил Лучесвет мрачно. — И нечего было бродить по стрельбищу. И глухой бы услышал, что кто-то стреляет из лука!

— Я думал, это птицы поют, — пожал плечами Рэдвальд.

Голденхарт засмеялся и предложил всем войти в башню, чтобы за кубком вина забыть о недоразумении и послушать рассказ Рэдвальда, который наверняка будет захватывающий.

Эмбервинг принёс бутылку вина и налил каждому по небольшому кубку. Правда, Лучесвету он наливать не хотел, полагая, что тот ещё слишком юн для вина, но юноша возразил, что эльфы его поили мёдом, так что и с вина ему ничего не сделается. Дракон уступил, но наполнил кубок Лучесвета лишь наполовину. А Голденхарт и Рэдвальд стали хором вспоминать, как в отрочестве утащили из королевского винного погреба вино столетней выдержки и вдрызг напились.

— Не вздумай с него пример брать, — строго сказал Дракон Лучесвету. Тот покраснел и мотнул головой.

Рэдвальд, промочив горло, принялся рассказывать, что с ним приключилось, когда он сбежал из Тридевятого королевства. Вино развязало его язык, да к тому же рассказывать он умел, так что слушали его с удовольствием, а Лучесвет так вообще с раскрытым ртом. Кроме Серой Башни и Волчебора он нигде не бывал (королевство эльфов не в счёт), и мысль о странствиях, в которых на каждом шагу встречаются опасности, показалась ему необыкновенно заманчивой.

Рэдвальд уже рассказывал о недолгом путешествии в компании самопровозглашённого ведьмоловца и о том, как они надували рыцарей, продавая им вышитые крестиком тряпицы красного цвета. На словах о тучном рыцаре менестрель и Дракон переглянулись и засмеялись.

— Где ему добраться! — фыркнул Рэдвальд. — И туда же…

— А всё-таки добрался, — возразил Голденхарт, продолжая смеяться, и рассказал, как Дракон подшутил над тучным рыцарем, разыграв собственную смерть.

Лучесвет под шумок наполнил свой кубок вином вторично.

— Тот ещё жук этот твой мэтр Херзингер, — заметил Эмбервинг. — Что, больше не путешествуете вместе?

Рэдвальд поморщился и рассказал о бессовестном поступке ведьмоловца и о его позорном бегстве с места происшествия.

— Русалки? — оживился Голденхарт. — Настоящие русалки? Так они существуют?

— В свете недавних событий я уже не сомневаюсь, что на свете существует всё на свете, — хмыкнул Рэдвальд, довольный каламбуром. — Ещё какие настоящие!

О многом он умолчал, разумеется, полагая, что Лучесвету рановато слушать о прельщении русалками особ мужеского пола, но красочно расписал, как они заставили его танцевать и прыгать через костёр. Голденхарт сощурился и безошибочно понял, о чём умолчал приятель. Эмбервинг, думается, тоже.

— И что же, на самом деле щедро наградили за… столь неоценимые услуги? — поинтересовался Эмбервинг с усмешкой. — Русалки, говорят, великие обманщицы: голову задурят и ни с чем оставят.

— Эти были приличные, — возразил Рэдвальд, подтягивая к себе рюкзак, чтобы похвастаться даром владычицы Русалочьей заводи. — Наградили честь по чести. Правда, не знаю, что с этим подарком делать.

Он вытащил мясо хрустального полоза, развернул тряпицу и показал им. Чешуя сверкала, как алмазы на утреннем солнце.

— Ух! — невольно вырвалось у Эмбервинга.

Голденхарт повёл носом, поморщился и потрогал пальцем чешуйки. Они были гладкие, прохладные, чуть бархатные…

— И что это? Кусок русалочьего хвоста? — спросил он, а Лучесвет ужаснулся.

— Да нет, конечно, — помотал головой Рэдвальд и осторожно положил тряпицу на стол. — Это мясо хрустального полоза. Говорят, страшная редкость. Будто бы продлевает жизнь и всё такое.

— Никогда не слышал, — задумчиво покачал головой Эмбер. — И вообще похоже на кусок содранной с дракона брони.

— Хрустальный полоз? — несколько раз повторил менестрель, вороша память. — Полозы — это вроде бы такие змеи? Не слишком похоже на змеиную чешую.

— А драконов в иных местах змиями называют, — вставил Лучесвет, горящими глазами глядя на русалочий дар. К несчастью, никто этого огонька во взгляде юноши не заметил.

— Значит, может принадлежать и дракону. На твоём месте я бы не пробовал, — заметил Голденхарт.

— И в мыслях не было, — отмахнулся Рэдвальд. — Пованивает оно знатно, недолго и отравиться. Полоз или дракон, не думаю, чтобы россказни были правдой. Иначе бы давно всех змиев переели!

— Да и в легендах об этом ничего не говорится, — добавил Голденхарт, которого без преувеличений можно было считать экспертом в этой области. — Вот о русалочьем мясе я слышал. А ты что скажешь, Эмбер?

Дракон промолчал. Он совершенно точно знал, что кровь или мясо дракона может вернуть человеку молодость или даже отсрочить смерть, но только отсрочить: по истечении времени, пусть и долгого, старость возьмёт своё и всё равно придётся прощаться с жизнью. К тому же человеком того, кто принял кровь, назвать уже будет сложно: он непременно должен измениться, приобрести какие-то драконьи черты, как было, к примеру, с хранителем Драконьего городища, который съедал драконьи сердца.

Рэдвальд подставил кубок, опустошил, даже не крякнув, и продолжал рассказывать. Приключений после того он ещё много пережил! Плутать в поисках Серой Башни пришлось порядком, повидал и наслушался всякого. Истинное удовольствие слушать того, кто умеет врать! Рассказ становился всё красочнее. «Вот же заливает!» — подумалось Дракону, а Голденхарт продолжал хохотать, впопад и невпопад: вино порядком ударило ему в голову. Рэдвальд вдруг оборвал рассказ на полуслове и воскликнул:

— Хрустальный полоз пропал!

Они все посмотрели на стол и увидели, что это на самом деле так: на столе между кубками лежала тряпица, в которую мясо было завёрнуто, собственно мясо пропало. Но пропало не только мясо, из-за стола пропал и Лучесвет. Голденхарт беспокойно обернулся, предчувствуя недоброе, и увидел, что Лучесвет, пошатываясь, плетётся к двери.

— Лучесвет? — позвал менестрель, вскакивая из-за стола.

И тут же все разом вскрикнули: Лучесвет, не дойдя пары шагов до двери, упал. Замертво.

Охмурение эльфийского принца. Драконья песня и бедные эльфийские уши

— Не думаю, что это хорошая идея, — возразил Алистер, когда Талиесин, страшно смущаясь, сказал, что хотел бы показать Сапфир мир эльфов.

— Почему? — удивился эльфийский принц.

— К чему увеличивать количество разбитых сердец? — пожал плечами король.

Талиесин, чуть нахмурив брови, смотрел на отца, пытаясь понять, что тот имел в виду. Лицо его вспыхнуло, когда он пришёл к определённым выводам.

— Ты что, считаешь, что Сапфир попытается кого-то охмурить? — с раздражением, за которым слышалась плохо скрываемая ревность, спросил Талиесин.

— Для этого ей и не нужно пытаться, — заметил Алистер, — само собой произойдёт. Ты ведь знаешь, как впечатлительны эльфы. Привести её — это всё равно что сунуть цыплёнка в лисью нору. К тому же эльфийское волшебство слишком сильно.

Талиесин возмущённо фыркнул и, оборвав разговор на полуслове, отправился в Серую Башню. Так он и не понял толком, о чём его пытался предупредить отец. «Глупости какие, — подумал он. — Сапфир ещё ребёнок. С какой стати эльфам ей очаровываться?»

Сапфир он нашёл сидящей под вечноцветущей яблоней. Поблизости бродил баран Бяшка и щипал травку. Девочка пребывала в самом мрачном расположении духа.

— Что случилось? — спросил Талиесин, садясь рядом с ней, и тут заметил на её лбу здоровенную шишку. — Ты что, лбом стукнулась? С яблони упала? — забросал он её тут же встревоженными вопросами.

Оказалось, что Сапфир выдумала бодаться с Бяшкой, чтобы проверить, чей лоб крепче. Выиграл, разумеется, баран, а у девочки вскочила шишка на лбу, которую она то и дело трогала пальчиками и всякий раз издавала обречённый вздох. Талиесин подумал, что ей от Дракона достанется, когда тот узнает правду.

— Сапфир, — сказал он строго, — твои игры для девочек не подходят. Бодаться с бараном — надо же было такое выдумать!.. Лучше бы тебе заняться тем, чем обычно занимаются девочки.

— Например? — тут же спросила Сапфир.

— Хм… ну… шитьём или вышиванием, — сказал Талиесин, подумав. — Юные девы непременно должны это уметь.

Сапфир с отвращением возразила:

— Да это же скука смертная!

— Тебе это умение непременно пригодится в будущем, — чуть покраснев, сказал Талиесин.

— Как?

Эльфийский принц хотел было сказать, что юные девы, он слышал, шьют себе приданое, но призадумался: юные девы — да, а юные девы-драконы? Тем не менее девочку стоило усмирить: её игры были безудержны и даже опасны. Бодаться с бараном! В другой раз выдумает бодаться с быком!

— К примеру, ты сможешь сама зашить платье, если оно порвётся, и тогда Эмбервинг не станет тебя ругать, — хорошенько подумав, сказал эльф, — потому что прореху не заметить, если её зашить.

— Думаю, он всё равно заметит, — после раздумчивой паузы возразила Сапфир. — Он же дракон.

Пожалуй, тут она была права. Но слова эльфа всё же вызвали у девочки любопытство.

— А что, эльфийские девы непременно умеют шить и вышивать? — спросила Сапфир.

— Должно быть, умели, — неуверенно ответил Талиесин. — Видишь ли, в нашем мире не осталось ни одной эльфийской девы.

— Куда ж они делись? — поразилась девочка.

— Ушли… сбежали, — смущённо ответил Талиесин.

— Это наверняка потому, что вы их заставляли шить и вышивать, — уверенно заявила Сапфир и засмеялась собственной шутке.

Талиесин подумал, что отчасти так оно и было: эльфийки заскучали и сбежали. Ему и самому мир людей (и драконов) казался гораздо привлекательнее мира эльфов.

Сапфир между тем придумала что-то ещё. Глаза у неё разгорелись, она вскочила с травы.

— И как это я сразу не додумалась! — воскликнула она, хлопнув себя по щекам. — Нужно было бодаться в драконьем обличье!

— Думаю, барашек вряд ли сможет с драконом тягаться, — рассудительно заметил Талиесин.

— Конечно, не сможет, — согласно кивнула Сапфир, — поэтому мы будем бодаться с тобой.

— Со мной? — несколько испуганно воскликнул эльф.

— С кем же ещё? Превращайся в дракона! Я непременно хочу попробовать, — категорично сказала Сапфир, толкая его в плечо.

Сама она попятилась от яблони и превратилась в дракона, хвост которого энергично вилял. Идея её захватила. Талиесин пытался отнекиваться, но Сапфир ничего не желала слушать.

— Раз ты мой наречённый, — объявила она, — то должен мне потакать.

И откуда она только нахваталась таких слов и идей! Но то, что она назвала его наречённым, эльфу даже понравилось. Слово было загадочное, едва ли не волшебное, он слышал его до этого лишь в песнях, которые пели эльфы в память о беглянках: «Наречённая моя, куда же ты отправилась, чего же ты ищешь, когда же вернёшься…»

— Ну хорошо, но только один раз, — согласился он, заливаясь румянцем. — Всё же я думаю, что юным девам не стоит бодаться лбами даже в драконьем обличье.

— Пф! — отозвалась Сапфир, выпуская из ноздрей облачка пара, как и полагалось всякому дракону.

Талиесин превратился в дракона. Вышло, пожалуй, получше, чем в прошлый раз. По крайней мере, от вороны Алистера в нём ничего не осталось. А вот цветом опять не вышел: на этот раз Талиесин-дракон был ядовито-фиолетовый в горошек. Он смущённо оглядел себя и вздохнул.

— Не переживай, научишься однажды, — успокоила его Сапфир. — Бодаться можно драконам любого цвета.

Она низко наклонила голову, как заправский бык, который готовится к нападению, и даже подрыла землю задней лапой. Талиесин полагал, что крепко держится на ногах, то есть на лапах, но когда дева-дракон его боднула, то он полетел кубарем, превращаясь обратно в эльфа, и схватился обеими руками за лоб, и, по его собственному признанию, увидел все звёзды на небе, несмотря на то, что сейчас был ясный день. Сапфир огорчённо вздохнула: нет, похоже, бодаться стоило только с другим настоящим драконом, вот только вряд ли Эмбер стал бы.

— Плохая была идея, — сказал Талиесин, кое-как садясь под дерево.

— Пожалуй, — согласилась Сапфир, превращаясь обратно в девочку.

Теперь у каждого красовалось на лбу по шишке.

— И что ещё, по твоему разумению, должны уметь юные девы? — спросила Сапфир, возвращаясь к их разговору.

Эльфийский принц, голова которого ещё гудела от удара, попытался вспомнить, что вообще слышал о юных девах.

— Плести венки из цветов, — сказал он не слишком уверенно, — петь песни и танцевать.

— Это я умею, — обрадовалась девочка, вскакивая на ноги. — Хочешь послушать, как я пою, и посмотреть, как танцую?

Талиесин кивнул и тут же зажал уши, потому что хоть девочка и прелестно танцевала, но запела она по-драконьи, а кто слышал, как поют драконы, тот это на всю жизнь запомнит и глухим останется, если предусмотрительно не заткнёт уши. Это была настоящая драконья песня, и Сапфир страшно гордилась, что удалось спеть, не сфальшивив. Её Эмбер научил. Правда, он предупреждал, что петь её нужно в горах, поскольку это песнь-предупреждение для других драконов, но ей непременно захотелось покрасоваться перед Талиесином, который, кажется, был несказанно впечатлен её певческим талантом: слушал он её с вытаращенными глазами.

— Ну как? — спросила она, закончив петь.

— Это было… внушительно, — только и сказал Талиесин. Теперь, помимо того, что гудела голова, у него ещё и начало звенеть в ушах.

— Человеческие песни я тоже знаю, — похвасталась девочка. — Спеть?

— Не надо, — куда как поспешно воскликнул эльф.

— Пф! — обиженно отозвалась Сапфир и села обратно под яблоню.

Талиесин сунул палец в ухо и хорошенько прочистил его. Звон стал приглушённее.

Девочка между тем чему-то задумалась.

— Послушай, как считаешь, — проговорила она, — это правда, что от поцелуев дети бывают?

Эльфы, надо заметить, смущались не так, как люди, вернее, не в том порядке: у эльфов сначала краснели уши, а потом уже краска перебиралась на лицо. Когда Талиесин услышал этот вопрос, уши у него вспыхнули, и это составляло странный контраст с его бледным, как и у всех эльфов, лицом. Кончики ушей слегка поникли, как будто завяли, и уже после этого румянец перебрался на щёки юноши.

— Вряд ли, — кое-как справившись со смущением, ответил он.

— Я так и думала, — поджала губы Сапфир. — Решил, что я ещё маленькая, и обманул.

— Эмбервинг? — предположил эльф, и девочка кивнула.

— Если следовать его логике, у нас в Серой Башне должно уже сотни две маленьких драконов появиться. Так почему же до сих пор я одна? — рассудительно сказала Сапфир.

— В самом деле, — смущённо отозвался Талиесин.

Сапфир, оказывается, перевернула башню вверх дном, но так и не нашла ни единого драконьего яйца, только куриные. Драконы ведь из яиц вылупляются, ей рассказывали и даже показывали скорлупки, оставшиеся после её вылупления. Рассказав всё это, она пожелала узнать, из чего вылупляются эльфы. Талиесин замялся. Эльфы появлялись из цветов после ритуала, о котором точно не следовало рассказывать маленькой девочке.

— Из цветов, — с запинкой ответил он. — Распускаются цветы, а из них появляются маленькие эльфы. Но это бывает очень редко. Наверное, реже, чем из яиц вылупляются маленькие драконы.

— Получается, и те и другие — исчезающий вид? — наморщив лоб, спросила Сапфир.

— Получается, так, — кивнул Талиесин, не переставая удивляться, откуда она нахваталась таких мудрёных слов.

— Нехорошо, — огорчилась девочка. — Из мира и так всё интересное исчезло. Одни люди остались. — И она, сощурив глаза, посмотрела куда-то вбок.

Талиесин тоже посмотрел. За изгородью он увидел двух подпасков, которые наблюдали за ними с безопасного расстояния. Те самые, соперники. Увидев, что Сапфир на них смотрит, они тут же стали выделывать разные штуки, чтобы, вероятно, впечатлить девочку: кувыркаться, вставать на голову, ходить на руках. Сапфир пренебрежительно фыркнула и отвернулась, а Талиесин подумал, что сейчас неплохо было бы самому её чем-нибудь впечатлить, а скорее — покрасоваться перед этими противными мальчишками, которые смеют посягать на его наречённую!

— Смотри, — сказал он девочке и положил руку на землю ладонью вниз. От его пальцев повеяло волшебством, и вниз по холму побежала узкая дорожка зелёной травы, из которой то и дело выстреливали цветочные бутоны и распускались. Добежала дорожка как раз до изгороди, мальчишки-подпаски опасливо отпрянули. Талиесин со значением хмыкнул: знай эльфов!

— Ух! — восхитилась Сапфир, которая любила цветы, тем более что такие она видела впервые в жизни. — А как они называются?

Талиесин стал перечислять их названия по-эльфийски, поскольку ни на человеческом, ни на драконьем языке не было подходящих слов, чтобы назвать их. Глаза Сапфир разгорелись.

— Ты непременно должен научить меня говорить, как эльфы! — объявила девочка.

Эльфийский принц воспрянул — вероятно, это лучший способ отвлечь её от опасных и неподобающих игр! — и, забывая о предупреждении Алистера, спросил:

— А хочешь увидеть наш мир?

Сапфир засомневалась. Уходить без разрешения Эмбера или Голденхарта было чревато, но если бы она спросила разрешения, то, вероятно, Дракон бы ей запретил. Она уже успела заметить, что отношения у них с эльфом несколько натянутые.

— Если только на минутку, — сказала она, беспокойно поглядывая в сторону башни.

«Мне в любом случае достанется за шишку на лбу, — подумала она рассудительно, — так почему бы и не заглянуть в гости к эльфам?»

Талиесин открыл портал. Порталами Сапфир не доводилось путешествовать. Эмбер говорил, что она ещё маленькая, чтобы ими пользоваться, и не спешил её учить. На самом деле Дракон с этим не торопился, поскольку безошибочно мог предугадать, что случится после: уследить за ней станет ещё сложнее!

Эльфийский принц подал ей руку, и они вместе вошли в мир эльфов.

— Ничего себе, — сказала девочка, оглядываясь по сторонам. — Целый мир — и неизвестно где? Какая удобная штука эти порталы!

— Пойдём, — ещё больше воспрянул Талиесин, — я покажу тебе наш дворец.

Он повёл её к дворцу из виноградных лоз, не замечая, что эльфы, видя их, почему-то бросают работу, вернее, у них всё валится из рук. Алистер появился прямо перед ними, не успели они сделать и нескольких шагов.

— Талиесин! — укоризненно сказал он. — Я же предупреждал, чтобы ты не приводил сюда Сапфир. Посмотри, что ты наделал!

Талиесин недоуменно обернулся и увидел, что эльфы или стоят на месте, как пришибленные молнией, или стягиваются к ним, будто ведомые неслышимым зовом, — в общем, происходило что-то из ряда вон выходящее.

— Она тут ни при чём! — поспешно сказал он.

— Ещё как при чём, — возразил Алистер. — Раскрой глаза пошире и взгляни.

Талиесин поспешно перевёл взгляд на Сапфир и вздрогнул всем телом от неожиданности. Рядом с ним стояла не маленькая девочка, но прекрасная дева.

— Почему она… — задохнулся эльфийский принц.

— Эльфийское волшебство вокруг слишком сильно для столь юной девы-дракона, — объяснил Алистер, — поэтому истинный облик проявился. Теперь понимаешь?

— Мог бы сразу сказать, — рассердился Талиесин. — Поди пойми твои недомолвки!

Алистеру на самом деле было интересно взглянуть, что изо всего этого получится, если Сапфир окажется в мире эльфов, поэтому он ничего толком сыну и не сказал. Разумеется, эльфы были ошеломлены её появлению. Им даже показалось, что это первая из вернувшихся беглянок-эльфиек. А может, они просто были очарованы её красотой и потеряли голову. В общем, охмурились без какой-либо сторонней помощи!

— Что ж, — сказал Алистер с довольной улыбкой, — нужно спасать бедных эльфов.

— А ты, я гляжу, под её чары не попал? — хмуро спросил Талиесин.

Король эльфов пожал плечами и улыбнулся ещё шире.

— Ну что, дитя моё, — сказал он, обращаясь к Сапфир, — насколько я вижу, ритуальным боданием лбами вы уже с Талиесином обменялись?

— А что, есть такой обряд? — чрезвычайно заинтересовалась Сапфир, прикрыв лоб ладонью.

— Отец! — возмутился Талиесин, который прекрасно знал, что отец опять дурачится.

Алистер нисколько не смутился:

— Может, и есть. Кто выиграл? А впрочем, зачем я спрашиваю, — пробормотал он с улыбкой, увидев торжествующий взгляд Сапфир. — Ладно, дети мои, пора спасать бедных эльфов от сокрушительного очарования драконьей девы. Есть предложения?

— Можно их заморочить, чтобы они забыли, что очаровались, — немедленно предложила Сапфир.

— Увы, дитя моё, с эльфами этот фокус не пройдёт, — возразил Алистер, развеселившись. — Талиесин?

— Никогда больше не приводить Сапфир, — буркнул эльфийский принц, — и тогда лет через тысячу само забудется.

— А я должен, по-твоему, целую тысячу лет вместо весёлых песен слышать заунывные стенания страдальцев? — возмутился король эльфов.

Сапфир фыркнула и засмеялась. Она поначалу старалась держаться величественно, как и подобало деве-дракону в истинном облике, но сделать это, когда вокруг происходят такие интересные вещи, да к тому же когда у тебя такая внушительная шишка на лбу, не так-то просто!

— Всего-то и нужно объявить, что это твоя наречённая, — объяснял Алистер сыну, а тот опять стремительно начал краснеть. — Королевское вето накладывается автоматически. Никому и в голову не придёт заглядываться на невесту наследного принца.

— Это волшебство? — поинтересовалась Сапфир. — Вроде как драконьи чары?

— Почти, — кивнул Алистер. — Давай, Талиесин, представь её подобающим образом.

Вокруг между тем едва ли не всё ушастое королевство собралось. Талиесин, кое-как справившись со смущением, вытянул вперёд руку. Сапфир об этикете эльфов не знала ровным счётом ничего, но в книжках читала, что полагается делать в таких случаях. Она с торжественным видом, который не вязался ни с лукавым блеском в её глазах, ни с упомянутой шишкой на лбу, возложила руку поверх руки эльфийского принца, приведя его в ещё большее смущение.

— Сапфир — наречённая эльфийского принца, — сказал Алистер громко, видя, что сын не способен сейчас сказать хоть что-нибудь вразумительное. — Полагаю, однажды она станет вашей королевой.

Волнение эльфов тут же улеглось, но на лицах многих ещё оставалось смятение, будто они не понимали, что происходит с ними или вокруг них.

— Может быть, Сапфир, скажешь им что-нибудь? — предложил Алистер. — Или споёшь?

— О нет! — запоздало ужаснулся Талиесин.

Но Сапфир уже грянула драконью песню! Как будто она упустила бы такую возможность — попрактиковаться в пении перед столь колоссальным количеством слушателей!

Бедные эльфы, ещё не опомнившееся от первого потрясения, буквально полегли, как хилые деревца после урагана.

— Что ж, — сказал Алистер, придя в себя от ошеломления, — пожалуй, смело можно сказать, что чары развеяны. Никогда не слышал…

— Отец! — предупредительно сказал Талиесин.

— …такого восхитительного пения, — после паузы докончил Алистер. — Клин клином вышибает, если вы понимаете, о чём я. Только, дитя моё, — несколько нервно попросил он, беря Сапфир за руку, — никогда, никогда больше не пой эту песню в присутствии эльфов. И вообще ни в чьём присутствии не пой.

— Чтобы опять не зачаровались? — с пониманием кивнула Сапфир и вздохнула. Такая песня — и пропадёт!

— А если вполголоса? — поинтересовалась она на всякий случай.

— Нет, — однозначно ответил Алистер.

— А шёпотом?

— Нет.

— Арргх, — огорчилась Сапфир.

— «Арргх»? — не понял Алистер.

— Это… выражение сожаления по-драконьи, — поспешно сказал Талиесин.

— Хм… звучно, — выдавил из себя улыбку король эльфов и сунул палец в ухо, чтобы вытрясти оттуда остатки драконьей песни.

Сапфир опять расплылась в улыбке, довольная, что произвела такой фурор на соотечественников будущего супруга. Этим, пожалуй, стоило гордиться: по рассказам, она знала, что впечатлить эльфов весьма непросто!

Король Волчебора. Народные драконьи средства в действии

Люди, драконы да и, должно быть, эльфы друг от друга отличаются разительно, и дело не только во внешнем облике, а вообще в самой их природе. Но стоит произойти чему-то из ряда вон выходящему — и все они: и люди, и драконы да и, должно быть, эльфы, — реагируют одинаково. Только драконы быстрее берут себя в руки, поскольку драконья рассудительность ковалась тысячелетиями.

Когда Лучесвет грохнулся на пол без признаков жизни, оторопели все. Хмель с них махом слетел.

— Лучесвет! — воскликнул Голденхарт, бросившись к сыну.

Юноша казался мёртвым: по его лицу разливалась землистая бледность, глаза закатились, конечности нелепо подломились. Из разжавшихся пальцев левой руки выпала на пол хрустальная шкурка, которая теперь походила на рыбью чешую: мясо с неё соскоблили, а скорее всего, сгрызли.

Голденхарт и Рэдвальд разом воскликнули:

— Он подавился мясом полоза и умер!

— Он отравился мясом полоза и умер!

— Отставить панику! — сказал Дракон, тут же собравшийся с мыслями (впрочем, он был встревожен не меньше остальных, просто старался это скрыть).

Эмбервинг поднял юношу и отнёс в комнату, где уложил на кровать и наклонился над ним, сосредоточенно вслушиваясь и внюхиваясь. Чешуйки проступили на его висках. Голденхарт и Рэдвальд топтались рядом, ожидая вердикта Дракона.

— Очень глубокий обморок, — заключил Эмбер, выпрямляясь и трогая лоб Лучесвета ладонью. — И страшный жар к тому же. Похоже на отравление.

Дракон смутно понимал, что надо бы избавить желудок Лучесвета от той дряни, что в нём оказалась, но зубы юноши были плотно сжаты. Разжать их Эмбер даже когтем не смог. Тогда он зашёл с другой стороны: ткнул Лучесвета под солнечное сплетение, а потом, приподняв, хлопнул по спине. От удара рот юноши разжался, закапала из края рта слюна, только и всего. Эмбервинг предположил, что мясо полоза, будучи субстанцией волшебной, растворилось, едва оказавшись в желудке.

— Что за арргх ты притащил! — раздражённо сказал Дракон Рэдвальду. — И что теперь делать?

Рэдвальд хватался за голову, рвал на себе волосы, — в общем, здравых предложений от него ждать не стоило. Голденхарт, хотя и был вне себя от беспокойства, сохранил трезвость суждений.

— Если это отравление, нужно напоить его молоком, — сказал он, рывком поднимаясь на ноги. — А жар можно сбить колодезной водой.

— Я сам принесу, — возразил Эмбервинг. Не хватало ещё, чтобы менестрель, расстроившись, свалился в колодец!

— Это я виноват, — скорбно стенал Рэдвальд.

— Не в чем тебе себя винить, — покачал головой менестрель, похлопав приятеля по плечу. — Я должен был догадаться, что Лучесвет выкинет что-нибудь в этом духе. Видишь ли, он… А вот и Нидхёгг.

В дверь со страшным треском вломился Огден. Кажется, даже верхние петли слетели, не справившись с его могучим плечом. «И как он так быстро чует, что с Лучесветом что-то случилось?» — невольно подумал Голденхарт. Ещё ведь и десяти минут не прошло, а дракон уже тут как тут!

— Что с ним стряслось? — грубо спросил Огден, отметая людей в сторону и нависая над Лучесветом.

— Думается мне, это из-за того, что он съел мясо хрустального полоза, — ответил Голденхарт.

— Чьё-чьё? — переспросил Нидхёгг.

— Кто знает… Русалки Рэдвальду подарили.

Белые глаза Нидхёгга вперились в Рэдвальда. Тот почувствовал, что по телу, начиная от затылка, раскатилась мелкая холодная дрожь. Именно эти глаза он видел в пещере! Дракон! Но теперь это были совершенно точно глаза разъярённого дракона. Рэдвальд мысленно распрощался с жизнью.

— Рэдвальд не виноват, — сказал вернувшийся Эмбервинг. — Лучесвет взял без спроса и съел. Посторонись-ка… — И он отодвинул дракона плечом, чтобы заняться юношей: положил на его лоб холодный компресс, влил в приоткрытые губы капельку молока. — Если молоко не поможет, заварю травы.

— А может, ядом… — начал Огден по обыкновению.

— Нет! — хором возразили Голденхарт и Эмбервинг, уже не удивляясь его предложению: Нидхёгг полагал, что драконий яд — панацея от всего на свете, — а вот неподготовленный Рэдвальд вздрогнул.

Нидхёгг настаивать не стал. Он деловито навесил дверь обратно на петли, демонстративно приставил стул к кровати и сел на него — кряк!

— Ну и что за дрянь этот хрустальный полоз? — спросил он угрюмо, не отрывая глаз от бледного лица Лучесвета. — И зачем Лучесвет его съел?

— Якобы дарует бессмертие, — ответил Голденхарт. — Лучесвет просто… Ну, ты и сам знаешь.

Огден помрачнел и проворчал себе под нос:

— Сказал же, что придумаю! Не мог подождать немного…

— Когда люди загнаны в угол, они начинают делать отчаянные глупости, — только и сказал Голденхарт. И добавил после паузы: — И драконы тоже.

— Да, и драконы тоже, — со вздохом согласился Эмбервинг.

Рэдвальд захлопал глазами. Он давно перестал понимать, о чём они говорят, но чутьё подсказывало, что здесь кроется тайна, в которую ему лучше не влезать.

— Он у меня больше глупостей делать не станет, не дам, — мрачно пообещал Нидхёгг. — Вот так и знал, что с него глаз сводить нельзя, арргх! И надо же было мне заснуть!

— Выходим как-нибудь, не впервой, — сказал Эмбер, похлопав дракона по плечу. — Не переживай.

Не так-то просто это оказалось сделать!

Жар никак не спадал, колодезная вода оказалась бесполезной: она моментально испарялась, стоило положить компресс на горящий лоб Лучесвета. Тогда Нидхёгг слетал на север и притащил оттуда ледяную глыбу. Лёд держался несколько дольше, но и ледяные компрессы сбить жар не смогли.

Юноша был в полубессознательном состоянии, так что поить его молоком и травяными отварами получалось через раз, вот только и это не помогало. Эмбервинг даже драконьи чары пробовал наложить — не сработало.

— Вот же дрянь! — через слово ругался Нидхёгг, подразумевая хрустального полоза.

Эмбервинг, немало встревоженный, что драконьи чары оказались бессильны, — сразу вспомнилось, что приключилось с менестрелем, — пытался разыскать в книгах хотя бы упоминание об этом самом полозе: свои перерыл, у сказительницы расспрашивал, даже в Чернолесье к чародейке слетал, — но об этом существе ни в одной книге ни полсловечка не нашлось. Нидхёгг на тот же предмет прошерстил Волчебор — тоже безуспешно.

Рэдвальд предложил наведаться в Русалочью заводь и вытрясти из русалок всё, что они знают. Он очень переживал. Голденхарт заметил, что для начала неплохо было бы и у эльфов спросить, прежде чем тащиться в такую даль. Эльфы могли что-то знать. Увы, Алистер ни о каких полозах в жизни не слышал. Узнав о недуге воспитанника, он страшно встревожился, явился в Серую Башню самолично, притащил с собой разных снадобий, но и эльфийское волшебство оказалось бессильно: недуг не отступал.

— Завтра же к русалкам! — решили они на общем совете.

Нидхёгг ничего на это не сказал, но ночью, когда все спали, прокрался в башню, вытащил Лучесвета из кровати, завернул его в волчью шкуру и утащил в Волчебор. Пора брать дело в драконьи руки! Ведь ответ же напрашивается сам собой: если от всех вместе взятых нет никакой пользы, значит, надо лечить народными драконьими средствами! А они пусть ищут каких-то там русалок, арргх их знает, что это такое.

Дракон притащил Лучесвета в сокровищницу, разрыл золото, положил туда юношу (прямо в волчьей шкуре) и зарыл его по самую шею, сосредоточенно прихлопывая ладонями, как дети утрамбовывают кучку песка, чтобы не разваливался куличик. Золото любые недуги вылечит, в этом Нидхёгг нисколько не сомневался, а если и не вылечит, то хотя бы жар собьёт. А когда Лучесвет на секунду пришёл в себя, Нидхёгг напоил его ядом, смешанным с собственной кровью. Откуда в его драконью голову пришло это знание — он не имел ни малейшего представления, но драконьи инстинкты подсказывали, что нужно сделать именно так. И всякий раз, как к юноше возвращалось сознание, а случалось это раз или два в сутки, Огден поил его изобретённым снадобьем. Вреда, кажется, это Лучесвету никакого не причиняло. Оставалось только дождаться, когда на пользу пойдёт.

Драконьи инстинкты Нидхёгга не подвели. Жар вскоре спал: золото вытянуло хворь из хрупкого человеческого тела, — но в сознание Лучесвет толком не приходил, не считая кратких вспышек, которыми Огден пользовался, чтобы напоить его.

Нидхёгг не отходил от Лучесвета ни на шаг. Он сидел и ждал. Он не ел, не пил и даже не помышлял о том, чтобы полететь охотиться. Он порядком исхудал, если сравнивать то, чем он стал, с ним прежним, но драконья мощь никуда не делась. Пожалуй, в своём отчаянье он стал ещё сильнее, чем раньше.

В его сознании произошёл значительный перелом, пока он сидел там, в темноте логова, освещая сокровищницу лишь собственными глазами. Нидхёгг не хотел ни тюленей, ни медведей, ни лишней толики золота в сокровищницу. Он хотел Лучесвета. Только бы Лучесвет был рядом с ним. Всегда. И это «всегда» подразумевало вообще всегда: вот как он, Нидхёгг, всегда был и всегда будет, вот так же и Лучесвет должен, и арргх на то, что он из людей.

Пожалуй, подсказавшие ему напоить юношу ядом с кровью драконьи инстинкты впервые проснулись в Огдене в полной мере именно сейчас. Он был дитя этой земли, проживший тысячелетия интуитивно: если хотел есть — летел и охотился на медведей, если хотел спать — прятался в логово, если находил золото — тащил его к себе в сокровищницу, — как было заложено в него природой и драконьей породой. Но встреча с людьми, с Мальхорном и Лучесветом, выгрызла в драконе неведомые до сих пор грани его существа — или сущности.

Нет, не про Огдена будет сказано, он нисколько не очеловечился. Он не золотой дракон, который носится со своими людьми и пылинки с них сдувает. Нидхёгг в любой момент мог свернуть любому из волчеборцев шею, если бы захотел и было бы за что. Просто не хотел, вот и всё.

И Лучесвету, когда тот очнётся, он задаст хорошую трёпку, непременно задаст! Больше не станет в рот всякую дрянь тащить — вот какую он ему трёпку задаст!

— Арргх! — сказал Огден и, насупившись, потрогал Лучесвету лоб, чтобы проверить, не вернулся ли жар. Нет, не вернулся.

Прошелестела листьями осень, намела снегов зима, весна прожурчала ручьями, потянуло цветочным ароматом лета, а Нидхёгг всё из логова и носа не казал! Волчеборцы даже нескольких смельчаков выслали на разведку: уж не помер ли дракон? Огден их почуял, но из пещеры не вышел, рявкнул только, чтобы не испытывали судьбу, тогда отстали. Дракон добавил, впрочем, что если им зерно на посев нужно, то они могут прийти и взять, первый проход налево и не путать с первым направо, где его сокровищница, — но волчеборцы заходить в драконье логово не рискнули: и впрямь, нечего судьбу испытывать!

К разгару лета, как раз в день солнцестояния, Лучесвет очнулся от беспамятства и, разумеется, ровным счётом ничего не увидел вокруг: Нидхёгг как раз задремал и глаза закрыл, а значит, в логове стояла кромешная тьма. Воспоминания о случившемся у юноши были довольно смутные, как это всегда бывает с людьми после долгой болезни или сна, и первой мыслью было, что он, должно быть, умер, поэтому так и темно вокруг. Лучесвет не знал, куда люди отправляются после смерти, но свято верил, что там должно быть непременно темно: их ведь зарывают в землю. То, что он не мог пошевелиться (ведь дракон его в золото зарыл!), лишь подтверждало его мысли. Он умер, и его закопали в землю. Правда, непонятно, почему он до сих пор дышит и почему воздух пахнет не могильной сыростью земли, а звериной шерстью. Лучесвет не сдержался и чихнул, послышался звон, точно осыпалось что-то металлическое, а потом гулкое эхо. Тотчас же в темноте загорелись два белых огонька, совсем рядом с ним!

— Огден? — обрадовался Лучесвет, который сразу же понял, что это глаза дракона. А если это глаза дракона, то, значит, он не умер, а всего лишь находится в драконьем логове. Правда, почему-то темно и пошевелиться не может, но от сердца у юноши тут же отлегло: раз уж дракон здесь, то всё в порядке!

Белые огоньки переместились ещё ближе, опять послышался звон осыпающегося металла.

— Очнулся? — с долей свирепости спросил Нидхёгг.

— Где я? — спросил Лучесвет, пытаясь вытянуть шею в направлении белых огоньков. — Мы в твоём логове, Огден? А что так темно?

Белые огоньки подались в сторону, в темноте что-то плюхнуло — безошибочно узнавался плевок дракона, — загорелась плошка с медвежьим жиром, неровные отсветы огня разбежались в разные стороны, кромсая темноту, и Лучесвет понял, что находится в сокровищнице. Зарытый по самую шею в золото.

— Зачем ты меня в золото зарыл, Огден? — поразился юноша, ещё не замечая, как изменился Нидхёгг внешне. Медвежья шкура скрывала худобу мужчины, а слабый свет мешал разглядеть лицо.

— А кто тебя просил жрать всякую гадость? — сварливо сказал Нидхёгг.

Лучесвет смутился, припомнив, что под шумок стащил и съел мясо хрустального полоза. А вот что было дальше — он уже припомнить не смог, как ни старался.

— Я что же, занемог? — осторожно спросил он.

— «Занемог»? — ядовито переспросил Огден. — Скажи лучше, не помер едва, арргх тебя побери!

Лучесвет смутился ещё больше и стал соображать. Вероятно, он отравился или разболелся, а Нидхёгг его… лечил. Зарыв в золото по самую шею.

— Ты бы меня вырыл, а? — попросил юноша, делая безуспешную попытку пошевелиться.

— Пей, — велел дракон, подталкивая к его губам бурдюк.

— Что это? — закашлялся Лучесвет. Вкус питья казался знакомым, но юноша не мог понять, откуда. Он-то не знал, что каждый день пил драконью кровь с ядом, пока был в полузабытьи. На вкус было как жидкий огонь.

— Лекарство, — сварливее прежнего ответил Нидхёгг и заставил Лучесвета выпить всё, что оставалось в бурдюке.

— Так зачем ты меня в золото зарыл? — спросил Лучесвет, допив.

— У тебя жар был, — ответил Огден и, подумав, стал неспешно разрывать золото вокруг юноши. — Когда жар, первым делом в золото зарыться надо, все это знают.

— Все драконы? — уточнил Лучесвет. — Но я-то не дракон.

— Дракон или не дракон, а помогло, — отрезал Нидхёгг и сверкнул глазами на юношу. — Выволочку бы тебе устроить, чтобы неповадно было доставлять драконам беспокойство!

Золото, осыпаясь под его пальцами, звенело. Лучесвет почувствовал, что, кажется, способен пошевелить плечами. Дышать стало легче. Он набрал в грудь воздуха, грудная клетка поднялась, ничем не сдавленная.

— И долго ты меня тут держал? — спросил Лучесвет, надышавшись вволю.

Огден несколько раз клацнул зубами, размышляя. Ему казалось, что он просидел в темноте целую тысячу лет, хотя прошёл всего-то неполный год. О настоящем течении времени он мог судить только по запахам снаружи: прелая сырость означала прошедшую осень, колючая свежесть — зиму, невнятное что-то — весну, а цветочный запах — пришедшее лето.

— Вот из логова выйдем, тогда и узнаем, — ответил он, хватая волчью шкуру, в которую был завёрнут Лучесвет, и ставя его на ноги.

Лучесвет качнулся и непременно упал бы, если бы дракон его не подхватил: за время болезни он ослаб, едва на ногах держался, да и вообще в этой темноте (плошка с медвежьим жиром выгорела и погасла) с трудом мог определить, стоит он на ногах или на голове, настолько был дезориентирован. Но рука Нидхёгга крепко держала его за плечо, он не упал.

— Сам не сможешь пойти, так я тебя дотащу, — предложил дракон. — И глаза прикрой: с непривычки после темноты ослепит.

Из логова Лучесвет всё-таки вышел на своих двоих (Нидхёгг, правда, сзади держал его за шиворот, как детей держат, когда они ходить учатся) и тут же заслонился от ударившего в глаза солнечного света. Глаза, как и предрекал дракон, от солнца отвыкли, смотреть было больно, даже слёзы покатились по щекам. Но спустя несколько минут Лучесвет обвык и отвёл руку от лица.

— Лето? — воскликнул он, оборачиваясь к дракону. — Сколько же я про…

Он осёкся, заметив произошедшую в Нидхёгге перемену, и сообразил, что дракон, должно быть, всё это время сидел рядом с ним и бдел.

— Ты что, всё это время ничего не ел? — воскликнул Лучесвет. — Огден, оставь меня тут и лети.

— Куда? — сварливее некуда спросил Нидхёгг.

— Охотиться на медведей. Тебе непременно нужно что-нибудь съесть! — взволнованно говорил Лучесвет.

Огден поморщился. Мысли о том, что нужно лететь куда-то, ловить медведя, свежевать его, вызывали отвращение. Зная его прежнюю любовь к медвежатине, можно было предположить, что перелом в драконе случился разительный.

— Не хочу медвежатину, — сказал Нидхёгг.

— Тогда пусть волчеборцы пригонят стадо баранов, — не унимался Лучесвет. — Баранина после длительной голодовки самое то!

— И баранину не хочу, — повторил Огден и пошебаршил в медвежьей шкуре пятернёй, чтобы определить, не набились ли туда блохи. Ни к какому определённому выводу он не пришёл, но всё же снял медвежью шкуру с плеч и хорошенько её выбил. Поднялось облако пыли.

Лучесвет пришёл в ужас: Огден отказывался есть! Да когда такое было! Может, и самому Нидхёггу занедужилось? Присмотревшись, юноша заметил, что левый рукав дракона испачкан засохшей бурой кровью.

— Ты ещё и ранен? — разволновался Лучесвет, прыгая возле дракона и пытаясь схватить его за руку, чтобы посмотреть на рану. Огден исхудал, конечно, но исполинский рост никуда не делся, да и увёртывался он довольно ловко, будто не хотел, чтобы Лучесвет смотрел.

— Поцарапался, — неохотно сказал Нидхёгг, поднимая руку выше головы, чтобы уж точно не достать. На локте у него было несколько свежих и старых порезов, из которых он сцеживал кровь в бурдюк. Пожалуй, и то, что он выглядел исхудавшим, было вызвано не продолжительной голодовкой, а кровопотерей. Но Лучесвету об этом знать не обязательно.

Лучесвет же решил, что именно поэтому дракон и не летит охотиться.

— Тогда я тебе подстрелю оленя, — объявил он и пошёл в логово за луком, вернее, попытался, но не сдвинулся с места: рука Огдена держала его за воротник. — Огден!

— Я не голоден, — сказал Нидхёгг, и это было правдой: голода он не испытывал. — Драконы, знаешь ли, могут лет по сто не есть — и ничего.

Дракону нужно было хорошенько отоспаться, чтобы восстановить силы, но он и об этом говорить не стал. Сначала нужно позаботиться о Лучесвете. Он хорошенько оглядел юношу, пару раз потянул носом воздух. Ни следа, ни духа прежнего недуга! Нидхёгг удовлетворённо ухмыльнулся: что ни говори, а драконьи народные средства работают безотказно. Для профилактики, пожалуй, стоило бы подержать Лучесвета зарытым в золото по шею ещё недельку, но это можно будет сделать в любой момент, не обязательно сейчас.

— Нужно тебя вернуть в Серую Башню, — сказал Нидхёгг, встрепав волосы за ухом. — Получается, я тебя похитил.

Лучесвет пожал плечами:

— Для драконов это в порядке вещей.

Король Волчебора. Проклятие хрустального полоза

— Я сам вернусь в Серую Башню, а ты спи, — сказал Лучесвет.

Нидхёгг очень пристально на него посмотрел. Юноша смутился.

— Да ладно, — пробормотал он, краснея, — что может произойти…

— В другой раз, если опять что-нибудь выкинешь, я тебя выхаживать не стану, — предупредил Огден, который нисколько не сомневался, что Лучесвет способен ещё на какую-нибудь глупость, стоит той подвернуться под руку.

— Да нет же, честное слово, — начал было обещать юноша.

— Честное драконье, — перебил его Огден.

— Но я ведь не дракон, чтобы давать честное драконье слово, — возразил Лучесвет.

— Оно нерушимо, кто бы его ни давал. Ну? — потребовал дракон.

Лучесвет вздохнул и послушно повторил:

— Честное драконье слово.

Нидхёгг удовлетворённо кивнул и только после этого позволил Лучесвету покинуть Волчебор. Сам он залез в сокровищницу, зарылся глубоко в золото, не меняя обличья, и продрых целых два месяца! Проснувшись, он подумал, что чувствует себя отлично. Дракон выбрался из золота, вытряхнул из-за пазухи набившиеся туда монетки и выкинул руки в стороны, потягиваясь. Суставы громко захрустели, Огден удовлетворённо крякнул.

Выйдя из пещеры, Нидхёгг огляделся. Стояла ранняя осень: золото чуть тронуло верхушки деревьев, трава ещё была зелена, хоть уже и не так сочна, как летом, воздух был прозрачен и свеж. Оглядев окрестности и определив, что Лучесвета в Волчеборе нет, Огден решил наведаться в Серую Башню и глянуть, как он там. Но прежде дракон хорошенько оглядел себя. Порезы на локте затянулись бесследно, золото отлично его подлатало. Рукав был вымаран запекшейся кровью. Поразмыслив, Нидхёгг отыскал озеро и хорошенько в нём выплескался, не снимая одежды. Двух медведей одной лапой: и сам освежился, и одежду почистил. Правда, оглядев себя после купания, Огден всё-таки решил, что в таком виде являться в Серую Башню не стоит: вставки из медвежьей шкуры, намокнув, превратились в сосульки, запахло мокрой шерстью. Он вернулся в логово, переоделся и старательно причесал волосы, а мокрую одежду развешал сушиться возле пещеры на ветках деревьев. Есть ему по-прежнему не хотелось, он равнодушно разгрыз найденную в логове кость, высосал костный мозг и припрятал остатки до лучших времён.

— Ну вот, — сказал он довольно и поскрёб влажные волосы на затылке, — самое время размяться.

И дракон полетел в Серую Башню, хотя мог бы воспользоваться и порталом. Хвост у него только-только начал отрастать, летел он всё ещё не слишком уверенно. Но он мог себе позволить потратить немного времени на полёт: он нисколько не волновался, он чуял, что с Лучесветом всё в порядке.

Когда Лучесвет вернулся в Серую Башню, Голденхарт выдохнул с облегчением.

Как же они все всполошились, когда обнаружили его исчезновение! Эмбервинг, правда, тут же определил, что это дело лап Нидхёгга.

— И что будем делать? — спросил менестрель. — И что Огден будет делать?

— Ну, что будет Нидхёгг делать — это я себе очень даже хорошо представляю, — заметил Эмбер, поиграв бровями. — Думаю, напоит его ядом. Как знать, может, и вылечит. Он бы не стал похищать Лучесвета, если бы не был уверен в собственных силах. Ты ведь прекрасно знаешь, что вреда он ему не причинит. За Лучесвета можно не волноваться.

— А с русалками как быть? — спросил юноша.

Дракон поморщился. Голденхарт с Рэдвальдом так и рвались в Русалочью заводь расспрашивать о хрустальном полозе, и это Эмберу нисколько не нравилось. Он подозревал, что менестрелю просто хочется поглазеть на русалок, о которых так живо и красочно рассказывал Рэдвальд. Нет, к этим распутницам он менестреля ни за что не отпустит!

— Никаких русалок, — однозначно сказал Дракон.

Голденхарт разочарованно вздохнул. Рэдвальд ухмыльнулся мысли, что хоть в чём-то да обставил принца!

Выволочку вернувшемуся Лучесвету они устраивать не стали. Эмбервинг сказал только:

— Думай, прежде чем глупости делать. В другой раз может и не обойтись.

Лучесвет густо покраснел и торжественно пообещал, что на мясо хрустального полоза теперь и не взглянет, хоть оно у него под ногами валяйся.

— Ну-ну, — только и сказал Дракон.

Лучесвет отправился домой, и уж там-то взбучку ему устроили знатную! Чтобы не тревожить людей почём зря, трактирщице сказали, что Лучесвет сбежал с приятелем-драконом на поиски приключений. Всё лучше, чем рассказывать о неизвестном недуге, причиной которого стал волшебный артефакт непонятного происхождения!

Трактирщица хорошенько отвозила вернувшегося сына мокрым полотенцем по спине — обычное наказание провинившихся детей, которых любят слишком крепко, чтобы использовать розги. Муж трактирщицы хотел отвесить пасынку подзатыльник, но не решился, ограничился только тем, что запретил Лучесвету покидать подворье и заставил его помогать матери по хозяйству: чистить в конюшне, колоть дрова, носить воду из колодца и всё в том же духе. Лучесвет к физической работе был непривычен, давались эти поручения ему нелегко, особенно рубка дров. Был бы у него лук, он бы эти полена, как орехи, тетивой перещёлкал, но лук остался в Волчеборе, и юноша тяжело вздыхал, волоча по двору неподъёмный топор.

Несколько дней назад Лучесвет вдруг всё бросил и заперся в своей комнате. Выходить он отказывался, от еды тоже, а потом и вовсе перестал отзываться, только мычал что-то нечленораздельное, будто у него зубы все разом заболели. Ни уговоры, ни угрозы не помогали: дверь он родителям так и не отпер. Перепуганная трактирщица бросилась в башню за подмогой. Муж трактирщицы продолжал ворчать: «Задурили мальчишке голову! Выпороть разок — и никаких драконов звать не пришлось бы». Может, он был и прав.

Эмбервинг, выслушав трактирщицу, высоко выгнул бровь. Не похоже на Лучесвета, что за капризы?

— Да это протест самый настоящий, — уверенно заявил Рэдвальд. — Заставлять принца дрова рубить? Скажи, Голденхарт!

— Ну, положим, ничего такого в этом нет, — возразил Голденхарт с чувством собственного достоинства. — Принц или не принц…

— Скажи ещё, что дрова рубить умеешь, — фыркнул Рэдвальд.

Менестрель посмотрел на собственные руки, исключительно ухоженные, несмотря на каждодневные хлопоты по хозяйству.

— Не пробовал, — честно сказал он, — но если бы пришлось…

— Даже не думай, — предупредил Эмбервинг. — Но Голденхарт прав: ничего такого в работе нет, да и Лучесвет не из тех, кто стал бы отлынивать из-за пустого каприза.

Они всем скопом пошли в дом трактирщицы, которая не переставала причитать. Муж трактирщицы встретил их не слишком приветливо, особенно Голденхарта. Люди ревнивы и тем ревнивей, чем меньше для того поводов.

Эмбервинг стукнул в запертую дверь, окликнул Лучесвета. В комнате что-то завозилось, но никто не отозвался. За дело взялся Голденхарт, Лучесвет ответил еле слышно:

— Оставьте меня в покое! Никого не хочу видеть.

— Открой окно, — взмолилась трактирщица, — я тебе поесть принесу.

— И есть не хочу.

— Четвертый день уже не ест ничего! — опять принялась причитать трактирщица.

— Что за шум? — раздалось позади них громогласным голосом.

Появился Нидхёгг. Он втиснулся в дом, сгорбился, чтобы не вынести макушкой потолок, и испытующе оглядел всю компанию. А они, увидев его, едва ли не в голос ахнули. О том, что он за эти месяцы преобразился, они ведь не знали.

— Что это с тобой такое приключилось? — спросил Эмбер, на секунду забывая, зачем они все тут собрались.

— Вымылся, — мрачновато ответил Нидхёгг, полагая, что удивились они его отменно приглаженным волосам. — Ну и что тут происходит? Где Лучесвет?

Трактирщица начала было голосить, но Огден по-хозяйски прервал её:

— Молчи, женщина, когда драконы разговаривают!

После этого она уже рта раскрывать не осмелилась. А вот муж трактирщицы на дракона напустился: зачем, мол, уволок мальчишку неведомо куда и задурил ему голову?

— И не с тобой разговариваю, — с некоторым удивлением возразил ему Нидхёгг, взял его за шиворот и аккуратненько выкинул в окошко. Рядом был стог сена, так что муж трактирщицы не пострадал, отделался только лёгким испугом и начал браниться ещё сильнее: из собственного дома вышвырнули!

— Ты полегче, — сказал Эмбервинг. — Они просто волнуются за Лучесвета.

— А зачем за него волноваться? — не понял Огден. — Что с Лучесветом?

— Насколько я чую, — заметил Дракон, — ничего. Но он заперся и который день из комнаты не выходит.

— И не ест, — вставила всё-таки трактирщица. Вопрос питания людей всегда заботил больше прочего.

— Пф, — сказал Нидхёгг и, грохнув по двери кулаком, велел: — Открой, Лучесвет, дракон пришёл!

В комнате опять что-то завозилось, но дверь так и осталась запертой. Эмбервинг пожал плечами: мол, говорил же, что никому не отпирает. Огден выпустил пар из ноздрей, вены на его висках проступили, покрылись чешуйками.

— Я предупредил, — с угрозой в голосе сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, а потом взял и тихонечко, не прилагая почти никаких усилий, вырвал дверь вместе с косяками и притолокой и поставил в сторонку. По стенам пошли трещины, с потолка посыпалась штукатурка.

— Да что ж ты делаешь! — воскликнул Эмбервинг, не зная, то ли ему смеяться, то ли начать сердиться на медвежью силу дракона. — Ты же им дом развалишь!

— Я просто дверь открыл, — возразил Нидхёгг. — А дом новый построят, этот и так неважный был.

Брань из-за окна стала уж совсем забористой: муж трактирщицы только выбрался из стога и увидел, что по стенам ползут трещины, а крыша просела. Огден деловито закрыл окно.

— Ладно, шутки в сторону, — уже серьёзно сказал Эмбервинг. — Где Лучесвет?

Они заглянули в комнату. Лучесвет сидел на кровати, накрывшись с головой одеялом и отвернувшись к стене.

— Вылезай оттуда, — велел Нидхёгг.

Вместо этого юноша полез под одеяло ещё глубже. Эмбервинг сузил глаза: в ту долю секунды, на которую рука Лучесвета показалась из-под одеяла, натягивая его на лицо, он успел заметить, как блеснуло что-то на запястье юноши, и ему не составило труда догадаться, что это было. Его это нисколько не обрадовало, встревожило порядком.

— Огден, — сказал Дракон тут же, — а бери-ка ты Лучесвета в охапку прямо с одеялом и тащи ко мне в башню, там разберёмся.

Нидхёгга дважды просить не нужно было.

— Что такое, Эмбер? — забеспокоился Голденхарт, который перемену в настроении Дракона сразу подметил.

— Пока ещё не знаю, — ответил Эмбервинг, — но всё это мне уже заранее не нравится. Огден, вытряхни его из одеяла. А ты, Голденхарт, открой окно. Надо бы хорошенько на него взглянуть.

В комнате, которую Дракон выделил для Лучесвета, когда тот у них оставался, окно было, но поскольку юноша давно в башне не был, то Эмбер закрыл ставни наглухо, чтобы не напылило с улицы. Рэдвальд и Голденхарт вышли из башни, приставили лестницу и сняли со ставней перекладину, причём лестницу держал менестрель, а открывать полез бывший паж, потому что Голденхарт объявил, что перекладина для него слишком тяжелая, он её снять просто-напросто не сможет. Даже Рэдвальд справился не без труда. Вернулись они в комнату как раз тогда, когда Нидхёгг начал вытряхивать из одеяла отчаянно сопротивляющегося Лучесвета. Но с драконом сладить было не так-то просто, юноша вывалился из одеяла на кровать и попытался отвернуться от всех, закрыться руками. На его коже местами были проплешины, сияющие хрустальной чешуей: на запястье, на шее, на лбу…

— Ну и ну, — протянул Голденхарт, задумчиво прикусывая кончик пальца.

— Проклятие хрустального полоза! — проскрипел Рэдвальд, бледнея.

— Очень сомневаюсь… — пробормотал Дракон.

Нидхёгг не понимал, почему они все так растерялись.

— Подумаешь, чешуя вылезла! — фыркнул он. — У драконов такое сплошь и рядом случается.

— Лучесвет не дракон, — напомнилЭмбервинг.

— Он… он превращается в хрустального полоза? — неуверенно предположил Голденхарт.

— Да как будто такое возможно, — возразил Дракон и силой заставил Лучесвета отвести руки от лица. Ему нужно было хорошенько взглянуть на юношу, чтобы сделать какие-то выводы. Или не сделать.

— А мне эта хрустальная шкурка нравится, — заявил Огден. — Он, может, весь ей подёрнется? Вот бы замечательно было!

— Что ж тут замечательного? — осадил его Голденхарт, заметив, что Лучесвет от этих слов стал выглядеть ещё жальче, чем прежде.

— Арргх! — возмутился Нидхёгг и стал объяснять недогадливым людишкам, почему чешуя лучше обыкновенной кожи.

Пока они спорили, Эмбервинг тщательно изучил чешуйки на руке Лучесвета. Они не казались чем-то чужеродным, не образовались поверх — кожа сама видоизменилась, превращаясь в хрустальную броню. Прикосновение было безболезненно, никакого беспокойства эти проплешины не причиняли, на самочувствии юноши тоже не отразилось. Дракон, немало озадаченный, стал расспрашивать Лучесвета, как и когда он обнаружил на себе чешую. Юноша, дёргая носом, сказал, что сначала появилась всего одна чешуйка — на запястье, а от неё начали расползаться и остальные. Первая появилась буквально через пару дней после его возвращения в Серую Башню. Поначалу они появлялись только на теле, и он прятал их под одеждой, а уж когда затронуло и лицо, то он заперся в комнате.

— Недолечил, наверное, — сокрушённо сказал Огден и поскоблил за ухом. — Я быстренько слетаю в Волчебор, притащу бурдюк, напоим — и как рукой снимет. Хотя, честно говоря, я бы и так оставил, — добавил он и повторил: — Нравится мне эта шкурка!

— А чем ты его лечил вообще? — подозрительно прищурившись, поинтересовался Эмбервинг.

— Как чем? Знамо чем: ядом с кровью…

— Ядом с кровью? — эхом откликнулся Эмбервинг и побледнел. — Что же ты натворил! Нельзя поить людей драконьей кровью!

— Кто это сказал? — поинтересовался Нидхёгг, пренебрежительно фыркнув.

— Ты же… Да как тебе только такое в голову пришло! — напустился на него Дракон. — Поить людей драконьей кровью строжайше запрещено! В Драконьей книге…

— Плевал я на Драконью книгу. Я драконьи инстинкты спросил, они мне и сказали: в любой непонятной ситуации используй драконью кровь, — отрезал Огден. — Ничего с ним, как видишь, не случилось, на ноги его поставил. Недолечил просто. Надо было ещё недельку в золоте продержать.

— Ты его ещё и в золото закапывал?! — поразился Эмбер.

— А то! По самую шею! — кивнул дракон. — И что вы так всполошились вообще? Подумаешь, чешуей покрылся… Вот если бы у него хвост вырос или рога, тогда бы, конечно… А тут — чешуя.

Они поняли, что с драконом спорить бесполезно.

— А с другой стороны, — пробормотал Эмбервинг, — отчасти он и прав: я-то ведь тоже угрозы не чую. А всё же непорядок, чтобы люди чешуей покрывались.

Рэдвальд заикнулся было, что теперь-то точно придётся к русалкам наведаться, но Дракон взглянул так на него, что тот прикусил язык.

— У эльфов разве что спросить? — предложил менестрель. — Они по превращениям мастера. Алистер ведь и моё разгадал.

Не теряя времени, позвали Алистера, хотя Эмбервинг и заметил, что вряд ли от эльфийского короля будет толк, если уж он о хрустальном полозе ничего не знает. Алистер явился, внимательно осмотрел Лучесвета и явно озадачился увиденному.

— Ну, что скажешь? — спросил Дракон. — Как думаешь, может кто-то превратиться во что-то, если он это что-то съест?

Алистер покачал головой и тронул покалеченное ухо:

— Вряд ли такое возможно, иначе бы по белу свету сотнями расхаживали сейчас бессмертные выродки, некогда нажравшиеся эльфийских ушей. Ан нет, перемерли все, как им время пришло. Драконье мясо, я полагаю, тоже бесполезное?

— Гм, — только и сказал Эмбервинг. Ему припомнился Драгдар, который ел драконьи сердца и возвращал себе молодость. Толика крови Дракона тоже его значительно омолодила. Но Драгдар всё равно оставался человеком: ни хвост, ни рога, как говорится, у него не отросли. Запрет поить кровью людей, вероятно, упоминался в Драконьей книге именно по этой причине: если бы люди узнали, что могут продлить себе жизнь таким способом, то житья бы драконам совсем не стало. Их и так со свету сживали из-за сокровищ.

— Но хрустальный полоз — существо нам неведомое, — заметил Алистер после продолжительного молчания. — И кто может с уверенностью сказать, что Лучесвет не превращается в него в этот самый момент?

— Задал же ты нам задачку! — вздохнул Дракон, глядя на Лучесвета.

Тот опять натянул на голову одеяло и скукожился в углу кровати. Огден уговаривал его не расстраиваться и в доказательство преимущества чешуи перед кожей выпустил свою, она покрыла всю его руку и звенела, когда он хлопал по ней обычной ладонью.

— Есть ли на свете существа древнее нас с тобой, Эмбервинг? — задумчиво проговорил король эльфов и тут же оживился: — Погоди-ка, одно есть! Фея! Феи издревле жили в мире людей, а значит, могут знать и о столь древних существах, как хрустальные полозы! Хёггель, правда, давненько у нас не появлялся, но Талиесин, если я его сумею разыскать, может открыть нам портал в Извечный лес…

— Что за феи? — вмешался в разговор Нидхёгг. — Если кого поймать надо, то это я мигом: хоть медведя, хоть изюбра, хоть фею эту.

Огден нисколько не считал, что Лучесвету нужно избавляться от чешуи, но он не мог не заметить, что юноша этим нежданным преображением подавлен, а чтобы поднять приятелю настроение, он был готов даже собственную тень изловить, если придётся.

«А почему бы тебе, Алистер, самому портал не открыть?» — так и вертелось у Голденхарта на языке. Скорее всего, король эльфов у воспитанника в гостях бывал, значит, и портал туда мог открыть, но отчего-то всячески избегал упоминать об этом. Можно было с уверенностью сказать, что Алистеру просто интересно взглянуть, что получится, если натравить дракона на фею, а стало быть, столкнуть лбами двух драконов, нидхёгга и василиска. Эмбер тоже об этом подумал.

— Слушай, Алистер, дело серьёзное, — сказал он укоризненно, — прекращай дурачиться.

Король эльфов только похлопал глазами в ответ. Эмбервинг тяжело вздохнул.

— Я этот Извечный лес мигом разыщу, — прихвастнул Нидхёгг. — Только скажите, как пахнут феи.

Голденхарт сбегал на чердак и принёс покрывало, которое подарила им Хельгартен в знак примирения. Огден потянул носом, фыркнул и заметил:

— Пахнет драконом. И ещё чем-то.

— Думаю, ты Извечный лес без труда отыщешь, — предположил Алистер. — Драконы, я слышал, друг друга отменно чуют.

Нидхёгг кивнул. Он уже определил направление, в каком нужно лететь.

— Ты не торопись, — остановил его Эмбервинг и начал втолковывать: — Фею ловить не надо. Просто разыщи её и расспроси о хрустальном полозе. Ты ведь в состоянии запомнить то, что она расскажет?

Огден фыркнул:

— Ещё бы! Я даже буквы людские запомнил… А феи — это кто? Змеи такие?

— Временами, — пробормотал Дракон себе под нос, а вслух сказал: — Думаю, она будет в человеческом обличье. Просто отыщи существо с похожим запахом. И не вздумай ловить! — повторил он со значением.

Утро в Извечном лесу выдалось чудесное.

Лес стараниями феи и василиска преобразился и наполнился мириадами существ, нашедших себе приют в этом благодатном уголке. В него даже вернулись светляки — дальние родичи блуждающих огоньков, добрые духи, указывающие дорогу.

Хельгартен, встав до рассвета, отправилась на луг: раненые зверушки приходили в домик феи за помощью, нужно было пополнить запасы. Целебные травы как раз вошли в силу, ранняя осень — лучшее время для их сбора. Фея выбирала веточки и соцветия, подолгу к ним приглядываясь и, решив, что они годятся, срывала и прятала в корзинку. Крылья у феи до сих пор не отросли, уровень волшебных сил был несоизмеримо ниже, чем полагалось для феи её возраста, и многие прежде пустячные вещи давались ей с трудом, поэтому и приходилось приглядываться к травам, чтобы отыскать нужные. Но теперь фею это нисколько не беспокоило.

Хельгартен отправила в корзинку пушистую трубочку медуницы, потянулась ещё за одной… Ей вдруг показалось, что сзади упал метеорит: что-то врезалось в землю за её спиной, раздался глухой удар, окатило порывом ветра, а скорее, ветряной волной. Фея испуганно обернулась и выронила корзинку. В шаге от неё стоял высокий мужчина в накинутой на плечи медвежьей шкуре. Вокруг него летали травинки и лепестки полевых цветов, значит, это он упал… с неба?

— Пахнет драконом, — сказал Нидхёгг, поворачивая голову и глядя на фею белыми глазами. — И чем-то ещё. Это Извечный лес?

Фея настолько была поражена, что только кивнула. Опасности от него она не чувствовала, наоборот, но столь эффектное появление лишило её дара речи. Она задрала голову, посмотрела на небо, ожидая увидеть там дыру, но, конечно же, ничего не увидела. Огден тоже посмотрел вверх и глубокомысленно заметил:

— Дождя не будет, — полагая, что она гадает о погоде. Люди, он видел, так делали. На небо смотрели или на ласточек. «Ласточки летают — дождь будет», — говорили люди. Ласточки обычно глядели на людей и говорили друг другу: «Люди смотрят — дождь будет». Дракон прекрасно знал, что всё это совершенная чушь: откушенный хвост ломит — дождь будет, вот самая верная примета!

Хельгартен несколько опомнилась от потрясения и присела, чтобы собрать в корзинку рассыпавшиеся травы. Огден уже собирался ей помочь — догадался, что из-за него она их рассыпала, — как вдруг заметил, что прямо на него летит дракон — с явным намерением сбить его с ног и, может, даже загрызть.

— Нет, приятель, со мной такой номер дважды не пройдёт, — сказал Нидхёгг, припоминая, что вышло из стычки с золотым драконом при их первом знакомстве.

— Хёггель! — испуганно воскликнула Хельгартен, догадавшись, что василиск заметил их издали и, сочтя, что фее грозит опасность, ринулся в бой. Хёггель тут же принял её вскрик за мольбу о помощи, он не слишком хорошо соображал.

— Посторонись-ка, — посоветовал Нидхёгг, легонько толкнув фею в спину, чтобы отошла и не зацепило.

Он изловчился и, ухватив василиска за рога, поднял его, перевернул и опустил спиной на землю, почти не прикладывая силы, однако этого хватило, чтобы его обездвижить и превратить в человека.

— Что за дети пошли! — миролюбиво сказал Нидхёгг, удерживая покуда Хёггеля лапищей за шею. — Ты чего на меня накидываешься без предупреждения, да ещё когда я к тебе спиной стою? Никакого уважения к старшим!

Хёггель, ещё не разобравшийся в природе незваного гостя, попытался превратить его в камень взглядом василиска.

— Не дури, — предупредил Огден, почувствовав атаку, которая хоть и не причинила ему никакого вреда, потому что чары дракона бессильны против другого дракона, но всё-таки вызвала неприятное пощипывание во всём теле. — У меня времени нет с детишками играться.

Фея осознала, что перед ней существо столь же древнее, что и она сама. Дракон. Но он пока был настроен добродушно, даже нападение василиска его не рассердило. Нидхёгг отпустил шею Хёггеля, выпрямился, поглядывая на них с феей сверху вниз.

— Если это Извечный лес, то, думаю, ты и есть фея? — спросил он, показывая на Хельгартен пальцем. — Ушастый, правда, ничего не говорил о драконах…

— Алистер? — насторожился Хёггель, вскакивая и загораживая собой фею.

Нидхёгг явно оскорбился. Хельгартен поспешила спасти ситуацию. Она вышла из-за дракона и сказала:

— Я Хельгартен, фея Извечного леса. А это Хёггель, он василиск… Хёггель, прекрати! — прикрикнула она на дракона, который продолжал щериться. — Он не причинит нам вреда.

— С детишками не воюю, — однозначно сказал Нидхёгг и тоже представился: — Нидхёгг Огден, дракон из Волчебора.

— Дракон? — изумился Хёггель.

Нидхёгг фыркнул и показал ему руку, превратившуюся в когтистую лапу (весь превращаться поленился, да и не хотел показывать многострадальный хвост).

— Значит, тебя король Алистер прислал? — спросил василиск.

— Ушастый, — ответил дракон, покрутив ладонями возле собственных ушей. — Да, кажется, они его королём называли. Он сказал, что фея может помочь, потому что феи всё знают.

— А что, случилось что-то? — насторожился Хёггель. Он знал, что когда в деле замешан Алистер, то ничего хорошего ждать не приходится, памятуя о скверном характере эльфийского короля.

Хельгартен позвала дракона в гости, чтобы поговорить за чашкой чая и, быть может, коржиками. Нидхёгг понятия не имел, что такое коржики, но согласился. Хёггель был страшно недоволен: зазывать другого дракона в гости!

Когда они подошли к домику феи, Огден окинул его критическим взглядом и покачал головой:

— Нет, я его развалю ненароком, если попытаюсь протиснуться внутрь.

Он показал пальцем на деревянный стол, который был вкопан во дворе (Хёггель за ним мастерил всякую ерунду). Тут, мол, поговорим. Хельгартен сказала василиску вынести из домика стулья, чтобы было на чём сидеть. Нидхёгг и от стула отказался: знал, что тот развалится, не выдержав веса дракона. Он выдернул одно из деревьев, росших неподалёку — дуб в три обхвата, — ладонью перерубил его надвое, обтесал ветки и подтащил к столу уже готовый чурбан и сел на него. Хёггель был поражён: этот незваный дракон расправился с деревом в считанные секунды! Ему самому пришлось бы провозиться не меньше получаса, да и то в драконьем обличье.

Хельгартен принесла чай и блюдо с коржиками. Огден с сомнением посмотрел на крохотные чашки. Сломать их ему не хотелось, поэтому он взял только коржик и сунул его в рот, сосредоточенно разжёвывая и размышляя, что это такое он ест. Коржик ему не понравился.

— Надо было с собой медведя прихватить, — сказал он вслух.

— Медведя? — опешила фея. — Какого медведя?

— Бурого, — охотно объяснил дракон. — Неудобно вышло: в гости и без подарка…

— А что бы нам делать с медведем? — всё ещё не понимала фея.

— Как что? Съесть, разумеется. В другой раз притащу. Бурого или белого. Вам какие больше нравятся? — с неподдельным интересом спросил Огден. — Мне лично больше белые по вкусу, они сытные.

Перспектива получить медведя — любого! — Хельгартен ужаснула, но сердить дракона лишний раз не стоило, поэтому она поблагодарила его и сказала:

— Феи не едят медведей. И вообще никого не едят. Феи — хранительницы всего живого и сущего. Ещё коржиков?

Нидхёгг поспешно отказался от добавки: у него и так на зубах сахаром хрустело, а он терпеть не мог, когда на зубах что-то хрустит (если это, конечно, не мозговые косточки).

— Ладно, любезности в сторону, — проворчал Хёггель. — Зачем тебя Алистер на нас науськал?

— Хёггель! — покраснела от стыда фея.

Огден нисколько не обиделся. Он вытянул ноги, пошарил в складках медвежьей шкуры и положил на стол кусок шкурки хрустального полоза:

— Вот об этой штуке расспросить.

Хёггель принюхался, подозрительно сощурился:

— Это что, драконья шкура?

Хельгартен подумала, что уже видела прежде нечто подобное, но вот так сходу не вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Она осторожно потрогала чешую пальцем:

— На драконью не похоже. Чьё это?

— Хрустального полоза, — сказал Нидхёгг. — Так они думают.

— Кто? — не понял Хёггель.

— Да все: и ушастый, и золотой дракон…

— Хрустальный полоз? — повторила фея, и её глаза широко раскрылись. — Но полозы давным-давно вымерли…

— Ну, — глубокомысленно заметил Нидхёгг, — этого тоже живым даже с большой натяжкой не назовёшь. Вымерли или нет — арргх с ними. Лучше скажи, что это за твари и с чем их едят?

Фея очень надеялась, что спрашивает дракон не буквально.

— Это редкое существо, — сказала фея, — и очень древнее. Всё золото ему подвластно. Хрустальный полоз появился в мире прежде драконов, он их прародитель.

— Это вряд ли, — возразил Нидхёгг. — Видел я, как рождались первые драконы. Никакого хрустального полоза там и в помине не было. И золото тоже само из земли появилось. Да и сколько я потом жил — ни разу существ в такой шкуре не видел.

— Сколько ж тебе лет? — изумился Хёггель. Он чуял, что от дракона веет древностью.

— Столько по столько да ещё столько, — фыркнул Нидхёгг. — Значит, толком ничего не знаете? Арргх, зря летел!

— Я видела хрустального полоза однажды, — сказала Хельгартен, силясь припомнить. — Ещё когда не перевелись феи в мире людей. Шкура у него была точно такая же, — кивнула она в сторону хрустальной чешуи. — Мы пролетали в тех краях, когда вышло время роиться.

— Что-что? — разом переспросили оба дракона.

— Феи — как муравьи, — смущённо пояснила Хельгартен, — мы все произошли от одной праматери — Верховной Феи, а после разлетелись по свету.

— А-а, — опять разом протянули драконы, решительно ничего не поняв.

— Люди приносили хрустальному полозу в жертву юных дев, называя их невестами полоза. Он их съедал, должно быть.

— Людишки — они такие, — хмыкнул Огден. — Мне вот тоже всё время невесту подсунуть пытаются.

— Ты ведь их не ешь? — осведомился Хёггель беспокойно.

Нидхёгг фыркнул:

— Вот ещё!..

Хельгартен облегчённо выдохнула.

— А полоз этот не драконьей породы? — предположил Огден. — На что он был похож?

— Как змея, только огромная. Но поговаривали, что он может и человеком обернуться.

— Хм, змея, значит? — задумчиво проговорил Нидхёгг. — А силы у него были какие-нибудь? К примеру, могло ли его мясо сделать человека бессмертным или превратить тоже в полоза?

Фея покачала головой:

— Никогда о таком не слышала. Полозы властны над золотом и драгоценными камнями.

— Что ж такое тогда приключилось с Лучесветом? — пробормотал себе под нос дракон.

Хёггель расслышал:

— С Лучесветом? Что-то случилось с Лучесветом?

Он знал, что Лучесвет — это воспитанник Алистера, видел его пару раз, когда забредал в мир эльфов. Вроде бы сын Голденхарта из Серой Башни.

— Лучесвет подчистил эту шкурку, — кивнул на стол дракон, — а потом покрылся хрустальным лишаём. Вот все и всполошились, решили, что это проклятие хрустального полоза и что он превращается в полоза сам. По мне так чушь полная.

— Сомневаюсь, что это проклятие, — задумалась Хельгартен, — но чья бы то ни была чешуя на людях расти не должна. Странно это. Взглянуть бы на этого Лучесвета…

— Я тебя мигом в Серую Башню оттащу, — предложил Огден.

— В Серую Башню? — со страхом воскликнула фея. Даже после примирения с янтарным драконом она всё ещё испытывала трепет при воспоминании о нём.

— Хм, да, — кивнул Нидхёгг, несколько озадаченный, — Лучесвет ведь из Серой Башни. Так-то он больше со мной, в Волчеборе. А разболелся там.

— Портал откроем, — хмуро сказал Хёггель, который ни за что не позволил бы этому незваному дракону нести фею на себе, — так будет быстрее.

— Порталы — штука полезная, — одобрил Нидхёгг. — Лучесвет их, как орехи, щёлкает: щёлкнул пальцем — готов портал.

— Человек умеет открывать порталы? — изумился василиск.

— Эльфы научили. Лучесвет — головастый, — с гордостью заключил Нидхёгг.

Хёггель не совсем понял, почему это дракон хвастается достижениями сына Голденхарта. Из слов Нидхёгга становилось понятно, что в Серую Башню он наведывался частенько да и с Эмбервингом свёл тесное знакомство. Но откуда он взялся в этих краях? Алистер ничего не упоминал об ещё одном драконе. Он, впрочем, много о чём не упоминал!

Хёггель открыл портал, и все они оказались в Серой Башне. Василиск подметил, что Нидхёгг ведёт себя здесь как дома — слишком бесцеремонно. Он вошёл без стука, гаркнул на всю башню: «Привёл фею!» — и, не дожидаясь, когда его кто-нибудь встретит, сам загромыхал сапогами по винтовой лестнице, прихватив со стола кроличью лапу и сунув её в рот. Хёггель поразился: и как Эмбервинг всё это терпит? Огден перегнулся, посмотрел на оставшихся в трапезной фею и василиска.

— Ну, что застряли? — недоуменно спросил он. — По лестницам, что ли, ходить не умеете?

— Без приглашения входить в логово дракона и хозяйничать там, — назидательно сказал Хёггель, — последнее дело.

— Это ты в Драконьей книге вычитал? — поинтересовался Нидхёгг и фыркнул сквозь плотно сжатые зубы. — Лапами шевели. Надо Лучесвета вылечить поскорее.

Сказал он это, впрочем, без беспокойства или экзальтации, и Хёггель даже подумал, что дракон вовсе не хочет лечить Лучесвета, что бы с ним ни приключилось.

Сверху донёсся голос Эмбервинга:

— Ведь говорил же, чтобы ловить не вздумал!

— А я и не ловил, — возразил Огден, за два шага преодолевая последние ступени и вваливаясь в комнату Лучесвета, — сами пришли.

Эмбервинг взглянул на него недоверчиво, Нидхёгг напыжился и изрек:

— Я убеждать умею.

В комнате, помимо них, был только Голденхарт. Алистер с Рэдвальдом, к большому огорчению менестреля, отправились к русалкам вдвоём. Король эльфов мог открыть любой портал, просто заглянув в чьи-то воспоминания, так он и сделал. Голденхарт с завистью глянул им вслед, но Эмбер был тут, и он даже заикнуться не посмел о том, чтобы напроситься с ними.

Лучесвет по-прежнему сидел, закутавшись в одеяло с ног до головы. Нидхёгг сразу же направился к нему и привычным движением вытряхнул юношу из одеяла.

— Фея сказала, это не проклятие, — объявил он, с удовольствием разглядывая хрустальные полосы на локтях Лучесвета. — А полозы давно померли… вымерли, — исправился он. — А коржики невкусные.

— Какие коржики? — не понял Эмбервинг.

— Сахарные, — с отвращением пояснил дракон, — сплошь сахарные.

В комнату заглянул Хёггель, ведя за собой Хельгартен. Фею никто не предупредил, поэтому она была ошарашена, увидев сразу двух Голденхартов.

— А, Хёггель, — сказал Эмбервинг, разглядывая василиска, а потом и фею. Хёггель возмужал с их последней встречи, но черты лица остались по-эльфийски юными и острыми. Фея похорошела. Вероятно сказывалось счастливое супружество. Но ей всё ещё было неловко в присутствии менестреля и Дракона.

— Лучесвет, — представил приятеля гостям Нидхёгг. Вид у него при этом был бесконечно довольный. Ему явно нравилось произносить это имя.

— Что скажешь, Хельгартен? — спросил Эмбер, делая пригласительный жест. — Признаюсь, даже мы с Алистером пришли в замешательство. Обычно ведь любые проклятия снимаются драконьими или эльфийскими чарами.

— Не любые, — возразила фея, входя в комнату и подходя к Лучесвету, чтобы взглянуть на хрустальную чешую, — да это и не проклятие. Уж я-то хорошо знаю, какими бывают проклятия, — с горькой улыбкой добавила она. — Не веет злом.

— Это я тоже почувствовал, — кивнул Эмбервинг. — Не злое, но… странное и не снимающееся.

— Ничего не напоминает? — спросил невесть откуда взявшийся в комнате Алистер.

Все невольно вздрогнули.

— А Рэдвальд где? — беспокойно спросил Голденхарт, завертев головой.

— Возжелал остаться у русалок, — ответил король эльфов, ухмыльнувшись. — Он им приглянулся.

— Алистер, а ведь ты что-то знаешь, — протянул Дракон, подозрительно сощурив глаза.

Король эльфов приподнял и опустил плечи и с интересом уставился на фею. Та взяла Лучесвета за руку и внимательно разглядывала чешую, иногда трогая её пальцами.

— Ну, что скажешь, феюшка? — спросил Алистер, воздвигая себе трон из виноградных лоз и величественно на него усаживаясь.

— Это не проклятие, — уверенно ответила Хельгартен.

— А что же?

— Чары, должно быть, или заклятье. Из того, что я вижу, хрустальная чешуя скоро всё его тело покроет. Но вреда это ему не причиняет, — поспешно сказала она, расслышав сдавленный стон Лучесвета. — Однако же я ума не приложу, почему так происходит.

— А ты, добрая феюшка, — промурлыкал Алистер, — спроси прежде, с чего вся эта история началась. Лучесвет ведь, съев мясо полоза, разболелся.

— Ещё как! — подхватил тут же Огден. — У него жар был. Горячий, как лава! Даже лёд с севера сбить не мог!

— Вероятно, — подумав, сказала Хельгартен, — мясо полоза, которое он съел, начало как-то на него воздействовать, а человеческая природа тому воспротивилась.

Все согласились, что это самое разумное объяснение. Алистер тоже покивал, но заметил:

— А теперь, добрая феюшка, тебе бы спросить, как и чем Лучесвета лечили. Это занимательная история, знаешь ли, заслуживает того, чтобы её послушать. Эльфийские чары не справились, драконьи чары не справились… Эмбервинга, — уточнил он отчего-то напористо, — чары не справились.

— Пф, — сказал Нидхёгг, заметив, что король эльфов смотрит на него, словно бы ожидая, что тот начнёт хвастаться, — плёвое дело! Народные драконьи средства его за пару месяцев на ноги поставили. Говорил же, сразу надо было ими воспользоваться, а не валандаться.

— Что за народные драконьи средства? — удивилась фея.

— Яд с кровью перемешать хорошенько, пока булькать не станет, — охотно поделился «рецептом» Огден.

— Драконий яд с драконьей кровью, — уточнил Алистер и опять улыбнулся, а фея ахнула.

— Что? — нахмурился Эмбервинг.

— Вообще-то, — сказала Хельгартен, — полозы и змеи драконам сродни, а волшебные полозы — тем более. И человеческая природа мальчика воспротивилась тому, чтобы впитать в себя чуждое волшебство. Жар бы сам спал, когда мясо выварилось внутри, потеряв волшебную силу. Вот только человеческую природу в нём хорошенько заглушили.

— Утопили, — саркастически добавил Алистер, — в драконьей крови.

Воцарилось недолгое молчание.

— То есть, — проронил после Эмбервинг, — мясо не только силу не потеряло…

— Волшебные силы слились и породили… нечто новое, — заключил Алистер. — Такое не в первый раз уже случается, да, Эмбервинг?

Дракон нахмурился:

— А чары?

— Кое-кто наложил неосознанно. Драконы этим грешат, да, Эмбервинг?

Они все переглянулись и уставились на Нидхёгга. Получается, в том, что Лучесвет превращается — или не превращается — в хрустального полоза виноваты как раз упомянутые народные драконьи средства. Мясо, приправленное изрядной долей драконьего волшебства, отлично усвоилось и подмяло под себя человеческую природу юноши. Впрочем, Лучесвет всё ещё оставался человеком, хоть и в хрустальной шкурке.

— Но что заставило Нидхёгга наложить на Лучесвета чары? — задумчиво спросил Эмбервинг.

— Ничего я на него не накладывал, золото только, — возмущённо возразил Огден, не вслушиваясь.

— Что? Смертность Лучесвета, конечно же, — уверенно ответил Дракону Голденхарт. — Ты ведь помнишь, каким потрясением это стало для самого Лучесвета, а потом и Нидхёгга?

— И что делают эти чары? — полюбопытствовал Алистер. — Кроме того, что заставляют Лучесвета обрастать хрустальной чешуей? Могут драконы как-то это вынюхать? — И он поглядел на Хёггеля.

— Почём я знаю, — буркнул Хёггель. — Я только злые чары могу унюхать, а эти же не злые, а драконьи.

— А ты, Эмбервинг? Хотя зачем я спрашиваю: ты даже свои собственные вынюхать не смог… — пробормотал Алистер.

Эмбервинг вспыхнул.

— Во всяком случае, это не пространственные чары, — продолжал король эльфов. — Улетал же Нидхёгг в Извечный лес — и ничего.

— Это добрые чары, — сказала Хельгартен, — даже я с трудом в них драконьи признала. Обычно чары подобного рода накладывают, когда чего-то боятся или чего-то желают. Вреда они мальчику точно не причинят, а какова их природа — время покажет.

Лучесвет выглядел несчастнее некуда. Нидхёгг, которому надоело выслушивать нудные разговоры, в которых явно или обиняками критиковали народные драконьи средства, завернул его в одеяло и сунул под мышку.

— Что это ты выдумал? — удивился Эмбервинг.

— Домой возвращаюсь, — ответил Огден.

— А Лучесвета зачем с собой берёшь?

— Зарою в золото ещё на недельку, — сказал Нидхёгг. — Рановато его выкопал, недолечил.

— Долечишься, он вообще весь чешуей покроется, — предупредил Эмбервинг. — Не пои его больше драконьей кровью, слышишь?

— Арргх, — пренебрежительно сказал Нидхёгг и утащил Лучесвета из башни.

— Что-то у меня предчувствие нехорошее, — заметил Эмбервинг, хмурясь.

— Нидхёггу лучше знать, раз уж это его чары, — возразил Голденхарт.

Алистер беззаботно улыбался, словно ему не было ни до чего дела. Хёггель с Хельгартен засобирались обратно в Извечный лес…

— Коржики просто отвратительны на вкус, — рассказывал Нидхёгг, сосредоточенно высыпая золото горсть за горстью. — Скрипят на зубах, сплошной сахар. Ни за что их не пробуй, если предложат!

Лучесвет, от которого осталась только одна голова, всё остальное уже было засыпано золотом, обречённо следил за драконом. Огден не только его в золото закопал, но и буквально силой напоил драконьим снадобьем.

— А если я на самом деле весь чешуей подёрнусь? — мрачно спросил Лучесвет. — С головы до пят? Я тогда больше никогда в жизни людям на глаза показаться не смогу.

— Дались тебе эти люди, — фыркнул Огден, усаживаясь рядом. — Мне вот бы очень понравилось, если бы ты весь чешуйчатый стал. Хрустальная шкурка красивая, — нараспев сказал он, довольно покачиваясь. — Ни у одного дракона такой нет! А я уж драконов перевидал немало.

— А если я в полоза превращусь? — ещё мрачнее спросил Лучесвет. — А если у меня хвост расти начнёт? Или рога? Есть у полозов рога?

— Ну, рога вряд ли, потому что рога первым делом вырастают, — начал рассуждать Нидхёгг, — а вот хвост — это надо подумать. Хвост — дело такое: захочет — вырастет, захочет — нет. Лучше бы, конечно, чтобы крылья отросли. Крылья — штука полезная, крылья всегда пригодятся.

— У змей крыльев не бывает, — возразил Лучесвет. — У них зубы ядовитые. А если у меня ядовитые зубы вырастут?

— Ещё лучше, — обрадовался Огден, — тогда тоже сможешь плеваться ядом.

У дракона на всё был готов ответ.

— А что за чары ты на меня наложил? — спросил Лучесвет, припомнив разговор Алистера с феей.

Нидхёгг уставился на него белыми глазами и ничего не сказал. Как и Эмбервинг, он не помнил, чтобы специально раскидывал чары, но чувствовал, что заклятье существует. Снять его он и не пытался: драконьи инстинкты запретили.

— Что-нибудь да наложил, — отозвался он после продолжительного молчания. — Арргх его знает что. Хватит болтать, спи давай.

Спать Лучесвету не хотелось. Попробуй-ка засни, когда тебя в золото зарыли! К тому же в голове у него роились мысли — разные. Превратиться в полоза, если поразмыслить, не так уж и страшно, больше интересно. Да и Нидхёггу эта хрустальная шкурка нравится.

— А ты ведь так на охоту и не полетел, — сказал Лучесвет укоризненно.

Нидхёгг, между тем обратившийся в дракона и успевший задремать, приоткрыл один глаз, блеснул белым светом по золоту и хвостом подгрёб к Лучесвету ещё золотых монет.

— Выспимся, поймаю медведя, и напополам съедим, — пообещал дракон. — Я не голодный: я у Эмбервинга кролика стянул и съел. Спи, говорю.

Продержал Лучесвета в золоте Нидхёгг, как и обещал, целую неделю. Лицо у юноши к этому времени полностью покрылось хрустальной чешуей, даже на веках были чешуйки, и с остальным телом, думается, было точно так же.

— Огден? — позвал Лучесвет, ёрзая. Чешуя теперь доставляла неудобства: тело жутко зудело, будто его блохи шпиговали, а почесаться он не мог, потому что был закопан в золото.

Нидхёгг тотчас же пробудился и открыл глаза, по сокровищнице заструился белый свет, отразился в хрустальной шкурке и рассыпался искрами по золоту.

— Откопай меня, — попросил Лучесвет, продолжая ёрзать. — Кажется, я блох нахватался: изгрызли всего!

Дракон пошевелился, придвинул морду к Лучесвету, втягивая воздух ноздрями.

— Не чую никаких блох, — резюмировал он после.

— Нестерпимо чешется! — продолжал жаловаться юноша.

Огден подцепил золото лапой, как ковшом, извлекая Лучесвета. Тот выкарабкался из когтей дракона, скатился по золотой куче вниз и стал приплясывать, извиваться, стараясь поскрести спину. Он был весь покрыт хрустальной чешуей.

— Красота, — сказал Нидхёгг. — Драконьей шкурке не уступит!

Лучесвет продолжал чесаться и громко жаловаться на зуд. Он вдруг как-то странно выгнулся, человек так бы не смог, и чешуя градом посыпалась с него на каменный пол сокровищницы. Через несколько секунд на его теле не осталось ни единой чешуйки! Лучесвет растерянно уставился на хрустальную кучу возле ног.

— Аргххаха! — пришёл в восторг Нидхёгг.

— Что? Что случилось? — не понял юноша, щупая себя за плечи. Нет, нигде не осталось чешуи.

— Да ты же облинял! — воскликнул Огден и сам начал приплясывать, исполняя какой-то одному ему только известный драконий танец. — Сбросил шкурку! Аргххаха!

Лучесвет пока не понимал, радоваться ему или пугаться этой ново-обретённой способности. Кожа, с которой сошла чешуя, казалась твёрже и глаже того, что было прежде. Юноша пощипал себя за запястье, оттянул щёку.

— И что, — спросил он, переводя взгляд на Нидхёгга, — заклятью конец?.. Что ты делаешь, Огден?

Нидхёгг деловито сметал хрустальные чешуйки в кучку собственным хвостом, бравурно что-то мурлыча себе под нос.

— Шкурку с первой линьки непременно сохранять надо, — провозгласил он. — Все драконы так делают!

— Я-то не дракон, — возразил Лучесвет.

— Да ну? — широко ухмыльнулся в ответ Нидхёгг.

Сапфир и золото. Будущая эльфийская королева в гостях у бывшей феи

Сапфир отложила книгу и издала громкий вздох. Книга эта была со сказками, и девочка читала её вот уже третий день кряду, взобравшись и усевшись прямо на стол, за которым Голденхарт пытался выстрадать очередную балладу — о русалках, на которых ему так и не довелось поглядеть. Эмбервинг полулежал в кресле в углу, накрыв лицо книгой, и, казалось, дремал.

— Никуда не годится, — помотала головой Сапфир, держа книгу сказок перед собой на вытянутых руках. — Какие же никчёмные эти принцессы! Читать противно!

— Никчёмные? — удивился менестрель, отвлекаясь от баллады. Эмбервинг чуть сдвинул книгу и приоткрыл один глаз.

— Сидят и томятся в башне, когда их похитят. Как будто непременно нужно томиться! Вот если бы меня похитили, я бы нашла чем заняться даже в башне злого волшебника, — объявила Сапфир.

— Если бы тебя похитили, — резонно заметил Голденхарт, — то Эмбер бы похитителя в порошок стёр, а башню разнёс по камешку.

— Если бы успел, — пробормотал Дракон негромко. Зная характер Сапфир, легко можно было предположить, что башню по камешку она прекрасно могла разнести и сама.

— Ты ведь тоже принцесс похищал, Эмбер? — спросила девочка.

— Бывало, — неохотно признал Эмбервинг.

— И все томились?

— Хм… нет.

Сапфир поболтала ногами, сосредоточенно о чём-то думая, и спросила:

— Я ведь дракон, так?

— Конечно, — подтвердил Голденхарт. — А почему ты спрашиваешь?

— Получается, я тоже должна похищать прин… цев? — с запинкой спросила она. — Не могу же я похищать принцесс. Ой, и принцев тоже не могу! — вдруг хлопнула она себя ладонями по щекам.

— Почему? — Эмбервинг окончательно перестал притворяться спящим и сел в кресле прямо.

— Сам посуди: когда дракон похищает принцессу, то рыцарь или принц приезжает её выручать. А кто выручит похищенного принца? — едва ли не ужаснулась Сапфир. — И что с ним делать, когда никто его не приедет выручать?

— Принца, пожалуй, тоже могут выручить, — заметил Дракон, и они с Голденхартом переглянулись и улыбнулись. — Скажем, королевская рать. Но гарантий никаких.

— Так что же мне тогда делать? — плаксиво спросила Сапфир. — Драконы ведь непременно должны кого-то похищать.

— У тебя ведь есть Талиесин, — возразил менестрель, и глаза его озорно сверкнули. — Его можешь похищать сколько угодно, он ведь тоже принц.

— Только подрасти сначала, — добавил Эмбервинг. — Тебе ведь нужно для начала устроить собственное логово, чтобы было куда похищать… кого бы то ни было.

— А в нашу башню нельзя? — огорчилась Сапфир.

— Нельзя, — категорично ответил Дракон.

Сапфир вздохнула, сунула книгу под мышку и спрыгнула со стола.

— Ты куда? — поинтересовался Эмбервинг.

— Пойду почитаю сказки Бяшке, — ответила девочка. — Как думаешь, ему понравится?

— Конечно понравится, — уверил её Голденхарт. — Только не читай ему про волка и барашка, он расстроится.

Сапфир кивнула и унеслась из библиотеки, обеими ногами спрыгивая со ступеньки на ступеньку.

Менестрель потянулся, откинулся на спинку стула и взглянул на исчёрканный лист пергамента. Как-то не слишком хорошо сочинялось. Эмбервинг поставил книгу на полку, повёл плечами и поднялся с кресла. Голденхарт глянул на него краем глаза. Дракон был погружён в размышления и стоял, переступая с ноги на ногу, будто готовился к взлёту. За ухом встопорщилась вихрастая чешуйка.

— Тебя что-то беспокоит, Эмбер? — окликнул его юноша.

Дракон перевёл взгляд на него, раздумчиво качнул головой и подошёл к столу, очень близко наклоняясь к менестрелю и беря его обеими руками за плечи. Янтарный свет тихо струился из его глаз.

— Ты что, Эмбер? — удивился Голденхарт.

— К слову о драконах, — проговорил Эмбервинг. — Драконы ведь всегда выполняют обещания.

— Ты говорил, — кивнул юноша.

— А мы ведь пообещали Сапфир прибавление в драконьем семействе, — напомнил Дракон. — Давай-ка хорошенько постараемся его выполнить. Прямо сейчас.

Голденхарт вспыхнул.

Бяшку Сапфир не нашла: пастухи угнали стадо к горам пастись. Девочка скорчила досадливую гримасу и поглядела по сторонам. Наметить жертвой было некого: подпаски ушли вместе с пастухами, крестьяне были заняты осенними хлопотами. А ей так хотелось похвастаться, что она сумела прочесть целую книгу на драконьем языке! Она в который раз вздохнула и тут увидела Талиесина, который выбирался из портала невдалеке от вечноцветущей яблони. Сапфир просияла:

— Талиесин! Как же ты вовремя!

— Правда? — настороженно переспросил эльф. С Сапфир никогда не знаешь, чем всё закончится.

В прошлый раз она заставила его изображать рыцаря: притащила из сокровищницы доспехи и обрядила в них эльфа. Доспехи были тяжеленные! А он ещё должен был притворяться, что сражается с ней. Она превратилась в дракона и весело прыгала вокруг него, делая вид, что вот-вот полыхнёт на него огнём. И полыхнула нечаянно. Вот тут-то Талиесин уже порадовался, что на нём доспехи! Они закоптились, конечно, но сам эльфийский принц не пострадал. Эмбервинг доспехи отобрал, а дочку отчитал. Прежде всего за то, что стащила доспехи из сокровищницы. О подкопчённых ушах будущего зятя он не упомянул, намеренно или нечаянно — кто знает.

Сапфир продемонстрировала эльфу книгу:

— Смотри. Книга сказок. Я её всю прочла. Хочешь, почитаю тебе вслух?

Руны на обложке были эльфу незнакомы. Он беспокойно уточнил:

— Она на драконьем языке?

— Конечно, — сказала Сапфир. — Её Эмбер специально для меня написал.

— Но я ничего не пойму, потому что не знаю драконьего языка, — удачно вывернулся Талиесин. — Ты лучше так перескажи, про что эти сказки.

Девочка задумалась ненадолго и в который раз вздохнула:

— Ладно, ничего не поделаешь. Перескажу так.

Она пересказала эльфийскому принцу несколько сказок, в том числе и о похищении принцесс драконами, и поделилась с ними сомнениями насчёт её будущего как дракона.

— Можешь меня похищать, — согласился Талиесин. — Меня и выручать не надо.

— Так-то оно так, — сказала Сапфир, — а всё-таки не так. Для начала мне нужно устроить собственное логово. А поскольку мы с тобой однажды поженимся, то оно, вероятно, будет в мире эльфов. И как же тогда я, по-твоему, должна тебя похищать? Получится, будто это не похищение, а просто-напросто поход в гости, так? Вся прелесть похищения теряется!

Талиесин на это ничего придумать не смог. Пожалуй, Сапфир была права: даже если она его утащит в логово, то он всё равно останется дома, потому что все эльфийские земли принадлежат эльфам. Девочка казалась страшно расстроенной. Нужно было как-то её утешить, и эльф поспешно сказал:

— Но в этом тоже есть свои плюсы: мне не придётся томиться в заточении, верно?

Глаза Сапфир вспыхнули двумя огоньками.

— Верно, — повеселев, кивнула она. — И как это я об этом не подумала!

Талиесин облегчённо вздохнул.

Сапфир выдала ему на-гора ещё несколько сказок и посетовала, что феи перевелись: одна из сказок была про прекрасную фею, которая волшебством превратила девочку-замарашку в принцессу и пристроила её за принца.

— Вообще-то не все перевелись, одна до сих пор живёт в мире людей, — возразил Талиесин. — Не уверен, правда, что она обладает теми же способностями, о которых говорится в твоей сказке…

— А ты с ней знаком? — Глаза девочки опять вспыхнули.

— Немного. Она живёт в Извечном лесу, а охраняет её Хёггель, василиск.

— Он её похитил? — оживилась Сапфир.

— Хм… нет.

— Жаль, — разочарованно протянула девочка, — а то бы мы её спасли. Фей ведь, кажется, спасать можно кому угодно, не только рыцарям или принцам? Даже драконам?

Талиесин только пожал плечами.

— Василиск, значит, — между тем продолжала рассуждать вслух Сапфир. — Это те, что самые свирепые из драконов? А как думаешь, кто свирепее: василиск или золотой дракон?

— Золотой, — однозначно ответил эльф и невольно накрыл ладонями уши. — А почему ты не спросила о чёрном драконе?

— О Нидхёгге? — уточнила девочка и засмеялась. — Он не свирепый, он совсем ручной.

Талиесин с сомнением покачал головой. Впечатление о Нидхёгге у него сложилось как раз обратное, и боялся он Огдена едва ли не больше, чем Эмбервинга.

Первая встреча с Огденом ему надолго запомнилась. Эльф как раз наведался в Серую Башню, а невесть откуда взявшийся Нидхёгг поднял его с земли за шиворот, чтобы разглядеть, и воскликнул:

— Какой ушастый человечишка!

— Поставь его обратно, — пришёл на выручку подоспевший к ним Голденхарт. — Это эльф, а не человек.

— Эльф? — переспросил дракон, поднимая Талиесина ещё выше. — Что за арргх? И можно ли их есть? — не удержался и добавил он, заметив, как напуган Талиесин. Не нравилось ему, когда его боялись попусту.

Талиесин никак не мог прийти в себя. Изо всех драконов, с которыми он был знаком, этот был самый бесцеремонный и самый устрашающий. Счастье, что он не видел его в драконьем обличье!

— Вот бы поглядеть на этого василиска, — продолжала между тем Сапфир. — А где находится этот Извечный лес? Далеко от Серой Башни?

— Я мог бы открыть портал, — неуверенно предложил Талиесин. — Но, наверное, нужно прежде спросить разрешения у Эмбервинга. Хотя… вряд ли он позволит.

— Почему? — удивилась девочка. — Мы тогда к эльфам улизнули, он нисколько не рассердился. А сравни другой мир и какой-то лес! Дело в василиске? Они не ладят?

— Василиск ни при чём. Это фея. У них в прошлом были… разногласия, — осторожно подбирая слова, пояснил Талиесин.

— Тогда разрешения у Эмбера мы спрашивать не будем, — тут же сказала Сапфир. — Дракон я или нет, в конце концов? А драконы летят куда хотят и ни у кого на это позволения не спрашивают. К тому же, — добавила она, — никто ему и не скажет, что мы побывали в Извечном лесу. Одним глазком гляну на них — и обратно. Открывай портал.

Талиесин взял девочку за руку и перенёс их в Извечный лес. Сапфир повертела головой, разглядывая позолоченные осенью деревья, и показала пальцем на вековую ель:

— Идём туда, хочу поближе взглянуть!

— Только никаких шалостей, — предупредил эльф. — Хельгартен и Хёггель как раз возле этой ели живут.

— Какие имена забавные, — засмеялась девочка. — Ненашенские.

— А какие нашенские? — полюбопытствовал эльф.

— Те, что льются, — ответила Сапфир.

Талиесин призадумался. Действительно, большинство имён, звучавших в Серой Башне, были певучи: Лучесвет, Эмбервинг, Голденхарт, Сапфир, Алистер, он сам — Талиесин… Вот Нидхёгг — точно «ненашенское»! Язык сломаешь, пока выговоришь.

Хёггель гостей почуял, ещё когда они только ступили из портала на земли Извечного леса, но не смог понять, кто именно явился в гости: Талиесин и ещё кто-то, чьего запаха он не распознал. Так уж вышло, что с Сапфир василиск ни разу не встречался. Поэтому Хёггель визитёров ждал настороженно, Хельгартен — больше с любопытством: гости в Извечный лес захаживали редко.

Появился Талиесин, крепко держа за руку девочку с необыкновенными глазами.

— Какая хорошенькая! — прошептала фея.

— Это Сапфир, — представил им девочку эльфийский принц.

— Дочка Дракона?

Талиесин кивнул.

Хёггель фыркнул:

— А ты, значит, у Дракона нянькой? С малявкой нянчишься?

Сапфир, внимательно оглядев их, и василиска и фею, сделала церемонный довольно-таки книксен, который подглядела на картинках в книге сказок, и возразила:

— Я не малявка. Я его наречённая.

Она ещё много чего могла бы им сказать, но сейчас её больше интересовала вековая ель, так что девочка ловко высвободила руку и ринулась к дереву.

— Не вздумай на неё залезть! — крикнул вдогонку Талиесин.

— Наречённая? — воскликнул Хёггель. — Ты что, спятил? Она же ребёнок ещё! Старикашка из ума выжил, что ли? Ай! — тут же воскликнул он, хватаясь за затылок, потому что от ели ему прилетело еловой шишкой.

— Ты поосторожнее, — предупредил Талиесин, — она за Эмбера с Голденхартом тебе хвост откусит, если до этого дойдёт. Были уже такие случаи.

— Хёггель прав, — вступилась фея. — Как только тебе в голову пришло свататься к ребёнку! И неужели Эмбервинг это одобрил?

— Наверняка без участия Алистера не обошлось, — предположил василиск. — Он такие штучки любит.

Талиесин замялся. А Хёггелю опять прилетело несколькими шишками по затылку.

— Ай! — воскликнул василиск, свирепея.

Сапфир уже вернулась к ним, с карманами, набитыми шишками, и ещё важнее прежнего заявила:

— Ты моего наречённого не обижай. Уж я-то за него постою.

Выглядела девочка комично, но Талиесин-то знал, что она нисколько не шутит, поэтому поспешил возразить:

— Никто меня не обижал. Мы просто обсуждали нашу помолвку.

Сапфир прищурилась. Эльфийский принц, заметив переливающееся сияние в радужке, быстро накрыл глаза девочки ладонью.

— В глаза ей не смотрите, — предупредил он, обращаясь к фее и дракону.

Хельгартен и Хёггель переглянулись. Талиесин вёл себя странно, как ни посмотри.

— Да не буду, не буду, — досадливо сказала Сапфир, пытаясь убрать руку эльфа. — Я же просто на них посмотреть пришла, ничего такого.

— Отпусти её уже, — нахмурился Хёггель. Ему показалось, что эльф чересчур груб с ребёнком.

— А ты им не командуй, — немедленно отозвалась Сапфир, промахнувшись по василиску очередной шишкой, которую она немедленно извлекла из кармана и запулила в направлении голоса.

— А ну, — не обращая внимания на василиска, продолжал Талиесин, — честное драконье!

— Далось вам это «честное драконье»! — недовольно проворчала Сапфир. — Эмбер мне все рога проел этим «честным драконьим», арргх!

— Потому что ты несносный баловень. Честное драконье, ну?

— Честное драконье, — с отвращением произнесла Сапфир, — просто посмотрю.

— Что это за разговоры? — удивилась фея.

Талиесин отвёл ладонь от глаз девочки, заглянул ей в лицо. Она скорчила ему страшную рожу. Он вздохнул и пояснил:

— Она иногда… забавляется с другими существами. Может внушить что угодно и кому угодно.

Сапфир одёрнула подол, пряча оставшиеся шишки поглубже в карманы, и опять взглянула на фею и дракона. Драконий зрачок в янтарном глазу чуть расширился, зрачок сапфирового, наоборот, сузился.

— Значит, ты василиск? — спросила она. — А ты фея?

— Хочешь коржиков? — спросила Хельгартен ласково. — Давайте все вместе чай пить.

Девочка ей бесконечно нравилась, но она не решилась потрепать её по волосам, памятуя о том, что это всё-таки не совсем обычная девочка, а самый настоящий дракон, и протянула ей руку. Сапфир руки не приняла, предпочла сунуть пальцы в ладонь Талиесина.

— К столу наречённый наречённую должен вести, — объяснила она, поражая всех приличным знанием этикета.

— Даже к чаепитию с коржиками? — уточнил Талиесин.

Сапфир кивнула.

Коржики ей нисколько не понравились. Наверное, вообще всем драконам коржики не по вкусу. Она из вежливости отгрызла самый краешек и подсунула коржик Талиесину, а вот чай пила с удовольствием и всё время вертела головой, разглядывая домик феи.

— А это что? — спросила она, указав пальцем на ткацкий станок.

Хельгартен объяснила и предложила показать, как ткут. Сапфир стояла возле и внимательно следила за каждым движением феи.

— Юные девы непременно должны уметь ткать, — словно бы припомнив что-то, проговорила Сапфир. — Тогда и мне придётся научиться.

— Ты ещё мала, — заметила Хельгартен. — Что тебе ткать?

— Приданое, — совершенно серьёзно ответила девочка. — Сокровищницы у меня пока своей нет, так что следует начать с приданого. Когда вернусь домой, попрошу у Эмбера ткацкий станок.

— Не думаю, что маленькой девочке стоит думать о таких вещах, — возразила фея. — Тебе сначала нужно подрасти. И вся эта история с помолвкой… Тебе ещё рано в невестах ходить. О чём они только думали, позволяя тысячелетнему эльфу свататься к ребёнку!

— Всего-то полтысячи, — буркнул Талиесин. — А если уж на то пошло, то меня и не спрашивали. Сапфир сама меня… нет-нет, даже не думай произнести этого вслух, Сапфир! — воскликнул он, заметив, что глаза девочки разгорелись. Ей явно не терпелось рассказать, что она с первой же попытки овладела таким сложным драконьим навыком, как охмурение.

— Выбрала, — серьёзно произнесла Сапфир, — я его сама выбрала. И я не ребёнок, я дракон и будущая эльфийская королева.

— Ого, — фыркнул Хёггель, — да она серьёзно настроена!

Сапфир демонстративно похлопала по набитому шишками карману, как бы намекая, что в любой момент может запулить одну или даже парочку в василиска, и снова принялась глядеть, как фея ткёт.

— Истинный облик у неё другой, — тихо сказал Талиесин Хёггелю, — но лучше бы ей никому его не показывать. Увидел раз — и пропал. Ты даже не представляешь, какой переполох она учинила у эльфов!

— Я им спела, — услышав, сказала Сапфир. — Хотите, и вам спою?

— Не надо, — взмолился Талиесин.

— Да пусть споёт, — разрешил Хёггель.

Сапфир дважды просить не надо было. Она тут же раскрыла рот и затянула драконью песню. Василиск эту песню тоже знал — дед научил — и стал ей подпевать. Домик феи закачался, с крыши посыпалась еловая хвоя. Талиесин крепко зажал уши. Хельгартен, кажется, драконье пение нисколько не беспокоило: она продолжала ткать, мерно покачивая головой в такт.

— Отличная песня! — заявил Хёггель, когда они допели. — Это тебя стари… Эмбервинг научил? Она из Драконьей книги. Ты читала Драконью книгу?

Они оба оживились и начали говорить почти одновременно, мешая обычную речь с драконьими словечками. Всё-таки драконы, а драконам всегда есть что обсудить с другими драконами, тем более если они практически сверстники. Хёггель ведь тоже, по драконьим меркам, был ещё детёнышем.

— Она славная, — сказала Хельгартен, наблюдая за оживлённой беседой. — Так она дочка Дракона?

— И Голденхарта, — машинально добавил Талиесин. Он, пожалуй, немножко ревновал к Хёггелю.

— Я так и думала, — кивнула фея. — Она не совсем дракон… не такой, как Эмбервинг. Она ведь отчасти и эльфийской породы? Чувствуется в ней ваша магия. Потрясающее существо!

Сапфир бросила разговаривать с василиском и устремила взгляд на эльфа и фею. Кажется, ей не нравилось, что они разговаривают.

— Если ты фея, то почему у тебя нет крыльев? — спросила девочка, возвращаясь к ткацкому станку. — У всех фей есть крылья, почему же у тебя нет?

— Сломались, — сказала Хельгартен, печально улыбнувшись, — мои крылья сломались.

— А новые отрастить? — огорчилась Сапфир. — Отрастают же хвосты у драконов.

— У фей крылья не отрастают, — со вздохом сказала фея.

— Откуда ты знаешь? Ты же не пробовала, — возразила девочка.

— Что не пробовала?

— Крылья отращивать.

Талиесин попробовал объяснить, что феи не драконы, поэтому новые крылья, если старые потеряны, отрастить нельзя. Сапфир недовольно сказала:

— Любое существо, если у него достаточно волшебных сил, может отрастить крылья… или хвост.

— Даже эльфы? — недоверчиво спросил Талиесин. — Хвост?

— Ну конечно. Ты ведь превращался в дракона, что же ты, не сможешь хвост отрастить? — пожала плечами Сапфир. — Даже Солнышко — при желании — мог бы. А она ведь самая настоящая фея.

— Бывшая, — заметил Хёггель.

— Фей бывших не бывает, — категорично ответила Сапфир.

— Я растеряла волшебные силы, — сказала Хельгартен, — поэтому, вероятно, и не получается отрастить новые крылья.

— Так у тебя целая вечность впереди, — заметила Сапфир. Тут же она спохватилась и обернулась к Талиесину: — Ты не вздумай хвост отращивать, это я так просто сказала, для примера. Эльф с крыльями — это ещё куда ни шло, а вот эльф с хвостом… — И она покачала головой, вероятно представив себе это вопиющее зрелище.

— И не собирался, — вспыхнул Талиесин, потому что василиск фыркнул, а фея засмеялась. — Мне и ушей хватит.

— Если их тебе стари… Эмбервинг не оборвёт, — уточнил василиск. — Может, отрастить хвост и неплохая идея. Хвост не так жалко, он всегда может отрасти снова. Уши, я полагаю, у эльфов, если их оторвать, не отрастают?

Талиесин сразу стал серьёзным. Сбежала улыбка и с лица феи. Хёггель ничего не знал о тех страшных временах, когда эльфийская кровь текла рекой. Алистер сыну рассказывал, а Хельгартен сама была свидетельницей резни. Скольких она пыталась выходить, но ни один не выжил. Ни один, кроме Алистера, и то потому, что ухо у него было всего лишь разорвано, а не отрезано. Одна спасённая жизнь из многих тысяч потерянных… Фея вздохнула:

— Не отрастают. Не стоит с этим шутить.

Хёггель почувствовал перемену в их настроении и встревожился. Сапфир сощурилась:

— А Эмбер, я слышала, обещал Талиесину уши оборвать. Это он шутил, да?

Её вопрос разрядил обстановку. Талиесин густо покраснел и неловко кашлянул. Фея поспешно сказала:

— Конечно, шутил. Эмбервинг никому не стал бы обрывать уши просто так.

— А не просто так? — уточнил Хёггель. — Слышал я что-то от Алистера об этом…

— Тсс! — замогильным голосом велел Талиесин. Ему вовсе не хотелось, чтобы Сапфир узнала о том, что он, влюбившись до беспамятства в Голденхарта, таскал к башне букетики эльфийских цветов — «веники», как выразился Эмбервинг. Что бы она про него подумала! Ушам бы его тогда, пожалуй, точно не поздоровилось. Сапфир, он знал, была скора на расправу.

— Секретики? — поинтересовалась девочка таким же замогильным голосом.

— Расскажу, когда вырастешь, — брякнул Талиесин.

— Рассказывай, — тут же велела Сапфир.

А василиск с феей, изумлённые, раскрыли рты и смотрели на юную деву, вдруг появившуюся на месте девочки, и не могли отвести от неё глаз, настолько она была прекрасна.

Хрустальный король Волчебора

Эмбервинг задумчиво разглядывал на ладони хрустальную чешуйку сначала обычным взглядом, потом — драконьим, но так ни к чему конкретному и не пришёл. В ней чувствовались некие чары, но назвать их исконно драконьими было нельзя. Драконьи ощущались по-другому.

Лучесвет и Нидхёгг вернулись в башню, когда юноша «облинял», выражаясь словами чёрного дракона. Сброшенную шкурку они принесли с собой — показать.

— Огден сказал, что я тоже дракон, — неуверенно проговорил Лучесвет, — потому что все драконы линяют.

Дракон покачал головой, продолжая разглядывать и иногда обнюхивать хрустальную чешуйку. Драконы, может, и линяли, но всегда в драконьем обличье. Он никогда не сбрасывал чешую, будучи человеком. У него бы и не получилось.

— А в дракона ты превращаться не пробовал? — спросил Голденхарт, который тоже присутствовал при разговоре.

— Огден мне показывал, но у меня не получается, — ответил Лучесвет.

— И не получится, — однозначно сказал Эмбервинг, — потому что, не считая хрустальной чешуи, которой ты почему-то оброс, ты человек, а не дракон.

— Нужно подождать и посмотреть, что из этого получится, — предложил менестрель. — Хрустальная шкурка отрастёт снова, или ты её окончательно сбросил?

— А может, мне его укусить? — предложила Сапфир, которая тоже была тут. Эмбервинг посадил её под домашний арест, когда узнал о самоволке в Извечный лес (почуял), и запретил выходить из башни даже во двор.

— Зачем? — разом спросили все, и только Нидхёгг промолчал, но белые глаза его оживились вниманием.

— А вдруг, если я его укушу, он всё-таки превратится в дракона? — сказала Сапфир. — Вот если волченька человека укусит, то человек волченькой станет.

— То волки, — покачал головой Голденхарт и тут же спохватился: — А ты откуда об этом знаешь?

В библиотеке Дракона, он знал, книжек с подобным содержанием не было.

Об этом Сапфир в деревне услышала: пастухи рассказывали друг другу страшные истории, а она подслушала, когда пришла подбивать подпасков на очередное сражение с деревенским быком. Мальчишки в россказни поверили безоговорочно и тряслись от страха. Она сомневалась, а чтобы развеять сомнения — пошла и изловила в лесочке, что за деревней, волка и притащила к костру, за которым сидели и пустозвонили пастухи. Ей хотелось проверить, правда ли от укуса волка люди сами превращаются в волков, но ничего из этого не вышло. Пастухи перепугались и ни за что не хотели совать руку волку в пасть, о подпасках и говорить нечего: сделали ноги. Ей, впрочем, удалось поймать одного из беглецов, но волк наотрез отказался его кусать. В общем, полный провал.

— Ещё не хватало! — строго сказал Эмбервинг. — Не вздумай никого кусать! Драконами от этого не становятся.

Нидхёгг подумал, что предложение малявки не лишено смысла и стоило бы попробовать. Разумеется, когда они с Лучесветом вернутся в Волчебор. Эмбервинг бы и на него напустился, вздумай он кусать юношу прямо тут.

— Лучше всего — подождать и посмотреть, что получится, — поддержал Дракон предложение Голденхарта. — Быть может, хрустальная шкурка больше не нарастёт.

И Нидхёгг утащил Лучесвета в Волчебор. Эмбервинг, конечно, предложил, чтобы юноша остался в башне, тогда легче было бы за ним присмотреть и удостовериться, что они правы или не правы, но Огден и слушать ничего не стал.

— Лучесвет — будущий король Волчебора, — важно объявил он, — значит, и жить должен в Волчеборе.

— Кто это решил? — удивился Голденхарт, памятуя о нежелании сына вообще становиться чьим бы то ни было королём.

— Я решил, — сказал Нидхёгг.

Менестрель вопросительно взглянул на сына. Тот смущённо повёл плечами, и всем стало понятно, что бесцеремонный Нидхёгг навязал ему трон упомянутого Волчебора. Правда, как показалось Голденхарту, мысль о грядущем воцарении у Лучесвета отвращения, как это было с Тридевятым королевством, не вызывала. «Надо бы наведаться в этот Волчебор, — подумалось менестрелю, — и глянуть, что там к чему!» Эмбервинга посетили те же мысли.

В общем, Нидхёгг вернулся в Волчебор вместе с Лучесветом, а потом и вовсе перетаскал его немногочисленные пожитки из Серой Башни к себе в логово. Лучесвет не так уж и возражал. Туманность собственного будущего пугала его даже больше мысли о смертности людей.

Выяснилось, что хрустальной шкуркой он покрывается дважды в год: к весне чешуя вновь наросла по всему телу и через несколько недель слиняла. Нидхёгг неохотно признал, что Лучесвет всё-таки не из драконов: те линяли исключительно осенью. Лучесвет опять приуныл.

— А давай всё-таки сами у русалок спросим, — предложил Огден, исчерпав способы его приободрить.

— Алистер сказал, что русалки ничего не знают, — возразил юноша.

— Мухлюет этот ушастый, — уверенно заявил дракон. — Нутром чую! И вообще он мне не нравится.

— Нравится или нет, а к нему за помощью обратиться придётся, — заметил Лучесвет, невольно улыбнувшись. — Только он сможет портал открыть в Русалочью заводь.

— Полетим, — сказал Нидхёгг и хлопнул себя по груди, — по-настоящему.

— А как ты дорогу отыщешь? — удивился Лучесвет. — Если наобум лететь, так это лет сто займёт!

— Легко! — фыркнул дракон и, порывшись в складках медвежьей шкуры, достал хрустальную шкурку, с которой начались все злоключения. — Достаточно разок нюхнуть (он так и сделал) — и я по запаху найду кого угодно даже за тысячу земель! Ну что, летим?

Предлагал это Огден ещё и потому, что путешествие (и сопряжённые с ним приключения) поможет юноше развеяться. Лучесвет как-то обмолвился, что хотел бы странствовать, как делал его отец, Голденхарт, до встречи с Драконом. Почему бы тогда, решил Нидхёгг, и не странствовать в компании дракона? И быстрее, и безопаснее, да и вообще вдвоём веселее искать приключений на ту часть тела, что не вслух будет помянута.

Лучесвет подумал хорошенько, прежде чем ответить.

— Ладно, — согласился он, — полетим и глянем на русалок, а когда вернёмся, то Голденхарту расскажем, какие они. И почему Эмбервинг ему запретил на них смотреть? — недоуменно добавил он, пожимая плечами. — Странные всё-таки эти драконы…

Собирались в дорогу недолго. Нидхёггу нужды не было, драконы налегке путешествуют, потому что пропитание всегда можно по дороге изловить, если внимательно под ноги смотреть, когда летишь. Правда, он приоделся: вместо медвежьей на плечи повязал соболью накидку, поскольку слышал, что на юге нестерпимо жарко, а лететь им как раз на юг надо было, если верить драконьему носу. И гребешок, утащенный им из Серой Башни, прихватил. Лучесвет обошёлся эльфийским плащом (Нидхёгг, поворчав, всё-таки припрятал за пазуху волчью накидку, что смастерил для Лучесвета на досуге), а в дорожный мешок запихал кое-какой снеди и, с позволения Огдена, пару горстей монет. Лук и стрелы он тоже решил взять с собой — мало ли что!

— А в Серой Башне нас не потеряют? — спохватился Лучесвет. — Вдруг заглянут, а нас нет?

— Я им записку накарябаю, — сказал дракон и накарябал когтем на камне возле шеста с черепом пещерного медведя: «Скора вирномси, нитэрять. Агдэн». Писать толком он так и не выучился: не нашлось подходящего пера, способного выдюжить хватку драконьих пальцев, — но мог когтем накарябать что-нибудь, если приспичит. Правда, он нетвёрдо знал, как пишется то или иное слово, но надписью всё равно остался доволен.

— Теперь не потеряют, — сказал Нидхёгг.

Лучесвет сильно сомневался, что каракули на камне читабельны, поэтому потихоньку, чтобы не обидеть Огдена, написал записку и приколол её стрелой к дереву, что росло рядом с входом в логово дракона. Написал, чтобы их не теряли, потому что они отправились путешествовать.

— А сокровищницу твою не разорят, покуда тебя нет? — спохватился юноша.

Нидхёгг призадумался. Местные бы нипочём не стали, но заезжие мародёры могли бы. Он недовольно заворчал и завалил вход в пещеру огромным валуном — его и сто человек с места не сдвинули бы, только дракону под силу поднять такую тяжесть. Дракон удовлетворёно повёл плечами и похлопал по валуну ладонью.

— И мышь не проскользнёт! — горделиво сказал он. — Можно лететь.

Но с отправлением всё же вышла заминка. Лучесвет заметил, что к логову дракона шествуют едва ли не все волчеборцы. Предводительствовал старик-библиотекарь. Он шёл впереди толпы и торжественно нёс на вытянутых руках небольшой сундучок.

— Рановато для приношений, — заметил Нидхёгг. — Опять чего удумали?

Волчеборцы подошли, растянулись полумесяцем, все разом поклонились сначала Нидхёггу, потом Лучесвету. Юноша юркнул за спину дракону. Он обычно в логове отсиживался, когда приходили волчеборцы: они непременно начинали упрашивать его стать королём и каждый раз придумывали что-то новенькое, чем пытались его прельстить, а Огден спешил их вытурить — до следующего раза.

— Что, опять Лучесвета на царство клянчить пришли? — спросил Нидхёгг. — Мы спешим, так что давайте покороче.

Библиотекарь открыл сундучок. Там, разумеется, на подушке алого шёлка лежала золотая корона. Её Лучесвет с драконом уже раз сто видели! Правда, в сундук её волчеборцы ещё не прятали — что-то новенькое!

— Мне пришла в голову гениальная идея, — сказал библиотекарь. — Пусть он будет не обычным королём, а первым на свете королём-библиотекарем. Учитывая его любовь к книгам.

Лучесвет выглянул из-за спины Огдена, чтобы было лучше слышно. Приободренный библиотекарь продолжал:

— И королевские привилегии будут включать, скажем, возможность брать из библиотеки любую книгу на любой срок даже без библиотечной карточки. Королевский замок и будет библиотека! Мы, разумеется, пристроим башни, а тронный зал из читального сделаем. Король, который живёт в библиотеке, — такого точно нигде в мире нет!

— Эй, — сказал Нидхёгг, до этого времени молча и даже с интересом слушая, — Лучесвет живёт и будет жить в логове.

— Но где это видано, чтобы короли жили в драконьих логовах? — возразил библиотекарь, остальные волчеборцы одобрительно загудели.

— А он будет первым королём, живущим в драконьем логове, — ядовито заметил Огден. — Ещё что, или мы полетели?

Библиотекарь затараторил, будто ему на хвост наступили:

— И он конечно женится на первой красавице королевства, а если не на первой, так на второй, или вообще на всех сразу.

Волчеборцы вытолкнули вперёд трёх девушек в нарядной одежде, которых полагали первыми красавицами в королевстве. Может, и не лгали, но девушки были так разрумянены и вычернены углём, что об истинных чертах их лиц можно было только догадываться. Лучесвет опять спрятался за спину дракона.

— А это уже что-то новенькое, — сказал Нидхёгг без улыбки. С тем, что невест предлагали ему, он уже смирился, но когда они и за Лучесвета взялись, то это он уже не стерпел. Он взял волчеборцев в охапку, накидал из них стожок на телегу, которая обнаружилась среди процессии, и легонько хлопнул лошадь по крупу. Лошадь всхрапнула, взбрыкнула и потащила кучу-малу обратно в Волчебор. Дракон отряхнул ладонь о ладонь и развернулся к Лучесвету:

— Теперь уж точно можно лететь.

Лучесвет стоял и смотрел, как через незаметную щель, что осталась между валуном и входом в логово, строем ходят мыши, что-то попискивая себе в усы.

— И мышь не проскользнёт? — сказал юноша, приподнимая брови и глядя на дракона.

Тот нисколько не смутился, хотя на мышей взглянул свирепее некуда:

— А они и не проскальзывают. Они маршируют.

Мышиный полк приостановился и салютовал дракону хвостами.

— А я и не знал, что у тебя в логове столько мышей живёт, — удивился Лучесвет.

— Да медвежьи шкуры перетрясти, там ещё и не такое сыщется, — хмыкнул Огден. Правда, он смутно понимал, что хвастаться этим точно не стоит.

А Лучесвет подумал, что когда вернутся, то непременно нужно устроить генеральную уборку.

Нидхёгг превратился в дракона. Лучесвет вскарабкался ему на спину, и они взлетели. Хвост у Огдена всё ещё был коротенький, но дракон уже научился маневрировать и без него, так что взлёт прошёл успешно.

Лучесвету нравилось летать на драконах. Видеть мир с высоты драконьего полёта — большинство людей о таком и мечтать не могли! Юноша то и дело поглядывал вниз, на проносящиеся под ними поля и леса. Тень дракона скользила следом, меняя очертания: то растягиваясь, то съёживаясь. Дракон летел слишком быстро, чтобы люди с земли успевали его заметить, а если замечали его тень или силуэт, то принимали за орла. Мысль о том, что над ними пролетел самый настоящий дракон, никогда не приходила им в голову: они ведь знали, что драконов не бывает.

— А мы точно туда летим? — спросил Лучесвет.

— Точно, — ответил Нидхёгг, переходя на бреющий полёт, потому что начало смеркаться, а лететь в темноте ему не хотелось.

Они устроились на ночь в каком-то леске, причём Огден улёгся так, чтобы спящий Лучесвет оказался между его лапами. К незнакомым местам Нидхёгг относился скептически и в дальнейших их остановках на ночлег вёл себя точно так же: в человека не превращался, Лучесвета из лап не выпускал.

— Уже близко, — сказал Огден на четвёртый день полёта. — Запах теряется вон в тех зарослях.

Лучесвет, вытянув шею, посмотрел вниз. Прямо под ними было зеркальное озеро, поросшее с краю камышом и рогозом. Плакучие ивы клонились к воде тяжёлыми ветками. Травы были высокие и без ветра качались, сплетаясь цветущими метёлками.

— Вон туда спускайся, — показал Лучесвет на приглянувшуюся ему полянку чуть поодаль от озера.

Нидхёгг глянул и возразил:

— Туда нельзя, там травы волшебные, — а на вопрос, откуда он знает, ответил: — Чую.

Они спустились поодаль от коварной полянки. Лучесвет соскользнул со спины дракона и, эксперимента ради, швырнул в траву веточкой. Стебли заколыхались и накрепко обвили прутик, он даже захрустел.

— Ого, — сказал Лучесвет, впечатлённый и этой неведомой травой, и потрясающе точными драконьими инстинктами.

Растительность слева затрещала, точно через неё ломился медведь. Юноша в долю секунды натянул лук. Нидхёгг нисколько не беспокоился, даже не шевельнулся. Из зарослей выбрался Рэдвальд и принялся выдирать из волос репьи.

— Какими судьбами? — спросил он, на слово — по репью.

— С русалками потолковать надо, — сухо сказал дракон. Рэдвальда он недолюбливал: из-за него ведь всё это и произошло!

— Пошли, — обрадовался Рэдвальд, — им как раз время из озера выползать. Только как петь начнут — уши заткните, не то зачаруют.

Нидхёгг на это презрительно фыркнул.

Русалки на самом деле уже выбрались из леса и из воды и устроили хоровод в приозерных травах. Заметив гостей, они разом начали петь. Рэдвальд привычно зажал уши руками: зачаровываться прямо сейчас ему не хотелось. Дракон опять презрительно фыркнул и глянул на Лучесвета. Тот в ответ глянул на дракона и пожал плечами. Русалки бросили петь и уставились на них.

— Первый раз вижу, чтобы кого-то зачаровать не удалось! — сказала зеленоглазая русалка, владычица Русалочьей заводи Лисса. — Рэдвальд, они что, глухие?

— Они драконы, — ответил Рэдвальд, осторожно отводя руки от ушей. — Один уж точно. Вон тот бугай.

— Я всё слышу, — сказал Нидхёгг и с трудом преодолел искушение взять Рэдвальда за шиворот и зашвырнуть в траву-капкан. — Это вы, значит, русалки?

Лисса задрала голову, чтобы взглянуть ему в лицо. В сгущающихся сумерках он казался одним сплошным чёрным пятном, на котором шевелились два белых, чуть светящихся глаза. Да, этот был из волшебного народа. Второй ей чудился человеком. Лисса нахмурилась: тогда почему не подействовала русалочья песня?

— Я владычица Русалочьей заводи, — произнесла она, — моё имя Лисса. Кто вы и зачем явились в мои владения?

— Она ещё спрашивает! — возмутился Огден, не давая Лучесвету ничего сказать в ответ. — Подсунула всякую дрянь этому остолопу (он кивнул в сторону Рэдвальда) и как ни в чём не бывало спрашивает, кто и зачем к ней явился! Да вам за это бошки пооткрутить надо!

Русалка вытаращила на дракона глаза. Лучесвет несколько смущённо пояснил:

— Головы, он имел в виду головы.

— Один арргх, — сварливо сказал Нидхёгг. — Вот что теперь с этим делать прикажете?

И он сунул русалке под нос хрустальную шкурку.

Рэдвальд поспешил вмешаться и всё объяснить. Зелёные глаза Лиссы уставились на Лучесвета. Тот смутился ещё больше и привычно юркнул за спину дракону. Лисса задумчиво проговорила:

— Он похож на человека, но русалочье пение его не зачаровало. Или он почему-то невосприимчив к нашим чарам, или… влюблён по уши.

Лучесвет при этих словах покраснел по самые упомянутые уши, но поскольку он прятался за спиной Огдена, то никто этого не заметил.

— Рассказывай про хрустального полоза, — потребовал Нидхёгг. — Своими ушами хочу эту историю услышать. Человечишка мог и переврать, знаю я их… — И он прищурился на Рэдвальда, который начал притворяться деревом.

Лисса пожала плечами и повторила дракону всё то, что уже рассказывала Рэдвальду и Алистеру.

— Значит, драконам сродни? — пробормотал Огден и поскрёб подбородок. — А лап у него сколько было? А летать умел? А ядом плеваться или огнём?

— Он же полоз, — глубокомысленно возразил справившийся наконец со смущением Лучесвет, выходя из-за дракона. — Не бывает змей с лапами.

— Ладно, арргх с ними, с лапами, — отмахнулся Нидхёгг. — Почему человек в полоза вздумал превращаться — вот что меня интересует.

— Говорят, дракон его каким-то пойлом напоил, — сказала Лисса, и не подозревая, что этим самым драконом и был Нидхёгг. — Будто бы потому.

— Это было не пойло, — оскорбился Огден, — а народное драконье средство. Кровь напополам с ядом.

Зеленоглазая Лисса уставилась на дракона и строго сказала:

— Нельзя людей поить кровью волшебных существ! Это неписаный закон. С людьми от этого что угодно случиться может!

— Конечно, — ядовито парировал Нидхёгг, — зато можно кормить людей змеиной дохлятиной и уверять, что это на пользу.

— Огден, — беспокойно тронул Лучесвет приятеля за руку.

— Никто не просил его всё разом есть! — оскорбилась владычица Русалочьей заводи. — Говорила же: по щепотке, чтобы восстанавливать силы.

И все посмотрели на Рэдвальда, как будто перекладывая вину за происшествие на него (что, по мнению Огдена, так и было!). Но бывшего ведьмолова винить было можно лишь в том, что он надрался и не углядел за русалочьим подарком.

— Ладно, — опять сказал Нидхёгг, — раз ничего путного сказать не можете, скажите хотя бы, где раздобыли… полозятину, — с запинкой добавил он, пробуя слово на слух. Звучало, надо признаться, не очень.

— Отыскали некогда логово полоза на северо-востоке отсюда, — замялась отчего-то Лисса, — в двух неделях пути от заводи.

Огден развернулся лицом на северо-восток (так он думал) и деловито принюхался. Лучесвет, чуть смутившись, заставил его развернуться в другую сторону.

— А разве русалки могут покидать заводь? — удивился Рэдвальд, который с русалочьими повадками и обычаями был знаком лучше прочих. — И ты ведь говорила, что видела полоза всего однажды и то мельком?

«Помолчать бы тебе!» — ясно говорил взгляд Лиссы, но владычица тут же нашлась:

— Живого полоза, а этот ведь дохлый был.

В отличие от дракона, которого подобные мелочи не заботили, Лучесвет кое-какие выводы сделал. Русалки, если верить Рэдвальду, покидать ареал обитания не могли, но отправились зачем-то на северо-восток, а вернулись с мясом хрустального полоза. Крестовый поход русалок?

— А сами русалки, — спросил он, — ели мясо хрустального полоза? Или просто хранили как… трофей?

Лисса взглянула на него с досадой: этот человеческий мальчишка задавал правильные вопросы, он вообще мог о чём-то догадываться.

— Зачем русалкам есть мясо хрустального полоза? — возразила она. — Мы — перерождённые, нам не нужно продлевать жизнь, мы и так бессмертны.

Вторую часть вопроса Лисса оставила без ответа. «Они войной на полоза ходили», — решил Лучесвет.

Нидхёгг между тем продолжал принюхиваться, но голова его то и дело дёргалась в сторону, которую он определил вначале. Что-то сбивало его нюх.

— Может, хотите напиться с дороги? — предложил Рэдвальд, увидев, что разговор перестал складываться. — Есть у меня настойка на древесном соке да на росных травах…

— Недосуг, — отозвался Огден, продолжая вынюхивать направление. — И Лучесвет не будет.

Лучесвет пожал плечами и виновато улыбнулся Рэдвальду.

Никто не заметил подкрадывающуюся к ним Нею. Она проскользнула мимо русалок и молниеносно бросилась на Лучесвета, свалив его на землю и принявшись душить. Все опешили на долю секунды. Огден тут же опомнился, рявкнул: «Эй!» — и схватил русалку за волосы, стараясь оттащить её от юноши. Нея заверещала, но пальцы стиснула ещё сильнее. Лучесвет конвульсивно бил ногами по траве, задыхаясь.

— Она его за Голденхарта приняла! — воскликнул Рэдвальд.

— Нея! — в ужасе воскликнула владычица Русалочьей заводи.

И вдруг что-то произошло. Нея вскрикнула нерусалочьим голосом, разжала пальцы. Нидхёгг тут же дёрнул её вверх и держал за волосы перед собой. Вниз капала темноватая русалочья кровь. Они пригляделись и увидели, что пальцы и ладони русалки в глубоких ранах, точно их ножами истыкали. Тогда они все взглянули на Лучесвета, решив поначалу, что он воспользовался оружием. Юноша был безоружен. Он всё ещё лежал навзничь, кашляя и задыхаясь. На его шее что-то блестело, вернее, его шея блестела, потому что была от подбородка до плеч покрыта хрустальной чешуей. Но чешуя не прилегала плотно, а торчала дыбом, превратившись в ежовый частокол. Колючки зашевелились, сложились и спрятались, словно их и не было.

— Такого я ещё не видел, — поражённо сказал Нидхёгг. — Он обычно чешую сбрасывает, а эта совсем по-драконьи спряталась!

— Она его защищает! — воскликнула Лисса, поражённая не меньше.

Нея, пока они отвлеклись, вывернулась из руки дракона, оставляя в его кулаке прядь волос, и спешно уползла к озеру, оставляя на траве кровавые следы.

— Эй! — опомнился Огден. — Она что, взбесилась, что ли, на людей кидаться?

— Она приняла его за Голденхарта, — повторил Рэдвальд. — Решила, что Лучесвет — это Голденхарт и…

— У неё зуб на моего отца? — спросил Лучесвет, несколько пришедший в себя после столь стремительного нападения. — Поэтому Эмбервинг ему запретил сюда приходить?

— Отчасти, — сказал Рэдвальд. — Видишь ли, она была его невестой когда-то…

— У моего отца была невеста-русалка? — округлил глаза юноша.

— Да нет, это ещё до того было… — спохватился Рэдвальд. — Русалкой она позже стала. Вся эта история с ведьмой и Тридевятым королевством…

Лучесвет поморщился, отчасти от упоминания Тридевятого, отчасти от боли в шее. Он потёр горло, откашлялся. Красные пятна на шее грозили превратиться в синяки. У Нидхёгга стал уж совсем зловещий вид. Дракон хорошенько поплевал в ладонь и, поймав Лучесвета за плечо, извозил ему всю шею слюной.

— Что он делает? — опешила Лисса.

— Народные драконьи средства, — верно предположил Рэдвальд.

Но обоих бесконечно удивило, что Лучесвет несколько не сопротивлялся.

— Летим взглянем на логово, — сказал Огден приятелю. — Тут ничего, кроме неприятностей, не сыщешь. И лапы моей в этом краю больше не будет!

Он сгрёб Лучесвета в охапку, закинул себе на плечо и, превратившись в дракона, тяжело взмыл над заводью, взяв курс на северо-восток. Лучесвет удобно устроился у дракона на спине и размышлял, стоит ли рассказывать о происшествии Голденхарту.

— Она тебя защищает, — сказал Огден, поворачивая голову к Лучесвету (лететь он мог и не глядя вперёд), — твоя хрустальная шкурка. Может, и не надо от неё избавляться?

— От неё не избавишься, — возразил Лучесвет, трогая горло. — Придётся линять дважды в год.

— Да ладно, — увещевая, сказал Нидхёгг, — всего-то немного чаще, чем драконы линяют. Зато сколько чешуи намету! — с некоторой мечтательностью добавил он, поворачивая голову обратно.

— А зачем она тебе? — полюбопытствовал Лучесвет.

Нидхёгг про себя довольно ухмыльнулся: отвлёк юношу от мрачных мыслей!

— Не знаю, может, чего из неё понаделаю, — отозвался он, мерно махая крыльями. — У золотого дракона я доспехи видел. Может, тебе броню из хрустальной чешуи сделать? Подходящая для короля, а? Людишки попадают, когда такую красотищу увидят!

Лучесвет только закатил глаза, но смолчал, чтобы не огорчать приятеля.

Нидхёгг ещё несколько раз махнул крыльями и вдруг резко остановился. Драконы могли останавливаться в полёте и зависать на одном месте, но сделал он это так неожиданно, что Лучесвет чуть с его спины не слетел, благо ухватился за рога дракона.

— Ты что, Огден? — испуганно спросил он.

Огден повернул в противоположную сторону, чешуя на его морде подёргивалась. Опять этот сбивающий с толку запах! Что-то знакомое, что-то… драконье.

— Куда ты, Огден? Логово же в другой стороне! — воскликнул Лучесвет, подёргав дракона за чешуйки.

— Надо выяснить, — отозвался дракон, — чей это запах. Где-то я его уже… чуял…

Лучесвет старательно принюхался, но ничего подозрительного не ощутил. Видимо, только драконье чутьё могло его уловить.

— А в логово после полетим, — добавил Огден. — Полоз-то уж точно никуда не денется, раз он дохлый.

Прямо под ними был горный хребет, расположенный полумесяцем. У левого края теснились домишки человеческого поселения. К правому краю вела проторенная дорога и обрывалась где-то у подножия гор. Она, кажется, никуда не вела, потому что на другой стороне горного кряжа её продолжения не было. Лучесвет подумал, что это дорога в рудники или в каменоломни.

Дракон спустился ниже, и юноша разглядел, что по дороге в сторону гор шествует целая процессия: восемь силачей тащили деревянное полотно, нагруженное бараньими тушами и овощами. Сопровождающие заунывно пели что-то нестройным хором. «Похоже на жертвоприношение», — подумал Лучесвет.

Нидхёгг спустился на землю, превратился в человека, и они с Лучесветом преградили дорогу процессии.

— Стоять! — сказал Огден, обращаясь к людям. — Куда жратву тащите?

Люди испуганно на него воззрились. Быть может, даже за разбойника приняли. Лучесвет поспешил вмешаться:

— Мы не грабители, из любопытства спрашиваем. Что это за края?

Силачи поставили ношу на землю. Тщедушный старикашка, представившийся старейшиной, ответил:

— Край этот называется Сребролучье. А снедь мы несём на поклон чудищу, что живёт в горе.

— Чудищу? — переспросил Огден и повернулся в сторону правого края горного кряжа. Да, знакомый запах шёл именно оттуда.

— Издревле повелось, что мы приносим жертвы чудищу, — вклинился один из силачей. — Неведомо сколько столетий назад оно поселилось в горе и потребовало дань.

— Людей тоже в жертву приносите? — ощерился Нидхёгг.

— Поначалу оно людей жрало, — сказал старейшина, — тех, кто в горы забредал. Но кому-то из наших предков удалось уговорить чудище перестать жрать людей, а вместо того довольствоваться баранами, или быками, или козами, или что добудем для него на охоте. Так и повелось: как потребует жрать, так и тащим.

— И как часто требует? — осведомился Лучесвет.

— По-всякому бывает, — ответил старейшина, — когда раз в год, а когда и раз в месяц. Оно ревёт, когда проголодается, страшным рёвом.

Лучесвет почему-то подумал, что засевшим в горе чудищем может оказаться выживший полоз.

— Хм, — с растяжкой произнёс Нидхёгг и подошёл к нагруженному снедью полотну, — а давайте-ка в этот раз я вашему чудищу жратву оттащу. Любопытно на него взглянуть.

Силачи снисходительно захихикали: они ввосьмером-то с трудом поднимали… Но каково же было их удивление, когда Огден легко, одной рукой всего, деревянное полотно поднял и взвалил на плечо!

— Доблестный витязь, — разволновался старейшина, — а может, ты тогда ещё заодно и тюкнешь чудище по башке, чтобы присмирело? От него сплошные убытки. А уж если бы и вовсе укокошил, так мы бы тебя век добрым словом поминали!

— Больно мне надо, чтобы вы меня поминали, — фыркнул дракон и пошёл к горам. — Икай потом почём зря!

Лучесвет побежал следом за ним. Люди остались стоять на дороге и смотрели им вслед.

— Сожрёт их чудище, — сказал силач, — вот помяните моё слово, сожрёт!

— Может, тогда на год спать заляжет, — добавил другой силач.

— Огден, — сказал Лучесвет беспокойно, — а вдруг в той горе полоз живёт, а?

— Не полоз, — утвердительно ответил Нидхёгг и, запустив руку в пожертвованную чудищу еду, выудил из общей кучи жареного целиком поросёнка. — Я полозов в жизни не видел, а вот того, кто в горах сидит, откуда-то знаю. Запах уж больно знакомый!

— Тогда это ещё один дракон? — даже подпрыгнул от волнения Лучесвет.

Огден глянул на него, сунул руку в приношения, вытащил оттуда кролика.

— На, ешь, — сказал он, раздирая тушку и давая половину Лучесвету. — Что зря пропадать будет…

— Ты ведь не собираешься с ним биться? — ужаснулся юноша.

— Да ну, делать мне больше нечего, — отмахнулся Огден, — но вздуть его надо. Чтобы людей не жрал. Они его и так на убой кормят, что ему ещё надо?

Пока они дошли до конца дороги, снеди на полотне порядком убавилось. Дракон облизнулся, поковырял пальцем в зубах и ткнул пальцем в горы:

— А вон и логово.

В горном кряже было неровное отверстие, «в три быка шириной», как сказал Огден (и ещё в три быка высотой).

— Тесновато для дракона, — заметил Лучесвет, приглядываясь.

Нидхёгг бухнул приношения на землю, сунул голову в отверстие и гаркнул:

— Эй!

Раскатилось гулкое эхо, камешки посыпались с нависающего над логовом каменного выступа.

— Как бы обвала не было, — беспокойно сказал юноша, поглядывая вверх. — Огден, ты точно собираешься туда лезть?

В это время откуда-то из глубины послышался скрипучий, дребезжащий голос:

— Где моя еда? Я тут с голову помираю! Эй, людишки! Передохли вы там, что ли?

Нидхёгг и Лучесвет переглянулись. Голос был совсем не страшный. Неизвестно, что почудилось жителям Сребролучья, но Лучесвет подумал,что обладатель такого голоса страшным быть никак не может! Другое дело Нидхёгг: как гаркнет, так птицы наземь шлёпаются! Про людей вообще говорить нечего.

— Я с тобой, — тут же передумал Лучесвет.

Нидхёгг подобрал какую-то палку, поплевал на неё, дыхнул огнём — получился самый настоящий факел. Он дал его юноше и первым полез в логово. Лучесвет шёл следом и тыкал факелом в разные стороны. Тоннель, вероятно, был природного происхождения: его проделала в горе давно сгинувшая из этих мест река или выползшая из недр земли лава. Место это так и напрашивалось, чтобы в нём поселились чудища! Огден отмахнулся от летучих мышей, которые нечаянно попадали с потолка ему на голову.

Дребезжащий голос продолжал жаловаться на жизнь и грозить нерадивым людишкам страшной карой: землетрясениями, лесными пожарами и громом и молниями. Да, должно быть, на людей это действовало безотказно, раз уж они столетиями таскали чудищу еду.

Тоннель обрывался пещерой, низкой и мрачной, в ней стояла кромешная тьма. Нидхёгг отобрал у Лучесвета факел и ткнул им в темноту.

— Да что ж ты прямо в глаза-то метишь! — заскулил скрипучий голос.

Лучесвет издал удивлённое восклицание. Он разглядел втиснутого в пещерку дракона. Огден чуть не угодил ему факелом в морду. Пещера для дракона была явно тесновата, а судя по каменным лишаям, наросшим на его тело, сидел дракон в этой пещере безвылазно. Кажется, он вообще врос в горную породу. Чешуя его — та, что не обросла лишаем, — была бурого цвета. Рогов на голове было целых пять: по два с каждой стороны висков и ещё один на лбу. Глаза были подслеповатые, тусклые, зубы — редкие. Сбоку торчал хвост. Судя по всему, это был дряхлый дракон. Лучесвет засомневался: а могут ли драконы вообще быть дряхлыми, или они дряхлеют от ничегонеделания?

— Где моя еда? — напустился дракон на Нидхёгга. — И убери уже эту палку! Хватит меня ею тыкать!

Он, конечно, преувеличивал: факелом в него Огден не тыкал.

Нидхёгг, не отвечая, разглядывал дракона добрых минут пять и наконец спросил:

— Фирбретт? Ты ведь Фирбретт, так?

Дракон удивился:

— Ты знаешь моё имя? Откуда?

— Так я и думал, — удовлетворённо хмыкнул Огден и, повернувшись к Лучесвету, сказал: — Это Фирбретт.

— Я тебя, кажется, тоже знаю, — неуверенно проговорил дракон, пытаясь принюхаться. — Ты из драконов, верно? Знакомый запах…

— Нидхёгг, — сказал Нидхёгг, чтобы облегчить старому дракону задачу.

— А! — оживился Фирбретт. — Помню! Тот чёрный дракон. Уж не думал, что увижу тебя — или вообще любого другого дракона — когда-нибудь. Я слышал, что драконы исчезли из мира людей. Думал, я последний.

Нидхёгг воткнул факел в камни и окинул пещерку взглядом:

— Да уж, не логово, а нора какая-то… И что это за история с жертвоприношениями? Ни за что не поверю, что огненный дракон Фирбретт выклянчивает подачку у жалких людишек.

Глаза Фирбретта чуть вспыхнули, но ответил он жалобно и горестно:

— Я стар, совсем одряхлел, куда мне теперь охотиться.

— Будет врать-то, — прервал его Огден, — драконы не дряхлеют. Мы с золотым драконом какими были, такими и остались. С чего бы тебе превращаться в паршивую развалину?

Огненный дракон выдавил неохотно:

— Я застрял.

— Что? — поразился Нидхёгг.

— Застрял, говорю, — повторил Фирбретт раздражённо. — Видишь, что с моим крылом приключилось?

Они пригляделись и увидели, что правое крыло Фирбретта погребено под горной породой. Выглядело так, словно монолитная стена породила дракона, но — не до конца. Придавленный горным кряжем, дракон вынужден был оставаться в пещере до конца времён.

— Давно бы отгрыз и выбрался наружу, — сказал Нидхёгг.

— И остаться без крыла? — воскликнул Фирбретт. — Будто ты не знаешь, что крылья у драконов не отрастают! Я же не смогу летать!

— Немного же ты налетал, застряв в этой горе, — ядовито парировал Огден. — До чего дошёл! Людишек жрать!

— Я людей не жрал, — возразил Фирбретт.

— Ага? — не поверил Огден и кивнул в сторону белых от времени человеческих черепов, сложенных аккуратной горкой возле драконьего хвоста.

— То есть не то чтобы не жрал, — тут же смутился огненный дракон, — но вышло это исключительно по стечению обстоятельств, а не злонамеренно, да и было это одному дракону известно когда. Видишь ли, набрели людишки на пещеру и давай мне палками в глаза тыкать. Ну, я уж не стерпел, — сконфуженно добавил дракон. — А один, верно, улизнул и растрезвонил, что в горе живёт дракон и людей жрёт.

— А как ты застрять умудрился? — недоумевал Нидхёгг, разглядывая каменную породу, поглотившую крыло Фирбретта.

Огненный дракон смутился ещё больше:

— Да по глупости. Налакался вина и заснул, а тут землетрясение, извержение, арргх его знает что ещё… Застрял, в общем. Вот и пришлось, чтобы с голоду не подохнуть, застращать местных людишек.

Нидхёгг поскрёб за ухом:

— Не дело дракону в норе плешиветь. Мне как раз с тобой потолковать надо. Ты древний, может, знаешь о хрустальных полозах?

Тусклые глазки огненного дракона засветились.

— О хрустальных полозах? — переспросил он. — Ещё как знаю, я с ними хорошо знаком и не одну историю могу поведать… Усаживайся поудобнее, Нидхёгг… и ты, имени твоего не знаю, отрок, — добавил он, заметив наконец Лучесвета.

— Нет, я тебя вытащу сначала, а уж снаружи и потолкуем, — объявил Нидхёгг и поплевал на ладони. — Лучесвет, иди-ка ты наружу, а я следом дракона вытащу.

— Стой-стой-стой! — запаниковал огненный дракон. — Я же сказал, что застрял. Не будешь же ты. Ай-ай-ай! Ой-ой-ой!

Его вопль раскатился далеко по предгорью. Оставшиеся на дороге люди вздрогнули.

— Сожрал, — сказал силач.

— А может, тот витязь его тюкнул, вот и вопит, — глубокомысленно добавил старейшина.

И они стали ждать дальше.

Лучесвет выкарабкался из тоннеля и остановился поодаль, поджидая Нидхёгга. Горный кряж задрожал, со склона посыпались камни. Огненный дракон продолжал истошно вопить, но голос его становился всё ближе, ближе… пока из логова не вышел Нидхёгг, волоча за собой дракона за хвост. Фирбретт цеплялся когтями за камни, упирался лапами, но сладить с Нидхёггом не смог. Огден выволок его наружу и шмякнул возле полотна со снедью. Фирбретт закрыл передними лапами глаза и причитал:

— Мои глаза! Мои глаза! Да я тысячу лет в потёмках просидел!

Он был в плачевном состоянии, но Огдену удалось вытащить дракона, не сломав ему крылья. Нидхёгг со знающим видом пощупал дракону кости и объявил:

— Цело твоё крыло. Помялось только, да мыши местами погрызли.

Фирбретт осторожно приподнял лапы и узкими щелочками глаз оглядел окрестности. Взгляд его упал на еду, дракон тут же раскрыл пасть и одним махом проглотил всё, что осталось.

— Маловато принесли в этот раз, — заметил он, хрустя костями.

Лучесвет смутился и покраснел. А Нидхёгг важно сказал:

— Превратился бы в человека, так и наелся бы вволю тем, что оста… есть.

— Я забыл, как превращаться в человека, — ответил Фирбретт и, высунув язык, облизнул пасть. — Да мне и без надобности. В человечьем обличье я бы людишек не смог застращать.

— Ну, это смотря какое обличье, — не без гордости возразил Нидхёгг.

Огненный дракон сунул лапу в пасть, пошарил там и огорчённо уставился на выпавший зуб.

— Я стар, я дряхл, — прежним жалобным скрипом завёл он, — у меня даже зубы выпадают.

— Зубы снова вырастут, — возразил Огден и, взяв дракона за шкирку, хорошенько его встряхнул, чтобы стрясти с него каменные лишаи. — И не ной, возьми себя в лапы. Ты же дракон.

Оскорблённый Фирбретт сел, похлопал крыльями, как курица на насесте, и обвил лапы хвостом. Вид у него стал величественный, но выражение морды осталось прежним, плаксивым и кислым. «Старческий маразм», — подумалось Лучесвету. Вот что бывает с драконами, которые забывают о драконьих инстинктах!

— Верно ли я слышал, что драконы вымерли? — спросил Фирбретт.

— Большей частью, — кивнул Огден. — Не считая нас, только два осталось.

— Три, — поправил Лучесвет.

— А, точно, малявка ещё, — спохватился Нидхёгг.

Огненный дракон закатил глаза и патетическим тоном завёл:

— А были времена, когда драконы роились, как тучи пчёл! Благодатные времена то были… Тысячи и тысячи драконов рождала земля, и скалы, и море, и…

— Арргх, — прервал его Огден, — это я и без тебя знаю. Ты про полозов рассказывай.

Фирбретт покачался туда-сюда, вытягивая и втягивая шею. Видимо, вспоминал.

— Полозы… — сказал он, растягивая слова, — хрустальные полозы… Они были сродни драконам, только без лап и без крыльев. Вернее, лапы-то у них были вначале, но они их отбросили, потому что ползать удобнее и быстрее, чем на лапах ходить. Так они говорили.

— То есть, — уточнил Нидхёгг, морщась, — они всё-таки драконы? Только без лап и без крыльев?

Огненный дракон взглянул на него раздражённо:

— Почём я знаю? Я же сказал: сродни драконам. А может, ящерам. Те ведь тоже на драконов похожи, только с лапами и без крыльев. И хвосты отбрасывают, совсем как драконы.

— А полозы? — не унимался Огден. — Те тоже хвосты отбрасывают?

— Как они могут хвост отбросить, когда полоз и есть один сплошной хвост? Ты когда-нибудь видел, чтобы змеи хвосты отбрасывали? — рассерженно отозвался Фирбретт. — Что ты меня путаешь? Так я ничего толком вспомнить не смогу.

— Такая шкурка у полозов была? — не смутился Огден и ткнул дракону под морду кусок злополучной шкурки.

Фирбретт подслеповато сощурился:

— Да, такая. Цветом они разные были, но и такую я видел. Хрустальная шкурка — редкий вид, всего три или пять штук на тысячу с такой рождаются. Жил тут поблизости один такой — хрустальный, в гости ко мне заползал… Вот только лет полтораста по полтораста его уже не видел… А откуда у тебя эта шкурка? — подозрительно спросил он.

— Да так, по случаю попалась, — уклончиво ответил Огден. — Лучше скажи, что за твари были эти полозы? Чарами могли пользоваться?

Огненный дракон опять начал раскачиваться:

— Чарами? Полозы достигали огромных размеров, броня у них была непробиваемая. Вот они людей жрали, — с нескрываемым удовольствием добавил он. — Ещё как! На раз целиком заглатывали! И непременно на человечьих девах женились, а когда те им полозят нарожают — тоже съедали. Полозы, видишь ли, напополам устроены: сверху — как людишки, а снизу — как змеи. И всегда в горных пещерах жили, там, где золотые жилы проходят, чтобы, значит, шкурку свою об те жилы полировать. Людишки их выслеживали частенько, чтобы золото добыть: где полоз — там и золото.

Нидхёгг нахмурился. Ничего путного Фирбретт до сих пор не сказал. Обо всём этом они уже так или иначе слышали от русалок.

— Ча-ры, — повторил он с напором, — про чары вспоминай. Умели пользоваться или нет?

— Не припомню, — процедил Фирбретт, недовольный, что Нидхёгг опять перебивает. Вот человечий отрок себя ведёт похвально, во все уши слушает рассказ дракона и не сбивает с толку дурацкими вопросами.

— А ты припомни, — настаивал Огден. — Ты же дракон, у тебя драконья память должна быть.

Огненный дракон взглянул на собрата с нескрываемым отвращением:

— При мне тот полоз никаких чар не демонстрировал. Мы с ним в кости играли.

Лучесвету бы очень хотелось спросить, не в человеческие ли кости, но вместо этого он вежливо поинтересовался:

— А тот ваш знакомый полоз не говорил, что будет, если его… съесть?

Фирбретт потоптал передними лапами землю:

— Что за мысль, отрок! Ты ещё бы спросил, что будет, если съесть дракона!

— А что будет? — оживился Огден.

— Ничего хорошего, — ответил Фирбретт. — Хрустальный полоз ядовит, как и все змеи, ящерицы и арргх кто ещё. Дракон не до смерти отравится, конечно, но приятного всё равно мало.

— А если человек? — уточнил Нидхёгг, и глаза его засветились так, что даже днём было заметно, как белый огонь полыхает в радужке.

— Уж лучше змеиного яду напиться, — однозначно заявил огненный дракон. — Верная смерть!

— А если этого человека драконьей кровью напоить? — не унимался Огден. Теперь бы он от дракона не отстал, раз уж тот начал говорить дельные вещи.

— Драконьей кровью? — И Фирбретт опять начал покачиваться. — Были на свете люди, пили кровь драконов, звали их драконоборцы, были сынами дракона, жили целую вечность, силу имели дракона…

Лучесвет пожалел, что с ними нет Голденхарта. Огненный дракон заговорил стихами, это бы менестрелю понравилось.

— И что с ними стало? — бесцеремонно прервал его Нидхёгг.

Фирбретт весь взъерошился — опять перебивает! — и ответил:

— Умерли, когда драконы исчезли. Драконьи чары развеялись: им нужно было пить драконью кровь постоянно, хотя бы раз в год, чтобы сохранять силу.

— А что будет, если взять человека и поить его драконьей кровью постоянно? — тут же спросил Огден. — Тогда не развеются чары? И что за чары вообще?

— Небывалая сила, вечная юность, — недовольно сказал огненный дракон, — и арргх весть что ещё.

Лучесвет с сомнением оглядел себя. Небывалой силы у него в помине не было. Конечно, он метко стрелял из лука, но в том заслуга эльфов, которые его этому научили, а вовсе не выпитой драконьей крови или съеденном полозе. О юности пока тоже рассуждать не приходилось: Лучесвет и так был юн!

— А если сначала полоза съесть, а потом уже драконьей крови напиться? — настаивал Нидхёгг.

Фирбретт задумался, вильнул хвостом и вперил подслеповатые глазки в дракона:

— А ты ведь его съел, да? Хрустального полоза? Того, что ко мне в гости заглядывал?

— Делать мне больше нечего, — фыркнул Огден, — я такую дрянь не ем. Ну, отвечай!

Огненный дракон, кажется, не поверил и подозрительно сощурился:

— Я не знаю, что будет, если запить мясо полоза драконьей кровью. На моей памяти никто не пробовал.

Нидхёгг взял Лучесвета за плечи и поставил его перед драконом:

— Тогда что о нём скажешь?

— Об этом человеческом отроке? — уточнил Фирбретт и, вытянув шею, оглядел юношу со всех сторон. — Человек как человек. Правда, драконом насквозь провонял.

Лучесвет немножко смутился: Огден с ним не церемонился, чуть что — брал в охапку и тащил так, спать укладывал между лапами, на плече носил, — да, неудивительно, что к нему пристал драконий запах, которого он, впрочем, не чувствовал: дракона могли чувствовать только другие драконы.

— Что в нём такого особенного? — продолжал Фирбретт.

— А то, что он дважды в год хрустальной шкуркой покрывается, — объявил Нидхёгг с таким видом, точно это было достижение, причём его собственное.

— Ты скормил ему хрустального полоза? — воскликнул огненный дракон. — Того, что ко мне в гости заглядывал? И напоил драконьей кровью?

— И он дважды в год покрывается хрустальной шкуркой, — повторил Огден. — Что скажешь?

— Вопиющее преступное нарушение драконьих заповедей! — взвизгнул Фирбретт, откашлялся и сказал более низким голосом: — Драконья книга гласит, что кровь дракона запрещено давать людям. Дракон, по доброй воле побратавшийся с человеком, изгоняется навеки.

— Хм, интересно, кто и откуда меня изгонять будет? — фыркнул Огден. — Времена драконов прошли, Фирбретт. А уж четыре дракона мир как-нибудь между собой поделят.

— Пять, — исправил Лучесвет, — ты забыл о Сапфир.

— А, и малявка, — кивнул Нидхёгг. — Я тебя не про Драконью книгу спрашиваю. Чем теперь считать Лучесвета?

Фирбретт покачался, несколько раз растопырил и сложил крылья, постучал по земле хвостом.

— Драконоборцем? — неуверенно предположил он. — В прежние времена его назвали бы драконоборцем.

— Дрянно звучит, — резюмировал Нидхёгг. — Он же не собирается сражаться с драконами. Верно, Лучесвет?

Лучесвет отчаянно помотал головой.

Фирбретт передней лапой почесал за ухом, покачался из стороны в сторону ещё немного.

— На человечьем языке других подходящих слов нет, — сказал он. — А зачем вообще его как-то называть? У него ведь есть имя, я слышал.

— Должны же мы знать, чем он стал, — возразил Нидхёгг.

Огненный дракон почесал лапой за другим ухом:

— Полудракон? Дракоборотень? Хрустадрак? Челодрак? Полозязь?

— Что ещё за «полозясь»? — поразился Огден.

— Витязь, который ещё и полоз, — объяснил огненный дракон.

А Лучесвет подумал, что драконы в выдумывании новых слов не сильны и что он ни за что на свете не согласится называться «челодраком» или «полозязем». В самом деле, почему бы просто не оставаться Лучесветом?

Драконы ещё немного поспорили, но так ни к чему и не пришли. Нидхёгг помотал головой и вернулся к прежнему разговору:

— Значит, нужно и дальше его драконьей кровью поить, чтобы закрепить эффект?

— Пока человек пьёт драконью кровь, — проговорил Фирбретт, словно бы что-то вспоминая, — над ними не властны ни недуги, ни время, ни сама смерть. Я слышал, некий драконоборец прожил тысячу лет. Он убивал драконов и съедал их сердца.

Лучесвета передёрнуло. Нидхёгг повеселел: наконец-то Фирбретт сказал что-то путное!

— Если у тебя всё, — сказал огненный дракон, разворачиваясь и ползя к тоннелю, — то я отправляюсь обратно в пещеру.

— А ну стой! — Огден ухватил дракона за хвост и подтащил обратно. — Кто тебя вытаскивать будет, если ты снова застрянешь?

— Обвалов, или землетрясений, или извержений не предвидится, — ответил Фирбретт, глубоко оскорблённый, что чёрный дракон опять посягнул на его хвост. — Моя уютная пещерка ещё тысячу лет простоит! В ней уютно и темно. Людишки приходят и кормят. Что ещё нужно дряхлому дракону на закате лет?

— Тьфу, — с отвращением сказал Нидхёгг, — золотой дракон хоть очеловечился, а чувство драконьего достоинства сохранил. А этот…

— Всего хорошего, — сказал недовольный Фирбретт и всё-таки ускользнул в гору. Слышно было, как он ворчит там, протискиваясь по тоннелю к пещере.

— И такие драконы бывают, — не без удивления сказал Лучесвет. — Думаешь, он снова застрянет?

— Если продолжит обжирать людей, непременно растолстеет и застрянет, — уверенно заявил Нидхёгг. — Надо же было в такую тесную нору забиться! Мог бы вообще поселиться прямо у людишек. И что это за дракон, который забыл, как в человека превращаться?

— А по-моему, — подумав, сказал Лучесвет, — он людей боится, поэтому и стращает их из темноты.

— Чтобы драконы людей боялись… — проворчал Нидхёгг. — Ну да арргх с ним, нравится в норе сидеть — пусть сидит и плесневеет. А нам пора в логово полоза.

— Огден, — спохватился юноша, когда они уже отлетели на порядочное расстояние, — а разве не нужно было вернуться к тем людям? Они ведь сказали, что будут ждать нашего возвращения?

— Подождут и перестанут. К тому же Фирбретт скоро опять начнёт вопить, что голоден… Пусть сами разбираются, — отрезал Огден.

Лучесвет почувствовал себя виноватым: они (большей частью Нидхёгг, конечно) приели едва ли не половину предназначенной для огненного дракона еды, пока несли её.

— Как думаешь, другие драконы тоже могут сидеть где-нибудь по норам? — спросил юноша после раздумий. — В пещерах или подземных гротах?

— Арргх их знает, — мотнул головой чёрный дракон, — может, и сидят. Но на всей земле, что от северного Сторма и до самой Серой Башни, драконов точно нет: я бы почуял, пока летел.

Лучесвет притих и остаток пути до логова хрустального полоза думал о том, как велика земля.

— Мы на месте! — провозгласил Нидхёгг и, сделав несколько кругов над верхушками деревьев, стал спускаться, описывая спирали, к поросшему молодыми ёлками холму.

В холме обнаружилась широкая, уходящая глубоко в землю нора. Огден сначала долго нюхал воздух, прежде чем в неё лезть, недовольно заметил: «Смердит!» — и всё-таки полез, безопасности и удобства ради сунув Лучесвета под мышку. Пахло в норе, конечно, мерзостно, даже Лучесвету пришлось несладко, что уж говорить о Нидхёгге, нюх которого был необыкновенно острый, как и у всякого дракона!

Нора обрывалась широченной пещерой, своды которой держались еловыми корнями. Лучесвет даже подумал, что ёлки наверху насадили специально. В левом углу было навалено разное добро, Нидхёгг сразу оживился и ощетинился чешуей: золотишко тоже имелось. А в правом лежал исполинский скелет хрустального полоза, всё, что от него осталось: гигантский череп, кости и невероятных размеров чешуйчатый хвост. Огден тут же ухватил этот хвост, вытряс из него кости и заглянул внутрь.

— Прочная шкурка, — заметил он удовлетворённо, — не порвётся, если её набить.

— Набить чем? — не понял Лучесвет.

— Тем, что тут отыщется, — отозвался дракон и принялся рыться в хламе, сваленном в левом углу пещеры, то и дело что-нибудь показывая Лучесвету: драгоценный камень, золотой браслет, кубок из серебра… Всё, что находил, он тут же отправлял в мешок из хвоста. Лучесвету было немного неловко, что они мародёрствуют, но Нидхёгг такими пустяками не озадачивался: лежит бесхозное, значит, надо пристроить, а вернее, присвоить, чтобы добро зря не пропадало!

Среди костей полоза были и человеческие останки. Видимо, не врали слухи: полоз убивал и ел людей. Скелеты, в основном, были женские. Лучесвет даже призадумался: а нет ли среди них и русалочьих? Выяснить, как окончил жизнь хрустальный полоз, не удалось: Лучесвет хоть и оглядел его кости и череп, но никаких следов насилия не обнаружил. Может быть, он вообще умер от старости? Ни книг, ни свитков в пещере не нашлось, так что ничего нового о полозах они не выяснили.

Впрочем, Нидхёгг уже и так узнал, что хотел: драконья кровь — вот что избавит Лучесвета от участи всех людей! Правы были драконьи инстинкты!

Он завязал мешок из хвоста найденной среди прочего хлама верёвкой, перекинул его через плечо и сказал:

— Ну, можно и домой возвращаться. На первый раз достаточно попутешествовали.

— Как же ты и меня и мешок потащишь? — обеспокоенно спросил Лучесвет.

— Мешок в лапах потащу, — ответил Нидхёгг и, превратившись в дракона, крепко впился задними лапами в хвост-мешок. — Драконы только так сокровища и таскают. Залезай на спину. — И он пригнул шею, чтобы Лучесвет мог на него влезть.

По возвращении в Волчебор Нидхёгг первым делом напоил Лучесвета кровью с ядом.

— Каждый день у меня пить будешь! — пообещал Огден, встряхнув бурдюк.

— Не переборщить бы, — жалобно сказал юноша. Не слишком ему нравилась драконья кровь на вкус: в горло будто жидкий огонь вливали! А от привкуса яда щипало в носу — до слёз.

Нидхёгг, не церемонясь, сцапал Лучесвета и заставил напиться из бурдюка, приговаривая:

— Драконьего снадобья много не бывает.

— Фу! — с отвращением сказал Лучесвет, когда дракон его отпустил. — Я, конечно, знаю, что ты для моей же пользы… но — фу!

Огден отхлебнул из бурдюка и пожал плечами:

— Ничего так на вкус, зря ты кобенишься. Но если хочешь, я могу ещё и мёду туда примешать. Может, не так противно будет глотать.

Лучесвет представил себе этот чудовищный вкус и поспешно отказался.

Нидхёгг присовокупил притащенные сокровища к своим и уселся в углу, где у него была свалена в кучу хрустальная чешуя, а теперь ещё и хвост полоза, и начал сортировать чешуйки по размеру.

— Что ты делаешь? — полюбопытствовал Лучесвет.

— Смастерю тебе доспехи, — объявил Огден, — получше, чем у золотого дракона.

— А ты умеешь мастерить доспехи? — удивился юноша, садясь напротив.

— Не пробовал, — признался чёрный дракон, — но раз у золотого дракона получилось, то и у меня получится.

Получилось не сразу. Далеко не сразу. Чешуйки были мелкие и зачастую ломались или гнулись, не выдерживая натиска пальцев дракона, так что одни только наручи Нидхёгг мастерил целых полгода, а панцирь ещё дольше: Огден его на три раза переделывал. Лучесвет предлагал, конечно, спросить совета или книжку о доспехах у Эмбервинга, но дракон отказался наотрез:

— Сам справлюсь. Что я, не дракон, что ли…

Лучесвет вообще никогда не слышал о драконах, мастерящих доспехи, но приятелю старался помогать по мере сил и возможностей.

Хрустальные доспехи вышли на славу! И когда Лучесвет всё-таки стал королём Волчебора и вышел к людям в сияющих на солнце доспехах, в собольей накидке на плечах да ещё и с чешуей кое-где на коже (ему как раз пришло время обрастать хрусталём) и принял у них корону, которую проворный Нидхёгг тут же водрузил юноше на голову, то волчеборцы мигом решили, что Волчебор теперь будет не Волчебором называться, а Хрустальным королевством. Звучало не в пример лучше, чем старое клыкастое название, тем более что и волков-то в округе не осталось: всех дракон переел!

Сапфир и золото. Логово для дракона, норного эльфа и сторожевого барана

— Время пришло! — изрёк Эмбервинг.

Голденхарт, успевший за книжкой задремать, встрепенулся:

— Что? Где?

Дракон приложил палец к губам и кивнул в сторону окна. На подоконнике сидела Сапфир, обвив колени руками, и задумчиво смотрела в клубящиеся осенним дымком облака. Золотистое сияние окутывало её стан, и она то превращалась в девочку, то принимали истинный облик и становилась юной девой. Выходило это, кажется, непроизвольно.

— Полагаю, — понижая голос, добавил Дракон, — что вскорости она останется в истинном облике навсегда.

— Ты думаешь? — спросил менестрель, откладывая книгу.

— Разве ты не заметил? Она стала реже шалить, — объяснил Эмбер, — и всё чаще предпочитает сидеть в башне, чем носиться по округе. Пришло время взрослеть.

Голденхарт испытывал некоторое сожаление, хотя и понимал, что это неизбежно.

— Сапфир! — позвал он.

Сапфир тут же соскользнула с подоконника и, превращаясь в девочку, оказалась на шее у менестреля. Эмбер опять чуточку взревновал.

— Как же я тебя люблю, Солнышко! — сказала Сапфир, устраиваясь у него на коленях.

— О чём ты размышляла там, у окна? — спросил Голденхарт.

— Я ведь дракон, так? — спросила она, и её личико стало не по-детски серьёзным.

— Конечно, дракон, — подтвердил Эмбервинг. — Что это за вопросы?

— Да я не об этом… Конечно, я знаю, что я дракон. Я уже и летать умею как надо, и норы рыть, и чары раскидывать, и драконью песню назубок знаю.

Эмбер напыжился, поскольку всему этому дочь научил он. Голденхарт скрыл улыбку.

— Дело-то не в этом, а в том, что делать дальше. Вот поженимся мы с Талиесином, мне нужно будет где-то собственное логово устраивать… — Она ненадолго замолчала, недовольно хмурясь. — А у меня и золота для сокровищницы нет, это раз.

— Ну, — вмешался Голденхарт, — думаю, золотишко тебе и Эмбер может подкинуть, правда, Эмбер?

— Хм… да… — отозвался Дракон, которому всё ещё не слишком нравилась идея выдавать Сапфир за эльфа.

— Это раз, — повторила Сапфир. — А во-вторых, как же я с вами расстанусь, когда я вас так люблю?

Менестрель растрогался, а Дракон и вовсе растаял. Он почесал за ухом пальцем и пробормотал:

— К эльфам жить тебя никто не отпустит, пусть ушастые и не мечтают, а логово прекрасно можно устроить где-нибудь и в Серой Башне.

— Но ведь никто никогда не слышал, чтобы два дракона жили рядом, — возразила Сапфир. — Как же быть с раскидываемыми чарами? Оттяпать кусок Серой Башни я тоже не хочу.

Эмбервинг озадаченно крякнул, но Голденхарт тут же нашёлся:

— А если вам раскидывать их по очереди?

— Солнышко, — просияла девочка, — какой же ты умный! Я бы нипочём до такого не додумалась!.. А давайте все вместе полетим и найдём местечко для логова?.. Надо бы только Талиесина позвать.

— А может, лучше ему сюрприз сделать? — возразил Дракон, которому не хотелось портить семейную прогулку каким-то эльфийским принцем.

Сапфир эта идея пришлась по душе, и они отправились втроём, причём девочка вместе с Голденхартом залезла Дракону на спину. Тому их вес был всё равно что две пушинки, но морда его расплылась в улыбке, в драконьем обличье — зрелище примечательное.

Они облетели Серую Башню на три раза. Дракон летел низко, чтобы высмотреть подходящий уголок и ничего не пропустить, но Сапфир нигде не нравилось: жить в горах — скучно, в лесу — страшно, на равнине — не по-драконьи, укрыться негде. И Эмбер и менестрель догадывались, что девочка просто не хочет с ними расставаться, потому и придирается. И опять выручил Голденхарт.

— А почему бы тебе не устроить логово у холма, на котором растёт вечноцветущая яблоня? — предложил он.

— Но оно совсем уж близко к башне, — возразила Сапфир.

— Зато, если соскучишься, за пять минут сможешь добежать от логова до логова, — заметил менестрель, — и никому не нужно будет расставаться.

— Это ты хорошо придумал, — согласился Эмбервинг, а сам подумал, что в таком случае будет легче приглядывать за ушастым принцем, и пусть он только попробует чем-нибудь досадить Сапфир! Морда Дракона опять расплылась в ухмылке.

— Ура! — воскликнула Сапфир и опять повисла у юноши на шее. — Тогда я сегодня же начну рыть нору!

— А это обязательно должна быть нора? — уточнил Голденхарт с некоторым беспокойством.

Сапфир приняла важный вид и начала объяснять, какое логово она собирается себе устроить. Нора непременно должна быть: там будут храниться сокровища, там можно отсыпаться, чтобы набираться драконьих сил, или прятаться. У каждого дракона должна быть собственная нора на всякий пожарный. Вдруг наедут рыцари и потребуют поединка? Тогда можно будет просто залезть в нору и сказать, что дракона дома нет. Не больно-то ей хотелось сражаться с рыцарями!

— Пусть только попробуют наехать! — фыркнул Дракон.

— А башня или другое жилище? — спросил менестрель. — Нора — это, конечно, хорошо, дракону в самый раз, но как быть с Талиесином? Эльфы, думается мне, в норах жить не смогут.

— Норные эльфы… — опять фыркнул Эмбер, и его эта мысль порядком позабавила.

У Сапфир и на это был готов ответ. Она сказала, что дом выстроит сам Талиесин. Когда они были в гостях у Алистера, ей понравился дворец эльфийского короля из виноградных лоз, так что она непременно заставит Талиесина выстроить такой же, только размером поменьше, чтобы в глаза не бросался. Всё-таки в Серой Башне главной достопримечательностью должна оставаться башня Дракона. А ещё отыскать где-нибудь укромное местечко — к примеру, у тех скучных гор — и выстроить там запасное жилище, чтобы было откуда похищать Талиесина, когда взыграют драконьи инстинкты. Голденхарт, слушая это, хохотал до слёз, а Эмберу стало эльфа чуточку жаль. Самую малость.

Когда они вернулись, Сапфир первым делом открыла портал к эльфам, чтобы рассказать о последних новостях наречённому. А заодно и потренироваться в похищении.

Эльфийский король с сыном как раз трапезничали, обсуждая грядущую вскорости свадьбу.

— Руки вверх! — сказала Сапфир, появляясь из портала. — Это похищение!

Эльфы опешили и уставились на девочку. Вместо оружия в руке она держала прихваченную из башни кочергу. А впрочем, памятуя о недюжинной силе юной драконши, и кочерга могла стать грозным оружием! Так что руки все присутствующие тут же подняли.

— Не присоединишься к нашей трапезе? — вежливо поинтересовался Алистер.

— Некогда, — отозвалась девочка, хватая Талиесина за руку и таща за собой к порталу. — Я нашла подходящее место для логова, он непременно должен взглянуть.

— Счастливого пути! — пожелал им вслед король эльфов.

— Рыть нору я буду, конечно, сама, — говорила между тем Сапфир (Талиесин покорно волочился следом), — а вот дворец ты выстроишь.

— Дворец? — испуганно спросил эльф.

— Малюсенький, — успокоила его девочка. — Комнаты на три, не считая кухни, и непременно чтобы с такой же лестницей, как у Солнышка в башне!

— Но я… я же не умею строить дворцы? — ужаснулся Талиесин.

— Из виноградных лоз дворец, — уточнила Сапфир, — как у Алистера.

Талиесин выдохнул с облегчением. Это он мог.

— Как это вы, эльфы, ловко придумали, — продолжала Сапфир, не скрывая восхищения, — и красиво, и виноград хоть круглый год ешь…

Эльфийский принц натянуто улыбнулся. На виноградных лозах, из которых эльфы строили дворцы, виноградные гроздья не росли, и он подумал, что придётся подлатать заклинание, когда будет строить дворец для Сапфир. Но сама мысль, что он будет строить для неё дом — их общий дом! — эльфа бесконечно разволновала. Он покраснел до ушей и пролепетал:

— Только крышу нужно будет из черепицы сложить, чтобы не протекала: у нас ведь дождей не бывает, а в Серой Башне они неделями льют.

— А крышу из черепицы, — кивком подтвердила Сапфир. — И окна! Про окна не забудь!

— Я… прямо сейчас дворец буду строить? — испуганно спросил Талиесин.

— Нет, сначала я нору под сокровищницу вырою, — возразила девочка.

Талиесин успокоился. Значит, у него будет время переписать отцовские заклинания под себя.

У вечноцветущей яблони их уже поджидали Голденхарт с Эмбервингом, а ещё Нидхёгг с Лучесветом, которые наведались в гости, чтобы пригласить всех на коронацию Лучесвета в Волчебор. И вот теперь два дракона яростно спорили, какой должна быть драконья нора. Эмбервинг считал, что глубокой, с лабиринтом тоннелей, чтобы кто попало до сокровищ не добрался. Нидхёгг считал, что лабиринт ни к чему, а сама нора должна быть просторной, чтобы было где развернуться, и рассказал о застрявшем Фирбретте. Оба считали себя мастерами по части рытья нор. Сапфир их перепалку махом остановила.

— Нору буду рыть сама, — объявила она. — Помощники и советчики не нужны. Вы лучше подумайте, куда девать вырытую землю.

Эмбер и Огден переглянулись и опять заспорили. Землю можно было сложить над норой в холм, а сверху насадить деревьев, как сделал это Хёггель. Талиесин робко вмешался и сказал, что над норой он планирует выстроить виноградный дворец, так что в холм землю складывать не стоит. Оба дракона так на него глянули, что эльф съёжился и невольно спрятался за спину Голденхарта. Тот, как всегда, нашёл способ всех примирить.

— А землю, — сказал он тоном, не терпящим возражений, — перетаскаем к башне — на грядки. И если Сапфир захочет, то и ей огородик сделаем.

Сапфир пришла в восторг:

— Тогда, может, я ещё и Бяшку к себе заберу? А то он совсем без меня заскучает.

Баран в самом деле без девочки скучал, пастухи жаловались.

— А что, хорошая идея, — одобрил Эмбервинг. — Будет двор охранять.

— Баран? — неуверенно уточнил Талиесин.

— Ты Бяшку не знаешь, — с гордостью сказала Сапфир. Баран, к слову, отменно умел кусаться. Ну и бодаться, разумеется. Лучше сторожевого барана и не найти!

И вот Сапфир принялась рыть нору, а драконы опять заспорили, на этот раз — о расположении грядок и, конечно же, конуры для барана. Лучесвет робко пытался их унять, но они не слышали.

— Смотри и учись, — сказал Голденхарт, отводя сына в сторонку. — Втолковать драконам что-то бесполезно, если уж упёрлись.

Он не поленился сходить в башню и вернулся оттуда с двумя лопатами и тачкой. Одну лопату он вручил Лучесвету, другой вооружился сам.

— Мы сами будем землю копать? — с некоторым испугом спросил Лучесвет, глядя на лопату.

— Пока что, — кивнул Голденхарт и улыбнулся. — Увидишь, что получится.

Земли Сапфир уже накидала из норы порядком, куча росла с каждой минутой. Менестрель подвёз тачку ближе к куче и воткнул лопату в землю. Лучесвет последовал его примеру. Оба дракона тут же перестали спорить и уставились на них.

— Что это вы делаете? — спросил Эмбервинг, сводя брови у переносицы.

— Сейчас нагрузим тачку и отвезём землю к башне, — сказал Голденхарт, лопату за лопатой кидая землю в тачку. — Лучесвет, поднажми! Нужно до вечера управиться.

Лучесвет вздохнул и поднажал.

— Нет-нет-нет, — озабоченно сказал Нидхёгг, — это никуда не годится. Где это видано, чтобы короли землю копали и тачками её возили?

— И менестрели? — добавил Дракон.

— Ну, вы же страшно заняты, так что помочь нам некому, — с непередаваемой интонацией сказал Голденхарт. — Лучесвет, ты тачку тянуть будешь или подталкивать?

— Я могу помочь, — вмешался Талиесин.

— Нет, ты лучше следи, чтобы нора не обвалилась, — возразил Голденхарт.

Эльфийский принц побледнел и тут же сунул голову в нору, чтобы убедиться, что не обвалилась.

— Я сам, — нахмурился Эмбервинг и отобрал лопату у менестреля, Огден то же самое проделал с Лучесветом, и оба дракона яростно накинулись на кучу.

Голденхарт победоносно улыбнулся сыну:

— Вот видишь? Атака в лоб не всегда хороша.

— О! — поражённо выдохнул Лучесвет. — Как много я ещё не знаю о драконах!

Земляная куча таяла на глазах. Драконы всё же продолжали переругиваться, споря об очерёдности — кому везти тачку.

— Теперь все заняты делом, — сказал Голденхарт удовлетворённо.

— А мы что же? — неуверенно спросил Лучесвет.

— А мы следим за порядком, — тут же ответил менестрель и засмеялся.

Похищение дракона

— А ничего, что ты с коронации сбежал? — счёл нужным спросить Голденхарт.

— Не с коронации, а с пира в честь коронации, — уточнил Лучесвет. — Волчеборцы неделю пировать намерены! Не сидеть же мне сиднем в Волчеборе?

— Вообще-то ты должен, раз уж стал их королём, — возразил менестрель, который дворцовый этикет не понаслышке знал.

— Арргх, — сказал Огден, который, разумеется, пришёл вместе с Лучесветом, — да достаточно сказать: «Такова моя королевская воля!» — и можно что хочешь делать. Лучесвет, ты ведь им сказал, что такова твоя королевская воля?

Юноша замялся, и все поняли, что он просто улизнул с пира под шумок.

— Нехорошо вышло, — заметил Эмбервинг. — Хватятся тебя и переполошатся.

Лучесвету стало немножко стыдно. Нидхёгг вдруг раскатисто захохотал и возразил:

— Тогда они к моему логову пойдут. А у меня там на камне до сих пор накарябано, что мы улетели путешествовать и скоро вернёмся. Так что никакого переполоха: прочитают надпись и пойдут себе пировать дальше.

Это объяснение удовлетворило всех, кроме самого Лучесвета, потому что, не считая Нидхёгга, только он один видел ту надпись на камне, а написано на ней было: «Скора вирномси, нитэрять. Агдэн». Образованные, начитанные волчеборцы могли и не понять.

Но, в конце-то концов, король он или не король? А короли не отпрашиваются, если им вздумается куда-то отправиться. Короли берут и едут. Так успокоив совесть, Лучесвет сказал:

— К вечеру-то мы вернёмся. Обойдутся как-нибудь и без нас.

В Серую Башню они вернулись, чтобы помочь Сапфир с обустройством логова, которое та начала рыть ещё неделю назад. Если бы драконы рыли нору по очереди, то давно бы управились, но Сапфир непременно хотела выстроить себе нору собственннолапно.

Талиесин всю неделю разучивал заклинания и тренировался поодаль. Выходило уже неплохо, вот только виноградные грозди всё ещё были мелковаты.

Эмбервинг и Огден растаскивали по округе землю под чутким руководством Голденхарта, который изредка учил сына премудростям управления драконами. Он уже в этом поднаторел, что и говорить! Лучесвет слушал, раскрыв рот, и старался ничего не упустить.

К полудню все решили, что было бы неплохо попить чайку где-нибудь в тенёчке, может, даже под вечноцветущей яблоней. Талиесин довольно успешно наколдовал под деревом столик и скамьи, все из виноградных лоз. Они вызвали из норы Сапфир и сели пить чай, который отменно умел заваривать Эмбервинг. Чаёвничали и беседовали. Сапфир это тут же наскучило, и она объявила, что пойдёт на лужок собирать цветы. Лужок был по другую сторону холма, они все как раз сидели и смотрели на него.

— Смотри, чтобы голову не напекло! — предупредил Эмбер.

Сапфир пренебрежительно фыркнула и скатилась по холму на лужок. Цветы тут росли буквально на каждом шагу, один лучше другого, и она медлила их рвать, размышляя, из каких наплести венки. Солнышку непременно из синих, Эмберу — из жёлтых, Огдену — из белых (тут девочка похихикала, представив себе Нидхёгга в венке из цветов, а вернее, его реакцию на эту цветочную корону), Лучесвету — из голубеньких или сиреневых, а себе — из красных. Если заставить Талиесина их заколдовать, чтобы не завяли никогда, так можно наплести целую кучу вообще для всех, включая Бяшку. Венки плести лучше получалось, когда Сапфир была в истинном облике, так что девочка превратилась в деву, подоткнула по бокам подол, чтобы не путался в ногах, и принялась собирать синие цветочки для Голденхарта.

Собрать она успела всего штук пять, как небо вдруг потемнело, затянуло тучами, будто собралась гроза, причём собралась исключительно над лужком, нигде больше, и из разверзнувшейся воронки, похожей на ураганную, спустился на лужок дракон с непропорционально длинными задними лапами и с нелепо расположенными крыльями, чуть ли не на пояснице, отчего спускался он как подкинутая в воздух курица: беспорядочно хлопая упомянутыми крыльями и дёргая лапами в разные стороны. Он ухватил Сапфир, начал подниматься в воронку и прокаркал:

— Я дракон из Мерридола — Гюст.

Он исчез в воронке, тучи развеялись, над лужком опять синело небо, а в воздухе витали разноцветные лепестки цветов.

Талиесин опомнился от потрясения, вскочил, роняя чашку с недопитым чаем:

— Сапфир похитили!

Лучесвет с Голденхартом тоже заволновались. И все трое уставились на драконов, которые и ухом не повели.

— Мерридол, — сказал Эмбервинг спокойно, — тот город, в котором мы встретились, Голденхарт. Я этот город хорошо знаю…

— Так что ж ты тогда сидишь! — воскликнул менестрель, заливаясь краской. — Летим скорее выручать Сапфир! Её же похитили!

— Я этот город хорошо знаю, — повторил Дракон, — и ни о каких драконах, исключая меня, там слыхом не слыхивали.

— И запах не драконий, — добавил Нидхёгг.

— Но это же не значит, что мы её спасать не полетим?! — воскликнул Лучесвет.

— Допьём чай и полетим, — спокойно ответил Эмбервинг.

Голденхарт уставился на него сапфировыми глазами, и ничего хорошего этот взгляд не предвещал.

— Господин Эмбервинг, если ты сию секунду не полетишь выручать нашу дочь… — непередаваемым тоном начал он, и завершение фразы могло грозить Дракону самыми страшными последствиями.

— Да ладно, это же Сапфир. Бояться надо не за неё, а за этого дракона-не-дракона, — возразил Эмбервинг. Но со скамьи встал куда как поспешно.

— Но если не дракон, тогда кто? — спросил Голденхарт, удерживая за шиворот рвущегося в бой эльфа. Талиесин понятия не имел, где находится этот Мерридол, но это его не останавливало.

— Тот, кто колдовством может превращаться в дракона? — предположил Лучесвет.

— Колдоборотень! — вставил Огден, довольный, что выпал случай поразить всех присутствующих мастерством словосложения. После встречи с Фирбреттом онпотихоньку тренировался.

— Колдун? — всполошился менестрель. — Тогда это ещё хуже дракона!

— Я только лук захвачу и тоже с вами, — предупредил Лучесвет, наспех открывая портал в Волчебор. Там его сцапали волчеборцы, но юный король от них отбрыкался, сказав, что отправляется биться с колдуном, похитившим его сестру. Те пришли в восторг, сообразив, что царствование Лучесвета начнётся не как-нибудь, а с исторического события: подвига! Лучесвет сомневался, на самом деле, что до этого дойдёт, учитывая, что за дело берутся драконы (а Огден тоже изъявил желание отправиться с ними, потому что «малявок в беде не бросают»), но поддакнул. Волчеборцы настояли, чтобы он надел доспехи, и хотели даже снарядить целое войско ему на подмогу, но Лучесвет отказался. Впрочем, от Нидхёгга он уже отбрыкаться не смог, так что хрустальную броню надеть пришлось: для дракона безопасность приятеля была превыше всего! Сам дракон надел на голову рогатый шлем, какие носили викинги, и лучшую медвежью шкуру. В общем, в Серую Башню вернулись они при полном параде!

— Бедняга, — усмехнулся Эмбервинг, подразумевая колдоборотня, — он не знает, во что ввязался!

Сапфир вообще-то легко могла освободиться из лап похитителя, достаточно было обратиться в дракона самой и дать ему хорошую затрещину: дракон был какой-то хилый и летел абы как, она бы с ним одним когтем справилась, если бы захотела. Но ей пришло в голову вот что: драконы похищают принцесс или вообще юных дев, а она, хоть и юная дева, но всё-таки дракон, тем не менее её похитили. Когда ещё доведётся снова испытать собственное похищение? Поэтому она вырываться не стала и даже превратилась в девочку, чтобы этому хиляку-дракону было легче её нести.

Запах города, в который утащил её дракон, был Сапфир знаком: его часто притаскивал на себе Эмбервинг, возвращавшийся с гостинцами для неё и Солнышка. И девочка нисколько не сомневалась, что он прилетит её выручать. А раз волноваться не о чем, почему бы и не насладиться похищением? Из книжек она знала, как нужно вести себя похищенным принцессам, правда вопить не стала: он бы тогда понял, что она тоже дракон, и всё веселье насмарку.

Самопровозглашённый дракон по имени Гюст кое-как приземлился в самом центре Мерридола и превратился в такого же хилого мужчину непримечательной наружности. На нём была длинная мантия в пол. На Сапфир он уставился бледными близорукими глазами и пробормотал себе под нос:

— Странно, кажется, когда я её похищал, она выглядела по-другому… Ну да ладно, на первый раз сойдёт и эта.

В центре Мерридола, к слову, прямо на городской площади, стояла кособокая башенка. В неё-то дракон и втолкнул девочку и, поглядев по сторонам, юркнул следом. Внутри царил хаос. Сапфир даже подумала, что эта башня изнутри напоминает помойку, на которую деревенские ребятишки (и она, разумеется, когда Эмбера дома не было!) устраивали набеги. Там непременно можно было отыскать замечательные вещи: к примеру, старые подковы или гнутые ржавые гвозди. В этой башне хлама тоже была тьма тьмущая: вещи были раскиданы как попало, повсюду валялись свитки и книги, свечные огарки, тарелки с заплесневелыми бутербродами и заштопанные нитками не в тон носки. Сапфир сморщила нос: и как дракон может жить в таком свинарнике?

— Как тебя зовут? — строго спросил у неё дракон.

— Сапфир, — ответила она, размышляя, куда бы присесть и вообще стоит ли.

— А меня зовут Гюст. Я тебя похитил.

— Это я уже поняла, — кивнула Сапфир и выискала наконец местечко: заваленный книгами табурет. Она спихнула книги и села, чтобы было удобнее слушать.

— Драконы непременно кого-нибудь похищают, — назидательно сказал Гюст, — а я похитил тебя. Теперь мы будем ждать, когда кто-нибудь явится тебя выручать. Тебя ведь явятся выручать? — с надеждой и некоторой опаской уточнил он.

— А то! — успокоила его Сапфир. — Непременно явятся. С минуты на минуту. Или чуть раньше.

Дракон успокоился, хотя и усомнился, что спасители смогут явиться так скоро. Он прошёлся по башне, спотыкаясь о хлам, остановился напротив девочки и сказал:

— А теперь я тебя проинструктирую.

— Чего? — переспросила Сапфир. Слово было незнакомое.

— Расскажу, как должны себя вести похищенные драконам девы, — объяснил Гюст.

— Это я и без тебя знаю, — фыркнула девочка. — Томиться в башне, заливаться слезами, вопить почём зря и беспрестанно хлопаться в обморок. Можно уже начинать?

Дракон смутился.

— Давай обойдёмся без слёз и воплей, — предложил он, поёжившись. — Я чувствителен к громким звукам.

«А вот интересно, что бы с ним стало, если бы я на него гаркнула?» — подумала Сапфир, а вслух сказала:

— Идёт. Я вообще не плачу, так что могла бы исключительно вопить.

Гюст выдохнул с облегчением.

Сапфир окинула башню хозяйским взглядом ещё раз и поинтересовалась:

— Значит, здесь ты живёшь? (Гюст кивнул.) И здесь я должна томиться в ожидании спасителей? (Гюст опять кивнул.) Ладно, будем томиться.

Она запрокинула голову и закатила глаза, накрывая лоб рукой.

— Что ты делаешь? — изумился дракон.

— Томлюсь в ожидании, — серьёзно ответила Сапфир, принимая одну патетичную позу за другой. — Я читала книжку про драконов. Принцессы на картинках вели себя именно так.

— Давай-ка ты лучше не будешь томиться, — поспешно сказал Гюст. Сапфир так натурально закатывала глаза, что ему становилось не по себе.

— Ладно, — тут же согласилась Сапфир, — томиться — это не по мне. Скучно же. Давай ты мне лучше сокровищницу покажешь.

— У меня нет сокровищницы, — смутился Гюст.

— Как так? — поразилась Сапфир. — У всех драконов есть сокровищницы. Это непреложное правило. Раз есть дракон, должна быть и сокровищница!

— Видишь ли, я… не совсем дракон, — признался Гюст. — А вернее, совсем не дракон. Я волшебник.

— Кто? — разочарованно протянула Сапфир. — Волшебник? Зачем ты тогда превратился в дракона и похитил меня?

Она недовольно надула губы. Какое же это похищение, если дракон — не дракон? Правда, она слышала, что колдуны тоже иногда людей похищают, но те в драконов не превращались. В общем, никакое это не похищение!

— Драконы вымерли, — сказал Гюст-волшебник, — и волшебство иссякло. Вот если бы появился дракон, да начал похищать людей, да устраивать кровопролитные баталии с рыцарями, тогда бы мир стал гораздо лучше.

— В кровопролитных баталиях ничего хорошего нет, — строго сказала Сапфир, которая переняла от Эмбера немало драконьих повадок. — Вот тебе бы дракон голову оторвал, что, лучше бы мир тогда стал?

Гюст смутился. Об этом он как-то не подумал, а теперь подумал и понял, что нипочём не хотел бы остаться без головы.

— Хорошо, обойдёмся без кровопролитных баталий, — сказал он. — Но пусть хотя бы парочку домов сожжёт и людей распугает.

— Это можно, — согласилась Сапфир и подумала, что легко могла бы устроить Гюсту отменный пожар прямо в башне. Но всё-таки сдержалась.

Волшебник, как она поняла, был помешан на драконах и громко сетовал, что не успел их застать. Поэтому он решил расшевелить людей и притвориться драконом. Сражение с драконом непременно войдёт в историю и прославит Мерридол.

— Но ведь тогда тебе придётся проиграть и сложить голову, — заметила Сапфир.

Гюст беспокойно посмотрел на неё:

— А не складывать нельзя? У тех, кто придёт тебя выручать, есть мечи? Они острые?

— Мечей нет, — подумав, ответила девочка и фыркнула про себя: «Эмбер голову может и без меча снять, одним когтем!»

Волшебник несколько успокоился:

— Я в нужный момент капитулирую.

— Чего? — опять переспросила Сапфир. Ещё одно незнакомое слово.

— Сдамся, — объяснил Гюст.

— Драконы не сдаются, — заметила девочка. — Какой-то ты трусливый дракон.

— Я не дракон, — напомнил волшебник и спохватился: — А откуда ты столько знаешь о драконах?

— Я книжки читала, — важно сказала Сапфир, решив не вдаваться в подробности и уж точно не упоминать о том, что большинство знаний о драконах она почерпнула из Драконьей книги, как и о том, что у неё перед глазами всегда был наглядный пример и даже не один (она сама не в счёт!).

Гюст воодушевился: наконец-то нашёлся кто-то, кто тоже интересовался драконами! Беседа у них завязалась интересная и познавательная для обеих сторон: волшебник тоже много книжек за свою жизнь прочёл.

— Только дракон у тебя вышел не очень, — сказала Сапфир. — Лапы у него какие-то куриные и крылья не на месте. Немудрено, что летел кое-как и всё время набок заваливался. Крылья должны быть на одном уровне с лопатками, а лапы — в два раза короче. Дракон — это тебе не беговая лошадь! У него каждый мускул по принципу золотого сечения выстроен.

Гюст и вовсе глаза вытаращил:

— Откуда ты знаешь о принципе золотого сечения?!

— Я книжки читала, — опять сказала Сапфир. К ним как-то в гости заявился Алистер, и они все учили его рисовать, потому что король эльфов хотел научиться рисовать драконов, а выходили сплошные вороны. Эмбервинг тогда пытался втолковать эльфу принцип золотого сечения, а Сапфир услышала и запомнила.

— Ты, дитя, умна не по годам! — с некоторым уважением заметил Гюст. — Быть может, однажды станешь хранительницей мудрости или волшебницей.

— Уж лучше я останусь драконом, — пробормотала Сапфир, а вслух сказала: — Я стану королевой.

— Верно, ты же принцесса, — спохватился волшебник, — а принцессы становятся исключительно королевами.

— Бывают ещё королевы-волшебницы, — заметила девочка.

— Но обычно плохо кончают, так что не советую, — поспешно сказал Гюст.

Из сказок Сапфир знала, что обычно так и бывает, но ведь королевы эльфов, являющиеся по совместительству драконами, — это совсем другое дело!

— А как ты будешь сражаться с моими спасителями? — поинтересовалась девочка, чтобы замять тему.

— А их будет несколько? — беспокойно спросил волшебник.

— Три минимум, — подумав, ответила Сапфир. Три — это если Эмбер разрешит Голденхарту отправиться с ним, плюс Талиесин, разумеется.

Гюст озабоченно прошёлся по башне и объявил:

— Прежде всего я их устрашу. А потом вызову биться один на один. Всех трёх! Разом!

Сапфир ничего на это не сказала. Один на один всех трёх разом — вряд ли получилось бы, даже она это понимала. Но волшебник воодушевился и запрыгал на месте, высоко вскидывая хилые ноги — он изображал сражение с невидимым рыцарем.

— А твои спасители — рыцари? — спохватился он тут же и опять стал выглядеть озабоченно.

— Нет, — однозначно ответила Сапфир, — не рыцари.

Тут она нисколько не покривила душой: несмотря на рыцарские идеалы, Эмбервинг был драконом, Голденхарт — менестрелем, а Талиесин — эльфом, причём два последних были ещё и принцами по происхождению. Лучесвета и Нидхёгга она не учла, поскольку не знала, полетят ли они вместе с остальными.

Услышав это, Гюст воодушевился ещё больше и продолжил изображать поединок с невидимым противником. Настроен он был радужно.

«Ты ещё не знаешь, во что ввязался!» — подумала Сапфир, практически повторив слова Эмбервинга, и стала ждать, когда её спасут.

Эмбервинг открыл портал в Мерридол, хотя обычно летал туда на крыльях. Во-первых, Голденхарт его торопил, волнуясь за дочь. А во-вторых и главное, ему не хотелось нести на себе ещё и Талиесина, если бы они просто полетели. Эльфийский принц, конечно, в дракона превращаться умел, но летать не пробовал, а учиться времени не было. Поэтому Дракон без лишних разговоров открыл портал в торговый город. Оказались они в двух кварталах от городской площади: Эмбервинг затаривался в здешних лавках, потому и портал открывался именно в этом районе. В городе царила суета и было многолюдно.

— И как же мы отыщем здесь этого колдуна? — воскликнул Голденхарт.

— Колдоборотня, — добавил Огден. Ему нравилось изобретённое словечко.

— Ты ведь сможешь его учуять, несмотря на то, что он не дракон? — прицепился к Дракону менестрель. От беспокойства за Сапфир он совсем потерял голову.

— Думаю, если мы спросим, скажем, вот у этого лавочника, — заметил Эмбервинг, хватая первого попавшегося торгаша за шиворот и ставя перед собой, — то он нам скажет, где искать Гюста.

Лавочник сначала перепугался — он увидел здоровенного мужчину в рогатой шапке и решил, что сейчас его будут убивать и грабить, потому что именно такими, здоровенными и рогатыми, он представлял себе разбойников с большой дороги, — но, услышав имя Гюста, тут же пришёл в себя и воскликнул:

— Гюста? Этого штукаря Гюста? Да чтоб ему пусто было, а если вы пришли ему по башке настукать, так я вас лично провожу и платы за то не возьму, приплачу ещё!

— Ого, а он тут знаменитость, как я погляжу, — фыркнул Дракон. — Кто же таков этот Гюст?

— Городской волшебник, — с отвращением сказал лавочник, — так он себя называет, а на деле мошенник каких поискать! Ничего его заклинания не работают, а он их дюжинами на ярмарках продаёт и врёт, будто бы от всех напастей сразу! Купил я у него парочку заклинаний в прошлом месяце, чтобы мыши в амбаре перевелись: я сыром торгую, господа хорошие, мышей у меня пруд пруди!

— А кошку завести? — рассудительно предложил Лучесвет.

— Пять, — показал на пальцах лавочник, — пять кошек уже сменил! Мышей столько, что хоть со всего города кошек собери — и то всех не переедят! Кошки уже так объелись, что мышиные хвосты из пасти торчат дюжинами.

— Беда, — сочувственно отозвался Нидхёгг.

— Вот я и подумал, что волшебник помочь сможет. Купил у него заклинание, чтобы, значит, зашибить всех разом. И что вы думаете? — плаксиво спросил лавочник.

— Что? — невольно заинтересовались все, даже Голденхарт.

— Не то заклинание мне штукарь продал! От него мышей ещё больше наплодилось! Теперь у меня в амбаре мышей как пчёл в улье — роятся! — а от сыра одни дырки остались. Приходится ловить вручную да продавать меховщику на варежки, дюжину за монетку. Вот и ловлю, ловлю, уже месяц целый ловлю, а они всё кишат и кишат, белого света не видно!

— Так ты и без сыра озолотишься, на мышах-то, — заметил Огден, фыркнув.

Лавочник гневно засопел, но ругнуть верзилу не решился: уж больно грозно выглядит.

— А другое заклинание у волшебника взять? — поинтересовался Голденхарт.

— Да ну его к троллям! — сплюнул лавочник. — А вдруг вместо мышей крысы плодиться начнут? Меховщик крысиные не берёт: шерсть жёсткая, такие варежки никто не купит.

— А я ведь варежки на мышином меху покупал, — вспомнил Эмбервинг. — Значит, из твоих мышей были?

— Весь город в моих мышах ходит, — уныло сказал лавочник. — А вот и башня Гюста.

Проводив их до городской площади, лавочник спешно улизнул, но — недалеко, всего лишь за угол, чтобы понаблюдать, как волшебник получит за всё хорошее, а в том, что эти незнакомцы явились, исключительно чтобы надавать Гюсту по башке, лавочник нисколько не сомневался!

— Удивительно, — сказал Эмбервинг, глядя на кособокую башню.

— Удивительно, что башня такая неказистая? — переспросил Лучесвет.

— Удивительно, что башня до сих пор стоит, учитывая, что Сапфир там уже почти час находится, — возразил Дракон и чуть фыркнул через ноздри.

— О, действительно… — протянул менестрель.

— Давайте уже её спасать! — воскликнул Талиесин взволнованно.

— Кого нам спасать придётся — это ещё неизвестно, — пробормотал Эмбервинг себе под нос.

Сапфир появление «спасителей» почуяла.

— За мной пришли, — сообщила она Гюсту.

— Быть не может, — возразил волшебник. — Никто бы не добрался сюда так скоро.

— Сам посмотри, — посоветовала девочка, пожав плечами.

Гюст подошёл к окну, отодвинул немного шторку и в самом деле увидел, что возле башни стоят незнакомцы.

— Их пять, — сосчитав, сказал волшебник. — На два больше!

— Одним-двумя больше, одним-двумя меньше, — рассудительно заметила Сапфир, — какая дракону разница?

— Но я-то не настоящий дракон, — напомнил Гюст и опять принялся глядеть в щёлку.

Четверо из них опасений у волшебника не вызывали: на могучих витязей они не походили. Правда, у одного из четырёх был лук и стрелы за спиной, но остальные трое пришли безоружными. А вот пятый, тот, что в рогатом шлеме и с медвежьей шкурой на плечах…

— Они привели с собой тролля! — ужаснулся Гюст.

Сапфир презрительно фыркнула: ну и волшебник, дракона от тролля отличить не может!

Гюст задвинул шторку и начал размышлять. «Стрелой наколдованную броню не пробьёшь, — подумал он, — а тролль тоже безоружен. Как-нибудь справлюсь. Главное, сначала застращать, а потом вовремя капитулировать!»

— Ладно! — вслух сказал он. — Пора начинать эпическое сражение!

— Какое? — не поняла Сапфир.

— То, что надолго запомнится, — пояснил Гюст.

— Да уж ты его точно надолго запомнишь, — отчего-то рассмеялась Сапфир.

— Первое появление должно быть эффектным, — сказал волшебник и, взяв девочку за руку, с треском распахнул входную дверь и вышел на порог.

Он задрал подбородок так высоко, как только позволяла хилая шея, и собирался произнести не менее эффектное: «Узнайте же мощь дракона…» — но на него внимания никто не обратил.

— Сапфир! — взволнованно воскликнул Голденхарт.

— Ты ведь и сама могла справиться, — заметил Эмбервинг. — Я уж думал, что от этой башни камня на камне не осталось.

— Просто захотелось попробовать себя в роли похищенной принцессы, — объяснила Сапфир, пожимая плечами. — Другой случай вряд ли представится.

Гюст был несколько озадачен. Не пустое же он место, в конце концов! Они первым делом должны были страшно волноваться за безопасность похищенной девочки и вызвать похитителя на бой. Он громко кашлянул и сказал:

— Я дракон Гюст. Если вы хотите вернуть себе похищенное дитя, то должны со мной сразиться.

— Это можно, — спокойно ответил Эмбервинг, — но ты сам не представляешь, о чём говоришь. Уверен, что тебе оно надо?

Лицо волшебника покрылось пятнами. Ему непременно нужно было произвести на них впечатление, а то, кажется, они нисколько его не устрашились. Он выпустил руку Сапфир, подбоченился и, издав смех, которым, по его мнению, должны были смеяться все драконы, похищающие принцесс, изрёк:

— Сразимся же! Предупреждаю, что сдерживаться не буду, и требую того же от вас.

— О, а вот это уже интересно… — протянул Эмбервинг.

Лучесвет моментально натянул лук. Голденхарт начал рыться в плаще, Гюст уставился на него, гадая, какое оружие тот вытащит. Менестрель вытащил лютню и, заметив взгляд волшебника, тренькнул по струнам:

— Не обращайте на меня внимания. Я тут просто для количества. Быть может, сыграю подходящую по случаю балладу: сражение непременно должно сопровождаться героической музыкой.

Талиесин, помрачнев лицом, воздел руки над головой, чтобы сотворить заклинание. Капюшон спал с его головы, и Гюст озадачился ещё больше: таких остроухих людей ему ещё не доводилось видеть, но он верно предположил, что этот длинноухий тоже колдун.

— Ты смотри, честно бейся, — предупредила Сапфир волшебника.

Гюст обернулся к ней, ненадолго выпуская «спасителей» из виду. И тут ему показалось, что его вместе с башней и вообще со всей городской площадью накрыла тень, будто кто-то задвинул занавес и закрыл солнце. Он развернулся, чтобы взглянуть, и застыл с упавшей челюстью. На площади возле башни сидели два громадных дракона, один — золотой, другой — чёрный. Чёрный был особенно ужасающий: на фоне угольно-чёрной чешуи белые глаза казались раскалёнными иглами. Золотой выглядел так, точно его всё это неимоверно забавляет. А тот ушастый весь светился, окружённый золотыми спиралями из магических рун.

Волшебник со скрипом повернулся к Сапфир, чтобы спросить у неё (если голос не пропал, конечно), почему это вдруг у башни оказались ещё два дракона, и обнаружил, что вовсе не два, а три: на месте девочки сидел небольшой, если сравнивать с теми двумя, разноглазый дракон в золотой чешуе и весело бил хвостом по мостовой, отчего башня сотрясалась.

— Ну, давай сразимся, — сказал золотой дракон с исключительным дружелюбием, которое только драконы могли оценить.

Гюст опять со скрипом повернулся, сделал шаг в сторону и повалился, как бревно, руки по швам, навзничь на землю, лишаясь чувств со страха.

— Дохлым притворяется, — уверенно сказал Огден. — Опоссумы так же делают.

— А по-моему, — заметил Голденхарт, тренькнув на лютне, — не притворяется, а на самом деле в обморок грохнулся.

— Тьфу, — разочаровался Нидхёгг, — а я уже хотел похвалить этого колдоборотня за смекалку.

— С драконами не сработало бы, — предположил Лучесвет, опуская лук, — разве только с медведями.

— А может, шарахнуть его заклинанием на всякий случай, чтобы знал, как чужих невест похищать? — мрачно спросил Талиесин.

— Хилый, не выдержит, — возразил Огден.

— Но проучить надо, — заметил Эмбер. — Чтобы в другой раз неповадно было притворяться драконом.

Они все: Нидхёгг, Эмбервинг и Сапфир, — уже превратились обратно в людей.

— Только чтобы без кровопролития, — сказала девочка. — Он не такой уж и плохой и книжек много прочёл, все сплошь о драконах. Вот и сдвинулся на драконах.

— Но проучить надо, — повторил вслед за Эмбервингом менестрель.

И они проучили.

Когда они исчезли в портале, лавочник осторожно выбрался из-за угла и подошёл к башне, чтобы взглянуть, что стало с городским волшебником. Тот всё ещё был без сознания. Привязанный за ноги, он болтался на собственной башне головой вниз, раскачиваемый ветром. Лавочник сначала хотел его освободить и привести в чувства, но раздумал: пусть болтается и думает о своём поведении! Он лучше посидит тут, на крылечке, и подождёт, пока Гюст очнётся, и потребует, чтобы тот дал ему верное заклинание против мышей или на крайний случай такое, чтобы у мышей шерсть стала как у горностаев: горностаи были нынче в цене, шли за целых пять монет!

* * *

Свадьбу Сапфир и Талиесина сыграли через три недели, когда эльфийский принц закончил строить дворец у вечноцветущей яблони.

Эльфы покидать свой мир боялись, поэтому Алистер открыл портал, соединяющий два мира, и свадебный стол одним концом уходил к эльфам, а другим оставался в Серой Башне. Приглашены были и Огден с Лучесветом, и Хёггель с Хельгартен, и даже Рэдвальд (который явился на пир вместе с владычицей Русалочьей заводи, так что сбылась мечта Голденхарта: увидел-таки русалку!).

Хельгартен выткала для Сапфир свадебную фату, а эльфийские мастера украсили её золотыми цветами. Хёггель подарил полную корзину шишек (памятуя о том, как Сапфир кидалась в него еловым шишками, когда была у них в гостях), правда не еловых, а кедровых: и вкусно, и полезно, и будет чем заняться, когда нечем заняться, а заняться чем-то хочется.

Лучесвет вместе с Алистером выковали для новобрачных короны — однажды ведь им предстояло стать королём и королевой эльфийского королевства! — из чешуи хрустального полоза: короны сверкали и переливались всеми цветами радуги, каждый листик на них (а выкованы они были, по эльфийской традиции, в форме виноградной лозы) отличался от другого узором, — в общем, постарались Алистер и Лучесвет на славу. А ещё ошейник для сторожевого барана: Бяшке конура приглянулась, и выглядел он заправской собакой!

Нидхёгг, разумеется, оказался щедрее всех: притащил целую гору отличных медвежьих и тюленьих шкур. По его разумению, шкуры в хозяйстве всегда пригодятся: и на пол в логове постелить можно, и укрыться, если замёрзнешь, а то и вовсе одежду сшить, на случай глобального похолодания. И окороков для пирующих приволок с два десятка, выбрал самые жирные.

И ещё разными дарами одаряли молодых.

Эмбервинг пребывал в растрёпанных чувствах, как и всякий отец, а может, и дракон, которому пришлось, согласно обещанию, уделить часть золота из собственной сокровищницы для пополнения сокровищницы Сапфир. Драконы — существа противоречивые. Утешало лишь то, что ни Сапфир, ни золото Серую Башню не покинут.

Голденхарт был настроен лирически. Кубок с вином стоял перед ним нетронутый. Менестрель трогал золотые струны лютни иногда, но звуки их оставались неслышными за шумом свадебного пира.

— Знаешь, Эмбер, — проговорил он, с полуулыбкой глядя, как Сапфир и Талиесин танцуют первый танец под зачарованную свирель Алистера, — я сочиню об этом балладу. Такую, что не будет сходить с уст ещё не одно тысячелетие.

Эмбервинг ничего на это не сказал. Он сидел рядом с юношей, неотрывно смотрел на него, и взгляд влюблённого Дракона плавился янтарём.

Наследие звёздного духа

Они странствовали в вечности, от планеты к планете, от мира к миру. У них не было ни формы, ни содержания: они могли становиться чем угодно и даже ничем. Похожие на осенние тени, подобные дыханию ветерка, они не искали себе приюта — носились неприкаянно, пока волшебство в их телах, звёздная пыль, дарящая им силу, не рассеивалось, и тогда они становились тем, что люди называют падучими звёздами, и камнем падали на землю, чтобы разбиться и дать жизнь блуждающим огонькам, или в море, где превращались в мириады сверкающих существ, которых так страшатся моряки в ночные штормы. Имя им было звёздные духи.

Страстар отбился от стаи во время снежной бури. Звёздные духи роились как снежинки и никогда не летали поодиночке, но он залюбовался северным сиянием, а когда опомнился, то увидел, что остался один. Страха он не испытывал, потому что звёздные духи лишены каких-либо чувств — так считалось, — и трезво рассудил, что догонит стаю, когда снежная буря стихнет. Его кружило в снежном вихре довольно долго, пока воронка не рассыпалась и не выкинула звёздного духа в сторону, на волю ветров.

К тому времени, когда буря стихла, звёздный дух, основательно потрёпанный, трепыхался, зацепившись за каменный выступ, один из клыков заснеженной горной гряды. Ему нужно было принять телесную форму и отдохнуть немного, чтобы вернуть внутреннее равновесие и продолжить путь, но отголоски ветра не давали ему покоя и так и норовили отодрать измученного звёздного духа от камня и унести в снежную мглу. Страстар держался из последних сил и ждал, когда ветер сменится. Дождавшись нужного порыва, он отцепился от выступа, и его понесло вверх. Он рассудил, что отыщет горную расселину или пещеру и укроется в ней на то время, что ему необходимо для восстановления сил. В укромном уголке, где его не достанут ни ветра, ни снежные вихри, он наберётся сил и сможет догнать стаю.

В неясной дымке снежных туманов Страстару почудился огонёк. Он знал, что люди иногда строят хижины в горах, и решил, что это одна из них. Звёздные духи редко пересекались с людьми, только в исключительных случаях, когда ничего другого не оставалось, и именно после таких встреч пошли слухи о привидениях. Страстар подумал, что сможет укрыться в этой хижине. Провести людей ему не составит труда, ведь, оказавшись внутри, он может превратиться во что угодно: выберет уголок потемнее и превратится в камешек, ему довольно будет и этого. Решив так, он дождался очередного порыва ветра, дующего в нужном направлении, и препоручил себя его воле.

Это была не хижина, как оказалось, а горная башня. Таких Страстар ещё не встречал на своём пути. Люди вытесали башню прямо в горной породе. Звёздного духа ударом ветра расплющило о дверь, он уцепился за каменные неровности и, подобно летучей мыши, пополз по отвесной стене вверх, чтобы отыскать лазейку, в которую можно протиснуться: дверь оказалась заперта да к тому же каменная, не по силам звёздному духу, даже если бы он воплотился. Высоко вверху было окно, обледеневшее так, что через него не заглянуть внутрь, и широкая труба с обугленным зевом.

Звёздный дух пробрался внутрь через трубу. Он был бестелесный, так что не испачкался в саже, но в ноздрях начало чесаться чихом. Дымоход вывел его в крохотную комнатку, тускло освещённую оплавившейся свечкой. Стоял полумрак, что звёздному духу было только на руку, и Страстар не сразу разглядел, что в комнатке кто-то есть. Его заинтересовали выцарапанные на стене руны, которых он не понимал — у звёздных духов нет письменности, — и он перелетел ближе к свечке, чтобы было лучше видно. Свечка затеплилась, пламя задрожало, смутные тени разбежались по стенам.

«Кто здесь?!» — ударило криком по ушам Страстара. Он отпрянул от света в тень и только теперь разглядел, что в комнатке на каменной скамье, завёрнутая в медвежью шкуру, сидит девушка, очень худая, испитая, но с необыкновенно живыми и яркими сапфировыми глазами. «Кто здесь?!» — грянуло снова. Губы её не двигались, и Страстар понял, что девушка немая, а он всего лишь слышит её мысленный голос. Звёздные духи были чутки и могли воспринимать внутреннюю речь, а может, это было звёздное волшебство. Он стал размышлять, что ему делать: затаиться и, превратившись в камешек, отдохнуть или явиться ей, приняв телесный облик, и провести отдых за беседой. Ему бы хотелось узнать, что эта девушка делает в горной башне в полном одиночестве.

«Эмбервинг? Это ты, Эмбервинг? — разволновалась девушка. — Ты пришёл за мной?»

Страстар воспользовался толикой волшебства, чтобы заглянуть в мысли девушки глубже. Среди хаоса только один образ вырисовывался отчётливо: юноша, утыканный стрелами. Звёздный дух предположил, что имя, которым девушка назвала его, принадлежало этому юноше, вероятно уже давно мёртвому.

Внизу загрохотал каменный засов. Любопытный звёздный дух тенью скользнул вниз, чтобы посмотреть. Несколько закутанных в меховые плащи людей принесли еду и дрова. Из обрывков разговоров Страстар узнал много полезного. Башню эту выстроил король Норди для принцессы Эрзахлояберты, которая чем-то перед ним провинилась и была приговорена к заточению до самой смерти. Каменный засов загрохотал снова — люди ушли. Страстар задумчиво полетел обратно в комнатку.

«Эмбервинг? — продолжало греметь у него в ушах. — Где ты? Покажись мне! Я знаю, что это ты!»

Страстар, укрытый темнотой, смотрел, как принцесса мечется по комнате, шаря руками наугад. Медвежью шкуру она сбросила, и ледяные кристаллы не замедлили расцвести один за другим на её коже. Она замёрзнет насмерть, если снова не закутается в шкуру! Звёздные духи не чувствуют холода, но Страстар знал, что заплутавшие во льдах люди превращались в ледышки: они часто находили вмёрзших во льды мертвецов, пока странствовали на севере. Эта мысль отчего-то его разволновала.

Страстар собрался с силами, перевоплощаясь в человека из мыслей девушки, и вышел на свет со словами: «Завернись в шкуру, ты простудишься». Очертания его фигуры были неясны, расплывчаты, как северное сияние, потому что даже в телесном воплощении звёздные духи остаются верны своей природе. Но даже и так: его появление настолько потрясло принцессу, что она будто окаменела. Страстар, прикладывая неимоверные усилия, чтобы не развоплотиться, подобрал шкуру и набросил её на плечи девушки. Всё, спасена, а теперь можно истаять в сумраке… Девушка вдруг обхватила его руками за талию — шкура снова свалилась на каменный пол — и заплакала. «Я так и знала, что они тебя убили! — звенел мысленный голос. — Но даже и так ты пришёл за мной! Эмбервинг!» Страстар растерялся. Она бы не отпустила его ни за что на свете, он это почувствовал: так крепко, едва ли не до хруста сжались её руки. Кажется, он даже ощущал тепло её тела. Глупости, конечно, не могут звёздные духи ничего подобного чувствовать… «Ты умер, Эмбервинг, правда?» — продолжала повторять принцесса. Страстар подумал, что ничего страшного не случится, если он ненадолго притворится тем мёртвым человеком и составит ей компанию: это утешит её, а ему даст время, чтобы отдохнуть. Она уже верит, что это так, зачем разубеждать и разочаровывать её? Этой заточённой принцессе и без того нелегко приходится. Как звучал голос того мёртвого человека — звёздный дух не знал, поэтому постарался выговаривать слова глухо, как полагается у привидений:

— Да, но напоследок я пришёл повидаться с тобой, принцесса Эрзахлояберта. Ты ведь знаешь, как это бывает.

Её не волновало, что голос нисколько не похож, что он назвал её так, как настоящий никогда не назвал бы. Всё, что было важно сейчас: он вернулся к ней, попирая даже законы жизни и смерти! Хотя бы на краткий миг они снова были вместе.

«Они всё-таки тебя убили».

— Да, — медленно выговорил звёздный дух, — теми стрелами. Но перед последним путешествием я всё-таки изыскал способ найти тебя и попрощаться.

Он завернул принцессу в шкуру и усадил на каменную скамью. Девушка цеплялась за него, как утопающий за соломинку, и Страстар принужден был сесть рядом. Её мысли были путаны, он с трудом разбирал слова. Она говорила, что больше они никогда не расстанутся, что она умрёт следом за ним, что она его не отдаст даже смерти, раз уж теперь они снова вместе, что она его не отпустит, что… Должно быть, того человека она очень любила. Сердце Страстара отчего-то исполнилось горечи, и ему даже на какой-то момент захотелось сказать ей правду и развоплотиться. Но нет, он не смог этого сделать. Выхватив из памяти ещё один образ, он положил ладонь на голову девушки и потрепал её по волосам. Кажется, тот мёртвый человек тоже так делал.

«После стольких лет… после стольких лет…»

— Я не могу остаться навсегда, — сказал Страстар, — ты ведь знаешь, как это бывает. День или два — и должен буду лететь дальше.

Она ничего не слышала — или не хотела слышать. В его ушах опять зазвенело одно только слово: «Эмбервинг!» — которое она беспрестанно повторяла. «У этого человека было красивое имя», — подумал звёздный дух.

Но через два дня он, вопреки собственным намерениям, не улетел. Не смог развоплотиться, просто не смог. Быть может, потому, что его зачаровали эти сапфировые глаза, так похожие на его собственные (у звёздных духов были синие или зелёные глаза). Быть может, потому, что удалось составить по крупицам ту устрашающую даже звёздного духа историю, что произошла с принцессой и её возлюбленным. Он прокручивал её в мыслях снова и снова, пока сам не поверил, что он и есть призрак того мёртвого человека — Эмбервинга.

«А помнишь…» — у принцессы было много воспоминаний. Страстар слушал, слушал, и ему самому начинало казаться, что он помнит.

Строжайше запрещено было даже пальцем трогать человеческих женщин, но он не удержался, поддался искушению, которому, вероятно, подвержены все звёздные духи: стать чем-то осязаемым, чем-то постоянным. Он был относительно молод, если сравнивать с прочими звёздными духами, звёздная пыль из него не должна была развеяться так скоро: могли пройти тысячи или даже десятки тысяч лет от дня рождения духа до дня смерти, так что он мог бы остаться и с ней, притворяясь тем, кем он не был, а может, однажды окончательно став им.

Когда принцесса раздалась вширь, Страстар только уверился, что должен остаться. Но она с каждым днём становилась всё беспокойнее, беспрестанно трогала живот и вздрагивала всякий раз, как слышала грохот отодвигающегося засова. Стражники никогда не поднимались в комнату, но девушка непременно задувала свечу и пряталась под шкуру. «Они не должны узнать. Никогда не должны узнать… Они избавятся от этого дитя, как только узнают». Страстар подумал, что непросто будет скрыть присутствие ребёнка, когда тот родится.

Когда дитя родилось, принцесса завернула его в покрывало и сунула в руки Страстару. Оно плакало и никак не успокаивалось, звуки плача разносились по башне гулким эхом.

Внизу загрохотал засов — стражники принесли еду, тут же наперебой зазвучали голоса:

— Что это?

— Ты слышал?

— Нужно проверить.

Принцесса была в отчаянье. Она умоляюще сложила руки: «Спаси его! Они его не пощадят! Ты ведь можешь отсюда улететь? Унеси его далеко из этих краёв, чтобы они никогда не нашли его!» Страстар медлил, хотя сапоги стражников уже грохотали по лестнице. Если он улетит сейчас, то вряд ли вернётся. От не отыщет обратной дороги: звёздные духи всегда летели только вперёд, из их памяти выветривались пути отступления. Ему жаль было, что он более не увидит этих сапфировых глаз… Голос раскричавшегося ребёнка привёл его мысли в порядок. Он кивнул, развоплотился и вылетел в трубу. Над башней ослепляющими искрами рассыпалось северное сияние — его прощальный подарок принцессе.

Свёрток в его руках был весь пересыпан сажей, но Страстар летел не останавливаясь и даже не глядя на ребёнка. Он укутал дитя чарами, чтобы тот погрузился в забвение на время полёта: у звёздного духа не было ни времени, ни возможностей успокаивать его или кормить.

Чувство времени и расстояния у звёздных духов размыты. Быть может, он пролетел уже полсвета, когда почувствовал присутствие где-то поблизости других звёздных духов. Страстар спустился на землю, разыскал их убежище — в прибрежных скалах. Это была не его стая, но звёздные духи никогда не удивляются, если к ним прибиваются чужаки, и даже не замечают, когда кто-то отбивается от стаи. Все они лишь воплощение звёздной пыли, и если где-то её стало меньше, то, значит, где-то и больше. Они бы даже не обратили на появление новичка внимания, если бы он появился один. Но Страстар явился не один. Они окружили его и потребовали объяснений. Он ответил. Звёздные духи отшатнулись. Вожак стаи воскликнул:

— Безумец! Ты нарушил запрет! Ты знаешь, на что ты обрёк это несчастное дитя? Ты одарил его проклятием звёздной пыли. Мятущейся душой он будет тяготиться привычной жизнью людей и странствовать, покуда земля не сбросит его с себя! Не найдётся на свете чар, способных примирить его с покоем и заставить долго оставаться на одном месте. Как звёздные духи, будет он обречён скитаться по мирам — он и потомки его!

Страстар, укрывая от них ребёнка, отступал всё дальше, дальше, пока не выбрался из скал. «Мне всего-то и нужно за ним приглядывать, чтобы ничего дурного не случилось», — подумал он. Что плохого в странствованиях, даже если ты всего лишь человек? Он взвился в воздух и полетел дальше. Звёздные духи его не преследовали, но он долго чувствовал на себе их взгляды.

Страстар, несмотря на свою природу, был рассудителен и прекрасно понимал, что ребёнка нужно отдать людям: звёздный дух — плохая нянька. Он отыскал город и стал прислушиваться и приглядываться, выискивая подходящее семейство.

Королевство, в которое он залетел, находилось далеко на юге и было окружено пылающими пустынями. Называлось оно Песчаное королевство. Населяли его люди, каких Страстар никогда прежде не видел: с эбеновой кожей. Он отыскал самый большой дом — это был дворец королевской семьи — и укрылся в саду, чтобы подслушать разговор короля и королевы. Они были очень печальные люди и то и дело принимались плакать. Из их причитаний звёздный дух понял, что несчастны они, оказывается, потому, что у них нет детей. Их ребёнка украла песчаная буря, а других завести не удалось, — поэтому они печалились.

— Ах, если бы небо послало нам ребёночка! — горестно сказала эбеновая королева.

Страстар поглядел на свёрток и положил его на цветочную клумбу. Сам он превратился в сапфировый камешек и прицепился за покрывало. Чары, опутывающие свёрток, он снял. Младенец тотчас же очнулся и принялся плакать.

— Что это, Карайм? — воскликнула королева, а король вскочил со скамьи и завертел головой. — Это плач ребёнка?

Они начали искать и нашли свёрток на клумбе с цветами. Королева подняла свёрток, и они уставились на его содержимое. Ребёнок был перепачкан сажей, так что они приняли его за детёныша своего вида, как понял Страстар.

— Ему несколько часов от роду, — сказал королева.

Король беспокойно оглянулся. Некому было подбросить сюда ребёнка, к тому же сад охранялся: проникнуть в него нельзя, кроме как с воздуху. Король с королевой задрали головы и посмотрели вверх.

— Небо нас услышало и послало нам дитя, — проговорил король.

— Взгляни-ка, — сказала королева, осторожно вынимая камешек из свёртка, — никогда не видела такого камня.

И они оба уверились, что дитя послано им небесами (что было отчасти правдой, ведь звёздные духи тоже часть вселенной, как и звёздная пыль).

Король и королева побежали во дворец, чтобы созвать кормилиц, а прежде всего — выкупать ребёнка. При купании выяснилось, что это девочка и что кожа у неё такая, какой в королевстве никогда не видели: сияющая, как облака в полдень, — а глаза цвета того камня, что был в медальоне — сапфировые.

— Поскольку мы нашли её в саду, то наречём её Эленгарден, — объявил король после размышлений и велел объявить подданным, что у них с королевой появилась дочь, прекрасная, как Луна.

Медальон король с королевой решили оставить при девочке, приняв его за оберег. Они оправили камень в золото — Страстару нелегко пришлось, пока его отшлифовывали! — и мешочек с ним всегда висел в колыбельке, пока девочка была маленькая, а когда подросла, то стали вешать медальон ей на шею. Кажется, они и вправду верили, что это оберег, потому что хворь никогда к Эленгарден не цеплялась. Скорее всего, на самом деле в том было виновато её происхождение: Страстар никогда не слышал, чтобы звёздные духи болели, а ведь она была дочерью звёздного духа.

Выросла она точной копией принцессы Северного королевства. Страстар приглядывал за ней из медальона, а иногда выбирался из него и смотрел, как она спит. Кажется, проклятие звёздной пыли её не коснулось: тоской по странствиям девочка не мучилась. Она, как и все принцессы, училась главной премудрости всех царственных особ — ничегонеделанию, а заодно читать, писать, танцевать и вышивать шёлком. Приёмные родители в ней души не чаяли!

На семнадцатый год в королевство пришла беда. Нагрянули завоеватели с юго-запада: король Тридевятого королевства, Голденхарт Первый, устроил крестовый поход в земли язычников и выбрал именно Песчаное королевство для завоевания. Войско у него было большое, хорошо снаряженное, и даже непривычный жаркий климат не размягчил их боевого духа.

Король Карайм лично вывел войско навстречу неприятелю, и завязалась битва. Может, у его эбеновых воинов и не было крепких доспехов, как у противника, но они были свирепы и обладали нечеловеческой силой: каждый мог поднять на плечах быка.

В общем, бились-бились, бились-бились, ни одна сторона другой не уступала, и только по чистой случайности никого не убили, всё больше контузили и мутузили: в те времена ещё не слишком разбирались, как правильно устраивать крестовые походы, так что воины короля Голденхарта Первого быливооружены не мечами, а дубинками, а воины короля Карайма орудовали всё больше кулаками. Немудрено, что сражение затянулось.

— Этак мы до осеннего звездопада биться будем, — пропыхтел король Голденхарт Первый, пробиваясь к королю Карайму.

— Предлагаю биться один на один, — пропыхтел в ответ король Карайм, распихивая локтями сражающихся.

Протрубили перерыв. Уставшие воины попадали на землю как попало, не заботясь, где враг, а где союзник. Два короля встали друг напротив друга, опираясь на палицы.

— Если победю… побе… — запнулся король Голденхарт Первый и озадаченно почесал бороду, размышляя, как бы поцветистей выставить ультиматум, чтобы войти в Историю. Слово не поддавалось, хотя он вертел его и так и сяк. Король нахмурился и перефразировал: — Если я одержу победу, то королевство будет считаться завоёванным.

— И что ты намерен с моим королевством дальше делать? — спросил король Карайм, размышляя, какой ультиматум выдвинуть в ответ.

— Хм… — несколько растерялся король Голденхарт Первый, который настолько далеко свой крестовый поход не продумывал, — обложу непомерной данью. Наверное.

Королю Карайму это нисколько не понравилось.

— Хорошо, — сказал он, — но если одержу победу я, то отберу у тебя корону и оттаскаю тебя за бороду.

У самого Карайма бороды не было, не принято было в Песчаном королевстве бороды отращивать.

Королю Голденхарту Первому короны было жаль, а бороды тем более, но пришлось согласиться. Впрочем, он уточнил:

— А в крестовый поход на моё королевство не пойдёшь?

— Нет, — однозначно ответил король Карайм, — слишком далеко тащиться. Годы уже не те.

Обоим было за сорок, почтенный возраст для королей.

На том и порешили. Объявили обоим войскам, что короли будут биться, а те должны смотреть на них и подбадривать.

Короли схлестнулись сначала палицами, но скоро запыхались (палицами махать было тяжеловато!), так что перешли на старый добрый кулачный и принялись мутузить друг друга почём зря. Воины, как и было велено, их подначивали. В анналах истории эта драка, разумеется, была записана как «историческая битва не на жизнь, а на смерть, ставкой в которой было целое королевство». И вот как раз тогда, когда король Карайм ухватил короля Голденхарта Первого за бороду, а тот его — за нос, на крепостную стену вышли королева с принцессой, чтобы поглядеть на сражение. Появление столь ослепительной девушки невозможно было не заметить. Король Голденхарт Первый тут же воскликнул:

— А что это за красавица наблюдает за сражением?

Король Карайм прогнусавил:

— Это моя дочь.

Тут король Голденхарт Первый смекнул, что непомерная дань не так уж и привлекательна, если разобраться: где гарантии, что её вообще будут выплачивать? Поэтому он поспешно сказал:

— Ладно, я передумал. Никакой непомерной дани. И завоёвывать твоё королевство не буду. Если отдашь мне дочь в жёны.

— Да ты на себя посмотри! — воскликнул король Карайм. — Ты ей в отцы годишься!

— Я бороду сбрею, — возразил король Голденхарт Первый (и сбрил, к ужасу своего войска: в Тридевятом королевстве бороды были непременным атрибутом настоящего мужчины, а уж тем более короля его лет!).

— Ладно, — неохотно ответил король Карайм, — позволю тебе посвататься к моей дочери. Но решать она будет. Не захочет — никаких обид. И никакой непомерной дани.

Короли пожали друг другу руки и разошлись каждый к своему войску.

Без бороды король-завоеватель выглядел моложаво. Он был статный, учтивый и сумел очаровать принцессу. Пожалуй, очаровалась она больше потому, что никогда таких, как он, не видела, и думала, что она одна такая на свете. Король Карайм повздыхал-повздыхал, но согласие на брак дал.

Оба короля торжественно подписали мирный договор на веки вечные, а потом Карайм отвёл будущего зятя в сторонку и сказал:

— Но прежде чем отдать тебе мою дочь, я должен кое в чём признаться. Видишь ли, она не родная нам, приёмная.

«Как будто и без этого не понятно», — подумал Голденхарт Первый, поскольку принцесса на родителей нисколько не походила.

Карайм рассказал, что они нашли Эленгарден в саду, что медальон всегда должен быть при ней, потому что это небесный оберег. За дочерью король дал хорошее приданое, но Голденхарт Первый едва на него взглянул: он увозил с собой более ценное сокровище!

В Тридевятом королевстве юную королеву полюбили, а когда она к исходу года родила наследника престола, то полюбили ещё больше. Роды были лёгкие, мальчик родился крепким и обещал дожить до совершеннолетия, что в те времена было делом непростым и, откровенно говоря, редким: дети мёрли через раз. Мальчик был вылитый король Голденхарт Первый. Страстар, выбравшийся из камня, чтобы взглянуть на внука, был несколько разочарован: он думал, что все потомки звёздных духов должны походить на звёздных духов хотя бы отчасти. Но ему было о чём заботиться и помимо этого: после появления сына королева Эленгарден переменилась. Казалось, она не находила себе места, подолгу бродила в самых отдалённых уголках замка, часто взбиралась на башню и смотрела в небо. Страстар понял, что другие звёздные духи не солгали ему: королеву настигло проклятие звёздной пыли.

Король Голденхарт Первый между тем засобирался в очередной крестовый поход, поручил юную королеву заботам отставной королевы-матери и советников и, собрав войско, отправился на этот раз на северо-восток.

Королева-мать, как и всякая порядочная свекровь (по разумению самих свекровей) невестку невзлюбила с первого же дня её появления в замке, но благоразумно помалкивала, потому что Голденхарт Первый был короток на расправу даже с королевами-матерями. Причин невзлюбить ни одной не было. Юная королева была красива, кротка, добра и супруга крепко любила. Может быть, именно поэтому.

Когда король отправился в крестовый поход, свекровь решила Эленгарден как-нибудь извести. С наследником она бы ничего сделать не посмела, тем более уродился он вылитый её драгоценный Голденхарт. «Наследника она родила, — сказала сама себе королева-мать, — а значит, больше в ней надобности нет».

Между тем выяснилось, что Эленгарден ждёт второго ребёнка. Свекрови это было только на руку: можно обвинить юную королеву в измене и сказать, что ребёнка под сердцем она носит не от короля. Правда, действовать опрометчиво тут нельзя: ребёнок мог уродиться в отца. Лучше всего избавиться от обоих, пока не вышел срок королеве рожать. К примеру, устроить, чтобы невестка как-нибудь упала и потеряла ребёнка, а королю, когда он вернётся из крестового похода, сказать, что сделала она это умышленно: чтобы скрыть измену. И лучше провернуть это до возвращения Голденхарта Первого, чтобы уже поставить его перед фактом: казнили, потому что не блюла супружескую честь.

К несчастью для свекрови и к счастью для неё самой, Эленгарден о коварных замыслах отставной королевы узнала. Она не думала, что супруг поверит наветам, но ясно понимала, что свекровь отыщет способ избавиться если уж не от неё самой, так от дитя в её чреве. Юная королева была женщиной умной и сообразила, что лучше всего сбежать из замка и укрыться где-нибудь до возвращения супруга из крестового похода. До родов оставалось несколько месяцев, медлить с побегом не следовало.

Выбрав безлунную ночь, Эленгарден сбежала. Места вокруг замка были дикие, опасные, дороги каменистые и коварные, тем более в такую тёмную ночь и для женщины в её положении, но королева не останавливалась ни на минуту. Придерживая живот ладонями, она спешила прочь от замка. У реки женщина поскользнулась и скатилась с крутого обрыва вниз, чудом не упав в воду. Но падение даром не прошло: начались схватки.

Страстар страшно волновался и не знал, как ему поступить. Разумеется, он был в курсе коварных планов старой королевы. Если бы Голденхарт Первый уже вернулся, то звёздный дух превратился бы человека и поспешил в замок за помощью. Но короля в замке не было. Была злоехидная свекровь, мечтающая извести невестку. И она наверняка снарядит погоню, когда поутру обнаружит, что Эленгарден пропала. Если ребёнок попадёт в её руки, она его непременно убьёт. Если только он вообще благополучно родится. Звёздный дух опасался, что Эленгарден сама не справится. Он выбрался из медальона, превратился в человека — принял обличье Эрзахлояберты, — до смерти перепугав королеву, которая приняла его за привидение и тут же разродилась мальчиком. Страстар взял ребёнка в руки, покачал его и сказал:

— Послушай, Эленгарден, твоя свекровь не преминет от него избавиться.

— Кто ты и откуда знаешь о планах старой королевы? — испуганно спросила Эленгарден.

— Я твой дух-хранитель. Не бойся. Вам нельзя здесь оставаться и в замок возвращаться тоже нельзя. Я подыщу безопасное место и перенесу вас туда. У меня должно достать сил. Думаю, тебе вообще не следует возвращаться в замок. Ведь тебя посещали мысли о странствиях, не так ли, поэтому ты и смотрела на перелётных птиц?..

Юная королева нахмурилась и после раздумий сказала:

— Я вернусь в замок. Я не могу оставить кронпринца. И супруг мой не заслуживает, чтобы с ним так поступали. Я смогу защититься от свекрови. Как-нибудь смогу.

Страстар покачал головой:

— А ребёнок?

Эленгарден долго не решалась произнести этого вслух:

— Унеси его подальше отсюда. В замке я скажу, что упала в реку и лишилась ребёнка.

— Ты никогда его больше не увидишь, — предупредил Страстар.

— Мне будет достаточно знать и того, что он жив, — сказала Эленгарден, но её глаза наполнились слезами. — Ты ведь не обманываешь меня? Ты на самом деле мой дух-хранитель? Не какая-нибудь речная чудь, решившая выманить у меня ребёнка?

Страстар, подумав, принял истинное обличье — звёздное сияние — и наскоро пересказал королеве основные события её жизни, знать которые мог только тот, кто всегда находился поблизости. Сомнений у Эленгарден не осталось. Она сняла с шеи медальон и нацепила его на ребёнка:

— Теперь ты будешь его хранителем.

Страстар пообещал, что позаботится о принце. Улетать из Тридевятого королевства он не стал, отнёс ребёнка на окраины и отыскал подходящую семью. Ему не хотелось, чтобы принц рос совсем уж в простой семье, так что выбрал он дом книгочея. На этот раз подкидывать младенца на порог он не стал, явился новоиспечённым родителям в своём звёздном облике и вручил им дитя, сказав, что небеса избрали их, что дитя это — подарок звёзд и его непременно ждёт блестящее будущее, и всё в том же духе. Книгочей был, понятное дело, человек начитанный. История подобные случаи знала, так что ребёнка он принял с радостью: исключительность судьбы таких «подарков небес» была предначертана свыше, этот ребёнок или его потомки непременно прославят род книгочея. Страстар вздохнул с облегчением и помчался проверять, что стало с Эленгарден.

Королеву к тому времени уже отыскали и перевезли обратно в замок. Звёздный дух ринулся туда, сходя с ума от тревоги, и обнаружил, что его волнения напрасны: в замок вернулся король Голденхарт Первый! Трагическая судьба не рождённого (как все полагали) младенца его, конечно, опечалила, но он был безмерно рад, что супруга осталась жива. Правда, он не преминул спросить, что её понесло на ночь глядя из замка. Юная королева была слишком добра, чтобы обвинить свекровь в злодеяниях, и сказала, что ей стало душно, вот она и вышла подышать свежим воздухом, да заблудилась в темноте и, оступившись, упала в реку.

Старая ехидна попыталась нашептать королю, что ребёнка королева нагуляла, но Голденхарт Первый так на неё глянул, что та прикусила язык и более не смела об этом упоминать. Сам же король, будто догадавшись об истинных причинах, приставил и к королеве, и к их отпрыску верных стражей. Страстар успокоился: дочери его ничего более не грозило, — и вернулся к книгочею.

Медальон с синим камнем передавался от поколения к поколению, и вот, наконец, он перешёл к юной продолжательнице рода звёздных духов — Лириэль.

Род книгочеев был крепок, славился мудрецами и книжными людьми, но такая красавица родилась впервые. По странной случайности, дети в роду никогда не рождались похожими на звёздных духов или на принцессу-прародительницу.

Страстар страшно обрадовался, когда родилась Лириэль! У неё были чудные глаза сапфирового цвета, так любимого звёздным духом, и волосы цвета спелой пшеницы. Родители, посовещавшись, решили, что жаль будет оставлять её в книгочеях, и отправили в столицу, чтобы она стала фрейлиной королевы. В замок как раз требовались придворные дамы.

Правил в ту пору король Эйрик. Кронпринцу Айрену, которого супруга родила ему после долгих лет бесплодного брака, было девять. Он походил на отца, и ни в нём, ни в самом короле не чувствовалось звёздной крови, потомками которой также и они являлись. Но всё равно они были красивы для людей. Королева тоже была недурна собой, особенно в молодости, но портил её характер: она была склонна драматизировать, падать в обмороки, грозилась то и дело спрыгнуть с высокой башни, если только не будут потакать её капризам… Айрен мать не слишком-то любил, он задыхался в её присутствии.

Появление фрейлины вдохнуло в замок новую жизнь, без преувеличений. Королева, правда, безмерно завидовала её красоте и молодости, но упрекнуть Лириэль ни в чём было нельзя: девушка была учтива, предупредительна и обезоруживающе добра. Айрен в неё прямо-таки влюбился! Он даже сблизился с матерью, чтобы наслаждаться обществом юной фрейлины. Королева обрадовалась: сына она любила и очень страдала от его холодности, а теперь могла проводить с ним больше времени, пусть хотя бы и наблюдая со стороны, как он резвится с новой подругой.

Айрен не преминул рассказать о замечательной девушке королю. Эйрик вовсе не интересовался делами королевы-супруги, так что не был в курсе найма или увольнения придворных дам.

— А знаешь, чем она замечательна? — сияя, спросил кронпринц. — Она вылитая наша королева-прародительница Эленгарден! Когда я вырасту, я на ней женюсь!

В замке были портреты всех королей и королев, когда бы то ни было правивших Тридевятым королевством, в том числе и портрет красавицы Эленгарден. Все потомки без исключения гордились, что произошли от неё, и немножко завидовали, что и вполовину не так хороши, как она. Айрен, когда бывал в галерее, тоже засматривался именно на этот портрет, так что сразу заметил, что новая фрейлина его матери — вылитая королева-прародительница.

Король Эйрик скептически хмыкнул и пошёл на половину королевы, чтобы взглянуть на чудо-фрейлину. Он был поражен сходством с портретом и, пожалуй, с первого же взгляда влюбился без памяти. Он был ещё нестар и если бы сбрил бороду и усы, следуя примеру предка, то мог бы очаровать даже и столь юную деву. Вместо этого он пришёл ночью в покои фрейлины, и после недолгих сопротивлений девушка сдалась.

Сложно сказать, испытывала ли Лириэль что-нибудь к суровому королю. Любовь сильных мира сего переменчива, девушка это знала, потому отчаянно пыталась угодить всем: и королю, когда он тайком пробирался в её спальню, и королеве, которая поначалу ни о чём не подозревала, и кронпринцу, который всё ещё мечтал, что однажды возьмёт её в жёны…

Скандал грянул, когда связь между королём и фрейлиной так сказалась, что уже нельзя её было скрыть ни пышными юбками, ни корсетами. Королева было пыталась устроить истерику, но король Эйрик объявил, что собирается признать ребёнка, который родится у Лириэль, и сделать его принцем или принцессой (кронпринцем, конечно же, остаётся Айрен), а королева может хоть на стену лезть, хоть с башни прыгать — решения он не изменит. Поговаривали, что именно поэтому королеву и хватил удар буквально через пару месяцев. Король Эйрик объявил траур, а на другой день — что новой королевой станет Лириэль. Правда, по обычаям королевства она должна была прежде разрешиться от бремени: тяжёлых чревом свадебным покровом облекать было запрещено. Но королевой Лириэль не стала: она умерла родами, подарив королю Эйрику мальчика, как две капли воды похожего на неё саму. Второго принца назвали Голденхартом в честь короля-предка. Король Эйрик был безутешен.

Лириэль перед смертью надела медальон на сына, так что Страстар априори перешёл к нему в духи-хранители. Ну и намучился же звёздный дух с этим принцем!

Маленький Голденхарт был прямо-таки воплощением самой сути звёздных духов: живой, неусидчивый, свободолюбивый… Чем усерднее в мальчика вдалбливали королевскую науку, тем активнее он ей сопротивлялся. С мальчишкой-пажом, ставшим его закадычным другом, они устраивали десятки проделок в день, каждая из которых попирала королевские устои и вообще порядок. Отцовские выговоры младший принц игнорировал, наказания нисколько не унимали его кипучую деятельность. Прилетало обычно мальчишке-пажу, но и тот особо не расстраивался. Если бы Страстар мог, он бы поседел давно: за день принц рисковал свернуть себе шею минимум раз пять, особенно когда выбирался из комнаты по верёвке, если его запирали за шалости!

Апофеозом непослушания стало заявление принца, что он нарядится менестрелем и отправится странствовать. Страстар несколько встревожился: проявилось проклятие звёздной пыли? Разумеется, король Эйрик запретил сыну даже думать об этом, но юный принц раздобыл лютню и так усердно занялся сочинением музыки, что запустил все остальные науки, которым его пытались обучать менторы. Отец распорядился отобрать лютню у принца, но тот так её запрятал, что не нашли даже с собаками, и продолжал музицировать на чердаке, куда никто не додумался заглянуть.

Когда принц Голденхарт всерьёз задумал совершить побег из королевства, у него уже был порядочный багаж баллад собственного сочинения. Он на самом деле обладал недюжинным талантом.

Побег, странствования, встречи и расставания, опасные приключения и даже собственная смерть… Страстар весь извёлся, пытаясь уследить за потомком.

К тому времени значительное количество звёздной пыли из Страстара выветрилось, так что он предпочитал не покидать медальона и делал это лишь в исключительных случаях. Например, чуть высунулся и напугал разбойника, который пытался этот самый медальон у принца отобрать. Всё остальное время звёздный дух пребывал в полудрёме, экономя силы и волшебство для ещё какого-нибудь непредвиденного случая.

Когда принц Голденхарт умер и был заключён в янтарный саркофаг, Страстар уж было совсем решил, что им обоим конец: выбраться сквозь наложенные чары у него не вышло, как он ни старался, пришлось сидеть в медальоне и ждать — чего бы ни готовило ему грядущее. Принц чудесным образом воскрес, Страстар выдохнул с облегчением и зря: жизнь его с того дня стала ещё беспокойнее, хоть со странствиями было и покончено. Драконьи чары, эльфийские камни, колдовские привороты и невесть что ещё — ни минуты покоя!

А уж когда в жизни принца появилась Сапфир… Медальон был дважды ей погрызен, ещё когда она была в драконьем обличье. Страстару пришлось нелегко! Когда она стала чуть старше, то непременно пыталась выковырять сапфировый камешек из оправы: вероятно, она чувствовала, что камешек с секретом. Голденхарту всегда удавалось спасти медальон от вандализма, по счастью. Он пытался объяснить дочери, что это семейное наследие и что с ним не стоит обращаться столь непочтительно. Сапфир слушала, кивала и, стоило ему отвернуться, принималась за старое. Кто бы мог подумать, что у звёздного духа будут такие неуёмные потомки!

Страстар собрался с силами и выбрался из медальона, чтобы напоследок взглянуть на принца Голденхарта. Он чувствовал, что в следующий раз заснёт надолго, если не навсегда: звёздной пыли в нём осталось совсем немного. Тот лежал навзничь, раскинув руки, левая — перекинута через спящего рядом Дракона. Из всех потомков Страстара он был больше всего похож на принцессу Северного королевства — его прародительницу. «Какая ирония, — подумал звёздный дух, — что история заканчивается там же, где и началась». К этому времени он уже знал, что Дракон и был тем застреленным юношей из воспоминаний Эрзахлояберты. Страстар принял физический облик, вышло расплывчато, ни на кого не похоже, и протянул руку к спящему принцу, чтобы потрепать его по волосам — на прощанье. Сделать он этого не смог.

В полумраке вспыхнуло янтарное сияние, Дракон проснулся и тут же перегнулся через спящего юношу, заслоняя его собой от неизвестной угрозы. Два сияющих золотом глаза уставились на звёздного духа, зрачки в них были как стрелы.

— Не знаю, что ты такое и откуда тут взялся, но лучше бы тебе этого не делать, что бы ты ни собирался сделать, — шёпотом сказал Эмбервинг.

— Я дух-хранитель принца, — сказал Страстар, отдёргивая руку. — Я не причиню ему вреда. Я всегда был тут, в медальоне. Взгляни сам: в нём нет камня сейчас.

Дракон, не теряя бдительности, натянутый, как струна, чуть скосил глаза, чтобы взглянуть на грудь спящего юноши. В золотой оправе сапфира не было.

— И что ты такое? — спросил Эмбер. — Никогда не видел тебе подобных.

— Я звёздный дух или был им когда-то, — сказал Страстар, раздумывая, говорить ли Дракону, что принц — потомок солнечной принцессы, и всё-таки решил не говорить. — Я с самого рождения приглядываю за принцем.

— Хорошо же ты приглядываешь, — фыркнул Дракон, припоминая бесконечные глупости, которые Голденхарт совершал, и опасности, в которые попадал. — Толку от тебя никакого.

Страстар вздохнул и согласно кивнул. Он мог лишь наблюдать.

— Кажется, — сказал он, — твои чары сняли с него проклятие.

— Какое ещё проклятие? — нахмурился Дракон.

— Проклятие звёздной пыли. Он мой прямой потомок, а все дети звёздных духов обречены странствовать, бесприютные, неприкаянные…

— Звучит уныло, — заметил Эмбервинг. — Хватит с него, настранствовался.

Страстар всё-таки провёл ладонью по кудрям спящего принца:

— В нём воплотились все силы и все слабости моего племени. Но теперь он в надёжных руках. А значит, я могу отправиться на покой.

Он превратился в звёздное сияние и заполнил пустоту в медальоне, превращаясь в сапфир. «Ну и ну, — подумал Дракон, осторожно потыкав в камень пальцем, но Страстар не отозвался, он уже замер. — Значит, вот откуда восприимчивость Голденхарта к волшебству. Кто бы мог подумать…»

Голденхарт в это время проснулся и озадаченно на него уставился. Эмбервинг наклонился над ним на локте и разглядывал его странным взглядом, глаза — драконьи, и сияние янтаря в воздухе, точно прямо сейчас в дракона обратится!

— Эмбер, что это ты делаешь? — спросил он, выгибая брови.

Эмбервинг очнулся, посмотрел уже юноше в глаза.

— Да так, думаю о своём, драконьем, — уклончиво ответил он.

Голденхарт, разумеется, потребовал объяснений. Что это ещё за «о своём, драконьем»? Эмбервинг засмеялся, наклонился ещё ниже к менестрелю, они едва не касались друг друга носами.

— Драконы ведь всегда держат слово, помнишь? — сказал он, и в его глазах искрой вспыхнуло озорство. — И я вот тут подумал и решил, что нам нужно хорошенько постараться, чтобы выполнить обещание, данное Сапфир.

Голденхарт вспыхнул.

— Знаешь, — отозвался он, — мы только и делаем, что стараемся. Может, нам лучше хорошенько постараться перестать стараться?

Эмбервинг хорошенько подумал и ответил:

— Нет.

Это было бы совсем не по-драконьи.

Дракон и менестрель

Оглавление

«Отдам принцессу в хорошие руки»

Дракон из Серой Башни и менестрель. О чистоте и суевериях

Дракон из Серой Башни и менестрель. Житьё-бытье да осенние хлопоты

Двое из Серой Башни и луковый рыцарь

Принцесса с портрета и безымянный дракон

Имя дракона

Сокровище дракона

Слёзы дракона

Двое из Серой Башни. Тревоги принца Голденхарта

О незваном эльфе и о том, что делает принцев принцами

Цыгане и «зачарованный принц»

Баллада о (не)последнем драконе

Двое из Серой Башни и принцесса-ведьмачка

Беглый принц Тридевятого королевства

Подменная принцесса. Свадебный кортеж и лесная «фея»

Безымянный дракон. О доблести и чести

Безымянный дракон, похищенная принцесса и запертая дверь

Подменная принцесса. Невеста принца Голденхарта

Безымянный дракон и невозможная принцесса

Безымянный дракон. Обретённое имя

Безымянный дракон. Утраченное имя

«Петрушка кудрявится, принцесса упрямится»

Дракон короля Алистера. Суета сует эльфийского короля

Дракон короля Алистера и дева-древо

Дракон короля Алистера. Расколдованная невеста

Дракон короля Алистера. Два дракона, один эльф и мёртвый принц в придачу

Сапфир и золото. Великое Волшебство короля Алистера

Сапфир и золото. День, полный чар и открытий

Подменная принцесса. Перерождение последней лесной феи

Сапфир и золото. Хранитель Драконьего городища

Двое из Серой Башни и ночь полнолуния

Дракон короля Алистера. Сватовство василиска

Конец Треклятого королевства. Союзники

Конец Треклятого королевства. Престолонаследник

Дракон короля Алистера и последняя лесная фея

Дракон короля Алистера. Приёмыш морского дракона

Крестовый поход Нидхёгга. Ритуал

Крестовый поход Нидхёгга. Семь с половиной братьев и дракон

Двое из Извечного леса

Крестовый поход Нидхёгга… не удался

Двое из Серой Башни и коварные планы Нидхёгга

Нидхёгг, книга сказок и карга с метлой

Сапфир и золото. Хлопотная весна в Серой Башне

Сапфир и золото. Расцветший цветок

Сапфир и золото

Охмурение эльфийского принца. Драконья метка

Король Волчебора. В логове дракона с откушенным хвостом

Король Волчебора. Несостоявшийся принц

Дракон из Серой Башни и рыцарь в шестом поколении, павший жертвой предрассудков с лёгкой руки ведьмоловца Херзингера

Два ведьмолова. Самопровозглашённый ведьмоловец находит ученика

Охмурение эльфийского принца. Ушастый зять (в перспективе) янтарного дракона

Два ведьмолова. Великий обманщик Херзингер

Два ведьмолова. Владычица Русалочьей заводи

Ведьмолов в Квачьем королевстве

Король Волчебора. Нидхёгг… переборщил

Король Волчебора. О том, как мальчики и драконы становятся мужчинами (или нет)

Король Волчебора. Нидхёгг снимает драконью жатву

Король Волчебора. Накануне сезона гроз

Охмурение эльфийского принца. Драконья песня и бедные эльфийские уши

Король Волчебора. Народные драконьи средства в действии

Король Волчебора. Проклятие хрустального полоза

Сапфир и золото. Будущая эльфийская королева в гостях у бывшей феи

Хрустальный король Волчебора

Сапфир и золото. Логово для дракона, норного эльфа и сторожевого барана

Похищение дракона

Наследие звёздного духа

Дракон и менестрель